1

Дженет открыла глаза — за мотельным окном первобытным блеском сияла Флорида. Залаяла собака, прогудел автомобиль, мужской голос пропел куплет из испанской песни. Дженет рассеянно дотронулась до шрама от пули под левым ребром, неровно зарубцевавшегося, выпуклого и твердого, как кусок жвачки, прилепленный под крышкой стола. Она не ожидала, что все сведется к такому простецкому рубцу. А чего я ждала — что шрам будет звездно-полосатый?

Внезапно кровь прилила к ее лицу. А детки-то мои — где? Она произвела скоропалительный переучет приблизительного местонахождения троих своих детей — ритуал, который совершала ежедневно с тех пор, как в 1958 году родился Уэйд. И только мысленно поместив всех своих отпрысков в их географические лунки, она завершила начатый вдох. Ведь сегодня они приедут сюда, в Орландо.

Дженет взглянула на стоявшие рядом с мотельной койкой часы: 7.03 утра. Пилюльное время. Она взяла две капсулы из специальной коробочки и проглотила, запив налитой еще вчера вечером из-под крана водой, выдохшейся и теперь отдающей металлом, как мелкие монетки. То, что в мотельных комнатах теперь стояли кофеварки, произвело на нее впечатление. Здравая мысль, чертовски здравая, — почему они сто лет назад этого не сделали? Почему все хорошее случается только теперь?

Пару дней назад ее дочь Сара сказала ей по телефону:

— Мам, ты хоть минералки купи. В этих развалюхах из-под крана разве что помои не текут. Просто непостижимо, что ты решила там остановиться.

— Но, дорогая, здесь не так уж и плохо.

— Приехала бы в «Пибоди», пожила с семьей. Я же тысячу раз говорила, что за все заплачу.

— Не в том дело, дорогая. Просто гостиница не должна стоить больше, чем эта.

— Мам, у НАСА специальные скидки в гостиницах... — Сара шумно выдохнула, признавая свое поражение: — Ладно, сдаюсь. Но не настолько уж ты бедная, чтобы прикидываться нищенкой из третьего мира.

Сара — были бы деньги, а остальное приложится! — точно такая же, как те двое. Бедность их не коснулась, война — тоже, но разве можно сказать про них, что это золото, а не дети, и Дженет никак не могла примириться с этим фактом. Благополучная жизнь превратила двух ее мальчиков во что угодно, только не в золото. В свинец? Силикон? Висмут? А вот Сара, Сара была почище золота — уголь, из которого выкристаллизовался алмаз, застывшая молния, разрезанная на яркие ленты и спрятанная в сейф.

Рядом с Дженет зазвонил телефон, и она сняла трубку. Это был Уэйд, и звонил он из пункта предварительного заключения в Орландо.

Дженет представила себе Уэйда в унылом бетонном коридоре, небритого и встрепанного, но излучающего все тот же «блеск» — искорку в глазах, унаследованную от отца. У Брайана ее не было, Саре она была не нужна, но Уэйд с блеском скользил по жизни, хотя, вполне вероятно, это было не лучшее качество, которое он мог унаследовать.

Уэйд. Дженет вспомнила, как однажды она ехала утром по Марин-драйв, высматривая мужчин определенного типа, дожидавшихся автобуса, который подбросит их до центра. Такой мужчина должен быть слегка потрепанным и на вершок не дотягивать до респектабельности; яснее ясного, что права у него отобрали за очередное ДТП, но это только делало его интереснее, и всякий раз, что Дженет улыбалась таким мужчинам из машины, они моментально опаляли ее ответной улыбкой. Таким был и Уэйд, таким остался в какой-то незамусоренной извилине памяти ее бывший супруг Тед.

— Дорогой, тебе не кажется, что ты уже слишком взрослый, чтобы звонить из тюрьмы? Даже звучит как-то глупо — «тюрьма».

— Мам, я больше не буду. Просто прокол вышел.

— Ладно, тогда — что случилось? По ошибке завез автобус с малолетками в канаву?

— Понимаешь, поцапались в баре, мам.

— Поцапались в баре, — со вкусом повторила Дженет.

— Знаю, знаю — думаешь, я не понимаю, как по-идиотски это звучит? Звоню, потому что мне нужно смотаться из этого отстойника. А прокатная машина осталась в баре.

— Где Бет? Почему бы ей тебя не подвезти?

— Она прилетит только днем.

— О'кей. Давай-ка все по порядку, дорогой. Как именно цапаются в баре?

— Расскажу — не поверишь.

— Ничего, в последнее время я научилась верить почти чему угодно. Можешь убедиться.

На другом конце провода помолчали.

— Подрался, потому что этот тип — сукин сын — измывался над Господом Богом.

— Над Господом Богом.

Это он шутит.

— Да, измывался.

— Каким образом?

— Грязно так, глупо. Говорит, мол, Бог ваш — просто жопа, никому ни хрена не помогает. И все пер и пер на рожон, так что пришлось его заткнуть. Кажется, его в тот день с работы турнули.

— Так ты решил вступиться за Господа Бога?

— Да, а что?

Полегче, полегче, Дженет.

— Уэйд, я знаю, Бет страшно религиозная. Ты что — тоже решил в религию удариться?

— Я? Может быть. Не знаю. Да. Нет. Смотря что ты имеешь в виду под религией. Бет она помогает, и может... — Уэйд помолчал. — Может, и я тоже утихомирюсь.

— Так, выходит, ты провел ночь в тюрьме?

— Все путем. Магазинный ворюга, Бубба, весит полтонны, меня всю ночь на ручках баюкал.

— Уэйд, я тебя забрать не смогу. Я сегодня с утра совсем квелая. И потом от машины, которую я взяла, воняет, как от монаха... и дороги здесь все белые, а от солнца меня размаривает.

— Мам, ну приезжай...

— Не будь ребенком. Тебе уже пятый десяток пошел. А ты что вытворяешь. Ты даже ке мог приехать вчера вовремя в гостиницу.

— Мне надо было заскочить к одному приятелю в Тампу. По пути остановился выпить. Слушай, я тебе не Брайан. Стал бы я сам в драку лезть, и потом...

— Все! Хватит. Вызови такси.

— Наличных не густо.

— Даже заплатить за такси? А как же ты в гостинице обходишься?

Уэйд ничего не ответил.

— Уэйд?

— Сара нас выручает, пока мы не выкрутимся.

Снова последовало неловкое молчание.

— Мам, ты могла бы меня забрать, если бы и вправду захотела. Сама знаешь.

— Да, может, и могла бы. Но я считаю, что тебе лучше позвонить своему отцу в... ну, как это место называется?

— «Мусипуси»... И вообще, я ему уже звонил.

— И что?

— Он поехал ловить марлиня вместе с Ники.

— Марлиня? Этим еще кто-то занимается?

— Не знаю. Наверно. Я тоже думал, эти рыбины уже повывелись. Нашли, небось, алкаша, который цепляет большого пластикового марлиня им на крючок.

— Марлини такие уродливые. Мне они почему-то напоминают подвальные спортзалы, которые строили в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, а потом никогда ими не пользовались.

— Знаю. Трудно вообразить, что они вообще когда-то существовали.

— Значит, он поехал ловить марлиня вместе с Ники.

— Ну да. С Ники.

— С этой сраной вонючкой.

— Мам...

— Уэйд, я не святая. Я не первый десяток лет держу это все внутри — мои ровесницы привыкли так поступать, поэтому у них у всех сейчас колит. И потом крепкое словцо очень даже бодрит. Вот вчера только искала в интернете что-нибудь о производных витамина «Д» и — бац! — попала на сайт об анальном сексе. Представляешь, красавица-студентка в кожаной сбруе, с таким...

— Мам, как тебя вечно заносит на такие сайты?

— Уайд, позволь тебе напомнить, что это ты сейчас стоишь в отстойнике где-то в Орландо, и при этом тебя почему-то шокируют рассуждения шестидесятипятилетней старухи об интернете. Ты и представить себе не можешь, на какие сайты меня заносит. И в чаты я тоже наведываюсь. Понимаешь ли, я не всегда остаюсь Дженет Драммонд.

— Мам, зачем ты мне это говоришь?

— Ладно, не бери в голову. А твоя мачеха Ники все равно сраная вонючка. Позвони Хауи — может, он тебя подвезет?

— Хауи такой зануда, от него сдохнуть можно. Какого лешего Сара вышла за такую пустышку?

— Я произвела ее на свет, и мне же предстоит ехать сегодня с ним на мыс Канаверал.

— Ох уж любит он штаны просиживать. Там что — очередная насовская тусовка?

— Да. И между прочим —добро пожаловать.

— Погоди минутку, мам. А почему ты не в «Пибоди», со всеми? Чего ради ты торчишь в мотеле? Кстати, тамошний портье — мелкий жулик, судя по голосу, — снял трубку только на тридцатом гудке.

— Не заговаривай мне зубы, Уэйд. Позвони Хауи. Ой, погоди — кто-то стучится в дверь.

Дженет вытянула руку, в которой держала трубку: «Тук-тук-тук».

— Очень забавно, мам.

— Я должна открыть дверь, Уэйд.

— Это действительно забавно. Я...

Щелк.

Комната вызывала у Дженет странное чувство временности, неустойчивости, но стоила действительно дешево, что превращало минусы в плюсы. И все же Дженет не хватало утренних обрядов, которые она совершала по пробуждении у себя в спальне. Она осторожно и скрупулезно ощупала себя, словно пересчитывая в банке пачку двадцатидолларовых купюр. Осторожно потерла язвочки на внутренней стороне губы — все на месте, как и накануне, значит, ей не приснилось. Ее пальцы, продолжая ощупывать сантиметр за сантиметром, спустились ниже — на груди никаких шишек, по крайней мере сегодня, — но что тогда толковала ей насчет этого Сара? Мам, у нас у всех тысячу раз был рак, но организм всякий раз с ним справлялся. Счет ведут только тем раковым опухолям, которые остаются. У тебя и у меня сейчас, может, и есть рак, а завтра уже не будет.

Комната была прокурена насквозь. Дженет посмотрела на лежащую у телефона фотографию Сары в «Майами-геральд» — стандартную фотографию насовской команды: поясной снимок на белом, как мягкое мороженое, фоне, в льстивом освещении, наводящем на мысль о возвышенном, научном презрении к косметике. Под правой рукой у Сары был зажат шлем. Левая рука, без кисти, свободно свисала вдоль тела. Космонавтам все преграды нипочем.

Дженет вздохнула. Пошевелила пальцами на ногах Через десять минут снова зазвонил телефон: это была Сара, с мыса.

— Привет, мам. Я только что говорила с Хауи. Он заберет Уэйда.

— Доброе утро, Сара. А ты что делаешь сегодня днем?

— С утра мы репетировали эвакуацию в условиях невесомости, но, честно говоря, мне хотелось бы сидеть в какой-нибудь красивой ванне и спокойно тестировать новые пластыри для очистки пор. В этих костюмах так потеешь, что у меня вся кожа пошла угрями. В старых фотоочерках «Лайфа» об этом почему-то ничего не говорилось. Ты уже позавтракала?

— Нет.

— Приезжай на мыс, позавтракаем вместе. Можем попробовать обезвоженное космическое мороженое из пакетика.

Дженет села на кровати и спустила на пол ноги. Она чувствовала, как ее кожа — ее мясо — свисает с костей, как будто набухшая от влаги одежда. Ей хотелось писать. Она начала отмеривать слова, поглядывая на дверь ванной.

— Не поеду, дорогая. Они никогда не разрешают мне побыть с тобой больше трех секунд — и то, чтобы щелкнуть фотоаппаратом.

— Бет приедет сегодня? — спросила Сара.

Бет была женой Уэйда.

— Да, только попозже. Надеюсь поужинать с ними обоими.

— Долго ей еще?

— Кажется, она на четвертом месяце. Так что вполне может оказаться рождественский ребеночек.

— Понятно.

— Что-то не так, Сара?

— Просто дело в том, что...

— В чем?

— Мам, ну как мог Уэйд жениться на... такой? Кукла надутая. Я всегда думала, что Уэйд женится на какой-нибудь Мисс Велогонке. Только не на Бет — святоше чертовой.

— Ему без нее не прожить.

— Да уж наверное. А когда приезжает Брайан?

— Они с подружкой уже здесь. Он звонил из «Пибоди».

— Брайан? С подружкой? Как ее зовут?

— Если я скажу, ты не поверишь.

— Неужели так ужасно? Это что, одно из новомодных имен вроде Сальмонеллы, Аскариды или Джомолунгмы?

— Хуже.

— Куда еще хуже?

— Пшш.

— Прости, не расслышала.

— Пшш. Имя такое — Пшш.

— Повтори по буквам, пожалуйста.

— Пэ Ша. Ша.

— И?

— И ни одной гласной, если ты это ожидала услышать.

— Так, значит, ее зовут... Пшш. Я правильно произношу?

— Боюсь, что да.

— Это самое... непрактичное имя, какое я слышала. Она что, со Шри-Ланки, из Финляндии или еще откуда-нибудь?

Взгляд Дженет задержался на двери ванной, она же туалет.

— Насколько мне известно, она из Альберты. Брайан боготворит ее, к тому же она брюхатая, как наша святоша.

— Брайан ждет ребенка? Почему я ничего об этом не знаю?

— Дорогая, я сама познакомилась с ней всего неделю назад. Похоже, я ей приглянулась, хотя всех остальных она готова с грязью смешать. Поэтому я ничего против нее не имею.

— Ну Брайан дает. Боюсь, как бы не рассмеяться, когда она станет представляться мне по имени.

— Пшш! — сказала Дженет. Сара хихикнула.

— Пшш! Пшш! Пшш!

Сара рассмеялась.

— Она хоть хорошенькая?

— Вроде того. Ей около восемнадцати — этакая маленькая язвочка. В пятидесятые мы бы назвали ее поганкой. Ну, а сейчас это называется гипертиреоз. Поэтому она лупоглазая.

— Где они познакомились?

— В Сиэтле. Когда вместе поджигали партию футболок в «Гэпе» во время выступлений против Всемирной торговой организации. Затем расстались, а через несколько месяцев снова встретились, громили теплицу для выращивания трансгенной фасоли.

Дженет почувствовала, как колесики у Сары в голове начинают крутиться в обратную сторону, — семейные проблемы ее утомили.

Наступает очередь деловых тем.

— Похоже, Брайану повезло. Ты появишься на сегодняшних насовских посиделках?

— Пока собираюсь.

— Хауи заедет за тобой в половине десятого, после того как заберет моего дорогого братца. Кстати, папа сидит без денег.

— Ничего удивительного. Я слышала, что его выгнали с работы.

— Я пыталась одолжить ему денег, но он, конечно, отказался. Хотя у меня и у самой с деньгами не густо. Хауи потерял чуть не все наши сбережения на каком-то сайте, продающем щенячий корм. Я едва его не придушила.

— Какой ужас.

Как легко пробуждается материнский инстинкт.

— Расскажи поподробней. Да, а когда ты вообще в последний раз виделась с папой?

— С полгода назад. Случайно, в супермаркете.

— И вы не поругались?

— Ничего, я справилась.

— Ладно. До встречи.

— Да, дорогая.

Щелк.

Дженет услышала, как в коридоре за стенкой дети что-то канючат у родителей перед отъездом в Диснейуорлд. Потом прошла в ванную, ступая по полу, напоминавшему лунную поверхность из-за бесчисленных прожженных сигаретами кратеров и разнородных пятен, природу которых лучше было не исследовать. В голову пришла мысль о серийных убийцах, использующих различные кислоты для растворения зубов и челюстей своих жертв.

Она неожиданно увидела себя в напольном зеркале у раковины и похолодела. Да, Дженет, все правильно: помаленьку усыхаешь — мышца за мышцей, молекула за молекулой, превращаешься в... в привидение, да, ты, Дженет Драммонд, которую когда-то выбрали «Девушкой, Ради Которой Мы Готовы Ограбить Банк».

Ее до глубины души поразил собственный вид в голубой ночной рубашке, как будто она все еще была молодой и этот образ явился к ней из будущего как предупреждение. Стоит прищуриться, и я увижу спокойную, безупречную домохозяйку, какой когда-то представлялась себе в мечтах. Я — Элизабет Монтгомери, исполняющая главную роль в «Колдовских чарах». Я —Дина Меррил за ланчем с Кристиной Форд в Музее современных искусств.

Забудь об этом. Она пописала, приняла душ, вытерлась и принялась, как могла, стирать со своего лица следы времени.

Ну вот. В конце концов, я не так уж плохо выгляжу. Какой-нибудь мужчина все еще согласился бы ограбить банк ради меня, потом за мной все еще ухаживают — правда, не так часто и в основном пожилые, — но выражение глаз не изменится никогда.

Она оделась и через пять минут уже сидела за квартал от мотеля в «Денни», читая газету. Почти вся карта погоды Северной Америки на последней странице была ядовито-красной, не считая узкой, прохладно-зеленой полоски, протянувшейся вдоль побережья от Сиэтла до Аляски. За ресторанным окном заливавшее парковку солнце делало сцену похожей на научный эксперимент. Дженет поняла, что погода ее больше не волнует. Дальше.

Вернувшись в мотель, она легла; кровать хранила память о тысяче сексуальных актов. Ладно, может, местечко и гаденькое, но по крайней мере я не бросаю деньги на ветер. Ее губы пересохли настолько, что больно было говорить и выдыхать. Прозвенел пилюльный звонок; она села. Дотянувшись до сумочки, достала пузырек с таблетками. Потом включила телевизор, по которому Сара давала интервью Си-Эн-Эн. Как всегда, ее дочь выглядела по телевизору ослепительно красивой, словно монахиня, никогда в жизни не прикасавшаяся к косметике.

— Не считаете ли вы, что дети, подобно вам, родившиеся с увечьями, вызванными талидомидом, могут о многом поведать миру?

— Конечно. Мы были похожи на райских птиц в угольных шахтах. Мы стали первыми доказательствами того, что поступающие извне химикалии — в данном случае талидомид — могут причинить серьезный вред зародышу. Сегодня большинство матерей не курит и не пьет во время беременности. Они знают, что химия может проникнуть в организм ребенка и навредить ему. Но поколение моей матери не знало этого. Они курили, пили и, не раздумывая, принимали медикаменты в неограниченном количестве. Теперь мы лучше осведомлены, и так как род человеческий постоянно совершенствуется, мы знаем также и о тератогенах.

— Тератогенах?

— Да. Это означает «монстрообразующие». Страшное слово, но, если пренебречь им, мир может превратиться в кошмар. Тератогены — это химические препараты, которые, проникая через плаценту, влияют на развитие плода.

Интервьюер повернулся к камере: «На этом у нас все. Я беседовал с Сарой Драммонд-Фурнье, однорукой женщиной с несгибаемым бойцовским духом, которая в пятницу отправится в полет на шаттле. До скорого».

Как только я умудрилась произвести на свет подобное дитя? Я совершенно не понимаю ее жизни. Совершенно. И тем не менее — это вылитая я, и теперь она летит в космос. Дженет вспомнила, как она изо всех сил старалась помочь маленькой Саре с домашними заданиями и как Сара смиренно-вежливо приглашала ее зайти, когда Дженет просовывала голову в ее дверь.

Написанное в ее тетрадках неизменно выглядело для Дженет китайской грамотой. Дженет задавала пару заботливых вопросов о Сариных учителях и, сославшись на кухонные дела, поспешно отступала. Она выключила телевизор.

Когда-то она сопереживала всем на свете и если не могла проявить подлинную озабоченность, с легкостью разыгрывала ее: петунии опять залило дождем; детские ссадины и царапины; отощавшие африканцы; плачевное положение морских млекопитающих. Она считала себя одним из выживших представителей потерянного поколения, последнего поколения, воспитанного в духе заботы о внешних приличиях и о том, чтобы поступать правильно — в духе заботы о заботливости. Она родилась в 1934 году в Торонто, городе, тогда сильно напоминавшем Чикаго, Рочестер или Детройт — терпимом, методичном, бурно процветавшем и ведущем игру по правилам. Ее отец, Уильям Труро, заведовал отделом мебели и бытовой техники универмага «Итон». Жена Уильяма, Кей, была... ну, скажем, женой Уильяма.

Вплоть до 1938 года родители растили Дженет и ее старшего брата, Джеральда, на 29 долларов 50 центов в неделю, пока понижение заработной платы не сократило доходы Уильяма до 27 долларов в неделю, и за завтраком со стола семейства Труро исчез джем, что стало одним из первых воспоминаний Дженет. После джема вся оставшаяся жизнь Дженет походила на череду сокращений — вещи, некогда казавшиеся существенно важными, исчезали без всяких обсуждений или, что еще хуже, со слишком подробными объяснениями.

Времена года сменяли одно другое. Свитера протирались, их штопали, после чего они снова протирались и нехотя выбрасывались на свалку. Несколько цветов росло на узкой грязной полоске перед неоштукатуренным кирпичным домом, цветов, выбранных Кей, потому что они могли существовать и в сухих букетах и, при всеобщей скудости, приносили пользу несколько лишних месяцев. Скудость — вот, пожалуй, ключевое слово для жизни в те поры. Осенью 1938 года Джеральд умер от полиомиелита. В 1939-м началась война, в которую Канада вступила с самого начала, и оскудение стало расти в геометрической прогрессии: при подобной скудости в дело шло все — жир от бекона, пустые консервные банки, старые покрышки. Самым радостным детским воспоминанием Дженет было то, как она роется в соседском мусоре в поисках драгоценностей из королевской казны, кусочков металла и любовных записок от умирающих принцев. За время войны стены соседних домов полиняли — краска стала роскошью. Когда ей было шесть, Дженет как-то зашла на кухню и увидела, как отец с матерью страстно целуются. Они заметили Дженет, маленькую, пухлощекую, растерянную, покраснев, отстранились друг от друга и об этом больше никогда не вспоминали. До тех пор пока Дженет сама не стала женщиной, это было ее единственное впечатление о страсти.

Прошел час, и Дженет посмотрела на будильник у кровати: почти половина десятого, и, стало быть, Хауи уже забрал Уэйда. Дженет спустилась подождать своего зятя на крытую террасу мотеля. Впереди маячил скучный день.

И вдруг, совершенно неожиданно, она разозлилась. Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало.

Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет.

Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься.

2

Уэйд сидел на выжженном солнцем бетонном крыльце пункта предварительного заключения, роясь в сумке с мелкими пожитками, которую ему вернули его тюремщики: темные очки, на размер меньше нужного — чтобы не сваливались, бумажник с четырьмя водительскими правами (двумя настоящими — выданными в Неваде и Британской Колумбии, и двумя липовыми — из Миссури и Квебека), лежавшими вместе с плохой ксерокопией американской стодолларовой банкноты; одноразовая зажигалка с логотипом «Питсбургский сталевар» (Откуда она взялась?) и ключи от взятого напрокат «понтиака», брошенного на стоянке у вчерашнего бара. На одежде его оставалось совсем немного мест, не запачканных кровью. Сначала кровь была как сироп, и одежда из-за нее стала липкой, клейкой. Но после того, как Уэйд проспал ночь в камере, кровь высохла и превратила его джинсы и рубашку в продубленную бычью кожу.

Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое.

Где Хауи?

Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка.

Бип-бип!

— Эй, шурин!

Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров.

Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков.

Уэйд направился к нему:

— Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника.

— О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась.

— Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал.

Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум.

— Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона.

— Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere^[1]. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы.

— И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам.

Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика.

— Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду.

Это предложение застало Хауи врасплох.

— К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним.

— А тебе что, трудно?

— Трудно? Нет, совсем не трудно.

Лицо Хауи изобразило муку.

— Хауи, просто отвези меня туда, я приму душ, захвачу кой-что из одежды, потом можешь подкинуть меня до моей машины. И не забудь — маму ты должен забрать в половине десятого.

— Не надо так горячиться, Уэйд.

— Тебе когда-нибудь приходилось проводить ночь в тюрьме, Хауи?

Хауи казался чуть ли не польщенным таким вопросом.

— Ну, я, конечно, не могу сказать, что я...

— Давай, двигай.

Через четверть часа они уже подъезжали к дому семейства Брунсвиков — клана космонавтов, отличного от семьи Драммондов, как небо от земли. Дети в насовских футболках в телескоп наблюдали с лужайки перед домом за луной, прямо при свете дня. Окно входной двери имело форму молодого месяца. За дверью стояла Аланна Брунсвик, жена командира экипажа Гордона Брунсвика, в «стартрековской» футболке и с блюдом печенья в руках, улыбаясь улыбкой продавщицы из парфюмерного магазина. Дверной колокольчик все еще продолжал играть мелодию «Любовных свиданий», когда она с оттенком усиленно скрываемого удивления в голосе сказала:

— Хауи, я полагаю... это твой зять, Уэйд?

— Он самый.

Уэйд понял, что ему тут успели перемыть косточки.

— Привет. Я только хотел вымыться, прежде чем ехать в «Пибоди». Душ наверху?

Лицо Аланны выдавало самые дурные предчувствия, но Уэйд знал, что она еще секунд пятнадцать не шевельнется, загипнотизированная его внешним видом и особым шармом, который придавала ему тюремная небритость. Он улыбнулся (еще пять секунд) и стремительно взлетел вверх по лестнице.

— Можете располагаться как дома, — крикнула ему вслед Аланна.

— Да, спасибо. Хауи, найди мне какие-нибудь шмутки, ладно?

— Заметано.

Уэйда со всех сторон окружали фотографии аэропланов и реактивных лайнеров. Всевозможные дипломы. Черно-белые фотографии знаменитых пилотов шестидесятых годов. Модели ракеты «Сатурн-5» — даже потолок был испещрен фосфоресцирующими звездами, которые при дневном свете были желтые, как маргарин. Уэйд начал понимать, почему Хауи решил остановиться здесь, а не в гостинице. Эти люди жили космической программой; по сравнению с ними семейство Драммондов относилось к предстоящему полету Сары как к эксперименту в школьной лаборатории.

Он нашел ванную и разделся. Его одежду смело можно было выбрасывать на помойку; даже ботинки были заскорузлыми от крови. Он свернул одежду как можно туже и запихнул в мусорное ведро. Едва он забрался под душ, вчерашняя короста стала смываться, и он почувствовал, что оживает. Хауи просунул руку в приоткрытую дверь, положил на полку какую-то одежду, и сквозь струи воды и клубы пара Уэйд услышал, как он сказал: «Примерь вот это. Можешь не торопиться».

Уэйд насухо вытерся полотенцем и рассмотрел одежду, которая оказалась клоунски маленькой. Только носки были впору. Что за?.. Потом Уэйд вспомнил, как Сара объясняла, что космонавты всегда худощавые и невысокие, что их отбирают по принципу отсутствия лишней массы; упитанный космонавт — это фикция. Значит, не захотел одолжить мне ничего из своих вещей. Вот гнида.

Обернув полотенце вокруг пояса, Уэйд вышел в коридор, устланный ворсистым толстым ковром. Подергал дверные ручки. Надо найти какую-нибудь взрослую одежду. Это что — детская? Нет. Может, там? Кладовка. Погоди-ка, погоди — вон там точно взрослая спальня. Он вошел в комнату, освещенную трепетным утренним светом, который пробивался сквозь листву росших под окном дубов. Повернув за угол, где, как он полагал, должен был стоять шкаф, он налетел на обнимающихся Хауи и Аланну. «Черт. Извините». Уэйд ретировался в ванную.

— Уэйд...

— Мне все это мало, Хауи. Нужно что-нибудь, что тянется, — вроде спортизного костюма. И большую тенниску. И какие-нибудь шлепанцы.

— Я сейчас все объясню...

— Просто найди мне нормальную одежду, Хауи.

Уэйд грохнул дверью ванной. Снаружи было тихо, потом послышался звук шаркающих шагов. Уэйд не знал, что и подумать. Он тяжело дышал, в голове у него был полный туман. В дверь легко постучали.

— Держи шмутки, дружище.

Уэйд сгреб одежду и снова хлопнул дверью.

— Поговорим по пути за твоей машиной, — сказал Хауи через дверь.

Уэйд оделся. Теперь он был похож на учителя физкультуры в выходной день. Распахнув дверь, он стремительно ринулся к машине. Особого желания видеть Аланну у него не было. Хауи тащился за ним.

— Уэйд...

Уэйд глядел в окно.

— Дай я тебе все объясню, Уэйд. Аланна и я понимаем друг друга... давление семейных обстоятельств...

Уэйд повернулся к нему:

— Объяснение всегда можно найти, Хауи, и мне частенько приходилось делать это письменно, и чем больше я это делал, тем яснее понимал, что никаких объяснений быть не может. Так что заткнись к чертям собачьим и поехали.

До бара они добрались на удивление скоро.

— Вон моя машина.

— Красивая.

— Заткни пасть, Хауи.

— Я только хотел сказать, что...

Мысли в голове Уэйда кружились, как рой разъяренных ос, и он решил выпустить их наружу:

— Если ты хотя бы на секунду решил, что я собираюсь шепнуть хотя бы словечко своей сестренке, то ты просто идиот. То же самое касается и капитана Брунсвика. Ничто на этой чертовой планете не по мешает им сделать свою работу. Это между нами, Хауи, и я не знаю, как далеко это может зайти. А пока нам придется плечом к плечу сидеть на этом паскудном банкете. Так или иначе ты меня достал, и я до последнего издыхания буду делать все, чтобы превратить твою вонючую жизнь в ад.

— К чему такие страсти.

Уэйд вышел из фургона, дыхание его было пропитано ненавистью.

— Делаешь вид, что ничего не понимаешь, дерьмецо, мученик космического века?

Он грохнул дверью.

3

В 1970 году Сару отправили в летний лагерь с природоведческим уклоном, расположенный в ста милях к востоку от Ванкувера, в тихом гористом местечке под названием Культовое озеро (всем озерам озеро), в самый разгар комариного сезона, когда особенно зло жалится крапива и алкоголики пополняют ряды обслуги шумных увеселительно-оздоровительных заведений. Сара ждала поездки с нетерпением, и Дженет, которая этот лагерь подыскала, была очень довольна, даже несмотря на то, что Тед взял всю подготовку в собственные руки. Он организовал закупку припасов, все упаковал, накупил массу книг о диких лесах Британской Колумбии, после чего сам отвез Сару в лагерь, не позволив ей отправиться на автобусе вместе с другими девочками.

Но никто в семействе Драммондов, включая саму Сару, не ожидал, что она так глубоко и отчаянно затоскует по дому, скованная страхом, выворачиваясь наизнанку от рвоты среди тростников и ирисов, полупарализованная, не в состоянии ни есть, ни спать. Семейство так, возможно, ничего бы и не узнало о Сариной беде, если бы она во время ужина не пробралась в комнату начальницы лагеря и со слезами и мольбой не позвонила домой по междугородней линии; к телефону подошел Тед, а Уэйд подслушал разговор с параллельного аппарата в кладовке.

— Пожалуйста, папочка, я так скучаю по дому, что, наверное, умру. Не могу ни есть, ни спать, ни на чем сосредоточиться и вообще ничего. Мне так ужасно хочется домой.

— Послушай, солнышко, в лагере тебе должно быть хорошо. Встретишься с новыми симпатичными ребятами... подышишь свежим воздухом... ты же у меня умничка.

— Папочка, мне ничего этого не хочется. Мне просто хочется быть там, на кухне, вместе со всеми вами. Я так от вас далеко. Мне совсем... худо.

Уэйд слышал, что мать стоит рядом с отцом, громко спрашивая его, что происходит.

— Тед, что случилось? Что?

— Все в порядке, Джен. Просто Сара все еще не может привыкнуть к жизни в лагере.

— Я не привыкаю к жизни в лагере, папочка. Мне хочется умереть. Я не хочу быть здесь. Я хочу домой.

Она снова расплакалась.

— Тед, — сказала Дженет, — дай я поговорю с ней.

— Джен, успокойся. С ней все в порядке. Чем ей не угодил этот лагерь? Мне очень нравилось в лагере, когда я был маленьким.

— Ничего не в порядке, папочка.

— Ты скоро привыкнешь, милая, я бы так не говорил, если бы не верил в это. Лагерь — лучшая пора моей жизни.

На другом конце провода раздался щелчок; потом послышался женский голос: «Алло? Алло? Девушка, с кем вы только что разговаривали?» Это подсоединилась начальница лагеря, миссис Уоллес.

— Извините, что Сара оторвала вас от ужина, миссис Уоллес, — сказал Тед. — Обычно она себя так не ведет.

На заднем плане слышались рыдания Сары.

— Некоторые скучают по дому, мистер Драммонд. Это естественно. С вашей Сарой все будет хорошо.

Плач Сары зазвучал громче. Тед повесил трубку, все еще извиняясь за столь нехарактерное поведение дочери. Уэйд с невинным видом проскользнул в кухню, где Дженет говорила:

— Ты должен забрать ее, Тед. Она там сама не своя — а уж ни о каком развитии и речи быть не может. Это жестоко.

— Ничего жестокого. Ты слишком бурно на все реагируешь. Ей просто нужно время, чтобы привыкнуть. Ей там понравится. Миссис Уоллес сказала, что завтра они будут изучать реактивный принцип движения, а ужинать чикенбургерами.

— Не нравится мне все это, Тед.

— Перестань с ней нянчиться. Она — закаленный человек.

Назавтра утром Уэйд встал пораньше и выскользнул из дома. Это считалось совершенно в порядке вещей и не привлекло ничьего внимания. Доехав на автобусе до банка, он снял все свои сбережения, около 340 долларов, и впервые в жизни нанял такси, возле мексиканской забегаловки на кольце автобуса. Водитель был толстяк сорока с чем-то лет, про которого даже Уэйд с его небогатым жизненным опытом мог сказать, что он катится по наклонной плоскости. Когда Уэйд сообщил, что ему надо добраться до Культового озера и обратно, водитель заставил его заранее показать деньги: Уэйда больше всего волновало, что водитель окажется слишком разговорчивым, но его опасения не оправдались. Признавшись, что «неплохо будет прокатиться за город», — шофер всю оставшуюся дорогу хранил молчание.

В одиннадцать утра они остановились перед воротами лагеря.

— Подождите в сторонке, — сказал Уэйд — в нем уже тогда пробудился талант просчитывать ситуацию наперед. — Не хочу, чтобы полиция заметила машину.

— Ладно, приятель.

Уэйд прошел к главному корпусу и спросил, с кем из ответственных лиц он мог бы поговорить. Единственной, кто отдаленно напоминал официальное лицо, была юная особа, по всей видимости вожатая, с важным видом закуривавшая сигарету. Уэйд улыбнулся. Через минуту он уже получил необходимую ему информацию. «Группа, изучающая реактивные двигатели? Это отряд мадам Кюри. Они сейчас на пристани». Последовав указаниям вожатой, Уэйд отправился на пристань, где стайка девчонок окружила пусковую установку — все кроме Сары, которая сидела в стороне, поджав колени к груди; ее мучали спазмы — она не ела и не спала двое суток.

Уэйд бросил камушек к ее ногам. Сара подняла голову, увидела брата, и Уэйда поразило ее хладнокровие. Сара подождала, пока ракета вот-вот взлетит, и как бы ненароком подошла к Уэйду.

— Готова ехать? — спросил он ее.

— Хоть сейчас.

— Иди за мной. И лучше не шуметь.

Уэйд провел Сару через лес, которому было лет сто, предательски заваленный пнями и корягами. Через несколько минут они вышли из чащобы, прямо напротив такси.

— Залезай, сестричка, и пригнись. Жми на газ, Карл.

— Слушаюсь, босс.

Через несколько минут они уже были на трансканадском шоссе; Сара сидела, крепко ухватившись за руку Уэйда. «Порядок, сестричка, мы едем домой. Нет ничего милей родного дома, — он погладил ее по затылку— Есть хочешь?»

— Хочу, — пискнула Сара.

— Карл, тормозни вон у той заправки.

— Ваше слово для меня закон, босс.

Сара и Уэйд выпили колы и съели по шоколадной плитке. Много лет спустя Сара скажет, что это было самое вкусное, что ей доводилось есть. Через два с лишним часа они были дома. Карл взял только сто долларов, сказав: «Возможно, это последнее доброе дело, которое я сделал в жизни».

Уэйд остановился на подъездной дорожке. Он не особенно-то задумывался о возвращении домой.

— Что мы скажем папе?

— Я его уболтаю, — ответила Сара.

И как сказала, так и сделала. Была суббота, и Тед сидел на кухне, жуя сэндвич с яичным салатом. Сара вошла на кухню и сказала: «Я сбежала из тюрьмы и возвращаться не собираюсь, так что не надо меня заставлять. Я это сделала, и мне ни капельки не стыдно. Я готова к любому наказанию».

Слушая сестру, Уэйд похолодел — подобные мятежные слова не раз просились ему на язык. Он и Дженет, стоявшая у раковины, затаили дыхание, ожидая, что Тед взорвется, как атомная бомба, но вместо этого Тед проревел: «Вот это моя дочка, узнаю! Надо же набраться храбрости, чтобы сбежать из этой чертовой дыры. Джен! Сделай-ка нашей беглянке сэндвич с яичным салатом!»

4

За три года до того, как приехать во Флориду на семейный сбор, Уэйд жил в Канзас-Сити, поддерживая отношения по принципу «вкл/выкл» (чаще «вкл») с женой бейсболиста из высшей лиги. Сведения о его интрижке с бейсбольной женой просочились наружу и выплеснулись на страницы местной бульварной газетенки. Бейсболист и трое его приятелей зашли в любимый бар Уэйда, вооруженные луисвильскими битами, к счастью, в тот самый момент, когда Уэйд находился в сортире, откуда он через черный ход дал деру на стоянку, а оттуда — еще на несколько тысяч миль на запад. В Лас-Вегасе, через приятеля, он быстро подыскал себе работу хоккеиста в захудалом казино. Ему платили больше за то, чтобы он дрался с другими игроками, чем за собственно игру, и, вручая ему тысячедолларовый чек, тренер сказал: «Самый хороший лед — красный. Только кровь может заставлять парней удваивать ставки. И никаких титек не надо. Если у тебя какая-нибудь заковыристая кровь с отрицательным резус-фактором, советую запасти литр-другой заранее. Публика, которая торгует кровью в этом городе, вряд ли тебе понравится. И не лапай официанток. Насквозь вижу таких сердцеедов, как ты, из которых триппер так и сыплется. Приходи в понедельник вечером. В семь. И без шлема».

В тот же вечер Уэйд выиграл в покер бесплатный билет на самолет. На следующий день, чувствуя прилив жизненных сил и тоски по дому, он улетел в Ванкувер. Шторм снес самолет на запад, и Уэйд смотрел, как внизу мелькают городки, выстроившиеся вдоль Пятой автострады. Потягивая пиво и поглядывая на землю, он попытался вспомнить, с кем из членов семьи виделся в последний раз, — это была мимолетная встреча с Сарой в «Холидей-инн» при Канзасском университете в Лоуренсе. Со всеми остальными он периодически общался по телефону, чаще всего из залов ожидания аэропортов или телефонных будок на шоссе, где путь к отступлению был проще. Уэйд случайно узнал о близящемся приезде Сары в Канзас из газеты, в которой просматривал воскресную спортивную страничку. Там говорилось, что она будет главным докладчиком на симпозиуме по генной инженерии; Уэйд договорился встретиться с ней в гостиничном вестибюле перед ее выступлением.

— Уэйд.

— Сестричка.

Они расцеловались и заговорили о семье. Уэйд ничего не знал о последних семейных новостях и мог только со все возрастающей скоростью глотать спиртное, слушая Сарин рассказ о подробностях развода родителей, о третьей попытке Брайана покончить с собой и о ее выдающихся научных достижениях.

— А как у тебя с Хауи?

— С Хауи? Прекрасно.

Последовала пауза, которую Уэйд воспринял как сигнал к тому, что больше этой темы касаться не стоит. Вместо этого он спросил, чем она занималась в последнее время по работе.

— Ну, на прошлой неделе я налетала свой двухсотый час на параболическом летательном аппарате в условиях пониженной гравитации. А еще совершала глубоководные погружения в специальном костюме, чтобы подготовиться к выходу в открытый космос.

— Правда?

— Это входит в мои служебные обязанности.

Сара сделала небольшой глоток тоника.

— Пару месяцев назад мама сказала, что теперь ты можешь быть командиром военного самолета.

— Она так сказала?

— Так это верно?

— Да, но в твоем пересказе это звучит слишком напыщенно. У самой меня такое ощущение, что я работаю парковщицей на стоянке НАСА.

Ошеломленный подвигами Сары, Уэйд потер лоб.

— Знаешь, брат, — сказала Сара, — заниматься всем этим не такое уж большое дело, как может показаться.

— Да ну?

— Понимаешь, Уэйд, мне кажется, что-то делать проще, чем ничего не делать.

— Правильно.

Повисла пауза — им легче было позвякивать кубиками льда в стакане, чем говорить. Потом Сара спросила Уэйда, чем занимается он, голосом, в котором, как ему показалось, с трудом скрывались покровительственные нотки; Уэйд солгал, сказав, что работает программистом. Ему казалось, что это звучит красиво. Сара задала ему какой-то простенький вопрос про компьютерные языки, и Уэйд понял, что попался; впрочем, допытываться Сара не стала.

— Ну ладно, говорю правду. У меня имеется что-то вроде... доброй мамочки.

— Что ж, по крайней мере это больше на тебя похоже, Уэйд. Почему ты так нетерпим к себе? Ни в ком другом этой черты нет. Да и не было. Я никогда в тебе этого не понимала. Ты сам свой худший враг.

— Моя жизнь — сплошная шутка, Сара. Я рожден разочаровывать людей. И мне даже безразлично, когда я становлюсь безразличен людям. И я ухожу, ухожу, не оставляя за собой следов.

— Твоя жизнь не шутка, Уэйд.

— Тогда что?

Сара уже собиралась было ответить на вопрос, но перед ними предстал университетский преподаватель в шапочке и мантии и увлек ее за собой. Когда она ушла, Уэйду потребовалось моментальное успокоительное. Он заказал три водки со льдом и начал погружение в недельный запой, цель которого состояла в том, чтобы окончательно погасить в себе сознание. Вот как прошла его последняя встреча с кем-то из родственников.

Перед посадкой стюардесса взяла у него пустую пивную банку. Через час, около двух дня, когда мелкий дождик моросил над стоянкой, Уэйд закатился в свое старое излюбленное место — «Авалон».

Зайдя в бар, Уэйд заметил миловидную блондинку, которая строила гримаски в стиле старлеток 50-х годов перед зеркальцем пудреницы. Он, сам того не желая, рассмеялся и так же, с помощью пантомимы, отреагировал: «Вы меня?» Блондинка шаловливо погрозила ему в зеркальце пальчиком. Уэйд вплотную придвинулся к ней, на что она сказала:

— Сплошные бабники в этом городе.

— И кинозвезды.

— Что ты имеешь против нас — тружениц сцены и экрана?

— Извините, что помешал вам наводить красоту.

Блондинка громко защелкнула пудреницу и повернулась к Уэйду:

— А ты знаешь, что у меня целых две строчки в художественном фильме, который снимали сегодня утром?

— О, еще раз прошу прощения. И что это за художественный фильм?

Блондинка положила руки к нему на колени и, глядя прямо в глаза, сказала:

— Жуткое дерьмо для какой-то вшивой американской кабельной компании. Не против, если я глотну твоего виски?

— Вперед.

Блондинка одним глотком опрокинула в себя рюмку.

— Живешь здесь?

— Раньше жил.

— А где теперь?

— В Лас-Вегасе.

— М-м... Здорово. Скажи-ка мне...

— Уэйд.

— Так скажи мне, Уэйд, на что ты подсел?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Правда?

— Ты живешь в Лас-Вегасе, глаза у тебя красные, как у кролика, и я видела, как ты трясся у стойки над своей мелочью вроде Джона К. Барфлая. Ты бреешься нерегулярно, потому что в противном случае кожа у тебя была бы упругая и не было бы — раз, два, три, четыре — пореза на шее. К тому же ты торчишь в пабе посреди рабочего дня и весь трясешься, и алкоголь твоей трясучки не снимает. Вот я и решила что у тебя не одно увлечение, а по меньшей мере два.

— Кис-кис, не будь такой врединой. Давай сосредоточимся на хорошем, на тех шести миллионах антиалкогольных проповедей, что я посетил в своей жизни.

— Хочешь сказать — найдем приятное в твоем положении?

— Угу.

Без лишних слов они поднялись в комнату Уэйда. Два часа спустя блондинка удалилась, записав номер своего сотового телефона на правом большом пальце Уэйда. Она работала декоратором. Приободренный сексом, Уэйд нашел в себе силы позвонить домой. Набрав номер матери, он нарвался на автоответчик: Привет, это Дженет. Меня сейчас нет дома, так что, пожалуйста, оставьте свое сообщение, и я вам мигом перезвоню. Голос был вежливый — таким она разговаривала с фининспекторами и страховыми агентами, но никогда ни с кем из семьи.

Бип.

— Мам, это Уэйд. Да, да, твой первенец. Угадай, откуда я звоню? Из города. Да, все правильно, блудный сын возвращается. Я перезвоню тебе попозже вечером, а может, просто заеду поздороваться. И вот еще что, мам, не стоит оставлять свое имя на этой машине. В мире полно странных типов. До скорого. Целую.

Уэйд повесил трубку. Какой же я все-таки плохой, плохой, плохой сын. Он нашел в справочнике номер отца. Драммонд, Эдвард Б., судя по всему, живет в нескольких милях от Дженет, в Иглридж, несомненно, в одном из этих паршивых домиков на утесах.

— Папа?

— Уэйд? Привет!

— Привет, папуля!

— Уэйд, ты где — погоди, с тобой что-нибудь случилось?

— Нет. Все в порядке. Просто я в городе и думал тебя навестить. Я иногда бываю хороший.

— Надо же. Ты где остановился?

— В Северном Ванкувере, у друзей.

Всегда лучше иметь под рукой уважительную причину.

— Заезжай навести. Я живу тут неподалеку, в Иглридж. С женой познакомишься. Съезд с шоссе — номер два. Не заблудишься. Адрес есть в телефонной книге. Давай, не задерживайся.

— Прямо сейчас? Ладно, хорошо.

— У нас на ужин сегодня китайская кухня.

— Я буду через двадцать минут.

— Уэйд...

— Да, папа?

— До чего ж приятно снова слышать твой голос.

— Мне тоже, папа.

Уэйд отправился к отцу на прокатной машине. Он лениво крутил баранку, чувствуя легкое похмелье от всего случившегося. Со всех сторон повисли завесы дождя, с глухим стуком падавшего на крышу и капот, иногда заряжавшего покруче, не прекращавшегося.

Эх, папа, папа. Ты, смотрю, все такой же лицемерный хер, который носится с замшелой идейкой 60-х о подлинной мужественности. Уэйд знал, что отец обошелся с матерью безжалостно, а теперь вел жизнь мистера Волосатая Грудь цвета «соль с перцем», которую он выставлял всем напоказ, расстегивая рубашку до пупа: в передней стоят клюшки для гольфа, а молоденькая жена поблизости вставляет в проигрыватель диск «Джипси Кингз».

Уэйд чувствовал, что в жизни людей наступает момент, когда большинство хладнокровно осознают, чем они располагают, а чем — нет, и тут уже стараются выкрутиться как могут, подобно тому как актер, игравший ведущие роли, переходит на характерные; подобно тому как девица, завсегдатай вечеринок, всегда бывшая смешной чудачкой, превращается в назидательный образец того, как не надо себя вести. Уэйд верил, что мир взрослых — это мир Тедов Драммондов, и надеялся, что его отец гордится тем, что сын наконец это понял.

Он подъехал к дому, который уже сам по себе был нечто: конструкция из стекла, стали и бетонных блоков, врезанная в скалу, обращенную к Тихому океану. Уэйд даже подумал, а не найдет ли он отца с повязкой на глазу, изучающим подсвеченную карту мира, поглаживающим белого персидского кота и готовящим атаку на Нью-Йорк с помощью межконтинентальных баллистических ракет. Вместо этого Тед распахнул дверь, завопил «Уэйд!» и так стиснул сына в объятиях, что Уэйду показалось, что из него сейчас начнет сочиться кровь. «Проходи, проходи. Оглядись хорошенько. Ничего местечко, а? Надоело мне это дерьмо новостроечное».

Тед налил обоим щедрой рукой. Он явно только что вернулся из спортзала, а одежду ему покупал кто-то знающий толк в модных шмотках. И тут Уэйд заметил в глазах отца огонек. И этот огонек говорил: «Все это дерьмо, Уэйд, но только не надо говорить об этом вслух, иначе даже это дерьмо исчезнет и мы останемся ни с чем».

Со стаканами в руках они прошли на второй этаж, весь стеклянный, с высоким потолком, по которому продолжал барабанить дождь. То, что Тэд подчеркнуто не упоминал никого из членов семьи, слегка сбило Уэйда с толку. Кто этот старик? И что я делаю в гостиной этого Джеймса Бонда?

— А где эта... твоя жена? — спросил Уэйд.

Если Тед испытывал неловкость от того, что Уэйду придется с ней встретиться, он этого не показал.

— Ники? Она сейчас спустится. Только недавно вернулась с работы.

— А, так она работает?

— Ты же знаешь этих современных кобылок. Если держать их в загоне, они начинают взбрыкивать. Им подавай работу.

— Хм. Да что ты говоришь.

Неловкое молчание повисло между ними. Тед спросил, давно ли Уэйд прилетел.

— Около полудня. Я бы позвонил раньше, но меня перехватили дружки из «Авалона».

Это известие, казалось, пробудило в отце разговорчивость, и Уэйду волей-неволей пришлось доставить ему удовольствие, вкратце изложив версию происшедшего. Тед по-свойски хлопнул его по плечу.

С кухни донеслось звяканье.

— Ники! — крикнул Тед. — Иди познакомься со своим сыном.

Вошла Ники, неся поднос с мартини, с иронической улыбкой, пародирующей приличествующую замужней женщине скромность, в которую в 50-е верила Дженет. Уэйд мгновенно разглядел, что Ники — та самая дневная блондинка; оба узнали друг друга одновременно. Оба побледнели; поднос с мартини накренился, и стаканы грохнулись на гладкий плиточный пол. Отец с сыном неловко шагнули к Ники, чтобы помочь ей подобрать осколки, и тут Тед заметил номер мобильника Ники, написанный на руке Уэйда.

Уэйд прямо прошел к входной двери, забрался в машину и уехал в направлении дома — дома Дженет. Дженет стояла на подъездной дорожке, доставая под дождем продукты из своей машины. Мамочка, брошенная своей неблагодарной семейкой, — одна-одинешенька, но такая отважная. В голове Уэйда промелькнул миллион образов, особенно тех, которые были связаны с матерью: Дженет, добавляющая консервированные грибы в соус для спагетти, чтобы привить какой-то вкус к еде своим дикарям, только затем, чтобы они вылавливали эти грибы и насмехались над ними; Дженет, украдкой подсовывающая двадцатидолларовую бумажку в копилку, куда Уэйд собирал деньги на электрогитару; Дженет, которая крошит тоненький ломтик поджаренного хлеба, — кормит воробьев на заднем дворе, думая, что ее никто не видит, — Мамочка!

Дженет увидела Уэйда, вскрикнула и расплакалась. Уэйд крепко обнял ее.

— Мам, просто хочу, чтобы ты знала, что папа страшно на меня разозлился и вполне может приехать за мной.

— Ты что, украл у него что-нибудь? Или задолжал ему денег?

— Ни то, ни другое.

— Тогда почему он... да и какая разница? Что бы ты с ним ни сделал, так ему и надо. Ты уже ел? Пошли! Ты ужинал? Ох, мне так о многом хочется тебя порасспросить, да и тебе, наверное, многое будет любопытно узнать.

Дженет приготовила упоительно вкусные спагетти — Боже, как я соскучился по домашней еде, — и Уэйд без труда вошел в образ того, каким был десять лет назад. Но за шутками, весельем и воспоминаниями его не покидало ощущение, что в последние несколько часов он оказался действующим лицом фильма ужасов и что цепочка событий приведет к неизбежному кадру: убийца с топором в руках бродит возле дома, где сидят ничего не подозревающие простофили, а публика ерзает и вопит: «Да спасайтесь же, идиоты!»

Раздался звонок в дверь, и у Уэйда душа ушла в пятки. Это был Брайан, его склонный к депрессии брат, в мокром дешевом костюме — это в его-то годы, — подбородок его явно нуждался в бритве, глаза были налиты кровью, а на голове красовалось чудо парикмахерского искусства.

— Брайан, это ты сейчас звонил?

— Дверь была заперта.

— А. Привет.

— Привет.

Неловкая тишина водворилась вслед за тем, как Брайан снял свою мокрую насквозь куртку и бросил ее на стул.

— Ладно, с формальностями покончено, — сказал Уэйд. — Есть хочешь? Тут целая тонна.

— Не-а. А вот выпить бы немного не отказался.

Брайан вроде бы пребывал в достаточно хорошем расположении духа и выпил стакан белого вина с Дженет и Уэйдом. У Уэйда сложилось впечатление, что никто из троих не искренен до конца и эта неискренность сковывает разговор. Перешли на сплетни о соседях, карьеру Сары, и все же Уэйду мерещился более глубокий, невысказанный вопрос, целый ряд вопросов: Страдает ли мама от одиночества? Скоро ли у Брайана опять поедет крыша? А отца будто бы никогда и не существовало. И почему они ничего не спрашивают о моей жизни? Правду я им, конечно, не скажу, но все-таки...

Он и нарушил заговор молчания.

— Брайан, — сказал он, — ты пытался покончить с собой, сколько всего — три раза? — и ни разу у тебя ничего не вышло. Ты уверен, что действительно хочешь покончить с собой?

— Уэйд! — оборвала его Дженет. — Не надо бередить старые раны.

— Нет, мам, — сказал Брайан, — это хорошо — так обо всем потолковать. Все притворяются, будто я ничего никогда не делал, но я делал. — Он перевел взгляд с матери на брата; оба они смотрели на него в упор. — Вижу, вы все гадаете, не собираюсь ли я попробовать снова? Так вот, скажу вам — нет. Но потом на меня находит это. Черт. Я сам ничего не понимаю. — Он поболтал остатками вина в стакане. — Самое обидное, что в моих настроениях даже отдаленно нет ничего космического, что все они — результат замедленной деятельности маленьких сератониновых рецепторов в моем мозгу.

— Ты что-нибудь принимаешь от своей... депрессии?

— Все перепробовал. Думаю, мне уже никогда не установить свои мозги на нулевую отметку.

— Брайан работает, — сказала Дженет.

— Правда? Где? — спросил Уэйд.

— Играю на контрабасе по барам, работа в телевизионной рекламе частенько перепадает. Словом, перебиваюсь. Вот от работы от звонка до звонка я бы точно загнулся.

Снаружи позвонили. Все трое так пристально уставились через прихожую на входную дверь, словно в их распоряжении было всего несколько секунд, чтобы не пропустить затмение. Брайан пошел открывать. Бум! Тед промчался мимо него с оглушительным ревом: «Где этот паршивый гаденыш?» Вслед за ним ворвалась Ники, криво припарковав свой «ниссан патфайндер» на лужайке перед дверью. «Тед, не будь кретином! — вопила она. — Не делай из мухи слона. Черт!»

От ярости лицо Теда побагровело, как синяк. Уэйду приходилось сталкиваться с разгневанным Тедом столько, что и не упомнить. Первым его инстинктивным побуждением было защитить мать. Он поднялся и встал между родителями. «Папа, успокойся», — сказал он, но вместо этого Тед поднял пистолет и выстрелил Уэйду в живот. Пуля прошла навылет и угодила в правое легкое Дженет чуть выше ребер.

— Господи, Тед! — Ники подбежала к Уэйду, который держался за бок, его кровь ручьем стекала на кухонный пол.

— Десять лет в Штатах — и ничего, — недоверчиво произнес Уэйд. — Стоило оказаться в Канаде на восемь часов, и...

Он услышал тяжелый стук падения и, обернувшись, увидел Дженет на полу.

— Ты застрелил маму, ты, чертов урод! О Господи! Брайан, звони девять один один. Будешь теперь, папочка, гнить в тюрьме до конца жизни. Надеюсь, оно того стоило.

Он заботливо склонился над Дженет.

Почти в тот же миг вдалеке послышался вой сирены. Тед тяжело опустился на пластиковый кухонный стул, белый как полотно.

— Ладно, это был несчастный случай! — завопил Уэйд. — Все поняли? Несчастный случай. Он хотел нам показать свои клинтиствудовские штучки-дрючки и не знал, что пистолет заряжен. Конец фильма.

— Прости, мам. Это все из-за меня. Прости.

Ники удерживала Теда на стуле. Он что-то бормотал, сжав голову руками. Брайан положил трубку и подошел к Уэйду и матери. Присел на корточки рядом с ними.

— Боже, Уэйд, — сказал он. — Я бы чего только не дал, чтобы меня застрелили.

В дом с шумом ворвалась бригада «скорой помощи».

5

Хауи подкатил к мотелю, вид у него был сердитый и встревоженный. Насколько помнила Дженет, спаниелье добродушие и веселость изменили ему впервые. На короткий миг у нее появилась надежда, что поездка в НАСА может оказаться интересной. Ей не придется выслушивать болтовню о познавательных обедах с помешанной на космосе семьей Брунсвиков, разглагольствования о погоде, струнах, щебенке, чечевице, скворцах или преимуществах сахарного песка перед рафинадом — словом, обо всем, что взбредет в голову Хауи.

— Доброе утро, Дженет. Погожий денек.

Спасибо, что сообщил. Ну вот, сразу завел свои разговоры о погоде — выражения, как всегда, прямо скажем, неоригинальные — и эта его непрошибаемая жизнерадостность.

— Да, доброе утро, Хауи.

— Давайте, запрыгивайте, прокатимся на Хаумобиле. Мыс Канаверал ждет нас!

— Хауи... — Дженет стояла рядом с открытым окном машины. — Я что-то неважно себя сегодня чувствую. Думаю, я вряд ли смогу вынести еще одно их цирковое представление... и потом надо все время что-то говорить... и улыбаться.

Дженет ждала, что Хауи начнет протестовать.

— Вы уверены, что не хотите ехать? — спросил он.

— Уверена.

— Ладно, тогда до встречи.

— О'кей.

— Счастливо оставаться.

Ррум! И Хауи укатил.

Впервые с тех пор, как они познакомились много лет назад, у нее зародилось робкое любопытство по поводу того, что творится у него в голове.

Машина, которую она взяла напрокат, наотрез отказалась заводиться. Дженет прошла в офис мотеля, попросила жулика портье вызвать ей такси, и скоро древний «крайслер», по всей видимости кое-как скрепленный резинками и скотчем, грохоча, как телега, остановился у края тротуара. Дженет села в машину и попросила отвезти ее в интернет-кафе, о котором вычитала в туристической брошюре.

Планета Флорида, сошедшая со страниц научно-фантастических романов, проплывала за окном таксомотора: пейзажи пастельных оттенков и плавных очертаний перетекали один в другой. На месте пальмовой рощицы вдруг, без всяких видимых причин, возникали тесно сгрудившиеся богатые виллы, за ними, так же внезапно, — скромные склады и магазинчики, за ними деловой квартал, а еще дальше — какая-нибудь местная достопримечательность. Все, что возникает за счет денег, всегда возникает вспышкообразно.

Она приехала в интернет-кафе; там молодые безбожники, с ног до головы в черном, потягивали сложно приготовленный кофе, который в дни ее юности в Торонто наверняка запретили бы как угрозу обществу. Звуковой фон создавала популярная песенка, явно под названием «Бумбумбумбум». Пройдя в глубь кафе, Дженет нашла свободное место перед компьютером.

Слава Богу, я наконец-то смогу посмотреть почту. Слава Богу, я оказалась там, где хотя бы горстка людей не пугаются техники и не боятся будущего.

Дженет ждало тринадцать писем, большинство — от приятельниц на медицинской почве. Она ответила Урсуле, бывшей проститутке из Дортмунда, и завела с ней разговор о потенциальном мексиканском поставщике талидомида, который помог бы ей справиться со стоматитом. Прежний поставщик Дженет и Урсулы переместился в более прибыльную область запрещенных препаратов для похудения, и прошел слух о том, что некая английская фирма, «Бакминстер», в скором времени выпустит в продажу законно разрешенные средства.

Заверещал карманный зуммер, и Дженет отправила в рот свои капсулы вместе с «пептобисмолом» так же бездумно, как публика в кинотеатре поглощает попкорн. Картинка внешнего мира — машины, указатели и электрические провода — слишком ярко залитого светом, просматривалась с трудом, как предметы, которые в кино засасывает в сияющие НЛО.

Дженет встала, чтобы немного размяться. Вокруг сидело несколько отъявленных неудачников, типа Брайана, воровато приникших к своим мониторам и, несомненно, скачивавших порнуху. Некоторые старались загородить свои мониторы, когда она проходила мимо; других это не особо заботило. Дженет видела картинки, которые ей казались ближе к гинекологии, чем к порнографии; она могла только дивиться, как страстно притягивают всех этих мужчин идентичные, повторяющиеся мгновенные снимки, как будто однажды они рассчитывали напасть на какой-то кульминационный кадр, который навсегда заменит все остальные. Несколько лет назад, когда она впервые начала наведываться в интернет, ее поразило, как даже самые невинные слова, впечатанные в строку поиска, незамедлительно порождали целый фонтан грязи. Нет, в языке явно не существовало слов, не затронутых сексом.

Она снова уселась за свой компьютер... ааххх... компьютер позволял Дженет чувствовать себя подключенной к миру, но совсем не так, как телевизор. Телевизор вынуждал ее ощущать себя членом общества, но при этом — всего лишь еще одним муравьем в муравейнике. Разминая пальцы, она заметила, что девушка за стойкой пристально смотрит на нее. Дженет подумала, что действительно надо было бы взять еще кофе или какую-нибудь закуску; она сидела на терминале уже Бог весть сколько времени — впрочем, не то чтобы рядом выстроилась очередь. Девушка за стойкой была одета во что-то вроде синей ночной рубашки, и глаза у нее были густо накрашены. В своем понимании молодежной моды Дженет остановилась на 1976 году — эпохе «Секс Пистолз». Молодые люди могли носить хоть зеленые полиэтиловые мешки для мусора (и некоторые явно так и делали), ее это уже совершенно не трогало.

Дженет заказала «кофе по-американски», который барменша сварила с черепашьей скоростью и пододвинула чашку, расплескав половину на прилавок. Когда Дженет попросила льда, девица удостоила ее таким взглядом, как будто она была скованной общей цепью каторжницей, протягивавшей помятую жестяную кружку. Дженет ласково посмотрела на девицу, расплатилась и, словно взмывая на самую вершину американской горки, добавила: «Чтоб тебе провалиться, милочка» — с яркой, медоточивой улыбкой. Еще недавно ей на такое никогда не хватило бы духу, но теперь она была другой Дженет. Она вернулась к компьютеру. Жесткий диск издавал негромкое ровное гудение. Ощущение времени пропало. Дженет оглянулась и задумалась. Так где же я?.. Во Флориде. В Орландо. Мыс Канаверал всего в часе езды. Моя дочь в пятницу полетит в космос.

Внезапно она заметила, что уже день. Куда же подевалось утро? Заплатив по счету тощему, как щепка, юноше, она по телефону вызвала такси и вышла на улицу. Темные очки, большие и выпуклые, как у ранних авиаторов, скрывали ее глаза, ставшие чувствительными к свету из-за лекарств. Она стояла в густой, выжженной солнцем, неподвижной траве, в которой шныряли маленькие ящерки. Трава покалывала и жгла ей лодыжки. Услышав автомобильный гудок, она посмотрела, ожидая увидеть такси, но вместо такси... Брайан? Да, это был он; со своей хоккейной стрижкой, в выношенной черной кожаной куртке, он сидел, молча закипая, как выведенный из себя докучливым клиентом конторский служащий, лицо — сплошние морщины и складки, точно пережаренная отбивная.

— Мам, черт побери... что ты здесь делаешь, в этой дыре?

Дженет забралась на заднее сиденье.

— Я была в интернет-кафе, Брайан. Когда ты приехал в Орландо? Ты уже поселился в «Пибоди»? И почему на тебе кожаная куртка в самый жаркий день в истории?

— А почему ты — на заднем сиденье? Я тебе не наемный лимузин.

— Мне сегодня хочется, чтобы все обращались со мной как с королевой. Так ты зарегистрировался в гостинице?

Брайан издал сдержанное рычание.

— Будем считать, что это значит «да». Что ты такой нахохленный, птенчик?

— Поцапались с Пшш. Бои без правил.

— Хмм.

Дженет решила придерживаться принципа невмешательства.

— Не хочешь спросить почему?

— Несколько лет назад спросила бы. А теперь — нет.

— Сволочь она.

— Не включишь кондиционер?

Брайан щелкнул выключателем.

— Она хочет сделать аборт. Погубить нашего ребенка.

— Теперь понятно. — Ни при каких обстоятельствах не вмешивайся в это. Эй, погоди — так ведь я наконец стану бабушкой!

— Она даже не позаботилась спросить мое мнение.

— А какое у тебя мнение?

Дженет, не лезь не в свое дело.

— Ребенок — это первое светлое событие в моей жизни. У меня никогда не было, ради чего жить, и вот оно наконец появилось, а она собирается пойти и убить это.

Наступило молчание.

— Мой мотель — третий поворот направо после этого светофора, Брайан.

— Ты не в «Пибоди» живешь?

— Там слишком дорого.

— Ну еще бы. Скажи, почему ты вечно прибедняешься?

— Брайан, как ты узнал, что Пшш собирается сделать это?

— Она все отмалчивалась, стоило мне заговорить о детской кроватке или группах развития. Потом я поймал ее на вранье с автоответчиком. Она записалась в клинику.

— Это уже другое дело.

— Да. — Зажегся зеленый свет. — Ну ладно. Как ты себя чувствуешь, мам?

— Сносно. Ничего выдающегося. Но ты, я вижу, хочешь сменить тему.

— Хочу. Все это слишком... тяжело для меня.

Оба притихли — каждый в своем эмоциональном мире. Когда они уже подъезжали к мотелю, Дженет спросила, куда Брайан намерен ехать дальше.

— Никуда. Просто покатаюсь.

— Тогда почему бы нам не покататься вместе, недолго.

— Правда?

— А почему бы и нет?

Лицо Брайана озарилось, словно Дженет разрешила ему слизать шоколадное суфле сразу с обоих венчиков миксера. Он расслабился.

— Хочешь, расскажу одну смешную штуку насчет Пшш?

— Давай, повесели меня.

— Ее никогда не приучали к горшку.

— Прости, не поняла?

— И понимать нечего. Ее родители никогда ее не приучали. Они считали, что сажать ребенка на горшок — «патриархальная и буржуазная привычка», в некотором роде «подавление свободы личности во имя гигиены». В их представлении гигиена — это что-то мещанское и в высшей степени отвратительное.

— Ты шутишь.

— Вовсе нет. Они из бывших леваков-шестидесятников. Ты просто не представляешь, какой мусор у них в головах.

— Но теперь-то Пшш пользуется туалетом?

— Да. Она говорила, что когда ей было лет пять, она обратила внимание, что никто кругом не носит подгузников, и сама во всем разобралась.

— Такие вещи, — сказала Дженет, — могут серьезно испортить ребенку психику. — А вот теперь, подумала она, самое время задать один вопрос: — Кстати, Брайан, что у Пшш за история с именем?

— А, это. Когда ей исполнилось шестнадцать, родители сказали, что она сама может выбрать себе имя, потому что то, которое ей дали при рождении, сковывает ее и, возможно, сделает социальным уродом.

— Тогда что же значит ПШШ?

— Это сокращение от имени мученически погибшего героя перуанской террористической организации «Сияющий путь».

— А почему ей было не выбрать Лайза или Келли?

— Но это же не Пшш.

Дженет призадумалась.

— А как ее настоящее имя?

— Она мне не говорит.

— Брайан, если бы тебе пришлось выбирать себе имя в четырнадцать лет, какое бы ты выбрал?

— Я? Я выбрал бы Уэйд. Я всегда завидовал его имени.

— Может быть, стоит поехать в гостиницу? — сказала Дженет. — И пообедать с Уэйдом? Он сейчас там.

— Все ждали его вчера вечером, но он не явился.

— Это совсем другая история.

И Дженет рассказала Брайану о потасовке в баре.

«Пибоди» был отелем класса «люкс», которые у Дженет ассоциировались с послевоенными фильмами, где добродетельные женщины обедали с приятельницами и отвергали предложения подняться в номер со смуглолицыми таинственными мужчинами. Под навесом у входа собралась небольшая толпа, во главе которой Дженет увидела Сару и еще одного космонавта — командира корабля Брунсвика?

Заметив Дженет и Брайана, Сара помахала им. Брайан сдал машину прислуге, и они с Дженет стали пробираться сквозь переплетения кабелей и плотный заслон жарящихся на солнце любопытствующих туристов. Не обращая внимания на толпу, шум и жару, Сара сказала: «Привет, мам. Привет, Брайан. Это наш командир Брунсвик. По-моему, вы еще не знакомы».

Дженет протянула руку хрупкому, безупречно сложенному датскому догу — мужчине, такому же маленькому, как Сара. Стоп — но тогда, значит, это вовсе не датский дог, скажем, шпиц, и все же он...

— Приветствую, — сказал капитан Брунсвик, но не пожал протянутой руки. — Извините, — сказал он, — но мы не можем ни с кем соприкасаться накануне взлета. Простуда, грипп и всякое такое.

— Понимаю.

— Сара, что здесь происходит? Этого не было в программе, — сказал Брайан.

— Небольшая пресс-конференция в пользу участников маршей протеста. Мы дождемся детишек, чтобы сделать фоторепортаж... сначала мы собирались снимать его на мысе, но детишкам там сделалось худо. Мы едем обратно в свою жестянку, — она посмотрела на часы, — через семь минут.

— В жестянку?

— Ну да, в шаттл.

Радиоведущий задал командиру экипажа вопрос, который целиком отвлек его внимание. Из плотно сгрудившейся толпы вынырнул Уэйд. Сара схватила его за плечо и сказала Дженет: «Мам, я слышала, что Уэйд сегодня утром заезжал к Брунсвикам. Как тебе показались Брунсвики? Эта... династия?»

— Мне показалось, что я попал на съезд поклонников стартрека, — сказал Уэйд, — все эти ребятишки перед домом...

— Знаю. Фанаты, правда? — Сара посмотрела на Дженет и хихикнула. — Знаешь, они в ужасе от нашей семьи. Правда, правда. Я была у них на прошлой неделе, и это напомнило мне все эти научные слеты моего детства. Я все ждала, что Аланна Брунсвик появится с подносом крекеров, украшенных розочками из дерьма.

Дженет спросила Уэйда, где Бет.

— Вот-вот подойдет. Прихорашивается, чтобы показаться Саре.

Дженет сделала большой глоток из бутылки из-под минералки, наполненной мотельной водопроводной водой. Ей казалось, что бутылка под мышкой придает ей какой-то пусть не особый, но шик. В этот момент она увидела Пшш, которая прорывалась сквозь толпу, такая же крохотулька, как космонавты, в лосинах и потрепанной черной мотоциклетной коже. Вид у нее был будто она причесывалась влажной пятерней.

Брайан, весьма довольный возможностью представить свою подружку — какую ни на есть, — сказал: «Уэйд, это...» Но закончить фразу ему так и не удалось. Пшш стремительно проскочила мимо, на ходу бросив Дженет короткое приветствие, и прямиком насела на Сару, засыпав ее стремительными, как пулеметная очередь, вопросами личного характера.

— Сколько раз вы можете отжаться от пола? Вы знаете свой коэффициент умственного развития? Кроме вашей руки, есть какие-либо еще медицинские противопоказания, которые могли бы вам, ну, помешать стать космонавтом? Как вы думаете, у вас когда-нибудь будут дети? Есть ли причины, которые могут помешать вам завести ребенка?

— Господи, — сказал Брайан, — оставь мою сестру в покое.

Пшш повернулась к нему, кипя от злости:

— Нет, это ты оставь меня в покое. Это свободная страна, и никто не может помешать мне разговаривать с твоей сестрой. Понял?

Дженет переглянулась с Уэйдом, Брайан заметил это и вспыхнул. Между тем толпа продолжала расти, и опробуемая электроаппаратура гудела, как скопище больших рассерженных жуков.

К появлению Теда с Ники Дженет подготовиться не успела.

Она дернулась, как будто ее неожиданно пригласили выйти на сцену, чтобы исполнить песню под караоке. Она чувствовала, что краснеет, точь-в-точь как Брайан.

— Привет, Джен, — сказал Тед, — забавно снова встретиться в таком месте.

— Привет, Тед.

После их последней встречи многозначительное подмигивание Теда превратилось в кроткую улыбку политического деятеля — улыбку человека, уверенного, что в багажнике машины действительно свалены трупы. Однако он загорел, и одежда была ему к лицу, делая моложавее. Дженет бы ему такую не выбрала. Это, должно быть, влияние Ники. Дженет показалось, что Тед выглядит лучше, чем имеет на то право; ему хорошо удавалось скрывать свою внутреннюю подточенность, в то время как Ники рядом с ним выглядела совсем не веселой и страшно бледной: казалось, она и думать забыла о толпе и космонавтах. Перехватив взгляд Дженет, Ники моментально пробуравила ее глазами и сказала «привет» таким искренним тоном, который было просто невозможно игнорировать. Дженет старалась держаться как можно жестче и уделять больше внимания Саре, которую Пшш по-прежнему бомбардировала вопросами. Уэйд испарился, таким образом избежав еще более неловкой ситуации. Спасибо, Уэйд. Я тебе это попомню.

Сара искала предлог избавиться от Пшш. Дженет задумалась, нет ли у космонавтов специального тайного знака — предупредить службу безопасности, которая могла бы выдворить чересчур назойливых, — вроде того как королева использует сумочку, чтобы подавать сигналы своему окружению. Дженет уже готова была прийти на помощь дочери, когда Сара обернулась и с улыбкой сказала: «Привет, Бет».

Бет? Дженет повернулась в ту же сторону и увидела Бет в одном из ее лучших воскресных церковных нарядов, будто бы вытащенном из музейной диорамы, изображавшей жизнь Канзаса образца 1907 года. Пшш пришлось не по вкусу, что ее отодвинули на задний план.

— Так вот, значит, какая жена у Уэйда, хм? В этом платье вы прямо сельская училка. Как магнит с холодильника.

— А вы, должно быть, Пшш? Привет, — ответила Бет. Две связанные одной веревкой кошки проявили бы друг к другу больше симпатии.

— Пшш, Бет — человек набожный, — сказала Сара Пшш. — Надо уважать правила каждого. — Еще раз оглянувшись, Сара заметила Теда и Ники. — Привет, папа.

— Брайан, представь меня своей крошке, — сказал Тед сыну.

— «Своей крошке»? Да вы откуда свалились? — мгновенно отреагировала Пшш, до которой долетели слова Теда.

— Прошу прощения, — ответил Тед. — Позвольте узнать ваше имя, мадам.

— Позволяю. Пшш.

— Хм. Простите, я что-то не расслышал.

— Пшш, кретин. П-Ш-Ш.

Тед был искренне изумлен.

— Позвольте, я не совсем понял. Ваше имя пишется П-Ш-Ш — и все?

— Точно.

— Никогда прежде не встречал никого с таким именем.

— Вот и встретили. Я сама себе его выбрала.

— Брайан, если у тебя найдется пара лишних гласных, почему бы тебе не продать одну этой маленькой пшикалке?

Пшш приняла боевую стойку. Впившись глазами в Теда, сна сказала:

— А вы и правда старый пердун. Раньше я не верила Брайану, но теперь верю. Говнистый вы тип, Тед Драммонд. И вы так уделали свою семейку, что ее теперь и по кусочкам не собрать. Можете гордиться.

— Поздравляю Брайана, что он подцепил такое несчастье.

— Не смей так говорить о Пшш, — сказал Брайан. — Она беременна, и я не хочу, чтобы ты доводил ее до стресса и причинял вред ребенку.

— Брайан, — сказала Пшш, — насрать мне на него. Так что не бери в голову.

— Скажи, что не собираешься избавиться от нашего ребенка.

— Нет, собираюсь, и ты ничего не можешь сделать, чтобы мне помешать. Что ты хочешь — поставить мне в одно место стальную заклепку?

Окружившая их толпа ловила каждое слово с самозабвенным вниманием. Бет положила конец пререканиям, спросив у Сары:

— Скажи мне, Сара, ты веришь во внеземные существа?

При этом на губах у нее играла зловеще ласковая улыбка.

Сара посмотрела на свою невестку.

— Я думаю, что жизнь и живые существа рассеяны по всей вселенной так же щедро и естественно, как пыльца, которую разносит июльский ветерок.

— Тогда скажи мне: веришь ли ты в Бога?

— Отвечу так: если бы Бог умер или если бы он вообще никогда не существовал, тогда все было бы позволено, разве нет? Но позволено далеко не все.

Сара умолкла. Это был ее исчерпывающий ответ.

— Понятно.

— Эй, — спросила Пшш у Бет, — а Бог, он что — вегетарианец? Вы, похоже, все знаете.

— Не понимаю вашего вопроса.

— Давайте разберемся: предположим, змея в пустыне слопала крысу. Это пищевая цепочка, невелика беда. Бог здесь ни при чем. А потом где-нибудь в Африке лев съедает антилопу или кого-нибудь вроде. Тот же случай: пищевая цепочка; Бог опять в стороне. Но потом, допустим, тот же самый лев неделю спустя убивает человека и этого человека съедает. И что же — Бог вдруг оказывается замешан в это? Что мы — единственное божественное звено в пищевой цепочке?

Дженет решила уклониться от участия в этом несколько аффектированном разговоре. Сара кого угодно переговорит. Вдруг она почувствовала, как кто-то легонько хлопнул ее по плечу. Она обернулась и увидела Ники. Хм, что бы это могло значить?

— Дженет, можно вас на минутку?

— Вы хотите поговорить?

— Да. Думаю, это важно. Дженет насторожилась.

— Мне кажется, нам с вами не о чем...

— Случились две вещи, — сказала Ники. — Вам надо о них знать.

Любопытство одержало верх.

— Ладно, какого черта. Валяйте.

— Пойдемте в гостиную. Здесь настоящий зоопарк.

Дженет была счастлива, что наконец-то сможет войти внутрь. Жара была убийственной, а зайти в «Пибоди» было все равно что совершить прогулку в свежий осенний день. Они оказались в маленькой гостиной: изящные плетеные кресла и мечтательные фотографии морского прибоя — нечто напоминавшее обложку каталога дорогой одежды. Не успели они сесть, как официант принял у них заказ — две содовых.

— Так в чем дело? — сказала Дженет.

— У меня тоже ВИЧ.

Дженет подумала, прежде чем ответить:

— О'кей, сожалею, что вам придется присоединиться к нашей компании, но я-то чем могу помочь?

Ники собиралась что-то сказать, но решила, что лучше не надо, и промолчала.

— От Уэйда? — спросила Дженет.

— Почти наверняка, — кивнула Ники.

— Тед знает?

— Нет. Я сама узнала только три дня назад. Сказала ему, что у меня женские проблемы, и это заставило его заткнуться.

— Да, с Тедом такое пройдет.

Принесли содовую. Дженет мельком подумала, не сказать ли тост, но потом решила, что это будет воспринято как дурная шутка, и молча сделала глоток.

— Вы сказали — две вещи. Какая же вторая?

— Это насчет Хелены.

— Хелены? — Дженет поставила стакан. Хелена была ее старинной подругой, с которой у нее вышла ужасная ссора. — Что насчет Хелены?

— Не знаю всего, что случилось между вами, — сказала Ники, — но интересно, что перед самым концом она сказала, что жалеет, если причинила вам хоть малейшее зло. Она сказала, что ее толкнуло на это безумие, что сама она тут ни при чем. Она сказала, что кто-то другой вселился в нее и что ее вспышка по отношению к вам (она так и сказала: «вспышка») — это единственное, о чем она сожалеет в жизни.

Дженет застыла.

— А каким образом вам это стало известно?

— Ее сестра — вторая жена моего отца. Она взяла меня с собой на занятия по психологической стабилизации, или как там сейчас это называется. Мы застали Хелену как раз в тот день, когда на ней опробовали новое лекарство. Оно дало ей тот маленький просвет, в который она успела сказать все это. А потом лекарство перестало действовать, и через день она покончила с собой. Мне кажется, лекарство и виновато. Очень жаль. Но она попросила прощения. Она действительно тосковала по вам. Она действительно любила вас.

Хелена...

— Дженет?

Через вестибюль выкатывали в колясках на солнце тяжелобольных детей, опутанных капельницами и подсоединенных к разным аппаратам.

6

Одно воспоминание о Хелене сохранилось в памяти Дженет ярче, чем все остальные. Это было в сентябре 1956 года — Дженет и Хелена, две молоденькие однокурсницы, шли по центру Торонто на ланч с отцом Дженет в «Итоне». Сладковатый воздух был настоян на желтеющих листьях, и солнце стояло заметно ниже над горизонтом. Хелена приставала к Дженет с расспросами о ее романе с Тедом, переживавшем пору расцвета:

— Все дело в этих лошадиных американских зубах, верно? Вот что тебе нравится. Эти лошадиные американские зубы и то, как он это делает глазами.

— Что делает?

— Заладила «что, что?». Прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Ну и что с того, что глаза у него красивые? — Дженет порылась в своей прилежной памяти, чтобы найти что-нибудь плохое, что смогло бы уравновесить хорошее. — Зато эта развалюха, которую он называет машиной, чадит, как керосинка.

— Ты такая тихоня, Дженет Труро. А Тед — такой янки.

— Хелена, если бы ты видела посылки, которые присылает ему мать, — у меня просто голова кругом идет. Горы свитеров и рубашек — и все с инициалами, а в этой кипе рубашек, угадай что? — бутылка пшеничной водки! И это мать! Представляю, что присылает ему отец.

— Проституток. Партиями.

— Ой, Хелена, перестань! — Дженет оглушительно чихнула. — Мои чувствительные ноздри этого не выдерживают.

— А может быть, мертвых проституток? Знаешь ведь этих американцев.

Дженет перевела дыхание.

— Так что, Тру, чего он хочет: чтобы ты была паинькой или дала ему сразу?

Тру было прозвище Дженет — сокращенное Труро.

— Хелена!

— Отвечай на вопрос — чего он хочет?

— Я не могу тебе сказать.

— Нет можешь.

Дженет прекрасно понимала, что имеет в виду Хелена, но ее вопрос путал Дженет как в прямом, так и в переносном смысле.

— Он хочет, чтобы я была умницей.

— Какой убедительный ответ! — Мимо с грохотом проехала бетономешалка. — Итак, если твой Тед такой Американский Мистер Зазнайка, почему он учится в Канаде? Почему профессора из Йеля не приедут, чтобы плеткой загнать его в американский крутой университет?

— Американцам Канада кажется чем-то пленительным. Загадочным.

— Загадочным? — Хелена фыркнула. — Шутишь?

Дженет сама не очень-то в это верила — этот город овсянки, кирпичных домов, насквозь промокающих дождевиков, — но она вынуждена была защищать своего поклонника.

— Но, согласись, ведь мы преклоняемся перед королевой. А для американцев идея монархии — такая же странная и чуждая, как коммунизм. Коммунизм плюс драгоценности и скошенные подбородки.

Они остановились, разглядывая мексиканские сомбреро и картонный кактус в витрине туристического агентства. Над ними уменьшенная модель авиалайнера устремлялась в будущее. Дженет бросилась бежать:

— Ну-ка, попробуй меня поймать, Хелена.

— Тру, нельзя ли помедленнее? — Хелена была полновата. — Ты что, решила, что здесь скачки? — Пыхтя, она дотрюхала до угла, где красный сигнал светофора вынудил Дженет остановиться. — Давай, Тру, переходим.

— Но нельзя же идти на красный.

— Ты такая трусиха, Тру. Живи рискуя и не соблюдай правил уличного движения. Пошли! — Хелена решительно двинулась через улицу. — Эгей! — издевательски крикнула она. — Я уже на другой стороне, и здесь просто замечательно.

Дженет решила перейти улицу как раз в тот момент, когда вывернувшийся из-за угла полицейский свистнул в свисток, подозвал ее к себе и вручил квитанцию штрафа. Хелена чуть не лопнула от смеха. Дженет насупилась — еще одно словечко из 50-х. Ну вот, репутация... запятнана навеки.

Мистер Труро опоздал к ланчу в кафе «Итона» — мясной пирог, морковь, рисовый пудинг и кока-кола, — но зато предложил подвезти Дженет и Хелену домой. В среднем возрасте Уильям стал крепышом, и это придавало ему мужественности. Сидя на переднем сиденье, Хелена постоянно издевалась над ним как хотела: «Женщины куда сообразительней мужчин во всем, что касается деталей. Могу поспорить на что угодно, что к 1975 году адвокатами будут работать одни женщины».

— Дженет, где ты подцепила эту суфражистку? Скоро она будет подбивать тебя занять мое место в «Итоне».

— А что в этом плохого? — не отставала Хелена.

— Моя крошка Дженет на работе с утра до вечера? Да она же... сломается.

Хелена поймала наживку.

— Сломается? Это почему же она сломается?

— Жизнь — тяжелая штука, Хелена, — сказал Уильям.

— И что?

— Как что? Вы же еще совсем молодые. Вот что.

— Ну, вы даете!

— Ребята, вы так говорите обо мне, как будто меня здесь вообще нет, — вмешалась Дженет.

Но Уильям слушал только Хелену.

— Ты не понимаешь, — сказал Уильям. — Жизнь скучна. Люди злопамятны. Все хорошее рано или поздно кончается. Мы совершаем многие поступки, не зная зачем, а если и узнаем, то только много лет спустя, когда это знание ничего уже не значит.

— Выходит, вы хотите запереть вашу крошку Дженет в башне из слоновой кости?

— Да, хочу.

«Импала» остановилась на красный свет; двигатель затих, и последние слова Уильяма прозвучали как отрыжка людоеда. Наступил напряженный момент, который надо было как-то разрядить.

— Хелена, включи радио, — послышался голос Дженет. — Хочу послушать Дина Мартина.

— Этого итальяшку? — спросил Уильям.

— Папа, он не итальяшка.

Уильям рванул с места, как только вспыхнул зеленый. Незримые руки отбросили Дженет на мягкое заднее сиденье. Хелена попросила, чтобы ее подбросили до дома, недалеко от угла Блор и Сент-Джордж, так что Уильяму пришлось сделать круг. Как только они подъехали, Хелена указала на дом, в котором снимала верхний этаж.

— Дыра, верно, мистер Тру?

— В тебе есть художественная жилка, Хелена. Это тебе идет.

— Тогда чао, — и она выпрыгнула из машины. Чао? Что, черт побери, это значит? Дженет почувствовала себя одинокой птицей — точно вся стая уже улетела. Она не могла отделаться от этого чувства, и когда в следующую пятницу в венгерском ресторане Тед сделал ей предложение, она согласилась. Все несколько месяцев перед свадьбой и дня не проходило, чтобы она не чувствовала мимолетного угрызения совести, словно потратила все бережно скопленные деньги на платье, которое ей некуда надеть. Но Тед такой мужественный и загадочный! И все-таки — что же я натворила? Я ведь его едва знаю. А если он по ночам храпит? А если мы не уживемся? А если?..

О следующем «если» было тяжко даже подумать, сформулировать словами это плотское «если». Наши тела... его тело... я ведь даже никогда не видела... его всего. О Боже. О Боже. Что же мне делать?

На это даже журнальные статьи, фильмы с Дорис Дей и ее мать не могли дать ответа. Что-то тут не так, но что?

Кто-то потряс Дженет за плечо:

— Дженет? Дженет? С вами все в порядке?

Это была Ники, и Дженет мигом вернулась в отель «Пибоди».

— Все в порядке. Ничего страшного. Спасибо.

— Вы уверены?

Дженет посмотрела на Ники. Вся враждебность, которую она питала к этой женщине, улетучилась.

— Уверена.

В этот момент обе услышали приближающиеся шаги: цоканье ковбойских сапог по мраморному полу. Из-за угла показался Уэйд, чуть не налетев на столик, за которым они сидели. Он явно не рассчитывал встретить кого-либо из них.

— О... привет... я...

— Здравствуй, Уэйд.

— Ники, привет. Я...

— Расслабься. Посиди с нами, — сказала Дженет.

— Зачем? Что случилось?

— Просто посиди.

— Есть новости?

— Вот именно.

— Плохие?

— Да, Уэйд, плохие, — сказала Ники.

— Это насчет?..

— Да, насчет, — кивнула Ники.

Уэйд тяжело опустился в плетеное кресло.

— Черт. Прости. Что я могу... —Уэйд внезапно взглянул на мать, и в глазах у него появилось какое-то новое выражение.

Что-то не так.

— Мам, — Уэйд потянулся к ней с салфеткой.

— Что? Что?

— У тебя рубашка как у Дракулы. Только без паники. Я сейчас все вытру.

— У меня кровь?

Дженет схватила другую салфетку и промокнула рубашку, на которую уже успело натечь довольно много крови изо рта.

— О Боже.

— Мам, — сказал Уэйд, — я сейчас возьму тебе номер в этой гостинице, а потом съезжу заберу твои вещи из мотеля, ладно?

Дженет смутилась.

— Да, дорогой. Да. Конечно.

— Не переживай. Все будет хорошо. Встать можешь? Вот так. Давай. Я отведу тебя к себе в комнату — приляг. Все будет в порядке. Просто подожди немного и не волнуйся.

Они пошли к лифтам, Ники прихватила еще несколько салфеток, которые дала Уэйду. Дженет с Уэйдом зашли в лифт, и Ники сказала: «Я вам перезвоню, Дженет».

Дверь закрылась.

7

Уэйд устроил Дженет на кровати в своей комнате и сгреб ключи от седана, взятого на кредитную карточку Бет. Спустившись, он увидел, что и Сара, и больные дети, и толпа — исчезли. Автобусы телевизионщиков разъезжались, сматывая кабели, как сматывают ленту в рулетку. Но кое-кто из родственников остался: Брайан и Пшш затеяли потасовку, — по всей видимости, из-за ключей от машины, которые Брайан явно не хотел уступать. Задержавшиеся в вестибюле гости были не в силах оторваться от захватывающего зрелища, и Уэйд попытался было проскользнуть за противоборствующими сторонами, но был замечен.

— Ха! — громко сказала Пшш. — Вот твой братец меня и отвезет.

— Нет, не отвезет.

Уэйд не хотел вмешиваться.

— Я ищу Бет.

Только тут он заметил, что крутит в руке ключи от машины.

— Она поехала по магазинам, — сказал Брайан.

— Надеюсь, не за крупными покупками, — сказал Уэйд. — Мы практически на мели.

— Уэйд, подвези меня, — попросила Пшш.

— Я еду забрать мамины вещи из этого дерьмового мотеля, где она остановилась. Она должна быть здесь, с нами.

— Как она? — спросил Брайан. — Я все время спрашиваю ее, и она отвечает «чудесно» — даже подозрительно.

— Брайан, — сказала Пшш, — у нее ВИЧ. И ей совсем не «чудесно». Хороши сыновья. Вам бы ее цветами осыпать, а вы ее только расстраиваете. Уэйд, я помогу тебе забрать ее барахло.

— Пшш, я не совсем уверен, что нуждаюсь...

— Заткнись, пожалуйста. Еще как нуждаешься — где тебе разобраться в этом дамском барахле в оборочках и рюшечках. А потом можешь подбросить меня на стрельбище.

— На стрельбище? — Уэйд посмотрел на брата.

— Да, я знаю, — ответил Брайан, — она говорит, что это самый верный путь погубить зародыш. От всех этих выстрелов ребенок просто станет глухим. И потом представь, сколько тяжелых металлов в воздухе и земле вокруг этих стрельбищ.

— Эта Флорида меня просто бесит, — сказала Пшш. — Я хочу снова почувствовать себя полноправным гражданином, вот для чего мне нужно огнестрельное оружие.

Каждый из братьев воспринял последнюю фразу Пшш по-своему. Любопытство по поводу матери своего будущего племянника или племянницы перевесило сомнения Уэйда.

— Тогда послушай: машина моя вон там и я еду прямо сейчас. Так что если хочешь ехать — поехали.

Он пошел к северному крылу стоянки, раскаленному, как сковородка, и уже выезжал задом со своего места, когда Пшш открыла дверцу и запрыгнула внутрь.

— Этот Брайан такой трусишка.

Мотель Дженет находился недалеко, но был расположен в риэлтерском чистилище, толком не пригодном ни под жилье, ни под магазины — ни подо что. Больше всего он напоминал обанкротившееся исправительное заведение, превращенное в самую безрадостно утилитарную конуру.

— О Боже, мам, — сказал Уэйд, переводя дух. — Ну и отстойник.

Уэйд и Пшш вылезли из машины и прошли в комнату Дженет. Едва они переступили порог, Пшш сказала:

— Время здесь будто остановилось. Представляешь, сколько народу перетрахалось на этом матрасе? Выглядит как спутниковая тарелка.

— Я соберу платья, — сказал Уэйд, — а ты займись вещами помельче.

— Ее трусиками? О, милорд, вы так брезгливы.

— Собирай — и все.

Чемоданы были полны через несколько минут, Пшш рылась в нижнем белье.

— Это правда, — спросил Уэйд, — что вы встретились, когда поджигали «Гэп»?

— Да. У меня просто руки чесались сжигать всякое дерьмо. А Брайан оказался там, потому что там были его приятели музыканты, а он такой преданный и последовательный, что, наверно, последовал бы за ними в Дахау, если бы они туда собрались. Я вообще ненавижу все эти корпорации. Все это дерьмо собачье. Взорвала бы их все, и Брайан, надо отдать ему должное, тоже. Уэйд уклончиво хмыкнул.

Они направились в ванную, чтобы собрать туалетные принадлежности. Пшш окинула взглядом разномастную шеренгу пузырьков с таблетками.

— Черт, прямо как на фабрике Вилли Уонка. — Она подобрала пузырек и попыталась прочесть надпись на этикетке. — Тут даже не по-английски.

Уэйд ответил, что это не похоже на английский, потому что все это специальная терминология.

— Все названия — от латинских корней.

— Ну ты и дубина. Я тебе по части словарей сто очков вперед дам. Тут не по-английски. А по-испански.

— По-португальски. Средство бразильское, — сказал Уэйд, посмотрев повнимательнее.

— А для чего твоей мамаше бразильские лекарства?

Уэйд посмотрел еще пристальнее.

— Да что ты знаешь...

— Про что?

— Про эти таблетки.

— А что такого?

— Это талидомид. Думаю, мама лечится им от стоматита.

— И с чем этот талмудамид едят?

— Ты не знаешь, что такое талидомид?

— Без понятия.

— Это лекарство принимали в начале шестидесятых против токсикоза, эта штука вызывает серьезные отклонения в течении беременности — выкидыши, мертворожденные дети. Вот почему у Сары нет руки. Разве Брайан тебе не рассказывал? Тут... дай-ка мне посмотреть... — Уэйд потянулся за пузырьком, но Пшш вдруг смертельно побледнела. — Что такое?

Пшш схватила полную бутылку минералки и начала колошматить Уэйда по голове и лицу.

— И ты, тупица, позволил мне дотронуться до этого дерьма? Совсем спятил? Как ты мог?

Уэйд уворачивался от ударов, на удивление мощных для человека весовой категории Пшш.

— Я даже не знал, что оно там, пока ты мне не показала. Черт. Прекрати.

Уэйд выхватил у нее бутылку; Пшш всю трясло. Она побежала в душевую кабинку, запрыгнула в нее во всей одежде и до отказа открыла кран.

— Что все это значит? — спросил Уэйд.

— Хочу смыть с себя это дерьмо.

— Оно в герметичной упаковке. Ты до него и не дотронулась. — Что-то щелкнуло: — Слушай, я думал, ты собираешься делать аборт.

— Я еще не решила.

— Тогда ладно, — Уэйд смахнул все стоявшее на полке в мамину дорожную сумку и сказал: — Давай пошевеливайся. Я буду внизу, в машине.

Пшш постояла под душем еще минут пять, потом вышла — только потому, что кончилась горячая вода. Стрельбище было в полумиле от мотеля, и Пшш, мокрая как мышь, промолчала всю дорогу. Когда Уэйд высаживал ее, она сказала: «Я сегодня точно какая-то дерганая. Спасибо, что подбросил».

8

Жарким солнечным августовским днем 1973 года Уэйд сказал Брайану:

— Брайан, не трогай чехол. Ты только его порвешь.

— Уэйд, не ругай Брайана. Он всего лишь хочет помочь. — Сара повернулась к Брайану:— И все-таки, Брайан, не трогай ничего, ладно? Потому что ты можешь случайно что-нибудь сломать.

— Может, мне лучше уйти?

— Не уходи, — сказала Сара. — Просто ничего не трогай, ладно?

Троица собралась на пропеченной солнцем дорожке у дома с целым ворохом пластиковых чехлов и погнутых вешалок из химчистки. Их задача состояла в том, чтобы соорудить воздушный шар, соединив чехлы в одну длинную «колбасу» с прикрепленным снизу металлическим кольцом. В середине кольца была крестообразно натянута проволока, к которой крепилась крышка от консервной банки, нагруженная белыми брикетами для растопки костра. По сравнению со своими могучими, как секвойя, братьями Сара казалась хрупким папоротником, даже несмотря на то, что Брайан был моложе ее, однако именно она явно командовала парадом.

— Пить хочется, — сказал Брайан.

Уэйд посмотрел на него.

— Брайан, видишь у меня в руке дерьмометр, а стрелка даже не двигается. Так что заткнись.

— Попьем шипучки потом, — сказала Сара. — Мы почти готовы к взлету.

Уэйд держал легкий пластиковый шар. Сара с помощью одноразовой зажигалки подожгла горючее.

— Шар наполнится горячим воздухом за минуту, — сказала она и остановилась, наблюдая.

— Похоже на большую дулю, — сказал Уэйд, когда шар стал наполняться воздухом, куда более горячим, чем воздух августовского дня.

— Что такое дуля? — спросил Брайан.

Сара посмотрела на Уэйда.

— Он еще слишком молодой, чтобы знать такие вещи.

— Что? Так ты знаешь, что такое дуля?

— Конечно, знаю.

— И что же это?

— Это резиновая модель мужской письки, которую женщины используют, когда обходятся сами.

— Используют? Что ты хочешь этим сказать? — спросил Уэйд.

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, Уэйд. А теперь Брайан возьмет да ляпнет это как-нибудь при маме или папе — и не к месту — вот тогда ты окажешься в дерьме.

— Нет, в дерьме у нас всегда оказывается Брайан.

— А вот и нет, Уэйд. Папа бьет тебя чаще, чем меня. И потом я уже не ребенок. Я всего на два года младше Сары.

Сара решила слегка сменить тему.

— Уэйд, а это больно, когда папа тебя бьет? Меня еще никогда не били.

Уэйду было непросто представить себя в роли человека, которого никогда не били.

— Больно? Хм. Никогда об этом не думал. Наверное, да. Но когда папа бьет меня, он не хочет, чтобы мне было больно снаружи, он хочет, чтобы мне было больно изнутри. Вообразил себя Суперхером и хочет, чтобы я это понял.

Чехол уже почти полностью наполнился теплым воздухом и готов был взлететь.

— Так, готово.

Все трое следили за тем, как шар парит в нескольких дюймах над дорожкой.

— Отпускай, — сказала Сара.

Уэйд дал шару подняться в воздух, и тот поплыл, покачиваясь, безмолвный и прозрачный. Дувший с запада ветер был достаточно сильным, чтобы донести его до реки Капилано и дальше — в сторону Северного Ванкувера. Троица бросилась в начало улицы. Сара взяла бинокль — следить за перемещениями аппарата.

— Спорю, он долетит до самого Северного Ванкувера, — сказал Брайан.

— Непохоже, — сказала Сара, у которой была общественная нагрузка — просвещение. — Горючего хватит только на четверть часа.

— А что, если он приземлится в лесу? — спросил Брайан.

— В лесу так в лесу, — ответил Уэйд.

— Но лес сухой. Может начаться пожар.

— Брайан, не ломай кайф.

Сзади подъехала машина — это была Дженет в многоместном фургончике. Она поравнялась с детьми.

— Ну что, шайка-лейка, что опять затеяли?

— Мы сделали воздушный шар, — ответила Сара. — И теперь наблюдаем за его полетом.

— Какие умницы.

— У тебя нет шипучки, мам? — спросила Сара.

— Шипучка? Да вроде есть.

Дженет дотянулась до заднего сиденья и достала из сумки три банки тоника.

— Брайан, — сказала Сара, — возьми их, ладно?

Дженет укатила со словами:

— На ужин гамбургеры барбекю. Будьте паиньками.

— Уф-уф-уф, — сказала Сара, когда Дженет оказалась вне пределов слышимости. — Кажется, я взяла последний из растопочных брикетов на горючее для шара.

— Ладно, не переживай, — сказал Уэйд. — Я скажу, что это я взял.

Брайан открыл тоник и пустил банки по кругу. Все трое сели, по очереди следя в бинокль за улетающим шаром.

— Падает, — сказала Сара.

— Нет-нет, — сказал Уэйд. — Дайте-ка мне посмотреть. — Он взял бинокль. — Вот черт, действительно падает.

— Где? — спросил Брайан.

— В Гленморе. Рядом со школой.

— Уэйд, дай мне посмотреть, — Сара схватила бинокль, Уэйд не сопротивлялся. — Ого, да ты прав. — Она следила за тем, как шар неумолимо снижается. — Уф-уф...

— Что?

— Он падает на дом Битти. Уэйд вырвал у нее бинокль.

— Вот сволочь.

Шар опустился на крышу фермерского дома, крытую дранкой, которая моментально вспыхнула. Сара сказала, что надо немедленно вызвать пожарников, но Уэйд предложил подождать, потому что сосед Битти уже поливает крышу из шланга и потому что кругом собралась толпа зевак. Сразу вслед за этим завыли сирены; по-видимому, огонь проник на чердак, и с правого края вырвался язык пламени, похожий на кошачий. Через мгновение пылала уже вся крыша, подтянулись пожарные насосы, и разыгралась кульминационная сцена.

— Мы по уши в дерьме, — сказал Уэйд.

— Я же говорил, может начаться пожар, — сказал Брайан.

— И что? — сказала Сара. — Несчастные случаи всегда возможны.

Она отложила бинокль, и все трое проводили взглядом маленький дымовой торнадо, поднявшийся над крышей дома на холме.

— Вы думаете, они нас вычислят?

Ответа не понадобилось, так как миссис Брезнек, жившая напротив, выскочила на дорогу в фартуке, увидела пожар и, обернувшись к детям, завопила:

— Ах вы, дряни! Что вы натворили? Вот пойду и вызову полицию. Уж она-то устроит вам взбучку. Еще и за решеткой окажетесь.

— Пошла в задницу, — сказал Уэйд.

Миссис Брезнек только фыркнула и с отвращением плюнула в его сторону.

— Уэйд... — хихикнула Сара.

— Как ты еще можешь смеяться? — спросил Брайан.

— Заткнись, сосунок, — сказал Уэйд. — Я возьму всю вину на себя.

— Уэйд, не надо. Я виновата, мне и отвечать. Скажу, что это был неудачный научный эксперимент. Крепежный трос оборвался. Если ты возьмешь на себя вину, тебя упекут в военное училище.

— Похоже, пожар потушили, — сказал Брайан. — Один пар идет.

Огонь и в самом деле почти погас. Минуту спустя к дому подъехала полицейская патрульная машина; навстречу полицейским вышла заинтригованная и встревоженная Дженет.

— Добрый день.

— Можно поговорить с вашими детьми, миссис Драммонд?

— С детьми? Я...

— Произошел несчастный случай, мам, — сказала Сара. — Мой научный эксперимент улетел.

— Научный эксперимент?

Последовало смятенное объяснение технических подробностей.

— Это я виноват, — твердил Уэйд. — Мне надо было следить внимательнее.

— Уэйд, — прикрикнула на него Сара, — перестань покрывать меня. Пожар — это моя вина.

Когда Тед вернулся с работы, он первой выслушал Сару.

— Папа, я просматривала твои старые университетские технические журналы, ну когда вы еще изучали силовые установки. Мне захотелось сделать что-то похожее. Это было делом чести.

— И ты решила запустить огнеопасное устройство в самый разгар лесных пожаров, только потому, что я изучал это в колледже?

— Да.

Тед сгреб ее в объятья.

— Ты самая талантливая из всех самых маленьких принцесс в мире! — Он стал ее тискать, Сара захихикала. — Джен, что у нас сегодня на ужин?

— Я хотела сделать барбекю...

— Давай в кои-то веки закажем пиццу. А ты, Уэйд, выбирай, какую. — Он пощекотал Сарины пятки. — Вам так повезло, юная леди, что у вас есть старший брат, который может помогать вам в ваших проектах.

9

Уэйд вернулся в гостиницу, чтобы заказать номер для Дженет, но свободных мест не было.

— Мам, поселишься в нашей с Бэт комнате.

— Дорогой, я не хочу отравлять вам жизнь.

Дженет лежала на кровати, занавески были задернуты.

— Мам, ты никому ничего не будешь отравлять. Кроме прочего, вы сможете получше узнать друг друга.

— Пожалуй.

— Мам, я видел у тебя в ванной талидомид, — сказал Уэйд, набрав в грудь побольше воздуха.

— Что? — воззрилась на него Дженет.

— Ладно, ладно. Я понимаю — это от стоматита.

— Вот именно, — Дженет приподнялась на кровати и наклонилась к Уэйду.

Тот сидел в кресле рядом с мини-баром.

— Что меня интересует — так это где сегодня можно достать талидомид? Ученые продают старые запасы? Просто в голове не укладывается, что кто-то до сих пор производит эту гадость.

— Я получаю его из Бразилии нелегально. Обычно присылают «Федэксом». А иногда из Мексики. Но мексиканский — дрянь, бразильский намного лучше. Они используют его там для лечения проказы.

— Проказы? Ты это серьезно?

— Я знаю. Ирония судьбы. Теперь они используют талидомид, чтобы у человека все было в целости и сохранности.

— Хм, — в комнате наступила тишина. — А что там с Ники?

— В смысле, что она заражена? — спросила Дженет.

— Как ужасно это звучит. Ну, в общем, да.

— Даже не знаю, что и сказать, Уэйд.

Уэйд несколько раз подбросил в руке пакетик с бескофеинным молотым кофе.

— Так, выходит, вы теперь друзья?

— Друзья? Нет. Но я больше не чувствую к ней ненависти. Она, как оказалось, действительно очень симпатичная женщина.

Дженет снова откинулась на подушки.

— Ты в порядке?

— Да, но мне надо немного поспать. Здешнее солнце меня убивает. Когда вернется Бет?

— Понятия не имею. Отдыхай. Пойду полюбуюсь видом.

Уэйд вынес телефон на балкон. Переведя дух, он набрал номер, который надеялся никогда не набирать. Это был номер его старого делового партнера.

— Норм слушает.

— Норм, это Уэйд.

— Уэйд Драммонд? Так, так. Что случилось, дружище?

— Много чего. Я теперь женатый человек, Норм. Очень скоро обзаведусь дитем, микроавтобусом и остальными причиндалами.

— Так ты теперь семейный?

— Пфффф — можешь считать, что все снеговики в аду растаяли.

— Семья — хорошая штука, Уэйд.

— Посмотрел бы ты на мою семью. Тут все ненормальные.

— Нормальных семей не бывает, Уэйд. По сути, все они одинаковые, только слегка отличаются, так сказать, по стилю. Заходи как-нибудь вечерком, повидаешь мою родню. Ты откуда звонишь?

— Из Орландо.

— Ты в Орландо? Ах, верно — у тебя же сестра космонавт. Удивительная женщина.

Еще несколько минут они перебрасывались пустыми фразами, а затем наступило неловкое мужское молчание.

— Норм. Мне нужны деньги. Пауза.

— Ну, они всем нужны.

— Мне пришлось взять ссуду у Тони Тигра в Карсон-Сити для этой дорогушей клиники по оплодотворению. Мы с женой ездили в Европу на эту новую процедуру. Пятьдесят штук.

— Пятьдесят штук? Что же это за процедура, которая стоит пятьдесят штук?

Ладно, была не была.

— Норм, у меня ВИЧ. Там, в Милане, берут сперму и помещают в центрифугу, более легкие вирусы поднимаются на поверхность, а внизу остаются только здоровые клетки.

Норм помолчал.

— Да, конечно. Я слыхал истории и похуже. Неплохо придумано.

— Это не выдуманная история, это правда.

— Но суть прежняя — тебе нужны деньги.

— Ну да.

— Ты же знаешь закон, Уэйд: чем больше риск, тем больше награда.

— Мне ли не знать.

— Сколько тебе нужно?

— Пятьдесят штук и еще пятьдесят на проценты Тони.

— Тогда придется рисковать.

— Что ж поделаешь.

Со стороны Норма последовало длительное молчание, наконец он сказал:

— На самом деле ты позвонил в очень удачный момент, дружище. Мне как раз срочно нужен курьер.

— Курьер? — Уэйд знал, что в подпольных махинациях это самая низовая и опасная работа. — Ну что же.

— Тогда послушай. У меня тут небольшая интрижка с Шерил. Она танцует в сценке про Покахонтас на Главной улице в Диснейуорлде.

— Шерил?

— Да, крошка Шерил, она еще слишком молода, чтобы ей перестали нравиться пожилые мужчины. Встретимся у выхода с монорельса на Главной завтра утром ровно в десять.

— В Диснейуорлде?

— Уэйд, Уэйд, Уэйд — в Диснейуорлде никогда не случается ничего плохого. Это единственное безопасное место во всем этом сраном штате. Я уже тыщу раз назначал там встречи.

Оба одновременно положили трубки. Уэйд зашел обратно в комнату, как раз когда Бет вернулась из похода по магазинам. Немного вздремнув, они спокойно поужинали в гостиничном ресторане, угощала Дженет. После чего пошли прогуляться по Международному бульвару — тяжкое испытание для Уэйда, поскольку даже самый пустяк стоил там недешево. Потом они вернулись в номер и уселись за телевизор, а Уэйд снова удалился с телефоном на балкон и, собрав все нервы в кулак, постаравшись отогнать любые мысли о том, что он — кругом виноватый блудный, никчемный сын, позвонил отцу в «Муси-пуси».

— Да, слушаю?

— Привет, папа, это я, Уэйд.

Ответ Теда прозвучал пустым эхом:

— Уэйд.

— У меня так и не получилось поговорить с тобой там, внизу, когда снимали Сару.

— Куча телепридурков.

— У каждого своя работа.

— Значит, ты вышел из тюрьмы, — сказал Тед. — Хорошо. Для тюрьмы ты уже слишком стар. Грустно смотреть на людей, которые попадают за решетку после сорока: они не умеют широко мыслить.

— Ты хорошо выглядишь.

— Правду сказать, сам не пойму почему. Но Никc говорит, что у меня удачное телосложение. Кроме того, у меня регулярный стул, и я пользуюсь солярием сколько душе угодно.

— Да, папа, я тут краем уха слышал, что тебе нужны деньги.

— Что значит «краем уха»? Мои дела не для чужих ушей.

— Просто я подумал, что тебя может заинтересовать план, который я придумал, чтобы немного подзаработать.

Тед замолчал.

А трубку-то не бросил.

— Дешево досталось — легко потерялось, — сказал Тед. — Без этого дома я обойдусь, к тому же чертова крыша стала течь. Никс нас прокормит, пока я не подыщу какую-нибудь работенку, правда, Никс? Уэйд мысленно представил, как Ники, на заднем плане, закатила глаза.

— Слушай, пап, а не съездить ли тебе завтра с нами в Диснейуорлд? Развлечемся. Я плачу.

Все — пути назад нет.

— В Диснейуорлд? Ты что — спятил?

— Понимаешь, папа, там будет один парень — Норм... — Уэйд осекся, почувствовав, что последняя фраза: Там будет один парень — Норм... — прозвучала неважно.

— И?

— У него есть одна мыслишка, и ему нужна помощь...

— И?

— Я собирался ему помочь и подумал, ну, что, может, ты бы тоже смог.

— А что я должен делать? И сколько за это получу?

Это уже жестоко.

— Ты? Десять штук, а дел всего — съездить в одно местечко неподалеку.

— О'кей, — прозвучало в трубке после паузы.

— Так что — подробности тебя не интересуют?

— Мне нужны деньги. Подробности предоставляю тебе.

Снова последовала пауза.

— Спасибо, что вспомнил обо мне, Уэйд.

Договорившись о встрече на следующее утро, они повесили трубки. Чувствуя себя Санта-Клаусом, Уэйд вернулся в комнату, где он, Бет и Дженет уснули под передачу исторического канала. Около трех он проснулся и никак не мог заснуть снова. Он вышел на балкон, куда еще долетали с моря обрывки выдохшегося, бесполезного ветра. Уэйд посмотрел на полную или почти полную луну. Если бы на Земле случайно не появились люди, Луна все так же висела бы в небе, точно такая же, как сейчас. Уэйд попытался представить себе Флориду до пришествия человека, но не смог. Мир внизу казался слишком обжитым со своими трейлерами, оптовыми складами и убогими барами. Уэйд решил, что если бы люди добрались до Луны, то, наверное, превратили бы ее в подобие Флориды. Наверное, к лучшему, что она так далеко, так недосягаема.

Потом он подумал о матери, которая таяла у него на глазах и все же в каком-то смысле была моложе, чем когда-либо, — теперь она знает о жизни даже больше, чем я знал до недавних пор: о том, какое жуткое дерьмо этот секс, — она так многое для себя открыла, — и он снова почувствовал один из тех бесчисленных уколов совести, которые всегда чувствовал, вспоминая о поведении отца, о собственном поведении и о том, как это сказалось на матери — его распутство и глупость.

По крайней мере, завтра будут деньги, и, пожалуй, теперь Уэйд сможет отвязаться от этих головорезов из Карсон-Сити, которые в час ночи останавливались под окнами их с Бет кооперативной квартирки и слепили светом своих фар. И может, останется еще немного, чтобы попробовать какие-нибудь новые сочетания лекарств. А десять штук папе? А, чепуха. В кои-то веки смогу оказать ему более или менее важную услугу.

Жизнь действительно сводилась к простым вещам: жена, о которой нужно заботиться, ребенок, который вот-вот должен появиться на свет, — маленькое гнездышко, которое нужно защищать от этого огромного мира, только и ждущего, чтобы наброситься и разнести все в клочья. Уэйд подумал о текущей в его сосудах крови — в ногах, кончиках пальцев, мозгу — и постарался застыть так, чтобы ощутить этот внутренний кровоток, но у него ничего не вышло. Нам не дано чувствовать ток нашей крови, точно так же, как и вращение Земли. Он подумал о своей болезни. Посвящая в это Сару, он сказал:

— Это машина времени, сестричка.

— Не будь таким легкомысленным, Уэйд.

— Ничего я не легкомысленный, Сара. От правды никуда не денешься.

— В каком смысле это правда?

— Ну, скажем, если бы мы родились не сейчас, а сто лет назад, нас обоих уже не было бы в живых. Ты умерла бы от перитонита, который у тебя был в третьем классе, или от заражения крови.

— Или меня утопили бы, как котенка, — сказала Сара.

— Сейчас ты жива, а через минуту — глядишь, уже и нет. А я? Черт побери, да я уже сто раз мог умереть по любой причине. Так что мне представляется, что этот вирус просто подводит часы, чтобы они шли правильно. Старики теперь — явление неестественное.

— Ты правда так думаешь?

— Да, правда.

— Извини, но тут я вынуждена с тобой не согласиться.

Уэйду послышались в голосе Сары жесткие нотки.

— Ты в состоянии куда-нибудь устроиться и работать? — спросила она.

— Да вроде. Крупье на полставки в этом дерьмовом клубе на Фримонт-стрит. И ни грамма — а то печенка сразу полетит.

— Лечишься?

— Да, но давай об этом не будем. И моргнуть не могу без таблетки. Скоро психом от этого сделаюсь.

Почувствовав жгучие укусы мошек, Уэйд вернулся в комнату. Бет храпела. Было 4.00 утра — время принять три капсулы и запить их ананасовым соком. Куда подевались прошедшие шесть минут? Куда девается израсходованное время? Может, для него есть какая особая свалка? Или утекает рекой, как воды Ниагары? А может, время испаряется, превращаясь в дождь, и все начинается сначала?

Уэйд проглотил таблетки, запил соком и подошел к окну — посмотреть на гостиницы, дороги и машины ночной Флориды. К слову, о машине времени. Из всех штатов, включая Неваду, Флорида наиболее сильно и уже не впервые поражала Уэйда тем, как накрепко была она впечатана в свое исконное, первобытное прошлое. Растения казались здесь более дикими, животные — более жестокими, а воздух — более промозглым и кишащим бактериями. Ему показалось, что все окружающее смирилось с тем фактом, что через миллиард лет обратится в хлюпающую нефть.

Дженет спала на раскладушке, ее дыхание было легким, как если с шуршанием водить пальцем по бумаге.

Уэйд открыл раздвижные двери на балкон, откуда по-прежнему, даже в этот час, веяло духотой, и закурил. Если уж нельзя пить, буду курить. Черт с ними, с мошками. Уэйд, говорил ему врач, пропускная способность вашей печени такая же, как у двухлетней девочки. Не знаю, когда вы последний раз пили, но, когда бы это ни было, учтите, что это последний раз.

Уэйд обернулся. Непонятно почему красная лампочка автоответчика мигала. Хм. Он зашел внутрь, взял беспроводной телефон и нажал кнопку. Это была Сара:

Она оставила номер. Уэйд вышел на балкон и набрал его.

— Сестричка?

— Уэйд! Вот расчудесненько. Ты чего не спишь? Что ты делаешь в четверть пятого утра?

— Объелся наших замечательных семейных колес. Никак не уснуть. Иногда мне хочется, чтобы мы были торговцами недвижимостью из газетных рекламок — волосы на пробор, неистребимый оптимизм и маленькая, безупречно организованная жизнь — и чтобы нам всем удалили наши рептильные мозги.

— Как мама?

— В порядке. Устала.

Уэйд рассказал ей о Пшш. И Брайане. И Ники. Сара слушала как завороженная, а потом спросила:

— А как, ребята, вы думаете разбираться с Ники и папой?

— Без понятия. Сара?..

— Да, большой брат.

— Объясни мне вот что — как ты справляешься со всеми своими обязанностями? Как? Мне правда хочется знать. Мы вроде заговаривали об этом раньше, когда ты навестила меня в Канзасе. Я, например, едва могу организовать обед в ресторане или хотя бы заказать по телефону билеты в Диснейуорлд. Мне никогда раньше не приходилось действительно что-то делать. Незачем было. А мне в конце концов хочется взяться за какое-нибудь дело и довести его до конца, вот только понятия не имею как. А ты тем временем выстраиваешь нуклеиновые цепочки в открытом космосе, укрепляешь мир во всем мире и сажаешь в пустыне самое сложное воздухоплавательное устройство, когда-либо созданное человеком.

Последовало секундное молчание. Потом Сара сказала:

— Я никогда не подходила к этому так, как ты, Уэйд. Просто есть вещи, которые надо делать, и проще их сделать, чем нет.

— Ты просто чудо.

— Ты мне льстишь.

— Уэйд, — Сара прервала брата. — Извини, но мой перерыв скоро кончается, а мне очень нужно спросить тебя кое о чем.

— Валяй.

Уэйд приготовился.

— Как твое здоровье в общеупотребимых научных терминах?

— О Господи, Сара.

— Скажи, Уэйд.

— Ладно, — Уэйд глубоко вздохнул. — Пока терпимо.

— Так я и думала. Сегодня ты выглядел сносно.

— Кровь у меня все жиже и жиже. Клетки совсем вышли из-под контроля.

— А как ты обычно себя чувствуешь?

— Подуставшим. А в остальном — о'кей. На коже все время какая-то сыпь, иногда познабливает. Если я буду рассказывать дальше, это уже пойдет нытье, поэтому давай сменим тему.

В животе у Уэйда забурчало. Он вспомнил, как когда-то (ему было тогда восемь, Саре — шесть) они спрятались среди деревьев на заднем дворе, и он безопасной булавкой проколол себе дырочку на обратной стороне запястья, а Сара безжалостно расковыряла себе культю, и они смешали свою кровь под жужжание мух и шелест ольхи. В тот год было очень много тли, и ветер свистел сквозь дырочки, которые она проела в листьях.

— Уэйд, мне пора. Русские уже зовут меня; приманка: ванильный коктейль, куриные наггеты и пластмассовая игрушка из «Макдоналдса». Позвони мне завтра в то же время, если не будешь спать, о'кей? Какие у тебя планы сегодня?

— Диснейуорлд.

— Ждешь не дождешься?

Уэйд помолчал.

— А ты знаешь? Угадала.

— Желаю хорошо повеселиться, большой брат.

— Спокойной ночи, сестричка.

10

— Уэйд, какого черта ты делаешь?

Возвращаясь с работы, Тед зашел с черного входа и обнаружил, что Уэйд и Дженет смотрят телевизор.

— Мы с мамой смотрели «Сонни и Шер».

— Очень веселое шоу, Тед.

— Ничего вы не смотрели, — сказал Тед. — Вы танцевали.

Последнее слово Тед выплюнул, как будто это был лобковый волосок.

— Оставь его в покое, Тед. Нам страшно нравится это шоу. Как прошел день? Ты опять поздно.

— Ну и что такого, если я танцевал? — спросил Уэйд.

— Джен, ты сделаешь из него неженку, — сказал Тед.

Слово «неженка» Уэйд не воспринял, но ему не понравилось, что отец во всем винит мать.

— Так, пап, как работалось?

— Твое какое дело?

На фоне этой беседы прозвучал взрыв смеха, полностью диссонирующий с тоном слов. Кот Хайку, почувствовав надвигающуюся бурю, спрыгнул с облюбованной им лежанки на телевизоре.

— Эй, пап, а когда ты последний раз танцевал?

— Уэйд, отстань от отца. Я действительно хочу посмотреть.

Брайан, чья антенна была настроена на развлекательную программу, стоя в коридоре, просунул голову в комнату. Сара не показывалась.

— Пап. я задал тебе вопрос. Когда ты последний раз танцевал?

— Пора покупать ему трико, как у этих балерунов, дорогая, — обратился Тед к Дженет.

— Могу поспорить, что последний раз ты танцевал со своими дружками-жлобами в колледже, — сказал Уэйд, яростно нажимая кнопки. — Наверное, вы все были голые и натирали друг друга кремом для бритья.

— Уэйд... — сказала Дженет.

По телевизору звучала быстрая, ритмичная мелодия.

— О, да это же моя любимая. Эй, пап, присоединяйся, повеселимся вместе.

Уэйд принялся отплясывать на неуклюжий подростковый манер, сопровождая свой танец импровизированными словами: Что за неженка этот Драммонд Тед. Не тора ли отдать его в балет? А то ему не нравится с нами, он больше любит голый плясать с мужиками.

Уэйд видел расширившиеся, едва не выскочившие из орбит глаза Брайана. Отлично — это значило, что Тед дошел до точки и не остановится даже перед убийством. Он ринулся на Уэйда, который уже привык быстрыми нырками уходить от отцовских свингов. Уэйд с воплем «неженка, неженка» запрыгнул на кушетку, и Тед устремился за ним, перевернув диван и исторгнув (вполне предсказуемый) пронзительный крик у Дженет:

— Эй ты, неженка, тебе меня не поймать...

В этот момент погас свет, и Уэйду показалось, будто дом получил дубинкой по голове. Ночь была темная, дождливая, и никто ничего не видел. Подвернувший лодыжку Тед вскрикнул: «А, блин», — а Уэйд выбежал с победным кличем. Но хотя победа осталась за ним, он знал, что ему придется прятаться где-нибудь еще час или около того, пока Тед не остынет. Он ощупью добрался до подвальной двери и спустился по ступенькам, наткнувшись на Сару, стоявшую со свечой в руках возле распределительного щита. Увидев Уэйда, она включила свет.

Несколько часов спустя Тед утихомирился и пошел спать. Уэйд в компании Дженет и Сары смотрел новости.

— Вам с папой надо развестись, — сказал он.

— Уэйд! Не смей так говорить. Так или иначе тебе не стоит постоянно дразнить отца. Ему завтра говорить речь, а у него всю ногу разнесло.

— Ха! Подумаешь, трагедия.

В новостях рассказывали об инфляции и Джеральде Форде.

— Так все-таки — зачем ты вообще за него вышла?

— Уэйд, перестань.

— Нет, я хочу знать. Арифметику мы уже проходили: поскольку я родился через тринадцать месяцев после вашей свадьбы, то у тебя не то чтобы не было выбора.

— Сама не разберусь. Нет, я не знаю. Он был американец. Он изучал топливные ракетные системы, а это в то время считалось таким сексуальным. Он собирался взять нас на Луну.

— И?

— А потом... потом он начал проектировать нефтепроводы, и мы переехали на Запад, и Луна потерялась где-то по дороге, и я не могу поверить, что рассказываю все это своему собственному сыну.

— Ты всегда сама себя останавливаешь, как только начинаешь говорить что-нибудь по делу.

— Знаю, знаю.

— Выходит, у тебя есть целый тайный мир, про который никто не знает?

— Уэйд! Боже мой, даже Хелена не была такой проницательной.

— Вам надо развестись. Он тебя не заслуживает.

Уэйд не упомянул, что неделей раньше он промотал уроки в школе — ходил покупать запрещенные фейерверки и шутихи на бульвар Лонсдейл и видел, как отец обедает со своей секретаршей в немецком ресторане.

— Уэйд, этот человек — твой отец. Уважай его хотя бы немного.

Уэйд подметил, что мать не отвергла его предложение о разводе.

— Знаешь, что папа ответил, когда я у него спросил, почему он на тебе женился?

Сопротивление было бесполезно; Дженет сделала вид, что ее это не касается.

— Ну и что же?

— Не хочу тебе говорить.

— Уэйд!

— Ладно, ладно. Он ответил, что ты ему понравилась, потому что он никогда не мог догадаться, о чем ты думаешь.

— Так и сказал?

— Именно так.

— Правда?

— Да.

Уэйд понял, что его матери страшно нравится быть загадочной.

11

На следующее утро Ники позвонила Дженет — та уже получила комнату в полное свое распоряжение. Она сладострастно нежилась в постели, оттягивая носки, крутя ступнями и наслаждаясь ласковым прикосновением простыней.

— Как ваш стоматит?

— Сегодня получше.

— Поздравляю. Знаете что? Я тут скоро с ума сойду в этом «Мусипуси». Местечко вроде морга. Тед уехал в Диснейуорлд с остальными. А я как подумаю про этот Диснейуорлд, меня прямо воротит.

— Может... — начала Дженет, — съездим куда-нибудь, пообедаем вместе?

— Да, я бы не против. Я за вами заеду на машине Теда. Как насчет Ее Святейшества — тоже пригласим?

Бет рвало в ванной.

— Ее с утра подташнивает, так что вряд ли это удачная мысль. — Дженет помолчала. — Надо бы позвонить Пшш.

— Чего ради?

— Ради галочки. Она может оказаться матерью моего внука.

— Не знаю... у меня от нее мозги набекрень. И потом это ее имя...

Дженет позвонила в номер Пшш.

— Пшш, это Дженет. Ты уже сегодня ела?

— Нет, — почти беззвучно ответила Пшш.

— Мы с Ники собираемся куда-нибудь выпить по чашечке кофе. Подкрась глазки, накинь что-нибудь чистое — я буду ждать внизу через полчаса. Успеешь?

— Я не крашусь.

— Но все равно — поедешь с нами?

Молчание.

— Да.

Щелк.

Через полчаса Дженет уже сидела в машине Ники возле главного входа, где народ так и сновал, как на Пенсильванском вокзале. На Дженет были плотно облегающие черные очки в стиле рок-звезд и голливудских агентов семидесятых и молодежный костюм. По внешнему виду я могла бы сойти за двадцатипятилетнего продавца бакалейного магазина в Сент-Поле, Миннесота.

— Гвендолин будет?

— Гвендолин?

— Пшш так глупо звучит.

— Легка на помине.

Пшш запрыгнула на заднее сиденье, что-то бодро промурлыкав в качестве приветствия.

— На самом деле у меня сегодня отличное настроение, — сказала Пшш, — так что извините, если я не слишком вежлива.

— Ну и что новенького? — спросила Ники.

— Брайан уговаривал поехать с ним в Маусвенцим. Просто умолял. Противно смотреть.

— Парковщик такой красавец, — поспешила сменить пластинку Дженет.

— Ерунда. Просто вы слишком озабоченная. Вот и все, — ответила Ники.

— Наконец-то! Хоть кто-то сказал, что я не бесполое существо!

Тронулись. Дженет смотрела на мелькавший за окном пейзаж.

— Сегодня больше никаких насовских затей? — спросила Ники.

— Нет. Полная свобода.

— Хм.

Машина застряла на светофоре, со всех сторон стиснутая трейлерами и белыми и красными прокатными колымагами.

— А Сара у вас толковая, верно? — подала голос Пшш.

— Верно.

— И пробивная?

Дженет задумалась.

— Мне кажется, что, даже если ты космонавт, тебе приходится в той или иной степени сталкиваться с предательством и ударами ниже пояса. Подумать хотя бы о сотнях людей, которые не прошли отбора для полета на шаттле. — Дженет впала в привычный ей назидательный тон. — Но знаешь, они выбирают космонавтов за уравновешенность, как собачники собак, так что космонавты — это что-то вроде космических ньюфаундлендов.

— Вы думаете, они выбрали Сару только из-за ее увечья? — спросила Пшш.

— Ты — единственный человек, который говорит это вслух, — ответила Дженет.

— Вполне естественный вопрос.

Согласна. Я так устала от людей, которые обо всем молчат. Это напоминает мне то время, когда я росла. Молчание душит.

— Так как это было? — спросила Ники.

— Что как?

— Ну, с Сарой. Почему у нее нет руки и так далее. Дженет сконцентрировалась, чтобы дать точный ответ.

— Когда я росла, мне все твердили, что я должна хорошо себя вести и хорошо выглядеть. Так что мои понятия о собственных достоинствах основывались на моей внешности и моих манерах. Мне даже кажется, я никого по-настоящему не знала за всю мою молодость. А потом я ходила с Сарой по магазинам или сидела на площадке, где люди видели, что у нее нет руки, и за единый миг, как при вспышке, я по их реакциям видела их насквозь — добрые они, или злые, или глупые, или какие-нибудь еще. Я долго даже понять не могла, что именно мне открылось. Вся эта новая информация обрушилась на меня помимо моей воли. Я этого не хотела! И все же этой информации было не избежать. Я постаралась не обращать на нее внимания и ничем ни с кем не делилась. Вопреки тому, что сейчас говорят, шестидесятые были очень, очень отсталым временем.

— А ты когда родилась, Пшш? — вмешалась Ники.

— В восемьдесят втором.

Молчание Пшш после ее краткого ответа отбивало охоту к дальнейшим расспросам.

— А что вы скажете о Брайане, Дженет? — спросила Ники.

— Не возьму в толк, почему он не стал, ну, скажем, брокером. Вид у него в самый раз, только прическу поменять нужно.

Пшш метнула в Ники злобный взгляд через зеркало заднего вида, а Дженет ответила, что Брайан всегда был сам по себе.

— Расскажи-ка нам свою историю, Пшш, — попросила она, повернувшись.

— Мою историю?

— Да. Откуда ты? Про свою семью. Ну, всякое такое.

— Я из Летбриджа.

— Летбридж — чудесное местечко в Альберте. Так там живет вся твоя семья?

— Отец — да. А мать — в Новой Шотландии с парнем, который делает макеты кораблей. С ней не вижусь.

— Чем занимается твой отец?

— Преподает теорию марксизма в местном университете.

— Значит, марксизма.

— Да. И в башке у него полно всякого мусора.

— Я думала, ты сама что-то вроде экстремистки.

— Может. Но с ним так тяжело. Он до сих пор верит во все это коммунистическое дерьмо, сегодня это все равно что верить в охоту на ведьм. Глобализация — вот настоящий злой дух. Глобализация, смешанная с наукой. У папули настолько мозга за мозгу заехала, что он ничего не хочет знать кроме своего жалкого презрения к среднему классу — извиняюсь — к буржуазии.

Дженет решила сменить тему:

— Ну, а ты, Ники? Расскажи нам о себе.

— Ничего особенного. Я простая девчонка из среднего класса, которая слишком долго ждала, чтобы принять какие-нибудь важные жизненные решения, а те, которые принимала, чаще всего были не фонтан.

— Например?

— Например, я чертовски проголодалась.

Она указала на захудалый сетевой ресторанчик:

— Давайте-ка заедем вон туда. На вывеске написано, что на этой неделе бекон у них всего по девятнадцать центов.

— Я вегетарианка, — сказала Пшш. — Кроме того, меня тоже по утрам тошнит.

Ники заехала на стоянку. Зайдя в ресторан, они сразу же потребовали отдельную кабинку. Внутри ресторана царили оранжевый, пурпурный и коричневый цвета.

— Ничего себе жеребчик, — сказала Ники, когда официант отошел.

— В этом ресторане все пропахло мясом, — сказала Пшш, утирая нос — назревающая простуда.

— Все вегетарианцы — просто кучка самовлюбленных уродов, — сказала Ники. — Закажи себе какую-нибудь фруктовую гадость.

— Они, наверное, режут фрукты на тех же досках, что и туши, после того как забьют очередную корову.

— В таких местах, как это, — ответила Ники, — тебе подадут блюдо из фруктов, приготовленное полгода назад в лаборатории, занимающейся приготовлением фруктовых блюд, в Теннесси.

— Посмотрите, — сказала Дженет своим бодреньким голоском образца 1956 года. — Яичница. Как мило.

Ее материнский тон убедил Ники и Пшш внимательнее изучить меню. Дженет достала из сумочки коробку с таблетками и водрузила ее на стол.

Ники тут же заерзала на месте.

— Да у вас пилюльница размером с набор для вышивания. Неужели мне придется купить такую же?

Тут как раз вернулся официант, на бирке у которого было написано «Кевин».

— Ничего особенного, — сказал он. — У некоторых наших посетителей пилюльницы, как член у Шварценеггера.

— У нас обеих ВИЧ, — сказала Дженет, кивая на Ники.

— У меня тоже, — сообщил официант.

— Можно устроить вечеринку, — предложила Ники.

— Кажется, настало время прочувствованных объятий, — ответил официант, — но мой босс ест меня поедом, только чтобы я побыстрее крутился. Четверть часа назад приехал полный автобус французских туристов — французских французов, — а это самый страшный кошмар, который может присниться официанту, так что мне придется принять у вас заказы поживее. О чаевых не беспокойтесь.

Он принял заказ под доносящуюся из другого конца зала болтовню лягушатников.

— Так в чем дело с вашей семьей? — спросила Пшш. — Похоже, вы заразная семейка. Есть среди вас хоть один здоровый?

Ники посмотрела на Пшш и сменила тему:

— Я слышала, ты не особенно-то стремишься стать мамой?

— Смотрите-ка, молодая жена старого пердуна, оказывается, и разговаривать умеет.

— Какие изысканные манеры, — отреагировала Ники. — Опять вляпалась. Если тебе от этого будет легче, то знай, что я делала это, ну, с полдюжины раз.

— Это?

— Да, аборт.

— Я в туалет.

И Пшш тихонько исчезла.

— Я подумала, что, может, если она увидит рядом такую развалину, как я, то, пожалуй, не станет торопиться действовать.

— Ты хочешь детей?

— Да вроде. Но я буду паршивой матерью.

— Брось.

— Что ж, спасибо, Синди Брейди. Так или иначе, нам не на что заводить детей.

— Я и забыла. Он ведь разорился, верно?

— У, мы на такой мели, что просто тошно подумать!

— Но вы же ездили на рыбалку.

— Любезность со стороны одного из его так называемых друзей. А вы знаете, что мы едим, с тех пор как вернулись? Всякое мексиканское дерьмо. И хот-доги. Вот так. На пути из аэропорта набрали всякой фигни на оптовом складе. — Ники оглядела свои ногти и нашла их достаточно ухоженными. — Ненавижу быть бедной. Правда. И меня бесит, что я не могу вот так взять и бросить Теда.

— Это одно из самых романтических признаний, которые мне приходилось слышать за последние месяцы.

— И что еще меня бесит из-за всей этой истории со СПИДом, — сказала Ники, — так это то, что Тед может бросить меня. Представьте только: я забочусь о человеке, который запросто может вышвырнуть меня на помойку. — Она отхлебнула кофе. — Может, конечно, я не слишком высоко его ставлю. Мне-то без разницы, если я умру. А все эти коктейли из таблеток вызывают жировые отложения в самых неожиданных местах. Кончится тем, что у меня вырастет шесть титек.

— А с Тедом ты тоже так разговариваешь? — спросила Дженет.

— В принципе, да.

Дженет посмотрела через окно на сверкающую парковку.

— Я иногда думаю, что было бы, будь я более... передовой, как ты или как она... может быть, тогда наши отношения с Тедом сложились бы немножко по-другому?

— Вы? Пожалуй. А может, и нет. Тед говорит, что вы никогда не ругались. Только что вам случалось «немного погорячиться». Это его словцо «погорячиться».

— Случалось. Неприглядная черта. Больше я не горячусь.

— Пойду поищу Гвендолин, — сказала Ники. — Надо порадеть за семью, какие бы запутанные ни были отношения.

Она встала, обернулась и сказала:

— Дженет, а вы пока последите за этими двумя обаяшками-летчиками, которые сейчас зайдут.

— Вижу, Ники, тебе стоп-кран не нужен.

— Нет.

Ники направилась к дамской комнате рядом с кассой и поравнялась с щеголеватыми, бронзовыми от загара летчиками, входившими в дверь. Она обменялась улыбками с менее загорелым из двух, который одним движением сгреб ее за талию и залепил рот скотчем. Сделав это, он проорал:

— Эй, вы все. Слушайте. Слушайте, мать вашу! Вот наша первая заложница. Если кто-нибудь пикнет, я снесу башку этой голливудской Барби. Никаких мобильников, никаких пейджеров, никаких девять один один — тихо!

Второй летчик поднял винтовку, передернул затвор и выпалил в блюдо с пирожками, задев руку Кевина. Месиво из крови и пирожной начинки расплескалось по кассовому прилавку и полу. Посетители завизжали; следующим выстрелом летчик разнес стеклянную витрину с закусками; какие-то два человека на стоянке, пригнувшись, побежали к изгороди. «Заткнитесь все, мать вашу! — завопил летчик посветлее. — Мы делаем дело и не хотим, чтобы нам мешали. Мой друг Тодд сейчас обойдет зал, так что, будьте добры, отдайте ему все ваши драгоценности. Все французишки любят драгоценности, и, предупреждаю, — никакого диснеевского дерьма, повторяю — никакого диснеевского дерьма — ne pas de merde a la Disney. Всяких там дешевых брошек с Королем Львом или браслетов с Русалочкой, иначе Тодд в виде наказания может отстрелить вам палец».

Французы возбужденно зачирикали между собой; летчик выстрелил одному из них, мужчине средних лет, прямо в грудь. В зале наступила тишина. Дженет видела стальной ствол, ткнувшийся в правое ухо Ники; она вспомнила, как в детстве отец притворялся, что вытаскивает у нее из уха четвертак. В висок словно вонзилось пчелиное жало.

Наши жизни устроены главным образом так, чтобы отражать стрелы, которые мечут в нас законы вероятности. В доступных случаях мы изолируем себя от произвольных актов ненависти и разрушения. Это всегда было присуще человеку: стены, которые мы возводим между своим и соседними домами, настороженность, с которой мы встречаем незнакомца. Одного человека из шести миллионов поражает молния. Пятнадцать человек из ста испытывают клиническую депрессию. Одна женщина из шестнадцати заболевает раком груди. У одного ребенка из тридцати тысяч обнаруживается серьезная деформация конечностей. Каждый американец из пяти становится жертвой жестокого преступления. День, в который не происходит ничего плохого, — чудо, день, когда все плохое, что могло произойти, не происходит. Унылый день — триумф человеческого духа, а скука — роскошь, не имеющая равных в истории человечества.

Дженет вышла из кабинки и направилась к Кевину.

Налетчик у кассы сказал: «Давайте-ка обратно, леди». Ники пыталась кричать сквозь залепивший ей рот скотч.

— Мне уже шестьдесят пять, ты, хамло. Можешь меня пристрелить, но я помогу Кевину. Уверена, твои кореша зауважают тебя, если ты пристрелишь безоружную шестидесятипятилетнюю женщину.

Дженет опустилась на пол рядом с Кевином и взяла его за руку.

Летчик номер два, «Тодд», метался от стола к столу, собирая драгоценности европейцев в холщовый мешок. Когда одна из женщин отказалась, он сказал: «Может, хватит в игрушки играть, а?» Бах. Он прострелил ступню сидевшему рядом с ней мужчине. До Дженет донеслись пронзительные вопли и тихое позвякивание монет и драгоценностей, падавших в мешок с добычей.

— Пора! — крикнул летчик, державший Ники. — Шевелись!

Тодд рванулся к входной двери как раз в тот момент, когда Пшш, ни сном ни духом не ведавшая о разыгравшейся в ресторане драме, выходила из уборной рядом с дверью. Летчик схватил ее сумочку, но она рванула ее на себя с такой силой, что содержимое высыпалось на пол — сотни пятидесятидолларовых банкнот.

— Ни фига себе, — сказал летчик номер два, на секунду остановившись, чтобы подобрать пачку.

— Времени нет. Пошли. Двигай.

В мгновение ока оба скрылись за дверью и исчезли. Ники сорвала кляп со рта. Она жадно вдыхала воздух, будто долго находилась глубоко под водой, а теперь старалась продлить мечту о том, что ей удалось выплыть.

Дженет посмотрела вниз — линолеум перед ней был весь в крови густого пурпурного цвета, как сироп от кашля. Ники что-то говорила ей, но Дженет казалось, что губы ее шевелятся абсолютно беззвучно.

Никто так и не шевельнулся. Запах подгоревших завтраков доносился с кухни, где, как узнала позднее Дженет, весь персонал заперся в холодильнике. Дюжина полицейских ворвалась в зал с ревом: «Никому не двигаться!» Санитары перескакивали через стойки и перегородки, спеша добраться до раненого француза. Фотографы не теряли времени, запечатлевая сцену, и кровь Кевина казалась черной в свете вспышек.

Дженет заметила, что Пшш подбирает пачки банкнот... щипцами для пончиков?

— Не трогайте эти деньги! — взревел коп.

— Пошел ты, это мои деньги. Эти задницы хотели отнять их у меня.

— Господи, Пшш, — сказала Ники. — Откуда у тебя такая куча полтинникоз?

Менеджер подтвердил, что деньги принадлежат Пшш, но полицейские все равно просили ее не трогать улику.

— Что? А как я потом соскребу с них грязь, когда она присохнет?

— Оставьте их на месте, мэм, иначе мне придется обвинить вас в том, что вы исказили картину преступления.

Пшш швырнула сумочку на пол. Санитары в космической амуниции склонились над Кевином, в то время как двое полицейских записывали со слов Ники описание налетчиков.

— Первый был симпатичный, вроде Кевина Костнера, но глаза у него были недобрые, как будто в детстве он отрывал лапки жукам и истязал зверюшек. Кожа нечистая — то ли от наркотиков, то ли от сладкого. На правом предплечье — татуировка, синий кельтский крест, и еще от него так разило перегаром!

— Мы не можем включить это в отчет, мэм.

Кевина подняли и положили на каталку, Дженет поддерживала его здоровую руку. Санитары укрыли его шуршащей простыней из серебристого пластика — космическим одеялом. Когда носилки выкатили на улицу, покрывало мгновенно вспыхнуло на солнце, став похожим на хрусткую упаковку из фольги.

Дженет изложила свою версию случившегося полицейским округа Оранж, а потом снова настала очередь Ники. Пока ее допрашивали, один из офицеров заговорил с Пшш. Дженет страшно злило, что до нее доносились только обрывки того, что говорила Пшш...

— ...Я с ними, — Пшш ткнула в сторону Ники и Дженет, — но чисто случайно. Раньше встречалась с сыном этой старушки.

Раньше встречалась?

Пшш не тянула на образец теплого отношения между поколениями. Она хотела выбраться из ресторана, и поскорее. Ей наконец разрешили собрать оставшиеся банкноты. Хозяин показал ей шланг за рестораном, под которым официанты обычно споласкивали мусорные ведра. Через несколько минут там ее и нашли Ники и Дженет. Она раскладывала сушиться отмытые купюры на белоснежной, недавно выкрашенной полке, где по ним ползали муравьи, ища поживы в остатках кровяных энзимов.

— Мы скоро уезжаем, — сказала Дженет и добавила: — Тебе с нами ехать необязательно. Поправь меня, если я не права, но у меня такое предчувствие, что мы вряд ли еще увидимся.

Услышав это, Пшш стала еще сосредоточеннее оттирать свои деньги.

— Как бы там ни было, — сказала Ники,—через пару минут мы получим официальный развод, так что можешь рассказать нам, откуда у тебя такая уйма наличных. Это я из чистого любопытства спрашиваю. Если я этого не узнаю, то у меня будет зудеть в одном месте до того дня, пока меня не собьет автобус.

— Я заработала их своим телом, — ответила Пшш.

Шланг перекрутился, она нагнулась и выпрямила его.

— Не поняла, — сказала Дженет. — Может, объяснишь по порядку?

Пшш оставила купюры в покое и посмотрела на Ники:

— Так, значит, Брайан жаловался, что я хочу сделать аборт, верно? Наверняка жаловался — этот сосунок боится любой смерти.

Пшш возобновила свои операции и продолжала:

— Есть одна леди в Дайтона-Бич. Муж у нее запчастями торгует. Классный парень, но бесплодный, а они хотят детей. Вот и все. Спасибо тебе, интернет. Так что эти деньги — мой аванс. Брайан дуралей, но внешность у него хоть куда, а его сестра — космонавтка, в результате я выторговала шестизначную сумму. Я сказала, что хочу сделать аборт, потому что думала, что он так и будет носиться со своими мыслями о смерти.

— Постой, постой, постой, — сказала Дженет, — так ты что же, собираешься продать ребенка?

— Ну да! Откуда мне было знать, что он такой тронутый?

Мытье продолжилось.

— Но существуют законы.

— Пожалуйста, не лезь в это, Дженет, потому что ты мне действительно нравишься и я хочу, чтобы так все и оставалось. Кстати, если вы меня заложите, я просто скажу, что пошла в мороженице в сортир и там выкинула. — Она взглянула Дженет в лицо. — Ой, только не надо смотреть на меня так свысока. Ребенок мой: что хочу, то и делаю.

— Брайан знает, что ты хочешь его продать?

— Нет. Но думаю, скоро узнает.

Пшш со своей прыскалкой угрожающе надвигалась на них, и Дженет почувствовала холодные брызги на лодыжках.

— Думаю, нам пора.

Дженет и Ники подошли к своей машине и вдруг поняли, что не знают, куда ехать дальше.

— Думаю, нам надо напиться, — сказала Ники. — Мне так точно надо. Нам как, можно при нашем здоровье?

— Вроде бы.

Они молча принялись рыскать по дорогам в поисках какого-нибудь коктейля.

12

Воздух внутри вагончика монорельса был горяч, как в раковине запеченного моллюска; Уэйд, Тед и Брайан проплывали над диснейуорлдовским озером. Бравая, бездушная музыка разносилась кругом, как запах чьего-то шампуня. Тед уже скучал, а Уэйда лихорадило. Я так хорошо переносил раньше жару — даже летом в Канзас-Сити. Один только Брайан пребывал в приподнято-праздничном настроении и постоянно нес всякий вздор.

— Здорово, правда, пап, — тараторил он. — Ты привез своих детишек в Диснейуорлд!

— Верно, верно, сынок.

— Ты должен гордиться, пап, — не отставал Брайан. Тед повернулся к Уэйду, словно говоря: Будь добр, сделай что-нибудь, чтобы он заткнулся.

— Просто класс: мы здесь, внизу, а Сара там, наверху, в космосе!

— Я всю жизнь пропахал, — оборвал его Тед, — строя все эти штучки, чтобы Сара и вроде нее могли летать в космос и тем самым помочь выбраться из дерьма всем остальным. Так что ты прав, Брайан, это «просто класс», что мы все здесь.

Вагончик был переполнен; пассажиры уставились на Драммондов.

Хнычущие дети перестали хныкать. Вид у Брайана был ошеломленный.

Вот паинька, — подумал Уэйд. — Из шкуры вон лезет, чтобы папуля похвалил. А чего старик вдруг так расчувствовался?

Доносившийся из громкоговорителя невыразительный мужской голос громко описывал полинезийскую страну чудес, которую можно увидеть слева, и большой бревенчатый дом — прямиком со Скалистых гор — направо. Уэйд подумал об отце. Что мир мог предложить Теду Драммонду и таким, как он, чья полезность для культуры исчерпалась к моменту создания 95-х «виндов»? Гольф? Деньги? Круглосуточную игру на бирже? Яхты? Несколько лишних десятилетий жизни? После определенной черты — что остается мужчине в этом обществе? Для такого случая здесь, во Флориде — земле крупных научных проектов, состряпанных такими людьми, как его отец и его приятели по гольфу, — живописно вымирающее и круто идущее в гору место. Перед внутренним взором Уэйда чередой моментальных снимков промелькнули картины этого края: неработающие аттракционы луна-парков, трущобы, космические шаттлы, универсамы, ломящиеся от бесчисленных побрякушек, автомагистрали, переплетенные, как электрические провода, и вечерние новости, отдающие повторяющимся лихорадочным бредом. Он подумал о палящем солнце и прекрасных, смертельно опасных существах, притаившихся в грязных водах и готовых синяками проступить на поверхности.

Карманный зуммер Уэйда напомнил о себе, и он проглотил капсулу «три-тэ-эс», запив ее остатками апельсинового «крэша». Он почувствовал тошноту и приписал ее поездке на монорельсе, который как раз въезжал в большое бетонное здание в форме буквы «А», виденное им по телевизору тридцать лет назад. Когда-то этот отель казался зданием из будущего, а теперь вид у него был самый заурядный. Уэйд никогда и не мечтал увидеть эту постройку вживую, но вот, однако...

Вагончик остановился в Волшебном Царстве, и они сошли.

Уэйду вспомнился его разговор с Бет перед поездкой в Диснейуорлд.

— Никаких идиотских фокусов, понял? Мне без разницы, о чем ты там договорился со своим отцом, но не подумай лезть в соучастники. Вникаешь? И мне без разницы, сколько мы должны этой клинике или кому еще, — я не хочу, чтобы ты снова угодил в каталажку или пустился в бега. Вникаешь?

— Я буду пай-мальчиком.

— И не ешь всякие помои. Вспомни, что говорили в клинике про все эти помои.

— Помню.

Тед и Брайан стояли на небольшом участке тени, не дававшей ни капли прохлады. Вокруг них роились семьи, в которых присутствовали оба родителя. Глядя на них, Уэйд подумал: Сколько из этих папаш шептали на ухо сальности внештатным секретаршам в офисной подсобке? Сколько проводили свои обеденные часы в мотелях? А матери — сколькие из них пристрастились к «шардонне» во время одиноких ланчей на кухне? Сколько чувствовали себя загнанными и нелюбимыми? Скольких тошнило от ревности при разговорах «об этой чертовски умной девчонке, которая своими свежими идеями перевернула отдел маркетинга с ног на голову»? Эти чертовски умные девчонки с будущим большим, как Монтана, и ножками как у матери Бэмби?

Голос отца прервал его мечтания:

— Так откуда ты знаешь этого парня — Норма?

— По Канзас-Сити.

— Чем он занимается?

Чем он занимается?

— Живет себе. Переехал в Тампу.

— Он опаздывает.

— Да нет. Просто это мы слишком точны — есть небольшая разница.

Бух! Откуда ни возьмись появилось шествие, как будто унылые посиделки превратились в вечеринку с сюрпризами.

— Если бы здесь можно было отключать звук, все было бы о'кей, — сказал Тед. Голос его оживился. — Нет, вы только поглядите, какие буфера у этой Русалочки!

— Никогда не мог понять, как это делают с русалочками, — сказал Брайан. — То есть как это вообще возможно? То есть у нее, конечно, шикарная постель и всякое такое, но она же наполовину рыба?

— Ну и дурак же ты, Брайан. Это всего лишь чертов мультик.

Нет, Брайану явно никак не удавалось подстроиться под Теда. Скоро оба сосредоточились на проплывавшей мимо Красавице, оседлавшей подвижную трапецию рядышком с Чудовищем.

Где Норм?

Уэйд почувствовал, что у него раскалывается голова. Слепящий солнечный свет и толпы народа — все разом навалилось на него. Я в Диснейуорлде. Никогда не думал оказаться здесь — и вот оказался. Никаких газет. Никакого мусора. Никаких признаков того, что внешний мир существует, — прямо как в казино. Бесконечные развлечения. Это могло бы происходить в 2001-м, 1986-м или в 2008-м, какая разница. И все эти молодые родители — настолько моложе меня — ни одного старика, кроме отца. Несколько скучающих и смущенных подростков. И это называется жизнеутверждающим? Это место вроде какой-то космической мельницы, перемалывающей мечты. Все, что можно отсюда вынести, это противненькая дрожь, по которой понимаешь, что из твоего ребенка не вырастет ничего кроме потребителя, что весь мир превратился в казино.

— Уэйд.

А вот и Норм, худющий, волосы завязаны в хвост, не обремененный потомством, с изжелта-бледной кожей, как у всех людей с натруженной печенью. Он держал в руках «дипломат», смотревшийся здесь, в Диснейуорлде, как пулемет. Норм жестами показал Уэйду, чтобы тот следовал за ним в старомодный ресторанчик, расположенный в стороне от общей свалки. Уэйд подхватил Теда и Брайана и двинулся вслед за Нормом в ресторан, где тот уже заграбастал столик в дальнем углу.

— Норм, это мой папа, Тед, и мой брат, Брайан

— Очень приятно, — Норм не стал напрягаться, даже чтобы пожать кому-нибудь руку.

Возникло мгновенное молчаливое замешательство, и Тед спросил:

— Так чем ты занимаешься, Норм?

— Следую по стопам своего отца.

— А чем занимался твой отец?

— Папа, я уверен, что Норм не горит желанием давать интервью, — оборвал его Уэйд.

— Нет, Уэйд, все в порядке, — сказал Норм. Потом повернулся к Теду: — После Второй мировой войны мой отец зарабатывал на жизнь, возвращая украденные произведения искусства их законным владельцам.

— Пристойное занятие, — сказал Тед.

— Да, весьма пристойное. И очень благородное. Сами представляете, сколько сделок пришлось заключить моему отцу, сколько соблазнов и обманов встречалось на его пути. И знаете что? Он ни разу не поддался.

— Правда?

— Да, Тед, правда. И именно благодаря его благородству мы жили в доме, который разве что символически можно было назвать домом, в одном из незавидных пригородов Канзас-Сити.

— Понятно.

Официантка в соответствующе старомодном платье прервала их беседу и спросила, что они будут заказывать из напитков. Все заказали чай со льдом, и она ушла.

— К счастью, — продолжал Норм, — дражайший папочка разрешал мне сопровождать его во многих увеселительных поездках. Никогда не забуду тот день, когда мы вернули Рубенса случайно уцелевшему узнику концлагеря, некогда владевшему сетью универмагов в Баден-Вюртемберге. У меня на душе становится тепло и сладко всякий раз, как подумаю об этом. Но, разумеется, думаю я об этом не так уж часто.

На столе появились четыре порции чая со льдом. Норм достал из «дипломата» фляжку мятного шнапса.

— Излюбленный напиток подростков всего света. Он разъедает кишки, но дыхание сохраняет мятную свежесть. По сути, жизнь — это череда таких вот маленьких надувательств.

— Давай дальше, — сказал Тед. — Ты говорил о своем отце.

Норм плеснул шнапса себе в чай.

— Да, так вот, дражайший папочка позволял мне ездить с ним вместе, и самый большой подарок, который он мне когда-либо сделал, было то, что он почитал нравственным уроком: я наверняка знал кто из его клиентов самый большой мошенник, самый гнусный тип и самый крупный воротила в этом бизнесе. — Норм отхлебнул чая. — Итак, предлагаю тост. — Все четверо подняли стаканы. — За дражайшего папочку. — Все выпили, после чего лицо Норма приняло почти мечтательное выражение. — Его «чероки» врезался в высоковольтную линию недалеко от Эль-Пасо в 1981 году, и с тех пор я стал руководить семейным бизнесом. Не стоит и говорить, что я не живу в доме, лишь символически напоминающем дом.

— Война кончилась больше полувека назад, Норм, — сказал Тед, — и ты хочешь сказать, что разыскивать и возвращать награбленное столько лет спустя — все еще прибыльное дело?

— Война? Пффф. Сегодня моя работа в том, чтобы, — Норм помолчал, — находить предметы и находить людей, которые бы им соответствовали.

— Тогда, значит, вы не наркоторговец? — сказал Брайан.

Норм расхохотался. Тед ткнул Брайана в грудь:

— Ну и олух же ты, Брайан. Заткни пасть. Норму удалось справиться со смехом и выдавить:

— Нет, Брайан, никаких наркотиков.

По ресторану пронесся взволнованный гул.

Леди и джентльмены, прослушайте важное объявление. Сидящей за этим столиком юной Сесили сегодня исполняется восемь лет. Пожалуйста, спойте для нее вместе с нами «С днем рождения». Юная Сесили, стиснутая отчаянно щелкавшими фотоаппаратами родителями, отважно постаралась проявить достаточно радости, чтобы быть достойной обращенного на нее внимания. Все в ресторане, как и в любом увеселительном парке, присоединились к пению. Когда песня закончилась, устроители разразились аплодисментами, а Тед сказал Норму:

— От этого места меня блевать тянет. Норм, давай по существу. Уэйд говорит, что у тебя с ним какое-то дельце, в котором я могу помочь.

Норм поднял бровь, бросил быстрый взгляд на Уэйда и сказал:

— Дельце! Последний раз я слышал это словечко, когда смотрел фильм с Фэй Данауэй в норковом палантине, которая катила на розовом «корвете» в Мексику. — Он в упор посмотрел на Уэйда: — Не расскажешь, о каком дельце идет речь, Уэйд?

Ну и жопа.

— Один ноль в твою пользу, Норм. Чем скорее ты расскажешь папе об этой курьерской работенке, тем скорее мы отсюда выберемся.

— Отлично, мистер Драммонд, — сказал Норм, — позвольте мне показать вам и вашим сыновьям вещицу, о которой идет речь.

Он извлек из «дипломата» прозрачный пакет с застежкой. Внутри лежал белый конверт, в свою очередь для сохранности помещенный между двумя скрепленными листами прозрачного пластика. Вздохнув, он протянул его Теду, моментально выпучившему глаза.

— Боже правый. Это то, что я думаю?

— Да, Тед, именно.

— Дайте-ка глянуть, — сказал Брайан и попытался схватить конверт, но Тед стукнул его ложкой по пукам.

— Ой, больно. Дайте глянуть.

— Поимей хоть немного уважения, хам.

Брайан посмотрел на переднюю сторону конверта. «Мамочке» было написано там.

— Велика важность. Что это — план, как добраться до какой-то ворованной египетской мумии, или еще что?

— О Боже. — Тед застыл, охваченный благоговейным трепетом.

Уэйд, казалось, тоже был в шоке.

— В чем дело? — спросил Брайан. — Обыкновенный почтовый конверт с открыткой внутри или еще с чем. Просто... — Язык у него прилип к гортани. — Так это с похорон. Это из гроба... ее гроба?

Норм взял у Теда письмо и снова положил его в «дипломат».

— Да, Брайан, именно.

— Дайте-ка еще раз глянуть.

— Нет.

— Так это настоящее письмо, да?

— Я уже сказал тебе, Брайан, — да, именно. Люди не тратят десять миллионов долларов на поддельные письма.

Драммонды сидели словно воды в рот набрав, пока юная Сесили в другом конце ресторана разрезала свой праздничный торт. Публика снова запела, и Уэйд впал в какой-то транс. Вроде бы не от чего уставать, но я устал, а еще тащиться, как дохлой мухе, весь остаток дня. И какого черта Норму копия письма этого королевского недоросля Уильяма из гроба его мамаши? И почему Брайан такой остолоп? Молю тебя, Господи, пусть папа скорей получит свои деньги и отвалит с ними куда-нибудь подальше. Музыка здесь такая громкая и тупая. А у меня так саднит гланды...

— Уэйд? — Брайан тряс брата за плечо. — Ты в порядке?

— Просто не выспался.

— Откуда ты знаешь, что письмо настоящее? — спросил Тед у Норма.

— Только, пожалуйста...

— Его вскрывали?

— Нет.

— Почему не сделать рентген?

— Мы не просвечивали его, потому что этот конверт — из королевской семейной канцелярии и сделан из специально обработанной целлюлозы, а изнутри покрыт слоем титана, который не пропускает рентгеновские лучи и не поддается экстрасенсап-перцепции. С равным успехом письмо могли положить в свинцовый ящик.

— И что за покупатель нашелся на такое письмо? — спросил Уэйд.

— Уэйд, уж кому-кому, а тебе должно быть известно, что люди готовы платить все, что угодно, за все, что угодно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Спокойно, спокойно. Покупателем может быть саудовский миллиардер с навязчивой классовой идеей, который хочет подняться в социальной иерархии. Покупателем может быть представитель враждебной Англии клики, который хочет держать письмо у себя, чтобы получить в качестве выкупа определенные политические привилегии. Покупателем может быть наследник сети магазинов дешевых товаров, который однажды влюбился в англичан. Кто знает? Может быть, это монетный двор и они хотят выпускать лицензионные копии?

— Уж не тот ли это фриц из Лайфорд-Кей? — спросил Уэйд. — Это он? Флориан?

— Сегодня в тебе точно проснулись экстрасенсорные способности, Уэйд. Может, ты окажешься в состоянии проникнуть в содержимое конверта?

— Что за Лайфорд-Кей? — спросил Брайан.

— Это самое крутое место на Багамах, — ответил Уэйд.

Брайана это не заинтересовало.

— А вы не можете вскрыть его, подержав над паром? — спросил он у Норма.

— Нет, — ответил Норм. — В цену в десять миллионов долларов входит гарантия того, что содержимое конверта будет известно только его владельцу.

— Да где вообще берут такие вещи? — спросил Тед.

— Ее кремировали, — ответил Норм. — Местный крематорий арендовали на вечер. Там черт знает что творилось. Письмам случается проскальзывать в щели. Ну и так далее.

— Но зачем им было ее кремировать? Я думал, ее похоронили на маленьком острове на одном из озер.

— Брайан, ты что, и правда думаешь, что королевская семья хочет, чтобы ее нуклеиновые цепочки валялись где попало? Секретная служба, скорей всего, прочесала даже ее спальню, чтобы найти старые состриженные ногти и спустить их в унитаз. Что касается принца Чарльза, то они, пожалуй, уже клонируют его, как инкубаторского цыпленка. Биотехнологи либо вдохнут в королевские семьи новую жизнь — либо добьют их окончательно.

— Да ладно, мы-то американцы. И там, в глубине, наши корни питает отвращение к монархии.

— Это так печально, — сказал Уэйд.

— Ну, не унывай. Просто доставь его для меня на Багамы завтра к вечеру. Где он живет, ты знаешь.

— Наша доля? — спросил Тед.

— Один процент с выручки. Наличными.

— Договорились, — сказал Тед. — Мы это сделаем.

— Что значит «мы»? — спросил Уэйд, которого больше всего взбесило, что отец хочет прибрать дело к рукам. — Так для кого именно эта работа?

— Мы все в доле, Уэйд, — сказал Тед.

— Кажется, я начинаю чувствовать флюиды взаимной любви, — сказал Норм с отеческой улыбкой.

— Норм, а почему бы тебе самому не отвезти его? — спросил Уэйд.

— Потому, юный Уэйд, что багамские жандармы слишком хорошо меня знают. А тебе известно, какими нехорошими становятся эти багамцы, когда находят у тебя кучу «неоплаченных парковочных квитанций», как я бы, пожалуй, выразился. Так что вы трое будете моими посредниками.

— Что-нибудь еще? — спросил Уэйд, на которого это не произвело впечатления.

— По правде сказать, да.

— Так я и знал.

— Что такое?

— Понимаете, дело в том, — Норм понизил голос на целую октаву, — что у меня этого письма как бы нет.

— Можешь не объяснять. Люди, которым действительно принадлежит это письмо, — если «принадлежит» правильное слово в данном случае, — хотели бы получить его обратно.

— Можно сказать и так.

Взглянув на отца, Уэйд по его глазам понял, что тот уже считает себя кредитоспособным.

— Вы, ребята, все трое здорово повеселитесь, — сказал Норм. — Мне кажется, вы редко выбираетесь куда-нибудь вместе.

— Когда в последний раз мы делали что-нибудь вместе — все вместе? — спросил Брайан.

— О дьявол!.. — Тед ненавидел такие вопросы.

— Мы ходили в кино смотреть «Бриллианты навсегда», — сказал Уэйд.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказал Норм. — Этот фильм вышел по крайней мере году в семьдесят третьем.

— Давайте к делу, — сказал Уэйд. — Как мы доберемся до Багамов? Если мы собираемся туда, то лучше не рассиживаться, потому что лететь можно только в дневное время. Так что надо ехать на восточное побережье, и поживее.

— Откуда ты только про все это знаешь? — спросил Тед.

Уэйд промолчал.

— Закажем частный самолет, — вмешался Брайан.

— Ага, — ответил Тед, — когда у нас у всех троих по нулям.

— Надо мне сходить в сортир, — сказал Норм, — и попытаться выжать что-нибудь из своего Питера Пэна. — Он встал. — Уэйд, присмотри за моим чемоданчиком. — И направился в глубь ресторана.

— Слушай, — сказал Тед, — он крепко тебе доверяет.

Норм обернулся:

— На Уэйда вполне можно положиться, мистер Драммонд. Вы просто должны дать ему возможность проявить эту черту.

Уэйд самодовольно ухмыльнулся, и в этот момент погас свет.

Все оцепенели.

— Чтобы в Диснейуорлде и вдруг отключился ток? — сказал Норм.

Ресторан загудел, словно улей. Шум аттракционов снаружи стих.

— Никогда не подумаешь, что в таких местах, как это, все управляется током, — сказал Тед.

— А ты думал, — сказал Уэйд, — здесь все работает на пыльце эльфийских цветов?

— Несмотря на это, Питер Пэн нуждается в том, чтобы его подоили.

Норм отправился на поиски уборной в дальнем конце ресторана, но скоро вернулся.

— Слишком темно.

— Боишься темноты? — спросил Тед.

— Да, боюсь. Пойду еще раз попробую.

— Вот урод, — сказал Тед, как только Норм скрылся за дверью.

— Выбирай выражения, — ответил Уэйд, — Этот урод вытащил тебя из полной задницы.

— А далеко они, эти Багамы? — спросил Брайан. — Рядом с Мексикой?

— В ста двадцати милях к востоку от Майами.

— Совсем рядом, — сказал Брайан.

Все трое сели и стали ждать возвращения Норма. Уэйд задумался о письме. Что там могло быть написано? Скучаю по тебе. Хочу сказать то, о чем никогда не говорил. Вернись. Не оставляй меня так.

Официантка сказала, что им придется подождать, пока починят свет, чтобы заказать еду. Время шло. Уэйд все острее чувствовал, что каждый из троих совершенно не нуждается в обществе остальных. Бет как-то сказала, что мужчины в семье никогда не бывают по-настоящему близки и только благодаря женщинам рождаются тесные семейные связи. Теперь он собственными глазами мог убедиться в ее правоте.

Дали свет, и посетители ресторана зааплодировали. «Пойду поищу его», — сказал Уэйд. В ближайшей уборной Уэйд нашел только папашу, меняющего пеленку, и подростка, который мыл руки; туалетные кабинки пустовали. Он спросил папочку, не видел ли тот здесь недавно молодого человека с хвостиком, на что получил отрицательный ответ. Уэйд поискал еще и нашел ближайший мужской туалет. Никакого Норма там не оказалось. Затем на Главной улице он увидел небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг чего-то; Уэйд моментально понял, что это что-то — Норм. Он протолкался сквозь толпу; докторша, приехавшая отдохнуть вместе с семьей, сидела на корточках рядом с телом Норма. «Мертв», — сказала она.

— Мертв?

— Вы родственник? — спросила женщина, посмотрев на него.

Но Уэйду меньше всего хотелось оказаться как-то связанным с Нормом.

— Нет... просто люди обычно не умирают в таких местах.

— А вот он умер. Похоже на сердечный приступ.

Уэйд поспешно юркнул обратно в ресторан. Он уселся за столик с суровым и многозначительным видом человека, у которого плохие, но интересные новости.

— Похоже, ребята, нам теперь придется действовать самостоятельно.

Он схватил «дипломат» и щелкнул замком.

— О чем это ты? — спросил Тед.

В чемодане, затиснутые между верхней и нижней пенопластовыми прокладками, лежали пустая бутылка из-под шнапса и письмо.

13

Последний раз Драммонды собирались всей семьей теплым августовским вечером в семидесятых. Тед и Дженет Драммонд устроил вечеринку по той единственной причине, что обещали ее уже слишком многим. Тогда у них еще были друзья, и им было далеко не все равно, что их друзья о них думают. Трое их детей давно учились в средней школе, а Тед и Дженет все еще чувствовали себя молодыми.

Позднее Сара сказала Уэйду, что она с Брайаном провела несколько часов, разговаривая с гостями, большинство которых тогда числило себя банкротами. После этого они забрались на верх лестницы и стали разглядывать гостей с высоты. Мистер Лейн, Тедов налоговый бухгалтер и мнимый дамский угодник, увивался за Дженет как бешеный. Тед рассказывал соленые анекдоты кучке людей, окруживших стереоколонку, новенькую, купленную сегодня днем. Уэйд еще помог отцу подсоединить ее.

Китти Генри оставила горящую сигарету на любимой маминой кушетке, а Хелена, лучшая мамина подруга, бессовестно ухлестывала за Рассом Холлуэем, одиноким Ромео, владельцем конторы по стрижке деревьев, у которого, по слухам, была овальная кровать.

Все шло своим чередом, когда полицейская машина с включенными мигалками и Уэйдом на заднем виденье появилась на подъездной дорожке. Входная дверь в тот вечер стояла нараспашку, впуская в дом свежий воздух и смущенную мошкару. Заметив огни полицейской машины, гости разрозненно устремились к открытой двери. В этот момент пластинка Херба Альперта доиграла и пронзительные выкрики сменились низким заинтригованным гудением.

Тед вместе с несколькими гостями вышел на улицу. Полицейский офицер распахнул заднюю дверцу патрульной машины, и Уэйд, длинные волосы которого скрывали лицо, тяжело вывалился наружу. Офицер и его напарник поговорили с Тедом, после чего тот отвесил Уэйду подзатыльник, вложив в него весь свой вес, так что мальчик покатился по лужайке. Гости притихли. Уэйд поднялся, тряхнул головой и нырком опрокинул Теда наземь, затеяв потасовку, прерываемую отрывистыми, злобными репликами:

— Видеть тебя не могу, фашист проклятый.

— Держал бы лучше свою письку в штанах, говнюк.

— Заткнись! Ее отец заставил ее отделаться от него, папа, а для тебя потерять внука ни хера не значит.

— А ты из-за этого на него набросился, так?

Дженет выскочила из дома, пронзительно крича, и четверым гостям удалось наконец растащить Уэйда и Теда, забрызганных кровью, в зеленых травяных пятнах.

Копы уехали, и гости быстренько поразбежались.

Уэйд прошел в спальню Сары и через окошко вылез на крышу. Он слышал, как Тед ставит новые пластинки, но теперь музыка играла в пустой продымленной комнате. Мама была внизу, в комнате, где стоял телевизор, и Уэйду было слышно, как она плачет, а Хелена оказывает ей поддержку морально и с помощью салфеток.

Часа в два Сара тоже выбралась на крытую кедровой дранкой крышу и выкурила за компанию с Уэйдом сигарету — первую и последнюю.

— Ну и как оно — чувствовать себя без пяти минут отцом?

— Не знаю. Ребенок был живой. Был — или была — и больше нету.

Потом Сара притащила и поставила на подоконник пшеничные крекеры и бутылку «спрайта». Пожелала Уэйду спокойной ночи, сказав:

— Я как будто оставляю молоко и печенье для Санта-Клауса.

— Спи крепко, сестричка.

— Нам никогда больше не стать одной семьей, — сказала Сара.

— Ты это о чем? — спросил Уэйд.

— Обо всех нас под этой крышей. Все кончено.

— Думаю, да, — ответил Уэйд, подумав.

На следующий день, рано утром, он уехал.

14

Трое мужчин катили в прокатной машине Уэйда по новенькому аккуратному платному шоссе, за баранкой сидел Тед. Казалось, шоссе открыли минут десять назад, его извивы, подъемы и спуски диктовались бесчисленными неприрученными озерами и топями, которыми был усеян штат. Дорожные указатели оповещали о развязке через несколько миль, где можно перестроиться на другую, почти идентичную дорогу.

Они направлялись в Кокоа-Бич, к югу от мыса Канаверал. Там Уэйд намеревался препоручить Теда и Брайана заботам Коннора, своего отчасти сомнительного приятеля по азартным играм, жизнь которого была неразрывно связана с тридцатидвухфутовым скоростным катером фирмы «Крис-Крафт» плюс тем, что ему удавалось выклянчить у людей достаточно безмозглых, чтобы нанимать и лодку и капитана для дневной рыбалки. Последний звонок, перед тем как сел аккумулятор тедовского мобильника, подтвердил, что Коннор тоже на мели и будет рад отвезти Теда с Брайаном на Багамы. Отлично. После этого Уэйд собирался умыть руки, навсегда позабыть об идиотски проведенном дне, вернуться в гостиницу и принять свои таблетки плюс какое-нибудь сильное противорвотное средство. Потом он позвонит своим акулам-кредиторам и попросит отсрочки. Иметь дело с ними казалось даже безопаснее, чем с собственным отцом и братом.

Похоже, их машина была единственной, ехавшей по чистой белой полосе, на которой не было заметно ни малейших следов от покрышек. Если что и портило общую картину, так это Тед, пребывавший в паршивом настроении, потому что, во-первых, ему так и не удалось поесть и, во-вторых, пришлось пробыть в компании молодых людей намного дольше, чем хотелось.

— Так что-то я не пойму, Уэйд, — сказал он воинственно. — Вы собираетесь заводить ребенка, хотя ты знаешь, что можешь умереть в любой момент.

За подобный вопрос Уэйд готов был стереть в порошок или удавить любого. Но поскольку перед ним был его отец, он лишь пожалел, что в свое время проболтался.

— Папа, я не собираюсь умирать, а у Бет вируса нет, как и у ребенка. У нас все будет замечательно.

— Ну-ну.

— О'кей, можешь продолжать в том же дерьмовом духе. Мне наплевать. Можешь высадить меня вон у того поста, и обойдемся без прощаний.

— Да успокойся ты. Вот недотрога. Дай мне пятьдесят центов.

Уэйд стал рыться в карманах в поисках мелочи. Он чувствовал, как Брайана колотит от зависти при упоминании будущего ребенка, которому не грозит аборт.

— Брайан, мог бы тоже посмотреть, между прочим.

Он обернулся: Брайан вытащил письмо принца Уильяма из плексигласового футляра и нежно его поглаживал.

— Черт, Брайан, положи письмо обратно! Какого хрена ты его вытащил?

— И всего-то хотел потрогать бумагу. Это что — преступление?

Брайан сунул письмо обратно в пакет и без особой надежды порылся по карманам. Машина подъехала к посту, где брали деньги за проезд, Драммонды расплатились и двинулись дальше.

Уэйд посмотрел на отца. Освещение в машине было жестким, и Уэйд внезапно заметил припухлости и морщины там, где не замечал их раньше. Он знал, что в этом свете его собственное лицо выглядит осунувшимся и болезненным.

— Так что, пап, ты считаешь, что я не дотяну до следующей недели?

— Да нет же. Чушь. Прости, что я вообще об этом заговорил. Просто, мне кажется, тебе следовало бы подумать, кто позаботится о ребенке через несколько лет.

— Несколько лет?

— Да.

— А что значит несколько — пять? Двадцать?

— Не знаю. Два?

— Ну вот, теперь у нас хотя бы есть точное число. Выходит, по-твоему, мне осталось два года.

— Да, наверно. Это что — преступление?

— Останови машину.

— Не надо черт-те что из себя разыгрывать. Может, ты и не умрешь через два года. Может, я ошибаюсь. Подумаешь, делов.

— Я сказал — останови, на хрен, машину!

Сзади послышалось фырканье.

Уэйд засунул указательный палец в рот, помусолил его, вытащил и ткнул блестящим кончиком в отца.

— Останови машину!

— Не валяй дурака, Уэйд.

— Останови, не то дотронусь и — гляди — заражу.

Уэйд увидел, как на лбу Теда вздулась вена. Помахивая пальцем, он поднес его еще ближе:

— Останови машину... папуля.

Уэйд дотронулся до отцовской щеки. Тед издал вопль и так резко нажал на тормоз, что седан занесло и развернуло поперек полосы. Раздался скрип, хруст гравия, и машина сделала чистенькое двойное сальто, как в полицейском фильме семидесятых. Ее перебросило через хлипкую дорожную оградку, после чего она приземлилась на бок под насыпью среди густой, дикой, колючей травы. Мотор по-прежнему мирно урчал. Дорожная карта перепорхнула с потолка на торпеду. Снаружи не доносилось ни единого звука; пустое шоссе было невидимо и непредставимо. Все было точно таким же, как за несколько минут до того, и в то же время совершенно иным.

Вся троица сидела тихо, словно малейшее движение могло вызвать взрыв. Поругиваясь, они принялись не спеша оглядываться.

— Вот черт! — заорал Брайан. — Папа, такой пакости я даже от тебя не ждал. Жеребец проклятый! Творит что хочет!

Привести машину в нормальное положение и выкатить ее на дорогу не представлялось ни малейшей возможности. Правое переднее колесо увязло в грязновато-сером малоприглядном болотце. Одним прыжком они перенеслись в доисторическую эпоху. Тед заглушил двигатель и застыл в шоке. Уэйд открыл свою дверцу, и мгновенно заверещала сигнализация. Он осмотрел корпус машины снаружи.

— Вот задница! Я брал эту машину на имя Бет. Ты хоть представляешь, сколько ей пришлось работать, чтобы снова заполучить кредитную карточку? Теперь это не крыша, а терка для сыра!

Слегка отошедший Тед выбрался наружу и посмотрел на машину.

— Расслабься. Все о'кей.

— Ничего себе о'кей! Да мы теперь все в жопе. И я еще попросил ее не брать полную страховку. Да она меня теперь уроет!

Брайан все еще переживал случившееся вплоть до гормонального уровня.

— Папа, ну ты и крут! И ни одно стекло не вылетело. Даже боковые зеркала целы. Все так красиво получилось — оп-ля! Черт!..

— Брайан, — спросил Уэйд. — Что там еще?

— Меня только что укусили.

— Кто укусил?

— Муравей. Черт. Тут их целое гнездо.

Правая нога Брайана угодила точнехонько в самую середину муравьиной колонии.

— Брайан, они по тебе по всему ползают, с ног до головы. Черт.

С визгом вагонных тормозов Брайан принялся отряхиваться от муравьев, безалаберно размахивая руками, как ветряная мельница. Его вопли стали такими пронзительными, что практически оказались за пределами слышимости.

Тед выглядел слегка ошарашенным.

— Эй, папа, — сказал Уэйд. — Может, поможешь нам? А то Брайана тут едят заживо.

Потом обернулся к Брайану:

— Брайан, снимай рубашку. Они заползают внутрь, твой запах пугает их, и они будут только сильней кусаться.

Брайан совсем обезумел. Уэйд содрал с него рубашку и приказал стягивать джинсы. На Брайане живого места не осталось; несколько дохлых муравьев болтались на его бледной груди, как кровавые сережки. Уэйд смахнул их.

— Порядок, Брай.

Брайан подбежал к большому валуну, вскарабкался на него и заскулил. Закрыв голову руками, он начал методично раскачиваться.

— Перестань вести себя как девчонка, Брайан, — прикрикнул на него Тед, — спускайся и помоги нам вытащить машину из грязи.

— Я вижу, ты собираешься выехать по этой отвесной стенке прямо на шоссе?

В Уэйде с отцом явно вновь вскипал боевой дух.

— Хватит вякать, вша тифозная. Если бы не ты со своими детскими играми, мы бы сейчас преспокойненько ехали бы и ехали.

— Ты самый говенный шоферюга во всей это сраной стране. Съехал с дороги, только чтобы его пальчиком не тронули.

— Ладно, пошел ты со своими мыльными операми.

— Это не мыльная опера, это жизнь, а ты готов был угробить всех нас — так пересрал, что я до тебя дотронусь.

Тед ничего не ответил. Уэйд двинулся ему навстречу. Тед, стараясь сохранять невозмутимый вид, начал потихоньку отступать. «Письмо!» — крикнул вдруг Брайан, указывая в сторону болота. Ветер сдул письмо принца Уильяма, вложенное в пластиковый конверт, в болото и все быстрее и быстрее увлекал его за собой. Тед замер, и Уэйд сгреб его. Напрягая слабеющие силы, он стал заталкивать отца в болото.

— Лезь за письмом, слышал, говнюк. Это твой единственный шанс спасти свою прогоревшую жопу.

— Я запачкаюсь!

— Лезь за письмом, я сказал!

— Там могут быть аллигаторы.

Подойдя к краю болота, Уэйд отхаркнулся и смачно плюнул в отца, правда промазав.

— Либо я, либо письмо. Выбирай.

Тед повернулся и побрел за письмом, уже после третьего шага по грудь погрузившись в коричневую жижу. Сделав еще несколько неверных шагов, он схватил письмо, перевел дух и направился к берегу, но Уэйд уже поджидал его там: набрав еще больше слюны, он плюнул на землю и сказал:

— А теперь — проси прощения.

— За что?

Тед по-прежнему держал письмо.

Уэйд отхаркнулся и плюнул в Теда — плевок угодил тому в лоб и растекся, как яйцо по лобовому стеклу. Тед пронзительно вскрикнул и скрылся под водой, свободной рукой стараясь оттереть слюну со лба.

— За все.

Тед вынырнул на поверхность.

— Прости. Черт... прости. Следующий плевок Уэйда достиг цели.

— Повыразительнее.

Тед снова вскрикнул и нырнул, чтобы избежать слюнной атаки.

— Какие доказательства тебе нужны? Я сейчас утону в этом болоте.

— Если только пиявки сначала не высосут из тебя всю кровь. О, пиявки, как я мог о них забыть. Жирные, сочные пиявки высосут из тебя кровь и оставят чудесные большие открытые раны, которые нагноятся от моей зараженной слюны и в которых будут размножаться мои вирусы.

— Брайан! Твой брат окончательно охренел. Убери его от меня.

— Меня в это мурашиное гнездо больше ничем не заманишь, — ответил Брайан, не слезая с валуна. — Выкручивайся сам.

— Черт. Твоя взяла, — сказал Тед.

— А конкретно? — спросил Уэйд.

— Если ты перестанешь в меня плеваться, то обещаю, что, когда я выберусь из этого чертова болота, можешь трогать дырки от пиявок и все царапины и порезы, которые достались мне от какого-то гада там, на дне.

— Откуда мне знать, что ты не врешь?

— Не вру.

— Пообещай, что твоя мать отправится в тартарары, если ты врешь.

— Совсем очумел, придурок.

— Говори! — Уэйд знал, что единственная святая святых Теда была память о его матери, умершей лет пятнадцать назад.

— Заткнись, дерьмо, — проорал Тед.

Уэйд еще раз отхаркнулся — сегодня это удавалось быстрее и легче, чем обычно, не очень хороший показатель состояния организма — и приготовился продолжить обстрел родителя. Вместо этого он сплюнул на землю.

— Да, папочка, твоя родная мать, бабуля Драммонд, до сих пор парила в небесах вместе с ангелами, кушала пирожные со взбитыми сливками и играла в бридж со всеми своими подружками, а теперь ее утянут на веки вечные в ад, где она будет гнить и гореть, если ты нарушишь данное мне слово.

По грудь в грязи, Тед побрел к берегу.

Уэйд понял, что его красноречие сработало.

— Давай, давай, я жду.

— Твоя взяла, — вырвалось у Теда. Он подгреб к берегу.

Уэйд протянул ему руку, чтобы помочь выкарабкаться из трясины, которая оглушительно выпустила газы, когда Тед вытянул ногу, в результате оставшись без ботинка. Потом он перебрался на сухое место. «Слава тебе, Господи». Он шваркнул письмо на капот машины.

— Закатай штаны, — скомандовал Уэйд.

— Заткнись.

Уэйд бросился на Теда. Грязная, засохшая трава захрустела там, куда они упали. Уэйд ухватил дрыгающуюся ногу Теда. Всем весом навалившись Теду на грудь, он пригвоздил его к земле и, закатав штанину, увидел множество мелких кровоточащих порезов.

— Твоя взяла. Валяй, трогай. Какая же ты скотина. Ну давай, заражай.

— Не волнуйся — заражу. Итак, поехали: раз, два, три. — Уэйд дотронулся сухим пальцем до кровоточащей ранки, обозвал отца невежественным ублюдком, повалился на траву и закрыл глаза.

Час спустя вся троица ковыляла по шоссе: лишившийся ботинка Тед, полуголый Брайан, распухший и шагающий враскоряку, чтобы меньше зудело, и Уэйд, который чувствовал себя еще хуже, чем раньше. Вскоре Уэйд совершил спутавшее все карты открытие: солнце находилось не там, где ему полагалось, не справа, а слева, из чего следовало, что Брайан повел их не в ту сторону и те многие мили, которые они прошли, оставив перевернутую машину, никуда не вели. Тед огрел Брайана по голове и назвал кретином, но Уэйд встал между ними и сказал:

— Папа, не смей больше нас бить.

— Все равно это Брайан, и все равно он дубина, — раздраженно ответил Тед.

— Можно подумать, ты не дубина, — сказал Уэйд, скривившись от отвращения.

— Я хотя бы не...

— Утихни. Никто тебя больше не слушает.

Случайный транспорт, как правило трейлеры, с ревом проносился мимо, не обращая на них ни малейшего внимания; обычно снующие по шоссе полицейские и машины всяческих контор по поддержанию правопорядка решили в тот день игнорировать этот уединенный отрезок.

— Надо идти к посту, — сказал Уэйд.

— Теперь это получается десять миль в обратную сторону, — ответил Брайан.

— По крайней мере мы будем идти в нужную сторону, — сказал Тед.

Волна тошноты подступила к горлу Уэйда, и он понял, что не сможет идти дальше.

— Мне придется остаться здесь, — сказал он.

Тед с Брайаном переглянулись.

— Да, мне плохо. Довольны? Теперь можете идти одни. У вас есть адреса, номера и сама вещь. Идите. Копы рано или поздно меня подберут.

В этот момент мимо проехал белый четырехдверный седан. Взвизгнув тормозами, он остановился в сотне шагов от них.

— Добрый самаритянин, — сказал Брайан. — Слава Богу.

Из машины выбралась плюгавая женщина. Это была Пшш.

— О черт, — сказал Брайан.

— Какого дьявола вы, трое идиотов, делаете здесь на шоссе? Господи, Брайан, у тебя вид просто как у Свинтуса Поросячьего. Что с тобой стряслось? Постой, ничего не говори — пожалуй, мне вряд ли захочется слушать.

— Просто подбрось нас до поста.

— Нет. Чтоб я еще связалась с этой семейкой уродов. И угораздило ж меня остановиться и спросить этих трех дебилов, что они здесь делают. Ну так и что же?

— Папа перевернул машину в нескольких милях отсюда. Мы ехали...

— Ладно, не надо, — подняв руку, сказала Пшш.

— Стой, а откуда у тебя машина? — спросил Брайан значительно изменившимся тоном.

— Взяла напрокат, придурок.

— Это на какие шиши?

— На свои.

— У тебя никогда и цента за душой не было.

— Боже, до чего ты тупой, Брайан.

— Неужто в наши дни людям платят за то, что они убивают собственных детей?

— Я поехала. — Пшш открыла дверь.

— Погоди! — крикнул Уэйд. — Мне чертовски плохо. Подбрось нас хотя бы до заправки и можешь про нас забыть.

— Не хочу видеть троих ублюдков в своей машине.

— Мы поедем в багажнике.

Это, похоже, показалось Пшш не лишенным смысла.

— А почему я должна?

— Хотя бы ради того, чтобы доказать нам, что ты не полная дэ — у — эр — а, — впервые вмешался Тед.

— Ваши сладкие речи меня растрогали.

Пшш забралась в машину и грохнула дверью.

— Спасибо, папа, — сказал Брайан, — вот и накрылась наша поездка.

Однако, к удивлению всех троих, Пшш резко дала задний ход, заставив их отшатнуться. Она нажала кнопку, и крышка багажника открылась.

— В вашем распоряжении десять секунд, — сказала Пшш через щелку окна. — Ну, десять, девять, восемь, семь, шесть...

Троица втиснулась в багажник, в котором по непонятной причине воняло рыбой и химикалиями. Оказавшись на дороге, они принялись бултыхаться, как щенки в корзинке. Уэйду, пристроившемуся справа, удалось высунуть голову, и его вырвало на заднюю фару; втиснувшийся слева Тед попытался отодвинуться как можно дальше. Брайан решил обратиться к Пшш через деревянную панель, отгораживавшую их от заднего сиденья. «Я люблю тебя, Пшш. Мне без разницы, что ты сделаешь с ребенком. Я люблю тебя. Я люблю тебя». В ответ на это Пшш врубила песню в исполнении Глории Эстефан на полную громкость. Через несколько минут они въехали на бензозаправку, и Пшш визгливо крикнула, чтобы они выметались. Тед и Уэйд подчинились, но Брайан наотрез отказался.

— Все, Брайан, приехали. Выметайся из моей машины.

— Нет.

— Ну тогда получай.

Она описала задним ходом картинную дугу и на приличной скорости врезалась в громоздившийся за станцией бетонный столб, на котором красовался щит, усиленно рекламировавший поездку на студию «Юниверсал». Брайан вылетел из багажника, как чертик из табакерки. Пшш ударила по газам, и через несколько мгновений ее и след простыл.

Уэйд обливался из шланга, когда Брайан, ковыляя, приблизился к ним с Тедом.

— В смысле женщин вкус у тебя безупречный, Брайан, — сказал Тед.

В ответ Уэйд брызнул на отца из шланга, и Тед сказал:

— Боже, вы когда-нибудь угомонитесь?

Тут лицо Брайана болезненно искривилось.

— Ты хочешь сказать... — начал Уэйд.

— Не может быть, — сказал Тед.

Брайан забыл письмо в багажнике.

— Какой же я кретин!

15

Дженет с Ники, хихикая, как два мышонка из мультика, вошли в байкерский бар в поисках успокоительного коктейля. После утреннего переполоха байкерский бар казался тихой гаванью. Через полчаса, приняв по три порции и заказав еще по одной, они слегка поуспокоились. На бильярде мужчины, на вид откровенные шаромыжники, стучали шарами.

— Интересно, — сказала Ники, — справилась бы Пшш с такими пентюхами? — Она неприязненно передернула плечами. — А, да ну ее к черту, эту Пшш. — Повернувшись к Дженет, она сказала: — Дженет, расскажи мне еще про Хелену. Честно говоря, я ведь совсем не знаю, что там случилось.

— О Боже, Хелена, — вздохнула Дженет. — С чего начать? Она была моей лучшей подругой. В пятидесятые мы вместе учились в университете. В Торонто. Я воспитывалась в строгих правилах, а она жила богемной жизнью. Хорошая была парочка. Когда у меня появились дети, она немного отдалилась — увлеклась феминизмом и все говорила про Новую эру, хипповые пончо, ароматические палочки и другие модные штучки. Но когда Хелена была рядом, я чувствовала, что в жизни так много всего разного помимо обязанностей домохозяйки. Она убедила меня, что выбранная мной узенькая тропинка — это не тупик и не ловушка.

Подали две «отвертки». Дженет подняла свой стакан:

— За друзей, которые не должны были стать друзьями.

Они пригубили свои коктейли, и Дженет продолжала:

— Я переехала в Ванкувер с Тедом и детьми, и она тогда же переехала на Запад, и тоже в Ванкувер — тогда это было хипповейшее место, — и детям очень нравилось, когда Хелена приходила в гости, ведь она совершенно выбивалась из всего привычного. Она всерьез приучила меня готовить. О, это было у нее настоящее дарование, готовила она просто волшебно.

— Так что же случилось? — спросила Ники.

— Что-то странное, — ответила Дженет. — Чертовски странное.

— Давай дальше.

Дженет рассказала, хотя и сама до сих пор не поняла, что тогда произошло. Однажды, тому уже несколько лет, выдался прескучный день, была среда, и, выглянув в окно, Дженет увидела возле дома машину Хелены. Хелена едет — вот здорово! Между подругами недавно произошла размолвка — Хелена заняла до странности язвительную позицию в отношении политических взглядов Дженет; в политике Дженет, по собственному признанию, была ни рыба ни мясо. Увидев машину, Дженет вообразила, что вражде конец, и приободрилась. Хелена выскочила из машины в джинсах, высоких ботинках, и... больше на ней ничего не было.

— Титьки так и болтались на ветру. К тому же было прохладно.

— Ничего себе.

— Уж поверь на слово. Клема и Джуди Пейн, наших соседей, чуть удар не хватил. Нет, ты представляешь, какая дикость: женщина — я уж не говорю, с достаточно пышной грудью и шестидесяти лет от роду, — разгуливает чуть не нагишом.

— Да, трудно представить...

— Вот именно. Полный абсурд. Может, через пятьсот лет все девчонки будут расхаживать полуголые, но в Западном Ванкувере, в 1996 году? Это был ужас. Просто ужас.

Дженет открыла входную дверь так, словно ничего необычного не происходит.

— Привет, Джен.

— Хелена, скажи на милость... Да заходи же, заходи.

— Не торопись, Джен. Такой чудесный день. Хочу погреться на солнышке.

— Хелена, никакого солнца нет, день пасмурный и холодный, а ты почти голая. Заходи.

— Экая ты ханжа, Джен.

— Ничего я не ханжа.

— Тогда чего пристала?

Ники просто заворожила эта история, которую Дженет никогда никому не рассказывала.

— Само собой, не прошло и нескольких секунд, как появляется полиция и останавливается перед нашим домом за машиной Хелены. Одна из тем, постоянно всплывающих в моей жизни, — патрульная машина на подъездной дорожке: просто жизненные вехи.

— И что случилось?

Дженет мысленно прокрутила всю сцену: полицейские — мужчина и женщина — мягко, но с официальной решительностью подходят к дверям. Дженет знаками показывает: «Что мне делать?» — видя, как полицейские приближаются к Хелене. Они просят всех пройти в дом, но Хелена не понимает, зачем это, собственно, нужно.

— Вы не могли бы пройти в дом, мэм, — обращаются полицейские к Хелене.

Та не отвечает.

— Мэм? Пожалуйста.

— Нет. Мне больше нравится здесь. Хочу посидеть на крылечке — такая погода...

Мальчишки Ким выбрались на крышу, следя за развитием событий. В руках у них появились бинокли. Пейны тоже не собирались покидать своего наблюдательного пункта.

— Если сидеть на солнце, любуясь природой, — это преступление, — сказала Хелена, — значит, я виновна. Арестуйте меня. Или отстаньте. Дженет, пожалуйста, попроси этих людей покинуть твои владения.

Дженет и Ники сделали еще по глотку, и Дженет продолжала:

— Копы попытались вести себя разумно, но, конечно, назвать ситуацию разумной было никак нельзя, и это ни к чему не привело. Парни Ким между тем названивали по мобильникам своим дружкам, так что вдруг, откуда ни возьмись, около дюжины подростков собралось на другой стороне улицы, глазея на мое крыльцо. Один из них снимал сценку любительской камерой. Казалось, все происходит в подводном царстве. Женщина-полицейский сказала Хелене, что ее придется арестовать, на что та ответила: «Прекрасно». То есть полицейские шли на все уступки, только чтобы дать ей возможность сохранить достоинство, но не тут-то было.

— Ну и дела.

— Еще бы. Тогда женщина попыталась надеть на Хелену наручники, но Хелена словно обезумела и чуть не укусила ее, так что второму полицейскому пришлось прийти на помощь, а ее груди так и болтались, и вдруг она завопила: «Насилуют!» — я была просто в ужасе. Тут Хелена заметила, что я не пытаюсь остановить полицейских, и стала обзывать меня ужасными словами. Ну, допустим, когда у тебя дети-подростки, случается и не такое услышать, но потом она начала говорить о...

— О чем?

— О том, что у нее была связь с моим отцом, и, как выяснилось, не один десяток лет. Я не поверила ей, но удивительно, сколько имен, дат и адресов может навыкрикивать рехнувшаяся тетка, пытаясь избежать ареста, — большущий список «где» и «когда» — и где была моя мать, пока они встречались, но хуже всего было то, что она вслух вопила о том, что отец говорил про меня.

— О Боже.

— У меня нет слов, чтобы передать, что я чувствовала. Просто нет слов. Потом подростки тоже кинулись на бычка — как в Памплоне. Стоял октябрь, и на лужайке еще была роса. Такая неразбериха.

Это все твоя вина, Дженет Драммонд. Ты предала свой пол. Ты предала свою семью и меня, своего единственного настоящего друга. Ты дрянь. В тебе ничего живого не осталось. Ты безжизненная ханжа, двуличная индивидуалистка и дрянь — вот что говорил про тебя твой отец.

— Прошло несколько минут, прежде чем Хелену затолкали в машину, и я была так рада, что стекла подняты и ее ругательства мне больше не слышны. Копы уехали, соседи испарились, и я осталась одна на ступеньках перед домом. Моя жизнь была разбита, а я так и стояла перед дверью. Это было так ужасно, меня всю колотило.

Дженет допила свой коктейль.

— Еще немного, и я напьюсь. Надо возвращаться в гостиницу. — Она вытащила карточку, чтобы рассчитаться. — Знаешь, после того как Хелена свихнулась, развод показался мне такой мелочью. Я ничего не имела против развода, чего бы там ни казалось со стороны. Наверно, нам вообще не стоило жениться. Век живи — век учись. — Она расплатилась с барменом. — Пошли?

Они вернулись в отель и уснули рядышком на огромной кровати. Ближе к вечеру их пробудили от их слегка хмельных снов фейерверки в аккуратной рамке окна: распускающиеся и гаснущие белые и розовые огненные хризантемы.

— Спорю, — сказала Ники, — что богатых так и будят — фейерверками. Спорю, что у них есть специальные фейерверки только для богатых, которые мы никогда не увидим, — такие, которые запускают днем.

Дженет не сразу вспомнила, где она и почему, но довольно скоро утренние происшествия пришли ей на память. А детки где? Она произвела свой обычный переучет. Итак: мальчики еще не вернулись из Диснейуорлда. Сара — на мысе Канаверал.

Обе они еще испытывали легкую контузию от утреннего налета. Им было видно, как вездесущие, толстые и глупые муравьи ползут по окнам номера на двадцать шестом этаже. И чего им надо?

— Как тебе кажется, ты после этого изменилась? — спросила Ники.

— После ограбления?

— Нет, когда ты узнала, что у тебя...

— Что у меня это? Ох, хватит со мной миндальничать, Ники. Так и говори — ВИЧ. — Дженет потрогала шрам от пули под ребрами. — Как это было? Да как со всеми бывает. Это неправда. Тут какая-то ошибка. Вы меня с кем-то путаете. А потом я подумала: «Ничего! Наука тебя вылечит!» Она и вылечила — отчасти. А теперь мне кажется, что сама наука прежде всего виновата в том, что эта болезнь вообще появилась. Какие-то подонки из ЮНЕСКО делали вакцину из перемолотых обезьяньих мозгов в Африке. Все равно мы никогда не узнаем. То есть я хочу сказать, что СПИД это не просто болезнь, которой заражаются шестидесятилетние канадские домохозяйки. Я даже и не называю это СПИД; про себя я называю это Мозговые Клетки Конголезских Обезьян.

Муравьи чуть слышно топотали по стеклу — как будто по нему бродил котенок.

— А когда я отошла от первого потрясения, то призадумалась: а может, я одна из ста, у кого в крови содержится естественный антиген, — если такие вообще существуют.

— И что дальше?

— Да ну, бред. Не знаю. Просто хотела разобраться во всем по науке. Разузнала о вакцинации и коктейльной терапии — большей частью по интернету.

— Моя мама любила слово «бред».

— Похоже, мы с ней одного поля ягоды.

— Да.

— Я даже как-то ездила в Мексику, — улыбнулась Дженет, — с Бетти, подругой из книжного клуба. У нее была болезнь Хашимото и какая-то форма рака горла. Мы попробовали разыскать «лэтриль» — лекарство, которое делали в семидесятые из персиковых косточек.

— Что-то припоминаю.

— Сплошное надувательство. От него умер Стив Мак-Куин. Бетти тоже больше нет. Единственное, чего я не пробовала, это кристаллы. С того момента, как ты начинаешь глотать кристаллы, считай себя человеком конченым.

— Но ты все же не ответила на мой вопрос. Как ты изменилась внутренне?

— Дай подумать, — вздохнула Дженет. — Никто никогда меня об этом не спрашивал. — Как я изменилась? — Знаешь что? Самая большая перемена — это что я перестала верить в будущее — иначе говоря, перестала думать о будущем как о каком-то месте вроде Парижа или Австралии — месте, куда можно поехать. С тех пор я стала думать, что все мы идем, идем, идем без остановки, только вот в конце нет никакого города или места. Мы просто идем. Вот и все.

— Ты когда-нибудь винила Уэйда или меня?

— Уэйда? Он всегда вставал на пути Теда, чтобы меня защитить. Как я могу его винить? А тебя? Нет. Тед идиот. В последнее время я стала думать, что вина — это просто такая штука, с помощью которой пытаются придать какой-то смысл хаосу.

— Что ты имеешь в виду?

— Представь, что с тобой случается какое-то странное и непредсказуемое событие, ну, например, рухнувший кедр придавил твоего котенка, или тебя взяли в заложницы налетчики в какой-то забегаловке, или миссис Драммонд заразилась СПИДом от пули, задевшей печень ее сына. Я могла бы обвинить людей, ответственных за лесопосадки, в том, что они вовремя не посоветовали мне срубить этот кедр. Я могла бы обвинить систему правопорядка штата Флорида в... ну, в чем-нибудь. Или могла бы сказать, что пуля была Божьей карой за то, что я плохо исполняла супружеские обязанности. Или... понимаешь, что я хочу сказать. Ничьей вины тут нет. Это хаос. Просто хаос. Случайные номера, выскакивающие в Космической лотерее.

— Ты и правда так думаешь?

— Чем дальше, тем больше. А у тебя как? Сегодня всего лишь Четвертый День, как ты узнала. Что творится внутри тебя?

— Внутри меня? Я всегда чувствовала, что заражусь, что я заслуживаю этого. Не СПИДом, так сифилисом или каким-нибудь супергерпесом, который превратит мое тело в одну большую ходячую язву. На самом деле мне как-то полегчало. Не надо больше ждать. Присяжные вынесли решение.

— Ты правда думаешь, что это от Уэйда?

— Правда. Все почему-то считают, что я какая-то бездонная дырка, но с Уэйдом я оступилась первый раз за много лет. Было что-то такое в его глазах, взгляд, унаследованный от Теда, и этот Тед внутри Уэйда был таким обольстительным. Я могла бы рассуждать об этом всю ночь.

Они опять задремали. Дженет представила, как триллионы клеток мозгового вируса африканских обезьян снуют в ее венах, как пузырьки в отравленной содовой. Раньше я считала, что люди никогда не меняются, что они только все больше становятся сами собой. Теперь мне кажется, что люди только и делают, что меняются. Дженет подумала о своем распутном отце и о матери, которая не могла не знать все эти годы. Время стирает наши лучшие и худшие черти. Она подумала: как странно, что память стирается маленькими кусочками безотносительно к памяти в целом.

— О чем ты думаешь? — спросила Ники.

— О том случае в Лондоне, — ответила Дженет. — На Пикадилли. У меня не было часов, а мне нужно было знать время. Там был магазин «Ролекс», в витрине которого были выставлены сотни часов. Я решила, что они все идут одинаково с точностью до секунды. Но когда я посмотрела, то оказалось, что все они показывают абсолютно разное время, и на несколько секунд мне показалось, что я в Зазеркалье, где вообще нет времени. В дверь постучали.

— Что? — крикнула Ники.

Это горничная пришла постелить постели.

— Нет, спасибо, — снова крикнула Ники и, повернувшись к Дженет, спросила: — Когда Тед тебя больше всего разозлил?

— Ты не поверишь, — улыбнулась Дженет.

— Ничего, поверю.

— Мы были в садике перед домом и говорили, что нужно купить удобрение для азалий. Тед спросил, нет ли у меня салфетки, я сказала, что нет. Тогда он схватил один из моих прекрасных розовых пионов, лепестки у которых такие нежные, как детские веки, сорвал его, высморкался и бросил использованный цветок под секвойю.

Ники заржала.

— И ты еще смеешься! Наверное, я бы тоже могла посмотреть на это как на шутку, но вместо этого я не разговаривала с ним целую неделю. Я вообще часто выходила из себя. Я просто... не могла заставить себя разговаривать с человеком, который сделал то, что сделал он.

Обе еще полежали, уставясь в потолок. Потом Дженет сказала:

— Давай съездим к Кевину в больницу.

— Давай, — согласилась Ники, подумав.

Дженет никогда не везло с друзьями. Она всегда надеялась, что они с Тедом составят счастливую пару, как персонажи из песни, но Тед в ее жизни больше напоминал держащегося на расстоянии начальника, и ему быстро надоедали все домашние дела кроме тех, которые касались Сары. Единственным из детей, в котором она чувствовала друга и товарища, был Уэйд. Сара была ледышкой и, никогда не причиняя Дженет боли, в то же время никогда не согревала ей душу. А Брайан — Брайан всегда оставался ребенком. Даже когда он вырос и пытался покончить с собой, в глазах Дженет он оставался ребенком.

Когда Тед бросил ее, оставив дом в ее распоряжении, она думала, что сойдет с ума, в медицинском смысле, от скуки и одиночества. При этом удавалось сохранять бодрый вид — она это знала, — но дни ее превратились в поиски кого-нибудь, кого-то, с кем она могла бы завязать какие-то отношения: это были кассиры в магазинах, автомеханики, чистильщики ковров или приятели по курсам в клубе (кельтская каллиграфия, «Стройнеем вместе», «Вечная суть фэн-шуй», «Искусство общения», плетение кружев). В конце концов именно в интернете она смогла познакомиться с людьми, которые не обращались в бегство при виде ее умоляющего взгляда или выражения Навеки Всеми Брошенной Женщины. Люди из интернета не знали, что она питается исключительно сливочным сыром с английскими галетами или с какой одержимой нежностью разглаживает морщинки в уголках глаз.

После ранения, по крайней мере, последовал короткий и постыдно лестный всплеск внимания, который, впрочем, быстро иссяк. Но потом, когда ей поставили смертельный диагноз, к ней со всех сторон хлынули люди из на удивление широкого эмоционального и культурного среза. Обостренное восприятие смерти быстро разрушило многие из традиционных преград между нею и миром, и она обнаружила в себе талант к организации всяких тематических вечеров. Примерно через год после постановки диагноза Сара позвонила матери узнать, как у нее в последнее время дела. Дженет обнаружила, что впервые за долгое время у нее нашлось много чего порассказать. Она описала вчерашний ужин с товарищами по несчастью — каждый приносит свое угощение:

— Ну, был Махир. Ему двадцать лет, он перс, и его семья от него отреклась. Он принес фалафель. Потом был Макс, ему семьдесят один, заразился при переливании крови. До него дошли слухи о том, что его бывшие приятели из Легиона прослышали о его болезни, и теперь он переживает кризис на тему «О — Боже — зачем — я — загубил — свою — жизнь». У него просто золотое сердце, и он принес купленные два дня назад пончики. Еще была Шейла, моя ровесница, она лесбиянка, и ее любовница, с которой они жили восемнадцать лет, бросила ее, когда узнала, что у нее за болезнь. Вчера она обрилась наголо и была в отвратительном настроении. Она принесла американские слабительные чипсы, и мы все от души посмеялись. Еще был Уолли, наш «официально сочувствующий гомик». Он уговаривал всех после ужина поехать в центр и, стоя на углу, раздавать презервативы, но я еще до такого не дошла.

— А что ты приготовила?

— Как всегда: лазанью, салат и чесночный хлеб.

— Весело было?

— Весело? Никогда об этом так не думала, но в принципе — да, было вполне оживленно. Наши посиделки всегда такие. Мы храбримся, но потом кто-то не выдерживает, другой заводит душещипательные речи, и вдруг все мы чувствуем себя в одной лодке. Это дает мне силы жить. Парадокс, верно?

Но она все равно была одинока и не собиралась обсуждать это ни с дочерью, ни с кем бы то ни было. Обмолвись она хоть единым словом, и это сделало бы ситуацию необратимой, но Дженет знала, что ей еще многое предстоит.

16

Впервые Уэйд встретился с Бет в диабетической клинике больницы Лас-Вегаса во время первого посещения кружка «Мысли позитивно!», объединявшего зараженных ВИЧ. Первое, что бросилось ему в глаза при виде Бет, было то, что на ней... му-му? Он не был уверен в том, как именно называется ее наряд — нечто вроде украшенного цветастым узором платья сельской училки прямиком из школьной постановки мюзикла «Оклахома!». Но женщина, на которой было надето это платье, отнюдь не напоминала румяную, как яблоко, девицу с фермы. Она была костистой и до странности изможденной, как если бы отдала дань кристаллической отраве. Старомодное платье Бет показалось Уэйду внешним прикрытием внутренней преображенности. Она побывала там, где был Уэйд, но нашла выход.

При первом взгляде на Бет он почувствовал какую-то духоту на сердце, и в то же время что-то как бы отлегло. Он сразу же решил с ней познакомиться, но подумал, что это, пожалуй, слишком важная встреча, чтобы использовать свое тысячеваттное обаяние или стандартные донжуанские приемы («Я знаю, о чем вы думаете, и есть только один способ убедиться, что я прав»). Вместо этого он посредством различных маневров переместился на кресло рядом с ней. Как верный пес, он сидел, выжидая, надеясь, молясь, чтобы она уронила ручку или блокнот, чтобы он мог ринуться и принести ей оброненную вещь. Эта женщина повергла его в детсадовское обожание, хотя он ровно ничего о ней не знал.

Она уронила ручку. Апорт! В мгновение ока он поднял ручку и положил ее перед ней на стол. Она прохладно посмотрела на него: «Спасибо». Она не разыгрывала недотрогу; она просто ничего не разыгрывала.

Участников попросили поделиться своим опытом. Ведущая, Дебби, сказала:

— У нас тут новенький, Уэйд. Уэйд, расскажите членам группы свою историю — пускай не всё, только что хотите.

— Не знаю, — ответил Уэйд, — особенно и рассказывать-то нечего. Я имею в виду себя, свою жизнь и как я подцепил эту штуку.

— Пожалуйста, — сказала Дебби, — давайте называть вещи своими именами. Это СПИД, Уэйд.

— Ладно, пусть СПИД. По ориентации я нормальный, никогда не занимался этим с мужчинами или даже втроем.

По кружку, состоявшему человек из двадцати, разнеслись подавленные смешки.

— Эй там, потише. Зачем бы я стал тащиться в ваш кружок, а потом врать? Другое дело, что женщин у меня была целая куча. Собственно, в этом и была моя жизнь. Это занятие всегда давало мне все, чего мне хотелось. Знаю я этих богатых парней, которые и дня в жизни не проработали, потому что им всегда все подносили на блюдечке. Ну, а у меня вместо денег был мой — черт — не знаешь, как и сказать, чтобы не показаться придурком, — но женщинам это нравилось.

Смешков стало больше. Дебби попросила присутствующих успокоиться.

— Продолжайте.

— Как бы там ни было, я узнал, что болен, случайно. Такая заморочная заморочка вышла. — Уэйд рассказал историю с ранением, слегка ее приукрасив. Кружок заинтересованно притих, завороженный курьезным рассказом. — Вот так все и получилось. Теперь во мне сидит этот вирус. И ничего с ним не поделаешь. Сейчас я даже работать не могу — собирался играть в хоккей в казино через дорогу, но теперь это невозможно. Месяцы уходят зазря. Я просто... просто не представляю, что делать.

Молчание.

— А как ваша мать? — спросила Бет. — Что она чувствует? Вы с ней, наверное, много говорили.

— Говорили пару раз. Я чувствую себя самым дерьмовым сыном на свете. Она пытается сделать вид, что это пустяки, но сам-то я знаю, что это не так.

Занятие продолжалось, группа обсудила несколько медицинских вопросов, связанных с колебаниями самочувствия. Снова разобрали по косточкам новые процедуры, лекарства и режимы, а закончилось занятие на больничной кухне, где все ели овсяное печенье с изюмом и пили похожий на помои кофе. Уэйд подсел поближе к Бет и спросил, давно ли у нее ВИЧ.

— Три года. Сидела на игле, но теперь завязала.

— Совсем?

— Совсем. Я обрела Господа. Это звучит напыщенно, и поэтому я не люблю так говорить. Но я сделала это — то есть обрела Его. Он помогает мне не сойти с ума — побочный эффект, на который я не рассчитывала.

Члены группы столпились вокруг Уэйда; Бет незаметно исчезла.

Следующая неделя тянулась медленно, Уэйд ждал нового собрания. Когда Бет появилась, вид у нее был странный; с ней явно что-то приключилось.

— Бет, — сказала Дебби. — У тебя подавленный вид. Тяжелый был день?

— Не знаю, можно ли назвать это днем.

— Как так?

Бет помедлила, прежде чем ответить:

— Последние две недели я сдавала анализы. Но окончательные результаты пришли только сегодня утром. Оказалось... — она прикусила губу, — что у меня нет СПИДа. И никогда не было. Никто ни разу не удосужился перепроверить ошибочный результат трехлетней давности. Я здорова.

Воцарилось длительное молчание.

— Что ж, поздравляю, Бет, — сказала Дебби.

— Нет... вы не понимаете, — ответила Бет. — Эта болезнь — моя жизнь. Я из-за нее слезла с наркотиков. Я бросила пить. Из-за нее я обрела Господа. Из-за нее вы все стали моими друзьями — и вот все кончилось. Просто не знаю, что делать. У меня в жизни больше ничего не осталось. Я работаю крупье, это мое единственное занятие. Жизнь вдруг стала такой маленькой, что я почувствовала себя невидимкой. Еще неделю назад я была огромной, сильной, превозмогшей невозможное, а теперь я... просто букашка.

— Что ж, мы совсем не собираемся вышвыривать тебя из группы, — сказала Дебби, — и мне кажется, лучшей помощницы, чем ты, мне не найти. — Группа одобрительно зашумела, но Уэйд понимал, что Бет покидает его жизнь, едва успев вступить в нее. — Для начала, — продолжала Дебби, — ты, может быть, поговоришь с Уэйдом и объяснишь ему, какую помощь предоставляют ВИЧ-инфицированным в округе Кларк.

Дзынь! Нет, эта Дебби положительно ангел. Позже у кофеварки члены группы буквально облепили Бет; Уэйд выжидал. Наконец, подойдя к нему, она сказала: «Пошли к „Денни“. Я ужасно проголодалась».

В ресторане Уэйд попробовал было трепаться о пустяках, но у него ничего не вышло. Вместо этого Бет спросила у него:

— Какую самую тяжелую болезнь ты перенес?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты хотя бы слышал о ПСП-пневмонии или вирусном менингите?

Уэйду не верилось, что застольная болтовня приобретает такой неромантический оттенок.

— У меня слабовыраженная симптоматика, — ответил Уэйд, довольный тем, что ему удалось ввернуть медицинский термин.

— Извини, что я сразу перешла к симптомам. Это жесткий подход, но я к нему привыкла. Я вполне могла бы спросить тебя и о твоем уровне Т-клеток. — Она заглянула в меню. — Здесь хорошие куриные палочки.

Они сделали заказ, и официантка поставила перед ними блюдо с куриными палочками. Уэйд потянулся к своей порции, но Бет резко остановила его: «Сначала помолимся».

Она взяла его за руки. Уэйд чувствовал каждую ее косточку; держать руку Бет было все равно что держать руку Доброго Духа Каспера, гладкую, сухую и почти нездешнюю.

— Господи, — сказала Бет, — даровавший нам этот день и всю следующую за ним череду наших бренных дней, а за ними и вечность, благодарим Тебя за то, что посылаешь нам испытания, дабы проверить нашу волю, и за дни, в которые мы можем ее проявить. Эта пища — от щедрот Твоих. Мы Твои слуги ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Уэйд почувствовал себя святым. Он чувствовал рядом родное существо, женщину, которая могла бы стать его женой. Он откусил кусок палочки и обжег язык.

Через три недели после обеда у «Денни» Уэйд переехал к Бет, чья религиозность в вопросе совместного проживания давала трещину. При переезде Уэйда смутило то, как мало у него вещей и какие они все потрепанные. Когда его вещи присоединились к вещам Бет, они совсем затерялись, и его это устраивало. Вкусы Бет были слегка девчоночьи, слегка со сдвигом: розовые подсолнухи и скамеечка для ног в форме коровы — было приятно слиться с этим подобревшим и уже не таким безнадежным миром.

У Бет была захудалая квартирка в одном из построенных на скорую руку в шестидесятые домов, разгильдяй-управляющий страстно увлекался лото. Соответственно, Бет попросила Уэйда много чего переделать по дому. За все бесшабашные годы своей жизни ему никогда не приходилось иметь дело с такими унылыми занятиями, как электропроводка.

— Поменять проводку?

— Поменяй проводку.

Уэйд чувствовал, что стоит ему взяться за отвертку или шпатель, как он автоматически напрягается, ожидая услышать голос отца, называющий его бесполезным и безнадежным ничтожеством. Как только до него дошло, что этого голоса он уже больше не услышит, он сам удивился собственной сноровке, у Бет был длинный список вещей, нуждавшихся в починке, который вполне устраивал Уэйда, — незамедлительный и благодарный результат: свежевыкрашенная стена; дверь, которая вдруг перестала скрипеть; правильно подсоединенная стереосистема.

Однажды вечером, после того как Уэйд двенадцать часов драил и приводил в порядок маленький письменный стол, который Бет купила с рук, он ощутил такой прилив сил, как будто проснулся после долгого сладкого сна. Его энергия была заразительной, и в постели на Бет напала игривость и склонность к чудачествам, тогда как обычно она была в эти моменты сама серьезность, если не сказать — сама печаль.

— Ты у меня супермен, Уэйд.

— Повтори.

— Ты мой мужественный, преданный супермен.

— Каковы же мои суперспособности?

— А это уж ты скажи мне. Если бы тебе полагалась только одна суперспособность, какую бы ты выбрал?

Этот вопрос заставил Уэйда задуматься. Быть сильным как тысяча человек? Обладать рентгеновским зрением? Супериммунитетом, который позволил бы ему пробраться сквозь всю мексиканскую канализацию, ничего не подцепив?

— Ну, не теряй времени, что же ты, мой сладкий?

— Я думаю, Бет. Это серьезный вопрос. И мне хочется дать на него правильный ответ.

Прошла минута.

— Уэйд?

— Ладно, моя суперспособность состояла бы в том, что я мог бы выстреливать из кончиков пальцев молнии — огромные Молнии, как в документальных фильмах о природе, — и когда одна из таких молний поражала бы человека, то он падал бы на колени и, коленопреклоненный, оказывался в подводном мире, в таком месте, которое я однажды видел у восточного побережья Багамов, месте, где миллиарды электрических скатов подплывали ко мне и принимали в свою стаю, а потом этот человек возносился бы высоко в небо и вместе со стаей голубей порхал над Манхэттеном, над башнями Всемирного Торгового Центра, среди небоскребов, а потом... что же потом? — потом на него словно бы нападала слепота, и он чувствовал бы тоску по дому, такую, какой еще ни разу не чувствовал в жизни, такую, которая заставила бы его отказаться от всего, и его переносило бы ну, скажем... на недавно убранное кукурузное поле где-нибудь в Миссури. А потом он снова бы прозревал, и по краям поля появлялись люди — все, кого ему доводилось когда-либо знать, — и они несли бы тортики с кремом, и зажженные фонарики, и патефоны, которые играли бы давно знакомую песню, а небо становилось как на закате, как в диснейлендовских брошюрах, и человек, которого я поразил молнией, никогда больше не оставался бы один, без своих близких.

Той ночью они с Бет занимались любовью, разделенные где нужно латексными перепонками, стараясь, чтобы их слюна смешивалась как можно реже, но с чувством близости, которое было новым в их отношениях. После этого Уэйд не мог заснуть, потому что продолжал думать о людях, которые появились бы по краям его поля в Миссури, о своей семье, такой запутавшейся и увязшей в грязи — умственно, физически и эмоционально. И Уэйд подумал обо всех других семьях, которые он знал, о том, как они тоже запутались и увязли: аутизм, волчанка, шизофрения, артрит, алкоголизм, слишком много тайн, невысказанных слов, неправильных решений, денежных проблем... список этот можно было продолжать и продолжать. Никому не удалось избежать этой участи. Думая об этом, он понял, что ему уже за сорок, что он уже не молод и что в конце концов это не имеет значения.

Уэйд уставился на трещины в гудроне автозаправки, размякшем, как шоколадное пирожное, на муравьев, ползающих в них, как в каком-нибудь бредовом авангардистском фильме. Я недостаточно бдителен; мое внимание утратило пристальность. Проклятье, я провел всю свою жизнь только и делая, что глядя вокруг, но готов поручиться, что стоит мне на мгновение отвести взгляд от этого куска гудрона, как в тот же миг земля расколется — а если бы я продолжал наблюдать хотя бы еще секунду, то увидел бы земное ядро, бурлящую белую лаву...

Обутой ногой Тед пнул Уэйда в зад:

— Эй, лорд Байрон, приди в себя. Нам надо отсюда поскорее сваливать.

Уэйда вырвало. Снова. Там почти пусто. Что я ел сегодня? Йогурт, банан, сухофрукты...

— О Господи, Уэйд... — Тед плеснул на него водой из шланга.

Уэйд обернулся и посмотрел на налитое кровью лицо отца; Брайан тер плечи, обгоревшие, искусанные и все в свежих царапинах, полученных, когда Пшш заставила его проехаться по бетону.

— Уэйд, ты в порядке? — спросил Брайан.

— Нет, я не в порядке, — ответил Уэйд, с трудом глотая воздух. — Я очень занят: сижу здесь и подыхаю.

— Ну, хватит ломать комедию, — сказал Тед.

— Я не ломаю комедию, папа. Как выясняется, я действительно умираю — медленной, болезненной, безобразной и, честно говоря, очень скучной смертью.

— Чушь собачья. Поднимайся. Чокнутая подружка Брайана только что смылась вместе с моими надеждами подзаработать.

Уэйд закатал брюки, обнажив поврежденную кожу, похожую на забрызганную красным вином скатерть. Увидев это, Тед насупился.

— Ладно, хватит. Опусти штанины. Боже. Люди

увидят.

Уэйд слишком устал, чтобы продолжать борьбу.

— Брайан у тебя есть хоть какие-то соображения, куда могла поехать Пшш?

— Где мы сейчас находимся? — спросил Брайан.

— Не напрягайся, — ответил Тед. — Женщины всегда оставляют ключ. Нет, стой — «ключ» не то слово. Пожалуй, больше подойдет метка.

— Намек? — подсказал Брайан.

Тед брызнул на него из шланга.

— Намек — это еще менее определенно, чем «ключ», дуралей.

— Надо вызвать такси, — сказал Уэйд.

— И куда ехать? — спросил Тед.

— Я знаю, где можно раздобыть машину, — сказал Уэйд.

Пока вызывали такси, Уэйд прошел в туалет, чтобы помыться. Его била дрожь, он был бледен, белки глаз покраснели. Появилось такси, и шофер спросил, куда ехать. Тед уселся спереди, Уэйд с Брайаном — сзади. Уэйд назвал адрес Брунсвиков.

— Почему к ним? — спросил Брайан.

— У них остановился Хауи, — сказал Уэйд. — В семье Космических Робинзонов.

Тед ощерился.

— Этот Хауи нужен мне сейчас как дырка в голове. Плюгавый ублюдок.

— Всегда держится таким паинькой, — добавил Брайан. — В школе он был одним из тех парней, которые всегда улыбаются тебе, потому что представить себе не могут, что кто-то может их не любить, — а при этом все их ненавидят.

— Боже, Брайан, прекрати разговоры про свою вонючую школу, — сказал Тед. — Уже двадцать лет прошло, как ты выбрался из этой параши.

— Ты всегда был заодно с директором, случись мне сделать что-нибудь, — яростно выпалил Брайан. — Оставь меня в покое, ладно? У меня такое чувство, как будто из меня шашлык делают, а ведь когда-то я верил, что мы можем хорошо относиться друг к другу, как в настоящей семье.

Тед прикусил губу и переглянулся с Уэйдом, который сказал:

— Не думаю, чтобы так ты чего-то добился, Брайан.

— Это почему же?

— Потому что мое будущее в багажнике у твоей трахнутой подруги, вот почему, — оборвал его Тед.

— Знаешь, Брайан, мне что-то не верится, что она сделает аборт.

— А ты откуда знаешь? — повернулся Брайан к Уэйду.

Уэйд рассказал ему про случай накануне, про то, как Пшш старательно смывала с себя следы талидомида. Брайан оживился, выражение его лица прямо на глазах сменилось на счастливое. Уэйд сообразил, что таксист волей-неволей слышит весь их разговор.

— Так что там за дела с этим Флорианом на Багамах? — спросил Тед.

— Дела такие, — ответил Уэйд. — Я работал на него несколько лет назад. Он наследник какой-то богатой швейцарской фармацевтической фирмы. Производит половину болеутоляющих и пестицидов в мире, но придурок еще тот, в духе «как я обожаю Англию» и т. д. и т. п. — его садовник рассказывал мне, какую трепку задавала ему его нянька каждое воскресенье после церкви; так вот, теперь он живет на Багамах, а это очень английское и очень темное местечко — темнее, чем тематический парк, посвященный тени. Народ там привыкает к этому, и когда кто-то пытается выбраться обратно в нормальный мир, мир этот выглядит таким занудством, что в конце концов он окончательно оседает на Багамах. Это место как наркотик. Это во-первых, а потом оттуда, с Багамов, можно в любое время летать в любую точку Штатов. Да, и к тому же на Багамах нет налогов.

— Вечно эти налоги, — проворчал Тед.

— Да, папа, тебе ли не знать, — ответил Уэйд, — ты у нас птица высокого полета.

— Отвали.

— Так ты хочешь, чтобы я рассказал про Флориана?

Тед примолк.

— Кроме того, он помешан на науке. Действительно врубается во все выкрутасы своей компании и никому не пудрит мозги. И деляга прожженный. Будь у меня деньги, я бы вложил их в него.

— Откуда ты его знаешь?

— Я частенько доставлял ему посылки.

— Посылки? С чем — с наркотиками и со всяким дерьмом?

Таксист съехал на обочину и остановился рядом с группой заключенных, занятых общественно-полезным трудом — они очищали дорогу от смятых жестяных банок, рваных носков и сплюснутых пакетиков из-под жареного картофеля. От резкого торможения Брайан съехал на сторону и, задев боком за дверцу, взвыл от боли. Таксист обернулся, злой как черт:

— Вот что, ребята, если будете трепаться в этой машине о наркотиках, дальше пойдете на своих двоих. Понятно?

— Боже, да все понятно. Остынь.

— Не поминайте имени Господа всуе.

— Спина болит — просто ужас, — сказал Брайан.

— У Хауи наверняка найдется какая-нибудь мазь, — сказал Уэйд. Таксист выехал на шоссе, и Уэйд повернулся к Теду: — Нет, папа, я не перевозил наркотики. Это были образцы растений. Находящихся под прямой или косвенной угрозой уничтожения. Для молекулярных исследований. По крайней мере, мне так сказали.

— Так вот, значит, чем ты занимался, — сказал Тед.

— Что ты имеешь в виду?

— После того как ты смотался, мы с матерью все гадали, чем ты занимаешься. И всегда выходило, что контрабандой.

— Были у меня и другие занятия.

— Например?

— Да ладно, не стоит.

Дальше ехали в молчании. Уэйд прикинул, что до Хауи и дома Брунсвиков еще минуты три.

— Кстати, у Хауи интрижка с Аланной Брунсвик, так что он будет по-дурацки вокруг меня увиваться. Думаю, и вокруг вас тоже. Я решил, что стоит вас предупредить.

— Шутишь?

— Нет. Чего мне шутить? Я застал их, когда они чмокались вчера утром.

— Вот сукин сын. Выходит, Саре он только голову морочит.

— Папа, не надо его убивать. По крайней мере, пока шаттл не приземлится.

Такси остановилось перед домом Брунсвиков; на лужайке в полном разгаре был пикник — кричаще-яркое, выдержанное в космической тематике зрелище в честь одного из многочисленных отпрысков Брунсвика. Родители сидели тут же на складных стульях, шумно пируя со своим потомством. Хауи возился с барбекю и, увидев вылезающих из машины Теда с Уэйдом, спал с лица.

Тед, в одном ботинке, подошел к нему.

— Хауи, заплати за такси.

— Тед... у меня нет при себе бумажника... я...

Тед плеснул лимонадом из графина на раскаленную решетку, над которой поднялось грибовидное облако пара.

— Заплати за такси.

На мгновение Хауи застыл молча, потом сказал: «Сейчас заплачу» — и отошел.

Все глаза устремились на Теда, который, не обращая на это никакого внимания, в свою очередь бросал недобрые взгляды на Хауи.

Уэйд подошел к решетке, так же как и Аланна, выглядевшая точь-в-точь как девица, подающая сигнал к овации во время спортивных состязаний. Она приблизилась к Теду с опаской, как к рычащей собаке.

— Тед, я Аланна.

Тед что-то буркнул в ответ.

Аланна посмотрела на последние завитки пара над решеткой.

— Вижу, вам не нравятся наши шашлычки...

— Придержи язык, крыса, — прошипел Тэд.

Он обернулся; Брайан сидел в детском бассейне, укрывшись мокрыми полотенцами, чтобы еще больше не обгореть. Кто-то из детей расплакался. Расплатившись с таксистом, Хауи вернулся.

— Пожалуй, придется сделать свежего лимонада, Аланна.

— Давай ключи от твоего фургона, Хауи, — сказал Тед.

— Почему бы вам, папочка, не присоединиться к нашей вечеринке? — нервно хихикнул Хауи.

— Я бы с удовольствием присоединился к вашей вечеринке, Хауи, но если я это сделаю, то, пожалуй, выпью, а если я выпью, то начну громко и красочно расписывать, как вы тут с мисюс охаживаете друг дружку, как парочка доберманов.

— Вы этого не сделаете, — сказал Хауи.

— Почему же нет? Очень даже сделаю.

— Нет. Не сделаете. Потому что тогда Сара узнает, а ведь ей выходить в открытый космос, так что получится, будто вы взяли двустволку и всадили ей в сердце сотню пуль. Насколько я понимаю, для вас она — единственное святое в жизни. Одно-единственное, самое драгоценное. Что довольно грустно, если задуматься, верно? — Он улыбнулся. — Котлетку из индейки?

Тед явно не ожидал такого отпора от Хауи и на время притих. Аланна перевела взгляд с Теда на Хауи.

— Ну, я вижу, у вас тут полный порядок.

— Похоже, — сказал Хауи. — Тед хочет помочь снова развести огонь.

— Мне нужен тайленол, — сказал Уэйд.

— Там, наверху, в ванной. Ты знаешь, — ответил Хауи.

Уэйд поднялся наверх и залез в душ. Когда он вытирался, словно какое-то проказливое существо в другом измерении включило ток — и силы внезапно вернулись к нему. Он почувствовал себя на взводе, как подросток, отправляющийся громить магазины в пятницу вечером. Боже, как мне нравится это чувство. Раньше так было все время — раньше, когда я был похож на осанистого героя из фильма: рядового Джо, мастера кун-фу — и я еще увижу, как будет подрастать мой малыш!

Приливы энергии у Уэйда длились когда часами, когда неделями и, казалось, никак не были связаны ни с одной из известных форм причин и следствий. Они просто случались, и все.

Он посмотрел на свою мокрую, грязную, промасленную одежду и решил, что так и оставит ее на полу — постой-ка... Я уже ленюсь нагнуться и поднять свое белье — силы и вправду ко мне вернулись!

Теперь Уэйду еще раз предстояло воспользоваться гардеробом Брунсвиков. Выглянув из ванной, он увидел комнату, напоминавшую гостевую. Заперто. Кусок вешалки пришелся тут весьма кстати, и Уэйд вошел в то, что действительно оказалось комнатой, предназначенной его зятю на несколько оставшихся до полета недель. Он порылся в вещах Хауи, заглянул внутрь плетеного утенка, где некогда хранился набор подарочного мыла. Ого, да это же ключи от «фольксвагена»! Затем тщательно исследовал содержимое стенного шкафа и отобрал несколько невыразительных рубашек и брюк — если дело дойдет до полиции и опознания, мне бы хотелось как можно меньше бросаться в глаза.

По стоявшему рядом с кроватью Хауи телефону он дозвонился до справочного на Багамах и спросил номер Бэкингемского пункта по борьбе с сельско-хозяйственными вредителями — официального прикрытия Флориана в Нассау. Скоро его соединили, и в трубке раздался глубоко безразличный женский голос с Багамов:

— Бэкингемский пункт по борьбе с сельскохозяйственными вредителями.

— Привет, я хотел бы оставить сообщение для Флориана.

— Хм.

— Это Уэйд Драммонд. Я когда-то косил траву на его крикетном поле.

— М-м-м...

— Вспомните — несколько лет назад.

— М-м-м-м.

Голос на другом конце вполне мог принадлежать больному, подключенному к аппарату искусственного дыхания.

— Скажите ему, что у меня сообщение от его матери. Письмо.

— М-м-м-м.

— Ему будет очень интересно это узнать.

— М-м-м-м.

— Не забудьте ему передать.

— Хм.

— Я перезвоню через несколько часов, чтобы передать указания.

Уэйд повесил трубку. Потом причесался и сбежал по лестнице на лужайку, где Хауи расточал улыбки направо и налево; Тед стоял, впившись в гостей взглядом бульдога на поводке.

— Пошли, папа.

— Я убью этого Хауи.

— Погоди, пока Сара не улетит. Кроме того... — Он подбросил на ладони ключи. — У меня есть ключи. — Он подошел к лежавшему в бассейне Брайану. — Давай вылезай, Брайан. И возьми какое-нибудь большое полотенце, чтобы накрыться.

Брайан схватил полотенце с изображением Птички-Невелички в космосе, и все трое направились к фургону Хауи. Уэйд сел за руль, Хауи застыл в нерешительности, увидев высунувшегося в окошко Уэйда.

— Хауи! Спасибо, что одолжил свой фургон! Я сказал Саре, что мы его тебе вернем через часик. Она права, дружище, — ты самый замечательный парень во Флориде.

В семьдесят каком-то году Уэйд с Дженет зашли в зоомагазин купить белых мышей для Сариного змея Омара.

— Мам, а папа всегда был таким засранцем?

— Уэйд!

— Нет, правда?

— Выбирай лучше мышей, Уэйд.

Тем вечером Сара возвращалась из поездки на научную олимпиаду в Портленде; Уэйд с Дженет решили приготовить для нее сюрприз — мышей.

— Вон те, вон там, — сказала Дженет. — Похоже, они...

— Посочнее?

— Да, по-моему.

— Мам, мне кажется, змеям больше нравится хрустящее, чем сочное.

— Ничего подобного.

Уэйд подметил улыбку матери.

— Сочных мышей, — сказал он, — змеи дольше переваривают. Сочность приводит к запорам.

— Уэйд!

— Ты не ответила на мой вопрос о том, когда папа стал таким придурочным.

— Вообще-то он был славным, знаешь. Веселым. Он был веселым.

— Верится с трудом.

К ним подошел продавец:

— Присматриваете мышей на корм?

— Да, — сказал Уэйд. — Дюжину.

— Вон тех, вон там, — сказала Дженет, указывая на упитанных мышей. — Они дороже, чем обычные?

— Да. Они беременные, поэтому стоят на доллар дороже.

Уэйд и Дженет одновременно испустили изумленный возглас.

Продавец сказал, что они могут приобрести небеременных хомяков по отличной цене — доллар двадцать пять.

— Нет, просто мышей, — сказал Уэйд. — Небеременных. Дюжину.

— Как можно кормить змей беременными мышами? — спросила Дженет, скорее обращаясь сама к себе.

— Чего я никак в толк не возьму — почему они просто не едят гамбургеры?

— Без убийства никак нельзя, — изрек продавец. — Убивая, змея вырабатывает ферменты, помогающие пищеварению. А гамбургер не убьешь.

— О Господи, — сказала Дженет. — Никогда бы не поверила, что покупать мышей так трудно.

Пока продавец отбирал мышей, мать с сыном прошли в отдел птиц, — жаркий воздух здесь был полон пронзительных трелей и густого фосфатного запаха птичьего помета. Глядя на волнистых попугайчиков, Уэйд задумался о том, как такие крохотульки вообще могут существовать в дикой природе. В птичьем мире они что-то вроде пуделей. Он попытался представить, как маленькие белые пудельки охотятся вместе с пещерным человеком.

— Ты сказала, что папа когда-то был веселый. Когда? Докажи.

— Когда был моложе. Когда я встретила его в университете. Он был легкий на подъем, бесшабашный. Мог ляпнуть что угодно, а мне всегда нравились такие люди, может потому, что сама я такая замухрышка.

— Что такое замухрышка?

— Да ты знаешь. Девушки, которые на школьных вечерах стоят по стенкам и которых никто никогда не приглашает танцевать.

— Ты?

— Никто никогда не учил меня выщипывать брови. До университета я выглядела как восточно германская тяжелоатлетка шестидесятых.

— Неправда. Я видел фотографии.

— Я была такой зажатой. Мне и в голову не приходило пригласить мужчину на танец.

В клетке с попугайчиками разыгралась шумная перепалка, перешедшая в схватку за территориальные права на жердочку перед крохотным зеркалом.

— Твой отец был чем-то похож на Хелену, — сказала Дженет. — Такой же безудержный. От Хелены у моих родителей голова шла кругом. И от Теда тоже, но меньше, чем от Хелены.

— Хм. — Хелена смущала Уэйда; несколько недель назад на кухне он поймал ее оценивающий взгляд. Она была, даже на его тогдашний, незрелый взгляд, опасной. Сузив глаза, она посмотрела на Уэйда и сказала: «Ты вылитый отец. Хочешь казаться другим, а на самом деле такой же. Маленький проказник».

— Но мы говорили о папе, — Уэйд упорно не хотел уклоняться от темы. — Можешь ты хоть как-нибудь доказать, что он не придурок?

— Просто не могу понять, почему вы не можете ужиться. В вас так много общего.

— Не может быть, — ошарашенно ответил Уэйд. — В нас нет ничего общего. — Уфф.

— Что, задело за живое?

Неужели она права?

— Он слишком много пьет.

— Слишком много пьет? — удивленно переспросила Дженет. — Не больше, чем любой другой мужчина в его возрасте.

— И что это доказывает?

— Не пойму, что ты имеешь в виду, Уэйд. Все пьют.

Готовые к отправке мыши дожидались на прилавке. Дженет расплатилась. Пока они ехали домой, Уэйд смотрел, как мыши шебуршатся на дне сумки-холодильника. Уфф.

— Что? — спросила Дженет.

— Одна, кажется, подохла.

Уэйд поднял мертвую мышь за хвост.

— Выброси ее сейчас же из машины.

Уэйд положил дохлую мышь в карман пиджака.

— Я не собираюсь ее выбрасывать. Это не яблочный огрызок и не мусор. Она была живым существом.

— Зарой ее в компост, когда вернемся.

Дома Уэйд прошел в Сарину спальню.

— Эй, Омар, пора подкрепиться, смотри, какую я тебе принес вкуснятину.

Стоявшая за ним Дженет сказала:

— Нет, пускай проголодается так, чтобы, когда Сара будет его кормить, он набрасывался на еду.

— Мам, а ты не без изврата.

— Уэйд, любая мать ответила бы тебе то же самое. Как ты думаешь, почему в нашем доме всегда так поздно едят? Потому что я не хочу выбрасывать за вами объедки.

Примерно час спустя, возвращаясь с работы, Тед наткнулся на Сару, которую как раз вел домой ее преподаватель. Тед внес Сару в дом на плечах. Лицо ее сияло. «Ой, пап!»

— Ты всех их обставила, моя сладкая, маленькая моя победительница. Смотри, Джен, — три приза!

За этим последовал небольшой всплеск оживления, пока Сара рассказывала истории про мосты из макарон, выдерживавшие нагрузку в пятнадцать фунтов; про линзы, поджигавшие бумагу, находившуюся в другом конце комнаты; про лягушек, замороженных в ваннах с жидким азотом и вдруг оживающих. Уэйд принес сумку с мышами.

— Уэйд, ты просто герой! Омару понравятся эти мыши. Ты правильно его кормил?

— А то.

Тед открыл шкафчик с напитками, достал свой любимый виски и плеснул в стакан. Затем удивленно хмыкнул.

— Что за?.. — Он грохнул бутылкой о выдвижную полку. — Иди сюда, гаденыш.

— Что случилось, Тед?

— Откуда в бутылке дохлая мышь?

Уэйд заговорщицки поглядел на Сару, и та сказала:

— Пап, от спирта мышь только стала стерильной. Так что можешь спокойно пить.

Не обращая внимания на ее слова, Тед сгреб Уэйда за воротник, порвав фенечку у него на шее, так что бисеринки разлетелись по всей кухне.

— Отпусти меня, ты, алкаш.

Тед толкнул его так, что Уэйд пролетел через кухню и очутился в передней.

— Ах, вот как, — сказал Уэйд, — может, этим ты хотел доказать, что ты не алкоголик? Так вот что — ты алкаш, чертов пропойца, и ни для кого в Ванкувере это не секрет.

Сара встала и загородила проход. Ничто в мире не заставило бы Теда тронуть Сару.

— Папа, не обижайся из-за мыши, просто Уэйд привык так шутить. Смешно, верно?

— Этот маленький...

— Прекрати, — Сара повернулась к Уэйду. — Уэйд, мышь подохла, поэтому Омар ее есть не станет. За тобой мышь.

— Но она сдохла, пока мы ехали из магазина домой, — вмешалась Дженет.

— Тогда мы квиты, — сказала Сара. — Давай. Пошли кормить Омара.

Наша троица направлялась в «Мусипуси» в оранжевом фургоне. Движение было жуткое, и им пришлось почти полчаса простоять у будки, где они с трудом наскребли доллар двадцать пять мелочью за пользование платной дорогой. Кожа Брайана вздулась, как жевательная резинка, отвратительными розовыми волдырями, а Тед ударился босой ногой о подножку фургона в тот самый момент, когда они нашли последний десятицентовик. Когда они добрались до «Мусипуси», тени от кипарисов, цикад, грейпфрутовых деревьев и пальм уже удлинялись; всем троим все осточертело, все были измучены и не имели ни малейшего представления, где искать Пшш. Оглядев пышно обставленное временное жилье Теда, Уэйд воскликнул:

— Да здравствует Лас-Вегас!

— Заткнись. Я за это не платил.

В холле был небольшой фонтан. Блестящий витиеватый шедевр искусства чеканки. Писающий Купидон производил дополнительный звуковой эффект.

— Когда вернется Ники? — спросил Брайан.

— Черт ее знает, где она может болтаться. Надеюсь, не по магазинам.

Брайан отправился прямиком наверх отмокнуть в прохладной ванне. Тед пошел переодеться. Уэйд обследовал содержимое холодильника: экономичная упаковка из сорока восьми венских сосисок и трехлитровая бутыль сальсы. Никогда бы не подумал, что сальсу продают в таких огромных емкостях. В мгновение ока он почувствовал волчий аппетит. Сунув шесть сосисок в микроволновку, он приспособил над раковиной бутыль с сальсой и стал макать в нее чипсы из распечатанного пакета. Микроволновка запикала, и Уэйд схватил горячие сосиски, заглатывая их чуть не целиком. Он соскучился по ощущению голода, и ему нравилось утолять голод так легко и с таким удовольствием, — как секс.

Сверху доносилось журчанье и плеск воды. Чувствуя, что объелся, Уэйд сел на кухонный стул. В дверях появился Тед.

— Мне срочно нужно выпить. Хочешь хлебнуть?

Он достал из буфета бутылку.

— Я до сих пор проверяю, нет ли в бутылке дохлой мыши, — и все из-за тебя, задница.

— Надо съездить в гостиницу. Мне нужны мои таблетки.

— Расслабься. Скоро поедем. Надеюсь, эта психопатка Пшш, или как там ее зовут, оставила нам какой ключик в гостинице. Надеюсь, она не утопит машину в болоте.

— Папа, если я не приму таблетки, мне будет вдвое хуже, чем раньше.

Тед уставился на Уэйда; Уэйд почувствовал, что до Теда впервые понемногу доходит, что его болезнь — не игрушки.

— О'кей... Я позову Брайана. Мы можем заехать в гостиницу, а там глотай свои таблетки сколько влезет. А потом поедем в больницу, прихватим какой-нибудь мази, чтобы ему не так жгло кожу. Не то у него вид как у поросенка на вертеле. — Тед уже собирался выйти, но обернулся. — Может, позвонишь еще разок этому чудиле Флориану?

Уэйд посмотрел на часы.

— Неплохая мысль. Он уже, наверное, здорово проголодался.

Уэйд набрал номер, снова нарвался на ту же бессловесную особу, но через несколько секунд линия заглохла, и больше соединиться ему не удалось.

— Ничего страшного, — сказал он Теду. — Багамы и Штаты объединяет рыбалка и крайнее благодушие.

На лестнице показался Брайан, такой розовый, что Уэйд усомнился, правильно ли называть белых людей белыми. Они поехали в «Пибоди», и, едва войдя в номер, Тед учуял запах духов Ники.

— Что за чертовщина?

Брайан рылся в бритвенном наборе Уэйда в поисках тайленола; Уэйд снова набрал багамский номер, но снова — без толку: связь продлилась не больше пяти секунд. Потом они завернули в местную больницу, где персонал, увидев Брайана, сразу же оценил его состояние и плюхнул его на каталку, только для того, чтобы полчаса изучать его страховку, прежде чем оказать первую помощь. В конце концов ему сделали несколько уколов, выписали болеутоляющее и какую-то мазь, что было оплачено из последней сотни долларов, остававшейся на кредитной карточке Брайана.

Брайан лежал на каталке, блаженствуя после болеутоляющих, когда Уэйд с Тедом выглянули из кабинета неотложной помощи и увидели Дженет и Ники.

Что за чертовщина?

— Мам?

— Уэйд? Тед? Что вы здесь делаете? Дженет заметила Брайана.

— Господи Боже! — она бросилась к нему.

— Спокойней, спокойней, — сказал Тед. — Обгорел на солнце — подумаешь. Зато сейчас он на седьмом небе. Ближе к делу: что вы обе здесь делаете? И это твоими духами пахло в гостинице, Никс?

— Да, Тед, моими. У нас с Дженет лесбийский роман. Вы не имеете права покушаться на нашу запретную любовь.

— Очень весело.

— Сегодня утром мы были в ресторане и попали в заложники, — сказала Дженет. — И мы пришли навестить раненого официанта. Только приехали.

— Заложники? — спросил Уэйд.

— Все обошлось. Пшш тоже там была. Мужчины навострили уши, услышав имя Пшш.

— Правда?

— Честно говоря, теперь мне кажется, что эта женщина — само зло, — сказала Дженет. — Она хочет продать ребенка какому-то автомобильному магнату в Дайтоне-Бич. Продать ребенка! Тед, нам надо оставить наши разногласия и натравить на нее адвокатов.

— Дайтона-Бич... — сказал Уэйд.

— Вы узнали, как зовут этого парня? — спросил Тед.

— Нет. Зачем?

— Тед? Уэйд?

— Так ты думаешь, она сейчас туда поехала? — спросил Уэйд.

— Кто знает. Может быть. Уэйд и Тед переглянулись.

— Мам, — сказал Уэйд, — нам надо ехать.

— Куда?

— Долгая история.

Пока Тед стаскивал Брайана с каталки, Уэйд был уже на полпути к автоматическим дверям.

— Тед... — позвала Ники.

— Не могу сейчас говорить, Никс. Нам пора. И они исчезли в мгновение ока.

17

Когда Дженет с Ники вышли из реанимации, жаркий ночной воздух пахнул им в лицо. Трое мужчин спешно загружались в оранжевый фургон Хауи — самого владельца видно не было. Выезжая со стоянки, Уэйд так резко развернулся, что подпалил резину, и это заставило Дженет обернуться к Ники: «Как они ездят, эти мужчины! Я уже сорок лет за рулем и ни разу не сожгла резину».

Вернувшись в больницу, они узнали, что состояние Кевина удовлетворительное и что сейчас он спит. Женщины купили связку розовато-серебристых воздушных шаров и оставили ее, вместе с открыткой «Поправляйся скорее!», у его кровати. Сиделка спросила, приходятся ли Дженет и Ники раненому родственницами.

— Нет, но... — ответила Дженет.

Сиделка поднесла палец к губам:

— Тссссс! Можете больше ничего не говорить. Я не знаю, какие у вас отношения с этим парнем, но он принимает серьезные лекарства. Мы не знаем, с кем связаться, но кому-то надо заехать к нему и привезти их сюда. Не могли бы вы это сделать?

— Конечно.

Сиделка дала Дженет стикер с написанным на обороте адресом, взятым с водительских прав.

— А вот ключи, которые были у него в кармане.

Один из них должен подойти.

Женщины спустились вниз на лифте.

— Знаешь, — сказала Дженет, — предполагалось, что это будет счастливая неделя в кругу семьи, которая всех нас сблизит, вся эта насовская ерундистика: завтраки с молитвами, круизы по местным болотам, случайная встреча с кем-то из семьи Кеннеди... Ты просто не представляешь, что за семьи у других космонавтов. Они практически сами — космонавты: ботинки блестят, как зеркало; зубов полон рот; половина военные и не говорят, а лают, как у себя на флоте. И все такие энтузиасты, что прямо свихнуться можно. Наша семья по сравнению с ними сплошное несчастье.

— Сомневаюсь, — ответила Ники. — Когда речь заходит о других семьях, люди на все готовы смотреть сквозь пальцы. В ужас приходишь всегда только от своей собственной. Кстати, как у тебя отношения с Сарой?

— С Сарой? Кажется, нормально.

— Что значит — кажется?

— Мы никогда с ней по-настоящему не ссорились.

— Не верю.

— Не веришь — не верь. Но я серьезно. Ни одной ссоры почти за сорок лет.

— Тогда почему ты говоришь, что тебе «кажется», что между вами все нормально?

— Сара всегда была дочка Теда. Я так перепугалась, когда она родилась. А Тед ничуточки. Он принял все как есть. В определенном смысле он сильнее меня. Он увидел в Саре искорку, которую я просмотрела. Теперь мне за это стыдно. — Дженет опустила глаза и сказала: — Сара чувствует что-то во мне — не знаю что, но со мной она всегда замыкается. Очень вежливо, обрати внимание, но со мной она никогда не держится открыто. Никогда.

Ники тихо промолчала.

Прикинув маршрут по карте, они отправились в район, где жил Кевин. Ночной воздух был темным и пахучим, маслянистым и болезнетворным. Дженет заметила в небе справа стаю птиц и подумала, какое это редкое явление — увидеть птиц после захода. Они проехали мимо черного «мерседеса»: двигатель у него горел, а рядом на обочине непонятно почему были навалены лимоны.

Флорида.

Несколько минут спустя они въехали в трейлерный парк в северо-западной части Орландо. «Добро пожаловать в гости к Кевину», — сказала Ники, когда они открыли дверь слегка накренившегося трейлера. Дженет присела за кухонный стол, под одну из ножек которого была подложена пачка нераспечатанных конвертов со счетами, закапанных кофе и прожженных сигаретами. Она посмотрела на вставленные в рамки по 5.95 фотографии, изображавшие преимущественно Кевина, дурачившегося со своими приятелями среди диснеевских персонажей, представляя полушутливое совокупление, — частная вечеринка? По дверце холодильника были рассыпаны примагниченные слова.

— Как меня эти магнитики раздражают, — сказала Ники.

— Почему?

Ники налила себе грейпфрутового сока; Дженет оставалось только позавидовать: грейпфрутовый сок был ей противопоказан, слишком едкий, он обжигал ей десны.

— Никто никогда ничего путного с ними не делает. Но и выбрасывать не хотят.

Обе устремили взгляд на лежавший рядом с телефоном календарь с фотографиями красавцев-качков.

— Кругом одни педики, — сказала Ники. — Сплошное безобразие.

— Давай поскорей найдем таблетки. Я засыпаю. Хочу лечь.

Они нашли пару дюжин пузырьков с таблетками и сложили их в мешок из супермаркета. Ники оставила Дженет в «Пибоди», а сама поехала отвозить передачу.

Дженет мечтала исключительно о том, чтобы быстренько принять душ и поскорее улечься на покой, но, поднявшись наверх и открыв дверь номера, увидела Бет в трусиках и футболке, явно после серии коктейлей, развязную и агрессивную. В номере пахло как в закусочной.

— Где Уэйд? — спросила Дженет. — И откуда запах?

Тут она заметила два подчистую опустошенных подноса на колесиках.

— О Господи, сколько дерьма мне приходится выносить от вашего сына. Он запретил мне ехать с ним в этот чертов Диснейуорлд, и я весь день попусту проболталась по разным дырам для идиотов-туристов. А когда вернулась, какой-то парень позвонил из проката, и оказалось, что ваш сынок разбил мою машину, — так что кредит мой теперь накрылся окончательно, мерси, — а потом смотался куда-то с вашим бывшим кретином и Брайаном.

Она пьяна. Несет невесть что. Осторожней, Дженет.

— Понятно.

— А потом городит какую-то чушь по ответчику, что у него якобы работа для Норма.

— Норма?

— Ну да, один из старых дружков Уэйда. Подонок. Менеджер бейсбольной команды или что-то вроде. Солнце озаряет нашу жизнь, а такие типы — омрачают.

Бет открыла бутылку текилы из мини-бара.

— Когда приходится пить текилу, это значит, что больше в мини-баре ничего не осталось.

Она вылила текилу в полупустой стакан с водой, отхлебнула и уставилась в пол.

— Уэйд — пропащий человек. Гореть ему в аду.

— Ладно, так или иначе. Кто все съел?

— Я съела — стейк, и не один, а два.

Упоминание о стейке как о чем-то... шикарном прозвучало для Дженет ностальгически.

— Погодите, он еще не видел счета за услуги в номер, — сказала Бет. — Вот уж точно обделается.

— Ладно, посмотрим.

Дженет терпеть не могла пьяных, но в данной ситуации усмотрела превосходную возможность получить ответы на несколько давно назревших вопросов.

— Бет, ты, наверное, рада, что у тебя будет ребенок?

— Ну, допустим, — Бет явно не собиралась сдаваться.

— Может быть, тебе выпить чего-нибудь безалкогольного? Давай я достану тебе сок.

— Не надо. Моя мамаша не просыхала, когда носила меня в своей пьяной утробе. Так что если я сегодня и надерусь, то плевать.

Она еще крепче вцепилась в стакан.

— Похоже, ты чем-то обеспокоена, — сказала Дженет.

— Уэйд умрет и будет гореть в аду, а я останусь еще с одним ртом.

— Почему Уэйд должен умереть?

— Вы такая же проклятая, как и он. На вас обоих одно клеймо.

— Одно клеймо? Бет, у меня и Уэйда хроническая, но подконтрольная болезнь, какая, могу добавить, еще недавно была и у тебя.

— Пфф, — сказала Бет, и голова ее слегка свесилась — алкоголь расслабил мышцы.

— Ладно, Бет, что твоя семья думает про твою беременность? Уэйд ничего мне о них не рассказывал.

— У меня что есть семья, что нет. У них в голове не мозги, а опилки. Пьянь, да и только.

— Бет, ты напилась, и этот разговор ни к чему не приведет. Сегодня был слишком длинный день, и у меня просто нет сил из тебя что-то выжимать. Пойду ложиться.

Дженет подошла к своему чемодану, достала из него ночную рубашку и уже собиралась в ванную, когда Бет сказала:

— У него кожа трескается на ногах. Вот такущие трещины. Сверху донизу.

Дженет остановилась и повернулась к Бет:

— Давно?

— Уже два месяца. Он теперь меченый, как Горбачев.

— Понятно.

— Это начало конца.

— Нет, еще нет. Сейчас есть специальные препараты от таких трещин.

— Дженет, — сказала Бет вдруг протрезвевшим голосом, — они не действуют.

Дженет села на стул рядом с дверью ванной.

— Прости, что я на тебя накинулась.

— Ничего, я заслужила.

— Он говорит о своей болезни?

— Уэйд? А как вы думаете?

— Думаю, нет.

Бет жалобно сослалась на то, что страшно устала, и через несколько минут заснула под местный выпуск теленовостей. Дженет прикрыла подносы белыми льняными салфетками, выкатила в коридор и постелила себе постель. Бет храпела, как карбюратор, а на Дженет, несмотря на безумный день, напала бессонница. В четыре утра она заметила, что на ответчике мигает красная лампочка. Как и Уэйд прошлой ночью, она подошла послушать сообщение.

Сара оставила номер, и Дженет немедленно по нему позвонила.

— Сара?

— Мам, уже так поздно, а ты не спишь.

— Никак не уснуть.

— Слушай, что там у вас происходит?

С чего начать?

— У тебя есть несколько минуток? Тогда посиди и послушай, милая.

Дженет рассказала Саре о цепочке драматических событий сегодняшнего дня: о Ники; о налете (опуская чересчур красочные подробности); о Пшш и ее окровавленных пятидесятидолларовых бумажках; о дельце из Дайтоны-Бич, интересующемся скупкой младенцев; о встрече в больнице; о посещении трейлера Кевина; о пьяной Бет и религиозных заморочках.

— Теперь суди сама.

— Похоже, мне нужно какое-то время, чтобы все это переварить.

— Спешить некуда.

Дженет поудобнее устроилась в кресле и отхлебнула воды.

— Сегодня у тебя голос пободрее, — сказала Сара.

— Мой стоматит поутих.

— Это здорово, мам. Рада слышать.

— Сара?..

— Да, мам?

— Это касается моего стоматита...

— Хм.

— Он ведь не сам собой проходит.

— Так ты принимаешь новые лекарства?

— Вот именно.

— И какие же?

Дженет услышала, как где-то на Сарином конце провода раздался звонок. Я обязана быть честной со своей дочерью.

— Я принимаю талидомид, Сара. Молчание.

— Сара?

— Я слышу.

— Сара, больше ничего не оставалось. Мне пришлось переворошить весь интернет, чтобы откопать его в Бразилии и Парагвае.

— Ладно, мам.

— И что?..

— Мам, не надо этого делать, хорошо?

— Я так испереживалась за последние несколько недель...

Сара решила сменить тему:

— Это правда, что Уэйд вчера поругался с Хауи? Или сегодня, не важно.

— Понятия не имею, — ответила Дженет после мгновенного раздумья. — Единственное, что я знаю, это что вчера Хауи забирал Уэйда из тюрьмы.

— Аланна как-то странно разговаривала со мной, когда я ей звонила. Она чего-то недоговаривает.

— С Уэйдом всякое может быть, Сара.

— Мне кажется, что между Хауи и Аланной что-то есть.

— Что?

— Да, да,

— Как ты можешь так говорить?

— Но это правда.

— У тебя нет никаких доказательств.

— Прекрати защищать его!

Дженет показалось, что она впадает в слабоумие. Никогда еще Сара так с ней не разговаривала. Вот так так, этот чертов талидомид сломал между нами стенку.

— Ты фантазируешь, Сара.

— Ничего я не фантазирую, и уж не тебе меня учить, что мне думать и чувствовать.

— Но я тебя не учу...

Теперь, в тридцать девять, она вдруг заговорила.

— Я вообще вышла за Хауи только потому, что он был такой милый и привлекательный.

— Что случилось с... — Что тут, черт побери, происходит? — Зачем ты мне это говоришь?

— Думаешь, я не знаю, какой он скучный? И какой надутый? Он похож на королевского спаниеля, на которого только-только навели красоту. Но я думала, что от него может получиться хорошее потомство, а он, наверное, воображал, что, женившись на мне, сможет быстрее сделать карьеру, что, собственно, и вышло. Так что, мне кажется, мы оба получили то, что хотели.

— Ты сказала «потомство». Ты что — беременна?

Дженет подумала, что ее тревога по поводу отсутствия внуков могла просочиться в ее интонации и насмешить Сару.

— Нет, — быстро ответила Сара и после паузы добавила: — Знаешь, мне ведь приходится жить с ним. Сама можешь представить, как это весело. Сара, ты знаешь, что у твоей «тойоты» спустило колесо? Сара, ты знаешь, по-моему, «Газету» стали печатать на другой бумаге — я напишу письмо с жалобой. И он вечно такой.

— Сара, идеальных браков не бывает.

— Ну тогда наш — даже не знаю, как сказать, — нечто среднее между морозилкой и духовкой.

— Я думала, ты...

— Подумай получше.

Дженет постаралась справиться с эмоциями. Держать себя в руках.

— Это все потому, что я сказала тебе про талидомид. Иначе ты не говорила бы со мной так.

— Ну пусть и талидомид. Просто поверить не могу, что ты рыскаешь повсюду, ища эту самую пакостную молекулу на свете. Если...

— Сара, прекрати — прекрати сейчас же.

На этот раз голос Сары прозвучал спокойно:

— Мам, если бы ты заранее знала про мою руку, могла бы ты поручиться — извини за каламбур, — что не избавилась бы от меня?

— Сара, как ты можешь...

— Ну?

— Это было совсем другое время. Мы...

— Хватит, мам. Просто скажи «нет», и этого будет вполне достаточно.

— Сара, ты не смеешь...

— Мой перерыв закончился. Пора одеваться. Пока.

— Сара?

Дженет сидела, прижав молчащую трубку к уху, прикосновение было болезненным, как пощечина; голова — наполненный гелием шар, так что даже собственные мысли глохли в ней. Она никогда не собиралась никому причинять вреда и все-таки причинила. Этот разговор она продумывала несколько десятков лет и сама так ужасно его испортила.

И вдруг — о Боже, моя семья. Я должна быть рядом с семьей. Потребность быть рядом с сыновьями была такой же сильной, как чисто химический эффект от быстродействующей таблетки.

В глубине номера похрапывала Бет. Дженет тихонько сложила свои лекарства и косметичку, свой скудный гардероб, побросала все это в дорожную сумку и стала спускаться к парковке. Я не могу поехать в НАСА, но я могу поехать в Дайтона-Бич. Мои мальчики! Мои дети! Я так одинока, что это просто невыносимо. Подбодрите меня. Поддержите меня. Не оставляйте меня с этим чувством.

Дженет поехала на восток, но перепутала автострады и заблудилась. В пять утра она въезжала на парковку маленького, симпатичного торгового центра, явно никому не желавшего зла. Это было в нескольких милях к югу от мыса Канаверал, в насовском спальном районе Кокоа-Бич; ей пришлось остановиться там — на нее навалилась страшная усталость, и она устроилась поспать на заднем сиденье, подложив под голову вместо подушки поспешно собранную сумку и прикрыв глаза от лучей утреннего солнца картой округов Флэглер, Оранж и Волузия. Ее разбудило гудение грузового фургона, разворачивавшегося перед цветочной лавкой.

Где мои дети?

Уэйд и Брайан, скорей всего, направлялись в Дайтону-Бич, а Сара, по всей видимости, спала в титановой утробе своего космического шаттла. Сара! Дженет тут же окончательно проснулась. О, черт, мы же поругались. Голова у нее раскалывалась. Ей хотелось в уборную, и она проголодалась. В помятом платье, чувствуя туман в мыслях, она заприметила за стоянкой дешевый фаст-фуд и отправилась туда, сходила в туалет и приняла лекарства. Оттуда она прошла к стойке и наткнулась прямо на... Уэйда и Брайана. Боже милостивый! Сыновья препирались по поводу меню. Уэйд выглядел изможденным, а Брайан был похож на розовое, обгоревшее на солнце пугало.

— Мальчики?

— Мама?

Дженет обняла обоих. Глаза ее наполнились слезами.

— Мама, что случилось?

Уэйд и Брайан не на шутку встревожились.

— Это из-за Сары...

Оба брата были ошеломлены.

— Что с Сарой?.. Мама, что случилось?

— Мы поругались.

— Вы поругались? — переспросил Уэйд.

Дженет схватила салфетку и громко высморкалась.

— Я же никогда в жизни с ней не ругалась, и вот сегодня ночью...

— Постой секундочку, — прервал ее Уэйд. — С ней все в порядке? Она не погибла и с ней ничего не произошло? Полет не отменили?

— Нет.

Мужчины облегченно перевели дух.

— Мам, поговорим об этом минутку спустя, — сказал Уэйд. — Первым делом скажи — ты есть хочешь?

— Ужасно.

— Тогда возьмем тебе завтрак.

— Чего бы тебе хотелось? — спросил Брайан.

— Оладьев, — сказала Дженет. — Полсотни оладьев.

Они сделали заказ, и кассир попросил их заплатить.

— Мам, — спросил Уэйд, — у тебя деньги есть?

— Да, конечно, — она расстегнула сумочку и вручила кассиру несколько однодолларовых бумажек. — А у вас у кого-нибудь есть?

— По правде говоря, нет.

— Погодите, — сказала Дженет после некоторой паузы, — а чем же вы собирались платить?

— Мы, ну... — смущенно промямлил Уэйд.

— Мы собирались поесть и удрать, — сказал Брайан.

— Что сделать?

— Мы на мели.

— А где ваш отец?

— Он в машине за домом.

— Мальчики, ну разве так можно? — Заказ принесли, и Дженет посмотрела на своих сыновей. — Боже правый, вы же оба взрослые мужчины.

— Мы страшно проголодались, — ответил Брайан. — А ночью спали на пляже.

— Мы могли бы спать и в фургоне, если бы Брайан не залил все внутри бензином, — добавил Уэйд.

— Я не нарочно, Уэйд.

— Слушай, мам, — сказал Уэйд, чья интуиция была как никогда обостренной, — а с тобой-то что? Я имею в виду, что ты делаешь в забегаловке в Кокоа-Бич в восемь часов утра?

— Я искала вас. Вы ведь едете в Дайтону, верно?

Вид у обоих стал виноватый.

— Значит, я была права. Главное, что мне хотелось найти вас обоих, и мне это удалось.

Официант поставил их тарелки на стойку.

— Пойдемте, ребята, присядем.

Уэйд указал на кабинку, стол в которой был усыпан сахаринками, похожими на перхоть, и покрыт кружками из-под кофейных чашек.

— Давайте поедим.

Они развернули и разложили перед собой свои завтраки, и тут вошел Тед.

— Какого лешего...

— Привет, папа, — сказал Брайан. — Присаживайся.

Тед бросил на Дженет удивленный, любопытный взгляд.

— Тебя-то как сюда занесло? Когда ты?.. — Потом он посмотрел на еду. — А, да какая разница. Хочу есть. — Он сел. — В чем здесь меньше всего жира?

— Тед, это фаст-фуд, — сказала Дженет. — Здесь даже лед жирный.

— Верно.

Он открыл коробку и, не жуя, заглотил целую пышку.

— Господи, папа, — сказал Уэйд, — ты ведь не змея, не Омар. Почему ты не разжевываешь пищу, прежде чем ее проглотить?

Наступило временное затишье, после чего Дженет сказала:

— Ну что, друзья-приятели, прямо сплошное удовольствие посмотреть, как вас интересует то, что меня вчера чуть не застрелили при ограблении ресторана.

Мужчины стали рассыпаться в извинениях. Дело не в том, что они не способны на заботу, — им попросту никогда не приходит это в голову. Как они непохожи на женщин.

И Дженет рассказала троим своим мужчинам о налете на ресторан. Едва она закончила, Уэйд с Брайаном откинулись на спинки стульев и присвистнули. Тед хранил молчание. Это были самые прочувствованные соболезнования, какие она принимала от кого бы то ни было за многие годы. Что ж, по крайней мере, все они, похоже, рады, что я все еще здесь.

В мобильнике Теда сел аккумулятор, и он отправился позвонить Ники из автомата, но скоро вернулся.

— Никого. Я оставил сообщение, сказал, что все в порядке.

Он сел и принялся доедать завтрак. Брайан принес горячий кофе. Снова сев за стол, он сказал:

— Мам, а из-за чего вы поругались с Сарой?

Услышав это, Тед выплюнул полупрожеванную пышку на засаленную пластмассовую столешницу.

— Что случилось?

— Мы поругались, Тед, — ответила Дженет.

— Что ты хочешь этим сказать — поругались? Между вами никогда не было ссор.

— Папа, заткнись и ешь, — сказал Уэйд. Потом повернулся к брату: — Не надо обсуждать это, пока он здесь.

— Ты никогда не ссорилась с Сарой, никогда, — не отставал Тед.

— Все когда-нибудь случается в первый раз, Тед.

— Так из-за чего вы поругались?

Дженет ничего не ответила.

— Понятно, — сказал Тед. — Молчание — золото.

— Да, Тед, — сказала Дженет, — я буду сидеть здесь и думать, что погорячилась. Погорячилась. Погорячилась, погорячилась. Брайан, ты не мог бы передать мне пакетик с солью? — Дженет вгрызлась в холодную бурую оладью. — Я слышала, вы прекрасно провели ночь на свежем воздухе.

— Этот придурок разлил бензин в фургоне. Мошки на мне живого места не оставили.

— По крайней мере, песок был прохладный, и мои ожоги не так чувствовались, — сказал Брайан.

— То-то Хауи обрадуется, услышав про ваши приключения в его машине, — сказала Дженет.

Ее слова вызвали заговорщические смешки. Она поставила чашку с кофе на стол.

— Знаете, я собиралась расспросить всех вас, что вы делаете в фургоне Хауи, и почему спите на пляже, и зачем едете в Дайтону-Бич, но вот что. Я решила, что, пожалуй, лучше мне ничего этого не знать.

— Папа вчера перевернул прокатную машину Бет, — сказал Брайан, — разбил вдрызг. Кстати — никогда не угадаешь — Пшш собирается сохранить ребенка!

— Мило, — сказала Дженет. Она поглядела на Уэйда, подняв брови: Брайан ничего не знает о том, что ребенка хотят продать? Уэйд покачал головой: Нет.

— ...а потом мы пошли пешком до ближайшей заправки, — продолжал свой рассказ Брайан, — но Пшш заметила нас, подобрала и заставила ехать в багажнике своей машины.

— Не может быть.

— Этот дурачок обгорел, пока шел по шоссе, — добавил Тед, — поэтому пришлось заглянуть в больницу.

— Бедненький мой.

Потом все трое остановились у гостиницы, чтобы забрать таблетки Уэйда, потом поехали по направлению к Дайтоне-Бич, но где-то по пути неправильно свернули, и у них кончился бензин. А поскольку денег ни у кого не было, пришлось провести ночь на пляже.

— Умницы вы все, как я погляжу.

Дженет ждала затишья в разговоре, чтобы задать несколько вопросов: Почему у вас фургон Хауи? Куда делся сам Хауи? Почему вы все трое так рьяно ищете эту нелепую маленькую Пшш? По всей столешнице валялся жизнерадостно яркий мусор в жирных пятнах.

— Мам, — сказал Уэйд, — мне нужны деньги.

Дженет и бровью не повела.

— Если бы ты смогла одолжить нам немного, было бы здорово, — продолжал Уэйд. — Нам нужно кое-куда съездить, иначе мы наделаем еще кучу глупостей и кто-нибудь из нас снова окажется в одном из американских исправительных учреждений, а разве мы этого заслуживаем?

— Я хочу знать, из-за чего ты поругалась с Сарой, — сказал Тед. — Что случилось?

Дженет застали врасплох.

— Если тебе так хочется знать, я сказала ей, что принимаю талидомид против воспаления десен. Я чувствовала, что обязана быть с ней искренней.

Лицо Теда мгновенно распухло.

— Ты принимаешь талидомид? Нет, этого не может быть! О Боже.

— Заткнись, Тед. Таким манером ты меня из седла не выбьешь.

— Глотать эту гадость — что может быть хуже? Да эту дрянь должны были истребить до последней молекулы.

Дженет была ошеломлена горячностью Теда.

— Тед, я не понимаю, почему ты поднимаешь из-за этого такой гвалт?

— И не поймешь. О Господи.

— Тогда я ничего тебе больше не скажу.

— А что, есть что-то еще?

— Да, есть. Она спросила, сделала ли бы я аборт, если бы знала о ее руке. Я недостаточно энергично сказала «нет». Разумеется, я собиралась сказать «нет», но я говорила своим обычным голосом, и тогда она обиделась и...

— И что?

— Повесила трубку. Вот и все.

— Моя девочка собирается лететь в космос, а ты не можешь сказать ей, что она всегда была самой желанной?

— Не будь идиотом, Тед. Ты знаешь, что была.

— Думаешь, знаю? С каких это пор ты научилась читать мысли?

Голоса их звучали все громче.

— Пошли, мам, — сказал Уэйд и сгреб Дженет в объятия.

Они начали отступать к дверям, Брайан же выступал в роли щита против Теда, который преследовал их, продолжая на разные лады поносить Дженет.

— Как ты могла так с ней поступить?

— Я ничего не сделала ей, Тед. Просто она вбила себе это в голову.

Они уже были на стоянке рядом с оранжевым фургоном.

— Ты никогда не была близка с ней, — сказал Тед. — Ты всегда держалась замкнуто и холодно.

Дженет мгновенно обернулась.

— Прости, не расслышала.

— Все ты слышала, — ответил Тед. — Ты чувствуешь себя виноватой из-за ее руки. Тебе стыдно...

— Да как ты смеешь даже в мыслях обвинять меня?..

— Папа, извинись перед мамой, — сказал Уэйд, делая шаг вперед. — Сейчас же.

— И не подумаю. Потому что это правда. Посмотри ей внимательно в глаза, и ты увидишь. Я, по крайней мере, смотрел на увечье Сары как на признак избранности. А твоя мать видела в ней только увечную.

— Ага, — сказал Уэйд. Пригнувшись, он двинул отца головой под ребра и взвыл: — Брайан, давай веревку.

— Что ты собираешься делать? — спросила Дженет.

— Отстань от меня, псих ненормальный! Брайан быстро отыскал свернутую веревку в ящике с инструментами, пока Уэйд с полицейской сноровкой заламывал отцу руки за спину. В один миг Брайан пустил в ход всю свою бойскаутскую выучку, и ноги Теда оказались связанными, как у бычка на родео, причем сам Тед ругался отборной казарменной бранью.

— Хватай его за руки, — сказал Уэйд. — Вяжи.

С изрядной ловкостью и проворством Брайан завершил операцию по связыванию отца.

— Веревка режет, кретин. Развяжи меня.

— Нет, — сказал Брайан. — Лучше не надо.

— Джен, — позвал Тед, — пусть эти головорезы от меня отстанут. О Боже.

— Знаешь что, Тед, — ответила Дженет, посмотрев на него. — Мне кажется, так гораздо лучше.

— Брайан, хватай его за ноги, — сказал Уэйд. — Забросим его в фургон.

Сыновья размахнулись: раз—два—три—плюх! — и Тед шлепнулся на пол фургона, как старый физкультурный мат.

— Есть, — сказал Уэйд. — Теперь ты наш заложник.

— В обмен на что?

Мать с сыновьями немного подумали.

— На запуск шаттла, — сказала Дженет. — Не видать тебе, Тед, как твоя дочка полетит в космос.

— Ах вы, тупые ублюдки, ах вы, жалкие... — Но эта инвектива была заглушена Брайаном, который, порывшись в прекрасно укомплектованной аптечке, нашел толстый кораллово-красный пластырь и залепил отцу рот.

— Voila^[2], — сияя, сказал он.

Засим последовало кратковременное затишье: Дженет с сыновьями стояли у фургона и любовались Тедом.

— Давай, мам, запрыгивай, — сказал Уэйд.

— Ладно, — после недолгого раздумья ответила Дженет, — но сначала мне нужно забрать вещи из своей машины.

Так они и сделали, и Дженет почувствовала себя... фантастически, когда они выехали на шоссе.

— Эй, мальчики, я думала, у вас нет бензина...

Уэйд с Брайаном ухмыльнулись.

Молчу, молчу.

— Уэйд, будь так добр, расскажи мне чуть поподробнее, что происходит.

Уэйд пожал плечами и рассказал матери о Диснейуорлде, смерти Норма от сердечного приступа, письме, багажнике Пшш, поездке в Дайтону-Бич... Под конец его рассказа Дженет приумолкла и только глядела на проносившиеся мимо заболоченные участки, рекламу кооперативных квартир и раздавленных животных.

— Ну, и что ты думаешь, мам?

Дженет подумала о письме — о безупречном словесном кристалле всего, что осталось невысказанным между матерью и сыном. И вдруг она заметила громоздившиеся в небе облака цвета пюре, похожие на заставку «Коламбия пикчерс». В ней шевельнулась мысль — пока еще только в зародыше.

— Я думаю, нам нужно остановиться у ближайшего универсама.

— Зачем?

— Надо купить конвертов и сделать дубликаты письма.

— О чем это ты?

— Уэйд, посмотри мне в глаза. Посмотри и скажи, что ты можешь отдать такое драгоценное письмо какому-то монстру, который готов за него заплатить. — Дженет выждала секунду. — Видишь? Не можешь. Если бы ты был на такое способен, то не был бы моим сыном.

Уэйд призадумался; Дженет показалось, что он отнесся к ее идее положительно.

— Ладно, договорились, — ответил Уэйд. — Но зачем нам эти дубликаты?

— Что — отказываться от таких легких денег? Может, я и ваша мать, но я еще в своем уме.

— Хорошо, — сказал Брайан, — меньше хлопот, не придется искать настоящее в багажнике у Пшш.

— Только через мой труп. Это письмо необходимо спасти.

— Но конверт из королевской канцелярии... — начал Брайан.

— Чушь. Они пишут на «холлмарке» или чем-нибудь вроде. Просто Норм не хотел, чтобы вы взяли письмо себе. Размеры помните?

— Да, — ответил Уэйд. — Семь на пять.

— Ты мерил линейкой? — Дженет чувствовала себя главарем мафии.

— Пальцами. От кончика указательного до кончика большого у меня ровно пять дюймов. А от большого до мизинца — семь.

— Заедем в этот универсам.

Следующий торговый центр был рассчитан скорее на туристов, чем на местных жителей. Они припарковались и оставили Теда на полу, как мешок с продуктами. Отдел поздравительных открыток начал работать как раз к их приезду.

— Видели? — спросила Дженет. — Хороший знак — вселенная хочет, чтобы мы сделали дубликат.

Обойдя отдел, они набрали несколько коробок с подходящими по размеру конвертами для свадебных приглашений, дюжину карточек, несколько разных ручек и блокнотов.

— Что дальше? — спросил Брайан.

— Теперь туда.

Они прошли в секцию уцененных книг и быстро нашли несколько книжек о принцессе Диане, в одной из которых была фотография с конвертом на гробе. Они купили ее, перебрались в «Старбакс», взяли кофе и расселись, разложив ручки и фломастеры по столу.

— Итак, мальчики, — сказала Дженет. — Попрактикуемся в чистописании. Первым делом надо правильно оформить конверт. А потом уже вложим карточку.

Они начали раз за разом писать слово «мамочке», стараясь как можно ближе скопировать оригинал.

— Уэйд, — сказал Брайан, — не позвонить ли тебе Бет? Ты ведь попросту бросил ее в гостинице.

Уэйд вспыхнул и посмотрел на Дженет.

— В папином телефоне сел аккумулятор. Давайте сначала покончим с конвертами.

Мамочке Мамочке Мамочке

Мамочке Мамочке

Мамочке

Дженет вспомнила о своей матери, которая умерла от удара, когда отдыхала на озере Гурон в семидесятых. Ее смерть сама по себе никак не опечалила Дженет. Печалило ее главным образом то, что она никогда не знала, что за человек ее мать. Дженет пугала мысль о том, что ее мать и вправду могла быть непознаваема, а следовательно, непознаваемыми могли оказаться и все остальные люди. Большая часть жизни ее матери безраздельно принадлежала мужу. Однажды, когда Дженет уже была замужем за Тедом и у нее появился третий ребенок, она спросила мать, не жалеет ли та о своей девичьей фамилии.

— О девичьей фамилии? Боже мой, нет. Я и думать о ней забыла, как только сказала «Да».

И думать забыла? Подобное вычеркивание какой-то частицы себя было для Дженет непостижимо. Ей это почему-то напоминало о квебекских монахинях, которые позволяли замуровать себя в кирпичную стену во имя извращенной идеи поклонения. Но при всем том мать Дженет — для человека, родившегося с женскими гениталиями в 1902 году, — построила свою жизнь весьма конструктивно, тогда как Дженет, которой было предоставлено несравненно больше вариантов выбора и свобод, пустила все прахом. Прахом? Это как посмотреть. Если бы я правильно вела свою игру, то кем бы я была сейчас — судьей? Носила бы пиджаки с подкладными плечами и возглавляла бы какую-нибудь электронную корпорацию? Владела кондитерской? И это успех? Успех — это поражение; поражение — это успех. Нам подавали так много противоречивых сигналов сразу, что в конце концов мы стали ничем. Но моя дочь — она избежала этого.

Стоит только закрыть глаза...

— Может, отпустить папу в туалет? — спросил Брайан.

— Нет, — ответил Уэйд.

— Очень некрасиво с вашей стороны было так его связать, — сказала Дженет.

— Он это заслужил.

— Я и не говорю, что нет.

— Уф, ладно.

Они продолжали старательно выводить «Мамочке». К удивлению Дженет, лучше всего это получалось у Брайана.

— Знаешь, Брайан, у тебя отлично получается.

— Спасибо. У меня пальцы ловчее, оттого что я играю на гитаре.

— Понятно.

— О чем ты думаешь? — спросил Уэйд мать. — У тебя такой загадочный вид.

— Да ни о чем особенном. О своей матери. Ты ведь никогда ее не знал.

— Немножко, — ответил Уэйд. — Бабуля Кей. Она все время молчала, и от нее пахло косметическим кремом.

— Да, действительно, разговорчивой ее трудно было назвать, — сказала Дженет.

— А что ты о ней думала? — продолжал Уэйд.

— Что ее жизнь не была богата событиями — впрочем, это не беда, посмотрите на нас. Но мне хотелось бы думать, что если я буду достаточно долго вглядываться в свою жизнь, то обнаружу в ней что-то вроде высшего плана или замысла. Впрочем, я в этом не уверена.

— Это тебя пугает? — спросил Уэйд.

— Нет. И мне кажется, будущее тоже достаточно бесцельно.

— Мам, — сказал Брайан. — Ты говоришь словами из песни «Секс Пистолз».

— Этих ужасных панк-рокеров, — Дженет поджала губы.

— Мам, — сказал Уэйд, — одного никак не могу в тебе понять: как ты можешь быть такой высоконравственной, ну прямо мамулей из телесериала, и при этом ни во что не верить. Не понимаю.

— А с чего ты взял, Уэйд, что эти телемамули во что-то верят?

— Хмммм...

— Ничего подобного. Правда. Мы не были роботами, но и полноценными людьми не были тоже. — Маленькие птички суетились у ног Дженет. — Так или иначе, это было много эпох назад. Давно, очень давно. Живя в две тысячи первом году, я чувствую себя обманщицей. Я не должна была во всем этом участвовать. — Она отложила ручку и посмотрела, как ее сыновья усердно трудятся над подделкой. — Брайан, ты будешь нашим официальным каллиграфом. — Она передала ему пачку конвертов. — Надпиши их, пожалуйста.

Брайан, счастливый тем, что именно его выбрали на такую роль, продолжал писать с ученой невозмутимостью. Дженет повернулась к Уэйду:

— Бет говорит, что у тебя трещины на ногах. Можно взглянуть?

— Почему бы и нет?

Уэйд закатал брюки, и Дженет увидела пурпурные трещины, очертаниями напоминавшие набросанные наспех границы американских штатов и округов.

— Больно? — спросила она.

— Не-а. Нисколечко. Но смотреть тяжело. Я чувствую себя как яблоко, месяц провалявшееся в корзине и начавшее гнить изнутри.

— Можно потрогать?

— Милости прошу.

— Дай-ка.

Дженет нагнулась, дотронулась до ног своего сына и вспомнила воскресную школу и Христа, моющего ноги своим ученикам, и снова рассердилась на то, как ее прошлое всегда бесцеремонно вторгается в ее настоящее.

— Можно что-нибудь с этим сделать?

— Да. Нет. Они не проходят, если ты про это.

— Бедняжка ты мой.

18

Поездка в Милан оставила у Уэйда с Бет мрачное воспоминание о постоянной экономии — чартерный рейс, маленькие узкие кресла, каждое движение в которых причиняло Уэйду боль на протяжении всего полета; у него все плыло перед глазами, и в голову лезла всякая чертовщина, когда они добрались до крохотного pensione^[3] в Милане — городе цвета пшеничных крекеров и сажи, который больше напоминал Торонто, чем заранее сложившуюся у Уэйда в голове картинку: рыбацкие деревушки, где все пьют кьянти и разъезжают в игрушечных машинках с помятыми бамперами. Путешествие на такси в клинику было уже из области научной фантастики: они проезжали промышленные предместья Милана, обесцвеченные, без намека на растительность, как будто дело происходило в 2525 году. Едва они добрались до места, Уэйду сказали, что он может ехать обратно в город, поскольку Бет предстоит «пройти ряд процедур» — словосочетание, от которого мурашки начинали бегать по коже, — и она задержится на весь день. Уэйд может заехать за ней около пяти.

Целый день Уэйд бродил по улицам, пока ему не стало невмоготу от тоски по дому. Стоило ностальгии отпустить его, как он начинал дергаться из-за денег и того, выйдет ли из этой затеи толк. Весь он превратился в сгусток накоротко замкнутых мыслей. Европа — разве можно представить более безотрадное зрелище? Где вся та история, о которой я столько слышал? Вместо этого Уэйду постоянно попадались на глаза вещи, выглядевшие попросту... старыми. Магазины были не просто закрыты, но забаррикадированы металлическими ставнями, изукрашенными граффити. Граффити? Это что-то из начала девяностых. Улицы выглядели донельзя серыми и скучными. Магазины, казалось, открываются, чтобы сразу снова закрыться, в силу необъяснимых капризов культуры. Сколько времени нужно, чтобы ввести сперму в яйцо? Могла ли бы эта страна стать еще дороже, постарайся она немного?

В пять он забрал Бет, совершенно измочаленную, и оба поспешили лечь в постель. Бет начала в шутку касаться кончиками пальцев закрытых век Уэйда.

— Эй, Уэйд, что ты чувствуешь?

— Как будто ангелочек пяточками топает по моим векам.

— Кого ты больше хочешь — мальчика или девочку?

— Девочку. Мальчишки такие козлы — хотя нет, постой, — может быть, и мальчика, чтобы я мог отделаться от этого чертова страха, которым наградил меня папочка.

— Например?

— Ничего определенного, — помолчав, ответил Уэйд. — То есть я хочу сказать, что он бил меня всю дорогу, но дело даже не в этом.

— Все это уже не важно, Уэйд. Твои родители — пропащие люди. Они уже ничем не могут тебе помочь. Они уже ничего не чувствуют и ни о чем не мечтают. Единственное, что стоит принимать в расчет, это вечность.

— Нет, Бет, перестань... — Уэйд открыл глаза и сел. Потом заглянул ей в глаза. — Мы это уже проходили. Если твой родитель не обращает на тебя никакого внимания первые пятнадцать лет, даже не скажет «здравствуй» или «до свиданья», не говоря уж о том, чтобы научить тебя бриться или играть в бейсбол, — а общается с тобой только с помощью кулаков, то это жестоко — это все равно что посадить ребенка в одиночку.

— Пожалуй, я бы выбрала такую жестокость.

Уэйд откинулся на подушки.

— Не надо накликивать на себя жестокость. Даже мысленно. — Он повернулся на бок и погладил Бет по щекам. В детстве у нее были прыщи, и при виде оставшихся от них шрамов Уэйду становилось грустно. — Не надо.

Бет ничего не ответила.

— Нашему малышу не придется ничего бояться, — сказал Уэйд. — На нашего малыша никогда не будут кричать. Мы будем любить нашего малыша вечно. Мы не пьем. Не колемся. Не читаем нотаций. Мы...

— Стой.

— А? Почему?

— Потому что мы порченые. Мы больше уже не нормальные люди, Уэйд, мы оба. Не то чтобы мы прокляты или что еще, но мы...

— Что мы?

Бет привстала, прикурила итальянскую сигарету от розовой пластмассовой зажигалки и выпустила дым.

— Когда я была маленькой, у нас был такой садик. Как и у всех, дело-то было в Южной Каролине. Мои родители, особенно мама, были никудышные садовники, но год от года у них вырастало сколько-то овощей: всякая скучная картошка да капуста — немного салата, немного табака и тыкв, которые папа сажал каждый год. И ни одного цветка. — Она снова затянулась. — Но вот настал год, когда они совсем запили, и им на все стало наплевать, они переключились на то, чтобы не давать друг другу жизни. А садик совсем забросили. Перестали обращать на него внимание, а мне тогда было двенадцать, и я считала, что работа по саду — не для двенадцатилетних. Я начала курить и каталась с ребятами постарше в машинах. Но я никогда не переставала наблюдать за садом. Сорняки растут очень быстро. А потом на помощь им приходят кролики. Капуста одичала, а когда капуста дичает, то у нее такой вид — даже не знаю, как сказать, — как у бездомного бродяги. А потом ее съели жучки. И горох уже больше не появлялся. Я уходила в сад курить, когда по дому начинали летать стулья. Я шла посмотреть, что бывает с садом, который утратил своих хозяев. Выжило очень немногое, кое-где: кустик картошки, луковка. Мята.

— И?

— Этот сад — мы с тобой, Уэйд. Мы — сад, брошенный своими садовниками. Сад продолжает жить, но уже никогда не станет снова настоящим садом.

— Бет, все совершенно не так.

— Уэйд. Ты уже почти в Доме Господнем. Осталось только подыскать тебе комнату. — Тремя этажами ниже прогудела, проезжая под окнами пансиона, полицейская машина. Бет отвернулась. — Вот и Европу я тоже ненавижу.

— Что у тебя на уме, Бет?

— Тсс, Уэйд. Я помню, что в нашей группе нас учили верить в Чудеса. Но мы с тобой все равно — запущенный сад.

Сердце Уэйда разбилось, как яйцо о кухонный пол. Его чувство времени обострилось. Это был момент, когда молот ударяет по наковальне, сковывая цепь звено за звеном, и любовь становится только сильнее, реальнее, глубже и постоянней. Уэйд увидел правду в словах Бет. В сердце своем он согласился с ней и подумал о том, как его ребенок будет подрастать и расцветать, когда кролики и личинки уже давным-давно не оставят от него самого и следа.

— Бог воззрил на меня сегодня в той палате для осеменения, Уэйд. Да, правда. Он видел все: и пробирки с пробами, и стальные листы, и ультразвуковой аппарат, и...

— И что?

Уэйд приподнялся на локте и стал пальцем чертить кружки у Бет на лбу.

— Он все видит. Не знаю, как я смогла это почувствовать. Он видел меня. Он видел пробирки с пробами. Центрифугу со спермой. «Шестичасовые новости». Антарктические айсберги. Видел, что творится в моем сердце. Все.

— Я хочу девочку, — сказал Уэйд.

— А я мальчика, — ответила Бет. — У девочек жизни вечно не складываются. Бог ненавидит девчонок.

Брайан и Дженет продолжали трудиться над посланиями мамочке, а Уэйд потихоньку ускользнул — позвонить по телефону.

— Уэйд?

— Бет, Боже мой, я виноват, милая, так виноват.

— Знаю, мой сладкий.

Уэйд почувствовал себя вконец пристыженным.

— Я такой слабый. Я дерьмо. Просто дерьмо. Ты слишком хороша для меня.

— Нет, это ты слишком хорош для меня. Я снова всю ночь пила. Четыре года, три месяца и два дня трезвости — все псу под хвост.

— Бет, ты пила, потому что я оставил тебя одну. Я заезжал за своими таблетками, но ты еще не вернулась. Ходила по магазинам, наверное.

— Что происходит, милый? Я волнуюсь. Эта гадина Норм втянул вас в какую-то передрягу?

— Норм? Хм, нет, но мы собираемся помочь ему в одном деле.

— Каком деле — опять наркотики? Слушай, если это наркотики, я от тебя уйду, Уэйд. Ты же помнишь, мы договаривались.

— Наркотики? Господи, нет. Даже мама нам помогает.

— Мама? Твоя мать? Дженет?

— Именно.

— Что ж, здесь ее нет, так что, я полагаю, она с вами. Когда вы вернетесь?

— Сегодня вечером, наверное... наверняка.

На Бет это не произвело впечатления.

— Ладно. Словом, ты знаешь, я собиралась поехать в Космический центр Кеннеди. Я...

Голос Бет звучал все тише; Уэйд взглянул на парковку и увидел, как дверцы оранжевого фургона разъехались и туго обмотанный куль, он же Тед, выпал на мостовую.

— Я перезвоню, милая.

Уэйд бросился к фургону, за ним Брайан и Дженет.

— Что это ты такое вытворяешь, папа?

Тед пробормотал что-то сквозь залепивший ему рот пластырь.

Какая-то семейка дружным строем проследовала мимо в магазин спорттоваров.

— Смотреть не на что, — сказал Уэйд, но это, похоже, семейку не успокоило. — Идите себе.

— Все в порядке, — сказала Дженет своим голосом домохозяйки середины шестидесятых. — У него спастический синдром. Иногда прихватывает.

— Спастический синдром? — переспросил Уэйд, когда семейка отошла.

— Как у полковника Клинка в «Героях Хогана». Я это прямо сейчас придумала.

Уэйд посмотрел на валявшегося на земле Теда.

— Иди сюда, Брай. Помоги мне запереть этого Кинг-Конга обратно в клетку.

Тед извивался и корчился, весь в пене.

— Успокойся, папа. Если будешь так биться, легче не станет, только помешаешь нам работать.

— Работать? — спросил Брайан.

— Да, — сказал Уэйд, когда отец снова очутился на полу фургона. — Мы должны всучить Флориану эту чертову подделку.

— Но папа нам для этого не нужен.

— Брайан, мы не можем просто бросить его на обочине авто... — Уэйд осекся, перехватив взгляды брата и матери. Тед жалобно взвыл, предвидя ожидающую его судьбу.

— Как же он тогда доберется до дому? — спросил Брайан.

— Он уже большой мальчик, — сказала Дженет.

— Да-а-а, — протянул Брайан, — но им с Ники понадобятся деньги, чтобы оплатить лечение.

Уэйд тут же пожалел, что сказал Брайану о том, что Ники тоже больна.

Дженет посмотрела на Теда.

— О Господи. Только я начала закалять нервы, чтобы стать бесчувственной...

По глазам Теда было видно, что он предчувствует что-то ужасное. Дженет присела и содрала пластырь с его губ. Прежде чем она успела еще что-то добавить, Уэйд сказал:

— Если ты скажешь или сделаешь хотя бы малюсенькую пакость маме, я всего тебя обмотаю таким пластырем, и не на время, а на всю оставшуюся жизнь. Дошло?

Тед проявил гораздо больше интереса к сообщению Дженет.

— Тед, рано или поздно... Ники сама собиралась тебе сказать, но так вышло... — Она перевела дух. — У Ники ВИЧ.

Ноль эмоций.

— ...и я должна тебе сказать, Тед, что она отличная баба и тебе чертовски повезло, что ты ее нашел или, скорее, что она как-то умудряется с тобой ладить. Словом, какие бы у вас ни были отношения...

— Он сейчас волосы на жопе рвать будет, — сказал Брайан, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Не знаю, Брай... — сказал Уэйд.

Тед по-прежнему лежал безучастно и неподвижно.

— Это еще не значит, что у тебя тоже вичинфекция, Тед, — продолжала Дженет, — но есть вероя...

Тед взбрыкнул чуть не до потолка, изрыгая такие ругательства и колотясь с таким неистовством, что Дженет, Уэйд и Брайан разлетелись в разные стороны, как осколки разбитого стакана.

— Господи, папа, успокойся.

Дженет сохраняла спокойствие и сказала все самые утешительные слова, какие только смогла придумать.

— Мам, можно мы продолжим эту беседу по пути к побережью? — спросил Уэйд.

Они тронулись с места, и уже полчаса спустя Тед лежал тихий и полностью покорившийся. Уэйд сидел за баранкой, а Дженет примостилась рядом на пассажирском сиденье, пока оранжевый фургон, гудя, несся по космическому побережью Флориды, а солнце вновь объявилось в небе в своей ежедневной роли счетверенной фотовспышки, беспрестанно щелкавшей над миром витаминизированных закусочных, лавок с принадлежностями для гольфа, стрип-притонов, автомоек и бензозаправок.

Все это напоминает мне какой-то аттракцион. Я сижу в вагонетке, раскрашенной под оранжевый «фольксваген».

Брайан и развязанный Тед сидели сзади. Вряд ли троих мужчин связывала любовь — скорее лишь перспектива подзаработать на скорую руку.

Дженет приняла три капсулы лекарства, запив их минеральной водой из хранившейся в сумке бутылки, и вызывающе щелкнула крышкой пузырька.

— Это те самые, мам? Можно я возьму одну, а то мои там, сзади?

— Само собой.

— Я, правда, не понимаю, — сказал Тед, — почему мы должны втюхивать этому придурку поддельное письмо. Спасибо, Джен. Как чувствовал, что ты заявишься и испоганишь такое дело.

— Спасибо тебе, Тед, — ответила Дженет, — и за такой прекрасный план, который был у вас сегодня утром, — красть завтраки и спать на пляжах. Чувствуется твой почерк.

— Папа, — сказал Уэйд, — я не буду звонить Флориану, пока мы не раздобудем настоящее письмо. Либо ты с нами, либо — увы. Будет неправильно, если письмо достанется ему.

— Эх, ты. Собрались тут — моралисты.

...полицейский участок... матрасы со скидкой... травмпуикт... напитки... корм для животных.

Уэйд проигнорировал замечание отца и по-прежнему уверенно вел машину.

19

Дженет чувствовала, что ее мнение о собственной жизни меняется. Два дня назад жизнь представлялась ей игрой, в которой надо соединить отдельные, широко разбросанные по листу бумаги точки, в результате чего получался неказистый рисунок. А теперь? Теперь ее жизнь состояла исключительно из одних точек, точек, которые в конце концов соединятся и образуют величественную картину — Ноев ковчег? Поле, заросшее васильками? Закат в Мауи? Она не знала точно, однако картина назревала — отныне ее жизнь превратилась в историю. Прощайте, случайные каракули.

Она услышала, как сзади Брайан спрашивает Теда:

— Черт побери, папа, ты что, действительно прикончил эту бутылку?

— И хочу еще.

Тед успел выхлебать фляжку золотистого рома, найденную в холодильнике фургона.

— Нализаться это еще не значит решить проблему, — сказал Уэйд.

— Заткнись, ты. Я уже от тебя наслушался.

— Нет, папа, не заткнусь, и не надейся.

Машина остановилась на красный свет, и Тед, рванув дверь, бросился к ближайшему продуктовому магазину. Уэйд дернулся следом, но Дженет остановила его:

— Не надо, дорогой. У каждого свои маленькие радости.

Уже стоя в дверях винного магазина, Тед проорал Уэйду:

— У меня теперь под кожей черви ползают, и все из-за тебя, сучонок.

— Да ну? Давай теперь поплачься, гад ползучий.

— Уэйд, — сказала Дженет, — выбирай выражения, пожалуйста.

— Прости, мам.

Он высунулся в окно:

— Можешь купить себе политуры и зубного эликсира, вылакать все это и сдохнуть — всем на тебя плевать.

— Мы никогда ее не найдем, — проворчал Брайан.

— Не вешай носа. Будет она тебе, как на блюдечке.

— Как?

Высунувшись в окно, Дженет спросила у поравнявшегося с фургоном прохожего, где находится местная библиотека. Тед вернулся с бутылкой джина:

— У них распродажа.

— Как ты за это заплатил? — спросила Дженет.

— Никак.

— О Боже мой.

Она вылезла из фургона, пошла в лавочку, заплатила за джин и вернулась с «Желтыми страницами».

Через несколько минут они уже были в библиотеке, в отделе, где был выход в интернет. Внутри библиотеки было прохладно, и вид у нее был приличный, как у места, посещаемого людьми, в жизни которых нет места случайностям, чьи домочадцы дарят друг другу к Рождеству коробки компакт-дисков и модные свитера, которые никогда не подделывают чужие подписи и не заводят интрижек с юношами из бассейна по имени Джейми и с сослуживицами по имени Николь. Снаружи Тед устроился в тени под древним виргинским дубом, ствол которого зарос испанским бородатым мхом.

Пока пальцы Дженет бегали по клавиатуре компьютера, она размышляла вслух: «...Если этот мистер Детоторговец занимается запчастями, то, скорей всего, он республиканец. Люди, имеющие дело с продажей машин, и автомобилисты любят республиканцев — все эти ланчи в Ротари-клубах и фото, на которых они обмениваются рукопожатиями с вице-президентами. Так что, возможно, он крупный благотворитель и живет в фешенебельном районе».

Она продолжала искать.

— По-моему, я впервые в жизни в библиотеке, — сказал Брайан без малейшей иронии.

— Нет, мне случалось, — сказал Уэйд. — В Лас-Вегасе, когда я заболел. Они такие странные, правда? Я имею в виду... книги.

Оба брата приумолкли.

После нескольких минут, в течение которых Уэйд листал «Тинэйджера», а Брайан смотрел иллюстрированную книгу о звездах панк-рока, Дженет объявила, что сузила круг поиска до трех кандидатов, и они покинули библиотеку. На улице они первым делом наткнулись на вырубившегося Теда; двое мальчишек в форме частной школы использовали его нос как мишень для бумажных самолетиков. Уэйд пнул отца в задницу:

— Боже, папа, от тебя воняет, как из винной бочки. Нам из-за тебя неловко — давай, подымайся.

Тед не замедлил стравить на сухую, как трут, траву.

— Бросьте его в фургон, — сказала Дженет. — И подложите под него полосатый тент, который Хауи всегда берет с собой на пикники.

Как только фургон пришел в движение, Тед начал перекатываться по полу, как бревно; чтобы как-то застопорить его, Брайану пришлось положить поролоновый валик между отцом и дверью.

— Думаю, нам стоит снять номер в отеле в Дайтоне, — сказала Дженет. — Ваш отец не в форме и помочь нам не сможет.

— Что ж, пожалуй, ты права, — согласился Уэйд.

Порывшись в бардачке, Дженет извлекла оттуда некий предмет с черным шнуром, который воткнула в прикуриватель.

— Брайан, дай мне отцовский мобильник.

Брайан вытащил мобильник из правого нагрудного кармана тедовского пиджака, и Дженет подсоединила его к шнуру. Мобильник зачирикал, как жизнерадостный воробей, и Дженет объявила, что связь между ними и человечеством восстановлена.

— Не знал, что у Хауи есть зарядник, — сказал Уэйд.

— Надо быть сообразительней, Уэйд.

Положенный на приборную доску телефон начал подзаряжаться. За окном проносилось побережье Северной Флориды. Дженет почувствовала запах лесного пожара, доносившийся откуда-то с западной границы округа Оранж. Перед глазами у нее словно замелькали черно-белые кадры, из настоящего ее перенесло в прошлое, а она терпеть не могла путешествовать обратно во времени. Она видела дешевые гостиницы, стены которых были вымазаны толстым слоем штукатурки безрадостно-майонезного цвета, прибрежные пейзажи, просквоженные и подчистую выдутые атлантическими ветрами, оставлявшими после себя только пальмовые пни и ощетинившиеся пучки высохших водорослей. Ей казалось, что она попала на третьеразрядный морской курорт в какой-нибудь Ливии, где традиционные идеи о досуге среднего класса были поголовно позабыты давным-давно. Мир пропитался пошлостью. В мелькавших мимо гостиницах ей представлялись телевизоры-развалюхи, по которым показывают крутых шлюх живьем! и проржавевшие лифты, застрявшие где-то на верхнем этаже. Ей виделись комнаты без дверей, населенные пророками, начисто позабывшими о своих грандиозных видениях, подростки, совокуплявшиеся на полотенцах с эмблемами пивных компаний, прогнившие дощатые полы, высохшие и покоробившиеся деревянные рейки — мир, у которого украли его идеалы, ценности, мир, сбившийся с пути. А потом Дженет по всей форме перенеслась в будущее, такое далекое от ее юношеских мечтаний в Торонто, что ей невольно вспомнились проповеди по каналу «Дискавери» о путешествиях со скоростью света, когда молодых мужчин и женщин запускали в космос и они возвращались на Землю лишь затем, чтобы найти все, что они знали, мертвым, исчезнувшим, позабытым и осмеянным, и этот мир был миром Дженет.

— Уэйд, ты можешь понять, где мы?

— Хм. Ну да, конечно, первое шоссе — прямо на север по берегу.

— Нет. Я не про то. Я про то — есть ли у такого места хоть какие-то основания быть?

— Оно кажется тебе странным?

— Да. Объясни его мне. Объясни мне Дайтону-Бич.

— Дайтона — забавное местечко... местечко, где...

— Погоди, Уэйд. Ничего пока больше не говори. Сделаем лучше. Представь, что я не твоя мать. Представь, что я напилась и ты тоже напился и знаешь, что если сделаешь еще хоть один глоток, то отупеешь настолько, что ничего не сможешь объяснить, но пока ты обладаешь сверхпроницательностью, которая наступает как раз перед этим последним глотком.

Уэйд несколько раз глубоко вздохнул. Он явно воспринял вопрос всерьез.

— У меня есть приятель, Тодд, которого обобрали до нитки при разводе, так что теперь он торгует лотерейными билетами в супермаркете в Ричмонде. Так вот он меня однажды спросил, в какой день лучше всего идет продажа у лотерейщиков. Не знаю, сказал я, наверно, когда большой джекпот, но он сказал — а вот и нет: на следующее утро после того, как выпал большой джекпот. Люди просто бегом к нему бегут, как только откроются двери. Они хотят заполучить билет как можно раньше. Если у них не будет билета, им не на что будет надеяться, а без надежды они не могут.

...маникюрный кабинет... конкурс на самую прикольную футболку... пенопластовые охладители для пива — скидка 50%... требуются... не требуются... бензозаправочная станция...

— Вот я и думаю, что Дайтона-Бич — для всех тех людей, которые бросаются к лотерейным киоскам на следующий день после розыгрыша. Они знают, что действительно хорошие места забили богатые, по крайней мере, сто лет назад. Они знают, что это единственный пляж, который им светит, но про себя они думают, что, может быть, однажды у них будет глубокий тропический загар, а не волдыри от солнечных ожогов, и что, может быть, однажды после очередной «Маргариты» они поумнеют и перестанут быть такими приставучими занудами, как сейчас, и что, может быть, однажды где-нибудь в вестибюле гостиницы им встретится совершенно обалденная девушка, готовая прямо сейчас перепихнуться. И если не в Дайтоне-Бич, то на озере Хавасу, а если не на озере Хавасу, то не знаю... где-нибудь на Лонг-Айленде.

...креветки на любой вкус... скупка сломанных автомобилей... экскурсии на вертолете... Добро пожаловать, байкеры!

— Богатые — черт! — никогда и не заглянут в Дайтону-Бич, даже если сто раз перевоплотятся из богатых в богатых. Они могут пролететь над этим местом. А может, через него провозят их наркотики. Но что есть, то есть. Поэтому я и думаю, что кроме всего прочего Дайтона-Бич — это способ массового контроля над средним классом и бедняками.

...Тако Белл... всё для гольфа, низкие цены... иглоукалывание...

Они нашли гостиницу, невыразительное двенадцатиэтажное здание переливчато-синего цвета; выбор был обусловлен тем, что эта гостиница походила на место, дежурный персонал которого не стал бы задавать вопросов, если бы, скажем, увидел, как двое мужчин вносят третьего, в бессознательном состоянии, в лифт из боковой двери вестибюля, — предположение себя оправдало. Сыновья свалили тело Теда на кровать. Из окна номера были видны только океан и небо — два поставленных друг на друга синих прямоугольника, даже птиц не было. Дженет задернула занавески.

Мобильник, успевший подзарядиться, издал трель; это была Ники. С издевательской любезностью Ники спросила:

— Здравствуйте, Дженет, как вы поживаете?

— Как мы поживаем, Ники? Мы теперь сверхдокипочастикаллиграфии. И мы все вместе в гостинице в Дайтоне-Бич — это долгая история, и ты не поверишь и половине. А ты где?

— Я у Кевина. С Бет.

— У Кевина? С Бет?

Дженет записала номер Кевина и позвонила по обычному телефону, пока мобильник заряжался.

— Что случилось? — спросил Уэйд. — Мам, что?..

Пока Ники глазела на витрины «Дилларда», таймшер в «Мусипуси» кто-то обыскал, перевернув все вверх дном. Примерно в то же время Бет поехала в Космический центр Кеннеди, но забыла свой противоастматкческий ингалятор, а когда вернулась за ним, то увидела, что в номере тоже все перевернуто, как после обыска. В слезах она позвонила Ники. Странно, однако после вторжения ни у той, ни у другой ничего не пропало. Поддавшись панике, они решили отсидеться у Кевина.

Уайд взял трубку и держал ее на весу, чтобы все слышали.

— ...этот тупица Норм со своим чертовым планом, и вот теперь вы вляпались в какую-то жуткую историю, меня просто трясет от ужаса.

— Бет, оставайся там, где ты сейчас. Я за тобой заеду.

— Заедешь за нами? Чтобы найти наши трупы? Ты что, никогда не слышал о такой штуке, как определитель номера? Ты звонил кому-то из этих уголовников, которым человека убить — все равно что плюнуть, по нашим телефонам? О чем ты думал?

— Я ни о чем не думал. Бет... не бойся, никто никого не убьет, — сказал Уэйд, как показалось Дженет, немного неубедительно.

— Как ты мог так поступить, Уэйд?

20

— Где мальчики?

— Они внизу, Тед.

Дженет лежала рядом с бывшим супругом на гостиничной кровати.

— Это ты их выпроводила?

— Да, хотела немного отдохнуть.

— Хорошо, — Тед повернул голову к зашторенному окну. — Сколько времени?

— Еще рано.

— Я ужасно себя чувствую.

— Представляю.

— Почему занавески задернуты?

— Ты действительно хочешь это знать, Тед?

— Да.

— Потому что я боюсь смерти, — не сразу ответила Дженет, — Я выглянула и увидела большое пустое небо и большой пустой океан, даже не похожий на настоящий, — так, большой бассейн с дистиллированной водой, чистой, но стерильной... мертвой. Поэтому я задернула занавески.

Оба замолчали, и Дженет почувствовала, как прохладный воздух комнаты детской присыпкой ложится на ее руки и лицо.

— Я сам до чертиков боюсь смерти, — сказал Тед.

— Да, в конце все всегда сводится к этому, правда?

— Я скоро умру.

— Только не думай, что я буду плакать в три ручья, Тед.

— Хм. Да уж вряд ли.

— Ты как, протрезвел? — спросила Дженет.

— Пока я не шевелю головой, все в порядке. Меня больше развезло от солнца, чем от выпивки. Я и джина-то выпил всего ничего. — Он помолчал, — Ты сказала Ники? То есть я имею в виду — она знает, что я знаю?

— Нет, зачем?

— Просто так. Ты решила, что я на нее разозлюсь, верно? Что я ее брошу или выгоню из дома?

— Мелькнула такая мысль.

— И не собираюсь. Зол-то я, это точно. Но я ее не брошу.

— Вот это удивил.

— Дело не в том, о чем ты подумала, — сказал Тед.

— Дело всегда не в этом.

— У меня рак печени.

— Понятно.

Дженет потерла руки. В соседнем номере зазвонил телефон.

— Жарко здесь.

— По мне, так хорошо.

— И давно это у тебя?

— Осталось недолго.

— А поконкретнее?

— Месяцев девять.

Телефон за дверью перестал звонить.

— Да, ты умеешь удивлять, Тед Драммонд.

— Не хотелось бы, — он закрыл глаза. — Не говори Ники.

— Ничего не могу обещать, Тед. Слишком много тайн я уже знаю. Что-нибудь да всплывет.

— Как хочешь. Мне, собственно, все равно. Просто перед концом хотелось расплатиться по всем счетам. А эта вичинфекция, как теперь подумаю, просто облегчение — как будто мы оба члены одного большого клуба смертников.

— Должна отметить, что в проекте один или двое детишек.

— Да. Что-то мальчики припозднились.

Внизу, в холле, ожил, зашипел пылесос.

— Мне так спокойно здесь, Тед, — сказала Дженет. — А тебе?

— Да.

— Мне кажется, что мы в конце пьесы «Наш городок», где люди переговариваются между собой из своих могил.

— Хм.

— Именно такой мне всегда представлялась смерть, — сказала Дженет. — Будто мы лежим рядышком и мирно разговариваем. Может быть, целую вечность.

— От этой пьесы меня всегда мороз продирал.

— Знаю. Меня тоже. К таким пьесам должны прилагаться специальные предостережения. Но одно дело она сделала: мне стало ясно, на что может быть похожа смерть. И в то же время она избавила меня от мыслей о смерти.

— Я стараюсь не слишком много думать о смерти, — сказал Тед. — Но не могу остановиться. И никак не могу собраться и сказать Ники про свою печень.

— Но почему?

— Она помогала мне доказывать самому себе, что я все еще жив, молод и непотопляем. Как только она поймет, что мне крышка, я и сам начну думать, что крышка.

Дженет хихикнула.

— Что смешного? — спросил Тед.

— Ирония судьбы. Совсем как в рассказе О'Ген-ри. Она думает, что это ты ее бросишь.

Тед улыбнулся. Опять эти лошадиные американские зубы. Он протянул руку, Дженет дала ему свою, и так они и застыли, лежа рядом и глядя в потолок. По коридору ходили люди. Где-то хлопнула дверь.

— Уэйду с Брайаном уже давно следовало связать меня, но ты, негодница, все равно могла бы их остановить.

— Какая есть.

— Нет, на самом деле это я — дерьмо.

— Спорить не стану.

— Когда я стал плохим, Джен? Скажи, потому что ведь не всегда же я был таким плохим. Я был мужик что надо, когда у нас с тобой все только началось. Джен? Ты слушаешь?

— Да. Нет. Я в шоке. Никогда не думала, что услышу этот вопрос от тебя.

— Представь, что мы умерли. И можем говорить друг другу все, что захотим. Разве бы это не было лучше всего?

— Мы умерли, оба, мне это нравится, — ответила Дженет, помолчав.

— Да.

Несколько «харлеев» промчались, стреляя выхлопными трубами, далеко внизу.

— Мне кажется, ты стал плохим с тех пор, как начал изменять мне, — сказала Дженет. — По-моему, это началось через несколько лет после рождения Сары, вскоре после того, как мы переехали на Запад; с Вайолет, твоей секретаршей, которая так старалась быть со мной любезной.

— Молодец, — сказал Тед. — Раз — и прямо в точку!

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Она была первой?

— Да. Но это длилось недолго. Я охладел к ней, она стала распускать обо мне слухи, так что я пообещал послать ее папаше моментальные снимки, на которых я снимал ее голой. С тех пор ничего о ней не слышал.

— Моментальные снимки?

— Да — чувствуешь, как давно это было, — но именно с тех пор я стал баловаться порнухой. Ты ведь ничего про это не знала, верно? В моем офисе стоял здоровенный сейф с черт-те чем.

— Тебе бы покопаться в интернете, Тед.

— Да. Но я как-то перегорел и решил отделаться от этого дерьма году в семьдесят пятом. Помню, я допоздна оставался в офисе — тогда он был на Данс-мюир-стрит — и осторожно, ящик за ящиком, выбрасывал все на свалку. Но стоило мне от этого отделаться, я почувствовал себя еще грязнее и еще более опустошенным, чем когда это было заперто у меня в офисе. Наверно, именно тогда я понял, что пути назад нет. Тогда-то я и стал портиться.

— В семьдесят пятом. Пожалуй, что и так. Я не понимала, что творится в твоей половой жизни. Думала, это работа так тебя угнетает, — я имею в виду, что ты бросил аэронавтику ради нефтепроводов. Мне казалось, у тебя такое ощущение, будто тебе подрезали крылья. Словно у тебя земля ушла из-под ног.

— А ты когда-нибудь изменяла мне?

— Нет. Но могла бы. С Бобом Лейном, твоим приятелем-бухгалтером, на той вечеринке, когда вы с Уэйдом подняли шумиху на лужайке. Я подошла к самому краю.

— Тот вечер был просто кошмар.

— Я проплакала весь следующий день на скамейке возле корта.

— Черт. Прости. Надо было тебе согласиться.

— Ты что — серьезно?

— Серьезно. Легкая интрижка тебя бы развлекла.

— Ты прав. Она бы меня развлекла.

— А ты знала про мои проблемы с наркотиками?

— Твои проблемы с наркотиками?

— Кокаин, в начале восьмидесятых. До упаду.

— Я такая дурочка в том, что касается этих штук, — вздохнула Дженет. — Именно поэтому ты и выходил сухим из воды.

— Да, поэтому.

— Так вот на что пошли наши сбережения, — смекнула наконец Дженет, — и обвал цен на рынке в восемьдесят седьмом тут ни при чем.

— В точку, дорогая. Прости.

— Дело прошлое, — вздохнула Дженет.

— Сейчас я еще не такое дерьмо, каким мог бы стать, не завяжи я с наркотиками. Но, во-первых, мне не хватает на них денег, а во-вторых, хотелось умереть чистеньким. Понятно объясняю.

Мало-помалу все становилось для Дженет на свои места.

— Так, значит, ты обанкротился, потому что ухлопал все деньги на наркотики?

— Ну да, раз — и нету.

— Хм.

В коридоре прислуга переругивалась из-за того, кто положил или не положил полотенца того или не того типа, который нужно.

— Можно тебя обнять? — спросил Тед.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас.

Дженет взвесила все плюсы и минусы этого предложения.

— Я когда-то очень тебя любила, Тед Драммонд.

— Я тоже очень тебя любил, дорогая.

— Ты хочешь обнять меня?

— Да, я хочу тебя обнять.

— Наша дочурка летит в космос, Тед.

— Наша дочурка.

Немного погодя оба уже спали рядышком, как близнецы в утробе, рука об руку.

21

Из телефонной будки на главном бульваре Дайтоны Уэйд набрал личный номер Сары. Брайан отправился в близлежащий магазинчик, торговавший безделушками с космической символикой.

— Сара?

— А, это ты?

— Хм. Что значит: «А, это ты?»

— Что значит, то и значит.

— Ты в порядке?

— Да, я в порядке.

Творится что-то неладное.

— Что случилось, сестричка?

— Уэйд, ты правда меня отрываешь, когда звонишь так.

— А что такого — у тебя опять тренировки? Может, мне лучше позвонить в четыре утра?

— Я совсем не то имела в виду.

— Сара, что случилось?

— «Сара, что случилось», — передразнила его сестра.

У Уэйда закружилась голова, как будто он только что сошел с карусели.

— Послушай, Сара, так нечестно. Я понятия не имею, что случилось.

— Наконец-то я все узнала о Хауи и Аланне.

— Ох.

— То-то и дело, что ох.

— Откуда? Кто тебе сказал?

— Какая разница?

— Большая.

На другом конце Сара притихла. Она шмыгнула носом и, казалось, вот-вот расплачется.

— Черт, Сара, прости, — сказал Уэйд. — Я так тебе сочувствую, что мне просто плохо, действительно плохо.

Сара снова шмыгнула носом. На заднем плане слышались вопли громкоговорителя.

— Кто тебе сказал? — спросил Уэйд.

— Гордон.

— Гордон Брунсвик?

— Да, командир экипажа и муж Аланны — Гордон Брунсвик.

Только не уходи в защиту.

— Как? Почему?

Уэйд почувствовал, как Сара собирается с мыслями.

— Аланна проболталась. Потому что ты застал ее — их. Потому что она чувствует себя виноватой. Потому что она глупая корова.

— Понятно.

Звуки на заднем фоне стали громче — опять какая-то учебная тревога, орут по громкой связи. Уэйд постарался представить, что бы почувствовал он, если бы Бет ему изменила.

— Боже, я тебе правда сочувствую, Сара, — сказал он.

— Ничего-то ты не понимаешь.

— Не понимаю? Чего не понимаю?

— Меня беспокоит совсем не Хауи.

— Ты меня с ума сведешь, Сара. Как это тебя не беспокоит Хауи?

Сара вздохнула; в ее голосе теперь не слышалось и следа слез.

— Уэйд, ты ведь считаешь меня безупречной, правда?

— Ну... да. И всегда считал.

— Я больше не могу этого терпеть.

— Ну, совсем безупречных не быва...

— Заткнись, Уэйд.

— Сара?

— У меня был роман с Гордоном. Я никогда не чувствовала себя такой свободной.

Так, так. Все постепенно проясняется.

— Не мне кого-то судить, Сара.

— Мы собирались заняться любовью в невесомости.

— Вот это да...

— Но Гордон решил все порвать и совсем от меня отгородился. Он ведет себя со мной, как учитель со старшеклассницей.

— Сара.

— Я любила его, Уэйд. Черт, я до сих пор его люблю. Мои чувства к Гордону абсолютно не похожи на все, что я чувствовала к Хауи. Хауи был славным парнем, но я не обожаю его. И никогда не обожала. Скажи, ты обожаешь Бет?

— Я никогда так об этом не думал. Наверное, да.

— В гробу я теперь видела этот полет.

— Сара, пожалуйста, не говори так. Ты не должна так говорить.

— Правда?

Это я во всем виноват. Я и только я. Мне надо было переодеться в гостинице.

— Сара, ради этого полета ты трудилась всю жизнь.

— Позволь тебя поправить: это все вокруг толкали меня к этому всю мою жизнь. Особенно папа.

— Ты не можешь просто так все бросить. В НАСА ведь нет дублеров. Это тебе не школьная постановка «Пока, птичка, пока».

— Да не волнуйся, полечу я. И, так уж и быть, сделаю свое дело. Но это — все, больше от меня не ждите. С таким же успехом я могла бы проводить диагностический тест на «ауди». Это всего лишь работа.

— Сара, можно я к тебе заеду? Могут они предоставить тебе свободный час? Можем мы просто поговорить?

— Уэйд, — вздохнула Сара, — я такого раньше не проходила.

— Так вот почему вчера ночью тебе моча в голову ударила? Прошу прощения за свой французский.

— Ну да. Иначе я не стала бы на нее орать. Она в этом меньше всего нуждается.

Хорошо. Значит, ее все еще волнуют чужие чувства.

Где-то на заднем плане прозвучал звонок.

— Мне пора, Уэйд.

— Когда можно перезвонить?

— Я сама тебе позвоню. Обещаю. У вас у кого-нибудь есть мобильник?

Уэйд дал ей номер Теда.

— Перезарядить эту чертову штуку не проще, чем разобраться в ближневосточной политике. Я позвоню вечерком. — Тут Уэйд вспомнил о Хауи. — Да, кстати, насчет Хауи. Это ваши два парня забрали его вчера?

— Да. Наверное. Все может быть. Вероятно, он готовит очередной сюрприз: пикник на морском берегу с печеными моллюсками, или совместный полет на воздушном шаре, или еще какой-нибудь маразм.

— Я люблю тебя, сестричка.

— Спасибо, Уэйд. Пока.

Щелк.

Черт.

Вышедший из магазина Брайан стоял рядом с Уэйдом в будке.

— Пошли разбудим маму с папой — пора ехать искать Пшш.

Брайан лоснился от цинковой мази; на голове у него была намотана тенниска, которую придерживала бейсболка с надписью «Майами Долфинз». Остальная часть его неясно-розового торса была прикрыта уцененными пляжными принадлежностями, купленными на деньги, пожертвованные Дженет. Он был похож на кучу обносков, не сгодившихся даже Армии спасения.

— Погоди, — сказал Уэйд.

Мысли бешено крутились у него в голове.

— Как Сара? — спросил Брайан.

— Хорошо. Хорошо. Отлично.

— Ты в порядке, Уэйд? -Да.

— Позвони этому немцу.

Точно. Хоть отвлекусь!

— Хорошая мысль. Позвоним-ка Флориану. Машины с ревом проносились мимо, в основном по главному бульвару туристического района Дайтоны-Бич. Это как в Рино — нет, в Лохлине — Лохлине на море.

Уэйд со звоном высыпал пригоршню четвертаков на телефонный аппарат и набрал номер Бэкингемской станции по контролю за сельскохозяйственными вредителями. И снова ему ответил полный неизбывной скуки женский голос с Багамов:

— Бэкингемский пост по контролю за сельскохозяйственными вредителями.

— Привет. Это Уэйд, я звоню Флориану по поводу письма от его... матушки. Мы говорили с вами вчера.

Этот факт, казалось, вызвал проблеск энтузиазма на Багамах.

— Сейчас я вас соединю. Минуточку.

Уэйд был рад, что ему удалось миновать привратника.

Пройдя через бесчисленное количество телефонных станций, спутников, оптических волокон и медных проводов, в трубке прорезался голос с язвительным немецким акцентом:

— Приффэт! Это юный Уэйд?

— Привет, Флориан.

— Ууф! Отшень рад. Какого черта такая букашка, comme toi^[4], доставляет мою корреспонденцию?

— Ближе к делу, какого черта такой кусок евро-дерьма, как ты, обыскивает номера моих родственников?

— Поумерь свой пыл, Уэйд. Как ты мог заметить, я дождался, пока в номере никого не будет. Кого-нибудь покалечили? Нет. Что-то украли? Нет.

— Только потому, что ты не мог его найти.

— Зачем платить за вещь, которую я могу получить бесплатно?

— Ты, безнравственный ублюдок...

— Заткнись. Я не безнравственный, я всего лишь очень-очень богат, а поскольку я очень-очень богат, то и живу по своим правилам. Так устроен мир.

Держи себя в руках. Держи себя в руках.

— Поговори со мной, Уэйд, потому что я практически слышу голос твоего психотерапевта, который советует тебе быть сдержанней.

Вот дерьмо европейское. На него и времени жалко.

— Ты все молчишь, — продолжал Флориан, — так что я, видимо, угадал. Ты по какой программе лечишься — «Обуздание гнева»? Полагаю, там у вас все герои. Кстати, на Багамах по тебе соскучились. Тамтамы донесли мне, что ты окончил свои дни в Канзас-Сити. Извини, что я слишком много острю. Милый мальчик, тебе следовало бы позвонить мне или написать электронное письмо и сообщить о своих затруднениях. Я мог бы послать тебе бандероль с какой-нибудь культурной программой: билеты в местное кабаре, рисунки плачущих клоунов, принадлежащие знаменитому весельчаку мистеру Реду Скелтону.

— Заткнись, Флориан. Ты хочешь получить свое херово письмо или нет?

— Какой невежа!

— Ну и?

Флориан решил изменить ход беседы:

— Мне донесли, что в твоей ванной комнате в гостинице, Уэйд, нашли пузырек с диданозином. Малопохоже на общеукрепляющее средство.

Я забыл там свой диданозин. Черт, черт, черт.

— Твоя няня по-прежнему шлепает тебя перед сном?

— Какой ты негодник, Уэйд, всегда норовишь ударять побольнее. Так что насчет диданозина, хм?

— А тебе как кажется?

— Свинка? Круп? Тонзиллит?

— В остроумии тебе не откажешь, Флориан.

Фыркая, мимо проехал трактор с прицепом.

— Это что там у тебя такое — грузовик? — спросил Флориан.

— Да.

— Уэйд, ты случайно не в Зимбабве? Трахаешься до седьмого пота, без презервативов, с центрально-африканскими шоферюгами?

— Флориан, говори по делу.

— Как по-мужски!

Лучше не говорить ему, что Норм умер. Лучше вообще не упоминать про Норма.

— Прежде чем проезжаться на мой счет, Флориан учти, что я в этом деле всего лишь курьер. Просто посланник.

— Ты хочешь сказать, что утенок Дональд воскресил нашего общего друга, буйного Нормана, из мертвых?

Черт.

— Видишь ли, Уэйд, все эти танцоры, выкидывающие свои па по городам и весям Соединенных Штатов, — молодые цыганки с песней в сердце и мобильником в гримерке, — разумеется, я все узнал. Даже если бы ты покакал не тем цветом на толчке в Диснейуорлде, любая первоклашка в костюме Микки Мауса знала бы об этом еще до того, как ты спустил воду. Да, и вот что еще скажи мне, Уэйд: поведал ли тебе Норман, что есть и другие люди, которым до зарезу нужно это письмо?

Уэйд промолчал.

— Молчание — знак согласия, — продолжал Флориан. — И обмолвился ли он хоть словом, что бумага в королевской канцелярии изготовляется из титана и переработанных в макулатуру трусиков ее величества?

— Ладно...

— Какая же ты все-таки дубина, Уэйди.

— В Диснейуорлде вырубили свет, а потом вдруг оказалось, что он... мертв.

— Уэйд, мне и так приходилось в жизни заниматься разными сомнительными делами, не хватало только еще внедряться в осветительную систему Диснейуорлда или забрасывать отравленными дротиками тупиц, у которых денег куры не клюют. А единственная причина, по которой бедняга Норм сам не мог приехать на Багамы, состоит в том, что в прошлом году его засекли, когда он из-под полы продавал краденые наброски Сезанна, что, само собой, на Багамах так же естественно, как нарушение правил уличного движения, но только не тогда, когда покупатель — лучший кореш губернатора и играет с ним в крекет.

— Речь о наличных, Флориан.

— Уэйд, ты начинаешь меня утомлять.

— Мне пора идти, Флориан. Пока.

Щелк.

— Ну что, порядок? — Брайан старался спрятаться в узкой ленивой тени телефонного столба. — Можем идти?

— Да, пошли.

Уэйд вспомнил, что забыл спросить про Хауи.

— Надо купить маме вкладыш под пятки. Она жалуется, что у нее болят пятки.

— Знаю, знаю.

— Этот немец здорово тебя разозлил. Сдается мне, вы друг друга хорошо знаете. А что за дело? Ты на него работал?

..введение дефибрилляторов дельфинам, для доставки их контрабандой в Северную Каролину...

— Уэйд?

...Уэйд, самое тяжелое в шлюпке, чтобы тело пошло ко дну, это якорь...

— Меня не проведешь — ты действительно его знаешь.

...Да, ей шестьдесят, Уэйд. Так что закрой глаза и подумай о Форт-Ноксе...

— Ладно, сдаюсь. Я когда-то работал на этого парня. Так, по мелочам.

— Что делал?

...Кит пролил этот чертов жидкий азот себе на руку. Выкинь его из грузовика, прежде чем Джентльмены Удачи нападут на наш след...

— Ничего не делал. Тебе-то что до этого, Брайан?

...Оставалось только проглотить пакеты или провести следующие тридцать лет в исправительном заведении в Монтегю-Бэй. Поэтому мы схавали пакеты...

— Это что-то очень нехорошее, иначе бы ты мне сказал.

— Брайан, я должен...

— Ничего ты не должен, Уэйд. Пойдем лучше поищем маме стельки и забудем про этот разговор.

Братья направились в аптеку, находившуюся дальше, чем они предполагали. Уэйд был озабочен мыслями о Саре, терзался тревогой о том, что забыл в гостинице свое лекарство, и гадал, насколько пропущенная доза ускорит медленный, но верный распад его тела. Он вспомнил, как в детстве сдирал с мячей для гольфа гладкую белую кожуру, чтобы посмотреть, как, нервно дергаясь, будут разматываться резиновые ленточки под ней. Дурак, дурак, дурак. Как я мог забыть его.

Поднявшись на двенадцатый этаж, они вошли в номер, и Уэйд начал было: «Мы купили тебе твои...» — и тут заметил родителей, спавших рядышком, как две пожилые овчарки.

Дженет открыла глаза.

— Привет, милые.

Уэйд понял, что не в состоянии подобрать подходящие слова для сложившейся ситуации.

— А ты чего ждал, Уэйд, — спросила его мать, — что мы будем лупить друг друга по голове дверцей от шкафчика в ванной? Мы люди, а не персонажи из мультика.

Тед все еще спал, похрапывая в такт сокращениям и расслаблениям влажных тканей в груди.

— Но...

— После всего, что ты повидал в жизни, тебе это кажется удивительным?

— Уэйд звонил тому немецкому пижону, — сказал Брайан, — и оказывается, Уэйд делал для него всякие гадости.

— Я от своего не отступлюсь, — сказала Дженет. — Значит, можно годами вытворять невесть что, а когда мать с отцом лежат в одной постели, его это, видите ли, шокирует.

Резко дернувшись, Тед проснулся.

— Он что, опять тебе покоя не дает? — По выражению его лица Уэйд почувствовал, что драки, скорей всего, не избежать.

— Отвяжитесь вы все от меня. Черт побери, я словно на суде.

— Скажи, какую самую большую пакость ты сделал в жизни? — спросил Брайан.

— Заткнись, Брайан.

— Нет уж, почему ты не хочешь отвечать, дорогой, — сказала Дженет. — Давай, смелее — последние двадцать лет нас всех одолевает любопытство.

— Я женатый человек! У меня жена, и скоро будет ребенок, а с прошлым я покончил!

— Ха! — сказал Тед, и Дженет ему подхихикнула.

— Что? Что тут такого смешного?

— Дорогой мой, — сказала Дженет, — от прошлого так легко не уйти. Твое прошлое становится тобой.

Родители приподнялись на подушках. Брайан удобно расположился в кресле.

— Ты по-настоящему кого-нибудь убивал? — спросил он.

— Да что вы тут затеяли?

— Итак? — спросила Дженет.

— Ладно. Да, убивал, но непреднамеренно. Это был несчастный случай, к тому же в нейтральных водах, так что я чист пред Богом и людьми.

— А что случилось? — спросила Дженет.

— Этому тупице Рону проломило башку стеньгой, когда мы плавали на Кубу.

— Плавали на Кубу? — спросила Дженет.

— Ну да. У нас было около пяти тысяч лифчиков «уондербра», которые мы обменивали на сигары. Это было еще до падения Берлинской стены, и Советы были начеку во всем, что касалось контрабанды дамских принадлежностей, потому что их очень трудно отслеживать. Дружок Флориана купил набросок да Винчи с прибыли от греческого траулера, груженного «котексом». А другой парень, Райнер, вообще отошел от дел, после того как доставил судно с диетическим рапсовым маслом в частную резиденцию к югу от Гаваны. С этих денег он купил себе «корд» тридцать шестого года. — Больше Уэйду не захотелось углубляться в свое прошлое. — Не пора ли нам ехать за Пшш?

— Думаю, да, — сказала Дженет. — Давай-ка вставай, Тед, оп-па!

Тед распрямился и неверной походкой отправился в ванную блевать.

Дженет надела туфли и размяла запястья.

— Хочу позвонить Саре.

— Думаю, лучше не надо, — пробурчал Уэйд. — Сейчас неподходящее время.

— Разве? Почему?

— Я только что говорил с ней снизу, из автомата. Она, хм, хм, — ну, соображай скорее, — загружает головастиков в специальный контейнер. — А неплохо придумал.

Дженет не стала настаивать.

— Ах так? Ну, тогда ладно. Тед, вылезай, поехали искать мать твоего внука.

Усевшиеся в оранжевый фургон Драммонды выглядели как сонные мухи, разморенные, придавленные прессом послеполуденного солнца. Все птицы попрятались, и движение на дороге приближалось к нулевой отметке. Гостиницы выглядели потусторонне, не гостиницами, а какими-то мумиями. Уэйд не уставал дивиться тому, как люди вообще поселились во Флориде с ее колючими зарослями, ядовитыми насекомыми и топями; с ее прогорклой водой; ее хищниками, — без кондиционеров и автострад, — Флориде мачете и Библий. Флорида представлялась ему не столько местом, где человек может заново возродиться, сколько местом, куда человек отправляется, чтобы его больше никогда и никто не увидел.

— Поверни вон там, — Дженет указала на улицу впереди. — Это должно быть налево, посередине. Да, вот он — 1650.

— Это машина Пшш! — Брайан на ходу выпрыгнул из раздвижной двери фургона.

— Брайан, идиот чертов!.. — рявкнул уже окончательно оживший Тед.

Уэйд выскочил из машины, догнал Брайана на подъездной дорожке и сцепился с ним.

22

Жизнь куда как проще, если мы проживаем ее экспромтом. И может быть, если экспромт удачный, мы можем исхитриться и экспромтом пережить и смерть тоже? Или это слишком простая тактика?

Из окна фургона Дженет следила за тем, как Уэйд сцепился с Брайаном на мощенной терракотового цвета кирпичом дорожке у дома флоридского короля глушителей. Дженет подумала о короле глушителей и о том, что она прочла о нем по интернету в библиотеке. Не стоит считать его королем глушителей per se^[5]. С гораздо большим основанием можно считать его королем одноразовых зажигалок, или королем винилово-оконных-рам-и-прочих-причиндалов-самых-разнообразных-расцветок, или королем стандартизированных самодвижущихся таратаек, которые производят в одной из крохотных экваториальных стран, где не признаются права человека и не существует отчетливо выраженной национальной кухни. Глушители? Но производить исключительно такую однообразную продукцию, как глушители? Как это архаично. Как сентиментально. Готовый рецепт — как потерпеть неудачу.

Между тем Тед с равным рвением тузил обоих своих отпрысков. Разве это не здорово — что бы потом ни случилось?

А потом — как из пушки — вылетела немецкая овчарка и впилась в ногу Брайана всеми своими клыками и когтями, похожими на зубья большущей пилы. Вслед за собакой на верху лестницы, которой нежно касались своими листьями пальмы, появилась Пшш в белом махровом халате и накрученном на голове тюрбане из белого полотенца. «Кимба! Фу!» Кимба отцепилась от бедра Брайана и уселась, умильно, по-собачьи улыбаясь, не обращая внимания на свою жертву, превратившуюся в корчащийся сгусток боли. Вид боли, однако, не привел Пшш в сочувственное расположение духа. Она спустилась по лестнице, бросила Кимбе искусственную косточку и сказала:

— Да уж, Брайан, с тебя станется притащить сюда всю свою семейку. Ну и видок у вас — куча хронических идиотов, — Она сунула пилочку для ногтей в правый карман. — Проваливай. Сейчас же. Не то снова натравлю Кимбу. Слышал?

— Пшш, ты не можешь продать нашего ребенка, это святое. Ребенок — моя воплощенная любовь к тебе...

— Брайан, это не смешно.

Пшш заметила, что Уэйд с Тедом разглядывают ее прокатную машину.

— Чего это вы уставились на машину?

— Когда ты подвозила нас вчера, я оставил в багажнике рецептурный лист.

— Рецептурный лист? Это еще что?

— Это список всех лекарств, которые мне нужно принимать.

— Невелика важность. Сделаешь новый.

— Я не могу. Это... — Уэйд запнулся, вранье явно давалось ему с большим трудом.

— Это что? Ну-ка посмотри мне в глаза — ты же меня за дурочку держишь. Врешь и не краснеешь. Что ты оставил в багажнике — деньги?

— Нет.

Пшш явно была в энной степени хитрее Уэйда и не поддавалась его чарам.

— Да нет, ты у нас на парня с деньгами не похож. Ладно, что бы там ни было, Гейл, скорей всего, выбросила это в мусор. Я попросила ее почистить машину.

— Гейл? — вмешался Брайан.

— Ага. Будущая мамаша. Они обожают меня и на руках готовы носить. У меня тут все схвачено, а вы, недотепы, наверняка умудритесь все изгадить, так что проваливайте.

Она повернулась к собаке:

— Кимба!

Овчарка выпрямилась, ожидая команды.

— Боже, я люблю тебя, Пшш, я люблю тебя! — крикнул Брайан, — Вспомни, как мы вместе хотели поджечь «Гэп». Как уничтожили целое поле искусственной фасоли — ведь это было, было! Неужели все это для тебя ничего не значит?

— Что было, то было, Брайан. Но теперь все кончено.

— О'кей. Можешь натравить на меня собаку, делай что хочешь, но не продавай ребенка.

Кровопролитие предупредил радостный возглас: «Здорово, ребята!» — пронизанный исключительно светлыми интонациями руководителя увеселительного круиза.

— Черт... — сказала Пшш. — Это Ллойд. Ведите себя

нормально. Если это, конечно, возможно.

Дженет в полном упоении наблюдала за шоу.

— Эмили! — воскликнул Ллойд. — Какая ты умница, что привезла с собой все семейство Драммондов. Я, — он приложил руку к сердцу, — глубоко, глубоко тронут.

— Эмили? — в один голос вопросили Брайан, Уэйд, Тед и Дженет.

— Эмили — самая заботливая из всех суррогатных матерей на свете, а вы, — он заключил в свои объятия всю семью Драммондов, — как генетические предки — само воплощение доброты. Идемте же! Идемте в дом. О Боже! Какой праздник мы сегодня устроим. — Он обернулся. — Гейл! Гейл! Крошка Эмили привезла к нам всех Драммондов!

Хорошенькая, лет сорока, Гейл высунулась в окно.

— Да благословит Господь вашу семью, Драммонды! Заходите! Заходите! Только не обращайте внимания на беспорядок. Не дом, а сущее бедствие.

Пшш героическим усилием удержала себя от истерики, и все общество проследовало в дом Ллойдов — шикарную витрину последних достижений компьютерного модернизма.

— Я спроектировал этот дом по образцу, который купил в мебельном магазине, — сказал Ллойд. — Оригинально, а?

Все находящееся в комнате, казалось... сияло. Или розовело. Или ворсилось. Или отливало медью. Нигде не было ни одного прямого угла.

— Прелесть, — сказала Дженет.

Войдя в комнату, Гейл развела руки и присела в реверансе, что напомнило сценку из детского балета.

— Бабушка моего Избранного Ребенка!

Она стиснула Дженет в медвежьих объятьях.

— О, мой ребенок будет таким умненьким и таким хорошеньким. — Она обернулась к Теду. — И мужественным. Ллойд! Ллойд! Дай всем выпить — открой бутылку французского! — Она повернулась к Драммондам. — Из самой Франции. — Потом обратилась к Пшш. — Эмили, пойдем, поможешь мне разлить шампанское.

Драммондам оставалось только издавать нечленораздельно-радостные звуки при виде унижения Пшш, вокруг которой так и порхала Гейл.

— Теперь осторожно, возьми высокие фужеры. И постарайся не трясти бутылку, иначе это прекрасное дорогое шампанское вспенится и прольется. А для нашей будущей мамочки только яблочный сок. Пшш посмотрела на Драммондов и выдавила из себя мученическую улыбку. Дженет заподозрила, что она неспроста корчит из себя паиньку, так как рассчитывает выкачать из Ллойдов еще приличную сумму. Слава Богу, что у Брайана хватает ума держать рот на замке.

— Позвольте воспользоваться вашим телефоном, чтобы позвонить жене, — сказал Тед.

Гейл пронзила его острым, как сосулька, и таким же леденящим взглядом.

— Это не по междугороднему, — продолжал он, повернувшись к Дженет за подтверждением, — Ведь правда?

— К Ники — по межгороду, Тед.

— У вас есть телефонная карта? — спросила Гейл.

— Тед, я оживила твой мобильник, — сказала Дженет, — но все номера остались в фургоне. Ники с Бет прекрасно проводят время в трейлере у Кевина.

— Когда Ники обещала перезвонить?

— Не знаю, Тед.

Тут Ллойду на глаза попался Брайан, которого собачьи укусы и солнечные ожоги довели до полуобморочного состояния.

— Похоже, у тебя какое-то бо-бо, Брайан — сынок, — прямо даже не знаю, как тебя называть. Ты мне совсем как родной.

— Кодеина. Викодина. Перкоцетама. Скорее, — прохрипел Брайан.

— Пойду пошарю, — сказал Ллойд и вышел из комнаты.

— Знаешь, Гейл, — сказал Уэйд, — Эмили говорила о тебе так много всего хорошего.

Пшш съежилась, но Гейл, раздававшая гостям фужеры с шампанским, так и засияла от удовольствия.

— Ну, по правде говоря, не стоило...

— Правда, — настаивал Уэйд, — она еще ни о ком так хорошо не отзывалась, верно, мама?

— О да. Она даже сказала, что испытывает вину, принимая от вас такие большие деньги за свои услуги. Сказала, что это деньги неправедные — что она стала так близка вам, что это было бы неправильно — не по-христиански.

— Вот как? — Калькулятор в голове у Гейл заработал на полную катушку.

— О, Дженет, как всегда, шутит, — вмешалась Пшш, посмотрев на Гейл. — Дженет у нас такая юмористка.

— Ах нет, Пшш... то есть Эмили, — сказала Дженет, — не надо так уж скромничать.

Потом она повернулась к Гейл:

— Эмили в самом деле сказала, что могла бы предоставить свои услуги бесплатно, но ведь ей нужно что-то на текущие расходы.

— Да, накладные расходы тут неизбежны, — сказала Гейл. — Это я понимаю.

В комнату вошел Ллойд с пузырьком тайленола. Гейл, едва не повизгивая от ликования при мысли о возможном пересмотре цен, не выдержала:

— Тост! Я предлагаю тост за мою любимую и великодушную Эмили и за весь клан Драммондов.

Все залпом опустошили свои фужеры. После чего Гейл с Ллойдом забросали Теда вопросами, связанными с НАСА, на которые тот отвечал с дотошностью автора технического проспекта. Дженет, выпав из беседы, отпросилась в уборную. Внизу, в холле, вконец взбешенная Пшш больно заломила ей руку.

— Ладно, сколько вы все хотите за то, чтобы заткнуться?

— Пшш — Эмили — по правде говоря, меня все это не волнует. Так что ты не по адресу.

Подкравшийся сзади Уэйд зажал Пшш рот ладонью.

— Думаю, больше всех это волнует Брайана, ты, стервочка. Сейчас он плохо соображает, но через несколько минут жди от него новой проповеди.

Пшш впилась в его руку, но тут же разжала зубы.

— О черт! — чуть не взвыл Уэйд. — Зачем ты это сделала?

— Что, насквозь прокусила?

Уэйд посмотрел на ладонь.

— Нет, радуйся, ты не заразилась.

— Тихо, — сказала Пшш, — Они могут услышать. Уэйд заметил за уборной стальную дверь.

— Стальные двери? Кому понадобились стальные двери в доме?

— Без понятия, — ответила Пшш. — Бомбоубежище, наверно.

— Бомбоубежище?

Уэйд открыл дверь; пахнуло плесенью, глубоко вниз уходила лестница.

— Это Флорида. Здесь дома без подвалов.

— НАСА в двадцати милях отсюда, кретин. Это место сорок лет было ядерной мишенью номер один. А может, еще и сейчас.

Дженет проследовала за ними. Любопытно. Все это действительно крайне любопытно. Они стали спускаться по тускло освещенной лестнице, пропахшей отсыревшим бетоном. В конце была еще одна стальная дверь.

— Это по крайней мере странно, — сказал Уэйд. — Надо взглянуть.

— Заперто. Я уже пробовала, — ответила Пшш.

— Ты у нас прямо Нэнси Дрю.

Уэйд достал связку ключей и покрутил один в замке; через несколько мгновений дверь открылась. Он щелкнул выключателем, расположенным сразу за дверью, и все трое вошли внутрь. Там стояло родовспомогательное кресло, одинокое и холодное, как кресло, в котором заключенным миссисипских тюрем делают смертельный укол, — это напоминало домашнее родильное отделение. На стене позади кресла расположился набор медицинских инструментов из нержавеющей стали, наручники и кожаные ремни. Направо они увидели изысканно-очаровательную, в розовых тонах спаленку на одного человека, отгороженную, как в зоопарке, стальными прутьями.

Никто не произнес ни слова. После самого беглого осмотра они бегом вернулись в глазный коридор.

— Нашла, где пописать, Дженет? — крикнула Гейл.

— Да, и у вас такой милый дом. Во всем виден вкус и творческая жилка. И все такое опрятное. Кто оформлял интерьер, вы или Ллойд?

— Во всем, что касается красок, я Ллойда и на милю не подпущу. Он выбрал бы желтый, как на школьном автобусе, или зеленый, как в психушке, и слушайся я его, мы вполне могли бы жить в трейлере и жарить шашлыки из ананасовых колечек, нанизанных на зубочистки.

— Какая богатая словесная палитра.

— Гейл — вот кто потрудился здесь на площади в четыре тысячи двести квадратных футов.

Она обернулась к Пшш:

— Эмили, пойдем в гостиную. Я нашла твое письмо ко мне в багажнике — такой заботливый жест. Я думаю, мы можем вскрыть его сейчас в знак связывающих нас уз дружбы и любви.

— Письмо?

Она быстро соображает. И знает, что мы ей сейчас нужны. Дженет взяла Пшш за руку:

— Да, милая, то самое, про которое ты мне говорила. Поистине великодушный жест.

— Ах, то. Конечно.

Они прошли в гостиную.

— Тед... Брайан... — сказала Дженет, — Гейл собирается прочесть нам письмо от Эмили.

— Письмо?

Оба выпрямились, как будто их ударило током.

— Ах, Эмили, хитрая ты лисичка, — продолжала щебетать Гейл. — Ты даже вложила его в прозрачную папочку, чтобы не испачкалось. И надписала «Мамочке» — точь-в-точь как я привыкла называть свою маму.

— Это письмо значило для меня так много, — сказала Пшш, после чего в том углу гостиной, где находился Тед, произошла чисто кинематографическая мини-катастрофа; он уронил тяжелую медную статуэтку газели на стеклянную поверхность стола. Катастрофа произвела запланированный эффект. Гейл выронила письмо, и Дженет быстро нагнулась за ним. Взбешенная Гейл набросилась на Теда, с явным трудом удерживаясь от площадной брани.

— Этот столик я купила без скидки.

— Куда годится стол, если он не может выдержать даже такую медную фиговину.

— Вы его раздолбали.

Взглянув на осколки, Тед сказал: «Похоже, одна нога у газели тоже погнулась», — что вызвало у Гейл новый приступ ярости; Ллойд стал ее утешать, позабыв об остальных присутствующих.

Уэйд выхватил поддельное письмо из сумочки Дженет и сунул ей, но в спешке вытащил два письма, и она взяла оба.

Затем Дженет достала настоящее письмо из упаковки, своей ручкой намалевала в его правом верхнем углу синее пятно, бросила его Уэйду и засунула фальшивку в прозрачную папку. Обмен произошел с молниеносной скоростью. Лишнее поддельное письмо Дженет запихнула под кушетку.

Гейл, все еще причитая, появилась с мусоросборником, бумажными мешками и метлой, а Брайан, подключившись к семейным операциям, опрокинул фужер с шампанским, чтобы выиграть минуту-другую для Уэйда и Дженет.

— Не беспокойся, Гейл, — сказала Дженет, — невелика беда.

Все действительно понемногу утихомирилось, хотя изначальный пыл дружелюбия Гейл значительно поугас.

— Вы собирались прочесть письмо? — спросила Дженет.

— Да, — Гейл взяла дубликат, откинула со лба прядь волос и снова расцвела в улыбке. — От маленькой Эмили.

Она развернула письмо с несколько меньшей бережностью, чем сделала бы это до того, как Тед разбил стол. Внутри была карточка с надписью: Самому чудесному из сыновей в день Бар-Мицвы. На карточке остался кружок от стоявшей на нем кофейной чашки.

— Эмили?

Пшш посмотрела на Гейл и сказала:

— Так что это у вас там за розовая спаленка внизу?

Сначала на лицах Гейл и Ллойда появилось невинно-жизнерадостное удивление с вопросительной интонацией: «А я-то здесь при чем?» — но очень скоро их взгляды сделались холодными и деловыми.

— Спаленка? — спросил Брайан.

— Да, мы тут немного побродили по дому, — сказала Дженет, — родовспомогательное кресло, наручники, ремни и миленькая розовая спальня в клетке для гориллы.

— Ллойд, Гейл, — выходит, вы, на хрен, извращенцы? — спросил Уэйд.

Ллойду с Гейл нечего было ответить.

Дженет поняла, что настал момент, когда оружие, если его надо применить, должно появиться на сцене.

— Уэйд... Тед... Брайан... Эмили... — сказала она, — будьте так добры, задержите Ллойда и Гейл. Пожалуй, мы запрем их в их собственной клетке. Кимба, я надеюсь, в своей конуре за домом.

Последовало минутное затишье, затем раздался лай, так, словно Дженет скомандовала Кимбе: «Фас!»

...свалка... несколько сдавленных ругательств... небольшая потасовка... обломки сверкающей обстановки... и Ллойд с Гейл уже сидели внизу, в розовой спаленке, за стальными прутьями решетки. Первым прорезался голос у Ллойда:

— Чертовы трахнутые психи. Погодите, я вам устрою. Глазом не успеете моргнуть, как первый же коп отсюда до Атланты упечет ваши трахнутые задницы куда следует. Мне насрать, даже если твоя дочка получит Нобелевскую премию. Все равно все ваше отродье — трахнутые психи.

Пользуясь паузой, Дженет неторопливо оглядела подземную темницу и сказала:

— Выбирайте выражения, Ллойд. Ой, смотрите, Боже мой, стрекало! Родовспомогательные инструменты сильно изменились с тех пор, как появились на свет мои дети. Да еще и наручники. Как мило. Кто бы мог подумать?

Пшш пододвинула стул к решетке и сверкнула глазами на Ллойда и Гейл.

— Так какой у вас был план? Когда я должна была отдать концы в вашей каталажке имени Барби?

Стоя рядом с Пшш, Брайан попеременно плевал в обоих супругов.

— Тебя никто не собирался здесь держать, — сказала Гейл.

— Тогда, может, это местечко еще для кого-нибудь?

— Я понимаю, как это может выглядеть...

Пшш потыкала стрекалом между прутьями, заставив Ллойда и Гейл прижаться к стене.

— Довольно, Пшш, — сказал Уэйд. — Нас ждет рыба покрупнее.

Пшш повернулась к нему:

— Да, так что там такое с этим письмом? Вы ж, ребята, обычно-то даже воскресных комиксов не читаете. Итак, что такого важного в этом письме, а? Ну-ка!

— Ладно, — сказала Дженет. — Твоя взяла. Мы тебе расскажем, но ты должна пообещать, что не сделаешь аборта и не продашь ребенка с аукциона.

Лицо Брайана просветлело.

— А я на этом заработаю? — спросила Пшш.

— Надеюсь.

— Заметано.

23

— Мне кажется, — сказала Дженет, — неплохо бы найти какие-нибудь улики, чтобы шантажировать их потом по всем правилам. Как вы думаете?

Вдохновленные этими словами, родственники стали перерывать все столы и шкафы, чтобы раскопать как можно больше информации о подпольном детопроизводстве Ллойда и Гейл.

Уэйд прекрасно сознавал, что его семья погрязла в мире мошенничества, грязных махинаций и беззаконий, из которого ей никогда, скорее всего, уже не выбраться. Да и были ли пути к отступлению? Существовало ли хоть что-то, ради чего стоило возвращаться? Он уже лет двадцать ходил по кривой дорожке — такая уж у него была жизнь; да и отец примерно столько же? А Брайан? Лет пятнадцать. Сара? Как показали события прошлой недели, год или около того. Но мама? Всегда такая чистая и грязенепроницаемая, она теперь словно заново родилась в роли человека, с удовольствием плещущегося в теплом океане отбросов, — там, наверху, она вываливала на пол цветочное попурри, заглядывала в вазы, выискивая грязь. Уэйд рылся в кухонных шкафах, когда она окликнула его.

— Да, мам?

— Тут чудесная рубашка, она тебе как раз подойдет.

— Мам, здесь не «Аберкромби и Фитч». Мне не нужна новая рубашка.

— Как это не нужна? Она такая мягкая, в цветную клетку, тебе очень к лицу.

— Я не хочу носить рубашки Ллойда, мам. Не говоря уже о карме...

— Вы не были бы таким, мистер Карма, если бы вам пришлось пережить депрессию и войну. Хорошая рубашка. Добротная. Я только хочу, чтобы ты ее примерил.

— И не собираюсь.

— Как знаешь, пожалуйста, не приходи плакаться ко мне, когда снова придется попрошайничать.

— Возьми ты этy чертову рубашку, — крикнул из кладовки Тед. — От добра добра не ищут.

— Папа, это кража. Ты что, так запросто относишься к воровству?

— Чья бы корова мычала...

— Что ты сказал? — Уэйд втиснулся в кладовку.

— Я сказал, что ты из тех, кто отказывается от добра, когда оно само плывет им в руки.

Тед рылся в ящике, полном шарикоподшипников.

— Ишь ты, какой рачительный, — сказал Уэйд. — Чего же ты тогда сидишь в такой глубокой финансовой заднице, что мы должны и дальше заниматься этим дурацким делом?

— Можно подумать, что ты не получишь свою долю. Если бы ты тогда не сбежал и не загубил свою жизнь, занимаясь черт-те чем, мы не подцепили бы этого вшивого фрица, которого его нянька лупит по воскресеньям.

Казалось, Тед предвидел реакцию, которая, если вспомнить предысторию, могла довести ситуацию до рукопашной. Но Уэйд сохранял полное спокойствие.

— Угу, — только и сказал он.

— Что угу?

— Хауи.

— А с ним что такое?

— Хм... только то, что Флориан, вполне возможно, похитил его. — Уэйду припомнилась склонность Флориана к «жучкам» и прочей шпионской технике. — Я звонил по его мобильнику от Брунсвиков,

— И поделом.

Уэйд уселся в зеленое кожаное кресло, а Тед устроился напротив него на стуле. Вошла Дженет.

— Я правильно слышала, что этот немец похитил Хауи?

— Правильно.

Казалось, эта новость никого особо не встревожила.

— Уж не думаешь ли ты, что они будут его пытать?

— Флориан? Рано или поздно — да.

— Это могло бы решить некоторые наши проблемы, не так ли? — спросил Тед. — Мы можем просто сказать Саре, что он был при запуске. Она уже будет в шаттле и ничего не узнает.

Дженет задумалась над этой идеей.

— Ушам своим не верю, — сказал Уэйд. — А что если, когда наступит время запуска, вместо Хауи в ложе для почетных гостей у нас будет только требуха Хауи в холодильнике?

Тед, широким жестом отметая в сторону собственное прошлое, сказал:

— Уэйд, не будь таким занудой. Кого пожалел — кобеля?

— Я даже думаю, что Сара не так уж и любит Хауи, — добавила Дженет.

— Да, — сказал Тед. — Туда ему и дорога. А где Пшш?

В комнату вошел Брайан, поедая холодные равиоли из банки.

— Она в гараже. А чего папа так раскипятился?

— Из-за того, что Хауи ухлестывает за Аланной.

— Ха. Расскажите что-нибудь поновее.

Дженет посмотрела на банку в руках Брайана.

— Брайан, как ты только можешь такое есть?

Они кладут в эти равиоли кошачий корм.

— Спасибо, мама.

Брайан перестал жевать.

Семья Драммондов расположилась в комнате Ллойда, словно позируя для каталога вязаных изделий «Бурды». Кабинет представлял собой фантазию из резного дуба, уставленную и увешанную диковинными светильниками, приобретенными в отделе электродиковин в торговом центре.

— По мне, так пусть этот фриц сделает из него начинку для равиоли, — сказал Тед.

— Нам бы всем этого хотелось, — сказала Дженет, — но ради будущего Сары лучше вернуть его живьем.

— Пусть Флориан его помучает, только немножко, — сказал Брайан.

— Мудрая мысль, — сказал Тед.

— Да, мне тоже нравится, — добавил Уэйд.

— Флориан использует физические или психологические пытки? — спросила Дженет Уэйда.

— Откуда мне знать? — Если бы она знала, у нее волосы бы дыбом встали.

— Набери его номер и включи громкую связь.

— Он по номеру узнает, что мы здесь.

— Сейчас же позвони ему, Уэйд.

Маме виднее, да и я не буду чувствовать себя на крючке. Через минуту их соединили с Флорианом, и Уэйд пропустил к аппарату Дженет.

— Это Флориан? — спросила она.

— Да. А кто вы?

— Я Дженет, мать Уэйда.

Гусиный тевтонский гогот раздался на другом конце провода.

— О, ну вы и загнули. Ну прямо прелесть. Уэйд, кто бы ни была эта актриса, избавь ее от такой немыслимой роли.

— Это моя мать, Флориан, — сказал Уэйд, — будь с ней полюбезнее.

— Майн готт... Уэйд, ты серьезно? Что ж, отлично, я постараюсь быть сама обходительность. Здравствуй, Дженет, — сказал Флориан тоном, каким обращаются к воображаемому другу своего ребенка.

— Да, итак, полагаю, пора перейти к делу. Сколько вы заплатите за письмо и сколько мы должны будем заплатить вам, чтобы — многозначительная пауза — получить обратно Хауи?

— Да, вашего зятя. Очаровательное существо.

— Сами догадываетесь, как нам приятно тратить деньги, чтобы выкупить его. Видели бы вы его на Рождество. Он у нас солист — исполняет рождественские гимны. Вот послушайте, — и Дженет принялась выводить шутовским сопрано: — «Здравствуй, Дедушка Мороз...» — И так далее. И так далее.

— Он для нас как шило в заднице, — встрял Тед.

— А кто этот новый персонаж? — В голосе Флориана прозвучало неподдельное любопытство.

— Это мой папа, Флориан. Будь вежлив.

— Я всегда отличался хорошими манерами, Уэйд. — Флориан казался оскорбленным. — Кто там еще с тобой в комнате?

— Мой брат, Брайан.

— Вы играете в скрабл? Или в «Угадай-ку»?

— Пожалуйста, потише, — сказала Дженет, обращаясь ко всем присутствующим. Потом повернулась к микрофону. — Флориан, давайте сыграем в бартер. Сколько бы вы ни запросили за Хауи, мы хотим сто тысяч сверху за письмо.

— За Хауи я хочу миллиард, — сказал Флориан.

— А я хочу миллиард и сотню тысяч за письмо, — ответила Дженет.

— Знаете, я уже засек вас по определителю номера.

— Через пять минут нас здесь не будет. И что тогда? Подумаешь! Мы просто порвем письмо. Сто тысяч, Флориан. Это одна сотая стартовой цены.

— Пятьдесят тысяч.

— Знаете что, Флориан, — произнесла Дженет беззаботным тоном. — Я не согласна. Сто тысяч, и ни цента меньше. Я старая женщина, умирающая от СПИДа, мой бывший муж — пожилой мужчина, умирающий от рака печени...

Уэйд с Брайаном застыли, уставившись на своего отца, выглядевшего совершенно беззаботным.

— ...да и у Уэйда здоровье пошаливает.

— Понял. У вас боли?

— Да. Есть немного. Язвочки на деснах, но с ними я могу бороться с помочью таблеток. Но таблетки эти, Флориан, мне просто осточертело все время о них думать. Я от них совсем свихнулась.

— У моей матери был рак груди. Она тоже сидела на таблетках.

— Бедняга. И давно?

— Когда я был моложе.

— И долго это у нее было?

— Учитывая, что ей пришлось пережить, и один день покажется вечностью, — задумчиво проговорил Флориан.

— Бедный, мне вас так жаль. А как восприняла это семья?

— Мой дражайший папочка пребывал в страшном замешательстве, и знаете почему?

— Почему?

— А вы представьте себе ведущего мирового производителя таблеток, который не может найти ни одной таблетки, чтобы спасти мою мать. Он воспринял эту неудачу как личную трагедию, и эта трагедия затмила смерть моей матери.

— Люди реагируют на смерть самым непредсказуемым образом. Он отреагировал так.

— Но, Дженет, учтите, что после похорон он и не подумал выделить средства на новые исследования. Нет, вместо этого он спился где-то в трущобах Нассау. Превратился в омерзительного типа. Cochon^[6]. А потом заболел болезнью Альцгеймера.

— У моего отца тоже была болезнь Альцгеймера. Четыре года в аду.

— Как вы справлялись с этим?

— Не знаю, удавалось ли мне справляться. Под конец он узнавал вас?

— Нет.

— Мой тоже. Это так жестоко. Это лишает вас всего. У вас есть братья или сестры?

— Мой брат погиб под лавиной в Клостерсе в 1974 году. Так что я последний в роду.

— Но хоть вы-то вкладываете средства в новые исследования, чтобы добиться того, что не удалось вашему отцу?

— Исследования — моя страсть.

— Значит, ваша мать гордилась бы вами.

— Вы так думаете?

— О да. Уверена, что она слушает сейчас наш разговор и думает, какой вы хороший мальчик. Вы не открыли ничего такого, что могло бы помочь людям с раком печени? У моего бывшего мужа, Теда, рак печени.

— Никак не пойму, зачем нужен этот долгий задушевный разговор, — вмешался Тед.

Дженет шикнула на мужчин, и они уселись, прислушиваясь к телефону, как к очередному занудному репортажу канадского телевидения о нью-брунсвикском контейнерном заводе.

— Видите ли, Дженет, — продолжал Флориан, — существует много способов лечения рака, о которых еще не пронюхала и, возможно, еще не скоро пронюхает «Нью-Йорк Таймс».

— Как это?

— Понимаете, одно дело обуздать рак и совсем другое — держать в узде общество. Если мы справимся с таким мощным заболеванием, как рак, мы нанесем чувствительный удар страховой индустрии, а следовательно, и банковской системе. Каждый год, на который нам удается увеличить среднюю продолжительность жизни, вызывает колоссальный финансовый кризис. История двадцатого века сводится к приспосабливанию — год за годом — к нашей растущей продолжительности жизни.

— Флориан, но наверняка...

— О нет, Дженет, уверяю вас. Я руковожу одной из крупнейших фармацевтических фирм в мире. «Глаксо», или «Байер», или, скажем, «Сити-банк» вырвали бы мне язык за все, что я вам тут рассказываю.

— Вы хоть раз говорили об этом с кем-нибудь? У вас есть близкие люди?

— Нет, — последовало после некоторой паузы.

— Ах вы, бедняга! Дорогой вы мой! Это, должно быть, так ужасно.

— Да, это действительно ужасно.

Не могу поверить — мама спелась с Флорианом.

— Как, должно быть, у вас нервы натянуты. У меня, например, на нервной почве колит. А у вас что?

— Опоясывающий лишай.

— У-у-у! Опоясывающий лишай — скверная штука.

— И розововидная сыпь. По всему носу и лбу.

— Вы нашли, как ее лечить? Сыпь — это такое дело...

— Кое-что, но ничего такого, что действовало бы безотказно.

— У моей подружки Бев тоже такая сыпь. Я нашла для нее крем, который производят в Аризоне, — чудодейственное средство.

— Правда?

— Попробуйте.

Это мне снится. Просто снится.

— Я уже дошел до того, что готов попробовать все, что угодно.

— Извиняюсь, что прерываю ваши занятия по кройке и шитью, девочки, — не выдержал Тед, — но мы когда-нибудь поговорим о капусте?

— Тед, и как только ты можешь быть таким вульгарным в подобную минуту? Простите, Флориан.

— Вы просто прелесть, Дженет.

— Флориан, давайте поужинаем вместе, — сказала Дженет.

— Со мной? Правда? — В голосе Флориана слышалось изумление, чуть ли не слезы.

— Что? — беззвучно, в один голосс сказали Уэйд, Тед и Брайан.

— Да, но только вдвоем — вы и я. А остальных я отправлю к «Шейки» есть пиццу.

— Я... я прямо не знаю, что сказать, Дженет, — растроганно произнес Флориан.

— Скажите «да». Заодно я передам вам и это дурацкое письмо. Как оно мне надоело. Мы в Дайтоне-Бич. Вы можете сюда подъехать? Полагаю, ваши компьютеры уже вычислили наш адрес. Шесть часов вас устроит?

— Превосходно.

— Что ж, отлично. Тогда в шесть. — Дженет повесила трубку.

— Бедный мальчик. Так тоскует по своей матери.

В комнату вошла Пшш, вся в машинном масле, неся кипу альбомов с фотографиями. «Вот теперь повеселимся». Она бросила альбомы на стол.

— Замечательно, — сказала Дженет. — А теперь не могли бы вы удостовериться, что эти двое ужасных людей надежно заперты, а потом оставить меня в покое? Можете поехать к Ники с Бет, они в трейлере Кевина. У меня свидание.

— Нет, вы только посмотрите на нее — какая пухленькая.

Через несколько часов, когда время шло к ужину, Пшш, Бет и Брайан сидели в трейлере Кевина, разглядывая фотоальбом со снимками суррогатных матерей, который Пшш нашла в тайнике под днищем «бьюика» Ллойда. Пшш была в хорошем настроении — история с ее чуть было не состоявшимся пленением превратила отпетую стерву в чрезвычайно милое существо. Наблюдая за ними через комнату, Уэйд подметил несколько жестов, которыми она, видимо, в свое время очаровала Брайана. Между тем Уэйд старался делать вид, будто жара ему нипочем, правда, не слишком удачно. Находиться внутри трейлера было сущей мукой, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось снаружи: даже несмотря на то, что солнце скрылось за горизонтом, все живое обратилось в гноящиеся куски вяленого мяса.

На крохоткой кухоньке трейлера Тед и Ники сидели на полу, прислонившись к шкафчику под раковиной, держась за руки и почти ничего не говоря. Ники уже знала о том, что у Теда рак; медицинские эпопеи каждого, которыми они успели поделиться, связали их куда теснее, чем любое радостное воспоминание. Напротив них на холодильнике стояло фото Кевина на какой-то гулянке диснеевских персонажей. Он вызывающе курил «Вирджинию слим» и снизу до пояса был облачен в костюм Скруджа, голову которого презрительно вертел в руках, словно то был браслет, подаренный нежеланным поклонником. Рядом с фотографией лежало письмо из управления Диснейуорлдом, уведомлявшее Кевина о его увольнении за нарушение правил обращения с эмблемами и символами.

Когда Уэйд заранее представлял себе эту неделю во Флориде, которая должна была увенчаться запуском шаттла, этот трейлер определенно не входил в сценарий. Что же ему виделось? По большей части чинные ужины в ангарах для реактивных лайнеров, где еду подавали бы на алюминиевых тарелках, снятые на шестнадцатимиллиметровой пленке фильмы о прошлых запусках, которые бы крутили для него и его сотрапезников, седовласые астронавты былых времен, которые появлялись бы из-за занавеса, делясь историями об аварийных ситуациях на борту и ужинах после полетов — со старлетками в умопомрачительно коротких платьях на тонких, как спагетти, бретельках. Ребятишки (мальчики, девочки — не разберешь) в костюмах парашютистов сопровождали бы его в экскурсиях по сложным подземным сооружениям, где в слепящем белом свете прожекторов он казался бы сам себе красивей, сильнее и добрее. После этого Брюс Спрингстин и Памела Андерсон ждали бы его на взлетной полосе, чтобы вместе отправиться на роскошный ужин во французском ресторане, где Уэйд непринужденно болтал бы по-французски и его рассказы забавляли и услаждали бы публику.

— Это что, таракан? — спросил Тед с пола. — Что это, черт возьми?

— Пальмовый жучок, — ответил Уэйд.

— Тебе его оттуда даже не видно. Откуда ты знаешь?

— Все спрашивают одно и то же, когда их видят.

— Ладно, нечего косить под местного. Ники, прихлопни эту пакость туфлей.

— Сейчас, дорогой.

Шлеп.

Что это такое? Новое падение или новая вершина? И снова Уэйду оставалось только теряться в догадках, куда это его на сей раз занесло вместе с его семьей.

— Долго нам еще тут торчать? — спросила Пшш.

— Недолго, — ответил Уэйд.

— А сколько это — недолго?

— Пока мама не позвонит.

Сославшись на то, что хочет прогуляться, Уэйд вышел, прихватив мобильник. Повинуясь мгновенному импульсу, он позвонил Саре, и надо же, ему повезло.

— Сестричка?

— Уэйд.

— Привет.

— Взаимно. Тебе получше?

— Немного. Готовлюсь к циклу сна. Гордон только что погладил меня по попке, но тут появились киношники, и на этом все закончилось. Наш биологический эксперимент в условиях невесомости, может, еще и состоится, но, честно говоря, я устала от самой себя дальше некуда. Расскажи что-нибудь новенькое, чтобы мне хоть на время почувствовать себя вне этого металлического отстойника. Где ты сейчас? Что происходит? Я же тебя знаю, Уэйд. Там у вас заварилась какая-то каша. Давай, признавайся. Перед моей силой воли тебе не устоять.

Почему бы и нет?

— Все верно. Я стою рядом с трейлером в самом гнусном пригороде Орландо. Трейлер принадлежит парню по имени Кевин, которому вчера прострелили руку во время налета на ресторан. Кстати, мама и Ники теперь — лучшие подруги. Что еще... — Пожалуй, лучше не говорить ей, что мы прячемся здесь от бандитов, которые похитили ее мужа. Стоит ли продолжать? А почему бы и нет? — А еще несколько часов назад папа, мама, Брайан и я спасли Пшш от двух богатых уродов из Дайтоны-Бич, которые хотели запереть Пшш в своем подвале, украсть ее ребенка, а ее саму, скорей всего, убить, так что Пшш у нас теперь цветет и пахнет, а у Брайана вид как у козла в огороде. Да, кстати, оказалось, что на самом деле Пшш зовут Эмили.

Молчание — и негромкие механические звуки на Сарином конце провода.

— И еще кое-что. Прямо сейчас мама ужинает с этим свихнувшимся германско-багамским фармацевтом-миллиардером, на которого я когда-то работал. Она хочет продать ему, хм, один исторически важный документ, который достался мне в наследство от моего приятеля Норма, скончавшегося вчера в Диснейуорлде от сердечного приступа. Прямо на мостовой.

На Сарином конце провода — только новые механические звуки.

Почему не сказать ей о папе? Ну, давай же... нет, не могу.

— Сара?

— Я слушаю, Уэйд. Точнее, перевариваю услышанное.

— Я так и думал. Где Хауи? — Хорошо — никакой неуверенности в голосе.

— Не знаю. Если бы ты был Хауи, что бы ты сейчас делал?

— Рыл бы перед тобой землю носом.

— Я тоже так думала. Но он ведет себя как-то странно. И я до сих пор не знаю, зачем НАСА забрала его от Брунсвиков. Обычно я знаю все его поступки на два хода вперед. Меня это просто бесит.

— Только не разгони себе из-за этого сон.

— А почему бы нет?

— В Хауи на дух нет ничего таинственного. Он к тебе скоро вернется.

— Я не могу на этом слишком сосредоточиваться, Уэйд. Я должна пройти полный цикл сна, мне завтра работать с лазерами. Всем от меня привет.

Она как-то слишком быстро попыталась прервать разговор.

— Эй? Эй! Ты что, на нас злишься? Ты злишься на нас, потому что мы не маршируем вдоль полосы двадцать четыре часа в сутки с воздушными шарами и листами картона двадцать четыре на тридцать шесть с цитатами из Библии? Как это делают другие семьи?

— О Господи, нет. Просто здесь за тобой постоянно следят. Даже пописать нельзя, чтобы Том Хэнкс не пришел и все не задокументировал или камера не запечатлела этот момент. Этот телефон, вероятно, не очень-то надежный — возможно, нас живьем слушают по интернет. Единственное, что мне не нравится во всей этой астронавтике, это нехватка личной жизни и уединенности. Но меня все-таки выбрали из-за моей совместимости с группой, равно как и за небольшой вес и разносторонние познания.

— Романтично.

— Я практичный человек, Уэйд. И всегда такой была.

— Ты уже встанешь к четырем, как всегда?

— Да. Давай я тебе позвоню.

Уэйд дал ей номер тедовского мобильника, и на этом разговор закончился.

Через несколько минут после того, как он вернулся в трейлер, Пшш заглянула за панель и сказала:

— Вы видели, какой кондиционер в этой дыре? Толку от него как от белки в колесе. Может, хотя бы сходим в ресторан и так убьем время?

— Нет, — ответил Уэйд. — Во-первых, мы все на мели, и кроме того, так мама знает, где мы.

Остальные были слишком вялыми, чтобы хоть как-то отреагировать на это предложение.

— Ты думаешь, это действительно безопасно — оставлять твою мать наедине с этой хищной немчурой? — поинтересовался Тед.

— Он швейцарец, папа. И с каких это пор ты стал заботиться о маме?

Тед не клюнул на Уэйдову удочку.

— Швейцарский немец. Один черт. Мы с таким же успехом могли положить ее на циркульную пилу. И одному только Богу известно, что он сделал с Хауи. Может, начинку для равиоли? И может, Брайан его съел.

— Так теперь ты беспокоишься о Хауи? Лицемер.

— Уэйд, пошевели мозгами, которыми Бог тебя наделил. Тебе прекрасно известно, что Хауи должен быть с нами во время взлета, пусть он и дерьмо.

Как объяснить папе, что жизни Сары, Хауи, Аланны и Гордона Брунсвика превратились в низкопробную сексуальную комедию семидесятых годов в космических декорациях?

— Мистер Драммонд... — сказала Бет.

— Тед. Зови меня Тедом.

— Тед, вы всегда говорили Уэйду, что из него ничего не выйдет?

— Да, конечно.

— Почему?

— Почему? — Тед помолчал. — Потому что этот маленький засранец вечно втравливал нас в разные истории с оружием, после которых соседи приносили нам своих продырявленных кошек...

— Это был несчастный случай, папа.

— Уэйд, не перебивай меня: копы заявлялись к нам чуть не каждый Божий день; то, видите ли, ему вздумалось поджечь соседский дом...

— Несчастный случай!

— Я мог бы продолжить. Раздолбай он был жуткий. Погоди, пока твоя центрифугированная хромосома превратится в подростка. Ты будешь приходить ко мне на могилу и спрашивать совета из мира иного.

Ники уронила руку.

— Тед, перестань так говорить. Если с каким раком и умеют справляться, так это с раком печени.

Тед стал напевать себе под нос траурный марш; Ники пулей вылетела из трейлера.

— Куда бы вы ни пошли, везде вы несете с собой свет любви, верно? — сказала Бет.

— Да отвяжись ты со своей церковной тягомотиной. Ники — женщина сильная.

— Вы и Брайану тоже говорили, что он никчемный? — спросила Бет.

— Нет, да и не надо было. У него это на лбу написано.

— И Дженет?

— Да, полагаю, да.

— А Саре?

Тед стиснул зубы.

— Вижу, куда ты клонишь. Хочешь свалить все их несчастья на меня? И не пытайся.

Размашистыми эффектными движениями Тед шумно перетасовал колоду карт.

— Я плохо знаю вашу семью, — сказала Бет, — но она поражает меня как наглядное свидетельство сбывшегося пророчества.

— Опять религия?

— Нет, реальность.

Тед повернулся к Уэйду:

— Уэйди, если бы я сюсюкал над тобой, когда тебе было восемь, или ахал и охал, когда ты решил соорудить макет пирамид в Гизе, думаешь, ты был бы сейчас другим?

— Дай подумать, — Уэйд отхлебнул своего напитка. — По сути — да, но в деталях — нет. Думаю, моя жизнь была бы более традиционной. У меня был бы дом, жена, двое детишек и собака. Может быть... Бет выплеснула стакан лимонада ему в лицо.

— А это за что?

— Потому что я не жена и не двое детишек, Уэйд. Пошел ты. — И она выбежала вслед за Ники.

— Спасибо, папа.

Зазвонил телефон; автоответчик Кевина произнес: Кевин пошел прошвырнуться, но скоро вернется.

Бип.

— Кевин, это Мики. Я починил твои слаксы. Слаксы — смешное слово. Пока, дорогой.

Щелк.

Почти сразу же телефон зазвонил снова. На сей раз это была Дженет.

— Уэйд? Тед? Есть кто-нибудь? Уэйд схватил трубку.

— Мам, привет.

— Здравствуй, дорогой.

— У тебя все в порядке?

— Держу хвост пистолетом.

Судя по шуму на заднем фоне, она говорила из будки на дороге.

— Ты где?

— Флор, милый, где мы?

Она называет его «Флор», «милый»?

— Мы в Канзасе, милая, — ответил Флориан.

— Флор, не прикидывайся дурачком. Где мы на самом деле?

— Шоссе девяносто пять, курсом на Дайтону-Бич.

— Мы едем в Дайтону-Бич, дорогой.

— Хауи с вами?

— Да, Хауи тоже тут.

— Они что-нибудь с ним сделали?

— Хауи замечательно себя чувствует, дорогой. Встречай нас.

— Где?

— У Ллойда и Гейл.

— Ты имеешь в виду всех нас?

— Нет, только тебя, Теда и Ники. Другие пусть остаются где есть. Пожалуйста. Я настаиваю. Пожалуйста, скажи, что ты слышал, что я сказала.

— Слышал. Ты продала письмо?

— До скорой встречи, дорогой.

24

Дженет всегда сохраняла свою чопорность перед лицом бесчисленных нападок со стороны современного мира, но за месяц до Флориды ее чопорность куда-то незаметно улетучилась. Она сидела в интернет-кафе в центре Ванкувера (надо выбраться из дома; надо выбраться из дома; надо выбраться...) и не без приятности проводила время, отыскивая старых университетских друзей и возобновляя отношения, прерванные сорок пять лет назад.

Слишком быстрый переход к интимному тону. Лучше вот так:

Нет, слишком занудно. Дженет вспомнила, как Дороти заглянула в Сарину коляску и, увидев ее руку без кисти, поспешно ретировалась. Забудь про Дороти. Кому она нужна?

В этот момент сидевший рядом мужчина, которого Дженет, оглядев мимоходом, приняла за бизнесмена, тяжко вздохнул. Судя по нахмуренному лбу, искусанным губам и неуклюжему обращению с «мышью», это был новичок. Темноволосый, плотного сложения мужчина выглядел весьма дружелюбно и по возрасту принадлежал к поколению Дженет. По всей видимости, он тоже углубился в поиск, но ему не везло; Дженет не удержалась и скосила глаза на его монитор. Она была почти уверена, что увидит на экране какой-нибудь англоязычный камбоджийский сайт типа «У меня уже стоит», но вместо этого обнаружила сайт фирмы из Миссури, производящей пропан. Компьютер тоненько попискивал, указывая на ошибку за ошибкой, и было видно, что незнакомец теряет терпение.

— Может быть, вам помочь? — спросила Дженет.

Мужчина взглянул на нее так, будто она поймала его на мыслях вслух:

— Никак не могу заставить эту штуку работать. Порет какую-то чушь собачью.

— Вы ищете какую-то конкретную информацию? — вежливо осведомилась Дженет.

— Да. Мои ребятишки подарили мне вот этот новый лазерный плейер, и я не могу найти свои любимые диски в магазинах, поэтому решил слазить в интернет.

— А какие диски вы ищете?

— «Kingston Trio». Четверо парней.

— Просто не верится, мои любимые!

В своем энтузиазме Дженет напоминала рвущегося с поводка спаниеля.

— Правда?

— Конечно, уж как я веселилась под эту музыку. Они были такие заводные, а я училась в университете. Свитера и хвостики на голове. Я их обожала.

— Где вы учились?

— В университете Торонто.

— Мой брат там учился. А я — в Мак-Джилле. Меня зовут Эрни.

— Дженет.

Дженет решила, что диски с кингстонским трио ей тоже не помешают. Охота началась. Скоро они уже непринужденно болтали друг с другом, как старые приятели. Дженет не могла припомнить, когда она в последний раз так быстро, с места в карьер, сходилась бы с мужчиной, и скоро они обнаружили несколько дюжин дисков, пять из которых благодарный Эрни преподнес Дженет.

— Эрни, ну что вы...

— Нет, нет. Смотрите на это как на вознаграждение за поисковую работу. Вы мне так помогли.

— Знаете, интернет устроен по обычным законам здравого смысла.

— А вот и нет. Это черт-те что такое. Вы меня просто спасли, — Эрни скосил глаза на циферблат в углу монитора. — Мне нужно поехать забрать внучку с катка. Что вы делаете сегодня вечером? Может быть, поужинаем вместе? Извините за прямолинейность, но я не вижу обручального кольца.

— У меня и не было...

С обручальным кольцом она распрощалась в тот день, когда был подписан бракоразводный договор.

— Тогда позвольте мне вас пригласить.

— Эрни! Вы такой...

— Парень, который чинит мне тормоза, посоветовал одно местечко. Я сходил посмотреть, и, вы знаете, там очень даже мило. «Сэр Стейк».

Дженет подавила смешок.

— Знаю, знаю — название дурацкое, — сказал Эрни, — но стейки я очень люблю. В семь часов вас устроит?

— О'кей.

А потом он ушел, и Дженет поняла, что у нее назначено первое свидание за сорок три года.

Погода в тот вечер была жаркая, совсем непохожая ка ванкуверскую. Дженет кожей чувствовала теплое дыхание ветра. Она пришла раньше времени и решила подождать снаружи; жара напомнила ей летние месяцы юности, задолго до эпохи кондиционеров.

Эрни подкатил на пухленькой красной «импале» конца девяностых. Это была первая модель машины, на которую Дженет обратила внимание после «мустанга» образца 1965 года; на «импале» ездил ее отец. Значит, что-то из тогдашних времен все-таки дошло до наших. Дженет внимательно оглядела машину, чтобы выяснить, изменилась ли она так же сильно, как она сама.

— Так, выходит, вы автолюбительница? — спросил Эрни.

— Я? Нет. У моего отца когда-то была «импала». Я уже много лет не вспоминала об этой машине.

— Хорошая машина. Надежная, недорогая и удобная. Проголодались?

— Проголодалась? О Боже, нет. Мне бы тарелочку желе и виноградинку.

Изнутри «Сэр Стейк» напоминал карнавальное шествие: геральдические знамена из искусственного шелка трепетали среди обезумевших кондиционеров. Уголовного вида молодые люди в плохо подогнанных старинных нарядах, с электронными блокнотами для записи заказов делали вид, что обслуживают посетителей.

— Маленько странноватое место, — сказала Дженет, — мне тут немного не по себе.

— «Маленько»? Я не слышал этого выражения с...

— С пятидесятых?

— Ну...

— Мы музейные экспонаты, Эрни.

Как только они сели, официантка спросила, что они будут пить.

— Мне, пожалуй, «отвертку», — сказал Эрни и посмотрел на Дженет.

Лучше не говорить ему о моих деснах.

— Кофе без кофеина, пожалуйста.

Бип, бип, бип.

Их заказы были занесены на электронную пластинку, и малолетняя официантка отчалила от их столика. Дребезжащая, похожая на испанскую музыка пищала в настенных динамиках, как будто мыши устроили там вечеринку. Вместе с напитками прибыло и меню.

— Отличный салатный бар, — сказал Эрни. — Вы видели?

— Уж конечно. Салатные бары — это легкие ресторана, Эрни. Они поглощают все микробы и бактерии, давая нам возможность дышать более чистым воздухом.

— Я, пожалуй, съем что-нибудь другое.

— Эрни, я тут кое-куда навострилась. Вернусь через секундочку.

Дженет прошла в дамскую уборную и приняла таблетку дронабидола, чтобы расшевелить аппетит. Почему до сих пор считается стыдным принимать таблетки в общественных местах? Она посмотрелась в зеркало. Сегодня я еще неплохо выгляжу. Она вернулась за столик, где Эрни уже успел снять пиджак.

— Вижу, вы потихоньку расслабляетесь, Эрни.

— Славно тут. Весело.

— Эрни, вы никогда не задумывались, почему из всех животных именно попугаи и черепахи живут веками? Почему, скажем, не ягуары и не кряквы? Получается, будто попугаи и черепахи в животном царстве вытянули счастливый билет.

— Ну, людям тоже не так уж и плохо. Годиков семьдесят — это нормально.

— Вы упомянули о своей внучке, Эрни. Где ваша семья?

— Я вдовец. Уже два года. Ее звали Люси. Лимфома Ходжкина. Скрутило в два счета.

— Извините.

Эрни вздохнул.

— Дело прошлое.

Он отхлебнул коктейль. Появился еще один малолетний преступник, который взял у них заказы.

— Расскажите про себя, Дженет. Что такая женщина, как вы, делает в киберкафе? Вам куда больше подошли бы самосовершенствование и йога.

— Сегодня я копалась в информации НАСА. У меня дочь астронавтка. Сара.

— Так вы... вы — мать Сары Драммонд! То-то мне все казалось. Просто не хотел говорить. Caramba^[7]. Я ужинаю со знаменитостью. Черт возьми!

Дженет задумалась над тем, как изменится поведение Эрни теперь, когда он узнал, что общается со славой во втором поколении.

Появились салаты. Дженет и Эрни продолжали беседовать о проблемах с зубами, о духоте, насекомых, о школах, куда они ходили; у них нашелся общий знакомый — друг детства Дженет, который работал в офисе у Эрни в Манитобе. Поговорили о двух женатых сыновьях Эрни: один жил далеко, в Страсбурге, во Франции, другой здесь, в Ванкувере, где погряз в бракоразводном процессе, осложненном вопросами попечительства.

Подали горячее, и они принялись обсуждать близящийся полет шаттла. Так здорово поболтать с кем-то из своего поколения — все понятно с полуслова.

Дженет удалось проглотить несколько кусочков курицы; тарелки убрали. Эрни спросил, не хочет ли она еще чего-нибудь.

— Хотите куличиков? — спросила Дженет. — Я часто делала их в Торонто. Такие вкусные. Моя мама скончалась бы, узнай она, что мы их ели.

— Куличики — вкуснятина, — сказал Эрни. — Почему бы нам не взять один на двоих?

Дженет согласилась, и они заказали куличик. В промежутке им подали две чашки бескофеинового кофе.

— Дженет, — сказал Эрни, набрав побольше воздуху в грудь, — вы ведь так и не объяснили, откуда так много знаете про интернет.

— Я всегда его боялась, но если вы узнаете мою историю, то поймете откуда.

— А что за история?

— Если я вам расскажу, вы измените свое мнение обо мне.

— Нет, это невозможно.

Что мне теперь делать — соврать? Ни за что.

— Тогда слушайте. Мой муж Тед бросил меня из-за молоденькой года четыре назад. Я идиотка, что ничего не замечала раньше, зато теперь прекрасно разбираюсь в таких вещах. Так вот, я осталась одна в большом пригородном доме, дети все поразъехались. Перебиваюсь кое-как, привыкаю. Разыскала нескольких старых друзей, ходила на вечерние компьютерные курсы. И вот однажды мой старшенький, Уэйд, сваливается как снег на голову из Лас-Вегаса, где жил уже Бог весть сколько времени. Уэйд у нас в семье перекати-поле. Такой славный. Мой любимый ребенок, хотя, если вам вздумается это разгласить, я не признаюсь. И вот Уэйд приезжает сюда, встречает в местном баре вертихвостку по имени Ники, ну и, короче, не устояли они. Потом Уэйд едет в гости к моему бывшему супругу Теду, который жил тогда в одном из этих дурацких новых домов, они сидят, разговаривают, и тут дверь открывается и входит Ники — представляете, эта вертихвостка оказалась второй женой Теда. Я понимаю — комедия, да и только. Уэйд, само собой, наутек. Приезжает ко мне, мы ужинаем, все очень мило, но тут врывается Тед и начинает палить в Уэйда из пистолета. Пуля проходит навылет и попадает мне в бок. Дженет показала место, куда ее ранило.

— Боже мой, — сказал Эрни.

Дженет рассказывала эту историю уже много раз. Кому как не ей было знать, где сделать эффектную паузу.

— Словом, все прекрасно. Тед идиот, и никто в суд на него подавать не собирается. Уэйд возвращается в Лас-Вегас. Через год я слегла с воспалением легких. Мне делают анализы, и... вы уже, наверное, сами догадались. — Момент истины.— ВИЧ. От своего собственного ребенка. Тогда я звоню Уэйду, все рассказываю, и выясняется, что он болен уже год, но врачи думали, что это печень, которая после ранения стала размером с монетку. Он проходит проверку, и — увы! — это ВИЧ. Не знаю, где он его подцепил, да это и не важно. Теперь оба живем на таблетках.

Дженет опустила глаза, уставившись на свою чашку с остывающим кофе.

— Было еще много разного, но суть такова. Вот моя история.

Принесли куличик с двумя вилками. Эрни молчал. Дженет подцепила вилкой кусок.

— Эрни, хотите попробовать? Эрни посмотрел на свои руки.

— Очень вкусно, Эрни.

Эрни протянул руки к пирогу, но тут же отдернул их.

— Думаю, мне пора ехать, Эрни, — сказала Дженет, опуская вилку.

Голова Эрни еле заметно дрожала.

— Все в порядке, Эрни. Но думаю, мне пора.

— Я съем с вами кусок пирога, Дженет, но я...

— Тсс!

— Но...

Тсс.

Дженет заглянула Эрни в лицо. Потом вышла из ресторана и села в свою машину.

Наши вожди умерли.

Истории мы больше не нужны.

Прошлое — насмешка.

Она поехала на запад, навстречу закату; в новостях недавно сообщили, что лесные пожары на острове Ванкувер превратили небо в красочное зрелище, и это была правда. Сидя в своей машине, Дженет почувствовала, что впервые в жизни уезжает от людей — их нужд, любовей, их изъянов, списка их неизлечимых ран, их потаенных, неутолимо страстных желаний, перечня их ошибок и заблуждений.

Она проехала мимо перевернутого «камаро», окруженного нарядом дорожной полиции и кучкой остолбеневших подростков.

Я заражена. Моя душа заражена. Она почувствовала, сколько химии осело за всю жизнь в ее тканях и костях: вакцин, противозачаточных таблеток, пестицидов, сахаро-заменителей, антибиотиков, сернистых лекарств... И Бог знает чего еще.

Перед глазами Дженет мелькали клены, дома, чайки и речные отмели. Так вот оно, будущее, — не такое, как я ожидала, но будь я проклята, если оно от меня отвернется.

Дженет почувствовала, как весь внутренний груз воспоминаний оказывается за бортом — все те робкие, печальные представления о благопристойности образца 1956 года, исчезнувшие, как москиты в августе, шестьдесят пять лет никем не вознагражденной доброты, бесстрастный секс, подтачивающее и никуда не ведущее чувство вины и брошенности, уик-энды, проведенные за стрижкой азалий, штопкой дырок в Сариных чулках, — все ушло.

Солнце окончательно скрылось, нырнув за остров Ванкувер.

25

Флориан появился ровно в шесть — вкрадчивый, слегка одутловатый перезрелый блондин. Белки глаз у него были желтые, а один из передних зубов, порыжевший от никотина, выдавался вперед. Он легко мог сойти за типа, у которого Дженет прошлой зимой покупала зимние покрышки. А чего я ждала? Существа с нимбом? Кэри Гранта? Да, признаться, да. Дженет вела себя как безукоризненная хозяйка.

— Вы, должно быть, — пауза, — Флориан. Заходите, прошу вас, на улице так жарко.

— Но сначала позвольте поцеловать вам ручку.

Флориан приложился к ее руке. Дженет почувствовала кончик его языка — или померещилось?

— О-о, как это по-континентальному.

— Enchante^[8], — Флориан заглянул внутрь.—Так это ваш дом?

Дженет осмотрелась, словно ее обвинили в преступлении, которого она не совершала.

— О, Боже мой, нет.

— Прямо камень с души, оттого что вы это сказали.

Несколько мгновений Флориан наслаждался интерьерным шедевром Гейл.

— Самый поверхностный взгляд заставляет затосковать по изумительно пустому пространству японской комнаты, в которой стоит одна-единственная ваза с хитроумно изогнутой ветвью.

Он быстро заглянул в гостиную.

— Got im Himmel!^[9]

— Это все курам на смех, я знаю. Как вам здесь? Райское местечко, да?

— А вы в нем — прекрасная магнолия.

— Обождите минутку, я только захвачу свои вещи.

— Например... таблетки?

— Еще какие — не поверите, — улыбнулась Дженет.

— Поверю. Семейный бизнес, вы ж понимаете.

— Да, конечно.

Дженет нашла свой пузырек с таблетками, и оба вышли через парадную дверь, которую Дженет оставила незапертой.

— Где будем ужинать?

— Я присмотрел одно место на берегу в нескольких милях отсюда. Если честно, то раньше я никогда не бывал в Дайтоне-Бич и ее окрестностях.

— Тут везде подают либо стейк, либо рыбное филе, напичканное бактериями. Чего бы мне по-настоящему хотелось, так это оказаться во французском ресторане, но ты всегда была мечтательницей, Дженет Драммонд. Какое у них нежное масло, и потом французы никогда не жмутся насчет соли.

— О! — сказал Флориан. — Значит, вы тоже любите посолонее.

— Бог мой, да! Если бы вам удалось найти солончак на коровьем пастбище, я с наслаждением поужинала бы с вами там.

— Дженет, я просто обязан послать вам бутылку мальтийской морской соли, Fleurs de Sel Sardaignain — маленькие кусочки анчоусов в каждой грануле, просто пальчики оближешь.

— Кажется, я видела такую в программе Марты Стюарт.

Лицо Флориана ненадолго омрачилось.

— Почему эта женщина повсюду сует свой нос?

— В наши дни все делают несоленым. Пища такая пресная. Вы заметили?

— Еще бы. Пожалуйста, забирайтесь. Флориан распахнул перед ней заднюю дверь «линкольна», водитель которого был отделен от задних сидений стеклянной тонированной перегородкой.

— А теперь, приятель, в то местечко с рыбной кухней, которое мы присмотрели на Нью-Смирна-Бич.

— Да, сэр.

— Наша колымага готова?

— Да, сэр.

— Колымага? — переспросила Дженет. Флориан обернулся, указал на передвижной дом исполинских размеров, выезжавший на улицу вслед за ними, и сказал:

— Не люблю путешествовать налегке. Но хватит о скучном, хватит обо мне, — расскажите о себе, Дженет.

— О себе? Сплошная скука.

— Не преувеличивайте, Дженет. Для начала — как вам удалось подцепить инфекцию?

— Ах, это.

Всю дорогу до ресторана, полчаса на юг, Дженет рассказывала свою историю, и, слушая ее, преисполненный сочувствия Флориан узнавал все больше о семье Драммондов.

— Бедняжка вы, бедняжка, — сказал он, беря Дженет за руку. — Вы заслужили доброго, сердечного отношения — и что же вы получили взамен? Вот это.

Он кивнул на бар, мимо которого они проезжали и на фасаде которого, словно подводя черту подо всеми мировыми культурными достижениями, красовался большущий плакат «Добро пожаловать, байкеры».

— Это, знаете, не так уж плохо, — сказала Дженет.

— А вот врать вы не мастерица. Скажите-ка мне лучше, как часто вы принимаете свои таблетки?

— Каждые четыре часа.

— Обалдеть можно.

Машина въехала на большую парковку при торговом центре и притормозила у заведения под названием «Хижина». Фургон маячил сзади.

— Так поужинаем?

Они вошли в ресторан; стены его были мятно-зеленого цвета, а в воздухе плавали ароматы сигаретного дыма, средства, которым уборщица протирала пол, и щавеля. Флориан явно был в ужасе.

— Какой промах с моей стороны. Приношу свои извинения.

— Нет, давайте останемся, Флор. Покурим — я решила, что с сегодняшнего вечера снова начинаю курить после десятилетнего перерыва. — Почему я так решила? А почему бы и нет?

— Покурить — это отлично, — сказал Флориан. — А вы назвали меня «Флор». Так дерзко. Так непосредственно.

— То есть вы хотите сказать, что не курили в машине из-за меня? — удивилась Дженет. — Какой вы милый.

Молодая позевывающая женщина с нечесаными волосами, покрашенными в убийственно бурый цвет, провела или, скорее, впихнула их в кабинку в одном из углов ресторана, испещренную падающим через окно солнечным светом. «Спасибо», — сказала Дженет, на что барышня ответила: «Выбирать не приходится».

Как только она ушла, Дженет сказала:

— Поневоле задумаешься, насколько обслуживание способно отравить радости пищеварительного процесса.

Флориан с треском распечатал пачку «данхилла»:

— Прошу вас.

Дженет взяла сигарету и прикурила; дым, мягко пощекотав миндалины, перенес ее в мир пятидесятых, когда они, студенты-младшекурсники, собирались на вечеринки.

— Как чудесно, — сказала она Флориану. — И зачем только я бросила?

— Держу пари, что пара телефонных звонков — и нашу официантку выставят отсюда коленом под зад, — сказал Флориан.

— На что пари?

— Если я выигрываю, вы платите за десерт.

— Согласна.

Флориан набрал на мобильнике какой-то номер, пролаял в трубку несколько фраз на немецком и разъединился. Потом позвонил еще раз, убрал мобильник и сказал: «А теперь смотрите». Телефон за стойкой зазвонил, официантка взяла трубку, выслушала, что сказал ей невидимый абонент, проорала: «И вам того же! Глаза б мои не видели эту поганую дыру» — повесила трубку и, намеренно тяжело топая, скрылась в дверях.

— Десерт за мной, — сказала Дженет, сигарета которой даже не успела догореть до половины.

— Люблю быть мелочным, — сказал Флориан.

— Мне бы тоже хотелось, — вздохнула Дженет.

— Нет, вам это не к лицу.

— Все равно хотелось бы. Будь я мелочной, я бы на многое перестала обращать внимание.

Оставшиеся представители немногочисленного персонала заметались, как кролики, по очереди выбегая на парковку, чтобы посочувствовать уволенной официантке. Пользуясь возникшим вакуумом, Флориан прошел к бару и налил два джина с мартини. Усаживаясь за столик и передавая один бокал Дженет, он кивнул на происходящее за окном и сказал:

— Посмотрите, какой урон наносит увольнение даже одного служащего всей экономике — в данном случае экономике «Хижины». Отец всегда говорил, что скорейший путь нанести урон любой экономике — это подтолкнуть ведущие профсоюзы к забастовке. От этого у среднего класса голова неизбежно идет кругом, и не успеете вы оглянуться, как — бум! — к власти приходит какой-нибудь тиран. Надо любой ценой обеспечивать своевременную доставку салата в супермаркеты. Ваше здоровье.

— За вас.

Они со звоном сдвинули бокалы.

— Но знаете, Флор, — сказала Дженет, — я до всего этого уже дошла своим умом.

— Правда?

— Вы просто не поверите, с чем только не сталкиваешься в интернете.

— Вам нравится копаться в сети?

— Ну еще бы.

— И вашим друзьям тоже?

— Пфффф. Нет. На самом деле меня просто тошнит от собственного поколения. Они стали совершенно нелюбознательными, но только не я — мне нравится интернет. Вся когда-то запрещенная информация теперь легко доступна.

— Например?

— Во-первых — медицина. И во-вторых, правительственные файлы и документация — я больше никогда не поверю никакому правительству.

— Разумное решение. А как насчет нехороших чатов?

— Бывает, но я умерла бы со стыда, если бы моя семья узнала.

— Как ваша подпольная интернетовская кличка?

Дженет вспыхнула.

— Ну, давайте же, скажите мне, Дженет.

— Обещаете, что не будете смеяться?

— Постараюсь.

— Азиатская Шлюха.

Смех Флориана был похож на собачий лай. Дженет снова зарделась.

— И были сексуальные свидания? — спросил он.

— Нет, но могли бы быть, если бы я захотела.

— И вы шли на попятный?

— Флориан, ведь моими собеседниками могли оказаться мои дети. Меня в дрожь бросает при одной мысли об этом.

— Вы всегда регистрируетесь как Азиатская Шлюха?

— Нет, я просто создала этот персонаж, чтобы посмотреть, как ведут себя мужчины, когда их жены на кухне, а дверь заперта.

— И что же вы выяснили?

— Всеми мужиками без исключения руководит то, что у них между ног.

— И все?

— А что, мало? Мое воспитание учило меня верить в то, что мужчинами руководят политические и социальные идеи. И я действительно верила в это.

— Пора выпить еще мартини. Вам принести?

— Да, пожалуйста.

В другом конце ресторана компания из восьми пожилых людей, праздновавших день рождения, уже готова была взбунтоваться; вторая вылазка Флориана в бар прошла так же незаметно, как и первая. Он вернулся к столику и передал Дженет бокал.

— Меняемся: я вам — коктейль, вы мне — откровенность, — сказал Флориан.

— Да, было одно свидание, но мы встретились не в интернете. Мы встретились в интернет-кафе, — от сигареты у Дженет закружилась голова.

— Да? — заинтересованно спросил Флориан.

— Но как только он узнал, что у меня ВИЧ, его и след простыл. Вот и вся история.

— Неужели? Неужели он так поступил?

— Да. Его звали Эрни — Эрни Фармингем.

— Это было в Ванкувере?

— Да.

По лицу Флориана скользнула тень озабоченности; Дженет заглянула ему в глаза.

— Если быть максимально точной, он живет в Северном Ванкувере. Уж не собираетесь ли вы погубить его?

— Абсолютно верно, Дженет.

Дженет почувствовала себя так, будто ужинает с Богом.

Официант швырнул им на стол меню.

— Надо бы что-нибудь заказать, — сказала Дженет, — но, право, не знаю, — дело в том, что у меня отсутствует иммунитет, а это такая забегаловка. Пища здесь может быть заражена какой-нибудь вирусной дрянью.

— Нет, если вы будете заказывать по-флориановски.

— Это еще как?

— А вот глядите.

Пройдя через зал, Флориан хлопнул официанта по плечу и сунул ему стодолларовую бумажку. В мгновение ока официант оказался рядом с Дженет.

— Мне, пожалуй, зеленый салат, уксусную заправку отдельно и еще «Фетуччини Альфредо».

Официант, на табличке которого значилось имя Стив, повернулся к Флориану и вернул ему деньги:

— Можно без этого. В ресторане сегодня все как с ума посходили, из-за того что выставили Шону.

— Почему? — спросила Дженет.

— Карма. Она вела себя здесь как хозяйка, и все потому, что встречалась с одним из менеджеров. Все потрясены до глубины души. Так или иначе, сэр, — что прикажете?

— Салат с вашей, несомненно, соблазнительной домашней заправкой, томатный суп с двойными гренками, куриные палочки — ух, вкуснятина — с горчичным соусом. Так, дальше: цуккини во фритюре, седло барашка, но только не с рисом, а с картошкой и...

— Сэр?

— Да, Стив?

— Не уверен, что понял вас. Вы ожидаете кого-то еще?

— Нет. Только я и милая Дженет.

— Тогда, осмелюсь сказать, на двоих вам этого более чем достаточно.

— Спасибо, Стив, но я хотел бы заказать еще кое-что. Разве в Нью-Смирна-Бич существует особый закон, регулирующий количество еды, которое можно заказать в ресторане?

— Нет, сэр.

— Хорошо.

Флориан заказал еще десять блюд, каждый раз самым скрупулезным образом оговаривая подробности гарнира и степень готовности мяса.

Стив пришел в состояние заботливого умиления.

— Ну, знаете, у шеф-повара глаза на лоб полезут.

— Жизнь создана для наслаждений, верно, Стив?

— Так точно, сэр.

— Надо уметь жить так, чтобы наслаждаться каждым мгновением. Радость — закон жизни. А теперь — марш на кухню, Стив. А то мы уже почти обезумели от голода.

— Похоже, у вас разыгрался аппетит, — сказала Дженет.

— Да, я дам этому парню на чай свои швейцарские часы. Итак, вы что-то говорили мне по телефону насчет нового крема против сыпи...

— Говорила.

Минут десять они толковали о законных и незаконных препаратах по уходу за кожей, пока ресторанные служащие не стали поглядывать на них с чрезмерным любопытством. Вскоре появился и сам шеф-повар:

— Вы что, издеваетесь над моей едой?

— Напротив, я отношусь к вашей кухне с величайшим почтением.

— Значит, остряк-самоучка?

— Нет, я всего лишь клиент. Не сомневаюсь, что блюда в вашем исполнении великолепны, и намерен отведать всего понемногу. «Хижина» хорошо известна в пределах действия телефонного кода 004 и славится своей изысканной кухней и духом дружелюбия. Это знают все. Итак, вперед, мой славный кок!

Озадаченный шеф-повар удалился. Стив задержался у их столика.

— Стивен, мальчик мой, — обратился к нему Флориан, — множество толстяков, поедающих множество жирной пищи, это благо, великое благо для Америки.

— Называйте меня лучше Стив, сэр. И я не понял.

— Подобно всему прочему в жизни, Стив, все дело в цифрах. Множество толстяков означает множество счастливых фермеров, счастливых производителей сельскохозяйственных удобрений, счастливых водителей-дальнобойщиков, счастливых работников в закусочных — счастье и радость для всех. Избыточный вес гуляет по всей экономике, как цунами процветания.

— Но у толстяков больше проблем со здоровьем. И ясно почему.

— Это-то и прекрасно, Стив. Наше общество достигло состояния неустойчивого равновесия между тучностью и процветанием. Если бы все американцы потолстели хотя бы на одну унцию, систему здравоохранения стало бы лихорадить и экономика пострадала бы. Если бы те же самые американцы похудели бы на одну-единственную унцию, Стив, экономика пошла бы ко дну.

— Никогда не думал о тучных людях в этом смысле.

— Вот теперь и подумай.

— Хорошо, сэр.

Стив отошел. Флориан повернулся к Дженет:

— Все, что я говорил о жизни и хороших временах, — шутливое вранье низшей пробы.

— Рада слышать.

— Насколько я понимаю, Дженет, жизнь — это бесконечное пиршество утрат, и всякий раз, претерпев новую утрату, приходится осуществлять мысленную перестановку, выбрасывать вещи, а это ведет к новым утратам и так далее.

— Вы читаете мои мысли. Жизнь так и норовит уколоть или порезать.

— Ваши мысли читать нетрудно. Все видно по вашим глазам, — Флориан допил свой бокал. — Когда эта мысль впервые осенила вас?

— Я была тогда еще маленькой и несмышленой. Верила в сценарий, который мне дали. И вот однажды, в начале восьмидесятых, в Северном Ванкувере я проехала на красный свет, и у меня словно глаза открылись: я поняла, что отныне и навсегда вся моя жизнь будет идти не в плюс, а в минус. Забавно, что понять, как глубоко повлияли на вас те или иные события, удается лишь много лет спустя после того, как они произошли. С вами тоже так?

— Так было всю мою жизнь: сплошные утраты, ощущение, что все ускользает. Не деньги — плевал я на деньги, — деньги сами липнут ко мне. Но все остальное — уходило и наконец ушло.

— Боюсь, Флор, особого к себе сочувствия вы в нашем мире не добьетесь.

— Но, видите ли, я и не ищу сочувствия, — Флориан посмотрел в сторону кухни. — А вот и наш ужин, — он встал. — Извините, я должен сходить за одной приятельницей. Скоро вернусь, — как вы говорите: и глазом не успеете моргнуть.

Стивен начал ставить на стол тарелку за тарелкой, а когда свободного места не осталось, притащил еще один столик. Большинство блюд показались Дженет отвратительными: салат явно страдал экземой; кус-кус напоминал разлагающуюся плоть; свинина была покрыта обуглившимися волдырями; месиво из резинок и шнурков, переименованное в спагетти. Расставив блюда с едой, Стив шутовски тряхнул вихром.

— Ничего не забыл? Погодите-ка... Ну да, конечно, — он выхватил маленькую перечницу. — Перец?

— Нет, спасибо, дорогой.

— Все равно — оставлю на всякий случай.

Дженет обвела взглядом расстилавшийся перед ней уморительный кулинарный пейзаж к не успела поднять глаза, как увидела шедшего от двери Флориана, который вел за собой высоченную, черную как смоль женщину, облаченную в ослепительное, непристойно дорогое платье — от Гуччи? от Гермеса? На ее пальцах, шее и в ушах переливались и легко покачивались золотые слитки. Дженет впервые видела женщину, на которой было бы столько дорогих вещей сразу. Показушность этого зрелища казалась почти противозаконной. Дженет загипнотизированно, как и прочие посетители «Хижины», следила, как Флориан с незнакомкой подходят к ее столику.

— Дженет, я хотел бы представить тебе Сисси Нтомбе.

— Здравствуйте, — завороженно произнесла Дженет, вставая.

— Очень приятно, — сказала Сисси, после чего села на банкетку напротив Дженет и спросила: — Что привело вас в эти края, моя дорогая?

Дженет почувствовала себя деревенщиной.

— Семейные дела, если можно так выразиться.

— Замечательно, — Сисси расстелила на коленях салфетку.

— А вас? — спросила Дженет.

— Я тоже здесь по делам, — ответила Сисси, — но не по семейным. Страшно сказать, вся моя семья вымерла, дорогуша.

— О Боже, какой кошмар.

— Ваше сочувствие крайне великодушно, но я свое уже отстрадала.

Сисси посмотрела на расставленные перед ней тарелки. Флориан жадно ждал ее реакции, которая тут же и последовала.

— Флориан, — сказала Сисси, — нам нужен лимон, что-то я его здесь не вижу. Просто невозможно представить себе рыбу без лимона, — добавила она, посмотрев на Дженет. — Вы согласны?

— Абсолютно.

— Этот ресторан не такой шикарный, как тот, в котором мы были вчера вечером в Атланте, но, думаю, в такие места рано или поздно попадаешь, когда отправляешься странствовать по провинции.

Флориан упивался ошеломительным эффектом, который произвела на Дженет экзотичная и чуть старомодная гостья. Дженет бросила на него пару выразительных взглядов с немым вопросом: «Это кто еще такая?» — но, оставив его без ответа, Флориан широким жестом обвел столы и сказал:

— Сисси, дорогая, все это для тебя. Принимайся за дело.

— Я уже сказала, что прежде мне нужен лимон, мой милый.

Флориан отправился на поиски лимона.

— Вы, случайно, не говорите по-французски? — спросила Сисси у Дженет.

— Я? Совсем немного. Я из Канады, в которой дву...

— Ах, милочка, французский, на котором говорят в Канаде, это какая-то путаная разновидность парижского варианта.

— Боюсь, мой французский не в лучшей форме.

Дженет пошарила в памяти в поисках разговорных тем, но так ничего и не обнаружила. Кроме того, ее раздражало то, что она не знает, какое место занимает Сисси в жизни Флориана.

— Флориан всегда заказывает столько еды?

— Не знаю, что и ответить, Дженет. Мы знакомы всего два дня.

Бред какой-то.

— Ваш наряд восхитителен. От Гермеса?

— От Версаче, милая.

Обе замолчали. Молчание затягивалось.

— Вам не попадались в последнее время какие-нибудь интересные книги? — спросила Сисси.

— Книги? — вопрос застал Дженет врасплох. — Дайте подумать. Вообще-то я больше читаю газеты и журналы. А книги в основном про здоровье и диеты. Боюсь, ничего больше не могу вам сказать по этому поводу. А как насчет вас, Сисси?

— Недавно я перечитала свою самую любимую книгу.

— Какую? — спросила Дженет.

— «Манеры и поведение в приличном обществе» мисс Лидии Милрод.

— Это новая книга?

— Нет! Упаси Боже, моя дорогая. Она вышла в 1913 году перед самой мировой войной. Но ее классический дух помогает ей не устаревать.

— Понятно.

Флориан вернулся с тарелкой, доверху нагруженной лимонными дольками.

— Приступим.

Они с Сисси быстро произвели рекогносцировку блюд. Оба положили себе по крохотному кусочку, чем еще больше смутили Дженет.

— Так как вы познакомились? — спросила она у Флориана.

— Мои друзья рассказали мне про Сисси, и я просто не мог с ней не встретиться.

— Что же рассказали вам ваши друзья?

— Они сказали, что Сисси из города Мубенде, в пятидесяти милях к западу от Кампалы, в Уганде. Почти двадцать лет она была проституткой и занималась сексом без презервативов по меньшей мере тридцать пять тысяч раз. Она подвергалась прямой опасности заражения СПИДом примерно пятнадцать тысяч раз, но тем не менее в ее крови нет и следа вируса или его антител.

— Флориан, не подобает обсуждать деловые вопросы за обеденным столом, — с упреком сказала Сисси.

— Сисси, Дженет мне почти как родная. К делам это не имеет никакого отношения. Я всего лишь хочу все ей о тебе рассказать, моя хорошая.

— Что ж, отлично. Но ни слова о деньгах. Это категорически воспрещается.

— Так вот, как я говорил, — продолжал Флориан, повернувшись к Дженет, — несколько месяцев назад исследователи из Атлантского эпидеологического центра разыскали Сисси в ее хибарке при дороге. Они проводили текущие исследования и случайно наткнулись на нее. Полмесяца назад они привезли ее в Атланту и предоставили ей просторный номер в типовом блочном мотеле, напоминавший дортуар в колледже Огайо году этак в шестьдесят седьмом. К счастью, тамтамы доносят до меня все новости джунглей, и я узнал о незавидном положении Сисси. Два дня назад я посетил Атланту с двумя куколками из магазина готового платья, которых привез прямо с Седьмой авеню, — самая экзотическая и дорогая одежда, какую можно достать во всем Манхэттене, — и с ослепительным набором драгоценностей от Харри Уинстона, наколотых на шелковые полосы. У Сисси был выбор: комната в мотеле или Версаче. Так я позаботился о ее спасении.

— Вы украли Сисси из Центра эпидемиологического центра?

— «Украл»? О Боже мой, нет, — ответил Флориан. — И пожалуйста, Дженет, не будьте такой мелкобуржуазной. Это вас не красит. Сисси вольна поступать как пожелает. Верно, Сисси?

— Моя комната в Атланте была ничуть не лучше, чем какой-нибудь сортир, — сказала Сисси. — Это оскорбительно. — Она обернулась к Флориану. — Мне скоро понадобится чаша, чтобы ополоснуть пальцы.

Флориан обернулся к Сисси:

— Дай мне руку, Сисси.

Он взял ее вымазанную соусом правую руку.

— Дженет, протяните мне вашу правую руку — через стол — вот так.

— Я...

— Доверьтесь мне, Дженет. Дженет протянула руку Флориану:

— Хорошо.

Он взял нож для мяса, поднял бровь и сделал на ее руке маленький надрез.

— Ай, Флориан, что вы...

— Тссссс.

Затем Флориан взял руку Сисси и тоже сделал ей небольшой надрез на ладони. Переведя взгляд с одной женщины на другую, он соединил их кровоточащие руки в пожатии.

Рука Сисси была такой сухой и теплой, так трудно представить себе мощные потоки теплой крови, текущие в ее жилах, но кровь Сисси текла и капала на скатерть. Дженет смотрела, как кровь просачивается сквозь две крепко сжатые ладони.

— Я буду считать до шестидесяти двух, Дженет, — сказал Флориан. — За шестьдесят две секунды кровь в открытой ране свертывается.

— ...раз... два... три... четыре...

Неужели это правда — или мне все только мерещится?

— ...тридцать четыре... тридцать пять... тридцать шесть...

Этого не может быть.

— ...пятьдесят девять... шестьдесят... шестьдесят один... шестьдесят два...

Нет, это не сон.

— Разожмите руки.

Сисси посмотрела на Дженет.

— Вам понадобится чистая салфетка, милочка.

Дженет была потрясена. Ее рука зависла над столом.

— Взгляните на меня, Дженет, — сказал Флориан.

Дженет взглянула на Флориана, но цвета и формы окружающего менялись, как телевизионные каналы.

— Теперь все позади, Дженет.

— Позади?

— Да. Отныне никаких пилюль. Никаких вирусов. Ничего. Все позади.

— Это не может быть так просто.

— Почти. Придется сделать пару уколов, ввести вам плазму Сисси как основу. Но по большому счету — все. Так просто, и все позади.

— Я...

— Да, Дженет?

— Я не...

— Что вы чувствуете, Дженет?

— Свет. Белый свет.

— К вам вернулось чувство единения с миром?

— Нет, я о другом.

— О чем же?

— Яркий свет. Словно во мне зажглось солнце.

26

На столе стояло пятнадцать десертов, и Дженет едва дышала, проглотив два из них. В довершение всего у нее еще слегка кружилась голова после кровавого обмена с Сисси.

— Я не хочу вам лгать, Флориан, — сказала она. — Письмо, которое я собиралась вам передать, — подделка.

Флориан на мгновение застыл.

— Я рад, что вы сказали мне об этом, Дженет, потому что в противном случае мы не смогли бы оставаться друзьями.

— Зачем вам так нужно это письмо, Флор? Просто скажите мне — зачем?

— А вы как думаете?

— Потому что... потому что вы рано потеряли мать. Потому что, похоже, вам нравится все английское, и мне кажется, что, именно купив это письмо, богатый англоман может дать выход своим силам и эмоциям.

— Очень хорошо, Дженет. Я действительно тоскую по моей дорогой Maman^[10], но письмо — или карточка в нем — или что бы там ни было нужно мне совсем не поэтому.

— Тогда я не понимаю.

— Дженет, на самом деле мне нужен конверт.

— Простите?

— О да, конечно, я уверен, что написанное на карточке — сама нежность и свет, но мне нужен конверт.

— Что вы такое говорите, Флориан?

— Дженет, задумайтесь на минутку о нехитром механизме написания писем. Ведь кто-то же должен был лизнуть конверт, правда? А я полагаю, что лизать — занятие, которое человек вряд ли доверит даже своему папе, не говоря уже о дворецком.

— И что?

— В клее на конверте, Дженет, содержится большое количество устойчивых и нетронутых соматических клеток.

— Соматических клеток?

— Не половых — не сперматозоидов, не яйцеклеток. Через несколько лет — обратите внимание: не прямо сейчас, а через несколько лет — так же неизбежно, как лазерные диски вытеснили виниловые пластинки, будет до смешного просто клонировать млекопитающих — любых млекопитающих — по соматическим клеткам. Дайте этим клеткам соответствующую почву для роста, добавьте необходимые стимуляторы и — хлоп! Новенький принц. Ваша дочь, сколько мне известно, проводит на борту шаттла эксперименты по развитию этой методики. Мир поистине тесен.

— Я... Флор, вы меня просто потрясли.

— Да, такое нелегко проглотить за один раз. Кстати, запуск по-прежнему намечен на семь сорок утра послезавтра?

— Да.

— Браво, — Флориан посмотрел на Сисси. — Наелась, дорогая?

— Вполне.

Сисси сидела за столом и трогала недавний порез на своей ладони.

Дженет дотянулась кончиком языка до самого донышка бокала, чтобы выловить последнюю каплю джина.

— Не может быть, чтобы было так уж тяжело купить королевскую перхоть, — сказала она, посмотрев на Флориана.

— На самом деле — очень тяжело, Дженет, и это хорошо, что вы рассуждаете как деловая женщина. Но заполучить клетки — это только полдела.

— В чем же другая половина?

— Другая половина — в проблеме теломер.

— Чего?

— Человеческая ДНК, Дженет, похожа на шнурок от ботинок, и на каждом его конце есть такие маленькие штучки, которые называются теломеры. В зависимости от семейного генофонда — будь то вы или столетняя старуха-француженка, выпивающая по стакану красного вина в день, — теломеры изнашиваются лет этак за семьдесят. Цепочка вашей ДНК распадается, вы старитесь и умираете.

— И что?

— Проблема с клонированием состоит в том, что если бы я собрался клонировать, ну, скажем, вас, Дженет, — а поверьте мне, Дженет, сейчас клонированием занимаются в лабораториях по всему миру, — то получившийся в конечном результате младенец унаследовал бы теломеры с шестидесятилетним износом.

— Шестидесятипятилетним.

— Таким образом, выражаясь научно, мы получили бы шестидесятипятилетнего младенца. Следовательно, чем более молодые клетки я смогу стащить, тем дороже, намного дороже они будут. Дошло?

— Да, дошло.

— Дополнительное преимущество в том, что эти клетки станут для меня опорной отметкой, с которой я смогу сличить клетки будущего принца.

— Да, разумеется.

— Есть еще клеточный материал под названием хроматин, но, боюсь, это чересчур сложная тема для нашего маленького праздничного ужина, — добавил Флориан в качестве подстрочного примечания.

Дженет закрыла глаза.

— С вами все в порядке, Дженет?

— Я ошеломлена.

— Нам надо хорошенько надраться — вот что нам нужно, Дженет. Можете больше не беспокоиться о несовместимости алкоголя с вашими лекарствами. Сисси спасла вас.

Флориан подошел к бару и просто-напросто взял бутылку джина. Вернувшись, он наполнил три стакана.

— За ваше здоровье.

— Флор, просто чтобы вы знали: настоящее письмо — под диванной подушкой в гостиной того дома, откуда вы меня увезли.

— Как вообще могло так случиться, что вы оказались в этом жутком месте?

— Это отдельная история, которая начинается с того, что мой сын Брайан обрюхатил одну маленькую злючку по имени Пшш.

— Пшш?

— Да.

— Произнесите по буквам.

Последовала обычная неразбериха, связанная с именем Пшш. Затем Дженет пересказала всю цепь злоключений, закончившихся тем, что Ллойд и Гейл оказались запертыми в своей розовой темнице.

— Но это уже слишком, Дженет. Я просто должен встретиться с этими людьми. Они все еще за решеткой?

— Насколько мне известно, да. План был в том, чтобы чуточку их попугать.

— Поехали прямо сейчас.

— Почему бы и нет? Прихватите бутылку.

— Всенепременно.

Флориан встал и отодвинул кресло за Сисси.

— Дело в том, что приемные родители Сисси были англичане и она воспитывалась в дипломатической миссии в Уганде. Отсюда ее безупречный лондонский выговор. Верно я говорю, дорогая?

Сисси бросила на него высокомерный взгляд.

— Флориан, неучтиво обсуждать людей в их присутствии, как будто их здесь нет.

— Извини, Сисси. Ты совершенно права.

Флориан оставил на столе несколько сотенных бумажек, и пока наша троица шествовала к дверям, персонал удостоил ее импровизированной овации. Флориан бросил свои часы Стиву. На стоянке Флориан сказал:

— Джен, почему бы вам не совершить небольшую экскурсию по интерьерам нашей колымаги? Уверен, внутреннее убранство покажется вам очаровательным.

Вслед за Сисси Дженет вошла в фургон размером с классную комнату средней школы, который изнутри оказался похож на увеселительный павильон, блистающий никелем, стеклянными конусами, скрытыми источниками света и великолепием зеркал. Платья самых модных моделей были штабелями сложены вокруг сведенной до минимума обстановки в черных и серых тонах. Вид такого количества наличности, превращенной в одежду, вызвал у Дженет внутреннее содрогание.

— Заранее согласна с вами, — сказала Сисси, — дом небольшой, но изысканный. Холодильник из нержавеющей стали, а стойка из травертинского мрамора — точь-в-точь как было на кухнях английского посольства до того, как Иди Амин и установленное им царство кровавого террора принудили меня пойти на мостовую.

Она открыла дверь ванной; повсюду был мрамор и зеркала.

— Просто и элегантно. Флориан действительно очень добр, моя дорогая. Он не поскупился ни на какие расходы, чтобы мои запросы — запросы леди — были сполна удовлетворены.

— Славный парень, правда? — сказала Дженет.

— Весьма. Он позаботился и о других моих женских потребностях. Можете взглянуть...

Сисси открыла дверь в спальню, войдя в которую Дженет первым делом увидела Хауи, абсолютно голого, — он спал, раскинувшись на шиншилловом покрывале и храпя, как газонокосилка. Наполовину опустошенная бутылка виски стояла на столике рядом с кроватью.

— Я была со многими мужчинами, но ни разу с таким красавцем, как этот. Он мой ангел. Он моя награда.

О Боже... меня здесь даже ничто не шокирует и не смущает. Мне просто весело. Это все, должно быть, джин.

— Вам действительно повезло, — сказала Дженет.

— Было так приятно встретиться с вами, вы просто прелесть, Дженет. Au revoir^[11].

— Au revoir.

Уже на улице, в машине, Флориан сказал:

— Правда ведь, что вы, американцы, страшно любите экскурсии по чужим домам?

— Я канадка, вы — швейцарец, а Сисси из Уганды.

Они сели в машину. На заднем сиденье лежал пластиковый холодильник.

— Что там, Флор?

— Всякая всячина.

— Что за всячина?

— Давайте посмотрим, — Флориан снял крышку и порылся в содержимом холодильника. — Я просто обожаю ездить в Атланту. Город, который нежно любит свои отели. Дело в том, что именно там я приобрел большую часть своих образцов. Горничные — основные провайдеры очередной эпохи в развитии человечества. Вы только посмотрите на это... — Он держал в руках небольшую сумку на молнии. — Расческа Билла Гейтса. Пятьсот долларов наличными. Одной этой расчески достаточно, чтобы тысячи маленьких Флорианов смогли отправиться в самую дорогую школу. Что там у нас еще?

— Вы ведь шутите, правда? — спросила Дженет.

Холодный ответный взгляд Флориана подтверждал обратное.

— Извините, Флор.

В другой прозрачной пластиковой вакуумной упаковке лежало белое полотенце.

— Эшли Джадд тоже был здесь. Представьте себе миллиарды маленьких Джаддлингов, которые только того и ждут, чтобы смешить нас до упаду. А вот Селин Дион, хотя она для меня — святое. Кстати, в гостиницах эта женщина придерживается тактики выжженной земли. У-у-у — а это что такое? — Флориан достал черную тенниску в вакуумной упаковке. — Гарт Брукс — мужественный пот и всякое такое. А тут... — по голосу Флориана можно было понять, что перед Дженет — главная достопримечательность коллекции. Он достал алюминиевую канистру и, перейдя на благоговейный шепот, сообщил: — Использованный презерватив Тайгера Вудса, помещенный в жидкий азот.

— Хватит!

— Дженет!..

— Прекратите сейчас же. Это становится однообразным.

Флориан закрыл холодильник.

— Я понимаю — такое может ошеломить новичка.

— Уберите эту штуку подальше.

— Конечно. Хотите еще выпить?

— С удовольствием.

Флориан наполнил рюмки. Дженет спросила, не боится ли он, такой богатый человек, обходиться практически без охраны, но он только улыбнулся и отогнул правое ухо.

— Прямо здесь у меня вмонтирован чип. Если я с силой надавлю на него пять раз в течение двух секунд, то моя, скажем так, борцовская команда будет рядом через две минуты.

— Так, значит, ваши телохранители всегда рядом с вами в пределах двух минут?

— Всегда.

— Впечатляет.

— Без этого никак. Но часть их работы состоит в том, что я никогда не должен их видеть. Так всегда ведут себя лучшие охранные службы. А теперь скажите, Дженет, — Флориан решил сменить тему, — сколько членов вашей семьи больны?

— Четверо: я, Уэйд, Ники и Тед.

— Тед?

— У него рак печени.

— Хмммм. Не забывайте, что вы теперь здоровы.

О Боже, конечно, он прав.

— Трое.

— Полагаю, нам лучше позаботиться о них обо всех. Позвоните им...

Он передал Дженет телефон.

— Вы можете вылечить рак печени?

— Ради Бога...

Помедлив секунду, Дженет стала набирать номер трейлера Кевина.

— Попросите их приехать в Дайтону-Бич на встречу. Но только больных. Терпеть не могу толп.

Дженет позвонила, передала Уэйду сообщение, и вскоре после этого они подъехали к дому Ллойда и Гейл и остановились на аллее. В доме было темно, так что им пришлось зажечь кое-где свет. Зайдя в гостиную, Дженет сунула руку под подушку и достала конверт с надписью «Мамочке».

— Вот он.

— Спасибо, Дженет. Кто это скулит?

— Собака по кличке Кимба, ее пришлось запереть. Мунстеры внизу. Пойдемте взглянем.

Они спустились по холодной — не прохладной, а именно холодной — лестнице. Дженет открыла дверь. Нельзя сказать, чтобы она совсем не боялась, что сейчас монстры набросятся на нее и вырвут ее внутренности или что кто-нибудь выпалит ей в лицо из револьвера, а потом привяжет лентой к стулу. Но вместо этого она увидела Ллойда и Гейл в розовой тюремной камере, и вид у них был, мягко говоря, сердитый.

— Вовремя вы, говнюки, приехали. Вы хоть представляете, в какую историю вляпались?

— Тихо, — сказала Дженет. — Мы нашли фотографии ваших клиенток в гараже.

— О!

— То-то и оно, что «О!», — сказала Дженет.

— Тогда кто этот парень? — спросила Гейл.

— Это мой друг, Флориан, и он в тысячу раз богаче, чем вы, козявки, так что ведите себя подобающе в его присутствии.

Флориан повернулся к Ллойду и Гейл:

— Я бы уточнил — в миллион раз. — И, глядя на парочку за решеткой, он принялся сурово их отчитывать: — Безмозглые тупицы. Нашли тоже, на чем деньги зарабатывать. Кретины, кретины, кретины. Все ваши суррогатные матери рано или поздно вас достанут. Сколько вы собирались заплатить за внука Дженет?

— Пятьдесят кусков, — пожал плечами Ллойд.

— А за сколько хотели продать?

Ллойд собирался было ответить, но Гейл заносчиво перебила его:

— За полмиллиона.

— Кто покупатели?

— Видели бы вы наш список.

— Мы видели, — сказала Дженет.

Флориан повернулся к ней.

— Дженет, — сказал он, — этот розовый цвет действует на меня размягчающе. Давайте поднимемся наверх.

Поднимаясь по лестнице под грязную ругань Ллойда и Гейл, Флориан сказал:

— Что ж, Дженет, теперь вы сами видели, насколько мой бизнес чище. Пройдет совсем немного времени, и подобные Ллойды и Гейл останутся в этом мире не у дел.

Они вошли в холл прямо навстречу Уэйду, Ники и Теду.

27

Небо темнело, когда Уэйд, Тед и Ники ехали по направлению к Дайтоне-Бич в машине с поднятыми стеклами. Уэйд чувствовал себя как в передвижном саркофаге, и ему чудилось, что четвертым пассажиром вместе с ними едет смерть. Кондиционер был включен, воздух циркулировал в замкнутом цикле. Уэйд чувствовал, как он постепенно наполняется смертоносными частицами, выделяемыми их легкими, черепами и кожей. Он чуть-чуть приопустил стекло, оставив узкую щелку. Бледная кожа его отца лоснилась; у Ники вздулись вены, пульсируя криптонитом.

Все молчали. Подъехав к дому, они припарковались и подошли к слегка приотворенной двери.

Уэйд из последних сил постарался сохранить хладнокровие, когда увидел мать рядом с Флорианом в тускло освещенной гостиной. Он ненадолго включил верхний свет, но Флориан жестом попросил его снова приглушить освещение.

— В этаком-то интерьере, Уэйд. Глаза бы не смотрели.

— Привет, Флориан. Отлично выглядишь.

— Здравствуй, Уэйд, дружище.

Тед и Ники, выжатые как лимоны, вошли следом.

— ...а это, должно быть, Тед с Ники.

За этим последовало чопорно-натянутое представление собравшихся друг другу. Уэйд плюхнулся на диван.

— Я окончательно перегорел. Такое случается.

Загудел зуммер, извещавший о том, что пора принимать таблетки; Уэйд откинул голову, втянул в себя воздух и сказал:

— Понятия не имею, что именно надо глотать сейчас.

— Что, выдохся? — спросил Тед, усаживаясь в первое подвернувшееся кресло; остальные тоже расселись.

— Только представь себе, Флориан, — сказал Уэйд. — Мы все дышим на ладан.

И, как сделал раньше его отец, принялся с закрытым ртом напевать похоронный марш.

— Ничего подобного, — сказал Флориан. — И как вульгарны твои старания шокировать меня ради дешевого эффекта. Твоя мать воспитала тебя лучше — верно, Дженет?

Дженет потерла виски и ничего не ответила.

— Получили письмо? — спросил Тед Флориана.

— Да, — ответил Флориан.

— Сколько он заплатил? — спросил Тед у Дженет.

— Ничего он не заплатил, Тед, — ответила Дженет. — Брать с него деньги показалось мне неправильно.

— Показалось неправильно?

— Тед, Флориан мой друг, и я не хочу марать нашу дружбу деньгами.

— Дженет, — сказал Флориан, — вы очень, даже слишком благородная женщина, но не надо так. Я заплачу за письмо сто тысяч, но только не американских, а канадских долларов.

— Благодарствую, — сказал Тед.

— Решайтесь.

— Ладно, мы согласны.

— Хорошо, — сказал Флориан. — Мои подручные доставят вам деньги завтра утром.

— Да, конечно. Когда угодно.

Под конец драмы Уэйд ожидал тошнотворно торжественных фанфар, но вместо зтого у него было такое чувство, будто он продал «боинг» по объявлению в газете.

— А те два вампира — так и сидят там внизу?

— Да, нудят и фыркают, — сказала Дженет. У нее был такой вид, словно она собиралась поделиться какой-то новостью, но передумала. Вместо зтого она решила сменить тему: — Флориан, Уэйд когда-то работал на вас. Что именно он делал? Как только мы пытаемся затронуть этот вопрос, он молчит, словно воды в рот набрал.

— Нежная, как персик, задница Уэйда заставляла меня каждую ночь воспарять на седьмое небо.

— Флориан! Это неправда, и ты это знаешь.

— Да успокойтесь вы, вспыльчивый юноша.

Флориан оглядел всех собравшихся в гостиной.

— По большей части юный Уэйд доставлял контрабандой образцы для моей лаборатории — породы и разновидности, находящиеся под угрозой уничтожения. Самый большой груз, который он когда-либо привез, был морской контейнер с тихоокеанскими тисами. — Флориан пристально посмотрел на Уэйда. — Эх ты, лесоруб. — После этого он снова обратился к присутствующим: — Мне нужна была их кора для тамоксифена — лекарства от рака груди. Еще он привозил контрабандой дельфинов, на которых ставили раковые пробы.

— Ставить раковые пробы на дельфинах? — Ники была потрясена.

— Разумеется, милочка. Мерзкие, мерзкие твари. Они изнасилуют вас, придушат и выпотрошат вашу сумочку за три секунды, если им только дать такую возможность. Флотилии по ловле тунца оказывают нам большую услугу.

— Вы шутите.

— Кстати, Уэйд действительно был замечательным работником. Иногда его работа была по необходимости грязной, но он никогда не жаловался. С другой стороны, я хорошо ему платил, но что же он в конце концов сделал? Бросил меня ради... жены бейсболиста.

— А помнишь, как однажды катер Эдди, полный кодеина, пропорол себе брюхо о коралловый риф, окружавший лагуну тетушки Вильгельмины? Вся тамошняя дельфинья колония впала в кататоническую эйфорию.

— А, эта сумасшедшая корова. Она до сих пор истязает меня этим всякий раз, что мы играем в трик-трак у нее в гостиной. А сколько музейных полотен Джаспера Джонса гниют у нее по стенам. Все этот соленый воздух.

Флориан вздохнул.

— Как Эдди? Все еще крутится?

— Эдди ушел в лучший мир, Уэйд. По милости пиратов из Санто-Доминго, которые позарились на его лодку, набитую самсунговской электроникой. Можешь утешаться тем, что из его скелета со временем вырастет чудесный коралловый риф.

Уэйд и Флориан ударились в воспоминания; Дженет подошла к Теду с Ники. Через несколько минут Уэйд уголком глаза заметил, как его отец и мачеха вспыхнули изнутри — словно мирная волна света прошла сквозь них. Между тем Флориан продолжал причитать:

— ...но, конечно, этот старый индюк никогда больше со мной не разговаривал, после того как мы по несчастной случайности выронили «тринитрон» из «сессны» на его личную взлетную полосу — багамское правительство срыло ее сразу после твоего отъезда, — и я подчеркиваю — по несчастной случайности. По всей видимости, его сводный брат совершал ночную посадку и зацепился колесом за этот самый телевизор. Четыре тысячи сигар «монтекристо» разлетелись по всей полосе. Если тебе интересно мое мнение, то вот кому следовало бы продырявить желудок скрепкосшивателем — чтобы сбросил фунтов пятьдесят.

Тед и Ники прервали их, держась за руки и улыбаясь, как влюбленные подростки.

— Мы хотим прогуляться и немножко подышать свежим воздухом, — сказал Тед.

Оба подмигнули Флориану.

— Спасибо, — сказала Ники.

— Спасибо, — сказал Тед.

— О, — сказал Уэйд. — Ладно, валяйте. — У них какая-то тайна.

— Вернемся примерно через час.

И с этими словами они удалились.

Флориан посмотрел на Дженет — которая ему кивнула. Уэйд почувствовал, что его исключили из узкого круга.

— Ах, да, а что с Хауи?

— Полный порядок, — сказала Дженет.

— Где он?

— В данный момент он занят.

— Что поделывает?

— Хауи наслаждается страстным сексом с Сисси Нтомбе, уроженкой города Мубенде в Уганде, — сказал Флориан. — Они в трейлере напротив дома — если хочешь удостовериться собственными глазами.

— Верю, верю, — Уэйд помолчал. — Значит, он наставляет рога не только Саре, но и Аланне.

— Очень на то похоже, но не обращай внимания, — сказала Дженет. — Уэйд, у меня необычные новости.

— Правда?

Для Уэйда «необычные» уже давно означало «плохие».

— Да, и при этом хорошие.

Но возможность поделиться какими бы то ни было новостями Дженет так и не предоставилась. Входная дверь с шумом распахнулась, как в телепрограмме, посвященной криминальным новостям. Неужели грабители? О Боже — это были Брайан и Пшш с пистолетами в руках.

— Ладно, шайка-лейка, теперь я здесь за главную, — пронзительно выпалила Пшш.

— Брайан, что, черт побери, происходит? — спросил Уэйд. — Бросьте эти пушки. Так и поранить кого-нибудь можно.

Пшш накинулась на Уэйда:

— Ты, гнусный бродяга, я сказала — я здесь за главную!

— Брайан, скажи ей...

Бах!

Пшш выстрелила в потолок, разнеся абажур в форме шара. Восхищаясь ее меткостью, Уэйд отскочил подальше.

— Тихо! — снова завопила Пшш.

— Брайан, это какая-то страшная нелепица, — сказала Дженет.

Пшш продолжала бушевать, видя, что никто не обращается к ней.

— Вам что — мало?

На сей раз она угодила точно в центральную лампу люстры.

— Ой, как страшно, — сказал Флориан.

— Кончай свои шуточки — ты, безмозглый торгаш!

— Выбирайте выражения, барышня, — сказала Дженет.

— Понимаю, — сказал Флориан, — значит, этот маленький теракт вызван моей работой.

— Вот именно, — ответила Пшш. — Я просто обалдела, когда Брайан рассказал мне, кто ты такой. Ты продаешь половину таблеток в мире, и одному Богу известно, каких генетических чудовищ ты выращиваешь в своей Швейцарии и вообще из какого круга ада ты явился.

— Откуда ты такая взялась, что заявляешься сюда и обращаешься с нами как со скотом, паршивая чертовка? — спросил Уэйд.

— Не смей называть мать моего ребенка паршивой чертовкой, — сказал Брайан.

Дженет посмотрела на Уэйда и еле заметно кивнула ему, давая понять, чтобы он не усугублял.

— Верно, бабуля, — сказала Пшш, — а теперь все идем вниз — все вниз.

— Бросьте пистолеты, Брайан, — сказал Уэйд.

— Делай что говорит Пшш, — приказал Брайан, избегая взгляда старшего брата.

— Кончай дурака валять! Все вниз — немедленно! — крикнула Пшш и для пущей острастки, почти не глядя, разнесла двух из семи стеклянных единорогов, вздыбившихся на каминной полке.

Словно подчиняясь скучной детской игре, Уэйд, Дженет и Флориан, громко топая, стали спускаться по лестнице.

— Брайан, мы так или иначе собирались туда, — сказала Дженет.

— Тихо, Дженет, — крикнула Пшш. — Ваша чертова невозмутимость сводит меня с ума.

Первым к двери приблизился Уэйд.

— Вперед! — скомандовала Пшш, заталкивая всех в комнату с ее стерильной родовспомогательной установкой и розовой темницей. Флориан хихикнул; Пшш пришла в неистовство.

— Я сказала, заткните этого ублюдка! — взвизгнула она с пеной на губах и выпалила в стоявшую на углу лампу. Это позволило ей добиться тишины.

— А теперь, лорд Фрицуэлл, пожалуйте за решетку, в компанию мистера и миссис Торговых Работников.

Пшш заметила ключ от камеры на виниловом сиденье кресла.

Схватив, она бросила его Брайану:

— Загоняй их всех внутрь!

Брайан отпер дверь, посмотрел на Флориана и кивнул:

— Давай, заходи!

— Такая глупость, что никакими словами не выразить, — сказал Флориан. — Уэйд, будь так добр, поговори со своей родней.

— Брайан, на кой ляд вся эта комедия! — рявкнул Уэйд.

Пшш не дала Брайану ответить.

— Фрицуэллу придется немного пострадать. Я собираюсь вытянуть из него несколько паролей и названий файлов.

— Правда? Неужели? — спросил Флориан.

— Мои родные работали на твою компанию десять лет, — сказала Пшш, посмотрев на Флориана. — Ты — угроза всей планете.

— Угроза всей планете? — переспросил Уэйд. — Слышали мы такое.

— Это — исчадие ада.

— А, так вы хотите сделать мне больно, — сказал Флориан. — Я бы на вашем месте сначала крепко подумал, дурачки вы мои.

— Может, я тебя даже убью. Но сначала хочу, чтобы ты посидел за решеткой.

Пшш втолкнула Флориана в розовую камеру.

— Иди, иди сюда, мой сладкий, — сказала Гейл. — Здесь, по крайней мере, никто из этой чокнутой семейки тебя не тронет.

— Какой семейки? — в один голос спросили Уэйд с Тедом.

— Que sera, sera...^[12]

Флориан был уже в клетке, когда Дженет, словно из воздуха, выхватила откуда-то шприц размером с велосипедный насос и глубоко, внутримышечно вонзила его в бледную шею Пшш.

— Флориан, вызывайте ваших секретных агентов! — крикнула она. Ошеломленное выражение на лице Пшш — равно как и на лицах всех остальных — указывало на то, что никто не считал Дженет женщиной, способной втыкать людям шприцы в шею. Пшш копошилась, стараясь вырвать шприц, как будто это был паук, впившийся ей в сонную артерию.

— Мам, что ты?.. — сказал Брайан, но в этот момент Уэйд набросился на него сзади.

— У меня ж ожоги, ох!..

Уэйд выбил у Брайана пистолет, с лязгом отлетевший в угол. Уэйд ринулся, чтобы схватить его, но Брайан сказал:

— Он не заряжен. Не волнуйся.

— Не заряжен?

— Брайан, вытащи эту чертову штуку у меня из шеи! — завопила Пшш. Ее трясло.

Затем последовала кордебалетная сценка в трех эпизодах...

...просунув руку сквозь решетку, Гейл выхватила у Пшш пистолет, попутно выстрелив ей в ногу, — Пшш взревела, как пожарная сирена.

...Ллойд и Гейл выскочили из камеры, схватили Пшш и затолкали ее внутрь.

...Брайан забежал в клетку, чтобы помочь Пшш, как и Флориан, захлопнувший за собой дверь.

В результате Пшш, Брайан и Флориан оказались запертыми внутри. Уэйд и Дженет остались снаружи.

— Смотрите, тупицы, что вы наделали! — приговаривал Флориан, поддерживая ногу Пшш. — Где аптечка?

Аптечка стояла под койкой.

Дженет кивнула Уэйду, указывая на ключ от камеры, упавший на бетонный пол. Уэйд и Ллойд одновременно кинулись к ключу, тот подпрыгнул на полу и — плюх! — провалился в водосток. В подвале воцарилась тишина.

— Черт, черт, черт, — сказал Ллойд.

— Попробуй только скажи, что ты не сделал дубликаты, — произнесла Гейл.

— Я...

— Остолоп проклятый. Просишь его сделать какой-то пустяк, так нет, видите ли, ему лень. Только и знаешь, что пропадать целые дни на собачьих бегах — на мне и так весь дом держится.

Пшш была в полуобморочном состоянии; Брайан рыдал. Флориан накладывал антисептик, одновременно быстро пощипывая мочку уха.

— А теперь вы двое... — Гейл указала на Дженет и Уэйда. — Если мы не можем запереть вас с остальными, то придется вам отправиться с нами. Давайте наверх. Прокатимся на машине.

— Что? — начал Уэйд. — Вы хотите убить нас, а трупы выбросить? Желаю удачи. Мы нарыли на вас досье толщиной с кирпич и полное таких подробностей, что если когда-нибудь вы сдохнете в тюрьме, то и в следующей жизни будете заключенными. Даже и думать не смейте о том, чтобы хоть волос с нашей головы упал, и не дай вам Боже всадить пулю в наши рептильные мозги. Только пальцем нас троньте, и вам кранты.

— Тогда ладно, — ответила Гейл. — Но нет такого закона, где было бы записано, что мы не можем причинить вам маленькие неудобства.

— Неудобства? — переспросил Ллойд.

— Болото, — сказала Гейл. Ллойд просиял.

— Отлично! Пойду заводить машину. Он вышел.

Гейл взяла две пары наручников с родовспомогательного кресла.

— Я хочу, чтобы вы двое приковались друг к дружке — рука к руке, нога к ноге.

— Это что — так необходимо? — спросила Дженет.

— Именно, — ответила Гейл.

— А если мы не захотим?

Гейл, не глядя, наставила пистолет на клетку и выстрелила, не задев никого из находившейся внутри троицы, но продемонстрировав вескость своих аргументов. Уэйд приковал левую ногу Дженет к своей правой ноге, а ее левую руку — к своей правой.

— Почему у тебя ноги такие синюшные? — спросила Гейл.

— ВИЧ.

— Можно было догадаться. А теперь — оба в машину.

Дженет посмотрела на розовую камеру.

— Флориан, Бога ради, вызовите ваших агентов.

— Уже.

— Не надо убивать и бить Брайана или Эмили — они не злые, просто идиоты.

— Обещаю, Дженет.

— И сходим как-нибудь вместе на ланч.

— О да, конечно!

Машина Ллойда оказалась большой и неуклюжей, на каких ездят флоридские пенсионеры, обитой изнутри шикарной кожей. Ллойд вел, Гейл сидела рядом с ним, наставив пистолет на мать с сыном, ее глаза скрывала тень зеленого козырька.

— Все шло прекрасно, пока не появились вы, подонки.

— Да чего уж теперь.

— Ллойд, включи какую-нибудь музыку, — попросила Гейл. Звуки образца 1981 года — Ван Хален? — наполнили салон автомобиля.

— Ллойд, мы в машине, а не на пляже. Поставь классику. — Ллойд повиновался. — Вот так, — сказала Гейл, — тихо, мило, мирно.

Они выехали за город; чем больше они удалялись от побережья, тем более отчетливо диким становился ландшафт. Машина захрустела гравием, а затем — сомнений быть не могло — покатила по деревянному мосту, на удивление длинному деревянному мосту, то и дело ухая по доскам. Уэйд прикинул, что они ехали пять минут на скорости сорок миль в час.

Ллойд затормозил. Гейл вышла, открыла заднюю дверцу, сказала Дженет и Уэйду, чтобы они выбирались, и, как только они сделали это, со словами: «Наконец-то избавились» — пнула Уэйда ногой под колени, так что он плюхнулся в болото, увлекая за собой свою мать.

— Вы можете выжить, — сказала Гейл, стоя на краю, — так что с технической точки зрения это не убийство. Но надеюсь, что вы здесь сгниете заживо.

28

Падая вслед за Уэйдом в болото, Дженет почувствовала, будто она совершает путешествие в прошлое. Она перенеслась на неделю назад, когда летела из Ванкувера в Орландо на запуск шаттла. Вид такого множества целеустремленных и деловитых людей, каждый из которых был сосредоточен на поставленной перед ним задаче, вдохновил ее. Когда самолет приземлился в Далласе, дело шло к вечеру и температура снаружи терминала перевалила за 45 градусов. Пассажиры внутри стеклянного сооружения глядели на небо так, будто ему поставили смертельный диагноз. Толпы незнакомцев сгрудились возле вентиляционных шахт, ловя пробегающую волнами прохладу. Женщина из Бомонта сказала Дженет, что после 40 градусов у многих машин отказывает зажигание; асфальт парковок таял, как шоколад; вода в водоемах испарилась, и земной шар стал зарываться в собственные недра.

Тогда Дженет решила перемещаться вместе с приливами и отливами публики: из снующих между терминалами микропоездов — к газетным киоскам, а оттуда — в туалетные комнаты. Ее рейс на Орландо задерживался; ее дочь показывали по телевизору; ее собственная мать умерла тридцать лет назад; ее отец — пятнадцать. Ее зрение и слух болезненно раздражали экраны и громкоговорители, все, как один, возвещавшие о рождении или смерти чего-нибудь священного и важного.

Наконец она оказалась в кафетерии, в очереди, с подносом в руках, дожидаясь вместе с дюжиной других пассажиров возможности купить побитое яблоко, жирную пиццу и теплый соленый кренделек. Внезапно Дженет провалилась еще дальше во времени, в другую эпоху, в итонский кафетерий — не в Торонто ее молодости, но в один из центральных кафетериев Ванкувера, когда она была уже в летах. Это было через шесть недель после той проклятой вечеринки и драки Уэйда с Тедом на лужайке. Дженет все еще верила, что Уэйд вернется домой, и выбрала кафетерий на пятом этаже одного из центральных магазинов в качестве нейтральной территории. Тогдашний «Итон» не имел никакого сходства с местом работы ее отца времен Депрессии, но само название заставило ее почувствовать внутреннюю связь. В очереди Уэйд потешался над выбором Дженет: картофельное пюре, свиные отбивные и ванильный пудинг.

— Мам, у тебя вся еда в бежевых тонах.

— Еда как еда, Уэйд.

— Но она вся одного цвета.

— Предположим. А ты-то что себе выбрал, Леонардо?

Дженет посмотрела на поднос Уэйда: фруктовые консервы в желе, томатный сок и звездная россыпь салата. Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.

— Красиво, — сказала Дженет.

— Правда, нет, правда?

Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов — преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.

— Мама, мама... прием...

— Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.

— Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.

— Глупый ты, Уэйд, — улыбнулась Дженет. — К тому же ты из породы долгожителей.

— Неужели?

— Ешь.

Они принялись радостно обсуждать перемены — преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.

Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.

— Проклятье...

— Возьми у меня.

— Так мы теперь курим?

— Уже много лет. Ты не могла не знать.

— Ну конечно, я знала.

Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.

— Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.

— Привыкнешь.

На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.

— Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, — он меня слепит. Что это?

— Пора увидеть хоть кусочек солнца, — сказала Дженет.

— Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?

Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.

— Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? — спросил Уэйд.

— Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.

— Почему?

И правда, почему? Не вижу никаких причин.

— Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.

— Скажи.

Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.

— Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу — летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар — ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.

Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.

— У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.

— Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?

— Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.

— Американцев?

— С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.

— Итак, ты говорила...

— Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.

Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.

— А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?

Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.

— Это было с Дженни. Месяца два назад.

— Дженни?

— Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.

Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,

Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.

— Уэйд, ты не хочешь домой?

— Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе, — зависит от графика работы.

— Нет, я имею в виду вернуться насовсем. Уверена, что твой отец жалеет о драке и сцене, которую вы устроили на вечеринке.

— Мам...

— На этот раз все может быть по-другому.

— Мам, я ушел из дома.

— Уэйд.

— Я не могу вернуться, мам. Я ушел.

И снова Дженет показалось, что она проваливается сквозь время; теперь она вернулась в очередь в техасском аэропорту, где расплачивалась в кафетерии. Она поела, сидя на поручне рядом с вентиляционным отверстием, и после этого ей оставалось убить еще час с четвертью. По другую сторону прохода она заметила киоск, в котором был платный доступ в интернет. Место только что освободилось, и Дженет заняла его. Она навела справки о Донни Макдональде и узнала, что теперь он офтальмолог и живет в Нью-Лайм, в Коннектикуте. Она подумала, не связаться ли с ним, но тут же поняла, что ни за что этого не сделает.

Потом падение сквозь время прекратилось, и Дженет с Уэйдом тяжело плюхнулись в теплое грязное месиво. Страха она не чувствовала. Увозившая Ллойда и Гейл машина просто растаяла на мосту. Дженет стукнулась об Уэйда. Воды в болоте было всего лишь по колено, но, как только они встали, их ноги провалились в топкое дно, как сваи причала.

— О Боже, — сказал Уэйд. — Прости, мам.

— Прости?

Оба исполняли какой-то неуклюжий танец, чтобы обрести устойчивость.

— Это я виновата, что мы здесь. Я всех нас в это впутала.

— Болит где? — спросил Уэйд.

— Кажется, да. Запястье и лодыжка — от наручников. Но боль не обязательно означает вывихи и переломы. А ты?

— Рука.

Они выпрямились, и глаза их мало-помалу привыкли к лунному свету. Единственный рукотворный свет находился по меньшей мере в дюжине миль от них, это светились отели на побережье, и казалось, огни только и ждут, чтобы им позволили отчалить и уплыть в поднебесье.

— Похоже, я здорово порезала руки, — сказала Дженет.

— А у меня рука сломана, мам.

— Ты уверен? Откуда ты знаешь?

— Посмотри...

Его левое, свободное от наручников предплечье было неестественно изогнуто. Из рукава что-то торчало.

— Боже мой, милый, тебе больно?

— Нет. Ерунда.

Дженет ему не поверила — но времени на раздумье не оставалось.

— Кровь капает в воду. Тут есть аллигаторы?

— Люди боятся аллигаторов, но ты не волнуйся — не такие уж они и страшные.

— Ты меня обманываешь.

— Просто хочу, чтобы ты поменьше волновалась.

Дженет посмотрела на серебристо-серые опоры моста.

— Может, попробуем забраться на мост? Похоже, не так уж высоко.

— Нет, — сказал Уэйд, посмотрев на опоры.

— Ладно, тогда как нам отсюда выбраться?

— Теоретически, если бы мы не были ранены или скованы, я мог бы отнести тебя на плечах куда пожелаешь. Но так? Нет.

— А может, попробуем докричаться до других машин?

— Каких других машин? Это частная дорога... или государственная.

— Прекрати на все отвечать «нет». Можем же мы хоть что-то предпринять. Уэйд... — Дженет заметила, что Уэйд сдерживается, чтобы не заплакать. — Ох, милый, прости, я не хотела тебя ругать. Вообще не собиралась злиться.

— Не в этом дело. Дело во мне. Всё, за что бы я ни брался, оборачивается дерьмом. Все, в чью жизнь я суюсь, оказываются в дерьме. Вся моя жизнь была никчемной. Ноль без палочки.

— А что же тогда сказать о моей жизни, милый?

— О твоей? Ты прожила прекрасную жизнь. У тебя трое детей. Ты была душой семьи. Ты...

— Постой-ка. Ты сказал: «была».

— Извини. Ты и до сих пор — душа семьи.

— Угу. И что я за это получила?

— Твоя жизнь не была бессмысленной, мама.

— Вот насчет этого я бы с тобой поспорила.

Лицо Уэйда смягчилось. Дженет могла только догадываться, какую боль причиняет ему сломанная рука.

— Тебе удобно? — спросила она. — Как мне сделать, чтоб тебе было удобнее?

— Почему бы нам обоим просто не опуститься на колени в эту грязь? Думаю, так устойчивее.

— Запястье... — Дженет почувствовала острую боль. Уэйд посмотрел, и ему удалось разглядеть то, что видела Дженет, то, насколько серьезно она поранилась при падении, он увидел содранную, свисающую лоскутами кожу.

— Мне так жаль, мам.

— Уэйд, до восхода осталось шесть часов, и даже тогда... Что мы будем делать?

— Давай посидим спокойно. Переведем дух.

Они продолжали сидеть молча; с небес светила луна; насекомые, мерцая, носились вокруг; Дженет показалось, что она увидела спящих в густых зарослях болотной травы белых цапель. Она постаралась не думать о боли, но это оказалось ей не под силу. Где-то высоко над их головами послышалось гудение самолета, но скоро оно стихло, и они снова погрузились в изменчивую, богатую оттенками тишину. Дженет чувствовала себя микроорганизмом. Рептилией. Куском мяса. В ней не осталось ничего человеческого. Зазвонил мобильник.

А?

Телефон лежал в правом кармане Дженет.

— Уэйд, дорогой... — она сунула руки в мокрый, забитый грязью карман. — А я-то думала... что он промок и отключился.

Уэйд вскинул на нее глаза.

— Теперь их делают водонепроницаемыми.

Неловкими, трясущимися руками Дженет открыла телефонную крышку.

— Слушаю! Помогите!

— Мама? — это была Сара.

— Сара, вызови «скорую помощь». Мы с Уэйдом ранены. Мы в болоте.

— В болоте? Где?

— Не знаю... далеко от побережья, к югу от Дай-тоны Бич.

— Как вы ранены?

— У Уэйда рука сломана вдребезги. И мы скованы наручниками... на мне кожа висит лоскутьями.

Послышался прерывистый писк — телефон давал знать, что аккумулятор почти разряжен.

— Мам, — сказала Сара, — послушай меня: разъединись, немедленно.

Бип-бип-бип.

— Аккумулятор...

— Разъединись. И погоди минуту. Я перезвоню.

...щелк...

Связь прервалась.

— Что мы ей скажем, Уэйд? Где мы?

В сотый раз за эту неделю Дженет почувствовала себя так, будто оказалась в прошлом; она чувствовала себя где угодно, но только не в Соединенных Штатах.

— Мам, я надеюсь, аккумулятор протянет еще несколько секунд. О Боже — жизнь зависит от батарейки.

— Мне страшно, Уэйд.

— Не бойся, мам. Мы выберемся. Обязательно. Главное, не бойся.

Они сидели молча. В воздухе гудели пальмовые жучки, слышались жалобные трели козодоя и пиликали цикады. Телефон зазвонил.

— Алло, Сара, это ты?

На другом конце провода раздался холодный, отрешенно механический мужской голос:

— Отдел триангуляции НАСА. Как поняли?

— Поняла! — ответила Дженет, хотя вопрос был явно адресован одним специалистом другому.

— Вас понял, НАСА. Источник сигнала подтвержден. Местонахождение...

Бип-бип-бип.

Телефон отключился.

— Что они имели в виду, Уэйд? Какая еще триангуляция? Они не смогли определить наше местонахождение.

— Мам, откуда тебе знать.

— А что, если нет?

— Ты ведь не знаешь, что они смогли, а что нет. Не дергайся. Самое худшее — нам придется прождать до утра.

— Уэйд, у тебя рука сломана как деревяшка. Наступит утро — и что?

— Будет светло.

— Не глупи.

— Это ты глупишь, мама.

— Нет, ты.

— Глупая.

— Сам глупый.

— Ладно, согласен.

— Как твоя рука, Уэйд?

— Очень глупо.

— Мы продержимся до утра.

— Точно.

Какое-то время они сидели молча, различая новые звуки: невидимые существа прыгали в воду и выбирались из нее; что-то жужжало; из темной дали донеслось уханье.

— Значит, ты все-таки отдала письмо Флориану?

— Ничего подобного.

— Но он сказал...

— Он ошибся. В ресторане у меня было с собой настоящее письмо, но я сказала, что это подделка. Подлинное письмо до сих пор у меня в кармане, в прозрачной папке.

Она вытащила его, скривившись от боли.

— Возьми — пусть будет у тебя.

Она сунула его Уэйду в карман рубашки.

— Мам, о чем вы говорили с папой и Ники там, в доме?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты что-то сказала им, и они изменились. Они... помолодели. Папа даже перестал дергаться. Что ты им сказала? Ты что-то знаешь?

— Да, знаю.

— Что ты знаешь? Скажи.

Дженет задумалась, как объяснить все Уэйду. С Тедом и Ники дело было куда проще. Она чувствовала себя главарем мафии, который одним словом может даровать человеку жизнь и сразу вслед за этим потребовать графин красного вина. Но рассказать о новостях Уэйду было несколько сложнее, и она была к этому не готова.

— Уэйд, предположим, что у тебя нет СПИДа, что ты узнал, что у тебя ложный диагноз, как у Бет.

— Мама, ты сама видела, как я плох. Сидеть в этом болоте с открытыми ранами — да мы после этого помрем оба.

— Ответь на мой вопрос, Уэйд. Постарайся.

— Что бы я тогда сделал?

— Да.

Уэйд призадумался.

— Без всяких отговорок?

Дженет ничего не ответила.

— Я бы...

Дженет сама задавалась этим вопросом. У нее просто не было времени на себя с тех пор, как в ресторане Сисси преобразила ее жизнь. Какая разница — умереть в шестьдесят пять или в семьдесят пять? Лишних десять лет... Что они могут значить? Или в восемьдесят пять? Лишних двадцать. Она так жаждала этих лет, так скорбела об их потере, и вот теперь, когда ей их вернули, не могла расшифровать их скрытый смысл. Хотя, если разобраться, какой смысл был в моих первых шестидесяти пяти годах? Может быть, единственно важным было само желание жить и то, что тебе дана такая, возможность? Забудь о тысяче хокку, которые ты могла бы теперь написать. Забудь о том, чтобы брать уроки виолончели или надрываться на ниве благотворительности. Но тогда зачем?

Она подумала о своей жизни и о том, какой потерянной чувствовала себя большую ее часть. Она подумала о том, как все истины, которые ее учили считать непреложными, неизменно вступали в конфликт с жизнью какова она есть. Как может человек продолжать жить, будучи таким безнадежно потерянным? Как ни странно, пока она была больна, чувство потерянности было не таким острым. Это единственное, в чем она ни капельки не сомневалась. Болезнь вынудила ее искать знаний и утешения в местах, о существовании которых она раньше и не подозревала. Болезнь вынудила ее встречаться и вступать в контакт с соотечественниками, которые в противном случае остались бы тенями внутри своих машин, лениво ожидающих рядом с ней, пока загорится зеленый свет. Но, быть может, она по-прежнему будет искать новое в местах ранее запретных, — не потому что должна, а потому что сама сделала такой выбор — потому что это оказалось единственным подлинным выходом из ее хрупкого и безжизненного умирания? Теперь она научится видеть человеческую душу во всех, с кем бы и где бы ни сталкивалась — в супермаркете, на площадке для выгула собак, в библиотеке — все эти души, яркие, быть может, слепящие огни...

— Думаю... — сказал Уэйд.

— Что?

— Давай посмотрим на мое положение так. Сейчас я практически мертв. И не возражай, потому что я человек конченый. Все эти ингибиторы и противо-ингибиторы, которые я изучил вдоль и поперек, дали мне разве что лишний год жизни с Бет... и еще время, чтобы приехать сюда и побыть с семьей.

Он повернулся к матери:

— Во встреча, а?

— Круче не бывает.

— Так вот, — он отвернулся и посмотрел на желтые огни гостиниц вдалеке. — Но если бы я узнал, что не умру, то, думаю, я все равно перестал бы быть прежним Уэйдом.

— Как это?

— Мне пришлось бы начинать все с нуля. Вроде ученого из комикса, жутко изувеченного в аварии, который взамен получает сверхъестественные способности.

— А какие сверхспособности ты бы получил? — спросила Дженет.

— Ты первая. Расскажи, чего бы ты попросила.

— Ладно, расскажу. Знаешь, что это будет?

— Нет.

— Вспомни семидесятый год, когда у нас в доме появились две новые спальни и новая ванна, — сказала Дженет. — Во время строительства был период — около недели — когда вместо стен оставались одни пустые проемы. По ночам я бродила по дому, из комнаты в комнату, проходя сквозь стены, как привидение. Это давало мне ощущение, что я — сверхъестественное существо, очень могущественное, и я даже сама не понимаю, почему это так на меня действовало. Так что, возможно, я хотела бы проходить сквозь стены. Это будет моя сверхъестественная способность.

— Неплохо.

— А у тебя?

— Хм. Забавно. Однажды мы с Бет уже говорили об этом. Я сказал, что хотел бы, чтобы из моих глаз — нет, из кончиков пальцев, — вылетали лазерные лучи и что когда эти лучи попадали бы в кого-нибудь, этот человек видел бы Бога. И мне дали бы имя Святого. Но не знаю. Такое могущество, слишком велико для простого человека. Но тогда, может быть, я попытался бы увидеть Бога сам, и если бы мне это удалось, я бы метал лазерные лучи во всех направлениях все время — безостановочный круглосуточный Богопреобразователь.

— Значит, если ты вылечишься, ты действительно попробуешь — и тебе это удастся!

— Попробую.

— Торжественно обещаешь?

— Я редко даю торжественные обещания, — ответил Уэйд. — До сегодняшнего дня только один раз — Бет. Но ради этого я готов.

— Дай мне руку.

— Руку?

— Да, твою сломанную руку.

— Зачем?

— Давай, я говорю.

Дженет приложила свое скованное запястье к открытой ране на руке Уэйда.

— Мам, не надо этого делать!

— Заткнись, Уэйд.

Дженет плотно прижала свое запястье к ране Уэйда.

— Раз... два... три...

— Мам?

— Уэйд, заткнись. Четыре... пять... шесть...

— Мам, что ты делаешь?

— Двенадцать, — продолжала считать Дженет, — тринадцать... четырнадцать...

— Неужели Флориан?..

— Двадцать пять... двадцать шесть... двадцать семь...

— О Господи...

— Тридцать семь... тридцать восемь... тридцать девять...

— Значит, да...

— Сорок два... сорок три... сорок четыре...

— Мам...

— Пятьдесят шесть... пятьдесят семь... пятьдесят восемь...

— Я...

— Шестьдесят... шестьдесят один... шестьдесят два. Есть.

Дженет отвела запястье; их смешавшаяся кровь понемногу начала свертываться. У Дженет было такое чувство, будто она отрывает руку от клочка подсыхающего, немного липкого холста.

— Он вылечил тебя, да? — спросил Уэйд.

— Да, дорогой, вылечил.

— И теперь я?..

— Да, дорогой, ты будешь жить.

— Я... увижу, как растет мой ребенок.

— И я тоже.

С юга донесся громовой рокот вертолетов, и конус света упал с небес на болото, выхватив из темноты мать и сына.

29

За час до старта Саре предоставили возможность увидеть на мониторе свою семью в ложе для почетных гостей — и до чего же потрепанный вид был у всей компании: Брайан со своей противной Пшш, все в синяках и кровоподтеках, причем Брайан лоснился от цинковой мази, а Пшш была на костылях. Рядом сидел папа, положив руку на круп Ники, а рядом с Ники — какой-то мужчина с перевязанной рукой (этого еще откуда выкопали?). Хауи нигде не было видно. Невелика потеря. Мама с Уэйдом, забинтованные с ног до головы, в гипсе и с костылями, являли пример того, как славно могут поработать медсестры. Бет по-прежнему выглядела так, будто выскочила из кадра во время повторного проката «Домика в прерии». И наконец, была еще вкрадчиво-учтивая евроличность (почему европейцев всегда так легко вычислить?), сидевшая рядом с Дженет, обнимая ее за плечи. Европеец нашептывал ей на ухо что-то явно очень смешное. Ее семья расположилась рядом с семейством Брунсвиков, яркой, как на цветной фотографии, в одинаковых рубашках с отложными воротниками и увешанной ожерельями из биноклей, диктофонов и видеокамер.

Ее семья выглядела такой... замурзанной рядом с Брунсвиками, но все же... все же это была ее семья. И даже несмотря на все свои генетические штудии, она никогда не смогла бы объяснить, откуда в этой компании взялась она.

Что ж, природа делает все, чтобы жизнь оставалась интересной, разве нет? Пора браться за дело...

Сара знала, что если погибнет при взлете, то погибнет быстро. Она знала, что это не исключено. Она слышала насовские предания — о телах, облитых ракетным топливом, превращающихся в ходячие сгустки лавы; о техниках, жевавших бутерброды на гудроне взлетной полосы и случайно попавших в бесцветные невидимые потоки горящего водорода, испарившихся в мгновение ока, — и конечно же о катастрофе «Челленджера» в 1986 году: она услышала об этом по радио в машине, когда ехала читать лекции в Пеппердинском университете, и ей пришлось съехать на обочину перевести дух, как после удара в солнечное сплетение. Но сейчас — сейчас она сидела удобно устроившись в своем кресле, и взлет уже начался. К ее удивлению, издаваемый шаттлом гул был таким оглушительным и свирепым, что воспринимался скорее как цвет, отсвет белых молний, потрескивающих вокруг головы Франкенштейна, — захлебывающийся блевотиной ядерный реактор.

И вот наконец, после стольких лет, я лечу. Мои руки... моя голова — они невероятно тяжелые, как пачки учебников или камни на речном берегу. Веки налились свинцом.

Она постаралась ни о чем не думать, заглушить свои мысли, наслаждаться происходящим как сексом, но это плохо удавалось. Ее воображение неизменно возвращало ее к картинам двухдневной давности: врачи, вытаскивающие мать и брата из болота, как вытаскивают ложкой насекомых, увязших в густой похлебке. Месиво грязи стекало с них вместе с отваливающимися пиявками; кожа сморщилась и кровоточила; из предплечья Уэйда торчала кость, а ноги были испещрены кровавыми трещинами, но самое странное, что оба были прикованы друг к другу наручниками.

— Мама, Уэйд! Господи Боже, как это случилось?

— Долгая история, сестричка.

— Дорогая, сейчас не время вдаваться в подробности.

Врачи обмывали обоих чистой водой, отрывали присосавшихся пиявок, разрезали одежду, не переставая делали болеутоляющие уколы и сушили кожу марлевыми тампонами и феном. Женщина-врач клещами перекусила цепи наручников.

Операции по их спасению предшествовала цепь невероятных событий: короткий звонок, чтобы извиниться перед матерью, — чудовищные новости — затем стремглав вниз, в стерильную белую пусковую башню с криком о помощи к техникам по радиолокации, которые помогли установить местонахождение телефонного аппарата, — в охапку шлем и карантинный костюм и снова бегом из карантинной зоны — остановить мототележку, которая домчала ее до медицинского корпуса. Черт, какой же я молодец! Просто натуральный римейк «M*A*S*H». Она понимала, что старт слишком скоро, заменять ее дублером уже поздно. Она понимала, что ее будут распекать, но не накажут, — так оно и вышло.

Проблесковый сигнал...

Взлет продолжался. Сара знала, что корабль уже на много миль поднялся над земной поверхностью и что она еще не взорвалась, но оцепенелость от перегрузки не проходила, и она даже не могла повернуться и перехватить взгляд Гордона.

Проблесковый сигнал...

Она сидела в вертолете, опустившемся на мост из сухого серебристого дерева цвета мотыльковых крыльев. Мост перекинулся над большим болотом, но поисковые прожекторы вертолета почти сразу нашли Дженет и Уэйда. Господи, благослови радиолокаторы. Увидев наручники, пилот без тени насмешки спросил: «Это что, заключенные?»

Двигатель замедлил обороты, винт остановился, и, выскочив из вертолета, Сара заглянула через край моста. Прожекторы высвечивали ее сзади, и она понимала, что предстала перед матерью и братом только как астральное видение, радиоактивный ангел в плексигласовой капсуле, окруженный потрескивающими электрическими разрядами и несущий Слово.

Проблесковый сигнал...

Траектория подъема шаттла стала более пологой, перегрузка пошла на спад. Сейчас мы должны быть над Африкой. Она повернулась к Гордону, и он одновременно повернулся к ней. Они были сейчас парой космических девственников, считающих, что они первыми открыли мир невесомости. Гордон подмигнул.

Проблесковый сигнал...

— Мам, Бога ради, скажи мне, что происходит.

— Не сейчас, дорогая, это слишком... грязно. А тебе еще понадобится твоя головка для полета.

— Мам, я и сама вижу, что тут сплошная грязь.

Уэйд, уложенный на пластиковые носилки, подмигнул Саре.

— Не волнуйся, Сара, вот как прилетишь обратно...

— Я просто не выдержу, — яростно фыркнула в ответ Сара.

— Выдержишь, — сказал Уэйд. — По утрам на Рождество у тебя всегда был самый холодный нос.

— Только потому, что накануне Рождества я всегда спускалась среди ночи вниз и разворачивала все подарки, чтобы посмотреть, что там.

— Правда? — спросила Дженет.

Ее засунули в такую же пластиковую эвакуационную упаковку, как и Уэйда. Казалось, ни Уэйда, ни ее мать ни капельки не смущало их странное, неловкое положение. Несмотря ни на что, вид у них был крайне умиротворенный.

— Спасибо, что вытащила нас, дорогая.

— Спасибо, что вытащила вас? — невольно повторила Сара.

— Да. Ты ведь многим рисковала.

— По правде говоря, не очень. Конечно, мне устроят разнос, но скоро остынут.

— Ты не станешь... вызывать копов? — спросил Уэйд.

— Не думаю, что НАСА понравится, если вся эта история просочится в газеты и в уши обывателей.

Огромный вертолет стал подниматься. Уже в воздухе Уэйд спросил:

— Карантинный костюм, который на тебе, защищает от бактерий?

— Да.

— Так что, скажем, если у человека нет иммунной системы, он может носить такую штуку и никогда ничем не заразиться?

— Возможно. Но во всех нас столько разных паразитов, что это будет все равно что запереть дверь конюшни, когда лошади уже убежали.

— Помнишь этот старый фильм — «Мальчик в пластмассовом пузыре»? — спросил Уэйд.

— Конечно.

— А про что он? — поинтересовалась Дженет.

Просто не верится, что я лечу с мамой и Уэйдом над болотом в полпятого утра и говорю про какой-то телефильм семидесятых годов.

— Этого парня, — сказал Уэйд, — играет Джон Траволта. Он родился без иммунной системы, поэтому живет в пузыре в доме своих родителей. Но однажды этот пузырь чертовски ему надоедает, он прокалывает его и выходит в настоящий мир.

— И умирает? — спросила Дженет.

— А как ты думаешь? Конечно. Но по крайней мере ему удается увидеть настоящий мир.

Дженет задумалась.

«В вертолетах действительно очень шумно», — подумала Сара.

— Знаешь, дорогая, — сказала Дженет Саре, — как только полет закончится, ты наконец обретешь свободу.

— Свободу?

— Именно, дорогая. Уже ничего не надо будет доказывать. Ты сможешь жить своей жизнью. Тебе не придется больше подстраиваться под чьи-то представления.

— Ты имеешь в виду папу?

— Я имею в виду всех.

— Правда?

— Правда.

Проблесковый сигнал...

И вот я в космосе. В свободном полете. Никакой тошноты. Никакого головокружения — только я, и планета, и Гордон, и мои эксперименты. Если бы для жизни нужно было только это, жизнь была бы совершенной.

Четыре остальных члена экипажа методично исполняли свои задания. Гордон знаком подозвал Сару в угол, и они — сидели?.. стояли?.. парили?.. лицом к лицу.

— Осталось четырнадцать часов, — сказал Гордон.

— В вашем распоряжении, командир Брунсвик.

Через четырнадцать часов они с Гордоном сделают это, но не сам по себе акт волновал Сару. Ее волновало сознание того, что если все удастся, то она сможет зачать во время полета ребенка, первого ребенка, когда-либо зачатого среди звезд. Ребенок, зачатый в космосе, должен стать богом. Само существование ребенка станет доказательством человеческого совершенства — подтверждением человеческой способности подняться над жестоким и извращенным миром — безупречного, прекрасного, любознательного и могучего.

Сара посмотрела в иллюминатор на голубую Землю. Вытянув руку и скосив глаза, прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, она на какой-то миг задержала земной шар в своей ладони.

Проблесковый сигнал...

Пока вертолет летел обратно, Сара обратилась к Дженет и Уэйду:

— Ребята, мне разрешили взять с собой в космос двенадцать унций личного багажа. Есть у вас что-нибудь легонькое, с чем вам хотелось бы выступить на ток-шоу в две тысячи двадцатом году и сказать: «А вот это однажды побывало в космосе»?

Уэйд и Дженет переглянулись, Уэйд достал из кармана рубашки письмо, но, перед тем как отдать его Саре, спросил:

— Сара, в этом полете ты будешь выходить в открытый космос?

— За пределы корабля?

— Да.

— Буду.

— Значит, если ты оставишь что-нибудь на орбите, эта штука будет вечно вращаться вокруг Земли?

— Довольно долго.

— Возьми это от меня, — он дал ей письмо. — Но не привози его обратно, хорошо? Оставь его там, на орбите.

Сара посмотрела на письмо, не подозревая, что перед ней исторический документ.

— Хорошо.

— Обещаешь?

Что это он затеял?

— Обещаю.

— Ладно.

У Уэйда стало такое лицо, какое могло быть у первопроходца, пересекающего континент и выбросившего пианино, купленное в Конестоге, в вязкую оклахомскую грязь, — баба с возу...

— А ты, мама?

— Будь добра, передай мне вон те ножницы, дорогая.

— Ножницы? Зачем?

— Пожалуйста, мне на минутку.

Сара передала ножницы Дженет, которая, несмотря на свои раны, дотянулась до затылка, скрутила волосы в хвостик и быстро отхватила большую прядь.

— Вот.

— Мама!

— Тихо, девочка. Надо же, какие прекрасные ножницы. Вот бы мне такие.

— Мама, зачем ты?..

Дженет быстро завязала отрезанный хвостик аккуратным узлом.

— Мам, ты меня пугаешь.

— Сара, скажи мне вот что... если ты, выйдя в открытый космос, бросишь какую-нибудь вещицу вниз на Землю, то она сгорит, когда снова войдет в атмосферу, правда?

— Конечно.

— Хорошо, — Дженет протянула хвостик Саре. — Сделай это для меня, дорогая.

— Что? Бросить его на Землю?

— Да, дорогая.

— Но зачем?

— Затем, что люди увидят след его падения. Они не узнают, что это, но все равно будут смотреть на меня.

— И?..

— И подумают, что только что видели звезду.

1

Братец (фр.).

2

Вот так (фр.).

3

Пансиона (итал.).

4

Как ты (фр.).

5

Как таковым (итал.).

6

Свинья (фр.).

7

Черт возьми (исп.).

8

Очень приятно (фр.).

9

Боже правый! (нем.).

10

Матушке (фр.).

11

До свидания (фр.).

12

Будь что будет (исп.).