Глава 1

В тот вечер после похорон моей матушки Линда Доусон поплакала у меня на плече, засунула язык мне в рот и попросила найти ее мужа. Теперь она лежала мертвая на полу в собственной гостиной, а по округе металось эхо полицейских сирен. Линду задушили: кровавая пена у рта, выпученные, налитые кровью глаза. Отметины на шее едва различимы, но все же можно разобрать, что орудием убийства стал шарф или галстук. Кожа ее уже начала приобретать синеватый оттенок, губы и уши совсем потемнели, пальцы скрючились и одеревенели. Невидящие глаза уставились сквозь стеклянную стену в небо.

Вой сирены достиг оглушительного крещендо и наконец смолк. Хлопнули дверцы машины, полицейские протопали по дорожке и принялись колотить в парадную дверь, а я все смотрел туда же, куда и Линда: на серое утреннее небо, на склоны холма вдоль колючей рощицы, мимо домиков георгианской эпохи, викторианских замков и современных особняков Каслхилла. Туда, где неделю назад все это началось.

Мы стояли на террасе гостиницы в Бэйвью и наблюдали, как огромная старая луна медленно поднимается над морем. У Дублинского залива в легком тумане мерцали городские огни. За дорогой, бегущей между заросших пожухлой травой и усыпанных мелкой морской галькой крутых склонов, виднелась пустынная железнодорожная станция. Красный свет семафора казался вечным. Все, кто были на похоронах, уехали, а я ждал, пока Линда закончит пить, чтобы отвезти ее домой. Но она не хотела уезжать. Распустила волосы, тряхнула головой и смахнула пряди, упавшие на лицо. Потом прищурила темные глаза, нахмурилась, надула губы, как будто обдумав все, наконец решилась сказать:

– Не могу я… Не могу провести еще одну ночь одна в этом доме.

Должно быть, что-то в моем взгляде подсказало ей, что теперь не самое лучшее время перекладывать проблемы на меня.

– О, Эд, прости. Тебе сегодня не до этого.

И вдруг она тихонько заплакала, словно потерявшийся ребенок, который слишком горюет, чтобы по-настоящему впадать в истерику. Я обнял ее и подставил плечо. Море под луной отливало серебром и мерцало, как мокрый гранит. Свет семафора сменился на янтарный. Легкий ветерок приносил аромат эвкалипта из гостиничного сада. Я ощутил, как прохладная щека Линды прикоснулась к моей шее, потом ее теплые губы коснулись моих губ. Она поцеловала меня. Я тоже поцеловал ее и прижался щекой к ее щеке. Тело Линды напряглось, потом она два раза шлепнула меня по спине, будто готовый сдаться борец. Мы отодвинулись друг от друга, она осушила стакан, потерла глаза и закурила сигарету.

– Прости.

– Не нужно извиняться.

– Это просто… Я очень переживаю из-за Питера.

Питер Доусон был ее мужем. Мы с Линдой учились вместе в школе. Питеру исполнилось три года, когда я уехал из Ирландии. Я не видел их обоих больше двадцати лет. Целовать другого мужчину – достаточно необычный способ выражать тревогу о муже. Но Линда всегда славилась тем, что делала только то, что хотела. Судя по ее лицу и фигуре, за время моего отсутствия мало что изменилось.

– Ты говорила, что он в командировке.

– Я не знаю, где он. Его нет дома уже четыре дня. Он не звонит мне, на работе о нем ничего не знают.

– Ты сообщила полиции?

– Нет, мы… я не хотела.

– Почему?

– Думаю… Я решила, что если дело дойдет до полиции, то все мои страхи могут стать реальностью. Мне так хотелось, чтобы Питер вернулся домой, как будто ничего не произошло.

У Линды в руке вдруг оказался новый стакан. Видимо, она незаметно подозвала официантку. Я сдался, заказал себе большую порцию «Джеймсона» и взял у Линды сигарету.

– Ты сказала, что такое бывало и раньше. Питер уже так исчезал?

– Но не на четыре дня. Иногда… ну, у нас бывали перепалки. Питер психовал. Ты представляешь, что такое брак? Или нет? Это было так давно, я и не знаю… Я ведь так мало знаю о твоей жизни, Эдвард Лоу.

– Я был женат.

– И?

– Не сложилось.

– Дети были?

– Маленькая девочка.

– Она, наверное, осталась с матерью? Должно быть, ты о ней скучаешь? Ну конечно же, скучаешь. Что за глупости я говорю!

Из туннеля вылетел экспресс и понесся к станции. Ярко освещенные вагоны, много пассажиров. Мне очень захотелось стать одним из них, оказаться в этом поезде и умчаться в ночь.

Принесли виски.

Линда продолжила:

– Томми Оуэнс рассказывал, что приезжал к тебе туда.

– Никогда бы не подумал, что ты общаешься с Томми Оуэнсом.

– Я встретила его как-то на днях у Хеннесси. Нет, я туда не часто хожу. Только когда чувствую себя… хуже, чем обычно.

– Хеннесси. Это все та же мусорная помойка?

– У него можно достать все, что угодно. Одному богу известно, как его лавочку до сих пор не прикрыли.

– Раньше мы считали, что Хеннесси имеет влиятельного друга среди копов.

– Если у него вообще есть друзья… Впрочем, не важно. Томми сказал, что ты разыскиваешь пропавших людей. Ты помог одной семье найти дочь.

– Я работал на одного парня, который искал пропавших людей.

– Я просто подумала… я понимаю, что сейчас все твои мысли о маме и все такое. Но если бы ты смог хоть немного поразмыслить над этим, Эд, я была бы очень-очень тебе благодарна.

На случай, если я не понял, как Линда выразит свою признательность, она облизала губы, немного наморщила носик и обняла меня за талию. Ее дыхание было учащенным и сладким, от тела пахло грейпфрутом, сигаретным дымом и по́том. Мне захотелось снова ее поцеловать, и я уже собирался это сделать, но вдруг стакан выскользнул у нее из рук и разбился. На плитках террасы остался неровный блестящий след.

С очаровательной робкой грацией законченной алкоголички Линда развернулась, отыскала взглядом официантку и, несмело улыбнувшись, попросила новую порцию.

Я быстро расправился с остатками виски и попытался убедить Линду, что пора уезжать. Ей все еще очень хотелось выпить, поэтому мне пришлось напомнить, что сегодня утром мы похоронили мою маму. Она снова стала плакать и извиняться, и в конце концов мне удалось спуститься с ней по парадным ступеням террасы. Мы пошли по гравийной дорожке, мимо рядов пальм и юкк. Вдалеке вырисовывались силуэты эвкалиптов, а на лужайке толпились толстолистые сумахи. Не было видно ни одного дерева, привычного для этих мест.

Линда села в машину, которую я взял напрокат, и мы молча поехали по прибрежной дороге мимо деревушки Бэйвью. Густой запах кокосов в теплом ночном воздухе напоминал ладан, и мне вспомнилась церковь – тускло поблескивающее при свете свечей кадило, гроб и крест, лица людей, сидящих на скамьях. Я плохо помнил эти лица, но они точно были мне знакомы.

Я свернул в глубь острова около башни Мартелло, проехал через старый сосновый лес и стал подниматься по Каслхилл-роуд. Когда мы почти добрались до вершины холма, Линда вдруг подала признаки жизни.

– Следующий поворот налево, Эд.

Перед самой деревушкой Каслхилл я съехал с шоссе на узкую дорогу, вдоль которой возвышались каменные стены, и остановился перед огромными черными воротами. Линда открыла окно и нажала на какие-то цифры на пульте размером с кредитную карту, который достала из сумочки. Ворота автоматически открылись, и Линда указала на самый дальний из пяти новых белых особняков. Я припарковался перед домом с изогнутыми стенами и навесом для автомобиля. За нами медленно закрылись створки ворот.

– Очень симпатично, – сказал я.

– Это отец Питера построил.

– Должно быть, здесь чувствуешь себя в полной безопасности.

– Иногда мне становится интересно: эти ворота существуют для того, чтобы не позволять незнакомцам проникнуть внутрь, или для того, чтобы не выпустить нас наружу?

– Да, нелегко быть богатым.

Линда улыбнулась.

– Не жалуюсь. Но защищенней я себе здесь не чувствую.

Ее улыбка тут же исчезла. Линда показалась мне испуганной. Лунный свет, пробравшись через стекло, резко обозначил черты усталости на лице женщины.

– Про Питера… Я понимаю, что теперь не самое подходящее время, Эд…

– Скажи мне, почему ты так беспокоишься о нем? Что, по-твоему, могло случиться?

– Я не знаю. Может, зайдешь что-нибудь выпить? Кофе?

– Нет, спасибо. Лучше расскажи мне про мужа.

Из темноты вынырнул серебристый персидский кот. Он принялся бродить по дорожкам, отчего тут же стали включаться сигнальные фонарики на лужайках. Казалось, он делает это специально, из вредности.

– У Питера были неприятности в последнее время. Думаю, его шантажировали.

– Из-за чего?

– Не знаю. Были телефонные звонки. Если отвечала я, на другом конце провода бросали трубку.

– Какая-нибудь любовная связь?

Линда покачала головой.

– Я почти уверена, что это из-за денег. Что-то связанное с его бизнесом.

– Как у него шли дела?

– Ты что, шутишь? Неужели ничего не слышал о нашем великом подъеме?

– Краем уха. Цены на недвижимость взлетели, да?

– И до сих пор растут. Эти дома выросли в цене в два раза за пять лет. Это неслыханно.

Я приехал в Дублин всего двое суток назад. Большую часть этого времени провел на похоронах и в церкви, но Линда была, должно быть, уже пятнадцатым человеком, кто рассказывал мне об изменениях на местном рынке недвижимости. Как будто все сговорились. Люди старались не ликовать слишком уж открыто, говорили о подъеме как о нежданном благословлении свыше, но хвастовство есть хвастовство. У Линды, по крайней мере, было оправдание: ее свекор Джон Доусон – один из самых крупных строителей в городе. Краны с надписью «Доусон» встречались повсюду в Бэйвью и Сифилде. С того места, где мы сейчас сидели, виднелись три такие махины. Когда я подлетал на самолете к Ирландии, первое, что увидел, было не побережье или зеленые поля Северного Дублина, а четыре крана «Доусон», нависшие над огромной строительной площадкой. Как будто они только что выкопали Пантеон и теперь устанавливали фундамент для еще одной галереи магазинов.

– Питер – бухгалтер?

– Аудитор. Так его называют.

– Если дело на таком подъеме, то почему у него неприятности? Он играет в азартные игры? Или употребляет наркотики?

– Насчет азартных игр сомневаюсь. Наркотики – так, иногда. Для забавы. Не больше, чем другие наши знакомые. Он не законченный наркоман. Возможно, слишком много пьет. Но мне трудно судить.

– Так зачем ему потребовались большие деньги?

– Он что-то говорил о том, что нужно быть «готовым использовать возможности, как только они появятся». Я не знаю, что он имел в виду.

– У него есть какой-нибудь другой бизнес?

– Сдает несколько квартир в городе. Они оформлены через агентства недвижимости. Несколько фондов, акции и – как это называется – портфель ценных бумаг. Хотя, возможно, он все обналичил. В последнее время был в состоянии паники. Но он держал ситуацию под контролем.

– Под контролем?

– Мы все отчасти в таком состоянии. Звучит немного странно, но…

Она не договорив пожала плечами.

– Когда его видели в последний раз?

– В пятницу возле ратуши Сифилда, которую реконструируют. Ему нужно было обсудить бюджет с менеджером проекта, а потом мы договорились встретиться в баре «Хай-Тайд» и что-нибудь выпить. Я опоздала на двадцать минут, и Питер ушел. С тех пор я его не видела.

– У него есть телефон?

– Мобильник? Он все время выключен.

В дверях появился тучный загорелый блондин в белой рубахе. Он замахал огромными руками на серебристого кота, который даже не обратил на него внимания. Мужчина постоял на пороге, сложил на животе короткие пухлые руки и хмуро поглядел на мою машину. Я тоже нахмурился и посмотрел на него в упор. Толстяк отвел взгляд. Разглядев Линду, он повернулся и ушел в дом.

– Чертов трудоголик! – сказала Линда. – Это была его идея – построить ворота. Теперь стоит одному листику упасть с дерева, как он тут же идет все проверять. Попробуй устроить здесь вечеринку: он доложит полиции обо всех незнакомых машинах.

– А как у Питера с отцом, Линда? Они ладят?

– Они не часто видятся. Джон Доусон постепенно теряет интерес к делам. На публике появляется, только чтобы провести какое-нибудь собрание. Они с Барбарой как затворники – бродят день-деньской по своему огромному дому на самом верху Каслхилла.

– То бишь между сыном и отцом нет соперничества?

– Нет. Конечно, иногда Барбара пытается вмешаться. Она все время твердит, что Питеру нужно жить самостоятельно, что его отец начинал с нуля и достиг самых вершин, а Питеру все слишком просто в жизни достается. А мне всегда хотелось ответить, что отцу Питера не пришлось жить с такой матерью, как она.

– Я видел Барбару, когда переезжал. Она хорошо выглядит для своих лет.

– Она открыла секрет вечной юности и красоты: каждое лето ездит в клинику в Штатах и возвращается оттуда помолодевший сразу лет на пять.

– А Питер принимал слова матери близко к сердцу?

– Думаю, они причиняли ему боль. Покупка квартир и вещей в последнее время – возможно, это и была попытка жить самостоятельно, чтобы проверить свои «возможности». Но боже мой! Ему только двадцать пять лет. Нужно было дать ему шанс! Понимаешь?

– Что ты можешь еще сказать?

– В ту пятницу мы с Питером собирались встретиться, чтобы поговорить о важном деле, понимаешь?

– О разводе, что ли?

– Бог мой, нет! Может… о том, чтобы некоторое время пожить отдельно. Ведь это так называли раньше? Когда мы были моложе, все казалось ерундой. Но Питер до сих пор такой юный. В некотором отношении это так здорово, – сказала Линда с усмешкой, которая не оставляла ни малейшего сомнения, о каких отношениях идет речь.

– А за пределами спальни? – спросил я.

– За пределами спальни нам не о чем было разговаривать.

Серебристый кот устроился на крыльце дома Линды и принялся громко мяукать. Линда повернулась и взяла меня за руку.

– Ты сможешь найти Питера?

– Не знаю. Начнем с того, что мне нужны его записные книжки с номерами телефонов, рабочие записи и еще кое-что. Но, скорее всего, он не хочет, чтобы его нашли.

– Ты не можешь этого знать наверняка.

– Не могу. Но взрослые люди обычно пропадают исключительно по своей воле. А если они не хотят, чтобы их нашли, то ситуация осложняется. Но я подумаю, хорошо?

Линда наклонилась и поцеловала меня в щеку. Потом улыбнулась, словно пытаясь показать мне, какая она храбрая. Мы договорились продолжить разговор утром, она вышла из машины и пошла по дорожке к дому. Кот подбежал к Линде и принялся тереться о ее стройные ноги в черных колготках. Линда нажала на кнопки, чтобы ворота открылись, я развернулся и поехал назад по узкой дороге, выходившей на автомагистраль. В зеркало заднего вида я видел, как Линда стояла в дверях и курила. Когда я сворачивал на Каслхилл-роуд, она все еще была там. Бледный лунный свет падал ей на лицо, вокруг волос повисли колечки дыма от сигареты. Я чувствовал на коже ее сладкий запах, соленый вкус ее губ на своих губах и понял, как сильно хотел ее весь вечер и как сильно хочу сейчас. Я сжал руль, надавил на газ и помчался вперед, не оглядываясь.

Глава 2

Моя мама жила в доме из красного кирпича на окраине Куорри-Филдс – тенистого поселка на полпути между Бэйвью и Сифилдом. Когда я был маленьким, в Куорри-Филдс рядом с нами жило не так много соседей. Неподалеку, через дорогу, располагались поселки Самертон и Фэйган, где выросли мои родители. Теперь Самертон исчез, а в Фэйган-Виллас на каждом метре обочины стояли фургончики. Дом в Куорри-Филдс стоил дороже, чем я предполагал, или, по крайней мере, в этом меня хотели убедить местные жители, присутствовавшие на похоронах.

Хотя все вокруг сильно изменилось, улицы оставались знакомыми, будто я никогда никуда не уезжал. В общем, все было узнаваемым, но странным: я ехал к дому моей матери, но она там больше не жила. Она проводила первую ночь одна в свежевыкопанной могиле неподалеку от каменистого пляжа в Бэйвью, куда частенько водила меня в детстве. Когда гроб опустили в могилу, я взглянул на море и вспомнил, как она первый раз прилетела ко мне в Лос-Анджелес: я повел ее на пляж Зума, мимо Малибу; она улыбнулась, когда запахло океаном, и взволнованно схватила меня за руку. Раньше мы всегда вместе плавали, а теперь это никогда не повторится.

Я припарковался перед домом и распахнул ржавую калитку. Буйные заросли падуба, тисов и кипарисов отгораживали дом от дороги. Вдоль тропинки тянулись чахлые кусты роз.

Потрескавшиеся кирпичи, перекошенные оконные рамы и щербатая черепица на крыше говорили о запустении. Этот дом был слишком большим для моей матушки. Уже в который раз за день я подумал, что нужно было вернуться раньше. И не в первый раз покраснел от тщетности этой мысли.

Я пытался открыть ключом парадную дверь, когда услышал хруст гравия за спиной. В дверном стекле я заметил, как шевельнулась какая-то тень. Потом у меня за левым плечом что-то сверкнуло в свете луны. Сжав пальцами левой руки ключи, я двинул изо всех сил правым локтем в центр тени. И одновременно рубанул ключами в том направлении, где, по моим расчетам, должна была находиться рука незнакомца.

Раздался какой-то булькающийся звук, потом стон и удар металла о бетонный пол. Я повернулся и увидел, как Томми Оуэнс стоит на коленях и блюет прямо в розовый куст. Левая рука у него была вся в крови, а на клумбе, засеянной левкоями, валялся полуавтоматический пистолет.

Томми Оуэнс назвал меня фашистом и психопатом, промыл и перевязал раны, прополоскал рот листерином и уселся у меня в гостиной, наотрез отказываясь признать, что весьма неразумно было размахивать пистолетом у меня над ухом.

На кофейном столике около бутыли с виски лежал короткоствольный «Глок-17». Рядом с «глоком» виднелась обойма с десятью кругляшками девятимиллиметровых патронов. В отличие от бутылки, обойма была целая.

– Где ты взял пистолет, Томми? – спросил я в очередной раз.

– Ерунда. Черт побери, это все чушь. Ничего не изменилось с тех пор, как я работал на твоего старика, а? Лет двадцать назад? Нет, больше.

– Это не ерунда, Томми, это пистолет.

– Ну, у твоей старушки водились деньги, правда? В «Арноттсе» хорошо платили. К тому же она пользовалась скидкой для работниц. Ковры, занавески… А эти обогреватели? Спорим, когда их включаешь, они шумят, словно ураган.

Томми закончил речь и потянулся за бутылкой. Я успел перехватить его руку. Достаточно пьянок для одного дня.

– Эй, старина, брось. Я тут сижу в шоке, и виноват в этом ты.

Слово «старина», произнесенное на дублинский манер… Я уже сто лет такого не слышал.

– Томми, скажи, что ты собираешься делать с пистолетом? Или мне вызвать Дэйва Доннли, чтобы он попросил тебя показать разрешение на ношение оружия?

У Томми лицо перекосило от презрительной насмешки. В сочетании с узкими глазками и редкой козлиной бородкой это делало его похожим на горностая.

– Я видел тебя во дворе церкви сегодня. Очень интересно: копы повсюду, детектив сержант Доннли…

– Он пришел отдать дань уважения, Томми. Ты и на такое не сподобился.

– Не могу я находиться в церкви, старина. Не переношу всю эту церковную дрянь. Я был рядом, наблюдал за вами. И к могиле ходил вечером.

– Серьезно? Почему ты не пришел в Бэйвью?

– Гостиницы? Не терплю их, старина. Церкви, гостиницы – ни за что.

Томми всегда был такой. Обычная жизнь – не для него. Это касалось не только гостиниц и церкви, но и супермаркетов, ночных клубов, ресторанов, пивнушек (единственное исключение составлял бар «Хеннесси») и кафе. Когда распался его брак, он прилетел ко мне в Лос-Анджелес и там отказывался ходить куда-либо, кроме нелегального ночного кабака в Калвер-Сити. Это заведение заслуживало его внимания, так как, во-первых, мы были там единственными светлокожими и, во-вторых, за девять недель существования кабака там произошло пять убийств.

– Мне очень жаль, Эд. Твоя старушка, она была настоящей леди.

– Пистолет, Томми.

– Да-а. Я все равно собирался тебе про него сказать. Потому что надеялся, что ты сможешь для меня кое-что сделать.

– Что я смогу? Ты что, совсем из ума выжил?

– Я только хочу, чтобы ты его где-нибудь спрятал. На пару недель, пока вся эта хрень закончится.

– Какая хрень, Томми? Где ты взял пистолет?

– Да это… Я делал кое-какую работенку для Халлиганов. Знаю, знаю, ничего особенного, просто… Кой-чего отвез, как курьер, понимаешь? Взял пакет в Бирмингеме и притащил его домой.

Эту фразу я помнил еще с детства. Честно говоря, в первый раз услышал ее, как и многое другое, именно от Томми Оуэнса. Начиналась она так: «Может, я и толстяк, но не дурак». Я сидел и смотрел, как Томми хватает бутылку, наливает себе еще виски, тут же его проглатывает. И я думал: «Ты не просто дурак, ты идиот, что связался с Халлиганами».

– Не такие уж плохие времена, старина. Ну, Лео все такая же скотина, но Лео в тюрьме, и все надеются, что он там сгниет. Даже его братья. Толстяк – это Толстяк, а Джордж – звучит весомо, понимаешь, о чем я?

– Джордж Халлиган звучит весомо? Это тот самый Джордж, который сломал тебе лодыжку?

– Это было сто лет назад. Мы были детьми. Я украл у него велик, черт возьми. Ну, а наркотики – это всего лишь работа. Я говорю, что если люди хотят принимать кокаин или еще что-нибудь в этом роде, они принимают, люди среднего класса… – Слова «средний класс» Томми произнес с впечатляющей злостью. – Есть спрос, есть предложение – никаких отличий от работы в… алкогольном бизнесе.

– Кроме того, что людей, работающих в алкогольном бизнесе, не калечат и не убивают почем зря.

Томми осушил бокал, поморщился и сказал:

– Я знаю, в чем чертова проблема, поэтому хочу, чтобы ты припрятал пистолет.

Я снова взял бутылку виски и сказал Томми, что бар закрыт и не откроется до тех пор, пока он не расскажет мне все. Выругавшись в очередной раз, Томми все же объяснил, что ему не хватает на жизнь пособия по инвалидности, его бывшая требует увеличения алиментов, и если он не станет платить ей больше, она не даст ему видеться с дочерью, что бы там ни постановил суд. Он пытался устроиться на работу, но продержался всего полтора дня. Не потому, что не мог больше работать с машинами – он был механиком до мозга костей, просто он работал теперь слишком медленно. Потом как-то раз пришел к Хеннесси, чтобы обналичить чек, на который выписывали пособие, но там оказался незнакомый бармен. Пришла его бывшая забрать деньги, а денег не было, и она начала орать на него перед всеми, обозвала неудачником и симулянтом – перед дочерью, черт возьми. А Джордж Халлиган предложил ему:

– Я одолжу тебе денег, Томми, как старый приятель. – И прошел к нему через весь бар. – Пять сотен.

Бывшая сразу замолчала. Томми спросил Толстяка Халлигана, как ему расплатиться, и начались поездки в Бирмингем, каждый раз – новое место: забрать пакет, прилететь домой с другого аэропорта. Манчестер, Ливерпуль… Вручить пакет, забрать деньги, – и все счастливы.

– А пистолет, Томми?

– Я уже подхожу к этому. Ну вот. Возвращаюсь я из Бирмингема вчера вечером, звонит мне Толстяк и просит подойти к дому. Знаешь, один из тех новых, на другой стороне Каслхилла.

– Со стороны гольф-клуба?

– Рядом со старым гольф-клубом, ага. Большие дома из красного кирпича с бассейнами, горячей водой в ванне и все такое. Владелец одного из этих домов – мальчишка, а Джордж и Толстяк с ним – соседи. Эти дома шли по миллиону и больше. Ну, раньше меня никогда не просили, а теперь я пошел, и вот парень с большим кадыком, в спортивном костюме проводит меня в гостиную и говорит, что они все на вечеринке у Джорджа. Он идет в соседнюю комнату за Толстяком, а я начинаю нервничать: что-то происходит, что-то не очень хорошее.

– Отсыпал себе?

– Незаметно было, Эд. Я всегда добивал тальком. Хватает на пару стаканчиков в «Хеннесси».

– В «Хеннесси»? Ты думал, что Халлиганы это не пронюхают? Даже когда они жили в Самертоне, «Хеннесси» был для них вторым домом.

– Я не знаю, о чем тогда думал. Но говорю тебе, теперь я задумался. Можно было бежать на кухню, через заднюю дверь, через ограду и мчаться через гольф-клуб на Каслхилл-роуд. Но только я так не сделал. Я ждал… Вошел Толстяк, все улыбаются, немного пьяненькие, ух, мол, Томми, добро пожаловать домой, старина, все такое. Он дал мне денег, потом открыл ящик стола и вытащил зеленую брезентовую кобуру, как в армии, и сказал, что у меня все идет хорошо, поэтому настало время повысить меня в должности. Он был пьян, как я уже говорил, и вел себя словно начальник, понимаешь? Я ничего не ответил, тогда он подмигнул, постучал пальцем по носу и сказал: «Будь на связи, Томми». И ушел.

– А пистолет лежал в кобуре?

– Пистолет и запасная обойма.

– Запасная обойма?

Я взял «глок» и взвесил на ладони. Он был заряжен. Я вытащил обойму. Двух патронов не хватало.

– Знаешь, где они?

– Никого не застрелили. По крайней мере, никого из тех, кого я знаю. Но, может, мы как раз выясним. Не в кроликов же из него стреляли.

– Но, возможно, тебя хотят подставить.

– В этом-то все и дело. Поэтому я здесь. На тот случай, если появится труп, а кто-нибудь сообщит копам.

– И какой в этом смысл? Я имею в виду, что копы схватят тебя, а ты сдашь Толстяка Халлигана, – расскажешь им все, что о нем знаешь.

– Копам наплевать на Халлиганов. Если они найдут у меня паленую пушку, мне конец.

– Может, он сказал правду. Что тебя повышают в должности… И через пару дней тебя пошлют кого-нибудь убить.

Томми покачал головой и выдавил улыбку. Он явно был напуган.

– Не знаю, что хуже, Эд. Быть арестованным по подозрению в убийстве или действительно убить кого-нибудь. То есть… я не… я не могу убить, черт возьми.

– Итак, на случай, если это подстава, ты хочешь, чтобы я оставил пистолет у себя?

– О'кей, допустим, я расскажу копам все про Толстяка, а как же моя старушка? Моя сестра? Моя девочка? Если они не смогут достать меня в тюрьме, они достанут мою семью. И тогда в конце концов я буду целиком в их власти, Эд. Нет. Копы ничего от меня не услышат. Если пистолет побудет у тебя, то у них на меня ничего не будет. И у нас – все прекрасно.

– За исключением того, что у тебя на хвосте будет висеть Толстяк Халлиган. Может, он знает, что ты у него приворовываешь, и хочет тебя наказать?

Томми вскочил на ноги. Он слишком разволновался, чтобы спокойно сидеть на одном месте.

– Почему же он просто не убил меня? Он мог бы сделать это в любое время. Черт, я не собираюсь линять в Англию или еще куда, расставаться с дочерью. Может, он ничего не знает? Или у него нет плана? Он всего лишь торговец наркотиками и живодер, он же не какой-нибудь чертов Наполеон!

Я смотрел, как Томми скачет по комнате, заметно прихрамывая на ногу, которую ему тогда сломали. Уже двадцать пять лет прошло, а Халлиганы так и не добили его.

– Ты возьмешь его, Эд? А там видно будет.

– А если он хочет, чтобы ты кого-нибудь убил?

– Может тогда мы сможем предупредить жертву, спрятать ее? А я скажу, что не смог найти этого человека.

У стены в гостиной стоял буфет с декоративными тарелками, мисками, кувшинами, подсвечниками и лампами наверху. Внизу были две тумбы с выдвижными ящиками. Я открыл дверцу одной тумбы, вытащил тарелки и поглубже запихал пистолет и две обоймы. Потом поставил тарелки обратно и закрыл дверцу.

– Что случилось с кобурой, Томми?

– Какой кобурой?

– Зеленой армейской кобурой, в которой лежал пистолет.

– А, да. Я от нее избавился. Слишком опасно ходить по улице с такой штукой.

– Так же как и размахивать пистолетом у моей головы.

– Да это я так, слегка пошутил, приятель.

Томми криво улыбнулся.

– Слушай, спасибо за все, особенно за этот день и так далее.

– Этот день уже стал вчерашним. Сейчас три часа утра.

Томми жадно посмотрел на бутылку виски и мотнул головой, как будто что-то решил.

– Ты тут будешь поблизости, Эд?

– Мне придется что-то делать с домом.

– Потом вернешься в Штаты?

– Я еще не думал об этом, Томми. У меня весь день был занят – похороны, Линда Доусон и теперь ты.

– Линда Доусон? Что она хотела?

– Не могу сказать.

– Смотри, не попадись. Могут быть большие неприятности. Бедная богатенькая девочка, паук «черная вдова».

– Я в состоянии позаботиться о себе.

– Хорошо. Дружеский совет отвергнут с презрением, я не виноват. Есть еще кое-что. Дай мне взглянуть на твой гараж, дружище.

В данном случае было легче сделать то, что хотел Томми, чем расспрашивать, зачем это нужно. Я провел его через кухню, открыл заднюю дверь, прошел по коридору и дернул засов на двери гаража.

Внутри стояла машина, покрытая брезентом, посеревшим от пыли. Мы с Томми стянули тяжелую ткань с машины.

Это был старый автомобиль с закрытым кузовом зеленого цвета, с «плавниками» в стиле шестидесятых и желто-коричневой кожаной обивкой салона.

– Я знал, что она здесь! – проговорил Томми с ликованием в голосе. – Все осталось, как и было, почему бы и ей не остаться?

– Что это?

– Это «амазонка 122S». Вольво тех времен, когда их строили не для мамашек с кучей ребятишек и собак, чтобы те объезжали магазины. Шестьдесят пятый год, видимо. Я работал над ней с твоим стариком.

– Очень красивая машина.

– Твой старик был не ангел, но он умел обращаться с моторами!

Когда Томми Оуэнс завалил экзамен на школьный сертификат, мой отец взял его учеником в свой гараж. И пока мы все корячились в школе, Томми зарабатывал деньги, купил кожаную куртку, мотоцикл и развлекался с девочками. Но потом у отца начались проблемы, и он закрыл гараж. Вскоре после этого отец как-то вышел из дома и больше никто ничего о нем не слышал. Через некоторое время я обнаружил, что мама встречается с другим мужчиной, и ушел из дома. Сначала улетел в Лондон, потом в Лос-Анджелес, где и поселился. Спустя некоторое время оплатил маме проезд, она приехала ко мне и сказала, что в жизни всегда так случается. Но я ответил, что это не мое дело, а она сказала, что, раз уж отец ее бросил, она имела право устраивать свое счастье, как могла, но теперь все кончено; я согласился, извинился за свое бегство, и с тех пор наши отношения наладились.

Но домой я не вернулся, вместо этого каждый год организовывал ее приезд. Она приезжала ко мне на свадьбу, на крестины дочки Лили, приехала и на ее похороны. У Лили были светлые вьющиеся волосы и что-то с кровью. Она умерла за две недели до своего второго дня рождения. После этого брак мой распался, и сам я распался. В следующий раз я увидел маму позавчера. Она лежала в гробу в помещении для гражданской панихиды. Я снял обручальное кольцо с ее холодной руки. На кольце было выгравировано имя моего отца – Имон. Надел кольцо обратно на ее палец. Потом поцеловал в лоб – он был как камень.

Вдруг я почувствовал страшную усталость. Томми залез под капот и что-то забормотал.

– Томми, мне надо немного поспать.

Он ответил:

– Хочешь, я приведу ее в порядок?

– Конечно. Если это означает, что я смогу расстаться с той машиной, которую взял напрокат, то вперед.

Я закрыл гараж и посмотрел, как Томми уходит. Он пообещал вернуться утром, чтобы заняться «вольво», поэтому я дал ему ключ. Меня одолевали сомнения, что Томми сможет вернуться утром, но если и сможет, я не хотел бы присутствовать при этом. Я запер двери, выключил свет и только начал подниматься на второй этаж, как в дверь позвонили.

Черт! Если Томми что-нибудь забыл, он мог бы пожить некоторое время и без этого. Я поднялся в ванную и почистил зубы. Звонки не умолкали, а вскоре к ним прибавились удары в дверь. Я спустился, включил в прихожей свет и открыл дверь, приготовившись вышвырнуть Томми вон. Но это был не Томми, а Линда Доусон. Ее светлые волосы сияли в лунном свете, а карие глаза блестели.

– Прости, Эд, – сказала она хриплым голосом. – Я же говорила, что не могу провести в одиночестве еще ночь.

Вышло так, что и я не смог. Молча взял Линду за руку и ввел ее в дом. Захлопнул за ней дверь и выключил свет.

Мы прильнули друг к другу. Когда я подумал о том, что случилось за последние несколько дней, мои глаза наполнились слезами. Линда держала меня в объятиях, пока слезы не высохли и я не уснул.

Проснулся я до рассвета. Обнаженная, она сидела в кресле в углу комнаты, курила сигарету и смотрела на луну. Повернулась ко мне, улыбнулась и сказала:

– Спи.

Так я и сделал.

Глава 3

Когда я проснулся на следующее утро, Линда уже ушла. Я помылся, побрился, надел черный костюм, который не снимал прошлые три дня, и последнюю чистую белую рубашку.

Потом позвонил в авиакомпанию, чтобы узнать, что случилось с моим багажом. Меня несколько раз просили подождать, три раза соединяли с разными людьми, которые говорили каждый свое: что багаж найден и будет доставлен мне в этот же день; что он был ошибочно отправлен назад в Лос-Анджелес; что человек, занимающийся такими вопросами, сильно задерживается и нужно перезвонить позже. Ирландия совсем не изменилась. Я заварил себе чаю, сделал бутерброд и позавтракал в саду около яблонь. Они протягивали ветки навстречу друг другу, но не могли дотянуться. Они росли там всегда, сколько я себя помню.

Потом я вошел внутрь и оглядел дом. Со времен моего детства ничего не изменилось. Только теперь все было ветхое и старое, поломанное и испачканное – словом, в упадке; повсюду – запах затхлости и плесени, на всем следы разрушения и запустения. Томми был прав. Я посмотрел на телефон. Это был старый черный аппарат из эбонита с плетеным шнуром. За телефоном на дешевом сосновом столике стояла ваза с гвоздиками и лежала телефонная книга. От гвоздик сладко и остро пахло. Телефонная книга была раскрыта на странице с моим именем. Женщина, жившая по соседству, миссис Фаллон, нашла мою маму лежащей на крыльце и вызвала скорую. Потом она отыскала «Лоу» в книжке и позвонила мне в Лос-Анджелес. К тому времени как я получил сообщение и перезвонил в больницу Святого Винсента, мама уже умерла. Судя по состоянию этих комнат, она уже давным-давно ждала смерти. Вдруг телефон задребезжал.

– Я звонила тебе раньше, но было занято. Не хочу, чтобы ты думал, что я просто тебя бросила, – сказала Линда. У нее был охрипший голос и чересчур радостный тон.

– Еще очень рано, чтобы о чем-то серьезно задуматься, – сказал я.

– Понимаю, к чему ты. Я достала те бумаги, о которых ты говорил. Записи Питера, телефоны и прочее. Хочешь, заезжай и забери их.

Я сказал, что мы увидимся попозже, и повесил трубку. Но и позже мне не хотелось бы ее видеть. Я не жалел, что мы переспали, нет, просто понимал, что если я собираюсь искать мужа женщины, только что делившей со мной постель, мы оба очень скоро об этом пожалеем. Кроме того, мне нужно было успеть на поезд.

Дублинская местная электричка курсирует по пятидесятикилометровому рельсовому пути, пролегающему по восточному побережью страны от Рослэра на юге до Белфаста на севере. Я сел на поезд, идущий до Пирс-стейшн. Перешел Уэстланд-роу и последовал за толпой клерков, гуськом входивших в задние ворота Тринити-колледжа. Я подумал, что, возможно, утренняя прогулка через елизаветинский университет поднимет мне настроение. Проходя через парк колледжа, мимо Старой библиотеки, по булыжникам к Центральным воротам, я размышлял о том, какой бы стала моя жизнь, если бы я много лет назад выучился здесь медицине, как когда-то предполагалось. Путь, по которому я не пошел.

На улице Колледж-Грин я свернул на юг, мимо дома ректора Тринити-Холла, и прошел через квартал с дорогими магазинами. На всем здесь лежал глянцевый блеск, отовсюду перла наглая железная уверенность в себе, которая двадцать лет назад еще только давала первые ростки в Ирландии. Большинство магазинов пока не открылись, но по улицам уже прогуливались охранники; бездомные собирали картонные коробки и готовились еще к одному дню, когда не знаешь, куда идти и что делать там, куда придешь.

На углу Южной Кинг-стрит и Стефенс-Грин я ожидал увидеть паб «Синноттс», где мы с Томми Оуэнсом как-то выпивали и о котором я мечтал все эти годы. Но на месте паба возвышался белоснежный торговый центр с вычурными украшениями вокруг окон и крыши, благодаря чему здание походило на гигантский свадебный пирог. «Синноттс» переехал вниз по улице, превратившись за время моего отсутствия из стильного старинного паба времен королевы Виктории в спорт-бар, забегаловку американского типа.

Я пропустил мимо блестящий трамвай – из хрома и стекла, перешел Лизон-стрит, проверил адрес на карточке, которую мне дали на похоронах, и поднялся по ступеням одного из стоящих вплотную друг к другу домов в георгианском стиле. У двери оказался только один звонок с табличкой «Дойл и Маккарти, адвокаты», и я нажал на него.

Подождав немного в приемной, поднялся на лифте на второй этаж, где меня встретил худощавый Дэвид Маккарти, одетый в темно-синий костюм.

– Эдвард Лоу? Доброе утро, сэр, – поприветствовал он меня оживленно.

Я прошел за ним в большой конференц-зал, где мы и уселись друг против друга за длинным, натертым до блеска столом. Через высокое окно в зал лился свет, он отражался от дипломов и сертификатов, развешанных в застекленных рамках на противоположной стене.

– Рад вас видеть в такое прекрасное утро, – медленно произнес Дэвид, вытаскивая из нагрудного кармана черную авторучку «Монблан» и пристраивая ее точно посередине высокой стопки разлинованной бумаги формата А4.

– Если я правильно понял, вы хотите поручить мне заняться старым домом?

Нил, старший брат Дэвида, учился вместе со мной в школе, они оба были на похоронах. Нил работал бухгалтером, а Дэвид подвизался юристом в семейном бизнесе.

Братья сполна владели набором характерных для профессионалов Южного Дублина черт: одержимость регби и гольфом, загар круглый год и полное отсутствие воображения.

– Дэвид, я хочу продать его как можно скорее и вернуться в Штаты.

– Хорошо. Мы попытаемся сделать это побыстрее. Но, поскольку ваша мать скончалась, не оставив завещания, придется учесть старинное правило: ваша мать наследует дом от отца, а вы наследуете его от матери. То есть, пока не умрет ваш отец, вы имеете право на третью часть дома.

– Мой отец не умер. Или, по крайней мере, я не знаю наверняка, что он умер. Он исчез. Не нашли ни его, ни тела.

– Я что-то упустил? Давно это случилось?

– Более двадцати лет назад.

– Хорошо. Достаточно семи лет, но потребуется свидетельство о смерти. Поэтому прежде всего надо выяснить, умер ли ваш отец.

На мгновение я потерял дар речи. Встал, подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу.

– Эд, с вами все в порядке?

– Дэвид, я… Я не уверен, что готов этим заняться.

– Я понимаю. Следующий день после похорон, у вас много эмоций, это не самое лучшее время принимать важные решения.

– Я, наверное, зайду к вам через пару дней.

– Конечно. Время лечит раны. Если я смогу быть чем-то вам полезен…

Дэвид поднялся, как будто встреча подошла к концу. Но я вернулся на свое место и сел. Через секунду он сделал то же самое.

– Да, есть кое-что еще. Дело в том, что я… В данный момент у меня не слишком густо с деньгами, поэтому я надеялся взять у вас документ, с которым мог бы явиться в банк и получить немного наличных. Конечно, я имею в виду краткосрочный заем.

Дэвид прочистил горло и посмотрел на «Монблан», затем тихонько постучал ручкой по линованной бумаге.

– Хорошо. Я могу подтвердить перед банком ваше намерение принять завещание. Но только частным образом. По условиям нашей конторы мне нужно, чтобы вы сначала официально поручили нам ведение этого дела, только тогда Дойл и Маккарти смогут предоставить банку достоверную информацию относительно того, когда недвижимость окажется полностью в вашем распоряжении.

– То есть банку нужно письмо?

– Не могу расписаться за каждого менеджера банка, но мой опыт подсказывает, что только такого рода подтверждение подойдет для того, чтобы… э-э-э… они могли подготовить для вас часть наличных авансом.

Голос Дэвида стал более отчужденным и напряженным, как будто я был единственным человеком, нуждающимся в деньгах, о котором он слышал, а теперь, к сожалению, еще и встретился лично. Он раскрутил ручку, потом снова собрал. Я встал, улыбнулся, как будто желая убедить его, что быть на грани разорения не такая уж великая беда.

– Не волнуйтесь. В любом случае спасибо. Возможно, я скоро вернусь к вам.

Дэвид проводил меня до лифта.

– Спасибо большое, сэр, – сказал Дэвид. – До свидания.

Мы пожали друг другу руки, и двери закрылись. Я спустился на лифте в том же состоянии, в каком пришел: злой, с поникшей головой и стесненный в средствах. Мне никогда и в голову не приходило, что может понадобиться свидетельство о смерти отца. В Лос-Анджелесе я просто выкинул родителя из головы, мне было все равно, жив он или мертв. Вот чем хорош Лос-Анджелес – это идеальное место для того, чтобы забыть прошлое. Но как только я вернулся в Дублин, мне стало казаться, что я могу встретить отца на каждом углу. Я ожидал, что он придет на похороны, и не был готов объявить о его смерти, еще нет. Я слабо представлял, что с ним могло случиться. Казалось, что я кружу где-то поблизости от него. Но уж коли так сложилось, раз мне пришлось занимать денег на билет сюда, то первое, что требовалось сейчас, – найти работу.

Я спустился по Уэстморлэнд-стрит, зашел на мост О'Коннелл и поглядел на зеленую воду Лиффи. Теперь река не смердела, а раньше, в моем детстве, единственная передышка от ее, казалось, вечного зловония случалась лишь тогда, когда запах горящего хмеля из пивоваренного завода «Гиннес», что на Джеймс-стрит, окутывал город теплым дурманящим облаком. Северная сторона тоже изменилась: раньше здесь было такое множество заброшенных, разваливающихся зданий, что Бачелорс-Уок и набережная Ормонд напоминали рот, полный гнилых зубов. Теперь огромные окна красивых новых ресторанов и оборудованных по последнему слову техники магазинных витрин, казалось, торжественно заявляли, что косметическая стоматология уже добралась и до Дублина.

На этих улицах водились деньги, и люди носили их на пальцах, запястьях и шеях: почему бы и не во рту? Какой смысл иметь деньги, если никто не знает, что они у вас есть? Слишком долго ирландцы стыдились того, что у них кишка тонка; теперь никому не позволено так думать. Если даже это и превратилось в ярмарку тщеславной пошлости и жадности… Ведь мы ждали слишком долго! Мы это заслужили! Неужели не ясно, что мы не хуже других? Те, кто отрицал это, просто завидовали…

Пройдя вдоль реки по набережной Бург до моста Батт, я посмотрел на серый известняковый свод Кастом-хаус, на этот новый храм, символизирующий экономическое процветание Дублина: Международный центр финансовых услуг. Сверкающий комплекс из голубого стекла и серой стали, средоточие банков, брокеров и разнообразных дельцов – Центр делал Дублин похожим на любой другой город. Я догадывался, в чем тут скрытый смысл: на определенной стадии нашей истории мы попытались провозгласить ирландскую самость и своеобычие, отгородившись от всего остального мира. Закончилось это тем, что половина населения отсюда просто эмигрировала. Озаботившись однажды доказательством того, что Ирландия не колониальная провинция под названием Западная Британия, нынче мы уверены в том, что нас снова колонизируют, и мы покоряемся, мы становимся пятьдесят первым штатом США.

Услышав за спиной какой-то шум, я обернулся. Меня окружили три привидения с серыми лицами и гнусавыми голосами в грязных спортивных сине-белых костюмах. Возможно, если бы я не услышал их сквозь грохот транспорта, они бы прошли мимо, но я поднял голову, а они опустили глаза. Они держали в руках пластиковые стаканчики, наполненные ярко-желтой жидкостью, похожей на лимонад, но было ясно, что это метадон. Женщина слегка подтолкнула локтем одного из спутников, но он не отрывал взгляд от земли. Второй, который был пониже, закивал и ухмыльнулся мне. У него была короста на бровях и под нижней губой, где загноился прокол.

Я вытащил пачку сигарет из кармана и сказал:

– Хотите закурить, а?

Они взяли пару сигарет, я кивнул им и зашагал по направлению к станции Тара-стрит.

– Вот так хрень. Думаешь, ты крут? Благодетель! – крикнула мне в спину женщина.

– Думает, что он крут, черт, – согласился один ее из спутников.

Дублин. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Я сел на электричку и поехал назад, в дом мамы. Мне было не очень уютно хранить пистолет Толстяка Халлигана, независимо от того, сказал Томми правду или соврал. Я вытащил «Глок-17» и обоймы из ящика, завернул их в старое полотенце и положил в потертый кожаный рюкзак, который умудрился пронести мимо охраны в аэропорту. Выйдя из дома, я услышал, как Томми работает в гараже. Я спрятал пистолет в багажнике арендованной машины и отправился в Каслхилл.

Из-за светлого деревянного пола и голых белых стен первый этаж дома Линды Доусон казался еще более обширным и пустым, чем раньше. Как будто художественная галерея в ожидании выставки. Заднюю стену занимало французское окно. Сквозь него была видна половина графства – от гор до моря, весь Бэйвью – до самого порта Сифилд, и за ним Дублинский залив.

У Линды были мокрые волосы, лицо пылало; в коротком черном шелковом платье, босая, она стояла у гранитной стойки рядом с двухдверным холодильником из нержавеющей стали. На стойке виднелись прозрачный кувшин с листьями мяты и бутылка «Столичной»; над стойкой на крючке висела связка ключей с маленькой надписью: «Ключи от машины, балда». Линда бросила кубики льда и мяту в высокий стакан и налила туда грейпфрутового сока.

– Я пью грейпфрутовый коктейль. Ты как? Или для тебя это слишком рано?

– Сейчас всего пол-одиннадцатого. Те, для кого уже не рано, мечтают опохмелиться.

– Так да или нет? Есть только что сваренный кофе.

– Я выпью кофе. С молоком, без сахара.

Линда плеснула водки в свой стакан и принесла мне большую кружку с кофе. Потом забралась с ногами на кремовый диван, стоявший у прозрачной стены, и улыбнулась. Взгляд у нее был какой-то неясный, как будто она отведала уже не первую порцию коктейля или приняла успокоительные, а может – и то, и другое. Видимо, черное платье она использовала для самых разных целей, но оно явно не годилось для того, чтобы прятать мягкое загорелое тело хозяйки.

– Итак, Эд, что ты от меня хочешь?

– Нет, это ты скажи, что ты от меня хочешь! Ты уверена, что хочешь, чтобы я нашел твоего мужа? – Я пытался посмотреть ей в глаза, но не смог.

– Но вчера вечером я тебе уже говорила. Конечно, хочу. – Она снова улыбнулась, зная, какое действие это произведет на меня. – Хотя это еще не все.

– Да, мне тоже нужно кое-что еще. Если я стану на тебя работать, боюсь, тебе придется кое с чем смириться. Если я сплю с женой какого-то человека, то этот человек меня перестает интересовать. Может, ты немного оденешься? Тогда мы сможем поговорить про Питера.

Улыбка тут же исчезла с лица Линды. Она вздрогнула, как будто ее ударили. Не говоря ни слова, встала и вышла из комнаты. На миг я пожалел, что отказался выпить.

На заливе появились первые парусники. Они сияли, словно жемчуг в голубой дымке. Чайки бросались вниз с утесов и скользили над игристыми волнами. Наступал еще один и, видимо, замечательный день.

Линда вернулась, одетая в черный брючный костюм. Она снова села на диван и сказала:

– Надеюсь, так нормально? Все мои балахоны в химчистке.

Она отпила из бокала и опять казалась испуганной, но было что-то вызывающее в ее алых губах и огоньках злости в глазах. Не успел я раскрыть рот, как она заговорила о деньгах.

– Раз ты будешь на меня работать, думаю, лучше сначала обсудить денежную сторону дела. Как там говорили в кино: двадцать пять долларов в день плюс все расходы?

– Ты, должно быть, помнишь немое кино. Последнее дело, которым я занимался, приносило мне тысячу долларов в день.

– Тысячу долларов? Ты, вроде, говорил, что ты обезьянка, которая помогает шарманщику.

– Да, начиналось так.

– И что случилось потом?

– Шарманщик умер, а обезьянка заняла его место.

Линда поднесла руку к горлу, глаза ее расширились.

– Ты мне этого не говорил. Как умер твой босс?

– Его убили.

– Ты нашел того, кто это сделал?

– Это была его жена.

– Жена?

– Ну, в таких случаях почти всегда замешана жена. Да, я поймал ее.

Линда допила коктейль и закурила сигарету. Ее руки дрожали, но она заставила себя успокоиться.

– Мы, кажется, говорили о деньгах? – напомнил я.

– Как насчет семисот пятидесяти в день?

– Хорошо. Ты раздобыла записи?

– Они все исчезли, – сказала Линда. – Я искала их сегодня в кабинете. Счета, корреспонденция, личные фотографии – ничего не осталось.

– Ты, по-моему, говорила, что все на месте?

– Я думала, что все на месте. – Она указала на пирамиду коробок на кухонном столе. – Все было в этих коробках, даже свидетельство о рождении Питера. Но в них кто-то копался.

На каждой коробке была наклеена бирка: «Банк – счета, чековые книжки»; «Эйерком, Вудафон»; «Недвижимость»; «Акции». Все коробки оказались пусты.

Она махнула рукой и сильно тряхнула головой, словно приказывая себе собраться, села, уставилась в пол и сжала ладони между коленями в маленькие кулачки. То, что у нее менялось настроение каждые тридцать секунд, меня очень утомляло. Непонятно было, виновата она, испугана или просто необдуманно ведет себя из-за выпитого алкоголя.

– Можно я осмотрю его кабинет?

– Он наверху, последняя дверь по коридору.

Белая гостиная закруглялась и заканчивалась лестницей, ведущей наверх. Я дошел до конца коридора и открыл дверь кабинета Питера Доусона. Деревянные ставни были закрыты, и я включил свет. Вдоль всей стены висели полки, уставленные коробками, в которых находились документы, освещавшие все аспекты жизни Питера: папки, связанные со школой, университетом и работой; «Плаванье», «Теннис», «Парусный спорт»; папки, посвященные филателии, коллекционированию открыток, футболу и бойскаутам; две под названием «Альбом для наклеивания вырезок – поп» и «Альбом для наклеивания вырезок – спорт». Линда была права: у Питера вся жизнь была разложена по этим папкам. Я просмотрел каждую коробку. Пустыми оказались две безымянные, три с надписями «Семья 1», «Семья 2» и «Гольф-клуб».

На письменном столе из дуба, без ящиков, стоял «Макинтош» – на полукруглой белой подставке, с монитором самой последней модели. Пока компьютер загружался, я осмотрел кабинет. На одной стене висел органайзер на два года, с пометками вроде: «Долина Аргус – 64 кв., Городские дома – сентябрь 2006» и «Спортивный центр Гленкурт – 18 месяцев». На полке с книгами преобладали биографии спортсменов и деловых людей, было несколько учебников по парусному спорту.

На столе стояла фотография: двое мужчин и скаковая лошадь. Один был плотный, загорелый, довольный собой. Одет он был в куртку и кепи из твида. Я не смог вспомнить его имени, но точно знал, что в шестидесятых он был крупной фигурой в сфере недвижимости; в газетах его называли «Первый миллионер Ирландии». Второй мужчина на фото был стройнее, чем когда я видел его в последний раз; маленькие холодные глазки с подозрением выглядывали из-под полей мягкой фетровой шляпы: Джон Доусон, отец Питера.

Я сел за компьютер и быстро пролистал папки, но почти все они оказались связаны с работой: крупноформатные таблицы, прибыль, бухгалтерский учет расходов и так далее. Если тайна исчезновения Питера скрывается здесь, мне придется нанимать специалиста, чтобы продраться через всю эту информацию. Я открыл «Ворд» и прошелся по «последним документам». Большая часть их, сохраненных под названием «1111» или «НННН», была удалена, остались только диалоговые окна: «документ 1111 не может быть открыт, так как не найден исходный элемент». Самый последний файл был сохранен как «ткэк» – «тем, кого это касается», но он открывался как пустая страница. Интересно, Питер ничего не записал, или содержимое было удалено кем-то другим? Я открыл свойства документа: дата создания – пятница, 16 июля, 13.27; дата последнего изменения – вторник, 20 июля, 12.05. Как раз вчера после полудня кто-то стер то, что было там написано, но не удалил файл.

Я нырнул под стол, чтобы посмотреть, не валяется ли там какой-нибудь интересный мусор, но пол был идеально чист, как будто его мыли сегодня, корзина для мусора из нержавеющей стали была пуста, только на дне остался яблочный огрызок.

Я быстро осмотрел другие помещения на втором этаже: большая ванная, облицованная белым кафелем, две спальни, обставленные скромно и безлико – сразу можно было догадаться, что они предназначены для гостей, третья спальня с множеством книг по искусству, серебристым ноутбуком «Эппл», масляными красками, блокнотами с эскизами и холстами на подрамниках; спальня хозяина, из которой открывался такой же сногсшибательный вид, как и из гостиной, да еще на стене висело огромное абстрактное полотно. Картина – два огромных ярких мазка красной и рыжей краской – излучала темную, необузданную энергию, которая в одинаковой мере была и страстной, и мрачной. Если бы я не знал, что Линда, возможно, намалевала это за один вечер, я подумал бы, что работа принадлежит кисти гениального Ротко. Уже в школе Линда частенько зарабатывала кругленькие суммы, снимая копии с картин старых мастеров и продавая их людям, которые полагали, что висящее над камином полотно Ренуара или Моне облагородит их мещанскую обстановку.

Линда внизу ела банан и пила кофе – передышка от пьянки. Она посмотрела на меня на этот раз более трезвым взглядом.

– Ты что-нибудь нашел? Был взлом?

– Не знаю. Вот еще три пустые коробки.

Я положил их на стол.

– На двух надпись «Семья»…

– Питер хранил в них все фотографии. Свадьба его родителей, его детство… Они тоже пропали?

– А про «Гольф-клуб»?

– Не знаю. Питер не состоял ни в одном гольф-клубе. Он не играл в гольф.

– Ты уверена?

– Конечно. Мы… все же не стали окончательно чужими. Не успели.

Неожиданно для самого себя я спросил:

– Вы с Питером решили не заводить детей?

Линда вспыхнула и на миг уткнулась взглядом в чашку с кофе. Потом покачала головой и напряженным, срывающимся голосом сказала:

– Нет, просто не получалось. Это я виновата. Слишком затянула с этим, наверное. И теперь я… бесплодна. Да, бесплодна. Бесплодная женщина. И… думаю, брак наш пошатнулся, когда это выяснилось. Я предложила Питеру развестись, но он сказал «нет». Ему, видимо, нужно было сказать «да», потому что с тех пор мы… как-то успокоились и стали отдаляться друг от друга.

– Вы собирались встретиться в пятницу, чтобы поговорить о расставании. Питер знал, что было на повестке дня?

– Конечно. Он должен был знать. Это важно?

– Да, потому что это может быть причиной, по которой он скрылся. Хотел избежать разговора, а к тому времени, когда он вернется…

– Она все решит сама. Ты тоже бы так сделал?

– Так поступают почти все мужчины. Залечь на дно, пока не кончится шторм.

– Ты такой же, как все?

– Я не стараюсь осторожничать. Но речь сейчас идет не обо мне.

– Четыре дня. Нет. Он бы позвонил. Оставил бы какое-нибудь сообщение. Он не стал бы заставлять меня нервничать. Его ужасная мамаша крепко вбила в него некоторые положительные качества.

– А что родители Питера? Ты с ними разговаривала?

– Они считают, что я принимаю все слишком близко к сердцу. Барбара сказала, что, возможно, ему просто нужно немного отдохнуть от меня. «Ты же знаешь, каковы эти мужчины». Потом добавила, что если я действительно волнуюсь, то она попросит Джона позвонить комиссару полиции. Должна же быть от него какая-то польза.

– У Доусона есть связи среди властей?

– В том-то и дело, что раньше были. Ходят слухи про его первую крупную земельную сделку – это дома на Ратдаун-роуд в далеком семьдесят седьмом. Друзья среди высокопоставленных лиц, взятки нужным людям. Но эти времена прошли. Барбара считает, что его связи еще имеют силу, но я сомневаюсь в этом. Чем меньше они будут знать, тем лучше.

– Они достаточно быстро все узнают, если я буду крутиться вокруг с вопросами.

– Возможно. Но тебя удивит, какими отшельниками они живут.

– Ты когда-нибудь пользовалась компьютером Питера?

– У меня есть свой ноутбук.

– Кто-то пользовался им вчера, в полдень. Документ под названием «тем, кого это касается» стерт, если там было что стирать.

– Полдень. Я была на похоронах твоей матушки.

Как будто я ее обвинял. Может, и обвинял.

– У кого еще есть ключ?

– У Агнесс, уборщицы. Но она приходила сегодня.

– Куда она выбрасывает отходы?

Линда улыбнулась.

– «Отходы». Пойдем.

Она провела меня через парадную дверь, и мы завернули за дом. За молодым буком стоял небольшой деревянный сарайчик. Мы вошли в него, и Линда кивнула на серый мусорный ящик на колесиках.

– Что ты ищешь?

– То, что могло быть у Питера в кабинете. В корзине для бумаг, на полу.

На крышке ящика лежала стопка газет. Я вытащил из нее «Айриш таймс», расстелил на полу и высыпал первый мешок с мусором.

– Ну, я пока пойду, – сказала Линда, наморщив носик, и вернулась в дом.

Я расправился с двумя маленькими мешками, забитыми коробками от апельсинового сока и молока, пластиковыми бутылками из-под тоника, яблочными огрызками и шкурками от лимона. А также несметным количеством окурков, пеплом и пылью из пылесоса.

В третьем мешке оказались пульверизатор от одеколона «Джо Малон» с запахом грейпфрута, баночка увлажняющего лосьона «Доктор Хаушка» и старая зубная щетка.

Я выгреб кучку использованных ватных палочек и пакетиков с мятным чаем и наконец-то наткнулся на кое-что интересное: три квитанции и два смятых листка бумаги. Мельком глянув под навес для автомобиля, где на новеньком красно-черном кабриолете «ауди» сверкала заводская краска, я почувствовал озлобленность на людей, у которых слишком много денег.

Умыв лицо и руки, я показал Линде находки. Две квитанции она узнала: покупала кое-что для рисования в магазине на Харкурт-стрит.

– Здорово, что ты до сих пор рисуешь, – сказал я.

– Я «воскресный художник», Эд. Сейчас преподаю художественное мастерство в Сэйкрид-Харте в Каслхилле.

– На самом деле? Это же…

– Что? Разочаровавшаяся во всем алкоголичка-преподаватель. Провинциальное клише, вот что это такое. Это из «Ибриллса» – магазина канцтоваров в Сифилде. Вот список: конверты, две пачки белой бумаги формата А4, почтовые бирки. Интересный хлам.

Линда подошла к холодильнику, взяла пакет с грейпфрутовым соком, водку и поставила все на стол. Смешала, получился очень крепкий напиток, и она отхлебнула добрую половину.

– Слэйнт, – сказала она и ухмыльнулась с бравадой плохой девчонки.

Я разложил на столе листки бумаги и разгладил их. На одном оказалось четыре надписи:

На втором – четырнадцать имен.

– Ты кого-нибудь из них знаешь? – спросил я Линду.

– Рори Дэгг – менеджер проекта строительных работ Доусона. Больше никого не припоминаю.

– Ты сказала, что Питер в прошлую пятницу был на реставрации ратуши Сифилда. Рори Дэгг тоже там был?

– Мог быть.

– Тогда этой «Л» можешь быть ты. Видимо, это список людей, с которыми Питер собирался встречаться в тот день.

Я посмотрел на другой список: Брайан Джойс, Лео Максуини, Джеймс Керни, Анджела Маккей, Мэри Рафферти, Сеозам Маклайамм, Конор Гоган, Нил Лавелль, Имон Макдональд, Кристина Келли, Брендан Харвей, Том Фаррели, Эйтна Уолл, Джон О'Дрискол.

«Т» могло означать Тома Фаррели. «Л» могло быть Лео Максуини. Но кто это? Имеют они какое-нибудь отношение к гольф-клубу, в котором Питер не состоял?

Линда покачала головой – ее глаза снова помутнели. Мне захотелось присоединиться. Здесь было как-то безопасно; убого, но безопасно.

– Что-нибудь еще? Его машина?

– Она в гараже. Там еще его лодка.

– Он ходит под парусом? В клубе?

– Королевский яхт-клуб Сифилда.

– Ты проверяла там?

– Он больше не плавает. Раньше нанимал кого-то. Думаю, он перестал плавать из-за того, что это отец купил ему лодку. Она простояла у причала клуба все лето. Доусоны все еще числятся в яхт-клубе.

– Мне нужно посмотреть на нее. Как она называется?

Линда прикинулась, что не расслышала.

– Что?

– Как называется лодка?

Она тряхнула головой и улыбнулась своему напитку.

– Как глупо. Он назвал ее в честь той ужасной песенки «Бич Бойз», которую я… которую мы оба когда-то любили. «Леди Линда».

Она взглянула на меня так, будто только что вынырнула из мути своей души и теперь была напугана тем, что обнаружила. Улыбка угасла, лицо покрылось красными пятнами, она отвернулась и заплакала, мучительно всхлипывая. Я не знал: то ли она вспомнила, как сильно любила Питера, и теперь страдала об утерянных чувствах, то ли ей стало стыдно, что она больше его не любит. Я не знал, сильно ли алкоголь подстегивал все эти чувства, но понял, что уже давно не встречал настолько испуганного, потерянного и одинокого человека.

Глава 4

Королевский яхт-клуб Сифилда находился на окраине порта в одноэтажном здании, построенном в стиле середины девятнадцатого века. Его фундамент стоял прямо в воде. Это роскошное сооружение привлекало толстосумов и служило им для развлечений. Внутреннее убранство, как и внешнее, впечатляло: высокие потолки, причудливые выступы, потолочные розетки, люстры и классические колонны. Персонал прекрасно осознавал пафосность обстановки, поэтому я прождал в фойе минут двадцать пять, просматривая брошюрку, расхваливавшую достоинства клуба, и разглядывая мужчин в темно-синих блейзерах с блестящими пуговицами и женщин в темно-синих свитерах с золотистого цвета вышивкой, в парусиновых туфлях, расхаживающих, насколько я мог судить, из столовой в официальный бар, оттуда – в клубную комнату, затем в неформальный бар, в комнату командора, а оттуда в биллиардную и на внешний двор. Секретарь, которого, согласно брошюре, звали Сирил Лампки, все это время обдумывал мою просьбу осмотреть яхту Питера Доусона. Линда заранее позвонила, чтобы договориться об этом, к тому же у меня были клубное удостоверение Питера и связка ключей от кают на яхте, но Сирил Лампки все еще взвешивал все «за» и «против».

Выглядел он необычно. Лет тридцати пяти, одет в красный бархатный смокинг. Галстук-бабочка красно-бирюзового цвета с узором «огурцы». Лицо с редкими веснушками, морковного цвета волосы, закрученные словно вопросительные знаки. Нежная розовая кожа, ямочки на щеках и на двойном подбородке и бледно-золотистые усы, аккуратно подбритые от носа до верхней губы. Ему пришлось занять это место, пояснил он, так как девушка, работавшая секретаршей, отправилась в больницу рожать, и по тону его было понятно, что Сирил невысокого мнения о детях и людях, которые их заводят. На каждый вопрос, задаваемый лично, или телефонный звонок, видимо, членов клуба, он отвечал очень эмоционально, закатывая глаза, вздыхая и прищелкивая языком.

– Конечно, было бы намного проще, если бы вы были членом клуба, мистер Лоу, – сказал Сирил с грустной улыбкой на сияющем лице.

Он только что поставил в известность двух членов клуба, которые пытались заказать ужин на вечер, что заказы начинают принимать исключительно по телефону в столовой ровно в четверть шестого. Нет, он не может передать заказ, и – всего хорошего; поэтому я засомневался, что членство в клубе сильно бы мне помогло.

– Ну, пока я жду, могу я съесть бутерброд и выпить чашечку кофе в… гм… неформальном баре? – спросил я, стараясь придать своим словам как можно более покорное выражение.

– Боюсь, нет, мистер Лоу. Вы ведь не член клуба, во-первых. А во-вторых, у вас нет галстука.

– Здесь многие без галстуков, – сказал я.

– Члены клуба, мистер Лоу. Если бы вы знали порядки, то помнили бы, что по средам до половины пятого допускается: неофициальный стиль для членов клуба, полуофициальный для гостей членов клуба…

– И строго официальный для Сирила Лампки, – подхватил я, указывая на его красный смокинг.

– Я буду распорядителем мероприятия, посвященного антиквариату, без четверти три в комнате командора, – высокомерно сказал Сирил. – Что касается вопроса с яхтой мистера Доусона, боюсь, что сегодня слишком насыщенный день, и я не осмелюсь просить кого-нибудь, чтобы он прокатил вас. Возможно, как-нибудь потом. Лучше, если бы мистер Доусон был с вами лично. Простите, но у меня очень много работы, мистер Лоу.

Сирил долго балансировал на грани между забавным раздражением и занудством. И только что перешел эту грань. Я стукнул ладонями по стойке, наклонился к нему и гаркнул:

– Нет, Сирил, теперь послушайте-ка меня. Жена Питера Доусона хочет узнать местонахождение своего мужа. Она уполномочила меня действовать от ее лица и обыскать яхту. И она, и я – мы оба хотели бы уладить это дело, не огорчая отца Питера, который, как вы знаете, верный и щедрый друг Королевского Клуба. Если вы будете мешать мне, я позвоню Джону Доусону, и он узнает обо всем. Я уверен, что президенту яхт-клуба будет интересно пообщаться с Джоном Доусоном на эту тему. Теперь либо вы даете мне человека, который покажет яхту Питера, либо мне придется раздеться и плыть туда самому.

К концу этого небольшого монолога, честно сказать, я уже просто орал. Оглянувшись, с удовлетворением увидел, что вокруг собралась небольшая толпа. Помимо людей, одетых в темно-синие блейзеры и свитера, собрался контингент и помоложе: мужчины в рубахах «регби», женщины в полосатых сине-белых майках. Может, это и была форма клуба, подобранная по возрасту. На самом деле я особенно не задумывался ни о них, ни о Сириле Лампки, который уставился на меня выпученными глазами, и щеки у него при этом раздулись как у огромной лягушки, ни даже о высоком, крепком темноволосом парне в шортах и спасательном жилете, который появился у меня на пути и выглядел так, как будто он может все, если захочет.

Думал же я вот о чем: «Боже, чем я занимаюсь. Давно я этого не делал». Полтора года прошло с тех пор, как я расследовал последнее дело. За это время я потерял дочь, жену, квартиру и работу. Докатился до того, что стал охранять бар в подвальчике на Венис-Бич, ночевал у друга, пропивал каждый заработанный цент, ни о чем не раздумывая и ничего не чувствуя, пытаясь связать события, которые не связывались и, возможно, никогда не свяжутся. Я никак не мог понять, почему моей дочери пришлось умереть. Возможно, я никогда не узнаю, что случилось с отцом. Но у меня появилась реальная возможность найти Питера Доусона, и если бы я его нашел, то замкнулся бы хоть один разорванный круг, восстановилась бы хоть одна разрушенная связь. Если я его найду, то, по крайней мере, снова почувствую, как кровь течет по венам. Сирил Лампки сказал:

– Вы не оставляете мне выбора, мистер Лоу. Я звоню президенту клуба.

Я вспомнил, как в школе мне угрожали директором, и рассмеялся. Кто-то подтолкнул меня локтем.

– Все в порядке, Сирил, я все улажу. Пойдемте, мистер Лоу, я отведу вас на яхту Доусона.

Это был высокий темноволосый парень в спасательном жилете.

Сирил промямлил:

– А-а, и правда, ну, Коулм, мне не хотелось отвлекать вас от работы, но если вы считаете, что для человека со стороны можно сделать исключение, то…

Но мы удалялись, и бормотания Сирила скоро стало не слышно. Коулм провел меня через клубную комнату, по двум лестницам вниз, на причал. Мы уселись в маленький катерок цвета красного вина, он завел мотор, и мы помчались через гавань. Миновав ряд покачивающихся на воде пирсов, мы подплыли к яхте средних размеров. С носа судна исчезла буква «Л», осталось только «еди Линда».

– Вот мы и приплыли, – улыбнулся мне Коулм. – Вы хорошо повеселились, да?

– Надеюсь, у вас не будет неприятностей с боссом? – сказал я.

Коулм презрительно рассмеялся.

– Лампки? Он никакой не босс. Лампки всего лишь местный шут. Его мамашка завещала клубу огромную сумму денег, поэтому руководство вынуждено было пристроить Лампки на работу. Он же сует везде свой нос, лезет ко всем. Обычно это не доставляет хлопот, он не вмешивается в плавание, а все те блейзеры в клубе, ну, они тоже местные дурачки и заслуживают кого-нибудь вроде Лампки, чтобы указывать им, когда надевать галстук и какой рукой подтирать задницу.

– Я думал, что клубу хотелось бы иметь Джона Доусона среди своих клиентов.

– Конечно, еще как. Но Лампки не нравится сама мысль, что кто-то может иметь влияние из-за денег. По-своему он прав, потому что Лампки были членами Королевского яхт-клуба Сифилда со времен королевы Виктории.

Коулм снова рассмеялся и покачал головой.

– И все равно они все шуты: портреты на стенах, славные традиции и своды правил. Эти люди платят взносы, но половина из них никогда в жизни не выходила в море, они просто сидят, едят и пьют, честно говоря, чем больше, тем им становится веселее. Если я хочу выпить, я иду прогуляться в город; кружка пива в клубных барах вызывает тошноту. Я не говорю уж о всех этих толстозадых старичках и шутах в рубахах «регби», вечно вопящих прямо в ухо.

Я рассмеялся.

– Значит, клуб делится на моряков и шутов?

– Так делится весь мир, насколько я понимаю. Кстати, вы будете осматривать яхту? Ведь в одном Лампки все-таки прав: сегодня очень суматошный день.

Сунув Коулму двадцатку, я сказал, что вернусь через пять минут. Он посмотрел на деньги, и я уж подумал, что он сейчас отдаст мне их назад. Но он кивнул и сказал:

– Это «Хантер-23». Семь метров, четыре каюты, стоит здесь все лето и ждет. Я не религиозен, но это грех – иметь такое судно и не выводить его в море.

– Питер похож на хорошего моряка?

– Он ловко управляется с судном. Спокойный парень, много с ним не поболтаешь. Он хорошо плавает, всегда занимает призовые места в соревнованиях. Или занимал, ведь он уже не выходит в море.

– На яхту кто-нибудь поднимался в последнее время?

– Я никого не видел. Могу спросить у наших парней, если хотите.

Я сказал, что хочу, забрался на борт и спустился под палубу. В носовой части, за якорным отсеком, располагались диванчики, коричневые мягкие сиденья которых поднимались, а под ними были пустые ящики для хранения всякой всячины.

Между диванчиками стоял стол. У левого борта, перед отсеком для двигателя, располагались рундуки, маленький санузел и четыре сосновые полки, тянувшиеся вдоль всего судна. На полпути назад по правому борту находилась кухонная плита, а на корме – двухместная каюта. Больше на борту ничего не было: ни столовых приборов, ни посуды, не было свитеров и непромокаемых плащей, одеял и постельного белья, книг, карт, компасов, навигационных приборов, часов, радио. Даже пыли нигде не было. Я провел пальцем по столу. Кто-то недавно вынес все с яхты, а после этого хорошенько тут прибрал. Работа была проделана очень тщательно, как будто этот кто-то боялся оставить после себя даже пылинку. Но до конца замести следы никогда не удается. Всегда что-нибудь да укажет на то, что здесь был человек. Следовательно, моя работа заключалась в том, чтобы найти его след.

Я осмотрел отсеки для якоря и двигателя и проверил, нет ли каких-нибудь откидных досок или углублений в ящиках под сиденьями диванов. Заглянул под матрасы в каюте, обследовал стоявшие в спальне сундуки, чтобы убедиться, что у них нет фальшивых стенок или двойного дна. Я проверил навесные шкафчики по левому борту, все от пола до потолка – и наконец кое-что обнаружил. В узком закутке между ящиком и стеной прилипло несколько крошечных кусочков синего полиэтилена. И еще несколько клочков лежало на полу. Похоже, за ящик прятали полиэтиленовый пакет, а потом его оттуда вытащили. Немного дальше за ящиком я заметил еще куски пакета. Попытался просунуть туда руку, но она не проходила.

Я поднялся наверх и спросил Коулма, есть ли здесь какие-нибудь инструменты, но все те, что он мне принес, – отвертки, гаечные ключи и прочее, были слишком толстые. Я взял у него фонарик, вернулся под палубу и посветил за ящик. Кроме кусочков мешка я увидел что-то похожее на обрывок глянцевой бумаги.

На мне был новый ремень, кожа которого еще не истерлась. Я снял его, сложил пополам, просунул за ящик и подергал несколько раз. На поверхности показались еще куски полиэтилена, пыль и обрывок бумаги.

Это был кусок старой фотографии. На обратной стороне виднелась надпись, сделанная красным фломастером: «ма Кортни 3459».

На фотографии была запечатлена группа нарядно одетых молодых людей: двое мужчин и четыре женщины. Такие фотографии обычно делают после того, как специально приглашенный на свадьбу фотограф заканчивает свою работу, и все толпятся вокруг жениха и невесты. Я не знал, чья это свадьба, не узнал женщин, но зато мужчины были мне знакомы. Кто-то обвел все тем же красным фломастером их головы в кружок. Один мужчина был очень похож на Джона Доусона. Вторым был Имон Лоу, мой отец.

Глава 5

Ратуша Сифилда венчала главную улицу города. Она была видна даже из порта. Когда идешь к ней издалека, то ощущаешь, как они с городом подстраиваются друг под друга. Это было солидное, облицованное гранитом здание конца девятнадцатого века с башенными часами, залами для заседаний и общественными приемными. По крайней мере, когда-то это все в ратуше было. Теперь здесь расположился «Макдоналдс». Я стоял перед зданием, совершенно сбитый с толку. В тот миг, когда я нашел фотографию отца и Джона Доусона, мое сердце бешено заколотилось, теперь пот заливал лицо и стекал вниз по спине, а в горле было сухо, как в пустыне.

Старичок в черном берете и в туго подпоясанном темно-синем плаще, видимо, догадался о причине моего замешательства, сжалился и указал мне дорогу к «новой» ратуше, которой, как он меня заверил, было на самом деле больше двадцати лет. Я поблагодарил его и пошел в указанном направлении до ближайшего паба. Притаившийся в конце боковой улочки «Якорь» не был похож на место, где подают хорошую еду, или хотя бы бутерброды; бармена нигде не было видно; какие-то усталые на вид мужчины молча нависали над своими кружками. Они взглянули на меня разок и отвернулись. Я заказал двойную порцию «Джеймсона», долил до края стакана воды и сделал несколько больших глотков. Слышалось шуршание газет и тиканье старых часов. Когда я снова вышел на улицу, дрожь в руках унялась.

Я договорился о встрече с Рори Дэггом, менеджером проекта реконструкции здания ратуши, но у меня в запасе еще было время. Я зашел в один из магазинов на главной улице, купил мобильный телефон и карточку к нему. Потом позвонил Линде, лодочнику Коулму и Томми Оуэнсу и оставил им свой номер. Вернулся на Сифронт-Плаза, заказал ростбиф с хреном и рогалик в одном из кафе, примостившихся вдоль тротуара. Сел за алюминиевый столик и приступил к еде, запивая все «Революционным красным элем дублинской пивоваренной компании». Солнце садилось, и площадь заполнялась людьми: служащие обедали, молодые мамаши с колясками коротали время за латэ и айс-ти, туристы изучали карту города или подписывали открытки. Я чувствовал себя здесь, на удивление, как дома. Потом понял, почему: эта сцена напоминала мне больше Санта-Монику на западе Лос-Анджелеса, чем ту Ирландию, из которой я уехал. Только еле тащившаяся по тротуару парочка с ребенком в коляске и другим, только начавшим ходить, напоминала настоящую Ирландию. Родителям было немногим больше двадцати. У парня заостренные от героина скулы и серая кожа. Он с большим трудом подносил ко рту сигарету, как будто та весила не меньше гири. У девушки медно-рыжие волосы, а глаза сощурены от дыма сигареты, которую она держала во рту. Ребенок в коляске плакал, старший вторил ему; пока парень выкрикивал в трубку мобильника вариации на тему «Черт, его там не было», мамаша склонилась над шагавшим малышом, который уже заревел во весь голос, и попыталась его утихомирить. Они пробирались сквозь благополучную, космополитичную толпу, сталкивались с другими колясками и натыкались на столики, сплевывая и матерясь, а я думал, что все это совсем не напоминает Калифорнию. В Калифорнии нанимают специальную охрану, которая следит за тем, чтобы те люди, которые имеют деньги, никогда не сталкивались с теми, кто их не имеет. Я все никак не мог решить, что лучше: никогда не видеть таких людей, как эти, или видеть и притворяться, что их нет.

Я сидел и рассматривал две фотографии, которые мне удалось раздобыть: Линда дала мне снимок Питера Доусона с откормленным, лоснящимся лицом. Глубоко посаженные голубые глаза налиты кровью, щеки, покрытые нездоровым густым румянцем, влажные губы озабоченно надуты. Несмотря на разрушительное воздействие алкоголя, он выглядел как испуганный мальчишка, словно потерял контроль над собственной жизнью и понятия не имел, как выйти из этого положения.

Обрывок, который я нашел на яхте Питера, видимо, был от фотографии из ныне пустующих коробок с надписью «Семья». Мой отец и Джон Доусон на фото молодые, стройные и беззаботные, кружки с пивом подняты вверх, глаза светятся, рты открыты, словно они поют песню или произносят какие-то поздравления. Я уставился на снимок и стал рыться в прошлом, пытаясь отыскать в памяти времена, когда бы видел отца с такими сияющими глазами. И не мог вспомнить.

Допив пиво, я пошел к автопарку рядом с яхт-клубом. Нашел машину, которую брал напрокат, вытащил из-под дворника на лобовом стекле рекламный листок, призывавший «Сохранить наш бассейн», сунул его в карман, сел в машину и вернулся на холм, затем свернул на боковую улочку, которая вела к ратуше и Сивик-Офисиз – группе из трех семиэтажных бункеров из бетона и стекла. Два крана стояли по бокам центрального строения. Вывеска указывала на то, что фирма «Доусон Констракшн» ведет здесь работы по реконструкции при поддержке Строительного фонда Европейского союза и Национального проекта по развитию. Кроме того, было указано, что менеджером проекта является Рори Дэгг. Сделанная от руки надпись на вывеске сообщала в нецензурных выражениях, что Анто занимается подхалимажем и дает взятки.

Казалось, это будет продолжаться бесконечно. Бело-синяя полицейская лента тянулась от вывески вдоль всего бункера и отделяла территорию на внешнем дворе, где припарковались полицейские машины. Около вывески стоял коп в форме.

– Что случилось? – спросил я.

– Это дело полиции, – сказал коп, поджав тонкие губы.

– У меня назначена встреча с Рори Дэггом, менеджером проекта.

– Это дело полиции, – повторил коп и закусил губы. Казалось, он боится, что кто-нибудь может украсть у него зубы. – Посторонним вход запрещен.

– У меня назначена встреча с Рори Дэггом, – повторил я.

Полицейский не стал утруждать себя ответом. Я не упрекал его. Мы молча постояли некоторое время, потом дверь ратуши распахнулась и оттуда вышли двое. Оба в защитных шлемах. На одном была желтая флуоресцентная рабочая куртка поверх светлого вельветового пальто, зелено-синяя рубашка из шотландки, желтовато-коричневые брюки и светло-коричневые спортивные ботинки. Вторым оказался детектив сержант Дэйв Доннли. Он увидел меня и тут же подошел.

– Эд Лоу, собственной персоной! Полагаю, ты пришел сюда на встречу с Рори Дэггом? Какие-нибудь планы по вложениям средств?

Дэйв лукаво посмотрел на меня, его широкое открытое лицо выражало одновременно удивление и профессиональную подозрительность.

– Да, детектив, – ответил я.

Дэйв жестом пригласил меня за полицейскую ленту и провел к служебной машине с безликим голубым кузовом, на котором можно было бы напрыскать золотистым спреем слово «коп». Облокотился о крышу автомобиля, зажег сигарету и улыбнулся.

– Какого черта вы здесь делаете, Эд? – спросил он дружелюбно, но строго. – Что это за игры в детектива?

Я пожал плечами.

– Я занимался этим в Лос-Анджелесе. Пропавшие люди, вещественные доказательства, разводы… Всего понемногу. Сначала работал на агентство, потом на себя.

– А теперь решили заняться этим же здесь? Дэгг говорит, ты ему сказал, что пропал Питер Доусон. Почему Линда Доусон не пришла с этим к нам?

– Именно так я ей и посоветовал. Но ты и сам знаешь, Дэйв, когда взрослый человек отсутствует пять дней, это не слишком интересует полицию, не так ли?

– А ты-то как в это впутался?

– После похорон, в Бэйвью. Все разъехались по домам, Линда осталась и напилась. Нельзя было бросать ее. Она умоляла меня поискать Питера. Была очень расстроена. И в конце концов я согласился.

– Должно быть, ты вполне обошелся бы и без лишних проблем.

– И не говори.

Повисла тишина. Мы оба смотрели с холма на море. Скоростной паром быстро выходил из порта, оставляя за собой большие волны.

– У тебя нет лицензии, чтобы заниматься здесь частной детективной практикой, Эд.

– Я и не знал, что нужна лицензия. Слушай, если ты хочешь, чтобы я сказал Линде, что вы меня отстранили, – хорошо. Я действительно могу обойтись без всего этого.

Дэйв снова посмотрел на меня. Он провел рукой по коротко стриженым волосам цвета соли с перцем.

– Нужно все равно что-то делать, чтобы отвлечься от похорон и прочего.

– В том-то и дело.

– У тебя хорошо шли дела? Ну, там, в Лос-Анджелесе?

– На жизнь зарабатывал.

– Если бы ты что-то нашел, ты мне сообщил бы?

– Ну, я же не могу арестовывать людей лично.

– Если ты перебежишь дорогу какому-нибудь полицейскому, я с тобой не знаком.

– И я, Дэйв.

Мы знали друга всю жизнь. Вместе ходили в начальную школу, и уже тогда было понятно, что если у кого-нибудь из нас все сложится правильно, так это точно у Дэйва. Он не был самым смышленым или остроумным, в футбол играл не лучше других, но у него были молчаливая власть и авторитет – такой, что, не получив одобрения Капитана школы, ты начинал чувствовать себя изгоем.

Дэйв рассмеялся, затянулся последний раз и выкинул окурок.

– Пойди посмотри на это, Эд. – Он кивнул на дверь ратуши, и я пошел, дав знак Рори Дэггу, что через минуту вернусь поговорить с ним. Рори в это время общался по мобильнику, поэтому только махнул мне в ответ.

Кивнув полицейскому, дежурившему в фойе, Дэйв дал мне защитный шлем, и мы поехали на лифте вниз. Двери открылись, Дэйв вышел на строительные леса, крест-накрест пересекавшие подвал. Все стены и перегородки были разрушены, образовалось одно большое помещение. Потолок поддерживали огромные стальные балки.

– Копают. Опускают основание еще ниже, – сказал Дэйв. – Здесь слишком низкие потолки – то ли какое-то повреждение, то ли еще что-то. Они скалывают бетон, и смотри, что обнаружили.

В центре помещения, метрах в двух под нами вокруг какого-то углубления столпились медики из полиции. Фотограф щелкал затвором, работал судебный эксперт, но его присутствие казалось неуместным: происходящее больше напоминало археологические раскопки, а не место преступления. Из углубления осторожно извлекли наполовину одетый труп.

– Мужчина, – сказал Дэйв. – Похоронен в основании бункера, следовательно, дело было году в восемьдесят первом, может, чуть раньше. Видишь, как он хорошо сохранился – словно ископаемое. Даже одежда не истлела. Это пока все, что мы знаем…

– Зубы осматривали?

– Они у него вставные. Конечно, мы проверяем списки исчезнувших тогда. Но один шанс на миллион, что удастся его установить. Да еще пресса шум поднимает – любят они такую дрянь.

Я снова посмотрел на труп: мумия в лохмотьях, заляпанная бетоном. Еще один без вести пропавший. Может, это мой отец? По времени совпадает. Возможно, если бы я как следует присмотрелся, обнаружил бы знакомые черты. А может, это просто еще одна куча старых, высохших, никому не нужных костей.

– Интересно, тогда уже Доусоны занимались строительством?

– Нет. Я точно не знаю, кто, но этот твой Дэгг страшно ругал тех, кто затеял здесь стройку.

– Черт, Рори Дэгг! Мне нужно поговорить с ним. Спасибо, что позвал меня посмотреть, Дэйв.

– Не за что. Возьми это на заметку.

Я оставил Дэйва, а он спустился по лесенке к трупу. Может, ему все-таки удастся разгадать эту загадку?

Рори Дэгг стоял на улице и посылал кому-то сообщение с мобильника. Заметив меня, он подхватил тубус с чертежами, стоявший на асфальте ноутбук и направился к воротам.

– Извините, что заставил вас ждать, мистер Дэгг, – сказал я.

– Вы хотели поговорить со мной, да? – немного растягивая слова, спросил он. – Мне нужно проверить еще одну площадку, здесь я уже порядком задержался. Доннли ведь не сказал, когда они закончат, да?

– Нет. Но, думаю, там немного работы: двадцать лет пролежать в бетоне – вряд ли копам осталось что-то интересное, – сказал я, притворившись, что абсолютно не интересуюсь обнаруженным трупом.

Мы направились по главной улице к старой ратуше, точнее – к «Макдоналдсу». У Дэгга запищал телефон, и он на ходу стал читать входящее сообщение. Ему было лет сорок пять – жилистый, сложен как пловец. Седеющие вьющиеся волосы коротко подстрижены. Он походил на инженера или преподавателя университета, да и на самом деле был и тем и другим, но когда начался строительный бум, занялся управлением проектами, потому что на этом можно было сделать деньги и, как он подчеркнул: «Я знал эту работу. Мой отец был прорабом у Доусона много лет назад».

– Он теперь на пенсии? – спросил я.

– Умер десять лет назад. Вы работаете на полицию, мистер Лоу?

– Как сказать. Я расследую исчезновение Питера Доусона по поручению его жены Линды.

Дэгг оторвался от телефона.

– Я не знал, что он исчез. Видел его на днях.

– Предполагалось, что Питер увидится с женой на Хай-Тайд как раз после встречи с вами. По нашим данным, вы – один из последних, кто видел Питера. Какие у вас с ним дела?

Дэгг отослал текст, положил телефон в карман и пожал плечами.

– Ничего особенного. Он приходил на площадку и спрашивал, почему получился перерасход бюджета. Затем показал стопку счетов, которые необходимо оплатить. На прошлой неделе искрило и пару раз приходилось вызывать электриков – какой-то «гений» пробил молотком щиток с предохранителями.

– Он этим и занимается? Я имею в виду, что для финансового инспектора звучит как-то немного обыденно.

– Да-а, дело в том, что Питер Доусон на самом деле не финансовый инспектор. По-настоящему работу выполняли сотрудники «Хэнли Бойл», они с самого начала работали у Доусона бухгалтерами. А должность Питера можно назвать почетной… ну, понимаете, он же сын босса.

– Должно быть, для него это было унизительно.

– Сначала, думаю, не было. Легкие деньги, просторный дом, собственная яхта, красавица жена: нам бы всем так «унижаться». Но последние несколько месяцев казалось, что такое положение дел устраивает его все меньше и меньше.

– А в тот день не было чего-нибудь необычного?

Дэгг выпятил подбородок и задумался.

– По правде говоря, он был немного – нет, не расстроен, – озабочен. Суетился. Как будто его что-то беспокоило. Как только мы закончили работу, он тут же, понимаете, выкинул из головы все дела.

– Как он был одет?

– Кремового цвета брюки, белая рубашка, темно-синяя спортивная куртка. Он всегда так одевается.

У Дэгга зазвонил телефон. Он нашарил аппарат в кармане и посмотрел на номер.

– Извините, мне нужно поговорить, – сказал он и прокричал в трубку: – Я сказал, сидеть у них в офисе, а не звонить им!.. Поэтому они и врут, говорят, что разрешения на почте… – И затем произнес с чувством: – Пулей в Каунтихолл, сядь перед офисом Джеймса Керни и не уходи, пока не получишь разрешения!

Дэгг перевел взгляд на меня, все еще сверкая глазами, но потом опустил брови, прикрыл веки и ухмыльнулся. Мы дошли до его машины – черной «вольво» девяносто четвертого года, припаркованной в конце переулка, ведущего к старой террасе с маленькими коттеджами из красного кирпича.

– Я знаю, – начал он. – С такой машиной выглядишь куском дерьма. Мне давно нужно купить новейший полноприводной автомобиль с баром и прочими штуками. Но припарковывать такой – просто кошмар.

Он кинул вещи на заднее сиденье и посмотрел на меня через крышу машины.

– Не люблю избалованных богатеньких сынков, мистер Лоу. Может, Питер и не виноват в этом, но он такой: не понимает ничего ни в работе, ни в деньгах, ни в ответственности. Он всю жизнь играет. Никак не пойму, как он нашел себе такую жену.

– Звучит так, словно вы и сами были не прочь иметь Линду Доусон в женах, – сказал я легкомысленно.

– Я женат, и у меня трое ребятишек, – ответил Дэгг, но было непонятно, является ли это основной причиной его незаинтересованности. На счастливого семьянина он похож не был.

Дэгг посмотрел на часы.

– Мне пора, – сказал он.

– Последнее. Реконструкция ратуши. Вы знаете, кто ее построил?

– Кто бы это ни был, он заслуживает того, чтобы оказаться за решеткой. Отчасти поэтому мы здесь. Такие трещины в стенах, что… все здание могло бы уже лежать в руинах.

– Вы помните название строительной организации?

– Сразу не припоминаю. Но мне нужно еще заехать в офис, и я мог бы там узнать.

Мы обменялись номерами мобильных телефонов, и я стал спускаться с холма. Дойдя до переулка, ведущего к ратуше, я чуть не оказался под колесами машины Дэйва Доннли. Он прилепил на крышу мигалку – машина пронеслась мимо меня и завернула за угол, откуда начиналась дорога в Бэйвью.

Глава 6

Бармен в «Хай-Тайд» сказал, что не работал в прошлую пятницу, но одна из официанток, которая в тот день обслуживала посетителей, должна была прийти минут через двадцать.

Я заказал бутылку пива. Бар «Хай-Тайд» занимал два этажа над Сифронт-Плаза и был оформлен в современном стиле: большие абстрактные мазки на бледно-желтых стенах, мягкая кожаная мебель цвета кофе со сливками, отполированная гранитная стойка. Для четырех часов пополудни в среду здесь было довольно людно: трое лысых с отвисшими подбородками, в костюмах, пили бренди и курили сигары; две нарядно одетые женщины лет сорока с многочисленными хозяйственными сумками потягивали белое вино; что-то отмечала шумная стайка девушек лет двадцати. После того, как девушки в девятый раз пропели «С днем рожденья тебя!» (с непристойными вариациями), к ним подошел бармен. Они повторили песенку еще пять раз и с хохотом высыпали из бара, стуча каблучками под пиканье мобильников. Их голоса эхом отозвались на металлических ступенях, когда они уже были на улице.

Зазвонил колокол, я подошел к распахнутому окну бара и посмотрел на церковь Святого Антония. Во двор въезжал катафалк, и люди расступились, чтобы дать ему дорогу. Интересно, извлеченный из бетона труп, попав в церковь, обретет имя и благословение, прежде чем вернуться в землю?

Я уже собирался заказать очередную порцию «Джеймсона», когда ко мне подошла пухленькая крашеная блондинка со слишком толстым слоем косметики на хорошеньком личике и сказала, что ее зовут Дженни и она узнала от бармена, что я ее жду. Я показал ей фотографию Питера Доусона.

– Вроде, нет, не видела, – сказала Дженни. – В пятницу, около шести? В это время у нас довольно темно.

Она снова посмотрела на фотографию и покачала головой. Я заказал двойную порцию «Джеймсона» с водой. Она принесла заказ и уточнила:

– Этот ваш знакомый был с другим, который немного прихрамывает, да?

– Может быть. Как выглядел этот хромой?

– Немного помятый, по правде говоря. На нем была спортивная куртка, грязная, не из дорогого магазина, уж точно. Длинные волосы, маленькая козлиная бородка. Немного пошатывался, слегка под кайфом.

– Хромой?

– Он был в отчаянии, бедняга. Один из тех, о которых вы думаете сначала, что они прикидываются, понимаете?

Томми Оуэнс. Буква Т есть в списке. Я осушил половину стакана чистого виски. У меня заполыхал огонь в горле, а в нос ударил сладкий аромат.

– И он был с тем мужчиной с фотографии?

– Клясться в этом я бы не стала… Достаточно красив, похож на делового человека. Большая голова с вьющимися волосами, ага. Помню, я подумала, что это странная парочка. Братья, голубые или что?

– Ну, они точно не братья. Что произошло потом?

– Не знаю. Говорю же, здесь было темно, я носилась вокруг как муха. Следующее, что я заметила, – парень с фотки исчез, а Грязный остался с женщиной, как я поняла, совсем не его круга.

– Какая же это была женщина?

– Яркая блондинка, волосы убраны в хвост, одежда черного цвета. Ну, она выглядела очень хорошо. Сдержанная. Со вкусом. Большинство людей здесь с деньгами и хорошо одеваются, понимаете, о чем я?

Линда.

– И долго они здесь пробыли?

– Я больше их не видела. У меня в семь перекур, а когда я вернулась, они уже ушли. Или она ушла. Я ее еще поискала на улице – хотела спросить, где она делает маникюр.

Я заплатил за виски, допил остатки, смешанные с водой, и оставил чаевые. Выйдя на Сифронт-Плаза, посмотрел на Бэйвью-Пойнт. Там было заметно какое-то волнение, собралась толпа, мерцал свет. Я направился в ту сторону, прошел по траве сквозь толпу праздношатающихся, тех, кто выгуливал собак и поедал мороженое. Компания зевак собралась позади эстрады, вокруг сине-белой полицейской ленты, которую в этот день я видел уже во второй раз. Для охраны места происшествия выставили двух полицейских в форме. Один из них собирал показания свидетелей, вторым оказался мой друг-сплетник из ратуши, полицейский, который кусал губы. Я зашагал прямо к ним, по пути набирая номер на трубке.

– Детектив, сержант Доннли, – сказал я, многозначительно кивнув.

Полицейский быстро оглянулся, с тревогой посмотрел на меня, кивнул и поднял ленту, чтобы пропустить. Лента отгораживала центральную часть аллеи, откуда каменные ступени вели вниз, к морю. Там, за аллеей, была еще тропинка, которую во время сильных приливов захлестывало волнами. Сейчас прилив как раз начинался. Внизу стоял широкоплечий Дэйв Доннли, изучая тело мужчины, разбухшее в морской воде. Я уже прошел половину лестницы, когда с другой стороны тропинки появилась женщина в темно-сером костюме и преградила мне дорогу.

– Сэр, это место преступления, вам здесь делать нечего, пожалуйста, покиньте территорию.

У нее были коротко стриженные рыжие волосы, проницательные зеленые глаза и гибкое, сильное, как у теннисистки, тело. Дэйв Доннли повернулся.

– Поднимитесь наверх, сэр. Сейчас же!

Я подчинился. Дэйв со скептическим выражением лица догнал нас на верхней аллее.

– Лоу? Что ты здесь делаешь? – спросил он.

Ничего, кроме правды, я придумать не смог.

– Охранявший это место полицейский пропустил меня, поэтому я решил спуститься и посмотреть. Тело только что прибило к берегу?

Рыжая не спускала с меня глаз, потом повернулась к Дэйву. В ее взгляде читалась насмешка.

– Вы знаете этого клоуна, детектив?

– Знавал раньше, – сказал Дэйв.

Рыжая оказалась инспектором Фионой Рид. Дэйв кратко объяснил ей, кто я такой. Похоже, Фиона Рид была обо мне невысокого мнения.

– Вы понимаете, что нельзя топтаться на месте преступления? Если у вас есть опыт работы детективом, как утверждает Доннли, вы должны были бы знать это.

– Судя по состоянию тела, оно попало в море несколько дней назад, – сказал я. – Тысячи человек уже прошли с тех пор взад-вперед и по верхней аллее, и по нижней тропинке. Я бы сказал, что полиции здесь уже делать нечего.

Дэйв за ее спиной развел руками.

Рид схватила меня за локоть. У нее была неженская хватка.

– Не умничайте, Лоу. Вы ведь прекрасно знаете, что прокололись. И не думайте, что раз вы были дружны с Дэйвом, то можете ходить за ним по пятам.

Она еще сильнее сжала мне руку и наконец отпустила. Дэйв пытался сдержать ухмылку, но это у него не слишком здорово получалось.

– Убирайтесь отсюда, пусть настоящие детективы делают свою работу.

Я изо всех сил старался выглядеть смущенным. Это было несложно. Рука так болела, словно ее прижало дверью.

– Я провожу его до ленты, детектив Рид, – сказал Дэйв.

Она посмотрела на Дэйва, потом на меня и, покачав головой, ушла. Дэйв направился к полицейскому. Я поплелся за ним.

– Ты чертов идиот, Эд, – сказал Дэйв. – Не нужно ссориться с Фионой Рид.

– Понимаю, что не нужно.

– Но уже поздно.

– Ты опознал тело, Дэйв?

– В любом случае, это не Питер Доусон.

– То есть ты знаешь, кто это?

Мы подошли к ленте. Безгубый полицейский невзлюбил меня также, как и детектив Рид, но, по крайней мере, не распускал руки. Прибыли полицейский фотограф и судебный эксперт, которых я уже видел сегодня у ратуши. Позади них в сопровождении женщины-полицейского шла высокая дама с иссиня-черными волосами, в черном длинном платье и темных очках. Дойдя до аллеи, она пошатнулась и положила руку на плечо сопровождавшей ее женщины в форме, чтобы удержаться на ногах.

– Это миссис Уильямсон. Я лучше пойду назад, – сказал Дэйв, поворачиваясь.

– Дэйв, а если бы я очень-очень попросил?

Он повернулся ко мне и сказал:

– Предполагается, что ты детектив. Вот и работай. И не откалывай больше такие номера, Эд.

Он направился к миссис Уильямсон.

Когда я сел в машину, первым делом проверил карточки, которые нашел в ведре Доусонов. Фамилии Уильямсон там не было.

На одной из них было написано:

«Т» – Томми Оуэнс. «Л» – Линда. Но еще до того, как приехала Линда, Питер ушел. Чтобы встретиться с «Дж У»? Возможно, но кто такой этот «Дж У»? Могло ли быть так, что «У» – Уильямсон?

Я достал из кармана фотографию. Вместе с ней выпал рекламный листок, который кто-то мне засунул под «дворник» на лобовом стекле машины. Речь в листке шла о провалившейся попытке совета графства Сифилд спасти государственный бассейн. Авторы предупреждали об опасности того, что это спортивное сооружение может быть продано частным предпринимателям. Они предлагали провести митинг у эстрады в парке Сифилд Променад и пройти колонной оттуда прямо к бассейну. Текст листовки заканчивался словами: «Выпущено от лица кампании „Спасем наш бассейн“ под руководством Нила Лавелля и Брендана Харвея, членов совета Лейбористской партии совета графства Сифилд». Имена показались мне знакомыми.

Я просмотрел второй список Доусона: Брайан Джойс, Лео Максуини, Джеймс Керни, Анджела Маккей, Мэри Рафферти, Сеозам Маклайам, Конор Гоган, Нил Лавелль, Имон Макдональд, Кристина Келли, Брендан Харвей, Том Фаррели, Эйтна Уолл, Джон О'Дрисколл. Пара из них оказались лейбористами. А остальные? Тоже состояли членами местных советов? Еще одно имя из списка наталкивало на размышления: Джеймс Керни. Я позвонил Рори Дэггу и спросил про Керни – с кем, мол, нужно общаться, чтобы получить разрешение на строительство.

– Да, это Джеймс Керни, ага, а что? – спросил Дэгг.

В трубке были слышны детские голоса.

– Он член какого-то совета графства?

– Нет. Но он работает на совет. В плановом отделе.

– Если я зачитаю список имен, не мог бы ты сказать, кто из них имеет отношение к совету графства Сифилд?

– А этот список длинный? Я тут нянчусь с тремя детьми, которым еще и пяти нет.

Я быстро пробежал по списку, включая Харвея и Лавелля.

– Ага, большинство из них либо члены совета, либо работают на совет.

– А кто такой Сеозам Маклайам?

– Заноза в заднице, вот кто. Он против всего: против развития, против строительства, против всех и вся, что построено меньше двухсот лет назад. Мы все жили бы на обочине дороги, если бы решение вопросов было поручено этому мистеру Уильямсону. Только он вообще не хотел никаких дорог.

В трубке раздался звон разбитой посуды, пронзительный вопль и детский плач.

– Мне пора! – буркнул Дэгг и бросил трубку.

Мистер Уильямсон? Сеозам Маклайам. Конечно: Маклайам – сын Лиама – ирландский вариант Уильямсона. А Сеозам – это ирландский вариант Джозефа. Я так долго жил за границей, что позабыл: в Ирландии особый язык. Даже если большинство ирландцев и предпочитают не говорить на нем. А миссис Уильямсон была его женой, теперь стала его вдовой и приходила опознать тело.

Джозеф Уильямсон.

Дж У.

Исчезновение Питера Доусона и смерть члена совета, по-видимому, были связаны. Пришла пора поговорить с Томми Оуэнсом.

Когда я проезжал мимо парка Сифилд-Променад, тело Маклайама-Уильямсона упаковали в мешок и погрузили в полицейскую скорую помощь. Команда с местного телевидения снимала сюжет. Я заметил Фиону Рид, которая отмахивалась от микрофона журналиста. На Иден-авеню виднелись особняки двадцатых и тридцатых годов, скрытые от дороги огромными платанами, ясенями и каштанами. Листья казались ядовито-зелеными в лучах вечернего солнца. В Куорри-Филдс дети катались на скейтбордах по дороге, которую я еще не привык называть дорогой к дому. Томми Оуэнс в старых драных штанах полировал «вольво» шестьдесят пятого года и бурчал себе под нос какой-то мотивчик. Увидев меня, он бросил тряпку.

– Эд, пистолет исчез. Я проверял в шкафу… – заговорил Томми взволнованным шепотом.

– Все в порядке, Томми. Я его забрал.

– Он у тебя с собой? Или…

– Я его приберегу. Не беспокойся.

Томми взглянул на меня из-под нахмуренных бровей. Я подмигнул ему и повернулся к машине.

– Бог мой, Томми, – воскликнул я. – Прекрасная работа!

– Большая часть работы была сделана еще двадцать лет назад, – сказал он, и его лицо медленно расплылось в горделивой улыбке. Потом он долго рассказывал про поршни, рычаги, кольца, пальцы, карбюратор, подшипники, втулки, коробки передач и изоляцию. Я кивал, словно понимал все, о чем он говорил.

– Ты ведь не понимаешь, о чем я говорю, да? – вдруг спросил Томми.

– Ни черта, – сознался я. – Но если ты дашь мне ключи, я с удовольствием проедусь на этой штучке.

– Ею нужно заниматься, Эд. Как только поймут, что ты ничего не смыслишь в машинах, тебя «обуют» в любой автомастерской. Вот, скажут, приехал богатый сучонок, сейчас мы ему покажем.

– Я подумаю об этом, Томми.

– Просто нужно разбираться в том, чем занимаешься.

– Спасибо.

Я пошел в дом, взял бутылку виски, стаканы, кувшин с ледяной водой и вынес все это на улицу. Томми сидел на крыльце и скручивал сигаретку с травкой. Я сел рядом и налил виски в два стакана. Из дома напротив вышла женщина лет тридцати с двумя детьми. Она встала у калитки и посмотрела через дорогу на нас. Я улыбнулся ей и помахал, но она отвернулась и поспешила увести малышей. Конечно, двое мужчин среднего возраста, распивающие виски и забивающие косяки на крыльце, способны произвести не самое выгодное впечатление на соседей.

Томми выкурил сигарету до половины, у него «поплыли» глаза, и улыбка. Он предложил косячок мне, но я отказался. Докурив самокрутку до конца, он засмеялся и отхлебнул из стакана.

– Итак, Эд, чем сегодня занимался? Загорал, купался?

– Я целый день задавал людям вопросы, Томми. Видишь ли, я ищу Питера Доусона.

– Питера Доусона? А что с ним случилось?

– Согласно показаниям его жены, он исчез.

– Его жены? И что, она тебя наняла, чтобы ты его нашел? Я предупреждал тебя про Линду, Эд…

– Но ты не сказал, что был с ней в «Хай-Тайд» в прошлую пятницу.

У Томми окаменело лицо.

– Серьезно? Я не помню.

– А до этого ты выпивал с Питером Доусоном. Следовательно, ты последний из тех, кто его видел.

– Видишь ли, я встречаюсь с огромным количеством народу. Может, мне пора завести дневник и записывать все, что люди говорят, – на случай, если они пропадут, а я буду единственным, кто слышал их последние слова? Только вот говорят они обычно одно дерьмо.

– Томми, что у тебя было с Питером Доусоном?

– Просто… Встретил его случайно на улице, понимаешь? Подумал, что мы могли где-нибудь перехватить…

– В «Хай-Тайд»? Не морочь мне голову, Томми, у тебя должна была быть очень веская причина, чтобы пойти в такой паб.

Томми откинул голову назад и скорчил гримасу.

– Итак? Какова же была причина?

Томми отпил еще виски, набрал побольше воздуха в легкие и медленно выдохнул.

– Питер занял у меня деньги. Я встречался с ним, чтобы дать ему в долг.

Я рассмеялся.

– Ох, прости. Сын миллионера берет у тебя в долг? И сколько он занял? Двадцать фунтов?

Томми нахмурился, как будто вспомнил о чувстве собственного достоинства, но потом рассмеялся.

– Ну ладно, старик, хочешь правду? Недельная поставка для мистера Д.: пятьдесят мешочков марихуаны, пятьдесят кокса.

– Ага? Ты воруешь у Халлиганов их наркотики? Ты ведь работаешь на Толстяка?

– И что, если так?

– Торговец наркотиками. Работаешь на гангстера. Точно?

– Не то, чтобы… То есть это просто марихуана, кокс, Эд. Это для взрослых. Я не кручусь около школьных площадок, предлагая дозы детям.

– О чем ты говоришь?

– Ни о чем особенном. Я просто хотел выбраться отсюда.

– Но не выбрался, да? Ты остался.

Томми быстро взглянул на меня и снова уткнулся взглядом в землю.

– Питер был… взволнован. Взбудоражен, понимаешь? Как будто должно было случиться что-то важное.

– Что? Он же не собирался сам стать торговцем наркотиками?

– Не знаю. Не наркотиками, это уж точно. Ему кто-то позвонил на мобильник, сказал, что хочет видеть его раньше, чем договаривались. Он попросил меня остаться и передать Линде, что попозже ей позвонит.

– Поэтому ты встречался с Линдой в тот вечер? Она мне не говорила.

– Ха, конечно, – подтвердил Томми.

– И как тебе она?

– Как обычно. «Леди Линда снизошла к народу». Это у нее на лице написано.

– Она была пьяна?

– Я никогда не видел Линду Доусон пьяной.

– Да ладно!

– Я не говорю, что она вообще не пила. Но она умеет держаться. Она перепьет и тебя, и меня – вместе взятых. Это полезный навык в ее игре, между прочим.

– Какой игре?

– Линда делает вид, будто она «ранимая душа на краю пропасти». Порыдает, пожалуется, что, мол, она такая одинокая, что она больше так не может… Такое представление в «Хеннесси» Линда устраивает уж раз в месяц точно. Потом возвращается домой с каким-нибудь простофилей, который подставляет ей плечо, чтобы она поплакалась. Как трогательно!

– Звучит так, будто это тебе не безразлично, Томми.

Он вспыхнул, поглядел на меня с холодной яростью, потом осушил стакан и опустил голову, тяжело сопя.

– Скажи мне вот что: какие у них были отношения? Как самая красивая девушка в Бэйвью связалась с таким жирным богатеньким сынком, как Питер Доусон?

Томми поднял левую руку и сделал пальцами жест, будто пересчитывает купюры.

– Вот что правит миром, – сказал он. – Девушка Линда занималась живописью. Пыталась стать настоящим художником, гуляла с безумными бородатыми парнями, обитала в дешевых квартирках, страдала за искусство. Но никем не стала. И лет через десять поняла, что пора завязывать с мечтами. Она решительно настроилась на материальную выгоду. И вот, она замужем за Питером Доусоном.

– Уверен, что у нее был выбор. Богатенькие мужчины перед такими женщинами в штабеля укладываются.

– Ага, но ей нужно было знать наверняка, понимаешь?

– Знать что?

– Знать, что она не влюбится в парня. С Питером Линда знала это точно.

– Какой женщине захочется брака без любви?

– Такой, в которой нет ни капли этой любви, – с горечью в голосе проговорил Томми. – Такой, с которой тебе лучше не иметь дела, Эд. Избегай ее, приятель, избегай.

Травка и виски сыграли злую шутку с нервами Томми: он притопывал ногой, качал головой, как будто прошлое стучало по его костям и выбивало неровную дробь. Он в определенном смысле был тесно связан с Линдой и Питером, о чем я раньше не знал, но спрашивать напрямик толку не было: Томми всегда предпочитал солгать, и врал он уже скорее по привычке. Лучше пойти окольными путями и посмотреть, что из этого выйдет.

– Томми, ты знаешь члена местного совета по имени Сеозам Маклайам?

Томми уставился на меня, пытаясь понять, проверяю ли я его одурманенную наркотиками память или он сам тормозит.

– Дело в том, что его сегодня выловили из моря.

Это сработало. Томми выглядел теперь так, как будто кто-то плясал на его могиле.

– Джой Уильямсон мертв?

– Я думаю, они должны были встретиться в тот день, когда Питер исчез. Возможно, это Уильямсон звонил тогда Питеру, когда вы были в «Хай-Тайде».

– Бог мой! Не могу поверить!

– Ты знал его, Томми?

– Его все знали. Он был… Да, он был членом совета, очень активным, понимаешь? Против развития региона, против строительства, возглавлял марш протеста, когда собирались застраивать старинное поселение викингов в Каслхилле. Еще он был за легализацию марихуаны.

– Что его связывало с Питером Доусоном? Насколько я понимаю, он был не самой популярной фигурой в строительных кругах.

– Не знаю.

– Ты ведь не наркоту пришел продавать Питеру в «Хай-Тайд», Томми. Зачем вы встречались?

Он встал и повернулся спиной к саду. Небо заволокло тучами, воздух стал липким, налетели комары. Капли пота на посеревшем лице Томми поблескивали, словно шестипенсовые монеты.

– Что тебе надо, мистер Частный Хрен? Ты думаешь, я знаю, где Питер? На кой черт все эти вопросы?

Ругань, очень похожая на угрозы, сотрясала горячий вечерний воздух пригорода.

– Не ори. Я просто пытаюсь собрать все факты воедино.

– Что, собираешься устроить мне допрос с применением пыток, чертов гестаповец? – мрачно спросил Томми.

Он надул губы, словно упрямый мальчишка, и его мина меня рассмешила.

– Я вроде еще не вырывал у тебя ногти, а?

– Это вопрос времени, – сказал Томми, улыбнувшись в ответ и тряхнув головой, как собака, словно пытаясь отогнать плохое настроение.

У него зазвонил мобильник – мелодия из одиннадцати нот «Бутылка виски», в школе мы тащились от нее. Томми ушел к воротам, чтобы я не слышал разговора. Когда он вернулся, улыбки у него на лице уже не было.

– Это Толстяк Халлиган. Он хочет встретиться сегодня в «Хеннесси». Велел принести пистолет и все остальное.

– Сказал, зачем?

– «Заберем его отсюда» – вот все, что он сказал.

– Как ты думаешь, что он имел в виду? Это тест на преданность, или он хочет, чтобы ты воспользовался пистолетом?

– Может, и то, и другое, – ответил Томми, и в его маленьких глазках появился страх. – Я не могу, Эд, не могу убивать… Что мне делать?

Казалось, он вот-вот расплачется. Я почувствовал, как к горлу подкатывает волна ярости. Слабость Томми, его беспомощность, наивная уверенность в том, что, несмотря на ложь, наркотики и преступление, которое он совершит, все будет хорошо… Он просто не допускал мысли, что может быть по-другому!

Темно-зеленая «вольво» сверкала на солнце. Я обошел машину, проведя пальцами по корпусу, постучал по стеклу, открыл и закрыл багажник – как богатый покупатель, проверяющий, нет ли в авто изъянов. Машина принадлежала моему отцу и была для него источником гордости. Возможно, в каком-то смысле мне тоже хотелось ощутить эту гордость, почувствовать связь с тем человеком, каким был когда-то мой отец. Но все оказалось бесполезно. Я слишком мало его знал, ничего не понимал в машинах и в результате просто почувствовал себя дураком, который прикидывается специалистом. На лбу у меня даже выступил пот.

– Мне пора, – сказал я. – Ключи у тебя?

– Ты хочешь поехать на ней прямо сейчас?

– Нет, я хочу сдать ее в музей. У тебя есть ключи?

– Они в машине.

Когда человек злится, он глупеет, но понимание этого не помогает справиться с глупостью. Я сел в «вольво» и завел мотор. Томми подошел к открытому окну. Вид у него был встревоженный.

– Если хочешь, я могу встретиться с Толстяком вместо тебя, – сказал я.

– Ты не врешь?

У него и правда на глаза навернулись слезы. Он сжал мою руку через открытое окно.

– Только скажи мне правду: зачем ты встречался с Питером в пятницу?

Томми медленно повторил:

– Чтобы дать ему деньги.

– Томми, черт возьми…

– Не мои деньги.

Томми оглянулся, склонился к окну и прошептал мне прямо в ухо:

– Джорджа Халлигана.

Глава 7

Сцепление у «вольво» было немного жестковато, и мотор ревел. Когда я нажимал на газ, машина дребезжала, но ход был мягкий, и вскоре я уже ехал мимо Бэйвью на скорости сто километров в час. Солнце опустилось за холм, прохладный ветерок разгонял тучи над потемневшим морем. Я проехал мимо станции и направил машину вверх по дороге к гостинице. Там была в самом разгаре шикарная свадьба: мужчины в темных костюмах, женщины в строгих платьях цвета баклажана выходили из бального зала на террасу покурить. Я припарковался и подошел к администратору, на стойке которого телевизор вещал о смерти Сеозама Маклайама.

Перед отъездом я узнал от Томми, что он передал деньги – «мешок наличных», как он выразился, – от Халлигана Питеру Доусону. Зачем – Томми не знал, но Халлиганы «крышуют» строителей на всем юге острова, так что это мог быть аванс за будущую работу или взятка, чтобы им помогли выиграть тендер. Томми божился, что это единственный раз, когда он согласился на такое дело. Мы пришли к выводу, что Томми сегодня вечером лучше тихонько посидеть в Куорри-Филдс.

Я взял телефонный справочник, уселся в тени старого эвкалипта позади гостиницы, заказал у проходившей мимо официантки кружку пива и принялся изучать список членов и служащих совета. Это заняло некоторое время, так как возле каждого имени было по несколько записей. Вовсе не упоминались Лео Максуини, Анджела Маккей и плановик Джеймс Керни. Брайана Джойса и Мэри Рафферти не оказалось дома, но мне дали номера их рабочих телефонов.

Вместе с Маклайамом-Уильямсоном осталось восемь имен. Местные политики возмущались, что национальные средства массовой информации не рассказывают об их деятельности в подробностях, – так, как, по мнению этих политиков, они того заслуживают. Поэтому я представлялся Шоном О'Брайеном из «Айриш таймс», которому нужно узнать мнение собеседника о смерти Сеозама Маклайама. Реакция в шести случаях оказалась одинаковая: шок, смятение, соболезнования – со страстью, соразмерной политическим убеждениям говорившего. У каждого я спрашивал, чувствовалось ли, что тесная связь Маклайама с Питером Доусоном из компании «Доусон Констракшн» несколько необычна для противника развития и современного строительства. Нил Лавелль, Конор Гоган, Кристина Келли, Том Фаррелли, Имон Макдональд и Брендан Харвей отрицали существование такой связи, причем Лавелль и Харвей даже сказали, что очень удивились бы, если бы такая связь существовала: они работали рядом с Маклайамом на многих проектах и даже на недавней кампании по сохранению бассейна. Лавелль и Харвей, как и говорил Дэгг, были радикальными противниками строительства.

Потом я набрал номер Эйтны Уолл, но кто-то меня опередил. Она позвонила в «Айриш таймс», где ей сказали, что у них нет журналиста под именем Шон О'Брайен. Эйтна сообщила, что вызвала полицию и сообщит номер моего мобильного телефона полицейским. Я активировал антиопределитель номера, но разговаривать со мной больше никто не стал. По крайней мере, одному из шести членов совета было что терять. Хотелось и здесь не опоздать.

У Джона О'Дрисколла оказался немного вычурный дублинский акцент и менторский тон. Но по голосу чувствовалось, что он нервничает, и я решил попытаться выяснить, отчего.

– Шон О'Брайен из «Айриш таймс» на проводе. В свете убийства советника Маклайама нам хотелось бы узнать, почему ваше имя связывают с именем Питера Доусона из «Доусон Констракшн»?

Повисла долгая пауза.

– Советник О'Дрисколл?

– Я всегда рад прислушаться к мнению широкой общественности, когда речь идет о планировании и решениях по развитию, и действую в интересах общего блага, что характерно для случая с Сифилдским бассейном, гольф-клубом Каслхилла и любым другим проектом.

Я видел пустую папку в кабинете Питера Доусона с пометкой «Гольф-клуб». И спросил советника, почему он упомянул гольф-клуб Каслхилла, но тот ответил на вызов по другой линии. Наконец, советник вернулся к разговору со мной:

– У меня нет особых связей с Питером Доусоном. Как не было и с Маклайамом, чья трагическая смерть стала ударом для всех нас. Мысленно я с его женой и детьми в это печальное время.

Я сделал еще одну попытку.

– Господин советник, могли бы вы рассказать поподробнее о гольф-клубе Каслхилла?

Но он уже повесил трубку.

Кармель Доннли крепко меня обняла, оглядела с ног до головы, ухмыльнулась и сказала:

– Бог мой, Эд Лоу! Ты выглядишь отвратительно!

Милая женщина с большими, все понимающими глазами и полными губами. На ее лице уже появились морщины, в каштановых волосах виднелась седина, на одежде – пятна от молока и детского питания. Когда она смотрела на вас, вы тут же чувствовали, что упустили свою судьбу. Но только сначала. Кармель и Дэйв были вместе с шестнадцати лет. Как то, что Дэйв стал копом, так и то, что они должны быть вместе, видимо, было предрешено свыше.

– Я сожалею о твоей матушке, Эд. Моя умерла в прошлом апреле. И не высказать, как все это ужасно, независимо от возраста. Я целый год просыпалась среди ночи и плакала до рассвета. Дэйву пришлось спать внизу, он не мог со мной.

Ее глаза наполнились слезами. Потом она подняла ладони кверху, встряхнула головой и улыбнулась. На стенах висели детские рисунки, фото в рамочках, где они были изображены на отдыхе… На столе валялись остатки еды. Когда я работал с разводами, обычно речь шла о «семейном очаге», но люди почти всегда врали. У родителей не хватило для его поддержания любви, удачи, везенья или еще чего-нибудь. У Дэйва с Кармель все устроилось. Я смотрел на фотографии детей: трое мальчиков четырех, шести и восьми лет и маленькая девочка с копной белокурых волос.

– Сколько лет дочке?

– Сэйди всего два. А ты так и не решился обзавестись потомством?

Я пожал плечами и постарался изобразить многозначительную улыбку.

– Это никогда не поздно, к тому же для мужчины, – сказала Кармель. – Хотя с годами становится все труднее.

Наверху раздались грохот, ликующие вопли и завывания от боли.

– Н-да, я не стану тебя уговаривать… А вот и Дэйв! Надеюсь, у тебя для него хорошие новости. Он сказал, что немного прокололся. – Она подмигнула мне и пошла наверх успокоить шалунов. Я вышел на задний двор, где Дэйв воевал с двухметровым кустом роз. Он выкопал последний корень, выдрал куст и швырнул его мне под ноги.

– Ты сегодня целый день делаешь из меня шута.

– Ты теперь счастлив? – спросил я.

– Нет. Но, по крайней мере, я выгляжу не таким идиотом, как ты, – ответил Дэйв.

Дэйв далеко не глупый человек, но у него удивительно тупая ухмылка.

– У Фионы Рид был унылый вид, да? – спровоцировал я.

Дэйв в мгновение ока подскочил ко мне и вцепился в лацканы моего пиджака огромными ручищами. Я едва успел ухватить его за запястья.

– Не балуй со мной, Эд. Я служу в полиции со школы. Пять лет был детективом-сержантом, метил в инспекторы. И получил то, что получил, работая в полиции, а не в политике. Меня считают хорошим копом, а не офисным жуликом – вот что мне важно! Поэтому когда ты компрометируешь меня перед старшим по званию, когда ты проникаешь на место преступления якобы по моему разрешению, это полное дерьмо. Можешь проваливать в свои Штаты и делать все, что тебе в голову взбредет, но здесь – мой город и моя жизнь, поэтому не делай из меня посмешище. Ясно?

– Я понял. Теперь отпусти меня.

Дэйв убрал руки, я оттолкнул его и повернул назад, к дому. Кармель наблюдала за происходящим в кухонное окно. Я фальшиво ей улыбнулся, оглянулся и увидел, что Дэйв сделал то же самое. Второй раз за день эта женщина закатила глаза, тряхнула головой и ушла. Лицо Дэйва приняло бульдожье выражение.

– Чего ты хочешь, Эд?

– Сеозам Маклайам был убит? Когда стало известно, что он исчез?

– Это дело полиции.

– Естественно. Я думаю, что последний человек, с которым Питер Доусон встречался перед тем, как исчез, был советник Маклайам. Я знаю, что у Доусона была с собой огромная сумма денег, которые ему достались напрямую от Джорджа Халлигана. Полагаю, что по крайней мере один советник из совета графства Сифилд связан с Питером Доусоном. И, возможно, это все имеет какое-то отношение к гольф-клубу Каслхилла.

– Да? – произнес Дэйв, тяжело дыша.

– Видимо.

– Просто домыслы, и ни хрена больше.

Дэйв повернулся ко мне спиной и направился к дому. Но Кармель не совсем покинула нас: она вышла с двумя бутылками пива и поставила их на столик в саду. Сказала что-то Дэйву и вернулась в дом. Он сел за стол и схватил бутылку. Я присоединился к нему и взял вторую.

– Кармель говорит, что мне нужно быть с тобой терпеливее, потому что ты только что потерял мать, – пробурчал Дэйв.

– Не прошу никакого снисхождения.

– Просишь.

Дэйв наклонил бутылку и сделал большой глоток. Это было чешское пиво «Старопрамен» – холодное и крепкое. Он стер с губ пену тыльной стороной широкой ладони.

– Еще Кармель думает, что у меня нет друзей.

– Почему она так думает?

– Потому что у меня их нет.

Не было нужды что-либо объяснять. У копов редко бывают друзья. Они вращаются в компании других копов, которые с полуслова понимают друг друга, у них есть семьи, и этого вроде должно быть достаточно… Но все это не заменяет крепкую мужскую компанию из старых друзей. Некоторое время мы просто молча пили.

– Каковы факты, Эд? – спросил Дэйв таким тоном, словно не ожидал ответа.

– Я знаю точно, что Халлиганы дали денег Доусону.

– Халлиганы уже давно крышуют Доусонов. Так что это не новость.

– Что? Халлиганы легализовались?

– Не совсем так. Но такой уж у них бизнес. Каждый цент от продажи наркотиков отмывается очень быстро – сдача квартир внаем, такси, парикмахерские, пабы… Пока еще никто не смог зацепить Джорджа Халлигана.

– Они все еще торгуют «иллюзиями», не так ли?

– Тебе виднее. Это ведь твой старый приятель Томми Оуэнс работает на них.

– И вы позволяете им проворачивать такие дела?

– Мы? Национальная комиссия по борьбе с наркотиками. Мой начальник, Кэйси, был очень рад относительному перемирию, но вмешался этот Союз: «никакой терпимости, нужно вымести наркотики с улиц» – понимаешь, чтобы набрать хотя бы необходимый минимум голосов на ближайших выборах. И вот парочка дельцов орудуют два-три года. Толстяка сажают на пять лет за незаконное владение огнестрельным оружием, и что происходит? Негодяи со всего города видят освободившееся местечко на рынке, выползают из своих щелей и рыскают вокруг Халлиганов. Бланчадстаун, Блэккрос, Клондалкин, Чарнвуд – все они пытаются захватить власть. Результат? Полный беспредел. Пятнадцать убийств за два года. Конечно, Союз послал к черту все благие намерения. Понимаешь, партия кокаина на полмиллиона… Поднялась большая шумиха, – да-да, теперь-то уж проблема с наркотиками будет решена навсегда, спасибо парням! Тем временем мы ждем, когда же Толстяк выйдет. Он выходит, и все меняется. Пойми меня правильно, этот Халлиган – кусок дерьма, я жду-не дождусь, когда увижу, как он гниет в могиле, но пока мы не найдем возможность – законную! – решить проблему с наркотиками, нам придется мириться. Делать вид, что мы ослепли. К тому же – чего жаждет общество? Я имею в виду, кто покупает марихуану и кокаин? Люди, принадлежащие к среднему классу. Если мы перекроем источники, поднимется шум.

– А героин?

– Халлиганы не продают героин. Это была бы совсем другая песня.

– Твои слова звучат не менее цинично, чем слова Томми Оуэнса.

– Кусок дерьма! Он хочет выпутаться, но силенок маловато… Ты передай ему, что я сказал.

– А что за история с гольф-клубом Каслхилла?

Дэйв пожал плечами.

– Его продали фирме «Кортни-эстейтс» вместе с прилегающими землями. Говорят, акров сорок. Земля предназначалась для застройки высокой плотности.

– А сейчас что там?

– Сельскохозяйственные земли. Если все выгорит, то «Кортни-эстейтс» получат пару сотен миллионов чистого дохода.

– Чудненько. И кто эти везунчики? Кортни?

– В наши дни ирландским строителям везенья не занимать.

– Оппозиция их неотвратимому и неминуемому обогащению существует?

– А то! Партия зеленых, лейбористы… А Маклайам прежде всех. Если ты считаешь, что Питер Доусон от него откупился, забудь об этом. Девиз жизни Маклайама: «Нет развитию и строительству!» Сам он не принадлежал к среднему классу. Шерстяные свитера, народная музыка… Его узаконенные дозы конопли вполне подходили к образу бывшего хиппи. Он ни за что не стал бы рисковать своим положением.

– Может, ему нужны были деньги?

– Его жена работает в фонде попечителей. Помнишь Джека Парланда? Его еще называли первым миллионером Ирландии?

Улыбающийся мужчина в непромокаемой куртке и твидовом кепи.

– У Питера на столе стоит фотография, где Парланд вместе с Джоном Доусоном, – сказал я.

– Конечно, он был путеводной звездой для Доусона и остальных. Все, кто хотел сделать деньги на недвижимости и не боялся спекуляций, искали Парланда. Он вложился в банки, в авиакомпании, в газеты – во все. Младшая дочь Парланда – Эйлин. Маклайаму не нужны были деньги.

– Маклайам умер до того, как утонул?

– Вскрытия еще не было. Он весь в синяках и кровоподтеках, но, возможно, это следы от ударов о рифы. Время смерти пока не установлено. Ну, что у тебя еще?

Я рассказал ему про похищенные бумаги из кабинета Питера Доусона, пустую папку под названием «Гольф-клуб» и о том, что Джон О'Дрискол прослеживает связь между Маклайамом, Питером Доусоном и предполагающимся развитием событий в гольф-клубе Каслхилла. В пересказе это прозвучало как-то не очень убедительно, и Дэйв не скрывал скептицизма.

– Пустые коробки?

– Все его финансовые и телефонные записи были стерты. А Линда сказала, что Питер не владеет клюшкой.

– Я видел его много раз в гольф-клубе Бэйвью, – задумчиво произнес Дэйв. – И не сказал бы, что местные советники врут. Но в последнее время было столько скандалов вокруг взяток за голоса избирателей, столько судебных дел о коррупции, что члены совета всего Дублина ищут укрытия. Я бы удивился, если бы они брали большие взятки в Сифилде, – пожал плечами Дэйв. – Не впечатляет, Эд.

– Когда стало известно, что пропал Сеозам Маклайам?

– Он не пришел домой в пятницу вечером. С тех пор его жена о нем ничего не слышала.

Тогда же, когда и Питер. Вряд ли это совпадение. Хотя я в совпадения верю.

Когда я собрался уходить, Кармель сказала, чтобы я заглянул на днях на обед. Дэйв без особой радости буркнул что-то в том же духе. Потом наверху снова раздался треск, кто-то завопил и заулюлюкал высоким голоском.

– Если эти оборванцы разбудят малышку Сэйди… – сказал Дэйв и бросился в дом.

– Малышка Сэйди, – улыбнулась Кармель. – Она вьет из него веревки! Эта девочка покорила его сердце.

Я пробормотал что-то про женщин, которые носят брюки, попытался понимающе улыбнуться, но, видимо, меня выдали глаза.

– Эд, с тобой все в порядке?

– Да, знаешь, похороны и все такое…

Я отвернулся, махнул рукой и пошел к машине, чтобы Кармель не стала меня расспрашивать. Мне вспомнилась не матушка, а похороны моей маленькой Лили полтора года назад: крошечный белый гробик, убитая горем жена, пепел, улетающий в океан, и больше ничего, ничего, что помогло бы все исправить!

Эта девочка разобьет его сердце.

Наступала ночь, я ехал к Бэйвью. Свернул налево с Стрэнд-стрит напротив католического костела, припарковался рядом с баром «Хеннесси», прошел туда через черный вход и заказал себе двойную порцию «Джеймсона» с водой. На бармене была черная майка с фоткой лидера «Нирваны», голова побрита, металлические побрякушки в носу, на щеке, брови и на языке. Последний раз я заходил в «Хеннесси», когда еще учился в школе и собрался поступать на медицинский; там я узнал, что такое женщины, как нужно пить, разговаривать и любить. У меня еще были живы родители, и даже если я не ладил с одним из них, тогда это легко можно было пережить. Я смотрел на жизнь с оптимизмом, но с тех пор все изменилось. Хотя «Хеннесси» казался таким же, как и прежде: истертые ковры, стулья с коричневой кожей еле держатся на ножках, музыкальный автомат – невероятно – играет все ту же песню «Отель „Калифорния“». В воздухе стоит запах ароматических масел, дешевых духов и пота. Несмотря на запрет курить в барах, дым табака и травки пропитал стены. Люди в клетчатых рубашках и кожаных байкерских куртках сидели и пили в каком-то оцепенении, словно ждали, пока что-нибудь не произойдет. Две женщины с мутным взглядом и татуировками на руках пили сидр и о чем-то перешептывались, а трое чумазых ребятишек в это время возились на ветхом коврике у их ног. Компания подростков-хулиганов с бледными лицами, панковскими ирокезами на головах, одетые в черный бархат с кружевами и вороньими перьями, посасывала одинаковые тягучие напитки темно-красного цвета. Ром с черной смородиной, догадался я. Они вытаскивали сигареты из бледно-голубых пачек, молчали и не смотрели друг на друга.

Бармен принес мне виски. Я плеснул в стакан воды, отхлебнул добрую половину и заказал кружку «Гиннесса». К тому времени, как принесли пиво, я уже расправился с виски, поэтому заказал еще одну порцию.

– Опять двойную? – спросил бармен, глядя мне в глаза.

– Да, пожалуйста.

– Хотите напиться так, чтобы обо всем забыть?

– Пожалуй.

Я решительно схватил второй стакан, но мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы унять дрожь в руках. Алкоголь сделал свое дело, заставив сердце стучать в груди сильнее и затуманив мозг. На какое-то время я добился желаемого: сидел у стойки бара в наркотическом тумане, видел всех, оставаясь, как мне казалось, незамеченным.

«Хеннесси» всегда был маленьким секретом Бэйвью. Здесь никогда не порицали наркотики и буйное пьянство, сюда приходили тогда, когда чувствовали себя во всех остальных местах не в своей тарелке. Маленькая принцесса знаменитого папочки никогда сюда не заходила, зато здесь бывала ее сестра – той было что показать. «Хеннесси» – единственное место, где вы освобождены от информации о регби, гольфе и прочих спортивных баталиях и от людей, которые в этих соревнованиях участвуют. Теперь, когда Бэйвью превратился в главное место обитания госучреждений и дорогущих ресторанов, художественных галерей и элитных магазинов, торгующих шоколадками от дизайнеров, вином из Нового Света, французской мебелью и итальянской обувью, – нынче «Хеннесси» более чем когда-либо казался противоядием пошло-гламурной претенциозности.

С того места, где я сидел, был виден весь «народный» бар, как его когда-то давно называли. Этот бар с залом чуть шире обычного коридора был местом, где люди делились на классы. Когда мой старик уехал из муниципального дома в Фэйган-Виллас и купил собственное жилье, он поклялся, что в «Хеннесси» его больше никогда не увидят. Конечно, об этом он благополучно забыл. Но бар одновременно был и местом, где стирались границы между классами. У этого заведения всегда была плохая репутация. В детстве мы постоянно слышали, что здесь могут поколотить просто за то, что посмотришь не в ту сторону. Я помнил, что тут всегда толпились угрюмые, покалеченные, наводящие ужас мужики с бордовыми физиономиями, перекошенными от алкоголя, курева и безнадеги. С тех пор бар мало изменился. Вот раздался взрыв безрадостного смеха. Человек, которого я искал, стоял ко мне спиной, в центре кольца, образованного хихикавшими подхалимами. Он был широк в плечах, с толстой шеей, на накачанной спине бугрились мышцы, огромные загорелые ручищи с кельтскими татуировками едва помещались в рукавах узкой белой футболки.

Должно быть, я засмотрелся на него, потому что один тип из компании подтолкнул его локтем, он обернулся и посмотрел на меня. Я давно не видел это лицо: поросячьи глазки, курносый нос, слишком большой рот, все черты сливаются в центре большого лица-блина в постоянную насмешку. Он указал на меня коротким пальцем, произнес мое имя, снял кепку и склонил голову. Потом отвернулся и что-то пробормотал, отчего его окружение дико загоготало.

Все вокруг изменяется и в прах обращается…

Толстяк Халлиган всегда был меченый. Крупнее нас всех, а если точнее – жирный, он был тем из Халлиганов, кого любой мог побить. В половине случаев его братья даже не пытались отомстить обидчику. Они и сами постоянно его колотили, оправдываясь тем, что он это заслужил. Поэтому Толстяк водился с детьми на три-четыре года его младше и срывал на них накопившиеся обиды. Вскоре вокруг него собралась собственная шайка. Они охотились за очень молодыми или совсем старыми. Когда Толстяку исполнилось пятнадцать, он с двумя двенадцатилетними сопляками напал на семидесятипятилетнего старика, чтобы отобрать у него пенсию. Но старик оказался ветераном Второй мировой, он сломал Толстяку правую руку и три ребра, и малолетки разбежались. А после того, как Лео сломал ему левую руку, чтобы повеселиться, остальные Халлиганы решили, что пора брать Толстяка под свое крыло. Возможно, он больше мешал, чем помогал, но, по крайней мере, они могли контролировать ситуацию, если следили за ним.

Я заказал очередной двойной «Джеймсон» у крошечной девушки с малиновыми волосами и выпил его, глядя в спину Толстяку. Потом прошел по залу, стуча каблуками по старой плитке пола. Я подошел к Толстяку так стремительно, что тот не успел подняться со стула и поздороваться со мной.

– Кого я вижу! Эд Лоу, хорошо выглядишь, – сказал он слишком тонким для такого увальня голоском.

– Привет, Толстяк. И ты неплох. Работаешь над собой и все такое? Ты перестал быть жирным сучонком. Куда все делось? Или сучонок все-таки остался, а?

Толстяк был захвачен врасплох, он неискренне рассмеялся.

– Черт побери, Эд. Рад тебя снова видеть.

Он отступил на шаг, и между нами засуетились его пацаны. Я растолкал всех.

– Я пришел вместо Томми.

– Вместо кого?

– Томми Оуэнса. Ты хотел с ним здесь встретиться. Я пришел вместо него.

Толстяк сгорбился и покрутил массивной шеей.

– Ты пришел рано, Эд. Я полагал, ты не такой придурок, как Томми. Что это с тобой, а?

Парни Толстяка снова загоготали. Я почувствовал, как выпитое пульсирует в груди. В глазах потемнело.

– Это предупреждение, Толстяк. Не шути с Оуэнсом. Понял? Если ты попытаешься его во что-то втянуть, ничего не выйдет, ты понял?

Толстяк все еще сиял.

– Втянуть? Во что? Я знаю парней, которые мокрого места от него не оставят. Понял?

Я сгреб Толстяка за футболку, которая затрещала по швам.

– У Томми нет больше пушки. Поэтому забудь обо всем, договорились?

Толстяк перестал смеяться. Он повернулся и кивнул бармену – дородному детине лет пятидесяти в узком сером свитере. Нил исчез в зале.

Первым ударил парень в голубой бейсболке, стоявший справа от меня. Мне пришлось подставить себя под удар, чтобы сперва разобраться с верзилой с кольцом в носу, слева. Я пихнул Кольцо-в-Носу локтем в кадык, позволив Голубой Бейсболке два раза вмазать мне в челюсть. Потом подошел к третьему парню и разбил ему лицо лбом. Схватив его за уши, я врезал ему еще раз. Раздался треск, я почувствовал, как размягчились хрящи, и мне в лоб брызнул фонтан крови. Я оттолкнул парня и отошел на шаг назад. Кольцо-в-Носу держался за горло, хватая ртом воздух. Рядом стояло еще трое, но вперед выступил Толстяк. Он ткнул меня разок в живот, я согнулся пополам и, задыхаясь, упал на колени. Почувствовал, как подкатывает к горлу виски, и не успел Толстяк двинуть мне в лицо, как напиток рекой хлынул у меня изо рта на пол. За виски последовали пиво, еще какая-то дрянь – и так до тех пор, пока наконец не пошла зелено-желтая желчь.

– Ага, паршивый хрен, понял, что к чему?

– Тащите его на парковку, там добьем, – предложил Голубая Бейсболка.

– Оставьте его, хватит играть в живодерню, – прохрипел кто-то.

Я взглянул на говорившего и увидел жилистого темноволосого мужчину с маленькими усиками, в черном костюме, голубой рубашке с белым воротничком и красным галстуком, на котором красовалась булавка с драгоценными камнями.

– Эдвард Лоу, ты ужасный человек. Не говори мне, что во всем виноват пакет с гнилыми орешками. Я предупредил Нила, чтобы здесь не держали продукцию, у которой закончился срок хранения, – сказал Джордж Халлиган.

Нил появился из бара, как только прозвучало его имя. Толстяк наклонился к Джорджу и прошептал ему что-то на ухо. Тот пожал плечами, дал шепотом какие-то указания и махнул рукой в сторону парней. Затем Джордж вытащил из кармана карточку и написал что-то на обороте. Я поднялся на ноги, размазывая по лицу желчь. Толстяк подошел ко мне.

– Ну, увидимся, Эд, да? – сказал он, облизывая языком толстую нижнюю губу. На лице у него застыло хитрое и сияющее выражение. Толстяк взял у Джорджа карточку и заковылял к парковке в сопровождении своей компании.

– Ты никогда не должен вмешиваться в мою работу, – сказал Джордж, засовывая ручку в нагрудный карман. – Хотя проблема – в Толстяке. Он живет исключительно в настоящем времени, понимаешь, о чем я? Он забудет, что ты ему сказал, как только выйдет за дверь. Его так и не научили читать, потому что у него нет памяти. Но каждый хочет казаться хоть чуточку выше, чем есть на самом деле, ведь так, Эд? Нил, мне «Реми» со льдом, а этому мистеру кружку пива, ему нужно прийти в себя. И пришли сюда кого-нибудь убрать это безобразие.

Джордж прошелся рукой по лацканам моей куртки, потом посмотрел, что за фирма.

– Хорошая одежда. Что это? «Босс»? А, очень надежная, немецкая, не то что их машины. Если ты не можешь позволить себе личного портного, «Босс» – то, что надо. Хотя с галстуком было бы лучше, Эд. Мне не нравятся все эти рубашки с открытым воротом. Теперь галстуки снова стали приличной ширины, поэтому можно их носить не стесняясь.

Джордж Халлиган провел меня к маленькому столику за дверью. Я сел и оперся о стену, но тут же выпрямился. У меня кружилась голова.

– Боишься, что рассыплешься? – спросил Джордж. – Это самое плохое, да? А-а, все будет в порядке. Теперь, во-первых, прими соболезнования по поводу твоей матушки. И вот что – не делай из себя посмешища здесь, бар «Хеннесси» – не твой стиль, Эд. Оставь его Толстяку и его хулиганам. Счастье, что я проходил мимо, иначе бы они уделали тебя к чертовой матери.

Нил принес мне кружку «Гиннесса», а Джорджу стакан бренди со льдом. От коньячного запаха меня затошнило. Пот потек по лбу, защипало глаза. Я поднес холодное пиво к губам и отхлебнул добрую треть.

– Убить или вылечить, Эд, это единственно правильный путь. Итак, Толстяк сказал мне, что пришел защитник Томми Оуэнса. Я понимаю, я и сам пытался помочь этому Томми. Но ты знаешь не хуже меня, что Томми не врет, только когда спит. И что весьма сложно поймать Томми на вранье, так как он и сам не до конца верит себе, когда говорит правду.

– Про пистолет он не врал. «Глок-17», я сам видел.

– Но как он его достал? Толстяк говорит, что ничего не знает о пистолете.

– А Толстяк всегда говорит только правду? Могу себе представить.

Джордж Халлиган поморщился, как от боли.

– Возможно, здесь ты попал в точку. Печально, но я не пасу своего брата. Хотя мне он старается не врать. По крайней мере, специально. В любом случае, и последний человек в мире, которого Толстяк стал бы использовать, – Томми Оуэнс.

– Поэтому, как мы предположили, Толстяк и вызывал Томми. Найдется тело, копы получат нужную информацию – и смотри-ка! – пистолет, из которого стреляли, обнаружится у Томми.

Я отхлебнул еще немного пива. Джордж наклонился ко мне и сказал тихо:

– Для Толстяка это было бы слишком умно придумано. И не забывай, я втянул в эту историю Томми. Пожалел засранца из-за дочери. Несмотря на то, что его пособие по инвалидности урезали – он ведь уже больше не инвалид – просто еще один лентяй, который не хочет зарабатывать на жизнь. Можно сказать, что Томми находится под моим контролем.

– Ты до сих пор чувствуешь себя виноватым, что сделал его тогда инвалидом?

Джордж вздохнул. Беззаботное выражение исчезло с его лица, он казался теперь уставшим и раздраженным.

– Послушай, – сказал он, тыкая пальцем мне в грудь, – если бы я его тогда не искалечил, сейчас бы он лежал в земле.

– С чего бы это? За то, что украл у тебя велик? Тогда это было великое преступление?

– Он украл не мой велик, а велик Лео. Лео в то время увлекался ножами. Помнишь, через пару недель он заколол сына Дорана? Он искал Томми, и вырезал бы у него сердце, если бы нашел. Поэтому я добрался до Томми первым. Мне нужно было быть жестоким, иначе Лео бы рассердился. Откуда мне было знать, что кости не срастутся опять как нужно?

Джордж выглядел очень расстроенным. Я и не думал, что он так близко принимает все это к сердцу.

– Значит, ты действительно чувствуешь себя виноватым.

– Мне всегда нравился Томми. К тому же он никогда не держал на меня зла за поврежденную лодыжку. И я это очень ценю. Поэтому, когда мне удается, я пытаюсь присматривать за ним, понимаешь?

Джордж допил бренди, поднял брови, как будто пытался робко улыбнуться, и разгладил усы. По сравнению со своими братьями Джордж больше всех напоминал человеческое существо, но это было всего лишь подражание, не более того. Я посмотрел на его рубашку: бледно-голубая с белым воротничком и манжетами на запонках. Только два типа мужчин носили такие рубашки: генеральные директоры и гангстеры. Трудно сказать, кого я недолюбливал больше. В этом у меня с Томми было что-то общее.

– Как дела у Питера Доусона? – спросил я.

Джордж прищурился. Пауза затянулась слишком долго, потом он переспросил:

– У кого?

– У Питера Доусона. Ну, знаешь, «Доусон Констракшн»?

Джордж кивнул.

– Конечно. Но на самом деле я не имею дел с…

– Ты занимаешься обеспечением безопасности площадок Доусонов, не так ли?

– Компания, в которой у меня есть свой интерес, называется «Иммьюникейт». Но я не сижу там постоянно.

Может, и нет. Но его утверждение о том, что он не знает имени Питера Доусона, все усложняло.

Джордж внимательно на меня посмотрел, наклонился, поставил локти на стол и соединил пальцы рук, как будто ждал продолжения разговора.

– Ладно, – сказал я. – Увидимся как-нибудь.

– С удовольствием, – сказал Джордж, поднимаясь. – Я угощаю обедом в следующий раз. Будем смотреть в будущее, Эд.

Я повернулся к нему спиной, пошел к двери и только тут заметил, что в комнате сидели другие люди: парочка старикашек в кепи у барной стойки и еще одна компания, уютно устроившаяся слева от выхода. Я поднял руку и скорчил рожу, уверенный в том, что внес свой вклад в их развлекательную программу на сегодняшний день. Двое парней в спортивных костюмах загоготали. Но больше никто даже не улыбнулся. Несколько лиц показались мне знакомыми, но я настолько привык к этому ощущению за последние несколько дней, что перестал обращать внимание. Когда я вышел, Джордж Халлиган подошел с ними поздороваться. Послышалось глухое преданное бормотание, словно вассалы приветствовали своего феодала.

Глава 8

Я припарковался метрах в ста до поворота к дому Линды, в узорчатой тени огромного платана. На западе солнце опускалось за холмы, окрашивая небо в розово-грейпфрутовый цвет. Я прождал полчаса или около того, пока не увидел, как черный «мерседес» с откидным верхом свернул на узкую дорогу. Сосчитал до десяти, завел мотор, пристроился за машиной и по ее следам въехал в ворота. Мне не хотелось, чтобы Линда знала, что я приехал. Устал от ее вранья. На этот раз хорошо было бы застать ее врасплох, чтобы она не успела придумать новые сказки.

Когда я вышел из машины, водитель «мерседеса» – элегантный блондин спортивного телосложения, на вид лет тридцати пяти (хотя на деле ему могло оказаться и пятьдесят) – вышел на дорогу и стал наблюдать за мной. Я показал на дверь Линды. И огляделся. Никаких признаков жизни в маленьком домике по соседству, никаких машин вокруг. Линда не узнала бы мою «вольво». Я быстро шмыгнул за дом. Мгновенно сработали сигнальные огни, но я мог поспорить, что персидский кот проделывал это настолько часто, что Линда перестала обращать внимание на сигнализацию. Подбежал к скрытому за буком сарайчику и заглянул в боковое окно. Откуда-то из глубины шел тусклый свет. Я обошел дом вокруг и подобрался к тому месту, где над растянувшимся вдаль садом начиналась терраса. Линда стояла у белого дивана в гостиной, курила и смотрела на море. На ней были черный кардиган поверх фиолетового шелкового топа, узкая черная юбка немного выше колен, черные чулки и туфли на высоком каблуке. Золотистые волосы собраны в пучок высоко на затылке, губы такие же кроваво-красные, как и ногти. Судя по ее виду, спокойная и тихая ночь сегодня явно не предполагалась.

Томми Оуэнс говорил, что Линда Доусон может перепить нас двоих, вместе взятых, что было преимуществом в ее игре. Я пытался все увязать воедино: сегодняшнюю Линду в полном боевом снаряжении, и ту Линду, пьяную и напуганную, потерянную и одинокую.

Тем временем она встала и прошла через комнату, чтобы ответить на телефонный звонок. Покачивание ее бедер выбило все мысли у меня из головы. Мне пришлось отвернуться, чтобы отдышаться. На другом берегу залива виднелся темный загадочный город с блестящими огнями.

Я обошел дом еще раз и постучал в парадную дверь. Каблучки процокали по деревянному полу. Послышался голос Линды:

– Секундочку.

Увидев меня, она ничуть не удивилась и даже, казалось, испытала облегчение.

– Эй, Эд, привет! Как тебе удалось прорваться через ворота?

– Я играл в игру «иди-за-соседом». Видимо, он не сильно переживал, что какой-то незнакомец без приглашения ошивается у твоей двери.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А ты как думаешь? Судя по одежде, ты не в церковь собираешься.

– Что? Ты хочешь сказать, что я Энни-в-Любое-Время, и незнакомцы постоянно ошиваются у моих дверей?

– А вдруг?

– Ну и что бы ты здесь делал, если бы я была такой? Я наняла тебя, чтобы ты нашел моего мужа, а не читал нравоучения.

– Возможно, какой-нибудь ревнивый любовник заинтересован в том, чтобы твой муж исчез. Навсегда.

На лице Линды мелькнуло выражение, похожее на страх.

– У меня нет… никого, кто подошел бы под твое описание.

– Ты уверена?

– Конечно. – Линда провела языком по красным губам и улыбнулась. – С другой стороны, кажется, я помню, как ты укреплял мои моральные устои прошлой ночью. И что теперь, Эд Лоу? Ты получил, что хотел?

Улыбка задержалась на ее губах, но выражение глаз изменилось. Внезапно я почувствовал себя скорее ее ревнивым любовником, чем детективом, кровь предательски забурлила в венах.

– Да, спасибо. А ты?

– Я всегда получаю то, что хочу, – сказала Линда, обнажив в улыбке зубы. – Потом всегда понимаю, что это было совсем не то, чего я хотела. И что на самом деле я хотела… выпить.

Она стояла совсем рядом. Я чувствовал запах сладких духов, грейпфрута и сигарет.

– Что у тебя с губой? – спросила она.

– Ударился.

Она дотронулась до моей щеки прохладной рукой, отвернулась и пошла в дом.

Я нашел ее на кухне. Она наполняла кувшин соком лайма с ромом.

– «Мохитос». Хочешь?

– Конечно. Пока ты его готовишь, поделись со мной некоторыми подробностями той истории, которую ты мне уже рассказывала.

– Какими подробностями?

– Как ты встречалась с Томми Оуэнсом в «Хай-Тайд» после того, как уехал Питер. Должно быть, он говорил тебе, что передал Питеру мешок с наличными от Джорджа Халлигана? Ты знаешь намного больше, чем говоришь. И почему, если тебе не наплевать на мужа, ты не рассказала мне все, что знаешь?

Линда бросила в стакан листья мяты, насыпала сахар и налила воду. Потом опустила голову, замерла и, как мне показалось, всхлипнула.

– Линда, не лей попусту слезы. Я не уверен, что на этот раз они помогут.

Она подняла голову и сверкнула на меня сухими глазами.

– Почему ты не сказала, что встречалась в тот вечер с Томми?

Линда отвернулась и покачала головой.

– Зачем Джордж Халлиган давал деньги Питеру?

– Я не знаю.

– Питер пытался застроить земли вокруг? Землю гольф-клуба Каслхилла, например?

– Возможно. Если он что-то делал, то не говорил мне об этом.

– Насколько хорошо ты знаешь Джорджа Халлигана?

– Я его вообще не знаю. Знаю, кто это. Но это ни для кого не секрет.

– Неужели ты не можешь предположить, зачем он давал Питеру деньги?

– А ты уверен, что он давал? Если ты располагаешь информацией только от одного Томми, то я и слушать не стану.

Линда вылила сироп из мяты с сахаром в кувшин, добавила газированной воды со льдом и перемешала все длинной ложкой.

– О чем вы с Томми разговаривали? Почему он так тебя ненавидит?

– Потому что давным-давно, еще до того как я вышла замуж, а он уже был женат, мы переспали – как-то один раз, после буйной пьянки, или во время пьянки, не помню. Это была ошибка, по крайней мере, для меня, но Томми решил, что все по-настоящему, пошел домой и рассказал обо всем жене. Ребенку их был всего годик, жена вышвырнула Томми на улицу, он таскался за мной, выслеживал – и так до тех пор, пока я не избавилась от него очень жестоким способом. А жена так и не приняла его назад. Поэтому он ненавидит меня.

Линда налила две порции «Мохитос», поболтала в них веточками мяты и протянула мне стакан.

– Удивительно, что он не рассказал тебе этого. Или мужчины не обсуждают такие дела?

– Такие мужчины, как Томми или я, во всяком случае, нет.

– Ага, – сказала она и подняла стакан.

Мы выпили. «Мохитос» освежил и ударил в голову. Линда взяла кувшин и уселась в гостиной. Я последовал за ней. От нее исходил такой сильный аромат, что я чувствовал, как будто уплываю за ним.

– Для кого ты так разоделась, Линда?

– Для тебя, Эд.

Она долила мне коктейля и похлопала по плечу. С беспокойством посмотрела на входную дверь, и мне стало интересно, что это за дела у нее. То ли кто-то должен был сюда прийти, то ли ее где-то ждали.

– Что еще ты хочешь услышать от меня? – спросила она.

– Расскажи мне про Сеозама Маклайама.

– Это парень из совета, который утонул, верно? Боже, это ужасно! Остались трое сыновей…

– Они с Питером близко общались?

– Я не знаю.

– Деньги Халлигана были взяткой Маклайаму?

– Я же сказала, что не знаю.

– Такое впечатление, что ты ничего о Питере не знаешь. Как будто вы жили отдельно.

– Это очень похоже на правду. И мы в конце концов нашли силы признать это.

– Томми говорит, что ты не любила Питера с самого начала. Тебе нужны были только его деньги.

– Томми считает, что я никого не могу полюбить – из-за того, что в глубине души люблю его. Видимо, так глубоко, что никто кроме него самого этого не замечает. И вообще, я что, подсудимая?

– Итак, ты не знала Сеозама Маклайама?

– Опять. Я знала о нем.

– Питер собирался встретиться с кем-то, чьи инициалы Дж. У., в тот вечер после тебя. Дж. У. – Джозеф Уильямсон – английский вариант Сеозама Маклайама. Ты что-нибудь знала про эту встречу?

– Нет. Погоди… Он сказал, что, возможно, ему придется выскочить минут на пять, чтобы разобраться с каким-то вопросом по строительству. Но это все. Он не сказал, с кем встречается.

Пять минут. Достаточно времени, чтобы передать мешок с деньгами неподкупному советнику и убедить его изменить свое решение по поводу переделки земель гольф-клуба Каслхилла. Решение, которое разрушило бы репутацию Маклайама, лишило бы его политической поддержки. Потом он позвонил и растаял в воздухе. Бессмыслица.

Я подошел к окну. Луна была такая большая, что казалось, вот-вот лопнет. Живот болел в том месте, куда врезал Толстяк Халлиган, а голова гудела от удара, которым я поразил Голубую Бейсболку. Линда встала сзади и положила мне на плечо руку.

– Я ничего не смогу сделать, если ты не хочешь помочь мне. Ты должна рассказать все, что знаешь.

– Я не могу рассказать тебе все, Эд. Я не уверена, в том, что знаю. То, что, по моему мнению, могло произойти… то, чего я боюсь… ты должен выяснить это. Я хочу, чтобы ты это выяснил.

Обернувшись, я посмотрел ей в глаза. Не знаю, что я там искал, но увидел лишь холодный страх.

Я направился к парадной двери. Линда пошла за мной и остановилась в холле, внимательно осматривая полки буфета в поисках ключа от ворот.

– Знаешь, тебе лучше не садиться за руль, – сказала она.

– Когда я уезжал отсюда, езда в пьяном состоянии была национальным спортом. Что случилось? К нам внезапно прорвалась цивилизация?

– Не совсем. Может, только намек на нее.

Но когда я вышел на воздух, ноги у меня подогнулись. Спокойно. Поеду с открытыми окнами, и все будет в порядке. Линда дошла до машины вместе со мной, посвистывая своему коту. Автомобиль произвел на нее впечатление.

– Это машина моего отца. Ты ведь знаешь, они с Джоном Доусоном держали гараж. Они росли вместе.

У Линды засветились глаза.

– Питер что-то такое говорил: «Все идет из Фэйган-Виллас». Ты понимаешь, что это значит?

Я покачал головой.

– Я тоже не знаю, – сказала Линда и открыла мне ворота.

Я направил «вольво» на узкую дорогу, остановился под знакомым платаном на Каслхилл-роуд и закурил.

Фэйган-Виллас. Там выросли мои родители, Джон и Барбара Доусон тоже. Пятьдесят лет назад они все были детьми. И все начинается оттуда. Но что? Что – все? Тело, найденное в бетоне в основании ратуши Сифилда? Фотография отца и Джона Доусона? Тот факт, что две коробки с названием «Семья» из кабинета Питера Доусона оказались пустыми и фотографии, где двое мужчин стоят рядом, исчезли? Я сидел, курил и ждал.

Через полчаса темно-серый «лексус» с затемненными окнами проехал из Каслхилла и свернул к дому Линды. Еще через пятнадцать минут я вышел из машины и пошел по узкой дороге к автоматическим воротам. «Лексус» был припаркован около темного дома Линды. Я посмотрел на номерной знак. Кроме того, я нашел название фирмы, отвечавшей за мониторинг этого небольшого огороженного высоким забором мирка. Фирма называлась «Иммьюникейт».

Меня остановили у самого начала Каслхилл-роуд. Двое полицейских подошли, осмотрели машину, затем один из них постучал в окно. Я опустил стекло.

– Красивая машина, сэр. – У полицейского были бледно-голубые глаза и надменно поджатые тонкие губы.

– Спасибо, – сказал я.

– Вы знаете, что у вас не заплачены налог и страховка?

– Да. Машину отремонтировали только сегодня, мне нужно было ехать.

– Полагаю, прав у вас тоже нет?

– Почему же? Права есть. Только не с собой. Меня зовут Эдвард Лоу. Я приехал из Америки на похороны. Поэтому все немного… ну, вы понимаете…

– Да. Вы пили сегодня, сэр?

– Да, немного. Одну или две рюмки. Или три.

– Выйдите из машины, пожалуйста, сэр.

Я уже подумал об этом и решил, что выходить из машины мне не хочется. Что мне действительно хотелось, так это повернуть ключ в зажигании, пока полицейский на несколько мгновений отошел в сторону, чтобы дать мне открыть дверь, и рвануть с места. Я свернул влево, чтобы не наехать на второго полицейского, который побежал к своей машине включить мигалку и сирену, и махнул мимо Бэйвью по Сифилд-роуд мимо Фэйган-Виллас в Куорри-Филдс.

Оставив машину перед домом, чтобы им было легче до меня добраться, я вбежал внутрь, где меня ожидало несколько сюрпризов.

Первое. Кто-то перерыл весь дом сверху донизу. Были вывернуты все ящики, со всех кресел и стульев содраны сиденья, столы разбиты вдребезги. Весь пол толстым слоем покрывали разорванные книги, разбитая посуда и клочья обивки.

Второе. Я припарковался на том месте, где до того стояла взятая напрокат машина. Что означало ее исчезновение? Машина с «глоком» и обоймами Томми Оуэнса в багажнике испарилась.

Третье. Томми Оуэнса нигде не было видно.

Четвертое. Вой сирены слышался все отчетливее. Как только он утихнет, копы арестуют меня, и я проведу ночь за решеткой в полицейском участке Сифилда.

Я вышел и сел на крыльцо. Томми Оуэнс оставил несколько глотков виски в бутылке. Я выпил остатки при свете луны и стал ждать, когда подъедут полицейские.

Глава 9

Такси из аэропорта доставило меня до дома. За садом хорошо ухаживали; повсюду росли красные и желтые розы, живая изгородь была ровно подстрижена. Я подошел к парадной двери и позвонил. Мне открыл отец – такой, каким он был в двадцать лет, сразу после свадьбы. Он посмотрел на меня, но не узнал. Мама подошла к двери. Ей тоже было лет двадцать, и она была беременна. Они постояли на пороге немного, как будто позировали для фотографии. Сначала мама улыбнулась, но скоро её улыбка угасла, и чем дольше я стоял там, тем испуганнее она выглядела. Потом она стала на глазах стареть, волосы поседели, кожа сморщилась. Отец заслонил ее и жестом приказал мне уйти. Потом он закричал на меня и вытолкал на дорогу. Через какое-то время он тоже стал выглядеть старым, злым, кожа натянулась на скулах. Потом у него почернели глаза и ввалились глазницы. Он исчез, и мама хлопнула дверью у меня перед носом. Так я и стоял в Куорри-Филдс, не зная, кто я, куда идти, что делать.

Утром мне дали чашку чая и отослали в комнату для допросов, стены которой были цвета заплесневелой каши, на полу лежал темно-серый ковер, а в центре стояли стол и стулья. В половине девятого в комнату вошел детектив сержант Дэйв Доннли.

– Как голова, Эд? – не закрыв за собой дверь, спросил он хриплым голосом и без всякого выражения на широком лице.

На нем были широкие желто-коричневые штаны, белая рубашка с короткими рукавами и открытым воротом и неряшливо завязанный серый галстук со свежими потеками яичного желтка. Он повесил куртку на спинку стула, сел напротив меня и уперся локтями в стол, сцепив пальцы.

– Не так уж плохо, Дэйв, – ответил я. – Но это, видимо, из-за того, что я еще пьян.

Дэйв натянуто улыбнулся, но ничего не сказал. Мы некоторое время сидели молча. Потом вошла детектив Фиона Рид и захлопнула за собой дверь. Дэйв выудил из кармана куртки аудиокассету и вставил ее в магнитофон.

– Давайте на минуту отвлечемся от кассеты, – сказала Рид.

Она посмотрела на меня. Я посмотрел на собственные руки. Почему-то у меня почернели все пальцы. Потом она повернулась к Дэйву, который тут же просветлел.

– Вы вчера здорово провели время, Эд. Проникли на место преступления, выпивали с известным наркоторговцем Томми Оуэнсом, подрались в «Хеннесси» с местным хулиганом Толстяком Халлиганом и его приятелями, мило побеседовали с Джорджем Халлиганом. Криминальные круги Сифилда чувствуют себя после такого, должно быть, совершенно измотанными. Потом уселись за руль – напившись, не заплатив налоги, не имея страховки и прав, оказали сопротивление полицейским и напали на офицера полиции. Скажите, у вас случаем не день рождения был?

– Я кое-что припоминаю, детектив, но нападение на офицера полиции…

– Вы толкнули полицейского Нолана в куст с розами. Теперь у него все лицо ободрано, словно на нем точили когти кошки.

– Нолан? Это тот, который все время ухмыляется?

– Сегодня утром он уже не ухмылялся. О чем, черт возьми, вы думали? Я понимаю, вы только что похоронили мать, но… Нельзя же так себя вести! Кроме всего прочего, ваша манера вождения…

Я уже собирался начать извиняться, объяснять, что вместо того, чтобы предаваться печали и горю после похорон, я весь день бегал и решал проблемы других людей. Но не стал. Вспомнил, как однажды разыскивал одного парня, который убил молодую женщину и ее трехлетнего сына. Он сказал, что напился по случаю годовщины смерти своей жены. Он пил у нее на могиле. А по пути домой с кладбища наткнулся на своих жертв и стал их преследовать. Когда я позвонил в полицию, он начал плакать – не о женщине или ее маленьком мальчике и даже не о своей жене, а о себе, о своей пропащей жизни. Я и сам так делал, когда умерла моя дочка. Сперва я пил, чтобы избавиться от боли, потом – чтобы сберечь эту боль, и через некоторое время пользовался болью как поводом напиться.

– Вы правы, – сказал я. – Это непростительно. Как я полагаю, сегодня утром мне придется предстать перед судьей?

Фиона Рид смотрела на меня так, как будто я выброшенная на берег моря жертва кораблекрушения. Дэйв прислонился к стене, где был укреплен магнитофон, и принялся прочесывать ладонью стриженые волосы цвета перца с солью. Он побледнел, а глаза налились кровью. Его вид был так же ужасен, как и мое самочувствие.

Рид повернулась к нему и сказала:

– Ладно.

Дэйв нажал на кнопку «запись» и произнес:

– Комната для допросов номер два, полицейский участок Сифилда, двадцать второе июля. Присутствуют инспектор Рид, детектив сержант Доннли; допрашиваемый – Эдвард Лоу, начало в девять сорок пять.

– Я ведь никого не убил? – спросил я, совершенно уверенный в своей невиновности. Просто нужно было как-то вернуть контроль над ситуацией.

Дэйв сел и снова поставил локти на стол. Провел ладонью по лицу, потом положил подбородок на кулаки. Он вопросительно посмотрел на инспектора Рид. Та кивнула.

– Детектив сержант Доннли допрашивает мистера Лоу. Можете ли вы рассказать, что с вами происходило после того, как вы ушли из паба «Хеннесси» вчера вечером?

– Я поехал к Линде Доусон в Каслхилл. Там я находился примерно полчаса, может, дольше.

– Какие у вас взаимоотношения с миссис Доусон?

– Она наняла меня, чтобы я нашел ее мужа.

– Наняла вас в каком качестве?

– В качестве частного детектива.

– У вас есть лицензия на работу частным детективом здесь?

– Нет.

– Но вы представились миссис Доусон именно в этом качестве?

– Она знала, что я работал частным детективом в Соединенных Штатах.

– То есть вы характеризуете ваши отношения с миссис Доусон как исключительно деловые?

– К чему это все? С Линдой все в порядке?

– Просто отвечайте на вопросы, пожалуйста.

– Я отвечаю.

– То есть вы не совсем уверены?

– Я имею в виду, что за последние двадцать лет я увидел ее первый раз всего два дня назад, на похоронах матушки. Немного рано говорить о каких-либо «отношениях». С Линдой все в порядке? Потому что если…

– А после того, как вы уехали из дома миссис Доусон?

– Я поехал назад, вниз с холма и через контрольно-пропускной пункт.

Фиона Рид поджала губы; ее зеленые глаза налились кровью, огненного цвета волосы, казалось, встали дыбом. Она подняла палец и ткнула им в меня.

– Тело Питера Доусона нашли прошлой ночью. На яхте. Его застрелили, было сделано по крайней мере два выстрела. На месте преступления нашли «Глок-17», – выпалила она.

Когда пропадают люди, всегда чувствуешь, есть надежда найти их или нет. Но обычно в таких случаях приходится держать свое мнение при себе, чтобы не помешать расследованию. С того самого мига, как Линда попросила найти его, я чувствовал, что Питер Доусон мертв.

– Мистер Лоу не дает комментариев, – сказал Дэйв, обращаясь к магнитофону.

– На яхте были найдены отпечатки ваших пальцев. И на пистолете тоже, – сказала Рид.

Мои отпечатки? Ах, вот в чем дело! Последние глотки виски, должно быть, окончательно вырубили память.

– Я вчера осматривал яхту сверху донизу, – сказал я. – Напомню, что я искал Питера Доусона.

– Ваши отпечатки нашли и на орудии убийства.

– Вы только предполагаете, что это орудие убийства. Ведь еще нет результатов баллистической экспертизы.

– Мы разговаривали с лодочником.

– С Коулмом?

– Он сказал, что вы поднимались из кубрика и спрашивали его об инструментах. А потом, по его словам, ушли назад и достаточно долго там находились…

– Достаточно долго для чего? Чтобы убить Питера Доусона двумя выстрелами, когда в пяти метрах стоит свидетель?

– Вы могли использовать глушитель.

– И что? Я бросил пистолет, чтобы вы точно знали, что это был я, но забрал с собой глушитель – на память, потому что он мне дорог.

Вдруг до меня дошло. Один из присутствующих в баре «Хеннесси» – из тех, кто вставал, чтобы поприветствовать Джорджа Халлигана, и был лодочник Коулм. Коулм, который ходит в город, если хочет выпить.

– Как получилось, что ваши отпечатки оказались на пистолете? – Рид снова ткнула в меня пальцем.

– А там была кровь? – спросил я.

Дэйв уставился в пол.

– Отвечайте на вопрос, мистер Лоу.

– А гильзы от патронов?

Дэйв отвернулся. Рид поджала губы.

– Спорю, что нет. Это означает, что он был убит не на яхте. Что со временем смерти? Хотя, скорее всего, у вас еще нет результатов вскрытия…

Рид буравила меня взглядом, который заставлял-таки нервничать, но я не собирался в этом признаваться.

– Что все это значит? Вы действительно думаете, что я убил Питера Доусона?

Дэйв встал, опрокинув стул.

– Твои отпечатки на «глоке», ты был на месте преступления перед тем, как мы обнаружили тело. Что прикажешь думать? Сказать старшему полицейскому офицеру Кэйси, чтобы он не беспокоился, ведь мы вместе учились в школе? Как твои отпечатки оказались на пистолете?

– Я действительно не имею понятия.

Дэйв стукнул огромными кулаками по столу и заорал прямо мне в лицо:

– Эд, не надо мне тут нести всю эту чушь, просто ответь на вопрос как нормальный человек. Или у нас будут неприятности. И у тебя, и у меня.

Дэйв сел и принялся сверлить меня взглядом. Часть этой речи была произнесена для Рид, но только часть. Я попытался представить, как можно рассказать обо всем, не впутывая сюда Томми Оуэнса. Я считал, что Томми не способен убить, но точно так же я никогда бы не подумал, что он торговец наркотиками. Вдруг до меня дошло, что на самом деле я ничего не знаю о Томми, но это вовсе не повод преподнести его копам на блюдечке.

– Думаю, что это пистолет Толстяка Халлигана, – начал я.

Кто-то постучал в дверь. Рид подняла палец, которым постоянно в меня тыкала, и указала на Дэйва.

– Подождите меня, – сказал Дэйв и вышел.

– Время десять часов семь минут. Допрос приостановлен, так как сержант Дэйв покинул помещение, – сказала Рид и нажала на паузу.

В комнате становилось душно, от меня шел смрадный запах: ядовитая смесь пота, табака и перегара. По коже ползли мурашки, мне хотелось стереть их хлорным отбеливателем и проволочной щеткой. Я попытался сосредоточиться на том опасном положении, в которое попал, но смог только задуматься о том, насколько сильно расстроится Линда. Или, наоборот, вздохнет с облегчением, узнав о смерти мужа? Будет ли для нее это неожиданностью? И значит ли это, что я больше с ней не пересплю? Рид смотрела на меня так, словно я только что вылез из канализации. Я задумался о том, почему она настолько враждебно ко мне настроена, но тут вернулся Дэйв с двумя листами бумаги, один из которых отдал Фионе.

– Детектив сержант Доннли возвращается в комнату, раздает копии предварительных результатов вскрытия, и допрос возобновляется в десять часов одиннадцать минут, – сказала Рид, отпустив кнопку паузы.

– Тело Питера Доусона уже прошло стадию окоченения и начало разлагаться. Это указывает на то, что смерть произошла по меньшей мере пять дней назад, если не больше, – сказал Дэйв.

– Последний раз его видели в пятницу около шести часов вечера, – напомнил я.

– А сейчас четверг, – сказала Рид. – Когда вы прилетели из Лос-Анджелеса?

– В воскресенье, после обеда, около семнадцати тридцати. Так что я не убивал его. У меня просто не было такой возможности.

– Угу. Собирались и не успели, – резко и неприязненно сказала Рид.

Повисла тишина. Я улыбнулся. Рид кивнула Доннли.

– Далее. Из тела извлекли две пули девятого калибра. «Глок-17» стреляет именно такими, в магазине две из десяти пуль отсутствуют. У нас пока нет результатов баллистической экспертизы, но, думаю, вполне можно допустить, что найденные в теле пули были выпущены именно из этого пистолета. Поэтому, мистер Лоу, спрашиваю еще раз: как получилось, что на орудии убийства оказались ваши отпечатки пальцев?

Инспектор Рид не выдержала.

– Вы заявили, что это пистолет Толстяка Халлигана. То есть вы хотите нам сказать, что на похоронах вашей матери получили оружие от шайки Толстяка?

– Так точно. А чьи еще отпечатки обнаружили на пистолете?

– Чьи еще отпечатки? Это вы нам скажите!

– Вот я и говорю: все подстроили Халлиганы, они пытаются подставить этого парня точно так же, как пытались подставить меня.

– Какого парня, Эд? Нужно, чтобы ты назвал имя.

Я разозлил их обоих, но моей вины в этом не было. Томми получит хорошую взбучку от Дэйва, и, если это он убил Питера, то я ничем уже не могу ему помочь, да и не хочу. Не знаю, как насчет Рид, но репутация Дэйва сильно пострадает, если я не дам им хоть что-то. Поэтому я рассказал про неожиданный визит Томми в ночь на вторник, про его слова о пистолете и все остальное – до того момента вчера вечером, когда обнаружил, что пистолет украли из машины, пока я пьянствовал.

– Итак, подведем итог: Толстяк Халлиган – или один из его парней – застрелил Питера Доусона, потом отдал пистолет Томми Оуэнсу, а тот принес его вам. Зачем? – спросила Рид.

– Зачем он принес его мне? Испугался, что его хотят подставить. Похоже, он боялся не зря.

– Или вариант: Томми Оуэнс убил Питера сам, а потом принес вам пистолет…

– Зачем ему это? Почему он просто не выкинул пистолет? Или сначала стер бы свои отпечатки, а потом отдал мне?

– Может, пистолет зарегистрирован – и у кого бы он ни находился… – начал Дэйв.

– Очень сомневаюсь, что этот пистолет официально на кого-то зарегистрирован, – сказала Рид.

– Есть еще третий вариант, – сказал я. – Допустим, Томми стянул пистолет у Толстяка. А я рассказал Толстяку, что забрал пистолет у Томми. Тело Питера Доусона у них с пятницы, от него необходимо избавиться. Пока я сидел с Джорджем Халлиганом в «Хеннесси», они смотались в Куорри-Филдс, все перерыли и нашли в машине «глок».

– А потом Толстяк взял его и подбросил на яхту вместе с телом Питера? А как они договорились в клубе? Не думаю, что у них есть клубные карты, Эд, – сказал Дэйв.

Я пожал плечами. Мне самому хотелось прищучить Коулма.

– Все, что я знаю – когда я осматривал яхту, ни тела, ни пистолета там не было. Все было чисто прибрано.

– Вы что-то нашли?

Всего лишь фотографию моего отца и Питера Доусона.

– Ничего, – сказал я.

– Вы представляете, где сейчас может находиться ваш приятель Томми Оуэнс? – спросила Рид.

– А вы спрашивали у его матери?

– Вчера он не ночевал дома.

– Он не убийца, инспектор Рид.

– А у нас есть достаточно оснований полагать, что это именно он, и Халлиганы тут ни при чем.

– Его подставили.

– С чего вы взяли?

– Я найду его и докажу, что он не убивал, – сказал я.

Рид подавила невольный смешок и махнула рукой Дэйву.

– Допрос закончен, десять тридцать пять, – произнес Дэйв. Потом встал и выключил магнитофон.

– Помните: вы здесь у нас по нескольким обвинениям, мистер Лоу. Вы не можете заниматься розыском, – сказала Рид.

– Разве мне не нужно будет предстать перед судьей сегодня утром, чтобы ответить за свои прегрешения?

– Конечно, нужно.

Рид окинула меня презрительным взглядом, поджала губы и направилась к двери.

– К сожалению, обвинения уже недействительны, – сказал Дэйв, печально покачав головой.

– Что?

– Бумаги были оформлены неверно.

Я открыл рот от изумления.

– Полицейский Нолан поставил неверное число на бланке ареста, – сказал Дэйв. – Одно предупреждение, и ты свободен.

– А как же Нолан?

– Ему придется поучиться выполнять работу более ответственно. Заплати налог на машину и купи страховку, Эд. И не напивайся как малолетка, а если напьешься – не садись за руль.

– Это и есть официальное предупреждение?

Рид от дверей обернулась ко мне.

– Нет, – сказала она. – Тело Питера Доусона на экспертизе. Мы все исследуем, и найдем след Томми Оуэнса. А вы, мистер Лоу, не суйтесь в это. Никаких «если» и «но»; мы не приглашаем специалистов со стороны. Просто не суйтесь. Понятно?

Я посмотрел на нее, потом на Дэйва. Никаких «если», «но», кивков или подмигиваний. Они предупреждали меня серьезно.

– Понятно, – сказал я.

Я всегда умел убедительно врать.

Глава 10

Купив стаканчик кофе, я сел на скамейку на причале и стал наблюдать, как в небе с пронзительными криками носятся чайки, лодки поднимают паруса и снуют туда-сюда по гавани. Подошел косяк макрели, и, казалось, двое мужчин в маленькой зеленой лодке на заливе достают рыбу из воды прямо руками. Из парка вышла группа полицейских, а Королевский яхт-клуб все еще был окружен полицией.

Я позвонил Линде, но она не брала трубку. Оставил сообщения на ее домашнем телефоне и на мобильнике, попросив перезвонить, как только она сможет. Я старался придать голосу деловой тон, но у меня не очень вышло. Надеялся, она поймет…

Потом позвонил матери Томми Оуэнса, которая беспечно отрапортовала, что не видела сына уже два дня. Позвонил Пауле, бывшей жене Томми, и она сообщила, что не видела этого отпетого негодяя и паразита уже две недели, и добавила, что он занял у нее денег. Оставался только бар «Хеннесси»; однако, когда я туда позвонил, бармен сказал, что Томми, наверное, за решеткой. Я изобразил удивление и спросил, арестовывали ли здесь когда-нибудь кого-то. Он ответил, что работает в баре уже двенадцать лет и не представляет, что нужно натворить, чтобы оказаться за решеткой. Но что бы это ни было, Томми, видимо, совершил нечто из ряда вон выходящее. «Мир катится в бездну, и с каждым годом все быстрее», – философски добавил он.

Я бродил по Сифилду, пока не наткнулся на магазин мужской одежды. Купил еще один черный костюм, пять белых рубашек, дюжину носков и трусов. В супермаркете приобрел картошку, горох в стручках, лимоны, овсянку, петрушку и рулон мешков для мусора. Потом прогулялся вниз к причалу, взял две макрели в лавке, надпись на витрине которой утверждала, что вся рыба выловлена сегодня утром. Потом набрал полдюжины газет в киоске. И вернулся в Куорри-Филдс.

В доме первым делом принялся расчищать завалы и распихивать мусор по мешкам. Каждый наполненный мешок я выносил в гараж. Мебель на первом этаже и до этого была не бог весть какая, а теперь чинить стало вовсе нечего. Я побросал поломанные стулья и ножки от столов в мусорные мешки. Видимо, чтобы избавиться от всего этого, мне следовало заказать контейнер, но сегодня как-то не хотелось этим заниматься. Письменный стол в комнате тоже был разбит вдребезги, и только после того, как вынес все щепки, я вспомнил, что на нем стояли семейные фотографии. Все снимки исчезли. Осталась единственная фотография моего отца – та, что я нашел на яхте Питера. Похоже, кто-то пытался стереть с лица земли все следы моего прошлого.

Я сидел на полу в гостиной и читал газеты. У журналистов выдался урожайный день на новости, и кто их в этом может обвинять? «Дэйли Стар» огласила «Список мертвецов дня»: «всеми любимый советник» Сеозам Маклайам, Доусон и «труп из бетона», найденный в ратуше. Я почти уже забыл про него. Если он умер (и похоронен) так давно, мог бы подождать восстановления справедливости еще немного. «Несчастье в раю» провозгласила «Эйриш Индепендент», описав все в подробностях в разделе про высший свет Бэйвью-Каслхилла. «Айриш Сан» объявила тему «Черный день в Бель-Эйр» и заявила, что, по «данным источника, близкого к полицейскому расследованию», Сеозам Маклайам умер еще до того, как попал в воду, и представила подробности взлета «Доусон Констракшн». «Айриш таймс» – национальная «газета факта» – ограничилась небольшим осторожным материалом на четвертой полосе с призывом разделить скорбь семей погибших. Причем автор был слишком озабочен тем, чтобы у читателя не создалось впечатления, будто произошло что-то криминальное. Прочитав статью, сложно было с уверенностью сказать, что же всё-таки случилось. Тем не менее «Таймс» упоминала, что в семидесятых и восьмидесятых Джон Доусон активно общался с Джеком Парландом – тестем Сеозама Маклайама.

Большинство газет предполагало, что одновременное расследование всех убийств окажется не по силам полиции Сифилда и в помощь необходимо привлечь Национальное бюро криминальных расследований. Интересно, оценит ли Дэйв такую помощь? Я судил не с его позиции, а со своей: как будто они вторгаются силой и крадут у меня дело. Но теперь это было его дело.

Сидеть на полу стало неудобно, поэтому я решил проверить, не станет ли лучше, если лечь.

Меня разбудил звонок в дверь. Одна сторона тела у меня затекла, и когда наконец удалось встать на ноги, кровь отхлынула от головы и меня зашатало. Солнце уже село, но было еще не очень темно; по неприбранному дому разбегались тени. В дверь позвонили еще раз, настойчиво. Я пригладил волосы рукой, потер уставшие глаза и распахнул парадную дверь. На пороге стояла Барбара, мать Питера Доусона.

Кто-то когда-то сказал ей, что она похожа на Элизабет Тейлор, и она поверила в это. Золотисто-коричневые волосы спускались роскошными локонами на свободно повязанный шарф цвета баклажана. Глаза были большие, карие, губы – широкие, полные. Кожа – нежно-бронзового цвета, без морщин. На Барбаре был черный брючный костюм с черным топом, под которым угадывалось кружевное белье, высокие каблуки и такой заряд сексуальности, какой присущ обычно женщинам лет на тридцать моложе. Барбаре Доусон было шестьдесят четыре – на год больше, чем моей маме. Когда она обняла меня, у нее на глаза навернулись слезы.

– Мне очень жаль, Барбара, – сказал я, понимая, что от меня до сих пор несет перегаром, по́том и сигаретами.

– Это ужасная трагедия, – сказала она, утирая слезы маленьким шелковым платочком в тон шарфа. – Моя семья выражает тебе благодарность за все, что ты сделал, Эдвард.

– Боюсь, я не очень много сделал.

– Ты сделал то, что смог, мальчик. Надеюсь, мы все сделали то, что смогли. Но, боюсь, наши возможности не беспредельны.

Она улыбнулась, закусила губы и кивнула, как будто говоря, что мы все должны крепиться. Я кивнул тоже, но ничего не понял. Барбара говорила так, как будто его смерти ждали много месяцев и вот Питер наконец-то умер от какой-то вялотекущей болезни.

Она поднесла платочек к носу и огляделась, хлопая огромными накрашенными ресницами. Я уже собирался извиниться за то, что у меня не прибрано, когда Барбара сказала с типично дублинским акцентом:

– У Дафны, без сомнения, дом был в полной чистоте и порядке.

Я посмотрел на нее, чтобы понять, что она хотела этим сказать. Но мы стояли в холле, и ее взгляд был прикован к расколотым деревянным перилам, поэтому я решил, что она просто пытается быть вежливой.

– На самом деле, Барбара, здесь только что произошла кража со взломом, – сказал я, провожая ее на кухню. Она молча встала на пороге. Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, но Барбара покачала головой. Я не знал, что делать дальше, поэтому вытащил из холодильника макрель, развернул ее и положил на разделочную доску.

– Они сломали всю мебель, я даже не могу предложить вам стул, – я попытался как-то нарушить тишину. – Но взяли лишь старые семейные фотоальбомы. Унесли все до единой фотографии мамы и папы. Очень странно, как вы думаете, Барбара?

Она вертела в руках маленький черный кожаный кошелек. Ногти у нее были очень ухоженные, с лаком цвета баклажана. Одну руку она прижала ко рту.

– Какой кошмар, Эдвард. Теперь у тебя нет фотографий матери. Это просто ужас.

Она не переставала стрелять глазами в сторону макрели, как будто рыба была еще живая и в любой миг могла прыгнуть и укусить.

– Сегодня выловили, – сказал я. – Они сами прыгали прямо в лодку.

Барбара пожала плечами.

– Твоя матушка, земля ей пухом, ее отец и мой отец были рыбаками. Я выросла, постоянно чувствуя запах свежей рыбы: селедка, макрель, скаты, помоги нам, боже! Эта вонь впитывалась в волосы, в ногти, и никаким мылом невозможно было ее смыть. Тогда я поклялась, что когда у меня будет свой дом, я никогда не буду жарить свежую рыбу и есть не буду. – Акцент плавно соскользнул в Фэйган-Виллас, где они с моей мамой росли по соседству.

Барбару передернуло, она приложила руку к носу, словно пытаясь отогнать воображаемый запах рыбы, только что выловленной из моря. Я вспомнил, как мама с раздражением рассказывала про нее: «Ей бы выступать на сцене, такой красотке. В большом театре, понимаешь, чтобы ею любовались издалека».

– У меня только это и осталось, – сказал я, показывая Барбаре обрывок фотографии, который я нашел на яхте Питера. – Посмотрите, мой отец и Джон Доусон.

Кровь буквально отхлынула от лица Барбары. Она выглядела так, словно увидела привидение.

– С вами все в порядке? – спросил я. – Я не хотел вас испугать.

– Все хорошо, мальчик мой, – сказала она неожиданно низким голосом. – Просто так необычно видеть твоего бедного отца таким, спустя столько лет.

– Думаю, это было лет сорок назад, – сказал я. – Чья-то свадьба, наверное?

Но Барбара отвела взгляд и посмотрела в окно. В неухоженном саду виднелись зеленые твердые яблоки.

– Здесь что-то написано, – сказал я, переворачивая фотографию и показывая Барбаре. – Смотрите… «ма Кортни 3459». Вы не знаете, что это могло бы быть? Кто-то по имени Кортни?

Барбара покачала головой.

– Я отбросила прошлое от себя как можно дальше, Эдвард, – сказала она. – Не хочу видеть ничего, что напоминало бы его. Моя жизнь началась с того дня, когда Джон построил дома с верандами по Ратдаун-роуд и мы переехали на Бэйвью Хайтс.

Моя мама всегда связывала депрессию отца с тем временем, как Доусоны переехали на Бэйвью Хайтс: Джон вдруг опередил отца. Бэйвью Хайтс считалось более престижным местом, чем Куорри-Филдс, а дело Джона Доусона росло с каждым годом. Наконец Джон и Барбара купили дом в викторианском стиле с обширными земельными владениями на самом верху Каслхилла. Когда Джон вложил деньги в гараж отца, все увидели в этом дань тому, что они начинали вместе. Мой отец тогда сильно пил, работал время от времени, и, если бы не мама, которая работала в «Арноттс» – торговала духами, семья бы умерла с голоду. Гараж мог стать последней возможностью для отца, но, как часто бывает у таких людей, он упустил свой шанс. Казалось даже, что нарочно.

Я засунул обрывок фотографии в карман. Барбара все теребила кошелек. Потом достала из него коричневый конверт и сунула мне.

– Моя семья благодарит тебя, – сказала она с полными слез глазами. – И от меня отдельное спасибо.

Я взял конверт. Внутри оказалась пачка купюр достоинством в сто евро.

– За что это? Я не могу взять эти деньги.

– За все то, что ты сделал, Эдвард, – сказала Барбара. – Ты очень помог Линде.

– Но я не сделал ничего. Я не нашел Питера. Я не знаю, кто его убил.

– Если это было убийство.

– Если это было убийство? В него стреляли два раза, Барбара. О чем вы говорите?

– В полиции сказали, что это могло быть и самоубийство.

– В полиции? Детектив Доннли сказал, что самоубийца может застрелиться дважды?

– Начальник Кэйси говорит, что это вполне возможно. Палец на спусковом крючке мог сжаться от судороги. Они ждут патологоанатома, чтобы получить полную картину.

– А как труп попал на яхту? Вчера его там не было, я сам осматривал судно. Должно быть, кто-то подбросил туда уже мертвое тело.

Барбара покачала головой, подняла глаза к небу, как будто это была одна из тех тайн, разгадку которой знает только один Бог.

– Зачем Питеру заканчивать жизнь самоубийством?

– Трудно жить в тени такого великого человека, как его отец, – начала Барбара, голос ее дрожал, а тон был горделивый и грустный. – Каждый день мальчик чувствовал себя все мельче по сравнению с отцом. И к тому же у бедняжки Линды не могло быть детей. Все одно к одному…

Одно к одному? Что? Так легче, что ли? Голос Барбары звучал так, как будто она рассуждала о чужом человеке. Может, у нее был шок, или она железным усилием воли сдерживала свое горе? А может, она действительно считала сына бледной копией его отца, поэтому для нее лучше, что он умер сам. Как бы там ни было, во мне это вызывало неприятное чувство.

– Я не знаю подробностей вскрытия, Барбара, но когда я разговаривал с детективом Доннли и инспектором Рид, они были склонны считать, что это убийство.

Барбара понимающе улыбнулась.

– Да, ну, начальник Кэйси… – замурлыкала она. – Конечно, возможно, мы никогда не узнаем точно, каковы были обстоятельства. Может, там была целая шайка пьяных хулиганов или какие-то интриги. Но это не важно. Я верю в то, что мой бедный мальчик сам отнял у себя жизнь.

Она трагически кивнула, сжала кошелек двумя руками и вышла в холл.

Я проводил ее до парадной двери и попытался вернуть деньги.

– Барбара, я не могу взять деньги. Их слишком много. Кроме того, Линда уже заплатила мне за ту работу, которую я сделал.

– Это всего лишь деньги, – произнесла она излюбленную фразу тех, кому не нужно особенно заботиться о деньгах. Она оглядела убогие, пропитанные плесенью стены, грязные обои, разбитые оконные рамы, дырявые ковры, потом перевела взгляд на меня, перестав вдруг скрывать презрение.

– Потому что ты собирался всем нам показать, да? – сказала Барбара, и в ее улыбающихся глазах промелькнула злость. – Эдакий супермен нашелся?

Я кивнул.

– Да уж… Посмотри на себя! Пьянь! Может, Дафна и гордилась тобой, Бог ей судья. Ты послал ей несколько шиллингов, чтобы навести порядок в доме. А дом взял и обвалился. Это просто развалины, и все.

Она зловеще улыбнулась и содрогнулась всем телом от волнения.

– Собирался показать нам всем, да? Ну, не сомневаюсь, что ты найдешь применение этим деньгам. Мне только жаль, что я не отдала их Дафне. Она не взяла бы их. Слишком гордая, видишь ли. Гордая, да, гордая.

Она запнулась. Поднесла платок к искаженному лицу и встала в дверях. Послышались всхлипывания. Я не мог сказать, притворялась ли Барбара, но ее слова глубоко меня задели. Состояние дома моей матери переполняло меня стыдом с того самого мига, как я увидел его. Я должен был помогать матери, а я не делал этого.

Барбара утерла слезы. Пробормотала что-то, похожее на молитву. Горе угадывалось в каждом ее вздохе, несмотря на все ее самообладание и актерские жесты. А как могло быть иначе?

– Как Линда? – спросил я.

– В ужасном состоянии, бедная девочка. Она поживет у нас некоторое время. Ей пришлось слишком много пережить, а она такая ранимая. Ею просто пользовались. Особенно в последнее время.

Барбара холодно на меня взглянула, но потом выражение ее лица смягчилось. Она сжала мое лицо двумя руками, притянула к себе, поцеловала меня в губы, упомянув, что Господь благословит, спасет и простит всех нас. Потом ушла.

Когда она шла через дорогу к своей машине, то вдруг споткнулась и сразу же превратилась в пожилую женщину, слабую, сутулую. Она подождала у машины, пока водитель в черном костюме откроет ей дверь; потом села на сиденье и исчезла за тонированным стеклом. Машина – серый «лексус» – тронулась с места, а я подошел к воротам, чтобы разглядеть номерной знак. Это была та же машина, которую я видел у дома Линды вчера вечером.

Ночные запахи витали в саду. Я немного посидел на крыльце, пытаясь разобраться во всем случившемся, но детали не желали складываться в единое целое. Мой взгляд привлекла стопка бумаг, торчавшая из почтового ящика.

Я вытащил их и стал разбирать: рекламки пиццы с доставкой, садового инвентаря, вечерних уроков, местного детского сада и прочее. Свернул все бумаги в рулон и пошел на кухню, где выбросил их в мусорный мешок. Макрель лежала на разделочной доске, всем своим видом напоминая, что я сегодня ничего не ел. Я поставил варить картошку, почистил и разделал рыбу, обвалял ее в сухарях и пожарил на масле. Потом почистил горошек и бросил его в картошку. Когда все было готово, я принялся за еду. Потом вытащил из мусора пачку рекламных листков и принялся за чтение.

Реклама нового агентства недвижимости гласила: «Тем, кого это касается – если вы являетесь владельцем дома, это может касаться вас. Получите лучшую цену на рынке за ваш дом. Мы сделаем всю работу, вы получите все деньги».

Я некоторое время продолжал это бессмысленное чтение, как вдруг до меня дошло: «Тем, кого это касается». В рекламном листке это выглядит нормально. Но если вы используете эти слова в качестве названия документа, то, скорее всего, вам не захочется каждый раз переписывать все слова целиком, и вы поставите просто первые буквы каждого слова – «ткэк».

Именно так назывался документ в компьютере Питера Доусона – тот, что был стерт во вторник, пока Линда была на похоронах. Чек из магазина «Ибриллс Стэйшнари» в Сифилде доказывал, что Питер купил конверты (писчую бумагу и марки). Все эти факты, собранные вместе, могли означать многое. В том числе и то, что Питер собирался покончить жизнь самоубийством, поэтому написал прощальное письмо и отослал кому-то, может, нескольким адресатам.

Может, все было именно так. Неважно, что были даны взятки членам совета, чтобы повлиять на решения по застройке; неважно, что Питер Доусон имеет отношение к смерти Сеозама Маклайама; неважно, что в преступлениях сыграла не последнюю роль шайка Халлиганов… и что все фотографии Питера Доусона и моей семьи были украдены, и что кто-то подбросил тело Питера на его яхту. Просто все сведем к самоубийству, молчите все и живите дальше, как жили. Вот чего хотела Барбара Доусон и, очень похоже, старший полицейский офицер Кэйси тоже. Возможно, Линда хотела другого. Видимо, поэтому она и наняла меня: у нее были какие-то подозрения, но она одновременно хотела и боялась правды. Да, хуже некуда. Ее мужа нашли, на этом все заканчивалось. Наверное, если вам нужна правда, то частный детектив – это последнее лицо, к которому стоит обращаться.

Ночь быстро опустилась на землю. Я поставил грязную посуду в раковину, запер дверь, лег в кровать и проспал восемь часов. Когда проснулся, с серого неба лил дождь. Это было очень некстати. Именно такие летние дни я и помнил с детства. Несколько предыдущих суток показались каким-то бредом, послепохоронной горячкой. Выпив чашку горячего чая, я точно понял, что нужно делать. Все просто: я заявлю о смерти отца, затем переложу ответственность за дом на Дойла и Маккарти. Они организуют продажу, возьмут себе, без всяких сомнений, огромную комиссию и вышлют мне баланс. В Калифорнию. Потому что именно туда я собирался отправиться первым же рейсом. Хватит с меня Дублина, где все друг другу братья, сестры, бывшие любовники, никто не отвечает на вопросы прямо, а прошлое поджидает тебя за каждым углом и так и норовит огреть по голове пыльным мешком. «Все идет из Фэйган-Виллас». Ну, нет, туда я не собирался. Я собирался в то место, куда приезжаешь, когда прошлого становится слишком много, слишком много семьи, слишком много истории. Там можно начать все с начала, стать кем-то – тем, кем ты хочешь стать. Счастливый сирота. Место, где никто не знает, как меня зовут.

Кровь.

Ее не смыть. От горячей воды пятно только сильнее въедается, от отбеливателя оно зеленеет. Холодная вода смывает пятно, но кровь еще там, на полу, на стенах, на занавесках, на камине. Вы можете отскоблить паркет, поменять занавески, заново побелить потолки и покрасить окна, но все равно какую-нибудь каплю вы пропустите. И камин уже не тот, каким был до того, как его застрелили. Действительно, застрелили его ОНИ. Он выстрелил один раз, она доделала остальное. Предполагалось, что он сделает все сам. Она там была только для того, чтобы увидеть. Но вы знаете, как это бывает, когда имеешь дело с кровью. Все происходит не совсем так, как вам хотелось бы.

Она сказала, что будет чище, если они используют пистолет. Но это верно, если вы умеете обращаться с пистолетом, а он не умел. Руки у него дрожали, и выражение недоумения, а потом страха на лице старого друга все испортило. Она крикнула, чтобы он стрелял, и на секунду ему захотелось застрелить ее, но потом он взял себя в руки, закрыл глаза и нажал на спуск. Пуля попала ее мужу в пах и пробила артерию. В мгновение ока вокруг оказалось столько крови, как будто здесь забили свинью. Пистолет выпал из рук ее любовника на пол. Любовник посмотрел на своего старого друга, который стоял на коленях и выл от боли, отвернулся, и его вырвало. Женщина подняла пистолет с пола, направила на мужа. Сложно было понять, что он говорит, если это вообще были слова. Скорее всего, он умолял жену сохранить ему жизнь. Слишком поздно. Кровь разлилась под ним темной лужей. Она огляделась. Любовник перестал блевать и заплакал. Она посмотрела на него без презрения, с покорным осознанием того, что, возможно, ей придется взять на себя такую ношу.

На ней были босоножки с открытыми носками, и она чувствовала кровь на пальцах ног. В этот миг она вспомнила, как в детстве шла домой под дождем и у нее промокли ноги. Потом она подумала про море. И два раза выстрелила мужу в спину. Он перестал выть, но дыхание еще было слышно. У нее заболело плечо от отдачи. Спусковой курок оказался очень тугим, и она подумала о том, хватит ли у нее сил нажать на него снова. Рыдание за спиной уверило ее в том, что будет лучше, если сил хватит. Она схватила пистолет двумя руками и еще два раза выстрелила мужу в голову.

Потом бросила пистолет в лужу крови, куда до этого упали гильзы, и принялась успокаивать любовника, утирая ему слезы и целуя в щеку. Теперь, подумала она. Теперь, наконец-то, у нее начнется жизнь.

Глава 11

Я уже собирался обратиться к Дэвиду Маккарти по поводу завещания, когда зазвонил телефон. Может, это Маккарти почувствовал, что я задумал, и сам мне звонит… Но, конечно же, это был не он.

– Это Эдвард Лоу?

– Да.

– Меня зовут Эйлин Уильямсон. Насколько я понимаю, вы частный детектив?

Опять этот лихорадочный бред! Если вы все так хорошо понимаете, может, объясните это мне?

– Мистер Лоу?

– Да. Что я могу для вас сделать, миссис Уильямсон?

– Вы ведь знаете, кто я такая, да?

– Да. Сожалею о смерти вашего мужа.

– Об убийстве мужа.

– Полиция заявила, что это было убийство?

– Мы могли бы встретиться?

– Не уверен, что это хорошая мысль, миссис Уильямсон. Видите ли, если это уголовное расследование, вести дело будут полицейские. А в полиции Сифилда меня предупредили, чтобы я не вставал на их пути.

– Это не уголовное расследование, к сожалению.

– Я все-таки не понимаю…

– Был анонимный звонок. Женщина. Она сказала, что вы разыскиваете Питера Доусона, сына строителя. Она утверждала, что его смерть связана со смертью моего мужа, но кто-то мешает полицейскому расследованию этих двух смертей.

– Кто мешает?

– Старшие офицеры, которые стараются сделать так, чтобы не были затронуты интересы больших шишек.

Старший офицер Кэйси? Неужели Джон Доусон до сих пор может влиять на ход уголовных расследований? И почему им с Барбарой так хочется объявить смерть Питера самоубийством?

– А я тут при чем?

– Эта женщина сказала, что вам все равно, обидятся ли сильные мира сего. На самом деле она считает, что вас это может заинтересовать. Если это правда, мистер Лоу, я хотела бы нанять вас для того, чтобы выяснить, кто убил моего мужа и почему.

Лихорадочный бред. Снова.

– Кто эта женщина?

– Я же сказала, звонок был анонимный.

– И никаких предположений, кто это может быть? Акцент, манера речи?

– Она знает вас, а не меня. Голос обычный, мягкий дублинский акцент. Дружелюбная. Немного нервничала.

– Что-нибудь еще?

– У меня есть номер ее телефона.

– Да? Как вам удалось его узнать?

– У Джозефа был определитель номера.

– Джозеф или Сеозам?

– Все, кто знал мужа, звали его Сеозам. Думаю, это реверанс перед ирландскими избирателями. Полицейские посоветовали ему установить определитель номера на случай анонимных угроз, жалоб и маньяков.

У меня была возможность сбежать, сесть на самолет и никогда не возвращаться.

Но я решил ею не пользоваться.

– Мистер Лоу?

– Дайте мне адрес, я подъеду через час.

Эйлин Уильямсон дала мне адрес и телефон той женщины, которая ей звонила. Я набрал номер. Усталый женский голос сказал «алло».

– Привет, Кармель. Это Эд Лоу.

– Рада тебя слышать, Эд.

– Серьезно?

– Конечно.

– Я полагаю, ваш домашний телефон не печатают в телефонных справочниках?

– Естественно. Как и номера всех полицейских.

– Тебе не интересно, откуда я его узнал?

– Может, тебе дал Дэйв.

– Ты же знаешь, что он не давал.

– Ну, ты же детектив, не так ли? Видимо… ты нашел его где-то.

– Ты знаешь, что можно скрыть свой номер от людей, у которых есть определитель номера?

– Да, есть такая функция.

– То есть если ты хочешь, чтобы кто-нибудь узнал твой номер…

– То отключаешь функцию.

Повисла тишина. Наконец Кармель сказала:

– Дэйв волнуется из-за этого дела, Эд. Я не говорю, что он попросил меня звонить Эйлин Уильямсон… или что он сможет защитить тебя, если ты напортачишь.

– О чем это ты?

– Люблю мужчин за сообразительность.

– Дэйв думает, что существует какое-то прикрытие?

– Дэйв очень бы хотел это выяснить. Его сняли с дела Доусона.

– Почему?

– Он верит в торжество справедливости, вот почему. А это вонючее болото. Но Дэйв не бросит это дело. Ты поможешь ему?

– Мне нужны материалы, доступ к которым есть только у полиции: подробности экспертиз, отчеты баллистов.

– Я все достану.

– Кармель, ты уверена, что Дэйв пойдет на это?

– Я уже с ним поговорила. Он будет на связи. Будь осторожнее, Эд.

Кармель повесила трубку. Я сел и стал слушать. Тишина на линии была похожа на разговоры мертвецов. Если они что-то и знали, то ничего не стали бы рассказывать.

Эйлин Уильямсон жила в Болсбридже, на широкой улице, застроенной викторианскими особняками. Там располагалось несколько посольств, время от времени встречалась стоматологическая клиника или адвокатская контора; остальные здания были жилыми. Большая часть из них демонстрировала новейшие тенденции в строительстве: красивая пристройка или новая стена, недавно покрашенные или почищенные камни и кирпичи. Машины были дорогие, но без вычурности: «ауди» и «вольво», а не «мерседесы» или «ягуары». Здесь были такие деньги, которым не нужно привлекать к себе внимание. Я не мог даже представить, сколько стоит какой-нибудь из этих домов. Как в дорогущих магазинах, где на товарах не указана цена: если вы спрашиваете, значит, не можете себе это позволить.

Моросило; воздух был сырым, а земля нагрелась так, что вода не оставляла на ней следов.

Жилище Уильямсонов представляло собой трехэтажный особняк из красного кирпича. Дорожка была выложена теми бледными маленькими камешками, от которых на туфлях появляется серый налет. К парадной двери вели гранитные ступени. Филиппинка в черно-белой форме провела меня вокруг дома к черному входу. Один садовник ставил подпорки к кусту белого жасмина, другой выпалывал сорняки вокруг магнолии. Они переговаривались друг с другом на каком-то незнакомом европейском языке, напоминавшем румынский. В глубине сада возвышалась деревянная беседка с длинным кленовым столом и стульями.

Иногда мне кажется, что существует целое поколение женщин, почти всегда одевающихся в черное (как Линда Доусон). Эйлин Уильямсон, видимо, была тоже из их числа. Она сидела за столом в длинной черной бархатной юбке и черной шелковой блузке. На груди виднелось серебряное распятие. Иссиня-черные волосы струились по спине, овальное лицо без косметики было бледным, голубые глаза светились. Белые руки лежали на стопке газет. Едва заметным жестом она указала мне на стул и, не говоря ни слова, пододвинула газеты.

Верхняя газетенка – бульварная – в статье «Богатство утопленного политика» сообщала, что «согласно источникам, близким полиции» рядом с телом Маклайама была найдена значительная сумма денег, завернутых в мешок для мусора. Автор статьи, не приводя никаких доказательств, говорил о том, что «это вполне могла быть взятка», и в результате репутация Маклайама как неподкупного советника, которому «не все равно», летела в тартарары. Следующая газета кричала о «наркозагадке мертвого политика». Она цитировала источник, «близкий к старшему полицейскому», и заявляла, что у Маклайама было достаточно героина в крови, чтобы произошла передозировка. Остальные газеты придерживались либо первой, либо второй версии. Подняв глаза на Эйлин, я почувствовал себя как на экзамене. Она посмотрела на меня в упор, будто строгая учительница, и твердо заговорила:

– Видите ли, я верила в него и до сих пор верю. Джозефа быстро затягивали всякие привычки, но слабым его нельзя было назвать. Когда я познакомилась с ним, его считали пьяницей и картежником, но он сумел победить эти страсти. Мы поженились, создали семью. По моему совету он пошел в политику. Мне было стыдно за его прошлое, но я гордилась его настоящим. Гордость перевешивала стыд.

Она нервно улыбнулась, будто извиняясь за гордость как за грех. А мне стало интересно, насколько были серьезными проблемы ее мужа и когда они возникли. Оказавшись под жестким контролем своих сильных жен, многие мужчины предаются тайным порокам, дабы доказать свою самостоятельность.

С подносом в руках появилась филиппинка. Эйлин, быстро улыбнувшись, отпустила ее и налила мне кофе. Я отказался от пшеничной лепешки; она налила полчашки кофе себе и продолжила разговор.

– Вполне возможно, что Джозеф снова впал в зависимость. Но, в конце концов, все мы люди. – Она произнесла это так, будто данный факт был хоть и печальным, но пустяковым. – Единственное, чего я не могу и не желаю терпеть, – это предположение, что он брал взятки. Для меня это абсолютно неприемлемо.

Ну да, дочь Джека Парланда. Нравственность богатых людей, мораль больших денег. Все люди слабы. Джек Парланд женился третий раз двадцать лет назад, когда его дочка была тинейджером. Деньги – сильная вещь, и они любят сильных.

– Как вы думаете, мистер Лоу, это может быть передозировка?

– Я могу выяснить. Вы думаете, это похоже на правду? Порой случается, что семейный человек средних лет употребляет наркотики, но редко героин.

– У Джозефа… после рождения нашего третьего ребенка случилось что-то вроде нервного срыва. Я пыталась вывести его из этого состояния, но он не давал себе помочь. Поэтому я устроила ему годовой отпуск. Собрала деньги для одного католического благотворительного фонда, и с их помощью Джозеф отправился в командировку в Юго-Восточную Азию.

– Юго-Восточная Азия!

– Камбоджа, Лаос, Вьетнам, Таиланд.

– Вы считаете, он пристрастился к наркотикам за время этой поездки?

– Мне тогда не хотелось так думать. Но что-то в нем… изменилось. Сначала я думала, что это просто вновь обретенное спокойствие. Его затянуло в мир местных политиков, он говорил, что хочет изменить многое, – казалось, все возвращается на круги своя. Стало даже лучше, чем раньше…

– Но?

– Но что-то в нем стало не так: взгляд, настроение… Как будто на самом деле ему было все равно. Как будто жизнь – это всего лишь чья-то шутка.

– Я всегда считал, что если вы член местного совета и работаете с людьми, которые донимают вас вывозом мусора и разбитыми фонарями на улицах, вам просто необходимо иметь чувство юмора.

– Это серьезная работа, мистер Лоу. Местные политики – это связь общественности с властями, особенно для тех, кто обделен здоровьем или положением. Джозеф серьезно к этому относился.

– И тем не менее вы подозреваете, что он употреблял героин?

– Я знала, что он не пьет. Моя мать была алкоголичкой, поэтому в других людях я чувствую это за версту. Я беспокоилась, что он подсел на что-то.

– А как насчет карт?

– У него не было денег. Зарплата члена совета мизерна: тысяч шесть-семь в год. Я поддерживала Джозефа, но этого, конечно же, было не достаточно, чтобы играть в карты, по крайней мере, с таким размахом, с каким он играл раньше.

– Может, ему надоело получать подачки от жены? Хотелось своих собственных денег? Должен вам сказать, что, хотя ваш муж был одним из тех советников, на которых нацелились строители…

– Говорю вам, даже намеки на финансовые махинации со стороны моего мужа просто недопустимы!

Эйлин уже почти кричала. Она сжала кулаки и опустила голову. Я не мог понять, молится она или плачет. Когда она вновь подняла голову, глаза у нее были влажные.

– Мой отец выстроил свое дело, как кто-то сказал – империю, из ничего. Но все равно ходили слухи, что он умел подмазать, брал взятки здесь, давал там… Что он уклонялся от налогов, растрачивал чужие деньги… Даже что он надувал акционеров. Ничего из этого никогда не было доказано, но все равно молва шла. В сознании людей отец связан с парнями шестидесятых и семидесятых, красивыми мальчиками в дорогих костюмах, которые объегорили и обокрали нас всех, не подозревавших об их тайных махинациях с землей и недвижимостью…

Я вспомнил фотографию Джона Доусона и Джека Парланда. Тогда в Ирландии было мало денег, поэтому тех, кому удавалось сколотить себе небольшой капиталец, уважали и презирали одновременно.

– Должна вам сказать, что все деньги, которые у меня есть, я вложила в одобренные церковью фонды. И большую часть прибыли – раз уж за обучение мальчиков платят – большую часть доходов мы вкладываем в благотворительность.

Итак, несмотря на утверждение, что Джек Парланд сколотил состояние честным путем, его дочь чувствует потребность отдавать большую часть денег и отмывать остальное. И считает необходимым поведать обо всем этом мне. И очистить своего умершего мужа от обвинений, которые висят, по мнению многих, на ее отце.

Эйлин Уильямсон уткнулась взглядом в стол.

– Полагаю, вы считаете странным, что жена склонна скорее верить тому, что муж употреблял героин, чем тому, что он брал взятки? – спокойно спросила она.

– Я думаю, что понимаю вас.

– Но не одобряете?

– Это не мое дело, миссис Уильямсон. Понять не всегда просто, не так ли?

– Важно быть готовым верить людям, мистер Лоу.

– И в то же время не верить слишком сильно. Они ведь всего лишь люди.

Она дотронулась до распятия на груди.

– Вы не религиозны, мистер Лоу.

– Не сейчас. Но если бы мне нужно было верить во что-то, я бы верил в Бога.

– Да, полагаю, это основа.

– В конце концов, Он не может огорчать вас, если не существует.

Эйлин покачала головой и посмотрела в сторону, потом на меня – так, как будто видит меня в первый раз. И резко переключилась на практическую сторону дела.

– Вам понадобится вот это, – сказала она и бросила мне через стол связку ключей. – Это ключи от квартиры Джозефа.

– Он не жил здесь?

– Конечно, жил. Но ему также нужно было жилье поближе к совету. Поэтому я купила ему квартиру в одном из домов на Виктория-Террас. Там уже побывали полицейские, но я не уверена, что они что-нибудь нашли. Если они хотя бы знали, что искать!

– Ваш муж когда-нибудь упоминал про Питера Доусона?

– Он говорил о «Доусон Констракшн».

– Он не любил их.

– Джозеф был против строителей. Он их в принципе не любил.

– Но где же тогда жить людям?

– Все так думают. Джозеф был идеалистом. Он хотел, чтобы все, что строят, было красиво. И боролся за свои принципы. Он был очень упрямым.

Она выстраивала для него мавзолей. Я прервал панегирик, чтобы попросить чек. Ей не понравилась цена, и она попыталась ее снизить. Я не поддавался, и в конце концов она уступила. Богатые все одинаковы.

– И последнее, – сказал я. – Если я правильно понимаю, ваш отец является владельцем газеты?

– Он контролирует половину периодических изданий в стране, – ответила она не без гордости.

– Тогда мне непонятно: неужели вы не можете попросить его попридержать редакторов, замять эту историю?

– Джек Парланд никогда не затыкал людям рты.

– Даже с целью защиты своей семьи?

– Особенно с целью защиты своей семьи. Я одна из семи детей осталась жить в этой стране, остальные не смогли быть рядом с ним. Кроме того, ему не нравился Джозеф. На самом деле, он так и не простил мне этого замужества. Предполагалось, что я навсегда останусь рядом с отцом. Любимая папина дочка.

Губы ее искривились в тонкой улыбке, бледные щеки порозовели, голубые глаза заблестели от наплыва сильных чувств, которые я не мог до конца понять: что-то между стыдом и гордостью, злостью и горем.

Выйдя на улицу, я позвонил Дэйву Доннли.

– Что тебе нужно, Эд?

– На данный момент банковские сведения о Питере и список его телефонных звонков.

– Считай, что они у тебя есть.

– И что сможешь достать по результатам экспертиз.

– Я постараюсь. Меня туда больше не допускают, но… у меня есть свои каналы.

– Инспектор Рид…

– Инспектор Рид играет в политику со старшим офицером Кэйси. Рид не станет влезать в неприятности.

– Объясни мне кое-что, Дэйв. Томми Оуэнс сказал, что Толстяк Халлиган отдал ему пистолет уже после того, как были использованы две пули. Это ведь бросает тень на Халлиганов?

– Кэйси сделает все, чтобы не втягивать Доусонов и Халлиганов в одно дело. К тому же пистолет очень кстати исчез.

– Пистолет – что? «Глок-17»?

– Где-то в недрах Технического бюро в Финикс-парке. Баллисты поработали с ним, положили в мешок и приклеили бирку. А потом он как в воду канул.

Повисла долгая пауза. Наконец Дэйв заговорил хриплым, гортанным голосом:

– Я не могу просто закрыть на это глаза, Эд. Если я так поступлю… значит, я такой же плохой, как они.

Глава 12

– Только шевельнись, и ты покойник!

Прошло много лет с тех пор, как кто-то впервые приставил ко мне нож, в те времена это было совсем не смешно. И сейчас оказалось не до смеха. Я только вошел в квартиру Джозефа Уильямсона и закрыл за собой дверь, как почувствовал острие холодного лезвия на горле слева.

– Какого черта?

Грубый, гнусавый голос с дублинским акцентом. Я не ответил.

– Проглотил язык, что ли? Какого черта ты здесь делаешь, приятель?

Он стоял слева от меня, у стены. Вытянутая рука с ножом подрагивала. Зазубренное острие уже впилось мне в кадык и проехалось по подбородку. Я почувствовал, как кровь капает на ключицу. На двери висели плащи, и я прислонился к ним затылком.

– Собираешься мне отвечать? Или предпочитаешь залить красненьким свою беленькую рубашку?

Голос был почти истерический. Он рассмеялся, и его смех напоминал скрежет сверла по металлу. Я быстро взглянул на него: темно-синий спортивный костюм, короткие сальные волосы и серая кожа. Он отпрянул назад, как будто испугался, но потом снова наставил на меня лезвие. Рука у него была выпрямлена. Я снова прильнул к плащам, и, когда лезвие в очередной раз сверкнуло у меня перед глазами, схватил парня за запястье и локоть и изо всех сил ударил о тяжелый латунный крючок для одежды. Он вскрикнул и попытался воткнуть в меня нож, но я увернулся вправо, крутанул ему руку и снова ударил ее о крюк. Раздался треск, словно сломалось дерево, потом послышался еще один вопль, и нож покатился по полу. Я бросился за ним, схватил и повернулся, чтобы посмотреть, как поживает его хозяин. Я думал, что крюк от такого натиска развалился, но он еще прочно висел на старой двери. Трещали кости, а не крючок с дверью. Парень сполз на пол, поддерживая правую руку левой, и завыл от боли. Я не помнил, какие кости были лучевыми, а какие локтевыми, но обломок одной из них торчал у него из рваной раны.

– Черт, ты сломал мне руку!

Из-под него по черно-белым плиткам пола поползла струйка мочи. Слезы покатились по щекам, впалым от героина, усы были в крови, по подбородку текла слюна. Встречал ли я его раньше, или он просто был типичным представителем десяти тысяч дублинских наркоманов?

– Не нужно было ломать мне руку, я все равно не зарезал бы тебя.

– Ты почти зарезал меня.

Я провел тыльной стороной ладони по горлу. Рука оказалась в крови.

– Это всего лишь царапины. Не больше, чем от бритвы при бритье.

Он был прав. В его планы не входило зарезать меня. Но если бы входило, то, видимо, это имело отношение к наркотикам.

– Ты испугал меня, вот что. Я просто хотел узнать, как тебя зовут.

– Меня зовут Эдвард Лоу.

Постепенно в его влажных, налитых кровью глазах появилось какое-то выражение.

– Я знаю тебя. Ты тот самый умник, который ходил к Толстяку, верно? Закончилось тем, что ты облевал все вокруг. В тот миг, наверно, не так здорово себя чувствовал, а?

Я тоже его узнал. Не по «Хеннесси», хотя он, должно быть, болтался там, а вспомнил, как он с семьей продирался сквозь Сифронт-Плаза в Сифилде, выкрикивая непристойности в мобильник.

– Так же здорово, как ты сейчас. Что ты здесь делаешь? Ты один из дружков Толстяка?

– Мне нужно в больницу, – сказал он. Пот лился у него по лбу. Его начало колотить.

– Расслабься. Это просто шок.

– Иди в задницу со своим шоком, ты мне руку сломал.

– Ты потерял не так много крови, все будет в порядке.

Я подошел к двери, запер ее изнутри, отодрав с косяка сине-белую полицейскую ленту. Потом опустился рядом с парнем, взял у него связку ключей и вытащил из нее те, которые были от этой квартиры. В бумажнике я нашел водительские права и карточку медицинской страховки. На двух документах было одно и то же имя: Десси Делани, зарегистрированный в Джеймс-Конноли-Гарденс. В бумажнике лежали около восьмидесяти евро, открытка, изображающая какой-то греческий остров, о котором я никогда не слышал, и фотография его детей на празднике в «Макдоналдсе».

Эти дома строили в тридцатых годах девятнадцатого века. Большая прихожая вела в просторную кухню, где были распахнуты все дверцы: сервантов, плиты и даже холодильника, а на зеленом мраморном столе высились пустые банки и коробки. Тяжелая дверь со стеклянными вставками вела из прихожей в большую гостиную с высоким потолком. Здесь тоже все шкафы и полки были перерыты, подушки со стульев и кушеток свалены в кучу. В спальне, выполнявшей заодно функцию кабинета, оказался еще больший беспорядок: содержимое двух шкафов с ящиками валялось на полу, постельное белье порвано, матрасы вспороты. Все гигиенические принадлежности свалены в ванну. Из одного из ящиков торчала ополовиненая бутылка водки. Я нашел в кухне стакан, плеснул туда зелья и отнес Десси Делани, который все еще сидел в луже мочи на полу и тихонько стонал.

– Вот, выпей-ка.

– Мне нужно в больницу, старина. Посмотри, в каком я состоянии.

Правая рука его распухла и покраснела вокруг перелома. Он с трудом удерживал ее левой, словно заботливый отец маленького ребенка.

– Сначала тебе придется ответить на несколько вопросов. Выпей.

Я склонился над лужей и приставил стакан к его рту. Он залпом выпил содержимое и стал судорожно хватать воздух ртом, как будто его заглохшее было сердце снова ожило и забилось. Видимо, к нему вернулся стыд: он медленно поднялся на ноги и вышел из лужи. Щеки его горели.

– Эх, черт, – простонал он. – Твою мать!

– Ну, и что же ты здесь искал, Десси? И как у тебя оказались эти ключи?

– Я не обязан разговаривать с тобой, мразь! Открой дверь, или я… я вызову полицейских и скажу, что меня похитили.

Я посмотрел на него, ожидая, что он рассмеется. Но он не смеялся.

– Валяй! Уверен, им будет очень интересно узнать, зачем ты перевернул вверх дном квартиру мертвеца.

– А ты что здесь делаешь?

– Ищу убийцу советника Маклайама, Десси. И если я позвоню сержанту Доннли и позову его сюда, что он подумает, как ты считаешь? Выглядит все так, как будто ты шлепнул советника, взял у него ключи, бросил его в океан, а потом, когда шум улегся, пришел сюда, чтобы посмотреть, что можно стащить. Почему Доннли должен думать по-другому?

– Я не убивал его. Я не… мне не пришлось красть ключи, потому что он сам мне их дал.

– Он тебе их дал? Почему? Вы были лучшими друзьями? Или ты его личный торговый агент, может быть? Заходил три раза в неделю, чтобы подсчитать денежки?

– Какого черта я должен тебе что-то объяснять? Ты же все равно вызовешь копов.

– Это зависит от того, что ты мне скажешь. Мне нужна информация, Десси. Если я ее получу, и ты мне не соврешь, тогда посмотрим.

– Посмотрим? Так говорят детям, когда не могут подарить им на Рождество то, что они хотят. Посмотрим – значит «пошел ты».

Десси Делани в свои примерно двадцать три и сам был почти ребенком. Он скривился и бросил на меня взгляд, полный уверенности, что я могу ему помочь. Наверное, я мог, но ни за что в этом не признался бы.

– «Посмотрим» означает «посмотрим». Если тебе охота поболтать с полицейскими, милости прошу.

Делани посмотрел на пол и пробормотал что-то про людей, которые думают, что это круто – ломать другим руки. Потом он начал говорить.

– Я делал кое-что для Толстяка Халлигана. Я не один из его парней, не из тех, кто вечно с ним болтается. Я просто был знаком с парочкой из них.

– Какую работу ты выполнял?

– Большей частью был водилой. Они занимались эскортом, ну, знаешь, сопровождали почтовые фуры. Обслуживали несколько почтовых участков по стране. У меня никогда не было пушки, вообще никакого оружия. Сумасшедшие сволочи, пристрелят тебя только за то, что ты на них не так посмотрел. Тебе тогда в «Хеннесси» повезло. Если бы Джордж Халлиган не пришел, лежать тебе на кладбище. Ну, так вот, как-то вечером приходит ко мне Толстяк, предлагает работу. У этого чертового политика, он точно знает, есть кой-какое пристрастие, и ему не удобно заходить за наркотой в определенное место, не самое подходящее для политика. Поэтому меня подряжают в курьеры для Маклайама, понятно?

– За дозу?

– Я тогда не принимал. Клянусь. Так, травка или еще что-нибудь, но уж не героин. Дело в том, что Толстяк с героином тоже не связывается. Поэтому он и пришел ко мне.

– Почему?

– Братец моей девушки торговал героином в Чарнвуде. Поэтому Толстяк знал, что я могу достать.

Делани выпятил подбородок, и в его тусклых глазах сверкнула тупая гордость.

– Почему брат больше этим не занимается?

– Потому что придурки из Дримнага сбросили его с крыши склада. Он сломал позвоночник. Парализовало до самой шеи. Вскоре он умер. Заправлялы в Чарнвуде с радостью мне помогли, выделили приличную порцию. Только, правда, каждый раз, когда я приходил за пакетом, мы баловались героином, ну, как бы «обмывали» дельце. И не успел я оглянуться, как подсел.

– Как ты связался с советником?

Делани выдавил из себя ухмылку.

– Я пришел в одну из его клиник. Не понимаю, почему их так называют: куча стариков, которые стонут по поводу того, что собаки соседей засирают их газоны. Ну, в общем, я пришел прямо к нему и сказал, что слышал, будто у него есть некоторые проблемы кое с чем. Он дал мне тогда этот адрес. Через пару часов я отнес пакет. Так бывало раз в неделю, иногда его не было дома, поэтому дал мне ключи. Сказал, что я могу войти, чего-нибудь выпить, посмотреть телик и оставить ему пакет.

– И что, Толстяк встал у тебя на пути?

– Нет, нет, в том-то все и дело. Он давал мне деньги на героин, но Маклайаму я отдавал пакеты бесплатно.

– Десси, зачем ты это делал?

– У Джорджа Халлигана есть книжка, в которую он записывает имена всех парней, у которых проблемы с наличкой. У Маклайама как раз такой случай: у жены куры не клюют, а у самого хрен – кроме того, что она ему даст. А она эдакая святая Мария, не хочет, чтобы он болтался на стороне, играл, пил или еще чего. К черту ее, вскоре советник засел играть с Джорджем в долг. Сначала у него все шло хорошо, поднялся штук на двадцать, но Джордж все отыграл обратно. Наконец, когда советник проиграл уже сто двадцать, я забеспокоился, понимаешь? Но ничего не произошло. Джордж опускал его все больше и больше. Я подумал, что героин нужен был для того, чтобы заставить советника сесть играть. Как в казино, где подсадные утки получают бесплатную выпивку, номер в гостинице и все такое.

– И Джордж в конце концов потребовал вернуть долг? Верно?

– Я не знаю. Но думаю, в итоге он пошел к жене и сказал, что если она не заплатит, он сообщит в газеты про пристрастие ее мужа к героину и все такое.

Ей, наверное, придется расплачиваться долгие годы: сначала отдавать долги, потом платить за то, чтобы все замять. Это так, мои размышления. Кроме того, что Джордж Халлиган, возможно, на этот раз захочет за потраченное время и деньги кое-что посущественнее, чем просто еженедельную плату.

– Ну, я говорю, они его подцепили на крючок. На самом деле именно это Халлиганам и нужно – подчинять людей. И рано или поздно находить им применение.

– А если люди сопротивляются, что делают Халлиганы?

Делани посмотрел на меня со страхом.

– Они делают то, что им вздумается, старик. То, что им вздумается.

– И что они сделали с советником, Десси? Попытались заставить его изменить свое мнение в пользу переделки земель гольф-клуба?

Делани тупо на меня посмотрел, потом пожал плечами.

– Я ничего об этом не знаю, старина.

– Ты видел, как Толстяк убивал Маклайама?

– Почему ты думаешь, что это сделал Толстяк? Он вложил в этого засранца слишком много времени и денег, чтобы пускать все на ветер.

– Может, советник не захотел делать то, чего от него ждали?

– Рано или поздно он все равно бы сделал. Кроме того, кто сказал, что его убили? Неужели это не мог быть несчастный случай или самоубийство?

– Он был похож на самоубийцу?

– Нет, но… он был наркоманом. А наркоманы всегда ходят по лезвию, понимаешь?

– Ты, Десси, сам так и живешь? В одном шаге от смерти?

– А-а, я человек конченый. Шэрон, моя девушка, сказала мне, чтобы я не играл с большими дядьками, держался подальше от Чарнвуда. А то они просто прикончили бы меня, они и Толстяк Халлиган. Я был просто водилой, собирался получить лицензию на такси. У брата Шэрон был какой-то вирус, и, если бы они не убили его, он скоро бы сам умер. Я сказал: хрен вам. У нас дети, поэтому переехали бы оттуда поближе к морю, все дела, ведь богатеньким засранцам такси нужны постоянно. С одним из парней Толстяка мы учились в одной школе, мы когда-то воровали вместе машины. Мне нужно было заработать на хлеб, и я согласился сделать работку для Толстяка. Иначе…

– Иначе ты не стал бы вламываться в квартиру мертвеца, чтобы стащить что-нибудь ценное?

– Я только искал какие-нибудь сбережения, запасы, понимаешь? Просто искал… или если бы здесь водились деньжата… не телик же отсюда переть, да?

Он бросил на меня робкий взгляд, на лице появилась застенчивая улыбка. Потом ее сменило выражение злобного осознания того, что помочь ему теперь может только бутылка или игла.

– Я бы не зарезал тебя, старик, клянусь. Я никогда не пользуюсь ножами. Я просто запаниковал.

Я посмотрел на трясущегося Десси Делани, покрывшегося испариной, и стал прикидывать, сможет ли он измениться, да и захочет ли. Потом вспомнил его детей на празднике в «Макдоналдсе», как они беззаботно улыбались, как будто будущее было светло, и у них были такие же возможности, как и у тех детей, чьи родители живут на побережье.

Я пошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Смыл кровь, и теперь казалось, что я просто порезался, пока брился. Не более того.

Я запер квартиру и повез Делани в клинику Святого Антония на Сифилд-авеню. Я дал ему номер моего мобильника и попросил позвонить, если он что-нибудь придумает или если ему нужна будет моя помощь. Он посмотрел на свою руку, потом перевел взгляд на меня, словно желая сказать, что на сегодня помощи достаточно. Он недоверчиво глядел из-под бровей. Ни слова не говоря, он развернулся и скрылся в дверях больницы.

Глава 13

Немного отъехав, я припарковался на обочине дороги около Сифилд-Променад. Полуденное солнце выжигало голубые полосы в белесой дымке, которая была неизменным спутником летнего дублинского неба. Яхты и купальщики уже прохлаждались в море, а у меня от жары прилипла к спине рубашка. Я снял ее и побрел мимо открытой эстрады, вниз по центральному спуску к нижней дорожке. Там, где вчера лежал мертвый мужчина, сегодня расположилась компания костлявых загорелых пацанов в зеленых и белых футбольных трусах с удочками.

Я звонил Линде Доусон, но мне не удалось ни дозвониться, ни оставить сообщение. Тогда я обратился в справочное и спросил номер Джона Доусона в Каслхилле, но его в списках не оказалось. Тело Питера сегодня вечером доставят в церковь, так что я увижу Линду там. Строго говоря, я больше не работал на нее. Но и смерть ее мужа, и смерть Маклайама были фрагментами одной мозаики.

Мне еще нужно было поговорить с Брайаном Джойсом и Мэри Рафферти и раздобыть номера Лео Максуини и Анджелы Маккей. Но перспектива разговоров с очередными местными политиками не казалась заманчивой, потому что они вряд ли могли сказать больше, чем мне уже было известно. Я позвонил Рори Дэггу и задал ему пару вопросов про Джеймса Керни. Заручившись поддержкой Дэгга, я вернулся на Сифронт-Плаза и повернул ко входу в ратушу и контору Сивик. В фойе направился к стойке и попросил провести меня к инженеру.

– Вам назначено? – спросила секретарша, даже не взглянув на меня. Она что-то жевала.

– Спецдоставка, – сказал я, похлопав рукой по нагрудному карману.

Она подняла глаза, что-то проглотила, вокруг рта остались шоколадные разводы. Коротко остриженные каштановые волосы создавали впечатление, будто к широкому одутловатому лицу прилепили шляпу, которая слишком мала.

Я снова похлопал по карману. Казалось, глаза у секретарши стали ярче.

– Я могу передать это и расписаться, – предложила она не очень уверенно.

– Нет, лично в руки. Мы так договорились.

– «Мы» – это…?

– Это семейное дело. Мистер Джозеф Маклайам. Эйлин Парланд.

Я заметил испуг в ее глазах, когда я произносил эти имена. Она тревожно огляделась, взяла трубку телефона и тихо заговорила. Несколько раз послышалось слово «извините», потом она повесила трубку. Глубоко вздохнув, выползла из-за стойки, тяжелой походкой пересекла фойе и исчезла в лифте. Я склонился над стойкой, чтобы посмотреть, что кроме шоколада занимало ее внимание. Около клавиатуры лежал сборник кроссвордов, страницы которого были запачканы шоколадом и исписаны крупным детским почерком. Мне стало жалко эту женщину и стыдно за себя – именно в таком порядке чувства следовали во всех разводах клиентов, с которыми я работал.

К тому времени, когда секретарша вернулась, я пересчитал деньги в конверте. Барбара Доусон явно хотела у меня что-то купить: молчание, одобрение вердикта по поводу самоубийства сына, согласие оставить Линду в покое или уж не знаю что. По крайней мере, за это «что-то» она заплатила мне двадцать тысяч. Даже если вы можете себе такое позволить, это все равно большие деньги.

Секретарша тяжело опустилась на свое место за стойкой. Лицо ее горело, голова поникла, она тяжело дышала. Зашуршали фантики, и она поднесла руку ко рту.

– Последний этаж, пройдете через стеклянную дверь, последняя дверь по коридору, – объяснила она глухим голосом.

Пока я поднимался в лифте, снизу доносился грохот и лязг. Я подумал о теле, которое пролежало двадцать лет в бетоне: неужели это мой отец? По времени совпадало, но сама идея мне не нравилась: может, он в Австралии, живет с новой семьей; или бродяжничает на улицах Лондона; а может, ремонтирует моторы в каком-нибудь гараже в Бразилии. Я очутился в Дублине только потому, что надеялся встретить его: здесь я его оставил, почти сразу после того, как он оставил меня. Но он мог быть где угодно; скорее всего, отец был жив – думать иначе мне не хотелось.

За столом рядом с кабинетом Джеймса Керни сидела худощавая женщина за шестьдесят, одетая в бежево-желтые одежды, с копной седых волос. Я подошел, она встала и спросила:

– Мистер Парланд?

Я не стал разуверять. На лице ее сохранились остатки былого очарования, она представилась: миссис Мак-Эвой. Потом, не обращая внимания на посетителей, ожидавших приема в серых креслах, провела меня прямо к Керни и быстро вышла из кабинета.

Если у вас не получилось стать миллионером, похоже, лучшее, что можно придумать, – это сделаться инженером, по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Из окна офиса Джеймса Керни открывался вид через гавань Сифилда на город, южнее простиралось все побережье до Каслхилла, западнее – через половину графства – горы. И над всем этим солнце пронзало лучами огромные черные краны, выделяющиеся на фоне неба: один здесь, три там, полдюжины над самой большой строительной площадкой – насколько хватало взгляда, и дальше. Краны опускались вниз, раскачивались, застывали в угрожающем положении, парили в воздухе, разворачивались и поднимались. Земля под ними казалась игрушкой в их клювах. Создавалось впечатление, что Дублин превратился в город кранов: они копошились на горизонте, перетряхивая прошлое города и заливая его цементом – так выстраивалось неизвестное, но неизбежное будущее, соблазнительная и эфемерная мечта о новом.

Джеймс Керни напоминал типичного учителя пятидесятых: куртка из «ломаной саржи», кавалерийские штаны из саржи, начищенные грубые ботинки и вязаный зеленый галстук. Единственная его уступка погоде заключалась в том, что рубашка и куртка были сшиты из более легкого материала, чем хлопок с начесом и твид, которые они имитировали. Казалось, он вот-вот возьмет лопату и начнет кидать уголь в топку школьной печки. Высокий, с тонким лицом, плотно обтянутым кожей. Белесые волосы спадали на лоб, как, видимо, и тогда, когда ему было одиннадцать. Он крепко пожал мне руку влажной ладонью и выразил соболезнования по поводу моей утраты. Потом указал мне на стул за круглым стеклянным столом. Сам сел напротив и принялся разворачивать пакет с бутербродами, который достал из пластиковой коробки.

– Обеденное время. Я бы предложил вам тоже, но здесь и для одного мало, – сказал он капризным тоном и откусил край бутерброда с ветчиной и яичным майонезом. – Нынче так растут цены! Лучше питаться домашней едой, к тому же это безопаснее.

Он открутил крышку термоса и налил в чашку дымящуюся красноватую жидкость.

– Вы могли бы тоже выпить – найти бы только чашку.

– Спасибо, не надо.

Он с облегчением посмотрел на меня и закрутил крышку.

– Итак, мистер Парланд. Что я могу для вас сделать?

Именно на этот вопрос я никак не мог придумать ответ. Ну да ладно. Если вы сомневаетесь, то вступайте в диалог прямо, без обиняков.

– Нам известно, что в последнее время Питер Доусон пытался воздействовать на членов совета с целью изменить их мнение о переделе земель гольф-клуба Каслхилла. Мы знаем, он контактировал со многими советниками, не гнушался предлагать им ценные подарки, чтобы заполучить голос любого из них. Нам известно, что последним человеком на земле, который принял бы такой подарок, был Джозеф Уильямсон. Хотя полицейские заявляют, что рядом с его телом нашли крупную сумму денег. Их в печати склонны считать взяткой.

Джеймс прожевал бутерброд, запил его чаем и, не отрывая взгляда от стола, сказал:

– Когда вы говорите «мы», кого еще конкретно вы имеете в виду?

– Вдову советника. Миссис Уильямсон.

– Ах, да. Продолжайте.

Я вытащил коричневый конверт с деньгами из нагрудного кармана и положил на стол. Взгляд Керни тут же приклеился к конверту.

– Итак, я полагаю, мы оба мыслим реальными категориями. Мы понимаем, как нужно смазывать колеса, чтобы делались дела. Так работает весь мир, все это делают, и нет нужды отрицать это. Вы могли бы подумать, что вышеупомянутый советник был морально устойчив. Он таков и был, за такого Эйлин вышла замуж, и она желает, чтобы таким он остался в памяти людей. Теперь я хочу, чтобы вы были откровенны со мной: знаю, что мимо вас и муха не пролетит, все об этом говорят. Мы в курсе, что советники О'Дрискол и Уолл принимали так называемые коррупционные платежи от Доусона. Неужели Уильямсон тоже был в их компании? Если нет, мы постараемся вернуть деньги законному владельцу.

Я взял конверт, открыл его, чтобы была видна пачка купюр, и постучал им по ладони.

– Ясно, что это другие деньги. Те полицейские оставили себе в качестве вещественного доказательства. Но здесь столько же – двадцать тысяч наличными. Если бы семья узнала, что существует вполне невинное объяснение того, как деньги очутились около тела, для всех это стало бы большим облегчением.

Керни покачался на стуле. Оставшиеся бутерброды лежали на столе нетронутыми, а на поверхности чая стала появляться жирная пленочка. Он облизал губы, глядя на коричневый конверт, при этом его глаза расширились.

– Ну, – начал он, оторвав взгляд от конверта, – конечно, мы все знаем Джека Парланда. Репутация у него отменная. Он помог поднять эту страну на ноги. Дальновидный человек. Не преувеличу, если скажу, что он великий человек. Да, великий человек.

– Я уверен, что он именно такой, – сказал я.

– Конечно, без сомнений. Но, к сожалению, немногие со мной согласны… Иногда люди полагают, что дела должны делаться как… как будто это игра в куклы. Все ясно и понятно. Как будто… вы понимаете, о каких людях я говорю, вы – сын своего отца… Если вы попытаетесь ограничить этих парней правилами и инструкциями, они просто пошлют вас куда подальше. И будут правы.

Керни откусил кусок бутерброда. Майонез капнул ему на подбородок, он снова уставился на коричневый конверт. На лбу блеснул пот.

– Будут правы! Пигмеи не устанавливают правил для великанов! Я прав, мистер Парланд?

Он выкрикнул последнюю фразу, заляпав стеклянную поверхность стола ветчиной и майонезом. Я подтвердил, что он абсолютно прав. Потом представил себя и Керни карликами. Как мы высоко парим над городом, и огромные краны надвигаются на нас – злые и кровожадные. Керни кивнул, соглашаясь сам с собой, допил чай и прокашлялся.

– Теперь по поводу этих денег. У меня было на самом деле… несколько личных финансовых сделок с советником Маклайамом.

– У вас?

– Да. Серьезно. Он порекомендовал… э-э… несколько раз мне рекомендовал, как бы это сказать… социально ответственный фонд, у него жена работает где-то там. Я спросил, не хочет ли он вложить некоторую сумму денег… от моего имени.

– Некоторую сумму денег?

Интересно, он замахивается на все двадцать тысяч?

– Да, на самом деле речь шла о двадцати тысячах.

Все-таки он сделал это. Рори Дэгг оказался прав.

– Мне кажется, это слишком большие деньги, чтобы отдавать их наличными.

В глазах Керни мелькнуло подозрение. Я постарался выразить на лице сочувствие.

В этот момент зазвонил телефон. Керни подошел к столу, повернулся ко мне спиной и снял трубку. Некоторое время он слушал, потом сказал: «Как всегда, спасибо, миссис Мак-Эвой». Когда он снова повернулся ко мне, то стал еще больше похож на школьного учителя – типа, который вечно ищет, кого бы поставить ученикам в пример.

– Так-так… И что нам известно? О гольф-клубах, советниках, Джеке Парланде и так далее? Мы не знаем, кто вы, черт возьми. Потому что миссис Мак-Эвой только что сообщила мне, что Джек Парланд был женат четыре раза, и его единственному сыну пятьдесят восемь лет.

Я нахмурил брови, как будто это могло добавить мне недостающие годы.

– Абсолютно точно, – сказал Керни. – И живет он в Гонконге. В данный момент. Может, послушаем, что думают по этому поводу полицейские?

Я улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.

– Хорошая мысль, – одобрил я. – Если вы в чем-нибудь сомневаетесь, вызовите полицейских.

Я помахал конвертом с деньгами у него перед носом. Керни еще на миг задержал в руках телефонную трубку, а потом положил ее на рычаг.

– Вы назвались чужим именем.

– Я до сих пор бы ждал в приемной, если бы не сделал этого. Кроме того, я ни разу не сказал, что я сын Джека Парланда.

– Вы представились мистером Парландом.

– Это домыслы миссис Мак-Эвой. Секретарь внизу помогла мне. Я сказал, что занимаюсь семейными делами миссис Эйлин Уильямсон. Они поговорили между собой и решили, что дважды два – пять.

Керни сжал губы, прищурил глаза, как животное, которого неожиданно ослепили яркой вспышкой света.

– Вы журналист, да? – спросил он, вложив особое презрение в слово «журналист».

Я рассказал ему, кто я и что расследую смерть советника Маклайама по просьбе его вдовы.

– И на что вы надеялись? Поймать меня на том, что я возьму деньги?

– А разве все не шло к этому? Вы как раз вспомнили про инвестиции, которыми занимался по вашей просьбе советник.

Он бросил последний, долгий взгляд на конверт, потом покачал головой.

– Нет.

– Нет?

– Не помню ничего подобного. И уверен, что ни в каком другом месте я тоже ничего не вспомню.

Керни вдруг ухмыльнулся. Да, это был еще тот орешек.

– Я не разделяю ваши взгляды. Например, что касается коррупционных платежей советникам. Или ответственности Питера Доусона за такие платежи. Насколько помню, фирма под названием «Кортни-эстейтс» владеет гольф-клубом Каслхилла и намеревается заняться его переделкой. Официально фирмой руководят Кеннет Кортни и Джемма Гранд. Если вы не скажете мне, как они относятся к семейству Доусонов, я не буду даже знать, с чего начинать расследование.

Керни закрыл коробку из-под бутербродов, взял кружку и положил все это на рабочий стол.

– Все, что мы здесь имеем, – это молодого человека, так называемого «частного детектива», который пытается обвинить советника во взяточничестве, – объявил он в пространство над моей головой, как будто там стояли телевизионные камеры, а это была импровизированная пресс-конференция. – Потрясенные горем клиенты, возможно, не понимают, что этот детектив тащит их на самое дно. В данных обстоятельствах, видимо, лучше всего замять это темное дело.

Джеймс Керни снова сидел за столом, разбирая шариковую ручку и внимательно рассматривая бумаги. Внезапно в сторону гавани Сифилда развернулся кран, разрезая небо стрелой из темного металла. Из подвала раздалась канонада отбойных молотков, и здание, казалось, пошатнулось. Керни отвернулся от стола и принялся рассматривать карту страны на стене.

Глава 14

В самом дальнем конце Королевского яхт-клуба Сифилда причал заканчивался высокими стенами, обнесенными полутораметровым железным заграждением с колючей проволокой. Проникнуть внутрь можно было только через тяжелые железные ворота, которые открывались при помощи электронного ключа. Об этом Линда Доусон мне не говорила. Я пытался проскочить внутрь, когда двое яхтсменов с мокрыми волосами выходили наружу, но они преградили мне путь, и двери закрылись. Это были крупные парни с толстыми шеями. Один из них сказал:

– Если у тебя нет карты, – он произнес «корты», – иди через главный вход, понял?

Я прикинулся, что так и собираюсь поступить. Но на самом деле никуда я не пошел. Мне не хотелось снова встречаться с Сирилом Лампки, каким бы увлекательным занудой он ни был. Более того, я не хотел, чтобы Коулм-лодочник знал, что я здесь. Этот Коулм внушил полицейским, что именно я подстрелил Доусона на яхте, пока сам он ждал меня на расстоянии нескольких шагов. Потом я видел, как Коулм приветствовал Джорджа Халлигана у «Хеннесси». Он определенно знал много больше, чем рассказывал.

Парень в сине-белых брюках и белой футболке выгружал продукты из багажника синего «фольксвагена» и таскал их в клуб: банки и бутыли с кетчупом и майонезом, огромные головки сыра, растительное масло в жестяных банках, помидоры. Когда он исчез в недрах клуба во второй раз, я подошел и осмотрел оставшиеся припасы. Четыре ящика «спортивных» напитков! Я быстро взвалил один из них себе на плечи, завернул за угол и постучал в ворота черного хода. Мне открыл высокий старик, одетый в морскую форму, с седой бородой, которую по праву можно было бы назвать «капитанской», и с морским биноклем, болтающимся на шее. У него были бледное лицо и затуманенный взгляд из-под тяжелых век.

– Это для вас, – проговорил я, не поднимая головы из-под ящика. Он отвернулся, отошел в сторону, давая мне пройти. Слева были причалы со стапелями, справа стоял домик лодочника. Я прошел прямо к помещению, в котором размещались раздевалка и душ, демонстративно поставил ящик на землю и повернулся. Старик куда-то ушел, поблизости никого не было. В раздевалке у самых дверей стоял автомат с газировкой. Я подтащил ящик к автомату и направился к стапелям.

Гавань Сифилда выглядела так, как будто только что пережила весьма успешную распродажу: кроме нескольких яхт с большими каютами и парочки старых ветхих траулеров судов на плаву не было. Солнце стояло в самом зените, небо прояснилось; залив казался сине-белой мозаикой из воды и парусов, которая блестела и переливалась в солнечных лучах, словно бриллиант. Старик с седой бородой проверял стапеля и свободные швартовы. Похоже, он был один: на террасе над нами компания блондинок с тощими плечиками и красными накладными ногтями поглощала креветок, высасывала моллюсков из раковин и потягивала белое вино. Больше вокруг никого не было видно. Я подошел к старику и спросил, не видел ли он сегодня Коулма-лодочника.

Старик смутился, мне показалось, он сейчас расплачется. Но вместо этого он поглядел в бинокль и указал на причал, где собралось много народу. Я посмотрел в указанном направлении, но не смог различить ничего, кроме старого построенного в викторианском стиле домишки с бледно-голубой железной крышей. Тогда старик протянул мне бинокль. Теперь я разглядел Коулма, который сидел на голубой скамейке у сарая. Он курил сигарету и говорил с кем-то по мобильнику. Иногда он поглядывал на часы, как будто кого-то ждал.

Я отдал старику бинокль. Он кивнул и слегка поклонился. Потом продолжил осмотр окрестностей, временами бросая мутный взгляд на водную рябь.

Я повернулся, чтобы уйти, и обнаружил за спиной Сирила Лампки с беспокойной улыбкой на пухлом розовом лице. На нем был желтый хлопчатобумажный костюм «сафари» с горчичного цвета галстуком. Выглядел он, как и прежде, будто нарядился для спектакля. Но в этот раз он играл другую роль.

– Мистер Лоу. Королевский клуб весьма сожалеет… выражает глубочайшее одобрение и поддержку той работе, которую вы провели, – сказал он притворным елейным тоном священника в светской гостиной. – Если бы мы хотя бы на секунду представили в тот день, что должно произойти, точнее – что произошло… такое происшествие вообще не должно… остаться в памяти общественности Королевского клуба… если я чем-то могу помочь вам или семейству Доусонов… такие печальные события… – продолжал он, подкрепляя свои незаконченные фразы ужимками, выражающими печаль, и хлопая рыжими ресницами.

– Где яхта Питера?

– В ангаре. Как только полицейские закончили… техническую проверку, мы решили, что лучше всего… убрать ее с глаз долой… всегда есть опасность, что могут что-нибудь украсть… нездоровый интерес…

– Кто это? – спросил я, указывая на седобородого старика, который теперь отдыхал на берегу, разглядывая море.

Лицо Сирила тут же приняло высокомерное и одновременно страдальческое выражение. Он опять закатил глаза.

– Его называют Капитан Привидение. Он самый старый член клуба, нам никак от него не избавиться. Казалось бы, давно пора отойти от дел. Но он уверен, что все остается по-прежнему. Ну, по крайней мере, он появляется здесь всего раз в год, на годовщину.

– Годовщину чего?

– Годовщину того, как утонул его брат. Упал за борт. Оба, думаю, были пьяные, и случилось это поздно ночью. Вообще выходить в море не стоило. Они были двойняшки, отмечали двадцать первый день рождения, и в подарок от родителей получили яхту. Как раз после войны. Оба служили в Королевском флоте. Один слишком напился и не смог плыть. Утонул. Второй слишком напился, чтобы спасти первого. Поэтому выжил. Мама мне много рассказывала про них. Как один ревновал к невесте другого и поэтому толкнул брата за борт, а потом выдал себя за брата, чтобы жениться на девушке. Когда она поняла, что ее обманули, год спустя, вывела яхту в море во время прилива, чтобы найти свою потерянную любовь. Так мама рассказывала. Их тела так и не нашли. И лодка тоже исчезла.

– Итак, он приходит сюда каждый год, чтобы… что?

– Раньше он приходил каждый день. Но, действительно, зачем? Найти их? Его мучают угрызения совести, или это ревность? Ведь, в конце концов, он остался один, а они соединились – после смерти. И этот бинокль. Неужели он действительно верит, что заметит их на горизонте, как они вместе плывут домой – брат и жена, чтобы простить его?

Тон Лампки стал трепетным и задушевным, как будто он читал любимые стихи.

– Если бы он их заметил, то как бы поступил? Поприветствовал и убил бы снова?

– Не говорите об убийстве, мистер Лоу. Никого ни в чем не обвиняли. Мамочка такая сплетница. Они с подружками вполне могли выдумать всю эту историю. Но, полагаю, любая крупная компания должна иметь настоящую тайну. Капитан Привидение – это наша тайна.

– Да, он выглядит как заколдованный.

– Ну да. Это все очень печально, на мой взгляд.

Сирил покачал головой, как будто печаль была тем чувством, которое деловые люди просто не могут себе позволить. Блондинки на террасе галдели, словно стая чаек, их резкий смех пронзал дневное небо с таким звуком, словно кто-то ногтями проводил по доске. Капитан Привидение взглянул на них с неожиданным страхом, потом отвернулся и снова погрузился в свое одинокое дежурство, уткнув взгляд в воду. Интересно, чье лицо он видел в отражении – свое или брата? Может, он и сам уже не мог вспомнить, кто из них двоих – он.

Коулма-лодочника звали Коулм Хайланд, как сообщил мне Сирил. Когда я уходил из клуба, он все еще сидел у голубого сарая. К тому времени, как я забрался на стену, идущую вдоль верхнего причала, он ушел, но недалеко… Я пошел следом, сокращая дистанцию между нами до пятнадцати метров. Сначала мне показалось, что он возвращается на работу, но Коулм прошел мимо клуба и свернул направо, к морю. Перешел железнодорожный мост и спустился ко входу в новую паромную станцию – блестящее стальное сооружение, которое я никогда раньше не видел. Еще раз повернув направо, он перешел пути и вышел на пустынную дорогу, где местами в расщелинах росли трава и небольшие кусты. С одной стороны дороги, за низкой каменной стеной, бежали рельсы, по которым никто не ездил. Потом шла стена повыше, а за ней начиналась гавань. Впереди, у западного причала, были видны полукруглый ангар для паромов, который я помнил с детства, и заброшенные сараи. Снаружи был припаркован белый фургон.

Когда Хайланд подошел ближе, из фургона вышли двое. У одного в руках были два битком набитых пакета и двухлитровая пластиковая бутылка воды. Я перепрыгнул через низкую стену и стал наблюдать, как все трое постучали в двери паромной станции. Охранник в морской форме открыл дверь и впустил мужчин. Я пополз по разбитой колее, продираясь через кусты ежевики и крапиву, заросли папоротника и утесника и добрался до перекрытого входа в туннель: раньше через него поезд подвозил пассажиров прямо к парому. До двери станции оставалось метров двадцать. Я присел на корточки за стеной. Мое ожидание длилось недолго: минут через пятнадцать появился Хайланд с компанией. Мне показалось, что одного из двух незнакомцев я знаю: на нем была голубая бейсболка. Когда он повернулся, оказалось, что у него разбито лицо и перебинтован нос.

Это был один из парней Толстяка Халлигана. Я видел его в «Хеннесси», где и сломал ему нос, а он в свою очередь предложил добить меня на парковке.

Хайланд запрыгнул в фургон с Голубой Бейсболкой и третьим человеком, у которого больше не было в руках пакетов и бутылок с водой. Белый фургон умчался. Я подождал несколько минут, потом пошел ко входу на станцию. Когда вышел охранник, я спросил его, могу ли отсюда доплыть до Холихеда. Он направил меня к новой станции. Я поблагодарил его и пошел назад по той дороге, по которой пришел. Нашивка у охранника на форме была такая же, как и на воротах у дома Линды Доусон: компания Джорджа Халлигана «Иммьюникейт».

Если вы знаете, как лучше пробраться к дому Линды Доусон, то сделать это не очень сложно: нужно пройти через сосновый лес на побережье Каслхилла, взобраться на холм, поросший утесником и другими кустарниками, а потом перелезть через относительно небольшой карьер. Карабкаться по отвесным стенам мне пришлось только последние пятнадцать метров. Конечно, имея спортивные ботинки и специальное снаряжение, было бы удобнее, но выбора у меня не было. Потом стало хуже: передо мной оказался забор с колючей проволокой – не то, чтобы ловушка, а так, повод окончательно ободрать руки. Поцарапать ту кожу, которая еще осталась неповрежденной после карабканья по отвесным стенам. И всего-то нужно преодолеть метров пятьдесят, а после них – перелезть через живую изгородь из боярышника и падуба и вы в саду Линды Доусон. При этом охранники «Иммьюникейт» не знают, что вы на территории, и охранные системы не нужно взламывать.

Конечно, большого смысла лазить по садам нет, если вам нужен кабинет Питера Доусона. Ведь даже если удастся залезть в окно, скорее всего сработает сигнализация, поэтому времени на поиски и раздумья почти не останется. Но, может быть, вам и не нужно так много времени: источник из полиции доложил, что компьютер Питера Доусона так и не проверили, поэтому нужно всего несколько минут, чтобы собрать компьютер, взять запасную связку ключей (на крючке на кухне), электронный ключ от ворот (на полке шкафа в холле) и исчезнуть раньше, чем прибудет фургон «Иммьюникейт». И к тому же проскользнуть так, чтобы вас не заметил загорелый коротышка – сосед Линды.

Потом нужно подождать в укрытии, пока уедет фургон, открыть ворота и быстро угнать красный кабриолет Линды. Фургона уже и след простыл, но вы все равно руководствуетесь предчувствиями – вы всегда так поступаете. И попадаете в Каслхилл как раз в то время, как фургон «Иммьюникейт» исчезает за огромными черными металлическими воротами дома Джона и Барбары Доусон.

Глава 15

У католиков, когда кто-то умирает, не так тяжел сам день погребения, как вечер накануне, когда наступает время перевозить покойного в церковь для прощания. Твоя личная беда впервые выносится на всеобщее обозрение. Неизвестно, что будет с той глубокой раной, которая все еще кровоточит. Пару дней назад, когда я стоял возле гроба своей матери в этой же самой церкви, в голове непрестанно крутилась строчка из никейской молитвы о «живых и мертвых», как будто жизнь и смерть – единственно значимая в этом мире альтернатива. В голове все вертелось и пылало, мне казалось, что бушующее море швыряло меня из стороны в сторону.

И вот теперь Линда Доусон стояла возле гроба мужа, унесенная в свое собственное бушующее море. Как ни странно, на щеках ее играл румянец. А когда я проходил у передней скамьи, мне даже показалось, что Линда совершенно спокойна. Подошла моя очередь, я еле слышно пробормотал соболезнования, но Линда смотрела сквозь меня невидящим взглядом. Барбара Доусон поблагодарила, что я пришел проститься с покойным. Мне показалось, глаза у нее налиты кровью. На зубах следы сиреневатой помады. Вид совершенно безумный. У Джона Доусона – влажные щеки в красноватых прожилках, он в синей форме морского офицера, накрахмаленной белой рубашке. Джон вдруг схватил меня за плечо покрытой коричневыми пятнами рукой, и широкая улыбка расплылась по его лицу.

– Эдвард Лоу, – произнес он так, будто я был именно тем человеком, которого ему нужно было увидеть. – Эдвард Лоу, – повторил он вновь и продолжал произносить мое имя до тех пор, пока жена не убрала его руку и не подтолкнула меня слегка вперед. Я обернулся и увидел, что Линда смотрит в мою сторону. В ее глазах все еще была пустота, но я почувствовал, что она, по крайней мере, осознала мое присутствие.

В центральном проходе толпились люди, пришедшие выразить свои соболезнования: местные, многие из которых присутствовали и на похоронах моей матери, небольшая группа хорошо одетых преуспевающих горожан – я думаю, это было «золотое» общество инженеров и строителей. Кроме них там была и кучка зевак, пришедших взглянуть на столь недосягаемого Джона Доусона. По-моему, выглядел он старше своих лет, дело было даже не в возрасте: одежда просто висела на нем, одна бровь сильно поднята кверху, в маленьких глазках – усталость, свет в них почти погас. Может быть, он был болен, а может, просто жизнь не удалась; в любом случае, все, кто знал Джона Доусона много лет назад, не поверили бы, что он так сдаст.

Я ждал во дворе церкви, когда выйдет семья, но напрасно. Барбара Доусон, не теряя ни минуты, запихнула Линду на заднее сиденье черного лимузина. Джон Доусон – теперь на нем была фетровая шляпа – беспомощно оглядывался вокруг. Не дожидаясь, пока кто-нибудь надумает подойти к нему, Барбара взяла над ним шефство, направляя его в безопасное нутро автомобиля. Тут же черные двери с затемненными стеклами скрыли их от посторонних глаз. Они словно подчеркивали мрачную атмосферу происходящего. Водитель ждал, пока тронется катафалк, затем машина медленно проследовала за ним – темная точка на светлом фоне.

Во дворе церкви я встретил Дэйва Доннли и предложил выпить по кружке пива в «Хэннесси».

– Да, было бы неплохо. А потом по косячку, – сказал он и издал какой-то сдавленный смешок.

– Дэйв, нам надо поговорить. Сейчас.

– Я жду тебя в «Кишке» через десять минут, договорились? – сказал Дэйв и зашагал прочь.

В детстве «Кишка» была нашим секретным местом. Три огромных дуба очерчивали ее границы, образуя плотный треугольник из кустов ежевики, чертополоха, боярышника, папоротника и лишайника. С одной стороны нашего убежища проходили железнодорожные пути, а с двух других сторон стояли заборы, окружавшие новостройки. Чтобы попасть внутрь, нужно было пробираться сквозь дыру в живой изгороди или мужественно перелезать через осколки стекла, торчащие из стены, высившейся вдоль железнодорожных путей. Но уж если вам удалось залезть внутрь… Первые сигареты, первая бутылка пива, первый косяк, первые поцелуи, а уж сколько драк там было! Томми Оуэнс и я лишились там девственности, когда нам было по четырнадцать. Это были две отчаянные девки из Сифилда, которые после предупредили нас, что если мы кому проболтаемся, их братцы отрежут нам яйца. Это заявление, вместе с безрадостностью события в целом, привело к тому, что мы вроде как и лишались девственности, а вроде как и нет. Как я позже выяснил, такое чувство остается практически у каждого, даже если местом действия был не старый ссохшийся пень – как в моем случае. Брат Чарли Хальпина повесился на самом старом из трех дубов. А брат Марко Хендерсона Барреллер проделывал там что-то, связанное с масками и маленькими детьми, я так и не узнал, как обстояло дело в действительности, для него это закончилось пятью годами тюрьмы. Вернувшись в Лос-Анджелес, Томми рассказал, что был на похоронах Барреллера, тот облил себя бензином и поджег. Где? Ну, конечно, в «Кишке». Томми утверждал, что свое название «Кишка» получила потому что находится как раз посредине между Каслхиллом и морем, потому все отходы этого района перевозят именно через это место, и здесь они дожидаются переработки или уничтожения. Хотя я считаю, что это мнение одного лишь Томми.

Я предполагал, что от «Кишки» уже ничего не осталось; может быть, лишь одинокая ежевика, которая, наверно, предпочла бы расти где-нибудь на грядке у дома. Но нет, все было по-прежнему, в дикой необузданной красе. Ясень и бузина были высажены стеной по всему периметру и закрывали собой большинство домов.

– Если бы ты здесь жил все время, ты не был бы настроен так романтично, – сказал Дэйв Доннли, отшвыривая из-под ног угли от костра. Дэйв никогда с тех пор не ходил мимо «Кишки». Он то возглавлял команду барабанщиков, то занимался греблей, то ходил со скаутами в поход. Дэйв отбросил в сторону ветку ежевики, прицепившуюся к брючине, и очистил рукав от пыльцы.

– Каждые две недели здесь случаются пьянки, поножовщина или пожар, или эти дебильные тусовки.

– Удивительно, что здесь еще ничего не построили. Я имею в виду, это место едва ли можно назвать островком дикой природы выдающейся красоты.

– Между двумя деятелями возник спор, и они никак не могут договориться, кому же принадлежит эта земля. Они воюют за нее уже двадцать лет. И пока длится эта тяжба, никто из них и пальцем не пошевелит, чтобы что-то здесь изменить, а другие и подавно.

Дэйв стоял в тени самого молодого дуба, отбиваясь большой покрасневшей рукой от едкой пыльцы, шершней и мошкары.

Я присел на пень (может, на тот самый пень, я уж и не вспомню теперь), прислонил к нему походный рюкзак из темной шотландки, который принес из машины, и закурил. Я не был заядлым курильщиком и благодаря каким-то индивидуальным особенностям организма мог обходиться без сигарет довольно долго, но, выйдя из церкви, просто не мог не закурить. Дэйв отрицательно покачал головой, когда я предложил ему сигарету.

– Боже, что у тебя с руками, Эд? Это явно не следы шипов роз.

На каждом пальце у меня были язвы и рваные раны до самых суставов, на ладонях и запястьях содрана кожа; можно было подумать, что у меня экзема.

– Забирался на карьер Каслхилл. А затем перелезал через колючую проволоку.

– Так. Опять какое-то щедро финансируемое мероприятие, да?

– Точно. В поддержку благотворительного фонда Гарда.

Дэйв было ухмыльнулся, но усмешка быстро испарилась. Он попытался что-то сказать, но осекся. Видно было, что ему трудно начать. Ну, давай, Лоу, спроси его сам, прямо в лоб.

– Ты знаешь, где пистолет, Дэйв?

– Дело в том, что он должен быть где-то здесь. Никому бы не удалось выкрасть его из бюро экспертиз. Через охрану не пройдешь. И потом нет никаких признаков взлома. Так что скорее всего администрация темнит.

– Ты правда так думаешь?

– Я думаю, это кому-то очень удобно. Выгодно тем, кто хочет, чтобы о смерти Питера Доусона забыли.

– Барбара Доусон сказала мне, что верит в самоубийство Питера. Она утверждает, что старший офицер Кейси согласен с ней. Что все это значит?

Дэйв покачал головой.

– Кейси действует так, как он обычно действует в тех случаях, когда ему надо похоронить дело: пускает его на самотек, пока все улики и следы не исчезнут совсем, а затем сваливает все на следователя. Обычно выносится вердикт, что смерть произошла вследствие несчастного случая, или еще что-нибудь в этом роде.

– Значит, он согласен с тем, что Питер совершил самоубийство? Мне просто интересно, у него не возникает вопрос, кто переложил тело в лодку?

– Вскрытие показало, что это вполне могло быть самоубийство. И что там до какого-то дурацкого пистолета? Ты прав, ведь даже если Питер сам застрелился, то где? И кто затем все подчистил? Вот какие вопросы приходят в голову. Но Кейси и думать об этом не хочет.

– Почему?

– Кто, по-твоему, переложил труп в лодку?

– Томми Оуэнс считает, что пистолет – Халлигана. Я думаю Халлиганы первые, кого надо подозревать в убийстве.

– Именно этого Кейси и хочет избежать – проведения каких-либо параллелей между Халлиганами и Джоном Доусоном. В этом деле официально не должно быть ничего общего с бандитизмом.

– Несмотря на это, «Иммьюникейт» обеспечивает безопасность «Доусон Констракшн»?

– Эд, «Иммьюникейт» обеспечивает безопасность многих людей.

– Он просто пресечет все попытки расследовать это дело как преднамеренное убийство.

– Да ведь мы все еще подозреваем Томми Оуэнса. Но ничего из этого не выйдет: отсутствие мотива преступления, свидетелей и отпечатки пальцев на пистолете – дело развалится. Вот если бы у нас был пистолет, это бы все меняло.

– Знаешь, Дэйв, ведь бандиты могли убить мужа или сына кого-то другого. А старший офицер просто не хочет вести расследование. Объясни мне, как так получается?

– Все заботятся лишь о спокойствии семьи Доусон.

Дейв сжался. Повернулся ко мне мощной спиной и посмотрел в сторону Каслхилла. Солнце садилось. Отражаясь от близстоящих кранов, оно озаряло деревянный крест на вершине холма. Я и забыл совсем про этот крест и не смотрел на него ни разу с тех пор как приехал. Его возвели в честь какого-то важного католического праздника, годах в пятидесятых, когда было нечем заняться, да и праздновать особо было нечего.

Тень не давала прохлады, а дождь лишь пропитал воздух влагой, не более того. Дэйв потер бровь тыльной стороной ладони.

– А семейство Доусон вполне устраивает версия самоубийства. Представляешь? Им больше нравится думать, что он сам застрелился. И мы спокойно миримся с этой версией.

– Кейси как-то связан с Доусоном?

– Ты имеешь в виду, вращались ли они оба в «золотом» обществе? Даже не знаю. Но мне известно, что у Джона Доусона довольно много друзей. Ведь мы знаем только о Джеке Парланде, а о скольких еще не догадываемся. Эти придурки любят втихаря подгадить друг другу, понимаешь? Когда ты не богат, твоя основная цель – раздобыть пачку денег потолще. А с этими господами дело обстоит намного сложнее. Здесь главное, чтобы тебе доверяли, знали, что ты надежный человек. Они могут и не встретиться ни разу, просто возьмут и настучат друг на друга. Скажут нужные слова нужному человеку, и заместитель комиссара тут как тут, к вашим услугам.

– Ты же можешь все это рассказать прессе.

– Ты меня совсем за придурка держишь, Эд? Может, полицейский из Кейси и никакой, зато за прессой он следить успевает. Он подмаслил достаточно много журналистов, и ему не составит труда выследить автора столь милого заявления. И вот я уже стою на перекрестке и регулирую движение или просиживаю штаны в участке.

Я помахал сигаретой, чтобы отогнать мошкару. Пот стекал по волосам и, скатываясь по шее, щипал раны, которые оставил Десси Делани.

– Дейв, ты знаешь парня по имени Коулм Хайланд? Лодочник, живущий неподалеку от Королевского яхт-клуба? Я думаю, он – единственная зацепка. Скорее всего, это он помог Халлиганам втащить тело в лодку.

Я рассказал Дейву о том, что видел Хайланда с Джорджем Халлиганом у «Хеннесси» и о его встрече с Голубой Бейсболкой возле старой лодочной станции.

– Кому же предназначались запасы?

– Я думаю, тому, кто следит за этим местом. Но зачем, вот что интересно. Был ли Питер Доусон убит именно там? Ведь лодку с его телом обнаружили неподалеку. И вот еще что: я видел, как фургон «Иммьюникейт» подъехал прямо к дому Джона и Барбары Доусон.

Я рассказал Дэйву о своем походе к Линде и отдал ему рюкзак, в котором лежал жесткий диск от компьютера Питера.

– Что ты сделал с машиной Линды? – спросил Дэйв. На секунду мне показалось, что он сейчас арестует меня за кражу.

– Я припарковал ее у леса. Ты сможешь вытянуть информацию из жесткого диска?

– Один компьютерный гений быстренько мне все прозондирует, я как-то помог ему, когда у него чуть права не отобрали за превышение скорости, так что он мой должник. Ты ищешь что-то конкретное?

– Есть там один документ под названием «ткэк» – «тем, кого это касается», по-моему, так это расшифровывается. В него вносились изменения, но уже после смерти Питера. Причем тот, кто внес эти изменения, документ не уничтожил. Я особо в компьютерах не разбираюсь, но если бы мы смогли восстановить содержимое диска, наверняка там обнаружилось бы что-то интересное.

– Я попрошу Шейна заняться этим сегодня же вечером. А с утра надо разобраться с банковскими и телефонными счетами. Вообще я должен был сделать это сегодня, но за мной постоянно следят, вокруг шпионят люди Кейси. Кстати, что там с делом Маклайама?

– Он задолжал Халлигану – азартные игры, наркотики. Хотя героин он покупал не у самого Толстяка. А вскрытие что показало?

– Причиной смерти скорее всего стала передозировка.

– Что же получается? Он вскарабкался на дамбу, наширялся и рухнул в море? Очень удобный вариант. Ну, а деньги?

– Банкноты без отличительных знаков. Ни свидетелей, ни следов борьбы – еще бы, после пяти дней в воде. А на заключение токсиколога могут уйти месяцы. История повторяется: они быстренько сплавляют дело какому-нибудь следователю, и вот тебе результат – установлена смерть в результате несчастного случая или преступленных действий.

Дэйв отложил в сторону рюкзак, осмотрел меня с ног до головы и покачал головой. Он собрался было уйти, но остановился. Какая-то неловкость отразилась на его крупном лице.

– Вот что я тебе хотел сказать. Помнишь забетонированный труп, который мы обнаружили в мэрии? В несчастного стреляли пять раз. Так вот, мы получили наконец заключение из лаборатории. Согласно баллистической экспертизе стреляли из «глока» семнадцатого калибра, пули марки «парабеллум» калибра девять миллиметров. Питер Доусон был застрелен пулями того же калибра и из такого же пистолета, только на двадцать лет позже.

Это вновь возвращает нас к Фэйган-Виллас.

– Послушай, тогда на следующий день мы ничего не обсуждали, но мы ведь оба знаем, что это вполне мог быть твой старичок. И потом, не забывай о том, что они с Доусоном вместе проворачивали дела, и вот теперь выясняется – сын Доусона застрелен теми же пулями, что и тот несчастный. Я, конечно, ничего не могу утверждать, но, по-моему, это нельзя назвать совпадением.

Особенно если не веришь в совпадения.

– Слепок с зубов нам ничем не помог, данных на твоего папеньку у нас никогда не было. В любом случае в картотеке по без вести пропавшим двадцать лет назад сам черт ногу сломит. У нас есть только пиджак. На бирке имя портного с Кейпл-стрит. Мы сможем выяснить, для кого он был сшит, и таким образом установить личность. Эд? Ты ведь не помнишь, пользовался ли твой отец услугами портного? На бирке стоит фамилия Фитцхью.

Я словно лишился дара речи. Деревянный крест, возвышающийся над Каслхиллом, выглядел сейчас массивнее на фоне поблекшего неба и в то же время смотрелся крошечным и хрупким по сравнению со стоящими рядом с ними гигантскими кранами. По спине побежал холодный пот, к телу начала подбираться дрожь. Я взглянул на Дэйва и покачал головой. Тот положил мне на плечо свою здоровенную руку.

– Береги себя, Эд. Навещу Коулма Хайланда, посмотрим, что из него можно вытянуть. Я буду на связи.

Дэйв Доннли стал выбираться из зарослей «Кишки», проклиная чертополох. Из кармана куртки я достал фотографию, которую нашел в лодке Питера. На ней были изображены мой отец и Джон Доусон, двое еще молодых парней. Они подняли пивные кружки за счастливое будущее.

Мне тогда было восемнадцать, и я проводил летние каникулы, работая барменом в гольф-клубе Каслхилла, слушая, как мужчины травят байки о себе и своей жизни и наблюдая за женщинами, притворяющимися, что свято им верят. Иногда я также вешал лапшу на уши их дочерям, и к концу лета они тоже делали вид, что верят моим басням. Я подкопил деньжат и решил, что, как только узнаю результаты экзаменов, поеду на месяц к Брайану, брату Кевина О'Рурка. Он жил в Калифорнии и заведовал ирландским пабом под названием «Матушка Мак-Гиллакади» на Мэйн-стрит в городке Санта-Моника. После поездки я намеревался вернуться домой и поступить в университет.

Результаты выпускных экзаменов объявляли в пятницу в конце августа, и мы все собрались в школе, чтобы узнать оценки. Учительница физики подсчитала, что моих проходных баллов вполне достаточно, чтобы я смог поступить в выбранное учебное заведение – медицинский колледж Тринити в Дублине. Она была рада за меня, крепко обняла и поцеловала прямо в губы. Мисс Стивене всегда носила узкие юбки, высокие каблуки и прозрачные блузки, сквозь которые был виден бюстгальтер. Все жутко боялись ее, и в школьные годы я думал, что если она меня когда-нибудь поцелует – медведь в берлоге сдохнет.

Мы пришли в «Хеннесси» примерно в полдень, слушали песенки, бросив монеты в музыкальный аппарат, галдели, хохотали и пили до самого вечера. Где-то около пяти нескольким парням стало плохо, и мы решили пройтись до бистро. Взяв еду, уселись на парковке возле церкви, выкрикивая сальные шуточки в сторону играющих в теннис девушек из приходской школы. Потом начался дождь, и мы вернулись в «Хеннесси». После глотка пива у меня к горлу стала подкатывать тошнота. Пообещав парням встретиться позже, я отправился домой. Переступив порог, позвал маму, но ответа не последовало, и я решил, что она еще не вернулась с работы. Подумал, что душ протрезвит меня, и я смогу вернуться назад в «Хеннесси» и выпить еще немного. В конце концов, не каждый день узнаешь результаты выпускных экзаменов.

Очень странно, но кто-то оставил электронагреватель включенным. По крайней мере, не придется ждать, пока нагреется вода. Душа как такового у нас не было, но мы прикручивали к кранам пластмассовый пульверизатор от шампуня, и он выполнял ту же функцию. Я вымыл голову и смыл с себя всю мерзость «Хеннесси». Мама так будет мной гордиться, когда узнает результаты экзаменов! Отец ушел от нас еще в апреле, и в доме стало спокойно без его пьяных дебошей, ругани, постоянных разборок и оскорблений. Таким раздражительным он был не из-за потери своего дела. Просто ему нравилось быть таким. «Твой отец – разочаровавшийся человек», – всегда говорила мама, как будто это что-то объясняло. Ни я, ни она открыто не признавались в том, что стали наконец свободны, и нам, по сути, все равно, куда он ушел. Мы втайне надеялись – он никогда не вернется. Мама казалась счастливее, чем когда-либо, стала выглядеть моложе и бодрее.

В своей комнате я переоделся в чистую одежду. Рюкзак был уже собран, паспорт и авиабилеты лежали в столе вместе с деньгами и дорожными чеками. Я снова пересчитал двадцатидолларовые купюры – просто удостовериться, не выкрал ли кто парочку бумажек. В это время из спальни родителей раздался шум. Я вышел в коридор и постучал в дверь. Ответа не было. Я дернул за ручку, но дверь оказалась заперта. Я позвал маму и принялся колотить в дверь. Послышались суетливый шепот и движение, мама открыла дверь. На ней был нежно-розовый атласный халат, который я прежде не видел. Со лба свисали длинные пряди волос. На распухших губах размазалась красная помада, в перепачканных тушью глазах стояли слезы. Она была напугана, все пыталась что-то сказать, но могла выговорить только мое имя. Я шагнул в комнату и увидел мужчину на кровати. Он сидел ко мне спиной и пытался заправить рубашку в синие офицерские брюки. У него были жиденькие седые волосы, от него пахло мускусом и свежесрубленной сосной.

Я взглянул на мать. Ее глаза пытались все объяснить и умоляли понять. Но я никак не мог постичь, почему в ее постели оказался Джон Доусон. Я развернулся и пошел в свою комнату, взял рюкзак, паспорт, деньги, билеты и метнулся вниз по лестнице.

В ту ночь я спал на скамейке в аэропорту, на следующий день уже был в Лондоне, а затем в Лос-Анджелесе. Следующим вечером я прибыл в Калифорнию. Там я работал официантом в «Матушке Мак-Гиллакади». Домой я с тех пор не возвращался.

Я все еще сидел в «Кишке», курил, рассматривал фотографию Джона Доусона и моего отца, когда зазвонил мобильник. Это был Рори Дэгг.

– Мне нужно с вами поговорить, я тогда ошибся. Теперь же все выяснил и понял, что новое административное здание Сифилда – постройка Доусона.

Это и так было понятно. Внезапно у меня закружилась голова. Руки начали трястись. Я убрал фотографию обратно в карман, выкинул сигарету и сделал два глубоких вдоха.

– Алло? Мистер Лоу? Вы еще здесь?

– Я все еще здесь. Где вы, мистер Дэгг?

Он назвал мне адрес. Я сказал, что буду через пять минут.

Пока я шел к машине, мысль, которую я подавлял все время, пока расследовали дело о забетонированном трупе, вдруг вырвалась на волю. Может Джон Доусон убил моего отца, а затем спрятал тело, чтобы быть с моей матерью? Принимала ли она в этом участие? И если они действительно пролили кровь, чтобы быть вместе, почему же они затем не продолжили отношения?

Глава 16

Рори Дэгг жил в одном из двух домов, граничащих с «Кишкой». Эту улицу застраивали на протяжении двадцати лет. Особняки и одноэтажки, построенные в конце тридцатых, соседствовали там с домами, возведенными в пятидесятых и рассчитанными на две семьи. Вдоль дороги раскинулись высокие каштаны и платаны.

Дом Дэгга стоял как раз посреди улицы. Чердак был переделан, а над гаражом достроено еще одно помещение. Черный «вольво-универсал» спрятался за огромным серебристым внедорожником. Бледная маленькая женщина лет сорока, с забранными обручем желтоватыми волосами, возилась в саду перед домом с кустиками лаванды. На ней были черный брючный костюм и туфли на высоких каблуках. В таком виде подобает стоять у доски или сидеть на совещании, но уж никак не заниматься огородом. Она улыбнулась мне, но ее маленькие голубые глаза оставались грустными.

– Садовник, – представилась она, тяжело вздохнув, как будто этот вид деятельности доведет ее до могилы.

– Эдвард Лоу, – сказал я в ответ.

– Рори в своем кабинете, в гараже.

Голос у нее был звонкий, прерывистый, какой-то девчоночий. Черная дверь гаража выходила на узкую тропинку, идущую вокруг дома. На заднем дворе были разбросаны трехколесные велосипеды, самокаты, какие-то игрушки. Посредине стоял надувной бассейн в форме большой зеленой машины, а сзади виднелись проржавевшие красные качели.

Я постучал, Рори Дэгг открыл мне и умудрился споткнуться, закрывая за мной дверь. Передняя часть помещения была заставлена компьютерной техникой, ящиками, в которых хранилась картотека, и другими составляющими современного офиса. Но стоило сделать шаг за зеленую тряпочную ширму, и перед вами открывался совершенно другой мир. В углу стояли два потрепанных кожаных кресла, а между ними овальный кофейный столик. Окно закрывали мятые шторы, с потолка свисал деревянный вентилятор. На полу стояли две чертежные доски с покрытием, напоминающим светло-зеленый линолеум.

Помимо всего прочего, в этой «старинной» части кабинета стояли несколько старых ящиков с картотекой и рассохшийся дубовый стол со стулом. Под дальним окном был маленький диванчик на металлических ножках, рядом на стене висели полки. Все эти ветхие предметы создавали неповторимый ностальгический антураж. Дэгг суетливо бегал по комнате, приводя в порядок бумаги и расставляя мебель по местам. Закончив, он потер руки и громко выдохнул, как будто только что вернулся с длительной прогулки.

– Выпить хотите? Я пью пиво. Есть еще виски, джин, водка. Выпивка у нас на любой вкус.

– Нет, спасибо.

Больше всего на свете мне сейчас хотелось сделать большой глоток виски, но я посчитал, что хотя бы одному из нас надо быть в трезвом уме. Дэгг улыбался, непонимающе хлопая глазами, как будто своим отказом я поверг его в глубочайшее раздумье. Он пожал плечами и пошел к маленькому холодильнику за «Варштайнером». Пока он искал открывалку, я обратил внимание на стены, увешанные архитектурными чертежами в рамках. Внизу каждого, на изящной медной пластинке стояла подпись «Р. Дэгг».

– Впечатляет, – заметил я. – Это ваши работы?

– Моего отца, меня назвали в честь него.

– Вы же вроде говорили, что он был прорабом.

– Да, так оно и было. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. У него были высокие устремления, мистер Лоу, он хотел добиться чего-то в этой жизни. Но он сознавал, что шансов на это слишком мало. И вот я – живое воплощение всех его чаяний.

Дэгг наконец-то разыскал открывалку, пробка отлетела, пена полилась у него по рукам и забрызгала брюки.

Я вновь оглядел комнату. Это был своего рода островок воспоминаний о его отце. Дэгг развалился в кресле, широко расставив руки и ноги, и спокойно потягивал пиво. Лицо его не выражало ничего, кроме скуки. Такое впечатление, что из добропорядочного семьянина он враз превратился в замкнутого туповатого подростка.

– Как поживает Джеймс Керни? – спросил он с иронией.

– Он пытался требовать деньги, которые никакого отношения к нему не имеют. Но в последнюю минуту поумерил свой пыл.

– Обычно он бывает более настойчив. Уверяю вас, человеку, имеющему дело с взятками, приходится идти на риск. Это ведь как супружеская измена, не так ли? При взяточничестве, чтобы все оставалось в секрете, обеим сторонам приходится чем-то жертвовать. Вам нужно как-нибудь спросить об этом Кэролин.

– Кэролин? – удивленно спросил я, хотя и так догадывался, кто это.

– Моя жена, мистер Лоу, моя – «в радости и в горе, пока смерть не разлучит нас, аминь».

Нужно было завязывать с этим, пока Дэгг совсем не растворился в бутылке.

– Вы сказали, что административное здание построила компания «Доусон Констракшн». Как вы это выяснили?

Дэгг потянулся за документами, которые до этого аккуратненько сложил в стопку.

– Отец хранил все. А я по некоторым причинам тоже ничего не выбрасываю.

Он пролистал бумаги и вытащил из пачки коричневую тетрадь.

– Это последний объект Доусона, на котором работал отец. А это табель отчетности. Здесь отмечено, кто работал, какие материалы использовались, все расходы и его примечания.

В голосе Дэгга прозвучали нотки гордости.

– Так было принято?

– Так было принято у моего отца.

– А возможно ли, чтобы кто-то замуровал труп в фундамент без его ведома?

– Не думаю. Ну, конечно, он не находился там двадцать четыре часа в сутки, но там же была охрана. В любом случае, даже если ночью туда кто-то пробрался и сделал это, то с утра все бы обнаружилось, и было бы проведено расследование. Так просто он это не оставил бы.

– А если это было дело рук самого Джона Доусона, ваш отец сделал бы для него исключение?

– Нет. Он был принципиальным человеком. Воспитывал меня один, после того как мама ушла от нас. Когда они поженились, с деньгами было довольно туго, а мама не хотела жить в бедности. И вы знаете, он воспитывал меня лучше любой матери. Я всегда был опрятно одет, он постоянно проверял мои домашние задания, был в курсе всех моих дел. Абсолютно всех. У него все было под контролем. Если я задерживался после школы или халтурил с домашним заданием, он тут же отчитывал меня. Расспрашивал до тех пор, пока не докапывался до истины. К работе он относился точно так же. Так что… нет, даже если бы это был Джон Доусон.

– А почему это был его последний объект?

Дэгг допил пиво и вздохнул.

– Потому что я провалился на экзаменах в архитектурный, во второй раз. И вместо этого поступил на факультет гражданского строительства. И я… звучит глупо, я разбил ему сердце, мистер Лоу. Он мечтал, что я стану архитектором. Ни о чем другом он и слышать не хотел. Отец отказался от работы, и… по сути, отказался от жизни. Пил, ничего не делал и ждал смерти. Он умер… от разбитых надежд.

Дэгг покачал головой. Глаза его наполнились слезами. Теперь я стал понимать, откуда у него взялась эта навязчивая идея построить музей в честь отца. Он вытащил из ящика бутылку виски, плеснул себе в стакан и разом опрокинул в рот. Со мной теперь говорил уже абсолютно пьяный человек, раздраженный и озлобленный.

– Он вышел из строя, понимаете, о чем я говорю? Мы могли найти какой-то выход, но я не стал разбираться. Просто ушел из дома. Пять лет мы практически не общались. А когда возобновили отношения, он ушел, понимаете, о чем я? Просто взял и ушел.

Дэгг облокотился о шкаф и свесил голову.

Я пролистал табель. Каждый день был расписан аккуратными печатными буквами, а внизу подпись: «Р. Дэгг». Подписи в табеле и под чертежами были идентичны. На полках рядом с диванчиком стояли десятки таких коричневых табелей. Я достал один. Все тот же аккуратный почерк, те же характерные детали, на каждом листе стоит подпись «Р. Дэгг», но подписи сделаны более свободным, не таким аккуратным почерком.

– А где хранились эти табели?

– Дома, – ответил Дэгг.

– А эти чертежи? Где ваш отец хранил их?

– В своем кабинете, в офисе Доусона. Оперативки они проводили на Виктория-Террас. А что?

– Нет, ничего. А откуда родом ваш отец?

– Откуда родом? – переспросил Дэгг.

– Да. Вы знаете?

– Он из Клондалкина. Монастери-роуд.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– А семья? Братья или сестры?

– Нет.

– Вы еще что-нибудь можете рассказать?

Он мог еще много чего рассказать, но это не входило в мои планы на вечер. Я знал, что ему потом будет стыдно смотреть мне в глаза. Поэтому я оставил его, лелеющим боль, в компании с очередным стаканом виски.

Солнце закатилось за Каслхилл. В саду перед домом никого не было. Я сорвал цветок лаванды, растер его между ладонями и вдохнул аромат. Мне нужно было избавиться от зловонного запаха жалости к самому себе. Жалел себя не только Дэгг, но и я. Пока он говорил, волна чувств, которую я испытывал по отношению к своему отцу и постоянно сдерживал, выплеснулась наружу. Я вспомнил, как он гордился моими успехами в школе и в то же время постоянно хотел, чтобы я отличался именно в тех областях, в которых он сам был не силен. Я подумал, а сейчас он бы гордился мной? Странно, что я вообще об этом задумался.

Кто-то положил под «дворники» записку. Она тоже пахла лавандой, а может, запах шел от моих рук. Здесь был написан чей-то мобильный телефон и еще, что меня нисколько не удивило, заглавными буквами – «ФЭЙГАН-ВИЛЛАС». Я дошел до ворот Дэгга. Свет в гараже погас, шторы задернуты. Наверно, Дэгг собирался ложиться спать. Его жена стояла на лестнице и смотрела в окно. Я помахал запиской в знак приветствия, а она развернулась и ушла.

Стечение обстоятельств привело меня в Фэйган-Виллас. Я обошел вокруг уродливых домишек, больше похожих на картонные коробки, стоявших вплотную друг к другу и образующих подкову. Когда их только построили, в каждом было по четыре комнаты, две на втором этаже, две на первом. Снаружи дома были покрыты серой штукатуркой, ванна отсутствовала, а туалет находился на улице. Теперь почти к каждому домику прилепили еще здание такого же размера, террасы выходили в сад, а в крыше прорезали окно, сделав еще одну комнату на чердаке. Возле каждого дома стоял либо внедорожник, либо новенький хэтчбэк, либо и то, и другое.

Я уже не помню, в каком доме жила мама, в каком папа, в каком Джон Доусон, а в каком его жена Барбара. Суть в том, что все они здесь выросли, воспитывались в одной среде и мечтали выбраться из этой глухой дыры. И вот теперь эти дома купили люди, мечтавшие о том, чтобы здесь жить. И для них Фэйган-Виллас был пунктом назначения, а не отправной точкой. У них наконец-то появилась своя крыша над головой.

У двух домов не было ни пристроек, ни новых окон. Один из них стоял в самом центре «подковы». Из-за того, что отсутствовала пристройка, соседний дом выглядел каким-то кривобоким. Я пошел по дорожке к зданию и увидел валявшуюся на газоне возле ворот табличку с надписью «продано». Дверь открыла блондинка лет тридцати с ребенком на руках. Второй малыш выглядывал из-за матери. Узкий коридор был до потолка заставлен картонными коробками, заклеенными фирменным скотчем компании, занимающейся перевозками. Я не стал ничего выдумывать и сказал правду: моя покойная мама жила где-то поблизости, и мне бы хотелось разузнать, не осталось ли здесь ее бывших соседей. Женщина сказала, что только что переехала, здесь обосновались в основном молодые семьи, но вроде бы она видела какую-то пожилую женщину в угловом доме с великолепным садом.

У этого дома тоже не было пристройки, но сад был действительно настоящим воплощением мечты любой пожилой женщины. В центре на круглой клумбе росли красные и оранжевые георгины, желтые и бледно-розовые бегонии и сиреневый душистый горошек, ухоженный газон был усыпан цветами клевера и окружен островками нежно-голубых дельфиниумов, белого львиного зева и оранжевых в желтую крапинку лилий. Телевизор было слышно с дороги, пока я дошел до двери, то практически успел уловить сюжет. Очередной полицейский сериал: два судмедэксперта, мужчина и женщина, перекидываются остротами, копаясь в чьих-то внутренностях. Я нажал на звонок, а для верности еще и постучал, но окошечко на почтовом ящике на удивление быстро открылось. Я немного нагнулся, чтобы заглянуть внутрь. Под тявканье собачонки на меня уставилась пара очков в толстой роговой оправе.

– Вообще-то я не глухая, – недовольным голосом отозвалась старушка.

– Простите, что беспокою вас в столь поздний час.

– Что ты хотел, милый? Идет моя передача, я ждала ее весь день.

– Меня зовут Эдвард Лоу.

Окошечко захлопнулось. Дверь открыла крошечная старушонка с пучком белых волос, похожим на меренгу. Она потянула ко мне руки, как будто собиралась обнять.

– Я видела тебя в церкви. Да благословит тебя Бог, сынок. И пусть бедной Дафни земля будет пухом.

Маленький белый терьер норовил укусить меня за лодыжку. По телевизору громко вещали что-то про группы крови и гниение трупов.

– Домой, мистер Бёрк! – прикрикнула женщина, и собачонка умчалась обратно в дом.

– Ты зайдешь, сынок? Угостить тебя нечем, но чаем напою.

– Если я вам не помешаю. Я подумал… раз вы были знакомы с моей мамой…

– Мы ведь выросли все вместе – я, твоя мама и твой папа. Да поможет ему Бог. Давай заходи, не стесняйся.

Включенные лампы заливали весь дом ярким светом, выставляя на всеобщее обозрение протертые ковры и оборванные старые обои. Повсюду стоял резкий запах сырости, пыли, моющей жидкости и жареного лука. В гостиной на фанерном серванте расположилась целая галерея фотографий в дешевых рамках.

– В этом доме выросли все наши одиннадцать детей, мои и мистера Бёрка. Их разбросало по всему миру: Германия, Голландия, Штаты, несколько живут в городе Корк. А сколько внуков, я уже сбилась со счета. Каждую неделю высылаю подарок на день рождения, а то и два.

– Вы сказали «мистера Бёрка»? – спросил я, удивленно указывая на удалившегося под диван терьера.

– А, так, позволила себе маленькую шалость. Он иногда напоминает мне о нем, признаться честно – ворчливый кусок дерьма, вот кто он.

Собака тявкнула. Миссис Бёрк пошла на кухню. По телевизору теперь шла реклама: благоприятные возможности для вложения средств в недвижимость в Будапеште и Софии. Уж кто-кто, а невидимый английский землевладелец, эксплуатировавший своих крестьян, всегда пользовался плохой репутацией у ирландцев. Как ни странно, но мы сами усвоили колониальные землевладельческие порядки и стали подражать им, скупая дешевую недвижимость в развивающихся странах. Просто-напросто подошла наша очередь.

Миссис Бёрк вышла с золотистым металлическим подносом, заставленным чайными принадлежностями. Она протянула его мне. Я было, потянулся за ним, но старушка резко замотала головой.

– Снизу, – отрывисто сказала она, – надо разложить ножки.

Я нащупал ножки и разложил их. Старушка поставила поднос на обтрепанную салфетку и принялась разливать чай. Телевизор громко ревел, настаивая на том, что вам просто необходимо сегодня же установить дома бойлер.

– Вы не против, если я выключу телевизор?

Миссис Бёрк взглянула на меня так, словно я предложил вышвырнуть телевизор из окна.

– Там идет моя передача, – сказала она тихим обиженным голосом и передала мне чашку чая. Она села на диван, застеленный красным покрывалом, обложилась лоскутными подушками и глубоко вздохнула. Ее тоненькие ножки еле-еле доставали до пола. Из-за очков глаза казались неправдоподобно большими. В бежевых вельветовых брюках и широкой желтой рубашке она была похожа на ребенка, напялившего бабушкину одежду. «Мистер Бёрк» выполз из-под дивана и устроился рядышком. Я сел на стул у окна. По телевизору показывали, как гроб с телом жертвы опускают в землю.

– Бедная Дафни, а ведь она была такая хорошенькая. Много сердец разбила, да, вот так! Но все равно она была хорошей девочкой. Да, именно такой она и была.

– А чьи сердца она разбила?

– Ну, во-первых, Джона Доусона. Он на нее глаз положил. Но она смотрела только на твоего отца. Все обошлось, никто не пострадал. У них была своя компания, они дружили. Бесшабашные, но милые, не причиняли никому вреда, как три мушкетера.

– Мой отец и Джон Доусон?

– Был еще один паренек, как же его звали? Кенни? Да, точно, Кенни. Но они были просто резвыми молодыми парнишками, они не доставляли хлопот, не то, что эти бродяги Дэгг.

– Рори Дэгг, не так ли?

– Рори Дэгг был нормальным парнем. Но его братец, Джек! Его называли Большой Джек. Ему это жутко нравилось, он вышагивал как король, зная, что он – Большой Джек. Большой кусок дерьма, вернее сказать.

– А я думал, Рори Дэгг жил в Клондалкине.

– Да, родом он был оттуда, но они переехали сюда, когда ему исполнилось пять лет. Какая-то семейная драма, его воспитывала бабушка. Рори-то вырос порядочным человеком, стал работать прорабом у Доусона, а вот второй – ну просто мерзавец. По колониям да по тюрьмам. Многие считают, что Джек на самом деле не был таким уж плохим, что Рори тоже был еще тот хулиган, по крайней мере, в молодости. Теперь уже не проверишь.

– Почему?

– Даже их родная бабушка не могла отличить их друг от друга. И никто из учителей не мог.

– Близнецы?

– Похожи как две капли воды. Что мы все о Дэггах говорим, тебе же интересно узнать про маму. Тогда она была очень стильной девушкой, еще бы, ведь она работала в универмаге «Арноттс», там все девушки обязаны были следить за собой. Но она была просто помешана на своей внешности. Я иногда просила ее понянчиться с моими младшенькими, и она всегда соглашалась.

– А Барбара Доусон?

– Барбара Доусон? Барбара Лэмб, так ее вроде звали.

Старушка издала пронзительный, нервный смех. Так смеются женщины, когда хотят унизить соперницу. При этом они знают, что выглядят не лучшим образом, но ничего с собой поделать не могут.

– Барбара Лэмб. Вся такая манерная! Она родилась в этой дыре. Точно могу сказать, у нее никогда не было времени посидеть с детьми. Точнее, ни одна мать семейства не захотела бы видеть ее в своем доме. Она была наглая.

Миссис Бёрк продолжала говорить – тихо, себе под нос, энергично качая головой, при этом уставившись в телевизор. Судмедэксперты настаивали, чтобы следователь дал им разрешение на эксгумацию недавно погребенного тела.

– Барбара была дочерью рыбака, как и моя мама, да?

Но миссис Бёрк меня не слушала.

– Она появлялась в красном купальнике у нас на заднем дворе. Их-то папаша весь свой двор овощами засадил, которые выращивать не умел, осел. И вот мистер Бёрк пришел домой на обед, а я вернулась из магазина, на мне висят трое детей, двое других брызгаются водой и хохочут, и она, вся мокрая, в красном купальнике с красными губами и накрашенными ногтями на ногах. Ох, если бы вы знали, как она от меня удирала! Бесстыжая!

Она вновь рассмеялась и оглянулась, как будто искала поддержки у невидимых судей. Затем начала рыться под подушками, пока не извлекла початую бутылку водки «Смирнофф», и, не обращая на меня внимания, плеснула себе в чайную чашку и залпом осушила ее.

– Сначала бегала неделю за Джоном Доусоном, потом неделю за Кенни. Этих двоих тоже было не отличить. По крайней мере, у твоего отца хватило ума не связываться с ней. Эта ее манерность, вот что меня больше всего бесило. Ведь все знали…

Миссис Бёрк вдруг замолчала. Она удивленно посмотрела на меня, как будто забыла, что я здесь.

– Еще чашечку чая, сынок?

– Нет, спасибо. Что вы собирались сказать?

– О чем?

– О Барбаре Доусон, что вас бесила ее манерность, ведь все знали…?

– Все знали о чем, сынок?

На лице миссис Бёрк застыла коварная улыбка, ее взгляд стал суровым, а в голосе опять зазвучали презрительные нотки. Она сказала достаточно, более чем достаточно, совсем забыв про народную мудрость: «Меньше скажешь, лучше спишь».

– А ты все еще живешь в Америке, да, сынок? Ты ведь хорошо зарабатываешь, да? Ты же, кажется, врач? Все знали, что сын Дафни получил очень хорошие оценки на выпускных экзаменах и собирается стать врачом. Благослови и спаси нас, они там рано встают, в Америке, да? Мои каждый день в шесть утра выходят из дома.

Я попытался задать ей еще пару вопросов, но она отвечала лишь общими фразами: что мой отец был порядочным человеком, трудолюбивым, и где бы он ни был, она всегда молилась за него. По ее словам, Кенни давно переехал. У нее оставались семейные фотографии той поры, и она сказала, что куда-то подевалась еще половина. Я поблагодарил ее за чай и, поднявшись, собрался уходить, но «мистер Бёрк» тут же спрыгнул с дивана и принялся хватать меня за штанины.

По телевизору показывали разрытую могилу и открытый гроб. Тело куда-то исчезло.

В прихожей миссис Бёрк опустила пальцы в сосуд со святой водой, висевший при входе, и побрызгала на меня. Когда я уходил, она улыбалась и тихонько шептала молитву.

Глава 17

Я жил в городе, где было принято оставлять могилы открытыми, покойники вставали и бродили по улицам и полям, пока не находили тот дом, где когда-то жили. Их родственники отворяли дверь, но ни живые, ни мертвые не могли узнать друг друга. Затем мертвые снова отправлялись в путь, не зная покоя, а живые шли за ними, пытаясь разглядеть знакомые черты, узнать хоть что-то. Мне показалось, я видел маму и папу, но когда догнал их, понял, что они были безлики, или это я не мог различить их лиц. Там были и мертвые дети, но их было невозможно догнать. Я преследовал легионы мертвецов до самого берега, но, как только они дошли до кромки моря, резко изменили направление, вновь начав бесконечное движение к неизвестной цели. Я остался стоять один, не сводя глаз с воды.

Я проснулся в холодном поту. Волосы прилипли ко лбу. Кто-то барабанил в дверь, и мое сердце билось в такт этому стуку. Пока я спускался по лестнице, стук прекратился. Раздался визг колес. За дверью стояла большая коричневая сумка. Утренний воздух был почти ледяным. Роса блестела на иссушенной накануне солнцем траве. Я вздрогнул и вернулся в дом.

Принял горячий душ, оделся и сел завтракать, одновременно изучая содержимое сумки. Просмотр банковских счетов Питера Доусона оказался довольно занимательным делом. Насколько я понял, он имел около восемнадцати тысяч в месяц с «Доусон Констракшн» плюс еще шесть или семь тысяч за различные постоянные поручения, по-видимому, ежемесячная арендная плата, но остаток на счете никогда не превышал сорока тысяч баксов. Он постоянно перечислял куда-то деньги и снимал их со счета, а также выписывал счета на пятизначные суммы. Его личные расходы при этом были более чем скромными: собственность раскупалась сразу, без ипотеки, никаких платежей строительным организациям. Он оплачивал лишь коммунальные услуги, не более того. Впечатление было такое, что Питер не только испытывал склонность к азартным играм и сильнодействующим наркотикам, как советник Мак-Лиам, но просто-напросто швырял деньги на ветер. Или кто-то хорошо «доил» его. За последний год ситуация ухудшилась. Было продано три здания, выручка, что-то около трехсот или четырехсот тысяч за каждое здание, была сразу же переведена в банк. Через три недели деньги начали утекать со счета: десять, двадцать, пятьдесят тысяч. Суммы были значительные, на подкуп местных чиновников для переноса гольф-клуба на новое место потребовалось бы меньше.

Я снова попробовал набрать номер Линды, но безуспешно. Позвонил на мобильный жене Рори Дэгга.

– Кэролин Дэгг?

Она ответила настороженно. Надо было действовать уверенней.

– Здравствуйте, это Эдвард Лоу, могу ли я поговорить с вами о дяде вашего мужа Джеке Дэгге? О брате-близнеце отца Рори?

– Мистер Лоу. Я… подождите минутку, ладно?

После некоторого замешательства и перешептываний Рори Дэгг подошел к телефону.

– Он умер, – сказал Дэгг.

– Ваш дядя, Джек Дэгг, умер?

– Да.

– Понимаете, я говорил с человеком, который знал вашу семью, еще когда они жили в Фэйган-Виллас.

– Сейчас не самое лучшее время для разговора, мистер Лоу, – ответил Рори и отключил телефон.

Я позвонил в «Управление по охране частных лиц» и задал несколько вопросов, на которые мне охотно ответили. Позвонил в аэропорт, чтобы уточнить по поводу моего багажа, и какая-то милая женщина дала мне ясно понять, что я, наивный человек, напрасно полагаю, что им больше нечего делать, кроме как заниматься моим багажом, что его уже давно и след простыл. Я швырнул трубку, и телефон тут же зазвонил.

Это была Эйлин Уильямсон, весьма недовольная.

– Мистер Лоу, насколько мне известно, вы нарушили условия нашего контракта. Я требую, чтобы вы прекратили расследование.

– Почему все вдруг так резко изменилось?

– Вчера мне позвонили из офиса окружного управляющего Сифилда. Служащий утверждает, что вы представились моим братом.

– Они сами так решили.

– Неужели без вашей помощи?

– Я не стал их переубеждать, а потом они сами догадались, что это не так.

– Мне сказали, что вы вели себя грубо и обвиняли их в клевете. Если выяснится, что я наняла вас, это скомпрометирует меня и моего отца.

– Звучит угрожающе. Может, Керни хотел денег, как вы думаете?

– Мистер Лоу, я не могу позволить, чтобы фамилия Парланд вновь подверглась пересудам!

– А я думал, вы горели желанием снять подозрения с Маклайама?

– Прекратите паясничать. Вы действительно оскорбили и ударили человека по имени Дэсмонд Делани?

– Нет, я сломал человеку по имени Дэсмонда Делани руку. Но в ней был нож, прижатый к моему горлу. Неужели и Десси Делани пытается выбить из вас деньги?

– Он сказал, что я должна быть в курсе того, что вы делаете, действуя от моего имени. И что мой муж был его хорошим другом.

– Десси Делани снабжал вашего мужа героином. Сколько денег он выкачал из вас?

– Он сказал, что правильнее будет рассказать обо всем прессе. А я не могу…

– Я знаю, вы не можете допустить, чтобы доброе имя Маклайама замарали грязью…

– Как вы смеете так говорить со мной? Вы забыли, кто я?

– Я прекрасно помню, кто вы и сколько у вас имен. Я, правда, еще не выяснил, была ли у вас для каждого имени своя роль. Дело в том, что это вы не знаете, кто я. Вы наняли частного детектива, но никто не потрудился узнать, кто этот детектив на самом деле. Ведь он слишком жалок, не достоин уважения и одевается слишком просто, чтобы быть замеченным на ваших благотворительных балах и великосветских ужинах. Это и помогает выполнять те обязанности, которые на него возложены. Это и есть его единственная цель. Как собака, отрабатывающая свой кусок хлеба, он не сидит на месте. Он должен вынюхивать, высматривать, перебирать все возможные варианты – до тех пор, пока правда не станет очевидной или хоть что-то прояснится. На данный момент мне удалось выяснить, что преступная банда снабжала вашего мужа наркотиками через Десси Делани. Он задолжал огромные деньги все той же бандитской группировке. Я еще не понял, зачем им нужно было тратить на него свое время и деньги, какую выгоду они хотели из этого извлечь. Возможно, они хотели подкупить его или шантажировать вас. Я знаю, что он умер от передозировки, но пока не выяснил, почему он оказался в воде. Но я обязательно это узнаю. Его смерть связана с двумя другими, и один из погибших – мой отец. И если уж вы так расстраиваетесь по поводу сообщений в прессе, почему бы не обсудить это с вашим отцом? Если он не сможет ради своей овдовевшей дочери уладить дело с какой-то маленькой газетенкой, то он либо никчемный отец либо никудышный газетный барон. Или старший офицер Кейси решил слишком глубоко в этом деле не копаться и смерть Доусона устраивает многих влиятельных людей, которых, как вы говорите, мне не стоило обижать? Кстати, вы не можете меня уволить. Я буду работать, пока не иссякнет чек, который вы мне выписали, а там еще есть, чем поживиться.

Я остановился, чтобы перевести дыхание, и был готов повесить трубку, но Эйлин Уильямсон опередила меня.

– Вы еще не обналичивали чек?

– Нет, пока нет.

– Я аннулировала его. До свидания, мистер Лоу.

Ну вот, она бросила трубку. Видимо, это мода такая – бросать трубки. Трое за утро, а еще и десяти нет. Количество трупов все увеличивалось, но какие-то силы свыше препятствовали мне выяснить причину. Теперь уже не важно, что я потерял клиента. Это расследование переросло в нечто большее, чем просто работа. Нельзя больше сидеть, сложа руки, и ждать у моря погоды. Надо наконец-то докопаться до сути и расставить все по местам.

Я набрал еще один номер.

– Кто вы, и что вам нужно?

У Джорджа Халлигана был характерный для дублинцев резкий грубый голос, закаленный виски, табачным дымом и грубой бранью.

– Это Эд Лоу, я думаю, теперь самое время угостить меня обедом.

В принципе, Толстяк и Джордж Халлиганы были соседями, но между шестью зданиями, составлявшими единую застройку под названием «Редлэндс», где жили братья, простирались сады размером с футбольное поле, по всему периметру они были засажены могучими широколистными деревьями. Так что вероятность услышать ссору между супругами была не просто мала, но сводилась к нулю. Этот кусок земли был продан гольф-клубом десять лет назад, когда налоги на прибыль, которых до того удавалось избегать, в конце концов пришлось заплатить. В то время строили мало и плохо, поэтому особых возражений эта постройка не вызвала.

Мы расположились на веранде с полом из черного мрамора, за стеклянным столиком, под тенью лип. Девушка-бразильянка, одетая почти в такую же форму, что и служанка-филиппинка в доме у Эйлин Уильямсон, подала нам шампанское и апельсиновый сок. Внезапно появившаяся блондинка с европейской внешностью, похожая на суровую сестру Грейс Келли и представленная мне как одна из «жен» Джорджа, захихикала в ответ на его непристойные замечания. Джордж отсчитал полторы тысячи евро из платинового зажима для купюр, и блондинка удалилась восвояси, цокая стальными шпильками и оставляя за собой шлейф хмельных ароматов. Еще парочка шикарных девушек в бикини, скорее всего, тоже его «жены», загорала у бассейна с прозрачно-голубой водой. На обед были заказаны морской гребешок, салат из моллюсков, а напоследок – омары. Вдалеке я увидел в загоне пару лошадей и теннисный корт. Наверное, весело жить в мире Джорджа. Но вот что плохо – вам придется обитать там непосредственно с Джорджем.

– Добавить апельсиновый сок? Знаешь, как это называется, Эд? «Мимоза». Правда, звучит лучше, чем просто коктейль из шампанского с апельсиновым соком? «Мимоза». Шикарная вещь. Это шампанское «Кристалл», не какая-нибудь шипучая дрянь. Пью без сока. А на обед у нас французское вино, из долины реки Луара. Шато… Шато… какое-то там «Шато». Я люблю вино и все такое, я уже столько бабок спустил на это. По моему, не самому скромному мнению, когда говоришь о вине, всегда выглядишь как зажравшаяся сволочь.

Джордж Халлиган был одет в кремовый однобортный костюм, светло-голубую рубашку с белым воротничком и красным шелковым галстуком с бриллиантовой булавкой, на манжетах красовались золотые запонки. Он сделал единственную скидку на жару, повесив пиджак на спинку стула. Подтяжки у него были красные, в светло-голубую полоску. Взглянув на мой черный пиджак и белую рубашку, Джордж покачал головой.

– Ты выглядишь как пьянь, возвращающаяся домой после ночной пирушки. У тебя что, нет другой одежды?

– Авиакомпания потеряла мой багаж.

– Нам нужно присмотреть для тебя новый гардероб. Только в этом городе нет ни одного приличного магазина. Жалкий городишко. Он меняется, но чертовски медленно. Деревня она и есть деревня. Ну, бог с ним, давай к делу. Эд, я надеюсь, ты серьезно настроен, потому что мне нужен серьезный человек. Окружают же одни подхалимы, придурки и дикари.

– Что конкретно тебе от меня нужно, Джордж?

– Я хочу сделать тебя общественной персоной, законным представителем империи Доусон, прости, Халлиган. Потому что дела идут в гору, все развивается. Возможно, в прошлом я приобрел бы паб или букмекерскую контору, чтобы отмывать определенные суммы денег. Но сейчас очень многое приносит доход само по себе. Я гораздо больше загребаю открыто, чем каким-то другим путем. Поэтому пришло время исключить этот другой путь.

– А что Толстяк думает об этом? Я имею в виду, это ведь он мистер Другой Путь?

– Толстяк старомоден и консервативен. Он идет по старому пути. Но перемены неизбежны, понимаешь, о чем я, Эд? Они не учитывают индивидуальных предпочтений, они не жалеют нас. И Толстяку придется согласиться с этим.

– Я не уверен, что хотел бы уговаривать Толстяка соглашаться с новыми порядками.

– Его я беру на себя. Вернемся к напиткам. Где бразильяночка? Боже мой, да ты и не притронулся к выпивке. Что это значит? Что ты задумал, Эд? Смотришь, как я напиваюсь, глаз с меня не сводишь, что-то себе там отмечаешь? Мы так не договаривались.

Крошечные глазки Джорджа сузились, от гостеприимства и радушия не осталось и следа. На висках и шее выступили и запульсировали от внезапного напряжения вены.

– Еще только утро, Джордж. Да и потом, мне хватило уже одного ареста за езду в нетрезвом виде, – оправдывался я.

– Чушь, – как серпом отрезал Джордж. – Я могу дать тебе своего шофера. И, между прочим, у тебя хорошие отношения с сифилдской полицией.

Подошла бразильянка и вновь наполнила шампанским бокал Джорджа. Он смотрел на меня до тех пор, пока я не осушил свой бокал, а затем подал знак, чтобы его наполнили вновь.

– Дурной тон позволять хозяину дома пить одному, – с шутливой обидой сказал Джордж.

– Оставь бутылку и сок, – приказал он бразильянке, нежно коснувшись ее руки и в то же время не спуская с меня глаз. Девушка вздрогнула и отдернула руку, как будто ошпарившись.

– Прими мои извинения, – сказал я.

– Принято, – важно сказал Джордж и натянуто улыбнулся, но было видно, что это нисколько не притупило вспыхнувшую в нем ярость. Еще одно доказательство того, что братья друг от друга ничем не отличались. Джордж Халлиган отрезал кончик огромной сигары, вдохнул аромат, проведя ею вдоль усов. Звук был такой, как будто кто-то бьет палкой о железные прутья. Мне захотелось набить ему ноздри этой самой сигарой. Но это лишь позабавило бы меня, дело все равно не сдвинется с места.

– Итак, я буду как-то связан с вашей растущей империей?

– Это именно то, что я хотел тебе предложить, Эд. На данный момент у нас есть квартиры, несколько пабов, торговых точек, небольшой бизнес-центр. Но сейчас мы занимаемся землей под застройку: разделим ее на части, будем удерживать как можно дольше, правильно распределим ее функции и выбросим обратно на рынок в нужное время. Легкие деньги и все по-честному.

– А моя роль будет заключаться?..

– Я хочу, чтобы ты организовал консорциум инвесторов. Всех тех милых парнишек, с которыми ты учился вместе: стоматологи, адвокаты. Почетные граждане, имеющие уйму денег и жаждущие заработать еще. Не то чтобы я плохо жил раньше без этих дебилов, просто только с ними вместе я смогу делать в будущем хорошие деньги.

Джордж прикурил сигару, выпустил большое кольцо дыма и подмигнул мне. Внезапно я почувствовал, что он меня здорово утомил своей манией успешного бизнеса, злобным выражением лица, бутафорским образом жизни, скопированным с клипов Роберта Палмера.

– Получается, что первой на очереди стоит земля гольф-клуба? Того, который вы с Питером Доусоном собирались перенести в другое место? Кому она принадлежит теперь, когда Питер Доусон умер?

Улыбка застыла на лице Халлигана, он впился в меня взглядом.

– Сразу перешел к делу. Хороший признак, Эд, видна заинтересованность. Однако здесь есть некая загвоздка. Я не могу раскрыть столь деликатные детали человеку с улицы.

– Но и я не могу принять предложение о работе, не вникнув в некоторые детали. Может необходимо присутствие твоего адвоката, чтобы тебе было спокойнее?

Джордж задумался над моим предложением.

– Может быть. Доверие – важная вещь. Ведь ты знаешь, что бывает с теми, кто не оправдывает доверия. Так ведь?

– Конечно, – ответил я.

– Вот и молодец. Доверие – вот на чем держится этот мир.

Джордж размешал апельсиновый сок длинной серебряной ложкой и поднял бокал. Я допил свой, и Джордж тут же наполнил его снова.

– Тост за счастливое будущее, Эд.

– За будущее.

Мы оба осушили бокалы. Джордж пил шампанское без сока. Видимо, он был крепче меня, а может, просто слишком жарко, но я уже слегка опьянел.

– Полагаю, скоро должно быть собрание совета? – спросил я.

– В пятницу.

– И ты уверен, что все пройдет, как ты задумал?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты уверен, что тебе отдадут землю гольф-клуба под плотную застройку?

– Бизнес держится на уверенности, Эд. Ты прекрасно это знаешь.

– А в «Кортни-эстейтс» твоим деловым партнером был Питер Доусон? Мне просто интересно, не давал ли ты ему денег подкупить членов совета для скорейшего разрешения вопроса?

– С чего это я буду давать деньги Питеру Доусону? Ты думаешь, он не мог себе позволить подкупить собственных членов совета? Ты не заметил, что Доусоны не страдают от нехватки денег?

– Кто-то тянул огромные деньги из Питера Доусона, обдирал его как липку. Если он хотел, чтобы все прошло, как он задумал, ему нужны были бы деньги, чтобы убедить нужных членов совета встать на его сторону. Деньги, которых у него не было.

Джордж смотрел на меня, удивленно подняв брови. Мне стало жарко, и в горле пересохло. Я выпил немного «Мимозы». Впрочем, с выпивкой нужно завязывать. Странно, но я не мог собраться с мыслями.

– Вот эти вещи мне необходимо узнать, Джордж, если я собираюсь работать на тебя. Так надо.

Рот был словно полон ваты, обильный пот струился по лбу и бровям. Что-то застряло в горле, как будто я проглотил песок. Пришлось допить бокал до дна. Пузырьки растекались огненной лавой в моей груди. Джордж подскочил налить мне еще бокал «Кристалла». Я вовремя замотал головой.

– Нет, спасибо.

– С тобой все в порядке, Эд? По-моему, ты весь горишь.

– Я в порядке. Может, немного апельсинового сока. А то я как-то странно себя чувствую.

– Нет проблем. Начинаю подозревать, что ты просто не умеешь пить. Я помню, как тебя выворачивало, когда в последний раз видел тебя пьяным.

Джордж Халлиган опять помешал апельсиновый сок в графине и налил мне его в стакан.

– Опрокинь залпом, это вернет тебе силы. Витамин С, понимаешь ли.

Что-то происходило с моими глазами, как будто кто-то замазал их маслом. Я потянулся за стаканом, но никак не мог нащупать его. Джордж сунул мне его прямо в руку. Я стал подносить его ко рту и одновременно опускать голову навстречу. Попытался запрокинуть стакан в рот, но координация меня подвела. Облил соком щеки и пиджак. Я двигался в каком-то замедленном ритме. В ушах стоял такой гул, как будто стремительная река разливалась в половодье. Джордж залил остатки сока мне в рот и выбросил стакан. Он разлетелся осколками по мраморной плитке как маленькая взрывчатка.

Голова у меня была свинцовая. Я поднимал ее медленно, чтобы, не дай бог, она не оторвалась от шеи. Окутанное дымом сигары и солнечным светом лицо Халлигана слилось в единую массу с бороздами и трещинами. Без губ и глаз оно напоминало ухмыляющийся кулак. Он наклонился ко мне, я почувствовал кислый запах сигары, в желудке начало что-то булькать. Джордж Халлиган засмеялся, а затем хорошенько двинул мне по лицу, свалив со стула.

Я слышал, как он что-то сказал, но смог уловить лишь слова «апельсиновый сок». Однако я четко слышал, как он это произносил: мстительно, торжествующе, как боксер, одержавший победу. Я слышал, как он смеялся, кряхтел, словно маленький моторчик, который никак не может завестись. По-моему, к нам приближались какие-то люди, для «жен» они были слишком крупными. Я лежал, прижавшись щекой к холодному мраморному полу, но не той щекой, по которой меня ударил Джордж Халлиган. «Повернись другой щекой», – подумал я. Я бы так сказал, если бы смог. Хотя, похоже, я засмеялся. Последний мой смех. Но не последняя мысль. Во рту был привкус дешевых духов, и я подумал: «Что бы он мне ни подмешал, они наверняка разбавили это тальком».

Я проснулся от громкого мужского хохота, который перемешивался со шквалом отборной брани и плавно переходил в тихий ропот. Пахло креозотом, парафином и застарелым табаком вперемешку со сладковатым ароматом гашиша. Я лежал на каком-то диване или тахте, ноги и руки были свободны. Приоткрыл глаза, вернее только правый, с левым были какие-то неполадки. Надо мной нависала сводчатая деревянная крыша. Ржавые садовые инструменты висели на бревенчатых стенах: грабли, косы, секаторы. Голоса раздавались из дальнего конца комнаты. Я повернулся вправо: верстак был заставлен ящиками для инструментов, коробочками с гвоздями, отвертками, сверлами и тому подобным. У двери стояли кувалда с длинным топорищем и сломанная газонокосилка. Дверные засовы были наглухо замазаны двумя слоями креозота и смолы. Я надеялся, что там была еще одна дверь, но разозлился от нелепости самой мысли, а затем обрадовался ей. По крайней мере, то, чем меня накачали, уже выветрилось. Я оторвал голову от дивана, чтобы осмотреть комнату. Жгучая боль пронзала каждую клеточку тела. Из носа текло, и когда я начал его вытирать, кровь хлынула на руку. Нос и подбородок были покрыты засохшей коркой. Левый глаз не открывался, а к виску и уху было просто не прикоснуться. Языком я нащупал остатки корней зубов, все еще сидевших в нижней десне слева. По ощущениям, похоже, я лишился как минимум двух зубов. Волосы были влажными, я ощупал всю голову, но это оказался всего лишь пот, не кровь. Я чувствовал себя помятым, но не сломленным и был уверен, что если потребуется, то смогу двигаться.

Я вновь попытался пошевелить головой, на этот раз не отрывая ее от дивана. Повернул голову вправо и изогнул шею назад, упершись лбом в диван. Теперь я видел помещение вверх ногами: длинное и узкое, старый сарай с садовыми машинами, красками и кистями. Пол каменный, справа на стене висело что-то вроде шкафчиков. В дальнем конце комнаты за белым пластмассовым столом, окутанные сигаретным дымом, сидели трое мужчин и играли в карты. Я наблюдал за ними, фокусируя зрение, стараясь не обращать внимания на тупую боль. Вскоре я узнал их – Голубая Бейсболка, Десси Делани и кто-то еще. Ну, по крайней мере, моя голова все еще была на плечах. Я снова лег и стал смотреть на потолок. Мягкий свет лился сквозь узкие окна над головой: ранний вечер того же дня, надеялся я.

Кто-то поднялся из-за стола. Было слышно, как открылась дверь, зажурчала моча.

– Фу, как хорошо.

– Проверь, как там наш подопечный.

– Да он еще в ауте.

– Все равно проверь. Толстяк сказал сразу сообщить ему, как только Лоу придет в себя.

– Толстяк сказал то, сказал это…

– И не забудь вымыть руки.

– Отвали.

Снова смех и звук приближающихся шагов. Нет смысла откладывать встречу с неизбежностью. Так что я в упор посмотрел на высокого худощавого мужчину с гладко выбритой головой, серьгой в носу и кровоподтеками на шее.

– Эта сволочь очухалась, – воскликнул Серьга, улыбаясь. – Может, нам притащить зеркало, пусть полюбуется на себя.

Подошел Голубая Бейсболка. Бинтов на нем уже не было, но на месте носа красовалась фиолетовая шишка. Он тоже заулыбался. Видимо, мое лицо представляло собой забавное зрелище.

– Видна работа Толстяка, – сказал Серьга с американским акцентом. – Крикни-ка там его, Десси.

Делани и Голубая Бейсболка опять расхохотались. Их смех здорово действовал мне на нервы. Я резко сел и, опустив ноги с дивана, ухватился за колени, чтобы сохранить равновесие. От неожиданности Серьга отшатнулся, а Голубая Бейсболка завалился на старую газонокосилку. Кровь резко отхлынула у меня от головы, и я чуть не потерял сознание. Меня тошнило. Было такое ощущение, что кто-то постоянно, с небольшими интервалами бил меня камнем по голове. Серьга поспешил помочь Голубой Бейсболке подняться, но тот оттолкнул его. Я все так же сидел на диване, пытаясь поднять голову и остановить хлынувшую из носа кровь.

– Тебе повезло, что он его не сломал, – раздраженно сказал Голубая Бесболка.

– Может, займемся этим сами, – предложил Серьга. Бейсболка пожал плечами, поднял лопату и бросил Серьге. Серьга не смог поймать ее, и та с грохотом упала на пол.

– Вперед. Ты первый, – сказал Голубая Бейсболка. За спиной у него возник Десси Делани. Правая рука его вся была залеплена пластырем.

– Толстяк сказал ничего не предпринимать без него.

На фоне Голубой Бейсболки и Серьги Десси выглядел властно и деловито.

– Этот ублюдок в долгу передо мной, – сказал Серьга, нагибаясь за лопатой.

– Ты думаешь, он мне не должен? – сказал Десси Делани. – Давайте дождемся Толстяка. Я уверен, он что-то придумал.

– Ему повезло, что Халлиган не сломал ему нос, – сказал Голубая Бейсболка.

– Ему повезло, что Толстяк много чего с ним не сделал, – заулыбался Десси.

Голубая Бейсболка и Серьга захохотали.

– Это, наверное, первый чудила, который проснулся без боли в заднице. Не похоже на Толстяка.

– Не говорите раньше времени, парни. Еще не вечер, – раздался игривый тонкий голосок.

Пришел Халлиган.

Одет он был как мачо: футболка в обтяжку, джинсы на бедрах, белая бейсболка. Он поприветствовал каждого объятьями и дружескими похлопываниями по спине, поцеловал Серьгу в губы, развернулся на триста шестьдесят градусов и врезал мне по лицу, так, что его рука спружинила от удара. Я плашмя упал на диван и стукнулся головой о стену. Кровь из носа брызнула прямо на белоснежную футболку Толстяка. Тот незамедлительно стащил ее с себя и начал вытирать кровь со своего накачанного анаболиками и разукрашенного татуировками тела.

– Еще немного поработаю с носом, и можно приступать к заднице! – крикнул он, расхохотавшись. Остальным понадобилось чуть больше времени, чтобы оценить шутку и присоединиться к нему. Десси Делани поджал губы, Голубая Бейсболка смутился, а у Серьги сделался испуганный вид.

А Толстяк казался абсолютно спокойным, он развернулся и зашагал в другой конец комнаты, покачивая головой и отщелкивая пальцами лишь ему одному известный мотив.

Я потрогал нос, он представлял собой месиво из хрящей и крови, но, как мне показалось, все-таки не был сломан. Я зажал переносицу, чтобы приостановить кровотечение.

Потом прикинул расстояние до лопаты, которую бросил Голубая Бейсболка. Заметил расположение садовых инструментов, висевших на стене.

Посмотрел на беспокойные лица бандитов. Если я и уйду отсюда, то только вместе с Толстяком.

Он вернулся с пивом и сигаретой. Отпив полбанки, рыгнул в лицо Голубой Бейсболке, затем подошел ко мне и помахал зажженной сигаретой перед моим носом.

– Я еще не закончил с этим ублюдком. Недолго осталось, – сказал он, исказив жирное лицо в злобной гримасе. Сделал глубокую затяжку и поднес раскаленный конец сигареты к моему не открывающемуся левому глазу, затем к открытому правому. От жара и дыма глаз заслезился и заболел. Я старался не струсить и не пропустить момент, когда можно будет нырнуть за лопатой.

– Толстяк, Джордж сказал…

Халлиган отшвырнул сигарету и развернулся к прервавшему его Десси Делани.

– Джордж сказал что?

Делани попытался подтянуться к Толстяку поближе и сказать ему что-то на ухо, но тот отмахнулся от него как от назойливой мухи.

– Слушай, блин, ты задолбал, что еще за секретики, шепчешься как девчонка. Что сказал мой брат?

– Что мы не должны заходить слишком далеко. Вытянуть из него все, что он знает, затем припугнуть как следует, вот и все, что он хочет, – сказал Делани.

Толстяк вплотную подошел к Десси, лоб в лоб.

– Я думаю, ему просто страшно, Десси. Тебе страшно? А?

Делани покачал головой.

– Нет, Толстяк, не страшно.

Халлиган сделал шаг назад.

– Молодец, – сказал он и со всего маху долбанул Десси головой.

Делани взвыл от боли и упал на колени, держась руками за окровавленное лицо.

– А надо бояться. Мой брат. Мой брат, – неистово замотал головой Толстяк в такт каким-то своим внутренним ритмам. – Да кому, на хер, какое дело, что думает этот придурок. Приперся из Штатов, возомнил, что он чертовски крут, как не знаю кто, везде суется… То есть, если бы он хоть что-то вообще знал, знал, где был Томми Оуэнс, что произошло той ночью с Маклайамом и Питером Доусоном, если бы ему было что-то известно, даже если ему что-то известно – он же может исчезнуть, ведь так? Не так это и сложно. Люди все время пропадают, так ведь? Никто их не ищет. Кроме всяких придурков, которые не в счет. Дело-то обычное. Не велика важность.

Внезапно Толстяк сдулся как воздушный шар. Свесил голову и уперся подбородком в грудь. Он продолжал разговаривать, бормотал что-то себе под нос. Затем так же внезапно опять взорвался.

– Просто потому, что Джордж хочет выглядеть как деловой кусок дерьма, не значит, что и мне хочется того же. У меня свои планы. Не какого-то, мать его… будто я ему какой-то гребаный официант. «Джордж сказал… Джордж хочет»… а как насчет меня, а? Как насчет моих планов?

Халлиган весь затрясся от напряжения. Развернулся и бросился бежать в дальний угол сарая, будто там вспыхнул пожар. Я уперся левой ногой в пол, вновь нацелившись схватить лопату. Толстяк вернулся с четырьмя банками пива и раздал их всем. Серьга и Голубая Бейсболка чокнулись, хлопнули друг друга по ладони, открыли пиво и выпили.

Десси сидел, съежившись на каменном полу, прислонившись к широким деревянным ножкам верстака. К носу он приложил банку пива, которую ему принес Толстяк.

– Тоже хочешь выпить, Дэсмонд? Верное решение. Давай покончим уже с этим ублюдком раз и навсегда.

Халлиган оказался проворней. Он бросил банку мне в голову. Пока я вытирал пиво с лица, Толстяк поднял лопату и всучил ее Голубой Бейсболке. Потом зашел за диван и снял косу со стены. Я вскочил и стал судорожно искать какое-нибудь оружие, но Голубая Бейсболка преградил мне путь лопатой; Толстяк начал зажимать меня в угол, рассекая воздух косой. Злобная улыбка, глазки, блестящие в предвкушении крови.

– Время жатвы. Не надо боятся жнеца, да, Десси? Никогда раньше не держал в руках косу. Думаю, все приходит с опытом. Стоит лишь попробовать.

Из дальнего конца сарая послышался чей-то голос.

– Толстяк, – позвал Делани.

– Слушай, отвали уже, а то ты будешь следующим, – заорал Халлиган. Слюна стекала по его подбородку. Он вновь начал размахивать косой. Свист лезвия звучал как вой смерти.

– Толстяк, к тебе пришли, – не унимался Делани. – Это девка Доусона.

Я увидел копну золотых волос Линды. Что ей здесь понадобилось? Где мы находились? Этому сараю было, по крайней мере, лет пятьдесят. Дома Халлиганов построили лет десять назад.

– Эд, это ты? – спросила Линда.

Ее голос был вялый, безучастный и спокойный.

Толстяк спрятал косу под мышку и повернулся к Линде.

– Милая, ты ошиблась дверью? Парни, проследите, чтобы миссис Доусон вернулась в дом.

Серьга сделал шаг в сторону Линды. Десси поднялся, но не сдвинулся с места. Он испуганно смотрел то на меня, то на Толстяка.

Именно сейчас и нужно было действовать. Я ухватился для устойчивости за верстак, оперся о стену и ударил Халлигана обеими ногами между ребер. Он натолкнулся на диван и заорал, все еще держа косу подмышкой. Голубая Бейсболка уставился на Толстяка, открыв рот – лезвие врезалось тому в грудь, а острие вошло в плечо. Кровь так и хлынула. Стоя на коленях, он пытался вытащить косу. Но при каждой попытке становилось только хуже. Он взвыл от боли. Голубая Бейсболка все еще увлеченно наблюдал, как Толстяк бился в агонии. Я врезал Бейсболке по яйцам, отобрал лопату и пару раз ударил его по голове. Линда стояла посреди комнаты с затуманенными от наркоты глазами. Трудно сказать, какую дозу она приняла. Серьга шагнул в сторону Линды, затем в мою, схватил кувалду, лежавшую возле газонокосилки. Он не обладал достаточной ловкостью, чтобы правильно воспользоваться ею, и стал приближаться ко мне, держа кувалду за рукоятку у самого основания. Ему нужно было подойти ко мне вплотную, чтобы нанести удар. Выставив лопату вперед, я начал бить его по лицу пока он не упал, а затем ударил плашмя по голове. Толстяк все еще кричал, а в перерывах между криками проклинал меня и обещал расправиться. Но он просто повис на косе и без медицинской помощи не мог бы сделать и шага.

Зажав в руке мобильник, Десси кивнул мне головой и посмотрел в сторону двери.

– Выходи, – прошептал он одними губами.

– Ладно, Толстяк, сейчас мы тебе кого-нибудь приведем, – сказал он вслух.

Я пригрозил Делани лопатой, чтобы все выглядело правдоподобно, обхватил Линду за талию и стал пятиться спиной к двери.

– Я замочу эту суку, – вопил Толстяк.

Вместе с Линдой мы нырнули в открытую дверь, по направлению к тусклому свету.

Глава 18

Мы выбежали на дорожку из красноватого гравия, я успел закрыть снаружи дверь сарая на засов. Чуть вдали была густая березовая роща, а перед ней расстилалась изумрудная лужайка.

Линда нежно погладила мою левую щеку и провела согнутым указательным пальцем по губам.

– Ты в состоянии бежать? – спросила она с улыбкой.

Я кивнул головой и хотел было ее о чем-то спросить, но она остановила меня, прикоснувшись пальцами к губам и покачала головой.

– Поговорим позже. Следуй за мной, Эдвард Лоу.

Ее глаза светились воинственным блеском, как будто мы просто играли в какую-то игру. Она пустилась бежать через лужайку, я старался не отставать от нее.

Вся эта земля относилась к поместью с огромным домом, стоящим высоко над морем. Вниз к каменной стене, увитой плющом, вела лестница, а из стены сверху торчали осколки стекла. Линда легко сбежала по ступенькам до стены, а затем помчалась по тропинке, выложенной гравием. На ней было белое летнее платье с красными розами, а на ногах – черные туфли на плоской подошве. Ее худые загорелые ноги двигались с атлетической грацией. Мне же каждый шаг доставлял невыносимую боль, пронзающую тело насквозь. Я остановился у стены, чтобы унять вновь хлынувшую из носа кровь. Позади доносились тревожные крики, затем я увидел свет фонарей и мужчин, бегущих по направлению к сараю и лужайке. Линда добежала до живой изгороди из лавра и боярышника высотой под четыре метра. Она обернулась и махнула мне рукой, затем скользнула в кусты. Я подбежал к деревьям, но щель, сквозь которую пробралась Линда, показалась мне слишком узкой. Все же я раздвинул спутанные ветки двух лавровых деревьев и полез в отверстие. На полпути застрял, Линда торопила меня. Опустив голову, втянув живот и с силой протолкнув себя вперед, я наконец вырвался наружу, отделавшись лишь легкими царапинами. Ветка боярышника хлестнула меня по левому глазу.

Мы очутились в дикой гуще чертополоха и ежевики, повсюду стояли лужи с темной водой, окруженные пожухлой листвой и кустами крапивы. С той стороны раздались крики. Казалось, люди подошли уже к самой изгороди. Слева от нас все еще высилась стена. Убедившись в том, что я цел и невредим, Линда вновь пустилась бежать. Она неслась сквозь заросли, обжигая голые ноги чертополохом и крапивой, стараясь не увязнуть в болотистой жиже, и так – пока не добежала до того места, где обрушилась стена. Там образовался лаз. Мы перелезли через гранитные глыбы и кучи битого стекла и очутились на мягком склоне, покрытом сухим папоротником и сосновыми иголками. Пара шагов вниз, и можно укрыться под темным покровом соснового леса. Мы спустились еще ниже, и вдалеке стали видны мерцающие серо-голубые полоски. Я понял, где мы очутились и где были до этого. Это Каслхилл, а сосновый лес, ведущий к морю у Бэйвью, дом и сарай, где меня держали, принадлежали Джону Доусону.

Мы прошли примерно сто шагов, потом вскарабкались на крутой хребет, поросший можжевельником, прошли еще немного по направлению к тропинке у обрыва. Одна тропка вела к дороге, другая – к железнодорожным путям, а ниже был крутой спуск к воде. Наступила ночь, и над искрящимся темно-серым морем мерцала луна. Линда обернулась и посмотрела на меня.

– Ах, Эд, – сказала она, – ты пришел за мной.

Она притянула меня к себе, я чувствовал ее слезы на шее. Ее лицо было запачкано кровью, я попытался вытереть, но она замотала головой и поцеловала меня. Ее язык резко проник в мой рот и ласкал мои сломанные зубы, поврежденные десны. Было больно, но это того стоило. Линда снова посмотрела на меня и улыбнулась, ее губы были почерневшими от крови, почти как лепестки роз на ее платье.

– Куда мы можем пойти? – спросила она.

– Не знаю. Я даже толком не понимаю, что произошло.

Позади нас захрустел можжевельник, что-то зашуршало в папоротнике, может, это была крыса или кролик, а, может быть, существо поопаснее. В глазах Линды промелькнул страх.

– Эд, надо идти дальше. Куда мы можем пойти?

– Мы недалеко от твоего дома.

– Ты что, с ума сошел?

– Нет, – сказал я.

Мы пробежали по тропинке вдоль обрыва почти полкилометра, потом добрались до начала карьера. Линда остановила меня.

– И что теперь делать? Просто стереть грязь с лица и идти дальше?

– Почему бы и нет, – ответил я.

– А тебе не кажется, что они будут следить за моим домом? – спросила Линда.

– Мы не идем к тебе домой.

И я стал утаптывать грязь, пробираясь к дороге, в надежде, что красная «ауди» Линды все еще там. Так и было.

– У тебя есть ключи? – спросила она.

Я проверил карманы: телефон, ключи, бумажник, мелочь, даже двадцать штук баксов в коричневом конверте – все было на месте. Может быть, Толстяк предпочитал грабить людей после того, как их убивал.

Я передал ключи Линде. Она открыла дверцу, повернулась ко мне и расплакалась.

– Все хорошо, – сказал я, – все хорошо.

– Ах, Эд, не хорошо, – сказала Линда, – и никогда не будет хорошо.

Она посмотрела на карьер.

– Нам нужно уехать отсюда. Они, наверно, нас уже ищут.

– Линда, что делал Толстяк Халлиган в доме Джона Доусона?

– Я расскажу тебе все, раз уж нам по пути. Ты можешь сесть за руль? Я все еще чувствую слабость из-за той дряни, которой они меня пичкали, – сказала она, – я ведь постоянно ее пила. Ты хорошо видишь?

– Одни глаз у меня видит, – ответил я, – но мне надо заехать домой и привести себя в порядок.

– Нельзя. Они будут следить и за твоим домом тоже.

– Но я не могу никуда ехать, посмотри на меня.

– Я приведу тебя в порядок, поехали.

Мы сели в машину и поехали к Бэйвью, там остановились за деревьями позади спортивной площадки.

У Линды было несколько косметичек, разбросанных по всей машине. В одной она нашла вату, достала из отделения для перчаток наполовину пустую бутылку водки «Столи-лимон», вытерла мне лицо. Было невыносимо больно, но и хорошо, потому что следы побоев, нанесенных Халлиганом, стирались с меня. Линда смеялась каждый раз, когда я морщился.

– Ты в порядке, – сказала она. – Глаз заживет, и я не думаю, что эту рану надо зашивать, все зарастет само собой. Но все же доктор не помешает, стоматолог, например.

Она дала мне бутылку, я прополоскал рот и выплюнул кровь и крошку от зубов на дорогу. Тут же почувствовал невыносимую боль и сделал большой глоток из бутылки, чтобы ее заглушить.

– Непременно нужно к дантисту, – сказала Линда.

В серебряной сумочке с блестками она нашла упаковку «Нурофен плюс» и дала мне четыре таблетки. Я запил их водкой и отдал ей бутылку. Линда сделала большой глоток и облизала свои мокрые блестящие губы. Я снова почувствовал ее запах, сильный запах грейпфрута, пота и дыма. Линда взяла мою руку и положила себе на грудь, я чувствовал, как она поднимается и опускается, слышал, как шуршало ее платье, когда она заерзала на сиденье и раздвинула ноги. Я ощутил ее горячий язык, когда она зашептала мне что-то на ухо.

Мы ехали на юг, а потом на запад – мимо шахт по добыче свинца, сквозь густой сосновый лес, пока не оказались в горах. Мы взбирались так высоко, как только могли, по дорогам, где можжевельник и папоротник сменили топь и неглубокое болото, расположившиеся в тени коммуникационных башенок, усеявших вершину самой высокой горы. Мы стали целоваться в машине, срывая одежду друг с друга, хрипя от неистового желания, но было слишком жарко и тесно, поэтому мы вышли из машины. Я сел на капот, а Линда на меня. Я видел огни города под нами, через плечо Линды, двигающейся вместе со мной в темноте, чувствовал, как огни пульсировали в тумане, когда я вошел в нее, и она вскрикнула. Мы оставались в таком положении так долго, как могли, пока, сигналя, мимо не проехал белый фургон. Его неотесанные пассажиры весело выкрикивали непристойности из окон. Мы оделись и закурили в угрожающем безмолвии ночи. Сначала Линда не хотела говорить, и я не заставлял ее, не хотел разрушать то, что между нами произошло. Поэтому мы молча сидели на капоте и смотрели на город, расстилавшийся внизу, на горячие потоки тепла и света, которые, как кровь, текли по его артериям.

Наконец, Линда заговорила тихим спокойным голосом.

– Это не было похоже на похищение, – сказала она. – И, ей-богу, не нужно было давать мне транквилизаторы. У Барбары есть свой доктор, который достанет ей все, что она пожелает, он кормил меня ими ложками. Но постепенно после валиума он стал давать что-то более сильное, я не знаю, что именно. Поэтому им не надо было меня запирать или делать что-то в этом роде. Хотя казалось, что постоянно кто-то был рядом, наблюдал за мной. А в тот вечер – нет. Я вышла из дома, вдохнула немного свежего воздуха, вдруг услышала шум, доносившийся из сарая, открыла дверь и увидела тебя.

Мы подъехали к гостинице, которую знала Линда, где милый персонал, казалось, уже привык к тому, что она приезжала туда в позднее время с незнакомыми мужчинами. Опрятный менеджер со странной манерой, характерной для Дублина, позвал Вэл, отвел ее в сторону, они обнялись и выразили свое сочувствие, потом засмеялись. Вэл бросала на меня оценивающие взгляды. Пока мы поднимались на лифте, я закрыл отворотами пальто мою залитую кровью рубашку. Линда сказала, что Вэл позаботится о том, чтобы прислали чистое пальто. Вскоре нам подали еду: стейк, сандвичи, салат с тигровыми креветками и тайской приправой, бутылки с ледяным пивом «Старопрамен». Все было неплохо организовано, поэтому я почувствовал непреодолимое желание тут же все съесть.

– Часто сюда приезжаешь? – спросил я и почти вздрогнул оттого, как неприятно прозвучал мой голос.

– Приезжаю, когда хочу, – ответила Линда, – или, по крайней мере, приезжала, когда был жив мой муж.

– Но ты не приводила его сюда?

– Нет, Эд, я приводила других мужчин. Это было тогда. Сейчас может быть по-другому. Это зависит от тебя, так же как и от меня.

Линда смотрела на меня в упор, не стесняясь того, кем она была и кем могла стать. В сорок три я мог бы найти какую-нибудь другую женщину, без такого прошлого, как у Линды. Я не мог вынести ее взгляда, отвернулся и пробормотал что-то про душ.

Я стоял под душем – нестерпимо горячим, стоял до тех пор, пока мое тело не начало забывать то, что с ним сделали. Затем я включил холодную воду и стоял под струей до тех пор, пока голова не онемела и боль в висках не утихла.

Когда я вышел из ванны, Линда говорила по телефону.

– Мы бы хотели заказать водку «Столи» или «Абсолют», свежевыжатый грейпфрутовый сок, лед и лимоны в номер сто сорок шесть. Доусон. Спасибо.

Я покончил со своим пивом, и Линда начала рассказывать.

– Они не пускали в дом Толстяка, но пускали Джорджа. Джордж Халлиган болтал с Барбарой Доусон, угощался скотчем Джона, прохаживался по дому, как хозяин. И насколько я знаю, так и было. Толстяк и его банда дикарей болтались на территории вокруг дома, торчали в своих фургонах, курили и ругались между собой.

– Линда, что они там делали? – спросил я, – Что общего у Доусонов с Халлиганами?

– Я думаю, все началось с Питера, так как ему была нужна помощь. А вместо того, чтобы попросить об этом своего отца, он обратился к Халлиганам. Джону Доусону принадлежит земля гольф-клуба, и он подарил ее Питеру. Он сказал, что это подарок, но на самом деле получилась проверка.

– Что ты имеешь в виду?

– Я думаю, Джону было жалко Питера, он так старался произвести впечатление. Джон пытался объяснить, что в этом нет нужды, но, конечно, Барбара совершенно ясно дала понять, что считает его неудачником, что ему очень далеко до своего отца. Поэтому-то Джон и хотел, чтобы Питер владел гольф-клубом и мог что-то сделать сам. Барбара не должна была этого знать, но она выяснила. И сказала, что это его последний шанс, и если он не справится, она с ним покончит.

– В каком смысле? У него не будет работы? Или она перестанет с ним видеться?

– Может быть, и то, и другое, а может и нет. Барбара всегда ссорится так, как будто ставит последнюю жирную точку в отношениях. Она кричит, бесится, хлопает дверью – все повадки Джоан Кроуфорд. Иногда ситуация менялась, и она извинялась перед Питером, вымаливала прощение. Это было даже хуже, потому что вскоре она снова заводилась. Это было бы ерундой, но вот только Питер воспринимал всерьез.

– Это он тебе сказал?

– Да. Это был его последний шанс. И я думаю… я знаю… он надеялся, что и у нас появится последний шанс.

– Так бы и было? Или у тебя были слишком близкие отношения с его отцом, чтобы все получилось?

Губы Линды задрожали, показалось даже, что она вот-вот расплачется. Она смотрела на меня как на предателя. И я действительно ее предал, но еще тогда, когда взял ее деньги, а потом влюбился в нее и заставил себя поверить, что со всем справлюсь.

– Я видел его машину. Он ехал, чтобы встретить тебя в ту ночь, когда нашли тело Питера. Ты была одета…

– Ну же, Эд? Одета, чтобы действовать? Ты все-таки не такой смелый, ты можешь сформулировать мысль, но тебе не хватает духу высказать ее вслух.

– Это не относится к нам с тобой, это касается дела. Если у тебя была интрижка со свекром…

– Так вот что ты обо мне думаешь?

– Я не думаю, я спрашиваю.

– Тогда спроси.

Линда покраснела, но выражение лица у нее было дерзким и таким красивым, что я почувствовал боль в своем бешено бьющемся сердце. Может быть, если бы я остановился, обнял ее и пустил дело на самотек, она была бы все еще жива. Но как я мог так поступить?

Принесли водку. Линда сразу выпила. «Если хочешь выпить, налей себе сам», – сказала она, подошла к окну и устремила взгляд в темноту.

– Ладно, Эд, давай, спрашивай.

– У тебя была интрижка с Джоном Доусоном?

Она заговорила тихим и печальным голосом:

– Джон Доусон – потерянный и одинокий человек. Его брак был мертвым уже много лет. В каком-то смысле он тоже был мертвым много лет, он не получал удовольствия от жизни, от своих достижений. Он и Барбара существуют в режиме тотальной войны. Но это холодная война. Он… я никогда не могла этого понять – он и Питер, знаешь, он его так сильно любил! Он сочувствовал Питеру из-за того, что тот не достиг никаких высот, которых, как считал Джон, должен был достичь. Это не было так… ну, ты слышал об успешных мужчинах, которые устраивали своим сыновьям действительно трудную жизнь, если те не оправдывали их ожиданий. Но Джон не был таким. На самом деле он хотел, чтобы у Питера все получалось – в надежде, что тогда Барбара от них отстанет. Но и помимо этого, есть кое-что… относящееся только к нему. Складывается впечатление, что Джон имел дело с Питером, с Барбарой, со своей повседневной жизнью, но все это было почти ненастоящее. Я не знаю, наверно, много людей сталкивается с такими ощущениями, становясь старше… Они знают, что их настоящая жизнь осталась в прошлом. Но у Джона было еще что-то. Много месяцев назад однажды вечером… они как раз начинали работу с Сифилд-Таун-Холл, и Питер все время работал допоздна… Неожиданно приехал Джон и попросил посидеть с ним и… угостить его чаем или чем-нибудь покрепче, посидеть, послушать его. Как будто я была его дочь.

– Его дочь?

– Так ему казалось. А потом это вошло в привычку, он приезжал, когда Питера не было дома. Просил меня наряжаться, садился и говорил. По-моему, это было… это было очень странно. Ты можешь назвать это интрижкой. Семейной интрижкой. Мне это нравилось. Мне нравилось быть дочерью. У меня никогда не было такой возможности, так как отец ушел от нас, когда мне было пять лет. Джон разговаривал так, как будто у него есть дочь или надеялся, что в один прекрасный день она появится. Говорил о забавных играх, о песнях, которые они пели бы вместе, и о том, как бы ему нравились ее косички.

– Ты сказала, что он говорил о людях из прошлого. О каких людях? Он рассказывал о моей матери?

– Нет, о ней не рассказывал. Он говорил о твоем отце. И парне по имени Кортни. Кенни, так, кажется, его звали. Какие они были сумасшедшие ребята, три мушкетера, и тому подобное. На самом деле мне было скучно слушать, как они совершали набеги на фруктовые сады, ходили в кино или как однажды отпустили на волю козла.

Три мушкетера. Мой отец, Джон Доусон и Кеннет Кортни. И имущество Кортни, директора Кеннет Кортни и Джеммы Гранд.

– Джон говорил, что случилось с Кортни?

– Он умер. Твой отец исчез, Кортни умер, вот так все и закончилось. Все закончилось.

– Это все?

– Ну, не считая того, что он просил нанять тебя.

– Что?

– Питер исчез в то же время, когда умерла твоя мама. Ты как раз вернулся домой, были организованы похороны и все такое, но до сих пор о нем не было никаких известий. Мы знали, что ты в Лос-Анджелесе, работаешь частным детективом и тому подобное. Джон велел нанять тебя, чтобы ты нашел Питера. И более того…

– И более того? Он сказал, что еще?

– Да. Что ты сын своего отца, и знаешь, что делать.

Линда отошла от окна и сделала несколько нетвердых шагов по комнате. Она плеснула себе еще водки, закурила сигарету и села на кровать, глядя на меня из-под длинных ресниц.

– Ну же, Эд? Ты знаешь, что делать?

– Что насчет Халлиганов? Ты сказала, что Питер обратился к ним за помощью.

Линда утвердительно кивнула головой и вздохнула.

– Грехи отцов. Ты слышал все эти разговоры о Джоне Доусоне и о домах на Ратдаун-роуд, как Джек Парланд помог ему получить нужное число голосов на собрании, чтобы по-новому распределить землю? И как потом эта помощь вытягивалась потихоньку из заднего кармана Джона? В общем, это была идея Питера – подкупать всех. Загвоздка была в том, что он не хотел тратить на это деньги, которые зарабатывал у Доусонов.

– У него не было денег. Я видел его банковские счета, деньги утекали как вода сквозь пальцы. Халлиганы, наверно, заставляли его отмывать для них деньги или что-то в этом роде.

– Вот почему Томми Оуэнс в ту ночь, когда он исчез, принес ему деньги.

– Деньги, чтобы подкупить Джозефа Уильямсона.

Линда не отреагировала на упоминание этого имени.

– Линда, ты знаешь, что с ним случилось?

– Он бы и пальцем не пошевелил, а Питеру нужен был его голос. И, конечно, он нужен был Халлиганам, потому что они тоже были в этом заинтересованы. Вскоре они убедили некоторых членов совета принять «пожертвования». Затем Джордж пошел к Джону и Барбаре, чтобы рассказать о том, что происходит, и дать понять, что пресса узнает о нечестных попытках перераспределить землю гольф-клуба. Доусоны поняли, что попали в ловушку, они не могли обратиться в полицию, им оставалось только проглотить это и надеяться на лучшее.

– Я думал, что старший офицер Кейси присматривает за ними.

– Барбара заодно с Халлиганами, поэтому контролировать информацию невозможно.

– А ты знаешь, как умер член совета?

– Питер где-то встретил Уильямсона, связался с Халлиганами – наверное, чтобы сказать, что Уильямсон не согласился. Я не знаю, специально ли они вкололи ему большую дозу героина или пытались заставить изменить решение, но перестарались.

– А Питер?

– Барбара сказала, что в этот вечер он пришел домой взволнованный, был расстроен произошедшим, ему было стыдно, как-никак он вовлек Халлиганов в эту историю. Она сказала, что пыталась его успокоить, убеждала в том, что он не виноват.

– Зачем? Я думал, она его презирала. И считала, что все произошло по его вине.

– Да, но она не хотела, чтобы он сделал какую-нибудь глупость.

– Например, позвонил в полицию…

– Вот именно. Я имею в виду, что все скрыли, абсолютно все. Барбара сказала, что дала ему немного валиума, он вышел в сад подышать воздухом. В следующий момент послышались выстрелы. Она говорит об этом даже с какой-то гордостью, словно это был благородный поступок. Но она подумала, что будет не очень хорошо, если тело найдут в доме, поэтому позвала Халлиганов на помощь. А теперь Доусоны не могут от них избавиться.

– Как ты думаешь, Барбара подталкивала Питера к самоубийству?

Линда осушила свой бокал и замотала головой.

– Нет, нет. Я имею в виду, что она, конечно, отъявленная стерва, но на такое все же не способна.

– А как насчет Джона Доусона? Он должен был знать обо всем, что случилось, когда пришел к тебе той ночью. Что он сказал? Был ли он расстроен, что его сын только что покончил с собой?

– Нет, совсем нет. Он казался… спокойным. Почти бодрым.

– Бодрым?

– Да. Постоянно повторял мне, что не нужно волноваться, что все будет хорошо, что все как-нибудь уладится.

– А что ты? В тот вечер, когда все случилось, ты специально пропустила встречу с Питером в «Приливе»? Встретилась с Томми Оуэнсом. Что ты ему сказала?

– Я поехала домой и пила, пока не отключилась.

– О чем вы разговаривали с Томми? Он тебе рассказал что-нибудь о том, что происходит?

– Эд, ты меня тоже подозреваешь?

– Я просто пытаюсь выяснить, что тебе было известно. Когда мы с тобой разговаривали раньше, до того, как нашли тело Питера, у меня сложилось впечатление, что ты знаешь больше, чем говоришь.

– Нет, все было не так, просто… Питер кое-что говорил о тебе.

– Обо мне? Я никогда с ним не встречался.

– Я в курсе, но он знал о тебе. Он… просто помешался на всех членах семьи, особенно когда узнал, что у нас не будет детей. Он постоянно рассматривал старые фотографии, бывал в Фэйган-Виллас и так далее. И он думал, что у вас с ним родственные связи. Что… ну, что Джон Доусон твой отец… что он убил Имона Лоу, чтобы быть с твоей матерью. Эд, я не хотела тебе этого говорить.

Я подошел к окну и вдохнул воздух полной грудью. У меня было ощущение, что я сейчас задохнусь. Я все больше и больше убеждался в том, что моего отца убили, и убил его Джон Доусон. Все это могло быть правдой, но как поверить в то, что Имона Лоу убил мой настоящий отец? Я налил себе водки и залпом выпил. На вкус она была как вода. Эффект соответствующий. Я выпил еще.

– С кем Питер встречался в Фэйган-Виллас?

– Я не знаю. Не уверена, что он с кем-то встречался. Думаю, он просто поехал, чтобы ощутить дух того места. Дух прошлого.

– Миссис Бёрк?

– Это имя мне ни о чем не говорит.

– Линда, все это было в его файлах, помнишь? Папки «Семья 1» и «Семья 2»? И там было что-то еще. Я нашел это в лодке Питера.

Я показал ей фотографию с Имоном Лоу и Джоном Доусоном, не в силах сдержать дрожь в руках.

– Боже мой! Джон здесь такой молодой. Это твой отец рядом с ним? – спросила Линда.

– Да.

– Эту фотографию обрезали. Смотри, края потрепаны и оторваны, но не по всему периметру. Что-то вырезали. Смотри, как будто на фотографии был кто-то еще, обрезано по форме головы. Кто бы это ни был, его специально вырезали. Или кому-то нужна была фотография только с одним человеком.

– Кеннет Кортни. Третий мушкетер. Еще один мертвец.

Линда перевернула фотографию и прочитала на обороте фрагмент надписи:

– Директора «Кортни-эстейтс» – Кеннет Кортни и Джемма Гранд, – сказал я, – «ма Гранд». Может быть, Джемма Гранд была женой Кеннета Кортни. Или «ма Гранд» – была его мама, и это ее девичья фамилия.

Линда посмотрела на меня так, словно ждала от меня объяснений. Но мне больше нечего было сказать.

Глава 19

Я проснулся в серой предрассветной мгле. Линда целовала мои глаза, от ее слез у меня был мокрый лоб. Она опустилась ниже и возбудила меня ртом, а потом крепко прижалась ко мне. Мы смотрели друг другу в глаза, как будто, если отвести взгляд, случится что-то ужасное. Мы двигались медленно и долго, потом одновременно вскрикнули и кончили вместе. И почти сразу уснули.

Когда я снова проснулся, было уже полпятого. Солнце поднималось над бледно-красным горизонтом. Я чувствовал себя так, как будто спал двенадцать часов, хотя на самом деле почти в четыре раза меньше. Я умыл свое разбитое лицо и внимательно всмотрелся в него. Вчера можно было подумать, что я врезался головой в стеклянную витрину, сегодня было похоже, что я таранил крепкую деревянную дверь. Одежда была в коридоре: костюм выстирали и погладили, белая рубашка – без единого пятнышка крови – накрахмалена, ботинки начищены. Я подумал о том, как часто Линда сюда приезжала, чтобы ее так обслуживали. Эти мысли были неприятны, поэтому я выбросил их из головы: глядя на нее, сделать это было просто. Линда спала глубоким сном, с чуть-чуть приоткрытым ртом, золотистые завитки обрамляли смуглое лицо. Ее аромат все еще оставался на моем теле. Мне надо было принять душ, но не хотелось расставаться с ее запахом. Я хотел написать записку, но решил, что вернусь раньше, чем она проснется.

Рассвет теперь был ярко-оранжевого цвета с темно-красной полосой сверху, он был раскаленный, свирепый, как будто готовый поглотить сам себя. Я вспомнил о пропитанных смертью картинах, которые висят у Линды в спальне. Надо было идти.

Прошлым вечером Толстяк Халлиган ошибался, когда думал, что я не знаю, где Томми Оуэнс. Я доехал на такси до Сифилда. Попросил шофера проехать мимо моего дома. Последний раз, когда мы столкнулись, Халлиганы разгромили дом, теперь им осталось его только сжечь. Вместо этого они вернули мою машину. Я расплатился с водителем и осмотрел ее. В ней был тюбик с кремом для ухода за искусственными зубами и упаковка пластырей под «дворниками» – так Джорж Халлиган извинялся за содеянное. Но он должен был извиниться еще раз.

Я проехал через Сифилд, оставил машину у новой пристани и направился в сторону западного пирса по старой дороге – по рельсам, давно уже не помнившим поезда. Дошел до заброшенного здания старого причала. Стучал в дверь, пока не услышал, как кто-то внутри зашевелился. Чей-то голос спросил: «Кто там»?

Я не думал, что смогу изобразить высокий голос Толстяка, поэтому попробовал говорить, как Джордж.

– Граф Монте-Кристо, черт возьми, кто еще это может быть? Открывай, твою мать.

Я услышал шум отодвигающегося засова, и как только дверь отворилась, чей-то голос сказал:

– Коулм здесь, он…

Бритоголовый охранник был одет в форму морского офицера и держал в руке полицейскую дубинку. Когда он увидел, что я не Джордж Халлиган, поднял дубинку и шагнул ко мне. Я приблизился к нему вплотную, чтобы у него не было места для маневра, и ударил изо всех сил головой. Он завопил от боли, схватившись за сломанный нос, а я втолкнул его внутрь, закрыл за собой дверь и встал у входа. Голова кружилась, рана на левом виске открылась, кровь текла из носа. Я не хотел бить его головой, но у меня не было места для размаха рукой, а теперь я не был уверен, хватит ли у меня сил на что-нибудь еще. Охранник стоял на коленях, прижимая руки к лицу. Я направился к нему.

Он заполз за овальную медную стойку, которая оказалась частью билетного киоска. Там были разбросаны банки из-под пива и коробки от пиццы.

Обогнув киоск, я поднялся по лесенке с полукруглыми ступеньками и медными перилами к двустворчатым дверям с окошками-иллюминаторами без стекол. Распахнул двери и оказался в старом зале отправления с двумя проходами. Окна с левой стороны выходили на Западный пирс. По залу были разбросаны старые стулья и столы, справа торчали остатки деревянного заграждения – видимо, там располагалась таможня. Заметив дверь в конце зала, ведущую к лестничному проему, откуда пахло дымом, дизелем и морской водой, я направился туда и с грохотом скатился со ступенек, ведущих к заброшенному железнодорожному вокзалу. Платформы с серо-голубой черепицей остались нетронутыми, старые шпалы сложены в кучу на деформированный рельсовый путь, под ними лежала искореженная ржавеющая рессора. У меня остались яркие воспоминания о нашей поездке с отцом на пароме в Холихед, я не знаю, что мы хотели найти, скорее всего, целью был алкоголь, который не облагается таможенной пошлиной. Я помню, мне он купил конфеты, которые не продавались в Ирландии. Сила и яркость воспоминаний окунули меня в прошлое, и я присел на корточки, чтобы было удобнее: он держал меня за руку, вот мелькнула зеленая с белым плоская пачка сигарет «Мэйджр», которую он доставал из кармана вельветового пиджака цвета хаки с коричневым оттенком, от отца пахло средством для ухода за волосами, «Олд Спайсом», алкоголем, моторным маслом и дымом, в его темном взгляде, даже когда я был ребенком, таились поражение, ненависть к самому себе, капитуляция. Может быть, мы не очень хорошо ладили. Может быть, он не был милым или хорошим человеком, может быть, он даже не был моим родным отцом, но он был мужчиной, и Джон Доусон заплатит за его смерть. А если копы не заставят его расплатиться, это сделаю я.

Коулм Хайланд, наверно, двигался тихо и грациозно, как кошка, а может, я был на время оглушен приливом крови, который вызвали воспоминания, но я успел заметить только его тень, лишь ощутил движение воздуха надо собой и едва успел броситься вперед, прежде чем он махнул короткой шпалой в том направлении, где мгновение назад была моя голова. Он потерял равновесие, и тяжелое дерево выскользнуло из рук. Коулм попытался дотянуться до шпалы, но я успел встать, и изо всех сил ударил его в живот. Он схватил меня за ногу, но не смог ее удержать, упал на руки и на колени, хрипя и задыхаясь.

«Коулм здесь, он…» – сказал охранник. Он – что? Я знал, знал с того момента, когда Халлиганы разгромили мой дом и Томми исчез, что они его где-то держат. Знал, что скорее всего здесь, знал с тех пор, как увидел, что Коулм и Голубая Бейсболка приносят сюда продукты. И после моей встречи с Халлиганами прошлой ночью я знал, что они попытаются его спрятать в другом месте. Коулм здесь. Он за работой.

– Вставай, – сказал я, – покажи мне, где вы прячете Томми Оуэнса.

Хайланд ничего не ответил и захрипел еще больше.

– Вставай, Коулм.

– Да пошел ты, – выпалил он.

Я ударил его ногой в лицо, вбок, по ребрам и по яйцам… Я должен был остановиться, прежде чем продолжать дальше, остановиться раньше, чем я вымещу на Хайланде все унижение, которое мне пришлось испытать от Халлиганов. Хотя их поступки можно было, по крайней мере, логически объяснить. А вот у этого ублюдка-лодочника был выбор. И он сделал неверный шаг. Но сейчас мне нужно остановиться, пока я не размозжил ему голову.

– Покажи мне, где он, – сказал я, быстро окинув взглядом нижнюю лестничную площадку, заваленную тележками для багажа и сломанными эскалаторами. Повернувшись, я успел заметить, как сверкнула сталь. Хайланд бросился вперед и вонзил нож мне в ногу. Он целился выше, но ему не хватило сил поднять руку. Я почувствовал боль в икре, наступил на его руку каблуком и придавил ее. Потом я бил Хайланда головой о пол, пока тот не вырубился. Затем присел рядом, чтобы осмотреть свою рану: порез мышцы, много крови, но на удивление умеренная боль. Штанина, которую, на мой взгляд, уже нельзя заштопать. Коулм был без сознания. Я перевернул его на бок и забрал нож.

Эскалаторы были покрыты ржавчиной и песком, какой-то грязью, дерьмом или кровью, а может быть, всем вместе. Ступеньки вели к посадочной палубе для пассажиров – со смотровыми люками, открывавшимися наружу на высоте примерно девять ярдов над водой. Другие эскалаторы, еще более грязные и частично залитые водой, вели в наполовину закрытый док L-образной формы, располагающийся позади порта. Открытая часть выходила на западный пирс, а другая, темная и сырая, была покрыта гофрированной железной крышей. Линия буйков преграждала путь любым судам, капитаны которых захотели бы исследовать док. Я крикнул: «Томми!», но ничего не услышал в ответ, кроме резкого эха своего голоса. К палубе была прикреплена ржавая лестница, я спустился по ней до ватерлинии. Док поддерживали стальные балки, залитые бетоном. Под ним была темно-красная моторная лодка Коулма, привязанная к перекладине лестницы, рядом качались три видавшие виды покрытые брезентом лодки с веслами. Они все вместе были привязаны к стальному кольцу, приваренному к балке.

– Томми? Томми, это Эд, Эд Лоу.

Никто не ответил. Мне показалось, что я услышал глухие толчки, но, наверно, это вода ударяла о борта лодки.

– Томми?

В этот раз я отчетливо услышал пять ударов по дереву и тихие стоны. Я притянул лодку Хайланда, сел в нее, отвязал веревку и оттолкнулся от дока. Несколько метров греб руками, чтобы проплыть между балками. Пригнув голову, я подплыл к борту первой лодки, схватился за край и поднял брезент. В ней лежали весла и белые пластиковые контейнеры, в которых могло храниться что угодно, к примеру, масло. Во второй лодке оказались спасательные пояса и рыбацкое снаряжение, в третьей лежал Томми Оуэнс, во рту – кляп, руки и ноги привязаны к уключинам. Ножом Коулма я перерезал веревки. Задница Томми была в синяках и порезах, яйца покрывала корка засохшей крови. От него несло мочой и дерьмом. На кляпе были пятна крови и спермы. Как только я его освободил, Томми схватился за борт лодки, и начал блевать. Потом перевалился через край и плюхнулся в воду, затем всплыл и уцепился за борт. Он ничего не говорил, и я не знал, что сказать. Смотрел на залив и на приближающийся паром Холихеда. Когда я снова взглянул на Томми, то увидел, что слезы текли по его лицу. В лодке Коулма была бутылка с водой, я дал ее Томми, он напился вдоволь, а остаток вылил себе на голову. Потом заплакал еще сильнее. Он был в шоке, его тело сотрясалось от рыданий.

Это продолжалось довольно долго, и длилось бы еще дольше, если бы у Коулма Хайланда голова оказалась менее крепкой. Он уже спускался по лестнице, чтобы посмотреть, где его лодка. Я никогда раньше не пользовался мотором, не знал, как это делается, но нужно было что-то быстро предпринять. Я стал искать выключатель или шнур, понял, что нужно завести двигатель, но неожиданно это стало неважно, потому что Томми Оуэнс уже стоял в другой лодке с веслом в руках. Он пришел в себя, глаза налились кровью и горели огнем. Томми изо всех сил шарахнул Коулма лопастью по голове, и мне пришлось схватиться за весло, чтобы его остановить, потому что уже после первого удара Хайланд ушел под воду. Когда он всплыл, то был без сознания, и я быстро схватил его за воротник. Томми не стал мне помогать, но я не хотел, чтобы на моей совести был еще один покойник, независимо от того, что этот человек натворил. В конце концов мы затащили Коулма в его лодку и привязали ее. Он дышал, значит очухается. Томми связал ему руки и ноги, перевернул мотор на бок и мы оставили этого верного лодочника Халлиганов в темноте у старого дока.

Глава 20

Я отвязал одну лодку и стал грести к выходу из бухты. Томми сидел на корме и водил рукой по воде, с его промокшей одежды стекали капли, мокрые волосы развевались на ветру, первый раз подувшем за последние несколько дней.

– Все было отлично до вчерашнего вечера, – неожиданно сказал он.

Томми всегда говорил то, что меньше всего ожидаешь услышать. Некоторое время он молчал. Мы выплыли из бухты, и нас тут же подхватил поток воды от прибывающего парома. Дети на палубе махали нам руками. В залив вышли первые яхты. Мне казалось, мы словно последние уцелевшие люди дикого племени, покинувшие свою пещеру и ошарашенные холодным блеском цивилизации.

Я постарался отплыть как можно дальше от старого причала. Мы уже поравнялись с Королевским яхт-клубом, когда Томми начал рассказывать.

– Это случилось в ту же ночь, когда они разгромили твой дом. Я был в гараже, перебирал инструменты твоего отца. Хорошие инструменты, но в ужасном состоянии. Они пришли и застали меня там. Я сказал им, где должен лежать «глок», но ты его перепрятал. Хотя они и нашли его в машине, которую ты взял напрокат, они все равно забрали меня и привезли в здание старого причала. Сказали, что придется меня убрать. Толстяк просто светился от счастья из-за «глока». Но ко мне он тогда не подходил. И это было к лучшему. Конечно, я не в восторге от того, что меня удерживали против воли, но они приносили пиццу, пиво и все такое. Сначала я был наверху в здании причала. Меня даже не связали, просто заперли. Хайланд присматривал за мной. Я думал, он приличный малый.

– Поэтому ты пытался его убить, – сказал я.

– Хайланд мог это остановить, но не захотел.

– Толстяк Халлиган? Томми, это был он?

У него на глазах снова выступили слезы, он изо всех сил старался улыбнуться, чтобы сдержаться, и кивнул.

– Как Хайланд мог остановить Толстяка? Его невозможно контролировать, он безумный.

Томми посмотрел мне в лицо так, словно раньше не видел.

– Ты тоже с ним столкнулся?

– Кажется, я сильно его порезал.

– У него были забинтованы грудь и плечо. Теперь понятно… он все время повторял: «Я так просто тебя не отпущу, мой маленький друг». – Томми покачал головой. – Черт подери! Они теперь ублюдочные ворюги, а не бизнесмены, – сказал он.

Томми смотрел на море. Его губы дрожали, на суровом лице появлялись морщины, когда он сжимал зубы, чтобы справиться с эмоциями. Паром величаво миновал бухту, закружив нас в своем потоке.

– Томми, расскажи мне о Питере Доусоне, зачем вы встречались с ним в «Приливе»?

– Я же говорил тебе. Передал ему деньги от Джорджа Халлигана. Мы выпили. Зазвонил его мобильник, он сказал, что ему нужно идти, попросил меня подождать и сказать Линде, что его куда-то позвали. Я так и сделал. Конец истории.

– Джордж Халлиган давал деньги Питеру. У него было плохо с финансами, я видел его банковские счета. Но почему? На что он их все тратил?

– На лошадей. Они играли на скачках с Джорджем. Влез в долги, все время пытался расплатиться, но не мог. И вот тогда он посвятил Джорджа во все дела с гольф-клубом. Все началось с того, что Питер пытался произвести впечатление на своего отца, ведь для своих пони он был большим человеком. В итоге получилась очередная неразбериха между богатыми детишками.

– Ладно, вернемся к «Приливу». Ты можешь вспомнить, показалось ли тебе что-нибудь странным или необычным в поведении Питера, может, запомнилась какая-то деталь?

– У него с собой был голубой пакет. Ну, такой, как в маленьких кондитерских. Я помню, мне это показалось странным, потому что он был в костюме и при галстуке, такой весь деловой… У него должен был быть портфель или что-то в этом роде, но не пластиковый пакет, полный…

– Полный чего?

– Сначала я подумал, что там газеты, как у того сумасшедшего, который постоянно их читает, – все время таскает два пакета, набитых газетами. Но скорее всего… Похоже, это были старые большие конверты и картонные папки, в которых раньше хранили фотографии.

– Очень хорошо. Что-нибудь еще?

– Он нервничал, вообще-то вел себя как идиот. Я помню, что в конце он сказал: «Скажи Линде, что у меня дела с Леди Линдой». И я точно собирался ей это сказать.

– Дела с Леди Линдой? Ты уверен, что он именно так сказал?

– Да. То есть нет… Ты прав, вообще-то он сказал: «Дела на Леди Линде».

– Ты передал ей это?

– Я выглядел бы как идиот. Что я должен был сказать? «Ах, твой муж сказал, что не может с тобой сейчас встретиться, но не волнуйся, он тебя позже заберет»?

Томми поджал губы, и я вспомнил, каким тихим и мирным хиппи он всегда был, несмотря на всю эту напускную грубость.

– «Леди Линда» – это название его лодки.

Томми вытаращил налитые кровью глаза.

– Дьявол! Значит, он пошел туда.

– Он встретился с Маклайамом, привел его на лодку. Наверно, наши друзья Халлиганы ему помогли. Сел туда с советником, помог ему расслабиться… К счастью, тот оказался сговорчивым… Как думаешь, кто их там ждал? Явно Толстяк и его друзья.

– И они его там убили?

– Они вдоволь накормили его наркотой, чтобы убить, или он случайно принял слишком большую дозу, и они не смогли ничем помочь… Потом выкинули тело за борт. Но это все только предположения. Нам нужен свидетель, чтобы узнать все наверняка.

И мы решили, что обязательно найдем свидетеля, который даст показания против Толстяка. Я задумался на мгновение, а можно ли заставить Коулма Хайланда давать показания? Но потом вспомнил, какая крепкая у него голова, и отбросил эту идею.

– Знаешь, Толстяк никогда не показывал мне пистолет, – сказал Томми. Волосы падали ему на глаза, от чего выражение лица у него казалось глуповатым.

– Что-что? Повтори!

– «Глок». Он никогда мне его не показывал. Я просто взял его из дома Толстяка. И обойму. Я знал, что там что-то затевается. Ну, был у них на вечеринке, в семь вечера. Они базарили, орали друг на друга, шептались, смеялись, все такое… Вели себя как девчонки, которые сплетничают о парнях. Мне осточертело быть у них мальчиком на побегушках: «Ах, Томми, очень хорошо, оставь сдачу себе…» Типа недоделанный я какой-то… Некоторые меня дразнили хромоногим. Все типа самые умные. Я знал, что ты вернулся из-за мамы и все такое. Толстяк сказал мне отнести его вещи наверх, в спальню, а мне приспичило в сортир. В его долбаной комнате черная ванная – все зашибись, черный толчок, черная раковина, золотые краны – охренеть, твою мать… А пистолет лежал на раковине. Я проверил обойму, не хватало двух патронов, и я подумал, что возьму его и отдам тебе, чтобы ты мог поразмыслить над этим. Тогда и увидим, кто, черт возьми, круче.

– Ты так говоришь потому, что они унижали тебя?

В глазах Томми сверкнула злоба.

– Если бы я знал, что Толстяк собирается делать, я бы спустился вниз и всадил всю обойму в его толстую задницу, – ответил он.

Томми тяжело дышал, и у него началось что-то похожее на спазмы. Я подождал, пока ему полегчает, это заняло какое-то время.

– Но ты ведь тогда не знал.

– Толстяк и Джордж часто ссорились по поводу того, что Джордж хотел все делать законно и намеревался прижучить Толстяка. Они бы ссорились еще больше, если бы Джордж знал о том, что затевает Толстяк.

– И что же он затевал?

– Он хотел объединиться с Ларри Найтом из Чарнвуда и заправлять всем в Сауфсайде, вниз по берегу до Уиклоу, даже до Уэксфорда. Во всяком случае, это его план. На самом деле он хотел, чтобы я забирал для него наркоту в Бирмингеме. Хотел наладить связи, отработать схему. Только я отказался. Он был в бешенстве, начал угрожать мне и моей дочери, и все такое… Я пригрозил, что расскажу обо всем Джорджу, если он не отстанет. А он сказал, что его не волнует мнение братца, хотя на самом деле это не так. Но все равно неизвестно, что он собирался делать, поэтому я и взял пистолет, чтобы иметь что-нибудь против него.

– Томми, почему ты мне сразу об этом не рассказал?

– Ну, я хотел, чтоб ты сам пошевелил мозгами.

И он глуповато ухмыльнулся, впрочем, как обычно.

– И, может быть, я не хотел тебе говорить о том, как связан с Халлиганами.

Не похоже это было на извинения, но пришлось принять все, как есть.

– А вчера что-то взбесило Толстяка, он рвал и метал и, и… ну, ты видел, что он со мной сделал. Я думал, он меня убьет. И мне хотелось его грохнуть. Но он сказал, что будет меня держать на случай, если ты не перестанешь совать свой нос в чужие дела.

– Он угрожал убить тебя, если я не свалю отсюда?

– Да. И сказал, что будет меня держать еще потому, – он говорил это, подбадривая себя, – потому что он не понимал раньше, как я ему нравлюсь, – голос Томми дрожал. Его начало трясти, и из груди вырвался хрипящий звук.

Мы проплыли вдоль Сифронт-Плаза, и я направил лодку к берегу. Там виднелся старый пляжный домик, которым владел клуб каноэ. Клубу принадлежал также небольшой участок каменистого берега перед ним. Мы подплыли поближе и вышли на мелководье.

Томми сел на гальку и стал бросать ракушки в море, а я направился к Сифилд-роуд. Прошел мимо трех магазинов женской одежды, большого гастронома, двух ресторанов и художественной галереи, прежде чем найти магазин мужской одежды, расположенный рядом с агентством «Мерседес». Там были стильные вещи и соответствующие им цены, Томми Оуэнс никогда в жизни не носил такое. Я выбрал бежевые хлопчатобумажные брюки, бледно-голубую рубашку с пуговицами, голубую куртку и парусиновые туфли на толстой подошве. Случайно взглянул на себя в зеркало: штанина разорвана, костюм забрызган водой и кровью, весь в песке, ботинки промокли. Я решил, продавец подумает, что я покупаю одежду для себя. Но он, кажется, вообще не утруждал себя никакими мыслями. Его волосы были выкрашены в какой-то яркий цвет, и он не отрывал взгляда от мобильного телефона, отправляя кому-то эсэмэски в невероятных количествах. Единственное, на что он отвлекся, были мои деньги.

– Я не ношу такие идиотские вещи. В них буду выглядеть как бухгалтер яхт-клуба, – сказал Томми, когда я вручил ему пакеты.

– Одежда, Томми, очень важна. Тебя не пустят без нее на паром, – ответил я.

У Томми было слишком много планов, связанных с Толстяком, поэтому мы решили, что он сядет на паром Холихеда и на пару дней исчезнет из виду. Дрожа всем телом, как будто его опять унижают, Томми все же надел те стильные вещи, что я купил, и стал похож на кого угодно, но только не на бухгалтера из яхт-клуба. Мы прошли по дороге вдоль берега до нового терминала. Облака плыли по небу как пивная пена. Ветерок усилился, стало немного прохладней. Это был первый намек, что лето не вечно. Я купил Томми билет туда и обратно, дал денег из коричневого конверта Барбары Доусон, и смотрел, как он направлялся, прихрамывая, в зал ожидания. Именно тогда мне стало ясно, на кого он похож: на мальчика, который первый раз надел взрослую одежду.

Она ему не шла, не подходила по размеру, и он выглядел в ней потерянным, смущенным, каким он в сущности и был, но она также подчеркивала и то, что прежняя жизнь уходит, уступая место новой. Она, может, будет не очень веселой или совсем не веселой, но наступление ее неизбежно, он еще к ней не привык, но привыкнет. Я подумал об этом, когда Томми повернулся, толкнул двух крепких мужчин и ухмыльнулся при этом так, как будто расправился с ними. Томми уходил прочь, а я смотрел ему вслед. Теперь он будет на безопасном расстоянии от Толстяка Халлигана и не помешает мне.

Я сел в «вольво» и вспомнил о Линде. Было только восемь пятнадцать, на дорогах царило утреннее оживление. Я подумал, что она проспит, как минимум, до десяти, и я успею сделать еще одну остановку. Я знал, что Питер бывал в Фэйган-Виллас, мне хотелось узнать, говорил ли он когда-нибудь с миссис Бёрк, и если да, то что именно она могла ему рассказать о прошлом.

Если он и бывал там, то все, что они друг другу сказали, ушло в могилу вместе с ними. Об этом свидетельствовал катафалк, стоящий возле дома. Когда я вышел из машины, двое дородных мужчин в серых костюмах вынесли носилки с черным мешком для трупов. Они открыли багажник катафалка, выкатили рельсы, положили на них носилки, закатили обратно и закрыли дверь. Женщина лет тридцать пяти стояла в саду миссис Бёрк, за которым она так нежно ухаживала, и плакала. Она смотрела, как отъезжал от дома катафалк. Никто не толпился у ворот или на тротуаре, как это бывало раньше в подобной ситуации. Прохожие, идя мимо в магазин, отворачивались, словно выражать сочувствие – дурной тон. Но людям, потерявшим близких, важна любая поддержка, и я, дружелюбно улыбаясь, подошел к воротам.

– Миссис Бёрк? Я сожалею о вашей утрате.

Женщина посмотрела на меня с удивлением, потом тоже улыбнулась и кивнула.

Ее крашеные золотисто-каштановые волосы, уложенные в пышную прическу, напоминали работу современного скульптора. Она подошла к воротам, ее широкое открытое лицо и круглые карие глаза излучали тепло и доброту.

– Кей Престон, ну да, я самая младшая дочь миссис Бёрк. Спасибо, мистер…

– Меня зовут Лоу. Мои родители выросли здесь.

– Конечно, – сказала она, – вы жили в Куорри-Филдс. А потом ваш отец…

Она не закончила.

– Да, точно. Я недавно вернулся. Моя мама умерла несколько дней назад, – сказал я.

Кей настояла на том, чтобы я зашел выпить чашечку чаю. Если она и обратила внимание на мой неряшливый вид, то сделала вид, что не заметила. Мы сидели в пыльной душной гостиной, я сказал, что недавно навещал ее мать. Она начала плакать, потому что сама не видела ее с прошлого Рождества, хотя они постоянно созванивались. Кей вчера приехала из Корка. Ее обнаружили ребята из фирмы, занимающейся доставкой еды на дом, она умерла во сне. Собака была в комнате и не покидала хозяйку, даже ни разу не залаяла.

Я рассказал немного о своей маме, мы выпили чаю, Кей упомянула о том, как семья организует похороны, но не все родственники смогут принять в них участие, потому что некоторым ехать далеко. А если можно отпроситься с работы (хотя удалось это не всем), то не все могут позволить себе расходы на проезд.

В этот момент мне пришло сообщение на телефон. Я не стал его читать, так как не думал, что это может быть очень важно. Кей подняла брови, как бы говоря, что она с пониманием отнесется к тому, что я его прочитаю. Но я отрицательно покачал головой и спросил, говорила ли ее мать о том, что приходил Питер Доусон? Кей ответила утвердительно, она была немного возбуждена, а что касается Доусонов, то, конечно, Кей знала его отца, когда он еще был никем.

– А она говорила о том, что он приходил? Расспрашивал ли он ее о прошлом?

Это был прямолинейный вопрос, и мне показалось, что Кей это неприятно. Но она была слишком погружена в свое горе, чтобы заподозрить что-то неладное. Я просто раньше жил по соседству. Еще один местный житель, я знал, как может утешить в горе просто присутствие такого человека.

– Она сказала, что он хотел взглянуть на старые фотографии. Возможно, и у его, и у твоего отца тоже были кучи снимков. Мама пожаловалась, что ее слегка утомили старые фото других людей, даже если они и росли вместе. Но он был взволнован, начал задавать кучу вопросов о каждом, даже о Дэггах.

– Даже о Дэггах? Вы уверены, что она так сказала?

– Абсолютно. Потому что в детстве она постоянно говорила, что если мы не будем есть это или носить то, то окажемся на улице и станем бродягами, как Дэгги. Мне всегда казалось это несправедливым, потому что Рори Дэгг-сын всегда был отличным малым, в этом не приходилось сомневаться. Тем не менее мама сказала, что выставит его из дома, если он будет задавать так много вопросов.

Я выпил чай и отказался от второй чашки, сказав, что мне пора идти. Кей явно была нужна компания, но ей также было ясно, что я не смогу остаться. Она попыталась немного приоткрыть окно, потом сказала довольно бодрым голосом, что ей нужно сходить туда, где будет проходить панихида и где скоро поставят гроб. Но тут же тяжело опустилась на диван с красным покрывалом и подушками, сшитыми из лоскутков, и судорожно, безутешно зарыдала – как ребенок, которому нужна мама. Я пытался что-то сказать, но она лишь махнула рукой. Мне хотелось подсказать, где спрятана водка, но, скорее всего, она ее уже нашла. Как только я ушел, «мистер Бёрк» быстро пронесся вниз по лестнице, через гостиную, и остановился, взвизгивая, когда увидел, что это была не его хозяйка. Тогда он залез под диван и начал скулить.

Я сел в машину и уткнулся лбом в руль. Почувствовал, что измотан. А ведь с тех пор как вернулся, я не сделал ничего, чтобы продвинуться в расследовании. Я занимался лишь тем, что бродил среди смертей, как в Дублине, городе мертвых, в огромном некрополе, и если я не уберу их со своего пути, то стану следующим. Тут я вспомнил про сообщение: «Ушла домой, встреть меня там сейчас! Люблю. Л. Целую».

Я был у нее дома через четыре минуты. По дороге набрал номер, но включился автоответчик. У меня все еще были ключи от ворот и ее дома. Я выжимал больше сотни километров из старого «вольво» по дороге в Каслхилл. Четыре минуты!

Но я опоздал. Когда вошел в дом Линды, ее прекрасное тело было еще теплым. Но уже мертвым. Сирены полицейских машин трубили о судном дне, и эти звуки развеивались над холмами, как пыль от ветра.

Кровь.

Порой все зависит от крови.

Кровь может быть плохой изначально.

Наличие или отсутствие антигенов А и В, молекул, находящихся на поверхности эритроцитов, помогает определить, какая у вас группа крови – А, В, АВ или 0. Резус-фактор (Rh) – это еще один антиген, находящийся в эритроцитах 85 % людей, их кровь называется резус-положительной (Rh+). Кровь остальных не содержит резус-фактор и называется резус-отрицательной (Rh-). Иногда, очень редко, группа крови определяется атипичными антигенами или, чаще всего, отсутствием малых антигенов, которые обычно содержатся в крови большинства людей. Примерно у одной десятой процента населения редкая группа крови, а у одной сотой – очень редкая. Конечно, в этом нет ничего плохого, пока человек не пострадал, и ему не понадобилось переливание. Смешение несовместимых групп может привести к смерти. По большому счету, нулевую группу крови можно переливать лицам с любой группой. Но другие антигены определяют, насколько редкой является кровь. И чем реже это встречается, тем выше вероятность того, что понадобится точно такая же. И если ее не найти, то человек умрет.

Кровь просто может стать плохой.

Существуют различные заболевания крови: анемия – сокращение числа эритроцитов, лейкемия – рак крови, гемофилия – нарушение свертываемости. Некоторые формы этих заболеваний можно лечить и даже полностью вылечить. А некоторые – это просто смерть, пульсирующая в венах.

Кровь может быть дурной с самого начала.

Группа крови передается по наследству. У человека есть два гена, один из которых он получает от биологической матери, а другой – от отца. Гены А и В являются доминантными, в то время как ген 0 – рецессивный. Это означает, что если у вас нулевая группа крови, у каждого из ваших родителей должен быть хотя бы один ген 0, который вы от них унаследовали. Если вы унаследовали гены А0, ген А доминирует. То же самое происходит и в случае с геном В.

Ну а если у вас группа крови 0 и вы обнаружили, что у человека, которого вы считали своим родным отцом, группа крови АВ или у вас группа крови АВ, а у вашего ребенка нулевая группа, тогда этот человек не является вашим отцом, а ребенок – не ваш.

Глава 21

Полицейский инспектор Рид прибыла первой. Я думал, она собирается меня арестовать. Гвардия, оказавшись на месте происшествия, всегда считает, что надо кого-то арестовать, а я – самая подходящая кандидатура; тут я с ними согласен. Но звание инспектора полиции не дают просто так. Фиона Рид была невозмутима и осторожна, она не собиралась горячиться с арестами, пока для этого нет убедительных доказательств. Она выслушала мой короткий, тщательно обдуманный отчет: я провел ночь с Линдой в отеле; потом мне пришлось пойти домой переодеться; я встретил Кей Престон, урожденную Бёрк, выразил соболезнование по случаю постигшего ее горя – смерти матери; затем Линда просила меня приехать, я приехал, но обнаружил лишь ее труп. Я показал Рид сообщение, которое Линда прислала мне на мобильник, и она отметила время звонка. Потом попросила меня поехать с полицейским в участок Сифилда, написать там заявление обо всем случившемся.

В наше время соседи не сбегаются к катафалку, но стоит появиться полицейским, толпа набежит тут же. Когда я шел по подъездной дороге Линды в сопровождении полицейского в униформе и садился в сине-бело-желтую полицейскую машину, наверное, создалось впечатление, будто меня арестовали: спортивного вида блондинка в розовом тренировочном костюме, стоявшая возле черного «мерседеса», прикрыла круглый ротик наманикюренными пальцами; пухлый загорелый мужчина в белом махровом халате вышел прямо на тротуар и, сложив руки на выпиравшем животе, сжал губы, покачав головой с видом оскорбленной добродетели; двое в пиджаках замерли на своих лужайках, когда машина сделала поворот, объехала их квартал и двинулась вверх по огороженной трассе. Низкое небо, затянутое облаками, быстро темнело; воздух был сырым, и я промерз до костей.

В полицейском участке Сифилда у меня взяли заявление, и оставшуюся часть утра я провел в пустой комнате для допросов. Вскоре пришел Дэйв Доннли, попросил у меня мобильник, я отдал. Ненадолго меня перевели в камеру, но дверь не закрыли: мне давали понять, что я пока не арестован. Мне было все равно: ничто уже не волновало, кроме одного – Линда мертва. Я сидел неподвижно и смотрел на грязные стены цвета охры, чувствуя только скорбь и возмущение. Руки все еще сохраняли аромат ее кожи; ее запах прилип ко мне, как ощущение горя. Я закрыл лицо руками. Дэйв Доннли заглянул в камеру, вошел, постоял возле меня, потом постучал костяшками пальцев по моему плечу.

– Ну что, опять вляпался в неприятную историю, – сказал он бесстрастным тоном владельца похоронного бюро. Я покачал головой. Не хотелось разговаривать ни с ним, ни с кем-то другим. Но этого нельзя было избежать.

– Здесь люди из НОУР, хотят задать тебе пару вопросов, – сказал он.

– Это еще что за штука?

– Национальный отдел уголовных расследований, – пояснил он. – Они прибыли, чтобы… гм… помочь нам. С убийством Линды Доусон. И с другими делами.

Я не понял, раздражал ли Дэйва их приезд или, наоборот, радовал. А может, он вообще отказался от этого дела? Наконец он подмигнул мне, и все стало ясно.

Меня отвели в комнату для допросов, в ту, где сообщили, что найдено тело Питера Доусона. Меня ждали два детектива в штатском. Сержант полиции Майлс Джерати был среднего роста, грузный, похожие на жесткую шерсть волосы – с проседью; одет он был в потертый бежевый костюм, в котором, похоже, и спал. Инспектор полиции Джон О'Салливан – высокий коротко стриженый шатен; одет в кремовые брюки, оливковую хлопковую рубашку и бутылочно-зеленый пиджак из ткани в рубчик; мощные плечи и руки. О'Салливан кивнул, и Дэйв вышел из комнаты.

У них была отработана техника ведения допроса: Джерати изображал доброго клоуна, а О'Салливан был строг, но справедлив. Я уже решил никому не рассказывать, что Халлиганы были возле дома Джона Доусона. Может, даже Дэйву не скажу. Мне необходимо самому разобраться в этом деле. Позже я все заслуги припишу Дэйву, если он захочет, особенно если это поможет ему в карьере, но сейчас это дело целиком касалось моих умерших близких, и я должен сам их похоронить. Джерати уже начал свои штучки; когда я настроился его слушать, он вещал на тему частных детективов.

– Ты, значит, частный детектив, да? Всегда на быстрых машинах, и всегда стаканчик виски и сорок пятый калибр, да? Это так, Эд? Стрельба, двойной обман, дамочки?

Он поднял воротник своего твидового пиджака и оскалился. Джерати напоминал статую, высеченную из камня, какие ставили на крышах средневековых церквей.

– Нет, – ответил я, – у нас это не так.

– А-а, брось, из всего этого ты должен был получать какой-то доход. Ты когда-нибудь ломался, брал взятку или говорил: «К черту эту работу», или чаще всего оставался дома долгими одинокими ночами, наедине со своей чистой совестью?

– Чаще всего я оставался сидеть в машине всю ночь. Пил остывший кофе, ел отсыревшие сандвичи, ссал в бутылку, фотографировал когда надо мужа на выходе из квартиры подружки, а потом передавал его жене снимки. И прекрасно понимал при этом, что счастливы будут только адвокаты, – пояснил я.

Я был по горло сыт беседой с Джерати. Видимо, О'Салливан это понял.

– Правильно ли я понял, что у тебя есть лицензия на работу частным детективом в Лос-Анджелесе? – спросил он.

– Да, в Калифорнии.

– Эта лицензия действительна во всем штате?

– Да.

– Кто ее выдал?

– Отдел безопасности и следственной службы, Сакраменто.

– И для этого надо быть гражданином США?

– Достаточно и грин-карты.

– Ты вернешься туда? Нам сказали, что ты приехал домой, чтобы похоронить маму.

– Пока не знаю. С тех пор как я приехал, много чего произошло…

– Можно сказать, неприятности следуют за тобой по пятам.

Именно так и можно было сказать. Как не согласиться с ним?

– Твоя лицензия не дает тебе права работать здесь частным детективом.

Это заявил Джерати. Теперь он меня запугивал: хмурил брови, ну прямо клоун. Старается изо всех сил.

– Не дает.

– Значит, ты признаешь, что работал в этом регионе и брал деньги как частный сыщик, не имея на это права? – продолжал Джерати.

– Да, признаю.

– Что собираешься теперь делать?

– Ну… вы мне скажите, где я могу получить лицензию, и я подам заявление.

– Раньше надо было об этом думать, до того как начал совать нос куда не надо, верно?

– Да я раньше…

– Что ты раньше?..

– Думал об этом. Я звонил в Агентство частной безопасности. Они руководят этой сферой деятельности. То есть будут руководить, когда получат разрешение от всех своих комитетов и проработают организационные вопросы. В данный момент нет такого понятия, как лицензия для частного детектива в этой области. Но вы, конечно, сами знаете об этом, не так ли?

Джерати минуту смотрел на меня, сочась злобой, потом закинул голову назад и фыркнул, как бык; невозможно было понять, смех это или гнев.

– Что у тебя с лицом? – спросил О'Салливан.

– Споткнулся, упал, – ответил я.

– Ты упал? – Ухмыляющееся лицо Джерати придвинулось ко мне совсем близко.

– Именно так. А у тебя с лицом что? – спросил я в свою очередь.

– Ты убил Линду Доусон? – завопил он.

– Ты прекрасно знаешь, что не я.

– Я смотрю, ты в курсе, что я знаю и чего не знаю, да?

– Откуда нам знать, что это не ты? – спросил О'Салливан.

Я посмотрел на них: выпуклые серые глаза Джерати налились кровью, усталые синие О'Салливана наблюдали за мной с интересом и вниманием. Трудно было понять, подозреваемый я или нет.

– Во-первых, у меня не было мотива. Во-вторых, я тогда не мог бы выйти сухим из воды. А в-третьих…

У меня дрогнул голос, может быть, от душевных переживаний. Но, скорее всего, я не мог сообразить, что на самом деле собираюсь сказать. Неужели я готов сообщить этим дрессированным ищейкам главную причину, по которой я не мог убить Линду: потому что ее любил? Представляю, как бы они хохотали потом в баре для полицейских. В минуту отдыха они приводили бы меня как пример ученикам полицейской школы. Потому что всегда первый подозреваемый – муж или любовник. И он всегда будет говорить, что любил свою жертву. Джерати ухмылялся. Он просто дождаться не мог, пока я озвучу эту причину.

– Ну, и что там «в-третьих»? – ехидно спросил он.

– У вас были близкие отношения с Линдой Доусон? – поинтересовался О'Салливан.

– Да… Правда, они только начались…

Выбирайся из ситуации, Лоу, иначе у тебя будет время пожалеть о том, что могло бы быть. Времени будет больше, чем достаточно.

– Линда ехала в своей машине или взяла такси? – спросил я. – Я хочу сказать, из отеля домой. – Оба они молчали. – Потому что если она ехала в своей, это ваше дело – найти машину. У нее была красная «ауди» с откидным верхом, машины не оказалось возле дома, когда я к ней приехал, и не было в гараже, когда я уезжал. Все говорит о том, что в «ауди» уехал убийца.

– А как он прибыл, пешком?

Я пожал плечами:

– У меня даже нет лицензии. В этом округе вы отвечаете за порядок.

Глаза Джерати вспыхнули гневом. О'Салливан слегка улыбнулся. Взяв в руки мое заявление, он постучал им по столу.

– Мы говорили с ночным портье в гостинице и с миссис Престон из Фэйган-Виллас. Они подтвердили ваши слова. И, конечно, у нас есть сообщение, которое Линда послала вам на мобильник.

– Он и сам мог себе его послать, – подсказал Джерати.

Я переводил глаза с одного на другого.

– Ты прав, – сказал я Джерати. – Я доехал от дома Бёрк до Линды за четыре минуты. Когда я туда приехал, она была уже мертвой. Но могла быть живой. И я мог ее задушить как раз, когда услышал звуки сирены полицейских машин. Теоретически я подозреваемый. Но ведь это не похоже на правду, согласен?

– Что ты можешь рассказать нам о смерти Питера Доусона? – спросил О'Салливан.

– Все, что я выяснил, я рассказал сержанту Доннли.

– Это полная чушь, – рявкнул Джерати.

Какое-то время посидели молча. Я не знал, почему Джерати настроен против меня; и как понимать страдальческое выражение лица О'Салливана: то ли его смущала грубость Джерати, то ли он сосредоточился на решении этой непростой задачи… И вдруг меня осенило.

– Кто позвонил в полицию? – спросил я. – Вы знаете?

– Звонок был анонимным.

– Когда позвонили? До того, как она послала мне сообщение?

Джерати и О'Салливан обменялись взглядами.

– Значит, я правильно понял – до того? Значит, сообщение отправила мне вовсе не Линда. Его послал убийца. Потому что кто еще мог знать об убийстве? У нее в доме никого не было. Допустим, позвонил бы сосед с жалобой, что Линда слишком быстро ездит. Но по этому поводу не приедут полицейские машины с сиренами, согласны? А ее задушили, так что не было слышно ни выстрелов, ни криков.

Джерати не собирался сдаваться:

– Это означает, что ты мог сам послать сообщение с мобильника Линды Доусон на свой.

– Понятно, значит, я позвонил в полицию анонимно и торчал там в ожидании, пока меня заберут. Тот, кто послал мне сообщение, хотел подставить меня как убийцу.

– А может, ты поспорил с кем-то, – не уступал Джерати. – Может, побился об заклад, что выкрутишься, именно потому, что все обстоятельства так похожи на сфабрикованные. Может, ты настолько хитер, что сам себя перехитрил, мистер Крутой Уокер из Лос-Анджелеса.

Я посмотрел на него. Он не отводил глаз, на лице его застыла усмешка, в которой смешались издевка и сатанинская радость. У него это получалось талантливо.

– Я хочу попросить тебя сдать паспорт, пока идет следствие, – сказал О'Салливан.

– На неопределенный срок?

– Да нет, следствие ведь не будет тянуться бесконечно.

– Конечно, почему нет?

Сержант полиции Джерати встал и с улыбкой протянул руку, как будто мы только что играли в сквош, теперь эта трудная партия закончена, и мы снова друзья. Потом выставил вперед кулак с торчащим указательным пальцем, как пистолет, и прицелился в меня.

– Не забудь, тебе довольно скоро надо подавать заявление на получение лицензии. Учти, они очень разборчивы, когда решают, кто может быть частным детективом. Очень разборчивы.

И, дергая средним пальцем, как будто спуская курок, он сделал вид, что стреляет мне в лицо.

В отделе охраны мне вернули мобильник. Полицейский в форме пригнал мой автомобиль от дома Линды; теперь он собрался сопровождать меня домой, чтобы забрать паспорт. Вышли на стоянку. Шел дождь, мы побежали к своим машинам. На пассажирском месте в моем «вольво» сидел Дэйв Доннелли. Он вручил мне большой коричневый конверт.

– Это записи телефонных разговоров. Все обошлось, Эд?

– По-моему, да. Спасибо. А у тебя? Ты не возражаешь, что чужие суются в твое расследование?

– По крайней мере, дело сдвинется с места, и Кейси окажется в дерьме, когда станет известно, что он препятствовал расследованиям всех дел о смерти Сеозама Маклайама и Питера Доусона.

– Я думаю, даже ему не удастся доказать, что Линда Доусон сама себя задушила.

Дэйв посмотрел на меня с удивлением:

– Ты провел с ней ночь. Это что-то серьезное?

– Не хочу об этом говорить, – буркнул я, отрицательно покачав головой.

– Ну, прости. – Дэйв явно был рад, что мы не будем больше обсуждать эту тему. – Если в итоге Кейси уйдет, для меня это обернется к лучшему: Рид повысят, а я займу ее место. Стану наконец инспектором полиции, причем не раньше положенного срока. Да я не обижаюсь, хотя мне уже лет пять назад должны были присвоить это звание.

Дождь лил как из ведра. Я подумал, что «дворники» на такой старой машине могут не сработать, эту мелочь Томми вполне мог упустить. И все-таки я включил их и понял, что недооценил машину и Томми: они щелкали, как вязальные спицы, но обязанности свои выполняли. Я передал Дэйву разговор с О'Салливаном и Джерати. Но я не сказал ему о том, что у Халлиганов были контакты с Доусонами, и о том, что нашел Томми и отослал его из страны.

Полисмен, которому предстояло сопровождать меня, замигал фарами с другой стороны стоянки. Я сказал Дэйву, что мне, пожалуй, лучше отправляться, он кивнул, но не шевельнулся.

– Эд, у меня новость, не знаю, хорошая или плохая, – думаю, ты бы хотел получить все это в упаковке на блюдечке, но… – короче, мы установили личность трупа из бетона: у портного Фитцхью с Кейпл-стрит сохранились записи тридцатилетней давности. Это не твой отец, этот человек проживал недалеко от Южного шоссе. Его звали Кеннет Кортни.

Глава 22

Я отдал полицейскому паспорт и подождал, пока он уедет, потом стал смотреть через кухонное окно на дождь. Он лил на прогнившие карнизы, сверкающие капли отскакивали от каменных плит дорожки. Дождь поливал пожухшую от недавней жары траву; с твердых зеленых яблок, висевших на деревьях, начисто смыл пыль, которая накопилась за долгую засуху. Ребенком я думал, что деревья мужского и женского рода должны расти рядом, чтобы их ветви в какой-то день соприкоснулись. Теперь я так не думал. Все сильнее чувствовался запах Линды: смесь грейпфрута и сырого мускуса, опьяняющий сладко-соленый пот… Мне все хотелось обернуться и увидеть ее, у меня в голове не умещалось, что она больше не придет. Никогда. Наконец, я вышел под дождь и встал между яблонями, пока не перестал ощущать все запахи – кроме аромата размякшей земли и мокрого камня. На это ушло много времени.

Наконец я вернулся в дом. Принял горячий душ, оделся. Небо потемнело; казалось, наступил ноябрь. Я тщательно просмотрел записи телефонных разговоров Питера Доусона. Обратил внимание на два обстоятельства: первое – звонок с мобильника на номер Джорджа Халлигана в 21.57 в четверг – в тот вечер, когда Питера в последний раз видели живым. Это был его последний звонок. Второе: высветились цифры 3459 – последние цифры номера, начинавшегося с 086, по этому номеру Питер неоднократно звонил в прошлом месяце, последний раз – за два дня до смерти. Я поискал его среди номеров, которые собрал на своем мобильнике, но там такого не оказалось. Тогда посмотрел надпись, нацарапанную на обратной стороне обрывка фотографии моего отца и Джона Доусона, и прочитал: «…ма Кортни 3459».

Я набрал этот номер и нарвался на автоответчик: молодой женский голос с явным дублинским акцентом назвал себя Джеммой и попросил оставить имя и номер, что я и сделал. Когда отключился, то услышал, как у меня стучит сердце. Если это и не паранойя, то весьма близко к ней. Но само по себе это дело не сдвинется с места. Теперь я не мог позволить себе никаких ошибок. Прежде всего, нужно держаться подальше от Халлиганов. Дважды я позволял им взять верх; дважды они меня за это наказывали. Третий раз должен быть последним.

Я проверил мобильник – не пропустил ли каких звонков, и оказалось, что нечаянно его отключил. Снова включил и заблокировал. Я ждал звонка от Джеммы Кортни, но сидеть возле трубки вредно для психики. По стационарному телефону в справочной службе я узнал номер фирмы по утилизации отходов и заказал транспорт, чтобы вывезли все обломки мебели, которые я сложил в гараже; такой дождь совсем не на пользу машине, изготовленной в шестьдесят пятом году. Я заталкивал в мешок одежду, требующую стирки, когда зазвонил мобильник. Это звонила женщина, но не та, кого я надеялся услышать.

– Эд Лоу? Говорит Кэролин Дэгг, жена Рори Дэгга, помните меня?

Я ее помнил, но сейчас у нее был другой голос: живой, бодрый, решительный.

– Мистер Лоу?

– Да, это я.

– Рори хочет поговорить с вами, мистер Лоу. Он вспомнил кое-что, и надеется, что это вам пригодится.

– О его умершем дяде?

– Да, о дяде, и вам лучше поскорее узнать все это.

Я сказал, что сейчас свободен, объяснил, где живу; она обещала приехать немедленно. Я съездил в прачечную на Сифилд-роуд, отвез мешок белья. Купил пива, виски и кое-какой закуски. По дороге домой зазвонил мобильник, на этот раз мне сказали, что у меня два новых сообщения на голосовой почте.

Сообщение номер один: «Эд Лоу, говорит Джемма Кортни, я свободна сегодня вечером с девяти до полуночи, буду рада тебя увидеть, перезвони, договоримся о встрече».

Сообщение номер два: «Эд, вот что я должен сказать: с Толстяком что-то надо делать. Никаких обид, хотел пригласить тебя утром на завтрак в Королевский яхт-клуб, – чувствую, сегодня вечером совет примет правильное решение, и завтра мы будем праздновать на широкую ногу. Не волнуйся, Толстяка не будет. Приходи, я сделаю все для тебя в лучшем виде».

Подъезжая к дому, на обочине я увидел серебристую машину Кэролин Дэгг. Рори раскрыл над женой зонтик, чтобы добежать от автомобиля до дома. Мы втроем толпились в гостиной, пока я объяснял, что случилось с мебелью. Рори Дэгг смотрел на меня с хитрым выражением; говорить он предоставил жене. Кэролин Дэгг, в синем костюме, с блестящими как розовые леденцы губами и подведенными глазами, слишком четко выговаривала каждое слово и натянуто улыбалась. Из-за этой улыбки мне все казалось, что она меня отчитывает.

– Рори – ну, я не собираюсь говорить за своего мужа, мистер Лоу, скажу только, что, по-моему, Рори хочет вам сказать – вот я снова о том же!

Она засмеялась, но как-то невесело. Рори Дэгг уставился в потертый ковер.

– Я только скажу, что Рори ошибся, когда сказал, что его дядя умер, дядя на самом деле жив, и Рори… вообще-то Рори знает, где он, он в доме престарелых, так ведь, Рори? – Дэгг что-то буркнул в ответ.

Она смотрела на него, улыбалась, кивала и делала жесты руками, как учитель, уговаривающий упрямого ребенка извиниться. Дэгг не поднимал глаз от пола, дрожащие ладони сжал в кулаки.

– Пусть он вам сам расскажет. Нечего стыдиться, это прекрасно лечится. Ну, признавайся! А я пошла, мне надо детей забрать у подруги, а то она недолго останется подругой, если ей придется терпеть кроме своих двух еще и моих трех. Оставляю вас, мальчики, одних, и вы все обсудите, ладно?

Рори Дэгг избегал беспокойного взгляда жены. Ее наигранная веселость висела в воздухе между ними, как дым. Кэролин сверкнула на меня глазами, подняла брови, как будто ее муж, как и садовник, послан ей, чтобы испытывать ее неистощимое терпение, потом улыбнулась мне очень храброй улыбкой и ушла.

Отвернувшись к окну, Дэгг следил, как жена уплывает под дождем, высоко возносясь над землей в своей серебристой колеснице. Потом перевел смущенный взгляд на меня:

– Мы с ней решили, что я алкоголик, – начал он. – Наверное, лучше так, чем признаться, что мы просто больше не нравимся друг другу.

– Ну, тогда выпьете?

– А как же!

«Джеймсон» мы пили стаканами, вдогонку ему пошли бутылки «Гиннесса». Я сообразил, что не ел весь день, – в полицейском участке Сифилда мне предлагали какого-то похожего на резину цыпленка и размякшие чипсы, но соблазнить меня этим им не удалось. Так что я съел пиццу с помидорами, свежим базиликом и пармезаном, крылышки цыпленка в соусе из черных бобов и целую лоханку салата из авокадо, помидор и красного лука. Было вкусно, достойно своей цены – мне закуска обошлась дороже, чем выпивка. Рори Дэгг не ел вообще, он налил себе еще виски и с трудом сдерживался, чтобы не опрокидывать стакан за стаканом. Может, он и вправду был алкоголиком; да мне-то все равно: я не социальный инспектор и не психотерапевт. Может, и я стал бы алкоголиком, если бы женился на Кэролин Дэгг. А может, я уже и так алкоголик. Кому какое дело? Могло быть хуже: мы могли уже умереть, а может как раз сейчас мы на пороге смерти. Я присоединился к Рори на втором стакане виски, у меня стало спокойнее на душе, и все прояснилось.

Дэгг начал рассказывать, что его жена изменилась с тех пор, как перестала работать и занялась воспитанием детей. Ее кругозор сузился, ей ничего не интересно. Но я не слушал, а наслаждался иллюзией проницательности, которая возникла под действием виски. Конечно, это ненадолго, но пока такое ощущение есть, окружающий мир обретает четкость, ясность и позволяет мне видеть свою задачу простой, а ее решение – неизбежным. Я насторожился, когда Дэгг заговорил о своем дяде.

– Я записал адрес дома престарелых. – Он протянул мне листок линованной бумаги.

– Вам лучше поехать со мной, меня могут не впустить к нему.

– Я никогда у него не был. – Покраснев, Дэгг протянул трясущуюся руку к бутылке виски. Я схватил бутылку первый. Алкоголик – одно дело, но глупый сентиментальный пьяница мне ни к чему. Я вместо виски вручил ему еще одну бутылку «Гиннеса».

– Я только оплачивал его счета. Я вовсе не обязан с ним видеться. Это выше моих сил. После того, что он устроил моему отцу…

– И что же? Подделал подпись вашего отца под ежедневными отчетами при строительстве здания ратуши?

Дэгг все еще смотрел на меня, как будто раздумывал, рассказывать ли обо всем. Наверное, не стоило отпускать его жену. Наконец он выпалил:

– Откуда вы знаете?

– Подписи под ежедневными отчетами всегда немного различаются, но все же в пределах нормы. Многие расписываются небрежно. Но в книге отчетов по ратуше все подписи абсолютно идентичны, они копируют подпись вашего отца на чертежах каркаса здания. Понятно, что он старался делать их аккуратнее, ведь их отправляли на выставку. Но в одной книге с ежедневными отчетами подписи слишком сильно отличаются от остальных. Потому что это тщательно выполненные копии. Может, если бы их было одна-две, я сказал бы, что подделка блестящая.

На лице Рори Дэгга мелькнула угрюмая улыбка.

– Джек Дэгг не только блестящий фальсификатор. Он блестящий взломщик домов, блестящий вымогатель, блестящий карманник – и это еще не все. А врать как умел! И по-настоящему талантлив был, если требовалось воспользоваться щедростью отца.

– Вы имеете в виду – исполнить его роль?

– У Джека всегда были проблемы с деньгами. У него они утекали сквозь пальцы: он их проигрывал или пропивал. Прежде, когда мой отец был разнорабочим, он разрешал Джеку заменять его, если тому срочно были нужны деньги. Потом, когда отец стал расти как специалист, обрел опыт, сдал экзамены, ему все еще приходилось подыскивать Джеку работу. У его брата не было нужной квалификации или способностей, но когда дело доходило до того, чтобы распоряжаться, он всегда умел справиться с этим. Он очень раскован, умеет обратить на себя внимание, – больше, чем мой старик, – так что, когда отец был прорабом, Джек мог выступить в его роли и заработать себе на выпивку на несколько дней. Но строительство ратуши – совсем другое дело.

– Почему? Потому что он позволил вашему брату там работать за него?

– Прежде всего поэтому. И это стало началом конца. Я ведь вам говорил: у него началась депрессия, потому что я завалил экзамены и рухнули его великие планы на мой счет. Но дело было не только в том, что я не стал архитектором. Его отстранили от строительства ратуши. Он больше никогда не разговаривал с Джеком, не здоровался, если встречал на улице.

– Так в чем там было дело? Ваш дядя его шантажировал, что ли? Каким образом?

– Не знаю. Но виноват был Джон Доусон. Я хочу сказать, отец ушел от Доусона, хотя проработал на него много лет. Он мне не объяснял, что случилось. И, честно говоря, я ничего не хотел знать. Ссоры между братьями и отчуждение, длящееся годами, – все это издавна известно, еще со времен Ноева ковчега, прямо настоящая древняя ирландская племенная склока. Ну, это я так воспринимал. Потом мне позвонили, примерно год назад. И сказали, что Джек Дэгг, полоумный, без медицинской страховки, без семьи – из родных только я остался, когда-то у него в Англии были жена и дети, но он их давно бросил, представления не имею, где они сейчас, – ну, короче, «Большой» Джек Дэгг болен лейкемией, он просит меня о помощи. Ему нужен медицинский уход, короче, нужно поместить его в дом для престарелых. Первым моим побуждением было сказать – это меня не касается. Но… ведь кровная родня, правда? Ведь у него нет никого другого. Он брат моего отца. Не бросишь ведь просто так.

– Вы не спрашивали его о ратуше, что там произошло?

– Пробовал. Он сказал, что никому, кто вырос в Фэйган-Виллас, не приходится ждать легкой жизни. Он якобы сделал то, что должен был сделать, и ничего больше. И добавил, что никогда не был предателем и не собирается им становиться сейчас. А если мне его слова не нравятся, я могу идти куда подальше.

– И все же вы ему помогли?

Дэгг пожал плечами, как будто был смущен.

– Я же говорю, у него больше нет никого. И, наверное, я все же надеялся, что со временем он мне обо всем расскажет.

– Почему Кэролин заставила вас идти ко мне?

– Потому что я не хотел ничего знать. Пусть старая сволочь помрет, прошлое ушло, и слава богу…

Я кивнул, это-то мне было понятно.

– И тут вчера вечером позвонили из дома для престарелых. Какая-то сестра Урсула. Сказала, что дядя Джек умрет на днях. Он меня не звал, но она решила, что я захочу его повидать. И тут Кэролин стала выступать, мол, ты должен, наконец хоть «закроешь тему», и все такое… Я начал пить. А она все молола: и что надо снова поговорить с вами, и что я спиваюсь, и все такое… Я ушел из дому, опять напился, вернулся, всех перебудил, еще поорал, разбил что-то, вырубился на полу в гостиной. Все плачут. А теперь я, оказывается, алкоголик и должен пройти программу, состоящую из двенадцати пунктов, в противном же случае – уйти из дома…

Я посмотрел на него: лоб покрыт бусинками пота, глаза красные, руки трясутся. Не следовало пренебрегать мнением Кэролин Дэгг только потому, что ее манеры действовали мне на нервы; или потому, что я не хотел считать этого человека алкоголиком. Но сейчас не было времени все это обдумывать.

– Давайте поедем, повидаемся с вашим дядей, – предложил я.

Глава 23

Дом для престарелых Святого Бонавентуры, большая вилла из красного кирпича викторианской эпохи, располагался на тихой площади в западной части Сифилда. Здание в неоготическом стиле с окнами-витражами, коническими башнями и шпилями, под дождем производило впечатление замка с привидениями из детских сказок. Каменная резьба над главным входом изображала ангелов, ведущих трехмачтовик по бурному морю. Сестра Урсула в серой униформе, серо-белом головном уборе и серебряным распятием на шее оказалась угловатой, энергичной женщиной лет шестидесяти. Она поднялась с нами по лестнице на второй этаж и по коридору, обшитому деревянными панелями, повела все еще слабо сопротивлявшегося Рори в комнату Джека Дэгга. Я остался на лестнице. Витраж в окне этого этажа изображал девятый этап испытаний души, третье грехопадение; выше в окне на повороте лестницы изображался четвертый этап, встреча с Девой. Интересно, подумал я, есть ли логика в размещении витражей, или они произвольно разбросаны по этому дому для умирающих. До меня доносились женский плач, звуки работающего телевизора – шла передача о скачках. Свистящим шепотом две пожилые женщины обменивались мнениями об онкологах, анализах и благословенном освобождении.

Рори Дэгг выскочил в коридор через две-три минуты. Пробегая мимо меня, он махнул рукой, указывая на дядину комнату, но не произнес ни звука. Сестра Урсула подошла ко мне, и мы вдвоем смотрели, как он с грохотом скатывается по лестнице и бегом кидается через вестибюль к двери. Сестра Урсула покачала головой.

– Чего, по-вашему, он испугался, мистер Лоу? Своего дяди? Или себя?

– Прошлого, – ответил я.

Сестра Урсула проводила меня до двери в комнату Джека.

– Вот здесь, мистер Лоу, и живет Джек Дэгг. За свои прошлые грехи.

Ее глаза яростно сверкали. Мне импонировали ее энергия и сила духа; я захотел остаться в этой атмосфере; мне пришла мысль – интересно, умирающих вдохновляет или удручает созерцание такой мощной жизненной энергии, когда их собственная жизнь подходит к концу?

С Джеком Дэггом жизнь расставалась, и об этом свидетельствовали впалые щеки, восковой цвет лица, тусклое мерцание темных глаз. Красные пятна отмечали железы на горле; волосы оттенком напоминали мокрый цемент; костлявые пальцы лежали на покрывале, как два старинных веера. Глаза он закрыл, голова подергивалась из стороны в сторону. Я сел на стул у кровати, вытащил из кармана фляжку с «Джеймсоном», отлил чуть-чуть в стеклянный стаканчик, стоявший на прикроватном столике, и поводил у него под носом. Он открыл глаза и потянулся за виски. Я поднес стаканчик к его губам и влил содержимое ему в рот. Он глотнул и вздохнул.

– Благослови тебя Бог, сынок. Рори мне сказал. Ты про гараж? – спросил он через некоторое время. Голос у него посвистывал, будто в горло воткнули свирель.

– Нет, про ратушу. Они нашли тело.

– Да, ратуша, – кивнул он. – Прости, если я болтаю вздор. Видишь ли, кровь у меня вся испорчена. Мне должны были влить чужую. И костный мозг. Но теперь это ни к чему. Слишком поздно.

– Кеннет Кортни – знаете такого?

– Я их всех знал, сынок. Тогда, в те дни всех знал.

– Джона Доусона?

– Да, с мистером Доусоном… Я для него пару раз делал работу.

– Какую работу?

– Разную. Когда ребята получили тендер, который хотели выиграть мы, я увел их грузовики и бетономешалки, все их инструменты. Иногда каменщикам ломал руки, рабочим делал внушение. Все это для него.

– Это вы похоронили Кеннета Кортни в фундаменте ратуши?

– Я, я его похоронил, только я не знал, кто это. Не задавал вопросов, а как же еще?

– Голова у трупа не была закрыта. Если вы сами его хоронили, то должны были узнать. Должны были знать его по Фэйган-Виллас.

– Когда я его увидел, он лежал лицом вниз. Я только залил его бетоном.

– И эта работа тоже была для Джона Доусона?

– Ага, Джон Доусон мне звонил.

– То есть он вам позвонил и сказал, что на стройке лежит труп, надо его похоронить?

– Ага, позаботиться об этом. Да ведь не впервой. Не мое дело, кто там был.

– Вы еще кого-то хоронили?

– Ага, под гаражом.

Гараж. Общий гараж Джона Доусона и Имона Лоу.

– А вы знаете, кто там был?

– И не хотел знать, сынок. Это вредно для здоровья. В брезенте. Негашеная известь и все такое.

– Вы бы согласились дать показания под присягой обо всем этом? Для «Гарды»?

– У тебя есть еще виски?

Я налил ему еще мензурку. Допивал он уже с закрытыми глазами, но когда я снова спросил, даст ли он показания, старик с неожиданной силой ухватился за мою руку:

– Если я еще буду жив, сынок, я расскажу все даже полисмену. Мне нужны кровь и костный мозг. Но слишком поздно, уже ничто не поможет.

Глаза его на миг блеснули последней вспышкой злобы, потом он что-то быстро и бессвязно забормотал. Когда я выходил из комнаты, он уже спал.

Я позвонил Дэйву Доннли из дома для престарелых и все в подробностях описал. Потом разыскал сестру Урсулу и сказал, чтобы ждала детектива из «Гарды». Она быстро прочитала молитву и коснулась рукой распятия.

– Как вы думаете, он согласится теперь на исповедь? – спросила она.

Я знал, что ее интересует только исповедь, и ответил:

– Если он поговорил со мной и поговорит с полицией, не вижу причины, чтобы ему отказываться побеседовать со священником.

Сестра Урсула приняла оскорбленный вид, и выставила меня за дверь, прикрывая рукой улыбку. Ее глаза при этом сверкали. Она сказала, что будет молиться за меня. Я поблагодарил, причем вполне искренне.

Гараж, которым управлял мой отец, стоял наискось от объездного шоссе, среди лабиринта участков с домами постройки шестидесятых-семидесятых годов, между Каслхиллом и Сифилдом, километра на полтора вверх от побережья. Объездное шоссе было еще там, но вместо гаража теперь располагалось нечто под названием «Парк восстановления прекрасных домов» – об этом сообщала небольшая медная табличка на гранитной глыбе у входа: там были супермаркет «Сделай сам», салон ковров, садовый центр, павильоны, в которых торговали мебелью, склад сантехники и электротоваров.

Двор заполоняли толпы решительно настроенных покупателей, загружавших в свои машины картонные ящики и коробки. Люди с интересом толпились на складах, рассматривая ковры, глазея на кафель и благоговея перед холодильниками и стиральными машинами. Здесь царила атмосфера сосредоточенности. Каждый хотел наилучшим образом устроить свой дом. Я пытался вызвать в душе какие-то чувства, зная, что тело моего отца покоится под всем этим залитым светом великолепием. Я ведь годами мечтал найти его, живого или мертвого, представлял тот момент, когда открою истину. Теперь я знал, что он был здесь, но у меня в душе ничего не всколыхнулось; даже хуже – я испытывал только то, что и суетящиеся вокруг меня люди: страстное желание что-то приобрести.

Купил коробку белых свечей. Вытащил одну и установил ее на гранитной глыбе у ворот, зажег. К тому моменту, как я добрался до своей машины, свечу уже задуло ветром.

Глава 24

Джемма, дочь Кеннета Кортни, жила в Чарнвуде, рядом с Большим каналом, в трех километрах к юго-западу от центра. Я поехал по шоссе Н11 на север. У меня болела челюсть – там, где были выбиты зубы, левое ухо пульсировало от боли, левый глаз подергивался, и я никак не мог унять этот тик. Я старался сосредоточить внимание на собственной боли; лучше так, чем думать о Линде. Проехал через Доннибрук, свернул на Гранд-Парад у моста на Лисон-стрит и потащился вслед за медленно ползущим транспортом вдоль канала, пока не доехал до кабака «Фогарти». Нашел, где припарковаться, и забросил несколько монет в автомат. За кабаком «Фогарти» находились контора букмекера, магазин «Все за два евро», газетный киоск, магазин напитков навынос и еще один кабак, Майкла Дэвита. Пешеходная тропа между газетными киосками и лавчонками вела вниз к воротам, за которыми раскинулся небольшой парк. Дождь прекратился, в воздухе повис довольно густой туман, небо стало грязно-белым, как молоко, припорошенное угольной пылью; в воздухе чувствовалась прохлада, первый вечерний холодок, который я ощутил со времени приезда сюда. Парк был выстроен беспорядочно, как будто его закладывали поздним вечером в пятницу; тут и там петляли дорожки из разбитых каменных плит; территорию окружал высокий забор из мелкой сетки. В парке была небольшая игровая площадка для детей – с качелями, горками и лесенками, песочницей, парой разбитых деревянных скамеек, засохшей лужайкой и колючими кустиками.

Земля по всей территории парка была усыпана пакетами из-под чипсов, смятыми сигаретными пачками, фантиками от конфет, использованными презервативами, окурками, собачьими экскрементами, банками из-под пива, пластиковыми бутылками и осколками стекла. Через ворота в противоположном конце парка я вышел в узкий переулок, а затем на широкий пешеходный проход в поместье Чарнвуд. Тропинки с обеих сторон вели к площади, вокруг которой стояли небольшие дома из песчаника с крошащейся, некогда белой облицовкой верхних этажей. Между двумя тропинками высились восемь колонн из красного кирпича, за ними находился неухоженный овальный газон, где трава перемешалась с грязью. Этот кошмар занимал треть расстояния до площади. Колонны возвышались на метр, около них несколько подростков в спортивных сине-белых костюмах курили, пили из длинных горлышек «Роллинг Рок» и бросали пустые бутылки в грязь. Когда я проходил мимо них, они что-то забормотали в мой адрес и захохотали вслед.

С Чарнвуд-сквер по тропе, ведущей вниз, я добрался до Чарнвуд-драйв. Стены домов украшали граффити: «ИРА», «Наркотики», и «Ниггеры, убирайтесь домой». Некоторые из домов, мимо которых я проходил, были чистыми и ухоженными, с цветами или новыми машинами в палисадниках; другие были обветшалыми, рассыпающимися и неухоженными. Вообще грязь была повсюду: бумага, пластик, битое стекло, покореженные коляски и детские велосипеды, остовы кроватей и поломанные электроприборы, свернутый ковер и деревянный чайный поднос – все просто выброшено за ненадобностью. Толпой бегали детишки, они сновали по лужам и брызгались, что-то кричали. Очень толстая женщина в халате винного цвета и прожилками того же оттенка на жирном лице стояла перед входной дверью дома, курила и пила из банки сидр; за ее спиной стереосистема играла «Нация опять».

В конце Чарнвуд-драйв была еще одна тропинка; мне показалось, что там промелькнул Десси Делани, но это оказался кто-то другой, немного похожий, в сине-белом тренировочном костюме. С ним было двое: один, в черной кожаной куртке, джинсах и ботинках на толстой подошве. С собакой-боксером на поводке он сам напоминал боксера, отошедшего от дел. Другой, лет пятидесяти, с зачесанными назад серебристыми волосами, в черных тренировочных брюках и белоснежной куртке с капюшоном, весь увешанный золотом, смахивал на босса.

– Все в порядке, брат? Чего-то ищешь? – спросил первый, в тренировочном костюме.

– Ищу Чарнвуд-авеню, – ответил я.

– Иди прямо до конца, сверни за угол и поверни назад, и ты пришел. Тут у нас вроде лабиринта, верно?

– Спасибо. – Я попытался пойти дальше.

Боксер начал теснить меня, а Тренировочный Костюм загородил дорогу. Я взглянул на Босса, тот пожал плечами. Тренировочный Костюм быстро обшарил меня сверху донизу, а я стоял и ждал, выбора у меня не было. Он наклонился ко мне и прошептал:

– Ты точно не полисмен. Знаешь, как я догадался?

– Как?

Он двумя пальцами щупал мою куртку:

– Те не потратятся, чтобы купить приличную тряпку, парень.

Взглянул на Босса, тот кивнул, потом взглянул на меня и улыбнулся:

– Дома пятьдесят два и пятьдесят три. Коричневый налево, белый направо. Тебе, похоже, нужен белый, так ведь, приятель?

– Все так, – ответил я.

Тренировочный Костюм отступил в сторону, я пошел дальше. Слева, на полоске мокрой травы среди собачьего дерьма валялся выброшенный костюм-тройка, в бежево-коричнево-желтую полоску.

В конце тропинки напротив последней террасы с десятком домов виднелась крытая автобусная остановка; тут дорога сворачивала к окружному шоссе. Я завернул за угол, свернул направо, затем еще раз и оказался уже на Чарнвуд-авеню. Джемма Кортни жила в доме номер тридцать шесть, в ее палисаднике не было мусора, но не было и цветника. Дверь освещал слабый желтый свет уличного фонаря, отклонившегося от вертикали, как молодое деревце под ветром.

Джемме Кортни можно было дать двадцать четыре года, или одиннадцать, или сорок девять; огромные, как у олененка Бэмби, глаза, полные губы и короткие белокурые волосы; костлявая и высокая и, судя по скулам, потребитель героина. В черной кожаной мини-юбке и в том, что с первого взгляда я определил как красный топ и что при ближайшем рассмотрении оказалось просто красным лифчиком. Мои глаза не сразу адаптировались к обстановке, потому что в крошечной гостиной горели всего две лампы, обе окутанные красными шелковыми шарфами; стоял дым от ладана и ее сигарет. Когда Джемма Кортни откинулась на спинку дивана и раздвинула ноги, демонстрируя кружевной край чулок и трусики в тон лифчику, я понял, в чем дело. Она растянула в улыбке красные губы и похлопала по дивану рядом с собой.

– Прошу прощения, я не клиент, – объяснил я. – Частный детектив.

Улыбка исчезла с лица Джеммы Кортни. Она взглянула на часы.

– Да пошел ты… Я в это время зарабатываю. Ты сказал – тебе нужен час, так что плати.

Судя по голосу, она не рассердилась, мне даже показалось, что облегченно вздохнула.

– Сколько ты обычно берешь?

– Сотню.

Я сомневался, что Джемма Кортни обычно получает сотню за час, но решил, что спорить себе дороже, поэтому отдал ей деньги и попросил включить свет. Она поставила чайник на огонь, потом отправилась вверх – лестница была в середине гостиной – и вернулась в розовом тренировочном костюме и розовых сандалиях. С лица она начисто смыла макияж. Ее тонкое тельце без должных выпуклостей в районе попки и грудей в темноте позволяло предположить, что она еще далека от совершеннолетия. Но при ярком свете стали заметны морщины. Пока она в кухне готовила чай, я оглядел небольшую гостиную: потолок из древесины магнолии, стены, по углам отсыревшие, дешевый и вздутый в трещинах деревянный пол, электрический камин с искусственным пламенем; телевизор и видео, подержанная мебель… Кипа фотографий в рамках. Они лежали на комоде изображением вниз; я поставил их вертикально и увидел, что на всех изображен ребенок в разном возрасте: младенец, ковыляющий годовалый малыш, улыбающийся трехлетний мальчик. Когда Джемма Кортни обнаружила, что я их рассматриваю, она так быстро пролетела через комнату, что я решил – сейчас меня ударят. Она сгребла фотографии и положила изображением вниз на диван, потом села рядом, зажгла сигарету и выдохнула дым так резко, будто выполнила какое-то физкультурное упражнение.

– Ну, и чего вам надо, мистер детектив? – она скрестила ноги и стукнула ступнями одна о другую.

– Это не так просто объяснить. Видите ли, ваш отец, Кеннет Кортни, мертв. Его тело нашли неделю назад.

Я объяснил, при каких обстоятельствах нашли тело и что это означает, то есть как давно он мертв. Все то время, пока я говорил, она не сводила с меня глаз, кивала. Когда я все сказал, она сжала губы и встряхнула головой.

– И какое, по-вашему, это имеет отношение ко мне? – голос был резким, как удар кнута.

– Он ведь был вашим отцом, верно?

– Ну, и что из этого?

Она сощурилась. Лицо ее скрылось за пеленой дыма. Она уходила в себя, я должен был быстрее ее разговорить.

– Видите ли… мой отец исчез примерно в то же время, что и ваш. Его тело еще не найдено, но я считаю, что он мертв, его убил тот же человек, который убил Кеннета Кортни. Когда-то все они были большими друзьями. Но что-то произошло, а что – я еще не знаю. Я стараюсь выяснить. Вы могли бы мне помочь. Мне нужна ваша помощь.

Какое-то человеческое выражение блеснуло в ее глазах, большой рот дрогнул. Она некоторое время глубоко дышала, как будто принимала решение. И вдруг с силой потерла запястья одно о другое, как будто сдирала с них кожу. А потом закивала головой, притопнула ногами и сверкнула глазами сквозь дым, окутывавший ее светлую голову. Из нее полились слова, обгоняя одно другое, как будто они годами копились в ней в ожидании возможности найти выход.

– Кеннет Кортни не был мне отцом в обычном смысле слова. Я его никогда не знала. Он ушел, когда я была младенцем. Оставил маму, предоставив ей самой устраиваться в жизни. А как она могла? У нее все пошло прахом. У нас раньше был дом – я этого не помню, но мама всегда помнила, настоящий дом, недалеко от Южного шоссе. Конечно, у мамы был нервный срыв, когда Кортни слинял, она не могла платить ренту. Потеряла дом, и мы в итоге оказались «подселенцами». Это так называлось: не владеть домом, а просто тебя «подселяли». Главное, он ее оставил с ребенком. А этот квартал только что построили, с красивыми новыми домами, с зелеными лужайками, и зазвали уйму людей поселиться тут вместе по списку приоритетного приобретения. И вот там оказалось слишком много семей, которых выселили из других мест за несоответствие социальным требованиям. Их решили загнать туда, где все новое. Никто не возражал. Это место было, как чертов зоопарк. И тогда был слишком дешев героин, впрочем, как и теперь. И он прошелся по этому месту, как серп по полю. Но если даже не говорить обо всем этом, моя мама просто не была способна жить в таком месте, где из-за стен слышен шепот соседей, и она, как человек воспитанный, не могла допустить такого позора, чтобы кто-то слышал, что у нас происходит. Не скажу, что она одна держалась на таблетках; конечно, тут и сейчас есть такие дамы, которые до обеда ходят в халатах, несмотря на наш великий экономический подъем, но мама ясно давала понять, что считает себя классом выше, так что ее стали называть Леди Навоз, и все в этом роде. Если ты такая замечательная, почему ты оказалась тут, с нами? И я росла среди всего этого, девочка с сумасшедшей мамой, девочка, которая считает себя маленькой принцессой в ярких штанишках… Я стала стыдиться ее, считала ее болезнь слабостью, я ненавидела ее! Я хотела бы, чтобы мой папа никогда не уходил, не понимала, почему он ушел. Но так жить неправильно. И вот вы говорите, что его убили. И что я должна делать, по-вашему? Пожалеть его? Потому что перед этим он оставил маму? Он ушел незадолго до того, как с ним что-то случилось.

– Это вам откуда известно?

– Он прислал маме письмо. Написал, что просит прощения, но ему пришлось уйти. Сказал, что когда-нибудь он постарается все исправить.

– Письмо это еще у вас?

Она пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь, можно со мной иметь дело, потом второй раз застучала каблуками вверх по лестнице.

С улицы донеслись крики, шум, скрежет тормозов. Я подошел к окну, выходящему на фасад, отодвинул занавеску. Дальше, вверх по дороге, улица сворачивала на площадь, и шум доносился вроде бы оттуда. Джемма Кортни подошла к окну и задернула занавеску.

– Правило первое: здесь нельзя отдергивать занавеску. Если чего не увидел, то и вреда тебе не будет, – особенно, если речь идет о Ларри Найте.

– Это Ларри Найт обосновался в домах пятьдесят два и пятьдесят три? Крэк слева, кок справа?

– Вы что, проходили через пункт проверки на тропинке?

– Тип с седым и волосами, в куртке с белым капюшоном – как будто у них главный.

– Это и есть Ларри, – объяснила Джемма. – Наверное, подворачивается что-то крупное, если он осчастливил нас своим присутствием.

– А что, он живет не в Чарнвуде?

– Он трахаться любит, у него большой дом в Рейнла и дети в навороченном интернате. Он жил тут раньше, сначала в доме пятьдесят два, но потом переехал. А тут у него теперь живут кузены, они у него на побегушках, когда он играет в гольф, приезжает, приглядывает и все такое. Вот куда приводит жизнь, когда торгуешь наркотиками. Но тут никто и слова против него не скажет. Мы все тут куплены и оплачены. Или боимся до чертиков, какая разница? Теперь подойдите сюда, посмотрите.

Я вернулся вместе с ней на диван, где она показала мне большой бумажный коричневый пакет с веревочными ручками, полный фотографий:

– Письмо где-то тут.

У нее тряслись руки. Я взял пакет, подержал ее за руку, осторожно, но твердо. Джемма противилась. Ее запястье было в красных ссадинах. Я поднял рукав розового топика. Предплечье было сплошной раной, некоторые царапины свежие, еще кровоточили.

– Все еще употребляешь?

– Нет.

– Мне это все равно, – я попытался сказать это убедительно.

– Я резала вены, чтобы хоть что-то почувствовать. И ничего. Я не даю им зажить.

Она откинулась на спинку дивана и подтянула к себе на колени фотографии маленького мальчика.

– Умер? – спросил я.

– Нет, – покачала она головой, – но иногда думаю: лучше бы умер. Но это неправильно. Он жив, но он не тут. Ему там лучше, без меня.

– Ты так считаешь?

Она закурила сигарету, выдохнула облако дыма, как будто пробежала километр, соревнуясь с кем-то на скорость.

– Я не смогла. Все время забывала о нем. Я не уследила, и он выбежал на шоссе. Его нашли и забрали у меня в приют. Если бы я пришла в себя вовремя, то смогла бы забрать его назад. Но я не хотела. Знаешь, что самое плохое? Я не хотела его брать назад. Была в жутком стрессе, и моя первая реакция: хорошо, по крайней мере, малыш не будет все время болтаться у меня под ногами. А к тому времени, как я поняла, что наделала, было слишком поздно. Так что я действительно считаю, что ему лучше без меня. Наверное, за такие мысли мне нечего делать в клубе матерей, точно?

– Я сказал бы, что это не твои мысли, а героина.

– Откуда тебе знать? Может, я и без героина была бы такой. Нельзя все списывать на наркоту.

– Ты его получала у Ларри Найта?

Она пожала плечами:

– Ну, не он, так был бы кто-то другой.

– Это не обязательно. Если ты не можешь достать героин, ты не пойдешь его разыскивать. Все знают, какое это зло – особенно те сволочи, которые его изготавливают. Поэтому сначала наркотик дают бесплатно. Немного покуришь, заведешься на первый укол, потому что с ним намного лучше себя чувствуешь. А потом все на свете кажется отвратительным – кроме еще одного укола. А потом тебя заставят платить.

Она кивнула, посмотрела на фотографию своего трехлетнего мальчика и заплакала. Я ее не винил. Ей было о чем поплакать. Я был готов плакать вместе с ней – чувствовал в ней близкого человека, в этой Джемме Кортни, хотя мы только что познакомились; общее прошлое сделало нас братом и сестрой. Я просмотрел пакет с фотографиями в поисках письма. И нашел, оно было нацарапано на линованной бумаге из детской тетради:

– Твоя мама работала на государственной службе?

– В Департаменте образования, – кивнула Джемма. – Но после ухода отца ее на работу не взяли. Места не было. И вообще ее мать восприняла уход папы так, как будто моя мама – падшая женщина, знаешь, как считается, а иначе почему бы муж ушел от жены, виновата, должно быть, она сама. И не захотела помочь. Я думаю, в итоге она помогла бы, но мама сразу отказалась от ее услуг. Так что некому было меня подкинуть. Не было никакой системы поддержки, не было работы, ничего. И мы с ней скатились на дно, обе.

– Как это произошло?

– Выпивка, таблетки, дурная смесь. Несколько раз ее госпитализировали. Потом она сообразила, сколько таблеток ей надо, чтобы все закончилось. Накопила их и одним махом приняла. Она была моложе папы, ей было где-то около сорока. Но выглядела мама старше.

Джемма поднялась и ушла в кухню, я услышал металлическое дребезжанье чайника. Вдруг раздались немыслимый шум, музыка, и голос диктора объявил: «Последние новости». Звук был таким громким, как будто его источник находился тут, в комнате. Джемма засунула в дверь голову и объяснила:

– Это бабулька из тридцать седьмого, почти глухая. Но все лучше, чем толпа из дома напротив, там молодой парнишка готовится в ди-джеи. К счастью, сейчас он в отпуске.

Новости гремели. Я вспомнил о миссис Бёрк, последней из наших жителей в Фэйган-Виллас, о ее телевизоре, из которого несутся вопли об эксгумированных трупах, об откровениях из могилы. Она называла моего отца и его друзей тремя мушкетерами, и вот теперь я сижу тут и рассматриваю их фотографии. Я увидел ее, ту фотографию, клочок которой носил в кармане. На моем обрывке не было Кенни Кортни. И винить в этом надо Джона Доусона. Странно смотреть на них двоих, стоящих рядом: убийцу и обе его жертвы. У Доусона челюсть покрепче, более мясистое лицо, холодный взгляд, больше выражена физическая сила; у Кортни глубже посажены глаза, более полные губы; но сходство между ними сразу же бросается в глаза: не близнецы, но явно братья. И рядом мой отец: очки снял, темные глаза блестят. Четыре сияющие улыбками девушки, стоявшие сзади, казались неуместными, как джаз-бэнд на похоронах.

Джемма принесла еще чаю, посмотрела на часы:

– Ко мне придут в десять, тебе лучше уйти.

– Вот мой папа, Имон Лоу, а это человек по имени Джон Доусон.

Она посмотрела на Джона Доусона:

– Боже, копия папы, точно? И ты считаешь, что он убил их обоих?

– Я так считаю. Джемма, твоя мама говорила когда-нибудь о моем папе или о Джоне Доусоне?

– Мама не знала никого из папиных старых друзей. Он был в Англии, работал там на стройках, копил деньги. Когда вернулся, они познакомились на каких-то танцульках и вскоре поженились.

– Кто был на свадьбе?

– Мамины сотрудники. С его стороны никого, я так думаю.

– А эти фотографии…

– Я даже не знала, что они у нас есть, пока не позвонил твой человек, Питер Доусон, – его так, что ли, звали? Сын Джона Доусона?

– Да. И что он сказал?

– Почти то же, что и ты. Наши отцы дружили, есть ли у меня фотографии того времени? И все в этом роде. Я сказала, что вряд ли, но он оставил свой номер телефона. Я поискала в доме и нашла эти снимки под матрацем. Это все папины бумаги. Я догадываюсь, что мама не хотела их видеть, но и избавиться от них не могла.

– Что он еще говорил?

– Он сказал, что заплатит за них, если они мне не нужны.

Она некоторое время колебалась, потом встряхнула головой:

– Возьми, если хочешь. Но тебе лучше уйти. Я не люблю, когда мужчины встречаются в дверях, это неприлично выглядит.

Она улыбнулась мрачной улыбкой, от которой морщинки прорезались вокруг ее больших улыбчивых глаз.

– Да брось ты это, я тебе дам денег, – сказал я, вспомнив, как меня подкупала Барбара Доусон. Какое может быть лучшее применение для этих денег, которыми она откупалась от совести?

– Я вполне благополучна, – сказала Джемма Кортни. – Я сама все делаю. Мне не нужна ничья помощь.

Провожая, она взяла меня за руку:

– Дай знать, если что случится.

Я пообещал, направился было к выходу, но вспомнил еще о чем-то:

– Джемма, тебя называли когда-нибудь «большой»?^[1]

Она снова улыбнулась своей мрачной улыбкой:

– Большая в смысле не слишком плохая или большая дурочка?

– Нет, именно как прозвище «Джемма Большая».

– Нет. Единственное, что тут есть большое, так это канал, и даже у него когда-то были времена получше.

Глава 25

Когда я вышел из ее дома, уже стемнело; клубы тумана плыли вверх и поглощали свет, чернело покрытое облаками небо. Я прошел до того места, где улица сворачивала налево, на площадь. Мероприятие Ларри Найта как будто сконцентрировалось в двух домах на противоположном углу. Стены, огораживающие сад, украшали орнаментальные металлические решетки, и в свете прожекторов, размещенных на крышах обоих домов, высокие ворота с черными и золотыми пиками сверкали и мерцали, как эмблема наркоторговца. Владелец поместья, племенной царек Ларри Найт.

Народ тонким ручейком вытекал из переулка в дальнем конце авеню и направлялся к домам пятьдесят два и пятьдесят три; я догадался, что там находится другой «пункт проверки». Начал пробираться через скопление грязи, мха и сорняков, которые в этом городе назывались газонами. На полпути я увидел типа в тренировочном костюме на посту у ворот: он проверял клиентов. По крайней мере, он мне показался тем парнем, который напомнил о Десси Делани; подойдя ближе, я заметил загипсованную руку. Значит, я не ошибся. Я двинулся назад, к переулку в дальнем конце. На полпути свернул к какому-то дому, окна и двери которого были закрыты, а в палисаднике виднелись кучи домашнего скарба. Устроился за горой мусора, отключил мобильник и стал ждать. Было сыро и холодно, пахло пылью, плесенью и собачьим дерьмом. Большую часть площади скрыл туман, но благодаря прожекторам на крышах два дома освещались, как на сцене.

У Делани зазвонил мобильник; он ответил, потом отправился в дом. Оттуда вышел в сопровождении похожего на него типа, того, в тренировочном костюме, с Боксером в кожаной куртке и с собакой-боксером на поводке. Тренировочный Костюм направился к тропинке в дальний конец авеню, а Боксер протопал вверх, мимо дома Джеммы Кортни. После этого поток посетителей стал скудным и вскоре совсем иссяк. Прошло минут двадцать, за это время никто на улице не появлялся. Вернулись Тренировочный Костюм и Боксер, посовещались с Десси, вошли в дом. Спустя несколько минут выключились прожектора. Какое-то время ничего не происходило, за исключением: а) снова пошел дождь; б) по моим ногам пробежала крыса, и мне пришлось прикусить губу, чтобы не заорать. Дождь стекал по лицу и спине, я уже начал сомневаться, произойдет ли что-нибудь, стоящее внимания. Но ждать, когда ничего не происходит, – это часть моей работы, иногда мне кажется, что вся работа только в этом и заключается.

Первым прибыл «БМВ», темно-синий или черный; подъехав к большим воротам, водитель выключил мигалку. Второй автомобиль, один из новых «ягуаров», с широким капотом и обтекаемым корпусом, серебряного цвета, встал нос к носу с «БМВ».

Из «ягуара» вышел Ларри Найт. Его седые волосы стояли торчком, белая куртка с капюшоном блестела под струями дождя. Толстяк Халлиган вышел из «БМВ» и пожал руку Ларри Найту. Толстяк был в бейсбольной кепочке; кожаный жилет, как у байкеров, он напялил поверх куртки. Каждый держал по спортивной сумке. Когда эти двое вошли в дом, ворота распахнулись, вышел Десси, оглядел площадь и снова закрыл ворота. Через несколько минут погас свет, и для меня потянулись томительные минуты ожидания. Лаяли собаки, где-то вдалеке парочка вела пьяный спор, бесконечный, как плохая погода. С главного шоссе непрерывно доносился шум машин, иногда, правда, мне удавалось отключаться от этого грохота и гула.

В полночь с обеих концов улицы потянулись люди, они тихо расходились по домам; наверное, «контрольно-пропускной пункт» временно прекратил функционировать, потому что еще целый час не было никакого движения; в час ночи все повторилось. В двадцать минут второго опять включились прожекторы, Десси Делани открыл ворота с пиками по верхнему краю; из дома вышли Толстяк и Ларри Найт, и опять началась показуха: ритуальные рукопожатия, бросание спортивных сумок в машины. Первым отбыл Ларри Найт, за ним Халлиган. Десси не сел в машину к Толстяку, он снова вошел в ворота. Затем на авеню появился поток людей, среди них стайка юнцов в бейсбольных шапочках, которых впустили в дома пятьдесят два и пятьдесят три.

Мне нужно было поговорить с Дэйвом Доннли, но я не хотел упустить Делани. Конечно, он мог никуда не уйти. Он мне рассказывал, что брат его подружки вел дела в Чарнвуде и что он, Десси, имел тут связи; может быть, потому он и не сел в машину Толстяка, что участвовал вместо Ларри Найта в его бизнесе. Теперь, когда дела были закончены, шум на улице достиг нормального уровня; из одного открытого окна зазвучал тяжелый рок, из другого монотонно завывал Вольф Тоунс. Я решил, что это звуковое сопровождение меня вполне прикроет, и я могу позвонить. У Дэйва мобильник был отключен, я набрал его домашний номер. Он взял трубку.

– Дэйв, Халлиган возвращается из Чарнвуда, у него, по-моему, мешок героина в машине.

– Из Чарнвуда? От Ларри Найта? Какого черта?

– Толстяк давно вынашивал этот план: захватить всю местность, взять ее под свой контроль. Мне говорил об этом Томми Оуэнс.

– Ты видел Томми Оуэнса? Где он? Эд…

– Он в безопасности.

– Что ты меня дурачишь, Эд…

– Клянусь, ты узнаешь все, что знаю я…

– Если эти стервятники из НОУР подумают, что я тебя покрываю…

– Подожди, ты им предъявишь Толстяка Халлигана на блюдечке. Тебе нужно установить три пункта перехвата, причем быстро.

– Три? Не знаю, получится ли…

– Почему не пригласить Джерати и О'Салливана? Скажи им: анонимный звонок, работа твоей собственной агентуры. Установи перехват у дома Толстяка, у бывшего паромного терминала в Сифилде.

– А третий?

– У дома Джона Доусона.

– Эд, ты серьезно? Даже Джерати и О'Салливан не захотят допрашивать Доусона, если не будут уверены, что на то есть основания.

– Тебе не надо никого допрашивать, просто покарауль у дома.

Я описал Дэйву «БМВ» и назвал номер машины. До того, как я отключил мобильник, он рассказал мне, что городской совет Сифилда проголосовал большинством в три голоса за превращение территории гольф-клуба в Каслхилле в плотную городскую застройку. Братья Халлиганы сегодня были очень деловиты.

Я уже подумал, что Десси настроился тут переночевать. Когда меня принялась обнюхивать очередная крыса, я понял, что пора выбираться из этой кучи мусора. Потянулся, потопал ногами, отошел подальше от тропинки и отлил. Потом направился в сторону дома Джеммы. Уже на углу площади я увидел, что вспыхнули прожекторы на крышах, и услышал лязг ворот. Тут же скорчился в три погибели у грязного газона под покровом тумана и увидел, что фигура в сине-белом спортивном костюме сворачивает на тропинку. Я последовал за ней в надежде, что это Делани. Тропинка выходила к небольшой террасе, которая сворачивала прямо на Чарнвуд-сквер. Скрытый туманом, я держался поблизости. Мы ушли отсюда, пересекли парк и спустились налево, на боковую улицу. Впереди я видел рекламу кабака «Фогарти». Побежал и, оказавшись рядом с ним, заметил гипс на правой руке преследуемого. Всего в нескольких ярдах от кабака он обернулся, услышав мои шаги; я прижал его к стене, придавив левой рукой горло, а правой вцепившись в его левое запястье.

– Привет, Десси, – сказал я.

– Ничего не выйдет. – Он затряс головой.

– Выйдет, – убедительно сказал я. – С Толстяком покончено. Его ждут полицейские. Он загремит надолго. Я могу и тебя упечь с ним заодно, если не захочешь помочь.

– Как же, болтать можно все, что угодно, – скептически сказал Делани.

– Если скажешь то, что мне надо, – свободен. Для разминки: куда Толстяк сегодня везет героин: к Доусону или к паромному причалу?

Десси затряс головой.

– Забудь об этом. Если не Толстяк, то Ларри Найт. Впрочем, я не в курсе.

– Они узнают о Ларри Найте только то, что им скажет Толстяк. Источник будет неизвестен. Я не обязан передавать тебя им, если не захочу.

– И Толстяк не узнает, что раскололся именно я? Ну, тогда ладно.

– Нет, не ты, это я раскололся. Ты просто сузишь мне круг поисков.

– Ты ничего не знаешь, только болтать горазд, и все.

Зрачки Десси были расширены: он достиг высшего кайфа благодаря каким-то качественным смесям и был нечувствителен к боли. Надо было напомнить ему, что такое страх. Я сильно нажал ему на кадык, потом отпустил его и поднял руки кверху. Он наклонился вперед, схватившись за горло, и его вытошнило. Я ждал, пока у него пройдет боль.

– Конечно, есть и другой вариант: устроить так, что Толстяк узнает, что проболтался ты.

– Как это он это узнает, если я ничего не говорил? – заорал Делани. Голос у него был пронзительным, глаза снова налились кровью.

– Про тебя ему скажем мы. И про нового лучшего друга Толстяка – Ларри Найта, все знают, что ты и Ларри вернулись. И каждый раз, когда будет взят кто-то из распространителей Толстяка, хоть в Сифилде, хоть в Виклоу, даже в Уэксфорде, полицейские вспомнят о твоих заслугах, Десси. Кап-кап-кап в ухо Халлигана. И что будет в результате однажды утром? Может, ты как раз повезешь детей в школу? И получишь пулю в висок. Или, представь, открываешь дверь дома, и что ты увидишь последним в жизни? Черную маску и ствол обреза? И какова альтернатива? Понтовать будет некогда.

У Десси взмок лоб; с дрожащих губ текла слюна. Глядя в землю, он сказал напряженным, подавленным голосом, который, казалось, донесся из могилы:

– Он разгрузит героин на бывшем терминале парома в Сифилде.

– Остальное рассказать мне не хочешь, а, Десси?

По-прежнему не поднимая головы, он кивнул.

Я позвонил Дэйву Доннли и все передал. Потом повел Десси к своей машине. При виде старого «вольво» его лицо засветилось от радости, как у ребенка. Он изумленно сказал:

– Надо же, «122S»! И в прекрасном состоянии! Откуда она у тебя?

Я рассказал ему про отца и Томми Оуэнса.

– Ты можешь что угодно говорить о Томми Оуэнсе, но уж в машинах он разбирается, – он повторил буквально то, что говорил Томми о моем отце. Это такое инстинктивное братство автомобильных асов.

– Десси Водила, – усмехнулся я. – Сядешь за руль?

– Ты это серьезно?

– А сможешь, у тебя ведь рука в гипсе?

Дилейни согнул руку в локте, согнул кисть в запястье.

– Нет проблем, парень.

Я занял место пассажира. Делани был так возбужден, что никак не мог умолкнуть:

– Ее называли «амазонка». Такой машиной управлять приятно. И легко заводится, такую машину делали не на один год. Говорят, сейчас они надоели, но в свое время это были классные машинки. В шестьдесят четвертом, шестьдесят пятом? Годы свинга, шестидесятые. Противоугонная система, как у шведских. Такая была у того парня, Саймона Темплара, его называли Святой, у него была такая же белая, нет, не «амазонка», у него была предыдущая модель, «П1800». Более спортивная и все такое. А у нас бизнес, черт побери, это ведь бизнес!

– О чем ты, Десси?

– О коке. Столько коки, и все ожидает сбыта. Мне пришлось быть их посредником, – потому что Ларри меня знал. На случай, если Толстяк решит его провести. И Ларри хотел все это провернуть в Чарнвуде, потому что тут он чувствует себя в безопасности, здесь никто не будет от него нос воротить. Но ты не волнуйся, у меня есть с собой кое-что, если надо будет взбодриться.

– Там, в гараже у Доусона…

– Прости, что так вышло, я для тебя, парень, сделал все, что мог, но Толстяка было не удержать…

– Нет, конечно, тебе спасибо, но ты ничего не мог сделать. Ты знаешь, что Толстяк в тот же вечер изнасиловал Томми Оуэнса?

Делани повернулся ко мне, вытаращив глаза.

– Следи за дорогой, Десси!

Но дорогу он видел. Водителем он был неплохим.

– Да, этот парень такой, сволочь. Я, знаешь, наслышан о Толстяке. Про молодых ребят и все такое. Но со мной он никогда не пытался… Я знал, что он псих, но… что там говорить, сволочь и есть.

– Вот поэтому мы хотим упрятать его понадежней, Десси.

– Мне показалось, ты говорил, что он загремит надолго.

– Действительно надолго он бы засел за убийство советника Маклайама. Ты ведь был с ним в ту ночь, верно? На яхте Питера Доусона?

Дилейни снова повернул голову ко мне и разинул рот:

– Откуда ты…

– Я сомневался – до сих пор. Но тебе нет смысла исчезать, согласен? Ты снабжал Маклайама, тебе он доверял. Его связывали с Толстяком прочие дела. Но надуть его мог только ты. И только ты мог помочь ему передумать.

– Я говорил Толстяку, что доза для нас двоих, я, черт побери, ему это сказал.

Какое-то время мы ехали молча. Наверное, Десси думал то же, что и я: если станет известно, что он снабжал советника наркотиками и то, что был на яхте в ту ночь, он никак не сможет уйти от наказания. Может быть, он и не заслуживает спасения.

На горизонте замаячила станция техобслуживания, я попросил Десси заехать туда. Взял кофе и сандвичи с цыпленком и беконом, и мы остановились у ограды автостоянки, утопавшей в густой зелени, где-то между Рэтмайнсом и Рейнла. Пока мы ели и пили, Десси рассказал, как умер Джозеф Уильямсон.

– План был такой: Питер Доусон позовет этого человека на яхту, предложит ему деньги, объяснит, за что они ему даются: чтобы он не выступал против их планов на гольф-клуб. И еще скажет ему, что Джордж готов списать за это его картежные долги и гарантирует свой голос в пользу любых будущих планов строительства Доусона. А этот человек сказал – не выйдет. Я знал, что он так скажет, он был как… он был настоящим героинщиком, у него было совершенно нереальное представление о себе. Я что хочу сказать: он бесплатно получал героин от людей, про которых знал, что они преступники. Кто еще, черт побери, для него бы его доставал! И он играл, как сумасшедший, который, наверное, думает, что ему сам черт не брат. Долги накапливались. Он такое вытворял, и при этом думал, что остается честным человеком: я, мол, неподкупный, говорю «нет» строительству, я такой, не беру взяток, мне можно доверять. Хочу сказать, черт возьми, это называется самообольщение, понимаешь? Мне он нравился, я бы с ним о многом поболтал: об освобождении, и об ирландском языке, и о Фиане Файл, и обо всем таком… Но в итоге все это был лишь треп, ты понял? Жена была ему как мать, а он вроде такой умный детеныш, но из таких… Знаешь, героинщики, они ведь ждут, что случиться может что угодно, они прячутся от всего: от людей, от правды, от мира, от всего, кроме своего эго. Героин – самый худший наркотик, он позволяет прятать голову в песок… И вот мы тут все сидим и ждем, мы – команда по уговариванию, потому что, если Питер Доусон не смог достать Маклайама снаружи, мы должны достать его до печенок.

– Мы – это кто?

– Я и Толстяк.

– Только вы вдвоем?

Десси кивнул:

– Значит, Питер звонит Толстяку, тот зовет большого Коулма Хайланда, а тот отвозит нас на яхту Питера, туда, в залив, и мы поднимаемся на борт. Маклайам даже не представляет, что происходит, он в восторге от себя, он – на яхте, в летнюю ночь, и тут все его новые друзья, которые позволяют ему делать все, что он захочет.

– А где Хайланд?

– Коулм не поднялся на яхту, но он должен был быть рядом, потому что он выходит на сцену чуть позже. Но где он был, не знаю. И вот я начинаю подбивать клинья, потому что уже понял: Толстяк считает Маклайама чертовым психом. Так что я начинаю: мол, советник то, советник се, и про бизнес-планы Джорджа, и обо всем этом дерьме болтаю, прямо как сука, понял меня? Чтобы Толстяк соображал, что он не может так вот запросто утопить этого ублюдка, ему это с рук не сойдет. И мы пьем все, что нашлось на яхте, это дурацкое… вино, у Питера было на борту. И крэк понемногу, потому что Питер управляет этой дерьмовой яхтой, и мы набираем скорость, и ночь прекрасна, и все такое. Я думаю: все получится отлично, понял меня? Никаких неприятностей. Потом мы увидели купальни, знаешь, бывшие пруды для плавания – там, между Сифилдом и Бэйвью, и Маклайам начинает говорить, что они не собираются кланяться строителям, отреставрируют купальни как общественное достояние, ради детей… – мы все высыпали на борт, получилось, как будто вещал всему миру, все говорил о справедливости, очень красиво, – …как детишки когда-нибудь снова начнут плавать в купальнях Сифилда, потому что море принадлежит нам всем, а не только тем, кто может позволить себе заплатить за все это. Короче, он в восторге от себя, кричит на весь мир, и тут я вижу, что Толстяк завелся, знаешь, головой качает, ногой притоптывает, глаза вытаращил: все это – опасные признаки. Ну, и пока он что-то не предпринял, я подгребаю к Маклайаму: как мол насчет небольшой дозы? И он: «Да, отличная мысль!» Вот мы и пошли вниз, или на нижнюю палубу, как его, черт, там называют, вдвоем с ним, и я зажигаю газ на плите, там на яхте плита есть, и начинаю готовить, чтобы потом разделить на двоих. И я помню, что Маклайам нашел этот синий пластиковый пакет, увидел в нем пачку старых фотографий, не знаю, что там были за снимки, ну, в общем, он начал что-то молоть про них. И тут спускается Толстяк, подпрыгивает, языком прищелкивает, и все такое. И весь в нетерпении принять, сам знаешь, каким он становится в такие моменты. А Маклайам вместо того, чтобы испугаться, как любой нормальный человек, начинает: мол, Толстяк то, да Толстяк се, и сам он возбужден, потому что добился своего, о-о, Толстяк, может, и ты хочешь этого попробовать, о-о, Толстяк, Толстяк, Толстяк… Тот чуть ли не писает кипятком, какие они друзья, и показывает мне взглядом – мол, иди наверх. И глаза отводит. Я ничего не могу сказать. Кто знает, может, он только потрясет дурака за грудки, пошлепает его немного, пока тот не образумится. И ничего ему не сделает плохого.

– Значит, ты приготовил две порции, одну для Маклайама и одну для себя.

– Ну да. И вот я поднялся на палубу, где Питер, и он меня спрашивает, что Толстяк собирается делать? А я говорю, что он просто хочет поболтать, типа пусть Маклайам изменит свое решение насчет голосования. И Питер говорит:

– А не позвонить ли Джорджу? Я не доверяю Толстяку, давай позвоним Джорджу.

И тут Толстяк вылезает на палубу и спрашивает:

– Зачем звонить Джорджу?

А Питер говорит:

– Где Маклайам?

Тослтяк отвечает:

– Там, внизу глюки ловит.

И голос у него такой… Он чем-то очень возбужден, ему нравится момент, когда дело уже сделано, – и Питер вручает мне руль и идет вниз. А Толстяк загораживает ему дорогу и говорит:

– Знаешь, ты тут единственный моряк, не хочу я доверять управление яхтой Делани. Мы опомниться не успеем, как окажемся в Холихеде.

Это он так шутит. Питер опускает голову, он трясется над своей яхтой, и кричит, что не собирается подчиняться указаниям какого-то неандертальца. Я подумал, что Толстяк уделает его тут же, но нет, он отошел в сторону и пропустил Питера вниз.

Группа пьяных подростков шла, пошатываясь, вдоль улицы. Один споткнулся о машину, потом поднялся, цепляясь за нее. Когда увидел меня, он в первый миг испугался, потом опомнился и скорчил гримасу из-за стекла. Я ему кивнул, и он отпрянул, громко заорал, захлопал ладонями по бокам, как обезьяна, и отскочил, побежал за друзьями.

Десси Делани занервничал. Действие коки кончалось, больше с собой у него не было. Он начал дергаться, собираясь достать где-то еще дозу, но я ему не разрешил – пока не расскажет до конца. Я прикурил две сигареты, одну дал ему и подтолкнул, чтобы он говорил дальше.

– Мы к тому времени проплыли мимо Бэйвью. Было темно, только светились большие дома Каслхилла, все окна освещены. Я, помнится, подумал: красиво, когда с воды смотришь на все это. Если у тебя есть выпить и хоть немного мороженого, и ты в таком, знаешь, белом махровом халате, какие дают в отелях. И сверху на это смотришь. Очень красивое зрелище. Помню эти свои мысли. А потом я услышал крик Питера: «Боже мой… Господи…» или что-то вроде того. Выходит он на палубу и плачет. Настоящими слезами. И все твердит: «Он мертв, он мертв». «Да быть того не может», – говорит Толстяк. «У него нет пульса, он не дышит», – настаивает Питер. И тут же берет свой мобильник, а Толстяк спрашивает: «Кому ты звонишь?» А Питер говорит: «999». Шлеп! Один раз по голове, и Питер отрубился. Толстяк позвонил Джорджу с мобильника Питера, потом решил им не пользоваться и выбросил в море. А со своего вызвал Коулма. Тот появился, они поговорили несколько минут, потом Толстяк снова взялся за мобильник.

Было решено, что мы с Толстяком уедем на катере Хайланда и увезем Питера, а Джордж договорится, чтобы нас встретили у бывшего парома. Это потому, что только Коулм может отвести яхту Питера в Королевский яхт-клуб и не вызвать подозрений. Ну, мы с Толстяком погрузили Питера в катер Хайланда, сели и отплыли.

– И ты ничего не говорил?

– Кому? Толстяку? Что ему можно было сказать? Первое правило: когда что-то происходит, не говори, черт возьми, ни слова. Да и что тут можно сказать? Зачем говорить? Что он мне не нравится? Давай вызовем полисменов? Мне бы отдышаться, парень, я говорил «да, Толстяк, нет, Толстяк», иначе я был бы там же, где другие, да я и сейчас еще могу там оказаться. Об этом чертовом пароме я тебе не говорил, парень.

– А Хайланд остался на яхте Питера?

– Ну да, и выкинул за борт Маклайама. Это я так думаю, я сам-то этого не видел.

– А вы поплыли к парому?

– Ага, сам Джордж был там и кое-кто из ребят, и Джордж прямо как с цепи сорвался, загнал Толстяка в угол и не то что кричал на него, – ничего не было слышно, – просто махал рукой и тыкал пальцем в лицо Толстяка, понимаешь?

– Толстяка не беспокоили слова Джорджа?

– А ты как думаешь? Ты мне поверь, он бы тебя кончил тогда в гараже. А теперь, когда у него своя цепочка снабжения героином по всему юго-востоку, – это должно понравиться всем новым друзьям Джорджа, так?

– Ну, и чего добивается Толстяк?

– Он просто делает, что хочет. Ему плевать на все. Он не хочет быть бизнесменом, он хочет быть преступником. Ну, любит он это, и точка. И, конечно, любит мучить сук тоже, потому что он психованная сволочь.

Я зажег еще две сигареты. Дым смешивался с туманом в медленно разгорающемся свете зари; серебряные колечки огибали тяжелые от влаги листья каштана.

– Значит, Джордж орал на Толстяка. А дальше что было?

– Заставил ребят положить Питера Доусона в белый фургон фирмы «Иммьюникейт», чтобы отвезти его в дом родителей.

– Почему туда, а не к нему домой?

– Не знаю.

– Так и сделали?

– Нет, появился Хайланд. Он привел яхту Питера к парому, Маклайама на ней уже не было. Он поговорил с Джорджем, и они решили, что на яхте надо прибраться.

– Еще что-нибудь можешь вспомнить, Десси?

Он жадно втянул дым в легкие:

– Синий пластиковый мешок с фотографиями, который я видел внизу, был теперь у Хайланда, он передал его Джорджу Халлигану. Тот отвез Питера Доусона. Вот и все. А потом мы с Хайландом всю ночь мыли яхту Питера каким-то чистящим средством, и все такое. Прекрасный конец прекрасного дня.

– Значит, Толстяк убил Маклайама.

– Убил, убил, как ни крути.

– Он знал, что там двойная доза героина, он тебя отослал и убедился, что Маклайам принял ее всю. Именно этого он и хотел. И ты говоришь, что по глазам догадался, что он собирался сделать.

– Ты хочешь сказать, почему я его не остановил?

– Понятно, ты не хотел рисковать своей шкурой.

– Ты вроде бы говорил, что твои дружки из полиции собираются задержать его сегодня. Не знаю, буду ли свидетелем, но точно ни за что не скажу ни слова, пока он на свободе.

Я вдруг понял, что Дэйв Доннли до сих пор не позвонил. Проверил, работает ли мобильник. Оказалось, я его выключил еще в Чарнвуде, и мне было четыре звонка, все от Дэйва. Они взяли Толстяка с двадцатью килограммами героина, по рыночным ценам это тянет больше чем на два миллиона евро.

Я рассказал это Десси. И добавил, что если он будет молчать в полиции Сифилда, Толстяк узнает лично от меня, что его с героином сдал Десси. Если даже Толстяк будет в тюрьме, это не значит, что он не сумеет организовать убийство. С другой стороны, если Десси будет правильно вести себя в полиции, ему гарантируется защита как главному свидетелю в деле об убийствах, и его семье тоже.

Делани заволновался, но это не моя проблема. Я хотел бы ему помочь. Мне было жалко его детей. Но ничего не поделаешь. Он сам вляпался в это дерьмо, и выход у него был только один.

Я не знал, досидит ли он свой срок в заключении. Подумал, что он все это заслужил, если не за смерть Маклайама, то за помощь Толстяку в покупке героина, который, поступи он в продажу, привел бы к множеству смертей, осиротил бы уйму детишек. Может, Десси и выберется, и станет чист, и получит табличку с номером такси, и достойно вырастит своих детей, и они все когда-нибудь поедут в отпуск на тот греческий остров, открытка с изображением которого лежит в его бумажнике. Может быть, во всей этой истории для кого-то наступит счастливый конец, даже если никто его и не заслужил.

Глава 26

– Это кто? Что нужно?

– Ты слушаешь радио, Джордж?

– О-о, Эдвард Лоу! Рад, что не держишь на меня зла. Я рассчитывал, что ты не будешь таить обиды, когда дойдет до дела. Кстати, мое предложение по-прежнему в силе.

– Ты радио слушал?

– Да, слушал. Опять растут цены на жилье, налоги на доходы, банки объявили о рекордных прибылях. Пока ни слова о том, что городской совет Сифилда своевременно решил отдать территорию гольф-клуба Каслхилла под уплотнительную застройку. Первое сообщение, видно, появится, когда тут появятся толпы бездельников-социалистов и марионеток из университета.

– Первый пункт утренней сводки новостей: в Сифилде захвачена партия героина стоимостью более двух миллионов евро. Задержан один человек. Кто – не сообщается, и где конкретно задержали – тоже.

До меня донеслось тяжелое прокуренное дыхание Джорджа.

– Продолжай, – прохрипел он.

– Его арестовали возле бывшего паромного терминала, куда он ехал. Он сидел за рулем синего «БМВ».

– Я убью эту суку!

– Может и придется. Потому что у полиции есть свидетель убийства советника Сеозама Маклайама. Он даст показания против Толстяка, и по ходу дела твое имя неизбежно всплывет в связи с тем, на что они пытались склонить советника.

– Кто это? Не Хайланд. Конечно, подлец Делани…

– Джордж, Толстяка взяли с героином. И собираются предложить Десси сделку, чтобы его семья была в безопасности. Так что на твоем месте я подумал бы не об устранении, а об ограничении.

– Ты ловко все устроил, верно, сынок?

Джордж Халлиган, который младше меня на год, вдруг заговорил с одышкой, как старик.

– Какого черта он добивается, со всем этим героином?

– Давай встретимся на пляже напротив отеля «Бэйвью», и я расскажу.

– У меня завтрак с инвестором в Королевском яхт-клубе, – отрывисто сказал Джордж.

– Хорошо, встретимся там. А этот ваш «инвестор», он тоже занимается наркотиками?

Сначала я выслушал от него поток оскорблений, но потом он согласился встретиться на пляже.

– Только будь один, Джордж, – добавил я.

Но сначала, еще до рассвета, я передал Делани Дэйву Доннли. Дэйв хотел, чтобы я отвез его в участок, но я сомневался, что спокойно выйду оттуда, если уж войду, так что мы назначили встречу в шесть тридцать в сосновом лесу в Каслхилле. До того, как отвезти туда Десси, я позволил ему встретиться с подружкой. Я не был уверен, стоит ли ему доверять, в то же время не мог понять, чем он мне так симпатичен, ведь в нем так много было неприятного. Наверное, хорошего все же было больше. Я всегда считал, что человеку надо дать шанс. Впрочем, часто оказывался неправ.

Я стоял в очень маленькой прихожей дома по улице Джеймс-Коннолли-Гарденс, а он пошел наверх поговорить со своей девушкой. Через несколько минут она спустилась и прошла на кухню. Делани тоже спустился и кивнул, чтобы я шел за ней.

Он представил мне девушку как Шерон. Выражение ее худого лица было жестким, его обрамляли крашеные волосы цвета меди, зеленые глаза холодно смотрели на собеседника. Сигарета, казалось, приросла к руке. Я встречал ее и раньше с Десси, они гуляли по бульвару вдоль моря. Интересно, подумал я, употребляет ли она наркотики.

– И что будет с нами? – спросила она. – Куда нам уезжать? Мы не можем тут оставаться.

Я сказал, что это не мой вопрос, это дело полиции – решить, будет ли им предложена программа защиты свидетелей.

– Ясно, но сейчас, сейчас-то нам куда деваться? Если что-то станет известно, Толстяк через пять минут пришлет сюда своих людей, даже если он окажется в тюрьме. Могут пострадать дети.

Это была не паника, она просто искала возможный выход. Девушка явно не употребляла наркотики, героин, во всяком случае. Ее глаза были чистыми и умными – Делани повезло с ней.

– Может, к Колетт? – предложил он.

– В Голвэй? Как мы туда доберемся?

Десси посмотрел на меня. Я кивнул, соглашаясь на все. Он достал из кармана деньги в банковской упаковке, протянул ей. Она посмотрела на банкноты, как на грязь, потом на него тем же взглядом. Делани уже впадал в прострацию, как бывает, когда заканчивается действие героина; я подумал, что под ее взглядом, он, наверное, чувствует себя куда хуже.

– Это деньги за наркотики? – она словно выплюнула слова.

– Эти деньги дал ему я, – соврал я, – берите спокойно. Возьмете такси до Хьюстона, оттуда поездом в Голвей. Я узнаю, что собирается делать полиция, потом свяжусь с вами.

Она посмотрела на меня. Ее взгляд было трудно выдержать, особенно после бессонной ночи. Она мне нравилась. Если у Десси не хватит сил, чтобы вынести то, что ему предстоит, то у нее наверняка хватит.

– Если они не гарантируют ему защиту, забудь о нас, – сказала она.

Я кивнул.

В верхней части холодильника была морозилка с тремя отсеками. Из третьего она достала коробки с рыбными палочками, потом – пластмассовую коробку для сандвичей и передала ее мне. Я открыл: внутри, в герметично закрытой упаковке, лежал шприц с кровью.

– Орудие убийства, так это называется?

Я удивленно смотрел на нее, она же улыбалась.

– Когда мы с Коулмом приводили в порядок яхту Питера, я спрятал это в кармане куртки, – объяснил Делани.

– Подождите в прихожей, я попрощаюсь с этим онанистом.

Звуки, доносившиеся в прихожую, больше напоминали прощание матери с сыном, чем женщины с мужчиной.

Когда мы выходили из дома, Десси плакал. А что ему еще оставалось делать?

За руль сел я. По дороге к сосновому лесу Делани достал из кармана дозу героина. Он вспотел и дергался: я понимал, что сейчас ему это необходимо. Потом он опустил стекло и вышвырнул упаковку из машины.

– Что это ты? – удивился я.

– Полицейские и так ненавидят наркоманов. Если я наберусь, только хуже будет.

Утро было пасмурным, мы дрожали в холодном влажном тумане.

– Десси, у тебя в бумажнике еще лежит та открытка с видом греческого острова?

Он кивнул.

– Откуда она?

– У моего брата там есть половина ресторана и бар. За пятьдесят кусков я могу купить вторую половину. Я об этом мечтаю, понял?

Мечтает он!

Дэйв Доннли стоял под соснами, возле своей машины. Я подъехал и обернулся к Делани:

– Сделай мне любезность. Не упоминай имени Джорджа Халлигана.

– Да он по уши замешан во всем этом.

– Он был там, у паромного терминала. А ты просто не вспоминай о нем.

– Почему? Ты работаешь на него, что ли?

– Нет. Но мне нужно от него кое-что. Согласен?

– Согласен.

Я вышел из машины и приветствовал Дэйва:

– Вижу, ты доволен собой.

– Дела идут, – ответил Дэйв.

И рассказал мне, что ребята из Национального отдела по борьбе с наркотиками хотели перехватить это дело, но он подключил О'Салливана и Джерати, и они преподнесли все как заслугу Дэйва.

Я отдал ему шприц и объяснил, в чем дело.

Дэйв был так счастлив, что ущипнул меня за руку.

Я спросил его, что можно сделать по программе защиты свидетеля, и он сказал, что это надо обсудить с Рид, а может быть, и с О'Салливаном и Джерати.

– А что будет со старшим офицером Кейси?

– Считай, Кейси повезет, если он остаток жизни будет играть в гольф, – сказал Дейв. – С ним покончено, хорошо, если не загремит в тюрьму. Ребята из НОУР не поверили своим глазам, когда читали его решения по убийствам Доусона и Маклайама.

– Но в тюрьму он не сядет?

– Конечно, нет. Это просто я на минутку размечтался, будто мы живем в другой стране, где плохие полицейские получают по заслугам.

Я вывел Делани из машины, Дэйв усадил его в свою. Потом он прислонился ко мне:

– Эд, мне Джек Дэгг кое-что рассказал…

– Послушай, Дэйв, плевать на Джека Дэгга, у меня сейчас на это нет времени, – и я завел машину. – Слышь, ты поаккуратнее с Десси. Он неплохой парень.

У Дэйва было непроницаемое лицо:

– Если он поможет посадить Толстяка Халлигана за убийство, я куплю ему игрушечного медведя.

Прибрежная полоса у Бэйвью была широкой и каменистой и круто спускалась к покрытой пеной седой равнине моря. Я стоял спиной к линии прибоя и смотрел вверх. Сквозь туман светились огни поезда, который, как змея, огибал мыс. Рев прибоя заглушал все звуки, и поезд бесшумно исчез в гранитном туннеле в северном направлении.

Хрустя галькой, подошел Джордж Халлиган. На нем был синий костюм и того же цвета плащ. Из верхнего кармана он достал платок и смахнул пыль со своих черных мокасин.

– Эти чертовы пляжи. Вот для чего строят купальни, – он закашлялся и все не мог прийти в себя. Я подождал, пока кашель стихнет, но это еще было не все. Он достал кубинскую сигару «Коиба», развернул фольгу, откусил кончик, зажег ее и отбросил упаковку в сторону.

– Подбери, – сказал я.

– Что? – не понял он.

– Подбери.

Какую-то секунду он настороженно смотрел на меня, потом поднял ее и положил в карман плаща.

– Ну, насчет того дела в доме, – сказал он. – Я не предполагал, что до этого дойдет. Честно говоря, меня вызвали, а потом сообщили, что там ты, что Толстяк тебя схватил, и… ну, это не должно было произойти.

– Что не должно было произойти? Ты сам подсунул мне какое-то дерьмо. Что это было? Рохипнол?

– Вместе с другими наркотиками. Толстяк эту смесь принимает.

– Принимал. Чего ты добивался?

– Хотел просто напугать тебя. Чтобы ты перестал совать нос повсюду. В итоге ты должен был оказаться в своей машине где-нибудь тут недалеко, с сильной головной болью и запиской: «Смотри, куда идешь».

Джордж покачал головой, как будто он тут был ни при чем.

– Толстяк просто увлекся. Ну, ошибся.

– Ты же мог меня убить. От этой смеси я запросто мог загнуться.

– Пришли мне счет. От зубного врача или еще от кого.

Черные глаза Джорджа сверкали, как блестящие жучки. Через плечо он выплюнул крошки табака, потом отвернулся от меня, как будто разговор был закончен. Я смотрел на его итальянские туфли, на шелковый галстук, прекрасно отглаженный костюм, светло-голубую рубашку с белым воротничком. Это был босс, такого никогда не уволят, убийца, которого никогда не поймают, генерал, которого никогда не расстреляют.

– Теперь расскажи мне о Толстяке, – потребовал он, – не торчать же мне тут весь день.

И тогда я решился. Джордж был сантиметров на пятнадцать ниже меня и килограммов на пятнадцать легче. Я взял его за лацканы плаща и швырнул спиной в море. Откос берега был очень крутым. Он барахтался, пытаясь сохранить вертикальное положение, но я последовал за ним в воду, схватил за плечи, и тут же оказался сверху. Мы были на глубине не больше полуметра, и я подержал его некоторое время под водой, потом позволил подняться. В руке у меня был камень, и я собирался применить его по назначению. В его глазах заметался страх, он не ожидал, что кто-то помыслит поднять на него руку. Потом я почувствовал, что мне в подбородок уперся ствол полуавтоматического пистолета. Не знаю, оказалась ли у меня быстрой реакция, или медленной, или мои хромосомы просто отказывались передать в мозг важную информацию, но я вместо того, чтобы отпрянуть, снова протаранил головой Джорджа, сбросив его в воду, зацепив при этом виском ствол пистолета. Он сделал один выстрел в воздух, и я камнем ударил его по его руке, так что пистолет упал в воду. Теперь он отчаянно бил ногами, цепляясь за мои руки. Казалось, время тянется невероятно медленно, я чувствовал на губах холодную соленую воду и думал: может, проще утопить его и одним махом покончить с этим делом. Потом отбросил эту мысль, дал ему подняться и вытащил на берег. Он сел на камни, кашляя, сопя, отплевываясь, стараясь восстановить дыхание, чтобы излить на меня поток ругательств и угроз. Я вернулся в воду и отыскал его оружие. Это был «Сиг Сойер Компакт», рассчитанный на восемь выстрелов, в нем осталось семь патронов. Я показал ему пистолет, засунул оружие к себе в карман, раскурил сигарету и стал наблюдать за Джорджем.

Спустя некоторое время он протянул мне руку. Я зажег и протянул ему сигарету. Несколько секунд он смотрел на меня холодными напряженными глазами, потом взял сигарету. И я заговорил:

– От Ларри Найта, там, в Чарнвуде, Десси Делани получал героин, которым они снабжали советника Маклайама. Вчера ночью Толстяк купил большую партию у того же Ларри. Стало известно, что он собирался распространять наркотики по всему юго-востоку. Это вряд ли улучшит мнение полиции о Халлиганах, согласен? И вряд ли поможет твоим бизнес-планам.

– Что готов рассказать Делани?

– Все. На что они поймали советника, про его картежные долги, героин, возможности для шантажа, про то, что ему надо было голосовать по твоей указке, ночь на яхте, где Толстяк вколол ему двойную дозу, и о том, как ты приказал убрать все улики с места преступления.

– Я связан только с одним – с паромным терминалом. Все было организовано Толстяком. Мне надо было только забрать оттуда Питера Доусона и отвезти его в дом родителей. Если меня втянут в это дело, Доусоны тоже будут замешаны. А этого нельзя допустить.

– Теперь дело в руках НОУР. А старший офицер Кейси уходит на повышение. Это значит, что Доусонов больше некому прикрывать.

– Что тебе надо? Я просто не понимаю, зачем я тут торчу, когда мне надо инструктировать адвоката Толстяка…

– Ты здесь потому, что я знаю обо всем этом деле больше всех. Потому что я на один шаг опередил полицию, а если мы сейчас обменяемся информацией, ты тоже будешь на один шаг опережать копов.

– Какой информацией? Что ты знаешь?

– Я знаю, что ты, после того, как доставил Питера Доусона в дом его родителей, какое-то время околачивался там. Знаю, что когда он покончил с собой или его убили, ты взял тело или прислал за ним Толстяка, запихал его куда-то, а через неделю перенес на яхту. Знаю, что орудие убийства лежало где-то в доме Толстяка, Томми Оуэнс украл его, оно оказалось в машине, которую я арендовал, ты его снова получил, когда разгромили мой дом, и ты же подбросил его на яхту вместе с телом Питера. Я знаю, что ты по уши во всем этом…

Джордж Халлиган покачал головой:

– Все это одни слова. Дело по ним не сошьешь.

– Дело не в том, чтобы обвинить тебя в убийстве, Джордж. Дело в другом: закончится твой полулегальный бизнес. Ты ведь понимаешь, что все эти порядочные ребята из приличных заведений, которым есть что инвестировать, не будут принимать тебя всерьез. Мало того, что у тебя брат – психически больной. А если станет известно о твоей причастности ко всем убийствам? К трем? Или больше?

– Я не убивал Питера Доусона. И Толстяк не убивал.

– А Линду?

– Зачем нам ее убивать? Чего ради?

– Слишком много знала.

– О чем? Не понимаю. Послушай, скажи, чего ты добиваешься?

– Я хочу, чтобы ты убрал своих ребят из «Иммьюникейт» от дома Доусонов. Это и в твоих интересах, туда скоро понаедут полицейские, а если в доме окажутся люди из банды Халлигана, под видом охраны, это будет еще одним звеном цепи, которой ты привязан к этому делу. Но проблема не в тебе, мне нужен час наедине с Джоном Доусоном.

– Зачем?

– Зачем? Потому что все это начал он, когда вступил в связь с моей матерью. Потому что он обманывал и давал взятки, стремясь к успеху, которого не заслужил. Потому что он убил Кеннета Кортни, а затем моего отца. Потому что он сидит там, на вершине холма, ждет, когда я приду и скажу ему, наконец, что все кончено. Потому что мне нужно знать правду.

– Думаешь, узнаешь ее от него? Ну, удачи тебе.

Джордж встал и отряхнулся, как собака после купанья. Снял плащ и свернул его.

– Знаешь, сколько стоит эта одежда? Тебя убить за нее мало.

Я достал из кармана пистолет и протянул ему. Он неуверенно посмотрел на меня, потом взял оружие и прицелился в меня:

– Еще раз напомни, почему я не должен тебя убивать.

– Потому что тебя поймают, – ответил я. – И вообще, подумай, сколько я для тебя сделал.

– Опять! О чем это ты?

– Я все для тебя сделал. Рассказал о Толстяке, о Десси. Раньше никто тебе этого не говорил. Тебе не позвонили ни ребята Толстяка, ни он сам. Они все готовились заниматься сбытом героина. Это было бы совсем некстати для твоего бизнеса, Джордж. Теперь ты хочешь вызвать своего адвоката. А я тебе советую: уйди в подполье и не обращайся к таким людям, которые не хотят тебя знать. Через несколько месяцев ты спокойно сможешь продать эту землю. После того, как ее перекроят, цена не упадет.

Джордж засунул пистолет в карман плаща. Провел рукой по лицу и волосам, и на его помятом лице появилась ухмылка.

– У меня все будет хорошо, если ты останешься на моей стороне. Должность еще вакантна, я тебя не тороплю. Хотя и не знаю пока, что ты собираешься делать.

– Делани о тебе не скажет ни слова.

– И про паром?

– Ни про что.

– Почему это?

– Потому что я его попросил. Конечно, я могу передумать.

– Не надо.

Джордж Халлиган вытащил мобильник и поговорил сначала со своим адвокатом, потом с кем-то, кто слушал его приказы, не задавая вопросов. И после этого он рассказал мне о том, что знал сам.

– Все началось в Фэйган-Виллас, – начал он.

Его слова прозвучали для меня, как набат.

Глава 27

Черные железные ворота усадьбы Джона Доусона были открыты. Я припарковался напротив дома и спустился по длинной, обсаженной деревьями и посыпанной гравием подъездной дороге. Это был огромный особняк из кирпича в готическом викторианском стиле; он напомнил мне дом престарелых Святого Бонавентуры, но этот был больше и солиднее, башни и башенки тут были выше, и их было больше, оконные витражи – роскошнее, И сквозь туман его желто-серые кирпичные стены, казалось, тускло светились, придавая дому облик призрачного замка, парящего в облаках.

Перед особняком был припаркован только «лексус» угольного цвета; машин «Иммьюникейта» не было. Я прошел туда, где находились подсобные помещения. Из старомодного гаража с деревянными дверями, рассчитанного на шесть машин, казалось, автомобили разъехались совсем недавно. Другие гаражи были заперты, на дверях некоторых висели замки. Я обнаружил три машины: черный «фольксваген поло», зеленый спортивный «ягуар» и красную «ауди» с откидывающимся верхом, принадлежавшую Линде.

Тяжелая парадная дверь была приоткрыта, я ее распахнул и вошел в холл с мраморным полом, лестница из красного дерева вела наверх, в дальнем конце она делала поворот; с потолка свисала хрустальная люстра. Стены холла были увешаны портретами суровых особ в темных одеждах девятнадцатого и начала двадцатого веков: купцы и дельцы, явно не королевской крови; на каждом раскормленном лице – самодовольное выражение благополучия и респектабельности. Интересно, кто они, подумал я. Кем их тут представляют, и вообще какое они могут иметь отношение к тем, кто проживает в этом доме?

Один из жильцов как раз стоял у камина в гостиной, размеры которой составляли добрую половину футбольного поля. Здесь были представлены разные стили: мебель эпохи регентства сочеталась с завитушками в стиле рококо, они в свою очередь уступали место китайщине; здесь были и кожа, и шелк, и шерсть, отделанные рюшами драпировки и жалюзи, ковры, паласы и лакированный паркетный пол, диваны, шезлонги и кресла с подлокотниками; позади громоздился белый рояль, на нем валялась сумочка из розового вельвета в горошек. Казалось, что владелец этой комнаты не хотел или боялся принять решение, для чего предназначены эта комната и весь дом. Это был образец социальной нестабильности и полной сумятицы в голове.

За решеткой камина пылал огонь, сосновые поленья трещали и шипели. К большой каминной полке из резного дерева прислонился человек в пиджаке в мелкую клетку (рисунок «пепита»), в бежевых галифе из твида и коричневых замшевых туфлях. В зеркале я видел отражение его худого в пятнах лица, а он – моего.

– Имон Лоу, – приветствовал меня он.

– Эдвард, – поправил его я.

– Прошу прошения, твоего отца звали Имон. Знаешь, почему тебя так назвали? Эдвард – это Имон по-английски. Он хотел быть современным, что ли?

– Рассказывали, что его мама хотела назвать его Эдвардом. Но священник был сторонником Де Валера^[2] и не хотел крестить ребенка именем английского короля. Вот он и стал Имоном.

– Зато отыгрался на тебе, сынок. Так и должно быть, настоящее смывает грехи прошлого.

На его изнуренном лице засветилась улыбка, от которой маленькие водянистые глазки показались еще более пустыми.

– Вы не удивились моему появлению, – заметил я.

– Я тебя ждал. Дольше, чем сам это осознавал.

Он жестом указал мне на белый диван у камина. Я отрицательно покачал головой, вытащил полученную от Джеммы Кортни фотографию и показал ему. Он опустился в белое кресло у огня и стал рассматривать снимок.

– Три мушкетера, – нежно произнес он. – А вот кто эти женщины, не помню.

– Потому что ты замечал только меня, Джон, – раздался резкий язвительный женский голос. Я раньше не замечал, что у нее такой явный акцент, у Барбары Доусон; может быть, она не считала нужным его скрывать, когда в руках есть пистолет.

– Он тут уже ни к чему, милая, – сказал мужчина, – на этом этапе уже ничего не добьешься.

– Мне нравится ощущать его в руке, – пояснила она.

Барбара Доусон, в черном брючном костюме, на шее шарф цвета баклажана, уселась в белое кресло по другую сторону камина, держа в руках иссиня-черный тусклый «Сиг Сойер Компакт».

– У Джорджа Халлигана такой же, – сказал я ей. – Он годами исправно снабжал вас оружием. Сначала «Глок-17», теперь этот.

Она взвесила пистолет в руке, лицо ее было непроницаемо.

– Помните миссис Бёрк из Фэйган-Виллас? – спросил я у Барбары.

Барбара отрицательно покачала головой.

– Зато она прекрасно помнит и вас, и то, как вы бегали за двумя мужчинами: Джоном Доусоном и Кенни Кортни. Не могли их различить, сказала она. Не знаю, тогда ли я понял или позже, что кто-то не хочет, чтобы я видел фотографию, где Доусон и Кортни вместе; а может, когда обнаружил, что Кортни бросил жену и дочь после того, как исчез мой отец. У него появился второй шанс заполучить любовь всей его жизни, так он объяснил. Честно говоря, думаю, что я понял все только минуту назад, когда увидел его лицо в зеркале.

– Понял что? – спросила Барбара.

– Что Джон Доусон мертв и его тело похоронено в фундаменте ратуши. И все эти годы его роль исполняет Кеннет Кортни.

После этих слов в комнате стало так тихо, что у меня зазвенело в ушах, как от ветра в туннеле. Первое, что я услышал, было шипение поленьев в камине; потом щелкнул предохранитель; потом через окно неожиданно донеслись отдаленные крики чаек.

– Ну и хорошо, – спокойно сказал Кеннет Кортни. В его глазах стояли слезы. – Молодец. Наконец-то.

– Полиция опознала тело, найденное в ратуше Сифилда, как Кеннета Кортни, – заявила Барбара.

– Кортни опознали по одежде, в которой он был. Сейчас они проверяют слепки с зубов Джона Доусона. Думаю, что они совпадут.

– Еще бы им не совпасть! – улыбнулся Кеннет Кортни.

Туман клубился за огромными окнами, и на миг передо мной мелькнул Капитан Привидение, ожидающий на берегу возвращения своего брата-близнеца и своей потерянной любви.

– Заткнись, – зашипела на него Барбара. – Больше ни слова.

– А что такого? Ты видишь, все выясняется. Самое малое, что мы можем сделать, – это рассказать бедному парню, где похоронен его отец.

– Мне-то откуда знать, где он похоронен.

– Следовало узнать, прежде чем мы…

– Заткнись, предупреждаю тебя.

– А иначе ты меня застрелишь? Ты прекрасно знаешь, я готов уйти в любой момент.

– И оставить меня одну в доме, полном призраков?

– Ах, вот в чем дело! Тогда, если не возражаешь, давай без угроз. И поставь, пожалуйста, пистолет на предохранитель.

Кеннет Кортни поднялся, подошел к инкрустированному столику под большим подъемным окном, взял с него бутылку виски с черно-белой этикеткой, бутылку воды и три хрустальных стакана. Он разлил виски и раздал нам.

– Это «Лафрейг», – объяснил он. – Кажется, будто пьешь горящий торф.

И одним залпом выпил свой. Слезы снова выступили у него на глазах. Он никак не мог перестать улыбаться, но улыбка была не от удовольствия, не от радости. Он казался актером без роли, самозванец в жизни, которая не была уже его жизнью. Он налил себе снова. Барбара не обращала на него внимания, но пистолет на предохранитель все же поставила. Я чувствовал, что мне не надо пить, но не мог отказаться. Вкус напитка вызвал у меня в памяти ту ночь, когда я выпивал с Томми Оуэнсом, ночь после похорон матери. Казалось, это было очень давно.

– Моего отца убил Джон Доусон, да? – спросил я ломающимся голосом.

Барбара посмотрела в свой стакан и кивнула. Я это знал уже давно, но, услышав подтверждение, понял, что все-таки питал какую-то надежду. Я сделал глоток из стакана и заговорил.

– Я не могу понять вот чего. Если Джон Доусон был готов убить моего отца, чтобы быть с моей матерью, то как он мог жить до конца жизни с женой, которую оставил, если он пролил кровь ради того, чтобы ее оставить? Нет логики.

– А он как раз думал, что у него это получится, – сказала Барбара. Она тоже начала пить, и это развязало ей язык. – Он думал, что сможет приползти ко мне назад, потому что его драгоценная Дафна его отвергла. А у меня на руках девятимесячный ребенок. Он думал, что у него есть кое-какое преимущество. Но оказалось, что нет. Ох, устала я все это носить в себе, – вырвалось у нее. – Мне тоже было тяжело все эти годы.

– Да, пожалуй, тяжелее, чем мне, – грустно сказал Кенни. – Тяжелее, чем мне.

Они обменялись взглядами и улыбками. Между ними была сильная связь – то ли любовь, то ли ненависть, то ли просто общая вина, мне было не понять; когда они стали копаться в прошлом, я понял, что делают они это не ради меня, а скорее друг для друга: прошлое им было и едой, и питьем, и сексом, для них теперь это была вся жизнь.

– Ты представь, мы переехали сюда, родился ребенок, Питер, и вдруг Джона нет рядом. Конечно, он работал, а когда появляется ребенок, для мужа остается мало места, по крайней мере, тогда было так. Скажу тебе честно, у меня не было никаких подозрений, пока эта связь не прервалась. Как-то вечером он ворвался сюда через окно, весь в слезах, и говорит мне, что встретился с твоей мамой. Я была такой глупой, я все спрашивала его: а что в этом такого, что он хочет сказать? Ну, встретился, и что? Зашел к ней на работу в «Арноттс», что ли? И ему пришлось мне все объяснить. А потом он сам выболтал, что дрался с твоим папой, и драка становилась все яростней, и кончилось тем, что он его убил.

– В смысле – это был несчастный случай?

– Он старался изобразить это так. Но все они так говорят, правда ведь? Он знал, что делал. А потом твоя мама его выставила в два счета.

– Он сказал ей, что убил папу? Как вы думаете, она знала?

– О, нет! Пойми меня правильно, пусть она уже в могиле, но я никогда не могла простить твоей маме, что она отняла у меня моего мужчину. Ей пришлось со многим мириться в твоем папе, и все же она никогда бы… она не была…

– Дафна Лоу была истинной леди, – вмешался Кортни. – Всегда такой была.

Барбара уставилась на него, сжав губы.

– Значит, Доусон вернулся к вам, – напомнил я.

– Вернулся в слезах, – продолжала она. – И моим первым импульсом было сказать ему: «Не думай об этом». Бессонные ночи, плачущий ребенок, твой мужчина немного загулял, и вот он вернулся. Но на самом деле я не могла этого так оставить. Он убил человека из-за любви. Причем не из-за любви ко мне, из-за любви к другой. Я не могла видеть его рядом с собой после этого. Не для этого я родилась, чтобы быть на вторых ролях. И откуда мне было знать, что их связь кончилась? Я начала ненавидеть ребенка, которого родила от него. И как-то вечером, когда я смотрела на эту фотографию – у нас тоже была такая, – мне пришла в голову идея.

– Она меня ждала возле моего дома, – сказал Кортни. – Я забыл, что она знала мой адрес.

– Твой адрес был написан на рождественской открытке.

– Она меня околдовала.

– Я знала, что сделала ошибку, что моим мужчиной всегда был Кенни.

– Конечно, я плохо поступил, оставил жену и ребенка, но мне было все равно. Мне было наплевать!

– Мы убили Доусона тут, около этого камина.

– Камин был другой, мы потом новый построили.

– И заново оштукатурили, и выбросили ковры, и песком чистили доски пола. Ты не представляешь, сколько было крови.

Лица их светились страстью, когда они вызвали к жизни все эти воспоминания; безумная мелодия их общего кровавого преступления звучала, как любовный дуэт.

– Помнишь, тебя стошнило, – ласково сказала Барбара Доусон Кеннету Кортни.

– Я не ожидал, что будет столько крови. Я не думал, что у меня кишка тонка. Особенно когда узнал, что он убил Имона, твоего папу. Убил моего друга. Я подумал – да, я это сделаю, – но никогда не знаешь, хватит ли мужества, пока не окажешься в нужной ситуации. Я выстрелил первым.

– А прикончить его пришлось мне.

– А потом мы все вымыли.

– Доусон говорил, что Джек Дэгг прятал тело твоего папы, так что мы снова вызвали его, чтобы он сделал то же самое. Кенни позвонил Рори и сказал, что ему нужен его брат.

– Я так нервничал, когда разговаривал по телефону, – признался Кортни. – Но с чего бы им что-то заподозрить Они привыкли делать то, что им говорят.

– А где был тогда ребенок? Питер где был? – спросил я.

Этот вопрос вызвал у Барбары раздражение:

– Здесь был, наверное.

– Он не плакал? Из-за выстрелов?

– Этот ребенок плакал всегда, из-за всего, ему не надо было для этого слышать выстрелы. Как я его оставлю, он тут же в рев. Если детей брать на руки, когда они ревут, у них появляется такая привычка.

Барбара встряхнула головой, как бы отбрасывая неудобную мысль о сыне, и снова перевела взгляд на Кортни.

– И мы надолго уехали в отпуск в Америку. А пока мы были там, Кенни поправился – сейчас он снова похудел, – и ему сделали пластическую операцию.

Кортни указал на фотографию.

– Губы сделали немного тоньше, убрали морщины вокруг глаз. Мелочи, конечно. Но когда он прибавил в весе, вот тогда стал точной копией. Я стал Джоном Доусоном.

– Ты и есть Джон Доусон, – заметила Барбара.

Кортни отрицательно покачал головой:

– Нет, Барбара, все кончено. Слишком много трупов.

– Ты так и остался слабаком, – она сплюнула.

– Ты слышала, что сказал этот парень? Полиции все известно.

– Мы умеем находить общий язык с полицией. Всегда умели. Таких, как Кейси, хватает. Конечно, кто поверит в историю, которую мы только что рассказали? Никогда с ней не пойдешь в суд, в суде только посмеются.

Виски добавил Барбаре уверенности в себе. Она все еще думала, что они свободны. Мне надо было дать ей понять, что ей грозит тюремная камера, и что туда она сама себя загнала.

– А теперь поговорим о той ночи, когда Питера привезли сюда, – в ту ночь Толстяк Халлиган убил советника Маклайама, – сказал я. – Питер хотел позвонить в полицию. Он был в панике из-за смерти Маклайама, из-за Халлиганов, из-за всех ошибок, которые он сделал в проекте перестройки Каслхилла.

– Он начал вести разговоры, не подготовившись, – рявкнула Барбара. – Предлагал взятку, не зная, какое сейчас наступило время.

– Он просто шел по стопам отца, – объяснил Кортни. – Джон Доусон никогда не заработал бы и пенни, не убедившись, что смазана нужная рука. Представители совета, инспекторы на строительстве, местные и государственные политики… Джек Парланд написал свод правил тогда, в шестидесятых, и Доусон все время поступал в точном соответствии с ним. Но, честно скажу, он обращался к семье Халлиганов только если требовалась наемная физическая сила.

– У Питера было еще много карточных долгов, – сказал я. – Он, видимо, почувствовал, что нет другого выхода, надо отдать Джорджу Халлигану часть фирмы. Он увязал все глубже и глубже. И потом в ту ночь, после смерти Маклайама, он хотел во всем признаться. Вы не могли ему этого позволить, верно?

– Его можно было уговорить этого не делать, – пожала плечами Барбара. – С этим проблемы бы не было.

– В тот вечер проблема была в другом. Кроме всего этого, Питер накинулся на нас, – добавил Кортни. – Джордж Халлиган в ту ночь притащил в дом синий пластиковый мешок с фотографиями. Эти фотографии были на яхте Питера «Леди Линда».

– Он эти фотографии украл из дома, – перебила его Барбара. – Я их прятала, чтобы он не нашел. Они не были, конечно, убедительным доказательством. Но я боялась, что вдруг он, когда вырастет, засомневается насчет папы, – знаешь, сейчас дети интересуются всем, что касается их родителей, даже если ничего тайного нет, – вот я и прятала от него эти снимки.

– Что говорить, он интересовался своим прошлым, – сказал Кортни, – только все понимал неправильно.

– Он думал, что Джон Доусон был моим отцом, – заметил я.

– Именно это он нам и заявил в ту ночь, – начал Кортни.

Барбара его прервала:

– Ты ведь не знаешь, что он сказал. Ты ушел спать и принял таблетку. Ты ведь не знаешь, что произошло в ту ночь. Кроме меня, никто не знает.

Я испугался, так блестели ее глаза. Она поддразнивала нас загадкой, как умер ее сын. Она щелкала предохранителем пистолета, будто это зажигалка. Пора было кончать.

– Я знаю, что произошло, Барбара. Вы считали, что Джордж Халлиган ушел из вашего дома. Но он не ушел, он ошивался тут, на участке. Ночь была жаркой, окна открыты. Легко было подслушать сцену, которая разыгралась между матерью и сыном. Особенно, когда оба кричат во весь голос.

Барбара затрясла головой. Кортни кивал.

– С Питера было достаточно, верно? Он был по горло сыт указаниями, что ему делать. Он знал, как его отец проворачивал свои дела: нечестными методами. Это его не смущало. Но он не мог примириться с убийством. Может быть, его можно было уговорить не идти в полицию. Может быть, ему можно было внушить, что смерть Маклайама – несчастный случай. Но он знал, что Халлиганы – подонки. А кто предложил ему к ним обратиться за помощью? Мать. Барбара Доусон сказала, что Халлиганы нужные люди, надо их иметь под рукой, когда дела осложнятся. Он сказал вам, что вы неправы, так было? И объяснил, почему. «Ничего удивительного, что ты мне их посоветовала, – сказал он, – ты сама Халлиган. Все это знают. Все, значит, началось с Фэйган-Виллас». Он так сказал, да?

– Нет! – закричала Барбара. – Нет, нет, нет, нет, нет!

– И еще он сказал: «Бог знает, почему отец терпит тебя столько лет, ты отравила его жизнь так же, как твоя грязная кровь Халлиганов отравила мою», – вот что сказал ваш сын, а потом раздались два громких выстрела.

Теперь Барбара плакала, тихо сквозь рыдания повторяя «нет».

– До недавнего времени я не был в этом уверен. Питер был застрелен из того самого пистолета «Глок-17», что и человек, чей труп нашли в ратуше. Если бы там было тело моего отца, или если бы там был Кеннет Кортни, связь не просматривается. Но если тот труп – Джон Доусон, значит, одним и тем же оружием убили и отца, и сына, значит, скорее всего спустила курок одна рука. И вполне возможно, что это сделали вы, Барбара.

Глаза Барбары Доусон вызывающе горели, но лицо ее посерело.

Кортни налил себе еще виски, выпил почти до дна и поднялся, качаясь, но владея собой; он в обвиняющем жесте направил указательный палец на дрожащую Барбару Доусон.

– Значит, собственного сына, – голос у него дрожал. – Свою плоть и кровь. – Барбара не смотрела на него, не доставила ему удовольствия удовлетворить неожиданные потуги изобразить оскорбленную добродетель. Он обернулся ко мне: – Я-то считал, что это было самоубийство.

Его блеклые глаза молили о понимании, о прощении, об отпущении, которое никто ему не мог дать. Он осушил свой стакан, снова его наполнил и рухнул в кресло. Я обратился к Барбаре:

– А Линду-то за что? Зачем вам понадобилось убивать ее?

– Она знала. Или почти знала. Или навела бы тебя, – сказала Барбара.

– Знаю, Барбара. Да иполиция тоже в курсе. Им известно, что сообщение на мобильник было сфальсифицировано, чтобы получилось, будто я сам его послал. Они искали машину Линды. А теперь, когда я им сказал, где она, они готовы вас забрать.

– Я не собиралась… – ее голос дрогнул.

– Не собирались что? Душить ее?

– Я только хотела поговорить с ней. Попытаться объяснить… Она закричала, чтобы я ушла. Повернулась ко мне спиной, начала по мобильнику вызывать полицию. Я не знала, что делать…

– Не знали, что делать, оставалось только убить. Вы оказались в тупике, верно? Давайте я вам расскажу, как вы это сделали. Очень легко. У вас всегда на шее шарф, верно? Пластическая хирургия не помогла. Вы его сняли, и ее им задушили, – высказал я свою догадку.

У Барбары задрожали губы, в ее огромных глазах заблестели слезы.

– Бедная Линда, – громко заявил Кортни, как будто только сейчас проснулся. – Я ее очень любил. Она была для меня как дочь.

У него был гулкий голос, хриплый с перепоя, а эти слова прозвучали, как заранее заготовленная речь. Пьяные слезы потекли по его одутловатому лицу.

– Лучше бы Джемму оплакивали, свою родную дочь, которую бросили, – сказал я ему.

– Думаешь, я ее не оплакивал? Думаешь, я не жалел каждый день о выборе, который сделал?

– Джемме Гранд нужна ваша помощь. Вы знали, где она живет? В той дыре у канала. И ничего для нее не сделали?

– Я принял меры, чтобы ей помочь, когда умру, – признался Кортни. – Я бы давно для нее что-нибудь сделал, но мне эта женщина не давала, эта Барбара Доусон, Барбара Лэмб, а может, лучше сказать так: Барбара Халлиган. Потому что Питер говорил правду, Барбара – Халлиган.

Барбара подняла голову и посмотрела на Кортни, ее залитое слезами лицо исказила боль. Кортни пересек комнату и присел рядом с ней.

– Да, мы все об этом знали. Барбара Лэмб, незаконная дочь старого Джорджа Халлигана. Потому она и была такой неуправляемой, потому и разрешала она себе больше, чем остальные святоши у нас в Виллас. Она позволяла себя трахать, когда остальные не разрешали даже поцеловать. Причем в глубине души, при такой внешности, она была порочна. И сейчас такая. Если это есть в крови, от этого никуда не денешься.

Был такой момент, когда я понял, что сейчас произойдет. Но слишком поздно. Время как бы повернуло вспять, и лицо Барбары Доусон снова стало залитым слезами лицом ребенка, болезненно переживающего очередное унижение; и в этот момент путь Барбары от Фэйган-Виллас до вершин Каслхилла закончился, и она вернулась назад, прямо туда, откуда его начинала.

Барбара Доусон выстрелила в Кеннета Кортни три раза. Первые две пули попали ему в грудь, третья в горло, кровь брызнула фонтаном из его затылка. На пол он упал уже мертвым.

Она поднялась и повернулась ко мне, губы ее запеклись:

– Он все наврал, – она трясла своей прекрасной головой. – Наврал, наврал, наврал.

Она все повторяла эти слова, отрицая позор, отрицая – что? Свое рождение? Свою судьбу? И твердила одно: «Наврал, наврал, наврал».

Уже второе утро подряд от холмов Каслхилла эхом отдавались сирены полицейских машин. Я поднялся и направился к двери.

– Ты куда? – спросила она.

– Домой, – ответил я уже от дверей холла.

– Я – Барбара Доусон, я у себя дома, – объявила неизвестно кому Барбара. – Я – Барбара Доусон. Это мой дом.

Я услышал выстрел, но не остановился. Послышался приглушенный шорох, как будто на пол падает пальто. Я прошел через холл, увешанный портретами воображаемых предков Барбары, и вышел через парадную дверь в туманный светлый день.

Глава 28

Там оказались все: из Сифилда – инспектор полиции Рид и сержант Доннли, из НОУР – инспектор О'Салливан и сержант Джерати, немыслимое количество полицейских. Они только мельком глянули на дом, и тут же обнесли его лентой. Ожидая прибытия технических служб и патологоанатома штата, мы стояли в палисаднике, и я отчитался за все, что произошло. Только не рассказал о своей встрече с Джорджем Халлиганом. Джерати то и дело прерывал меня, стараясь так повернуть мои слова, чтобы я оказался виноватым, пока О'Салливан не приказал ему заткнуться, пока Дэйв Доннли не дал ему в морду. После этого Джерати довольствовался тем, что хмурился и строил мне пугающие гримасы. После того, что я пережил, гримасы Майлса казались мне детскими страшилками. Когда я все сказал, двум полицейским поручили отвезти меня в полицейский участок Сифилда, где я должен был подать официальное заявление. Инспектор полиции О'Салливан, на котором крупными буквами было написано «начальник», заверил меня, что я получу любую необходимую консультацию. Для Майлса Джерати это было уж слишком, и он негодующе зафыркал:

– Консультации? Лучше бы хорошенько врезать ему сапогом по заднице.

Почему-то меня это высказывание невероятно развеселило, поскольку оно было родом из того мира, в котором все проблемы решаются просто. Поджидая, пока полицейские меня заберут, я поймал себя на том, что с ностальгией вспоминаю о том мире, том месте и времени, в котором не было ничего серьезнее, чем то, что решалось простым пинком сапога по заднице. Раза два Дэйв Доннли подходил с просьбой поговорить, но я просил его повременить. У меня уже не было ощущения срочности. Вроде бы больше некому умирать, верно?

В полицейском участке Сифилда со мой разобрались быстро: составили заявление, я подождал, пока его напечатают, подписал. И меня отвезли домой.

На подъездной дороге стоял желтый контейнер; я заказал его еще утром, до того, как передал Десси Дэйву и до встречи с Джорджем Халлиганом. Я подумал, что надо бы отдохнуть хоть немного, но в доме не на что было сесть, и я знал, что все равно не усну. Закатал рукава, открыл двери гаража и начал загружать в этот контейнер всю ломаную мебель, рваную обивку и прочий хлам. На все у меня ушло часа два. В контейнере еще оставалось много места, так что я выбросил все кровати со второго этажа; Халлиганы не успели их до конца доломать, но кровати все равно разваливались: покрытые пятнами плесени матрацы были продраны и просели, из них торчали пружины. Вместе с ними в контейнер отправилась самодельная спальная мебель из пластика и фанеры. Мама сберегла уйму старых игрушек и детских книжек, я их сложил в коробки, чтобы отнести в благотворительный фонд, вместе с книгами в бумажных обложках и журналами, которые собирала мама.

После того, как я проделал все это и освободил дом от рухляди, мне стало как-то легче, или, лучше сказать, я почувствовал, что сделал нужное дело. Я взял из гаража инструменты и принялся отдирать ковры. Это оказалось не так просто, как я думал; гвозди, которыми они были приколочены, заржавели и погнулись, а планки, которые крепили ковры к полу, расщепились и не поддавались; ковры были грязными, а пол под ними – и того грязней. Я сбил пальцы в кровь, пыль забила нос и легкие. Но ковры я все-таки отодрал, вытащил в палисадник и бросил поверх остального мусора. Мимо с пекинесом на поводке прошла миссис Фэллон, та, которая обнаружила мою маму на пороге; она мне кивнула и улыбнулась, я улыбнулся в ответ и помахал рукой. Туман уже рассеялся, и хоть небо еще хмурилось, погода сегодня обещала быть не такой переменчивой, как до сих пор.

Выбрасывать из дома уже было нечего, разве что заняться кухней и ванной; но я решил, что еще рано думать об этой перестройке. Я пошел наверх, собрал инструменты: молоток, стамеску и ломик, отнес их в гараж и закрыл за собой двери. По стенам гаража были развешаны разные инструменты, у задней двери стояло несколько металлических ящиков. Я решил проверить, что в них, но рассмотреть было трудно. В патроне висела лампочка, но она перегорела. Пришлось вывернуть лампочку из задней комнаты первого этажа. В гараже я поставил эти ящики один на другой, залез наверх и вкрутил новую лампочку. Включил свет и стал снимать ящики на пол. Третий был тяжелее других, я его неловко ухватил и выронил, он с грохотом рухнул наземь. Если бы не это, могли пройти годы, прежде чем я заметил бы то, что увидел теперь. В том месте, куда упал ящик с инструментами, цемент треснул и частично раскрошился – на глубину нескольких сантиметров. Под ним оказался другой пол. Я разгреб отколовшийся в месте удара бетон, отломал несколько кусков, потом огляделся и заметил на стене отбойный молоток.

Затем пошел к телефону, набрал номер дома для престарелых Святого Бонавентуры и спросил, нельзя ли поговорить с Джеком Дэггом. Ответила сестра Урсула.

– Мистер Лоу, очень любезно с вашей стороны, но вы немного опоздали, на несколько часов. Бедный Джек умер сегодня ночью, очень спокойно и тихо ушел из жизни. И вы знаете, я считаю, что ваш приход многое изменил, – я уж не говорю о том, что вы принесли виски, пусть это будет на вашей совести, но потом к нему пришел такой любезный детектив из полиции, а когда он ушел, Джек попросил позвать священника. Он полностью исповедался, принял святое причастие и уснул, как счастливый ребенок. Значит, вы сыграли свою роль в том, что помогли отправить еще одну душу к нашему Спасителю, мистер Лоу.

– Вы сказали – полностью исповедался?..

– Священнику, отцу Айвори.

– Сестра Урсула, боюсь, что я или забыл, или не знаю о существующей практике, но подозреваю, что Церковь все еще соблюдает прежнюю строгость в отношении тайны исповеди?

– Ах, забудьте о его исповеди, мистер Лоу, вы такой рисковый человек, ничуть не лучше бедного Джека; я чувствую, что мне придется усердно молиться за вас. Благослови вас Бог.

Значит, я ничего не узнаю от Джека Дэгга, ни от живого, ни от мертвого. Я вернулся в гараж. С помощью отбойного молотка раскрошил остатки бетонного пола и лопатой отгреб их в угол. Дворовой метлой смел пыль туда же. Я пока не понимал, чего ищу, и пошел в сад за домом. Старый садовый шланг, свернутый кольцами, лежал у задней стены. В кухне я подсоединил его к крану холодной воды, открыл кран, протащил шланг по проходу и вылил воду на пол. И обнаружил посередине бетона выделяющийся участок примерно два метра в длину и метр в ширину. Форма могилы. Очертания человека.

Я пошел в кухню, закрыл кран, вернулся в гараж и снова взялся за отбойный молоток. Я прошелся по краям этого участка. Я не знал, на какую глубину уложен бетон, и не хотел пробивать в нем отверстия. Я разбил бетон по периметру, потом расшатал его садовыми вилами, выбирая обломки и бросая их в тот же угол, куда сгреб цемент, пока в полу не мелькнуло что-то зеленое. Я начал поднимать бетон ломиком и стамеской, и наконец увидел зеленый брезент в виде савана.

Значит, Дэгг все же сказал мне правду. Он говорил: «В зеленом брезенте, в гараже». Не в гараже для автомобилей Имона Лоу, а в его домашнем гараже, в Куорри-Филдс. Наверное, Дэйв Доннли это и старался мне объяснить: скорее всего, Дэгг сказал ему про это в своем заявлении.

Я знал, что надо вызывать полицию. Но технические службы будут часами торчать в Каслхилле. К тому же теперь я вообще не собирался останавливаться.

Джек Дэгг, вероятно, считал, что негашеная известь разрушает трупы. Но чаще бывает обратный эффект: происходит поверхностное окоченение, а потом интенсивное тепло высушивает тело и сохраняет его в мумифицированном состоянии. Запах будет не очень приятный, но не хуже, чем вонь разлагающегося тела. Вид, конечно, тоже не ахти, но все-таки похоже на человека.

По всему телу виднелись колотые раны, с запекшейся кровью; лицо было рассечено, на нем застыла гримаса боли; глаз не было. На согнутом пальце левой руки блеснула золотое обручальное кольцо. Оно легко снялось; внутри кольца было выгравировано слово «Дафна». Имя моей мамы. Я вернул кольцо ему на палец. Это был мой отец.

Глава 29

Технические службы полиции буквально прописались в моем гараже почти на неделю. Они рисовали диаграммы и графики с изображением разных пятен крови. Сравнив их с углом нанесения и глубиной ран, с помощью команды патологоанатомов они сумели довольно точно воспроизвести, как проходило нападение Джона Доусона на моего отца. Один тип из патологоанатомов, который часто встречался мне в полицейском участке и на разных местах преступления, наверное, решил, что я уже свой человек, и с энтузиазмом рассказывал мне, что есть всего шесть типов кровавых пятен и что в сцене убийства Зеленого Брезента (под таким кодовым названием проходил у них мой отец – Зеленый Брезент) представлены все шесть, и спросил, знаю ли я, что такое встречается очень редко. Я сказал, что не знал, и он подтвердил – очень редко.

Я много времени провел в беседах с полицией, а остальное время – на похоронах. В частности, Джека Дэгга. Потом я пошел домой к Дэггам. Кэролин уныло улыбнулась мне, как будто я пришел конфисковать их столовое серебро. Рори Дэгг пил содовую. Он рассказал, что руководство Доусона организует какой-то прием и что он прекрасно обошелся бы без этого мероприятия. Он сказал, что зря не рассказал мне всего раньше. Я его успокоил: его рассказ ничего бы не изменил. Он сказал, что всегда будет счастлив оказать мне любую услугу. Я поймал его на слове.

Мы вместе поехали в Куорри-Филдс. Технические службы уже отбыли. Видимо они с удовольствием бы прихватили гараж с собой… Мы встали на подъездной дороге, я указал Рори на гараж:

– Хотел бы от него избавиться.

Он осмотрел гараж – плоская бетонная крыша, одной стеной примыкает к дому, с другой стороны переулок, – обернулся ко мне и кивнул:

– Проблем нет. А с полом что делать?

– Я хочу, чтобы здесь была земля.

– Когда мы снимем бетон, – а внизу наверняка есть какой-то твердый слой, – мы вывернем все, что есть. Снизу, вероятно, будет песок, так что сверху накидаем для вас слой почвы. Это подойдет, если вы хотите сделать тут газон или посадить растения.

– В какую сумму мне это обойдется?

– Ни в какую. Я должен был вам прежде всего рассказать то, что знал. Для меня оказать вам услугу – возможность не чувствовать себя виноватым.

– Не чувствовать себя виноватым – неплохо звучит. Откуда вы знаете, что для вас этот путь подойдет?

– Надо же с чего-то начинать, – он залез в свой потрепанный черный «вольво» и укатил.

Я посмотрел на гараж, попытался представить себе, что тут будет просто лужайка и что я тут выращу все, что захочу. Я не знал, как устраивать лужайки. Придется научиться.

На пляже Бэйвью Джордж Халлиган был почти смущен, когда разговор зашел о его предполагаемом кровном родстве с Барбарой Доусон. Он рассказал мне, что отец перед смертью призвал его к своей постели и наедине заставил поклясться, что если Барбаре Доусон что-то понадобится, он, Джордж, должен для нее все сделать и не задавать лишних вопросов. Вот так много лет назад она получила «Глок-17». Он никогда не пытался спекулировать этими отношениями, пока Питер не обратился к нему насчет сделки с гольф-клубом. Он не знал, была ли она в родстве с его отцом и не очень-то этим интересовался.

Барбара попросила его забрать полдюжины папок из офиса Питера, и стереть последние записи в его компьютере. В пристройке к дому Доусонов в Каслхилле был чулан, там они и держали тело Питера. Это Толстяк сообразил вернуть Питера на его яхту. Джордж только попросил Толстяка стащить пистолет из моего дома и, опять-таки по просьбе Барбары, забрать все фотографии, какие там найдутся. Толстяк проявил инициативу и сделал неуклюжую попытку напасть на меня. Лучше бы они схоронили труп Питера где-нибудь в лесу. Когда таким людям, как Толстяк начинает казаться, что у них есть мозги, неприятностей не избежать.

Джордж приказал Коулму Хайланду подкинуть деньги для подкупа к трупу Маклайама, чтобы отвлечь внимание от советников, которые на самом деле брали взятки. Мол, все берут, кто без греха? Так полагал Джордж.

Полиция нашла много отпечатков Барбары Доусон в машине Линды. Мобильник Линды, с которого Барбара послала мне сообщение, отыскали в ее спальне. На нем также был записан звонок Барбары в полицейский участок Сифилда с сообщением об убийстве. Барбара старалась говорить с благородным акцентом. В другой пристройке к дому Доусонов нашлись материалы, пропавшие из домашней конторы Питера: фотографии из папок «Семья 1» и «Семья 2», документация по гольф-клубу, все его банковские документы, счета за телефон, акции и документы на аренду дома. И там же все мои семейные фотографии. И еще нашли нижеприведенное письмо. Оно было напечатано на стандартном белом листе бумаги и вложено в конверты, адресованные издателям газет, ведущим политикам, детективам полицейского участка Сифилда и различным руководителям местного городского управления, а также общественным деятелям:

В мусоре в доме Линды мне попался рецепт на лекарство от «Эбрил Стейшенерис». И я вспомнил: Дэйв Доннли говорил мне, что ушел на больничный его друг из отдела полиции, который собирался просмотреть материалы с жесткого диска в компьютере Питера. Так что виртуальный вариант этого письма в файле, обозначенном «ткэк», был случайно найден, распечатан и представлен Дэйву за три месяца до того дня, когда нашли тело Питера.

В письме Питера был некий намек, который поняли бы только некоторые из нас: когда он говорит, что «преступность по крови и преступность от жадности недалеко друг от друга ушли». Он имел в виду Джона Доусона из Фэйган-Виллас, который жил неподалеку от Халлиганов, в пользующемся дурной славой квартале Сомертон. А Барбара жила где-то между ними, или, лучше сказать, ближе к худшему из них. Письмо Питера не опубликовали. Текст был удивителен своей безрассудностью, честностью и пугающим цинизмом. Я думаю, Питер был готов умереть, лишь бы опозорить свою семью. Но в Ирландии свои представления о позоре: финансовые преступления тут ни при чем. Вот убить сына и невестку – это да, это несомненно. Но, несмотря на все усилия полиции Сифилда, НОУР и Эдварда Лоу, частного детектива, суд вернул дела об этих преступлениях следствию. Никто не хотел верить, что мать способна на такое, вот никто и не поверил. Все газеты, которые контролировал Джек Парланд, хотели избежать упоминания о какой-либо связи Халлиган–Доусон, опасаясь, что те издания, которые он не контролировал, могут вспомнить обвинения Джека Парланда в аферах с недвижимостью. Так никто ничего и не сообщил. Как будто ничего не произошло. Молчание – золото.

Документы и компьютеры взяли на экспертизу в отдел по борьбе с мошенничествами и отдел информационных технологий, а отдел по криминальным доходам готовился провести еще одну проверку источников состояния Джорджа Халлигана. Дэйв сказал мне, что если отдел по криминальным доходам считает, что ты живешь на доходы от преступлений и не можешь доказать обратного, они могут конфисковать твои капиталы.

Пока этого не произошло, адвокат Джорджа выступил с заявлением, что его клиент готов сотрудничать с полицией, что он будет очень сожалеть, если найдется хоть малейшее нарушение закона в его легальном бизнесе с группой Доусона, и что его частная недвижимость на территории гольф-клуба Каслхилла и других территориях полностью легитимная. А затем произошло неизбежное: адвокат Толстяка, оказавшаяся партнером адвоката Джорджа, как в личной жизни, так и в юридической практике, объявила, что ее клиент готов сознаться в убийстве Сеозама Маклайама. Прокурор не поверил свидетельским показаниям Десси Делани и обвинение в убийстве не предъявил; на орудии преступления были сплошь отпечатки Десси, и теперь он был им ни к чему. Суда не было, никакого публичного отчета ни о подробностях дела, ни о сомнительной связи с Джорджем Халлиганом. Просто была пьянка на яхте с трагическим финалом, а Толстяк – всего лишь паршивая овца в семействе Халлиганов. Не о чем говорить. Дэйв сказал, что Лео Халлиган, по сравнению с которым Толстяк вполне нормален, передал свои распоряжения; иначе у Толстяка ничего бы не получилось. А Лео выходит на свободу через год.

* * *

Коулм Хайланд не сказал ни слова. Ему дали пять лет за преступный сговор с целью помешать совершению правосудия. Его адвокат подал апелляцию.

* * *

Советника Сеозама Маклайама, он же Джозеф Уильямсон, как его назвал священник, после прощальной церемонии в Протестантском соборе на Мальборо-стрит в центре Дублина похоронили. Хор мальчиков исполнил «Реквием» Дюрюфле. Пришли все. По крайней мере, мне так показалось; я так давно не был дома, что не знал, кто тут входит в понятие «все», но, судя по их пальто, костюмам и автомобилям, это были люди богатые, обладающие властью и уверенностью в себе, какими бывают сильные мира сего в любой части света. Можно было подумать, что в город приехали какие-то высокие иностранные гости, потому что, когда я вышел на улицу, то обнаружил, что она перегорожена полицейскими. Возле протестантского собора нет кладбища, так что обычно после отпевания негде собраться, чтобы выразить сочувствие, если ты просто знакомый и не собираешься потом ехать на похороны. Семья Эйлин Парланд распорядилась перекрыть проезд, чтобы принять соболезнования. Я стоял в стороне, ждал, пока к ней можно будет подойти. Заметив это, она жестом подозвала меня. Как при нашей первой встрече, она была вся в черном, без макияжа (или он был совсем незаметен); серебряное распятие висело на том же месте.

– Я должна извиниться перед вами, мистер Лоу.

– Принято.

– Но вы не знаете, за что.

– Не имеет значения. Я сохраню ваше извинение про запас, а в следующий раз, когда оно мне понадобится, я его зачту в счет платежа.

– Я не должна была вас увольнять. Я должна была доверять вашим методам, пусть они и… необычны. Я ошибалась. Детектив О'Салливан из Национального отдела рассказал мне, что именно благодаря вашей работе удалось арестовать убийцу моего мужа.

– Жаль только, что мы не смогли добиться обвинения.

– Если я могу вам чем-то помочь, буду рада.

Помочь она могла, я так ей и сказал. Я сначала думал, она откажется, сумма уж больно велика, но мое предложение, наверное, совпадало с ее инстинктивным желанием приносить пользу.

– Это тот человек, которому вы сломали руку? Я сначала должна встретиться с семьей, убедиться, что они не… И если это так, я готова.

И речь-то всего о семидесяти пяти кусках, вот так. Хорошо быть богатым. «Убедиться, что они не…» Что она хотела этим сказать?

* * *

Дэйв Доннли устроил вечеринку по случаю повышения, он стал инспектором. Накануне Фиона Рид праздновала свое повышение на должность старшего офицера. Я не пошел ни к ней, ни в полицейский участок Сифилда, где всем составом отмечался перевод старшего офицера Кейси на придуманный специально для него пост в Штабе полиции, где он досидит восемнадцать месяцев до выхода на пенсию. Но у Дэйва я побывал. Ветер дул с моря, в саду было очень холодно, и сначала запалить костер под вертелом никак не получалось, а потом пламя сильно разгорелось, но многие уже так напраздновались, что еще одна вечеринка была им не под силу, и они ушли рано, так что осталось ядро компании, мы трое: Дэйв, Кармель и я. Мы сидели во дворе у большого мангала, ели недожаренное мясо и пили много пива. Мы то смеялись, то плакали, то дрались. Почему смеялись, не помню. Плач был вызван тем, что я нарушил молчание, когда меня стали спрашивать о моей романтической истории в Лос-Анджелесе. Я помню, как рассказывал им, что был женат, что у меня была дочь, что она умерла. Кармель тут же расплакалась. Дэйв отошел в конец сада и начал громить гигантский розовый куст. Он кричал и пинал ни в чем не повинное растение. Соседи выглядывали из окна своей спальни, и Кармель пришлось пойти его утихомирить.

Драка началась, потому что мы стали пить виски, чтобы развеселиться. Дрались мы с Дэйвом, потому что Кармель уже уснула. Из-за чего дрались – не помню, но подозреваю, что было как в известной истории:

– Сколько бутылок виски надо выпить двум ирландцам, чтобы затеять драку?

– Вот столько-то, дубина!

– Нет, вот столько-то, кретин!

Я проснулся в саду. Когда я сел и открыл глаза, все ребятишки Дэйва разбежались.

* * *

Я сдал кровь на генетический тест. Да, я сын Имона Лоу. Хорошо, когда узнаешь все вовремя.

Интересно, рассуждал я, мог ли я узнать правду раньше. Ведь Кортни оставил ключи к разгадке: назвал компанию, купившую территорию гольф-клуба, «Кортни-эстэйтс». Сделал директорами Кеннета Кортни и Джемму Гранд. А Барбара отрицала, что знает кого-то по имени Кортни, когда приходила ко мне домой.

Но я смог выяснить, кто такая Джемма Кортни, только когда получил записи с мобильника Питера и сравнил номер ее телефона с цифрами, нацарапанными на обратной стороне обрывка фотографии, который нашел на яхте.

А потом появился маленький обрывок фотографии, когда полицейские вернулись в последний раз на яхту Питера Доусона, надеясь отыскать какие-нибудь отпечатки или что-нибудь связанное с Коулмом Хайландом, и этого обрывка было достаточно, чтобы я увидел лицо Кеннета Кортни. Обрывок этот прочно застрял между диванными подушками, и его не нашли при первом обследовании места убийства, не нашел и я при осмотре. На нем он и был: третий мушкетер. Найди я его сразу, Линда была бы жива.

Что толку теперь об этом думать. Если бы Линда сразу рассказала мне все, что знала, она могла бы остаться в живых. Если бы полисмены Сифилда не были продажными, если бы Питер не связался с Халлиганами, если бы моя мать и Джон Доусон не стали любовниками, если бы все это не началось еще на Фэйган-Виллас…

Что попусту думать об этом! Но потом, долгими ночами именно эти мысли бродили у меня в голове.

* * *

Моего отца хоронили последним. Хуже всего были похороны Линды. Жизнь моя теперь протекала среди мертвецов, то в церкви, то на кладбищах. От запаха ладана меня уже тошнило.

Глава 30

Мама оставила достаточно денег на свои похороны. Вот как это у нее получилось: она перезаложила дом. Наверное, у нее были финансовые проблемы. Мне она ничего не говорила. Может, конечно, и говорила, а я был просто пьян и не обратил внимания на ее слова. Она не потратила всех денег, которые получила по залогу, так что после оплаты могилы и надгробия я выплатил остаток банку и переоформил залог на себя. Дэвид Маккарти руководил мной в этом процессе, как будто я некое химическое соединение, которое вот-вот взорвется. И получилось, что я должен выплачивать банку шестьсот в месяц в течение двадцати лет, так что скоро мне понадобится работа. Я попросил Эйлин Парланд порекомендовать меня своим богатым друзьям. Она решила, что я шучу, но мне было не до шуток. Кто еще мог мне помочь? Она сказала, что считала меня слишком честным, не привыкшим брать деньги у богачей. Я сказал, что предпочитаю быть честным с крышей над головой, и вообще от кого еще получать деньги, если не от тех, у кого их слишком много?

* * *

Состояние Доусонов-Кортни находилось в полном хаосе. Орды юристов бились за него; Дэвид Маккарти сказал мне с плохо скрываемой радостью, что лет двадцать никто не получит ни пенни, а к тому времени все равно все отойдет юристам. У меня еще оставалось восемнадцать кусков из двадцати, полученных от Барбары Доусон. Я вычел то, что мне должны были за розыск тела Питера, а потом – его убийцы, и остаток отправил курьером Джемме Кортни в Чарнвуд, приложив записку с подробным объяснением всего, что произошло. Она мне позвонила, и мы договорились поддерживать связь. Так всегда говорят кузены.

* * *

Томми позвонил мне как-то вечером из Уэльса, он был пьян и сказал, что сегодня вечером вспомнил, куда выбросили арендованную мной машину. Но сейчас снова забыл. Я повесил трубку, но он перезвонил и повторил слово в слово то, что сказал только что, как будто прежнего звонка не было. Я снова нажал на рычаг и снял трубку с аппарата. На следующий день я сообщил, что машину увели с моего двора. То есть сказал правду, хоть и не всю.

* * *

Эйлин Парланд полетела в Голвэй, где Шэрон Делани скрывалась у своей сестры Колетт. Оказалось, что в детстве мать Эйлин в период своего краткого увлечения идеями равенства (или это была реакция на то, что Джек Парланд ее бросил), отправила Эйлин на два года в бесплатную школу при монастыре. В ту же самую школу ходила Шэрон спустя пятнадцать лет. Так что у них оказались общие воспитательницы – монахини. И им обеим не хватало домашнего тепла, благодаря чему Десси Делани был реабилитирован, семья получила свою долю в ресторане его брата за пятьдесят кусков, а мне пришла открытка с греческого острова, о котором я никогда не слышал, так что хоть для кого-то вся эта история кончилась хорошо.

* * *

Кладбище находится между морем и холмами Уиклоу, если идти по берегу – в трех километрах к югу от Бэйвью. Гроб моего отца опустили в ту же могилу, где лежала мама, над ними насыпали свежий холм и отметили это место деревянным крестом. Я заказал овальный надгробный памятник из грубо обтесаного гранита, и когда он будет готов, крест уберут и поставят этот камень.

Ночь была ясная и холодная, какие бывают на исходе лета. Я выбросил сигарету, вышел от могилы родителей на тропу, спускающуюся от кладбища к морю. Свежий бриз гнал волны по темно-синей воде, пронзительно кричали чайки.

Я шел по берегу к Бэйвью и вспоминал всех своих умерших: Барбару Доусон и Кеннета Кортни, Линду и Питера Доусон, Сеозама Маклайама, Джона Доусона и Джека Дэгга. Маму и папу, Дафну и Имона Лоу. Это было как еженедельная литания, какие читают у алтаря на мессе, священник молится за упокой каждой души, а потом «за всех умерших».

За всех умерших.

Дэгг умер от лейкемии. Он говорил, что у него испорченная кровь. Может быть, все они умерли от этого. Может быть, у всех, кто связан с Фэйган-Виллас, дурная кровь – вплоть до маленькой Барбары, незаконной дочери старого Джорджа Халлигана. Или в их крови была продажность? Или все они были не те, кем старались казаться или кем себя считали.

Но это были еще не все мои умершие.

Я вспомнил, как мы поехали в горы во время отпуска, я, моя жена и дочь. И моя малышка Лили, ее так звали, сунула руку в раму со стеклом и разрезала себе артерию. Я перевязал ей руку повыше раны, разорвав свою рубашку… Я вспомнил, как ее везли в больницу, как у них не оказалось нужной крови для переливания, потому что у Лили была редкая группа. Тогда я попросил проверить, может, моя подойдет, а жена тут же сказала – нет, нечего терять время, не подойдет. Я стал с ней спорить, мы оба кричали, и все вокруг смотрели на нас с испугом.

– Проверьте мою кровь, – просил я, – рискните.

– Она не может подойти, – настаивала жена.

– Да почему же?

– Потому что у нее нулевая группа крови, а у тебя – АВ.

Медсестра, бросив взгляд на жену, вышла из комнаты.

– Я не понимаю, что это значит. Как это? – спрашивал я.

– Это значит, что ты ей не отец, – сказала жена. – Ты ей… не биологический отец, Эд.

Тогда это ничего не значило, главное было спасти жизнь моей девочки, даже если бы я был ее отцом, кровь все равно могла не подойти. Но они не могли разыскать ее биологического отца и не могли достать кровь, которая бы ей годилась. Они попытались перелить ей кровь самого близкого типа, какая у них нашлась, но ничего не вышло. Она уже потеряла слишком много крови, и ее маленькое сердце не справилось. Лили умерла, а мы все не могли в это поверить. Я помню, как мы с женой развеяли ее пепел над океаном в Санта-Монике и как в своем горе, беспомощности, отчаянии мы не могли оставаться вместе, не могли даже смотреть в глаза друг другу, и вот с тех пор, что бы я ни делал, ничто не имело для меня значения, вплоть до последнего времени.

* * *

Я был ее отцом. Кровь – не все.

* * *

От прошлого не убежишь. Я двадцать лет прятался в чужой стране, в уверенности, что такое возможно. Но моя уверенность не оправдалась. Твоя кровь может быть дурной, но это твоя кровь. Твое прошлое всегда будет с тобой, и чем дольше ты о нем не вспоминаешь, тем неожиданнее будет встреча с ним. Я прятался от своего прошлого слишком долго.

Я вскарабкался вверх по склону утеса, цепляясь за траву и кусты, прямо до опушки старого сосняка. Передо мной лежал Дублин, он ждал меня. Я видел, как в темноте загораются цепочки уличных фонарей.

Я видел большую гавань Сифилда, выстроенную из гранитных плит, взятых из старого карьера на Каслхилле. А между Сифилдом и Каслхиллом находился Куорри-Филдс.

Я повернулся спиной к ветру и стал спускаться с холма, в сторону дома.