Книга: Грабеж - дело тонкое



Грабеж - дело тонкое

Вячеслав Денисов

Грабеж – дело тонкое

Все события, герои и персонажи в романе вымышлены.Совпадения с реальными лицами случайны.

Пролог

Третий период матча Россия – Финляндия подходил к концу. Наши жали соперников в их зоне и боролись за шайбу, как последний раз в жизни. Счет 3:1 не в нашу пользу, и полторы оставшиеся до конца встречи минуты игрового времени уверяли каждого, что череде приступов «финского синдрома» не видно конца.

Глядя на экран, где метались бело-голубые и красно-синие тени, Миша Решетуха пил из девятой по счету банки «Балтики № 9» и изрыгал проклятия. Подобный исход матча не входил в прогнозы владельца коммерческого киоска Решетухи, поэтому к концу последней минуты встречи двухкомнатная квартира бизнесмена превратилась в вертеп богохульства.

– Не, ну, кто так прессингует? – комментировал он матч совместно с комментатором Головановым. Несмотря на то, что весь матч они не оставляли без внимания ни одного эпизода, каждый из них – один в квартире, а второй в эфире – трактовал их по-своему. – Это мужской канкан, а не силовая борьба!

«Устали наши ребята... – вторил ему настоящий, имеющий аккредитацию, репортер, – по всей видимости, после не засчитанной в ворота финнов шайбы у нашей команды произошел какой-то внутренний надлом...»

– Какой, блин, надлом? – морщился Решетуха, допивая из жестяной банки остатки пива. – У них, блин, надлом на второй секунде матча случился, когда увидели, что вбрасывание проиграли!

Более азартного болельщика не знал весь дом. Точнее сказать, Решетуху очень хорошо знали как яростного болельщика. Все трансляции чемпионатов мира, Европы и матчи Еврокубка соседи Миши могли слышать даже на улице, через окно его квартиры на третьем этаже. Десять лет назад, сразу после армии, Миша устроился работать прессовщиком на станкостроительный завод. Нарушив все инструкции, он целый день провел без наушников, предусмотренных техникой безопасности, и был отправлен на медкомиссию уже на первой же неделе заводской трудовой деятельности. Миша в двадцать лет оказался глух, как тетерев, поэтому, чтобы пользоваться таким благом цивилизации, как телевидение, ему приходилось включать мощность звука на максимум.

И уже через неделю после вселения Решетухи в дом болельщиками стали все его жильцы. Бабки обсуждали на лавках целесообразность назначенного в ворота Буффона пенальти, старики, играя во дворе в домино, заключали пари на предмет того, кто возьмет верх в сезоне 2002—2003 российской суперлиги по хоккею. Пари заключали и вместе с этим обдумывали, как бы переместить глухого болельщика Решетуху за пределы района их проживания. Милиция всякий раз уезжала ни с чем, пожимала плечами и объясняла соседям, ненавидящим спорт, что Решетуха глухой, а это не основание для привлечения его к ответственности. Увещевания также не приводили к успеху: габаритный Решетуха посылал всех с порога своей квартиры так громко, что это тоже слышал весь дом.

Активисты пятиэтажки даже провели домсовет, на котором приняли решение собрать средства для киллера. Но некоторые все-таки уклонились. Среди них оказался, например, Леня Таньшин – пятидесятилетний алкоголик. Он сам был ветераном станкостроительного завода, поэтому не имел нужды вкладывать деньги в устранение того, кто ему не мешает никоим образом. С миру – по нитке, и в руках председателя домкома Геннадия Олеговича Попелкова, бывшего зэка, вскоре оказалась сумма в одну тысячу сто сорок два рубля.

На эту сумму можно было лишь пригласить киллера на беседу. Теперь еще столько же нужно было собрать, чтобы киллер выслушал заказчиков страшного преступления. А поскольку для того, чтобы киллер дал добро, нужно было еще тысячу раз по столько, на собранные деньги было решено выкрасить все четыре подъезда в зеленый цвет.

Миша Решетуха был спасен от народного гнева, хотя об этом даже не подозревал. Более того, за день до этого он выдал председателю домкома сто рублей. Тот позвонил, а когда Миша открыл дверь, стал руками показывать, что весь дом собирает деньги. Дослушивать Решетуха не стал. Дал сотню вместо запрашиваемой двадцатки и отправил делегата обратно.

С тех пор все жильцы дома продолжили слушать биатлонные, лыжные, футбольные и хоккейные репортажи, даже не включая в своих квартирах радио и телевизоры. Слушали и лихорадочно придумывали способ устранения Миши.

Иногда в квартире Решетухи наступало затишье. Эти два-три часа жильцы старались быстро использовать для того, чтобы заснуть. В это время, как думалось им, глухой Миша пьет горькую, празднуя очередную победу или очередное поражение. И тогда все, как по команде, затыкали уши ватой, накрывали головы подушками и старались быстро уйти в мир иллюзий. Большей части это удавалось, однако те, кто с задачей не справлялся, спустя указанные два или три часа вновь слышали утробные вопли Михаила. На спортивном канале начиналось очередное международное соревнование. Теперь эти крики, напоминающие рев оленя в брачный период, не стихали уже до утра. Потом Решетуха ложился спать, а к обеду торопился к своему коммерческому киоску снимать кассу за ночь.

Так продолжалось изо дня в день уже целый год. А ведь еще год назад о присутствии Миши Решетухи на планете Земля эти несчастные жильцы даже не догадывались...


– Это не игра. Это порно, – заключил Решетуха, поднимаясь с дивана вместе с финальной сиреной. Несмотря на то, что все это время разговаривал так, словно звал в лесу собаку, Миша подошел к стене и повысил голос еще больше. Для старика же Попелкова, что жил в соседней квартире, стук в стену и крик Решетухи показались проклятием Перуна. – Я говорю, Гена, порно это!!! Ты видел, чтобы наши так играли в семидесятые? Я, например, не видел!!

– И я не видел!! – спасаясь от повторного стука глухого соседа, проорал Попелков.

Подоткнув под головой подушку, он в полной темноте квартиры уткнулся носом в розетку и добавил:

– Срам, а не игра!!!

Оба были правы. Ни один из них в начале семидесятых не мог быть свидетелем блистательной игры сборной. Решетуха сосал в люльке соску и отрыгивал излишки кефира, а Попелков с шестьдесят девятого по восемьдесят первый валил на Колыме лес.

Решетуха прошел в кухню, с размаху бросил в ведро девятую пустую банку, сопровождая попадание возгласом «Гол!», от которого дрогнула живущая через стенку старуха Маратович, и полез в холодильник за очередной порцией пива. Там же, на средней полке, он раскопал под ворохом пакетов с провизией кулек с сырой мойвой и выудил две рыбешки.

– Жрать всем нужно... – пробормотал он странную фразу и прошел в комнату.

Двигаясь мимо мебельной «стенки» в комнате, он приблизился к огромному стеклянному аквариуму, играющему роль террариума, и потряс рыбинами в воздухе.

– Мария, ужин готов.

Из-за коряги показалась небольшая черепаха и, вытянув шею, поползла к добыче.

– Ну тебя на фиг, – заявил Миша и быстро бросил замороженных мальков на дно емкости. – Как ты хаваешь – вырвать может. Смотреть противно.

Через полчаса начинался волейбольный матч между польской «Мостосталью» и лужниковским МГТУ. Окинув взглядом упаковку, Миша с удовлетворением отметил, что питья хватит даже в том случае, если поляки окажут достойное сопротивление и придется играть не три сета, а пять.

В это время в коридоре зажегся звонок. Во всех других квартирах, в которые звонят пришедшие, звонок раздается. Однако в квартире Решетухи он именно зажигался. Ведь ни одну из известных сирен, тем более после десяти банок пива, выпиваемых Мишей еженощно, он услышать не мог, поэтому звонок имел одну особенность. Звука не было. В тот момент, когда на пороге его квартиры кто-то нажимал на кнопку звонка, во всех комнатах зажигались специальные лампочки. Это был сигнал для Решетухи, что у дверей стоят гости.

Преодолевая коридор, ведущий из кухни в зал, Миша увидел, как над вешалкой вспыхнула лампочка.

– Опять нытики прибыли... – догадался яростный болельщик.

Переложив банку из правой руки в левую, он взялся за замок и прильнул к «глазку». В окуляр деформирующего изображения глазка Решетуха увидел молодого человека. Тот стоял, засунув руки в карманы, и смотрел куда-то в сторону. Мише это не понравилось.

– Предъяви фас! – попросил он, после чего пришелец отшатнулся от двери, словно пораженный электрическим разрядом.

Однако фас предъявил, и взору расстроенного неудачей хоккейной сборной фаната предстало веснушчатое лицо молодого тщедушного гостя.

– Кто такой? – спокойно осведомился Решетуха, не надеясь понять ответ.

Лицо, приблизившись к глазку, пошамкало губами, полезло под одежду и обнажило какое-то удостоверение.

– Опять старье нажаловалось! – тихо для себя, но не для покрова ночи возмутился Миша. – Ментов тут только не хватало!! Дома сидеть надо в это время, а не обходы делать! Не уважаю мужиков, не интересующихся спортом!..

Вскрыв банку, он сделал два яростных глотка и открыл дверь...

Часть первая

Глава 1

Уголовное дело по факту причинения гражданину Решетухе вреда средней тяжести легло на стол молодого судьи Центрального районного суда города Тернова Левенца Павла Максимовича в середине марта 2003 года.

Павел Максимович был не просто молод по судейским меркам. Он был чудовищно молод. Закончив юрфак в двадцать два года, он пять лет волок лямку в должности юриста в строительной корпорации «Кров без границ». После этого, успешно сдав экзамены, он получил удостоверение, подписанное самим Президентом страны. Двадцать семь лет для судьи – возраст рискованный, однако все требования, предъявляемые для кандидата на эту должность, были выдержаны. Ему более двадцати пяти от роду, у него высшее юридическое образование и не менее, а даже более пяти лет юридического стажа. Все по правилам, и Паша Левенец, по студенческому прозвищу Ленивец, превратился в Павла Максимовича, Его Честь федерального судью Центрального районного суда.

Не понятно, чем руководствовался председатель упомянутого суда Виктор Аркадьевич Николаев, назначая очевидного «цивильного» судью на рассмотрение уголовных дел, однако Левенец занял кабинет, соседствующий с самым известным в городе судьей по фамилии Струге. Эту фамилию Павел Максимович слышал еще в институте. На приговорах Струге решались задачки по праву и проводились занятия по профессиональной этике юриста. Струге уже сам не помнил, при каких обстоятельствах и в каком году ему приходилось оглашать приговоры по сомнительным делам, а вот Левенец помнил очень многие эпизоды из жизни знаменитого скандального судьи. Собственно, он и в судьи-то подался исключительно ради того, чтобы стать юристом, хоть чем-то похожим на Струге. Он даже не мечтал попасть в Центральный суд, однако судьба распорядилась так, что не только стал членом команды этого суда, но и кабинет получил тот, что соседствовал с кабинетом Антона Павловича.

Понимая, что его судейское реноме во многом будет зависеть не только от законности выносимых приговоров и качества рассматриваемых в кассационной инстанции дел, но еще от его поведения в тесном судейском мирке в здании на улице Красных Партизан, Павел Максимович первый месяц службы посвятил разведке. Разведкой он называл установление взаимоотношений всех членов судейского коллектива и выяснение для себя правильной тактики последующего поведения.

Присутствуя на судейских совещаниях, регулярно устраиваемых Николаевым, Павел Максимович впитывал в себя, как губка, каждую нотку настроения коллектива. Авторитет Николаева был для него непоколебим. За месяц Левенец сделал пока один лишь вывод. Деятельность маленького мирка, именуемого районным судом, – не что иное, как работа разведчиков в тылу врага или труд старателей в период фарта. Каждый судья носит в себе загадку, стараясь хранить ее при любых обстоятельствах, при этом всяческими путями пытается узнать тайну, которую носит коллега. Личные отношения сведены к минимуму.

Была еще одна странная вещь, не заметить которую было невозможно. На всех совещаниях Николаев доводил до судей свои решения по различным вопросам. В этом, если быть откровенным, ничего странного нет, однако все указания председателя суда заканчивались вопросом «Как вы считаете, Антон Павлович?». Вот это и было странным. Антон Павлович Струге – такой же судья, как и Левенец. Такой же судья, как и все прочие, кто отправлял правосудие в Центральном районном суде. Однако, принимая решение по тому или иному организационному вопросу, свою речь председатель заканчивал неизменным обращением к Струге: «Как вы считаете, Антон Павлович?» И Антон Павлович вяло жал плечами, теребил мочку уха, кривился и отвечал так, что у Левенца на спине коробилась кожа.

– А я откуда знаю? – разрушая выстроенный Левенцом за студенческие годы миф о гениальности Струге, отвечал Антон Павлович. – Я что, Даль, что ли, все знать?

– Ну, одна голова – хорошо, а две – лучше, – настаивал Виктор Аркадьевич.

– Одна голова – хорошо, а две – уже некрасиво, – заканчивал всякий раз Струге.

«Хам», – всякий раз отмечал про себя Павел Максимович.

Однако мысль о том, что за этим показным равнодушием и снобизмом прячется душка, Левенца не оставляла. Пытаясь выяснить натуру скандального, но при всем том талантливейшего судьи, Павел Максимович решил делать выводы, не наблюдая за Струге со стороны, а в ходе непосредственного контакта. Однако вскоре его постигло такое жуткое разочарование, что мнение о гении Струге, пересказываемое различными источниками, у Левенца поблекло окончательно. Пару раз он заходил в кабинет к Антону Павловичу с просьбой дать совет при рассмотрении того или иного дела. И оба раза он заставал его пишущим за своим столом какие-то документы. Струге оказался на поверку настолько хамоватым, что даже не поднимал на вошедшего коллегу глаз.

– Антон Павлович, зная ваш опыт, я хотел бы проконсультироваться у вас по одному делу...

Левенец даже не успевал открыть рта, чтобы сказать о самом деле, как Струге, не отрываясь от своей писанины, поднимал со своего стола истрепанный Уголовно-процессуальный кодекс и с грохотом бросал его через весь кабинет к Павлу Максимовичу. Все, что оставалось Левенцу, – это смотреть на подъехавший по столешнице видавший виды фолиант.

Впервые Левенец отнес столь безнравственный поступок за счет занятости известного судьи. Но когда он повторил попытку данного метода разведки, с ним произошла та же самая история. Полет кодекса через кабинет, громкий хлопок книги о столешницу... И вот уже трактат останавливается у самой полы пиджака стоящего напротив Струге Левенца.

«Читай, придурок», – два раза подряд перевел для себя молчаливый жест Струге Павел Максимович.

Замок был разрушен. Красавица превратилась в чудовище, и никакой надежды на хеппи-энд нет и быть не может.

Как часто бывает в таких случаях, молодой организм, не натренированный схватками, слегка надломился. Павел Максимович нашел поддержку там, где добиться ее было легче всего. Его советчиком и покровителем стал судья того же Центрального суда Кислицын Игорь Пантелеевич. И, как водится, эта поддержка была получена именно тогда, когда Левенец находился в состоянии психологической борьбы с самим собой. В силу своей молодости и отсутствия опыта в судебных межличностных передрягах Левенец даже не имел представления о том, что в судебной власти, как и во власти законодательной, существуют коалиции, оппозиции и одномандатные депутаты. Однако во власти судебной, в отличие от власти законодательной, их борьба происходит невидимо для обычного глаза.

Душкой оказался именно Кислицын, хотя о нем в институте Левенец не слышал ни слова. Впрочем, заслуги быть услышанным в вузах удостаиваются немногие.

– Ты не обращай внимания на некоторых наших судей, – мягко увещевал Павла Максимовича Кислицын.

Он стал частым гостем в кабинете молодого судьи и, на правах уже хорошего знакомого, подходил к окну и закуривал. Левенец знал, что курить в суде запрещено самим председателем, и то, что Кислицын при нем дымит в кабинете, заведомо зная, что это способно вызвать неудовольствие Николаева, внушало Левенцу ответное доверие.

– Вот взять, к примеру, Струге, – продолжал Кислицын. – Антона Павловича. Грамотный судья. Я, скажем, в его приговорах ошибки вижу очень редко. Но что касаемо человеческих качеств... Знаете, Павел Максимович...

– Можно просто – Павел.

– Хорошо. И меня можно просто – Игорь. Но давайте договоримся – только тогда, когда мы одни. Дружеские отношения, к сожалению, в нашей среде не поощряются, Паша... Так вот, Струге. Вы попробуйте хотя бы раз обратиться к нему за помощью. Я не думаю, что вы встретите понимание...

– Какое там! – сокрушался Левенец. – Молча тыкает носом в УПК, как младенца...

– Вот-вот. Человечность отношений – основа нашей деятельности, Паша. Это главное. Если каждый из нас заживет отдельной жизнью, как Струге, то он долго не протянет.



Так они стали друзьями. Прошел еще месяц. Становление судьи происходит именно в первые месяцы работы. Именно в это время определяется тактика поведения в коллективе. Очерчивается круг внутренних интересов и принципов отношения к работе. Это те первые два-три месяца службы, когда молодой судья начинает постигать основные понятия особых человеческих взаимоотношений внутри судейского коллектива.

К середине марта Левенец сделал свой выбор. К тому моменту, когда на его стол легло дело по факту причинения вреда здоровью гражданина Решетухи, он окончательно разрушил для себя идеалистический миф о величии судьи Струге. Утвердился в правоте того, что простые судьи гораздо порядочнее и именно они всегда готовы поддержать товарища, ибо находятся не на небе, как Антон Павлович, а на земле, рядом.

– Рассмотрите это дело внимательнее, Павел Максимович, – заметил Николаев, передавая бумаги Левенцу. – Кстати, в нашем городе участились случаи подобных квартирных разбоев. Вы ничего об этом не слышали?

Левенец признался, что не слышал. Тогда председатель развернул перед ним словесный триллер. В течение четырех последних месяцев Тернов сотрясала череда разбоев, происходящих по одному и тому же сценарию. Посреди ночи раздается звонок в дверь, человек представляется сотрудником милиции и просит срочно позвонить по телефону. Заспанные хозяева квартиры открывают дверь и тут же получают по носу кастетом. После, не приводя потерпевших в чувство, лжесотрудник милиции забирает дорогостоящие вещи, деньги и уходит. Из четырнадцати подобных фактов два закончились смертельным исходом, так как злоумышленник бьет, по всей видимости, от души.

– Я хочу, чтобы вы подошли к делу со всей ответственностью и вынесли законный приговор.

– А разве я выносил когда-нибудь приговор незаконный? – обиделся Левенец.

– А разве я вам когда-нибудь предъявлял свои претензии по этому поводу? – срезал его Николаев. – Я говорю это всем, почему же вы должны быть исключением?

И Левенец совершил глупость.

– Струге вы этого никогда не говорите, – буркнул он, смахивая со стола дело.

– Закройте дверь, Павел Максимович, – попросил Николаев. – Закрыли? Хорошо. Так вот, когда вы дорастете до уровня Струге, тогда у меня не будет необходимости повторять то, что я повторяю всем судьям, которым отписываю дела. Хотите добрый совет на будущее?

Левенец не хотел, но сказал, что хочет.

– Занимайтесь созданием исключительно собственного авторитета. Есть постаменты, которые не удается сдвинуть с места не только молодым людям, но и видавшим виды зубрам. Вы не относитесь ни к первым, ни ко вторым, поэтому примите этот совет, как единственный полезный из тех, что вы получаете в своем прокуренном кабинете.

– Я не курю, – слегка дрогнувшим голосом заметил Павел Максимович.

– Об этом я речь и веду.

Последний разговор с председателем заставил пошатнуться выстроенное кредо Левенца, однако это было лишь ничтожное колебание. Ситуацию тут же прояснил Кислицын, появившийся в кабинете молодого судьи через минуту после того, как тот покинул приемную председателя.

– Не обращай внимания, Паша, – успокоил он. – Я же тебя предупреждал о круговой поруке и необходимости нам держаться вместе. Главное, не ошибайся в приговорах, а остальное все приложится. У тебя еще не закончился период адаптации, на коже остаются шрамы от любых наскоков. Через год они затянутся, а кожа загрубеет настолько, что появление следующих шрамов будет просто невозможно. Держись людей, которым доверяешь, наша сила в дружбе. А что Николаев о Струге говорил?

– Да... – отмахнулся вновь воспрянувший духом Левенец. – Что есть постаменты, сдвигать которые – себе дороже.

Кислицын почесал подбородок.

– А совсем недавно он хотел, по негласной просьбе председателя облсуда Лукина, втоптать Струге в дерьмо. Да, что с людьми происходит? Сегодня он такой, но наступает завтра – и он совершенно другой. Этому Струге прощается все, за что тебя или меня просто поставили бы к стенке. В перестрелках со смертельным исходом участвовал? Участвовал. Жену его за взятку привлекали? Привлекали. Дела какие-то свои, непонятные делает? Так точно. И никто его сдвинуть с места действительно не может! Харизма у него какая-то, которая застит глаза руководителям. Ладно, мне пора, в четырнадцать часов процесс такой нудный...

Но Левенец сидел уже с округлившимися глазами.

– Как это – жену привлекали? В каких перестрелках?

– Да ну, Паша! Не люблю о людях говорить за глаза, когда они не могут меня опровергнуть и постоять за себя. Сплетни – это последнее дело. Струге – хороший судья, грамотный. А это главное... Да, кстати, его один раз уже задвигали в отставку. Криминал там какой-то усмотрели... Ладно, пока. Домой вместе пойдем?

И он ушел, оставив Левенца наедине со своими мыслями. Павел Максимович сидел, слегка оглушенный неведомыми ему ранее подробностями биографии судьи Струге. Факт того, что за спиной «мутного» судьи с громким именем стоят влиятельные люди города, был очевиден. И Левенец вспомнил, как на государственном экзамене по уголовному праву приводил в пример практику терновского судьи Струге. Не практику Верховного суда и не практику хотя бы областного, а именно решение Антона Павловича Струге, рядового судьи Центрального районного суда провинциального города, в котором тот имел честь отправлять правосудие. Странно, что никто из членов ГЭК даже не воспротивился этому факту. Лишь председатель комиссии, председатель областного суда Лукин поморщился, как от приступа изжоги, и стал терзать Левенца по теме в клочья, совершенно позабыв о том, что никого из выпускников он подобной чести не удостаивал.

– Вот тебе и на, – хмыкнул Павел Максимович, сползая со стола. – Вот тебе и непоколебимый авторитет. Кодексы он мне бросает... Ничего, Земля круглая. Не может быть, чтобы он ко мне ни разу не обратился. Не может такого быть.

Теперь его забирало уже не притяжение к авторитету известного юриста, а чувство любопытства. Вокруг всех известных ходят волны слухов, часто преувеличенных и чересчур надуманных. Известные люди – они такие же, как все, просто о них больше говорят. А что говорят – уже не имеет значения. Как вел себя на экзамене Лукин?! Он точно знал, где у Струге больное место, потому и рассвирепел! А в этой личности, в Струге, еще стоит покопаться. Настолько ли это значимый человек?

И кто может отрицать вероятность того, что о молодом судье Левенце заговорят гораздо громче и гораздо раньше, чем это было сделано в отношении Струге?

К Антону Павловичу нужно присмотреться. Это главный вывод, который сделал для себя молодой судья к исходу второго месяца своей деятельности.


А сам Антон Павлович уже давно присматривался к Левенцу.

Проверка предоставила доказательства того, что на шкуре Павла Максимовича Левенца подшерсток отсутствует, как таковой. Лишь грубая редкая ость, не могущая спасти своего обладателя от резкой смены климата и других жизненных обстоятельств. Молодой судья на поверку оказался слабым и гладкошерстным, готовым прибиться к любому стаду, которое даст согласие на постановку на котловое довольствие своего нового члена.

Все два месяца, что Левенец обосновывался в суде, Струге присматривался к молодому коллеге. Присматривался, замечал каждый его поступок и проверял теми же самыми способами, какими почти девять лет назад его, молодого, проверяли старшие коллеги. Принцип выбрасывания не умеющего плавать посреди реки – не лучший способ научить живое существо держаться на воде. Однако это лучший способ выяснить, во что сразу вцепится тонущий – в опущенное в воду весло или в саму воду.

И кто вообще смел тогда подумать, что Струге не в силах переплыть эту реку? Струге выплыл и сразу стал тем, кто есть сейчас, – Струге.

А Левенец вцепился в весло в первые же дни. На это безошибочно указывали частые посещения кабинета молодого судьи Кислицыным. Антон Павлович знал, что такое есть Кислицын, поэтому ошибиться в своих предположениях не мог.

Однако не каждый умеет цепляться за воду. Иным нужно несколько таких выбросов. У каждого человека должен оставаться шанс, использовать который или не использовать – прерогатива самого утопающего. И Струге дал Левенцу такой шанс.

Как-то в один из теплых мартовских дней Струге, как обычно, перекусил в кабинете и направился в туалет сполоснуть чашку. В российских районных судах туалет до сих пор является единственным местом, где можно после чая помыть посуду. Выходя обратно, Антон Павлович заметил Левенца. Тот, сжимая под мышкой увесистую папку, стоял на одной ноге, как цапля, и закрывал на ключ кабинетную дверь. Получалось плохо, так как силенок у судьи было недостаточно, а замок, который на памяти Струге не менялся уже около пяти лет, никак не поддавался. Струге подошел, молча взял из руки Левенца ключ и закрыл дверь.

– Куда направляетесь, Павел Максимович?

– В секретариат, – ответил тот, несколько озадаченный поступком «неземного» судьи.

– В смысле – в канцелярию? – уточнил Струге.

Левенец виновато улыбнулся и неопределенно махнул головой.

– Сейчас же обед, Павел Максимович. – Струге прятал улыбку. – Хотите нарваться на неприятность в лице Розы Львовны?

Роза Львовна – начальник канцелярии. Она, как и всякий сотрудник суда, никоим образом не относящийся к судейскому сообществу, очень ревниво охраняла свои трудовые права. Видеть, как судьи ежегодно получают премии, в десять раз превышающие ее заработок и ежемесячное вознаграждение за ратные труды, было выше ее сил. И Роза Львовна никогда не шла на уступки для судей там, где это можно было сделать без риска понести убытки. Обед для нее начинался в тринадцать ноль-ноль, а заканчивался в четырнадцать ноль-ноль. Любой судья, вошедший в канцелярию за полторы минуты до указанного времени, рисковал получить дозу яда в самое сердце.

– Роза Львовна не позволит вам нарушать ее конституционные права, – заметил Струге. – До конца обеда Розы Львовны осталось целых двадцать три минуты. Уж коль скоро вы закрыли дверь в собственный кабинет, может быть, зайдете в мой? В канцелярии вам все равно ничего не светит.

И Левенец, слегка ошеломленный таким вниманием, покорно пошел за Струге.

– Да положите вы свое дело... – Антон Павлович указал на свой широкий стол. – Сядьте и расслабьтесь. Кстати, насчет расслаблений... Вам известно, что распоряжением Николаева курение в суде запрещено?

– Знаю.

– Тогда почему нарушаете? – как-то по-прокурорски спросил Струге и вытащил из ящика стола пепельницу. – Вы прямо в «отрицаловке» какой-то, Павел Максимович! А я думал, вы не курите.

– Я и не курю. – Левенец слегка покраснел. Он понимал, куда клонит Струге, и начал уже подумывать о том, что это именно Николаев попросил Струге провести «воспитательную работу» с молодым судьей. Если так, то все это очень унизительно.

– Кислицына уже раз поймали на куреве, так он решил в вашем кабинете дымить. Мне кажется, это называется – подстава коллеги. Нет?

Левенец молчал, силясь разрешить трудную проблему – зачем он понадобился Струге и откуда в том столько заинтересованности в скромной персоне его, Левенца.

– Как думаете, наши у чехов выиграют? – спросил Струге.

– Чего??

– Завтра наши с чехами играют! – повысил голос Антон. – И я спрашиваю ваше мнение относительно исхода встречи.

– Я не интересуюсь хоккеем, – процедил Левенец.

– Это зря. Если бы вы интересовались, то обязательно смотрели бы матч наших со шведами. И обратили бы внимание на чешского судью, не засчитавшего гол в ворота шведов и не обратившего внимания на несколько моментов, после которых нужно было скандинавских хоккеистов отправлять в штрафной блок. А это важно.

– Важно для кого?

– И для вас в том числе. В чьих интересах судья из Чехии слегка засудил россиян? Вот и думайте. Арбитр действовал на грани фола, однако обвинить его в предвзятости нельзя. Хотя для опытного глаза она очевидна. Чуть позже нашим играть с чехами, а теперешний наш проигрыш шведам тотчас даст преимущество чехам. Это высший класс судейства, Павел Максимович. Нет?

– Зачем вы мне это говорите?

– Затем, что вы молоды. Не обижайтесь, но сейчас из вас можно лепить любую фигуру. Можно слепить пешку, а можно ферзя. А можно – сушку. С маком. Королем вам не стать при любом раскладе, однако не дай бог вам стать конем. Вы нашли в УПК то, о чем справлялись у меня?

– Конечно, нашел, – без вызова ответил Левенец. – Нашел и применил.

– Тогда зачем же вы приходили ко мне, если разобраться в ситуации могли и без моей помощи?

«Действительно, – подумалось Левенцу, – зачем?» А затем, что он молодой судья, и ему на первых порах нужна поддержка! Наверняка и Струге обращался к старшим коллегам! Нет?

– Обращался, – подтвердил тот. – Однако тогда, когда не мог найти ответ в тексте закона. Вы же, как я понял, нашли. Значит, я был прав, бросая вам книжку. Учитесь работать самостоятельно, Павел Максимович, иначе вас мгновенно превратят в коня. Вы верите в любовь с первого взгляда?

В голове молодого судьи вращался торнадо.

– Нет, – глупо ответил он на странный вопрос. – Как и в дружбу.

– Резонно, – отметил Струге. – Тогда мне кажется странным, что из вашего кабинета с первого дня вашего пребывания здесь не выходит один человек. Я не имею ничего против, но мне кажется, что это вас выбрали, а не вы приняли решение. Нет?

В голове Левенца наконец-то забрезжила пока единственная здравая мысль. Мысль о том, что в этом суде фигуры переставляет именно этот, атлетически сложенный мужик, а не некто по фамилии Николаев. Это он принимает решения, создает атмосферу и управляет судом, вопреки всем бюрократическим законам и иерархическим правилам!

– Павел Максимович, у вас на руках дело, которое обозначено подписью Николаева неделю назад. Вы направляетесь с ним в канцелярию, значит, вместе с ним несете вопросы. Могу вас уверить, что в канцелярии вы ответов не найдете. Нарветесь на укус Розы Львовны и отправитесь восвояси, уяснив для себя одну важную мысль – к этой женщине нужно подходить в болотных сапогах и накомарнике. Спросите лучше меня. Однако, если я пойму, что ответ на ваш вопрос расписан в Уголовно-процессуальном кодексе, я опять отправлю его в полет.

«Да, – думалось Левенцу, – не все так просто, как представлялось». Одновременно ему в голову пришли высказывания знакомых о том, что суд – не лучшее место для самоутверждения. Павел Максимович коротко поведал Струге о деле потерпевшего Решетухи все, что ему было известно из материалов.

– Мне известно, что в городе уже четырнадцать подобных эпизодов разбоев, – задумчиво, словно пересчитав эти эпизоды, произнес Левенец. – И, если не ошибаюсь, два из них закончились смертью потерпевших.

Струге окинул молодого судью взглядом работника ломбарда. Дорогущий черный костюм, белоснежная сорочка и яркий галстук с росписью «под Матисса». Все приобретено не на городских ярмарках, а в фирменных бутиках. Вид Левенца очень соответствовал должности начальника юротдела преуспевающей компании или адвоката из крутой коллегии, но никак не судьи. Полное отсутствие приглушенных тонов, что не способствует сосредоточенности внимания участников процесса. На заседаниях, где председательствует этот молодой человек, все внимание будет приковано не к предмету разговора, а к галстуку посреди картины, именуемой судьей.

– Откуда вам это известно? – Струге, крайне разочарованный увиденным, отвел взгляд от Павла Максимовича.

– Да какая разница? – слегка порозовев, отмахнулся тот.

Но отмахнуться от Струге было невозможно. Левенец не сводил слегка покрасневших глаз с дрожащими ресницами от герба страны над головой Струге, но под напором вопросов вынужден был вернуться к теме.

– Николаев сказал?

– Ну...

– Ну?

– Ну да, в общем. – Теперь Левенец покраснел.

– Об этом я ему сообщил, – сказал, словно оглушил громом, Струге. – И уже не два случая закончились смертельным исходом, а три. Вчера в больнице умерла женщина. Левенец, не имейте привычки выдавать чужое за свое и желаемое за действительное. Это кратчайший путь к всеобщему презрению. Так что вас беспокоит в деле, которое вам отписали?

– Меня беспокоит то, что преступление совершено по той же схеме, по какой происходили предыдущие четырнадцать случаев. – Уязвленный до глубины души Левенец чувствовал, что к горлу подкатывает волна изжоги. Так его еще не унижал никто в жизни. – Но следствие не усматривает причинно-следственной связи между моим делом и четырнадцатью «темняками».

– А вы не задавались вопросом – почему? – Струге протянул руку к делу. – Давайте потратим оставшиеся десять минут хотя бы на поверхностное знакомство с потерпевшим и подсудимым...

Глава 2

Миша Решетуха, остановив свой «Опель-Вектра» у киоска, нажал кнопку на брелоке сигнализации и направился внутрь.

Этот «Опель» он приобрел год назад у переселенца из Дагестана, выплатив тому две трети от минимальной цены. На заднем стекле машины, как и положено, красовался знак «Глухой водитель» – желтый кружок с тремя черными точками. Завидев этот знак, все хищники дорог шарахались от германской иномарки Миши, как от чумной. После того как хозяин получил удар в лоб мощным кастетом, работницы киоска первое время думали, что, помимо уже имеющегося знака, оба стекла машины придется снабдить еще одним символом опасности для участников движения. Знаком «Водитель-инвалид». Однако обошлось. Он постоянно жаловался своим продавщицам на головные боли, но на самом деле боли уже давно прошли. На следующий после происшествия день. Впрочем, несмотря на притворное кряхтение и вялые движения, факт быстрого выздоровления Миши не остался не замеченным в среде его продавщиц. Им, как никому, было хорошо известно, что для того, чтобы убить хозяина, нужен подъемный кран или мощный таран. А то, что ему сунули в нос... Скорее всего, это разборки с «крышей», возглавляемой неким Локомотивом, которой Миша не смог вовремя заплатить. И потом, после происшествия третья группа инвалидности Решетухи должна была трансформироваться во вторую, а это означало некий прорыв при получении очередных льгот для уплаты налогов с продаж. Так что Мише Решетухе не верили даже те, кто его хорошо знал, – свои же продавщицы. А других знакомых у потерпевшего в Тернове не было. Он появился в городе словно из другой Галактики.



Однако в обиду своих работниц Решетуха не давал и платил вовремя. Не в пример торгашам из соседних киосков...

– Как дела, красавица?! – проорал Миша, насмерть перепугав молоденькую девчонку. – Норма перекрыта?!

– Перекрыта, – ответила, сложив руки рупором, та. – На двадцать процентов выше вчерашнего дня.

– А?.. – Миша поморщился и наклонил голову.

– Вот хрен глухой... – прошептала девчушка и вдруг проорала: – Больше денег, говорю!! Больше, чем вчера!!

– Это хорошо! Персонал получает премию!! Раскрывай мошну, Вера, хозяин будет капусту рубить!

Снятие кассы продолжалось не более десяти минут. Еще столько же ушло на обычный инструктаж продавщицы и еще две минуты – на жалобы в области затылочной части головы. Закончив обычное для последней недели мероприятие, Миша проорал пожелание удачи и вышел вон. Сегодня удачный день, и он заслужил полноценный отдых. Товара в киоске хватит еще на два дня, девчонки дело знают, поэтому можно расслабиться. Плюс ко всему сегодня две встречи в российской суперлиге по хоккею...

– Эх, черт!.. – воскликнул Миша, уже подъезжая к дому.

Он совсем забыл о пиве. А хоккей без пива все равно что чай без лимона. Развернув «Опель» на сто восемьдесят градусов, он въехал во двор одного из домов, в котором показался коммерческий киоск.

Это хорошо, что он вовремя вспомнил. Хоть за километр от дома, но вспомнил! А рядом с домом найти пива просто невозможно. Нет рядом киосков, где торговали бы «Балтикой» или «Туборгом». Здесь же торгуют.

– Восемь «Туборга». – Миша полез в карман за туго набитым портмоне.

– У меня десять последних банок осталось, – пискнула из глубины киоска девушка. – Может, десять возьмете?

– Десять так десять, – буркнул Решетуха и бросил на прилавок три купюры по сотне. – Сдачи не надо.

Вот теперь можно ехать домой. Миша Решетуха больше всего в жизни любил три вещи. Деньги, хоккей и пиво. Он не помнил, чтобы за свою тридцатилетнюю жизнь хотя бы раз выпил водки. Водка дезориентирует социальную мощь человека на несколько дней и превращает его со временем в тупицу. Такого удовольствия Решетуха позволить себе не мог. Крайняя степень напряжения и внимания – вот основной козырь его жизни. Пиво лишь усиливает чувство самостоятельности и свободы.

А это работе не мешает.


– Вот, смотрите... – Склонившись над листами, Левенец дышал через плечо Струге ароматом «Рондо». – Тот же сценарий. Звонок в дверь, предъявление милицейского удостоверения, удар кастетом и обнос квартиры. Все так, как... Как вы рассказывали Николаеву.

Аромат «Рондо» хоть и не сближал этих мужчин, однако Антону Павловичу было гораздо приятнее чувствовать запах мяты, нежели свое табачное дыхание. Он прятал его от молодого судьи, сокрушаясь по поводу того, что не носит в кармане какие-нибудь пастилки. – Из вашего сценария, Левенец, выпадает одна важная деталь. Все потерпевшие, оставшиеся в живых, во весь голос заявляют о том, что перед ограблением, приблизительно за день-два до происшествия, их каждую ночь обзванивал странный человек. Хамил, угрожал распространением порочащих сведений – причем весьма обоснованных – и вешал трубку. Хозяева, чья психика была уже не в состоянии вынести подобного террора, обращались в милицию. В эту же ночь к ним приходил человек, представившийся сотрудником милиции, и говорил о том, что нужно срочно установить аппаратуру для прослушивания. И хозяева открывали. Впрочем, откуда вам было это знать? – Струге улыбнулся: – Ваш источник этого не знал, потому что я данному источнику не сообщил подробности. Вот так, господин Левенец, иногда бывает в мире сыска. Запускаешь в эфир шнягу для установления истины по делу, а потом твой же агент приносит тебе твою же шнягу в качестве проверенной информации. Ладно, мы не сыщики и оперативной работой не занимаемся. Наше дело – судить, Павел Максимович, а потому не нужно устанавливать связь между явлениями, если это не входит в круг ваших обязанностей. Не хотите сменить форму одежды для работы в суде?

– А чем вам не нравится моя? – Левенец дернулся от столь резкого перехода. – Вряд ли можно найти лучше. Строгий черный костюм. Неужели нужен белый?

– Ну, если захотите спеть в процессе какие-нибудь куплеты, тогда можно и белый. А так – нет. Наденьте однотонный галстук с менее шокирующим рисунком и рубашку более демократичного цвета. – Струге захлопнул дело. – Вы неаккуратны в выборе одежды.

Левенец покраснел:

– Я очень аккуратен не только в выборе одежды! У меня даже все газеты в нише складываются одна к одной. Число к числу.

Струге хмыкнул и равнодушно пожал плечами:

– Пусть так. Сменим тему и вернемся к делу. Так о каком аналогичном сценарии может идти речь, если ваш потерпевший глухой?

– Ну и что? – растерялся Левенец.

– А то, что ему вряд ли мог звонить неизвестный и третировать его по телефону. Я вообще сомневаюсь, что у вашего Решетухи в квартире установлен телефон. Зачем глухому Решетухе телефон, Павел Максимович? Так что рассматривайте дело и не заботьтесь о том, что не входит в ваши функциональные обязанности.

Помолчав, Антон снова обратился к нему:

– Павел Максимович, если у вас возникают проблемы, я не прочь помочь вам. Только перед тем как ко мне идти, убедитесь, что ответа у вас действительно нет. И прекратите посылать своего секретаря за кофе и бутербродами. Она вам не денщик.

Левенец вывалился в коридор в состоянии полного отстоя. Самым странным было то, что чувство обиды за то, что его «отымели», не приходило. По всей видимости, гордыня не была главным качеством молодого судьи, и небольшая встряска дала его мыслям верный ход. Оказывается, не всякую отмашку со стороны Антона Павловича нужно воспринимать как проявление снобизма! Мужик-то, кажется, толковый.

И действительно, как в общий сценарий четырнадцати разбоев мог вписаться «его» случай, если Решетуха глухой? И как Левенец сам этого не заметил?


День первого очного знакомства с молодым судьей подходил к концу, и Антон стал собираться домой. К восемнадцати часам, то есть к тому времени, когда пришла пора покидать суд, Левенец вообще выпал из сознания Антона. Хлопот хватало и без этого желторотого судьи, нарядившегося, как на богемный раут. Однако мысли о нем вернулись сразу же, едва Антон вышел на улицу. На скамье, под крыльцом, сидел Левенец и был совершенно поглощен изучением собственных ногтей.

– Холосты? – опередил своим вопросом Струге движение Павла Максимовича. – Поэтому некуда спешить. Нет?

Это «нет?» всех раздражало и вводило в состояние растерянности. С одной стороны, Струге как бы не соглашался с только что сказанным им же, но в этом случае заставлял собеседника мотивированно возражать.

– Когда это вы успели сменить галстук? – усмехнулся Струге, вновь не давая шансов Левенцу вставить слово. – На обеде?

– Отнюдь. У меня в суде гардероб.

Ни к чему не обязывающий разговор, прогулка по городу. И уже через четверть часа, переговорив все о том же, мешающем спокойно жить Левенцу деле, они остановились у дома с ателье на улице Вяземского.

– Для меня очень многое непонятно в этом деле, – признался Левенец. – Многое. Андрушевич в два раза тоще меня, а Решетуха в три раза толще вас. Как первый мог раскроить череп последнему?

Струге отвернулся. Левенец сейчас идет по его стопам. Но если отягощенный опытом Антон Павлович мог во имя правосудия иногда совершать странные поступки, то этот молодой парень, который далек от уголовщины, как небо от земли, при первой же попытке нестандартного подхода к делу мог с треском провалить свою карьеру. – Левенец, вы возмущались, когда Николаев ставил вас на рассмотрение уголовных дел? Вы хотя бы писк издали при этом?

Павел Максимович одернул куртку и нахмурил брови. Он, конечно, не спец в уголовщине, но и не дурак. Нет?

– Да! – вопреки всем ожиданиям ответил Струге. – Да, вы дурак, и прошу не обижаться на мою правду. Вы «цивилист», живой пример того, что не нужно ставить на уголовные дела парня, не разбирающегося в основных понятиях уголовного мира. Мало знать УК и УПК, Левенец. Вы никогда в жизни не поймете мотив преступления, если не сталкивались с ним воочию. Почему бы вам не попросить Николаева перевести вас на гражданские дела? Чтобы спасти вашу карьеру, я даже готов принять от вас это плевое дело. А?

– Нет.

Левенец был похож на ребенка, который безосновательно упрямится. Он стоял, провожая взглядом каждую машину, проезжающую мимо, и ежеминутно одергивал на себе куртку.

– Я понимаю, насколько уязвимы сейчас мои позиции, но... Я не откажусь от этого направления.

На лице Струге едва заметно дернулся мускул. Ответ ему понравился, но не пришлось по нраву упрямство, могущее привести к краху.

– Кода у вас первое заседание по этому делу?

– В будущий четверг.

– Иначе говоря, ни одну из сторон еще в глаза не видели?

– Так точно. – Левенец слегка расслабился. Вопрос Струге мог означать, что принятое Павлом Максимовичем решение не так уж бесперспективно. – А почему вы спрашиваете?

Струге сразу не ответил. Посмотрел куда-то в сторону и, привлекая внимание Левенца, указал на один из домов.

– Если вы еще никого не видели, значит, и вас никто не видел. Мы стоим рядом с домом, где произошел разбой Андрушевича в отношении Решетухи. Пойти к дому и поболтать со старушками вам никто запретить не может. В том числе и кодекс чести судьи. Просто идите и задайте вопросы, ответы на которые могут прояснить для вас то непонятное, о чем вы мне говорили. А завтра, если будет желание, найдите меня и поделитесь полученной информацией. Будет возможность – помогу чем смогу. Но не ищите меня в обед. Я веду собаку на прививку в ветеринарную клинику. – Покусав губу, он добавил: – И спрячьте под воротником свою белоснежную рубашку и черный галстук. Вы сейчас похожи на гробовщика и таким видом старух только отпугнете.

Развернувшись, Антон зашагал домой. Его дом находился в квартале от этого места. Не оборачиваясь, он поднял вверх руку и бросил: «До завтра!»

Он ушел, оставив Левенца посреди улицы. Это несколько унизительно, унижение порождает обиду и желание никогда больше не общаться с человеком, поступившим с тобой таким образом. Однако, будучи человеком неглупым, Паша быстро сообразил: раз это не происходит, значит, Струге поступил пусть и своеобразно, но не обидно.

– Иначе, наверное, и быть не может, – заключил судья. – Был бы Струге обычным, он не был бы у всех на языке.

Перед ним был дом, в который предстояло войти. Но это было невозможно. Павел Максимович очень хорошо помнил присягу, которую произносил, вступая в должность судьи. В ней говорится, что судья обязан быть беспристрастным. Раз так, то как он может идти и вмешиваться в ход уже проведенного следствия? У него есть дело с результатами оконченного расследования, у подсудимых есть адвокаты, у обвинения есть прокурор. Это все, что необходимо судье для вынесения приговора. Ни шагу влево, ни шагу вправо от толстой папки, в которой сшиты листы протоколов, объяснений, характеристик и постановлений.

Вспомнились слова Кислицына. Перестрелки, обвинения, необъявленная война с председателем областного суда...

Нет, такое развитие событий не для Павла Максимовича. Через три года нужно идти в упомянутый областной суд утверждаться на пожизненное назначение судьей, а совершая такие поступки, можно не протянуть и года. Слухи о хитрости и каверзности Лукина бродят по судам, как призраки надвигающейся беды, а в Центральном суде они, кажется, наиболее видимы простому смертному взгляду. Нужно зарабатывать авторитет и деловую репутацию грамотного судьи, но с поведенческими интересами, на которых настаивает Струге, можно заработать такую характеристику, что... Тогда, через три года, останется утешать себя лишь тем, что самая хорошая характеристика – это некролог.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Павел Максимович Левенец заторопился от дома, в который он едва не вошел. Вовремя остановиться и принять единственно верное решение – не это ли самое ценное качество настоящего судьи?

Глава 3

У Коли Рубакова в доме жила рысь. У Каршикова в пристроенном к коттеджу террариуме жили питон и две эфы. Даже у Вити Соломьянинова, чей авторитет никогда не поднимался выше городской канализации, у него, у Вити, которого никогда не приглашали на сходняки, в загородном доме резвился маленький медвежонок. У всех, кто мало-мальски так или иначе относился к правильным пацанам, были звери. У Якова Шебанина, второго по значимости человека в терновском криминальном мире, не было никого, кем он, пригласив братву в дом, мог бы похвастаться.

Рубрика «Братья наши меньшие» в терновской «Доске объявлений» была изучена Шебаниным от начала до конца. Животных предлагалось много, но все они были из прирученных, одомашненных, то есть не вызывавших уважения в рвущейся в глубину джунглей душе авторитета. Даже сам текст объявлений наталкивал на мысль, что ему хотят всучить какую-то тварь, которая может лишь тереться о ноги, попрошайнически урчать и дремать в углу квартиры на мягкой подстилке. Ну что это такое – «Отдам в добрые руки курильского бобтейла»? Само название «бобтейл» – нормальное, крутое. Однако если он может жить лишь в добрых руках, то какой это зверь? Так, кошка очередная. Были и толковые объявы. Например: «Продам бультерьера, суку». Но не хватало, чтобы среди братвы пошел слушок, что он в своем доме пригрел суку. Да и сам Яша сук не переваривал еще с малолетства.

Лежа на диване и подергивая ногой в такт несущейся из динамиков «кенвуда» песне Элтона Джона, Яша пускал в потолок дымные кольца и размышлял над очевидной несправедливостью. У всех, как у людей, в доме животные. Причем не босяцкие пуделя да рыбки, а самые настоящие обитатели диких краев, в которые без проводника соваться просто неразумно. Один медведь Витька Соломы чего стоит. Сразу видно – братан слился кровью с природой, ему близок зов предков и налицо хищнические природные инстинкты. Если бы было не так, то Солома держал бы в доме хомячка или морскую свинку. А он содержит косолапого, следовательно, требует к себе заслуженного уважения. Полгода назад Валерьян Николаевич Полевых, держатель Птичьего рынка, предлагал Якову росомаху. Яков отказался, и ее тут же перехватил Алик Бабаев из «крымской» бригады.

– Мариш! – крикнул Яша в глубь спальни. Там, у туалетного столика, сидела жена и пыталась посредством применения свежей клубники и пакетиков чая уничтожить с лица следы вчерашнего празднования дня рождения сына Николая Рубакова, известного в городе, как Буденный. – Ты не помнишь, почему я от росомахи отказался?

– От чего??

– Да от росомахи! Мне ее Полевых за три штуки баксов справить хотел.

– А... Ты тогда пьяный был. Слона требовал... Яш, у нас «Туборга» в холодильнике нет?

Шебанин не ответил. Он был настолько погружен в идею приобретения хищного зверя, что даже похмелье не могло нарушить ход его мыслей.

– Мариш, а у нас на Птичьем рынке дичь есть?

– Лучше на базаре купить. Там птица свежее. Сходи на кухню за пивом, а? Я ногти о банку боюсь поломать. Я вообще сегодня какая-то несуразная... Сегодня к Таньке Пашининой на свадьбу ехать, а у меня еще лицо не отошло...

– Короче, собирайся. – Яша вскочил с дивана и принялся натягивать джинсы. – По дороге пивка попьем.

– Куда? Я в таком виде!

– Да ты всегда в таком виде! – огрызнулся Шебанин. – Кончай прихериваться под Софи Лорен! На рынок едем. Птица, птица... На кой мне твоя птица? Посвежее... Мне пострашнее нужно!

Пока жена одевалась, Яша быстро спустился на нулевой этаж, которым была занята подземная парковка дома, и выгнал на улицу красавец «Ягуар». Притормозив у подъезда, он вынул из кармана мобильный телефон и промурлыкал:

– Солнышко, ну, ты скоро?

Жена ответила, что уже завязывает на полусапожках шнурки. Когда после этого сообщения прошло пять минут, а она так и не появилась, Яша опустил стекло и заорал, уставясь в окна третьего этажа:

– Ты че, в натуре, как свидетель?!! Может, тебя еще поискать сходить?!!

Через тридцать секунд Марина Шебанина была внизу.

Еще через четверть часа, когда часы на панели «Ягуара» показывали начало двенадцатого, Яша, косясь на жену из-под рассеченных в боксерских поединках бровей, подъехал к Терновскому птичьему рынку.

– Хватит пить, – посоветовал он, вынимая ключ из замка. – Вторую банку приканчиваешь. Мне тебя потом, у Пашининых, опять волоком таскать?

– Да ладно, ты! – бросила жена. – Раскудахтался... Ну и что ты покупать собрался? Сразу говорю – если обезьяну, выселю вас обоих за город. У моих знакомых в Серпухове маленькая мартышка вилки узлом завязала и стереосистему молотком разбила. Давай ужика купим? Я с ним играть буду.

– «Ужика», – передразнил, оскалившись, Яша. – Какого ужика? Тварь беспонтовую, которая даже укусить толком не может?! Да меня братва с твоим ужиком запоганит, как лоха!

– «Братва»! – не пожелала остаться в долгу Марина. – Я посмотрю, что твой Соломьянинов делать будет, когда его медведь вырастет и бабу затребует! Не дай бог твоему Соломе в тот момент к нему в клетку войти! Кто тут запоганенный останется, еще не ясно...

– Заткнись, дура! – окончательно вышел из себя Шебанин. – Закрой свой рот и не открывай его, пока от рынка не отъедем! Поняла?

Мариша поняла. В такие моменты Яше лучше не перечить.


Выбор был. Миновав клетки с попугаями и банки с белыми мышами, Яша прошел в глубь рынка и оказался посреди жулья, приторговывающего животными редких видов. Первый же милицейский налет мог закончиться конфискацией дорогостоящих животных и пополнением Терновского зоопарка. Будущим хозяевам саламандр, оцелотов и койотов предлагались для просмотра фотографии, после чего ударившие по рукам партнеры ехали к месту содержания зверя. Там зверь осматривался, помещался в тару нового владельца и увозился на новое место жительства. Об этих сделках органы знали, но до сих пор не могли разыграть комбинацию наверняка. Чтобы привлечь к ответственности, нужны неоспоримые доказательства. Например, контрольная покупка какого-нибудь мангуста или тайского сурка. Однако продавцы животных разговаривали только с людьми, прибывшими к ним по рекомендации. А публично они продавали рыбок и корм для канареек. Была еще одна проблема. Станут ли опера из районного отдела заниматься спасением попавших в плен лемуров и сурикатов, если на территории «темняками» висят кражи и разбои? А прослыть оперативником, раскрывшим преступление, предусмотренное санкциями статьи Уголовного кодекса за жестокое обращение с животными или контрабанду, не мечтает ни один опер в здравом уме.

Яшу знали все. Не только на рынке, но и в самом Тернове. Именно по этой причине в рекомендациях он не нуждался и разговаривал не полунамеками, а по-деловому.

– Какие звери есть?

Слушая ответы на свой вопрос, Яша чувствовал, как приближалось похмелье. Перечислялось и демонстрировалось все, что имелось в наличии. Все знали – если Яша Шебанин желает что-то купить, то вопрос не в деньгах, а в симпатиях.

Щенок гиены симпатий не вызвал. Увидев фото, Яша едва не содрогнулся от приступа рвоты.

– Убери эту собаку по-хорошему!.. Нет, и это не нравится... И это... А вот это что за дичь?

Перед Шебаниным красовалось изображение муравьеда.

– Не, где я ему муравьев в мае наберу?

Чувствуя, как начинает нестерпимо болеть голова, Яша снова покосился на жену. Та была в прекрасном расположении духа и, присев перед какими-то коробками, гладила котят.

– Короче, ничего толкового у вас нет, – отрезал Яша.

Он повернулся и, высматривая ближайший коммерческий киоск, стал выходить из рядов. Обрадовавшись решению мужа, Марина поспевала за ним.

– Слышь, черепаха есть.

Этот голос прозвучал для Шебанина, словно голос хирурга за секунду до выхода из наркоза.

– Чего?

Яша обернулся и увидел тридцатилетнего парня. Тот стоял на самом краю рядов и пальцем указывал на дно стоящего на земле аквариума.

– Черепаха, – повторил парень. – Таких нигде нет. Посмотри, какая морда у нее необычная. Клюв. И формы какие, а? Таких в Тернове нет ни у кого.

Яша почесал щеку. Действительно, таких черепах он ни у кого не видел. Овальный панцирь, вытянутые конечности... Потом она наверняка мало ест и причиняет минимум неудобств. Кстати...

– А что она хавает?

– Все.

– Что значит – все? – набычился огромный Шебанин. Привыкший разговаривать через губу, он мгновенно превратился в известного в Тернове «братка». – Это же не шакал!

– Травку, кузнечиков, рыбку... – выдавил продавец.

Яша решил черепаху приобрести, а потом уже думать, что с ней делать. В любом случае, пепельница из нее получится что надо.

– Сколько?

– Сто баксов, – скромно заявил парень.

Шебанин пошарил в карманах в поисках мелочи.

– Вот тебе пятьдесят и будь свободен.

Увидев, как тот резво исчез из его поля зрения, Яша понял, что переплатил. Однако покупкой остался доволен. Подойдя к ожидавшей окончания этого разговора жене, он показал ей черепаху:

– Во.

– Тебя, Шебанин, электричеством лечить нужно.

– Заткнись, дура. Иди травки какой прикупи. Побольше... Пакет травки купи.

– Пива лучше попей. Где я тебе «траву» на рынке найду?!

– Да не «махорки», контуженная, а травы! Зеленой, свежей! Для черепахи!


Всю дорогу Мариша старалась держаться подальше от чудовища, которое за пятьдесят долларов купил ее муж. Черепаха имела в длину около тридцати сантиметров и внушала женщине отвращение. Эти вялые полумертвые шевеления конечностями вызывали у нее чувство неприятного холодка. Коробка стояла между сиденьями, и на каждый скрежет внутри ее Яша отзывался поощрительными восклицаниями:

– Видишь, какая сильная? Такой в Тернове ни у кого нет. Только у меня. Медведю десять килограммов минтая нужно, а черепахе – что? Щепоть зелени. Кстати, покормить ее не мешало бы.

Прижав «Ягуар» к обочине дороги, Шебанин вытащил из-за сиденья мешок и зацепил пучок травы:

– Кушай.

Увидев перед собой пищу, черепаха медленно открыла пасть и потянулась...

Что произошло дальше, Яша понимал плохо. Ориентируясь на заторможенность рептилии, он, сгорая от желания посмотреть, как его эксклюзивное приобретение будет жевать траву, сунул ему зелень в пасть...

Пьющая рядом пиво Мариша, услышав дикий визг мужа, дернулась всем телом, и густая пена «Туборга» залила все ветровое стекло.

Яша Шебанин орал так, словно ему без анестезии вырезали паховую грыжу. Его вопль прорывался сквозь поднятые стекла машины и оглушал следующих по тротуару прохожих. Извиваясь всем телом, преступный авторитет орал, покрывался потом и держал перед своим носом обливающуюся кровью черепаху. Ее стальные челюсти, ухватив указательный палец Шебанина, раздавили плоть и теперь намертво вцепились в кость. Она висела в воздухе, прочно ухватив как раз ту пищу, которая ее интересовала. Безынтересные для нее пучки зелени, прилипнув к крови на панцире, придавали картине живописный вид. Вяло перебирая конечностями, черепаха висела, и по ее обтекаемым формам скользили ручейки человеческой крови...

– Она жует!.. – округляя глаза, ревел Шебанин. – Она жует, гадина!!

Чем больше он прилагал усилий для того, чтобы вытащить палец из пасти черепахи, тем глубже захваченный палец уходил в ее нутро.

– Не дергай рукой!! – завизжала Маришка. – Иначе она тебя всего засосет!! Садись на мое место!!

Картина не для слабонервных. Из черного «Ягуара» выскакивает на улицу мужик с цепью на шее и черепахой на пальце, материт весь свет и заскакивает на сиденье пассажира. Очерчивая окружность, асфальт окропляет кровь.

– Яша, где здесь ближайшая ветеринарная клиника?! – Маришка, водящая машину лучше мужа, стала постепенно приходить в себя. То ли пиво после бессонной ночи оказало на нее живительное воздействие, то ли вид пожираемого черепахой мужа заставлял соображать быстрее, но женщина мгновенно сообразила, что гнать нужно не к обычной больнице, а к учреждению, сотрудники которого могут правильно оценить ситуацию и оказать квалифицированную помощь. – Я вывеску у ТЮЗа видела! Поехали туда!!

Собственно, она уже ехала, не требуя ответов. Шебанин, находясь в состоянии болевого и психологического шока, был бледен как мел и, не отрываясь, смотрел на кровожадное существо, пожирающее его палец. К его горлу подкатился комок величиной с голову ребенка, но усилием воли он выдержал первый приступ.

Таких приступов было еще два или три. К концу поездки Яша уже совершенно ничего не соображал и лишь чувствовал, как отвратительные челюсти черепахи достали до кости фаланги его пальца. Мысль о том, что до полной ампутации осталось минуты две-три, заставила авторитета выскочить из машины сразу же, едва жена остановилась у огромной вывески с нарисованным синим крестом.

– Пропустите, пропустите!! – кричала Мариша, торопясь по коридору и расталкивая посетителей.

Эти крики были совершенно излишни, так как хозяева морских свинок, кошек и собак, увидев мужика, мчащегося по коридору с чудовищем на пальце, сами освобождали проход, стараясь уберечь свою одежду от летящей во все стороны крови. И потом, было бы глупо ставить этого «братка» с цепью, напоминающей строгий собачий ошейник, в очередь. Это было бы бесчеловечно.

Яша ворвался в кабинет ветеринаров, когда там заканчивался прием. Крепкий мужик сидел на стуле у входа и теребил шерсть на холке огромной немецкой овчарки. Обследование пса, по всей видимости, закончилось, потому что врачи сидели расслабленно и переговаривались с хозяином собаки. Молодой парень в зеленом костюме писал какие-то рекомендации, а девушка, не в силах отвести умиленных глаз от красавца-»немца», улыбалась и называла собаку «хорошим мальчиком» и «лапочкой». Увидев ворвавшегося в кабинет сумасшедшего мужика с ужасным наростом на руке, «немец» вскочил и издал через намордник устрашающий рык.

– Сидеть! – негромко приказал ему хозяин, не сводя удивленных глаз с окровавленной черепахи.

– Господи, что случилось?! – заверещала молодая медичка.

– Его черепаха укусила!! – завизжала Мариша.

– Черт! – вырвалось из уст медика. – Это первый случай! Ирина, набери кубик димедрола и дай скальпель!

Медичка послушно метнулась к стеклянному шкафу, но не удержалась от замечания:

– Саша, ей нельзя делать инъекцию! Боль может вызвать непроизвольное сжатие челюстей, и тогда она откусит палец!

Шебанин взревел:

– Штука баксов! Только снимите ее с меня!! Отрежьте ей голову!

– Как ей голову отрезать, если она ее втянула?! – вопил медик, держа черепаху на весу. Увидев, как Шебанин, уже не в силах терпеть боль, потянулся к столу, он немедленно вскрикнул: – Не смейте класть ее на панцирь! Оказавшись в нормальном состоянии, она затянет палец! Ей не отрезать голову еще и потому, что палец проник ей в горло на всю длину!..

Поняв, что спасения нет, Яша стал изрыгать неслыханные маты.

Собака в углу окончательно потеряла терпение и рычала, как заведенная. Вскочить и разобраться с мерзкой тварью, из которой торчали и шевелились лапы, ей мешало лишь требование хозяина сидеть.

Пока врачи решали, каким образом избавить пациента от черепахи, весь кабинет наполнился криками и стонами. И тут произошло неожиданное. Хозяин овчарки встал и, мягко растолкав врачей, подошел к Яше.

– Иди сюда, – приказал он тоном, не терпящим возражений. – Клади ее спиной на стол.

– Нельзя!! – запротестовал медик.

– Клади, если хочешь в носу ковыряться! – еще жестче повторил мужчина.

Яше пришлось выбирать. С одной стороны – сильные в теории, но не могущие на практике содрать с его пальца черепаху врачи, с другой – «браток» в кожаных штанах, который, по всей видимости, лох в медицине, но спец по части быстрого принятия решений. Шебанин, всю свою жизнь ориентирующийся на второе, незамедлительно подошел к столу и, вытянув руку, уложил свою убийцу на спину.

Ни слова не говоря, мужчина привстал на носки и изо всех сил обрушил свой кулак на черепаху. Удар был такой силы, что панцирь треснул и вмялся в тело рептилии. Мгновенно вытянув лапы на всю длину, животное судорожно дернулось и разжало челюсти. Она распахнула пасть так широко, что, казалось, собирается вывернуть себя наизнанку...

Яша мгновенно выдернул палец.

– Блин!.. – взревел он. – На что это похоже?!!

«Это», именуемое в быту и профессиональной медицине «пальцем», было похоже на кусок сырого мяса, который зачем-то разодрали вилкой. Ужасные рваные раны, доходящие местами до кости, разошлись по всей его длине.

– Мы наложим вам тугую повязку! – метнувшись к шкафу, заявил медик. Было видно, что он испытывает непомерное счастье от того, что ситуация нормализовалась. – Но потом вам нужно срочно ехать в больницу! Господи, где вы нашли в Тернове каймановую черепаху?!

Мужчина, уже выходящий в коридор вместе с растревоженной овчаркой, остановился и снова прикрыл дверь.

– Брат! – взревел, обращаясь к нему, Шебанин. – Подожди минуту! Ты мне жизнь спас! Гадом буду, если не отблагодарю!

Он стоял и восклицал вполоборота к двери. Повернуться к спасителю лицом ему мешала девушка-медичка, наматывающая ему на руку бинт. Однако хозяин собаки обратился не к нему, а к врачу:

– Как, вы сказали, эта черепаха называется?..

– Каймановая... – вздохнул, вытирая со лба пот, парень. – Ума не приложу, где он ее здесь нашел. Да какая крупная... Упаси бог ей в пасть палец совать! Зажует, как «Дирол»! Это очень повезло, что он вовремя обратился – эти рептилии плотоядные, и челюсти у них приспособлены к тому, чтобы затягивать добычу внутрь себя. Вы видите эту морду, напоминающую клюв?

Да, мужчина видел. Теперь, когда кровожадное создание было умерщвлено, оно лежало на верхней части панциря, демонстрируя все свои прелести – хищные лапы, сухую, морщинистую кожу конечностей и огромную, перепачканную кровью пасть.

– Я в Тернове каймановых черепах не видел, – между тем объяснял медик. – А в Питере месяц назад такое же создание откусило ребенку палец. Идиоты-родители, совершенно не понимая, кого несут в дом, подарили черепашку сыну. В результате – ампутация большого пальца, а на двух других порваны сухожилия...

– Может, хватит, а?!! – взревел Шебанин, морщась от тугой повязки. – Брат, не уходи. Сейчас меня «лепилы» замотают...

Посмотрев на попутчицу потерпевшего, пьющую из банки пиво, мужчина с собакой молча вышел из кабинета.

– А что это вообще за твари? – просипел Яша, качнув головой в сторону деформированной рептилии.

– Каймановые черепахи обитают в бассейне Карибского моря. Питаются рыбой и иными живыми существами. Попав в неприемлемые для их проживания места, например в Тернов, разыскивают слезливых и добрых хозяев. Тем и живут...

– Купил, блин, тортиллу... – бормотал Яков, торопясь к выходу и прижимая изувеченную руку к груди.

Повернувшись к жене, он покосился на посетителей и с угрожающей интонацией в голосе тихо произнес:

– Упаси тебя бог рассказать кому, что меня черепашка покусала...

Мариша допивала пиво, и ей было все равно. Муж всегда угрожал и иногда был необоснованно груб, но за все восемь лет супружества этот зловещий для города Тернова авторитет даже ни разу на нее не замахнулся. Понятия ему, видите ли, бабу не позволяют ударить. А иногда так хочется, как у нормальных людей, по роже получить... Вроде – обидно, но свои же люди. Так нет, не бьет...

– Я тебя знаю, – продолжал Яша, выходя на улицу. – Опять наберешься у Пашининых и начнешь по «голубой воде» языком мести! Оторву, блин, когда-нибудь этот язык!

Мариша знала, что не оторвет. Любит.

Мужик с кобелем стоял у крыльца клиники и курил. Яше это понравилось. Он не любил, когда люди махали на него рукой и уходили прочь, не закончив разговор. Собака уже успокоилась.

– Ну, спасибо, брат! – сказал, подходя, Шебанин. – Эти лекари еще полчаса смотрели бы, как меня черепаха пожирает, а потом вызвали бы «Скорую». Или труповозку. Слушай, у меня сегодня небольшие посиделки. Я тебя приглашаю, а?

Мужчина усмехнулся:

– Недосуг. Слушай, где такую кровожадную черепашку взял?

– А!.. – Яша хотел в ярости махнуть, но, вспомнив, что обе руки заняты, дернулся мощным телом. – Прикинь, хотел дома какую-нибудь несчастную зверушку приютить, чисто из человеческого сострадания...

Мариша улыбнулась и икнула, после чего Шебанин поторопился закончить рассказ:

– Короче, хотел собачку купить, но потом про мебель новую вспомнил. А тут черт какой-то подвернулся и говорит – «купи, блин, черепаху». Ты знаешь, она такая несчастная была, типа обиженная на несправедливость. Лапками шевелит, смотрит жалобно... Я и купил. За полста баксов. Сейчас бы мне этого пидорка с рынка увидеть, я бы... Ну, ничего, мне его быстро разыщут. Пойдем, посидим в кабачке?

Мужчина опять качнул головой:

– Не думаю, что это пойдет на пользу твоему реноме.

– Мент, что ли? – спросил Яша. – А мне это фиолетово. Ты мне жизнь спас.

– Нет, не мусор. Ты извини, я на самом деле занят. Я почему остался-то? Не для того, чтобы ты меня отблагодарил. Псу подышать нужно да кусты проинспектировать. И потом, если бы я в беду попал, ты что, не помог бы? А если бы у меня при этом денег на кабак не было? Одним словом, забыли.

Но Яков Шебанин был неумолим. Долги он помнил как чужие, так и свои. И привык их возвращать, чувствуя ответственность, либо забирать, ощущая полную правоту.

– Я тебя все равно найду, – немного расстроившись, что с ним не идут на контакт, заявил он. – И отблагодарю.

В его устах эта фраза прозвучала, как: «Я тебя хоть из-под земли достану и горло перережу».

Хозяин овчарки помедлил и отбросил в сторону сигарету.

– Береги руку, друг. – Щелкнув пальцами, он повернулся к псу: – Рольф, домой.

Глава 4

Первым посетителем в кабинете Струге утром следующего дня был не гражданин с жалобой, а Левенец Павел Максимович. Антон немного потеплел лицом – сегодня молодой отправитель правосудия был в сером костюме спокойного, ненасыщенного оттенка, серой, скромной рубашке и галстуке в полоску. Однако уступать своего он не собирался, поэтому весь гардероб по стоимости не был скромнее, чем все предыдущие.

Алиса, понимая, что намечается разговор, понятливо засобиралась по своим делам – канцелярия, папки, повестки...

– Павел Максимович, вы мзду, часом, не берете?

– Как так?.. – изумился молодой судья.

Антон устало улыбнулся:

– Я вас вижу два месяца. За это время вы предъявили для всеобщего обозрения четыре костюма, за суммарную стоимость которых можно приобрести подержанный «Мерседес». Вот я и спрашиваю.

«Вот нуда...» – прошипел про себя Левенец и выдал еще более глупую фразу:

– Я взяток не беру, Антон Павлович. У меня папа в министерстве работает.

Хохот Струге был подтверждением того, что с объяснениями он поторопился.

– А папа-то откуда деньги берет?! – не унимался Антон. – У него же зарплата такая же, как и у вас! Ну, ладно... Я пошутил. Раз папа в министерстве, значит, все объяснимо. Вы меня о чем-то спросить хотели?

Левенец отметил, что каждый разговор со Струге начинается с его унижения, а вместо обиды, которая по всем законам логики должна ослепить его разум, появляется лишь смущение.

– Я все по тому же делу. Делу Решетухи. Я так и не сходил в тот адрес. Посчитал тогда за нарушение общепринятых правил. Вот так.

– Ваше право. А вопрос в чем состоит?

Левенец посчитал возможным сесть рядом и расстегнуть пиджак.

– Я никак не могу понять одной вещи. Почему из квартиры Михаила Решетухи была вынесена лишь часть ценностей. На видном месте остались золотые часы с гравировкой, например. Потом Решетуха заядлый нумизмат. У него огромная коллекция монет. Она также осталась лежать в тумбочке у телевизора, из которой были похищены деньги. А в мебельной «стенке» оказался нетронутым газовый пистолет. Такое впечатление, что с Решетухой поделились, а не обокрали.

Струге пожал плечами:

– Это говорит лишь о том, что у преступника все в порядке с головой и он профессионал своего дела. Все, что вы сейчас перечислили, либо номерное, либо уникальное. «Палево», одним словом. Как только ты появишься в месте сбыта похищенного с именными «котлами» или коллекцией монет, от тебя сразу пойдут такие «блики», что у окружающих начнет рябить в глазах.

– А от золотой цепи весом в сто пятьдесят граммов с подвеской в виде иконы Богородицы «Неупиваемая чаша» блики не пойдут? – справился Левенец.

– «Неупиваемая чаша»? – Струге на мгновение растерялся. – Решетуха алкоголик, что ли?

Настал черед теряться Павлу Максимовичу. Похлопав ресницами, он спросил:

– Он вообще-то стоял на учете в наркологическом диспансере, если верить ответу на запрос следователя. Но с учета снят более пяти лет назад. А... А вы откуда знаете?

– Считается, что икона Божьей Матери «Неупиваемая чаша» излечивает от пьянства. – Антон задумался. – А что еще заявил Решетуха в качестве ущерба?

– Пять тысяч долларов, перстень, двадцать тысяч рублей. Да! Еще он сказал, что у него черепаху украли.

– Чего?! – Антон Павлович покривился так, словно вместо свежего, только что купленного молока ему в стакан из пакета вывалилась простокваша. – Черепаху?

– Да. Каймановую. Знаете, страшная такая.

– А вы ее видели?

– Нет...

– Тогда почему утверждаете, что она страшная?

– Каймановая. Значит, на крокодила похожа, – блистая логикой мышления, заявил Левенец.

– Интересно... Это очень интересно. – Антон закурил сигарету и посмотрел куда-то в сторону. – Только дам вам напоследок, Павел Максимович, еще один бесплатный совет. Если будете заниматься одним лишь делом, вылетите в отставку, как пробка из бутылки. У вас есть дело по обвинению некоего Андрушевича в разбое в отношении гражданина Решетухи. Вы приняли дело к производству?

– Да, но...

– Так рассматривайте его так быстро, как вам позволят участники процесса. И выносите приговор. И пусть он будет законным. А вечерком зайдите, мы с вами поболтаем на одну тему. Значит, каймановая, говорите?


Едва за Левенцом закрылась дверь, Антон снял с телефона трубку. Это был штатный звонок. С прокурором Терновской транспортной прокуратуры Вадимом Пащенко Струге дружил с детства. Так уж получилось, что в эту тесную мужскую дружбу они никого не допускали.

– А я только с совещания вернулся, – сказал Пащенко. – Ты мне не звонил?

Уже почти закончив разговор, когда были перемыты кости всех имеющихся на повестке дня тем, Антон Павлович наконец спросил:

– Послушай, Вадик, у тебя много дел по контрабанде экзотических животных?

– Есть несколько. У Пермякова как раз два сейчас в производстве. А почему интересуешься?

Пермяков – институтский друг обоих собеседников. Вместе учились, вместе работали в транспортной прокуратуре. Восемь лет назад пути-дороги трех однокашников разошлись. Струге оказался в суде, Пащенко занял место прокурора, а Сашка Пермяков остался «важнячить» под его началом.

– И кого непутевые, бессердечные, одержимые бесовщиной иноземцы перевозили в тайниках?

– А-а-а... – Чувствовалось, что Пащенко морщится, как от зубной боли. – Там каждой твари по паре. Змеи в основном. Из Туркмении. Да пара скунсов. Пермяков по незнанию, когда осматривал этих омерзительных дристунов, приблизился и... Короче, неделю потом себя с ног до головы обнюхивал. Говорили же контрабандисты – не лезь, не уточняй их пол, поверь на слово... Пермяков не поверил.

– А черепахи есть?

Нет, черепах не было. Пащенко это помнил точно, потому что еще полгода назад он разыскивал одну из них на Терновском птичьем рынке для племянника. Пащенко там очень хорошо знали в лицо, поэтому все попрятали, а племянник довольствовался синим резиновым мячиком.

– Они, негодяи, торгуют там незаконно! – пояснил Вадим. – Везут зверье вагонами, без прививок, без осмотра, содержат в таких условиях, что эсэсовцы рядом не стояли. Но черепах, тем более каймановых, я не видел. – Подумав, добавил: – Я их вообще в жизни не видел. Саламандру, которую Пермяков оформлял в зоопарк, видел. А каймановую черепаху... Она красивая, Струге? Может, племяшу подыскать?

– Он тебе что, дорогу перешел? Или денег занял, да не отдал?

Пришлось объяснить.

– Так ты говоришь, данные того покусанного «братка» в журнале ветеринарной клиники остались? – вкрадчиво поинтересовался Пащенко, дослушав рассказ друга до конца.

– Я сам видел, как его оформляли. Как жертву. Он, кстати, найти меня пообещал.

– Обещал, значит, найдет, – уверенно заявил прокурор.


Так оно и вышло. В конце рабочего дня, около четырех часов, когда Алиса, почувствовав скорую свободу, стала рассовывать пачки дел в сейф, дверь в кабинет Струге отворилась, и в проеме показалось огромное тело. Яша Шебанин напоминал боксера-тяжеловеса, которому Майк Тайсон прокусил перчатку. Его рука покоилась на груди, подвешенная к шее на пестрой косынке.

– Это... Разрешите? В смысле, войти можно? Можно ненадолго оторвать вас от дел?

Было очевидно, что терновский авторитет давал себе отчет, к кому пришел в гости и с кем разговаривал.

Струге качнул головой:

– Вы три раза спросили об одном и том же. Хотя могли и не спрашивать. По японской философии я теперь отвечаю за всю оставшуюся вашу жизнь.

Довольный радушным, без официоза, приемом, Шебанин вошел в кабинет и присел на стул. Впрочем, выражение «присел» в данном случае было вряд ли уместно. По привычке садиться так, как бог на душу положит, Яша занял два стула из пяти, стоящих у стены.

– Это как? – спросил он, крайне заинтересованный японской философией.

– Мыслители Страны восходящего солнца утверждают, что, единожды спасши чужую жизнь, человек взял на себя обязательство беречь ее до конца. До конца своей или той, спасенной.

– Вы же говорили – японцы? – уточнил Яша. – Какого же солнца?

– Правильно. Корея – Страна утренней свежести. Китай – Поднебесная. Голландия – Страна тюльпанов. А Япония – Страна восходящего солнца.

– Клево, – признал Шебанин. – А у нашей страны какое в мире погоняло?

– Российская Федерация, Яков Семенович, Российская Федерация...

Шебанин на секунду замер.

– А откуда вы мое имя знаете?

– Его ваша спутница назвала, когда вы в клинике пытались рептилию с пальца стряхнуть. Вы же на приеме были, а такие моменты мимо пера медиков не проходят.

Яша покорно вздохнул. Об этом он как-то не подумал. Нужно будет сегодня же поехать в ветеринарную клинику и выдрать из их журнала лист со своими данными. Негоже, когда среди побывавших на осмотре и лечении Пушков, Шариков и Хавроний будет значиться – «Шебанин».

– Я че приехал-то... Типа, чисто отблагодарить хочу. По человеческим понятиям.

– Бросьте. – Струге подошел к окну, распахнул форточку и выложил на стол сигареты. Все в суде знали, что, несмотря на запрет, Антон Павлович в кабинете покуривает. Знал это и Николаев. И смирялся всякий раз, едва, проходя мимо кабинета Струге, улавливал своим тонким нюхом сигаретный дымок. – Это лишнее. Я оценил вашу благодарность еще вчера. Так что на этом и закончим.

– Не, это будет не по-человечески. – Яша боднул головой, как телок-однолеток. – Я долги привык отдавать.

– Я вас в них не вгонял. – Струге усмехнулся.

– Короче... – Шебанин легко, несмотря на свой вес, поднялся и подошел к столу. – Она у подъезда вашего дома стоит. Чтобы, типа, косяков не было, я сразу на вас оформил.

Антон уперся в столешницу руками и устремил взгляд на пачку документов и лежащую на них маленькую связку ключей с эмблемой «Ауди».

– «А4», – добродушно пояснил Яша. – Черная, как «воронок». Как раз для суда.

Струге понял, что этот разговор нужно заканчивать сразу и по возможности мягко.

– У меня просьба другого характера. Обещаете, что вместо предложенного дадите мне то, что я попрошу?

Яша секунду подумал. Если мужик отмахивается от тачки, которая стоит сорок тысяч долларов, то что он попросит, от нее отказавшись? Однако Шебанину не хотелось, чтобы слух пошел о нем как о человеке, не способном отблагодарить за спасение жизни. Пусть это будет стоить даже сотню тонн баксов, он эту просьбу выполнит. В конце концов, потом с этим рефери можно будет решать любые вопросы.

– Конечно, конечно. Я обещаю.

– Хорошо. – Судья улыбнулся. – Расскажите, как выглядел тот продавец черепашки. У меня сестра каймановыми черепахами бредит. Может, вам это будет неприятно слышать, но я хочу такую купить.

– Купить сестре?!!

– Она зоолог, поэтому пальцы совать ей в рот не будет.

Яша вздохнул:

– Как выглядел? Маленький, конопатый, пегий какой-то. Глазенки такие быстрые, как цветомузыка... В куртке кожаной, китайской, кроссовках. Хотя зачем я вам это рассказываю? До завтрашнего утра мои пацаны этого зоолога найдут, и я вам позвоню. Заодно и рассчитаемся. Он вам и подарит черепашек. Всех, кому не хватит места для присоса на его теле.

– Вот это уже другой разговор. – Антон развел руками. – Я очень хочу поговорить с этим... Как вы его назвали в нашу первую встречу?

Яша, в свойственной ему манере отвечать за базар и взвешивать каждое слово, опять задумался. Однако вспомнил.

– Пидорком.

– Да, я очень хочу встретиться с этим молодым человеком. С живым.

– А «аудеха» что же?

– Мы же договорились. Угоните машину от моего подъезда, пока ее другие правильные пацаны не угнали.

Шебанин кряхтя поднялся.

– Да как другие угонят, если мои сторожат?..

Выходя из кабинета судьи, Яша вспомнил, что, помимо ветеринарной клиники, нужно будет посетить еще и горбольницу, где ему делали перевязку. Слухами земля полнится, и будет неприятно, если до авторитетных людей дойдет информация, что на уважаемого в городе Якова Шебанина напала и искусала тридцатисантиметровая черепашка. Там никто разбираться не будет – ниндзя эта черепашка или не ниндзя. Скажут, Яша братьев меньших боится.

Глава 5

Разговор со Струге Павла Максимовича немного успокоил. Левенец уже давно отметил, что Антон Павлович имеет четкий ответ на все возникающие вопросы и может все резонно обосновать.

«У Струге все просто. Однако другим давать советы легче, нежели решать свои дела. Вот и у него, говорят, с личным – «привет». Несмотря на все обаяние Антона Павловича, его жену на крючок брали? Брали. И не побоялись. Значит, не всегда так уж правильно поступает этот человек. Ну а стрельба в городе по движущимся целям? Кстати, не мешало бы выяснить, что это за передряга была...»

Левенец был из тех людей, которые, принимая важное решение, не находят себе места до тех пор, пока не познакомятся со всеми деталями дела. Но у него не было опыта, он не имел представления ни о способах совершения преступлений, ни о мотивации поступков уголовников. Перед ним по одну сторону стола находилось уголовное и уголовно-процессуальное законодательство, по другую – человек, судьбу которого он в течение ближайшего времени должен был определить. Сначала это казалось простым и нормальным. Мало ли судей, которые пришли в суд и стали рассматривать уголовные дела, не имея в этой области никаких практических знаний? Есть законодательство, а его Левенец знал очень хорошо. Однако вскоре он убедился в том, что для принятия верного решения и вынесения законного и справедливого приговора одного знания закона недостаточно. До прихода в суд он имел твердое убеждение в том, что судья не обязан ни перед кем отчитываться за принятое им решение. И никто не вправе укорить его за приговор, если другим приговором не установлено, что Левенец объявил заведомо неправосудный приговор.

Но вскоре он попал в затруднение и здесь. Его на самом деле никто не корил. Однако он потерял сон, аппетит и доброе расположение духа. Оказывается, есть тот, кто может тебя постоянно терзать и спрашивать – «Мил человек, ты за что так парня угрел?». Это было наваждением. Левенец боролся с самим собой и с тем обвинителем, что сидел внутри его. Струге не зря спрашивал, не хочет ли Павел Максимович перейти на рассмотрение гражданских дел. Он знал, что говорил. Тогда это вызвало у Паши обиду, а сейчас до него стал доходить истинный смысл тех слов. А если не заладится дело и в уголовной коллегии? А ведь уже через два с половиной года нужно будет идти на пожизненное утверждение... И что там, на коллегии, скажет Николаев? Что он не справился с уголовными делами и перешел на гражданские? А теперь у него и на этом поприще не все гладко? Отмены имеют место быть, жалобы зачастили... Как опускают на коллегиях судей, Павлу Максимовичу рассказывать было не нужно. Решение этого коллектива из двадцати одного человека зависит лишь от кивка головы председателя областного суда Лукина да председателя квалификационной коллегии. А те лохи, в количестве семи человек, которые от общественности, ну... Они просто лохи! И набирались они в коллегию не по заслугам и социальной значимости, а по выбору Лукина Игоря Матвеевича, который скорее согласится, чтобы его в немощном состоянии вынесли из суда, нежели добровольно уйдет в отставку по возрасту. Старичку уже под семьдесят, и налицо маразматические проявления, ан нет, добровольно он не уйдет. Ему мало обеспеченного остатка жизни. Ему нужна власть. И, среди прочего, для того, чтобы давить таких, как Струге...

Произнеся про себя последние слова, Левенец испугался. Чего это он так разошелся?.. И кто это в нем говорит? Тот самый, что будит по ночам и язвит в отношении оглашенного намедни приговора?

«Мать моя, кажется, у меня все признаки мании преследования. Не о том ли говорил Струге?»

Паша уже догадался, что дело Андрушевича, с его виртуозными разбоями, заинтересовало Антона Павловича. Разбирая ситуацию, Левенец поймал себя на мысли, что пытается найти причины, из-за которых банальный разбой с причинением вреда здоровью стал интересен Струге. Немного поковырявшись в себе и в том коротком промежутке времени, что был ему дан судьбой для знакомства со Струге, Левенец сделал один-единственный, но верный вывод. Струге дело интересно потому, что он в нем ничего не понимает. А раз так, значит, не все в этом деле правильно. Выходит, не все так просто, как казалось на первый взгляд. «Принимай решение и выноси приговор, – сказал Струге. – И пусть он будет законным. Если будешь сидеть над одним делом – «сольешь» себя в отставку».

И тут же – «Вы просили Николаева, чтобы он перевел вас на гражданские дела?».

С одной стороны, Струге советует быстро разбирать дело всеми позволяющими законом способами, а с другой – просит уйти с уголовных дел. Значит, он определяет дело Андрушевича как сложное и неразрешимое для него, Левенца. Если верить Кислицыну, Струге – тот судья, что не пройдет мимо любого дела, которое пахнет тухлятинкой. Антон Павлович имеет привычку находить места захоронения такой падали и выкапывать ее наружу, хотя грамотный судья либо навалит на это место еще больше земли, чтобы не пахло, либо будет держаться от этой тухлятинки подальше.

«Может, у него комсомольское прошлое? – спросил себя как-то раз Левенец. – Возможно, у него все продолжается бой и сердцу тревожно в груди?»

Он выведал всю подноготную Антона Павловича. Девочка-секретарь из Судебного департамента оказалась на редкость сговорчивой. Она-то и рассказала Левенцу «житие» Струге. Комсомолом тут и не пахло. Служил в погранвойсках, учился на юрфаке Терновского института, работал в прокуратуре, а потом перешел на службу в суд. Одиннадцать служебных проверок, одна отставка. Потом новое назначение и еще четыре служебные проверки. Все пятнадцать заключений о проверках заканчиваются фразами – «Фактов, порочащих высокое звание судьи и умаляющих значение судебной власти, в поступках Струге А.П. не обнаружено».


Решив поставить на этом точку, Левенец пришел в себя и убедился в том, что ноги сами собой привели его туда, куда Струге советовал идти еще два дня назад. К дому Решетухи. Прикусив губу, Паша остановился. Он судья, и идти в дом с расспросами, касающимися уголовного дела, ему воспрещено. Повспоминав все законодательство в этой части, Левенец вдруг понял, что законодатель, обговаривая вопросы беспристрастности и справедливости при принятии судьей решения, скромно умолчал о том, на чем настаивал Антон Павлович. Левенец вправе принимать решение лишь в рамках уголовного дела, однако никто не может запретить ему выяснить то, что его волнует. Пусть это не будет звучать в суде, но есть надежда на то, что тот маразматик и нуда, что будит его по ночам, наконец-то угомонится и отвалит.

– А-а-а!.. – обреченно махнул Паша рукой и смело вошел в подъезд Миши Решетухи.

Понимая, что оставлять свою «фотокарточку» перед теми, кто вскоре появится в процессе, нельзя никоим образом, Левенец направился к двери соседней квартиры. Старая, обшарпанная дверь, дерматин которой прибивался лет тридцать назад. Уже протянув палец к звонку, Паша вздрогнул. Он настолько был взволнован новой для себя ролью, что звонок его мобильного телефона в кармане прозвучал как божий знак.

Лихорадочно лапая трубку и отходя от двери на межэтажный лестничный пролет, Паша перевел дыхание.

– Да... Говорите.

– Выйди из подъезда.

– Хорошо, – сразу согласился Левенец.

Препираться он не стал. Более того, он даже не удивился, услышав этот голос. Словно ему позвонил корешок, который стоял на улице на шухере. Спускаясь вниз, Паша глотал жидкую слюну и пытался вычленить из произошедшего хотя бы одно рациональное зерно. Что происходит? И какого ляда ему звонит Струге?!! И откуда этот судья с багажом в пятнадцать служебных проверок может знать, что Левенец вошел в какой-то подъезд?!

Вопросы простые, но Паша находился в таком трансе, что ответы на них у молодого судьи нашлись лишь тогда, когда он, распахнув кривую, ужасно скрипящую дверь подъезда, вывалился на улицу.

На лавке, в тридцати метрах от подъезда, сидел Антон Павлович, жевал семечки и держал в пальцах дымящуюся сигарету...

Струге сидел и едва заметно улыбался. Он, словно опытный, видавший виды ученый-кибернетик, смотрел на молодого судью, словно на выпускника техникума. Он продолжал молчать даже тогда, когда Левенец, который никак не мог прийти в себя, стал зачем-то шарить по карманам, выгребать оттуда мелочь и перекладывать в другие карманы.

– Что, Паша, «меня мое сердце в тревожную даль зовет»?

Левенец, еще недавно проворачивающий в голове строки из этой песни, залился густой краской. Ему стало совсем не по себе, когда Струге расхохотался. Он хохотал так нагло и беззастенчиво, не стесняясь ни присутствия коллеги, ни раскрытых окон дома, что Паша рассвирепел.

– Вы... Вы издеваетесь!! Вы...

Он путался в словах, приняв решение уйти и презирать Струге сразу после того, как выскажет все, что о нем думает.

– Я верил в вас, поэтому сюда и пришел!.. А сейчас вас разрывает от хохота! Вас просто распирает от смеха, глядя, как я, дурак, приперся к этому дому и, по вашему совету, направился разговаривать с людьми! Вы меня... Так молодых солдат «дембеля» имеют!

Паша вспомнил, как его, «салагу», служившего на флоте, на крейсере «Камчатка», на четвертый день службы во время рейда приколол один из матросов-»дедов». «Подойди, – сказал он, – к мичману и забери у него ключи от крейсера. Хватит, блин, стоять на якоре. Пора в море...» Справедливости ради надо заметить, что Левенец, под свой «дембель», все-таки отыгрался. Он послал такого же, как он, два года назад, «салагу» к боцману за белыми парадными ремнями для гранатометов. Информация о том, что с гранатометами на парад не ходят и потом на флоте их просто не может быть, для «салаги» была таким же откровением, как когда-то информация для Левенца о том, крейсер «Камчатка» не 412-й «Москвич».

И сейчас, глядя на успокоившегося, но продолжающего улыбаться Струге, Паша чувствовал, как ему обидно. Пусть он «салага» в судейском мире. Но он же, черт побери... СУДЬЯ!..

– Садись. – Антон Павлович кивнул на свободную половину лавки.

– Я с вами на одном поле... не сяду!

Струге вздохнул и отбросил в сторону сигарету.

– Ты меня не понял, Паша. – Он посмотрел на Левенца снизу вверх. – Я сюда не посмеяться над тобой пришел.

– Правда? А что тогда вызвало такое веселье? Конфетку в кармане нашли?!

Антон взял Левенца за рукав и силой усадил рядом с собой.

– Я сюда уже второй день прихожу. Сегодня решил – если Павел Максимович не появится, то и мне с ним «ловить» нечего. Пусть с ним «ловит» Кислицын. А рассмеялся потому, что ты мне поверил, но с первых же минут после того, как переломал себя, стал ошибаться. Какого хрена ты полез в подъезд потерпевшего Решетухи?

– А куда лезть? – глупо спросил Паша.

– Ну, «засветишься» ты перед всеми соседями, они же – свидетели по делу, а как дело рассматривать будешь? Тебе адвокат Андрушевича, который уже через минуту поймет, в чем дело, влупит самоотвод.

Паша молчал. Хотелось злиться и обижаться, хотелось порвать Струге в клочья, но гнев уже уходил. И ушел так же быстро, как появился. Одно упоминание о том, что Струге ждет его у этого дома второй день, сразу подкупило молодого судью.

– Решетуха глухой?

– Глухой, – спокойно подтвердил Левенец.

– Соседи в его подъезде говорят, что он им спать мешал своими криками и телевизором?

– Говорят.

– Тогда, Паша, эти же самые звуки беспокоят и соседей смежного подъезда, правильно? Тех соседей, которые не значатся в материалах уголовного дела как свидетели и, значит, никогда не столкнутся с тобой в суде. Верно?

Левенец пожал плечами. Куда уж тут вернее?..

– Если потом разговор между жителями случится, то все сойдутся на том, что приходил милиционер. Не судья же, правильно? Что, судья идиот, что ли?

Последнее замечание несколько задело, однако Левенец, уже испытавший большее потрясение, промолчал.

– Кто живет в смежной квартире с Решетухой, но в соседнем подъезде?

Выждав, Струге усмехнулся:

– Пошли... Попелков там проживает. Геннадий Олегович. Славен тем, что на ходу вскрывал вагоны, выбрасывал добро на пути, а его команда подбирала и уносила.

– Откуда вы это знаете?

– Так телефон же есть, Паша.

Увидев, что Струге ведет его не к подъезду, а от дома, он голосом заложника спросил:

– А... куда мы идем?

– В кафе. – Шагая по улице, Струге бросал на прохожих косые взгляды. – Тут, в соседнем квартале, есть одно уютное заведение. Можно поговорить и пива попить.

Заметив встревоженный взгляд Павла Максимовича, он отрезал:

– Там нас не узнают и потом не вспомнят. А по квартирам не нужно шататься, Паша. Это я так тебе посоветовал... Посмотреть, насколько ты правильно меня понял.

– Посмотрели? – нахмурился Левенец.

– Посмотрел. И убедился в том, что ты меня абсолютно не понял по форме, но верно понял по существу.

Левенец запутался вконец. Больше всего ему сейчас хотелось на все плюнуть, уйти домой и встать под горячий душ.

– Я из пива только «Стелла Артуа» употребляю, – неожиданно для самого себя выпалил он.

– А я – только «Гессер», – ответил Струге. – Ну и что?

– Ничего.

– Ну и все. Тогда зачем об этом нужно было говорить?

– А вдруг там нет «Стелла Артуа»?

– Вот так и нужно было ставить вопрос. А «Стелла Артуа» там есть.

Глава 6

– Познакомься, Павел Максимович. – Струге, подведя Левенца к столику, представил его мужчине, сидящему за бокалом пива. – Это Вадим Андреевич Пащенко, прокурор транспортной прокуратуры.

Закончив обмен рукопожатиями и разместившись за столиками, мужчины приняли выжидательную позицию. Прокурор что-то говорил официанту, а Струге искал в кармане зажигалку. Левенец сидел и ждал объяснений, зачем его сюда привели. Попить пива он мог и дома, не напрягаясь разговором с малознакомыми людьми.

– Транспортная прокуратура, Павел Максимович, – наконец-то начал разговор Струге, – среди прочих интересных дел занимается еще и расследованием преступлений, связанных с контрабандой.

Паша покосился на официанта, поставившего перед ним высокий бокал с пивом, и незаметно вздохнул. Антон Павлович продолжал:

– Одним из направлений, которыми занимается транспортная прокуратура в части контрабанды, является контрабанда редких животных. Признаться честно, я бы вряд ли стал вникать в суть вашего дела, если бы ваши интересы не пересекались в этой части с интересами Вадима Андреевича.

Левенцу показалось, что из всех троих, сидящих за столом, ясный разум присутствует лишь у него. Он почувствовал себя нормальным человеком, попавшим в компанию сумасшедших.

– Я не понял, Антон Павлович... У меня в производстве нет дела о контрабанде животных. Более того, у меня вообще нет дел о контрабанде. Вот такая ерунда...

Он стал тревожно всматриваться в лица собеседников.

Струге мягко улыбнулся и почесал переносицу:

– Вы говорили, что из квартиры Решетухи пропала каймановая черепаха. И мы это обсуждали, не так ли?

– Так.

– Так вот, вчера я эту черепашку убил.

– Можно я пойду домой?..

– Я объясню, – поспешил вклиниться в разговор Пащенко. – Мой следователь расследует целую серию преступлений, связанных с незаконным ввозом из-за рубежа экзотических животных. Они сейчас, Павел Максимович, очень дорого стоят. Цена высока, потому что спрос на них исключительно среди лиц с высоким уровнем достатка. Не нужно объяснять, что это за категория граждан. Так вот, допрошена масса лиц, изъяты десятки всевозможных тварей. И мы со Струге не спятили, приглашая вас на этот разговор. Эта беседа ни к чему вас не обязывает, и ее итогами вы вовсе не обязаны руководствоваться при рассмотрении своих дел. Однако есть нечто, что увязывает наши с вами интересы. Вам нужно вынести справедливый приговор, а мне – верно расследовать дела. Чтобы долго не водить вас в тумане, я скажу лишь, что случаев ввоза в Тернов каймановых черепах не было. Специалисты легитимные и специалисты «черного рынка» уверяют, что ни разу не видели в нашем городе каймановых черепах. Исходя из информации по вашему делу, можно утверждать, что такой факт все же имел место быть. Потерпевший по вашему делу Решетуха утверждает, что, помимо прочих вещей, в результате разбоя из его квартиры пропала именно каймановая черепаха. Возможно, ваш потерпевший заблуждается относительно вида. Однако он давал показания, что звонок в дверь прозвучал в тот момент, когда он кормил черепаху рыбой. Это так?

– Ну, так. И что?

– А то, что обычные черепахи не плотоядны. С другой стороны, рыбу пользуют водные черепахи. Однако, насколько я понимаю, в данном случае речь идет не об аквариуме, а о террариуме. Так вот, очередная информация о каймановой черепахе появилась вчера. Антон Павлович, приведя своего Рольфа на прививку в ветеринарную клинику, стал свидетелем забавного случая. Милая тридцатисантиметровая черепашка едва не засосала в себя одного «нового русского». Некий образчик набоба с бандитским прошлым и настоящим. Впрочем, черепашка не слишком разборчива в социальных определениях, поэтому стала грызть первого, у кого хватило ума засунуть ей в пасть палец.

– И что из этого следует?

– В СИЗО под арестом находится некто Андрушевич, который обвиняется в разбойном нападении на квартиру гражданина Решетухи. И есть все основания полагать, что это не он продал черепаху криминальному авторитету Тернова по фамилии Шебанин, о котором я только что вел речь. Андрушевич два месяца в изоляторе, а черепашка приобретена Шебаниным вчерашним днем.

– Из этого все равно ничего не следует. – Паша поморщил лоб и дотянулся до бокала пива. – Черепаху Андрушевич мог продать, и после этого рептилию могли еще раз пятьдесят сбыть так же, как сбыли ее упомянутому вами Шебанину.

– Вы Андрушевича еще ни разу не видели, но вспомните, как его описывает Решетуха? Попробуете сейчас воспроизвести по памяти описание Решетухой человека, который ударил его по голове каким-то предметом?

Это Павел Максимович мог сделать очень просто, содержание дела он помнил наизусть. Маленький человек, с острым носом, рябой, либо – веснушчатый, бегающие глаза, кожаная куртка, слаксы...

Пащенко качнул головой.

– Вот именно так и описывает покусанный Шебанин человека, который продал ему на рынке каймановую черепаху. Теперь второе. Как относится Андрушевич к обвинительному заключению?

– Он все отрицает. – Левенец донес пиво до губ и наконец-то смог удостовериться в том, что в бокале не «Стелла Артуа», а банальное «Жигулевское». – И что в этом удивительного? Человек не хочет иметь перспективы отправиться в места лишения свободы на срок от семи до пятнадцати лет. Судебное следствие еще не началось, и многие моменты предстоит выяснить, однако на данный момент я совершенно определенно усматриваю две вещи. Первое – Андрушевич задержан по оперативной информации, и тому есть подтверждение. Второе – в квартире Андрушевича изъята золотая подвеска-икона «Неупиваемая чаша», которую опознал Решетуха как свою. Такие доказательства называются прямыми.

Наступила тишина. Вглядываясь в лица собеседников, Павел Максимович понял, что его речь не произвела на Струге и Пащенко должного впечатления. Антон Павлович равнодушно разглядывал на стене рекламные постеры «Битлз» начала семидесятых. Настоящие, не копии, они были взяты в рамки, под стекло, и для истинных ценителей являлись настоящим сокровищем. Именно по этой причине у входа сидел охранник и вяло рассматривал посетителей. Вяло, потому что сюда приходили лишь завсегдатаи, любящие спокойные компании, приглушенную музыку и предпочитающие пиво водке.

А Пащенко курил, и его взор был направлен в потолок.

– Вы знаете что-то, чего не знаю я? – отбросив сомнения, решился спросить Левенец.

– В общем, да, – сказал Струге. – Но это скорее не знания, а догадки.

– И в чем они состоят?

– В том, что правосудие идет не той дорогой. Наверное, заблудилось...

Левенец упер взгляд в судью.

– То есть?

Ему показалось, что кое-кто лезет в кое-какие не свои дела.

Наверное, Струге понял этот взгляд...

– Павел Максимович, давайте на этом пока остановимся. Это почти все, чем мы могли с вами поделиться. Складывается очень интересная ситуация. Вам нужно огласить законный приговор, а прокурору Пащенко необходимо, чтобы его следователи правильно расследовали свои дела и не поступили так, как с вами поступил следователь из районного отдела милиции, прислав в деле туфтовое обвинительное заключение. Что же касается меня... Скажу вам честно. Мне хочется помочь вам обоим, но по разным причинам. Вадим Андреевич мой друг детства, а вы ступили на опасную тропу.

Левенец шел по тротуару быстро потемневшей улицы и пытался разобраться в собственных чувствах. То ли кинули его сейчас на чем-то, то ли наградили? Кто знает... В голове смог, и непонятно, что явилось его причиной. То ли пиво, то ли разговор с двумя этими странными, но, безусловно, умными людьми. Кто знает...


– Что скажешь? – спросил Пащенко, едва за спиной Левенца закрылась дверь.

Антон пожал плечами:

– Трудно сейчас о чем-то говорить. У меня двойственные чувства. Я не знаю, как он поведет себя, если его начнут давить сверху. Вот тогда, Вадик, я на самом деле не знаю, как он поступит. Бесхребетник тут же определит Андрушевича на «строгач», и парень, пусть и не самый лучший в городе, будет мотать срок и звереть от несправедливости. Молодой судья со «стерженьком» будет распутывать дело в рамках следствия и предоставленных ментами данных, аккуратно лавируя между участниками процесса. В любом случае, друг Пащенко, Левенец сейчас «заряжен». Раз пришел к дому, значит, что-то в нем есть. Значит, есть и надежда...


В тот же вечер Яша Шебанин сидел в кресле и прижимал к груди искусанную руку. Раны гноились и ныли. Врачи в больнице сказали, что в пасти различного рода подобных тварей, которые иногда любят полакомиться мертвечинкой, скапливается трупный яд, что у них самих не вызывает даже кариеса. А вот их укус для человека может оказаться роковым. В качестве примера приводился дракон с острова Комодо. Черепашка, конечно, не дракон, однако весь ее вид указывал на то, что их основное меню составляют не одуванчики. Но кто знал, что она окажется настолько кровожадной?

Яша сидел в кресле, глотал кетанол и запивал его коньяком из расчета один стакан «Кишинэу» на одну таблетку. Боль не уходила так же упрямо, как и не приходило опьянение. Оставалось довольствоваться лишь тем, что высокая концентрация в крови спирта уничтожит последствия возможного проникновения туда же яда.

Каждые полчаса трещал телефон и Шебанин, яростно морщась, хватал трубку:

– Да?!

– Яш, пока тихо. Пацаны его нигде не нашли. Барыги с рынка его не знают, «шалашовки» с вокзала – тоже. Сейчас поехали по точкам сбыта «отравы».

– Ищите этого гада где хотите! – кричал Шебанин своим приближенным. – Если возникнут какие вопросы или с ментами нужно будет поболтать за информацию – я на телефоне. Не может быть, чтобы его никто не знал! Прозондируйте, у кого еще в Тернове могут тусоваться эти черепахи. Не ветром же эту тортиллу сюда занесло! Выходите на таможню! Короче, работайте, блин!..

Каждый новый разговор отличался от предыдущего лишь указанием мест, которые были проверены людьми Шебанина. И по окончании каждого такого разговора Яша чувствовал, как накипает ярость и усиливается боль.

Мариша наблюдала за действиями мужа сначала, как обычно, спокойно. Потом же, когда почувствовала перемену в его настроении, встревожилась. Она очень хорошо знала Яшин характер и боялась лишь одного – что муж сорвется и отправится на поиски сам. В этом случае предсказать его дальнейшие поступки очень трудно. Однако, что бы потом ни случилось, со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что это закончится очередным сроком. А значит, одиночеством, холодной постелью и скукой. Делить ложе с кем-то еще, в период временного отсутствия мужа, в том обществе, в котором стремительно вращался Яша, было не безопасно. В этом случае все закончится странной пропажей без вести интим-партнера, разбитым лицом ее, Марины, и выбросом ее, Марины, на улицу. Таких ошибок женам авторитетов не прощают. Поэтому – наверняка холодной постелью, наверняка... Справедливости ради нужно отметить, что в Тернове не нашлось еще ни одного сумасшедшего, который решил бы масляно улыбнуться ей в тот момент, когда Яша Шебанин «положенствовал» на очередном «строгаче». О том, чтобы улыбнуться в то время, когда Яша «положенствовал» в городе, вообще не могло быть речи.

Мужу становилось хуже с каждым часом, Марина это видела. Сначала она относила это за счет выпитой бутылки коньяку, потом, когда поняла, что алкогольный «приход» тут ни при чем, разволновалась не на шутку. Предложение вызвать «Скорую» решительно отвергалось, Яша мрачнел с каждой новой фразой и смог согласиться лишь на приглашение в дом старого домашнего врача, его тезку, Якова Моисеевича Виртмана. Тезке Шебанина было шестьдесят восемь лет, он имел медицинскую кандидатскую степень и хорошую практику работы. После того как он отврачевал в хирургической клинике двадцать с лишним лет, он неожиданно ушел с насиженного места. Как раз в тот момент, когда должен был стать ее главным врачом. Всему виной был Яков Шебанин, предложивший Виртману степень «личного врача» и маленькую, но богато оснащенную частную клинику на окраине Тернова. С этого момента Яков Моисеевич штопал, резал, лечил от насморка и несварения желудка одного-единственного человека в городе – Якова Семеновича. Правда, работы было столько же, как в городской клинике, зато тут было проще. Слегка потревоженный бациллами туберкулеза, шитый-перешитый, однако продолжающий находиться в постоянной мощи организм Шебанина Яков Моисеевич знал лучше, чем собственный.

Он приехал ровно в час ночи. Сразу после того, как ему позвонила жена Шебанина и запросила срочной помощи. Яков Моисеевич вошел в дом в сопровождении охраны со своим кожаным саквояжем в тот момент, когда напольные часы в гостиной отбили один раз.

В кресле, перед недопитой бутылкой молдавского коньяку сидела Марина и глотала слезы.

– Лапочка, что случилось? – участливо, но привычно поинтересовался Виртман. – Догогая, не плачьте, это вгедно для будущей мамы. Что же случилось? Где Яков Семенович?

Марина лишь махала руками и показывала куда-то в глубь темного окна.

– Уехал он, Моисеич, – наклонился к маленькому доктору один из охранников Шебанина. – Коньяку выпил и поехал по делам.

– А меня-то зачем вызвали? – удивился Яков Моисеевич.

– Ему черепаха руку зажевала. Каймановая. Только вы никому не говорите, иначе он замочит.

– Вот беда... – как-то невыразительно произнес Виртман и присел у столика рядом с Мариной. – И давно уехал?

– С четверть часа... – пытаясь говорить сквозь всхлипы, объяснила Мариша. – Опять дел наделает!.. Он вообще спятил. Доктор, от укусов черепах с ума сходят?!

– От укусов чегепах?.. Знаете, милочка, за согок лет моей пгактики... В общем, гану осмотгеть нужно.

Но осматривать рану было уже не у кого.

Глава 7

Четверг для Антона Павловича начался весьма необычно.

На коротком совещании, которое Николаев, председатель Центрального суда, обычно проводил в понедельник, руководитель высказал мысль о том, что в городе опять начался криминальный передел. На этот раз объектом дележа и пристального внимания организованных преступных группировок стал Терновский молокозавод. Сегодня ночью там взорвалась установка для пастеризации молока, сломался конвейер и одного из сотрудников, попавших под горячую руку беспредельщиков, зачем-то пытали, едва не утопив в агрегате с кефиром.

– Не энергетики ли это новые методы возврата долгов отрабатывают? – уточнил Кислицын. – Платить-то за электричество нужно вовремя. А топили-то кого? Директора?

– Нет, какого-то технолога.

– Может, он технологию приготовления ряженки нарушил и один из наших авторитетов почувствовал тяжесть в желудке? – продолжал выдвигать версии Игорь Пантелеевич.

Николаев, не обнаружив в рядах судейского коллектива ни жалости, ни возмущения, ни скорби, а только приглушенный смех, рассердился. Высказав пожелание «быть начеку», он объявил экстренное заседание закрытым. Почему судьям Центрального районного суда нужно быть начеку в связи с купанием в кефире технолога молокозавода, Николаев не объяснил.

Следующим неожиданным событием для Струге был срыв процесса, назначенного на десять часов утра. Первый и единственный процесс на сегодняшний день, который должен был занять всю последующую неделю, прекратился, не начавшись. Уже в конвойном помещении суда с подсудимым случился сердечный приступ, и его пришлось в срочном порядке увозить в больницу для оказания помощи. После обширного инфаркта о продолжении судебного следствия не могло быть и речи. Жизненный парадокс – человек, совершивший на территории Тернова восемь грабежей, оказался слабым на сердце. Страх перед судом оказался настолько силен, что медики боролись за его жизнь.

Тем не менее такое начало судебного процесса было для Антона Павловича не ново. Гораздо неприятнее смотреть, когда инфаркт происходит у тебя на глазах, в зале суда. Было и такое.

День оказался свободен, а это означало, что остаток рабочего времени можно потратить на приведение в порядок других дел да заодно проконтролировать работу Алисы. Девушка старалась вовсю. После исторической «пропажи» дела, произошедшей всего месяц назад, она доказала Струге и всем остальным, что способна хранить верность и порядочность даже в те минуты, когда мир валится и рассыпается в прах.

Однако это не то необычное, что случилось с Антоном Павловичем в утро четверга, восьмого мая. Когда Алиса, довольная после проверки Струге дел, тихо напевая, укладывала дела в сейф, кабинетная дверь распахнулась, и на пороге материализовался Павел Максимович Левенец. Атласный черный цвет его мантии оттенял белое, как молоко, лицо. Либо контраст цветов сыграл свою роль, либо Левенцу на самом деле было плохо.

– Алиса, у нас в кабинете кофе есть? – спросил Антон, не сводя глаз с молодого судьи.

Алиса сказала, что утром она купить не успела, поэтому, если Антон Павлович не возражает, она сходит сейчас. При этом немного неприязненно глядя на Левенца, она состроила на лице гримаску – «Могли бы попросить, чтобы я вышла, и я бы вышла. Кажется, я уже проверенный боевой товарищ?!»

Тем не менее «проверенный боевой товарищ» свое место знал и никогда не пытался выйти за рамки отведенной роли. Глядя на деньги, протянутые Струге, она презрительно фыркнула и вышла вон. За «кофе».

Левенец присел на стул рядом со столом Антона.

– Антон Павлович, Решетуха пропал. У меня сегодня процесс по его делу, а он пропал.

– Что значит – пропал?

– Я к нему уже людей отправлял, а его нет.

– Паша, ты имеешь вид, словно у тебя Уголовно-процессуальный кодекс украли. – Струге сгреб со стола бумаги. – Так. Давай по порядку. Он повестку получил?

– Да. Месяц назад. Корешок о надлежащем уведомлении в деле.

– Хорошо. Что говорят люди, которых ты посылал?

– Они справились у соседей и узнали, что вот уже три дня, как из квартиры крикуна Миши Решетухи не доносится ни единого звука.

– Чем Решетуха живет?

– У него киоск коммерческий на Садовой.

– Ну! – Антон Павлович развел руками, словно увидел перед собой диво невиданное.

– Да были там уже... Девчонки-киоскерши сами волнуются. Кассу хозяин не снимает, «терку» с бандюками по поводу платы пропустил. Да еще участковый приходил интересовался, когда пакет забирать можно...

– Какой пакет? – опешил Струге.

Левенец вздохнул:

– С продуктами, мать его... – Произнеся это, он, позабыв, что Алиса вышла из кабинета, быстро обернулся. – А вы думаете, Антон Павлович, что жизнь представителя малого бизнеса легка? Если никому не платить, то так и разбогатеть недолго! А тут и до экономического дисбаланса недалеко...

– Ты просто социолог, Паша. Ладно. Откладывай дело по причине неявки в суд потерпевшего. Советую начать работу по его внештатному розыску, иначе... Знаешь, что произойдет?

– Андрушевича отпустят, и он снова начнет пробивать головы.

– Оценка «отлично». Но... Чем займется потом Андрушевич – это дело его и оперсостава ГУВД. А твоя забота – рассудить. Не «судить», Паша, а – «рассудить»! Вот и рассуждай. Когда поймешь, почему я рассуждаю, а не сужу, тогда не будешь сокрушаться по поводу того, что у судьи Струге пятнадцать служебных проверок, и все они заканчиваются для него благополучно. Еще раз будешь меня по инстанциям «пробивать» – вязы сверну. Это мой тебе дружеский совет, сыщик.

– Это давно было, Антон Павлович. – Левенец покраснел, словно ему на спину взвалили мешок картошки. – Но все равно, извините...

– Забыли. Отложи дело. Если Решетуха на следующий процесс не заявится, дело придется приостанавливать. Отложи на пару недель, если есть возможность. Только эти две недели не сиди на стуле, а головой работай. Искать Решетуху тебя никто не обязывает и не уполномочивает, однако если постоянно не трясти товарищей милиционеров, то вскоре Лукин начнет задавать тебе неприятные вопросы. У нас в областном суде так – «терпила» исчез, а фокусником объявляют районного судью. А все оттого, что дело затягивается, и показатели плохеют прямо на глазах. На глазах Игоря Матвеевича Лукина.

Левенец понял, что разговор исчерпан, однако уходить не собирался.

– Опять жуткие сомнения терзают мою душу. Зачем Андрушевич взял у Решетухи, помимо денег, золотой кулон в виде иконы? При этом Андрушевич в полном отказе, а сам потерпевший видел его лишь в «глазок». Открыв дверь, он прозрел лишь в больничной палате.

– А как сам Андрушевич поясняет факт обнаружения кулона в своей квартире?

– А как он еще может пояснять?! Кулон «оперсосы» подкинули, чтобы сейчас, пользуясь его непогашенной судимостью, «повесить» на него разбой и закрыть лет на двести! А оперативное дело, заведенное на него в ГУВД, – подстава «задним числом».

– Не преувеличивайте свои возможности, Павел Максимович... – Антон вздохнул и скользнул взглядом по лицу Левенца. – Двести лет... Значит, вы все-таки решили пересмотреть свой взгляд и обратиться к опыту старшего товарища?

– Не ерничайте, Антон Павлович. Вы знаете, что этот момент для меня важен, как никакой другой.

– Знаю. Поэтому и не собираюсь жалеть и сочувствовать. Хочешь услышать мое мнение?

Левенец хотел. Никто сейчас даже не догадывался, как Паша этого хотел.

– Пройдет два месяца, страсти улягутся. Решетуху разыщут и представят пред твои очи. Он, в свою очередь, посмотрит на Андрушевича и скажет, что видит его впервые в жизни. У того, мол, в дверном «глазке», волосы были темнее и нос покруглее. А находящийся за решеткой гражданин ему не знаком. И вообще, у потерпевшего опять начались боли в голове и холодеют руки. Все, что тебе останется, это оправдать и выпнуть Андрушевича из здания суда в руки счастливых родных и близких. У него есть родные и близкие?

– Да, – ответил Левенец. – Мать, сестра и два брата. А еще дядька из Липецка приехал.

Струге мотнул головой:

– Вот в их руки и выпнешь.

– А что же произошло на самом деле? – Левенец находился в состоянии дикой депрессии.

– А произошло следующее. Пока твой Андрушевич парит зад на шконаре в СИЗО и шпилит в «буру» с сокамерниками, его мама, сестра и два брата принимают положение активной обороны и начинают прессовать Решетуху деньгами и прочими символами материального достатка. Возможно, даже пообещают отправить за рубеж, где ему восстановят слух. Адвокаты советуют тянуть время, и Миша Решетуха уезжает в Белокуриху подлечивать пробитую голову и восстанавливать нервы за счет сердобольных родителей твоего подсудимого. Когда минуют все отпущенные законом сроки, Андрушевича освобождают из следственного изолятора. И с этого момента он начинает проявлять крайнюю степень сознательности – ходит к тебе по первому звонку, старательно отвешивает поклоны, называет тебя «Вашей Честью» и продолжает клясться в том, что к черепно-мозговой травме Решетухи имеет такое же отношение, как и к выстрелу «Авроры»...

Струге отпил из стакана выдохшуюся с утра минералку и продолжил:

– Потом появляется Решетуха, приходит к тебе и поясняет, что боялся возмездия преступников и поэтому скрывался у мамы в Оймяконе. При этом будет демонстрировать тебе коричневый загар и объяснять, что на севере солнце светит ярче. Да, это так. Солнце на самом деле на севере светит ярче. Но мы-то с вами, Павел Максимович, судьи опытные, бывшие следователи прокуратуры или милиции, да? Мы-то с одного только взгляда определяем, что предъявляемый потерпевшим загар имел место быть не на севере, а в Алтайском крае. Начинается процесс, и Миша, слезно щурясь, заявляет, что Андрушевич – не тот, кто ворвался в его квартиру. Гудит свисток, занавес падает, все аплодируют, судья бежит в ближайший киоск Решетухи за туалетной бумагой. Вопросы есть?

Вопросов не было. Точнее сказать, по мере того как говорил Струге, увеличивая силу своего голоса на каждом слове, они возникали в геометрической прогрессии, и к тому моменту, когда Антон Павлович закончил, их набралось уже около сотни. Однако, когда Струге, уже почти прокричав последние слова, замер и наклонился грудью к столу, Левенец понял, что вопросы задавать бессмысленно.

Левенец встал и прошел к выходу.

– Я могу рассчитывать на вашу помощь?

– В любую минуту дня или ночи.

Отвернувшись от молодого судьи, Струге сосредоточил взгляд на пустой столешнице. Потом, словно спохватившись, придвинул на это место отстраненные в момент прибытия Левенца документы.

«Поможет», – уверенно произнес про себя Левенец, шагая по коридору.

До его назначения в суд этим кабинетом пользовались многие судьи. И у всех поначалу вызывал раздражение упрямый замок. Без навыков и твердой руки его невозможно было ни закрыть, ни открыть. Эта же проблема всякий раз вставала и перед Левенцом.

– Он обязательно поможет, теперь я это точно знаю, – прошептал Павел Максимович и одним движением открыл замок.


За восемь часов до описанных выше событий Яша Шебанин вырвался из своего дома в состоянии дикой ярости. Несмотря на все уговоры жены вернуться и дождаться Якова Моисеевича, он вскочил в «Мерседес», в котором уже сидело трое, и по-суворовски махнул в направлении закрытых ворот особняка. Что означает этот жест, подчиненные Якова Шебанина, имеющего в миру прицеп Локомотив, знали очень хорошо. Этот жест всякий раз приводил их в отчаяние и впору было открывать подпольный тотализатор, чтобы ставить ставки и угадывать, на сколько лет органы опять «приземлят» Яшу и сколько человек в места лишения свободы он нечаянно захватит с собой.

Яков Шебанин был из тех людей, кто поднялся и стабилизировал свое финансовое положение в годы «приватизации». Пока правительство натягивало на ваучеры все население страны, Яша быстро разобрался в ситуации и стал натягивать на эту же тему не до конца разобравшуюся в смысле этой «приватизации» мэрию Тернова. Люди Шебанина стояли у любого места, где поневоле скапливался народ, – остановки, магазины, сберкассы – и скупали у обезумевшей публики бумажки с трудночитаемым, смахивающим на матерок словом – «ваучер». Денег Яша не жалел. Когда «ваучеризация» достигла своего апогея и бестолковые, социально дезориентированные граждане уж начали подавать в газеты объявления – «Поменяю однокомнатную + ваучер на двухкомнатную» – и при этом находили партнера для сделки, Яша понял, что момент истины настал. Завтра будет поздно, потому что долго безумие длиться не может. Скоро народ поймет, что «ваучеризация» – это не бесплатная раздача доплаты для улучшения жилищных условий российских граждан, а «лохотрон», при котором каждого российского гражданина правительство «разлохматило» на двадцать пять рублей наличными.

И час пробил. За неделю перед всеобщим разоблачением аферы вселенского масштаба Яша скупил в городе Тернове восемнадцать объектов недвижимости, куда вошли несколько магазинов, кинотеатров и недостроенных высотных домов, и увеличил свой капитал в пятьдесят с лишним раз.

Но были у Яши и проблемы. В большей степени – с законом. Перепив малую толику, он становился малоуправляем. Не привыкший, чтобы кто-то поступал против его воли, Яша Шебанин терял от гнева голову и превращался в Локомотива. Так оно и выходило. Когда Яша спокойно занимался вопросами улучшения благосостояния собственного и братвы, его звали по имени. Едва доносились слухи, что Шебанин был замечен в ресторане и его там недостаточно быстро обслужили, Яшу мгновенно переименовывали в Локомотива. Так он и жил с двумя именами, как с двойным гражданством. Некоторые из его проделок не оставались без пристального внимания оперативных органов УВД.

Первый раз Яша «сходил» в девяносто пятом за то, что в его «Синема-зал» зашли двое из бригады изгнанного впоследствии чеченца Малика и попросили администратора заплатить за «крышу». Эта фабула звучит глупо до тех пор, пока не объяснить суть произошедших событий. Яша – владелец «Синема-зала». Он же, понятно – его «крыша». Яша – «уважаемый» в городе человек.

То ли чеченцы не поняли, что такое «локомотив», то ли они вконец совесть потеряли, что впоследствии и было доказано Великим побоищем на реке Терновке... Одним словом, чеченцы вошли в кинотеатр, избили администратора и постригли ее наголо. Последнее было самой большой, неисправимой ошибкой. Без подобных цирюльных манипуляций все закончилось бы «стрелой» и мирным разводом. А так получилось, что какие-то грязные, беспредельные «чехи» вошли в дом Локомотива и побрили женщину, у которой тот периодически отправлял мужские естественные надобности.

В этот же день бригады Димы Мамаева и Локомотива, заручившись поддержкой еще ряда славянских братств, устроили в городе то, что обычно происходит, когда военачальник отдает город своему войску на три дня после его захвата. Единственным отличием явилось то, что объектом внимания славянского войска был не город, а та его часть, которая была «спальным» районом чеченских беспредельщиков. Два дня РУБОП и милиция общественной безопасности находились в состоянии крайней растерянности. Пока в штабе объединенной милицейской группировки разрабатывался план тушения внезапно вспыхнувшего пожара, с коммунального моста через Терновку падали, падали, падали и падали привезенные на него представители этнических преступных группировок. На берегу стоял взятый в аренду поп из храма и махал кадилом. Тех, кто не хотел проходить обряд крещения... Собственно, никто не хотел, поэтому-то желания ни у кого и не спрашивали. Под горячую руку Локомотива, плохо разбирающегося в этнических нюансах, попадали и узбеки, взятые с рынка от ящиков с абрикосами, и таджики, промышляющие на вокзалах попрошайничеством. Локомотив сказал – «черных», мы черных и брали, – объяснялись потом в кабинетах УБОПа участники обряда, помогавшие батюшке, – нам их сортировать некогда».

На следующий день город стал напоминать православный монаший скит. Даже индийцы, студенты Терновского университета, разобравшиеся в предмете спора, не выходили из общежития. Все бы обошлось, ибо на одних словах следствие, как и локомотив, не едет. Да вот беда – не успел Яша избавиться от охотничьего ножика, которым показывал с моста место падения иноверцев. Этим ножиком можно было валить кедры на Ангаре, но будь он хоть палашом самого имама Шамиля, больше двух лет из него не выдавишь.

Через два года Яша вернулся, а еще через год случилась форменная глупость. Когда в ресторане он уже успел выпить полторы бутылки «Арарата», какой-то северянин, не понимая, что делает, пригласил Маришу на танец. Охранники, не успевшие перехватить лесовика на подходе, побелели лицами, и было из-за чего. Вооружившись ножкой от стола, выломанной в тот момент, когда танцор даже еще не успел закончить приглашение, Шебанин медленно встал...

Тот, кто хоть раз в жизни видел автомобильные гонки и хоть раз выбивал на улице ковер, а также в состоянии совместить два этих процесса воедино, может легко представить, что происходило в ресторане в тот вечер. Поскольку двери заведения задолго до эксцесса были закрыты на замки, а открывать их потом уже было как-то некогда, то нет необходимости объяснять, что лесовик догадался – его жизнь зависит от скорости его перемещения в замкнутом пространстве.

Когда потом командированного северянина увезли в травматологию и шили раны, Яшу увезли в райотдел и шили дело. «Злостное хулиганство» – это, конечно, не самая авторитетная статья для «уважаемого» человека. Но «вором» Яша никогда не был и на сходки их не ходил, поэтому-то ни перед кем и не отчитывался. Хотя, если и был бы, вряд ли сейчас потребовал кто-то у него отчета за путаницу в «мастях». То, что раньше «законникам» было делать «западло», сейчас практикуется повсеместно. Наркотики, ходьба на «дело» с оружием и необоснованные «мокрухи» среди нынешних воров – привычное дело. В «бакланской» ли статье Яшин вопрос?..


И сейчас, когда колонна из двух автомобилей – мчащегося на один из известных Локомотиву адресов «Мерседеса» и следующего чуть позади джипа «Патруль» – приближалась к Дому ученых, братва в машинах сидела и предсказывала возможные последствия этой поездки. В первой машине – молча, про себя, в джипе – вполголоса. Тема для обсуждения была. Во-первых, Яша пьян, во-вторых, он обижен неизвестным лицом. Неизвестное лицо продало Яше милую черепашку, которая его едва не сожрала.

Нет, не в сам Дом ученых мчались эти две машины. Не к академикам, решающим сложные вопросы, склонившись над микроскопом во втором часу ночи. Локомотив направлялся к дому, расположенному неподалеку. Там проживал человек, адрес которого полчаса назад Шебанин выяснил у одного из сотрудников среднего звена Терновской таможни. Просто взял и позвонил. В час ночи. Позвонил и спросил:

– Слышь, Волоха, а кто там у вас на примете из контрабандистов работает чисто по животным?

Майор таможенной службы по имени Волоха сказал, что интересующий Шебанина объект проживает в доме пятьдесят три по улице Чигорина, в пятнадцатой квартире. Виктор Петрович Желюбчик, человек, без ведома которого и без контроля которого в Тернов не попадает ни одна зверушка.

– А он не маленький такой, не веснушчатый, глаза у него не бегают? – мало надеясь на успех, спросил Шебанин.

Нет, Виктор Петрович был краснолиц, имел сто килограммов веса и глаза у него настолько выпуклы, что если бы бегали, то вывалились бы на асфальт.

Захватив с собой двоих людей, Яша, морщась от боли и прижимая к груди руку, вышел из «Мерседеса». Еще через минуту он уже нажимал кнопку звонка.

Гонг еще не затих, когда голос человека, который не оставлял сомнений в его весе, спросил:

– Кто там?

– «Зеленые», блин. Отдел по борьбе с незаконным оборотом животных.

Странно, но после этого заявления хозяин спокойно открыл дверь и впустил внутрь своей квартиры не самых миролюбивых жителей города Тернова...

Глава 8

– Первый вопрос, который у меня возник только что, это – с какой целью ты спрашиваешь – «Кто»?

Продолжая морщиться от боли, огромный Яша наклонился над толстячком и вперил свой взгляд ему в подбородок.

– Кто вы такие? – повысил голос человек, который, судя по совпавшим особым приметам, и являлся Виктором Петровичем.

– Я же сказал – «зеленые». А ты, если сейчас продолжишь задавать вопросы, вместо того чтобы давать на них ответы, станешь синим.

В голове толстяка произошла ошибка при расчетах.

– Позвоните Владимиру Игнатьевичу в таможню. Он майор, и у нас с ним хорошие отношения...

– Оперативные, да? – улыбнулся Яша, оголяя два ряда изделий из металлокерамики. – Ты что, идиот? – Он ткнул Желюбчика пальцем в живот. – Я сильно на мусора похож? Наверное, вот этим костюмом за штуку баксов, да? – Яша подергал себя за лацкан. – Или нет? Наверное, этим партаком! – Яша заголил здоровую руку, оттянув на себя рукав, и взгляду Виктора Петровича предстало незамысловатое тату – «Погон с воткнутым в него кинжалом». – Или ты не видишь, что на моем лбу написано – «Две судимости, и через минуту появится третья»?!

Подняв руку, Яша постучал, словно в дверь, не по своему лбу, а почему-то по лбу Виктора Петровича.

– Короче, хороняка, веди в дом и быстро освежай свою память. Она сейчас может оказать добрую услугу твоему организму.

Желюбчик влетел в комнату, не поспевая ногами за своим телом. Локомотив, войдя в зал, быстро окинул интерьер взглядом опытного охотника за недвижимостью.

– Холостякуешь? – Дотянувшись до открытой бутылки, он налил в фужер бордовой жидкости, влил в рот, но тут же, словно из сифона, резко выплюнул вино на персидский ковер хозяина. – В эту бутылку что, предметы твоей контрабанды всем хором ходят?!

Весь вечер вчерашнего дня и начало этой ночи с Виктором Петровичем, торговцем экзотическими видами животных, происходили странные и пугающие его события. В начале восьмого вечера в квартиру вломились четверо «братков» и потребовали пять тысяч долларов за право верховодить в этом виде бизнеса. Дома у Виктора Петровича, как у старого опытного спекулянта и мошенника, деньги водились редко, дабы они не превратились в так называемые «средства, приобретенные преступным путем», и не были изъяты при первом же обыске. Благо «братки» вошли в положение Желюбчика, и момент передачи денежных средств был перенесен на двенадцать часов уже нового, только что наступившего дня. Однако перед самым уходом Виктор Петрович был предупрежден, что, если ему придет в голову какая-нибудь глупость и он, поддавшись минутной слабости, предупредит о месте и времени встречи каких-нибудь ментов, наступившие последствия могут быть самыми тяжкими. В качестве примера Желюбчику рассказали, как в прошлом году в терновском лесу совершенно случайно заблудился и умер от голода коммерсант из Минска.

– Какая глупость! – воскликнул Виктор Петрович, закрывая за ними дверь. – Я что, идиот, что ли?

Однако, вернувшись в комнату, он тут же позвонил своему «таможенному» куратору и предупредил, что у него вымогают деньги. Владимир Игнатьевич, который для Яши был просто Волохой, назвал Желюбчику номер телефона УБОПа и имя, к носителю которого он там должен будет обратиться. И Желюбчик обратился. В двенадцать часов в его квартиру прибыли сотрудники антимафиозного ведомства, проинструктировали, выдали диктофон с микрофонным шнуром и договорились встретиться завтра на месте передачи денег.

– Вы нас не увидите, – предупредил один из оперов. – Мы всегда незаметны.

Выходя на площадку, он, посмотрев на часы и раздирая в зевоте рот, добавил:

– Но, если вы нас лоханули, вы увидите нас очень скоро.

Переживая эти слова и распивая бордо, Виктор Петрович услышал звонок в дверь. И сейчас в его жилище находился еще какой-то, уже третий по счету криминальный квартет со смутными претензиями и туманным изложением требований. В том, что его будут бить, Виктор Петрович не сомневался ни на йоту. Вопрос в другом. Хитра братва, хитры и менты. А если эта четверка – посланцы кого-то из них на предмет лояльности исполнения обязательств по завтрашней передаче денег? Тут и татуировка, рисованная химическим карандашом, на теле опера-провокатора появиться может, и костюм от Рико Понти взаймы у банкира недолго взять...

А если это братва принимает у него зачет перед завтрашним экзаменом?..

– Что ты на меня смотришь, как зоофил на жирафа?!! – прорвался сквозь мысли Виктора Петровича крик незнакомого громилы. – Я спрашиваю – черепашки каймановые через твои руки проходили?!!

– Черепашки?.. – промямлил он. – Каймановые?..

– Все, я больше не могу, – решительно заявил бугай с перевязанной рукой и отошел к окну. – Балу, поговори с ним...

Перед Желюбчиком возникло тело, заслонившее все мироздание.

– Тебе что, подсказку из зала нужно?

После оплеухи с правой стокилограммовый Виктор Петрович отлетел в другой угол дивана.

– Может, он звонок другу хочет сделать? – не поворачиваясь, поинтересовался Яша. Он старательно смотрел на кончик сигареты и пытался совместить его с пламенем зажигалки.

После восьмого или девятого удара, когда у него уже была отбита вся требуха, Виктор Петрович понял, что нужно либо вспоминать что-то о каймановых черепашках, о присутствии которых в Тернове он даже не догадывался, либо уже завтра идти в собес за льготами по группе инвалидности. Покряхтывая под ломовыми ударами, которые сбивали в сторону не только мысли, но и все органы, Желюбчик Виктор прокручивал в голове фамилии фигурантов, одного из которых можно было бы подставить под этих косоголовых. Память, выполняя задачу поиска, быстро привела к одному парню, которому Желюбчик в прошлом году продал попугая ара. Тот должен был отдать за него полторы тысячи «зеленых» уже через неделю, как и договорились, но тут вмешался форсмажор. Ара издох, а вместо денег Желюбчик получил рекламации по поводу некачественного товара. С тех пор торговец животными поклялся никогда и никому не отдавать вечером стулья, не получив за них утром денег.

– Вспомнил, вспомнил одного!.. – прокричал он, пытаясь всеми припухлостями тела заслониться от разящих ударов ногами чудовища по кличке Балу. – Есть один... Я ему три месяца назад... Нет, две недели назад черепаху продал.

– Правда? – спросил Яша, туша сигарету о подоконник. – И как же выглядела черепаха?

Зря Локомотив пытался выяснить то, что кандидату биологических наук Желюбчику было известно лучше, чем кому бы то ни было. Ни разу не видя каймановую черепаху в Тернове, он описал ее Шебанину так, что тот просто не мог не поверить. Оставалось выяснить лишь размер...

– Вот такая. – Желюбчик показал габариты двумя указательными пальцами.

Шебанин в сомнении покачал головой.

– Что-то ты гонишь, друг. Слишком маленькая.

– Они растут быстро.

– Что, по сантиметру в день?

– Если хорошо кормить, то и больше...

Яша, услышав слово «кормить», опять почувствовал боль в руке.

– И где живет счастливый обладатель этой твари?

– Живет он на Весенней, да только его сейчас дома нет.

– Что так? – зловеще сжал губы Яша.

– Он на работе сейчас, – поспешил объяснить Виктор Петрович. – В ночную. Главным технологом на нашем молокозаводе работает.

Сидя на полу и точечными прикосновениями пытаясь определить степень нанесенного здоровью вреда, Виктор Петрович услышал:

– Если ты заводом ошибся или фамилией, я вернусь.

Завтрашний день обещал смерть. Практически одновременно в его квартиру должны нагрянуть все, кого он обманул этой ночью. Кто первым прибьет его, Желюбчика, это лишь вопрос техники. А то, что останется недобитым, увезут с собой опера УБОПа для привлечения к уголовной ответственности за заведомо ложный донос.


Домой Яша вернулся уже под утро...

От него пахло прокисшим молоком и вчерашним творогом. Тысячедолларовый костюм, купленный в Италии, от нижней части брючин до воротника пиджака был заляпан впитавшейся в материал жирной сметаной.

В его голове до сих пор стоял истерический визг технолога, который никак не хотел сознаваться, где находится веснушчатый тип, которому он продал черепашку, купленную у Желюбчика. Он, до подбородка опущенный в огромный бак с завтрашним кефиром, безумными глазами смотрел, как Балу вертел в руках большой пульт для операций на конвейере и опытным путем пытался выяснить предназначение рычагов и кнопок...

– Не нажимайте, ради бога, ту кнопку!!! Не нажимайте!!! Иначе...

А Балу, сука, нажал. Именно ту, нажимать которую было нельзя.

«Нет, не мог он врать, – думал Яша о технологе, выезжая со своей свитой из ворот завода. – Такое никто не выдержит».

В трусах противно хлюпала сметана, и Локомотив утешал себя лишь тем, что это на пользу. Жена частенько делает на лице сметанные маски, поясняя, что кожа от этого становится упругой.


Войдя в дом, он сел на стул в зале. Мариша спала, поэтому есть два часа, чтобы передохнуть, а утром приступить к поискам с новыми силами.


Маленький человечек с бегающими глазами и веснушчатым лицом стоял у киоска по продаже сигарет вот уже два часа. Он курил сигарету за сигаретой и ежеминутно оглядывался по сторонам. Всем своим видом он напоминал человека, ожидающего встречи. Дело не в том, что кто-то опаздывал, просто он пришел на указанное место на целых два часа раньше назначенного времени. Несмотря на ночное время и полное отсутствие транспорта, он стоял на остановке и уже дважды привлек своим необоснованным стоянием проезжающие мимо патрули милиции. Однако обращать на это внимание не стоило, так как, проверив документы и связавшись с базой, патрульные тут же уезжали. В банке данных областного информационного центра маленький человек с бегающими глазами не значился. Не мог он заинтересовать и тех, кто праздно шатался по улицам в поисках прилично одетых граждан с целью изъятия у последних дорогостоящего гардероба и содержимого карманов. Рисковать из-за потрепанной куртки китайского производства, из кожи неустановленного животного никто не хотел. Часов у гражданина не было, а когда он закуривал, то вынимал из кармана коробок со спичками и пачку сигарет «Бонд». Если у такого и можно чем поживиться, то только спичками и упомянутыми сигаретами в мягкой упаковке. В мягкой упаковке сигареты «Бонд» стоят дешевле на полтора рубля. Выгода налицо.

Через пять – десять минут ему должны принести деньги. Деньги, по его меркам, немалые. Тысяча долларов, которая, по расхожему выражению, на дороге не валяется. В последние несколько месяцев перед человеком с бегающими глазами валялись лишь копейки, а самым большим достоянием, побывавшим за последние дни в его руках, была купюра номиналом в пятьдесят долларов. Ему ее отвалил за уродливую черепаху громила. Дело было на рынке два дня назад, и от разменянного у банка полтинника оставались считаные рубли. Точнее – сдача с пятисотрублевой купюры после покупки в табачном киоске. Через десять минут человек заволновался.

Тот, кто должен был прийти к нему на встречу, уже опаздывал. Когда легкое волнение переросло в тревогу, человек внезапно успокоился. Тот, кто должен принести ему деньги, очень хорошо знает, во что ему обойдется шутка с невыплатой.

«Если он не придет, то...»

Он подумал, как сформулировать угрозу, но его мысли снова запутались. Это с веснушчатым случалось очень часто. Размышляя о чем-то, он вдруг терял мысль и начинал думать совершенно о другом. Всему виной была болезнь, жившая в нем уже много лет, так долго, что он совершенно себя без нее не помнил. Он попытался начать сначала, но повторить процесс ему помешал тот самый, которому грозило «то самое» в случае неявки. Высокий мужчина в кожаной куртке показался из-за угла дома и твердым шагом шел к остановке. Глядя на него, тщедушный обладатель китайской куртки ощупывал взглядом его карманы, словно пытался угадать в них десять банкнот, туго свернутых пополам. Стодолларовые купюры никогда не бывают затертыми и рыхлыми от постоянного пользования. Они всегда хрустящи, новы и приятны на ощупь...

– Принес?

– На. – Крепкий мужчина протянул руку и в ладонь тщедушного легла заветная тысяча в инвалюте. – Чтобы утром тебя в Тернове уже не было.

– Я тут вот что подумал... – неожиданно для собеседника выпалил маленький. – Тысяча – это слишком мало. Тем более что ты настаиваешь на моем отъезде. Отъезд с насиженного места всегда предполагает дополнительные расходы.

– Слушай, торговец, речь об отъезде зашла не сейчас. – Платежеспособный мужчина сдвинул брови и коротко втянул воздух через ноздри. – Это было одно из условий сделки. Про какие такие насиженные места ты тут звонишь?! Твое место там, где ты сел. А где сел – там вокзал! Или ты хочешь, чтобы тебя слотошили и отправили туда, где кормят и охраняют?

– В зоопарк, что ли?

– Да, в зоопарк. – Чувствовалось, что крепкий мужик стал терять терпение. – В котором питомцы даже летом в ватных шубах мерзнут.

– Ай, не пугай. – Ощущая в кармане упругость купюр, тщедушный понял, что от торга можно только выиграть. – Ты сам по этой теме под вопросом. Одно дело меня «приземлят», и совсем другое дело – тебя... Ну, так как насчет прибавки к гонорару?

Здоровяк, изо всех сил стараясь сдерживать себя от срыва, пытался сделать укол в середину совести тщедушного.

– Слушай, урод, как ты можешь обманывать человека, который тебе поверил?

– А как я могу, по-твоему, обманывать людей, которые мне не верят? Слушай, наши будущие сроки прямо пропорциональны нашим весовым категориям. Я же не прошу много. Пятьсот долларов за молчание – не такая уж большая сумма...

Мужчина повернул лицо к ветру и прошептал:

– Ах ты, сучонок... Убалбесить тебя здесь, что ли?..

– Что говоришь?

– Я говорю, что согласен.

Хиляк свое дело сделал четко. И теперь, вместо того, чтобы достойно получить вознаграждение и забыть о существовании заказчика, он занялся банальным вымогательством. Сейчас он просит пятьсот долларов. Завтра, когда они закончатся, он придет еще за пятьюстами, а через неделю придет еще. Это будет продолжаться до тех пор, пока в живых не останется либо один дебитор, либо один кредитор. В этот процесс еще может вмешаться милиция, но это как раз тот случай, когда ее посреднического участия не желают ни первый, ни второй. Законы шантажа одинаково неприятны для обеих сторон, однако они существуют и реализуются на практике вот уже несколько тысячелетий. Закон есть закон. Когда человек пьян и падает, он ругает не закон гравитации, а количество выпитого. Так же и здесь. Крепкий мужчина стоял, подставив лицо ночному майскому ветерку, и не казнил себя за излишнюю доверчивость к людям. Он никогда никому не доверял, и выбор на этого негодяя пал по необходимости. Не было выбора. И сейчас приходилось пожинать плоды того момента, когда судьба, учуяв его слабость и беспомощность, подставила ему в помощники этого хлипкого, но цепкого вымогателя.

– Договорились. Пятьсот завтра в это же время.

– Хотелось бы сейчас...

– А мне сейчас хотелось бы тебя задавить. Однако обстоятельства не позволяют мне этого сделать. Я не захватил с собой ни резиновых перчаток, ни спирта, чтобы потом продезинфицировать одежду. Завтра, ладно? Кстати, отдай газ.

– Договорились.

В руку крепкому мужчине лег маленький баллончик, похожий на милицейскую «черемуху».

Человек с веснушчатым лицом развернулся и пошел прочь. Теперь ему было ясно, что денег не будет. Зато до завтрашней ночи, целых двадцать четыре часа этот бугай не станет искать его, чтобы добить как лишнего свидетеля. Все очень просто.

Но он ошибся. Крепкий молодой мужчина, пришедший к нему на встречу, не планировал его устранения ни в последующие дни, ни в предыдущие. Даже сейчас он не мог позволить себе рассердиться и выплеснуть на вымогателя свою ярость. Нельзя. Это должны будут за него сделать другие люди. А в том, что они скоро начнут искать его, здоровяк не сомневался. Лично он, на месте тех, поискал бы. А когда найдут, кто ему поверит? Он идиот. Его в зону-то отправить даже нельзя...

Глава 9

Перебросившись фразами приветствия со Струге, Павел Максимович поднялся по лестнице и вошел в свой кабинет. Не успел он раздеться и бросить куртку на вешалку в углу, как дверь без стука распахнулась и вошел Кислицын.

– Привет, Паша!

– Доброе утро, – не поворачиваясь, ответил молодой судья. Такое приветствие обманчиво. Оно не объясняет, как ты обратился к собеседнику. На «ты» или на «вы».

А Кислицын на ходу достал сигареты и по-хозяйски сел к столу Левенца. Он походил на человека, который без разрешения вошел в дом и уселся к столу без приглашения.

– Игорь Пантелеевич, я сам не курю и вас попрошу не дымить, – сказал Левенец. – От Николаева мне уже внушение за ваше курение было.

Кислицын покривился, но сигареты спрятал. Такое изменение в стане недавнего союзника было для него неожиданностью. Ему хотелось поговорить совсем на другие темы, однако такой демарш Левенца позволил лишь задать вопрос, как у того дела.

– Дела нормально, – объяснил Паша. – Сегодня их два. У вас что-нибудь конкретное?

Теперь это выглядело уже как вызов. Кислицын был уязвлен.

– Что-то случилось, Паша? – спросил он, все еще надеясь на то, что этой ночью Паше попалась неуступчивая дама.

– Ничего. – Левенец поднял глаза на Кислицына. – А почему вы спрашиваете?

– Потому что с тех пор, как вы стали общаться со Струге, вы стали странно себя вести.

Не поднимая глаз, Левенец заметил:

– Антон Павлович помогает мне толковыми советами. Разве это плохо, когда молодой судья советуется с опытным?

– Отнюдь. Просто мне казалось, что служебные отношения со мной у вас ближе, чем с судьей Струге.

– Мои служебные отношения ровны абсолютно со всеми моими коллегами. – Павел Максимович улыбнулся. – Вам сейчас не показалось, что вы пытаетесь вмешаться в чужие дела? Я общаюсь с кем хочу и когда хочу, если это не противоречит моим убеждениям. А если по-простому, то... То Струге никогда не курит в чужих кабинетах, чтобы на его рабочем месте запаха не оставалось. Он курит только в своем, чтобы потом получить за это заслуженный нагоняй.

Игорь Пантелеевич повел бровями и упер взгляд в пол.

– Понимаете, Павел... Максимович... Вы очень плохо знаете Антона Павловича, поэтому, когда вы окажетесь в роли человека, попавшего в тяжелые обстоятельства, Струге тут же повернется к вам спиной. Об этом я говорил вам и в первую нашу встречу. Я не хочу вбить между вами клин. – Кислицын усмехнулся: – Сами подумайте, зачем мне это нужно? Он уже давал вам советы, от следования которым отшатнется любой нормальный судья? Наверняка давал, да? Когда у вас возникли трудности, он тут же посоветовал вам нарушить закон и добиться своего вопреки писаным правилам, верно?

Левенец поднял глаза на Кислицына.

– Может быть, имеет смысл позвать сюда Антона Павловича? Мне очень хочется посмотреть, как он ужом будет вертеться под вашими справедливыми обвинениями.

Наверное, Левенец угадал. Это была как раз та фраза, которая заставила Кислицына пожелать молодому судье удачи, посмотреть на часы, ахнуть о том, что засиделся, и выйти вон.

Игорь Пантелеевич шел по коридору к своему кабинету и чувствовал, как дергается веко. Ему хотелось выплеснуть наружу тот ядовитый обрат, что скопился в нем после этого разговора, но он терпел и улыбался тем, кто шел навстречу. Судье негоже иметь хмурое лицо или выметать сор из избы своей души в общественном месте.

Спокойно войдя в кабинет, он мгновенно изменился. Цыкнув на секретаря так, что та осела за столом, он подошел к телефону и попросил девушку оставить его одного. Секретарю всегда есть что делать, поэтому та, зажав под мышкой несколько нужных ей папок, поспешила покинуть помещение.

Игорь Пантелеевич был из тех судей, кто считал себя обделенным вниманием руководства и терпящим несправедливость из-за отдельных личностей. Прежде всего Струге. Чтобы объяснить этот парадокс при условии того, что служебные пути Антона Павловича и Игоря Пантелеевича не пересекались никогда в жизни, нужно знать две вещи. Первое: чтобы привлечь к себе внимание, заинтересовать и обеспечить гать для перехода в областной суд, в кассационную инстанцию, куда, собственно, Кислицын и стремился, нужны положительные факты работы в Центральном суде. Обеспечить внимание к своей персоне председателя Совета судей, председателя квалификационной коллегии, заместителей Лукина... Этой масштабной работы можно было бы избежать, заинтересовав всего одного человека вместо десятка. Непосредственно Лукина Игоря Матвеевича.

Но есть второе. Дело в том, что на данный момент эмоции Игоря Матвеевича, и вовсе не положительные, обращены в сторону Антона Павловича Струге. Это происходит на глазах всех судей области, и этому не видно конца. И пока противостояние не закончится, не видать Кислицыну перехода. Струге работает с ним в одном суде, а это место вызывает у Лукина самую настоящую язвенную изжогу. По мнению Лукина, Центральный суд, поскольку там благополучно трудится Струге, – клоака и эпицентр оппортунизма. А в болоте, как известно, райские птицы не водятся. Только жабы и пиявки. О каком же перемещении отсюда в областной суд, в кассационную инстанцию, может идти речь?

Попытка приблизить к себе Левенца провалилась пять минут назад до самого подвала Центрального суда. Три месяца общения с молодым судьей пошли коту под хвост после двухдневного общения Павла Максимовича со все тем же Струге.

Сняв трубку, Кислицын набрал номер и долго ждал ответа. И когда наконец он услышал голос Лукина, он понял, что совершенно не имеет темы разговора. Хватаясь за телефон, он действовал машинально, неоправданно. После разговора с Левенцом подкорка мозга твердила, что час пробил. И она же заставила снять трубку и позвонить председателю областного суда. Значит, это тот самый выход, который так долго искал Игорь Пантелеевич! Но он не был готов к разговору, и первой же мыслью было бросить трубку. Однако, здраво рассудив, он решил действовать спонтанно. Он не настолько глуп, чтобы импровизации не получилось!

– Говорите, слушаю вас.

– Э-э-э... Игорь Матвеевич, здравствуйте. Это Кислицын из Центрального.

– А-а. Игорь Пантелеевич. Слушаю вас.

– У меня к вам вопрос. Но, если вы сейчас заняты и трех минут у вас нет, я готов перезвонить тогда, когда вам будет это удобно.

– А что, готовится вселенская катастрофа?

– Почему? – искренне изумился Кислицын.

– Тогда почему вы собираетесь отнять у меня целых три минуты?

– Я готов уложиться в две.

– Ну?

– Мне сказали, что вы уже однажды рассматривали такую категорию дел и выносили решение по данному факту.

Такое начало Лукина крайне озадачило и немного интриговало. В речи Кислицына промелькнуло две немаловажные вещи. Во-первых, выражение «выносить решение» относится к рассмотрению гражданских дел. А последнее гражданское дело Игорь Матвеевич Лукин рассматривал лет десять – двенадцать назад, когда сидел на «цивильных» делах. Потом, уже став председателем, он стал рассматривать дела уголовные, но в данном случае словосочетание «выносить решение» неприемлемо, ибо судья, занимающийся рассмотрением уголовных дел, «выносит приговоры». Отсюда вытекало второе. Кислицын общается с кем-то, с кем Лукин десять – двадцать лет назад имел честь вместе работать в районном суде. Это несколько меняло отношение к Кислицыну. Люди, которые знают твою историю, должны быть либо приближены и приручены, либо низвергнуты и растоптаны. Это Игоря Матвеевича крайне озадачивало.

А немного интриговало то, как к Кислицыну, который рассматривает уголовные дела, могло попасть гражданское дело.

– Так, – ничего не обещая, разрешил продолжить Игорь Матвеевич.

– А ситуация такова. В суд обратилась некая гражданка, которая просит признать ее сына умершим. При наличии подтверждающих этот факт документов я обязан принять решение и формально удовлетворить ее иск.

– А в чем трудности? – спросил Лукин, который уже понял, что без сюрпризов тут не обойдется.

– Трудность в том, что гражданин, которого мама просит признать умершим, числится в федеральном розыске за совершение преступления. Если я удовлетворю иск, то через десять дней, дождавшись вступления решения в законную силу, гражданка пойдет в милицию, и менты, на основании моего решения, будут обязаны снять гражданина с розыска и прекратить розыскное дело. Еще через неделю этот гражданин сделает себе документы, уедет куда-нибудь в Калининград и будет жить, уже не боясь, что его сон кто-то потревожит. При таком положении дел уже завтра в суде нельзя будет протолкнуться от желающих признать своих родственников мертвецами. И все эти «трупы» будут числиться в федеральном розыске за совершение преступлений.

Лукин хмыкнул:

– Игорь Пантелеевич, а почему бы вам не позвонить в кассацию? Эти отношения действительно не урегулированы как следует, однако беспокоить по этому поводу председателя областного суда, не тревожа своих кураторов, как-то неправильно. Нет? У Николаева спросите. Он сильный «цивилист».

– Я решил сразу к вам. Мне потом решение отменят и не будут спрашивать, с кем я советовался, а с кем нет.

– Ну, так вы теперь каждый день ко мне звоните, – предложил Лукин. – У вас сколько дел в производстве? Триста? Вдвоем мы их быстро рассмотрим. Старику делать нечего, так что ты, Игорь Пантелеевич, не стесняйся, звони.

– Да у кого спрашивать-то, Игорь Матвеевич?! – ахнул Кислицын. – Не у Струге же! Ха-ха... Только тому и так некогда. Он теперь у нас сам за куратора. К нам молодой судья пришел, Левенец его фамилия, так он теперь из кабинета Антона Павловича просто не выходит! А я так считаю – если тебе что-то непонятно, то не нужно вариться в этом районном соку! Нужно обращаться в областной суд. Левенец молодой... Что с молодого судьи взять? Кто своим влиянием в первые дни окутает, такой и судья потом будет...

Пауза была настолько велика, что Кислицын стал уже подумывать о том, что старик, слушая его речитатив, заснул. Однако растянутый вздох Лукина и едва слышимое постукивание ручкой по столу, донесшиеся до слуха Кислицына, подсказали правильный ответ. Лукин думал.

– Вы сами-то, Игорь Пантелеевич, сколько уже наработали?

– Почти одиннадцать лет.

– Не засиделись?

– Все и всегда приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. Я так думаю, Игорь Матвеевич...

– Правильно рассуждаете, судья... Вот что, Кислицын. Позвоните Кострюкову. Он растолкует. А мне, право, недосуг. И в следующий раз, пожалуйста, не беспокойте меня по пустякам. Сто шестьдесят два судьи, и если каждый будет мне звонить и консультироваться, то мне впору будет брать за это деньги.

Кислицын от души рассмеялся остроумной супершутке и извинился за телефонное вторжение. Дело сделано.

А Игорь Матвеевич сразу после разговора позвонил Николаеву, председателю Центрального районного суда, и справился, находятся ли на рассмотрении у Кислицына гражданские дела. Получив отрицательный ответ, он стал вспоминать, с кем мог столкнуться Кислицын из тех, с кем он, Лукин, десять – двенадцать лет назад работал в одном из районных судов Уссурийска. Поняв, что это исключено, и зная, что он никогда в жизни не рассматривал дела, подобного тому, о котором говорил Кислицын, Игорь Матвеевич откинулся на спинку кресла.

Прижав продолжающую пищать трубку к щеке, он загадочно улыбался и смотрел на стакан с остывшим чаем.

Через минуту он все понял. Районному судье совершенно безразличны противоречия между гражданским и уголовным законодательством. Кислицын дал ему еще один шанс поквитаться со Струге за упрямство. Какой умный Игорь Пантелеевич! Он подсказал Игорю Матвеевичу, где слабое место Антона Павловича! Продавливая Левенца, он обязательно встретит сопротивление его наставника – Струге. Но это уже другой случай. Это не таран лоб в лоб, который не раз выдерживал Струге, но под которым прогибался доселе непобедимый Лукин! Это тонкая игра, разменной картой в которой будет не кто иной, как желторотый Левенец. Остается лишь узнать, какие дела вызывают проблемы у этого юнца из находящихся у него в производстве.


Ближе к обеду, около часа дня, в кабинет Струге вошел Левенец.

– Антон Павлович, сюрприз наоборот. Решетуха явился.

Антон откинулся на спинку стула и расхохотался:

– Дай угадаю! Он лечил в хорошем пансионате голову и сейчас, побывав в церкви, хочет сделать заявление о том, что пусть бог накажет, пусть бог рассудит. А Андрушевича он просит пощадить и простить. Чего возиться, раз бог накажет? Ты ему сказал, что это невозможно, тогда он заявил, что в процессе он будет ходатайствовать перед судом о назначении Андрушевичу условного наказания. Правильно?

Судя по выражению лица Левенца, так оно и было. Однако у молодого судьи в последнее время было столь много неожиданностей, которые ставили под вопрос его судейскую дееспособность, что он решил исказить истину.

– Собственно, нет. Приходил вместе с Решетухой адвокат. Миша ведь глухой, как пень. Решетуха действительно поправлял здоровье и просит прощения, что не явился в заседание.

– А насчет – «пусть бог накажет, пусть бог рассудит»? – покручивая в пальцах ручку, настоял Антон.

– Было дело. Откуда знаете?! Черт...

Струге махнул на свободный стул:

– Садись. Объясняю... Твоему Мише Решетухе родственники Андрушевича сполна возместили как материальный, так и моральный ущерб под расписку о том, что претензий к Артему Андрушевичу тот больше не имеет. И сейчас твой глухой отрабатывает номер. Слушай, Паша, мне здесь все ясно. Непонятно другое. Я уверен в том, что Андрушевич – подстава. Вполне возможно, что гвардейцы из ГУВД его просто «садят». Если так, то каким образом к ним мог попасть кулон «Неупиваемая чаша»? Получается, они знают, кто на самом деле «отработал» Мишу? Либо вариант номер два. Артем Андрушевич и есть разбойник. Но тогда к нему следует привязывать и все остальные четырнадцать эпизодов. Если менты «подставляют» Артема, тогда они делают это исключительно для того, чтобы «поднять» на нем все четырнадцать «темняков». Однако, как я понял из материалов твоего дела и твоих рассказов, делать это они не собираются. Выходит, у них полностью отсутствует доказательная база. Уверен, они долбили Андрушевича в СИЗО до такого состояния. Но парнишка оказался со стерженьком и не раскололся ни на те четырнадцать эпизодов, ни даже на очевидный факт. Хорошо бы в оперативное дело розыскников посмотреть, правда?

Глядя на удрученного Левенца, Антон обмяк. Слишком много информации для одного молодого парня. Конечно, Павел Максимович все сказанное очень хорошо понимает и даже выстраивает в логическую цепь, однако сейчас он просто не знает, что делать дальше.

– Ладно, – смягчился Струге. – Ты дело на какое число перенес?

– На пятнадцатое мая.

– Я подумаю, чем можно помочь. Паша, я не вижу причин, из-за которых ты можешь так напрягаться. Возможно, ты не понимаешь сценария преступления, но перед тобой дело, выскочить из которого ты не можешь. Нашелся Решетуха? И слава богу. Я ожидал худшего. Того, что тебя начнут дергать из-за заволокиченного, хоть и не по твоей вине, дела. Однако все оказалось проще. Садись пятнадцатого числа в процесс и смело рассматривай дело. Эпизод – один, подсудимый – один. Потерпевший – один. Больше недели рассмотрение не займет. Все!

Они оба знали, что «не все». Андрушевич невиновен, но материалы дела указывают на то, что парню грозит от семи до пятнадцати в колонии строгого режима. Огласив такой приговор, Левенец ни на шаг не отступит от закона. Но сейчас он стоял, смотрел в глаза Струге и молча спрашивал: «А как я потом жить буду?»

– Ты знал, куда шел, судья.

Антон подтянул к себе бумаги, давая понять молодому судье, что занят.

Развернувшись, Левенец вышел.

Едва за ним захлопнулась дверь, Струге оттолкнул от себя кипу бумаг и снял с телефона трубку.

– Вадим? Давай встретимся на нашем месте в половине седьмого?

Глава 10

Их местом было старое кафе, сына хозяина которого Пащенко выручил из беды несколько лет назад. На парня вешали ни много ни мало – убийство замдиректора Терновской птицефабрики. Стрельба произошла в вагоне-ресторане поезда, следующего из Ташкента, и сын хозяина кафе, возвращавшийся из командировки, имел глупость в это время хлебать харчо за соседним столиком. Когда идет криминальный передел, а с места преступления убегает молодой парень, грузин по национальности, то нет вопроса, на кого вешать собак, особенно в том случае, когда истинный убийца оказался гораздо проворнее милиционеров. Дело передали в транспортную прокуратуру, и оно попало на расследование к Пащенко, тогда еще – старшему следователю по особо важным делам. Убийцу все равно не нашли, однако Вадим сумел сохранить жизнь парню. Не складывались в его деле бумажки одна к одной, когда он допрашивал главного подозреваемого и свидетелей, не складывались...

У Пащенко тогда очень сильно испортились отношения с оперативниками из УВДТ, мечтавшими по «свежаку» поднять «сто третью». Однако Вадим Андреевич Пащенко на это плевать хотел. Когда такого рода отношения портятся, то дискомфорт в дальнейшем ощущает не следователь прокуратуры, а милиционеры. Пащенко к ним идти не нужно, а вот они в его кабинете гости частые.

Как бы то ни было, у Струге с прокурором появилась возможность бесплатно обедать раз в неделю и пару раз в месяц сидеть в этом кафе за бокалом пива. Такими посещениями мужчины убыток хозяину не наносили, а тот, когда видел их, входящих, сиял от счастья. Да и как не сиять? Какой идиот, размышляющий над планом построения «крыши», пойдет в заведение, в котором тусуются люди, подобные Пащенко со Струге?

Когда Антон говорил Левенцу, что все очень просто, он знал, что лукавит не только перед ним, но и перед самим собой. Все было очень даже не просто. Со дня на день позвонит беспредельный на вид Яша Шебанин, о социальной принадлежности которого теперь размышлять уже не приходилось, и предложит поднять тост за «их случайное знакомство». Действо, очевидно, будет проходить где-нибудь в зоопарке. Со столика будет удобный вид на клетку с медведем, а над пастью бурого зависнет тот, кто продал Яше черепашку. И в тот момент, когда губы голодного мишки прикоснутся к подошвам ботинок продавца рептилий, наступит момент истины. Он расскажет, где взял черепаху и при каких обстоятельствах. Понятно, что за клетками казуаров, с попугаями на плечах, будет скрываться группа захвата. И вот тогда, когда они выскочат и начнут бить всех, включая медведя, эти обстоятельства и станут «новыми» в деле Андрушевича.

Сомневаться в том, что Яша найдет обидчика, было наивно и смешно. Имея небольшой опыт общения с ним, Антон мог с уверенностью сказать, что при этом Шебанин обязательно известит о находке судью, спасшего ему жизнь. Возможно, с зоопарком Антон преувеличивает, однако Яша позвонит хотя бы потому, что обязан передать сестре Струге столько черепах, сколько та сумеет унести. Долг платежом красен.

– Это ты так рассуждаешь, потому что веришь на слово абсолютно всем, – заявил Пащенко. – Яша был на волне возбуждения. А сейчас, проворачивая в голове ситуацию, он успокоился. Пристрелит того хозяина черепашки, и дело с концом. Ты что, на самом деле поверил, что он тебе станет докладывать о результатах розыска?

– О результатах не станет, – настойчиво проговорил Струге. – Доложит о факте.

Пащенко отодвинул в сторону пустой бокал и полез в карман за портмоне – сегодня они наели и напили больше негласно установленного лимита. Гоги деньги, конечно, не возьмет, однако борзеть тоже не следует...

– Я вот что сделаю, Антон... Завтра попытаюсь выяснить, что там у центральных оперов за оперативное дело на Андрушевича и как на самом деле к ним попал кулон. Да заодно неплохо бы установить, не пересекались ли ранее пути Андрушевича и Решетухи. Возможно, это банальная месть за прошлые обиды. Ты же говорил, что Артемка уже был судим?

– Да, но Решетуха не судим.

– Вот о том я и говорю. Знаешь, так бывает... Делали одно дело, а потом получается, что один судим, а второй – нет. Все бы ничего, у правильных пацанов за это обид не бывает. Однако стоит корешу на воле подзабыть кореша на зоне, как у последнего тут же возникают сомнения в справедливости приговора и правильности пацанской дружбы.

Вадим подвез Антона на своей прокурорской «Волге» до дома и отправился восвояси. Машину прокурор ставил на стоянку рядом со своим домом. Понятно, бесплатно. Машина же служебная...

Поднявшись на этаж, Антон, слушая радостные повизгивания Рольфа за дверью, устало бормотал:

– Сейчас, сейчас, собака... Сейчас пойдем погуляем...

Едва он вошел, не успев даже спрятать в карман ключи, как его остановила на пороге возбужденная Саша:

– Антон, у соседей... Боже, ужас какой! Нашего соседа сегодня ночью едва не убили! Господи, мы спали, а его, оказывается, в это время по голове лупили! Он говорит, что крупную сумму денег похитили.

– Чего?? – не поверил своим ушам Струге.

На его площадке, помимо их с Сашей квартиры, находилось еще две. В одной проживала старушка – божий одуванчик. Она постоянно заготавливала на зиму соленья на целый полк. А потом носила разносолы Саше, приговаривая, что ей одной этого много. А во второй квартире жил сосед, Витя Юшкин, у которого была юная дочь красавица по имени Светка, кот по прозвищу Банан и болезнь от алкоголизма под названием «панкреатит». Глядя на жену, Антон никак не мог взять в толк, откуда у Юшкина могла образоваться крупная сумма денег и почему он не слышал, как ночью соседа лупили по голове.

– Антон, а если завтра к нам придут?! Ты пистолет не сдал?!

– Успокойся. Это же не перепись населения. Иди пса выгуляй, а?..

Рольфу было совершенно безразлично, кто его поведет гулять. Была лишь досада от того, что он весь день ждал этого Струге, а тот не снизошел даже до того, чтобы совместно прогуляться до ближайших кустов. Обидно, блин...

Скинув куртку, Антон немного подумал и вышел на площадку. При любых других обстоятельствах он никогда не пошел бы к соседу, разбирательство подобных случаев входит в компетенцию правоохранительных органов, и не дело судье ходить к потерпевшим соседям и спрашивать, что случилось. Выработанные за годы работы привычки заставляли Антона Павловича сторониться случайных связей и поддержания деловых отношений с кем бы то ни было, кроме как по службе. Поэтому, если бы того же Юшкина кто-то спросил: «Что вы можете сказать о соседе, живущем через стенку?», он бы ответил: «Судья он». «А еще что?» – «Ничего».

Дверь открыл сам Юшкин. Он был похож на комиссара, только что поднявшего полк в атаку и вернувшегося обратно. Голова обвязана, кровь на рукаве... Он был все в той же одежде, потому что сменной не было. Воздух в квартире отдавал легким амбре слежавшихся вещей, забычкованных самокруток из газетных листов и не вынесенного из кухни мусорного ведра. Светки, как теперь становилось понятно, дома не было. Понятно было потому, что дверь в дом всегда открывала она.

Сама Светка, несмотря на свой юный возраст, была известна всей округе как девушка не очень тяжелого поведения. Когда была жива ее мать, девчонка очень плотно занималась плаванием в «Воднике» и в четырнадцать лет выполнила норматив мастера спорта. Однако вскоре мать умерла, отец стал грызть стаканы, и спорт сначала ушел на задний план, а после и вовсе исчез из жизни девчонки. Все свободное время, а по той причине, что после окончания школы она поступила на иняз местного университета, его было немного, она подрабатывала у гостиницы «Альбатрос». Это название «Альбатрос», как и название местного футбольного клуба «Океан», на протяжении двух десятков лет героически сражающегося за выход в первую лигу, для Тернова было экзотическое, так как до океана, как и до альбатросов над ним, можно было добраться лишь поездами дальнего следования, с двумя пересадками на конечных станциях. Быть может, эта экзотика Светку Юшкину и привлекла. Деваха она была статная и брала лишь валютой. После резкого взлета евро долларами стала брезговать, справедливо рассудив, что война в Ираке ничего, кроме падения курса «зеленых», миру не принесет. Светка числилась в журналах всех без исключения оперативников, контролирующих обстановку в сфере правопорядка в гостиничных комплексах, а раньше состояла на учете в инспекции по делам несовершеннолетних по месту жительства. Оторва «разводила» интуристов в «Альбатросе» не хуже, чем «колпашники» обставляли на улицах Тернова пенсионеров. В институте же она держалась только потому, что никому в милиции не могло прийти в голову, что Света Юшкина учит немецкий и французский. Не знал об этом и отец. Но, в отличие от ментов, он довольствовался объяснениями дочери о том, что та работает нянечкой в больнице.

Когда пять лет назад клиенты-мужики спрашивали ее о возрасте, она кокетливо смеялась и отвечала, что женщине столько лет, на сколько она выглядит. Некоторые ей верили и потом имели крупные неприятности, вступив с законом в противоречия, ибо чертовке тогда едва исполнилось пятнадцать. Как раз тот случай, когда желание женщины – закон, а желание мужчины – срок. Папе по имени Витя на времяпровождение дочери было наплевать с высокой колокольни. Чем бы она ни занималась и где бы ни пропадала, в доме всегда было что пожрать. Ежемесячно Светка ходила платить за квартиру, закупала в магазине продукты и хвасталась в универе дорогими обновами, говоря, что это ей купил папа.

Струге эту ситуацию знал очень хорошо, однако старался делать вид, что ничего не происходит. Сейчас, войдя в квартиру соседа-алкаша в первый раз, он быстро оценил обстановку. Одна из комнат была заперта на ключ и принадлежала, очевидно, Светке. Вторая комната была, как и душа Вити, нараспашку. Прожженный в нескольких местах диван, пепельница, полная коротких окурков, и арсенал пустых бутылок, напоминающий боезапас артиллерии перед последним штурмом Берлина. Антон быстро ориентировался в чужих квартирах и всегда делал правильные выводы из увиденного. Он всегда был твердо уверен в том, что если в квартире из мебели находится один лишь журнальный столик, то хозяин этой квартиры не журналист, а алкоголик.

От самого Вити пахло переживаниями стоимостью пятьдесят два рубля восемьдесят копеек. Уловив концентрацию аромата, Антон помножил цифру на два. Очевидно, после похищения основной суммы у Вити кое-что оставалось в карманах, выворачивать которые преступники побрезговали.

– Рассказывай...

– А че рассказывать? Нечего рассказывать. – Витя залез рукой в давно не стриженную шевелюру под бинт и сделал несколько чесательных движений. Алкогольный стаж Юшкина давно перевалил за десяток лет, поэтому две по пятьдесят два – восемьдесят его уже давно не «забирали». Но Антон знал – еще полчаса, и он, даже забыв запереть дверь, доберет свое и рухнет где-нибудь между кухней и ванной. В таком положении он будет лежать до тех пор, пока с «работы» не вернется Светка и не наведет в квартире порядок.

– Да, конечно. О чем это я? – Антон Павлович покривился. – Все как обычно. Чего изо дня в день одно и то же пересказывать... Как дело было, ущербный?

Витя присел на стул и стал из десяти окурков «Примы» мастерить одну добротную самокрутку. Не выдержав такого зрелища, Струге высыпал перед ним полпачки «Кэмел».

– А че – «как дело было»? Сижу дома. Светка на работе. Она у меня в ночную нянечкой в больнице подрабатывает...

– Ага. Дальше.

– Вдруг – звонок зазвенел!

– Ты решил, что Светке дали отгул, и пошел открывать дверь, да? – Судья понял, что Юшкина нужно подгонять, иначе разговор затянется.

– Зачем дверь-то открывать? – удивился Витя, вперив в Струге мутные, как утренний туман, голубые глаза. – Звонок-то на телефоне зазвенел.

– Дальше.

– Фраер какой-то звонит и говорит – «позови Федю». Я его отхаял и трубку положил. Через пять минут опять звонок. Позови, говорит, Федю. Я его опять по матери... Через полчаса...

– Я понял. – Антон посмотрел на часы – скоро должна вернуться с прогулки Саша. – Было несколько звонков. Дальше.

– А потом этот же хрен звонит уже через часа два и говорит: «Это Федя. Если кто будет меня искать, скажи, что я скоро приду к тебе». Я, короче, ни фига, блин, не понял, положил трубку и лег спать. Часа в три ночи – звонок!

Струге резко выдохнул:

– Так, ты снял трубку. Дальше!

– Зачем трубку? – Юшкин опять подарил Антону Павловичу свой чарующий взгляд. – В дверь позвонили.

Дальнейшее развитие событий Антону можно было не пересказывать. Он лишь констатировал факт того, что этот сюжет уже набил оскомину многим. Юшкин открыл дверь и, не успев толком рассмотреть гостя, получил струю газа в нос и мощный удар кастетом в височную область. Дальше он ничего не помнит. Светки еще не было, поэтому он сам дополз до телефона, вызвал милицию и «Скорую». От госпитализации отказался, но с милиционерами был сговорчивей. Дело не в любви к правоохранительным органам, а в ненависти к похитителям двухсот тысяч рублей. Тех двухсот тысяч, что лежали в прикроватной тумбочке Витиной комнаты.

Глядя на пропитавшуюся кровью и уже успевшую застыть повязку, Антон в очередной раз убедился в том, что в определенных случаях алкоголизм спасает жизнь. Если бы Юшкин был в эту ночь трезв, его твердолобость вряд ли выдержала удар такой силы. Даже при наличии повязки для Струге было совершенно очевидно, что под ней скрывается шрам от страшного по силе удара и огромная гематома.

– Я могу узнать, откуда у тебя двести тысяч рублей? – осторожно поинтересовался Антон Павлович.

– Мы же хату продали... – горестно, вспомнив о постигшей беде, пробормотал Юшкин. – Завтра должны были выезжать. «Двушку» на однокомнатную и доплату... Я деньги забирал, а Светке – квартиру. Однокомнатную...

Теперь с Юшкиным разговаривать уже бесполезно. Кажется, он вспомнил, что его «обнесли». Струге быстро выяснил новый адрес однокомнатной, которую скоро осчастливят своим прибытием новоселы, и поинтересовался, как выглядел тот, кому Витя открыл дверь.

– Антон Павлович, ты что, шутишь? – плаксиво выдавил сосед. – Я дверь открываю, а мне – бац! И я в дамках... Светка придет, наверное, теперь на мне вторую рану зашивать придется.

На первом этаже послышалось свистящее дыхание Рольфа и его короткое повизгивание.

– Ладно. – Струге распахнул записную книжку и еще раз перепроверил записанный адрес. Он специально выдержал паузу, чтобы его переспросить. Однако цифры не расходились. Юшкин был пьян еще не до безумия. – Ты кому говорил, что деньги получил?

– Да кому я мог говорить?! Вчера в обед мне их передали! После этого я через порог не переступал!

– А когда за водочкой выходил?.. Ни с кем не перебрасывался словечком?

– Дык ить водочки-то ящик я еще с задатка прикупил.

– Ты, Витя, если не остановишься, то очень скоро пропьешь последние капли ума. Кстати, уважаемый, тебе не кажется, что приплата в двести тысяч при подобном размене – весьма щедрое предложение?

Юшкин пожал плечами, словно говоря о том, что если бы предложение было не так заманчиво, то не было бы и сделки.

Успев вперед Саши и Рольфа, Антон быстро вошел в свою квартиру.


Минувший день снова не принес никаких результатов. Яша собрал в зал огромного дома троих, наиболее приближенных людей и устроил короткое совещание. В трудную минуту Яша всегда давал право высказать точку зрения всем присутствующим. Тема была одна. На минувшей неделе какой-то бык продал Якову черепаху каймановой породы, не проконсультировав по вопросам собственной безопасности при общении с данным видом животного. Теракт тут, безусловно, не усматривается, однако налицо подлость и халатность. Названного уже хватает для того, чтобы ответить по всей строгости. Рука, подлеченная Моисеевичем, личным «лепилой», уже не побаливает, однако это не основание для прощения.

– Цинизм, блин, из лохов нужно выколачивать палкой, – сказал в заключение вступительного слова Яша. – Чисто за свинство казнить нужно, чисто за свинство. Любыми способами.

Насчет «свинства» никто не спорил. Спор с Яшей может окончиться, не начавшись. Однако один из приближенных, Тушкан, от имени всего коллектива выразил сомнения относительно способов, которые именуются «любыми».

– У лоха наверняка есть квартира, – сказал он. – Этого достаточно, чтобы возместить затраты, причиненные приобретением зеленки и бинтов. В крайнем случае, его можно маленько полохматить. Но, Яша, «любыми»... Это опасно.

Если с Шебаниным не спорить, а убеждать, то некоторых результатов можно добиться уже через короткий отрезок времени. Лучшим подтверждением тому была Мариша, которая покупала зимой шубы два раза в месяц. Обволакивая Шебанина логичными доводами, братве удалось убедить его не применять превентивных ударов. От этого могут пострадать люди, не имеющие к делу совершенно никакого отношения. И потом, такие демонические выпады в сторону всего человечества вряд ли одобрят ближайшие союзники. Алик Бабаев, например. Братва уверяла Яшу, что месть таким образом – не лучший способ сохранить лицо и свободу. Припомнили и Ленина. Мол, так мстить, как он мстил за брата, не мстил еще никто. А чем все это закончилось?

Выглядеть беспредельщиком в глазах братвы Яше не хотелось. Не хотелось и оставлять дело на самотек. Резонно помолчав и бросив: «Кажется, вы правы», Шебанин затаил внутри себя план мести. Сейчас успокоенная братва, поняв, что шеф размяк, быстро найдет его обидчика. А тогда... Тогда никто не осудит. А потом он исправится, обязательно исправится. И все объяснит. «Лишь дайте срок, но не давайте «срок». Эту песню он слышал на этапе в Горный. Интересный человек Высоцкий! Ни разу не сидел, а все понимает. Не то что эти ухари. Сидят напротив и верят в то, что Яша просто так может простить обиду. Но обиды, как и долги, Шебанин никогда не забывал...

Часть вторая

Глава 1

Два дня Струге наблюдал, как из соседней квартиры съезжает Витя со Светкой и въезжает новая семья. Новый жилец оказался с невероятно активной жизненной позицией. Это и неудивительно, так как новый сосед Антона Павловича в поте лица трудился на поприще защиты права. Не успев въехать, он решил сразу расставить все точки над «i»: набрав полные карманы визиток, пошел по квартирам. Стучался в каждую дверь и, когда на пороге возникали хмурые хозяева, говорил:

– Здравствуйте, я ваш новый сосед, адвокат Терновской юридической адвокатской конторы Игорь Олегович Савойский. В минуты, когда вам покажется, что ваши права безжалостно попираются властями или судейским произволом, обращайтесь ко мне. Наши ставки невелики, а качество работы отменно. Очень многих людей мне удалось уберечь от милицейского беспредела, и в Иркутске знали меня как грамотного юриста. В любое время дня и ночи я к вашим услугам, поэтому можете не стесняться. Кстати, ничего страшного, если мы тут недельку молоточком постучим? Евроремонт – вещь трудоемкая и длительная, но я думаю, за неделю моя бригада управится.

Появился он и у Струге. Антон как раз заканчивал ужин и, услышав звонок, направился к двери щелкать замками. С минуты на минуту должен был прийти Пащенко, и именно его ожидал увидеть в дверях Струге, а не этого типа в очках с золотой оправой и белой рубашке. Именно потому, что Струге ждал Вадима, а не нового соседа, он вышел открывать дверь в майке-безрукавке, старательно пережевывая котлету. Он ее только что засунул в рот, поэтому, увидев незнакомого человека, постарался проглотить как можно незаметнее для гостя. Адвокат, скосив взгляд на наколку – «Голова тигра» и малопонятная аббревиатура «ПВ», растолковал ситуацию неверно и выпалил:

– Я адвокат Савойский. Если в суде защита нужна будет, я живу рядом. Или же менты хамить начнут. И тех и других в стойло мы поставим быстро.

Антон Павлович качнул головой:

– Базара нет. Только до этого момента я почему-то ничего не слышал об адвокате по фамилии Савойский.

– Ну, я работаю по сложным делам, – пояснил мэтр. – Бытовые распри – не моя стихия. Впрочем, есть еще одно объяснение. В Тернове я всего полгода. Но определенным авторитетом уже пользуюсь.

– Правда? А каким таким – определенным?

Вдаваться в подробности правозащитник не стал, а Струге и не настаивал. Савойский лишь отметил, что, несмотря на занятость в работе среди высокооплачиваемых клиентов, он всегда готов помочь людям, живущим рядом. Заодно пожаловался на проблемы, с которыми постоянно приходится сталкиваться грамотному правозащитнику в процессах, ведомых безграмотными судьями.

– Знаете, сейчас в судах стало хуже, чем было раньше...

– Это точно, – перебил Струге.

– Вы не дослушали, – по-адвокатски тактично перебил сосед. – Сейчас судьи вслух запрашивают такие суммы, какие раньше боялись называть даже про себя. Работа адвоката осложняется, потому что не каждый клиент в состоянии удовлетворить запросы того или иного судьи. Для многих проще сесть, нежели расстаться с огромной суммой. Однако я умею убеждать.

– Кого?

– Судей, конечно, – быстро ответил адвокат, подумав о том, что этот татуированный малый не промах. – Одним словом, моя дверь рядом. Стоит только постучать.

– Я обязательно постучу, – пообещал Струге. – Потом. Слушай, юрист, ты куда моего корешка Витю переселил?

О Вите адвокат знал, но только лишь как о старом хозяине квартиры. Юшкин со Светкой съехали вчера, а новый квартиросъемщик въехал сегодня. Впрочем, Струге это было безразлично. Новый адрес ему дважды назвал сам Юшкин, а сейчас этот же адрес прозвучал снова. Банальная перепроверка. Въедливые привычки бывшего следователя прокуратуры в урну не выкинешь.

Услышав в третий раз подряд один и тот же адрес, Антон успокоился. В настоящее время Юшкин пребывал в пятидесятой квартире дома восемнадцать по проспекту Ломоносова. Не самое худшее место в городе, однако, если учесть, что Витя из двухкомнатной переехал в однокомнатную, поведение адвоката понятно. Дом Струге – почти в центре города, и его месторасположение ничуть не хуже, чем новый адрес Вити.

– Сашенька, я пойду с Рольфом часок погуляю! – крикнул Антон в спальную и вынул из шкафа свитер.


Пятидесятый дом он нашел очень быстро. Поднявшись с псом на пятый этаж, он уверенно подошел к металлической двери и нажал кнопку. В том, что Витя дома, он был уверен. Однако Антону Павловичу нужен был не сам Юшкин, а его блудная дочь. Услышав легкие шаги, он догадался, что Светка уже вернулась с «ночной» и сейчас наводит дома порядок. Скарба было немного, однако помощник из Вити плохой – в последний раз Антон видел его трезвым лет пять назад.

– Антон Павлович?..

Девчонка настолько опешила, что шагнула назад.

– Я могу поговорить с тобой, Света? – Услышать отказ он и не рассчитывал. – Где отец?

– В магазине, – ответила девушка, распахивая дверь в комнату. – Где ему еще быть?

– А ты пробовала не давать ему денег?

– Да какие там деньги! – Девчонка махнула рукой. – Что я там зарабатываю, в больничке?

– Брось. – Распахнув форточку, Струге показал овчарке ее место в углу комнаты. – Перестань, Света. Мне очень хорошо известно, чем ты зарабатываешь на спаивание своего отца. Он ведь бьет тебя, когда трезв, не так ли? Когда он не выпьет, его начинают одолевать бесы, он приходит в ярость, хватается то за сердце, то за ремень. Или он что-то другое использует вместо ремня?

– Кто вам наговорил? Я работаю в больнице, сестрой. – В ее поведении, несмотря на возраст, очень хорошо угадывались повадки взрослой путаны. – А днем учусь.

– Послушай, девочка... – Закурив, Антон поморщился. За пять лет работы в прокуратуре и десять лет службы судьей он никак не мог научиться спокойно относиться ко лжи. – Когда я получил для расследования свое первое уголовное дело, ты еще лежала на столе, обвалянная в тальке, как тефтель в муке. И если я говорю, что ты занимаешься проституцией, то так оно и есть! Не оскорбляй мой разум! Я хочу вам помочь. Эпизод похищения у вас денег – лишь промежуточный эпизод, аналогичный тому, который меня интересует. Таким образом, нетрудно догадаться, что если я обнаружу похитителя по своему случаю, то он ответит и за ваши деньги. И наоборот. Коли я выйду на его след благодаря вам, то выполню задачу, которая стояла передо мной еще до того момента, как твоему отцу-алкашу разбили голову. Это тебе понятно? Только не хлопай опять ресницами и не закрывай стыдливым жестом лицо! Ты проститутка, и мы оба это знаем! Ты что, думаешь, я пришел, чтобы работу на фабрике тебе предложить? Черта с два! Я пришел тебя использовать! Но только не так, как ты позволяешь с собой это делать! Света слишком взрослый человек, не обычный, к моему великому сожалению. Поэтому я и разговариваю с ней так, словно ей тридцать, а не двадцать! И Света, если хочет вернуть свои деньги, должна мне помочь! Это ясно?

Это было ясно.

– А чтобы тебе было еще более понятно, почему тебе нужно говорить мне правду, я поясню еще одну вещь. На сегодняшний момент ты единственный и основной подозреваемый по факту нападения на твоего отца. Стоит мне привести тебя операм, которые еще толком не понимают всех нюансов взаимоотношений внутри семьи Юшкиных, и объяснить, что единственно возможным способом для Светы спасти деньги от пропоя была именно подстава с нападением, как ты мгновенно окажешься за решеткой. Придумать причину помещения тебя внутрь СИЗО для них не составит ни малейших трудностей. У них план, блин, горит. И ваш ангел-хранитель Савойский... Савойский, да? Так вот, даже он не поможет! Впрочем, почему – «даже»? Вот он-то как раз точно не поможет. Он лох.

Серьезность проблемы, которую Струге поставил перед Светой Юшкиной, стала для нее очевидной только сейчас. С ее щек схлынул розоватый оттенок слегка подпорченной юности, и овал принял цвет лица Герды, которую вместо Кая поцеловала Снежная королева.

– Это не я...

– Допустим. Тогда придется постараться разбить в пух и прах мою уверенность. На сегодняшний момент, пока ты не заговорила, я твердо убежден в том, что организатором нападения на собственную квартиру была именно ты. И теперь мне остается лишь узнать имя исполнителя. И поверь мне, девочка, я его получу. Ты мне не веришь?

– Господи, Антон Павлович! Я терпеть не могу отца! Я ненавижу его, но никогда не сделала бы ему больно!! Я... Я люблю его, гада!

Одним рывком Струге подтянул разваливающееся кресло к Светке и приблизил свое лицо к ее.

– Тогда быстро назови мне имена тех, с кем ты проводила время сразу после того, как вам передали денежную разницу в цене квартир! Быстро, Света! Все имена!..

– Я не помню всех! Антон Павлович, вы с проституткой когда-нибудь были?!

– Не знаю.

– Что значит – не знаю?!

– Я бывал со многими, но не берусь утверждать, что они были проститутками. С меня никто не требовал за это денег. Так ты о чем?

– Да кто в кровати такие подробности выясняет?! Где живешь, как зовут? Там за час работы платят, а не за час душещипательных бесед! Наша инспекторша по делам несовершеннолетних, если бы было наоборот, миллионы бы загребала!

– Я не о случайных разговорах говорю, Света! Я веду речь о целенаправленных беседах о деньгах, полученных за квартиру! С кем ты беседовала об этом?

– Да ни с кем я не беседовала!

– Ладно. Кто твой хозяин? «Мамка» кто? «Вольным стрелком» ты быть не можешь. Тернов не тот город, где можно заниматься проституцией и не платить налоги.

– Вы мне все испортите!

– Что я сделаю? Карьеру проститутки разломаю?! А я чем, по-твоему, сейчас занимаюсь?! Я это и делаю! Ты попала в руки Струге! Понимаешь – Стру-ге! И первое, что я сделаю, это поставлю вопрос перед деканатом университета о целесообразности твоего нахождения в этом учебном заведении! Удовольствия мало, но это лучше, чем терпеть твою ложь.

– Антон Павлович... Я вам клянусь... Я ни с кем не говорила о деньгах. Ни с кем. У нас с отцом уговор был – он забирает деньги и уезжает жить к бабушке в Красноярск, а мне остается квартира. У него можете спросить, если мне не верите. Когда убедитесь, что я говорю правду, задайте себе вопрос – зачем мне нужно делать так, чтобы мой папа-алкаш никуда не уехал?

Антон шумно выдохнул воздух. Необходимости проверять сказанное не было. Витя говорил то же самое.

– Но тогда как похититель узнал о деньгах? Какой дурак полезет в вашу квартиру, зная, что самая ценная вещь в ней – ламповый цветной телевизор «Березка»?

Светка развела руками. Ответа у нее не было. Возможно, разболтал о деньгах сам Витя, но с момента передачи денег до разбоя прошло всего несколько часов. Витя мог разболтать информацию лишь таким же, как он сам, алкашам. Пока она дойдет до «конкретной» братвы, пока братва эту сенсационную информацию перепроверит, пока подготовит преступление...

Не «бьет» по времени. Потом, Витя говорил, что из дома не выходил с того самого момента, как получил деньги. Судя по всему, говорит правду, ибо он заикнулся в разговоре о ящике водки, купленном с задатка, и Струге этот ящик видел. Значит, утечка произошла либо в нотариате, либо от Светки. Сейчас, глядя на плачущую девчонку, Струге второе исключил. На этот раз она не врет.

А случай... Сомневаться не приходилось. Это был уже шестнадцатый по счету случай ограбления квартир, проходящий по одному и тому же сценарию. Порядок совершения преступления не менялся ни на йоту, преступник словно издевался над людьми и милицией.

«Странная параллель какая-то, – подумал Струге. – Люди и милиция. Вот так и нас кто-то, наверное, делит – люди и судьи...»

– А как вы эту квартиру нашли, Света? Вам адвокат вариант цепочки подобрал?

– Да. – Девчонка уже успокоилась и даже несколько изменилась внешне. Детское выражение лица, немного испуганный взгляд, неловкие жесты рук – все выдавало в ней еще не умудренную жизнью девчушку. Для некоторых двадцать лет – не возраст. Без следа растворилась в серьезности проблемы та вызывающая наглость, что была в Светке в первую минуту разговора. – Он нашел человека, который продавал ему эту квартиру, а потом он через объявление в газете вышел на нас и предложил такое условие – мы переезжаем в однокомнатную, а он, выплатив деньги хозяину этой квартиры и доплатив нам двести тысяч рублей, занимает нашу двухкомнатную. Все довольны.

– А кто хозяин этой квартиры?

– Не знаю. Кажется, барыга какой-то.

– А фамилию барыги не помнишь?

– Нет, не помню. Потому что никогда не слышала. Антон Павлович, не сообщайте в деканат...

Струге поднялся из шатающегося кресла и щелкнул пальцами Рольфу.

– Еще раз у «Альбатроса» увижу... Нет, не так. Еще раз услышу, что ты продолжаешь заниматься... тем, чем занималась, я свое обещание, Света, выполню. Где сделку по квартирам заключали?

Узнав адрес нотариальной конторы, Струге пропустил собаку вперед себя и вышел из квартиры.


– А я уж не чаяла его больше увидеть. Живучий какой, а? Мне бы так вдарили, меня бы господь в ту же секунду прибрал.

– Сейчас, однако, еще глуше станет. Пресвятая Богородица, только выноси...

– А все потому, что голова у него – не самый жизненно важный орган. Он ей только ест.

Этими малоуважительными репликами приподъездные старушки проводили Мишу Решетуху, который, входя в подъезд сзади них, рявкнул так, что с козырька крыши сорвалась стайка голубей:

– Здорово живешь, старье!!!

Он только что снял кассу и был вполне доволен. За те дни, что он отсутствовал в городе, в казне киоска накопилась достаточно внушительная сумма денег. Минусом было то, что уменьшился ассортимент, но этот недостаток в бизнесе Миша быстро исправил, съездив с недельной выручкой на рынок. Теперь киоск опять был полон, а карман приятно терла пачка денег.

Футбола сегодня не было, хоккея или волейбола – тоже. Это могло в некоторой степени омрачить жизнь владельцу малого бизнеса, однако события последних дней настраивали Решетуху лишь на мажорный лад. После того как его разыскали родственники Андрушевича, которого милиция обвиняет в нападении на квартиру Миши, потерпевший «поднялся» сразу на десять тысяч долларов. После такого куша хоть ходи по городу да подставляй лоб под металлические предметы грабителей. Миша бы, наверное, так и делал, если бы был уверен в том, что сначала милиция найдет обидчиков, а потом к нему, побитому Мише, приедут родичи преступников. К сожалению, лоб подставить нетрудно. Труднее убедить родственников возместить ущерб. Еще труднее найти этих преступников.

Миша прошелся по комнате и по привычке повернулся к тому месту, где совсем недавно стоял аквариум.

– Знать бы, кому ты ее сплавил, придурок... – обращаясь к кому-то, пробормотал он.

Расположившись за столом, он вынул из кармана деньги и положил на столешницу. Потом подумал, подошел к мебельной «стенке» и отворил нижнюю створку одной из секций. Поковырявшись немного с сейфом, он вынул из него все содержимое и тоже разложил на столе.

Он стал раскладывать деньги по стопкам.

Прошло четверть часа, когда наконец работа была выполнена до конца. Стопки рублей, евро и долларов, выложенные на полировке стола, радовали взор и вселяли уверенность в счастливом будущем. Эту сумму Миша копил долгих шесть месяцев. Теперь тут даже больше, нежели он рассчитывал.

Стянув пачки резинками, купленными на рынке, в киоске канцелярских принадлежностей, Решетуха уложил деньги обратно в сейф. Он долго сидел за столиком, растягивая между пальцами забытую на столешнице резинку. Выкуривая сигарету за сигаретой, он смотрел в окно и жмурился под теплыми лучами майского солнца...

Оставаться в этой квартире для него было уже невозможно. Каждый ее уголок напоминал о том, что с ним, Мишей Решетухой, в любой момент может произойти неприятность. По дороге с рынка он заехал к адвокату, который представлял его защиту в суде, и тот вручил ему несколько возможных вариантов переезда. Один из них Решетуху устроил, и сделка была заключена уже к обеду. Несмотря на то, что хозяева новой Мишиной квартиры оказались людьми упрямыми, ушлый адвокат сумел решить проблему в течение двух часов.

На сбор мебели и вещей у него ушло шесть часов. Уже ночью, услышав под окном гудок грузовика, Решетуха дотянулся до форточки и коротко свистнул. Весь переезд занял два часа. Из пятиэтажного дома, чей покой он так старательно нарушал в течение года, Миша исчез так же неожиданно, как и появился.

Глава 2

Когда Струге приехал к Пащенко домой, тот сидел в кухне за столом и изучал «Товарищеское харчевание» 1924 года издания. После неудавшегося брака Вадим жил один. Женских коллективов не чурался, однако той, которая могла стать единственной, пока не находил. Привычка стирать и готовить в выходные дни стала для него обыденным делом. Он, однако, совершенно не умел готовить. Как и всякий прокурор, читать и делать выводы он умел, но искусство кашеварения ему не давалось.

– Ого, – заметил Струге, скосив взгляд на потертую книгу. – Ты где купил такое «харчевание»?

– Да не купил я! Изъяли тут у одного чудика вместе с раритетными фолиантами времен Николая Второго. Думал, хоть здесь что попроще найду. А тут, понимаешь, нужно взять три четвертых фунта оленины, залить виноградным вином урожая 1915 года... Ничего себе, товарищеское харчевание... Короче, яичницу будешь?

Дело «о черепахах» не продвинулось ни на шаг. Пермяков, следователь в «конторе» Пащенко, взял двоих оперативников из Управления внутренних дел на транспорте и прочесал все торговые ряды на Птичьем рынке. Организаторов бизнеса по продаже животных, ввезенных в Россию незаконно, сдавать добровольно никто не хотел. Тогда Пермяков прихватил с рынка одного из торговцев, усмотрев в его дроздах темное прошлое, и уже на втором часу задушевных бесед птицевод назвал адрес некоего Желюбчика.

– Мутный, говорит, персонаж. Как ласковый теленок, у двух маток сиську сосет. И у ментов с таможней на подсосе, и с братвой якшается, – пояснял, загребая с тарелки желток, Пащенко. – Одним словом, Пермяк поехал к нему домой да разговор составил. Составил, видно, неплохо, потому что тот такой расклад дал, от которого кое-кому плохо станет. Например, в оперативной таможне.

– А о черепахе-то он что пояснил?

– О черепахе – ничего. Говорит, через его руки за все года еще ни одна каймановая черепашка в Тернов не попадала.

– А через другие руки? У нас что, Птичьим рынком лишь одни руки правят?

– Представь себе, да, – отрезал Пащенко.

– Ну, не сама же она три океана проплыла, попала в устье Терновки, после чего до Тернова дошла!.. Где ее Решетуха взял?! На рыбалке увидел да в дом принес?

Пащенко огрызнулся, что загонять каймановую черепаху в Решетухин садок он не помогал.

– Слушай... – Отведя взгляд к «Харчеванию», которое до поры покоилось на разделочном столе, проговорил Струге. – Эти пятнадцать разбоев, о которых я тебе говорил... Ты можешь собрать по ним информацию? Проблема состоит в том, что они были совершены в разных районах города. Мне звонить операм как-то неудобно, да и поймут неправильно. Можешь проанализировать собранную информацию, выясняя один лишь факт?

– Какой именно?

– Что общего у людей, потерпевших при разбойных нападениях?


На утреннем совещании в понедельник Николаев объявил, что двое судей, назначенных его распоряжением осуществлять в Центральном суде аресты, не справляются. По этой причине помогать им будет судья Левенец. В график «дежурств» судей уже внесены изменения, поэтому Павлу Максимовичу можно смело приступать к исполнению своих функций уже сегодня, в понедельник.

Услышав такую новость, Левенец слегка надул щеки и задержал дыхание. Что касается остальных, то они сделали вид, что ничего не случилось. Даже Кислицын, который никогда не удерживался от реплик, перелистал свой ежедневник и, не найдя в нем ничего примечательного, снова поднял взгляд на председателя. Такое распоряжение Николаева устроило всех. Всех, кроме Струге и, понятно, самого Левенца. Поэтому, когда после окончания совещания все поднялись и, едва слышно стуча стульями, стали расходиться по кабинетам, на своих местах остались лишь два человека. Николаев и Струге.

Дождавшись, пока за всегда медлительной судьей Игнашевич закроется дверь, Антон Павлович поднял глаза на Николаева.

– Виктор Аркадьевич, у меня такое предложение. Дежурства Левенца по арестам я готов взять на себя.

– Дежурства Левенца возьмет на себя непосредственно Левенец.

Казалось, разговор был окончен. Но, пережив уже трех председателей, находясь в постоянной борьбе с Лукиным, Струге заслужил себе право говорить Николаеву все, что он хотел говорить. Это были не приступы «отрицаловки», свойственные молодым и деятельным организмам, готовым выступать в оппозиции руководству едва ли не по любому поводу. Просто Антон мог, не рискуя нарваться на неприятности и преследования, выяснять истину и устанавливать факты. Николаеву это не нравилось, но ничего поделать с этим он не мог. Схватки Струге с Лукиным происходили на его глазах, как, впрочем, и на глазах всего судейского сообщества Терновской области. И никто еще не смог убедиться в том, что Струге сдался. Именно эти короткие победы, после которых Струге вынужден был потом зализывать раны, но не сдаваться, и приносили ему авторитет «непослушенца». Струге всегда был рад служить, но, слегка перефразируя пиита, его всегда тошнило от прислуживания.

Сейчас был именно такой случай. При всем своем уме, умении рационально мыслить и не совершать административных ошибок Николаев назначает на дежурства именно Левенца. Значит, он опять исполняет чью-то волю, исходящую из областного суда.

– Я вот о чем хотел спросить вас, Виктор Аркадьевич, – бросил Антон, закрывая ежедневник и погружая «паркер» в карман пиджака. – Как у нас распределяется нагрузка на судей? Возможно, это не мое дело. Более того, это, точно, ваше дело. Но я боюсь, скоро мы опять потеряем молодого судью и его «деловая» нагрузка опять рухнет на оставшихся. Так уже было за последний год с Полозковым, с Пустовойтовым, Брянцевым. Не выдержав необоснованного психологического и рабочего гнета, люди ушли, скинув оставшимся судьям свои дела. А их, извините, у каждого накапливается до пятидесяти штук. Нас, «уголовных» судей, четверо. Итого – станет по двенадцать дел каждому на остаток. Плюс «освоение новых территорий», с которых эти судьи ушли. Кислицыну и Веллеру, возможно, на такие мелочи наплевать. А вот меня это беспокоит, и не говорите, что я превышаю свои полномочия в этом вопросе и лезу не в свои дела. Это будут как раз мои дела, Виктор Аркадьевич. Как раз мои дела это и будут!

– Я не пойму, с какого ровного места вы подняли этот разговор?! – вскипел Николаев. – У нас что, кто-то из судей собрался уходить?! Почему вы вечно чем-то недовольны, Струге?

Если бы сейчас Николаев отправил Струге работать и прекратил этот разговор в самом начале, Антону не оставалось бы ничего другого, как повиноваться. Дальнейшее влезание в тему напоминало бы бабскую склоку на уровне продуктового рынка. Но Струге очень хорошо знал, что делал. Николаев работал председателем всего год и еще недостаточно хорошо владел браздами правления и методикой разговора с судьями, подобными Антону Павловичу. Справедливости ради нужно заметить, что последних не так уж много, и правильно выстраивать с ними административные отношения, вследствие отсутствия практики такового общения, трудно любому председателю. Однако у Антона была еще одна черта, позволявшая ему постоянно держать все разговоры под контролем. Он всегда с математической точностью вычислял слабости людей и всю свою логику в разговоре направлял именно на эти, незащищенные места. «Боднись» сейчас Николаев, прояви настырность, и Струге вынужден был бы уйти, ибо дальнейший натиск можно было бы воспринять как попытку вмешаться в решения председателя. Однако Николаев совершил ошибку. Он продолжил тему и тем самым позволил Струге сделать то же.

– Я отвечу, Виктор Аркадьевич. Вы не застали меня врасплох. Ровное место, говорите? Ладно. Кто у нас сейчас, в соответствии с новым уголовно-процессуальным законодательством, производит аресты? Судья Верников и судья Гайко. Два судьи, рассматривающие в Центральном суде гражданские дела. Именно они производят у нас аресты по уголовным делам. Странно, правда? Странно и, как мне кажется, очень необоснованно. Объясню почему. У них в производстве находится по двести пятьдесят гражданских дел у каждого. У судей, рассматривающих уголовные дела, находится в производстве по двадцать – тридцать дел. Тридцать – это от силы. Но не в восемь же раз больше! Нетрудно представить, что Верников и Гайко, исполняя аресты, «заволокичивают» свои дела, теряют ритм работы, на них сыплются жалобы и как следствие – что? Их казнят, не давая оправдаться, на квалификационной коллегии. А теперь что касается Левенца. Он пришел в суд четыре месяца назад. Дел в производстве у него столько же, сколько и у меня. Только если меня из колеи выбить практически невозможно, Павлу Максимовичу на этом этапе становления можно испортить карьеру в течение двух-трех последующих месяцев. Через два с половиной года человеку утверждаться на пожизненный срок, и очень легко представить, с какими результатами этот судья предстанет перед квалификационной коллегией. В этой коллегии, в которой из двадцати одного сидит семь человек от общественности, которые в отправлении правосудия и проблемах судьи понимают столько же, сколько понимаю я в технологии увеличения надоя молока. Все остальные даже не станут слушать такую мелочь, как Павла Максимовича. И потом никто, в том числе и вы, не вспомнит, что Павел Максимович, которого вместо всеобщего третирования суд должен был взять под свое крыло и пару лет пестовать и лелеять, был брошен на съедение обстоятельствам и выкручивался как мог. Как обычно, плюнут и разотрут. И не такое это уж «ровное место», как вы утверждаете. У Левенца на следующей неделе два сложнейших процесса. Однако, вместо того чтобы войти в эти процессы готовым, Левенец всю эту неделю будет сидеть и расписывать постановления на аресты людей, которые к его делам не имеют ни малейшего отношения.

Николаев нетерпеливо двигал руками, и было видно, что он не может дождаться момента, когда Струге закончит.

– Бросьте, Струге! – не выдержал наконец он. – Наоборот, человек закалится. Ну, что такое аресты?! Раз, два – и готово!

Струге встал и задвинул под стол свой стул.

– Это весьма необычная трактовка избрания меры пресечения. Мне в голову такой ход данной процедуры как-то не приходил. Если молодой судья прислушается к вашему совету, то с таким отношением к делу он далеко не уедет. Только до ближайшего СИЗО. Ну, в крайнем случае, до ближайшей квалификационной коллегии. Это не вы говорите, Виктор Аркадьевич, это за вас кто-то другой такие слова произносит. Кажется, я даже знаю кто. Только понять не могу – Левенец-то... Он-то здесь при чем?

– Струге, иногда мне кажется, что вы контроль над собой теряете и тогда произносите вслух то, что нормальный судья говорить своему председателю никогда не станет. Иногда я понимаю Игоря Матвеевича, который вас не любит... Раньше не понимал, а сейчас очень хорошо понимаю. Какому руководителю понравится такое поведение подчиненного?

Струге, уже собравшийся было выйти, вдруг опять подошел к столу. Когда он оперся о его край и слегка наклонился, Николаеву подумалось, что последние слова он бросил зря. Просто вырвалось. А зря.

– Я вам не подчиненный, Виктор Аркадьевич. Это вы забываетесь, а не я. Я такой же судья, как и вы. Вы можете меня поставить рассматривать все аресты, которые посыплются на Центральный суд, вы вправе поставить мой первый отпуск в феврале, а второй – в декабре, вы вправе назначить мне квартальную или годовую премию меньше, чем всем остальным, но я вам не подчиненный. Я не выполняю ваших распоряжений относительно рассмотрения дел и не собираюсь отчитываться за принятое решение ни перед вами, ни перед кем-то еще. Проблема в том, что вы сейчас рассуждаете точно так же, как и Лукин. Ему очень не понравилось, когда я это впервые сказал ему четыре года назад. Надеюсь, теперь вам еще более ясно и понятно, почему меня не любит Игорь Матвеевич?

– Вы давите, Струге, – поморщился Виктор Аркадьевич. – Идите лучше к себе. Разговор окончен, Левенец рассматривает аресты. Свободны.

Чиркнув по столешнице блокнотом, Антон направился к дверям.

– Вот именно так и заканчиваются все наши разговоры с Игорем Матвеевичем...

– Левенец будет рассматривать аресты! Я так решил!

Струге почувствовал, как у него мгновенно вспотели ладони. Все, о чем он сейчас говорил, Николаева задело. И задело вовсе не за те струны, на игру которых рассчитывал Антон Павлович. Остановившись, он снова повернулся к потерявшему терпение председателю.

– Кстати, о начальниках, подчиненных и приказах, которые их связывают... Вы только что отдали солдату приказ копать яму, но лопатой-то вы его обеспечили?

– Струге... – Николаев не выдержал и швырнул на стол свои дорогие очки. – Я плевать хотел на то, что вы обо мне думаете! Если вы до сих пор на плаву, то не думайте, что с таким поведением и отношением к людям вы проплывете очень долго! Какая лопата?!

– Вы хоть спросили Павла Максимовича о том, знает ли он, как рассматриваются эти аресты?

– Он судья, Струге!! – взревел Николаев. – Он сюда работать пришел, а не на стажировку!..

– К сожалению, судьями не рождаются. И по наследству умение рассуждать не передается. Если бы талант судьи, как и олигофрения, передавался с генами, может быть, у нас с вами и не было этого разговора.

– Вы циник, Струге. Цинизм – не самый лучший способ заслужить уважение руководителя. А вы циник! Уверен в том, что вы, учуяв запах цветов, всегда вертите головой в поисках гроба!!

Уже почти выйдя в приемную, Антон опять был вынужден вернуться в кабинет.

– Помните, я говорил вам о «медвежьем поцелуе» Лукина? Я горю от горя, чувствуя, что вы так и не поняли, почему я не позволил Лукину пометить себя таким образом. Этот поцелуй не отмывается ни скипидаром, ни водкой, Виктор Аркадьевич. Пусть Левенец вместе с судьями по гражданским делам рассматривает аресты по делам уголовным. Начальнику виднее. Только теперь я точно знаю, кто принял решение и отдал приказ о том, чтобы кинуть молодого судью Левенца под танки.

Обычно в таких случаях пишут, что «он вышел, хлопнув дверью так, что осыпалась штукатурка». Антон Струге вышел из приемной председателя Центрального суда, мягко притворив за собой дверь. Как он делал это всегда.

А потом, стесняясь щелкать фольгой валидола при Алисе, попросил девушку сходить и принести воды для кофе.

Ничего в этом здании не менялось с того самого момента, когда он пришел сюда десять лет назад. Поэтому Антон Струге и не рассматривал подобные разговоры как события, которые могут повлиять на его жизнь. Все было как обычно. Одни давили, другие падали и терпеливо слушали стук шагов на своей спине, третьи пытались сдерживать вражескую хватку у самого своего горла. Все настолько привычно, что можно даже с точностью до минуты предугадать последующий таран. Этот маленький мирок, в который многие по собственной глупости засовывают свою голову, чтобы полюбоваться его красотой и внешним шиком, беспощаден и бесчеловечен до безумия. Тут не хватает места всем, и даже те, которые занимают свою нишу, постоянно боятся совершить ошибку и вылететь из нее. Парадокс заключается в том, что все понимают – нет мирка более бессердечного, но, однажды оказавшись втянутым в него, никто не желает выбираться из него по своей воле.

Все шло своим чередом, не меняясь даже в нюансах. Единственное, в чем было отличие между последним временем и первыми днями работы – это валидол. Все чаще и чаще теперь приходилось отсылать секретарш за водой, делами, бланками... Куда угодно, лишь бы они не слышали этого омерзительного треска разрываемой фольги на бластере валидола. Никто не должен видеть, какой ценой тебе дается твой цинизм...

Глава 3

А в четверг случилось даже больше того, что предсказывал Струге. Решетуха не только не признал в Андрушевиче человека, вломившегося в его квартиру, но и отказался от... золотого кулона в виде иконы «Неупиваемая чаша».

– Я только сейчас рассмотрел! – объяснял он в процессе, показывая драгоценность Левенцу, сидящему за столом. – На моем кулоне виньетка была, с двумя буквами – «М.Р.»! А на этом нет ничего, за исключением надписи «Спаси и Сохрани»! Не мой кулон!

Несмотря на все предупреждения Антона Павловича, Левенец не понимал, что происходит. Решетуха сознательно отводит удар от Андрушевича. Человека, в квартире которого были обнаружены прямые доказательства причастности подсудимого к совершению разбоя.

А еще постарался адвокат Решетухи. Складывалось впечатление, что он защищает не интересы своего подзащитного, а интересы подсудимого. При этом адвокат Андрушевича, исполненный гордого молчания, не открывает рта, а Решетуха даже не скрывает того, что удовлетворен происходящим.

– Ущерб мне возмещен! – орал Миша, очевидно полагая, что, кроме него, в зале суда еще масса глухих. – Я претензий к этому человеку не имею! Да и как иметь, если это не он?!

– Вы же говорили, что не видели напавшего? – бросил, не подумав, Павел Максимович. – Почему же уверены, что это не он?

– Ваша Честь, – по старинке обратился к судье адвокат Андрушевича – теперь в ходу «Уважаемый Суд», – вы придерживаетесь обвинительного уклона. Потерпевший достаточно ясно выразил свои мысли – он уверен в том, что подсудимый не нападал на него в ночь на двадцать восьмое декабря две тысячи второго года.

– Вы в другом месте замечания будете делать, – заметил Левенец. – Еще один подобный выпад, и я наложу на вас административное взыскание.

Посмотрев на притихшего мэтра, Левенец лег грудью на стол и дополнительно пояснил:

– За неуважение к суду. А если вы не понимаете, что я делаю, то я поясню. Хотя в этом плане утруждаться и не должен. Я пытаюсь выяснить, почему на следствии и в первом процессе потерпевший признавал вещь, обнаруженную в квартире подсудимого как свою, а сейчас – нет. Мне очень хочется знать, давал потерпевший ложные показания на первом процессе, будучи предупрежден об уголовной ответственности за это, или просто ошибался.

– Он ошибался, – поспешил вставить защитник Миши. – Уже после первого процесса он говорил мне, что очень переживает по этому поводу, и в связи с этим у него даже усилились головные боли.

Через полчаса Левенец закончил судебное заседание и объявил перерыв до следующего понедельника. Все получилось так, как говорил Струге.


Антон сам не понимал, почему он так увлекся этим делом. Его всегда притягивала к себе загадка, царящая в том или ином деле. Почти всегда он останавливал себя, понимая, что не имеет права вмешиваться в ход предварительного следствия, превышать свои полномочия в следствии судебном. Однако случай с Решетухой выпадал из категории дел, интересоваться которыми больше, чем того требует от него закон, он не мог. С одной стороны, негоже судье проявлять инициативу вне зала судебного заседания, с другой стороны, он чувствовал, что обязан помочь молодому судье. На данный момент Антон выяснил для себя два важных момента. Первый: Андрушевич не имеет никакого отношения к декабрьскому разбою в отношении Решетухи. Второй: разбой Решетухи – четкое воспроизведение предшествующих этому четырнадцати эпизодов в городе. Кто-то неугомонный и неустановленный разбивал горожанам головы и спокойно изымал из их жилищ самое дорогое. Кстати, насчет самого дорогого...

Вынув телефон, Антон набрал номер Пащенко.

Тот был на месте и в момент, когда снимал с телефона трубку, орал на кого-то в своем кабинете: «А если не можешь работать, пиши заявление и убирайся к... Подожди, пожалуйста, одну минутку...»

– Слушаю!

– Ты что так кричишь, прокурор? – удивился, зная спокойный нрав Вадима, Струге.

– Подожди, Антон... – Пащенко снова отстранился от трубки. – «Иди, работай...» – Трудится у меня тут один... следователь. Достал меня... Говори, пока я зол. Когда зол, я всегда правдив.

– Ты сделал, что я просил?

– По разбоям? Да, Антон, нет проблем. Ты просил установить общий признак людей, на квартиры которых было совершено нападение. Так вот, все они имели на руках крупные суммы денег. Кто-то продал квартиру, да не успел вложить средства во что-то иное, кто-то собирался купить машину, кто-то только что получил взыскиваемые суммы по исполнительному листу.

– Это единственный признак, который объединяет всех? – уточнил Струге.

– Да. Еще раз повторяю – все потерпевшие за день, за два, максимум – за три до происшествия получали на руки и хранили дома крупные суммы. Если хочешь, передам тебе бумажку со всеми данными.

– Пока не нужно. – Попрощавшись, Антон отключил связь.

Дойдя до дома, в котором проживал Миша Решетуха, он застегнул до горла замок легкой куртки, скрыв таким образом воротник белой рубашки и галстук, и шагнул в подъезд. Первый человек, с которым Струге хотел побеседовать, был Геннадий Олегович Попелков, сосед Решетухи. Беспокоиться относительно того, что его узнают, Антон Павлович не мог. С кем бы он ни разговаривал в этом доме, тот не признает его впоследствии в коридорах суда либо на процессе. Но даже если и узнает, то не придаст этому значения. К делу Андрушевича судья не имел никакого отношения.

– Да что я могу сказать? – совсем как Юшкин почесал затылок Гена Попелков. – Фанатиком спорта был Миша.

– Почему – «был»? – поинтересовался Антон, осторожно опуская портфель в коридоре попелковской квартиры.

– Потому как уехал он. Вчера ночью. Собрал манатки и уехал.

– «Манатки» – это сумка с вещами?

– Ничего подобного. Это шифоньер, телевизор и остальной скарб.

– А вы сами видели, как Решетуха переезжал?

– Он ночью уехал, я только сверху видел, как в грузовик барахло сгружается.

«Очень интересно...»

– Что еще сказать? – Попелков вперил взгляд в давно не крашенный потолок. – Вы вообще интересуетесь или в частности?

– В частности той ночью, когда Решетухе ударили в голову. Нам, розыскникам, не все понятно в этом происшествии. Вы говорили следователю, что видели человека у дверей Мишиной квартиры. Тогда вас об этом никто не спросил, а вот мне сейчас интересно, зачем вы стояли у «глазка» своей квартиры в три часа ночи. Насколько мне известно, в это время люди обычно спят, а не дежурят под дверью.

– А вы кто, собственно, будете, гражданин начальник? – зримо заволновался Попелков.

– Я из поколения тех следователей, которые тридцать лет назад привлекали вас к уголовной ответственности за незаконную разгрузку вагонов на ходу поезда. – Лучшего «на ходу движения разговора» Струге придумать не мог. – Может, будет лучше, если я вас сейчас к себе в кабинет ГУВД доставлю да продолжим разговор там? Чтобы с вашей стороны поменьше вопросов было?

Попелков понял, что в своей подозрительности перестарался. Его до сих пор тошнило от запахов заваренного чая, пыльных стен и слежавшейся бумаги – запаха всех без исключения следственных кабинетов. В женских следственных кабинетах к перечисленным запахам добавляется еще легкий аромат духов, который потом преследует обвиняемого весь срок.

– Итак, дядя Гена, гроза всей Западно-Сибирской железной дороги, какого ляда ты чалился у дверей своей квартиры в три часа ночи, двадцать восьмого декабря, когда все законопослушные граждане пропитывают слюнями подушки?

Услышав родную речь, Попелков, «гроза железной дороги», вновь стал на рельсы понимания и объяснил нудному «следователю в третьем поколении», что в ту ночь Миша особенно рьяно бесновался по поводу проигрыша сборной России финнам.

– Так, – кивнул головой Струге. – И что?

– А то, что я не мог спать! Я встал с кровати и пошел на кухню. Там у меня стояла четушка «гвардейской»! Однако до кухни я не дошел, потому что, проходя мимо входной двери, услышал на площадке «движняки»! Поэтому и оказался у «глазка»!

– И что за «движняки» возбудили в тебе любопытство? Дядя Гена, будь честен, ага?

Попелков развел руками:

– А куда честней? Я через стену слышал, как диктор объявил окончание матча «Россия – Финляндия». Миша перестал орать и ушел на кухню. Это я могу сказать точно, потому что в кухне хлопал холодильник. Он у него всегда хлопает после первого, второго периодов, а потом – в конце игры. Вот и я тоже решил в третий раз водочки засадить и попытаться уснуть, пока он не переключился на другой спорт. Вот тут-то шорох и услышал. Точнее, не шорох, а стук. Я к «глазку» – шасть! – а там, на площадке, плюгавый какой-то стоит и головой, как филин, вертит. Постучал он, значит, Решетухе, потом звонок давай нажимать. Я еще думаю – зачем он стучит? Мише стучать в дверь – толку никакого.

– Ладно, – Струге, помня о словоохотливости многих старых зэков, поморщился, – что дальше было?

– А дальше плюгавый документ какой-то вынул и Мише в «глазок» показал. Я сразу понял, что менты приехали. Только в толк не могу взять – кто мог вызвать? Телефон на площадке только у меня, а у старухи Маратович, чья квартира в соседнем подъезде к решетухинской примыкает, тоже никакой связи нет...

– Никто и не вызывал твоих ментов, – отрезал Струге. – Дальше, старик, дальше!

– А дальше – ничего. Я спать лег, а поутру все узнали, что Мише голову пробили. Вот и вся история. А я в ту ночь употребил грамм четыреста и уснул, как младенец.

– Ты же говорил – «четушка»? – жадный до мелочей, уточнил Струге.

– То первая была. Вторую я в конце второго периода распечатал, когда Разин один на один вышел, да лоханулся. С этим Решетухой поневоле алкашом станешь...

Попрощавшись, Антон вышел из дома и, миновав автобусную остановку, пошел домой пешком. На улице было тепло, но не настолько, чтобы Струге чувствовал жар во всем теле. Однако лицо Антона горело, словно он после привычной субботней игры в футбол лежал на полке сауны спорткомплекса СКА. Он только что услышал то, на что не обращал внимания раньше, читая протоколы допросов в деле Решетухи и слушая рассказы Левенца. Теперь у него уже не оставалось сомнений относительно того, что некто Андрушевич не имеет никакого отношения к разбою в квартире Решетухи. Левенец будет вынужден вынести оправдательный приговор Андрушевичу. И это будет не случайно. Так же не случайно, как и его задержание. Все шло по четкому, ранее спланированному плану.

Вопросы были и до этого. Однако их количество увеличилось сразу в несколько раз в тот момент, когда пришло озарение. Шаг вперед, который Антон сделал четверть часа назад, перечеркнул все имеющиеся ранее версии. Однако Струге знал – это только начало. Уже есть шероховатость, за которую можно зацепиться. Первая ошибка, которую совершил противник. Паше Левенцу противостоит очень коварный и хитрый враг. Этот враг все правильно рассчитал, однако откуда ему было известно, что теми событиями полугодовой давности заинтересуется некто Струге? Судья, который сам сидел у телевизора в тот момент, когда наши проигрывали финнам на Кубке Балтики...


Занимайся делом, иначе дело займется тобой.

Это было жизненное правило Якова Шебанина. Благодаря стараниям старика Виртмана палец снова обрел свои функции и дело пошло на поправку. Братва по-прежнему рыскала по городу в поисках человека, продавшего шефу черепаху, но безуспешно. С таким прилежанием и ответственностью не разыскивался ни один должник Шебанина. Если бы не Мариша, которая находилась в тот злополучный день рядом с мужем, братва была бы склонна думать, что Яша перепил и ему все привиделось. А палец он по пьяни сунул в какой-нибудь кухонный комбайн, да сейчас стесняется в этом признаться.

На следующий день после того, как Струге побеседовал с Попелковым в коридоре его квартиры, Шебанин приказал Тушкану и Балу, тоскующим в прихожей за журналом «Плейбой», следовать за ним. Прошла уже неделя после инцидента, и все сходились на том, что Яша вскоре забудет и о черепахе, и о веснушчатом типе. Убедиться в том, что у Шебанина хорошая память, обоим ребятам пришлось уже через пять минут после того, как «Ягуар» выехал за ограду.

– Мне тут утром шепнули по телефону, что тот урод, который сплавил мне чудовище, замечен у автовокзала... Вчера был замечен.

Услышав эти слова, Балу с Тушканом переглянулись. Яшина фраза могла означать лишь то, что Шебанин не успокоился, и сейчас все трое едут навстречу новым приключениям.

– Шепнули, что «пассажир» очень ушлый, – продолжал между тем Яша, – уже раз восемь привлекался. Хитрый мужик. Столько раз привлечься, а не единожды не отсидеть. Несколько раз «отсвечивал» около коммерческого киоска на Путевой. Кто там у нас за барыгу?

– Миша-глухой, – бросил Балу. – Если о нем, конечно, речь. На Путевой еще три киоска стоит, но это уже не наша «земля»... Так мы к Мише едем?

– К нему. – Яша усмехнулся. В последнее время, когда рана перестала беспокоить, он снова принял прежний облик насмешливого громилы. – Вот обрадуется, наверное... Давненько я его уже не видел.

Сказать, что за последние месяцы Яшу ничто, кроме укуса черепашки, не волновало, было нельзя. В городе завелся какой-то отвязанный, чумной персонаж, который вытворял на чужой «земле» настоящие чудеса. Если верить милицейским сводкам – а в этой части им верить можно, – этот дикий архаровец вымолотил уже пятнадцать квартир. Все бы ничего, однако, когда ты в городе совершаешь подобные вещи, нужно делиться с теми, кто за этот город отвечает. Суммы немалые, общественный резонанс огромный, но от этих событий становится скорее неприятно, нежели уютно. УБОП косит взгляд на Яшу и иже с ним, межрегиональная братва тоже косит взгляд, но уже по другой теме. В городе натуральный беспредел, а Шебанин, который по праву считается одним из смотрящих за порядком и правильностью отчислений доли за дела в общий котел, лишь пожимает плечами. Его спрашивают: «Яша, кто это у тебя в Тернове такой шустрый?», а Яша пожимает плечами. Это очень плохо, когда авторитет пожимает плечами. Сие означает, что авторитет не так уж авторитетен.

Вот и Миша Решетуха, к которому Яша сейчас направляется. Ему в декабре голову проломили, а глухой даже не знает, кто именно. Сейчас, между делом, можно будет Решетуху и порасспрашивать. Да вскользь о веснушчатом справиться. Пусть пацаны знают, что Яша не за вторым приехал, а за первым, то есть за делом. Нет ничего приятнее, чем убить двух зайцев одним выстрелом.


– А где же он? – проворковал Шебанин, вглядываясь в лицо симпатичной продавщицы киоска.

– Не знаю, – ответила та, слегка изменившись в лице. Якова Шебанина по кличке Локо она знала достаточно хорошо, поэтому приезд авторитета в какой-то заброшенный киоск у самых железнодорожных путей она расценивала как событие. Если сам Локо снизошел до того, чтобы искать ее хозяина, значит, приближается момент, когда можно лишиться работы. Просто так Шебанин по киоскам разъезжать не станет. – Быть может, он за новым товаром на рынок поехал.

– Ты посмотри, какая хозяйственность? – изумился Яша. – Какое радение о полноте корзины потребителя... Ладно, малышка, открой-ка мне дверь. Я его подожду маленько.

Продавщица не на шутку струхнула. Она непроизвольно сделала шаг назад и уселась на ящик «Клинского».

– Миша говорил, что, кроме него, в киоск...

– Крошка, ты же не хочешь, наверное, чтобы я эту решетку выломал и к тебе в окно залез, аки зверь?

Крошка не хотела, потому что в этом случае ей голову открутят прямо в киоске. А перед тем как открутить...

Миша обмахнул платком и без того чистую поверхность маленького стула и уселся на него верхом. Балу и Тушкана он отослал к углу соседнего дома и велел сидеть, не проявляя признаков жизни.

– Тебе, наверное, Миша рассказал, какой я нелюдь, да? Что людей на части жадно разрываю? – медовым голосом, от которого продавщица приходила в ужас, говорил Яша. – Нет, я не всех жадно разрываю. Только разрываемых жадностью.

Последнее заявление девушку успокоило мало. К подобным постулатам философии организованной преступности ее мозг был совершенно не приспособлен. К «разрываемым жадностью» она себя не причисляла, однако это вовсе не означает, что ее мнение совпадает с мнением Локомотива.

– Я тебя вот о чем спросить хотел, малышка. Ты видела когда-нибудь неподалеку от киоска такого маленького рыженького человечка? Ему лет тридцать на вид, кожаная куртка не по сезону да еще китайские кроссовки синего цвета? В общем, урод законченный.

Девушка призналась, что последние три месяца наблюдала его у киоска регулярно, однако вот уже две недели, как его не видно. На вопрос Шебанина: что он делал неподалеку от владений Миши-глухого, она пояснила, что как раз к Мише-глухому этот отвратительный молодой человек и приходил.

– Правда? – Яша еще не понимал, радоваться или огорчаться следует ему при получении такой информации. Сунув руку в карман, он, к огромному облегчению продавщицы, вынул из него не презерватив, а пачку денег. – У тебя пиво хорошее есть?

Лучшим пивом, коим Миша Решетуха поил потребителей, оказался «Туборг» в банках. Но Яша был согласен и на это.

После того как в урну киоска упала пятая по счету пустая банка, совсем рядом с киоском послышался гул подъехавшей машины.

– Это не «Опель» ли «Кадет» синего цвета, малышка?

Та, прильнув лицом к зарешеченному оконцу, облегченно объявила, что так оно и есть. Находиться второй час в замкнутом помещении с отмороженным, краснеющим с каждой новой банкой авторитетом ей не улыбалось.

Следующий разговор происходил уже в «Опеле». Братва, обеспокоенно подавшаяся было к германской иномарке вслед за хозяином, была остановлена Локомотивом на полпути. Ни Балу, ни Тушкан сейчас Шебанину были не нужны.

– Как здоровье, Решетуха!! – проорал Яша, усаживаясь на переднее сиденье Мишиного «Опеля». – Как успехи малого бизнеса?!

Через пять минут разговора, во время которого Яше казалось, что он на стадионе, он установил два факта. Первый: «веснушчатый» – бродяга, который одно время помогал Яше таскать коробки, а потом куда-то исчез. И второй факт: черепахи при бродяге Миша не видел. Однако в тот момент, когда он давал этот отрицательный ответ, внимательный Яша рассмотрел на его лице лукавство. Однако покопаться в честности Миши Шебанину помешало ошеломительное признание владельца киоска в том, что как раз у него и была похищена каймановая черепаха.

– Мария... – сглотнув, пояснил Решетуха.

Яша замер и остекленелыми глазами уставился на Решетуху.

– У тебя была каймановая черепаха, и ее похитил тот, что вымолотил твою хату при разбое?..

Миша мог бы заявить, что из них двоих глухой лишь он, но вместо этого он предусмотрительно повторил свой ответ.

Пожевав губами, Яша откинулся на спинку сиденья и уставился в пустоту за лобовым стеклом.

– Как славно все получилось... Я больше не стану искать человека, продавшего мне черепашку. Я буду искать отмороженного, занимающегося беспределом на моей «земле»...

– А?! – прогрохотал Миша, пытаясь понять, что бормочет Локомотив.

– А как он выглядел, твой разбойник?! – наклонясь к самому уху киоскера, прокричал Шебанин.

– Маленький, рябой, в кожане удлиненном!

– А это, часом, не твой грузчик-бродяга?! А, глухота сибирская?!

Решетуха стал мотать головой так, что в конце Шебанину показалось – еще бы пара движений, и она отвалилась бы.

– Не! Ты что, Яша?! У него же силы на подъем одного ящика пива! А мне врезали – будь здоров! Да и зачем ему это надо?! Он же умрет после этого!

Внимательно посмотрев на Решетуху, Шебанин велел поднять со лба челку и показать шрам. Когда тот с покорностью вассала выполнил распоряжение, Яша вновь пожевал губами и улыбнулся. Говорить что-то Решетухе, чтобы тот понял, он не хотел, поэтому едва слышно пробормотал:

– Ай, что-то тут не так... Скользящий удар по кости. Крови с башки – море. Толку – мало. От этого свет не выключается... Сейчас-то как здоровье?!!

Последнее, произнесенное так, что идущие рядом с машиной прохожие испуганно посмотрели на пассажиров, предназначалось для Решетухи.

– Я, когда упал, затылком о косяк ударился! Потому и сознание потерял!

– А-а. – Шебанин не был бы Шебаниным, если бы всегда говорил то, о чем думал и что собирался делать. – Ну, тогда понятно!! Если о косяк – тогда это объяснимо!!

Выйдя на улицу, он размашисто хлопнул дверью и направился к «Ягуару».

– Что там было, шеф? – спросил, вглядываясь в улыбающееся лицо Яши, Балу.

– Хату Решетухи – под контроль. За киоском следить в оба. Посадишь, Тушкан, по два человека. Если хотя бы на одном из адресов не появится мой плюгавый зоолог, я постригусь и уйду из Тернова пилигримом. Балу, сгоняешь в ментовку, найдешь там Карасева. Он следователь в Центральном РУВД. Скажешь, что от меня, и разузнаешь в «цвете» все подробности «сто шестьдесят второй» по Решетухе.

Через три часа Тушкан доложит Шебанину, что двое суток назад Решетуха покинул старую квартиру и переехал на адрес, который никому, в том числе соседям, не известен. А вечером в дом Локомотива приедет Балу и сообщит, что Миша не прибыл вечером к киоску снимать кассу. Заодно Балуев привезет исчерпывающую информацию о ходе следствия и судебных процессов по делу о разбойном нападении некоего Андрушевича на квартиру Решетухи, имевшем место двадцать восьмого декабря прошлого года.

Глава 4

Процесс по делу о краже восьмисот рублей из квартиры, после совместной пьянки, грозил затянуться до конца рабочего дня. Струге уже до боли в висках надоело слушать историю о том, как два бывших сослуживца, не видевшиеся после демобилизации двадцать лет, случайно встретились в пивном баре города Тернова и, похмельно обнявшись, решили продолжить встречу в квартире одного из однополчан. До трех часов ночи оба гражданина пили горькую, после чего один, не выдержав напряжения, упал на диван и уснул. Поутру, проснувшись и почувствовав необходимость подлечить истерзанный организм, не обнаружил в квартире ни бывшего сослуживца, ни восьмисот рублей, оставленных в мебельной «стенке». Так на ровном месте образовалось уголовное дело по факту кражи чужого имущества из квартиры путем свободного доступа. Оба собутыльника находились перед Струге, один из бывших военных находился в зале в качестве военнопленного.

– Я не знал, что он окажется такой гнидой, – с девяти утра говорил и говорил потерпевший. – Мы вместе с ним хлебали из одного котелка пшенную кашу и делились сигаретой. То, что он способен забрать у меня последние деньги, меня просто обескураживает.

Подсудимого же, чью вину с точностью до девяносто девяти процентов установило предварительное следствие, обескураживало другое.

– Мне, хлебавшему с ним из одного котелка и делившегося с ним последней сигаретой, странно и до боли в сердце обидно слушать такие речи. Я не виновен, Ваша Честь, и прошу оправдать меня, сняв таким образом позор с моего имени.

Слушая обоих участников спора, Струге все больше и больше убеждался в том, как много в суде значит адвокат. Слышать из уст законченных алкоголиков речи, преисполненные высокого штиля, было смешно и любопытно.

– Хорошо, – прервал Антон Павлович подсудимого. – Расскажите, что вы делали ночью в квартире Васенкова?

– Водку пили.

– Это все, что вы делали целых восемь часов?

– Еще в шахматы играли.

– Врет!!! – взвился потерпевший, которого тотчас с применением грубой физической силы усадил на место адвокат. Заканчивал незаконную речь он уже сидя. – У меня и шахмат-то нет!!

– Есть, – упрямо настаивал подсудимый. – И мы играли.

Незаметно вздохнув, Струге, которому все уже давно было ясно, бросил взгляд на часы. Близился обед. Собирая бумаги со стола перед тем, как удалиться в совещательную комнату для вынесения приговора, он, забивая паузу, осведомился у подсудимого:

– Значит, в шахматы? Значит, всю ночь?

– Да. – Упорству человеку за решеткой можно было только позавидовать.

– Ну, и кто кого?

– Да никто никого!! Я же говорю – в шахматы играли!..

Пообедать так и не удалось. После объявленного приговора в кабинет к Антону Павловичу вошел Левенец и сообщил новость, от которой у Струге по спине пробежал холодок.

Десять дней назад Павел Максимович объявил приговор, связанный с лишением свободы подсудимому, обвинявшемуся в квартирной краже. И сейчас Николаеву поступил звонок от Лукина по причине установления заинтересованности судьи Левенца в вынесении данного приговора. Дело в том, что в кассационной жалобе на вынесенный приговор адвокат подсудимого ссылается на то, что судья Левенец вынес заведомо неправосудный приговор, основанный на мести.

– Не понял, – сказал Струге и отодвинул от себя бумаги. – Объясни.

– Три года назад, когда я еще работал юристом, было совершено дорожно-транспортное происшествие с участием моего брата. Дело плевое. Брат не выдержал расстояния и ударил «девятку» одного парня в корму. Перед гаишниками, конечно, поломался немного, мол, дорожные службы должны чистить дороги, чтобы подобных столкновений не было. И по доброй воле выплачивать ущерб не стал. Я пошел на гражданский процесс его представителем и, естественно, проиграл. Впрочем, брата я о таком исходе предупредил заранее. А сейчас я... Сейчас я вынес приговор, и только теперь узнал, что мой подсудимый – тот самый паренек, который выиграл у меня процесс три года назад. Тот самый, которому мой брат выплатил десять тысяч в качестве ущерба при ДТП. Вы понимаете, что происходит?

Струге очень хорошо понимал. Так хорошо, что его об этом можно было даже не спрашивать.

– Скажи мне, Паша, ты действительно этого парня вспомнил только сейчас?

– Я клянусь, Антон Павлович!.. – Лицо Левенца пошло такими бордовыми пятнами, словно его уличили в карманной краже из школьной раздевалки.

Лукин делал свое дело безошибочно. Никогда он не подставил бы своего судью в том случае, о котором сейчас шла речь. Адвокат может писать на своей бумаге какие угодно вещи. Что, собственно, и делается повсеместно. Другое дело, как к этому относится мудрый руководитель. Для Левенца наступил момент истины. Струге уже сейчас мог смело утверждать, что служебная проверка, организованная Лукиным, сделает свое дело. Точнее, не проверка, а тот, кто в Центральном суде будет ее проводить. В том, что эта трудная, ответственная и почетная работа будет предложена Кислицыну, Антон не сомневался. Игорь Пантелеевич, который уже давно смотрит голодным волком в сторону областного суда, расстарается, как для себя. Хотя почему – «как»? Для себя и расстарается. Над головой Паши Левенца, молодого судьи, еще даже не почувствовавшего вкус работы, занесен топор только по одной причине. По причине того, что он решил общаться со Струге.

Дело Решетухи, и без того сложное и темное, соскользнуло с устойчивой поверхности и, набирая скорость, понеслось вниз по наклонной полированной плоскости...

Из-за этого дела Левенец сошелся со Струге, из-за него же сейчас, в течение ближайших двух-трех месяцев – все зависит от проворности подчиненной Лукину квалификационной коллегии – потеряет работу. Есть ли в мире еще более удобные объекты для незаконного притеснения, нежели судьи, неприкосновенность и независимость которых предусмотрена законом?! А Паша даже не понимает, из-за чего сыр-бор и как близко от гибели он находится...

– Только не совмещай воедино два понятия, – предупредил Антон. – Дело Решетухи – отдельно, и твой приговор – также отдельно. Только так. Ты просто «попал» Лукину в тот момент, когда рассматривал дело Андрушевича. Где ты перешел дорогу Игорю Матвеевичу, Паша?

– Я не знаю, – пробормотал убитый горем молодой судья. – Я правда не знаю.

А Струге знал. Левенец терпит бедствие из-за одной лишь мелочи. Из-за того, что до Лукина донесся слух о взаимоотношениях свежеиспеченного судьи с Антоном Павловичем. Вместе с Левенцом из Центрального суда уйдет желание докопаться в деле Решетухи до истины. Андрушевич будет оправдан, либо, наоборот, его из зала суда выведут в наручниках. На этом все и закончится. Не случится главного – не будет установлена истина. Если не в тексте приговора, то хотя бы – осознанно-молчаливая. И невозможно будет ничего потом сделать для того, чтобы правда взяла верх.

– Николаев уже сказал, кто будет проводить служебную проверку?

– Кислицын. – Левенец, на какое-то мгновение погрузившийся в себя, вновь обрел надежду. – Я думаю, что Игорь Пантелеевич разберется в ситуации. Он, кажется, неплохо ко мне относится...

– Успокойся. – Антону было больно смотреть, как мучится молодой коллега. – Иди к себе и выпей горячего чаю. Кислицын появится у тебя в кабинете с папочкой в ближайшие полчаса. А теперь слушай меня внимательно... – Антон Павлович приблизил свое лицо к Левенцу. – Что бы он тебе ни говорил, что бы ни сулил и чем бы ни запугивал, не пиши никаких бумаг с названием «объяснительная». Не вздумай на бумаге давать какой-то расклад. У тебя появился шанс поиздеваться над лжеправосудием. Затребуй у Кислицына приказ, в котором он назначен руководителем служебной проверки. Приказ председателя суда для производства подобных действий должен существовать в обязательном порядке! Мне интересно посмотреть, как Николаев сформулирует этот приказ. «По факту проверки приговора, вынесенного судьей Левенцом»? Очень мило. Если такая бумажка появится у тебя в руках, ты на них выспишься. Судья никому не отчитывается за вынесенные приговоры и принятые решения. Он независим, Левенец, понял? Пусть попробуют усмотреть твою корысть без твоего участия! Я надеюсь, ты вынес грамотный приговор?

Левенец пожал плечами:

– Думаю, да. Только за этим ли станет вопрос, когда каша заварится?

– Эта каша тебя не волнует! Пусть кроты Лукина ковыряются и ищут по этому факту криминал. Пусть твой приговор вынесен с нарушением процедуры, главное, чтобы он был верен по сути. И теперь – второе. Если все-таки Кислицын предоставит тебе такую бумажку, потребуй с нее копию – ты имеешь на это право, и напиши ему справку. Так и пиши – «Справка»! «Председателю Центрального суда Николаеву»! «Решение по факту такому-то вынесено в соответствии с ныне действующим законодательством»! Точка! Ты понял меня, Паша?! Вот так...

Глядя, как в душе Левенца вспыхивают искорки жизни, Струге перестал давить.

– А сейчас иди и выпей чаю. Ты похож на котенка, на которого выплеснули ведро помоев. Наращивай шкуру, Левенец. Она тебе еще пригодится. И... И начни ты курить, Паша! Сразу исчезнет эта предательская краснуха со щек! Будешь вечно желтый и неаппетитный, не вызывающий ни у кого желания схавать тебя за рупь двадцать...

Вспомнив о своих утренних подозрениях, Антон снова вскинул вверх брови:

– Ты говорил, что очень аккуратный и у тебя даже газетки одна к одной в нише лежат?

– Верно, – подтвердил Левенец.

– Тогда принеси мне завтра, пожалуйста, две терновские газеты с двумя телевизионными программами за две последние недели декабря. Принесешь?

– Не вопрос. Только я не пойму...

– Тогда договорились, – оборвал Антон Павлович. – А сейчас иди и не мешай мне работать.

Проводив молодого судью до самых дверей, Антон улыбнулся и пододвинул к себе заброшенное по приходе Левенца дело.


Шебанин вырулил на стоянку такси перед зданием вокзала, заглушил двигатель и повернулся назад.

– Значит, так. Кандыбина все знают?

«Все» – это Тушкан и Балу, которые сидели на заднем сиденье и нервно курили сигарету за сигаретой. Их пока радовало лишь то, что Яша был трезв. Мысль о пяти банках «Туборга», которые тот выпил в киоске Решетухи, им в голову не приходила, да и не могла прийти. Яша посасывал таблетку «антиполицая», но «браткам» казалось, что Яша сосет леденец. А Кандыбина они знали очень хорошо. Этот шустрый малый «щипал» на вокзале с ловкостью Кирпича из детективного сериала братьев Вайнеров, был двести пятьдесят раз пойман за руку, но по причине того, что кошелька в этой руке еще не удавалось зафиксировать никому, Кандыба уже добрый десяток лет отделывался лишь легким испугом.

– Если знаете, то вы не удивитесь тому, что именно он «цинканул» мне о том, что сегодняшним утром видел на вокзале типа, похожего под мое описание.

Балу и Тушкан с недовольством отметили про себя тот факт, что, пока хозяин был один в своем кабинете, он не спал, а работал в поте лица.

– Так вот, чтобы вам самим не отсвечивать тут, как фонарям, найдите мне пару «пехотинцев» из своих. И эти пехотинцы пусть бродят по всей территории вокзала и высматривают... Ну, вы знаете кого. Всякий раз, когда перед ними нарисуется конопатая худая рожа, они должны брать этого ущербного за ноздри и вести к «Ягуару». К лобовому стеклу, если быть более точным. Чтобы я видел, кого они мне привели. Все, вперед...

Заметив перед входом в здание вокзала небольшое скопление людей, Балу уверенным шагом направился в эпицентр людских страстей. На земле, над картонным щитом, восседал на корточках «игровой» и вертел стаканы. Рядом стояли два отморозка с пустым взглядом и изо всех сил играли роль лохов, участвующих в игре. Чуть поодаль, вертя головами, словно скопы над гнездом, полным птенцов, стояли «смотровые». Это те, что должны заверещать в тот момент, когда неподалеку от «лохотронского» Поля чудес засветится гражданин, у которого на лбу нарисованы слова – «ГУВД», «опер». В течение пяти секунд после подачи сигнала об опасности стайка «кидал» рассасывается в пространстве и времени. Процесс будет продолжаться до самого вечера либо до первого удачно сорванного куша. Жертвами этих шустрых компашек обычно становятся командированные, северяне и просто лохи. После рабочего дня «игровой» отчитывается перед бригадиром, а последний, следуя принципам иерархической лестницы, относит часть дохода братве, курирующей данный вид бизнеса. У Шебанина в городе было около тридцати подобных бригад, но никого из них он даже не видел в лицо. Соответственно, не видели ни Балу, ни Тушкан. Единственное, что было известно со стопроцентной гарантией, это территориальная принадлежность игроков. На автовокзале имели право шустрить лишь «рабочие» Локомотива.

– Кручу, верчу, выиграть хочу! – зазывал «низовой».

– Сотку на правый! – объявлял «игровой» и зажимал в руке купюру.

– Ты уверен? – осведомлялся «низовой». – Добавляю двести, чтобы не открывать?

– Идет! – И в руке «лохотронщика», который всем казался обычным парнем из толпы, появлялась еще одна купюра.

– Выиграл, повезло! – вздыхал «низовой» и отдавал «игровому» двести рублей их общих денег.

За процессом, развесив губы и уши, следили около десятка человек. После внезапного выигрыша парня желающих поиграть заметно прибавилось. Лохи, они на то и лохи, чтобы оставаться без штанов.

– Дай-ка сыграю, – попросил Балу и растолкал толпу.

Вынув из кармана «лопатник» толщиной с руку, он послюнявил палец и выудил тысячную банкноту.

– Мельче нет, блин. По штуке сыграем?

«Низовой» шмыгнул носом и скользнул взглядом по «игровым». Верзила дорого одет, на лбу – огромный шрам, руки – как ковши экскаватора. И денег немерено. Точно, лесовик. Короче, чувак приехал спускать наличность и занялся этим уже на вокзале. Кажется, сегодня счастливый день...

– Закручу, заверчу, десять тысяч получу! – завертел стаканами воодушевленный мошенник. – Проиграю – все продам, но должок ему отдам!

– Да ты просто Маяковский, – заметил Балу.


В это время к «Ягуару», поигрывая ключами от «Жигулей», вразвалку приблизились двое таксистов. Доход и без того на нуле, клиент пошел разборчивый, садится исключительно к частнику, да тут еще какой-то фраер на «шестисотом» на стоянку въехал. Совесть есть или нет? Скорее всего, совести у него нет, потому что у водителей городских шишек на уме не исполнение должностных обязанностей, а «срезка» «левого» рубля в то время, пока босс на заседаниях и совещаниях.

Наклонившись, один из таксистов постучал по черному, как сама ночь, стеклу. Стекло послушно зашипело и опустилось ровно настолько, чтобы нахальный водила, сидящий за рулем, мог видеть незваного гостя. На двух таксистов, как из прорези танка, смотрела пара спокойных голубых глаз. Из этой прорези вырвалась струя дыма прямо в глаза таксисту.

– Ты слышь, «браток», – он развел пальцы, и на них беспомощно повисли ключи от машины, – здеся люди работают. Ты че сюда пристроился как свой? Хочешь стоять – плати малую толику. Каждые десять минут простоя – триста целковых.

Мужик в «Ягуаре» повертел головой и в нескольких метрах от себя увидел машины, водители которых к нему подошли. На дверях этих «Жигулей»-»пятерок» ярко горел логотип – «Локомотив, мчащийся из тоннеля». Складывалась парадоксальная ситуация. Водители таксопарка наезжали на человека, который был не столько учредителем этого таксопарка, сколько «крышей».

Глаза за стеклом похлопали ресницами, но наглый частник, пытающийся отобрать хлеб у основных извозчиков, молчал как рыба.

– Я с кем разговариваю?! – разозлился таксист.

– А с кем ты разговариваешь? – раздался из «Ягуара» спокойный голос.

– Я с тобой разговариваю!!

– И че?

– А ниче!!

– Ну и все. – Стекло зашипело, и глаза исчезли.

Таксист разъяренно обернулся к своему коллеге и снова ударил по стеклу. Теперь уже по-настоящему, по-шоферски.

Стекло опять опустилось, оттуда снова вылетела струйка дыма, вслед за которой до слуха короля ночных дорог донесся не вполне уместный, на его взгляд, в данной ситуации, вопрос:

– Ты что, родной, не узнаешь меня без грима?

Последняя капля терпения таксиста была смыта стремительно набежавшей волной необузданной ярости. Призывая попутный гнев товарища, он возопил:

– Ты понял, брат?! Эти частники-суки вообще обнаглели!!

После чего, рванув на себя ручку, он резко распахнул дверь «Ягуара»...


– Правый, – даже не глядя на картонный щит, заявил Балу.

«Низовой» резко поднял руку, и под стаканом появилась пустота.

– Прокрутил, не угадал, и на штуку ты попал!

Толпа разочарованно выдохнула, наблюдая, с какими чувствами богато одетый молодой человек будет расставаться с тысячной купюрой. Но, как выяснилось буквально через две секунды, поэзия и деньги – вещи несовместимые. Удел поэтов – страдать и пропускать через себя трагизм обстоятельств. Чувства – вот чем живут поэты. И очень часто бывает так, что этим чувством бывает чувство боли.

Схватив руку пацана за запястье, Балу сжал ее так, что у «низового» захрустели кости. Из поднятого в воздух стакана выскользнул, зажатый в нем натренированной рукой, поролоновый шарик и веселым чертиком заскакал под ноги любопытствующей толпе. На этот раз выдох разочарования сменился вдохом возмущения. Толпа загудела, как улей, и один из недавно «опущенных» на пятьдесят рублей командированных даже лягнул поэта ногой.

Охрана «точки» мгновенно приступила к выполнению своих функциональных обязанностей. Какой-то лох зацепил «низового», а что может быть в бригаде «катал» более святое, чем шустряк с ловкими пальцами? Святое нужно спасать. Однако добраться до места склоки им так и не удалось. Какой-то верзила в костюме от Версаче коротко взмахнул руками, и «бодигарды» «низового», теряя дыхание и способность сопротивляться, повалились на заплеванный вокзальный асфальт.

– Если ты затеешь бучу, я те чучу заманздрючу, – проявляя недюжинные способности к стихосложению, экспромтом выдал Балу в сторону корчащегося от боли «каталы». – Пойдем-ка со мной, хороняка.

Подняв одним движением беспомощного соперника по игре, Балу поволок его за угол вокзала. Следом двигался Тушкан и в каждой руке тащил по охраннику «точки». Очевидно, он что-то шепнул и остальным участникам лотереи, так как вслед за ним, даже не пытаясь скрыть появившуюся на лицах мертвенную белизну, смиренно шествовали те, на кого не хватило рук двоих амбалов.

Через минуту шесть игроков получили предложение поучаствовать в суперигре и некоторым образом реабилитироваться перед руководством. Они должны прошмонать весь вокзал и пачками стаскивать к стоящему перед парадным входом «Ягуару» всех, кто ряб лицом, худ телом и носит кожаную куртку. Обрадовавшись такому благоприятному исходу, стайка мошенников мгновенно рассосалась средь толпы приезжих, провожающих и отъезжающих...


– Это, блин, что такое? – Балу ткнул пальцем под колеса «Ягуара».

Прямо перед водительской дверцей германской иномарки лежали, покинув бытие и позабыв о дне сегодняшнем, два мужика. В руке одного из них была зажата отвертка, в руке другого – рукоятка бейсбольной биты. Понимая, что стоянка такси перед въездом на территорию автовокзала не самое лучшее место для отдыха, Балу осторожно открыл водительскую дверь и справился у Шебанина, что могло произойти за те пять минут, что они с Тушканом отсутствовали.

– Маразм, блин, какой-то... – возмутился Яша, открывая непонятно каким образом появившуюся в машине двухсотграммовую бутылку армянского коньяку. – До какой степени нищеты правительство должно довести людей, чтобы те, без зазрения совести, шли ставить на счетчик собственную же «крышу»?

Пробка поддалась, но, прежде чем приложиться, Шебанин осведомился:

– Веснушкина уже ищут?

Глядя, как исчезает из бутылки содержимое, «братки» признались, что да. Усевшись в машину, они насупились и с отрешенными взглядами стали ждать наступления алкогольного опьянения у хозяина. На это уйдет не более десяти минут, после чего одному только богу станет известно, чего ждать от Яши.

Но прежде чем первые пары алкоголя достигли мозга авторитета, перед лобовым стеклом «Ягуара» появился первый, подходящий под описание фигурант. Он был до крайности испуган, вращал округлившимися, грозящими выпрыгнуть из орбит, глазами и даже не возмущался по поводу того, что его насильно держат под руки двое каких-то отморозков.

– Не он. – Яша отвернулся и полез в карман за сигаретами.

Балу наклонился к стеклу и жестом дал понять сыщикам, что поиски можно продолжать.

Через минуту следующая пара «лохотронщиков» подтащила к машине какого-то узбека. Он был худ, его лицо от подбородка до лба было изрыто оспинами, и он был одет в черную кожаную куртку. Однако, вместо того чтобы похвалить пацанов за усердие, Шебанин распахнул дверь и проорал:

– Вы мне, ущербные, негра еще приведите!!

После пятого отвергнутого кандидата Тушкан осторожно заметил:

– Яш, так в Москве проституток выбирают... У людей может сложиться впечатление, что мы боссу-извращенцу какого-то сложного пидорка подыскиваем...

– Тогда сами идите и ищите!! – заревел, как медведь, Шебанин. – Много говорить стали! Забыли, чьими молитвами живете?! Бегом на вокзал!!

Послушно выбравшись из машины, Тушкан и Балу прошествовали в здание. Едва они пересекли зал ожидания и подошли к кассе, они оба, одновременно, увидели того, кого искали. Иначе быть не могло. Во второй кассе, склонившись к оконцу, стоял худой веснушчатый тридцатилетний парень и что-то объяснял билетеру. С его покатых плеч сползала куртка, от чего манжеты почти полностью скрывали кисти рук.

«Яша говорил, что у него между указательным и средним пальцем левой руки татуировка – жирная точка, – мелькнуло в голове Балу. – А ну-ка...»

Балу вклинился в толпу и стал приближаться к оконцу.

– Куда прешь?! В очередь упади, старичок! – раздавалось со всех сторон.

Но Балу было не до этих выкриков. Сунув руку в карман, он, не выбирая, зацепил пальцами первую попавшуюся купюру и вытянул ее на свет. Стараясь держаться слева от веснушчатого, он наклонился над его плечом и по-дружески толкнул локтем:

– Слышь, из кармана выпала! Денег, что ли, много?

Худой тип испуганно и удивленно уставился на стодолларовую купюру, немного подумал и осторожно взял ее левой рукой. Деньги исчезли вместе с рукой очень быстро, однако Балу успел заметить между его пальцами жирную чернильную точку фиолетового цвета.

Вытолкнув свое мощное тело из толпы, Балу повернулся к ней спиной и показал Тушкану большой палец.

Глава 5

Левенец смог войти в кабинет к Струге лишь в двенадцать часов. А с девяти до половины двенадцатого он имел самый отвратительный разговор в своей жизни. Игорь Пантелеевич Кислицын, тот, что совсем недавно набивался в друзья и доверители, терзал его душу вопросами, от которых Павлу Максимовичу становилось тошно. Он даже в самом страшном сне не мог предположить, что такое возможно. Все случилось так, как предсказывал Струге. Кислицын появился в кабинете Левенца на второй минуте рабочего дня и, по-хозяйски расположившись рядом с ним, раскрыл тоненькую папку. По нежности, с которой Игорь Пантелеевич обращался с ее завязками, Левенец понял, с каким трепетом Кислицын будет лелеять этот кусок картона, когда он наполнится изобличающими молодого судью документами.

Первое чувство, которое появилось у Кислицына после того, как он встретил предложение Левенца предъявить ему приказ о назначении его исполнителем служебной проверки, было чувство растерянности. Однако оно продолжалось недолго, ибо мудрый Игорь Пантелеевич тут же смекнул, откуда, собственно, дует ветер. Неопытный Левенец самостоятельно организовать такую штыковую контратаку просто не мог. Зато это мог сделать за него Антон Павлович Струге. Поняв это, Игорь Пантелеевич отправился за консультациями к Виктору Аркадьевичу Николаеву. Подумав с минуту, председатель Центрального суда подписал приказ о проведении служебной проверки по факту «законности приговора, вынесенного судьей Левенцом П.М.». Сам не понимая того, что делает, Виктор Аркадьевич выдал Левенцу на руки доказательство незаконности данной проверки. Но до юридических ли моментов было Николаеву, задачу которому поставил сам Лукин? Если сам председатель облсуда дает такое распоряжение, то стоит ли задумываться о том, что установление законности вынесенного приговора районным судьей – это прерогатива кассационной инстанции областного суда при соблюдении соответствующей процедуры рассмотрения?

Однако Кислицын получил на руки такой приказ, а Левенец попросил копию. После этого все, что оставалось сделать Павлу Максимовичу, это с легким сердцем и твердой рукой набросать Кислицыну справку на имя Николаева, в которой говорилось, что данный приговор вынесен в соответствии с ныне действующим законодательством. Точка. Подпись.

Понимая, что этого явно недостаточно, осознавая, что, имея от Левенца такую бумагу, к Николаеву, а тем паче к Лукину лучше вообще не соваться, Кислицын предпринял отчаянный штурм. Не имея раскаяний молодого судьи, закрепленных документально, не имея подтверждений того, что приговор вынесен заведомо неправосудный, Игорь Пантелеевич понимал, что не добился ничего. Стало еще хуже, то есть настороженность Лукина не исчезнет, а лишь усугубится. Левенец кинул всех.

Через час липкого разговора, в ходе которого Кислицын из судьи оборачивался в непутевого опера, пытающегося расколоть несовершеннолетнего воришку, Паша не выдержал. Он исчерпал весь вой ресурс долготерпения и тактичности к более опытному, хоть и занимающемуся неблаговидными делами коллеге.

В тот момент, когда в желудке Павла Максимовича раздалось утробное урчание, напоминающее о том, что пора ставить чай и доставать из пакета домашние булочки, он понял, что пора ставить точку не только в письменном виде, но и в устном. Но сначала – закрыть кавычки...

Резко наклонившись к столу, Левенец выдохнул:

– Ты достал меня, моральный калека.

– Что ты... Что вы сказали?! – Глаза Кислицына округлились, как фонари светофора.

– Ты все слышал. Собирай свои писули и вываливайся из моего кабинета!

Кислицын, пожелтев лицом, сгреб в кучу так и не пригодившиеся листы и сложил в папку.

– Западло, правда? – прошипел Левенец, уже не в силах более сдерживать отвращения к этому человеку. – Задача есть, бумага есть, чернила есть, а крайнего нет! Западло, правда?

– Вы еще пожалеете о случившемся.

– Я уже жалею.

– И Антон Павлович вам не поможет, уважаемый Павел Максимович, – предупредил, словно приговорил, Кислицын.

– Уже помог.

Когда за оскорбленным Игорем Пантелеевичем захлопнулась дверь, Левенец почувствовал такое облегчение, словно окунулся в купель для крещения. Казалось, случилось страшное и нет выхода из этой ужасной, сознательно спланированной провокации, однако после отповеди Кислицыну молодой судья чувствовал себя на седьмом небе. Чувство неловкости перед Струге за прежние мысли исчезло сразу, когда он, вынув из стола булочки, пошел к Антону Павловичу, даже позабыв отключить нажатую на чайнике кнопку закипания.

– Это только начало, – предупредил Струге, копаясь под столом и шелестя целлофаном. – Мне тут жена тоже бутерброды сделала... Приготовила и сложила в пакет в прихожей. А Рольф, негодяй, пока я умывался, раскопал мешок и один сожрал. Прямо с салфеткой... Что по делу Решетухи? Тебе, брат, пора уже на приговор выходить, нет?

Опять это «нет?»! Только теперь Левенец слышал в этом слове-»прицепе» совершенно иную нотку. Вновь поднимая тему разбоя в отношении Решетухи, Струге давал понять, что не все в этом деле чисто и правильно, как то стремится представить предварительное следствие.

– Формально ты можешь вынести приговор и объявить срок. Не вопрос. Однако стоит помнить, что тебе с этим придется жить. Я тебе скажу сейчас одну важную вещь, а ты постарайся ее запомнить и понять правильно. Если бы ты был не человек, а машина, то разговоров о твоей совести не было бы даже в кулуарах обывательских квартир. Но тогда и не было бы в законе указания на то, что твое решение – это твое мнение, основанное на законе. Твое мнение, Паша! Тво-е! Человеческое! Пытаясь понять мою природу, ты озадачивал некоторых людей и в судебном департаменте, и в областном суде. Что ты пытался выяснить? Я отвечу тебе, потому что ты сам ответа на этот вопрос не имеешь. Если бы имел, не искал бы его у посторонних лиц. Так почему судья Струге не такой, как все? Почему он постоянно осложняет себе жизнь, шагая по лезвию, рискуя сорваться и распороть себя пополам? Зачем ему это нужно?

Булочка Левенца была очень вкусна.

– Сам пек?

– Да перестаньте вы...

– Так вот, Паша. Я это делаю исключительно ради того момента, когда кривой старик повезет меня через реку Стикс на своей истертой миллиардами задниц лодке на тот берег. И там меня спросят: «Струге, а как часто ты, во избежание неприятностей на службе, поступался своей совестью и выносил приговоры, не разобравшись в существе дела до конца»? «Часто, – отвечу я, – я же судья. А для судьи важно, чтобы соблюдался закон. Справедлив он или нет – это не мое дело». «А мне по фиг», – заявит Петя...

– Какой Петя? – вскинул брови Левенец.

– Какой... Белый такой, с ключами на поясе. У ворот рая. Ты, скажет он, предо мной, голый, как в бане. Мантия твоя осталась там, и интересуешь ты меня больше, как человек, а не как судья. Судей, скажет он мне, у нас своих хватает. С составом нашего Высшего состав вашего Верховного рядом не валялся. И спросит он меня, Паша, о том, с каким усердием я правду искал, перед тем как судьбу человеческую вершить. Понял? А что касается вещи той, которую я тебя прошу понять и запомнить, то звучит она так... Делай все возможное, чтобы установить истину по делу, но никогда не делай того, из-за чего тебе потом будет стыдно перед самим собой. Самые ловкие поговаривают о том, что закон велит рассуживать дело в рамках предоставленного следствием уголовного дела. А кто спорит? Но разве тебе может кто-то запретить выяснять обстоятельства истинные, сравнивая их с теми самыми материалами? Нет. На то твоя воля. Главное – не нарушать закон. А впоследствии смотри сам.

Доев булочку, Струге отпил из кружки остывший чай и спросил:

– Ты принес мне то, о чем я тебя вчера просил?

Паша встрепенулся, словно его, спящего, толкнули в бок.

– Конечно. – Распахнув принесенную вместе с пакетом папку, он вынул две газеты и положил перед Струге. – Только не пойму, зачем вам это.

Увидев программы передач, Антон тут же забыл об обеде. Схватив программу за последнюю неделю декабря прошлого года, он быстро пробежал ее глазами и с улыбкой отложил в сторону. Когда же его взгляд нащупал в программе третьей недели нужную информацию, Левенцу показалось, что этим взглядом Струге можно было разрезать металл.

– Все правильно... – Выпустив из рук газету, Антон Павлович медленно откинулся на спинку кресла. На его лице появился легкий румянец. Судья смотрел куда-то в окно, мимо Левенца, и постепенно этот румянец менялся на матовую бесцветность – реакция некоторых людей на резко прихлынувший адреналин. – Мы с Пащенко тогда задержались в сауне, и я успел лишь к концу первого периода.

– Вы о чем, Антон Павлович? – тихо справился Паша.

– Все правильно, я не ошибся. – Когда Струге повернул лицо к молодому судье, его взгляд был безумен от озарения. – Паша, мне срочно нужен протокол осмотра квартиры потерпевшего Решетухи.

Видя, как Левенец возвел глаза к потолку, чтобы напрячь память, Антон нажал голосом:

– Мне нужен протокол, а не твои воспоминания.

Пожав плечами, Левенец вышел из кабинета Струге и вернулся через две минуты, сжимая под мышкой толстое дело.

– Найди и читай, – велел Антон.

По причине огромного количества вещей, находившихся в квартире потерпевшего на момент разбоя, текст протокола занимал достаточно большой объем. Пожалуй, тут дежурный следователь постарался на совесть. Он следовал азбучной науке криминалистики, «осматривая» помещение «от себя в глубину», «слева направо». Шкаф, разбросанные по полу вещи, диван, кресла, стеллаж со статуэтками...

– «...У стены напротив входа расположена тумба для аппаратуры, на которой находится: сверху – телевизор «Фунай» с диагональю кинескопа двадцать пять дюймов, на средней полке – видеомагнитофон «Сони», на нижней полке, за стеклянными тонированными дверцами – альбомы с фотографиями...»

– Достаточно, Паша... – прервал его Струге. – Достаточно.

Щелкнув костяшками пальцев, он усмехнулся, словно восхитился чужой гениальностью, и снова уставился в окно. Проводив его взгляд, Левенец тоже посмотрел на улицу, однако ничего интересного там не обнаружил. На крышах домов топтались голуби. Павел Максимович приложился к недопитому и окончательно остывшему чаю и задумался. Он никак не мог понять, о чем сейчас размышляет Струге. Ломает он комедию, стараясь придать еще больший вес своему авторитету, или на самом деле разглядел что-то, чего не смог в суете разглядеть он, Левенец. В первые дни Павел Максимович склонялся больше к первой версии, после сегодняшнего случая с Кислицыным – ко второй. Сейчас же он ничего не понимал и был растерян.

– Что происходит, Антон Павлович? – раздраженно спросил он.

Струге отвлекся от чрезвычайно захватывающей картины топтания птиц по карнизу здания налоговой инспекции по Центральному району и, повернувшись к судье, улыбнулся.

– Тебе нравятся полотна Ивана Шишкина, Паша?

– Полотна Шишкина?? – оторопело пробормотал Левенец. – Ну... Нравятся. И что?

– А чем они тебе нравятся? Какие чувства автора тебе передаются, когда ты любуешься его полотнами?

– Антон Павлович? Вы издеваетесь?

– Ничуть. – Струге моментально посерьезнел и стер с лица улыбку. – Отвечай.

Левенец набрал полные легкие воздуха и выпустил его лишь через минуту.

– Любовь к природе. Красота природы. Самодостаточность природы.

– Это неоспоримо. А тебе известно, что художник Иван Шишкин, отправляясь в лес писать пейзажи, захватывал с собой вместе с мольбертом топор?

Левенец похлопал ресницами и облизнул губы.

– Да, Павел Максимович. Он захватывал с собой топор, чтобы в случае необходимости отсечь от имеющегося природного пейзажа все, что, по его мнению, является лишним. Срубал пару березок, которые не вписывались в общую концепцию замысла, отбивал обушком гнилые сучки... Да и в зарослях топор был большой подмогой. Вот тебе, Паша, и самодостаточность природы. Ее красота и любовь к ней. Все дело в конкретном, личностном замысле.

Придвинув дело к коллеге, Струге вынул сигареты и заметил:

– Ты спрашивал, в чем дело? Я не скажу тебе, в чем оно. Ты заберешь эту папку вместе с собой да заодно прихватишь эти газеты. Ты будешь копаться в этих листах день, а может быть, месяц. Однако я настоятельно рекомендую тебе докопаться до истины раньше того момента, когда ты будешь оглашать приговор Андрушевичу. Иначе, поверь мне, от ворот рая дядя Петя отправит тебя на нулевой этаж.

Когда Левенец вышел, Струге скрутил с «паркера» колпачок и стал рисовать на чистом листе бумаги бессмысленный кельтский узор. Не слишком ли он жестоко обходится с молодым парнем, бросая его даже не в реку, а в сток водопада? Поступали ли так с ним, со Струге?

Нет, не поступали. Некому было его учить. Просто бросили. Он мог сейчас, в этом кабинете, еще полчаса назад, на этом листе бумаги нарисовать маленькую схему, после прочтения которой Паше стало бы все ясно. Но где уверенность в том, что однажды воспользовавшись подсказкой, он не приучится пользоваться ею до отставки? Легче всего дотянуться до кормушки и опустить в нее морду. Гораздо труднее добывать корм из-под снега. Именно по этой причине дикие животные одомашниваются, а домашние, попав на волю, живут недолго.

Пусть он листает эти двести пятьдесят листов уголовного дела, пусть читает программу передач на декабрь и ломает мозги – что мог увидеть среди этого бестолкового набора милицейских формулировок судья Струге! Когда же вытянет правду за хвост, тогда поймет, что милицейские формулировки тут совершенно ни при чем. Настоящий судья должен видеть эту правду между строк. Так пусть он и ковыряет копытом корм, так нужный для того, чтобы не сгинуть в этом жестоком мире судейской жизни.

Он спас его от Лукина, хотя малыш даже не догадывается, какую услугу оказал ему старший товарищ. С приказом Николаева на производство служебной проверки можно было прямо сейчас идти в Верховный суд. Глупость людей не имеет границ. Почему-то об этом не догадывается Николаев, хотя именно он окажется первой и последней жертвой в случае разборки. Лукин, как уже бывало не единожды, откажется от своих слов и еще накатает на Николаева бумагу. Когда председатель районного суда решительно и официально берет на себя полномочия кассационной инстанции, то резонно встает вопрос – на своем ли месте находится этот человек? «Конечно, не на своем!» – ответит комиссии из Москвы Лукин и тут же сделает так, что Виктор Аркадьевич окажется за бортом. Всеми забытый, всеми униженный. Как жесток этот мир... Мир судейской жизни.

Поэтому пусть Левенец не поспит неделю. Пусть помучается, но дойдет до истины своим умом. Пусть с подсказкой, но сам. Не осознавая до конца, что именно им движет, Антон Павлович создавал для себя опору в будущем. Пока он был один и те локальные войны, что он вел с обстоятельствами, еще были ему по силам, вся его внутренняя жизнь уже твердила – найди опору.

Нет, не только Левенцу оказывал помощь Струге. Он предлагал ее и себе. Осталось выяснить, насколько твердой окажется та опора, которую он себе подготовил. Только не следует ему, Антону, сейчас останавливаться. Чтобы по-настоящему помочь повернувшемуся в сторону верной дороги судье, нужно выяснить все подробности этой интересной истории до конца. А до этого еще ох как далеко...

Глава 6

Купив билет и тщательно собрав в карман всю сдачу до последней копейки, веснушчатый молодой человек вышел из очереди в состоянии некоего недоумения. Пять минут назад к нему, когда он стоял у кассы, подошел какой-то верзила и заставил принять сотню долларов. Человек точно знал, что ни одна из долларовых купюр, полученных при ночной встрече от подельника, из кармана выпасть не могла. Сегодня утром он разменял лишь одну, чтобы купить билет на автобус до соседнего областного центра. Подельник просил, чтобы человек исчез из города, это он и пытается сделать. Остальные же доллары были спрятаны в карман рубашки, под свитер. Он не прикасался к ним с самого утра, выпасть из-под свитера они просто не могли. Однако верзила подходит и уверяет, что деньги выпали. Первое чувство, которое посетило веснушчатого, был восторг. Да, чего уж! При его образе жизни и способах заработка такой случай выпадает раз в жизни!

Однако эйфория покинула его сразу же, едва он вышел из очереди. Он находился на вокзале – в самом «рабочем» месте мошенников различных мастей. Однако передача денег из рук в руки, в толпе – не лучший способ для последующего «кидняка». Вот если бы он шел по вокзалу и увидел пачку денег, а к нему подвалил бы такой же внимательный и «находчивый» с предложением разделить найденное поровну, тут было бы все понятно. Потом появится третий, заявит, что он потерял деньги, предложит вывернуть карманы, потом на месте смычки конфликтующих сторон образуется «милиционер»... Тут все понятно, и веснушчатый сам был в состоянии облапошить любого, кто попадется под руку. Но в данном случае произошло что-то другое. «Браток», что дал ему не его деньги – настоящий отморозок, а такие персонажи, как правило, симптомами обостренного альтруизма не страдают.

Тогда как это понимать?

Как это понимать, веснушчатый понял сразу же, едва успел покинуть вокзал. У центрального входа стоял черный «Ягуар», а рядом, опершись на его лакированный капот, находился тот самый благожелатель, еще один, из того же инкубатора, и...

Веснушчатый сглотнул слюну. Третьим, кто подпирал английский символ роскоши, был мужик, которому он недели полторы назад продал на рынке черепаху. На секунду остолбенев, веснушчатый вперил в нового владельца черепашки остекленевший взгляд...


Когда Шебанин встретился глазами с мерзавцем, не предупредившим его о правилах кормления каймановых черепах, он, как гончая, резко выдохнул воздух через ноздри и улыбнулся. Это была улыбка Карабаса-Барабаса, приготовившегося поколоть Буратино на дрова.

– Балу, да ты сыскарь настоящий! – выпалил Яша. – Ну-ка, ведите этого ухаря ко мне!..


Поймав начало движения двоих громил в свою сторону, веснушчатый отвернулся и боком, не выпуская преследователей из виду, направился за угол. Балу и Тушкан, тоже хорошо разбирающиеся в чужих телодвижениях, ускорили шаг.

Едва человек в черной кожаной куртке дошел до кованой ограды, разделяющей проезжую часть и тротуар, он понял, что охота на него поставлена на широкую ногу. Навстречу ему с гортанными криками – «Во, конопатый!», «Локо будет рад!» – двигалась толпа недоумков, которая еще полчаса назад «катала» перед входом поролоновый шарик и вытягивала из глупых вокзальных обитателей наличность.

Теперь становилось ясно, что, продав черепашку тому мужику, он, веснушчатый, чем-то его обидел. Причем обидел крупно, если на его отлов вышла такая сила. Лихорадочно замотав головой в поисках спасения, человек в кожаной куртке остановил свой взгляд на двух сержантах милиции. Они стояли у входа в здание вокзала и, как обычно, ничего не замечали. У вокзальных сержантов жизнь такая – ходить по вокзалу и не замечать беспорядков. Единственным исключением были бомжи, которых иногда можно, ради развлечения, побить. Однако бомжей рядом не было, и сержанты скучали. Смотрели на собственное изображение в зеркальном остеклении вокзала и лишь изредка поворачивали головы в сторону входящих в здание и выходящих из него.

– Лучше мне «двести шестая», чем в отношении меня – «сто вторая»! – резонно рассудил веснушчатый и поднял с асфальта четвертинку кирпича.

Услышавшие этот довод сержанты побросали сигареты и насторожились. Последний раз человек в кожаной куртке сталкивался с правосудием в начале девяностых, поэтому в своих откровениях вслух руководствовался «старым» Уголовным кодексом. С июня девяносто шестого года и к тому моменту, когда веснушчатый залепил кирпичом в витражное стекло над головами сержантов, упомянутое веснушчатым «хулиганство» значилось уже статьей двести тринадцатой, а «убийство», на которое в отношении себя веснушчатый никак не соглашался, определялось сто пятой.

А сержанты, стараясь защитить головы от падающих на них огромных кусков стекла, не могли взять в толк, какая муха укусила рыжего.

Можно закрыть глаза на «лохотронщиков» у входа и мужичков, распивающих пивко на лавочках, хотя Кодекс об административных правонарушениях еще никто не отменял, однако уничтожение декора вверенного под охрану объекта начальство поощрять вряд ли станет. И потом, обидно. Испугались, блин...

Через минуту веснушчатый валялся на земле в наручниках и с чувством глубокого внутреннего удовлетворения наблюдал, как ретируются «братки». Даже потом, когда он ехал в «собачнике» милицейского «бобика», кашляющего и хрипящего на каждой кочке, и наблюдал в зарешеченное окно за двигающимся следом черным «Ягуаром», он чувствовал себя в полной безопасности. Эта братва могла уговорить ментов выдать им его за определенную сумму денег, однако теперь торг неуместен. Разбито стекло в стене здания автовокзала, которое стоит немало. События происходили на глазах сотен граждан, поэтому вряд ли сержанты сочтут возможным передать его, веснушчатого, в руки пассажиров этой черной иномарки...


– Вот, гад, какой хитрый! – сокрушался Шебанин. – Куда его теперь? В «Централку»?

– Ну а куда же еще? – проговорил Балу. Обстоятельствам он был крайне рад, как, кстати, и Тушкан. Двое бравых ментов только что предупредили возможность физического уничтожения обидчика Локомотива. – Сейчас посадят, потом осудят, потом опять посадят... Не уверен, что тут обойдется «мелким хулиганством» и «сутками». «Бакланка» в чистом виде. Приблизительно за то же самое меня упекли в девяностом на два года.

– Не надо путать разбитое стекло с поджогом ресторана, – возразил Шебанин. – Он кирпич кинул, а ты бутылку с бензином.

– Но я же тоже в стекло бросил! Не, наверняка срок дадут. Сейчас менты еще в рапортах напишут, что это он в них кинул, но промазал...


Общение терновского прокурора с судьей выходили за рамки общепринятого представления о дружбе. Дружба, если уж она есть, не может быть частичной ни при каких обстоятельствах. Ссылки на то, что межведомственные отношения неблагоприятно сказываются на самих ведомствах, несостоятельны. Обратное утверждают лишь те, кто ставит своей целью подчинить себе интересы не службы, а как раз те самые, личные. Бесцеремонное вклинивание в чужие отношения – обычное явление для современного руководства. Встретился ты с другом детства, ныне – опером УБОПа – расскажи, будь добр, о чем в той беседе речь шла. А ты, опер из районной уголовки, рассказывал за стаканом пива своему другу из УБОПа о крале, с которой познакомился на улице в выходной, и о том, какие подвиги совершал в ее будуаре всю прошедшую ночь. «Расскажи, парень, что за встречи у тебя случаются с коллегой из антимафиозного ведомства, – заявит на следующий день шеф, – у нас информашка сливается из отдела, как из туалетного бачка. Так о чем?» И можно не сомневаться, что в течение последующей недели на тебе незримо будет сидеть коллектив службы собственной безопасности. Ты опер, ты один из немногих, у кого постоянно горит спина от чувства собственной опасности. Поэтому всю неделю будешь чувствовать этих людей рядом. Ты, неженатый, будешь стесняться зайти вечером к своей девчонке, выпить пива или встретиться со школьным другом на стадионе. Ты будешь бояться подставить кого-то из них под бездушный, совершенно безграмотный «пресс» тех, кто «сидит» на твоей спине. Денег у «наружников» на счету не так уж много, поэтому вскоре «осаду» снимут. Снимут, позабыв извиниться за скотские подозрения и бесцеремонное проникновение в твою личную жизнь. У них работа такая, и ты, подозреваемый в переменчивости интересов, у них такой не один. Ты уверен, что они скоты, а они, в свою очередь, считают скотом тебя. И факт того, что ими ничего не доказано, они трактуют не твоей законопослушностью, а собственной недоработкой. А ты будешь жить с этим постоянно. Вспоминать, как за тобой ходили неприметные малые, принадлежность которых в состоянии распознать лишь ты, профессионал, как в твой домашний телефон втыкали «закладку» и как один лишь ты тогда заметил, что вещи в домашнем шкафу лежат не так, как ты их укладывал. Твоя защищенная Конституцией жизнь – растертый по асфальту плевок. Но не стоит расслабляться, ибо у твоих «следопытов» тоже бывают застои и «окна» в работе. И тогда, уже имея проложенную тропу, они снова возьмутся за тебя. И тебе, честному парню из «уголовки», будет даже невдомек, что в твою именную папочку в сейфе соглядателей будут складываться рапорта и справки. Где был, с кем имел связь, какого характера и какой продолжительности. Едва возникнет необходимость тебя сдвинуть с места – не сомневайся в том, что это произойдет.

Струге и Пащенко уже давно миновали тот период, когда их можно было шантажировать подобными вещами и сковывать постоянным, невидимым «прессом». Оба они достигли того уровня, с которого уже не слышен скрип пера ссученного своей работой стукачка из СБ. К одному боялись подступиться, потому что он прокурор, ко второму – потому что умный человек. Нет, не потому что – судья, а потому что – умный человек. Струге не злопамятен, но те самые стукачки, что потеют над рапортами о проделанной работе, знали – ошибись они один раз – этот раз будет для них последним. Ошибок Струге, как и противопехотная мина, не прощает.

Антон и Вадим уже давно общались на виду у всех, и ни для кого это не было в диковину. Есть люди, которым позволяется если не все, то очень многое. Всякий раз, когда возникали трудности у одного из них, рядом появлялся второй. Об этом тоже все знали. Знал это и Лукин Игорь Матвеевич, председатель областного суда. Знал, но ничего не мог поделать. Лукин чувствовал мощь этих двоих людей не понаслышке, уже несколько раз за последние годы он имел возможность убедиться в ней на самом себе. Вот и сейчас, когда появилась очередная возможность расшатать Струге, Игорь Матвеевич вспомнил, что у того есть Пащенко. Он же, Лукин, опирается на отсортированную им же толпу, именуя ее коллективом. Он, как никто другой, прекрасно понимал, что то «единство духа», которое считалось основным принципом существования такой толпы, есть не что иное, как коллективная, легко проветриваемая вонь. Тем не менее открывать форточки он не собирался. Едва в коллектив судей ворвется свежий воздух – дело пропало. Так уж повелось за эти пять или шесть лет совместного со Струге судейства – Антон Павлович изо всех сил выталкивал форточку наружу, а Игорь Матвеевич, кряхтя и призывая на помощь единую духом команду, упирался в нее обеими руками с другой стороны.

Устремления Антона Лукин понял сразу после звонка Кислицына. Ни один председатель суда не простит своему судье, практически – идеологическому врагу, если тот привлекает на свою сторону только что появившегося в коллективе нового члена. Молодой Левенец, войдя в судейское сообщество, нашел утешение в общении с тем, кого Игорь Матвеевич еще несколько лет назад записал в своем новеньком, пахнущем свежей кожей, блокноте как противника № 1. Года шли, блокнот уже вытерся до неприличия, многое, что было в нем намечено, было реализовано на практике, однако первой в этой книжице по-прежнему была запись о молодом судье Струге А.П., однажды, в далеком девяносто седьмом году, посмевшем вынести приговор не по понятиям, а по закону. С этого все началось, продолжалось и никак не могло закончиться.

Струге был изучен Лукиным, как бабочка, попавшая в руки энтомолога. Игорь Матвеевич хорошо знал привычки своего врага и мог практически безошибочно предсказать, как тот будет действовать при тех или иных обстоятельствах. Случай, поведанный председателю облсуда Кислицыным, на какое-то время дал шанс вновь проверить Антона Павловича на крепость. Он привлек к себе Левенца, желторотого и еще несостоявшегося судью, значит, он увидел в нем что-то, что составляет с ним единство помыслов. Если так, то под боком Игоря Матвеевича вскармливается хищник, который в недалеком будущем покажет ему зубы. Удар по Левенцу – это удар по Струге. Если Антон Павлович не прочитает правильный текст, дающий расшифровку действий председателя, он может совершить самую банальную ошибку. За этой ошибкой потянется другая, третья... И наступит тот момент, когда можно будет использовать свою тяжелую, «единую духом» кавалерию. Квалификационная коллегия, Совет судей... Полк левого крыла, полк правого крыла... Осада, штурм, и враг бежит. Пойманный просит пощады, а если не просит – уничтожается.

Для всех непосвященных, не обремененных судейскими полномочиями все это может показаться полным бредом. Но те, кто в мантиях... Они-то знают. Они-то видят. И понимают...


Пролистывая документы о контрабанде животных, Пащенко сидел и держал в свободной, отставленной в сторону руке истлевшую до фильтра сигарету. Настоящее американское курево, однажды подожженное, никогда не погаснет. Не в пример московскому «Дукату», «Мальборо» будет тлеть, как трут, превращая табак в пепел и наполняя комнату запахом дыма, не побывавшего в легких. Он режет глаза и неприятен обонянию.

Пепел, дойдя до бумажной каемки, упал на руку прокурору. Вадим оторвал от распечаток уставший взгляд, вздохнул и ткнул остаток сигареты в пепельницу.

Для него было совершенно очевидно, что Антон хочет помочь молодому судье по фамилии Левенец. Тот завис на каком-то деле, могущем сыграть в его жизни большую роль. Антон пояснил, что дело-то весьма сложное, и может статься так, что оно окажется последним в карьере молодого судьи.

Нет сомнений в том, что Струге не ошибается, приближая к себе Пашу. В таких случаях Антон не ошибается никогда. Значит, не хочет, чтобы парня испортили.

Ну, а кто же такой Паша Левенец? Легкая, почти невесомая проверка показала, что сей, только что окрылившийся отправитель правосудия имел в институте погоняло Ленивец и отличался хваткой сметкой. Хорошо знает закон, принципиален и строг в выборе друзей. Вот в принципе и все. Ничего откровенно хорошего или плохого в ходе этой неформальной проверки не выяснено. Да и не проверка это была. Нехорошее это дело – вести почти оперативную разработку судьи, но что делать... Да и не разработка то была. Пермяков ее провел, словно перышком провел по спине любимой. Саша Пермяков любит делать такие вещи легко и ненавязчиво.

Антон обратился за помощью к Пащенко, значит, тот должен ее оказать. Что сделано?

Первое. Выяснено, что все, кто проходил по разбоям в качестве потерпевших, имели на руках крупные суммы денег. Второе. Эти суммы они получили буквально за два-три дня до происшествия. Это как раз тот момент, который может оказаться решающим в поиске преступника.

И, наконец, третье. Ближайший город, где были замечены на рынках или на руках частных лиц каймановые черепашки, был Новосибирск. Это давало некоторую почву для рассуждений. Новосибирск – не заграница. Если черепаху привезли оттуда, тогда о ней действительно не могут знать ни оперативники из таможни, ни рыночное жулье. Черепаха куплена Решетухой в Новосибирске и привезена в чемодане. Было бы неплохо переговорить на эту тему с самим Решетухой, однако Левенец сказал Струге, что глухой куда-то исчез. Нужно натолкнуть на ту мысль Антона. Как только Миша предстанет пред очи судьи, пусть тот выведает, откуда прибыла та рептилия.

Вот, пожалуй, и все.

Захлопнув папки, Пащенко убрал их в сейф, накинул на плечи легкую куртку и вышел из кабинета. Он сегодня устал, как грузчик, перекидавший вагон угля, и единственное, чего по-настоящему хотелось, – это добраться до дома, постоять минут двадцать под горячим душем и рухнуть в постель.

Глава 7

Метался в поисках разгадки дела Решетухи и Струге. Начиная с самого утра, с самого первого процесса, он ломал себе голову над тем, кто мог быть исполнителем столь рискованно спланированной серии преступлений. По неофициальной справке Пащенко, которую прокурор выдал по телефону, значилось, что общий ущерб от последних пятнадцати случаев нападений на квартиры зажиточных либо спонтанно «разбогатевших», как Юшкин, граждан уже составил более четырех миллионов рублей.

Слушая участников своего последнего процесса по делу о нанесении вреда здоровью, глядя на потерпевших и подсудимого, Антон вдруг вспомнил запись одного разговора, происходившего под контролем УБОПа. Земцов, «подставляя» Макса в качестве заказчика убийства, просил устранить стоящего на пути «конкурента по бизнесу».

– Есть клиент, – шипел на пленке голос Макса.

– Сколько? – справлялся «исполнитель».

– Четыреста пятьдесят тысяч долларов, – пообещал Макс несчастному киллеру. – Улица Путевая, дом шесть, квартира...

– За такие деньги, – перебил несостоявшийся тогда убийца, – можно было назвать только улицу.

Так было и здесь. После такого куша любой более-менее соображающий преступник уйдет в тину и в ближайшее время появится на поверхности очень не скоро. Возможно, вообще не появится. Он реализует себя в новом, автомобильном или заправочном бизнесе, станет директором пиццерии или еще какого-нибудь рентабельного предприятия. Имея такой капитал, остается лишь выбрать направление, в которое выгоднее всего вкладывать награбленное. Голь на выдумку хитра, а налоговая полиция не всегда видит несоответствие между голью и имеющимся у голи стартовым капиталом.

Идея Струге была проста. Первое трудное дело, которое попало в руки молодого Левенца – это дело с двумя подводными течениями и пятьюдесятью рифами. От законности и профессионализма вынесенного по этому делу приговора зависит будущее Павла Максимовича. Пустись этот судья в плавание в одиночку, вполне возможно, что он пройдет мимо всех этих рифов и не поддастся течениям, однако может статься так, что, преодолев все преграды, он окажется на мели. Если судить по уже состоявшимся событиям – таким, как «пресс» Лукина и нездоровый интерес Николаева к делу Решетухи, – то сухим из этой воды Левенец уже не выйдет. По мнению Антона, Павел Максимович должен провести процесс, полный вновь открывшихся обстоятельств. Именно тогда его впервые заметят как перспективного, многообещающего судью. Но как это сделать, не выходя за рамки бездарно расследованного дела, том которого покоится в сейфе Левенца? Вот тот вопрос, над которым Антон сейчас и ломал голову.

Что такое «судебный» процесс по своей сути? Опуская законные формулировки и комментарии профессионалов из Верховного суда, говоря так, как оно, собственно, есть на самом деле, судебный процесс, это... Идея судебного процесса заключается в том, чтобы посадить друг напротив друга двоих лжецов и заставить их разоблачать друг друга. Если судья мастер своего дела, правда всплывает наружу. И когда в конце сражения двух непримиримых сторон правда принимает приемлемые для суждения формы, наступает черед судьи. Рассуживать, а не судить – вот что в основе судейской профессии, судейской человечности.

Дело мнимого разбойника Андрушевича – тайна, покрытая мраком. И не было бы нужды возиться с поиском истины, если бы не Паша. Кем Струге будет чувствовать себя, когда на его глазах будет гибнуть неплохой человек, однажды обратившийся к нему за помощью? Объяснить потом, за кружкой пива, в том же кафе, что, мол, брат, жизнь штука такая, коварная? Что жизнь судейская, она – неожиданная такая? Ты, мол, извини, так получилось, заходи, если что...

Не по-человечески это все как-то. Не по Струге. Может, потому он и был так странен поначалу Паше, что не такой, как все? Во всяком случае, Левенец сейчас совершенно не чувствовал опасности. Рядом был Антон Павлович, который мог помочь если не делом, то хотя бы советом. Он не понимал, что за история закрутилась вокруг него. Однако был Струге, который это очень хорошо понимал. Он не мог уразуметь пока только одного. Правды того дела, где потерпевшим был некто Решетуха. Недюжинное, выработанное годами чувство собственной опасности заставляло Антона понимать эту опасность и для молодого судьи. Осторожный шлепок по носу щенку Левенцу в виде служебной, совершенно беспонтовой проверки – это самая банальная возможность для Лукина прощупать, кто на самом деле стоит за Левенцом. Паша радуется, думая, что освободился от пут. Но Лукин мудр, он слишком мудр, до безумия мудр, чтобы совершать серьезные поступки с таким окончанием. Это была проверка, и ничего больше. Это понимал Антон, но об этом совершенно не догадывался Левенец.

Одновременно с чувством ответственности за судьбу Левенца Антон Павлович ощущал внутри себя еще нечто. Залечив лапу попавшего в капкан волка, становишься ответственным за его зубы. Кто поручится за то, что Паша потом, когда наберется сил, не сменит одиночество на жизнь в стае – той самой, где за единство духа принимается всеобщее зловоние?

Пока судить об этом рано, а возвращаться на исходные – поздно. Антон сделал шаг навстречу этому человеку, и теперь невозможно разжать руку, за которую держится, зависнув над пропастью, молодой судья. Впрочем, он даже не догадывается об этом...


Думая о своем, Струге не упускал ни единого момента из череды событий, происходящих в зале. Когда он понял, что ничего нового уже не вспомнится, а из уже упомянутого что-то вряд ли забудется, Антон Павлович сцепил пальцы в замок и обратил взгляд к подсудимому, так нехорошо поступившему со своим должником...

– Итак, Рындин, в какой же все-таки части вы признаете свою вину? Суд принимает во внимание вашу откровенность и желание говорить правду, однако для него по-прежнему недоступно, какую часть содеянного вы ставите себе в вину.

– Я уже говорил уважаемому судье обо всем, что случилось. Потерпевший Мыскин задолжал мне две тысячи двести пятьдесят рублей. Их он занимал у меня в прошлом году и обещал отдать через неделю. Прошло уже пять месяцев с того момента, как эта неделя прошла. И что же мы видим?

– Кто – мы?

– Ну, я то есть, – объяснил недалекому судье Рындин. – Я вижу, что со стороны потерпевшего отсутствуют даже зачаточные признаки желания отдать мне мои же деньги.

– Еще раз повторите суду, что вы предприняли для того, чтобы убедить Мыскина вернуть долг. – Струге слышал это уже раз пятнадцать, однако перед тем, как удалиться в совещательную комнату для вынесения приговора, ему хотелось, чтобы все, кто присутствовал в этом зале, еще раз убедились в том, что Рындин невинен, как дитя.

– Я буду повторять это еще много раз, – пообещал Рындин, понимая, что суд полностью на его стороне. Он был убежден, что из всего уже, наверное, в пятидесятый раз им сказанного усмотреть состав преступления может только откровенный идиот. – Я занял Мыскину денег. Через пять месяцев переговоров, понимая, что телефонное общение не производит на потерпевшего должного эффекта, я прибыл к нему домой. Его слова о том, что я был пьян и с порога ударил его принесенным утюгом по голове – ложь. Я был абсолютно трезв. А утюг я нес в ремонтную мастерскую, поэтому не мог им пользоваться, как утверждает государственный обвинитель, как орудием, заранее приготовленным для совершения преступления. Если я хотел отремонтировать утюг, то зачем я стал бы ломать его еще сильнее? Поэтому я бил не своим утюгом, а утюгом Мыскина. Мебельную «стенку» он разбил сам, когда на мои резонные требования вернуть деньги стал бегать по квартире и обзывать меня. Я также прошу учесть уважаемый суд, что, привязав Мыскина к дивану, я мучить его не стал. Я не зверь, и ничто человеческое мне не чуждо. Я стал мучить его кошку и попрошу это отразить в протоколе. Мыскин уверяет, что после кошки я вылил на пол воду из аквариума и стал давить рыбок ногой. Это правда. Но заявленный Мыскиным факт того, что я засовывал рыбок ему в рот и задний проход, я признаю лишь наполовину. В рот я ему ничего не засовывал. И в живот я ему пнул не десять – пятнадцать раз, как записано милицейским следователем в протоколе допроса Мыскина, а пять. Это я помню точно: пять раз в живот. Потом Мыскин сжался на диване в клубок, поэтому пришлось пинать по голове и рукам. Ваша Честь, денег он мне так и не отдал, опять накормив обещанием приступить к рассмотрению этого вопроса лишь утром следующего дня. Но утром он оказался в больнице, где пробыл, не возвращая долга, три месяца, а меня в шесть часов, на рассвете, забрали в милицию. Взывая к справедливости, я обращаю внимание уважаемого суда на то, что, возможно, несколько бессердечно поступил с кошкой потерпевшего, вырвав у нее когти, и с рыбками. Взять на себя вину за подлость потерпевшего Мыскина я отказываюсь, так как он легко отделался и по-прежнему должен две тысячи двести пятьдесят рублей. Учитывая все изложенное, несмотря на все опасения моего адвоката, я надеюсь на справедливый приговор суда, в части которого будет заявлено мое право на получение долга и извинения Мыскина за такую проволочку.

Струге собрал в папку бумаги и объявил, что объявляется перерыв до десяти часов завтрашнего дня.

– Статью о пользовании чужими денежными средствами применить не забудьте! – донеслось до слуха выходящего из зала Струге.

Это победно кричал выводимый конвоем из клетки Рындин. И в голосе том слышалась вера в правосудие и профессионализм Струге. Ну, не идиот же судья, в самом деле, чтобы не видеть откровенного коварства Мыскина?!

– Дерево вы, Антон Павлович, считай, уже посадили, – буркнула Алиса, сгребая со стола документы. – Осталось построить дом и родить сына.


В начале седьмого вечера, держа в одной руке портфель с уголовными делами, Струге поднимался по лестнице к своей квартире. С того момента, как он вышел из суда, он все делал не торопясь, словно под воздействием легкого психотропного вещества. Со стороны могло показаться, что Антон Павлович нарочито медленно, выбрасывая на свежий ветер улицы драгоценные мгновения жизни, вышел из здания правосудия, задержался у скамьи, напротив входа, закурил, постоял несколько минут и так же медленно двинулся не к остановке, а в сторону парка. Эту дорогу он выбирал всегда, когда хотел остаться один. Путь к дому удлинялся в три раза по времени, если приходилось преодолевать его пешком, однако он все равно шел. Подумать дома не удастся.

Саша, как всегда словоохотливая, будет рассказывать о том, как один из клиентов банка перекладывал деньги со счета на счет, да ошибся цифрой, как служба безопасности поймала мошенника, пытавшегося получить по липовой доверенности крупную сумму...

Вечно слюнявый Рольф, который, завидев хозяина, больше не отступит от него ни на минуту и будет преследовать по всем комнатам, ожидая то у дверей ванной, то у туалета...

Какие уж тут думы?..

А парк – лучшее место, чтобы уйти в себя и подумать.

На какой адрес переехал Решетуха? С чем связан столь быстрый переезд? В дни судебных передряг людям обычно не до перемены мест. Они мечтают лишь об одном – чтобы как можно скорее закончились эти заседания. Им, людям, всегда кажется, что вот закончится процесс, неважно какой – уголовный или гражданский, и жизнь начнется если не сначала, то с нового периода – точно. Объявленный приговор или решение суда для людей – некая веха, позволяющая подвести некоторые итоги и выстроить план действий на последующий период жизни. До следующей удачи или... до следующего срока. Такова жизнь.

Однако Миша Решетуха постарался побыстрее избавиться от квартиры, в которой на него было совершено нападение. Уехал в неизвестном направлении, возможно даже – из города, не поставив об этом в известность суд. В принципе, это его право. Все участники процесса допрошены Левенцом в предыдущих заседаниях, и этого вполне достаточно, чтобы вынести приговор в отношении Андрушевича. А на Решетухе можно смело поставить крест, оправдывая его действия психологическим сломом. «Ну, не могу я жить в хате, где меня едва не убили!» Но такой психологический надлом можно было бы понять, если бы в роли жертвы выступала женщина. И трудно представить, как в темноте злосчастной квартиры, скрываясь от призраков разбойников, прячется под одеялом стокилограммовый Миша Решетуха. Ну, можно представить под одеялом испуганную пережитым бабу! Если поднапрячься, то можно. А Мишу Решетуху – не получается.

Струге шел по парку и думал о том, что наступил момент, когда к поиску пора подключать людей, занимающихся этим профессионально. Завтра же утром нужно будет обязательно позвонить Земцову, начальнику одного из отделов УБОПа, и попросить у него Макса. Этот молодой парнишка, Макс, очень нравился Антону своей молниеносной оперативной хваткой, быстрота его ума напоминала судье быстроту мангуста. Едва Земцов в кабинете о чем-то задумается, его заместитель тут же выдает ответ. Максу не хватает оперативного опыта, но в ведомстве Земы – внештатная кличка Земцова в кругу Струге и Пащенко – он пока единственный, на ком не стоит печать «глубокой ответственности за судьбу ведомства». То качество сотрудника службы, когда он начинает откровенно по-крысиному подходить к людям во имя достижения целей своей структуры. Это качество само по себе не так уж дурно, если его рассматривать с точки зрения настоящего убоповца и вообще милицейской натуры. Однако с такими людьми очень сложно общаться, если ты пытаешься его «перевербовать» для достижения других, хотя – тоже законных, целей. Как бы то ни было, смышленый Макс со своим удостоверением очень нужен в той ситуации, в которую попал... Кто попал? Нет, не Струге. Попал Левенец.

И Антон опять себя поймал на мысли о том, что он сам в этой истории весьма посторонний человек. Можно было прямо сейчас выйти из парка, сесть на автобус, доехать до дома и забыть о деле Андрушевича – Решетухи. Это означало бы – забыть о Левенце. Итогом такой забывчивости будет громкий треск, с которым Павел Максимович, помеченный рукой Лукина, вылетит из Центрального суда. Антону этого не хотелось, поэтому его прогулка в парке продолжалась.

Левенец уже дома. «Интересно, – думалось Антону, – что сейчас перед ним? Чашка с горячим чаем и телевизор или уголовное дело и две телевизионные программы?» Можно было бы ему подсказать, где кроется причина трудностей в рассмотрении дела. Но тогда потерял бы всякий смысл стрессовый эффект, заставляющий человека продуктивно мыслить. Речь идет не о воспитании. Антон был строгим сторонником того, что воспитывать мужчину нужно до тех пор, пока он не пошел в армию. Все попытки «поставить» характер молодого человека после – пустая трата времени. Струге уж давно мог бы доказать Левенцу, что Решетуха – лжец. Он лгал на предварительном следствии, он нагло и беззастенчиво врал в суде, врет и сейчас. Врет, потому что в ином случае он обязательно пришел бы к Левенцу, прижал к уху свой многофункциональный слуховой аппарат и проорал:

– Не было у меня в квартире никакого разбоя, гражданин судья!! Это я соврал, чтобы инвалидность получить да налогов поменьше платить!!

Но он этого не делает. Значит, все идет по плану. Однако ложь Решетухи не есть доказательство того, что он прямо или косвенно замешан в преступлении. Есть такое понятие в праве – эксцесс преступления. Не хотел совершать деяние, но под властью сложившихся обстоятельств совершил. Миша – барыга, а ни один человек еще не взялся постигнуть логику настоящих барыг. Она, их логика, многообразна, неожиданна и часто не имеет никакой логики. Барыга каждую секунду своей торговой деятельности знает, как нужно поступить именно сейчас. Меняются обстоятельства, меняется и план действий. Барыга всегда знает курс доллара, почем грамм золота и в какой день недели скидка на носки на центральном рынке максимальна. Он точно знает, шоколада какой марки нужно привезти в киоск больше, а какой – меньше. Между тем он никогда не жрет из своего киоска, потому что знает о низком качестве того, что продает.

Вот и дом. Парк за спиной, в голове два основных вопроса и полное отсутствие ответа на вопросы второстепенные.

Секунду подумав перед дверью, Антон вдруг спрятал в карман ключи и повернулся к соседней двери. В «глазке» горел свет, а за броневым листом двери соседа слышался перестук инструментов. Силами строительной бригады адвокат производил в своей новой квартире евроремонт.

– Где хозяин? – спросил Струге сразу, едва увидел перед собой заляпанное краской лицо мужика в хлопчатобумажной робе.

– В квартире, – ответил мужик, и Струге понял, что это – баба.

Антон Павлович шагнул в царство строительного хаоса и тотчас поцарапал кожу туфли о рулон алюминиевой проволоки. Еще два шага, и посреди полного бедлама он увидел адвоката, стоящего посреди залы и повелительным перстом указывающего двоим молодым рабочим место возведения домашнего камина.

Он тыкал пальцем в перегородку балкона и старательно, по-адвокатски, объяснял, что нужно ломать, а что достраивать, чтобы территория балкона превратилась в часть комнаты, а недоломанный выступ-перегородка – в камин.

«Интересно, как в его строительном плане выглядит вытяжка для очага», – пронеслось в голове судьи. Умение «входить» в разговор, обдумывая иные темы – способность немногих.

– Итальянский вариант? Все в одном?

Глава 8

Услышав голос, не принадлежащий никому из присутствующих, сосед удивленно обернулся. Струге даже убедил себя в том, что тот повернулся испуганно. «Перепланировщик» квартиры Юшкиных стоял, продолжая показывать пальцем на балконную перегородку, и Струге, представляя, как в голове адвоката проворачиваются шестеренки памяти, улыбнулся. Ему была понятна растерянность нового жильца. Связать внешность однажды увиденного на площадке татуированного «братка», жующего котлету, с изысканным костюмом незнакомца было невозможно.

– Я тот сосед, – пояснил Струге, – которому вы обещали должную защиту в суде.

Лицо адвоката потеплело. По всему чувствовалось, что он ожидал увидеть здесь одного из архитекторов района, вызванного жалобами жильцов. Действительно, та перепланировка, которую затеял смекалистый стряпчий, требовала обязательного разрешения архитектора. «Однако вряд ли этот ушлый малый задержался бы с его получением», – подумалось Струге.

– А-а-а... Проходите, осматривайте! – Новый со-сед был еще и тщеславен. Перестройка, затеянная им в квартире, вызывала чувство уважения даже у самого себя.

– Было бы что смотреть, – не пошел у него на поводу Антон. – Нынче «итальянки» не в моде. Вот эту арку я бы, например, делал не посреди комнаты, а у стены. С камином вы намучаетесь, дорогой новосел. Вытяжки никакой, а если продуть – в кухни всех квартир на «стояке» выстрелит килограммов по пятьдесят пыли и копоти. Общего ущерба тысяч на триста. Плюс слабая вентиляция, а это значит, что копоть от камина заполонит весь дом. Это еще на полмиллиона исков. Идем дальше. Если кто-то из жильцов стуканет, что вы из квартиры носилками ломаные кирпичи выносите, то, помня последние события, связанные с обрушением домов, администрация обязательно наложит на ваш ремонт вето. Конечно, вы не поскупитесь, и Анатолий Антонович Бородюк, главный архитектор администрации Центрального района, разрешение такое даст. Однако это будет еще стоить вам никак не меньше трех тысяч долларов. После того как жильцы поймут, что администрация положила на их жалобы нечто с большим прибором, они обязательно направятся с жалобами в суд. Или в прокуратуру. В прокуратуре Центрального района за прокурора принципиальный парень, и договориться с ним вам никак не удастся. В отношении Бородюка, на которого прокурор Шелнин имеет давно наточенный зуб, возбудят уголовное дело, после рассмотрения которого папка попадет в Центральный суд.

Бригада каменщиков и маляров, свесив руки с мастерками и молотками, открыв рот, смотрела на вошедшего мужика. До сих пор им казалось, что круче их заказчика в Тернове людей нет.

– Вы какой-то ужас рисуете, – настороженно улыбнувшись, произнес адвокат. Присутствующий в его недостроенной квартире тип вызывал у него жгучий интерес. Они до сих пор так и не познакомились. Сначала в этом не было необходимости – зачем адвокату заводить знакомство с мужиком в тельняшке и в наколках? А сейчас по всему чувствовалось, что первое впечатление бывает не просто обманчиво, а очень обманчиво. Жующий мужик в тельняшке на поверку оказался респектабельным мужчиной, одетым со вкусом уважающего себя солидного босса. Более того, он произносил вещи, о которых не каждый знает, а тот, кто знает, не станет рассуждать так уверенно и громко. – Но опять же все закончится в суде. Уголовное дело похерится, наезд прокуратуры будет признан необоснованным, и Бородюк снова даст разрешение.

– Это в том случае, если судья вынесет заведомо неправосудное решение.

– Ну, с кем не договаривались... – одними глазами улыбнулся новый сосед. – Решим и с судьей этот вопрос.

– Не получится. – Антон огорченно помотал головой. – Это территория судьи, который не склонен к перемене мест. Его фамилия Струге.

– А вы, конечно, кем-то служите в Центральном суде? – Новосел с заметной иронией посмотрел на Антона.

– Да. Я там служу судьей.

В квартире повисла тишина. Лишь в соседней комнате, лишенный удовольствия слышать этот разговор, возился с пластиковой трубой и вполголоса матерился один из мастеров. А в зале, где находились все, сразу стало неуютно, и облезлые стены, которые уже представлялись изящно украшенными шелкографией, снова превратились в потертые плиты. Сухонький мужичок, тихо кашлянув, шмыгнул носом и стал тихо обколачивать молотком кирпич, который держал в руке. Он только сейчас узнал судью, который пять лет назад отправил его в колонию общего режима на три года шить рукавички.

– Вы – судья??

– Ага, – подтвердил Антон Павлович. – Струге.

Адвокат секунду медлил, потом резко посмотрел на золотой «Ролекс».

– Так, ребята, уже девятнадцать часов, и на сегодня рабочий день закончен. Завтра, как обычно, к девяти утра.

– Рановато, – заметил Антон. – Этажом ниже, под вами, больная старушка. Она мучается бессонницей всю ночь и засыпает лишь под утро.

– К одиннадцати она выспится? – Адвокат смотрел на Струге, словно они были в судебном процессе.

– Думаю, да.

Новый сосед тут же изменил сценарий, приказав бригаде прибыть завтра в половине двенадцатого. «Пусть бабушка поспит».

Когда квартира опустела, адвокат закрыл дверь и вернулся в зал. Ему было крайне неловко, и если бы он не был адвокатом, то в данной ситуации он просто не знал бы, что говорить. Но бывают ли моменты, когда адвокату нечего сказать?

– Я всегда хотел переехать в такой дом, – признался он, разводя руками, словно Струге только что вошел. – Знаете, тихий двор, возможность обустроить жилище так, как хочется. Это для нас, юристов, немаловажно, не так ли?

– Так, – подтвердил Струге, прикуривая в чужой квартире без разрешения. Собственно, стоит ли спрашивать разрешения у прораба, закуривая на его стройке.

– Вы не в обиде на меня за те слова, что я говорил в первый день знакомства? О суде, о судейских коллективах? Знаете, нам, адвокатам, иногда приходится играть на публику, иначе куска хлеба просто не увидеть. Вы согласны? Кстати, я прошу прощения... До сих пор не знаю, как вас зовут. Употреблять Ваша Честь в данной ситуации как-то...

– Антоном Павловичем. – У Струге от обилия вопросов слегка заболела голова. – А что такого вы говорили?

– Ну... Что в судьи сейчас «договорные», что квалификационные коллегии утверждают на должности судей людей с улиц...

Антон готов был поклясться, что ничего подобного во время первой встречи тот не говорил.

– Знаете, сейчас состав этих коллегий такой сомнительный... И утверждают сомнительных личностей, и казнят заслуженных людей...

Струге хмыкнул:

– Я не в обиде. Я сам не верю в коллективную мудрость необразованных индивидуумов. Как вас зовут, напомните, пожалуйста?

– Игорь Олегович! Игорь Олегович Савойский. Я же вам визитку давал...

– Наверное, я ее выбросил. Или пес сожрал. Собственно, я что зашел-то...

А зачем он, собственно, зашел? Что привело Антона в дом этого адвоката? Неужто желание поведать Савойскому о том, что с его партнером по квартирной сделке произошло несчастье? Вряд ли. Его интерес был вызван другим. Светка Юшкина говорила, что третьим участником сделки был какой-то бизнесмен, которого она ни разу не видела. Витю Юшкина обнесли по всем правилам предыдущих четырнадцати случаев разбоя. Понятно, что быть причастным к этой истории Савойский не может. Не тот статус. Однако кто этот делец-фантом, сумевший ни разу не засветиться перед Юшкиными? Именно этот вопрос загнал Струге в квартиру нового соседа...

– Мой бывший сосед, у которого вы купили квартиру, брал у меня поливочный шланг. В суете переезда он забыл его вернуть. Я хотел съездить к нему и забрать вещь, без которой ни один дачник в мае месяце не обойдется.

У Антона не было ни шланга, ни дачи, землю которой он мог бы поливать этим шлангом. И сейчас, произнеся эти слова, он вдруг подумал о том, что совершил ошибку. Этот Савойский отреагирует тем, что попросит не волноваться и сам предложит привезти шланг Струге на квартиру. Безусловно, Савойский сейчас предложит свои услуги, придется отказаться, но тот, понимая, с кем имеет дело, и считая себя косвенным виновником того, что судья остался без шланга, может поехать к Юшкину даже прямо сейчас.

– Не стоит беспокоиться. У меня перед подъездом машина. Через полчаса...

Струге нашелся быстрее, чем успел об этом задуматься.

– Замечательно. Вы не могли бы меня сейчас к нему отвезти?

– Конечно. – Лицо Савойского снова приобрело естественный оттенок. – Домой будете заходить?

– Жена потом из дома не выпустит, – криво усмехнулся Антон. – Едем?

Лучшего способа узнать адрес того, кто знал о двухстах тысячах Юшкиных, не было. Привычки бывшего следователя прокуратуры заставляли Струге делать то, что другому человеку покажется бессмысленным.

– Хорошая машина, – с неподдельной завистью рассматривая внутреннее убранство нового «Ауди А4», произнес Антон.

Такой роскоши и уюта он еще не ощущал ни в одной машине, в которых ему пришлось побывать. Приборная панель и все пространство вокруг светились лампочками, и, казалось, даже этот свет оценивался в евро. Под урчание этого двигателя можно было не только свободно разговаривать, но даже шептаться.

– Да, – согласился Савойский. – Эта машина – лучшая из тех, что у меня были.

– А мне такую недавно подарить хотели. – Антон, зачарованный шиком, не выдержал, и у него вырвалось то, о чем он совсем не хотел говорить. Сейчас это выглядело глупо, как простое, ни на чем не основанное бахвальство.

Рядом сидел адвокат, и он прекрасно понимал, о чем идет речь. Он лишь не понимал, что должен был сделать судья, чтобы ему подарили такую машину. Поймав его удивленный взгляд, Антон усмехнулся:

– За убийство черепахи.

– Пардон?..

Струге неуютно пожал плечами и подумал о том, что еще две недели назад мог бы управлять точно такой же машиной. Мог бы, если позволил себе совершить то, чего не позволял все годы ношения мантии.

– Да, черепахи, – подтвердил он, чувствуя на себе настойчивый взгляд Савойского. – Маленькой кровожадной рептилии, которая едва не затянула себе под панцирь огромного мужика вместе с его золотой цепью.

Удивлению Савойского не было предела. Он засыпал Струге вопросами о том, как могла черепашка нанести увечье человеку, откуда она родом и что из всего этого вышло. План Струге срывался. Он сел в машину этого ушлого малого вовсе не за тем, чтобы посетить убогое жилье Юшкина, и уж совсем не для того, чтобы веселить стряпчего забавными историями.

– Вы обменялись квартирами или как? – врезал он прямой вопрос в надоедливое любопытство адвоката.

– Или как, – усмехнулся тот. – Обычная цепочка людей, подыскивающих себе подходящее жилье. Я уехал к Юшкиным, Юшкины – в квартиру одного молодого человека, а молодой человек – в мою. Все довольны.

– Надо же! – удивился Антон Павлович. – А я, помню, свою квартиру менял – горя нахлебался... Но моя на окраине города была, а вы все, наверное, из одного района?

Савойский качнул головой:

– Да. Такие варианты, как правило, реализуются быстро. Юшкины на вашей улице жили, тот парень – на проспекте Ломоносова, а я – на Выставочной, в начале улицы. Эта часть административно подчинена Центральному району.

– Тогда, конечно, – согласился Струге. – Но только четная сторона. Нечетная – это уже Кировский район. Из-за этой чиновничьей глупости в суде постоянная путаница! Граждане проживают на нечетной стороне, а заявления несут не в Кировский суд, а в наш, Центральный.

– У меня, в консультации, у самого такие проблемы.

– А вы в нашей консультации? Почему же я вас ни разу в суде не видел?

– Почему же? Есть у меня несколько дел в вашем суде... Послушайте, Антон Павлович. Я как-то не догадался сразу. Нужно было Юшкиным позвонить и предупредить. Витя, как я понял, парень такой, ненадежный... Сейчас дома, а через пять минут его ноги в неизвестном ему направлении сами понесут. Я с ним при оформлении намучился – нужно в нотариат ехать, а он на ногах стоять не может...

Вынув из кармана телефон, адвокат набрал номер и приложил трубку к уху.

Юшкин был дома, и Савойского это обрадовало. Не каждому адвокату удается оказать судье услугу частного характера. Пообещав, что у подъезда они окажутся уже через несколько секунд, он свернул во двор и остановил машину.

– Пройдусь с вами, – бросил он, выключая зажигание. – У меня с детства нездоровое любопытство к чужому быту. Всегда интересно посмотреть, как обустраиваются хозяева новой квартиры. Если бы не стал адвокатом, обязательно посвятил бы жизнь дизайну чужих квартир.

Вариант сопровождения в планы Струге не входил, однако противиться не стоило: это выглядело бы странным и могло вызвать удивление. Он пожал плечами и вышел на улицу.


Света была дома. На ней был едва заметный топ и такие же шортики. Если бы не пуговица в районе пупа, то о наличии этих шортов можно было лишь предполагать. Увидев на пороге Струге, она язвительно посмотрела на него и развела руки – «Вот она я! Дома, как и обещала! Не в больничке«!

– Палыч? – удивился, выходя из комнаты, Юшкин. – Я и не знал, что ты будешь. Я бы бутылочку припас.

– А что, я всегда под бутылочку появляюсь? Что-то не припомню, чтобы мы с тобой хоть раз за одним столом сидели...

– Что это у вас с головой, Виктор Петрович? – поинтересовался Савойский.

– А-а-а... – Юшкин махнул рукой, давая понять, что эта тема на сегодняшний день для него уже не актуальна и возвращаться к ней у него нет ни малейшего желания. – Разбили.

– Поосторожней нужно быть, – посоветовал адвокат. – Сейчас квартирные разбои на каждом шагу. А все из-за чего? Неосторожность, Виктор Петрович. Какими средствами сейчас дочь на ноги поднимать будешь? Молодым в одиночку сейчас ох как тяжело...

Юшкин снова махнул рукой, теперь уже более отчаянно.

– Бляха муха, вы еще сейчас ядом на сердце капать будете! Жили без денег и сейчас проживем. Дай мне бог хоть раз с тем конопатым встретиться! Убью, суку, как клопа!..

– Ладно, что было, то прошло, – вмешался в диалог Струге. – Витя, где шланг резиновый, который я тебе давал прошлым летом, восьмого июня?

Лицо Юшкина, и без того не обезображенное интеллектом, приняло выражение каменного изваяния на острове Пасхи.

– Какой, на фиг, шланг?..

– Ты, блин, не лайся, как собака! – возмутилась из кухни Светка. – К тебе люди пришли, а ты матом кроешь!

– Ничего, свои люди, – успокоил Струге и снова впился в несчастного Юшкина взглядом гестаповца. – Где шланг, Виктор?

– Палыч, честное слово...

– Пропил? – В коридоре появилась Светка. Она вытирала полотенцем тарелку и взглядом распилила непутевого отца от макушки до пояса.

– Палыч... Ты сам подумай... Зачем мне шланг?

Струге допилил то, что осталось после распила Светки, и вдруг поднял глаза к потолку.

– Неужели я Фроликову его давал?

– Ну а кому же еще?! – обрадовался Юшкин. – Это у него дача, а не у меня!

Повернув раздосадованное и виноватое лицо к Савойскому, Струге признался:

– Игорь Олегович, кажется, у меня проблемы с памятью. Вместо того чтобы как следует подумать, я погнал вас в такую даль...

Но Савойскому было совершенно безразлично, получил свой шланг Струге или нет. Он выполнил, даже перевыполнил просьбу судьи, а это многого стоит. Объяснив Антону Павловичу, что эта поездка если не продлила его жизнь, то духовно обогатила – точно, он, довольный, стал выходить из квартиры.

Антон следовал сзади. Улучив момент, когда Савойский оказался уже на площадке, он наклонился к Светке, ожидающей выхода гостей, и коротко шепнул:

– Критические дни?..

Не отвечая, та поджала губы и яростно захлопнула дверь.


Из этой поездки Струге привез две совершенно невероятные догадки. Поверить в них означало бы признать, что весь мир сошел с ума и отвратился от нормальной жизни. Вставляя в замочную скважину ключ, он чувствовал, как от притока адреналина дрожат пальцы.

Адвокат, высадив его у подъезда, попрощался и уехал куда-то на квартиру, в которой отсиживался до конца ремонта в своем жилище.

– Устал? – спросила, принимая пиджак, Саша.

– С ума сойти, – признался Антон.

Через час, приняв душ и поужинав, в тот момент, когда они оба сидели и лениво болтали перед телевизором, Струге вдруг спросил:

– Сашенька, какой номер телефона у тех людей, с которыми мы три месяца назад поменялись квартирами?

– Ой... Сейчас посмотрю. – Саша, подкинув легкое тело с дивана, направилась к мебельной «стенке».

– А на память не помнишь, что ли?

– Ты что? – Саша Струге рассмеялась и постучала пальцем по виску. – Заработался? Мы с ними три раза встречались и столько же раз перезванивались. Зачем запоминать случайные номера?

– Вот и я не помню, – вздохнув, признался Антон. Он казался жене расслабленным, однако в его висках в бешеном ритме молотила кровь. – Хотя помню наизусть всю таблицу Менделеева еще со школьных времен.

– Аргон? – игриво протестировала мужа Саша, прильнув к нему плечом.

– Порядковый номер восемнадцатый, удельный вес – тридцать девять и девять, – ответил Струге. – А вот их номера не помню... Хоть убей.

– Это потому, что таблица Менделеева тебе была нужна, чтобы двойку не вкатили, а тот телефон тебе не нужен совершенно. Кстати, а зачем ты меня о нем спросил?

– Так, кое-что проверить...

Глава 9

Левенец появился в кабинете Антона уже под вечер. Он вошел, резко открыв дверь, пропустил мимо себя ойкнувшую от неожиданности Алису и, подтянув к поясу полы мантии, приблизился к столу Струге.

– Ну что? – улыбнулся Антон. – Загадка разгадана?

– Я этим еще не занимался, – признался Павел Максимович. – День какой-то сумасшедший. Из РУВД на аресты людей везут, как в тридцать седьмом. Весна нынче бурная выдалась: то насильником меня родная милиция побалует, то вымогателем, а сейчас еще и сумасшедшего привезли. Никогда не арестовывал людей, состоящих на учете в психдиспансере. Как хоть это делается?

Он подсел к столу Струге и стал уныло постукивать пальцами по столешнице.

– Я за эту неделю ни одного своего процесса еще не провел. И без того как в лихорадке, а на меня еще аресты повесили. Все самотеком идет. В четверг процесс по делу Андрушевича, а я после разговора с вами дело даже не открывал.

– Как это делается? – Пропуская мимо ушей признания молодого судьи, Антон Павлович сразу обратился к делу. – Назначаешь психиатрическую экспертизу и отправляешь лицо в следственный изолятор. Потом звонишь и узнаешь, к какому числу будет готова экспертиза. Исходя из полученной информации, быстро ориентируешься и назначаешь день судебного заседания. Потом признаешь фигуранта невменяемым и снова отправляешь в изолятор. Все, батенька. А что, у тебя есть бумаги из милиции, что товарищ состоит на учете?

– Бумаг нет. Следователь позвонил в диспансер и попросил помочь. Там вошли в его положение и сообщили, что названный им товарищ действительно состоит на учете. А следователь сейчас на арест выходит.

– А что, собственно, случилось?

– Некто Кантиков Анатолий Львович из хулиганских побуждений обломком кирпича распустил половину зеркальной стены автовокзала. Ущерб составил около пяти тысяч плюс оплата за упаковку памперсов для милиционеров, производивших задержание.

– Что так? – Струге не выдержал и расхохотался. – Сумасшедший арестант и страшен до сумасшествия?

– Да нет... Маленький такой, щуплый. Его даже мухи не боятся. Садятся на него, садятся... Откуда в суде мух столько, Антон Павлович?

– Ты еще спрашиваешь?

– Ладно, пойду. Дам команду, чтобы его приводили.

– Подожди, судья, – остановил его Струге. – У этого Кантикова адвокат имеется?

– Конечно. Фамилия такая интересная... Я ни разу не слышал. Знаешь, как авторитетное погоняло. Есть Гога Тбилисский, есть Евгений Кемеровский, а этот... – Левенец напряг память. – Нет, не вспомню.

Через час после того, как за Левенцом закрылась дверь, на столе Струге зазвенел телефон. Поморщившись, Антон снова отложил ручку и дотянулся до трубки.

– Струге, слушаю.

На том конце связи раздавался лишь гул автомобильного двигателя и шипение.

– Я вас слушаю, – повторил Антон Павлович.

– Здравствуйте. Вы, наверное, меня уже подзабыли?

– Наверное, – вынужден был признать Струге. – Причем не то что подзабыл, а забыл намертво. В любом случае уверен, что по телефону мы разговариваем впервые. Я на границе радистом служил, так что слуховая память у меня отменная.

– А я нигде не служил, – вздохнул абонент. – Я все больше сидел.

– Это иногда случается. Вы по делу звоните или так, время убить? Или душу что-то бередит? Знаете, психоаналитик из меня плохой, я больше судья федеральный...

– Да я знаю. Это Шебанин вас беспокоит, Антон Павлович. Яков Шебанин.

– А-а-а... Очень приятно. Как ваш палец?

– Палец зажил. В ноздрю пока не входит, но прогресс уже налицо. Время лечит все раны, Антон Павлович. Я что звоню-то...

– Да. Что вы звоните-то? – Дело, лежащее перед Струге, исследовалось им уже целый день. И весь день его отрывали от работы, в результате Антон был вынужден все начинать сначала, из-за чего с каждым разом его раздражение увеличивалось в геометрической прогрессии.

– Должок за мной. Помните? Так вот, нашел я того типа, который мне черепаху сплавил! Нашел, да только дотянуться до него вам сейчас легче, чем мне. Так что возвращаю долг следующим сообщением – интересующий вас товарищ задержан милицией и в данный момент находится под следствием. Его несколько часов назад увезли из райотдела в ваш суд. Исходя из собственного опыта, я полагаю, что арестовывать. Иначе какого ляда его, находящегося под следствием, к вам везти, правильно? Так что если желание завести такую мерзость, как каймановая черепаха, у вашей сестры еще не пропало, то вам ничего не стоит с этим парнем переговорить. Мы в расчете?

– Да, спасибо, – ответил Струге, уже находясь на ногах. – Редко приходится встречать человека, отвечающего за свои слова. А сейчас простите, я действительно занят.

Бросив трубку, Антон быстро вышел из кабинета и одним движением запер дверь. Владения Левенца – через стенку. Два шага – и он у его дверей.

– Где тот, которого тебе привезли для ареста?

– Его уже увезли в СИЗО. – Павел Максимович растерянно похлопал глазами.

– Быстро арестовываешь, – заметил Антон. – Молодец. Где дело? Хотя что я спрашиваю... Менты увезли. Ну-ка, судья, быстро опиши мне парня, которому только что выписал... Сколько выписал?

– Десять суток, – ответил Левенец. – Щуплый, все лицо конопатое, словно солнышком поцелованный. Рост – около ста семидесяти, волосы средней длины, светлые, кожаная потертая куртка... Ну, кроссовки похабельные какие-то, синего цвета. Такие на «толкучке» триста пятьдесят рублей стоят. А что случилось-то?

– Пока ничего. – Струге от досады слегка пристукнул костяшками пальцев по спинке стула. – Эх, черт, дела нет... Что из изъятых у него вещей числится в милицейском протоколе по доставлению в Центральное РУВД?

Левенец почесал лоб и развел руками.

– Восемьсот долларов, четыреста пятьдесят рублей, носовой платок, упаковка «Дирола» с тремя оставшимися подушечками, батончик «Марс», три пачки «Бонда», спички, зажигалка, кусачки для ногтей, паспорт и билет до Новосибирска.

– А карты Острова сокровищ или логарифмической линейки у него при себе случайно не было? Действительно идиот... Слушай, Паша, откуда у тебя такая память?

– Все, что я раз прочитываю или слышу, навсегда запоминаю. Память такую мне бог подарил.

– Кое-что он от тебя все-таки зажилил. – Струге вынул сигареты, но, вспомнив, что находится в чужом кабинете, спрятал их обратно. – Помнишь тот вечер в кафе, когда мы с Пащенко пытались направить тебя на путь истинный?

Левенец повторил, что память у него отменная.

– Тогда ты должен был помнить, как мы описывали тебе человека, которого «рисовал» покусанный черепахой Шебанин. А пять минут назад этот Шебанин потревожил меня звонком и сообщил, что этот человек отвезен милицией в наш суд для ареста. Не тот ли это тип, которого ты только что подверг аресту по «девяностой» статье УПК? Если это так, то он и есть тот славный малый, имевший на руках каймановую черепашку. Не буду утверждать, но имею все основания для заявления о том, что речь идет о черепахе, которую заявил в качестве пропавших вещей потерпевший по твоему разбою Михаил Решетуха. Что скажешь?

Левенец смотрел на Струге, как на музейный экспонат, с удивлением и некоторой долей любопытства.

– А что я, по-вашему, должен сказать?

Антон Павлович огорченно покачал головой и с укоризной посмотрел на свою будущую смену.

– Паша... Бог он такой... Как тебе сказать?.. Он такой разборчивый, что ли... Он если кому-то что-то дает в избытке, то что-то другое обязательно недодаст. На память он расщедрился, вопросов нет, а вот с сообразительностью... Когда он ее раздавал, ты, наверное, из очереди в туалет выходил. Разбойник забрал в квартире Решетухи каймановую черепаху, так? Каймановую черепаху никто из специалистов в Тернове никогда не видел. Именно поэтому мы утверждаем с вероятностью в девяносто процентов, что таковая в городе одна, а мерзавец, продавший Шебанину на рынке черепаху, и тот, что врезал Мише по голове – одно и то же лицо. В данный момент за тобой в СИЗО находится некто Андрушевич, который идет в полный отказ и заявляет, что Решетуху не знает. Так?

– Верно.

– Значит, в квартире Решетухи и в квартире моего бывшего соседа Юшкина, а также во всех остальных четырнадцати квартирах побывал только что арестованный тобой Кантиков... Как его?

– Анатолий Львович.

– Да, Анатолий Львович, который носит в своих карманах несколько пачек сигарет, спички и зажигалку одновременно.

Левенец покрылся потом.

– Ты полагаешь, что Кантиков и есть тот самый квартирный разбойник?..

Антон дернул головой.

– Полагал бы. Если бы не одно обстоятельство.

Пауза затянулась настолько долго, что Левенцу до смерти надоело слушать, как, заблудившись в лабиринтах люстры, бестолково бьется о стекло и жужжит взволнованная муха.

– Какое обстоятельство?

Антон встал и прошел к выходу. Остановившись, потрогал ручку на двери кабинета. Левенец сменил замок на ультрасовременный, офисный. Эту тягу к совершенству и изыску из Павла Максимовича выбить было невозможно. Ручка была покрыта позолотой и извивалась, как змея, на которую наступил слон.

– Ты еще не листал газеты, которые я просил тебя найти в своей нише. Поэтому и дискутировать не о чем. Я хочу разговаривать с тобой на равных, а не как сэнсэй с учеником. Полюбопытствуй о старых предновогодних передачах на телевидении и сравни их с материалами дела. Ты спрашиваешь, как их можно сравнивать? Знаешь, Паша, так и тянет устроить скандал. Не будь ленивцем, не оправдывай свой институтский «прицеп», сядь вечерком и внимательно все изучи. А я поехал к Пащенко. Что-то мне подсказывает, что этой ночью мы с тобой будем немного заняты.

Левенец долго сидел напротив стула Струге и размышлял о том, как Антон Павлович мог узнать его студенческое прозвище. Не найдя ответа, он подтянул к себе дело Решетухи с вложенными в него газетными листами...

Глава 10

Александр Владимирович Земцов был одним из наиболее уважаемых людей в Управлении по борьбе с организованной преступностью. К его профессиональной деятельности относились с должным вниманием не только внутри серого здания на проспекте Ломоносова, в центре города, но и за его стенами. Держать под полным информативным контролем все действия и задумки терновской оргпреступности он, конечно, не мог, ибо богом и провидцем не был, однако общая картина происходящих в городе криминальных событий была перед его глазами, как программа телевещания на текущую неделю. Начинал он простым опером уголовного розыска из районного отделения в далеком восемьдесят третьем году, в девяносто третьем стал сыщиком тогдашнего РУОПа, а ныне, уже четыре года, возглавлял отдел по борьбе с бандитизмом в УБОПе Терновской области.

Дороги Земцова, Струге и Пащенко нередко пересекались, и в этот момент каждый из них понимал, что в действиях сообща есть свои выгоды. Безусловно, каждый преследовал свои интересы, порою идущие вразрез планам союзника, но каковы бы ни были последствия таких взаимодействий, результат устраивал обе стороны. Обе, потому что на одной всегда находились Антон с Пащенко, а на другой – Земцов. Кому-то доставалось больше, кому-то меньше, однако это никогда не шло вразрез с законом. Это и устраивало.

Уже четыре месяца отдел Земцова занимался тем, что пытался выйти на след наглеца, совершающего разбой за разбоем по одному и тому же сценарию. Основываясь на своем опыте, которому мог позавидовать любой розыскник, Александр Владимирович уже после пятого эпизода понял, что при выработке основной версии ему придется руководствоваться двумя основными положениями. Либо лицо, совершающее дерзкие преступления, психически аномально, либо оно чересчур изысканно в выборе способов борьбы с сыщиками. Это было совершенно очевидно, так как ни один нормальный человек не станет совершать преступления, точно следуя одному и тому же плану. Однако время шло, но граждане, предупрежденные о возможных планах преступников через газеты и телевидение, все равно открывали и открывали двери ночным визитерам. Следствием такой легкомысленности являлись пропажи крупных сумм денег, тяжелые черепно-мозговые травмы, а иногда и летальные исходы. К тому дню, когда группа Земцова почти вплотную приблизилась к предполагаемому исполнителю всех разбоев, от его руки погибло уже трое.

А приблизились к искомому лицу люди Земцова по одной простой причине. Один из потерпевших, открыв дверь «милиционеру», прибывшему на звонок «телефонного хулигана», заметил явное несоответствие между габаритами человека, демонстрирующего удостоверение, и силой нанесенного им удара. У потерпевшего в прошлом было семь лет занятий боксом, он очень хорошо знал, какие повреждения ему, тяжеловесу, может нанести, пусть даже высококлассный, но – в весе «петуха», боксер.

– Никакие! – говорил он Земцову, прикладывая к голове окровавленный платок. – Ну, зуб бы выбил! Но до моего зуба ему еще дотянуться нужно.

Действительно, до челюсти этого почти двухметрового бывшего хозяина четырехсот тысяч рублей дотянуться было непросто.

– А мне били «прямой» в висок, – продолжал объяснения глупый великан. – Это боксер, командир, я тебе со всей ответственностью заявляю. А тот петух, что под дверями стоял, так, «торпеда».

В архивах УБОПа начался тотальный шмон документов, касающихся спортивного прошлого состоящих на учете криминально настроенных граждан. Из преступных группировок то и дело выдергивались персонажи, более-менее соответствующие квалифицированному удару прямой правой, однако у них у всех было алиби. Как таковое алиби Земцов рассматривал весьма банально. Он полагал, что человек имеет алиби, если на момент совершения того или иного преступления он, человек, находился рядом с ним, Земцовым. Однако такую позицию до следствия, тем более до суда, не доведешь. Одной уверенности и подозрений Александра Владимировича им, как обычно, мало. Но Земцов, как всегда, не унывал. Он был не из тех оперативников, что не теряют интереса к делу после потери горячего следа. Вопреки всем традиционным милицейским способам перекрывать качество количеством, он продолжал работать над делом терновского разбойника. И у него не оставалось уже сомнений в том, что речь в данном случае идет не об одном человеке, а как минимум о двоих.

К тому моменту, когда неуловимый наглец совершил свой пятый разбой, Земцова посетила мысль о том, что он не там ищет. Вполне возможно, что человек, действуя такими беспардонными способами отъема денег, вовсе не числится в состоящих на учете преступных группировках. В отличие от замшелых квартирных воров, он не ограничивался определенным околотком. Появляясь то на одной окраине города, то на другой, затихая на время, он неожиданно «выстреливал» в самом центре Тернова. Он словно понимал, что этим дезорганизует взаимодействие между милицейскими службами.

Земцов сделал вывод о том, что группа людей, занимающаяся квартирными разбоями вот уже несколько месяцев, имеет прямое отношение к милиции либо является ведомой опытной руководящей рукой человека из органов. Подтверждением тому была дерзость, с которой совершались преступления. Нужно обладать не только наглостью, но еще и заметной выдержкой и даже мужеством, чтобы, доводя людей до исступления, заставляя их обращаться в милицию, в ту же ночь приходить в квартиру жертвы.

И вот в декабре 2002 года случилось то, о чем на протяжении нескольких месяцев мечтал Земцов. Предполагаемый участник прогремевших на весь город разбоев был задержан, и в доказательство его вины оперативным составом Центрального райотдела предоставлялись в суд вещественные доказательства. Этим доказательством была какая-то золотая иконка, прихваченная преступником с места преступления. Все, как казалось, было ясно и понятно, однако Земцов, не привыкший торопить события, стал наблюдать за ними без комментариев. Вскоре он убедился в том, что оперативники райотдела не предпринимают никаких усилий к тому, чтобы на одном доказанном эпизоде развернуть «скатерть-самобранку», позволяющую «поднять» четырнадцать эпизодов тяжких преступлений и заработать маржи на несколько лет вперед безмятежной службы. Тертый калач Земцов мгновенно сообразил, что дальнейшая разработка подсудимого по фамилии Андрушевич – бесперспективная идея. Два варианта: либо районные менты сработали грубую подставу, либо подставу этого Андрушевича сработал кто-то другой. В любом случае к подсудимому следует потерять интерес. Единственное, чем он впоследствии может оказаться полезным, – это натолкнуть на мысль о предполагаемом провокаторе. Тогда, возможно, будет найден и ключ к пониманию всей этой истории. Однако, продолжая наблюдать за действиями районных сыщиков, Земцов понял, что никакого ключа тот не даст. Парень идет в полный отказ и всячески возражает против сотрудничества со следствием и судом. И теперь даже дураку ясно, что Андрушевич чем-то не угодил розыску Центрального района и теперь платит за собственную глупость. Будь у сыщиков Центрального РУВД хотя бы йота уверенности в том, что между существованием на планете Земля некоего Андрушевича и квартирными разбоями имеется причинно-следственная связь, они давно бы вытрясли из него душу. А сейчас, когда поздно возвращаться на исходные позиции, они пытаются выдать Андрушевича за банального разбойника. Ну не получилось у нас серию доказать! Ну не получилось! Однако по одному делу – будьте любезны! – доказательство есть.

Грубо и глупо. Дело грубо состряпано милицейским следователем, и теперь он, в окружении оперов, сидит в своем кабинете и думает – проглотит судья эту «шнягу» или выплюнет. Если выплюнет, то вместе с пережеванным двухсотпятидесятистраничным делом он извергнет из казематов СИЗО и Андрушевича. Затем можно ожидать позора, внушения от руководства и полной или частичной дискредитации.

Поняв это, Земцов похвалил себя за терпение и стал снова принюхиваться к следу. И вот тут ему улыбнулась удача. Тогда, в начале мая, ему казалось, что эта улыбка окончательная и фортуна приглашает его зайти к себе в гости, даже не настаивая на том, чтобы начальник отдела по борьбе с бандитизмом вытер у порога ноги. Виртуальная зарисовка возможного преступника, полученная от потерпевшего-боксера – рост от ста восьмидесяти пяти до ста девяноста, правша, вес от ста килограммов, бывший или действующий боксер, – сузила круг поиска для Александра Владимировича до десяти человек. Именно десять таких, виртуальных фигурантов на данный момент проживали в городе Тернове. Шествуя от первого к последнему, Земцов чувствовал себя на месте Остапа Бендера во время поиска тех пропавших стульев из гарнитура мадам Петуховой. С каждой новой неудачей шансы добиться успеха вырастали с диаметрально противоположной зависимостью. Время пробегало как-то незаметно, и Александру Владимировичу даже в голову не приходила мысль о том, что он идет не тем путем.

Когда последний из десятка тяжелых мужиков, удрученных тяжелым боксерским прошлым, предъявил ему загранпаспорт, в котором значилась шенгенская виза, Земцов не поверил своим глазам. Лихорадочно сравнивая голографические наклейки в паспорте гражданина с датами совершаемых в Тернове квартирных разбоев, старый опер с ужасом для себя понял, что к совершению данного рода преступлений этот человек не имеет никакого отношения. Возможно, он рьяный нарушитель закона, возможно, он даже преступник! Но все, что на туриста можно было повесить, – это... Черт возьми! – контрабанду контрафактных компакт-дисков! И никак не серию разбоев.

Пришлось все начинать сначала. Вот в этом удрученном состоянии, граничащем с депрессией, его и застал телефонный звонок Антона Павловича Струге. Посмотрев на циферблат настенных ходиков в своем кабинете, которые ужасно раздражали всех, кто сюда прибывал не по своей воле, Земцов отметил, что уже восьмой час. Звонить могла либо жена, либо информатор. Такова уж тяжелая оперативная жизнь. Телефонными собеседниками с наступлением темноты у настоящего опера могут быть только супруга либо «стукачок». От этого постоянства начинаешь путать время, место, темы и поэтому назначаешь встречу любимой на задворках какого-нибудь чумового клуба, а к моменту встречи с агентом прибываешь к театру Музкомедии с двумя билетами в кармане. У каждой работы свои изъяны, и спорить с этим в сорок два года было уже поздно.

– Земцов. Слушаю...

– Александр Владимирович, это Струге... Как настроение, дорогой?

Земцов сообщил, что настроение отвратное, болит зуб, дома произошла ссора с женой, а сын не хочет поступать в Высшую школу милиции.

– Он, видите ли, желает видеть себя на экране и поэтому через неделю едет в приемную ГИТИСа! – Ничего, – успокоил Струге. – Там его заставят прочитать басню Крылова, поставят двойку, после чего он вернется в Тернов и станет усиленно готовиться к поступлению в милицейский вуз.

– Нет, но сам факт! – возмутился Земцов. – В роду Земцовых трагиков еще не было.

– В нем комиков хватает.

Земцов обиделся.

– Чего хотел-то, Антон Павлович?

– Дай Макса до утра?

Макс был заместителем Александра Владимировича и отличался цепкой хваткой, если речь шла об установлении принципов поиска и просчитывании возможных ходов какого-нибудь бандюга. Он был тяжел на подъем, однако, будучи запряженным, мчал так, что порою за ним не поспевал сам начальник. С этим славным двадцативосьмилетним малым у Антона сложились хорошие отношения, и время от времени судья ими пользовался.

– Вообще-то бездельем он сейчас не мучится. – Земцов был явно не в духе.

– Ты согласие свое дай, а там мы сами разберемся.

Слушая разговор на том конце провода между оперативниками, Струге быстро уяснил, что Макс ехать не хочет. Если Земцов сейчас скажет «да», Макс подчинится. Если же Александр Владимирович начнет ломаться, воодушевленный этим подчиненный придумает отмазку. Струге лихорадочно соображал, как выманить молодого опера из здания УБОПа.

– Антон Павлович, я тут занят! – вполне ожидаемо для Струге пробормотал в трубку зам. – Александр Владимирович не отпустит...

– А ты дай ему трубку, – попросил Струге и, едва услышав голос Земцова, спросил: – Саша, ты вчерашний матч «Локомотив» – «Крылья Советов» видел?

– Да.

– Ты согласен с тем, что пенальти в ворота Овчинникова весьма спорен?

– Ну... Согласен.

– До пятницы пятьсот рублей дашь?

– Дам... – вконец растерялся Земцов.

– Ладно, договорились, – удовлетворенно сказал Антон. – А сейчас передай трубку Максу.

Секунда, и Струге услышал, как телефоном завладел заместитель.

– Макс, ты слышал?

– Слышал... – обреченно выдавил тот.

– Давай часам к двенадцати подъезжай к моему дому. Машину же имеешь?

– Это она меня имеет...

– Неважно, кто кого. Главное, есть. Попипикаешь, и я выйду.


Попав после процесса в «фильтр» СИЗО, Кантиков не знал, что был приговорен еще до приезда из суда. Тогда, оказавшемуся за решеткой в зале заседаний, ему казалось, что на некоторое время он обеспечил себе полнокровную защиту от братвы. Но причину такой злобы со стороны мужика, которому он продал черепаху, веснушчатый не знал и сейчас. Наверное, черепаха издохла, а сейчас этот набоб пытается вернуть свои пятьдесят долларов.

«Вот, гад, какой жадный, – думал Кантиков, бросая косые взгляды на временных сокамерников, – денег, наверное, немерено, а за пятьдесят долларов повелся, как дешевка...»

Косясь на арестантов, старательно делающих вид, что прибытие Кантикова в камеру дело обычное, придавать которому значения не стоит, щуплый Толя думал о том, как быть дальше. Экспертиза, которую назначил судья, будет проведена не ранее чем через десять дней. Во всяком случае, именно на десять суток Кантиков был задержан. Значит, врачи-»психи» из казематного лазарета протестируют его гораздо раньше, так как нужно еще отписать заключение экспертизы и доставить в суд. На все нужно время, и менты будут следить за каждой секундой происходящих событий. Если уж возбудили дело, значит, доведут его до конца.

Всю процедуру объявления человека психически нездоровым Кантиков знал очень хорошо. Сегодняшний случай был уже шестым или седьмым, когда его хватают за руку в момент совершения преступления. Потом – по накатанной. Возбуждение дела – экспертиза – признание невменяемым – принудительное лечение – воля. Больше месяца Кантиков в лечебнице не задерживался. Серьезных преступлений он не совершал, самым страшным деянием до сегодняшнего момента была кража, поэтому никто на него из психиатров с пристрастием и не наседал. Это не широкомасштабная резня, когда «клиента» направляют аж в учреждение имени Сербского. Кантикова как-то раз пугали этим Сербским, да только Толя знал, что менты понты колотят. В Сербском том, чай, тоже не лохи сидят. Скажут – граждане мильтоны, будьте любезны, денежки перечислите. А откуда деньги-то?

– Не, нету денег... – пробормотал Толя, ковыряясь указательным пальцем между пальцев ноги. Последний раз он мыл ноги, наверное, еще в детском саду. С тех пор гигиена нижних конечностей у Толи сводилась к выковыриванию ошметков грязи пальцем. – Поэтому больше «больнички» не дадут...

– Слышь, ты, шнурок! – послышалось из темного угла камеры. – Тут и так дышать нечем! Спрячь свои вонючие ласты в тапки, иначе я их тебе выломаю по самые трусы!

Перечить Толя не стал. Подобрав под себя ноги, он натянул кроссовки и стал терпеливо ждать конвоя. Сегодня его уже не покормят, поэтому оставалось лишь вздыхать и глядеть на тех, кому конвоиры, за отдельную благодарность от родственников, передавали пакеты с провизией. В камере хрустели куриные хрящи и пахло колбасой с чесноком. От этих звуков и запахов кружилась голова, но Толя знал, что ему, переступившему порог «хаты» и добровольно, по привычке устроившемуся у отхожего места, не перепадет ни крошки. Такова его доля, с которой он уже давно смирился.

Он не догадывался, что уже приговорен. Откуда ему, бродяге, тронутому умом и состоящему на учете в психиатрическом диспансере не ради «отмазки», а в силу строения своего организма, знать, что кто-то в этом городе уже дал команду «принять» Толю в изоляторе?

Толя умрет уже через три часа, когда на город опустится ночь, а в этой камере по-прежнему будет гореть свет. Трое сокамерников подойдут к нему, лежащему у отстойного места, перевернут на спину и один из них закроет Толе рот рукой.

Толя будет вырываться из крепких рук, но все будет тщетно. То время, когда можно было поднять шум и заинтересовать им вертухаев, было упущено. Толя спал и проснулся оттого, что понял: его убивают. Только он не понимал, за что. В камере он ни у кого ничего не украл и никого не предал.

Толя Кантиков лежал и смотрел на черную дырку камерной параши. Его глаза светились ужасом, а внутри гремел так и не вырвавшийся из легких вопль.

Он знал, что душить его будут аккуратно. Никаких синяков, никаких ссадин. Когда патологоанатомы произведут вскрытие, временные пассажиры этой камеры уже рассосутся по своим основным камерам, и потом никто из них ни за что не вспомнит, даже под пыткой, как душили Толю Кантикова. Когда в легких Толи закончится воздух и мозг перестанет получать кислород, он умрет. Скорее всего, никто даже не подумает возбуждать по этому поводу уголовное дело. Зачем «хозяину» портить статистику своего централа? Проще всего тихо и мирно решить вопрос о том, что Толя умер вследствие острой сердечной недостаточности. Родных у Кантикова в Тернове нет, знакомых – тоже. Есть адвокат, но у этого мудака такая рожа, что лучше иметь в процессе двух прокуроров, чем одного такого защитника. Вообще непонятно, чем он руководствовался, беря на себя обязательство защищать Толю до последней капли крови...


Толя лежал, слушал храп зэков и размышлял о том, что могло бы произойти, не окажись на автовокзале тех «братков» на «Ягуаре». Он уехал бы в Новосибирск, потихоньку подворовывал бы, подрабатывал, как и в Тернове, у хозяина какого-нибудь киоска и жил бы на съемной квартире. В Новосибирске родных нет, он даже не знает, где находится этот город. Но однажды, задержавшись в магазине по продаже видеотехники, куда он зашел погреться, он видел на экране работающего телевизора передачу о Новосибирске. Толя увидел зимой зеленый город, и ему сразу стало тепло. Может быть, в этом Новосибирске лето круглый год и можно не беспокоиться о том, что у тебя нет теплой одежды? Он полюбил этот город, решив уехать туда сразу же, едва появится возможность. Поэтому Толя и покупал билет в Новосибирск. Снять квартиру там стоит недешево, однако деньги были. Были... По расчетам Толи, их могло хватить даже на три-четыре месяца. Но вместо этого он вынужден сейчас торчать в этом каземате и безропотно подчиняться бычью, оккупировавшему все шконки. Все, чего он достоин, – это лежать в самом зловонном углу камеры, у самого очка.

Если бы Толя обладал светлым разумом, то он, пожалуй, пожалел бы себя. Пожалел и нашел отсюда выход. Но Толя был болен и думал, что так и нужно. Лежать у параши, вспоминать о Новосибирске и переживать от того, что те восемьсот долларов, что были в кармашке его рубашки, уже давно поделены между ментами. И судья с ними заодно, сволочь...

Ровно в три часа ночи, когда Толя Кантиков заснул крепким сном, от дальней стены отделились три тени и бесшумно подошли к параше...

– Что вы, гады, делаете?! – вскрикнул какой-то мужик со средней шконки.

– Закрой пасть, сука... – прошипел один из троих, повернув к мужику перекошенное лицо. – Тоже горя хочешь?!

А Толя, теряя силы и горя от недостатка кислорода, уже дергался в конвульсиях...

– Лежи, падла, иначе ноги переломаю...

И было непонятно, в чей адрес это было заявлено.

«Наверное, не в мой», – решил мужик со средних нар. Он опустил голову на руку и закрыл глаза. Лучше лежать на шконаре, и живым, чем у параши, и мертвым. А настоящий зэк никогда в чужие дела не встревает.

В камере снова наступила тишина. Все лежали на своих местах. В Терновском централе был полный порядок.

Толя умер за полчаса до того, как к СИЗО подъехали «Жигули», в которых сидели Струге, Макс и Левенец. Макс не знал, зачем Струге попросил его зайти в СИЗО и выдернуть из камеры какого-то Кантикова. Наверное, они с Антоном Павловичем потом будут разговаривать с этим типом?

Нет, Макс не до конца понимал, зачем нужно ночью вынимать из «фильтра» арестанта, если этим можно заняться утром.

А Павел Максимович вообще недоумевал, почему Струге вытянул его из дома посреди ночи, заставил взять чистые бланки постановлений об освобождении заключенного под стражу и почти волоком стащил с лестницы на улицу.

А Струге знал, что делал. Он ехал спасать веснушчатому жизнь. И он не успеет всего на какие-то жалкие тридцать минут. Он слишком поздно связал воедино звонок Шебанина и водворение его обидчика в изолятор. Слишком поздно...

Антона осенила эта запоздалая мысль в тот момент, когда он, дожидаясь выхода из дома Юшкина Макса, сидел в машине и слушал радио.

«Мой друг уехал в Магадан... – пел вечно молодой Владимир Семенович, – ...снимите шляпу, снимите шляпу...»

Беспокойно водя подбородком, освобождая горло из тугих объятий воротника рубашки, Антон чувствовал нарастающее напряжение. Он не понимал, откуда оно пришло и что с собой несет, однако было уже совершенно ясно, что ничего хорошего.

«Уехал сам, уехал сам... Не по этапу, не по этапу...»

– Черт!!!

Рывком дотянувшись до кармана, Струге вынул телефон:

– Макс, Макс! Бегом вниз! Бегом вниз, все скажу потом!!

Заскочив в машину, опер услышал:

– В СИЗО! Быстро, в СИЗО!.. Нет, к Левенцу! Сначала к Левенцу, Макс!..

Глава 11

А наступление ночи, предшествующее этим событиям, начиналось вполне размеренно и никаких серьезных потрясений не обещало. Макс, как и обещал, подъехал к дому ровно в двенадцать и «попипикал».

Когда слух Струге, сидящего перед телевизором, разрезал звук мощной «зиловской» «воздушки», он сначала подумал, что в доме пожар и в режиме мгновенного реагирования в дом влетела пожарная команда. Рольф залился таким яростным лаем, что Саша даже спустя часа два после отъезда Антона не могла успокоить пса.

Однако под окном был Макс на своей слегка побитой из-за неменяющегося образа жизни хозяина «девятке».

– Ты когда-нибудь очумеешь от своей работы, – предсказал Струге, усаживаясь на переднее сиденье. – Ты что творишь в спальном квартале?

– А что? Хорошо, – невозмутимо ответил тот. – Удобно. Когда в пробку попадаешь, вообще милое дело. «Мигалку» на крышу выбросишь, на «воздушечку» нажмешь – водилы на тротуары вылетают, чтобы дорогу освободить, а потом уже смотрят, что за чудовище так торопится. А тут я... Куда едем, Ваша Честь?

– Мы едем к восемнадцатому дому по проспекту Ломоносова. Там проживает некто Виктор Юшкин, мой бывший сосед по лестничной площадке. Когда подъедем, ты войдешь в пятидесятую квартиру и познакомишься с хозяином. У него есть дочь, Светка, но что-то мне подсказывает, что дома ты ее не застанешь. Она... Она нянечкой в больнице подрабатывает.

– И что я должен сделать?

– Ты мент, поэтому будешь разговаривать официально. Представишься старшим группы, расследующей разбой в отношении Юшкина, и попросишь его еще раз восстановить хронологию тех событий, когда ему разбили голову и вынесли двести тысяч рублей. Это первое. А второе заключается в том, что ты должен выяснить у Юшкина, встречался ли он с Савойским, организовывавшим квартирный обмен, в период между разбоем, когда его обнесли на двести тысяч, и моим вчерашним приездом. Я вчера приезжал к нему вместе с этим Савойским. Понял?

Макс наморщил лоб:

– Подождите, Антон Павлович... Юшкин... Это не тот алкоголик, разбой в отношении которого был пятнадцатым по счету?

Струге понял, что серия дерзких преступлений не прошла мимо внимания Земцова.

– Так это вы проживали справа от его квартиры?

После этого вопроса Струге понял еще и то, что Земцов не просто интересовался делом «терновского разбойника», а усиленно им занимался.

Пользуясь случаем, Макс рассказал Антону все, что УБОПу известно о происшествии той ночи. Никаких существенных расхождений между показаниями самого Юшкина и рассказом Макса не было. Но не этим сейчас был увлечен судья. Его интересовали документы на квартиру, которые должны были находиться у Юшкина. Светка назвала адрес нотариальной конторы, где оформлялись документы, и Антон Павлович его помнил. Однако его распирало любопытство заглянуть в документы и изучить их от корки до корки. Струге мог это сделать еще вчера, но в тот момент рядом находился Савойский и нездоровый интерес судьи к документам, читай – сделке Савойского, мог вызвать подозрение.

Посылать в адрес Левенца нельзя. Еще неизвестно, как будут в дальнейшем разворачиваться события, во-первых; и Антон был не вполне уверен в том, что Паша узнает то, что нужно, во-вторых. Идти к Юшкину самому будет выглядеть уже навязчиво. У Вити язык, как помело, и неизвестно, где он им наметет свежих новостей и при каких обстоятельствах. Лукин только и ждет, чтобы зацепиться за невидимый простому глазу выступ и в очередной раз попытаться подмочить реноме Струге. Лучше всего для этой роли подходил Макс, со своим милицейским снобизмом, дерзостью, безапелляционностью и недюжинной сообразительностью. Поставленные задачи он выполнит от и до, а это означает, что в тот момент, когда молодой убоповец будет «пробивать» подпитого Юшкина, можно посидеть в одиночестве в машине и подумать о том, о чем невозможно подумать в любой другой момент. О деле, которое рассматривал Левенец. От приговора, который тот вскоре должен вынести, во многом зависит будущее молодого судьи, и Антон не хотел, чтобы человек, «помеченный» им, как равный по духу, провалился в пропасть, из которой уже никогда не показываются на поверхность. Антон умел беречь таких людей и всегда старался им помочь. Впрочем, их было так немного, что каждый раз приходилось все начинать, как в первый раз...

Первый раз у Антона екнуло сердце, когда они въехали во двор искомого дома. У него было впечатление, что в этом дворе он уже был.

Второй раз Струге почувствовал уже укол. Его взгляд упал на лавочку в глубине двора, и, словно в мистическом сне, он почувствовал ее шероховатую поверхность...

Макс уже полчаса находился в квартире Юшкина. Поскольку на выполнение поставленных задач могло вполне хватить четверти часа, Струге догадался, что Юшкин опять пьян, а Макс, проявляя чудеса такта, терпеливо освежает его память и «разводит» на воспоминания.

Стараясь отвлечься от неприятных чувств, связанных с этим двором, Антон переключился на другие мысли. И первое, что пришло ему в голову, был вопрос о том, зачем Шебанин позвонил ему на работу и сообщил о найденном им продавце черепахи. Собственно, не он его нашел, а милиция. Собственно, не нашла, а случайно натолкнулась и задержала совершенно по другому поводу. Однако это известно Шебанину, значит, мыслей о мести он так и не оставил. Надежный парень! Обещал найти – и нашел! Обещал сообщить – и сообщил! Все бы так слово держали, как этот братан...

Припомнились Струге и слова Яши о том, как он скормит «черепаховеда» мишке в зоопарке... Стоп!

А зачем Шебанин позвонил в такой спешке судье на работу?

Ответ Струге нашел быстро. Шебанин, стремясь вернуть долг, позволил Антону разузнать, где можно взять каймановую черепаху на месте, прямо в суде. А почему? Потому что потом у него не будет возможности это сделать? Однако куда может деться арестованный Кантиков? СИЗО – как раз лучшее место для того, чтобы поговорить по душам и выведать, на каком таком терновском лугу пасутся диковинные твари – каймановые черепахи. Черепахи, от желания обладать одной из которых просто сходит с ума «сестра Струге»...

«Мой друг уехал в Магадан, – пел Высоцкий, – снимите шляпу, снимите шляпу...»

Струге, машинально сопоставляя совершенно случайные слова со своими мыслями, подумал о том, как Кантиков куда-то уезжает из изолятора, а все при этом снимают головные уборы...

«Уехал сам, уехал сам... Не по этапу, не по этапу...»

– Че-е-е-орт!! – выдохнул Антон и стал лапать карманы. – Телефон! Телефон где?!

Память работала в аварийном режиме. Номер мобильника Макса всплыл перед глазами, как на мониторе.

– Макс, Макс! Бегом вниз! Бегом вниз, я все скажу потом!..


– Да что происходит?! – глухо бормотал Левенец, растирая и без того красные от волнения глаза. Он после короткого сна даже не успел почистить зубы, поэтому сейчас, болтаясь на заднем сиденье мчащейся со скоростью болида «девятки», пытался выудить из упаковки пластик жвачки. – Зачем нам в СИЗО?!

Повторять в этой машине второй раз один и тот же рассказ у Антона не было ни сил, ни времени. Он хотел побыстрее добраться до изолятора и увидеть Кантикова живым. Сейчас ему казалось, что это единственная возможность пролить свет на сумасшедшее дело.

Макс остановил машину у ворот СИЗО так, что она, почти провернувшись на месте на сто восемьдесят градусов, едва не снесла стоящую у входа «совдеповскую» чугунную урну. И даже не стал закрывать двери. Случаев угона автомобилей от следственного изолятора в Тернове зафиксировано пока еще не было. Впрочем, он не успел бы это сделать при всем желании. Он даже не думал об этом, потому что то, что ему поведал Струге, вводило его в состояние исступления и жажды скорости.

Все закончилось в тот момент, когда в комнату без дверей для производства допросов вошел бледный оперативник СИЗО, дежуривший в эту ночь, и едва нашел в себе силы, чтобы выдавить:

– А он... Он умер...

– Что значит – умер?!! – взбеленился Левенец, окончательно потерявший канву происходящего. – От старости, что ли?!

– Он не дышит... – глупо повторил опер.

– Я понимаю, что не дышит! Он не может дышать, если умер! – грохотал Павел Максимович. – Что здесь происходит?!

В СИЗО началось движение. Это было объяснимо, так как арестованные, содержащиеся в камерах следственного изолятора, умирают далеко не каждый день.

– Пошли отсюда, – тихо приказал Струге. – Сейчас заварится каша. Информация о нашем приезде и смерти Кантикова долетит до Лукина не позже чем к обеду сегодняшнего дня. Это хорошо, Павел Максимович, что рядом с нами в этот момент был Макс, которому я успел очень много рассказать. А сейчас валим отсюда и едем в какой-нибудь тихий уголок. В нашем распоряжении считаные часы...

Заместитель Земцова, уже придерживаясь более приемлемой для передвижения по городу скорости, загнал машину в тупик перед стадионом футбольного клуба «Океан» и выключил двигатель. Мужчины вышли на улицу и расположились у капота. Левенец не курил, поэтому терпеливо дожидался, пока двое умников раскурят перед ним, несведущим, свои сигареты. Его положение человека, играющего в деле главную роль, но не имеющего доступа к происходящему, дико раздражало и выводило из себя, и, если бы перед ним сейчас был не Струге, а кто-то другой, Паша уже давно бы сорвался. Однако понимание того, что Струге все и всегда делает верно и к месту, заставляло его проявлять выдержку.

– Паша, все в этом мире происходит по желанию отдельных людей, – начал Струге, рассматривая звезды. – По чьей-то воле, а не исключительно по своему желанию ты попал в суд. По чьей-то воле ты рассматриваешь конкретные дела по факту преступлений, которые тоже совершены по чьей-то воле. В своей неинформированности ты не одинок, и не твоя в том вина. Причиной тому является не мое молчание, а невозможность говорить тебе что-то раньше времени. Передо мной стоит Макс, который раскусывает тяжкие «темняки», как белка орехи. Однако и он сейчас «висит», как наркоман. До него никак не может дойти, что кто-то оказался гораздо умнее его, Земцова, и судьи Левенца...

Антон жевал слова, потому что понимал – торопиться на этом этапе уже некуда. К тому моменту, когда дело будет предано огласке и о нем заговорят даже на телевидении, игра будет либо сделана, либо сдана. И минуты в этом случае уже не имеют никакого значения.

– Есть проблема, Паша, и ее присутствие очевидно. Как и то, что Андрушевич, содержащийся за Центральным судом под стражей, совершенно не виновен. Его присутствие в СИЗО – последствия бесталанных действий милиции Центрального РОВД. А проблема заключается в том, что час назад убили Кантикова. Кто же такой Анатолий Львович Кантиков?

Левенец ответил:

– Владелец черепахи, которая, возможно, ранее принадлежала Решетухе.

– Неверный ответ, – отрезал Струге. – Кантиков – активный участник группы, промышлявшей квартирными разбоями в городе Тернове. Именно этот веснушчатый худой парень, облаченный в потертую кожаную куртку, звонил ночью растревоженным телефонным беспределом гражданам в дверь и представлялся сотрудником милиции.

– Это нужно доказать, Антон Павлович, – возразил молодой судья. – И не мне вам это объяснять.

– Доказывать все придется, Паша! И это тоже. Но есть нечто, что доказывать уже не следует. Де-факто, разумеется, не следует. Это «факто» заключается в том, что потерпевший Решетуха на самом деле потерпевшим не является. Я просил тебя просмотреть дело и газетные программы телевизионных передач на две последние недели декабря прошлого года. Ты сделал это?

– Я сидел над этим всю ночь. – Левенец пожевал губами.

– Ты не сидел над этим и пятнадцати минут, потому что в половине третьего ночи я выдернул тебя из-под одеяла и ты не напоминал человека, только что упавшего от бессилия в постель. Ты, наверное, решил, Павел Максимович, что судья Струге, выкручиваясь перед молодым Левенцом, старается наработать дешевый авторитет. А зря.

– Я так не думал, – зло ответил Паша, выдавая правоту своих слов очередным приливом легкого румянца. – И я делал то, о чем вы просили. Я сравнивал эти дурацкие программы с делом. Господи, бред какой... Сравнивал телепрограммы с делом! Но я делал это!

– Плохо делал. – Отбросив сигарету, Струге сплюнул на землю. – Если бы ты это делал, то обязательно старался бы найти несоответствие между словом и делом. Вот в чем причина всех судебных ошибок! В несоответствии между заявлениями участников процесса и реально происходящими событиями! В один голос потерпевший Миша Решетуха и его сосед, бывший зэк, Гена Попелков заявляют о том, что разбой случился сразу после того, как закончился хоккейный матч Россия – Финляндия, в ходе которого Решетуха не давал спать всему подъезду! Миша во весь голос матерился, когда судьи не засчитали гол в ворота финнов, когда диктор на весь подъезд заявил, что матч закончился со счетом три – один не в нашу пользу. Все это правильно, Паша! Так оно и было! Наши действительно никак не могут преодолеть этот «финский синдром»! Проигрывают, мать их, и проигрывают!.. Но только не в тот день, понимаешь?! Не могли наши проиграть финнам двадцать восьмого декабря, не могли!! Потому что проиграли они двадцатого! Двадцатого декабря, понял?! Игры Кубка Балтики закончились двадцать пятого, поэтому никакого матча двадцать восьмого декабря, в ночь разбойного нападения на квартиру Решетухи, между Россией и Финляндией быть не могло!.. Я попросил тебя прочитать протокол осмотра места происшествия, то бишь квартиры Решетухи. Среди перечисленного тобой хлама я услышал упоминание о присутствии на средней полке телевизионной тумбы видеомагнитофона. Как думаешь, не в этом ли кроется разгадка чудесного повторения «в прямом эфире» скандального матча?

– Дайте сигарету.

– Тебе, Паша, не сигарету сейчас нужно, а граммов триста водки. – Струге спрятал пачку в карман. – Не хочешь подумать, зачем это все нужно Решетухе?

– А на какой странице дела Решетуха утверждает, что он смотрел матч в прямом эфире? Вам не приходила все это время в голову мысль, что Миша, как рьяный фанат, записал матч на видео и вновь переживал страсти? Вы поставили проблему и сами же на нее ответили. Нет?

Это «нет» из арсенала Струге заставило Антона улыбнуться.

– Паша, а зачем рьяному фанату Решетухе записывать матч вместе с перерывами?

– То есть? – вмешался Макс.

– Тот же Попелков на страницах протокола допроса свидетельствует, что дважды, во время перерывов, пытался уснуть. Однако тех двух моментов по пятнадцать минут ему так и не хватило. Миша буянил на кухне, хлопал холодильником и матерился. Через пятнадцать минут снова усаживался перед телевизором.

Появившиеся надежды Левенца на выход из проблемы рухнули, как карточный домик.

– Антон... Антон Павлович...

Макс произнес это таким голосом, словно на него заполз огромный тарантул.

– В чем дело? – встревожился, глядя, какой мертвенной белизной отсвечивает лицо оперативника, Струге.

– Я вконец запутался...

– Ты о чем?

– Мы с вами сейчас были в квартире Юшкина...

– Ну, были.

– Это же квартира Решетухи... Я клянусь – мы с Земой на этот адрес приезжали, чтобы подробности выяснить... Потерпевший был еще в больнице, и мы с соседями разговаривали...

Над футбольным полем повисла тишина. Только что прозвучала информация, проанализировать которую и сделать из анализа соответствующие выводы мгновенно было просто невозможно. Только сейчас Струге понял, что за наваждение посетило его в тот момент, когда они с Максом заехали во двор к Юшкину. На лавочке, которая навеяла на него непонятные воспоминания, он сидел и ждал Левенца. Он с нее звонил Паше на сотовый телефон, чтобы вызвать обратно на улицу. С нее же он увел Левенца в кафе, где их ждал Пащенко. И эту же лавочку он видел вчера, когда его подвозил к Юшкину Савойский.

Он дважды заезжал во двор на машине, с дороги, ведущей в глубь массива, а не со стороны проспекта Ломоносова. Вот почему все казалось знакомым, а понять, что это за место, Антон не мог.

– Ты просмотрел документы Юшкина?

– Да! – Судя по всему, Макс уже пришел в себя, хотя и не понимал, что происходит. – Они купили квартиру у некоего Сутягина Романа Алексеевича. Юшкин утверждает, что бывшего хозяина не видел в глаза ни тогда, при сделке, ни потом. Всеми делами занимался юрист. Кстати, вы, Антон Павлович, его должны знать, потому что после тройной сделки с недвижимостью он переехал в квартиру Юшкиных. Теперь он ваш сосед, я полагаю...

– Правильно полагаешь, – вздохнул Антон. – Он мой сосед... Если кто-то мне сейчас скажет, что из всего увиденного и услышанного он в состоянии делать резонные выводы, я признаю себя полным идиотом. Паша, ты понимаешь, что творится вокруг этого дела?

Левенец не знал.

– А ты, Макс?

Ответ был тот же. Антон растер пальцами виски и повернулся к Левенцу:

– Пока можно сделать один вывод. Решетуха переехал на новое место, не известив об этом суд. У него на руках доверенность от некоего Сутягина. Либо сделки совершает сам Сутягин, но в интересах Решетухи.

– Нужно определить новый адрес этого Сутягина, – заключил Макс. – И его просто обязан помнить ваш новый сосед. Не может же он не помнить свой старый адрес?!

– Он его помнит. Частично... Адрес такой... – Струге почесал лоб, вспоминая вчерашний разговор. – Улица Выставочная. Четная сторона домов, в начале улицы. Это все. Для тебя, Макс, произвести оперативную установку труда не составит. Только не поленись потом позвонить мне. Ладно?

На том и закончили.

Уже перед самым своим домом, выйдя из машины, Струге спросил:

– Юшкин встречался с Савойским после обмена квартирами?

– Говорит, что нет. Он вообще этого юриста за все время всего три раза видел.

Антон покачал головой и задержался в машине дольше необходимого. Скосив на него взгляд, Макс увидел на лице Струге легкую тревогу. Неужели это так важно: встречался Юшкин с Савойским после обмена или нет?

Не закончив размышлять над своей проблемой, Струге повернулся к оперативнику:

– Какие планы насчет Шебанина?

– Земцов знает, – неопределенно пожал плечами Макс.

Все правильно. Он, Струге, перелезает через чужой забор...

Глава 12

Макс приехал к Земцову. Нельзя сказать, что Александр Владимирович, узнав, зачем судье понадобился его заместитель, сильно удивился. Он уже давно привык к тому, что всюду, где пахнет жареным, появляется Антон Павлович, а там, куда тот поспевает, начинает откровенно попахивать гарью. Вот и сейчас, выслушав Макса, Земцов лишь удивленно поднял брови. Его удивление было вызвано не очередными событиями, в которые оказался втянут терновский судья, а результатом, которого Антон добился, практически не владея даже сотой частью той информации, что имелась в распоряжении оперативников.

Из двух вопросов, которые напоследок задал Максу Струге, Земцов быстро выбрал наиболее значимый.

– Ты уверен, что Струге не ошибается? Послушай, я не хочу сказать, что он блефует или пытается играть в свою игру. Просто ты был там и слушал его. Он не заблуждается относительно Шебанина? Насколько мне известно, Яша чурается «мокрух», и дальше мордобоя с телесными повреждениями у него никогда не заходило.

– Ну когда-то должно же было зайти? – усмехнулся Макс. – К примеру, я не удивлен. И Струге верю. Локо – отморозок, даром что еще на свободе. Насколько я понимаю, речь идет о банальном оскорблении. Однако «принять» Кантикова в СИЗО могли и не по его указухе, а по усердию ближних. Как это бывает? Авторитет сказал – чтоб он сдох! – а «быки» из коллектива понимают это несколько прямолинейно. Однако смущает другое. Шебанин позвонил Струге на работу в тот момент, когда Кантиков должен был еще находиться в суде. А потом – успел – не успел – твое дело. Шебанин слово сдержал. А после того как Кантиков загремел в изолятор, его тут же «приговорили».

– Да кто вообще такой этот Кантиков?! – остервенело сорвался Земцов, в десятый раз подряд слыша одну и ту же незнакомую фамилию. – Откуда он взялся в деле Решетухи?!

Макс распахнул ежедневник на середине.

– Я навел справки. Родился и вырос в Новосибирске. В шестнадцать лет, когда пытался украсть в подъезде электросчетчик, привлекли к ответственности. Однако потом выяснилось, что он с четырнадцати лет состоит на учете в психиатрическом диспансере в Новосибирске. Я знаю эту «дурку», она на улице Тульской расположена. Странный домишко, похожий на деревенскую избу. С тех пор – шесть раз был уличен и задержан, столько же раз отправлен на принудительное лечение. В седьмой раз, как видно, не прокатило... Владимирыч, это предварительные данные. Завтра я запрос в Новосибирск сделаю, а потом уже ясно будет.

Земцов хмыкнул:

– И Струге утверждает, что этот придурковатый малый мог быть соучастником пятнадцати эпизодов разбоев у нас, в Тернове? Меня в главке на смех поднимут, доложи я такую версию. А мне до пенсии совсем чуток остался...

– Придурковатый мог быть использован. Как дурачок, показывающий в «глазок» удостоверение. Вот и вся роль. Кто-то же должен это делать? Почему бы это не делать дураку? Тем более такой социальный статус Кантикова, попадись он и начни мы с ним работу, не позволит верить ему на слово. Потом все, что он будет нести на следствии и в суде, истолкуют как бред шизофреника, которому не дают покоя лавры Бони и Клайда или Леньки Пантелеева. За-а-а-мечательный подельник! С ним можно даже на разбой госбанка идти. Все равно что тебя одного задержали. Дураку кто поверит, если у него справка, что он дурак?

– Гладко. – Земцов погладил усы. – Но кто тогда за основного?

– Жалко, что Струге этого не знает, правда? – ехидно заметил Макс. – Мы бы тогда быстро...

Земцов пропустил сарказм мимо ушей. Он сейчас думал о том, какую роль в этом лабиринте криминального умысла играет Решетуха. Если им спровоцирована буффонада с липовым хоккейным матчем, а иначе говоря – собственное ограбление, тогда как предполагаемому участнику разбоя Кантикову попала в руки черепаха Решетухи? Если предположить, что Решетуха – подельник и организатор целой серии преступлений, тогда зачем он отдал на руки безумному Кантикову черепашку, которая являет собой единственный экземпляр в Тернове? Ведь ненормальный Кантиков примет в этом случае единственное решение, свойственное безмозглому человеку. Он продаст черепашку, чтобы выжать из нее максимум. Что, собственно, и произошло. Выходит, если предположить, что Решетуха подстроил разбой, совершил заведомо ложный донос и отдал рептилию Кантикову, он просто подставлял его под удар ментов. И не прогадал. Какие бы перипетии судьбы ни происходили с веснушчатым, он обязательно должен был оказаться с этой черепахой за решеткой. Умно. Но зачем?

Теперь – второе. Что за финты с квартирами? Опять же, если предположить, что Миша – основной массовик-затейник, тогда зачем он переезжает в квартиру своей недавней жертвы – Юшкина?

– Чтобы напрочь запутать дело, – ответил Макс.

– Слабовато, – поморщился Земцов. – Сюжет слабоват, не шокирует. Я верю в замыслы, которые шокируют воображение. Обмен квартир – слишком муторное и долгое мероприятие. Если следы путать таким образом, то еще до новоселья на шконаре окажешься. Да и не путает этот обмен ничего. Что он запутал, если мы на него сразу вышли?

– Не мы, а Струге.

– Да, Струге! До вас заумных пока дойдет, что к чему...

– Не до вас, а до нас.

Спорить Земцов не стал. Что спорить, если Макс прав? Струге сообразил, Струге... Человек, который от этого очень далеко стоит. Но с обменом, конечно, прав он, Земцов. Не в путанице дело. Тут что-то другое, гражданин Макс...

– Поднимай-ка СОБР, зам. Пусть отделение с полной боевой выкладкой выделят. Ты не помнишь, как к дому Шебанина лучше выходить? С западной или северной? – Повернувшись к компьютеру, Земцов стал выуживать файл «Карта города».

Расположившись за столом, заместитель вздохнул и стал составлять рапорт на имя начальника УБОПа о необходимости привлечения к комплексному оперативному мероприятию вооруженной группы бойцов СОБРа. Чего не любил Земцов, так это махновских налетов на места скопления бандюгов, числивших себя под флагом организованной преступности. Дело делом, но каждый шаг, во избежание неприятностей, следует оформлять документально, тщательно и грамотно. У этих отморозков сейчас такое количество адвокатов, что стоит чихнуть в сторону какого-нибудь мало-мальски авторитетного огрызка, как тут же призовут к ответственности за нарушение прав человека и милицейский беспредел.

Вызвать СОБР и профильтровать помещения в доме Шебанина, конечно, можно и без бумаг, но потом обязательно начнет звонить прокуратура и любопытствовать – «а зачем?», «а почему?», «а с чего решили, что Шебанин отморозок?». Потому что Струге сказал?

– Отставить, Макс.

Это было неожиданно. Оторвавшись от рапорта, Макс недоуменно посмотрел на начальника.

– Отставить, – спокойно повторил тот. – Шебанин никуда не денется. Меня сейчас больше Решетуха беспокоит. Рабочий день уже начался, так что дозвонись до Управления юстиции и узнай, по какому адресу значится тот Сутягин, чьей доверенностью так свободно располагает наш потерпевший. Сделка по оформлению квартир уже заключена, так что все данные должны быть в управлении на карандаше. Пора познакомиться с этим Мишей.


Помня наставления Земцова «делать все без шума и пыли», Макс с двумя оперативниками подъехали на служебных «Жигулях» к восьмому дому по проспекту Ломоносова. Остановившись за автобусной остановкой, они около получаса сидели в машине и через дорогу рассматривали окна новой квартиры Решетухи. Наблюдать было сложно: в этот утренний час на проспекте было такое движение, словно весь город хотел успеть куда-то на окраину и своей дорогой выбрал именно центральную улицу. Автобусы, троллейбусы, маршрутные такси и частники мчались в обоих направлениях с огромной частотой.

– У меня уже голова болит, – признался один из оперативников. – Как дрозд башкой верчу, а что толку? Пошли, Макс, проверим хату, и все. Может, он просто футбол смотрит на диване, потому и к окнам не подходит! Если дома его нет, поедем в киоск, если и там облом, найдем его на рынке.

Для любого опытного опера такие доводы были резонны только наполовину. Логика в таких рассуждениях была, однако любой сыщик знает – после трех-четырех звонков в дверь придется «умыться» и топать восвояси. Ежели клиент засветился в окне и после трех-четырех звонков не открывает дверь, ситуация кардинально меняется. Однако торчать на этом перекрестке действительно уже не имело смысла. Номера с виртуальным обозначением региона «99» уже попали в поле зрения молодого инспектора дорожного движения на перекрестке, и теперь, помимо номера, его привлекала еще и траурная тонировка стекол новенькой «девятки». Сказать, что тонировка была выполнена с нарушениями требований ГИБДД, это означало не сказать ничего. Сама «девятка» была черна, как смоль, а из-за своей тонировки она напоминала маленький броневичок без единой прорези для прицела.

Вздохнув, Макс включил передачу и проехал мимо сержанта, сохраняющего на лице выражение крайнего сомнения в добропорядочности пассажиров «девятки». После минуты ожидания, пока на сумасшедшем проспекте зажжется красный свет для основных участников дорожного движения, зам Земцова ловко вырулил на дорогу и въехал во двор Решетухи.

Поднялись быстро.

Звонок. Второй. Третий. Скорее для того, чтобы убедиться в отсутствии хозяина, нежели для того, чтобы разбудить его и заставить открыть дверь.

– Кто там?

Макс опешил. Насколько ему было известно, задать такой вопрос и ждать на него ответа мог любой терновец, но только не Решетуха.

– Милиция, – не совсем уверенно бросил Макс.

Свершилось чудо. Замки щелкнули, и взору оперативников Земцова предстал тридцатилетний парень, до двухметрового роста которому не хватало сантиметров десяти, а до центнера веса – пары килограммов. Положив руку на дверь (иногда, в самый ответственный момент, двери имеют обыкновение резко захлопываться), Макс выудил из нагрудного кармашка пиджака удостоверение и показал гостеприимному хозяину.

– Отдел по борьбе с бандитизмом.

– Преемники Жеглова? – удивился атлет. – Ну заходите, раз нужда привела. Только не понимаю, с кем вы тут бороться намерены...

Потом парень с откровенным удивлением и простодушной улыбкой наблюдал, как озабоченные шустрые мужики ходят по квартире и заглядывают в туалет, шкафы и под кровати.

– Ребята, я в курсе, что и где здесь находится, – молвил хозяин, озадаченно почесывая затылок. – Вы, если что, спрашивайте.

Беглый, но тщательный осмотр выявил два факта: человек в квартире один, трупов и арсенала оружия нет.

– Вы кто будете? – Макс остановился напротив молодого человека и скрестил на животе руки.

– Сутягин Роман Алексеевич, хозяин этой квартиры.

– А где Решетуха?

– А-а... Вот оно в чем дело. – Парень почесал пальцем шею и вскинул на оперативника твердый взгляд. – Ищите его в другом месте, а здесь его больше не будет. – Знаете что... – предложил Макс. – Давайте-ка проедем к нам да там и побеседуем. Разговор, судя по всему, не минутный...

Пожав плечами – «надо так надо», парень накинул на плечи легкую спортивную куртку, прихватил из тумбочки документы и вышел из квартиры впереди сыщиков...


– Значит, вы говорите, что Решетуху лишили права постояльства? – во второй раз спросил Земцов, покручивая между пальцами ручку.

Парень вздохнул и шоркнул кроссовками по полу.

– Да, лишили. Мне эти варианты с разбоями не подходят. Не знаю, чем занимался Миша в Тернове, если его в моей квартире по голове били, да только не для этого я ему квартиру сдавал. Как ни приедешь – соседи стонут – «забери этого глухого к себе»! Мне это нужно?

– А вы, получается, сам не местный?

Парень опять поморщился:

– Перед вами же паспорт лежит... Я родом из Тернова. Пять лет назад уехал в Новосибирск, да там и остался. Однако квартиру в Тернове я сохранил, потому что рано или поздно вернусь сюда обязательно. Миша мне подвернулся в Новосибирске, мы вместе производство полипропиленовых водопроводных труб налаживали. Но с ним работать – все равно что одному. Сил вдвое больше теряешь. Из пайщиков я его исключил, после чего он решил вернуться в Тернов. Он здесь на каком-то заводе работал. Там же и оглох. У меня здесь оставалась меблированная квартира, и, чтобы ее не разворовали, я решил вселить в нее Мишу. Опять же – какие-никакие, а деньги. Платил он всегда вовремя. Чем занимался? Писал, что какие-то киоски держит. Может, врал, но мне до этого дела нет.

– Когда и почему вы решили переехать? – спросил Земцов, хотя в предыдущих объяснениях ответ на этот вопрос присутствовал.

Понимая, что этот круговой интерес не от тупости милицейского начальника, а по причине «протокольной» формы устного допроса, молодой человек понимающе качнул головой и пояснил:

– Когда я узнал о происшествии в своей квартире, я сказал Мише, что мне эти цыганские варианты ни к чему. Он говорит – разбой был, а я уверен – это банальные разборки с братвой. Держишь киоск, значит, платишь бандюкам. Это дураку ясно. Миша сплоховал, и его поучили, чтобы впредь был аккуратен и активен в общении. И никто меня с этого мнения не сдвинет. Я сам бизнес в Новосибирске держу и знаю, что это такое. А там братва, поверьте, не как в Тернове. Если вовремя «правильным» пацанам раз не заплатил, тебя наставят на путь истинный очень быстро. Однако все стараются до этого первого случая не доходить. Потому что следующим будет «второй раз». Если платить одновременно ментам, братве и налоговой не умеешь, тогда выгоднее вообще закрываться к чертовой матери. И я знаю – если Миша раз сплоховал, значит, его бизнес не процветает. Значит, будет и второй раз. У нас, в Новосибирске, на второй раз квартиры и машины жгут. Теперь вам ясно, почему я Мишу права на жилплощадь лишил?

– А как вариант с обменом нашли?

– А как варианты с обменом обычно находят? Обратился к юристам, там один смышленый малый по фамилии Савойский попался. Попался удачно, потому что ему тоже обмен нужен был. Он вариант и предложил. Нашел каких-то алкашей, после чего я в его квартиру переехал, алкаши – в мою, а Савойский – в их. Мише я сразу от ворот поворот дал, сказал, чтобы... Как это по-русски сказать? Чтобы удалился, вот. Что еще вас интересует?

– Меня интересует, где сейчас находится Решетуха, – сказал, понимая всю тщетность своего интереса, Земцов.

– А вот на этот ваш вопрос я, впервые за все время беседы с вами, отвечаю – «не знаю». Честно говоря, и знать не хочу. Теперь, когда проявил чудеса искренности, я могу надеяться на то, что покину ваше малоприятное заведение?

– Чем же оно вам неприятно?

Парень похлопал ресницами и бросил открытый взгляд в сторону начальника отдела «малоприятного заведения».

– Знаете, когда управляешь бизнесом, то все неприятное, что с этим связано, исходит именно от властей. Я знаю, что вы на своем месте и делаете нужное дело. Однако ваше желание делать нужное дело иногда заходит так далеко, что простым смертным начинает казаться, что было бы лучше, если бы вашей нужной работы не было вовсе. Не знаю, открою ли для вас секрет, но любому деловому человеку гораздо выгоднее платить налоги бандитам, нежели властям. По крайней мере, от них толк какой-то есть. Не приедет куча левых отморозков и не разбомбит твое дело. Все под контролем. От вашей же заботы одни проблемы. – Став откровенным, парень машинально вынул из кармана сигареты, вовремя спохватился, но, увидев поощрительный кивок Земцова, закурил. – Кстати, если мы уж завели откровенный разговор... Почему ваше ведомство так интересуется Решетухой и что он натворил еще, помимо вхождения в противоречия с местной братвой?

– Наверное, глупо просить вас не уезжать из Тернова пару недель?

Сутягин пожал плечами:

– Наверное, да. Если, конечно, у вас нет возможности посадить меня за решетку за неуплату налогов в Новосибирске. Мне нужно доделать в Тернове кое-какие дела. Побывать на могиле родителей, в конце концов. Я у них уже почти пять лет не был. Потом, в Новосибе меня ждет работа.

– Где вы там живете?

– Улица Тихвинская, дом семь, квартира пять. Первый подъезд. Второй этаж. Дверь стальная серого цвета.

Поставив автограф на пропуске, Земцов толкнул его по столу в направлении Сутягина.

– Берегите себя, Роман Алексеевич.

– И вам того же.

Через два часа прибывшие оперативники во главе с Максом доложили, что Решетуха уже четыре дня не появлялся в киоске, от чего продавщицы пребывают в дурном расположении духа, а также отмечено, что его не было на продуктовом рынке города.

– У нас еще есть две оптовые базы, – напомнил Земцов.

– Мы там тоже были, – ответил Макс. – А вот его там не было и нет.

Михаил Решетуха, потерпевший по разбою в декабре прошлого года, исчез.

Часть третья

Глава 1

Пащенко

Май месяц всем перепутал карты, но никто из участников игры не хотел их сбрасывать. Постоянно попадая в круговорот событий, я каждый раз спрашиваю себя – как бы сложилась моя жизнь, если бы рядом не было человека по имени Струге? Наверное, я, добравшись до кресла транспортного прокурора, уже давно обмяк, превратился в увальня с равнодушным взглядом, завел семью и жизнь раскололась бы пополам. От восьми до восемнадцати – бумаги на работе, от восемнадцати тридцати до восьми – футбол по телевизору, ужин и сон с женой в постели – дома. И эти две, отколовшиеся друг от друга половины моей жизни катились бы рядом со мной, постоянно сталкиваясь, дребезжа и напоминая о том, что прошло время одной и наступает черед другой. Это продолжалось бы до конца моих дней, превращая и без того тусклое существование в постоянное ожидание освобождения от двух осколков, катящихся под моими ногами. Все это было бы, если бы...

С некоторых пор я полюбил сослагательное наклонение. Для многих оно является единственным утешением, воспоминанием о том, что могло бы случиться хорошего, если бы не определенные обстоятельства. Для меня же, напротив, не происходило ничего, о чем бы я впоследствии пожалел. И даже думать не хочется о том, что было бы, если бы... Если бы не было Струге.

Есть люди, которые в силу своих, свойственных одним лишь им качеств никогда не могут пройти мимо брошенной на тротуаре обертки от мороженого. Один молча наклонится, поднимет мусор и так же молча опустит его в стоящую рядом урну. Второй поднимет душераздирающий крик, привлекая к себе внимание всей Вселенной. Высказав все, что он считает должным донести до слуха человечества, он поправит сбившуюся от крика резинку трусов и последует дальше, оставляя лежать обертку на прежнем месте.

А третий, остановившись над фантиком, разглядит марку мороженого, найдет ближайшую точку по его продаже и справится у продавца, кто из покупателей десять минут назад купил брикет. Получив информацию, он сломя голову побежит искать любителя сладкого. Того, чей рот перепачкан остатками мороженого. Если найдет, приведет, заставит обертку подобрать и опустить в урну.

Вы думаете, это я о Струге говорю, коль скоро о нем зашла речь?

Отнюдь.

Антон Павлович не относится ни к одной из перечисленных выше категорий. Струге, завидев под ногами мусор, тотчас начнет вертеть головой в поисках дворника.

Именно – дворника, потому что, по глубокому убеждению Струге, всякий обязан отвечать за каждую минуту своей жизни. Он считает, мусорщики существуют для того, чтобы убирать остатки жизнедеятельности за людьми, имеющими свинскую натуру. За свиньями, одним словом. Если бы этих людей со свинским началом в душе не было, то отпала бы необходимость и в дворниках. Поэтому дворник, возмущенно кричащий о свинстве людей, противоречит своим собственным интересам. Если бы граждане, бросающие себе под ноги мусор, стали бы опускать его в урны, а потом по очереди отвозить эти урны на городскую свалку, то все дворники в мире вымерли бы от голода.

Почему я начал так издалека, с обертки от мороженого? Потому что, начни я с главного, никто бы так и не понял, почему Антон, находясь в своей должности по колено в грязи и человеческих отходах, до сих пор не предпринял никаких усилий для того, чтобы из этой ямы вылезти и проклясть это зловещее и подлое место. И никто бы никогда не понял, почему Антон Струге, находясь в эпицентре человеческой безнравственности и маразма, умудряется сохранять свою мантию чистой.

Жили в Древнем Риме авгуры. Они угадывали по полетам птиц погоду и предсказывали события. Лохотронили, одним словом, публику Римской империи. Они делали серьезный вид и даже внешне страдали, стараясь верно угадать события завтрашнего дня или ближайшую свадьбу. Однако, встречаясь друг с другом и узнавая друг в друге лжецов, они не могли удержаться от улыбок. И авгура в авгуре мог узнать только авгур.

Так же и у судей. Степень загрязнения мантии того или иного слуги Фемиды не способен опознать ни один из тех, кто сам не облачен в черные одежды. Суд – маленький мир, где каждый все знает о каждом и старается вести себя так, чтобы о нем самом поменьше знали. Меньше сведений – меньше тем для рассуждения, меньше сплетен, меньше вопросов.

А теперь об обертке, валяющейся на тротуаре. О той самой, с которой я начал разговор. По мнению Струге, раз есть люди, бросающие мусор на тротуар, и есть дворники, этот мусор убирающие, значит, должны быть и те, кто должен найти виноватого малого и призвать к ответу.

Обвинить можно и невинного, но обличить – лишь виновного. И я в третий раз возвращаюсь к уже надоевшей обертке с остатками недоеденного мороженого.

Есть судьи, могущие поднять шум и не сделать ничего полезного. Есть и тот, кто, нарушая все и вся, будет заниматься поиском виновного. Он найдет человека со следами мороженого на губах и призовет его к ответу, нимало не задумываясь о том, что, может быть, брошенная совсем другим человеком обертка осталась лежать на дороге. Судья может это сделать по причине того, что его просто попросили. А сделать это очень легко, признав достаточным факт присутствия следов мороженого на губах. Судья в силах совершить такой поступок еще и потому, что дел о мороженом у него двести штук, и, если заниматься каждым, очень легко вылететь из маленького мирка в Зазеркалье и оказаться среди тех, кто в него больше не вхож. Причин много.

Почему Струге станет искать дворника? Потому что того требует закон. Мусорщик обязан убирать мусор. Убийца должен отбывать наказание. Проворовавшийся чинуша должен сидеть в тюрьме. Невинный должен освободиться. Правда должна состояться.

Мне тяжело со Струге и очень легко. Он единственный, с кем мне не приходится играть в многозначительность и лукавить. Он судья от бога, поцелованный всевышним и хранимый им. Антон может ввязаться в драку, но перед этим обязательно повесит мантию в шкаф. Он будет драться за свою жизнь или за жизнь близких ему людей, он будет сражаться за правду, и никогда эта драка не будет пьяной. Именно потому, что его мантия чиста, она постоянно навлекает на него неприятности. Многие жители Зазеркалья, те самые, чьи мантии трещат от засохшей на них грязи, никогда не простят тому, чьи одежды легко развеваются на ветру. Живя в Зазеркалье, нужно уметь правильно отражаться от его стен. Они обманчивы, кривы, они скрывают пороки и сливают воедино всех, кто находится внутри. И нужно уметь отразиться так, чтобы на тебя не переползло чудовищное изображение рядом стоящего. Но как трудно это сделать... В Зазеркалье нельзя отдаляться от других, в нем всегда нужно быть в команде. Не можешь – выйди.

Я знаю, Струге жует валидол. Он всячески скрывает это, однако меня ли ему обманывать? Раньше, по субботам, мы свободно играли с ним в футбол два тайма кряду. В одной команде, на первенство города, среди любителей. Сейчас же он с трудом выдерживает полтора. То ногу вывихнет, то колено ушибет...

Он лжет мне. Антон обманывает меня, стараясь отвлечь мое внимание от своей груди то к колену, то к стопе. Его скорее бульдозером на землю повалишь, нежели в неправильной блокировке во время атаки! У него болит сердце. И я знаю почему.

Таких, как Струге, немного. И живут они, наверное, недолго. Их просто ненадолго хватает. Жизнь можно удлинить, слегка замарав мантию. Так, что даже я не замечу. И это неудивительно, потому что я живу за зеркальной стеной. Но эту полоску грязи тотчас заметят те, кто рядом с ним. А для Струге это означает лишь гибель. Ему плевать на мнение других, если бы он его ценил, то давно бы уже переломался и стал для всех зазеркальцев презренно своим. Но не презрения сторонних боится Струге. Если совесть у тебя существует лишь по причине боязни презрения рядом живущих, то и не совесть это вовсе, а просто – боязнь. Струге не может стать чужим для себя. В этом вся причина.

Зачем он ввязался в дело Левенца?

Этот секрет перестал для меня быть секретом с того самого момента, когда он, впервые усадив меня в кафе, отправился на лавочку перед домом Решетухи. Антон хочет приблизить к себе одного из жителей Зазеркалья, чтобы не дать ему шанса потеряться среди кривых зеркал и уберечь его от слияния с чужим изображением. Сделать из него некое подобие себя, чтобы дать понять молодому парню, кто и что есть настоящий судья. Окажись дело Андрушевича в руках Антона, я знаю, как он поступил бы с ним. Подсудимый, по причине недоказанности вины, оказался бы на свободе, а дело было бы выделено в отношении неустановленного преступника. Так велит поступить Струге его долг. И пусть дело кануло бы в Лету, потеряв свою актуальность и утянув за собой все концы, за которые могли бы схватиться сыскари из уголовного розыска. Но это уже не проблема Струге. Это проблема тех сыскарей. Кто такой Левенец? Неопытный, не обожженный обстоятельствами судья, брошенный Лукиным и Николаевым на сковороду с высокими краями лишь потому, что тот имел глупость приблизиться к Струге со своим хорошим к нему отношением. Зазеркалье – жестокая страна. Ее законы не прощают вольнодумия и свободы выбора.

Антон же, зная всю подноготную их мира, хочет показать Паше правду. Ту, с которой ему теперь придется сталкиваться на каждом шагу. Левенец много чего не понимает в этой истории, как, собственно, и я. Если верить Струге, то Паша уже готов судить, но еще не в состоянии рассуживать. По мнению судьи Струге, между двумя этими понятиями – пропасть. Я верю другу, поэтому рядом с ним.

И сейчас, когда мы с ним мчимся в моей прокурорской «Волге» в квартиру некоего Сутягина, мне даже в голову не приходит, что я поступаю неправильно. Достаточно того, что в верности этого уверен Струге...


– Что ты хочешь там увидеть? – осторожно спрашиваю я, лавируя на перекрестке среди дорогих иномарок. – Или просто хочешь переговорить с этим Сутягиным? Зачем он тебе сдался?

– Не знаю, – ответил Антон.

Это обычный ответ, после которого я уже не раз попадал в такой переплет, что возможность увидеть завтрашнюю зорьку превращалась для меня в несбыточное желание. «Не знаю», – всякий раз отвечает он, направляя мои ноги в сторону событий, на участие в которых не отважится ни один нормальный человек.

Улица Выставочная, дом восьмой, квартира шестая. За все тридцать восемь лет жизни я не был в этом дворе ни разу. Если верить Максу из команды Земцова, то это именно тот адрес, по которому сейчас проживает Сутягин. Раньше здесь проживал адвокат Савойский, который сейчас является соседом Антона. Да, городок вроде немаленький, а как он тесен...

– Пойдем вместе. – Я опережаю мысли Струге на полсекунды раньше его предложений. В конце концов у меня есть пистолет.

Маразм какой-то!.. Идем в гости к вполне добропорядочному человеку, а я думаю о пистолете. Не эхо ли последних событий, всякий раз отражаясь от действительности, залетает в мои уши? За дверью нового владельца квартиры Сутягина такая тишина, словно у него умерла теща. Зато в соседней квартире такая какофония, будто там рвут мехи баянов. Складывается впечатление, что именно там справляются по этому поводу поминки. Ни секунду не медля, я нажимаю кнопку звонка соседей.

Дверь распахивается, и нашему с Антоном взору предстает потное лицо дамы бальзаковского возраста. Очень необычно, занимаясь серьезными делами, встречать на пороге квартиры женщину, в купальном костюме и шерстяных гетрах. От спортсменки исходит дух здоровья и запах дезодоранта, не могущего перебить аромат потного сорокапятилетнего тела.

– Ой, простите! – кричит она, словно мы глухие. – Я тут аэробикой занимаюсь!

Первый раз вижу, как занимаются шейпингом под «Любэ». Ну, да не мне судить...

– Простите, что отрываем от дела, – извинился я, стараясь не вдыхать запах здоровья, – однако обстоятельства заставляют нас настаивать на разговоре. Если можно, выключите, пожалуйста, «батяню»...

Приняли нас на кухне, где была открыта форточка и пахло свежим ароматом яблочного «фэйри». От лимонада, выдавленного из сифонного устройства в холодильнике, я отказался, а Струге нет. Конечно, чего зря время терять, если разговаривать все равно буду я?

Единственный вопрос, который нас в эту минуту интересовал, – это час, в который обычно прибывает новый владелец квартиры напротив. Его я, честно говоря, не надеясь на толковый ответ, и задал.

– О-о-о, товарищи прокуроры... – Поджав сочные, словно только что сваренные вареники с вишней, губы, протянула аэробистка. – Опоздали.

– Что... значит – опоздали? – поперхнувшись ситро, прокашлял Струге.

Нисколько не смущаясь, спортсменка-ветеранка оттянула сзади тугой купальник и отпустила. Резинка треснула и встала на нужное место.

– А то и значит. Уехал Рома. Уехал к себе в Новосибирск. А мне ключ оставил, чтобы я его фикус поливала, да, если что с водопроводом, сантехникам дверь открыла. Ну, если ситуация аварийная. Сами понимаете, реформа ЖКХ, аварии, потопы, обвалы...

Струге выдержал знакомую мне паузу, и я, чтобы не выглядеть твердолобым, сразу произнес:

– Дверь соседа придется открыть.

– А ордер где?

– Вот ордер как раз в ЖКХ. А постановление, о котором вы, по всей видимости, ведете речь, подписывает прокурор. Мне еще раз удостоверение раскрыть?

Спортсменка фыркнула, накинула на плечи тигровый халат и со своими гетрами и повязкой на голове мгновенно превратилась в располневшую амазонку на пенсии. Приближаясь к коридору, где хозяйка искала ключ Сутягина, я заметил, как Струге полой пиджака вытирает стакан. У воров и их казнящих одни и те же привычки...

Когда английский замок щелкнул и дверь квартиры Сутягина бесшумно подалась внутрь, Антон прочитал в моих глазах сомнение в законности мероприятия. Надо думать, что он и сам размышлял о том, как придать осмотру квартиры законный характер. Я понял, что через пару-тройку минут мне придется кропать протокол осмотра, а потом, в случае необходимости, приобщать его к делу. Гадким было то, что я даже не представлял, к какому именно делу этот документ возможно будет приобщить. Уверен, не знал и Струге, но его постоянное «не знаю» всегда грозило последствиями.

– Пригласите еще кого-нибудь из соседей, – сказал я. – Вам придется выступить в роли понятых.

Мне ее жаль. Женщине дали ключ от квартиры, чтобы она следила за ней и оберегала от различных неприятностей, а через несколько дней приходят два мужика приличного вида, обманывают ее, и эта женщина делает все возможное, чтобы в квартире своего доверителя власти перевернули вверх дном все имущество.

Во избежание нежелательной молвы спортсменка выудила из своей квартиры виноватого вида мужика. По тому, как он прятал глаза и неловко одергивал неправильно застегнутую рубашку, мне не составило никакого труда определить, что к адресу, по которому проживает спортсменка, он имеет весьма косвенное отношение. Скорее, он здесь бывает, нежели живет.

Струге шумно выдохнул через нос и толкнул дверь рукой.

Однокомнатная квартира с претензией на евроремонт. Как «хрущевку» ни перекраивай, она все равно останется «хрущевкой». Даже если кухню соединить с залом аркой, а потолки украсить лепниной и мрамором. Адвоката Савойского, судя по всему, тяга к прекрасному преследовала всю сознательную жизнь. Поскольку из этой однокомнатной он переехал в двухкомнатную и занялся там срочным преображением интерьера, дела у стряпчего шли неплохо.

Не найдя ничего примечательного на ложе господина Сутягина, я переместился к шкафу. На стульчиках, как воробышки, сидела спортивная пара, семьей которую назвать нельзя ни в коем случае, и с сожалением на лицах наблюдала за квалифицированным шмоном. Мужик думал о том, как обосновать перед женой свое нахождение в девять часов утра в квартире одинокой бабы, если на родной адрес придет повестка в суд и жена последует на процесс за ним, а соседка Сутягина в очередной раз убеждалась в том, что мужикам верить нельзя.

Как я и ожидал, шкаф был пуст. Лишь на одиноких плечиках болталась легкая куртка песчаного цвета, да под ней, на полке, стояла пара белых кроссовок. Потрепанных, но дорогих. Не надеясь на чудо, я похлопал по карманам куртки и мгновенно ощутил едва уловимый хруст бумаги.

– Тут интересная вещь! – донесся из кухни голос Антона.

– И у меня интересная... – пробормотал я, вытаскивая на белый свет два помятых железнодорожных билета.

Первый – «Тернов – Новосибирск», за десятое мая, а второй – «Новосибирск – Тернов», за четырнадцатое. Если учесть, что на дворе двадцать четвертое, суббота, то гражданин Сутягин не далее как две недели назад уезжал из Тернова в Новосибирск, а после, спустя четыре дня, вернулся.

Не успели в мою голову заползти более-менее достойные мысли относительно этой находки, как в комнате появился Струге. Он двумя пальцами держал какой-то маленький, смятый листок бумаги. Не будь я прокурором, я обязательно спросил бы – «что это?». Однако мне такой вопрос задавать неуместно. Струге держал в руке повестку в суд.

– Повестка, Вадик. Я нашел ее под холодильником, смятой в катыш. Все бы ничего, если бы это не была повестка на имя Решетухи, вызываемого в суд на десятое мая сего года. Ты не знаешь, каким образом она могла попасть в квартиру господина Сутягина?

Я не знал и вместо ответа протянул ему свою находку. Два билета на имя Сутягина, забытые Романом Алексеевичем в куртке, не представляющей для него большой ценности. Все ценное и имеющее значение для него Сутягин вывез подчистую. В квартире была лишь мебель, отключенный холодильник да комплект видео на телевизионной тумбе. О том, что данное имущество совсем недавно было в пользовании Решетухи, я узнал от Струге, которого, в свою очередь, в курс дела ввели Земцов с Максом.

– Чему ты удивляешься? – немного подумав, сказал я. – Имущество перевозилось из старой квартиры, адрес которой имеется в суде, бумажка была получена на проспекте Ломоносова, а после перекочевала сюда.

Я говорил и не верил сам себе. Вся история настолько опуталась какой-то липкой, нестряхиваемой паутиной, что я перестал различать, где правда, а где ложь.

– Протокол осмотра украсит одно из дел Пермякова по контрабанде, – бросил я. – У следствия есть все основания подозревать, что в бывшей квартире Сутягина незаконно проживало экзотическое животное. Почему бы не осмотреть эту квартиру? Правильно?

– Да, – согласился Струге, скользнув взглядом по сладкой парочке. – Животное проживало без регистрации. А это незаконно.

Ни слова не говоря, Струге прошел мимо меня в комнату. Дойдя до тумбы, он одним движением вывалил на пол два десятка видеокассет и стал потрошить их, одну за другой вынимая из коробки. Кассеты были лицензионные, в ярких упаковках, однако Струге продолжал поиск, смысл которого был известен лишь одному ему.

Усевшись на диван неподалеку от сомнительной пары, я закурил и стал ожидать развязки этого пристрастного поиска. Между тем Струге уже включил телевизор, видеомагнитофон и методом научного тыка принялся изучать нанесенную на каждую пленку информацию. Со стороны казалось, что гражданин не в своем уме. Понятые уже несколько раз переглядывались, и, если бы не мое присутствие, они давно бы вертели пальцами у своих голов. На двенадцатой или тринадцатой попытке...

Сказать – «получилось» как-то неуместно. Я не понимал, что получилось из того, что кассета, на фирменной упаковке которой значилось название «Техника – молодежи» и сопроводительная фотография абсолютно голой бабы, вдруг стала выдавать странное воспроизведение. Вместо ожидаемой техники, которую должна была демонстрировать совершенно нагая молодежь, на экране «Фуная» появилась молодежь в хоккейных доспехах и стала рубиться не на жизнь, а на смерть. В нижнем правом углу экрана светился баннер с логотипом Кубка Балтики и счетом 3:1. Нужно быть дураком, чтобы, глядя в телевизор, не понять того, что идет последняя минута матча, в котором наши проигрывают финнам.

Струге отвалился от видеотехники с таким видом, словно он посмотрел не эпизод хоккейного матча, а именно «Технику – молодежи». На его лице светилось выражение жуткого удовлетворения.

– Есть...

Я почесал затылок.

– Что «есть», Струге?

Вместо ответа он указал мне на папку, лежащую рядом со мной. Понятно, я должен все зафиксировать, изъять и отправить понятых восвояси. Будет очень жаль, если этот документ мне не пригодится и придется его выкинуть в ведро своей квартиры. Напряженно вглядываясь в глаза Антона, я пытаюсь понять – придется выкидывать или нет? «Не придется, – смеясь, отвечают мне его глаза, – кажется, тебе пора дырявить погон...»

Глава 2

Струге

«...на месте третьей звезды».

Я смотрю в лицо Вадима, и меня распирает от удовольствия. К черту все премудрости и разнос заказов по столам! Линия «тяжких» раскрывает тяжкие преступления, линия «угонов» – исключительно угоны автомобилей, линия экономических преступлений...

К черту все! Пащенко «поднимет» серию из пятнадцати эпизодов разбойных нападений на квартиры терновчан! Пусть делом будут заниматься другие, однако все будут знать, что истоком информации (не источником, а именно – истоком!) был прокурор транспортной прокуратуры Вадим Пащенко. Должен же я как-то отблагодарить его за то, что он, толком не понимая, что я делаю, помогает и даже отчасти выступает инициатором?

Пусть Вадик пишет, пусть фиксирует... Чернила есть, бумага есть, понятые есть. Если ты грамотный правовед, это все, что нужно для обнаружения виновного. Он еще не знает моих предположений относительно решетухинской шутки с видеомагнитофоном и хоккейным матчем, и я, покуривая у окна, спокойно дожидаюсь того момента, когда он закончит и мы выйдем на улицу. Самое смешное в этой истории то, что пока неизвестно даже, в руки какому следователю попадет этот протокол осмотра и кассета. И вещи, скрепленные протоколом, будут бесхозными до тех пор, пока я не разгадаю эту загадку до конца.

А пока мне очень хочется посмотреть на те железнодорожные билеты, серийные номера которых Пащенко так старательно вписывает в бланк...

Была догадка, но я не знал, что в состоянии ее подтвердить. Невероятно, Решетуха оставил кассету, которая, при правильном формировании доказательной базы, может удостоверить факт того, что разбой в квартире Решетухи – фикция. Миша придумал преступление в отношении себя. Чего он добивался? Задолжал солидным людям пять тысяч долларов, двадцать тысяч рублей, указанных в заявлении, и сейчас пытается выставить себя форсмажорным дебитором? На Руси всегда жалели погорельцев и убогих, и эти качества не выветриваются из души русских людей, даже – «новых русских» людей, никакими ураганами перемен. Какой кредитор теперь обидит Мишу? Ему теперь обязательно дадут время, отсрочку для пополнения средств на счету и выплаты долга.

Решетуха все рассчитал правильно. По городу тянется след разбоев. Неплохо под этот «локомотив» подставить голову и потом ее, разбитую, показать. Под «крышей» обычной кражи такой ход не прокатит. А о разбоях, способах их реализации, поведении преступников говорит весь город. Единственное несовпадение – телефон. До Миши всех жертв обзванивали, и от правила этого бандюги не отступали. Глухому Решетухе телефон по статусу не положен, в этом и несовпадение. Несовпадение и с хоккейным матчем. Однако все остальное – неплохая задумка. И иконка золотая у Андрушевича в квартире появляется, и свидетель Попелков есть, который на Библии присягнет, что разбойника видел. И голова вроде разбита.

Мне сейчас непонятны лишь две вещи. Зачем Решетуха отдал Кантикову черепаху, если знал о возможных последствиях ее последующей продажи, и как в квартиру Андрушевичу попала икона «Неупиваемая чаша».

А еще меня очень тревожит Савойский. Этот тип...

Отрываясь от раздумий, я смотрю в сторону Пащенко. Он подзывает к себе понятых для подписи. Осмотр квартиры Сутягина закончен.

Свои мысли я начал с молчаливого обещания прокурору заслуженного вознаграждения за раскрытие «висяков» полугодовой давности, а закончил описанием «пустышки-подставы» под серию разбойных нападений на квартиры. Масло и вода, сахар и соль, дружба и деньги... Несовместимые понятия. Однако у меня уже нет никаких сомнений в том, что в части Мишиного лжеразбоя эти понятия цепляются друг за друга, как два магнита.

Терпеливо дождавшись, пока спортсменка закроет дверь, я слегка придержал ее за локоток. Не ожидая такой дерзости, она вонзила в меня взгляд своих огромных, окруженных сотнями едва заметных морщинок зеленых глаз. Ничего, пусть считает, что я хам, позволяющий себе распускать руки. Однако после добровольного предъявления свету своего кочета в рубашке, с перепугу застегнутой наискосок, можно так и не нервничать. Очень глупо сейчас выглядит ее напускная неприступность, когда в ее спальне, почесывая лысину, сидит верный муж чужой жены и думает, как избежать скандала.

– Последний вопрос, мадам, – сказал я, освобождая локоток. – Расскажите мне что-нибудь примечательное о бывшем хозяине этой квартиры. Как, вы сказали, его зовут? Игорь Олегович?

– Я вам не говорила, – ответила она, давая понять, что я могу оставить свои милицейские штучки для другой дуры. – Но тут действительно проживал Игорь Олегович Савойский. И ничего примечательного о нем, кроме того, что он никогда не хватал меня за руки, я вам рассказать не могу.

– Ладно, – согласился я. – Тогда спросим вашего ухажера. А если и он сейчас не вспомнит, освежим ему память прямо на дому. На другом дому. Приедем и освежим.

Дама провела меня в кухню и наглухо захлопнула дверь. После этого угрожающего жеста дотянулась до мини-бара и извлекла из его нутра графинчик водки.

– Будешь?

– В десять утра?

– Как хочешь. – Стограммовый стаканчик опустел так быстро, что я успел лишь проводить его изумленным взглядом.

Крякнув, как шабашник перед колкой дров, спортсменка села напротив меня и закинула одну на другую мощные ноги. Пола тигрового халатика соскользнула, и нога стала еще мощнее. Не знаю, как чувствует себя в постели с этим закаленным монстром лысый, только мне стало не по себе. Один удар такой ногой в живот, и Пащенко сможет разогнуть меня только домкратом.

– Игорь работает адвокатом, – сказала она, выуживая из литровой банки болгарских огурчиков наиболее подходящий в качестве закуски для ста граммов. – Жил в этой квартире пять лет. Мужик толковый, всегда советом помогал. Без очереди вопросы решал. Никогда не видела в его квартире награбленного, трупов или наркотиков. Что еще интересует?

– Я насчет внеочередного решения не понял, – пришлось признаться мне. Глядя, с каким хрустом мадам пожирает огурчик, я почувствовал во рту слюну. Не предполагал, что пожирание этой сексуальной машиной простого огурца будет выглядеть так аппетитно.

– Он нотариусом до прошлого года работал, – презрительно глядя в мою сторону, но мимо меня, пояснила спортсменка. – На Красных Партизан. Если не знаешь, то к нотариусу очереди всегда, как в Эрмитаж, а он, по соседской дружбе, всегда вопросы решал за пять минут. До развода они с женой там вместе работали. Он сейчас ушел, а жена до сих пор акты гражданских отношений визирует. – Ее взгляд переполз со стены на меня. – Только не копай под него, не надо.

Это прозвучало угрожающе. Как бы в подтверждение этого мадам дотянулась до графинчика и вновь наполнила стакан. Нужно сматываться побыстрее из этой квартиры, пока она не напилась до сексуального экстаза и не поимела меня и лысого по очереди...

– Вы не слышали такую фамилию – Решетуха?

– А это еще что за сучка?

– Это он. Миша Решетуха. Не слышали?

– Нет.

Лысый подкрался к двери так тихо и коварно, что, увидев в проеме кухонной двери его впалую грудь, на которой по-прежнему была криво застегнута рубашка, я вздрогнул.

– Ну, как же ты не слышала, дорогая? Один раз к нему какой-то Миша приходил. Помнишь, девятого мая, на День Победы?

Такие припадки гражданской сознательности меня всегда восхищали, восхищают и будут восхищать. Сейчас, когда товарищ пойман, так сказать, за орган работником другого органа, правда из него забрызжет, как газировка из сифона.

– Так, так... – зацепился я за правду. – А как тот Миша выглядел?

– Высокий, статный, атлет, одним словом. Я как раз тебе, дорогая, в дверь звонил, а он из квартиры Игоря Олеговича выходил. Игорь Олегович еще у дверей ему сказал: «Если что, звони, Миша», – и только потом выпустил его.

Мадам не помнила. Или не хотела вспоминать. Скорее второе, так как к Игорю Олеговичу Савойскому она сейчас испытывала куда больше симпатий, нежели к Антону Павловичу Струге. Как бы то ни было, я узнал главное. В этой квартире был некто по имени Миша. Высокий, статный и красивый. Атлет, одним словом. Пора убираться. Коротко попрощавшись, стараясь не видеть, как в спортсменку погружается очередная порция, я заторопился к выходу.

Изменник супружеской верности догнал меня, как летучая мышь, уже у самых дверей.

– Я бы, так сказать... Надеясь на взаимность... Учитывая посильную помощь и готовность к сотрудничеству... Было бы крайне неприятно, если бы супруга, так сказать... Мы же взрослые люди?

Я окинул взглядом фигуру лысого. Я не мог себе представить, что та гром-баба вытворяет с этим пятидесятикилограммовым телом в постели. Хотя есть всякие прибамбасы, типа кнутов, кожаных трусиков и удил...

– Все нормально, – заверил я его. – Мужчина создан для войны, а женщина – для отдохновения воина. Все остальное есть глупость.

– Не разговаривай с ним!! – донесся из кухни вопль. – Он тебе сейчас по ушам так проедет, что потом месяц не разгребешь!

«Это Ницше сказал», – хотел пояснить я, но, представив вопрос бабы – «А это что за сучка?», – поторопился выйти из опасной квартиры.

Гениально. Савойский до адвокатства трудился в нотариальной конторе на улице Красных Партизан! Той самой, адрес которой мне назвала Светка Юшкина. Именно в этой конторе оформлялись гражданско-правовые отношения при обмене квартир, и, по всей видимости, там же Витя Юшкин получал свои роковые двести тысяч. Вторая новость была не настолько ошеломляюща, насколько мало достоверна. Миша Решетуха, что совсем неудивительно, мог бывать на старом адресе Савойского. Предполагался обмен, значит, новый жилец мог приехать для осмотра нового жилья. Но странно другое. Сутягин, кому принадлежала квартира, уверял Земцова в том, что выкинул Мишу из квартиры и произвел обмен сам. Как прикажете понимать ситуацию в этом случае? С одной стороны, оправдывается и присутствие смятой повестки в квартире. Миша пришел да за разговором выкинул ненужную бумажку на пол. С людьми свинской направленности такое в гостях иногда случается...

С этими мыслями я и покинул квартиру спортсменки. Внизу, в машине, сидел Пащенко и терпеливо дожидался моих внятных и подробных объяснений.

А что ему объяснить? Я сам ничего сейчас не понимаю. Похоже на то, что сожитель спортсменки, глотающей по утрам водку, как кефир, лжет. Даже если допустить факт того, что Миша все-таки каким-то образом побывал в квартире Савойского, то согласиться с тем, что тот мог отпустить его из дома со словами – «Ты звони, Миша, если что», – трудно. Скорее, невозможно. Миша, простите, глух. Следовательно, никуда позвонить он не может. Такие вот дела...


– Вполне возможно, что Миша был, – выслушав меня, заключил Пащенко. – Но это был не Решетуха. Высоких Миш в Тернове столько же, сколько в Мехико маленьких Хуанов. Да и чего не придумаешь ради спасения семьи, правда?

Правда. Но на Красных Партизан мы все-таки поедем, что бы ты, Пащенко, ни говорил о неработающем указателе левого поворота...

Мы уже почти подъезжали к маленькому деревянному домику, обозначенному табличкой «Памятник архитектуры XIX в.», в котором размещалась нотариальная контора, как в моем кармане запиликал телефон. Это, наверное, Саша хочет узнать, когда Моя Честь соизволит показаться дома, чтобы идти в гости к сестре. Надо сказать, что бывают моменты, когда я совершенно забываю о своих клятвах выгуливать Рольфа, ходить в гости к ее сестре и еще много о чем, выполнение чего свидетельствует о моем высоком статусе семейного человека.

– Да, Сашенька, я понял, – тороплюсь объяснить я, опережая ее возмущение и демонстрируя понимание собственной вины. – Минут через... сто двадцать буду дома. Ты не волнуйся.

– Нет, я буду волноваться! – заявляет мне в трубку... но это не Саша, а Левенец. – Я уже волнуюсь. Мне звонил Земцов, справлялся о Решетухе. Это еще хорошо, что я на арестах и в субботу на работу вышел. У него какая-то информация, которую этот старый лис, судя по всему, хочет у меня перепроверить. Через час он будет у меня. Подъедешь?

Я пообещал.

Раньше этот дом назывался домом купца Иголкина. В России начала девятнадцатого века не было нумерации домов. Дом купца такого-то, дом мещанина такого-то. Если бы купцу Иголкину стало известно, что в конце позапрошлого столетия он жил на улице Красных Партизан, он, наверное, богу душу отдал бы гораздо раньше. А так ничего, дожил мужик до восьмидесяти пяти и ничуть не страдал.

Суббота, а граждан, стремящихся удостоверить юридический факт, хоть отбавляй. Половина посетителей – крутые ребята, прибывшие зарегистрировать право ездить на новой машине, вторая половина – старушки и дедки, желающие завещать квартиры родственникам быстрее, чем правительство придумает новые меры по улучшению их жизни.

Воздух из открытой двери ударил нам в нос, овеял ароматом дорогих французских духов. Простые люди, как известно, в нотариальных конторах не работают. Если судьей стать очень трудно, то стать нотариусом практически невозможно. Те профессии, на которые раньше набирались люди по комсомольским путевкам, нынче превратились в VIP-деятельность.

Внутри дом купца Иголкина выглядел куда краше, чем внутри. Шелкографические обои, подвесные потолки, дубовые двери. Внутри всей этой красоты витал дух благополучия и было слышно гудение лазерных принтеров. Заглядевшись на убранство, я потерял несколько секунд, и Пащенко нашел нужную дверь первым. Судя по расположению двери, госпожа Савойская работала в конторе давно, и теперь, на правах старожила, занимала одну из лучших комнат. По всей видимости – опочивальню Иголкина.

– Я занята, – сообщила она, оторвавшись от сигареты и своих томных мыслей. Трудно было понять, чем она занята, с ней была лишь длинная сигарета и кружка дымящегося кофе. Быть занятой в этот момент она могла только ими.

VIP-работа для VIP-дам. Даже не знаю, что заставило Игоря Олеговича расстаться с такой дамой. Не скажу, что она неземной красоты, видели и получше – одна моя Сашка чего стоит. Однако и на дороге такие просто так не лежат. Скорее, пресытился Савойский неповторимым шармом да отправился по свету еще лучше искать.

– Вы почему так бесцеремонны? – удивилась она, наблюдая, как мы с Пащенко, войдя в кабинет, заперли изнутри дверь и занялись поиском удобного места для сидения.

– Потому что мы из прокуратуры, – объяснил Вадим, поднося к столу дамы стул с высокой спинкой. – Я – прокурор транспортной прокуратуры Пащенко. Зовут меня Вадим Андреевич. На всякий случай – мое удостоверение. Оно настоящее, хоть и только что напечатанное, просто срок прежнего уже истек. Пришлось получить новое. Если не верите документу и моему слову, позвоните в областную прокуратуру или мэру Тернова. Он подтвердит.

Казалось бы – полный бред. Куча ненужных слов, общий смысл которых заключался в простом молчаливом раскрытии служебного удостоверения перед носом экстраженщины. Сегодня с самого утра мне везет на экстравагантных дам, чей возраст перемахнул за сорок. Только бы это везение не перепутало мне, как в той песне, все карты. Но бредом это только могло показаться. Пащенко в своем словесном потоке выдал для Савойской одну очень важную информацию: мы здесь, у вас, по очень важному делу, и дело настолько серьезно, что если вы вздумаете брыкаться и показывать нам брошюру Конституции, то о вас узнают все, включая областного прокурора и мэра города. Шел размен должностей на долю от сделки.

– И что транспортной прокуратуре нужно от нотариуса? Я контрабандой перевезла через границу тонну писчей бумаги?

– С юмором у вас все в порядке, – констатировал прокурор. – Сейчас посмотрим, как обстоят дела с памятью. Чем занимался ваш муж Игорь Олегович до того момента, как вы с ним расстались и он ушел из нотариата? Заодно, если можно, расскажите и о причинах, которые заставили его отсюда уйти. Мне не нужно объяснять, что любой здравомыслящий нотариус сделает все возможное, чтобы если его и удалили из этой конторы, то только на носилках и холодным. Речи о добровольном оставлении поста не идет. Чем же прельстился Игорь Олегович?

Пока Пащенко говорил, я смотрел на Татьяну Леонидовну. Ее имя значилось на бронзовой табличке на дверях вместе с фамилией, поэтому ошибиться было невозможно. Едва услышав о предмете предстоящей беседы, женщина тотчас стала проявлять признаки раздражения и некоего нетерпения. По всей видимости, тема была близка и болезненна, и очередное прикосновение к ране не вызывало никаких чувств, кроме неприятных. Однако я ошибся. На этот раз качества неплохого психолога меня подвели. Водя глазами от люстры к принтеру, от принтера к кофе, она терпела до тех пор, пока речь не зашла о носилках и низкой температуре нотариального тела.

– Господи, достаточно. – Она поморщилась, словно открыла дверь деревенского туалета. – Не тратьте сил, я уже поняла, чего вы добиваетесь. Мы работали вместе с Игорем до тех пор, пока не поняли, что стали безразличны друг другу. Один из нас должен был отсюда уйти. Игорь, как мужчина, принял единственно верное решение и ушел. Он хороший юрист и очень скоро стал неплохим адвокатом. Прожив вместе три года, мы остались друзьями. Первое время я подбирала ему клиентов... – Она осеклась и посмотрела на нас открытым взглядом. Сначала на Пащенко, потом – на меня. – Вам, должно быть, хорошо известно, что адвокат живет хорошо только тогда, когда у него есть определенный круг собственных клиентов. Нужно было с чего-то начинать, и я предложила ему с десяток вариантов. Сюда, в контору, ходят разные люди, однако подавляющее большинство пришедших составляют группу, совершенно незнакомую с законом. Совершают сделки на перспективу, слабо разбираясь в законе. Подчас они даже не понимают того, что делают. Я давала им визитки Игоря и советовала обращаться за помощью.

– Кажется, это называется семейный подряд, да? – спросил я.

– Зря вы ерничаете. Я повторяю – мы расстались друзьями. Тем более я чувствовала некую вину перед Игорем за то, что он ушел с насиженного места. Мне не нужно объяснять вам еще и то, что нотариус неплохо зарабатывает.

– Это смотря какой нотариус, – возразил Пащенко. – Есть нотариусы, которые зарабатывают гораздо больше тех, которые зарабатывают неплохо.

– Есть, – ни секунды не задумываясь, ответила Савойская. – Но я так и не поняла, что вас интересует. Единственное, что могло заинтересовать прокуратуру в моих действиях, – это то, что я некоторое время подбирала бывшему мужу клиентов. Если вас интересует это, то я отвечаю – да, я давала Игорю заработать.

– Как это мило с вашей стороны, – заметил Пащенко. – Однако, насколько мне известно, это не входит в круг ваших обязанностей. Не правда ли?

Насмешливо поджав губы, Татьяна Леонидовна размяла в пепельнице окурок сигареты с золотым фильтром и подняла на Вадима глаза.

– Насколько мне известно, в круг обязанностей прокурора тоже кое-что не входит. Например, хождение по нотариальным конторам и наведение справок. Это обычно делают следователи. Из этого исходит, что в своем визите вы преследуете скорее личные интересы, нежели государственные. Однако я по этому поводу ремарок не делаю и не собираюсь делать. Понятно, что у нас разные весовые категории, однако если вы просите от меня откровенности, то проявляйте понимание и моих человеческих интересов. Зачем вы давите? Да, я предоставляла Игорю клиентов, давала ему заработать. В перечне моих обязанностей это не значится, однако в перечне запрещенных действий это тоже не указано. Мне будет легче с вами разговаривать, если вы объясните прямо, что вас интересует.

Да, не каждая красивая баба дура... Врет молва, и я опять в этом убеждаюсь. Первый раз я этому факту приятно поразился, познакомившись на закате младых лет с Сашей, второй раз поражаюсь сейчас.

– Покажите мне в журнале регистрации, каких именно клиентов вы подбирали своему бывшему мужу, – попросил я.

Савойская отодвинула от себя пепельницу, в которой продолжала разминать уже вконец измочаленную сигарету, и подошла к стеклянному шкафу. Я такие видел на выставке «Сибирской ярмарки» в прошлом году. Не знаю его нынешнюю цену, но тогда такой шкаф стоил шестьсот долларов.

– Ноябрь, декабрь. – Открыв толстую книгу, она разложила ее перед носом Пащенко. – Фамилии вы найдете быстро, потому что я обводила регистрационные номера документов карандашом. Если секретарь, конечно, не стерла... – Она наклонилась над столом, вглядываясь в цифры, и меня обволокла терпкая волна дурманящих духов. – Нет, не стерла, нужно будет ей выговорить...

Пока Пащенко склоняется над записями, Татьяна Леонидовна вновь щелкает зажигалкой. Нервы, нервы... Кажется, она по-прежнему любит моего нового соседа по лестничной клетке Савойского. Последняя любовь – не молодость...

Я поворачиваюсь к Пащенко... Друг мой бледен, словно после новогодней попойки.

– Скажите, Татьяна Леонидовна... – наконец промолвил он. – А эти варианты вы ему сами предлагали, или...

– Я ему предлагала много вариантов. Он приезжал, мы с ним советовались. Мои варианты он чаще отвергал и выбирал свои.

Вадим еще раз пробежался глазами по записям и захлопнул книгу.

Мы с Савойской уставились на него, ожидая объяснений. Однако объяснил он только мне:

– Мне даже не нужно сверяться с распечаткой, что я брал у оперативников.

Видя, что я не до конца его понимаю, он пояснил:

– Той выборкой по разбоям, что ты просил меня сделать.

Мы оставили Татьяну Леонидовну в состоянии крайнего непонимания. Она даже не стала задавать вопросов, когда мы молча поднялись и стали расставлять стулья по местам.

Протиснувшись сквозь толпу желающих попасть на прием, мы вышли из душного помещения на свежий воздух улицы.

– Ты просил меня проанализировать все эпизоды квартирных нападений и ответить на вопрос – что общего у людей, переживших разбои?

Я кивнул и оперся на прохладный капот «Волги».

– И я ответил тебе, что все потерпевшие за несколько дней до нападений получали на руки крупные суммы денег. Это их объединяет. Правильно?

– Правильно, правильно... – поторопил его я.

– Нет, неправильно, – отрезал он и стал ковыряться в двери ключом. Так и не сумев вставить ключ в скважину, он бросил связку на крышу машины. – Неправильно! Их всех объединяет то, что всеми ими, сразу после оформления в нотариате сделок, заинтересовался Савойский.

Наступал момент, когда до развязки оставались если не считаные часы, то считаные дни – точно. Сейчас я это понимал совершенно ясно.

– Антон, все жертвы квартирных разбоев, едва успев получить на руки энные суммы, тотчас попадали в поле зрения Игоря Олеговича, хорошего друга Татьяны Леонидовны. Все фамилии потерпевших значатся и обведены карандашом в ее регистрационной книге одним днем, двумя, иногда – тремя, до происшествий.

Я вынул из кармана телефон и набрал номер.

– Паша, я еду. Будь...

Глава 3

Левенец

– ...на месте, – услышал я в трубку.

Судя по голосу Антона, он был чем-то взволнован. Признаться честно, я и сам не напоминал молчаливый утес. Сорок минут назад в моем кабинете раздался звонок, и это обстоятельство меня сначала настроило на унылую волну. Такой звонок в суд мог означать лишь то, что вызывавшим меня абонентом являлся начальник следственного отдела Центрального РОВД, готовый сообщить о том, что вскоре мне подвезут очередного арестанта. Если уж день начинается именно так, значит, будут возить до самого заката. Это мне подсказывал опыт предыдущих арестов. День может пройти незаметно, и в течение десяти часов кряду мой кабинет будет пустовать, но если уже в начале одиннадцатого раздается звонок, подготавливающий меня к работе, надо думать, что работа будет весьма активной.

Ан нет. Все получилось немного не так, как я думал. Мне звонил некто Земцов, он же – начальник отдела УБОПа по борьбе с бандитизмом, и просил аудиенции.

– А в чем вопрос, Александр Владимирович? – поинтересовался я, тут же используя по назначению названные имя и отчество.

– Вы рассматриваете дело Андрушевича, – ответил он. – По разбою в отношении Решетухи, помните?

Это «помните?» было совсем необязательно, однако милиционер мог и не знать, что с этой фамилией я в последние дни засыпал и просыпался.

– Припоминаю. И что?

– Я могу к вам подъехать, чтобы переговорить? – Люди такого назначения никогда не раскрывают тему по телефону, и в этой части я с ними абсолютно согласен.

– Надеюсь, вы не собираетесь со мной обсуждать ход судебного процесса или давать рекомендации? – осторожно поинтересовался я.

– Ни в коем случае, Павел Максимович. – Он сказал это так, что я даже увидел его сквозь расстояние – он сидел нахмуренный, с надутыми от избытка честности щеками.

Глупо отказывать. Все равно приедет. И тут он произнес фразу, которая меня обезоружила окончательно.

– Можете позвонить Струге. Думаю, услышав о теме разговора, он приедет без промедления, а я при нем буду чувствовать себя менее напряженно.

Не вопрос. В его присутствии я тоже всегда чувствую себя менее напряженно.

Положив трубку, я тут же перезвонил Антону, и он, конечно, дал добро.

– Струге едет, конечно?

– Почему – «конечно»?

– Я его знаю десять лет, а вы несколько месяцев. Поэтому уверен, что он едет. Кстати, если вы предложите мне чаю, я не откажусь. С шести часов на ногах без завтрака – это почти приговор моей язве. Потом, с отогретой душой легче дожидаться вашего наставника.

Чай вдвоем мы попить не успели. Через пару минут я услышал приближающиеся шаги. На какое-то мгновение у самой двери шаги стихли, и я понял, что кто-то приехавший здоровается за руку с людьми Земцова. Они сидели за дверью, и я слышал их приглушенные разговоры.

Увидев в дверях Струге и Пащенко, я почувствовал странное облегчение. В детстве меня родители часто оставляли дома одного, наказывая, чтобы я никому не открывал дверь. От этих постоянных предупреждений я поневоле стал пугаться всех, кто звонил в дверь вперед родителей. А потом, когда наконец приходили они, я с облегчением чувствовал полную защищенность от посторонних людей, которым никогда нельзя открывать дверь. Стыдно признаться, но сейчас я испытывал те же чувства. Пока я находился с Земцовым один на один, меня не покидало чувство легкой тревоги, и вот теперь, когда в кабинет вошел Антон, я словно воспрянул духом.

Поздоровавшись с Земцовым, Антон бросил на стол папку, и вместе с Пащенко они подсели к моему столу.

– Располагайся, Саша, – сказал Струге.

– Антон Палыч, – начал Земцов, – я по тому же делу, которое интересует и тебя, и Вадима. Только не говори, что это не так. Я догадываюсь о твоем интересе здесь, но это не тема для разговора. Меня интересует другое. Макс вышел на продавщицу одного из табачных киосков, которая утверждает, что неделю назад видела человека, похожего на Решетуху, у своего киоска.

– Она его знала раньше? – уточнил Пащенко.

– Близко – нет. Но она знакома с его продавщицами и часто видела Мишу на рынке во время закупки им товара.

– А зачем в УБОП звонит какая-то продавщица «Беломора» и сообщает, что видела Решетуху? Саша, не мути воду...

– Я не мучу. На последнем заседании у Павла Максимовича присутствовали журналисты с телекамерами, таким образом образ Миши Решетухи стал вполне доступен для каждого жителя Тернова. Телевизор, Антон Павлович, почаще смотреть нужно. В мире стабильности нет, а ты на работе весь день. Скоро война начнется, а ты и знать не будешь.

Струге посмотрел на меня с укоризной. Я помню его советы избегать публичных процессов и становиться телезвездой, однако в тот раз у меня не было никаких оснований для отказа этим папарацци, тем более что был звонок от Николаева с просьбой им не препятствовать.

– Ну, и в чем суть звонка продавщицы? – осведомился Струге. – Что послужило необходимостью сообщить в УБОП о его появлении в Тернове?

– Она видела его вместе с человеком, о котором говорит весь город. То есть того, который звонит в дверь и представляется богатеньким гражданам сотрудником милиции. После этого следует удар кастетом в лоб и лишение доверчивых терновцев некоторой части материального достатка. Если личность Решетухи предоставлена для обзора телевидением, то точное описание «милиционера», звонящего в дверь, расписано самой милицией. Вот и взволновал девчонку факт того, что потерпевший Решетуха находился в компании с подозреваемым типом, разговаривал с ним да еще и передавал ему какой-то предмет.

– В котором часу это происходило?

– Ночью. Около часа ночи. Может, чуть раньше.

– А на каком расстоянии от киоска состоялась встреча?

– Девчонка говорит, что они беседовали в десятке метров от ее окошка.

– И она смогла ночью, с расстояния десяти метров рассмотреть типа, который беседовал с Решетухой?

Земцов вынул сигареты, закурил и бросил пачку нам на стол.

– За четверть часа до встречи тот маленький, веснушчатый, ущербный тип с родинкой над левым глазом, одетый в удлиненную кожаную куртку, купил у нее коробок спичек, зажигалку, шоколадку «Марс» и три пачки вот таких сигарет.

Перед моим носом лежала наполовину выпотрошенная начальником отдела по борьбе с бандитизмом пачка сигарет «Бонд»...

– Трудно удержаться от любопытства рассмотреть человека, который совершает такую закупку в час ночи, правда?

Я увидел, что на лице Струге появилась бледность. Могу признаться, что и меня начала осенять догадка.

– Закупить три пачки сигарет кряду может лишь тот, кто собирается пару дней не выходить из дома, либо тот, кто собирается в дорогу. Веснушчатый протянул продавщице пятисотенную купюру, она отсчитала ему четыреста сорок рублей сдачи. И при этом очень хорошо разглядела того типа. Если верить девчонке, то тип волновался и кого-то ждал у киоска. Ей стало ясно, кого именно, когда появился Решетуха. Вот такая история, господа. Теперь позвольте полюбопытствовать, кто из вас знает, о ком идет речь. О выводах не спрашиваю, они очевидны – Миша Решетуха очень хорошо знаком с тем, кто является основным подозреваемым по делу о разбое в отношении самого Миши Решетухи. Я себе налью чаю, ладно?

В моей душе стала зарождаться гроза. Через секунду меня должна ослепить молния догадки, после чего ответ на все вопросы должен прокатиться по моему разуму раскатами грома. Все эти природные катаклизмы моего организма успел опередить спокойный голос Антона Струге:

– Речь идет о некоем Кантикове. Он был арестован Павлом Максимовичем по делу о хулиганстве на Терновском автовокзале и водворен в СИЗО. При осмотре в его карманах были обнаружены и три пачки «Бонда», и зажигалка, и спички, и батончик «Марса». Плюс к этому – восемьсот долларов наличными, которые, судя по всему, ему и передал Решетуха. – Струге повернул голову ко мне. – У него точно не было с собой карты Острова сокровищ?

Земцов замер с моей кружкой в руке.

– А собирался ехать он, как ты правильно предположил, Саша, в Новосибирск. У парня был на руках билет.

Совпало несовпадаемое. Кантиков, арестованный мною и водворенный в СИЗО по инициативе милицейского следователя Центрального РОВД, – сообщник Решетухи! Значит, Кантиков – на самом деле именно тот парень, который продал Мишину черепаху. Если верить старику Попелкову, соседу Решетухи, то именно Кантиков стоял на пороге в ту злосчастную ночь, когда на квартиру Решетухи было совершено нападение. Если соединить все это воедино, то получается...

– Не было на Решетуху никакого нападения, – громко заявил Струге. – Это я знал с самого начала. Имитация под серию разбойных нападений! Но зачем это нужно Решетухе? Налоги? Льготы? Глупость какая...

– Ты хочешь сказать, – скептически заявил Земцов, – что Решетуха дал добровольное согласие на то, чтобы его шарахнули по голове ради льгот по продажам?

– А вы видели его шрам на голове? – вмешался я. – Он не так уж впечатляющ. Тонкая, давно зажившая ниточка на лбу, рядом с правым виском.

Струге тут же встрял в разговор и авторитетно заявил о том, что он, как бывший боксер, очень хорошо знаком с последствиями удара скользом о череп.

– Срывается кожа, но от этого не только потерять сознание нельзя, но и пошатнуться. Никакого сотрясения, одно лишь потрясение. Да и то если вида крови боишься, потому что ее выльется – море! Ущерба здоровью – ноль, тем более если речь о таком амбале, как Решетуха. Однако сотрясение мозга – это, пожалуй, единственный диагноз, который можно сымитировать перед медиками без опаски быть уличенным. Голова кружится, глаза болят и на свет смотреть больно, тошнота и рвота, холод в конечностях... Назови все это вслух, и тебе тут же выпишут больничный по факту черепно-мозговой травмы. Короче, это имитация от начала до конца. Инсценировка разбоя под серию аналогичных эпизодов. Где Решетуха? Его пора привлекать к ответственности за заведомо ложный донос.

– Решетуха исчез, – неожиданно для всех бросил Земцов. – Его нет нигде. Ни на рынках, ни в новой квартире, ни в старой квартире, ни в киоске. В этом-то вся проблема. Зачем Мише исчезать, если дело прошло так успешно? Что у него не получилось?

Струге встал, поставил на стол кружку с чаем и подошел к окну. Я заметил, как он осунулся за последние дни, и чувствовал себя виновным перед ним. Никому не нужно объяснять, что по делу находятся в этом кабинете лишь Пащенко и Земцов. Первому нужно прояснить ситуацию для своих следаков по делам о контрабанде животных, а второму найти дерзких мерзавцев, вычищающих квартиры терновцев. Струге же здесь лишь по причине того, что он не хочет бросать меня в беде. Дураку понятно, что это дело для меня, после неудавшейся попытки «запоганить» меня с «заведомо неправосудным приговором» – ключевое. Кто-то могущественный хочет поставить точку на моей со Струге дружбе и достать Антона Павловича моим уничтожением. Не разведи и не рассуди я дело Решетухи до конца, у Лукина появится потрясающая возможность объявить меня лохом, не разбирающимся ни в отправлении правосудия, ни в уголовном праве. Меня убирают со сцены. Урок другим, чтобы не входили в тесный контакт со Струге, и конец моей карьере. И я благодарен Струге, что он по-прежнему рядом со мной. Ошибись я хоть раз – и я на заседании квалификационной коллегии судей, решающей вопрос о соответствии меня занимаемой должности. Я знаю, что там все решится быстро. Я буду молчать, потому что глубоко убежден в том, что тот, кто осознает свою невиновность, никогда не унизится до оправданий.

Пока Струге курил, выдувая дым в открытую форточку, Пащенко рассказал нам с Земцовым, что общего между всеми теми, кому выпала прискорбная роль побывать на месте потерпевших по всем эпизодам разбоя с применением веснушчатого милиционера. Оказывается, и это было для меня настоящим шоком, что все эти люди за несколько дней до нападения попадали в поле зрения одного-единственного человека – адвоката Игоря Олеговича Савойского, у которого в нотариате, где оформлялись сделки, работает бывшая жена! Когда я говорю, что это известие было для меня настоящим шоком, я не лукавлю, потому что...

– Адвокатом Кантикова был Савойский...

Струге повернулся ко мне так резко, что я выронил авторучку.

– Что ты сказал?!

– Помните, на стадионе, я сказал вам с Максом, что адвокатом Кантикова был какой-то тип со странной фамилией, похожей на авторитетное погоняло? Не то Ереванский, не то Кемеровский... Я тогда забыл. А сейчас, когда Вадим назвал фамилию, я с уверенностью говорю, что адвокатом Кантикова был Савойский. Прилизанный персонаж, одетый, как Марлон Брандо в фильме «Крестный отец». Я тогда еще подумал – зачем этому фраеру в костюме от Армани защищать от «хулиганки» плюгавого неплатежеспособного бродягу... Господи, да мою правоту легко проверить, заглянув в постановление об аресте! Что вы на меня уставились, как на слабоумного?!

Струге стоял у окна с открытым ртом, Пащенко и Земцов замерли в неестественных позах. Земцов секунду назад, разговаривая с прокурором, размахивал руками, и теперь он молча сидел, сжимая в объятиях невидимый взгляду окружающих арбуз...

– Твою мать... – первая реакция Пащенко на мои слова.

Первым пришел в себя Струге.

– Я Левенцу верю. Он в костюмах толк знает. – Дошагав от окна до моего стола, он опустился на стул. – Это что у нас, господа волки, получается?.. Паршивая овца по фамилии Савойский имела доступ к конфиденциальной информации в нотариате, и теперь можно совершенно спокойно утверждать, что этой информацией она воспользовалась. Это, во-первых. Он же – я продолжаю говорить о Савойском – организовал переезд Юшкиных в квартиру пока неизвестного нам Сутягина, где жил Решетуха, а самого Сутягина переселил в свою квартиру. Это, во-вторых. Из этого следует, что фамилии Савойского и Решетухи некоторым образом уже однажды пересеклись. И, наконец, третье. Едва Кантиков попадает в заваруху, он тут же выступает в качестве его защитника. Если учесть из ранее услышанного, что Кантиков имел очень близкое сношение с интересующим нас Решетухой, то... То получается замкнутый круг, господа волки. Получается, что Решетуха, Кантиков и Савойский крутятся по одной орбите. Я тут упомянул одну фамилию, которая вызывает вопросы... Кто такой Сутягин?

Земцов не заставил себя ждать и поведал короткую историю своей беседы с новосибирским бизнесменом.

– Кажется, он имеет большой зуб на Мишу, – пояснил он. – Признаться честно, после всего случившегося я тоже имел бы зуб, окажись на месте Сутягина. Кстати, он подтверждает твою версию, Антон, об инсценировке.

– Дела... – то ли вдохнул, то ли выдохнул прокурор. – Паша, у тебя кипятку в чайнике не осталось?

Кипятку в чайнике, на самом деле, не осталось.

– Я пойду схожу за минералкой, – сказал Пащенко и вышел из кабинета.

– Земцов, – позвал опера Антон Павлович, – назови мой домашний номер телефона.

Похлопав глазами, старый опер полез в карман то ли за записной книжкой, то ли за мобильником, в памяти которого была телефонная база.

– Нет-нет, – остановил его Струге. – По памяти.

Земцов принял это за издевательство и раздраженно задвигал усами.

– Ну, не помню, и что с того? Память у меня хреновая? Может быть. Годы идут, а телефонов в голове накапливается все больше и больше. Чего хотел-то, Антон Павлович?

– Я хотел проверить, как ты, звонивший мне в общей сложности около пятидесяти раз за все время нашего общения, вспомнишь мой номер телефона. А почему ты не вспомнил, Саша?

Земцов опять полез в пачку сигарет, продолжающую валяться на столе.

– Потому что звоню тебе не чаще одного раза в месяц. А когда – и того меньше. В последнее время, правда, все чаще и чаще... У некоторых судей очень активная жизненная позиция... Звонил бы каждый день, имел бы общие дела на постоянной основе – помнил бы!

– Молодец! – Струге обрадовался. – Как мне не хватало этой фразы – «общие дела на постоянной основе»!! Молодец, Земцов! А вот теперь послушай меня, Александр Владимирович... Я не далее как четыре месяца назад вел активные телефонные переговоры с партнерами по обмену своей квартиры. Причем вел их в течение двух недель. Но, спроси меня сейчас их номер телефона, я не вспомню даже под пыткой! Я имел честь прокатиться в одной машине с Игорем Олеговичем Савойским на новую квартиру Юшкиных. Так вот, когда мы были еще в пути, Игорь Олегович сказал мне, что неплохо было бы позвонить Юшкиным и предупредить о приезде. Достав мобильный телефон, он очень уверенно, не теряясь ни на секунду, спокойно переговорил с Юшкиным. Вас это не удивляет?

Я в сомнении покачал головой.

– Антон, в телефоне есть память номеров. Он выбрал имя и нажал на кнопку соединения связи...

– Ты меня не понял, мой юный друг. Савойский не выбирал из базы имя. Он по памяти набрал номер, нажимая кнопки с цифрами.

– Но он мог помнить! – возразил Земцов. – Ты квартиру менял четыре месяца назад, потому и не помнишь, а адвокат разменялся неделю назад. Разницу видишь?

– Вижу, – качнул головой Антон Павлович. – Но тогда именно по этой же причине Савойский выбрал бы имя в базе данных! Ведь это первое, что сделает человек, работая над таким серьезным вопросом, как размен квартиры! Однако в его телефонной базе этого номера не было. Так поступит всякий, кто не захочт, чтобы этот номер когда-либо обнаружили. Особенно – при определенных обстоятельствах. Нет?

Наткнувшись на полное непонимание, Антон поморщился. Мне было стыдно за себя и за Земцова, что мы не можем поддержать его эйфорию. Начальник отдела по борьбе с бандитизмом пожевал губами, стараясь замаскировать отсутствие своего интереса к поднятой теме, и выдавил:

– Ты хочешь сказать, что Савойский ранее имел частые телефонные разговоры с этой квартирой? Поэтому и помнит номер назубок? Да, это еще один факт, подтверждающий связь Решетухи с Савойским.

Ожидая горделивой улыбки Струге или, на худой конец, молчаливой удовлетворенности признанием собеседниками его проницательности, я наткнулся на совершенно неожиданное...

– Вот из-за того, что в судах работают такие тупые судьи, а в милиции – такие тупые опера-ветераны, Россию и не принимают в мировое сообщество. Единственное, на что хватило ума, – это объявить мораторий на смертную казнь. Ущербные вы мои, я уже четверть часа пытаюсь объяснить вам, что Решетуха такой же глухой, как Александр Владимирович – оперный певец...

Мы сидели и тупо смотрели на Струге.

– Надеюсь, мне нет необходимости никому объяснять, что после переезда они въехали в квартиру Решетухи? Иначе говоря – Сутягина, правильно? Но жил там Решетуха. Теперь, кто из вас мне ответит, каким образом господин Савойский мог общаться по телефону с глухим Мишей Решетухой?

Земцов занялся своими ногтями, а я принялся сворачивать бумажного журавлика из бланка постановления о принятии дела к производству.

В кабинет ворвался Пащенко:

– Я ничего не пропустил?

Земцов поднял на прокурора, на ходу сворачивающего крышку с боржоми, красные от возбуждения глаза.

– Да, как сказать... – произнес...

Глава 4

Земцов

...я каким-то сиплым, чужим для меня голосом. – Собственно, ничего серьезного... Если не учитывать того, что Антон Павлович опять поставил нас перед действительностью в позу спринтера, готового рвануть со старта.

– Что, мы готовы ворваться в эту действительность? – дурашливо поинтересовался Вадим, наливая в чистый стакан воду.

– Нет, Вадим Андреевич, действительность при этом находится сзади нас, если вы понимаете, о чем я говорю...

Мне было стыдно. Струге только что поимел меня, как вокзального воришку. Расколол, как первоклассника. Ладно, молодой судья!.. Но я-то! Старый, опытный волчара!

Да, какой там волчара... Так, придурок, косящий под волка. Пора на пенсию, Земцов...

Почему Струге смог разобраться в этой путанице с телефонами и сделать правильный вывод, а я не успел даже додуматься о связи между этими понятиями? Потому что...

Я с трудом сдерживал свой гнев. Скосив взгляд на Левенца, я заметил, как он с любопытством рассматривает мои усы. Ничего удивительного, я сейчас так шевелю губами, что они, усы, вращаются на лице, как крылья мельницы во время урагана. Самым обидным было то, что мой гнев предназначался самому себе. То, о чем только что говорил Струге, мне, опытному сыскарю, нужно было проверить гораздо раньше. Заметить гнездо телефонной розетки в осматриваемой квартире, даже в отсутствие самого аппарата, проверить счета оплаты за пользование телефонной связью Решетухой, вполне возможно, что на АТС «высветятся» и междугородние разговоры...

– Макс! – рявкнул я так, что Пащенко едва не подавился боржоми. – Макс!

Он вошел, уважительно поздоровавшись еще раз со всеми, кого видел ранее, и с судьей, с которым был знаком весьма поверхностно. Люблю своего зама за степенность и умение угадывать точное местонахождение черной кошки в темной комнате без подсказок. Он чем-то похож на Струге, вероятно, именно поэтому у него получается найти общий язык с этим судьей быстрее, чем у меня.

– Значит, так. – Я покопался в пачке, с разочарованием обнаружил, что сигарет в ней нет, скомкал ее и сунул в карман. – Сейчас берешь обоих оперов и летишь в адвокатскую контору, где работает Савойский. Находишь этого стряпчего и заманиваешь в УБОП. Тему придумаешь сам. Главное, сделай так, чтобы ему не пришло в голову кому-нибудь позвонить и сообщить о своем последующем местонахождении.

– А где он будет находиться в последующем?

– У нас! Пока у нас, а дальше видно будет!.. – Я срывался и чувствовал, что напрасно. Нет ничего хуже демонстрации безудержного гнева.

– Понятно, – скромно заметил Макс. – Нужно сделать так, чтобы он не позвонил кому-то из своих коллег-адвокатов.

Он неплохо соображает, однако уточняющий вопрос: «А что делать, если он в курсе наших действий и начнет провоцировать на принятие превентивных мер?» – он мог бы и не задавать. Такое впечатление, что Макс впервые столкнется с подобного рода проблемами! Один депутат горсовета Качалкин чего стоит! А у того удостоверение похлеще адвокатского будет! Однако справился зам, справился ведь!

– Ты что, ребенок, что ли? – Я развел руками, показывая, что в отличие от Макса в состоянии удержать на ладонях весь мир. – Сунь ему в карман полграмма героина. Бумажку с домашним телефоном девчонки, тело которой вчера нашли на окраине Заельцовского бора. Два патрона из магазина автомата, который мы два дня назад изъяли с места убийства директора шоколадной фабрики. Две стодолларовые купюры с пометкой «вымогательство»...

– Земцов, – перебил меня Струге. – Ты что, поляны перепутал? Ты в федеральном суде общей юрисдикции, на всякий случай...

– Я просто объясняю капитану милиции с оперативным стажем работы в десять лет, что нужно делать, если человек посылает его...

– Ты на своих безнравственных, незаконных «летучках» это объясняй. И в своем кабинете.

Где нужно, этот Струге – само воплощение законности! Нимб над головой так и светится! Однако, когда дело доходит до «паленого», этот нимб мгновенно превращается в милицейский проблесковый маячок!.. Ладно, спорить с ним не стану. Их больше, и даже Макс, кажется, на их стороне...

– Иди, дорогой... – разрешаю я с улыбкой Яго. – И сделай так, чтобы Савойский сам приехал...

Едва Макс вышел, в кармане Струге запиликал телефон. Наверное, его Саша спрашивает, когда муж выпадет из детства и, вместо того чтобы воевать с ветряными мельницами, вспомнит о семье и осчастливит ее своим появлением. Имея двоих детей, могу убедить кого угодно – роди чета Струге ребенка, этот тиран облсуда мгновенно забыл бы о своих внутренних войнах с беззаконием внутри законной системы правосудия. Пополоскал бы по ночам пеленки-замарашки, поутру в голову не проникло бы ни одной революционной мысли...

– Слушаю, – бросил Струге и с каждой секундой стал морщиться все сильнее, словно приканчивая стакан настоящей русской водки. – Хорошо, я сейчас приеду...

– Форсмажор, товарищи судьи, прокуроры и сыщики, – объявил он, пряча трубку в карман. – Мне только что звонил Шебанин Яша и назначил встречу рядом с памятником Мичурину в городском парке.

За суетой последних известий я как-то совсем позабыл о главном подозреваемом по факту убийства в Терновском СИЗО маленького, тщедушного, состоящего на учете у психиатров человечка по фамилии Кантиков. Однако Шебанин из тех, кто, почувствовав потерю интереса со стороны милиции, тотчас о себе напоминают. Я мог бы отозвать Макса и «сломать» Локомотива прямо сейчас, но в этом случае я попадал бы не в двусмысленное, а даже в трехсмысленное положение. Во-первых, я подставил бы Струге, у которого с Шебаниным, по всей видимости, сложились доверительные отношения, а во-вторых, вместе с Локомотивом я сломал бы всю игру. Что я ему предъявлю сразу после задержания? «Яша, не по твоей ли случайно наводке Кантикова в тюрьме умертвили за то, что он продал тебе черепашку, которая едва тебя не съела»? Да-а... Иногда лучше наблюдать, чем говорить. Пусть Струге побеседует, а дальше видно будет.

В ходе разговора еще ни разу не встал вопрос о том, как в квартире Андрушевича районные опера смогли найти золотую иконку, которую Решетуха сначала опознал как свою, а потом от нее открестился. Не буду торопить события.

Мне и в голову не могло прийти тогда, что этот звонок – предвестник событий, которые потом долго не будут укладываться в моей голове. Не знал тогда, что той смиренной психологической атмосфере скучного, аккуратного распутывания криминального клубка пришел конец. И уж чего я точно не мог предположить, так это того, что произойдет в городском парке отдыха уже через двадцать минут...


Я сейчас еду в машине Пащенко, смотрю в окно и постоянно думаю о том, зачем Савойскому нужно было переплачивать примерно пятьдесят тысяч для того, чтобы совершить тройной размен квартир – Сутягин – Юшкины – Савойский. Для переезда из однокомнатной в двухкомнатную хватило бы двухсот тысяч. Во всяком случае, так объяснили мне риэлторы. Струге на этот счет молчит, но я знаю, что он будет хранить молчание и держать для всех фигу в кармане до последнего момента. Чувствуя это напряженное молчание и понимая несоответствие в цене, я и обзвонил агентства. Справился и узнал, что двести тысяч рублей – запредельная цена доплаты. Более того, состояние квартиры буйного алкоголика Юшкина мало подходило под определение «отличное». Одним словом, неувязка. А Струге молчит. Я изредка поглядываю на его угрюмый профиль – он сейчас уже там, на встрече с Локомотивом – и чувствую, что ответ на мой вопрос у него готов. Но он молчит. Ладно, подождем. Когда общаешься со Струге, всегда лучше повторять его действия. Словно идешь по болоту, ступая след в след за проводником.

– Въезжаем в парк, – сообщил прокурор, выворачивая к стоянке. – Дальше нельзя.

Мне очень хотелось пойти вместе с судьей, но, наткнувшись на его предупредительный жест, пришлось осесть на сиденье и изучить для себя более выгодный сектор «обстрела» памятника Мичурину. Выбрал же Шебанин памятник! Если мне не изменяет память, Яша все свои «стрелы» набивает именно около этого задумчивого каменного дядьки. Дядька сидит, выставив вперед бороду, уперев подбородок в кулак, и словно думает о том, кого бы еще с кем скрестить, чтобы получилось нечто, пострашнее Шебанина.

– Антон Палыч... – Вынув из кармана компактный профессиональный диктофон со шнуром микрофона, я передал комплект Струге. – Возьми, запиши весь его бред. С тобой не пойду, так тому и быть, но тогда и ты навстречу пойди. Мне.

– Он меня проверит, – сразу отверг это предложение судья.

– Я знаю. Не первый раз замужем. Поэтому вот тебе еще один диктофон. Он без шнура, но пишет так, что, если даже пукнешь, я услышу на пленке взрыв.

– А какие проблемы? – удивился он и вырвал у меня из рук аппарат. – Что ты меня уговариваешь, как Мюллер Штирлица перед встречей с Борманом? Это очень даже хорошо, что у тебя в карманах такие вещи не переводятся. Если еще Пащенко видео вооружишь... У тебя нет в кармане брюк видеокамеры, Земцов?

Я молча выслушивал этот бред, наблюдая, как ловко судья пакует диктофон на своем теле. Пусть говорит что угодно, лишь бы дело сделал как следует. Откровенно говоря, мне на их с Пащенко проблемы начхать. Кого там судья выручает и какую там информацию прокурор выуживает, мне совершенно безразлично. Я буду все делать, как просит Струге, до тех пор, пока не сочту нужным закончить этот спектакль и вывернуть руки у тех, на кого падет мой взгляд. Все, что мне нужно, – это разбойник со своей компанией, Шебанин, как организатор убийства Кантикова, и чистая, незамутненная правда об этом мутном деле.

Мы приехали на полчаса раньше, поэтому выигрывали при рекогносцировке. Струге успеет выйти из машины, оторвав таким образом себя от группы поддержки, и люди Шебанина, если они бороздят территорию рядом, не успеют заметить этого факта. Может, повезет, и они запаркуются рядом с «Волгой» Пащенко... Хотя вряд ли. Вадим Андреевич не снял свои марамойские номера, и теперь они светятся в парке, как красный сигнал светофора.

Выходя из машины, Струге почему-то обратился именно ко мне:

– Если выскочишь из машины раньше, чем это потребуется, считай, что в нашей компании ты в последний раз.

Это не шутка. Так и будет. Поэтому я улыбаюсь и согласно качаю головой.

Шебанин появился у памятника ровно через четверть часа, точно в условленное время. Значит, нас с Пащенко он не видел, хотя, если бы Яше это было нужно, его люди уже давно протралили бы парк.

Очень странно наблюдать этих двоих людей, ведущих спокойный деловой разговор. Сегодня высшие чины от правосудия и особо преуспевающие бандюги одеваются совершенно одинаково, и с первого взгляда, присутствуя на таких встречах, невозможно разобраться, кто из них кем на самом деле является. Струге даже больше похож на преступного авторитета, чем на слугу Фемиды. Да простит меня Антон Павлович... А что еще можно подумать, глядя на его безукоризненный костюм, белоснежную сорочку с расстегнутым воротничком, черные очки и сломанный нос? Он, выслушивая Шебанина, поглаживает мочку уха, и на его пальце поблескивает не самый дешевый золотой перстень, которые я видел в ювелирных магазинах. Со стороны так и покажется – конкретная «стрела» двоих авторитетов. Однако мне и наблюдающему за этой сценой Пащенко прекрасно известно, что костюм этот Антон Павлович надевает очень редко, потому что бережет его, нос у него сломан, потому что он все детство посвятил честному ринговому боксу, а золотой перстень на пальце – фамильная драгоценность, переданная покойной матерью сразу после смерти его отца. Ничего липового, вызывающего, кричащего на нем нет и никогда не будет, Струге таков, каков он есть, и если первое мнение о нем всегда ошибочно, то уже после первого общения с этим человеком любой проникается уважением. От Струге веет той свободой, какую мне редко удается наблюдать в людях. Однако очень немногим известен факт, объясняющий такую свободу терновского судьи. Чтобы стать свободным, нужно быть рабом закона.

Они попрощались так же, как и поздоровались – осторожно кивнув друг другу головой и не пожав рук. Эти люди не могли пожать друг другу руки в принципе. Слишком много их разнит. Сегодня Шебанин был инициатором встречи. Значит, что-то складывается в его жизни так, что он начинает бояться закона. Удивительный факт для Локомотива, но это так.

Едва Струге успел занять свое место рядом с Пащенко, как прокурор рванул с места. Антон молчал, значит, что-то пошло вразрез его плану. Значит, случилось что-то, чего он не предполагал. Приняв у него диктофон, я перемотал пленку на начало и нажал кнопку воспроизведения...

Шебанин. Здравствуйте, Антон Павлович.

Струге. Здравствуйте, Шебанин.

Короткая пауза.

Шебанин. Что вы на меня так смотрите?

Струге. Пытаюсь угадать тему предстоящего разговора.

Шебанин. Бросьте... Не я это! Понимаете, не я!.. Сами подумайте – зачем мне на тюрьме такие движняки производить, если я перед этим позвонил вам? Получается, что я предупредил вас о том, что вскоре этот Кантиков откинет копыта по моей воле! Я что – идиот? Не понимаю, с кем разговариваю?

Струге. Даже не спрашиваю вас о том, как вы узнали о смерти Кантикова в СИЗО...

Шебанин. Вы меня пишете?

Струге. Да.

Шебанин. Если хотите, чтобы разговор продолжался, отключитесь.

Я слышу, как Антон шуршит одеждой и щелкает кнопкой диктофона.

Струге. Все. Теперь мы один на один. И я снова возвращаюсь к убийству несчастного сумасшедшего. Его смерть вызвала к вам несколько вопросов...

Шебанин. А вы спросите. Спросите, и я вам отвечу. Да, я хотел этого фраера немного пощупать, чтобы впредь знал, кому и что продавать. Но можете верить мне на слово – я его не убивал. Точнее, не имел к тому желания. Я что, монстр? Или сицилийский пахан? Головы коней в постели барыгам подкладывать, людей на тюрьме душить? Увольте. Я в авторитете в городе, и мой авторитет не имеет ничего общего с горлорезкой.

Струге. Если вы владеете таким быстрым способом получения информации о положении дел в СИЗО, тогда вам, наверное, известен и ответ на вопрос – кто убил Кантикова? Идя со мной на встречу, вы понимали, что я обязательно спрошу об этом.

Шебанин. Я работаю над этим.

Струге. Знаете, у меня такое впечатление, что вы все-таки забываете, с кем разговариваете. Приглашаете федерального судью на «терку», а потом разводите перед ним руками и пытаетесь «втереть» невтираемое. Я что, должен верить вам на слово? Нет, Шебанин. Не получается. Я не из тех, кто верит на слово тем, кто клянется могилой матери или хлебом. Эти темы я схавал на первом году работы в прокуратуре. А сейчас я вовсе никому не верю. Тем не менее, вместо того чтобы привезти в парк спецов, я приехал сам. Однако это не означает, что я развешу перед вами уши и вместе с внимательным Мичуриным начну хавать ваши заверения.

Я прислушиваюсь к паузе и пытаюсь понять, что там происходило. Кажется, это та самая пауза, когда Яша достал пачку сигарет и стал прикуривать...

Шебанин. Доверяете... А сами приехали с прокурором и Земцовым... О нашей встрече, наверное, только Генпрокурор да Президент не знают! И то, я думаю, вскоре им распечатка нашего базара на стол ляжет.

Струге. Заняли круговую оборону в парке?

Шебанин. Да я рожу Земы различу даже в тайге, ночью, в снегопад, за версту!..

Я пожевал губами, чем привлек внимание обоих пассажиров «Волги». Когда я начинаю по привычке пережевывать информацию, мои усы мечутся по всему лицу...

...И прокурора заодно прихватили. Тогда могли бы сразу и адвоката везти.

Струге. Ладно, Шебанин, не мечите понапрасну молнии. Вы уйдете отсюда так же спокойно, как и пришли. Но для этого мне нужен ответ на вопрос – кто убил Кантикова. Точнее сказать, кто его убил – мне неинтересно. Мне интересно, кто заказал. Иначе и вы должны это понимать, у того же Земцова только один ответ на этот вопрос.

Шебанин молчал так долго, что я побоялся, что закончится пленка. Я слышал переступание ног, мощное выдыхание сигаретного дыма и даже щелчок зажигалки Струге. Наконец, когда молчание стало просто невыносимым, Локомотив прохрипел:

– Есть одна тема.

Струге. Какая тема?

Шебанин. Вы наверняка знаете, что я не последний человек в городе. Иначе мною не заинтересовался бы УБОП. Впрочем, он мной каждый день интересуется. Когда надо и не надо. Это можно безошибочно утверждать, глядя, как Зема прилепился лбом к тонированному стеклу...

Струге. Ближе к теме.

Шебанин. Ближе некуда. Я в Тернове за положенца. Нравится это кому-то или нет, но это так. Вы в суде работаете, и не мне вам объяснять одну простую истину. Чем выше твое положение, тем больше желающих раскачать под тобой стул. И если ты не «закосячился» на чем-нибудь, то тебе предоставят для этого любые возможности. Команда не любит людей, которые не ошибаются. В городе завелся какой-то пидорок... Черт!.. Не обращайте внимания, Антон Павлович. Наболело... Так вот, в Тернове завелся какой-то нехороший человек, который беспредельничает так, что перед уважаемыми людьми соседних городов встает вопрос – а стоит ли иметь дело с Шебаниным, если он не может навести в своем городе порядок? Какой-то ухарь «выхлопывает» квартиры, малую толику на общак не кидает, на Яшу Шебанина кладет... Словом, непорядок. Так вот, ближе к теме... В Центральном районе есть киоск, в котором за хозяина некто Решетуха. Миша его зовут...

Мы с Пащенко невольно переглянулись, а Струге продолжал рассматривать пробегающие за окном витрины...

...У него, Антон Павлович, у этого Решетухи, и жила та самая каймановая черепашка, от которой вы меня избавили. Он мне сам сказал. Не знаю, из каких соображений, да только думаю, что не от испуга. Он, Решетуха, глухой, но во время нашего последнего с ним разговора мне показалось, что он не настолько глух, насколько ему хочется, чтобы в это верили окружающие. Он слышал, как я вполголоса усомнился, что он потерял сознание, и после того, как я громко спросил о его здоровье, объяснил мне, почему попал в нокаут. Отсюда и тема. Если Кантиков один из подельников по разбою, а Миша – фуфловый «терпила», прикидывающийся глухим, то предположение о том, что эти двое – заодно, разве не версия? Кажется, так на вашем языке обозначается предположение о возможном?

Струге. Продолжайте.

Шебанин. Не на допросе, Антон Павлович... Я, конечно, продолжу, однако...

Струге. Извините. Привычка. Пожалуйста, продолжайте...

Шебанин. Я не знаю, о чем ментовской следак думал, когда это дело расследовал, но только у меня по решетухинскому разбою другие мысли. Не было никакого разбоя. И я почти уверен, что Решетуха... Короче, я тут подумал... Если сейчас получается так, что я сдаю ментам бродягу по воровской жизни, и эта информация где-то всплывет, то лучше сразу зовите Зему, и пусть он на меня стальные манжеты надевает.

Струге. Я вам обещаю, что лавры победы над разбойником, как и похвала за догадку относительно этого дела, вам не достанутся.

Я слышу, как Шебанин шумно выдыхает воздух. Не спросить об этом Струге он не мог. Локомотив сейчас вынужден идти на компромисс с властью. Быть автором идеи поимки преступника ему не хочется, потому что, едва об этом узнают «уважаемые люди», он потеряет все. Но при нерасторопности милиции и ее неспособности поймать дерзкого грабителя, а также после смерти Кантикова его казнят не одни, так другие. Нужен компромисс, выход из ситуации ценой меньших потерь. Этим компромиссом должна для него стать встреча со Струге.

Шебанин. Мне кажется, что Решетуха и есть тот ловкий паренек, которого ищут пожарные, ищет милиция...

Струге. И где же он прячется, что его не могут найти ни одни, ни другие?

Шебанин. Может, мне еще явки с повинной от него добиться? Не теряйте даром времени. Мои люди перерыли весь город...

Они прощаются. И, когда Струге с Шебаниным почти разошлись, последний задает вопрос:

– Одного не пойму. Как Решетуха мог управиться с подельником в тюрьме?

Все. Больше я ничего не слышу. Словно точкой в разговоре на пленке прозвучит фраза Пащенко: «Антон, он тебе больно не делал?»

Ему сделаешь...

– Хороший вопрос задал Локомотив, – задумчиво говорит Пащенко, останавливаясь около киоска с яркой вывеской «Горячие хот-доги». – Как Решетуха мог дать задание на умерщвление Кантикова в тюрьме?

– Кажется, я знаю как. – Чувствуя приливающую к лицу кровь, я вынул из кармана сотовый. – Я знаю, как он это сделал... Пятьдесят шесть... Сдается, теперь я знаю то, что мне следовало знать с самого начала... Двадцать один...

– Что ты там бормочешь?! – озабоченно поворачивается ко мне прокурор.

Что я бормочу? Набираемый мною номер телефона Макса.

– Да! – слышу я. – Говори, Владимирович!

– Ты сейчас где находишься?

– Подъезжаю к нашей управе, – слышу я голос зама сквозь гул автомобильного двигателя.

Человек с тобой?

– Со мной...

Глава 5

Макс

...– бормочу я, прижимая трубку к щеке плечом. – Все в порядке.

Шеф сообщает каким-то нездоровым голосом, что вскоре подъедет, и велит не трогать Савойского до его приезда. «Не трогать» – это означает посадить в камеру и изолировать адвоката от общения с кем бы то ни было. Идея хорошая по сути, но сомнительная по способу ее осуществления. Как мне запереть в «хате» этого лощеного урода, который за те полчаса, что я потратил на дорогу к управлению, уже восемь раз уволил меня из милиции, два раза посадил и три раза «разобрался»? Уж не знаю, что в понимании Савойского означает «разобраться», но только догадываюсь, что это, по его замыслу, должно происходить не в зале суда.

Не только Савойский, но и любой другой адвокат – это субъект, который знает право лучше меня и Земцова.Так уж получается, что Уголовный кодекс читаем мы все, но в отличие от нас с Земцовым, которые изучают лишь ту часть, где статьи и сроки, мэтры от правосудия штудируют первую. Ту, где порядок и правила. Не нужно говорить и о том, что уголовно-процессуальное право не только я, но и любой другой опер лишь пробегал глазами. А Савойский не пробегал. Он его прожигал глазами. Чтобы теперь, в моей машине, засыпать меня цитатами из этого УПК и уверять в том, что я без пяти минут каторжник.

Собственно, и начиналось-то это знакомство весьма своеобразно, не совсем в контексте уголовно-процессуального права. К дому Струге, где теперь проживал Савойский, я с двумя операми подъехал в начале двенадцатого утра. Чтобы не выглядеть придурком, набрал перед подъездом номер домашнего телефона Савойского, а когда тот поднял трубку, представился одним из тех, кто значился в книге нотариальной конторы обведенным карандашом. Сказал, что необходимо встретиться в конторе Савойского и уточнить сумму ущерба, нанесенного разбойным нападением. Он сказал, что к пятнадцати часам я могу подъезжать. Убедившись, что искомое мною лицо находится дома, ждать я не стал, и наша встреча произошла на три с половиной часа раньше.

Не ожидая подвоха, Игорь Олегович смело открыл дверь, запахивая на груди махровый халат. Я терпеть не могу такие полосатые, матрасные расцветки. Когда я их перед собой вижу, обладатель такого халата сразу становится мне противен и антипатичен во всех своих проявлениях.

– Здравствуйте, Игорь Олегович, – поприветствовал я Савойского. – Я из УБОПа.

Не понимаю, почему это сообщение вызвало такой бурный приток молока к лицу адвоката.

– Вы не вовремя, – доложил он и самым наглым образом попытался закрыть перед моим носом дверь.

Я поставил в зазор ногу. На это у него молока уже не хватило. Савойский взорвался каким-то свекольным оттенком и глупо заорал о том, что, если я не прекращу попытки незаконного вторжения в его частную собственность, он вызовет милицию.

– У тебя документы в Управлении юстиции на эту квартиру еще не готовы, – сказал я, положил на лицо адвоката ладонь и гандбольным жестом затолкнул мяч в ворота. То есть в квартиру. – Право собственности еще не оформлено.

– Что вы себе позволяете?! – от возмущения Игорь Олегович забыл все маты и теперь разговаривал со мной исключительно правовыми формулировками. – Это беззаконие, милицейский беспредел! Вы понимаете, молодой человек, чем вам грозит такое поведение?!!

Я кашлянул и прошел внутрь квартиры. Сзади остались подпирать дверь двое моих ребят. Прыгнув передо мной, как заяц, Савойский запер вход в комнату своей узкой спиной.

– Не сметь!! Предъявите постановление на обыск!!

Словом, натуральный кретин. Где я ему возьму постановление на обыск в субботу, в начале одиннадцатого утра? Если на каждое мое гостевание запасаться постановлением, то штат следователей придется увеличить в пять раз. Не думаю, что такое предложение вызовет восторг в МВД.

Взяв Савойского за шею, я аккуратно убрал его в сторону. Сил у него хватило лишь на то, чтобы оскалить зубы и сделать попытку упереться ногами в пол. Догадавшись, что пол все равно окажется прочнее, он отошел в сторону и зловеще сообщил, что уже сегодня он будет на приеме у мэра города.

– А при чем здесь я? – спросил я, распахивая дверь в спальню.

– Я с ним в хороших отношениях, беспредельщик! – заявил Игорь Олегович.

– Нет, я-то здесь при чем? – настаивал я, пока не рассмотрел интерьер адвокатского будуара. После того как до меня дошла суть происходящих в нем событий, я смог лишь вымолвить: – Ма-а-ать моя-я-я-а...

Спальня, оформленная в стиле рококо, предстала передо мной во всем своем великолепии. Ее потолок был отделан зеркалами, в углу стоял белоснежный шкаф с золотыми виньетками, рядом располагался белоснежный же комод, а посреди всей этой роскоши базировалась огромная, похожая на полигон, кровать. Кружева, ситец, атлас...

Воздух спальни был пропитан ароматом сандала, и я был почти уверен в том, что его издает этот симпатичный молодой человек, полусидящий, полулежащий на одной из атласных подушек. Мне был хорошо виден его, не по-майски загорелый торс, а все, что находилось ниже торса, пряталось под ворохом легкого, пестрого одеяла. Молодой человек с золотой сережкой в ухе обиженно смотрел на меня из-под непомерно длинной челки, спадающей чуть ли не до плеча, надувал губы и теребил пальцами бахрому одеяла.

– Вон оно ка-а-ак... – протянул я, теряясь в поисках кармана, в котором лежали сигареты. Наверное, на моем лице лежала печать глубокого удовлетворения, так как я хорошо понимал, что теперь никуда я не «сяду» и ни к какому мэру Савойский уже не пойдет. И впрямь: адвокат стал увиваться вокруг меня, как змей вокруг Евы, и шипеть какие-то умоляющие согласные.

Прикинув на глаз возраст молодого человека, который стыдливо прятал под одеялом нижнюю часть своего туловища, я слегка разочаровался. Ему не менее двадцати пяти, а это значит, что растлением малолетних тут не пахнет. Пахнет другим.

– Вот, значит, как проводит свободное от юридической деятельности время правозащитник Савойский, – изрек я, пыхая дымком. – А я-то думаю, почему, как только перед моими глазами появляется адвокат, все мои дела идут через задницу... Собирайтесь, мэтр. Вас ждут великие дела. Не волнуйтесь, атмосфера в УБОПе будет мало отличаться от этой привычной для вас обстановки. Обещаю, что изменений вы не почувствуете.

– Послушайте, вы нарушаете закон. – На этот раз Савойский выступал уже как солидный адвокат – знающий, спокойный и обстоятельный. Однако в полосатом халате он был больше похож на отрицательного героя из комикса, нежели на правоведа. – Моя личная жизнь не имеет никакого отношения к тому, о чем вы говорите. И она вас не касается. Это мой племянник, приехал на каникулы из Орска. И перестаньте предполагать гнусные вещи!.. Он спал на моей кровати, а я ночевал на диване!

– На самом деле? Молодой человек, как фамилия вашего дяди, который так любезно пустил вас в свою кровать?

Когда Струге рассказывал о своем разговоре со Светкой Юшкиной, он упомянул о ее заверении в том, что с проститутками об именах-фамилиях в постели не разговаривают. Сейчас был самый лучший способ проверить это на практике.

Проверка показала, что Светка Юшкина была права. Фамилии своего дяди «племяш из Орска» не знал. До того ли было?

– Простите, Игорь Олегович, но мне кажется, вы не заботливый родственник, а просто педераст, – заключил я и велел Савойскому одеваться.

– Послушайте, вы меня ставите в неловкое положение...

– Если вы не начнете одеваться, стряпчий, я на самом деле поставлю вас в неудобное положение. Прямо посреди этой удивительной спальни.

Поняв, что избежать огласки, как и избавления от моего присутствия, не удастся, Савойский начал решительно вставлять ноги в штанины. А я стоял и с отвращением рассматривал пустую бутылку из-под шампанского в мельхиоровом сосуде с растаявшим льдом, бокалы и этого малого, который, судя по всему, в подобную ситуацию, в отличие от Савойского, попадал не раз. Встретившись с ним глазами, я не выдержал:

– Ну-ка быстренько вскакивай, неформальный ты мой, юбчонку натягивай и падай в объятья тех грубых неотесанных мужланов, что стоят у двери!

– У меня нет юбчонки, – обиженно промямлил он и, прижимая к животу одеяло, спустил ноги на пол.

Выведя на улицу эту гадкую парочку, мы усадили ее в машину и поехали в управление. По дороге, до того самого момента, как мне позвонил Земцов, я думал о том, что, наверное, уже никогда не избавлюсь от этого омерзительного, пряного запаха сандала в салоне машины. Раньше мне этот аромат нравился, теперь же, когда мне доподлинно известно, чему он способствовал, у меня набирается полный рот слюны, как перед рвотой.

Все время поездки Савойский не терял времени даром. Он называл фамилии всех моих прямых непосредственных начальников, упоминая Земцова, всех руководителей города и области. Адвокат закончил прессовать меня тем, что провозгласил два имени местных бандюгов, одного из которых мы всем отделом задержали и водворили в СИЗО еще месяц назад, и предсказал, что мои дни сочтены. Если, конечно, я тотчас не остановлю «девятку» и не выпущу из машины его и молодого человека. В этом случае он пообещал все оставить так, как было.

«Девятку» я не остановил, а довез их до самого крыльца управы.

– Ну вы еще пожалеете, – сказал мне напоследок Савойский за секунду до того, как за ним захлопнулась дверь камеры.

Я уже жалею. Пять минут в компании мужиков, любящих зашпиливать друг другу под хвост, – и я чувствую, что шампунем и пемзой тут не обойдешься.

Земцов приехал один.

Его рассказ занял двадцать минут, а разговор с Савойским и того меньше. Нельзя сказать, что я был шокирован откровениями этого адвоката относительно его общения с Решетухой, о чем-то подобном я догадывался, но сами откровения... Они превзошли все ожидания. Я первый раз видел человека, тесно переплетенного с законом и знающего последствия его применения к себе, который был столь откровенен в вещах, о которых опасно разговаривать даже с самим собой...

Если бы не показания его жены и фамилии, обведенные кружочком в журнале регистрации в нотариате, он упирался бы до последнего. Но Земцов не стал проводить с Савойским душеспасительных бесед, просто выложил на стол карты и почти все без исключения доказательства причастности адвоката к событиям, от которых лихорадило город. Игорь Олегович, поняв, что опровергать неопровержимое бессмысленно, обмяк и мало-помалу стал участвовать в разговоре не как человек, в достаточной мере владеющий навыками права, а как банальный уголовник.

Он познакомился с Решетухой год назад, задолго до того момента, как из нотариуса переквалифицировался в адвокаты. Миша приходил к нему удостоверять копию документов на право занятия индивидуальной предпринимательской деятельностью. Произошел некий контакт, который потом перерос в свободное общение, а после – в общие интересы. Интересы у них действительно были общие: накопление средств для безбедного существования. Причина возникновения преступного синдиката стара как мир.

Так наивно размышлял я, слушая речь Савойского. Однако вскоре моему розовому взгляду на события пришел конец. В очередной раз, как это было постоянно в этом кабинете, моя вера в искренность людей пошатнулась и упала набок.

– Я вас перебью. – Земцов посмотрел на Савойского и задал вопрос, который я порывался задать сразу после начала этой печальной истории. – Как же вы могли найти что-то общее с человеком, который почти полностью глух? Это предельно трудно, Игорь Олегович, ибо всем нам хорошо известно, что люди, лишенные слуха, крайне осторожны в новых знакомствах и недоверчивы к людям, которые входят в их жизнь спонтанно.

Савойский долго рассматривал цветок за спиной Земцова, потом медленно перевел взгляд на моего начальника и выдавил:

– А он не глух.

Я заметил, как расслабился Земцов. Солги сейчас Савойский, и все пришлось бы начинать сначала. Если в фундамент откровенности заложена откровенная ложь, которая в корне меняет все показания, значит, ни о какой откровенности не может идти речь. Но Савойский оказался честен, и меня это снова удивило. Для того чтобы так откровенничать, нужна твердая убежденность в том, что Решетуха задержан и дал правдивые показания. Но Савойский был уверен в обратном. В том, что Миша на свободе. К чему же так расстегивать пальто перед первым встречным в милицейской форме? А если Решетуху вовсе не поймают? Зачем вырубать себе могильный камень, если здоровье в порядке?

На это, наверное, обратил внимание и Земцов, однако он сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал внимательно выслушивать адвоката. Я тоже сосредоточился, и вот тут моя вера набок и рухнула. Я ожидал услышать от Игоря Олеговича исповедь о том, как он, вступив в преступный сговор с Решетухой, решил околпачивать честных, внезапно разбогатевших горожан. Но на этом разговор прекратился. Глупо обведя меня и Саню глазами, этот маленький гомосексуал заявил:

– Вот, собственно, и все.

Усы Земцова взлетели вверх, как крылья курицы, которой дали пинка под зад.

– Что значит «все»?

– А что, собственно, вы ожидали от меня услышать? – Ну, например, как вы с Решетухой формировали план на месяц по нападению на квартиры законопослушных граждан, – не смутившись, предположил Саня.

– Чего? – Савойский поморщился так, что мне показалось – еще секунда, и его лицо треснет. – Вы в своем уме? Все, к чему сводилось мое общение с Решетухой, – это консультации по различным юридическим моментам его деятельности.

– А как насчет убийства Кантикова в Терновском СИЗО?

– Моего подзащитного убили?! Как?!

– Как бы вам получше объяснить... – поморщился Земцов. – Руками!

– Это одна из страшных новостей, дошедших до меня в последнее время.

– Так, понятно... – Земцов пожевал губами, вынул сигарету и вставил ее в рот. – Макс, отведи товарища в камеру. Кстати, Савойский, вам в какой камере удобнее будет освежать память? В обычной или специальной, для... В состоянии чего ты его задержал, заместитель?

Я сказал, что в состоянии, близком к соитию.

– Значит, в специальной, – решил Земцов. – Для адвокатов, да, Савойский?

– Вы напрасно издеваетесь, – грустно улыбнулся Игорь Олегович. – Когда вы поймете, что заблуждаетесь относительно меня, вам станет ужасно стыдно.

– Я уже сейчас не знаю, как в коридоре показаться, – сказал Земцов. – Это вы напрасно бодаетесь, Савойский. Когда вы поймете, что в отношении вас я совершенно не заблуждаюсь, ужасно будет вам.

У дверей адвокат задержался.

– Почему вы решили, что я каким-то образом связан с разбоями? После моей сделки с квартирами, в одной из которых проживал Решетуха? Или это предположила и донесла до вас умирающая от злости моя жена?

– Да нет, не жена. – Убоповец потрепал кончик уса и отпустил. – Много болтаете, не подумав, при посторонних, Савойский. То, едучи к Юшкину, по памяти номер Решетухи набираете, то самому Юшкину советуете быть осторожным, запуская в дом чужих людей. Сочувствуете алкоголику по факту утраты денег при разбойном нападении. А откуда вам известно, что на Юшкина было совершено разбойное нападение и при этом похищены деньги? Вы же с ним не виделись с момента размена?

Лицо Савойского медленно окрашивалось в малиновый цвет.

– Струге?..

– Я разве называл эту фамилию? Кстати, кто такой Струге?

Игорь Олегович тщательно размял окурок в пепельнице и встал.

– Мне больше нечего вам сказать. Ваша проблема заключается в том, что для предъявления мне обвинения и постановления на арест... Господи, о чем это я?! Для того чтобы коситься на меня, вам не обойтись без показаний Решетухи! Вот в чем ваша проблема. Когда он будет задержан, все прояснится. Только советую поторопиться, ибо счетчик времени, как говорят внутри организованных преступных сообществ, включен.

– Макс, отведи задержанного в камеру, – снова попросил меня Земцов. – Не такая уж это проблема, Игорь Олегович. Нам все было понятно и без вашего рассказа. А поимка Решетухи – вопрос нескольких дней. Ваш подельник Миша будет задержан раньше, чем истекут сутки вашего задержания по подозрению в совершении преступления.

Савойский задержался у двери и неприятно для меня кисло улыбнулся:

– Ничего вам не понятно! И вряд ли когда-нибудь станет понятно... Кстати, пусть ваш дознаватель не беспокоится по поводу предоставления мне адвоката. У меня самого получится лучше, можете поверить.

Минуло почти два дня. Когда до окончания срока содержания Савойского под стражей оставалось что-то около десяти часов, Сане позвонил Антон Павлович. Признаться честно, энтузиазм Земцова в последние часы поубавился. Савойский упирался не хуже вьючного животного и никак не хотел въезжать в ворота с вывеской «Явка с повинной». Более ничего, помимо нашей уверенности в его вине, у нас не было, а на этом далеко не поедешь. Адвокат словно упивался своей уверенностью в скором освобождении и с каждым часом становился все наглее и наглее. Но вскоре я увидел живой огонек в глазах Саши. После последнего разговора со стряпчим он выглядел таким, словно за сорок с небольшим прожитых лет не впитал в себя ничего, кроме отвращения и усталости. Он велел мне отвести Савойского в камеру и сгорбившись направился к подоконнику, где стояла вода, заваривать чай. Не думаю, что эта усталость ускользнула от Савойского, он видел то же, что видел я.

Когда я вернулся в кабинет, Земцов стоял у распахнутого сейфа и вкладывал в кобуру пистолет.

– Собирайся. Звонил Струге.

В его глазах был странный свет, а на подоконнике дымился забытый чайник...

Из раздумий меня вышибла скорость, с которой мелькали за окном витрины магазинов и киосков. «Горячие беля...», «Орифлейм – путь к...». Господи, куда же ведет Орифлейм?!

– Куда мы так гоним? – осторожно поинтересовался я, скосив взгляд на Земцова.

Он сидел за рулем, и движения его рук, охвативших руль, напоминали движения косца в период страды. Пять раз за последние два года «штопаная» «девятка» кряхтела и грозила вырвать из-под капота все семьдесят пять лошадиных сил. Еще пять минут такой гонки, и они, лошади, сорвут капот и ускачут в разные стороны, оставив нашу бежевую красавицу дымиться посреди улицы Грибоедова.

– Струге с Пащенко на вокзале, – сказал Саня, полагая, что этой фразы достаточно, чтобы объяснить все происходящее сейчас и все, что произойдет позже.

От гонки у меня слегка вспотели ладони, и теперь я вытирал их о только вчера постиранные джинсы. Земцов сказал – «вокзал». Железнодорожный находится в другом конце города, поэтому его исключаем. Автомобильный в этом районе, но торопиться к нему, следуя этой дорогой, – это все равно что Саддаму бежать из оккупированного американцами Ирака через Кувейт. Неужели к Речному?..

Последний раз я там был пару лет назад, когда новое стеклянное здание было отстроено после пожара. В две тысячи первом году некий закрытый клуб по интересам, помимо которого на Речном вокзале арендовали помещения еще десять фирм, отмечал Международный женский день. Я уж не знаю, какое отношение имеют члены этого клуба к женским дням, да только потом выяснилось, что геи разошлись часов в двенадцать ночи, оставив включенными обогреватель, телевизор и набросав на пластиковый пол дымящиеся сигареты. Через час после их ухода зарево пылающего Речного порта было видно даже с крыш деревень Терновской области. В итоге геи спалили имущество десяти организаций и ущерб перевалил за несколько миллионов. Долларов, разумеется. Очередное доказательство того, что настоящие геи из ничего могут сделать все. Опустить преуспевающие фирмы до нулевого счета в банке посредством забытой в розетке плойки – это поступок, достойный настоящего пидора.

Через два года вокзал реставрировали, потратив втрое больше средств, чем это было необходимо, исходя из принципов разумности. Поступок, достойный настоящего городского архитектора. Впрочем, говорят, что в изысканности архитектуры Терновского речного вокзала виновен не только первый заместитель городского головы. Некий Бессараб, друг Алика Бабаева, забашлял многие тысячи «зеленых» для того, чтобы с шиком справить в здании свою собственную свадьбу. Объяснял он свой поступок тем, что-де его юность прошла на сходнях, он со слезами на глазах встречал и провожал пароходы и «ракеты» и хочет сохранить в душе эту память о детстве.

Теперь Речной вокзал являлся единственным памятником архитектуры города, который торчал на его теле, как фурункул. Из всех стилей архитектуры Тернову менее всего подходит готика, однако по замыслу Васи Бессараба его свадьба должна была проходить именно в административном здании вокзала, похожем на костел.

Помня о той наблюдательности, которую проявил при встрече со Струге Шебанин, Вадим загнал «девятку» под крышу стоянки. Такую же природную смекалку, которую продемонстрировал Яша, мог проявить и Решетуха. Что-то мне подсказывало, что именно для его проводов нас вызвал на вокзал судья.

Антона Правловича и прокурора мы обнаружили быстро. По причине того, что ни один из них не был знаком с Решетухой, они спокойно стояли неподалеку от пристани и наблюдали за посадкой на белый теплоход группы людей. Словом «группа» я в данном случае обозначаю полтора десятка бездельников, которые грузятся на верхнюю палубу «Адмирала Колчака». У нашего судоходного ведомства есть еще «Мария Ульянова», но по причине своей старости и невозможности держаться на плаву, пароход пятый год стоит в доке на ремонте. Да и кто будет забивать фанерой щели в днище парохода, если долги по пенсиям составляют несколько десятков миллионов рублей?

Антон Павлович был сама элегантность. В черном костюме и белоснежной сорочке он выглядел, как хозяин речного судна, отправляющий свое детище в последний путь. Он стоял, опершись боком на парапет, закинув ногу за ногу, и улыбался. Прокурор располагался рядом, спиной к реке.

Следуя примеру Земцова, я напялил на нос черные очки. Не могу только понять – зачем? Решетуха не знает и нас.

– СОБР поднять? – буркнул Саня, шевеля усами и вдыхая речную сырость.

– Мы что, вчетвером одного не убедим? – возразил зеленый лицом, как водяной, Пащенко.

– А вы точно знаете, что Решетуха на борту? И откуда вы вообще знаете, что он на пристани?

– Кто-то же должен гоняться за преступниками, пока УБОП гоняется за адвокатами, – ответил Струге. – Мне Шебанин позвонил. Его люди вчера вечером засекли Решетуху... Где бы вы думали?

Я пожал плечами, Земцов пошевелил усами. Нормальная реакция людей, не имеющих ответа на поставленный вопрос.

– В квартире Сутягина. Как вам это нравится?

– Черт! – вырвалось у Сани. – Решетуха встречался с Сутягиным?!

– Отнюдь, – вздохнул Антон Павлович. – Решетуха прибыл в адрес один, один же находился в квартире, потом, уже утром, вышел из дома, прихватив сумку, и направился на вокзал. То есть сюда.

– Почему же Шебанин ничего тебе об этом не сказал при встрече?!

– А он сам этого не знал, – пояснил Антон Павлович. – Его люди берегут нервы и здоровье шефа. А также его свободу. Это я понял из его объяснений полчаса назад. И потом, я думаю, после случая с Кантиковым Яша лучше десять раз проткнет землю щупом, нежели наступит на мину. Ему сейчас важнее не беспредельщика в своей вотчине наказать, а самому беды избежать. Я его политику прекрасно понимаю – «Ловите, менты, Решетуху. Поймаете Решетуху, там и моя невиновность проявится». Сейчас для Яши лучше его сдать органам, чем наказать.

– Значит... – Саша покрутил ус, задумчиво разглядывая перемещение водяного комара на ровной поверхности воды. – Значит, Решетуха в отсутствие Сутягина проник к нему в квартиру, захватил без его ведома какие-то вещички, принадлежащие хозяину, и теперь пытается свалить из города?

– Точно, – похвалил логику моего босса прокурор. На его лице появилась зловещая улыбка, и я сразу догадался, что нам с Земой готовится какой-то сюрприз. – Думаю, Сутягин будет очень расстроен сегодня поутру, придя в новую квартиру. Не везет парню с жильем...

Слушая разговор, я посматривал на часы. «Адмирал Колчак» не может стоять у кнехтов вечность. Если мне не изменяет память, то пароходы отваливают от этой пристани каждые три часа, начиная с девяти утра. Сейчас на моих «командирских» без шести минут три, а это означает, что нужно либо сейчас кончать болтовню и пытаться проникнуть на борт, либо дождаться отхода и через полчаса брать «Колчака» на абордаж где-нибудь в пяти милях вниз по течению. Признаться честно, первый вариант мне нравился больше, о чем я незамедлительно сообщил участникам коллоквиума.

– Да ты не кипятись, – успокоил меня Струге. – Все произойдет в свой час. И капитан концы отдаст, и боцман в дуду свистнет.

Мы с Саней качнули головой. Ох, не нравится мне затея с кораблем... Для Струге эта история – возможность спустить накопившийся в зале судебных заседаний пар и помочь молодому судье по фамилии Левенец. Кто-то сверху давит его, заставляя побыстрее вынести приговор Андрушевичу и совершить жуткую ошибку. Для Пащенко – возможность достать информацию для своих следаков по контрабандным животным, а для нас с Саней – это работа. Струге промахнется – его даже упрекнуть будет некому. То же самое – Вадим Андреевич. А вот если мы с Земцовым лоханемся – тут такое начнется...

– А кто сказал, что Решетуха уже на пароходе? – спросил я, нащупывая под мышкой рукоятку «макарова».

– Мне сказали, как он выглядит и во что одет. И я видел, как он за пять минут до вашего приезда бодро проскакал и спустился на нижнюю палубу. Впрочем, чтобы убедиться...

Вынув из кармана мобильный телефон, Антон Павлович быстро набрал номер.

– Он на борту? – Дождавшись ответа, он спрятал трубку в карман и специально для нас повторил: – Он на борту.

Встретив наши с Земцовым вопросительные взгляды, он усмехнулся:

– Видите во-он на том пригорке черный «Ягуар»?

Понятно... Мне не нужно растолковывать, у кого в городе Тернове есть черный «Ягуар». Есть еще один «Ягуар». Но, во-первых, он серебристый, и, во-вторых, я крепко сомневаюсь в том, что стучать Струге на бандита Решетуху станет сын начальника Судебного департамента при Верховном суде по Терновской области. На Решетуху стучал Шебанин.

После того как рупор на палубе прохрипел какую-то ересь, означавшую, по всей видимости, факт того, что двери закрываются, мы расселись за пластиковым столиком под крышей летнего кафе. Тут же, из того же рупора-калеки донеслась музыка, в которой я с трудом угадал песню Пугачевой о речном трамвайчике. Если не знать раньше этой мелодии, то можно вполне решить, что шутливый боцман решил дать послушать отдыхающим звуки, которые производит машинное отделение. Загудев двигателями, судно стало медленно отходить от причала.

– Никогда не плавал... На пароходе... – произнес Пащенко, уцепившись рукой за поручень. – Лучше в небо... На истребителе...

– Плавает дерьмо, Вадим Андреевич, – объяснил Земцов. – Моряки по морю и рекам ходят.

– Моряки, может, и ходят... А я ходить не могу...

Едва пароход покинул городскую зону, я почувствовал в груди легкое волнение. Такое со мной обычно бывает, когда приходится вламываться в чужую квартиру или штурмовать чью-то машину. Азарт, через который бурной, бурлящей струей перехлестывает адреналин. Насупились и мои спутники. У троих из нас есть оружие, у Струге его, конечно, нет. Наличие стреляющих приспособлений – это, конечно, плюс. В минусе у нас может остаться прокурор, который, раз посмотрев на воду, уже не может не только ходить и плавать, но и сидеть. Ничего, думаю, скоро отойдет. Вадим Андреевич – мужик крепкий.

Глава 6

Решетуха

Ну вот и все. Я прощаюсь с этим городом, доставившим мне много хлопот и много маленьких радостей. Жизнь без опасности скучна и примитивна. Что я увезу из Тернова? Воспоминания о риске, убеждение в том, что моя судьба удалась, и сумку, наполненную будущим.

Впереди – четыре часа воспоминаний о том, как я оживил этот маленький город, подарил ему минуты страха и опасности. Очередная моя пристань, от которой я ухожу с легкой душой. Около семи часов вечера этот скромный теплоходик, пробирающийся сквозь волны под горделивым флагом расстрелянного адмирала, войдет в воды большой сибирской реки, и еще через два часа я увижу свой родной город. Что жизнь? Игра. Игра, полная смертельной опасности, через которую ты должен пройти, отобрав у судьбы все, что возможно. Все, что я отобрал, умещается в маленькой спортивной сумке. Она такая маленькая, что в нее можно уместить лишь несессер с умывальными принадлежностями, полотенце, сменную рубашку и пару чистого белья. Но в ней нет и этого. Она полна воспоминаний и моего будущего...


На секунду оторвавшись от своих мыслей, я окинул взглядом помещение. Уютный кубрик, в углу которого расположена стойка бара. Это ли не лучший момент для того, чтобы, празднуя очередную победу, выпить стаканчик какого-нибудь дорогого напитка?

Перекинув ремень сумки через плечо, я приобнял молодую девушку, вставшую мне на пути, улыбнулся ей и прошагал к стойке. Теперь эта девчонка будет весь день смотреть на меня.

– Слушаю вас.

– Что? – Не понимая, что мне говорят, я оторвал от девчонки взгляд и уставился пустым улыбчивым взглядом на бармена.

– Вам что-нибудь налить?

– Да. У вас есть текила? – Я перевел взгляд на девчушку. На проститутку не похожа. Пароход, следующий без остановок, – не лучшее место для съема клиентов. Однако следует одна, без провожатых, молода, беспечна и красива. Для меня это лучший способ скоротать время и украсить его. В очередной раз встретившись с ней глазами, я показал ей на пустующий рядом со мной кожаный табурет. Заметив ее движение в моем направлении, я почувствовал внутри себя прилив знакомой теплоты. – Знаете что? Две текилы... Вы пьете текилу?

– Почему бы и нет? – дрогнула она кончиками губ.

Определенно мила, определенно молода. Юность, хлещущая через край, не знающая границ, не верящая в то, что жизнь полна разочарований и слез. Я уже прямо сейчас готов заплатить штуку баксов, чтобы завлечь ее в глубину парохода. Однако впереди целых четыре часа, в каждом из которых шестьдесят минут. А потом – еще два. Я не люблю насыщаться доступным, потому что знаю, что тотчас после получения желаемого результата потеряю к предмету интерес. Глядя в это юное лицо, мне не хотелось бы, чтобы уже через тридцать минут, выплеснув в нее накопившуюся за долгие недели одиночества страсть, остаток времени просидеть в одиночестве, за стаканом водки из агавы, слушая ее влюбленную болтовню и считая мгновения до того, как пароход причалит к Новосибирску. Нужно разогреть себя, довести до изнеможения, пусть даже усиленного алкоголем, ее, а потом, за мгновение до того, как народ начнет скапливаться на палубе, овладеть ее крепким, юным телом... Будет еще лучше, если она, скользя подо мной почти на открытом месте, будет стонать и просить «Ну быстрее... Быстрей же... Нас сейчас увидят...» Вот она, жизнь! Я люблю ее такой! Я люблю всегда опаздывать, но всегда при этом приходить к финишу первым, ночь с женщиной, полная мрака и покоя, не для меня.

Ее глаза, полные света и огня, смотрят на меня, а ровные, безукоризненные губы несут какую-то девичью чушь. Кажется, она говорит мне, что едет в Новосибирск к своему жениху. Вот она, жизнь! Очередная моя победа, ломающая все устоявшиеся стереотипы! Взять девочку, которую через несколько часов будет встречать на пристани жених! Она будет стонать подо мной, делая попытки изобразить нежелание, а на самом деле задыхаясь от страсти, за несколько минут до того, как в ее сочные, безумные в своей красоте уста вопьются жадные, изголодавшиеся в ожидании женщины губы какого-то новосибирского сопляка! Вот она, моя жизнь... Я весь в ней, как одинокий странник, решивший в пургу, в одиночестве, пересечь тундру. Как прекрасна моя жизнь, но как быстро она летит...

– ...наверное, он любит меня, если решил жениться? – прорывается сквозь мои мысли ее голос. – Как вы думаете?

Я улыбаюсь.

– Конечно.

– Но его стремление устроиться в жизни претит моим убеждениям. Я люблю свободу, свежий ветер. Наверное, поэтому я и решила пройтись рекой. Он заканчивает строительный институт и станет инженером. Он гордится своей профессией, считает, что она важна не только для него. А есть ли в этом смысл? Зачем жить для других, лишая себя единственной, предоставленной судьбой возможности насладиться жизнью, ее неожиданными поворотами? Скорее я еду не для того, чтобы сказать ему «люблю», а для того, чтобы объяснить, почему наш союз невозможен. Моя душа не способна ни создавать, ни разрушать. Я ветер, гуляющий меж крон деревьев.

От неожиданности я вздернул бровь. Минуту назад мне казалось, что ей не более семнадцати и она вырвалась на пару дней перед выпускными экзаменами на волю. Жажда секса с малознакомым парнем, ошибка молодости, выдающая влюбленность за любовь. Сейчас я смотрю в ее глаза и убеждаюсь в том, что ее слова – не следствие пятидесяти выпитых граммов сорокапятиградусной водки. Такие, как она, пьянея, не фантазируют и не молотят чушь без остановки. Эти люди, едва почувствовав в голове легкость от алкоголя, который впитывается в кровь через язык уже через пять минут, всегда говорят правду. Я слушаю ее и начинаю понимать, что желание овладеть ею прямо на этой стойке сменяется желанием выслушать ее и понять. Она юна и беспечна, рассудительна и основательна внутри. Разве я не прав, делая такие выводы, когда я слышу слова о том, что...

– ...вы пьете спиртное, и вы внешне счастливы. У вас есть что-то, чего, по всей видимости, не хватает мне. Но вы в два раза старше меня, именно поэтому мне сейчас недоступно то, что понимаете вы. Но ждать еще двадцать лет мне не под силу.

– Мне не сорок. – Я полагал, что в свои тридцать пять я выгляжу гораздо моложе. – А вам, стало быть, двадцать? Вы красивы и безупречны. Разве этого мало для настоящего времени? Просто с возрастом приходят иные представления о счастье. В двадцать я мечтал лишь о том, чтобы найти работу после армии. Когда нашел, посчитал это счастьем. Потом, когда разуверился в своем труде, стал думать о том, как стать счастливым по-другому. На все нужно время, всему свой срок. То, чем счастлив сейчас я, может принести вам, с вашим пониманием свободы, много горя.

Как ваше имя, милая спутница? Как назвали вас родители, родившие на свет такое чудо?

– Вика. – Она посмотрела на меня сквозь тонкое стекло пузатого бокала.

– Никогда не называйте себя Викой, – попросил я. – Вика – это кормовая культура. Вам лучше подойдет полное звучание.

Она рассмеялась так звонко, что оглушила меня на полминуты. А я-то думал, что она обидится и мне придется объяснить ей, что Вероника – это самое красивое имя, которое я слышал. Однако она рассмеялась, а потом, когда в моей голове еще звенел колокольчик ее смеха, отрезала:

– А Виктория, по-вашему, это не кормовая культура?

Мы разговаривали еще около получаса. Я совсем забыл о своих первых размышлениях, тех, что посетили меня в первые минуты присутствия на палубе. Сейчас, когда опасность была позади, я сидел и наслаждался лепетом этой юной девочки, которой, оказывается, двадцать лет. Мои первые впечатления, основанные на неверном представлении о ее возрасте, и те речи, которые она вела, окончательно убедили меня в том, что это лучший спутник в дальней дороге, который у меня был за последние несколько лет. В основном мне сопутствовали в делах сумасшедшие, озабоченные наживой, не понимающие разницы между удовольствием иметь деньги и удовольствием от осуществления планов их зарабатывания, пьяницы, готовые продать душу за стакан водки в похмельное утро, или проститутки. Вся эта свора отребья, с которой я постоянно вынужден сталкиваться в своей жизни, доводила меня до исступления, и самой лучшей компенсацией за мое долготерпение были именно минуты одиночества. Такие, как те, первые, когда я ступил на палубу парохода, везущего меня в будущее. Нет наслаждения лучше, чем упиваться собственной победой, держа через плечо сумку с призовыми. Но такие чувства жили во мне полчаса назад, до того мгновения, когда я, стараясь разминуться в проходе с девушкой, приобнял ее рукой за талию. Эти тридцать минут показали мне, что есть еще большее наслаждение, чем упиваться своим успехом в одиночку. Есть ОНА, эта милая девочка, лечащая мне голову без всякого анальгина одними лишь словами.

Я попросил у бармена отдать мне початую бутылку текилы, оставил на стойке пятьдесят долларов, и мы с Викой спустились еще ниже. Теперь под нами был лишь едва различимый в тишине шум моторного отделения и никого вокруг. Все нормальные люди, которым за полчаса еще не осточертел вид ряби на волнах, стояли на палубе и рассматривали грязные берега прибрежной терновской зоны. Мы же, вдвоем, сидели в кают-компании, и о море нам напоминали лишь солнечные блики в иллюминаторах.

Я совсем забыл и о своих деньгах, что валялись под моими ногами в сумке, и о том, сколько времени прошло с того момента, как пароход отчалил от пристани. Может, час, может, два, может – десять минут. Какая разница? Я упивался болтовней этой девушки, и мне начинало казаться, что до своего жениха, озабоченного строительным образованием, она уже не доедет...

– Чем ты хочешь, чтобы я с тобой поделился? – спрашиваю я, глядя в ее зеленые глаза. – Своими мерками счастья? Его нет, Виктюша. Можно, я буду так тебя называть?

– Называй меня, как хо... Хорошо, пусть будет так. Мне нравится.

Кажется, она была все-таки слегка пьяна. Однако не скажу, что при этом она много пила. Мне показалось, что после налитой ей барменом порции она лишь раз прикоснулась губами к бокалу. Она не привыкла к текиле, поэтому и путалась в речи. Но между путаницей в произношении и путаницей в мыслях большая разница. Я встречал людей, которые после второго стакана водки совершенно четким языком несли такую ахинею, что хотелось встать и разбить о голову этого собеседника бутылку. Тут же было все наоборот – легкая несвязность в речи при абсолютно ясной голове. Ее лицо покрылось чудесным румянцем, и это было столь вызывающе, что мне захотелось притянуть ее к себе и взять силой. Впрочем, это так называется, «взять силой». На самом деле я знаю точно, что эта сила доставила бы ей удовольствие, не сравнимое ни с чем. Девочка понимает, что делает, раз пришла со мной сюда, в помещение, где есть лишь мы да этот, едва слышимый гул двигателей...

– Ты счастлива в сексе? – спрашиваю я совершенно неожиданно даже для самого себя. Наверное, мои ощущения были столь сильны, что им перестало хватать места внутри.

Она перестала водить пальцем по кромке бокала и подняла на меня зелень своих глаз.

– Я счастлива в сексе, после которого есть будущее. Нельзя быть счастливым в сексе, если во время него думаешь о том, что после, переводя дыхание, придется курить одну сигарету на двоих из-за недостатка средств.

В какое-то мгновение мне показалось, что я беседую сам с собой. Я задавал ей вопросы, а она выдавала мне ответы, которые я держал в своей голове. Еще ни разу она не произнесла того, с чем мне трудно было бы согласиться. Неужели в этом мире есть еще один, такой же, как я, человек, смотрящий на происходящее вокруг моими глазами?

– Что же, по-твоему, должно ожидать тебя рядом, чтобы ты любила мужчину, думая лишь о том, что все остальное не имеет никакого значения?

– Весь мир. Ну, или его половина. – Она дотянулась до рифленой бутылки, наклонила ее и наполовину заполнила мой стакан. – Тебе хорошо, я вижу это. Поэтому ты можешь пить, думая лишь об этом. Все остальное не имеет для тебя никакого значения. Вот это я и называю своим счастьем. Делать что-то, не думая об остальном.

Стакан был наполнен ею, поэтому я выпил его до дна, думая только о ней. По всей видимости, наши мнения слегка разошлись. Совсем недавно я хотел выпить, потому что ничто иное меня не заботило. И что? Сейчас я пью, не получая от спиртного должного эффекта, и не переставая думаю об этой девчонке. Значит, дело не в спиртном? Дело в ней?

– Чем ты занимаешься?

Как ей ответить на этот вопрос? Чем я занимаюсь? Я граблю недоумков, отнимая у них то, что нужно им, но мне нужнее. Иногда случается убивать, но это никогда не является моей целью. Я веду войну за деньги, находя для этого полигоны на территории всей страны. Меня забавляет это, возбуждает и волнует. Только это. Все остальное не имеет смысла. Кажется, текила забралась мне под шкуру и теперь начинает изнутри выщипывать волоски...

– Я живу своей жизнью. – Пытаюсь найти общий ответ и понимаю, что не получается. – Зарабатываю столько, чтобы потом, сидя рядом с красивой женщиной, думать лишь о ней и ни о чем больше.

Да, совершенно определенно, я захмелел. Только теперь, в отличие от терновских будней, я себя не останавливаю. Нет опасности, которая висела бы надо мной, ушел риск.

– Ты новосибирец?

Я сам не знаю, кто я такой. Вчера – новосибирец, сегодня – терновец. Завтра я опять стану жителем столицы Сибири. Я так и отвечаю ей. И она понимает меня, говоря, что нет смысла толковать о чем-то вечном, если ничего вечного нет.

– Хочешь спуститься в машинное отделение? Я знаю одно местечко, где нас никто не найдет. И там ты можешь быть свободной. Такой свободной, какой никогда не была до этого.

– А с чем я проснусь поутру?

Я секунду мешкаю, размышляя. Скромные, субтильные крошки так себя не ведут. Они лучше умрут от голода и холода, нежели позволят первому встречному пролезть ужом под их юбку. Шлюхи, те сразу называют цену. А эта, ничуть не смутившись, спрашивает меня о том, что я могу ей дать. Причем она не милостыню просит и не подачку. Она просит весь мир, ну или его половину. Черт... Смогу ли я дать ей хотя бы четверть его? То, что у меня в сумке, составляет лишь ничтожную его часть. Чего же я смущаюсь? Это тоже часть мира. Но почему же я мешкаю и смущаюсь? Потому что знаю – еще пару часов назад я остановился бы на том, что охладил на ее теле свой пыл. Сейчас же размышляю о том, хватит ли ей той части мира, что лежит в моей сумке. А она при этом не знает, кто я и что имею.

– Ты не хочешь освежиться?

Она послушно кивает головой, и это меня взбадривает. Нужно подняться на палубу, подышать речным воздухом и еще раз все взвесить. Последняя мысль, что пришла мне в голову, настолько же сумасшедшая, насколько резонная. Теперь, чтобы почувствовать успех последний и решающий, мне уже мало будет передать ее едва остывшее от ласк тело в руки несостоятельного женишка. Я хочу владеть ею полностью. Наверное, во мне колобродит усталость последних лет. Когда у человека достаточно денег для того, чтобы о них не думать, и опасность не вызывает никаких чувств, кроме усталости, это означает, что пора на покой. Пусть временный, словно перемена между школьными уроками, но покой.

– Ты была хоть раз в Новосибирске?

– Нет, – отвечает она и рукой забрасывает волосы за спину. При этом они касаются моего лица, и я чувствую запах ее шампуня. – Но, если мы не налетим на айсберг, скоро побываю. Почему ты спросил?

– Я хочу забрать тебя с собой.

– Вот как. – Она смеется. – В качестве кого?

– В качестве своей половины. Половины того мира, которого тебе и мне вполне достаточно для счастья. Знаешь, я тоже не максималист.

Неловкое движение в такт качанию корпуса судна – я едва успеваю подхватить рукой вываливающийся из-за пояса пистолет. Оружия она не заметила, однако ее взгляд слегка напрягся.

– Я хочу выпить.

– Но мы же только что закончили это делать? – удивляюсь я.

– А я хочу продолжить, – упрямо заявляет она.

Мы снова спускаемся в душную кают-компанию, в которой уже сидят несколько людей. Сообщив, что ей нужно сходить в комнату для девочек, она исчезает на десять минут, а потом снова появляется и садится рядом. Едва дождавшись, пока я наполню бокалы, она наклоняется к столу и тихо спрашивает:

– Ты бандит?

Бутылка замирает в моей руке. У некоторых людей в таких случаях она вздрагивает. В моей же – замирает.

– Почему ты так решила?

– У тебя за поясом пистолет. Ты не милиционер, потому что в командировку, держа пистолет в штанах, они не ездят. У тебя сумка, которую ты постоянно таскаешь с собой, хотя ее уже давно можно было сдать в камеру хранения и не мучиться. Ты уезжаешь из Тернова в Новосибирск по реке, хотя любой нормальный человек выберет железную дорогу, которая вдвое короче и впятеро удобнее. Едва успев сесть на пароход, ты завертел головой, как филин. И ты до сих пор не назвал мне своего имени. Ты бежишь от закона, это совершенно очевидно.

Если на свете найдется хоть один человек, который сможет протрезветь быстрее, чем это сделал я, я готов тут же отдать ему свою сумку.

– Кто ты, девочка?

Ее глаза снова посмотрели на меня сквозь стекло пустого бокала.

– Сиди спокойно и не шевелись. Меня попросили расслабить тебя и довести до состояния невменяемости. На палубе несколько ментов, которые дожидаются того момента, когда ты заведешь меня в какую-нибудь нишу и начнешь раздевать.

Ах ты, сучка... Весь мир в кармане... Я только сейчас стал ощущать, насколько мерзок вкус поддельной текилы.

– Они знают, кто ты, они знают, чем ты занимался в Тернове. Пятнадцать обчищенных квартир – это твоих рук дело. Они знают все. Знают, что ты не глухой, знают всю твою подноготную. Твой Савойский задержан и дает показания, твой Кантиков удушен в тюрьме, но это тебе, конечно, известно. Не сказать тебе об этом Савойский, конечно, не мог. Смерть сумасшедшего, который мог умереть от щелчка в лоб, и была частью вашего с адвокатом плана. Людям на верхней палубе известно, какую роль играл каждый из вас при разбоях. А меня попросили... Наверное, уже не нужно объяснять, что они попросили меня сделать?

Интересно, говоря мне все это, она дает себе отчет в том, что этот теплоход она сможет покинуть только на носилках? Если она это понимает, тогда зачем она мне рассказывает то, чего не должна делать ни при каких обстоятельствах?

– Девочка... – Моя рука машинально скользнула к поясу брюк и легла на пистолетную рукоятку. – И ты всерьез думаешь, что я поверю в этот бред? Может, это текила забурлила в юной жидкой крови?

– А это тоже плод моего хмельного воображения? – Не торопясь, она расстегнула воротник блузки, и я заметил на ее груди, как раз рядом с замком тугого бюстгальтера, маленький микрофонный шнур. Микрофон находился меж двух соблазнительных грудей и крепился к телу кусочком лейкопластыря.

Черт меня подери... Она меня ведет внизу, в кают-компании, а на верхней палубе меня «ведет» бригада легавых, дожидающихся того момента, когда я окажусь в позорном, беспомощном положении с собственными штанами в руках! Вот это счастливый момент жизни... Думал ли я об этом, покупая у бармена бутылку текилы? Или этот бармен – тоже мент? И эта парочка, сидящая неподалеку? И капитан кораблика, и даже все механики? Может, они и в текилу чего плеснули? Клофелином у нас в стране не одни вокзальные проститутки пользуются...

– Что тебе нужно, красавица? – спрашиваю я, пытаясь сквозь пелену легкого хмеля выиграть время и найти выход из тупика. – Если ты работаешь на тех, кто сейчас любуется бурунчиками волн, зачем ты заголяешь передо мной свою грудь с микрофоном? Хочешь, чтобы я вместе с тобой спел вариацию на тему «Наша служба и опасна и трудна»?

– Как насчет половины мира?

– Я тебя не понял.

– Слушай... – Ее глаза забегали. – Тебе знакомы такие люди, как Земцов, его заместитель? Знакомы?!

Как они могут быть мне не знакомы? Знакомы, конечно...

– И что же ты думаешь, мне очень хочется на них пахать, если я сама нахожусь перед ними в подвешенном состоянии? Или я глупышка, не понимаю, что, отработав с тобой номер, я ничего не изменю в своей жизни? Что все их обещания позабыть кое-какие мои шалости – лишь обещания?

– Так чего же тебе тогда нужно?! – Мои ладони вспотели, а та, что лежала на пистолете, стала просто мокрой.

– Половину.

Я почувствовал себя приезжим, которого раздевают на вокзале семеро бичей. И обидно, и сопротивляться невозможно.

– И что я увижу поутру? – спрашиваю я.

– Послушай, парень... Когда я говорила тебе о том, что я ветер, свистящий в деревьях, я тебе не лгала. И мне совершенно наплевать, что думают по этому поводу те, кто сейчас стоит над нашими головами. Я это делаю не потому, что испытываю от этого наслаждение, а потому, что нахожусь в таком же положении, как и ты. До того, как спиться, мой папик работал на таких суденышках. А поскольку все папики, до того как спиться, очень хорошие родители, он брал меня с собой. Большую половину своего детства я провела на таких вот корабликах. В нижней части корабля есть маленькая моторная лодка. Без нее никто не выпустит команду в море. А та бутафория, что закреплена на бортах – крашеные лодки, это видимость. Я знаю, как увести тебя от неприятностей. Так как насчет половины мира?

Первая глава сказки закончилась, началась вторая. Девчушка-романтик, не могущая насытиться собственной свободой, превращается в телку-оторву.

– Знаешь, половинка моя... – говорит она, устав наблюдать на себе мой оценивающий взгляд. – Чем дольше ты думаешь, тем меньше времени у нас остается для того, чтобы включить насос лодки и постараться побыстрее причалить к берегу. Такой прыти от тебя никто не ждет, следующая станция только через два часа, а пароходик не приспособлен для того, чтобы приставать к берегу где попало. Твое закованное в наручники тело ждут в Новосибирске, поэтому, если тебе удастся выскочить на берег быстрее, чем до тебя доплывут вразмашку менты, ты спасен. Рядом с рекой по всей ее длине до Новосибирска проходит автотрасса. Так как насчет половины мира?

– Где лодка?

– Половину, Рома, – сказала...

Глава 7

Сутягин

...она, положив на столик руки. – Только так, Рома. Тебя никто не заставлял заходить на палубу этой развалюхи, в которой тебе неизвестно даже место хранения надувной лодки. Ты даже не знаешь, где находится клозет. А меня собирался волочь в какое-то укромное местечко!..

Уже почти встав и согласившись с тем, что через несколько минут мне придется потерять половину всего, что я вез из Тернова, я замер на месте.

– Как ты меня назвала?..

– Рома. Ты разве не Рома? Не Рома Сутягин? Тогда я тебе открою новость – ты он и есть. Или ты думал, что хотя бы это ментам не известно?

Палуба зашаталась. Наверное, встречная волна. Не отрывая от меня взгляда ни на секунду, Виктюша, словно что-то предчувствуя, произнесла:

– Рома, если ты строишь иллюзии, как путем моего убийства сохранить половину мира и улизнуть с корабля, то я вынуждена тебя разочаровать. Без меня ты не найдешь ни насоса, ни даже самой лодки.

Неужели она настолько глупа, что не понимает простой истины? Я сейчас соглашусь, но все опять будет по-моему. На что она рассчитывает, вымогая у меня деньги? Что она будет делать потом, когда мы останемся вдвоем на пустынном берегу? На мою честность? На то, что я не подниму руки на человека, спасшего мою свободу? Мне нужно побыстрее соглашаться и отчаливать от этого дредноута. Что делать дальше, я уже знаю. Видно, у малышки не так уж хороши дела с законом, если она идет ва-банк таким образом. Рискованный ход, рискованный... Совершенно необоснованный и порожний.

– Хорошо, Викуша. Снимай микрофон. Я его маленько потопчу перед тем, как мы дружной командой отправимся на поиски резиновой лодки.

Она тихо рассмеялась:

– Я похожа на дуру? Нахожу тебе лодку, а ты оставляешь меня в отсеке в безмятежном состоянии. Как думаешь, я соглашусь на это? Нет, мой милый романтик. Мы пойдем в отсек с ментовским микрофоном. Если ты надумаешь поступить со мной нечестно, пусть об этом узнают менты.

Она права. Я поступил бы точно так же. Нет, нас определенно кое-что роднит...

Встав из-за столика, мы направились к корме. Теперь совершенно ясно, что все преследователи в милицейских погонах находятся на верхней палубе. Если бы хоть один сидел рядом, она не стала бы распахивать передо мной свою грудь. Но как она это сделала!.. Кажется, даже теперь меня не покинула надежда слиться с ней воедино.

– Зачем ты отдал тому несчастному черепаху? – вдруг спросила она, наклоняя голову под низкую перегородку двери. – Не знал, что она в Тернове одна и рано или поздно зверушка обнаружится на руках твоего подельника? Если бы не эта черепаха, то ты сейчас спокойно пил бы свою текилу и мучился лишь от незнания того, где на судне туалет.

– Я не отдавал ее. Этот придурок незаметно для меня выкрал черепаху, и я узнал об этом лишь на следующий день. Разве я мог подумать, что он ее украдет, а потом станет торговать ею на рынке?!

– Слишком много проколов, мой хитроумный и рисковый Клайд... – Она затягивает меня за рукав в какую-то темную конуру. – А на что ты надеялся, вселяя в свою квартиру этих алкашей Юшкиных?

Она чересчур много знает для простой подставной фигуры, и я тут же заявляю об этом вслух.

– Весь разговор Земцова со своими людьми и все их планы строились в моем присутствии. А интересуюсь я лишь по причине того, что на твоем месте делала бы дела совершенно иначе. Меняясь квартирами, ты совершил непростительную глупость. Не первую, кстати, и далеко не последнюю. Зачем был нужен этот обмен? Этим ты вывел на сцену суетливого адвоката и показал дорогу к себе.

Мне вдруг подумалось, что, разговаривая с ней об этом, я проясняю для себя картину того, о чем сейчас думают мои преследователи. Поддерживая разговор со своей спасительницей, будущей покойной Викушей, я все больше и больше узнаю о планах ментов. Это уже кое-что, потому что одной лишь автотрассой тут не обойдешься. Нужно знать, куда идти после нее и куда следовать нельзя ни в коем случае.

– Жил в Тернове хороший парень по фамилии Решетуха... – начал я, усаживаясь на пол рядом с ней. Мимо «конуры» стали сновать работники судна, и она велела опуститься на пол и отсидеться. – А в Новосибирске по-своему работал Рома Сутягин. Их сближало то, что когда-то давным-давно они вместе служили в армии. Спустя несколько лет после демобилизации Миша написал Роме письмо, в котором просил приехать в Тернов, чтобы «поднять» одну, очень интересную тему. Речь шла о бизнесе, связанном с пластиковыми трубами. Иначе говоря, новым явлением на русском рынке. И Рома приехал. Вскоре они организовали весьма успешное предприятие и довольно скоро обросли внушительным капиталом. Это их сближало. Отличало же то, что Миша был скряга и домосед, не способный жить на широкую ногу. По всей видимости, эти качества он выработал в себе в то время, когда после армии попал на металлургический завод. Он оглох почти на девяносто процентов, и это заставило его относиться к людям более подозрительно. Вскоре эти качества трансформировались в злокачественную форму. Словно боясь, что его кинут и оставят на мели, он стал кидать сам. И первой такой жертвой оказался я. Когда же я попытался прояснить ситуацию, Решетуха подставил меня в Новосибирске под ментов. Мне пришлось бежать из города в Тернов.

– А Миша? – спросила моя юная спутница.

– Миша? Год назад Миша решил навсегда остаться в Новосибирске.

– И где он сейчас?

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Наверное, до сих пор на дне Обьского водохранилища, с привязанной к ногам двухпудовой гирей. Во всяком случае, я его оставил там.

Девчонка пошевелила ногами и вздохнула:

– Ты молодец. Это было дерзко и смело. А что было потом?

– А не слишком ли ты любознательна?

– Потом наступит и моя очередь открывать душу, – возразила она. – Получается, Рома, мы теперь связаны одной веревочкой. Чего же нам таить друг от друга?

О-о-ох... Не хватало мне еще этих подвываний! Какой веревочкой, малышка? Твой поезд остановится на берегу этой чудной сибирской реки! И я постараюсь сделать все, чтобы тебя на нем не нашли. Кажется, у меня будет на это время, раз корабль – не плот и приставать к берегу где попало он не может...

– А потом в Новосибирске я стал Решетухой, где его никто не знал, а в Тернове, где никто не знал Сутягина, я стал Ромой. В Тернове квартира значилась на Сутягина, а «жил» в ней Миша. В Новосибирске же владельцем выступал Решетуха, а проживал в ней я. Обычная путаница, недоступная пониманию российской милиции. Для того чтобы вводить органы в полное заблуждение, нужно хотя бы чуть-чуть знать методы их работы. Если ты ни разу не засвечивался в базе данных милиции и у них нет твоего фото, можешь смело предъявлять документы хозяина квартиры, и тебе поверят на слово. Отошли те времена, когда лицо злодея искали по «форме один» в паспортном столе. Сейчас можно иметь сотни квартир, а быть зарегистрированным в деревне Крюково Тамбовской губернии. А потом в сельсовете выкрадываешь свою «форму» и становишься фантомом. Вот такие пироги, крошка... Так где же лодочка?

Потянув за рукав, она подняла меня с пола и повела дальше. Такое впечатление, что это не пароходик «Адмирал Колчак», а «Титаник». По трюмным коридорам этого дредноута можно бродить до вечера.

– Обмен, – напомнила Вика.

– Как думаешь, что сделает алкоголик-дебошир Юшкин, если однажды в его квартире прозвенит звонок, он подойдет к двери и увидит в «глазок» того, благодаря которому он получил сотрясение мозга и потерял двести тысяч рублей?

– Да... – Как-то странно посмотрев перед собой, согласилась она. – В милицию он точно звонить не будет. Начнет колошматить по голове чем под руку попадет, а двинутому разумом Кантикову этого будет вполне достаточно. На руках Юшкина останется если не труп, то законченный идиот, а умник Рома Сутягин останется без свидетелей и соучастников. Ловко.

Несмотря на серьезность обстановки, я рассмеялся:

– Молодец! Честно говоря, я об этом как-то не подумал. Удар Кантикову по лбу от Юшкина, конечно, предусматривался, но для предположения о том, что Юшкин прибьет Кантикова, нужно знать самого Юшкина. Я, понятно, его не знал, поэтому и не ставил на его взрывной характер. Если бы я хотел устранить подельника, мне проще было сделать это своими руками, чем надеяться на депрессивное состояние алкоголика. Мои надежды сводились к тому, что потерпевший узнает Кантикова, задержит и сдаст ментам.

К полной темноте добавилась полная тишина, в которой вскоре прозвучал изумленный голос Вики:

– Ничего более глупого я в своей жизни не слышала. Ты хотел, чтобы этот... Юшкин задержал Кантикова и сдал его в милицию? Ты что, полагаешь, им не о чем будет с ним поговорить?

– Я бы хотел посмотреть, как они с ним бы поговорили... – Я вздохнул и стал на ощупь обыскивать шершавые стены. – Кантиков – идиот, который не знает даже собственного отчества. Я даже не представляю, что он ответит на вопрос: «Кто такой Решетуха?» А уж если кто-то поинтересуется тонкостями организации преступной группы и распределением в ней ролей... Припадок с пеной, погуще «Жиллетт», обеспечен. Я с такими последствиями перегрузки кантиковских мозгов хорошо знаком! Спрашиваешь: «Ты сколько ящиков пива в киоск занес?» – напряжение на лице, закат глаз, припадок... Если бы он не был нужен, уже давно бы его на улицу выпнул...

– Любишь риск, да, Ромочка?

Судя по тону, если она мне и верила, то верила с трудом. Однако каждое мое слово – правда чистой воды!

– В любом случае найти меня практически невозможно. Как бы ни сложились обстоятельства, для суда нужны доказательства. Если учесть, что предоставлять их я не собираюсь, то мое обвинение на показаниях малого, состоящего на учете у психиатра, выглядит весьма неубедительно. И потом, Вика, тебе сейчас все становится ясно, потому что я раскладываю перед тобой пасьянс из подробностей и нюансов. Чтобы разложить его самостоятельно, нужно иметь мышление индуктивное, то есть от частного к общему. А это как раз та способность мыслить, которая напрочь отсутствует у наших ментов. У них в почете дедукция, то бишь – от общего к частному. Если на полу кровь, значит, в соседней комнате труп... Единственная ошибка, которую я совершил, – это не включил в план допуска вероятности самой ошибки. Кантиков «засветился» на автовокзале, и его загребли в райотдел. Поэтому пришлось корректировать планы на ходу.

– И тут опять помог ангел-хранитель Савойский! – тихо хохотнула она, довольная своим хитроумием и моей похвалой. – Раньше он помогал подставлять под сотрясение мозга потенциальных богачей, а теперь он использовал свою вездесущность в СИЗО. И кого он там уболтал?

– Есть там среди оперсостава один паренек... Лодка здесь?

Мы стояли перед дверью, на которой располагалась ручка в виде металлического колеса. Любят на флоте такие прилады...

– Здесь, – ответила она. Здесь же и насос.

– Давай диктофон.

– Черта с два. Я отдам его тебе тогда, когда мы окажемся в лодке.

Мне вдруг пришла в голову шальная мысль.

– Слушай, красавица... Едва мы отплывем от парохода, менты тут же начнут расстреливать меня с верхней палубы, как в тире. В меня, может, и не попадут, но лодку пробуравят – точно. До берега двести метров, а плыть с сумкой...

– Ты, Рома, хоть и дерзкий, но дурак. – Вика провела ладонью по моему лицу. – Хотя мне такие и нравятся. Дерзкие и сумасбродные... Кто в тебя будет стрелять, если в лодке буду сидеть я? Интересно, на какой минуте нашего плавания в лодке к берегу им придет в голову мысль, что я – не заложница?

Едва она задала этот вопрос, я понял, что нужно срочно менять тему нашего разговора. Если сейчас она догадается, что я вовсе не рассматриваю наше путешествие как перспективное для нее, она может поднять шум. И тогда все пропало.

– Верно, – согласился я. – Ты просто гений. А насос тут же?

– Тут же, тут же... – Она крутнула ручку, после чего я сразу поверил, что ее папа на самом деле часто брал дочку на борт. – А что Савойский?

– Савойский будет молчать. Менты ищут Решетуху. Доказательств, что он и я – одно лицо, у них нет. Одни догадки, подтвердить которые могу лишь я. Никто не вспомнит Мишу в Тернове, все будут указывать пальцем только на меня. Но в Новосибирске я гость редкий. После наших с Мишей общих дел прошло пять лет, родных и знакомых в Новосибирске у меня мало. Они есть, но вряд ли милиция сможет на них выйти. Так что дело Савойского – молчать. Наши дороги разошлись, и, чем дольше мы теперь с ним не будем видеться, тем лучше.

– А откуда вообще появился этот сумасшедший бедняга Кантиков? – Вика распахнула дверь, и мы попали в очередное темное помещение, пахнущее речной водой и креозотом.

– Я держал киоск в Тернове, а он болтался рядом, подрабатывал и подворовывал. Я взял его к себе и вскоре выяснил всю его подноготную. Врачи предрекали ему скорую смерть от апоплексического удара или травмы головы при падении во время припадка. Один удар в лоб этому маленькому, болезненному человеку – и дни его были бы сочтены. А после того, как у меня и Савойского нашлась общая тема для обсуждения, было решено привлечь Кантикова в качестве подельника. Все предельно просто. Звонок в дверь, после которого хозяин запоминает маленького веснушчатого милиционера, и щелканье замками. Кантиков льет газ в лицо жертве, а далее следует сокрушающий удар в лоб от меня. После такого потерпевший может сообщить милиции лишь приметы человека, предъявлявшего в «глазок» милицейское удостоверение, и сумму пропавших денег.

– Нужных людей, конечно, подставлял адвокат? Держи насос...

– Конечно. А как он работает?..

– Как все, что сосет и выдувает. А что за история с золотой иконкой? Как ты ее подкинул бедолаге Андрушевичу?

Я вздохнул. Кажется, милицейская братия действительно играет, как по нотам.

– У меня сроду не было такой иконки. Зато она всегда была у Андрушевича. Я знал, что он на примете у мусоров, оставалось лишь заметить на нем то, на что потом указать в заявлении. Парню нужно было просто признаться в том, что кулон принадлежит ему, а он стал от него отказываться. Глупость, вызванная страхом. Лишнее подтверждение того, что она к нему попала почти так же, как описал в заявлении я. Только это, как говорится, совершенно другая история... Где эта долбаная лодка?!

В темноте раздался шорох плотного резинового материала. Не нужно быть мудрецом, чтобы догадаться: плутовка разыскала сдутую лодку.

– И что, такая есть на каждом судне? – спросил я, принимая на руки нескончаемый поток холодной резины.

– На каждом. Это средство спасения экипажа. Лодка вмещает восемь человек, так что наши миллионы в ней легко разместятся.

«Наши»... Откуда у некоторых людей столько уверенности в завтрашнем дне. Что теперь? Наверное, я выдал свою последнюю мысль вслух, потому что тотчас услышал ответ:

– А теперь бери эту тяжесть и тащи на корму. Пойдешь впереди, потому что иначе мы не развернемся. Впереди будет коридор, по которому мы только что шли. Иди по нему до тех пор, пока не уткнешься грузом в стену. Там смело поворачивай направо и выходи на свежий воздух. Не волнуйся, едва ты упрешься лодкой в тупик, тебе сразу пахнет в лицо речным запахом. Это значит, что мы в двух шагах от спасения. Только потом...

Она приблизила свое лицо к моему, и я снова отчетливо почувствовал аромат ее шампуня.

– Только потом, Ромочка, нам нужно будет действовать как можно быстрее. Я присоединю насос к лодке. Это тридцать секунд. Лодка наберется воздухом за три минуты. Еще минута уйдет на то, чтобы сбросить ее на воду и прыгнуть самим. Ты можешь сделать так, что, если кто-то из команды появится на корме, ты не дашь ему нам помешать?

– Ты лучше думай о том, как быстро ты сумеешь накачать этот «ноев ковчег»! – Я начинал немного волноваться. Я сейчас не видел того, кто мог бы помешать мне покинуть этот проклятый пароход!..

– Тогда пошли, Ромка... – сказала она. – Весла у меня.

Она не забыла даже о веслах, о которых я в горячке даже не подумал... Мне жаль будет оставлять эту девчонку на берегу, она не чета этим слюнявым Савойским и Кантиковым.


На корме никто так и не появился. Мы с Викой столкнули в бурлящую под винтами корабля воду лодку и прыгнули следом за ней...

Попав в водоворот крутящего момента, оставленный после прохода судна, я вдруг подумал о том, что если в ближайшие пять-шесть секунд не появлюсь на поверхности, чтобы забрать набитыми углекислым газом легкими свежего воздуха, то сумка, болтающаяся у меня на плече, мне уже никогда не пригодится. Меня тащило за винтами, как бумажку, привязанную ниточкой к хвосту кота. Угодить под разрезающие воду винты я не боялся, корабль был уже далеко, но меня подстерегала другая беда – я находился почти в трех метрах под водой и задыхался, а еще не сделал ни одного движения для того, чтобы начать подъем на поверхность...

В моих висках бешеной дробью колотилась, разыскивая в мозге кислород, кровь, я дергал руками, пытаясь ухватиться пальцами за блестящее надо мной зеркало неба... Небо было серым от грязной речной воды, бурлило пузырьками и становилось все бледнее и бледнее. Кажется, я ухожу вниз...

Будь проклято все на свете!!! Мне нужен глоток воздуха!.. Всего один, чтобы я смог разогнать по венам кровь и сделать хотя бы одно движение вверх!.. Как я хочу дышать!! Воздух... Я раскрыл рот, но в жадный рот ворвался не кислород, а густой комок воды...

Он был бесконечен, как сама река...

Превращая легкие в рваную тряпку, вода вбивалась в мой организм...

Небо надо мной стало черным, как саван, на который выплеснули ведро чернил...


В моей голове гудел какой-то жуткий сигнал, а из легких вода выхлестывала, как из крана, в который только что подали воду. Я рыгал водой и совершенно не понимал, что происходит вокруг.

– Сукин сын!! Сукин ты сын!.. – слышал я рядом знакомый голос. – Какой ты, гад, тяжелый!!

А еще болела голова. Было такое чувство, словно кто-то снял с меня скальп. Неужели задело винтом?! Однако, если я еще до сих пор жив и рыгаю, значит, задело не сильно. Но уже через минуту я понял, что моя стрижка на месте, просто в пучок коротких волос мертвой хваткой вцепилась Вика.

– Что это за прическа?! Вцепиться не во что?!

Одной рукой она держала меня за волосы, а второй обнимала борт пузатой лодки.

– Что это... гудело? – спросил я, в изнеможении утыкаясь лицом в сырую резину.

– Пароход гудел... – ответила она, переводя дыхание и собираясь с силами, которых, по всей видимости, у нее также осталось немного. – Мы прыгнули, и нас заметили... Наверное, капитан дал сигнал... Они останавливают судно, Рома... Нам нужно шевелиться...

Я поднял голову. «Адмирал Колчак» был похож на спичечный коробок. Теперь я понимаю, какой глупой была мысль о том, что в меня кто-то будет стрелять с палубы из пистолета. Пока наше неадекватное поведение заметили, пока среди миллиона догадок о похищении лодки капитан выбрал одну, наиболее подходящую, пока дал сигнал, пока менты поняли, что к чему...

– Почему ты вытащила меня из воды, а просто не сняла с моего плеча сумку?

– Глупец... – промолвила она, залезая в лодку. Сейчас, в прозрачной, прилипшей к телу одежде она была еще более обворожительна. – Зачем мне твои миллионы без тебя?

Вот это дела... Кое-как перевалившись через борт, я взял одно из весел и изо всех оставшихся сил принялся грести, повторяя движения Вики.

– Как ты могла продумать все это за такой короткий промежуток времени? – Удивление от жизнелюбия этой девчонки даже затмевало естественное желание поблагодарить ее за спасение.

Она сидела передо мной полуобнаженная. Проступающая сквозь прозрачный лен блузки тонкая лямка едва различимого на теле бюстгальтера, крепкие стройные ноги, обтянутые джинсами, и тонкая талия. От ее роскошной прически не осталось и следа, теперь на голове моей спутницы была лишь копна мокрых, спутанных волос, однако, если бы кто-нибудь только знал, как она сейчас желанна для меня. Именно сейчас, в этой мокрой одежде и со спутанными волосами, тяжело дышащая под громоздким веслом, она похожа на женщину, яростно занимающуюся сексом. Отдающую ему себя всю без остатка, до последней капли...

Я не знаю, что произойдет через несколько минут на берегу. Я уже ни в чем не уверен. Она спасла меня, даже не думая о той, своей половине мира, что висела на моем плече. Кажется, ее и сейчас это не занимает...

– Вика, – прохрипев, попросил я, – отдай мне диктофон...

Она остановилась и рухнула на спину. До берега оставалось около десятка метров.

– Ты потому и попался, что слишком доверчив к тем, кому доверять нельзя, и с предубеждением относишься к человеку, только что спасшему тебе жизнь. На!

Сорвав со своего тела устройство, она швырнула его в мою сторону. Я знаю, что после случившегося, теперь, когда мы вдалеке от моих преследователей, диктофон этот не имеет никакого значения, однако природная упрямость заставляла меня довести до конца однажды возникшую в моей голове идею. Выдернув шнур, я оторвал от него головку микрофона и швырнул в реку. Вынув кассету, размотал пленку и поднес к ней язычок зажигалки. Не дожидаясь, пока пламя обожжет мне руку, я опустил факел в воду вместе с миниатюрным диктофоном. Вот и все. Теперь между нами нет никаких неясностей.

– Мы будем вместе? – спросила она, видя, что я закончил свои манипуляции.

– Зачем тебе это? Я отдам тебе то, что ты заработала, и мы разойдемся. Чем тебя взяли менты?

– Тем же, что и тебя. Наступил момент, когда я забыла о том, что того, кто захочет разбогатеть за неделю, повесят в течение одного месяца. Мне об этом напомнили и поставили на место. Для того чтобы скинуть с грядущего срока хотя бы его четверть, я согласилась на встречу с тобой. Только эти люди, в отличие от тебя, не знали, что я ветер, гуляющий в кронах деревьев...

Я снова взялся за весло. Через пять или шесть минут мы причалили к берегу.

– Я вот о чем хотел спросить тебя, Викуша... – Решив не терять времени, я схватил лодку и потащил ее к деревьям. – Если ты так хорошо знаешь их планы, то должна знать и главное. Я одного не могу понять. Как они догадались, что Решетуха – это Сутягин, а Сутягин – это я?

Она обессиленно опустилась на песок и стала делать то, чем займется женщина сразу после кораблекрушения – приводить в порядок прическу.

– Тебе бы билеты не стоило разбрасывать где попало, – сказала она, собирая волосы в пучок на затылке. – Твоя поездка в Новосибирск, которую подтверждали железнодорожные билеты в карманах куртки, совпали по времени с тем моментом, когда Решетуха отсутствовал на одном из процессов в суде. Зачем оставлять дома, предполагая, что квартиру будут шмонать, такие опасные бумажки, Рома? Твой главный преследователь просто сделал предположение, а на поверку оказалось, что он прав. Кстати, какой черт тебя носил в столицу Сибири?

– Мне позвонили из агентства недвижимости, сказали, что покупатель на квартиру нашелся. Несколько дней я потратил на сделку, после чего вернулся.

– То есть теперь для ментов до тебя нигде подступов нет?

– Нигде, – вздохнул я, ощущая на поясе давление пистолета. Просто удивительно, что во время моего купания он не выскользнул из-за ремня. Наверное, дело в том, что джинсы в обтяжку...

Вика встала и стряхнула с себя прилипший песок и сосновые иголки.

– Ладно, милый Рома, что будем делать дальше? В пятистах метрах отсюда дорога. Мы пойдем в разные стороны или последуем вместе? Если хочешь знать мое мнение, то спроси о нем...

Зачем мне ее мнение? Полчаса назад я хотел оставить ее здесь, под каким-нибудь деревом, чтобы не было видно ее тела ни с воды, ни с дороги. Через полчаса я почувствовал себя обязанным похоронить ее под одной из молодых сосенок. Десять минут назад во мне зародилась необходимость побыть с ней еще некоторое время. Сейчас же, когда я сижу на этом песке и дышу воздухом, вместо того чтобы стать кормом судакам и сомам, я не понимаю, как раньше это все умещалось в моей голове. Наверное, за событиями последних месяцев я настолько разуверился в существовании бескорыстного к себе отношения, что перестал различать грань, разделяющую истинные чувства от поддельных. Впрочем, о каком бескорыстном отношении я размышляю? Девчонка тянула меня от корабля-убийцы лишь затем, чтобы сбежать самой, и не просто сбежать, а еще снять при этом навар!

Однако едва я об этом подумал, как тут же усомнился в справедливости этого. Викуше было гораздо сподручнее стянуть у меня с плеча ремень сумки и дать мне возможность спокойно погрузиться на дно. Ей не пришлось бы даже марать руки! Уйти от ментов с капиталом... Но она вытащила из воды не сумку, а меня. Не думаю, что у нее было больше одной секунды на размышление. Еще одно мгновение – и мои легкие разодрала бы вода. Вода, от которой у меня ужасно болит грудь.

– Ты не сможешь жить моей жизнью, – говорю я, все еще глупо надеясь на то, что девчонка пойдет вспять.

– О какой жизни ты говоришь? О той, что привела тебя на корабль, который кишел ментами, как солдатская рубаха вшами? О той глупости, которая позволила тебе совершить несколько ошибок и сразу попасть в поле зрения сыщиков? Не смеши меня. Пойдем, я покажу тебе настоящую жизнь.

Из ее речи я выделил главное.

– Я так и не спросил. А как менты оказались на корабле до меня? Черт, я действительно забыл об этом спросить... Вика! Я брал билеты за сутки до отправления судна! И никто не знал о том, что я это сделал!

Она подошла ко мне и протянула руку:

– Вставай. Нас уже ищут. Сообщение о том, что мы сошли, уже в городах. И в Тернове, и в Новосибирске. Не доставляй радость своим преследователям.

Горечь, наподобие той, которую я испытал от последнего глотка текилы, вновь заполнила мой рот. Еще секунда, и я забыл и о боли в легких, и об усталости. Ко мне подкатывало чувство, не сулящее ничего хорошего.

– Значит, менты еще сутки назад знали, где я и что делаю. Они знали, однако не торопились меня брать. Им было нужно... – Опустив руку на пояс, я вперил взгляд в песок. – Им было нужно доказательство моей вины, которое могу предоставить им лишь я. Им мешают понять правду нюансы, которые им недоступны. То, что они имеют относительно меня на сей момент – голая версия... Они подсаживают тебя ко мне с диктофоном, чтобы я тебе это наговорил...

– У меня тоже, Рома, после холодной ванны голова начинает работать гораздо лучше.

– Но, Вика... Если бы ты, по их версии, добилась бы своего и я стащил бы тебя куда-нибудь вниз... Ах, Вика, Вика. – Сглотнув сухой комок, я быстро освободил из-под одежды рукоятку «ТТ». Я сделал это, прекрасно понимая, что теперь все, что я делаю, не имеет никакого смысла. Единственное, что я хотел успеть, – это пристрелить эту тварь. – Ведь в этом случае я нашел бы твой диктофон. А откуда ментам, стоящим на верхней палубе, стало бы известно, в какой момент я это сделаю? Ах, Вика, Вика... Не могли они тобой так рисковать...

Девчонка побледнела как полотно, сделала шаг назад и рухнула на землю, усыпанную желтыми сосновыми иголками. Даже сейчас она была мне интересна и мила. Даже теперь я мечтал овладеть ею по-настоящему. Даже теперь...

Выстрела я не услышал. Я лишь почувствовал, как дернулась моя правая рука с пистолетом, и в мое лицо брызнули капли крови.

Боль пришла позже, и мои прежние муки от ворвавшейся в легкие воды были лишь легким дискомфортом по сравнению с ней. «ТТ» отлетел с сторону, рука повисла вдоль туловища. Пальцы мои дрожали, как в лихорадке, кровь десятком ручейков стекала по рукаву рубашки, а я стоял и смотрел, как навстречу троим мужикам, показавшимся из-за деревьев, несется Вика. Моя Викуша, несколько минут назад спасшая мне жизнь...

– На колени, Сутягин!! На колени!..

В моих глазах меркнет свет, ноги подкашиваются, и нет ничего унизительней, чем эти позывы рвоты от болевого шока. Стоять я больше не могу, но на колени перед ними все равно не стану...

Подогнув левую ногу, я рухнул сначала на бок, потом на спину. Сумка попала мне под поясницу.

– Где вы были?! Где вы были?! – слышал я голос Вики. – Я могла умереть, а вы обещали, что будете рядом!..

Две пары рук схватили меня и стали катать по земле, как кусок теста. Щелчок наручников, короткая поездка животом по ковру из сосновых сучков и иголок, и я оказываюсь уже сидящим, прислоненным спиной к дереву.

Трое, двоих из которых я знаю. Это – старый опер по фамилии Земцов, второй – его заместитель, кажется, Макс. Третьего я вижу впервые. Его черный костюм был бы безукоризнен, если бы не откровенные помятости на спине и брюках. До такого состояния может довести дорогой итальянский костюм лишь тот, кто много часов провел в машине.

– Все хорошо, – утверждает этот дорогой тип и прижимает к своей голове голову той, желаннее которой для меня никого нет. От меня она хотела половину мира, от него же требует лишь того, чтобы он всегда был рядом. Кажется, это гораздо больше той половины мира, на которой я лежу. – Ты просто умница.

Он говорит, не сводя с меня глаз. Он смотрит так, словно знает ответ на вопрос, почему я, мужик без тени сомнения, не взял эту девку там, на пароходе.

– Еще какая умница, – подтвердил я, делая попытку усесться поудобнее. – Способная, старательная, терпеливая... Мне даже трудно поверить в то, что она такое сделала. – Я повернул к ней голову и улыбнулся непослушными губами. – И что же было самым трудным, Викуша?

Она, прижимая голову к мужику в костюме, сглотнула комок. За нее ответил сам мужик:

– Выучить расположение помещений на корабле и научиться надувать лодку. Для нее это было сделать труднее, чем решиться на прокачку такого ухаря, как ты.

Рассмеявшись, я понимающе покивал головой.

– Ваш кадр? Кто ты, Викуша? Лейтенант? Или сейчас таких стажеров по спецприему в школу милиции набирают?

Краем глаза я наблюдал, как двое убоповцев шмонают содержимое моих карманов и сумки.

– Нет. Просто она женщина, очень хорошо разбирающаяся в мужчинах, – снова ответил за нее мужик. Похоже, у девочки был шок, который начался еще с первых мгновений нашего знакомства на корабле.

– Это точно, – в очередной раз кивнул я. – Я даже не спрашиваю теперь, Викуша, почему ты спасала меня, а не сумку. Мой вес дороже, он на вес золота.

– На вес дерьма... – наконец-то она повернула ко мне голову.

– Грубо. – Я сходил с ума от бессилия, но продолжал строить кислую мину. – А как же половина мира? А ветер, гуляющий в верхушках деревьев?

– Скажи мне, что ты археолог, и я поговорю с тобой о подробностях захоронения Тимура.

Подобные изречения я не раз слышал в домах терпимости. Профессионализм... Его на текиле не пропьешь.

– Говорят, истина то, что приходит в голову в первую очередь. – Прокашлявшись, я слегка пошевелил руками. – Первой пришедшей мне в голову была уверенность, что ты проститутка. Надо было мне еще там уловить и правильно растолковать твою фразу «называй меня как хочешь». Черт, меня поимела шлюха.

Мужик в мятом костюме отстранил от себя Викушу, подошел и сел передо мной. Его хватка на моем подбородке была несколько мощнее, нежели я ожидал.

– Еще раз бросишь в ее адрес что-нибудь подобное... Шею сверну, микроб.

Вот так. Еще недавно от моих гуляний по Тернову в ужасе прятались по квартирам все горожане, а теперь я микроб. Ничего, теперь, по крайней мере, жители этого богом забытого городка перестанут открывать ментам дверь по первому требованию...

– А по какому поводу шухер, братцы? – спросил я, пряча улыбку. Пора меняться ролями, желание меня трахнуть высказали уже практически все. Теперь, кажется, наступает мой черед заходить за спину противнику... – Что случилось? Что случилось, из-за чего вы так уверенно присваиваете право стрелять в человека, а затем рыться в его вещах и составлять какие-то протоколы? Что за бланки вы держите в руках, Александр... как вас там... Владимирович?

– Сейчас следователь подъедет, – наконец-то подал голос Земцов. – Он все тебе и распедалит. А мы можем только сказать, что ты задержан по подозрению в совершении преступления.

– Правда? – Меня мутило при виде простреленной навылет руки. Бросив сумку, Макс присел надо мной и стал перетягивать рану ремнем от моей же сумки. Чувствуя, как немеет кисть правой руки, я поставил себе диагноз. Моя плечевая кость перебита. – А в совершении какого преступления меня подозревают?

– Все перечислять? – наконец-то я услышал и голос Макса.

– Хотелось бы услышать все.

– Пятнадцать эпизодов разбоев, сопряженных с тремя убийствами, организация заказного убийства Кантикова. Возможно, есть еще что-то, о чем мы не знаем. Но это, если повезет, мы услышим на пленке, – сказал Земцов.

Мне вдруг стало весело. Я вспомнил, каким ядовитым пламенем вспыхнули мои признания, когда я поднес к ним язычок зажигалки.

– О какой вы пленке, Александр Владимирович? Где ваши доказательства?.. Они в Терновке, впадающей в Обь. Ваши доказательства мертвы... Савойский ведь молчит? – Различив среди прочих чувств в лицах своих преследователей сомнение, я расхохотался. – А уж я-то молчать буду, как партизан! Кто поверит словам девки, зависящей от ментов?!

Викуша снова подошла к тому, в дорогом костюме. Подошла и прижалась к нему. А он, не боясь испортить речной влагой свой Рикко Понти, прижимал ее к груди. Все время, пока я сижу под деревом, она то отходит от него, то, словно притягиваемая магнитом, снова приближается. Интересная парочка.

– Земцов, ответь на один вопрос. Почему меня не стали брать на пароходе? Доказательства нужны были? Пленка? Но пленка в реке! Неужели вы думали, что я не отберу у нее диктофон?!

– На борту тебя некому было брать.

Наверное, мое оглушенное молчание длилось довольно долго, потому что спустя некоторое время Земцов бросил на меня обеспокоенный взгляд.

– Что ты... сказал? На пароходе... ментов не было?..

– Ни одного.

Я сидел и тупо смотрел на пачки валюты, разложенной передо мной в милицейском порядке, – ровно и вызывающе. Они всегда раскладывают вещдоки так, чтобы взору возмущенных обывателей представился весь масштаб содеянного такими опасными членами общества, как я.

– А что касается пленки... – Это был голос «дорогого». – Света!

Услышав незнакомое имя, я резко повернул голову. Девчонка, изогнувшись в позе стриптизерши у шеста, юркнула рукой в джинсы и вынула... Да... Я где-то слышал, что иногда дотошные менты так дурят честной народ. Будь я проклят. В руки этого костюмного фраера передается портативный диктофон. С такими частенько работают в непогоду журналюги. Берут интервью в ливень и снегопад. В эту серебристую штучку размером с полпачки сигарет вставляется мини-диск, и можно писать, не меняя его, даже симпозиум кардиологов. Лишь бы заряда аккумуляторов хватило. Он пишет так чисто, что, если спрятать его в трусы, будет слышно, как растут волосы.

– Как, ты сказал, ее зовут? Света? Чтоб тебя перекосило, Света... – Я говорил и не узнавал своего голоса. – А вам я вот что скажу, уроды... Ваша запись для суда – пшик! Закон не обтешешь.

– Смотря чем тесать. – Защитник Викуши-Светы снова подошел ко мне, но теперь агрессивности в его глазах уже не светилось. – Я говорю – смотря чем тесать. Для суда эта запись действительно пшик. Хотя берусь поспорить, что на одном из заседаний она все-таки прозвучит. Александр Владимирович придумает причину, по которой это должно будет состояться. Он за это зарплату и премии получает. Важно другое. Теперь он знает, где искать.

Меня затрясло мелкой дрожью. Наверное, последствия купания давали о себе знать.

– Это что за правовед?!

Земцов поднял на меня насмешливый взгляд.

– Как тебе сказать, Рома... Это специалист по теории невероятности.

День слегка перевалил за обед, но для меня он уже закончился. Я сидел и равнодушно наблюдал за спокойным ожиданием этими троими следственной группы. За те полтора часа, пока к нам ехали помощники этих троих, лишь один эпизод приковал мое внимание. В какой-то момент «специалист по теории невероятности» отвел Земцова в сторону и о чем-то долго с ним говорил. Они оба что-то доказывали друг другу, и в окончание спора Земцов махнул рукой, вздохнул и полез в карман за сигаретами. «Специалист» же, присев над разложенными деньгами, выбрал две банковские упаковки по тысяче рублей, посмотрел на меня и постучал двумястами тысячами рублей о колено. Кажется, милицейская братва, не дожидаясь приезда остальных долевиков, уже начала делить мои деньги...

Но я ошибся. Мужик подошел к моей Вике, которая сидела неподалеку в накинутом на плечи черном пиджаке, и протянул деньги ей. Вика посмотрела на них равнодушно, как на подаренный на первом свидании одуванчик, потом приняла деньги, шепнула что-то, что я перевел как «спасибо», и снова уткнулась взглядом в реку. Господи, меня продали за двести тысяч рублей. А я предлагал полмира...

Что у меня осталось?

– Эй, мужик! Специалист!.. Ты не знаешь, как «Крылышки» с «Зенитом» сыграли?

– Проиграли. Один – два. Могли сравнять, но Тихонов с пенальти не забил.

Вот теперь, кажется, все.

Эпилог

Струге появился в кабинете Левенца под вечер вторника. Он вошел к нему, слегка покрытый розовым загаром, счастливый, с усталым, но уверенным взглядом. Увидев старого знакомого, Паша улыбнулся и с отвращением отодвинул от себя кипу листов в картонной корочке. – Ну, – Антон Павлович, выдвинув из-под стола стул, оседлал его, как жокей, – как дела, судья?

Левенец пожал плечами, давая понять, что за те три дня, пока они не виделись, ничего существенного в его жизни не произошло.

– Сижу на арестах. Сегодня последняя неделя, когда я их рассматриваю. Потом перерыв, а потом все сначала. Пару дел за эти два дня рассмотрел, одно с приговором. А так... Больше новостей нет.

Левенец вдруг встрепенулся и бросил на стол ручку.

– Что же это я говорю?! Как это нет новостей?! Две новости! Я просто зашился... Так вот, новость первая. Земцов задержал того разбойника.

– Не может быть...

– Да! Да! Вы были правы. Этот Решетуха-Сутягин действовал в одной упряжке с Савойским и Кантиковым. Молодец Александр Владимирович... Кстати, завтра я выношу приговор по делу Андрушевича. Теперь тут все предельно ясно.

– А вторая новость?

– Нашего Кислицына переводят в областной суд. – Паша бросил косой взгляд на Струге, пытаясь угадать его реакцию. Однако тот выслушал новость, даже не моргнув глазом. Лишь зацепил из кармана сигарету и вставил ее в рот. – Вчера на квалификационной коллегии его утвердили, так что теперь наш Игорь Пантелеевич – судья областного суда...

Струге вдруг рассмеялся:

– Жди теперь качества работы, товарищ Левенец! Будет тебе качество... Ладно, шучу. Насколько мне известно, он кассационные жалобы рассматривать не будет.

– Так вы знали?? О Кислицыне?

Вместо ответа Струге сладко потянулся.

– Вы почему такой загорелый?

– На реку с Пащенко ездили.

– А царапина на щеке откуда?

– Царапина? Так... Пащенко шампуром зацепил.

– Что, весело было? – не без зависти справился Левенец.

– Да. – Струге вздохнул и стал серьезным. – Два баяна порвали. Ладно, пойду. Завтра – первый день отпуска, нужно получить отпускные и зарплату, пока Роза Львовна домой не свалила.

Легко поднявшись, Антон подошел к двери и потянул ручку на себя.

– Ты мой домашний знаешь, Паша. Не стесняйся, я всегда буду тебе рад. С Рольфом познакомлю... И не смей уставать. Не смей, слышишь?

Дверь захлопнулась, и Павел Максимович остался один.

Зашел Струге – зашла в кабинет и какая-то невидимая сила. Струге вышел, а сила осталась. Левенец, забыв о делах, сидел в кресле и смотрел в окно. Где-то там, внизу, проезжали машины и слышался цокот женских каблучков, бились крыльями о подоконники мировых судей голуби и шумели уже окончательно распустившимися, уже покрытыми пылью листьями клены. Левенец сидел и думал о том, как смешны и бестолковы были его первые выводы, его, попавшего в суд, где работал Струге. За последние два месяца он стал Паше ближе, он проявился в совершенно неожиданных явлениях и поступках. Два месяца назад он играл с молодым судьей, как кошка играет с мышкой, проверял его, пытаясь выяснить, чего он, Паша Левенец, стоит. Теперь, когда Антон Павлович свободно заходит к нему в кабинет и просит быть сильным, для Левенца открылась последняя истина.

Он выдержал. Он не бросился в поток событий, наблюдая, как его оценивают со стороны. Струге дал ему главное – умение уважать себя и свое собственное судейское мнение. Ну и что, что это не он дал Земцову ключ к разгадке тайны Сутягина-Решетухи? Что с того, что Земцов сам понял, как разгадать эту загадку? В обязанности Антона Павловича не входит поиск опасных прступников и распутывание криминальных клубков. Он судья, и долг велит ему судить. Судить и... помогать.

Левенец шел домой и думал о том, как пройдет его завтрашний процесс. Как будут рады родственники Андрушевича, когда конвой выпустит Артема из клетки зала заседаний. Он думал о том, как благодарно будут смотреть ему в спину те, кто эти несколько месяцев молил бога о том, чтобы судья оказался в своем уме и недоступен для сторонних просьб. Эти люди молили о том, чтобы судья по фамилии Левенец, с которым, возможно, они уже никогда не столкнутся в этой жизни, оказался не из тех, кто судит, а из тех, кто рассуждает...

Как важно не совершить первую ошибку... Не подчиниться давлению, посулам и просьбам, не ошибиться, выдавая желаемое за действительное. Как это трудно сделать, когда оно так рядом и так доступно. Ошибившись раз, потом остановиться трудно. Посадив маленькое, невидимое пятно на мантию, оттереть его невозможно. Пыль и грязь на черном видятся лучше, чем на белом. Не потому ли мантии черны, как смоль?

Паша Левенец, молодой судья, едва не ошибся. Но он обязательно сделал бы это, не окажись рядом одного неплохого человека. Судьи по фамилии Струге.

Он просил Пашу не уставать. Значит, уставать нельзя. Значит, все только начинается...


на главную | моя полка | | Грабеж - дело тонкое |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 4.3 из 5



Оцените эту книгу