Книга: Искатель 1984 #04



Искатель 1984 #04
Искатель 1984 #04

ИСКАТЕЛЬ № 4 1984

№ 142

ОСНОВАН В 1961 ГОДУ

«Искатель», 1984, № 4, 1–128, издательство «Молодая гвардия».

Выходит 6 раз в год. Распространяется только по рознице.

© «Искатель», 1984 г.


Искатель 1984 #04

 Святослав ЧУМАКОВ — Восточнее Хоккайдо 2.

Евгений ГУЛЯКОВСКИЙ — Долгий восход на Энне 60.

Герберт В. ФРАНКЕ — Клетка для орхидей 73.


II стр. обложки

Искатель 1984 #04

 Святослав ЧУМАКОВ

ВОСТОЧНЕЕ ХОККАЙДО

Повесть

Искатель 1984 #04

I

Пароход «Ангара» возвращался во Владивосток из американского порта Сиэтл с грузом сахара, канадской пшеницы, а также свиной тушенки в банках, которую наши солдаты прозвали «второй фронт». Это были поставки по ленд-лизу, так называлась помощь заокеанского союзника нашей стране, сражавшейся с гитлеровцами. Правда, помощь эта была не бескорыстной, а в долг. Расчет после победы.

На черных бортах парохода выбелены большие прямоугольники, в которых нарисованы наш герб и буквы «СССР». Крышки трюмов укрыты брезентами. На них надписи «СССР» латинскими буквами и иероглифами.

На Дальнем Востоке война началась позже, чем в Европе. 7 декабря 1941 года японская авиация напала на базу американского флота в Пёрл-Харборе. С тех пор бесконечные водные пространства, бесчисленные острова северного и южного полушарий стали именоваться Тихоокеанским театром военных действий Японцы пока жестоко били своих противников — американцев и англичан.

На этом театре лишь наша страна была нейтральной, лишь наши торговые суда совершали рейсы в США и обратно. Американцы не хотели рисковать своими судами. Вот почему «Ангара» несла опознавательные знаки — «охранную грамоту» всем воюющим напоказ, а ночью зажигала на мачтах сигнальные огни. С кораблей, самолетов, через перископы подводных лодок знаки эти видны ясно, с большого расстояния.

В команде было тридцать два человека. Еще на «Ангаре» плыли два пассажира: вдова работника советской закупочной комиссии, скоропостижно скончавшегося в Сиэтле, и ее сын Игорь. Анна Лукинична добиралась пока до Владивостока, потому что родина ее, Смоленск, была «под немцем». Она попросила у капитана какую-нибудь работу, не хотела быть нахлебницей а такое время, да от безделья, тоски известись можно. Капитан придумал для нее должность «дублер кока». С того дня в штурманской рубке к началу каждой вахты, даже в четыре часа утра, появлялся поднос с бутербродами и термос с горячим кофе. В Акутане, на Алеутских островах, Анна Лукинична купила бочонок соленых огурчиков у потомков русских переселенцев. Ежедневно к утреннему чаю пекла пирожки с картошкой, мясом. Все делалось тихо и незаметно: и есть Анна Лукинична на судне, и как бы нет ее… А Игорь был вездесущ. Его видели, казалось, одновременно в машинном отделении, в штурманской, в радиорубке. Быстро «сориентировался» в жаргоне. Капитана за глаза, как и все, называл «мастер», старшего механика — «дед», а помполита — «помпа».

Свою каюту пассажирам отдал помполит Олег Константинович Соколов, а сам по решению капитана переселился к «деду» на диванчик. «Дед», тридцатилетний холостяк, был недоволен вторжением. Предложил уплотнить палубную команду.

— А почему не твоих кочегаров? — спросил капитан.

— Можно и кочегаров, — с готовностью согласился стармех.

— Совесть имей, Иван Иванович, — не глядя на него, сказал тогда капитан. — У нас три вахты вместо четырех по штату, парни и девчата с ног валятся, а ты — уплотнить… Твоя каюта после моей самая просторная, вот у тебя и будет коммуналка до конца рейса. А станешь ныть — переселю на корму, в гальюн. Будешь там дрыхнуть в положении орла в свободное от посетителей время, Все!

Иван Иванович смирился:

— Нехай вселяется. Пойду освобожу диванчик да барахло свое в шкафчике потесню.

— Так бы сразу…

«Дед» ушел, а капитан продолжал «стравливать пар»:

— Рассобачился на сейнере до войны… Вот кулаковатая натура! Ты политический воспитатель, а не видишь, что он под себя все гребет. Будто забыл, что война, что, кроме кают, еще окопы есть, где глина с водой пополам по брюхо…

— Николай Федорович, а почему на сейнере?

— Черт его знает почему. На сейнере — и все, — буркнул капитан.

Соколов вскоре убедился в проницательности капитане. «Дед» и впрямь оказался мужичком запасливым. Еще в Америке ухитрился оттяпать четыре пары «ленд-лизовского» шерстяного белья, хотя положено было по две пары на брата. Надевал по два комплекта сразу. В машине жарища, а он и тем в робе и двух парах нательного белья. В рундучок под умывальником прятались бутылки с американским спиртом.

— Это для протирки отдельных важных деталей, — без тени смущения пояснил Иван Иванович, — держу у Себя, чтобы никому соблазну не было.

Однако в том же рундучке находилась коробочка с чесноком. От «деда» порой разило чесночным духом так, что хоть беги из каюты. Но, надо отдать должное, не каждый день, только по вечерам и только перед отходом ко сну. Олег Константинович решил не нарушать установившийся зыбкий мир. Успокоил себя: «Мужик крепкий. Норму знает. Его небось и бутылек с ног не собьет». Совместно проверить чистоту спирта «дед» не предлагал: то ли опасался, то ли верил, что помполит по наивности своей сухопутной ничего не замечает.

Диванчик размещался вдоль борта, под иллюминатором, неглухо задраенным с осени. Когда начиналась килевая качка, спать было сносно — то пятками, то затылком Соколов упирался в поперечные переборки, вот и все неудобства, Но при бортовой качке сон был таким же приблизительным, как, наверное, у пехотинца, — на ходу, во время долгого марша. Кроме того, Иван Иванович могуче храпел, заглушая порой стук машины. Это тоже мало способствовало отдыху. «Но ничего, — успокаивал себя помполит, — доживем до Владивостока, а там, на прочной земле, на железной койке, да под теплым одеялом… Храп не будет мешать, машина не будет стучать, и бортовая качка не будет вытаскивать из-под тебя матрац…»

За окном видны розовые облака. Олег Константинович никак не мог это квадратное окно называть иллюминатором… «Дед» спал на удивление беззвучно. Одеяло сбросил на пол — жарко. В ногах у него лежали, как обычно, кожаная «канадка» на «молниях» и теплый свитер. В случае аврала стармех мог одеться мгновенно. У Соколова с одеждой ералаш: на рубашке брюки, на брюках тужурка, сверху китель, хотя привык он надевать сперва рубашку, потом брюки.

Качки не было, стармех лежал тихо, как мышка, тут после жестоких штормов в районе Алеутских островов поспать бы всласть, а вот проснулся на рассвете. Стараясь не шуметь, Олег Константинович встал, переворошив обмундирование, оделся и пошел на мостик.

Был штиль, редкий для этих широт полный штиль. Легкий ветерок рождало само движение судна, рассекавшего застывший океан и замерзший над ним воздух. «Ангара» вошла в полосу тумана, Сразу исчезло все — и ртутная, тяжелая гладь воды, и розовые облака, и труба, извергающая черный шлейф дыма. Белая, холодная испарина океана была так густа, а сам океан так спокоен, что казалось, медлительный, перегруженный пароход, не касаясь воды, парит в облаках. Но вот туман стал серовато-розовым… рассеялся. Солнце в розовый цвет окрасило надстройки, а на облаках блекли яркие краски.

Олег Константинович не сдержал восхищения:

— Ах, какое утро! И ведь третье подряд… Думаю, именно таким увидел этот океан Магеллан, когда нарек его Тихим.

— Где шел Магеллан, а где мы шлепаем… — Капитан не поддержал восторга своего помполита. — Вижу, недурно спали, Борозда через всю щеку, ну, прямо след сабельного удара времен гражданской войны.

Соколов пропустил насмешку,

— Знаете, Николай Федорович, я начинаю понимать океан.

Капитан неопределенно хмыкнул.

— Представьте, еще вчера почувствовал, что и нынче будет такая же прелесть. Не ошибся!

— Зажигалка при вас?

Хлоп, хлоп, хлоп… Помполит обеими руками проверил нагрудные, боковые, брючные карманы.

— Есть, прошу…

Капитан затянулся сигаретой, этим избавляя себя от необходимости отвечать на наивный лепет своего комиссара, мужика, в общем, неплохого, но сухопутного до безобразия. Черт возьми, до сих пор палубу обзывает этажом, а ботдек — крышей!

— Да бросьте строить из себя бесчувственного морского волка! Сами спозаранку на мостике. — Олег Константинович оглянулся на рулевого. Но тот бесстрастно стоял на посту, вперив взгляд в картушку компаса.

Капитан выдохнул облачко дыма, снисходительно, как бы прощая назойливость, похлопал Соколова по плечу:

— Я видов похлеще этого насмотрелся. Был бы тут мир, может быть, и отдохнул бы глазом на этой равнине. А сейчас… не нравится мне тишь, гладь да божья благодать. Не нравится…

Помполит отправился на крыло мостика, обращенное к восходящему солнцу, и стал рядом с наблюдателем, обозревавшим свой сектор горизонта так же бесстрастно, как рулевой картушку компаса. Снова стал смотреть на переливы, пробегавшие по поверхности океана. «Словно цвета побежалости на металле», — явилось сравнение из прошлой, зав декой жизни Но романтическая приподнятость ушла. Капитан снова не позволил пересечь незримую черту официальных отношений. Собственно говоря, все его пыхтение сигаретой, ироничные реплики можно было уложить в две фразы: «Не суйся с восторгами, раз в моем деле — темнота. Занимайся своими политбеседами, стенгазетами и прочей воспитательной работой…»

Действительно, кто он здесь, О.К.Соколов? Не моряк, не солдат. Круг обязанностей и широк и, неопределенен. Но ведь он не напрашивался на «Ангару»! Тянул лямку в заводском парткоме, смирившись с тем, что в армию не возьмут ни добровольцем, ни по мобилизации. Негоден даже к нестроевой службе Но вызвали однажды в горком, без всяких предисловий объявили:

— Пойдешь на «Ангару» помполитом. С пароходством вопрос согласован. Работа партийная. Опыт у тебя есть. Сориентируешься на месте. Капитан, говорят, человек известный. Правда, нездешний — ленинградец. Рябов. Месяц как из блокады. Команда? Иди в пароходство, вместе с капитаном будешь принимать народ.

Шел он тогда по набережной, а по проезжей части, не очень-то соблюдая строй, двигалась рота красноармейцев, без оружия, в тощих шинелишках, в обмотках, по виду — выздоравливающие. Подумал: «Бог ты мой, сколько же их там под пулями ложится, если волна госпиталей докатилась аж сюда, до самого восточного края нашей земли!»

У пароходства красноармейцы остановились.

— Рота для пополнения экипажей судов торгового флота прибыла, — откозырял командир и сделал несколько шагов в сторону, чтобы не мешать пароходскому начальству, поджидавшему пополнение на улице, рассмотреть будущих своих матросов.

Олег Константинович знал в лицо только Афанасьева, уполномоченного Государственного комитета обороны по Дальнему Востоку. С нотками смущения в голосе тот обратился к высокому тощему («Китель висит кап на швабре», — подумал Соколов) капитану:

— Николай Федорович, вам первому выходить, вам первому и кадры в руки. Выбирайте, э-э-э… да что тут выбирать… Лейтенант, отсчитайте десять человек для «Ангары».

— Первый взвод, внимание! Первое отделение — два шага вперед!

Рябов осторожно, словно бы нащупывая ступени плохо гнущимися ногами, сошел к солдатам, тихо, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил:

— Бывшие матросы есть?

Молчание…

— Кочегары?.. Мотористы?.. Плотники, слесари?.. Плавать хоть кто-нибудь умеет?! — сорвался на фальцет его голос.

Лишь двое нерешительно подняли руки.

— Ничего, Николай Федорович, у тебя ведь две полные вахты есть и комсостав кадровый, — успокоил Афанасьев, — в ходе рейса и этих подучишь.

Только потом Олег Константинович сообразил, какую тактическую ошибку совершил, решив именно а этот момент подойти к Рябову.

— Разрешите представиться, я к вам гоже, помполитом, то есть первым помощником.

Надежда мелькнула в глазах капитана:

— Кадровый?

— Нет, инженер-металлист.

— Ну вот и комсостав… — Рябов безнадежно махнул рукой. — Пошли, ребята, на судно. Идемте, инженер-помощник.

Нужно было тогда, конечно, не добавлять и свою ложку дегтя. Прийти на судно попозже, когда у капитана улягутся первые впечатления от пополнения.

А наблюдатель продолжал внимательнейшим образом обследовать горизонт — пустынный, как час назад, как вчера, позавчера, Невдалеке, по борту, вдруг высунулась из воды усатая любопытная морда и неслышно, без всплеска исчезла. Потом сразу несколько усатых пловцов уставились на пароход.

— Сивуч играет. Ишь морда смеётся! — воскликнул наблюдатель, — Теперь не отстанут. Любознательный народ.

Очень хотелось Соколову попросить бинокль, чтобы получше разглядеть, как это улыбаются добродушные морские звери. Но наблюдатель снова нацелил окуляры на пустынный горизонт. А стая сивучей, привлеченная шумом винта, резвилась почти рядом с пароходом. Они по-дельфиньи выбрасывали из воды лоснящиеся тела и плыли с той же скоростью, что «Ангара».

Солнце, стремительно вырвавшееся из-за горизонта, как бы замедлило свое движение в небе. Новое утро судового дня разворачивалось неспешно, точно так же, как вчера, потому что погода была такой же, как вчера, и океан спокойный, как вчера. Вахтенный штурман «взял солнце», определил точное место судна и теперь монотонно вышагивал по рубке от двери до двери. Пока делать нечего,

В 7.30 на корму проследовала кочегар второго класса Марья Ковалик. Она была в туго облегавшей маечке (а свежо, даже в кителе зябко на мостике), в сатиновых шароварах и в балетках. На корме, под пожарной принадлежностью, развешанной на красной доске, имелся ящик с песком, а в нем лежали две пудовые гирьки. Марья, какой бы ни была погода, на удивление мужской части команды ежеутренне подкидывала эти гирьки, сперва правой, потом левой рукой раз по шесть—восемь, но на спор могла выжать и десять раз. Лишь матрос второго класса Шевелев мог ее перещеголять, и то правой рукой, потому что левая еще не восстановилась полностью после ранения.

Матрос Шевелев нес свернутый флаг, для того чтобы поднять его на кормовой мачте в 8.00. Он задержался возле Марьи, в который раз дивясь, как непринужденно эта деваха подкидывает раз за разом гирю.

— И на черта ты, Марья, сверх меры развиваешь плечевой пояс? Ты ж гармонию женской красоты разрушишь.

Марья в сердцах грохнула гирей о палубу:

— А в кочегарке вахтить, каждый день в черную негру превращаться — это что, гармония? Вот покидаю гирьку, и грабаркой потом шуровать легче. Тебя ж, раненого воина, к топке не пошлешь. Там обе руки надо.

— Да я тебя даже левой во как подниму! — стал любезничать матрос Шевелев.

— Ну-ну… Вот еще и против таких хватких мускул тренирую, — парировала Марья.

Тем временем на ют спустилась большая птица, вперевалку зашагала на перепончатых лапах, загородила путь к кормовой мачте. Матрос Шевелев приблизился к ней, но птица замахала крыльями, словно гусь воинственно раскрыла широкий клюв и заставила Шевелева отступить. Однако кормовой флаг поднимать надо было.

Марья снова грохнула гирьку о палубу, схватила швабру, проехалась по поводу храбрости аники-воина, отогнала птицу и сдерживала ее на расстоянии, пока матрос закрепил и поднял флаг.

И это было первое приключение, которое живо обсуждалось за утренним чаем как в столовой экипажа, так и в кают-компании.

После завтрака Олег Константинович, как обычно, велел всем свободным от вахты остаться в столовой, выполнявшей также роль красного уголка. Еще на берегу он завел правило по утрам читать сводку с фронта. Правило это не отменялось даже в жестокие штормовые дни. Читал медленно, потому что с трудом разбирал скоропись радиста:

— Итак, вечернее сообщение. В течение дня на отдельных участках фронта наши войска вели наступательные бои и улучшили свои позиции. — Потом сообщил о ленинградских партизанах под командованием товарища Р., которые совершили успешный налет на немецкий гарнизон. Рассказал о том, как в освобожденном городе Лозовая вскрываются все новые факты зверств фашистов. Стал перечислять трофеи, которые наши войска захватили при наступлении на город Лозовая. Но его перебила Марья:

— А сколько там наших полегло, написано? — Ее скуластое лицо вдруг сморщилось, она тихонько всхлипнула. Вот уже два месяца минуло с того времени, как дома получили конверт с похоронкой на старшего брата. Не могла смириться, что братишки никогда не будет. И на пароход, на самую трудную мужскую работу нанялась добровольно, потому что до войны братишка был кочегаром.

— Ничего не передано про наши потери, — отозвался помполит.

— Значит, не меньше, чем у врагов, — сказал кочегар первого класса Сажин, по возрасту самый старший на судне — 56 лет. Сажин был маленький, жилистый, провяленный, иссушенный жаром пароходных топок еще во времена русско-японской войны 1904 года. Все привыкли к тому, что он резал правду-матку в глаза даже капитану, и потому повернулись в его сторону, ожидая, что еще сказанет. — 3начит, кто кого там пересилил, еще неясно, — закончил свое выступление Сажин.



— Как это неясно? — возмутился помполит. — Так можно и до пораженческих настроений скатиться.

— Куда уж ниже кочегарки! Разве что вместе с вами при случае к рыбам… типун мне на язык. А зло берет. Надо скорей во Владивосток, десять тыщ тонн скинуть и за новыми бежать; а мы плетемся, как на волах… цоб-цобе…

— Вы ведь знаете, что американцы кое-как ремонт котлов провели.

— Ну, знаю.

— А раз знаете, что народу нервы мотать?

— Не народу, а тебе, Олег Константинович, потому что подробные объяснения о фронте знать хочу.

— Я на таком же расстоянии от этой Лозовой, как и вы! — возмутился помполит. — Все, что нужно, нам передал Владивосток, а я рассказал вам.

— Оно-то все, что нужно, — не унимался Сажин, — да с небольшим молчком.

Дискуссия развивалась в нездоровом направлении, а потому Соколов прервал ее, дочитал сводку до конца, после чего закрыл собрание.

И это была первая неприятность так красиво начавшегося дня.

Настроение у помполита испортилось. Надо было поднимать дух у отдельных членов команды. Но как? Размышляя на эту тему и ничего пока не придумав, кроме «провести личную беседу с кочегаром», он пробирался по коридору, поскользнулся и влетел через открытую дверь в каюту, которую занимал военный помощник — лейтенант внутренних войск Швыдкий. Соколов едва не раздавил хрупкое сооружение из реек и папиросной бумаги, которое Швыдкий склеивал вместе с Игорем.

— Ай! — завопил Игорь. — Вы ж из нашего змея блин сделаете!

— Думаешь, полетит? — потирая ушибленное плечо, спросил Соколов.

— Еще как, на высоту бреющего полета!

— А мы его будем сбивать, — серьезно добавил лейтенант. — Идея товарища пионера. Доложу вам — правильная идея. Разборку-сборку затвора винтовки невоевавшая часть команды освоила. Теперь проведем практические стрельбы по воздушной цели.

— Это я придумал. Первый выстрел мой! — заявил Игорь.

— Ну, посмотрим, — уклонился от ответа лейтенант.

Соколову понравилась идея. Учебные стрельбы внесут полезное разнообразие в рутинную жизнь экипажа. Помполит двинулся далее по коридору. Теперь он думал о том, что военный помощник — деловой человек, и о том, как обманчиво бывает первое впечатление.

Лейтенант Швыдкий явился на борт «Ангары» в день отхода из Владивостока во глазе команды из четырех краснофлотцев. Вид у него был исключительно воинственный: пистолет, кортик, по палубе гремит шашка, у пояса две гранаты-лимонки.

Капитан спокойно так спросил:

— С кем вы собираетесь в океане фехтовать? В кого намерены швырять гранаты?

Все присутствовавшие на мостике дружно хохотнули. Лейтенант покраснел от негодования, но сдержался и заученно четко заявил:

— Приказано сторожить корабль.

— Так вот: шашку, гранаты немедленно снимите и спрячьте в рундук с оружием. Не ровен час эта железяка запутается во время качки в ногах, упадете, кольцо с лимонки сорвете сами взорветесь и других пораните… до встречи с возможным противником. Выполняйте. Все!

— Я не ваш кадр!

— На судне вы мой кадр. На берегу могу стать вашим. Но… это другой вопрос.

Оборонять пароход пока было не от кого. Краснофлотцы вели наблюдение круглосуточно. Швыдкий осуществлял над ними общее руководство. Теперь вот паренька к себе приручил. Придумал полезное мероприятие.

Капитан к идее военного помощника отнесся равнодушно.

— Хочет поиграть в войну? Может быть, кому-нибудь когда-нибудь сие и пригодится. Только пусть учтет израсходованный боеприпас. Самому придется отчитываться.

Вскоре раздался недружный залп. Капитан пошел по ботдеку в сторону кормы, откуда слышались выстрелы, врезался в протянутую веревку, на которой сушилось чье-то бельишко: «Все же бабы на судне — это черт-те что!.»

Между небом и водой, купаясь в клубах дыма, парил коробчатый змей. На юте группа матросов замерла в стойке для стрельбы с колена, устремив в белый свет корабельный арсенал.

— При-го-товились! — с наслаждением командовал лейтенант. — По воздушной цели-и-и! Залпом! Огонь!

Снова грохнули выстрелы.

— Тяни змей! — приказал Игорю. — Есть попадания?

— Одна! — крикнул Игорь,

— Что одна?

— Дырка!

— Кто попал?

— Кто-то попал… А моя очередь когда?

Кочегар Марья Ковалик, только что получившая из рук военного помощника винтовку, саданула прикладом по палубе покрепче, чем гирькой:

— Так я ж говорю, товарищ капитан, лейтенант уравниловкой занимается. Поодиночке палить надо.

— Не обсуждать приказ!

— Я те покомандую! — Марья легонько ткнула лейтенанта кулачком в плечо, и тот плотно прислонился к крышке трюма… — А то подскажу дневальным, чтоб каюту твою перестали убирать — в грязюке закиснешь!

— Дайте ей самой стрельнуть! — вмешался капитан. — Не попадет — выговор влепим за пререкания с комсоставом.

— Игорь, поднимай змей, — недовольно велел лейтенант. — По одиночному самолету противника-а-а!..

— Да тихо ты, — огрызнулась Марья, — будто если настоящий полетит, успеешь скомандовать. Вот приноровлюсь и стрельну.

Раздался одиночный выстрел. Марья бросила винтовку на палубу, подбежала к Игорю, сама нетерпеливо потянула шпагат. Змей еще не коснулся палубы, а она победно закричала:

— Есть! Попала!

— Молодец, от выговора до благодарности — один выстрел, — засмеялся капитан и пошагал назад.

А солнце пригревало. Ослепительно синим был океан. Правда, зыбь становилась заметнее, и с юга небо затягивала дымка. За долгие недели штормов, туманов и дождей в северных широтах капитан тоже истосковался по теплому солнышку, а потому пошел по левому борту, где теперь не было тени. Дверь в радиорубку была распахнута. Радист нес вахту. Николай Федорович поинтересовался, что в эфире.

— Для нас ничего. «Хабаровск» открытым текстом радировал, что его задержал какой-то японский эсминец. Высадились «микады», покопались в вахтенном журнале, в грузовых документах. Полезли в трюмы. В общем, ведут досмотр. Японских шифровок полон эфир. Что-то близко и шумно работают, будто над ухом.

— Слышимость, наверное, хорошая, вон погода какая.

— Может, и от погоды так шумно, — согласился радист, правда, не очень уверенно.

Капитан прошел в каюту. Решил часок—другой вздремнуть. Но ничего не вышло, потому что прибежал Игорь, который пользовался правом беспрепятственного входа в капитанскую каюту. Оказывается, стрельбы прекратились сами собой, потому что кто-то проявил нечаянную меткость, перебил шпагат и змей отправился к сивучам. Игорь предложил сыграть в «морской бой», и капитан безропотно согласился.

Юный пассажир напоминал ему о сыне, которого не видел с августа сорок первого… Самое печальное было в том, что последние сутки перед выходом в океан Рябов, его сын и жена ходили по одним и тем же улицам Владивостока, но не увиделись. Закрутился в пароходстве с оформлением документов, не встретил лишь один эшелон с материка. А семья с ним и приехала. Уж когда проходили Южно-Курильским проливом, пришла радиограмма от Афанасьева о том, что семья устроена. И теперь чем меньше миль оставалось до Владивостока, тем острее становилась тоска по близким. Игорь, Игорешка немного сглаживал эту тоску. Все они, чертенята, одинаковы. Сын Витька тоже обожает эту глупейшую с точки зрения взрослого человека игру в «морской бой». И капитан так же покорно, как когда-то в Ленинграде, заслонил толстым томом лоции от зорких глаз «противника» листок в клеточку, как можно хитроумнее расположил на нем прямоугольнички разных размеров, обозначающие крейсера, линкоры, подводные лодки, самолеты.

Нетерпеливый «противник» сделал первый «залп».

— Мимо, товарищ «адмирал». Теперь моя очередь.

— Попали, товарищ капитан, — расстроился Игорь, — в крейсер.

— Послушай, а мама часто плачет?

— Нет, ей же теперь некогда.

— Ты не ссорься с ней…

— А мне тоже некогда. Я на радиста учусь.

— Знаю. Молодец.

— Так стреляйте еще раз.

Но выяснить, кто победитель, не пришлось.

II

С мостика через открытое окно каюты донесся возглас наблюдателя:

— Воздух!

Самолеты с опознавательными знаками Страны восходящего солнца пронеслись вдоль бортов на уровне корабельных мачт. Летчики, разумеется, увидели гербы в больших белых прямоугольниках, надписи «СССР» латинскими литерами и японскими иероглифами на брезентах, укрывавших крышки трюмов, и красный флаг на корме. Самолеты развернулись и понеслись, едва не касаясь волн, теперь наперерез курсу «Ангары». Треск пулеметных очередей. Едва заметные в дневном небе следы трассирующих пуль словно плети стегнули океанские волны.

Это был приказ остановиться. И капитан передвинул рукоятку машинного телеграфа на «стоп». Прервалась дрожь палубы. Смолк стук машины. В наступившей тишине еще надрывнее и громче стал рев авиационных двигателей. Капитан молча следил за эволюциями самолетов. Вот они разошлись и снова понеслись вдоль бортов, расстреливая океан справа и слева от парохода.

Только теперь капитан краем глаза увидел Соколова, Тот, очевидно, инстинктивно переступал вокруг колонны грот-мачты, стараясь быть все время под ее прикрытием. Олег Константинович встретился взглядом с капитаном, устыдился своей нечаянной слабости, вышел из-за мачты и встал с ним рядом. На лице помполита было написано недоумение и еще любопытство. Первый раз он видел стреляющий из пулеметов самолет так близко. «Чудак, смотрит на истребители как на воздушный змей», — подумал капитан. И когда пришло это сравнение, вдруг понял, отчего накатывалась еще одна волна тревоги Рядом нет Швыдкого, хотя военному помощнику положено быть на мостике!

— Олег Константинович, срочно на корму! — резко бросил помполиту. — Если хоть одна винтовка на виду — убрать! Лейтенанта — сюда!

Самолеты снова зашли с кормы. От них отделились черные точки и полетели в кильватерный след. Взметнулись всплески близких разрывов.

И еще раз над самой трубой «Ангары» от самолетов оторвались бомбы.

Наблюдатель поднял ворот бушлата. Лицо его потемнело. С декабря сорок первого не приходилось выкрикивать: «Воздух!» — возглас, после которого надо было вжиматься в снег, в грязь, в родную землю. А где она здесь, земля?.. Нет тут земли, некуда спрятаться и некуда вжаться. Он следил, как, описывая две одинаковые дуги, все быстрее неслись к синей воде черные толстые авиабомбы.

— Кастрюли… глубинки, что ли, кидают? — громко сказал он. Бомбы одновременно плюхнулись в воду. Не сразу поднялись два сизо-зеленых горба. Потом из них выплеснулись, как из камчатского гейзера, белые фонтаны и пар. Раздался глухой звук, и вздрогнул пароход.

— Точно, глубинные бомбы, — уверенно повторил наблюдатель.

Из машинного отделения раздался звонок, и в переговорной трубе зазвучал глухой голос стармеха:

— Что случилось? У нас будто кувалдой по днищу бьют. Заклепки летят.

— Это японцы пока рыбу глушат, — отозвался капитан. — Филатов говорит — глубинными бомбами. Не пойму только, с какой стати…

На месте взрывов по поверхности океана расплывались какие-то пятна. Они искрились на солнце. Капитан посмотрел в бинокль и увидел, что это… рыба. Бомбы разорвались в косяке сельди, и тушеная рыба теперь покрывала поверхность воды. Даже одна касатка всплыла белым брюхом вверх.

— Во, подлодка! — крикнул наблюдатель и расхохотался. Взахлеб. Слезы на глаза выступили, а сдержаться все никак не может. Рябову жутковато стало от этого истерического смеха,

III

У Александра Александровича Афанасьева, уполномоченного Государственного Комитета Обороны по Дальнему Востоку, отвечавшего за перевозки по ленд-лизу, дома было два радиоприемника. По одному он слушал Москву, ловил американские станции. Другого приемника никому касаться не разрешалось. От него в комнаты, даже на кухню, были выведены динамики. Этот приемник, всегда настроенный на одну волну, не выключался все то время, что Афанасьев бывал дома. Черные тарелки репродукторов постоянно держали его настороже Брился ли Афанасьев, завтракал, слушал ли по первому приемнику сводку Совинформбюро, сообщения американцев о боях на тропических островах, все равно вполуха следил: не запищит ли морзянкой второй приемник?

Уставал смертельно. Спал крепко, хоть из пушек пали, Но, видимо, и спящий мозг был настроен на аварийную радиоволну. Стоило пискнуть морзянке, как Александр Александрович мгновенно вскидывался, включал ночник, брал карандаш и записывал радиограмму, сигнал еще одной тревоги. Морзянку он знал еще с тех давних пор, когда служил на революционных кораблях Балтфлота.

Ось «Рим—Берлин—Токио». Тройственный союз агрессоров. На западном конце «оси» вовсю раскрутилось колесо войны. Здесь, на Дальнем Востоке, Япония готовилась к нападению на СССР. Миллионная Квантунская армия вплотную придвинулась к нашим границам. Правда, в апреле сорок первого с японцами был подписан пакт о нейтралитете. Наступило было затишье. Но с первыми выстрелами на западных границах СССР снова начались стычки на восточных границах. Владивосток ночами погружался а полную темноту Владивосток окружал себя оборонительными сооружениями.

На море положение особенно осложнилось с началом военных действий между Японией — с одной стороны, США и Англией — с другой.

Японцы все чаще задерживали советские суда, проводили досмотры, дотошно копаясь в трюмах, судовых документах. Все, что шло в СССР по ленд-лизу, естественно, очень быстро достигало ушей генерала Отта, германского посла в Японии.

Сколько было уже радиограмм, порой обрывавшихся на полуслове… Утром 7 декабря 1941 года, когда мир еще не знал о нападении японской авиации на Пёрл-Харбор, из Гонконга пришла радиограмма о том, что японские военные корабли атаковали порт. Они потопили там два советских парохода — «Сергей Лазо» и «Симферополь». В экваториальных водах японская авиация разбомбила «Майкоп» и «Перекоп». Более полугода нет известий о судьбе команд. Погибли полностью? А может быть, «нейтральные» соседи запрятали моряков в тюрьмы?

Вблизи берегов Японии были торпедированы «Кола», «Ангарстрой», «Белоруссия»… Нашему посольству в Токио с большим трудом удалось добиться возвращения на родину всех, кто спасся Афанасьев встречался с остатками команд погибших судов. Моряки рассказывали о бесчисленных допросах, о том, что из них всеми силами пытались вырвать признание: пароходы потопили американцы! Было ясно, что цель этих морских диверсий, пиратских нападений однозначна — столкнуть нас с американцами, вбить клин между союзниками, взвинчивать напряженность не только на сухопутных, но и на морских границах.

Кривая провокаций угрожающе поднималась до отметки «Военный конфликт» в те месяцы, когда на далеких от Владивостока фронтах наступали немцы. Вот и теперь Совинформбюро перестало сообщать о нашем наступлении под Харьковом. Не к добру… Если наступление сорвалось, это аукнется здесь новой волной досмотров, налетов, потоплений судов. Подводные пираты флаг не поднимают.

Позавчера Александр Александрович только начал бриться, как ожил репродуктор на кухне. Бритва упала на кафельный пол. В спешке опрокинул чашку кофе, черный ручеек потек по скатерти. Афанасьев записывал радиограмму, хотя знал: как только смолкнет репродуктор, раздастся телефонный звонок. Он записывал радиограмму сам, потому что к моменту, когда начинал звонить телефон, у него уже созревало решение, что делать, какие меры принять.

Радировал капитан Полин с «Хабаровска»: «Остановлен эсминцем „Карукайя“. На борт высадились двенадцать матросов и два офицера». А у Полина на борту более пятисот пассажиров, следующих на Камчатку, и продуктов всего на неделю. После той радиограммы вторые сутки молчит репродуктор. Москва направила протест. И опять, наверное, министр иностранных дел господин Того отвечает нашему посольству в Токио: «Ожидаем ответ военно-морского министерства. Конфликт рассматривается».

Конфликт… Эдакая камуфляжная формулировочка для морского пиратства! Что же с «Хабаровском»?

Афанасьев направлял пароходы, многие даже с «дореволюционным стажем», в американские порты за ленд-лизом, потому что союзники не хотели на Тихом океане рисковать своим торговым флотом. Команд не хватало. Летом 1941 года тысячи моряков ушли на фронт. А суда посылать в Америку надо. В блокадном Ленинграде, на Черном море, где торговое судоходство сократилось, удалось «наскрести» капитанов, штурманов, механиков. Но где найти матросов, кочегаров, мотористов? Афанасьев имел право в исключительных случаях обращаться прямо к Председателю ГКО Сталину. Это был исключительный случай. И он позвонил по ВЧ в Москву. Осмелился попросить военных моряков на торговые суда. Словно не разделяли тысячи километров Владивосток и столицу, так ясно слышал он известный каждому голос: «Военных моряков не дадим. Но прикажем Апанасенко выделить людей. Война учит быть солдатами. Океан научит солдат быть матросами».



Командующий Дальневосточным фронтом генерал Апанасенко позвонил в тот же день:

— Режешь по живому, Александр Александрович. Дам выздоравливающих и нестроевых. У тебя ж курорт: свежий воздух, пища хорошая четыре раза в день. Подлечатся.

— Насчет свежего воздуха, Иосиф Родионович, ты прав, а курорт?.. Направляй сколько сможешь.

Как ничтожны были возможности уберечь суда, людей, грузы от «конфликтов»! Афанасьев приказал всем судам идти кружным путем, через Берингово море. Там, ближе к Ледовитому океану, штормы. Волна высокая, крутая, но зато подводной лодке не всплыть — опасно, может перевернуться. Приказал соблюдать радиомолчание: только слушать, В эфир выходить, лишь когда место судна раскрыто. Велик океан, но все же часть пути проходит вблизи японских берегов, через проливы, по узким разрешенным фарватерам. Там и молчание не помощник.

Второй день молчит «Хабаровск»… Но вот ожила черная тарелка репродуктора. Теперь радировала «Ангара»:

«Координаты… Пулеметный обстрел с самолетов. Опознавательные знаки Японии».

Потом еще одна радиограмма — о бомбежке, о приказе лечь в дрейф. Он по тексту радиограммы мог угадать, как ведет себя капитан. В радиограммах никаких восклицаний. Сухо. Кратко. Пока молодец Рябов.

IV

…Наблюдатель неудержимо хохотал. Холодок пробрал от такого смеха!

— Филатов, определить размеры касатки! — крикнул капитан.

— Метра четыре, товарищ капитан.

— С гаком или без гака?

— С маленьким гаком, товарищ капитан.

— А точнее не можете?

— Не могу, товарищ капитан, а-а-а… зачем? — приступ истерического смеха прошел, и теперь наблюдатель ошарашенно смотрел на Рябова, пытаясь понять — издевается или ему в самом деле для чего-то надо знать длину этой дохлой касатки.

— Хотел по косвенным признакам определить вес бомбы.

— Центнер, не больше, — деловито сообщил наблюдатель.

— Спасибо, я так и предполагал. Продолжайте наблюдение.

— Есть! — Теперь это снова был солдат сорок первого года. Рев самолета его будто бы и не касался. Он смотрел на растворившийся в дымке горизонт.

Самолет шел точно на судно. Капитан увидел, как отодвинулось стекло кабины, высунулась рука в кожаной перчатке и уронила что-то. Глазомер у пилота был отличный. Черный цилиндр вымпела упал на крышку трюма, рикошетировал, ударился о стену надстройки.

Текст на английском языке:

«Вам надлежит лежать в дрейфе. Ждите распоряжений командования».

— Вахта, поднять сигнал «вас понял»,

Помполит снова был на мостике. Он следил за выражением лица капитана, думал увидеть хоть тень гнева, возмущения. Но Рябов был спокоен. Приказ он отдал ровно, негромко, как всегда. Будто знал, что произойдет в обозримом будущем.

— Где же лейтенант? — Только сейчас Соколов услышал нотки раздражения.

— В принципе… здесь. — Помполит смущенно кивнул в сторону шлюпки. Военный помощник сидел на палубе под прикрытием ее пузатого борта. Бинокль валялся рядом.

Капитан шагнул к нему:

— Вы ранены? Контужены?

Военный помощник замотал головой, промычал нечто бессвязное.

— Филатов, помогите лейтенанту встать, — отвернулся, увлек помполита на мостик, дабы не видеть процедуру извлечения Швыдкого из укрытия. Филатов тронул капитана за локоть:

— Он того… вставать не хочет.

— Это почему же?!

— Думаю, того… медвежья болезнь.

— Отведите в каюту и возвращайтесь на пост.

— Есть!

Но приказание исполнить не успел. Швыдкий без всякой помощи резво вскочил и исчез в недрах парохода. — Лишь бинокль остался на палубе.

— Филатов, отнесите бинокль в штурманскую и продолжайте наблюдение.

А в небе теперь гудели два «сторожа», обозначая для кого-то невидимого с мостика место парохода в океане.

— Ну вот, Олег Константинович… — Соколов подумал, что капитан начнет язвить по поводу неожиданной трусости — и кого — военного помощника! Уж приготовил встречный тезис о том, что лейтенант ведь пороха не нюхал. Сам он мог стрельнуть, а в него — вряд ли. А тут вон какая ситуация. Ведь и его, Соколова, ноги сами потащили под защиту грот-мачты. Но капитан заговорил о другом:

— Теперь придется ждать у моря погоды. Вы, кажется, были от нее в восторге? А она, как видите, ничего хорошего нам не обещает ни в прямом, ни в переносном смысле…

Желтовато-серая мгла скрыла горизонт. Из-за этой мглы выдвигалась полоса облачности — серое обрывистое плато, подножие которого терялось в тумане. А над ним, на огромную высоту вздымались то ли столбы далеких гигантских взрывов, то ли причудливые белоснежные башни, израненные выбоинами глубоких теней. Оттуда набегала крупная зыбь. На гребнях появились белые барашки. Ветер все ближе подгонял к пароходу разбомбленный косяк сельди и касатку, которая теперь напоминала перевернутую вверх килем шлюпку.

Подошел радист:

— Американцы сообщают, что бомбили Токио.

— Думаете, они решили, — капитан почему-то кивнул в сторону надвигавшихся облаков, — что мы вроде плавучего маяка для американских эскадрилий? Абсурд. Что Владивосток?

— Велит непрерывно держать связь.

— Вот и держите. Сообщайте координаты, погоду. Сообщите… вот еще о чем: пополняем запасы продовольствия глушеной рыбой… Боцман! — Зычный голос капитана встряхнул нависшую над судном настороженную тишину. — Спустить рабочую шлюпку. Загрузить селедкой по планшир. Даю четверть часа.

— Так утопнем от жадности! — радостно хохотнул боцман.

Пароход ожил. К борту, у которого болталась на волнах шлюпка, высыпал народ. Кто-то подавал совет взять на буксир еще и касатку. Кто-то сложил рупором ладони и заорал во всю мощь легких прямо в небеса:

— Мерси, микада!

Капитан предложил и Соколову спуститься в шлюпку, развлечься немного, а заодно посмотреть, как пароход выглядит со стороны после штормов.

А на поверхности океана плавала не только сельдь. Там оказалось несколько тунцов, затесавшихся некстати в эту мелкоту. Здоровенным, похожим на торпеды рыбинам боцман рад был особенно.

— Это ж как куриное мясо, — приговаривал он, с трудом втаскивая метрового тунца. — Вот так плыл себе, не зная забот, а тут тебе пламенный привет с небес…

Олег Константинович любовался пароходом. Соленые волны еще не успели сбить краску, пятен ржавчины не было видно. В Сиэтле ведь провели несколько авралов. Оббили до металла старую краску, заново загрунтовали, окрасили «Ангару». Лоснились черные борта. Сияли белизной надстройки. Какой все же красивый пароход, хотя и старенький…

Буфетчица прямо на мостик принесла тарелку с зажаренной сельдью.

— Снимайте пробу с японского улова, дай бог им здоровья, шоб они были неладны, — приговаривала она. Смутилась, увидев рядом помполита. — Извиняйте, Олег Константинович, про вас не догадалась. Ну так вы одной вилочкой, уж сколько вместе плывете, знаете, шо не больные. Вы, товарищ капитан, от головы половиночку.

— Это же почему такое указание?

— Вы ж голова наша.

— Так! Развивая вашу мысль, я… — разобиделся Соколов.

— Я ж не то хотела сказать…

— Мелкий подхалимаж всегда наказуем, — вставил Рябов.

— Она ж и с хвоста вкусная, — вконец смутилась буфетчица, хвостик хрумтит, он же в сухариках.

— Дегустируем, Олег Константинович? В центра селедки встретимся? Говорят, кто из одной тарелки ест, а при случае из одной рюмки запивает, становятся друзьями.

Селедка в сухариках, с перчиком, лимончиком была вкусна необычайно. Буфетчица с умилением следила, как быстро исчезала рыба.

— Теперь пожалуйте в кают-компа… — Она не договорила, испуганно воскликнула; — Ой, мамочки, да что такое выплывает! Что ж то еще за напасть!

На фоне желтовато-серой мглы, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель, появлялись размытые тени7 которые постепенно превратились а силуэты военных кораблей.

Линкор… три крейсера… судя по дымам, еще с десяток кораблей поменьше — их самих еще не видно за волнами. Эскадре шла фронтом на северо-восток, пересекая курс «Ангары». Если бы не приказ лечь в дрейф, пароход оказался бы как раз в центре этого строя.

От эскадры оторвался эсминец и понесся в сторону «Ангары».

Николай Федорович Рябов за пять предвоенных лет перешагнул ступеньки командной иерархии — от четвертого пассажирского помощника до капитана, до полноты власти над маленьким мирком, именуемым командой судна. Это быстрое продвижение не успело стереть в памяти время, когда он сам тянулся в струну и немедленно отвечал «есть» на любое распоряжение. Когда он сам за глаза посмеивался над причудами «мастера», порожденными полновластием, но не перечил ни разу. Не соглашаться, оспаривать действия капитана — это все на берегу. Это дело всяческих комиссий. И еще он помнил, как в сложных ситуациях, а они возникали почти в каждом рейсе, он сам напряженно следил за поведением, настроением, даже жестом, походкой капитана. Он помнил, как минутная растерянность, нервозность и, не дай бог, тень страха, мелькавшая на лице капитана, мгновенно, по каким-то невидимым каналам, передавались команде.

Неожиданное рандеву в океане вызвало тревогу, точнее, огромную тревогу. Ясно было, не на прогулку вышла эскадра воюющей державы. Ясно, место куда они думали нагрянуть, еще далеко, иначе японцы соблюдали бы радиомолчание. Были уверены, что на десятки миль вокруг никого, и напоролись на торговое судно. С Японией у СССР пакт о нейтралитете, но в то же время он союзник США и Великобритании… Простая логика: американцы могли прослышать об операции. А раз так, почему бы им не использовать советский пароход для разведки, а может быть, и как прикрытие для подводной лодки. Не поэтому ли самолеты прочесали глубинными бомбами пространство вокруг «Ангары»?

Николай Федорович кожей чувствовал настороженные взгляды. Прикинул расстояние до эскадры, скорость эсминца. Через четверть часа он будет рядом.

Приказал дать по судну сигнал досмотра. Репетиции таких тревог проводили несколько раз. Теперь он знал — вся команда рассредоточится по судну группами по два-три человека. Все будут на местах, обозначенных расписанием.

Неторопливо прошел в рубку. Штурман уже проставил в вахтенном журнале время, координаты и писал черновик записи. Почитал через его плечо ровненькие строчки

— Порвите, а еще лучше — сожгите свое сочинение. Об эскадре пока ни слова. О том, что навстречу идет эсминец, писать можете.

— Есть! — послушно ответил штурман, смял листок, чиркнул зажигалкой, — Владивостоку как, шифровкой сообщить?

— Вам это очень хочется сделать?

Рябов задал вопрос больше для проформы, потому что еще не до конца выстроил цепочку мыслей обо всем, что сейчас происходило.

… «Они, конечно, слушают все наши переговоры. Мы оказались на пути их оперативных действий. Как бы им хотелось избавиться от свидетеля. Шифровка… вслед за ней „случайная“ торпеда. Сами нарвались, сами и поплатились… Так что там ответил штурман?»

— Прости, не расслышал.

— Не очень хочется, Николай Федорович. Эти ж деятели решат, что союзники наш код читают.

— Мысли совпадают, рад. — Штурман просиял от похвалы. — Об эскадре в эфир ни слова. Об эсминце сообщать все.

— Есть!

— Выслушайте до конца, а потом «есть» барабаньте. Передайте радисту; сообщать о том, что торчим на месте. О действиях эсминца. О досмотре, если он начнется. Радиорубку пусть запрет изнутри. Тексты передавайте ему по телефону. Возле рубки не меньше четырех наших. Вот теперь все.

Капитана в каюте ждал третий помощник. Николай Федорович открыл сейф, вынул папку, в которой хранил документы с грифом «секретно», передал и отправил его в кочегарку. Там предстояло ждать условный сигнал, после которого надлежало немедленно швырнуть папку в топку и подождать, пока она не обратится в пепел

Как только эсминец пошел к «Ангаре», капитан вызвал в рубку комсостав. Теперь все собрались. Молча дымили сигаретами. Наблюдали за движением эскадры, за эволюциями эсминца. Корабли сделали поворот «все вдруг» на юго-восток и стали уходить во мглу. Эсминец застопорил ход в двух—трех кабельтовых от «Ангары». На палубах, на мостике пустота, как будто кораблем управляют автоматы. Но вот замигал прожектор.

— Сигналит международным кодом. Требует внимания, — сообщил наблюдатель.

— Ответь: «Готовы выслушать», — приказал Рябов.

— Требует следовать за ним курсом триста пятнадцать.

— Штурман, куда приведет нас этот курс?

— Уткнемся в Хоккайдо.

— Повторяют приказ, — раздался взволнованный голос наблюдателя.

— Сообщите: «Готовим ответ»… Ну, что будем отвечать, товарищи?

— Сволочи, — пробурчал старпом.

— С оценкой согласен. Но… в своде сигналов такое выражение не предусмотрено.

— Начнем смываться, решат — шпионим, — уже спокойнее добавил старпом.

— От эсминца с нашими машинами далеко не смоешься, заметил старший механик.

— А может быть, им и нужна такая зацепочка, чтобы Владивосток атаковать, как в сорок первом Перл-Харбор, — сказал помполит. — Они ведь с Гитлером на одной оси крутятся.

— Из-за нас — война? — выразил сомнение старпом.

— Чтоб зажечь войну, говорят, спички хватит. Раздуть огонь охотников вон сколько.

— Но и хвост сразу поджимать, мол, готовы следовать за вами сию минуту — тоже не дело, — возразил стармех.

— Подозреваю, что придется, — подытожил капитан, — но Иван Иванович прав, только после того, как все наши возможности словесного сопротивления будут исчерпаны.

Рябов вышел на крыло мостика, стал рядом с наблюдателем — пусть на эсминце видят, что это он, капитан, лично ведет переговоры, — и начал фразу за фразой диктовать, что «Ангара» — судно нейтральной страны. Что в трюмах мирный груз. Что он требует, если это так необходимо, произвести досмотр на месте, а затем дать возможность идти своим путем по курсу и коридорам, согласованным с японским правительством.

— Все равно велит следовать за ним.

— Запросите: «На каком основании? Мы за пределами запретных зон».

— Отвечает: «По распоряжению уполномоченного».

— Черт… кто там у них уполномоченный… Токио или левая нога какого-нибудь адмирала… Штурман! Поднимите сигнал протеста. Пусть и уполномоченный читает. Думаю, в бинокль ему все пока видно.,

В переговорах наступила пауза. Эсминец продолжал болтаться на волнах. Дым относило в сторону «Ангары». На крыло мостика вышел стармех:

— Небось по начальству докладывает про наше упрямство. Серьезный корабль… Четыре торпедных аппарата… пушки. — Стармех потянул носом. — А топливо у них, между прочим, дрянь, как и у нас.

— Спасибо за идею, — оживился капитан, подтолкнул краснофлотца. — Передай: «Запас топлива, воды ограничен, повторяю просьбу произвести досмотр на месте».

Эсминец сигнал принял, однако ответа не дал.

— Может быть, помолчим-помолчим — и разойдемся? — с надеждой проговорил стармех. — Однако зашевелились!

На палубах появились матросы. Одна группа расчехлила пулемет, другая начала спускать шлюпку, И сразу же замигал прожектор:

— Говорят: «Я зайду на судно», — тут же отчеканил наблюдатель.

Откуда-то вынырнул юный пассажир. Стармех погнал было его в каюту, но капитан удержал. Пока ведь тихо. Игорь осмелел, спросил:

— Николай Федорович, а досмотр — это обыск?

— Обыск. Скажу даже больше: шпионаж в пользу третьей державы.

— Какой третьей?

— Фашистской Германии, с которой Япония в союзе. Думаю, уже сегодня содержимое наших трюмов будет известно немецкому посольству в Токио.

— Разве сахар — военная тайна?

— Во время войны тайна не только сколько у нас пушек, танков и солдат, но и все, что нужно солдату, — сахар и хлеб.

— И мы сами пустим узнать военную тайну?

— Придется. Понимаю, о чем ты думаешь… «Капитан Рябов в Мальчиши-Кибальчиши не годится». Но ведь Мальчиш-Кибальчиш, если помнишь, когда был в плену у буржуинов, прикладывал ухо к холодному полу, чтобы слышать, как на помощь скачет красная конница. А теперь красная конница, танки и самолеты далеко на западе. У нас нет здесь иного оружия, чем выдержка и достоинство, чем наша гордость. Ясно, «адмирал»?

— Можно, я останусь с вами, здесь?

— Ради любопытства?

— А вдруг нужно будет кому-нибудь что-нибудь срочно и секретно передать?

— Хорошо. Нужно будет — воспользуюсь.

Игорь всматривался в приближающуюся шлюпку. Мерные взмахи весел. Одинаковые спины матросов. На корме офицер: сидит важно. Сжимает эфес сабли. Зачем она моряку, он же не кавалерист? Игорь до сих пор только в книжках читал про самураев: как их разбили на Халхин-Голе, как храбрый комиссар Иван Пожарский погиб на сопке Безымянной у озера Хасан, защищая границу. Распевал песню о трех танкистах. И вот теперь японская шлюпка подходит к их пароходу. Японский матрос цепко ухватился за штормтрап, подтянулся к борту. И офицер, опираясь о головы, плечи матросов, стал перебираться с кормы на нос, чтобы первым подняться на «Ангару».

— Теперь, Игорь, катись по трапу вниз. Приказываю пока быть рядом с мамой. Ты лично отвечаешь за нее.

Третий помощник сжег секретные документы и уже стоял у штормтрапа, готовый к приему незваных, но все же гостей. Японцы с ловкостью прирожденных мореходов карабкались вверх. Господина офицера пришлось поддержать за локоток, потому что тот зацепился каблуком о собственную саблю и едва не свалился с фальшборта на палубу. Однако и тени насмешки не заметил офицер на лице русского. Холодная вежливость. Жест руки, приглашающий следовать за ним. У двери каюты капитана третий помощник приостановился, одернул китель, поправил фуражку подчеркнуто тщательно, неторопливо. Неожиданная остановка, явно продемонстрированная почтительность к своему начальству сбили с темпа и несколько разозлили офицера. Он нетерпеливо громыхнул саблей.

Капитан сам открыл дверь салона.

— По распоряжению уполномоченного офицер досмотра лейтенант Ято, — на довольно сносном русском языке представился японец.

— Капитан Рябов. Мой помощник Соколов.

— Капитан имеет право говорить только при свидетелях? — ухмыльнулся Ято.

— Но вы тоже вошли в каюту не один, а в сопровождении вооруженного матроса. В дверях вижу второго. А там маячит к третий.

— Это для голосовой связи с сигнальщиком.

— Принимаю объяснение.

Ято потребовал судовые документы и без пререканий получил их. Внимательно изучал каждую страницу. Время от времени он отрывался от бумаг, что-то резко выкрикивал часовому, стоявшему в дверях, а тот передавал фразу дальше, сигнальщику.

— Я бы просил дублировать ваши переговоры на русский или английский язык.

— Это удлинит мою работу, — отказался Ято.

— Мы располагаем временем, не так ли, Олег Константинович?

Соколов неопределенно пожал плечами.

— Капитан не спешит домой? — ехидно спросил офицер.

— С тех пор, как приказано лечь в дрейф,

— А вы не теряете выдержки, капитан.

— Как и мое государство, соблюдающее строгий нейтралитет по отношению к Японии. Итак, что же дальше? Идет четвертый час нашего совместного дрейфа.

— Думаю, что это только начало. — Ято отвалился на спинку дивана, жестом этим давая понять, что он, и только он, в данной ситуации хозяин положения. — Я уполномочен зачитать вам письменное заявление, — и вынул из кармана сложенный вчетверо листок. Торжественно начал чтение:

— «Японская империя имеет строго справедливую позицию по отношению к СССР, который является нейтральным государством…»

Оторвал взгляд от текста. Но эти двое русских не отреагировали на столь торжественную преамбулу.

— «…В настоящее время Япония ведет войну против Великобритании и США, поэтому Япония не может не обращать внимания на любые действия, которые могут помешать нашим операциям на море. Ваш пароход вступил в запретный район наших оперативных действий…»

— Протестую, — резко прервал его капитан. — Район, в котором мы находимся, согласован с вашим правительством для плавания советских судов. Если бы он был закрыт, мы немедленно получили бы уведомление из Владивостока.

— Этот вопрос будет исследоваться, — недовольно буркнул лейтенант и продолжил чтение:

— «…отправил по радио шифрованную телеграмму, когда увидел эскадру».

— Я категорически отвергаю обвинение в передаче данных об эскадре!

— Вопрос будет исследоваться…

«Поэтому вы обязаны следовать в порт Японской империи для подробного выяснения обстоятельств».

Ято положил текст заявления на столик. Выкрикнул:

— В случае отказа будет открыт огонь!

На Рябова, казалось, это предупреждение не подействовало. Он не спеша раскурил сигарету. Сам внимательно перечитал текст. Задал вопрос:

— Вы камикадзе, господин Ято?

— Я не пил чашу сакэ. — Лейтенант не понимал, куда клонит этот русский.

— Ну, чашу сакэ мы можем заменить рюмкой водки. Тонуть придется вместе.

Ято осклабился:

— Шлюпка у борта. Мы успеем отойти.

— В этом случае не успеете.

Ято прокричал что-то связному. В каюту ворвались пятеро матросов, направили карабины на Рябова и Соколова. Щелкнули затворы. Дуло карабина покачивалось на расстоянии нескольких сантиметров от лица Олега Константиновича. Он не смог бы даже шевельнуться, если бы матросы напали на капитана. Он отвернулся от вороненого дула, встретился взглядом с Николаем Федоровичем. На его лице, по-прежнему непроницаемо спокойном, он искал ответа на вопрос: «Что вы делаете? До какой грани решили дойти? Ведь в шифровке Владивостока ясно сказано: „Сопротивление не оказывать“. Значит, все еще не так плохо. Если бы война, тогда было бы сказано — не отдавать судно любой ценой. А значит, даже ценой жизни… Но ведь такого приказа нет. Так что вы делаете, капитан?» Но ему почудилось, что Рябов даже усмехнулся. Открыл ящик письменного стола. Соколов знал, там лежит пистолет. Однако Николай Федорович вытащил пачку сигарет, распечатал ее, щелкнул зажигалкой. Затем поднял трубку телефона:

— Вахтенного штурмана ко мне.

Тот вошел, оторопело замер.

— Запомните все, что, здесь видите. Точно занесите в вахтенный журнал. Поднимите сигнал «подчиняюсь силе оружия». Выполняйте. Все.

А стволы карабинов продолжали раскачиваться перед лицами капитана и первого помощника. Лишь Ято резким движением загнал свою саблю в ножны. И капитан тут же заявил:

— Прикажите нижним чинам покинуть каюту.

— Здесь зона действий нашего флота! — Голос лейтенанта был полон ярости. — Здесь приказываю я!

— Лейтенант императорского флота незнаком с морским правом?

— Здесь право войны!

— Но не с нами.

— Скоро и с вами!

— Не забывайтесь. Вспомните начало заявления своего уполномоченного. Так вот, согласно морскому праву вы сейчас находитесь на территории нейтрального государства и под защитой его флага. Под защитой… Прошу убрать нижних чинов. Ну вот, так бы сразу. Как видите, не я, а вы тянете дорогое время. Олег Константинович, присядьте поближе, обсудим детали. Вы тоже можете сесть, господин лейтенант…

Соколов заметил: вдруг слетела спесь с лейтенанта. Он послушно плюхнулся на диванчик. Вытер носовым платочком вспотевший лоб. А капитан продолжал:

— Итак, подчиняясь силе оружия, которую вы так ярко продемонстрировали, и возвращаясь к нейтралитету, хочу задать ряд вопросов. Первый: полагаю, нас будет конвоировать эсминец?

— Так точно.

— На борту останутся все, кто прибыл с вами в шлюпке?

— Никак нет. Я и четыре матроса. Полная вахта.

— Гарантирую, мы из-под ваших пушек не сбежим. Можете вернуться.

— Никак нет, Не имею права, Приказ.

Но тут Ято спохватился, снова выпятил грудь, выставил саблю, обеими руками оперся об эфес:

— Я буду давать курс. Я буду контролировать исполнение команд уполномоченного. Я лоцман…

Капитан тем временем снова снял телефонную трубку, приказал дать малый вперед, как только шлюпка отчалит от борта. Велел «пошевелиться на полную катушку» на камбузе. Приказал «уплотнить палубную команду», Ято прервал свою тираду, потому что не понял, что такое «катушка» и что значит «уплотнить». Решил, что разговор ведется на внутреннем коде, и насторожился. Но Рябов пояснил, что речь идет о каюте для матросов, не торчать же им между вахтами на палубе. Выразил сожаление, что не может выделить отдельное помещение для лейтенанта согласно его рангу и полномочиям. Но если ему оскорбительно отдыхать в обществе нижних чинов и если долг велит непрерывно находиться на мостике или в штурманской, там есть диванчик. ~~

В коридоре появилась камбузница — крахмальная шапочка на голове, белоснежный крахмальный фартучек. Как в ресторане. Бесцеремонно отодвинула локтем японца-матроса и его карабин, павой прошла по каюте, поставила поднос на стол.

— О, свежая рыба! — Ято расплылся в улыбке. — Но вы сообщали о трудностях с продовольствием.

— Это заслуга ваших летчиков. Они разбомбили прекрасный косяк сельди. Восхищен их меткостью. Кстати, мой протест по поводу беспричинного обстрела передан уполномоченному?

— Так точно, — кисловато отреагировал Ято.

— Благодарю. Я вам гарантировал кое-что взамен чашки сакэ?

Капитан подошел к сейфу, извлек и поставил на стол виски и водку.

— Что предпочитаете, враждебное виски или нейтральную водку?

— О, русская водка! — оживился лейтенант.

— Вы эту информацию тоже передадите через связного?

Ято что-то выкрикнул, и матрос послушно повернулся спиной.

Несколько раз вздохнула и ровно застучала судовая машина. Зашелестела вода за бортом. «Ангара» неспешно тронулась в путь, на запад. За иллюминатором каюты маячил эсминец.

V

К вечеру ветер стал быстро усиливаться и достиг ураганной мощи. Ход снизился до пяти узлов. Невидимыми, могучими ладонями ураган сдерживал пароход. Из промозглой, свистящей, грохочущей тьмы появлялись, медлительно вздымались до уровня мостике рваные белесые гребни, с которых слетали клочья пены и брызг. Они вздымались все выше, медленнее. И стремительно, с огромной силой обрушивались на палубу, ударяли о стену надстройки, прокатывались по судну, уходили в черноту ночи. И из тьмы возникала, вздымалась новая волна. Зыбкая, размытая полоса гребня делила надвое черноту моря и черноту неба. Под утро — определить, что приближалось утро, можно было лишь по часам, потому что мгла была столь же плотной, как и ночью, — валы стали налетать как бы со всех сторон. Беспорядочная, грозная толчея волн, странная, сжимающая легкие, голову холодная духота предупреждали, что «Ангара» сама лезет в центр тайфуна… Эсминцу тоже приходилось несладко. Его швыряло как пустой спичечный коробок. И были мгновения, когда вахтенный штурман видел его палубы как бы сверху, как бы с летящего на бреющем полете самолета, Эсминец подносило опасно близко к пароходу. Порою он вообще скрывался из виду. Ято с ловкостью кошки пересекал уходившую из-под ног палубу, выбирался на крыло мостика под удары волн, секущий ливень. Возвращался в рубку, лишь когда снова замечал черную тень корабля и его сигнальные огни. Он страшился, что в этом сумасшедшем вихре, пляске волн эсминец потеряет «Ангару», и потому еще яростнее, еще упрямей требовал, чтобы штурман, несмотря ни на что, соблюдал курс 315.

В штурманскую капитан не выходил. С вахтой, с машинным отделением общался только по телефону. Он подчинялся силе оружия. Он шел под конвоем.

Здесь, в каюте, сейчас он был один. Но и наедине с самим собой Рябов привык держать эмоции в узде. Иначе невозможно думать. Иначе не принять взвешенное, точное решение. Николай Федорович не был удовлетворен маленькой победой в войне нервов. Это ведь всего-навсего лейтенантишка, правда, за спиной его орудийные дула. Но там, в каком-то неизвестном порту, на борт поднимутся иные гости. Они готовятся к встрече. Снова и снова возвращалась мысль: почему эсминец не запретил радиопередачи? Почему? Ведь до сих пор — это он знал из инструктажа во Владивостоке, из разговоров с капитанами, — оказавшись на борту советских пароходов, японцы первым делом изгоняли из радиорубки радиста. А здесь странная забывчивость. Умышленно подталкивают: дай радиограмму, в которой, так сказать, авансом обвинили.

Николай Федорович поймал себя на мысли, что стал думать о пароходе как бы со стороны. Будто не его вместе с «Ангарой» швыряет с волны на волну, а кого-то другого. А он стоит в кабинете начальника пароходства и смотрит на огромную, во всю стену, карту Тихого океана, на которой булавочками приколоты силуэты судов с названиями. Одни толпятся у американского побережья, там, где Сиэтл, Сан-Франциско. Цепочка других в высоких широтах, у Алеутских островов, вдоль Камчатки. И если место а океане у десятков судов определяется во Владивостоке примерно, по счислению, ибо суда идут в радиомолчании, то у «Ангары» оно точно обозначено. И ясно: ей нужно примерно сутки, чтобы упереться в Хоккайдо. Рябов взглянул на часы. Наверное, Афанасьеву уже принесли очередную его радиограмму: шторм десять баллов, направление ветра, ход, координаты. Этого достаточно, чтобы понять, в какую передрягу попал пароход. Но ответной радиограммы нет и нет., Владивосток молчит. А это, считай, команда решать все самому: «Мы полагаемся на тебя, товарищ Рябов». Так что же решать? Главное, работу рации не прекращать.

А удары волн сотрясали пароход от киля до клотика. По каюте из угла в угол шарахались какие-то вещи, том лоции, который Николай Федорович после неоконченной игры в «морской бой» забыл поставить в шкаф. Раздался звонок. Из машинного отделения говорил стармех:

— Летят заклепки. Если дальше так пойдет…

Что «дальше пойдет», объяснять не нужно было. «Ангара» теряла ход, управляемость. Ее могло даже переломить!

Капитан вышел в рубку. Ято втиснулся в щель между приборами, цеплялся за них, чтобы не отлететь к противоположной стене. Конвойный матрос сидел на полу, обняв стойку руля. А рулевой, силуэт которого угадывался в темноте рубки, стоял, вжавшись спиною в стену, и каким-то чудом5 выдерживал проклятый курс 315, Приказал;

— Поднимите два красных огня.

Эсминец всполошило сообщение о том, что пароход теряет управление. Тут же замигали в ответ его клотиковые огни: «Что случилось, чем могу помочь?»

— Ответьте: «Благодарю. Справлюсь сам. Меняю курс на более выгодный для судна».

И снова замигали огни на верхушке мачты эсминца, едва различимые сквозь пелену дождя: «Не возражаю».

Конвоиру тоже надоело подставлять борта ударам волн. Вслед за «Ангарой» он изменил курс. На некоторое время роли переменились. Теперь «Ангара» стала как бы ведущей, а конвойный корабль — ведомым. Лишь через долгих пять часов стало ясно, что пароход и корабль вырываются из лап тайфуна.

Но капитана не покидало ощущение, что все это лишь отсрочка чего-то непоправимого, к чему медленно, но неотвратимо двигался пароход.

…Вот такое же чувство было в августе сорок первого, когда его подобрала шлюпка с «Ориона», Тогда он точно знал, что спасение из холодных волн Балтики лишь отсрочка на несколько часов, до рассвета следующего дня. Он давно не вспоминал те страшные дни: исход флота из Таллина в Ленинград. Десятки судов больших и малых. Палубы и трюмы, забитые эвакуированными. Предательски ясное, без единого облачка небо и так медленно спускавшийся в море диск солнца! Вот тогда начался первый налет фашистских самолетов — воющая карусель над беззащитными судами. Свист бомб. Грохот взрыва и страшный толчок, швырнувший с мостика. Когда вынырнул, его «Дубровский» горел.

Давно он не вспоминал август сорок первого.,

Рябов не захотел тогда встречаться с капитаном спасшего его транспорта. Он всю ночь бродил по палубе среди сотен обреченных людей. Поразительно, но многие спали. С заходом солнца фашистские самолеты ушли. И люди решили, что теперь они проскочат к Ленинграду, под защиту зенитных батарей. Но Рябов знал скорость каравана и расстояние до этих батарей. Знал: с рассветом снова начнется карусель.

Он бродил по палубе. И чего только не было там! Ворох книг, возможно, самое лучшее, ценное из чьей-то библиотеки. Детские игрушки, чемоданы, тюки. Споткнулся о велосипед. Еще не отдавая себе отчета, что делает, нагнулся, снял резину с колес. Какой-то паренек вцепился в рукав: «Не трогайте, это мой!» — «Знаю, что твой, снимай куртку», — сказал ему. Увидев капитанские нашивки на мокром кителе Рябова, паренек присмирен, покорно снял курточку. Лишь тогда Рябову окончательно ясно стало, что нужно предпринять. Сперва заставил паренька закрепить камеру тесемками от ботинок под мышками, затем надул ее. Потом то же самое проделал сам и сверху надел китель. Велосипедная камера, конечно, не спасательный круг, но все же дополнительную плавучесть даст.

Отсрочка кончилась с восходом солнца. В тот день Рябов еще дважды оказывался в воде. И велосипедная камера, интуитивно придуманный спасательный круг, спасла Николая Федоровича, а может быть, и того неизвестного паренька. Она помогала держаться на воде, и Рябов мог тащить за волосы, рукава к обломкам досок, к шлюпкам кого-то… сколько-то людей. После таких передряг, говорят, люди седеют. А вот у него не прибавилось ни одного седого волоса. Только сердце стало барахлить. Бот и сейчас пришлось проглотить таблетку.

Николай Федорович вспомнил все так явственно, будто трижды тонул вчера. Он не был суеверен. Но сейчас зябко повел плечами…

Зашел замполит. Он был крайне озабочен.

— Не могу понять, почему японцы не опечатали радиорубку? Почему они не просто разрешают, а, я бы сказал, провоцируют на радиосвязь?

— Меня это тоже беспокоит…

— Может быть, ловушка?

— В которую мы, как глупый мышонок, полезем? Вы правы, думаю, у радиоспецов на флагмане и здесь, на эсминце, уши распухли от ожидания.

— Но пока эфир наш… Я понимаю, вы можете посмеяться над моей сугубо штатской идеей.

— И я штатский. Какая идея?

— Семьи на берегу давно не знают, где мы, что с нами. В пароходстве могут решить, конечно, что мы с ума посходили. В такое время… Но, может быть, краткие телеграммы собрать у команды и послать?.. — Олег Константинович смутился и замолк под пристальным взглядом капитана.

— Ну что ж… начните с себя.

— Мне некому. Я ведь беспризорщина двадцатых годов. Да и в мужья пока никому не подошел.

— Вы мне об этом не говорили.

— Но вы и не спрашивали.

— Да, простите…

— Чепуха… Если позволите, я обойду людей — и тех, что на вахте, и тех, что в каютах. Так практичнее будет, быстрее.

— Идите, Олег Константинович. Спасибо за идею. Жаль, мне она в голову не пришла.

Помполит начал обход с кочегарки. Сажин никак не мог взять в толк, что хочет от него Соколов, зачем сует в черные лапы аккуратный блокнотик и вечное перо. Пришлось растолковать, вот, моя, появилась такая замечательная возможность. Есть разрешение капитана. Никогда еще помполит не видел на сухом, желчном лице Сажина такой удивительной детской улыбки:

— А я уж привык, что в рейсе все равно как без вести пропавший!

Но блокнот и ручку не взял:

— Измажу. Пиши сам, Олег Константинович. То ж телеграмма, не письмо, все равно жинка печатные буквы получит. Пиши: «Жив, здоров, чего и тебе желаю. О детях не спрашиваю, сама скажешь, когда свидимся». И подпись мою. А еще перед подписью, что целую, можно вставить? — Кочегар Сажин развеселился, ткнул Марью Ковалик черенком лопаты: — А для нее напиши: Владивосток, всем парням сразу. Готовьте оркестр, а Сажину — пива бочку. Мол, заскучал без пива кочегар.

— От тамошних парней столько же толку, как от здешних, — отмахнулась Марья. — И за меня уж пером поводи, Олег Константинович. Маме: что живу хорошо, работаю легко. И целую. И все.

Когда Олег Константинович стал на ступеньку трапа, Сажин его окликнул:

— Ты мастеру передай спасибо. Это он хорошо придумал.

— Да, передам.

Почти каждому пришлось объяснять, почему вдруг разрешение получено на личные телеграммы: нет худа без добра. Раз японцы все про пароход знают, значит, и таиться нечего. И лучше воспользоваться случаем, чем упустить его.

Лейтенант Швыдкий жестоко страдал морской болезнью и ничего толком сказать не мог. Но у Соколова был его адрес, и он решил сам придумать какой-нибудь текст.

А старший механик постарался использовать возможность максимально:

— Если я штучки три сочиню, по-соседски, по блату возьмешь? Мастер не зарубит?

— Без блата пиши. Отстою, если вопрос возникнет.

Капитан пролистнул блокнотик, перечитал телеграммы, не ради того, чтобы лезть в чужие тайны — он ведь на судне все, даже военный цензор,

А помполит рассказывал тем временем:

— С тех пор как мы у этого эсминца словно на привязи топаем, хмурый какой-то народ стал. А написали домой по строчке и потеплели. Ну прямо настроение такое, будто Владивосток на горизонте.

— Но телеграмм меньше, чем народа.

— Не всем есть куда посылать. Особенно нашим бывшим фронтовикам. Адреса — по ту сторону… Я вот не прощу себе, что сдуру сунулся в каюту к Игорю. Не подумал, что им тоже писать некуда.

— Люблю… Целую… Эфир даже отвык от таких слов. Все шифры, сводки, команды. — Капитан захлопнул блокнот. — А я решил промолчать. У моей жены дар ясновидения, что ли. Между строк узнает истину. Догадается, что не с добра открыта связь. Я вот в августе прошлого года почистился, нагладился, побрился в Кронштадте, а переступил порог — первый вопрос: «Ты тонул?» Как она могла догадаться, что я за двое суток трижды побывал в воде?!

— Вы мне не рассказывали об этом.

— А вы и не спрашивали. Это когда война кончится, будем по собственной инициативе рассказывать, что когда с кем стряслось.

Радист принялся тщательно переписывать телеграммы в журнал. Ворчал при этом:

— Ничего себе нагрузочка. Это же на всю вахту работы, Рука отсохнет от приветов. Олег Константинович, а может быть, упростить дело, отстучать сперва «чувствую хорошо», «желаю здоровья», «до встречи», «целую», сказать Владивостоку, чтобы повторили двадцать раз, а потом передать разночтения и адреса?

Соколов рассердился:

— У тебя шкура небось задубела от морской воды, раз такую чепуху предлагаешь.

А радист рассмеялся:

— Это вы разучились понимать, когда человек дурака валяет. Можно, я первой свою передам?

— Последнюю!..

— Есть! — хитро усмехнулся. — Вас не надуешь. Вы ж азбуку Морзе назубок знаете.

— Уже надул, хотя твою азбуку знаю как японские иероглифы. Ты ведь первую отстучал, даже в текст не заглянув.

Олег Константинович неоднократно наблюдал за работой радиста в эти дни. Обычно он хмурил брови, пошевеливал губами, про себя повторяя фрезу за фразой, А тут принялся насвистывать песенку про пожарника. Но это не мешало работать с пулеметной скоростью. Взял свой блокнотик, теперь ненужный радисту. Решил выдрать исписанные странички. Но передумал, потому что чистые листки начнут выпадать. Вложил блокнот в целлулоидный футляр с кнопочкой — так он продавался в Сиэтле, — спрятал в нагрудный карман.

К вечеру открылся берег. Из тумана выглядывали зубцы сопок. Вершины самых высоких как бы светились даже, когда спустилась ночь, потому что были покрыты снегом. Особенно красивы две сопки. Они стояли рядом и напоминали двуглавый Эльбрус.

На конвойном эсминце замигал световой семафор. Ято, не покидавший поста у компаса, оживился, поднял дремавшего матроса. Лейтенант азбуки Морзе не знал, и матрос переводил ему язык световых вспышек. Инструктаж был довольно долгим, и под конец Ято стал заметно нервничать. Он разразился длинной тирадой; которую сигнальщик передавал около минуты. Ответ эсминца был кратким. Ято развернулся на каблуках. Сабля описала дугу, лязгнула о стену рубки:

— Самый полный вперед!

Но штурман опасался ночью идти к незнакомому берегу. Даже на генеральной карте было видно, что вход в порт очень-сложен. И вызвал капитана.

Рябов перевел рукоятку машинного телеграфа на «стоп».

— Вы не поняли приказ? — возмутился Ято.

— Понял, но выполнить не могу. Я не хочу, чтобы потом ваше командование обвинило меня во вторжении в территориальные воды Японии. Я должен запросить разрешение пароходства.

— Это запрещено.

— Кроме того, у меня нет карт Хоккайдо. Ночью входить в незнакомый порт опасно. Передайте на эсминец просьбу лечь в дрейф до рассвета.

— Это запрещено. Полный вперед, или будет открыт огонь.

— В таком случае я снова поднимаю сигнал «подчиняюсь силе оружия».

Для старшего механика два коротких звонка после команды «полный вперед» были равноценны распоряжению двигаться «малым», что он и выполнил послушно. А Ято пришлось удовлетвориться объяснением, что в котлах текут трубки, топливо — дрянь и четыре узла — это максимум того, что может теперь, после тайфуна, выжать «Ангара».

Капитан выслал на нос старпома и боцмана впередсмотрящими.

Медленно приближалась, охватывая горизонт, черная тень острова Мерцали шпили заснеженных сопок. Пароход тяжело кивал набегавшим валам, рассекая их. Потоки воды окатывали впередсмотрящих, слепили их, норовили сорвать с места, протащить по скользкому дереву палубы. Трудно было удержаться. Еще сложнее было разглядеть что-либо в ночи воспаленными глазами. Когда судно в который раз вознесло форштевень на гребень волны и замерло на миг, чтобы потом заскользить в узкую «долину» между валами, боцману почудилась впереди черная тень и белесая полоса прибоя, а чуткий слух выделил в гуле океана и шуме ветра новые звуки. Боцман стиснул плечо старпома:

— Прямо по курсу, вот туда, вглядись!..

Но пароход уж покатился в провал между волнами. И впереди не было ничего, кроме следующего пенного гребня.

— Вот сейчас вознесет — и вглядись, — повторил боцман.

Рифы… «Ангара» шла на спины камней, которые выдала пена прибоя. Оба закричали, а потом вжались в металл обшивки, вцепились в какой-то трос. Вот сейчас… в любое мгновение мог раздаться удар, и треск, и скрежет, и лязг металла, раздираемого вершиной скрытого под водой утеса, а их самих сила удара, перехлест волны швырнут, закрутят в водовороте. Они почувствовали, как задрожал пароход от напряженной работы машин, стал замедлять ход, преодолевая силу инерции. И волна, помогая рулевому, начала разворачивать «Ангару» бортом к бурунам и черным теням рифов. Наконец пароход справился со своей тяжестью, с собственным бегом и отступил в открытый океан.

…Рябов увидел отчаянные жесты впередсмотрящих, услышал их возглас и, опережая своего конвоира, надсмотрщика — или как там его еще называть, — скомандовал в машину «стоп», а затем «полный назад», а рулевому — «поворот влево». Яте подскочил, попытался сорвать руку капитана с машинного телеграфа, выкрикнул что-то. Матрос спрыгнул с табурета, принялся стаскивать карабин с плеча. И тут Рябов впервые показал, какая недюжинная сила скрыта в его сухощавом теле. Одной рукой он отшвырнул лейтенанта прочь. Тот сбил матроса с ног и сам растянулся на палубе. Пароход развернуло лагом к волне, качнуло эдак градусов на тридцать. Но на этот раз вахтенный штурман не пытался удержаться на ногах. Его как бы сбил с ног резкий крен судна, встряска от удара волны в борт. Он упал на японцев. Получилась небольшая свалка. Лишь рулевой прочно оставался на месте, выполняя короткие., властные команды своего капитана.

Потом Рябов помог лейтенанту встать. Но, прежде чем тот успел раскрыть рот, заявил:

— Вы умышленно хотели посадить судно на рифы. Угробить «Ангару» не дам!

— Там джонки… там рыбаки…

— В такую ночь? На такой волне? До рассвета ложусь в дрейф. Передайте на эсминец мое решение, и… диванчик к вашим услугам. Теперь вахта справится без вас. И без меня.

Круто развернулся и ушел в каюту. А Ято? Зажав саблю под мышкой, он скатился по трапу и ринулся вдоль коридора в гальюн.

VI

Пароход шел в кильватер эсминцу. Ято самоуверенно командовал:

— Вправо шесть, влево три. — Он точно повторял маневры корабля.

Две самые высокие, покрытые снегом сопки, напоминавшие ночью двуглавую вершину Эльбруса, теперь как бы переместились и пристроились в затылок друг другу. Перед ними торчала на скале бездействовавшая башня маяка. Разве же мог, даже ночью, «лоцман» так грубо ошибиться, взять на несколько миль вправо от такого ясного ориентира, как эти сопки? Значит, знал, что уводит судно в сторону. И то, что Рябов сказал сгоряча, было правдой. Ято умышленно вел «Ангару» на рифы. А потом… В тяжелой аварии виноват капитан и нерасторопная команда. Выручать судно некому. Что удастся спасти из груза, достанется японцам, а для команды начнется полный мытарств путь на Родину, Вот и весь расчет. Инцидент исчерпан…

Прошли маяк, миновали сужение. На берегу виднелась зенитная батарея. Из блиндажей высыпали солдаты. Редкое зрелище — советский пароход заводят в порт.

Ято приказал стать на якорь. Вскоре от эсминца отвалила шлюпка. Сняла конвой. Корабль развернулся и помчался в обратный путь. А от пирса отошел тральщик и стал, заслоняя выход из гавани. Орудия и пулеметы были расчехлены. Возле них дежурили расчеты.

На пирсе пустынно. Портовые власти не спешили на «Ангару». Лишь около полудня появился мотобот. Капитан велел спустить парадный трап.

— Ну, слава богу… — вырвалось у него.

Соколова неприятно удивила такая реакция капитана на приближение бота, в котором было не меньше тридцати человек. На каждого члена команды по вооруженному японскому матросу.

— Вот их сколько прется, — буркнул он, — а вы «слава богу»…

— Самое паршивое дело — ждать. Наши конвоиры — дрянные психологи. Им бы подержать нас несколько суток на приколе. Взвинтить нервы. А там, глядишь, и провели бы на какой-нибудь мякине. Да, наверное, долго держать нас не с руки. Пароход не иголка. Владивостоку известно, где мы. Будем надеяться, там не сидят сложа руки. Что-то пытаются для нас делать. И вообще лучше действовать, чем торчать на мостике и разглядывать этот дырявый порт. Побыстрее разобраться, чего от нас хотят, чем нам грозят. Вот почему я помянул господа бога, что, судя по выражению вашего лица, вам не понравилось,

— Проницательность же у вас, Николай Федорович, — усмехнулся Соколов.

— Просто мы об одном и том же думаем. А в таком случае и мысли соратника прочитать нетрудно. Я вас вот о чем попросить хочу… Вы так ловко и быстро управились с теми телеграммами. Пройдите по палубам. Да не ради проверки того, как расставлены наши люди, И никаких мобилизующих бесед. Просто пройдите и успейте вернуться к тому времени, когда это корыто причалит к трапу.

— Тогда не вижу смысла.

— Я ведь нашел способ опровергнуть одно ошибочное мнение команды.

— Не понимаю.

— Что идея сообщить о себе домашним принадлежит не «мастеру», а помполиту. Вот почему и пройдите. Увидят вас — лишний раз вспомнят о доме.

Стоило миновать небольшую группу матросов, как Олег Константинович уж видел следующую. Каждый закуток парохода был под бдительным надзором. Никто не давал приказа наводить лоск. Но моряки принарядились, будто и не было изматывающего шторма и не пленен пароход, а свежая, бодрая команда принимает визит вежливости хозяев порта. Внешний вид команды помполита удовлетворил. И он поторопился на мостик.

Бот уже пристал к борту. Мимо Соколова протопала группа японских матросов. Посты были выставлены у трюмов, на баке, юте, у радиорубки, на мостике. Олег Константинович успел опередить господ офицеров и оказался в капитанской каюта чуть раньше, чем они. Кроме капитана, к удивлению своему, увидел Игоря.

— Думаю, сей юркий товарищ выполнит роль связного, — сказал капитан. — Условные знаки запомнил?

— Так точно, — отрапортовал связной.

— А теперь марш на палубу и занимай пост.

— Есть! — И через мгновение Игорь торчал по ту сторону иллюминатора.

В каюту вошли офицеры, погромыхивая саблями.

— Командир отделения Японского императорского флота лейтенант корабля «Сикоку-мару» офицер досмотра лейтенант Масафуми Дзуси, — продекламировал старший офицер торжественно, словно представлялся не лейтенантишка рыболовного траулера, наскоро переоборудованного в тральщик, а минимум капитан первого ранга. Английский язык его был ужасен.

Офицеры, не дожидаясь приглашения, расселись, зажали коленками сабли, положили руки на эфесы. Лейтенант позволил себе развалиться по-хозяйски на диванчике. Кроме офицеров, был штатский, который отрекомендовался переводчиком. Он вытащил из портфеля листки бумаги, испещренные иероглифами, и угодливо протянул начальнику. Лейтенант разложил листки на столе, разгладил ладошкой. Он что-то медлил с чтением.

В каюту ворвался взволнованный вахтенный штурман и положил перед Рябовым клочок бумаги:

— А вы доложите о случившемся. Господам будет интересно.

…У флага на посту были матрос Шевелев и кочегар Ковалик. Они стояли у борта и смотрели, как цепочка офицеров и матросов поднималась по парадному трапу, не заметили, что по правому борту пробежали три матроса. Обернулись, когда один принялся спускать флаг, а другой уже вытаскивал из-под бушлата японский. Марья оказалась проворнее матроса Шевелева. Она успела нанести сильнейшую оплеуху одному японцу, дернула за шиворот другого, пытавшегося сорвать красный флаг, да так резко, что у того с треском, отлетели пуговицы. Тут и Шевелев подоспел, вырвал фал и вернул флаг на место.

Марья действовала молча. Она метнулась к щиту с пожарной принадлежностью, сдернула крюк одной рукой, другой прихватила гирьку. Крюк она вручила Шевелеву, и тот держал его как алебарду. А. сама, помахивая гирей, грозно предупредила оторопевших японских матросов:

— А ну, теперь суньтесь…

Вот об этом и доложил вахтенный штурман.

— Флаг на месте? — уточнил капитан.

— Так точно, Марья врезала, Шевелев помог.

— Передай: так стоять.

Рябов подождал, пока штатский все перевел офицерам, после чего заявил:

— Я заношу в вахтенный журнал запись об акте пиратства, о попытке захвата судна.

— О задержании! — вскочил лейтенант.

— С заменой флага?

— Ладно, флаг оставим в покое, — смирился Масафуми Дзуси. — Но вы обязаны подчиняться всем нашим распоряжениям.

Капитан пожал плечами:

— Вы ведь собирались зачитать какой-то документ?

Офицер торопливо пробубнил текст. Вскочил переводчик:

— «Японская империя имеет строго справедливую позицию по отношению к СССР, который является нейтральным государством…»

Меморандум слово в слово такой же, как и тот, что был зачитан в открытом океане. Снова о нарушении запретной зоны… О шифровке, направленной во Владивосток… А вот теперь нечто новое:

— «…Япония считает, что вы оказали помощь нашему неприятелю. Поэтому для подробного исследования наш корабль привел вас сюда, чтобы избежать опасного открытого моря. Пока обстоятельства не выяснятся, ваш пароход должен стоять. При досмотре желательно, чтобы вы дружественно выполняли наши требования».

— Вам все понятно, капитан? — спросил переводчик.

— Разумеется, нет. Сперва я должен иметь копии на японском и русском языках. Могу продолжить беседу только после этого.

— Но это займет много времени!

— Я готов подождать. Кто курит, господа? Русские папиросы. Прошу.

С недовольными минами Масафуми Дзуси кисточкой, а переводчик при помощи авторучки принялись снимать копии. Капитан тем временем неторопливо встал из-за стола. Предложил поочередно господам офицерам папиросы. Подошел к Соколову, положил руку на его плечо и легонько вдавил в кресло. Этим жестом он приказывал ему быть свидетелем и только свидетелем всего происходящего. Сидеть. Молчать. Не вмешиваться. А Олег Константинович тем временем карандашом набрасывал портрет Масафуми Дзуси: низкий лоб и жесткий ежик волос. За очками в металлической оправе щелочки-глаза с припухшими веками. На широкоскулом лице нос, напоминающий клювик попугая. Приоткрытый рот с несколько выпиравшими верхними передними зубами. Кроме того, Соколов изобразил погончики, пуговички на мундире, ленточки с какими-то значками и медалькой.

— Не знал за вами такого таланта, Олег Константинович! — сказал капитан. — Господин переводчик, взгляните! По-моему, получился образ скромного, но истинного моряка императорского флота!

Переводчик хихикнул, но тут же, как говорится, прикусил язык, ибо неясно было, какой будет реакция оригинала этого шаржа. А капитан как ни в чем не бывало выспрашивал теперь самого Масафуми Дзуси:

— Не правда ли, есть сходство? Переведите: я готов заключить портрет в рамку и с согласия автора, даже с его дарственной надписью вручить на память.

Тон капитана был столь искренним и непосредственным, что и лейтенанту пришлось выдавить кисловатую улыбку.

Наконец перевод и копия оригинала меморандума были официально вручены, и капитан сообщил, что готов дать обстоятельный ответ по всем пунктам. Он говорил медленно. После каждой фразы делал паузу, чтобы дать возможность штатскому перевести все точно и тщательно. Кроме того, эти паузы давали возможность обкатать в уме каждое следующее предложение.

— Путь, по которому я шел, — единственный, согласованный между нашими правительствами, поэтому я не считаю себя виновным в том, что находился в данной части Тихого океана. Я был обстрелян и задержан на правильном курсе…

— Этот вопрос будет исследоваться, — встрял лейтенант.

— Что мне и было уже заявлено три дня назад. Далее. Являясь капитаном советского торгового судна и гражданином Советского Союза и зная о нейтральных отношениях между нашими странами, я не мог иметь никаких враждебных намерений против высокочтимого правительства Японской империи, его военно-морского командования и отдельных граждан. Обвинение в том, что я помогал противникам Японии, оказавшись случайно в зоне оперативных действий, решительно отвергаю.

Рябов остановился, неторопливо потянулся за папиросой, раскурил ее. Сегодня он курил только папиросы отечественного производства. Еще раз пробежал перевод меморандума:

— Продолжу. Я даже мысли не допускаю, что радиограммы, которые обязан давать владельцу судна во Владивосток, можно расценить как помощь врагам Японской империи! Если мои радиограммы могли принести вред, то почему конвойный корабль сразу не запретил говорить по радио?

— Вам было запрещено! — вскочил лейтенант.

— Ничего подобного, в вахтенный журнал занесены все распоряжения японской стороны. Я гарантирую точность ведения журнала.

— Немедленно прекратить связь! Аппаратуру опечатать!

Капитан передвинул том лоции на край стола. Голова Игоря исчезла из иллюминатора: он сигнал понял. А капитан решил «поторговаться»:

— Я не разрешаю трогать аппаратуру. Достаточно опечатать дверь рубки.

— Здесь Япония и командую я! — кипятился Масафуми Дзуси.

— За пределами палубы, разумеется. Но здесь наш флаг. И вы сами подтвердили, что пароход задержан, а не арестован.

— Ну хорошо, согласен опечатать дверь рубки…

Один из офицеров отправился выполнять приказ. Но тем временем радист успел вызвать Владивосток и отстучать последнюю, самую короткую телеграмму: «Связь прекращаю».

После короткого «всплеска» переговоры снова потекли спокойно и размеренно.

— Итак, с данного момента, то есть с шестнадцати тридцати, связь прекращена, — продолжал Рябов, — о чем и будет сделана запись в вахтенном журнале. В отношении того, что вам необходимо проводить подробное исследование всех вопросов, возразить ничего не могу, потому что нахожусь под прицелами орудий. Готов предоставить все материалы, которые помогут внести ясность. Я считаю все это недоразумением. Я ищу глазную его причину. Может быть, она в этом? Скажите, когда мое правительство было поставлено в известность о новом запретном районе?

Офицеры посовещались, и переводчик не очень уверенно сообщил:

— Вскоре после объявления войны Америке.

— Сомневаюсь. С седьмого декабря тысяча девятьсот сорок первого года прошло много времени, а все наши суда ходят именно этим путем. Зная миролюбивую политику своего правительства и то, что оно никогда не нарушает своих обязательств, не создает инцидентов между нашими странами, я не допускаю мысли, что меня могли не предупредить. Возможно, такое сообщение было сделано недавно. В таком случае прошу указать точную дату.

— Завтра назовем, — сообщил переводчик.

Но по лицам офицеров Рябов понял, что ни завтра, ни послезавтра ответа не дождаться. Все это липа, попытка, как говорится, взять «на арапа».

Соколов оторвался от своих записей. Он стал их вести не таясь с тех пор, как заметил, что и японцы ведут протокол переговоров. Пауза затягивалась. Заминка встревожила. Неужто разволновался капитан и цепочка аргументов разорвалась?

Переводчик не выдержал, прервал молчание:

— Вы все сказали, капитан?

Рябов резко, пружинисто встал:

— Нет! — До сих пор он говорил ровным тоном информатора или учителя, объясняющего урок непонятливым ученикам, уперев спокойный взгляд в поблескивающие очки офицера группы досмотра, лейтенанта императорского флота Масафуми Дзуси. Теперь же в его голосе появилось едва сдерживаемое негодование. Он говорил, глядя куда-то поверх голов присутствующих и этим давал понять, что считает господ офицеров лишь передаточной инстанцией. — Я категорически протестую против беспричинного обстрела и бомбежки в океане! Я имел ясно видимые опознавательные знаки судов СССР, поднятый флаг. Я категорически протестую против беспричинного ареста судна!

— Задержания…

— Принимаю поправку, но это мало что меняет. Требую, чтобы вы как можно скорее провели досмотр, все свои исследования, дали ответ на мои протесты и выпустили судно по назначению. Теперь все.

Масафуми Дзуси пожелал устроить перерыв. Офицеры вышли на мостик. Заработал флажками сигнальщик. Группа досмотра рапортовала на берег, получала некие дополнительные инструкции.

И Рябов вышел на палубу. Он размышлял о том, что переговоры пошли слишком спокойно и вежливо, А в общем было ясно: сегодня вряд ли удастся получить ответы на протесты. Ну что ж, значит, завтра нужно будет все повторить слово в слово. Нет оружия сейчас кроме слова. Завтра, Сколько дней продолжится эта стоянка?. Ведь ясно, сегодняшний разговор лишь пристрелка, испытание нервов. Как будто бы нервы не сдали. Как будто бы держался правильно. Сжала сердце боль, перехватило дыхание. Рябов оглянулся, поспешно проглотил таблетку, присел на край светового люка…

Из-за мачты вынырнул Игорь, сообщил, что японцы «семафорить кончили». Надо вставать. Надо идти. Лишь бы этот зоркий гражданин не заметил, как ему сейчас плохо…

Снова расселись в каюте офицеры. И опять Масафуми Дэуси был напыщен, как в первые минуты своего вступления на борт «Ангары». Он бросал фразы отрывисто, будто подавал команды на своем сейнере-тральщике:

— Вы не должны делать попыток покинуть порт.

— Вынужден согласиться.

— Вы обязаны собрать все оружие и отправить на военный корабль до освобождения судна.

— Возражаю. Оружие принадлежит владельцу судна. Я несу за него ответственность. Могу сложить в отдельное помещение и опечатать. Неприкосновенность гарантирую.

Последовало краткое совещание, после чего переводчик объявил:

— Господин лейтенант принимает ваше возражение.

Рябов не ожидал столь быстрого отступления японцев от своего требования. Но раз так…

— Прошу оставить при мне личное оружие — пистолет.

— Вы не доверяете команде?

— Вопрос абсурден, — отрезал капитан. — Это мое право.

— Господин лейтенант согласен.

— Еще прошу разрешения поднять стрелы кранов, чтобы заняться бункеровкой угля. Вести работы по окраске судна.

— У вас есть настроение здесь работать? — искренне удивился лейтенант.

— У нас всегда есть настроение работать.

— Работы разрешаем. Надстройки красьте, но за борт подвески и шлюпки спускать нельзя. На мачты подниматься нельзя. На берег в бинокли смотреть нельзя. Судовые огни зажигать нельзя. Соблюдать светомаскировку…

Выпалив все запреты, японцы собрались, покинули пароход…

VII

Полная луна освещала палубу. Порт и город без единого огонька. На берегу все будто вымерло. И на судне тишина. Слышен только плеск воды за бортом, да из машинного отделения время от времени доносится позвякивание. Ну, это дело обычное. Для всех стоянка — отдых, даже такой, вынужденный, а для механиков — работа. Небось разобрал «дед» какой-то из агрегатов, чинит, латает. Старичок пароход и старушка машина.

Соколов оперся о влажный от росы планшир.

— Удивили вы меня сегодня, Николай Федорович. Такая дипломатия… Прямо Лига Наций.

— Флаг велит так держаться.

— А я бы сорвался.

— И я мог… да вот как-то перетерпел.

— Если так дальше пойдет…

— Не пойдет. Я вас прошу… — Рябов помолчал. — Да, именно вас прошу. Не хочу взвинчивать комсостав. Может быть, и не понадобится… Но если завтра или в любой другой день затребуют, чтобы я съехал на берег — предлогов и причин для этого можно наскрести сколько угодно, — не отпускать. Если силой будут тащить на берег — не отдавать. Ни в коем случае не отдавать. Завтра возле моей каюты пусть ребята покрепче гуляют. Отберите сами.

— Но ведь никаких симптомов.

— Да… перед боем всегда тишина.

Рано утром Олег Константинович направился по привычке к радиорубке. Даже дверь подергал. Ах ты черт, забыл, что все опечатано. Впервые не останутся после завтрака матросы, чтобы послушать, что там, на фронте, дома. Как во времена парусного флота, когда радио не существовало. А ведь годами плавали, когда-то в далеких портах случайно узнавали о событиях многомесячной давности. Домой возвращались, словно после путешествия на иные планеты. Радист тоже подошел к рубке.

— Глухой хожу, — пожаловался. — А вдруг, пока мы тут торчим, японцы всей Квантунской армией границу перешли? Мы сядем завтракать, а тут тебе бац — явятся, и всех в кутузку на неопределенное время. Мы даже «Ангару» затопить не успеем, чтобы им не достались ни сахарок, ни тушенка, ни сам корабль.

— У тебя ж деталей полна каюта, неужели не можешь сварганить какой-нибудь детекторный?

— Детекторный — чепуха, разве что Токио слушать… А погоди-ка, Олег Константинович, что ж я за шляпа такая! А иу-ка пошли в ходовую рубку. Я только сбегаю, наушнички прихвачу, догоню!

Через минуту корабельный «маркони» колдовал у радиопеленгатора. Наконец лицо его расплылось в победоносной улыбке:

— Порядок! Наши музыку передают. Значит, порядок!

Соколов нацепил наушники. Не так чисто и хорошо, как в приемнике, но был слышен Владивосток. Раздались позывные, а потом привычное:

«Всем судам. Передаем радиогазету. Приготовьтесь к записи… От Советского информбюро»…

После завтрака старпом объявил аврал.

Кран перетаскивал из трюма в угольную яму топливо.

Матросы драили палубы, красили надстройки, мачты.

Плотник чинил искореженный штормом спасательный плотик…

Бот пришвартовался к парадному трапу лишь после обеда.

Японцы разбились на несколько групп. Каждая во главе с офицером. Спешно направились к трюмам — одновременно ко всем. К капитану пошли только лейтенант и переводчик. Масафуми Дзуси через увеличительное стекло осмотрел пломбы на двери радиорубки, на крышке рундука, в который было сложено, оружие. Придраться было не к чему. Привычно прошагал в каюту, расположился на диване и затребовал грузовые документы, вахтенный, машинный, радиожурналы. Судовые, грузовые документы пролистнули быстро. Впился в радиожурнал. Лейтенант достал из портфеля тетрадь. Переводчик зачитывал ему радиограммы, а лейтенант водил пальцем по строчкам иероглифов.

Делать капитану и помполиту пока было нечего. Лист, на котором Соколов намеревался вести протокол переговоров, был чист. И он начал рисовать на этом листе кораблики. Побольше — это линейный. Рядом с ним крейсеры, потом стайку кораблей поменьше. В отдалении изобразил еще один кораблик. Он чем-то напоминал «Ангару». Только вместо дыма из трубы вылетали точки и тире, Подвинул листок Рябову, Тот едва заметно кивнул. И Соколов тут же превратил точки, тире в непроницаемо черные клубы дыма.

А лейтенант и переводчик по второму разу штудировали радиожурнал, сверяя телеграммы, их номера, содержание с текстами радиоперехвата.

В каюту ворвался третий помощник:

— Это же не досмотр — диверсия!

— А если без эмоций? Только факты? — сдержал его капитан.

— Больше дюжины мешков продырявили щупами. Восемь ящиков раскурочили.

— И что обнаружила группа досмотра?

— То, что было. Сахар и тушенку.

— Господин переводчик, спросите господина Дзуси, сколько груза нужно испортить, чтобы убедиться в его полном соответствии грузовым документам?

— Проверка будет выборочной.

— Составьте, Саша, акт о порче продуктов. В двух экземплярах.

— Императорский флот не отвечает за ваши убытки, связанные с задержанием и досмотром

— А это для будущего. Это все для будущего…

Через некоторое время напряженное молчание снова было прервано, теперь связным матросом:

— По каютам пошли шуровать. Полундра, Марья бунтует…

Вслед за ним с докладом явился японский матрос. Лейтенант словно бы ждал этого момента. Резко вскочил:

— Капитан, команда оказывает сопротивление. Вы нарушили слово, капитан!

— Готов отвечать лично. Но доказательства не здесь. Прошу пройти со мной.

Первая каюта, в которую ввалились офицер и двое матросов, была женской. Офицер, придерживая саблю, полез в рундук. Но Марья его опередила. Выхватила из рундука некий предмет женского туалета, швырнула господину офицеру в физиономию:

— Это тебе надо? На, цепляй!

Офицер отпрянул, стал открывать кобуру. В этот момент между ними встал боцман, а связной помчался с докладом капитану. Силой боцман обижен не был. Он резко оттолкнул кочегара Ковалик к переборке, прикрикнул:

— Тихо, Марья! Ты, баба отчаянная, морду царапать приказа не было!

— Только через мой труп пущу к барахлу. Мне ж после его лап все стирать не отстирать…

Капитан поспешно спускался по трапу. Он на несколько шагов опережал коротконогого Масафуми Дзуси. Возле каюты заметил матроса Шевелева и кочегара Сажина. Кочегар что-то сжимал в кармане робы. Рябов как бы невзначай коснулся и ощутил сквозь брезент гаечный ключ.

— Отнеси на место! — шепнул сквозь зубы.

— Я ж на всякий пожарный…

— Пожарный здесь я. Выполняй. Все!

В уголок койки забилась насмерть перепуганная камбузница. Посередине помещения стояла, широко, прочно расставив ноги, Марья. Боцман переместился в тыл. Перед ней топтались офицер и конвоир с карабином. Кочегар переменила решение и до прихода капитана вывалила содержимое своего рундука на койку. Увидела Рябова, приободрилась:

— Во, смотрите, товарищ капитан! — выкрикивала она, тыча лаковой туфелькой, купленной в Сиэтле, в гору разноцветного белья. — Бомбу ищет! Еще за саблю и наган хватается. Я тебе хвачусь! — И сделала шаг вперед Офицер попятился. Матрос клацнул затвором карабина.

— А ну, тихо! — прикрикнул капитан. — Офицер группы досмотра с нами. Он сейчас разберется. Господин переводчик, спросите у лейтенанта, что за странное любопытство у вашего офицера. Может быть, у него нелады с психикой?

Марья хихикнула.

— Я приказал молчать! — рявкнул на нее капитан.

Лейтенант вспыхнул, его задел вопрос. Рябов даже в такой напряженной ситуации едва не рассмеялся, когда услышал ответ:

— Офицер выполняет распоряжение командования.

— Таким образом? Но ведь здесь женская каюта, а не трюм. Марья, убрать барахло! Мне и то неловко смотреть…

— И не подумаю. Пусть сам сложит. Все равно стирать придется.

— Господин. переводчик, передайте лейтенанту пожелание кочегара.

— Это будет оскорблением чести офицера императорского флота! — взорвался Масафуми Дзуси.

— А я считаю оскорбительным такое ведение досмотра. Судно задержано для проверки груза и выяснения обстоятельств… Кочегар Мария Ковалик и все матросы к этому непричастны. В каютах только личные вещи.

— Теперь перестирывать все, — демонстративно ныла Марья.

— Не встревай, собирай барахло, сказано тебе! Все! — цыкнул капитан — Так вот, господин переводчик, я решительно протестую против обыска. Осмотреть каюты разрешаю.

— Хорошо, я дам указание, — процедил лейтенант и что-то зло буркнул офицеру и конвойному. Те ретировались в коридор.

— Благодарю вас, господа. Мы можем вернуться к нашей работе.

Теперь Рябов, кажется, начал понимать тактику группы досмотра. Вчера… Если бы сорвался, стал кипятиться, оправдываться, могли на каком-то слове, выражении поймать его японцы. А дальше?.. Оскорбительное поведение капитана… Сопротивление команды… Арест… Конфискация груза. И прощай «Ангара». Сегодня… Умышленная порча груза. Расчет на то, что матросы возмутятся, начнется заварушка, Обыск кают… А если бы начали с каюты Сажина? Ох, сорвался бы Сажин, применил, чего доброго, гаечный ключ… И тогда на выручку своим с берега несется еще один бот, полный вооруженных матросов. Арест… Конфискация груза и судна., Сами провоцируют конфликт. И, хитрецы, как ни в чем не бывало отступают, когда видят, что номер не прошел

В третий раз от корки до корки изучен радиожурнал. Масафуми Дзуси решительно его захлопнул.

— Здесь нет одной телеграммы, посланной вами в день встречи с эскадрой. Бы ее передали шифром во Владивосток, — заявил он.

— Назовите о чем?

— О том, что вы видели и, следовательно, сообщили.

— Да, о бомбежке, о конвойном эсминце…

— И об эскадре! — выкрикнул лейтенант. — У нас копии всех шифровок. Вы умышленно не внесли радиограмму в журнал.

— Теперь понимаю, почему не была запрещена радиосвязь. Ваш «уполномоченный» провоцировал меня… Прошу предъявить радиоперехват.

— Он на борту «Баннкоку-мару».

— Запросите.

— Нет, вы с нами туда отправитесь для выяснения вины. И немедленно.

Переводчик выскочил из каюты. По коридору раздался топот японских матросов. Но их опередили четверо моряков, вчерашних фронтовиков. Они встали шеренгой, прикрывая капитана. Дула карабинов нацелились в матросов Лейтенант выхватил пистолет:

— Всем матросам — прочь из каюты!

Впервые за эти дни вступил в словесный бой Соколов:

— Капитан из каюты не выйдет. Команда против.

— Я открою огонь!

Клацнули затворы Но матросы не шелохнулись.

— Не трогать стволов, — предупредил помполит.

Матросы плотнее сцепили руки и смотрели на раскачивающиеся дула карабинов, на широкоскулые желтоватые лица, в немигающие глаза матросов, на их руки, лежащие на спусковых крючках. Сколько продолжалось это противостояние вооруженных и безоружных — секунды? минуты? — никто потом вспомнить не мог. Наконец лейтенант вложил пистолет в кобуру и приказал конвою покинуть каюту.

— И вы можете выйти, товарищи, — сказал Соколов. Голос его охрип. Ему…хотелось сесть. Но капитан и японцы продолжали стоять. Шла жутковатая игра в молчанку. Соколов не выдержал:

— Вы можете сесть, господа. Как видите, команда действительно против, — и сам удивился, насколько ровно и спокойно произнес эти фразы…

— На сегодня досмотр окончен. Мы сходим с судна, — бросил лейтенант и направился прочь из каюты.

— Прошу вернуться, господин Дзуси, — остановил его Рябов.

Соколов ошеломленно посмотрел на капитана: что он еще задумал? Ну и выдержка у мужика! Лишь лицо немного бледнее обычного, но выражение лица упрямое и… спокойное, точно такое же, как вчера.

— Хотите заявить очередной протест? — едко спросил лейтенант, снова усаживаясь на диван.

— Нет. Считаю все происшедшее плохо разыгранным спектаклем. Я не успел задать вам несколько вопросов.

— О шифровке?

— Зачем же? Это ваш вопрос Я требую ответить, сообщено ли посольству СССР о нашем задержании?

— Мы послали в Токио человека…

— Но почему не воспользовались радио? Так быстрее.

— Это наше дело, — отрезал лейтенант.

— Когда будет освобождено судно?

— В ближайшее время.

— Когда будет сообщено о причинах обстрела парохода в то время, как оно легло в дрейф по приказу японского командования?

— Вопрос выясняется…

— Дата введения нового запретного района уточнена?

— Вопрос выясняется. Ведем переговоры с министерством.

— Имеете ли вы еще какие-либо претензии к нам?

— Пока нет.

— Благодарю за точные и ясные ответы… В таком случае что должен предпринять я, чтобы окончательно рассеять сомнения командования, выяснить недоразумение и тем способствовать быстрейшему освобождению судна?

— Ничего от вас не требуется. Стойте, пока не выпустим.

— Благодарю за искренний ответ. Все, вопросов у меня пока больше нет.

Еще пятеро суток все повторялось по одной и той же схеме с небольшими вариациями. Однажды явилась комиссия «из крупных специалистов». Они долго и тщательно вычисляли, как загружены трюмы, соответствует ли объем груза весу сахара и муки, не прячется ли под мешками и ящиками металл: оружие, боеприпасы. На пятые сутки японцы вдруг подробнейшим образом стали выяснять состояние машин «Ангары», скорость парохода в шторм и штиль, при ветре встречном и ветре попутном. Каждый визит стандартно завершался настойчивыми вопросами капитана и одинаково расплывчатыми ответами лейтенанте.

На восьмые сутки, как обычно, после обеда от пирса отвалил бот. На этот раз он вез всего десять человек. Вооруженные матросы заняли посты на баке, юте, у радиорубки, на мостике. Офицеры, ведомые третьим помощником, прошагали в каюту капитана. Все чинно расселись. Затем лейтенант «отбарабанил» по бумажке какое-то сообщение.

— «Меморандум, — читал переводчик. — Пункт первый. Японская сторона сожалеет, что ваш пароход находился в запретных водах, не зная этого. Но тем самым он вызвал подозрения в том, что помогал неприятелю и мешал нашим оперативным действиям.

Пункт второй. Разумеется, мы провели подробное исследование, пока наши сомнения не разрешились. Поэтому японская сторона не отвечает за ваши убытки.

Пункт третий. Мы строго предупреждаем вас, что впредь в запретный район вы можете вступать на свой страх и риск.

Пункт четвертый. В результате досмотра выяснилось, что пароход является именно „Ангарой“, а не каким-либо другим, грузы на нем закономерны и не затрагивают безопасности Японской империи.

Пункт пятый. Однако бумаги по радио неполны. Но, учитывая, что СССР является нейтральным государством и капитан с самого начала дружественно отвечал на все наши вопросы, мы стремимся освободить ваш пароход».

Переводчик завершил чтение и торжественно положил текст меморандума на письменный стол перед капитаном.

— Когда все же вы намерены освободить судно? — спросил Рябов.

— Вам ведь хочется, чтобы это случилось как можно скорее?

— Это мое единственное желание.

— Тогда подписывайте меморандум.

Капитан переложил бумагу на край стола:

— Вы заставляете меня говорить то же, что и в первый день вынужденной стоянки в порту.

— Хотите снова заявлять протесты и задавать вопросы? Тогда будете стоять здесь и дальше.

— Я хочу напомнить свои слова о том, что глупо подписывать документ, не понимая его содержания. Я могу подписать текст лишь на языке, понятном мне: русском или английском. Кроме того, поскольку я ставлю подпись, мне должны быть оставлены копии на двух языках.

— Вы находитесь в Японии и должны делать то, что требуется по японским законам.

— Но я снова напоминаю, что мы сейчас на борту советского корабля, следовательно, на советской территории, и законы Японской империи на меня распространяться не могут. Господин лейтенант, я ведь взрослый человек. И считаю бессмысленным подписывать непонятный мне документ без всяких оговорок, да еще когда копию мне не желают вручить!

— В таком случае мы вынуждены будем вернуться в порт для совещания с командованием. Это вызовет задержку, — перебил лейтенант.

— Документы могу подписать лишь на тех условиях, что Сказал. Кроме того, протестую против пункта три, в котором указано, что в запретный район я могу вступать только на свой страх и риск. Ведь я должен сначала выйти из этого района. И вы должны гарантировать мне безопасность движения по курсу, который укажете на карте. Кроме того, я не согласен с замечаниями о неполноте радиожурнала!

— Хорошо, мы все доложим…

Офицеры спустились в бот.

Капитан прошел по ботдеку в сторону кормы.

Ветерок развевал красный флаг. Возле него, как и в первый день, несли вахту матрос Шевелев и кочегар Ковалик. Еще два матроса под руководством боцмана драили палубу, словно никого из посторонних на судне не было.

Кочегар Сажин что-то втолковывал часовому на смеси русских и японских слов. Японец крутил головой то согласно, то непонимающе.

— Где это вы, Сажии, в иностранном языке подковались? Неужто за время стоянки?

— Я еще до революции в Иокогаму ходил. Моя-твоя все понимаем, верно говорю? — И хлопнул часового в старенькой, кое-где залатанной шинели так крепко, что тот едва не выронил карабин.

— Вы поделикатней, так и до инцидента недалеко. По вашей вине застрянем на необозримый срок в этой дыре!

— Инцидента не будет, я ж ему про Хасан напомнил.

— Ну и как?

— Я тут, говорит, ни при чем. Вот теперь втолковываю: раз нейтралитет между нами, то какого ж хрена нас сюда затащили и чего он с карабином на палубе торчит. Ну что, твоя-моя понимает?

Часовой крутанул головой.

— Ничего, переведу, поймешь, кивать начнешь.

Тем временем Марья Ковалик оставила свой пост и приблизилась еще к одному часовому. Тот опасливо отодвинулся.

— Боится тебя, Марья! — рассмеялся капитан.

Ему нравилась обстановка здесь, на корме. Нравилось независимое спокойствие команды. Никому ни слова не было сказано, а народ, судя по всему, почувствовал, что освобождение приближается. Ишь как осмелели.

— Да ты не бойся, — миролюбиво говорила Марья. — Николай Федорович, то ж я его шваркнула в первый день, когда к флагу сунулись. Сторонится с той поры… Я ж понимаю, — снова обратилась к часовому, — тебе приказали, ты и попер, думая, раз баба, так она слабая. Ладно, давай лапу, а то и попрощаться при офицерах не успеем. Сажин, переводи!

Часовой с опаской положил руку на ее крепкую, со следами угольной пыли ладонь.

— Вторую клади, уместится…

И прихлопнула обе ладони часового своей могучей кочегарской рукой:

— А думаешь, что меня сторожишь. Это я тебя не трогаю, — приговаривала Марья, пока часовой силился вызволить руки…

На юте было все спокойно, И капитан вернулся в каюту, заперся, чтобы никто не мешал. Он решил еще раз хорошенько подумать, какую новую каверзу замышляют все эти «уполномоченные». Ничего не приходило в голову… Лишь предчувствие, что это не все.

Офицеры вернулись через три часа. Переводчик сообщил, что копии меморандума сделаны. Теперь капитан может внести туда все свои оговорки, подписать — и «Ангара» свободна.

Таким образом, выше заголовка «Меморандум» появилась запись на японских текстах:

«Не понимая языка данного меморандума, считая, что подлинник согласно гарантии военных властей и господина переводчика полностью соответствует русской копии…»

А затем, на всех четырех экземплярах дописал следующее:

«По требованию властей под таким текстом ставлю подпись на четырех экземплярах меморандума со следующими примечаниями. Пункт пятый о неполноте радиодокументов, основанный на приеме японской контрольной станцией радиограммы, которая с судна не подавалась, считаю ошибочным. Точность ведения радиожурнала гарантирую. Принимаю к сведению гарантии на безопасный выход из запретной зоны.

Капитан парохода „Ангара“ Н. Рябов».

Затем последовал ряд устных запретов капитану: радиостанцию распечатать только после выхода из запретного района, рундук с оружием вскрыть там же. Капитан обязан был точно придерживаться курса, который Масафуми Дзуси лично нанес на карту.

Наконец формальности закончены. Теперь лейтенант был сама любезность. Поинтересовался, не нужны ли свежая вода и провизия. Предложил услуги лоцмана на вывод из порта. Но Рябов отказаться от услуг. Фарватер запомнил и рассчитывает выйти из порта засветло.

Наконец группа досмотра покинула судно. Вахта подняла и закрепила парадный трап, теперь он не понадобится до Владивостока.

Раздалась желанная команда:

— Боцмана на брашпиль!

Загремела якорная цепь. Ожили машины, по-рабочему задымила труба «Ангары». Пароход развернулся и медленно направился к выходу из гавани. Снова миновали позиции зенитчиков, неработающий маяк. Далеко слева по борту волны набегали на выступавшие из воды черные камни — те самые, на которые едва не посадил пароход «лоцман» Ято. Вскоре и маяк, и сопки, и камни скрыла мелкая сетка дождя.

Но к вечеру дождь прекратился. Облака стали рассеиваться.

VIII

На корме, на носу, на крыльях мостика маячили наблюдатели.

Перед тем как засесть за шифровку, капитан обошел посты, предупредил каждого, чтобы смотрели с кошачьей зоркостью. Он не верил японцам, не верил усыпляющей благожелательности, вдруг проявившейся с их стороны в последние часы перед выходом в океан. И он помнил еще, с какой тщательностью они анализировали скорость «Ангары» при разных условиях погоды. Зачем-то надо было им все знать. Если бы пароход шел на север, в сторону Петропавловска-Камчатского, самым лучшим решением было: как только останется позади узкий коридор в запретной зоне, уйти на сотню миль в открытый океан и уж потом повернуть на генеральный курс. Но для «Ангары» такой маневр не годился. Ведь нужно было все равно миновать проливы, снова приближаться к японским берегам и двигаться на виду патрульных кораблей, под надзором «рыбаков», вооруженных биноклями.

Тихо шуршала вода за бортом. Волнение всего два балла. Луна была справа, на траверсе. И светлая дорожка, не отставая, бежала вслед за пароходом.

На вахте стоял третий помощник. Вернее, не стоял, а мерил рубку по диагонали и смолил одну за другой американские сигареты «Кемел». Трава, а не курево… Он уважал папиросы «Наша марка» — горлодер в картонной коробке — производства Ростова-на-Дону. Но где Ростов-Дон и когда будет «Наша марка»?.. Он и представить себе не мог, что же теперь с родным городом. Как это может быть — от проспекта Буденного — обгорелые стены, а вместо каштанов — пеньки. От знаменитого на всю страну театра, бетонной громады, напоминающей сбоку огромный трактор, груды развалин, а вместо замечательного моста через Дон — скрюченные, разорванные металлоконструкции. Нет, только не это! Чтобы отогнать грустные мысли, стал мурлыкать песенку «Ростов-город, Ростов-Дон»… И представил проспект Буденного, каким видел его последний раз в мае сорок первого: ряды зеленых каштанов и белые свечи весеннего цвета на них. Шеренги богатых, многоэтажных домов. Оркестр в городском саду и танцы на круглой дощатой площадке. Стайки студенточек из университета и пединститута. И себя представил — в брюках клеш, в рубашечке апаш, из-за ворота которой выглядывает тельняшечка. Ах, последний отпуск… Красота… Настроение, приподнятое бокалом новочеркасского шампанского…

Вечерняя вахта — одно удовольствие. Спать еще не хочется. В ходовой рубке никто не толчется, даже капитан не имеет привычки в это время заглядывать в вахтенный журнал, карту. Те, кому не спится, перемещаются в кают-компанию, кто в шахматы играет, кто травит баланду. Вот и сейчас оттуда доносятся взрывы хохота.

Стрелка часов приблизилась к десяти. Штурман прошел в рубку, снял показания лага. Хорошо идет «Ангара» — десять узлов.

Отмерил на карте циркулем пройденный «Ангарой» путь, понял, что пароход наконец выбирается за пределы запретной зоны. Позвонил капитану и с удовольствием доложил об этом приятном событии.

— Радист на вахте, рубку распечатал?

— Готов как штык, Николай Федорович.

— Дай ему координаты. И текст:

«Судно освобождено после задержания и досмотра».

Пусть передаст и попросит связь еще через тридцать минут.

— Спокойной ночи, Николай Федорович!

— Во Владивостоке пожелаешь… — проворчал капитан. — Ты смотри повнимательней, чтоб наблюдатели не дремали.

— Да все нормалек. Даже рыба спит.

— Рыба-то спит. Ну, спокойной тебе вахты.

И снова стал отсчитывать шаги по диагонали ходовой рубки вахтенный штурмана Смял и выкинул за борт пустую пачку «Кемела», распечатал новую, чиркнул зажигалкой…

По случаю вызволения из плена буфетчица накрыла стол в кают-компании свежей скатертью. Анна Лукинична сделала пирожки с консервами, и это оказалось неожиданно вкусно. Кроме того, на столе были галеты и джем. В кают-компании коротали время «дед», помполит, третий механик и старпом. «Дед» съел лишь один пирожок и пил пустой чай, потому что за время стоянки в японском порту опять стал толстеть. Он уже совершил часовой моцион по палубам.

— Все, — говорил он, — после обеда спать бросаю. Поднимаюсь в семь ноль-ноль и вместе с Марьей кидаю гирьку.

— А на ужин вместо каши три головки чеснока, — усмехнулся старпом, — ну и несет же от тебя сегодня, Иван, Иванович!

— Это против всех простуд, а также против цинги, — парировал на всякий случай стармех.

Он собирался продолжить рассказ о достоинствах чеснока и его пользе для здоровья, но заметил ехидный взгляд помполита и сразу переменил пластинку:

— Так слушайте анекдот. Значит, муж возвращается из командировки…

— Ну, валяй, — разрешил старпом и заранее хихикнул, потому что все анекдоты «деда» он знал давным-давно наизусть. Зато как он их рассказывает! Артист!

А Соколов зевнул. Он знал, что «муж из командировки» — это только старт, что травля будет продолжаться за полночь. А ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Он только теперь, после выхода в открытый океан, понял, в каком напряжении находился последние восемь суток, хотя, если взглянуть со стороны, почти ничего не делал.

Пошел в каюту. Спать, правда, пока было нельзя, потому что минут через сорок Владивосток должен транслировать вечерний выпуск радиогазеты для судов, находящихся в море. В первый раз можно будет записать всю передачу спокойно, при нормальной слышимости, а не догадываться, не вылавливать через радиопеленгатор среди шума и треска едва слышный голос родного пароходства.

Присел на койку стармеха, а чтобы не заснуть, вытащил из кармана блокнотик в целлулоидном конвертике, чтобы вспомнить все дела, которые он сам себе назначил до событий и которые так неожиданно были прерваны. На одной из страничек увидел запись: «Кочегар Сажин» — и три восклицательных знака, Теперь он силился вспомнить, зачем вписал имя кочегара в блокнотик и почему наставил столько восклицательных знаков. Да это же напрочь забытая стычка во время политинформации! Но теперь перед глазами всплыл другой Сажин: эдак мудро «вправляющий мозги» японскому матросу… Сажин в каюте капитана, а в сантиметре от его груди вороненый ствол карабина. И стоял, черт, так спокойно, даже желваки на скулах не шевельнутся. А он, помполит, еще собирался внимательно разбираться в моральном облике этого злющего мужика.

Соколов снова аккуратно вложил блокнот в целлулоидный конверт, прижал кнопочку и положил в нагрудный карман. Привалился локтем на сложенную валиком канадку стармеха. Наверное, задремал, как говорят, «выключился» на какое-то время…

Игорю спать не хотелось. Теперь снова можно было беспрепятственно шастать по всему пароходу. Зашел в темноту ходовой рубки. Луна просвечивала сквозь квадратные окна, и светлые прямоугольники на палубе были как бы продолжением световой дорожки, сверкавшей за бортом. Вахтенный штурман человек неразговорчивый: ходит, Насвистывает какую-то песенку. Игорь отправился в радиорубку, потому что в последнее время решил стать радистом и теперь вот уж два раза пробовал сам работать на ключе, естественно, при выключенной аппаратуре. Но и радист был занят, готовился передавать шифровку капитана, а она наверняка, будет длинной, Игорь вышел на крыло мостика, пристроился рядом с наблюдателем и стал смотреть на черную воду, которую рассекал пароход.

Вдруг наблюдатель отпрянул от борта, выкрикнул:

— Торпеда в левый борт!

Игорь тоже увидел, как из ночной мглы по поверхности океана стремительно приближается к пароходу едва заметная белая полоска. Он бросился к трапу, чтобы мчаться вниз, в свою каюту. Белая полоса прорезала черную тень судна. Раздался удар. Из воды стал вырастать, вздыматься столб воды, грохочущий и страшный. Какая-то сила рванула Игоря и швырнула в черную пустоту,

Радист уже включил приемник и передатчик, чтобы аппаратура прогрелась и можно было немедля передавать шифровку но Владивосток. А пока поймал какую-то американскую станцию и слушан танго, фокстроты. Было 22.20, когда раздался грохот взрыва и сразу погасли табло аппаратуры. Он немедленно включил аварийную станцию. И тут прогрохотал еще один взрыв. Судно стало крениться на левый борт, одновременно оседая на корму.

Звякнул и замолк сигнал боевой тревоги. Не дожидаясь распоряжений, дал четырехкратный «С», потом позывной судна. Из радиорубки он не мог видеть, что уже первым взрывом антенна была сорвана. И сигнал бедствия в эфир не ушел.

Вахтенный штурман только раскурил очередную сигарету марки «Кемэл», когда раздался возглас наблюдателя и вслед за тем грохот взрыва. Он увидел в стекле отражение вспышки, и страшный удар толкнул его в это стекло. Когда выскочил на крыло мостика, из воды уже вздымался второй столб воды. Он рванулся к выключателю авральных звонков. Но они лишь звякнули. Подскочил к рупору машинного отделения, что-то прокричал туда. Из машинного отделения никто не отозвался,

Стармех в несколько прыжков оказался в машинном отделении. Грохотала работавшая вразнос машина. Ревела стремительно поступавшая откуда-то вода. В нос ударил резкий запах взрывчатки. В машинном отделении было темно. Крикнул — никто не отозвался.

Крикнул на всякий случай еще раз:

— Кто живой?! Все наверх, к шлюпкам!

Иван Иванович споткнулся обо что-то твердое и разодрал штанину, а здесь, на решетчатом полу, ничего не должно быть… Во тьме кромешной он добрался к предохранительным клапанам (лишь бы не рванули котлы, лишь бы не рванули!), нащупал рычаг, потянул на себя, «сдунул» клапаны. С шипением и свистом стал вырываться пар. Теперь осторожно — в машинном отделении ориентировался с закрытыми глазами — он стал выбираться в коридор. Сквозь шум воды и свист пара пытался уловить признаки жизни, может быть, чей-то стон послышится? Никого, Дай бог, все успели подняться наружу. Он подумал, что еще сможет заскочить в каюту, прихватить канадку, а может быть, даже бутылек со спиртом. Но путь преградила искореженная переборка. И тогда Иван Иванович кинулся вверх по трапу, на ботдек, к шлюпке правого борта, в которой он должен был разместиться по аварийному расписанию…

Олег Константинович заснул так крепко, что разбудил его второй взрыв. Он почувствовал, как стала крениться палуба, и увидел, что сияющая лунная дорожка перечертила по диагонали иллюминатор. Потянул на себя дверь. Не поддается. Рванул изо всей мочи… Когда стало ясно, что дверь заклинило и ее открыть нет никакой возможности, со спокойствием, удивившим его самого, снова сел на койку стармеха. Стало зябко. Он натянул на себя канадку, застегнул «молнию» и гут же отрешенно подумал: «Зачем я надел эту канадку? Ну и пусть холодно, теперь все равно. Даже спасательный костюм ни к чему… Вот ведь сколько раз думал: как погибают люди, что они думают, когда погибают? А теперь это со мной происходит. А я сижу, жду и даже одеваюсь потеплее. Оказывается, все так просто… Хорошо, что родных никого нет. Некому переживать. А может быть, даже лучше сразу умереть здесь, чем медленно там, на поверхности?»…

Во время стоянки в японском порту Марья предложила стармеху раскупорить плотно завинченные на зиму иллюминаторы. «Дед» воспротивился: «Э-э, Марья, четыре барашка на каждом. Это ж их надо расходить, открутить. Да и холодина может еще прихватить. Погодим маленько, с недельку». Вот и погодил. И превратилась самая лучшая после капитанской каюта в склеп. Через вентиляционные решетки в нижней части двери стала натекать вода. Уровень ее быстро поднимался. Олег Константинович взобрался с ногами на диванчик, прижался к холодной вспотевшей стене. В спину вдавилась рукоятка оконной рамы. Он пошарил правой рукой за спиною, схватился за рукоятку, потянул на себя. Она… поддалась! Значит, Марья все же не послушалась «деда», расходила, отвинтила все четыре барашка! И тогда Олег Константинович повернулся, распахнул створку, стал протискиваться вперед, навстречу лунной дорожке. Конечно, без канадки все получилось бы скорее, но он не сообразил скинуть стармехову американскую обновку. Когда выбрался, вода уж накрывала его. Олег Константинович вынырнул на поверхность. Теперь нужно было выгребать поскорее, прочь от гибнущего парохода, чтобы не затянуло s водоворот, в воронку. А полы канадки стали задираться. Пароход тянул, тянул его к себе. Олег Константинович обо что-то ударился боком — то была доска. Оседлав ее, он справился с возникшим течением, переборол его, ушел еще от одной смерти. И лишь тогда обернулся в сторону «Ангары».

Это было невероятно жутко и неправдоподобно. Море было спокойно. И луна сияла Ярко. Призрачно-голубые надстройки и громадная черная тень борта. Огромный пароход складывался как перочинный ножик. Он переламывался. С грохотом, треском, пушечными залпами лопающегося металла, разрушающихся переборок умирала «Ангаре!». Родной островок тверди опускался в океан. И в то же время все выше вздымались черное острие носа и обрубленный край кормы с завитком винта. На верхних палубах никого не было. Жизнь ушла. И вдруг сильнее грохота лопающегося металла над океанской пустыней, под круглой луной взревел гудок — низкий, истошный рев. И Олег Константинович содрогнулся. Не от холода, он не успел еще замерзнуть: от ужаса и горя, от бессилия чем-нибудь помочь пароходу. Он только сейчас понял, мак сжился с ним, как полюбил его. Ощутил тепло на щеках. И не сразу понял, что плачет.

Но вот рев захлебнулся. Стремительно ушли в воду нос и корма. Олег Константинович почувствовал, как снова задрались полы канадки. Вода тащила туда, где скрылся в океане пароход, и он стал изо всех сил выгребать против возникшего течения. За спиною волны столкнулись, взметнулись там, где захлебнулся рев, и разошлись, побежали прочь все шире расходящимся кругом.

Через какое-то время еще раз взметнулся столб воды, словно вздох подводного вулкана. Это вырвался на свободу остававшиеся в трюмах воздух. И высокая пологая волна еще раз плавно приподняла на своем плече Соколова и мягко опустила на лунную дорожку.

Теперь в наступившей оглушающей тишине он услышал голоса и увидел силуэт шлюпки, в которой были люди. Стал грести в ее сторону и осипшим, чужим голосом закричал. Его услышали, а может быть, увидели. Шлюпка приблизилась. Чья-то рука цепко схватила Соколова за воротник канадки и вырвала из воды. Наверное, он на какое-то время потерял сознание, потому что не помнил, как перевалился через борт, и не помнил, кто же его спас. Когда снова ощутил себя, но еще не открыл глаза, первой явилась мысль: «Ну вот, теперь погибать придется другим способом, не тем, самым простым».

Потом снова все смешалось. Он никогда не мог восстановить в памяти, что делал в течение нескольких часов, длившихся в одно смутное, туманное мгновение, что делал до тех пор, пока луна не стала розовой, пока не заалел восход. Только тогда он увидел, что руки ободраны в кровь, почувствовал, как жжет их соленая морская вода, а плечи разламывает боль. И еще было очень жарко Он снял канадку. Куда бы ее положить? Вещь-то чужая, добротная. Увидел кого-то в майке и трусах, сжавшегося комочком на дне шлюпки, где плескалась, перекатывалась черная вода, распластал и накинул канадку на того человека. Человек вскочил и, натягивая канадку, бормотал:

— Ш-штаны н-не успел…

Потом привалился грудью к борту шлюпки и, вытянув руку в сторону восхода, закричал:

— Перископ, там перископ!!!

Но сколько ни вглядывались все, кто был в шлюпке, в ту сторону, куда тянулась рука лейтенанта Швыдкого — лишь теперь Соколов узнал его, — океан был пуст, не было буруна и не видно иглы перископа. Может быть, померещился Швыдкому перископ, а может быть, скрылся под водою.

Кто-то сказал:

— А была еще третья торпеда. Она проскочила метрах в трех от нашей шлюпки.

И кто-то подтвердил:

— Да, была третья, я видел след винта.

Лодка расстреляла пароход и скрылась. Как точно, как подозрительно точно совпали курсы «Ангары» и подводного пирата! И Соколов вспомнил, как тщательно Масафуми Дзуси выписывал из вахтенного журнала скорость «Ангары» в шторм и штиль, при ветре попутном и ветре встречном… Лодка подстерегала «Ангару» точно на выходе из запретной зоны. Ее капитан знал, что именно в этой точке океана примерно в десять вечера будет идти пароход.

С восходом солнца океан покрылся испариной. В тумане замаячила сперва расплывчатая тень. Потом эта тень превратилась в спасательный плотик. Два весла равномерно загребали воду, И шлюпка пошла навстречу. Кто-то бросил с кормы конец, кочегар Сажин ловко принял его и подтянул плотик. Двое сидели, укрывшись брезентом, а еще один человек лежал, его захлестывала вода, но человеку, видимо, было все равно.

— Кто старший на шлюпке? — спросил Сажин,

Олег Константинович оглянулся. Он впервые всматривался во все лица подряд. И в тех, кто был на веслах, и в тех, кто до этого грелся под брезентом, а теперь его откинул. Второй помощник… третий… третий механик… боцман. Капитана нет, И старпома нет. Нет капитана и среди тех, кто на корме под брезентом. И нет капитана на плотике! «Пока нет», — поправил себя с надеждой. Значит, он, Соколов, старший на шлюпке?

— Кто старший на шлюпке? — переспросил Сажин.

— Я старший! — крикнул ему Соколов, и лишь после этого кочегар Сажин перебрался на борт. Он сказал:

— Ребята выбрали меня договориться, чтобы на шлюпку перейти, на плотике больно купает. И еще у нас раненый. В спину ударило крепко.

Ошарашил такой вопрос, Да как же спрашивать о таком, словно в шлюпке чужие или даже враги? Что ли, разум помутило кочегару? Но Сажин как бы прочитал мысли помполита:

— Да не ошалел я. Я ж не имею права хозяйничать. Мы ж с плота к вам переходим. А у вас, может, еще хуже, чем у нас. Может, шлюпка аварийная и нас не выдержит.

И Соколов поразился суровой логике матроса, сумевшего и здесь соблюсти интересы всех, даже субординацию. Среди двоих укрывшихся брезентом он узнал Игоря.

— Скорей сюда, — позвал.

Но тот замотал головой, указывая пальцем на человека, лежавшего плашмя. То был стармех. А Сажин объяснял, что Иван Иванович был уже на плоту, когда он сам к нему подплыл и взобрался. И как Иван Иванович влез на плот, ума приложить не мог. Потому что ноги у него неживые, а шевельнуть самого невозможно, кричит, а где так стукнуло, не сообщает. И тогда на плотик перебралась кочегар Марья Ковалик. Лицо и руки ее были черны от угольной пыли, и майка была так же черна, как сатиновые шаровары (вся вахта кочегаров успела выскочить из «преисподней» парохода). Она погнала пассажиров в шлюпку, вторым был Филатов из военной команды, а сама принялась отдирать доску от плотика, потом еще одну.

Игорь обежал глазами тех, кто был а шлюпке, а потом осторожно приподнял брезент и опустил его. Соколов еще не делал перекличку. Он понял, кого искал Игорь среди спасшихся. Но сказал ему Игорь совсем о другом. В голосе его не было вопроса:

— И капитана тоже нет…

— Здесь все, кто спасся. — Соколов хотел прижать к себе Игоря, но сдержался, потому что понял: это самое худшее, что он мог бы сделать сейчас, понял, хотя и не был никогда отцом.

А Марья Ковалик как-то исхитрилась подсунуть под неподвижное тело стармеха сперва одну, потом другую доску, затем приподняла их разом. Двое матросов с борта шлюпки ухватились за края этих досок. Сама она перебралась по краю плота, подняла их с другого конца. Так и передвинула «деда» в шлюпку. Марья собрала и передала в шлюпку весь НЗ и кусок брезента, потом и сама вернулась.

Иван Иванович лежал на спине. Он не поворачивал голову ни вправо, ни влево. Смотрел в голубое небо, по которому бежали редкие облака. А Марья пристроилась рядом, чтобы придерживать его и доски, на которых он лежал. Все молча согласились: пусть это будет ее работа в шлюпке.

Соколов объявил себя старшим. Никто не возразил. Значит, все согласны и доверяют. А раз так, нужно командовать. Первым делом он провел перекличку. В шлюпке оказалось девятнадцать человек. Из них шестеро раненых, но помочь им было нечем.

На вахте в момент гибели судна стоял третий помощник. Он сообщил, что у «Ангары» ход был хороший, что она «сматывалась во все лопатки со средней скоростью десять узлов». И значит, до Хоккайдо было теперь миль восемьдесят. Тогда Соколов спросил, а кто умеет управлять парусом? Выяснилось, только двое — третий помощник и кочегар Сажин. И он решил:

— Моим заместителем по навигации будет третий помощник Александр Петров. А вторым заместителем, по питанию, кочегар Сажин. Воду буду делить сам.

И снова никто не возражал, Значит, решил правильно. Потом он сказал:

— С места пока уходить не будем, прочешем еще раз квадрат. А вдруг кто живой.

Всех, кто не ранен, нужно было заставить работать, чтобы согреться, прийти в себя. Приказал заместителю по навигации пенять гребцов пока каждые полчаса.

Петляли по океану — алый рассвет то справа, то слева. Нашли еще один плотик, но си был пустой. Подошли к нему вплотную. Сажин, как зам. по продовольствию, перебрался на него, перекинул в шлюпку запас пищи и воды. Потом обнаружили обломки второй шлюпки. Какой удар разрушил ее вдребезги, никогда не узнать… Еще плавали на поверхности какие-то деревянные обломки. Но людей, ни живых, ни мертвых, больше не нашли.

Поднялось солнце, смело предутренний туман. Вокруг была пустыня.

Сажин тем временем учел всю пищу и воду, что теперь были на шлюпке. В НЗ оказались колбаса в банках, молочные таблетки, галеты и шоколад. Всего могло хватить на наделю, а может быть, и больше… Кочегар замялся. Но Соколов по глазам его понял, что мог бы еще добавить кочегар: «Потому что все не выживут». А вот с водой было хуже, потому что в один из трех анкерков попала морская вода. Посчитали, и получилось, что пока можно давать по одной мере воды утром, две меры в обед и одну меру вечером. Потом поделили еду «на дни, разы и людей», как сказал Сажин. Получилась пайка для каждого человека на одну закуску,

Кочегар пристроился на средней банке и принялся за дележку первого завтрака, так чтоб каждому было точно поровну.

Соколов удивился, как асе же немного надо, чтобы повеселел человек. То большинство молчало, а вот закусили, выпили меру воды и разговорились. И даже Иван Иванович поел. Марья подложила ему под голову руку, приподняла чуть-чуть и накормила, отламывая по кусочку. А потом и напоить ухитрилась, не пролив капли воды.

Все говорили, делились, как и кто спасся, ведь «Ангара» затонула так быстро, всего минут за пять…

— Но кто последний видел капитана? — спросил Соколов.

Из рассказов сложилось, какими были последние минуты Николая Федоровича Рябова.

…Второй механик столкнулся с ним, когда выскочил после первого взрыва из кают-компании в коридор. Рябов был в кителе и фуражке, как будто бы сидел в каюте и ждал этого удара. Но спросил:

— Что это у вас случилось?

— Машина в порядке. Мы торпедированы!

Капитан побежал в ходовую рубку, а механик — в машину. Коридор заполнялся дымом и газом. Впереди кто-то стремительно несся и вдруг странно взмахнул руками, вскрикнул, провалился. А механик успел остановиться у края рваного провала, из которого валил дым. Он едва удержался на ставшей покатой палубе, повернул назад и бросился вверх по трапу к шлюпке.

Капитана больше не видел.

…Третий помощник был на вахте. Капитан вошел, когда он нажал на кнопку авральных звонков, но они только звякнули. Капитан вышел на крыло мостика и понял, что пароход не спасти. Тогда он дал команду:

— Шлюпки на воду!

И вахтенный помощник продублировал эту команду. А капитан посмотрел во мглу океана и вдруг воскликнул:

— Ах, подлец, подлец, двух ему мало, третья, третья!..

Взглянув, куда нацелилась рука капитана, Петров увидел возникший из мглы белесый шлейф третьей торпеды, идущей у поверхности воды. Она прошла в нескольких метрах от борта.

— Веером, веером — в упор! — крикнул капитан. — Ах, подлец, вот же он!

Не дальше как в трех кабельтовых был виден бурун, вздымаемый перископом. И еще врезались в память вот такие слова капитана:

— Запомни! Лодка знала, кто мы. Там знали, что мы будем здесь.

Потом капитан быстро прошел в штурманскую рубку, вынес вахтенный журнал и наскоро свернутую карту.

— Засунь под тельняшку, за пояс — и в шлюпку.

Капитана больше не видел. А в шлюпку уже не успел. Прыгнул за борт.

— Это вы меня вытянули, — сказал Соколову.

Но помполит об этом не помнил.

…Наблюдателю Филатову капитан сказал; «Помоги сбросить плотик левого борта». И плотик слетел в воду одновременно со шлюпкой, в которой было много людей, вот с этой самой шлюпкой. Потом начали рубить крепления у плотика правого борта. И тут увидели, как вторую шлюпку качнуло и ударило с маху о корпус, там, где световой люк машинного отделения, а потом швырнуло со всеми, кто был в ней, в океан. Но кто-то один вылетел на палубу и теперь держался на крышке люка. Капитан приказал придержать плотик. А сам побежал к человеку, взвалил его на спину и ухитрился вернуться, потому что палуба задиралась все выше и выше, скат был крутой и скользкий.

— Помоги переложить его на плотик! — крикнул капитан. — Только осторожней, осторожней!

А палуба задиралась все выше. Но они все же привязали стармеха обрывком троса к плотику и столкнули плотик за борт. Капитан приказал Филатову прыгать и отводить плотик подальше от борта, чтобы его не закрутило, не затянуло в воронку. Филатов оглянулся. Капитан стоял, и его освещала луна. Это был он, именно он, Филатов не мог ошибиться. И вдруг капитан упал, будто в него попала пуля и сразу убила.

Капитана он больше не видел.

Тогда уборщица вспомнила:

— Он все время глотал таблетки тайком. Врач говорил: у него плохо с сердцем, с сорок первого года…

Но врача, как и многих других, а шлюпке не было. Олегу Константиновичу и не нужно было авторитетное подтверждение диагноза. Он и сам обо всем догадывался, только вида не подавал. Тайна так тайна… Он только представил себе, как в те минуты, когда сам отступал в каюте перед неумолимо поднимавшейся водой, на верхней палубе, как раз над его головой, Николай Федорович сдвигал к борту тяжеленный спасательный плот, ворочал его до тех пор, пока не отказало сердце.

Теперь он, первый помощник капитана, стал полновластным хозяином этого маленького мирка. От него зависели жизнь а смерть оставшихся в живых. Ему нужно было принять решение, которому все подчинятся, «Но ведь могут и взбунтоваться!» — с ужасом подумал он. Только сейчас он понял, как невероятно трудно приказать, то есть сделать то, что капитан выполнял ежедневно, ежечасно данной ему от государства властью. Олег Константинович никогда не задумывался о том, как, в сущности, просто жилось ему на судне. Он собирал экипаж на политинформации. И все ему немедленно подчинялись. Решал возникавшие между людьми конфликты. И все в конце концов соглашались с арбитром. Решал множество казавшихся крупными вопросов в этом долгом рейсе. И только сейчас он по-настоящему понял: у него все получалось просто, потому что на пароходе была уважаемая всеми власть капитана. И свои решения он принимал под эгидой главных решений, под крышей власти, от имени которой действовал. А теперь и крыши нет. и дом ушел на дно. Вокруг океан…

Самым простым — и это подсказывало чувство самосохранения — было сказать: «Поворачиваем на запад, к берегу». С каждым днем берег будет все ближе. Но Олег Константинович вспомнил последнюю, перед выходом из Владивостока, беседу в пароходстве. Афанасьев давал инструкции о поведении во время досмотров судов. Рассказал об уже доказанных потоплениях советских пароходов японскими самолетами. О торпедировании подводными лодками. Соколов забыл название парохода… Он был торпедирован в виду Хоккайдо. Капитан приказал идти к берегу. Но между берегом и шлюпкой оказалась полоса припая. И тогда двое кочегаров вызвались пройти по льду к берегу, за помощью, и добрались до Хоккайдо. Но матросов бросили в застенок. Спасать шлюпку японцы не пошли. На шлюпке погибли все. А у тех двух моряков в течение двух месяцев пытались вырвать только одно четко сформулированное самими японцами признание: «Нас потопила американская лодка». И это воспоминание заставило как бы вспыхнуть в мозгу до сих пор едва тлевшую веру в своих, в то, что свои не оставят, что их будут искать. Ведь «Ангара» успела радировать о выходе из запретной зоны. В пароходстве известен квадрат, где она исчезла. Известен квадрат, пусть даже каждая сторона этого квадрата — десятки миль…

И тогда Соколов спросил третьего помощника, в момент гибели судна стоявшего на вахте:

— А где путь, по которому японцы разрешили двигаться нашим судам?

— Ходовой фарватер? Миль сорок восточнее нашего места.

— Идем на фарватер.

Этим приказом он взял на свою совесть жизнь и смерть команды. О своей жизни и своей смерти он не думал.

Ветер почти стих. Поэтому пошли на веслах. К вечеру ветер переменился на северный, погнал волну. Сажин и третий помощник поставили мачту, снарядили парус и всю ночь по очереди держали его. Соколов тоже не спал всю эту ночь. Ночью он выпустил четыре ракеты. Оставалось еще восемь зарядов.

На рассвете умер военный помощник, хотя Соколову казалось, что первым уйдет из жизни старший механик. Ведь на Швыдком не было ни одной царапины…

— Пал духом, вот и отошел раньше времени, — сказал Сажин.

А Иван Иванович видел, как предали морю Швыдкого, и не отвел взгляда. Он даже слабо ткнул Марью правой рукой, когда та пыталась заслонить от него этот печальный морской обряд. Потом долго молчал. Наконец прошептал:

— Позови Соколова, пусть подойдет.

Олег Константинович пробрался между гребцами, наклонился к нему:

— Ты что хочешь, Иван Иванович?

— За водой следи, командир, — прошептал он. — Самое главное, сам следи за водой.

— По одной мерке на брата, больше не даем.

— Да не про ту воду… — разозлился Иван Иванович, но не оттого, что помполит непонятлив, а потому, что тяжело было говорить. Он боялся, что не успеет все сказать, — туман все сильнее застилал глаза и ни с чем не сравнимая боль разрывала спину. — Все сутки следи, отливай воду. Запустишь, начнет она гулять, перевернет лодку. Не спускай глаз с воды…

— Хорошо, Ваня, спасибо.

— Скажи, а откуда у тебя моя канадка?

— У тебя на койке взял. В ней выплыл.

— Но дверь завалило.

— Я в каюте был. Кто-то догадался свинтить барашки. Это ты, Марья? — Та молча кивнула. — Ну вот и жив я — тебе спасибо.

Иван Иванович снова тронул Соколова за руку:

— Помоги Марье стянуть с меня обе рубахи. Пусть на ветру просушит. Помоги — я кричать не буду.

Олег Константинович повиновался.

— А теперь… Накинь на меня канадку. Пусть прикроет, пока не кончусь. А рубашки — они с меня, с живого… Передай, кто зябнет больше всех. Мальчишке одну отдай… — И удовлетворенно улыбнулся, потому что удачно перехитрил и помполита и кочегара.

Потом Иван Иванович долго лежал с закрытыми глазами. А когда открыл их снова, глаза его были чужими. Белки налились кровью, «Дед» ничего не виден. Кочегар Сажин поспешно перебрался поближе к стармеху. Он оказался рядом в тот момент, когда «дед» вдруг громко и ясно сказал:

— Командир шлюпки!

— Я здесь, — ответил Соколов.

— Скажите сигнальщику, чтобы вызвали катер!

Соколов замялся, не зная, что отвечать. И тогда Сажин отрапортовал, словно стоял на вахте, а не раскачивался в шлюпке на волне:

— Есть вызвать катер! — и до боли сжал плечо Олега Константиновича, призывая не вмешиваться.

— Поднимите карантинный флаг.

— Есть поднять карантинный флаг! — отозвался Сажин. — Флаг поднят.

— Передайте на берег, что старший механик заболел. Его надо в госпиталь.

— Есть! — ответил Сажин.

— Катер вышел?

— Так точно! — ответил Сажин и вскоре положил ладонь на глаза старшего механика.

— Ну вот, теперь успокоился. Совсем успокоился…

Сажин, вечно чем-то недовольный, желчный Сажин сидел возле своего бывшего начальника согнувшись, не снимая ладони с его лица, и по впалым, заросшим седой щетиной щекам стекали слезы. И Марья, бой-баба кочегар Ковалик, тоже плакала.

Олег Константинович не знал, что им сказать. Он привалился грудью к борту шлюпки и ощутил в кармане что-то жесткое. Вытащил. То был блокнотик в целлулоидной упаковке, о котором забыл. Он расстегнул кнопочку и вынул блокнот. Влага едва коснулась обреза, и край блокнота был теперь волнистым. Соколов раскрыл блокнот наугад. Там была чья-то телеграмма — из тех, что посылали во Владивосток. И он, еще не задумываясь зачем, стал читать вслух:

«Живу хорошо! Работаю легко. До встречи. Целую. Маша». Так это твоя телеграмма! До встречи — написала, а слезам волю… А ты, Сажин, требовал, помнится, чтобы во Владивостоке запасли тебе бочку пива. Должна бочка дождаться. Без тебя скиснет, а, Сажин?

По глазам людей, сидевших в шлюпке, он понял, что всем тоже вдруг захотелось еще раз услышать, что они писали домой. Еще раз коснуться той ниточки, которая еще тянулась, еще не оборвалась… И он читал телеграмму за телеграммой как можно громче, чтобы всем было слышно, чтобы перекрыть шум океана. А он нарастал — и шум волн, и шум ветра.

Еще двое суток держали парус попеременно третий помощник и кочегар. Потом парус пришлось зарифить, потому что усилившийся северный, леденящий ветер мог опрокинуть шлюпку. Они отлеживались и грелись под возвышением, которое образовал брезент. Сначала ветру, поднявшемуся после штилевой погоды, все были рады. Но он усилился, разгулял волну принес снег с дождем. Главное теперь было удержать шлюпку, не дать ей стать лагом к волне. Рулевых Соколов менял каждый час.

Из тьмы вылетали белые снежинки. Оседали на рукав кителя и не таяли. Соколов не спал четвертую ночь подряд. Он не спал ночами с тех пор, как однажды проснулся и услышал; по дну перекатывается вода. Он хотел измерить, сколько ее натекло в невидимые щели, да перехлестнуло через борт. Но распухшая ладонь не чувствовала холода. Соколов закатал рукав кителя до самого плеча и опустил на дно локоть. Вот с тех пор локоть и стал его мерой. Как только вода достигала середины предплечья, он будил того, чья очередь отливать воду наступала. Для этого он перебирался к возвышению, образованному брезентом, и требовательно тащил второго, потом третьего с края.

Всю ночь Соколов сидел на носовой банке и смотрел вперед. Он спрятал за пазуху ракетницу и два последних заряда к ней. Берег на тот случай, если увидит ходовые огни парохода. Но они все не появлялись. И каждую ночь Соколов казнил себя за то, что приказал идти на ходовой фарватер и ждать, ждать, ждать пароход. Наверное, он сделал ошибку, самую главную и непоправимую из всех, что бывали когда-то. И никто не узнает, что на его счету жизни всех, кто был в шлюпке. Всю долгую ночь он заставлял себя о чем-то думать, вспоминать, чтобы не выключиться, не заснуть и не пропустить ходовые огни парохода. Не пропустить пароход, который мог ничего не заметить, ударить шлюпку и пройти дальше.

Теперь он думал об Игоре, который тоже лежал под брезентом. Он заставил Игоря надеть обе рубашки стармеха, от тех двух пар прекрасного ленд-лизовского шерстяного белья. Олег Константинович думал о мужестве этого мальчишки. Как он, перебравшись с плотика на шлюпку, окинул взглядом всех, кто был в ней. И ни словом, ни жестом не выдал своего горя. Игорь работал на веслах как все. И упрямо отталкивал того, кто хотел до срока его подменить. Он был молчалив, как все. И не отводил глаз, когда в море, навсегда, уходит тот, кого забирал холод. Он стал таким же взрослым, как все, только ростом поменьше. И главное, у него сохранились еще силы. Откуда?!

Соколов сполз с банки, закатал рукав, опустил локоть на дно шлюпки. Все быстрее стала натекать вода. Опять пора откачивать. И он потянул кого-то за распухшую, как и у всех, ногу. А сам снова взобрался на банку и стал смотреть в ночь. И вдруг он увидел освещенный причал — то ли Сиэтл, то ли родной Владивосток. По причалу прямо на негр ехал автомобиль с ярко включенными фарами. Он беззвучно пронесся мимо, но за тем автомобилем следовала целая колонна, и у всех машин ярко включенные фары…

Протер глаза. Ничего… Вот уж третью ночь подряд — галлюцинации. То казалось, что прямо на шлюпку идет ярко освещенный пассажирский лайнер. Еще немного, и разобьет вдребезги. Он сунул руку за пазуху, выхватил ракетницу. И… увидел перед собой черноту ночи и склон волны.

Кто-то подобрался, лег рядом.

— Я воду всю откачал. — Это был Игорь.

— Так это тебя разбудил? Прости.

— У меня силы есть.

— Знаю, что есть. Но береги их. Тебе надо беречь их больше всех.

— Я как все, — упрямо сказал Игорь.

— Ты не прав. Понимаешь, я могу умереть, любой может умереть. Но ты обязан выжить. Понимаешь, обязан.

— А зачем одному?

— И ты упал духом? Нельзя падать духом.

— Нет, я хочу жить. Но я один не справлюсь со шлюпкой. Я один ничего не могу с нею сделать.

— Один не останешься. Я верю… — У Олега Константиновича сейчас не было сил прогнать Игоря снова под брезент. Он был рад, что кто-то рядом, а значит, не вернутся галлюцинации — освещенный яркими огнями порт и сияющий лайнер. Он продолжал говорить: — Ты выживешь и когда-нибудь сможешь рассказать тем, кто родится после войны, что с нами было. Что вот была такая подлость во время войны. Была охота на мирные суда. Удар из-под воды и трусливое бегство с места убийства. Хотя мог и не убегать, потому что никакой следователь долго еще не будет искать преступника, следы преступления. Но преступление не может быть бесследным. Вот и здесь: мы след и мы — свидетели. Мы будем нужны, когда придет победа, А ты будешь нужен, когда я стану совсем старым и, может быть, что-то забуду.

— Вы верите, дядя Олег?

— Твердо верю. И знаешь, если у тебя действительно есть силы, если ты совсем не замерз, побудь со мною. Скоро рассвет, и я могу забыться. Я могу пропустить встречный корабль.

— И вы знаете, что он скоро будет?

— Верю, что будет. Если бы не верил, может быть, уже умер.

Когда занялся тусклый рассвет, Соколов заполз под брезент, в духоту, влагу, но все же там чуть теплее. Рядом полулежал, плотно прижавшись, Игорь. Прежде чем выключилось сознание, Соколов подумал: «А кто там сейчас на руле и кто впередсмотрящий?» Но впервые за все это время у него не хватило ни сил, ни воли отодвинуть край брезента и посмотреть, кто там на носу и корме. Кто там на вахте?

Потом ему почудился гудок, густой, низкий, почти такой, как у «Ангары». Но он решил, что это снова галлюцинации, а может быть, просто сон,

Из рапорта начальнику Дальневосточного пароходства от капитана парохода «Индигирка» Петрова И.В.:

«Настоящим ставлю вас в известность, что на переходе из Сан-Франциско во Владивосток при подходе на траверз пролива Лаперуза прямо по курсу увидел буруны. Изменив курс на 33В, примерно через 30–40 минут обнаружил по курсу шлюпку с вооруженной мачтой. Обойдя шлюпку два раза, не обнаружил никого, кроме раскрытых банок с неприкосновенным запасом и на кормовой части какой-то возвышенности, покрытой брезентом.

На третьем заходе подал один длинный гудок. На шлюпке открылся брезент, под которым находились люди, сообщавшие, что это часть команды с парохода „Ангара“, оставшаяся в живых. На четвертом заходе, прикрыв шлюпку, подошел к ней вплотную, поднял на борт одну женщину, одного ребенка, как выяснилось, пассажира тринадцати лет, и одиннадцать человек мужчин. Всем поднятым на борт была немедленно оказана медицинская помощь»…

Евгений ГУЛЯКОВСКИЙ

ДОЛГИЙ ВОСХОД НА ЭННЕ

Фантастическая повесть[1]

Искатель 1984 #04

Глава 12. НЕУДАЧА

Наверно, нет ничего тоскливей штормовою пустынного моря без паруса, без клочка суши на горизонте. Лишь свинцовая, испещренная рябью поверхность воды раскинулась во все стороны, постепенно растворяясь во мраке. Даже горизонта здесь не было видно.

Ротанов стоял на верхней галерее один. Давно заброшенные помещения верхнего яруса не нуждались даже в охране.

Он услышал шаги, но не изменил позы. Кто-то осторожно, крадучись, подходил к нему сзади. Это не были шаги робота. Может быть, Эсхин?..

Ротанов резко обернулся. Перед ним стояла Элна. Широкий светлый плащ, волнами окутывающий фигуру, незнакомая прическа.

— Ты? Откуда? Как ты здесь очутилась?

Она прижала палец к губам и ответила полушепотом, не отрывая глаз от его лица, словно видела впервые:

— Когда-то я была хозяйкой этого острова, и мне известны тайны, о которых не знает даже Эсхин… Но ты, кажется, не рад мне?

— Не знаю, — честно признался он. — Слишком это неожиданно.

Никогда его не подводила память, а вот сейчас он не мог сказать, почему таким знакомым и одновременно чужим показалось ее лицо. Словно это была другая женщина.

Она без улыбки, серьезно и испытующе смотрела ему прямо в глаза.

— Ты знаешь, почему я здесь?

Он отрицательно качнул головой.

— Со мной произошло что-то странное. Когда Эсхин отпустил меня, мне казалось, что все правильно. Ты попал туда, куда стремился, я выполнила свои обязательства. Одним елевом, оставалось улететь со спокойной совестью.

— Не получилось?

— Не получилось. Наверное, есть какая-то другая правда, хотя я до сих пор не понимаю ее. Не должна я была возвращаться, не должна говорить тебе то, что собираюсь сказать.

Она замолчала, и он не произнес ни слова, чувствуя, что в эту минуту ничем не может помочь ей Только она сама имеет право решать, что делать дальше.

— Некогда нам раздумывать Эсхин уже знает, что я здесь. Слышишь свистки охраны? Через минуту они будут здесь. Пойдем.

— Но куда? Отсюда один выход — в галерею, а там роботы.

— Пойдем. Я покажу тебе Хронар. Самое большое достижение нашей цивилизации и самую большую ее тайну.

— Разве ты имеешь право это делать?

Не отвечая, она достала откуда-то из складок своего плаща небольшой предмет, похожий на карманный пылесос, и нажала кнопку. Ничего особенного не случилось, лишь прибор протяжно взвыл и тут же смолк. Она схватила его за руку и толкнула к стене. Все еще не понимая, чего она хочет, инстинктивно он оперся о стену и почувствовал, что рука свободно входит в вязкую массу камня. Она опять подтолкнула его. И тогда он шагнул прямо в стену. Стена раздалась, пропустила его и сразу же сомкнулась вновь. Элна была уже рядом, оба они стояли в соседнем помещении. Очевидно, это была комната для наблюдений и подслушиваний. Странные механические уши уродливо присосались к стенам. Сейчас здесь никого не было, очевидно, поднятая по тревоге охрана вся была, в коридоре

Элна вновь подняла свой «пылесос».

— Это молекулярный дезинтегратор Он ослабляет связи между молекулами любого вещества, правда ненадолго. Ты не мешкай при переходе, а то можешь оказаться замурованным в стене.

Вновь она нажала кнопку, скова взвыл прибор, и вот они, как во сне, проходят сквозь стены из комнаты в комнату Мелькала длинная анфилада залов, коридоров, подсобных помещении, складов В одной из комнат они увидели охранников. Но те не успели ничего понять, как Элна и Ротанов уже исчезли в противоположной стене. Коридор, еще коридор. Очень толстая мена в конце. Показалось, что не хватит энергии прорваться. С гена уступила, и оба они оказались в огромном зале… Зал был почти пуст, лишь в центре, на небольшом каменном постаменте, покоился огромный куб из серого металла. Десяток наклонных колонн шли к нему с разных сторон. По их вибрации, по смрадному жару, пахнувшему в лицо, по отвалившейся кое-где термоизоляции он понял, что эти колонны — энерговоды. Каждую секунду поставлявшие в холодное металлическое тело этого куба целые реки энергии. Они подошли ближе, и лишь теперь Ротанов оценил размеры всего сооружения. Куб был высотой с двухэтажный дом. Ни трещины, ни единой ссадины не оставило время на его матовых, тускло блестевших боках.

— Хронар?

Элна молча кивнула.

— Как же вы втиснули в корабль такую махину?

Она пожала плечами.

— Это был очень мощный корабль, один из последних…

Элна отвернулась. Он хотел было обойти куб, но она рывком остановила его.

— Не спеши. Часть защиты я отключила, но тут могут быть блоки, неизвестные далее мне. Посторонним не полагается разгуливать по этому залу. Не отходи от меня. В моем присутствии защита не сможет сработать.

— Покажи мне пульт управления.

Она усмехнулась.

— Наши инженеры в отличие от ваших не любили сложных устройств. Вот он перед тобой.

Она нажала маленькую, почти незаметную кнопку, и в стене куба открылась узкая ниша. Там были всего две кнопки, красная и голубая, две рукоятки с непонятными шкалами, да еще посередине узкое граненое отверстие. Именно это отверстие и ожидал увидеть Ротанов. Сейчас он мысленно сравнил его с рубиновым камнем. Совпадали и размер и форма.

Ротанов расстегнул воротник, достал камень и осторожно разогнул оправу кулона. Камень лежал у него на ладони холодный и совершенно бесцветный, словно никогда раньше не прятал в своей глубине игру таинственных огней. Он подбросил камень на ладони, словно прощаясь, с ним, и протянул его Элне.

— Зачем он мне?

— Не любоваться же этим кубом мы сюда пришли. Попробуй, кто знает, может быть, ключ все-таки сработает. Возможно, запись биотоков не изменилась за это время.

— Пока цела кристаллическая решетка камня, будет цела и запись. Но… если он остановится… Ты представляешь, что произойдет?

— Я думаю, энергия, необходимая для того, чтобы удержать звезду в полуколлапсирующем состоянии, на несколько порядков превосходит все, что может дать это устройство.

— Равновесие бывает неустойчивым, и тогда легкий толчок, незначительное изменение одного из факторов приведут к катастрофе.

— Скажи, это правда, что ваши ученые могли предвидеть будущее?

— Не совсем так. Среди нашего народа иногда рождались люди, наделенные особым даром проникать в информативное поле будущего. Это редкий природный дар. Наука здесь ни при чем.

— Мне кажется, я знал одного такого человека. Женщину, оставившую для меня этот ключ.

— Ты хочешь сказать: она могла предвидеть и хотела именно этого… чтобы мы?..

— Мы должны попробовать, Элна. Мы должны попробовать остановить Хронар. Работа Хронара, нарушая естественное течение времени, противоречит каким-то неизвестным нам глубинным законам природы… Мы обязаны восстановить равновесие, хотя бы попытаемся это сделать. Рано или поздно приходится исправлять ошибки…

С минуту она молча смотрела на него, и он понимал, что творилось у нее в душе. Гнев и горечь от того, что он, чужеземец, пытается несколькими словами перечеркнуть высшее достижение ее народа.

— Рано или поздно вы, люди, столкнетесь с теми же проблемами, вам самим придется решать их и тогда…

— Возможно, ты и права. Но я уверен: нельзя грубо вмешиваться в сложнейшие закономерности природы, не взвесив До конца все последствия… И потом, почему ты говоришь со мной так, словно сама все еще принадлежишь к цивилизации рэнитов? Тысячелетия пронеслись над вашей планетой, я был там после того, как последний рэнит ушел с нее навсегда. О каком народе речь? Разве ты сама не принадлежишь уже к другому племени?

— О чем ты говоришь?! — Она почти кричала.

— Ты, человек Элна, и ты моя жена…

Он попытался найти ее руку, но она отстранилась.

— Это была лишь игра. Обряд чужого для нас обоих народа…

— Обряды имеют лишь тот смысл, какой вкладывают в него люди… Решайся, Элна. Я не знаю, сколько минут отпущено нам на раздумье. Вот тебе камень. Только ты одна можешь вложить его в Хронар. Только твою руку знают его защитные и исполнительные механизмы. Попробуй. Риск есть, конечно, но он не больше, чем был в тот момент, когда ты впервые включила здесь эту машину… Скорей всего искаженное, разорванное время вернется в свое нормальное русло. В природе много здоровых сил, и она умеет залечивать раны.

Почти насильно он вложил в ее горячую сжатую ладонь ключ от Хронара и отвернулся, чтобы не мешать ей. И только когда скрипнули механизмы на пульте, он повернулся вновь. Обе рукоятки стояли теперь на нулях в крайнем нижнем положении.

— Ты знаешь, что случится с нами, если время вернется в исходную точку, в момент, когда впервые был включен Хронар? Ты окажешься на своей планете, дома, и никогда уже по вспомнишь обо мне. Да и некого будет вспоминать. Собственно, вся моя жизнь только следствие больного, искаженно! о времени…

И, не дав ему ответить, лишь посмотрев прямо — в его глаза, словно молча попрощавшись с ним, Элна разжала пальцы и опустила камень в отверстие.

Послышался глухой протяжный звук, похожий на стоп. Звук нарастал, поднимался все выше, разрывая барабанные перепонки. Волна вибрации прошла по самому кубу, потом странная живая дрожь передалась полу и стенам. Казалось, некий вихрь пронесся по залу, сделав неустойчивыми, эфемерными каменные стены, весь окружающий мир. Но уже через минуту звук стал слабеть, переходить на нижние октавы и где-то там, в низком реве, затерялся, исчез совсем.

Элна стояла у пульта совершенно оглушенная, сжав виски руками Что-то неуловимо менялось в ее лице, разгладились горькие складки у губ, у подбородка. Исчезли морщинки в уголках глаз, чуть посветлели волосы, чуть прозрачнее стали глаза, и вдруг до боли знакомым, родным стало для него это лицо. Странные картины прошлого заслонили от него этот зал Он у видел девушку, одиноко сидящую у костра в синем лесу. Вот он несет ее на руках через лес, а губы шепчут давно забытое имя — Ольга…

На шершавой каменной стене высветился вдруг голубой овал, и хищное, остроносое лицо Эсхина появилось в его глубине.

— Это был опасный эксперимент, а, девочка? Но ты справилась блестяще. Сорок тысяч гигаватт ежедневно. Неплохой подарок! Я направлю их на дезинтеграторы, на корабельную защиту. Ни один чужой корабль не сможет отныне появиться в небе. Только ты могла это сделать, только он мог заставить тебя это сделать! Вы оба прекрасно справились с отведенными вам ролями.

— Как только ослабеет гравитация, как только распрямится купол сжатого пространства, ничто уже не остановит наш флот, — угрожающе произнес Ротанов, невольно подавшись к этому светящемуся овалу.

— Гравитация не ослабеет. Пространство не раскроется, потому что время изменяется мгновенно или. не изменяется никогда! Вы остановили Хронар, но планета осталась в той же самой точке пространства-времени. — Эсхин почти кричал, злобная радость была в его голосе. Погас свет, и они остались одни.

— Может быть, остановка Хроиара скажется не сразу? Может быть, Эсхин попросту солгал?

Элна отрицательно покачала головой.

— Эсхин сказал правду. Время изменяется сразу или не изменяется совсем. Видишь слой пыли на этих стенах? Если бы время вернулось в первоначальную точку, в тот момент, когда был включен Хронар, этот зал выглядел бы иначе. Но все осталось по-прежнему… Это странно… С того самого мгновения, когда здесь был включен Хронар, чья-то чужая воля все время вмешивается в наши действия. Не грубо, иногда почти незаметно. Но силы, которыми управляет этот неведомый нам разум, настолько могущественны, что мы не можем даже представить масштаб их воздействия на окружающий мир.

— Мне тоже все время казалось, что на этой планете действуют не стихийные силы природы, а чья-то враждебная воля И вес время я искал ее источник — у бореев, у Эсхина. Может быть, озеро Забвения имеет к этому отношение?

— Озеро скорей всего только часть того, что проникло к нам из другой вселенной. Кстати, этот разум необязательно враждебен. Просто он чужд нам и потому непонятен.

— Неплохо бы с ним познакомиться.

— Мы для них муравьи, быть может… Впрочем, попытки были. Один из наших пытался. Его звали Лонгом. Он пошел к озеру Забвения и не вернулся. Никто оттуда не возвращается. Но с Лонгом произошло что-то странное. Уже после того, как он исчез, его видели несколько раз. Не саму фигуру, но голос, какой-то светящийся силуэт… Заметив, что люди пугаются его, он стал появляться в скафандре с закрытым шлемом Не часто, лишь в те моменты, когда назревали события, способные изменить весь ход времени. Говорили, что он можрт предсказывать будущее… Не знаю, возможно, это только красивая легенда, но, мне кажется, и я говорила с ним уже после того, как он ушел к озеру.

— Возможно, разгадка лежит где-то там. Может быть, в самом озере.

— Теперь у Эсхина развязаны руки. Мы не нужны ему больше, мы сделали все, чего он от нас ждал, — Хронар остановлен… Правда, пока я нахожусь в этом зале, он ничего не сможет сделать. Охранные механизмы настроены только на меня, и всякий, кто попытается…

Он ее не дослушал, не принял ее неловкой попытки увести разговор в сторону.

— Послушай, Ольга…

— Как ты меня назвал?

— Извини, я оговорился.

— Но мне кажется, это имя… Мне кажется, так меня когда-то уже звали, очень давно, в каком-то ином времени. Как странно все это…

Он не слушал ее, поглощенный своими мыслями.

— Понимаешь, Элна, я должен увидеть это озеро. Мне кажется, времени осталось совсем немного, что-то изменилось после того, как мы отключили Хронар. Я не знаю, что именно, но чувствую — надо спешить.

— Я так и знала, что этим кончится, что ты захочешь пойти туда. Это невозможно, нет, я не пущу тебя!..

— Мне надо, девочка. Ты же понимаешь, не в Эсхине здесь дело и даже не в Хронаре. Все гораздо серьезней. Кто-то замахнулся на границы Земной федерации, кто-то бросил нам вызов… Всему нашему миру и во все его времена, в рэнитском прошлом и в нашем человеческом будущем… Я должен знать, кто это, что ему нужно от нас. Возможно, эксперименты рэнитов со временем открыли кому-то лазейку в наш мир. Может быть, сейчас еще не поздно что-то изменить, что-то исправить…

— Оттуда никто не возвращался, никто!..

— Я вернусь, обещаю. Дай-ка мне свой интегратор. Сколько там осталось энергии? Немного? На двоих не хватит? Тогда не выходи из этого зала. Жди меня здесь.

Глава 13. КОНЕЦ ЭСХИНА

Человек в космическом скафандре высшей защиты сидел напротив Эсхина. Поза его казалась напряженной и неестественной. Лица за серебристым светофильтром шлема не было видно, и с трудом воспринималась мысль о том, что за пластиком шлема нет ничего. Пустота, вакуум, в самом полном физическом смысле этого слова. Впрочем, если там и был вакуум, то вакуум не нашего мира. Физическая сущность его собеседника всегда оставалась для Эсхина слишком загадочной, и, пожалуй, он не стремился к разгадке. Его вполне устраивало то, что визиты этого странного гостя до сих пор были не слишком часты, а также и то, что им почти всегда удавалось прийти к соглашению. В конце концов для упрощения ситуации Эсхин вообразил себе, что перед ним лишь посредник, кукла, выполняющая роль передатчика чужой воли. И хотя он знал, что это не так, внушая себе эту злорадную мысль, он в какой-то мере уравнивал с собой своего непостижимого собеседника.

— Как ты думаешь, что произойдет, если землянин найдет дорогу к озеру?

— Ты спрашиваешь об этом меня? Тебе же открыто будущее., а не мне. Я всего лишь простой управляющий этого острова.

— Не паясничай, Эсхин. — В голосе слышалась усталость, почти горечь.

— Не всякое будущее можно предвидеть. Когда шансы дальнейшего развития равны, получаются две расходящиеся линии, вилка. И никто не знает, на какую из двух дорог свернет время. Я лишь частица скрытого в озере разума, и мне не подчиняются ни его воля, ни его решения. Но не об этом я пришел говорить с тобой. Мне кажется, ты опять начал недостойную игру и нарушил наш договор. Почему остановился Хронар?

— Откуда мне знать! Я предлагал избавиться от землян. Их надо было уничтожить сразу.

— Ты плохо их знаешь. Они пришли бы сюда снова. И не они виноваты в том, что ты никогда не слушал моих предостережений. Разве я не говорил тебе, что Хронар рано или поздно остановится, если ты не прекратишь своих безумных экспериментов? Разве я не говорил тебе, что чужая боль, чужая беда рано или поздно обернется собственной?

— Не я остановил Хронар! Какое отношение имеет все это ко мне? Почему ты задаешь эти вопросы?

— Вот видишь, ты даже не слышишь меня, не пытаешься понять… А Хронар уже остановлен. И в обоих рукавах будущего этого острова попросту нет. Тебя тоже там нет. Что скажешь?

— Какое мне дело до твоего будущего? Оно не наступит. Завтра вообще не сможет наступить до тех пор, пока не кончился сегодняшний день. А я знаю, что нужно делать для того, чтобы день длился бесконечно. Хронар остановлен — да, это так, но вместе с ним замедлилось и время. Разве ты сам не говорил этого? Не предостерегал меня в том, что с остановкой Хронара время замедлится? Разве это не так? Я перехитрил вас всех.

— Безумец! Что может быть страшней никогда не проходящего дня? Но не это грозит тебе. Слышишь шаги? Это твоя судьба.

— Это меняют караул охранные роботы. — Эсхин встал, тяжело подошел к стоявшему посреди зала треножнику со стеклянным шаром и нажал кнопку у его основания. Шар осветился и растаял, оставив вместо себя изображение пустого коридора.

— Твоей охраны больше нет и не будет. Скажи, ты разве не жалеешь, что так нелепо прошла жизнь? Дал ли тебе счастье странный дар, который ты предпочел?

— Меня обманули! Этот несчастный остров, свихнувшиеся роботы! Разве такой власти я просил?

— Власть — всегда власть. В большом или в малом — какая разница! Ты познал ощущения, о которых мечтал, ты повелевал и управлял, решал судьбы людей. Ты получил сполна все, о чем просил.

— Обман! Один обман! На этом жалком острове я не знал ни минуты покоя! Мне все время казалось, что эти каменные стены рухнут, что роботы рано или поздно предадут меня, а те, кого я превратил в роботов, потребуют возмездия! — Такова цена. Ее платили все тираны.

* * *

Кабины остановились, и толпа биороботов хлынула в наружную галерею Павел отстал, никто не обращал на него внимания, никто не отдавал никаких приказов или команд, каждый действовал согласно полученной ранее программе.

Внешняя галерея представляла собой невысокий каменный козырек, опоясывавший, очевидно, весь остров. За козырьком расположился карниз, на котором через равные промежутки стояли установки энергетических разрядников. То там, то тут из их длинных спаренных антенн, вытянутых вперед и вниз, срывались ослепительные синие сполохи разрядов и грохот сотрясал скалы.

Каждый из вновь прибывших роботов занял свое место у орудий, и Павел понял, что теперь все резервные, бездействовавшие ранее установки открыли огонь. Сполохи электрических стрел вспарывали внизу пустую воду. Огненное кольцо опоясало остров, и вода внизу, казалось, кипела. Цели все еще не было. Однако Павел понимал, что тревога объявлена не зря, что цель должна появиться, и тогда работа каждой из этих фигурок приобретет непосредственный грозный смысл.

Безжалостная жара насытила атмосферу влагой. В белесом розовом тумане скрылся и тот жалкий огрызок светила, который в это время дня обычно висел над горизонтом. Десятки согнутых фигур, казалось, не ощущали жары, не видели окружающего мира. Их лица были неподвижны и серьезны.

Вдалеке, у самого поворота, маячила неподвижная фигура охранника. Возможно, с такого расстояния он принимал Павла за такого же, как он, охранного робота. Что делать? Захватить орудие, развернуть его вдоль галереи, открыть огонь по охране? Допустим, он ее уничтожит, но ведь вся остальная прислуга по-прежнему будет заниматься своим делом! У них же программа, введенная в мозг, в его исполнительные центры, и любые внешние воздействия не смогут туда пробиться! Скорей всего они получат новую команду и бросятся на него.

И в эту минуту, когда он был близок к отчаянию, высоко над пустым белесым горизонтом появилась блестящая точка, быстро увеличивающаяся в размерах. По хвосту раскаленных газов, по тому, как она превращалась в светящуюся чечевицу, Павел понял, что это шлюпка Значит, оставшиеся там, у бореев, товарищи по экспедиции решились лететь сюда на последних резервах энергии. Потому что не могли больше ждать, потому что точно так же поступил бы и он сам на их месте…

Шлюпку ждали. Жала орудий дрогнули и приподнялись. Казалось, они надрываются от злобы, выбрасывая бесчисленную череду огненных стрел.

Шлюпка заложила крутой вираж над островом, и Павел понял, что защитное поле выключено. Если бы у них была энергия, Фролов не стал бы маневрировать. Одного попадания этих рокочущих огненных стрел будет достаточно, одного-единственного.

И тогда Павел шагнул к орудию. Отодвинул плечом заряжающего, встал в общий строй. Сделав это, он вдруг почувствовал, что под серым пеплом внешнего безразличия, в груди этих кукол бьются живые сердца. Тогда усилием воли он постарался передать им свою боль, свое отчаяние. И сразу же ощутил ответный импульс понимания… Кто-то встал рядом с ним, взял на себя часть тяжести. И словно живые нити потянулись к нему со всех сторон. Одновременно с этим слабели, отклонялись в сторону несущие смерть огненные стрелы, летевшие навстречу его друзьям. Завеса уже не была сплошной. И шлюпка сейчас же воспользовалась этим, ринулась в образовавшийся разрыв, в считанные секунды проскочила линию огня. Шлюпка пошла на посадку и прилепилась к крохотному ровному пятачку недалеко от Павла.

* * *

— …Ты помнишь ночь, когда пришло сюда озеро Забвения?

— Я ничего не помню. Ничего! — Эсхин отвернулся, чтобы не видеть блестящей безликой поверхности, заменявшей лицо его собеседнику.

— Ты не выдержал искушения…

— Довольно! Уходи! У меня больше нет сил. Возьми обратно свои дары, оставь мне лишь покой!

— …Ты злоупотреблял нашими дарами. Пришел час расплаты. Ты слышишь крики в коридоре?

— Там нет никого! Экран пуст!

— Откуда же эти крики? Где твои охранные роботы, Эсхин? Что это за толпа разгневанных людей появилась в конце коридора? Некому преградить им путь. Некому защитить тебя в эту минуту…

В то мгновение, когда под натиском многих тел рухнули двери, никого уже не было в кресле напротив Эсхина.

Глава 14. ИСКУШЕНИЕ

Прежде чем Ольга успела возразить, Ротанов перевел рычаг на максимальную мощность и направил раструб прибора себе под ноги. Пол лопнул, как туго натянутая резиновая мембрана. Еще не исчезло фосфоресцирующее свечение в том месте, где интегратор разорвал молекулярные связи, а Ротанов уже стоял на ногах. Падение с высоты трех метров слегка оглушило его. Зато теперь он находился в нижнем ярусе.

Несколько секунд Ротанов стоял неподвижно, привыкая к тусклому освещению. Он все еще боялся, что Ольга последует за ним, найдет способ догнать его, остановить. Но все было тихо в этом огромном помещении, стены и потолок которого терялись в полумраке. Это был машинный зал, способный когда-то развивать мощности, необходимые для того, чтобы останавливать и изменять само время.

…Это была могучая цивилизация, могучая и гордая раса рэнитов, не знавшая поражений. И все же она ушла, оставив после себя одни развалины и полуистлевшие памятники былого могущества вроде этой планеты. Почему? Что их погубило? Чрезмерная гордость? Задачи, превысившие их возможности? Или однажды запущенная махина технической цивилизации в конце концов идет вразнос, порождая монстров, рано или поздно уничтожающих самих себя…

В машинном зале, растянувшемся на целые километры, было несколько этажей. Ротанов все время искал путь вниз, понимая, что где-то в глубинах острова было то, что порождало «Черные корабли»…

Он долго бродил меж мертвых механизмов, надеясь найти выход. Звуки его шагов терялись в тишине зала, Ротанов понимал, что долго находиться здесь можно лишь в скафандре высшей защиты, а не в его планетарном костюме, и потому спешил. Радиация была какая-то странная: индикатор отмечал наличие неизвестных частиц. Голову сдавливало, как тисками.

Он пересек этот огромный зал, набитый радиоактивным металлом, наполненный зловонием тяжелых испарений. Вскоре заметил первые симптомы радиоактивного поражения. Симптомы были какими-то необычными, слишком уж быстрыми для простой радиации. Его мучила жажда. Тут и там, словно нарочно, попадались лужи, и он старался не смотреть в их сторону, потому что внешне вода была вполне пригодной для питья, прозрачной и, наверное, холодной. Изменилось даже ощущение времени. Он поминутно вынужден был поглядывать на свой часы, чтобы не потерять чувство реального времени. Часы показывали, что он находится в этом отравленном помещении всего сорок минут, а ему казалось, что он тут уже долгие часы. Может быть, целый день.

И когда совсем исчезло ощущение времени, когда в приглушенном сознании родились странные искаженные картины, он услышал какой-то звук. Огляделся и увидел крошечное существо, похожее на игрушечного механического цыпленка.

Такие игрушки ему покупали в детстве. Треугольное тельце покачивалось на тонких ножках, а огромные глаза-плошки не мигая смотрели на Ротанова.

— Привет, — сказал цыпленок. — Ты почему здесь ходишь?

— Говорящих цыплят не бывает. Убирайся.

— Я не цыпленок. Я робот-информатор.

— Ну и чего тебе от меня надо?

— А меня за тобой послали, чтобы, значит, найти и проинформировать.

— Ну так валяй информируй, только побыстрей, у меня голова раскалывается.

— Здесь плохое место. А информировать я не тебя должен. — Кого же?

— Их, — неопределенно сказал робот, — тех, которые меня послали.

— Ладно, мне все равно, кого ты там будешь информировать.

— А я не хочу. Мне они не нравятся. — Робот переступил лапками.

— Послушай, а ведь это, однако, неправильно. Если ты робот, у тебя должна быть программа, которую ты обязан выполнять…

— Верно, неправильно, — радостно согласился робот. — Я вообще неправильный, нестандартный, у нас теперь много таких появилось. Говорят, это из-за нас все пошло прахом.

По тому, что он ничуть не удивился этому крохотному роботу, Ротанов понял: с сознанием у него не все в порядке.

— Покажешь дорогу? — спросил он.

— А куда тебе надо?

— Я ищу озеро Забвения. Знаешь, как пройти к нему?

— Вообще-то это плохое место, но если тебе очень надо…

— Ты кого-нибудь уже провожал туда?

— О да, многих. Иногда тех, кого превратили в роботов, охватывала странная тоска, и они уходили к озеру…

— Зачем?

— Озеро дает энергию. Оно не убивает, вернее, убивает не совсем… Ты не будешь чувствовать голода, жажды, даже боли. Озеро даст тебе покой и оставит сознание.

— Хорошо. Покажи мне его.

Робот запрыгал перед ним маленьким серым мячиком.

Почему-то Ротанов сразу и полностью доверился этому разумному комочку, может быть, потому, что похож он был на игрушку из детства с большими и добрыми, как фонарики, глазами.

Шли они недолго, минут двадцать. Наконец робот остановился перед гранитной стеной. Первой естественной каменной стеной в этом железном лабиринте. Глубоко в нише виднелась крышка круглого люка с мощными стальными запорами, словно здесь был кессон или переходный шлюз корабля.

— Что там снаружи? — хрипло спросил Ротанов.

Робот не ответил. Он подошел к люку, нажал какие-то кнопки. Затворы лязгнули, приоткрывая свои пасти, крышка люка медленно подалась назад и в сторону, обнажив метровую толщину брони. Из круглого прохода за люком пахнуло холодом и сыростью. Темнота, густая и плотная, мешала что-либо рассмотреть. Ротанов сделал шаг в эту темноту и остановился. Что-то его удержало. Ему вдруг показалось, что, если сделает сейчас еще один шаг, обратно уже не вернется. Он обернулся. Робота не было. Секунду назад стоял сбоку, у люка, — и вот теперь его не было. Проводник сделал свое дело. Значит, дальше все будет зависеть от него самого?

Несколько секунд Ротанов стоял неподвижно, ничего не видя, прижавшись спиной к шершавой и холодной поверхности камня. Постепенно глаза привыкли, и он разглядел, что стоит на узком каменном карнизе. Два шага отделяли его от обрыва, за которым плескалась черная вода… Впрочем, это была не вода. И не пар, не туман. Нечто еще более легкое, более эфемерное.

Постепенно эти отдельные беспорядочные движения внизу стали упорядочиваться, выстраиваться в некий странный хоровод. Темная пустота под световой пленкой стала медленно вращаться, вспучиваясь и поднимаясь в центре. Вдруг от центра этого образования к окружающим скалам метнулись ветвистые лапы электрических разрядов и настоящий гром оглушил Ротанова. Черный столб в центре стал расти, раздуваться, как гигантский аэростат, втягивая в себя находившуюся под ним поверхность озера. В мелодичных звуках, сопровождавших рождение шара, был какой-то странный музыкальный рисунок, ритм. Поверхность шара, следуя тактам странной музыки, едва заметно вибрировала, и вместе с нею, казалось, вибрировали окружающие скалы.

И тут вдруг Ротанов понял, что происходит. Он присутствовал при рождении очередного «Черного пузыря». Перед ним вращался, пульсировал радужный снаружи гигантский сгусток чужого мира. «Выброс антипространства?» «Черная дыра?» «Гравитационный коллапс?»

Так вот откуда стартуют «Черные корабли»! Теперь он знал хотя бы это.

— Мы заткнем твою жадную глотку, слышишь, ты?! — крикнул Ротанов. Он нагнулся, нашел камень и швырнул его вниз, в озеро. Не было ни всплеска, ни вспышки — камень беззвучно исчез.

У него была еще батарея. Он взглянул на индикатор заряда. Энергии накопилось достаточно для того, что он задумал. Возможно, взрыв будет слишком силен и ему уже не уйти, и все же он знал, что сделает это, не даст родиться еще одному смертоносному шару… Он поставил индикатор на максимум, выдернул предохранитель, разбил крышку, замкнул контакты и… бросил, рассчитывая бросок так, чтобы взрыв произошел на границе двух сред.

Странный это был взрыв. Раскаленная, сверкающая плазма, брызнув во все стороны, вдруг замедлила свой стремительный бег. Ротанов видел, как огненные завихрения, несущиеся к нему, меняют форму, закручиваются протуберанцами, отклоняясь в стороны. Словно чья-то огромная невидимая ладонь прикрыла стоявшего на скале человека. Поверхность шара вспыхнула ослепительным радужным сиянием, он замедлил свое вращение, совсем остановился и медленно потянулся к человеку, словно желая рассмотреть его поближе. Но основание шара вдруг сократилось, рвануло его вниз. И почти сразу же шар начал наливаться малиновым светом, оседать, уменьшаться в объеме. Все повторялось в обратном порядке: утолщалось основание пузыря, волновалась и тянулась к нему поверхность озера, всасывая в себя недавно извергнутую массу. Наконец пузырь исчез вовсе, сгладился. И тогда озеро начало наступать на берега. Послышался пронзительный свист, словно сверху налетел ветер. Рябь судорогой пробежала по поверхности озера. В глубинах возникли тонкие сверкающие линии.

Затем свист перешел в мелодичную гамму звуков, она притягивала к себе внимание, парализовывала волю. Наверное, так пели сирены в легендарном море. Ротанов сделал шаг вперед, еще один. Теперь всего несколько сантиметров отделяло его от обрыва. Он стоял и смотрел — вниз, не двигаясь и ничего уже не опасаясь, потому что все время помнил о руке, прикрывшей его от взрыва.

А затем услышал голос, печальный и в то же время ласковый.

— Разве ты не устал от борьбы, от каменистых дорог?

— Нет.

— Как странно, ведь многие так ценят покой… Но не только покой я могу подарить тебе. Мои возможности не ограничены в вашем мире. Хочешь власти? Этот напиток любит твое племя, я знаю. Хочешь власти такой, какой не знал ни один человек? Твои соплеменники обожествят твое имя, ты будешь единолично управлять и распоряжаться судьбами миллиардов.

— Слишком тяжела расплата. Многие из тех, кто стремились к власти, ушли с горьким и слишком поздним сожалением о содеянном.

— О какой расплате ты говоришь?

— О бесцельно растраченных годах, об искусственной жизни вокруг, о фальшивых улыбках, притворном покорстве и рабской лести. О последнем часе, когда совесть спросит: что же ты сотворил с теми прекрасными мгновениями, подаренными тебе под жарким солнцем? Где вершины, которые ты покорил, где женщина, которую любил? Разве власть не убивает все это? Разве не требует она на свой алтарь беспрерывных и страшных жертв?

— Может, ты хочешь богатства безмерного?

— Богатство в прошлом было лишь средством к той же власти. Жадность ослепляла, заставляла безумца метаться по замкнутому кругу, навсегда делала человека рабом своей страсти. А теперь даже власти нельзя купить за все сокровища мира. То немногое, что нужно человеку для удовлетворения его собственных нужд, дарится ему природой и обществом бесплатно, как солнечный свет, как воздух. Зачем мне оно, твое богатство?

— Тогда, быть может, ты хочешь молодости, вечной жизни?

— От вечной жизни человек устанет, что же касается долгой и здоровой жизни, каждый человек хотел бы этого. Но ты потребуешь за свой дар слишком высокую цену.

— Ты упрям, человек, упрям и неразумен.

Голос перешел в протяжный свист. Странные картины рождались на поверхности радужной пленки. Он видел там самого себя в детстве и молодости, видел чужие миры, которые покорил, видел образы родных и близких ему людей. Словно зеркало собственной жизни лежало перед ним, словно озеро жадно ловило каждый отблеск мысли, стараясь понять, разобраться в глубинной сущности его поступков. Что-то грустное появилось в мелодии, прорывавшейся сквозь свист. Ротанов медленно, с трудом передвинул ноги, сделал шаг назад, еще один, еще. Спина уперлась в камень. Он нашарил рукой отверстие входа, задыхаясь, нырнул в него и нажал на кнопки. Люк захлопнулся.

— Я могу растворить эти стены в одну минуту. Ты слышишь меня, человек?

— Я слышу. Чего же ты медлишь? Я обещаю: если ты упустишь меня сейчас, я уничтожу тебя.

— Я знаю. Тебе не придется этого делать. Мир, в котором разум осознал свое назначение, священен. Я ухожу теперь, прощай.

Обессиленный, он прислонился к стене, капли пота сбегали по его лицу. За метровыми стенами из брони и камня он не мог видеть, как стремительно начало мелеть озеро, сжимаясь и откатываясь назад. Как затем медленно оторвался от планеты черный рукав, соединивший ее с коллапсирующей звездой. Словно огромный осьминог втягивал в себя свое гигантское щупальце.

Герберт В. ФРАНКЕ

КЛЕТКА ДЛЯ ОРХИДЕЙ

Фантастический роман

Имя западногерманского писателя Герберта В. Франке хорошо известно любителям научной фантастики во всем мире. Ученый широкого диапазона знаний, — в свое время изучал физику, математику, химию, психологию, философию, — в своих фантастических произведениях он стремится не только показать, как станут развиваться в будущем технологические идеи, но и какое влияние они могут оказать на человека. Книги В.Франке, внешне переполненные техницизмами, тем не менее несут в себе большой социальный заряд, они тревожны. Это книги-предупреждения, предостережения. С тревогой вглядывается писатель в окружающий мир и видит в нем уже сейчас тенденции, способные внушить серьезные опасения за будущее. Технология без человека, технология над человеком, человек как робот — не об этом ли уже сегодня мечтают оголтелые западные политики? И не этому ли посвящены страшные опыты по «модификации человеческого поведения», которые, отнюдь не испытывая при этом нравственных сомнений, ставят иные заокеанские психологи?..

Герберт В. Франке верит в человека борющегося и мыслящего, верит в достойное его будущее, которое так страстно отстаивают сегодня миллионы честных людей планеты.

Н. С. ЛИТВИНЕЦ, кандидат филологических наук

Искатель 1984 #04

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

Ал очнулся первым. С чувством удовлетворения отметил, что никаких неприятных ощущений не испытывает. Ни изнуряющей жары, ни электрических разрядов. Ничего угрожающего. Окончательно успокоившись, он огляделся вокруг. Двигаться приходилось осторожно, он ощущал ломоту в суставах, как после длительного перелета. Когда поворачивался, покалывало в мускулах. Что-то продолжало еще давить на мозг. Но с каждым новым глотком воздуха силы прибавлялись.

Небольшой барак, который успели соорудить роботы, стоял неподалеку в долине. Рядом с ним автоматы поставили мачту для передач и ретрансляции, ангар для вертолетов. За бараком открывалась равнина с сотнями плоских холмов и небольших озер. И все это освещалось оранжево-красным светом чужого солнца.

Дверь барака откатилась в сторону, выехала машина, на сиденье которой полулежала Катя. С помощью присосок робот полошил девушку на мат — тот самый, на котором несколько минут назад пришел в себя Ал. Лицо Кати чуть заметно подергивало. Вскоре она очнулась и попыталась приподняться на мате. Ал стал рядом на колени а помог ей. Катя часто заморгала, щурясь на солнце.

— Мерзкий свет, — прошептала она.

— Как себя чувствуешь?

— По-моему… все в порядке.

— К свету ты привыкнешь и не будешь даже замечать, что он оранжевый. Он станет белым. Все цвета станут привычными для нас.

— Но небо, — возразила Катя. — Это небо…

— И небо будет голубым — ты только наберись терпения. Все произойдет само собой. Представь себе, что нулевая точка на шкале немного смещена…

«Странно, — подумал Ал. — Этот грязновато-серый цвет неба меня нисколько не смутил. Может быть, у женщин иная острота восприятия?»

Он смотрел на Катю. Ветер шевелил ее светлые волосы.

— Отдохни пока, — предложил Ал. — А я пойду взгляну…

Он открыл дверь в машинное отделение барака и крикнул одному из автоматов:

— Когда Дон будет в норме?

— Через четыре минуты, — последовал четкий ответ.

— Перенеси его на воздух!

Автомат повиновался. Ал открыл ему дверь и вышел следом.

— Уже скоро, — сказал он Кате.

Она тем временем окончательно пришла в себя. И пока Дон лежал на мате, «оживая», Катя засыпала Ала вопросами. Сейчас все казалось ей интересным.

— Эй! — позвал их Дон слабым голосом. — Вы уже в порядке? А во мне все переворачивается. Как здесь?

— Красиво, — ответила Катя.

— Вы других тут не заметили?

Катя погладила его лоб.

— Мы ожили всего несколько минут назад.

Сплетя руки над головой, Дон закрыл глаза.

— Нет, вы мне скажите: как здесь?

— Зеленые холмы, озера. Хороший воздух, приятная температура. Ничего особенного.

— Не забывай о старом городе!

— А где он? — полюбопытствовала Катя.

Дон поднялся, посмотрел вниз, на холмистую равнину, где заблестела какая-то полоска, вспыхивали и пропадали искры. Дон поднял руку и указал в ту сторону:

— Вот он — город!

На другой день они выбежали из барака, едва забрезжил рассвет.

— Чего вы еще ждете? — воскликнул Дон. — Давайте полетим. Нам нельзя терять время!

— Направимся сразу в город? — спросила Катя.

— Это было бы лучше всего, — сказал Ал, — но предпочтительнее действовать по испытанным правилам. Сначала — исследования. Состав воздуха. Химический анализ почвы. Спектр электроволн. Зоология и ботаника…

— Ерунда! Воздухом дышать можно — для этого мне никакого химического анализа не требуется. Животных мы пока не наблюдаем. Может, ты собрался нарвать букет цветов?

— Не будь занудой, Ал, — вмешалась Катя. — Хватит тебе времени и на травы. Полетим с нами в город!

— Ты ведь знаешь, Ал! — воскликнул Дон. — Нам необходимо опередить других! Мы должны прийти первыми!

И они направились к вертолету. Дон сел на место пилота, запустил мотор. Катя и Ал устроились за его спиной. Вертолет оторвался от земли.

Вскоре они стали отчетливо различать вершины и горные хребты, зубчатой оградой протянувшиеся вдоль долины. При солнечном свете их линия казалась темной каймой.

— А какие у нас вообще шансы открыть здесь что-нибудь? — спросила Катя.

— Вот именно, — подтвердил Ал, — ты пока скрывал от нас подробности. К чему эти тайны?

Дон взял курс на город.

— Слушайте меня внимательно, — начал он. — Эту планету я нашел вместе с Джеком. Мы собирались заняться изучением синхронного излучения в области Магелланова Облака. Не помню точно, как это случилось, — может быть, Джек неточно определил расстояние, — во всяком случае, мы хотели было уже повернуть обратно, когда наткнулись на небольшое изолированное солнце. На его орбите находилась огромная планета типа Нептуна, и мы решили осмотреть ее. И вот она — наша удача! — Дон указал вниз, на цепь холмов.

— А город вы тоже нашли сразу?

— Городов здесь много, и найти их оказалось нетрудно. Поверхность планеты на девяносто процентов — горы. Остальная ее часть покрыта зеленью, которая легко различается на общем серо-коричневом фоне. Все города расположены внизу, на равнине. Но вот тот, — он указал направление, — вот тот- самый большой.

— Пока что никто здесь разумных существ не встречал. А вот следов их найдено предостаточно… Город мертв. В некоторых местах — одни развалины.

Сейчас многие здания и строения можно было разглядеть невооруженным глазом: башни с геометрическими узорами вокруг оконных проемов, изогнутые мосты — переходы над улицами, строительные конструкции и мачты; но многое уже рухнуло, согнулось.

Ал отложил бинокль в сторону.

— Почему ты не отправился сюда вместе с Джеком?

Дон рассмеялся.

— Ты думаешь, меня интересует вся эта древняя рухлядь? Или что я вздумал разобраться в их технических достижениях? В вопросах космической археологии? Для меня все это — пустое дело. Я хочу пережить что-нибудь, понимаешь? Что-либо необычное, напряженное и увлекательное. Джек того же мнения.

— И поэтому вы…

— Поэтому каждый из нас создал свою группу. Да. Кто первым узнает, как выглядели здешние аборигены, тот и выиграл. Обе группы работают самостоятельно и не имеют права мешать одна другой. Но насколько я знаю Джека… Если он почует, что мы опережаем его, он пойдет на все, лишь бы помешать нам. А посему будем внимательны! Ни в коем случае нельзя расслабляться; нам предстоит далеко не простое дело!

Они приблизились к городу. Внизу более светлые зеленые полоски переплетались, образуя некое подобие сетки. Предположение Ала, что это шоссейные и другие дороги, начало оправдываться.

— Кажется, неполадки в управлении, — произнес Дон. — Вертолет сносит в сторону.

— Именно сейчас, когда мы почти над городом! — Катя смотрела сквозь прозрачный пол машины.

Ал наблюдал за Доном. И впрямь странное дело! Вертолет все время сбивало в сторону, как машину на крутых поворотах. Когда он поворачивал ручку управления, вертолет толкало в противоположную сторону.

— Попытайся лететь по кривой… возьми курс вокруг города… И поставь управление на автомат.

Дон нажал на красную светящуюся кнопку, сразу сменившую свой цвет на зеленый. Они замерли в ожидании. Приборы показали, что направление движения соблюдается.

— Полный порядок, — сказал Дон.

— Посмотри вниз! — воскликнул Ал. — Мы стоим на месте.

— Проклятье! Ты прав…

Дон изо всех сил нажал на ручку газа.

— Может, это сильный встречный воздушный поток?

Машина продвинулась немного вперед. Потом она на несколько секунд застыла неподвижно, и вдруг ее начало сильно бросать из стороны в сторону.

Дон снова перешел на ручное управление, л вертолет развернуло на 180 градусов. Ала и Катю прижало к дверце кабины. Дав газ, Дон отвел вертолет еще немного назад, развернул и снова направил в сторону города.

— Стой, не надо! — крикнул Ал. Но уже машина, наткнувшись на что-то невидимое, резко пошла вниз и в сторону…

— Я пробьюсь, даже если все разлетится к чертям!

— Прошу тебя, Дон, остановись! — взмолилась Катя. Дон никого не слушал. И снова было то же ощущение будто машина врезалась в непреодолимую пружинящую стену. Что-то заскрипело, затрещало. Дон с большим трудом удерживал ручку управления.

Катя приникла головой к плечу Ала, веки ее дрожали. Дон не произносил больше ни слова. Он вел машину обратным курсом. К своему лагерю.

Ал начал с обычного физического и химического анализа почвы и образцов камней. Затем собрал по нескольку экземпляров цветов, трав и мхов и отложил виды, сильно отличающиеся от земных, в сторону для препарирования. Но добыча его оказалась довольно скудной.

Вскоре к нему присоединились Дон с Катей.

— Нашел что-нибудь? — спросил его Дон.

— Взгляни-ка в микроскоп. Что ты на это скажешь?

— Я ничего не вижу…

— То-то и оно. — Ал вынул пластинку из клеммы. — Ничего нет. Даже микроорганизмов. Теперь я хочу показать еще кое-что. Тебе известна такая формула? — Он протянул Дону листок. — Это результат химической реакции. Знаешь какой?

Дон покачал головой.

— У этого вещества нет названия, но оно в высшей степени активно. Смотри.

Ал окунул стеклянную палочку в пробирку и вытянул каплю хрустально-чистой жидкости. Вынул пластинку из камеры, опустил на нее каплю и снова задвинул. Приникнув к окуляру, убедился, что его предположение подтверждалось. Подозвал Дона.

— Что ты видишь?

— Рвущиеся в клочки прямоугольники. Объясни же наконец, Ал, что все это означает?!

— По формуле это разновидность антибиотика. С очень сильным и быстрым действием.

— Откуда эта штуковина берется?

— Отовсюду. Она тончайшим слоем лежит на растениях, на камнях. Она растворена в воде, ее пылинки носятся в воздухе.

Дон в недоумении пожал плечами.

— Да, но как ты объяснишь…

— Я не в состоянии ничего объяснить. Я лишь установил факт. Но вот тебе следующий сюрприз. — Он указал на кучки осколков, которые отбил от валуна.

— Я произвел полный спектральный анализ и обнаружил, что камни здесь — из пластика!

Некоторое время они не произносили ни слова. Потом Ал сказал:

— Стерильная почва и искусственные камни и скалы — это ни на что не похоже. Но самое поразительное — наше происшествие над городом… Воздушный поток? Или какая-то сила? Нечто вроде антигравитации? Зачем этот защитный щит?

— Ну тут двух мнений быть не может — для защиты города. Туда нет пропуска никому. Наверное, это устройство работает еще с тех времен, когда здесь была жизнь…

— Возможно. А б другом ты не подумал? Не мог ли Джек?..

— Джек? Гм… с него станется. Но как ему удалось?

Вдруг произошло что-то необычное, в первый момент не поддающееся никакому описанию… Воздух содрогнулся от тонкого, высокого звука. Подобно молнии, сверкнул раскаленный добела шар, послышался вой и наконец — глухой удар. Все выглядело как прежде, но в обращенном к ним склоне ближайшей возвышенности появилась черная воронка.

Все трое стояли, пригнувшись, словно ожидая чьего-то нападения. И вдруг наступившую тишину прервал возглас Ала:

— Есть, понял!

— Что ты понял? — хрипло переспросил Дон.

— Как нам завтра проникнуть в город!

— Да? Ты о чем?

— То, что мы сейчас видели, было падением метеорита. И воронки — это кратеры метеоритов. Ты видел вблизи города воронки?

— Не припоминаю.

— Зато я хорошо помню: там их нет. Теперь я понял, для чего нужно отталкивающее силовое поле: это щит против метеоритов, которые здесь, очевидно, падают часто. Значит, город защищен только сверху, а снизу, под этим «щитом», есть проход. Ведь были же прежде дороги, ведшие в город и обратно.

Дон радостно хлопнул Ала по плечу:

— Дружище! Значит, это диковинное силовое поле устроено не против нас!

— Похоже на то.

На другой день они снова отправились в путь на вертолете. Дон приблизился к городу на бреющем полете и приземлился сразу же, как только ощутил сопротивление. Они вышли из вертолета и медленно направились в сторону города. Ал оказался прав! Здесь, внизу, проход был свободен!

Снизу город выглядел иначе, чем с высоты птичьего полета. Сходство с городскими строениями оказалось чисто внешним, и только свободная планировка кварталов напоминала зеленые зоны земных городов.

Они остановились перед группой зданий и смогли хорошо рассмотреть их. Большая часть домов имела гладкие и закругленные фасады из зеркального с цветным отливом материала. Фасады были самой высокой частью зданий, чем дальше назад, тем ниже и уже становились дома.

— Чисто сработано, — сказал Дон. — И ни одного окна. Словно бункеры. Что скажешь?

— Может, это складские помещения?

Они прогулялись вдоль двух вытянувшихся в длину строений. Все вокруг заросло густой травой, только вдоль самих домов имелись узкие дорожки. Катя отошла на несколько шагов в сторону, чтобы пройтись по такой дорожке.

— Какие они неудобные! — сказала она.

— Я тоже обратил внимание, — подтвердил Дон. — Эти люди, похоже, понятия об улицах не имели. Не соображу только, как они…

Шипящий звук и крик Кати заставили его замолчать. Оглянувшись, он не увидел никого.

— Где Катя? — закричал Дон.

Оба побежали к зданию, где только что стояла Катя, обследовали стену, но ничего не обнаружили.

И тут Ал услышал неясное шипение, что-то перед ним раздвинулось, и его втянуло внутрь. Тщетно пытался он удержаться за край стены. Неизвестная сила мягко усадила его на сиденье, зажегся приятный желтый свет. Его поднимало вверх по плавной спирали, а желтый огонь бежал впереди. Как в калейдоскопе, появлялись перед ним картины, цветные узоры, пульты управления, фигуры из проводов… Потом импровизированный лифт остановился. Ал осмотрелся. Рядом с ним, закрыв лицо руками, сидела Катя.

Ал хотел подняться, но что-то мягко удержало его. Он наклонился сколько мог и прошептал Кате на ухо несколько слов, чтобы успокоить ее.

И вдруг рядом с ними появился Дон.

Все трое сидели, уставившись перед собой, и ничего не видели, ничего не слышали, ничего не чувствовали.

Ал первым пришел в себя. Повернувшись к друзьям, он сказал:

— Эта зеркальная стена с цветным отливом — окно или телеэкран.

Дон попытался встать, но ему, как и Алу, это не удалось. Тогда он вытянул вперед руку, и вдруг из пола рядом с его креслом вырос пульт управления. Он нажал на первую попавшуюся кнопку… спинки их кресел медленно опустились вниз. Сейчас они лежали, глядя в потолок, и не могли подняться. Дон снова нащупал пульт… и нажал на следующую кнопку… погас свет…

— Перестань! — крикнул Ал. Но было поздно… Нечто податливое, но сильное коснулось его, принялось мять, растягивать и растирать тело. Он попытался освободиться, но из этого ничего не получилось, те же невидимые руки сдавливали его, растягивали, массировали…

И вот отпустило. Его окружили фиолетовые сумерки… Он чувствовал, что устал, устал безумно…

— Ал!..

Он с трудом очнулся.

— Да проснись же ты! Нам необходимо выйти отсюда!

— Должна быть кнопка и на такой случай. Только, прошу тебя, не включай снова массаж.

Дон потянулся к пульту управления. Снова зажегся желтый свет. Раздвинулся светлый прямоугольник…

Ал снова стоял перед зданием, прислонившись к стене. Рядом с ним Катя. За спиной раздалось знакомое шипение… Пошатываясь, к ним вышел Дон.

— Теперь что? — спросил Ал.

— Пойдем к центру, конечно, — ответил Дон.

Они блуждали между строениями, благоразумно стараясь не приближаться к ним вплотную. Все здания имели одинаковую форму вытянутой капли, все они были сооружены из белого или желтоватого материала. По-прежнему к ним были обращены выпуклые, блестящие, как перламутр, фасады, в которых отражалось размытое очертание солнца. Лишь изредка они наталкивались на серые здания-кубы.

Заметив, что Катя утомилась, Ал предложил Дону передохнуть.

— Согласен, — буркнул Дон, который и сам был не прочь перевести дух.

Ал увидел невдалеке странное, не похожее на другие, серое здание и осторожно подошел поближе. Входной двери он не обнаружил, но по опыту знал уже, что это вовсе не означает, будто входа вообще нет. Медленно обошел вокруг дома. Когда вдруг распахнулась небольшая дверца и какая-то сила втянула его внутрь, он не особенно удивился.

Ал оказался в комнате перед круговым экраном в человеческий рост; экран сразу же засветился, и появились первые кадры — знакомые ему белые строения. Ал мгновенно сообразил, что это вид с крыши здания-куба. Оглядевшись, быстро обнаружил пульт с несколькими кнопками и рычажками. Чуть поколебавшись, нажал на верхнюю левую кнопку… Едва заметный наплыв — и картина изменилась. То, что подсказывал ему инстинкт, и то, что он увидел, соединилось в одну понятную и объяснимую картину: он ехал. Не зная как и куда, но ехал. Мельком увидел Катю и Дона, их испуганные лица крупным планом появились перед ним, он даже слышал их крики.

С величайшей осторожностью он нажимал на кнопки и трогал рычажки. И наконец приноровился увеличивать и уменьшать изображение на экране, ускорять, замедлять и останавливать передвижение, или, если сказать точнее, полет. В самом низу находилась одна-единственная кнопка. Скоро Ал убедился, что она служила для того, чтобы известным уже способом высаживать пассажиров из «повозки».

Прежде чем выйти из «повозки», Ал внимательно все, осмотрел. Сбоку от кнопок и рычажков заметил небольшой чертеж, покрытый сеткой из концентрических окружностей. На чертеже были отмечены три точки. Две из них, синяя и зеленая, как будто прочно сидели в чертеже. А третья представляла собой красную пластинку, которую можно было перемещать по линиям чертежа.

И тогда ему все стало ясно. Он снова привел «повозку» в движение и увидел, что синяя точка начала перемещаться. Затем передвинул красную пластинку прямо к зеленой точке. Воздушная «повозка» свернула за угол, а синяя точка на чертеже повторила тот же маневр. Сомнений не оставалось: этот чертеж был картой города с отмеченными на ней путями сообщения. Им овладело чувство радости: он знал, как управлять «повозкой».

Не прошло и десяти минут, как он вернулся к своим спутникам.

— Идите сюда, — позвал он. — Ходить пешком нам больше не придется!

— Здорово мы перепугались, когда ты пронесся над нами…

Ал был в прекраснейшем настроении.

— Маленькая пробная поездка! — объяснил он. — Залезайте! Удобно тут — лучше не придумаешь!

Ал объяснил Дону систему управления, и тот повел «повозку» к центру города.

— Я думаю, в земле проложен ведущий рельс; очевидно, эта штука соединена с ним через радар. Оттуда же, снизу, она, наверное, и получает энергию. Как бы там ни было, от линий, заданных на чертеже, она уклониться не может.

Дон не замедлил проверить предположение Ала и, убедившись в его правоте, сказал:

— Ну ладно, пусть эта коробка себе катится. Нам ведь все равно недалеко — скоро как будто центр.

Через несколько сот метров «повозка» остановилась, и их вынесло наружу.

— Теперь я знаю, почему эти рельсовые дороги здесь заканчиваются. — Дон очертил в воздухе кольцо и продолжил: — Город, надо полагать, разрастался от центра по радиальным линиям. И жители скорее всего монтировали потом одну кольцевую линию за другой.

— В зданиях мы никаких следов жителей не видели. Куда они могли деться? — спросила Катя. — Твоя теория, во всяком случае, не подтверждается.

— Какая еще теория? — раздраженно спросил Дон.

— Ну что жители, мол, сами себя уничтожили. Дома последних поколений стоят новехонькие!

— Вопрос в том, — сказал Ал, — куда ведет развитие разумных существ, если они преодолели так называемую «фазу саморазрушения». Ты ведь сам не веришь, Дон, что мы, земляне, единственные, кому это удалось?

— А вдруг они вымерли сами собой?

— По-твоему получается так: когда они достигают положения, при котором им некого опасаться, когда могут удовлетворить все свои желания, когда перед ними не стоит существенных проблем — для них, так сказать, продолжение жизни становится бессмысленным? Они просто ложатся и умирают, да?

— Останемся каждый при своем мнении, — взорвался Дон. — Предлагаю подумать, как нам взобраться вон на ту башню, — он указал в сторону стоявшего на возвышении куба с башней. Куб был значительно выше большинства остальных зданий.

Дома сблизились, образовав внутреннее пространство, которое можно было назвать улицами. Одни высокие, другие маленькие. И все они давно обветшали. Краска на стенах облупилась, ниши и углы домов были завалены истлевшим мусором, из продолговатых отверстий, бывших, очевидно, некогда окнами, свисали клочья прозрачной ткани.

Но видны были и разрушения: проломы и вмятины в стенах, обуглившиеся руины. Здесь не росла больше трава, дорога была покрыта мусором. Она неожиданно оборвалась перед котловиной, присыпанной сверху желтой пылью.

— Кратер метеорита! — воскликнула Катя. — А я — то думала, что город от метеоритов защищен!

— А вдруг это следы бомбежки? — сказал Дон. — Что, если эта бомбежка производится автоматически? Что, если автомат не отключен и по сей день?

Вскоре они оказались перед зданием с башней. Хотя и здесь были видны следы запустения, внешне дом казался достаточно крепким. И в отличие от других зданий дверь здесь они обнаружили без труда.

Башня была высотой этажей в тридцать, не меньше. Купол блестел и отливал разными красками, изнутри он был прозрачен и обладал поразительным свойством подчеркивать пластичность рассматриваемой картины. Звезды висели перед ними ступеньками, один слой за другим. Мириады звезд, и до них — рукой подать!

Немного погодя Ал подошел к ящичку, стоявшему на подставке посередине купола. Он осторожно повернул одно из колесиков. Угол обзора на экране сместился, и всем почудилось, будто они стоят среди звезд. Светила сбивались в гиперпространстве в пестрые облака, спирали, кольца, между ними сновали кометы, пульсировали сгустки звездной пыли.

Ал вернул колесико в прежнее положение. Взялся за ближайший рычажок и опустил его. С головокружительной быстротой навстречу им помчался тот ландшафт, который они могли наблюдать из башни невооруженным глазом! Дома, башни и мосты поднимались к ним, подобно огромным театральным декорациям, а потом, на последней грани увеличения, распадались в ничего не значащие точки, вместо них появлялись новые строения на фоне четко очерченных театральных задников.

— Стоп! — рявкнул Дон.

Они вдруг увидели типично земные, человеческие движения — покачивание тела при ходьбе, сгибающиеся колени, переставляемые ноги, болтающиеся руки… Каждая деталь была видна совершенно отчетливо.

— Джек! — опять крикнул Дон. — Вот тот, впереди — Джек, сзади и сбоку за ним — Рене… А вон идут и Тонио с Хейко! Где они находятся, можешь установить?

Ал уменьшил изображение и получил примерное представление о том, на каком расстоянии от них вторая группа и в, каком направлении движется к центру города. Вот она исчезла за длинным невысоким строением.

— Черт побери! — воскликнул Дон. — У Джека нюх подходящий. Как далеко они от нас? Километр? Два?.. Поторапливайтесь, иначе они нас опередят!

И вновь они шли к центру города. Дома сбивались все плотнее, улочки делались все уже. Друзьям приходилось то и дело менять направление, идти в обход.

Наконец они достигли высокого узкого дома, примыкавшего к огромной стене, сложенной из простых, необработанных камней, скрепленных сырой известью. Вверху стену увенчивал зубчатый пояс, достигавший, казалось, самого неба.

— Крепостная стена, — сказала Катя.

— Мы попали в средневековье, — подтвердил Ал.

— Должна же быть какая-то возможность перебраться через нее! — воскликнул Дон раздраженно.

— Любопытно, как выглядели существа, населявшие город? — спросила Катя.

— Не думаю, чтобы они совсем не были на нас похожи, — ответил Ал.

— С чего ты взял? Разве они с таким же успехом не могли напоминать огромных лягушек, муравьев или пингвинов?

Ал весело рассмеялся:

— Из их технических устройств многое можно уяснить. Не забывай, что кресла-диваны прекрасно подходили к форме наших тел, что пульты созданы для ручного управления — ручного! — что на экранах возникали кадры, безукоризненно различаемые нашими — нашими! — глазами. Высота окон и дверей мало чем отличается от наших. Здесь, правда, в домах нет лестничных маршей, но по спиральным дорожкам вполне можно подниматься, пусть это для нас и непривычно.

Дон участия в разговоре не принимал. Его внимание приковала к себе стена. У стены громоздились груды мусора, окруженные кустарником, а по стене до самой зубчатой кромки карабкались вверх лианы.

Дон перелез через одну из куч, подергал лиану и начал подъем. Оказавшись наверху, он испустил возглас разочарования.

— Поднимайтесь сюда! — позвал он. — Проку мало, но поглядеть стоит!

Они увидели глубокий котлован, залитый водой; серо-зеленая поверхность была недвижной.

— Может, пройдемся по стене? — предложил Дон.

И они пошли по ней, два раза свернули и оказались на ровной платформе, ограниченной парапетом. Отсюда вниз уходила лестница, и там, внизу, происходило что-то странное. Из выпуклых ворот в городской стене выехали две шеренги закутанных в плащи существ и выстроились по правую и левую стороны затененного стеной двора. В руках они держали горящие факелы. Затем ворота вытолкнули странного всадника: тело его было скрыто за серыми доспехами, на голове — шлем; животное, на котором он сидел, напоминало большую серую ласку. С другой стороны выехал другой всадник, под стать первому, но в белом. У обоих были в руках предметы, очень похожие на плетки, только куда более массивные. Они на миг остановили своих животных, а затем, размахивая «плетьми», ринулись друг на друга. При каждом точном ударе рассыпался сноп искр и слышался звук короткого хлопка.

— Электрические плети, — прошептал Дон.

Они забыли обо всем, кроме зрелища, развертывавшегося у них на глазах. «Плети» мелькали в воздухе, слышались щелчки ударов. Соперники пошатывались в седлах, было заметно, что силы обоих идут на убыль, и вдруг серый рыцарь упал, белый поднял «плеть» и поскакал в сторону ворот. Закутанные в балахоны всадники медленно и вяло затрусили за ним. В последний раз вспыхнули факелы. И площадь перед ними погрузилась в темень. Привидения исчезли.

— Они еще живы, — сказал Дон. — Они играют в рыцарей — значит, впали в детство! У нас с ними трудностей не будет! Вот бы спуститься туда! А ты, Ал, опять за свои опыты?

Ал выломал из стены камень. Размахнулся и швырнул его в воду. Внимательно наблюдал за его падением. Потом проговорил с огорченным видом:

— Жаль, слишком темно!

— Ты что-то обнаружил? — поинтересовалась Катя.

— Да, — ответил он. — Но пока не могу ничего доказать.

Через несколько минут они прошли по узенькому переулку и оказались на широкой площади. Слева площадь сужалась, и там виднелось черное полукружие ворот.

Они шли осторожно вдоль домов и вдруг услышали странный скрип. Потом снова тишина.

— Здесь кто-то был!

Ал указал на полоску, шедшую наискосок через пыльную площадь к воротам. Дон присел на корточки, чтобы разобраться.

— Это Джек и его группа, — тихо проговорил он. Повернулся к Алу. — Посмотри на этот след. Они нас опередили! Они здесь уже побывали!

Ал подошел к нему поближе.

— Хорошо, пусть они здесь уже были, но задачи своей они еще не решили, и вопрос о победителе пока остается открытым.

— Вперед! — сказал Дон. — Они не могли уйти далеко!

Вскоре друзья прошли в проем, похожий на ворота средневекового города. Рядом в старой стене был оставлен узкий проход. Следы группы Джека шли как раз посередине прохода.

— Осторожно! Не затопчи следы! — предупредил Ал.

— На что они тебе сдались? — спросил Дон, как всегда, пренебрежительно.

— Следы идут в обе стороны. Выходит, они вернулись. Прошли сперва по тому вот крутому мосту, а потом вернулись.

Вдруг Катя закричала:

— Почему мы здесь застряли? — Голос ее звучал надрывно, он резал слух. Она взбежала на моет. Дон бросился за ней, Ал, забыв о споре, побежал следом за ними.

Ал видел впереди только мечущуюся тень Кати и поэтому не осознал сразу, что вдруг произошло. На мосту взметнулось пламя и разверзлась дыра с зазубринами — прямо перед бегущей Катей. Брызгами разлетелся фонтанчик камней, и согнутое тело девушки исчезло в этой дыре. Громыхнуло еще трижды, но только один снаряд коснулся моста, заставив его закачаться и задрожать. Ал едва удержался на ногах. Сейчас он разглядел, откуда стреляют: из окон башни над мостом.

Дон, словно окаменев, стоял на мосту всего в семи метрах от дыры, и Ал потащил его за собой. Неповрежденной осталась узенькая полоска моста, но и по ней уже побежали трещины, они оба, увидели это и осторожно перебрались по ней на другую сторону котлована.

Они отбегали дальше, пригнувшись за парапетом, — пусть хоть с одной стороны будет прикрытие… Что-то зашипело над ними. И вдруг чудовищный хохот посреди ночи.

Дон резко остановился.

— Ал, дружище! — начал Дон, с трудом сдерживая радость. — Это Джек с его людьми! Ал, старина, ты понимаешь, что это значит? Джек позади нас! Мы первые! Мы первыми доберемся до центра! Мы победим!

Все дальнейшее произошло мгновенно. Алу удалось рвануть Дона за плечо и самому устоять на ногах. Мост обрушился.

— Все кончено, — прошептал Дон. — Мы в западне.

— Теперь понятно, почему они повернули назад.

— И все-таки как попасть в этот чертов город…

— Мне совершенно безразлично. Мы проиграли. Джек может сделать с нами все, что захочет. Думаю, придется сдаваться.

Они медленно пошли обратно.

Дон сложил ладони рупором и крикнул:

— Джек, ты победил! Мы сдаемся!

Тут раздался голос Джека:

— Привет, Дон! Хорошо, что ты так решил! Подойди поближе, только не торопись!

И вдруг опять что-то сверкнуло, что-то упало рядом с ними. Ал почувствовал удар по руке, ощупал левой рукой правую, испугался: какой широкий порез!

Дону один осколок попал в грудь, другой в бедро.

— Джек, ты свинья, — заорал Дон, — ты свинья, свинья!.. — Чертыхаясь от боли и злости, он бросился к свободной площадке перед мостом… потом влево, навстречу выстрелам… Он подпрыгнул, подтянулся на руках до нижней части окна… Подтянулся еще выше… в какое-то мгновение его лицо оказалось перед самым окном… но снова вспышка… Тело его рухнуло вниз…

Ал тоже побежал под градом осколков, но по направлению к воротам. И он добрался до них. Сердце его забилось чаще, он даже ощутил радость от этой бессмысленной борьбы.

За колонной послышался шелест…

— Ал, это ты?

Он вскочил, обежал колонну, занес уже ногу, чтобы ударить противника.

— Погоди, Ал… Погоди!

Готовый к подвоху, он все же помедлил.

— Это я, Рене… Послушай, Ал! Я хочу тебе помочь!

«О чем это он? О какой помощи говорит?»

— Что бы там ни было… Джек зашел слишком далеко. Я ухожу от него. И хочу помочь тебе.

— Чем именно? — спросил Ал.

— Тут есть боковой проход… Пошли, я покажу!

Они протиснулись в дверь, огляделись. Пробежали под стеной несколько метров и снова остановились.

Прямо перед ними упало что-то круглое, огненное. И они даже не успели ничего понять: их разорвало на куски.

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

— Итак, мы на месте, — сказал Дон.

— И ничто не изменилось, — заметила Катя.

— А что могло измениться? — спросил Ал.

Утром они вышли из своего лагеря и теперь, около полудня, оказались перед стеной. С ними был Рене. Они стояли на том месте, где лестница вела к смотровой площадке.

— Надеешься, что здесь выйдет? — спросил Рене.

— С такой же долей вероятности, как в любом другом месте, — ответил Ал. — Я не думаю, что препятствие существует само по себе…

— Вспомни о мосте! — удивилась Катя.

— Я думал о нем. Мост обрывается. Все так. Но все объясняется просто: такой старый мост в центре города ни к чему.

— Не понимаю, — буркнул Дон.

— Проделаем вместе один опыт, — предложил Ал. — Пойдемте со мной!

Он поднялся по лестнице, подождал, пока подойдут друзья, а затем указал им на одно место в правой части парапета: там была блестящая кнопка серого цвета. Ал осмотрел левую часть парапета и на той же высоте нашел идентичную кнопку.

— А теперь смотрите внимательно! — попросил он.

Двор, где некогда происходила странная дуэль, предстал сейчас перед ними как темная пропасть. Как и в тот раз ими овладело странное, угнетенное настроение, в воздухе звучали непонятные шорохи, что-то дребезжало, бухало и свистело, стучало и позванивало, слышались глухие крики, ветер нес отголоски топота и восклицаний.

А потом вновь появились закутанные в черные плащи всадники со своими факелами, сверху походившие на слабые блуждающие огоньки, и оба рыцаря — тоже… Все повторилось: и дуэль на «плетях» и победа белого рыцаря…

Рене, впервые увидевшему это зрелище, потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от удивления.

Дон воскликнул:

— Все в точности как тогда! Ни единого нового движения! Ал, это что — театральное представление?

— Что-то вроде. Или разновидность кино. Полнейшая иллюзия достигается с помощью технических средств. Публика появляется на смотровой площадке, одна из селеновых клеток, — он указал на кнопки в парапете, — регистрирует это, передает сигнал по линии — и начинается спектакль.

— Как ты догадался? — спросил Дон.

— В старой телеленте я видел нечто похожее. Движущиеся фигурки были спарены с часовым механизмом. Ровно в полдень они выдвигались по рельсикам вперед и исполняли маленький танец — движения были весьма своеобразными, как у марионеток. А затем все исчезало. Я считаю: ничего этого не существует.

Он полез в карман и достал несколько камешков.

— Смотрите!

Размахнувшись, швырнул камень. Тот долетел до воды и исчез. Рене что-то показалось неправдоподобным, но он не знал, что именно. Камень летел… а потом исчез — чего-то не хватало. Да, верно: он не плюхнулся в воду. Ни всплеска, ни брызг, ни разошедшихся кругов…

— Здесь нет воды, — сказал Рене. — Вода — тоже видимость. И дома, улицы, холмы…

— Все это декорации, — завершил Рене.

Дон протиснулся между Катей и Алом, открыл пластиковую коробку, которую прихватил с собой, и вынул из нее смотанную в тугой клубок лестницу.

— Я пойду первым.

Он перелез через парапет и начал спуск. Коснулся ногой зеркальной глади, погрузился в «воду», но никакой влаги не ощутил. Нырнул с головой и понял: здесь можно дышать…

Спустились и Ал с Рене. Катя наблюдала, как все трое исчезли в темной, переливающейся массе. Все произошло пугающе тихо, на поверхности — ни движения. Лестница дрогнула еще несколько раз и тоже замерла.

Потом голос снизу позвал ее. Она спустилась по лестнице, с головой погрузилась в «воду»… И тут что-то замерцало, закрутилось, обрело четкие формы..

От «воды» не осталось и следа. Катя вместе с другими оказалась на матовой металлической поверхности, прилегавшей прямо к стене, а там, где прежде были средневековые руины, стояли воздушные строения со стеклянными крышами, опиравшиеся на тонкие, с карандаш, опоры. Повсюду тянулись стенки из переплетений проводов, сбегались и разбегались трубы, торчали антенны, на высокой реечной конструкции было установлено параболическое зеркало.

Это и был истинный центр города. Его чудовищное, мерцающее машинное чрево.

— Совсем другое дело, — проговорил Дон. — От старого города, или его зеркального отражения, следа нет.

— Мне здесь не по душе, — пробурчала Катя.

— Надо еще попытаться, — произнес Ал. — При этом не следует забывать, что нас могут подстерегать опасности. Здесь есть…

— Ты считаешь, что они еще живы? — перебила его Катя, невольно отступив к лестнице.

— Я думаю, что их цивилизация путь свой прошла до конца. Но мы не знаем, как пошло их развитие на последнем этапе пути. А потому мы наверняка столкнемся здесь с предметами, никогда и никем из землян не виданными, с машинами, назначение которых нам неизвестно…

— В чем может быть назначение машины? — сказал Дон. — Нажимаешь на кнопку — и она делает то, что ей положено.

— Что ей велит программа, — поправил Ал. — А если она сама себе задаст программу?

— Боишься, что на нас нападут? — спросил Дон. — Самая большая опасность — это Джек. Он наверняка уже здесь. И если еще не у цели — наше счастье. А теперь выскажись ты, Ал. Чем объяснить это колдовство?

— Я полагаю, что старый город со всеми его строениями, фигурами и представлениями — это аттракцион. Скорее всего на стене есть и другие смотровые площадки, откуда можно наблюдать…

— Я хочу повторить свой вопрос, — нетерпеливо проговорил Дон. — Какую опасность могут представить для нас эти машины?

— Откуда я знаю?!

Рене сделал шаг вперед.

— О каких опасностях идет речь? Эти устройства созданы для разумных существ, и чем они совершеннее, тем полнее удовлетворяют потребности своих хозяев.

— Ничего похожего я не вишу, — сказала Катя, поднимаясь. Здесь даже скамеек и тех нет. Будь твоя правда, нам по крайней мере подали бы такси.

Катя отошла на несколько шагов от стены и оказалась на широкой улице с решетчатыми конструкциями по обеим сторонам. И тут к ней плавно подкатила серого цвета лодка. Борт лодки открылся, выдвинулась доска.

— Чудненько! — воскликнула Катя. — И сразу шагнула на доску. — За мной!

Дон улыбнулся и пошел за ней. Затем на доску ступил Рене. Алу ничего не оставалось, как тоже сесть в лодку. Дон пробрался вперед, где сквозь ветровое стекло можно было наблюдать за движением.

— А где же пульт управления? Никакого пульта управления не было.

Доска-сходня втянулась внутрь, раздвижная дверь закрылась. Лодка тронулась с места.

— Боюсь, мы попали в плен! — воскликнул Дон.

— И как нам выбраться отсюда?

— А никак. Лодка сама остановится, где будет нужно.

Так оно и случилось. Лодка вскоре замедлила ход, затем как бы зависла в воздухе, дверь ее открылась. Неподалеку высилась ступенчатая конструкция, внешне напоминающая буровую вышку, Ал спрыгнул на землю и пошел к вышке.

Вскоре он оказался высоко над крышами домов. Его друзья превратились в маленькие, с трудом различимые сверху точки. Он постарался сориентироваться. Парящая лодка доставила их в северную часть центра города. Здания с их металлическими и стеклянными крышами были расставлены в котловине в строго определенном порядке. Плоское дно котловины лишь в одном месте имело возвышение: Ал предположил, что именно там, в старой части города, находился холм с руинами замка.

Спустившись, он рассказал об увиденном товарищам.

— У меня появилась идея, — заявил Дон. — У Джека — фора в три дня. Попытаемся же обнаружить его группу и подсмотрим, чем она занимается. Тогда нам самим не придется тратить время на то же самое, и мы сэкономим три дня. Котловина невелика, скоро мы наступим Джеку на хвост.

Они быстро убедились, что и здесь нет улиц в земном понимании этого слова. Часто им встречались отдельно стоящие башнеобразные строения, а иногда такие же «башни» сбивались в кучи, образуя ландшафт, сильно напоминающий лес.

В который уже раз они оказались перед препятствием — огромным зданием.

— Похоже на фабрику, — заметил Дон.

Они вошли внутрь, ступили на некое подобие дорожки. Ее ровная полоса последовательно проходила между отдельными строениями, похожими на огромные машины.

— Узнать бы, для чего они, — сказал Дон.

— По канавкам наверняка что-то должно сползать или стекать, — объяснил Рене. — Отверстие, похоже, — калибрующее устройство, а внизу с обработанным материалом что-то происходит.

— А вот возьмем и проверим! — Ал бросил вниз камень.

Послышался резкий удар, камень подпрыгнул, упал в канавку, покатился по ней вниз в отверстие у нижнего конца ленты…

Вдруг воздух прорезал высокий поющий звук, продолжительный и ровный. Друзья замерли в удивлении. Двенадцать больших раскаленных шаров поднимались как мыльные пузыри из двенадцати воронок. Там, где исчез камень, задвигались допасти турбин, что-то глухо перекатывалось. Части машины будто встряхнуло изнутри: колеса сцеплений завертелись, шарниры изогнулись, валы завращались, защелкали реле, затрещали искорки.

Затем камень показался на вибрирующей дорожке, похожее на колокол устройство из мелкоячеистой проволоки приподняло его и сбросило над ямой. Снизу послышались прерывистые шипящие звуки, где-то, на неизвестной глубине, начала преломляться мягкая синева излучения Черенкова.

— Атомный распад, — прошептал Рене. — Силы небесные!

Друзья продолжали путь, пытаясь отыскать выход из этой «фабрики».

Но вот Дон, шедший спереди, поднял руку.

— Стойте! Тихо! Впереди Джек с группой. Нам нельзя попадаться им на глаза.

Они укрылись за строением, похожим на пирамиду. Дон выглянул из-за угла.

— Вон стоят Джек, Хейко и Тонио!.. Совещаются. Очень удобный случай. Надо проследить за ними.

Осторожно поднявшись на небольшую площадку, равномерно усеянную прямоугольными отверстиями, они легли и стали ждать.

Снизу донеслись звуки шагов. Послышались голоса:

— Где-то здесь гремело. Мой слух меня никогда не подводит!

— Но что это могло быть?

— Осмотрим хорошенько все вокруг…

Дон заглянул вниз, предостерегающе поднял руку.

— А не имеет ли смысла, — Ал запнулся, — договориться с ними?

— Что ты несешь? — зашипел Дон.

— Если мы объединимся, то сможем добиться больших результатов…

— А кто нее тогда будет первым?

— Дон, разве ты не понимаешь? Речь идет о куда более важном. Мы обязаны разгадать тайны этой планеты. Может быть, мы проникнем в суть проблем, важных для всего человечества. Ведь тут…

— Умолкни! — Дон подполз к краю площадки и поглядел вниз. — Они совсем близко. Совещаются о чем-то.

Вскоре послышались шаги и голоса.

— Где-то здесь…

— Не мог ошибиться…

Потом шаги снова удалились.

Быстро наступала ночь. Тени исчезали. Машины теряли свой блеск, их ребристые очертания смягчались.

— Слезаем вниз! — приказал Дон. — Сядем им на пятки, не то они улизнут от нас!

Поддерживая друг друга, они благополучно спустились. Откуда-то из отдаления доносились шорохи.

— Вон там, сзади! — прошептал Рене. — Поторапливайтесь!

Они перебежали через дорожку, светлой полоской петлявшую между спящими громадами машин.

Катя двигалась легко, но неожиданно споткнулась и схватилась за винтовую лесенку. Мягкий металл задрожал, раздался такой звук, будто рванули струну. И сразу послышались голоса, топот шагов по металлу…

Дон растерянно огляделся вокруг.

— Сюда!

Он спрыгнул с дорожки на широкий металлический козырек и пополз по его неровной поверхности. Ал спрыгнул следом, подал руку Кате и Рене.

А внизу — три силуэта…

Дон удалился от своих товарищей на порядочное расстояние, они поспешили за ним, чтобы не потерять его из виду. Он попытался перевалиться через какое-то невысокое препятствие… И тут Дона подхватили громадные металлические грабли, раздался его душераздирающий крик…

Воздух снова наполнился звуками — поющими, резкими, без перерыва, без повышения и понижения тона. Над металлической поверхностью пронеслось ярко-голубое пламя. Двенадцать шаровых молний запульсировали равномерно, словно повинуясь такту метронома… Задвигались поршни, засвистели лопасти турбин, застонали цепи передач, затрещали фейерверки вздымающихся искр…

— Атомный распад, — ужаснулся Рене.

Он стоял у ленточного конвейера, на который ступил Дон, и видел, как тот исчез в черной дыре, как появился вновь. Какой-то ковш пронес его над системой сит, потом, он покатился между широкими отверстиями последнего сита и упал в одну из канавок. Тщетно пытаясь обрести равновесие, он скользнул вниз, исчез в одном из отверстий. Несколько дальше его снова «выплюнуло», затрясло на вибрирующем механизме, потом появилось что-то вроде ловушки из сплетенной проволоки, схватило его, подбросило и швырнуло в одну из тех ям, в которых они несколько часов назад наблюдали голубое свечение…

Наверху послышались шаги. Джек, Тонио и Хейко удалялись, не тревожась о судьбе остальных членов группы Дона.

Рене нашел Ала и Катю, стоявших с совершенно потерянным видом у края ленточного конвейера, и они, не произнося ни слова, вышли из здания. Над их головами мерцали звезды чужого неба.

На другое утро их разбудили чуть свет. Кто-то откинул полог палатки, и громкий голос протрубил:

— Эй вы, сони! А ну поднимайтесь! Все на воздух!

Катя перепрыгнула через лежащих еще Ала и Рене и бросилась на грудь Дону.

— Привет, Катя! Ну что скажешь? Ал, Рене, — сони вы эдакие!

Ал протирал со сна глаза.

— Ты откуда взялся?

— Да вылезайте вы, черти! — закричал Дон. — Ничего со мной не случилось!..

— Рассказывай же!

— Значит, так, — начал Дон, — когда я хотел перебежать дорожку конвейера, меня подхватили огромные грабли и впихнули в боковой вход. Несколько раз меня останавливали — просвечивали, опрыскивали, обдували, и все в таком роде. Потом понесло куда-то, завертело, а затем швырнуло в какую-то воронку. А под конец меня что-то приподняло и бросило вниз. Приземлился в мягкую, податливую ткань, сеть распуталась — и я оказался на свободе. Вот и все!

— Похоже, мы имеем дело с установкой для расщепления атомов, — начал Рене, — с чем-то вроде преобразователя материала.

— Почему же меня не превратило в слиток золота? — спросил в шутку Дон.

— Наверное, сработало предохранительное устройство.

— Очень даже может быть, — подхватил Ал. — Подобные супермашины и у нас конструируются таким образом, чтобы они не повредили человеку.

— Чудесно! — подытожил Дон. — Тогда нам незачем их опасаться, и мы можем целиком сосредоточиться на Джеке. Мне пришла в голову одна мысль. Слушайте!..

Несколько минут спустя они шли уже вдоль городской стены. Вскоре достигли площади и через ворота попали на подвесной мост. Они прошли под широким пролетом и открыли дверь, ведущую в здание с тыльной его стороны. За дверью оказалось что-то вроде музея. На стенах висели орудия пыток и самое разнообразное оружие.

Ал поднялся на второй этаж и через неширокий люк выбрался на плоскую крышу. На балюстраде стояло несколько огнестрельных орудий на колесах. Многочисленные свежие полосы на пыльной крыше доказывали, что недавно орудия передвигали. Как видно, из них-то и стрелял Джек.

Ал снова спустился в музей. Несколько белых следов на стене свидетельствовали, что там еще недавно висело оружие. Теперь оно у Джека и его людей.

— Подыщите себе что-нибудь подходящее! — сказал Дон.

— По-моему, самое современное — вот это, — Рене указал на предмет, отдаленно напоминавший пистолет. — А вот и заряды для него.

Он сунул в отверстие ствола цилиндрическую гильзу и закрыл специальным клапаном. Подошел к окну.

— Внимание! Проводим испытание!..

Рене высунул оружие в окно, нажал на кнопку спуска. Раздался громкий хлопок. Во дворе от взрыва образовалась глубокая яма, булыжники разлетелись в разные стороны, и ветер относил в сторону белое облачко.

— Заряд со взрывчаткой, — сказал Рене уважительно.

— Недурственно, — произнес Дон. — Пусть каждый прихватит по такой штуковине. И вдоволь зарядов. Посмотрим, не пригодится ли нам еще кое-что…

Они пробыли там некоторое время, испытывая разное оружие В конце концов каждый вооружился тем, что пришлось ему по вкусу. Дон облюбовал себе оружие со взрывчатыми зарядами, сунул его за ремень и прихватил с собой еще дубинку, похожую на булаву. Ал тоже взял пистолет, а Рене — два. Для Кати это оружие было слишком тяжелым, и она закрепила на внутренней стороне куртки изящный кинжал в золотых ножнах.

— Теперь мы готовы, — сказал Дон. — И с лихвой вернем Джеку его аванс!

Вооруженные старинным оружием, они являли собой странную картину на фоне ультрасовременных строений и машин. «Безумие это, да и только, — думалось Алу. — Неужели мы настолько закоснели, что не в состоянии ни к чему относиться всерьез и для нас не осталось ничего, кроме удовольствий и развлечений?»

Решив не ступать больше на территорию фабрики по преобразованию материи, они обошли вокруг нее и оказались на улице. Впереди возвышался холм. Они достигли его и стали подниматься по пологим склонам. Справа и слева стояли приборы, машины, высоченные столбы, на которые была натянута узорчатая проволочная паутина.

— Похоже на антенны, — пробормотал Рене. — Это что-то вроде центрального пункта управления их энергосистемы.

— А вот и дверь! — воскликнула Катя.

— Имеет ли смысл, так просто взять и войти? — спросил Рене. — А вдруг там западня?

Дон достал пистолет.

— Мы вооружены. Приготовьте свои пушки!

И без всяких колебаний прошел в щель в наклонной стене, которую Катя назвала дверью. Ход, в какой они попали, имел округлую форму диаметром примерно метра в три. По потолку змеилась полоска, излучавшая мягкий свет. Вскоре они оказались в небольшом салоне.

— У них здесь свои «глаза», — буркнул Рене, указав на стеклянные линзы-полусферы, выступающие из стен.

— Это, возможно, центр управления городом, — прошептал Рене в почтительном испуге. — Его сердце!

Не заметив никаких следов группы Джека, они пересекли зал и направились дальше. Наконец в другом зале обнаружили размонтированную стену с электрическими выключателями.

— Они где-то совсем рядом!..

Дон неслышно скользнул в боковой ход, прошел его и оказался у выхода в соседний зал… Там они и стояли: высокорослый Джек в бежевом костюме, белых сапогах и белой фуражке, Тонио — брюнет среднего роста, подтянутый и ловкий, одетый во все голубое, Хейко, с его прической «ежиком», в серых брюках-галифе и короткой черной куртке. Они вели себя непринужденно, громко переговаривались. На пульты внимания не обращали, усердно копошась у одной из стен.

— Ну сейчас мы им насолим, — прошептал Дон. — Ал, Рене! Я считаю до трех, и мы все одновременно стреляем И сразу бежим к другому выходу из зала, чтобы они не заметили нас и не поняли, что произошло…

Они тихонько продвинулись еще немного вперед для того, чтобы увеличить спектр обстрела.

— Итак, внимание: раз, два, три!

Грохнули выстрелы, поднялись плотные клубы дыма, зазвенели осколки… Ал и Рене бросились бежать к противоположному выходу из зала.

— Они попрятались за пультами, — крикнул Дон. — Заряжайте снова и стреляйте.

Дон нажал курок, с другой стороны зала тоже прогремел выстрел.

Дон был вне себя от радости.

— А-а, этого ты не ожидал, старина Джек! — крикнул он.

И тут что-то прожужжало за его спиной, из длинного коридора потянуло несильным сквозняком… появилась круглая плоскость, матовая сверху, с дырочками и ширмочками, из стены выдвинулась металлическая рука, два мягких, но прочных зажима обхватили его… Несколько мгновений он барахтался, но тут же неизвестная сила усадила его на мягкие подушки. Секундой позже рядом с ним оказалась Катя. Легкое скольжение. Скачок… Остановка. К ним подплыл Рен, еще одно легкое, едва ощутимое движение… и к друзьям присоединился Ал.

Они оказались внутри парящей лодки. Успели увидеть еще, как из-под одного из столов поднялись Джек и Хейко…

Лодка летела быстро, и ее пассажиры не могли ни остановить ее, ни свернуть, пока не оказались у городской стены, там, где висела их лестница. Открылась раздвижная дверь. Они вышли. Дверь закрылась, и лодка унеслась прочь — только тень ее мелькнула в машинном лесу города.

Они стояли в полном недоумении, глядя вслед исчезнувшей лодке.

Дон первым нарушил молчание.

— Мы были у самой цели… и опять от ворот поворот! Проклятые автоматы! Почему они вмешиваются? Нанялись они, что ли, помогать Джеку?

— Не думаю, чтобы они приняли чью-то сторону, — пожал плечами Ал. — Машинам это несвойственно.

— Однако те трое спокойно возились у пультов.

— Джек и Хейко удивились не меньше нашего, — сказал Рене.

— Тогда почему автоматы снова помешали нам?

Ал предостерегающе поднял руку:

— Они нам не причинили никакого вреда. Их вмешательство было направлено не против нас, а против нападающей стороны.

— Удивительно, — проговорил Рене, разглядывая город. — Иногда я не уверен, что он действительно существует…

Ал сразу понял, что подразумевает Рене. Город вставал перед ними как непонятная абстрактная картина.

— Я спрашиваю себя, не простирается ли иллюзия много дальше, чем мы думаем, — сказал Рене и вдруг с неожиданной проникновенностью добавил: — Ал, ты уверен, что вообще это существует… ну, я говорю о том, что вокруг нас?

— Безусловно, — успокоил его Ал. — Возможно, оно на самом деле иное, чем мы себе представляем, но что-то, без сомнения, существует. И самое интересное: оно не только существует, но и влияет на свое окружение, может быть, оказывает влияние на будущее, а само является следствием прошлого. В нем заключены силы и еще неясные нам возможности… Здесь нам представляется возможность узнать побольше о том, что существует в мире помимо нас самих. Мы, конечно, не можем проверить точно, таковы ли явления в действительности, какими мы их воспринимаем. Ведь для того чтобы видеть, слышать и чувствовать, нам требуются волны, колебания и импульсы. Абсолютного нам не понять никогда, зато мы способны осмысливать взаимосвязи. Для нас не существует ничего абсолютного: абсолют — вообще мечта, иллюзия. Но взаимосвязи-то для нас существуют, они и есть для нас действительность…

— Какое поразительное чувство испытываешь, сталкиваясь с этими темными, чуждыми нам силами! — сказал Рене.

— Вовсе не темные они. Я даже склонен думать, что разгадать их довольно просто, лишь стоит найти к ним ключик.

— Ты хочешь сказать, что они подчиняются простым предписаниям вроде классических законов для роботов?

— По правде говоря, я думал о другом, — ответил Ал — Вероятно, то, что мы видим, — еще не все. За этим скрывается еще нечто не обнаруженное нами… Но в любом случае законы должны работать. Я убежден, что автоматы должны подчиняться определенным правилам. Но тут возникает масса вопросов: что происходит, куда подевались существа, построившие роботов? И способны ли роботы произвольно менять свои программы?.. Автоматы должны защищать своих изобретателей, повиноваться им, не разрушать себя и не допускать разрушений в окружающей среде. Но тут я снова сталкиваюсь с неясностью: в какой степени мы сами отличаемся от разумных существ этой планеты? Или сформулируем вопрос иначе: относится ли механизм-робот к нам как к своим хозяевам? Или он считает нас роботами, своими коллегами, так сказать?..

Рене возбужденно прищелкнул пальцами:

— Скорее всего так оно и есть!

— Вот-вот, — сказал Ал. — Они провели над нами свои опыты. Но каков их конечный вывод? Здешнего языка мы не знаем. Приказывать им не можем. И главное: мы ведь и внешне, отличаемся от их хозяев!

— Мы не знаем их техники. А они — нашей. В этом суть проблемы, — добавил Рене. — Для них мы роботы, как с роботами они с нами и обращаются. Но что из этого следует? Как нам вести себя впредь?..

— Пока мы не применяем силу, опасаться нам нечего. Но на дальнейшие успехи особенно рассчитывать не приходится. Их основная обязанность — защищать обитателей этой планеты, и они не перестанут ее выполнять. Задача эта для них, безусловно, важнее, нежели просто не причинять вреда роботовидным существам. Вывод: как только мы приблизимся к раскрытию тайны, на их рассудительность и терпение положиться будет нельзя.

— Ты продолжаешь стремиться к победе над Джеком? — спросил Рене.

Ал повернулся к нему и испытующе взглянул в глаза.

— До Джека мне нет больше никакого дела. Какая разница, выиграем мы или проиграем? Я хочу узнать нечто другое. — Он понизил голос, словно доверяя Рене тайну: — Я хочу выяснить, что с ними стало, с разумными обитателями этой планеты. Ведь не исключено, что то же самое ждет и землян.

— Так как же нам вести себя впредь? — повторил свой вопрос Рене. — Есть ли у нас возможность идти дальше… Ты видишь ее?

— Возможность есть: отбросить эти спортивные правила и условия, которые хороши для других мест и целей. Ведь подобной задачи не стояло ни перед кем в течение многих столетий. Решение ее будет не просто трудным делом, это отнимет много времени…

Утром все они собрались под лестницей, у городской стены.

— Где ваше оружие? — спросил Дон.

— Ты опять намерен затевать стрельбу?

— А то как же? Думаешь, я сдался?

Ал начал излагать свой план. Дон демонстративно зажал уши.

— Желаете заняться техническими изысканиями? Теорией языков и философским хламом? Зарубите себе на носу: ближе всего идти к цели по прямой! «Если я чего-то хочу — я добиваюсь этого» — вот мой девиз.

— И многого ты добился? — полюбопытствовал Рене.

Дон заговорил высокомерно, назидательно:

— Видите ли, мальчики, я не стану утверждать, будто вы без меня ничего не стоите. Но какую уйму времени вы потеряете! А Джек и Хейко тем временем окажутся на финише, и нам останется только кусать себе локти.

— Ах, Дон, — проговорил Ал огорченно, — да признай же ты наконец, что здесь нужно прибегнуть к совершенно другим средствам. — Он выхватил «пистолет» из-за пояса Дона и сунул ему под нос. — С помощью таких игрушек ты вознамерился бороться против машин и автоматов, против разума, степень развития которого для тебя пока непостижима?

Дон никогда прежде не видел Ала таким возбужденным.

— Но Джек, — выдавил он из себя, — Джек и Хейко…

— Сядут в лужу, как и мы! Копаются у пультов центрального управления — какая нелепость! Того и гляди, лишат нас последних шансов…

Он вдруг заметил, как изменилось лицо Дона. Быстро повернулся к стене. Но никакой стены не оказалось. Не было ни кольца старинных строений, ни пояса вилл, ни полянок, ни холмов и озер, ни горной гряды, ни горизонта. Перед ними была пумтота. Сияюще-голубое небо без единого облачка. Они стояли на чем-то твердом, очертаниями своими напоминающем диск.

— Это всего лишь оптический обман! — воскликнул Ал после секундного замешательства.

— Видывали мы такое, — поморщился Дон. — Вспомните о мосте.

— Вот и пройди вперед, — предложил ему Рене, — проверь: исчезло ли все вокруг или твердь еще существует?!

Дон сделал шаг вперед, но тотчас отступил, наткнувшись на невысокий вал, ограничивавший диск с одной стороны.

— Боже ты мой! — взмолился Ал. — С чего вдруг мы так переполошились от эффекта искривления световых волн?

— Да?.. Ты думаешь?.. — всхлипнула Катя.

— Проверим, — сказал Рене. — Дайте мне твердый предмет!

Катя протянула ему свой кинжальчик.

Рене приблизился к краю диска и лег на живот. Вытянул руку, постучал по поверхности ножнами кинжальчика. Послышались ровные и глухие звуки: под ними была твердая как камень масса…

И вдруг Катя закричала. Все оглянулись, увидели потянувшиеся в небо черные столбы дыма, словно выраставшие из почбы планеты.

— Кромка движется! — крикнул Рене.

Кромка — оторочка диска — была неровной, слегка колеблющейся. Двадцать сантиметров прирастали, а рядом двадцать отваливались — постоянно, волнообразно.

— Вот еще одно подтверждение, что все это иллюзия, — предположил Ал, лежавший рядом с Рене.

Пульсация стала неравномерной, беспокойной, и вдруг кромка побежала прямо на них и исчезла под их телами…

Твердь осталась позади. Перед ними и под ними — повсюду было небо. И они парили в этом небе, нет, они не парили — они лежали. Лежали на невидимой плотной массе.

И вдруг все стало как прежде — и камни- под ногами, и хитроумные городские строения. Ничто больше не напоминало о пережитом кошмаре. Остались только черные дымы в районе «фабрики».

В той стороне, где была «фабрика», показалась летающая лодка, скрылась за строениями и появилась вновь. Она повисла в воздухе, несколько скособочившись, и вдруг вспорола кормой стеклянную крышу здания. Грохот… две мачты согнулись и медленно повалились набок. Словно плетьми ударили они по крышам, оставив на них глубокие рваные раны. Затем летающая лодка врезалась в стенку и рассыпалась, взметнув к небу фонтан разлетевшихся осколков.

— Весь центр города летит к чертям, — сказал Рене. — Что могло произойти?

— Бежим туда! — воскликнул Ал. — Может, удастся что-то спасти.

На улицах они увидели скопления роботов, суетливо возводивших высоченную стену. Она достигла уже примерно пятнадцатиметровой высоты. Но этого, как видно, было недостаточно, и роботы рушили здания по левую и правую стороны, чтобы нарастить стену.

— Вы только посмотрите! — воскликнул Рене.

Сквозь стеклянную стену было видно, как пузырящаяся зеленая жидкость наполняла цех изнутри.

— Стены прогибаются! Бежим!

Что-то жалобно застонало в воздухе. Стеклянная поверхность стены уже не была прозрачной и гладкой, ее покрывала паутина трещин.

Они бежали изо всех сил и вдруг, свернув за угол, увидели липкую жидкость, залившую всю улицу. Мужчины успели вскочить на балюстраду, тянувшуюся вдоль домов, а Катя, поскользнувшись, упала на спину, и ее начало затягивать в эту зеленую массу медленно, с удручающей неумолимостью. Ал схватил Катю за руки, потянул наверх. Ее тело чуть приподнялось над тягучей массой, но тут же снова ушло в нее уже полностью.

— Черт побери, — крикнул Дон. — Теперь уже ей не поможешь.

Все трое, испытывая внутреннее отвращение, старались уйти подальше от вспухающей массы.

Улица, тянувшаяся вдоль другой стороны здания, была пока свободной. Скоро они обнаружили лестницу и сошли на землю.

Пробираясь между пыхтящими машинами, огибая столбы грибоподобных дымов, которые поднимались откуда-то снизу, они приближались к центру. Затем проникли в переходы холма, и шумы машин слились в неразличимый гул. Вскоре сумерки окутали их, все, что находилось снаружи, казалось далеким и незначительным. Они действовали по плану, искали Джека и Хейко.

Не зная точно, как долго блуждали по переходам, они наконец напали на след соперников. Те стояли возле огромного пульта управления, наугад дергали рычаги, нажимали кнопки. При этом внизу рушились здания, вздымались огни пламени, взрывались машины… Они играли в презанятнейшую игру: «Нажми на кнопку и жди сюрприза!»

— Эй! — крикнул им Ал от двери. — Вы самые настоящие вандалы!

Те обернулись. Хейко помахал им рукой.

— А-а, вот и вы! Мы наблюдали за вашим марш-броском! Где же ваши страшные пугачи?

— Зачем вы разрушаете город? — спросил Ал. — Какой в этом смысл?

— Никакого, — расхохотался Джек. — Просто смешно!

— Ну, а как у вас дела? Добрались до цели? — спросил Дон.

— Почти.

— Послушай, Джек, возьми меня в свою группу! Так сказать, в обмен на Рене.

Джек втянул воздух носом.

— Хо-хо, ну и скор же ты на поворотах! Ладно, будь по-твоему.

Дои снова обрел самоуверенность. Повернулся к Алу и Рене.

— Вам лучше всего поскорее убраться отсюда. Чересчур вы мягкотелые создания. Сколько моих задумок вы загубили своим нытьем?

Ал смерил его взглядом, потом с презрением отвернулся и сказал Джеку:

— Мы с Рене сдаемся. Оставляем победу за тобой. Но ставим одно условие: ты должен рассказать обо всем, что обнаружил до сих пор.

Джек удивленно поднял брови:

— Значит, если нам удастся все же установить, как они выглядели, и выставить их изображение в нашем музее — планета будет названа нашими именами?

— Да, — подтвердил Ал.

— Договорились!

— А теперь рассказывай!

— Пойдемте со мной! — сказал Джек.

Они вернулись обратно в переходы, миновали несколько зданий с ведущими вниз винтовыми дорожками. И Джек начал рассказывать:

— Наш первый лагерь находился на горном склоне, это на запад отсюда. Перед тем как отправиться в путь, мы осмотрели современные строения, потом старые и оказались в конце концов у стены. Пошли вдоль нее, пока не наткнулись на мост. Это было первым для нас разочарованием — вы помните, как этот мост выглядел. Дальше мы обнаружили арсенал с оружием, и мне пришла в голову идея переперчить вашу похлебку, — ведь вполне можно было предположить, что вы тоже придете к мосту. Здорово вы удивились?

— Не очень, — пробормотал Дон, неприятно пораженный.

Повеселевший Джек продолжал:

— Потом мы опережали вас уже на три дня, но пришлось повозиться, пока разобрались в этих иллюзиях. Спустились вниз по канату. Оказались в самом центре. Но тут автоматы сразу схватили нас и сунули в какой-то испытательный стенд.

Потом отпустили, и мы смогли спокойно все оглядеть. Заводы у них весьма занятные, только жителей и след простыл. Вам тоже приходило в голову, что после одной из катастроф они попрятались, скрылись, а после все перемерли? Джек вопросительно поглядел на них, но ответа не дождался.

— Естественно, больше всего нас заинтересовал этот самый «холм» — центр управления всего города. Но не только… Мы обнаружили еще кое-что, и я намерен вам сразу показать это…

Внешний вид переходов оставался почти неизменным, зато помещения, которые ими связывались, несколько отличались от тех, что они видели на верхних этажах. Если наверху техническое оборудование помещений выглядело однообразным, то здесь они столкнулись с множеством различных аппаратов. Некоторые помещения походили на обычные кабины управления, другие скорее напоминали лаборатории для сложных физических, химических или биологических экспериментов, третьи же имели вид архивов: огромное число переплетенных книг, пластинки, ролики, кассеты и тому подобные вещи, приспособленные для записи и хранения информации.

Наконец они оказались в просторном зале, потолок которого подпирали равномерно расставленные колонны. Зал был пуст. Скорее всего им завершалась система ведущих вниз переходов и помещений, ибо нигде не было ни ворот, ни дверей, ни оконных проемов, ни коридоров. Зато в полу, в одном-единственном месте, они заметили нечто примечательное: круглое углубление метров двадцати в диаметре. В отличие от серого материала, покрывавшего стены во всех помещениях «холма», здесь и пол и углубление в нем были из блестящего, как зеркало, металла, но непривычно темного, чуть ли не черного.

— Интересно, куда это углубление ведет? — спросил Рене. Он постучал по металлу, приложил к нему ухо. — Ничего не слышно.

— Это крышка, и надо ее открыть, — сказал Дон.

— Но как? — спросил Хейко.

— Мы взорвем ее.

— Это самые неразумные слова, которые мне когда-либо приходилось слышать. — Ал подошел к Дону, положил руку ему на плечо.

— А я считаю, это вовсе не глупо, — сказал Джек. — Взорвем, и все тут. Вы участвовать не обязаны, — сказал он Алу и Рене. — Занимайтесь приборами и аппаратурой, а нам не мешайте…

— Если мы хотим найти что-то, времени у нас в обрез, — сказал сокрушенно Ал, когда Джек, Дон и Хейко ушли.

Рене попытался его успокоить:

— Не так-то просто взорвать.

— Поглядим! — сказал Ал безо всякой надежды.

Они вошли в одну из лабораторий, и Рене забыл обо всем на свете. Сначала он занялся микроскопами, затем начал разглядывать весы, следить за показаниями стрелок индикаторов. Он переходил от одного прибора к другому, подкручивал, переключал, сравнивал…

— А я займусь пока архивами, — крикнул ему Ал.

Он обошел несколько помещений и остановился наконец в одном, где стоял прибор, напоминавший установку для воспроизведения телезаписи. Заметил узкую прорезь в пульте у экрана. Неподалеку на одной из полок были сложены тонкие гибкие металлические пластинки. Не выбирая, он взял одну из них и сунул в прорезь. Затем устроился в кресле, стоявшем в нескольких шагах от экрана, проверил, как действуют вмонтированные в ручки кресла кнопки, надел на голову видеошлем и нажал на одну из кнопок.

Ему сразу повезло: на первой же пластинке он увидел хозяев планеты! Внешне они мало чем отличались от землян. Не будь Ал убежден, что это обитатели планеты, удаленной от Земли на миллиарды световых лет, он принял бы их за людей. Они были невысокого роста, их головы казались непропорционально большими, а черты лица чересчур мягкими, но в остальном они походили на людей и вели себя как люди. Хотя Ал и ожидал этого, но его потрясло увиденное. Это было подтверждение гипотезы, что формы разумных существ в мировом пространстве развиваются сходным путем, если только сходны условия окружающей среды.

Ал долго копался в ящиках, расставленных в нескольких комнатах. Необходимо было из массы материалов отобрать записи, которые давали бы представление об истории планеты. Он искал какие-нибудь обозначения на пластинках и обнаружил на каждой из них в левом углу точечные узоры, напоминавшие запись азбукой Брайля. Просмотрев наскоро несколько дюжин пластинок, он быстро разгадал систему этих узоров и понял, где хранятся записи об общих закономерностях развития жизни планеты, где можно получить информацию об экспериментах, где находятся детальные объяснения отдельных процессов.

Он решил посмотреть, чем занят Рене.

— Ты себе представить не можешь, с чем они экспериментировали, — сказал Рене. — Не только с физикой и химией, математикой. Одна лаборатория предназначена для воспроизведения истории!

— Где она? — сразу заинтересовался Ал.

Они вошли в помещение, заметно отличавшееся от остальных. Здесь в стену были встроены стеклянные витрины, а в них стояли макеты деревушек, селений и городов, по которым двигались точки и черточки. В маленьких поселках их было немного, а в больших они сновали целыми стайками.

Подойдя к пульту управления, Рене передвинул стрелку шкалы на несколько делений.

— Смотри!

Вдруг один из макетов начал меняться на глазах. Поселок стал увеличиваться в размерах, новые здания росли, как грибы после дождя, исчезали зеленые насаждения, фабрики с трубами, мостики через улочки — их место занимали посадочные площадки и аэродромы.

Рене подвинул стрелку еще на несколько делений.

Город сотрясали взрывы, рушились дома, зияли воронкообразные кратеры… Словно могучий ураган пронесся над городом. Но вот он пропал, и разорванная земля вновь начала покрываться зеленью.

Многоэтажные коробки, заторы на улицах. Марширующие колонны. Жажда власти и безответственность. Мудрость и глупость, правда и ложь. Слабодушие, нищета и массовые убийства…

Вершина цивилизации. Города-сады, стены-телеэкраны, автоматы, парящие лодки. Уверенность в себе, отсутствие желаний, самоудовлетворенность. Культура жилищ, искусство, созерцание, игры, иллюзионы. Здоровье и наслаждение. Пресыщение и скука. Отсутствие ответственности. Опьянение, грезы, сон…

Ал замедлил бег кадров, вернул их назад. И снова увидел огромные пространства современного города, протянувшегося до гор. Но вот с неба посыпался град бомб, и от города остались чудовищные руины. Медленно вырастали новые здания, одни строения сменялись другими, последним возник город-сад в окружении прелестных лугов, озер и каменных гряд.

Потом планета подверглась метеоритному дождю, и над городом был создан невидимый щит. Однако, несмотря на вновь обретенную безопасность, мало кто выходил из домов. Большую часть времени обитатели планеты проводили перед телестенами, наслаждаясь красотами далеких ландшафтов, позволяли усыплять себя сказками. Отпала необходимость в движении: все, что они желали бы пережить, им внушали аппараты «тотального воспроизведения». Незачем стало даже есть: по специальным проводам жидкая пища подводилась к их креслам. Они сидели и грезили наяву или спали…

День за днем…

Месяц за месяцем…

Поколение за поколением…

Ал и Рене различали предметы все отчетливее, их восприятие обострялось, они лучше понимали все происходящее. Тень сгустилась, зазвенел металл, вот появилось похожее на глубокую тарелку отверстие, очень широкое, и туда опустилось бесчисленное множество каких-то цилиндров. По экрану пронеслись серые пятна, протянулся усеянный светлыми точками геометрический узор, блеснула тонкая неяркая полоска, вспенилась жидкость. Провода разбегались по сторонам и снова сбегались, дрожали стрелки неизвестных приборов, щелкали контакты Коридоры наполнялись фиолетовым светом, воздух был влажным и тепловатым, провода, трубки, рефлекторы и лампы образовывали клетки, бесконечной чередой они стояли вдоль стен, и в каждой сидело по розоватому, мясистому созданию со множеством отростков. Каждое из них было посажено в наполненный жидкостью сосуд, каждое, подобно хрупкому саженцу, поддерживалось подпорками, отростки были покрыты специальной оболочкой, в трубочках пульсировала бесцветная, желтая или красноватая жидкость. Каждое существо напоминало выращенную в клетке орхидею.

Эта были последние кадры.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Рене.

— История города прояснилась, — ответил Ал. — Вполне нормальная история, какая могла произойти и в любом из наших городов. Они прошли через свой атомный век. Бомбы, уничтожившие город, — атомные, это бесспорно. Я совершенно уверен, что где-то они еще хранятся.

— Посмотрим, не раскопал ли их уже Джек, — предложил Рене.

Пока они искали выход, Ал продолжал:

— Теперь мы знаем, для чего нужен городу его невидимый щит.

— Защита от метеоритов, — припомнил Рене. — Но почему они не засыпали кратеров? С их возможностями это было проще простого.

— Еще проще устранить следы разрушений другим путем… Эти прозрачные стены, которые мы обнаружили в их домах, не что иное, как экраны, на которых можно увидеть все, что пожелаешь: близкое и далекое, прошлое и современность, действительность и фантазию. Маленькое изменение в оптическом устройстве — и никто никаких кратеров и руин не увидит.

Они добрались до обзорной площадки и решили оглядеться. Кварталы перед ними были сильно разрушены. Найти в этом хаосе Джека, Дона и Хейко будет очень непросто.

Но опасения их оказались напрасными. Вскоре они увидели Хейко, который вел мощный тягач. Хейко направил в открытую дверь приземистого здания продолговатое устройство типа грейфера с разнокалиберными зажимами. Джек и Дон тоже протиснулись в здание. Через две минуты грейфер задвигался. Его зажимы прихватили двухколесный лафет, на котором лежала ракета.

— Они едут к окраине города! — воскликнул Рене.

— Может, нам удастся им помешать! — отозвался Ал. Он постарался запомнить очертания близлежащих зданий и местонахождение группы Джека.

Джека они догнали у городской стены.

— Погодите! — закричал Ал еще издали. — Мы нашли пленки с изображением местных жителей. Можете передать их на Землю!

— И как они выглядят? — спросил Джек.

Ал остановился перед ним, запыхавшись.

— Посмотри сам! Кадры потрясающие!

Джека, видимо, охватили сомнения. Он посмотрел на отливающий матовым блеском корпус ракеты, лежавшей словно рыба в сети, потом перевел взгляд на Ала.

— Такой случай упускать нельзя! — уговаривал Ал, стараясь использовать нерешительность Джека.

— Дашь себя уломать? — спросил Дон. — Тебя уломать так просто?

— Время у нас есть, — сказал Джек. — Можем пойти посмотреть.

В Доне снова закипела обида.

— Кто знает, что может случиться! В любую секунду явятся автоматы и отнимут у нас ракету!

Вмешался Хейко:

— По-моему, узел связи мы разрушили. Что еще…

— Вы просто трусите, — сказал Дон. — Вы трусы и вдобавок дураки. Ну идите! — заорал он вдруг. — А я подожду вас здесь и поиграюсь с этой игрушкой! Может, она и выстрелит!

— Ты смотри поосторожней! — с угрозой в голосе сказал Джек. И обратился к Алу: — Узнали вы, что находится под той крышкой?

— Времени было в обрез, — объяснил Рене. — Но видели мы кое-что из нижних помещений…

— Что?

— Трудно объяснить, — сказал Рене неуверенно. — Это такие… штуки… вроде цветов, напоминают орхидеи. И сидят в клетках.

Дон громко расхохотался, но ничего не сказал.

Джек поморщил лоб.

— Это все? — спросил он. — А живых существ внизу вы не видели?

— Нет, только цветы.

— Клетки с орхидеями. Я знаю, — сказал Джек. — Ну тогда ясно, что нам делать. Хейко, готовь ракету!

Хейко снова завел тягач, чтобы отвезти лафет с ракетой в нужную позицию.

— Одурачили вас, показали всякую чертовщину, — бросил Джек Алу.

— Выдерните крюк! — попросил Хейко.

Подскочил Дон и разъединил трос. Хейко отъехал на несколько метров в сторону, спрыгнул и подошел к лафету, на котором в закрепленном каркасе находилась ракета. Он повернул каркас в сторону, беря на прицел холм.

— У вас все взлетит на воздух! — сказал Ал. — И не останется ничего из того, что мы могли бы еще открыть.

Дон притворился, будто ничего не слышал. Он подошел к лафету, просунул руку сквозь решетку каркаса и шлепнул ладонью по корпусу ракеты.

— Маловата она, эта штука, — сказал он. — И это — атомная бомба!

Хейко воспринял его слова всерьез.

— Для наших целей не хватит, вот увидишь!

— Можем мы теперь запускать? — спросил Джек.

— Вы никак собрались остаться на месте… здесь… после выстрела? — в ужасе спросил Рене.

— А чего ты испугался? Уж не радиоактивного ли облака? — съехидничал Дон.

— Джек, — сказал Ал подчеркнуто серьезно. — Ре те прав. Здесь мы окажемся чересчур близко к эпицентру взрыва. Вы сами себя взорвете!

— Отступать нам не приходится, — ответил Хейко. — За нами стена. Как прикажешь перенести за нее ракету вместе со стартовым устройством?

— Обратного пути у нас нет, — сказал, в свою очередь, и Джек. — Мы запустим ее, причем с этого самого места. Если хотите, бегите отсюда. Да поторапливайтесь, мы долго ждать не будем!

Ал покачал головой:

— Вы даже представить себе не можете ударной силы такой бомбы. Кто сказал, что она обязательно атомная?

— А какая же? — спросил Джек.

— Нечто куда более страшное, — ответил Ал, все еще вполне владея собой и обращаясь к ним как к непутевым ученикам. — Их техника намного превосходила нашу. Вспомните о куполе над городом и его невидимых стенах! Они могли сконструировать оружие, которое мы себе и представить не в силах. Не станете же вы рисковать всем…

Слушать Ала молча оказалось выше сил Дона:

— Перестань ты наконец читать проповеди!

— Пусть себе болтает, — сказал Джек. — А почему бы нам не рискнуть, Ал?

— Протри глаза! Пойми, сколько у нас возможностей узнать новое. И не только в этом дело! Джек, здешние люда прошли более длинный путь, чем мы. Они пережили атомный век; мы впервые сталкиваемся со столь высокой культурой, не говоря о нашей! Но куда они подевались? Я обязан выяснить это, прошу, пойми меня…

Джек в раздумье смотрел на Ала.

— Ладно, Ал, — сказал он. — Я дал тебе выговориться. Тебе хочется узнать, что с ними стало?.. Представь, я тоже хочу разузнать, что там, под холмом, да побыстрее. Я скажу тебе еще, чтобы ты понял меня до, конца. — Голос его зазвучал резко. — Мне здесь осточертело. Чересчур тут скучно. Мне просто противно здесь! Я попытаюсь поднять крышку и заглянуть внутрь, а потом — привет горячий! Если у меня ничего не выйдет, тоже не беда. Пойми, мне совершенно безразлично, что с нами случится. И с городом тоже! Пусть взлетает на воздух! И поэтому, — он понизил голос, — мы сейчас дадим залп.

Ал кивнул. Действительно, разве их переубедишь? Он безучастно наблюдал за тем, как Хейко снова прильнул к прицелу, а затем выжидающе посмотрел на Джека. Тот поднял и резко опустил руку. Хейко взялся за пусковое устройство, висевшее на длинном шнуре, и нажал на кнопку.

И тут качнулись стены, рухнул потолок. Грохота близкого взрыва ни Ал, ни Рене не успели услышать…

ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА

В третий раз они пробудились к жизни на этой планете. Они не знали, то ли все уничтожено взрывом, то ли перемены произошли во время необъяснимых событий, последовавших за взрывом.

Нет больше ни города, ни равнины и ни долин. Все превратилось в пустыню, которая, подобно морю, заполнила не только котловину. Большая часть поверхности планеты покрыта песком.

— Я считаю, нет больше никакого смысла искать аборигенов, — сказал Рене.

— Думаешь, все уничтожено? — спросил Ал.

— От города, во всяком случае, ничего не осталось.

Ал испытующе поглядел на него со стороны.

— А помнишь воздушные миражи? Рене его вопрос ошеломил.

— Да, это объяснило бы все! Как я мог забыть! Ты думаешь, камни и песок — снова обман?

— Проверим немедленно.

— Почва настоящая, — сказал Рене. Он наклонился, поднял пригоршню песка и пропустил текучую массу сквозь пальцы.

Ал прошлепал на несколько шагов дальше и принялся возить по песку ногами, а потом подозвал к себе Рене.

— Твое мнение?

Рене опустился на колени и ощупал гладкую поверхность, появившуюся из-под слоя песка.

— Та же пластиковая субстанция, из которой состояли валуны у моря и на равнине.

— Думаю, есть смысл осмотреться, — сказал Ал. — Эти изменения не сами собой произошли. Кто-то должен же был изготовить этот пластик!

— Теперь я понимаю, — сказал Рене. — Они еще здесь. Они живы, и это они же долину песком и засыпали. Но с какой целью?

— Может быть, прикрыли ею что-то находящееся внизу?

— Потрясающее нашли решение! — признал Рене. — За какие-то две недели такие перемены. Эх, а мы ничего этого не видели.

Они медленно поплелись обратно.

— Какая мерзость этот песок, — пожаловался Рене и тут же встрепенулся. — Послушай, Ал! А откуда он вообще-то берется?

— Легко догадаться! — Ал весело улыбнулся. — Радиоактивный пепел, опустившийся после распада атомного гриба. Но это нам не повредит. Не забывай, что старые правила не действуют!

Рене с облегчением перевел дух.

— Странно оно как-то, — сказал он. — Надо сперва привыкнуть.

— Мне тоже не по себе, — согласился Ал. — Но история с радиоактивностью еще из самых простых. Тем более что излучения ты все равно не ощутишь. Можно просто не обращать на него внимания. Нас ведь ничто не заставляет сохранять прежний уровень наших чувств. К примеру, разве может нам повредить стужа? Если она нам надоест, просто отключим ее по шкале восприятий!

Рене был растерян, но не подавал виду.

— Конечно, жара другое дело. Но и тогда можно все-таки значительно изменить порог боли. А как насчет зрения? Нет ли смыслу увеличить видимую область спектра? Например, ультрафиолетовую?

— Но если нам не приходится больше придерживаться правил, отчего мы не используем более подходящие модели? У которых и зрение и слух лучше?

— Других подходящих нет. Старые, времен запуска ракет, не годятся. Их способность к адаптации была мала, хотя по объему восприятия впечатлений они нас превосходили. Нам пришлось бы выдумать что-то новое, а на это потребовалось бы много времени. Хотя не исключено, что нам все же придется этим заняться.

Вертолет нес их над радиоактивной пустыней. Ветер сотрясал машину.

— Ты допускаешь возможность существования защитного щита, как тогда, над городом? — спросил Рене.

— Да, — ответил Ал, уставившийся в пустоту.

— И что тогда?

— Тогда мы потащим приборы на себе. Против ожиданий летели они беспрепятственно. Ал потянул на себя ручку управления.

— Опускаюсь.

Он взял курс на просторную каменную площадку. Из маленьких дырочек в ней вздымались фонтанчики песка. Посадив вертолет, он открыл дверцу и спрыгнул.

Рене передал Алу ящики со взрывчаткой, переносной столик с сейсмографом. Ал вынул капсулы и отнес метров на двадцать от площадки. Здесь он закопал их и отошел со взрывным шнуром к вертолету. Одну клемму присоединил к батарее, а другую заземлил.

Рене установил сейсмограф и решил для пробы включить его. На бегущей ленте показалась слегка волнистая линия. Он занервничал, начал проверять надежность прибора.

— Что случилось? — спросил Ал.

— Защитный слой слишком слабый, — объяснил Рене.

— И что это значит?

— Под верхним слоем почвы сотрясения происходят непрерывно. И прибор их воспринимает. Но линия колебаний выражена много слабее, чем можно было ожидать.

— Тогда придется все-таки произвести взрыв, — предложил Ал. — Ты готов?

— Да.

Ал нажал на кнопку… небольшой фонтан из камней и песка поднялся, где он заложил взрывчатку, и сразу же послышался грохот.

Их взгляды были прикованы к перфоленте, быстро выбегавшей из прорезей сейсмографа. Не прошло и двух секунд, как стрелка резко метнулась в сторону, а на ленте появились острые зубцы. Только успел Рене выпрямиться, явно удовлетворенный, как снова раздался грохот взрыва; после немой тишины звук этот показался вдвое громче первого.

— Эхо, — сказал Ал.

Рене поглядел на него и покачал головой.

— Да… но откуда?

— Силы небесные! — охнул Ал. — Оно идет сверху!

Рене, всерьез задумавшись, наморщил лоб.

— Есть только одно объяснение, — воскликнул он. — Это от невидимой защитной стены.

— Силы небесные! — повторил Ал. — Дошло! — Он смотрел на Рене с уважением. — Ну конечно, это защитный щит! Они переместили его выше!

— Но почему? — спросил Рене.

— Решили усовершенствовать защиту.

— Выходит, они не знают, каким образом мы здесь оказываемся.

— Ты попал в точку, — подтвердил Ал. — Синхронный луч сквозь щит проходит — никаких сложностей с приемом, когда мы оказывались под ним, у нас не было.

— Они не знают, что такое синхронный луч, — сказал Рене. — Мы их перехитрили. В некоторых отношениях мы их превосходим.

Оба были возбуждены, словно одержали победу. В наилучшем настроении обратились к сейсмографу.

— Что говорит тебе эта кривая? — спросил Ал.

— Одно могу сказать определенно: примерно на глубине двух километров находится защитный слой…

Ал перебил его:

— Может быть, потолок подземелья?

— Возможно. Кажется, я смогу теперь объяснить и слабые сотрясения. Между этим слоем и пластиковой поверхностью находится сильно амортизирующий материал.

— Прекрасно! — воскликнул Ал. — Тогда все ясно1 Я впервые понимаю смысл происходящего здесь! Их задача: защитить то, что находится в подземных помещениях. Очевидно, эти помещения, куда нам проникнуть не удалось, пока в целости и сохранности. И в них находится что-то ценное. Атомный взрыв доказал, что щит над городом и разные там миражи недостаточны для защиты от нас, поэтому они прибегли к более действенным мерам. Щит поднят намного выше, может быть, в горы, а может, и над ними…

— Может быть, даже над всей планетой, — добавил Рене.

Ал согласился с ним.

— И это можно представить. Но, кроме щита, они использовали и другое средство — мощную плиту, которая прикрыла их подземные помещения. Сделана — она из эластичного материала, и предназначение ее — гасить взрывную волну! Вот в чем фокус!

— Главный вопрос в том, как нам проникнуть к ним вниз, — сказал Рене, вешая прибор на ремень через плечо. При этом он посмотрел на запад… и застыл на месте: прямо на него неслось темное тело, которое имело форму колокола.

…Ал услышал крик и увидел, как колокол скрыл под собой Рене. Не мешкая Ал помчался к вертолету, но не успел добежать — его тоже настиг колокол. Он почувствовал, как неведомой силой его подняло и вдруг стало темно.

На мгновение вспыхнул свет, раздался и сразу же пропал какой-то звук; он не успел даже оглядеться, как что-то ощупало его и укололо, но так молниеносно, что он подымал, не почудилось ли это…

И так же мгновенно ощупывание прекратилось, его освободили мягко, осторожно, не стесняя его движений и одновременно не давая ни малейшей возможности сопротивляться, даже как бы подчеркивая это обстоятельство.

Это обследование, подумалось ему, вроде тех, какие над ними проделали недели две с небольшим назад, когда они впервые вступили в город машин. Каждый, кто переступит границу, подвергается проверке — это ясно. И если он возвращается, его проверяют вновь.

Алу не пришлось долго ждать решения проверяющих автоматов. Его опустили, и он снова стоял на твердой почве. Колокол поднялся и освободил Ала. Тень метнулась прочь, и массивное металлическое тело растаяло вдали, превратившись в точку.

— Эй, Ал, ты живой?

Ал обернулся. Рене! Точно на том же месте, где его накрыло колоколом. Зато там, где они оставили вертолет, стоял еще один колокол, куда больше тех, что накрывали его или Рене. Он был отлит из черного блестящего металла. Ал хотел подойти к колоколу, но тот, хоть и был высотой с дом, поднялся с легкостью двух своих малых собратьев — и только его и видели.

— Ну я этими сюрпризами сыт по горло, — проворчал Рене.

— Но ведь мы спровоцировали их появление, произведя два пробных взрыва, — заметил Ал. — Меня куда больше тревожит результат их проверки. Они даже вертолет проверяли.

— По-видимому, ничего особенного — настроены они как будто миролюбиво. И. оставили нас в покое.

— Я сильно удивился бы, если бы и на сей раз все сошло гладко, — сказал Ал со вздохом.

С чувством некоторого недоверия они стали всматриваться в пустую равнину. Вдруг песок вздыбился, будто под ним завозилось какое-то существо, а потом из-под песка вырос черный цилиндр. Он рос до тех пор, пока не стая маленькой приземистой башней.

— Что бы это могло значить? — удивился Рене.

— Они испытали нас и пришли к какому-то выводу. И вот их реакция.

— Ты считаешь, что черная башня для нас?..

— В известной мере… — Ал принял решение. — Подойдем и рассмотрим эту штуку вблизи.

Ал подступил к «двери» башни и, удивленный, остановился Перед входом были спущены «ступеньки».

— Мне кажется, эти автоматы раскладывают сейчас свои скальпели, прежде чем вскрыть нас, — сказал Рене с забавным отчаянием.

Пригнувшись, они вместе вошли в башню. Внутри она формой своей напоминала полый цилиндр. Поперек потолка тянулся ряд светящихся шайб. Они «сидели» на сходящихся блоках, привлекших внимание Рене.

Дверь закрылась. Дневной свет исчез, и только мягкий белый свет от круглых шайб освещал теперь помещение. Потом пол под их ногами пошел вниз. Длилось это секунд десять. Друзья, в общем-то ожидавшие нечто подобное, все-таки были поражены. Особенно Рене.

— Знаешь, если говорить по-честному, — начал он, — я сыт этим по горло. Не выдержу больше здесь. Эта башня — подъемная клеть! И этот воздух, и этот свет! Я словно оглушен.

— Неужели тебе так плохо? — спросил Ал. — Мне тоже не больно-то весело. Но я пытаюсь вытерпеть все до конца. Если хочешь, Рене, оставь меня одного. Отключайся, и дело с концом. Я пойду дальше один.

Рене, воплощение отчаяния, сидел на поперечной балке. Не поднимая глаз, покачал головой.

Ал продолжал:

— Если не хочешь оставить меня, уменьши просто-напросто остроту восприятия! В этот раз ведь нет никаких правил и кодекс чести не действует. Никто тебя укорять не станет.

— Замолчи, Ал, — попросил Рене.

Долгое время оба они молчали. Потом Рене вдруг поднялся и указал на появившуюся в углу помещения — лестницу.

— Пойдешь первым? — спросил он

Здесь, в самом низу, они опять оказались в замкнутом помещении — для них сместились не только пространственные, но и временные отношения. Когда Ал посмотрел на часы, он убедился, что внизу они находятся какие-то двадцать минут, а казалось, будто прошло полдня.

— Они кажутся мне тверже… эта штука как будто не дрожит больше и не колышется. А по-твоему?

— Да.

Рене успокоился Огляделся… и вздрогнул.

Ал тоже увидел это. Кубики, из которых состояли стены, начали перемещаться. Целый ряд кубиков продвинулся сквозь другой.

— Вон там! — вскрикнул Рене.

Рядом с ними кубики тоже пришли в движение. Они изменили положение стен, выровняли пол, создали ровный потолок. Получилось маленькое помещение в форме пустого куба. Ал и Рене стояли посреди этого куба, а со всех сторон на них смотрели тысячи безжалостных, идеально круглых, светящихся «глаз» — кубики превратились в некоторое подобие игральных костей.

Позднее, когда состояние паники миновало, они обследовали свою тюрьму. Ощупав стены, постучав по ним и прислушавшись к издаваемому ими звуку, друзья поняли, что делать больше нечего. Сели на пол и стали ждать…

Ждали они семь недель.

Конечно, не все это время они выдержали в своей тюрьме. Периодически один из них отключался, чтобы отдохнуть, но другой оставался на посту. Они показали выдержку, которой сами от себя не ожидали, и не сдались. Иногда они обсуждали, как ускорить ход событий, но всякий раз приходили к мнению, что остается им одно: ждать.

В начале восьмой недели что-то наконец произошло. Они так удивились, что поначалу не поверили своим глазам и ушам. Сначала задвигалась одна стена: она уплыла горизонтально влево, причем принципиально ничего не изменилось — квадраты, появившиеся справа, выглядели точно так же, как и те, что уплыли налево. Но затем там появился проем высотой в метр, и к их ногам подъехал кубик такого же роста.

— Я — ваш защитник, — сказал кубик.

Ал и Рене просто остолбенели, не в силах произнести ни звука.

— Я — ваш защитник, — прозвучало вторично на нормальном человеческом языке, с каким-то непонятным оттенком, правда. Рене позднее объяснил, в чем дело: звуковые колебания исходили не от одной мембраны, а от шестидесяти четырех. Кубик стоял тан, что обнажились все шестьдесят четыре его составные части, и у каждой было по вибратору, и каждый вибратор в такт произносил те же слова.

Снова прозвучал этот голос, и в нем слышалось даже нечто человеческое, похожее на неуверенность.

— Разве это неправильное слово: «защитник»?

— Ты посол? — спросил Ал. — Тебя послали установить с нами отношения?

— Извини, — ответил кубик — Я понимаю пока не все, что вы говорите. Кто такой посол? Никто не хочет вступать с вами в отношения. Я — защитник…

Ал посмотрел на Рене и развел руками. Потом спросил:

— Что значит «защитник»? Мы здесь не перед судом.

— Но скоро предстанете перед судом, — подал голос кубик. — А я должен вас защищать.

— Почему это нас будут судить? — спросил Рене.

Мембранный голос выразил удивление:

— Но разве вы не для того вернулись, чтобы ответствовать?

— Нет, — сказал Рене, — у нас и в мыслях такого не было.

— Мы думали, что это относится к вашим этическим принципам, провинившийся должен отвечать. Он предстает перед судом и либо осуждается, либо оправдывается. Может быть, мы не во всем разобрались. Но вас будут судить.

— Но за что, собственно? — спросил Ал.

— За ваши преступления, конечно. — Голос кубика снова выразил удивление. — Нарушение общественного порядка, разрушение чужой собственности, нелегальный въезд, применение огнестрельного оружия, контрабанда, бесчинства, нарушение закона о защите против радиоактивного заражения и, главное, нанесение тяжелых увечий в ста двадцати случаях, убийство в сорока двух случаях. Хотя, быть может, убийства были непреднамеренными. Это предстоит выяснить. Добавим еще…

— Стой! — вскричал Рене. — Да это чудовищно! Как вам…

Ал перебил его:

— Рене, боюсь, он прав. Все это произошло на их планете. Если судить по земным законам…

Он умолк.

— Вам предоставлено право быть судимыми по вашим собственным законам. Но я предлагаю, господа, побеседовать о предъявленном обвинении.

— Откуда вы знаете наш язык?

— Мы записали и внимательно изучили ваши словесные высказывания, ваши жесты и манеры. По этой причине предварительное заключение и длилось так долго. Полагаю, вашим языком мы овладели вполне. К сожалению, обнаружились странные несоответствия в вашем поведении, что нам еще предстоит уточнить.

— Гм. А откуда вам известны наши законы?

— Мы знаем их в недостаточной мере, — ровно столько, сколько выяснилось из ваших разговоров. Если вы хотите воспользоваться правом быть судимыми по вашим законам, вам придется сообщить нам некоторые подробности. Будет проверена их логика — и суд может начинаться.

Ал посмотрел на автомат.

— Кто гарантирует, что мы можем доверять тебе?

— Можете проверить мою схему, — ответил куб.

Часть внешних составных куба выдвинулась вперед, изнутри на их место подвинулись другие. Рене е любопытством наклонился над ними: одни из внутренних составных выглядели иначе, чем внешние. Они были по-другому смонтированы, на боковых плоскостях не было «глаз-очков», мембран или других органов, они были поделены на мельчайшие квадратики, черные и белые.

— Если желаешь, я покажу тебе отдельные элементы включения в увеличенном виде, — сказал автомат. — Белое — это проводка, черное — блокировка. Может быть, ты ограничишься пробой на выборку? Назови мне разрешающую способность оптики твоего глаза.

— Ладно, все в порядке, — пробормотал Рене, неуверенно покосившись на Ала.

— В твоей схеме мы не сомневаемся, — сказал Ал. — Но ведь нас подслушивают! — Он указал на световые круги на стенах.

Автомат заработал Ряд составных пластин куба занял прежнее место внутри, ряд внешних накрыл их, и четкая геометрическая фигура приняла свой изначальный вид Куб. Снова прозвучал чуть размытый, но ясный голос:

— Я немедленно это улажу.

Практически в тот же момент погас весь свет на стенах. Только их автоматический посетитель еще светился. Похоже было, будто он парит в пустоте, и впечатление это настолько их удручило, что Рене воскликнул:

— Пожалуйста, включи снова свет!

— Извините, — сказал автомат. Опять замерцали светлые круги. — Кроме света, все отключено. Можем мы теперь начать?

— Нам позволено будет подумать? — спросил Ал.

— Через пять минут я вернусь, — ответил автомат и исчез, как здесь было принято, сквозь стену.

— Теперь мы в курсе событий, — сказал Ал. — И многое разрешилось разумным путем.

— Ты намерен участвовать в их комедии? — спросил Рене. — И веришь, что при подобных обстоятельствах мы придем к цели?

Ал похлопал его по плечу.

— Самое главное — контакт. Сейчас он установлен. Сначала мы порасспросим защитника. Сам ход суда обязательно даст интересные сведения. А потом… у меня есть план. Слушай внимательно: отнесемся к этому делу со всей серьезностью. Запросим информацию — точную — о всех параграфах законодательства, о наказаниях, о судопроизводстве и сообщим защитнику. Мы расскажем ему обо всем, что знаем, расскажем честно и без утайки, кроме одного: ни слова о синхронном луче! Наше счастье, что мы, насколько я помню, до сих пор о нем не говорили, или если и упоминали, то они нас не поняли. Этот шанс мы и используем. Скорее всего он у нас последний.

— Сумасшествие, — сказал Рене. — Но я согласен.

Ровно через пять минут стена задвигалась. и появился защитник.

— Вы приняли решение?

— Да! — кивнул Ал. — Мы отдаемся во власть вашей юстиции Мы благодарим вас за то, что вы хотите судить нас по нашим законам. И мы не возражаем против того, чтобы ты нас защищал. Но еще один вопрос: сколько времени ты будешь в нашем распоряжении?

— До конца судопроизводства, — ответил мембранный голос.

Внешне Ал не подавал вида, но внутренне он торжествовал. Первый раунд выигран. При условии, что можно положиться на порядочность автомата. А на автоматы обыкновенно можно положиться.

— Тогда все в порядке, — сказал он.

Защитник помолчал несколько секунд, словно собираясь с мыслями, и произнес:

— Итак, я беру на себя вашу защиту. Я буду вести ее честно и приложу все мои способности, чтобы оправдать вас, — хотя, должен признаться, положение у вас тяжелое. С настоящего момента я не передам никому полученную от вас информацию без вашего согласия. Можете мне доверять. Расскажите мне все, что знаете. Чем больше я от вас узнаю, тем лучше смогу вам помочь. А теперь, начнем!

Их беседы длились долго, сто одиннадцать часов. После чего они были готовы предстать перед судом.

Судебное заседание

Обвиняются:

1. Фамилия: Александр Беер-Веддингтон по имени Ал

Место жительства: Лима (Земля)

Дата рождения: 17.12.122071

Место рождения: Лима

По собственным показаниям (не доказано)

2. Фамилия: Рене Хонте-Окомура

Место жительства: Монреаль (Земля)

Дата рождения: 9.3.122069

Место рождения: Монреаль.

По собственным показаниям (не доказано)

Они будут судимы по законам их цивилизации, поскольку это возможно при существующих обстоятельствах. Допустимы по возможности незначительные отклонения. Для судопроизводства служат «Комплексы из 64 составляющих»… как Председатель суда, Обвинитель и Защитник, отобранные из других «комплексов-единств»; в качестве свидетелей выступают в смысловом отношении органы по Приему, Накоплению и Воспроизведению Информации «комплексов-единств»; обязанности судьи исполняет Логистическая машина.

Обвинитель: Обвиняемый Александр Беер-Веддингтон, объясни нам, почему ты оказался на этой планете!

Ал: Собственно говоря, причиной всему — игра. Мы посещаем планеты. И кто хорошо изучит планету, может дать ей свое имя.

Обвинитель: Что значит «изучит»?

Ал: Необходимо представить документированное описание самого высокоорганизованного организма планеты.

Обвинитель: Необходимо ли такой организм увезти, убить или нанести ему ущерб?

Ал: Нет. Такого правила вообще не может быть, поскольку мы еще никогда не встречались с разумными живыми существами. Только видели их следы.

Обвинитель: Почему вы играете в такую игру?

Ал: Для времяпрепровождения.

Обвинитель: Но должен же быть в этом какой-то смысл? Что тебе на сей счет известно?

Ал: Прежде, в атомный век, и еще некоторое время спустя ученые побывали на чужих планетах, и тщательно их исследовали. Особенно, что касалось высокоразвитых живых существ. После чего планете присваивалось имя руководителя экспедиции. Полагаю, отсюда и берет начало наша игра.

Обвинитель: Каким образом вы передвигаетесь в мировом пространстве?

Ал: Отказываюсь отвечать.

Обвинитель: Что натолкнуло вас на мысль посетить нашу планету?

Ал: Два моих товарища, Дон и Джек, открыли ее в планетоскопе. Было весьма соблазнительно побывать на планете, в высшей степени похожей на нашу Землю.

Обвинитель: Почему вы явились отдельными группами?

Ал: Мы соперничали — кто придет к цели первым. Так увлекательнее.

Обвинитель: Что произошло, когда вы сюда прибыли?

Ал: Мы отправились в город и несколько дней знакомились с ним.

Обвинитель: Мы осведомлены о ваших шагах внутри стен города. Почему вы разрушили большую часть машин?

Защитник: Я протестую. Суд отказался от предъявления обвинений по поводу разрушения потерявшего ценность машинного парка.

Председательствующий: Протест принимается.

Обвинитель: В день перед Происшествием, как и в день самого Происшествия, вы все подходили к Нижнему Входу. Те, кто находился там незадолго до взрыва бомбы, — это оба обвиняемых. Что вы там искали?

Ал: Осматривались.

Обвинитель: Есть ли связь между вашим пребыванием у Входа и вашей целью — найти самые высокоразвитые живые существа на этой планете?

Ал: Да.

Обвинитель: Установление этого факта для меня особенно важно, поскольку оно будет противоречить возможным уловкам обвиняемых: они, дескать, не могли знать, что внизу находятся люди.

К вечеру того же дня вы все собрались у городской стены и произвели вызвавший столько разрушений и жертв пуск ракеты. Почему вы это совершили?

Ал: Джек хотел установить, что скрыто под холмом.

Обвинитель: Знал ли он, что внизу находятся люди?

Ал: Нет.

Обвинитель: Допускал ли он такую возможность?

Ал: Не знаю.

Обвинитель: А ты, знал или догадывался ли ты, что внизу живут люди?

Ал: Я не считал это невозможным.

Обвинитель: Значит, ты отдавал себе отчет в том, что выстрел может нанести увечья или убить людей?

Ал: Рене и я участия в этом не принимали. Мы предприняли все, чтобы отговорить товарищей.

Обвинитель: Это неправда. Вы всего лишь просили отсрочки, потому что хотели побывать еще раз у Центрального Пульта и что-то найти там. Указали вы им на моральный аспект подобных действий?

Ал: Нет.

Обвинитель: А если бы указали — вам обоим это чем-нибудь грозило?

Ал: Нет.

Обвинитель: Благодарю, этого довольно.

Председательствующий: Слово предоставляется защитнику.

Защитник: Я хочу снова вернуться к игре. Получили ли вы для игры специальную подготовку, например, научную?

Ал: Нет.

Защитник: Нужна ли для этого тренировка? Зависит ли участие в игре от выполнения каких-то условий или формальностей?

Ал: Нет.

Защитник: Выходит, что всякий, у кого появится желание, может без подготовки высадиться на чужом небесном теле?

Ал: Да.

Защитник: Не встречаются ли играющие с серьезными опасностями? Не погибают ли многие из вас во время игры из-за непредвиденных обстоятельств?

Ал: Конечно, аварии случаются.

Защитник: Когда вы с Рене вместе с отсутствующими Доном и Катей накануне рокового дня шли от Стены к центру города, вам пришлось преодолеть несколько опасных препятствий. Когда разлилась целлюлозная масса, погибла Катя. Думаю, это можно назвать несчастным случаем упомянутого вами типа. Как вы отреагировали?

Ал: Никак. Мы торопились.

Защитник: Я рассчитываю привести эти высказывания к одному знаменателю: в обществе, которое представляют мои подзащитные, насильственной смерти придается совершенно иное значение, чем у нас. А теперь к вопросу о нормах поведения и повседневных привычках. В связи с изложенными выше событиями открываются новые аспекты. Есть Регистрация — автоматическая запись сведений, фактов или показаний. Меня интересуют только некоторые, наиболее важные моменты. Чем вы наполняете вашу жизнь?

Ал: Есть многое, на что можно расходовать свое время. Прежде всего воспроизводящие фильмы и игральные автоматы. Беседы, диспуты, празднества. Потом искусство: калейдоскоп, пластические помещения, лаплоглозия, стереомузыка, орган запахов и так далее. Кроме того, к услугам каждого — архивы. В них содержится все, что когда-либо происходило: вся история, все — научные теории и открытия, учение о праве, философия, все, что известно на сей день о мироздании…

Защитник: Вас занимают знания или развлечения?

Ал: Я не понимаю. Занимаясь наукой, мы развлекаемся и получаем удовольствие.

Защитник: Есть у вас специалисты? Я имею в виду, такие, которые обладают особыми познаниями в определенной области?

Ал: Почему же, у некоторых есть свои особые интересы.

Защитник: Каковы твои особые интересы?

Ал: М-м, ничего выдающегося. Стереопение. Старинные истории о Диком Западе. А в науке — эволюция животных. Дарвин и все такое.

Защитник: Есть ли особые интересы у твоего друга Рене?

Ал: Насколько мне известно — «оживающие» скульптуры, физические и химические игры-загадки.

Защитник: А теперь о твоем пребывании на планете. Почему вы захватили так мало вспомогательных средств?

Ал: Таковы правила игры. Тогда ни у кого не будет преимущества перед другим. Применять инструмент, с помощью которого можно изменить что-то на чужой планете, нам запрещено. Только то, что мы там найдем.

Защитник: Когда в день Происшествия все пятеро оставшихся в живых встретились на смотровой башне, произошла перегруппировка. Можешь ли ты назвать причину?

Ал: Рене и я не хотели больше принимать участия…

Защитник: Отказались ли вы тем самым от возможности все-таки выиграть вашу игру?

Ал: Да.

Защитник: Почему? У вас появилась другая цель?

Ал: Мы установили, что обитатели этой планеты внешне были очень похожи на нашу собственную расу. И нам очень захотелось узнать, какова их судьба.

Защитник: Думали ли вы при этом о чем-то недобром, что могло бы повредить этим людям?

Ал: Нет.

Защитник: А можно ли, напротив, предположить, что выстрел, задуманный Джеком и Хейко, поставил крест на вашем желании?

Ал: Да. Поэтому и возражали.

Защитник: Почему вы не действовали активнее?

Ал: Дон и Джек открыли эту планету — она, так сказать, им принадлежала. И кроме того… наше желание действительно было несколько необычным… против нас были бы все… и дома тоже.

Защитник: Нельзя ли суммировать сказанное следующим образом: общепринятые традиции и чувство дружбы оказались для вас превыше собственных интересов?

Ал: Да.

Защитник: Благодарю. У меня все.

Председательствующий: Слово имеет прокурор.

Обвинитель: Обвиняемый Рене Хонте-Окомура. Можешь ли ты что-либо уточнить или добавить?

Рене: Ничего недозволенного мы не совершили.

Обвинитель: Верно ли то, что сообщил твой друг Ал?

Рене: Да.

Обвинитель: Присутствовал ли ты при пуске ракеты?

Рене: Да.

Обвинитель: Пытался ты чем-то помешать?

Рене: Да. Ведь все это не имело смысла. Мы стояли слишком близко к месту взрыва. Я говорил Джеку.

Обвинитель: Это было единственной причиной для вмешательства?

Рене: В каком смысле?

Обвинитель: А ты не допускал мысли, что в результате взрыва могут быть ранены или убиты живые существа, находившиеся на подземных этажах?

Рене: Нет.

Обвинитель: Благодарю!

Председательствующий: Слово имеет защитник.

Защитник: Ты увлекался на родине физическими и химическими играми-загадками. Что это такое?

Рене: Тут есть некоторые интересные проблемы… Вызвать световые явления или произвести неизвестные химические материалы И задача ставится не перед автоматом, ты просчитываешь ее сам.

Защитник: Ты эксперт по химическим и физическим вопросам?

Рене: Кое-что мне известно.

Защитник: Знаешь ли ты столько, чтобы судить, трудно или легко преодолеть то или иное техническое препятствие?

Рене: Да.

Защитник: Сталкивались ли вы с трудностями при попытке войти в город?

Рене: Пожалуй, что нет.

Защитник: Кроме лестницы, у вас не было других вспомогательных средств. Как быстро вы проникли в город?

Рене: Довольно быстро.

Защитник: А теперь об оружии. Было ли трудно завладеть им?

Рене: Нет, вовсе нет. Оружие в крепостном помещении у моста висело на виду. Как было с ракетной установкой, я не знаю, но Джек, Дон и Хейко довольно быстро разыскали ее.

Защитник: Трудно было обращаться с оружием?

Рене: Да нет же, наоборот, — легче легкого.

Защитник: Это только по-твоему так, поскольку ты слегка разбираешься в технике? Или по мнению твоих товарищей тоже?

Рене: Они тоже сразу разобрались с оружием. А запустить ракету даже легче, чем стрелять из старых гранатометов.

Защитник: Спасибо. Это все.

Председательствующий: Переходим к опросу свидетелей обвинения. Слово имеет обвинитель.

Обвинитель: Обстоятельства дела, изложенные в обвинительном акте, очевидны благодаря записям Регистратора. Поэтому необходимость в вызове свидетелей отпадает.

Председательствующий: Слово имеет защита.

Защитник: Мне хотелось бы вернуться к некоторым фактам, которые до сих пор либо не связывались с обстоятельствами дела, либо оставались в тени. Они зарегистрированы.

Председательствующий: Регистратор к вашим услугам.

Защитник: Связана ли наша автоматика с Органами Приема и Контроля?

Регистратор: Да.

Защитник: Было ли зарегистрировано появление обвиняемых и их поведение?

Регистратор: Да.

Защитник: По их поведению, особенно после разрушений, причиненных городу в последний день, можно было сделать вывод, что существует опасность и для нижних этажей. Почему не было ничего предпринято?

Регистратор: Программой автоматики не предусмотрено вторжение в подземные области. Автоматика изменяется только после действительно происшедших событий. И только после них может быть изменена сама программа.

Защитник: Итак, я могу считать установленным, что, помимо перекрывающих панелей, не имелось никакой защиты против воздействия разумных существ. Почему такая защита не была предусмотрена?

Регистратор: Люди умиротворены. Машины и автоматы находятся под самоконтролем. Биологические новообразования исключены, так как планету мы стерилизовали. Вторжение разумных существ из межпланетного пространства исключалось, поскольку на соседних планетах жизни нет и образоваться она не может: ее мы тоже стерилизовали. Вторжение разумных существ из метагалактики исключалось: наша система связана со своим изолированным Солнцем. А все связанные с Солнцами планетные системы, где могут находиться живые существа, удалены от нас более чем на пять миллионов световых лет. И так как ничто материальное не способно перемещаться со скоростью, превышающей скорость света, с достаточной вероятностью исключалось появление чужих живых существ на нашей планете.

Защитник: Этого довольно. Благодарю.

Председательствующий: Есть ли необходимость в вызове других свидетелей? Есть ли вопросы у обвинителя?.. В таком случае мы завершаем слушание обстоятельств дела, и я прошу обвинителя выступить перед судом.

Обвинитель: Я буду исходить из предпосылки, что разрушение высокоорганизованной жизни, особенно разумных живых существ, является предосудительнейшим преступлением во всем мироздании. Вне всяких сомнений, таково же отношение к этому в мире обвиняемых, ибо и в их уголовном кодексе за убийство предусматриваются самые тяжелые наказания.

Единственными мотивами, которые можно было бы привести в оправдание, отвечая на обвинение в убийстве, — это незнание местных законов или действия, произведенные S результате угрозы собственной жизни. Я могу доказать, что к данному случаю оба смягчающих обстоятельства неприменимы.

Об аргументе «незнание». Этот пункт следует исключить заранее, поскольку вся игра сводилась к тому, чтобы встретиться с самыми высокоразвитыми существами — очевидно, это пережиток тех времен, когда научный поиск был еще не развлечением, а серьезной жизненной задачей. Пуск ракеты, таким образом, мог преследовать только такую цель. Обвиняемые отдавали себе отчет в том, что иным путем им перекрывающих панелей не преодолеть, поэтому попытались взорвать их, не затрудняясь мыслью о том, что могут ранить или убить живые существа. И о последнем из возможных аргументов: будто действовали они по принуждению. Ему противоречит высказывание обвиняемого о том, что в случае отказа его жизнь не подверглась бы ни малейшей угрозе. То же относительно второго обвиняемого. Нас ни в коей мере не интересует, кто в конечном итоге произвел пуск ракеты, нас интересует, кто участвовал в подготовке к пуску: сам пуск ракеты — действие вторичного порядка. А в подготовке к пуску обвиняемые участвовали так же, как и их сотоварищи, не представшие, к сожалению, перед этим судом.

Моя задача — доказать вину обвиняемых. Я сделал это, и я убежден, что неподкупная аппаратура Логистической машины только подтвердит мои выводы. Не вызывает никаких сомнений, что обвиняемым надлежит нести ответственность за убийство в сорока двух случаях и нанесение тяжелых телесных повреждений в ста двадцати случаях. За их преступления они должны быть приговорены к высшей мере наказания, известной их закону, — к смертной казни.

Председательствующий: Я предоставляю слово для защиты.

Защитник: Задача защитника — найти и привести доводы, проливающие более мягкий свет на дела его подзащитных. Эта задача в данном случае не тяжела, напротив, аргументы, опровергающие обвинения прокурора, накапливаются почти что сами по себе. Они настолько всеобъемлющи, что разоблачают все доводы обвинения как необоснованные, и в результате должен быть вынесен не просто более мягкий приговор, чем того требует прокурор, — мои подзащитные должны быть оправданы по всем статьям.

Чтобы доказать это, я вынужден обратиться к обстоятельствам их жизни. Я абстрагируюсь от того факта, что перед нами люди того же вида, как и наши подопечные, которых мы обязаны защищать и охранять. Думаю, такое сравнение будет мне позволено, и я лучше всего проясню ситуацию, если напомню о том состоянии, которого достигли обитатели нашей планеты, когда они пользовались еще садовыми участниками Внешнего Кольца. За тысячи поколений до них были решены все задачи, достигнуты все цели, добыто все знание. Им оставалось одно: наполнять свою жизнь искусством, развлекаться и наслаждаться. Задачи по материальному производству перед ними не ставились, им не приходилось заботиться ни о пище, ни об одежде, ни об обогреве, ни о жилище. Они не работали, не занимались исследованиями, не сражались.

Эта ситуация лишь в одном моменте отличается от ситуации, в которой находятся мои подзащитные, а именно — у них есть возможность межзвездных странствий. Разумеется, странствуют они не с научными целями, а играя в весьма прихотливую игру. Подобно детям, блуждают они по чужим мирам, не зная, по существу, даже, зачем это им. И — разве могло быть иначе? — случаются катастрофы. Кто-то гибнет, но они не избегают опасностей и не боятся их — инстинкт самосохранения ими изжит. Потери приравниваются ими к минусовым очкам в игре, к неудачам, к несчастным случаям.

В любом случае мы тем самым установили, что обвиняемые наивны и инфантильны. Все, чем они занимаются, для них — игра. Они не видят разницы между игрой и действительностью. Духовные силы они растрачивают на решение ирреальных задач. Они за себя не отвечают. А по поводу обвинения в совершенных ими преступлениях сканер: они не ведали, что творили. Они не ответственны за это и должны быть оправданы!

Председательствующий: Предоставляю последнее слово обвиняемым. Александр Беер-Веддингтон!

Ал: Я требую, чтобы нас судили не автоматы, а люди. Я хочу предстать перед людьми вашей планеты!

Председательствующий: Это бессмысленно. Рене Хонте-Окомура?

Рене: Я тоже.

Председательствующий: Судебное разбирательство закончено. Логистическая машина вынесет и обоснует приговор.

Логистическая машина: Обвинитель пытался доказать, будто обвиняемые — индивидуумы, которым обычно нет дела до законов и прав. Вопрос, есть обвиняемым дело до законов и прав или нет, при определении виновности роли не играет.

Обвинитель пытался доказать, будто обвиняемые — бесчувственные, грубые существа. Вопрос, являются ли обвиняемые бесчувственными, грубыми людьми, при определении виновности роли не играет.

Обвинитель говорил о мотивах, которые вызвали действия обвиняемых. Мотивы, вызвавшие действия обвиняемых, при определении виновности роли не играют.

Защитник указал на образ жизни обвиняемых. Образ жизни обвиняемых при определении виновности роли не играет.

Защитник указал на чуждый нашей действительности склад ума обвиняемых. Чуждый нашей действительности склад ума обвиняемых при определении виновности роли не играет.

Преступления были зафиксированы Регистратором.

Личности совершивших преступления Регистратором установлены.

Имеющие законную силу возражения против виновности обвиняемых не приводились.

Обвиняемые виновны.

Их преступления по их собственному законодательству наказываются смертью в газовой камере.


Заседание суда происходило в помещении длиной в шестнадцать, шириной в восемь и высотой в четыре метра. Возникло оно из их тюремной камеры — раздвинулись стены, состоявшие из знакомых элементов.

Рене все время был готов быстро отключиться, но, когда захотел сделать это сейчас, его словно парализовало. Он совершенно отчетливо понимал, что по своему усмотрению может отключить любой орган чувств, сколь интенсивным ни было бы восприятие поначалу. Так же хорошо он знал, что даже если он и забудет отключиться или ему что-то помешает, с его телом ничего худого не случится. Интенсивность восприятия может возрасти, она может переступить порог боли, и тогда он потеряет сознание — это самое страшное, что с ним может произойти, ну и связанный с обмороком опок. Благодаря пониманию взаимосвязи процесса действие шока всегда само по себе уменьшалось до размеров вполне безобидных.

…Ал ждал. Ждал терпеливо, когда очнется Рене и еще какие события произойдут после. Сначала он услышал, как шипение уменьшилось, как оно пропало, как началось вновь. Несколько погодя он включил самую низкую ступень восприятия запахов и с удовлетворением отметил, что воздух опять пригоден для дыхания. Подождав еще немного, отрегулировал восприятие запаха, вкуса и боли, без которых его мироощущение было неполным. Как только заметил, что Рене задышал, сел рядом с ним.

Тяжело вздрогнув, Рене открыл глаза.

— Ты, старина, все норовишь нырнуть из огня да в полымя! Неужели тебе мало доставалось на орехи? Почему ты не отключился? — спросил Ал, добродушно поддевая друга.

— Не знаю, — сказал Рене хрипло. — У меня почему-то… ничего не вышло.

— Не огорчайся, — утешал его Ал. — Как ты себя чувствуешь?

— Терпимо, — ответил Рене. — Что произошло?

— Они отсосали газ, а потом подали свежий воздух — больше ничего.

— И что теперь? — спросил Рене несколько погодя.

— Я хочу попытаться вступить с ними в контакт, — сказал Ал и прокричал: — Послушайте, я вызываю защитника!

Сразу после его слов помещение приняло прежние размеры — куба высотой в четыре метра.

— Слава богу, — прошептал Рене, когда потолок поднялся и они смогли стать на ноги.

Тут стены опять задвигались, и перед ними предстал автоматический агрегат, назвавший себя «защитником».

— Вы злоупотребили доверием суда, — зазвучало из мембран. — Вы и впрямь верите, будто сможете таким образом избежать ответственности?

— Мы доказали, что в отдельных важнейших моментах превосходим вас, — сказал Ал. — Разве ты не уяснил себе, что мы остаемся в ваших руках по доброй воле?

— Это ничем не доказано. Вы применили какой-то трюк.

— Ты думаешь, мы неправильно информировали вас о функциях человеческого организма на Земле? Или сочинили для вас наше уголовное право? Или назвали смертельной для человека казнь, которая ему ничем не угрожает?

— Нет… я так не считаю. Ваши данные были верны. Я проверил их на детекторе лжи. И признаюсь, что смысл вашего трюка для меня — загадка.

— Слушай внимательно, — начал Ал. Ему было жаль робота, которого они перехитрили. — Мы предстали перед вашим судом лишь для того, чтобы продемонстрировать вам наше превосходство и еще доказать собственное миролюбие. Но отныне предложения будут исходить от нас. Мы согласны, что нанесли некоторый ущерб вашей планете. Мы готовы подчиниться вашему приговору и понести наказание — разумеется, в разумных пределах. Мы даже сообщим вам, каким образом оказались на вашей планете, хотя и без технических деталей — они нам самим неизвестны. Тогда вы сможете убедиться, способны ли вы удалить нас отсюда, и поймете, что только от нашей доброй воли и согласия зависит, удастся вам это или нет. Но на все на это мы дадим согласие исключительно при условии ваших ответных уступок. Вы предали нас суду, так как мы якобы ранили или убили людей. Мы здесь не встретили ни одного местного живого существа, не говоря уже о людях. И наше полное право — требовать встречи с людьми, которые где-то скрываются. Мы хотим узнать все, что связано с ними.

И хотя у вас нет другого выхода, я все-таки спрашиваю: согласны ли вы?

— Согласны.

Ал начал объяснять:

— Общепринятый закон гласит, что ни материя, ни энергия не могут перемещаться со скоростью выше световой. Тем самым абсолютно исключается, чтобы живые существа из мирового пространства попали на вашу планету. Мы тоже не живые существа с Земли: то, что вы видите перед собой, возникло на вашей планете.

Закон предельных скоростей недействителен для передач, происходящих без потребления энергии. Передача, о которой идет речь, — это передача изображения. Долгое время на Земле преобладало мнение, будто передача изображения непременно связана с передачей энергии и тем самым не может распространяться со скоростью, выше световой. Но в конце атомного века ученые подвергли это мнение ревизии. Во всех старых методах передачи изображений передатчик был одновременно источником энергии. Однако если бы удалось получать энергию для ее дальнейшего распространения из самого медиума передачи, то энергии не требовалось бы перемещаться вместе с изображением. Ученые выражаются еще несколько иначе: они говорят, что речь идет не о направленной вовне видимой передаче энергии, а об виртуальном обмене энергией. Но результат остается тем же — оказывается возможной передача изображения со скоростью, превышающей скорость света. Формирование и распространение изображения остается, правда, энергетическим процессом, но передатчик не является более источником энергии. На основании подобных рассуждений физики нашли способ реализовать упоминавшийся выше «виртуальный обмен энергии» и получили синхронный луч, с помощью которого достижимы практически не ограниченные во времени передачи.

Когда астронавты Земли пришли к выводу, что с помощью своих ракет им не удастся выйти за пределы Солнечной системы, они занялись проблемой использования синхронного луча для исследования мироздания. На первых порах они удовлетворялись обыкновенным отражением: работали с лучом, как с телескопом, с той лишь разницей, что видели реально существующие предметы, а не давно исчезнувшие, как в случае со световыми телескопами. Позднее, когда кибернетика усовершенствовалась, ученые послали в пространство в Среде изображения образец способных к самовоспроизводству клеток робота. И здесь энергия получалась не от передатчика, а изымалась в месте прибытия. Множество отдельных «уколов» поступающего изображения как бы сдвигало атомы в такое положение, когда они становились активными и способными что-то построить. Пусть на сей раз не органическую жизнь, а машину. Этот метод впоследствии настолько усовершенствовали, что стало возможным воспроизведение любых механизмов и автоматов.

Когда исследования были завершены, из этого родилась игра. Каждый ее участник получает подобным же образом образованное псевдотело — в любой точке мирового пространства.

Как будет это тело выглядеть, предоставлено решать каждому из участников; большинство предпочитает походить на самих себя. Мужчины обычно выглядят выше и крепче, чем в реальной жизни, женщины — красивее. Самое важное здесь то, что каждое псевдотело содержит инструменты восприятия, соответствующие обычным человеческим органам. Каждый из таких органов непосредственно связан с Центрами приема и передачи на Земле, где каждое изображение через шлем приема попадает в определенные точки мозга играющего. Совершенство телесных ощущений — впечатление, будто ты действуешь и чувствуешь сам, — было у ученых-исследователей только средством для достижения цели, а для нашей игры это основное условие. Конечно, остроту восприятия в отдельных случаях можно регулировать, ослаблять, чтобы уменьшить, например, силу неприятного ощущения, но это считается неспортивным. Таким образом, в наших мозгах последовательно возникают чувственные впечатления: удовлетворение, досада, радость, страх. Этим же объясняется, почему гибель наших товарищей оставляла нас безучастными и почему в критических ситуациях мы тем не менее испытывали страх и даже ужас. И в конечном итоге вам стало ясно, каким образом мы, дважды уничтоженные здесь, появились вновь, — просто мы получили новые псевдотела. И можем получить их вновь в любое время. Я думаю, вы поймете, что причинить нам зло вы не в состоянии. Итак, согласны вы выполнить наши желания?

— Да, — донеслось из мембран кубика.

Стены камеры как бы раскрылись Они увидели скопление колонн, распорок, блоков из смонтированных кубов. Плен позади!

Бывшая камера превратилась в перекрытую платформу, и платформа эта начала опускаться. А крыша осталась на месте.

— До какой стадии вам известна история людей этой планеты? — спросил защитник.

— До того момента, когда вы переместили их в подземные этажи.

Робот начал рассказывать:

— Люди построили первые автоматические приспособления, чтобы те их обслуживали. Позднее они сконструировали автоматы, способные к самосовершенствованию, что я имело место по сегодняшний день. Но наша первейшая задача по-прежнему — охрана и обслуживание людей. Все, что мы сделали для них — и с собой — имело только одну цель: наилучшее и всестороннее обслуживание и охрана людей.

Сначала мы избавили их от необходимости трудиться и мыслить. В те времена, когда они жили в городе-саду, они не занимались ничем иным, кроме развлечений, бесед и всего прочего, создающего хорошее настроение. Мы предоставили им такую возможность, причем от людей не требовалось никаких усилий — мы создали проекционные плоскости и видеошлемы, которые вам уже известны Мы приветствовали увлечение людей этим изобретением еще и потому, что, сидя перед экранами в своих домах, они не подвергали себя ни малейшей опасности. К сожалению, участились несчастные случаи Один из жителей города сел, например, в летающую лодку, поднялся вверх — и непонятным для нас образом рухнул вниз. Тогда мы приняли решение перевести людей — разумеется, с их разрешения — в подземные помещения Центрального пульта управления, где они были бы в безопасности. Наша техника достигла такого совершенства, что мы могли исполнить любое их пожелание путем раздражения определенных клеток коры головного мозга. Полагаю, тем самым мы проложили пм путь к полному счастью, полному умиротворению и полной безопасности.

Спуск закончился. Кубик заскользил по гладкому полу вперед, они поспешили за ним; шли по залам, где, очевидно, происходили какие-то химические производственные процессы. Непонятные сплетения прозрачных труб, капилляров, колб, воронок, смесителей, центрифуг и тому подобного заполняли эти залы, и во всей этой стеклянной паутине, подобно аморфным синтетическим рептилиям, двигались столбики. Жидкости — они делились, сливались, принимали новую окраску, жемчужинами скатывались в пузатые сосуды.

— Это наше средство стерилизации, — объяснил робот, — Мы следим за тем, чтобы сюда не проникло ни одно постороннее семя. По соображениям безопасности нам тоже не обойтись без «очистки».

Они прошли в шлюзовой отсек, и за ними, подобно раздвижной двери, сомкнулась стена. Со всех сторон их обдувал легкий ветерок с незнакомым им, несколько пряным запахом. Потом дверь снова раздвинулась.

Друзья опять оказались в помещении, похожем на лабораторию. В одном из углов возвышался стеклянный цилиндр, светившийся зеленоватым светом. От него к бесчисленным шкалам протянулись трубки, на которых подрагивала белая маркировка. Иногда из грушевидных, цвета слоновой кости тел доносилось негромкое шипение.

— Контрольное устройство, — сказал робот.

Миновали узкий ход, дверь-рамку, в которой колыхалось что-то напоминающее занавес из тумана.

— Это последний контроль, — объяснил защитник. — Просвечивающая рама.

Они оказались перед стеной. Робот подступил к ней вплотную. Она раздвинулась.

— Мы вступаем в святая святых Внутренней Зоны, — сказал робот.

Тяжелый, влажный воздух, фиолетовое свечение, перекатывающееся, будто клубы пара Правая сторона была свободна, скользкий пол убегал вдаль, и конца его они разглядеть были не в силах. Шаги по коридору походили на шлепки.

Левую сторону коридора занимало сплетение проводов, труб, рефлекторов, нитей, палок и пластиковых оболочек. И в этом сплетении на расстоянии двух метров друг от друга сидели ярко-красные, мясистые, с многочисленными отростками создания, освещенные фиолетовыми лампами. Бесконечный ряд, тоже теряющихся вдали.

— Клетка с орхидеями, — пробормотал Ал.

Иногда, словно под порывом ветра, по ряду пробегало какое-то движение, отростки, напоминающие листочки, начинали дрожать, напрягаться, вытягиваться и поворачиваться. Коленчатые трубочки любовно повторяли каждое перемещение листочков; катушки разматывали проводки, лампы смещались на миллиметр; из пола вырастали подпорки; по стеклянным трубам медленно текла красная жидкость, попадавшая прямо в мягкую плоть этих созданий.

— Это люди, — сказал робот.

— На стадии дальнейшего развития, — пояснил защитник.

— Не верю, — сказал Рене.

— А какими вы себе их представляли?

Рене начал запинаться:

— Н-не з-знаю… Другими… не такими…

— Для нас непостижимо, как из существ, подобных нам, произошли эти растения, — сказал Ал.

— Нас это не удивляет, — сказал робот. — Развитие — переход был постепенным — происходило под нашим наблюдением. Будь вы биологами, вы сразу распознали бы, какие органы из каких произошли. Развитие пока не завершено в полной мере: вот, к примеру, рудимент желудка. — Один из его мерцающих огоньков сконцентрировался в луч, который высветил сплюснутую темно-красную складку. Потом луч перепрыгнул на мягко пульсирующий мешочек. — А это сердце, оно до сих пор существует, хотя не выполняет — и не могло бы выполнять — никакой функции.

— А почему эти органы обнажены и не имеют защиты? — задал вопрос Ал.

— Они не нуждаются в защите, — ответил робот.

— Где у них легкие? — спросил Рене.

Луч задрожал на двух вялых складчатых утолщениях.

— Вот они. От кругооборота крови они больше не зависят.

— Двигаться они не в состоянии, — установил Ал.

— А зачем им двигаться?

— Где их кости?

— Им не нужны никакие кости.

— А где руки и ноги?

— Им не нужны ни руки, ни ноги.

— Как они питаются?

— Они получают от нас все необходимые вещества. В переработанном виде — так что переваривать их не приходится.

— Как они дышат?

— Мы пропускаем их кровь через насос, где она приводится в движение, насыщается кислородом и освобождается от углекислого газа.

Вопросы начал задавать Рене.

— Где мозг?

Луч обозначил скатанную в клубок и уплотненную массу, свисавшую из выемки в верхней части «человека». Со всех сторон к ней тянулись тончайшие, словно паутинка, нити, исчезавшие внутри «мозга».

— Что это за нити?

— С их помощью мы возбуждаем приятные ощущения. Покой, удовлетворение, счастье и многое другое, чего не выразишь словами.

— Они больше не мыслят?

— Зачем им мыслить? Счастье приходит только благодаря ощущению, чувству. — Все остальное мешает.

— Как они размножаются?

— Им незачем размножаться, поскольку они не умирают.

— Могут они вступить с нами в контакт?

— Им незачем больше вступать в контакт с кем бы то ни было.

Оба друга перестали задавать вопросы. Затуманенными глазами смотрели они на похожие на цветы слабые организмы, прикрытые защитными оболочками из металла, стекла и пластика. Они достигли своей цели: рая, нирваны, Всего и Ничего.

— У тебя есть еще вопросы, Рене? — пробормотал потрясенный Ал.

— Нет.

Ал взглянул в белые светящиеся зрачки кубика и сказал на прощание:

— Мы благодарим вас. А теперь мы отключаемся. Можете делать с нашими псевдотелами все, что пожелаете. Мы сюда никогда более не вернемся.

Туловища их обмякли и упали на мокрый пол. Влага начала просачиваться сквозь ткань их костюмов, но они этого уже не ощутили.


Сокращенный перевод с немецкого Евгения ФАКТОРОВИЧА.


III стр. обложки

Искатель 1984 #04

Искатель 1984 #04

Примечания

1

Окончание. Начало в предыдущем выпуске.


на главную | моя полка | | Искатель 1984 #04 |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 5
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу