ПРОЛОГ. ОТ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА САРОВСКОГО

14 декабря 1825 года в Саровской пустыни у святого старца Серафима, недавно вернувшегося из затвора, день начался вроде бы обычно. Он молился, вышел трудиться, перекладывал поленницу дров. Но, как рассказывал его келейник Павел, внезапно батюшка взволновался. В страшном беспокойстве стал бегать по двору со словами: «Драка! Драка!» Известил: «В Петербурге бунт против Государя!» Начал подробно описывать, что в это время происходило в столице. Прерывал свой рассказ горячими молитвами. А потом вздохнул с облегчением, буквально расцвел. От него узнали, что с мятежом покончено. Батюшка Серафим воодушевленно говорил: «Слава Богу! Слава Богу! Царя богоизбранного даровал Господь земле Русской! Сам Господь избрал и помазал его на Царство!» «Его Господь сохранит: он велик перед Господом – он в душе христианин!» [1]

А ведь подобное чудо случалось и раньше. 8 сентября 1380 года. В этот день преподобный Сергий Радонежский молился с братией в своем лесном Троицком монастыре и увидел духовным взором, как русская рать сошлась с врагами на Куликовом поле. Начал говорить о сражении, называть имена павших, чьи души отлетали в это время к Престолу Всевышнего.

Конечно же, такое совпадение не случайно. Куликовская битва была критическим, переломным моментом нашей истории. В жесточайшей схватке решалось – быть или не быть Святой Руси? Откроется ли ей путь к будущим вершинам? Или она исчезнет, раздавленная и обескровленная нашествиями мамаевых полчищ, вдребезги расколотая на подневольные улусики, порабощенная заказчиками вражеского похода, ордынскими и генуэзскими работорговцами…

Но и восстание декабристов было не менее опасной исторической бурей. Решался вопрос не только о том, кто и как будет править Россией. Нет, решалась её судьба. Быть ли ей? Сохранится ли она, прокладывая дорогу к дальнейшему своему величию и славе? Или обвалится, рухнет в общий кровавый хаос. Впрочем, о таких последствиях не догадывались даже сами декабристы, выводя обманутых солдат на Сенатскую площадь. Но у заговорщиков, как и у Мамая, тоже были заказчики. И они-то предвидели, к чему должна привести победа мятежников. Сами прогнозировали и строили сценарий предстоящей катастрофы. Так же, как прогнозировали его заказчики революций 1917 года.

ГЛАВА 1. ПЛОДЫ «ПРОСВЕЩЕНИЯ»

XVIII век в европейской и мировой истории стал особенным. Наступила «эпоха Просвещения». Предшествующие времена, XVI–XVII столетия, обозначали эпохой Реформации. Потому что Европу раздирали религиозные войны и междоусобицы, полыхали пожары революций – тоже под религиозными знаменами. Теперь этому пришел конец. Католики и протестанты всех мастей вполне научились находить общий язык между собой. А в качестве высших (и общих) ценностей выдвигались развитие науки, культуры, этики, образования, философии, разработка прогрессивных моделей общественного и государственного устройства. Казалось бы, таким переменам можно было только радоваться. Но истинная подоплека подобных процессов была не слишком привлекательной.

В ходе той же Реформации и Контрреформации, когда ломались традиционные религиозные устои, дали обильную поросль не только различные модификации христианских учений. Некоторые ереси по своей сути были даже древнее, чем христианство. Восходили к язычеству – казалось бы, давно побежденному. Ведь на самом-то деле оно было неоднородным. Простые люди искренне верили в своих древних богов. Ходили в святилища кланяться их изображениям. Несли им жертвы. Добросовестно исполняли обряды, доставшиеся от предков. Но существовало и другое язычество. Интеллектуальные римляне, греки, сирийцы, египтяне давным-давно не верили в истуканов. Не верили в мифы о своих богах и богинях. Сутью религии, как они полагали, были некие сокрытые знания. Обрети их – и откроешь смысл жизни, власть над людьми и природой, даже бессмертие. Эти знания искали в тайных мистериях Изиды, Астарты, Кибелы, Диониса, Деметры, Орфея, Гермеса, кабиров. Мифы переводились на уровень символов, облекались в философские теории. Они были очень сложными, понятными далеко не всем. Но образованная элита как раз и считала себя особенной, неизмеримо выше черни. В рядовых язычниках она видели лишь «сырье» для собственного совершенствования. А раскрывать тайны было нельзя, тайны предназначались для немногих «избранных». Иначе чем ты будешь отличаться от наивной тупой массы?

«Мудростью» восточных жрецов и магов увлеклась часть иудеев, и возник каббализм. Он, в общем-то, очень сильно отличался от иудаизма. Согласитесь, это не одно и то же – чтить Бога или «божественное ничто». В Иране от зороастризма откололось манихейство. А при распространении христианства в истинную веру массово обращались рядовые язычники. Узнавали о Настоящем Боге – светлом, добром, чистом, отвергали мертвых идолов и принимали Живого Христа. Принимали без мудрствований, простодушно, всем сердцем. Однако интеллектуалы не могли понять христианского равенства перед Богом. Для них оказывалась недоступной евангельская чистота и простота. Не вмещалось в сознание, как можно стремиться к Господу одной лишь верой?

Они начали приспосабливать христианское учение к своим старым оккультным теориям, и родился гностицизм (от греческого «гносис» – знание). Гностических теорий было много, но объединяло их одно, приоритет в них отдавался не вере, а разуму. Выискивали переносный смысл в текстах Священного Писания. Бога-Творца низводили до уровня «демиурга» – ремесленника, причем злого, если он запретил людям трогать «плод познания». А благим началом выступал Змий. Ну а Крестная жертва Христа вообще не вписывалась в представления философов. Христос, по их мнению, приходил только для того, чтобы передать людям еще одно важное знание. Конечно, не всем людям, оно тоже стало сокрытым, для «посвященных». Появились апокрифические (т.е. тайные) евангелия, деяния, апокалипсисы, будто бы содержащие эти знания…

Периодически эти учение получали распространение, возникали ереси павликиан, богумилов, катаров, альбигойцев, вальденсов. Хотя в Средние века отношение к религии было строгим, дело кончалось войнами и казнями. Однако остатки сект продолжали существовать скрытно, маскировались под католиков. Центрами, из которых подпитывались ереси, были и иудейские общины европейских городов. Деньги купцов и ростовщиков обеспечивали им покровительство монархов и знати, еврейские кварталы получали самоуправление, жили по собственным законам, и власти в их дела не вмешивались. А религиозного раскола, в отличие от христиан, у евреев не произошло. Разным общинам было важно поддерживать между собой деловые связи, поэтому каббалисты мирно уживались с ортодоксальными иудеями. У них была своя система образования. В неграмотной средневековой Европе ученых евреев воспринимали как хранителей некой древней мудрости, забытой и утраченной остальным человечеством. Они пользовались успехом при дворах знати в качестве специалистов по медицине, астрологии, алхимии.

Новую порцию ересей принесли на Запад «крестовые походы». Как известно, вместо декларируемой борьбы за веру они вылились в борьбу за наживу и территориальные захваты. А наряду с награбленными ценностями в европейские страны потекли и темные учения Востока. В частности, ими заразился рыцарский орден тамплиеров (храмовников). Он создавался как военное монашеское братство для защиты Храма Гроба Господня и охраны паломников. Но суть подменилась, тамплиеры стали называть себя «рыцарями храма Соломона», практиковали тайные обряды черной магии. После изгнания крестоносцев из Палестины орден, вывезший со Святой Земли огромные богатства, занялся ростовщичеством, его отделения угнездились в разных государствах.

Оккультными увлечениями тамплиеров занялся король Франции Филипп IV Красивый. И не только оккультными, но и их международным заговором против монархий. При этом орден взялся яростно защищать римский папа Бонифаций VIII, который и сам оказался чернокнижником. Но король не остановился перед вторжением в Ватикан, арестовал Бонифация, добившись избрания на его место своего ставленника Климента IV. После этого разгромил и тамплиеров. Их орден был распущен, во Франции 300 рыцарей арестовали, 70 их них во главе с великим магистром де Моле казнили.

Но в других государствах к тамплиерам отнеслись куда более мягко. Большинство рыцарей оставались на свободе. Часть из них бежала в Шотландию – эта страна была совершенно дикой, разбойничьей. Там находили убежище многие еретики, и правил король Яков Брюс, отлученный от церкви. В Португалии тамплиеры только сменили название, стали основой морского «ордена Иисуса», положившего начало «Великим географическим открытиям».

Крестовые походы принесли в Европу и колоссальные богатства. И главные центры, где они сосредотачивались, находились в Италии. Немецкие, французские, английские воины погибали на Ближнем Востоке, умирали от болезней и тяжелого климата. А все, что они награбили, перевозили и перепродавали итальянские купцы. После изгнания крестоносцев они сохранили выгодные связи с властителями Египта, Палестины, Сирии, держали там фактории. Три республики, Венеция, Генуя и Пиза, фактически монополизировали плавания по Средиземному морю, сверхвыгодную торговлю с Византией, работорговлю с Золотой Ордой на Черном море. Выделилась и четвертая республика, банкирская – Флоренция.

Это обогащение положило начало «эпохи Возрождения». Подразумевалось, что после веков упадка возрождается блеск и величие Древнего Рима. Но духовные устои Запада уже были в значительной степени расшатаны. Теперь начался переворот в общественном сознании. От духовных ценностей к приоритету материальных, от добродетелей аскетизма – к культу наслаждений, от догматической веры – к построениям человеческого разума и признанию их преобладающими над верой. Ортодоксальная религия оставлялась в удел «темному» простонародью. Для верхушки общества понадобились изощренные философские теории, способные оправдывать собственные слабости и отход от установок христианства.

А очагом древней философии оставалась Византия, сохранившая в Средние века культурное наследие античного мира. Эта империя давно пришла в упадок, ее громили то крестоносцы, то турки, она потеряла большую часть своих территорий. Но здесь до сих пор действовали классические философские школы, изучали Платона, Аристотеля, Гомера и других мыслителей и поэтов древности. Эти мыслители породили новую ересь, попытались соединить языческую основу с христианством. Причем их сторону приняли патриарх Константинопольский Иоанн Калека, ряд епископов. В тяжелой борьбе в 1341–1347 гг. чистоту православия отстояли святые Симеон Новый Богослов, Григорий Синаит, Григорий Палама. Патриарха низложили. Реформаторство осудили как ересь.

Греческие философы стали перетекать в Италию. Там их высоко ценили, хорошо платили [2]. Один из самых знаменитых философов, Плифон, примкнул к сторонникам церковной унии. Ему предложил блестящие условия Козимо Медичи, могущественный правитель Флоренции и крупнейший банкир, ссужавший деньгами большинство европейских монархов. При дворе Медичи Плифон основал Платоновскую академию [3]. Но изучали в ней не только древнегреческую философию, она стала центром распространения оккультных учений. В академии прославился Джованни Пико делла Мирандола, признанный «крупнейшим итальянским философом» и создавший трактат «900 тезисов по философии, каббалистике и теологии». Даже по меркам «эпохи Возрождения» книга была откровенно еретической, автору грозил суд инквизиции, но под эгидой Медичи тронуть его не посмели [4]. Инквизиция в конце XV века развернула пресловутую «охоту на ведьм», сотнями отправляла на костры безграмотных баб-знахарок, недалеких обывателей, соблазнившихся добиться магическими способами тех или иных житейских успехов. Но источники, подпитывающие эту эпидемию, получали покровительство сильных мира сего, в том числе католических иерархов.

Не замедлили сказаться и последствия разрушения католицизма. В Англии необходимость церковных реформ начал проповедовать философ из Оксфордского университета Джон Уиклиф. Возникли секты лоллардов (бормочущих молитвы). Их радикальное крыло под лозунгами общего равенства поднимало народ на погромы в кровавом восстании Уота Тайлера. Мятеж жестоко подавили, но было и умеренное крыло лоллардов, куда входили дворяне, купцы. К ним примкнул и король Ричард II, стал опираться на парламент, даровал ему большие права, позволил контролировать и утверждать бюджет, налоги. Торжественно пообещал править, руководствуясь законами.

А в Чехии взялся проповедовать последователь Уиклифа Ян Гус. В 1415 году его казнили, но возмущенная Чехия взорвалась восстанием. Причём во взбаламученной стране проявились самые разные течения: умеренные чашники, радикальные табориты, даже древняя гностическая секта адамитов, призывавших вернуться к временам Адама, до грехопадения, для «очищения» совершавших богослужения в чем мать родила и предававшихся общим актам «безгрешной любви». Гуситские войны сотрясали Центральную Европу более двадцати лет, совершенно опустошив ее.

Но даже это стало лишь «цветочками» Реформации, грянувшей в XVI веке. Впрочем, духовные вопросы оказывались при этом уже второстепенными. Люди выбирали те учения, которые казались им выгоднее. Кого-то вполне удовлетворяло, что католические священники за мзду отпускают любые грехи. Так почему же не сохранить католицизм? Лютер отвергал верховенство пап, монашество, церковную собственность – что ж, германские и скандинавские дворяне с энтузиазмом приняли лютеранство, расхватали церковные земли. Анабаптисты проповедовали: если не признавать церковную власть, то зачем признавать светскую? Этим увлеклись крестьяне, громили и грабили всех подряд.

В Англии Генрих VIII всего лишь хотел жениться и разводиться по своему усмотрению. Поэтому ввел англиканскую церковь, сохранившую все обряды католической, но подчиняющуюся не папе, а королю. И церковные подати король стал забирать себе. А Кальвин поучал, что каждый человек, вне зависимости от его земных дел, заведомо определен Богом к спасению или осуждению. Отличить «избранных» от «неизбранных» очень просто: тех, кого полюбил Господь, Он отмечает богатством. Участь «неизбранных» – повиноваться им и работать на них. Да и власть должна принадлежать не королям, а советам «избранных». Теории Кальвина очень понравились французским дворянам, позволяли не повиноваться королю и бунтовать. Кальвинизм пришелся по душе и ростовщикам, купцам, банкирам. Они-то получались ох какими «избранными»! Их каста в данное время набрала вес в Нидерландах.

Эта страна входила в состав Испанской империи. Испанские дворяне захватывали колонии за океаном, но торговать и заниматься промыслами им запрещалось. Их добыча перевозилась на голландских кораблях, продавалась на голландских рынках и утекала в кошельки голландских толстосумов. А когда они достаточно разжирели, то задались вопросом – нужны ли им испанский король, уплата церковной десятины и прочие помехи? Не лучше ли править самим, как они сочтут нужным? Под лозунгами кальвинизма Нидерланды восстали. Но и католицизм не собирался сдавать позиции. Рим развернул Контрреформацию. Точнее – католическую реформу. По сути, она тоже стала разновидностью Реформации, вылившись в кардинальные преобразования церкви. Разрабатывались масштабные пропагандистские программы, на это нацеливались квалифицированные проповедники, литература, искусство, система образования.

Европа разделилась на враждующие лагеря. В ходе этой борьбы создавались первые в мире профессиональные спецслужбы. Одна под эгидой Ватикана, орден иезуитов, раскинувший щупальца шпионажа и диверсий на разные государства. Вторую создал советник английской королевы Елизаветы министр иностранных дел Френсис Уолсингем. Как раз для того, чтобы противостоять операциям иезуитов и заговорам, которые они то и дело организовывали в Британии. Уолсингем завел сеть агентов при различных европейских дворах, в церковных, деловых кругах. О заговорах узнавал, когда они только начинали формироваться [5]. Отсюда и берут начало традиции британской политической разведки. Но в XVII веке и Англия опрокинулась в месиво революций – ударной силой опять выступили кальвинисты.

Лишь во второй половине XVII веке религиозное противостояние стало сглаживаться. Самые радикальные сектанты погибли, или их спроваживали в ссылки, заселять заокеанские колонии. Но обильно проклюнулись всходы учений, вроде бы непричастных к противоборству католиков и протестантов. Как будто нейтральных. А внедрение религиозной «терпимости» создавало для них благоприятную почву. В раздробленной Германии после Тридцатилетней войны, совершенно разорившей здешние королевства и княжества, стал открыто действовать орден розенкрейцеров. Пропагандировал поиск неких сокровенных каббалистических знаний [6]. В него вступали монархи, дворяне. Их покровительство получали алхимики и прочие «мудрецы». Ну а как же, каждому хотелось найти «философский камень» для обращения дешевых металлов в золото. Обрести магические средства для привлечения успеха, управления силами природы. Ну а Англия в ходе тех же войн и революций объединилась с Шотландией. Здесь получили развитие учения тамплиеров и других еретиков, веками находивших убежище в Шотландии. Родились масонские ложи.

Но были и победители в войнах и революциях. Кланы крупных финансистов, купцов, банкиров. Реформация смела традиционные устои, так или иначе мешавшие их наживе. Хотя европейские финансовые центры при этом сместились – из Италии в Амстердам и Лондон. До сих пор европейские толстосумы добивались своих политических целей, опираясь на радикальных сектантов. Но уже обожглись на этом. Религиозные революции выходили из-под контроля, становились слишком разрушительными. Масонские и розенкрейцерские структуры оказывались куда более удобными. Они были как бы вне политических партий, вне религий, ни под какие запреты не попадали. Их учения были тайными, для «избранных». Но финансово-политическая элита как раз и считала себя «избранными». Ложи идеально подходили для закрепления деловых связей, распространения своих влияний – исподволь, скрытно. Их члены имели возможность вырабатывать и согласовывать общие планы, проталкивать нужных людей на те или иные ключевые посты, готовить совместные действия. А соединение оккультно-мистических группировок с финансовыми обеспечило им могущество, более чем солидную опору.

И сам термин «Просвещение» был именно масонским лозунгом. Основной своей задачей они декларировали содействие «просвещению», это позволяло играть на благородных чувствах, вовлекать новых членов. Но понимать «просвещение» можно было по-разному. С одной стороны, как развитие системы образования. С другой – как ее преобразование, подстраивание к распространению идей «просветителей». С третьей – как «просвещение» самих членов лож. А оно строилось на принципе ступенчатых «посвящений». На каждой становится доступной только часть информации. И на более высокой ступени может отвергаться и отрицаться то, что почиталось истиной на нижних. То есть система заведомо основывалась на лжи.

В целом же «просвещение» подразумевало поворот от христианского к рациональному, материалистическому мышлению. В противовес вере возводился в культ человеческий разум как главный и единственный инструмент познания окружающего мира и самого человека, их совершенствования. Духовное, ключевое начало религии всячески принижалось, выставлялось «суевериями». Целью «просвещения» ставилось и «совершенствование» (то есть коренная ломка) традиционных государственных, политических систем, норм морали, нравственности. Сценарии реформ, разумеется, готовили «просветители». С ослаблением центральной власти, всемерным расширением «свобод». Так стала создаваться идеология либерализма, внедряться в качестве «прогрессивной». А расширять «свободы» и бороться за них можно было, по сути, бесконечно…

В общем-то «эпоха Возрождения» провозгласила начало перехода европейской цивилизации к оккультным антихристианским учениям. Они только ещё «возрождались». «Просвещение» означало торжество этого процесса. Такие учения уже утвердились. Выплеснулись для широкого распространения.

ГЛАВА 2. СУЕТА ВОКРУГ ПЕТРА

Исторический путь России кардинально отличался от западного. В XVI веке наша страна миновала опасную развилку на пути государственного строительства – идти по пути централизации власти или свернуть на путь многих европейских держав с представительными формами правления (которые на самом-то деле повсюду оборачивались засильем аристократии или купеческой олигархии). Отстояв идеал самодержавия, Иван Грозный сумел построить уникальную модель «Земской монархии» с жесткой вертикалью власти и широчайшим демократическим самоуправлением на всех «горизонталях». Православная Церковь устояла против атак ересей. Самую мощную из них, ересь «жидовствующих», победили Иван III, Василий III, а Иван Грозный окончательно разгромил ее. Россия сохранила традиционный фундамент Православия. А по мере своего усиления заняла место Третьего Рима, мирового оплота истинной христианской веры.

Но во второй половине XVII века, в правление Алексея Михайловича, механизмы «Земской монархии» стали ослабевать и расшатываться. Не без участия католических агентов была спровоцирована трагедия церковного раскола, хотя в масштабные религиозные войны это не вылилось. Иезуиты внедрили своего агента влияния и в ближайшее окружение царя, тайного униата Базилианского ордена Симеона Полоцкого. Он возглавил элитное Заиконоспасское училище для чиновников, стал воспитателем старших детей государя. Линию сближения с католицизмом он проводил осторожно и скрытно, удобной почвой для этого служила пропаганда мнимых преимуществ западных систем, обычаев, морали, культуры [7].

В 1676 году на престол взошел 16-летний Фёдор Алексеевич. Покатились крутые реформы. Царь издал указ, рекомендовавший подданным брить бороды. Для государственных служащих официально вводилось польское платье. В «старорусской» одежде вход в Кремль был вообще запрещен. Современник писал: «На Москве стали… бороды брить, сабли и кунтуши польские носить, школы заводить». В высшем свете распространялось польское вольнодумство, сомнительные учения, западное изобразительное искусство, вечеринки с танцами, разврат. Принципы Земской монархии, «всей земли», были окончательно похоронены, утверждались польские установки с делением на благородное «шляхетство» и «подлый люд». Боярская дума превратилась в аналог польского сената.

Учениками Полоцкого были и сестра Федора Софья, ее фаворит Василий Голицын. Другого своего ученика, Сильвестра Медведева, Полоцкий хотел пристроить наставником к царевичу Петру. Но воспротивился патриарх Иоаким. Он уже понял, что обработка государственной верхушки осуществляется отнюдь не случайным образом. Без патриаршего благословения кандидатуру Медведева отвергла и мать Петра Наталья. Ну что ж, получив отказ, Сильвестр стал духовником Софьи. Молодой и галантный Медведев вел себя как католический прелат – редко вспоминал о христианских устоях, зато оказался знатоком оккультных дисциплин, составлял для Софьи и царя астрологические прогнозы. Полоцкий и Сильвестр чувствовали себя настолько уверенно, что возглавили партию «латинствующих» среди духовенства, отстаивали католические взгляды по некоторым богословским вопросам.

А в 1682 году Фёдор Алексеевич умер бездетным. Умело используя Стрелецкий бунт, Софья сумела перехватить власть, стать регентшей при двух номинальных царях – больном Иване и малолетнем Петре. Голицыну она отдала под начало и внешнюю политику, и армию, для него был восстановлен высший в России титул канцлера – «Царственныя Большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Полоцкого уже не было в живых, но Медведев вознесся, выступал наравне с высшими церковными иерархами. Начинания Федора его сестра развивала. Польские моды не только сохранялись, а углублялись. Знать гонялась за импортными духами, мылом, перчатками. Строила дворцы на западный манер, украшала их статуями Аполлонов и Венер. При дворе функционировал театр. Софья сама сочинила несколько пьес для него.

Однако Федор Алексеевич все же видел грань, за которую реформы переходить не должны. После него дорвалась к власти именно та группировка, которая силилась поломать и изменить основу российского государства. Не считаясь с мнением патриарха, Софья и Голицын разрешили в стране католическое богослужение. В Россию был дозволен въезд иезуитам, и канцлер принимал их даже в частном конфиденциально, у себя дома, «часто беседовал с ними». О чем? Причина подобной тяги к русским правителям могла быть только одна, и она известна. Сильвестр Медведев являлся сторонником церковной унии. Иезуит де Невиль проговорился, что и Голицын разделял эту идею.

Новые властители увлекались и магией, кабаллистикой, астрологией. Впрочем, это в полной мере вписывалось в европейскую культуру той эпохи. Голицын, как вспоминали современники, «гадателей призывал и на месяц смотрел о познании судьбы своей». Софья тоже отдавала дань подобным учениям, Голицын и Медведев набрали для нее целый штат астрологов и «чародеев» вроде Дмитрия Силина, гадавшего по солнцу и другим знамениям. Канцлер внушал аристократам, чтобы они непременно нанимали для своих детей иностранных учителей. Начал целенаправленно отправлять русских юношей для обучения в Польшу. Основная их часть посылалась в Краковский Ягеллонский университет. Хотя это учебное заведение не готовило ни технических, ни военных специалистов, ни врачей. Оно выпускало богословов и юристов. Западное богословие и юриспруденция могли понадобиться временщику лишь в одном случае: он хотел подготовить кадры для будущих церковных и государственных преобразований.

Дальнейшие реформы и впрямь намечались. Голицын составил рукопись «О гражданском бытии или о поправлении всех дел, яже надлежат обще народу», читал ее Софье, приближенным, чужеземцам. Эта рукопись до нас не дошла. Но данные проекты чрезвычайно расхваливал де Невиль – иезуит и французский шпион, посланец Людовика XIV и руководителя его разведки маркиза Бетюна. Сам факт восторгов со стороны подобной фигуры выглядит весьма красноречиво. Новое правительство готовило именно такой поворот, которого уже два столетия добивались враги России, – разрушение национальных устоев и подрыв Православия. Вопреки мнению большинства бояр и патриарха, Софья и Голицын вступили в «Священную лигу» – союз Австрии, Польши и Венеции, начавший войну против Турции. Главой союза являлся папа римский.

Де Невиль описал планы, вызревавшие в окружении правительницы. Предполагалось устранить подрастающего Петра, потом оттереть от власти немощного Ивана – дождаться его смерти или подтолкнуть постричься в монахи. Голицын тоже избавится от супруги, спровадит в монастырь. Женится на Софье, они займут престол при полной поддержке папы римского и западных партнеров. А патриархом поставят Медведева, «который немедленно предложит посольство в Рим для соединения церкви латинской с греческой, что, если бы совершилось, доставило бы царевне всеобщее одобрение и уважение» [7].

Но патриарх Иоаким сформировал патриотическую партию, ее знаменем стал юный царь Петр Алексеевич. А Голицын наломал дров и вызвал всеобщее возмущение катастрофическими походами на Крым. Летом 1689 года противостояние прорвалось. О том, что в Москве назревают решающие события, прекрасно знали за рубежом. Дипломаты и шпионы потянулись сюда, словно мухи на мед. Примчались австрийская, польская делегации. Как раз тогда прибыл агент иезуитов и Франции Невиль. В столицу примчался и Мазепа. Словом, клубок собрался еще тот. Поляки, иезуиты и Невиль то и дело навещали Голицына на дому, тайно беседовали. Француз несколько раз переодевался в русское платье, ходил к Мазепе. Вместе обсуждали, что Украина вернется под власть Польши. Голицын знал об этом и не возражал. Что значит какая-то Украина? Почему бы ею не расплатиться за помощь захватить престол?

Но попытка повторить сценарий Стрелецкого бунта и убить Петра не удалась. В столкновении победила патриотическая партия. Первым же актом новой власти иезуитам было предписано в две недели покинуть страну. Софью заточили в монастырь, Голицына сослали. Медведев пробовал бежать, но его поймали. Следствие по его делу было долгим, осудили и казнили. Однако материалы его допросов не сохранились. То ли правительство сочло, что они чреваты слишком крупным скандалом, то ли последователи Медведева в русском руководстве постарались уничтожить улики. А ряд участников заговора (тот же Мазепа) сумели остаться в тени.

Но… едва удалось пресечь иезуитскую операцию, как уже развернулась другая. Как раз в дни противоборства с Софьей, когда юный Петр засел в Троице-Сергиевом монастыре и созывал к себе войска, первыми из иностранных офицеров, состоявших на русской службе, к нему привели своих солдат генерал Патрик Гордон и полковник Франц Лефорт. Петр оценил, радушно принял их, беседовал. Юный царь был очень любознательным, мечтал о море, тянулся к военному делу, создав два «потешных полка». Среди его учителей были и иностранцы. Геометрию, фортификацию и артиллерию преподавал поручик Тиммерман. Он рассказывал о Европе. Но свобода Петра была ограниченной – за ним стояла патриотическая партия во главе с матерью и властным патриархом Иоакимом, запрещавшим дружбу с чужеземцами. Теперь царь стал самостоятельным, а вскоре и Иоаким умер.

В 1690 году Пётр стал открыто навещать Немецкую слободу. Сперва заехал в гости к Гордону. Потом к Лефорту. И… стал бывать у него регулярно. У «дебошана» Лефорта всегда было шумно, весело, увлекательно. Как раз его пирушки влюбили Петра в европейский образ жизни. Он отдыхал здесь от придворных церемоний и этикета. А царица Евдокия была на сносях, и Лефорт свел Петра с Анной Монс. По случаю рождения наследника Алексея царь пожаловал его в генерал-майоры, назначил командиром 1-го Московского выборного полка (гвардейского, из лучших солдат). Лефорт стал неразлучным другом Петра, сопровождал его в поездках по стране, на военных маневрах, в походах на Азов. Лефорт формально возглавил и «Великое посольство» в Европу, ставил подписи под документами. Хотя фактически переговоры вел дипломат Федор Головин, а Лефорт играл роль переводчика при царе.

А между тем встречаются упоминания, что Гордон получил от короля Англии и Шотландии Якова II полномочия масонского эмиссара в нашей стране. Что активным «вольным каменщиком» был и Лефорт (судя по его биографии, это очень похоже на правду). В масонских источниках сообщается, будто сам Петр в 1690 году получил от Гордона и Лефорта масонское посвящение. Что в 1697 году во время визита в Голландию и Англию его вводили в ложи. Хотя такие сведения вполне могут быть фальсификацией (обычной для масонов).

И если даже они верны, то Петра масонство не увлекло. Просто мелькнуло в бурной мешанине его юных забав и ушло как нечто ненужное, не имеющее практического смысла. Гордон и Лефорт находились рядом с ним недолго, оба умерли в 1699 году. А Петр, невзирая на свои западнические увлечения (заметно проходившие с возрастом), оставался слишком убежденным патриотом России и слишком прочно сохранял стержень Православия, чтобы стать идейным «вольным каменщиком».

Да, взойдя на трон, он очутился в очень затруднительном положении. К царствованию он по сути не готовился, даже систематического образования не получил. А Россия уже вышла в бурное море международной политики. Куда и как рулить ею, должна была решать совершенно неподготовленная рука. Прежние механизмы государства оказались расшатаны или поломаны. С одной стороны, над Петром нависали кланы родовой аристократии, бояр, надеявшихся руководить неопытным царем из собственных выгод. С другой – приближенные иностранцы, соблазнившие его «европейскими нравами». Тоже из личных выгод. И не только личных, но не российских.

Даже Церковь Петр застал в совершенно плачевном виде. В ней царил хаос, боролись группировки твердолобых «обрядоверов» и суеверов, умеренных консерваторов, католических и протестантских реформаторов. Само Православие свелось к формальному соблюдению обычаев. По внешним признакам оценивались и ереси. Позволительно брить бороды или нет? Позволительно ли носить иноземную одежду? Сколькими перстами креститься? Признавать ли украинских священников или всех скопом объявить еретиками? Но за ожесточенными спорами о формальностях терялась духовная суть! Святитель Дмитрий Ростовский, поставленный (Петром!) на Ростовскую епархию, в сердце исторической России приходил в ужас. Большинство прихожан здесь вообще забыли об исповеди и Святом Причастии! Писал, что не только простолюдины, но и «иерейскии жены и дети мнозе никогдаже причащаются… иерейские сыны приходят ставиться на места отцов своих, которых егда спрашиваем: давно ли причащалися? Мнозии поистине сказуют, яко не помнят, когда причащалися» [8].

Патриарх Адриан был в оппозиции к царю за «еретическое» брадобритие и иностранные моды, поэтому не поддерживал никаких начинаний Петра. Хотя царь неоднократно протягивал ему руку для примирения. Заводил речь о церковном образовании, которое «паче всего в жизни сей надобно». Предлагал создавать специальные школы, чтобы «во всякие потребы люди, благоразумно учася, происходили в церковную службу». Эти же школы могли готовить военных и гражданских специалистов. «Но мало учатся, поскольку никто не смотрит за школой как надобно. Многие желают учить детей своих свободным наукам и отдают их здесь иноземцам, другие в домах своих держат учителей иностранных, которые на славянском нашем языке не умеют правильно говорить. Кроме того, иноверцы и малых детей ересям своим учат, отчего детям вред, а Церкви может быть ущерб великий и языку повреждение…» [8]

Не патриарх царя, а царь убеждал патриарха в опасности западных учений! В необходимости распознавать их, оберегать от них православие. Нет, Адриан «не услышал» его. Упрямо уклонялся от сотрудничества. А в Церковь действительно внедрялись самые разнообразные чужеродные влияния. Но никакого реального противодействия не было. Раскольники действовали куда более активно и наступательно, чем официальное духовенство. Раскидывали сети на окраины страны, на провинциальную глубинку, создавали тайные пристанища в городах.

Потом обнаружилось еще более страшное явление – секты «хлыстов», перемешавшие христианскую терминологию с темным язычеством. С местными «воплощениями христов», «пророков», «богородиц», с экстатическими плясками на радениях, самоистязаниями, свальными оргиями, омерзительным «причастием» частичкой отрезанного соска «богородиц». Исследователи до сих пор гадают, откуда же взялась эта ересь? То ли «проросли семена» язычества, сохранявшиеся с незапамятных времен в народной толще, то ли к простонародью попали от дворян масонские оккультные идеи? Впрочем, корни-то получались общими. Ведь масонские гностические теории тоже базировались на системах языческих мистерий и прочей подобной «мудрости». И, как ни странно, у «хлыстов» находились неведомые покровители в правящей верхушке. Первым выявил ересь святитель Дмитрий Ростовский в своей епархии [10]. Но его доклады спускались на тормозах. К «хлыстам» примкнули некоторые архиереи, ересь проникла в Москву, заразила несколько монастырей.

Но охомутать Петра и вовлечь его в масонскую упряжку все же не удалось. После провала идей Лефорта с «Великим посольством» он довольно быстро осознал, что европейские державы – совсем не друзья России, никак не желают ей добра и процветания. Резко сменил направление военной политики. С южного, турецкого, куда его подталкивали и католические державы, и собственное масонское окружение, – на западное, шведское. И сразу же это аукнулось во всей системе международных отношений. Англия и Голландия, до сих пор выступавшие лучшими партнерами России, мгновенно превратились в ее врагов. В Северной войне они выступили союзницами Карла XII.

Порушенную предшественниками государственную систему Петру пришлось строить заново. Но и в этом отношении он не поддался на «передовые» конституционные модели Англии или Голландии. Сохранил самодержавие. Однако и на образец французского абсолютизма, считавшегося образцом для всего мира, русский царь не клюнул. Взял за основу систему Швеции, доработав ее по-своему, из практических соображений. Влияние родовой аристократии, своенравной и часто оппозиционной, свел на нет, вообще упразднив боярство. Главной опорой власти сделал дворянство с его привилегиями, но и обязанностью служить государству. Причем дополнил эту систему Табелью о рангах, определяющей положение в обществе «чином, а не породой». А выслуга того или иного чина давала право на пожалование личного или потомственного дворянства. Возможность выдвинуться получили лица любого сословия – в зависимости от собственных качеств.

И в конце концов Петр добился, что Русское царство, набрав силы в предшествующие времена, переродилось в могущественную империю. Открыло себе выход к Балтийскому морю. Утвердило свое влияние и интересы на европейской и мировой арене. Но такой политикой царя недовольны были очень многие – и в нашей стране, и за границей. Не случайно против Петра несколько раз готовились заговоры. В 1697 году, когда он собирался за границу, его замышляли убить стрелецкие начальники Соковнин, Цыклер и Пушкин. В 1698 году, когда он путешествовал по Европе, разразилось еще одно восстание стрельцов. Была доказана связь мятежников с Софьей. Предводители побывали в Москве, привезли оттуда и зачитывали послание царевны. Последовали суровые кары, бунтовщиков казнили и ссылали. Софью и еще двух сестер, Марфу и Феодосию, обеспечивавших связи опальной царевны с внешним миром, постригли в монахини. 1699 год – бунт семи стрелецких полков под Азовом. 1705–1706 годы – явно спровоцированное стрелецкое восстание в Астрахани. 1708 год – заговор Мазепы [7].

Наконец, заговор царевича Алексея в 1717 году. Берусь утверждать, что он так и не был раскрыт до конца. Что важные фигуры и обстоятельства были оставлены «за кадром». Даже история взаимоотношений Петра с первой супругой, Евдокией Лопухиной, содержит серьезные недоговорки и «пробелы». Женили-то царя в 1689 году, в период борьбы с Софьей. Чтобы подкрепить свою партию, объявить о совершеннолетии Петра. Невесту выбрала мать: род Лопухиных был многочисленным, популярным среди стрельцов. К тому же Петру исполнилось лишь 16, а невесте шел двадцатый год! Разница очень ощутимая. Зато девица была уже явно способной к деторождению. Очевидно, мать рассчитывала и на другое – взрослая жена обуздает юного мужа, отвратит от военных и морских увлечений.

Но мать ошиблась. Евдокия, почувствовав себя царицей, и со свекровью поссорилась, и мужа, судя по всему, «достала». А в 1697 году, когда раскрыли заговор Соковнина и Пушкина, подозрение пало и на Лопухиных. Отец и братья царицы отправились в ссылки, первый раз был поднят вопрос о пострижении Евдокии. Она отказалась, но после восстания стрельцов в 1698 году царь настоял на своем. Почему? В обоих случаях заговорщики хотели вернуть к власти Софью. Но… второго царя, Ивана, уже не было в живых. Софья теперь могла легитимно править только от лица наследника Алексея. Значит, и связь с Евдокией представляется вполне вероятной.

Царицу постригли в Суздале в Покровском монастыре. Содержания не назначили, она жаловалась родственникам: «Здесь ведь нет ничего, все гнилое… Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте нищую». Но у нее нашлись какие-то могущественные покровители. Уже вскоре она получила богатые покои, сбросила монашеское платье, стала ходить в мирском. У нее появился большой штат прислуги, лошади для выездов. На праздники приходили местные чиновники и дворяне, несли подарки. В храмах ее поминали «царицей». Что касается родственников, то избежал опалы ее брат Абрам Лопухин, посланный учиться за границу. В 1708 году Петру донесли, что бояре его, царя, «так не слушают, как Абрама Лопухина, в него веруют и боятся его. Он всем завладел…» и «чает себе скорого владычества». Да, впоследствии подтвердилось – вокруг Абрама формировалась оппозиция царю, возлагавшая надежды на Евдокию и Алексея. Хотя Лопухин поддерживал контакты не только с боярами, но и с иностранными дипломатами. А представители оппозиции были и рядом с Петром – донос замяли.

В том же 1708 году Карл XII выступил в поход на Москву. Сына Алексея государь ещё числил своим помощником, поручил ему спешно укреплять столицу. Но Алексей вместо руководства работами вдруг… умчался в Суздаль, к матери. Спрашивается – зачем? Кстати, этот случай вызвал первую серьезную трещину в отношении отца к сыну. Алексей тоже вращался в окружении дяди Абрама. Как он сам вспоминал, его втянули в компанию «с попами и чернцами», приучили «к ним часто ездить и попивать». А к Евдокии в это время стал захаживать настоятель Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Досифей. Возбуждал «пророчествами», что она скоро снова станет царицей. И тогда же ее духовник Федор Пустынный свел ее с майором Глебовым, родственником Досифея (в миру Диомид Глебов).

Хотя возникает вопрос: что же это за священники, выступавшие сводниками? И развращавшие Алексея? Но видный исследователь сект П.И. Мельников (Печерский) привел доказательства, что Досифей был связан с «хлыстами» [10]. Мы уже отмечали, что ересь обнаружил святитель Дмитрий Ростовский. Он начал против сектантов первое судебное дело, арестовал их лжехриста Прокопия Лупкина. Между прочим, Лупкин был из стрельцов, сосланных после мятежа в Нижний Новгород. Но св. Дмитрий умер, на Ростовской епархии его сменил Досифей и прекратил дело, обвиняемых выпустил на свободу. В таком раскладе все становится на свои места. «Хлысты» отрицали браки, но поощряли «духовную любовь» – внебрачную. А духовником царевича Алексея по «совпадению» оказался давний друг Досифея Яков Игнатьев, да и Абрам Лопухин тоже привечал всяких «пророков».

Но надежды заговорщиков, оживившихся в 1708–1709 годах, не оправдались. Поход Карла XII завершился гибелью шведской армии под Полтавой. Россия, доселе презираемая и оплевываемая по всей Европе, вдруг выросла во весь рост, показала себя могучей державой мирового уровня. Последовали и победы ее флота на Балтике. Вот тут-то против нее закрутили международные интриги Англия, Австрия, Польша. Ухудшение отношений Алексея с отцом оказалось очень кстати, царевичу устроили побег к австрийскому императору. Дядя, Абрам Лопухин, знал, где находится племянник. Обсуждал с австрийским послом Плейером, что у царевича много сторонников, и возможно восстание в его поддержку.

В заговоре участвовала не только старомосковская знать, но и начальник Адмиралтейства Александр Кикин, посол России в Вене Авраам Веселовский. Сам Алексей проявил полную беспринципность. Просил войска у императора и даже у шведов. Переговоры с ним вел австрийский вице-канцлер Шенборн и пришел к выводу, что выделить силы было бы можно, но разочаровал сам царевич – «не имеет ни достаточной храбрости, ни достаточного ума», поэтому проект гиблый. Шведы согласились дать Алексею армию, но ответ об этом запоздал. Беглеца уже выследили, посулами и угрозами завлекли возвращаться домой.

При расследовании случайно вскрылась и мирская жизнь Евдокии, и то, что в храмах Суздаля ее поминают «благочестивейшей великой государыней нашей, царицей и великой княгиней» (о существовании такого мирка в Суздале царь даже не подозревал, от него это тщательно скрывали почти 20 лет!). В 1718 году покатились расправы. Казнили Кикина, Лопухина, Досифея, Глебова, игуменью монастыря, нескольких монахинь. Евдокию по приговору церковного Собора били кнутом и отправили в заключение на Ладогу. Ее сын был осужден и умер в тюрьме после пыток. И все же возникает впечатление, что расследование и репрессии, невзирая на широкий размах, уничтожили не все ветви заговора, некоторые важные фигуры обошли стороной

Так, большое подозрение вызывает вице-канцлер Шафиров. Кикин, обеспечивавший побег, был тесно связан с ним. А посол в Вене Веселовский был его родственником (на родину он не вернулся, скрылся за границей). Между прочим, в 1708 году именно Шафиров вел дело Кочубея и Искры, выставив их клеветниками и выгородив Мазепу, а после этого к гетману-изменнику был послан Кикин, долго гостил у него. А после расследования побега царевича и приключений Евдокии казнили рядовых монахинь, но у суздальского епископа Игнатия (Смолы), поощрявшего все, что творилось в Покровском монастыре, нашлись неведомые заступники. Его привлекли к ответственности лишь в 1721 году и тут же амнистировали по поводу победы над шведами. Хотя он стал уже митрополитом Крутицким и Коломенским, и как раз в его время «хлысты» расплодились по Москве, угнездились в 8 монастырях. В общем, есть о чем призадуматься. Какие-то нити остались невскрытыми, замаскированными. Причем эти нити связывали между собой зарубежные державы, внутреннюю оппозицию и церковных сектантов!

А духовной сферой Петру пришлось заниматься самому – так же, как и политической, военной, административной. После смерти Адриана он прочил в патриархи понравившегося ему Стефана Яворского. Но встретил жесткую конфронтацию духовенства. В условиях войны церковный раскол был совсем некстати, и выборы патриарха отложили до лучших времен. Но сам Петр оставался глубоко верующим человеком. Например, поход на Неву в 1702 году он начал совершенно необычно для «просвещенного» XVIII века – царь со своими гвардейцами совершил паломничество в Соловецкий монастырь, получил благословение у прозорливого старца Иова (у которого бывал и раньше). Вместе с монахами и солдатами он построил церковь на Заячьем острове – и после этого выступил возвращать России её древние земли на Неве.

Царь дружил с преподобным Митрофаном Воронежским, глубоко почитал его. Сам примчался на похороны и нес гроб. Среди выдвиженцев Петра, которых он сам определял на высокие посты в Церкви, еще несколько человек были канонизированы как святые – Дмитрий Ростовский, Иоанн Тобольский, Иннокентий Иркутский. Что касается сомнительных западных учений, то хорошо известен случай, как будущий историк В.Н. Татищев нахватался их при обучении за границей и начал распространять в России. Царь самолично вылупил Татищева дубинкой, поясняя: «Не соблазняй верующих честных душ; не заводи вольнодумства, пагубного благоустройству; не на тот конец старался я тебя выучить, чтобы ты был врагом общества и Церкви».

По указам не церковных властей, а Петра, была восстановлена разваленная Адрианом Славяно-греко-латинская академия в Москве, открылась Духовная академия в Санкт-Петербурге, духовные школы в Чернигове, Ростове, Тобольске. А по Духовному регламенту, утвержденному Петром, требовалось создавать духовные школы в каждой епархии. По его же указаниям широко развернулась миссионерская работа. Только в одной Тобольской епархии было крещено 40 тысяч инородцев, открыто 37 храмов. Была основана новая, Иркутская епархия, после побед над Швецией были восстановлены Карельская епархия и Валаамский монастырь, разрушенный шведами [11].

Строящийся Санкт-Петербург государь отдал под небесное покровительство св. Исаакия Далматского (Петр родился в день его памяти) и св. Александра Невского. Построил здесь Александро-Невскую лавру, куда были торжественно перенесены из Владимира мощи святого князя, в честь этого события 30 августа (12 сентября) был учрежден новый православный праздник. С «опозданием» в 550 лет был наконец-то канонизирован устроитель Северной Руси, святой князь Андрей Боголюбский. В войсках и на флоте Петр ввел штатные должности полковых и корабельных священников, установил обязательные службы. А для всех православных царь определил обязательное ежегодное причастие Святых Тайн. Хотя бы ежегодное! Это было не снижение требований к прихожанам, а повышение! Мы уже приводили свидетельство св. Дмитрия Ростовского, что многие в России вообще забыли об исповеди и Причастии.

Ну а после того, как царь «явочным порядком» втянулся в руководство церковными делами, последовала и кардинальная реформа. Ликвидация Патриархии и учреждение Святейшего Синода. Этот шаг вызывает массу нападок как «неканонический», как насилие над Церковью, ограничение ее «свободы». Хотя на самом деле реформа «неканонической» не являлась. Святейший Синод, обладавший «равнопатриаршей» властью, был признан восточными патриархами как коллективный «брат во Христе». Сам царь, в отличие от англиканской церкви, отнюдь не претендовал на пост главы Церкви. Он выступал в Синоде «крайним судьей». Примерно так же, как св. равноапостольный Константин Великий считался «епископом внешних дел Церкви» [12].

Если же проанализировать факты, то можно прийти к однозначному выводу – петровский перевод Церкви под прямой контроль государства не погубил, а спас ее! Ослабевшая, раздираемая склоками, противоречиями, она была просто не в силах противостоять ересям, католическим, протестантским, масонским учениям. С одной стороны, как мы видели, в Церкви плодились «хлыстовские» секты и получали высокое покровительство вплоть до некоторых епископов и митрополитов. С другой, к концу Северной войны прежнего помощника Петра, Стефана Яворского, оттеснил и явно метил на пост патриарха Феофан Прокопович – интриган и протестантский реформатор. Реформа с учреждением коллегиального Синода под контролем царя предохранила Церковь от подобных поползновений. На два столетия уберегла от распада и скатывания в ереси.

ГЛАВА 3. ПЕРВЫЕ «ПРЕДТЕЧИ» ДЕКАБРИСТОВ

Петр устроил в России немало полезных новшеств. Совершал и ошибки. Нередко сам же потом исправлял их. Но закон о престолонаследии он оставил совершенно расплывчатый – преемника на троне назначал предшественник. После смерти Петра развернулась отчаянная грызня временщиков за власть. Сперва Меншиков и прочие «птенцы гнезда Петрова», опираясь на гвардию, протолкнули на престол вдову царя Екатерину. Реальную власть при ней получил Верховный тайный совет – Меншиков, Апраксин, Головкин, Толстой, Голицын, Остерман. Но Екатерина прожила недолго. На престол возвели 11-летнего Петра II, внука Петра I и сына изменника царевича Алексея.

Среди временщиков тоже кипели жестокие интриги. Меншиков свалил Толстого. Остерман, объединившись с Голицыным, Головкиным и в союзе с Долгоруковыми, свалил Меншикова. Апраксин умер сам. В результате в Верховном тайном совете регентскую власть при Петре II захватила группировка высшей аристократии, Долгоруковы и Голицыны. Та же самая «старобоярская» партия. Она обозначила отход от преобразований Петра I. Столица фактически вернулась в Москву. Была реабилитирована первая жена Петра Евдокия – бабушка Петра II. Ее поселили в особых палатах в Новодевичьем монастыре. Выделили на содержание огромную сумму, дали ей свой двор. Был издан указ о восстановлении ее чести и достоинства. Именно в это время были изъяты и уничтожены многие документы о заговоре и побеге царевича Алексея, порочащие отца и бабушку Петра II.

Однако полный поворот к «дореформенной» России был уже невозможен, ведь преобразования шли полвека – при Федоре, Софье, Петре. Аристократическая партия к такому повороту и не стремилась. Как раз она пожинала основные плоды западнических заимствований. Но в этой среде ещё со времен Ивана Грозного лелеялись другие проекты – порушить Самодержавие, подмять власть под себя. Теперь эти старые замыслы подкреплялись современными масонскими влияниями.

Сперва Долгоруковы и Голицыны окрутили юного Петра II, управляя страной от его имени. Обручили его с 17-летней Екатериной Долгоруковой. Но свадьба, назначенная на 19 января 1730 года, не состоялась. Накануне 14-летний император заболел оспой, и как раз в ночь на 19 января он скончался. Иван Долгоруков подделал завещание Петра II с целью возвести на престол его невесту, но не прокатило. Большинство членов Верховного тайного совета отвергло столь явную авантюру. Однако отбросили и завещание Екатерины I, указавшей порядок престолонаследия – за Петром II должны были идти царевна Анна Петровна и ее потомки, а за ней Елизавета Петровна.

Вместо этого «верховники» ухватились за планы коренного переустройства России, введения конституции (проект был разработан Дмитрием Голицыным). Обсуждались различные варианты, от парламентской монархии по типу Англии до выборности монарха и аристократической республики, как в Польше. Среди персональных кандидатур на трон рассматривалась и «отставная» царица Евдокия. Но она была уже в преклонных летах, тяжело больной, и отказалась. Дети Анна Петровны, уже умершей герцогини Голштинской, были отклонены. Елизавета Петровна тоже. Отвели и кандидатуру царевны Екатерины Иоанновны, герцогини Мекленбург-Шверинской. Остановились на ее младшей сестре Анне Иоанновне. Бездетная вдова герцога Курляндского, жила в Курляндии уже 19 лет. Никаких связей и опоры в России у нее не было. По мнению временщиков, такая фигура должна была стать послушной и управляемой.

В качестве условия приглашения на царство большая часть Верховного тайного совета, четверо Долгоруковых и двое Голицыных, предложили ей подписать «Кондиции». Реальная власть переходила к Верховному тайному совету. Без него императрица не имела права объявлять войну или заключать мир, вводить налоги, расходовать государственные деньги, казнить дворян и конфисковывать имущество, производить в чины выше полковника, даже самой вступать в брак и назначать наследника престола. 28 января 1730 года Анна Иоанновна подписала этот документ и прибыла в Москву. Войска и государственные чины принесли ей присягу по новой формуле, откуда исключили понятие самодержавия. Но и полномочия Верховного тайного совета нигде не оглашались, их предполагалось внедрить «по умолчанию», явочным порядком.

Но перехват власти узкой группировкой родовой аристократии устраивал далеко не всех. Противником Долгоруковых и Голицыных выступил многоопытный царедворец Остерман. К нему переметнулся Головкин. Примкнули выдвиженцы Петра I Ягужинский, Кантемир, Феофан Прокопович. Тайное стало явным, правду о «кондициях» распространили среди офицеров, служилого дворянства. Оно возмутилось, прекрасно понимая, что для него аристократическое правление обернется бедой – именно так было в Польше. Была организована многочисленная делегация дворян, в том числе гвардейских офицеров. 25 февраля явилась во дворец и подала челобитную императрице: заново рассмотреть форму правления, которая была бы угодна всему народу. Когда Анна Иоанновна подписала первую челобитную, ей подали вторую – принять полное самодержавие, а «Кондиции» уничтожить. Что и было исполнено [13].

Верховный тайный совет был упразднен. Верхушечный заговор провалился. Долгоруковы загремели по ссылкам. Голицыных опала не коснулась. Но старший, Михаил Голицын, вскоре по случайности погиб при попытке покушения на Анну Иоанновну. Его карета следовала перед каретой императрицы и угодила в замаскированный провал, подготовленный на дороге. А Дмитрий, автор «Кондиций» и проекта конституции, сохранил звание сенатора, жил припеваючи в своем имении в Архангельском. Но не угомонился. В 1736 году его арестовали за организацию заговора, и он умер во время следствия. В заговоре оказались замешаны и сосланные Долгоруковы. При расследовании всплыл эпизод с фальшивым завещанием Петра II. Трое из Долгоруковых, Иван Алексеевич, Иван Григорьевич, Сергей и Василий, были казнены. Еще один, Алексей Григорьевич, успел умереть в ссылке.

Анна Иоанновна спасла не только Самодержавие, но и Православие. При ней, в 1732 году, начались масштабные кампании по очистке Церкви от внедрившихся в нее еретиков. Только сейчас были наконец-то разгромлены расплодившиеся секты «хлыстов». Для расследования назначались специальные инквизиторы, следствие велось жестко. Например, ярославский игумен Трифон умер под пытками (за что инквизитор Арсений (Мацеевич), ныне прославленный в лике святых, получил выговор «впредь пытать бережно») [14]. Указ императрицы от 7 июня 1734 года сообщает, что ересь приобрела популярность не только среди простонародья, ею соблазнились «многие князья бояре, боярыни и другие разных чинов помещики и помещицы; из духовных лиц архимандриты, настоятели монастырей». Открылось, что целые монастыри, мужские и женские, ушли в «хлыстовщину». 3 человека казнили, 116 били кнутом. По постановлению Сената были сожжены тела лжехристов Ивана Суслова и Прокопия Лупкина, похороненных в Московском Ивановском женском монастыре – их могилы уже стали местом поклонения еретиков [15].

Законы о защите веры Анна Иоанновна применяла со всей строгостью. Еретиков и сектантов ждали ссылки, пожизненное заключение. За вероотступничество и святотатство карали вплоть до смертной казни. В правление императрицы вскрылась и попытка возрождения в России подобия ереси «жидовствующих». Отставного капитана Александра Возницына соблазнил в Москве иудейский проповедник Борох Лейбов. Повез в Польшу, в Дубровну, к своим родственникам для изучения Талмуда, совершил обряд обрезания. Возницын перешел в иудаизм тайно, прикидывался, что остается православным, но совершал надругательства над святынями, Причастием [14]. О вероотступничестве сообщила его жена. А при расследовании всплыло и другое дело, об убийстве Борохом православного священника Аврамия. 3 июля 1738 года Анна Иоанновна наложила резолюцию на обвинения против Возницына и Лейбова: «Обоих казнить смертию сжечь, чтоб другие, смотря на то, невежды и богопротивники от Христианского закона отступать не могли и таковые же прелестники… из Христианского закона прельщать и в свои законы превращать не дерзали» [16]. 15 июля приговор привели в исполнение.

Видимо, как раз по этим причинам за разгром первой попытки конституционной революции, за преследования еретиков и сектантов Анну Иоанновну так невзлюбили «прогрессивные» авторы. Оклеветали ее, выставив неумной, некультурной, обвинили в засилье немцев. Хотя в целом она проявила себя толковой и достойной властительницей, проводила мудрую и взвешенную внешнюю политику. Разве что была привязана к своему фавориту Бирону и чрезмерно доверяла ему. Но говорить о господстве какой-то «немецкой партии» было бы весьма легкомысленно. Учитывая, что никакой единой Германии ещё не существовало. А немецкие вельможи Миних, Остерман, Левенвольде (поступившие на российскую службу еще при Петре) были для Бирона вовсе не опорой, не союзниками, а соперниками. И между собой тоже.

В историческую и художественную литературу был внедрен сюжет о борьбе против «немцев» «патриотической партии» Артемия Волынского, казненного за свою позицию. Но это не более чем миф. Волынский был не только выдвиженцем, но и родственником Петра I, женился на его двоюродной сестре. Проявил себя прекрасным организатором и администратором. Но и махровым казнокрадом, за что царь самолично избивал его. Кстати, и при Петре, и при Анне Иоанновне он был очень близок к упоминавшемуся Шафирову (тоже беспредельному вору). Был близок и к Долгоруковым. Он был и опытным интриганом-царедворцем, и возвысился как раз в борьбе «немцев» между собой. Бирон использовал его против Остермана. Чтобы снискать расположение Анны Иоанновны, именно Волынский устроил для нее шутовскую свадьбу в пресловутом «Ледяном доме». Потом совсем занесся и дерзнул выступить против самого Бирона.

Но у него и его сообщников нашлось очень уязвимое место, за которое Бирон и зацепил их. Финансовые злоупотребления, взятки, воровство. А при расследовании выплыл черновик «Генерального проекта о поправлении внутренних государственных дел» – разработка конституции. Более либеральной, чем у Долгорукова, с привлечением к государственной власти широкого представительства «шляхетства», т.е. дворянства, внедрением систем европейского «просвещения». Обвинение переквалифицировали на заговор. 27 июня 1740 года Волынский с главными сообщниками, чиновником Адмиралтейства Хрущовым и архитектором Еропкиным были казнены, еще несколько человек били кнутом и отправили в ссылки.

Масонские структуры к этому времени в России уже существовали. Хотя оставались слабенькими и разобщенными. При Анне Иоанновне великий мастер великой ложи Англии лорд Ловель назначил своим эмиссаром в нашей стране капитана Джона Филипса, присвоив ему ранг провинциального великого мастера для России. Но к нему присоединялись в основном иностранные офицеры, ставшие «вольными каменщиками» еще у себя на родине. Масоны пытались крутиться вокруг Бирона, воздействовали на него через придворного ювелира и финансиста Липмана, связанного с англичанами. Но это касалось в большей степени коммерческих проектов, выгодных и для британцев, и для Бирона, вроде прокладки торговых путей в Среднюю Азию [17].

Сампсониевский храм на Выборгской стороне Санкт-Петербурга. Здесь были похоронены казненные предшественники декабристов Волынский, Хрущов и Еропкин. Эпитафию на надгробие сочинил Рылеев. В этом же храме в 1820 г. принял крещение дед Ленина, Израиль Бланк. А в 1917 г. при этом храме Свердлов провел VI съезд партии, объединив большевиков с троцкистами

Однако слабость масонских лож в самой России вовсе не означает, что на нее не оказывали влияния зарубежные ложи. Из соратников Волынского сумел остаться в стороне и не попасть под раздачу Татищев – которого в свое время еще Петр лупил за распространение западного «вольнодумства». Сама конституция Волынского, «Генеральный проект о поправлении внутренних государственных дел», была написана под явным воздействием работ Томаса Мора и других утопистов, очень популярных у «вольных каменщиков». И не случайно его фигура была в большой чести у декабристов, считавших его своим предшественником. Волынского, Хрущова и Еропкина похоронили на территории Сампсониевского храма на Выборгской стороне. Рылеев написал эпитафию, позже помещенную на надгробие, объявлял Волынского политическим гением и патриотом-мучеником. Между прочим, в этом же храме в 1820 году принял крещение дед Ленина по материнской линии Израиль Бланк. А в июле 1917 года Свердлов арендовал у Сампсониевского храма помещение для проведения VI съезда партии, на котором большевики объединились с троцкистами. Случайные ли совпадения? Свердлов был матерым оккультистом. У него были свои критерии для выбора «благоприятных» мест [18].

Да и заговор Волынского был совсем не кружком безобидных теоретиков. Он вскрылся в 1740 году, когда Анна Иоанновна уже была тяжело больна, а наследника престола не было! Императрица надеялась на потомство своей племянницы Анны Леопольдовны (её мать Екатерина Иоанновна в свое время сбежала от мужа, избивавшего ее пьяницы герцога Мекленбург-Шверинского). Анну выдали замуж за принца Антона-Ульриха Браунгшвейгского. Для германских дворян в это время масонство становилось нормальным, престижным явлением. Но Антон-Ульрих вряд ли принадлежал к «вольным каменщикам», уж слишком беспомощным он себя проявил, не возникло никакой группировки в его поддержку. У принца и его супруги сын Иоанн родился только в августе 1740 года, через два месяца после казни заговорщиков. Наследник всё же появился! Но сразу же закрутились интриги: кому быть регентом?

Вопрос решился лишь 16 октября. При поддержке Миниха и Бестужева-Рюмина, выдвинутого на место Волынского, регентом стал Бирон. Оттеснил отца и мать младенца-наследника. На следующий день Анна Иоанновна скончалась. Надо сказать, что Бирон, ставший притчей во языцех, оказался неплохим властителем. Снизил подати, помиловал ряд преступников, издал манифест о соблюдении законов, ввел ограничения роскоши. Но… правил он всего три недели. Покатились разборки в правящей верхушке. В ночь на 9 ноября Миних с солдатами сверг и арестовал Бирона. Его вместе с Бестужевым-Рюминым приговорили к смертной казни, однако заменили пожизненными ссылками.

Но через пару месяцев Миниха свергли и отправили в отставку Остерман, Головкин и Черкасский. Сами Антон-Ульрих и Анна Леопольдовна, получившие регентскую власть, ссорились, неделями не разговаривали друг с другом. В интригах против Остермана Головкин и Трубецкой добились через регентшу реабилитации Бестужева-Рюмина, вернули его в правительство. В этой кутерьме нашлись и «освободители» – шведы. Объявили войну. Провозгласили, что она ведется ради «освобождения достохвальной русской нации… от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании»! Призывали русских «соединиться со шведами», «отдаваться сами и с имуществом под высокое покровительство его величества» – шведского короля Фредерика I [19].

На этом фоне готовился заговор в пользу Елизаветы Петровны – и вокруг нее у масонов все было схвачено. Ближайшим доверенным лицом царевны был придворный медик Лесток, агент Франции (получавший от нее «пенсию» 15 тыс. ливров) и Пруссии (от которой получил графское достоинство). Шведов подстрекнули к войне как раз французы, а Лесток от лица царевны вел переговоры с французским послом Шетарди, шведским послом Нолькеном, получал от них деньги на переворот. Расплатиться Елизавета должна была возвращением завоеваний своего отца Петра I. Именно с Елизаветой был связан и заговор Волынского. Позже стало известно, что он согласовывал с Лестоком свои докладные против Остермана, читал ему, одному из немногих, свою конституцию, «Генеральный проект о поправлении внутренних государственных дел».

Сам переворот 25 ноября 1741 года силами всего лишь 308 офицеров и солдат Преображенского полка организовал и срежиссировал Лесток: под флагом освобождения от мифического гнета немцев и под кличем: «Я – дочь Петра». Регентшу Анну Леопольдовну с мужем и сыном арестовали. Миниха, Остермана, Левенвольде, Головкина приговорили к смерти – с заменой на ссылку. Под предлогом финансовых злоупотреблений. Это обвинение в ту пору можно было предъявить почти любому вельможе в России. Всех живых участников заговора Волынского Елизавета немедленно помиловала, разрешила поставить памятник на его могиле.

Но самого Волынского и кружка его сановников в распоряжении новой императрицы и Лестока не было. Пришлось ориентироваться на настроения возвысившихся офицеров лейб-гвардии. А выдвигать в пику «немцам» требовалось русских. Подсуетился недавний помощник Бирона Бестужев-Рюмин, усилиями Головкина только что возвращенный из ссылки, вроде как невинно пострадавший. В перевороте он не участвовал, но сумел оказаться в нужном месте в нужное время. Ему было поручено написать Манифест о восшествии Елизаветы на престол, подвести юридическую базу, с чем он блестяще справился. Стал сенатором, вице-канцлером, а потом и канцлером.

С большой долей вероятности Бестужев-Рюмин тоже был масоном. Он одно время вообще состоял на английской службе, даже занимал пост британского посла в России. Но он и остался англофилом, получал британские «пенсии». А Англия в это время враждовала с Францией. Да и гвардейские надежды на «дочь Петра» никак не согласовывались с тем, чтобы Елизавета выполнила обещания шведам и французам, отказалась от отцовских приобретений. Эти планы были сорваны. Шведам ничего не обломилось, война продолжилась.

Да и сама Елизавета по своей натуре была не совсем подходящей властительницей для «вольных каменщиков». С одной стороны, слишком легкомысленная, нерешительная. С другой – она все же сохранила некоторые принципы своего отца. Твердую верность устоям Самодержавия и Православия. Предоставила большие права Синоду. Сама пешком ходила в паломничества по монастырям. Даже запретила ввоз в Россию иностранных книг без предварительного одобрения церковной цензурой. Елизавета возобновила преследования еретиков. При ней в 1745 году в Москве разгромили возродившуюся секту «хлыстов». К ответственности привлекли 416 человек, из них 62 учителя и «пророка». Среди подсудимых оказались все монахини Ивановского и Варсонофьевского монастырей. Развернулись поиски сектантов по стране. Выявленных «хлыстов» пороли, целыми «кораблями», т.е. сектантскими общинами, ссылали в Сибирь. (Хотя тем самым разносили заразу на новые территории.)

Но Лесток и Шетарди повели игру «на будущее». Под предлогом упрочения династии Елизаветы из Голштинии вызвали её племянника Карла Петера Ульриха, который стал в России Петром Фёдоровичем и был объявлен наследником престола. Но он уже был масоном, Голштиния являлась гнездом «вольных каменщиков». А Швецию разгромили, отобрали у нее часть Финляндии. Но вдобавок по условиям мира шведский риксдаг избрал наследником бездетного короля Фредерика регента Голштинии Адольфа Фридриха. Это распахнуло «вольным каменщикам» дорогу и в Швецию.

В целом же правление Елизаветы стало совершенно безалаберным. Делами она почти не занималась, передоверив их вельможам и предаваясь собственным развлечениям. Никакого контроля за государственными структурами она не осуществляла, и для России настал период страшных злоупотреблений, беззаконий, коррупции на всех уровнях. Ну а славословили царице те самые сановники и чиновники, для кого она создала такие райские условия, не мешая им хищничать.

Шетарди и Лестока Бестужев-Рюмин все же одолел. Перехватил и расшифровал их переписку, где не только вскрывались интриги профранцузской политики, а неосторожно высказывались нелестные слова в адрес императрицы. Шетарди выслали. Лесток после очередных поползновений против канцлера попал за решетку и был приговорен к смерти (тоже с помилованием и заменой на ссылку).

Но для масонов в России эпоха Елизаветы ознаменовала настоящий расцвет. Первая великая ложа Англии назначила нового провинциального мастера в нашей стране, генерала русской службы Джона Кейта. Он основал ложи «Молчаливость», «Северная Звезда», еще ряд структур. Отмечались их связи с правительственными кругами. Сперва в эти ложи вступали большей частью иностранцы – офицеры, купцы. Но множилось и число русских масонов. В столице основал ложу граф Воронцов – вице-канцлер, правая рука Бестужева-Рюмина. В эту ложу стали вступать молодые офицеры лейб-гвардии. В ней состояли такие известные деятели, как князь Щербатов, Болтин, поэт Сумароков.

Собственную ложу учредил в Ораниенбауме наследник Петр Фёдорович. Принимал в нее окружавших его голштинских офицеров. В Петербурге он подарил дом ложе «Постоянство». Возня масонов стала настолько заметной, что на нее обратила внимание Елизавета, за «вольными каменщиками» установила надзор полиция. Сохранилось донесение М. Олсуфьева начальнику Тайной канцелярии А.И. Шувалову, где перечислялись 35 видных масонов. Но их деятельность характеризовалась как безобидная и даже полезная, «как ключ дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает». Именно под таким соусом масоны декларировали свои цели [20].

Воронцов со временем «подсидел» Бестужева-Рюмина, стал канцлером, возглавил внешнюю политику. Но при этом был активным приверженцем Петра Федоровича, надеялся породниться с ним – племянница Воронцова Елизавета была фавориткой наследника, тот болтал о своих планах жениться на ней, а супругу Екатерину упечь в монастырь.

В 1762 году планы «вольных каменщиков», казалось бы, исполнились. Елизавета скончалась, императором стал их собрат Петр III. Он презрительно отмахнулся от православного обряда венчания на царство. Сразу же стал составлять проекты реформировать Русскую Церковь по протестантскому образцу. Но Господь уберег ее. В угоду своему кумиру (и тоже масону) Фридриху Великому Петр оскорбил военных. Перечеркнул победы Семилетней войны, все усилия и пролившуюся русскую кровь. Неосмотрительно стал врагом и для собственной жены, умной и энергичной Екатерины. Результатом стал переворот и смерть Петра, а на троне очутилась его супруга.

Но то, что не удалось в России, в полной мере осуществилось в Пруссии и Швеции. У прусских королей, принцев, дворян связь с «вольными каменщиками» стала восприниматься как признак «культуры» и «продвинутости», образования. На пост великого мастера Великой национальной ложи выдвинулся принц Карл Брауншвейгский. Швеция тоже стала мощным центром масонства. Здешние ложи возглавил сам король Густав III. Его деятельным помощником стал брат, герцог Карл Зюдермандандский, позже занявший трон как Карл XIII. И как раз шведские соседи взялись насаждать свои структуры и учения в России.

ГЛАВА 4. ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА ОРГАНИЗУЮТСЯ

Одним из главных направлений масонских разработок являлись проекты «усовершенствования» общественного и государственного устройства, расширения «свобод». В России в данном отношении имелась своя специфика – крепостное право. Только стоит иметь в виду, что мифы о традиционном «русском рабстве» не имеют под собой никакой реальной почвы. В данное время крепостное право еще существовало чуть ли не по всей Европе: в Австрии, Венгрии, Польше, Скандинавских странах, Пруссии и других германских государствах. Существовало и «обычное» рабство, в колониях труд невольников применялся повсюду. «Передовая» Англия в 1713 году, после войны за испанское наследство, считала главным выигрышем отнюдь не завоевание Гибралтара, а «асьенто» – монополию на продажу африканцев в Латинскую Америку. Работорговлей очень активно промышляли и голландцы, французы, бранденбуржцы, датчане, шведы, курляндцы, генуэзцы. Общее количество рабов, вывезенных из Африки в Америку в «просвещенном» XVIII веке, оценивается в 9,5 млн человек. Примерно столько же вымерло в пути.

Что же касается России, то ученые до сих пор не могут разобраться, когда же и как установилось крепостное право. Никаких законодательных актов о его введении не существует! Да, в 1592 году было упразднено право любого крестьянина уйти к другому помещику на Юрьев день, устанавливался сыск беглых. Эти положения закрепило Соборное уложение царя Алексея Михайловича в 1649 году. Оно утвердило, что крестьянин должен был «крепок» хозяйству, где он живет и трудится, – к поместью, боярской вотчине, владениям монастыря. Не имеет права уйти куда глаза глядят. Но вместе с тем Соборное уложение определяло, что у крепостных нельзя отбирать землю и другое имущество, нельзя их продавать – «крещеных людей никому продавати не велено» [21]. А в случае чрезмерных притеснений или жестокого обращения землевладельца крестьянин мог обратиться с жалобой даже к самому царю.

И по сути определенным статусом обладал не человек, а земля. Если она была государственной, то и крестьянин был вольным, должен был платить подати в казну (но и он был «крепок» земле). Если входила в боярскую вотчину или поместье – крестьянин нес повинности в пользу боярина или дворянина, обеспечивал его службу. Но он мог распоряжаться своей землей, завещать, продать ее! В этом случае повинности, связанные с землей, переходили к покупателю. А продавший землю освобождался от них. Но ведь и дворянин в ту пору не был хозяином поместья! Оно давалось временно, в качестве оплаты за службу. Раз в 2–3 года поместья переверстывались, входившие в них села и деревни могли достаться уже другим.

Положение стало меняться при Федоре Алексеевиче. Мы уже отмечали, в России внедрялись польские порядки, дворян стали называть «шляхетством», простонародье превратилось в «подлый люд». Копировали и польские образцы крепостного права. А старые порядки, когда каждый подданный мог подать челобитную непосредственно царю, были перечеркнуты. Правительница Софья Алексеевна желала заслужить популярность среди знати. Поэтому многие государственные села раздавала не в поместья, а в вотчины – потомственную собственность. Переделы поместий фактически прекратились.

Юридически закрепил это Петр I, в 1714 году в указе о наследовании уравнял поместья и вотчины, объединив их понятием «недвижимое имение». Отныне поместья превратились в родовую, наследственную собственность дворянина. Зато и дворянин обязан был 25 лет служить государству – или по военной, или по гражданской части. Незадолго до своей смерти, в 1724 году, Петр осуществил и налоговую реформу, ввел «подушную» подать. За крепостных платил помещик – упрочив свое положение хозяина этих самых «душ». Петр начал приписывать деревни к заводам, и заводским крепостным приходилось куда тяжелее, чем помещичьим. Но тот же Петр в 1723 году, одним из первых в Европе запретил в России рабство! Холопы стали свободными. На крепостных этот указ не распространялся. Потому что они и не считались рабами. В розницу их ещё не продавали. Таких фактов при Петре не зафиксировано.

Предполагают, что эта практика внедрилась при Анне Иоанновне и Бироне, была перенята из Курляндии – в Прибалтике еще в XVI веке провели кодификацию законов на основе древнеримского права, и крепостных попросту приравняли к рабам. Но в России это осуществилось «явочным порядком», без всяких законов. Указ Сената появился только в 1746 году, при Елизавете: «Впредь купечеству, архиерейским и монастырским слугам, и боярским людям и крепостным, и написанным ко купечеству и в цех, такоже казакам и ямщикам и разным разночинцам, состоящим в подушном окладе, людей и крепостных без земель и с землями покупать во всем государстве запретить» [22].

Из текста видно, что торговля людьми рассматривается как явление уже существующее и настолько широкое, что правительство ограничило ее. Сохранило право покупать крепостных только за дворянами. Как раз в безалаберное правление Елизаветы крепостничество достигло максимального расцвета. В это время стала возможной фигура маньячки Салтычихи – поскольку любые скандалы и жалобы можно было замять взятками (впрочем, Салтычиха потому и стала «пресловутой», что в нашей стране только одна она докатилась до зверств, довольно распространенных на тех же американских плантациях). А Петр III в 1762 году, в недолгий период своего властвования, даровал дворянам «свободу», издал «Манифест о вольности дворянства». Указ Петра I об обязательной 25-летней службе дворян упразднялся. Отныне они могли по своему желанию выйти в отставку, уехать за границу. Но тем самым перечеркивался и смысл помещичьего землевладения как обеспечение их службы. Села с деревнями становились просто частной собственностью – как и крепостные крестьяне.

Екатерина II в молодости в полной мере заразилась идеями «Просвещения». Переписывалась со столпами вольнодумства Вольтером, д`Аламбером, Дидро – ему помогала и деньгами, приглашала в Россию. Лелеяла замыслы переустроить государство на «просвещенных» принципах. Даже организовала в 1764 году Уложенную комиссию для выработки новых законов. Сама подготовила «Наказ» для этой комиссии – почти полностью переписанный из работ «прогрессивных» философов Монтескье и Бекариа. Уложенная комиссия должна была рассмотреть и проблему крепостного права. Однако законодательные инициативы завязли в массе противоречий. Главной опорой Екатерины оставалось дворянство, поэтому и крепостничество сохранилось незыблемым. Императрица, строя свой идеал «просвещенного абсолютизма», считала, что и в отношении крепостных благие результаты можно достичь «Просвещением» – когда образованный и культурный помещик будет грамотно управлять крестьянами. И их тоже станет просвещать, передавать им плоды образования и культуры…

Но, невзирая на «передовые» увлечения, Екатерина II стала властительницей мудрой и прагматичной. Будучи по национальности чистокровной немкой, она полностью связала себя с новой родиной и во главу угла поставила национальную, российскую политику. Впрочем, проявляла и «немецкую» деловитость, аккуратность. За дела взялась сама. Работала очень много, стараясь детально вникать во все вопросы. Она обладала и ярко выраженной способностью разбираться в людях, выдвигая талантливых военных, администраторов, политиков – таких как братья Орловы, Потемкин, Румянцев, Суворов, Ушаков, Кутузов, Платов…

В начале своего правления Екатерина энергично взялась наводить в империи порядок. Выправляла безобразия времен Елизаветы. Давался ход делам, прежде зажатым за взятки. Отстранялись от должностей и попадали под суд казнокрады и хищники. Дарья Салтыкова наконец-то была осуждена и пожизненно заточена в монастырь. На Украине было ликвидировано гетманское самоуправление, круто разорявшее народ. На Дону удалось предотвратить назревавшее восстание – из-за беззаконий атаманской верхушки, нагло притеснявшей простых казаков. На Яике подобные меры запоздали, и возмущение, накопившееся в прошлые десятилетия, выплеснулось бунтом Пугачева [23].

К Церкви Екатерина отнеслась прагматично. Одно из начинаний Петра III она все же осуществила, провела секуляризацию церковной земельной собственности, упразднила ряд монастырей. Тем не менее устои Православия сохранила незыблемые. Строила великолепные храмы, преследовала еретиков. Продолжила обычай Елизаветы, ходить пешком в паломничества от Москвы до Троице-Сергиевой лавры. А в 1768 году императрица вступилась за угнетенных единоверцев в Польше. Это привело к войнам не только с поляками, но и с турками. После побед последовали разделы Речи Посполитой. По Кючук-Кайнарджийскому договору 1774 года Россия получила выход к Черному морю, Кубани. А вдобавок протекторат над Молдавией, Валахией, Сербией, исключительное право покровительства христианам в Османской империи. Наша страна красноречиво подтвердила свой статус Третьего Рима, мирового центра Православия.

Увлечение «передовыми» учениями не склонило Екатерину и к масонству. К «вольным каменщикам» она отнеслась настороженно и подозрительно. Хотя бы из-за масонских пристрастий ненавистного мужа. Добавилось следствие по делу подпоручика Мировича, пытавшегося осуществить переворот, освободить из заточения уже недееспособного царевича Ивана Антоновича. У одного из сообщников Мировича был найден масонский «катехизис». Наконец, «вольные каменщики» были так или иначе связаны с иностранными державами, и Екатерина справедливо рассматривала ложи как каналы чужеземных политических влияний.

Но одним из приближённых императрицы был убежденный масон Иван Елагин – при Елизавете даже пострадал из-за приверженности к Екатерине, загремел в ссылку. Придя к власти, она возвысила верного слугу. Елагин возглавил дворцовую канцелярию, стал директором императорских театров, потом сенатором и обер-гофмейстером. Вот он-то развернулся вовсю, под его началом возник целый букет из 14–15 лож (около 400 членов). Под могущественным покровительством Елагина масоны собирались совершенно открыто. Впрочем, они оставались кружками болтунов, считающих себя «прогрессивными». Сам Елагин признавал, что это было несерьезно, «обращали внимание на обрядовую сторону, слегка благотворили, занимались пустыми спорами, оканчивавшимися иногда празднествами Вакха» – то есть пьянками. Для пущей рекламы своей деятельности Елагин подбил Потемкина и Екатерину пригласить в Россию известного авантюриста графа Калиостро. Хотя дело кончилось скандалом. Калиостро выгнали, и сама государыня написала пьесу «Обманщик», поставленную на сцене театра в Эрмитаже.

Кроме Елагина, в нашей стране действовал эмиссар, присланный из Берлина. Бывший гофмейстер Браунгшвейского двора Рейхель, он основал 8 лож. С елагинскими они сперва ссорились и соперничали, потом объединились. Пустословили о необходимости «просвещения», обсуждали проекты улучшения государственного устройства. Доходили до осторожной критики крепостного права. Но… ведь и сами российские «вольные каменщики» были помещиками. Их благосостояние и общественный статус определялся количеством «душ». Поэтому к радикальной борьбе за освобождение крестьян они никак не стремились.

Иван Елагин, один из «отцов» российского масонства

Среди масонов шли разборки и по поводу ориентации своих структур. Сперва основная их часть подчинялась шведскому центру, который возглавлял король Густав III. А шведская система переняла шотландское «тамплиерство» и «строгое наблюдение» с военной дисциплиной. Указания высших иерархов должны были неукоснительно исполняться, причем эти иерархи могли оставаться неизвестными, составляли «невидимый капитул». Потом российские «вольные каменщики» переориентировались на Пруссию, там ложи примыкали к розенкрейцерам, углублялись в оккультные «науки».

А между тем в масонстве возникали новые течения. В 1775 году вышла книга Луи-Клода де Сен-Мартена «От заблуждения к истине», породившая общества мартинистов – по сути антихристианские, каббалистические.

В 1776 году в Баварии профессор Адам Вейсгаупт создал еще более радикальный орден, иллюминатов. Они провозгласили своей задачей разрушение всех мировых религий, монархий, института семьи и брака, слом всей традиционной системы ценностей. А также всеобщую глобализацию со стиранием государственных границ и национальностей. Да, для того времени все это выглядело дикой фантастикой!.. В переводе с латыни «иллюминаты» означает «просвещенные». То есть те, кто уже «просветились», узнали настоящие цели жизни. Хотя возможно и иное толкование: «люди света», «несущие свет» (а «князем света» оккультисты называют Люцифера). И не случайно праздником ордена стала дата 1 мая, магическая Вальпургиева ночь, когда темные силы и их служители собираются на шабаши, поклониться своему нечистому властелину. В отличие от других направлений масонства, орден широко привлекал женщин, считая их важным инструментом для достижения своих целей [24].

Но с иллюминатами связали свою деятельность и Ротшильды. Они очень отличались от предшественников, «королевских банкиров», устроившихся при дворе того или иного монарха. Их сеть стала международной, глава дома возглавлял дело во Франкфурте-на-Майне, а сыновей разослал в Париж, Вену, Лондон, Неаполь, где они основали дочерние банки. Разные ветви взаимодействовали друг с другом, организовали собственную курьерскую службу, занялись перевозками золота между европейскими государствами. Они наладили и собственную систему агентуры – лучшую, чем большинство государственных разведок того времени. Финансовые и масонские круги, переплетенные между собой, начинали подготовку к социальным катаклизмам, которые вскоре будут сотрясать Европу и весь мир.

Знак ордена иллюминатов, в 1776 г. поставившего задачу разрушения всех мировых религий, монархий, института семьи и брака, слом всей традиционной системы ценностей и глобализацию со стиранием государственных границ и национальностей

В России тоже происходили некоторые перемены. Секты «хлыстов» уцелели под покровительством масонствующих помещиков. Среди них появилось даже течение «фармазонов», напрямую воспринимавших масонские «мудрости» в качестве «божественных откровений». Мистические журнальчики и брошюрки «вольных каменщиков» стали играть у них роль «священного писания». В 1770-х годах среди «хлыстов» выделилось и изуверское течение скопцов под руководством Андрея Блохина и Кондратия Селиванова. Калечили мужчин, посвящая их в свои ряды «за одной», «за двумя», «за тремя печатями». Калечили женщин «за одной» и «за двумя печатями». Или «за печатьми огненными» – выжиганием. У скопцов потомства заведомо не было, и их накопления оставались в секте. Поэтому она получила финансовую опору, занялась ростовщичеством и чрезвычайно разбогатела.

Так, уже позже, в XIX веке, при аресте скопца Плотицына было изъято наличными более 18 млн рублей – тогдашних! В пересчете по нынешнему курсу он считался бы мультимиллиардером. Это обеспечило успехи скопцов. За согласие «посвятиться» они выкупали на волю крепостных, предлагали желающим деньги для открытия своего дела. Окручивали должников, угрожая засадить их в тюрьму. Деньги ростовщиков помогали подмазывать администрацию взятками, кого-то из чиновников держали «на крючке» за долги. А честных служак могли дискредитировать, купив обвинителей и лжесвидетелей. Поддержку у сектантов получали не только антицерковные, но и антигосударственные силы. В частности, очередным своим «христом» «хлысты» и скопцы провозглашали Емельяна Пугачева.

А в российском масонстве выдвинулись новые фигуры – Николай Новиков и еще один эмиссар из Германии, Иоганн Шварц. Новиков развернул активную деятельность в Москве, основал «Дружеское ученое общество», «Типографическую кампанию» с частной типографией. Издавал ряд журналов, газеты «Ведомости» и «Московские ведомости», начал массовое для той эпохи печатание «прогрессивных» книг. В результате количество книжных лавок в Москве выросло в 10 раз. Масоны начали широкую работу в школах, больницах, Московском университете, сами основывали частные училища. В ряды «вольных каменщиков» влились такие деятели, как Карамзин, Бантыш-Каменский.

В этот период масоны проявили вдруг повышенный интерес к отечественной истории. Стали перелопачивать архивы. Новиков взялся публиковать исторические документы в сборниках «Древней Российской Вивлиофики». Хотя если проанализировать эти публикации, то можно увидеть – интерес «вольных каменщиков» был отнюдь не случайным, а выборочным. Они начали свои публикации с подборки документов по «истории борьбы между школой Иосифа Волоцкого и Нила Сорского» [25]. То есть, с оправдания ереси «жидовствующих», дискредитации борьбы с ней в XV–XVI веках. Была внедрена фальсифицированная версия конфликта между Иосифом Волоцким и Нилом Сорским, которую в свое время запустил еретический «старец» Вассиан Косой, представлявший себя учеником преподобного Нила и выступавший от его имени. Теперь эту фальшивку ввели в научный оборот – и в церковный тоже! Еретики превратились в благородных «нестяжателей», ложь «старца» Вассиана – в авторитетный источник. Заодно оболгали историю развода Василия III, рождения Ивана Грозного…

Масонские ложи в России множились, разрастались. В 1782 году они послали делегацию в Германию на масонский международный Вильгельмсбадский конвент, проходивший под председательством герцога Фердинанда Брауншвейгского. Россию признали «восьмой провинцией» ордена Злато-розового креста. Конвент утвердил структуру русского масонства, руководящие полномочия «канцлера» передал Иоганну Шварцу, но высшее место провинциального мастера осталось… вакантным. Его предназначили для наследника престола, Павла Петровича. Да, Екатерина «вольных каменщиков» явно не удовлетворяла. А со временем она и к «прогрессивным» идеям своей молодости стала относиться более трезво и прохладно. Поэтому масоны делали ставку на ее сына.

Но его отношения с матерью и без того были сложными. Павел был для Екатерины нежеланным сыном, рожденным от нелюбимого человека. Причем свекровь, Елизавета Петровна, невестке не доверяла, сразу забрала ребенка к себе, они с матерью виделись редко. Павлу было 8 лет, когда свергли и убили его отца Петра III. Екатерину, взошедшую на престол, окружили фавориты и любимцы. Конкуренция в лице сына им совершенно не требовалась. Павел взрослел, а к государственным делам его не подпускали. Приближенные императрицы преднамеренно ссорили ее с сыном, распускали слухи об ограниченности, жестокости, враждебности Павла. Царевичу фактически не оставили заниматься ничем, кроме тренировок с его «гатчинским войском» – которое изображали пустой игрушкой, тупыми и ни на что не годными солдафонами, как голштинцы его отца.

Это было клеветой. Павел был умным, искренним, обладал повышенным чувством справедливости, мечтал улучшить жизнь простых людей. Кстати, был и неплохим военным, на маневрах гатчинского войска отрабатывались очень сложные приемы боевых действий. Его войско стало одной из лучших частей в русской армии. Но вокруг наследника собирались те, кто был обижен Екатериной, кому не досталось теплых мест. Они связывали свои личные надежды с воцарением Павла и тоже ссорили его с матерью. Напоминали, что Екатерина свергла его отца. Подзуживали, что после достижения совершеннолетия матери надо было уступить трон Павлу (хотя она подобных обещаний никогда не давала). Выплескивали сплетни об интригах и грязи при дворе.

Передавали о беззакониях и злоупотреблениях по России. А их тоже хватало. Если Екатерина начала правление с попыток навести порядок, то потом появились всемогущие фавориты. Те, кто попал под их покровительство, могли считать себя неуязвимыми, и даже указы самой императрицы частенько не выполнялись. А по мере того, как государыня старела, она все чаще передоверяла дела сановникам. И любимцев не проверяла. В клубок оппозиции, формировавшийся вокруг Павла, добавились и масоны. Рассчитывали подобрать наследника под собственное влияние, и исполнится то, что не удалось при Петре III. Вся Россия попадет под контроль «вольных каменщиков»…

Но и Екатерина стала осознавать опасность масонства. Снова обострялись отношения с Османской империей. А подталкивали турок к войне и выступали их союзниками именно те державы, которые стали гнездами масонства и с которыми поддерживали связи российские «вольные каменщики»: Англия, Пруссия, Швеция. В 1785 году по приказу царицы были произведены обыски в книжных лавках московских масонов. Екатерина поручила митрополиту Платону (Левшину) испытать Новикова в христианской вере и проверить изданные им книги.

Правда, митрополит объявил активиста «просветителей» образцовым христианином. Большинство сочинений признал безвредными, а насчет мистических изысканий увильнул, будто ничего в этом не понимает. Но это говорит лишь о том, что сам Платон был близок к кругам «вольных каменщиков», водил личную дружбу со многими из них. Однако и Екатерина не полагалась целиком на его мнение. 461 книгу опечатали. Была создана комиссия для их детального анализа. В результате тиражи 6 книг были уничтожены, 16 запрещены к печати и продаже. Масонов строго предупредили о недопустимости подобного «просвещения». На их деятельность в больницах и учебных заведениях был наложен категорический запрет. А в 1787 году последовал указ – литературу духовного содержания отныне предписывалось издавать только в церковных типографиях. Светским организациям заниматься этим возбранялось.

ГЛАВА 5. «АНГЛИЙСКИЙ СЛЕД» ЦАРЕУБИЙСТВА

События, к которым по Европе велась подспудная подготовка, грянули в 1789 году – так называемая «великая» Французская революция. Масоны разных мастей сыграли в ней ключевую роль. Иллюминаты составили самую радикальную партию якобинцев, другие течения проявились в более умеренных группировках. Революция смела высшие сословия, залила страну потоками крови. На площадях работали гильотины, по «праздникам» толпы арестованных отдавали на растерзание черни, и люди весело плясали на трупах. Восставших крестьян, сохранивших верность королю, выстраивали перед пушками и расстреливали картечью.

Разрушалась и религия. Вместо католических храмов оголтелые вольнодумцы принялись строить в Париже «храм мирового разума» или некоего «высшего существа», которое отнюдь не было христианским Богом. Скорее, его противоположностью. Впрочем, за кулисами масонства находились другие «высшие существа», вполне земные олигархи. Они не выпустили процессы из-под контроля. Как только палачи-якобинцы сделали свое дело, их самих отправили на гильотины, а к власти привели вполне респектабельную Директорию.

Но российские «вольные каменщики» очень воодушевились, увидев пример для подражания. Во Францию отправился Николай Карамзин – очевидно, был командирован «братьями». Он преклонялся перед Робеспьером. Вернувшись на родину, начал публиковать «Письма русского путешественника». Еще один масон, состоявший в тех же структурах, что Новиков и Карамзин, Александр Радищев, в частной типографии выпустил свое «Путешествие из Петербурга в Москву», насочиняв жуткие истории об ужасах крепостничества. Напомним, в это время крепостное право и рабство существовало во всех европейских странах и их колониях, но Радищев-то выпятил именно Россию. Для пущего колорита и сгущения красок добавил даже старые иностранные фальшивки о «зверствах» Ивана Грозного.

Но и Екатерина с началом революции взялась за «просветителей» куда более серьезно, чем раньше. Радищева она справедливо квалифицировала «бунтовщиком опаснее Пугачева». За сочинение явно подрывного характера против царской власти он был приговорен к смертной казни с заменой на десятилетнюю ссылку в Илимский острог. Масонские ложи были запрещены. Московский главнокомандующий Александр Прозоровский получил приказ государыни ликвидировать их. «Вольных каменщиков» взяли под надзор полиции, Типографическую компанию закрыли.

В 1792 году проверили книги, которые издавались и продавались Новиковым. Выяснилось, что прежние запреты он не соблюдал. Среди книг, имевшихся у него в продаже, нашли 20 запрещенных и 18 изданных без всякого разрешения. Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Видных масонов Тургенева и Трубецкого выслали в их дальние деревни. Правда, остальных только «потревожили» – попугали, потаскав по допросам. Поклонник Робеспьера Карамзин вообще сумел остаться в стороне. Публикацию своих «Писем» о Французской революции он оборвал въездом в Париж – избежав описаний самой революции, а архив записей уничтожил [26].

Русские войска под командованием Суворова решительно раздавили революцию в Польше, война завершилась окончательным разделом и ликвидацией этого государства. Екатерина достигла соглашения с Австрией о коалиционной войне против революционной Франции. Туда намечалось послать 50-тысячную армию во главе с Суворовым [27]. А с масонскими влияниями, оплетавшими наследника престола, была, очевидно, связана очередная волна немилости Екатерины к своему сыну. Она обдумывала вариант вообще лишить Павла права наследства, даже арестовать его, заключив в замок. Передать престол через его голову внуку Александру. Но 6 ноября 1796 года Екатерина II ушла в мир иной.

Ходили слухи, что манифест-завещание о провозглашении наследником Александра уже существовал, но кабинет-секретарь Безбородко, найдя его в бумагах императрицы, сразу уничтожил (за что был пожалован канцлером). На трон вступил Павел I. Одним из первых своих актов он пресек полосу «бабьих царств». Упразднил петровский закон о престолонаследии и ввел новый. Отныне трон переходил четко по мужской линии, от отца к старшему сыну. Однако опасения Екатерины насчет воцарения сына в значительной мере оправдались. Советники, группировавшиеся вокруг Павла, полностью использовали импульсивность его натуры. Постарались настроить его не только против любимцев Екатерины, но и против ее политики. Новый государь принялся безоглядно ломать начинания и установки матери.

Он прекратил победоносный Персидский поход, предпринятый для защиты грузин. Армию Валериана Зубова вернули из Закавказья, бросив все завоевания на Каспийском море. Павел похерил и союз с Австрией против Франции. Поход в Европу отменил, договоренности расторг [27]. Царь одним махом освободил из тюрем и ссылок находившихся там масонов – Радищева, Новикова, Татищева, Трубецкого, Невзорова (Новикова и Лопухина даже приблизил к себе). Предводителя польских революционеров Костюшко не только выпустил из заключения, но и позволил уехать в Америку. Отсюда, кстати, видно, какого рода советники настроили Павла крушить политику Екатерины.

Но надежды «вольных каменщиков» взять Павла под собственный контроль и его руками перестраивать Россию по своим моделям не оправдались. Возрождать масонские структуры он запретил. Революционные и либеральные идеи категорически отвергал. Об отходе от самодержавия не помышлял. Опасаясь разрушительных западных идей, он ввел строгую цензуру. Запретил ввоз иностранных книг и отправку юношей для обучения за границу. Закрыл все частные типографии. Он был и верующим, православным человеком. Увеличил более чем вдвое государственное жалованье приходским священникам, даровал им ряд льгот.

Впрочем, Павел проявлял очень высокую веротерпимость. Разрешил строить храмы старообрядцам, учредил для них Единоверческую церковь. Хотя пользовались этой веротерпимостью совершенно разные силы. В Россию полезли иезуиты, открывая свои школы. Оживились сектанты вроде скопцов. Их секты распространились по Тульской, Тамбовской, Орловской губерниям, угнездились в Костроме, Саратове, Самаре, Томске, Москве. Появились и в Санкт-Петербурге. Здесь проживали несколько тузов-ростовщиков из сектантов, и в столицу переместилась резиденция их «христа» Селиванова. Скопцы проникли даже ко двору, завербовали «посвятиться» царского лакея Кобелева. Но Павел, узнав о поползновениях сектантов, церемониться не стал, Селиванова и его присных отправил в тюрьму.

Царь с его обостренным чувством справедливости нацелился улучшить положение простого народа. Но улучшить рычагами самодержавия, без всякой сомнительной «общественности». Своим Манифестом он запретил помещикам использовать крестьян на барщине по воскресным, праздничным дням и более трех дней в неделю. Запретил продавать крепостных без земли и разделять при этом семьи. Отменил ряд податей и повинностей. Дозволил крестьянам жаловаться царю на притеснения помещиков и управителей. А казенным крестьянам подтвердил разрешение записываться в купцы или мещане.

Зато избалованное дворянство Павел взялся прижимать. Отменил для дворян запрет на телесные наказания. Лишил его права подавать коллективные петиции государю или в Сенат. Запретил выходить в отставку дворянам, прослужившим офицерами меньше года. Ограничил переходы с военной службы в гражданскую. А тех, кто вообще уклоняется от службы, повелел предавать суду. Павел упразднил губернские дворянские собрания, сохранив только уездные. Повысил для помещиков налоги и ввел новые…

В армии во времена Екатерины порядок очень разболтался. Ведь на командные должности попадали те, кто был в чести у фаворитов царицы. Соответственно, они пользовались бесконтрольностью и безнаказанностью. Павел принялся подтягивать дисциплину, ввел новые уставы. Были запрещены политические кружки среди офицеров, а солдаты получили право жаловаться на злоупотребления командиров. Развернулось строительство казарм – до сих пор их не было, солдаты квартировали по частным домам. Не все нововведения были однозначными. Например, Павел упразднил удобную «потемкинскую» форму и ввел ее по прусским образцам, с косами, париками, буклями. Хотя даже здесь было полезное новшество – солдаты получили шинели вместо епанчи (плаща), гораздо лучше спасавшие от холодов и непогоды.

Впоследствии Павла Петровича постарались оболгать. Изображали неуравновешенным деспотом, тираном. Историю его царствования подменили анекдотами наподобие «поручика Киже». Писали о десятках тысяч сосланных в Сибирь. Но это голословное вранье. Согласно документам, в Сибирь было сослано не более 10 человек – по суду, за серьезные преступления: казнокрадство, злоупотребления. Оппозиционеров ссылали разве что в их собственные деревни. Но их хватало. Попытки навести порядки в армии, ограничение вседозволенности дворян порождали множество недовольных. Зафиксировано три случая подозрительной тревоги в Лейб-гвардии, дважды в Павловском, один раз в Зимнем дворце (многие документы потом были уничтожены, и точные причины остались неизвестными).

Возникла тайная организация «смоленских якобинцев», она же «канальский цех» во главе с полковником Александром Каховским, Петром Дехтеревым, Петром Киндяковым. Она насчитывала 30–50 человек. Замышляли смещение царя с престола или его убийство. В 1798 году заговор раскрыли. Но у злоумышленников были при дворе покровители. Предупредили их, и они уничтожили компрометирующие материалы. Павлу о «смоленских якобинцах» доложили в смягченном виде. Поэтому уличенных заговорщиков всего лишь исключили со службы, разогнали по деревням, и лишь трое – Каховский, Бухаров и Потемкин – были заключены в крепость.

А высокопоставленные масоны, разуверившись в Павле, перенесли ставку на наследника престола Александра. Обсели его со всех сторон, соблазняя и обрабатывая либеральными идеями. Ну а царя начали дискредитировать. Подрывать его авторитет. Для этого наряду с настоящими злоумышленниками подставляли невиновных. Единоутробным братом лидера «смоленских якобинцев» Каховского был Алексей Ермолов. Он тоже попал в заключение. Никаких доказательств его причастности к заговору не нашли, но тем не менее сослали в Кострому. Пострадал оклеветанный Платов, очутился в крепости.

Опала коснулась и Суворова – которому всего лишь не нравилась новая прусская форма, вызывавшая насмешки полководца. Его выставили чуть ли не руководителем готовящегося переворота. Павел все же не поверил обвинениям без доказательств. Предложения заключить Суворова под стражу отверг. Ограничился ссылкой в Кончанское, под надзор полиции. Но 18 офицеров из штаба Суворова арестовали, допрашивали – однако никаких следов заговора расследование не установило.

Однако по мере того, как Павел осваивался на троне, набирался опыта, он начал переосмысливать и свою внешнюю политику. Стал осознавать, что советы его приближенных, ломать начинания матери, далеко не всегда были полезными. Войну с Персией он прекратил. Но иранцы снова готовились добить Грузию. Ее терзали лезгины, чеченцы, аварцы. Царь Картли и Кахетии Георгий XI молил о спасении, соглашался передаться в полное подданство России, и Павел вступился. Русские части снова получили приказ идти в Закавказье. Теперь уже для постоянной дислокации.

А отмена русского похода против Франции обернулась бедой для всей Европы. Сами-то французы миролюбия совсем не проявляли! Провозглашали революционную войну против всех монархий. У них выдвинулся Наполеон Бонапарт и ещё целый ряд талантливых военачальников. Проводились широкие мобилизации в армию. А революционные войны на самом-то деле обернулись завоевательными. Причем на них круто грели руки и французские воротилы, и английские, удобно и безопасно устроившиеся на своих островах. Ну а самые жирные барыши гребли Ротшильды, раскинувшие сеть в разных государствах, по обе стороны от фронтов. Англия и Австрия взывали теперь к Павлу, упрашивали вмешаться.

Уже становилось ясно, что наша держава никак не останется в стороне от этих войн – во Франции формировались польские части, они заведомо готовились сражаться против русских. Толчком к принятию решения стал захват Наполеоном Мальты. Многие рыцари Мальтийского ордена (а он был суверенным государством) бежали в Россию. Отдались под покровительство Павла, избрав его Великим магистром. Привезли ему главные святыни ордена: часть Животворящего Креста Господня, десницу св. Иоанна Крестителя. Отдавали и саму Мальту – великолепную морскую базу на Средиземном море. Рыцарские и христианские убеждения Павла, да еще и такое стратегическое приобретение сыграли свою роль. Он вступил в антифранцузскую коалицию.

Из Кончанского царь вызвал Суворова, он возглавил поход, очистил от французов Северную Италию. Эскадра Ушакова освободила Ионические острова, они вообще выразили желание перейти под протекторат России и были приняты Павлом. Русские десанты помогли выгнать французов из Южной Италии, победоносно вступили в Рим. Вот только союзники нашей страны оказались слишком нечестными. Их страшно переполошило усиление русского влияния в Европе. Поход на Францию, предлагавшийся Суворовым, они отвергли. Навязали свои планы – сводившиеся к тому, чтобы удалить русских из освобожденных стран.

В результате этого предательства в Швейцарии был разгромлен корпус Римского-Корсакова, брошенный австрийцами на произвол судьбы. Армия Суворова очутилась в ловушке, запертая в Альпах. Спаслась только гением своего командующего и беспримерным героизмом, вырвавшись через все преграды и неприступные кручи. Совместный англо-русский десант в Голландии, которую Лондон надеялся прибрать для себя, британское командование бездарно провалило. При этом русский корпус, направленный к англичанам, бросали на самые жаркие участки. Подставляли, не оказывая поддержки. С нашими солдатами и офицерами обращались, как со скотом. Эвакуировав десант, оставили их на о. Джерси без теплой одежды и еды [28]. Зато на Средиземном море, удалив русскую эскадру, принялись закрепляться сами. Подло захватили Мальту, уже юридически принадлежавшую России. Отказались отдавать ее вопреки заключенному договору.

На поведение Австрии и Англии Павел отреагировал решительно. Союз с ними расторг. В ответ на захват Мальты в русских портах арестовали более 300 британских судов. Было наложено эмбарго на торговлю англичан в России, прекращены поставки им зерна, разорваны дипломатические отношения. Против Англии царь заключил союз с Пруссией, Данией, Швецией. Но и во Франции революционная свистопляска вроде бы закончилась. Первый консул Наполеон захватил единоличную власть. Кто стоял за ним, нетрудно догадаться. Одним из первых решений, в 1800 году, он учредил Французский банк. А ему, в свою очередь, предоставлялись неограниченные субсидии. Диктатор навел в стране жесткий порядок, и финансовые круги развернулись в полную силу, пошло бурное развитие французской промышленности, строительство дорог, каналов, мостов, грандиозная реконструкция Парижа. Реорганизовывалась и перевооружалась армия. Но Павел счел, что теперь с Наполеоном можно иметь дело. Начались переговоры о совместной войне с англичанами.

Однако у британцев в Санкт-Петербурге действовала своя агентура. Она была связана с масонскими структурами, так или иначе ориентирующимися на Лондон. Умело использовала недовольство Павлом в дворянских и аристократических кругах. Заговор составили лица из ближайшего окружения царя. Те, кого он считал самыми надежными, доверенными. Петр Пален, генерал-губернатор Санкт-Петербурга и начальник тайной полиции. Вице-канцлер Никита Панин. Присоединились командиры полков Лейб-гвардии: Преображенского, Семеновского, Кавалергардского, и еще ряд лиц. А субсидировало заговор правительство Англии. Его нити держал в руках и фактически возглавлял британский посол Чарльз Уитворт. Участники переворота собирались на квартире его любовницы Ольги Жеребцовой.

Этот тайный кружок действовал четко и планомерно. Первым делом были устранены фигуры, способные помешать заговорщикам. Одной из них был Суворов, триумфально возвращавшийся из Итальянского и Швейцарского походов, возведенный царем в высший чин генералиссимуса. Полководца снова постарались оклеветать, и он еще по дороге попал в опалу. Приехал в столицу тяжелобольным и вскоре преставился. Устранили и лейб-казаков братьев Грузиновых – один из них был любимцем царя и его персональным телохранителем. Грузиновых обвинили в «якобинстве», подготовке переворота. Добились их высылки на Дон. А там, вдалеке от царя, устроили скороспелый суд. Невзирая даже на протесты прокурора, Грузиновых и нескольких их родственников поспешно казнили как «заговорщиков» [29, 30].

Предпринимались усилия и в другом направлении. Возбудить недовольство Павлом, выставить его сумасбродом, чтобы он окончательно растерял авторитет. Для этого приближенные убедили Павла принять план войны с англичанами, предложенный Наполеоном. Послать всех донских, оренбургских и уральских казаков завоевывать Индию. На самом-то деле проект был провокацией Бонапарта. Загнать силы русских подальше, пускай погибают в пустынях, развязав французам руки в Европе. Отправку в Индию французской армии Наполеон откладывал под разными предлогами. Но заговорщики представили Павлу расчеты, что план вполне реальный и до Индии казаки доберутся за 4 месяца. Десятки тысяч великолепных воинов в начале 1801 года погнали в зимнюю степь – по сути, на погибель [30, 31].

Но и до Павла стали доходить сигналы, что против него готовится переворот. Он помнил судьбу отца. Понимал, насколько он беззащитен в Зимнем дворце, как и в любой другой царской резиденции. Все они были роскошными, великолепно украшенными, но требований безопасности никогда не учитывали. Павел повелел в экстренном порядке строить Михайловский замок. Защищенный прочными стенами, отделенный от города рвом, подъемным мостом. Царь с домочадцами переехал туда 1 февраля 1801 года – в страшной спешке, когда строительные работы еще не были даже завершены. Многие помещения были еще не доделаны. Императорскую семью и прислугу размещали временно, как получится. Штукатурка не высохла, всюду было очень сыро, и на подоконники клали свежий хлеб, чтобы он впитывал влагу.

На самом же деле эти страхи царя и способы укрыться от них поддерживали… сами заговорщики. А скорее, подсказывали их. В многолюдном Зимнем дворце расправиться с государем было не слишком удобно. Слишком много слуг, все комнаты сообщаются между собой. Уединяясь в Михайловском замке, Павел сам загонял себя в ловушку. Его врагам стены, рвы и мосты ничуть не мешали. Они же находились рядом с Павлом, в его ближайшем окружении.

Тем временем другая группа масонов – Строганов, Кочубей, Чарторижский, Новосильцев – давно и уютно пристроилась вокруг наследника Александра Павловича. Его голова уже кружилась от либеральных идей, он грезил «конституциями», дворянскими «свободами». Начал фрондировать против отца. Перед решающим ударом обе группировки объединили усилия, чтобы вовлечь его в замыслы переворота. Пален ложным доносом о заговоре добился от императора письменного приказа арестовать наследника, показал его Александру. Хотя приказ мог быть и фальшивкой – теперь это проверить уже невозможно. Заговорщики ради приличия заверили царевича, что Павла заставят отречься от престола, но никакого вреда не причинят.

Александр знал, когда все случится. В ночь на 12 марта он и его жена не спали, были одеты, ожидая известий [32]. Однако убийцы во главе с Паленом прекрасно представляли, как они будут действовать. Для себя они никаких иллюзий не строили. Вломились в спальню царя и зверски прикончили его. После этого Пален явился к Александру и известил – его отец мертв. Наследник разрыдался, что-то пытался говорить об обещаниях. Но Пален цинично отрезал: «Хватит ребячиться, ступайте царствовать!» [33]

Действительно ли Александр верил, что отца оставят живым, что такое возможно? Или хотел верить? А теперь выхода не было? Или уже и сам испугался отправиться вслед за отцом? Он явился к матери, Марии Федоровне. Бросился перед ней на колени. Рыдал, бился в истерике. Ему принесли воды, кое-как успокоили [34]. Потом Александр вышел на балкон, чтобы показаться собранным солдатам Лейб-гвардии. Произнес фразу: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет как при бабушке» [33]. А тем самым покрыл убийц. И на себя тоже взял ответственность за страшное преступление. Его брат Константин отреагировал иначе. Говорил, что никогда не займет трон, запачканный отцовской кровью…

Убийство Павла I заговорщиками под фактическим руководством английского посла Чарльза Уитворта

Лживое заключение о смерти от апоплексического удара подписал лейб-хирург Яков Виллие. Он же приводил обезображенного покойника в более-менее «приличный» вид для прощания и похорон. И любопытно отметить еще одно совпадение. Упоминавшийся Израиль Бланк, впоследствии окрестившийся в Сампсониевской церкви, был сотрудником и помощником Виллие. В доме этого лейб-медика родилась и Мария Бланк, мать Ленина. Очевидно, роды принимал Виллие.

ГЛАВА 6. ТОРЖЕСТВО РЕФОРМАТОРОВ

Из цареубийц поначалу карьера оборвалась только у одного Палена. Он более других «засветился». Слишком грубо и цинично позволил себе вести себя в ночь переворота. Стал персональным врагом вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Да и Александр не забыл, как обращался с ним Пален. Под предлогом болезни он был уволен в отставку с предписанием выехать в свое прибалтийское имение. Но вполне может быть, что истинными дирижерами для него как раз и предназначалась такая роль – орудия преступления, которое потом становится ненужным. Другие сообщники даже получили повышения. Однако и их со временем убирали. Никите Панину как одному из организаторов цареубийства было совсем не прилично сверкать на международной арене, и его вытеснили в отставку высокопоставленный масон Куракин, бывший посол в Англии Воронцов. Очень влиятельными стали братья Зубовы. Но ненадолго. Члены императорской семьи демонстрировали им презрение. За ними демонстративно установили полицейский надзор. Они все поняли, удалились от дел.

Выдвинулась другая группа масонов – та самая, которая давно опекала Александра в качестве его «молодых друзей». Они предложили царю создать «негласный комитет» в своем собственном составе, обсуждать и вырабатывать планы преобразования государства. Александр согласился, и в комитет (его полушутливо назвали «Комитетом общественного спасения») вошли те же Строганов, Кочубей, Чарторыйский, Новосильцев, Голицын. Они привлекли Михаила Сперанского, очень талантливого администратора и юриста – он был выходцем из семьи священника, но в семинарии увлекся трудами французских вольнодумцев. Поэтому с церковной линии свернул на государственную службу, а там вообще попал под влияние радикального масонского эмиссара, немца Брюкнера.

Александр I в полной мере оправдал надежды, которые возлагались на него организаторами переворота. Конфликт с Англией и трения с Австрией он сразу же замял. С британцами подписали дружественную конвенцию, отказавшись от каких-либо претензий, в том числе и от Мальты. Был снят арест с британских судов и активов в России, их купцов запустили свободно торговать в нашей стране, ее захлестнул английский импорт. А попутно, под британским влиянием, при дворе и в военном ведомстве была внедрена установка, что Россия – сухопутная держава, военно-морской флот ей совершенно не нужен, это лишь «обременительная роскошь». Такой поворот привел к отставке непобедимого адмирала Федора Ушакова.

Первыми же актами Александра I были помилованы 156 заключенных, осужденных при Павле за политические и уголовные преступления. На службу возвратились 12 тысяч уволенных за злоупотребления или иные неблаговидные дела. Царь объявил амнистию беглецам, укрывшимся за границей. Снял запрет на ввоз в Россию иностранной литературы. Восстановил действие Жалованной грамоты дворянству, перечеркнув указы отца об обязательной службе, о телесных наказаниях дворянам за серьезные преступления. Были восстановлены выборы в дворянские собрания, возвращены государственные субсидии на содержание «Вольного экономического общества» – по сути, масонского гнезда.

Начались и государственные реформы. Вместо петровских коллегий создавались министерства. А на основе неофициального «комитета общественного спасения» был учрежден уже официальный орган, Непременный совет – позже переименованный в Государственный совет. Ему дали еще не законодательные, а законосовещательные права, и сам он был не выборным, а назначаемым. Но все равно это была первая, еще предварительная ступенечка к ограничению Самодержавия! Очень широко стал пропагандироваться и масонский лозунг «просвещения». Создавались новые учебные заведения. При этом методики обучения перенимались сугубо западные. Университетский устав утвердил сам царь. Высшие учебные заведения получили значительную автономию, становились «школами демократии».

Михаил Сперанский – либеральный реформатор, член Государственного совета. Вероятно, один из теневых руководителей заговора декабристов

К крепостному праву и Александр I, и его либеральные советники относились однозначно: как к «варварству», мешающему пережитку прошлого. Но любые конкретные шаги в данном направлении парализовывались реальностью – ведь сами реформаторы жили трудом крепостных. А государственная система Александра снова опиралась на дворянство, рушить благосостояние помещиков никак не могла. Царь смог позволить себе только издать в 1803 году указ о вольных хлебопашцах. Хозяева получали право на тех или иных условиях освобождать крепостных, без земли или с землей. Это привело к тому, что предприимчивые крестьяне, сумевшие накопить кое-какие деньги (еще Екатерина II дозволила им и поощряла развитие промыслов, ремесел), стали выкупаться на волю. Гораздо реже отдельные дворяне безвозмездно освобождали крепостных (например, вписывали такой пункт в завещания). Широкого распространения система не получила, за все время царствования Александра I по его указу освободилось около 47 тысяч крестьян.

Ну а для масонов в России настала золотая пора. Их ложи снова стали действовать почти в открытую, во главе «вольных каменщиков» встали Лопухин, Ковальков, Невзоров. Один из «друзей юности» царя Александр Голицын занял должность обер-прокурора Синода. Сам он в вопросах православия плавал более чем вольно и на эту должность попал только из-за близости к государю. Хотя Голицын был не только масоном, а по совместительству еще и гомосексуалистом. Целиком находился под влиянием Родиона Кошелева, высокопоставленного оккультиста (и по некоторым данным – иллюмината). Он тоже занимал высокие посты – был гофмейстером двора, членом Государственного совета. Под покровительством Кошелева возникло мистическое общество «Новый Израиль». В него вовлекли царского брата (и наследника!) Константина Павловича. Общество собиралось в его покоях.

Под эгидой Голицына масон Александр Лабзин отбросил запрет Екатерины на печатание духовной литературы в светских типографиях. Начал издавать религиозный журнал «Сионский вестник», духовные книги. К «просвещению» в России энергично подключились иезуиты. Открыли свои учебные заведения в Петербурге, Могилеве, Витебске, Астрахани, Саратове, Моздоке, Одессе, Москве. Иезуитские школы считались престижными, их заканчивали многие аристократы. При таких «духовных властях» активизировались и сектанты. Среди преступников, реабилитированных Александром I, были осужденные его отцом скопцы во главе с Селивановым. В Санкт-Петербурге опорами секты были финансовые воротилы Ненастьев, Костров, Солодовников. С 1802 года Селиванов стал открыто проповедовать в столице. В высшем свете пошла молва о его «пророчествах». К нему потянулись за предсказаниями.

А любимцем Александра I со временем стал Сперанский, оттеснив своих прежних покровителей из «негласного комитета». Царь поручил ему заняться кардинальными проектами переустройства всей России. Но углубиться в эти планы не позволила международная обстановка. Принятие в состав России Восточной Грузии вызвало войну с Персией. А Наполеон провозгласил себя императором. Развернул борьбу за европейское господство. К России снова обратились Австрия с Англией, и Александр вступил в коалицию против Бонапарта. Даже сам отправился в действующую армию. Причем перед этим не побрезговал посетить скопческого «христа» Селиванова – получив от него «пророчество», что с Наполеоном сейчас воевать не надо. Дальнейшее известно. Царь пренебрег советами Кутузова, увлекшись планами австрийских «авторитетов», и последовал страшный разгром под Аустерлицем.

С запозданием в войну вступила Пруссия, и Александр присоединился к ней. Но опять баталии завершились поражением. Кстати, в покорении французами Германии Ротшильды сыграли не последнюю роль. После освобождения от французов им это припомнили, патриоты погромили их банковские конторы (хотя ценностей там уже не оказалось – все заблаговременно вывезли к заграничным родственникам). А Александру пришлось заключить с Наполеоном Тильзитский мир. Россия признала все завоевания Бонапарта. Признала всех королей, которых он посадил в европейских странах из своих родственников и военачальников. С Францией царь не только примирился, но и вступил в союз. Присоединился к континентальной блокаде Англии, прекратив любую торговлю с ней. Взамен Наполеон указал, что Александр может получить компенсации за счет владений Турции и Швеции.

Военные поражения встряхнули русских людей. Тильзитский договор воспринимался как унижение, небывалый позор. Но для Александра они стали и личными катастрофами. Он никогда не забывал, каким путем унаследовал трон. Теперь он видел явные признаки Божьего гнева. Воспринимал происходящее как наказание от Господа и для себя, и для России за тяжкий грех ее царя. Такие выводы подкрепляла и семейная жизнь государя. Бабушка, Екатерина Великая, желая укрепления династии, сама настояла на женитьбе Александра и его брата Константина, сама подбирала им невест. Супругой старшего стала принцесса Баденская Луиза Мария Августа, в православном крещении Елизавета Алексеевна. Супругой Константина – принцесса Кобургская Юлианна Генриетта, ставшая в России Анной Федоровной. И у обоих братьев браки, совершенные по бабушкиным указаниям, стали неудачными.

Константин по натуре был человеком сугубо военным. Соратник самого Суворова – в юности проделал с ним и Итальянский, и беспримерный Швейцарский поход. Вращался в офицерской среде и был в ней популярен – маневры, походы, товарищеские пирушки. Его грубые шутки и выходки возмущали и коробили жену, выросшую в совершенно других условиях. А ее красота привлекала других мужчин. Поэтому со стороны мужа добавились буйные сцены ревности (хотя сам он верности жене отнюдь не проявлял). Под предлогом лечения в Германии Анна уехала домой. Кое-как, усилиями Павла I, ее уговорили вернуться. Но в 1801 году нашелся другой повод, заболела ее мать, и Анна уехала насовсем, начала переговоры о разводе.

Муж не возражал. У него начался очередной внебрачный роман, да и военная служба увлекала, открывала перед ним широкие перспективы. Константин Павлович возглавил комиссию по реорганизации армии: менялась форма, совершенствовалось вооружение. Он стал и председателем совета по военно-учебным заведениям, создавал училища и кадетские корпуса. Отличился в битве под Аустерлицем, с гвардейскими частями прикрывал отход наших разбитых войск. Сражался с французами в Пруссии под Гейльсбергом. Но и мир в Тильзите поддержал, считая войну с Наполеоном слишком тяжелой и непосильной для нашей армии. Однако с разводом дело затянулось. Скандала не желал Александр I, не желала мать Мария Федоровна. А она была женщиной властной, сохраняла сильное влияние на сыновей, даже на царя.

Александр по характеру не походил на брата, умел скрывать и маскировать свои чувства. Поэтому в его семье драмы не проявлялись столь бурно. Но супруги быстро охладели друг к другу. Муж искал удовольствий на стороне, с Марией Нарышкиной. И жена стала заниматься тем же. В 1799 году она родила дочку Марию, и при дворе поползли слухи, что отец ребенка – Адам Чарторыйский, один из ближайших друзей Александра. Павел I немедленно отправил его послом в Турин. Но Александр, взойдя на трон, возвратил друга в Петербург. То есть к случившемуся он отнесся куда более спокойно, чем отец. А здоровье его жены было очень слабым, и дочка родилась болезненная. Прожив 13 месяцев, она умерла.

В роли императрицы Елизавета нашла нового возлюбленного, кавалергарда Алексея Охотникова. Хотя выяснилось, что он страдал чахоткой. Охотников вышел по болезни в отставку и вскоре скончался. Царица в это время уже была непраздной, и в 1806 году родила дочь Елизавету. Император знал, кто отец, но признал ребенка своим. Но и эта дочка прожила лишь 18 месяцев. В результате оба старших брата в царской семье остались бездетными. И в этом Александр тоже видел наказание от Бога.

У государя и Константина было еще два брата, Николай и Михаил. Но они родились после значительного перерыва после старших. Были слишком маленькими, их еще не воспринимали всерьез. Правда, в Николае уже тогда можно было бы разглядеть характерные черты – некая обостренная ответственность, чувство долга. Трагедия отца каким-то образом преломилась в детском сознании, и однажды он вообразил, что должен оберегать государя. Находясь в Царском Селе, узнал, что на следующий день караулы во дворце несет Измайловский полк – «его» полк, где он числился шефом. Рано утром он надел мундирчик этого полка, взял ружье и пошел к покоям Александра. Часового там не было, государь всегда говорил, что его должна охранять любовь подданных (на самом деле он прекрасно понимал – в случае заговора часовой бесполезен). Но маленький Николай занял пост возле дверей.

Александр вставал рано и удивился, обнаружив возле спальни младшего брата. Спросил, что он тут делает. Тот лихо отдал честь ружьем и доложил – встал на караул охранять государя, выбрал себе самый почетный пост. Император сдержал смех и остудил его усердие самым мягким способом. Дескать, он же не знает пароль. Что он стал бы делать, если вдруг придет обход с разводящим? Мальчик смутился, что упустил требования устава, но все равно заверил, что не пропустил бы к брату никого. В Николае с ранних лет укоренилась и глубокая православная вера. Хотя не понятно, как она пришла к ребенку. В начале царствования Александра при дворе к церковным обрядам относились в значительной мере формально. А няня была по вероисповеданию англиканкой. Учила детей только тому, в какие моменты литургии нужно перекреститься, и давала заучить наизусть некоторые молитвы [35].

Император вообще редко видел своих младших братьев. Их воспитанием целиком заведовала мать, Мария Федоровна. Для их обучения назначили 7 преподавателей, а старшим наставником был определен генерал Ламздорф. Дети его ненавидели и боялись. Телесные наказания в ту пору считались вполне нормальным средством педагогики, это было принято во всех странах, и Ламздорф прибегал к такому средству частенько. Был запальчивым, сопровождал наказания криком. Царственный брат сочувствовал, поскольку Ламздорф когда-то и у него был наставником. Но не вмешивался. А между тем Николай проявлял живой и самостоятельный ум. Уже делал глубокие политические оценки.

Так, преподавателю французского языка Пюже шестилетний царевич объяснил бедствия революции на его родине: «Король Людовик XVI не выполнил своего долга и был наказан за это. Быть слабым не значит быть милостивым. Государь не имеет права прощать врагам государства. Людовик XVI имел дело с настоящим заговором, прикрывшимся ложным именем свободы, не щадя заговорщиков, он бы пощадил свой народ, предохранив его от многих несчастий» [36]. Но о таких способностях ребенка вспомнили постфактум, много лет спустя. Мать же поставила целью отвратить младших сыновей, в отличие от старших, от военных увлечений. Им вдалбливали гуманитарные науки, заставляли учить латынь – потому что Николая с Михаилом намечали послать в Лейпцигский университет. Но латынь вызывала у них отвращение и отторжение, что влекло за собой новые наказания. Зато Николая увлекали точные науки, математика…

Проекты насчет Лейпцигского университета сами собой перечеркнулись политическими переменами, завоеваниями Наполеона в Германии. А вот офицеры были в это время в России на первом плане. Войны гремели непрерывно. Бонапарт в своей дипломатии двурушничал. Нацеливая Александра на Швецию, рассчитывал, что русские крепко и надолго завязнут в финских лесах и болотах. Обещал дипломатическую помощь в примирении с турками, а тайно обещал им поддержку, науськивал продолжать войну. Сражения на Дунае приняли тяжелый и затяжной характер. В Закавказье продолжались боевые действия против Персии. Её Франция тоже обнадеживала, что скоро России придется несладко. Настраивала не склоняться к миру. Но русские военные были на высоте. Одерживали победы. Шведов вынудили к капитуляции блестящими бросками по льду через Балтийское море, Россия присоединила Финляндию.

Царь в полной мере сохранял свои либеральные увлечения. В Финляндии созвал сейм и подтвердил, что в этой стране сохранится незыблемой шведская конституция 1772 года. А в 1809 году Сперанский по указаниям Александра разработал «Введение к уложению государственных законов». План преобразования России фактически в конституционную монархию – с передачей законодательной власти Государственному совету, образованием выборных органов управления в волостях, округах и губерниях, выборной Государственной думы. Сам Сперанский при этом получил новые повышения. Занял должность государственного секретаря, вторую по рангу в империи.

Но на внутренней политике стали сказываться веяния внешней. Отношения с Францией ухудшались. Бонапарт все жестче подминал Европу под себя. Становилось ясно – надвигается новая война. Очень большая и очень серьезная. Эпоха войн выдвигала новых людей в окружении Александра. Именно военных. Одним из них стал любимец Павла I генерал Аракчеев. Он реорганизовал русскую артиллерию, ярко проявил себя в войне со Швецией, возглавил военное министерство, а потом военный департамент в Государственном совете. Вокруг него стали сплачиваться консерваторы.

Еще один кружок противников реформ образовался вокруг сестры государя, великой княгини Екатерины Павловны. Здесь вообще считали Сперанского преступником, тайным революционером. Его позиции подорвали и новые реформы, проведенные им в государственном устройстве, особенно введение налога на помещичьи имения. Тут уж в оппозиции Сперанскому выступили все дворяне – офицеры, чиновники. Царю посыпались доносы на него, сплетни. Сыграло роль и то, что при встрече Александра I и Наполеона в Эрфурте французский император очень расхваливал российского госсекретаря, наградил за его усилия в переговорах. После этого Сперанского стали изображать чуть ли не французским шпионом.

А масоны очутились не только в лагере реформаторов, но и среди консерваторов. Одних обидел новый налог, у других сказались карьерные или иные соображения. К кружку Екатерины Павловны присоединился недавний поклонник Робеспьера Карамзин. Может быть, извлек для себя уроки из печальных примеров французского дворянства. Или просто пристроился под высокое покровительство, открывавшее перспективы на будущее. Как раз ему Екатерина Павловна поручила теоретически обосновать недопустимость реформ. Неизвестно, насколько Карамзин в данном случае был искренним, но литератором он был талантливым, получилось у него хорошо и убедительно.

Когда царь навестил сестру, Карамзин вручил ему «Записку и древней и новой России» – от всей группировки великой княгини. В этой записке доказывалось, что Самодержавие ослаблять нельзя ни в коем случае. Что любые перемены государственных порядков – это зло, к которому можно прибегать лишь в случае крайней необходимости. Автор ратовал и против освобождения крестьян – утверждая, что без «бдительного попечителя» они попадут под власть собственных пороков, а это будет гораздо хуже и для государства, и для самих крестьян. На пороге войны государю приходилось считаться с позицией дворянства и консервативных сил. В марте 1812 года Сперанский был отправлен в отставку и выслан в Нижний Новгород. Через несколько месяцев его сослали еще дальше, в Пермь.

ГЛАВА 7. «ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА»

Бонапарт насаждал в Европе собственный «новый порядок». Культ Наполеона раздувался и превозносился до небес. Его изображали гением, сверхчеловеком. Был разработан и законодательный «Кодекс Наполеона». Все граждане признавались равными перед законом, провозглашались либеральные свободы, веротерпимость (то есть подрывались позиции христианства). Хотя академик Тарле обратил внимание: «Кодекс Наполеона» отнюдь не предназначался для Франции. Там никакими свободами даже не пахло, действовал суровый полицейский режим. Зато кодекс навязывали в качестве обязательного другим государствам, расшатывая и ослабляя их.

Да и сам Бонапарт с законами не слишком считался. Единоличными решениями он перекраивал границы государств. Расставлял своих родственников королями Италии, Испании, Голландии, Вестфалии и др. Император Австрии, король Пруссии и германские князья, сохранившие свои престолы, трепетали и спешили исполнить любое его указание. Наполеон, не спрашивая разрешения, направлял на их территорию французские гарнизоны. Мог между делом отобрать город-другой. В 1810 году на свадьбе Бонапарта и австрийской принцессы Марии-Луизы шлейф невесты несли пять королев! Ходила шутка, что короли завидовали женам и жалели, что нет шлейфа у жениха – понести его.

Преклонение перед Наполеоном, Францией и либеральными свободами внедрялись и в России. Они становились весьма модными среди отечественного дворянства и интеллигенции. Тем не менее «новый порядок» утвердился не везде. Его не приняли испанские крестьяне, развернули партизанскую войну. Не высшие и образованные слои общества, а именно «темное» простонародье. Испанцы были католиками, но они, как и русские, сохранили в душе прочные устои христианской веры. А во французах видели тех, кем они и были, – хищников и безбожников. Крестьянских воинов безжалостно карали, расстреливали, а они не сдавались.

Противницей Наполеона оставалась и Англия. Но сами британцы ограничивались борьбой на морях, помощью испанским и португальским повстанцам. А французы провозглашали, что задушат Англию континентальной блокадой, не пропуская на ее острова сырье, продовольствие, не покупая британские товары. Однако на самом деле блокада стала фикцией. Французские толстосумы были связаны с английскими и нести убытков никак не желали. Контрабанда через Ла-Манш лилась широким потоком, и наполеоновские власти закрывали на нее глаза.

Зато для нашей страны континентальная блокада обернулась очень неприятными последствиями. Экспорт российского хлеба упал в 3,5 раза. Цены на зерно резко обвалились. Страдали и землевладельцы, и купцы. Ну а во Францию утекало русское золото – за предметы роскоши, дорогие вина. В 1810 году царское правительство повысило таможенные пошлины, что задело в первую очередь французский импорт. Была открыта свободная торговля с нейтральными странами – и русский хлеб пошел в Англию через посредников.

Наполеон был крайне недоволен этими мерами. Впрочем, подобные причины охлаждения были не главными. Европейские властители превратились в послушных исполнителей его повелений, трепетали перед ним – и только Россия еще не склонилась, не подлизывалась, не заискивала. Континентальная блокада стала лишь одним из признаков ее непослушания. Нашу страну предстояло сломить, унизить – и расчленить. Потому что наполеоновский «новый порядок» в Европе предусматривал восстановление Польши. Прежней Польши, в границах XVII века – с Литвой, Белоруссией, Украиной. Кроме того, Бонапарт намеревался властвовать над Европой не только кнутом, но и пряником. Чтобы сплотить вокруг себя вассальных монархов, их полезно было «прикормить» подачками. Для этого туша «русского медведя» тоже подходила. Прусский король выклянчивал Прибалтику, Австрии можно было уделить что-то на юге, а их подданные, немцы, итальянцы, венгры вдосталь пограбят, будут славить Наполеона, смирятся с его владычеством.

Когда рухнет Россия, то и Англия станет сговорчивей. Испанские партизаны – дело времени. А господство над Европой в ту эпоху означало и мировое. В 1811 году Наполеон указал своему послу в Польше аббату де Прадту: «Через пять лет я буду владыкой всего мира. Остается одна Россия – я раздавлю ее». Царский посол Куракин осенью 1811 года докладывал в Петербург – война уже решена и неизбежна [37]. Завоеватель распорядился выбить медаль с изображением Бога и надписью: «Тебе небо – мне земля». Кстати, о Боге. Во Франции в правление Бонапарта был восстановлен католицизм, но «умеренный», чисто формальный. Религиозность не приветствовалась, а папой император откровенно помыкал. Но в какого Бога верил он сам, остается загадкой. Во всяком случае, молящимся его не видели никогда.

Можно обратить внимание и на то, что воззвание о войне с Россией было подписано в «магический» день летнего солнцеворота, 22 июня. В ХХ веке ту же дату выберет другой завоеватель, Гитлер, очень увлекавшийся оккультными учениями. Только средства связи и транспорта были разными, вторжение нацистов началось сразу же, а французов – 24 июня. Да и план Бонапарта во многом предварял план «Барбаросса», предусматривал наступление одновременно по трем направлениям – на Москву, Санкт-Петербург и Киев [38]. Но во фланговых группировках у французов действовали более слабые сателлиты, и русские остановили их.

Многие исследователи отмечали, что Наполеон имел возможность просто-напросто «взорвать» Россию – если бы применил свой пресловутый кодекс о гражданских правах и освободил крепостных. Но Бонапарт никогда не собирался этого делать. Как уже отмечалось, «свободы» он использовал только ради собственных выгод, а права простонародья его не интересовали. В Польше, которую предполагалось воссоздать, его опорой являлись польская и литовская шляхта, дворяне. В составе Великой армии насчитывалось 80 тысяч поляков, они составляли лучшие корпуса легкой конницы. Можно ли было их обидеть? Известны неоднократные случаи, как крестьяне в Литве и Белоруссии выходили из повиновения хозяевам, но те обращались за помощью к маршалу Даву, герцогу Бассано, генералу Домбровскому, самому Наполеону и получали отряды для усмирения крепостных. Для этой цели Бонапарт учредил и польско-литовскую жандармерию.

Он не намеревался освобождать крестьян и в коренной России [39]. Воззвания о «свободах» могли и впрямь привести к широкому бунту, но… такой бунт грозил повторением Испании. Да Наполеон и не видел нужды в подобных методах! У него была невиданная по размерам армия, 600 тысяч солдат – центральная группировка 400 тысяч. А против них в 1-й армии у Барклая де Толли было 127 тысяч, во 2-й у Багратиона – 39, на Волыни у Тормасова – 45. Еще 4 дивизии на Дунае, 3 в Финляндии, 2 на Кавказе… Разнести их, и царь капитулирует. Подыграет профранцузская часть знати, Россия примет навязанные условия. Станет послушной, ручной. А своими крестьянами царь и дворяне пускай управляют по-прежнему, как умеют.

Можно отметить, что Наполеон, начиная войну, очень плохо знал Россию и русских. Считал это излишним, руководствовался примитивными штампами. Например, о «боярах», которые вынесут с поклоном ключи от Москвы. Дворянство представлял получше, но не отличал его от немецкого или итальянского. От кого-то из консультантов Бонапарт слышал о казачьих бунтах, об измене Мазепы. Строил иллюзии, будто казаки мечтают отделиться от России, пытался засылать шпионов на Дон, склоняя к предательству. Желаемое выдавалось за действительное, на какое-то время сам же Наполеон поверил, будто всех донских казаков отозвали из армии, опасаясь измены.

Александр I поначалу выехал в войска и главнокомандующего не назначил – тем самым оставляя руководство за собой. Снова доверялся иноземным авторитетам вроде генерала Пфуля, по планам которого армия должна была засесть в укрепленном Дрисском лагере – где попала бы в ловушку. Но Аракчеев, министр полиции Балашов, мать, сестра и другие родственники все же уговорили Александра уехать в столицу, развязав руки своим генералам. Его брат Константин оставался боевым офицером, командовал 5-м (гвардейским) корпусом. Когда 1-я армия Барклая-де-Толли и 2-я армия Багратиона героическими усилиями избежали разгрома и сумели соединиться в Смоленске, Константин примкнул к позиции Багратиона. Требовал прекратить отступление и атаковать. Дошло до открытого конфликта с главнокомандующим, и великому князю тоже пришлось уехать в Петербург. Впрочем, и Барклай долго не задержался во главе объединенных сил, был заменен Кутузовым.

А в оценке русских людей Бонапарт крепко ошибся. Вражеское нашествие и традиционные для русского офицерства идеалы чести сплотили людей разных взглядов и мировоззрений. Доблестно дрались и православные, и масоны, и консерваторы, и вольнодумцы. Солдаты тоже не щадили себя. В народе всколыхнулся невиданный патриотический подъем. Формировались части ополчения, собирались пожертвования. Крестьяне всюду встречали оккупантов враждебно. Отказывались продавать продовольствие и фураж даже за деньги (Бонапарт перед войной напечатал изрядное количество фальшивых русских ассигнаций, ими снабжали фуражиров). Люди сами сжигали деревни и запасы, чтобы не достались врагу, создавали отряды партизан. В Москве, Петербурге (возможно, и в других городах) у французов имелась «пятая колонна», но в таких условиях она не имела возможности действовать, вести агитацию. Купеческий сын Верещагин, пытавшийся распространять прокламации, был сразу арестован, а потом растерзан москвичами [40].

24 августа, после сражения за Шевардинский редут Наполеон спросил о количестве пленных. Услышал – «ни одного, они не сдаются». А 26 августа загрохотала Бородинская битва. Такой жестокой и упорной схватки еще не видел никто из ее участников. Лавины французов и их союзников разбивались о стену царских войск. Поле боя осталось за русскими. Французы потеряли около 50 тысяч человек. Но и наших воинов выбыло из строя 58 тысяч. Резервы, обещанные Кутузову, не прибыли или существовали только на бумаге. А к врагу подтягивались свежие части, растянувшиеся в походе. Пришлось снова отступать, на совете в Филях было решено оставить Москву.

Сумрачные колонны русских войск потянулись из города. Все дороги запрудили массы растерянных, ошалевших беженцев. Группа безвестных патриотов засела защищать Кремль и погибла до единого. Неприятель торжествовал, вступив в Первопрестольную. Но… и изменники в нашей стране всё-таки нашлись. Причем немало. Остались в Москве, дожидаясь французов. Сочли, что Бонапарт уже выиграл войну. Значит, надо подлаживаться к победителям. Кто это был? Персональных сведений нет. Они сами себя наказали, и впоследствии Александр I на радостях простил уцелевших, эта страница войны была затерта. Однако изменивших было совсем не мало. Именно те дворяне и интеллигенция, кто заразился мифами о величии Наполеона, считал его победу закономерной. Они радушно встречали оккупантов, распахивали им двери. Хватало и дам, искавших счастья в объятиях бравых французов. Но город заполыхал пожарами…

А у Александра I положение оказалось двойственным. Он торжественно пообещал не вести речи о перемирии, пока хоть один французский солдат остается на русской земле, – и тем самым получил опору всей страны, стал знаменем борьбы. Царь разрушил планы Наполеона «победоносно» завершить войну взятием Москвы, отверг его попытки завязать переговоры. Но в душе Александра сохранялся тот же надлом. Он остро воспринимал свою личную ответственность за неудачи, отступление, жертвы. Осознавал их как очередные Божьи кары за его собственный грех. Соучастие в свержении и убийстве отца.

И если до сих пор Александр относился к религии довольно поверхностно, то теперь в нем пробудилось горячее стремление очиститься покаянием, обратиться к Господу всей душой. Но… даже на этом пути его поджидали ловушки. Рядом с царем не нашлось честных и искренних наставников в вере! Его порывом воспользовались масоны, все тот же «друг юности» и обер-прокурор Синода Александр Голицын с гофмейстером-оккультистом Родионом Кошелевым. Они увлекли царя в туманный мистицизм, в совместные чтения и толкования Библии, запутывали пророчествами Апокалипсиса. В пике потрясений, когда полыхала Москва, они предложили царю совместные моления, образовали втроем «мистический союз» – и Александр настолько доверился им, что даже выделил Кошелеву собственные покои в Зимнем дворце, чтобы постоянно находился рядом.

Впрочем, в это время горячо молилась вся Россия. И силы собирала, и захватчиков била. Кутузов готовил гибель французам. Хорошо известны его слова: «Будут они мне жрать конину, как турки!» Москву обложили со всех сторон армейские партизанские отряды. Брался за оружие и народ, крестьяне истребляли фуражиров, трепали мелкие отряды. В Тарутинском лагере войска Кутузова быстро усиливались. 6 октября атакой на корпус Мюрата они открыли вторую фазу войны. Наполеон понял, что сидит в западне. Выступил из Москвы. В кровопролитном сражении под Малоярославцем его остановили. Заставили повернуть на Старую Смоленскую дорогу.

Исторический миф говорит о том, как французов победил «генерал Мороз». Даже на полотнах художников и в кинофильмах они отступают, утопая в снегах и метелях. Но эту легенду запустил Наполеон, чтобы оправдать свое поражение. Все дневники и воспоминания современников свидетельствуют, что стояла очень теплая осень. «От Малого Ярославца до Вязьмы время было очень теплое». «От Смоленска до Борисова холод был сильнее, но сносный, мы ночевали на поле без крыш». Зато русские войска цепко преследовали врагов. Били их у Колоцкого монастыря, под Вязьмой, Дорогобужем, Красным. 14 ноября, когда Великая армия добралась до Березины, в ней насчитывалось всего 35–40 тысяч боеспособных солдат! А река еще не замерзла, сильных морозов не было! [41]

Как раз здесь кара постигла и изменников. Потому что за французами тянулся многочисленный гражданский обоз. Те, кто соблазнился признать власть чужеземцев, страшились ответственности и уходили с неприятельскими полками. До Березины наполеоновские офицеры хоть как-то заботились о своих русских друзьях и любовницах. Но сейчас их окружали, впору было думать только о собственной шкуре. Наполеон все-таки сумел спастись из готовившегося для него «мешка». Однако вырвался он только с небольшой группировкой из 9 тыс. солдат. Велел сжечь за собой мосты, бросив на произвол судьбы отставшие войска, больных, раненых. Бросил и гражданских беженцев. Они погибали под шквальным огнем артиллерии, тонули в реке, их давили лошади и повозки, добивал ночной холод. Очевидец писал, что весь берег Березины был устлан мертвыми телами, среди них было много гражданских лиц, женщин, детей, «которые следовали за армией из Москвы», и оценивал их число в 10 тысяч [42]. Кому повезло, подбирали наши солдаты и казаки.

А участь литовских изменников напоминала насмешку. Они жили французской пропагандистской информацией, совершенно не представляли истинного положения. В Вильно прикатилось распоряжение – праздновать победу Наполеона на Березине (император объявил победой свое личное спасение). И праздновали! С балами, застольями. Но 27 ноября в городе вдруг появились жалкие кучки изможденных и обмороженных людей. Это были остатки Великой армии – как раз после Березины настала настоящая зима, ударили морозы. Впрочем, деморализованных оборванцев уже трудно было назвать армией. Они никого не слушали, кинулись грабить склады и дома, жадно жрали все, что попадется под руку. А на следующий день к Вильно вышли казаки Платова.

Наполеона с подчиненными уже не было. Он поступил так же, как в Египте: бросил своих погибающих солдат и бежал. Последние бои на российской земле разыгрались на берегу Немана. От арьергарда французов уцелело лишь двое, маршал Ней с генералом Жераром. Всего же из Великой армии спаслось около 30 тысяч человек (в основном из тыловых частей). Кутузов объявил в приказе: «Война закончена за полным истреблением неприятеля».

Но одна война почти без перерыва переросла в следующие. Царь решил, что гнездо агрессии надо раздавить окончательно. В январе 1813 года русские войска пересекли границы. В антифранцузскую коалицию вошли Англия, Швеция. Тут же стал разваливаться и наполеоновский «новый порядок» в Европе. Австрия и Пруссия быстренько сориентировались, перекинулись в союз с Александром I. За ними посыпались Вестфалия, другие германские государства.

Французский император все же сумел оправиться от катастрофы, отмобилизовать новые армии. Война снова приняла тяжелый характер. Грохотали упорные сражения при Люцене, Бауцене, Дрездене. Лишь в октябре 1813 года в «битве народов» под Лейпцигом силы Наполеона надломились. Он стал откатываться прочь. Русские и их союзники вступили во Францию. Освободили Нидерланды и Бельгию. Выскребая резервы, Бонапарт даже сейчас отчаянно отбивался. Наносил контрудары. Но дни его были уже сочтены. Царские войска подступили к Парижу. 18 марта 1814 года штурмом ворвались в город. И тут-то сказали свое слово теневые силы. Продолжение войны и опустошение страны их совсем не устраивало. Вчерашние подручные Наполеона, вроде Талейрана, вступили в тайные переговоры с победителями. Организовали заговор, и свои же маршалы потребовали от Бонапарта отречься.

Между прочим, даже на заключительном этапе войны банкирские круги ничуть не пострадали, обеспечивали себе новые прибыли. После гибели в России Великой армии глава английской ветви Ротшильдов, Натан, послал в Париж сына, и он основал еще один банк. Если французского брата Джеймса привлекут за сотрудничество с Наполеоном, «английский» сын спасет капиталы (впрочем, страховка не понадобилась, не привлекли). А о победе союзников под Ватерлоо тот же Натан Ротшильд через свою агентуру узнал на день раньше британского правительства. Запустил на биржу ложную информацию о поражении. Курс английских ценных бумаг круто обвалился, и Натан через подставных лиц скупил их по дешевке. Одним махом подмял весь рынок британских ценных бумаг!

ГЛАВА 8. КОМУ БЫТЬ НАСЛЕДНИКОМ ПРЕСТОЛА?

Победа над Наполеоном стала высшим достижением царствования Александра I. Невзирая на шатания в либерализм, в целом его преобразования в государстве, и особенно в армии, стали полезными. Россия оказалась настолько могучей и жизнеспособной, что смогла выдержать чудовищное испытание – которого не выдержала ни одна из держав континентальной Европы. И авторитет ее вознесся, как никогда. Русских освободителей превозносили и славили по всем странам. Разгром французов помог завершить и долгую войну с Персией. Когда иранцы лишились надежды, что Наполеон сокрушит Россию, они предпочли вступить в переговоры. В 1813 году заключили мир, отдали царю Карабах и земли нынешнего Азербайджана, русские получили монопольное право на плавания по Каспийскому морю.

Все эти успехи вывели Александра I в неоспоримые лидеры международной политики. Он постарался использовать возможности, открывшиеся перед ним и нашей державой. На Венском конгрессе, созванном для утверждения итогов войн и новых границ, Россия присоединила часть Польши, где Наполеон устроил подконтрольное ему герцогство Варшавское. Александр решил объединить его с областями Польши, отошедшими к нашей стране раньше, и создать царство Польское – под скипетром российского императора.

Но государь хотел использовать свой авторитет и для того, чтобы обезопасить мир на будущее от глобальных потрясений – какие вызвала Французская революция и последующая агрессия Бонапарта. Он впервые в истории предложил создать систему общеевропейской безопасности. Для этого Александр предложил державам-победительницам заключить Священный Союз, который и будет поддерживать мир и порядок. Но не тут-то было. Единства среди победителей и раньше-то не было, а сейчас оно окончательно нарушилось. До альтруизма и благородства русского царя его партнерам было очень далеко.

В результате Священный Союз сперва был заключен только между тремя монархами – Александром, императором Австрии Францем и королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом. Причем Австрия и Пруссия воспринимали трактат в качестве пустой декларации, благих пожеланий. А вот Англию крайне встревожило могущество России и усиление ее влияния. Для Лондона теперь не Франция, а наша страна воспринималась как главная соперница на мировой арене. Там же, на Венском конгрессе, британцы принялись сколачивать тайный альянс против России. Исподтишка сговорись с побежденной Францией, вместе с ней опутывали Австрию [43].

Но и внутри России далеко не все было ладно. Она понесла колоссальные убытки от нашествия Наполеона, в тратах на военные расходы. Финансы были совершенно расстроены, денег в казне остро не хватало. Компенсировали дефицит выпуском бумажных ассигнаций, но они обесценивались, особенно после массового вброса наполеоновских фальшивок. Разорились и многие дворяне, особенно мелкие помещики, их хозяйства приходили в упадок. А оклады офицеров и чиновников были совсем не высокими – считалось, что у них есть подспорье, доход с имений. Это приводило к росту хищничества, казнокрадства, взяточничества. Отечественные рынки заполонил британский импорт, напрочь душивший российскую промышленность. За границей закупали даже дамские ленты на огромную сумму 20 млн рублей! [44] Такое положение, в свою очередь, разваливало финансы, за рубеж утекало русское золото.

И в это же время развернулась скрытная, но вполне определенная атака на… Православие! Духовную жажду царя по-прежнему эксплуатировали и регулировали оккультист Кошелев и Голицын. В конце 1812 года они создали Библейское общество, занявшееся вроде бы благим делом, переводами Священного Писания с церковнославянского на русский язык, распространением Библии. Но под покровительством того же общества из Европы в Россию хлынули проповедники и активисты всевозможных сект – моравские братья, квакеры, баптисты, учителя «религиозного экстаза». Кое-где местные власти препятствовали еретикам. Но советники упросили Александра защитить их. Он вмешался лично: «Какое вам дело до того, кто и как молится Богу! Лучше чтобы молились каким бы то ни было образом, нежели вовсе не молились». В Германии царю подсунули протестантскую «пророчицу» баронессу Криденер – она очутилась в Петербурге, запутывала Александра мистикой, туманными прогнозами и деловито тянула деньги.

Расширяли свою деятельность и местные сектанты, скопцы. Они проникли даже в придворные круги. В ряды скопцов «посвятился» камергер двора Елянский. Сектанты обнаглели до такой степени, что в 1814 году через Елянского царю был представлен проект «церкви таинственной». Предлагалось учредить в России «божественную канцелярию» и установить «феократический образ правления». При этом скопцы станут секретными советниками всех отраслей управления. Их предстояло постригать в монахи и рукополагать в священство. Сектантов-иеромонахов следовало приставлять ко всем начальникам, в каждый полк и каждый город. «Иеромонах, занимаясь из уст пророческих гласом небесным, должен будет секретно совет подать… во всех случаях, что Господь возвестит о благополучии или о скорби; а командир оный должен иметь секретное повеление заниматься у иеромонаха полезным и благопристойным советом, не уповая на свой разум и знание». А скопческий лжехристос Селиванов должен был стать советником при самом императоре и руководить всей сетью «пророков». Эти реформы требовалось хранить в глубочайшей тайне, чтобы «не пометать бисер», а в итоге Россия возвысится, «будет всех сильнейшею победительницею всего мира».

Но тут уж сектанты перегнули палку. Масоны, облепившие Александра I, вовсе не собирались уступать свое влияние скопцам. Елянского объявили душевнобольным и заключили в лечебницу. Однако на прочих еретиках это никак не отразилось. Их деятельность развивалась беспрепятственно, по нарастающей. В 1816 году скопец-миллионер Солодовников отгрохал для Селиванова настоящий дворец, «дом божий, горний Иерусалим». Там были и личные покои лжехриста, и салоны для «духовных бесед», и разукрашенный зал для радений, и хорошо оборудованные помещения для ритуальных операций с новообращенными. Возле «дома божия горнего Иерусалима» вереницами останавливались богато убранные кареты. Знатные дамы, ничуть не таясь, приезжали слушать проповеди и беседы Селиванова.

Светское «общество» в это время охватило повальное увлечение мистикой. Дворяне и высокопоставленные чиновники собирались в спиритические кружки, утопали в астрологии, магии, зачитывались книжками розенкрейцеров, «тайнами храма», «чашами Грааля» и прочей оккультной литературой. Появилась еще одна «пророчица», Екатерина Татаринова. Аристократка, из семьи придворного (в девичестве Буксгевден). Овдовев, она сперва самозабвенно окунулась в секту «хлыстов» с радениями, свальным грехом и прочей подобной экзотикой. Потом перешла к скопцам, где ее и признали «пророчицей».

Ее покровителем выступил сам Голицын. Он получил повышение, стал министром духовных дел и народного просвещения. По его ходатайству царь предоставил в распоряжение Татариновой Михайловский замок. Пустовавший долгое время, молчаливое и малоприятное напоминание об убийстве Павла I. Может быть, Александр надеялся таким мистическим способом «очистить» замок, проложить путь к искуплению. Но Татаринова создала там общину «духовных христиан». К ней потянулась аристократия, генерал Головин, князь Енгалычев, художник Боровиковский, знатные дамы. Иногда на сборища приходил и Голицын. Хотя Михайловский замок превратился в гнездо тех же самых «хлыстов» и скопцов.

Под руководством такого министра духовных дел и просвещения новым витком закрутилось и само «просвещение». Издатель журнала «Сионский вестник» масон Лабзин принялся выпускать книжки религиозно-нравственного содержания под псевдонимом «Угроз Светловостоков». Всего издал три десятка таких книг, и они имели огромный успех. Их читали во всех благочестивых семьях. Воспринимали как наставления, учебники по церковному воспитанию. «Сионский вестник» Голицын вообще освободил от цензуры. Объявил, что сам будет цензором журнала.

Новый министр реформировал духовные училища. Принялся насаждать сугубую религиозность в учебных заведениях. Но… кто и как внедрял ее? Получалось, что духовным воспитанием руководит уже не Церковь, а Библейское общество и прочие организации Голицына и Кошелева, связанные с масонами, протестантами, «духовными христианами» и прочим клубком ересей. Переводы священных текстов, сделанные в Библейском обществе, получались совсем не идентичными церковнославянским оригиналам. Ереси стали заражать и духовенство. Те священники, кто хотел выслужиться, подстраивались к Голицыну и его окружению. А поборники строгого Православия или не осмеливались выступить против новшеств, или попадали в опалу, оказывались на захудалых приходах провинциальных епархий.

Возвысился масон Карамзин. По протекции бывшего воспитателя Александра I, масона Н.М. Муравьева, он еще раньше сумел получить официальный пост «историографа» с окладом 2000 рублей ассигнациями (до него и после него никто в России не занимал такой должности). Карамзин начал работать в архивах вместе с другим «вольным каменщиком», гомосексуалистом Бантыш-Каменским. Покровители не оставляли его. Он несколько раз получал личные аудиенции у императора. Был награжден орденом Св. Анны I степени, удостоен чина статского советника, государь выделил 60 тысяч рублей на издание «Истории государства Российского» и разрешил печатать ее в Императорской военной типографии без цензуры. В феврале 1818 года вышли первые 8 томов, огромным для тех лет тиражом 3 тысячи экземпляров, и их раскупили мгновенно, за 25 дней [45].

Успех обеспечили литературные дарования Карамзина. Его «История» была написана прекрасным языком, легко читалась. Для подавляющей части образованного российского общества Карамзин оказался «первооткрывателем» родной истории, его книгами зачитывались, впервые узнавая для себя о далеком прошлом собственного отечества, о делах предков. А автор четко внедрял в свою работу исторические фальшивки, от «норманнской» теории до грязной клеветы на первого русского царя Ивана Грозного – тем самым подводя подкоп под саму идею Царства.

Впрочем, активизация масонов в данный период была характерной не только для России. Наполеоновские войны, взбаламутившие всю Европу, расплескали и перемешали структуры «вольных каменщиков» разных стран. В Германии в период французской оккупации появились подпольные патриотические кружки «Тугенбунда» («Союза добродетели») – и объединяли они самых энергичных, решительных представителей офицерства, дворянства, молодежи. «Тугенбунд» находился под полным масонским влиянием, и превалировали в нем «боевые», радикальные течения вроде иллюминатов. А после освобождения Германии те же самые активисты «Тагенбунда» выдвинулись в армии, в администрации. Масонством была охвачена сфера германской культуры (например, высокопоставленным масоном и оккультистом был величайший немецкий писатель Иоганн Вольфганг Гете).

А Александр I вернулся к либеральным идеям своей юности. Опять стал возвышаться Сперанский. Сперва царь назначил его пензенским губернатором, потом сибирским генерал-губернатором, а потом вернул и к рычагам государственной власти. Поставил во главе Комиссии по составлению законов, ввел в Государственный совет.

Царству Польскому Александр даровал конституцию со свободой печати, свободой личности, двухпалатным парламентом – сеймом. Царем Польши считался сам император, а своим наместником он назначил поляка, генерала Зайончека, воевавшего против русских и под заменами Костюшко, и под знаменами Наполеона. Правда, он оказался очень подходящим наместником, считал за лучшее выполнять указания брата государя Константина Павловича – который занял пост главнокомандующего Польской армией.

В 1818 году царь приехал в Варшаву на открытие сейма и произнес речь, что Польша является как бы плацдармом конституционных свобод, опытным полем – откуда Александр со временем распространит подобные свободы на всю Россию. С поляками он вообще заигрывал. Предоставил им практически полную автономию. Они могли сами принимать и менять свои законы, у них были свои суды, своя полиция, ходили свои деньги. Польская армия создавалась и вооружалась за счёт России, причём оклады жалованья были гораздо выше, чем в русских войсках. Хотя в этой армии большинство офицеров воевали на стороне французов. Даже форма им была оставлена «привычная», установленная для них Наполеоном. Но горделивые паны отнюдь не оценили благородное отношение царя к их стране. Те же самые польские офицеры стали костяком Национального масонского общества – антирусского и антироссийского, принялись готовить восстание.

Эти веяния сквозняками врывались и в Россию. Царская армия в походах вроде бы закалилась, набралась боевого опыта. Но… дисциплина совсем разболталась. А офицеры за границей нахватались и французских, и германских радикальных учений, контактировали с английскими, австрийскими, прусскими, шведскими, польскими масонами. Как обычно, хватало и недовольных, кем-то или чем-то обиженных. Хватало и возгордившихся. Серые армейские будни с учениями и караулами после блеска побед казались им уже скучными. А свои государственные порядки – несовершенными. Среди офицеров и дворян, мечтающих перекроить их по своему разумению, стали появляться тайные общества.

В 1814 году граф Дмитриев-Мамонов и генерал Орлов создали «Орден русских рыцарей». Следом возникли «Священная артель», «Семеновская артель», кружок Раевского. О «Семеновской артели», куда входили будущие декабристы Трубецкой, Муравьев-Апостол, Якушкин, Александр I узнал и запретил ее. Но в 1816 году члены всех этих кружков объединились в одну тайную структуру, «Союз спасения», ставивший целью уничтожить самодержавие и заменить его конституционной монархией.

Правда, возникли разногласия – как же выполнить эту задачу? Большинство предпочитало мирный путь. Когда Михаил Лунин и Иван Якушкин принялись отстаивать необходимость убить царя, «Союз спасения» переругался. Сами же участники постановили распустить его. Но тут же было создано «Военное общество», где отсекли нерешительных и мягких, а на его базе в 1818 году возник «Союз благоденствия». Для маскировки он провозглашал «помощь правительству» в благих делах «просвещения». Но настоящей целью видел даже не конституционную монархию, а установление республики. В общем, это был уже самый натуральный заговор.

Порывы революционеров «спасать отечество» подогревались грубыми ошибками самого Александра I. Войны выявили слабое место России. Солдаты служили по рекрутскому набору, 25 лет. При нашествии французов в короткий срок увеличить армию оказалось проблематично. Ведь подготовленных резервистов не было, а необученные ополченцы сражались неумело, несли огромные потери. Если наращивать армию в мирное время, казна не выдержала бы расходов. Царю пришла идея военных поселений. Разместить воинские части в селах, чтобы обрабатывали землю. Армия будет сама себя обеспечивать продуктами, фуражом. Но поселенцы будут учиться и воинскому мастерству, в случае войны встанут в строй.

Организацию поселений царь поручил Аракчееву. Хотя он был противником таких планов, на коленях умолял Александра отказаться от них. Но государь был непреклонным. В общем-то военные поселения в России существовали издавна, казачьи станицы. Сами себя обеспечивали и сражались великолепно. Но по этому пути не пошли. Стали изучать опыт англичан, создававших военные поселения в своих колониях (для туземных войск), опыт австрийцев – у них в военных поселениях жили сербы и хорваты, охранявшие границы.

В 1817 году для реализации проектов выделили районы в Новгородской, Могилевской, Витебской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской губерниях. Включали в них войска, расквартированные в здешних местах, но и крестьян приписывали к полкам. Рота занимала 60 домов, построенных в линию по единому образцу. На первом этаже жили 4 семьи, они вели общее хозяйство. На втором – холостые, помогавшие семейным. Вся жизнь была расписана до мелочей и шла под командой офицеров. Часть времени поселенцы должны были заниматься военным обучением, остальное время предназначалось на работы по сельскому хозяйству, строительству дорог, осушению болот. Мальчики 7–12 лет зачислялись в батальоны кантонистов, с 12 до 18 лет отпускались домой, в 18 становились в строй, в 45 поселенцев переводили в категорию «инвалидов» [46]. Всего в военные поселения попало 170 тысяч солдат и 274 тысяч крестьян.

Казаков тоже подчинили Департаменту военных поселений, но они-то продолжали жить по своим обычаям, без мелочной регламентации, и их станицы процветали. В других местах было совершенно иначе. Заграничный опыт для России оказался совершенно чуждым. Крестьяне воспринимали «солдатчину» как худшее наказание, писали царю: «Прибавь нам подати, требуй от каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и выведи нас в степь, мы и там примемся работать, но… не делай нас всех солдатами». Были бунты. Самый крупный, в Чугуеве, пришлось подавлять силой. 275 человек были приговорены к смерти, но Аракчеев заменил им казнь прогоном сквозь строй в 12 тысяч палок, и велел наказать не всех, а только 40 зачинщиков. Из них 25 умерли.

Но и там, где все обошлось спокойно, начинание царя обернулось провалом. Искусственное соединение отличных солдат и отличных крестьян сломало их качества. Военные поселенцы стали плохими крестьянами и никудышными солдатами. Их хозяйства разваливались, поддерживались только крупными дотациями. Население не росло, а уменьшалось. Смертность от болезней, тяжелых работ, а в большей степени убыль от дезертирства превышали рождаемость.

Начинания Александра оборачивались совсем не такими плодами, на которые он рассчитывал. Так получалось и в международных делах, и во внутренней политике. Накапливались усталость, разочарование. А углубление в религиозные вопросы снова наталкивало его на старый мучительный вопрос – благословляет ли Господь его царствование, начавшееся преступным образом? Супруга болела, и становилось уже ясно: детей у них не будет. Наследником престола числился брат Константин. На завершающем этапе войны он показал себя настоящим героем. Под Бауценом его отряд блистательно отразил натиск самого Наполеона! Великий князь удостоился боевых наград за битвы под Дрезденом и Лейпцигом. Под Фер-Шампенуазом лично возглавил атаку двух конных гвардейских полков, ударив во фланг противнику.

Но у него семейная жизнь окончательно запуталась. Его жена Анна жила в своем родном Кобурге. Александр и Константин встречались с ней во время поездок за границу, и царь прилагал усилия, чтобы супруги воссоединились. Но Анна отказалась наотрез. Да и Константин этого не желал. Он прижился в Варшаве, полюбил Польшу, ее нравы и порядки. Он и сам верил, что становится «своим» для панов. У него завязался бурный роман с графиней Жанеттой Грудзинской, великий князь жаждал взять ее в жены. Причем Константин не скрывал, что он не хочет и не будет царствовать. Отмахивался: «Меня задушат, как задушили отца»…

Но уже возмужал третий брат, Николай. Он закончил обучение и особые успехи проявил в инженерной подготовке. Его отправляли в путешествия по России, за границу. Сохранились его записки, где он предстает перед нами очень внимательным, деятельным, способным на самостоятельные оценки и выводы. Он не брезговал лично осматривать тюрьмы, госпитали, обнаружив настоящие безобразия в Порхове, Воронеже. В Белоруссии правильно оценил роль польских дворян, оппозиционных к России, тяжелое положение крестьян, притеснения народа со стороны евреев, засилье католических монастырей и их влияние на молодых людей [47]. А в Англии Николай Павлович сделал меткую оценку «демократии»: «Если бы, к нашему несчастью, какой-нибудь злой гений перенес к нам эти клубы и митинги, делающие больше шума, чем дела, то я просил бы Бога повторить чудо смешения языков, или, еще лучше, лишить дара слова всех тех, кто делает из него такое употребление» [48].

Невесту ему присмотрел царь, прусскую принцессу Шарлотту. Николай несколько раз приезжал к ней в Берлин, познакомился, и они искренне полюбили друг друга. В июне 1817 года она прибыла в Россию, приняла православие с именем Александры Федоровны, и в церкви Зимнего дворца состоялось таинство их венчания с Николаем Павловичем. Семья стала дружной, любящей, и молодая супруга зачала почти сразу же. В апреле 1818 года у них родился сын Александр. Продолжатель царственного рода Романовых…

В это же время Николай вступил на стезю военной службы. В начале 1818 года старший брат назначил его инспектором по инженерной части – он возглавил инженерные войска лейб-гвардии и армии. Здесь Николай Павлович оказался вполне на месте, инженерное дело он давно любил, прекрасно разбирался в нем. Но обнаружил, что в других науках его обучение было далеко не лучшим, сам ужасался вопиющим пробелам, стал заниматься самообразованием. Разработав собственноручно руководство по инженерному делу, Николай Павлович честно сказал подчиненным офицерам: «Не обращайте, господа, внимания на орфографию, я должен сознаться, что на эту часть при моем воспитании не обращали должного внимания» [49].

Вера великого князя была отнюдь не показная, и модным мистицизмом, экзотическими ересями он не увлекался, к «пророчицам» не обращался. При тяжелых родах жены он принял обет – в храме Нового Иерусалима построить придел в честь святого Александра Невского, что и исполнил. Но нигде и никогда широко это не афишировал, а архиепископу Московскому Августину (Виноградскому) писал: «Изъявление благодарности не нужно Тому, Кто читает в глубине души, но оно необходимо душе благодарной… Пускай перед алтарем, воздвигнутым благодарностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне… на службу Государю, на честь и пользу Отечеству» [50].

Осенью 1818 года в дополнение к инженерным войскам Николай получил еще одно назначение – командиром 2-й бригады 1-й гвардейской дивизии. Эта бригада состояла из Измайловского и Егерского полков. На новой должности великий князь столкнулся с реальной службой. Неожиданно для себя Николай сделал открытие, что такая служба не имеет ничего общего с уставами, которые он с детства знал назубок. Лейб-гвардия разболталась. Среди офицеров царили разгильдяйство и панибратство, авторитет начальников ставился ни во что, приказы критиковались и высмеивались.

Николай взялся наводить порядок, но оказался на этом поприще одиночкой. Потому что нарушения дисциплины, с которыми он пытался бороться, вполне дозволялись более высокими начальниками. Например, после войны офицерам разрешили вне службы носить гражданские фраки. Некоторые даже на учения приезжали во фраках, только накинув поверх них шинель и форменный головной убор. Чтобы, освободившись, не терять времени, катить куда-то развлекаться. Решить какие-то вопросы через брата-царя Николай не мог – Александр в это время надолго уехал за границу, на конгресс в Аахен.

По мучившим его вопросам великий князь обращался к командиру Гвардейского корпуса генерал-адъютанту Васильчикову. Тот отчасти соглашался, давал советы, как лучше выправить те или иные нарушения. Но чаще махал рукой. Давал понять, что так уж сложилось, и это даже от него не зависит. Однако у Николая Павловича руки не опустились. Он понял, что порядок в службе напрямую зависит от личности офицеров. Ближе знакомился с ними, изучал их. Придумал собственный метод, условно разделив офицеров на три категории. Честные и добросовестные служаки. «Добрые малые», в общем-то порядочные, но не желающие особо напрягаться – идет как идет, ну и ладно. Третьи – болтуны, критиканы, фрондеры, расшатывающие дисциплину.

От этой третьей категории Николай принялся чистить свои полки. Строго взыскивал за упущения, переводил из Лейб-гвардии в армию. Но при этом великий князь снова столкнулся с неожиданным явлением, «ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей». Удаление таких офицеров оборачивалось заступничеством высоких лиц, сплетнями, скандалами [51]. Вот так Николай Павлович, еще не понимая этого, впервые вступил в конфликт с будущими декабристами. Дело он довел до конца, бригаду оздоровил.

Летом 1819 года, как обычно, полки Лейб-гвардии вывели в Красное Село на маневры. Участвовал и Николай со своей бригадой. Император похвалил ее, а после учений пожаловал в гости к брату и его супруге. Сыну Александру исполнился уже годик, а Александра Федоровна снова ходила непраздной. Обедали в узком кругу, без посторонних, и царь разговорился, что очень рад видеть их семейное счастье. Сетовал, что сам оказался лишенным такого. Каялся и винил себя в грехах молодости и побочных связях, из-за чего остался бездетным, как и Константин.

Но от беседы о детях Александр вдруг перевел ее в совершенно иное русло. Стал говорить, что пост государя очень тяжелый, требует чрезвычайного напряжения и здоровья, а его силы ослабевают. Поэтому он принял решение – когда почувствует, что больше не может исполнять свой долг, отречься от власти. Сообщил, что Константин об этом уже знает, однако наследовать трон не желает. Но оба они видят знаки Божьей благодати в семье брата Николая, где род продолжается. И Николай должен знать заранее – престол предстоит занять ему.

Великий князь и его жена были в шоке, «поражены как громом». Видя их реакцию, царь начал успокаивать – это произойдет еще не скоро. Может быть, лет через десять. Но Николай и Александра «должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной». Младший брат наконец-то нашел слова, что никогда не готовил себя быть царем, не чувствует в себе ни сил, ни духа, помышляет лишь о службе. Александр ответил: когда он вступил на престол, то и сам был в таком же положении, и ему было еще труднее. Начал перечислять, что он многое делает и еще будет делать, чтобы передать дела в достойном порядке.

Как вспоминал Николай Павлович: «Государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно, по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить и воротиться…» [47]. Кстати, с орфографией в этих воспоминаниях уже все в порядке. Как видим, язык прекрасный, образный. Работать над собой великий князь умел основательно.

ГЛАВА 9. ПОВОРОТ АЛЕКСАНДРА I

Международная политика Александра I, казалось бы, торжествовала. К его любимому детищу, Священному Союзу, хоть и не сразу, постепенно, присоединились почти все монархи Европы. Но задачи этого альянса, обеспечение общего мира и стабильности, остались пустым звуком. Наоборот – англичане в данное время принялись осваивать новый, сверхвыгодный бизнес. Экспорт революций. Англия была главным мировым центром масонства, а структуры «вольных каменщиков» были очень удобным инструментом для организации подрывных операций. Захватывать сферы влияния такими методами получалось гораздо эффективнее и гораздо дешевле, чем вести завоевательные войны.

Одной из соперниц Англии еще с XVI века была Испания. Она уже ослабела, на господство на морях больше не претендовала. Но все равно оставалась огромнейшей мировой державой, ей принадлежала значительная часть Америки, Филиппины, ряд других владений. Испанские колонии в Америке жили даже лучше и богаче, чем метрополия. Национальной дискриминации не было. Индейцы, принявшие католицизм, становились равноправными подданными испанского короля. Нередкими были смешанные браки. Богатые креолы (потомки испанских переселенцев) и метисы владели обширными плантациями, торговали, занимали важные должности в администрации. А их сыновья ехали учиться в Англию или Францию. Вступали там в масонские ложи. И у них вдруг просыпалось «национальное самосознание». Они приходили к выводу, что Испания их «угнетает», что без ее власти колонии жили бы гораздо лучше. Поддерживала такие взгляды Англия – она давно рвалась торговать с Латинской Америкой напрямую, через голову Испании.

В 1810 году, когда Испанию захватил Наполеон, масонские механизмы были пущены в ход, и почти одновременно заполыхало по всей Америке. Независимость провозглашали Венесуэла, Новая Гранада (Эквадор), Рио-де-ла-Плата (Аргентина), Чили, Новая Испания (Мексика). Когда французы стали терпеть поражения и вынуждены были убраться из завоеванных стран, Испания собрала войска, послала за океан, и все очаги мятежей были подавлены. Но сформировались новые заговоры, и в 1816–1817 годах по Америке забушевала вторая волна. А вдобавок ко всему в 1820 году вспыхнула революция в самой Испании. Вылилась в затяжную смуту, гражданскую войну, и усмирить восставшие колонии испанцы уже не смогли.

Результат известен. Испания выбыла из числа великих держав, скатилась на уровень второсортного государства. А ее заокеанские владения, еще недавно процветавшие, разделились, передрались между собой при разграничении территорий, в междоусобицах лидеров и партий. Борьба за независимость обошлась Латинской Америке в 1,5 миллиона жизней – больше, чем погибло в Европе в войнах Наполеона. Здешние страны были разорены, измочалены – и попали в полную экономическую и политическую зависимость от Англии, превратившись в жалкие «банановые республики».

Очень перспективной сферой влияния для Великобритании считалось и Средиземноморье. И в Италии на основе масонских структур тоже возникла сеть тайных боевых организаций – карбонарии. В 1820 году начались сразу две революции. Одна на юге, в королевстве Обеих Сицилий, другая на севере, в Пьемонте. С ними властям удалось справиться. В Пьемонте часть армии осталась верной королю, на помощь монархам прислала войска Австрия, оба очага раздавили. Но тем самым итальянцев ссорили с австрийцами. Народ стал воспринимать их как оккупантов. А Англия давала повстанцам политическое убежище, выступала покровительницей итальянских «свобод». У всех перечисленных восстаний, в Латинской Америке, Испании, Италии, было нечто общее. Это были «офицерские» революции. Их боевой костяк составляли офицеры из тайных масонских организаций, и мятежи начинались в военных частях.

Но ведь и в России было то же самое, основой тайных кружков были офицеры! В нашей стране полным ходом продолжалось и духовное разложение общества, подрыв авторитета Церкви. Но все-таки еще имелись мощные здоровые силы, выступившие против этого беспредела. Правда, высшие иерархи Церкви уже были вовлечены в Библейское общество или просто не хотели ссориться с всемогущим Голицыным.

Борьбу с еретиками возглавили священнослужители куда более низких рангов. Ректор Санкт-Петербургской духовной академии архимандрит Иннокентий (Смирнов), ныне причисленный к лику святых, и его ученик иеромонах Фотий (Спасский). Фотий открыто поднял голос «против масонов, иллюминатов, методистов, Лабзина, «Сионского вестника» и прочих». Однажды у иеромонаха Иова, преподававшего Закон Божий в Морском кадетском корпусе, случился приступ натурального беснования, он ножом изрезал иконы в своем храме [53]. Фотий на проповеди в Казанском соборе публично объявил, что это закономерно и является следствием вступления Иова в ложу Лабзина.

А последователь Фотия, князь Ширинский-Шихматов (впоследствии иеромонах, настоятель Ильинского скита на Афоне), и дипломат Александр Стурдза привлекли консультантов из опытных монахов и провели экспертизу «Сионского вестника», указав на публикации еретические и кощунственные. Представили доклад Голицыну. Тот пытался спустить дело на тормозах, выгородить Лабзина, но все же вынужден был передать цензуру «Сионского вестника» ректору духовной академии Иннокентию (Смирнову). После этого Лабзин прекратил издание журнала. Однако первая атака на еретиков обернулась «повышениями». Иннокентия (Смирнова) сделали епископом – но в Пензе. Фотия – игуменом, но в захудалом Деревяницком монастыре под Новгородом. Обоих отправили в почетные ссылки. А Лабзин получил высокое и почетное назначение, стал вице-президентом Академии художеств.

Архимандрит Фотий (Спасский) – борец с засильем масонов в государственном руководстве и Церкви

Ну а в дело скопцов оказался неожиданно вовлечен великий князь Николай Павлович. Когда он осуществлял чистку своей бригады, то ячейка сектантов обнаружилась в Лейб-гвардии Егерском полку! Скопцы сумели вовлечь к себе нескольких офицеров, и те вербовали в «святость» сослуживцев, подчиненных. Николай обратился к столичному генерал-губернатору Милорадовичу, тот дал указания обер-полицмейстеру Горголи. Конечно, полиция давно знала о секте. И кто о ней не знал? Она же и не скрывалась! Периодически поступали жалобы от тех, кто обманом стал жертвой изуверских ритуалов, от родственников пострадавших. Но все это заминалось высоким покровительством, взятками. Однако теперь была задета честь Лейб-гвардии, и фигура царского брата кое-что значила. Полиция быстро собрала и доказательства, и свидетелей. В ноябре 1819 года начались аресты. А к июлю 1820 года многочисленную питерскую сеть скопцов ликвидировали. Селиванова отправили в монастырское заключение в Суздаль. Только кружок «пророчицы» Татариновой в Михайловском замке уцелел, у него были уж слишком могущественные заступники.

Но Николай сумел относительно благополучно оздоровить 2-ю гвардейскую бригаду. А его младшего брата Михаила царь поставил во главе артиллерийского ведомства, добавив ему 1-ю бригаду 1-й гвардейской дивизии, Преображенский и Семеновский полки. Он застал то же самое, расхлябанность и сплошное нарушение уставов. Особенно неблагополучно было в Семеновском полку, где еще с 1814 года действовала тайная «Семеновская артель», созданная будущими декабристами Трубецким, Муравьевым-Апостолом, Якушкиным. Но Михаил не обладал умом и тактом Николая, а в службе был завзятым «фрунтовиком».

Вместо внимательного изучения, что же творится в полку, он попытался решить проблему одним махом. Нажаловался Аракчееву, и они добились смещения командира Семеновского полка Потемкина как «неспособного по излишнему мягкосердию командовать полком». Вместо него был назначен известный своей строгостью генерал Шварц, получив приказ подтянуть гайки. Он и взялся подтягивать по своему разумению. Обрушился на солдат, которые в падении дисциплины были в общем-то не виноваты, службу распустили их командиры. Солдат принялись гонять вовсю, дрессировали, за каждую мелочь наказывали. Пороли даже Георгиевских кавалеров, невзирая на то, что награждение крестом освобождало от телесных наказаний.

Семёновцы не выдержали. 16 октября 1-я рота самовольно построилась на плацу. Отказалась идти в караул, потребовала командиров. Дело было неслыханное! Семеновский полк был элитой! Любимым полком Александра I. А 1-я рота официально считалась Государевой! Но царя в России не было, он опять находился за границей, на конгрессе в Тропау. Для ликвидации чрезвычайного происшествия составился импровизированный штаб из генерал-губернатора Милорадовича, корпусных командиров Васильчикова и Закревского. Бунт постарались погасить в зародыше, мятежную роту окружили подразделениями Павловского полка и отвели в Петропавловскую крепость. Но вступились остальные роты семеновцев. Потребовали освободить товарищей или арестовать весь полк – что и было сделано.

Вышедших из повиновения солдат развезли по разным крепостям, доложили императору. А он соотнес мятеж с другими событиями того же самого 1820 года – революциями в Испании, Неаполе, Пьемонте. Уж очень было похоже. Поэтому к случившемуся отнесся строго, полк приказал раскассировать. Офицеров и солдат разослали по армейским частям, по дальним гарнизонам, главных виновников судили. Шварца за излишнюю строгость, спровоцировавшую бунт, выгнали со службы. Зачинщиков из 1-й роты прогнали сквозь строй и отправили на каторгу. Но обнаружилось и другое. Не все офицеры во время мятежа действовали должным образом – и четверых привлекли к суду. Когда произошли беспорядки у семёновцев, началось брожение и в других частях столичного гарнизона, кто-то распространял прокламации.

Расследование переполошило заговорщиков из «Союза благоденствия». Они спешно собрали съезд в Москве и объявили о роспуске своей организации. Но в действительности намечалось притаиться временно, отсечь ненадежных. Уже через несколько месяцев вместо одного общества были воссозданы два, «Южное» и «Северное». Тем не менее должностные лица, проводившие разбирательство, все же собрали немало сведений о «Союзе благоденствия» и его дочерних организациях. Нашли программные документы о целях революционеров. Командир Гвардейского корпуса Васильчиков и его начальник штаба генерал-адъютант Бенкендорф составили и в мае 1821 года подали Александру I «Записку о тайных обществах в России».

Однако император, ознакомившись с их докладом, вздохнул и сказал Васильчикову: «Вы, который служите мне с самого начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти мечты и эти заблуждения». После долгого молчания добавил: «Не мне подобает быть строгим». Александр не забыл собственные либеральные идеи. Помнил и о том, что был соучастником заговора против отца. Он не считал себя вправе карать других за то, в чем был грешен сам. Были предприняты только некоторые меры предосторожности, в корпусе Лейб-гвардии учредили тайную полицию. Впрочем, малочисленную и совершенно неопытную в таких делах.

А между тем операции по экспорту революций продолжались. Следующей их целью стала Греция – то же самое Средиземноморье, которое очень интересовало англичан. Но это дело было спланировано довольно хитро. Масонская революционная организация «Филики Этерия» («Дружеское общество») была создана в России, базировалась в Одессе. Она собирала греческих офицеров, состоявших на царской службе, во главе с генералом Александром Ипсиланти. В 1821 г. произошел мятеж против турок в Валахии. Его сочли удобным моментом для начала борьбы.

Ипсиланти самовольно оставил российскую службу, с отрядом перешел границу и бросил призыв к восстанию. Ничего хорошего из этого не получилось. Османские войска били соратников Ипсиланти. Вдобавок греки поссорились с восставшими валахами, в столкновении убили их лидера Владимиреску, потеряв всякую поддержку. До Греции они так и не добрались, Ипсиланти бежал в Австрию, почти все его товарищи погибли. А турки обрушились мстить всем православным, в Константинополе повесили патриарха и троих митрополитов в полном облачении.

Россия возмутилась расправой. Прервала дипломатические отношения с Османской империей. Но западная пресса подняла шум, что восстание организовано русскими, что это попытка захватить Константинополь. После расправы над патриархом и митрополитами восстание и впрямь разгорелось, широко разлилось по Греции. Александр I намеревался поддержать его. Но Англия и Франция недвусмысленно ткнули его носом в его же собственные принципы Священного Союза. Ведь греки выступили против легитимной власти, против своего законного монарха, турецкого султана. То есть были революционерами. При таком раскладе царя убедили, что вмешиваться никак нельзя [43].

Однако финансировать восстание принялась Англия – под видом пожертвований британских греческих общин. Турецких войск поначалу в Греции было мало, они традиционно группировались поближе к русским границам и были отвлечены отрядом Ипсиланти. Поэтому повстанцы одерживали успехи. А в Англии и Франции пропаганда стала раздувать симпатии к ним. Для них собирались пожертвования, посылались деньги, оружие, туда ехали добровольцы – вплоть до такой рекламной фигуры, как Байрон. И разумеется, грекам разъясняли, что царь отказался от них, предал на расправу султану. Выводили их из-под русского влияния и подбирали под свое: получалось, что их настоящими «друзьями» выступали Англия и Франция…

Для Александра I пожар, разожженный «Этерией» и обернувшийся для России грандиозным международным скандалом, стал еще одним толчком, подтвердившим опасность конспиративных кружков. В 1822 году царь издал указ о запрете любых тайных организаций в России, в том числе масонских лож. Все государственные служащие, как военные, так и гражданские, должны были дать расписку, что ни в какой тайной организации не состоят. А если ранее состояли, указать в какой, и письменно заверить, что вышли из нее. При таких условиях царь гарантировал полное прощение и забвение совершенных проступков. Но при обмане и нарушении грозил наказанием.

Этот указ помог и в борьбе с ересями. Лабзин не спешил ликвидировать свою ложу. К тому же имел неосторожность насмехаться над Аракчеевым. В результате осенью 1822 года он отправился в ссылку в Симбирск. А влияние на царя Голицына и его «пророков» Аракчеева давно раздражало. Он выступил могущественным покровителем поборников чистоты Православия. Усилиями его партии удалось убрать от двора баронессу Криденер, Кошелева. Среди помощников Голицына Аракчеев нашел таких, кто тоже засомневался в вере своего начальника, – Магницкого, Рунича, с их помощью стал собирать компромат на министра народного просвещения.

У обличителя еретиков, игумена Фотия, высланного в новгородскую глушь, тоже нашлась сильная покровительница, графиня Орлова-Чесменская – одна из богатейших помещиц России. Она помогала опальному игумену, ходатайствовала за него в столице. Перемены стали возможными, когда митрополита Санкт-Петербургского и Новгородского Михаила (Десницкого), отлично вписавшегося в окружение Голицына, сменил на этом посту Серафим (Глаголевский). Он возвел Фотия в сан архимандрита, перевел в другой монастырь. Сам Серафим не рисковал выступать против высокопоставленных духовных смутьянов. Он использовал Фотия. Пригласил его в столицу, поселил в Александро-Невской лавре.

Архимандрит был настоящим подвижником, носил вериги, а говорить умел очень красиво и убедительно. Орлова-Чесменская сделала ему рекламу, на беседы с ним и за его духовными советами потянулись дамы высшего света, он «вошел в моду». Его представили и Голицыну. Фотий по благословению митрополита Серафима повел себя мудро и тонко. Против еретических увлечений министра и его приближенных не выступал. Голицын счел его вполне «своим», одним из священнослужителей, что подстраивались к нему. Обрадовался: популярный архимандрит может стать новой «звездой», которой он блеснет перед царем.

Министр выхлопотал Фотию аудиенцию у Александра I, тот говорил с государем «о делах веры и Церкви». Действительно, произвел впечатление. Император пожаловал ему драгоценный наперсный крест, он был назначен настоятелем большого Юрьевского монастыря под Новгородом. Но Фотий, попав в придворное окружение, привлек внимание адъютанта царя Уварова. Убедил его, что Православие в серьезной опасности. Его пригласили к императрице, и в беседе с ней архимандрит уже открыто коснулся «до князя Голицына и прочих врагов веры, сынов беззакония».

Стал добавляться компромат, собранный Аракчеевым. А в 1823 году один из директоров Библейского общества, популярный немецкий проповедник Иоганн Госснер настолько обнаглел, что выпустил книгу «Дух жизни и учения Иисуса Христа в размышлениях и замечаниях о всем Новом Завете». Хаял в ней русское духовенство, высмеивал обряды Православной Церкви, доказывая их «греховность». Под крылышком Голицына даже такое сошло бы с рук, но борцы за Православие были уже готовы к атаке. Фотий направил царю два письма с разбором этой и других книг еретиков. Причем провел четкую связь между опасностью духовной и политической. Показал, что разрушение веры – составная часть революционных подрывных операций против монархии.

Александр вызвал его к себе и три часа беседовал наедине. После этого Фотий даже открыто провозгласил анафему на Голицына, допускавшего в своем ведомстве подобные безобразия. Книгу Госснера передали на экспертизу президенту Российской Академии адмиралу Шишкову, подтвердившему обвинения. Цензор, переводчик работы Госснера и хозяин типографии, где она вышла, были отданы под суд. Самого Госснера выслали из России. В мае 1824 года Голицына наконец-то спровадили в отставку с поста министра духовных дел и народного просвещения. Его сменил Шишков, приостановил деятельность Библейского общества.

Впрочем, и Голицына царь все еще ценил. Оставил на службе директором департамента почты. Но страшная угроза ересей, готовых захлестнуть Православную Церковь, была предотвращена. А вот для Александра все случившееся обернулось очередными душевными травмами. Он повернул свою политику против масонов – хотя с начала правления шел на поводу либеральных идей, поощрял их. Он наконец-то отбросил мистические химеры, обратившись к ортодоксальному Православию… Но ведь и эти химеры он поощрял! Считал великим своим достижением эдакое «сближение христиан» разных конфессий, их поддержку. Теперь получалось, что и это его дело было совсем не добрым! Совсем не богоугодным! Так какими же оказывались плоды всего его царствования? Ошибки и заблуждения, которые он только сейчас начал исправлять?

ГЛАВА 10. ЗАГОВОР НАБИРАЕТ СИЛУ

О наследовании престола Александр I сообщил брату Николаю в 1819 году, но дальше эта тема как будто «зависла». Складывается впечатление, что царь сам отодвигал ее как слишком деликатную и неприятную, пугающую. Избегал касаться ее. Очевидно, имели место и колебания Александра. 20 марта 1820 года был расторгнут брак великого князя Константина Павловича с прежней женой. Царь отреагировал. В тот же день подписал Манифест, что лицо Императорского Дома, вступившее в брак с человеком, не имеющим соответствующего достоинства, не из венценосной семьи, не может передать ему право принадлежности к Императорской Фамилии. И дети от такого брака не имеют прав на корону России.

Тем не менее 12 мая того же года Константин Павлович женился на полюбившейся ему полячке Грудзинской. Царь даровал ей титул княгини Лович. Но ситуация создалась двусмысленная. Ведь Манифест Александра касался только Грудзинской и возможных детей. Самого брата он права наследования не лишал. Однако и Константин не спешил поставить точки над «i». Только в частных разговорах с братом Михаилом он упоминал, что «дал себе святое обещание отказаться, навсегда и невозвратно, от престола», «решился уступить мое право брату Николаю». Но предупреждал, что это должно пока «оставаться между нами».

Когда Николай проезжал через Варшаву, Константин отдавал ему почести, не соответствующие его положению. Как особе более высокой, чем сам Константин. Но отговаривался шуткой: «Это все оттого, что ты царь Мирликийский» [54]. Это было детское прозвище Николая. Он же был крещен в честь святителя Николая Мирликийского, а однажды напророчил себе. Спросил отца, почему его называют Павлом Первым. Тот ответил: «Потому что не было другого государя, который носил бы это имя до меня». «Тогда меня будут называть Николаем Первым», – сделал свой вывод малыш [55]. Конечно, над ним посмеялись. Шансов взойти на трон у него практически не было. Впереди – два старших брата, у них должны были родиться собственные сыновья. Вот и появилась семейная шутка, «царь Мирликийский».

А Константин лишь в январе 1822 года приехал в столицу и после беседы с матерью окончательно подтвердил свое решение. Составил официальное письмо об отречении от права на престол, передавая его «тому, кому оно принадлежит после меня». Но царь опять не спешил. Только 2 февраля он подписал ответ, что удовлетворяет прошение Константина. И… дело зависло еще на полтора года.

Летом 1823 года в Санкт-Петербурге на заседаниях Синода присутствовал архиепископ Филарет Московский (Дроздов). Он обратился к царю за разрешением вернуться в свою епархию, но Голицын, в то время еще министр духовных дел, передал ему волю Александра: до отъезда исполнить секретное поручение. Написать проект Манифеста о назначении наследником престола великого князя Николая Павловича. Предупредил, что этот документ будет в глубокой тайне храниться в Москве в Успенском соборе. Святитель Филарет был в недоумении и указал на явную несуразность – смена власти происходит в Петербурге, а тайный акт будет лежать в Москве. Как он сможет повлиять на события?

Царь согласился со справедливым замечанием. Разрешил сделать копии, чтобы хранились в Государственном совете, Сенате и Синоде. Составив проект Манифеста, Филарет несколько раз правил его по указаниям Александра. Наконец, оставил окончательный вариант и уехал. А 25 августа царь сам прибыл в Москву. Через два дня архиепископ получил документ в запечатанном конверте с собственноручной надписью Александра: «Хранить в Успенском соборе, с государственными актами, до востребования моего». Но в случае кончины императора конверт требовалось открыть «прежде всякого другого действия». Аракчеев навестил Филарета и еще раз предупредил, что «государю не угодна ни малейшая огласка». Копии Манифеста переписывал Голицын. За царской печатью и с такими же надписями они были доставлены в Государственный совет, Сенат и Синод в сентябре-октябре 1823 года.

Мы снова видим явные признаки колебаний и нерешительности Александра. Он даже не исключал, что отменит или изменит Манифест – приказывая хранить «до востребования». Взвешивал, соизмерял. Все это становится понятным, потому что он знал отношение к царской короне самого брата Николая, нового наследника. Очень опасался, что он тоже откажется. Поэтому с ним Манифест не согласовывали, в тайну документа не посвящали. Ну а к этому добавлялись мучительные размышления Александра I над шагом совсем уж неординарным. Собственным отречением. Но последующие события воспринимались царем как новые толчки.

7 ноября 1824 года в Петербурге случилось наводнение, сильнейшее за всю историю города. Вода поднялась на 4 метра, затопила почти всю столицу, разрушила 462 дома, повредила около 4 тысяч строений. Погибших насчитывали от 200 до 600 человек, но многие пропали без вести – тела унесло в Финский залив. А на следующий день грянул сильный мороз, затопленные нижние этажи зданий замерзли, остались необитаемыми на всю зиму. В природной катастрофе Александр I видел подтверждение, что Господь не благословляет его царствование, продолжает наказывать страну за его восшествие на окровавленный престол отца.

Острой и болезненной проблемой оставалась война на Кавказе. Она тянулась уже давно, с XVIII века. Нападения горцев на казачьи станицы, на посты царских войск, похищения людей в неволю. Ответные поиски казаков и военные экспедиции. После присоединения Грузии и Азербайджана эта борьба обострилась. Еще в 1802 году Александр отмечал: «К большому моему неудовольствию вижу я, что весьма усиливаются на линии хищничества горских народов и противу прежних времен несравненно их более случается». А генерал Кнорринг докладывал государю: «Со времени служения моего инспектором Кавказской линии всего наиболее озабочен я был хищными граблениями, злодейскими разбоями и похищениями людей…»

В 1816 году командующим Отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющим гражданской частью в Грузии, Кавказской и Астраханской губерниях по совету Аракчеева был назначен Ермолов. Он оценил здешнюю обстановку: «Кавказ – это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого. Так поведем же осаду». Он установил два главных принципа. Первый – неизбежность наказания за любую враждебную акцию. Второй – наступать систематически. Не рваться вперед, не закрепившись на предшествующих рубежах. Началось строительство крепостей, прокладка дорог [56].

В ермоловском корпусе сложились особые традиции. Без телесных наказаний, вместо шагистики учили стрельбе, рукопашной. Поощрялась и развивалась инициатива каждого солдата. Он был мастером на все руки – топор, лопата, кирка строителя здесь тоже были оружием. Даже форма была особой, по подобию казачьей: папахи вместо киверов, просторные куртки и шаровары, холщовые сумки вместо ранцев. А с горцами предшественники Ермолова играли в «дипломатию», склоняя к покорности князей и старшин. Они приносили присягу, получали офицерские и генеральские чины, большое жалованье. Но при удобном случае грабили и резали русских, а потом снова присягали, и им возвращали чины и жалованье. Ермолов такую практику пресек. Нарушивших присягу стал «возвышать» иным образом – вешать.

Селения, откуда совершались набеги, навлекали на себя карательные рейды. Если они пытались сопротивляться, подводились на 50 шагов пушки и открывали огонь. Дома сжигались, скот забирался – все равно большая его часть была угнана у русских. Если же селение соглашалось замириться, на слово уже не верили, брали аманатов. Обманули, возобновили нападения – их отправят в Сибирь или казнят. Из «мирных» горцев Ермолов формировал отряды чеченской, дагестанской, кабардинской милиции. Если ты подданный России, так и воюй на ее стороне. Земли по новым линиям и укреплениям Ермолов стал заселять казаками, для этого пополнял их ряды добровольцами, отставными солдатами. Его меры давали свои результаты. К середине 1820-х обстановка на Кавказе, казалось бы, успокоилась.

Но горцев подстрекали и подпитывали турки. К ним активно подключились англичане. Вся европейская пресса и «общественность» поднимали шквалы возмущения о «русских зверствах на Кавказе» – и доставалось, конечно же, не только Ермолову, но и царю. А российская верхушка и окружение Александра, зараженные западничеством, черпали свои взгляды из британских и французских газет. Постоянно досаждали императору сплетнями о Ермолове, критикой его действий. Но и турки с англичанами совершенствовали свои операции. Поэтому затишье на Кавказе оказалось обманчивым.

До сих пор «немирные» роды и селения горцев были разобщенными, выступали сами по себе. Теперь вдруг появился центр организации, проповедник Кази-Мухаммед, призвал местных жителей к газавату, «священной войне». Полыхнуло в Чечне, перекинулось на Кабарду, на Кубань. В отчаянных схватках гибли гарнизоны военных постов, население казачьих хуторов. В ответ обрушились экспедиции Ермолова. Получив ряд ударов, горцы согласились на переговоры. В Герзель-ауле съехались командующий войсками Кавказской линии Лисаневич, комендант крепости Грозной Греков и 318 местных старейшин. Но во время встречи фанатик с кинжалом бросился на русских генералов и убил обоих. Увидев это, солдаты разъярились, перекололи штыками старейшин. И тут уж драка пошла по всему Кавказу, а Европа опять дружно заголосила о «русских зверствах». Царь снова переживал эти бедствия. Видел в них – не благословляет его Господь.

Но тем временем и внутри России вызревал грандиозный заговор. Точнее, их было несколько. «Южное общество» во главе с полковником Пестелем формировалось в частях 2-й армии, прикрывавшей южные области нашей страны, штаб армии располагался в Тульчине. «Северное общество» охватывало Петербург и Москву. Позже в Москве выделился как бы его филиал, «Практический союз» – в нем лидировал Иван Пущин. В Польше после запрета масонских лож «Национальное масонское общество» генерала Лукасиньского вроде бы прекратило существование. Но его преобразовали в глубоко законспирированное «Патриотическое общество». Тоже офицерское, державшее курс на вооруженный мятеж.

Оно поддерживало связи с более мелкими тайными польскими и литовскими организациями – «патриотов», «друзей», «променистов», «тамплиеров» и др. Поляки вели революционную агитацию и среди русских офицеров. При их прямом влиянии во 2-й армии возникло «Общество соединенных славян», выступавшее за некую «демократическую федерацию» всех славянских народов. Невзирая на такую «красивую» программу, 52 офицера, входивших в общество, были настроены крайне радикально, и даже Сергей Муравьев-Апостол называл их «цепными бешеными псами». После переговоров «славяне» объединились с «Южным обществом».

Еще один заговор сплетался в Грузии. Россия присоединила эту страну по отчаянным мольбам самих грузин, спасая их от истребления персами и другими соседями. Но часть местной знати осталась недовольной, лишившись прежней власти и вседозволенности под контролем царской администрации. Знаменем этого крыла стал царевич Александр, неоднократно поднимавший мятежи против русских и получивший убежище в Иране, сражавшийся на стороне персов в недавней войне. Его родственник царевич Дмитрий стал организовывать грузинских студентов и офицеров в Санкт-Петербурге, другой родственник царевич Окропир возглавил кружок в Москве. Нашлись сообщники и в Тифлисе, и появилось «Тайное общество грузинских дворян» Провозглашалась борьба за отделение от России и возведение на трон эмигранта Александра.

Создавались программные документы революционеров, в «Северном обществе» – проект конституции Никиты Муравьева, в «Южном» – «Русская правда» Пестеля. У Муравьева взгляды были более умеренными, он ратовал за установление конституционной монархии. Россия при этом расчленялась на 14 «держав» и 2 области, по сути самоуправляемые. Император становился «верховным чиновником российского правительства», ему платили оклад. А реальную власть получало двухпалатное «Народное вече», депутаты в обе палаты избирались от всех «держав». Крепостное право отменялось, но землю помещики сохраняли. При этом вводились все мыслимые «свободы» – слова, печати, вероисповеданий, собраний, занятий, передвижения.

«Русская правда» нацеливалась на установление республики. А сам Пестель был сторонником военного переворота и цареубийства. Россия предполагалась унитарным и неделимым государством с однопалатным «Народное вечем», а управлять страной должна была «Державная дума» из 5 человек. Крепостное право упразднялось без наделения крестьян землей. Ну а набор «гражданских свобод» был тот же самый, что у Муравьева. Впрочем, во взглядах заговорщиков не было единства. Муравьев в своей «конституции» делал оговорку – если правящая династия откажется от конституционного правления, ее предстоит «изгнать» и строить республику.

Стоит сделать еще одну немаловажную оговорку. Ориентироваться только на программные документы и судить по ним о взглядах и о личных качествах будущих декабристов у нас нет основания. И тем более нет оснований представлять заговорщиков как прекраснодушных патриотов-идеалистов, мечтавших улучшить жизнь народа. Простой пример, все они якобы выступали за отмену крепостного права, это было закреплено в «конституциях» и у «северян», и у «южан». Но ни один из членов этих обществ не воспользовался указом Александра I о вольных хлебопашцах. Не освободил собственных крестьян. А Пестель в 1822 году принял от царя награду за образцовое состояние своего полка – деревни и 300 «душ» крепостных. Не отказался. Причём в армии он был известен как один из самых жестоких офицеров. «Образцового состояния» добился как раз свирепыми телесными наказаниями. Но Пестель наставлял и других офицеров-«южан»: чтобы посеять в солдатах «революционный дух» и «ненависть к начальству», нужно пороть их по возможности чаще. Даже забивать насмерть побольше, сколько получится.

Его «патриотическим» тезисам о неделимости государства верить тоже не обязательно. Лично Пестель вел переговоры с представителем польского «Патриотического общества» князем Яблоновским. Условились действовать совместно, и полякам были обещаны независимость, возвращение Литвы, Белоруссии, Подолии, Волыни. Даже передача им Малороссии! То есть не только Правобережной, но и Левобережной Украины, отошедшей к России во времена Богдана Хмельницкого! [57] Оба общества, «Северное» и «Южное», планировали после победы фактическую сдачу позиций на Балтике с переносом столицы в Нижний Новгород. Русские заговорщики вполне дружески контактировали и с грузинскими, замышлявшими отделение от России.

Нет, до идеализма, романтики и патриотизма дворянским революционерам было очень далековато. Они были такими же, как все последующие революционеры. Коварными, лживыми, циничными. Главными для них были даже не реформы. В конце концов, все дворяне имели право обращаться к царю с прошениями по любым вопросам. Но от будущих декабристов ни одного прошения и петиции по улучшению государственного устройства не подавалось. Главным было – захватить власть любой ценой. В том числе ценой уступок врагам России. И ценой лживых деклараций для тех, кого увлекали за собой. Таких пешек называли «руками», «солдатами», набирали на роль слепых исполнителей.

В «Южном обществе» была установлена строгая дисциплина, обязательность решений вышестоящих начальников. В «Северном» с этим было слабее. Там болтали кто во что горазд, а решения навязывали самые активные и энергичные. Поэтому руководящую тройку «северян», выбранную заговорщиками Верховную думу из Муравьева, Тургенева и Оболенского, оттеснили без всяких выборов решительные Рылеев, Трубецкой и Бестужев-Марлинский. И они в полной мере разделяли проекты «южан» о республике, о вооруженном захвате власти [58]. Лидером этой новой тройки выдвинулся Кондратий Рылеев. Поэт, издатель альманаха «Полярная звезда», правитель канцелярии Российско-американской компании. К США она не имела никакого отношения. Компания была чисто отечественной, созданной для освоения и эксплуатации Русской Америки. Но сам Рылеев был ярым поклонником Соединенных Штатов, считал их порядки и государственное устройство лучшими в мире.

Заговор разрастался, строил планы и… неужели не было никаких утечек информации? Неужели правительство ничего не знало? Нет, знало. Генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович получал агентурную информацию о тайных обществах еще осенью 1820 года. Тогда же о них узнал Аракчеев. Но сам Александр I не пожелал репрессий, велел только продолжать собирать сведения – и все улеглось. Мы уже упоминали, что в 1821 году командир гвардейского корпуса Васильчиков и его начальник штаба Бенкендорф подали царю «Записку о тайных обществах в России». Она осталась без последствий. Александр узнал в проектах заговорщиков собственные либеральные увлечения.

Но сведения о надвигающейся угрозе нередко и затирались должностными лицами. По разным причинам. Из-за личной дружбы со злоумышленниками, из-за гипертрофированных понятий «чести», несовместимых с доносительством. А многие начальники были и сами заражены масонскими, либеральными веяниями. Так или иначе сочувствовали революционерам. В 1822 году майор Юмин доложил о существовании тайной организации командующему 2-й армией Витгенштейну и его начальнику штаба Киселеву. О том же подал рапорт командир корпуса генерал Сабанеев, назвал две фамилии заговорщиков: В.Ф. Раевский и М.Ф. Орлов – генерал, командир 16-й пехотной дивизии! Раевского арестовали, заключили в Тираспольскую крепость, Орлова отстранили от командования дивизией. Но… от царя политическую подоплеку скрыли. Свели дело к грубым дисциплинарным нарушениям. Очевидно, желали «сохранить лицо» своей армии. А может, причина была и в том, что в тайной организации состоял сын Витгенштейна.

Показательной выглядит и история А.С. Пушкина. По окончании лицея он был определен в Коллегию иностранных дел, стал государственным чиновником. В 1817 году он вступил в масонскую ложу. Видимо, как раз с этим было связано написание омерзительной богохульной «Гаврилиады» – как ритуал попрания святыни. В военных заговорах Пушкин не состоял, но был дружен со многими их участниками, постоянно «варился» в их среде. А конспирировать свои взгляды не умел и не считал нужным. Из-под его пера хлынули откровенно политические стихи, едкие эпиграммы на Аракчеева, архимандрита Фотия, на самого царя.

Результат – в 1820 году поэта вызвали к генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу и привлекли к ответственности. По выдвинутым обвинениям ему грозила ссылка в Сибирь или заключение. Но хлопотами друзей наказание смягчили, перевели из столицы в Бессарабию. Однако на юге многие высокопоставленные начальники встретили Пушкина с горячими симпатиями, стали его покровителями – генерал-губернатор Воронцов, Раевские, таврический губернатор Баранов, наместник Бессарабии Инзов. Ссылка обернулась четырьмя годами прекрасного отдыха, путешествий по всему югу.

В здешних краях Пушкин входил в масонскую ложу «Овидий». Близко сошелся с теми же заговорщиками В.Ф. Раевским и М.Ф. Орловым, подолгу гостил в Каменке – одном из гнезд южных революционеров. Но помалкивать он по-прежнему не умел. В 1824 году полиция в Москве вскрыла письмо, где Александр Сергеевич рассказывал о своем увлечении «атеистическими учениями», о том, что состоит в неких организациях. А ведь ложи уже были запрещены. Дело дошло до царя. По высочайшему повелению вице-канцлер Нессельроде предписал уволить Пушкина со службы. Он был выслан на жительство в Псковскую губернию, в родовое поместье Михайловское.

Ну а Рылеева в Санкт-Петербурге опекали такие высокопоставленные фигуры, как адмирал Мордвинов – член Государственного совета и убежденный поклонник Англии, либеральный реформатор Сперанский – член Государственного совета, управляющий Комиссии по составлению законов. По воспоминаниям современников, эти вельможи оказывали Рылееву «особую благосклонность» [59], и как раз Мордвинов дал ему хорошее место в Русско-американской компании.

Невзирая на такие фильтры, информация о заговорщиках до Александра I все же доходила. В 1824 году в записке Аракчееву он отметил, что «в обеих армиях, равно как и отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества» [60]. Но всей степени опасности царь не представлял. И не видел морального права карать за собой – возведенным на трон заговорщиками. Возмездие выглядело адекватным, а решение напрашивалось одно… Весной 1825 года Россию посетил принц Оранский. Он был личным другом и Александра, и его брата Николая, и ему государь снова открылся, что намерен отречься от престола. Принц был в полном шоке. Горячо доказывал, насколько это нелогично и абсурдно. Приводил доводы, насколько пагубно это может сказаться и на России, и в целом на монархической идее – властитель самой могущественной державы бросает трон! Принц убеждал царя в разговорах с ним, даже изложил свои доводы письменно, но, как он сокрушенно рассказывал Николаю, убедить не сумел [40].

ГЛАВА 11. РАЗВЯЗКА В ТАГАНРОГЕ

Да, Александр I знал о заговоре. Но не представлял его масштабов и реальной угрозы. Эти факторы даже сейчас остаются малоизвестными или вообще затертыми. В историческую традицию внедрено представление о восстании декабристов как сугубо внутреннем, чисто российском мятеже. Хотя уже отмечалось, как раз в это время экспортом революций активно занимались Англия, Испания, Италия, Греция… А Россию в Лондоне считали главной соперницей на международной арене. Было бы даже удивительно, если бы британцы не использовали против нее подрывные методы.

Да и сами заговорщики отнюдь не замыкались в российской среде. При последующем расследовании дела декабристов, в показаниях В.Л. Давыдова и Н.М. Муравьева проскользнула информация о контактах революционеров с эмиссарами ордена иллюминатов. С 1824 года были налажены связи «Южного общества» с поляками, а через них с радикальными масонскими структурами других европейских стран [62]. На следствии после восстания арестованные заговорщики сообщали и о связях с тайным «Финляндским обществом», руководство которым осуществлялось из Швеции. А есть ли свидетельства их связей с англичанами? Оказывается, есть. Впоследствии казненный Сергей Муравьев-Апостол рассказал на допросе, как декабрист Княжевич ездил от «Южного общества» в Варшаву, встречался там с британским послом Стрэтфордом Каннингом, возвращавшимся через Польшу из Петербурга в Лондон [62].

И вот на эту фигуру стоит обратить особое внимание. Чарльз Стрэтфорд Каннинг был совсем не рядовым и не случайным дипломатом. Он приходился двоюродным братом премьер-министру Джорджу Каннингу, был членом королевского Тайного совета, а в международных делах всегда оказывался правой рукой лорда Палмерстона, одного из главных режиссеров британской политики «поддержки за границей либеральных течений». Читай – экспорта революций. Палмерстон был и главным русофобом в английской верхушке.

Каннинг уже был знаком с русскими. В ранге посла в 1812 году выступал посредником при заключении Бухарестского мира между Россией и Турцией. Участвовал в Венском конгрессе как помощник главы английской делегации лорда Каспри. А в России он не был постоянным послом. В 1824 году его направили в ранге посла на переговоры о разграничении сфер влияния в Америке – между Российско-американской компанией, осваивавшей Аляску, английской компанией Гудзонова залива, действовавшей в Канаде, и Соединенными Штатами. Причем с США русские очень быстро достигли соглашения и подписали договор почти сразу. А вот с британцами переговоры почему-то затянулись, и Каннинг задержался в нашей стране до февраля 1825 года.

Но здесь необходимо немаловажное пояснение. Российско-американская компания, учрежденная Павлом I в 1799 году, была «полугосударственной». Её акционерами были сам царь, члены императорской семьи, высокопоставленные вельможи. В компанию откомандировывались для несения службы офицеры, нижние чины, военные корабли (все кругосветные плавания наших моряков совершались под флагом компании, а не государственным). Однако юридически это была частная организация.

В ту эпоху подобное положение было обычным. Например, Индию официально завоевывала не Англия, а Ост-индская компания (куда тоже откомандировывались британские офицеры, солдаты, корабли). И Канада точно так же осваивалась не государством, а компанией Гудзонова залива. Однако это значит, что и переговоры о разграничения сфер влияния велись как бы не между государствами. Не в российском Министерстве иностранных дел, а в управлении Российско-американской компании, у нее было свое монументальное здание на набережной Мойки, 72.

Но… как раз это управление в Санкт-Петербурге было гнездом «Северного общества». Правителем канцелярии компании был Рылеев! Будущие декабристы нередко собирались у него. А фактическим руководителем компании был адмирал Мордвинов, которого те же заговорщики прочили возглавить временное правительство. Именно здесь в 1824–1825 годах обретался задержавшийся в России Стрэтфорд Каннинг. С Рылеевым, возглавлявшим все делопроизводство компании, он общался постоянно. Очевидно, и с его товарищами познакомился. О чем они говорили, для нас остается сокрытым. Но в феврале 1825 года договор наконец-то был подписан. И Каннинг вовсе не поспешил сесть на корабль, отчалить на родину. Нет, он почему-то поехал в Лондон совсем не быстрым и совсем не удобным путем (учитывая тогдашнее состояние дорог, по зиме и весенней распутице с непролазной грязью). Через Варшаву. А там к нему прибыл посланец и от «Южного общества». Да и с польскими заговорщиками здесь можно было повстречаться, поговорить.

Стоит ли удивляться, что российские и польские революционеры выработали очень продуманный и четкий план. Выступить они должны были совместно. Срок наметили на 12 марта 1826 года, в 25-ю годовщину восшествия Александра I на престол. Когда будут соответствующие празднования. Вот тут-то поднимут мятеж и «северяне», и «южане», и поляки. Свергнут и убьют царя. Между прочим, план-то был продуман очень коварно и квалифицированно. Учитывал не только смотры и парады со сбором и перемещениями войск. Но 12 марта 1826 года была еще и 25-я годовщина убийства Павла I! Напомним, организованного англичанами.

Для оккультистов-масонов, возможно, это была какая-то особенная дата, благоприятная для переворотов (в 1917 году в этот же день Англия, Франция и Италия официально признают Временное правительство). Но учитывался и психологический фактор! Царь в этот день, принимая поздравления, будет особенно обостренно вспоминать, как он на самом деле занял престол через труп отца. Решится ли он противодействовать мятежу, если у него будет такая возможность? Скорее, растеряется, падет духом от подобного «совпадения». Воспримет как закономерное воздаяние…

Но в 1825 году Александру I поступили новые сведения о революционерах. О заговоре узнал унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка Иван Шервуд. Он был предан императору, послал письмо своему родственнику, лейб-медику Виллие, просил предупредить государя об опасности. Александр велел разобраться Аракчееву. Тот вызвал Шервуда в свое имение Грузино. Унтер-офицера доставили к нему 12 июля. Он рассказал, что знал, и его повезли в столицу. Его принял сам государь. Шервуд доложил, «что случайно узнал, что в некоторых полках 1-й и 2-й армии существует секретное общество, которое постепенно увеличивается и имеет особенные связи в 4-м резервном кавалерийском корпусе». Назвал прапорщика Вадковского и некоторые другие фамилии. При этом изъявил готовность самому проникнуть в общество, подробно разведать о составе и планах злоумышленников.

Александр одобрил такие действия. Поручил Шервуду добывать информацию о заговоре, найти документальные доказательства. Курировать операцию должен был Аракчеев. К сбору сведений о тайном обществе привлекли также начальника Шервуда, командующего резервными войсками на юге генерала Де Витта. А его как раз обхаживал Пестель, надеялся привлечь на свою сторону. Даже изображал, что хочет жениться на его старшей дочери, некрасивой и засидевшейся в девицах. В качестве своего агента Де Витт использовал ученого-ботаника Александра Бошняка. По заданию генерала он вошел в доверие к заговорщикам Давыдову и Лихареву, прикинувшись их единомышленником. Сообщал Де Витту все, что узнавал об их организации.

Однако в это же время, летом 1825 года, ухудшилось здоровье императрицы, и без того очень слабое. Взаимные измены Александр и его жена давно постарались позабыть. Привыкли друг к другу, муж трогательно заботился о Елизавете Алексеевне. Но врачи указывали на болезни нервов, легких, сердечную недостаточность. Предсказывали, что промозглая мокрая осень в Санкт-Петербурге может привести к плачевным последствиям. Настаивали сменить климат, ехать в Италию. Но покидать Россию Елизавета категорически отказалась. Обсудив с мужем, решили перебраться на юг в своей стране. Крым в те времена еще был совсем не курортом. Выбрали более благоустроенный город – Таганрог.

Царь вызвался ехать вперед, чтобы приготовить все к прибытию жены. 30 августа, на праздник святого Александра Невского, он был именинником. Как обычно, он в этот день отправился в Александро-Невскую лавру, стоял на службе, приложился к мощам своего Небесного покровителя. На обратном пути пригласил брата Николая ехать в собственной коляске. Был очень задумчивым, но ни о каких государственных и династических делах не говорил. Только порадовал брата подарком, пожаловал ему место для дачи возле Петергофа. В этот же день было новоселье у их младшего брата Михаила. Освящали его новый дворец. Заглянули к нему и расстались. Николай Павлович уезжал с инспекцией в Бобруйск. Не знал, что прощается с Александром навсегда.

А царь отправился в дорогу на следующий день, 1 сентября. Но сперва он рано утром опять заглянул в Александро-Невскую лавру. Отслужили молебен на благополучное путешествие. Александр передал пожертвования: масло, ладан и свечи. Потом он благословился у Санкт-Петербургского митрополита Серафима, но захотел повидаться и со святым подвижником, старцем Алексием (Шестаковым). Побывал у него в келье, молился вместе с ним. Увидел гроб, служивший постелью. Просил старца особо молиться о нем и его жене. Может быть, говорил еще о чем-то, но история об этом умалчивает. Из монастыря, уже не заезжая домой, вереница колясок понесла Александра I и его небольшую свиту на юг.

Он очень переживал, как перенесет дорогу супруга. Ежедневно писал ей теплые и заботливые письма. В Таганроге в доме градоначальника взялся устраивать их семейное гнездо. Сам указывал, как расставлять мебель, вбивал гвозди для картин. Елизавету он встретил за городом 23 сентября. Они заехали в Александровский монастырь, где их ждало все местное духовенство, множество людей. И у них началась спокойная и безмятежная жизнь, чисто семейная. Без придворного этикета, приемов, суеты, множества лиц и дел.

Прогулки в экипаже и пешком, обеды и ужины без посторонних. Они впервые за долгие годы царствования проводили время вдвоем, могли подолгу разговаривать непринужденно, без свидетелей. Наслаждались такой жизнью. Оказались настолько близки друг другу, что этот период даже называли их «вторым медовым месяцем». Окружение супругов составляли несколько самых доверенных лиц – врачи Виллие, Штофреген, Тарасов. Приближенные Петр Волконский, генерал-адъютант Александр Чернышев, начальник Главного штаба Иван Иванович Дибич.

Но маленький уютный мирок царя оказался слишком хрупким. В него властно стучала бурная реальность. Унтер-офицер Шервуд, исполняя задание, собрал немало материалов о заговорщиках, их замыслах. 20–21 сентября отправил об этом подробное донесение Аракчееву. Тот фактически возглавлял операцию, должен был принять меры, но… всемогущий Аракчеев слишком зазнался и занесся. У него как раз наложилась личная драма. Крепостные убили его сожительницу Настасью Шумскую, домоправительницу в Грузино, свирепствовавшую над дворовыми. В результате Аракчеев находился в «тяжком расстройстве здоровья» и от расследования заговора самоустранился. Пакет Шервуда, даже не распечатав, отослал в Таганрог. Царь получил его лишь 11 октября, ознакомился с донесением и передал Дибичу. Теперь становилось ясно: угроза вызревает реальная и нешуточная.

А между тем на жену спокойная и тихая жизнь на Азовском море подействовала благотворно. Состояние императрицы значительно улучшилось, она окрепла. В конце октября царь счел возможным оставить ее одну, отправился в Крым. Вроде бы по делам – проверить здешние войска, флот, гражданское устройство. Но глубоко в эти вопросы не вникал. Выглядел уставшим, опустошенным. От него даже услышали фразу, что он скоро поселится в Крыму частным лицом: «Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку».

Обратно ехали тремя колясками – царь, сопровождающие и личные фельдъегеря Александра. 3 ноября в 30 верстах от города Орехова их догнала бричка фельдъегеря Маскова с депешами из столицы, письмами царицы-матери. Александр I похвалил Маскова за усердие, велел присоединяться к кортежу. Дорога в этом месте спускалась к речке, коляски государя поехали на мост. Масков прыгнул в бричку, крикнул кучеру: «Пошел!» Тот рванул с места, резвая тройка понеслась под откос, и на повороте к мосту заднее колесо налетело на твердую кочку. Коляска подпрыгнула, Маскова выбросило из нее. Он упал, ударившись головой.

Александру сообщили о происшествии. Он послал доктора Тарасова и капитана Годефроа узнать, что случилось и какая нужна помощь. Сам царь поехал дальше и остановился в Орехове. Тарасов появился там уже ночью. Доложил Дибичу – Маскова нашли без дыхания. Попытки привести его в чувство ничего не дали, фельдъегерь скончался. Александр переживал, жалел Маскова – фельдъегерей он знал лично, а сейчас его слуга погиб почти у него на глазах. Хотя, конечно же, прискорбный случай не означал никаких серьезных потрясений. Вызвали земского исправника, велели похоронить царского курьера «достойным образом», выдали для этого 100 рублей. Вещи и документы покойного поручили начальнику фельдъегерей майору Михайлову…

Но как раз с этого момента события начали закручиваться совершенно неожиданным образом, оставляя множество загадок. Маскова похоронили со странной поспешностью, 4 ноября, на следующий день после гибели. И в этот же день в Мариуполе Александр I вроде бы простудился. А 5 ноября он прибыл в Таганрог и слег в постель. Причем тогда же, 5 ноября, сразу несколько человек начали вести дневниковые записки о болезни императора – его жена, Волконский, лейб-медики Виллие и Тарасов. Казалось, с чего бы? Простудился, заболел. Человеком он был здоровым, всего 48 лет. Ничто еще не предвещало исхода болезни, но… четверо приближенных одновременно взялись документировать ее. Создавать информационную «картинку».

Следующий поворот – 10 ноября. В Таганрог Дибичу пришло очередное донесение Шервуда, новые детали и подробности, рисующие заговор, планы военной революции с убийством царя и уничтожением всей династии. Шервуд разузнал и о том, где хранятся документы «Южного общества». Александру об этом доложили. Он принял первое решение о противодействии злоумышленникам. Повелел отправить к Шервуду полковника Лейб-гвардии Казачьего полка Степана Николаева, предписав ему захватить документацию заговорщиков.

Но похоже, что информация Шервуда подтолкнула Александра к окончательному принятию и другого решения. Утром 11 ноября царь призвал к себе супругу. Очень долго, до обеда, они беседовали наедине. О чем – осталось тайной. Но… с этого момента записки императрицы о болезни мужа вдруг оборвались. 15 ноября Александр по настоянию жены исповедовался, причастился Святых Христовых Тайн, соборовался и… снова загадка. Его духовник, священник Алексей Федотов-Чеховский, после этого у постели больного не появлялся!

Хотя казалось бы, он должен был оставаться рядом с умирающим, облегчать его страдания. Ждать, когда надо будет читать молитвы на исход души. Нет, священника рядом больше не было. Только несколько ближайших доверенных лиц. О том, что государь болен, до последнего момента не извещали ни родных, ни правительство. Лишь 18 ноября в Санкт-Петербург поскакали фельдъегеря, везли сообщения об этом. А 19 ноября помчались новые гонцы, уже с трагическим известием. И в Таганроге громом грянуло – царь умер…

Характерно, что на панихиде об усопшем государе в Таганрогском соборе императрица отсутствовала. Свидетели отмечали, что она не слишком откровенно выражала чувство скорби, «горевала недостаточно». И в переписке со своей матерью она о смерти мужа не упомянула ни разу! Впрочем, это не удивительно. Она знала – в гробу лежал не Александр. Лежал фельдъегерь Масков. Окружающие и раньше отмечали его некоторое сходство с императором: примерно одного роста, такого же сложения. Что-то и в чертах лица было общее…

Как же сохранилось его тело? Но бальзамированием якобы Александра занимались те же самые лейб-медики Виллие, Тарасов, Штофреген. Вот и гадай, когда оно осуществлялось, после 19 или после 4 ноября? Акт о смерти подписали они же – и Волконский, Дибич. Протокол о вскрытии подписали те же врачи, и скрепил своей подписью генерал-адъютант Чернышев, еще одно лицо, очень близкое к государю. А современные исследования, проведенные В.В. Федоровым на кафедре судебно-медицинской экспертизы Сибирского медицинского университета, показали, что «посмертная маска» Александра I была снята с лица… живого человека.

Да, он нашел способ исполнить свою давнюю мечту, оставить трон – без скандалов, без отречения. Куда же он подевался? Начало его дальнейшей жизни исследователи описывают лишь предположительно. 19 ноября от российских берегов как раз отчалила частная английская шхуна. Считают, что Александр Павлович на ее борту покинул родину, отправился с паломничеством в Палестину. Потом жил инкогнито в Киево-Печерской лавре и в имении своего друга князя Остен-Сакена. А с 1837 года уже однозначно известна жизнь святого подвижника, старца Федора Кузьмича, сосланного в Томскую губернию, где он и поселился. А ныне причисленного к лику святых. Еще при жизни он поражал людей своей высокой образованностью. И сходством с Александром I.

Но это уже другая история, другой сюжет. А наш сюжет после мнимой смерти государя продолжался в Таганроге. Тело покойного отправили в столицу далеко не сразу. Якобы из-за операций по бальзамированию. В Таганроге оставались и императрица, и «штаб» Александра I – Волконский, Дибич, Чернышев. Поэтому и сведения о заговоре продолжали стекаться сюда же. 25 ноября Дибич отправил в Тульчин графа Чернышева для расследования подпольной деятельности «Южного общества».

И в это же время появились новые свидетельства. Один из заговорщиков, капитан Аркадий Майборода, командовал ротой в Вятском пехотном полку, которым командовал Пестель. Был постоянно рядом с ним, знал много. Но представил воочию, во что выльется предстоящее восстание, ужаснулся и раскаялся. 25 ноября он написал подробный доклад о структурах заговора и его планах. Через командира корпуса генерала Рота его доклад передали Дибичу 1 декабря. Вскоре в Таганрог прибыли с новыми сведениями Шервуд, его начальник генерал Де Витт и полковник Николаев с изъятыми документами. Дибич оценил, насколько угрожающей становится ситуация, особенно в обстановке «междуцарствия». Понял – медлить нельзя. 5 декабря генерал-адъютанту Чернышеву был отдан приказ: арестовать Пестеля. Разлетелись приказы об арестах и других выявленных активистов «Южного общества».

ГЛАВА 12. МЕЖДУЦАРСТВИЕ

Александр I создал две тайны – наследования престола и собственного ухода из прежней жизни. О той и другой знал лишь узкий круг лиц. Но эти круги были разные! Знали ли родные государя, кроме жены, что его смерть была мнимая? Ни в коем случае. Иначе вся игра потеряла бы смысл, Николай на вполне законных основаниях просто не принял бы трон.

Даже о болезни царя никого не извещали до последнего момента. Только 25 ноября, когда великий князь Николай Павлович беззаботно играл со своими детьми в Аничковом дворце, к нему явился генерал-губернатор Милорадович, доложил – «получена ужасная новость». Дескать, император опасно болен, умирает – хотя надежды еще есть. Николай был ошеломлен и растерян. Из братьев в столице оказался он один. Константин жил у себя в Варшаве, и младший, Михаил, находился с ним. А официальный государственный статус Николая Павловича был отнюдь не самым высоким. Генерал-инспектор инженерных войск, недавно получил повышение – стал командиром 1-й гвардейской дивизии. Даже в царствующей семье его голос оставался второстепенным – доминировала мать, властная Мария Федоровна.

К ней и засобирался Николай. Но она сама послала за сыном, получив аналогичное известие. От неожиданных новостей из Таганрога ей стало дурно, и Николай остался с матерью. Утешал как мог фразой о надеждах на благоприятный исход. Утром появился новый фельдъегерь с письмами, что царю стало лучше, но «он очень слаб». Приказали служить молебны о его выздоровлении в дворцовой церкви, Александро-Невской лавре – туда собрались все государственные сановники. 27 ноября с утра опять служили литургию и молебен. Николай велел камердинеру – если появится гонец из Таганрога, подать ему знак через дверь. И его позвали. В библиотеке ждал Милорадович, сообщив: «Все кончено, ваше высочество…»

Николай I, русский царь, победитель готовившейся революции

Первым делом Николай позвал лейб-медика Марии Федоровны, чтобы был рядом. Вошел бледный в церковь, упал на колени перед матерью, и все присутствующие поняли без слов, что случилось. Мать почти лишилась чувств. Сын и его супруга старались как-то поддержать и успокоить ее. Наконец, Николай остановил службу и позвал священника с крестом. Мария Федоровна лишь тогда вышла из оцепенения, припала к кресту, разрыдалась. Ее увели. А Николай, оставшись без нее, вдруг засуетился с присягой новому императору. Впрочем, именно на это он сам уже настраивался несколько дней. Дежуря ночью возле спальни матери, повторял приближенным – если вдруг Господь пошлет испытание и Россия лишится государя, надо, не теряя ни минуты, присягать Константину. Теперь, еще в состоянии шока, взялся выполнять свою программу.

Почему? Александр сказал ему о наследовании престола – но устно, в частном разговоре. До Николая Павловича доходили сведения о существовании тайного Манифеста. Но опять же, доходили неофициально. Сам документ ему никто не показывал, от него держали в секрете. Как раз этим он и решил воспользоваться, чтобы не принимать царствования. Срочно, пока Манифест еще не всплыл, принести присягу Константину. Поставить его перед фактом. Все-таки подтолкнуть его принять бремя власти на себя. Сам-то Константин не был лишен права на престол. А его авторитет в стране, в дворянских кругах, в войсках, был не в пример выше, чем у Николая. Реформатор армии, герой войн с Наполеоном, фактический правитель Польши! Пусть он и царствует.

Николай Павлович отправился к гвардейским караулам Преображенского, Кавалергардского, Конногвардейского полка, велел дежурному генералу Потапову принять от них присягу Константину. Такой же приказ послал в подчиненное ему Инженерное ведомство, а сам с Милорадовичем, генерал-адъютантами Трубецким и Голенищевым-Кутузовым вернулся во дворцовую церковь, первым присягнул старшему брату и подписал присяжный лист. За ним то же самое сделали прочие военные и чиновники, находившиеся во дворце. Только после этого Николай пошел к матери, приходившей в себя, и сообщил ей, что «исполнил долг». Мария Федоровна ужаснулась. «Николай, что ты сделал!» Сообщила, что наследник – он сам, существует официальный акт. Сын пожал плечами – этот акт не обнародовался, до него не доводился. Все знают, что наследник – Константин, «пусть будет что будет».

В Александро-Невскую лавру весть о смерти Александра пришла во время службы. На ней присутствовал А.Н. Голицын, соавтор тайного Манифеста о наследовании. Он поспешил в Зимний дворец и вдруг узнал – здесь уже принесли присягу Константину. Голицын явился к Николаю, объясняя то же, что и мать, – великий князь поспешил. Манифест о наследовании лежит в Государственном совете, Сенате, Синоде, Успенском соборе. Но Николай отвечал о законном порядке наследования, о том, что Россия не должна ни дня оставаться без императора. Наконец, разводил руками, что сделанное уже необратимо.

Днем собрался Государственный совет, и Голицын снова поднял вопрос о секретном пакете. Министр юстиции Лобанов-Ростовский уже принес присягу Константину и высказался – вскрывать пакет вообще не надо. К нему присоединился адмирал Шишков. Он говорил более осторожно, что присягать надо Константину, а принять престол или нет – будет зависеть от его воли. Но большинство настояло, чтобы конверт вскрыть. Манифест зачитали. Но Милорадович был другом Константина, еще в 1799 году служил с ним у Суворова. Он интерпретировал события по-своему. Дескать, Николай своим актом присяги уже отрекся от престола. Значит, и Манифест больше не имеет силы.

Такая крайность смутила членов Государственного совета. Ведь теперь получалось, что в России два отрекшихся великих князя! Кому же принадлежит власть? Испросили аудиенции у Николая. Он ознакомился с бумагами из секретного пакета – с копиями писем Константина, Александра, Манифестом о наследовании. Но обсуждение закончилось тем, что члены Государственного совета прошли в дворцовую церковь и принесли присягу Константину. Копию протокола отправили к нему в Варшаву вместе с письмом Николая, выражавшего готовность служить старшему брату. Отслужили молебен с многолетием императору Константину, а конверты в Сенате и Синоде было решено не вскрывать. С задержкой в несколько дней принесла присягу Москва. Митрополит Филарет вспомнил о пакете в алтаре Успенского собора. Но с удивлением обнаружил – городские власти совершенно не в курсе его существования. Выполнили то, что указано из Санкт-Петербурга.

Между тем великий князь Константин Павлович услышал о случившемся в Таганроге даже раньше, чем об этом узнали в Санкт-Петербурге. Да, почтовые тройки фельдъегерей были быстрыми. Но переносились с места на места отнюдь не мгновенно. А доверенные лица Александра I в Таганроге – Дибич, Волконский, Чернышев – не знали о тайне наследования. Законным преемником царя считали Константина, слали ему донесения в первую очередь. И дорога до Варшавы была поближе, получше.

25 ноября, когда в Санкт-Петербург дошло только первое известие о тяжелой болезни, Константин уже получил «финальное», что Александр скончался. Он сразу объявил брату Михаилу: пришла пора исполнить обет, и его «воля отказаться от престола более чем когда-нибудь непреложна». Созвал свое окружение и попытки называть его «вашим величеством» сразу пресек. Сообщил – существует Манифест о наследовании, зачитал свои письма об отречении и пояснил: «Теперь законный наш государь и император – Николай Павлович!» Долго составляли и редактировали письма в Петербург и Таганрог. 26 ноября, уже после обеда, в столицу с этими письмами выехал великий князь Михаил. К брату Николаю Константин обращался как «вернейший подданный» [63].

Но… дорога из Варшавы в Санкт-Петербург была в то время не прямой, вела через Прибалтику – Митаву, Ригу. Она раскисла от ноябрьской грязи, скорость лошадей была совсем не курьерской. О кончине Александра в здешних городах еще не знали. Михаил рассказывал новости на каждой остановке. А когда добрались до Риги, он и сам вдруг стал узнавать встревожившие его новости – о присяге в столице. В Петербурге великий князь появился 3 декабря. Он поехал к матери, долго беседовал с ней, потом позвали Николая. Мария Федоровна сказала: «Преклонись перед твоим братом Константином, он вполне достоин почтения и высок в неизменном желании передать тебе престол». Сын вздохнул: «Это еще вопрос, которую из двух жертв должно считать выше, со стороны отказывающего или со стороны принимающего».

Да, вот такой узел завязался, совершенно необычный. В разные эпохи и в разных странах родственники грызлись и резались за власть. А в России один брат хитростью избавился от короны, а два других отталкивали ее от себя, уступая друг другу! Но сейчас приходилось думать, как же выпутаться из завязавшейся ситуации! Как воспримет народ, если после одной присяги будет другая? Николай считал, что одних писем Константина недостаточно, нужен официальный акт от его имени. Да и письма Константина составлялись, когда он еще не знал о присяге. А после нее вдруг изменит отношение? Сошлись на том, что написали Константину – Николай по необходимости покоряется его воле, если старший брат ее снова подтвердит. Настоятельно просили, чтобы он сам приехал в столицу. Сразу же, 3 декабря, эти письма повез в Варшаву фельдъегерь Белоусов.

Во избежание новых путаниц Николай, Михаил и их мать условились помалкивать обо всем до ответа от Константина. Но ничего хорошего из их секретов не вышло. От офицеров из свиты Михаила столичные жители узнавали, что они, как и сам великий князь, еще не приносили присягу. Поползли слухи, догадки. Тогда решили удалить источник кривотолков. 5 декабря отправили Михаила обратно в Варшаву, уговаривать старшего брата приехать. Но учли – в дороге он может разминуться с важными известиями. Мария Федоровна выдала ему письменный документ, вскрывать письма, адресованные ей. Михаил действительно встретил офицера Лазарева с таким письмом. Понял, что Константин приезжать категорически не желает, поэтому и ему в Варшаве делать нечего.

Михаил остановился в местечке Неннале. Известил мать и Николая, что будет здесь ждать их решения. Пока он отъехал всего на 260 верст от Петербурга, если понадобится в столице, может быстро вернуться. А если сочтут нужным, он продолжит путь в Варшаву. Ну а Лазарев 6 декабря привез в Петербург письмо не только для Марии Федоровны, но и Николаю. Это был ответ на первое его письмо Константину. Тот извещал – его намерение не принимать престол неизменно и утверждено покойным царем. А в Петербург он приехать не желал и угрожал даже «удалиться еще дальше, если все не устроится в согласность воле покойного нашего государя». То есть сбежит за границу, а царствовать не будет. Что ж, сбежать из Варшавы и впрямь было легко.

Но и такое известие еще не поставило точку. Ждали ответа на второе письмо, от 3 декабря – отправленное после приезда Михаила. С известием о присяге, с предложением или принять корону, или подтвердить отречение официальным актом. Однако в это же время, пока два великих князя, имеющих законное право на власть, силились так или иначе уступить ее друг другу, активизировалась третья сила, решившая перехватить у них власть. Заговорщики. И ситуация сложилась в общем-то парадоксальная. Ключевая информация государственной важности скрывалась, запутывалась искусственными секретами. Даже высшие сановники в большинстве не представляли реальное положение дел. Но у тайных обществ разведка оказалась налаженной очень хорошо.

Мы уже рассказывали, как генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович с 1820 года получил повеление собирать сведения о конспиративных организациях. Но сам этим делом почти не занимался, передал под контроль своего правителя канцелярии полковника Федора Глинки. Он был доверенным лицом Милорадовича, имел на него очень большое влияние. Однако Глинка был и доверенным лицом… Рылеева. Стоит ли удивляться, что все расследования глохли? А самые сокровенные государственные тайны, в которые посвящали Милорадовича, становились известными революционерам.

В караулы в Зимнем дворце назначались гвардейские офицеры, в том числе и заговорщики. В приемной каждый день околачивался старший адъютант начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома – князь Евгений Оболенский. Они ловили слухи, обрывки разговоров, отмечали встречи, совещания, настроения. Причем в «Северном обществе», в отличие от царского двора и правительства, вся собранная информация стекалась в общий центр. А уж сопоставить, проанализировать и сделать выводы было не слишком трудно.

О тайном Манифесте Александра I с назначением наследником Николая знали немногие из официальных лиц. Но революционеры о нем пронюхали. Они получили сведения и об отказе Константина Павловича. Это значило, что предстоит «переприсяга». Планы, согласованные с Южным обществом, а через него и с поляками, намечали общее восстание на март 1826 года. Но самая энергичная группировка заговорщиков, Рылеев, Оболенский, Бестужев, Якубович, принялась убеждать соратников – для переворота случай выпал уникальный, другого такого никогда не представится. О какой-либо демократии в рядах революционеров говорить не приходилось. В «Северном обществе» рулила всеми делами та же самая активная группировка.

Часть заговорщиков осторожничала, колебалась. Считала подобное выступление, без южан и поляков, авантюрой. Или трусила под этим предлогом. Но Рылеев со товарищи отметали подобные опасения. Играли на чувствах их гордости, товарищества. Наконец, указывали и на то, что прежние планы все равно стали неактуальными. Они же привязывались к юбилейным торжествам Александра I! Теперь об этих торжествах, конечно же, приходилось забыть. Какие уж торжества? Если престол займёт Николай, многое переменится, «новая метла по-новому метет». Значит, предстоит заново выбирать подходящий случай, готовиться, согласовывать. А сейчас такой случай подсказывает сама ситуация – близкий, реальный.

В «Южном обществе» тоже осознали, что старые планы восстания на 25-летие царствования Александра I потеряли смысл. Пестель уже составлял новые. Выступление он наметил на 1 января. Он руководствовался не какими-то политическими, а собственными практическими соображениями. В новогоднюю ночь его Вятский полк должен был заступить в караулы в главной квартире 2-й армии в Тульчине. Намечалось арестовать весь командный состав армии, призвать войска к походу на Петербург – и это будет сигналом к общему восстанию.

В столице «Северное общество» выбрало другую удобную дату – день «переприсяги». Рылеев и другие активисты избрали диктатором, руководителем восстания князя Трубецкого. Солдат договорились просто обмануть. Объявить, что Константин от престола не отрекался. Что Николай – узурпатор, арестовал своего популярного брата. Также придумали ложь о завещании Александра I, сократить солдатам срок службы до 15 лет. Наметили отказом от присяги Николаю взбунтовать полки Лейб-гвардии, вести к Сенату и сорвать его присягу.

Революционеры были уверены, что даже те полки, которые не присоединятся к мятежу, против «своих» сражаться не будут, и гражданской войны в России быть не может. Были надежды, что и сам Николай не захочет кровопролития. Увидев массовую вооруженную демонстрацию, предпочтет уступить власть. Но в любом случае при захвате Зимнего дворца царскую семью должны были арестовать (или убить – уж как получится). А от Сената восставшие потребуют опубликовать Манифест, который провозгласит «конец бывшего правления» и утвердит конституцию страны. Власть передавалась временному революционному правительству.

Многие факты говорят о том, что членами конспиративных организаций заговор не ограничивался. За Рылеевым и его сообщниками стояли куда более могущественные фигуры, остававшиеся в тени. В список временного правительства были включены лица, вроде бы не имевшие отношения ни к «Северному», ни к «Южному» обществам. Члены Государственного совета адмирал Мордвинов, Сперанский (напомним – покровители Рылеева), сенатор Сумароков и другие высокопоставленные вельможи. Да и вообще революционеры были уверены – в Сенате у них имеется серьёзная поддержка. Ничуть не сомневались, что этот орган в случае успешного мятежа выполнит их требования [59, 62]. Ну а после победы предполагалось созвать Всенародный собор (Учредительное собрание), и он решит вопрос об устройстве России – республика или конституционная монархия. «Северяне» отправили своих гонцов к Пестелю, договориться с ним, согласовать планы.

Но Господь уберег нашу державу. Николай Павлович все еще ждал ответа от брата Константина. Однако рано утром 12 декабря из Таганрога прибыл полковник Фредерикс. Привез от Дибича конверт с надписью «Его Императорскому Величеству в собственные руки». О содержимом Фредерикс не знал. Пояснил лишь – в Таганроге не имеют сведений, где находится царь, поэтому такой же пакет отправлен в Варшаву. Но речь идет о делах чрезвычайной важности, поэтому Дибич приказал ему – если в Петербурге императора нет, вручить пакет Николаю Павловичу.

Вот тут-то великий князь очутился на развилке. Перед выбором. Он еще цеплялся за какие-то надежды, официально числил государем Константина. Он же и присягу принес! Мог ли он вскрыть конверт, предназначенный только царю, «в собственные руки»? Но информация была какой-то чрезвычайной, срочной, «наинужнейшей». Опять же, облегчала выбор оговорка – требовавшая от Фредерикса в отсутствие императора передать пакет Николаю. Он решился. Вскрыл конверт.

А содержимое могло привести в ужас кого угодно! Перед Николаем открылось то, о чем давно уже знали Александр I, Дибич, Милорадович, Аракчеев, а он даже не подозревал! Начальник Главного штаба прислал подробное донесение о военном заговоре, раскинувшем по России обширную паутину. Правда, Дибич ошибочно указывал только один центр, на юге. Но сообщал, что у заговора есть ответвления в Петербурге и Москве. Приводил данные Шервуда и Майбороды. Докладывал, что уже принимаются меры, отданы распоряжения об аресте Пестеля, Вадковского и еще нескольких руководителей. Называл ряд фамилий заговорщиков в столице.

Каково было Николаю Павловичу неожиданно узнать, что и сам он, и все его близкие находятся на пороховой бочке? И не только они, но и все государство! Требовалось действовать. Немедленно. То есть становиться царем. Спасать страну, спасать самодержавие, династию, собственную семью. И для этого требовалось принять на себя обязанности, от которых он так долго уклонялся. Как ни парадоксально, сделать свой выбор и занять трон Николая подтолкнули революционеры…

Впрочем, можно сказать и иначе. Сам Господь вел его к престолу. Не брата Константина, имевшего на это больше юридических прав, а его. По словам преподобного батюшки Серафима Саровского, он стал «богоизбранным» царем.

ГЛАВА 13. ПЕРВЫЙ РАУНД. «СЕВЕРНОЕ ОБЩЕСТВО»

12 декабря, сразу после полученных известий о заговоре, Николай Павлович первым делом вызвал самых доверенных вельмож – и, как он считал, самых информированных. Милорадовича и Голицына. Довел до них доклад Дибича. Посоветовавшись, решили арестовать революционеров, названных в донесении. Начали наводить справки, и оказалось: почти никого из них в Петербурге нет. Они числятся в отпусках. Это вроде бы подтверждало версию Дибича, что столичные заговорщики съезжаются на совещания с «южанами» для совместных действий. Но было ясно: в Петербурге у них есть и другие сообщники. Милорадович торжественно пообещал поднять на ноги силы полиции, найти их.

И в этот же день, уже в обед, из Варшавы вернулся фельдъегерь Белоусов. Привез подтверждение Константина об отказе от власти, «благословение старшего брата» на царствование. Но приехать в Петербург он наотрез отказывался. Насчет официального акта отговаривался, что он не царь, неправильно принесенной ему присяги не принял, поэтому и отрекаться от престола ему неправомочно. Ссылался, что по данному вопросу официальный акт уже существует – Манифест Александра I, вот его и надо обнародовать.

Николай Павлович снова отправился к матери. Обсудил с ней положение. Причем выяснилось, что о существовании заговора Мария Федоровна уже узнала, даже раньше сына. Накануне в столицу приехал из своих имений Аракчеев. Появиться перед Николаем, который не являлся императором и сам еще не признавал себя таковым, возгордившийся вельможа не счел нужным. Навестил только императрицу-мать, сообщив известные ему сведения о тайных обществах.

Для великого князя решение теперь оставалось единственное. Официально принимать царскую власть. Хотя упрямство Константина добавило сложностей. Фельдъегерь Белоусов ехал из Варшавы другой дорогой, не через Прибалтику, а через Брест. Поэтому третий брат, Михаил, не знал об ответе Константина, так и сидел на станции Неннале. Ему послали повеление срочно возвращаться в Петербург – пусть хотя бы засвидетельствует отказ Константина Павловича. А Николай вызвал Милорадовича, Голицына, распорядился составлять Манифест о своем восшествии на престол. Великий князь сам продиктовал основные тезисы, объясняя случившуюся путаницу с наследованием. Редакцию документа он хотел предложить одному из лучших литераторов, Карамзину. Но Голицын и Милорадович настояли передать работу Сперанскому – лучшему специалисту по составлению государственных и юридических актов.

Заседание Государственного совета Николай назначил на следующий день, 13 декабря в восемь часов вечера. Рассчитал, что к этому времени успеет приехать брат Михаил. На заседании должны были зачитать Манифест. Его обнародование и присягу назначили на 14 декабря. Об этом известили председателя Государственного совета Лопухина, митрополита Санкт-Петербургского Серафима, командующего Гвардейским корпусом генерала Войнова. Для остальных перемену в верховной власти пока требовалось держать в тайне. Однако тайны-то просачивались. В «Северном обществе» о них узнали практически мгновенно.

В этот же вечер, 12 декабря, Николаю Павловичу передали пакет от начальника гвардейской пехоты Бистрома. В нем было письмо «в собственные руки» великого князя от поручика Лейб-гвардии Егерского полка Якова Ростовцева. Он сообщил о высказываниях своего сослуживца, что нельзя допустить присяги Николаю. Что сегодня, 12 декабря, поручик застал у этого сослуживца два десятка офицеров из разных полков, которые говорили шепотом и при его появлении замолчали. Ростовцев предупреждал Николая – уже распространился слух об отказе Константина от престола, «противу Вас должно таиться возмущение, оно вспыхнет при второй присяге» и может обрушить в катастрофу всю Россию. При этом офицер излагал неожиданную просьбу: «Для Вашей собственной славы погодите царствовать».

Николай вызвал к себе самого Ростовцева. Тот действовал сугубо из благородных побуждений, дворянской чести – так, как понимал ее. Ни в коем случае не желал быть доносчиком и не назвал ни одной фамилии. Но подтвердил: готовится мятеж. Умолял ради блага России, чтобы Николай ехал в Варшаву и упросил брата принять престол. Или пускай Константин приедет в Петербург и принародно, на площади, признает Николая государем. Великий князь объяснил: то и другое невозможно. «Брат мой отрекается, я единственный законный наследник. Россия без царя не может быть… Нет, мой друг, ежели нужно умереть, умрем вместе». Он обнял Ростовцева, оба прослезились, и Николай заверил: «Наградой тебе – моя дружба».

После этой встречи, уже ночью, Николай Павлович написал и отправил письма. Одно из них фельдъегерь помчал в Таганрог к начальнику Главного штаба Дибичу: «…Послезавтра поутру я – или государь, или без дыхания… Но что будет в России? Что будет в армии?…» [64]. Близкое по содержанию письмо этот же фельдъегерь вез князю Волконскому: «Воля Божия и приговор братний надо мною свершаются. 14-го числа я буду или государь – или мертв» [65]. Теперь он был предупрежден. Знал об опасности. Не знал только об одном. Что заговорщики тоже были предупреждены!

Милорадович наобещал, что займется злоумышленниками в столице. У него в донесениях и даже в записной книжке уже имелся ряд фамилий, в том числе и Рылеева, «двигателя» предстоящего мятежа. Арестовать их – и все… Но для этого генерал-губернатор пальцем о палец не ударил. Снова перепоручил дело своему начальнику канцелярии Федору Глинке. А тот нанес визит в Российско-американскую компанию, к Рылееву. Тайное общество получило исчерпывающую информацию, что его раскрыли. И о подтверждении отречения Константина. О причинах такого поведения Милорадовича исследователи гадают до сих пор. Крайнее легкомыслие военачальника, избалованного общей популярностью? Надежда «по-тихому», без репрессий, предотвратить бунт? Или сказывались его личные симпатии к Константину, к либеральным идеям – до тех пор, пока Милорадович не увидел сам мятеж и не сделал иной выбор?

А благородный поручик Ростовцев совершил еще один шаг – который, по его понятиям, следовал из принципов дворянской чести. 13 декабря он составил копию своего письма к Николаю Павловичу и записал вчерашнюю беседу с ним. Пошел к своему сослуживцу, у которого накануне застал подозрительное сборище офицеров. На этот раз у него опять были несколько человек, в том числе Рылеев. Ростовцев вручил оба документа сослуживцу в их присутствии. По-своему, руководствовался лучшими побуждениями. Снимал с себя возможные обвинения в доносительстве, а заговорщиков предупреждал – об их деятельности Николай знает. Лелеял надежду, что они одумаются, откажутся от своих замыслов. Но этого не произошло. Наоборот. Ядро революционеров закусило удила и получило стимул подтолкнуть колеблющихся. Заговор раскрыт, вот-вот последуют аресты. Избежать этого способ единственный – ударить немедленно.

Между тем аресты уже начались. Как раз 13 декабря в Тульчине взяли Пестеля. «Южное общество» оказалось обезглавленным. Планы взбунтовать войска и идти на помощь «северным» сообщникам рассыпались. Но известиям с юга предстояло добираться до столицы несколько дней. Там происходили другие события. День 13 декабря был воскресным. Манифест Николая Павловича о восшествии на царство окончательно дорабатывали ночью, и с утра государь подписал его – вчерашним числом, когда он принял решение. Милорадович доложил, что в городе все абсолютно спокойно.

В восемь вечера, как и было назначено, собрался Государственный совет на «чрезвычайное заседание». Князь Лопухин объявил, что должны прибыть великие князья Николай и Михаил Павловичи. Но… их не было. Сидели, ждали. Потому что Николай ждал приезда Михаила – а он не появлялся. Сказались плохие дороги, снежные заносы. Как потом выяснилось, курьер попал к Михаилу в Неннале только 13-го в два часа дня, а после этого брату предстояло отмахать 260 верст по тем же дорогам. Николай сидел с женой и матерью, ожидая его с минуты на минуту. Но проходили часы. Нервное напряжение нарастало. А по городу уже катились слухи, что Государственный совет собрался на совершенно необычное заседание. «Чрезвычайное». В воскресенье, да еще и вечером. И продолжается оно почему-то слишком долго.

В половине одиннадцатого ночи Николай Павлович понял: дальше тянуть нельзя. Снова вынужден был принять решение, действовать самому. Одному. Но на заседание он вошел уверенно, энергично. С ходу занял председательское место и объявил: «Я выполняю волю брата Константина Павловича». Сам начал читать Манифест, и вот тут-то собравшиеся ощутили его внутреннюю силу, поистине царскую волю. Все встали – и слушали стоя в полной тишине. Она зависла на некоторое время, когда текст был зачитан. А потом члены Госсовета молча глубоко поклонились новому государю. Причем Николай Павлович отметил, что особенно отличился при этом адмирал Мордвинов. И вскочил первый, и поклон засуетился отвесить ниже всех.

Николай велел также зачитать письмо Константина Павловича председателю Государственного совета Лопухину – брат строго выговаривал ему, почему не исполнили волю Александра I, не дали ход Манифесту о наследовании престола, приносили присягу, на которую не имели никакого права. Манифест Николая Павловича постановили немедленно напечатать и распространять для всенародного извещения. Члены Государственного совета проследовали в дворцовый собор и первыми принесли присягу ему. Новый царь утвердил журнал заседания и отправился к родным.

Николай Мордвинов. Адмирал, англоман, ярый либерал. Вероятно, один из теневых руководителей заговора декабристов

Было уже около часа ночи, наступило 14 декабря. Прислуга, узнав о случившемся, поздравляла его с началом царствования. Супруга ждала его в своем маленьком кабинете. Чувствовала какое-то особенное, нависшее напряжение. Волновалась, даже поплакала. Наконец, в коридоре раздались шаги, которые Александра Федоровна не спутала бы ни с кем. Вошел Николай. Очень уставший в свистопляске последних дней, это было видно по его лицу. Но он принес с собой твердость, уверенность. Поцелуем осушил слезы на глазах супруги. Опустился на колени на коврик, который Александра Федоровна вышила для него собственноручно. Специальный коврик, для молитв – а молился он всегда горячо, самозабвенно, полностью уходил в разговор с Небесным Миром.

Нет, он не утешал и не успокаивал жену. Не унижал ее сладкой ложью иллюзий благополучия. Она была его половиной и должна была настраиваться так же, как он сам. Прервав молитву, Николай сказал: «Мы не знаем, что нас ждет. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придется умирать» [66]. Александра Федоровна ответила: «Дорогой друг, что за мрачные мысли? Но я обещаю тебе». При этом тоже опустилась на колени, стала молиться вместе с мужем. И помогло, молитва сняла напряжение, придала внутреннюю силу, уверенность. Как вспоминал сам Николай, «мы легли спать и спали спокойно, ибо у каждого совесть была чиста, и мы от глубины души предались Богу» [67, 68].

Хотя отдыхать им довелось совсем недолго. Николай Павлович встал очень рано, по-военному – как он привык. А сегодня и вел себя по-военному. Был собран, спокоен, решителен. Волнение выдавали только некоторые его поступки. Едва встав с постели, он наскоро написал короткое письмо сестре Марии: «Молись Богу за меня, дорогая и добрая Мария; пожалей о несчастном брате, жертве Промысла Божия и воли двух своих братьев. Я удалял от себя эту горькую чашу, пока мог…» А генерал-адъютанту Бенкендорфу, присутствовавшему при его утреннем туалете, государь сказал: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере, мы умрем, исполнив свой долг».

И на самом-то деле опасность была более чем реальной. И от смерти он был действительно «на волосок». Заговорщики находились и рядом с ним. Ночью, когда он лег отдыхать с супругой, один из них, князь Одоевский, дежурил во дворце во внутреннем карауле от Конногвардейского полка. Хотя он ограничивался разведкой. Внимательно наблюдал, что происходит во дворце. Из «любопытства» то и дело обращался с вопросами к придворным, слугам. Но в «Северном обществе» состоял и смоленский дворянин Петр Каховский – его родственник возглавлял «смоленских якобинцев» еще при Павле I, вынашивал замыслы цареубийства. А декабрист Каховский проигрался в пух и прах, жил в Петербурге на содержании сообщников и целиком зависел от них. Накануне на совещании Рылеев предложил ему утром проникнуть во дворец и убить Николая – тут-то должен был помочь «свой человек» в карауле. Каховский согласился. Но в последний момент что-то в нем «не сработало». Или наоборот, сработал какой-то внутренний, духовный стопор. Он отказался. Задание взялся выполнить Якубович – жестокий и циничный опытный боец, приехавший с Кавказской войны.

Но царь не только сам вставал рано. Он с раннего утра поднял и всю придворную, государственную верхушку, командный состав. К 7 часам уже собрались для присяги Сенат и Синод. А в Зимний дворец прибыли командиры гвардейских дивизий, бригад, полков. Николай вышел к ним, объяснил, по какой причине престол достался не брату, а ему, из-за чего случились неувязки с присягой. Зачитал Манифест и спросил, нет ли у кого-либо сомнений. Их не было, все признали его законным императором. Очевидцы отмечали, как Николай величественно объявил: «После этого вы мне отвечаете головой за спокойствие столицы; а что до меня, если я буду императором хоть на один час, то покажу, что был того достоин».

Гвардейских командиров он отправил приносить присягу в Главный штаб, а потом принимать присягу в своих частях, приказал немедленно докладывать об исполнении. Появился и Милорадович. Опять заверил – в городе совершенно спокойно, и в любом случае приняты все необходимые меры предосторожности. Кстати, можно предположить, что его поведение объяснялось все-таки элементарной беспечностью и легкомыслием. Потому что из дворца заслуженный генерал спокойно отправился с подарками к очередной возлюбленной. Мужчина видный и неженатый, он был известен тем, что менял «дам сердца» среди столичных актрис.

На 11 часов был назначен торжественный молебен в Зимнем дворце. На него вызвали всех, кто был допущен к царскому двору. Правда, возникли опасения, что войска не успеют принести присягу, молебен перенесли на 14 часов. Но вторая повестка, о переносе, многих уже не застала дома. Сановники стали заранее съезжаться во дворец. Были и другие накладки. На утренней Литургии в столичных храмах уже возглашалось имя императора Николая, а Манифест, где объяснялись перемены на троне, зачитывался после Литургии. И распечатать достаточное количество экземпляров Манифеста не успели. Кто-то из горожан сумел прочитать его, другие ловили противоречивые слухи.

Начали поступать доклады из гвардии, и они обнадеживали. Первым к царю явился генерал Орлов, сообщил – присягу принес Конногвардейский полк. Там Константин был особенно популярен, числился шефом полка. Но солдаты, узнав о мотивах Константина и Николая, кричали: «Оба они молодцы!» Следом прилетели доклады о присяге в Кавалергардском, Преображенском, Семеновском, Павловском, Финляндском полках, в гвардейском Саперном батальоне.

Но после этого примчался начальник гвардейской артиллерии генерал Сухозанет. Рассказал – когда он приводил к присяге конную артиллерию, несколько офицеров пытались раздуть смуту. Кричали, что присягать нельзя, законный царь Константин, а его брата Михаила якобы преднамеренно убрали из Петербурга. Порядок кое-как навели, и смутьяны разбежались. Сухозанет распорядился арестовать их, когда вернутся. Однако Николай был еще настроен милостиво, не желал омрачать начало царствования. Приказ об аресте он вообще отменил. И как раз в это время наконец-то приехал великий князь Михаил Павлович. Его немедленно послали в конную артиллерию, развеять сомнения. Едва он появился, солдаты поняли, что их бессовестно обманывали. Дружно принесли присягу Николаю.

Но следом за Сухозанетом прискакал начальник штаба Гвардейского корпуса Нейгардт, совершенно растерянный. Доложил о восстании в Московском полку. В этой части группа офицеров во главе с Щепиным-Ростовским и Николаем Бестужевым успела развернуть агитацию, что Константин от престола не отказывался. Дескать, его схватили и держат «в оковах», как и Михаила – а он был шефом Московского полка. Александра Бестужева представили как посланца Константина, призывали солдат: «Царь Константин любит ваш полк и прибавит вам жалованье, кто не останется ему верен, того колите!»

Командир полка Фредерикс и командир бригады Шеншин пытались утихомирить мятежников. Но Щепин-Ростовский кинулся на них с саблей, обоих тяжело ранил. Ранения получили и полковник Хвощинский, рядовой и унтер-офицер, принявшие сторону командиров. Часть полка, около 800 человек, захватив знамена, вырвалась на улицы. С криками «Ура, Константин!» двинулась к Сенатской площади. Увлекала за собой встречных военных, но больше приставало разношерстного простонародья, за нестройной воинской колонной разрасталась буйная толпа.

Николай уже оделся для торжественного молебна, был в парадном мундире Измайловского полка – а грянувшая новость могла ошеломить кого угодно. Но государь был внутренне готов к чему-то подобному. Действовать начал сразу, грамотно и решительно. Всех приближенных, бывших при нем, разослал в верные полки с приказами выводить их против мятежников. Встретив командира Гвардейского корпуса генерала Войнова, ошалело метавшегося на лестнице, строго одернул его и указал – его место там, где его подчиненные вышли из повиновения, приводить их к порядку.

Своего адъютанта Кавелина Николай отправил привезти детей, наследника Александра, маленьких дочек Марию, Ольгу, полугодовалую Сашу – ведь они в Зимний дворец еще даже не переехали. Жили в прежнем доме родителей, Аничковом дворце! Значит, вполне могли попасть в руки злоумышленников. Но жену государь не хотел тревожить раньше времени. Сказал ей, что должен отлучиться, потому что «артиллерия колеблется». Правду она узнала от свекрови. Мария Федоровна зашла к ней, одевающейся для молебна, и сообщила: «Не рядись, дитя мое. В городе беспорядок, бунт».

А муж ушел туда, в неведомое. Разослав с приказаниями всех, кто был при нем, он оказался один. Но направился в караульное помещение. Туда недавно пришла смена, рота Финляндского полка, часть солдат разводили на посты. Николай построил тех, кто был в наличии. Приказал салютовать знамени и бить поход. Спросил, принесли ли воины присягу ему? Ответили положительно, и он объявил: «Ребята, теперь надо показать верность на самом деле. Московские шалят. Не перенимать у них и делать свое дело молодцами. Готовы ли вы умереть за меня?» Дружно откликнулись – готовы. Николай приказал зарядить ружья и сам повел подразделение к дворцовым воротам, перекрыл их.

Вся площадь была заполнена съехавшимися ко дворцу экипажами и любопытным народом. И здесь же появился окровавленный полковник Хвощинский. Царь велел ему где-нибудь укрыться, чтобы не нагнетать страх. Решил, что надо выиграть время, пока подойдут войска, и вышел к народу один. Люди увидели его – красивого, статного, при параде. Хлынули к нему. А Николай Павлович зычным голосом спросил: «Читали ли вы мой Манифест?» Большинство не читало. Император взял экземпляр у кого-то из толпы и сам начал зачитывать. Громко, не торопясь, с пояснениями.

А когда он закончил, к нему примчался Нейгардт. Доложил – восставшие заняли Сенатскую площадь. Но государь уже чувствовал – масса людей слушается его. Это его верные подданные. Больше ничего не скрывал, сообщил о мятеже. Он не ошибся. Толпа ответила горячей поддержкой. Сомкнулась вокруг него. Кричала, что не выдаст его, растерзает злодеев. Отставные инвалиды с Георгиевскими крестами выражали готовность охранять его. Другие люди старались поцеловать руки, фалды мундира. Николай был глубоко тронут. Крикнул: «Ребята! Не могу поцеловать вас всех, но вот – за всех» Поцеловал ближайших – и народ свято стал передавать друг другу поцелуи царя!

Однако государь оценивал и сложившуюся обстановку. Понимал, что в грозных столичных событиях массе людей не место, это только лишние жертвы. Как раз показался батальон преображенцев, и Николай, возвысив голос, стал объяснять: навести порядок – дело властей. Посторонним вмешиваться в это не нужно и опасно, он велит всем идти по домам. Сказал: «Дайте теперь место» – и толпа повиновалась, стала отодвигаться к краю площади, рассасываться. Перед дворцом выстроились преображенцы.

Как выяснилось, у них тоже пытались посеять смуту. В одну из рот ночью явился незнакомый офицер, начал агитировать против присяги. Но фельдфебель Косяков с солдатами сами задержали его. За незнакомца неожиданно заступился дежурный по батальону, потребовал отпустить с извинениями. Но фельдфебель отправился домой к своему командиру роты, жившему поблизости, и агитатора все же арестовали. Государь обратился к преображенцам, напомнил о присяге. Спросил, готовы ли идти за ним, и ответом было общее, дружное «Рады стараться!».

А пока он говорил с солдатами, со стороны Невы к Зимнему дворцу тихо, будто украдкой, подкатила простая извозчичья карета. Это тайно, не привлекая внимания, привезли царских детей. Эвакуировали в более безопасное место. Предстояла схватка…

ГЛАВА 14. СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ. КТО ЖЕ БЫЛ ГЕРОЯМИ?

Милорадовича подчиненные разыскали в гостях у дамы. Узнав о восстании, он кинулся к царю. Застал его на Дворцовой площади перед строем преображенцев. Генерал-губернатор был совершенно растерян. Сообщил: «Дело идет дурно, ваше величество… они окружают памятник (Петру I – авт.)… но я пойду туда уговаривать их». Государь ни словом не осудил его за то, что он прошляпил заговор. Согласился: «Солдаты вас знают, любят и уважают; уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман; вам они скорее поверят, чем другим».

Милорадович в полном шоке от происходящего зашагал туда пешком. Его догнали сани полицмейстера, адъютант Башуцкий высадил его и усадил генерал-губернатора. В это время Исаакиевский собор только возводился, был большой стройкой, обнесенной забором. В нескольких местах на площади были навалены камни и другие материалы, привезенные для собора. Мятежники строились возле памятника Петру I, а вокруг них стекались толпы народа. Полиция (а она была очень малочисленной) бездействовала – одного из городовых восставшие схватили и объявили «пленным», издевались над ним, показывая его возбудившейся черни. Проехать через массу людей было невозможно, и Милорадович повернул вокруг площади по соседним улицам. Встретил генерала Орлова с Конногвардейским полком, выходившим к Сенатской с другой стороны. Орлов предупредил – на площадь соваться нельзя, он уже пробовал, и его грозили убить.

Но Милорадович был взвинчен. Его жгло чувство собственной вины за происходящее. Он вскричал: «Что это за генерал-губернатор, который не сумеет пролить свою кровь, когда кровь должна быть пролита?» Адъютант Орлова дал ему лошадь, и он поехал на площадь. Башуцкий пристроился за ним пешком. Перед всадником народ расступался, и Милорадович проехал к солдатам. Начал убеждать их, «что сам охотно желал, чтобы Константин был императором, но что делать, если он отказался». Говорил – он сам видел отречение, и ему должны верить как другу Константина. В доказательство вынул и стал показывать саблю, подаренную великим князем, с надписью «Другу моему Милорадовичу» [69].

Авторитет он имел колоссальный – герой многих войн и сражений! Солдаты потупились, внимательно слушали. Заговорщик Оболенский почувствовал, что их настроение может переломиться. Требовал от генерала уехать, тащил под уздцы его лошадь. Видя, что это не действует, взял у солдата ружье со штыком, ткнул им Милорадовича. А Каховский, подкравшийся в толпе, в упор выстрелил из пистолета в бок. От выстрела лошадь рванулась, генерал упал на руки адъютанта. Но и несколько солдат выпалили по окружавшей людской массе – возможно, считали, что защищают Милорадовича, стреляют по его убийцам. Башуцкий выхватил из толпы двоих случайных зевак, с их помощью потащили смертельно раненного Милорадовича в безопасное место, в расположение Конногвардейского полка.

Вслед за генерал-губернатором уговаривать восставших приехал командир корпуса генерал Войнов. Но его не слушали, стали стрелять по нему. А из агрессивной окружающей толпы в него начали кидать камнями и чем попало. Брошенное полено сильно ударило старика по спине, с него слетела шляпа. Флигель-адъютанта Бибикова, случайно попавшегося мятежникам, избили. Хотя и восставшие очутились в тупиковом положении. Они-то планировали помешать присяге Сената и предъявить ему требования! Но Сенат принес присягу еще в 7 утра, в здании никого не было. В данном отношении царь переиграл революционеров.

Восстание декабристов на Сенатской площади, убийство генерала Милорадовича

Трубецкого не было. Он струсил, куда-то исчез. Рылеев отправился искать Трубецкого и тоже исчез, метался где-то по городу. А в результате не было и единого руководства. Верховодили Щепин-Ростовский, братья Бестужевы, Оболенский, Пущин. Крутились и другие заговорщики – большинство было без мундиров, в штатском. Они появлялись, исчезали в толпе. У восставших откуда-то было спиртное. По воспоминаниям современников, многие солдаты были пьяны. Как и «сочувствующая» чернь [70]. Организаторы путча не учли и того обстоятельства, что мятежные части соберутся не одновременно. На площади очутились только 800 человек Московского полка. Им оставалось лишь ждать, когда подойдут другие.

Но и верные царю части гвардии, разбросанные по городу, подходили вразнобой. Николай повел преображенцев к Сенатской площади. Распределял наличные подразделения, оцепляя и охватывая очаг восстания. При себе оставил одну роту, первую – Роту Его Величества. Для государя нашли коня, он ехал верхом. Ему и его солдатам тоже приходилось двигаться через толпы собравшихся людей. Правда, ближе к Зимнему дворцу публика была другая, доброжелательная. Снимала головные уборы, и Николай говорил: «Наденьте шапки, простудитесь!» Объяснял – по нему будут стрелять, поэтому пусть не теснятся рядом с ним, расходятся по домам. «Молитесь Богу, а завтра мы увидимся». Но в этой толпе мелькнул и Трубецкой – царь еще не знал, что он считается руководителем восстания.

К Николаю подошел и Якубович, офицер Нижегородского драгунского полка, после ранения приехавший в отпуск с Кавказа. Дерзко объявил: «Я был с ними, но, услышав, что они за Константина, бросил их и явился к Вам». На самом деле он сказал своим товарищам на Сенатской, что идет на разведку. И именно он вызывался убить царя, под шинелью у него был пистолет. Но… видать, и его что-то остановило. Рука не поднялась. А Николай похвалил, что он вовремя одумался. Послал загладить вину – вернуться к своим и уговаривать сложить оружие.

Царь остановился на Адмиралтейской площади, соседней с Сенатской. Сюда подошел Орлов с Конногвардейским полком. Появился и брат Михаил. Наведя порядок в конной артиллерии, он узнал о мятеже в Московском полку – в котором сам был шефом. Помчался туда. Часть полка офицеры удержали от бунта, она осталась в казармах. Однако и эти солдаты волновались, отказывались от присяги. Но Михаила они встретили криком «ура». Удивлялись, как же так, им внушили, что он «в оковах». Теперь воочию раскрылось, что их подло обманули. Солдаты выражали готовность идти против лгунов, и Михаил первый вместе с ними принес присягу Николаю, привел эту часть полка к брату.

Великий князь рвался обратиться к мятежным солдатам, чтобы и их убедить. Но государь уже знал, что случилось с Милорадовичем, с Войновым, запретил ему. Только сам с Бенкендорфом выехал на Сенатскую – увидеть, что там творится. Его встретили залпом, пули просвистели над головами. Постепенно стягивались верные части. Кавалергардский полк, 2-й батальон преображенцев, батальон Финляндского полка, подразделения Павловского, Егерского полков. Государь распределял их, окружая площадь. Михаила послал встретить на подходе Семеновский полк и занять участок со стороны Крюковского канала, по другую сторону стройки Исаакиевского собора. По мере прибытия войск осмелела полиция. Стала расчищать площадь от собравшегося народа, вытеснять его. Но при этом толпы только разделились на два кольца, одно вокруг мятежников, другое по краям площади.

А силы восставших тоже увеличились. В Гвардейском флотском экипаже все ротные командиры состояли в заговоре. Во время присяги начали протестовать, отказались приносить ее. Начальник, генерал Шипов, вроде бы навел порядок, арестовал смутьянов. Но экипаж остался без офицеров, матросы волновались. Когда с Сенатской донеслась стрельба, в казарму вбежал заговорщик Петр Бестужев. Закричал: «Наших бьют! Ребята, за мной!» Матросы освободили арестованных, отшвырнули капитана I ранга Качалова, силившегося остановить их в воротах. К счастью, в суматохе забыли несколько пушек, имевшихся в экипаже. Но оцепление Сенатской площади еще не успело замкнуться, по Галерной улице матросы присоединились к каре Московского полка.

Ну а император, посовещавшись с генералами, решил попытаться разогнать мятежников кавалерией. Сам Николай скомандовал конногвардейцам: «За Бога и царя, марш-марш!» Генерал Орлов приказал атаковать подивизионно, сам повел 1-й дивизион. В общем-то главный расчет был на психологическое воздействие – что при виде несущейся на них кавалерии солдаты не выдержат, побегут. Но этого не произошло. Снега на площади было мало. Лошади не были подкованы на шипы, копыта скользили по обледенелым булыжникам. Взять разгон не получилось. А бунтовщики сомкнулись в каре, ощетинились штыками, встретили огнем. Падали кони, убитые и раненые всадники. Тяжелую рану получил полковник Вельо – остался без руки.

После нескольких попыток атаки прекратили. Единственным результатом стало то, что часть площади очистилась от толп, и к царю сумел прорваться подошедший гвардейский Коннопионерный дивизион. Когда кавалерия задачу не решила, заговорили о крайнем средстве – артиллерии. Для начала – устрашить ею восставших. А если не поможет… Конная артиллерия во время присяги проявила колебания. Поэтому Николай послал генерала Потапова и поручика Булыгина привезти несколько орудий «пешей» гвардейской артиллерии.

Но и среди остальных царских войск не все были надежными. В Финляндском полку одна рота только что вернулась из караулов и присягу еще не принесла. А одним из взводов командовал заговорщик Розен. При выдвижении к Сенатской площади на Исаакиевском мосту он скомандовал: «Стой!» Закупорил мост, остановив свой взвод и три роты, следовавшие за ним. Командиры понукали их, силились возобновить движение – но без всякого успеха. Одни солдаты заявляли, что присяги не приносили и против «своих» не пойдут. Другие принесли ее, но тоже не желали драться со «своими». А Розен прикидывал – если на Сенатской начнется бой, увлечь за собой остановленные роты и ударить в тыл царским частям.

Также и в Егерском полку 2-му батальону возле Каменного моста приказали идти вперед, но откуда ни возьмись вынырнул тот же кандидат в цареубийцы Якубович. Скомандовал: «Налево кругом!» Посторонний офицер, вообще не из их полка, но его с какой-то стати послушались, он увел целый батальон назад. Государю передавали известия о каких-то беспорядках в Лейб-гвардии Гренадерском полку, о восстании Измайловского полка. Слух о нем оказался ложным – в Измайловском во время присяги только несколько младших офицеров принялись кричать «за Константина». Но солдаты послушались не их, а старших начальников, и смутьяны тоже подчинились, вместе с полком принесли присягу, выступили против сообщников.

Но ведь это выяснилось не сразу. Исход противостояния выглядел еще совсем не определенным. На всякий случай Николай распорядился подготовить эвакуацию своей семьи в Царское Село. А в Зимнем он оставил только слабый караул, одну роту финляндцев, передав командование коменданту Башуцкому. Для охраны дворца государь вызвал части, подчиненные и преданные ему лично, два саперных батальона, Гвардейский и Учебный. Но прибыли ли они – ничего не было слышно. Николай сам решил съездить ко дворцу и узнать, как там дела.

А там и в самом деле было недалеко до беды. Потому что бунт в Гренадерском полку грянул с запозданием. Там во время присяги пьяный подпоручик Кожевников выскочил на балкон, перевесившись через решетку, кричал: «Зачем вы забываете клятву Константину Павловичу?» Его арестовали, и присяга прошла как будто спокойно. Но после нее старшие офицеры уехали во дворец на торжественный молебен. Солдатам раздавали обед, и выступил вдруг командир роты поручик Сутгоф. Объявил: «Напрасно мы послушались! Другие полки не присягнули и собрались на Сенатской площади». Он поманил нижних чинов: «Ваше жалованье у меня в кармане, я раздам его без приказа». Приказал одеваться, взять оружие, освободил Кожевникова и повел свою роту к мятежникам.

Командир полка Стюрлер узнал, бросился в погоню на обычном извозчике. Но его не послушались, ушли за Сутгофом. А Стюрлер из-за этих метаний с опозданием получил приказ – вести полк к царю. Но в казармах старших офицеров не было, а приказом выступать воспользовался поручик Панов. Стал бегать по ротам и пугать – всем будет худо от других полков и «императора» Константина, если выступят против них. Стрельбу, донесшуюся со стороны Сенатской, он объяснял – «наши побеждают». Ему удалось поднять несколько рот, взяли знамя полка и ринулись к мятежникам. Но Панов повел их не той дорогой, как Сутгоф, он загорелся идеей… захватить Зимний дворец, взять в заложники царскую семью. Или уничтожить ее.

Комендант Башуцкий, оставленный Николаем руководить охраной дворца, проявил полнейшую беспечность. Колонну, очень нестройную и без офицеров, он принял за очередное подкрепление. Похвалил за «верность» государю и приказал финляндцам пропустить бунтовщиков через ворота. Но во дворе Зимнего Панов увидел только что пришедший Лейб-гвардии Саперный батальон. Он успел очень вовремя, буквально в последнюю минуту, опередил злодея. Панов остановил своих солдат. Размышлял, что делать дальше.

А из окна его отряд увидел офицер Гренадерского полка Зальца, приехавший на молебен. Очень удивился: что делают солдаты его полка во дворце? Вышел, стал расспрашивать Панова. Тот разозлился. Стал орать на Зальца, ничего не понимающего, чтобы отстал от него, иначе «я велю прикладами тебя убить!». Потом скомандовал ротам, которые были с ним: «Да это не наши, ребята! За мной!» В это время появился и Стюрлер на санях, гонявшийся за своими подразделениями. Позвал Зальца, просил отобрать у бунтовщиков знамя полка. Офицер бросился за колонной Панова, превратившейся в нестройную толпу. Дважды пробовал увлечь за собой знаменосца Пивоварова, но каждый раз их били, и знаменосца увлекли за собой.

А навстречу мятежникам, ко дворцу, ехал царь. Без охраны! К нему свободно подходили желающие. Сперва Карамзин, его послала императрица-мать узнать обстановку. Потом посланник Ганновера Дорнберг – он обратился от лица всех иностранных дипломатов, предлагавших свою поддержку и участие в урегулировании. Николай поблагодарил его и ответил: «Это происшествие – дело домашнее, совсем не касающееся Европы». И уже возле самого дворца на государя вдруг выплеснулась вооруженная толпа Панова. Он скомандовал «стой!» – но ему крикнули: «Мы за Константина!» Николай не растерялся. Хладнокровно пожал плечами: «Когда так – то вот ваша дорога». Велел сопровождающим передать войскам, чтобы их пропустили. Его спокойствие и выдержка подействовали. Бунтовщики, обтекая его коня с двух сторон, побежали на Сенатскую…

Доехав до дворца, Николай убедился, что и сам чудом избежал гибели, и его близких спас Господь своевременным приходом Саперного батальона. Государь подтянул здесь порядок, перекрыв все входы усиленными постами. Строго указал не пропускать посторонних. Но Стюрлер исполнил долг до конца. Силясь спасти честь своего полка, он так и следовал на извозчичьих санях за мятежными ротами. Сопроводив их до Сенатской, пошел уговаривать солдат. И к нему начали прислушиваться. Но на таких случаях у революционеров уже специализировался Каховский. Он тут же появился рядом, и прозвучал еще один пистолетный выстрел. Смертельный.

Теперь количество мятежников достигло 3 тысяч. Они ободрились, осмелели, чаще стреляли в направлении правительственных войск – имевших приказ не отвечать. Пули поражали и случайных зевак. Из посторонних толп на Сенатской осталась самая буйная часть. Пьяные, озлобленные, возбужденные. Они наглели. Из-за заборов стройки швыряли в войска камни, поленья. Предводители взбадривали подчиненных, то и дело инициировали крики «ура». Но когда пытались вбрасывать лозунг «ура, конституция!» – их откровенно не понимали. Им приходилось врать, что Конституция – жена Константина. Ни Трубецкой, ни Рылеев так и не появились, и заговорщики, находившиеся на Сенатской, выбрали нового диктатора, Оболенского. Хотя руководить ему уже почти не пришлось.

Когда царь вернулся к своим полкам, привезли четыре орудия 1-й легкой роты 1-й артиллерийской бригады. Правда, без боевых зарядов. Они хранились в лаборатории, а там возникла задержка. Начальник, полковник Челяев, не желал выдавать их, не зная, на чьей стороне приехавшие к нему офицеры. Кое-как доказали, разрешили сомнения. А пока зарядов не было, мятежников пробовали взять на испуг. Развернули пушки на выезде с Адмиралтейской площади на Сенатскую. Генерал Сухозанет погромче командовал «заряжать боевыми» – которых еще не было. Но ответили снова ружейной пальбой.

Под обстрел вторично попал Николай, выехавший к орудиям. Расстояние было небольшое, но Господь щадил царя, пули не задели его. Однако лошадь от залпов шарахнулась в соседнюю толпу – и Николай обнаружил, сейчас его окружил народ совсем не доброжелательный, как у Зимнего. Глаза злые, напряженные, наглые. И шапки перед государем теперь никто не ломал. Но он властно повысил голос: «Шапки долой!» – и подействовало. Обступившие его люди не только поспешно срывали шапки, но и хлынули прочь от него. А в отношении бунтовщиков делались последние попытки избежать бойни.

Брат Михаил снова предложил пойти уговаривать их, и царь скрепя сердце разрешил. Тот подъехал к флотскому экипажу. Матросы встретили его довольно хорошо, поздоровались. Но они были крепко обработаны своими офицерами, упрямо заявляли, что не могут кому-либо присягать при живом «царе Константине». Михаил доказывал, что сам свидетель его отречения, – это не действовало. Отвечали – пусть Константин сам приедет и подтвердит, а то мы даже не знаем, где он. Под угрозой была и жизнь великого князя. На него исподтишка поднял пистолет Кюхельбекер. Но трое матросов выбили у него оружие и поколотили с криками: «Что он тебе сделал?» Тем не менее попытка кончилась ничем.

Николай надеялся испытать еще одно средство. Во дворце ждали молебна два митрополита, Санкт-Петербургский Серафим и Киевский Евгений. Царь велел срочно привезти Серафима, но и Евгений присоединился к нему. Когда они приехали, навстречу им пронесли убитого Стюрлера. Но оба митрополита не дрогнули, пошли увещевать мятежников – в полных облачениях, со своими иподиаконами, с крестами в руках. Солдаты, увидев их, подняли ружья. Крестились, прикладывались к протянутым им крестам. Но переполошились и вмешались их предводители. Стали кричать – какие вы священнослужители, если за две недели двум царям присягаете! Вы клятвопреступники, нам не пример! Велели бить в барабаны, заглушая митрополитов, а им стали угрожать, что будут стрелять, махали обнаженными шпагами. Прогнали, заставили уйти.

Между тем шел уже третий час дня. Солнце клонилось к закату – 14 декабря оно заходило в 14.58. А под покровом темноты 3 тысячи вооруженных мятежников могли растечься по всему городу. Потянут к себе ненадежных и колеблющихся, будут обрастать люмпенами и чернью, начнутся погромы. Теперь, когда прежние планы расползлись по швам, руководители бунта как раз и намеревались дождаться ночи. Да и городские буяны кричали им – надо еще часок продержаться, до темноты… У Николая собралось 12 тысяч штыков и сабель. Но начинать побоище в центре столицы – сколько прольется крови с обеих сторон? Государь снова выехал на Сенатскую, и опять его осыпали залпом.

Генерал Толь высказал то, что думали многие: «Одно средство окончить это дело – пустить картечью в эту сволочь». Подтвердил генерал Васильчиков: «Ваше величество… теперь не должно терять ни одной минуты: добром нечего здесь взять, необходима картечь». Царь понимал, что они правы, но, как мог, отодвигал подобное решение: «Вы хотите, чтобы я в первый день царствования пролил кровь моих подданных?» «Чтобы спасти вашу империю», – ответил Васильчиков. Да, это было так. Николай велел заряжать картечью. Три орудия оставили на выезде с Адмиралтейской площади, одно отправили брату Михаилу.

Даже сейчас Николай сделал последнюю попытку погасить конфликт миром. К мятежникам направился начальник артиллерии Сухозанет. Отчаянно въехал на лошади прямо в толпу. Объявил: «Ребята! Пушки перед вами. Но государь милостив, жалеет вас и надеется, что вы образумитесь». В случае сдачи обещалась амнистия всем, кроме главных зачинщиков. Но они-то постарались не допустить, чтобы солдаты поддались. Окружили Сухозанета, кричали, «привез ли он конституцию». Видя, что больше говорить не о чем, он ответил: «Я прислан с пощадой, а не для переговоров». Повернулся и поехал прочь. Вслед ему пошла пальба. В генерала не попали, сбили только перья на шляпе. Но пули сразили нескольких артиллеристов, посторонних зрителей.

Дальше тянуть смысла уже не было. Николай скомандовал: «Пальба орудиями по порядку. Правый фланг начинай. Первая…» А когда артиллеристы изготовились, все же сказал – «отставить». Повторил команду и… снова «отставить». В третий раз прозвучало «пли». Артиллерист, который должен был дать первый выстрел, команду не выполнил. К нему подбежал командир расчета поручик Бакунин, спросил – почему. Тот робко оправдывался: «Свои, ваше благородие». Поручик закричал: «Если бы даже я стоял перед дулом и скомандовал “пли”, не следовало останавливаться». Артиллерист, а по другим данным сам Бакунин поднес фитиль к орудию.

Впрочем, первый выстрел специально нацелили не в «своих», а поверх голов, еще одно предупреждение. Заряд картечи ударил высоко, в стену и крышу здания Сената. Но бунтовщиков это лишь ободрило надеждами, что по «своим» артиллеристы стрелять не будут. Отозвались криками и бешеным ружейным огнем, снова падали убитые и раненые. Вот тогда грохнули второй, третий выстрелы. По толпе. И собравшаяся масса бросилась бежать. Сперва хлынула к Крюкову каналу и Конногвардейскому манежу, где стояли семеновцы. Великий князь Михаил тоже тянул с пушечным огнем, но его подтолкнули сами артиллеристы: «Прикажите палить, ваше высочество, не то они самих нас сомнут».

Выстрел картечью отшвырнул мятежников. Они рассыпались разбегаться в разные стороны. Вслед им сделали еще несколько выстрелов – в разных источниках данные расходятся. Вдоль узкой Галерной улицы, вдоль Крюкова канала. Многие прыгали в глубокий снег на лед Невы. Михаил Бестужев пытался построить их – он еще цеплялся за надежду захватить Петропавловскую крепость и засесть в ней. Два выстрела картечью похоронили эту надежду и рассеяли скопище.

В.А. Жуковский писал А.И. Тургеневу: «Провидение сохранило Россию. Можно сказать, что Оно, видимо, хранит и начинающееся царствование. Какой день был для нас 14-го числа! В этот день все было на краю погибели… Можно сказать, что эта сволочь составлена из подлецов малодушных. Они только имели дух возбудить кровопролитие; но ни один из них не ранен, ни один не предпочел смерть… Преступные злодеи, которые хотели с такой свирепостью зарезать Россию». «Николай представился нам совсем другим человеком; он покрылся честию в минуту, почти безнадежную для России» [71].

ГЛАВА 14. ВТОРОЙ РАУНД. «ЮЖНОЕ ОБЩЕСТВО»

Весь день 14 декабря, пока разыгрывалась драма на Сенатской площади, в Зимнем дворце люди находились в страшном напряжении, жили неясными и обрывочными слухами – что происходит? Царица Александра Федоровна то и дело молилась мысленно: «Услыши меня, Господи, в моей величайшей нужде…» Вместе с Марией Федоровной смотрели в окна. Из офицеров и сановников, оказавшихся во дворце, одного за другим посылали гонцов, узнать обстановку. Но они не возвращались, получая от царя и его приближенных другие поручения. Александре Федоровне и императрице-матери сообщали о новых лицах, мелькнувших в дворцовых залах и коридорах. Их вызывали, но слухи они приносили самые противоречивые.

Одни старались успокаивать – но тут же приходило распоряжение готовить эвакуацию. А из окон видели то промчавшуюся конницу, то ворвавшуюся во двор нестройную толпу солдат, и через какое-то время узнавали, что это были мятежники. Другие «очевидцы» сеяли панику, как принц Вюртембергский, внушавший императрицам, что «все обстоит плохо», «большая часть войск отказывается повиноваться» и «полки отпадают один за другим». Когда сообщили о проехавших пушках, Александра Федоровна с сыном упала на колени, вспоминала потом: «Ах, как я молилась тогда – так я еще никогда не молилась» [72].

Наконец, появился Адлерберг с известием от царя – все кончено. Но самого Николая еще долго не было. И снова зависло напряжение. Где он? Что с ним? А государь еще оставался на улицах, отдавал приказы. Бенкендорфу и Орлову с конницей велел прочесывать город, вылавливая разбежавшихся смутьянов. Распределял другие войска для патрулирования и оцеплений. Весь Петербург превращался в воинский лагерь. Опустевшие улицы с цокающими копытами конных разъездов. Заставы солдат, греющихся у костров на площадях и перекрестках. Пушки, перекрывшие мосты.

Жена с сыном встретила Николая на дворцовой лестнице. И… ей показалось, что она видит и обнимает совсем другого человека. За день что-то в нем неуловимо изменилось. Он был такой же – и уже не такой. В нем появилась и как бы сконцентрировалась – власть. Уходил просто любимый муж. А вернулся – царь. Маленький Саша почему-то расплакался. Отец пристыдил его и вывел во двор, к караулу Саперного батальона. Сказал: «Я не нуждаюсь в защите, но его я вверяю вашей охране». Старые солдаты обнимали царевича, кричали «ура». А Николай снова взлетел в седло, распоряжался, как расставить подразделения для охраны дворца.

Молебен, назначенный на 14 часов, начался с пятичасовым опозданием. Царская чета уже не успела переодеться. Александра Федоровна была в утреннем платье, в котором провела весь напряженный день. И муж в парадном мундире Измайловского полка, в котором был весь день. Опустились на колени, и торжественно звучало многолетие «благочестивейшему императору Всероссийскому Николаю Павловичу», «да подаст ему Господь благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение, и на враги победу и одоление!».

Поесть царю удалось только в восемь часов вечера, весь день он провел голодным. А спать ему в эту ночь не пришлось вообще. Поступали доклады от командиров оцеплений. От отрядов, прочесывающих столицу. В первые же часы после разгона мятежников они насобирали и задержали около 500–600 разбежавшихся солдат и присоединившихся к ним простолюдинов, в большинстве пьяных. Их под конвоем отвели в Петропавловскую крепость. Офицеров начали доставлять в Зимний дворец. Их допрашивал сам Николай, в помощь себе он взял генерала Толя. Первым привели Щепина-Ростовского. Его считали руководителем восстания, но при первых же ответах стало ясно, что он всего лишь пешка. Мало того, его, как и солдат, обманули. Соблазнили чувствами «верности Константину».

От задержанного Бестужева услышали имя настоящего руководителя – Сергей Трубецкой. Дома его не оказалось, но при обыске в ящике стола нашли бумагу, написанную его рукой. Черновик плана действий на 14 декабря с распределением обязанностей между злоумышленниками. Трубецкого не нашли и у родственников. Наконец, узнали, что он укрылся в австрийском посольстве – посол, граф Лебецельтерн, приходился ему свояком. К нему отправили управляющего Министерством иностранных дел Нессельроде с требованием выдачи. Посол сперва отказывался, пытался протестовать. Но Нессельроде настоял на своем. Доставленный к царю, Трубецкой запирался. Невзирая на предупреждение о важных уликах против него, твердил, будто он ни в чем не виновен и ничего не знает. Лишь после предъявления черновика упал на колени перед Николаем, ползал в его ногах.

Но у государя были и другие дела. Допросы он поручил генералу Левашову. Хотя о задержанных и о результатах их допросов приказал докладывать себе лично. В городе было тихо. Николаю доложили, что большинство нижних чинов, участвовавших в мятеже, просто… возвратились в свои казармы. Искренне сожалели о том, что пошли на поводу у злоумышленников. Царь решил, что держать войска под ружьем больше нет нужды. Но прежде чем распустить их, велел построить. Объехал полки, вставшие на Дворцовой, Адмиралтейской, Сенатской площадях, на Английской набережной. Благодарил их за верность долгу, за проявленное усердие. Здесь же по распоряжению Николая был построен бунтовавший Лейб-гвардии Флотский экипаж. Но он пошел на Сенатскую за своими офицерами, а потом первым, в полном составе, раскаялся. Николай проявил поистине царскую милость. Объявил матросам, что прощает их, хочет забыть их заблуждение. Возвратил знамя, и Гвардейский экипаж тут же привели к присяге.

А тем временем во дворец привозили все новых задержанных. Некоторые, как Бестужев-Марлинский, приходили сдаваться сами. Но поведение тех, кто намеревался ниспровергнуть империю и династию, строить какую-то новую Россию, до сих пор вводит в шок исследователей. Они сдавали своих целыми пачками! Сыпали именами сообщников чуть ли не наперегонки. Цеплялись за надежды выкрутиться, спасти собственные шкуры, писали покаянные письма императору, предлагая услуги по раскрытию «всех сокровенных сторон заговора».

И вот тогда-то стали всплывать связи с крупными фигурами, очень высокопоставленными вельможами. 23 декабря царь писал брату Константину: «Все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». В разговоре с Карамзиным упомянул, что и Сперанского «не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловсую крепость». Большие подозрения падали и на сенатора Сумарокова, командира лейб-гвардии Финляндского полка фон Моллера, начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома – фактически самоустранившегося от подавления мятежа.

17 декабря Николай учредил Особый комитет для следствия о тайных сообществах (Следственную комиссию), в него вошли военный министр Татищев, великий князь Михаил Павлович, Голицын, новый генерал-губернатор Петербурга Голенищев-Кутузов, генерал-адъютанты Бенкендорф и Левашов. Но… сам же царь определил принцип работы. Не искать виновных. Каждому заподозренному давать возможность оправдаться. Из-за этого даже декабристов Якубовича и Назимова, арестованных по показаниям других, но нагло отвергавших обвинения, отпустили на свободу. Хотя вскоре добавились новые улики, и они опять очутились за решеткой. А для Сперанского, Мордвинова и других высокопоставленных лиц вроде бы не нашлось достаточных доказательств, подтверждающих показания против них. Их не только не арестовывали, а даже не допрашивали. Они остались на своих местах, при своих чинах и должностях.

20 декабря царь провел первый прием дипломатического корпуса. Сделал заявление, что случившийся мятеж ни в коем случае не был династической междоусобицей, восстанием в пользу великого князя Константина. Это был результат заговора группы офицеров, заразившихся заграничными революционными учениями. Солдат они повели за собой обманом, «а потому восстание это нельзя сравнивать с теми, что происходили в Испании и Пьемонте. Слава Богу, что мы до этого еще не дошли и не дойдем никогда». «Великое счастье для России и, могу прибавить, для Европы, что заговор разразился, потому что этот взрыв, раскрыв все ответвления заговора, дает нам полную возможность предотвратить его последствия».

Николай подчеркнул, что тем самым пример России оказывает большую услугу для всей Европы. Благодарил Бога, что «в России нет данных» для революции [73]. Конечно, перед иностранными дипломатами государь сгладил картину. Он чувствовал, откуда «ветер дует», и брату Михаилу сказал более откровенно: «Россия на пороге революции, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока Божьей милостью я буду императором» [74]. Сгладили и кровавые последствия мятежа 14 декабря. Чтобы не омрачать начало царствования, скрыли количество жертв. Оно неизвестно до сих пор. Историки и исследователи оперируют данными некоего чиновника министерства юстиции Н. Корсакова. Но при внимательном анализе они представляются недостоверными. Не исключено, что это фальшивка или преднамеренный политический вброс.

Согласно этим данным, общее число погибших с обеих сторон составило 1271 человек, из них 1 генерал (умерший Милорадович), 1 старший офицер (Стюрлер), 17 младших офицеров, нижних чинов 321, посторонних простых людей 903 (в том числе 79 женщин и 150 детей). Почему такие цифры вызывают недоверие? Да хотя бы из-за 17 младших офицеров. Хорошо известно, что из заговорщиков, вышедших на Сенатскую площадь и получивших гордое имя «декабристов», ни один не был не только убит, а даже ранен. Об этом с удивлением писали сами участники восстания. Значит, из правительственных войск? Но это была лейб-гвардия, где служил цвет дворянства, аристократы. Замолчать гибель 17 офицеров лейб-гвардии было никак не возможно. А таковых не зафиксировано ни одного, ни одной фамилии.

Среди простонародья были жертвы от пальбы мятежников – пули летели куда попало. Потом площадь специально очищали, требовали разойтись по домам, и вокруг восставших скапливались лишь самые буйные. И в такой обстановке крайне сомнительно, чтобы на Сенатской осталось столько женщин и детей. После картечных выстрелов, когда ошалевшая толпа ринулась спасаться, многие пострадали в обычной давке. Но все равно 903 погибших из праздных зрителей или присоединившейся черни представляется крайне завышенным числом. Очевидно, пропагандистским, для дискредитации «царизма». Хотя здесь-то не на «царизм» надо пенять. Кровавой ценой оплачивалась чудовищная ложь. Ведь ни солдаты, ни простонародье так и не знали истинных целей заговорщиков! А Николай говорил брату Михаилу: «Самое удивительное, что нас не убили». Впрочем, беда все-таки задела и его семью. Для царицы переживания 14 декабря обернулись тяжелой нервной болезнью, которой она страдала до конца дней.

Но трагедией на Сенатской площади плоды заговора и его жертвы оказались ещё не исчерпаны. Ведь оставалось еще «Южное общество», гораздо лучше организованное, более многочисленное и радикальное, чем «Северное». Хотя стоит отметить, к народу южные «республиканцы» относились еще более цинично, чем «северяне». Вести за собой солдат здесь тоже намечали обманом. Полковник Тизенгаузен говорил, что он просто построит полк, выкатит несколько бочек вина, даст денег, крикнет: «Ребята, за мной!» – и все будет в порядке. Командир конно-артиллерийской роты Пыхачев уверял, что и водки не нужно, достаточно прибавить сала в кашу. А еще один артиллерийский начальник решительно утверждал – если бы его рота за ним не пошла, он эту роту «погнал бы палкой» [75].

Даже арест Пестеля еще не парализовал организацию. Руководство решили восстановить командир батальона Черниговского пехотного полка Сергей Муравьев-Апостол и его брат Матвей, подполковник в отставке. Строили планы захватить Киев, соединиться с поляками. Штаб Черниговского полка располагался в городке Василькове на Киевщине, подразделения были разбросаны по окрестным селам. Муравьев-Апостол с братом отправились в Житомир, договориться о совместном выступлении с командирами Ахтырского и Александрийского гусарских полков. Но здесь-то, в Житомире, 24 декабря они узнали о разгроме мятежа в столице. Гусары сразу дали «задний ход», бунтовать передумали.

И в это же время в Васильков приехали жандармы. Командиру полка Гебелю привезли приказ об аресте Муравьева-Апостола. На месте его не оказалось, сделали обыск на квартире. Между прочим, хорошая иллюстрация, насколько разболталась дисциплина в армии при Александре I. Командир батальона куда-то делся, и командир полка не представляет – куда, зачем, надолго ли? Полковник Гебель с жандармским подпоручиком выехали искать отлучившегося офицера. Но об этом узнали и заговорщики. Михаил Бестужев-Рюмин помчался предупредить своих. Обогнал Гербеля и перехватил Муравьевых на дороге. Вместе они свернули в село Трилесы, там стояла рота их сообщника поручика Кузьмина.

Но и Гебель совершенно случайно 29 декабря заехал к Кузьмину – узнать, не видал ли он Муравьевых. Застал братьев у него на квартире, объявил арестованными, велел сдать оружие. Однако те предложили полковнику перед дорогой попить чаю, он легкомысленно согласился. А братья как раз ждали на совещание других заговорщиков. Появились штабс-капитан Соловьев, поручики Щепилло, Сухинов, Кузьмин. Стали кричать на Гебеля, что он хочет «погубить Муравьевых». Щепилло схватил у караульного ружье и ударил полковника штыком.

Взялись за ружья и его товарищи. Гебель выскочил во двор, его настигли, стали колоть. Отметим, что полковник был заслуженным ветераном всех Наполеоновских кампаний, героем многих сражений, заслужил 4 ордена и золотую шпагу за храбрость. Младшие офицеры пороха не нюхали, кроме Сухинова. И в их умении владеть солдатским оружием можно усомниться – Гебелю они нанесли 14 ранений в грудь, в живот, в голову, в спину, сломали руку прикладом и бросили умирать. Но все ранения оказались несмертельными, полковника спас рядовой Максим Иванов. Сжалился и увез от убийц.

А заговорщики взбунтовали роту. Выступили по селам, собирая подразделения своего полка. 30 декабря вошли в Васильков, захватили оружие и полковую казну, 17 тысяч рублей серебром и 10 тысяч ассигнациями. Муравьев-Апостол беззастенчиво лгал. Своего младшего брата Ипполита представлял солдатам как курьера от «императора» Константина, приехавшего с приказом идти в Варшаву. Уверял, будто он, Муравьев-Апостол, уже назначен командиром полка вместо Гербеля. Будто за Константина восстала вся дивизия, и вскоре вся армия присоединится. Майор Трухин пытался вразумить солдат, его избили. А «верность» солдат подогревали деньгами, как раз на это пошла полковая казна. Те напивались, дисциплина стала совсем разваливаться.

У предводителей четкого плана не было. Предлагалось двигаться на Киев, поднять там гарнизон, а заодно и крестьян, горожан. Но для этого было мало сил. Надеялись на поддержку соседних полков, гусар. Не дождались. 31 декабря выступили на запад, на Житомир. Добрались до Мотовиловки и узнали, что никто их не ждет и никакие полки, кроме них, не взбунтовались. Повернули на юг, на Белую Церковь – туда помчался подпоручик Вадковский, обещал поднять свой полк, 17-й егерский.

Восстание Черниговского полка, обманутых и пьяных солдат

Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин попытались придать восстанию идейный характер. В Мотовиловке зачитывали перед солдатами составленный ими «Православный катехизис»: откровенно еретический и масонский. Провозглашалось – Бог создал человека, «чтобы он был свободен и счастлив», «Почему же русский народ и русское воинство несчастно? – Оттого что цари похитили у них свободу». Делались выводы, что «Бог создал всех нас равными», а цари «прокляты от Него как притеснители народа», «присяга царям богопротивна». Дескать, «святой закон» повелевает русскому народу и воинству «раскаяться в долгом раболепии», «взять оружие» и низложить «неправду и нечестие тиранства» [76].

Но попытка спекулировать на извращениях Священного Писания ничего хорошего не дала. Мало того, эти извращения противоречили лжи об «императоре Константине», которую внушали солдатам изначально. А признание всех «равными» и отрицание присяги подогрело откровенную анархию. С начала мятежа солдаты уже обращались к Муравьеву-Апостолу за разрешением «пограбить» – он запретил. Но нижние чины стали выходить из-под контроля, грабить без всякого позволения. Первым делом искали спиртное. В той же Мотовиловке, где читался «катехизис», разгромили трактир и израсходовали 360 ведер «водки и прочих питий»! Даже не столько выпили, сколько разлили, обливали водкой друг друга. Пьяными врывались в дома поселян. Забирали вино, еду, всякие вещи, какие приглянутся.

Впоследствии комиссия, опрашивая пострадавших, составила огромный перечень похищенных кожухов, шапок, рубах, исподнего, даже женских юбок и чулок. Зафиксированы и факты драк, изнасилований. Всего за несколько дней «освободительного похода» полк разложился, превратившись в буйные непросыхающие толпы. Офицеры не осмеливались останавливать безобразия, чтобы не потерять последнего влияния на подчиненных, не навлечь на себя их кулаки и штыки. Самые умные и здравомыслящие нижние чины начали просто разбегаться. Капитан Козлов со своей ротой присоединился к мятежникам только для видимости – чтобы не повторить участь Гебеля или Трухина. Но держал солдат под собственным влиянием, воспользовался общим разгулом и в полном составе сумел увести роту прочь.

А путь к Белой Церкви тоже оказался тупиковым. Подпоручика Вадковского там сразу же арестовали. Полк, который он надеялся взбунтовать, предусмотрительно отвели подальше. 2 января, дойдя до села Пологи, Муравьев-Апостол со товарищи узнали – впереди ждут не соратники, а правительственные войска. Опять повернули на запад. Но их уже обкладывали с разных сторон, и навстречу выдвигался отряд генерала Гейсмара, кавалерия и артиллерийская рота. Даже после того, как Муравьев-Апостол получил от крестьян сведения о приближении Гейсмара, он лгал солдатам, чтобы не разбежались, – это свои, идут к нам на соединение.

3 января возле села Устимовки увидели развернутые орудия. Муравьев-Апостол все еще надеялся, что по «своим» огонь не откроют. А там, глядишь, перейдут на их сторону. Приказал идти прямо на пушки без выстрелов. Но когда мятежники не выполнили требований остановиться, двинулись вперед, орудия ударили ядрами. Офицеры-заговорщики кричали «вперед», гнали солдат дальше. Тогда по ним шарахнули картечью. Восставшие заметались кто куда. Падали убитые и раненые. Погиб Щепилло. Ипполит Муравьев был ранен и покончил с собой. Картечь ранила и поручика Кузьмина. Тем не менее он еще хорохорился, силился созвать солдат в общую атаку. Но понял – ничего уже изменить нельзя, и застрелился.

Да и о какой атаке могла идти речь? Воинство было пьяным вдребезги. После боя осмотрели ружья – большинство солдат не удосужились их зарядить. У многих вместо кремней стояли деревянные заглушки. Одно ружье владелец удосужился зарядить наоборот, сперва пулю, потом порох. В другое вместо заряда забили сальную свечку… Муравьева-Апостола ранило в голову, но он тоже звал в бой, схватил знамя. Увидел, что приближается правительственная конница, хотел сесть на лошадь. Но свой же солдат Буланов ударил ее штыком, чтобы начальник не смог удрать. Сказал: «Вы нам наварили каши, кушайте с нами!» Все было кончено. В плен попали 6 офицеров и 895 нижних чинов. Вот так выглядела «вторая серия» революции декабристов.

ГЛАВА 15. СУД И ПРИГОВОР

Представляется не случайным, что только 29 декабря, когда до южных городов дошли известия о подавлении мятежа в столице и о воцарении Николая, из Таганрога двинулась в путь траурная процессия с царским гробом. И опять это сопровождалось загадками. Сопровождал тело Александра один из его доверенных, граф Волконский. Но императрица с траурным поездом не поехала. Сославшись на плохое самочувствие, она осталась в Таганроге. Везли гроб очень медленно, с остановками в Москве и других крупных городах. Путешествие заняло аж два месяца.

28 февраля 1826 года Николай I встретил кортеж в Царском Селе. Для прощания гроб был выставлен закрытым. Вскрыли крышку лишь на короткое время, для царской семьи. Впрочем, это понятно. Даже набальзамированный покойный слишком долго оставался непогребенным. И насколько можно было опознать его, большой вопрос.

Похороны в усыпальнице Петропавловского собора состоялись 13 марта. Супруга Александра I на церемонию погребения так и не приехала. А среди потомков фельдъегеря Маскова впоследствии жило предание, что в царской гробнице похоронен именно он.

Елизавета Алексеевна собралась в путь лишь в конце апреля. По некоторым сведениям, при вскрытии гроба Александра у императрицы-матери возникли какие-то сомнения, ее ли сын перед нею. Насколько достоверны эти упоминания, неизвестно. Но Мария Федоровна зачем-то выехала встречать невестку. Остановилась в Калуге, ожидая ее. Но Елизавета Алексеевна не доехала до Калуги всего 90 верст. 3 мая она прибыла в захолустный Белев. Для нее приготовили часть дома купца Дорофеева. Войдя туда, императрица вдруг закрыла лицо руками и сказала, что слишком много света. Слуги тут же погасили свечи, оставив только две. Она сказала, что очень устала, удалилась отдыхать.

Непонятным образом рядом с Елизаветой не оказалось ее духовника Алексия Федотова. Ночью в дом позвали священника Белевского духовного училища, он исповедовал и причастил некую «закутанную» женщину. А под утро хозяев разбудили известием, что императрица умерла [77]. В Белеве даже условий для бальзамирования не было. Да и бригада медиков, находившихся при Александре I, уже вернулась в Петербург. Протокол вскрытия составил личный врач Елизаветы Штофреген. Гроб по распоряжению Николая I был запаян. 13 мая его доставили в столицу, 21 июня похоронили. Очень вероятно, что царь и его ближайшие родственники уже поняли – дело неладно. Но тайну сокрыли навеки в своей семье. Во всяком случае, дневники и ряд других бумаг Елизаветы Алексеевны Николай I и императрица-мать уничтожили.

А вскоре, в 1830-е годы, под Тихвином появилась некая странница Вера Александровна. О своем прошлом никогда не рассказывала, молилась по монастырям. Ей отдавали детей для обучения грамоте и молитвам, а она была очень образованной, знала несколько языков. Но полиция арестовала ее за отсутствие паспорта. В Валдайской тюрьме на вопросы о фамилии и происхождении она ответила следователю: «Если судить по небесному, то я – прах земной, а если по земному, то я – выше тебя» [78]. После чего замолчала навсегда. Ее поместили в дом умалишенных. Но через некоторое время о месте ее пребывания узнала графиня Орлова-Чесменская. Та самая, что была близка к Елизавете Алексеевне, организовывала с Фотием удар по еретикам и сектантам, окружившим Александра I.

Она добилась указа Новгородской консистории, чтобы Веру Молчальницу забрали из дома умалишенных, поместили в Сырков монастырь на содержании графини. Монахини сперва приняли ее враждебно, и игуменья поехала в Петербург к митрополиту Серафиму, чтобы Веру выселили. Но услышала от него: «Ах ты, дура баба! Да нас скорее с тобой выгонят, чем ее, и вспоминать об этом не смей!» [79] Подвижница жила в отдельной келье-избушке, выходила только в храм, а на Пасху – на монастырскую стену. У нее проявился дар прозорливости, к ней потянулись посетители с просьбами помолиться о них. Она никому не отказывала, отвечала записками. А в собственных выписках из Священного Писания часто и очень тщательно рисовала монограммы с буквами А, П, Е. Александр Павлович и Елизавета. Есть упоминания, что в 1848 году её посетил царь, несколько часов беседовал за закрытыми дверями. Ее ответы опять были письменными, заняли несколько листов бумаги. При расставании Николай поцеловал ей руку, а ответы сжег в пламени лампады [80].

И еще примечательные факты. В помяннике графини Орловой-Чесменской имена Александра I и его супруги отсутствуют. Лейб-медик Тарасов, один из посвященных в тайну событий в Таганроге, не ходил на ежегодные панихиды по Александру Павловичу до 1864 года, когда в Сибири преставился старец Федор Кузьмич, ныне причисленный к лику святых. С этого времени стал появляться на панихидах. Тождество императора Александра со старцем и Елизаветы Алексеевны с Верой Молчальницей в наши дни подтверждал известный подвижник и провидец, святой Старец Николай (Гурьянов). Но мы отвлеклись от линии нашего повествования. Вернемся в 1826 год.

Следствие по делу декабристов шло своим чередом. Либеральная и советская история изображала их мучениками, вовсю спекулировала мифами о царской жестокости. Действительность была несколько иной. Даже к страшным преступникам, готовившим гибель и империи, и династии, Николай I отнесся с поразительным человеколюбием. Сохранились его записки коменданту Петропавловской крепости. Содержание Каховского (напомню, вдребезги промотавшегося) государь взял на себя, велел его «содержать лучше обыкновенного, давать ему чай и прочее, что пожелает». Раненого Муравьева-Апостола велел «снабдить всем нужным», лекарю осматривать его ежедневно и делать перевязку.

Всем арестованным было приказано давать улучшенное питание, табак, книги религиозно-нравственного содержания. Им разрешалась переписка с родными, свидания. Также царь распорядился представить ему справки о материальном положении узников и их близких. Тем, кто жил бедно, выдавались солидные пособия! Отец братьев Борисовых жил на пенсию в 200 рублей, помогали сыновья. Ему увеличили пенсию вдвое. Жене подполковника Берстеля назначили пенсию в 500 рублей, шестеро его детей приняли в казенные учебные заведения. Такие же пенсии были назначены матерям Щепина-Ростовского, Дивова, Корниловича, прапорщика Палицына, женам Тизенгаузена и Янтальцева. Многие, кроме этого, получили еще и единовременные выплаты в 1,5–3 тысячи рублей.

На мели очутилась семья одного из главных преступников, Рылеева. И ведь, скорее всего, он протратился на подготовку мятежа! Его жене Николай передал вместе с письмом мужа 2000 рублей. На именины дочери Рылеева царица послала тысячу. И пенсию назначили, 3 тысячи рублей в год. Ошеломленный предводитель заговорщиков наказывал жене молиться за государя, сам писал Николаю: «Святым даром Спасителя мира я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил. Так, Государь, отрекаюсь от них чистосердечно и торжественно» [81].

Однако личное милосердие отнюдь не отрицало правосудия. 21 апреля 1826 года Царь подписал рескрипт министру внутренних дел Ланскому. Указывал, что при закрытии всех тайных обществ в 1822 году многие утаили свое пребывание в подобных организациях, в том числе все участники нынешнего заговора. В связи с этим требовалось от всех действительных и отставных чиновников, служащих и неслужащих дворян взять повторную подписку, что они в тайных обществах не состояли и впредь состоять не будут. Если же состояли, они должны были сообщить название и цели организаций. Независимо от того, с клятвой они вступали в них или без клятвы, без каких-либо обязательств, но являлись соучастниками через общие встречи, знакомства, разговоры. При этом предписывалось всех предупредить: чистосердечное изложение таких сведений освобождает от ответственности, но сокрытие ставит виновного в разряд государственных преступников.

30 мая 1826 года Особая Следственная комиссия завершила свою работу. Представила Николаю итоговое Донесение о деятельности и составе тайных обществ в России. Через два дня царь учредил Верховный Уголовный суд над изобличенными заговорщиками. Образовал его из представителей трех высших органов империи – Государственного совета, Сената и Синода. Специально ввел в состав суда и тех вельмож, на кого падало подозрение в соучастии: Мордвинова и Сперанского.

Еще через неделю был издан новый Цензурный устав – очень строгий, крепко закрутивший гайки разгулявшегося вольнодумства. А кроме того, печальный опыт мятежей показал, насколько слаба в России система политического сыска. Этими вопросами должна была заниматься Особая канцелярия при Министерстве внутренних дел. Но ее полномочия были совершенно неопределенными, подчинение – запутанным. С одной стороны, вся полиция, в том числе политическая, подчинялась министру. С другой – губернаторам и городничим на местах. В армии и гвардии – военным начальникам и военному министру.

Николай I начал создавать единую структуру, 25 июня учредил новую должность шефа жандармов. Ему были подчинены и Жандармский полк в войсках, и жандармские команды, разбросанные по стране и числившиеся в составе Корпуса внутренней стражи. Шефом жандармов стал генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф, один из героев войн с Наполеоном. Он прекрасно проявил себя в дни междуцарствия и восстания декабристов, стал одним из ближайших доверенных Николая.

Государь взялся и за реорганизацию Собственной Его Императорского Величества канцелярии. До сих пор это был просто секретариат царя, занимался делопроизводством, перепиской. Николай Павлович стал нацеливать его на конкретные задачи. Он приходил к выводу, что российское законодательство оставляет желать много лучшего. Последний общий свод законов, Соборное уложение, был принят при Алексее Михайловиче в 1649 году. Потом наслаивались указы и законы различных царей, многие из них устарели, противоречили друг другу. В апреле Николай создал II Отделение Собственной Его Величества канцелярии, оно должно было заняться кодификацией права. Возглавил его ректор Петербургского университета М.А. Балугьянский – один из воспитателей Николая, преподававший ему юриспруденцию.

А в июле государь упразднил Особую канцелярию Министерства внутренних дел, преобразовал его в самостоятельное учреждение, III Отделение Собственной Его Величества канцелярии. На него было возложено «утверждение благосостояния и спокойствия всех в России сословий, восстановление правосудия». Начальником был назначен Бенкендорф – под его руководством объединились политическая полиция и жандармерия. В штат III отделения изначально входило всего 16 офицеров и чиновников, а задачи перед ним ставились очень широкие. Политический сыск, полицейская статистика, секты и раскольничество, дела фальшивомонетчиков, цензура, распоряжения по полицейскому надзору за теми или иными лицами, административная высылка, места заключения государственных преступников, контроль за иностранцами (в том числе контрразведка).

III отделение должно было также бороться со злоупотреблениями должностных лиц, расследовать факты жестокого обращения помещиков с крестьянами, надзирать за нравственностью молодых людей, даже узнавать о бедных чиновниках, верой и правдой служащих царю и нуждающихся в помощи. Но и полномочия сотрудники Бенкендорфа получили очень большие. Любые начальники и ведомства должны были немедленно выполнять их требования. Хотя действовать им предписывалось мягко и осторожно. Выявляя нарушения законов, они должны были сначала принимать профилактические меры, увещевания к «заблудшим» – и уж если не поможет, обращаться к строгости и наказаниям.

В отношении декабристов царь тоже старался применять милосердие – до того предела, насколько это возможно. Все нижние чины, вовлеченные в столичный мятеж ложью их офицеров, были помилованы. Но позор им предстояло все же искупить. Из них сформировали сводный гвардейский полк и отправили воевать на Кавказ. В Черниговском полку вина солдат была более серьезной – по всем окрестностям Василькова прокатились погромами и грабежами. Здешних нижних чинов, за исключением раненых, 805 человек, прогнали сквозь строй. Потом тоже отправили служить на Кавказ. Но рота, отставшая от взбунтовавшегося полка, была вознаграждена. Её в полном составе перевели в Петербург, зачислили в лейб-гвардии Московский полк.

Что касается самих заговорщиков, то под следствие попали 579 человек. Но к суду привлекли только 287, виновность остальных была признана недоказанной или незначительной. Да и из них больше половины отделались легкими взысканиями, высылками. Тех, кто заслуживал более строгих наказаний, в зависимости от степени вины распределили по 11 разрядам. В июле Верховный Уголовный суд вынес приговор. Пять главных обвиняемых, из-за тяжести преступлений признанных «вне разрядов», Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский, приговаривались к смертной казни четвертованием, 31 осужденный «первого разряда» – к смертной казни отсечением головы. (Виды наказания выбирались в соответствии с действующими законами, и во многих европейских странах такие казни еще применялись.) Причем суд в данном отношении был единодушным. Только Мордвинов принципиально и демонстративно голосовал против смертной казни.

Остальные декабристы осуждались к разным срокам каторги, от 4 лет до пожизненной, восьмой-девятый разряды – к ссылке. Десятый-одиннадцатый – к лишению чинов и дворянства, сдаче в солдаты (с возможностью выслужиться в офицеры и тем самым вернуть себе дворянство). Царь смягчил кары почти всем. Из 36 осужденных на смерть помиловал 31 – всех преступников «первого разряда», заменив им казнь пожизненной каторгой. Другим уменьшил сроки. Приговоренным к пожизненной каторге – до 20 лет. Приговоренным к 20 годам – до 15 и т.д. В итоге к отправке на каторгу и ссылку были осуждены 120 человек. К сдаче в солдаты – 12.

Лишь одного, поручика Цебрикова, за его поведение во время восстания Николай счел недостойным благородного звания и приговор для него сделал более строгим, отменил возможность выслуги в офицеры. Государь полагал, что не имеет морального права помиловать и пятерку главных преступников. Главари «северной» и «южной» группировок изменников. Убийца Милорадовича и Стюрлера. Двое предводителей военного мятежа, взятые на поле боя с оружием в руках. Но и к ним император проявил милость. Заменил четвертование повешением. 13 июля приговор был приведен в исполнение. Николай писал, что для него это был «ужасный день».

И все же при внимательном изучении материалов следствия и суда над декабристами можно прийти к выводу – многие важные аспекты при этом замяли. Остались невскрытыми глубинные, масонские корни заговора: идеологические, организационные. А ведь масонство в России, невзирая на запреты, никуда не делось. У заговорщиков существовали и какие-то источники финансирования. Например, свидетельства очевидцев утверждают, что большинство солдат на Сенатской площади и присоединившихся к ним простолюдинов были пьяными. Кто обеспечивал их спиртным, на какие деньги? Расследование как-то обошло этот вопрос.

В ходе допросов всплыли связи декабристов с польским Патриотическим обществом, совместные планы действий – координацию от «Южного общества» осуществлял Бестужев-Рюмин. Делопроизводитель Следственного комитета А.Д. Боровков записал, что как раз через поляков осуществлялись связи с масонскими структурами Англии, Франции, Испании, Венгрии [62]. На основании полученных показаний в Польше тоже прошли аресты. Но… она являлась автономным государством. Расследование было передано польскому правительству, Административному совету. После двухмесячных разбирательств он постановил… освободить всех обвиняемых. Потому что суд польского сейма отказался признать деятельность Патриотического общества государственной изменой. Революционеры получили возможность спокойно готовиться к новому восстанию.

В первых показаниях декабристов, когда они еще пребывали в шоке от разгрома, от ареста, проскальзывало немало и других настораживающих фактов. Но потом они как-то сглаживались, заминались. Так, уже упоминалось, что Никита Муравьев и Давыдов обмолвились о контактах с иллюминатами. В августе 1826 года, уже после осуждения заговорщиков царь вспомнил об этом. Было назначено дополнительное расследование, Муравьеву и Давыдову даже пообещали полное прощение «за указание следов иллюминатов». Но они ответили, что к ордену иллюминатов относятся отрицательно, никаких связей с ним не было. Отсюда был сделан вывод: если бы что-то знали, уж, конечно же, захотели бы заслужить прощение. Значит, и впрямь ничего не было. А разве не может быть, что они знали другое? Что раскрытие правды будет для них куда более опасным, чем Сибирь?

При расследовании замяли и связи декабристов с иностранными державами. Хотя в показаниях были упоминания о тайном «Финляндском обществе», руководимом из Стокгольма. Австрийский посол Лебенцельтерн, как уже отмечалось, пытался укрыть Трубецкого. Мало того, один из сотрудников его посольства, Шварценберг, присутствовал на Сенатской площади, «поехал в каре мятежников и очень долго с ними беседовал». Мы уже рассказывали и о показаниях Муравьева-Апостола – о том, как декабрист Княжевич ездил в Варшаву для встречи с английским послом Стрэтфордом Каннингом.

Но «Финляндскому обществу» не нашли подтверждения и списали, что это была «выдумка мятежников» – для подбадривания друг друга. Поведение австрийского посла объяснили сугубо родством с Трубецким (а Шварценберга? Осталось без объяснения). А информацию о совещании в Варшаве с английским послом самоуверенно отбросил великий князь Константин Павлович. Объявил – это ложь. Дескать, у него в Варшаве контроль образцовый, неужели от него могло бы что-то утаиться? Не верить Константину было нельзя. Поверили [62]. Хотя события последующего польского восстания показывают, что великий князь в Варшаве был глух и слеп, абсолютно не знал, что творится у него под носом.

Учитывая подобные особенности следствия, стоит ли считать случайным, что высокопоставленные покровители декабристов сумели остаться в тени и для них не нашлось достаточных доказательств? А крайними оказалась пятерка повешенных. Один убийца (но отказавшийся от поручения убить царя). Четверо других вдобавок ко всему, что они натворили, имели еще кое-что общее. Слишком много знали. Рылеев был связан с этими самыми высокими покровителями и, очевидно, с англичанами. Пестель, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин – с поляками и через них с западными кругами. Веревка навсегда закрыла им рты, и могила сокрыла их тайны.

Но многие другие лица, игравшие среди заговорщиков немаловажные роли, отделались очень легко. Например, Федор Глинка, адъютант и делопроизводитель Милорадовича, покрывавший подготовку восстания, извещавший сообщников обо всех планах правительства. Его арестовали, но в число подсудимых он вообще не попал. В июне 1826 года освободили, исключили с военной службы и сослали в… Петрозаводск. Там он отлично устроился советником Олонецкого губернатора.

Такие странности могут найти объяснения, если учитывать, какое окружение сформировалось вокруг Николая I. Сформировалось оно в ноябре-декабре, в короткий период междуцарствия и мятежа. До того он не был слишком высокой фигурой, и никакого собственного окружения у него вообще не было. Но история с тайным Манифестом о престолонаследии выдвинула в число доверенных лиц нового царя А.Н. Голицына, опутанного масонами и сектантами. Экстренное составление целого ряда царских актов и законодательные замыслы Николая обеспечили близость к нему Сперанского – о котором при расследовании сам император писал, что его вот-вот придется посадить. Не посадили, вывернулся.

А в талантах формулировок и изложения юридических документов ему равных не было, поэтому получилось так, что Балугьянский возглавлял II отделение Его Императорского Величество канцелярии чисто номинально. Реально там заправлял Сперанский. Большой вес набрал Бенкендорф. Но… и он являлся масоном! Обычно указывают – «бывшим». Однако лично он никогда в этом не каялся и разрыва с «вольными каменщиками» не декларировал. Просто ложа «Соединенные друзья», в которой он состоял, в 1822 году, после запрета тайных обществ, прекратила свои собрания. Так что вопрос о «бывшести» остается открытым – ведь и Пестель до 1822 года состоял в той же самой ложе.

А патриотическая партия Аракчеева, обеспечившая поворот курса Александра I от его либеральных и мистических увлечений, потерпела поражение в придворной борьбе. Способствовало этому несколько факторов. Сам Аракчеев брал на себя неудачные и непопулярные инициативы царя вроде военных поселений, заслужив стойкую неприязнь «общественности» – а теперь, без Александра, ему оставалась роль «козла отпущения». Но мы упоминали и о том, что он слишком занесся. Осенью 1825 года, занятый личной драмой с убийством сожительницы, самоустранился от дел, не поехал в Таганрог, куда звал его государь. И в Петербурге появился лишь 9 декабря, по сути игнорируя Николая и не оказав ему поддержки – хотя он-то знал тайну престолонаследия.

Без последствий это не осталось. Аракчеев привык являться к Александру прямо в кабинет, без предварительного доклада, в любое время. Когда Николай Павлович стал государем, точно так же зашел к нему. Но император его попросту выставил. Указал на дверь приемной, где ожидали доклада министры. Сам вышел следом и пояснил: «Не ближе, как здесь, я желаю встречаться с вами, граф» [61]. В апреле 1826 года Аракчеев был уволен от управления военными поселениями и вышел в отставку.

А те, кто помогали ему свалить Голицына, теперь попали под удары. Материалы против бывшего министра просвещения собирали ревностные борцы с вольнодумством Магницкий (попечитель Казанского учебного округа), Рунич (попечитель Санкт-Петербургского учебного округа). В 1826 году на них напустили ревизию генерала Желтухина. В Казани она накопала массу жалоб, представила картину полного развала Казанского университета, нашла какую-то недостачу казенных денег. Магницкого отстранили от должности, для покрытия недостачи наложили секвестр на его имения, а самого его сослали в Ревель. Рунич тоже попал под суд, был уволен с государственной службы.

Архимандриту Фотию, выступавшему главным борцом с еретиками, Николай I дозволил писать о чем угодно в его собственные руки, но… доступ ко двору ему был закрыт. Вместо прошлой активной деятельности в столице ему пришлось вернуться в свой монастырь. Что же касается самих ересей, то при повторном указе о запрете тайных обществ было обращено внимание на хлыстовскую «пророчицу» Татаринову, угнездившуюся с родней и «братией» в Михайловском замке. Их наконец-то выселили, в замке Николай решил устроить Инженерное училище. Но ведь покровительницей Татариновой был Голицын. Она переехала в пригород Санкт-Петербурга, где продолжала свои собрания еще 12 лет.

Казалось бы, все вернулось на круги своя. Молодой неопытный государь – и весьма мутные приближенные. Как при Александре. Но Николай очень отличался от старшего брата. И на трон взошел в совершенно иной обстановке. Поэтому и во власти ситуация сложилась иная. Не окружение рулило царем, а царь рулил им. Во время мятежа 14 декабря Николай так проявил и поставил себя, что подчинял это окружение собственной воле. Даже явные либералы не осмеливались противодействовать ему и играть в оппозицию. Однако скрытые влияния исподтишка, конечно же, оказывали. Кого-то выгородить. Кого-то оклеветать и подставить. Вовсю играли и на лучших чувствах Николая – его милосердии, человеколюбии, рыцарстве.

А в результате даже «каторга» декабристов стала понятием довольно условным. Их было решено держать не вместе с другими преступниками, а отдельно, в Нерчинске, Чите и Петровском заводе. Начальником над этими заведениями Николай назначил генерала Лепарского, которого знал лично, – человека добрейшей души и мягкого по натуре. Сразу по прибытии на место с осужденных сняли кандалы. Для них были оборудованы комнаты, просторные и удобные. И никаких «во глубине сибирских руд» вообще не было! Лепарский докладывал Николаю: «За неимением казенных работ занимаю их земляными работами, 3 часа утром и 2 часа пополудни, а зимой будут они для себя и для заводских магазинов молоть казенную рожь».

К семейным вскоре приехали жены – со множеством прислуги. И даже сама работа, весьма ограниченная, «3 часа утром и 2 часа пополудни», быстро превратилась в прогулки для желающих размяться. Выкликали по желанию, для тех, кто захочет, кто не скажется больным. Как вспоминали сами декабристы, шли туда с революционными песнями, а слуги и солдаты несли за ними инструменты, складные стулья, шахматы, узлы с провизией. Придя на место работы, располагались на свежем воздухе, пили чай, завтракали, играли в шахматы. Караульные доедали их завтрак и ложились поспать. А потом обратно – под революционные песни. Позже построили домики с токарным, столярным, переплетным станками: кто хочет скуки ради позаниматься ремеслами – пожалуйста. Было и фортепиано, помузицировать. Для женатых устроили двухкомнатные квартиры, и они стали жить семьями. Регулярно привозили русские и иностранные газеты, журналы, во всех тюрьмах были большие библиотеки.

Но сразу же декабристы стали писать слезливые письма царю с прошениями о помиловании! И когда значительная часть из них даже не успела выехать в Сибирь, в августе 1826 года, последовала первая амнистия – в честь коронации Николая, с сокращением сроков. Постепенно удовлетворялись многие прошения с переводом осужденных на солдатскую службу. Наконец, в 1835 году, в честь десятилетия царствования Николая, все оставшиеся заключенные «каторжных» тюрем были переведены на поселение. То есть освобождены – без выезда из Сибири. Хотя одновременно среди самих же декабристов, среди отечественных либералов и за границей создавался миф о несчастных страдальцах, об их героических женах, о «звезде пленительного счастья». Создавался на будущее. Для воспитания новых поколений, молодежи…

ГЛАВА 17. ПЕРСИЯ – И ГРУЗИНСКИЕ ЗАГОВОРЩИКИ

В августе 1826 года, по истечении траура по Александру I и Елизавете Алексеевне (и после того, как завершилось дело декабристов), было назначено венчание на царство нового государя. В таких случаях Москва как бы снова преображалась в столицу России. Сюда прибыли императорский двор, гвардия, иностранные посольства. Наконец-то появился Константин Павлович, прикатил из Варшавы, и люди могли видеть их вместе с царственным братом, пресекая последние слухи и догадки. Во всех храмах служились торжественные молебны, а 22 августа под артиллерийский салют и перезвон всех колоколов началась главная церемония.

В Успенском соборе служили по особому чину. Николай громко, своим зычным командным голосом прочитал Символ Веры. Перемежая действо молитвами, возложил на себя царскую порфиру, корону, принял скипетр и державу. Также и на супругу возложил корону, порфиру, орден Св. Андрея Первозванного. После Литургии Николай Павлович и Александра Федоровна прошли к Царским вратам, и митрополит Новгородский помазал их на Царство. А государя ввели в алтарь, и он причастился Святых Тайн по царскому чину – отдельно Тела и отдельно Крови Христовой. Вместе с супругой они проследовали в Архангельский собор, поклонилась гробницам славных предков. Потом был торжественный обед в Грановитой палате. Праздновала и вся Москва, над городом сияла иллюминация, один за другим покатились балы у вельмож, у иностранных послов, маскарад в Большом театре, купеческий обед в Манеже.

13 сентября на Девичьем поле были организованы увеселения и угощения для простонародья. Правда, опыта регулирования столь массовых мероприятий еще не было, даже и полиция была слишком малочисленной. Едва государь объявил людям: «Дети мои, все это для вас», стотысячные толпы ринулась к павильонам и огромным столам с горами пирогов, жареными быками и баранами, фонтанами вина, чанам с пивом. Расхватывали, опрокидывали, крушили на «сувениры» сами павильоны и беседки. Могли и передавить друг друга. Благо, обер-полицмейстер Шульгин догадался дать приказ пожарным, дежурившим на краю поля. Струи воды и сотня казаков кое-как рассеяли начавшуюся давку [83].

Но тут уж виноват был не царь, а психология толпы. И не только русской. Ф. Ансело, оставивший нам воспоминания о коронации, признавал, что похожие безобразия регулярно случались во время массовых гуляний на Елисейских полях. А Николай Павлович искренне хотел порадовать всех подданных. Торжества сопровождались настоящим дождем награждений, пожалований, повышений, амнистий. Особо государь вспомнил о ссыльном Пушкине. Кстати, ссылка-то была совсем не тяжелой, в Михайловское. Собственное имение, великолепная природа, поездки к соседям. Современные туристы, посещая Пушкинские места, восхищаются такими условиями. Но Александр Сергеевич, хоть и много работал (создал за два года около ста произведений), жестоко страдал от невозможности их опубликовать, от скуки. Кроме хрестоматийной няни Арины Родионовны, обзавелся крепостной сожительницей Ольгой Калашниковой, изрядно выпивал, болел.

Художественный вкус у Николая I был очень развитым. Произведения Пушкина он прекрасно знал и правильно оценивал его как исключительный талант. 28 августа он вызвал поэта в Москву в сопровождении фельдъегеря, но ехать велел ему свободно, не под арестом, и доставить прямо к государю. 8 сентября Пушкин прибыл. Больной, взъерошенный, ершистый. С ходу начал было дерзить и фрондировать – на вопрос, что бы он делал 14 декабря, если бы находился в Петербурге, ответил, что был бы на Сенатской площади. Однако император поставил его на место не гневом, не угрозами. Нет, только своим величием и великодушием. Снисходительно (и совершенно верно) развенчал революционную «романтику», назвав ее «мечтаниями итальянского карбонарства и немецких Тугенбундов», «республиканскими химерами». Логика его была железной, аргументы – четкими, и политический спор Пушкин проиграл, вынужден был согласиться с царем. Даже признал, что он совершил великое дело, сокрушив голову «революционной гидры».

Александр Сергеевич ухватился за стандартные обвинения революционеров о «другой гидре» – злоупотреблениях чиновников, коррупции. Но Николай это и сам знал. Ответил, что «для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха… Ему нужно содействие людей и времени… Пусть все благонамеренные и способные люди объединяются вокруг меня». «Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение». И возразить Пушкину было уже нечего.

А государь напутствовал его: «Я был бы в отчаянии, встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал и которого теперь уважаю всей душой. Продолжай оказывать России честь твоими прекрасными сочинениями и рассматривать меня как друга». «Служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я». От обычной цензуры он Пушкина освободил. Из ссылки тоже. «Я не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы…» [84, 85].

После этой беседы царь сказал Д.Н. Блудову: «Знаете, что нынче я долго говорил с умнейшим человеком России? [86] Но и Пушкин был под глубоким впечатлением от встречи. Появились его стихотворения «Стансы», «Друзьям», посвященные государю.

Да, внутреннее состояние России успокоилось. Царь начинал задуманные им законодательные реформы. Но ему пришлось принимать правление в очень непростой внешнеполитической обстановке. Англия исподтишка пакостила России, где только могла. В британские интриги была вовлечена и Франция. Но в 1824 году там на престол взошел Карл X, взял курс на укрепление расшатанной королевской власти. Международную политику он повернул на сближение с нашей страной, со Священным Союзом. Хотя при этом нарастали противоречия между Карлом и французским парламентом – и играли на этом опять англичане, скрытно направляя и подзуживая оппозицию.

Уже который год полыхала восстаниями Греция. А британцы и французские либералы использовали ее борьбу для антироссийских политических игрищ. Ну а Персия заняла по отношению к нашей стране открыто враждебную позицию. Она так и не смирилась с итогами прошлой войны 1804–1813 годов, когда ей пришлось отдать территории нынешнего Азербайджана и Карабаха (Карабахское, Шекинское, Гянджинское, Бакинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское ханства и часть Талышского), признать русскими владениями Грузию и Дагестан. Поддерживали и подстрекали воинственные настроения англичане, наметившие вырвать Кавказ из-под русского влияния. Они помогали перевооружить иранскую армию, поставляли пушки и ружья.

«Партию войны» возглавлял персидский главнокомандующий и наследник престола Аббас-Мирза, при нем действовали британские советники. Расчеты строились и на «союзников» внутри России. С одной стороны, горцы Северного Кавказа – мы уже рассказывали, как раз в 1825 году турки и англичане добились здесь серьезного успеха. Через имама Кази-Мухаммеда разожгли настоящий пожар «священной войны», охватившей весь Кавказ. С другой – заговор в Грузии. Грузинский царевич Александр был одним из приближенных Аббаса-Мирзы, формировал отряды из эмигрантов, перебежчиков, наемников. Причем он с британцами имел прямые связи. В ходе прошлой войны в вылазках на российскую территорию Александра сопровождал английский офицер Уильям Монтейт, оставивший записки об этих походах. В том числе и о том, как царевич, не имея денег для оплаты наемников, разрешил им забирать грузин в рабство.

А в самой Грузии и в России усилиями родственников Александра, царевичей Окропира и Дмитрия, с 1820 года было создано «Тайное общество грузинских дворян». Активисткой его стала фрейлина императрицы, княжна Тамара Батонишвили (сестра Дмитрия). Вовлекали грузинских офицеров, чиновников, студентов. Эти заговорщики были связаны и с декабристами, допускались в их кружки. Особенно был близок к ним идеолог сепаратистов, редактор газеты «Тифлиские ведомости» Соломон Додашвили. Поддерживались связи и с Александром, строились планы провозгласить «независимость» и посадить его на грузинский престол. Между прочим, это выглядело вообще нелепо! Восточная Грузия упросила Россию принять ее именно из-за персидских нашествий, заливавших ее потоками крови и грозивших совершенно истребить ее население. Но теперь заговорщики ради захвата власти готовились выступить на стороне персов, связывали с ними надежды на возрождение отдельного царства!

Александр Багратиони, грузинский царевич. Предводитель сепаратистов, жил в Персии, собирал отряды изменников, чтобы оторвать Грузию от России и передать под власть иранского шаха. Был связан с англичанами

На Северном Кавказе в 1826 году положение стало улучшаться. Тактика Ермолова, планомерного наступления, приносила свои плоды. Мюридов Кази-Мухаммеда он несколько раз крупно разгромил, их стали оттеснять в горы. Но вся европейская пресса повела против Ермолова шквальную информационную атаку, выставляя его «чудовищем», «палачом». Стоит иметь в виду, что сами британцы отнюдь не церемонились с местным населением при завоевании колоний, подавлении восстаний, в Индии опустошали целые области. В том же XIX веке без всяких восстаний и войн истребили племена острова Тасмания, в несколько раз сократили численность аборигенов Австралии. Но о себе конструировали миф «великой благородной миссии» – нести «цивилизацию» якобы «дикарям». К нашей стране подобные оценки ни в коем случае не относились. Тут уж подход был диаметрально противоположным. Кавказские горцы, терроризирующие набегами сопредельные области, выставлялись сугубо «борцами за свободу», русские – «поработителями»…

А иностранная шумиха против Ермолова дополнилась интригами при дворе. Они велись еще при Александре I, когда царю сыпались кляузы на командующего Кавказским корпусом, обвинения в «жестокости». Хотя к плачевным последствиям приводила как раз снисходительность прежней администрации на Кавказе, всепрощенчество, заигрывание с местными вождями. Да и сам Ермолов был ставленником всемогущего Аракчеева, поэтому попытки очернить его успеха не имели. Сейчас Аракчеев пал, и под Ермолова повели целенаправленный подкоп. Николаю внушали подозрения, что он был связан с декабристами, сочувствовал им, готовил выступление своего Кавказского корпуса. Были ли для этого основания? Формально да. Ермолова арестовывали еще при Павле I, когда заговор в Смоленске возглавлял его брат. Декабрист Каховский тоже приходился ему родственником.

Царю вливали клевету, взращивая недоверие к генералу. В январе 1826 года по подозрению в соучастии в заговоре был арестован один из помощников Ермолова, блестящий дипломат и литератор Александр Грибоедов. Из крепости Грозной его доставили в столицу на допрос к генералу Левашову. Какую бы то ни было вину он отрицал, но его задержали в тюрьме, искали доказательства – которые вели бы к Ермолову. Грибоедов отправил письмо царю, просил очной ставки с авторами показаний на него, чтобы разоблачить клевету. А доказательства так и не нашли. 2 июня Николай велел освободить его, принял лично, в компенсацию за арест повысил в чине и велел выдать годовое жалованье «не в зачет».

Расследование, проведенное Дибичем, впоследствии опровергло не то что соучастие, а даже сочувствие Ермолова заговорщикам. Однако окружение нового царя реанимировало и прежние обвинения. Опять же, играя на лучших чувствах Николая, его милосердии. Возобновили жалобы на жесткие методы ведения войны. Доказывали, что такая политика Ермолова только злит горцев, затягивает конфликт до бесконечности.

Но тем временем обстановка на Кавказе стала резко обостряться. В Персии по-своему оценили перемены в России – смена царя на престоле, военные мятежи, заговоры (известия о которых преувеличивались слухами). Сочли, что это дает весомые шансы на победу. Ермолов докладывал Николаю о военных приготовлениях соседей. Государь попытался предотвратить столкновение. Направил в Иран своего посла князя Меньшикова, соглашался даже возвратить шаху часть Талышского ханства. Но Аббас-Мирза воспринял это именно как доказательство – Россия боится, она действительно ослаблена. Меньшикова вместо ответа он арестовал.19 июля 1826 года без объявления войны многочисленная армия перешла границу.

Аббас-Мирза рассчитывал возвратить Азербайджан, захватить Грузию – царевич Александр вел под персидскими знаменами свои отряды, а в Тифлисе его должны были поддержать сообщники, поднять восстание. Основные силы русских находились на Северном Кавказе. В Закавказье были только небольшие гарнизоны, казачьи посты. Лавина неприятелей смяла их. А многие «земские караулы» из азербайджанцев присоединялись к персам. У Балык-Чая рота Тифлисского полка, 166 бойцов штабс-капитана Воронкова, столкнулась с целым корпусом. Ее окружили, она приняла отчаянный бой. Израсходовав патроны, пробивалась штыками. Большая часть солдат и офицеров погибла, тяжелораненый Воронков попал в плен. Но 40 человек все же вырвались, добрались до своих.

Вражеская армия осадила крепость Шуша, где отбивался небольшой отряд полковника Реута – 1300 солдат и казаков. А в Елисаветполе (Гяндже) тоже поджидал заговор, подготовленный персидскими агентами. По сигналу в городе вспыхнул внезапный мятеж. Перерезали русский гарнизон, открыли ворота авангардам Аббаса-Мирзы. Ермолов спешно формировал Действующий корпус, собирая свои части и подразделения, раскиданные по линиям и крепостям Северного Кавказа. Задержать неприятелей, нацелившихся на Тифлис, он направил генерала Мадатова. У него было 3 тысячи штыков и сабель, 8 орудий. Но они с ходу раскидали передовые части противника, в том числе грузинских изменников царевича Александра.

Возле Шамхора 3 сентября Мадатов встретил 18-тысячный корпус, в его составе были отборные части шахской гвардии, вооруженные и обученные англичанами. Но русская артиллерия открыла огонь, пехота дружно атаковала в штыки. А Мадатова не случайно называли «хитрейшим из храбрых». Своим обозам он велел мчаться к месту битвы на рысях, двумя колоннами повозок. Они приближались с грохотом, подняли огромные тучи пыли. Персы сочли, что на них несется масса кавалерии, и побежали. Их погнали, перебили 1,5 тысячи при своих потерях 7 убитых и 24 раненых [87]. Через два дня Мадатов победителем вступил в Елисаветполь.

Аббас-Мирза, осаждавший Шушу, встревожился, двинулся сюда со всей армией. Но в Закавказье подтягивались и русские войска. Командира Действующего корпуса определил сам государь, генерала от инфантерии Ивана Федоровича Паскевича. Сам Кутузов называл его и представлял Александру I как «лучшего генерала Отечественной войны». А Николая связывали с ним особые отношения. Паскевич раньше командовал гвардейской пехотной дивизией, где великие князья Николай и Михаил командовали бригадами, был их непосредственным начальником, наставником. Царь любил его и называл «отцом-командиром». На Кавказ послал, не доверяя Ермолову, в качестве противовеса ему и собственных «глаз».

Но война есть война. На фронт Паскевич полетел со всей быстротой, опережая направленные туда воинские части. В Елисаветполь он прибыл, когда там собралось всего 10 тысяч пехоты и конницы с 24 орудиями. А вид кавказских частей просто шокировал генерала, привыкшего к блестящим шпалерам гвардии. Солдаты в лохматых шапках и домотканых куртках, казаки в драных черкесках. Но для строевых смотров было не время. На Елисаветполь шла вся иранская армия, 40 тысяч воинов. Встретились 13 сентября. Загрохотали орудия с той и другой стороны. Персы волна за волной накатывались на русскую пехоту, построившуюся в батальонных каре, но их отбрасывали огнем и штыками. Сам Паскевич находился в боевых линиях, отражая эти атаки. А кавказские воины со своим невзрачным видом оказались великолепными профессионалами в бою. Противника измотали, повыбили, и удар кавалерийского резерва стал решающим. Неприятели покатились прочь, их гнали и рубили 12 верст.

Известие об этой победе пришло к Николаю Павловичу, когда двор еще находился в Москве – празднества и благодарственные молебны как бы продолжили торжества коронации. Их восприняли как явный знак Свыше. Господь благословляет новое царствование, сразу же украсил его блестящими победными лаврами! К концу октября российскую территорию очистили от неприятелей. Деблокировали Шушу, 47 дней просидевшую в осаде. Зима и бездорожье прервали активные действия.

Но возобновились интриги вокруг Ермолова, вызывавшего у либералов крайнее раздражение. Конфликт усугубился «двоевластием» Ермолова и Паскевича. Главнокомандующий на Кавказе, конечно же, понимал, что «отца-командира» прислали в пику ему. Относился более чем прохладно. А Паскевич, хотя и был формально подчинен ему, но сносился напрямую с царем. Разделились и генералы, офицеры, одни «ермоловцы», другие уже пристраивались к Паскевичу. Когда Ермолов повесил одного из предводителей чеченских набегов, он получил строгий выговор из Петербурга. Посыпались приказы и инструкции вернуться к мягким мерам усмирения горцев. Понаехали ревизии и комиссии. В результате 28 марта 1827 года Николай отправил Ермолова в отставку. Точнее – даже в ссылку, генерал получил царский приказ «возвратиться в Россию и оставаться в своих деревнях впредь до моего повеления». Под опалы и расследования попал целый ряд его помощников.

Заменил Ермолова Паскевич. Но планы предстоящей кампании, разработанные ермоловским штабом он менять не стал. Чтобы вынудить персов к миру и завершить войну, надо было самим вторгнуться в иранские владения. К этому времени Паскевич получил подкрепления – на Кавказ пришла полнокровная 20-я пехотная дивизия, ряд кавалерийских частей. Прибыл и лейб-гвардии Сводный полк из солдат, бунтовавших на Сенатской площади. Командовать им был назначен полковник Шипов, тоже «штрафной» – к декабристам он не относился, но состоял в более ранних тайных обществах. Летом 1827 года наши войска двинулись на неприятельскую территорию, вступили в Восточную (персидскую) Армению.

Аббас-Мирза примерно догадывался, как будут действовать русские. Расположил армию за Араксом, надеялся на рубеже полноводной реки остановить Паскевича. Был уверен, что у него есть запас времени, пока русские будут осаждать и брать крепости – а персидское войско станет мешать им, бить по тылам. Однако Паскевич на крепости не отвлекался. Самую сильную из них, Эривань, просто блокировал, отрядив для этого часть 20-й дивизии, новичков на Кавказе. А сам с главными силами устремился на полевую армию персов. Разгромить ее и открыть дороги во внутренние области страны.

Узнав об этом, Аббас-Мирза задергался. Чтобы задержать русских, бросил им навстречу массу курдской конницы. Но кавалерийские авангарды генерала Константина Бенкендорфа (младшего брата шефа жандармов) с ходу сбили ее с позиций, преследовали, прижали к Араксу и разбили вдребезги. А за рекой, возле крепости Аббас-Абад, стояло войско Аббас-Мирзы, заняло сильную позицию на речушке Джеван-Булах. Авангард Бенкендорфа вплавь форсировал Аракс, захватил плацдарм. Следом подходил весь корпус Паскевича. Навел понтонный мост, и в разыгравшемся двухдневном сражении персов опрокинули, обратили в бегство.

И все же Аббас-Мирза сумел еще раз собрать свои растрепанные контингенты. Предпринял попытку спасти Персию от вторжения русских, отвлечь их назад. Хитрым маневром он обошел Паскевича и вырвался в его тылы. 15 августа 1827 года 30-тысячное войско с 24 орудиями подступило к главной армянской святыне, монастырю Эчмиадзин. В нем находились 500 русских солдат, полусотня донских казаков и армянская дружина. На предложение сдать крепость, за что сулили золотые горы и все возможные блага на службе у шаха, комендант, подполковник Линденфельден, ответил: «Русские собой не торгуют». Началась осада, артиллерийская бомбардировка.

Канонаду услышали в лагере 20-й дивизии, оставленной блокировать Эривань. Ее командир генерал Красовский повел на выручку 4 тысячи солдат. Но им пришлось пробиваться через всю персидскую армию. Их окружили, и они дрались больше пяти часов. Продвигались к Эчмиадзину, прокладывая штыками каждый шаг. Уже возле самого монастыря Красовского с замыкающим отрядом отрезали от своих. Спасли его 50 донских казаков – бросились на тысячную толпу неприятелей, прорубили кольцо и вывели окруженных. В сече было убито и ранено 1154 наших солдата и офицера. Врагов положили 3 тысячи.

Паскевич в это время уже брал иранские крепости, но узнал, что Аббас-Мирза у него в тылу, и тоже повернул к Эривани. А персидский командующий уже не рискнул вступать в новое сражение. Убрался восвояси. Русские окружили Эривань и 1 октября взяли ее одним штурмом (потеряли около 100 человек). Армяне восторженно встречали наших воинов. Классик и основоположник армянской литературы Хачатур Абовян был свидетелем этих событий. Он писал: «Как друг, как ангел-благовестник с венцом свободы и милосердия, вступил князь Паскевич в сардарский дворец. Проходя в тысяче мест, он должен был сам сдерживать слезы, видя, как старики, дети, девушки, старухи не только у него ноги целуют, но бросаются на шею солдатам и замирают у них на груди в душевном умилении».

Персы были настолько деморализованы, что организованное сопротивление вообще сломалось. Русские двинулись вглубь Ирана, занимая город за городом. 14 октября передовой отряд генерала Эристова ворвался в Тебриз, и Аббас-Мирза взмолился о мире. Что ж, Паскевич согласился на переговоры. Непосредственно их вел Грибоедов и добился подписания Туркманчайского мира. К России отошла Восточная Армения – Эриванское и Нахичеванское ханства, а также участок каспийского побережья до реки Астара. Персы, развязавшие войну, платили контрибуцию в 20 миллионов рублей, а армяне, оставшиеся под властью шаха, получили право переселиться в российские владения.

Паскевичу за эти победы царь пожаловал титул графа Эриванского, миллион рублей, наградил орденом Св. Георгия II степени. Грибоедов получил чин статского советника, орден Св. Анны с бриллиантами, 4 тысячи червонцев и был назначен послом в Персию. Между прочим, это было новшеством в практике русских монархов. Николай награждал отличившихся деньгами, но не имениями и крестьянами. Он твердо взял курс на ликвидацию крепостного права. А русско-персидская война 1826–1827 годов стала последней в истории. Ирану всыпали так крепко, что больше он с русскими не воевал никогда. И планы грузинских «декабристов» тоже оказались сорванными. Им осталось только притихнуть. Связать свои надежды с каким-нибудь неопределенным будущим. Лидер сепаратистов царевич Александр при бегстве оставил в Эривани жену с сыном. Их отправили в Петербург. Николай I отнесся к ним благородно, совсем не как к пленникам. Принял их на государственный пенсион, назначил высокое содержание. Жена Александра с титулом княгини Грузинской вошла в «высший свет», сын был принят в офицерское училище.

ГЛАВА 18. БАЛКАНСКИЙ УЗЕЛ – И ПОЛЬСКИЕ ЗАГОВОРЩИКИ

Греки упорно продолжали бороться за освобождение от османского гнета. Турки свирепо усмиряли их, карательные экспедиции сеяли за собою ужас и смерть, стирали с лица земли города и села, но раздавить сопротивление у них никак не получалось. Греков неофициально поддерживали Сербия и Черногория – они в предшествующие годы фактически сбросили власть султана, хотя Турция упорно не признавала их автономии. Греции помогали и Англия, Франция, широко популяризировали ее борьбу. И только Россия в этом конфликте зависла в неопределенном положении, ведь Александру I внушили, будто поддержка повстанцев противоречила бы принципам Священного Союза. Но западные державы активно обыгрывали сложившуюся ситуацию – подгребая Балканы под собственное влияние и подрывая традиционное российское. Не только в Греции, а и в Сербии, Болгарии, Валахии. Дескать, сами видите, каково в борьбе за свободу надеяться на русских.

Николай I понял суть этих интриг. Политику старшего брата он резко изменил [43]. Предложил британцам и французам замирить бойню на Балканах. Чтобы не потерять перед греками имидж «друзей», те вынуждены были согласиться. В июле 1827 года в Лондоне три державы заключили конвенцию, требуя от султана прекратить боевые действия, предоставив Греции автономию – она останется в составе Османской империи, будет платить дань, но получит внутреннее самоуправление. По настоянию царя в конвенцию включили секретную статью – в случае отказа турок Россия, Англия и Франция разрывают с ними дипломатические отношения, начинают устанавливать их с греками. Николай предлагал и силовые операции, но тут уж британцы и французы стали выкручиваться. В спорах добились, что формулировка получилась весьма обтекаемой. О том, что эскадры трех держав в Средиземном море объединятся «для предупреждения расширения военных действий и установления перемирия».

Султан Махмуд II конвенцию отверг. Он же видел – Лондон и Париж всячески уклоняются от решительных действий. Но в результате у берегов Греции появились британская эскадра Кодрингтона, французская – де Риньи, и русская, адмирала Гейдена. И сразу же они обнаружили в Наваринской бухте соединенный турецкий и египетский флот. С кораблей как раз высадился карательный корпус Ибрагима-паши, жег греческие села, весь горизонт покрылся столбами дыма. А как выполнить «обтекаемую» задачу, союзники понимали по-разному. Общее командование принял Кодрингтон, старший по чину. Он полагал, что поставленная задача уже выполнена. Ведь Лондонская конвенция не говорила прямо о военном вмешательстве. Предусматривалось лишь «объединиться» – они и объединились. Вот и патрулировать в зоне конфликта, пресекать дальнейшие перевозки войск. Но русские настаивали на выполнении конвенции не по букве, а по смыслу. Необходимо вынудить турок к перемирию, если нужно, то и оружием.

Кодрингтон возражал, спорил. После долгих дебатов все же согласился на демонстрацию силы. Войти в Наваринскую бухту и повторить требования к туркам – прекратить карательную операцию. 20 октября 1827 года эскадра двинулась в бухту двумя колоннами, в одной британские и французские корабли, в другой русские. Хотя ограничиться демонстрацией не получилось. Потому что османское начальство считаться с ней не намеревалось. И не испугалось. Турецкие силы превосходили и по количеству кораблей, и по артиллерии – у них было 2200 орудий против 1700 у союзников, их прикрывали береговые батареи, еще 165 орудий. Ибрагим-паша и его головорезы чувствовали себя настолько уверенно, что даже о переговорах речи не было. Двоих британских парламентеров, высланных на шлюпках, расстреляли ружейным огнем. С египетского корвета ударили пушки по французам. Но уж тогда-то открылась канонада с обеих сторон.

Особенно энергично действовала русская колонна. Возглавлял ее 74-пушечный линейный корабль «Азов». А командовал им один из лучших моряков, первооткрыватель Антарктиды капитан 1-го ранга Лазарев. И в экипаже у него было сразу несколько будущих флотоводцев и героев – лейтенант Нахимов, мичман Корнилов, гардемарин Истомин. Русские корабли, не задерживаясь, проскочили под огнем береговых батарей. Приблизились к противнику, как учил Ушаков, «на пистолетный выстрел». Встали на якоря, и грохнули залпы.

«Азов» дрался против 5 вражеских кораблей. Потопил 3 фрегата и корвет. Помог флагманскому английскому кораблю «Азия» – с ним схватился турецкий 84-пушечный флагман, неосторожно повернулся к русским кормой, и орудия Лазарева разнесли ее, вражеский корабль взорвался. «Азов» получил 153 попадания, у него были сбиты все мачты. Но четырехчасовое сражение завершилось полным уничтожением неприятельского флота. Турки потеряли 60 кораблей, больше 4 тысяч моряков. У союзников погиб 181 и 480 получили ранения. Из них у русских 59 убитых и 141 раненый.

Но сразу же открылось, насколько эфемерным и противоречивым был «миротворческий» союз. Когда в Англии узнали о блестящей победе, король и правительство схватились за головы. А взбешенный султан хорошо представлял, чьими усилиями он получил такой «подарок». Он объявил войну вовсе не англичанам, не французам. Только русским. И не просто войну, а «джихад». Начал стягивать к границам войска, закрыл для русских кораблей Босфор и Дарданеллы.

14 апреля 1828 года Николай I тоже подписал Манифест о войне с турками. План действий был в общем-то уже разработан. Главный удар наносила Дунайская армия фельдмаршала Витгенштейна – ее основу составила 2-я армия, расквартированная на Украине. Намечалось прорываться за Балканы, на Константинополь. Но на Дунае дорогу преграждала целая система крепостей: Браилов, Шумла, Силистрия, Исакча, Мачин, Варна. Поэтому на ближайшую кампанию намечалось лишь подготовить решающий бросок, расчистить путь.

Схватка предстояла серьезная – турецкие силы почти вдвое превосходили русских. И сам царь отправился на фронт отнюдь не в парадном качестве. Покидая Петербург, он оставил Государственному совету секретный указ, как действовать в случае его гибели: возвести на престол сына Александра при регентстве великого князя Михаила Павловича [88]. А по прибытии в армию на военном совете в Енибазаре Николай объявил военачальникам: если он по несчастью окажется в плену, руководствоваться указаниями, которые давал на подобный случай Петр I, – царем его не считать и требований, даже за его собственноручной подписью, не выполнять [89].

25 апреля 1828 года русские передовые отряды форсировали Прут, стремительно ринулись в Молдавию и Валахию, с ходу заняли Бухарест. Основные силы армии двинулись к крепости Исакча, где намечалась переправа через Дунай. К началу войны русское командование приурочило и операцию по переманиванию на свою сторону Задунайской Сечи. Еще при Екатерине II, после ликвидации слишком распустившейся Запорожской Сечи, часть казаков ушла к султану, получила несколько сел на Дунае. Турки с ними не особо церемонились. Немало казаков сложили головы при подавлении восстания в Греции – их бросали в самые жестокие и гиблые схватки, на штурмы городов.

Но для Османской империи был очень выигрышным сам «раскрученный бренд» Сечи, она была центром притяжения для беглых и дезертиров из России. Это был и хороший пропагандистский козырь, султан выставлялся защитником «казачьих вольностей». Этот центр и решено было ликвидировать. Провели тайные переговоры с кошевым атаманом Осипом Гладким, обговорили условия. Когда началась война, он отправил в турецкую армию тех казаков, кто предпочитал сражаться на стороне султана. А с остальными провел общую раду (совет), постановившую перейти к русским. 10 мая 1828 года около 800 задунайцев прибыли к царю. Сложили к его ногам войсковые регалии, полученные от султана, – знамена, фирманы, атаманскую булаву.

Николай сказал им: «Бог вас простит, Отчизна прощает. и я прощаю. Я знаю, что вы за люди» [90]. 27 мая наши войска под огнем форсировали Дунай. Государь при этом продемонстрировал особое доверие к прибывшим казакам, его лодкой правил Гладкий, на веслах сидели куренные атаманы (из задунайцев было сформировано Отдельное Запорожское войско, позже – Азовское казачье войско). Еще в прошлых войнах в Россию стали возвращаться от турок и другие беглецы, петровских времен – старообрядцы-некрасовцы. На их базе Николай I повелел создать еще одно новое казачье войско – Дунайское. Его пополняли добровольцами из балканских народов.

Исакчу взяли штурмом, и русские корпуса разошлись, осадив еще несколько крепостей. Капитулировали Мачин, Браилов. Сражения загромыхали и на Кавказе. Под командованием вице-адмирала Меньшикова была организована экспедиция на Анапу. Эскадра Черноморского флота высадила десанты. Большие корабли не могли подойти к Анапе из-за мелководья, но часть орудий перегрузили на мелкие суда и транспорты, на крепость посыпались ядра и бомбы. 12 июня последовал жестокий штурм, и Анапа пала. В ней захватили 4 тысячи пленных и 70 орудий.

А для Отдельного Кавказского корпуса Паскевича перерыва как бы и не было. Одолели персов – и сразу повернули на турок. 20 июня корпус подступил к крепости Карс – с мощными двойными стенами, ее считали неприступной. Но после короткой, всего трехдневной осады неудержимой атакой Карс был взят. Не давая противнику опомниться, полки Паскевича повернули на другие крепости. Брали их одну за одной: Ахалкалаки, Ахалцих. После этого крепости Ацхур и Ардаган сдались без боя. А от главных сил Паскевич разослал отдельные отряды. Один из них овладел портом и крепостью Поти. Другой был отправлен далеко на восток и с налета захватил Баязет.

Но на главном направлении, на Дунае, успехи застопорились. В «войне крепостей» корпуса рассредоточились. Ждали, когда подтянутся парки осадной артиллерии, 2-й пехотный корпус с Украины, Лейб-гвардия. А силы турок значительно превосходили, и гарнизоны своих твердынь они быстро усиливали. Принялись контратаковать то на одном, то на другом направлении. Главное ядро русской армии Витгенштейн повел к Шумле, где в укрепленном лагере стояла армия великого визиря Мехмеда Решад-паши. Фельдмаршал надеялся выманить его и разбить в генеральном сражении. Но получилось наоборот. Наши войска очутились как бы в осаде, турки клевали их со всех сторон.

А в Варне засел 20-тысячный гарнизон со 178 орудиями, контратаками отогнал отряд генерала Ушакова. Но в июле сюда прибыл от Анапы Черноморский флот и десантный корпус Меньшикова. Присоединил отряд Ушакова, снова осадили Варну. Царь из-под Варны отправился на фрегате «Флора» в Одессу, самому торопить запаздывающие подкрепления. Но здесь он узнал, что под Шумлой дела обстоят совсем худо. Витгенштейн, некогда боевой фельдмаршал, состарился и растерял свои прежние качества. Осторожничал, полностью отдал инициативу противнику. Турки перекрыли ему все дороги, без подвоза фуража стали падать лошади. Окружали наши войска своими батареями, обстреливали их.

Витгенштейн вообще собирался отступать, но Николай запретил ему. Слал конкретные указания, где и как надо действовать. А Дибичу возмущенно писал: «Мне кажется, что со времени моего отъезда и вашей болезни все заснуло и идет наперекор здравому смыслу… Но что же делает собранная у вас несметная артиллерия? Разве она существует для того, чтобы переморить с голоду лошадей, не сделав ни единого выстрела? Наконец, что же думает фельдмаршал, если он думает?»

В августе под Варну наконец-то прибыл Гвардейский корпус. Осадные работы возглавил один из лучших инженеров России, Карл Шильдер – он командовал любимой частью Николая I, Лейб-гвардии Саперным батальоном. Под его руководством крепость окружили окопами, приближались к стенам зигзагообразными апрошами. Турки дрались жестоко. Самому Меньшикову ядром перебило обе ноги. Как раз в это время из Одессы под Варну вернулся царь. Заботливо навестил раненого князя, стойко переносившего страдания. Его увезли в Одессу вместе с другими ранеными. А Николай на простой казачьей лошадке выезжал к передовым отрядам, разговаривал с офицерами и солдатами, намечал места для прокладки дорог, строительства новых укреплений.

Это было опасно, ведь сражаться приходилось «на два фронта», турки появлялись из лесов и гор в самых неожиданных местах. В сентябре они направили на выручку Варны 30-тысячный корпус Омера-Врионе. Завязались схватки не только на внутреннем, но и на внешних обводах окружения крепости. Другой корпус, Ирагима-паши, попытался вторгнуться в Валахию, в тылы русских. Но у села Боелешти его обнаружил отряд генерала Гейсмара. У него было всего 4 тысячи штыков и сабель с 14 орудиями. У неприятеля – 30 тысяч и 30 орудий. Но Гейсмар атаковал Ибрагим-пашу. В упорном сражении, продолжавшемся весь день и ночь, полностью разгромили неприятелей, взяли всю артиллерию, обозы, 500 пленных. Захватили и ценнейший документ – письмо султана с турецкими военными планами.

А тем временем под Варной русские траншеи постепенно подошли вплотную к укреплениям. Под руководством Шильдера были подведены мины. Они подняли на воздух два бастиона, в груды развалин превратились соседние кварталы. Тут уж защитникам стало ясно: крепость обречена; 29 сентября Варна капитулировала. Пытавшийся ей помочь корпус Омера-Врионе сразу покатился прочь, и его преследовали, били в хвост [91]. Осень прервала войну. Закрепившись гарнизонами в занятых крепостях, армию отвели на зимние квартиры.

Вернулся в Россию и царь. При этом подвергся нешуточной угрозе. Корабль «Париж», на котором он плыл, попал в страшную бурю. Могло если не потопить, то поломать снасти и отнести к турецким берегам. Когда среди ночи с большим трудом дошли до Одессы, государь первым делом отправился в городской собор – там было пусто, прибежал только один разбуженный священник, и Николай горячо молился с несколькими приближенными. Но на фронтах настало затишье. Хотя оно было обманчивым. Великий визирь из своего лагеря под Шумлой выступил было отбивать Варну, и его останавливали в боях. На Кавказе турецкий корпус осадил Ахалцих, другой отряд обнаружился в Гурии. Пришлось высылать против них силы, прогонять.

К новой кампании турки собирали все силы – 150 тысяч на Дунае, 40 тысяч в Албании, более 100 тысяч на Кавказе. Но надеялись не только на себя. Помогать им взялись англичане. Враждебную позицию к России неожиданно заняла и ее партнерша по Священному Союзу – Австрия. Чтобы воспрепятствовать усилению русского влияния на Балканах, она стала угрожать. Демонстрировала готовность вмешаться, под видом маневров сосредоточивала войска в Трансильвании. Николай I был вынужден отвлечь на австрийскую границу крупные контингенты под командованием брата Константина – 6 русских корпусов и армию царства Польского. Турки с англичанами подталкивали и Персию расторгнуть мир. В январе 1829 года в Тегеране не без участия османской и британской агентуры разбушевались фанатики, разгромили посольство России. Посол А. С. Грибоедов с несколькими сотрудниками и казаками охраны отбивались до последнего, положили 80 нападающих, но почти все погибли, 37 человек.

Мало того, у врагов и на этот раз были союзники внутри Российской империи. Те самые заговорщики из польского «Патриотического общества», которые были связаны с декабристами, планировали с ними совместное восстание и избежали наказания, оправданные польскими властями. Они снова занимали командные посты в армии, вовлекали в свои структуры новых членов. Хотя надо сказать, что Николай I очень внимательно отнесся к своим польским подданным, к их национальной гордости, истории, традициям. Даже победу под Варной, одержанную сугубо русским оружием, он представил как общую. Вспомнил, что в 1444 году в битве с турками под Варной погиб польский король Владислав III, возглавлявший крестовый поход. Царь объявил, что хочет почтить память «моего предшественника», велел поставить в Варшаве памятник Владиславу, послал туда «в честь героя» 12 трофейных пушек из Варны – как символ, что Николай расквитался за него.

Оценили? Как бы не так! Польских «патриотов» война с турками как раз очень обрадовала. Они сочли, что русские увязнут, будут терпеть поражения, нести потери – и сложатся подходящие условия для их восстания. Шли лишь чисто теоретические споры, не помешает ли это освободительной борьбе Греции. Ведь ей громогласно сочувствовал весь Запад. Но к борьбе России подобные симпатии никак не относились. А потом добавилась угроза со стороны Австрии, и тут уж «патриоты» вообще возбудились. Польские войска оставались в тылу. Были свежими, сохранили силы. С нетерпением ждали, когда же австрийцы вступят в войну. Вот тут-то поляки ударят русским в спину. Хотя это, кстати, было парадоксально с точки зрения здравого смысла. Польские области, доставшиеся австрийцам, не получили никаких особых прав и автономий, в отличие от российских. Нет, «патриоты» готовились перекинуться на их сторону!

Но замыслы врагов России расширить конфликт не удались. Правительство Персии после полученной взбучки боялось русских. Шах с извинениями отправил в Петербург целый обоз драгоценностей, только бы умилостивить царя, не навлечь за истребление посольства новую грозу. Сдержать Австрию помогла дружба Николая с королем Пруссии, своим тестем Вильгельмом III. Тот намекнул австрийскому императору, что не стоит задевать его зятя. Австрийские манёвры неожиданно резко воспринял и французский король Карл X. Открытым текстом передал в Вену – если посмеет выступить против России, то он объявит Австрии войну.

А завязнуть в затяжных и изматывающих боях с турками Николай не собирался. Витгенштейна он сместил, назначил главнокомандующим одного из своих помощников, Дибича. Тот деятельно занялся пополнением армии, вопросами ее обеспечения, хозяйственной частью. Наладил четкое взаимодействие с Черноморским флотом Грейга и с эскадрой Гейдена, которая все еще оставалась в Эгейском море, помогая грекам. Армия великого визиря Мехмеда Решад-паши по-прежнему стояла у Шумлы. Дибич наметил главный удар и прорыв в другом месте, у Силистрии.

К этой крепости двинулись осадные части, саперы, артиллерия. По левому берегу Дуная сюда подходили и основные силы армии. Руководить осадными работами снова определили Шильдера. Он навел понтонный мост через Дунай, и русские полки двинулись через реку. Чтобы сорвать переправу, турки стянули к ней все корабли своей дунайской флотилии. Но Шильдер был еще и энтузиастом использования ракет. Они не были новинкой, англичане позаимствовали их у индусов, применяли в Наполеоновских войнах. Хотя у тогдашних пороховых ракет была очень низкая точность попадания. Однако Шильдер превратил несколько лодок и баркасов в плавучие ракетные батареи, и уж такую цель, как масса вражеских кораблей, сгрудившихся на реке, они накрыли хорошо. Флотилия заполыхала, уцелевшие суда спешили убраться.

Начались бои и на море. Из Босфора вышла турецкая эскадра, 15 кораблей, чтобы препятствовать русским перевозкам. Между Синопом и Батумом она перехватила, окружила и заставила сдаться 36-пушечный фрегат «Рафаил». Но всего через 3 дня, 14 мая, позор русского флота смыл 18-пушечный бриг «Меркурий» капитан-лейтенанта Казарского. Его догнали и взяли в клещи два самых мощных турецких корабля, «Селимие» (110 орудий) и «Реал-бей» (74 орудия). Однако 115 человек команды приняли неравный бой. У двери пороховой камеры положили заряженный пистолет – чтобы последний оставшийся в живых офицер смог взорвать корабль. Канонада гремела несколько часов, и случилось невероятное. Наши моряки повредили мачты и паруса у обоих турецких кораблей, бриг оторвался от них.

«Меркурий» получил 22 пробоины в корпусе и 133 в парусах, 4 человека были убиты и 6 ранены, но маленький кораблик победил двух гигантов! Он был награжден Георгиевским флагом, нижние чины – Георгиевскими крестами. Все офицеры удостоились орденов, их повысили в чинах, Казарского – сразу на две ступени. Всем им в дворянские гербы царь добавил изображение пистолета – лежавшего у крюйт-камеры. Повелел, чтобы в составе Черноморского флота всегда состоял корабль под названием «Меркурий». А вылазки турецких эскадр на этом кончились. По планам Дибича в конце мая Черноморский флот и Средиземноморская эскадра Гейдена блокировали с двух сторон Босфор и Дарданеллы. Заперли неприятельских моряков в Константинополе.

А под Силистрией, как в прошлом году под Варной, наши войска все теснее обкладывали крепость, приближались к ней траншеями. Все ближе строили осадные батареи, крушившие укрепления. Но великий визирь осаду Силистрии считал делом второстепенным. Он был обуян идеей возвратить Варну – важнейший порт. Собрал свои лучшие силы 40 тысяч воинов с 56 орудиями и в конце мая выступил к Варне. Вот тут Дибич его подловил. Он пропустил турецкое войско мимо своей армии. Часть контингентов оставил у Силистрии, а с собой взял подвижный корпус из 25 тысяч штыков и сабель и стремительным маневром вышел в тыл великому визирю, 30 мая захватил высоты у села Кулевча.

Паша встревожился, что его отрезают от Шумлы, развернулся и бросился в сражение. Его армия навалилась на русских. В отчаянной рукопашной погибли два батальона, другие подразделения стали отходить. Но прямо в гущу схватки генерал Арнольди вывел батареи конной артиллерии. Они с ходу развернулись, окатив турок картечью в упор. Сам Арнольди останавливал отступающую пехоту, она перестраивалась под прикрытием орудий. А Дибич бросил в бой резервы. Турок опрокинули и погнали, они оставили на поле боя 5 тысяч убитых, было взято 1,5 тысячи пленных, 43 орудия, весь обоз.

Разгромленный великий визирь откатился обратно в Шумлу и запаниковал. Был уверен – сейчас вся армия Дибича двинется добить его войско. Спешно собирал подмогу, откуда только можно. Приказал идти к нему гарнизонам ближайших крепостей, вызвал 12 полков, охранявших проходы в Балканских горах. Но тем самым он как нельзя лучше подыграл Дибичу! Русский главнокомандующий в большом секрете готовил свои лучшие части к главной цели – походу за Балканы. Осадные работы Шильдера и нарастающая бомбардировка Силистрии делали свое дело, 18 июня крепость сдалась [92]. Вот теперь-то турки ждали удара на Шумлу. Однако Дибич отправил туда только один корпус – блокировать великого визиря в его лагере. А главные русские силы вдруг устремились на юг. Дорога на вражескую столицу оказалась открытой!

На Кавказе турки, собрав около 120 тысяч воинов, в это время перешли в наступление тремя группировками. У Паскевича было всего 18 тысяч штыков и сабель, 70 орудий. Но он не стал ждать, когда эти массы нахлынут на него. Сам устремился навстречу главной, 70-тысячной группировке Гаджи Сапеха. Два турецких корпуса шли по отдельности, и русские расшвыряли их по очереди. Выплеснулись к крепости Эрзерум – а она-то осталась без защитников. 27 июня после артобстрела она капитулировала. Кстати, вместе с армией этот поход с разрешения царя проделал А.С. Пушкин, описав впечатления в своем «Путешествии в Арзрум» [93]. Другая, 19-тысячная вражеская группировка, подступил к Баязету, где находился лишь маленький отряд князя Чавчавадзе. Атаки продолжались непрерывно 38 часов! Когда их отразили, турки перешли к осаде. Без еды, почти без воды, защитники держались 13 дней, пока не подошла подмога, отогнавшая неприятелей.

А Дибич уже углублялся в сердце Османской империи! По дороге, попутно, взяли несколько крепостей. Великий визирь спохватился, узнал, куда нацелились русские. Отправлял туда собравшиеся у него войска, но было уже поздно. Они или не успевали за нашими полками, или их били по частям. Чтобы преградить путь Дибичу, турки смогли собрать только 20-тысячный корпус у города Сливен, но 31 июля его разнесли в клочья. 7 августа русские очутились вдруг у Адрианополя. Начальник гарнизона был настолько ошеломлен их появлением, что согласился сдать город. Это была «вторая столица» Турции! Уже на подступах к Константинополю!

Султан, его правительство и все столичное население были в полной прострации. Русские стояли в Адрианополе, их эскадры перекрыли морские дороги в Константинополь, не позволяя подвозить войска и припасы. К Дибичу явились султанские уполномоченные, просили о переговорах. Хотя вскоре стало ясно: турки нарочно тянут резину. Надеялись на вмешательство Англии, Австрии. У султана имелась еще одна армия, албанская, 40 тысяч воинов Мустафы-паши, и она уже шла к театру боевых действий. А у русских на самом-то деле положение было критическим. По дороге приходилось оставлять гарнизоны в занятых крепостях, и к тому же в войсках свирепствовала эпидемия дизентерии. В строю оставалось не более 25 тысяч человек. Но Дибич взял турок на пушку. Объявил, что у него инструкция – перемирие только до 1 сентября. Иначе он продолжит наступление.

Пугая неприятелей, он отправил несколько отрядов к Константинополю, стал пересылаться курьерами с Черноморским флотом у Босфора, эскадрой Гейдена у Дарданелл. И подействовало. Султан упросил посла Пруссии быть посредником. Но теперь и англичане с австрийцами подталкивали турок! А то вдруг русские войдут в Константинополь! 2 сентября 1829 года был подписан Адрианопольский мир. По его условиям Россия присоединила черноморское побережье с городами Анапой и Поти, дельту Дуная с островами. Для русских судов открывались Босфор и Дарданеллы, свободное плавание по Дунаю. Османская империя платила нашей стране контрибуцию в 1,5 млн голландских червонцев, на вечные времена признавала, что России принадлежат Грузия и Восточная Армения. Признала и автономию Греции, Сербии, Валахии, Молдавии.

И вот ведь как интересно получается! Сын Николая I, Александр II, в свое время отвоюет автономию для одной Болгарии, и его будут славить как Освободителя. Потому что он пойдет на поводу у облепивших его масонов и либералов, откроет зеленую улицу для их реформ. А его отец добился свободы для четырех балканских стран! Причем с гораздо меньшими издержками и потерями. За всю войну Россия потеряла около 10 тысяч солдат и офицеров убитыми и 5 тысяч умершими от ран и болезней. Но эта победоносная война оказалась затертой, позабытой, малоизвестной, а сам царь заслужил оскорбительное прозвище «Николая Палкина». Это было местью за то, что слишком уж прищемил либералам хвосты. В том числе и за разгром декабристов. И не только их. После блестящей победы над Турцией польским «патриотам» пришлось отложить свои замыслы. Но совсем ненадолго…

ГЛАВА 19. ХОЛЕРА И РЕВОЛЮЦИИ

Николай I очень уважительно относился к свершениям старшего брата, в том числе и к автономии царства Польского, дарованной ему конституции. Как Александр I замышлял эдакий «двуединый альянс», так и Николай старался укреплять его. Даже своего сына Александра заблаговременно начал готовить к наследованию не только российского, но и польского престола. Обратился к Константину Павловичу, чтобы тот подобрал и прислал надежного солдата, говорящего только по-польски. Государь хотел его приставить к сыну «дядькой», чтобы наследник постепенно, в живом общении, изучил польский язык, обычаи [94].

Поляки в составе Российской империи сохраняли значительные привилегии. Их законы настолько отличались от российских, что у них существовал даже гражданский брак. Свое правительство и сейм, свои финансы, полиция. По указам Александра I (и за российский счет) была сформирована не только польская армия, но и созданы польские высшие учебные заведения – Варшавский и Виленский университеты, Кременецкий лицей. В нашей стране действовали очень серьезные торговые льготы для польской продукции. В ущерб русским производителям, но Польша пользовалась этим, богатела. Ей выделялись значительные дотации из царской казны на строительство дорог, городское благоустройство.

Но взаимностью даже не пахло. Мы уже рассказывали, как польское правительство и сейм фактически взяли под защиту союзников декабристов, тайное «Патриотическое общество». Даже в этом случае Николай I не покусился на автономию Польши, не нарушил ее законы. Оправданные и освобожденные злоумышленники возвратились на службу – ведь и служба определялась польскими законами. Но они отнюдь не прекратили своей деятельности. Наоборот, убедившись в безнаказанности, разворачивали ее более активно. Заговор разрастался. Его ветви охватывали польское офицерство, шляхту, студенчество. Лидерами выдвинулись князь Адам Чарторыйский, профессор Лелевель, инструктор военного училища подпоручик Петр Высоцкий – он создал законспирированную боевую организацию внутри самих «патриотов». Пропагандировались лозунги не просто независимости, а возрождения Речи Посполитой «в восьми воеводствах», в границах 1772 года – с возвращением Литвы, Белоруссии, Правобережной Украины.

Распространению подобных настроений способствовала абсолютная политическая слепота великого князя Константина Павловича, влюбленного в Польшу и ее порядки. Официально он долгое время занимал лишь пост главнокомандующего Польской армией и Литовским корпусом. Поэтому «не в свои дела» демонстративно не вмешивался. Правда, наместник Польши генерал Зайончек считал своим долгом согласовывать с Константином каждый свой шаг, но тот обычно отмахивался. Подтверждал решения, которые выработали сами поляки. А в 1826 году Зайончек умер, и Николай рассудил, что такое «двоевластие» на самом-то деле выглядит ненужным и лицемерным. Назначил наместником Константина. Заговорщики не преминули использовать это для своей агитации (прижимают «свободы»! вместо поляка наместник стал русским!). Но и Константин был уже окружен их агентами влияния, внушавшими великому князю свои идеи.

В 1827 году он принялся отстаивать перед Николаем проект, что ради «братской дружбы» надо бы и впрямь удовлетворить чаяния поляков, присоединить к царству Польскому Литву, Белоруссию, Волынь, Подолию. Нет, вот тут младший брат показал себя гораздо более дальновидным и осторожным. Такие заигрывания он отверг. Резонно указал, что в составе Австрии и Пруссии поляки вообще не имеют каких-то особенных прав, зачем же еще какие-то уступки? Литва, Белоруссия, Правобережье Днепра отошли к России при Екатерине в результате жестоких войн, в которых были виноваты сами поляки. А пересмотр старых договоров – дело очень чреватое. «Литва и пр. русская провинция, она не может возвратиться к Польше, потому что это значило бы посягать на целостность Империи», и «пока я существую, я никак не могу допустить, чтобы идеи о присоединении Литвы к Польше были поощряемы». Подчеркнул, что это может «повлечь за собой для Империи самые плачевные последствия».

Мало того, государь указал на опасность «ополячивания» Литовского корпуса. При его формировании костяк составили русские офицеры. Но они постепенно уходили на покой, их места занимали молодые местные дворяне – поляки. А солдаты из местных крестьян привыкли видеть в них своих «панов», начальников. Предотвращая отрыв этих войск от России, Николай предлагал часть рекрут из белорусских, литовских, волынских областей направлять на комплектование русских частей. А взамен присылать тверских, псковских, рязанских новобранцев [95, 96]. Впрочем, эти меры предосторожности так и не были осуществлены, а Николай искренне старался, как он сам писал Константину, «быть столь же хорошим поляком, как и хорошим русским».

Как уже отмечалось, после взятия Варны он сделал широкий жест, повелев воздвигнуть в Варшаве памятник Владиславу III с трофейными турецкими пушками. На что польские «патриоты» ответили «благодарностью» – планами ударить на русских при нападении австрийцев. А в 1829 году война ещё продолжалась, но Николай, доверяя решительному Дибичу, на фронт больше не поехал. Занялся другими накопившимися делами, в том числе польскими. Ведь он, согласно польской конституции Александра I, должен был короноваться не только в Москве, а еще и в Варшаве. Но такая церемония никогда не проводилась – Александр принял королевский титул при самом создании царства Польского. Подняли протоколы коронаций прежних королей. Им возлагал на голову корону католический архиепископ. Были и другие элементы, совершенно не подходящие для русского царя: король исполнял ритуальные взмахи мечом у алтаря католического собора, простирался ничком на полу. Сценарий стали перерабатывать заново, согласовывали изменения с поляками и католическим духовенством.

Но о предстоящей коронации узнали в Польше, и заговорщики опять оживились. По приезде Николая было решено убить его вместе с женой и наследником, и это послужит сигналом к общему восстанию. Роль цареубийцы взял на себя сам руководитель военного тайного общества Высоцкий. Однако большинство поляков при известии о коронации радостно взбудоражились. Упоенно передавали друг другу: Николай держит обещания, исполняет 45-ю статью нашей конституции! Дамы стали экстренно шить платья в ожидании балов, простонародье толковало о предстоящих развлечениях.

Варшаву празднично разукрасили, построили специальные трибуны для зрителей на 2 тысячи мест – билеты раскупили мгновенно. 10 мая 1829 года Николай с императрицей, сыном и сопровождающей свитой торжественно въехал в польскую столицу. Встречал Константин Павлович, открытая коляска с царской четой проследовала через улицы, переполненные нарядной публикой, – и государя бурно приветствовали. На следующий день состоялся смотр польских войск. А 12 мая – коронация. Николай I и Александра Федоровна направились в кафедральный собор Св. Иоанна, приняли благословение католического архиепископа, присутствовали на службе. Варшавяне восприняли это с огромным воодушевлением – царь выказал уважение к их вере и обычаям.

Но непосредственно короноваться в католическом соборе Николай не стал, тут уж применили «компромиссный вариант». Император с женой и свитой прошли в Варшавский замок, в зал Сената. Католический примас прочитал молитву и вручил государю корону – условно «польскую», ее привезли из России, это была корона Анны Иоанновны (потому что в войнах и мятежах настоящих польских корон давно уже не осталось). Царь сам возложил ее на себя, взял скипетр и державу. Ударил салют, зазвонили колокола. А Николай встал на колени и прочитал молитву по-французски. Это тоже было компромиссом, французский язык считался международным, а все образованные поляки владели им, как родным. Молитву восприняли с одобрением. Как и присягу исполнять конституцию, прочитанную Николаем. Хотя после этого царь с царицей отправились на молебен в православный храм – здесь же, в замке.

Потом был торжественный обед, покатились балы, празднества и бесплатные угощения для горожан. Государь сам появился на улицах, гулял с женой в толпах народа. Его опекали Бенкендорф со своими сотрудниками и вся варшавская полиция, но подойти к нему мог любой желающий. Один мальчик бросился под ноги Николаю, царь спросил: «Чего ты хочешь?» Тот ответил: «Ничего, просто я поспорил с другими ребятами, что поцелую ноги царю». Император засмеялся, поднял его и подарил несколько рублевых монет. Многие передавали и свои прошения, их собирала свита, и их насчитали 11 тысяч. В Петербурге потом Николай создал аж два комитета для их рассмотрения. Но заговорщики в такой атмосфере общей доброжелательности и праздника предпочли отказаться от своих замыслов, покушение так и не осуществилось.

Из Польши государь отправился к тестю, прусскому королю Фридриху Вильгельму III – в Берлин к родственникам жены он ездил часто, и отношения с Пруссией были самые дружеские. А в Варшаве Николай появился через год, на май 1830 года он назначил созыв польского сейма. Но сейчас ему пришлось столкнуться с неприятными открытиями. До сих пор царь уважительно относился к системе конституционной монархии, позитивно характеризовал ее в разговоре с Пушкиным – только считал, что для России она не подходит [84, 85]. Но когда начались выборы в сейм, к Николаю обратился министр внутренних дел Польши Тадеуш Мостовский (кстати, он входил в польское правительство и в период революции Костюшко, и при Наполеоне). Просил выделить средства «для привлечения голосов» пророссийской партии, а также «должности, награды, деньги и обещания» для подкупа фигур из оппозиции, чтобы сняли свои кандидатуры.

Николай был шокирован, узнав столь циничную подоплеку «демократии». Стал консультироваться у председателя Государственного совета Новосильцева, и тот подтвердил – да, для конституционных выборных органов это обычные и нормальные технологии. Царю было противно заниматься подобными делишками. Он поручил Новосильцеву решать выборные вопросы не через него, а через Константина Павловича. Сам же «запомнил эти неблаговидные маневры, коими обманывают народы и бесчестят монархов», и сделал для себя вывод: «Я понимаю, что такое монархическое и республиканское правление, но я не могу взять в толк, что такое конституционное правление: это непрерывное жонглирование, для осуществления коего нужен фокусник» [97]. Позже Николай Павлович высказался о конституционной системе еще более определенно: «Это абсурдная форма правления, придуманная мошенниками и интриганами для таких же, как они» [97].

В Варшаве на открытии сейма царь произнес речь перед «представителями народа». Призвал их «упрочить творение восстановителя вашего отечества (Александра I – авт.), пользуясь с уверенностью и благоразумием правами, которые он даровал вам. Пусть спокойствие и единение сопутствуют вашим занятиям». Но на самом деле до единения, спокойствия и благоразумия оказалось далеко. Делегаты жаждали расширения дарованных «свобод». Подавали Николаю петиции о поправках в конституцию: упразднении цензуры, введении судов присяжных, освобождении арестованных смутьянов. Николай на уступки не пошел. И в свою очередь сам предложил отмену гражданских браков. Однако его проект отвергли почти единогласно. Между тем заговорщики активно обыгрывали проявившиеся разногласия, нагнетали страсти.

Впрочем, и состояние всей Европы в 1830 году стало очень неустойчивым. Эпицентр напряженности вызрел во Франции. При низложении Наполеона и реставрации династии Бурбонов здесь было установлено конституционное правление, важную роль играл парламент. Но король Карл Х, как мы уже отмечали, силился укреплять монархическое начало, взял курс на сближение с Россией. В результате либеральная оппозиция развернула настоящую борьбу против своего короля. Такой монарх и его политика совершенно не устраивали и Англию. Из Лондона оппозиционеры получали ощутимую поддержку: и моральную, и пропагандистскую, и тайную, по дипломатическим и масонским каналам. Николай I видел, что положение Карла становится опасным. Предупреждал его, что он сам может спровоцировать бурю, призывал к осторожности.

Однако Карл советам из Петербурга не внял. Летом 1829 года он назначил новое правительство графа Полиньяка, своего единомышленника, твердого монархиста. Полиньяк и линию взял «королевскую», игнорируя парламентские мнения. Это вызвало шквал нападок. Карл решил припугнуть оппозицию. 2 марта 1830 года на открытии сессии парламента произнес речь, пригрозив чрезвычайными мерами, если парламент «будет создавать препятствия для его власти». Но это лишь подлило масла в огонь. 221 депутат подписал обращение к королю, требуя отставки правительства Полиньяка, якобы угрожающего «вольностям французского народа». В ответ на демарш либералов Карл отложил начало сессии. А 16 мая он распустил палату представителей, назначил новые выборы. Но оппозиция их выиграла и упрочила свои позиции, получила 274 депутатских мандата.

Король попытался действовать решительно. 25–26 июля он подписал четыре указа. Новая палата представителей тоже распускалась, ужесточалось избирательное право, «свобода слова» ограничивалась более строгой цензурой. Но и либералы не сидели сложа руки. Несколько месяцев мирного противостояния и предвыборные кампании они использовали как нельзя лучше. Сорганизовали революционную партию, раскачали парижскую чернь – рабочих, подмастерьев, люмпенов, бродяг. Хотя, казалось бы, уж им-то что плохого сделал король, и как их касались политические перемены? Они-то в парламент не избирали и попасть никогда не могли. Да и цензура к ним никакого касательства не имела. Но лозунги «борьбы за свободу», как обычно, действовали опьяняюще, вскружили головы.

Указы короля стали удобным предлогом, и 27 июля на улицах Парижа стали возводить баррикады. У Карла под рукой было всего 6 тысяч солдат, их направили на усмирение мятежа. Но восставших было во много раз больше, завязались жестокие схватки. Именно этим событиям посвящена известная картина Делакруа с кучей трупов и полуголой «Свободой на баррикадах». А в армии и национальной гвардии у заговорщиков были сообщники, сторонники. 28 июля солдаты стали переходить на сторону мятежников, на третий день толпы повстанцев захватили дворцы, Лувр и Тюильри. Король понял, что проиграл. 2 августа он отрекся от престола в пользу своего внука, Генриха Артуа. Но либералы на это даже внимания не обратили – кому занять престол, решал парламент. Он передал корону дальнему родственнику Карла, герцогу Орлеанскому Луи Филиппу.

Произошла не только смена монарха. Подменился сам принцип монархической власти – легитимное наследование по праву рождения перечеркивалось, короля избрал и поставил парламент. Его права расширялись, правительство становилось подотчетным «народным избранникам». «Свобода слова» провозглашалась неограниченная, вводились суды присяжных. Снижались избирательные цензы, и число избирателей увеличивалось. Между прочим, увеличилось совсем ненамного, всего-то с 90 тысяч до 240 тысяч. Это была победа крупной либеральной буржуазии. Хотя народ за нее заплатил немалой кровью, в парижских беспорядках погибло свыше 950 человек, более 5 тысяч было ранено и искалечено.

Причем революция этим не завершилась. С одной стороны, за восстановление законной династии пытались бороться монархисты – их называли «легитимистами». С другой – не успокоились крайние радикалы, якобинцы, жаждущие республики. Забушевали ткачи Лиона, требуя повышения зарплаты и улучшения условий труда. Это вылилось в целую цепь бунтов и восстаний в разных областях Франции (и добавило еще свыше 800 убитых и 1200 раненых). А от французского очага революционная зараза стала расплескиваться по всей Европе. В Италии активизировались карбонарии. Были вспышки волнений в Папской области и других здешних государствах. Зашевелились тайные общества в Пруссии, тоже начали раскачку среди рабочих и черни.

И в полную силу полыхнуло в Нидерландах. После Наполеоновских войн по решениям Аахенского конгресса было создано единое крупное королевство – Голландия, Бельгия, Люксембург. Но в нем существовали языковые и религиозные различия. На юге – католики, говорили по-французски. На севере – протестанты, голландский язык. Они прекрасно уживались друг с другом. Однако в Бельгии националистическое движение подпитывала Франция, надеясь притянуть Южные Нидерланды к себе. А для Англии объединенные Нидерланды с развитой промышленностью стали сильным конкурентом. Их раскол и разделение в Лондоне видели весьма перспективной задачей.

Видимых причин для мятежа в Нидерландах вообще не было! По меркам того времени страна жила припеваючи. Но 25 августа 1830 года в театре Брюсселя состоялась премьера оперы «Немая из Портичи» – националистического содержания. И горожане возбудились, забушевали. Погромили Дворец правосудия, типографию, ряд частных домов. Хотя хиленькая привязка к впечатлениям от оперы, конечно же, была лишь надуманным предлогом. Восстание явно готовилось заранее тайными организациями, у революционеров уже оказались заготовлены новые флаги – бельгийские. И сразу же вслед за Брюсселем аналогичные мятежи вспыхнули в Намюре, Льеже, Юи, Левене, Вервье. Создавались добровольческие вооруженные отряды, фрайкор.

Ошеломленный король Нидерландов Виллем I пробовал вести переговоры – не помогло. В сентябре 1830 года он послал на мятежников 12-тысячную армию. Четыре дня шли бои, с обеих сторон полегло 1200 человек. Но нидерландские войска на юге состояли в основном из местных жителей, они перебегали к бельгийцам, и оставшиеся части отступили. А взбунтовавшиеся провинции создали временное правительство, провозгласили независимость Бельгии. Созвали Национальный конгресс, принявший конституцию. По «свободам» она перехлестнула даже французскую. Всем гражданам гарантировались «права человека», полная «свобода слова». А государство возглавил парламент, он назначал не только министров, но и короля. На эту роль из 131 кандидатуры выбрали видного масона герцога Саксен-Кобургского Леопольда, жившего в Англии. Его как раз прочили в короли Греции, и он уже согласился. Но Бельгия ему показалась предпочтительнее, хотя для этого парламент выдвинул ему обязательные условия – перейти в католицизм и жениться на дочери французского Луи Филиппа.

В разыгравшейся европейской свистопляске Николай I очутился в сложном положении. С точки зрения монархического права занятие французского престола Луи Филиппом, как его называли, «королем-гражданином», выглядело совершенно незаконным. Однако неожиданно стали рушиться принципы Священного Союза, которые царь считал основой своей международной политики. До сих пор главными партнерами в этом Союзе были Австрия и Пруссия. Но обе даже без консультаций с Россией поспешили признать Луи Филиппа и его правительство.

К Николаю Павловичу новый французский король прислал личное письмо. Уверял, будто согласился занять престол вынужденно – спасая страну от худших бедствий, всеобщего мятежа и хаоса. Выражал желание поддерживать со всеми странами Европы мирные и дружественные отношения. Скрепя сердце, ради сохранения союза с Пруссией и Австрией, царь тоже признал Луи Филиппа. Но отношения с новыми властями Франции стали более чем прохладными, и в ответном письме королю Николай оговорился – дружественные связи будут возможны лишь в том случае, если они «будут основаны на существующих договорах и на твердой решимости поддерживать права и обязательства» по этим договорам. В частных разговорах Николай предсказывал: если создан прецедент, когда мятежники возвели Луи Филиппа на престол, то рано или поздно его скинут таким же образом (что и исполнилось в 1848 году).

Но в России в это же время добавилось и собственное бедствие – эпидемия холеры. Она началась в Индии, из Персии проникла в Закавказье. В Тифлисе, когда там обнаружилась холера, большинство жителей в ужасе разбежались. Власти пытались остановить распространение заразы карантинами, перекрытием движения по дорогам. А это вызвало другие негативные последствия. В Севастополе холеры не было, но в марте 1830 года город закрыли на карантин, людям запрещали выходить из домов. Нарушился подвоз продуктов, купцы стали взвинчивать цены, что вызывало возмущение. В мае по всему городу ограничения сняли, но для Корабельной слободы, населенной мастеровыми и беднотой, карантин продолжили на 2 недели, потребовав от жителей на время выселиться за город.

Они отказались повиноваться, стали вооружаться кто чем. Губернатор Столыпин стал усиливать карантинные оцепления солдатами. Но народ забушевал, присоединились матросы. Стали убивать купцов за дороговизну, прикончили губернатора и нескольких офицеров, силившихся восстановить порядок. Гарнизон отказался подавлять бунт, и перепуганный комендант Севастополя Турчанинов отменил карантин. Город пять дней был в руках мятежников. Потом подошла армейская дивизия и усмирила восставших. 7 зачинщиков по приговору суда расстреляли, около тысячи сослали на каторжные работы, 4200 расселили по другим городам. Турчанинова «за малодушие и совершенное нарушение своих обязанностей» лишили всех чинов, наград и разжаловали в рядовые.

А в Тамбове среди горожан поползли слухи, что холеру вызывают злоумышленники, отравляют людей. Пятитысячная толпа разгромила больницу, захватила в заложники губернатора Миронова, его лишь на следующий день отбили жандармы. Миронов хотел усмирить беспорядки силой, приказал местному батальону стражи стрелять по толпе – он отказался выполнять приказ. Опять усмиряли регулярными войсками, но здесь обошлось без убийств, и наказания были мягче – 8 зачинщиков выпороли, 2 осудили на каторгу. Батальон, не выполнивший приказ, отправили на Кавказ.

В августе 1830 года холера появилась и в Москве. Люди ринулись разъезжаться кто куда – и разносили заразу. Власть стала предпринимать энергичные меры. Были развернуты временные холерные больницы, дороги перекрыли карантинами. Из-за этого помещики, проводившие лето в деревнях, вынуждены были остаться там на неопределенное время, в том числе Пушкин, застрявший в Болдине (и как раз холера обеспечила ему плодотворную «болдинскую осень», он завершил «Евгения Онегина», написал «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии», отразив царившие настроения в «Пире во время чумы»).

В Москве царила паника, состояние обреченности. Хозяйственная жизнь была парализована, закрылись банки, рынки, учреждения. Но в разгар бедствия, 27 сентября, москвичей как громом поразило известие – к ним едет сам царь! Не щадя себя, он прибыл в эпицентр смертоносной эпидемии. Ободрил людей своим присутствием, молился вместе с ними в Успенском соборе. Лично проверял меры городского и губернского начальства по профилактике болезни, руководил ими. Да, Россия в эти дни как бы заново узнала и оценила Николая Павловича, без колебаний готового жертвовать собой ради подданных, подавшего пример настоящего служения народу. Он оставался в Первопрестольной целую неделю, до 7 октября, и москвичи воспрянули духом, очень высоко оценили его приезд. Пушкин, восхищенный поступком царя, посвятил ему стихотворение «Герой». Зато польских «патриотов» та же холера очень обрадовала. И подтолкнула к революции.

ГЛАВА 20. ТРЕТИЙ РАУНД. ПОЛЬША

Французская революция окрылила польских заговорщиков. Они давно уже были связаны с французскими «братьями» в родственных ложах. Победу либералов в Париже восприняли как собственную, как начало общеевропейского пожара. Волнения в Италии и Пруссии, революция в Бельгии подтверждали их надежды. А в России эпидемия, карантины, бунты! Казалось, что лучшей обстановки для восстания и представить себе невозможно. Готовились военные и студенческие отряды. Революционеры обрабатывали авторитетных военных. Вовлекли в заговор генералов Хлопицкого, Круковецкого, Шембека.

Общее выступление наметили на 26 ноября, и сигналом должно было стать убийство Константина Павловича. По улицам Варшавы расклеили прокламации с откровенным намеком на это – объявление, что Бельведерский дворец (где жил наместник) с нового года «отдается внаем». Однако о планах революционеров знало слишком много людей. Разговоры об этом велись среди польской аристократии. Дошло до супруги Константина графини Лович, и она предупредила мужа, великий князь перестал появляться на улицах. Но «патриоты» нашли новый агитационный козырь.

Король Нидердандов Виллем I вознамерился все же усмирить Бельгию, направил на нее основные силы своей армии. Она стала громить добровольческий фрайкор. Хотя тут же вмешались соседи, на помощь бельгийцам выступили французские войска. Тогда Виллем воззвал к державам Священного Союза – России, Австрии, Пруссии. Дело уже пахло распространением и раздуванием международной смуты, и Австрия откликнулась на призыв голландского короля. Николай I тоже не забыл заключенных договоров. 5 октября, из холерной Москвы, он дал распоряжения графу Чернышеву о подготовке войск к походу. Намечалось послать три русских корпуса, Литовский, кавалерийский резерв и Польскую армию.

По просьбе австрийского императора главнокомандующим над объединенными силами двух держав был назначен Дибич. Всего год назад он ошеломил всю Европу блестящим прорывом за Балканы, стал за эту победу фельдмаршалом, графом Забалканским, был награжден орденом Св. Георгия I степени, стал четвертым (и последним) полным кавалером этого ордена в истории России. Впрочем, Николай надеялся, что большую войну можно предотвратить, что достаточно будет демонстрации силы. Но полагал, если даже дойдет до сражений, необходимо «доказать якобинцам всех государств, что их не боятся» [98].

Польские заговорщики сыграли как раз на подготовке к походу. Принялись возмущать военных, шляхту, ремесленные цехи, студентов, что поляков хотят использовать для подавления революции, против идейных «братьев» – французов и бельгийцев. Сразу стоит оговориться, что это был лишь очередной предлог. Восстание готовили уже давно и подходящие обстоятельства выискивали давно. В 1826 году, вместе с декабристами. В 1828 году, пользуясь турецкой войной и в союзе с Австрией (хотя и теперь царь намечал действовать в союзе с Австрией!). В мае 1830 года, с убийством царя и его семьи на коронации. А теперь подхлестнули настроения, взбудоражили соучастников, и была назначена дата 29 ноября.

Вечером, с наступлением темноты, стали собираться мятежники, раздавали оружие, в предместьях поднимали чернь. Зазвучали призывы: «Братья, час свободы настал!» Один из отрядов вломился в Бельведерский дворец. Но обер-полицмейстер Любовицкий поднял тревогу, и великий князь Константин сумел сбежать. Другие группы заговорщиков в это время убивали польских начальников, сохранивших верность царю, – военного министра Гауке, генералов Потоцкого, Новицкого, Блюмера, Трембицкого, Сементковского, полковника Мецишевского.

Польская революция 1830 г., изначально связанная с декабристами, заговорщики в Польше и России должны были выступить вместе. Поддержана Англией и Францией

В Варшаве располагалось 7 тысяч русских войск и 10 тысяч польских. Но из-за беспечности Константина никакого плана действий на случай мятежа не существовало. Толпы повстанцев блокировали казармы. Полки не получали приказов и пребывали в бездействии. Причем даже большинство польских частей поначалу к восстанию не присоединились, держались пассивно. А полковник Жимирский с полком гвардейских конных егерей вступил в бой с мятежниками, покинул город и встретился с Константином Павловичем, выбравшимся из Варшавы. Однако вместо распоряжений об усмирении восстания великий князь вызвал все русские полки к себе. С ними ушла и часть польских войск, а Варшава оказалась в руках революционеров.

На следующий день был образован «Патриотический клуб» – аналог французского «Якобинского клуба». Он первым делом потребовал чистки правительства, ряд министров сменили заговорщики, и было создано Временное правительство во главе с Адамом Чарторыйским. Главнокомандующим стал генерал Хлопицкий, соратник Костюшко и Наполеона. Но руководство восстанием разделилось на два крыла. Радикальные «патриоты» надеялись, что их поддержат французы, бельгийцы, карбонарии, и рвались разжигать общеевропейскую революцию. Поднимать поляков в Пруссии, Австрии, венгров, вместе с французскими «братьями» воевать против всех монархий. Эти буйные революционеры составили большинство в созванном сейме.

Но в правительстве и военном командовании возобладали умеренные. Они формально признавали Николая I своим королем и настаивали, что надо попытаться договориться с ним. Можно даже сохранить за ним польскую корону, если он за это восстановит Польшу в границах 1772 года, расширит права сейма – а сам удовлетворится номинальной властью, как прежние польские короли. Правительство вступило в переговоры с Константином Павловичем, и результаты стали блестящими. Великий князь настолько «ополячился» и настолько был обработан своими советниками, что воевать с милым ему народом вообще не желал. Написал брату-царю, что необходимо любой ценой решать конфликт миром, а «всякая капля крови только испортит дело».

Константин согласился отпустить польские части, принявшие его сторону и пришедшие к нему. А с русскими войсками покинуть царство Польское. За это поляки обязались не тревожить его, дать свободную дорогу и снабдить припасами. Великий князь отозвал гарнизоны крепостей Модлин и Замостье, без боя сдав их полякам, и увел свои полки на восток. Вся Польша досталась революционерам. В Петербург они отправили делегатов Езерского и Любицкого для переговоров с царем. Однако Николай I был настроен совершенно иначе, чем Константин. Брату он написал: «Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть на мгновение?»

12 декабря император издал Манифест, охарактеризовав польский мятеж так, как он и заслуживал, «гнусным предательством». Когда прибыли делегаты, вывалив условия возвращения «восьми воеводств», «свобод», «гласности» и т.д., Николай назвал им другие условия: общая амнистия, если безоговорочно сдадутся. Езерский, вернувшись в Варшаву, передал такой ответ, и 13 января 1831 года сейм единодушно принял акт о низложении Николая Павловича и запрете династии Романовых занимать польский престол. При этом радикальные революционеры выступали за то, чтобы Польшу сразу же провозгласить республикой.

Польские повстанцы получили горячую поддержку не только от революционной Франции, но и от Англии. Симпатии к ним бурно взялась раздувать все западная пресса. Посыпались запросы в парламентах о помощи «борцам за свободу». Британцы с энтузиазмом принялись продавать им оружие, специально для этого на Варшавском монетном дворе отчеканили 164 тыс. золотых дукатов. Поддержка пошла и официальная, на правительственном уровне. Англия и Франция попытались влезть с дипломатическим посредничеством в «урегулировании». Но они получили твердый отказ. От царя и его Министерства иностранных дел последовало однозначное разъяснение, что польская измена – сугубо внутреннее дело Российской империи.

Но Николай осознавал: схватка предстоит не шуточная. В прошлых польских войнах XVIII века против русских действовали партизанские отряды шляхты, ополчение Костюшко. Сейчас у неприятелей была прекрасная профессиональная армия, вооруженная и обученная за русский счет. Она насчитывала в мирное время 30 тысяч штыков и сабель, 108 полевых орудий. А выбор конца ноября для восстания был не случайным и очень удачным. Зима и бездорожье дали запас времени для мобилизации, призыва добровольцев, и армия увеличилась до 80 (а потом и 150) тысяч. Россия могла выставить куда более многочисленные контингенты, но они были разбросаны по стране, их предстояло собрать к театру боевых действий. Главнокомандующим царь назначил Дибича.

Он наметил одолеть противника одним решительным ударом – прорываться к Варшаве и брать ее. Так же, как в свое время действовал Суворов, как сам Дибич действовал против турок. В конце января 1831 года три русских корпуса – два пехотных и кавалерийский – перешли в наступление. Но началась оттепель, распутица, дороги развезло грязью, тормозившей движение. Идти приходилось несколькими колоннами, по разным дорогам, отделять силы для прикрытия флангов. А в грязи колонны растягивались.

Поляки этим воспользовались. Корпус генерала Дверницкого у села Сточек подкараулил два передовых кавалерийских полка, оторвавшихся от других частей. Неприятели неожиданно налетели на них, полки были разбиты, покатились прочь. Эта победа широко пропагандировалась, поднимая дух поляков, масштабы ее очень раздувались. А основные силы противника развернулись на сильных позициях у села Грохова, закрыв русским путь к Варшаве. 7 февраля на них вышла одна из русских дивизий, атаковала с ходу, но ее отбросили. Дибич начал стягивать сюда основные силы, наращивал натиск. 13 февраля разгорелось общее сражение. Оно было очень жестоким и упорным, поляки отбивались умело и стойко, атаки сменялись контратаками.

Николай I, как и все люди (и как все властители), порой совершал серьезные ошибки. Но умел признавать их, старался исправить. Так было с делом Ермолова – к 1831 году царь разобрался, что генерала оклеветали. Возвратил его на службу, назначил членом Государственного совета. Четыре года провел под следствием и помощник Ермолова, донской казак Максим Григорьевич Власов 3-й (в то время в царской армии генералов-однофамильцев было принято числить по номерам, по старшинству). Его обвинили в «излишней жестокости» при походах на черкесов. Но обстановка на Кавказе показала его правоту – при переходе к «мягким» мерам она резко ухудшилась. Военный суд оправдал Власова. Николай извинился перед ним и повысил его, назначил походным атаманом всех казачьих частей в Польше.

Доверие государя Власов оправдал в полной мере. Ему было уже 64 года, но под Гроховом он лично возглавил атаку, первым врубился в ряды вражеской конницы. Получил 8 сабельных ран, его сбили с седла и дважды ударили пиками. Но донцы, увидев атамана в беде, налетели на польских улан и перекололи всех. Звать за собой солдат в атаку пришлось даже самому Дибичу. Он повел в штыки гренадерскую дивизию и наконец-то сбил поляков с ключевых позиций. Неприятельский командующий Хлопицкий тоже находился в гуще сражения, и его увезли тяжело раненым. В этом побоище поляки потеряли 10–12 тысяч человек, русские 8–9 тысяч, и все же враги не позволили себя разгромить.

Часть их армии отошла в правобережное предместье Варшавы, Прагу. Другая часть отступила за Вислу. К Праге вышли и войска Дибича. Но обнаружилось, что повторять опыт Суворова и штурмовать ее невозможно. Потому что и поляки учитывали прошлый опыт. Они очень сильно укрепили Прагу, изготовились отражать атаки. А у русских не было не только осадной артиллерии, но выявилась нехватка боеприпасов, продовольствия, обозы застряли в грязи где-то в тылах. Дибич приказал отступить от Варшавы. Расположил войска на отдых, решил дождаться подвоза припасов и более благоприятных погодных условий.

Но у поляков пост главнокомандующего вместо раненого Хлопицкого принял один из лучших генералов, Скржинецкий. Русских он наметил отвлекать, рассеивать их внимание на разные направления, взорвать их тылы и бить по частям. Отряд Серавского отправил поднимать восстание под Люблином, корпус Дверницкого – в Подолию и Волынь. В донесениях, которые посыпались Дибичу, их силы были очень преувеличены. Фельдмаршал выслал против них своего начальника штаба Толя с кавалерийским корпусом, пехотной бригадой, потом добавил ему новые части.

А в Литве действовал Виленский Центральный комитет заговорщиков. Русских войск здесь было мало, только в Вильно неполная дивизия, 3200 солдат. В других городах мелкие гарнизоны или инвалидные команды. В марте здесь началось восстание. Мятежники почти беспрепятственно захватывали города – удержались только Вильно, Ковно и Видз. Литовские помещики создавали отряды из своих крестьян. Нападали на военные склады, парализовали дороги, перехватывая обозы. В Белоруссии большинство помещиков тоже были поляками или литовцами, формировали аналогичные отряды, и здесь по лесам расплескалась партизанская война. Активное участие в восстании приняли католические и униатские священники, монахи. Католические монастыри становились базами и опорными пунктами мятежников.

Дибич был вынужден рассылать подкрепления для расчистки полыхающих тылов. А сам он в марте, когда подсохли дороги и сошел лед на реках, готовился идти за Вислу, ударить на Варшаву с западной, левобережной стороны. Для переправы выбрал городок Тырчин. На правом берегу, для прикрытия с тыла, оставил кавалерийскую дивизию Гейсмара и корпус генерала Розена. Но поляки эти передвижения отслеживали. И в их распоряжении находился мост в самой Варшаве. Узнав, что главные силы Дибича ушли, Скржинецкий скрытно, через город, перевел на левый берег 40 тысяч пехоты и конницы. Внезапно налетел на Гейсмара и разгромил его, захватив 2 знамени, 2 пушки и 2 тысячи пленных. Следом поляки обрушились на корпус Розена. Он отчаянно отбивался, отступал. Но враги превосходили его вдвое, догнали сперва у Калушина, потом у Игана. В трех боях корпус потерял 2,5 тысячи убитых и раненых, 10 орудий, 2 тысячи попало в плен.

Дибич отменил переправу, повел на выручку Розену всю армию. При следующей попытке напасть Скржинецкий нарвался на свежий корпус графа Палена. Бой опять был жарким. Начальник пехотной дивизии генерал-лейтенант Иван Скобелев (дед знаменитого «белого генерала») выслужился из рядовых солдат. В сражении ему ядром оторвало левую руку по локоть. Но во время операции и перевязки он сел на барабане на виду у своих воинов и позвал песенников, приказав им исполнять бравые солдатские песни. А правый фланг неприятеля обошли гусары и кубанские казаки, поляков наконец-то побили и отогнали.

Однако после этого Скржинецкий задумал новый сюрприз. На соединение с русской армией шел корпус Лейб-гвардии под командованием великого князя Михаила Павловича, 27 тыс. солдат. Польский командующий решил перехватить его и уничтожить. Против Дибича он оставил отряд из 8 тысяч человек – изображать всю свою армию, а сам повел 40 тысяч навстречу гвардейцам. Напал на них у местечка Нур. Михаил Павлович спешно начал отступать. Отход прикрыли гвардейские егеря, 8 часов отражали польские атаки. А тем временем гвардия вышла из-под удара, заняла сильные позиции за рекой Нарев. Попытки поляков форсировать реку были отражены. И Дибич с запозданием понял, что его обманули, вел на помощь гвардейцам всю армию. В сражении под Остроленкой войско Скржинецкого разбили, оно отступило к Варшаве.

К маю удалось зачистить от повстанцев Литву и Белоруссию. В боевом отношении их отряды ничего не стоили. Когда появлялись царское войска, то отбивали у них города так же легко, как они были захвачены. Усмирению партизанской войны немало способствовало и мудрое решение царя. Было объявлено, что помещики, примкнувшие к восстанию, подлежат суду, их имения – конфискации. А крестьяне, добровольно сложившие оружие, будут прощены. Белорусские и литовские мужики убеждались, что им-то нет никакого резона воевать и страдать за панские амбиции, стали расходиться по домам.

Но в России продолжало свирепствовать и другое бедствие, холера. Она проникла и в действующую армию. К концу мая в войсках насчитывали 5 тысяч заболевших. Заразился и главнокомандующий, фельдмаршал Дибич. 29 мая он умер. А великий князь Константин Павлович пребывал в неопределенном положении. Николай его не обвинял, но было ясно, что поведение старшего брата он никак не одобряет. Поэтому и Константин не спешил появляться ему на глаза. Пытался объяснить свои действия: «Я не хочу участвовать в этой польской драке» – имея в виду, что война ведется между поляками и их королем Николаем. Забывая, что он был наместником, представлял этого короля и откровенно не выполнил свой долг. Некоторое время Константин околачивался без дела при русской армии. Подначивал Дибича, пел под его окном «Еще Польска не сгинела». Радовался победам польских войск, как бы «своих», которые он формировал и выучил, предрекал России поражение. Великому князю «намекнули» – достаточно. Он уехал в тыл, поселился в Витебске в доме губернатора. Но и он подхватил холеру, 15 июня его не стало.

А в России эпидемия, притихшая было зимой, дала новые вспышки. С апреля 1831 года, невзирая на карантины, она загуляла в Петербурге. Здесь она тоже вызвала панику. Из-за того, что страшная болезнь разразилась во время войны, среди простонародья пошли слухи, что поляки и их шпионы травят русских. Посыпают по ночам ядом овощи в огородах, источники воды. Кто-то вбросил идею (случайно? или преднамеренно?), что поляками подкуплены полиция, доктора – специально морят людей. 22 июня в городе начались беспорядки, толпы искали «отравителей». Санитарные правила рекомендовали иметь при себе для дезинфекции рук раствор хлорной извести или крепкого уксуса. Но знали об этом и пользовались только высшие классы общества. Теперь взбунтовавшийся народ обыскивал «подозрительных», если находили флакон с жидкостью, заставляли выпить.

Царь Николай I в одиночку останавливает холерный бунт в Петербурге

23 июня масса людей захлестнула Сенную площадь, где находилась центральная холерная больница, и разнесла ее. Убили попавшихся под руку лекарей, нескольких полицейских, пытавшихся остановить погром. Николай находился в Царском Селе, и ему доложили не сразу. Едва узнав о случившемся, он велел вызывать войска и сам помчался к месту происшествия. На Сенной площади появились Саперный и Измайловский батальоны, взвод жандармов. Буйная толпа перед дулами ружей остановилась, но и командиры, и солдаты были в растерянности. Казалось, вот-вот народ хлынет на них и сомнет. И в эту минуту появился царь.

Он въехал на коляске прямо в скопище людей и крикнул громовым голосом: «Православные, что вы делаете? Забыли Бога, забыли обязанности ваши и производите беспорядки! На колени!» И масса людей повиновалась мгновенно, рухнула перед государем. Лишь кто-то пытался кричать, ответить ему. Но Николай пресек это: «До кого вы добираетесь, кого хотите, не меня ли? Я никого не страшусь, вот я!» А дальше стал говорить народу: «Я пришел просить милосердия Божия за ваши грехи. Молитесь Ему о прощении. Вы Его жестоко оскорбили. Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам. Вы забыли ваш долг покорности мне. Я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе перед Богом – я. Отворите церковь, молитесь в ней за упокой души невинно убитых вами». И вся толпа благоговейно внимала ему! Стала молиться вместе с ним [99]…

Еще один бунт произошел в военных поселениях вокруг Старой Руссы. Строевые войска отсюда ушли на войну, остались только резервные и «военно-рабочие» батальоны (занятые на ремонте дорог, сенокосах и других работах). 22 июля здесь тоже начались поиски «отравителей». К солдатам присоединились горожане, разбили кабаки, перепились. Перебили врачей и фельдшеров, полицмейстера, старого генерала Мевеса, еще нескольких офицеров и унтер-офицеров. Прибыл генерал Леонтьев с несколькими батальонами, прекратил беспорядки, но мятежники растеклись по деревням, поднимали соседние военные поселения и снова нахлынули в Старую Руссу.

Леонтьев не решился стрелять в людей, и они учинили новое побоище – при этом погиб сам Леонтьев, генерала Эмме тяжело ранили. Бунт продолжался больше двух недель. Пришлось собирать надежные войска, подавлять сурово. 6 августа в Новгород приехал царь, проверял гарнизон, говорил перед одумавшимися бунтовщиками. Лишь 7 августа верные государю части снова заняли Старую Руссу, а 8 августа рассеяли огнем бесчинствующие толпы. Расследовали, судили 3 тысячи человек. Зачинщиков били кнутом и отправили на каторгу, остальных пороли розгами, шпицрутенами, рассылали в арестантские роты или в сибирские гарнизоны.

А война тем временем продолжалась. 25 июня в армию прибыл новый главнокомандующий – Паскевич. У него собралось 50 тысяч штыков и сабель. Ждали прибытия еще 14 тысяч. У Скржинецкого оставалось 40 тысяч, и для пополнения войск поляки объявили поголовное ополчение. Паскевич решил действовать так же, как намеревался Дибич. Перейти за Вислу и штурмовать Варшаву с западной стороны. Пункт переправы он выбрал подальше от польской армии, местечко Осек возле прусской границы. А на левом берегу для прикрытия оставил отряд генерала Головина – 5,5 тысячи солдат.

Скржинецкий попытался сорвать переправу таким же образом, как уже сорвал переправу Дибича. Разгромить части прикрытия и ударить русским по тылам, заставить вернуться. Он вывел из Варшавы лучшее ядро своих полков, но повторения прежнего сценария не получилось. Головин оказался готовым к таким действиям неприятеля. Едва на него вышла польская армия, как он сам бросил свой отряд в атаку. Врагов было вчетверо больше, но русские навалились на них неудержимо и дружно. Потеряли в сражении около тысячи убитых и раненых, но неприятеля отбросили и прогнали. Отвлечь Паскевича от переправы не удалось. Вернувшись в Варшаву, Скржинецкий намеревался идти навстречу ему, но узнал, что русские уже на правом берегу и быстро приближаются к польской столице. Передовые отряды врагов, пробовавшие задержать их, сбивали с ходу.

Скржинецкий подал в отставку. А настроения в Варшаве царили нервные, взвинченные. Этим решили воспользоваться польские якобинцы, «Патриотический клуб», чтобы перехватить власть. Возбуждали народ слухами об «измене», «шпионах». По требованиям «патриотов» правительство арестовало ряд начальников, потерпевших поражения, – генералов Янковского, Бутковского, еще нескольких генералов и полковников. По обвинениям в шпионаже схватили жену русского генерала Базунова, камергера Феншау (он действительно был шпионом, но польским – приставленным к Константину). А при известии, что русские уже за Вислой, «патриоты» спровоцировали бунт. Толпа ворвалась в тюрьмы и растерзала всех арестантов, 33 человека. Однако генерал Круковецкий, определенный новым главнокомандующим, разогнал мятежников войсками. «Патриотический клуб» закрыл, четверых участников беспорядков повесил.

7 августа русская армия обложила Варшаву. На правом берегу – основные силы Паскевича, на левом, у Праги, подошел корпус Розена. Вместе – 71 тысяча солдат, 360 орудий. У поляков было 50 тысяч, 200 орудий. На военном совете мнения неприятельских генералов разделились. Круковецкий предлагал вывести все силы в поле и дать сражение, Уминский – ограничиться обороной, Дембинский – всей армией прорываться в Литву. Приняли второй вариант. С запада Варшаву прикрывали две линии укреплений. Внешняя опиралась на мощный форт Воля, внутренняя – цепь редутов в километре от нее. Розену Паскевич приказал штурмовать Прагу, если для этого сложится благоприятная ситуация. Но поляки такой вариант парализовали, выслали на Розена всю свою конницу.

25 августа загрохотала русская артиллерия. После бомбардировки ринулась в атаку пехота. За редуты первой линии закипели рукопашные. Дольше всех отбивался форт Воля. На предложение сдать его комендант Савинский ответил, что потерял ногу в Бородинском сражении, «и я теперь не могу сделать ни шагу назад». Он погиб в схватке, форт взяли. Поляки предпринимали контратаки, их отражали огнем, встречными штыковыми. А Паскевич перенес свой штаб в Волю, приказал переместить артиллерию и открыл бомбардировку второй линии.

Взятие Варшавы армией Паскевича

В Варшаве заседал сейм, но переругался между собой. Депутаты оскорбляли друг друга, обвиняли Круковецкого и правительство в измене. А русская армия в ночь на 26 августа, как раз в годовщину Бородинской битвы, тремя колоннами стала выдвигаться для нового штурма. Поляки выплеснулись в общую контратаку – их расстреляли картечью. И следом наши полки с музыкой ринулись вперед. Дрались опять жестоко, даже Паскевич был ранен в руку, но и второй линией укреплений овладели. После этого появился парламентер от Круковского, передавшего, что он получил полномочия на подписание капитуляции.

В город отправился генерал Берг, принявший этот акт. Но сейм его не утвердил, принялся спорить об условиях. Тогда Круковский махнул рукой на грызущихся депутатов. Сказал, чтобы сами спасали Варшаву, «а мое дело – спасти армию». Он собрал оставшиеся 32 тысячи солдат и увел из города за Вислу. Хотя спорить-то было уже не о чем. Варшава открыла ворота, следующим утром в нее вступили русские. Паскевич доложил Николаю: «Варшава у ног Вашего Величества». Гонца, чтобы вручить эту реляцию, он выбрал символического, ее доставил в Петербург Александр Суворов, внук непобедимого полководца. Паскевич за эту победу получил титул князя Варшавского, был назначен наместником Польши.

А остатки войск Круковецкого, рассыпаясь в беспорядке, ушли в Пруссию, где были разоружены. Конница предпочла спасаться в Галиции и сдаться австрийцам. Последними держались крепости, так легкомысленно сданные без боя Константином Павловичем, – Модлин и Замостье. Но помощи ждать им было больше неоткуда. Модлин капитулировал в конце сентября, Замостье – в октябре. В своем Манифесте царь объявил: «Возженная изменой война прекратилась».

ГЛАВА 21. ФИНАЛ БУКЕТА ЗАГОВОРОВ – С ИСТОРИЧЕСКИМ МНОГОТОЧИЕМ…

Польские революционеры были полноправными соучастниками целого букета заговоров, обычно именуемых «декабристскими», и готовившихся взорвать Россию, обрушить ее в хаос. И третий, польский акт подавления этих гнойников стал самым жестоким и кровавым. Потери самих поляков составили около 40 тысяч убитых и раненых, русских – 23 тысячи (вместе с ранеными).

Однако Николай I отнесся к побежденным очень милостиво. Можно даже сказать – с редкой, исключительной милостью. Не было массовых репрессий, не назначались контрибуции. Пленных, взятых в боях, с оружием в руках, распределяли служить по русским войскам. Капитулировавшие части распускали, солдат по домам, офицерам царь велел свободно давать паспорта для выезда за границу. Арестовали только политических противников, заправлявших в руководстве восстания, редакторов революционных газет и журналов. Но и они вскоре очутились за рубежом.

Царское правительство закупило на Украине огромные гурты скота, направило в Польшу запасы хлеба. Нуждающимся раздавали продовольствие безвозмездно, голода в разоренной стране не допустили. Мирные граждане, сохранившие верность царю или хотя бы нейтралитет, не участвовавшие в мятеже, получали компенсации за утраченное в войне имущество, для этого из казны были выделены солидные средства. Но саму Польшу за коварство и неблагодарность Николай наказал.

Название царства Польского было сохранено, но конституцию царь упразднил, вместо нее издал Органический статут. Польша признавалась нераздельной частью Российского государства, лишалась сейма, отдельной армии и валюты. Вместо воеводств учреждались обычные губернии, как в России. Не ценили дарованную автономию, ее и не стало – сами виноваты. В Варшаве была построена цитадель на 6 тысяч солдат. На краю города, чтобы держать его под контролем. На охрану польской границы были выдвинуты казачьи полки. Варшавский и Виленский университеты, превратившиеся в эпицентры революционной заразы, были закрыты. Упразднили и польскую кадетскую школу, ее воспитанников перевели в российские кадетские корпуса.

Подавление восстания в Польше способствовало стабилизации и по всей Европе. Пожар отсюда не смог распространиться на польские области в Пруссии, на австрийские Галицию и Венгрию. После этого притихли и немецкие, итальянские революционеры. Хотя в международных закулисных игрищах мятеж в Польше выполнил определенную роль. Отвлек на себя русские войска, срывая поход на Бельгию. Впрочем, этот поход все равно не состоялся бы, даже без восстания!

Потому что кардинально изменилась позиция Николая I и его международная политика. Если в октябре 1830 года он выражал готовность схватиться с «якобинцами всех государств», то уже к концу года партнеры по Священному Союзу опять показали свою ненадежность. Ловить рыбку в мутной воде вокруг Бельгии взялась Англия. Она очень солидно приложила руку к организации здешней смуты. Делала это из собственных соображений, но никак не желала, чтобы революционная Бельгия досталась революционным французам. В декабре 1830 года лорд Палмерстон созвал Лондонскую конференцию, где жонглировал лозунгом «права наций на самоопределение» и ратовал за независимость Бельгии. К англичанам присоединилась Пруссия, вроде бы ближайшая союзница русских. При этом дала понять: даже в случае нападения французов на Австрию она окажет только «моральную поддержку».

Тогда и австрийцы, звавшие Николая в поход, сами отказались от военных действий. Вместе с Пруссией поддержали англичан, признали независимость Бельгии – и опять даже без консультаций с Россией. Царь осознал: никаких высоких идеалов Священного Союза больше нет. Все манипулируют договорами только ради собственных выгод. Николай указал, что в таких раскладах «Россия никогда не принесет в жертву ни своих денег, ни драгоценной крови своих солдат». Как раз в это время, в конце 1830 – 1831 году, он повернул от «паневропейской» политики Александра I к политике национальной, руководствуясь сугубо российскими интересами. Николай Павлович приходил к выводу, что такой поворот «ставит нас в положение новое, одинокое, но, я осмелюсь высказать это, положение почетное и достойное нас» [100].

Дальнейший спор вокруг Бельгии усугубился метаниями и виляниями нидерландского короля Виллема. Избегая столкновения с 50-тысячной французской армией, он и сам признал Бельгию! Но отвергал решения Лондонской конференции о границах, спорил, тянул время. Становилось ясно, что он надеется на большую общеевропейскую войну, где чужой кровью ему обеспечат нужные владения. Тогда и проявилась национальная политика Николая. Было принято положение, что «голландско-бельгийский вопрос» не состоит «ни в каком непосредственном прикосновении к выгодам и пользам России». Наша страна выступила посредником, предложив Виллему склониться к компромиссам. Когда он отказался, Россия присоединилась к Англии, Пруссии и Австрии для урегулирования конфликта.

Французов заставили отступиться от Бельгии. Но при этом Николай Павлович сохранил и идейную принципиальность, бельгийского короля Леопольда так и не признал. А главный выигрыш от бельгийской революции получила Англия. Отделение от Нидерландов обвалило экономику Бельгии, производительность ее фабрик упала в 3–4 раза. Торговый оборот через ее порты совсем рухнул. Большинство рабочих лишились рабочих мест. У тех, кто сохранил их, заработная плата сократилась на 70 %. Такова была цена «свободы» и «права наций на самоопределение». Зато были подорваны позиции британских конкурентов, и вдобавок Англия стала гарантом бельгийской независимости. Покровительницей новоиспеченного государства!

Но и польская революция, даже подавленная, в итоге подыграла западным врагам нашей страны. До сих пор Россия на международной арене предстояла в ореоле главной победительницы Наполеона, освободительницы Европы. Теперь либеральная пропаганда получила инструмент для разрушения этого образа. На Западе стала насаждаться безудержная «полонофилия» – в паре с русофобией. Обывательскому «общественному мнению» навязывались сказки о благородных несчастных поляках и русских «палачах», «душителях свобод». Реанимировался старый миф о России как о средоточии деспотизма и «варварства» – якобы угрожающей всей «цивилизованной Европе». И на этой почве Англия заново стала формировать блок с Францией.

Но события вокруг Польши всколыхнули и повышенный интерес к деятельности тайных революционных структур, их связей с заграничными центрами. Одним из тех, кто пытался вскрыть эти процессы, был патриотический литератор Фаддей Булгарин, ближайший друг Грибоедова (именно ему Александр Сергеевич, уезжая в Персию, оставил окончательную редакцию пьесы «Горе от ума»). Еще в 1827 году на запрос Бенкендорфа Булгарин составил записку, где отметил особую роль декабриста Корниловича – на шумных обедах у него собирались известные литераторы, иностранные дипломаты, но приходили и Рылеев, Бестужев, «отсюда вышло много связей». Корниловича вернули из Сибири, предложили список вопросов, но сотрудничество с иностранцами он напрочь отрицал, и этим удовлетворились.

10 августа 1830 года Булгарин подал в III отделение новую записку. Указывал, что тайные общества по-прежнему существуют, но сменили тактику. Предупреждал, что военных конспиративных заговоров в России больше не будет. «Форма действий общества изменилась, и оно действует явно» – через продвижение своих сторонников на руководящие посты, через систему образования и воспитания молодежи, овладение общественным мнением. «Уцелевшие от 14-го декабря ныне в славе, в чести, в силе. Все, что есть дерзкого, буйного, вольнодумного, революционного между молодыми людьми, покровительствуется партией Карамзина и Муравьева…» [101] Каких-либо последствий записка Булгарина не имела.

Когда в Польше заполыхало, 14 января 1831 года раскаявшийся масон генерал А.Б. Голицын через военного министра Чернышева передал царю большой доклад «Об иллуминатстве в 1831 году». Писал, что это всемирный заговор, направленный «против всех престолов Божьих и царских, против всех народов», «к ниспровержению христианской веры и к отнятию власти от всех земных царей и правителей». «Цель секты состоит в том, чтобы вкрадываться самым воровским и нечувствительным образом в правление государств, окружать престолы легионами неутомимых членов, которые все должны стремиться к одной цели».

Генерал пояснял, что в разных странах иллюминаты выступают под разными названиями, во Франции якобинцы, республиканцы, в Англии радикалы, в Италии карбонарии, в Польше «патриоты». Но члены ордена строго подчинены руководителям, связаны страшными клятвами конспирации, которые не могут нарушить. В России эти структуры разрослись в правление Александра I, беря под контроль систему воспитания молодежи, народного образования – где подвизались профессора Арсеньев, Герман, Раупах, Шлецер, сея семена вольнодумства в молодых умах.

Голицын отмечал, что в настоящее время руководство международного заговора обращает особое внимание именно на Россию, считая ее главной помехой в достижении своих целей. На нашу страну действуют три центра – Саксонский (главный), Парижский и Гамбургский. Голицын считал, что в России не менее 40 тысяч человек уже попали под влияние ордена, ключевыми фигурами называл А.Н. Голицына, Сперанского, Кочубея. Подчеркивал и то, что III отделение Бенкендорфа «все знает, но не передает». Получив этот доклад, царь приказал доставить генерала Голицына в Главный штаб и провести расследование. Здесь он написал второе письмо, целиком посвященное обвинениям против Сперанского.

Получая такие сигналы и информацию о польских событиях, Николай вспомнил сосланного в Ревель сотрудника Аракчеева, М.Л. Магницкого, который в свое время тоже поднимал вопрос о влияниях иллюминатов. В начале февраля 1831 года император вызвал его из ссылки, поручил обобщить и представить сведения об иллюминатах и их российских связях. Первую записку Магницкий подал 3 февраля, «Об иллюминатском заговоре, потрясшем Европу». В ней изложил общие сведения об ордене, его истории, организации «великой» Французской революции, роли в Наполеоновских войнах. Указывал, что орден «обнимает уже всю Европу», хотя членство в нем неравноправное. Есть «начальники невидимые», а есть «управляемый народ иллюминатский» – выполняющий свои задачи, но не информированный о подлинных целях заговора.

Вторая записка, от 7 февраля, называлась «Историческое изложение входа и водворения иллюминатства во всех многоразличных его видах в России». Магницкий рассказал, как распространялось масонство в эпоху Екатерины и развивалось при Александре I. Называл агентов влияния при Александре – академика Паррота, Каразина. Выделял и Сперанского, «кабинет которого сделался ложею» – поскольку он был вовлечен в сеть иллюминатом Фесслером. Третья записка, от 17 февраля, была «Об иллюминатстве академическом, духовном, народном». Магницкий подтверждал мнение генерала Голицына, что главным инструментом заговорщиков стала система просвещения, допустившая к преподаванию таких профессоров, как Раупах, эмиссар иллюминатов. Магницкий полагал, что под их влияние попал попечитель Петербургского университета Уваров, открывший дорогу либеральным профессорам. Во все науки стал внедряться дух материализма, человеческих «свобод» – превращая молодых людей в вольнодумцев и потенциальных мятежников.

Магницкий выделял и «духовное иллюминатство» среди священнослужителей «нового духа», мечтающих о реформировании Церкви. И «народное» – неосознанное бунтарство среди простонародья, мелких чиновников, нахватавшихся вредных идей. Он утверждал, что в Англии и Франции иллюминаты уже «захватили правительства» и готовят дальнейший, «всемирный переворот». Главный бастион на их пути – Россия, и против нее будут вестись атаки «двух родов». Внешнеполитические – и внутренние, через расшатывание экономики, финансов, и одновременно идеологические, внедрением либеральных идей через культурную сферу, формированием соответствующего «общественного мнения» [101].

Последующая история, российская и мировая, показала, что доклады Голицына и Магницкого содержали сущую правду. Но реальные последствия этих докладов показали и другое. Что окружение Николая I было уже заражено масонскими влияниями. Оба разоблачителя задели слишком важные фигуры – Сперанского, А.Н. Голицына, Кочубея, даже Бенкендорфа. Их обвинения представили бездоказательной ложью. К расследованию привлекли отставного начальника тайной полиции при Александре I – Якова де Санглена (именно он в свое время способствовал отставке и ссылке Сперанского). Но ведь и Санглен был масоном! [102] Тем не менее даже он округло признал – во многом «доноситель ударяет в истину». Правда, при этом оговаривался, что истина осталась где-то в прошлом, а в настоящее время такие сведения объявил ложными. За «клевету» А.Б. Голицын был заключен в крепость, где просидел 5 лет. Магницкий был опять отправлен в ссылку – в Одессу, потом в Херсон. Умер в нищете.

Зато в этом же 1831 году, по поводу победы над Польшей, была объявлена большая амнистия – коснувшаяся многих декабристов. А вот судьбы тех, кто помог вскрыть их заговор, сложились печально. Ивану Шервуду, первому доложившему о существовании заговора, Николай I в апреле 1826 года в знак благодарности повелел носить фамилию Шервуд-Верный. Перевел его в лейб-гвардии драгунский полк. Он отличился и на турецкой, и в польской войнах. Удостоился нескольких орденов, дослужился до полковника. Но потом, в 1844 году, по воспоминанию племянника, его круто подставили. Дали инструкцию по жандармской части, наблюдать «за нравственностью России», а его доклад объявили «ложным доносом» – и Шервуд-Верный отсидел 7 лет в Шлиссельбургской крепости.

Капитан Майборода, разоблачивший Пестеля, также был переведен в лейб-гвардию – в Гренадерский полк. Он воевал с персами, поляками, горцами. Сам царь благоволил к нему, был крестным двух его дочерей. Майборода был назначен командовать Апшеронским пехотным полком. Но в 1844 году, одновременно с делом Шервуда, случилась непонятная история, его вдруг отстранили от должности, отправили в отпуск по болезни, и в Дагестане в Темир-Хан-Шуре нашли мертвым – оставив открытым вопрос, убийство это или самоубийство.

В общем, есть о чем призадуматься. Видно, что уже в те времена среди российской верхушки действовала мощная «пятая колонна». Но тем более примечательно, что даже пронизанное масонами окружение государя могло осуществлять свои ходы только исподтишка. Повернуть политику Николая в либеральном направлении оно не осмеливалось и не пыталось. Наоборот, он подчинял окружение своей воле и вел в своей упряжке. Использовал лучшие таланты и способности приближенных масонов для укрепления государства. Это был настоящий царь!

Вскоре был ликвидирован последний «цветочек» старого букета заговоров. «Тайное общество грузинских дворян» под руководством царевичей Окропир и Дмитрия. Оно выросло, в него вошли видные представители грузинской аристократии и интеллигенции Элизбар и Георгий Эристави, Соломон Додашвили, Дмитрий Кипиани, Григол Орбелиани, Иасе Падавандишвили и др. Персидского или турецкого вторжения в Грузию так и не дождались. Общеевропейской войны тоже. Тем не менее решили действовать. Как ни кощунственно, переворот наметили на Рождество Христово, в декабре 1832 года. Грузинская знать устроит в Тифлисе большой бал, куда пригласит все местное русское начальство, офицеров, чиновников. Прямо на праздничном балу их должны были перерезать, провозгласить независимость и призвать на трон Грузии царевича Александра из персидской эмиграции.

Но до кровопролития дело не дошло. Молодой князь Палавандишвили проговорился брату. Тот ужаснулся последствиям готовящейся резни. Уговорил его доложить военным властям. 10 (22) декабря, за две недели до намеченного мятежа, 59 заговорщиков арестовали. Однако царь отнесся к ним очень мягко. Судя по всему, ему и доложили в сглаженном виде. Дело свели к авантюрным мечтаниям грузинских царевичей, мутивших воду среди друзей. И наказания были легкими, недалекие ссылки. Окропира в Кострому, Дмитрия в Смоленск.

Да и помилования последовали очень быстро. Года не прошло, как Окропиру разрешили вернуться в Москву, Дмитрию в Санкт-Петербург, возвратив ему княжеский титул. Другие сосланные заговорщики изначально получили пожизненный запрет проживать на Кавказе – но и это отменили, через пару-тройку лет они снова появились в Грузии. Кроме… доносчика Палавандишвили. Хотя его-то не судили, дворянства не лишали. Но с чиновничьей должности перевели унтер-офицером в исправительный полк в Финляндию. Потом, в чине прапорщика, в Архангельск. Потом лесничим на Мезень. И до конца своих дней князь прожил в таежном селе Усть-Цильма. Впрочем, и сам наверняка знал, в Грузию ему ехать нельзя, отомстят.

Этот заговор оставил множество неотвеченных вопросов. Неужели грузинские «декабристы» были настолько наивными и глупыми, что лелеяли хоть какие-то надежды на победу? Но какими силами? Грузинского милиционного ополчения? Во всех кавказских войнах оно показало совершенно «нулевые» боевые качества. На турок и персов, недавно битых, рассчитывать было никак нельзя. Значит, должна была существовать какая-то иная сила, подстрекавшая заговорщиков, манившая обещаниями поддержки. Такой силой, боровшейся за влияние на Кавказе, могли быть только англичане. И грузинских сепаратистов они давно опекали, мы уже упоминали их офицера в окружении царевича Александра.

Можно предположить, что настоящей причиной попытки мятежа (заведомо обреченного!) послужили события в Турции. Там в это время против султана Махмуда II взбунтовался его могущественный вассал, наместник Египта Мухаммед Али. Одерживал победы, наступал на Константинополь. Но царь сделал неожиданный блестящий ход, предложил туркам дружбу и военную помощь. Султан склонялся принять ее. Англию и Францию это повергло в полный шок. Они восприняли успех Николая I как угрозу своим интересам в Османской империи, на Средиземном море. Вот и следовало отвлечь русских. Как угодно создать им собственные проблемы.

Представляется не случайным, что и польское эмигрантское «правительство», сформировавшееся в Париже и Лондоне, в это же время вдруг решило заново раздуть восстание. Операция получила название «Месть народа». Под руководством полковника Заливского в австрийской Галиции и на польских землях в Пруссии было создано несколько партизанских отрядов. С оружием и деньгами помогли карбонарии. 19 марта 1833 года польские боевики перешли границу. Напали на посты, убили нескольких казаков и солдат. Принялись лозунгами «свободы, равенства, братства» вовлекать в свои ряды крестьян. Но широкого восстания не получилось. Российские власти отреагировали быстро и четко. Некоторые отряды, преследуемые войсками, улизнули обратно за рубеж, около 150 человек переловили. Одного из предводителей, Воловича, повесили. Остальных отправили на каторгу, в арестантские роты или на поселение в Сибирь.

И все-таки можно утверждать, что Николай I располагал информацией об участии иностранных держав в российских заговорах. Архивы сохранили для нас далеко не все документы. Многое уничтожалось, зачищалось в последующих политических встрясках и бурях. Но факты дают нам яркое косвенное доказательство. Мы уже рассказывали про британского посла Стрэтфорда Каннинга. Того самого, который как раз перед восстанием декабристов, в 1824–1825 годах, задержался на переговорах в Российско-американской компании. По сути, в штабе «Северного общества», постоянно общаясь там с Рылеевым, с его покровителем Мордвиновым. А потом почему-то поехал в Лондон отнюдь не самым быстрым и не самым удобным путем, через Варшаву, где состоялось совещание с посланником «Южного общества» Княжевичем. Очевидно, и с польскими «патриотами». Напомним, показания Муравьева-Апостола об этом совещании отверг Константин Павлович. Объявил, что в Варшаве без его ведома ничего подобного быть не могло. И вопрос вроде был закрыт [62].

Но эта история имела и продолжение – уже после подавления польского восстания (и после захвата архивов польского правительства). Министр иностранных дел Англии Палмерстон в 1832 году направил свою «правую руку» Каннинга на один из самых престижных и ответственных постов. Послом в Россию! На этот раз не для временной миссии, а постоянным – по тогдашней терминологии «министром», «резидентом». И вдруг Николай I… отказался допустить Каннинга в нашу страну.

Британский посол Чарльз Стрэтфорд Каннинг, курировавший заговор декабристов

Это вызвало страшный дипломатический скандал. Посла назначил британский кабинет, верительные грамоты уже подписал король. А царь его не принимает! Палмерстон кипятился, угрожал. Заявлял, что другого посла в России не будет. Велел советнику посольства исполнять обязанности посла до прибытия Каннинга и вступления в должность. Но и Николай уперся. В ответ понизил ранг российской дипломатической миссии в Лондоне, назначил поверенным в делах второстепенного чиновника. А на требования Палмерстона подтверждал отказ. Без объяснения причин.

Но ведь с назначенным послом надо было что-то делать. Палмерстон начал выкручиваться. Нашел лишь курьезный выход, Каннинга в ранге «посла в Российской империи» отправили… в Испанию. А перед царем Палмерстон сбавил тон, стал просить разрулить ситуацию по-хорошему. Пускай Каннинг только приедет в Петербург, представится императору и сразу уедет. Ответ Николая был характерным: что он согласен дать послу любой из российских орденов, только приезд для него запрещен [103].

О причинах, которые царь так и не назвал, до сих пор гадают историки. Потому что Каннинг в каких-либо антироссийских акциях как будто не светился. Публичных враждебных высказываний против нашей страны не делал. А после своего визита в 1824–1825 годах в России никогда не бывал. Отсюда как раз и видно: царь располагал информацией о тайной деятельности Каннинга во время этого визита. Настолько весомой информацией, что пошел на международный скандал. Причем Николай знал – причина его отказа хорошо известна и Палмерстону, и Каннингу. Пояснять ее не требовалось. (И англичане таких разъяснений даже не запрашивали! Они действительно знали причину!)

Палмерстон додумался лишь до провокации. Раз царь не принял Каннинга, направил к нему послом лорда Дургама. Вот он-то проявил себя ярым русофобом в парламентских выступлениях, в пропагандистских кампаниях во время Польской войны. Но… его Николай I принял! На рейде Кронштадта, куда посол прибыл на британском военном корабле, царь как раз объезжал русский флот. Пригласил Дургама к себе на пароход «Ижора». Запросто, без церемоний, беседовал с ним. И посол, ехавший в Россию ее заведомым недоброжелателем, был совершенно очарован императором! Стал его другом и почитателем! А мы еще раз видим подтверждение – то, что сотворил в нашей стране Каннинг, было гораздо серьезнее, чем даже открытая пропагандистская русофобия.

Да, Николай I подавил не просто мятеж зазнавшейся группы фрондирующих офицеров. Он разгромил революцию, за которой стояли западные подстрекатели и организаторы, в первую очередь Англия. На девяносто с лишним лет отсрочил падение Российской империи. Обеспечил ей мир, процветание, бурное развитие. Его эпоха стала Золотым веком русской литературы и искусства, ознаменовалась научно-технической и промышленной революцией. Росли новые заводы и фабрики, прокладывались железные и шоссейные дороги, линии телеграфа. И не случайно преподобный Серафим Саровский говорил о Николае Павловиче: «Блаженны мы, что имеем такого Царя», «Я всегда молюсь, чтобы Господь продлил жизнь его для счастия России» [1].

Но подспудно шли те самые процессы, о которых предупреждали Булгарин, Магницкий, генерал А.Б. Голицын. Вместо офицерских заговоров развернулось тихое наступление на умы, инфильтрация разрушительных ядов через систему образования, через формирование и программирование интеллигенции. Эти новые семена начали давать всходы уже в правление Николая – в виде «петрашевцев», националистов «кирилло-мефодиевского общества» и др.

Генри Джон Темпл Палмерстон. Министр иностранных дел и премьер-министр Англии, главный русофоб в британской верхушке и главный режиссер политики «поддержки за границей либеральных течений» (экспорта революций).

А знакомый нам Стрэтфорд Каннинг с 1842 года обосновался послом в Османской империи. Он стал главным советником султана Абдул-Междида, самым влиятельным лицом в Константинополе! Кстати, «по совпадению», великим визирем в это же время стал Решид-паша, «отец» турецких масонских лож и основатель либеральной партии «Молодая Турция». Именно Каннинг с подачи Палмерстона шаг за шагом режиссировал действия султана, провокациями втянув Россию в Восточную войну – когда на нее обрушилась чуть ли не вся Европа. Англия, Франция, Османская империя, Сардинское королевство, бригады добровольцев из Германии и Швейцарии. Австрия и Пруссия в войну не вступили, но примкнули к врагам, оттягивали на себя наши войска.

Под властью Николая I наша страна достигла такого могущества, что выдержала чудовищный удар европейской коалиции. Неприятели истекли кровью, сумев захватить даже не Крым, не Севастополь, а только южную часть Севастополя со скороспелыми земляными укреплениями, построенными в спешке. Северная сторона устояла. Заняли еще пару неукрепленных городов – Евпаторию, Керчь. И завязли, ни на что больше не способные. Атаки противников на Балтике, на Белом, Азовском морях, на Тихом океане были отбиты. Попытки вражеских наступлений на Николаев и Екатеринодар провалились. А в Закавказье успешно наступали русские. Взяли Ардаган, Баязет, Карс, дошли до Эрзерума.

Но исключительно «вовремя» умер Николай I. Судя по всему, был отравлен. Потому что он никогда не признал бы поражения, которого не было. Сына Александра он обстоятельно готовил к царствованию. Однако наследника уже задолго, заблаговременно окружили либеральные и масонские советники. Убедили – война проиграна, надо мириться любой ценой. А пропагандистские штампы «поражения», в свою очередь, стали отличным инструментом для манипулирования царем и общественным мнением, открыли дорогу либеральным реформам. Вот тогда-то Россия по-настоящему начала сползать к грядущей революции, к гибели империи.

Именно в это время пышно расцвели и легенды о декабристах – как о героях, «мучениках», мечтателях, самоотверженных романтических патриотах. В общем-то это не удивительно. За внедрением и тиражированием легенд стояли те же силы, которые в свое время стояли и за самими декабристами, их партнерами и союзниками. И уже вовсю действовали их последователи. Герцен как раз во время Крымской войны обосновался в Лондоне под покровительством Ротшильдов, получил средства для открытия «Вольной русской типографии». Стал публиковать воззвания к защитникам Севастополя – агитируя их изменять царю и Отечеству, переходить на сторону оккупантов. А потом стал заваливать Россию «Колоколом» и призывать Запад к новому «крестовому походу» на собственную родину. Что ж, продолжатель «подвига» декабристов был вполне их достоин. Как и последующие продолжатели…

ЛИТЕРАТУРА

1. Дивный старец Серафим. Жизнь, подвиги и кончина отца Серафима. Изд. Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского женского монастыря. б.г. С. 205–207.

2. Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т. 5. М.: АСТ, 2002. C. 433–434.

3. Там же. С. 506, 514.

4. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. V–VIII. М.: Золотая аллея, 1993. С. 254, 331–332.

5. Оксфордская иллюстрированная энциклопедия. Т. 3. М.: Издательский дом «Инфра-М», 1999. С. 340.

6. Там же. С. 286.

7. Шамбаров В.Е. Петр и Мазепа. Битва за Украину. М.: Алгоритм, 2015.

8. Протоиерей Андрей Новиков. О правде Русской Церкви и Святой Руси. М.: Русский издательский центр им. св. Василия Великого, 2014. С. 16–17.

9. Там же. С. 18–19.

10. Мельников П.И. (Андрей Печерский). Тайные секты. 1868.

11. Протоиерей Андрей Новиков. Указ. соч. С. 24–27.

12. Там же. С. 21.

13. Дом Романовых. Биографические сведения о членах Царствовавшего Дома, их предках и родственниках. СПб., 1992. С. 51.

14. Изгнанный правды ради. Жизнь святителя Арсения (Мацеевича). Издательство Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой лавры. М., 2001. С. 18.

15. Мельников П.И. (Андрей Печерский). Тайные секты. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 6.

16. Дудаков С.Ю. Парадоксы и причина филосемитизма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 23.

17. Кузьмин А.Г., Татищев. М. Молодая гвардия. 1981.

18. Шамбаров В.Е. Оккультные корни Октябрьской революции. М.: Алгоритм, 2013.

19. Харитонов И. За Царя, за Родину, за Веру! Ростов-на-Дону: Феникс, 2000. С. 45.

20. Оксфордская иллюстрированная энциклопедия. Т. 3. C. 203.

21. Соборное уложение 1649 года. Издательство Московского университета, 1961. Глава 20.

22. Российская империя. Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Т. 12. СПб., 1830. С. 523–528.

23. Шамбаров В.Е. Казачество. Путь воинов Христовых. М.: Родина. 2021. С. 242–244.

24. Шамбаров В.Е., Чавчавадзе Е.Н. Лев Троцкий. Тайны мировой революции. М.: Вече, 2016.

25. Манягин В.Г. Правда грозного Царя. М.: Алгоритм, 2006. С.50.

26. Фомин С.В. Правда о первом Русском Царе. М.: Русский издательский центр, 2012. С. 120, 129, 137.

27. Харитонов И. Указ. соч. С. 91.

28. Там же. С. 93–95.

29. Гордеев А.А. История казаков: в 4 т. М.: Страстной бульвар, 1992. Т. 3.

30. Шамбаров В.Е. Казачество. Путь воинов Христовых. С. 280.

31. Иллюстрированная история казачества. Волгоград: Ведо, 1994.

32. Дней Александровых прекрасное начало. Внутренняя политика Александра I в 1801–1805 годах. М.: Кучково поле, 2012. С. 27.

33. Там же, С. 28.

34. Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 66.

35. Тальберг Н.Д. Христианин на престоле // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 722.

36. Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 67.

37. Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год. М.: Военное издательство, 1992. С. 19.

38. Там же. С. 41.

39. Там же. С. 4–5.

40. Там же. С. 157.

41. Жилин П.А. Михаил Илларионович Кутузов. М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1978.

42. Записки Мартоса. Русский архив. 1893. С. 500–502.

43. Дебидур А. Дипломатическая история Европы. Т. 1–2. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.

44. Дубельт Л.В. Вера без добрых дел – мертвая вещь // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 189.

45. Фомин С.В. Уаз. соч. С. 120, 147.

46. Керсновский А.А. История русской армии: в 4 т. М.: Голос, 1994.

47. Шильдер Н. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. Т. 1. М. 1997. С. 67–70.

48. Там же. С. 79.

49. Русский Архив. 1878. № 3. С. 520.

50. Русский Архив. 1905. № 9. С. 129.

51. «Записки» императора Николая I (1831–1848) // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 78.

52. Там же. С. 79–80.

53. Белявский К. Очерк истории церкви Морского кадетского корпуса. СПб., 1900. С. 88.

54. Барон М.А. Корф. Восшествие на престол императора Николая I // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 320–322.

55. Шильдер Н. Указ. соч. Т. 1. С. 17.

56. Харитонов И. Указ. соч. С. 168–169.

57. Центрархив. Восстание декабристов. Материалы. Т. I. С. 180; Т. IX. С. 40, 62.

58. Дружинин Н.М. Декабрист Никита Муравьев. М.: Издательство политкаторжан, 1933.

59. Сафонов А.А. Междуцарствие // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 319.

60. Записка Александра I о распространении тайных обществ в войсках // РГВИА. Ф. 846. Оп. 10. Д. 1. Л. 1.

61. «Записки» императора Николая I (1831–1848). C. 81–82.

62. Андреева Т.В. Тайные общества в России в первой трети XX века: правительственная политика и общественное мнение // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 484–486.

63. Барон М.А. Корф. Указ. соч. С. 330–334.

64. Письмо к барону И.И. Дибичу от 12 декабря 1825 г. // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 86.

65. Барон М.А. Корф. Указ. соч. С. 361.

66. Тальберг Н.Д. Указ. соч. С. 726.

67. «Записки» императора Николая I (1831–1848). С. 93.

68. Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 87–91.

69. Мемуары декабристов. Северное общество / ред. В.А. Федоров. М.: МГУ, 1981. С. 222.

70. Барон М.А. Корф. Указ. соч. С. 381.

71. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений: в 20 т. Т. 13: Письма, дневники. Записная книжка. 1804–1833. М., 2004. С. 243–244.

72. Из дневника императрицы Александры Федоровны за 1825 год // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 412.

73. Шильдер Н. Указ. соч. Т. 1. С. 339–341.

74. Там же. С. 310.

75. Покровский М.Н. 14/26 декабря 1925 года // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 434.

76. Избранные социально-политические и философские сочинения декабристов. Т. II. М.: Госполитиздат, 1951.

77. Цехановская К. Мнимая смерть Императрицы? Или история монастырской молчальницы Веры Александровны // Наука и религия. 1999. № 12. С. 20–23; 2000. № 1. С. 18–22.

78. Силин П.М. Молчальница Вера Александровна. СПб., 1895. С. 7.

79. Записки графа М.В. Толстого // Русский архив. 1881. С. 134–136.

80. Балязин В.Н. Тайны дома Романовых. М.: Олма-Пресс, 2005. С. 242.

81. Дубровин Н. Несколько слов в память императора Николая I // Император Николай Первый. М.: Русский Мир, 2002. С. 656–657.

82. Тимченко-Рубан И.Р. Из воспоминаний о прожитом // Исторический вестник. 1890. № 6.

83. Ансело Ф. Шесть месяцев в России // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 283–285.

84. Из воспоминаний Ю. Струтыньского // Возрождение. Париж, 1938. № 4118, 4119. 11 и 18 февр.

85. Эйдельман Н.Я. Пушкин. Из биографии и творчества. М., 1987. С. 49.

86. Русский Архив. 1865. № 1. Стлб. 1248–1249.

87. Харитонов И. Указ. соч. С. 176.

88. Шильдер Н. Указ. соч. Т. II. С. 445–446.

89. Там же. С. 141.

90. Шамбаров В.Е. Казачество. Путь воинов Христовых. С. 314–322.

91. Веригин А.И. Воспоминания об осаде Варны и о пребывании там Императора Наколая I // Николай Первый: pro et contra. СПб., 2013. С. 542–546.

92. Харитонов И. Указ. соч. С. 186–189.

93. Пушкин А.С. Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года // Пушкин А.С. Полное собр. соч.: в 10 т. Т. VI. Л.: Наука, 1979.

94. Шильдер Н. Указ. соч. Т. I. С. 394–395.

95. Там же. С. 391–392.

96. Там же. С. 393–394.

97. Воспоминание о поездке на открытие сейма (записано графом П.Д. Киселевым) // Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 529.

98. Письмо к графу И.И. Дибичу от 1 ноября 1830 г. // Русская старина. 1887. № 7. С. 392–393.

99. Русская старина. 1897. № 11. С. 383–384.

100. Записка, 1830 // Шильдер Н. Указ. соч. Т. II. С. 291–294.

101. Андреева Т.В. Указ. соч. С. 486–504.

102. Серков А.И. Русское масонство. 1731–2000: энциклопедический словарь. М.: Российская политическая энциклопедия, 2001. С. 1224.

103. Тарле Е.В. Крымская война // Тарле Е.В. Собр. соч.: в 12 т. Т. 8. М.: Издательство Академии наук СССР, 1959. С. 82–84.