Книга: Император из стали



Император из стали

Глава 1 Декабрь 1900. Баку

«Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был -

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!»

(Тютчев)


— Как же всё-таки тут стремительно темнеет, совсем не так как в Петербурге, — покачал головой генерал, кутаясь в свежую, еще не ношенную шинель. — Вечереет — это выражение как раз про Северо-Запад Руси, никак не подходящее к Югу. В Баку, поближе к экватору, всё быстрее и незаметнее. Не успеешь договорить это слово, а вечер уже закончился, сменившись вязкой непроглядной ночью.

Командировка в южную губернию оказалась на редкость богата событиями и эмоциями. Направляясь сюда, обер-полицмейстер Москвы настраивался на негативную, максимум — нейтральную оценку своей работы. Поводов для этого было предостаточно. Инициативы, воплощаемые Зубатовым, встречали весьма сдержанную оценку в высшем свете, а его, Трепова, собственный стиль работы уже стал предметом салонных насмешек и ядовитых анекдотов коллег. (*)

Генеральские погоны, упавшие на плечи всего полгода назад, Дмитрий Федорович считал авансом, который необходимо отработать, чем он и занимался неистово и самозабвенно. Особенно теперь, когда, вместо ожидаемого разноса, он получил высочайшее одобрение императора и повеление сформировать особую службу лейб-жандармерии с задачей — целенаправленно выявлять неблагонадежных, нелояльных купцов и чиновников.

Само по себе желание усилить контроль над этим адовым племенем было не в новинку. Сначала Пётр, а потом Николай Первый тщился поставить хоть в какие-то рамки аппетиты промышленников и своеобразное понимание долга чиновниками. Однако сейчас обращали на себя внимание немногочисленные, но многозначительные нюансы.

Император впервые определил недостойное, незаконное поведение чиновников и заводчиков, как действия, подрывающие авторитет престола и провоцирующие недовольства и бунты. А это уже совершенно иная статья уголовного уложения и другие наказания, где виселица — не экзотика, а пугающая злободневность. Одно дело — неудачно позолотив ручку, загреметь на пару лет за растраты и мздоимство в острог. И совсем другое — быть зачинщиком антигосударственных выступлений. При таком обвинении каторга — очень гуманный исход, который будет со скамьи подсудимых встречаться аплодисментами.

Второй нюанс касался методики вскрытия преступлений, где фигурировало такое новое доказательство вины, как «жизнь не по средствам». Оценивать предлагалось не только жизнь подозреваемого лица, но также его ближайших родственников и даже друзей. Такая методика требовала привлечения в штат огромного количества специалистов по учету. Заставлять офицеров копаться в счетах и накладных — дело неблагодарное и малопродуктивное.

Император и тут соригинальничал, предложив приглашать на службу женщин, посулив открыть для них специальный курс государственных ревизоров. Женщина-полицейский! Немыслимо! Хотя это выход. Свою внимательность и усидчивость дамы доказали за вышивкой и вязанием. Надо будет попробовать.

Сегодня новоиспеченный руководитель лейб-жандармерии вместе с министром внутренних дел Сипягиным сами весь день «высиживали» штатное расписание, бюджет и инструкции новой структуры и только когда стемнело, решили выйти на крыльцо флигеля, вдохнуть свежего воздуха и размять кости.

Впрочем не одни они такие. Император, проведя с ними весь день, закрылся в гостиной виллы с этим заводчиком Нобелем, которого жизнерадостные поручики Спиридович-Герарди уже прозвали за глаза Шнобелем, и секретничает с ним с глазу на глаз уже третий час.

Генерал Трепов потёр воспаленные глаза, расправил плечи и с силой потянулся так, что хрустнули суставы… Аж в ушах зазвенело, потом раздался противный, знакомый с войны протяжный свист, глухой удар… крыльцо под ногами вздрогнуло, как живое, а в грудь и лицо больно толкнуло взрывной волной, отбросив с крыльца обратно в коридор. Горохом на пол посыпались битые стёкла, смачно треснулась о косяк распахнутая дверь и через мгновенно заложенные уши приглушенно донеслись такие знакомые всем, побывавшим под обстрелом, шлепки падающих кусков земли после взрыва снаряда.

— А-ах! — заскрежетав зубами, генерал перевернулся на живот, подтянул ноги и поднялся на четвереньки… Вроде не задело… — Э-эх! — Поелозив рукой по стене, он нащупал косяк, уцепился за него мёртвой хваткой и поднялся на ноги, боднув закрывшуюся дверь, с жалобным скрипом отвалившуюся в сторону.

Прямо перед окнами гостиной, где только что шли переговоры императора с Нобелем, клубился дым и оседал столб пыли, а сама гостиная зияла глазницами выбитых окон и щербинами содранной до кирпичной кладки штукатурки. Секундное замешательство, тем временем, сменилось топотом множества ног, испуганными криками, матом, короткими командами «В ружьё!» «Поберегись!» и прочей суматохой, характерной для первых, послешоковых мгновений.

— Кхм! — с трудом пару раз хватанув воздух, прочистил горло Трепов, — господа офицеры! Ко мне! Герарди — к императору. Ратко — осмотреть место происшествия, Спиридович…. — генерал внезапно замолк, тревожно прислушался и вдруг заорал уже во весь голос, — «Ложись!!!»

Опять свист, глухой удар, землетрясение… На этот раз столб дыма и пыли поднялся за гостиной, взметнув в воздух ошмётки садовых насаждений…

— Чёрт возьми! — скрипнул зубами Трепов, — да это же артобстрел! Классическая вилка! — Спиридович, Ратко, отставить осмотр! Определить, откуда бьёт орудие! Герарди — императора эвакуировать из виллы! Быстро!

Одновременно с последними словами на склоне ближайшего пригорка в полуверсте от виллы красочно расцвел и сразу же опал огненный цветок, и через мгновение донеслось еще одно «Крррах-х-х-х», слегка приглушенное расстоянием.

— За мной! — скомандовал Трепов и рванул в гору, забыв про раненую в деле под Телишем ногу, и про то, что из оружия у него — только обломок косяка, оставшийся в руках после бодания с дверью. Не рассчитывающие попасть на войну, молодые офицеры растерялись, засуетились, но видя, что обстрел вроде прекратился, а командир «пошёл в атаку», споро рванули за генералом.

В забеге опыта с молодостью, победила вторая, и когда запыхавшийся Трепов добрался до места последнего взрыва, Ратко осматривал груду металла, бывшую совсем недавно орудием убийства, а Спиридович крутил руки громко возмущающемуся корнету в гвардейской форме.

— Что тут происходит? — озадачил подчиненных генерал, озираясь по сторонам, морщась от боли в раненой ноге и резкой кислой вони сгоревшей взрывчатки.

— Ваше Высокопревосходительство, — официально начал Спиридович, — обнаружена сильно поврежденная взрывом полупудовая мортира и двое неизвестных в партикулярном платье, один из которых был еще жив, и если бы не этот, — жандарм злобно зыркнул на корнета, — я бы его успел допросить.

— Если бы не этот, — передразнил поручика связанный, — Вы бы лежали сейчас рядом с ним со ртом нараспашку. Ваше высокопревосходительство, — продолжил он, обращаясь к генералу, — наклонившись к раненому, поручик не заметил, как тот вытащил из-за голенища нож и… одним словом у меня не было времени и другого способа…

Пройдя вслед за взглядом корнета, Трепов заметил застывшего полусидя у камня крепко сбитого безусого парня, сжимающего в коченеющих пальцах правой руки испанскую наваху, лицо которого сомнительно украшала аккуратная дырочка прямо посреди лба.

— Хорошо стреляете, корнет, — похвалил генерал гвардейца, — и это в темноте. Только объясните, какого черта вы здесь делаете?

— Прошу прощения, не представился, — отрапортовал офицер, покосившись на Спиридовича, — князь Щетинин, Георгий Александрович, прибыл в распоряжение генерала Трепова по рекомендации полковника Луговкина. Рекомендательные письма вручить, простите, не могу-с, руки связаны, — князь дёрнул плечом и ещё раз покосился на Спиридовича. — Извозчик — каналья— довез только до парка, а потом сослался на неотложные дела и убыл. Пришлось идти пешком… А тут война…

— Забавно корнет, забавно получилось, — пробормотал Трепов, всё ещё разглядывая убитого, — если вы всегда будете появляться так вовремя, то станете генералом еще в возрасте Буонапарте… Александр Иванович, — обратился генерал уже к Спиридовичу. — Да вы руки-то развяжите будущему коллеге. Пойдемте, корнет, изучим ваши письма. Думаю, сейчас, как никогда, нам не помешают лишние руки. А вы, господа, — обвел Трепов Спиридовича и Ратко, — караул выставить, место осмотреть под протокол и ко мне на доклад…

(*) Начальник Московского охранного отделения Сергей Зубатов в переписке с В. Л. Бурцевым вспоминал о Трепове так: «Что меня особенно поразило, это внимательное чтение им прокламаций, нелегальных брошюр и пр., чего я ранее не замечал ни за кем из начальствующих лиц. Второе мое открытие состояло в том, что (он) придавал им веру, требовал проверки сообщавшихся в них фактов и в официальных донесениях приставов по рабочим недоразумениям держался принципа «По совести и по справедливости», накладывая нередко правильные, но резкие резолюции на бумагах в таком, напр., роде: «Опять хозяева виноваты!» Впоследствии я убедился, что возражение ему: «Это не по совести, это несправедливо», — сбивало его, как быка, с ног, и он шел на все. Заметя это, я всегда приберегал этот аргумент, как неотразимый, на самые важные случаи. Словом, он был чудной души человек, щепетильно блюдущий свою честь и совесть»

Император из стали


Генерал А. А. Мосолов, который был женат на сестре Трепова, в своих воспоминаниях (начало 1930-х) говорит о нём:

«Кстати, хочу разсказать исторію знаменитой фразы Трепова. Разъ вечеромъ я заѣхалъ къ нему на Мойку. Онъ показался мнѣ озабоченнымъ и, видимо, былъ очень занятъ. Я сѣлъ противъ него. Послѣ довольно долгаго молчанія, онъ, продолжая заниматься, далъ мнѣ на прочтенiе только что написанную черновую приказа войскамъ гарнизона на слѣдующей день, когда ожидались особенно сильные безпорядки. Прочитавъ эту черновую, я подчеркнулъ въ ней фразу: «Патроновъ не жалѣть» и вернулъ ее ему со словами:

— Въ своёмъ ли ты умѣ?

— Да, въ своёмъ. И эта фраза, вполнѣ мною обдумана, но я забылъ ее подчеркнуть, ты это сдѣлалъ.

— Понимаешь ли ты, что послѣ этого тебя будутъ называть не Треповымъ, а — «генераломъ патроновъ не жалѣть».

— Знаю это и знаю, что это будетъ кличка непочетная, но иначе поступить, по совѣсти, не могу. Войскъ перестали бояться, и они стали сами киснуть. Завтра же, вѣроятно, придётся стрѣлять. А до сихъ поръ я крови не проливалъ. Единственный способъ отвратить это несчастіе и состоитъ въ этой фразѣ. Неужели ты думаешь, что я не понимаю всѣхъ послѣдствій этихъ словъ для себя лично? Ну, а теперь иди, мнѣ некогда. Завтра жѳ зайди узнать результатъ моего приказа. Тогда скажешь, правъ ли я былъ.

Онъ оказался правъ, толпа побоялась войскъ послѣ этого энергичнаго приказа, и ни одного выстрѣла за этотъ день дано не было. Треповъ безусловно зналъ психологiю толпы и имѣлъ гражданское мужество дѣйствовать, согласно своимъ убѣжденіямъ.»

* * *

— Ну что кручинишься, Александр Иванович, — заботливо похлопал по плечу Спиридовича ротмистр Ратко, когда все формальности были выполнены и оставалось только идти на доклад к Трепову.

— Да, понимаешь, Василий Васильевич, — неохотно оторвав взгляд от плана местности, вздохнул поручик, — не выходит у меня из головы этот чёртик из табакерки в чине корнета. Уж очень он появился вовремя… и вроде как даже жизнь мне спас… Но вот не складываются у меня в одно целое его слова… Получается, что подошёл он ко мне со спины, а это совсем не со стороны парка… Мундир его был какой-то ободранный и в таком состоянии, будто его перед этим прилично изваляли… Он что, ползком через парк пробирался?? Ну и с этим злодеем уж очень обидно, он ведь только одно слово сказать и успел… А что у тебя?

— А у меня очень даже любопытная картина, — оживился Ратко, — для обстрела применено чрезвычайно редкое оружие — крепостная бомба капитана Романова.(*)

Спиридович покачал головой — ничего ни про такое оружие, ни про его автора он не слышал. Ратко увлечённо продолжал.

— В 1882 г. в Новогеоргиевске им была спроектирована бомба, которой можно стрелять из древних 2-пудовых гладкоствольных мортир. От привычного ядра отличается формой, представляя собой тонкостенный стальной цилиндрический снаряд, весом аж пять пудов в том числе полтора пуда пироксилина. Ты представляешь, какая мощь? Это же как восьмидюймовка! Правда стреляет бомбомет только на полверсты, но зато траектория полёта снаряда более крутая, чем у гаубичного, и подрывается он электроимпульсом, подаваемым по специальному проводу…

— Что — то я не заметил тут проводов, — пробормотал, оглядываясь, Спиридович.

— Вот это — ещё одна загадка, — вздохнул Ратко, — дело в том, что найденная нами мортира — еще более древний полупудовик (**), а это значит, что масса снаряда конструкции Романова для него не может превышать одного пуда, из которого взрывчатки — не более восьми фунтов. Это, конечно, тоже немало — как в гранате шестидюймовки, но кинетической силы порохового заряда не хватит, чтобы тащить за собой ещё и провод. Взрыватель использован какой-то другой… может он и стал причиной взрыва третьего снаряда прямо в канале ствола… Кстати, не знаю что это, но точно не пироксилин… И не чёрный порох… Смотри, — и Ратко протянул Спиридовичу ладонь со светло-жёлтыми чешуйками-кристалликами.

Спиридович опять покачал головой.

— Даа-а-а, — грустно протянул ротмистр, — и спросить не у кого… Эти мастеровые, — он кивнул на трупы террористов, — уже никому ничего не расскажут.

— Да какие они мастеровые? — хмыкнул поручик, — ты руки их видел? Бьюсь об заклад, они сроду молоток в руках не держали… А вот командирский угломер — вполне..(***)

— Молоток не держали?… А как же тогда такую тяжесть на себе тащили? Вдвоём!! Следы от повозки — шагов двести ниже отсюда..

— Значит был как минимум третий, а может и четвёртый…

Ратко осёкся, посмотрев на задумчивое лицо Спиридовича и глаза его сузились:


— Ты говорил, что успел спросить и тебе этот раненый что-то успел сказать? Что?

— Я успел спросить «Кто ты?» и «Кто тебя послал?»… Но он успел сказать только одно слово

— Какое?

— Фальк…

(*) Миномёт капитана крепостной артиллерии Романова — К головной части мины крепился бронированный 533-метровый провод, укладывающийся в деревянный ящик. Мина выстреливалась из обычной гладкоствольной 2-пудовой мортиры обр. 1838 г., в полете тянула за собой провод, подрыв осуществлялся подачей электроимпульса, причем взрыватель и провод были оснащены изоляцией от влаги. Правда, мортиры уже снимались с вооружения, но еще имелись в большинстве крепостей; переделки же под мины они не требовали.

В 1884–1888 гг. в Усть-Ижорском саперном лагере провели испытания мин Романова — точность при стрельбе по фортификационным сооружениям на дистанции 426 м оказалась вполне удовлетворительной. Летом и осенью 1890 г. эксперименты продолжили в Кронштадте. 5 октября, в присутствии военного министра, выпустили 4 мины, причем одну в ров, наполненный водой, и одновременно взорвали — отказов не наблюдалось. 11 декабря Комиссия по вооружению крепостей заказала 400 мин, и летом следующего года их применили на учениях близ укрепления Новогеоргиевск. Кстати, тогда для корректировки артогня впервые использовали наблюдателей, размещенных на аэростатах.

Выпущенные из двух мортир 16 фугасов легли по фронту 500 м в 320 м от укреплений «противника». Намеренно обрезали провод одной мины, но «диверсию» незамедлительно заметила прислуга коммутатора. Ночью из тех же мортир периодически стреляли осветительными минами, озаряя пространство площадью более 1700 кв. м, в том числе «затаившегося врага» — несколько сот мишеней в виде солдат. Потом разом взорвали посланные «подарки» — диаметр средней по размерам воронки достигал 4,5 м.

Увы, миномет Романова так и остался на вооружении одной крепости — Новогеоргиевска, а дальнейшие работы в этом направлении были прекращены

(**) 1/2-пудовая медная гладкоствольная мортира была принята на вооружение в 1838 г. и изготовлялась, с небольшими перерывами, вплоть до 1878 г.

Император из стали

Даже появившиеся в русской армии минометы не смогли окончательно вытеснить с поля боя этот артиллерийский раритет. Последние выстрелы 1/2-пудовая медная гладкоствольная мортира сделала в годы Гражданской войны.

(***) В 1896 г. школа по заданию Главного артиллерийского управления проводились испытания различных образцов орудийных и командирских угломеров, буссолей и других приборов для наводки орудий в цель при закрытой стрельбе. В результате на вооружение артиллерии были приняты командирский угломер и батарейная буссоль, разработанные преподавателями школы полковниками В. Н. Михаловским и В. Д. Туровым.



Глава 2 Январь 1901. Тифлис. Дворец в Ликани. Гучков

Александр Иванович Гучков (*) никогда не любил ждать. Его страстная деятельная натура ненавидела паузы, зато обожала активность и натиск. Общественник до мозга костей по призванию и экстраверт по натуре, представитель богатейших семей империи — Гучковых-Боткиных-Третьяковых, финансист Александр Иванович каждым своим движением опровергал крылатую фразу «Деньги любят тишину». Его деньги тишину не любили. Может быть потому, что он всегда считал их средством, а не целью.

Александр Иванович Гучков был как раз тем самым рычагом, с помощью которого Архимед обещал перевернуть весь мир. Неравнодушный и переполненный кипучей энергией настолько, что периодически срывало крышу, к 38 годам — именно столько ему стукнуло в 1900 — он уже успел прожить жизнь, которой в начале ХХ века хватило бы на четверых.

Успел поучиться на историко-филологическом факультете Московского университета, где слушал лекции Герье и Ключевского. Оставшись неудовлетворённым качеством своего образования, отправился за границу, где изучал историю, государственное и международное право, политическую экономию, финансовое право и рабочее законодательство в Берлинском, Венском и Гейдельбергском университетах.

Находясь за границей, узнал про голод в России. Не закончив учебный курс, выехал в наиболее пострадавший от голода Лукояновский уезд Нижегородской губернии и возглавил организацию помощи голодающим, причём делал это настолько эффективно, что был замечен и даже награждён орденом Анны III степени.

Будучи избранным почётным мировым судьёй, товарищем Московского городского главы, а потом — гласным городской думы, занимался призрением бесприютных детей и страхованием наёмного труда. 33 летним он оказался на посту, которого другие добивались в очень зрелые годы. Казалось бы, радуйся и делай карьеру чиновника. Любому за счастье. Но только не Гучкову.

Император из стали


Узнав про резню армян в Османской империи, немедленно выехал в Турцию и собрал материалы, уличающие власти в потакании геноциду. Затем предпринял рискованное путешествие в Тибет и стал первым русским небуддистом, принятым далай-ламой. В 1898 году уехал на Дальний Восток, где поступил на службу казачьим офицером охраны на строительстве Китайско-Восточной железной дороги, но, вскрывая злоупотребления на местах, в пух и прах рассорился с С. Ю. Витте и подал в отставку…

Возвращался он обратно в Европейскую часть России не как все нормальные люди — с комфортом по железной дороге, а верхом, по населённым воинственными кочевниками территориям Китая, Монголии и Средней Азии. Вернувшись, узнал про англо-бурскую войну и, не задумываясь, рванул в Африку. Воевал на стороне буров. Был тяжело ранен в бедро и захвачен в плен, но отпущен англичанами, восхищенными его храбростью, в обмен на обещание больше не воевать в Африке.

С недолеченной раной воротился в Россию и практически тут же сорвался на Дальний Восток — там началось восстание ихэтуаней. Гучков решил, что действующая армия без него точно не обойдётся. Вот в Китае его и нашло личное приглашение великого князя Николая Михайловича прибыть «по делам государственной важности» в имение «Боржоми».

Две недели, проведенные за составлением подробных отчетов о замеченных в ходе англо-бурской войны инновациях, с предложениями о том, что из увиденного надо внедрить в отечественной армии, взбесили деятельного Гучкова больше, чем все расхитители КВЖД, вместе взятые. И только заботливая атмосфера, созданная в имении, и личное радушие великого князя, искренне интересующегося событиями в Африке, удерживали его в этой сонной дыре.

Слухи о покушении на императора в Баку привели собравшихся в княжеском имении ветеранов англо-бурской войны в страшное возбуждение. Целыми днями в салонах и гостиных, в садовых беседках и на прогулочных аллеях строились гипотезы и предположения, одно зловещее другого. Но в одном собравшиеся были едины — без коварной Британии дело не обошлось, а уж кто был исполнителем — не так и важно. Гучков не был так категоричен. Англия Англией, но и внутри империи хватало тех, кто почитал за счастье войти в историю, укокошив какую-нибудь значимую персону.

Когда же стало известно, что именно сюда — в Ликанский дворец — государь будет доставлен для восстановления здоровья после покушения, ветераны англо-бурской войны единогласно постановили сформировать добровольческую охранную дружину, которая возьмёт на себя заботу о безопасности Его Императорского Величества, если царю будет угодно. А вот это уже было конкретное и серьезное дело, и Александр Иванович с удовольствием вместе с остальными ветеранами лазил по окрестным горам и ущельям, выставляя посты и секреты в наиболее удобных для терактов, местах.

Приезд императора прошёл крайне буднично. Два экипажа, куда уместился сам самодержец с великим князем Николаем Михайловичем, адъютант, пара жандармов и доктор в сопровождении казачьей полусотни напрочь сбивали стереотипы, почерпнутые из прессы. Гучков тоже был удивлён столь немногочисленной свитой, как впрочем и внешним видом императора, больше похожего на египетскую мумию — как потом выяснилось — следствие многочисленных мелких порезов от снесенной взрывом хрустальной люстры.

Следующий день тоже начался вполне обыденно, если не считать решительное заворачивание жандармами многочисленных вельможных визитёров, прибывших засвидетельствовать почтение и выразить поддержку. «Его Императорское Величество никого принимать не будет в связи с плохим самочувствием», «ЕИВ дополнительно информирует, когда будет возобновлен приём», «Вы можете письменно сообщить всё, что считаете действительно важным для внимания ЕИВ» — Александр Иванович и сам к концу дня заучил стандартные отговорки, которыми сопровождались отказы в аудиенции.

Как позже оказалось, отказывали не всем. Были такие, на встрече с которыми император даже настаивал. И в первую очередь это относилось к ветеранам англо-бурской войны. Первое рандеву Гучкова с императором состоялось уже во время утренней прогулки, когда его окликнул незнакомый глухой голос:


— Александр Иванович! Не составите компанию?

Не боящийся ни черта, ни Бога, Гучков внезапно почувствовал странную робость и кляня себя за нее, натянуто улыбнулся и поспешил к императору:

— Простите, Ваше Императорское величество, но откуда вы меня знаете?

— Я не просто вас хорошо знаю, — губы под повязкой тронула легкая улыбка, — я ваш усердный читатель. Ведь ваш доклад составляет больше 200 страниц, из которых меньше четверти посвящено Африке, а все остальное — вопросу «Как нам обустроить Россию?». Но одно дело — читать и совсем другое — слушать. Поэтому, не согласитесь ли за прогулкой разъяснить мне некоторые вопросы? Ну и я вам предложу свою точку зрения, — губы царя при этих словах тронула чуть заметная улыбка. — И простите, если буду переспрашивать — плохо слышу — последствия контузии.

На то, что его записки будет читать сам царь, Александр Иванович даже не рассчитывал, поэтому был польщён и смущён одновременно. Запинаясь и краснея под пронзительным взглядом государя, он долго говорил о непорядке в армии, о бездарности военных и штатских чиновников, творящих произвол и несправедливость и доведших страну почти до революции. Закончил призывом созвать Земский собор и пообещать демократические реформы — «это успокоит страну».(**) Император остановился, повернулся и долго-долго изучающе разглядывал собеседника, как будто пытаясь найти ответ на какой-то очень важный для себя вопрос. Наконец он встряхнул головой, взял Гучкова под руку и почти прошептал на ухо:

— Уважаемый Александр Иванович! А вы замечали, что нигде и никогда не происходит столько подлостей, как в борьбе за справедливость? Кого нам постоянно ставят в пример? Британию? Америку? Францию?… Ту самую Америку, в которой «Бог сделал людей сильными и слабыми, а полковник Кольт уравнял их шансы»? Ту самую Францию, в которой декларировали: «Убивайте всех! Господь отличит своих»? И вот теперь они учат нас демократии, скромно умалчивая, что их демократия — это не власть народа, а власть демократов…

— Простите, Ваше Величество, но я не могу согласиться с такой трактовкой…

— А я на ней настаиваю. Демократ — это политик, хорошо знающий, что такое права человека, но плохо разбирающийся, что такое человек. А обыватель, самый простой и совсем не идеальный, хочет всего две вещи. Первое, чтобы в стране не было никакой коррупции. И второе, чтобы за недорого можно было обойти любой закон. Противоречие налицо. Вот оно и цветёт пышным цветом в странах так называемой демократии и ещё не раз выйдет боком и населению, и правительству.

— Ну хорошо, — непокорно затряс головой Гучков. — Наша собственная система нас уже не устраивает, западные примеры выглядят сомнительно. Какой же избрать путь?…

— А это всё зависит от того, какой результат вы ждёте от демократических реформ, — не дал договорить император. — Вам нужен честный, исполнительный и главное — ответственный чиновник или поговорить о таком? Земский собор его может долго и нудно обсуждать. А создать, воспитать, организовать может только сильная, централизованная и жестокая власть. Жестокая! Я надеюсь, Вы понимаете, о чём я говорю?

— Э-э-э-э-э…

— Я имею ввиду элементарную ответственность за свои действия, Александр Иванович, как необходимое условие существования государства. Это готовность чиновника к негативным последствиям своих просчетов, не говоря уже про преступления. Вы видели когда-нибудь строителя моста, который становится под опорой во время испытания на прочность? А я видел! (***) Это и есть пример высшего проявления ответственности. Он готов умереть, если допустил ошибку! Вот и чиновники должны точно также отвечать за результат своей работы… Они должны ПОСТОЯННО стоять под опорами построенного ими моста! Они должны там жить! Если этого нет, то власть, которую они представляют, стремительно деградирует и гарантированно погибает в борьбе с конкурентами…

Гучков уже просто стоял и смотрел на императора, не замечая, что делает это с открытым ртом.

— Дворяне возникли именно как служивое сословие, сиречь чиновники, — продолжал император, — и дворянская честь предполагает бросать перчатку обидчику и пускать себе пулю в висок в случае осознания собственного позора. Но факт мздоимства и казнокрадства среди дворян почему-то не считается оскорблением, позор которого смывается кровью…. А ведь это оскорбление конкретным чиновником всего служивого сословия… Из-за одной паршивой овцы будут считать паршивым всё стадо. Но оно глухо, немо и озабочено сохранением своих привилегий. И знаете, что в результате произойдёт? Ему бросит перчатку другое сословие и в этой дуэли уже не будет ни правил, ни секундантов, а только тотальное истребление. Впрочем — вы же изучали историю и знаете, как славно поработала гильотина в революционной Франции? Думаете, Россия избежит подобной чистки? Я считаю, что нет…

— Ваше императорское величество, мне кажется что вы излишне мрачно…

— Ваше превосходительство, — император впервые обратился к Гучкову по его титулу в соответствии табеля о рангах, — я хочу бросить вызов коррупции и непотизму, невежеству и бюрократизму, живьём пожирающим Отечество. Я знаю обстоятельства вызова вами на дуэль инженера КВЖД, оскорбившего Россию, и поэтому предполагаю в вас соратника. Поэтому спрошу прямо — вы согласны быть моим секундантом?

Ошарашенный Александр Иванович смог только кивнуть, после чего время для него понеслось вскачь.

— Реформировать систему, будучи ее частью, невозможно, — быстро и отрывисто говорил император, увлекая Гучкова в свой кабинет. — Для этого потребуется создать внешние службы контроля, а может быть даже и параллельные органы управления. В этом нет ничего страшного. Вы же не живете в той комнате, где идет ремонт, не так ли? Но сначала осветим проблему, которую предстоит решать… Да вы садитесь, Александр Иванович, устраивайтесь поудобнее в кресле, разговор сегодня будет долгий.

Император вытащил трубку, с сожалением покрутил её в руках, очевидно прикидывая, сколько он уже сегодня курил и, вспомнив категорическое требование врача, со вздохом опустил в ящик стола. Вытащил какой-то документ, быстро взглянул на Гучкова, как будто решая, показывать ему бумагу или нет. Покачал головой, положил обратно. Задумался… Начал медленно и глухо, как будто делая над собой усилие:

— У нас огромная брешь в системе управления и в эту брешь лезет всякая нечисть. Чем у нас только не управляют! Внешними делами, внутренними, торговлей, образованием и даже религией. А политикой не управляет никто. Это дитя у которого всегда семь нянек, а оно всё равно без сглазу…

— Простите, Ваше Величество, но я не совсем понимаю, как можно управлять политикой? Для меня это — среда, в которой существует весь государственный аппарат, — слабо сопротивлялся Гучков, тем не менее заинтересованно слушал.

— Как раз средой и требуется управлять в первую очередь. Заставлять человека делать то, что он делать не хочет, долго, хлопотно и малопродуктивно. Легче изменить условия, при которых он сам сделает то, что от него требуется. Однако что вы вообще понимаете под управлением? — прищурил император глаза, еле видные под бинтами.

— Распоряжения, приказы, контроль над их выполнением…

— Управление, уважаемый Александр Иванович, это прежде всего план, где написано, куда вы хотите попасть и каким образом. А во вторую очередь это — ресурсы: время, деньги, машины и главное — люди. Кадры решают всё! А когда люди перестают быть толпой и становятся ресурсом? Когда они реагируют и действуют предсказуемо, что есть первый признак организации… Ну а теперь вернемся к политике. Итак, у нас есть цель. Я ее озвучил и вы меня поддержали. Мы даже сошлись в способе достижения этой цели — через прививку ответственности перед Отечеством чиновникам и вообще всем, кто своими действиями на политику влияет. А теперь вопрос — какая организация всё это будет делать? Кто будет осуществлять разработку планов, обеспечивать их ресурсами и, как вы правильно заметили, отдавать приказы и контролировать их выполнение?

— Ваше Императорское Величество, — пробормотал Гучков, вы меня постоянно ставите в тупик. Разве не монарх в нашем богоспасаемом Отечестве осуществляет высшее руководство и контроль?…

— Александр Иванович, дорогой… а давайте я вас угощу чаем, — неожиданно предложил император и с усилием нажал на звонок, стоящий рядом с пресс-папье. — А после вместе поищем выходы из этого тупика…

Гучков не спеша цедил ароматную, вишневого цвета влагу и мучительно думал, что его так смущает во внешности царя? Бинты? Побывав на двух войнах, он научился не обращать на них внимание. Смелые рассуждения и неожиданные умозаключения? Он никогда не общался с монаршими особами и ему просто не с кем и не с чем сравнить. А что тогда? Глаза? Точно — глаза, точнее — взгляд. Сейчас, когда лицо императора было укутано белым, ничто не отвлекало от его глаз и Гучков мог поклясться, что этот взгляд никак не может принадлежать человеку моложе его самого на шесть лет. Это был взгляд древнего старика и выражение «мумия египетская», застряв в голове при первой встрече, неотступно вертелось в мыслях Гучкова каждый раз, когда он украдкой смотрел на государя. Только вертелось оно, не как насмешка, а как мистический страх при столкновении с чем-то потусторонним.

— Александр Иванович, Вам наверняка приходилось сортировать свои дела на важные и второстепенные? — глаза в которых, казалось, горело адское пламя, в очередной раз заставили собеседника отвести взгляд. — Вы знаете, что происходит, когда сортировка произведена неверно, и вместо того, чтобы заниматься действительно важным и не терпящим отлагательства, вы отвлекаетесь на всякую ерунду? … Или вас отвлекают на неё… Но самые ужасные ошибки происходят, когда считаешь что-то не стоящей мелочью и относишься соответственно, а потом эта мелочь вырастает во вселенскую проблему… Бывает, да? А теперь представьте себе цену таких ошибок в масштабе империи…

Гучкову не надо было особо ничего представлять. Он прекрасно помнил, как, занимая позицию в цепи буров, скользнул взглядом по груде камней на фланге… Мысль, залетевшую в голову: «Надо бы сместиться левее, а то неровен час…», он подавил, как несущественную. И именно из этих камней во время боя прилетела пуля, разворотившая бедро, болью отзывающаяся теперь при каждом неловком движении, постоянно напоминая о цене ошибки при учёте мелочей.

— Нужно Главное Политическое Управление, — продолжал свою мысль император, не замечая, что его собеседник полностью погрузился в свои воспоминания. — Задачей его будет управление государственной политикой, а это планы, стандарты и проверки на соответствие всех и всего, кто и что влияет на политику.



Гучков вздрогнул от неожиданности, однако взял себя в руки, сосредоточился и попытался переложить слова царя в собственный план действий… Мысли рассыпались в голове чудной мозаикой, напоминая забавный детский калейдоскоп, но наотрез отказывались собираться во что-то стройное и понятное.

— Простите, Ваше императорское величество, что конкретно придется делать для этого?

— Для начала — составить список тех, кто должен соответствовать общим требованиям. Затем — сформулировать своеобразный кодекс чести, или, если хотите, заповеди, которых эти люди должны придерживаться как на службе, так и за ее пределами… Да-да…Для политика его дом и семья — это тоже работа. Родные и близкие — слабое звено, которое традиционно используют враги, желая склонить на свою сторону и получить контроль за нужным им человеком. Затем надо очертить границы, где заканчиваются частные дела, заканчивается быт, и начинается политика…

— Какая может быть политика в быту? Что может быть политического в частных делах?…

— Если вы купили булку хлеба, то это быт, — кивнул император в знак того, что он готов пояснить свою мысль, — а если вы скупили весь хлеб в столице, то это уже политика. Если дали в долг своему другу миллион — это частное дело, а вот если миллион подданых стали вашими должниками — это уже политика…

— Теперь яснее. Но я клянусь, ни в одном университете, где я учился, так политику не трактовали…

— Значит мы будем первыми… Политику не надо трактовать. Её надо чувствовать… Надо уметь строить логические цепочки, вычисляя, какие, казалось бы, совершенно малозначительные события могут привести к тектоническим сдвигам… Не смотрите на меня, как на икону. У меня это тоже далеко не всегда получалось…. получается, — сказав последние слова, император осёкся и задумался, глядя сквозь собеседника невидящим взглядом. Пауза закончилась тяжелым вздохом, после которого взгляд монарха опять стал осмысленным и сосредоточенным. — Сегодня главное внимание должно быть приковано к армии, любое движение которой — это политика и где господа офицеры демонстративно, хотя подозреваю, — не совсем искренне — дистанцируются от неё. Это положение нетерпимо. Если мы откажемся от политического управления армией, то эту функцию возьмёт на себя кто-то другой. Свято место пусто не бывает. Особенно сейчас, в преддверии большой войны…

— Грядет большая война? — встрепенулся Гучков.

— А как вы думали? — усмехнулся император. — За 19й век крупные государства окончательно освоили планету. Китай — это последний пирог, который они делят. Потом белых пятен и «ничьих» территорий на карте больше не останется. Весь земной шар будет окончательно поделен на метрополии и колонии. И схватка за передел мира станет просто неизбежной.

— Мировая война, — прошептал Гучков, чувствуя, как холодеют руки.

— Именно, Александр Иванович, и времени у нас осталось крайне мало… может быть его вообще уже нет…

— Что я должен делать? Приказывайте! — при осознании конкретной опасности к Гучкову вернулось его привычное деятельное состояние.

— В каждом подразделении русской армии, — император наконец допил чай и опять потянулся за трубкой, — должен быть представитель главного политического управления, который будет разъяснять офицерам, и что еще важнее — солдатам, на понятном им языке, за что они идут на смерть. Пока у нас таких людей нет, вам придется делать всё самому и сразу подбирать толковых товарищей (***), которых нужно будет научить и оставить вместо себя. Второе — не менее важное и крайне больное место — это снабжение. Оголённый нерв армии. Это тоже политика в её самом чистом — кристальном виде. Этим тоже придется заниматься, пока мы не поставим под жёсткий контроль интендантов. Про них ещё Суворов говорил…

Гучков кивнул головой, демонстрируя, что он прекрасно помнит, что говорил про тыловиков генералиссимус…

— Ну и по мелочи, — император выудил из стола записку и глаза его лукаво улыбнулись. — Александр Иванович, мне нужно, чтобы вы написали письмо господину Иоссе в горный комитет. Сообщите, что во время ваших многочисленных путешествий на Дальний Восток и обратно, вы получили достоверные сведения о наличии алмазных россыпей в районе рек Койвы и Вишеры, и просите провести геологоразведочные изыскания…вот тут и тут, — ткнул император трубкой в карту и, посмотрев на вопросительное выражение лица Гучкова, самодовольно усмехнулся. — Не беспокойтесь, вы не прослывёте пустомелей, алмазы там точно есть. Пишите письмо — я наложу соответствующую резолюцию.

— Но позвольте, ведь это значит…

— Это значит только то, что по политическим соображениям нет возможности разглашать источник информации, — поморщился император. — Пишите письмо, Александр Иванович, время не терпит…


(*) Алекса́ндр Ива́нович Гучко́в — российский политический и государственный деятель, лидер партий «Союз 17 октября», Председатель Центрального военно-промышленного комитета (1915–1917). Военный и временно морской министр Временного правительства (1917). Активный участник февральской революции. 2 марта 1917 вместе с В. В. Шульгиным принял в Пскове отречение Николая II от престола.

(**) Приведен отрывок разговора Гучкова с Николаем II из реальной истории.

(***) Сталин видел не только мостостроителей, вставших под опору моста во время испытаний на прочность, но и конструктора брони, вставшего за броневой лист во время контрольного обстрела.

(****) В данном случае слово «товарищ» употребляется в значении «заместитель»

Глава 3 Проклятое одиночество стоящего на вершине…

Оставшись один, император тяжело опустился в кресло. Гучков — Enfant terrible, его необходимо было поставить под контроль и постараться использовать в мирных целях. Информация о месторождениях алмазов — домашняя заготовка на контроле Трепова, отслеживающего, где упадет флажок. Откуда и к кому уйдёт информация? Как вообще у товарища Гучкова насчет умения держать язык за зубами? Ещё бы поставить на контроль самого Трепова…

Какой же «товарищ» Гучков ершистый! Взведённый, как сжатая пружина! Но это даже хорошо — опереться можно лишь на то, что сопротивляется… При этом — обязательно держать в поле зрения и ни в коем случае не допускать простоя. Такие норовистые скакуны не терпят бездействия, как и забвения. Не удовлетворив свои амбиции в действующей системе, сносят всё целиком, в выборе средств не стесняются, не морализируют и не комплексуют. Что там этот «товарищ» себе позволял перед революцией 1917? Распространение фальшивых писем императрицы? Чудный мальчик! Осталось только правильно его использовать… Собрать бы всех этих «парвеню» и закинуть, как гранату, в великосветский петербургский салон… Да, кстати, не забыть про гранаты, как про пушечные, так и про «ручную артиллерию»….

Император встал, потянулся, прислушиваясь к поведению совсем недавно контуженного тела, поморщился, ощутив тупую боль в затылке и шейных мышцах, прошелся по кабинету, проверяя двигательные рефлексы, вернулся к столу и размашистым почерком дописал в столбик еще несколько фамилий…

— Это всё не то, — пробормотал он, барабаня пальцами по столешнице. — Нужен оперативный, компактный, работоспособный и главное — полностью подконтрольный орган власти, куда можно потихоньку перетаскивать распорядительные полномочия… Так, посмотрим, на что царь у нас вообще имеет право?

Император вытащил справку, заботливо подготовленную становящимся незаменимым Ратиевым, и углубился в изучение законодательства империи, качая головой и подчёркивая красным карандашом список полномочий, имевшийся в наличии у российского самодержца:

«Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает» — статья 4… — Ишь ты! Сам Бог!..Невольно сразу ищешь соответствующую надпись в правом верхнем углу: «Согласовано! Бог!»…

«Государь Император утверждает законы, и без Его утверждения никакой закон не может иметь своего свершения» — а вот это уже по делу — отметим — статья 9.

«Власть управления во всём её объёме принадлежит Государю Императору в пределах всего Государства Российского…» бла-бла-бла «и лицам, действующим Его Именем и по Его повелениям».

— Сказано хорошо, но уж больно запутано, — нахмурившись, опять пробормотал император, переворачивая страницу, — ну что тут еще?

«… в порядке верховного управления издаёт указы…» бла-бла-бла… «а, равно, повеления, необходимые для исполнения законов..».

«Он же — верховный руководитель всех внешних сношений с иностранными державами… объявляет войну и заключает мир, а, равно, договоры с иностранными государствами» — статья 13 — несчастливая…

Следующую — 14ю статью император подчеркнул всю:

«Государь есть Державный Вождь российской армии и флота. Ему принадлежит верховное начальствование над всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами Российского Государства. Он определяет устройство армии и флота и издает указы и повеления относительно: дислокации войск, приведения их на военное положение, обучения их, прохождения службы чинами армии и флота и всего вообще, относящегося до устройства вооружённых сил и обороны Российского Государства»

Статья 15 — объявляет местность на военном или исключительном положении.

16 — право чеканки монеты и определение внешнего её вида.

17 — и увольняет Председателя Совета министров, Министров и Главноуправляющих отдельными частями, а также прочих должностных лиц…

Ну и, конечно же, «помилование осуждённых, смягчение наказаний и общее прощение совершивших преступные деяния, и прекращение судебного против них преследования, и освобождение их от суда и наказания… и вообще дарование милостей».

«Вот уж точно, государство — это я, — император улыбнулся. — И как это товарищ Романов умудрялся всем этим заниматься, не имея даже секретаря? Но зато полный простор для творчества — можно совершенно легально дублировать любой орган управления, изобретать новые и ликвидировать старые, без соблюдения каких-либо процедур… Хоть Советскую власть провозглашай — всё будет легитимно, — покачав головой, он взял трубку, не спеша набил душистым табаком, но так и не зажёг спичку, улетев в воспоминания про становление первого государства без царя и министров-капиталистов.»

1917. Революционный Петроград. Вся власть советам!

Лопоухий и близорукий, с академической профессорской бородкой, Григорий Иванович Петровский абсолютно не соответствовал образу шефа НКВД, тем не менее был тем самым первым (если не считать десяти дней Рыкова), кто возглавил народный комиссариат внутренних дел, хоть и не очень стремился к этому. Он просил Ленина:

— Владимир Ильич! Назначьте другого товарища, а я буду его помощником.

— Во время революции от назначений не отказываются, — заметил Ленин и, шутя, весело усмехнувшись, добавил, — дать Петровскому двух выборгских рабочих с винтовками, они отведут его в помещение Министерства внутренних дел, и пускай тогда попробует отказаться!

Сталин нашёл руководителя НКВД в кремлёвском буфете, где он загружался крепчайшим чаем, водя красными от недосыпа глазами по каким-то сводкам и справкам.

— Коба, как думаешь, сколько у нас советских республик? — спросил Григорий Иванович с плохо скрываемым сарказмом, не отрывая глаз от бумаг.

— С утра была одна, — осторожно подыграл ему Сталин.

Петровский бросил бумаги на стол, водрузил поверх них увесистый подстаканник и торжествующе посмотрел на наркомнаца:

— Больше 100! Да-с, точнее, — скосил он глаза в записку, — 122!

— У нас губерний столько нет, — удивился Сталин.

— Да какие там губернии, — махнул рукой Петровский, — у нас уже полно уездных и даже волостных советских республик со всеми атрибутами государственной власти — собственными наркоматами, деньгами, границами и даже дипломатическими отношениями с соседями, причём, не всегда дружескими. Вот, — Петровский двумя пальцами, будто боясь испачкаться, толкнул бумаги к Сталину, — разбираю конфликт между Ржевским и Тверским «советскими государствами». Тверь захватила 20 вагонов, предназначенных для Ржевского уезда, Ржев собирается идти на Тверь войной, спрашивает, поддержим ли мы их в этом благородном деле?

— Ну, и как это понимать? — ошарашенно спросил Сталин, перебирая листки докладов.

— А, это, дорогой Коба, — откинулся на спинку стула Петровский, — товарищи на местах так неожиданно трактуют лозунг «Вся власть — Советам», делая упор на слово «Вся»…

— Балаган, — брезгливо поморщился Сталин, отдавая записи Петровскому, — это не Советская власть, это безобразие и его надо прекращать…

— Значит, говоришь, советские республики в каждом уездном городе — это балаган? А по две советские республики в одном уезде не хочешь? — хмыкнул руководитель НКВД. — Как тебе вот такой кунштюк? — и, выудив из стопки замызганный листок, с выражением начал читать:

«В марте в ходе перевыборов Сормовского Совета большевики получили 15 мест, левые эсеры и максималисты — по одному мандату, эсеры — 13, меньшевики — 7, беспартийным депутатом оказался 1 человек. Потеряв большинство, большевики, левый эсер и максималист покинули Совет и создали Сормовское бюро Нижегородского Совета, провозгласившее себя представителем Советской власти в Сормове.»

Сталин не заметил сам, как вскочил на ноги и витиевато выругался по-грузински, чем привлёк внимание всех остальных посетителей буфета.

— Ну? И как решили этот, — Сталин замешкался, подбирая нужное слово, — конфликт?

Петровский устало махнул рукой и сгрёб все бумажки в свою папку.

— Ленин со Свердловым направили в Нижний Раскольникова, объявившего, что власть должна принадлежать тем Советам, которые поддерживает Совнарком. Короче — выбранный Совет разогнали. Большевики, левый эсер и максималист заявили, что «берут власть на себя».

— И как много таких конфликтов?

— Большевики проиграли выборы в Вязниках, Касимове, Брянске, Бежеце, Макеевке, Ростове, Уфе, Ижевске, Костроме… Там вообще дошло до чрезвычайного положения… Одним словом, Коба, скажу честно, — Петровский вздохнул, застёгивая папку с документами. — У нас совсем не получается с истинным народовластием. А ведь я ещё не рассказал про криминал, которого в Советы набилось больше, чем вшей на барбоску.

Про криминал, оккупировавший Советы, Сталин знал и сам, с каждым годом этой информации становилось всё больше и была она всё сочнее.

Бывший во время Великой Отечественной войны при немцах бургомистром Майкопа, сбежавший на Запад Н. В. Полибин издал за рубежом воспоминания «Записки советского адвоката 20-30-х гг.». Сам автор — личность гнусная, но информацию выдаёт поучительную:

«…Мне хочется вспомнить одного из «государственных деятелей». Это был председатель станичного Совета станицы Славянской, представлявший в своём лице высшую государственную власть в селе. В той же станице в должности следователя по уголовным делам работал один из дореволюционных судебных следователей Донской области. По какому-то делу ему нужно было допросить в качестве свидетеля председателя местного Совета Майского. Он послал ему повестку, и на следующий день к следователю пришёл обутый в высокие сапоги, одетый в синие «галихве» с красными донскими лампасами и в залихватской донской смушковой шапке с красным верхом Майский.

В старое время в Донской области как-то орудовала шайка «степных дьяволов». Они нападали на хутора, вырезали целые семьи, поджигали пятки свечкой, выпытывая деньги. Они были переловлены, осуждены и получили каторгу.

Следователь сразу узнал вошедшего. Это был один из главарей шайки, которого он допрашивал в своё время. Тот его тоже узнал, но вида они не подали. Правда, следователь на следующий день «заболел» и перевелся в другое место.

И такими персонажами местные Советы были нашпигованы под самую завязку. Уголовники, как известно, народ наглый и предприимчивый, и должность в «советской власти» для них была хорошей «крышей». А те, кто не имел уголовного прошлого, легко приобретали такое настоящее — власть, жратва, бабы, самогон…»

Император с трудом сдёрнул с себя пелену воспоминаний и раскурил, наконец, трубку.

«Впрочем, — усмехнулся он своим мыслям, — самодержавный хрен советской редьки не слаще. Что в сельских советах — «жратва, бабы, самогон», что в царском— государственном — «Кюзин франчайз, ля фам и «Родерер Силлери». Тот же криминал, но только в смокинге и сразу миллионами.»

Император не заметил, как в ход своим мыслям нарисовал на запотевшем стекле оскаленную волчью морду. «А ничего получилось! Актуально…» Вернулся за стол, повторил свой рисунок, и теперь его украшала аббревиатура «ГПУ»… «Ну что тут у нас с зубами?»

Кружок «Лейб-жандармерия». Рядом — знак вопроса. Товарищи они, конечно, ретивые, землю рыть будут, пока не упрутся в сословную солидарность… А как дальше?…. Второй кружок — «Красин» — этот никуда не упрётся, сословная солидарность его не тревожит, зато мучает революционная… Против капиталистов воевать готов, а вот «за Веру и Царя» — это вряд ли… Рисуем третий кружок «Гучков», под ним треугольник — староверы-старообрядцы и ещё один не терпящий отлагательства вопрос «Вы чьё-старичьё?»… А ведь ещё с юга подпирают мусульмане, с востока — буддисты-шаманисты… Нужно срочно менять пропагандистский акцент, смещая его с личности царя и православной веры всецело на Отечество — многонациональное и многоконфессиональное. Вот это слово и напишем в основании, а вместе с ним — Конституция, гимн, флаг и остальное… И чтобы всё это держать под контролем — рисуем забор-частокол — гвардию. Не паркетную-питерскую — это уже давно епархия «дяди Вовы», а его собственную, к формированию которой он приступит уже завтра. Вот тогда стрелочка вправо… рука соскочила с листа и карандаш уперся в конверт с письмом… Так… опять попалось на глаза… Очередное письмо от императрицы. На него он вообще никак не хотел отвечать, чтобы лишний раз не возбуждать столичное общество. Рано или поздно это все же сделать придется — молчание стало уже неприлично-подозрительным…. Итак, что же мы имеем?

Император распечатал конверт и вполголоса чертыхнулся. Русские цари вели личную переписку на английском. Какая прелесть! Ну что ж, по крайней мере, появилась тема для ответа:

«Сударыня! Читая ваши трогательные письма, не могу не признаться в главном — что меня больше всего тревожит и не даёт насладиться ни формой Ваших посланий, ни их содержанием. Больше всего меня беспокоят дети. Те, кто будут изучать нашу биографию. Не представляю, каким образом они объяснят тягу императорской четы Российского государства к личной переписке на языке главного врага Отечества?

Считаю, что император должен подавать пример патриотизма. Первым признаком сего является уважительное отношение к языку собственной страны, в связи с чем хочу сообщить Вам, что отвечу на все Ваши вопросы и тревоги обстоятельно и лояльно, как только получу от Вас соответствующее послание на русском языке. Надеюсь на Ваше понимание…»

Перечитал — поморщился. Получилось пафосно, грубовато, коряво, неубедительно. Царицу, такой отворот не успокоит… ну хоть отвлечет. Пусть думает, что у мужа паранойя и англофобия на почве стресса от покушений. Это всяко лучше, чем пытаться имитировать реального Николая с гарантированным провалом. Столкновения с петербургской «ярмаркой тщеславия» не избежать, но пусть это случится как можно позже — когда у него уже будет смонтирован хоть какой-то силовой инструмент… Добрым словом и револьвером всегда можно добиться лучшего результата, чем просто добрым словом.

Отложил письмо, вернулся к схеме. Специалистов по тайным операциям на первое время уже хватает — тут и дашнаки, и боевики Красина, и Трепов со своей группой. А вот стратегический апекс пока не вырисовывается. Слуги есть, нет соратников… Опять это проклятое одиночество стоящего на вершине…

* * *

Все приглашенные собрались только под вечер. Расселись, когда совсем стемнело. Длинный — во всё помещение — Т-образный стол в большой гостиной Ликанского дворца был в этот раз застелен зеленым сукном и освещён низко опущенными лампами, из-за чего лица присутствующих были едва различимы. Не хватало только игральных карт, вместо которых всё свободное пространство занимали самые разнокалиберные бумаги с чертежами, заметками, со строгими вензелями и легкомысленными виньетками. Пламя камина добавляло мистического шарма, плясало на высоких спинках стульев и отбрасывало фантасмагорические тени на остальную, весьма аскетическую обстановку.

— Господа офицеры!

Ножки стульев левого офицерского крыла дружно рыкнули, отодвигаемые в сторону. Вторым движением шеренга людей в мундирах вскочила из-за стола и застыла в положении «Смирно!». Правое крыло, занимаемое лицами в штатском, заёрзало, завозилось, из-за чего гостиная наполнилась шуршанием, скрипами, кряхтением, где-то упала трость, покатилось по полу что-то круглое….

— Вольно! — голос императора приглушил посторонние звуки и приковал внимание к нему. Он стоял во главе стола, впервые сняв уродливые повязки, делающие монарха похожим на обитателя египетских пирамид. Впрочем, к его новому облику присутствующим еще предстояло привыкнуть. На лицо с не до конца опавшим отёком, усыпанное щербинками от мельчайших кусочков стекла, причудливо ложились сполохи огня от камина. Из-за плохо работающих мышц оно казалось застывшей маской железного дровосека из сказки Баума «Волшебник из страны Оз» и только глаза выделялись на этом жутковатом фоне своей живостью и притягивали, завораживали, как будто обладали какой-то неземной магнетической энергией.

— Прошу садиться, — уже каким-то домашним, неофициальным тоном сказал император и первым подал пример. — У нас необычное и очень важное совещание. Важность в том, что от его результатов, от того, что мы сделаем, и ещё более от того, что мы не сможем сделать — зависит судьба армии, общества, а в конечном счете и всего Отечества. Работать придется привыкать по-новому. Всё, что будет услышано сейчас и впоследствии, представляет собой государственную тайну и не может быть разглашено, кроме как с моего личного разрешения. Все, кто с этим не согласен, могут прямо сейчас встать и уйти. Тех, кто согласен, прошу оставить об этом соответствующую роспись в специальном меморандуме.

Молчаливые адъютанты споро разнесли документ с императорским вензелем, собрали подписанные листы и также молча и стремительно удалились, плотно закрыв за собой двери. Желающих покинуть высочайшее собрание не нашлось.

— А теперь я хотел бы представить присутствующих. По левую руку от меня сидят наши офицеры — славные продолжатели военных традиций Суворова и Кутузова, еще совсем недавно выполнявшие свой интернациональный долг в Трансваале. Больше года они крупица к крупице собирали бесценный опыт войны гражданского ополчения с одной из сильнейших армий мира. Мы обязаны этот опыт аккуратно и бережно собрать, обобщить, систематизировать и сделать правильные выводы — как и чем вооружать нашу собственную армию, чему учить наших солдат и офицеров, какие задачи ставить перед ними и как добиваться их выполнения. По другую руку сидят наши славные ученые и инженеры. Это гражданские люди, хотя некоторые из них имеют за своими плечами и военную службу. Сегодня мы впервые привлекаем их к сугубо военным совещаниям, и это тоже веление времени. Война перестала быть исключительным занятием людей в погонах. Военное искусство перешло на качественно другой уровень и победа сегодня куётся не только в казармах и академиях, но и в лабораториях, на кафедрах, за чертежными столами и заводскими станками, за школьными партами и в университетских аудиториях.

Англо-бурская война предъявила такие технические и тактические новинки, так изменила поведение солдата на поле боя, что нам всерьез надо задуматься над кардинальными реформами в собственной армии, если мы не хотим, чтобы нас завтра били даже те, кого мы сегодня и за противника не считаем. Посему первым делом я хочу объявить о создании Государственного комитета по обороне с целью развития военных технологий, организации военно-технического сотрудничества армии и промышленности, производства новых видов вооружений, их испытания и оснащения ими специальных воинских частей, основу которых мы также заложим немедленно. Наши соотечественники, побывавшие в Трансваале, почти месяц работали в этом прекрасном месте над составлением подробных отчётов. Что же принципиально нового мы увидели в Африке? Что смогли противопоставить малочисленные и слабовооружённые бурские отряды регулярной британской армии? Давайте послушаем очевидцев и пойдем от младших к старшим, поэтому первому слово предоставим подпоручику Августусу, участвовавшему в сражениях при Стромберге, Питерсхилле и осаде Ледисмита.

Гостиная оживилась, зашуршала бумагами, зашепталась и наконец, найдя глазами объект внимания, уставилась на вскочившего в самом конце стола во всех смыслах скромного офицера, столь малорослого и тщедушного, что он почти полностью терялся на фоне высокой, украшенной тяжелой резьбой, спинки стула.

— Прошу прощения, — после почти полуминутной паузы выдавил из себя подпоручик, я не знал, что мне придется сегодня выступать и специально не готовился…

— Достаточно будет, — ободряюще произнес император, — если вы просто перескажете содержание своего доклада или зачитаете оный..

— Ах да, конечно, извольте, — еще больше смутился Августус, и в его голосе от волнения стал явно проступать прибалтийский акцент. — Буры смогли противопоставить англичанам следующее…

Первое — прекрасное знание местности и превосходную полевую разведку. Бурские охотники (*), действующие на передовой, вчистую переиграли британцев.

Второе — прекрасное владение стрелковым оружием… Опытный стрелок способен делать до десяти выстрелов в минуту и десять раз попасть в цель на расстояние до 1000 шагов. В результате атакующие их сомкнутые цепи оказывались разгромленными еще до того, как они выходили на рубеж штыковой атаки.

Третье — великолепная мобильность, которая в сочетании со вторым преимуществом даёт возможность вовремя перебросить резервы на угрожаемое направление и создать плотность огня, не позволяющую противнику даже поднять головы.

Четвёртое — принципиально новая полевая фортификация, резко снижающая эффективность традиционной полевой артиллерии, включающая в себя безбрустверный окоп полного профиля, маскировку и заграждения из колючей проволоки.

Император из стали

Пятое — пулемёт… У нас его почему-то называют устройством для бесполезного расходования патронов. Но военные действия показали, что один опытный расчет с этой машинкой способен заменить целую роту обычных стрелков, да еще и превзойти их по эффективности огня, особенно на средней дистанции.


— Спасибо Евгений Федорович, — кивнул головой император, назвав военного неожиданно по имени — отчеству, чем смутил подпоручика еще больше. — Вы прекрасно пишете, у вас замечательный слог. Если соберётесь издать свои мемуары книгой, обещайте прислать один экземпляр, договорились? (*прим) Кто может дополнить слова подпоручика?

Вконец смущённый подпоручик ещё устраивался на своем стуле, а внимание к себе уже привлек другой участник совещания, внешне чем-то неуловимо похожий на Лермонтова.


— Разрешите, Ваше императорское величество? Капитан-инженер Зигерн-Корн. Неоднократно наблюдая стрельбу буров, я подметил три характерные черты. Во-первых, бур никогда не стреляет на авось, он с малолетства привык при стрельбе беречь патроны. Мальчика 6–7 лет отец уже обучает стрельбе в цель из кавалерийского Маузера и берет с собой на охоту. Когда же мальчику минет восемь лет, отец дает ему винтовку, три патрона и отпускает одного в горы. Если ребенок принесет антилопу, то уже получает винтовку и патроны в полную собственность и приобретает неотъемлемое право охотиться, когда хочет. Событие это в каждой бурской семье считается большим семейным праздником. Если ему на охоте не повезло, а патроны он расстрелял, то испытание откладывается на будущий год…(**) Меткость буров — это результат длительного воспитания с самого раннего возраста, которому невозможно научиться за полгода-год на полигоне.

— Это совсем не значит, что данный опыт для нас неупотребим, — подал голос моложавый подполковник с орлиным носом, бородкой — эспаньолкой и высоким лбом, размер которого подчёркивали зачесанные назад волосы. — Это значит, что снайперов мы должны набирать из потомственных охотников… Извините, Ваше Величество, подполковник Максимов…

Император из стали


— Ничего-ничего, не извиняйтесь, Евгений Яковлевич, — кивнул император, вызвав опять удивленный шорох среди присутствующих своим знанием имен и отчеств мало кому известных офицеров. — Ваше замечание — по существу и очень к месту… Кстати, Михаил Антонович, — повернулся император к уже успевшему сесть капитану, заставляя его, таким образом, опять вскочить со стула. — Два года назад вами проводились эксперименты по созданию огневых препятствий горящими струями керосина. Проект был перспективен, но сыроват, недоработан. У Главного инженерного управления появились вполне обоснованные претензии относительно сохранности трубопроводов, заложенных в брустверах, при обстреле их артиллерией противника… Вы продолжаете заниматься этой идеей или забросили её?

Капитан мысленно поблагодарил судьбу за царивший в гостиной полумрак, скрывший ярко вспыхнувшее пунцовой краской лицо.

— Простите, Ваше Величество… но…

— Я Вас понял, Михаил Антонович, не оправдывайтесь. Стезя изобретателя-первопроходца терниста и неблагодарна. Прошу вас задержаться после совещания. Мы вместе посидим-подумаем над вашим проектом и, надеюсь, мне удастся предложить несколько идей, которые помогут придать второе дыхание вашей работе… А пока мы послушаем вашего коллегу, тоже инженера, только что произведенного в подполковники, Владимира Ивановича Щеглова. Пожалуйста, расскажите, какими новинками пытались удивить противника англичане.

Подполковник Щеглов был прямой противоположностью первому докладчику. Если бы вместо военной формы на него были надеты кольчуга и шлем, сходство с Ильёй Муромцем с картины Васнецова «Три богатыря» было бы близко к абсолютному. Густым басом, при тембре которого умер бы от зависти любой дьякон, Владимир Иванович зарокотал:

— Наиболее интересное и простое новшество, введенное в британской армии, — специальная защитная форма «хаки», делающая солдата на поле боя менее заметным. Еще одно — это бронепоезда, используемые не столько для оперативной переброски личного состава, сколько для доставки на поле боя орудий большого калибра — до восьми дюймов включительно. Кроме блиндированных железнодорожных поездов, в англо-бурской войне применяются и безрельсовые, двигающиеся по обычным дорогам. Такой поезд состоит из локомобиля-тягача, трех повозок и двух шестидюймовок. Тягач со всех сторон защищен листовой хромоникелевой сталью, которую пули маузеровских ружей не пробивали даже на расстоянии 6 шагов. «Автотягун» приводится в движение паровым двигателем. Паровая машина — системы компаунд с двумя цилиндрами диаметром 6,4 дюйма и 11,5 дюйма и с длиной хода поршня в 12 дюймов. Рабочее давление пара доходит до 180 фунтов на квадратный дюйм, а мощность двигателя — до 60 лошадиных сил. На автомобиле находятся емкости для воды — 400 галлонов (150 ведер) и угля — 15 квинталов (около 50 пудов). Для более мягкого хода тягач снабжен пружинными рессорами. Безрельсовый поезд имеет три скорости 2, 5 и 8 миль в час…

Император из стали

— Господа инженеры, — перебил докладчика император. — Не торопитесь записывать — ещё наделаете ошибок! Вся услышанная вами информация будет предоставлена со всеми цифрами и чертежами. Но я предупреждаю — наша задача — не скопировать прилежно то, что делают англичане или буры, а, взяв рациональную идею, творчески развить ее и довести до совершенства, устранив слабые стороны и акцентировав удачные. Продолжайте, Владимир Иванович!

— Да у меня практически всё, — кивнул подполковник. — Мне осталось упомянуть блокгаузы, совершенно не впечатлившие буров, разрывные пули, новую взрывчатку лиддит и колючую проволоку, массово применяемую при оборудовании оборонительных позиций.

— Тогда предлагаю подвести итоги, — кивнул император, разрешая подполковнику садиться. — Отличительной чертой англо-бурской войны является доведенная до совершенства тактика огневого налета с дистанции, исключающей эффективное противодействие с последующей молниеносной сменой позиции. Полевая разведка, снайперы и пулемёты, позволяющие малыми силами наносить неприемлемый урон численно превосходящим силам противника, маскировочная форма, окопы полного профиля, блиндированные средства передвижения — всё вышеперечисленное должно быть описано, освоено, усовершенствовано и внедрено в войска как можно быстрее. Для этой цели на совещание приглашены генерал-майор Мосин Сергей Иванович — конструктор и начальник Сестрорецкого оружейного завода.

— Я!

— Подполковник Никола́й Миха́йлович Фила́тов — учёный секретарь опытной комиссии Офицерской стрелковой школы.

— Я!

— Хорунжий Фёдор Васи́льевич То́карев — заведующий оружейной мастерской 12го Донского казачьего полка.

— Я!

Император подошел к этой великой троице, стоящей перед ним навытяжку, посмотрел каждому конструктору в лицо, задержавшись почему-то рядом с хорунжим и тихо, но очень отчётливо произнёс:

— Господа офицеры! Русской армии срочно требуется собственный пулемет. Такой же простой и надёжный, как ваша трёхлинейка, Сергей Иванович, и использующий такой же автоматический экстрактор, который тайком сочиняете вы, Фёдор Васильевич. Разрешаю любые заимствования из любых иностранных конструкций. Командировки, приобретение материалов, образцов, патентов — делайте всё, что необходимо для результата. В средствах не ограничиваю, но ограничиваю по срокам — к весне у нас должен быть образец, к концу года — действующая модель.

Специалистам по взрывным материалам из Михайловской артиллерийской академии — поручикам Михаилу Михайловичу Костевичу и Владимиру Иосифовичу Рдултовскому — за это же время вам предстоит разработать для полевой артиллерии снаряд достаточной мощности для разрушения полевых укрытий. Детали обсудим на отдельном совещании. Теперь насчет блиндирования.

Присутствующий здесь штабс-капитан Авенир Авенирович Чемерзин сконструировал оригинальные панцирь и шлем для полиции. Считаю, что он будет не менее востребован и в армии. Приказываю подполковнику Филатову немедленно приступить к испытаниям данного изделия и в течении месяца определить оптимальный вес и бронепробиваемость, с таким расчетом, чтобы к весне получить первую промышленную партию.

Последними хочу потревожить наших повелителей электричества — Алекса́ндра Степа́новича Попо́ва и Влади́мира Константи́новича Лебеди́нского. На Всемирной промышленной выставке в Париже аппаратура под маркой «Popoff — Ducretet — Tissot» была отмечена золотой медалью. Сейчас беспроволочный телеграф устанавливается на наши военные корабли. Однако последние события в Африке и Китае показали, что никак не меньше, чем на флоте, беспроволочная связь требуется в армии. Поэтому я прошу Вас приложить все усилия, чтобы обеспечить мобильными радиостанциями наши подразделения — вы сохраните жизни тысячам наших солдат и офицеров и обеспечите заведомое преимущество нашей армии на поле боя.

Император остановился и задумался. Объём поставленных задач ему самому казался нереальным. В стране не было ни достаточных производственных мощностей, ни специалистов, способных наладить выпуск всего, о чем он говорит. «Значит вооружим один полк, батальон, да хотя бы роту!» — зло подумал он, — «лиха беда начало!»

— А теперь о том, где и кто будет в первую очередь использовать весь ваш накопленный опыт. Считаю нерациональным распылять ветеранов англо-бурской войны по разным подразделениям, где вас сожрут без соли ретрограды. Мы создадим принципиально новое формирование в нашей армии, там и сконцентрируем весь ваш опыт, знания и инвенции. Подполковник Максимов!

— Я!

— Это неправильно, что иностранное государство, опираясь на мнение своей армии, присвоило Вам звание генерала, а вы у себя на Родине все ещё ходите подполковником. Придётся исправить эту оплошность… Разрешите поздравить Вас, Евге́ний Я́ковлевич, с генерал-майором и предложить новое назначение. Поручаю сформировать из ветеранов-африканеров бригаду особого назначения. В её штатной организационной структуре — учесть все согласованные со мной рекомендации и пожелания присутствующих здесь. Штаб подберете сами. Доукомплектование — за счёт добровольцев. Сегодня мы имеем два театра военных действий. Бурские республики, где война стремительно превращается в партизанскую, и Китай, там русские войска ведут противоположную — контр партизанскую войну. Соответственно — сформированные подразделения бригады в составе отделений и взводов предлагается посылать на «стажировку» в Африку, а уже в составе рот, батальонов и полков — на Дальний Восток. Вам будут переданы все прошения и рапорты как об отправке в Трансвааль, так и о переводе в действующую армию на Дальний Восток. Кроме того, вам будет разрешена вербовка нижних чинов в казачьих пластунских батальонах. Туда набирают в основном безлошадных бедных казаков. Служба в вашей бригаде будет для них ступенькой вверх в военной карьере. В одном только Кубанском казачьем войске насчитывается 18 таких батальонов. Как видите, мобилизационным потенциалом мы вас обеспечим.

Теперь что касается особенностей организации. Почти все участники боев в Африке с теплотой вспоминают дружбу, взаимовыручку и товарищество, с которыми они столкнулись, сражаясь за буров. Есть мнение, что эту атмосферу надо постараться сохранить и придать ей легитимный статус. Посему, предписываю при формировании бригады отменить сословные ограничения, а также титулование, оставив для обращения звание и приставку «господин», а для побывавших в совместном деле под огнём — как символ боевого товарищества, скрепленного кровью, — разрешить специальную приставку «товарищ».

Структура бригады будет максимально упрощена — отделение-взвод-рота-батальон-полк — по три подразделения при общей численности батальона в 555 человек. Каждому полку будут приданы сапёрная рота и хозяйственная рота, рота связи, медицинско-санитарное подразделение и артиллерийская батарея, состав которых и численность еще уточняется.(***) Форма бригады уже готовится и будет представлена вам в ближайшие дни. В ней мы учли опыт скаутов Ловата (****), а также некоторые собственные разработки с привлечением отечественной энтомологии. Главным достоинством такой формы должна стать малая заметность и высокая практичность — чтобы ничто не стесняло движения и не мешало выполнять боевую задачу.

Вооружение бригады будет также кардинально отличаться от стандартного армейского, как и форма. В каждом отделении будет специальная снайперская пара, состоящая из стрелка и наблюдателя, вооруженного максимально мощной полевой оптикой. На каждый полк мы выделим 50 станковых и 120 ручных пулемета и подробно проинструктируем, каким образом они должны использоваться в обороне и в атаке. Вопрос только — какие будут эти пулеметы? Я считаю, что это должны быть пулеметы отечественной конструкции или, по крайней мере, произведенные на основании выкупленной привилегии. Офицерский и унтер офицерский состав, а также артиллерийские расчёты вооружим десятизарядными маузерами К96, имеющими существенное преимущество в ближнем бою из-за скорострельности.

Поголовно весь личный состав должен передвигаться верхом или на повозках, чтобы обеспечить средний темп передвижения 35–40 вёрст в сутки или форсированного марша в 70 вёрст в сутки. Значение разведки вам объяснять не надо, поэтому ваша бригада первой перенесёт ее с земли на небо. Но этот вопрос мы также обсудим отдельно, как только прибудут наши заслуженные аэронавты — полковники Михаи́л Миха́йлович Поморцев и Алекса́ндр Матве́евич Кованько́…

Император наконец-то вернулся на своё место, присел и, извинившись, расстегнул верхнюю пуговицу френча.

— Всё-таки очень длинные совещания пока не для меня, — виновато улыбнулся он, обведя глазами сидящих за столом, — к сожалению, придется заканчивать… Однако, есть еще одно дело… Мне очень лестно, что вы, без всякого намека с чьей-либо стороны, организовали добровольную дружину для моей охраны. Считаю, что такая инициатива ни в коем случае не должна потеряться. Традиционно при Зимнем существует рота дворцовых гренадеров, представляющая собой строй церемониальных пенсионеров. Я предлагаю заменить её реальным боевым подразделением — вашей дружиной. В дальнейшем же, после того, как бригада будет сформирована, — её сводной ротой.

Император ещё раз вымученно улыбнулся и совсем глухим голосом добавил:

— Тютчев сказал, что Россия — это такой Ахиллес, у которого пятка везде. С вашей помощью я надеюсь прикрыть хотя бы малую её часть…. Хотя бы часть…

С последними словами голова императора безвольно свесилась, а тело тяжело привалилось к спинке стула. Тревожный шёпот в зале, переросший в панические крики «Врача!», хлопающие двери и топот ног он уже не слышал…

(*) Охотниками в царской армии называли разведчиков

(* прим)Воспоминания участника англо-бурской войны поручика Августуса было издано в Варшаве в 1902.

(**) (Из книги фон Зиггерн-Корна «Англо-бурская война»):

(***) Главный герой бессовестно подменяет пожелания ветеранов англо-бурских войн собственным опытом, навязывая штат гвардейского полка РККА образца 1945 года. 116 ручных пулемета и 54 станковых были на вооружении стрелковых полков на июнь 1941

(****) Скауты Ловата — формирование Британской армии, образованное во Вторую англо-бурскую войну как полк шотландского йоменства Хайленда. Имя получило в честь основателя, лорда Ловата. Первое в истории британской армии подразделение, которое носило маскировочные костюмы, и первое подразделение снайперов Британской армии (известные как шарпшутеры).

Глава 4 Маша и Мичман

Глупая муха билась о стекло с каким-то религиозным фанатизмом. В полной тишине яростное жужжание сопровождалось гулкими шлепками. На некоторое время наступало затишье, очевидно, вследствии контузии всей мухи, но вскоре неистовство возобновлялось. Вся комичность ситуации заключалась в том, что чуть выше места сражения находилась распахнутая настежь форточка. Но муха, видимо, была слишком увлечена борьбой с прозрачной преградой, поэтому ни на что отвлекаться уже не могла и не хотела.

Человек, лежащий на жёстком, неудобном топчане, пришел в себя как раз во время очередной битвы с оконным стеклом. Руки его были крепко стянуты за спиной и, давно затёкшие, уже даже не болели. Зато страшно болела и кружилась голова, щипало глаза, а в носоглотке и горле поселился противный жгучий привкус и навязчивый своеобразный запах эфира. Впрочем, сейчас всё это было не так уж и важно. Как только он очнулся и осознал, в каком положении находится, вселенская тоска и досада вытеснили все остальные чувства, как тело, погружённое в жидкость, вытесняет ее из ёмкости.

Так глупо попасться! Вот тебе и азарт, вот тебе и погоня! Мальчишка! Лежи теперь, как куль с мукой в ожидании печальной, но зато закономерной развязки!

— Ну что, мичман, оклемался, значится? Это хорошо! — раздался сбоку такой знакомый и такой противный скрипучий голос. Визг половиц известил связанного человека о приближении хозяина этого помещения и всего его положения в целом. — Наконец появится возможность побеседовать, а то всё недосуг было.

Связанные руки за спиной дёрнули и они поползли вверх, выворачивая суставы и заставив мичмана сначала встать на колени, а затем и на цыпочки.

— Вопрос у меня всего один и он простой, — проскрипел вопрошавший. — Вы кто?

— А вы не слишком торопитесь, примеряя ко мне свои навыки заплечных дел мастера? — прошипел мичман, стараясь удержать равновесие.

— Просто демонстрирую серьёзность своих намерений, — усмехнулся хозяин положения. — Повторяю вопрос — кто вы? Кому служите? Какую цель преследовали, следя за мной на яхте и на побережье?

— Ваши вопросы размножаются почкованием… Хотите проверить, не потерял ли я память, после того, как вы шарахнули меня по затылку?

— Бросьте валять дурака, Головин, — лениво ответил голос. — Я мог поверить, что вы — неудачник, залезший в карточные долги, ровно до того момента, пока не увидел вас на берегу в рыбацкой халупе. Или будете мне сейчас рассказывать, что вы гуляли-гуляли и случайно оказались за городом на ночь глядя именно в этом месте в это время?

— Не поверите, но именно так оно и было…

— Эх, не получается у нас беседа.

Мичман почувствовал, как нестерпимо обожгло бок, а по комнате пополз запах горелой кожи…

— Зачем же так ругаться и орать? — брезгливо вытирая руки и ставя на столик свечу, проскрипел мучитель через четверть часа «разговора». — Ну право же, неловко, будто не дворянин, а портовый грузчик! А мне ведь вас рекомендовали, как вежливого и воспитанного юношу. Стыдно! Даже собак напугали, вон как заливаются… Скучно мне с вами, мичман, бесконечно тяжко и неинтересно… Вы вот что — повисите тут до утра, подумайте, стоит ли так кочевряжиться, а с рассветом продолжим. Стоять так на цыпочках, вы сможете еще максимум час, а потом пальцы ног затекут и начнется самое неприятное, но вы сами себе всё устроили, так что не обессудьте… Я зайду после ужина и кто знает, может, вы передумаете…

Визг половиц, кряхтение и хлопнувшая дверь снова погрузили окружающий мир в тишину, только упрямая муха изо всех сил всё ещё долбилась в оконное стекло… «Да что ж она, дура, даже посмотреть вверх не может?» — сквозь боль подумал мичман и отчаянно скосил глаза в сторону окна…. Посмотреть вверх, какая хорошая мысль…

Извернувшись так, что хрустнули шейные позвонки, в темном оконном стекле мичман увидел своё совсем не привлекательное отражение, с руками, задранными за спиной к потолку, набранному из простеньких двухдюймовых слег, через одну из которых, как через блок, была перекинута веревка, на другом конце которой он изволил висеть. Но главное, что узрел пленник — это крюк, которым были подцеплены его связанные руки. Это был шанс! Слега, не предусмотренная для таких тяжестей, как его тело, слегка прогнулась и зазора вполне хватало, чтобы просунуть туда ступню. Надо только изловчиться, чтобы задрать ноги к потолку и не промахнуться. Мысленно поблагодарив преподавателей морского кадетского корпуса за многие часы, проведенные на вантах, развивающие у гардемаринов поистине цирковые акробатические способности, мичман глубоко вздохнул и со всей силой оттолкнулся от топчана.

Слега скрипнула, приняв на себя уже всю массу тела. Зазор между ней и потолком стал ещё больше и мичман, зацепившись за дерево обеими ступнями, смог наконец-то расслабить затекшие мышцы плеча. Так, теперь аккуратно прогиб назад, чтобы крюк выскочил из опутавшей кисти веревки. После пятиминутных трепыханий получилось… А теперь как-то спуститься вниз… Легко сказать, когда висишь под потолком в позе летучей мыши…

Уже бесполезная веревка с крюком болтается в нескольких люймах от лица, а уцепиться за нее решительно нечем… Хотя впрочем, почему же? Мичман вспомнил, как он какое-то время удерживал во время шторма зубами таль, потому что руками намертво схватился за поручни, не давая волне снести себя за борт… Ещё несколько «па» из индийских танцев живота и пенька плотно зажата во рту. А теперь постараться выполнить кувырок так, чтобы приземлиться на ноги ну или вообще на любую часть тела, кроме верхней… И-и-и…

Сколько пленник пробыл без сознания, он не знал. Болело ушибленное при падении плечо и мышцы шеи. Саднили щека и бок. «Как это я умудрился приложиться и тем и другим, — подумал мичман, сползая с топчана и пытаясь встать на ноги. — Теперь срочно к свече… аккуратно, чтобы не затушить пламя, но прожечь веревку. Хорошо, что тёмное окно работает, как зеркало.»

Освобожденные от пут руки плетьми повисли вдоль тела. Удивительно — так обжечь пальцы и ничего не почувствовать… Прошло еще не меньше пяти минут, когда сначала покалывание, а потом дикая боль вернула мичману контроль над конечностями. За это время он успел осмотреть каморку, задуть свечу и попытался разглядеть двор…. Тьма непроглядная… А надо бы понять где он и как отсюда выбираться?

Мичман застыл и весь превратился в слух… За дверью — ни малейшего движения. Или он тут один, или сторож уже видит сон. Зато отчётливо слышен такой знакомый шум прибоя…Э-эх, остаться бы да задать пару вопросов «гостеприимному хозяину». Но шансов, что он его одолеет — никаких, последняя встреча в рыбацкой хибаре тому доказательство. А значит надо уходить… лучше через окно… Главное — добраться до берега, а там что-нибудь придумаем….

* * *

Невзрачный пароходик, обычно выполняющий каботажные рейсы между Эгейским и Ионическим морями, а на этот раз грустно чапающий из Афин на Цейлон за партией чая, у острова Тира в Эгейском море выловил очередного сумасшедшего искателя сокровищ. После Генриха Шлимана с его Троей такие косяками бродили по греческим островам, залезая во все щели в поисках венецианских, римских и древнегреческих артефактов. Местные рыбаки изрядно наживались на них, сдавая в аренду или продавая откровенно дряхлые посудины, тонущие быстрее, чем они успевали выйти за пределы порта. Вот и этот бедолага, очевидно, попал на такого ушлого маримана и теперь барахтался в неприветливых в это время года водах Средиземного моря, сражаясь за остатки плавучести утлой посудины, жить которой оставалось по самым оптимистическим прогнозам не более получаса.

Ну этому-то приключений уж точно хватило, ведь он решительно отверг предложение капитана вернуть его на Тиру и радостно согласился быть доставленным в Цейлон, за что пообещал быть безмерно благодарен в пределах разумного, как только доберется до первого же представительства банка. «Много не съест, — подумал капитан. — Судя по лицу и рукам — явно аристократ. А потенциальная благодарность от такого — она никогда лишней не бывает».


Маша.

«Это невозможно» — сказала Причина. «Это безрассудно» — сказал Опыт. «Это бесполезно» — отрезала Гордость. «Попробуй…» — шепнула Мечта…

Если бы еще год назад Маше сказали, что она окажется в тысячах километров от своей родной смоленской губернии и что к ней полностью относятся слова Некрасова про русскую красавицу, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», она бы посмеялась и назвала такого человека фантазёром и шутником.

Частное образование, салонное воспитание и знание в совершенстве трех языков — французского, немецкого и английского, никоим образом не давали возможности подозревать в хрупкой синеглазке склонности к авантюризму и жажде приключений. Но из песни слов не выкинешь, и спустя 12 месяцев — в январе 1901 года Маша прогуливалась уже не по ярмарочной площади Смоленска, а по берегу Лаккадивского моря, проделав путь почти в 20 000 вёрст — немыслимое расстояние по меркам начала ХХ века.

Всё началось с того, что Мария обиделась. Через полгода счастливой семейной жизни, будучи замужем за гвардейским офицером, она узнала… Точнее «злые языки» ей нашептали про развесёлые застолья, которым регулярно предаётся её благоверный c сослуживцами и полным букетом удовольствий, включая самые нескромные, в компании с кокотками и шансонетками. Когда Маша со смехом рассказала мужу про всю эту нелепость, Николай спокойно и как-то буднично подтвердил абсолютную верность сплетен. Самое ужасное, что он вовсе не смущался и даже не пытался оправдываться или отнекиваться. Сослался на традиции людей его круга, от которых он не мог отказаться, чтобы не стать изгоем в собственном полку. И это Машу убило больше всего.

Как от змеи, она отскочила от супруга.

— Николай, я не могу с тобой оставаться более ни одной минуты.

Он не удерживал её, сказал только, что всё равно любит и она ушла… Больше полугода Маша не видела его, а потом узнала, что муж воюет у буров.

Что должна была подумать жена офицера? Маша подумала, что Николай, страдая от разлуки, выбрал такой путь самоубийства. Естественно, она должна его остановить! Как? Конечно же лично! Надо поехать в Африку, найти Николая и рассказать, что вся её ревность — глупость и не стоит его жизни! Через десять дней Маша уже была на корабле, идущем в Марсель, а оттуда — в Диего-Суарец на Мадагаскаре, и далее — на пароходе «Жиронда» в Трансвааль!

На корабле удивительным образом соседствовали, мирно уживались и даже водили дружбу добровольцы обеих воюющих сторон. То, что абсолютно не укладывается в логику начала ХХI века, вполне допускалось и даже приветствовалось в конце XIX. Люди, которые знали, что они завтра разойдутся по разные линии фронта и будут убивать друг друга, сегодня вместе выпивали, веселились, оказывали уважительные знаки внимания. Однажды, после качественного возлияния, несмотря на то, что было уже глубоко заполночь, шумливая компания и не думала уходить с палубы первого класса. Явился комиссар и попросил пассажиров разойтись по каютам. Его тон был дерзок и суров, а публика была весела и игрива, и он получил отпор. Вышел капитан, жалкий старикашка, с каким-то птичьим визгом схватил за руку одного из наиболее веселых и приказал матросам запереть его в каюту. Тут впервые обнаружился необузданный характер одного американского офицера, который до тех пор ловко драпировался в тогу английского шпиона.

— Господа, — обратился он ко всем, — мы разных наций, но все мы джентльмены, мы должны освободить наших товарищей и нагнать страху на капитана!

Охмелевшие от вина и расхрабрившиеся не по разуму, добровольцы забрали из кают свои револьверы и под предводительством американца бросились на палубу. Капитан и собравшиеся в первом классе пассажиры действительно пришли в ужас при виде револьверов, заткнутых за пояса ночных кальсон…

Маша признавалась себе, что не помнила ничего в своей жизни трогательнее, чем прощание пассажиров в Лоренсу-Маркеше. Вечером человек сорок сошлись в одном ресторане. Перед братоубийственной войной трансваальские добровольцы прощались с английскими.

«Мы ещё не были окрещены кровью, поэтому у нас не было жажды мести и нам было грустно расставаться с дорожными друзьями, чтобы через несколько дней, быть может, стать их убийцами, — записала она в своём дневнике, — Стараясь заглушить голос сердца вином и музыкой, мы пели национальные гимны Трансвааля и Великобритании, затем других представленных здесь наций, неизменно оказывая каждому уважение, вставая и снимая шапки. Несмотря на опьянение, я уверена, никто из нас никогда так не чувствовал безумие войны, как в ту минуту. Но жизнь оставалась жизнью. В полночь все расстались. Англичане уехали в Дурбан, а мы в Преторию».

Потом были долгие вёрсты войны, сражения, в которых пришлось участвовать, кровь и грязь, постоянно сопровождающие любые побоища. Поиски своего благоверного и полное отчаяние, безысходность из-за отсутствия хоть какого-нибудь результата. И вот когда уже всякая надежда на встречу была потеряна, в дело вмешался «Его Величество случай».

«Обогнув небольшой холмик, я с удивлением заметила огонь в окнах оставленной обитателями фермы. Было воскресенье, когда буры патрулей не посылали. Странно, не слышно никаких голосов. Я хотела уже заглянуть в окно, как вдруг послышались нежные, тихие звуки музыки. Я замерла. Эти звуки вырывались из окон и плавно таяли в ночном воздухе, улетая ввысь как мечта. Я поднялась на цыпочки и увидала за пианино бура, так великолепно импровизировавшего. Его шляпа, перевитая лентой, лежала тут же на инструменте. Его большой «Маузер» был прислонен сбоку, а спина перекрещивалась парой прекрасных патронташей — таких, о каких я сама могла лишь мечтать. Голова его обросла длинной шевелюрой, а лицо было обрамлено большой бородой. Вдруг он запел под собственный аккомпанемент. С тех пор, как существует мир, наверное, не было песни нежней, не было музыки мелодичней. Ведь певший голос был так мил и знаком мне. Всем дорогим клянусь, что за миг такого счастья, я не задумалась отдать бы жизнь. Я трепетала, я умирала от радости и вместе с тем боялась громко вздохнуть, чтобы не испугать певца. Игра прекратилась и в окне я увидела

моего дорогого Николая.

— Не бойся, не бойся! Это я, твоя Маруся!

Николай протянул ко мне руки…

С восходом солнца мы оставили приветливую ферму и отправились в лагерь…»

Это была последняя запись в дневнике Маши. Потом было просто не до него. Этим же утром англичане окружили лагерь буров. Очень скоро организованное сопротивление превратилось в очаговое, сосредоточенное в основном на небольших высотках, на одной из которых как раз и находились вновь приобретшие друг друга супруги. Николая ранили в самом начале боя. Разрывная пуля «дум-дум», сделав крохотное входное отверстие в плече, разворотила лопатку на выходе. Перевязав мужа, Маша защищала его с мрачной обреченной решимостью. В голове было удивительно ясно. Не осталось ни страха, ни даже ненависти. Просто математика — количество патронов в патронташе должно совпасть с количеством «хаки», лежащих на земле. Их нашли обоих без сознания, его — от болевого шока после пулевого ранения, её — контуженную от разорвавшейся прямо на бруствере гранаты с лиддитом. Перед их позицией лежало пятеро солдат Её Величества. Николая поволокли в лагерь военнопленных. Её оставили там, где нашли. Англичанам даже в голову не могло прийти, что все пять «хайлендеров» на счету именно этой хрупкой девочки.

Машу нашли и привели в чувство пленные буры, которым англичане велели собрать и закопать трупы. В принципе, удобнее случая для возвращения на Родину трудно было придумать. Никто не собирался ее брать в плен. Никому она была не нужна. Но Маша уже закусила удила и сдаваться не собиралась. Отлежавшись на местной покинутой ферме и прийдя в себя, она снова бросилась на поиски. Очень помог багаж, оставленный в Лоренцо. Благодаря ему, а также горячей воде в отеле, исчезла сельская бурская замарашка и вместо неё материализовалась светская дама, которую провожали восхищёнными взглядами встреченные британские офицеры.

Природное обаяние, помноженное на приобретенное от безысходности нахальство, помогло на плечах у ожидающих аудиенции чиновников и торговцев, прорваться к английскому консулу и, представившись врачом, ищущим своего брата, воюющего за англичан, получить разрешение на пребывание в линии действующей армии.

Английское консульство в Лоренцо по количеству агентов превосходило иное посольство. Большая часть сведений о Трансваале во время войны попадала к англичанам именно через это консульство. Там находили себе заработок множество шпионов, отправляющихся под видом добровольцев в Трансвааль и возвращавшихся обратно почти ежедневно. Все писцы пароходных компаний состояли на жаловании британской короны. Чиновники португальского паспортного отделения — от старшего до младшего — были английскими агентами. И все эти серьезные, прошедшие специальную подготовку, и очень подозрительные мужчины оказались не способны разоблачить незамысловатую, придуманную на ходу легенду очаровательной леди с голубыми глазами и загорелым, явно не салонным, но очень милым личиком.

Наутро со всеми необходимыми проездными документами в двухколёсной повозке Маша уже катила в Блумфонтейн. Госпиталь за госпиталем, ферма за фермой, лагерь за лагерем.

Стоны, отсутствие врачей, недостаток инструментов, лекарств, наглость и цинизм здоровых офицеров и солдат, беспомощное уныние больных… В эти, забытые Богом места, дамы не приносили конфеток и букетов раненым, как в Дурбане и Капштадте. Здесь не было охотниц облегчить страдания своим братьям. Сюда, где грязно и страшно, их великодушие не доходило.

Но кроме страданий солдат, были еще трагедии невиновных и непричастных к политике мирных жителей — женщин и детей. Маше особенно запомнилась ферма у гор Наталя. В живописном ограждении из плакучих ив белел небольшой домик. По долине извивался ручеек, образуя громадный пруд у сада. На ферме она нашла человек шесть женщин и около 20 детей. Эти женщины собрались сюда со всей окрестности, чтобы вместе пережить страх. Их мужья были далеко от них за английскими позициями.

От природы молчаливые, теперь они наперерыв жаловались на свою судьбу. Англичане не церемонятся с их имуществом — забирают на фермах всё, что им нужно, и только иногда выдают карандашные расписки с произвольными ценами. Но больше всего Машу поразили дети, их строгие лица и недетские в своей тоске глаза, молча смотревшие на нее изо всех уголков комнаты. Сутки пробыла она на этой ферме. Подлечила, как могла, больных детей и отправилась далее, понимая, что после этих встреч и этих увиденных рано повзрослевших детских глаз она уже никогда не будет такой же, как прежде.

Мужа Маша нашла на ферме возле Гленко, где расположился главный походный госпиталь. Три комнаты фермы, два сарая и шесть палаток были заполнены ранеными. В одном из помещений она нашла раненых буров и между ними — Николая. Осталось составить план побега… И тут Маша узнала, что всех пленных, к прискорбию буров, отправляют на остров Цейлон, в город Коломбо. Поставленная цель опять становилась призрачно-нереальной… Для любого другого человека, но только не для этой хрупкой девушки. «Ну что ж, Цейлон, так Цейлон», — подумала она с холодной решимостью и через неделю уже садилась на немецкий пароход, отправляющийся в Бомбей…

Индия начала XX века — то место, которое необходимо было бы посетить каждому, кто восхищается ухоженными газонами, чопорными салонами и величественной архитектурой Лондона и других городов метрополии. Именно Индия позволяла Британии быть тем, чем она была. Метрополия присваивала то, что должна была употребить колония, и блистала богатством, оставляя разруху, запустение и безысходность на окраинах империи.

Поезд нёс Машу по безжалостно высушенной Солнцем земле, пробегал по мостам через русла рек, часто в версту шириной, демонстрирующих песчаное дно даже в период дождей. Ведь нетрудно было при миллионах безработных запрудить эти реки в момент их полноводия! Но сильные мира сего не заботятся об этом, а слабые не имеют силы. Среди этой пустыни мелькали отдельные маленькие хозяйства, в ложбинках колодцы, обложенные глиной для сохранения воды. Вот индус, по-видимому, потерявший весь свой скот, разрыхляет засохшую почву маленькой нивы, с комнату величиной, а вся его семья носит из ложбины непромокаемые корзины с водой на головах. Какая ужасная борьба с голодом отражается на этих измождённых фигурках! Но это ещё относительно богатые хозяйства, а у бедных нет колодцев ни близко, ни далеко, и пашня их засохла, превратившись в камень…

На каждой станции повторялось одно и то же — голодные люди из-за станционной решётки молча протягивали иссохшие руки; полунагие женщины, мужчины и дети с воплем бежали за уходящим поездом и падали на путях; упитанные охранники отгоняли их от рельсов, а владыки страны, сидели в вагонах первого класса, охраняемые жандармами с плетями, чтобы их не беспокоили просящие. И так верста за верстой, миля за милей повторялась одна и та же картина, превращая Машу в законченную убежденную англофобку.

В Канди, куда должны были доставить пленников из Трансвааля, всё надо было начинать сначала. Остановившись в «Гостинице королевы», Маша за табльдотом познакомилась с несколькими англичанами-путешественниками и обстоятельно рассказала, что была в качестве врача в английской армии, а теперь едет через Индию в Китай. Что ей позарез нужно как-нибудь получить у губернатора разрешение повидать пленных буров, и что она готовится на следующее утро отправиться к нему с визитом.

Расчёт оправдался на 101 %. Процентом сверху было совершенно неожиданное приглашение от губернатора посетить воскресный бал. По-видимому новые знакомые настолько красочно расписали своё неожиданное знакомство с амазонкой, так отважно сражавшейся за Британию… Ну что ж, так даже будет легче…

Губернатор с женой приняли Машу с предупредительной любезность. Расспрашивали о войне и удивлялись симпатиям к англичанам. В первый раз в жизни ей пришлось видеть настоящее английское общество. Напыщенное и чопорное, молчаливое и бледное, оно своими манерами наводило тоску. Бал был в разгаре. Серьезные, напыщенные пары кружились в вихре бесконечных вальсов… Внешне сохраняя спокойствие и гордую осанку, в глубине сердец все боятся результатов своего несправедливого, жестокого господства. Ведь в случае чего пощады им не будет. Китай тому свидетель. Когда ты вместо мудрости и знания несешь в страну обман, опий и грабеж, не желая думать о бедном народе, он отомстит тебе, как зверь, которому ты сам своим чванством и наглостью уподобляешься. В этом правда жизни. В этом вся логика причин и их последствий. В природе ведь ничто не пропадает. Пожнут когда-нибудь и англичане свой собственный посев.

Губернатор выделялся из толпы не важностью, а своей манерой держаться с достоинством. Почтенный старик с седыми бакенами, с благородным умным лицом, с мягкой улыбкой на губах сильно отличался от тех англичан, которых Маша видала на войне. Улучив минутку, она как бы в шутку обратилась к нему со следующими словами:

— В вашем крае, excellence, я вынуждена прибегнуть к Вашему покровительству.

— В чём же, миледи?

— Мне хочется повидать пленных буров. Среди них, наверно, есть такие, которых я раньше видела в натальском госпитале.

— И в этом-то и должно выразится моё покровительство? — спросил он, улыбаясь.

— Да, в этом заключается вся моя просьба.

— О, это вы можете сделать когда угодно. Завтра, наверно, туда отправится все общество, чтобы на них посмотреть. (*)

Итак, последняя преграда была преодолена. Маша получила доступ в лагерь, где находился её муж. План побега был разработан еще в Трансваале, когда Маша познакомилась с порядком охраны англичанами арестантов. Партикулярное платье для Николая уже закуплено и теперь оставался совсем крохотный штрих — найти для него документы, которые позволили бы покинуть территорию Британской Империи.

Внешне нерешаемую проблему Маша решила устранить с помощью контрабандистов, про эффектные кунштюки которых она премного наслушалась в ходе морских путешествий. Сто миль до портового Коломбо и трехдневные прогулки по его причалам увенчались успехом, и Маша смогла, наконец, договориться с греческими нейтралами о вывозе без пограничных и таможенных формальностей на материк двух лиц. Греческие контрабандисты хоть и заломили несусветную цену в пятьсот фунтов, но хотя бы не изображали из себя невинную простоту, как немцы или французы.

Отдав задаток, Маша вернулась в отель с неприятным ощущением чьего-то взгляда у себя на затылке. Она даже пару раз останавливалась и тревожно оглядывалась, но ничего подозрительного так и не смогла обнаружить. Списав свои тревоги на расшатанные нервы, Мария приказала себе прекратить мучиться неясными страхами, небрежно побросала вещи в дорожный баул и отправилась на железнодорожный вокзал, благо идти было не больше пол версты, сначала через площадь, уставленную ярмарочными павильонами, затем через переулок… Вот тут путешественницу и ждали. Двоих, кто перекрыл путь к отступлению, она не знала, зато очень хорошо помнила тех, кто перерезал ей дорогу и с кем она рассталась меньше часа назад…

— Леди не до конца рассчиталась, — ехидно ухмыляясь, процедил сквозь зубы один из них, — надо бы доплатить…

— Боже мой, как же жалко, — с тоской вздохнула Маша и начала действовать…

Контрабандисты, сменившие ради лёгкого заработка свою основную профессию на «гоп-стоп», даже не поняли что их убивают. Маша стреляла, не вынимая руки из дамской сумочки. «Браунинг» зло выплевывал свинец, нещадно кромсая хорошо выделанную кожу.

«Один, два, три,» — считала про себя Маша.

Первый споткнулся, будто зацепился ногой за камень и плашмя грохнулся на землю, отчаянно скребя ногтями сухую глину. Второй резко выпрямился, будто наткнулся на невидимое препятствие и начал оседать практически вертикально. Его удивленное лицо венчали сведенные к переносице глаза, будто силящиеся разглядеть новую внеплановую дырку, появившуюся в верхней части носа.

— Так, этим достаточно, что с остальными? — Маша развернулась вовремя, когда до преследователей осталось не более пяти шагов. Поправка на цель. Указательный палец упирается в спусковой крючок без какой-либо реакции. «Браунинг», оскорблённый таким тесным пространством для экстракции гильз, «зажевал» последний патрон, намертво заклинив затвор в заднем положении.

«Вот кажется и всё!» — пронеслось в голове путешественницы. Она, глядя, как распрямляются оробевшие и пригнувшиеся было грабители, заметила на их лицах нехорошее выражение злорадства и предвкушения.

«А вот и третий — ишь как торопится, боится, чтобы его не обделили,» — подумала Маша, увидев еще одного незнакомца, стремительно приближающегося со спины к злодеям, сделала инстинктивно шаг назад и, зацепившись за агонирующего бандита, с размаху грохнулась навзничь, потеряв сознание от удара головой о мостовую.

Маша летела на небеса. Она только-только оторвалась от земли и неслась с огромной скоростью вдоль океана над прекрасным шоссе, окаймленным пальмовыми аллеями. Между пальмами росли тёмно-зелёные смоковницы и бесчисленные кустарники тропического орешника. Чудные зонтичные пальмы, вырываясь из чащи, господствовали своими царственными верхушками над остальной зеленью. И всё это, перевитое лианами и ползучей пальмой, бамбуком и тростником, образовало над шоссе непроницаемый свод. На десятки миль вперед открывался прямой туннель из зелени, тенистый и благоухающий. Эта зелень местами разрывалась и тогда справа показывались чудные склоны зеленеющих гор, над которыми господствовал Адамов Пик, а слева — безграничный океан, переливающийся на солнце оттенками бирюзового цвета. Густой естественный свод не давал прорваться туда, наверх и Маша уже начала раздражаться, как ангельский голос настойчиво и с тревогой спросил её:


— Сударыня! Вы можете идти?

— Зачем идти? — удивилась Маша. — Ведь лететь быстрее и приятнее…

Но голос не унимался:

— Сударыня! Надо идти!

Кто-то сильно дёрнул её за плечо, картинка перед глазами кувыркнулась и Маша вернулась на негостеприимную землю…

— Сударыня очнитесь же! — настойчиво повторял голос и чья-то рука упорно ее трясла.

Маша с трудом разлепила глаза и в пяти вершках от своего носа увидел лицо того самого третьего «злодея», который последним прибыл на поле битвы. Удивительно, но лицо его кардинально отличалось от флибустьерских рож контрабандистов и, что еще более неожиданно, говорил он на чистом русском без какого-либо намека на акцент.

— Вы кто? — только и смогла пролепетать девушка, пытаясь сложить в голове хоть какую-то мозаику из обрывков текущей информации.

— Мичман русского императорского флота, к Вашим услугам, сударыня, а моя фамилия вряд ли добавит вам какой-либо ясности. Предлагаю продолжить знакомство в более спокойном месте, а то сюда с минуты на минуту может нагрянуть местная жандармерия…

— А как же эти?… — спросила, было, Маша, но, приподняв голову и увидев еще два распластавшихся на мостовой тела, только кивнула. — Да-да, конечно…

* * *

— Я наблюдал за вами все три дня, когда вы приходили в порт, но так и не догадался, что или кого вы ищите, — промолвил мичман, когда последние огни Коломбо растаяли за спиной, и их двуколка покатила вдоль бесконечных чайных плантаций. — А когда узнал, точнее когда подслушал разговор контрабандистов насчёт вас, предупреждать уже было поздно, надо было спасать… Хотя, вы бы и сами неплохо справились, если бы не досадная осечка. Где так хорошо научились стрелять, Мария Александровна?

— На войне, — коротко ответила Маша, чувствуя, как её отпускает держащий в напряжении шок и всё тело начинает бить крупная дрожь.

— Это было весьма неблагоразумно, — покачал головой мичман, — обращаться за поддержкой к столь сомнительным личностям.

— А я… да Вы… да что Вы вообще возомнили! — почти выкрикнула девушка, после чего голос перехватило, по телу пробежала судорога и она упала на облучок, заходясь рыданиями. Всё напряжение последних месяцев, вся накопленная боль и усталость, казалось, вырвались одномоментно наружу, ломая её тело и обжигая адским огнем душу.

Мичман остановил двуколку, сошёл на теплое шоссе, сделал два шага к обочине и нервно закурил сигареллу. Постоял, не спеша и со вкусом втягивая в себя табачный дым, запрокидывая голову каждый раз, когда его надо было выпустить наружу… Прислушался, понял что рыдания стихают, обошел повозку и накинул на подрагивающие плечи свою дорожную куртку. Вернулся на место извозчика, тронул вожжи и тихо произнес:


— А теперь, Мария Александровна, рассказывайте! Спокойно, обстоятельно, со всеми подробностями и нюансами. Дорога у нас дальняя, всё успеется…

На следующее утро путешественники были уже в Канди. «Ночь Шахерезады» пролетела мгновенно. Мичман оказался внимательным слушателем, не перебивал и не досаждал льстивыми комплиментами, только иногда качал головой, цокал языком и задавал уточняющие вопросы там, где Маша меньше всего ожидала. Ну действительно, какая разница, как выглядит порт Диего-Суарец и сколько труб у парохода «Жиронда»?

— Хорошо, Мария Александровна, — в конце разговора кивнул мичман. — Думаю, я смогу помочь Вашему семейному счастью и для этого не придется заключать сделки с контрабандистами и вообще как-то по-другому продавать свою бессмертную душу. Вполне возможно, что Ваш муж сможет покинуть тюрьму в Канди абсолютно официально, а не по веревочной лестнице… Но только и вам придется помочь мне, хотя должен предупредить — даже простое знакомство со мной может быть смертельно опасным.

— Вы пугаете меня, Александр Георгиевич, — прошептала Маша, — почему бы Вам тоже тогда… официально?…

— Дорогая Маша, — мичман выразительно посмотрел на барышню и грустно усмехнулся, — я бы рад, но служба моя носит настолько специфический характер, что публичность и официальность ей прямо противопоказаны.

— Я не понимаю Вас, Александр Георгиевич, но верю, поэтому готова и хочу Вам помочь. Что я должна сделать?

— Я смогу устроить Вам билет до Марселя, где вы найдёте графа Канкрина Георгия Викторовича и передадите ему всего одну фразу: «Племянник встретился с Фальком в тесном семейном кругу, но к согласию они не пришли. Ждем дядюшку».

(*) До этого момента автор очень близко к тексту пересказывал мемуары об англо-бурской войне Ольги Николаевны Поповой, которые она опубликовала под псевдонимом «Мария З.». Далее авторская Маша будет жить своей собственной жизнью

Глава 5 Следы на песке

Господа дальневосточники

Нет человека, который ощущал бы себя более ничтожным, чем художник, любующийся первобытным буйством природы. Все средства выражения, придуманные человеком: краски, звуки, слова — для него являются невыразимо убогими, чтобы передать ту исполинскую красоту, которой поклонялись, как божеству, его предки и которую он жаждет воплотить в образы искусства. Особое трепетное отношение к первозданной красоте у военных, понюхавших порох. Они знают, как отвратительно выглядит природа и человек, изуродованные войной. Может быть поэтому пассажиры экипажа, только что побывавшие на высочайшей аудиенции, сидели молча, любуясь очаровательными окрестностями Ликанского дворца, подпёртыми снизу стремительной лентой Куры и огражденные сверху махинами Кавказских хребтин.

— Господа, предлагаю остановиться и пройтись, — первым нарушил молчание генерал Гродеков. — Надо немного размять ноги и привести в порядок мысли.

Генералы Грибский и Чичагов согласно кивнули и молодцевато, по кавалерийски, спрыгнули на каменистую дорожку. Последним из экипажа степенно и не торопясь, вышел единственный гражданский — директор новообразованного Восточного института — Алексе́й Матве́евич Поздне́ев, включенный повелением императора в состав Особого Дальневосточного Совещания…

— Красота-то какая! — широко раскинув руки, как будто собрался полететь, басовито гаркнул военный губернатор Приморской области и наказной атаман Уссурийского казачьего войска генерал-лейтенант Чичагов.

— Да, — согласно кивнул больше похожий на преподавателя гимназии, чем на военного, генерал-губернатор и командующий войсками Приамурского военного округа Никола́й Ива́нович Гроде́ков. — Глядя на всё это великолепие, сразу понимаешь, почему оно так пленило и вдохновляло Михаила нашего Юрьевича Лермонтова.

— У меня лично, господа, сегодня другая муза, — поддержал разговор Начальник штаба Приамурского военного округа Константин Николаевич Грибский. — Мне, совсем как в юные годы, так и хочется обратиться с нижайшей просьбой о зачислении в студиозы к нашему уважаемому Алексею Матвеевичу…

— Да, — покачал головой Чичагов, переживая разговор, состоявшийся во время аудиенции. — Наверно придётся подавать профессору коллективное прошение. Всего я мог ожидать от государя, но такого категоричного решения по языкознанию в нашей армии — даже помыслить не мог. Это же во сколько казне обойдется такая инвенция, если наша «alma mater» изловчится и обучит всех офицеров маньчжурскому, китайскому, корейскому и японскому, и за каждый из них предётся прибавлять аж треть довольствия, как хочет государь? Казна не обмелеет?

— Не обмелеет, — усмехнулся профессор Позднеев, — даже тройное содержание Вашего штаба, Константин Николаевич, не стоит и половины тех сумм, которые ещё вчера уходили на содержание одного императорского театра. И слава Богу, что государь отменил это непотребство, перенаправив средства на нужды образования…

— Экая Вы язва, Алексей Матвеевич! — покачал головой Гродеков, — не думал, что реформы собственных финансов императора пробудят в Вас вольтерианские взгляды…

— Помилуйте, — всплеснул руками Позднеев. — Совсем наоборот. Именно сейчас и именно благодаря таким шагам моя вера в престол и государя крепка, как никогда. Но мне, полжизни проведшему в экспедициях и вторые полжизни — в библиотеках и аудиториях, горько видеть, как стоимость содержания целого университета тратится на содержание кокотки, выделывающей правильные «па» ногами.

— Раз профессор заговорил о вере в престол и государя, — оглядел Гродеков спутников, — не угодно ли, пользуясь случаем, освежить тезисы нашего разговора с императором. Когда мы доедем до Тифлиса и сядем в поезд, это уже будет делать не с руки…

— Николай Иванович! — удивленно вскинул брови Грибский. — Я вижу вы всерьез прониклись предупреждением Его Величества о соблюдении секретности и об исключении из дорожных разговоров служебных тем.

— И это абсолютно правильно! — подал голос Чичагов, — мы действительно потрясающе беспечны и доверчивы, господа! И именно поэтому о наших планах противнику становится известно раньше, чем нашим подчиненным. Тем более тут, — генерал умиротворенно обвел глазами пейзаж. — Хочется поневоле задержаться и посекретничать… Правда, в другой компании…

— Отставить шуточки, господа генералы, — нарушил игривое настроение Чичагова Гродеков. — Давайте по делу! Нам, сугубо военным людям, государем поставлена политическая задача — привести под его державную руку Маньчжурию, но сделать это так, чтобы во-первых это было не нашей инициативой и во-вторых, чтобы этому решение не противились другие страны, и в первую очередь Китай…

— Когда государь её озвучил, я хотел немедленно подать в отставку, — усмехнулся Чичагов.

— И когда передумали? — наклонил голову генерал Грибский.

— Когда Десино (*) рассказал про эту авантюру с Монголией.

— Да, авантюра, — согласно кивнул Гродеков, — и вполне возможно, что про её подноготную узнают и китайцы, и англичане. Но что это меняет? Монголы, возмущенные бесчинством китайских наместников и ихэтуаней, поднимают национальное восстание, захватывают Цицикар, пользуясь тем, что китайская армия разгромлена, идут победным маршем на Пекин… Кто им сторож? …

— И тут появляется Его Высокопревосходительство весь в белом и предлагает императрице ЦыСи покровительство, защиту и посредничество, — засмеялся Грибский.

— Думаете, сработает? — нахмурился Чичагов.

— Если наши военные агенты правильно разыграют карту жутких монгольских заговорщиков, уже стоящих у ворот Запретного Дворца, а со стороны Монголии и Манчжурии будут приходить правильные панические доклады — должно сработать, — убежденно высказался Гродеков. — С таким-то содержанием, которое государь выделил военным агентам…

— Я что-то пропустил? — встрепенулся Грибский. — Что постигло наших агентов?

— Вогак и Стрельбицкий, — пояснил охотно Чичагов, у которого за спиной была служба начальником корпуса пограничной стражи, — настаивали на ежегодном выделении Главным штабом на содержание своих осведомителей четырнадцати тысяч рублей. Сравнивая эту сумму с выделенными средствами на негласные расходы российским пограничным округам — пять тысяч рублей и русским военным агентам на Западе — до десяти тысяч рублей, полагаю, она была ни чрезмерной, но и не заниженной. Государь, отметив особую важность Китая и Кореи и задач, которые перед нами поставлены, утвердил тройную смету от запрошенной, и это не считая средств, выделенных специальной группе агентов, курируемых императором лично. Их финансовые возможности, думаю, на порядок серьезнее…

— Какая группа? — заинтересовался Позднеев.

— Та самая, которой поручено учреждение при окружных штабах особых контрразведывательных отделений, предназначенных специально для борьбы с военным шпионством, — усмехнулся Чичагов. — На совещании присутствовали поручик Едрихин и капитан Потапов — вот это и есть представители этого загадочного подразделения, о его предназначении мы можем только догадываться.

— А-а-а, эти… — протянул Позднеев, только что понявший, для обучения каких таких секретных сотрудников языкам дополнительно ангажировал его император.

— В Китае становится тесно, — улыбнулся Гродеков. — Давайте теперь вспомним, что государь выделил нам в качестве пряника?

— Умиротворение злых монголов — это раз, — начал загибать пальцы Грибский…

— Списание репарационного кредита для Японии — это два, — добавил Гродеков.


— Отказ от каких-либо компенсаций за ущерб, причиненный восстанием ихэтуаней — это три, — кивнул Грибский.

— И секретное дополнение — восстановление китайского флота, — закончил Чичагов. — Хотя тут я, конечно, смущён. Отдавая китайцам наши броненосцы, хотя бы часть, не остаёмся ли мы, господа, простите, сами с голой задницей?

— Это только указывает, — задумчиво произнёс Гродеков, — насколько важна для императора Маньчжурия, если он готов пожертвовать даже любимыми игрушками своего дядюшки. Ну что, господа генералы! Всё обсудили, всё запомнили, теперь, в соответствии с высочайшим предписанием — рот на замок и в путь. Работы предстоит много…

Когда генералы — дальневосточники садились в экипаж, Эспер Эсперович Ухтомский, председатель правления Русско-Китайского банка и Маньчжурской железной дороги, по личному ходатайству и под поручительство Его Императорского величества, уже открывал кредит на круглую сумму в миллион рублей на финансирование особых экспедиций Русского Географического общества под руководством капитана Потапова, направляющегося в Монголию, и поручика Едрихина, отправленного в Маньчжурию, а также на особую миссию генерал-майора Вогака в Японии, отправившегося туда с личными посланием императора России к императору Японии, и с частным письмом к большому другу и почитателю России — маркизу Ито… Сражение за Дальний Восток начиналось.

Историческая справка:

Гродеков-Чичагов-Грибский были наиболее яростными сторонниками аннексии Манчжурии. Настолько яростными, что в реальной истории попали в немилость. Были и такие же яростные противники и они в реальной истории победили. О них — позже

Николай Михайлович Чичагов — русский генерал-лейтенант, С 14 июля 1897 года начальник штаба Приамурского военного округа. 4 января 1899 года назначен военным губернатором Приморской области и наказным атаманом Уссурийского казачьего войска. 13 мая прибыл во Владивосток. 15 августа 1900 года произведён в генерал-лейтенанты «за отличие против китайцев»

Грибский, Начальник штаба Приамурского военного округа с 08.1895 г. Назначен военным губернатором Амурской области, командующим войсками и наказным атаманом Амурского казачьего войска 2.06.1897 г. Генерал-лейтенант с 12.1899 г. Во время русско-китайской войны — организатор обороны Благовещенска и командующий Благовещенским отрядом, наступавшим на Айгун-Сахалян. Последним значимым мероприятием губернатора стала организация заселения Зазейского маньчжурского района казачьим населением и образование Николаевского станичного округа.

Никола́й Ива́нович Гроде́ков 28 марта 1898 года Гродеков был назначен приамурским генерал-губернатором, командующим войсками Приамурского военного округа и войсковым наказным атаманом Приамурских казачьих войск. Он был председателем Совета Приамурского отдела Императорского Русского Географического общества, в работе которого принимал самое деятельное участие.

Алексе́й Матве́евич Поздне́ев российский востоковед, монголовед, доктор монгольской и калмыцкой словесности, профессор. Один из основателей и первый директор Восточного института. Политический деятель. Тайный советник.

Полковник Константин Николаевич Десино — военный агент в Китае с 1899 года, до этого — прикомандирован к МИД.

Полковник Стрельбицкий предлагал организовать секретную службу в Корее из заранее завербованных им европейцев, но, по самым скромным подсчётам разведчика, в июле 1901 года вознаграждение каждому такому агенту составило бы от 300 до 1000 рублей в месяц. Эти суммы показались для Главного штаба чрезмерными, и Стрельбицкому отказали

Аналогичной была реакция Петербурга и на последовавшую в феврале 1902 года просьбу Вогака о дополнительных расходах на вербовку 2–5 особых агентов (от 30 до 100 рублей в месяц каждому) для получения всякого рода сведений из резиденции чжилийского генерал-губернатора Юань Шикая и наблюдения за его войсками


Следы на песке

Ротмистра Шершова (*) и поручика Лавро́ва (**), зачисленных в лейб-жандармерию буквально накануне, генерал Трепов оставил при Его Величестве, как ведущих специальное расследование. Остальной личный состав был отправлен императором со специальной миссией в столицу. На скромную группу из двух офицеров легла вся тяжесть работы с полицией и поиск собственных версий последних происшествий, которые никак не хотели выстраиваться хоть в какую-то логическую цепочку и не указывали хотя бы на одно заинтересованное в устранении императора, лицо.

— Итак, что мы имеем? — заливая в себя очередной стакан крепчайшего чая, зевнул Шершов, не отрывая глаз от здорового — во весь стол, листа обойной бумаги, украшенного кружочками, стрелочками и самыми разнокалиберными и разноцветными знаками вопросов. В этой паре он был старшим и возглавлял штаб, в отличие от бегунка-поручика. Этот молодой офицер еще месяц назад служил в Тифлисском губернском жандармском управлении, занимаясь организацией оперативно-розыскной работы.

Вооруженный чертежным карандашом, Лавров вздохнул и уже склонился над своим творением.

— Взрывчатка, обнаруженная на яхте Его Величества идентична с найденной у мортиры на Вилле Петролеа — тринитротолуол, произведенный промышленным способом в Германии. Но это слишком слабый повод для предположения, что покушение в Баку является продолжением неудавшегося покушения на яхте. Второе происшествие: связанный с ним яд, примененный во время покушения в Тифлисе, так и не удалось опознать и выделить — такое впечатление, что он химически неустойчив и разлагается под воздействием воздуха… С мортирой конфуз. Сколько их, где и как хранятся, узнать положительно невозможно. Оружие старое. С учётом — бардак. Сравнивая характер этих трех покушений, их способ подготовки и осуществления, беру на себя смелость заявить, что они никак не связаны, то есть готовились и осуществлялись разными людьми и организациями.

— Хорошо, — кивнул ротмистр. — Как версия, принимается. Что у нас по персоналиям?

— Убитых у Виллы Петролеа не опознали. Можно уверенно сказать, что они никакого отношения не имеют к мастеровым — руки ухоженные, без мозолей. Проверили отели — постояльцев, может кто поселился и пропал, таковых не обнаружено. Точнее, таких хватает, но они все в конце концов нашлись… Можно считать, что эти двое добавились к третьему, неизвестному, в форме пехотного поручика, найденному в ходе тушения пожара в доме купца Самсонова у вокзала Тифлиса. Сам купец бывает там крайне редко. Дом регулярно сдает, поэтому соседи не удивились новому постояльцу… Но купчик уверяет, что не имеет к нему никакого отношения, божится, что именно в это время никому ничего не сдавал… Опросили соседей — к «поручику» заходило несколько посетителей — описание прилагается, но опять же — ни одного опознанного. Убийство и попытка поджога случилась в день отправления государя из Тифлиса в Баку… Вполне возможно — это и есть тот самый адъютант, доставивший яд в штаб — подходит рост и телосложение. Но утверждать, что это именно он, нельзя — лицо пострадало при пожаре….

— Опять маскарад, — фыркнул Шершов.

— Да, причем от начала до конца — пехотный поручик такой же липовый, как и адъютант. Личность выяснить не удалось также и у этой загадочной пары в Баку. Выглядят они похоже. Примерно одного возраста. Полное отсутствие каких-то проверяемых контактов, друзей, родственников…

— Иностранцы?

— С таким знанием русского, как у «адъютанта»?

— Надеюсь, это все покойники на сегодня?

— Ещё есть извозчик, который, предположительно, довез террористов до места совершения покушения. Лошадь запуталась в постромках, потому никуда не ушла. А кучеру просто свернули шею… Одним движением.

— Это же какую силу надо иметь!


— Немаленькую, — кивнул Лавров. — Дальше у нас одни загадки: Мичман Головин исчез бесследно вместе с загадочным «артистом», который непонятно для чего прибыл на яхту и успел побывать и генералом и министром. Это какой-то призрак, у которого нет ни имени, ни фамилии. Есть у нас еще один призрак, имеющий только фамилию и больше — вообще ничего. Кто такой Фальк, какое он имеет отношение к покушениям — непонятно. Очень хочется объединить эти две загадки…

— Для этого не хватает оснований, — кивнул ротмистр, — да и вообще неизвестно, человек это или…

— Или ещё одна какая-нибудь революционная организация или масонская ложа, — закончил мысль поручик.

— Ну что ты мнешься, Владимир Николаевич? Ведь у тебя есть еще что-то?

— Да уж, это покушение в Баку, Сан Саныч… Не стреляют террористы по царям из пушки, точнее до сих пор такого не было. Бомбы, револьвер — предел их фантазии. А тут такое…

— И что надумал?

— Помните, Головин опознал в нападавшем Ширинкина?

— И что?

— Неделей ранее государь еще в Ливадии выговаривал генералу за организацию службы и обмолвился, что стрелять совсем не обязательно из револьвера, на гору можно и пушку затащить при желании… Понимаешь? На гору!.. Пушку!..

— Выходит, что сам подсказал? Но как они узнали?

— Но мы же знаем…

— Или сам Ширинкин?

— Давай не будем исключать любую, самую сумасшедшую версию.

— Не будем, но тогда становится совсем страшно…

— Знаешь, что мне всё это напоминает? След на мокром песке на берегу. Вот он вроде отчетливый и понятный, но проходит минута, и контуры оплывают, искажаются, а потом набегает лёгкая волна и от следов остаются еле заметные лунки, уже вообще ни на что не похожие…

(*) Александр Александрович Шершов — один из основателей русской контрразведки, с крайне ограниченными ресурсами противостоял японской разведке во время русско-японской войны.

(**) Влади́мир Никола́евич Лавро́в — легендарный русский разведчик, организатор службы внешней разведки за рубежом. В 1911 году он, выйдя в отставку в чине генерал-майора, поселился во Франции, где руководил первой организацией агентурной разведки в Западной Европе — так называемой «организацией № 30», действовавшей против Германии. Сведения о его дальнейшей судьбе отсутствуют

Глава 6 Сильные женщины у престола

Возок бодро летел по заснеженной Неве, превратившейся в это время года в один сплошной мост, по которому даже запустили трамвай. Зимнее Солнце, еле-еле приподнявшееся над горизонтом и уже готовящееся нырнуть обратно, старалось за это короткое время максимально насытить землю светом, от чего было нестерпимо больно глазам. Отражаясь от ослепительно белого снега, солнечный свет просверливал даже прикрытые веки и буквально жалил зрачки, привыкшие к полусумраку закрытых, законопаченных на зиму помещений.

Может быть из-за этого яркого сияния, а может быть из-за собственных мыслей, пассажир возка ёрзал на подушках и морщился, как от зубной боли. Увешанный угловатыми орденами мундир топорщился под тяжёлой шубой и врезался в тело под самыми неожиданными углами. Пассажиру возка в этот морозный день неудобным было абсолютно всё.

20 лет назад Манифестом императора Александра III от 14 марта 1881 года он был назначен регентом, «правителем государства» на случай кончины императора до совершеннолетия наследника престола Николая Александровича, а также в случае кончины или недееспособности последнего. И вот теперь, глядя на него, брата покойного императора и дядю ныне действующего совсем не так, как ему хотелось и думая совсем не о том, что полагалось думать в таких случаях, про этот пыльный манускрипт вспоминали все, кому не лень.

Император из стали

«Как было хорошо, пока был жив Саша! — думал про себя великий князь Владимир Александрович, с раздражением оглядывая угрюмые стены Петропавловки. — Как было просто и спокойно! Никто не просил принимать щекотливые решения. Никто не приставал с просьбами и не мучал подозрениями. Всё, что было неприятно, но необходимо, делал брат, император Александр III, а если он что-то пропускал, так на то его Императорская воля и можно было всегда пожать плечами и сослаться на решение самодержца.» (*)

Владимир Александрович, несмотря на представительную внешность и громоподобный голос, вполне подходящий для публичных собраний, политику не любил. Точнее, он любил её ровно до того момента, пока она не мешала более приятным занятиям — великий князь был большим знатоком кулинарии и охоты. Кроме того, он был президентом Академии художеств, поклонником живописи и литературы, охотно рисовал сам и окружал себя артистами, певцами и художниками, первым финансировал заграничные балетные турне Дягилева. Иными словами, старался держаться подальше от власти, поближе к кухне.

Политиком негласно считалась его супруга — Мария Павловна, в семье — Михень. Урожденная герцогиня Мекленбург-Шверинская так и не соизволила перейти в православие, что не мешало ей занимать исключительно высокое положение в высшем обществе и содержать двор, превосходивший императорский своим великолепием и размерами.

Император из стали


Амбициозная, хваткая, умеющая подать себя в свете и в дипломатическом корпусе, она была очаровательной хозяйкой. Ее приемы, заслужившие репутацию блестящих, пользовались популярностью при европейских дворах.

«Должно сознаться, — писал А. А. Мосолов, — великая княгиня знала свое «ремесло» в совершенстве. Двор ее первенствовал в Петербурге». Приемы и балы славились продуманностью и великолепием, этот двор был продолжателем «большого стиля» эпохи Александра II, к столу приглашалось до 1000 человек.»

У великокняжеской четы с племянником Никки, скоропостижно ставшим императором Николаем Вторым, отношения изначально сложились покровительственно-снисходительные, на что царь, впрочем, совсем не обижался, испытывая перед именитым дядей, доверенным лицом и лучшим другом своего отца, заметный даже для посторонних комплекс неполноценности.(**)

Всё изменилось после свадьбы Никки и Аликс. Первой взбрыкнула новоиспеченная императрица, высокомерно отвергнувшая предложение Михень «дружить домами» (***), после чего супруга Великого князя закусила удила и начала исподволь готовить скромненький такой дворцовый переворотик, начав с настойчивых попыток выдать свою единственную дочь Елену за брата императора — Михаила Александровича — наследника престола.

Не надо было обладать особой фантазией, чтобы предположить — вслед за матримониальными планами последуют интриги с целью отстранения Николая Второго от власти, а уж каким способом — тут можно вообще дать волю фантазии. И вот теперь весь двор наблюдает «картину маслом» — на императора одно за другим происходят сразу три покушения на фоне Михень, суетящейся вокруг наследника. Еще и про Манифест Александра III вспомнили — и у «злых языков» в высшем свете сложилась вся мозаика — пока Аликс не родила сына, Александровичи устроили охоту на Николая II, имея на руках документ о регентстве Владимира Александровича и подстраховываясь «правильным» бракосочетанием Елены с Михаилом. В эту строку хорошо ложилось и «лыко» откровенной вражды Михень с Алекс, и казнокрадство еще одного брата покойного императора — генерал-адмирала Алексея Александровича, и так вовремя случившаяся «неприятность» во время коронации на Ходынке, которую вполне мог подстроить третий брат — московский губернатор Сергей Александрович.

Два подозрения отменяют презумпцию невиновности, три — делают суд пустой формальностью. Именно об этом с тоской думал великий князь Владимир Александрович, подъезжая к Аничкову дворцу, бывшей резиденции своего покойного брата Александра III и нынешней резиденции его супруги, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, миниатюрной женщины, в кругу семьи — просто Минни.

Император из стали

Минни!.. По своему положению в обществе и весу в политике это была совсем не Мини, а очень даже Макси! Железный характер и такую же хватку этой крошечный дамы оценили практически все, кто пытался каким-то образом продавить через нее нужное решение или использовать Марию Федоровну для своей интрижки.

После смерти мужа, Александра III, и вступления на престол сына, Николая II, для вдовствующей императрицы начался новый период жизни. Умная, властная женщина, обладавшая природной интуицией, она постоянно стремилась направить сына в его делах, уберечь от чуждого вредного влияния, окружить нужными людьми. И действительно, в первые годы царствования Николая II мать имела на него большое влияние. «Спросите матушку», «я спрошу у матушки», «надо спросить maman» — так отвечал Николай II на вопросы по поводу назначения очередного министра.

Император из стали

По меткому замечанию княгини Л.Л.Васильчиковой, Мария Федоровна «обладала как раз теми качествами, которые не доставали ее невестке. Светская, приветливая, любезная, чрезвычайно общительная, она знала всё и вся, ее постоянно видели, и она олицетворяла в совершенной степени ту обаятельность, то собирательное понятие «симпатичности», которое так трудно поддается анализу и которому научить невозможно. Она была любима всеми, начиная с общества и кончая нижними чинами Кавалергардского полка, чьим шефом она являлась». Любовь эта была не показная. Будучи командующим всей гвардии, великий князь Владимир Александрович отчетливо понимал — стоит Минни пошевелить своим очаровательным миниатюрным пальчиком и её кавалергарды, порвут его, как тузик — грелку. Поэтому, обычно шумный и говорливый, в её компании великий князь предпочитал больше молчать и слушать, особенно сейчас, когда цель вызова «на ковёр» была кристально ясна и печальна, как плакучая ива осенью.


Плохим знаком были первые же минуты аудиенции — великого князя встретила не сама хозяйка дворца, а князь Гео́ргий Дми́триевич Шерваши́дзе, состоящий при Марии Федоровне в должности обер-гофмейстера и попутно оказывающий другие, публично неафишируемые услуги. Вдовствующая императрица ждала своего родственника в голубой гостиной, которая лучше всего оттеняла её холодную ярость, пробивающуюся сквозь аристократические манеры и дворцовый этикет.

— Ну вот что, Вольдемар, — начала Мария Федоровна тоном, от которого замёрзли в клетке канарейки. — Я могла бы долго и нудно пересказывать факты, которые ты и без меня прекрасно знаешь. Я могла бы два часа говорить о том, о чем судачат во всех салонах столицы. Но меня интересует ответ только на один вопрос: кто из вашей гнусной компании носит прозвище Фальк?

Салон погрузился в тишину, как подводная лодка — в пучины мирового океана. Метель, понемногу занимающаяся за окном, вполне заменяла шум воды, заполняющей балластные цистерны, а треск дров в жарко натопленной «французской» печи — скрип корпуса, принимающего на себя давление глубины.

Великий князь Владимир Александрович молча медленно опустился на оба колена и дрожащим, неестественным от волнения голосом, в котором смешались страх и смертельная обида, произнес:

— Матушка Мария Федоровна… Минни… Клянусь памятью моего брата и твоего супруга, клянусь жизнью моих детей… никогда я… никто из нас… да я сам голыми руками придушу…

— Не клянись детьми, Волдемар, — дрогнувшим голосом ответила вдовствующая императрица и присела на ближайшую банкетку, устало сложив руки на коленях. Только теперь великий князь понял, что она держится из последних сил. — Ты никогда не занимался их воспитанием и не знаешь что это, когда ОН отнимает частицу тебя самого… Мой Никки, конечно, не Александр, и ты хорошо знаешь — не он должен быть императором. Но независимо от того, хороший или плохой правитель — он мой сын и я не дам, слышишь, Волдемар, не дам растерзать его на моих глазах, как растерзали твоего отца — Александра II…

Владимир Александрович медленно поднялся с колен, отряхнул с мундира невидимую пыль и ответствовал уже более спокойным и уверенным голосом.

— Думаю, Минни, что слухи о беспомощности и беззащитности Его Императорского Величества сильно преувеличены. Во всяком случае последний месяц он принимает решения, которые по своим масштабам и решимости больше подходят Петру Великому, чем всем нам известному Никки..

— Что я ещё не знаю про своего сына? — удивленно приподняла бровь вдовствующая императрица.

— Доступ к императору в настоящее время затруднен настолько, что личную аудиенцию не могут получить даже самые настырные, имеющие весьма веские причины для очной встречи. Общение с министрами — только письменное, посредством нового статс-секретаря — князя Ратиева. Ликанский дворец, где император изволит пребывать, поправляя здоровье, окружен тройным кольцом охраны, и подразделения, стоящие во внешнем кольце, не имеют никакой возможности проникнуть через внутреннее оцепление. Состав караулов постоянно меняется. Все близлежащие высоты охраняются постоянными постами Кавказского гренадерского корпуса, все дороги и даже тропинки патрулируют казаки. Не знаю, кто разрабатывал эту систему охраны, но этот человек знает свое дело — злоумышленникам осуществить задуманное будет теперь крайне сложно…

— Это мне известно…

— После третьего покушения император изволил объявить об упразднении свиты, а его активность в наборе новых приближенных заставляет предполагать, что он решил пойти по стопам своего пращура — Петра Великого — при его персоне сейчас находится столько инженеров и учёных, сколько не было у престола за предыдущие полвека. Но самое главное — это его собственное «потешное» войско. Количество инвенций в нем так велико, что смело можно говорить о полках нового строя… Вот полюбопытствуй, — и великий князь широким жестом достал из-за обшлага и протянул Марии Федоровне скромную брошюру «Временный полевой устав Вооруженных сил. Маневренная война.»…

— Действительно любопытно, — погладив рукой шершавую обложку, удивленно покачала головой Мария Федоровна. — Никогда не замечала за Никки любви к работе с документами, тем более с такими скучными, как воинские уставы и артикулы…Впрочем… Генерал Трепов свёл с ума всех фрейлин сообщением о наборе женщин в жандармский корпус. Число прошений от мающихся скукой домохозяек, уже, кажется, превысило число жителей столицы…

— Не только в жандармский корпус, — уточнил великий князь. — Никки отменил все ограничения для обучения дам на врачебных и педагогических факультетах. В Императорском Московском университете — фурор и аншлаг…

— Поразительный результат покушений, не находишь?

— Как человек военный, скажу — после того, как смерть свистнет над головой шрапнелью, в человеке просыпаются неведомые ранее способности и таланты, а мозг предлагает решения, о которых в мирное-спокойное время никогда не задумался бы..

— Я не была на войне, но я в курсе, — усмехнулась Мария Федоровна, — для мужчин жизненно необходимо получить пинок под зад, чтобы двигаться вперед…

— Беда только в том, что судьба не всегда может рассчитать свои силы, и пинок иногда получается смертельным…

— А что сиё означает? — и пальчик вдовствующей императрицы ткнулся в гриф «Совершенно секретно».

— Эта фраза означает, Минни, — вздохнул Владимир Александрович, — что, раздобыв сей документ и передав его тебе, я уже совершил должностное преступление, которое грозит мне самыми серьезными неприятностями.

Мария Фёдоровна впервые за время аудиенции улыбнулась:

— Ты так убедительно прибедняешься, Вольдемар, что можешь легко ввести в заблуждение такую доверчивую женщину, как я… Неужели именно из-за всех этих инвенций, изложенных в этой книжице, нашего Никки так усердно пытаются убить?

— Уверен, Минни, что эти покушения — цепь не связанных между собой случайностей. Каждое должно рассматриваться и исследоваться отдельно. Я тебе обещаю, что приложу все свои силы и всё свое влияние, чтобы выявить и наказать злодеев, включая не к ночи упомянутого Фалька. Это имя так часто поминают, что мне лично начинает казаться — кто-то просто хочет этим именем отвлечь нас и пустить по ложному следу…

— Хорошо, Вольдемар, — спустя паузу кивнула головой Мария Федоровна. — Будем считать, что ты меня успокоил и убедил. Ступай же исполнять своё обещание, мне необходимо побыть одной и постараться хотя бы немного отдохнуть — не сплю уже вторую ночь подряд… У князя Шервашидзе заготовлен приказ, который тебе надобно подписать — я немедленно отправляюсь к своему сыну и меня будут сопровождать мои кавалергарды….

— Вы выбрали, кто именно? — уточнил Владимир Александрович

— Все, Вольдемар! Со мной отправится весь мой полк в полном составе, включая музыкантов и интендантов. Если рядом с императором уже идет война с применением артиллерии, ему наверняка вскоре понадобится резервы…

(*) По мнению графа С. Д. Шереметева, близкого друга Александра III, между императором и его братом Владимиром Александровичем происходило «нечто высшее, глубокое и похожее на культ». При этом император «признавал его нравственное превосходство». Однако не только любовался им, но и доверял, поручая ему весьма деликатные политические дела, например, создание «Священной дружины», закона об императорской фамилии и прочие, которые обычно не находят отражения в дневниках и мемуарах.

(**) Как писал про великого князя генерал Мосолов:


«Красивый, хорошо сложенный, хотя ростом немного ниже своих братьев, с голосом, доносившимся до самых отдаленных комнат клубов, которые он посещал, большой любитель охоты, исключительный знаток еды, Владимир Александрович обладал неоспоримым авторитетом. <…> Государь Николай II испытывал перед Владимиром Александровичем чувство исключительной робости, граничащей с боязнью.

(***) Отношения императрицы Александры Федоровны и великой княгини Марии Павловны были открыто враждебными, по словам А. Мосолова, «Мария Павловна, женщина умная и властолюбивая, пожелала стать наперсницею и опекуншею государыни, но сразу получила холодный и решительный отпор, благодаря чему и стала неприязненно относиться к императрице».

Историческая справка:

«Тётушка Михень» дважды пыталась подкатить к трону через династический брак. Но в 1901 году ее дочери Елене не удалось стать супругой Михаила Александровича, а последняя попытка помириться, предпринятая в 1916 году, когда ее сын Борис Владимирович посватался к цесаревне Ольге Николаевне, закончилась окончательным разрывом, после чего её двор окончательно перешёл в жёсткую оппозицию… Об этом же определенно свидетельствует дворцовый комендант В. Н. Воейков: «Великая княгиня Мария Павловна Старшая, по доходившим до меня сведениям, не стеснялась при посторонних говорить, что нужно убрать Императрицу».

«Ледо́вый трамва́й Санкт-Петербу́рга» — трамвайная система, функционировавшая в зимнее время с 1895 по 1910 годы в Санкт-Петербурге на льду Невы.


Император из стали

Глава 7 Будущее, отбрасывающее свою тень в прошлое

Император на секунду остановился и внимательно прислушался к своим ощущениям. Да, именно вину он чувствовал, подходя к этому бравому молодцеватому полковнику, пожирающему глазами начальство и наверняка ломающему голову — за какой-такой надобностью Его Императорскому Величеству понадобился скромный инженер-химик Михайловской артиллерийской академии Влади́мир Никола́евич Ипа́тьев?

Он был произведен в офицеры в день солнечного затмения, когда Дмитрий Менделеев совершил знаменитый полет на воздушном шаре. Получив казенные деньги на обмундирование, посчитав, что можно обойтись и без зимнего офицерского пальто с барашковым воротником, сэкономленное потратил на оборудование для собственной лаборатории. «Запойный» — говорили о его влюбленности в химию сослуживцы.

Император из стали

Даже рождение дочери он «отпраздновал» у пробирок и реторт:

Несмотря на такую ночь, я решил, что для успокоения нервов лучше всего отправиться в лабораторию. Зашедший ко мне коллега был поражен, когда узнал о моей работе после такой ночи. Но у меня было две радости: рождение дочери и получение интересного гликоля»


— Влади́мир Никола́евич Ипа́тьев? — произнес император голосом простуженного человека, только-только вернувшегося к активной жизни после постельного режима, — ученик Алексея Евграфовича Фаворского? Тот самый, которому в Мюнхене профессор Байер разрешил опубликовать работу под вашей собственной фамилией?

— Так точно, Ваше императорское величество! — гаркнул полковник, удивляясь осведомленности государя о столь частных деталях его биографии.

— Лихо, — тряхнул головой император, улыбаясь в усы. — Исследования, которые стажеры выполняют под его руководством, мэтр обычно публикует только под своим именем, а для Вас сделал исключение… Лихо…

Император, ступая осторожно, будто по раскаленному песку, аккуратно прошествовал к накрытому в углу столику с ярко начищенным медным самоваром. Только сейчас Ипатьев заметил, с каким трудом он ходит — сутулясь, припадая и подволакивая левую ногу…

— Проходите — присаживайтесь, Владимир Николаевич, — кивнул на сервированный стол монарх, — в ногах правды нет. Хотя, кто его знает, где она вообще есть… Философию оставим на десерт… Вы стажировались в Париже у Вьеля по пороху и взрывчатым веществам, после чего защитили сразу две диссертации, одна из которых: ««Взрывчатые свойства тринитрокрезола и тринитронафталина»… Так?

Брови полковника опять поползли вверх и он попытался вскочить для ответа по всей форме, однако был остановлен легким движением руки и голосом, в котором не было ни капли официоза.

— Сидите, Владимир Николаевич, не вскакивайте, у нас сегодня не официальный приём, а просто доверительная беседа. Мы сегодня можем поделиться своими мыслями, планами, выслушать конструктивную критику и предложения. Согласны?

— Так точно, Ваше Величество, — кивнул Ипатьев, — после того, как вы озвучили достаточно специальные частности моей работы, я готов вообще только слушать. Мне даже интересно, что вы еще обо мне знаете?

Император широко улыбнулся и погрузился в чаепитие. Даже если бы захотел, он не мог сказать, как много он знает про судьбу гениального химика, и не только из-за фантастичности своей информации. Ипатьев был одним из живых укоров лично ему, как руководителю первого советского государства.

Владимир Николаевич принадлежал к тем немногим ученым, которые сочетали в себе качества теоретика самого высокого класса и инженера, способного уже завтра строить новый завод по открытой им сегодня технологии. Среди химиков таких исследователей история может назвать не более десяти. Он изобрел новый способ катализации при высоких температурах и давлениях и сразу же сконструировал «бомбу Ипатьева» — прибор, ставший прообразом всех реакторов и автоклавов нового типа.

Император из стали


Во время Первой мировой войны возглавил Химический комитет при Главном артиллерийском управлении, запустил первый бензольный завод — всего их построили около двух десятков, потом первый в России завод по синтезу азотной кислоты. Это были принципиально новые технологии — производство толуола из нефти, получение азотной кислоты из аммиака, выделяющегося попутно с бензолом при коксовании угля; были организованы производства фосгена и хлора. В результате его кипучей деятельности, общее производство взрывчатых веществ отечественной промышленностью возросло в девять раз — с 330 тысяч до 2,7 млн пудов в год. Практически Ипатьев в годы войны основал отечественную химическую промышленность, находящуюся до этого в полузачаточном состоянии.

После революции этот удивительный человек остался в СССР, поднимал из руин порушенные гражданской войной производства, не забывая исследования и постановку опытов, в частности — для получения синтетического каучука из спирта и нефти. Он же был инициатором создания Радиевого института, без которого не получилось бы отечественного атомного щита.

Сталину докладывали по линии Коминтерна, как во время одной из командировок в Германию в 1927 году Ипатьева пригласили в гости к нобелевскому лауреату В.Нернсту. Там во время обеда один из немецких профессоров спросил, почему он не хочет покинуть СССР и не переселиться за границу для продолжения своих научных работ, где несомненно, будет гораздо больше удобств? Владимир Николаевич не замедлил ответить, что, как патриот своей Родины, он должен остаться в ней до конца своей жизни и посвятить ей все свои силы. Профессор Эйнштейн, услышав ответ, громко заявил: «Вот эти слова и я вполне разделяю, так и надо поступать».

Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему про свои планы…Уже через пять лет и Эйнштейн, и Ипатьев стали эмигрантами, спасаясь от репрессий, а он — Сталин, тогда не придал этому происшествию должного значения — настолько был увлечен внутрипартийными интригами, перерастающими на глазах в новую гражданскую войну. Ипатьев, выехав на Международный энергетический конгресс в Германию в 1930 году, уже там узнал об аресте своего друга — профессора Шпитальского и решил не возвращаться в СССР, впоследствии уехав в США.

Император из стали

Его крупнейшим открытием стал в 1936 году каталитический крекинг, позволивший намного увеличить выход бензина при переработке нефти. Это изобретение немедленно было использовано промышленностью, и в 1935 году фирма Shell выпускала продукты с использованием промышленного каталитического крекинга в количестве 3000 кубометров в час. Это изобретение позволило синтезировать и полимеризовать этилен, полипропилен и другие популярные изомеры.

Вторым прославившим его изобретением стал высокооктановый бензин, позволивший американским самолётам добиться решающего перевеса в скорости во время Второй мировой войны. Особенность такого бензина — стойкость к детонации, возможность форсировать режим работы двигателя, что особенно было важно в авиации. Именно благодаря ипатьевскому бензину британская армия в 1940 году смогла победить немецкую Люфтваффе в «Битве за Британию». На это мало кто обращает внимание, но главными поставками в СССР по ленд-лизу были не тушёнка и не оружие, а именно высокооктановый бензин — топливо русского инженера Ипатьева.

Исследования Ипатьева позволили наладить производство всевозможных пластмасс, без которых американцы вскоре не представляли себе жизни. Русский гений в США получил более 200 патентов…

И при этом до самой смерти Владимир Николаевич мечтал вернуться на родину. Андрей Громыко, служивший в первой половине 40-х послом СССР в Вашингтоне, докладывал Молотову и Сталину, как престарелый учёный плакал у него в приёмной, бессильно повторяя: «Поймите, мне нет жизни без России».

Император нахмурился и отставил чашку… Когда же ему стало первый раз невыразимо стыдно и досадно? После доклада Громыко? Да нет, тогда на подъёме от побед на фронтах он испытал даже лёгкое злорадство — «вот видишь, и без тебя справились!» Нет, первый раз его обожгло чувство совершенной непоправимой ошибки, когда он прочел интервью одного из учеников Ипатьева — американского профессора Г. Сайнса:

«Вы, русские, не представляете себе, кого вы потеряли в лице Ипатьева, не понимаете даже, кем был этот человек. Каждый час своей жизни здесь, в США, всю свою научную деятельность он отдал России. Беспредельная любовь к родине, какой я никогда и ни у кого из эмигрантов не видел, была той почвой, на которой произрастали все выдающиеся результаты исследовательских трудов Ипатьева».

Второй раз кольнуло сердце, когда он запросил расширенную справку и узнал, что уже будучи обеспеченным и признанным в США, Ипатьев брал к себе в лабораторию только русских, или американцев, владеющих русским языком. И этот «каприз» работодатели ему прощали — дивиденды от результатов работы гениального ученого стократ перевешивали эти мелкие неудобства.

— Владимир Николаевич, — промолвил император, прерывая паузу, — что вы знаете про Уильяма Крукса?

— Немного, — подобрался полковник, понимая, что император переходит от чаепития к делу, — открыватель таллия, великий мистик и спиритист…

— Да, и это тоже, — согласился государь, — он еще и первопроходец — первый, кто получил гелий в лабораторных условиях, и этот газ крайне важен для повышения обороноспособности государства… Но сейчас я про другую, не менее важную для нас инициативу британского химика. Вот послушайте:

«То, о чем я буду говорить, касается всего мира, всех народов и каждого человека в отдельности. Это животрепещущий вопрос сегодня и вопрос жизни и смерти для грядущих поколений. Англия и все цивилизованные нации стоят под угрозой гибели от голода. Население растет, а земли мало. Мир свыкся с мыслью, что где-то еще есть свободные миллионы акров, которые в любой момент можно распахать, чтобы прокормить все увеличивающееся население земного шара. Но это неверно: скоро все свободные земли будут использованы. Нам остается только один путь — усиленно удобрять поля, чтобы снимать с них более высокие урожаи. Нам нужен азот. Где же его взять? Некоторое количество азота дает клевер, но его уже применяют не первый год, и это не спасает положения. Мы удобряем поля селитрой, но запасы ее в Чили не безграничны. Через двадцать-тридцать лет они будут истощены. И тогда мир окажется на краю бездны. Тридцать лет — это миг в жизни народов. Многие присутствующие здесь, быть может, будут сидеть и в 1928 году на очередном съезде Британской ассоциации, и они увидят тогда, насколько правильны были мои предсказания. Есть, однако, луч света в этой мрачной картине. Азота в свободном состоянии сколько угодно на земле. Надо научиться связывать его, связывать во что бы то ни стало! Химик должен прийти на помощь человечеству, над которым нависла угроза. Только химия может предотвратить голодную смерть и создать на земле изобилие…»

— Это же про нас, Владимир Николаевич! Про нашу страну с её бедными почвами. Про крестьян, которые постоянно недоедают. Это как раз та палочка-выручалочка, с помощью которой можно тремя хлебами накормить десять тысяч верующих… Но это еще не всё. Для производства патронов и снарядов нужны порох и взрывчатые вещества. А для этого требуется азотная кислота, которую получают…

— Опять же из селитры, — автоматически закончил мысль императора полковник, прикидывая что-то в уме..

— Да, опять она, проклятущая… Хоть азот означает «безжизненный», без него жизнь невозможна. Все ткани нашего тела, наши мышцы, мозг, кровь — все построено из веществ, содержащих азот. Откуда же он попадает туда? Вдыхаемый нами азот, выходит из наших легких совершенно неизмененным — ни одна его частица не усваивается нашим организмом! Мы не умеем использовать свободный, нейтральный азот. Дыхание не насыщает нас. Мы потребляем только уже ранее, без нас связанный азот, тот, который содержится в животной и растительной пище. Каждая котлета или яичница, которую мы съедаем, — это азотный паек, взятый нами в готовом виде у животных. А животные берут связанный азот у растений, извлекающих его из почвы. В почву же он попадает из навоза, из гниющих остатков растений. Только некоторые бактерии умеют прямо из воздуха извлекать нужный для жизни азот. Они «едят» свободный азот, они связывают его, превращают в сложные азотистые вещества, из которых строится живая клетка. Из далекого Чили огромные залежи ископаемой азотной соли, где сидит «пленный» азот, мы стали добывать и развозить по всему миру, торговать им, скоро будем драться за него… А в то же время над нашими головами струится безграничный океан свободного азота, из которого на четыре пятых состоит вся наша атмосфера…

— Надо только научиться добывать этот ценнейший ресурс прямо из воздуха, — закончил мысль Ипатьев и взглянул на монарха с каким-то новым интересом, как на коллегу, — смело, Ваше величество…

— Что же тут смелого? Подумать? — испытующе взглянул в глаза полковнику император. — Воплотить это в виде работающей промышленной установки — вот это действительно смело.

— Это приказ, Ваше величество?

— Это предложение, Владимир Николаевич, и вы можете его отклонить, если считаете…

— Даже не подумаю, но у меня есть несколько вопросов: какие средства будут выделены на исследования и эксперименты?

— Все, которые вы запросите.

— Какие у меня будут полномочия?


— Самые широкие.

— Какие сроки?

— Самые ограниченные… У нас нет времени ни на что, и нам нужно всё и сразу.

— Чертовски заманчивое предложение, Ваше величество, боюсь я не смогу от такого отказаться. Разрешите приступать?

— Разрешаю и, простите, с этого момента вы — охраняемое лицо, работа которого является секретной, поэтому придется терпеть некоторые личные ограничения. Привыкайте, Владимир Николаевич. Спасать мир — дело не только утомительное и затратное, но и крайне небезопасное…

* * *

Не успело остыть кресло, на котором сидел инженер-полковник Ипатьев, а перед императором стояли навытяжку офицеры, которых лично для него разыскал Ратиев и пригласил на аудиенцию, недоумевая, для чего государю эти молодцы и откуда он вообще узнал про их существование. Император и сам себе не мог объяснить, почему и с какой целью его тянет к этим людям, зачем он хочет посмотреть им в глаза, спросить о чем-то… всё равно о чём, просто подышать с ними одним воздухом и наконец понять все мотивы, которые двигали ими на весьма тернистом пути.

Император прохаживался перед коротким строем, испытывая смешанные чувства смущения и удовлетворения. Как он в своё время мечтал, чтобы эти люди стояли вот так перед ним, навытяжку, как отчётливо понимал, что это только бесплодные мечты, поэтому сейчас у него было горячее желание ущипнуть себя покрепче, дабы убедиться, что все происходящее — не сон и всё, что он видит, происходит на самом деле.

Князь Ратиев, остановившись на правом фланге, раскрыл журнал учета:


— Полковник Юде́нич Никола́й Никола́евич — штаб-офицер при управлении 1-й Туркестанской стрелковой бригады. С 28 мая отбывает цензовое командование батальоном в 12-м гренадерском Астраханском полку…

«Герой русско-японской, Во время Первой мировой, командуя Кавказским фронтом, сорвал планы Османской империи по захвату российского Закавказья и перенёс боевые действия на турецкую территорию. В 1919 чуть было не взял революционный Петроград — бои шли уже в предместьях. Умер от туберкулеза в Каннах,» — услужливо подсказала императору память.


— Подполковник Ке́ллер Фёдор Арту́рович — драгунский Лубенский полк, помощник командира полка по строевой части…

«Успел повоевать в нижних чинах в 1877 в русско-турецкую, дважды георгиевский кавалер, русско-японскую пропустил, зато в Первую мировую — первая шашка России, отказался признавать отречение царя и присягать Временному правительству, убит в 1918 м петлюровцами», — всплыла в голове подсказка.


— Капитан Корнилов Лавр Георгиевич — помощник старшего адъютанта штаба Туркестанского округа, — продолжил представление Ратиев.

Короткая остановка. Длинная пауза. Внимательный взгляд на ярко-выраженные азиатские черты офицера.

— Кроме обязательных для выпускника Генерального штаба немецкого и французского языков, вы хорошо овладели английским, персидским, казахским, монгольским, калмыцким, китайским языками и урду? (*)

— Так точно, Ваше величество, — сейчас учу еще японский…

— А почему именно японский?


— Думаю, что это наш самый вероятный противник в ближайшее время…

— Ну что ж, хорошо что мы думаем одинаково…


— Капитан Дени́кин Анто́н Ива́нович — командир батареи во 2-й артиллерийской бригаде…

Император остановился напротив офицера-артиллериста и долго смотрел на его лицо с упрямым подбородком, только — только начавшим зарастать бородой, еще не приобретшей фирменных «деникинских» очертаний. В 1941, когда сыпался фронт и всё государство держалось на соплях, к Сталину пришел Мехлис, сообщил, что Деникин отказался сотрудничать с Гитлером и призывает оказать посильную помощь Советской России, включая личное участие в войне с захватчиками. «Надо бы опровержение напечатать! — резюмировал комиссар, — где это видано, чтобы белогвардейцы за Красную Армию воевали?»… «Какое опровержение! — взъярился Сталин, — ты видишь, в каком мы положении! Да если этот Деникин сагитирует воевать за нас хотя бы одну дивизию, я ему в ноги поклонюсь и тебя заставлю!»…


— Я знаю, что генерал Сухотин произвольно изменил списки выпускников, причисленных к Генеральному штабу, — произнес вслух император, — в результате чего Вы не попали в их число. Знаю, что воспользовались предоставленным уставом правом, подали на генерала Сухотина жалобу «на Высочайшее имя». Несмотря на то, что собранная военным министром академическая конференция признала действия генерала незаконными, Вам предложили забрать жалобу и написать вместо неё прошение о милости, на что вы ответили: «Я милости не прошу. Добиваюсь только того, что мне принадлежит по праву». Вашу жалобу отклонили, а Вас не причислили к Генеральному штабу «за характер!» (**)


— Да, так оно и есть, — слегка севшим от волнения голосом отрапортовал Деникин, выжидающе глядя на императора.

— Браво, капитан! — улыбнулся император и протянул руку для пожатия, — я вас поддерживаю, надеюсь, что и вы поддержите меня, когда придёт время..

Смущенный таким внепротокольным жестом монарха, капитан замешкался, снимая ставшую непослушной перчатку, затем сильно сжал поданную руку, побледнел, и, с трудом держась на ногах, просипел ещё больше севшим голосом совершенно неожиданное для себя:

— Наше дело — правое, победа будет за нами!..

— Даже не сомневаюсь, — внимательно посмотрев ещё раз на капитана, император сделал шаг к следующему офицеру.


— Подпоручик лейб-гвардии Ма́рков Серге́й Леони́дович, 2-я артиллерийская бригада. Интересуется военными науками, принял решение в 1901 году поступать в Николаевскую академию Генерального штаба.

— Юнкер Дроздо́вский Михаи́л Горде́евич, Павловское военное училище, первый из юнкеров в выпуске, преподаватели отмечают его старания и знания особенно военных дисциплин.

Последним в стройном ряду профессиональных военных, выделяясь среди них, как белая ворона, стоял штатский, в мундире горного инженера.

— Барон Врангель Пётр Николаевич в 1901 году заканчивает Горный институт в Санкт-Петербурге…


Император удовлетворённо кивнул и ещё раз окинул присутствующих внимательным взглядом.

— Несмотря на кажущийся пёстрым состав, все присутствующие попали сюда не случайно. Не спрашивайте, по каким критериям я отбирал вас, всё равно не признаюсь. Важно другое — каждый из вас представляет разные уровни и даже разные поколения. Таким образом с известным допущением, можно сказать, что сегодня передо мной в вашем лице стоит вся русская армия. Героическая. Славная. Овеянная победами Александра Невского и Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова. Та, которая жизнь готова отдать за Престол и Отечество. Но готовность отдать жизнь рождает право задать вопрос: а какими ОНИ должны быть, чтобы за них не жаль отдать самое дорогое, что есть у человека? Как должна быть устроена жизнь в пределах страны, чтобы армия стояла насмерть за эти пределы?

Напуганная восстанием декабристов, власть в своё время запретила офицерам обращаться к политике. При производстве в офицеры теперь давалась подписка: «Я, нижеподписавшийся, даю сию подписку в том, что ни к каким масонским ложам и тайным обществам, Думам, Управам и прочим, под какими бы названиями они ни существовали, я не принадлежал и впредь принадлежать не буду…»

С тех пор сложилось и повелось — армия вне партий, вне политики, она — за закон. Вовлекать армию в политику — преступление. Она не должна принимать участия во внутренней политической борьбе своей страны: она громадная сила и мощь, она слишком грозна, чтобы примкнуть к той или другой партии. Ее не должны трогать бури: она остается политически бесстрастной и блеском штыков, сабель и пушек охраняет законный порядок, охлаждает пыл враждующих сторон… (*)

Этот совет так часто нам повторяют, что истинная суть его давно стерлась, и советчики рекомендуют безжизненность армии как во внешней, так и во внутренней политике. Но армия слишком крупная сила, чтобы быть безжизненной.

Император выставил перед собой раскрытую пятерню и начал загибать по очереди пальцы.

— Во-первых, армия является инструментом власти. Душа армии — офицерский корпус — не может блуждать в политических потемках: он должен быть политически просвещен и сопричастен к тем государственным задачам, которые решает власть. Офицер должен быть активным носителем государственной и национальной идеи. Во-вторых, в наше время всеобщей информированности подготовка войны, политический ее аспект требует высокой политической квалификации не только высшего командного состава, но и рядового офицерства. Третье — сама война, как сложное моральное, политическое, физическое и военное испытание, требует от офицера не только развитых стратегических и тактических навыков, но и умения управлять и направлять энергию вооружённого и одетого в шинели народа на достижение победы; без правильной идеологии справиться с этой задачей невозможно. Четвертое: постоянные попытки всевозможных обществ, движений, разведок иностранных государств использовать своё влияние в армии в борьбе за геополитическое превосходство требуют от офицеров не только бдительности и стойкости к соблазнам и искушениям, но и высочайшей политической прозорливости, умения за действиями отдельных партий, групп и лиц видеть общее благо государства, не упускать из виду вопросы национальной безопасности. И последнее: офицерство — важнейший резерв государственных людей. (**)

Превратив раскрытую пятерню в крепко сжатый кулак, император, не опуская его, прошёл вдоль строя, пристально вглядываясь в глаза стоящих перед ним офицеров — его личных, непримиримых и крайне опасных врагов в той, уже кажущейся нереальной, потусторонней жизни…

— Искусство быть офицером нового, ХХ века, заключает в себе талант не только распознавать национальные интересы и происки геополитических противников, но и отвечать на крайне неудобные вопросы, например, — дойдя до конца шеренги, император круто развернулся, как юнкер на строевой подготовке, поморщившись от резко дернувшей боли в контуженном теле. — Издревле, с момента разделения труда повелось, что крестьяне пашут землю, выращивают хлеб, а служивое сословие охраняет их мирный труд, сражаясь с внешними врагами и рискуя своей жизнью… Так было пока технический прогресс не изменил требования к армии и потребовал формирования «больших батальонов», участия в военных действиях всего населения или значительной его части. Требования изменились, а отношения остались прежними. Должны ли оставаться у служивого сословия те же привилегии, если теперь наравне с ним остальные сословия, призванные в армию, несут те же тяготы воинской службы и точно также рискуют жизнью на полях сражений? У вас есть ответ на это вопрос, господа офицеры? Для решения всех перечисленных задач создаётся Главное Политическое Управление, которое будет отвечать именно за политическое руководство войсками… Комиссары этого управления должны присутствовать в каждом боевом подразделении, разъяснять солдатам, за что они воюют, но и сами быть примером, и не только в бою, — император остановился напротив Врангеля, — я надеюсь, что с Вашей помощью Главное Политическое Управление сможет дотянуться до ближайшего офицерского резерва, сидящего в студенческих аудиториях… Кстати, у вашего батюшки очень бойкое перо, было бы неплохо и его привлечь к этой работе…

Барон Врангель зарделся, как маков цвет. Мемуары Врангеля-старшего были делом сугубо внутрисемейным, и если царь был так хорошо осведомлён об их слоге… Боже, в какие же ещё тайны он посвящён?

— Нам придётся очень много менять, — продолжал между тем император, — у нас безобразно работает интендантура, у нас огромные проблемы в производстве самого необходимого для армии, мы катастрофически зависим от внешних поставок и внешних займов. И если вы считаете, что это не проблемы армии, то я вас разочарую — это первый и самый насущный вопрос, без его решения в случае первого же серьезного конфликта, она останется без снаряжения, вооружения и боеприпасов. Вы ошибётесь, если скажете, что это тема техническая, а не политическая. Там, где начинается обороноспособность, сразу начинается политика. И это надо решать и делать срочно. Мы стоим на пороге грандиозной схватки с непредсказуемыми для всех мировых держав последствиями. И мы совсем не лидеры этой гонки на выживание. Нам только предстоит ими стать или погибнуть… Вот так остро стоит сегодня вопрос и так горячо разгорается мировой пожар, пламя которого уже подбирается к нашим границам…

* * *

По окончанию встречи император еще долго стоял у окна, снова и снова перемалывая в голове сказанные слова… Зачем он говорил их именно этим людям, в это время себя еще никак не проявившим, не успевшим сделать ничего героического или наоборот, злодейского? Анализируя собственные чувства, он вынужден был признаться, что главной его движущей силой на этой встрече был страх, который каждый из присутствующих успел внушить ему в свое время. Меньше всего он хотел бы еще раз увидеть этих людей в стане своих врагов, а значит — он должен обязательно держать их при себе — на расстоянии вытянутой руки, чтобы контролировать, а если что… Про «если что» думать пока не хотелось…

(*) Император цитирует «Настольную книгу офицеров» И.Н. Болотникова от 1910 года.

(**) Слегка обработанная под исторический момент компиляция слов Сталина об офицерах Советской Армии

Глава 8 Перед схваткой

Сообщение о выдвижении Марии Федоровны из столицы спутало все планы. Хотя, конечно, сколько эту минуту не оттягивай, а встречаться все равно придётся. Поэтому лучше брать инициативу в свои руки. Великие князья Николай и Александр Михайловичи откомандированы в Первопрестольную с задачей опередить, задержать, уведомить, что Его Величество уже выехал и скоро будет в Москве и просит подождать…

«Представляю, что там братья наболтают, ну да это неважно, — думал про себя император, нетерпеливо барабаня по оконному стеклу еще не зажившими от многочисленных порезов пальцами. — Мистифицировать вдовствующую императрицу им не удастся — государыня истинно верующая, так что придётся использовать другой сценарий. Как всегда, не хватает одного дня.»

Количество начатых и незаконченных, стоящих, висящих, еле ползущих и вообще замороженных дел, пугало и раздражало. Полное ощущение маятника в масле. Пока ты его толкаешь, он движется. Как только отпускаешь — безвольно и крайне неторопливо возвращается в исходное состояние, где и замирает в ожидании… Радует только молодёжь, всё новое и необычное воспринимающая с детским восторгом, особенно, если чувствует, что инвенции позволят сделать прыжок через ступеньку карьерной лестницы.

Корнеты и поручики Кавказской гренадерской дивизии, творчески восприняв пожелание Его Величества о маскировке на поле боя, уже второй месяц на его глазах увлеченно играли в прятки вместо обрыдшей строевой подготовки. Ликвидировали все запасы рыбацких сетей в округе, сочиняли самые замысловатые наряды «леших», в которых император узнавал намёки на костюмы фронтовой разведки образца 1945… Народ здесь все-таки простой и непритязательный. Старших офицеров, недовольных бесконечными марш-бросками, развеселила и покорила его немудрёная шутка: лучше сорок раз покрыться потом, чем один раз инеем.

Белогвардейцев, ставших в этой жизни комиссарами ГПУ, император тоже порадовал на инструктаже, объявив: «Когда ваша работа кажется вам ненужной и бессмысленной, вспомните о строителях египетских пирамид».

«А как они удивились, когда я их назвал белой гвардией. Хотя потом принюхались и даже гордиться начали — для них звучит неплохо, а вот для меня… Ну да как-нибудь стерпится-слюбится. Главное, чтобы дело пошло. Договорились, что отсебятины не будет. Все солдатские и офицерские вопросы, включая самые каверзные и неприличные, аккуратно записываем и присылаем, ответы получаем — зачитываем. Вроде выходит как личный глашатай ЕИВ. И почетно и не обидно. Пока сами не научатся, не приобретут собственного чутья на политический момент — пусть пользуются таким костылем…Посмотрим, что выйдет.

Но сейчас главное — Москва. Что там у нас с массовыми мероприятиями? Гучков собирает весь старообрядческий актив, туда же приглашены питерские митрополиты, казанский мулла, питерский раввин… Подъедут бурятские ламы, признавшие еще в 1766 Екатерину Великую воплощением Белой Тары на Земле. Естественно не обойтись без Победоносцева. У него наверняка уже заготовлен проект об отлучении графа Толстого от церкви. Вот и чудно. Устроим встречу неукротимого ревнителя Веры с объектом его неусыпного внимания — персональное приглашение Льву Николаевичу доставлено с адъютантом … Ух, какой горячей обещает быть аудиенция, даже неловко перед старцами. Но надо! Борьба противоположностей — основа движения вперед и вообще прогресса…

Зубатов должен обеспечить встречу с бунтующими студентами и пока еще спокойными рабочими. Ну, этот точно справится… Трепов пригласит предводителей дворянства. Для них сюрприз готовит корнет Щетинин. Въедливый молодой человек. Внимательный к мелочам и исполнительный. Посмотрим, как выполнит ответственное задание. Сдюжит, не оробеет — можно будет продвигать его дальше… Химики… нефтяники… конструкторы… Ну что ж, график построен плотный — для родственников времени почти не остаётся. И это хорошо!

Информация начала поступать, хотя над ее качеством ещё работать и работать. А главное — неясно, кому же я так сильно надавил на мозоль, что же я не сделал или сделал неправильно, если меня так жёстко и настойчиво пытаются устранить? Что же ты, Николай Александрович Второй, не оставил никакой информации о своих «обожателях»? Может быть из-за них, а не из-за семейных проблем ты был так скромен и пассивен всё своё правление? Нет ответа… Пока нет…

Радуют дашнаки — непрерывным потоком из Персии и Турции идут свежие донесения. Трепов и Зубатов — тут тоже всё в порядке — служаки. Есть инструкции — исполняют… А вот Красин разочаровал… Хотя… В настоящее время информация от него желательна, но не обязательна. Он сам по себе — информационная бомба, брошенная в революционный курятник, и осталось дождаться, что последует после того, как она взорвётся…»

Император ткнулся лбом в стекло и с силой сжал голову руками, будто боясь, что какая-нибудь мысль из этой охапки выскочит и потеряется. «Человек может все! Особенно делать вид, что все может, — усмехнулся он своему отражению в окне, уже не такому безобразному, как в первые дни после покушения. — И всё-таки, как там сейчас дела у Леонида Борисовича и Владимира Ильича?»

* * *

Владимир Ильич был сегодня в прекрасном расположении духа. Осталась позади вся нервотрепка с плехановскими капризами, из-за чего редакция «Искры» смотрелась, как паралитик. Добавилась уверенность в завтрашнем дне, особенно после встречи с Красиным. Ах, Леонид Борисович! Ах, ловкач! Произвел впечатление на Его Императорское Ничтожество! Ну что ж, грех не воспользоваться случаем. «Я всегда говорил, — резюмировал Ленин в конце совещания, — что в борьбе с царизмом мы готовы пойти на союз даже с дьяволом! Тем более привлекательной выглядит идея товарища Красина использовать для борьбы с самодержавием самого царя, если такая возможность имеется. А потом прихлопнем и самого Николашку со всем его выводком!

Достойным завершением удачного дня стала встреча с британскими товарищами. Особенно душевно получилось посидеть с умненькой милашкой Беатрис (**), хотя и этот малый — Джеймс Макдональд (***) из Комитета рабочего представительства (****) впечатлил и порадовал. Сколько новых идей! Сколько новых решений! Надо всё осмыслить и записать, чтобы не забыть! Чертовски смелые идеи! Прекрасные ребята! Умные и щедрые. Специально приехали — поддержать товарищей — выделили из своего скромного бюджета помощь редакции, благодаря чему он сегодня сможет наконец посетить давно приглянувшуюся домашнюю пивоварню, где хозяйка готовит потрясающие хаксель и браттен…

А ведь Беатрис права! Кругом права!

«Вам надо думать, Вольдемар, — сказала она, участливо глядя в глаза, — как вы будете делить политическое поле с партией социал-революционеров. Они заявили про себя, как про защитников крестьян, а вы — защитники рабочих. Но Россия — крестьянская страна и вы будете постоянно проигрывать эсерам в электоральной поддержке… Или вы собираетесь ждать, когда количество рабочих превысит количество земледельцев?

«Не стоит перетягивать одеяло! — решительно рубанул ладонью воздух Джеймс. — Вам надо сразу заявить о себе, как о партии, борющейся против колониального гнета! Таким образом вы привлечете симпатии всех жителей окраин империи, независимо от того, какого они сословия!»

Какой смелый всё-таки человек, этот Джеймс! В самой колониальной стране мира призывать к борьбе с колониализмом. Но идея-то хороша! Во главу угла — право наций на самоопределение! Каждой, самой скромной народности и этнической веточке — своё собственное государство, которые потом сольются в единую мировую пролетарскую республику! Товарищи эсеры до такого точно не додумаются! Тревожно только за этих смелых идейный английских товарищей — работают прямо в пасти дракона — под носом у британской монархии, которая особой щепетильностью не отличается и в средствах крайне неразборчива… Как они там?

(**) Беатриса Вебб (Уэбб) (урождённая Поттер англ. Potter), леди Пассфильд британская общественная деятельница, социолог, экономист, социальный реформатор и социалистка

Император из стали

(***) Джеймс Рамсей (Рамси) Макдо́нальд, англ. James Ramsay MacDonald, британский политический и государственный деятель, лейборист, дважды занимал пост 56-го и 58-го премьер-министра Великобритании, организовывал съезды РСДРП в Лондоне.

Император из стали

(****) Так с 1900 до 1906 года именовалась Лейбористской партии.

* * *

— Ну как вы там? — вопросом встретил британских товарищей в купе поезда, следующего в Марсель, солидный мужчина с аристократическими тонкими чертами лица в традиционном для начала ХХ века длинном пальто, сюртуке и шляпе-котелке. Он еще не успел раздеться, занимаясь своим безразмерным саквояжем. Его спутник, больше, похожий на полицейского бультерьера, с почти прямым пробором и квадратным подбородком, цепкими, прищуренными глазами и мясистым носом неопределенной формы, одетый в шерстяную костюм-тройку ужасной попугайной расцветки, — коричневые брюки и пиджак с желтой жилеткой — уже вольготно устроился у окна, вытянув ноги так, что сесть напротив него было уже совершенно невозможно.

— Беатрис была, как всегда, великолепна, — располагаясь в кресле и опасливо скользнув взглядом по незнакомцу, сообщил Джеймс Рамсей Макдональдс. — Джон, у леди появились вопросы, которые было бы неплохо обсудить…

Перехватив его тревожный взгляд, Джон Лесли Уркварт щелкнул замками саквояжа, одним движением загнал его под кресло и бухнулся с размаху на плюшевое сиденье, успев по дороге сдернуть с головы котелок и небрежно бросить его на столик.

— Это мой друг и деловой партнёр, Герберт Кларк Гувер (*), — отрекомендовал он попутчика.

Тот, услышав свое имя, слегка наклонил голову, не отрывая глаз от воздушной фигуры англичанки.

— Он представляет наших американских товарищей, работает в Китае, посвящен во все детали нашей миссии в России и горячо её поддерживает, — продолжал Джон.

— Тогда первый вопрос, — взяла слово Беатрис, садясь на своё место и стараясь не обращать внимание на цепкий, раздевающий её взгляд американца, — зачем нам вообще нужен этот ничего не значащий кружок плехановских маргиналов, если у нас уже налажены хорошие партнерские отношения с социал-революционерами?

— Ну хотя бы затем, — вальяжно произнес Гувер, — чтобы не складывать все яйца в одну корзину.

— К тому же, — согласно кивнул Уркварт, — эсеры, как их не украшай и не героизируй, всё равно останутся бандой наемных убийц, опирающихся на самую темную и люмпенизированную часть населения. А Плеханов и Ульянов — это интеллектуалы, мыслители, которые легко смогут обосновать коктейль из самых необычных идей…

— Одну из которых мы как раз им и подкинули, — кивнул головой Джеймс..

— Честно говоря, я была уверена, что Волдемар не согласится, — покачала головой Беатрис. — Всё-таки пролетариат, который, по Марксу, вообще не имеет Родины, никак не монтируется с правом наций на самоопределение.

— Вот именно для этого и нужны такие теоретики, как Ульянов, — перебил ее Уркварт, — которые легко смогут совместить несовместимое и превратить теорию в эффективную революционную практику. … Россия — это слишком большой слон, чтобы съесть его за один присест. Но если заставить одну часть русского народа, например, малороссов поверить, что они колонизированы и угнетены другой его частью — великороссами, то возникнет разлом, по линии которого мы — англосаксы — ещё не одно столетие будем откалывать от России окраины и поедать этого слона небольшими кусочками, независимо от того, кто там будет у власти — царь, капиталисты или социалисты…

— Но Плеханов и Ульянов не просто социалисты. Они — марксисты, — опять покачала головой Беатрис, — они считают, что угнетатели — не расы и нации, а наднациональные классы феодалов и капиталистов…

— Это их проблема, — грубо оборвал англичанку американец, — как и что считать, но если захотят, чтобы их поддерживала демократическая прогрессивная общественность, они должны сначала говорить о праве наций на самоопределение и только потом — про завиральные идеи господина Маркса..

— Про право на самоопределение наций, входящих в состав Российской империи, — уточнил, подняв указательный палец, Уркварт.

— Ну да, конечно, — фыркнул Гувер, отвернувшись к окну.

— Не воротите нос, Герберт, — усмехнулся англичанин, — мы прекрасно помним, чьей колонией вы были, как и то, что из себя представляет американская нация. В первую очередь в ваших интересах, чтобы идеи, навязываемые России, ни в коем случае не переползли её границы. Если они доедут до ваших штатов, вам там станет мало места из-за племён сиу, шайенов и апачи, желающих самоопределиться.

Гувер кивнул, не поворачивая головы, а Уркварт продолжил, обращаясь уже к Беатрис:

— Понимаете, леди, у Ульянова и его соратников просто не будет другого выхода — революционная поляна в России изрядно вытоптана самыми разнообразными революционными движениями и партиями, и прежде всего — эсерами. Эсеров больше, они опытнее, их социальная база — многочисленнее… Помыкавшись в России по задним дворам немногочисленных заводов и фабрик, Ульянов и Ко поймут, что непаханным полем являются не столько пролетарии, сколько инородцы, которые уже составляют больше половины населения империи. Ну а мы им в этом поможем…

— И не только мы, — включился опять в разговор Гувер, — пруссаки и австрийцы, японцы и османы тоже не сидят сложа руки…

— Да, — кивнул Уркварт, — весь цивилизованный мир готов вместе с Ульяновым бороться за освобождение наций Российской империи, угнетенных великороссами…

— Ты плохо знаешь Маркса, Беатрис, — вставил своё слово Джеймс Макдоналд. — Со своим другом и соратником Энгельсом он гениально ввёл в оборот понятие реакционных народов, чем резко упростил нашу задачу. Русских он однозначно относил к таковым и я позволил себе напомнить об этом Ульянову…(**) Он, конечно, скривился, но я сказал, что не стыдно быть рабом — стыдно не осознавать, что ты — раб. О чём тут спорить, сказал я ему, если ваш Чернышевский про вас писал: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы»… Надо учиться ненавидеть свое рабское прошлое и гордиться тем, что теперь наконец-то вы осознали свою рабскую сущность и будете с ней сражаться — выдавливать из себя по капле раба, бороться за право окраин на самоопределение, каяться и платить за то унижение, которое пережили инородцы под игом великороссов…. (***) Ну а мы поможем в этой борьбе…

— Но мы ведь тоже социалисты! — слабо сопротивлялась Беатрис, — как же мы можем подменять классовую борьбу национальной?

— Вот именно потому что мы — социалисты, — назидательно улыбнулся Джеймс, — именно поэтому мы должны делать то, что мы делаем. Для того, чтобы построить социализм у себя, нам придётся изъять некоторое количество ресурсов у неполноценных или реакционных, как сказал Маркс, наций. И социалисты Плеханов и Ульянов просто обязаны нам в этом помочь. Если они этого не сделают — им не будет на кого равняться, не будет с кого брать пример, и тогда всё великое дело построения общества всеобщего благоденствия может не состояться!

— Да — согласился Гувер, — мы должны быть постоянным примером, сияющим градом на холме для этих диких полуварваров. Они должны мечтать о нашей технологической мощи, об устройстве наших трестов, о нашем образовании — как живом образце для их социализма.(****) И они за это должны щедро платить. И да поможет нам Бог! — резюмировал он, после чего в его руках материализовалась симпатичная корзинка, из которой призывно торчало горлышко запечатанной сургучом бутылки.

(*) Герберт Кларк Гуверт — 31-й президент США с 1929 по 1933 от Республиканской партии. С 1908 года работал на Кыштымском медеплавильном заводе горным инженером. Создал акционерное общество Кыштымских горных заводов, скупив предприятия у наследников местного южноуральского купца-олигарха Расторгуева.

Император из стали

(**) «Славяне — мы еще раз напоминаем, что при этом мы всегда исключаем поляков, — постоянно служили как раз главным орудием контрреволюции. Угнетаемые дома, они вовне, всюду, куда простиралось славянское влияние, были угнетателями всех революционных наций.» (Демократический панславизм. Написано Ф. Энгельсом 14–16 февраля 1849 г. Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung»)

(***) «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения. Тогда ее не было. Теперь ее мало, но она уже есть…

Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое (когда помещики дворяне вели на войну мужиков, чтобы душить свободу Венгрии, Польши, Персии, Китая) и свое рабское настоящее, когда те же помещики, споспешествуемые капиталистами, ведут нас на войну» чтобы душить Польшу и Украину, чтобы давить демократическое движение в Персии и в Китае…» (Ленин. О национальной гордости великороссов)

(****) Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование etc. etc. + + = Е = социализм. (Ленин. «Планы статьи «Очередные задачи Советской власти», т.36, стр 550 ПСС)

«Я должен решительно протестовать против того, чтобы цивилизованные западно-европейцы подражали методам полуварваров русских.» (Из письма Ленина Бела Куну. 27 октября 1921 г. http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/31036-pismo-bela-kunu-27-oktyabrya-1921-g)

Глава 9 Марсель, Канкрин, разведка…

Январская погода в Марселе зависит от мистраля — ледяного ветра, дующего с горного хребта Севенны. Маша ощутила его, как только сошла на берег, и сразу же промерзла до костей, несмотря на грамотную, почти сибирскую экипировку. Отстукивая зубами тарантеллу, девушка запрыгнула в закрытый тарантас, называемый во Франции «купе» и облегченно вздохнула, сунув извозчику адрес, заботливо написанный мичманом на открытке, и закрыла глаза, предвкушая теплый прием, горячий чай и отсутствие круглосуточно качающейся под ногами палубы.

Император из стали

Ехать пришлось недолго. Уже через пять минут колеса прощально грохнули по брусчатке, повозка остановилась и Машиному взору открылась совсем не аппетитная панорама старого, средневекового города, располагавшегося между набережной и собором Сен-Лоран. Ничего, похожего на особняки или виллы, в этой части города не наблюдалось, а то, что было в наличие, словом «жилище графа» можно было назвать с очень большой натяжкой.

— Стоять! — тихо, но повелительно приказала Маша извозчику, уже намеревавшемуся задать стрекача из этого негостеприимного места. — Это точно Rue de Sion?

Император из стали


Извозчик радостно закивал головой, не переставая косить глазами по сторонам, откуда в любую минуту могли выйти лихие люди и облегчить кошелёк.

— Полуимпериал, — четко проговорила Маша немыслимую для местного гужевого транспорта сумму. — Один золотой полуимпериал, если доставишь открытку по указанному адресу и вернешься обратно с пометкой о доставке.

На Машу уставились два огромных глаза, в которых жадность боролась с инстинктом самосохранения и, кажется, побеждала.

— Посмотрев ещё раз на адрес и беспомощно оглянувшись по сторонам, извозчик сплюнул, бросил вожжи на облучок, буркнул «Мадемуазель, присмотрите за лошадью…» и исчез в узкой, как цирковые панталоны, улочке.

Маша обошла повозку, нашла крюк на стене, привязала бесхозные вожжи, забралась в тарантас и плотно закрыла дверцу, отгораживаясь плюшевой обивкой от внешнего агрессивного мира. Засунула руки в муфточку, нащупав там заботливо припрятанный «Браунинг», аккуратно сняла с предохранителя… Вот теперь можно было и подождать…

е

Вернувшийся извозчик, резво подбежавший к купе и радостно распахнувший дверь тарантаса, увидел прямо напротив своего носа ствол пистолета, вытаращил и так огромные глаза, запнулся на полуслове и долго тряс головой, показывая пальцем на утробу узенькой улочки.

— Приказано отвезти мадемуазель в Hôtel de Cabre, — выпалил он наконец, когда Маша убрала пистолет обратно в муфту и способность говорить вернулась, наконец, к водителю лошади.

— В отель, так в отель, — вздохнула Маша. Ей было уже все равно, где закончить это бесконечное путешествие, лишь бы скорее.

Стоящий в двух шагах от набережной Hôtel de Cabre выглядел гораздо приличнее тех трущоб, где Маша оказалась по милости мичмана Головина. Но на полноценный отдых в нем можно было не рассчитывать, во всяком случае в светлое время суток, когда отель фактически превращался в офис для самых различных торговых компаний, занимающихся доставкой-отправкой морских грузов, экспедицией, страховкой, шипчандлерским обслуживанием и прочее, прочее, прочее. Впрочем, надежды на отдых не оставалось и по другой причине.

Не успела Маша привести себя в порядок, как в номер заявился портье с запиской, на девять десятых состоявшей из самых изысканных извинений и витиеватых комплиментов. Последняя же часть содержала приглашение посетить загородную резиденцию графа. К записке прилагался ожидающий у гостиницы экипаж, предоставленный в полное распоряжение Маши «доколь ей будет угодно» и открытка с изображением резиденции, чтобы уж точно не перепутать и не заблудиться…

— Да, — покачала головой Маша, осматривая скромный двухэтажный особняк, расположенный на прибрежном утесе, увенчанном крепкими каменными стенами и соединенный с остальной сушей лишь узкой дорожкой, упирающейся в мощные, окованные железом, ворота. — Не резиденция, а настоящая крепость, построенная по всем правилам фортификационного искусства…

Император из стали

С сожалением посмотрев на уже приготовленную постель и тяжело вздохнув, она принялась собираться. Выспаться все равно уже не получится — любопытство не даст сомкнуть глаз, пока она не увидит наконец этого загадочного графа и не передаст ему слова не менее загадочного мичмана.

Немногословный дворецкий проводил Машу в гостиную, больше напоминающую музейную экспозицию со стенами, увешанными холодным оружием и портретами офицеров в мундирах эпохи Александра I и Александра II. Центральное место занимал картина с изображением русского генерала инфантерии со скрещенными на груди руками и муаровой лентой высшего ордена Российской империи — Андрея Первозванного.

Император из стали

«То правда, что мне удалось кое-что сделать; но главная моя заслуга остается неизвестною; она состояла в том, что я многому помешал сделаться» (*)

— прочитала Маша гравированную надпись на богатом окладе, еще раз обвела взглядом портрет и задержалась на глазах генерала, которые ей были почему-то на удивление знакомы…

— Да-да, вы не ошиблись, Мария Александровна. Вам, действительно, частично знакомо это лицо, — услышала Маша за спиной чей-то низкий баритон. — Это прадедушка вашего нового знакомого, милостью которого вы и оказались в этом доме.

Маша стремительно повернулась на голос всем корпусом, как обычно она это делала на войне, становясь к противнику боком, с отставлением левой ноги и одновременным приведением оружия в боевую готовность…

— Браво, Мария Александровна, браво, — голос принадлежал сидящему в кресле-каталке, на вид вполне крепкому и жилистому мужчине, своим пенсне и бородкой клинышком похожему на профессора или на доктора. Выбивались из мирного описания только глаза — внимательные и цепкие, с характерным прищуром, по которым Маша уже научилась отличать людей, профессию которых в высшем обществе предпочитают не афишировать и даже слегка презирать.

— Но простите, откуда вы знаете, как меня зовут? — недоуменно произнесла Маша, смущенно пряча свой игрушечный пистолетик в ридикюль. — На открытке был написан только адрес… Ваш адрес…

— Прошу еще раз прощения, — наклонил голову хозяин дома, — за то, что не мог вас принять раньше и встретиться на рю Симон…Скажите, а Саша ничего не просил передать на словах?

Маша вытянулась в струнку, как обычно делала на уроках во время декламирования заученных наизусть текстов и, закрыв глаза, выпалила: «Племянник встретился с Фальком в тесном семейном кругу, но к согласию они не пришли. Ждем дядюшку.»

— Фу-у-у-у, — облегченно выдохнул граф, — простите еще раз великодушно. Теперь я точно знаю, что вы — это вы… Я действительно не мог встретиться с вами раньше… Риск был слишком велик, а письмо Саши еще предстояло расшифровать, поэтому возникла столь досадная пауза… Сейчас же у меня нет никаких сомнений, что вы — это вы, и я не могу выразить радость, которую принес ваш визит и известие, что Саша жив, в чем мы все уже начинали сомневаться.

— Александр Георгиевич — граф… Открытка с адресом — шифровка… Встречаться со мной опасно… Ваше сиятельство, вы ничего не хотите мне пояснить?

— Машенька… Разрешите старику Вас так называть? Я соскучился по русским именам в этой глуши, — прочувственно произнес граф, махнув рукой на окно, за которым отчаянно орали чайки и медленно погружались в пучину ночи окрестности Марселя. — Я всё-всё-всё вам объясню и смею заверить, что сейчас, в этом доме вы находитесь в полной безопасности. В соседней комнате накрыт стол, а на втором этаже для вас приготовлена отдельная комната. Предлагаю подкрепиться и отдохнуть, после чего обещаю удовлетворить Ваше любопытство полностью. Договорились?

— Договорились наполовину, — упрямо наклонила голову Маша. — Я с удовольствием пообедаю, потому что еще не завтракала, но вы мне обязательно расскажете за трапезой, что здесь происходит, потому что без ответов на вопросы я все равно не смогу заснуть. А измученная бессонницей, я некрасивая, — игриво закончила девушка и вложила в свой взгляд всё обаяние, которое ей было доступно.

— Ах, Маша… Какое же Вы чудо, — удовлетворенно рассмеялся граф. — Что ж с Вами делать? Договорились, конечно, идемте же. Стол накрыт, утка стынет… Точнее, вы — идите, а я поеду…

Мне придется начинать очень издалека, — начал граф, после того, как первый голод был утолен и Машины столовые приборы перестали напоминать ветряную мельницу перед ураганом. — Но без этого вы ничего не поймете и вынуждены будете задавать дополнительные вопросы, которые я постараюсь предупредить.

Итак, прадед Саши — граф Канкрин — был человеком более чем известным… Думается, что в истории России не было такого министра финансов, как Егор Францевич, чья управленческая деятельность, идейно-политические взгляды и научно-практические обобщения стали бы предметом столь пристального интереса и исследований многих видных ученых… Но самое главное детище этого публичного человека было тщательно скрыто от посторонних глаз, хотя всегда оказывало ключевое влияние на принятие решений венценосными особами.

Граф Канкрин в период войны возглавлял интендантскую службу по снабжению сначала армии, затем трех российских армий и армий союзников всем необходимым для боевых действий и быта воинов. Он имел звание генерал-интенданта всех действующих войск против войск Наполеона. Его изумительная распорядительность была замечена Кутузовым, который совещался с ним и защищал его при необходимости. На своем посту он начисто переиграл своего французского визави. Ни в России, ни в Европе французская армия не смогла даже близко подойти к тому уровню снабжения войск, которое организовал Егор Францевич для русской армии.

Гораздо меньше известно про невидимую войну, которую пришлось вести генерал-майору Канкрину по спасению российских финансов от наплыва фальшивых ассигнаций, запущенных Бонапартом. Операция по изготовлению подделок проводилась в атмосфере полной секретности. Группа наполеоновских фальсификаторов состояла всего из 3 человек. Руководитель — начальник отделения министерства полиции Шарль Демаре, непосредственные исполнители — гравер Лаль и типограф Фен. К процессу подделывания русских ассигнаций вышеперечисленные господа относились «с душой». В результате по качеству исполнения французские фальшивки превосходили оригиналы — отличались голубоватым оттенком бумаги, более чётким водяным знаком, глубоким рельефным тиснением, ровным расположением букв в словах основного текста, гравированными подписями. Подлинные ассигнации подписывались вручную. Однако, незнание французами русского языка привело к забавной путанице букв: в основном тексте в словах «государственной» и «ходячей» буква «д» заменялась на «л», в печатных подписях «Павелъ» превращался в «Павив», «Спиридонъ» в «Спиридот» и тому подобное…

Для борьбы с этой диверсией, с благословения императора Егор Францевич создал финансовую разведочную службу, в которую включил самых близких и проверенных людей… Тогда думали, что это только на время войны с Наполеоном и против него. Жизнь рассудила иначе: победоносная кампания 1813–1814 годов, завершившаяся триумфом русской армии в Париже и освободившая Европу от Бонапарта, могла бы дорого обойтись императорской казне. Союзники за снабжение русской армии продовольствием запросили 360 миллионов рублей. На фоне государственных расходов России, которые, например, в 1809 году составили немногим более 278 миллионов рублей, эта цифра выглядела чудовищной. Однако тогдашнему генерал-интенданту русской армии удалось добиться от союзников снижения выплаты в шесть (!) раз, сэкономив России 300 миллионов рублей… Это то, что знают все…. А вот почему ему удалось это сделать — не знал никто, кроме Канкрина и его финансовой разведки, раскопавшей длинный шлейф из подставных компаний и доказавшей, что почти вся прибыль от разорительных цен за поставки русской армии идёт напрямую в карманы венценосных особ из Британии, Пруссии, Австрии… Естественно, что копии таких документов, выложенных на стол переговоров, резко снизили аппетиты «союзников», и также резко подняли уровень озлоблённости «цивилизованной Европы» против «варварской России».

Уже тогда секретность финансовой разведки была не прихотью, а элементарным способом выживания — слишком для многих её работа была не просто неудобна, она была смертельно опасна. И в России, и за её пределами. Для людей, работающих на Егора Францевича, война с победой над Наполеоном так и не закончилась.

Главный подвиг Канкрина — приведение русских финансов в практически идеальное состояние — признают все ученые и политики. Но именно то, как ему удалось это сделать, старательно скрывают как историки, так и политики. Поэтому остаются до сих пор неизвестными тайные операции финансовой разведки, в ходе которых вскрывались и предотвращались злоупотребления и мздоимство на самом высоком уровне, хотя преступники обычно оставались безнаказанными благодаря своему положению.

Когда раздраженный попустительством в отношении высокопоставленных казнокрадов, в 1840 году Канкрин попросил у Николая I об отставке с поста министра финансов Российской империи, тот ответил: «Ты знаешь, что нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я»!.. (**)

Кстати, сударыня, расскажу Вам одну анекдотичную историю, получившую широкую известность в своё время. Дело касалось представления к увольнению одного из чиновников министерства финансов.

Граф Канкрин: А по каким причинам хотите вы уволить от должности этого чиновника?

Директор департамента граф Винниченко: Да стоит, ваше сиятельство, только посмотреть на него, чтобы получить к нему отвращение: длинный, сухой, неуклюжий немец, физиономия суровая, рябой…

Граф Канкрин: Ах, батюшка, да вы это мой портрет рисуете! Пожалуй, вы и меня захотите отрешить от должности…

Сам же Канкрин, обыгрывая свое немецкое происхождение, с иронией отмечал: «Немец похож на капусту: чтобы она вышла хороша, непременно нужно ее пересадить в инородную почву». Став в России Егором Францевичем, Георг-Людвиг Канкрин всегда помнил слова своего отца: «Георг-Людвиг, никогда не забывай, что твоя родина — Германия. И она не может существовать без окружающих ее стран. Но помни и другое, что если станет худо России, то многим не сдобровать, а Германии — в десять раз более. Служи России, как родине своей, как новому Отечеству, превыше которого нет ничего в свете Божьем».

Егора Францевича не стало в 1845, а потом была война, названная Крымской, хотя военные действия охватывали весь периметр границ империи. В ходе ее осиротевшая финансовая разведка под руководством графа Ламберта Иосифа Карловича и Кейзерлинга Александра Андреевича выявляла и уничтожала финансовые каналы, работающие на подкуп чиновников военного и дипломатического ведомств, вскрывала факты мошенничества, а потом, уже под начальством Оскара Егоровича Канкрина, занималась выявлением каналов финансирования террористов…вплоть до гибели императора Александра II и эмиграции нашего шефа — Лорис-Меликова… Теперь….

— А теперь этой службой руководите вы, — догадалась Маша.

— Да, — граф выдохнул с облегчением, найдя повод не сообщать про плачевный, уже полностью неофициальный статус его службы в настоящее время. — Канкрин Георгий Викторович, к Вашим услугам…

— А мичман Головин… Александр Георгиевич… Мичман, стало быть — ваш сын?

— Племянник. Его отец, Георгий Александрович Канкрин, статский советник по министерству финансов, погиб три года назад, расследуя одно дело на Иркутской таможне. Но я люблю Сашу, даже больше, чем сына и обещал Георгию, что обязательно позабочусь о внуке… Вот с вашей помощью, пока это удается. А Головин — это просто необходимый для работы псевдоним, который позволял ему какое-то время работать инкогнито… Насколько мы теперь видим — очень недолго… Я не закончил рассказ, но вы, думаю, уже догадались, в какую компанию попали и почему мы так чураемся публичности.

— Но мне вы так подробно обо всём рассказали. Зачем?

— Затем, Маша, что Ваша жизнь уже никогда не станет прежней, такой, какой она была до встречи с Сашей и до вашего визита сюда. Есть, конечно, шанс, что вас никто не побеспокоит, но по моему опыту, бутерброд чаще падает маслом вниз. Поэтому, если у вас начнутся… к-хм… неприятности, вы должны понимать, с чем это связано и где искать защиту. А сейчас, милый ребенок, глядя на Ваши сонные глаза, я предлагаю сделать перерыв, ибо предполагаю, часть Вашего любопытства, отвечающего за здоровый сон, я уже удовлетворил…

* * *

Маше снился бушующий океан, барк, летящий по волнам и люди, падающие с палубы в ярко-розовые волны, будто подсвеченные из глубины каким-то огромным пронзительно-красным прожектором. Этот яркий свет из пучины, покидая водную стихию, смешивался в воздухе со столбами белого света, падающими от полной Луны, заплетался в тугие красно-белые жгуты и превращался в скалы, о которые бился бортами несчастный корабль, скидывая с себя в розовую пучину всё новые и новые жертвы.

— Подождите! Люди за бортом! Надо остановиться! — кричала Маша, но её никто не слышал. Корабль не останавливался. Брошенный штурвал свободно вращался, никем не удерживаемый и на мостике не было видно ни одной живой души. Только у самой кормы, сидел, безучастно сложив на груди руки, всемогущий министр финансов Александра I, граф Канкрин.

— Граф, сделайте что-нибудь! Мне нужна Ваша помощь! Надо остановить это безумие! — звала Маша, мертвой хваткой вцепившись в штурвал и чувствуя, что не сможет его удержать…

Будто очнувшись, граф встал во весь рост, повернулся лицом к носу корабля, широко раскинул руки и вдруг прыгнул за борт, но не упал в воду, а взмыл в небо и полетел прямо вверх, к Луне, сотрясая воздух пронзительным криком…

Маша проснулась от отчаянного вопля чаек, проникающего даже через плотно закрытое окно, наскоро привела себя в порядок, оделась и спустилась в гостиную. Граф неподвижно сидел в своем кресле и задумчиво смотрел на прибой…

— Доброе утро, Ваше сиятельство.

— Доброе утро, Маша, — граф тяжело вздохнул, как будто собирался с мыслями и силами, — вчера я самонадеянно пообещал Вам свою помощь, защиту и покровительство в случае, если у вас возникнут неприятности, и вот прошло совсем немного времени и я сам вынужден просить помощи у Вас…

— Я сделаю всё, что в моих силах..

— Не торопитесь. Дело в том, что моя просьба, в случае вашего согласия, полностью и окончательно разрушит ваши семейные планы и отодвинет на неопределенный срок ваше возвращение на Родину.

— И тем не менее, — упрямо повторила девушка.

Граф ещё раз вздохнул и легким движением руки пригласил Машу присесть в соседнее кресло.

— Сегодня утром в Марсель прибыли интересующие нас личности. Англичанин, англичанка, шотландец и один, пока неизвестный нам американец. Уже сегодня вечером они отправляются в Дувр, в Англию..

Беатриса Уэбб, леди Пассфильд, известная британская суфражистка, Джеймс Рамсей Макдо́нальд и Джон Лесли Уркварт — такие же известные масоны. Проводили в России и Европе «смотр» своих революционных войск, значит вскоре надо ждать какой-то провокации и бунта. Американец следует из Китая, где сейчас тоже горячо… Мы не понимаем, что объединяет этих людей, но сам по себе звоночек плохой — симбиоз английского политического влияния с американскими капиталами — крайне серьезный противник, который пленных брать не будет.

Нам крайне важно знать, какие общие интересы появились у англичан и американцев, каковы их ближайшие планы, с кем они едут общаться и вообще всё-всё-всё об этих опасных людях и их связях. Вы, Маша, сами того не зная, соорудили себе великолепную легенду, которую может подтвердить теперь даже губернатор Цейлона…. Так получилось, что вы — единственная среди нас, у кого есть такая шикарная версия для поездки в Англию… Мы её подкрепим кое-какими проверяемыми деталями и просим Вас отправиться вместе с этой англо-американской компанией в Британию, познакомиться с ними и попытаться найти ответы на интересующие нас вопросы… Хотя бы на часть из них… Ну а я пока займусь вызволением Вашего мужа. Соответствующие письма уже составлены и отправлены.

— Один вопрос, ваше сиятельство… «Нам» — это кому?

— Это нужно мне и России…

(*) Это реальные слова Егора Францевича Канкрина, оставленные потомкам, которые отражают беспощадную борьбу, которые вели с графом высокопоставленные сановники за право грабить русский бюджет, которые они считали своим частным карманом

(**) Да, именно так и заявил император Канкрину. Слово в слово. Автор ничего не выдумал

Глава 10 По дороге в Москву

Мария Фёдоровна. Санкт-Петербург-Москва

Императорский поезд Марии Федоровны миновал Бологое, когда уже стемнело.

Стоя у окна и провожая глазами редкие огни плывущего по снежным волнам города, вдовствующая императрица раз за разом отматывала нить воспоминаний, пытаясь понять, когда её первенец перешёл ту грань, после которой на него была объявлена охота? Кто её объявил и какую цель преследует? Она, как мать, прекрасно понимала, что более безобидного властителя, чем его Никки, просто не может быть на свете. Тихий, спокойный, никогда ни с кем не спорящий, увлеченный гораздо больше охотой и семьей, чем государственными делами… Кому он мог помешать и перейти дорогу? Или, может быть, его нерешительность и мягкотелость как раз стали причиной для агрессии?

— Пути заметает, — тревожно доложил хозяйке восьмиосного особого вагона гофмаршал, — если метель не уймётся, придётся остановиться в Твери.

Мария Федоровна молча кивнула и опять погрузилась в воспоминания.

Известные черты характера ее сына в правящих кругах империи действительно вызывали опасения. Не скрывая их, адмирал H. M. Чихачев, управлявший Морским министерством, говорил сыну варшавского генерал-губернатора, что «наследник — совершенный ребенок, не имеющий ни опыта, ни знаний, ни даже склонности к изучению широких государственных вопросов. Наклонности его продолжают быть определенно детскими, и во что они превратятся, сказать невозможно. Военная строевая служба — вот пока единственное, что его интересует. Руль государственного корабля [выпал] из твердых рук опытного кормчего, и ничьи другие руки в течение, по всей вероятности, продолжительного времени им не овладеют. Куда при таких условиях направит свой курс государственный корабль — Бог весть».

И если бы только он… О неспособности ее мальчика носить корону гудело, как растревоженный улей, всё высшее общество. Уже в 1890-х годах впервые заговорили о безволии Николая II, якобы не способного вести русский политический корабль. Что бы он ни предпринимал, все встречало скептическое отношение и ухмылку. Кое-что Мария Федоровна слышала сама, о многом догадывалась. Ещё больше ей доносили многочисленные «сороки на хвосте», для которых в высшем свете не было никаких секретов.

«Неограниченное самодержавие до царствования Александра II было логично, — откровенничал в яхт-клубе барон H. E. Врангель. — Но после освобождения крестьян в 1861 году оно стало невозможно. Мыслящая Русь это понимает, народ — инстинктивно чувствует…»

«Вспомяните меня, — говорил о Николае II министр внутренних дел И. Н. Дурново, беседуя в день смерти Александра III с министром финансов С. Ю. Витте. — Это будет нечто вроде копии Павла Петровича, но в настоящей современности». Витте в беседах с покровительствующей ему Марией Федоровной потом часто вспоминал этот разговор, соглашаясь с тем, что у Николая II было немало черт Павла I и даже Александра. Но если Александр I по своему времени являлся одним из самых образованных русских людей, то император Николай II обладал «средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства».

Вспоминая свой разговор с П. Н. Дурново, журналист и издатель А. С. Суворин записал в дневнике его слова о царе, произнесенные вскоре после кончины Александра III: «это будет слабосильный деспот». Ее Никки — деспот… Мария Фёдоровна улыбнулась и покачала головой.

Бологое окончательно растаяло в метельной мгле. Несмотря на все меры утепления, от оконного стекла, а может быть и не только от него, в лицо матери царя могильным холодом дышала январская стужа…. Императрица передернула плечами, опустила бархатную штору, запахнула шаль и неторопливо ступая по мягкому ковру, подошла к своему письменному столу…

Император из стали

Надо что-то написать в дневнике… Ох уж это «надо»… Кажется, она осталась в этой семье единственной, кто свято чтит традиции и этикет, считая их нарушение плохим предзнаменованием… Ни свёкр — Александр II, ни муж — Александр III, ни сын — Николай II такими условностями себя не обременяли…

Свадьбу Никки и Аликс сыграли, не переждав сорокадневного траура по отцу, в день рождения императрицы Марии Федоровны, накануне Рождественского поста. Событие не имело аналогов в императорской семье, но на это молодой государь не обратил внимания. Даже Александр II, стремившийся как можно скорее узаконить свои отношения с княжной Долгорукой, венчался лишь спустя 40 дней после кончины императрицы Марии Александровны. Конечно, второй брак царя-реформатора и свадьбу его внука сравнивать некорректно, но все-таки вопросы придворного этикета Николай II откровенно игнорировал.

А коронация!.. Мария Фёдоровна гнала от себя эти воспоминания, но они назойливо вновь и вновь вставали перед её глазами в мельчайших ужасающих подробностях: когда Никки протянул руку к короне и хотел взять ее, тяжелая бриллиантовая цепь ордена Святого Андрея Первозванного, символ могущества и непобедимости, оторвалась от горностаевой мантии и упала к его ногам. «Один из шести камергеров, поддерживающих царскую мантию, наклоняется к сверкающей на полу регалии и подает ее министру Двора. Тот прячет Андреевскую цепь… в карман…Кошмар!»

А потом Ходынка! Эта треклятая Ходынка и записка Алекса́ндры Ви́кторовны Богдано́вич, хозяйки одного из крупнейших светских салонов Санкт-Петербурга… «Когда царь ехал к германскому послу на «музыкальное собрание» и спектакль, народ ему кричал — не на обеды он должен ездить, а «поезжай на похороны». Возгласы «разыщи виновных» многократно раздавались из толпы при проезде царя. Народ, видимо, озлоблен».

Вот он — результат домашнего воспитания, да, пожалуй, угодливых лакев и горничных, окружавших с малых лет наследника. Решений, выработанных в результате широкого обмена мыслями, в спорах и прениях, для него не существует. Недавно он сказал одному из своих приближенных: «Зачем вы постоянно спорите? Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему!» Это пренебрежение Высший свет чувствует и платит царю той же монетой. Мария Федоровна прекрасно помнила первый для Никки прием дипломатического корпуса в Зимнем. На фоне дворцового великолепия, расшитых золотом генеральских мундиров, дипломатов и придворных, многим современникам царь в пехотном полковничьем мундире с лентой ордена Святого Александра Невского казался маленьким и тщедушным. Острили даже по поводу этой награды, замечая, что ордена Святого Владимира, учрежденного за отличия на государственной службе, новый царь пока себе не пожаловал.

Редактор крупнейшей и влиятельной газеты «Новое время» А. С. Суворин в первый день нового, 1898 года пересказывал свой характерный разговор с сыном, в котором затрагивалась тема прихода в Порт-Артур английских кораблей:

— Что же это, государь проглотит такую обиду?

— Отчего не проглотить? Он только полковник.

— Ну, пускай он произведет себя в генералы и таких обид не прощает.


Мария Федоровна села за стол и подвинула к себе папку, взятую специально в дорогу. Надо ещё раз просмотреть список тех, кого его сын приближал к себе в последнее время. Наверняка злодей кроется где-то среди них, а может быть они вообще все как-то связаны. «Что нужно делать, как править?» — этот вопрос волновал Никки с первых лет царствования, выбирал он себе советчиков весьма нетрадиционных… Вот среди них и стоит покопаться.

Николай II обращался к разным людям, часто стоящим от власти далеко. Он искал неофициальных советчиков, унаследовав традицию использования мнений «безответственных лиц» от покойного отца. Александр III, по словам М. А. Таубе, «при всем своем «самодержавии» и рядом с такими, так сказать, «самодержавными» министрами, как Победоносцев и граф Дмитрий Толстой, не отказывался прислушиваться и к мнениям частных застрельщиков, вроде Каткова и князя Мещерского». «Частный застрельщик» Мещерский был унаследован Николаем II от отца. Но им дело не ограничилось.

Одним из новых советчиков на короткое время оказался «человек ниоткуда» — инженер Николай Александрович Демчинский, увлекшийся предсказаниями погоды. Обладая литературным даром, он сумел «пробиться» к С. Ю. Витте. Через министра финансов ему удавалось получать значительные суммы на свои «предсказательские» изыскания — по 25–30 тысяч рублей в год. Но роль метеоролога Демчинского не устраивала: он воспользовался ею для проникновения к императору. Весной инженер обратился к министру Императорского двора барону В. Б. Фредериксу с просьбой передать его письмо на высочайшее имя, где сообщал, что знает, как без репрессий возможно прекратить студенческие беспорядки. Для разъяснения плана он испрашивал аудиенцию. Летом Демчинский направил Николаю II еще одно послание, призывая предпринять решительные меры для реформирования «устаревшего строя».

Император из стали

Трудно сказать, чем более заинтересовался царь — статьями Демчинского о погоде или его политическими письмами, но аудиенцию ему дали. Царь спросил: «Вы, кажется, делаете прогнозы не только о погоде…» На это инженер ответил, что, прожив на свете более полувека, выработал в себе определенные взгляды на общественную жизнь России и был бы счастлив разрешению откровенно написать об этом. Николай II разрешил. Демчинский писал, что «в населении России есть 10 % недовольных, 90 % равнодушных и ни одного довольного. Пока в стране нет явлений, резко затрагивающих интересы широких кругов, равнодушная масса может служить опорой власти, но как только такие явления возникнут, недовольство неминуемо проникнет в среду равнодушных и она перестанет быть опорой».

Откровенное письмо Демчинский неосторожно показал князю В. П. Мещерскому, так же, как он, имевшему право писать лично царю. Князь увидел в инженере «конкурента» и довел до сведения Николая II информацию о том, что заблаговременно ознакомился с письмом. Последовал высочайший приказ — и Демчинский потерял право писать лично царю.


Инженер пропал, но желание получать дополнительную информацию от людей, никак не связанных с властью, у Николая II никуда не делось. Так в жизни царя появился такой же, как и Демчинский, «человек ниоткуда» — Анатолий Алексеевич Клопов (*) — из семьи фридрихсгамского «первостатейного» купца, чиновник в Комитете железных дорог во Временном статистическом отделе. В 1880-е годы занялся самостоятельными статистическими исследованиями волжской хлебной торговли. Писал статьи и записки, обращаясь с просьбами к влиятельным лицам — графу Воронцову-Дашкову, Плеве, Суворину, пока его не представили царю. Государственный секретарь Половцов, знавший историю возвышения Клопова, рассказывал Марии Федоровне, что его, как «выдающегося по своему необыкновенному патриотизму, чистоте побуждений и отменному пониманию русской народной жизни» человека, рекомендовал царю Александр Михайлович. «Император, — рассказывал Половцов, — имел неосторожность не только принимать и выслушивать этого невежественного проходимца, но даже поручил ему, под предлогом составления подворных описаний в местностях, страдавших от голода, объехать Россию и представить государю настоящую картину народного бедственного положения, скрываемую от государя министрами».

Император из стали

Откровенность и простодушие Клопова, очевидно, очаровали царя, якобы заявившего после первой встречи со статистиком: «Я первый раз чувствовал себя так хорошо с этим искренним человеком». Искреннему человеку можно доверять, тем более что он ведет себя совершенно не так, как придворные льстецы, — в пылу спора может прижать царя в угол, взять за пуговицу. Этикета Клопов не признавал, откровенно говоря с Николаем о народных нуждах, конечно же, как он их понимал. Такой человек мог понравиться самодержцу, всегда желавшему видеть около себя бескорыстных и преданных людей. Но жизнь учит, что в простоте не всегда заключена правда. Более того — «простота хуже воровства», как гласит русская пословица. И Николай II, судя по всему, оказался заворожен именно такой простотой. «Клопов принадлежал к распространенному в России типу страстных, но неуравновешенных, неспособных к систематическому труду и логическому мышлению искателей и поборников правды, — характеризовал его императрице свой человек в окружении царя. — То, что, нарушая закон для восстановления справедливости к отдельному человеку, он нарушает самый государственный строй, — об этом Клопов думать не хочет, это ему неинтересно».

«Эти советчики, — позволил себе негодовать состоявший ныне военным агентом при бурах Васи́лий Ио́сифович Роме́йко-Гу́рко, — мечтают путем личного усмотрения исправить все те людские настроения, которые закон в его формальных проявлениях ни уловить, ни тем более упразднить не в состоянии». Военный министр Куропаткин рассказывал Марии Федоровне, как Горемыкин жаловался ему на внутреннюю неурядицу, которую увеличивает и сам царь. «Этот гусь [Клопов] разъезжает с бумагой от Гессе в особых вагонах и мутит всех в Тульской губернии, заодно с Львом Толстым. Ездит с большою свитою, гласно для всех, кроме министра внутренних дел».

Мария Федоровна отложила бумаги и вызвала камер-лакея. Горячий чай сейчас будет в самый раз — и от усилившегося к ночи мороза, и от чувства полного бессилия, которое наваливалось каждый раз, когда императрица пыталась понять, как помочь своему ребенку не потерять корону, а вместе с ней и голову…

Что же произошло дальше? Раздражен, видно, был не только Горемыкин. Невозможность «выйти за круг» строго очерченных правил нервировала и Николая II, он чувствовал себя ущемленным. Секретного «единения» с представителем народа — титулярным советником Клоповым, желавшим «раскрыть глаза» царя на творящиеся в России безобразия, не получилось. Неудачная история инспекционной поездки Клопова, по словам В. И. Гурко, оставила «тяжелый осадок в душе государя». Желание проявить инициативу, конечно, при этом не ослабло, но стало выливаться уже в иные формы. Проявление «твердости характера» стало для Никки, очевидно, idee fixe, точно так же, как и стремление найти честных и бескорыстных советников, не имевших отношения к высшим правительственным или придворным сферам.

— Но, Боже милостивый! За это не убивают! — не выдержав, вскрикнула вслух Мария Фёдоровна, и, оглянувшись, добавила «Прости, Господи!», перекрестившись на «Купину Неопалимую», стоящую на краю стола. Эта икона стала спутницей императрицы после того страшного крушения, которое разделила её жизнь на «до» и «после»..(**). Тогда никто из императорской семьи не погиб и даже не пострадал, хотя погибли все лакеи, официанты и даже собака, лежавшая у ног царя. Но после этой трагедии привычная и достаточно безмятежная жизнь закончилась, и в семье Марии Фёдоровны прописалась смерть. Сначала ушёл в самом расцвете сил, не дожив и до пятидесяти — Александр III, потом от чахотки сгорел Георгий, … И вот теперь чуть не погиб Никки… Происходит что-то страшное и неуправляемое, что она, императрица и мать, понять не может…

Мария Федоровна взяла в руки очередное «донесение низов». Им оказалось письмо рано осиротевшей дочери обер-прокурора, поэтессы Зинаиды Гиппиус. Любимица литературного критика Философова, пытаясь объяснить происходившее в конце XIX — начале XX столетия, писала: «Что-то в России ломается, что-то остаётся позади, что-то, народившись, или воскреснув, стремится вперед… Куда? Это никому не известно, но, на рубеже веков, в воздухе чувствуется трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих».

«Ну что ж, если даже такие столпы консерватизма, как К. П. Победоносцев, не видели радужных перспектив, постоянно твердя, что Россия на всех парах идет к конституции, что ж тогда ждать от «ловцов душ» — поэтов и артистов? — подумала императрица. — Как там говорил по этому поводу конфидент обер-прокурора Святейшего синода генерал Киреев: «Слаб еще, не разыгрался поток конституционных идей, но плотина, которая ему противопоставляется, еще слабее!»

«Плотина» — прошептала Мария Фёдоровная откинувшись в кресле… Перед её мысленным взором встала могучая фигура покойного мужа — Александра III, и на его фоне — более чем скромный внешний вид сына — Николая II… Да … Какая уж тут «плотина»… Но мы ещё поборемся!


(*) Истории Клопова и Демчинского, факты из жизни, высказывания царедворцев — это все истории абсолютно реальные, пересказанные автором по книге Сергея Фирсова «Николай II»

(**) Катастрофа, произошедшая 17 октября 1888 года с императорским поездом у станции Борки под Харьковом. Во всём поезде, состоявшем из 15 вагонов, уцелело только пять. Вагон, в котором находились придворно-служащие и буфетная прислуга, был полностью уничтожен, все находившиеся в нём погибли… Из дневника Марии Фёдоровны: Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и всё вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Всё падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела ещё Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз… В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду. (…) Всё грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мёртвая тишина, как будто в живых никого не осталось. (…)


В то же время Тула. Лев Николаевич Толстой.

Готовился побороться и Лев Николаевич, которому почти одновременно доставили решение Синода и личное приглашение императора на аудиенцию. Скорее всего он проигнорировал бы и то, и другое, но уж очень заковыристо и необычно — не по протоколу — было составлено приглашение, где самодержец выражал надежду на встречу «если, конечно, писатель не испугается открытой дискуссии с ним и с клириками»… Император, зная гордый нрав графа, самым бессовестным образом брал его на «слабО» и Лев Николаевич ожидаемо «закусил удила». «Кто испугается? Я? Да я их всех…» И вот теперь он сидел в ожидании поезда на Москву, перебирая свои записки и воспоминания, эволюцию своих чувств и мыслей при воцарении Николая II.

Вскоре после восшествия на престол молодого императора, он начал писать рассказ-сказку «Молодой царь». Сюжет был прост: царь, только что вступивший на престол, решил, устав от трудов праведных, устроить себе отдых в рождественский сочельник. Накануне он много работал с министрами: утвердил изменение пошлины на заграничные товары, поддержал продажу от казны вина и новый золотой заем, одобрил циркуляр о взыскании недоимок, указ о мерах пресечения сектантства и правила о призыве новобранцев. Наконец, царь освободился, вернулся в свои покои и стал с нетерпением ждать прихода супруги, но пока ждал — уснул. Его разбудил некто — «он», кого царь ранее не знал.

По ходу рассказа становится понятно, что Толстой под видом этого неизвестного хотел показать Христа. Христос провел царя по различным местам, показав, к чему приводит исполнение его распоряжений, — к убийству на границе несчастных контрабандистов; к повальному пьянству в деревнях, где люди уже перестают быть людьми, теряя человеческий облик; к притеснениям неправославных христиан; к насилиям и смертям невинных в ссылках. После всего увиденного, проснувшись в слезах, молодой царь в первый раз «почувствовал всю ответственность, которая лежала на нем, и ужаснулся перед нею». В беспокойстве он вышел из своих покоев и в соседней комнате увидел старого друга своего отца. Тот попытался убедить его, что все не так уж плохо, что не надо преувеличивать собственную ответственность. «И ответственность на вас только одна — та, чтобы исполнять мужественно свое дело и держать ту власть, которая дана вам. Вы хотите добра вашим подданным, и Бог видит это, а то, что есть невольные ошибки, на это есть молитва, и Бог будет руководить и простит вас».

Услышав это, молодой царь обратился с вопросом к жене, а та не согласилась с царедворцем. Обрадовавшись сну, увиденному супругом, она, «молодая женщина, воспитанная в свободной стране», признала, что ответственность, лежащая на царе, — ужасна. «Надо передать большую часть власти, которую ты не в силах прилагать, народу, его представителям, и оставить себе только высшую власть, которая дает общее направление делам». Завязался учтивый спор: с царицей не согласился царедворец. Но царь вскоре перестал слышать спор, внимая голосу «спутника в его сне». Тот убеждал царя, что он прежде всего человек, у которого помимо царских есть и человеческие обязанности, вечные — «обязанность человека перед Богом, обязанность перед своей душой, спасением ее и служения Богу, установлением в мире Его царства».

«И он проснулся. Жена будила его, — завершал свое повествование Толстой, замечая: — Какой из тех трех путей избрал молодой царь, будет рассказано через 50 лет».

Что выбрал молодой царь, писатель узнал после встречи государя с земствами в январе 1895 года. Самодержец бросил в лицо собравшимся, чтобы никто даже не мечтал о каком-либо участии в управлении страной. Люди сочли себя оскорбленными. Лев Николаевич встречался с одним из депутатов, присутствовавшим на том памятном приеме. В выражениях депутат не стеснялся: «Вышел офицерик, в шапке у него была бумажка; начал он что-то бормотать, поглядывая на эту бумажку, и вдруг вскрикнул «бессмысленными мечтаниями», — тут мы поняли, что нас за что-то бранят, ну к чему же лаяться?»

Конечно же, к такому выбору царя Толстой отнёсся резко отрицательно. Даже начал работу над статьей о «бессмысленных мечтаниях», желая опубликовать ее в России. Потом понял, что цензура не позволит статье увидеть свет, и оставил эту идею. Сейчас граф раскопал в своих архивах и взял наброски с собой, намереваясь или зачитать публично или, в крайнем случае, подарить самодержцу, уведомив, что там всё про него:

«Ребенок начинает делать какое-нибудь непосильное ему дело. Старшие хотят помочь ему, сделать за него то, что он не в силах сделать, но ребенок капризничает, кричит визгливым голосом: «Я сам, сам», — и начинает делать; и тогда, если никто не помогает ему, то очень скоро ребенок образумливается, потому что или обжигается, или падает в воду, или расшибает себе нос и начинает плакать. И такое предоставление ребенку делать самому то, что он хочет делать, бывает если не опасно, то поучительно для него. Но беда в том, что при ребенке таком всегда бывают льстивые няньки, прислужницы, которые водят руками ребенка и делают за него то, что он хочет сделать сам, — и сам не научается, и другим часто делает вред».

Перечитав ещё раз своё творение пятилетней давности, писатель нахмурился… Нет, не подойдёт — слабовато… придётся ещё объяснять, что под няньками он имел в виду русскую бюрократию в виде стаи «жадных, пронырливых, безнравственных чиновников, пристроившихся к молодому, ничего не понимающему и не могущему понимать молодому мальчику, которому наговорили, что он может прекрасно управлять сам один»…

Покачав головой, Лев Николаевич решительно взял в руки карандаш и на обороте размашисто начертал:

«Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народной к самодержавию и его представителю — царю то, что везде, при встречах Вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за Вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности Вам, — это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых Вы принимаете за выразителей народной любви к Вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный Вам народ»(*)… Ну вот так-то лучше… Конечно еще не очень, но время подправить ещё имеется..

— Я тебе покажу, мальчишка! — бормотал граф, размещаясь в купе поезда, следующего по «чугунке» из Тулы в Первопрестольную. — Значит, «если я не испугаюсь?» Ты увидишь, как Толстые в атаку ходят! — и поправил золотой крест, покрытый красною финифтью (*), — единственную военную награду, которой он был удостоен за многие сражения во славу Отечества.

(*) Автор не посмел ни одного слова своего приписать авторству Л.Н. Толстого. Все, приведенные в тексте цитаты. принадлежат перу самого великого писателя.

(**) Императорский орден Святой Анны


Рязань. Императорский поезд.

Несмотря на разгулявшуюся стихию, настроение у императора было приподнятым. На задний план ушла даже зудящая тревога по поводу встречи со вдовствующей императрицей, дворянско-купеческим и церковным активом, которые знали Николая II, как облупленного и не могли, не имели права не заметить разительных перемен в его речи, мимике и манерах. C помощью Ратиева он заготовил несколько сюрпризов, сказав про себя «спасибо» так удачно подвернувшемуся покушению. И тем не менее… Нет! Говорить про покушение слово «удачно» было неправильно. Но сколько же всего на него можно списать и сколько полезного сделать, что без этого происшествия смотрелось бы непонятно, нелогично и немыслимо…

Причина хорошего настроения императора крылась не только в этих организационных экспромтах, но и во внешне совсем неприметной встрече с поручиком-кавалергардом, которая произошла как бы невзначай прямо в помещении Рязанской станции. С тем, кому он лично был обязан очень многим, если не всем, в той, прошлой жизни и без кого ему было так неуютно в этой.


Из прошлой жизни: 17 апреля 1943 года. Москва. Кремль.

«Товарищу Сталину лично. О необходимости организации средних специализированных военных школ Суворова и Нахимова» Генерал-майор Игнатьев А.А. Город Москва, проезд Серова, дом 17, кв. 15. Тел: К-0-81-55»

На докладах этого человека Сталин уже давно ставил утвердительную отметку не глядя, так как был уверен — предложения Алексея Алексеевича Игнатьева продуманы, взвешены и полностью отвечают интересам страны и государства. И у этой уверенности были веские причины.

В 1924 году к нему, ещё совсем «зелёному» генеральному секретарю партии, не имеющему тогда ни власти, ни веса среди большевиков-ветеранов, ни своей команды, обратился представитель загадочной организации с предложением, от которого невозможно отказаться — царские военные фонды за рубежом, разветвлённая разведструктура и главное — секретная информация о спящих и активно действующих агентах Британии, США, Германии, Франции в обмен всего на обещание — очистить Россию от представителей вышеперечисленных держав, без чего СССР был обречён на участь колонии. Так возникла личная разведка Сталина и плотное, хотя и негласное, сотрудничество генсека с её бессменным руководителем — Алексеем Алексеевичем Игнатьевым, работавшим всю Первую мировую военным агентом во Франции, собравшим под своим началом осколки финансовой службы графа Канкрина и создавшим на этой основе мощнейшую разведслужбу, имеющую своих людей в военных штабах, советах банков и даже в масонских ложах.

Работая на скромной и незаметной должности консультанта торгпредства СССР, граф Игнатьев и его нигде не афишируемая служба проводили такие операции, которые не раз ставили на дыбы контрразведки стран Запада.

В 1927 году в Европе был дерзко похищен архив Коминтерна. За эти бумаги готовы были умереть многие европейские и заокеанские банкиры. В них содержались сведения о том, куда именно пламенные большевики переводили деньги в дореволюционное время и в первые годы советской власти. Сразу после этого последовала отставка и высылка Троцкого, а в СССР начались процессы, которые потом назовут сталинскими чистками. В ходе допросов чекисты вдумчиво и планомерно выколачивали у «ленинской гвардии» шифры и доступы к секретным анонимным счетам, которые затем также планомерно очищались людьми Игнатьева, а в СССР шли эшелоны с промышленным оборудованием, тракторами, материалами и вообще всем тем, что было необходимо для форсированной индустриализации страны.

В 1928 в Париже неожиданно умирает генерал Врангель. Официальный диагноз — внезапно начавшийся туберкулез. Но родственники уверены: его отравили большевистские агенты.

В начале 1931 года неизвестные похищают лидера белого движения Кутепова и делают ему смертельный укол ядом. Казалось бы, причем здесь Игнатьев? Но почему-то именно его срочно вывозят из Франции, пока в Париже идет следствие.

1939 год. Легендарный шеф Германской разведки Вальтер Николаи решает перевезти свой гигантский архив. По пути из одного замка в другой, исчезает несколько грузовиков с секретными документами. В советской разведке об этом архиве не догадывается никто, кроме одного человека… И после этого руководитель Абвера Канарис смущённо докладывает Гитлеру, что его резидентура в СССР почти полностью разгромлена.

В это время Игнатьев работал уже в Москве. Вернулся в самый разгар репрессий — в 1937, ничего не боясь и ни в чем не сомневаясь, так как хорошо себе представлял кто, кого и за что сажает и расстреливает. Сразу получил звание комбрига и смешную должность переводчика в Воениздате. Но именно после его приезда начинаются аресты в верхушке РККА — Корка, Фельдмана, Тухачевского, Эйдемана, Якира, Уборевича…

А потом было предложение красного графа Игнатьева о возрождении гвардии, возвращении армии погон, и наконец — в 1943 — предложение о воссоздании кадетских корпусов. Через неделю после принятия решения о создании Нахимовских и Суворовских училищ Игнатьеву будет присвоено звание генерал-лейтенанта. Идея, поданная беспокойным разведчиком, действительно стоила внеочередного звания.

Император из стали

Январь 1901. Рязань.

В январе 1901 года Алексей Алексеевич Игнатьев, совсем не знаменитый, хотя и заметный в высшем свете гвардейский офицер, слушатель Николаевской академии, даже не подозревал, по какой надобности им заинтересовался царь, зато это хорошо представлял император, зная, откуда у офицера вскоре появятся сведения об оставшейся бесхозной финансовой разведке Канкрина. Поэтому после дежурных приветствий и представления, сразу перешёл к делу, объявив о решении пожаловать поручика флигель-адъютантом и озадачив первой просьбой: без лишней помпы, тихо, по-семейному, устроить встречу царя с членом государственного Совета Алексеем Павловичем Игнатьевым.

Император из стали

На вопрос «О чем государь желает побеседовать с его отцом», император загадочно улыбнулся, похлопал поручика по плечу и произнес со значением: «Передайте батюшке, что я имею огромное желание поговорить о французских пирамидах…»

Теперь император чувствовал себя увереннее. Все нужные карты были уже на руках или в пределах досягаемости. Михайловичи, Ратиев, Ротшильд, Манташев, Нобель, Красин, Шухов, Классен, Бари, Трепов, Ипатьев, Гучков, и вот теперь Игнатьев… Можно было начинать игру по-серьёзному.

Глава 11 Битва за Москву

Мария Федоровна сошла на перрон Николаевского вокзала с решимостью конкистадора Кортеса, прибывшего на побережье Южной Америки привести к покорности диких туземцев. Первый эскадрон её кавалергардов прибыл сюда же ещё накануне и терпеливо дожидался своего шефа на выходе из станционного здания работы архитектора Рудольфа Желязевича в составе почётного эскорта.

Чуткая женщина и опытный политик, вдовствующая императрица почувствовала, что в воздухе пахнет порохом, как только сделала первые шаги по московской земле… Внешне всё было благостно и духоподъёмно. В аккуратных шеренгах напротив друг друга, образуя коридор, стоял почетный караул Московского гарнизона великого князя Сергея Александровича и гренадёры кавказской дивизии великого князя Николая Михайловича, но именно наличие этих двух подразделений в одном месте и в одно время заставило императрицу напрячься. А когда она увидела, где расположились, как стоят, как смотрят на нее и друг на друга сами великие князья с их свитами, то Марии Фёдоровне стало вообще всё предельно ясно — её встречали две вражеские армии, готовые устроить междусобойчик прямо во время церемонии.

«Ну вот, Никки, — раздражённо подумала императрица, — это результаты твоей мягкости и уступчивости. Плюшевость императора, недостаточная твёрдость — и вот у нас уже не великие князья, не дружная семья — опора престола, а страсти Александра Дюма с мушкетёрами и гвардейцами…»

— Доброе утро, господа! — с улыбкой произнесла Мария Федоровна вслух, выслушав дежурные приветствия. — Я так боялась, что эта жуткая непогода, обрушившаяся на нас в Твери, будет сопровождать меня до Москвы. Но сегодня прелестный день, не находите?

Погода, действительно, была на загляденье — ясная, морозная, со свежим снежком, еще не успевшим покрыться слоем сажи и грязи, украсившим деревья в нарядные ослепительно-белые одежды. Зимнее яркое Солнце, венчая всё это великолепие, дотягивалось своими лучами до глаз каждого прохожего, заставляя жмуриться, и создавало потрясающую атмосферу всеобщего праздника, с которым так диссонировали напряженные, серьезные лица встречающих.

— Мы рады видеть Вас в добром здравии, — на правах хозяина города, первым начал раговор великий князь Сергей Александрович, растянув рот в церемониальной улыбке.

— Если бы понадобилось, мы были готовы нести вас через сугробы на руках, — добавил великий князь Николай Михайлович, изобразив на своем лице соответствующее торжественное выражение…

— Как мило, — наклонила голову вдовствующая императрица. — Насколько я поняла, не все разделяют вашу радость, Серж. Некоторые даже не соизволили явиться на вокзал, не так ли?

— Его императорское величество, — вздохнул губернатор, недобро зыркнув на Николая Михайловича, — к сожалению, не смогли прибыть на вокзал, в связи с чем смиренно просили передать Вам сожаление и извинения..

— Его императорское величество в настоящее время должен провести уже вторую встречу за это утро, а последняя аудиенция вчера закончилась далеко за полночь, хотя началась ещё до рассвета, — добавил, поклонившись, Николай Михайлович. — Как раз сейчас он направляется в Московский Университет, где должны собраться все, — и в воздухе повисла пауза.

— Где генерал Трепов собрал всех зачинщиков беспорядков и основных участников студенческих волнений, — продолжил за родственника Сергей Александрович. — Его императорское величество принял решение поговорить лично с теми, кто своими речами смущает умы, а своими действиями — заставляет применять силу полиции.

— Та-а-ак, — слегка протянула, собираясь с мыслями, Мария Фёдоровна, — вы точно сейчас рассказываете про моего Никки? Мне крайне трудно представить своего сына, принимающего посетителей от рассвета и до полуночи, удостаивающего аудиенции вольнодумцев и бунтовщиков…

— Тем не менее, так оно и есть, — слегка наклонил голову Сергей Александрович. — Ваше императорское величество, морозно! Приглашаю Вас к себе хотя бы чуть-чуть отдохнуть с дороги, супруга Елизавета Фёдоровна будет безмерно признательна. Там за чаем и поговорим…

Затем великий князь зыркнул на сделавшего попытку приблизиться Николая Михайловича и закончил фразу тоном, в котором лязгала сталь и слышалось шипение запального шнура: … поговорим в тесном семейном кругу…

Мария Фёдоровна понимающе улыбнулась и оглянулась на Николая Михайловича:

— Князь, Вы позволите?

Сверкнув в сторону генерал-губернатора глазами, от которых можно было прикуривать, командир Кавказских гренадеров учтиво улыбнулся.

— Конечно, матушка, как прикажете, но только с одним условием — после всех хлопот обязательно найдите время заглянуть в Кремль — Ксения Александровна и Сандро будут очень рады.

— Ксения в Москве? — приподняла удивленно бровь императрица.

— Все сейчас в Москве, государыня, — с почтительным поклоном ответил Николай Михайлович. — В момент таких эпохальных событий семья обязательно должна быть рядом с государем.

— Эпохальных событий? — опять удивилась Мария Федоровна. — Вы меня окончательно заинтриговали, господа. Едем!


Резиденция генерал — губернатора Москвы.

— Голубчик, возьми-ка эту газету и прочитай вслух то, что процитировал мой сын, прежде чем начал извиняться перед людьми.

Князь Шервашидзе с готовностью взял со стола Санкт-Петербу́ргские ве́домости, и с выражением, старательно соблюдая знаки препинания, прочёл заметку Суворина (*)

«Самодержавие куда лучше парламентаризма, ибо при парламентаризме управляют люди, а при самодержавии — Бог. И притом Бог невидимый, а точно ощущаемый. — Никого не видать, а всем тяжко и всякому может быть напакощено выше всякой меры и при всяком случае. Государь учится только у Бога и только с Богом советуется, но так как Бог невидим, то он советуется со всяким встречным, со своей супругой, со своей матерью, со своим желудком, со всей своей природой, и все это принимает за Божье указание. А указания министров даже выше Божиих, ибо они, заботясь о себе, заботятся о государстве и о династии. Нет ничего лучше самодержавия, ибо оно воспитывает целый улей праздных и ни для чего не нужных людей, которые находят себе дело. Эти люди из привилегированных сословий, и самая существенная часть привилегии их заключается именно в том, чтоб, ничего не имея в голове, быть головою над многими. Каждый из нас, работающих под этим режимом, не может быть неиспорченным, ибо только в редкие минуты можно быть искренним. Чувствуешь под собой сто пудов лишних против того столба воздуха, который стоит надо всяким. Нет, не будет! Все это старо»…

Мария Фёдоровна слушала бессловесно, лишь прищелкивая пальцами в местах, которые казались ей наиболее острыми и злыми. Князь уже умолк, а императрица всё держала паузу, погрузившись в свои мысли. Первым прервать молчание решился генерал-губернатор.

— Зачитав этот текст, Никки напомнил собравшимся о своей речи перед представителями земств пять лет назад и сказал, что его заявление об участии представителей земства в делах внутреннего управления, как о бессмысленных мечтаниях было ошибкой, и сейчас, по истечении времени он наоборот, настаивает, чтобы те, кто этого желает, были активно включены в процесс управления. Обещает, что сам будет настойчиво просить совета у своего народа и объявляет о формировании соответствующих органов, которые предлагает так и назвать — Советы!

— Советы, — повторила вслед за князем Мария Федоровна, — и кто же будет входить в эти Советы?

— А вот с этого момента как раз и начались сенсации! Его Величество объявил о том, что избирать и главное — избираться в Советы — могут ВСЕ подданные империи по достижении 18 лет, независимо от пола, вероисповедания, сословной принадлежности и имущественного состояния на основе прямых, всеобщих, тайных выборов с правом избирателей на отзыв депутата в любое время.

— Все? — тихо переспросила Мария Фёдоровна

— Все! — утвердительно кивнул губернатор Москвы Великий князь Сергей Александрович и выжидательно посмотрел на императрицу.

— Советы кухарок и золотарей, — тихо проговорила маленькая хрупкая женщина, сильно сжав кулачки, — и кто его надоумил?

— А кто у нас в семье главный карбонарий и первый поклонник французской революции? — нервно дёрнул шеей великий князь, — кто у нас теперь ходит в фаворитах? Конечно же этот «Бимбо», в лапы которого Никки попал во время своего неожиданного путешествия в Тифлис и Баку… Какого черта его туда вообще понесло! — сорвался князь на фальцет…

— Спокойно, Серж, — раздался волевой голос стоявшей до этого в тени статной высокой дамы в свободном кремовом платье, почти полностью закрытом пуховым платком невероятных размеров, — мы уже говорили с тобой на эту тему и ты согласился, что оставаться на месте, не зная, кто на тебя покушался, было опасно — преступник мог повторить свою попытку… Здравствуйте, Мария Федоровна, рада видеть Вас в нашей скромной обители.

Император из стали

— Добрый день, Элис, — кивнула императрица супруге губернатора. — Вы про слух насчет отравления?

— Даже если это слух, действия государя все равно объяснимы. Любой нормальный человек старается покинуть место, которое может таить неясную и даже насквозь гипотетическую угрозу.

— Удивлена, — произнесла Мария Федоровна, не спуская взгляд с жены губернатора. — Я-то думала, что вы будете защищать свою сестру — Аликс и первая броситесь поносить Никки за его грубое обращение с супругой.

Елизавета Федоровна пожала плечам.

— Аликс всё время требовала от Никки мужских, решительных поступков, властных, самостоятельных решений, и вот, наконец, дождалась. На что же тут жаловаться? Или она думала, что он будет резок только с окружающими, а с ней останется по-прежнему ласковым котенком? Так не бывает. Если мальчик вырос, то во всем и везде, а не частями.

— Видимо, ваш муж — Серж — другого мнения…

Жена губернатора улыбнулась, подошла к неподвижно сидящему в кресле князю и чуть коснулась пальцами его прически.

— Серж расстроен совсем не новыми политически экзерсисами государя. Никки изволил возобновить расследование Ходынской давки и пообещал наказать виновных в ней, кто бы это ни был… Серж! Я же тебя предупреждала, что всё вернётся… Не надо было тебе вообще с ними связываться…

— С кем «с ними»? — встрепенулась императрица.

— Минни, — поморщился князь, как от лимона, — не придавайте большого значения словам Элис. Она часто выдаёт свои фантазии и чужие слухи за истину… Повторяю, Элис, Ходынка — это случайность! Трагическая, неприятная для меня случайность! И ничего более… Но я действительно расстроен… Никки объявил о недопустимости роста внешних заимствований и режиме жёсткой экономии… Предложил целый ряд мер…Но одна из них просто возмутительна…

— Я даже не представляла, что Серж интересуется экономикой, — улыбнулась Мария Федоровна, потянувшись за чаем, — и никогда не думала, что какие-либо вопросы в этой области его могут возмутить…

— Но Минни! Он объявил, что вплоть до полного расчёта с внешним долгом он замораживает бюджет императорского двора и прекращает всякое содержание членов императорской фамилии (**)

Рука императрицы зависла в воздухе и медленно вернулась в исходное положение, так и не дотянувшись до чая.

— Скандал, — тихо, почти про себя произнесла Мария Федоровна, нервно комкая материю платья… — И что, Серж, ты хочешь сказать, что это ему тоже подсказали Михайловичи?

Князь закатил глаза, сделал неопределенный жест рукой, который можно было понять «Бог его знает…» и опять уставился в одну точку куда-то за окно.

— Ну хорошо, — медленно проговорила императрица, — он прекращает выплачивать содержание императорскому дому… Но как Никки представляет себе тогда его существование?

— Он снял запрет для фамилии на любые купеческие промыслы, — фыркнул губернатор с таким видом, будто ему предложили пойти на панель, — даже представил список заводов, которые его интересуют больше всего…

— Не только заводы, — опять мягко, но настойчиво перебила мужа Елизавета Федоровна, — он говорил, и про школы и про больницы, которые он хочет видеть в каждом селе… Что же касается великокняжеского семейства, то не будем прибедняться — среди нас нет ни одного, кто завтра умрёт с голоду, зато великое множество тех, кто за свою жизнь ни разу не ударил пальцем о палец… Давайте обратим лучше внимание на то, зачем Никки начал именно со своей семьи? Вы действительно думаете, что он решил сэкономить только на великих князьях?

— Может, об этом лучше спросить у Витте? — улыбнулась Мария Федоровна.

— Ну это вряд ли получится сделать немедленно, — вздохнул Сергей Александрович, — Сергей Юльевич слёг после того, как Никки назначил в помощь к нему двух помощников — Шарапова и Мамонтова (***) с задачей провести детальную ревизию государственных финансов.

— Понятно, — улыбнувшись, зашуршала тканью платья императрица, испытывающая к Витте вполне определенную симпатию. — Я думаю, мы сможем это поправить. Ничего необратимого ведь пока не случилось, не так ли?

— Не так, — не согласился великий князь — Государь публично объявил об отмене всех недоимок по выкупным платежам для крестьян, об освобождении от всех и любых налогов тех, чей дворовой доход менее 1000 рублей в год, о 8-часовом рабочем дне… Там ещё целый список, всего не упомню…

— О запрете детского труда и равных правах для мужчин и жещин на работу и его оплату, — подсказала Елизавета Федоровна. — Как сказал государь Сержу, «Благосостояние страны, дорогой мой князь, измеряется не богатством высших классов, а достатком низших.» Это изречение, кстати, уже напечатали «Ведомости».

— Да, — фыркнул губернатор, — теперь простолюдины готовы носить царя на руках…

— Не только они, Серж, не только, — улыбнулась Елизавета Федоровна…

— А кто еще? — подняла на нее голову императрица.

— Женщины! Огромное количество жён, сестёр и дочерей самых разных семей из самых разных сословий, которые вдруг почувствовали для себя какую-то другую перспективу, кроме дома-детей-рукоделья. Они почувствовали этот пьянящий запах новых возможностей и теперь… Мария Федоровна, ну не мне же вас убеждать, что не получится у наших мужчин удержать женщину, которая что-то твердо решила… Согласны?

— Согласна! — кивнула Мария Федоровна и решительно поднялась. — Мой сын собрал вместе всех бунтовщиков и направляется к ним на встречу. И я твердо решила ехать туда же и, если надо, защитить силой оружия моего конвоя…

— Думаю, что это не потребуется, — усмехнулся губернатор, — воодушевленные речью Никки, рабочие Зубатова тоже будут там и голыми руками задушат того, кто попытается обидеть их монарха, пообещавшего 8-часовой рабочий день, больницы, школы и образование для их детей без всяких ограничений..

— Да, — дополнила мужа Елизавета Федоровна, — Никки аннулировал циркуляр Делянова (****) и объявил о казенном вспомоществовании для всех простолюдинов, желающих получить инженерное образование.

— Рабочие, охраняющие царя, — покачала головой Мария Федоровна, — Ceci est absurde. Je ne crois pas! (Это абсурд. Не верю! — фр) Едем!

(*) Алексе́й Серге́евич Суво́рин — русский журналист, издатель, писатель. — Вы знаете, — говорил Чехов однажды после посещения его А.С. Сувориным, Суворин сделал одну ошибку. Зачем он начал издавать газету?! Оставаться бы ему просто-напросто всю жизнь журналистом! Какой бы это был журналист! Цитируемая заметка — из дневника Суворина — такой статьи публично в его газете не появлялось и не могло появиться — цензура…

(**) По состоянию на 1901 год— 12 млн золотых рублей — два полноценных металлургических завода

(***) Сергей Фёдорович Шарапов — русский экономист, писатель, военный, политический деятель, яростный критик деятельности Витте. Большинство его идей о государственном устройстве страны, организации денежного обращения, структуре кредитной системы были реализованы в период Сталинского правления.

Са́вва Ива́нович Ма́монтов — Представитель купеческой династии Мамонтовых. Витте, предложил Мамонтову взять на баланс убыточные заводы и пообещал взамен концессию, но затем аннулировал её, обвинил Савву в нецелевом использовании средств заказчика и довел до банкротства. Обесценившиеся активы Мамонтова были выкуплены партнером Витте — банкиром Ротштейном

(****) Циркуляр российского министра просвещения Ивана Давидовича Делянова — тот самый пресловутый «указ о кухаркиных детях»

Историческая справка:

Елизавета Фёдоровна — Луиза Алиса, принцесса Гессен-Дармштадтская; в супружестве (за русским великим князем Сергеем Александровичем) великая княгиня царствующего дома Романовых. Сестра жены Николая II. В совершенстве овладела русским языком, говорила на нём почти без акцента. Вскоре после гибели мужа продала свои драгоценности (отдав в казну ту их часть, которая принадлежала династии Романовых) и на вырученные деньги основала Марфо-Мариинская обитель милосердия.

Император из стали

Поселившись в обители, Елизавета Фёдоровна вела подвижническую жизнь: ночами ухаживала за тяжелобольными или читала Псалтирь над умершими, а днём трудилась, наряду со своими сёстрами, обходя беднейшие кварталы, сама посещала Хитров рынок — самое трущобное место тогдашней Москвы, вызволяя оттуда малолетних детей. Там её очень уважали за достоинство, с которым она держалась, и полное отсутствие превозношения над обитателями трущоб.


Московский императорский университет

Улица, названная в XVIII веке Моховой из-за приезжих крестьян, торгующих тут мхом, которым конопатили деревянные стены домов, в зимний солнечный январский день 1901 года гудела, как разбуженный улей. Лоточники, прижатые толпой к стенам домов, уже не предлагали свой товар, а закрыв его дерюжками и обхватив лотки руками, старались не быть затянутыми в водовороты москвичей. Извозчики, не успевшие покинуть вовремя столпотворение, слезли с облучков и держали под уздцы лошадей, прядающих ушами и нервно косящихся на людские потоки. Студенческие форменные тужурки причудливо смешивались с виц-мундирами чиновников, фуражки ижненеров — со строевыми кубанками. Настроение было приподнятое. Народ явно предвкушал зрелище.

Император из стали


— Нет, не проедем, — покачал головой князь Шервашидзе, вернувшись из «разведки». — Ваше Величество, может пешком попробуем? Тут всего 200 шагов.

Мария Федоровна еще раз оглядела запруженную народом улицу, кивнула и легко спустилась на мостовую.

— Только без всяких официальных церемоний! — строго шикнула она на гофмейстера, надвинув на глаза меховой капюшон.

Главная аудитория императорского университета сегодня стала свидетельницей непривычно пестрой толпы слушателей. Середину амфитеатра заняли заранее собранные тут студенты и их преподаватели — те самые зачинщики беспорядков и их общественные защитники. Некоторые были в военной форме, как раз те самые, отданные в солдаты, но изъятые и доставленные сюда высочайшим повелением. Отсюда на кафедру исходила тяжелая аура, круто замешанная на обиде, страхе и тихой ненависти. Левое крыло заполонили вездесущие курсистки и другие дамы, не обучающиеся, но явно сочувствующие этому процессу и желающие приобщиться к миру фундаментальных и прикладных наук. Тут, наоборот, атмосфера была лёгкая, весенняя, ассоциирующаяся с выразительным fleur d'orange. Справа сидела профессура, щедро разбавленная различными чиновниками, офицерами и вообще всеми, кого можно назвать «служивым сословием». На галерке видны были рабочие картузы, малахаи и изредка раздавались выражения, далёкие от академических. И напротив этого разнокалиберного и разноголосого общества, опёршись на кафедру, стоял невысокий, совсем молодой безбородый человек в полувоенном френче без знаков различия, с лицом, будто изъеденным оспинами, с интересом поглядывающий на собравшихся в зале.

Никто на него не обращал никакого внимания, принимая за местного служащего. Все ждали царя. За ожиданием обменивались последними новостями, шуточками и подначивали друг друга, стремясь спрятать за нарочитой весёлостью некоторое волнение по поводу встречи с августейшей особой. Мария Федоровна, настоявшая на своем инкогнито, с трудом протиснувшись сквозь волнующееся людское море на место, занятое для нее расторопным Шервашидзе, тоже сначала не обратила внимание на этого мужчину, пока он не повернулся, и на фоне черной грифельной доски стал отчетливо виден такой знакомый профиль….

Остолбенев от неожиданности, Мария Федоровна, не веря своим глазам, еще раз оглядела помещение в поисках положенного в таких случаях церемониального сопровождения и, не найдя его, застыла в абсолютной и глубокой прострации. Вся её жизнь, весь её императорский опыт решительно отказывался принять такую инновацию, хотя она прекрасно помнила, как её собственный муж Саша, он же — император Александр III — обожал приезжать в её родную Данию именно из-за возможности свободно побродить по тихим улочкам, не обременяя себя всем этим великодержавным эскортом, которым постоянно тяготился и старательно его избегал там, где только возможно. Да и она сама с сестрой Александрой не раз и не два сбегала из отеческого дворца в Копенгагене, чтобы, прикинувшись простой горожанкой, побродить по лавочкам и кухмистерским, послушать сплетни на рынке и прикупить какую-нибудь безделушку у лоточника… Но когда дело касалось официальных встреч, все они были на высоте положения и старались изо всех сил соответствовать понятию «символ нации» и поддерживать величие престола. А Никки сейчас, вот прямо здесь своими руками рушит всё это хрупкое здание благоговения перед монархом… Этот внешний вид… Это непривычно «голое» рябое лицо… А, ну конечно — последствия ранения… Но всё равно — ужас!..

— Господа! — около кафедры появился высокий пожилой шатен в костюме-тройке, с коротко подстриженной, но пышной бородой и аккуратно зачесанными назад уже седеющими волосами над высоким лбом. Прямые брови над голубыми глазами застыли домиком, отражая то ли смущение, то ли удивление…

— О! Министр прибыл! — зашуршали по рядам посвященные.

— Боголепов! Куда Его Величество спрятал? — выкрикнул кто-то развязно из центрального сектора.

Аудитория зашумела, раздался чей-то свист, смех. Ещё больше растерявшийся министр Боголепов затравленно глянул на императора, потом на аудиторию, вымученно улыбнулся.


— Господа, Его императорское величество просил устроить встречу без чинов, и, честно говоря, я даже не ожидал такой ажиотации… Поэтому… Ваше Величество, — обратился он к человеку во френче…

Аудитория ахнула и на какое-то время превратилась в зарисовку финальной сцены Гоголя «Ревизор». Император прокашлялся, прищурил глаза и обвел хитрым взглядом притихших подданных.

— Прошу прощения у собравшихся, что явился без доклада, — по рядам прошел сдавленный вздох и шорох, — тем более, что моя внешность после ранения еще не совсем каноническая… Но аудитория сегодня молодёжная, и я надеюсь — больше соответствую ей именно в таком виде. Времени у нас мало… Точнее — много времени потрачено непродуктивно. Поэтому буду говорить сразу о главном — о допущенных ошибках, их исправлении и сделанных выводах…

Аудитория выдохнула и зашумела. Первое замешательство от непривычного вида и еще более непривычного появления царя прошло, наступила эмоциональная разрядка. Вот ведь он — царь, стоит близко — руку протяни, в скромном кителе и с виду совсем не орёл. Говорит не громовым голосом и выглядит уж точно не страшнее декана. А ну-ка!.. Первым пришёл в движение центральный сектор «штрафников», послышались крики «Даёшь свободу!», «Долой произвол!». Кто-то затопал ногами, кто-то начал колотить кулаками по столу. Студенческая масса закусила удила, садясь на своего любимого конька шумной манифестации «за всё хорошее против всего плохого».

Император с улыбкой оглядел самозаводящиеся ряды студиозов и вдруг, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнул… Если бы он вынул револьвер и выстрелил в потолок, эффект был бы меньше. Только что беснующаяся аудитория замерла, удивленно таращась на невиданную картину по-разбойничьи свистящего самодержца, и не где-нибудь, а в академической аудитории! Притихли не только студенты. От такого пердимонокля остолбенели все остальные уважаемые люди. Даже рабочая галёрка перестала гудеть и переругиваться.

Император оглядел «терракотовое войско» и, оставшись довольным произведенными разрушениями в стереотипах собравшихся, продолжил с нескрываемой иронией:

— Если кто-то из присутствующих сможет привести исторический пример, когда свобода и защита от произвола были добыты свистом, топотом и улюлюканьем, я буду ходатайствовать перед ректором о досрочном вручении ему диплома и немедленно предложу должность посланника в Индии — тамошние туземные жители давно изнемогают под колониальным игом британской короны …

Часть лиц растянулась в улыбках, послышались смешки, но наиболее упорные снова начали долбить пол. Император подошёл к первому ряду, прислушался к создаваемому шуму, покачал головой и вздохнул:

— Каждый выбирает свою тактику в политике, но хочу предупредить — тому, кто осуществляет её в основном под столом, становится доступной только нижняя часть человечества..

Шутку оценил и рассмеялся весь правый сектор. Слева и в центре тоже раздалось раздалось несколько смешков, выслушав которые, монарх произнёс лекторским тоном, повысив голос так, чтобы всем его было слышно:

— Вопреки мнению ученых-физиологов, их коллеги — педагоги уверены: мозг — единственный думающий орган человека, но отнюдь не единственный, принимающий решения. Они шутят: «дятел — не птичка, а состояние души». Некоторые присутствующие, очевидно, решили продемонстрировать, как эта шутка выглядит в жизни?

Центр не выдержал и грохнул от смеха. Долбёж прекратился. Самых рьяных хлопали по плечу, приговаривая: «Дятел! Ей Богу, не птичка — дятел…» «Степан! Стёпа!! Каким органом решения принимаешь? Аха-ха!..»

— Собирая вас здесь, — продолжил император, когда смех утих, — я исходил из того, что все ваши действия, включая те, что привели к столкновениям с полицией, были направлены на то, чтобы было лучше, а не на то, чтобы кому-то навредить, и надеюсь что я не ошибся…

По рядам пробежал шорох, смех и возня стихли окончательно.

— Выводы я сделал следующие. Призывать в армию в виде наказания — это ошибка. Армия — это не тюрьма и не каторга. Служба в армии — почетная обязанность, — император выделил последние слова. — Поэтому решение о призыве студентов в армию я отменяю. Тот, кто не хочет добровольно носить военную форму — может снять её немедленно…

Офицеры, сидящий на правом фланге, одобрительно зашумели. Студенческий центр сначала взорвался аплодисментами, но затем, заметив, что таким образом он невольно солидаризируется с офицерским сословием, озадаченно замолчал. Император поднялся на второй ряд центрального сектора и, оглядывая студентов, будто ища знакомые лица, продолжил:

— Так получилось, что благодаря некоторым горячим головам, университеты превращаются в настоящие арены боевых действий… Но образованные люди понимают — любые войны рано или поздно заканчиваются, и на повестке дня остаётся главный вопрос — каким будет послевоенный мир? Если конфликтующие стороны не стремятся к полному уничтожению противника, то тогда придется договариваться. Во всяком случае я — за то, чтобы договариваться! Поднимите руку, кто еще «ЗА»? — и поднял ладонь над головой, ожидающе окинув взглядом аудиторию.

Это было так неожиданно, что присутствующие остолбенели. Самодержец, предлагающий голосовать за его предложение смотрелся, как каннибал, предлагающий жертве высказать своё мнение по поводу меню предстоящего обеда. Мария Фёдоровна взглянула на сидящих в центральном секторе штрафников — там царили разброд и шатание. Ни о каком консолидированном противостоянии с тираном речь уже точно не шла. Она перевела взор на императора. Создавалось такое впечатление, что его всё происходящее совсем не напрягало. Наоборот, на лице монарха читалось почти не скрываемое удовольствие, удовлетворение и… Насмешка. Мария Федоровна могла поклясться — всё что она только что услышала и увидела — было не спонтанной импровизацией, а тщательно продуманным и, может быть, даже отрепетированным выступлением. Ее сын сознательно добивался именно такой реакции аудитории и теперь наслаждался произведенным эффектом и замешательством собравшихся. Император тем временем, не опуская руки, прошелся вдоль центрального сектора, вызывающе скользя взглядом по студенческим лицам.

— Надеюсь, что преподаватели истории объяснили присутствующим, что означала в Древней Греции поднятая рука?

Неожиданно монарх остановился, как будто зацепившись взглядом за одного из присутствующих.

— А вы лично, господин Савинков, какое приняли решение? Считаете ли возможным о чем-то договариваться или предпочитаете воевать до победного конца?

Молодой, ничем не примечательный человек с редкой бородкой и скромными усиками, еле прикрывающими нервную губу, встал со своего места и огляделся вокруг, будто искал подсказки для ответа на заданный вопрос.

Император из стали

— Господин Савинков, вы можете самостоятельно сформулировать свою позицию, или вам необходимо посоветоваться с товарищами из Союза борьбы за освобождение рабочего класса? — участливо спросил император.

«Давит, не дает собраться с мыслями… — прокомментировала про себя действия сына императрица. — Интересно, кто такой этот Савинков и почему именно к нему такое внимание? И этот «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» — кто это?.. Надо справиться у Трепова…»

Савинков тем временем медленно повернул голову к монарху, слегка наклонил её и, глядя исподлобья прямо ему в лицо, не говоря ни слова, медленно поднял вверх правую руку. Плотину прорвало. Аудитория зашуршала платьями, заскрипела мебелью и над головами присутствующих начали подниматься самые разные руки — пухлые и розовые, измазанные чернилами и тушью, натруженные и мозолистые… особо вызывающе смотрелись на их фоне руки в лайковых, а также им подобных перчатках тонкой, хорошо выделанной кожи, явно принадлежащие аристократическому сословию, не допускающему даже самой мысли о голосовании вместе с «чернью».

Император ещё раз оглядел аудиторию и удовлетворённо кивнул: «Ну что ж, тогда можно приступать к работе…»

Торжество процедуры голосования, заимствованной в Древней Греции, нарушил резкий фальцет:

— Товарищи! Не слушайте сатрапа! Нам не нужны подачки! Мы сами возьмём то, что принадлежит нам по праву!

Обладатель сего голоса и буйной растительности на голове, невысокий коренастый крепыш в рубахе-косоворотке, с глубокой двойной складкой над переносицей, придававшей лицу суровое выражение, с глазами, светящимися от отчаянного безрассудства, в мгновение ока взлетел на стол, потрясая в воздухе сорванным с головы картузом и глядя на монарха с вызовом обреченного.

Император из стали


— Стоять! — лязгнула, как затвор, команда императора, заставляя жандармов и офицеров из правого сектора, дернувшихся к студенту, застыть соляными столбами..

Мария Фёдоровна, приподнявшаяся со своего места, чтобы лучше разглядеть оратора, даже не заметила, как оказалась сидящей на стуле с непреодолимым желанием вытянуть руки по швам. «Никки-Никки! Je ne te reconnais pas! (Не узнаю тебя-фр.)», — прошептала хрупкая женщина, глядя на сына широко раскрытыми от удивления глазами.

— Раз я сам голосовал за то, чтобы разговаривать, значит будем продолжать — уже другим, опять слегка ироничным тоном, добавил император, — и считаю, что негоже прерывать собеседника, даже если он решил общаться вот таким оригинальным способом… Надеюсь, Вам удобно на столе, Егор Сергеевич? Нет-нет, не слезайте, оставайтесь! Вы достаточно героически смотритесь, чтобы быть символом борьбы с произволом… Вы ведь для этого туда залезли?

— Откуда вы меня знаете? — несколько ошарашенно, но всё равно зло и с вызовом вскрикнул студент.

— Готовился к беседе, — не отрывая глаз от горящего взгляда собеседника, произнес император, — изучал дела задержанных… Вас же сюда доставили прямо из Бутырки?

По «флёр-д-оранжевому» крылу аудитории прошла волна панических ахов — присутствие арестантов на расстоянии вытянутой руки подействовало на впечатлительных курсисток ошеломляюще.

— И не меня одного! — с вызовом выпалил студент…

— Не беспокойтесь, барышни! — проигнорировал последнюю реплику император, обращаясь к женской части. — Господин Сазонов — не злодей и опасен исключительно для органов правопорядка. Даже больше скажу — он и его товарищи вернутся из этой аудитории в свои дома, а не на тюремные нары, если только не задумают устроить прямо тут штурм Бастилии. Пообещайте, Егор Сергеевич, что будете вести себя прилично, не пугать дам, устраивая революцию в аудитории. Так и быть, можете спускаться. Продолжим разговор без митинговой риторики.

Пока Егор Сергеевич Сазонов спускался с пьедестала на грешную землю под свист и улюлюканье однокашников, Мария Федоровна мучительно искала и не находила объяснение происходящему на ее глазах действу. «Где и когда Никки научился разговаривать с толпой, с такой агрессивной, заранее настроенной против него? Кто его этому научил? Великий князь Николай Михайлович? Даже не смешно. Вон он стоит скромно, забившись в угол, с глазами нараспашку! Тут не яхт-клуб с его аккуратными тупыми приборами, тут о взгляд порезаться можно! Толпа, как зверь, чувствует, кто её боится и безжалостно расправляется с давшими слабину… А Никки — её скромный, тихий, застенчивый мальчик, чувствует себя среди этой неотёсанной публики, как рыба в воде! (*)

Мысли Марии Фёдоровны бились о стену непонимания, как волны о борт корабля. А император тем временем уже вернулся на кафедру, облокотился о нее и продолжил прерванный монолог:

— Мы вступаем в ХХ век — время узкой специализации и международного разделения труда… Но при этом есть два дела, в которых абсолютно все являются специалистами — как воспитывать детей и как управлять государством. Особенно остро это чувствуется в среде интеллигенции. Образованные люди хотят, чтобы их мнение было услышано, а потенциал — использован. Стоять на пути лавины, спускающейся с академической горы, я не собираюсь. Поэтому нахожусь тут и готов слушать и использовать. Разговор будет публичным, без всякой цензуры, с отменой всех ограничений и запретов на политические дискуссии. Итак, господа будущие политики, что вы хотите предложить и что собираетесь строить такого, за что готовы идти в тюрьму и на каторгу?

— Рай, Ваше императорское величество! — с вызовом, громко и отчётливо произнёс Сазонов. — Мы собираемся построить царство небесное на Земле! И мы уверены, что у нас получится, если нам не будут мешать!

Аудитория вздохнула, как одно большое и грузное животное.

— Рай — это хорошо, — кивнул император, — я думаю, что никто из присутствующих, включая жандармских офицеров, не отказался бы хоть немного пробыть в таком месте ещё при жизни. Я даже не буду выказывать сомнения о наличии у вас планов и чертежей, которые позволят сконструировать эдемские сады без огрехов. Но если уж мы с вами находимся в храме науки, не правильнее ли было бы попробовать организовать для начала малую модель парадиза и проверить ваши планы и расчёты на себе и на своих друзьях?

Думаю, что при наличии столь весомой части студенчества, ищущей, бушующей, недовольной своим нынешним положением и уверенной, что они-то знают лучше, как управлять своим миром и вообще всей планетой, как следить за порядком, как налаживать свою жизнь. Ну что ж, думаю, мы сможем им помочь проявить себя, не конфликтуя с полицией. Для этой цели я предлагаю за чертой города образовать университетские самоуправляемые поселения по образцу американских кампусов (**), где организация быта, поддержание порядка и даже разрешение конфликтов будут отданы в полное распоряжение студенческих ассоциаций. Вот поживёте отдельно от строгих нянь — потренируетесь друг на друге, как строить общество Светлого будущего, а потом с приобретенным опытом — добро пожаловать во взрослую жизнь. Уверен, что ваш опыт будет учтен и востребован. Вход государственной полиции в кампусы будет разрешен только по приглашению самого университета… Но это ещё не всё!..

Император поднялся по ступенькам, подошёл вплотную к Сазонову, ещё раз внимательно заглянул снизу вверх в глаза, как будто размышляя, продолжать задуманное или нет, затем тронул его за рукав косоворотки и спросил:

— Готовы ли Вы, товарищ революционер, бороться с произволом не на словах, а не деле, показывая личный пример, как это надо делать?

— Естественно! — с готовностью ответил студент, судорожно ища и не находя никакого подвоха.

— Это прекрасно, — кивнул император. — В таком случае поручаю Вам набрать среди студентов, пострадавших от произвола полиции, отряд добровольцев, которые готовы будут личным примером показать, как надо наводить порядок на улицах, чтобы при этом уже никто не ни о чего не пострадал. Вас экипируют также, как и всех остальных жандармов и предоставят возможность продемонстрировать пример лояльного и уважительного отношения к нарушителям общественного порядка. Причем не только на улице.

Вам будет предоставлена возможность поддерживать порядок также в местах заключения, где вы также сможете продемонстрировать, как выглядит образец государственного служащего, которому чужд произвол и он уважает достоинство заключенных. Естественно, за вами будут наблюдать и ход эксперимента будут тщательно протоколировать и описывать как представители жандармского управления, так и ученые университета. О вашей работе будет разрешено свободно писать отечественным журналистам… По результатам передового опыта будут внесены изменения в соответствующие устава и положения. Согласны?

Сазонов молча кивнул и сглотнул несуществующую слюну. Во рту было сухо, как в Сахаре. Язык, казалось, сейчас поцарапает губы. Студенту чудилось, что его физически разрывает на части, где одна половина — революционная — требовала гордо отказываться от любой сделки с самодержавной властью, а вторая — консервативная — настойчиво поясняла, почему этого делать не стоит. Отказаться — значит сразу и навсегда потерять не только свое, но и лицо всего революционного движения, неотъемлемой частью которого Сазонов себя считал. Надеть форму тюремщика — это, конечно, некомильфо, но прослыть балаболом, сотрясающим воздух и пасующим перед реальным вызовом — гораздо хуже.

Непривычную, почти наркотическую ломку, испытывал не только Сазонов. Студенческая аудитория в мгновение ока закипела и забулькала. В крутом императорском бульоне беспощадно варились студенческие мозги, не способные вырваться из привычного дискретного состояния — «мы — хорошие, но бесправные», «они — злые и тупые, но облеченные властью».

«А они ведь очень боятся оказаться на месте, которое им предлагает Никки… Даже понарошку, — подумала Мария Фёдоровна. — А сам Никки догадывается… Нет, он точно знает, чем закончатся эти эксперименты. Откуда он знает? Боже! Когда же закончится эта бесконечная аудиенция и я смогу, наконец, задать сыну вопросы, которые уже нет никаких сил носить в себе?»

Но это был не конец. Император снова вернулся на кафедру…

Ну, что господа бунтовщики, возможность построить рай на земле у вас теперь имеется, показать свои личным примером, как надо работать полиции я вам предоставил, а вы, в свою очередь, обещайте не бузить в городе до совершеннолетия, то есть до получения диплома. Договорились? Заканчивая своё выступление, объявляю амнистию всем задержанным, арестованным, исключенным и предлагаю считать конфликт исчерпанным… Кто «За»?

Собравшиеся в аудитории дружно подняли правую руку, потом поднялись сами и, не сговариваясь, грянули «Боже, царя храни!». Мария Фёдоровна, чувствуя, как ее тоже захлёстывают эмоции, выглянула из-за спин вставших со своих мест мужчин, увидев уже не обиженные и злые, а воодушевленные и даже экзальтированные лица, перевела взгляд на кафедру… и с удивлением обнаружила, как неприятно императору слушать стандартные славословия в его честь, как неуютно он себя чувствует, как морщится и нетерпеливо поглядывает на часы, ожидая, когда же это, наконец, кончится…

«Весьма странно, — подумала про себя Мария Фёдоровна. — Он всегда так благоговейно относился к государственному гимну… Надо обязательно спросить, что изменилось?» Хотя она уже прекрасно видела и понимала, что изменилось всё.

Глава «Битва за Москву» не дописана.

Этологические опыты исключены.

Окончание последует, надеюсь, что не позже вторника. Главный герой встретится с духовенством (опять же под надзором вдовствующей императрицы) и после этого наконец то, встретиться с ней tet-a-tet.

(*) Конечно же студенты — публика вполне интеллигентная и воспитанная, хоть и дерзкая. Однако с точки зрения дамы, привыкшей к благоговейному отношению и утонченному дворцовому обхождению — однозначно быдло-с…

(***) Впервые кампусом назвали территорию Принстонского университета ещё в XVIII веке.

Компьютерная реконструкция — «Николай II» без бороды. Согласитесь — можно и не узнать:


Император из стали


Религиозные перегородки до неба не достают

Мария Фёдоровна опоздала всего на полминуты. Пока спускалась вниз, пока адъютанты растолкали студенческую толпу и обеспечили проход, император уже уехал, оставив за себя молодого, щеголеватого ротмистра-кавказца.

— Статс-секретарь Ратиев к Вашим услугам, Ваше Императорское Величество, — учтиво поклонился красавец-кавалерист. — Государь просил извиниться, что не может ждать ни секунды — он уже опаздывает на встречу с духовенством и просил сопроводить Вас туда.

Вдовствующая императрица, находящаяся еще под впечатлением словесной схватки сына с мятежным студенчеством, недовольно поджала губы, но не желая прилюдно демонстрировать свои эмоции, коротким кивком выразила согласие и молча направилась вслед за офицером. В Грановитую палату, где проходила встреча с духовенством, они пришли очень даже вовремя — дискуссия была в самом разгаре. Это было видно по лицу обер-прокурора Победоносцева, являвшего собой готовую иллюстрацию к книге «Апокалипсис», и по назидательному тону императора, который не спеша, обстоятельно выговаривал глуховатым голосом:

— Нет у нас религии старшей и младшей, руководящей и подчиненной, правильной и неправильной. Есть полезные для Отечества и вредные, причем не сами по себе, а из-за конкретных людей, с которыми нужно уметь работать… Сегодня я собрал именно вас, а не догматы и обращаюсь к вам, а не к пергаментным свиткам и преданиям старины глубокой… Ни народная память о героях, ни покрытые пылью скрижали никому не дают ни малейшего основания для привилегий. Кичиться верой предков или собственным происхождением — это совсем для скорбных умом. Поэтому прекратите немедленно рассказывать нам о «праве первой ночи» для правильно верующих и уж тем более пытаться обосновывать это право какими-то историческими ссылками, а то мы там вместе в них покопаемся и сравним, как креститесь вы и как крестились Андрей Первозванный и Сергий Радонежский. Тогда для вас начнётся совершенно другое богоискательство…

— Но Ваше Величество, — отчаянно сопротивлялся отчитываемый, — заботясь исключительно о крепости престола, я надеялся, что имею право требовать…

— Меня вообще возмущают тот, — перебил чиновника император, — кто требует от других того, что должен в первую очередь требовать от себя…

Красный, как рак, Победоносцев, выслушав последнюю реплику и будучи возмущен до глубины души публичной поркой, попытался бессловесно и гордо, хоть и с трясущейся нижней губой, покинуть зал, но был остановлен тихой командой с уже знакомым Марии Федоровне металлом в голосе:

— Стоять! Сидеть!

Оберпрокурор рухнул в кресло, как подкошенный.

— Дайте господину Победоносцеву воды, — уже другим, бесцветным тоном произнёс император, — и «Священное Писание» — пусть освежит свои знания о гордыне, а мы продолжим. Итак..

— Что тут произошло? — шепотом осведомилась Мария Федоровна у стоящего прямо у входа клирика из свиты Петербургского митрополита и только потом удивилась тому, что происходит и что она сама делает… Она, мать императора, тихо и скромно стоит у входа и при ее появлении не прекращается заседание, не встают и не склоняются в почтении присутствующие. Внимание направлено только туда, где находится её сын, приковано к тому, что и как он говорит. Все остальное — не важно. Мало того, она тоже уже незаметно приняла эти новые правила и шепчется в уголке, как простая горничная с какой-то прислугой. I’mprobablement! (невероятно — фр.)

— Господин обер-прокурор пытался воспротивиться совместному совещанию государя с представителями Синода, иудеями, магометанами и староверами. И вот как неудобно вышло, — шёпотом ответил клирик и опять обратился в слух.

— Религиозные перегородки до неба не достают! — сухо, как сучок сломал, произнёс император, — не считаю нужным воздвигать таковые и на земле.

Монарх подошёл ближе к притихшим рядам приглашенных, ловя на себе внимательные взгляды — настороженные, недоверчивые, ироничные, выжидающие..

— Объявляю о равноправии всех религий, кроме тех, которые призывают к унижению и уничтожению иноверцев, — слова падали в уши присутствующих весомо и размеренно. — Светская власть отныне не будет вмешиваться в церковные дела, толковать и даже комментировать догматы веры, однако потребует от всех без исключения конфессий способствовать объединению верующих в политическую нацию.

Император согнул руку в локте, продемонстрировав растопыренную пятерню.

— Вот как у нас выглядят сегодня конфессии империи! Такой конструкцией ни дом построить, ни врага ударить! А вот какой вид они должны иметь! — пальцы сжались в кулак, согнутая в локте рука поднялась вверх и с силой опустилась на столешницу. С грохотом и звоном подпрыгнули столовые приборы, а вместе с ними — все гости, не ожидавшие такой наглядной демонстрации единения нации. — А теперь скажите, — опять поднял вверх руку со сжатым кулаком монарх, — какой палец в этом кулаке главный? О каком надо заботиться и лелеять, а какой можно держать в чёрном теле? — тяжело вздохнув, император упёрся кулаками в стол, а взглядом — в священников. — Для меня лично все мои пальцы одинаково дороги, я не хочу какой-то из них отрезать, чтобы другому было больше места. Считаю, что право на существование имеют все и, чтобы выжить, должны быть один за всех и все за одного. И вы мне в этом будете помогать. А если не будете, то ваше место займут другие и я буду договариваться уже с ними.

— Ваше Императорское Величество, Всемилостивейший Государь, — поднялся с места первенствующий член Святейшего Синода митрополи?т Анто?ний. — Можете не сомневаться, православная церковь всегда стояла и будет всецело стоять на страже интересов престола, будучи незыблемым столпом самодержавия. Пользуясь милостивым дозволением Вашего Величества, коим я не злоупотреблял и впредь не намереваюсь, я все же осмеливаюсь приступить к изготовлению двух записок: о недостатках церковных законопроектов и о способах созыва Церковного Собора — каковые записки желал бы представить Вашему Величеству. Всё это поможет укрепить веру и поддержать в подданных любовь к божьему помазаннику.

Мария Фёдоровна, поддержкой и покровительством которой пользовался митрополит, с тревогой отметила, какая тень пробежала по лицу монарха во время произнесения этой выспренной речи, как оно окаменело и колючими сделались глаза. «Не то, отец Антоний, совсем не то ждал от тебя мой сын», — с горечью подумала императрица, закусив губу от предчувствия скорой грозы.

— К сожалению, — император тяжело распрямился, достал из кармана трубку и начал дирижировать ею в такт своим словам, — его высокопреосвященство понял поставленную задачу, как чисто бюрократическую, а это неправильно. Ничего, мы его поправим. А чтобы не было непонимания в дальнейшем, я скажу, чем наше совещание должно закончиться….

Император сделал несколько шагов вдоль рядов собравшихся, как будто собираясь с мыслями и всё больше бледнея.

— Оно должно завершиться подписанием меморандума о взаимном уважении и взаимопомощи всех конфессий империи, с объявлением о прекращения внутренних распрей, если таковые имеются. Для того, чтобы этот документ не остался пустой декларацией, представители каждой конфессии составят список действий и заявлений, которые они считают неприемлемыми и оскорбительными, а представители остальных конфессий дадут письменное обязательство воздерживаться сами и удерживать единоверцев от указанных действий и заявлений. Вторым обязательным условием окончания совещания является учреждение Российской духовной академии с числом факультетов, равных числу конфессий и набором единых предметов для всех факультетов, необходимых для единообразного понимания отечественной истории и текущих задач, стоящих перед государством, а значит перед каждой конфессией отдельно…

Император обвел взглядом притихшее духовенство, молча внемлющее его словам. К горлу подступала тошнота и на лбу проступил холодный пот. Энергии, без остатка потраченной на студентов, сейчас катастрофически не хватало. А духовники сидели с опущенными головами и на последние слова вообще никак не реагировали. «Ах вы, засранцы!» — подумал он зло, почувствовав в этой гробовой тишине эхо русской поговорки «Мели, Емеля, — твоя неделя!».

— Никто из присутствующих не покинет Кремль, пока эти документы не будут подписаны, — тихо, но твёрдо добавил монарх, — и это еще не всё! Реформы ожидают монастыри! Все до единого… Они будут включены в единую систему государственной безопасности, как учебные, исследовательские и производственные заведения, профиль и характер деятельности которых представляют государственную тайну. Таким образом мы расширим понятие «таинство» некоторыми светскими задачами. Впрочем, это касается не только монастырей и не только православия. Каждой религиозной организации найдётся применение в народном хозяйстве. И только в этом случае конфессия может претендовать на казенное вспомоществование. Тунеядцы и нахлебники нам не нужны. Государство в его нынешнем состоянии их просто не потянет.

Духовенство при последних словах зашевелилось и начало переглядываться: члены Синода — недоуменно, староверы — торжествующе, мусульмане — растерянно, иудеи — с чисто одесской иронией.

— Конечно, я понимаю, что тема межконфессионального взаимодействия и сотрудничества не так популярна, как вопросы противостояния, подсиживания и интриг, — продолжал император. На его лице появилась какая-то подозрительная улыбка, больше похожая на судорогу. — Но время нынче другое и оно диктует новые требования, им придется соответствовать. Могу вам помочь, назначив координатором этой громадной работы человека, достаточно авторитетного и не связанного обязательствами по отношению к какой-либо конфессии. Мне лично идеальной кандидатурой на эту беспокойную должность видится присутствующий здесь Лев Николаевич Толстой, которого Священный Синод недавно освободил от обязательств перед церковью, не так ли, господин обер-прокурор? Вопросы есть?

Вопросов не было. Присутствовало нечто другое. Вдовствующая императрица, по-женски чутко реагирующая на поведение и настроение окружающих людей, спинным мозгом почувствовала, что её сын только что приобрел несколько врагов, достаточно влиятельных и опытных в дворцовых интригах, сделав ещё один шаг к собственной трагедии. «Он, наверно, просто не понимает. Надо ему объяснить! — подумала Мария Федоровна и решительно шагнула вперёд.

* * *

Как пошатнулись стены Грановитой палаты, император еще помнил, а вот как они слились с потолком и превратились в одно целое — уже нет. Уходящее сознание взбрыкнуло, оставив после себя жгучую досаду «Как же не вовремя!» и погрузилось в вязкий и липкий мрак небытия…

Светало мучительно долго. Ночную сплошную черноту сначала прорезали темно-синие полосы, постепенно превратившиеся в плотную, молочного цвета пелену, в которой угадывался нестерпимо знакомый женский силуэт… Серая шерстяная чоха поверх ослепительно белой ахалуки свободно падала до пят, скрывая фигуру настолько, что казалось, женщина не идет, а парит над землей. Самодельная бархатная чихти-копи, такая знакомая императору с детства, покрытая чёрным плотным мандили, как строгий оклад, оттеняла лицо с живыми умными глазами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами…

— Мама? — удивился император. — Что ты здесь делаешь?

Кеке склонилась над сыном и стала что-то быстро, но неразборчиво говорить по-грузински…

— Мама! — поморщился император, — мы в России и должны говорить по-русски. Товарищи нас не поймут, а это нехорошо… неправильно…

— Как скажешь, — тихо, почти шепотом промолвила она и положила руку на лоб сыну.

Мягкая прохлада, идущая от тонких пальцев, рыбкой скользнула в глубину сознания, остужая кипящий мозг и возвращая ему способность критически воспринимать окружающую обстановку. Император очнулся лежащим на длинной лавке Грановитой палаты, сохранившейся, наверно, еще со времен Ивана Грозного, а его голова покоилась на коленях крошечной женщины, живыми умными глазами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами так похожую на маму Сосо — Кеке…

Мария Федоровна, шагнув к императору, первой заметила в его поведении что-то неладное, однако при всём желании, никак не успевала подхватить стремительно рухнувшее на пол тело. Зато с этим делом умело справились выросшие, как из-под земли, дружинники-африканеры, постоянно находящиеся рядом с монархом еще в Ликанском дворце и осведомлённые о таких неприятных последствиях контузии, проявляющихся в моменты крайнего утомления.

Бережно уложив монарха на скамейку, головой на колени императрицы, которая категорически на этом настояла, выпроводив в мгновение ока участников совещания, дружинники оперативно доставили доктора, тут же принявшегося смешивать какие-то порошки и хлопотать возле больного.

— Nikki, qu'est-ce que tu te fais! (Никки, что же ты делаешь с собой— фр.) — торопливо шептала Мария Федоровна, касаясь дрожащей рукой лица императора, испещренного мелкими, уже почти зажившими шрамами, — Vous n'avez pas le droit de vous comporter ainsi, monsieur! (Вы не имеете права так себя вести, монсеньор! — фр.)

Все её домашние заготовки, все приготовленные слова и наставления, которыми она собиралась встретить императора, вдруг разбились о пол Грановитой палаты и разлетелись в мельчайшие осколки вместе с падающим телом сына. Материнский инстинкт, который она уже стала забывать, вдруг взбрыкнул с такой решительностью, что в голове и на языке не осталось ни единой мысли, кроме той, что приходит на ум маме при виде ребенка, споткнувшегося, упавшего и требующего жалости и поддержки.

И вот на её коленях, как когда-то давно, лежала голова её Никки. Она с удивлением и ужасом прикасалась к его вискам, уже обильно посеребренным сединой и уже не хотела ничего — ни объяснений по поводу отставки всей свиты, ни обоснования скандальных назначений, из-за которых уже не один день колобродит весь Петербург, ни рассказа о более чем странном путешествии на Кавказ, когда он остался жив лишь по счастливой случайности. Остался — и слава Богу!

— Ваше Императорское Величество, он Вас не слышит, — участливо проворковал доктор, не отрываясь от своей работы.

В это время веки императора задрожали, лицо чуть порозовело и глухим грудным голосом, как будто преодолевая невидимое сопротивление, он выдавил из себя, поморщившись от напряжения и почти не разжимая губ:

— Мама! Мы в России и должны говорить по-русски. Товарищи нас не поймут, а это нехорошо… неправильно…

— Как скажешь, — тихо, почти шепотом промолвила вдовствующая императрица и положила свою тонкую руку на лоб сыну.

— Вот так, сейчас будет лучше… — закончил доктор свои шаманские манипуляции, сунув под нос царя какую-то вонючую дрянь, пахнущую настолько омерзительно, что воскресла бы даже дохлая мышь. Рыкнув, как раненый лев, император дернул головой и окончательно открыл глаза, безумно ими вращая и пытаясь определить, где он находится и что с ним происходит?

— Ваше Императорское Величество! — взял ситуацию в свои руки доктор, — только не вставать! Как минимум до завтра — строгий постельный режим! А лучше — до конца месяца! Не напрягаться! Не волноваться! Как можно меньше разговаривать….

— Доктор, — ещё слабым голосом император остановил поток врачебных указаний, — скажите, а моргать и свистеть разрешается?

Мария Фёдоровна, не выдержав, прыснула в кулачок. Доктор, слегка зависший после такого вопроса, тоже расплылся в улыбке.

— А вот это хорошо, Ваше Императорское Величество! Способность шутить — верный признак выздоровления… хотя, — погладил он задумчиво окладистую бороду, — в моей практике было и совсем наоборот…

Теперь уже грохнули от смеха все. Стресс требовал выхода и нашёл его в самой незамысловатой шутке и бытовом казусе. Мария Федоровна, всё ещё державшая на коленях голову своей силой, с удовлетворением заметила, как разгладилась жесткая складка над переносицей, поползли вверх брови. Всё лицо императора, до этого словно окаменевшее, снова приобрело знакомые беспечные черты её первенца Никки.

* * *

— Тебе уже лучше? — заглянула к сыну Мария Федоровна, когда всё успокоилось, все приглашенные разошлись, а монарх был успешно перемещен в помещение, более подходящее для отдыха и лечения.

Император, полусидя в подушках, молча кивнул и положил на одеяло бумаги. Такая же солидная стопка высилась на прикроватной тумбочке.

— Опять работаешь? — с укоризной произнесла Мария Федоровна, с удовлетворением отметив про себя, что такая работоспособность и тяга заниматься делами её не раздражает, а наоборот — радует, — а ведь доктор предупреждал!..

— А я шёпотом, — коротко улыбнулся император, вызвав аналогичную реакцию вдовствующей императрицы.

— Никки, я тоже обещаю тихо и кратко, — мягко, но решительно произнесла она, присаживаясь на софу в ногах сына, — но мне обязательно надо с тобой поговорить. Я рада, что ты наконец-то решил всерьез заняться государственными делами. Но мне кажется, ты делаешь трагические ошибки, они накапливаются и могут аннулировать все твои добрые помыслы и принести только вред как тебе лично, так и государству в целом.

Император вздохнул, собрал разложенные по покрывалу документы, исподлобья поглядывая на императрицу и решая про себя, какую тактику избрать — иронично игривую, сводящую всё в шутку, или предельно серьёзную, предусматривающую в результате вербовку собеседника.

— Слушаю, — произнес он наконец, подняв глаза.

— Ты очень изменился, Никки, — с тревогой в голосе подалась вперед Мария Федоровна, — у тебя сейчас совсем чужие глаза — холодные и колючие. У них даже цвет сейчас другой… И твой голос… походка…

— Последствия контузии, — уже без всякой улыбки в голосе пожал плечами император, — врачи говорят, что всё должно восстановиться… Но это вряд ли можно считать угрозой для престола, не так ли?

— Вот сейчас опять, — наклонила голову императрица, — ты всё время перехватываешь инициативу в разговоре. Раньше ты молча выслушивал собеседника, а теперь давишь, жёстко навязываешь свою тактику…

— Просто в один момент я понял, что старая тактика опасна для жизни, — попытался отшутиться император, но это у него получилось неудачно, — так о чем мы будем говорить?

— Ну хотя бы о твоих знаках внимания иноверцам в присутствии практически всего Синода. А это ведь самая верная и надёжная опора трона. Ты слышал, что говорил митрополит Антоний? Я же видела, что ты хотел ему что-то ответить…Что?

— Я хотел напомнить митрополиту слова Иоанна Златоуста, — прямо глядя на Марию Федоровну, тихо произнес император, — «Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня…»

Вдовствующая императрица почувствовала, что у нее от возмущения перехватывает дыхание.

— Тебе известно что-то, что компрометирует отца Антония?

«Конечно! — хотелось крикнуть императору. — Иуды, они и лицедеи! Не Синод, а инвалидная команда! Сами священники, тот же протопресвитер Георгий Шавельский, криком кричали об этом: «Беспримерно убогий по своему составу митрополитет в известном отношении характеризовал состояние всей нашей иерархии». Знала бы эта наивная женщина, что члены Синода фактически признали революционную власть ещё до отречения Николая Второго. Хотя бы промолчали, так нет, разрешились специальным воззванием «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни…»

— Скажем так… — сказал он вслух. — Мне известно что-то, что компрометирует весь Синод, хотя их слабо извиняет другое библейское изречение: «они не ведают, что творят…»

— Никки, — собравшись с духом, решительно перешла в наступление Мария Федоровна, — Синод ты считаешь нелояльным и не считаешь его своей опорой, а этот омужичившийся бунтарь граф Толстой, он лучше? Почему?

— Потому что опереться можно только на то, что сопротивляется, матушка! А Синод — это кисель… болото…

— Что же сделало наше духовенство, чтобы ты бросал в них такие камни?

— Не сделало! — акцентировал император. — Оно не сделало, не делает и что самое печальное — даже не собирается делать главного! Оно не сплотило общество в единый организм. Не создало нацию единомышленников. Наоборот — духовенство способствует углублению раскола между подданными, принадлежащими к разным конфессиям. Российская империя сегодня — это несколько слабо связанных и плохо знакомых друг с другом цивилизаций, существующих в разных, редко пересекающихся мирах. Такая конструкция — лакомая добыча для хищников, хорошо подготовленных, циничных, нацеленных на результат и очень, очень жадных…

— Ты говоришь про Пруссию?

Император снисходительно улыбнулся. Бедная датская принцесса, родившаяся еще в то время, когда живо было рыцарское отношение к врагам и вопросы геополитики решали монархи. Рассказать бы ей, кто будет заказывать музыку на полях сражений в ХХ веке и что такое война на уничтожение — так ведь не поверит! Мимика императора не осталась без внимания. Мария Федоровна нахмурилась и сказала максимально строгим тоном:

— Никки, прекрати говорить загадками и уж тем более так снисходительно покровительственно улыбаться!

— Это загадки только для тех, кто не хочет видеть или смотрит в другую сторону, — мягко, хоть и с нажимом, сказал император. — Из-за введения золотого рубля за последние десять лет Россию накрепко скрутили кабальные кредиты, по которым мы уже сейчас заплатили больше, чем разгромленная Франция заплатила Германии. Ежегодно из нашего бюджета изымается сто миллионов золотых рублей, а будет ещё больше. Эти платежи — острый нож в спине страны! И деньги идут даже не другим государствам, а в частные банки. Российскими деньгами банки кредитуют Японию и натравливают ее на нас. А когда натравят, то окажется, что воевать мы будем не с микадо. Японское там будет только пушечное мясо. А все остальное уже сейчас является собственностью английских и американских финансистов… Даже это не самое печальное. Отдельно с Японией и с банкирами справиться можно. Но нам противостоит консолидированный международный пул банков, правительств и надгосударственных транснациональных организаций, пользующийся поддержкой населения. Нет, конечно, там внутри тлеет множество конфликтов, но когда дело касается противостояния с нами, их единодушию и сплоченности можно позавидовать. Так что война с Японией на самом деле будет войной с Британией и США при молчаливом нейтралитете Германии и Франции. Да и этот нейтралитет очень относительный. Как только Россия ослабеет, и Германия, и Франция с удовольствием начнут рвать её на части. Франция в прошлом веке дважды вторгалась в Россию. Германии и вовсе деваться некуда — её будут толкать расширяться только на Восток. А теперь возвращаюсь к вопросу — что у нас? Мы имеем страну, где каждое сословие живет своей жизнью, ничего не знает и не хочет знать про других. Они даже говорят на разных языках! Что мы знаем про крестьян? Как они выживают? Вы в курсе, что у нас 80 млн подданных живут натуральным хозяйством и полностью исключены из товарного оборота? Рядом с нами — вот буквально за дверью — население, равное по численности всем подданным Германии и Франции вместе взятым, не имеющее ни гроша в кармане! Что нас с ним связывает? Назовите хоть одну причину, которая заставила бы этих людей идти умирать за Отечество, относящееся к ним хуже, чем мачеха? Еще один важный момент: а что связывает сегодня наших иудеев, староверов и буддистов, если каждая конфессия для другой — terra incognita! У нас в регулярной армии нижних чинов, признающих себя мусульманами — 38 тысяч, из них офицеров — 269 человек. Что мы вообще знаем про них? Что их беспокоит и пугает? Что они ожидают и о чем мечтают? Что им говорят их муллы? Кто и где учит самих мулл? У нас есть ответ хотя бы на один из этих вопросов? А что делает Синод? Он пишет записки о реформе богослужения! Зачем этот Синод нужен крестьянам? Зачем он нужен мусульманам, иудеям, католикам и лютеранам? Зачем он нужен мне и Отечеству?

Комната погрузилась в молчание. Слышно было, как тикают часы, а где-то за дверями продолжает кипеть жизнь. Здесь, возле постели императора, время как будто остановилось.

— Никки, откуда ты всё это знаешь? — тихо спросила Мария Фёдоровна, — тебя этому никто не учил. У тебя не было вокруг ни единого советника, способного к такому анализу. Где ты взял эту информацию?

— Скажем так — приснилась..

— Это, наверно, был очень глубокий сон.

— Весьма. Но как видите, продуктивный…

— Хорошо. Я поняла, что ты не хочешь говорить мне правду. Но тогда что ты знаешь еще, чтобы я могла убедиться, что ты меня не обманываешь и не мистифицируешь?

Теперь надолго задумался император. Разговор требовалось закончить так, чтобы концовку беседы оставить за собой и к следующей встрече не требовалось опять мучительно воевать за инициативу. Но что такое можно сказать этой маленькой упрямой женщине, чтобы она хотя бы на время не приставала со своими наивными вопросами, но и прямо отсюда не бросилась на поиски другого, особого лекаря для своего сына, — специалиста по душевным болезням…

— А Вы уверены, матушка, что хотите знать то, что знаю я?

Не произнося ни слова, императрица кивнула и застыла в ожидании.

— Послезавтра умрёт королева Виктория, и где-то в конце месяца — Джузеппе Верди, — сухо сказал император, опять взяв в руки отложенные документы.

Вдовствующая императрица, ни слова не говоря, встала с софы и, глядя перед собой в пол, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь..

— Кажется, не поверила, — с сожалением резюмировал император.


В это же время. Санкт-Петербург

— Одно из народных названий января — просинец — напоминает, что в эту пору день прибывает, чаще показывается солнышко в небесной синеве. Старики говорили: «Январь на порог — прибыло дня на воробьиный скок». Вьюжный месяц — к ненастью летом. Вот, например, сегодня 21 января — День Емельяна Зимнего. Если на Емельяна ветер, как сейчас, дует с юга, то лето будет с грозовыми дождями, — не спеша и с расстановкой втолковывал тоном наставника своему молодому спутнику респектабельный, богато одетый аристократ в длинной двубортной шубе, крытой черным кастором, с шалевым отложным воротником. Впрочем, воротник сейчас был поднят до носа — зимний ветер поддувал решительно. — Жорж, да вы меня совсем не слушаете? — наигранно возмутился наставник, прервав своё повествование о народных приметах, остановившись, повернувшись лицом к собеседнику и уткнувшись тростью в носок его сапога.

— Простите, Ваше Сиятельство, но у меня совсем нет настроения к изучению фольклора, — нервно, хотя и максимально учтиво, с лёгким поклоном ответствовал молодой человек, одетый в новенький, излишне изящный для такой погоды, мундир гвардейского офицера. — Я не понимаю нашего бездействия! Мы уже имели четыре прекрасных возможности избавить Отечество от узурпатора, но вы так и не дали команду. А теперь вообще отменили акцию! Как это понимать?

— В вас сейчас говорит охотник, а не политик, юноша, — скрипучим тоном ответил тот, кого назвали «Ваше Сиятельство». — И вы совсем забыли, что устранение узурпатора — это не цель, а средство! Ещё месяц назад оно было годным и ведущим прямиком к известной Вам цели, поэтому мы активировали все наши возможности… но сейчас, — он покачал головой и не спеша двинулся по аллее..

Гвардеец задержался на секунду, переваривая услышанное, и зашагал следом, поскальзываясь на плотно утоптанном снегу и чертыхаясь.

— Что изменилось? — капризно забубнил он. — Мы все те же, он всё тот же, почему мы, уже потеряв столько своих людей, не можем довести начатое до конца? Неужели всё зря? Неужели все жертвы напрасны?

— Учитесь держать себя в руках, — несколько раздраженно, но всё же снисходительно ответил ему Сиятельство. — Смерть властолюбца сегодня, после объявленных реформ, сделают его народным героем. А нам не нужны герои! Надобно совершенно другое — чтобы от него отвернулись все, включая самых близких и преданных, чтобы его смерть была встречена равнодушно и даже радостно. Только в этом случае мы можем рассчитывать на успех.

— И сколько нам ждать? — с вызовом и надрывом почти выкрикнул гвардеец.

— Думаю, что недолго… Он так широко размахнулся и резко взлетел, что теперь вполне самостоятельно и даже без нашей помощи может свернуть себе шею. Он поставил перед собой абсолютно невыполнимые задачи и имел глупость объявить о них публично. В этих условиях самая верная тактика — скрупулёзное выполнение желаний и распоряжений, каждое из которых будет только усугублять его безвыходное положение. И вот когда он доведет империю до бунта и войны всех против всех, вот тогда мы и скажем своё веское слово. А пока — не будет более рьяных и усердных исполнителей воли государя, чем мы с тобой. Не будем мешать человеку прыгать в пропасть!

Аристократ остановился, почувствовав, что снег перестал скрипеть за его спиной. Гвардеец стоял в пяти шагах, насупившись, всем своим видом демонстрируя недовольство услышанным.

— Вам не хватает запаха пороха и звона сабель? — участливо спросил офицера наставник.

— Не вы ли мне говорили, что наша борьба святая и с нами Бог? Так не лучше ли одним ударом покончить с этим делом, чем разводить сомнительные политесы?

— Учитесь внимательно слушать и понимать Высшие силы, Жорж! Одному Бог даёт крылья, а другому — пинок под зад. И вроде как оба летят, но какие разные ощущения и перспективы! А если Вам ближе армейские порядки, то скажу проще: потрудитесь выполнять приказы, а не обсуждать их!

Офицер картинно прищёлкнул каблуками и взял под козырёк.

— И какие будут распоряжения?

— Отправляйтесь в Москву! Служить! И не хныкать!..

Глава 12 Лев Николаевич, Феликс Эдмундович и другие

— Николай Александрович! — Ратиев выглядел слегка озадаченным, — тут граф Толстой…

— Хорошо, через пять минут я буду готов, — ответил император, оглядываясь вокруг в поисках кителя…

— Да нет, Вы не так поняли — графу Толстому в приёмной стало плохо — он без памяти….

Император вскочил с кровати, забыв о собственной слабости. Стены опять покачнулись, но устояли. Ещё чего не хватало, чтобы мэтр русской литературы скончался в приемной самодержца.

— Несите сюда! Быстро!

На вместительную софу стремительно перекочевали подушки и плед. Два дюжих дружинника из казаков, стоящие на карауле, внесли писателя, озабоченно приговаривая:

— Ничего, Ваше Величество, ничего… сомлел малёхо… ждал вас долго… чичас полегчает…(*)

Лев Николаевич открыл глаза… Нет, скорее не так — он почувствовал, что они вылезают из орбит от нестерпимо острого смрада, который, казалось, взорвал обоняние и уже начал выедать мозг. Инстинктивно дернувшись, он увидел перед собой удовлетворенное лицо императора с каким-то подозрительным флакончиком.

— Смотрите-ка, Иван Дмитриевич, получилось! — улыбнулся монарх, закрывая флакон и пряча его в карман. — С возвращением, Лев Николаевич! Вы уж простите, что не принял Вас раньше, сам был не совсем в форме… Лежите-лежите, не вставайте! Сейчас принесут чай и устроим английский файв-о-клок с русским самоваром.

— Ваше Величество… — попытался привстать писатель.

— Лев Николаевич! Прошу Вас! Давайте без чинов, или я буду звать Вас Ваше Сиятельство.

— Как прикажете, Ваше… Николай Александрович…

— Да можно даже еще проще, — монарх явно пребывал в хорошем настроении, — я же в сыновья гожусь… Лев Николаевич, вы опять бледнеете, давайте десять минут покоя, потом — крепкий сладкий чай. Обещаю — полегчает…А мы пока закончим текущие дела…


Император из стали

Сам того не ожидая, очутившись на государственной «кухне», схоронившись за прикрытыми веками, писатель замер и весь превратился в слух, впитывая в себя обрывки фраз, долетающие до него от бюро, где император и его статс-секретарь составляли список неотложных дел и откуда доносился глуховатый голос монарха, диктующего ответы на доклады и рапорты:

«…Только на кладбище осуществимо полное тождество взглядов…. Нельзя проводить две дисциплины: одну — для рабочих, а другую — для вельмож. Дисциплина должна быть одна……Болтунам не место на оперативной работе… правильное в одной исторической остановке может оказаться неправильным в другой исторической обстановке… демократия не есть нечто данное для всех времен и условий, ибо бывают моменты, когда нет возможности и смысла проводить её….» (**)

Потом список дел и шелест бумаг закончился, но зато появился пузатый медный самовар и вместе с ним еще один гость — министр земледелия Алексе́й Серге́евич Ермо́лов.

— Лев Николаевич, — осведомился император, — а что заставило Вас так решительно занять пост у меня под дверью?

— Ваше распоряжение, — меланхолично ответил писатель, помешивая горячий чай, — вы же прекрасно понимаете, что я не могу руководить религиозными бюрократами.

— У меня не было возможности убедиться в вашей неспособности, — в тон ему ответил монарх, — зато я оценил единственно правильную организацию работы: не согласен — критикуй, критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, делаешь — отвечай!

— Хорошие правила! — согласился граф. — И позвольте полюбопытствовать, много у вас чиновников, которые работают именно так, как вы сказали?

— Нет, — честно признался император, — крайне мало. И это — главная причина, которая заставила меня обратиться к вам, зная ваше критическое отношение к современной религии вообще и церковным бюрократам — в частности.

— В таком случае, — писатель степенно поправил бороду и выпрямился, — мне даже страшно отдавать вам моё послание, которое я составил ещё в имении и назвал: «Царю и его помощникам» (**)

— Лев Николаевич, — в глазах императора мелькнула ирония, — неужели я страшнее господина Победоносцева?

Толстой насупился и, не глядя на царя, протянул несколько аккуратно сложенных листков, после чего сосредоточенно занялся изучением узоров на сервизе, не переставая цепко следить за самодержцем из под строго сдвинутых бровей.

— Да-да, я так и предполагал, — произнёс император странную фразу, бегло скользнув взглядом по письму, — ну что ж, давайте пройдемся по пунктам. Вот вы пишете, Лев Николаевич, что «убийство царя было случайным, совершенным небольшой группой людей, ошибочно воображавших, что они этим служат всему народу»… А вас не смущает тот факт, что убийство произошло именно в тот день, когда царь направлялся к Лорис-Меликову с целью подписать первую в России Конституцию? Три месяца народовольцы наблюдали за царем и именно в этот день решили его убить… При этом цель визита Александра II была известна очень немногим — другому очень узкому кругу придворных лиц…

— Вы хотите сказать… — вздернул глаза Толстой…

— Я хочу сказать, Лев Николаевич, что не всегда событие является именно таким, каким его описывают или каким его принято считать. Очень часто то, что вы видите, это лишь версия, которую до вас решили довести. Всё может быть немного не так или совсем не так, если смотреть с другого ракурса. Например — кому смерть Александра II была наиболее выгодна и принесла наибольшую пользу? Для понимания этого вопроса, не мешало бы озаботиться попутными — где брали оружие и взрывчатку террористы «Народной воли»? На что существовали все эти годы? Как выглядели их перемещения до и после теракта? Это же крайне любопытно, не находите? Ну вот, например, — монарх покопался среди своих записей, — «Александр Михайлов, исполнявший обязанности казначея «Народной Воли», не раз говорил, что на одни конспиративные квартиры приходилось ежедневно тратить по 200 рублей», или «Вся колоссальная работа по прорытию московского подкопа вместе с двумя другими железнодорожными покушениями, подготовлявшимися к тому же ноябрю, обошлась всего от 30.000 до 40.000 рублей, включая сюда и разъезды.» Ну и вот еще — «Народная воля — это первичные организации с освобожденными, то есть нигде не работающими активистами в 90 городах, 17 подпольных типографий, издание нескольких журналов и газет за границей….» Посчитайте на досуге стоимость такой организации и содержания всего этого хозяйства…

Император отложил записи и потянулся к самовару.

— Имея даже крупицу этой информации, Вы, с Вашим живым умом и склонностью к системному анализу, смогли бы выдвинуть самые смелые предположения о причинах постоянных визитов наших революционеров в западные столицы. Впрочем, это не будет темой нашего разговора. Вы пишете «виноваты не злые, беспокойные люди, а правительство, не хотящее видеть ничего, кроме своего спокойствия в настоящую минуту.» Вот я и предлагаю Вам личным примером показать чиновникам, как можно и нужно на государственной службе вести себя по-другому. Что вы на меня так смотрите?

— Николая Александрович, Вы цитируете мое обращение, но сами даже не взглянули на бумагу и уж точно никак не могли успеть прочесть…

— Посмотрел-не-посмотрел… Мы с вами говорим о сути Вашего обращения. А вы — капризничаете!

— Не капризничаю!

— Нет, капризничаете! — сварливо акцентировал император и уже другим, мягким тоном, продолжил. — Кое что из ваших поручений я уже выполнил, и даже перевыполнил: отменил выкупные платежи, ограничения для получения образования, уравнял религии и отменил налоги для огромного количества малоимущих. И теперь стоит главная проблема — кто, какой государственный аппарат это всё будет исполнять? А ведь самый красивый, добрый и справедливый закон так и останется клочком бумаги, если не будет превращен в ежедневную практику. Именно практиков, а не теоретиков мне сейчас не хватает. Именно поэтому я с такой надеждой смотрю на вас… Хотя, знаете, Лев Николаевич, даже если вы согласитесь, сразу возникнет еще одна проблема — как обеспечить ваше сосуществование с другими, такими же неравнодушными, кто тоже страстно хочет перемен, но видит их совсем не так, как вы… Вот мы пригласили министра земледелия Алексе́я Серге́евича Ермо́лова, он тоже болеет за своё дело. Восемь лет назад написал замечательную пронзительную книжку «Неурожай и народное бедствие». Читали? Нет? Ну давайте я кое-что процитирую:


«В тесной связи с вопросом о взыскании упадающих на крестьянское население казённых, земских и общественных сборов и, можно сказать, главным образом на почве этих взысканий, развилась страшная язва нашей сельской жизни, в конец её растлевающая и уносящая народное благосостояние, — это так называемые кулачество и ростовщичество».… Или вот еще: «Однажды задолжав такому ростовщику, крестьянин уже почти никогда не может выбраться из той петли, которою тот его опутывает и которая его большею частью доводит до полного разорения. Нередко крестьянин уже и пашет, и сеет, и хлеб собирает только для кулака.» Обратите внимание, какого врага царский министр обнаружил в русской деревне! Не помещик и не жандарм, а кулак! Вы согласны?

Толстой пожал плечами:

— Кулак — это, конечно, известный мироед, но его наличие не отрицает враждебного отношения крестьян к помещикам и жандармам, и если эту проблему надо решать…

— Конечно, её надо решать и мы обязательно будем это делать, — перебил писателя император, — на примере кулака я просто хотел показать, что аграрная проблема гораздо глубже и шире, чем это кажется одному, даже такому мудрому человеку, как Вы. Читаю ваши слова: «уравнять крестьян во всех их правах с другими гражданами и потому уничтожить ни с чем не связанный, нелепый институт земских начальников». А вот что пишет уважаемый Алексей Сергеевич: «Введение земских начальников — есть несомненно громадный шаг в деле упорядочения сельского быта…» Передо мной сидят два умных человека с такими противоположными мнениями. Каждый из вас имеет схожий опыт хозяйствования в собственном имении, огромный объем информации, собранный со всех окраин, болеет за страну, хочет добра и готов ради этого работать. Как быть?

Лев Николаевич бросил украдкой взгляд на Ермолова и задумался. Замолчал и император, переводя испытующий взгляд с одного на другого и обратно.


Император из стали

— Разрешите? — решил вставить слово Ермолов, откровенно робевший в присутствии монарха и светоча отечественной литературы, — я готов работать со Львом Николаевичем, и вообще с любым, кто знает, как решить главный вопрос нашего Отечества. Понимаю, наличие или отсутствие земских начальников, их статус и квалификация — не самая важная проблема. А вот голод, который накатывается на нас, как снежная лавина — это стихия, перед которой я чувствую своё полное бессилие. Не раз и не два уже писал прошение об отставке, но так и не подал, потому что сидеть сложа руки и смотреть на бедствия ещё горше… а потом, приходя в министерство, разбирая бумаги, накладывая резолюции и составляя доклады, опять чувствую себя Сизифом… Всё не то! Всё — суета сует, топтание на месте и переливание из пустого в порожнее…

— Да, — согласился император, — проблема голода, аграрный вопрос сегодня для нас главные….

— Если это главный вопрос, то может быть именно им мне и надо заниматься, а не религией? — в словах Толстого явно сквозила обида.

— А вы и будете этим заниматься… все будем, — охотно откликнулся монарх, — крестьянский вопрос — это проблема, а церковь в широком смысле этого слова, может быть инструментом решения, который не надо мучительно создавать с нуля. Сегодня религия превратилась в некий административный аппендикс и выглядит, как гусарская форма — красивая, но абсолютно бесполезная в современном бою. А нам придётся вспомнить эпоху монастырской колонизации и ту насквозь практическую роль, которую играла церковь в освоении огромного пространства, занимаемого сегодня Россией. Теперь, в начале ХХ века эту территорию придется осваивать заново, мобилизовав все силы всех конфессий и национальностей, иначе страну разберут по этническим и религиозным кирпичикам. И на вас, Лев Николаевич, с Вашим авторитетом, ложится неподъёмная по тяжести задача — превратить церковь из клерикального государственного органа в инструмент модернизации, с помощью которого действительно можно будет накормить тремя хлебами сто тысяч верующих. Сделать религию локомотивом прогресса, а не его тормозом — разве не привлекательная задача? Вы же занимались богоискательством, фактически — искали церковь, которая решает проблемы людей, а не уговаривает их не замечать. Не нашли? Ну вот берите и стройте такую своими руками. Чтобы не пригибала людей к земле, а наоборот — выпрямляла, чтобы не унижала, а возвышала…

По лицу императора пробежала тень и перед его внутренним взором прошла парадным строем танковая колонна «Дмитрий Донской» — сорок превосходных танков Т-34-85, не имевших тогда аналогов в мире, деньги на строительство которых собрали православные приходы по призыву главы Российской православной церкви Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия 30 декабря 1942 года.

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ, МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА Иосифу Виссарионовичу СТАЛИНУ — писал в те дни митрофорный протоиерей Г. КОХАНОВ, — Прилагая воззвание к пастырям и верующим освобождённого Донбасса, а также приветственное обращение съезда районных благочинных по Сталинской области, уведомляем главу Советского Государства, что нами открыты банковские счета на приём пожертвований от церквей на постройку танковой колонны им. Дмитрия Донского, а также на госпитали Красного Креста. За короткий срок уже внесено более ста тысяч рублей. Кроме того, повсеместно церкви берут постоянное шефство над госпиталями, систематически прилагают свои труды по сбору продуктов, вещей, белья, по стирке белья и т. п. Заверяем Вас, как Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза, что наша помощь с каждым днём будет увеличиваться и патриотический порыв многотысячных верующих Донбасса усугубит общую уверенность в том, что силою оружия нашей непобедимой, овеянной мировой славой Красной Армии под Вашим блестящим командованием и с Божьей помощью враг будет окончательно разгромлен.

«Надо же, — удивился про себя император, — сколько лет прошло, а помню дословно… Вот ведь священники были — глыбы! Где найти таких сейчас, среди расслабленных, изнеженных, раскормленных на казённых харчах…»

— Это же кошмар, — вернул его в действительность голос Ермолова. — Услышав от государя слово «Советы», начали советовать все, кому не лень, от околоточных до предводителей дворянства. Министерство завалено прожектами!

— Я думаю, — прихлебывая чай, улыбнулся император, окончательно вернувшийся из воспоминаний на грешную землю, — что народного творчества бояться не надо. Наоборот — его надо приветствовать и всячески поощрять! Но, как любой стихией, им надо учиться управлять, иначе сметёт.

— Мы задохнемся в дилетантских предложениях! — вскричал Ермолов, — один дурак насочиняет столько, что и сотня умных не разберет.

— Понимаю ваши опасения, Алексей Сергеевич. Вы не совсем внимательно слушали мой самодельный лозунг, который заканчивается словами «предлагаешь — делай, сделал — отвечай», где слово — «отвечай» — самое непопулярное среди любых прожектёров. Но без него нам — смерть. Отвечать за дело рук своих должны все. Чем серьезнее предложение, чем больше оно влияет на других людей и страну в целом, тем строже должна быть ответственность за конечный результат. И нести её обязан автор… Впрочем, не только он..

— А кто ещё, — недоуменно вздёрнул брови Толстой.

— Все, кто его поддержал. Вот я лично, поддерживая вас, Лев Николаевич, одобряя вашу инициативу, разделяю всю полноту ответственности за результат и прекрасно понимаю, что в случае неудачи все булыжники с мостовых полетят в меня. Ответственность — естественная плата за желание менять жизнь других людей. Униженные и оскорбленные реформаторами имеют право потребовать сатисфакции от виновника изменений. И поверьте, потерпевшие найдут способ это сделать, даже если им запретить об этом думать и говорить … Вообще, если запрещать людям говорить, они начинают сговариваться…

Толстой кашлянул и покачал головой.

— Боюсь, Ваше Величество, — вернулся он к официальному титулованию, — если за все прожекты требовать сатисфакции, желающих что-то предлагать не останется вовсе…

— А может просто до реализации доберутся действительно жизненно-необходимые, за которые не жалко и голову сложить? — возразил император.

— Но такого нет нигде в цивилизованном мире, — развел руками Толстой.

— Так может это потому, что он не совсем цивилизованный? — усмехнулся император.

Присутствующие замолчали. Отрицать, что Англия и Франция являются образцом цивилизованности, считалось в обществе начала ХХ века полной нелепицей и надругательством над здравым смыслом.

— Николай Александрович, — решил сменить тему Толстой. — Мне для работы над столь революционной реформой религиозной жизни, о которой вы рассказали, крайне нужны помощники…

— Из магометан попробуйте пригласить земского начальника Белебеевского уезда Салимгерея Жантурина, — живо откликнулся император. — Что же насчет католиков… — император сделал паузу, как будто взвешивал все «за» и «против», — в Седлецкой тюрьме находится очень любопытный заключенный — некий дворянин Феликс Дзержинский. Он практически идеально подходит для такой революционной работы, к тому же еще в юности мечтал о карьере ксёндза. Попробуйте с ним договориться — я дам распоряжение о его освобождении под Ваше поручительство.

Император из стали

___________________

(*) Толстой страдал от лихорадки, результатом которой была слабость, вплоть до обмороков.

(**) Это исторические фразы Сталина: XIII конференция РКП(б), Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б),

(***) Полный текст обращения писателя: https://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_17_18/vol_17/01text/0354.htm


Историческая справка:

Салимгерей Жантурин — из известного ханского рода Жантуриных, родился в 1864 году в Уфимской губернии, окончил Оренбургскую гимназию, затем — физико-математический факультет Московского университета и юридический факультет Санкт-Петербургского университета.

В 1891–1894 мировой судья по Белебеевскому уезду Уфимской губернии.

В 1894–1902 земский начальник Белебеевского уезда.

В 1903–1906 член Уфимского губернского по крестьянским делам присутствия.

Стал одним из организаторов Первого Всероссийского съезда мусульман, который был тайно проведен в августе 1905 года в Нижнем Новгороде. Погиб 14 мая 1926 года в Казани при загадочных обстоятельствах.

Глава 13 Марсель-Лондон-Мюнхен

Маша плотно закрыла дверь каюты, прислушалась к шагам в коридоре и сбросила опостылевшие узкие туфли. Пройдя на цыпочках к иллюминатору, посмотрела на хмурые волны, катящиеся вслед за судном, залезла в мягкое кожаное кресло вместе с ногами и беззвучно разрыдалась. Задание графа Канкрина, казавшееся в Марселе простым и даже привлекательным, уже на корабле, следующем в Лондон, обратилось своей полной противоположностью.

Привлечь внимание квартета, а особенно надутого вульгарного американца, было совсем не сложно. В это время года в салоне первого класса было немного пассажиров и Маша, с её африканско-цейлонским загаром и точёной фигуркой, облаченной в роскошное платье, пошитое в Марселе по настоятельному требованию графа, выделялась среди бледных, похожих на моль, француженок и англичанок, как аппетитный пирожок среди пожухлых капустных листьев.

Познакомиться, пообщаться, благосклонно принять предложение пообедать в веселой непринужденной компании — всё это вполне вписывалось в стандартный набор штатных дорожных приключений, пока дело не дошло до самого поручения, подразумевающего более-менее длительное совместное пребывание и общие интересы, которые Маша не могла никак нащупать. Но больше всего осложняло задание внезапное и очень настойчивое ухаживание мистера Гувера, от которого девушку откровенно тошнило.

С первого взгляда Герберт казался самовлюблённым ослом. Со второго — впечатление усиливалось. «Кто убедил этого деревенского бульдога, что он неотразим?» — думала Маша, слушая его скабрезные шутки и ловя бесцеремонные взгляды американца на своём декольте. А когда вечером, после традиционного коньяка, расслабившись, он закинул ноги на журнальный столик, Маша почувствовала, что тихо возненавидела Гувера, его якобы элитный университет Стэнфорд, Америку и само задание, к выполнению которого она за два дня не приблизилась ни на йоту. «Как? — мучительно думала Маша, автоматически отодвигаясь от американца, норовившего подсесть поближе, чтобы очаровать рассказами про Соединенные Штаты, — как мне подойти к вопросу об их планах, круге общения и связях? Просто так спросить в лоб?»

— А знаете Мари, каков тираж газет только одного Нью-Йорка? — задал Гувер вопрос вкрадчивым голосом, каким в салонах обычно спрашивают, нравятся ли даме стихи Тютчева.

— Я не знакома так хорошо с прессой Нового Света, — учтиво отвечала Маша, убирая руку нахала, вроде как случайно упавшую ей на колено. — Но почему-то мне кажется, что сегодня самые большие тиражи у глупости, — отвечала она, стараясь поддержать разговор. — Это правда, Герберт, что фраза «человек человеку волк» из комедии Плавта «Ослы» является для американской деловой среды естественной и не безобразной?

— Человек человеку — кто угодно, — усмехался в ответ Гувер, — в зависимости от обстоятельств. В этом заключается главная прелесть гибкости человеческой натуры.

Вот за такими разговорами и таким времяпровождением прошло два вечера. Ничего. Ни единой зацепки… А завтра они прибывают в Лондон и всё… Маша с позором может возвращаться обратно. Как стыдно!..

Совсем другие настроения царили в сигарном салоне, где собрались Герберт, Беатрис, Джеймс и Джон Лесли Уркварт…

— Никакая она не суфражистка, — уверенно заявила Беатрис, — просто восторженная курсистка, подверженная модным увлечениям. Сейчас в России среди студентов бушуют антиправительственные страсти, вот молодые люди и воображают себя санкюлотами.

— Но что означает её флирт? — окутался клубами дыма дотошный Гувер.

— Герберт! Ты невыносим! Флирт — это когда женщина не знает, чего хочет, но всеми средствами добивается этого, — добродушно засмеялся изощренный в амурных делах Уркварт. — Но тут другая проблема! Она же говорила, что замужем! На что ты рассчитываешь?

— Ах, Джон! У нас — американцев — широкая душа! Нам очень дорого свое, но бесконечно тянет к чужому…

— Боюсь, Герберт, в этот раз ты выбрал орешек не по зубам, — улыбнулся Джеймс, — Мари не выглядит объектом для лёгких дорожных интрижек. Хотя… Не развлечёшься, так приобретёшь бесценный опыт…

— Да, — задумчиво пустил в потолок облако дыма Гувер. — Опыт — это то, что получаешь, не получив того, что хотел.

— Удивляюсь вам, мужчины, — вздохнула Беатрис, — когда вы начинаете думать тем, что находится в штанах, у вас начисто отключается то, что находится в голове.

— И что такого мы не нашли в нашей голове о Мари, — игриво спросил Джеймс.

— Её связи! Она ясно и чётко дала понять, что вращается в сферах, близких к престолу и что в ближайшем окружении царя имеется достаточно революционно настроенных придворных. Глупо, господа, упускать такой шанс!

— И что вы предлагаете? Уговорить Мари вступить в партию к горячо любимому тобой Ульянову?

— Совсем не обязательно. И уж точно не сейчас…. Но держать её лучше рядом. Она ищет средства для продолжения поисков своего брата, воевавшего за англичан в Кимберли. Герберт официально едет в Лондон устраивать дела своей компании. Вот и пусть пригласит её на какую-нибудь непыльную, но хорошо оплачиваемую работу… Тем более вы сами видели — французский и английский у Мари близок к совершенству. Герберт! Только умоляю, без твоих ковбойских выходок — петербургским дамам претит запах навоза.

Третий день закончился к общему удовлетворению вполне результативно. Герберт был нестандартно учтив и галантен, Беатрис — неимоверно любезна и любознательна. Поток вопросов о знакомых Маши, разделяющих её стремление к Конституции и Республике, сыпался, как горох. Маша еле успевала произносить заученные с подачи графа Канкрина чины и фамилии. Закончилось всё официальным приглашением на должность секретаря в лондонском офисе компании Bewick, Moreing & Co и твёрдым обещанием Маши познакомить Беатрис с каким-нибудь блестящим русским офицером, разделяющим её революционные взгляды.

Когда шумный вечер закончился, а пассажиры угомонились и разошлись по каютам, Маша аккуратно села к крохотному столику и начала составлять своё первое в жизни шифрованное донесение.

В другой каюте своё письмо русскому революционеру Владимиру Ульянову писала Беатрис. Вспоминала прекрасное время, проведенное в Германии и восхищалась его новым псевдонимом «Ленин» и, как бы между делом сообщала, что нашла ценного человека, посредством которого, как она надеется, удастся подобраться так близко к русскому царю, как никому до этого не удавалось. Оставив на бумаге отпечаток своей помады, Беатрис улыбнулась и добавила всего две фразы: «Безумно скучаю! А ты?»…

* * *

Владимиру Ильичу скучно не было. Уже второй час он делал вид, что читает свежую прессу, хотя на самом деле тупо смотрел в одну точку, пытаясь собраться с мыслями и решить, как парировать удар, коварно нанесенный прямо под дых царским самодержавием. Императорский манифест, доставленный сегодня в редакцию «Искры», смёл в помойное ведро Программу партии, которую он готовил почти год и на днях должен был разослать товарищам для ознакомления. Буквально каждый пункт этой программы выглядел теперь, как позорный плагиат с инициатив монарха. Восьми-часовой рабочий день, запрет детского труда, равные праваа для мужчин и женщин, отмена недоимок для крестьян, уравнивание прав религий и самый нож в спину — всеобщие, прямые равные выборы в принципиально новые представительские органы — Советы…

«Благосостояние страны измеряется не богатством высших классов, а достатком низших» — ещё раз перечитал слова императора Ленин и, не в состоянии больше сдерживаться, с силой запустил в стену чернильницей. Хлопок расколовшегося сосуда и эффектная клякса, цветком распустившаяся на штукатурке, разрядила бушевавшие эмоции и вернула голове способность мыслить трезво и рационально. «Программу всё равно придётся переписывать. Нужна преамбула, в которой требуется изобразить царские инициативы, как вынужденную уступку царизма под нажимом организации профессиональных революционеров, как результат борьбы партии за права трудящихся. В самой программе сделать акцент на то, что в царском манифесте отсутствует — свержение самодержавия, диктатура пролетариата и главное — право наций на самоопределение! Окраины империи будут нашими!»

Ленин достал из стола лист бумаги, запасную чернильницу и начертал первый тезис:

«Великоросы в России нация угнетающая…»(*)

Подумав, прищурившись, будто разглядывает что-то, скрытое вдали, он, уже не останавливаясь, продолжил скорописью:

Великоросы занимают гигантскую сплошную территорию, достигая по численности приблизительно 70 миллионов человек. Особенность этого национального государства, во-1-х, та, что «инородцы» населяют как раз окраины; во-2-х, та, что угнетение этих инородцев гораздо сильнее, чем в соседних государствах (и даже не только в европейских) (*)

Ленин оставил перо и подошёл к книжной полке, достал тяжёлый географический справочник, углубившись в чтение. Больше цифр! Обязательно правдивых и не оспариваемых — они рождают доверие к остальному тексту:

«Нигде в мире нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43 % населения, т. е. менее половины, а все остальные бесправны, как инородцы. Из 170 миллионов населения России около 100 миллионов угнетены и бесправны»

«Теперь на двух великоросов в России приходится от двух до трех бесправных «инородцев»…»

«Возможность угнетать и грабить чужие народы укрепляет экономический застой, ибо вместо развития производительных сил источником доходов является нередко полуфеодальная эксплуатация «инородцев»» (**)

Отложив перо и перечитав текст, Ильич остался доволен. Теперь нужна была хлесткая и запоминающаяся концовка! На следующем листе он начертал не менее решительно:

«Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы» Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах…

…Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. «защитой отечества» великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам.» (***)

Вот теперь работа смотрелась полной и законченной. «Товарищам из Польши и Финляндии, определенно, должно понравиться», — подумал удовлетворенно вождь и в хорошем настроении отправился в столовую пить чай. Завтра предстоял трудный день — перенабор программы и очередное выяснение отношений с Плехановым.

Император из стали

(*) Ленин. «О праве наций на самоопределение»

(**) Ленин «Социализм и война

(***) Ленин «О национальной гордости великороссов»

Глава 14 Семейный ужин

Мария Фёдоровна, дважды видевшая своего сына после болезни и покушений, уже догадывалась, что привычного семейного ужина, бывшего для неё отдушиной после утомительного исполнения всех церемониальных обязанностей, с новым Никки уже не получится. Оставалось гадать, что конкретно предпримет её сын, от каких его слов в очередной раз будут дрожать руки и болеть голова. Остальные, присутствующие на ужине в Кремле — дочь Марии Федоровны Ксения с мужем Сандро — великим князем Александром Михайловичем, а также его брат Николай, получившие из рук монарха новые должности и новое влияние при дворе, были настроены более благодушно, и ждали императора скорее с любопытством, чем с тревогой.

Император не обманул ожиданий, впервые в жизни явившись к столу со свежей газетой «Россия», фельетон из которой предложил прочитать вслух «для аппетита и хорошего настроения». Все с удовольствием согласились и расселись в предвкушении хорошего развлечения. Но с каждым произнесенным словом этого произведения Мария Федоровна чувствовала, что ожидаемого веселья не наступает, а аппетит, наоборот, улетучивается.

Действительно, любой внимательный читатель, ознакомившись с фельетоном «Господа Обмановы», сразу же понимал, о ком идет речь. К эзопову языку публицист Амфитеатров, по большому счету, не прибегал, говоря об Алексее Алексеевиче Обманове — хозяине самого крупного в губернии имения и предводителе дворянства огромного уезда, собственнике села «Большие Головотяпы, Обмановки тож», о его супруге Марине Филипповне, взятой «за красоту из гувернанток», об их сыне Никандре Алексеевиче, в просторечии называемом «Никой-Милушей». «Это был маленький, миловидный, застенчивый молодой человек, — характеризовал Амфитеатров наследника «самого крупного имения», — с робкими, красивыми движениями, с глазами, то ясно-доверчивыми, то грустно-обиженными, как у серны в зверинце. Пред отцом он благоговел и во всю жизнь свою ни разу не сказал ему: «нет»».

В этом портрете трудно было не узнать молодого государя — человека среднего роста (5 футов 7 дюймов, то есть один метр 68 сантиметров), всегда почитавшего своего отца и известного своими «робкими» манерами. Трудно было не вспомнить и упоминавшихся предков этой «провинциальной» семьи: дедушки Алексея Алексеевича — Никандра Памфиловича — «бравого майора в отставке с громовым голосом, с страшными усищами и глазами навыкате», любвеобильного хозяина еще крепостной Обмановки, и его сына — «красавца Алексея Никандровича», ставшего в период «эмансипации» одним из самых деятельных и либеральных мировых посредников. Читая «Что делать?» Чернышевского и говоря крепостным «Вы», Алексей Никандрович «считался красным и даже чуть ли не корреспондентом в «Колоколе»». Этот «либерал», по сказке Амфитеатрова, «умер двоеженцем, — и не под судом только потому, что умер». Так были охарактеризованы, соответственно, Николай I и Александр II.

Ознакомив читателя с краткой историей семьи Обмановых, Амфитеатров описал смерть Алексея Алексеевича, которая «очень огорчила Нику». В его фельетоне в молодом хозяине Больших Головотяп боролись «бес и ангел»: наследнику было «жаль папеньку», но в то же время он радовался полученной свободе, тому, что мог открыто подписаться на «Русские ведомости», послав ко всем чертям «Гражданина», что мог подарить колье mademoiselle Жюли и т. д. Победа в конце концов должна была остаться, согласно фельетону, «за веселым бесенком», «слезный ангел должен будет ретироваться».

На том история не завершалась. Автор пообещал — «продолжение следует». (*)

— Газету закрыть, этого щелкопёра Амфитеатрова — арестовать, — с каменным выражением лица выдавила из себя задохнувшаяся от гнева вдовствующая императрица.

Ксения и Сандро с интересом посмотрели на императора, ожидая его реакцию на такое категорическое требование.

— Давайте сначала разберемся, — тихо и медленно произнес монарх, — о чём хотел сказать читателям господин Амфитеатров своим памфлетом? Какие черты, описанные им, по мнению автора, будут без сомнения поняты и привязаны к правящей династии?

— Да все! — громыхнул Николай Михайлович, чуть опоздавший и поэтому слушавший фельетон, стоя в дверях, — вся история семьи за последние полсотни лет описана тщательно и достоверно.

— Бимбо! Или ты прекратишь глумиться над усопшими, или я добьюсь, чтобы тебя арестовали вместе с этим писакой! — фыркнула Мария Федоровна. — И он, и ты ведёте себя не по-христиански!

— Оставим пока мёртвых, поговорим о живых, тем более, что фельетон своим остриём направлен именно на меня, — все также спокойно произнёс император. — Давайте я ещё раз прочитаю одно место: «Это был маленький, миловидный, застенчивый молодой человек с робкими, красивыми движениями, с глазами, то ясно-доверчивыми, то грустно-обиженными, как у серны в зверинце…» — господин Амфитеатров описывает кого угодно, но только не руководителя государства, и именно это кажется ему и всем его читателям смешным, нелепым и опасным!

Семья дружно замолчала и задумалась. Возразить было нечего. Действительно, монарх с таким описанием выглядел совсем не убедительно.

— Руководитель государства, — продолжил император после паузы, — может быть кем угодно — кровожадным маньяком, безумцем, просто дураком. Примеров в истории, как русской, так и мировой — тьма, начиная с Нерона и заканчивая Петром I, спорно прозванным «Великим». Он не имеет лишь права быть слабым — и этому также есть примеры. Вспомним французского Людовика XVI — и чем он кончил. Вначале слабость распознают ближние и начинают её использовать в своих интересах, разумеется, порождая колебания внутренней политики и огромные злоупотребления. Эти два фактора начинают расшатывать государственный аппарат и, в конце концов, приводят его крушению.

— Никки, в фельетоне не даются рецепты лечения этого недуга, — подал голос Сандро.

— Это потому что автор сам боится их озвучить, — недобро усмехнулся император, — на словах все хотят строгого руководителя, но только для соседа, а не для себя. Особенно это относится к дворянскому сословию… Кстати характерно, что из всех вариантов наименования русской элиты в языке закрепилось именно слово «дворяне». В испанском и итальянском языке таких людей называли кавалерами (caballero, cavaliere), подчеркивая таким образом, что рыцари сражались верхом, а не в пешем строю. А для русской элиты ключевым моментом стала близость ко двору, а значит, к телу господина — князя или царя. И язык зафиксировал эту особенность российской жизни. Они первые стонут от любой строгости и одновременно презирают того, кто покупает их послаблениями.

— И где же выход? Как найти золотую середину? — жалобно спросила Ксения, беспомощно переводя взгляд с брата на мать.

— Выход в том, чтобы вообще не обращать внимания на слова, — улыбнулся император, — только на дела. Практика — критерий истины, всё остальное — суета сует. Что касается дворян… Они у нас по умолчанию должны считаться лучшими — более умелыми, более справедливыми, более ответственными, чем остальные. Вот и надо вернуть сословию его прежнее значение, вычистив оттуда бездельников-тунеядцев и набрав действительно лучших. Таких, чтобы каждый подтвердил — да, вот это действительно образец! В конце концов, породистая собака, скажем, гончая чистых кровей, ценится не за то, что её дедушка-бабушка были заслуженными псами, а за прекрасные охотничьи качества. Так и истинный русский дворянин — это не просто порода, не завсегдатай дворянских собраний и помещичьих балов, не содержатель псарни и зачинщик шумных, хмельных псовых охот, не модный денди, убегающий от скуки за границу. Нет, истинный русский дворянин — это, перво-наперво, воин-защитник, а когда надо — мудрый посредник меж высшей государственной властью и простыми людьми, отстаивающий их интересы и перед внешним врагом, и перед чиновниками. За это крестьяне его и содержали. Так в идеале задумывалось дворянское сословие.

Мария Федоровна похолодела. Только сейчас она, наконец, поняла, что задумал её сын, что означала отставка всей свиты и что предстоит в ближайшее время.

— Никки! Скажи, что это шутка, и ты так не поступишь, — почти прошелестела вдовствующая императрица, — ты же должен знать, чем закончилась опричнина!

— К моему несчастью, матушка, я знаю не только это, — абсолютно серьезно, без какого-либо следа иронии, произнес император, не опуская глаза под настойчивым требовательным взглядом императрицы.

— Никки! — буквально взвилась Мария Фёдоровна. — Жалея тебя из-за твоего болезненного состояния, я не стала в прошлый раз выговаривать из-за твоих абсолютно неуместных шуток по поводу Королевы Виктории. Но сейчас я твердо хочу заявить…

— Князь Шервашидзе со срочным известием, — доложил мажордом, пропуская гофмейстера, вошедшего быстрым шагом в столовую и церемонно поклонившегося перед собравшимся.

Он открыл папку с золотым тиснением для докладов и прочитал срывающимся от волнения голосом:

— Срочное известие из Великобритании. Получено только что по телеграфу. «Душевное состояние королевы было потрясено военными событиями, смертью ее любимого внука принца Виктора-Христиана и недавнею кончиной статс-дамы леди Черчилль, которую королева очень любила. Никаких органических страданий у ее величества не обнаружено, но нравственная подавленность отразилась на физическом состоянии королевы и вызвала естественный упадок сил….»

— Князь, не тяните! — не выдержав, вскрикнула Мария Фёдоровна, — что с королевой?

— Королева Виктория скоропостижно скончалась сегодня, 22 января 1901 года в половине шестого вечера в Осборн-хаусе, что на на острове Уайт…

(*) На самом деле фельетон «Господа Обмановы» был опубликован в 1905 году. Автора сатиры, А. Амфитеатрова, на следующее утро арестовали и, как говорят, сослали в Сибирь, газету «Россия» закрыли навсегда.

Глава 15 Ной и его Ковчег

— Господин поручик! Не изволите ли штос? — Спиридович наигранно весело хлопнул Герарди по плечу. — Наш гость из главного политуправления, капитан Деникин, обещает оставить лейб-жандармерию без штанов-с!

Герарди, сидящий за столом с одинокой бутылкой Шустовского, слабо улыбнулся, покачал головой и снова уставился на янтарную жидкость в бокале.

— И вот так уже целый месяц, — подсаживаясь к другу, обратился Спиридович к Деникину, — не ест, не пьёт, не играет, за дамами, простите, не ухаживает…

— Поручик, вы разрешите? — дотронулся до соседнего стула капитан.

Герарди молча кивнул, поднял на офицеров туманные виноватые глаза.

— Борис! — требовательно и вместе с тем максимально игриво произнес Спиридович, наливая себе полный бокал, — или ты прямо сейчас рассказываешь, что с тобой происходит, или я прямо на твоих глазах напиваюсь в хлам и начинаю позорить честь мундира! Ты же не хочешь, чтобы я из-за твоей неразговорчивости, пустил под кобылий хвост свою карьеру?

— Поручик, — поддержал Спиридовича Деникин, — Александр прав. Если не нам, то кому ещё?

Герарди вздохнул, передернул плечами, как будто ему было зябко, и обхватив двумя руками бокал, медленно обвел глазами офицеров.

— Господа, вам никогда не предсказывали будущее?

— Та-а-а-к, — протянул Спиридович, — и чьё же предсказание выбило из наших рядов одного из лучших жандармов России?

— Борис! — вступил в диалог Деникин, — наше управление отвечает за боеспособность и я также настаиваю на раскрытии личности предсказателя. Негоже, чтобы из-за него в боевых порядках царили праздность и уныние.

— Император! — коротко бросил Герарди, с вызовом глядя на собеседников.

— Что «император»? — не понял Деникин.

— Мне предсказал будущее Его Императорское Величество.

За столом повисла пауза. В глазах офицеров читалось удивление, недоверие и даже какая-то жалость.

— А теперь прошу поподробнее, — заявил Спиридович, первым оправившийся от неожиданности.

Поручик встряхнул головой, будто укладывая в ней таким образом воспоминания.

— Помните Баку? Вы с генералом рванули на гору, а я побежал к императору. Застал его без сознания, попробовал привести в чувство, он даже глаза открыл, но потом опять впал в забытьё и начал бредить, вспоминать какого-то Айтона, а потом абсолютно отчётливо произнес: «Герарди… Борис Андреич Герарди… Хороший малый, жалко, что его убьют в 1918-м… Возьмут в заложники и расстреляют…»

В молчании прошло еще несколько минут.

— Вот прямо так и сказал? — недоверчиво осведомился Деникин.

— Слово в слово, — кивнул Герарди и опрокинул в себя коньяк.

— Но ты ведь сам сказал, что это был бред, — неуверенно предположил Спиридович.

— Вот я и пытаюсь целый месяц себя в этом убедить. Пока не получается…

— Это не бред, — неожиданно твёрдо произнес посерьёзневший Деникин.

— Поясните, капитан, — обратился Спиридович к Антону.

— Я не знаю, что это, поручик, но когда я представлялся его величеству, он пожал мне руку и у меня в тот миг возникло видение… Яркое, ясное… Москва заснеженная, совсем как сегодня, только вся такая серая, мрачная…Неподвижно стоящие полки на Красной площади… и громовой голос «Наше дело правое! Победа будет за нами!» И так эти слова мне в голову впечатались, что я сам их повторил прямо во время представления…

— А ты, Антон, себя видел? — осторожно поинтересовался Спиридович.

— Нет, — мотнул головой Деникин, себя я не видел, но почему-то уверен, что я тоже должен быть там — в строю….

— И что? — горячо спросил Герарди.

— И всё. Но то, что у меня был не обморок, не сон, не игра воображения — это абсолютно точно… И вот что я понял… Приближая к себе, император будто приоткрывает нам окно, показывая частичку того, что он видит сам… У меня это было как видение при прикосновении. У Герарди — в виде монолога в забытьи. А вот теперь, выслушав Бориса, мне стала понятна еще одна странность, которую я не мог себе пояснить…

Офицеры внимательно слушали.

— Это необъяснимое, на первый взгляд, приближение людей, которых он до этого вообще не знал и о которых ему никто не докладывал. Положим, я писал на Высочайшее имя прошение и меня он мог знать… Но остальные приглашенные из нашего управления просто пожимают плечами. Юденич и Корнилов вызваны из глуши из Туркестана, Марков — начинающий артиллерист-подпоручик, хоть и из лейб-гвардии, Дроздовский — вообще юнкер, ну и гражданские штафирки Гучков и Врангель… Все — абсолютно разные по происхождению, образованию, взглядам и привычкам люди. Никакой связи и ничего общего. Но вот теперь Борис рассказал мне свою историю и я сразу понял, в чем дело… Мы все приговоренные, понимаете? Он собирает вокруг себя тех, чью трагическую судьбу как-то разглядел, и хочет спасти…

— Ной и его Ковчег… — пробормотал Герарди.

— И как можно проверить Ваши предположения?

Деникин пожал плечами.

— Только спросить прямо. Другой возможности не вижу.

— Или монаршую руку почаще жать, — улыбнулся Спиридович.

— Поручик, сколько вам отмерено Его Величеством? Ещё 17 лет? Так это же целая вечность! — Деникин попытался успокоить Герарди, положив ему руку на плечо. — Предлагаю вернуться к этому вопросу в 1917! А пока — просто требую составить мне партию!

* * *

— Ваше императорское Величество, Вы меня пугаете. Зачем такая секретность?

Алексе?й Па?влович Игна?тьев, генерал от Кавалерии и Член Государственного Совета, конечно же не выглядел напуганным и даже заинтригованным. Его скорее забавляла эта императорская игра в венецианский карнавал с переодеванием и маскарадом. Однако монаршая воля для бравого вояки была приказом вышестоящего начальника. Он не мог ослушаться, потому покорно согласился со всеми условиями встречи, переданными ему сыном — поручиком Игнатьевым.

Встреча состоялась в Петровском путевом дворце, сером и угрюмом в это время года, Император явился туда без всякой помпы и даже без эскорта, всего с двумя сопровождающими.


Император из стали


Игнатьевы, прибывшие верхом, застали монарха во дворе в казачьей бурке и папахе, азартно штурмующим снежную крепость, отчаянно защищаемую местными ребятишками.

— А-а-а! Вот и подкрепление прибыло! — радостно закричал царь, перекрывая визг детей, радующихся удачному попаданию снежка. — Господа! Приказываю немедленно взять в плен и доставить в штаб этих сорванцов, а то у них уже носы синие…

— Эскадро-о-о-н! — зычным голосом скомандовал сыновьям старший Игнатьев. — Слушай мою команду!..

Только через полчаса, когда радостно визжащую ораву, довольную вниманием взрослых, удалось препроводить к родителям, раскрасневшиеся от неожиданных забав офицеры наконец-то добрались до отведенного для беседы флигеля, где в жарко натопленной столовой их ждал накрытый стол.

— Порадовали, Ваше императорское величество, — смакуя горячий ароматный чай, признался Алексей Павлович.

— А я-то тут причем? — пожал плечами император, — это ребятишек благодарить надо, они затеяли строительство крепости, вот я и не утерпел… Только знаете, какой вопрос меня беспокоит, мой генерал? Как мы им долги отдавать будем за предоставленное удовольствие?

— Не понял, — поднял брови старший Игнатьев.

— Есть у меня ощущение, — пояснил император, — что у нас, кто сейчас находится у власти, имеется должок перед этими детишками. Он растет и скоро будет предъявлен к оплате.

Генерал кашлянул, потер пальцем переносицу и уставился на царя совсем другими глазами, в которых уже не было никакой расслабленности.

— Только не говорите, Алексей Павлович, что я изменился, — усмехнулся монарх, — я это уже слышал слишком часто, чтобы привыкнуть. Будем считать, что я болел, а теперь выздоровел и обнаружил, что мир выглядит сегодня так, будто огонек на бикфордовом шнуре уже нырнул в зорьку, поэтому времени уже не хватает на традиционные церемонии, приходится быстро переходить к существу дел.

— Ну что ж, — старший Игнатьев промокнул губы салфеткой, аккуратно сложил её на скатерти и положил сверху оба кулака, — по существу, так по существу….Вы хотели поговорить о Пирамиде?

— Да, ведь именно так называл детище Канкрина министр Александра II Лорис-Меликов? Мне нужна агентура в Европе, которая никаким образом не будет связана с официальным МИД или с жандармским управлением. Мне нужна полностью независимая работоспособная разведочная структура, и использовать для этих целей ваших людей, — император сделал акцент на слове «ваших», — было бы проще, чем создавать что-то с нуля… А Ваша «Звездная палата» и Пирамида идеально для этого подходят. Меня всё устраивает, даже ваша ссора со «Священной дружиной» и вынужденный переход на нелегальное положение.

— Вы даже это знаете? — удивился Игнатьев.

— Да, и еще многое-многое другое, начиная с того, что «Священная дружина» не распущена, даже наоборот — недавно договорилась о взаимодействии, а фактически — наняла социал-революционеров для формирования справедливого общества — в их понимании этого слова.

— А их понимание расходится с вашим? — осторожно поинтересовался генерал.

— Чуть больше, чем полностью, — вздохнул император, — но я не собираюсь прямо сейчас рубить с плеча и пресекать их деятельность, в частности — пока не трогаю Безобразова и Вонлярского. Пусть считают, что все их планы — тайна за семью печатями.

— А про нас… про меня вам тоже известно ВСЁ? — с легкой усмешкой спросил Игнатьев.

— Вы имеет ввиду Ваши сетования на отсутствие на троне сильного царя и задушевные беседы о необходимости военной силой принудить династию к решительным реформам? — в тон генералу спросил император. — Да, известно. И не бледнейте так, пожалуйста, среди ваших собеседников нет доносчиков, я узнал это совершенно другим способом.

— А можно полюбопытствовать — каким? (*)

— Нет… И считаю, что это не важно. Я прекрасно понимаю, что ваши действия — это результат полного невнимания к вашим тревогам за судьбу России и пытаюсь исправить ситуацию, ожидая от вас понимания и взаимности.

— Я, конечно, могу что-то подзабыть, — медленно начал генерал…

— А вот этого точно не надо сейчас говорить, Алексей Павлович, — жестко пресек продолжение император. — Человек, который помнит по фамилиям не только вахмистров, но даже взводных унтер-офицеров своего бывшего полка, не может не помнить такие важные вещи. (**) Скажите лучше правду — вы сомневаетесь в том, что задачи, которые я хочу решить с вашей помощью и с помощью Канкрина в Европе, пойдут на пользу Отечеству? Боитесь, что всё закончится трагедией для людей, которых вы оберегаете?

Генерал насупился и опустил голову. Конечно же, разведочная служба Канкрина не была его личной собственностью и он не имел права что-либо скрывать от государя. Но с другой стороны, после отставки Лорис-Меликова людей просто выкинули, как надоевшую игрушку и никогда о них не вспоминали, их работой не интересовались. Исключительно благодаря инициативе семьи Канкриных и частным пожертвованиям нескольких посвящённых, именуемых в шутку «Звездной палатой», служба не рассыпалась и не исчезла, а продолжала по инерции свою деятельность, все более превращаясь в тень прошлого, пока три года назад в бывшей вотчине губернатора Иркутска Игнатьева не погиб при загадочных обстоятельствах Георгий Канкрин, расследовавший хищения в Иркутской таможне. Ниточки, за которые потянуло расследование, привели сначала на строительство Транссиба, а оттуда — к могущественному министру финансов Витте, после чего стали рваться, наполняя газеты скоропостижными некрологами. Преступное сообщество, перекачивающее казённые средства в частные руки, оказалось столь обширным и замысловатым, что создавалось впечатление о существовании на территории России еще одного — теневого государства, гораздо более могущественного, чем официальный императорский двор. Оставалось только понять какую роль играет в этом теневом государстве царская семья, изначально отнесенная к сообщникам. Но сегодняшняя встреча и последние слова монарха эту уверенность поколебали. Если царь, как от назойливой мухи, отмахивается даже от домашних заговоров, считая их несущественными, то это значит только одно — он чувствует нечто более серьезное и этой угрозой вполне может быть как раз объект их собственного внимания.

— Я оберегаю людей, — дрогнувшим голосом, наконец, произнес генерал, — которые всегда оберегали Вас, Ваше императорское величество, несмотря на опалу и досадное пренебрежение их патриотизмом и самопожертвованием.

— Жизнь несправедлива, — ответил император. — Думаю, что список незаслуженно забытых и обойденных вниманием будет настолько значительным, что мы до весны не управимся с составлением мартиролога. Не будет ли более продуктивно попытаться спрогнозировать более справедливое будущее, вместо того, чтобы постоянно ворошить обиды прошлого?

— Вы надеетесь, Ваше императорское величество, что с помощью «Пирамиды» Вам удастся сделать это? — спросил старший Игнатьев, кивнув в знак согласия с такой постановкой вопроса. — Если вы настаиваете на столь высокой конфиденциальности как нашей встречи, так и последующей работы, значит вы реально опасаетесь кого-то из столичного высшего света?

— Всё гораздо серьёзнее, Алексей Павлович, — внимательно глядя в глаза генералу, сказал монарх, — я считаю, что так называемый высший свет давно представляет собой коллективную опасность, и его стремительная деградация оказывает разрушительное влияние на всё государство.

— Ваше Императорское Величество, — поперхнулся Игнатьев, — но и Вы, и я… мы тоже являемся частью этого общества.

— И это — самая большая трагедия, генерал. Когда война идет с внешним врагом, то тут всё привычно, просто и понятно. Впереди — чужие, вокруг — свои… Хотя… чужие у нас тоже присутствуют и играют далеко не последнюю скрипку.

— Вы про масонов? Про англичан?

— Нет, я про тех, кто использует и масонов, и англичан, как рабочие инструменты.

— В ваших словах присутствует что-то инфернальное!

— Напротив, я сейчас, как никогда, далёк от мистики, поэтому предлагаю сразу назвать всех своими именами, чтобы не казалось, что я на досуге занимаюсь столоверчением.

— Я весь во внимании, Ваше императорское величество!

— Россия и нынешняя элита еще долго могли бы спокойно тихо гнить в своем тихом омуте, если бы не новый геополитический игрок без привычных государственных реквизитов. Россия стремительно становится колонией не какого-то другого государства, а неправительственных структур, вообще не имеющих национальной принадлежности, а потому, как хамелеон, окрашивающихся в цвета любого флага в зависимости от текущих потребностей.

— Простите, Ваше величество…

— Алексей Павлович, Вы что-нибудь слышали о банковских домах Барди и Перуцци? Нет? Ну тогда сначала небольшой экскурс в историю, потому что именно их разорение ознаменовало собой конец средневековья, и сейчас весь мир переживает аналогичные процессы. Антигерои 14 века, флорентийские банкиры Барди и Перуцци были не просто финансистами. Они в большей степени влияли на политику, чем короли и нобели. Им удалось получить право на сбор десятины для папского престола методом денежных переводов — дом Барди платил Папскому престолу авансом из своих денег, а потом возмещал себе расходы сбором десятины. Сотрудничество с католической церковью позволяло им безбоязненно кредитовать знать, потому что за невозврат долга следовало отлучение от Церкви, чего они боялись как огня. Компания Барди и Перуцци завела даже счёт в банке на имя Господа Бога, куда ежегодно начислялась огромная сумма от 5000 до 8000 флоринов на мессы по прощению греха ростовщичества. Папские секретари могли брать оттуда деньги в любой момент. Из всей Европы наибольшее влияние Дом Барди получил в Англии, где они прибрали к рукам все финансы и вогнали короля в огромные долги. В то время между Англией и Францией не было каких-то непримиримых противоречий, однако в состоянии покоя эти страны были неудобны для грабежа. И вот методом кредитования обеих сторон, банкирские дома подтолкнули Англию и Францию к войне, названной столетней. Они надеялись, что таким образом быстро и окончательно подомнут под себя оба государства. Но война затянулась… Английский и французский престолы объявили дефолт. В итоге в 1340 году «золотая сеть» лопнула, обанкротив почти всю Европу. Я так подробно рассказываю эту историю исключительно для того, чтобы Вы, Алексей Павлович, а также Ваши сыновья, имея аналитический склад ума, смогли увидеть параллели между этим историческим экскурсом и днем сегодняшним, о котором очень хорошо написал Михаил Осипович Меньшиков на начало ХХ века… Давайте я лучше прочитаю, чем пересказывать…

Император раскрыл лежавшую на столе записную книжку:

«ХIХ век окончательно утвердил наш духовный плен у Европы. Народно-культурное творчество у нас окончательно сменилось подражанием. Из подражания Западу мы приняли чужой критерий жизни, для нашей народности непосильный. Мы хотим жить теперь не иначе как западной роскошью, забывая, что ни расовая энергия, ни природа наша не те, что там. Запад поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большой опасностью для неё. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и ещё недавно зажиточной страны совсем нищей, Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению. И всё это только для того, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. ХIХ век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно быстрого упадка народного благосостояния в России. Если не произойдёт какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьётся дальше, то Россия рискует быть разорённой без выстрела».

— Да, — задумчиво покачал головой старший Игнатьев, — со многим я согласен, но журналист ни словом не обмолвился об этой таинственной силе, анонсированной вами.

— Дойдёт и до неё, — усмехнулся император. — Я бы хотел только подчеркнуть, на что обращает внимание Меньшиков. Тот самый высший свет, о котором мы говорили, уже сто лет живёт не по средствам. Соответствовать навязанному дворянскому образу жизни, давать балы и бывать на приемах, иметь гувернёров, и тому подобное, в России могут позволить себе лишь один из семи дворян. Если по Пушкину, то только каждый седьмой может быть Троекуровым, остальные — только Дубровскими. А там, где на красивую жизнь не хватает денег..

— Там сразу появляется ростовщик, — закончил мысль старший сын Игнатьева — Алексей, впервые вступивший в диалог.

— Именно так, поручик, — кивнул головой император. — Сначала нам был навязан образ жизни не по средствам, а потом вежливо предложен выход из этого безвыходного положения — кредит! А ведь на руках дворян были деньги и немалые! После отмены крепостного состояния помещики получили десять млрд рублей выкупных платежей — в три раза больше стоимости всей российской промышленности на начало ХХ века — и всё промотали. А промотав, продолжили красивую жизнь уже в кредит. Изменился лишь объект залога: в первой половине XIX века дворяне закладывали крепостных, во второй половине — землю. Результат закономерен — если тридцать лет назад в залоге было 4 % дворянских земель, то сейчас уже половина и при этом больше половины дворян уже не служит и служить не собирается. Ну как вам картина нашей действительности, Ваши сиятельства?

Приглашенные уткнулись в столовые приборы и безмолвствовали. Они все это знали, видели, чувствовали… Но как-то не складывали всю мозаику на одну полочку, а потому все эти мздоимства, банкротства, паразитизм и иже с ними, казались не системой, а частными недостатками, которые возможно устранить хирургически — вырезав негодные, загнившие органы к чертовой матери…

— А теперь обещанные имена, — безжалостно продолжал император, — а также их ближайшие планы. В первую очередь это семейство Барухов и их карманная касса — Chartered Bank of India, Australia & China, руководит которым талантливый и амбициозный Бернард Барух.(***) Эта семья — главный координатор финансовых потоков и основной заказчик политических катаклизмов. Они — над схваткой и являются верховными арбитрами для всех остальных. Теперь об остальных: в первую очередь — Ротшильды и Бэринги, во вторую — Рокфеллеры и Шиффы, и наконец — Ватикан. Это трио освоило и распределило три способа получения «денег из воздуха». Я говорю об обменный курсе, и тут первую скрипку играют Ротшильды, о ссудном проценте, где непревзойденные мастера — Рокфеллеры. И, наконец, о неосязаемом капитале — это репутация, клиенты, связи — это прерогатива Ватикана. Таким образом, за Ватиканом закрепились доходы от управления людскими ресурсами, за Рокфеллерами — финансовые потоки от ростовщичества, а за Ротшильдами — контроль над мировыми запасами полезных ископаемых. У каждой из указанных группировок есть своя «контора». У Ватикана это прелатура Папского престола — орден «Opus Dei». Офисом Ротшильдов является орден Бнай-Брит, «Сыны Завета» со штаб-квартирами в Лондоне и в Гонконге. Наконец, гнездом Рокфеллеров является масонский орден «Иллюминатов», штаб-квартира которого располагается при Йельском Университете в штате Коннектикут. Чтобы не передраться между собой насмерть, эти группы образуют постоянные или временно действующие международные структуры наднационального управления и согласования, продавливающие коллективными усилиями любое, выгодное им решение, через национальные правительства. Например, в 1884 году на берлинской конференции общим советом западно-европейских стран было принято решение, что те страны, которые не могут своими ресурсами воспользоваться, должны быть открыты насильственно. Официально речь шла про Африку, на самом деле никого особо не интересовавшую. По существу, европейцы говорили о России….

— Ваше Императорское Величество! Но это невозможно! У нас с Францией союзнический договор! Они бы не позволили!..

— Алексей Павлович! — не стал дослушивать император, — Франция не просто позволила, она, как наш кредитор была застрельщиком еще более решительной резолюции, где рядом с Африкой должна была быть названа Россия. У Вас слишком возвышенное представление об этой стране. Давайте я приведу слова маркиза де Брольи, руководителя французской спецслужбы Secret du Roi короля Людовика XV:

«Что до России, то мы причислили ее к рангу европейских держав только затем, чтобы исключить потом из этого ранга и отказать ей даже в праве помышлять о европейских делах… Пусть она впадет в летаргический сон, из которого ее будут пробуждать только внутренние смуты, задолго и тщательно подготовленные нами. Постоянно возбуждая эти смуты, мы помешаем правительству московитов помышлять о внешней политике»

— То есть Россия опять осталась одна? — подавленно спросил младший Игнатьев.

— Ещё меньше, чем одна, — грустно усмехнулся император. — Часть России таковой уже фактически не является. Внутри государства созрело, выросло, укрепилось и набрало существенный политический вес сообщество, враждебно настроенное по отношению к России и даже не говорящее по-русски. Во время последней переписи 1897 года больше половины дворян заявило, что русский не является для них родным… А сколько у нас англоманов, франкоманов — вообще не сосчитать… Еще Юрий Крижанич в XVII веке отмечал нашу старую «смертоносную немощь» — ксеноманию, преклонение и даже заискивание перед «иноплеменниками» с одновременным «посрамлением» себя. Запад давно подметил эту болезнь и умело использует её…

— Ну что же, Ваше Императорское Величество, теперь мне понятно, зачем Вам нужна Пирамида, но она никак не сможет справиться с такими мощными организациями, о которых Вы нам рассказали.

— От нее это и не требуется, — улыбнулся император, — достаточно будет информации о финансовых потоках утекающих из России, а это больше миллиарда золотых рублей в год. Как и кем они выводятся? Куда попадают? Кто является конечным получателем и почтальоном? Этого вполне достаточно, чтобы начать контригру. А до этого — создавать у противника полное впечатление, что у него всё под контролем и всё идёт строго по его плану.

— Тогда с чего начнём?

— Со связи, которую мы будем поддерживать через газетные объявления, телеграфные депеши и курьеров. Подробные инструкции я приготовил. Сейчас вы их прочитаете — только не вслух — и запомните. Потом в моем присутствии уничтожите. Кто поедем во Францию? И Алексей, и Павел? Оба? Ну что ж, господа, будьте готовы к тому, что командировка окажется длительной….

(*) Из книги А.А. Игнатьева «50 лет в строю»: Он (старший Игнатьев) с болью в душе сознавал ничтожество Николая II и мечтал о «сильном» царе, который-де сможет укрепить пошатнувшийся монархический строй.

— Мы попали в тупик, — говаривал он мне, — и придется, пожалуй, пойти в Царское с военной силой и потребовать реформ.

Как мне помнится, реформы эти сводились к укреплению монархического принципа. Спасение он (старший Игнатьев) видел в возрождении старинных русских форм управления, с самодержавной властью царя и зависимыми только от царя начальниками областей. Для осуществления этих принципов он был готов даже на государственный переворот.

— Вот и думаю, — говорил он мне, — можно положиться из пехоты на вторую гвардейскую дивизию, как на менее привилегированную, а из кавалерии — на полки, которые мне лично доверяют: кавалергардов, гусар, кирасир, пожалуй, казаков.

Он показал мне однажды список кандидатов на министерские посты в будущем правительстве.

Эти беседы велись у нас с отцом в его тихом кабинете поздней ночью, когда весь дом уже спал крепким сном.

(**) Из книги «50 лет в строю»: Отец обладал удивительной памятью и всю жизнь помнил по фамилиям не только вахмистров, но даже взводных унтер-офицеров своего бывшего полка, что меня всегда поражало.

(***) Бернард Барух — Состоял советником при президентах США Вудро Вильсоне и Франклине Д. Рузвельте. Первым в мире в официальной обстановке употребил термин «холодная война»


Император из стали

Глава 16 Шпионские страсти в Англии

Достопочтенный сэр Филипп Джеймс Стэнхоуп, младший сын графа Стэнхоупа и Эмили Харриет, дочери генерала сэра Эдварда Керрисона, пребывал в отвратительном настроении. Причём уже с 1900 года, когда он не смог переизбраться в палату общин. Это стало причиной язвительных насмешек за спиной и сочувствующих взглядов в глаза. Ни того, ни другого отставной лейтенант флота Её Величества терпеть не мог, поэтому сократил до минимума общение с бывшими друзьями и знакомыми, заперся в своём поместье «Вудхаус», что недалеко от Вомбурна, где поправлял плохое настроение выдержанными сортами виски и коллекционным коньяком. Впрочем сейчас у этого дела появилась новая причина и теперь возлияния происходили по причине смерти королевы Виктории и за здоровье нового короля.

Супруга сэра Стэнхоупа, Александра, в девичестве — Александра Валериановна Толстая, внучка Егора Францевича Канкрина — знаменитого министра финансов Александра I, уже давно перестала обращать внимание на своего мужа, подверженного чёрной меланхолии. Детей у супружеской пары не было. Но будучи по природе деятельной и романтичной, Александра занялась тем, чем обычно занимаются от скуки аристократки в британской глуши — садом, который в этом диком крае мог заткнуть за пояс любую семирамиду.

Именно в этом месте её и застал верный мажордом, учтиво испросивший, имеет ли хозяйка настроение удостоить аудиенцией некую настойчивую особу с ничего не говорящим ему титулом и фамилией. Александра уже открыла было рот для повелительно-категорического «нет». Но отказ так и не сорвался с её губ при виде в руках слуги веера, внешний вид которого она уже основательно подзабыла, но ни с каким другим спутать никогда бы не смогла.

— Она просила передать это Вам, — перехватив взгляд хозяйки, отрапортовал слуга.

— Хэйл! — непривычно высоким от внезапного волнения голосом, подозвала Александра мажордома, — пригласи леди в павильон, принеси кофе и… Меня больше ни для кого нет! Живо!

Женщины, предоставленные сами себе и не стесненные этикетом, начинают знакомство с ритуала, который у собак называется обнюхиванием с той лишь разницей, что в нем задействуется не только обоняние. В первую очередь, что подлежит оценке, — это осанка, ухоженность и не в последнюю — мелкие движения тела, выдающие полную и развернутую информацию о статусе владелицы, ее душевном состоянии, настроении и даже о теме предстоящего разговора. Мы вообще зверушки простые, сначала видим именно то, что движется. Поэтому любая умная женщина знает — надо заставить двигаться ту часть тела, к которой должно быть приковано всё внимание и оставить, по возможности, неподвижным всё остальное.

Помня эти нехитрые правила, Александра направилась в павильон, предвкушая долгий, с чувством, с толком, с расстановкой, процесс «обнюхивания». Но все её надежды были буквально сметены живым потоком энергии, генерируемым миниатюрной девчушкой в традиционном дорожном костюме, годившейся хозяйке в дочери, пренебрёгшей всеми правилами неторопливого викторианского этикета по представлению, обмену любезностями и только потом — неспешному переходу к делам насущным. Маленький тайфун, пронесшийся мимо фикусов и рододендронов, буквально повис на руке Александры и затараторил с жаром и напором, выдавая волнение, испуг и возмущение одновременно.

— Александра Валериевна! Как я рада, что вы меня приняли, — без всяких предисловий бросилась к хозяйке посетительница, — меня предупредил Георгий Викторович, что я могу обратиться к Вам только в случае крайней необходимости, и вот эта необходимость возникла в первый же день моего пребывания в Британии.

— Я не сомневаюсь в важности и срочности дел, которые привели вас ко мне. Суть их, надеюсь, не сильно изменится, если мы продолжим разговор сидя, — отвечала слегка ошарашенная таким напором Александра. — Я поняла, что Вы от Георгия и что значит этот веер, поэтому готова вас выслушать и обещаю помочь всем, чем смогу.

— Ах, Александра Валерьевна, я бы с удовольствием отдохнула, но речь идёт о жизни и смерти, а также об информации, которую необходимо срочно передать Георгию Викторовичу, а у меня имеется категорический запрет от графа на самостоятельное отправление телеграфных сообщений и писем.

— Узнаю Джорджа, — улыбнулась Александра. — Пожалуйста, если мы присядем и выпьем кофе, а Вы скажете, как Вас зовут, то это никак не отразится на срочности исполнения Вашего поручения, телеграф Вомбурна откроется только через два часа, а Ваш поезд в Лондон вообще уходит в три часа пополудни.

— Прошу прощения Александра Валериевна, — смутилась гостья, присаживаясь на указанное ей кресло, — меня зовут Мария Александровна, но Вы можете звать меня Маша… А откуда вы узнали, что мне надо именно на поезд?

— У вас платье забрызгано дорожной грязью с одной стороны, как это бывает, когда едешь рядом с кэбменом, а именно такие экипажи работают на местной железнодорожной станции. В Лондоне они, конечно, тоже имеются, но вряд ли бы Вы ехали на этой чёртовой повозке 130 миль ночью. Кроме того, Ваше появление совпадает с проходящим поездом на Бирмингем, если прибавить время, необходимое, чтобы добраться до «Вудхауса» от станции… Так что пару часов у нас есть, садитесь глубже в кресло, расслабьтесь, забудьте все эти глупые ограничения для салонных барышень, про запрет опираться на подлокотники и спинку мебели. Так лучше? А теперь рассказывайте.

Согласие Маши попробовать себя в качестве сотрудника компании Bewick, Moreing & Co настолько воодушевило Гувера, что он выделил новой секретарше невероятные подъёмные в 100 фунтов и предоставил три дня на обустройство, предварительно попросив разобрать почту и отделить корреспонденцию на его имя от корпоративной. Штатные работники скорбели по королеве Виктории и Маша была, таким образом, единственным доступным сотрудником в распоряжении Герберта.

Оставшись одна в офисе, она приступила к сортировке. Работа спокойная, размеренная, не пыльная. Хотя нет, насчёт пыли — совсем наоборот. Куча конвертов, небрежно сваленных в корзину, с какой ходят в лес самые жадные грибники, была настоящим пылевым Эльдорадо, из-за чего приходилось периодически зажимать нос, чтобы не чихнуть. После очередного сеанса вынужденной задержки дыхания барышня зацепилась за один из конвертов, и не глазами или руками, а именно носом. Письмо, полученное, судя по почтовым отметкам, из Германии, благоухало розовым маслом, резко контрастируя с пыльно-деревянным запахом остальной корреспонденцией.

«Ах, Герберт! Три дня ходил вокруг меня, как кот вокруг сметаны, а не успел добраться — уже получает записки от обожательниц,» — ревниво подумала Маша, вскрыла конверт и тихо ахнула: меньше всего его содержание походило на альковное. Первая часть из Берлина представляла собой самый традиционный счёт на авансовую оплату каких-то услуг, а вот ниже, где должны были быть перечислены услуги, как солдаты в парадном строю, пестрели ряды цифр.

— Шифр, — прошептала Маша, — похожий на тот, которому меня учил граф…

Воровато оглянувшись и убедившись, что за ней никто не наблюдает, положила письмо к себе в сумочку и направилась в кабинет к Гуверу. «Раз есть шифр, то должен быть и ключ» — решила она, внимательно осматривая мебель. Ни единой книжки или даже брошюрки… Не библиофил её новый начальник… Маша прикрыла глаза и начала пролистывать последние события. Вот Гувер сходит по трапу, открывает свой саквояж, достаёт паспорт… Стоп. Она его ждала и еще тогда удивилась, зачем этому богохульнику дорожная Библия? Надо будет поискать такую же в магазине, — подумала Маша, и быстро раскидав оставшиеся письма по ящикам, выскользнула из офиса.

Остаток дня девушка провела в библиотеке, где найдя искомую книгу, пыталась расшифровать письмо, взяв за аналогию алгоритм, которому её научил Канкрин — первые две цифры — страница, вторая пара — строчка, третья — буква… нет, тогда первая пара — глава, вторая — стих, третья — буква… и так до бесконечности… в смысле — не получалось ничего. Тарабарщина…Маша покрутила листок… Ну хоть какую-нибудь закономерность! Может быть, первая строка каждого столбика — это дата? Так уже легче. Все даты этого года. При этом ни одной — будущей, все только прошлые… Что это может быть? Так, где у нас подшивки газет?…

— Одним словом? — перебила своим вопросом Машу Александра.

— Одним словом, мне удалось вычислить, что каждая строка состоит из 22 знаков и посчастливилось найти ключ — это газета Berliner Illustrirte Zeitung — который подходит ко второй половине фразы, после чего я прочла:

n completed

t-Bogolepov

id-February

prepayment

espect-Falk


Тут понятны слова сверху вниз — «выполнено», «Боголепов», «середина февраля», «предоплата», скорее всего «уважение» и «Фальк»… и отдельные буквы — скорее всего окончания предыдущих слов.

— И кто такие Боголепов и Фальк, — поинтересовалась хозяйка поместья, разглядывая Машину работу.

— Из известных мне это может быть министр образования, а Фальк — это тот, кого ищет Георгий Викторович и известие о котором ещё на Цейлоне мне передавал для него племянник графа.

— Как вы должны связываться с Георгием? — кивнула Александра, возвращая Маше листок.

— Я должна снять меблированные апартаменты и дать объявление «Требуется ремонт старинной мебели». Пришедшему мастеру с ярко-жёлтым ящиком для инструментов сказать, что уже не надо, и вручить в качестве компенсации половинку вот этой пятифунтовой банкноты, у него должна быть вторая половина — это и будет тот, через кого надо передавать сообщения…

— Да, неаккуратно получилось, — задумалась Александра, — письмо это по телеграфу не пошлешь, Вас обратно уже не вернешь… Или всё-таки попробовать? Думаю, мы будем в состоянии разыграть небольшой спектакль, чтобы обеспечить Ваше алиби в глазах работодателя. Но для этого мне придётся нанести визит к этому зануде Гладстоуну, который прожужжал все уши своими связями в Скотланд-ярде…

* * *

— Что здесь происходит, чёрт возьми? — возмущённо спросил у полицейского в оцеплении Гувер, явившийся поутру в свой офис, и с удивлением обнаруживший, что всё здание оцеплено полицией.

— Террористы, сэр, последователи этого сумасшедшего Иеримии О’Донована, — с охотой поделился скучающий констебль, — в Скотланд Ярд поступила информация, что где-то тут они хранят динамит и даже какой-то архив. Простите за беспокойство, но я считаю, что лучше потерять пару часов вашего драгоценного времени, чем взлететь на воздух из-за какого-нибудь ирландского психа.

Уже к ланчу оцепление было снято и о визите представителей самой беспокойной королевской службы напоминал только относительный беспорядок, отодвинутая мебель, распотрошённый камин, да изъятые документы, которые пообещали вернуть в целости и сохранности после люстрации.

— Не беспокойтесь, сэр, — устало успокаивал нервничающего Гувера офицер Скотланд Ярда, — вам, как добропорядочному бизнесмену, волноваться не стоит абсолютно. Нас не интересуют Ваши коммерческие тайны. Мы проверим, не затесалась ли только в вашу корреспонденцию переписка с террористами, чтобы быть уверенными, что никто из вашего персонала не стал жертвой шантажа или обмана с их стороны …

А в это время леди Александра Хэпстоун, прервав своё добровольное заточение в поместье Вудхаус, заявив ещё не похмелившемуся мужу, что ей осточертели его пьянки и она уезжает развеяться в Париж, уже садилась на корабль, следующий в Марсель.

Глава 17 Москва. За три часа до рассвета

После встречи с Игнатьевыми император возвратился в Москву уже под утро, когда первые возки с товаром только начали стекаться к торговым рядам из ближайших деревень. Попросил остановить экипаж. Вышел и с удовольствием втянул морозный воздух. Устал… Это чувствовалось по тупой ноющей боли в затылке и привкусе крови во рту. Но зато присутствовало удовлетворение от сделанной работы и надежда, что теперь он сможет всё сделать так, как сам считает нужным, а не быть на подхвате у «старших товарищей» — Ленина и Троцкого, Каменева и Зиновьева, Рыкова и даже у Коли-балаболкина — Бухарина. Сегодня будут две встречи, одна важнее другой, сначала с купечеством, потом с дворянством. Ну и на закуску — невиданная доселе в Российской империи — беседа с журналистами, после чего разговоры закончатся и начнутся совсем другие «танцы»…

Итак, что сделано? Дашнаки двинулись в Персию. Телеграфировали о готовности Мозафереддин-шах Каджара подписать концессию на разведку и добычу нефти. Железные дороги тянут. Опорные пункты строят. Манташева надо поощрить и поставить в пример…

Бари и Шухов приглашают на показ своего котла с электрогенератором на турбине. Клянутся, что такой уже можно использовать и как электростанцию, и как двигатель на корабле. Надо будет собрать инженеров, заводчиков и превратить показ в техническую конференцию — публично поощрить и поддержать конструкторов… Может какой-то новый дворянский титул для них изобрести? Например маркиз… нет, звучит как-то неинженерно …

Игнатьевы едут в Париж, а значит, если всё пойдёт по плану, через пару недель начнет поступать информация от агентуры Канкрина в европейских банках — вот тогда и проверим на вшивость товарища Ротшильда. Ну а после беседы с купечеством и операцию «Тюльпан» можно разворачивать… Вспомнил про тюльпаны — вспомнил про женщин — надо устроить встречу именно с женщинами — в большом зале, с прессой и хорошим серьезным разговором о насущных проблемах…. что-нибудь вроде «Женщины России — за мир во всём мире»….

А пока есть время — немного развеяться и пройтись по ещё не шумным спящим московским улицам…

Император из стали

«В Москве все купишь, кроме родного отца да матери», — говорили в старину. Вся территория Китай-города была одним огромным городским рынком или «торгом». Торговые ряды тянулись от Никольской до Варварки и дальше к «живому» мосту через Москву-реку. Сейчас уже никто не помнит, не знает, что в доромановскую эпоху главным купцом московского государства был царь, который также имел собственные лавки в посаде.

Чем только не торговали в Москве! Одно перечисление названий торговых рядов займет приличное время. Иконный, Ветчинный, Завязочный, Калачный, Луковый, Чесноковый, Подошвенный, Мыльный, Игольный, Пирожный, Харчевный, Дынный. Всего насчитывалась добрая сотня рядов! Московские модники и модницы, например, очень любили Щепетильный ряд, в котором продавались галантерейные и парфюмерные товары.

Император остановился у еще закрытой лавки, закрыл глаза и нырнул в воспоминания той далекой жизни, когда он, совсем молодой революционер, первый раз оказался среди этих шумных торговых рядов тогда еще неизвестного и чужого для него города:

— Господин! Покорно просим к нам. — Крайняя цена, сударыня, что пожалуете?.. Вот сюда, господин!.. Я знаю, чего вы ищете! Что вам угодно?.. Ситцы, материи, штофы, платки французские… Ленты, блонды, кружева, вуали… Перчатки, чулки, кушаки, подвязки…

— Сударыня! Пожалуйте сюда… Не правда ли, ma chère, что этот ситец очень мил?.. Oui, ma chère [Да, моя дорогая…(фр.)] Ах, какие прелестные глаза!.. Кушаки, вуали, перчатки… Какая ножка!.. Чулки, перчатки, вуали… Какая талья!.. Кушаки, перчатки, вуали… Ты не хочешь?.. я побегу за нею!.. Господин! Лучше пожалуйте сюда: ситцы, материи, штофы, бур-де-сы, грогрены… Ей-ей, сударыня, клянусь честью, по совести, в лавке вдвое дороже стоит! — Больше не дам ни копейки. Так извольте, отдаю…

У московских купцов всегда было всё в хорошо с чувством юмора. Иногда, увидев в толпе страстного любителя поторговаться, купцы затевали своеобразную игру под названием «Краснить или зеленить». Когда покупатель входил в какую-нибудь лавку и просил, к примеру, серого сукна, торговец со спокойным видом доставал рулон красного или зеленого цвета. Купец уверял, что это и есть нужный товар. Покупатель, решив, что тот сошел с ума, уходил в другую лавку. Но там повторялась эта же история: вместо серого купцы приносили красное или зеленое сукно. После нескольких лавок бедняга уже сомневался, в порядке ли его собственный рассудок?

В начале ХХ века купцы стали встраиваться в революцию. Кто-то — абсолютно сознательно, поняв, что сословные перегородки и кастовая замкнутость царской России не даёт выскочить из людей «второго сорта» несмотря на предприимчивость и капиталы. Кто-то — по модному поветрию. Огромное количество финансировало революцию добровольно-принудительно — после визитов боевых групп эсеров и соцдемов с настойчивым предложением решить, что важнее — кошелек или жизнь своя и ближайших родственников. Эксы — это не только революционная романтика, но и суровая, насквозь криминальная проза с вымогательствами и расправами над неосознавшими. Но была еще одна группа — которая шла своим путём, самим своим существованием опровергая все расхожие стереотипы об ограниченности купеческих интересов, зацикленности на своей мошне. Вот на них император рассчитывал в первую очередь.

В 1810 году известный английский капиталист Роберт Оуэн установил на своём предприятии в Нью-Ланарке десятичасовой рабочий день для сотрудников. Спустя семь лет он пошёл на новое уменьшение рабочего дня — до 8 часов. Оуэн даже придумал специальный лозунг: «8 часов работы, 8 часов развлечений и 8 часов отдыха». Этот пример записан в учебниках, как образец достойного отношения к наёмному персоналу. Отечественным «оуэнам» повезло гораздо меньше. Их опыт «народного капитализма» никто в учебники не переносил, потому и канули в небытиё дела таких фамилий, как Коноваловы, Четвериковы, Мальцевы, Леденцовы, Прохоровы…

Сергей Иванович Четвериков своё фамильное предприятие — Городищенскую суконную фабрику — переоборудовал по западноевропейским стандартам, пересмотрел систему отношений хозяина с рабочими: сократил рабочий день на фабрике с 12 до 9 часов без сокращения заработной платы, отменил ночные работы для женщин и подростков, основал фабричную школу, ввёл сдельную оплату труда. Позднее одним из первых в мире и первым в России внедрил американскую систему партнерства, сделав рабочих участниками в прибылях фабрики. Им отчислялось 20 %, а мастерам и высшим служащим 10 % из чистой прибыли…

Император из стали

Не стеснялся Сергей Иванович заступаться за пролетариат и перед властями. После Кровавого воскресенья 9 января 1905 года по его инициативе Николаю II была послана телеграмма от имени московских торгово-промышленных кругов с протестом против расстрела рабочих. Вместе с Морозовым и Рябушинским в этом же году подготовил доклад о необходимости проведения коренных политических реформ, обеспечивающих свободу слова, печати, союзов, совести. Зимой 1918 года он был арестован, в начале 1919 года провёл несколько дней в камере смертников на Лубянке в ожидании расстрела. После «отсидки» Сергей Иванович потерял слух, лишившись главной радости жизни — музыки и полностью утратил работоспособность.

Не менее трагична судьба владельцев «Трехгорной мануфактуры». Купцы Прохоровы, строившие школы, библиотеки и читальни, первый в России фабричный театр, казармы для одиноких, дома для семейных, амбулатории, загородные дома отдыха, не удостоились даже строчки об этих делах в Советской энциклопедии. А фамилия была очень любопытная и совсем непохожая на лубочного угнетателя-мироеда. Именно они были организаторами первых отечественных ремесленных училищ, поначалу названных «вечерне-дополнительными» классами, в программу которых, кроме общеобразовательных предметов, входили начала физики и химии, рисование и черчение. Первые полсотни малолеток, имевших подготовку не ниже начальной школы, сидели в классах уже 7-го января 1886 года.

Десять лет спустя при фабричном училище была открыта мужская воскресная школа для взрослых, а с постройкою ткацкой и прядильной фабрик — бесплатные вечерние и воскресные классы для женщин. Всего в мужских и женских классах обучалось ежегодно от 400 до 600 человек взрослого населения. Впрочем, общим и специальным образованием дело не заканчивалось, были ещё классы оркестровой музыки, работала бесплатная библиотека, на средства мануфактуры на фабрике устраивались бесплатные народные спектакли, для чего имелось особое здание вместимостью аж на на 1 300 человек.

Искони, с 30-40-х годов, владельцы Прохоровской мануфактуры при своей фабрике имели бесплатную лечебницу с кроватями, в которой был постоянный фельдшер. С расширением фабрики увеличивался и размер больницы, и состав медицинского персонала. Может поэтому уже в 1835 году Прохоровы были отмечены благодарностью императора Николая I «За попечение о благосостоянии и нравственности народа». А в 1900 году — на всемирной промышленной выставке в Париже мануфактура получила Гран-при и золотую медаль за промышленные и технические достижения, а владелец мануфактуры — высшую награду Французской республики — Орден Почётного Легиона — «За заботы о быте рабочих».

Прохоровы, кстати, как и Четвериков, не сбежали после революции за границу, остались работать на фабрике, испив до дна все прелести управления производством людьми, никогда за свою жизнь ничего не создавшими и не собиравшимися это делать, зато с превеликим энтузиазмом разрушавшими всё до основания.

В сентябре 1918 года Иван Николаевич Прохоров был арестован из за того, что при отсутствии денежных средств без разрешения вышестоящей организации «Центротекстиля» платил оставшимся без зарплаты рабочим готовой продукцией. Без проволочек был приговорен ЧК к расстрелу «за расхищение мануфактуры на фабрике». Рабочие тогда отбили своего директора, качественно намяв бока работникам «карающего меча революции», однако спасти его уже не могли — Прохорова уволили «с волчьим билетом» то есть без права работы где-либо еще.

Император из стали

В 1927 году Иван Николаевич умер — не выдержало сердце. Гроб с его телом рабочие Трехгорки несли на руках от ворот больницы до могилы на Ваганьковском кладбище. По обеим сторонам следования траурной процессии стояли сотни пролетариев. Могилу закидали деньгами для вдовы и двоих детей, поскольку знали, что вдову Ивана Николаевича на работу Советская власть не брала. Какой-то рабочий положил на могилу белую ленту с надписью: «С тобою хороним частицу свою, слезами омоем дорогу твою»…

Сталин, как мог отомстил профессиональным разрушителям отечественного производства, помножив на ноль их лихую «гвардию» в тридцатых, но возвратить второвых, прохоровых, четвериковых уже не мог. Ах, как бы они помогли в период индустриализации! Вместо них пришлось завозить десятками тысяч иностранцев, выгребая и так дефицитную валюту…

Император не заметил, как за воспоминаниями уже дошёл до Васильевского спуска. Возки уже непрерывной вереницей тянулись навстречу, рядом с ними ковыляли по утоптанному снегу зевающие возчики в зипунах. Торопливо обходя снежные завалы, спешили на работу мастеровые, неся в своих заплечных торбах нехитрый инструмент. По всей Красной площади призывно разносился запах свежей выпечки — лоточники торопились организовать для москвичей первый завтрак. Откуда-то слышался даже наигрыш гармони… «Не забыть про организаторов народных домов!» — отметил про себя автоматически император.

Император из стали

«Народные дома» — это одна из тех инициатив снизу, взяв которую за образец, Сталин строил знаменитые Дома Культуры в советском государстве. Движение по строительству Народных домов возникло в России во второй половине XIX века. Финансировали этот проект сами предприниматели, казна не принимала в этом вообще никакого участия. «Просвещение и культурный досуг с пользой для населения» были прямо прописаны в учредительных документах попечителей, а создание Народных домов в сёлах и деревнях при фабриках не только повышало культурный уровень рабочих этих предприятий, но и по-настоящему «стирало грань между городом и деревней».

Народные дома оборудовали сценой со зрительным залом, библиотекой, помещениями для кружков по интересам, по оказанию квалифицированной юридической помощи и, наконец, чайной. Проект широко охватил все российские губернии, и уже в начале века они появились от западной границы до Амура.

Следом за Народными домами стали появляться детские внешкольные учреждения. Вот прямо сейчас такое учреждение строится в Бутырско-Марьинском промышленном районе Москвы на пожертвования владельцев крупных предприятий — братьев Сабашниковых, Кушнеревых, Морозовой, и в первую очередь Второва и должно быть сдано лет через пять. Его меценатом и организатором стал промышленник Николай Ефимович Кротов, уже награждённый за свои благие дела орденом Станислава в петлице.

Кротов сейчас мечется по Москве — нанимает группу педагогов-энтузиастов во главе со Станиславом Теофиловичем Шацким, ставшим в последствии известным педагогическому миру как автор работ по внешкольному воспитанию учащихся. Педагоги подбираются только с университетским образованием. Основным принципом занятий в «Settlement» (нечто вроде «поселка культурных людей») станет многопрофильность. Здесь будут развивающие игры, технические занятия: ремёсла, рисование, музыка, работа в обсерватории.

Император из стали

Проектированием и строительством занимается архитектор Зеленко. Им был создан проект «Settlement», пробуждавший у детей романтические мечты, воображение, фантазию. Внешний вид здания напоминал замок, внутри — винтовые лестницы, площадки, уголки, которые можно использовать для игр. Уютный кинозал здания вмещал всех кружковцев.

И Народные дома, и «посёлки культурных людей» управлялись попечительскими советами. Опираться на этих беспокойных — сам Бог велел. Похвалить за трудолюбие и альтруизм. Сообщить о реабилитации старообрядческой церкви. Назвать опорой Отечеству, последователями славных дел Минина и Пожарского. Подбросить невзначай пару идей. Поделиться планами и тревогами. А в конце — попросить совета и помощи… Да они голову свернут, чтобы оправдать доверие! Всё, пора! Заря занимается…

Глава 18…Слово купеческое

В огромный зал Большого императорского театра, занятый для встречи царя с купечеством, Савва Иванович Мамонтов пришёл загодя, когда Замоскворечье еще только просыпалось, запутавшись в паутине улочек с игрушечными названиями Ильинка, Сретенка, Солянка, Покровка, где располагались банки и разнообразные контор. В сизой зимней хмари ещё дремала Рогожская застава, где традиционно селились старообрядческие купеческие фамилии, хотя надо основательными каменными домами, окруженными садами, уже вились дымки растапливаемых печей и слышался шум и скрип в конюшнях и сараях.

Император из стали


Такой ранний визит в Большой был вовсе не случаен. Всё, что было связано с искусством, занимало в жизни Мамонтова настолько большое место, что смело можно утверждать — именно это и была его настоящая жизнь, а предпринимательство — только инструмент для осуществления самых смелых творческих проектов. Один только список фамилий его «абрамцевского художественного кружка» заставляет снять шляпу — Левитан, Серов, Поленов, Врубель, Васнецов, Репин, Коровин, Нестеров… Театр же был не просто проектом, а страстью Саввы, и его частная опера, только-только открывшись, уже подарила Отечеству совсем ещё малоизвестных Федора Шаляпина и Сергея Рахманинова. Стремясь донести до зрителей концепцию своего театра, Мамонтов повсеместно — на афишах, занавесе, программках — размещал афоризм «Vita brevis ars longa» — «Жизнь коротка, искусство вечно». Поэтому, вернувшись из Петербурга, он прямо с вокзала отправился сюда, чтобы чтобы вдохнуть запах кулис и зарядиться неповторимой атмосферой одного из самых именитых театров России. Вторая — купеческая половины жизни Саввы тоже напоминала спектакль с лихо закрученным сюжетом, или качели, то поднимающие его к самым вершинам общества, то с размаху бросающие вниз, почти на самое дно.

Император из стали


Всероссийскую известность Мамонтов получил после строительства Донецкой каменноугольной железной дороги, которая связала промышленные производства и шахты Донбасса с Мариупольским портом. Чтобы продать её казне, Савве Ивановичу пришлось купить паровозо— и судостроительный завод Семенникова. Как было не согласиться на такое условие, когда ставил его сам всемогущий министр финансов Витте. Большая часть вырученных за продажу дороги средств сожрало восстановление этой огромной развалины. С той поры завод именовался Невским. Мамонтов поднял его из финансовых и производственных руин, сделал доходным, очень нужным стране, изготавливающим не только гражданские, но и военные суда, поставляющим на рынок отечественные паровозы.

Следом за этой сделкой, Витте предложил аналогичную — концессия на строительство Ярославско-Архангельской железной дороги, в обмен на выкуп ещё одного банкрота — Николаевского завода промышленника Глотова. Чтобы спасти от уничтожения это производственно-финансовое ничтожество, Савве пришлось брать деньги из кассы Северной дороги — собственные резервы уже были исчерпаны.

Взваливая на себя махины-развалины, Мамонтов думал о будущем. О едином концерне. Николаевский металлургический завод — это сырье для Невского. Свой металл, свои рельсы, свои шпалы, свои паровозы. Нужно и вагоны свои иметь. и он начинает строительство вагоноремонтного завода в Мытищах.

Денег на всё вместе катастрофически не хватает. Но добрый волшебник Витте знакомит его с перспективным финансистом Адольфом Ротштейном, который на щелчок пальцев открывает кредит в Петербургском международном банке под залог всего движимого и недвижимого имущества Саввы. Как только сумма кредита перекочевал на счета подрядчиков и поставщиков, мышеловка с треском захлопнулась. Правление банка приняло решение в одностороннем порядке расторгнуть все сделки с клиентом: закрыло кредит, потребовало безотлагательного возвращения ссуды. Мамонтов был уверен, что перед ним будут соблюдены все обязательства по обещанной государственной концессии. Но и здесь ситуация по чьему-то велению развернулась у купцу задом: правительство неожиданно отозвало концессию на строительство. Это был уже крах.

Комиссию, присланную товарищем государственного контролера сенатора Иващенкова, возглавлял инженер Шульц. Савва Иванович знал: Шульц — человек Витте, его борзая. Обнаружить запрещенные государством финансовые выкрутасы бухгалтерии Мамонтова было очень несложно. Савва Иванович, почитая Витте за человека близкого, трудящегося ради блага Отечества, от министра их не скрывал. Да и как скроешь, если большая часть была сделана как раз по прямому совету Сергея Юльевича и его друга — Ротштейна. В сентябре 1899 года он был арестован. Сумму залога стремительно подняли до заоблачных 5 миллионов, чтобы не выпустить промышленника на свободу, ведь он успел бы спасти капитал. Пока промышленника держали в заключении, его предприятия и недвижимость распродали за бесценок люди Витте.

Савва Иванович понимал: если его и выпустят из тюрьмы, только нищим. Так оно и случилось. В июле 1900 года суд признал Мамонтова невиновным, но было уже поздно. Бывший миллионер поселился у дочери Александры и жил на скромные доходы от гончарной мастерской, перенесенной в Москву из Абрамцева. Птица-судьба грохнулась оземь с высоты заоблачной — косточек не собрать. Был всем нужен, государству, народу, стал нужен одному себе. И то не очень. Ни денег, ни чинов, крыша над головой и то не собственная, дочери.

Император из стали


Сразу после Рождества к бревенчатому скромному домику Мамонтова завернул ладный возок, и импозантный флигель-адъютант, передав пакет с личным вензелем императора, козырнул и растворился в снежной пелене, оставив удивленного Савву в полном смятении чувств, усилившемся после вскрытия конверта:

«Должность заместителя министра финансов… Личная отчетность — только перед Его императорским Величеством… Отставка — только по его распоряжению. Обязанности — ревизия расходной части государственного бюджета…» — фактически ему предлагалось ревизовать деятельность человека, который сломал его жизнь, ограбил и упрятал за решетку. В эту ночь Савва не сомкнул глаз, а поутру уже был на новой службе, где ошарашенные подчиненные Витте пожимали плечами и испуганно косились на нового начальника. Точнее на двух — вторым, прибывшим в этот день на ту же службу с тем же, что и у Мамонтова статусом и поручением, был Сергей Федорович Шарапов.

Первая неделя на новом месте прошла вхолостую. Сергей Юльевич, сославшись больным, отсутствовал, а его люди заняли в министерстве круговую оборону и откровенно саботировали любые попытки хотя бы ознакомиться с делами. Поэтому встречу царя с купечеством Савва Иванович решил использовать на полную катушку — и умных людей послушать, и вечный русский вопрос задать: «Что делать?»

Император из стали


Точно с таким же вопросом на лицах в зале собиралось купеческое сословие. Четверть века оно ждало, требовало решительных реформ, а когда они были объявлены императором — оробело и задумалось. С одной стороны — веротерпимость, равенство религий и свобода вероисповедания для них, в большинстве своем выходцев из старообрядцев — полностью отвечает вековым чаяниям, а с другой — восьмичасовой рабочий день, равная оплата женского и мужского труда, запрет на труд детей, обязательное страхование от несчастного случая, хоть и преследовали благие цели, однако били наотмашь по купеческому кошельку, что было весьма болезненно, особенно сейчас, когда надвигающийся кризис уже вовсю проявлял своё ретивое нутро — падал спрос на традиционные промыслы, лихорадило биржу, почти в два раза упали заказы на перевозки и подвижной состав. К этой тревоге примешивался вполне обоснованный скептицизм: «А что вообще видит царь из своего дворца? Какое представление он имеет о реальных нуждах и проблемах мануфактур и торговых домов? Что он ждет от купечества, кроме выражения верноподданнических чувств?»

Постепенно зал заполнялся. Савва Иванович уже успел обняться-поздороваться с всегда поддерживающим его тезкой — Морозовым, церемонно раскланялся с подвижным, как ртуть, Гучковым, переглянулся со всем семейством Рябушинских и ощутил непередаваемое чувство удовлетворения, ловя на себе удивленно-испуганные взгляды, как будто встреченные увидали ожившего покойника. «Не дождётесь!» — с нескрываемым злорадством подумал Савва и уже собирался с гордо поднятой головой прошествовать на свое место, как зал встал и взорвался оглушительными аплодисментами. Мамонтов обернулся и с удивлением увидел стоящего у трибуны маленького неприметного человечка в полувоенном френче английского покроя, без всяких орденов, лент и других аксессуаров, привычных по многочисленным портретам самодержца. Впрочем, было в этой строгой скромности своё очарование, моментально оцененное потомственными аскетами-старообрядцами, поэтому приветствовали монарха искренне и без какого-либо сарказма.

Император терпеливо подождал минуту, затем поднял руку и покачал головой. Аплодисменты не прекращались. Тогда он достал из кармана галифе часы и выразительно показал пальцем на циферблат, давая понять, что времени у него не так уж и много. Зал понемногу притих и император, смешливо оглянув первые ряды, притворно удивленным голосом спросил:

— Я понимаю, что помещение Большого театра располагает к шумному проявлению чувств, но я еще не спел и не станцевал, с чего такие овации?

Общество оценило непритязательную ошибку, грохнуло хохотом и снова разразилось продолжительными рукоплесканиями. Монарх уже не стал ждать окончания, быстрым шагом взошел на трибуну и начал… начал совсем не так, как ждало большинство присутствующих.

— В Священном Писании есть рассказ о праведном Лоте, жившем в городе Содом. Благочестивый и боголюбивый, Лот был ангелами света удостоен права покинуть город, подлежавший наказанию за грехи его жителей. «И как он медлил, то мужи те, Ангелы, по милости к нему Господней, взяли за руку его и жену его и двух дочерей его, и вывели его, и поставили его вне города». Лот и его близкие получили также совет не оглядываться назад, но «жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столбом». Историю эту можно понимать по-разному, но для нас, думается, важнее всего уяснить простую истину: нельзя идти вперед с повернутой назад головой — прошлое, как омут, может погубить. Настоящее, хотя и связано всегда с прошлым, часто должно отказываться от него во имя будущего. Иначе — соляной столб.

Собравшиеся притихли, пытаясь понять, что означает сия аллегория, кто в богоспасаемом Отечестве — Лот, а кто — его непослушная жена*

— Сегодня мы будем говорить о проблемах, не оглядываясь на прошлое, не мусоля былые заслуги и не пытаясь спрятаться от настоящего, — продолжал император. — Настоящее тревожит, будущее пугает. Вся мировая экономика сваливается в кризис. (*) Где-то он пока проходит мирно, а где-то, как в Китае, гремят пушки. Кризис — это всегда слом привычной старой жизни. Это закрытые заводы, потерянные контракты, безработица и банкротства. Но в том же Китае слово «кризис» обозначается двумя иероглифами, где первый — это «опасность», а второй — обозначает «возможность».

Таким образом, говоря сегодня про опасность, мы всё время будем помнить о возможностях, а расхваливая возможности, не будем забывать об опасностях.

«Интересно, — подумал про себя Савва Иванович, — а когда и у кого государь мог выучить китайскую грамоту. Вроде как он был в Японии… Хотя…Кто ж этих азиатов разберет, может у них и язык одинаковый.»(**)

— Я вам приведу несколько цифр, которые могут вас заинтересовать, — продолжал тем временем император. — Первую я повторял достаточно часто, поэтому вы могли ее уже слышать — ежегодно из России утекает полноводным потоком на Запад — в Англию, Францию, Германию и Америку больше миллиарда золотых рублей. Это те деньги, которые могли бы быть уплачены вам, за ваши товары. Но они идут к западным промышленникам, торговцам и банкирам. Я не знаю, нужен ли вам, господа купцы, миллиард золотых рублей? Но мне бы лично он пригодился…

По залу будто пронеслась вьюга, зашумела, заскрипела деревом кресел, заохала на разные голоса и притихла, повинуясь поднятой руке монарха.

— Почему так получилось, — спросите вы и будете совершенно правы. Почему английские машины и металлические изделия гораздо дешевле отечественных, даже рельсы из Англии с доставкой в Петербург обходятся в 3 раза дешевле производимых в России? Почему железнодорожные подрядчики предпочитают не строить сталелитейные заводы и прокатные станы в России, а закупать готовую продукцию за границей. Всё пореформенное время импортные рельсы в среднем составляли 80 % потребления в России, а в иные годы этот показатель достигал 95 %.

Коллективный вздох опять вырвался из купеческой массы, а Савва Мамонтов почувствовал, как сжимаются его кулаки. Ведь это он старался — тянул жилы, вытаскивая из болота металлургические заводы, чтобы делать все свое, а не гонять корабли за каждой гайкой к прусакам и англичанам. — Потребление машин, металла и каменного угля в России на три четверти покрывается импортом из стран Западной Европы, — безжалостно швырял император в зал цифры — Сама структура русской пореформенной экономики, наш вариант индустриализации, избранный после 1861 года, обрек Россию на роль дойной коровы международного капитала. Но зависимость от импорта — это не все плохие новости. Ещё треть миллиарда рубей утекли из страны вместе с «русскими путешественниками» — представители нашей элиты предпочитают отдыхать, учиться и лечиться за границей… Понятно, что для покрытия этого гигантского дефицита, для поддержания размена рубля на золото, бурным потоком утекающего за рубеж, государству приходилось снова и снова прибегать к внешним заимствованиям, следствием чего был непрекращающийся рост государственного долга. В этом, 1901 году долг Российской империи достигнет шести с половиной млрд рублей.

— А-ах! — возмущение зала уже вовсю витало в воздухе, электризуя атмосферу.

— И вот я что подумал, — оценивающе оглядывая зал, задумчиво и медленно протянул император. — А если эти деньги отдать вам, смогли бы вы устроить так, чтобы Россия перестала быть дойной коровой для заезжих гастролеров?

«Бьёт по самому больному месту, — крякнул от смешанного чувства досады и удовольствия Савва Иванович. — Купцу всегда не хватает оборотных средств, всегда нужно где-то перехватывать, идя на поклон к банкирам, — думал он. — А тут — такие деньжищи, по сравнению с которыми любой самый крупный капитал смотрится, как Моська рядом со слоном. Конечно же купцам такой разговор понятен и главное — приятен.»

— Я говорил, что иностранные товары дешевле импортных и видел, как это вас расстроило, — говорил император, шурша бумагами. — Но и это не вся правда. Сергей Юльевич Витте вынужден был признать в своём всеподданнейшем докладе в феврале 1899 г.: «За пуд чугуна англичанин платит 26 копеек, американец — 32, а русский — до 90. Там заплатить втридорога получается все равно дешевле, чем произвести здесь. Думаю, что такое положение дел ненормально и терпеть его дальше невозможно. Дороговизна импортных товаров — это не единственное и не самое главное, с чем нельзя мириться, — продолжил император, беспощадно прерывая рукоплескания. — За последние десять лет из полутора миллиардов вложенных в экономику рублей, миллиард принадлежал иностранцам. Отечественных организаторов производства вытесняют на периферию и разоряют. Это терпеть нельзя. Под моим личным патронажем только что учрежден специальный фонд взаимопомощи и производственной кооперации, который будет спасать тонущие предприятия и создавать условия для устойчивости рентабельных, — опять рукоплескания и опять короткий взмах руки: «Я еще не закончил!»


— Быстрый рост промышленности в предыдущие годы был по большей части спекулятивным, искусственным, потому что не соответствовал действительному росту благосостояния населения. Увеличение производства не оправдывалось ростом спроса и потребления и кое-как держалось на казённых заказах и субсидиях, преимущественно по железнодорожному строительству. Этот пузырь мнимого процветания должен был лопнуть, и он лопнул. Биржевой крах 1899 года смыл в канализацию и многих отечественных капиталистов, которые наивно мнили себя большими шишками и великими комбинаторами, а на деле оказались молочными поросятами на откорм, чтобы в день Х быть поданными на стол истинным виновникам торжества — международным финансовым империям.

— Ах-х-м, — выдохнул зал. Сидящие уже успели ощутить на своей шее «нежное» прикосновение транснациональных корпораций. «Это ведь он про меня,» — будто плетью по спине хлестнула неприятная догадка… Савва Мамонтов скрипнул зубами и сцепил пальцы в замок, как будто защищая свою психику от уже пережитого, но не изжитого унижения.

— Пострадали не только заводы и торговые ряды. Помещики жалуются, что выбранная модель экономики «создала обстоятельства, среди которых кредит широко раскинул паутину, где мы, запутавшись, как муха, трепещем и жужжим в ожидании смертельных объятий паука». Больше половины всех имений заложено в кредитных учреждениях, а совокупная задолженность частного землевладения достигает 2 млрд. рублей с уплатой ежегодной дани банкам свыше 200 миллионов рублей, — продолжал сыпать цифрами император.

Император из стали


«Дань банкам, — обратил внимание Морозов, размышляя над последними словами царя и искоса взглянув на Рябушинских, чей банк был одним из самых активных на селе, — это то, что должно принадлежать государству, а принадлежит ростовщикам. Стало быть, государь объявляет, что они залезли в его огород… тревожный звоночек для господ финансистов…»

— Наша реформа предусматривает освобождение от налогов тех, чей годовой доход на семью составляет меньше 1000 рублей. Подписывая этот манифест, я прекрасно помнил, что в прошлом 1900 году в России тысячу и более рублей в год получали всего 700 тысяч человек, или полпроцента от всего населения империи. Эти цифры говорят о крайне низком уровне доходов населения России. При этом по-настоящему богатых людей с годовым доходом 50 тысяч рублей и более было всего 3,5 тысячи человек… Это же капля в море! Объявляя о необлагаемом минимуме, хочу, чтобы 1000 рублей дохода имело каждое домохозяйство. И в этом смысле в первую очередь вижу самым заинтересованным союзником купеческое сословие. Перемножьте 1000 рублей на количество дворов России и прикиньте сколько они тогда смогут купить у вас товаров и услуг!

Савва попробовал мысленно дописать к 130 миллионам еще три нуля и сбился, не в силах определить в уме полученную цифру — такими местные купцы оперировать не привыкли.

— У нас недопустимо бедные люди! — монарх рубанул воздух ребром ладони. — А там, где бедный народ — там бедное и государство. Ему просто не с чего богатеть. Нищее население не способно не только приобретать товары, но и платить подати. Сумма налогов на душу собирается у нас в в 2 раза меньше, чем во Франции и Германии, и в 4 раза ниже, чем в Англии, — император поднес к глазам очередной лист бумаги. — В последний докризисный год с частных лиц было собрано 850 млн. руб. Это чуть более, чем по пять рублей на душу. Во Франции тогда же собрали 12 рублей, в Германии — 13, в Великобритании — 26. Образно говоря, налогов мы собираем столько же, сколько получаем шерсти при стрижке поросенка. Визгу много — толку мало…

Зал, уже прилично напряженный апокалиптической картиной, дружно захохотал, радуясь незамысловатой шутке. Не столько потому, что она была такая уж смешная, сколько потому, что требовалась хоть какая-то положительная эмоция на фоне обескураживающих цифр из экономики.

— Вы ещё больше будете смеяться, когда узнаете структуру получаемых бюджетом доходов, — царь явно не желал понижать градус напряжения. — Так вот, больше половины налоговых сборов — 63 % — это акцизы от торговли крепкими напитками…. Мы спаиваем своих людей, умудряясь при этом наживаться на них. Мы грабим наше будущее, господа купцы, и будущее нам этого не простит…

Удар был иезуитски точным. Старообрядчество, которое играло первую скрипку в московском купечестве, было фактически обществом трезвости и, естественно, не могло не отреагировать на приведенные цифры бурным возмущением. Савва оглянулся на зал, потом на императора и ему показалось, что он видит арену цирка, где лесные хищники, скалясь и рыча, сами того не понимая, делают это исключительно по команде невысокого скромного человека.

— Бедность подданных России я считаю своим личным позором и буду с ней бороться всеми доступными мне способами. Именно поэтому появился манифест об освобождении от налогов малоимущих. Сэкономленные деньги они понесут к вам в лавки, потратят на обучение, смогут вложить в собственное дело. Но это всё равно капля в море. Дать возможность сэкономить — это хорошо, но мало. Людям надо дать возможность заработать. И здесь мне не обойтись без вашего совета и вашей помощи. Что будем делать, господа предприниматели, чтобы расплатиться с долгами и поднять платежеспособность соотечественников?

Лесной зверь, рыкнув, застыл, выжидающе глядя в глаза своему дрессировщику. Купцы просто не знали, что делать с этим вопросом. Император не торопясь налил воды из графина, предупредительно поставленного на трибуну, отпил и спросил тоном строгого учителя:


— Ну, кто сделал домашнюю работу? Кто смог определить, сколько денег принесут на рынок наши люди, если доход домохозяйств составит 1 000 рублей?

— 21 миллиард 600 миллионов, — раздался звонкий молодой голос откуда-то с первых рядов.

Император остановился и внимательно вгляделся в зал:

— Представьтесь, сударь…

— Третьяков Сергей, студент физико-математического факультета Московского университета.

Савва увидел, как легкая тень пробежала по лицу монарха, а взгляд будто «ушёл» куда-то внутрь, словно царь пытался вспомнить, где он уже встречал этого совсем молодого человека. Не укрылась эта мимика и от Третьякова.

— Ваше императорское величество! Мы встречались с вами, когда вы приехали в наш университет, — радостно отрапортовал студент.

— Да-да, конечно, — пробормотал монарх, коротко кивая головой, — знаете что, господин Третьяков, — задержитесь после совещания. Думаю, что правильный ответ и смелость стоит поощрить, не так ли, господа предприниматели?

Возвращаясь под разноголосый гул и аплодисменты на трибуну, император удивлялся, каким образом сталкивает его судьба с людьми, которые уже один раз оставили свой след в его памяти. Сергей Николаевич Третьяков был одним из них. Наследник семьи Третьяковых, министр Временного правительства и сибирского правительства Колчака, и он же — агент советской внешней разведки, арестованный Гестапо в 1942 году и расстрелянный в концлагере Заксенхаузен в 1944.

Император из стали


— Абсолютно правильно, господин Третьяков, — продолжил вслух император, опершись на трибуну, — 21,6 миллиардов рублей дополнительно смогут принести на рынок наши соотечественники. Кстати, это не так и много. Но если вдруг они их где-то возьмут и принесут, сможете ли вы предложить им товар на такую сумму? Или прикажете опять ехать за спичками за границу? (***)

Савве Мамонтову показалось, что лесной зверь лег у ног дрессировщика и жалобно заскулил.

— Надеюсь, присутствующие здесь осознали, что проблемы у нас общие и порознь мы их не решим, — примирительно сказал император, — поэтому перехожу от описательной части к предложениям.

В зале повисла тишина… Купеческое собрание превратилось в одно большое ухо.

— Для того, чтобы произвести нужный товар, требуются производственные мощности, которых сейчас катастрофически не хватает. Поэтому будут освобождены от всех видов налогов средства, идущие на строительство новых и модернизацию уже существующих производств. Но строить придется очень много. И просто освободив из под налогов часть средств, проблему дефицита инвестиций не решим. Поэтому с сегодняшнего дня будет ограничен вывоз денег из страны. Желающим что-либо купить за рубежом или просто вывезти прибыль будет предоставлена возможность закупить в России и продать за рубежом отечественный товар. Его требуется произвести, обеспечив тем самым работой наших трудящихся и доходом наши собственные предприятия.

Шелест, пробежавший по рядам купечества, заставил Савву Мамонтова оглянуться. Зал явно разделился на две неравные части, малая часть из которой имела явно торжествующий вид, большая — выражала разную степень озабоченности и даже плохо скрываемого гнева. А император безжалостно добавлял дров в топку:

На внешнюю торговлю объявляется государственная монополия. В 1895 и 1897 уже образованы Сахарный синдикат и Электрический синдикат. Такие же синдикаты будут образованы во всех других отраслях и объединены во Внешпромторг, который будет представлять интересы местных предпринимателей за рубежом. А сейчас два слова о наших внутренних ценах. Предполагаю, что многие, услышав про известные ограничения, которую вызовут дефицит товаров, уже подсчитывают, на сколько можно их повысить. Предупреждаю сразу — 50 % от прибыли, полученной за счет повышения цен, придется отдать в казну. Этот налог назовём налогом на жадность. Точно таким же налогом будут облагаться доходы, от ростовщических операций… Этим я, как глава церкви — хочу помочь добропорядочным верующим избавиться от дьявольского искушения. Не благодарите, не надо…

Последние слова, произнесенные с явным сарказмом, Савва Мамонтов пропустил, неотрывно глядя на Рябушинских, банковские операции которых составляли основу благосостояния семьи. Братья, пригнувшись друг к другу, что-то горячо обсуждали, причем дискуссия была явно не мирная.

— Многие финансисты, услышав мои слова, наверняка спрашивают себя — как же быть? Как снискать хлеб насущный, — будто не замечая брожения в зале, продолжал император, — Один из законов жизни гласит, что как только закрывается одна дверь, открывается другая. Но вся беда в том, что мы смотрим на запертую дверь и не обращаем внимания на открывшуюся. Так вот обращаю специально ваше внимание — для банков, кроме ростовщичества, у нас будет много другой работы — интересной, прибыльной и полезной для общества. Есть мнение, что именно банки лучше всего справятся с обязанностью фискального агента по сбору налога на прибыль. Конечно же мы рассчитываем на них и при финансировании индустриализации, но предлагаем более активную роль участника, а не стороннего наблюдателя. Пожалуйста — получайте свои проценты на вложенный капитал, но как долю от доходов. Делите с организаторами производства его риски и воздастся вам сторицей. А чтобы ошибки банкиров и предпринимателей не стали фатальными и для тех, и для других, мы учреждаем государственную страховую компанию, которая будет страховать то, за что не берутся частники — банковские вклады, риск банкротства и риск неплатежей — самые главные бичи свободного предпринимательства. Конечно это потребует специального контроля за деловыми операциями, но, думаю, овчинка стоит выделки. Для удобства взаимодействия мы предлагаем организовать представительства Государственной страховой компании при каждом банке.

Теперь зал уже начал напоминать растревоженный улей. Все отчетливо чувствовали, что старая привычная жизнь вот прямо сейчас стремительно уходит, а новая выглядит пока, хоть и заманчиво, но смутно, как мираж в мареве пустыни. Мамонтов опустил голову и хрустнул костяшками пальцев: «Ну почему эта идея про страхование только сейчас? Почему не два года назад, когда ему так отчаянно не хватало как раз такой страховки?»… Император не торопился. Медленно наполнил стакан из заботливо поставленного на стол графина. Сделал несколько глотков, удовлетворенно наблюдая за реакцией зала.

— Однако всё это мелочи, — наконец продолжил он, заставив присутствующих обалдело замереть, — что же это будет такого сказано, если уже услышанное — мелочи?

— Я хотел бы вас познакомить с теми объемами промышленного производства, которые позволят нашему государству просто выжить, а для этого мне снова придется мучить вас цифрами…

Опять шуршание бумаг, шуршание в зале и наконец информация, которую подавляющее большинство присутствующих слышало в первый раз:

— Наша доля в мировом промышленном производстве сегодня составляет 5 %. Для сравнения — Франция — 7, Германия — 16, Британия — 19 и, внимание — Америка — 32 %. Давайте теперь конкретизируем эти цифры. Производство чугуна и стали в пудах на душу населения у нас — два пуда, в то же время в Германии — 24, во Франции — 10, в Великобритании — 22, в США — 33 — в пятнадцать раз больше!

Больное место России — дороги. При общей их протяженности железных дорог России 44 тысячи вёрст, по их насыщенности, то есть длине на 1000 квадратных вёрст мы имеем — 2,3, в то время как в Австрии — 76, в Великобритании — 120, в Германии — 117, в США — 30, во Франции — 70, в Японии — 25 км. То есть мы безнадёжно отстали и, чтобы догнать, нам ещё строить и строить. Удвоить протяженность железных дорог (****) и сделать это в ближайшие 10 лет, иначе ни о какой индустриализации не стоит даже мечтать. При этом железными дорогами мы не обойдемся. В ближайшие пять лет нам надо построить 230 тысяч вёрст обычных грунтовых дорог. (*****) А теперь посчитайте, сколько всего нам всего нужно только для дорожного строительства! Ни одна частная компания, ни одно товарищество с таким объемом не справиться. Поэтому мы учреждаем министерство строительства с соответствующими отраслевыми управлениями. Приглашаю тех, кто считает, что может справиться с этой работой и предупреждаю, строить придется не только дороги. Нам придется создать своё собственное станкостроение, химическую и электротехническую промышленность и ещё десятки и даже сотни производств, которых сейчас просто не существует — больше двух тысяч заводов и всю прилагаемую к ним, инфраструктуру — электростанции, месторождения, школы, дома, связь и всё те же дороги. Для чего всё это нужно — спросите вы? Для того, чтобы выжить. Чтобы победить в войне, которая ещё не началась, но от которой нам не убежать, как бы мы не спешили. Чтобы не быть побежденными, чтобы окончательно не превратиться в колонию для зубастых соседей, мы должны уже сейчас ковать щит и меч победы.

Переход императора на военную тематику не остался незамеченным. Неправду говорят, что деньги любят тишину, потому что такой раздражитель, как грохот пушек, их совсем не пугает, а наоборот — привлекает щедрыми заказами и другими возможностями, которые некоторые интеллигенты брезгливо называют грабежом и мародерством. С кем собрался воевать император? С Китаем? Так его никто всерьез не воспринимал. А других врагов простые обыватели в упор не видели.

— Мы всё время говорили про экономику мирного времени. Сейчас мир и всем кажется, что он будет вечно. 50 лет обратно тоже был мир и никто даже не предполагал, что совсем скоро России придется воевать почти со всей объединенной Европой. С тех по изменилась только цена войны и мира. Следующая война будет противостоянием промышленников и финансистов. Один выстрел из трёхдюймовки стоит нам пятьдесят рублей. Из пятидюймовой гаубицы — сто двадцать. Чтобы подавить пулемёт, нужна почти тысяча рублей… Но пулемёт уничтожает за минуту целый взвод, а это тридцать-сорок здоровых мужиков, каждый из которых за год вырабатывает товаров на пятьсот и более золотых рублей. И работают лет двадцать… Так что, работающий вражеский пулемёт за минуту нам наносит ущерб в полмиллиона золотом! Вот такая экономика войны… и солдатской крови.

Собрание притихло окончательно. Так грубо и цинично, по-бухгалтерски, никто еще не описывал войну, пока ещё — в самом начале ХХ века, овеянную ореолом романтики и флёром героизм.

— Фронт начинается в тылу, на заводах и фабриках и без правильно организованной интендатуры армии в войне не победить. Она просто истечет кровью без боеприпасов и снаряжения, без продовольствия и фуража, — глуховатым голосом продолжал император, — так что мы сейчас не прибыли и убытки обсуждаем, а решаем всего одну проблему — будут наши солдаты на полях сражений побеждать или умирать? Для того, чтобы побеждать, надо строить и производить. Я снимаю все ограничения для строителей и инженеров, для изобретателей и организаторов производства. Отныне самый короткий путь в дворянское достоинство, свиту и госсовет будет лежать через конструкторские бюро, производственные цеха и стройплощадки. Я приглашаю вас в соратники и другого предложения не будет. Список того, что нужно Отечеству в первую очередь и что будет финансироваться из казны сможете получить у статс-секретаря. Объем казенных заказов превышает пять миллиардов рублей — работы хватит на всех, и список не окончательный. Принимаются любые предложения… Даже самые еретические. Не будем забывать, что совсем недавно все думали, что земля плоская. Так что не отказывайте себе в удовольствие дерзать. Дерзкие мне нравятся…. Пожалуй на сегодня всё…

Зал охнул и засуетился. В любое время озвученная сумма казённых заказов была бы воспринята с энтузиазмом. А перед лицом надвигающихся со всех сторон проблем такие заказы воспринимались, как единственное спасение… Мамонтов вздохнул, надел свой треух и тоже побрёл к выходу, ощущая себя чужим на этом празднике жизни.

— Савва Иванович, — окликнули его в спину, — задержитесь пожалуйста…

В кабинете директора театра его ждал сам император.

— Есть замечательная русская пословица, — без предисловий начал монарх, — за одного битого двух небитых дают. А за такого помятого, как вы, Савва Иванович, должны дать не менее пяти. Поэтому у меня к вам предложение поработать за пятерых. В ведомстве Витте вам, насколько я понял, работать не дают. Вы даже вдвоём с Шараповым ничего не сделаете. Поэтому есть пожелание организовать абсолютно новую службу Государственного Контроля, набрать в нее глазастых и сообразительных молодых купцов из семей старообрядцев, вроде того же Третьякова и начать разгребать авгиевы конюшни мздоимства и казнокрадства без оглядки на действующих чиновников. Кроме того, предложенные мной государственные заказы начнут потрошить раньше, чем будут подписаны соответствующие бумаги. И это надо пресекать безжалостно. А чтобы делать это — надо знать точно — кто, когда, сколько? Вы уже побывали в руках Фемиды. Согласны стать её карающим мечом?

— Для карающего меча стар, Ваше Императорское Величество, — поклонился Мамонтов, — но при условии Вашей поддержки собирать и складывать на весы этой грозной богини нужную для правосудия информацию, я вполне в состоянии.

(*) Кризис 1899 наступил внезапно. В 1900 году он охватил большинство европейских стран, а в следующем году и США. Внешняя торговля резко сократилась, многие банки объявили о банкротстве. В России он продлился дольше всего — до 1909 года.

(**) Савва почти угадал — в китайском и японском языке иероглифе во многом совпадают и обозначают одно и то же, хотя произносятся совершенно по-разному

(***) К сожалению, это не гипербола. Царская Россия не производила своих спичек, закупая их в Швеции.

(****) К моменту распада СССР протяженность ЖД составила 142 000 км.

(*****) 230 000 км грунтовых дорог — план второй пятилетки

Глава 19 Ночной охотник

Директор и владелец котельного завода Александр Вениаминович Бари застал своего партнера, инженера Владимира Шухова, в его кабинете. На столах, на стульях и даже на полу были навалены разнокалиберные огрызки турбин, а сам хозяин этой коллекции задумчиво складывал бумажных журавликов из технологической документации.

— Грешишь? — с улыбкой спросил предприниматель, ужом протискиваясь сквозь нагромождение металла.

— Даже и не думал, — равнодушно ответил Владимир Григорьевич, принимаясь за очередную поделку.

— Я про уныние, которое есть смертный грех, — уточнил Бари. — По какой причине траур? Металл ползёт? — и пнул ногой останки турбины.

— Угу, — кивнул Шухов и мрачно обвёл взглядом металлическое кладбище, — деформация проявляется на седьмой минуте работы, после десятой — клинит вал. Сегодня пришло письмо от Стодолы (*). Пишет, что с заданными параметрами задача решения не имеет — надо уменьшать температуру. Утверждает, что турбина Кузьминского — тупик.

— В таком случае у меня две новости. Первая — государем только что подписаны два указа: о создании Института Теплотехники во главе с Гриневецким (**), и Института Стали и Сплавов во главе с Черновым (***). Как сказал император: «Жаропрочные металлы и сплавы — первая и наиглавнейшая цель!», а это и оружейные стволы, и двигатели внутреннего сгорания, и наши котлы-турбины. Так что собирайся — едем в Кронштадт!

— Почему именно в Кронштадт? — удивился Шухов.

— Как сказал Его Величество, Кронштадт будет нашим наукоградом. С прошлой недели весь остров — особо режимный объект. Всем новым разработкам присвоен гриф «Секретно». Сегодня у нас встреча с Черновым, Поповым и адмиралом Макаровым — твои гиперболоиды будут ставить на корабли в качестве радиомачт (****), ну и… — Бари подмигнул партнеру и чуть понизил голос, — государь подсказал, в каких двигателях семи минут работы турбины будет вполне достаточно.

* * *

— А теперь прошу сюда, — Александр Степанович Попов, как радушный хозяин, был учтив и слегка возбуждён. — Смотрите, — указательный перст уперся в стоящий на рейде Кронштадта броненосец «Апраксин», — слышите щелчки искрового передатчика? Нет? А вот мы сейчас поворачиваем антенну… — два дюжих матроса подхватили оглобли ворота и начали медленно вращать мачту с закрепленными на ней проводами. — И вот! Щелчки уже слышны… а теперь стали явно громче. Это радиоволны отражаются от корпуса корабля! — Попов распрямился и торжествующе поглядел на Макарова. — Вы понимаете, какая польза от этого изобретения? Помните, какие у нас на Балтике туманы! А тут, просто поворачивая антенну, вы сможете определить не только наличие препятствия, но и направление… а может и расстояние до него! — Попов торжествующе улыбнулся. — Три года назад я написал в отчете радиотехнической комиссии:

Император из стали


«Влияние судовой обстановки сказывается в следующем: все металлические предметы (мачты, трубы, снасти) должны мешать действию приборов как на станции отправления, так и на станции получения, потому что, попадая на пути электромагнитной волны, они нарушают её правильность, отчасти подобно тому, как действует на обыкновенную волну, распространяющуюся по поверхности воды, брекватер, отчасти вследствие интерференции волн, в них возбужденных, с волнами источника, то есть влияют неблагоприятно.

…Наблюдалось также влияние промежуточного судна. Так, во время опытов между «Европой» и «Африкой» попадал крейсер «Лейтенант Ильин», и если это случалось при больших расстояниях, то взаимодействие приборов прекращалось, пока суда не сходили с одной прямой линии.»

— Но никогда не мог подумать, что мой доклад прочитает и им заинтересуется сам государь! А тут сразу — и дополнительные фонды, и помощники и настоятельная просьба сделать прибор до вашего отправления в Арктику.

— Да, — задумчиво разглядывая антенну, пробормотал адмирал Макаров, что-то прикидывая в голове, — было бы неплохо иметь на «Ермаке» такие глаза, которые даже ночью смогут предупредить о наличии айсберга…

— Ну тогда я должен буду вам еще кое-что показать, — подмигнул адмиралу изобретатель и потащил его к стоящей у причала барже. — Что вы сейчас слышите?

— Ветер, шум, извозчик коня перепрягает…

— Хорошо! — кивнул головой Попов и деловито полез в трюм, — а сейчас?

Адмирал прислушался и пожал плечами.

— А так? — ученый вытащил из кармана врачебный стетоскоп и приложил к обшивке.

Макаров приник к прибору ухом, прислушался, поднял голову.

— Динамо-машина «Апраксина»?

— Да! — торжествующе кивнул Александр Степанович, — я просидел тут целую неделю, когда буксиры лед ломали и в конце концов даже научился на слух определять расстояние до них и отличать одного от другого — у них машины работают по-разному.

— Но у айсберга ничего не шумит и не гремит, — протянул адмирал, явно рассчитывая на продолжение интриги.

— А мы на что? — улыбнулся Попов и громко крикнул в пустой зев трюма. — Эй!

— Эхо! — изумленно пробормотал Макаров…

— Да, — подтвердил профессор, — вода плотнее воздуха и звуковые волны будут распространяться быстрее, а по скорости отражения можно будет довольно точно определить расстояние.

— Значит и глубину?

— И глубину тоже! — торжествующе заключил изобретатель.

— Ну, Александр Степанович, ну удружил, — искренне обрадовался моряк.

— Да вот, понимаешь, — смущенно возразил ученый, — это не совсем я. Точнее — исполнение, конечно, моё, и отчёт комиссии — тоже мой, но вот всё остальное — описание того, как можно практически использовать эффект отражения акустических и радиоволн… и даже фокус со стетоскопом — это всё его, — и Попов указал глазами на потолок, — мы проговорили больше двух часов и знаешь, я устал конспектировать его мысли. Никогда бы не подумал, что он хорошо разбирается в гальванике и так детально знаком с последними исследованиями в этой области…. Хотя есть то, что выходит даже за рамки известных мне исследований…

— Например? — удивился Макаров.

— Ну вот несколько лет назад Эдисон пытался увеличить срок службы осветительной лампы с угольной нитью накаливания. С этой целью он поместил в вакуумное пространство лампы металлическую пластину с проводником, выведенным наружу. При экспериментах заметил, что вакуум проводит ток, причем только в одном направлении — от электрода к накалённой нити. Это было неожиданно — считалось, что вакуум не может ничего проводить, так как в нём нет носителей заряда.

— И что?

— В том-то и дело, что ничего! — всплеснул руками Попов, — Эдисон зафиксировал этот интересный феномен и на этом дело закончилось. Никакой практической пользы ни он, ни все остальные, включая меня, в нем не увидели. Поэтому когда государь начал пересказывать мне этот опыт, я откровенно заскучал, а он вдруг хитро так: «А что вы думаете, Александр Степанович, если между катодом и анодом расположить сетку, и подать на нее потенциал, не сможем ли мы тогда не только направлять сигнал, но и усиливать его?» А это ведь прорыв! Это… — Попов залез пятерней в прическу, — ты даже не представляешь, Степан Осипович, какие здесь открываются возможности!.. Но откуда он про них узнал?..

Точно такой же вопрос задавал себе, направляясь в Кронштадт, Дми́трий Константи́нович Черно́в, получивший должность директора пока еще не существующего Института Стали и Сплавов, чин действительного статского советника и целый список вопросов, на которые он тоже пытался и не мог найти ответа.

Чернов был одним из ведущих специалистов по сталеплавильному производству своего времени. Ещё совсем молодым инженером совершил эпохальное открытие, позволившее устранить «знахарство» и «догадки» в производстве орудий. И после этого в учебных аудиториях он неустанно втолковывал студиозам, что при определенных критических температурах в стали происходят структурные превращения, изменяющие ее механические свойства. Следовательно, научившись учитывать эти температуры, можно произвести правильную тепловую и механическую обработку, что придаст изделию наилучшие механические свойства…

Кроме этого, Дми́трий Константи́нович внимательно следил за всеми мировыми новинками по своей специальности и справедливо считал свои знания достаточными, чтобы уверенно чувствовать себя в любой обстановке. В разговоре с императором этого не получилось. Монарх внимательно выслушал доклад профессора, и без всякой подготовки спросил, что он думает насчет новых методов выплавки и легирования стали с помощью электричества? Не дав Дми́трию Константи́новичу опомниться, император похвалил достижения современной электротехники, дающие возможность с помощью усовершенствованных электропечей получить высококачественную сталь, дозированно прибавляя к расплавленному металлу марганец, вольфрам и хром. А пока профессор вспоминал, применял ли такие технологии в своей первой в мире индукционной печке шведский изобретатель инженер F. A. Kjellin, монарх спросил, что он знает про автофреттаж?

Вот тут Чернов честно покачал головой, коря себя за недостаточно внимательное изучение иностранного опыта. Впрочем, император нисколько не огорчился из-за такой неосведомленности профессора, и достаточно бойко пояснил — автофреттаж заключается в том, что внутри заготовки орудийного ствола кратковременно создается гидравлическое давление, в два раза превышающее нормальное давление пороховых газов. Под его влиянием металл очень сильно уплотняется и как бы разделяется на множество слоев. Каждый внешний слой, слегка растянутый, обжимает следующий за ним внутренний слой, и поэтому получается очень прочное скрепление. Прочность ствола увеличивается, а следовательно, уменьшается опасность его разрыва.

Пожелание императора обязательно и в максимально сжатые сроки постараться проверить, описать, освоить и перевести на промышленные рельсы эти технологии, сопровождалось подпиской о неразглашении государственной тайны, что ставило крест на желании Чернова затеять переписку с немцами и французами по поводу услышанных инвенций. Монарх мягко заметил, что его интересует именно отечественный опыт и он верит в возможность профессора создать собственную оригинальную технологию на основании полученной информации…

Аудиенция, превратившаяся для Дмитрия Константиновича в постыдную демонстрацию собственной неосведомленности, на этом не закончилась. После артиллерийского вопроса, император легко перешел на проблемы двигателей внутреннего сгорания, котельных установок и турбин, посетовал на проблемы коррозии и деформации существующих материалов, и поинтересовался, справится ли Чернов с производством металла, выдерживающего длительную механическую нагрузку при температурах 600–900 градусов Цельсия? А пока профессор размышлял над поставленной задачей, тут же набросал примерный рецепт хромоникелевой аустенитной стали…

Последний вопрос, касающийся стали для подшипников, Чернов уже слушал молча и даже не пытался морщить лоб, вспоминая, где он читал про составы стали для работы в агрессивной и слабоагрессивной среде. Взял всю папку. Поклонился. Вышел из кабинета и вот уже сутки, добираясь из Москвы в Кронштадт под охраной жандарма, приставленного для присмотра и обеспечения режима секретности, пытался сложить в своей голове пасьянс потрясающей осведомленности императора в столь узкой специфической области, как материаловедение.

Самое хорошее настроение из всех участников движения в Кронштадт было у адмирала Макарова. Он совершенно неожиданно получил сразу всё для осуществления своей мечты — строительства безбронного боевого корабля, осматривающего морские просторы глазами невидимых радиоволн, слушающего глубины ушами эхоприёмника, вооруженного самодвижущимися минами с невиданным по своей мощности парогазовым двигателем Кузьминского, позволяющим доставлять смертоносный груз на расстояние до сорока кабельтовых… Всё вышеперечисленное ненавязчиво диктовало особенности тактики боевого применения такого судна… Он даже имя ему придумал — «Ночной охотник» …


Император из стали

______________________

(*) Аурель Болеслав Стодола (англ. Aurel Stodola) — словацкий учёный, педагог, инженер-конструктор. Основатель прикладной термодинамики, турбиностроения. С марта 1892 года — профессор в области машиностроения в Швейцарском политехническом институте. Одним из его студентов был Альберт Эйнштейн


Император из стали

(**) Гриневе́цкий, Васи́лий Игна́тьевич русский учёный в области теплотехники. Директор Императорского Московского технического училища. В 1900 году — адъюнкт-профессор

Император из стали


(***) Дми́трий Константи́нович Черно́в — русский металлург и изобретатель. С 1889 года — профессор в Михайловской артиллерийской академии.

Император из стали


(****) Гиперболоид Шухова стоял на броненосце «Андрей Первозванный»

Император из стали

* * *

— Ваше высокопревосходительство! — встретил смертельно уставшего после ночных учений генерала Трепова адъютант, — смею сообщить, что Вашими планами интересовалась супруга… Она уже в шутку называет Вас «ночным охотником» и спрашивает — где собираетесь провести следующий вечер…

Трепов усмехнулся — на придумывание какой-либо остроты уже не хватало сил, кивнул и проследовал в свой кабинет. Практически каждую ночь жандармерия отрабатывала один и тот же сценарий — блокирование кварталов, охваченных беспорядками, действия в случае перехода военных частей на сторону бунтовщиков, разведка, эвакуация учреждений и, страшно подумать, боевые действия в плотной городской застройке. Ночью! Это категорическое требование императора, не желающего, чтобы лишние глаза наблюдали за учениями сил правопорядка, и предписывающего всему составу полиции уметь взаимодействовать и решать задачи в любых условиях в любое время суток. Сегодня они ловили «террористов», которых успешно изображали ветераны-африканеры, расположившиеся на чердаках и крышах и ведущие оттуда убийственную «стрельбу» по городовым и окнам государственных учреждений.

— Ваше высокопревосходительство, — уже в спину доложил адъютант, — Вас в кабинете дожидается граф Толстой. Как он изволил выразиться — желает сесть в тюрьму.

«Этого еще не хватало!»— прошипел про себя генерал, толкая дверь кабинета.

Лев Николаевич сидел на кресле перед журнальным столиком с выражением нашкодившего сорванца, осознающего свою вину и не собирающего отпираться, но гордого и не просящего о пощаде.

— Mea culpa! — вставая, встретил писатель генерала латынью, — понимаю, раскаиваюсь, но ни о чем не жалею! Готов отправиться отбывать наказание вместо сбежавшего арестанта.

— Здравствуйте, Лев Николаевич! Подождите, пожалуйста, дайте присесть, — остановил Толстого Трепов. — Я так понял, вы говорите про Дзержинского?

Старик кивнул и опустился обратно в кресло. Трепов расстегнул ворот мундира, помассировал шею, с размаху плюхнулся на стул и удовлетворенно вытянул ноги.

— Удивительно, — прошептал он, закрыв глаза и массируя пальцами виски, — просто удивительно…

— Что, простите, Дмитрий Фёдорович? — удивился писатель.

— Поразительно, Лев Николаевич, — усмехнулся генерал, — как точно государь предсказал поведение этого Дзержинского… Впрочем, и Ваши действия он просчитал не менее успешно. А раз так, то будем и дальше действовать по его плану. Хотя, честно Вам скажу, сначала он мне показался какой-то несерьезной шуткой..

— Его Императорское Величество знал, что Дзержинский сбежит? — ошарашенно пробормотал Толстой.

— Государь сказал «скорее всего», после чего Вы обязательно изволите, как поручитель, отправиться за решетку. А раз это случилось, то Вам, уважаемый граф, предписано вызвать обидчика на дуэль.

— Но я не хочу стреляться с этим шляхтичем! — ещё более изумлённо произнёс Толстой. — Я не трус, но в данном случае считаю это абсолютно неуместным…

— Случай как раз тот, что надо, уважаемый Лев Николаевич, — парировал генерал, — и вызвать на дуэль — совсем не значит — стреляться. Вы ведь, как предположил государь, разошлись с Дзержинским в стратегии построения светлого будущего, правильно? Вы — сторонник воспитания людей нового духа на основе накопленного человечеством опыта, он — решительный сторонник слома старого мира без оглядки на «тысячелетнюю рухлядь» с последующим конструированием принципиально новой цивилизации. Я ничего не перепутал?

— Ну…, — запнулся писатель, — в общих чертах…

— А-а-а, — протянул Трепов, — так значит вы с вашей вспыльчивостью еще чего-то там наговорили?

— Да мы оба… наговорили, — вспоминая детали последних разговоров с революционером, совсем стушевался Толстой.

— Тем более, — руководитель лейб-жандармерии встал, поправил мундир и начал приводить его обратно в рабочее состояние. — Вызовите его на публичный поединок, сиречь диспут… И пригласите в секунданты меня и Его Величество. Дзержинский тоже будет волен пригласить двух любых секундантов. А я, данной мне властью, пообещаю, что никаких репрессий по отношению к ним не будет. Условия — каждый высказывает свою точку зрения и предлагает свой ответ на вопрос господина Чернышевского: «Что делать?». Пресса их публикует. Советы организуют голосование — всеобщее, равное, тайное. Условие — проигравший выполняет условия победителя.

— И император на это пойдет? — не веря своим ушам, спросил Толстой.

— Император на этом настаивает! — коротко и решительно бросил Трепов…

Глава 20 Честь дворянская

«Посмотрим — Кто кого возьмёт!

И вот в стихах моих Забила

В салонный, выхолощенный Сброд

Мочой рязанская кобыла.

Не нравится? Да, вы правы —

Привычка к Лориган И к розам…

Но этот хлеб, Что жрёте вы, —

Ведь мы его того-с… Навозом…».

(Сергей Есенин)

Крещенские морозы — особое время года, когда зима объявляет о незыблемости своих прав на эту землю и кажется, нет такой силы, которую она не может себе подчинить. Земля становится камнем. Воздух превращается в нагайку, способную умертвить плоть, не укутанную в мех или овчину. Вода, скованная льдом, промерзает до илистого дна и приобретает желтушно-зеленоватый покойницкий оттенок. Правда, если не копать вглубь, ничего этого не видно. И землю, и лёд покрывает белое, мягкое на вид одеяло слежавшегося снега, ослепительно сияющего на Солнце, как залежи драгоценных камней. Точно такая же россыпь бриллиантов окутывала дворянское собрание. Указ императора о равенстве мужчин и женщин обеспечил присутствие не только официальных глав дворянских семейств, но и тех, кто фактически ими был — жён, матерей, тёщ и прочих представительниц прекрасной половины человечества.

Император из стали

Дворянское сословие, как никакое другое, было приверженцем скрупулёзного соблюдения традиций, придирчивого следования этикету, как своеобразному опознавательному знаку «свой-чужой» и подтверждению незыблемости собственного привилегированного положения в обществе. Именно по этому святому император нанес безжалостный удар, заявившись в высокое общество без предварительного доклада гофмаршала, без свиты, в том же френче, в каком выступал перед студентами и купечеством, и смотрелся вызывающе аскетично на фоне расшитых золотом мундиров кавалеров и бриллиантовых колье дам.

Император из стали

— Вопреки традициям, мы открываем дворянское собрание без длинных представлений и без полагающегося в таких случаях «Боже, царя храни…», — начал император тихо, спокойно и как-то даже буднично. — Это всё не случайно. Здесь собрались люди, входящие в те полтора процента населения, которые являются или должны быть наиболее образованной и ответственной частью общества, которые не боятся задавать вопросы и искать на них ответы. Поэтому первый вопрос задам немедленно я сам: а зачем царя хранить? Для какой-такой цели? Что в царе такого сакрального, требующего сохранности? Ведь мы с вами уже живем совсем не в ту эпоху, когда монархи считались богами и происходили от богов….

Это была вторая встреча императора с дворянским собранием, поэтому на неё успели подтянуться представители отдаленных провинций, куда уже долетели известия о разительных переменах во внутренней политике государства российского. Всего шесть лет прошло с того дня, когда девять губернских земских собраний направили Николаю II «приветственные адреса» по случаю его бракосочетания с принцессой Алисой. В некоторых из них выражался запрос, иногда очень робкий, на «общественные изменения». Тульские земцы просили «открытого голоса земства к престолу», курские — надеялись на «расширение гласности». Далее всех в своем «адресе» пошли гласные тверского земства:

«Мы питаем надежду, что счастье наше будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона, ибо закон должен стоять выше случайных видов отдельных представителей власти… Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам, их касающихся, дабы до высоты Престола могло достигать выражение потребностей и мыслей не только представителей администрации, но и народа русского».

17 января 1895 г. в Зимнем дворце состоялся Высочайший прием депутаций от дворянства, земств, городов и казачьих войск. Но еще рано утром министр внутренних дел Дурново устроил разнос за «тверской адрес» губернскому предводителю дворянства Оленину. Министр сообщил, что даже не рискнул передать подобного рода бумагу Императору, а лишь сделал доклад, на который Царь наложил резолюцию: «Чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой…».

И вот по истечении шести лет государь меняет своё мнение на противоположное, уже не называет нижайшую просьбу земств «выходкой», а наоборот — сам делает заявления о свободах, о каких земцы даже и не помышляли, не запрещает, а настаивает на активном участии в политической жизни и даже учреждает невиданные по своей демократичности Советы, опирающиеся на всеобщее и равное волеизъявление, без имущественного и сословного ценза.

Теперь попавшие в Кремль депутации жаждали вкусить дух свободы и лично убедиться, что царь готов делиться своей властью, хотя каждый из них втайне надеялся, что при этом самодержец не станет делить с ними и ответственность. Основную силу земству давало участие в нем просвещенного, европейски-культурного дворянства, в том числе и представителей самых видных аристократических фамилий России — князей Трубецких, Шаховских, Львовых, Голицыных, графов Гейденов, Бобринских, хорошо и грамотно рассуждавших, как надо управлять страной, но при этом даже не помышлявших о том, чтобы поручиться головой за полезность собственных предложений. Сегодня представители всех этих фамилий присутствовали в зале, будучи наиболее непримиримыми оппозиционерами абсолютизму и с удивлением наблюдали, как даже внешне изменился облик царя, не говоря уже о его риторике. Такую они сами не могли позволить себе даже в тесном дружеском кругу.

— Стоит заглянуть в исторические справочники, чтобы узнать — Романовы — фамилия вполне земная и не всегда — правящая, ведущая свою родословную от Андрея Ивановича Кобылы, служившего при дворе московских князей Ивана Калиты и Симеона Гордого, — император своими руками буквально рушил образ «помазанника божьего». — Кстати, воцарение династии, в отличие от многих европейских монархий, произошло вполне демократично, по решению Земского собора, причем Михаил Федорович долго сомневался, брать ли в руки скипетр. Его мать, инокиня Марфа, слёзно умоляла сына не принимать столь тяжкое бремя. И вот теперь, в начале ХХ века, когда написаны тома революционной литературы, Франция, Америка и еще целый ряд развитых стран вполне комфортно существуют без монархии, а в самой России чрезвычайно популярны республиканские настроения, уместно задать прямой вопрос: для чего нужен России царь? А если нужен, то какой?

Дворянское собрание застыло в оцепенении, не зная, как реагировать на такое вольнодумство, за которое ещё вчера можно было легко угодить за решётку.

— Да-да, я знаю, что даже задавать такие вопросы российским подданным запрещено. Поэтому задаю его сам и сам же попробую ответить: монархия — это инструмент для выживания общества, созданный в процессе ожесточенной борьбы с агрессивной внешней средой. Как любой инструмент, создаваемый для решения конкретных исторических задач, он может устаревать и ломаться, а потому подлежит регулярной калибровке, ремонту и модернизации. Сейчас самое время сверить часы. ХХ столетие всё равно заставит это сделать. Это будет век машин и технологий, страшного, доселе невиданного оружия и опустошительных войн, похожих на библейский Апокалипсис. Его тяжелая поступь уже слышна и совсем скоро будет видна даже тем, кто не хочет замечать очевидного…

По залу пронесся легкий шёпоток. В последние годы по всем европейским столицам успешно гастролировали различные медиумы и чревовещатели, предсказывая с приходом ХХ столетия конец света. «Вот и царь поддался очарованию прорицателей,» — читалось на лицах присутствующих.

— Как будто в качестве компенсации за новое, смертоносное оружие массового поражения, ХХ век повысит комфорт жизни, изменит облик городов и сёл, насытит их новыми средствами связи и передвижения, озарит искусственным электрическим светом, ускорит саму жизнь, предъявит повышенные требования к квалификации населения и образованию. Оно станет массовым, потому что по-другому невозможно будет поддерживать работоспособность промышленности и инфраструктуры, обеспечивать конкурентоспособность государства на международной арене. Те, кто был в Америке, могли видеть, как будет выглядеть ближайшее будущее. Россия пока не готова к нему ни морально, ни материально, ни технологически. Поэтому работа по модернизации нашей общественной и политической жизни предстоит огромная и надо браться за нее немедленно. Мы слишком долго лежали на печи и слишком отстали от других стран…

Произнося эти слова, император невольно раскалывал дворянское сословие, как дровяную чурку. То, что надо как-то действовать, дворянство понимало уже давно. Но пока санкции на проявление активности не было, «что-то делать» решались самые отчаянные бесшабашные вольнодумцы. Теперь ограничения снимались и начиналось самое драматичное — дворяне совершенно по-разному представляли себе работу по модернизации российской жизни. И если одна часть готова была на кардинальное изменение своего собственного имущественного и социального статуса (*) — именно из этой среды рекрутировались революционеры, другая часть предпочитала «держать и не пущать!» Этот раскол незримо чувствовался уже сейчас в этом зале, но грозил в ближайшее время перерасти границы сословия и выбраться на свежий воздух, как полыхающий огонь вырывается из закрытых помещений через открытые окна.

— Если монархия — это инструмент для выживания, — добавлял «угольку в топку» император, — то мне, как ее главе, надлежит заняться ревизией социума и понять, что способствует и что мешает его выживанию и процветанию. Но что вообще представляет собой общество России? Царствующая фамилия? Её свита? Дворянское сословие? Многие присутствующие считают, что этим стоит ограничиться. Встаёт вопрос — а жизнеспособен ли выделенный класс сам по себе или он обладает необходимой устойчивостью и прочностью только в совокупности с другими социальными группами? Надеюсь, что среди присутствующих нет таких, кто считает, будто дворянство автономно и полностью независимо от остального населения. А если это так, значит все подданные империи являются единым общественным организмом, где сословия взаимно связаны и взаимозависимы. Но беда в том, что образованная, воспитанная, просвещённая, культурная часть России категорически отказываются признавать своё единство с другой его частью — невежественной, неграмотной, грубой, пахнущей потом и навозом. В результате на территории одной страны в одних границах и под одной крышей сосуществуют, но друг друга не понимают и тихо ненавидят совершенно разные цивилизации. Положение это нетерпимо и требует немедленного исправления.

Слова императора, будто ветром, сдули сверкающую бриллиантовую пелену снега, обнажив мрачные заледенелые глыбы. «Помни! Мужик — это враг твой!», — напутствовали господа-помещики своих чад несколько столетий, и эта аксиома накрепко въелась в мозг, обросла множеством поведенческих рефлексов, стала естественным продолжением великосветской натуры. И вот теперь — признать своё единство с кем? С плебсом? Quel cauchemard! C'est absolument impossible! (Какой кошмар! Это совершенно невозможно! — фр.)

— Есть два пути решения проблемы раскола современного общества, — не обращая внимания на дворянское смятение, продолжал император. — Первый и самый простой — опустить высшее сословие до состояния низшего. Революция, которой сейчас беременна русская мысль, сделает эту работу быстро и эффективно. Те, кто был на войне знает, как стремительно слетает слой цивилизованности с людей, оказавшихся на краю жизни и смерти, как легко нужда и страх может довести до животного состояния. Второй путь — сложный и трудный — подтянуть широкие народные массы до высшего общества, где показателем качества является образованность и культура, уважение к человеку без оглядки на его происхождение, бережное отношение к своей стране во всём её многообразии. Предоставить возможность получить образование. Открыть дороги в университеты. Привить вкус к музыке и живописи. Сделать это можно. Но есть препятствия, первым из них является сословное чванство и высокомерие, в новых условиях абсолютно неприемлемое и неконструктивное.

Гробовое молчание зала звучало красноречивее ответа на последние слова императора. Но это было яростное молчание несогласных, готовых выплеснуть негодование наружу, ищущих и не находящих повод сделать это. Любой нормальный человек осёкся бы и прекратил давить на больную мозоль высшего общества. Но император явно был ненормальным.

— Смешны и грешны те, кто кичится породистым, немужицким происхождением, — чуть повысив голос, бросил в собравшихся монарх. — Грешны, ибо гордыня — наипервейший смертный грех, а смешны потому, что у очень многих нет ни единого повода для этого. Слово для краткого сообщения — князю Щетинину, корнету лейб-жандармерии.

Загипнотизированное тяжелым взглядом самодержца, дворянское собрание не сразу поняло, что перед ними появился новый объект внимания и, явно волнуясь, высоким голосом прилежно зачитал текст, лежащий у него в папке.

— Одной из задач, поставленной Его Величеством перед нашей службой, является работа с архивами, в частности — проверка записей о присвоении титулов, выявление фальшивых и поддельных документов, дающих право на личное и потомственное дворянство, почетное гражданство и так далее. Такая работа проводилась и ранее, но каждый раз по разным причинам она оставалась незавершенной. Некоторый эффект был лишь в Киевской комиссии, возглавляемой генерал-губернатором Юго-Западных губерний Д.Г.Бибиковым. Эта комиссия исключила из дворянского сословия свыше 64 000 шляхтичей с фальшивыми документами. Бибиков в речи перед помещиками Киевской губернии 8 мая 1851 года так отчитался о начале работы Киевской комиссии: «Когда я приехал, то застал здесь, что все были дворяне — лакей за каретою, дворянин кучер, дворянин форейтор, дворянин сторож, дворянин в кухне стряпал, дворянин подавал хозяину сапоги, и когда он, рассердясь, хотел взыскать с него, тогда служитель отвечал ему: «Не имеешь права, я тебе равен». В архивном деле на сегодняшний день произошли значительные изменения. Архивисты приступили к систематической экспертизе документов. Руководствуясь «Памятной книжкой Московского архива Министерства юстиции» и другими методическими документами, за два месяца нами проверено больше тысячи записей и документов. Выявлено восемь сотен дворянских фамилий, получивших титул путём подлога или мошенничества. По высочайшему приказу Его Величества сим делам до особого распоряжения мы дальнейшего хода не даём. У меня всё!

Зал не выдержал и зашумел. Сказанное императорским лейб-жандармом представляло собой незавуалированную угрозу для особо ретивых. С такими император будет расправляться особо циничным изуверским способом — лишив нынешнего титула, а вместе с ним — и всей привычной жизни. «Но это же нечестно! Так никто не делает!»— читалось на лицах присутствующих.

— Да, я решил, что сейчас не лучшее время выносить сор из избы, — кивнул головой император, — тем более, что большая часть нарушений совершена прошлыми поколениями. Нам надо смотреть вперед, а не назад. У нас очень много интересной работы! К чему разбираться, какой дедушка каким образом согрешил. Пригласив этого юношу и дав ему слово, я лишь хотел продемонстрировать, насколько зыбкой является позиция тех, кто отчаянно отстаивает некую особость своего дворянства, некие столбовые, Богом данные привилегии, прав на которые, на поверку, вообще может не оказаться. Но даже те, у кого они есть, не должны требовать для себя особого отношения только на том основании, что их отцы и деды сделали много хорошего для Отечества. Предков мы будем почитать и помнить. Это правильно. Но каждому поколению придется заново подтверждать, чего оно достойно. И чем весомее заслуги предков, тем тяжелее ноша их потомков — тем труднее будет им доказать, что они такие же и даже лучше. А если это не так, какие могут быть привилегии? За что?… Произнося эти слова, я говорю не только про вас, но и про себя..

Последняя фраза насторожила собравшихся еще больше предыдущих. Пугать подданных лишением привилегий, в их понимании, было нормальным поведением монарха, желающего беспрекословного повиновения. Но заявить такое о себе — тут речь шла вообще о сломе всей системы привычных и понятных отношений, замену которым пока еще никто не видел.

— Есть еще одна проблема, о которой нельзя не упомянуть, — тем временем размеренно и глуховато продолжал император. — Разобщенность сословий была бы решаема проще, если бы отчуждение было уделом только высшего общества. Но точно также, как дворяне сторонятся простолюдинов, крестьянству, взращённому в православном домострое, чужда порочная жизнь дворян. И думающая часть самих дворян с ними полностью согласна! Владимир Даль, всю творческую жизнь положивший на величавый алтарь народной речи, говорил о дворянах:

«Поспешная переимчивость чужих нравов и обычаев, а с тем вместе неминуемое глубокое презрение своего родного быта, всегда влечёт за собой растление нравов, или, что одно и то же, — безнравственность. А посему всё разрушительное — вольтерианское вольнодумство, ницшеанское богоотступничество, нигилизм, апатия, когда беса тешили, бесились от жира и безделья, — всё от дворянства, офранцуженного и обезбоженного.»

Гоголь полагал, что дворяне, получая книжное образование по западным образцам, отдалились от русского народно-православного духа. Александр Грибоедов покаянно писал:

«Каким чёрным волшебством сделались мы, русские дворяне, чужие между своими! Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, делаются нам образцами, а народ единокровный, наш народ разрознен с нами и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда занесён был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он конечно бы заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племён, которые не успели ещё перемешаться обычаями и нравами».

Пушкин, потомственный дворянин, получивший блестящее образование в Царскосельском лицее, рассаднике богохульства, но однажды вспомнивший няню, крестьянку Арину Родионовну, возлюбивший всё русское народное, с болью обличал «просвещенных» дворян:

«Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел…».

Ненавидящее простолюдинов дворянство смогло вызвать искренние ответные чувства. Для русских крестьян, коих по переписям восемьдесят процентов от населения России, дворяне — неруси и нехристи. Мужик всегда знал, что для барина он дерёвня тёмная, недоумок, рабочая скотина, чёрная кость.

И здесь уместно вспомнить, — продолжал император, — принародное покаяние ещё одного дворянского писателя — Александра Куприна:

«Когда, говорят «русский народ», а всегда, думаю — «русский крестьянин». Да и как же иначе думать, если мужик всегда составлял 80 % российского народонаселения. Я право не знаю, кто он, богоносец ли, по Достоевскому, или свинья, по Горькому. Я — знаю только, что я ему бесконечно много должен, ел его хлеб, писал и думал на его чудесном языке, и за всё это не дал ему ни соринки. Сказал бы, что люблю его, но какая же это любовь без всякой надежды на взаимность».

Дворянское собрание производило впечатление ломающегося от перенапряжения льда. Не успев переварить призыв императора к единству с простым мужиком, оно получило ещё и уведомление о долге перед ним. И это по призыву малоизвестного бумагомарателя! C'est inconcevable! (Это немыслимо! — фр.)

— Оборони Бог, живописать крестьянство розовым цветом, рисовать лубочную идиллию с пастушком Лелем. И крестьянский мир угнетают тяжкие немочи: буйные, порочные страсти, особо во хмелю; смирение, порой переходящее в холопство; календарно-бытовое «обмирщение» святых, тёмные суеверия, подменяющие и искажающие православную веру. О сём написаны горы книг, обличающих крестьянскую темь и дичь. А вот не видеть в крестьянах людей — это нормально? Цивилизованно? Каким варваром надо быть, чтобы считать недочеловеками тех, чьими трудами живешь и процветаешь? Книги стыдливо избегают ответа на эти вопросы. Что делать — они тоже не учат. Как преодолеть вековое отчуждение сословий? Как из ненавидящих друг друга осколков сложить единое общество, способное противостоять внешним угрозам? — с акцентом на вопрос произнес последнюю фразу император и оглядел присутствующих. — Может быть у кого-то из вас имеются адекватные ответы? Нет? Ну тогда продолжим…

«Боже! Что тут продолжать? Переварить бы уже услышанное!» — читалось на изумлённых, возмущенных и очень редко — восхищённых лицах. Дворянское собрание чувствовало себя нерадивой служанкой, заметавшей долгое время пыль под ковёр. Сегодня он был безжалостно сдёрнут и взору предстала неприглядная куча мусора.

— Я начал наш разговор с вопросов: для чего России царь? А если он нужен, то какой? Продолжу ряд не менее дерзкими, но логичными: для чего России дворяне? А если нужны, то какие? Как задумывалось дворянское сословие знают все. Поэтому я сосредоточусь на описании того, что оно из себя представляет сегодня. Служилое сословие представлено всего третью чиновников, половиной офицерского корпуса и только в генералитете имеет явное преимущество — 90 % генералов и адмиралов — потомственные дворяне. Потерялись аристократы и на селе. Помещичьи владения занимают всего пятую часть от всех земель, при этом серьезно сельским хозяйством занимаются только около 3 % дворян, владеющих крупными поместьями, которым удалось приспособиться к новым условиям, активно используя новейшую технику, минеральные удобрения и наемный труд сельскохозяйственных рабочих. Именно такие хозяйства служат главными поставщиками зерна, в том числе и на экспорт, но их безумно мало. Не доминирует высшее сословие и в промышленности. Владельцы крупных торгово-промышленных предприятий большей частью являлись выходцами из купцов, дворян среди заводчиков меньше 20 %. Новым ведущим слоем России все больше ощущают себя крупные предприниматели, созидающие ее богатство и величие. Пожалованные дворянством, они часто не спешат приписаться к тому или иному дворянскому губернскому обществу, а порой и вовсе отказываются от чести вхождения в высшее сословие Империи. Так поступил, например, банкир и краевед Николай Найденов, заявивший, что он купцом родился и купцом умрет.

Император из стали

Я бы еще долго мог зачитывать разные обидные и тревожные цифры. Оглашенной информации уже вполне достаточно для нелицеприятных выводов — монархия и дворянство в существующем виде никак не тянут на лидеров в какой-либо области, и уже тем более — на локомотив прогресса и процветания. Высшее сословие всё больше соответствует едкой пословице про пятое колесо в телеге и отдельные примеры беззаветного служения Отечеству не меняют общей картины, где на одного труженика и героя, к сожалению, приходится восемь высокородных бездельников и паразитов… Высшее общество России всем своим существованием демонстрирует пример общественного дисбаланса между имеющимися привилегиями и пользой, которую оно приносит. Такой дисбаланс неестественен и не может существовать вечно. Если ничего не менять и не меняться самим, монархия и дворянство вымрут как доисторические мамонты, и это будет ещё очень хороший результат. Французская революция демонстрирует ещё и другие варианты…

В зале начался ледоход. Приехать на встречу с монархом в надежде проявить всеподданнейше почтение, показать себя, поглазеть на других и отправиться в салон — рассуждать о судьбах России за сигарой и бокалом Шустовского, а вместо этого получить от императора упрек в зазнайстве, требование брататься с мужиком и угрозы оказаться вне дворянства, да еще и с гильотиной в перспективе! «Мы так не договаривались! Он же прямо намекает, что межсословный конфликт может быть решен уничтожением одной из сторон! Этого быть не может, потому что не может быть никогда! Сумасшествие!» Но самодержец, даже такой сумасшедший, всё равно оставался царем, и с детства привитое почтение к монарху заставляло не покидать своих мест и терпеливо слушать.

— Перейдём к самому главному вопросу: «Что делать?» — неумолимо гнул свою линию император, — надо выравнивать баланс привилегий и полезности, а для этого придётся отменить манифест о даровании вольностей. Дворянин может быть таковым только, пока служит. Для тех, кто живёт в своё удовольствие, есть много других наименований. Большие претензии имеются и к самой службе, к табелю о рангах, к формально-бюрократической оценке работы, во многом исключительно по выслуге лет, без учёта личных способностей. Надо менять приоритеты. России не нужны бездушные бюрократы, умеющие перекладывать бумажки. Отечеству требуются учителя и врачи, инженеры и ученые, организаторы производства и строители. Канцлер Германии Отто фон Бисмарк сказал, что последнюю войну выиграл школьный учитель.(**) Нет никаких сомнений, что и следующую войну выиграет он же. Особенно если учесть, как быстро растет сложность вооружения, как широко внедряются технические новшества. А у нас почти три четверти населения вообще неграмотные. И терпеть это нет никакой возможности. Поэтому учителя будут первыми претендентами на дворянское достоинство, а вместе с ними — врачи, потому что мы обязаны снизить смертность, особенно детскую. Наших нищих, забитых, неграмотных крестьян мы должны спасти от голодной смерти, вылечить, выучить, предоставить достойную работу и перспективу для детей. Именно поэтому отменен «указ о кухаркиных детях». Именно поэтому нужно строить больницы и школы, библиотеки и народные дома, дороги и заводы. Это и будет, наряду с воинской службой, самым почётным занятием, именно такие люди будут отечественной элитой. Приглашаю всех и каждого принять участие в этой очень трудной и нужной миссии…. Не горячитесь, подумайте, внимательно посмотрите, что происходит в мире и что творится у нас, и сделайте правильные выводы. Только прошу вас — думайте быстрее. Время не ждёт и ледоход на реке начнётся независимо от моего и вашего желания. И в этот момент важно определиться, на каком вы берегу, чтобы не оказаться на стремнине. Донести до вас хотелось бы ещё очень много, но сегодня сказано уже достаточно. Поэтому предлагаю сделать перерыв до следующей встречи, которая, думаю, состоится очень и очень скоро….

______________________

(*) «Процесс перемещения собственности действительно происходит на наших глазах, и пытаться остановить его так же безумно, как пытаться запрудить Волгу! Сохранение латифундий стало немыслимым. Если земли не будут так или иначе отчуждены, раздроблены и переданы крестьянам, они рано или поздно будут захвачены». — Князь Евгений Николаевич Трубецкой. «Московский еженедельник». 1906

(**) Это легенда. На самом деле апология прусскому учителю прозвучала не из уст Бисмарка и не по поводу победы над Францией. В июле 1866 г. после победы при Садовой, одержанной прусской армией в ходе австро-прусской войны профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель написал в редактируемой им газете «Заграница»:

«…Народное образование играет решающую роль в войне… когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем».

* * *


Глава 21 А я думал, что удивить меня уже будет нечем!

Кронштадт

Император из стали


— А я думал, что удивить меня уже будет нечем, — шепнул на ухо сопровождающему его флигель-адъютанту Его Императорского Величества Джон Мозес Браунинг, спускаясь по трапу на кронштадтскую набережную и с интересом оглядывая почетный караул, встречающий у трапа их небольшую делегацию.

Кирилл Анатольевич Нарышкин довольно улыбнулся. Заключительная фаза его миссии удалась. Две недели, проведенные в Америке, скачки по тамошним городам, переговоры с капризными изобретателями и их деловыми партнерами, целое состояние, оставленное за океаном… Всё это с сегодняшнего дня для него — только история об удачно выполненном поручении. Почти удачном… Тесла пока остался в Новом Свете улаживать свои тяжбы с Эдисоном и с патентами, неоформленными из-за постоянного дефицита средств. Зато присутствовали другие два изобретателя — оружейник Браунинг и электротехник Алекса́ндр Никола́евич Лоды́гин. Их Нарышкин искренне уважал и считал настоящими учеными, в отличие от «фокусника» Теслы. Сейчас они все вместе спускались на причал Кронштадта.

Военное приветствие по замыслу императора должно было продемонстрировать значимость, которую Россия придает приезду творческих людей. Сделать им приятное было не главной задачей. Гораздо важнее было продемонстрировать это вездесущим журналистам, способным разнести нужную информацию по городам и весям Старого и Нового света, как сорока на хвосте. Почетный караул, размер жалования и условия, созданные для инженеров-изобретателей, вызвали среди пишущей братии нездоровый ажиотаж, на который как раз и рассчитывал монарх.

Россия начала ХХ века — крайне бедная страна на технических специалистов. Даже если прямо немедленно начать готовить их в товарных количествах, все равно пройдет минимум десять лет, когда появятся первые, очень скромные результаты. Приглашать на работу иностранных техников и инженеров, переманивая их длинным рублем — никаких денег не хватит. Это император знал еще со времен индустриализации СССР. Поэтому выбрал третий, самый нахальный и циничный, но неизменно срабатывающий прием — создать неимоверно привлекательные условия для скромной по размерам, но уже известной широкой публике, группы изобретателей, громогласно объявив, что таковые будут предоставлены каждому, кто сможет на деле доказать полезность и работоспособность своих мозгов.

А дальше — жесткий отбор лучших среди предлагающих свои услуги и полное умолчание о том, что оставшиеся за чертой избранных, вряд ли смогут претендовать на что-то большее, чем уже имели у себя дома. Но главную задачу они выполнят — дефицит технических кадров на какое-то время будет преодолен, а там должны подоспеть и первые выпуски отечественных технических специалистов. Их тоже надо раззадорить демонстрацией чужого успеха. Тогда они со студенческой скамьи включатся в активное соревнование за право быть лучшим. И покатится комочек снега с горы, по дороге превращаясь в неудержимую лавину изобретений и рационализаторских предложений. Необходимо построить систему улавливания и поощрения этих инициатив, чтобы никто не остался забыт и обижен. Выделять и награждать за само желание думать, изобретать, улучшать. Не обязательно материально. Но всегда так, чтобы изобретатель и рационализатор гордился этим поощрением и сам становился предметом зависти и объектом для подражания.

Ничего этого флигель-адъютант Нарышкин и его спутники не знали. Штабс-капитан старался скрупулезно выполнить возложенную на него миссию. А изобретатели были смущены и заинтригованы. Смущение вызывало непривычное внимание столь высокопоставленного аристократа, которое венчал контракт о пожизненном найме, подписываемый с самим императором, где строчка оклада была пустой и свободной для заполнения. Такого никто в мире еще не делал и эта неслыханная практика уже стала темой для многочисленных пересудов и сплетен в светских салонах и прессе. «Ну да, все правильно! — кивали умудренные опытом вельможи, — ничего другого русский царь, один из самых богатых людей планеты, не мог подписать. Если это царский контракт, значит и условия в нем должны быть царские!»

Изобретатели были удивлены. Император показал себя технически подкованным, грамотным заказчиком. Для таких творческих людей интересные, дерзкие цели не менее, а может даже более важны, чем материальное вознаграждение. Они, как никто другой, чувствуют скоротечность отпущенного времени и совсем по-детски огорчаются, когда их острый, заточенный на решение грандиозных, прорывных задач мозг, используется утилитарно — на изготовление затычек в старом, давно прохудившемся тазике.

А император ставил задачи достойные. Джон, занимавшийся до сего времени ружьями и пистолетами, с интересом разглядывал эскизы пулемета, начертанные рукой монарха. Техническое задание для оружия, которым он никогда не занимался, было увлекательным и азартным вызовом. Ничего подобного никто ещё не создавал — это точно! Калибр.50 дюйма или 12.7 мм по метрической шкале, прицельная дальность — 2 000 ярдов, 600 выстрелов в минуту…(*) Да, русский император хочет иметь серьезную игрушку. Конструктора заинтересовал еще один заказ — тактико-технические данные и эскизы нового пистолета. Уютный, аккуратный, явно предназначенный для скрытого ношения, похож на его FN-Browning M.1900, но бросается в глаза оригинальная конструкция магазина, как будто продолжение рукоятки. Ну с этим он точно справится…(**)

Не менее интересное техзадание изучал Алекса́ндр Никола́евич Лоды́гин. В результате сотрудничества с ним, император надеялся на электроаппараты для сварки и резки стали, индукционные печи для плавки металлов, мелинита, стекла, закалки и отжига стальных изделий, завод по электрохимическому получению вольфрама, хрома, титана и самое вкусное — метрополитен. Опыт строительства был им получен в Европе.

Наряду с техническими заданиями, Лодыгина привлекал новый формат работы. Император собирал в единый кулак все научные кадры, учредив Госуда́рственную комиссию по электрифика́ции Росси́и — ГОЭЛРО, куда, кроме Лодыгина, уже были приглашены выкупленный у AEG Михаи́л О́сипович Доли́во-Доброво́льский, деятельный и подвижный Роберт Эдуардович Классон, и еще десятки других инженеров с неизвестными Лодыгину фамилиями. Цели перед комиссией император ставил не просто дерзкие, а какие-то заоблачные — увеличить выработку электроэнергии с нынешних микроскопических 400 млн квт. час до космических 40 млрд.(***)

Алекса́ндр Никола́евич твердо стоял на ногах и не верил в сказки. Перед глазами его проплывали пейзажи русской деревни — худой, бедной, забитой, утонувшей в грязи и нищете. Ознакомившись с этими планами, умом изобретатель понимал, что это не-воз-мож-но, однако сердцем он тянулся к невероятному и оно привлекало его своей грандиозностью и бесшабашной удалью гораздо больше, чем солидное вознаграждение и даже больше, чем возможность заниматься любимым делом. Для русского человека жизненно необходимо хотя бы один раз в жизни шмякнуть шапкой об пол и с криком «А была-не-была!» рвануть в дали-дальние за сказкой, которая, оказывается, и является смыслом жизни.

–——

(*) Пулемет M2 Browning

Император из стали


(**) Любимое личное оружие Сталина — Walther PPK


Император из стали

(***) В 1940 году СССР производил 48 млрд Квт. час электроэнергии


В это же время в Марселе

— А я думал, что удивить меня будет уже нечем! — покачал головой граф Канкрин, отложив личное письмо императора и изучая братьев Игнатьевых своим фирменным, немигающим взглядом. — Информация о нем и о его … умственных способностях, которой мы располагаем, полностью противоречит тому, что рассказали вы и что изложено в его письме. За этими сухими строчками служебной инструкции, — граф коснулся кончиками пальцев конверта, — сосредоточен замысел настолько грандиозный, что, будь он исполнен в точности, перелицует весь высший свет Европы, а может быть и Америки.

— В письме изложены планы императора? — вежливо поинтересовался старший Игнатьев — Алексей.

— Нет, дорогой поручик, конечно нет, но по характеру и объёму информации, интересующей государя, я вполне в состоянии предположить, что произойдёт, когда он ее получит в полном объёме. Но не будем отвлекаться на футурологию. Из письма ясно, что Вы и Ваш брат временно поступаете в моё распоряжение и это очень отрадно, потому что у нас есть срочные дела сразу в двух отдаленных регионах одной недружественной империи. Я предлагаю Вам отправиться в Великобританию, а вашему брату — на Цейлон, где он поступит в распоряжение другого нашего агента, известного вам по фамилии Головин. Но это всё завтра, а сегодня хочу познакомить Вас с одной депешей из Лондона, которую требуется срочно переправить в Санкт-Петербург — слава Богу с Вашим появлением у нас теперь есть связь — зашифруйте её своим кодом. Поставьте пометку — переписка Фалька с Гувером. И прошу Вас побыстрее, голубчик. От этого зависит жизнь ни в чем не повинного, хоть и бестолкового министра.

Алексей взял в руки листок бумаги и вопросительно посмотрел на Канкрина.

— Это оригинальное письмо, выглядит, как набор цифр. Слава Богу письмо было закодировано публичным ключом. Текст — на обороте. Половина расшифрована в Англии, половина уже здесь, в Марселе. Копия, написанная рукой нашего агента, уничтожена. Собственно, по его запросу Вы и отправляетесь в Лондон. Отправляетесь не один. В дороге до Дувра будете сопровождать весьма деятельную и влиятельную особу, которая станет вашим связным и подробно проинструктирует, к кому и по какому поводу придется ехать. Отныне Вы — не просто офицер свиты Его Величества, а молодой бунтарь, мечтающий о свержении монархии и учреждении в России республиканского правления по примеру Франции или Америки — на ваш выбор.

Игнатьев молча кивнул, раскрыл депешу и прочитал, стараясь не упустить детали:

Preparation completed

First target — Bogolepov

Deadline is mid-February

We are waiting for prepayment

With great respect — Falk


— Это пока всё, что у нас есть. Но даже такая информация — неимоверная удача, более счастливый случай, чем результат продуманной операции. Ещё раз убедился, что везёт новичкам и дилетантам. Единственное, что меня волнует — не является ли это письмо провокацией с целью проверить нашего агента на лояльность. Так что в Петербурге надо действовать очень аккуратно, не то провалим девочку и ее смерть будет на моей совести.

— Девочку? — вскинул брови Игнатьев.

— Да, поручик. Наш агент — очаровательная и очень храбрая девочка. Ну вот видите, и я тоже смог Вас удивить, — рассмеялся Канкрин, — Вы становитесь на путь, проложенный Тайной канцелярией, и на этой службе Вас ждет масса самых неожиданных открытий.


В это же время в Москве

Император из стали


— Я думал, что удивить меня уже невозможно! — поклонился Алексей Сергеевич Суворин, издатель и редактор «Нового времени», приветствуя императора, — но после вашей речи дворянскому собранию признаю — это было моим заблуждением. Спасибо за приглашение. Мы рады были присутствовать на таком эпохальном событии и мои слова вполне разделяют коллеги-репортёры, которых я спешу представить — Гиляровский, Дорошевич и Михайловский.

Император из стали
Император из стали

Император из стали


Все три акулы пера слегка наклонили головы, демонстрируя, что они вполне знают себе цену.

— Спасибо, что пришли и, приняв участие в дворянском собрании, нашли силы ешё встретиться со мной, — учтиво «почесал за ушком» газетчиков император и пригласил жестом к столу, — тем более, что присутствующие, насколько мне известно, — не просто репортеры, а писатели с большой буквы. Писательство — это особое и очень важное производство. Мы все привыкли думать, что инженер — это обязательно цеха, заводы, выпуск артиллерии, кораблей, машин. Но вы ведь тоже создаете продукцию, нужную, влияющую на души людей. Поэтому писателей вполне можно называть инженерами человеческих душ. (*)

— Назвав писателей инженерами душ, Вы меня удивили еще раз, — ухватился за ответ монарха Суворин. — Несмотря на комплиментарный тон, которым вы это сказали, я просил бы Вас подробнее определить функции писателя, потому что есть в этой фразе нечто мефистофельское.

— Писатель, если он улавливает основные нужды широких народных масс в данный момент, может сыграть очень крупную роль в деле развития общества, — охотно откликнулся император. — Он обобщает смутные догадки, неосознанные настроения передовых слоев общества и инстинктивные действия масс делает сознательными. Он формирует общественное мнение эпохи, помогает передовым силам общества осознать свои задачи и бить вернее по цели. Словом, он может быть хорошим служебным элементом общества и его передовых устремлений. Но бывает и другая группа писателей, которая, не поняв новых веяний времени, атакует все новое в своих произведениях и обслуживает таким образом реакционные силы. Роль такого рода писателей тоже не мала, но с точки зрения баланса истории она отрицательна. Есть третья группа, она под флагом ложно понятого объективизма старается усидеть на двух стульях, не желает примкнуть ни к передовым слоям общества, ни к реакционным. Таких обычно обстреливают с двух сторон и передовые, и реакционные силы. Они не играют большой роли в процессе развития народов и забываются историей так же быстро, как прошлогодний снег.(**)

— Ваш новый стиль — этот скромный френч без единого украшения — дань моде или демонстрация, символ? — присаживаясь в кресло, задал первый вопрос явно польщённый здоровяк Гиляровский.

— Конечно же, демонстрация, — кивнул император. — Считаю, что показная роскошь недопустима при столь печальном положении дел в экономике и при столь серьезном внешнем долге. Экономить надо начинать с себя, чтобы было основание требовать что-либо от других. И это значит — не только носить френчи без украшений. Жирующие и шикующие на фоне голода и разорения смотрятся не только неприлично, но и преступно. Их вызывающее поведение и демонстративная роскошь расшатывают общество и толкают его к радикализации. Бравирование состоянием я бы даже назвал подстрекательством к беспорядкам. Мы ещё дадим оценку этому явлению и с нравственно-этической, и с правовой позиции.

— Вы только что, на собрании, обвинили дворянство в паразитизме, — перехватил инициативу консерватор Михайловский. — Это было взвешенное обвинение или сказано сгоряча?

— С того, кому много дано, и много спросится, — философски заметил император. — Дворянство обласкано привилегиями и вниманием, а значит с него можно и нужно спрашивать гораздо строже, чем с других сословий. Впрочем, если вы заметили, я не обобщал. Есть герои, есть труженики, но количество их среди великосветских бездельников удручающе мало и я считаю своим долгом избавить одних от других, чтобы вторые не кидали тень на первых и не давали повода судить превратно обо всех скопом. От паршивых овец надо избавляться, независимо от того, сколько их в стаде. Лучше меньше, да лучше!..

— Вы потребовали у дворян уважать простолюдинов. А что насчет телесных наказаний?

— Считаю телесное наказание эхом средневековья и уверен, что абсолютно не обязательно тащить этот раритет в завтрашний день. В армии и на флоте телесные наказания и рукоприкладство уже запрещены и вполне разумно распространить этот запрет на партикулярную жизнь. Управляющие, не способные руководить без кулака и палки, скорее всего, просто находятся не на своём месте и должны задуматься о смене профессии.

— Ваше Величество, Вы объявили курс на индустриализацию и модернизацию, — взял слово Дорошевич. — Модернизировать производство, вывести страну на новый уровень — задача благая. Но из каких источников будем брать средства?

— В ведущих европейских странах индустриализация обычно происходила, главным образом, за счет ограбления чужих стран, за счет ограбления колоний или побежденных, или же за счет серьезных кабальных займов извне. Вы знаете, что Англия сотни лет собирала капиталы из всех колоний, всех частей света и вносила, таким образом, добавочные вложения в свою промышленность, превратившись в «фабрику мира». Но наша страна не имеет колоний и не должна быть зависимой. Следовательно, для нас этот путь закрыт. (***)

— Что же остается в таком случае?

— Остается одно: развивать промышленность, индустриализировать страну за счет внутреннего накопления. Я сейчас скажу крамольную вещь, но хочу, чтобы меня правильно поняли. Для того, чтобы построить дом, вам не нужны инвестиции. Вам нужны бревна, гвозди, кровля, инструмент и квалифицированные руки. Все это у нас есть. А значит мы имеем возможность что-то построить самим. Для приобретения всего остального будем торговать тем, чем одарила нас природа, что у нас в избытке, что мы делаем лучше других. После встречи с купечеством меня засыпали предложениями — что мы можем сделать, чтобы иметь продукт для обмена на международном рынке. Поверьте, есть очень много интересных идей и мы обязательно ими воспользуемся.

— В деревнях наблюдается массовый раздел хозяйств — мощные семьи дробятся, хозяйства мельчают, — вернул себе слово Суворин. — Будут ли приняты меры к сохранению больших семейств и их хозяйств?

— Явление это, безусловно, ненормальное, поскольку надо стремиться объединить даже разные семьи на почве совместной обработки земли, пользования техникой и т. д. Нашей задачей является это сближение. Поэтому необходимо принять меры не только к тому, чтобы большие крестьянские семьи строили себе просторные и светлые дома и покрывали их железом, но и ускорить проведение в жизнь закона о передаче крестьянству лесов местного значения, создать льготные условия для приобретения строительных материалов. Все жилые постройки крестьян, если они не сдаются внаем под торговлю, постоялый двор и прочее, будут совершенно освобождены даже от учета при составлении налоговых списков. Кроме того, только при хороших, здоровых жилищных условиях могут вырасти здоровые люди, уменьшаются разные болезни, ссоры и дрязги, чего еще так много в быту деревни.

— Во многих местах очень остро стоит вопрос о «кулаке» о котором так сочно и нелицеприятно писал ваш министр земледелия господин Ермолов. Часто этим словом злоупотребляют, наклеивая его на честных крестьян. В Рязанской губернии есть волости, где кулаком называют каждого, имеющего двух лошадей и коров.

— Мне лично кажется, что нельзя называть «кулаком» не только двухлошадного хозяина, но даже имеющего 15 лошадей, если семья состоит, например, из 20-ти душ и все остальные ее члены — трудящиеся, работают сами, никого не эксплуатируя. В то же время можно считать «кулаком» однолошадного и даже безлошадного, если он не работает, дает деньги в «рост», припеваючи живет за счет других. Вообще было бы весьма желательно, если бы сами крестьяне, в своей массе, высказались по этому вопросу и указали, кого следует называть «кулаком» и кого нельзя. Тогда правительство смогли бы дать свое, общее указание, как следует обращаться со словом «кулак».

— В некоторых, особенно центральных районах, имеется большое количество бесскотных хозяйств, нет работы. На лицо — перенаселение, излишек свободных рук. Многие крестьяне не видят для себя выхода из создавшегося положения, нервничают и проявляют иногда активно свое беспокойство. Будет ли улучшено их положение?

— Безлошадные и безработные крестьяне вызывают особую тревогу. Совсем недавно специальным указом малоимущие были освобождены полностью от уплаты налогов. В дальнейшем им будет предоставлен некоторый кредит на обзаведение рабочим скотом и сельскохозяйственным инвентарем. Желающим будет оказано содействие к переселению на лучшие земли: в Поволжье, в Сибирь, на Дальний Восток. Вообще же для этого требуются слишком большие средства, которых у нас нет. Поэтому будет очень хорошо, если такие крестьяне объединятся в артели по совместной обработке земли, пользованию инвентарем, рабочим скотом, коллективному переселению и т. д. Государству будет гораздо проще тогда оказать им свою помощь. (****)

— И последний вопрос, — кивнул Суворин делающему страшные глаза статс-секретарю Ратиеву. — В каком случае Вы дадите ход анонсированным князем Щетининым скандальным документам?

— В случае моей неожиданной кончины, — с холодной улыбкой ответил император…

—–——–—

(*) Слова Сталина, сказанные 26 октября 1932 года на встрече с писателями и литературными чиновниками.

(**) Из интервью Сталина Фейхтвангеру 1937

(***) Из Доклада Сталина на Пленуме ЦК ВКП(б) 9 июля 1928 года. «Об индустриализации и хлебной проблеме».

(****) Интервью Сталина Петру Парфёнову 1926

* * *

Глядя на меняющийся дорожный пейзаж за окном, император снова и снова возвращался к калейдоскопу последних встреч, анализировал услышанные слова, пытаясь понять, правильно ли он все просчитал, не допущены ли ошибки, а если допущены, как их можно исправить?

Практически все сословия довольно индифферентно проглотили учреждение Советов, увидев в них не несерьёзную царскую игрушку. Прекрасно! Первый шаг к альтернативным органам власти пройден. Осталось насытить их думающими и ответственными людьми, сделав одновременно и кузницей управленческих кадров, и представительными органами, способными в нужный момент перехватить управление.

В вопросе с дворянством требовался ход конём, который он уже один раз совершил. Сразу после смерти Ленина он одним элегантным маневром переподчинил себе партию, считавшуюся вотчиной революционных зубров — Троцкого, Каменева, Зиновьева, Рыкова и других ближайших соратников Ильича. У каждого из них была своя придворная камарилья, каждый из них имел удел на кормление и считал, что положение и статус, завоеванные в огне революции, непоколебимы. А он, никому не известный функционер, просто объявил новый, ленинский набор. В партию хлынул поток свежих людей — от станка, от сохи, для которых все эти недавние интеллигенты-политэмигранты были такими же чужаками, как и царские министры-капиталисты. Партийные ветераны, дореволюционное подавляющее большинство в мгновение ока превратилось в подавляемое меньшинство…

Вот и сейчас он объявил об открытых дверях в высшее сословие и обязательно доведет это дело до конца. Нынешнее — в массе своей аморфное ленивое дворянство будет щедро разбавлено новым — активным, зубастым и понимающим, что обязано своим положением только императору.

Опричнина? Ну можно сказать и так… Для них будет дело, как раз соответствующее этому названию. Он очень серьезно спровоцировал нынешнее дворянское болото. Побурлив, оно выползет из своих берегов и начнет действовать. Неделю они будут совещаться, потом появятся идеи и застрельщики, еще через неделю их недовольство созреет до конкретных планов. Ну что ж, как раз хватит времени прокатиться до Европы — товарищ кайзер уже, наверняка, сгорает от любопытства. Удовлетворим…

Императорская фамилия… Тут пока Михайловичи прикроют. Они чувствуют себя «любимой женой», чуют запах власти и увлеченно шатают клан Александровичей. Не надо им мешать. А вот если ушатают, нужно будет придумать какой-то другой противовес, например, Николая Николаевича… Псих и заслуженный мистик Российской Империи… Лишь бы не перестреляли друг друга. Пока они нужны все живые, взаимно нейтрализуемые.

Купцы закусили наживку и уже пошла поклевка. Двойная прикормка — в виде обещаний вхождения в высшее общество и государственных заказов, сулящих сверхприбыль, сработала безупречно. Теперь они сами, в предвкушении казённых денег, объединяются в синдикаты, образуют тресты, монополизация идёт небывалыми темпами и будет завершена с опережением самых смелых ожиданий. То, что централизованные монополии гораздо проще контролировать и ещё проще национализировать, предприниматели узнают позже. А необходимый ресурс в виде тысяч усердных и умелых учетчиков, способных раскопать любые махинации, он уже получил в своё распоряжение и обратно не отдаст… Управление по борьбе с хищениями собственности — УБХС — практически готово — хотя ещё одну буковку «С» смело можно добавлять — Староверы. Именно они — аккуратные и рачительные держатели купеческой кассы. Они искренне и глубоко ненавидят ростовщиков и иностранный капитал, а также чиновников, от которых потерпела почти каждая старообрядческая семья. Так что будут копать не за страх, а за совесть. Конечно каждый из рекрутов думает, что он — избранный агент влияния при дворе — поможет своим и утопит чужих. И император поддержит эту иллюзию. То же самое касается студентов, социальный протест которых будет использован на всю катушку. Они уже строят кампусы и уже подрядились быть образцово-показательными справедливыми жандармами — идеальный материал для формирования ещё одной силовой структуры, о которой враги даже не догадываются… Кстати, перечень недругов придется обновить. А пока — осталась еще одна, крайне важная встреча в Царском селе, куда он уже подъезжает.


Царское село. Александровский дворец.

Император из стали


Император вошёл в комнату и внимательно огляделся по сторонам. Огромное количество мелких деталей — миниатюр, статуэток, завитушек, рюшечек, подушечек и прочих элементов декора сиреневого кабинета сбивали с мысли, отвлекали, не давали сосредоточиться.

Раздражение — не самый хороший фон для разговора. Хотя больше, чем весь этот «иконостас», нервировала ситуация, требующая разрешения. В голове не было чёткого «плана А», «плана Б», привычно сопровождавшего все политические шахматные партии. В личной жизни так никогда не получалось. С женщинами вообще редко что-либо идет по плану и уж тем более — по плану мужчин.

Александра Фёдоровна сидела в своём любимом кресле, не касаясь спинки, с ровной спиной, плотно сжатыми губами и с книгой, которую она держала на коленях. Глаза огромные, в пол-лица… Так смотрит дикий зверек из своей норки, когда понял, что охотник нашёл его убежище, но ещё не решил, надо спасаться бегством или попробовать драться.

— Добрый вечер… сударыня, — решил прервать молчание император.

Александра Фёдоровна молча приподнялась, ответила лёгким кивком головы и тут же опустилась обратно в кресло. Книга мягко легла на колени. Тишина в кабинете стала тягучей, липкой и вязкой.


Император из стали

«Она молчит. Ничего не спрашивает. Не упрекает за грубое расставание, за долгое отсутствие и демонстративное игнорирование её посланий. Значит что-то за это время случилось. Что?» — вертелись каруселью мысли в голове императора. Надо брать инициативу в свои руки…

— Я уверен что вы непричастны к покушению на мою персону, — произнёс он вслух, присаживаясь в кресло напротив и недовольно поморщившись, ещё раз уткнувшись взглядом в дикое количество бесполезных аксессуаров, расставленных, развешанных и разложенных по стенам и мебели.

— Не нравятся миниатюры? — перехватив его взгляд, спросила Александра Фёдоровна голосом, который удивительным образом совмещал наличие вопроса и полное отсутствие любопытства.

— Вы непричастны, но я уверен, что вам известно, кто это был, — игнорируя вопрос императрицы, тихо, с нажимом закончил фразу император.

Книжка на коленях императрицы дрогнула, губы её сжались в тонкую линию, ноздри затрепетали, глаза стали ещё больше, в них вдруг полыхнул огонь и также неожиданно погас, встретившись с холодным, как снег за окном, взглядом императора. Наклонив голову и залившись лихорадочным румянцем, Александра Фёдоровна быстро и негромко заговорила по-английски:

— Каждый день, на протяжении всех лет со дня помолвки, я молилась, чтобы мой Никки стал настоящим монархом — требовательным и жёстким. Ежедневно я просила у Бога, чтобы он даровал понимание, как подобает вести себя на троне и железную волю для достижения поставленных целей… Каждый день, глядя на своего мужа, мягкого, доброго и совсем не способного к жестокой и циничной политической борьбе, я страстно желала в один прекрасный день проснуться и увидеть другого Никки, способного заставить уважать себя даже тех, кто его ненавидит, потому что без стальной хватки справиться с этой варварской страной невозможно — она, как норовистая лошадь, скинет любого седока, проявившего хотя бы тень слабины…. А Никки весь состоял из слабостей. Милые и очаровательные в семье, они превращались в непрерывную череду facepalm, когда дело доходило до исполнения царских обязанностей. Эти неудачи висели, как дамоклов меч, занесенный над его и моей головой, опускавшийся всё ниже. Я страстно молила Бога, чтобы он выковал в своих кузницах для своего помазанника в России новый, стальной характер. И Бог, наконец, меня услышал и сделал, как я хочу… Но я даже представить не могла, как это страшно, когда твои просьбы исполняются…

— Сударыня, я просил Вас изъясняться в России по-русски, и не говорить о присутствующих в третьем лице, — произнес император, но Александра Федоровна уже его не слышала.

— Ты — император из стали. Именно такой, какой нужен России — волевой, хорошо понимающий, чего хочешь, идущий к своей цели с настойчивостью железного дровосека из волшебной страны Оз, у тебя даже в глазах — раскалённое железо… Но ты уже не мой Никки… Ты заново родился для них, — императрица кивнула на заснеженное окно, — и умер для меня… И это очень-очень страшно…

Книга, лежащая на коленях императрицы, закрылась с хлопком, прозвучавшим в тишине, как пистолетный выстрел. Император посидел с минуту, глядя в пол и переваривая услышанное, медленно, по-стариковски поднялся и застыл, нависая над Александрой Федоровной серой скалой.

— И когда вы пришли к такому выводу? — тихо спросил он, стараясь ничем не выдать свои эмоции.

— Ещё в Ливадии, когда ты в беспамятстве вцепился в мою руку и я вдруг отчетливо и ясно увидела, что ты меня тащишь через стремительный горный поток, я боюсь и упираюсь, а ты не обращаешь на меня никакого внимания, хохочешь и приговариваешь: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее…» И я поняла, что ты — это не ОН. Мой Никки остаётся на берегу и не делает ни единой попытки спасти меня… Потом ОН мне приснился еще раз, когда я уже вернулась в Царское село. Попросил прощения и сказал, что это был единственный шанс сохранить мне жизнь…

Императрица подняла глаза, полные слёз:

— Меня действительно хотят убить?

Император, ни слова не говоря, на секунду прикрыл глаза…

— И наследника? — в глазах женщины полыхнул ужас.

— Это не наследник, — чуть хрипло произнёс император, — летом родится Анастасия…

— Ну тогда понятно, — прошептала она чуть слышно и бессильно опустила руки.

— Ничего Вам непонятно, сударыня, — раздраженно буркнул император, который наконец-то взял себя в руки. — И может быть как раз хорошо, что непонятно… Я, признаться, и сам нахожусь в некотором затруднении объяснить происходящее… Но я рад что мы выяснили отношения и между нами не осталось никаких тайн… Я действительно сделаю всё, чтобы вы остались живы и здоровы.

Монарх поправил френч, стряхнул с него несуществующую пылинку и повернувшись кругом, направился к дверям, однако на полпути его остановил тихий, но чёткий голос Александры Федоровны:

— Я знаю, кто такой Фальк…

Император остановился. Посмотрел через плечо в глаза неподвижно сидящей в своем кресле женщины. Зверёк вынырнул из своей норки и смотрел ему вслед с какой-то непонятной тоской и, как показалось императору, с сочувствием.

— А я думал, что удивить меня будет уже нечем…


на главную | моя полка | | Император из стали |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 10
Средний рейтинг 3.5 из 5



Оцените эту книгу