Emily Henry

BEACH READ

Серия «Жизнь прекрасна!»

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Baror International, Inc. и Nova Littera SIA.

Перевод с английского Алекандра Банкрашкова

© 2020 by Emily Henry

© Банкрашков, А.В., перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Глава 1

Дом

У меня есть роковой изъян, и мне хотелось бы думать, что он не чужд всем людям. По крайней мере, мне от этой мысли становится легче, когда я занимаюсь писательским трудом. Обычно я приписываю своим персонажам какие-то пороки и привязываю к этому все, что с ними происходит. А конкретнее – привязываю к тому, что они научились делать, чтобы защитить себя, и теперь не могут отпустить старые привычки, даже когда те перестают служить им.

Например, в детстве вы не очень-то контролируете свою жизнь. И поэтому, чтобы избежать в жизни разочарований, вы учитесь никогда не спрашивать себя, чего вы хотите в действительности. И это продолжается довольно долго. И только осознав, что вы не получили чего-то, а тяжеловато получить «то-не-знаю-что», вы в итоге мчитесь в автомобиле по шоссе своей жизни к пункту кризиса среднего возраста с чемоданом, полным наличных, и недавним знакомым Стэном в багажнике.

Может быть, ваш роковой изъян в том, что вы не используете поворотники? Или, может быть, вы, как и я, безнадежный романтик? Вы просто не можете перестать рассказывать себе историю своей жизни. Ту самую, которая идет в комплекте с мелодраматическим саундтреком и золотым светом солнца, пронзающим окна автомобиля.

Все началось, когда мне было двенадцать. Родители усадили меня, чтобы рассказать новости. Именно тогда мама узнала свой первый диагноз – подозрительные клетки в левой груди. Она так часто говорила мне не волноваться понапрасну, что я начала подозревать, что эти слова предназначались исключительно для меня и ни разу не были правдой. Моя мама была слишком уж… веселой и оптимистичной, всячески старалась не выглядеть беспокойной. Я тогда впала в ступор, опасаясь, как бы не сказать чего лишнего, чтобы не сделать хуже.

Но тут мой отец – известный книжный червь и домосед – совершил нечто неожиданное. Он встал, взял нас – меня и маму – за руки и сказал: «Знаете что…Нам нужно срочно избавиться от дурных предчувствий. Нам нужно хорошенько потанцевать!»

В нашем пригороде не было много клубов, только посредственный стейк-хаус с пятничной вечерней кавер-группой, но мама загорелась так, будто он только что предложил взять частный самолет до Копакабаны.

На ней было блестящее желтое платье и пара металлических сережек, которые поблескивали и колыхались в такт ее шагам. Папа заказал двадцатилетний виски для себя с мамой и безалкогольный коктейль «Ширли Темпл» для меня. Мы втроем кружились и подпрыгивали, пока у каждого из нас не закружилась голова. Мы хохотали до упаду, а мой всегда сдержанный отец подпевал под молодежную композицию в исполнении Brown Eyed Girls^[1] так, как будто он один в зале.

А потом, уставшие и измученные, мы забрались в такси и поехали домой в тишине. Мама и папа крепко держались за руки, склонившись друг к другу на соседних сиденьях. А я, прислонившись лбом к стеклу, смотрела на мерцающие уличные фонари и думала: «Все будет хорошо, у нас всегда все будет хорошо».

И в этот момент я поняла главное. Когда весь мир кажется тебе темным и страшным, только любовь может увести тебя в мир танцев, только смех может снять часть боли, только красота может пробить броню твоих страхов. Именно тогда я и решила, что моя жизнь будет всем этим полна. Причем не только для меня, но и для мамы, и для всех остальных, кто вокруг меня.

В этом отныне и будет заключаться моя цель. Будут и красота, и свет свечей, и «Флитвуд Мэк», тихо играющая на заднем плане.

Дело в том, что я начала рассказывать себе эту красивую историю о своей жизни, о судьбе и о том, как все складывается, довольно давно, и к двадцати восьми годам моя история действительно стала идеальной.

В ней были и идеальные (разумеется, без рака) родители, которые звонили мне несколько раз в неделю, и их посиделки с вином в компании друг друга. Был и идеальный (романтичный полиглот ростом под два метра) бойфренд, который работал в реанимации и знал, как приготовить кок-о-вен^[2]. Идеальная, хоть и не новая шикарная квартира в Квинсе. Идеальная работа, которая позволяла мне называться писательницей. Писала я для издательства «Сэнди Лоу» романтические романы, вдохновленные идеальными родителями и идеальным парнем.

Вот такая совершенная жизнь.

Но это была всего лишь выдуманная история. Поэтому, когда в сюжете жизни появились такие зияющие дыры, через которые стала видна неприглядная реальность, все рухнуло. Так устроены все романтические истории.

Все пришло к тому, что тогда, в свои двадцать девять лет, я чувствовала себя несчастной, опустошенной, разоренной и очень одинокой. Даже вид великолепного дома на озере в штате Мичиган, к которому я подъезжала, вызывал у меня тошноту. Грандиозная романтика всей моей жизни перестала служить мне, но мое роковое нежелание воспринимать реальность все еще было на страже, сидя рядом со мной в моей помятой «Киа Соул», и рассказывая о том, что произошло:

Январия Эндрюс таращится в окно машины на мрачное озеро, бьющееся о темный берег. Она пытается убедить себя, что приехала сюда не по ошибке.

Но это определенно была ошибка, хотя лучшего выбора не было. Вы ведь не откажетесь от бесплатного жилья, когда вы на мели.

Я припарковалась на улице и уставилась на огромный фасад коттеджа, на его сверкающие окна и сказочное крыльцо, в окружении пушистой травы, танцующей на теплом ветру. Затем сверила адрес в своем GPS-навигаторе с написанным от руки на брелке, висящем на ключе от дома. Все было в порядке.

На минуту я замешкалась, как будто меня мог унести астероид Судного дня, стоит мне выйти из машины. Затем глубоко вздохнула и вышла, немного поборолась со своим переполненным чемоданом, засунутым на заднее сиденье вместе с картонной коробкой с бутылками джина.

Откинув с глаз прядь темных волос, я рассмотрела васильковую черепицу и белоснежную отделку. «Просто представь, что ты на Airbnb»^[3].

Тут же в моей голове промелькнуло и воображаемое описание с сайта:

Коттедж с тремя спальнями и тремя ванными. Уютно устроился на берегу озера. Полон очарования и доказательств того, что твой отец был негодяем, а вся твоя жизнь была пронизана ложью.

Я начала подниматься по ступенькам, вырубленным прямо в травянистом склоне холма. Кровь гулко пульсировала у меня в ушах, а ноги дрожали, предвкушая момент, когда разверзнется адская бездна и мир вокруг меня рухнет.

Но мир вокруг меня уже рухнул. Это случилось в прошлом году, и если уж не убило меня тогда, то и сейчас уже не убьет.

Когда я застыла на крыльце, мне показалось, что все мои чувства до крайности обострились. Вот покалывание на моем лице, которого я прежде не замечала, вот какое-то скручивание в животе и противные капли пота на шее. Я прижала коробку с джином к бедру и вставила ключ в замок, надеясь, что он заклинит. Мелькала слабая надежда, что все это окажется тщательно продуманной шуткой, которую папа придумал для нас с мамой перед смертью.

Или, что еще лучше, окажется, что он вовсе и не умер. Он выскочит из-за кустов со словами: «Попалась! Ты же всерьез не думала, что у меня есть тайная вторая жизнь, правда? Неужели ты думаешь, что у меня мог быть второй дом с какой-то другой женщиной, кроме твоей матери?»

Ключ бесшумно повернулся, и дверь распахнулась внутрь.

В доме было тихо.

Боль пронзила меня насквозь. Я уже как-то испытала точно такие же ощущения, по крайней мере один раз до этого. В тот день, когда мне позвонила мама и, всхлипывая, сообщила об инсульте отца. «Он ушел, Яна».

Разумеется, никакого папы здесь не было. Не только здесь, но и нигде. А потом был второй удар боли, словно в болевшем месте провернули нож. «Отец, которого ты знала, все равно никогда не существовал».

Получалось, что по-настоящему у меня никогда и не было отца, как не было и моего бывшего, Жака, с его кок-о-веном.

Получалось, все это – просто история, которую я сама себе рассказала. Итак, отныне либо ничего, либо правда, какой бы страшной она ни была! Я собралась с духом и ступила внутрь.

Моя первая мысль была о том, что «уродливая» правда оказалась не такой уж и уродливой. Любовное гнездышко моего отца имело открытую планировку. Гостиная переходила в заботливо выложенную синей плиткой кухню и отдельный уютный уголок для завтрака, а за стеной с окнами сразу начиналась темная веранда.

Если бы этим местом владела мама, все было бы оформлено смесью нейтральных пастельных тонов, успокаивающих по своей сути. А это богемная комната, в которую я вошла, была бы уместнее в доме Жака или в моем старом доме, чем в доме моих родителей. Я почувствовала легкую тошноту, представив себе папу здесь среди этих вещей, которые мама никогда бы не выбрала. Этот народный расписной стол для завтрака, темные деревянные книжные полки, продавленный диван, заваленный разномастными подушками.

Не было ощущения того, что это принадлежало отцу, каким я его знала. В кармане зазвонил телефон, и я поставила коробку на гранитную столешницу, чтобы ответить на звонок.

– Алло?

– Ну и как? – вместо ответа спросил слабый и скрипучий голос на другом конце провода. – Там есть секс-подземелье?

– Шади? – догадалась я. Зажав телефон между ухом и плечом, я скрутила крышку с одной из бутылок джина и сделала глоток, чтобы подкрепиться.

– Честно говоря, меня беспокоит, что я единственная, кто может позвонить и спросить об этом, – ответила Шади.

– Да. Ведь ты единственный человек, который вообще знает об этой лачуге любви, – заметила я.

– Не единственная, – возразила Шади.

По сути, это было верно. Я узнала о тайном доме своего отца на озере только на его похоронах в прошлом году, а мама была в курсе уже давно.

– Отлично, – сказала я. – Ты единственный человек, которому я об этом рассказала. В любом случае, дай мне секунду. Я только что приехала.

– В буквальном смысле?

Шади тяжело дышала, а это означало, что она шла на смену в ресторан. Поскольку мы работали в разное смены, большинство звонков мне она делала по пути на работу.

– Метафорически, – ответила я. – Я здесь уже минут десять, но у меня такое ощущение, будто я только сюда вошла.

– Очень мудро, – сказала Шади. – Настолько глубоко, что…

– Т-с-с, – сказала я. – Я хочу разглядеть все получше.

– Проверь, нет ли там секс-подземелья! – поспешила сказать Шади, как будто я вешала трубку.

Но я не торопилась вешать трубку. Просто молчала и прижимала телефон к уху. Затаив дыхание, сдерживала бешено колотящееся сердце и смотрела во все глаза на вторую жизнь своего отца.

Пытаясь убедить себя, что папа не мог проводить здесь время, я заметила что-то в рамке на стене. Это была вырезка из списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс» трехлетней давности – та самая, которую он повесил и у нас дома над камином. Я в этом списке под номером пятнадцать. А на три места выше «моей строчки» по странному стечению обстоятельств значился мой соперник по колледжу Гас – теперь его звали Огастес и он был очень серьезным человеком – с его невероятно интеллектуальным дебютным романом «Откровения». Он оставался в этом списке в течение пяти недель. Я не любила это признавать, но считала каждый день, пока он был в этом списке.

– Ну и что там? – подала голос Шади. – Как ты думаешь?

Я повернулась, и мой взгляд упал на гобелен с мандалой, висящий над диваном.

– Я начинаю подозревать, что папа покуривал травку, – проговорила я и повернулась к окнам, выходившим сбоку дома. Они почти идеально совпадали с соседскими. Такой недостаток мама никогда бы не упустила, если бы выбирала дом.

Но по соседству едва ли был дом человека, похожего на мою маму. Я отчетливо видела у соседей книжные полки от пола до потолка, которые стояли вдоль всего кабинета.

– О боже, так может, это дом для взрослых дел, а не лачуга для глупой любви? – более радостно зазвучал голос Шади. – Тебе следовало бы все же прочитать то письмо, Яна. Все это какое-то недоразумение. Твой отец оставляет тебе семейный бизнес, а та женщина была его деловым партнером, а не любовницей.

Хуже всего было то, что я сама хотела, чтобы она оказалась права!

В любом случае я твердо намеревалась прочитать письмо. Просто ждала подходящего момента, надеясь, что последние слова отца успокоят меня и мой гнев уляжется. Но прошел целый год, и страх, который я испытывала при мысли о том, чтобы вскрыть конверт, рос с каждым днем. Это было так несправедливо, что последнее слово останется за ним, а я не смогу ответить. Глупо кричать, плакать и требовать новых ответов. Как только я открою письмо, пути назад уже не будет и состоится последнее прощание.

Так что до дальнейших распоряжений его письмо жило счастливой, хотя и одинокой жизнью на дне коробки с вещами, которые я и приволокла с собой из Квинса.

– Это не похоже на дом для выращивания травы, – сказала я Шади и открыла заднюю дверь, выходя на веранду. – Если только травку не выращивали в подвале.

– Ну уж нет, – возразила Шади. – Там уже находится темница для секса.

– Ладно, давай не будем говорить о моей унылой жизни, – сказала я. – Что у тебя нового?

– Ты имеешь в виду Зачарованную Шляпу? – уточнила Шади.

Ах, если бы только у нее уже не было четверых соседей по комнате в чикагской квартире! Тогда, возможно, я осталась бы там. Нельзя сказать, чтобы я была способна на серьезные дела, когда рядом была Шади. Да и мое финансовое положение было слишком тяжелым, чтобы я могла себе позволить ничего не делать. Нет, я просто должна была скорее закончить свою следующую книгу в этом свободном от арендной платы аду. Тогда, может быть, у меня появится возможность организовать свое собственное, свободное от Жака, местечко.

– Если ты хочешь поговорить про Зачарованную Шляпу, – сказала я, – тогда давай.

– Он до сих пор не разговаривает со мной, – печально вздохнула Шади. – Но я чувствую, как он смотрит на меня, когда мы на кухне. Это потому, что между нами есть связь.

– А тебя не беспокоит, что ты связана не с парнем, который носит старинную шляпу, а, возможно, с призраком ее прежнего владельца? Что ты будешь делать, если поймешь, что влюбилась в призрака?

– Хм, – проговорила Шади и на минуту задумалась. – Думаю, мне придется обновить биографию в Тиндере.

Ветерок колыхал воду у подножия холма, волнами трепал мои каштановые волосы, раскинувшиеся по плечам. Заходящее солнце бросало на все это золотистые снопы света, такого яркого и жаркого, что мне приходилось щуриться, чтобы разглядеть переливы оранжевого и красного, которые оно отбрасывало на берег. Если бы это был просто снятый мною дом, он стал бы идеальным местом, где я смогла бы написать восхитительную историю любви, которую обещала своей редакции в течение многих месяцев.

Шади меж тем что-то говорила и говорила. Я отвлеклась от своих мыслей. Речь шла о Зачарованной Шляпе. Его звали Рики, но мы никогда не называли его так. Мы всегда говорили о личной жизни Шади особым кодом. В ней фигурировал пожилой человек, который управлял потрясающим рестораном морепродуктов (Рыбный Лорд). Еще имелся какой-то парень, которого мы называли Марком, потому что он был похож на какого-то другого знаменитого Марка. А теперь вот присутствовал еще и этот новый коллега, бармен, который каждый день носил шляпу. Эту его привычку Шади ненавидела и все равно была совершенно покорена им.

Я резко вернулась к разговору, когда услышала от Шади:

– Как насчет Дня независимости? Я могу тебя навестить?

– Но до него еще больше месяца.

Я хотела еще возразить, что меня к тому времени здесь уже не будет, но знала, что это не так. У меня уйдет, по меньшей мере, все лето на то, чтобы написать книгу и вывезти все из дома. И только потом я смогу продать и то и другое. И вернуться наконец в комфорт городской жизни. Только не в Нью-Йорке, а где-нибудь в городе подешевле.

Я уже прикинула, что Дулут^[4] для меня вполне доступен. Мама бы никогда не навещала меня там, но мы и так в прошлом году почти не навещали друг друга, если не считать моей трехдневной поездки домой на Рождество. Она успела заманить меня на четыре занятия йогой, в три переполненных бара, где подавали исключительно соки, и на представление «Щелкунчика» с участием какого-то незнакомого мне, но уже известного актера-ребенка. Если бы мы остались наедине хотя бы на секунду, поднялась бы тема отца и мы бы сгорели в адском пламени.

Всю жизнь мои друзья завидовали моим отношениям с мамой, настолько часто и свободно (или, как мне казалось, свободно) мы разговаривали, как весело нам было вместе. Теперь же наши отношения были худшим подобием телефонной переписки.

Я перешла от двух любящих родителей и живущего в отдельном доме бойфренда к свободе. У меня была только Шади, моя лучшая, но слишком далекая подруга. Единственной причиной переезда из Нью-Йорка на северный берег Медвежьего озера в Мичигане было то, что так я оказывалась ближе к ее дому в Чикаго.

– До четвертого июля еще далеко, – пожаловалась я, – а ты всего в трех часах езды отсюда.

– Да, но я не умею водить машину.

– Тогда тебе, вероятно, следует сдать куда надо свои неиспользуемые права, – сказал я.

– Поверь мне, я сама жду, когда истечет срок их действия. Тогда, наверное, я буду чувствовать себя более свободной. Я ненавижу, когда люди думают, что я могу водить машину только потому, что у меня есть права!

Шади действительно была ужасным водителем. Она кричала от ужаса всякий раз, когда делала левый поворот.

– Кроме того, ты же знаешь, как у нас принято планировать выходные дни. Мне еще повезло, босс сказал, что у меня будет четвертое июля. Мне кажется, он ждет, что я теперь поработаю для него ртом, не меньше.

– Ну, нет. Полное обслуживание это для больших отпусков вне очереди. А в твоем случае достаточно будет старой-доброй работы руками.

Я сделала еще один глоток джина, затем отвернулась от края веранды и чуть не вскрикнула. На такой же веранде в десяти футах справа от меня из-за шезлонга выглядывала голова с вьющимися каштановыми волосами. Я молча взмолилась, чтобы этот человек спал. Иначе бы мне пришлось провести целое лето по соседству с кем-то, кто слышал, как я кричала по телефону «старая-добрая работа руками».

Словно прочитав мои мысли, незнакомец наклонился вперед и схватил со столика бутылку пива. Он сделал глоток и откинулся на спинку.

– И то верно. Даже кроксы снимать не придется, – продолжала Шади. – Как бы то ни было, я только что переоделась и приступила к работе. Но все равно дай мне знать, если в подвале найдешь наркотики или кожаные наручники.

Я повернулась спиной к соседской веранде.

– Я не собираюсь проверять это, пока ты не приедешь.

– Шантаж? – ответила Шади.

– Возможно, – сказала я. – Люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, – ответила она и повесила трубку.

Я повернулась к кудрявой голове, то ли ожидая, что он заговорит со мной, то ли раздумывая, не стоит ли мне самой представиться ему.

Проживая в Нью-Йорке, я была хорошо знакома со своими соседями. Но здесь все было по-другому, это был штат Мичиган. Отец рассказывал мне, как он рос на Северном медвежьем берегу, и я подозревала, что в какой-то момент мне придется одалживать местному соседу сахар. «Не забыть купить сахар», – отметила я про себя.

Я откашлялась и попыталась по-соседски улыбнуться. Мужчина наклонился вперед, чтобы сделать еще один глоток пива, и я крикнула через щель между досок:

– Извините, что побеспокоила вас!

Он неопределенно махнул рукой и перевернул страницу какой-то книги, лежавшей у него на коленях.

– А что тревожного в работе руками как форме валюты? – протянул он хриплым скучающим голосом.

Я поморщилась, ища ответ – любой ответ! Мой отец знал бы, что сказать, но у меня в голове была такая же пустота, какую я видела всякий раз, когда открывала новый вордовский документ.

Ладно, может быть, за последний год я стала кем-то вроде отшельника? Может быть, я не совсем понимала, чем занималась весь прошлый год, потому что совсем не навещала маму, не писала ей и не очаровывала соседей своими носками?

– Как бы то ни было, – сказала я, – теперь здесь живу я.

Словно прочитав мои мысли, он равнодушно махнул рукой и проворчал:

– Дай мне знать, если тебе понадобится сахар.

Но он ухитрился сделать так, что это прозвучало как «Никогда больше не заговаривай со мной, пока не заметишь, что мой дом горит. Но даже тогда сначала прислушайся к сиренам».

Вот вам и гостеприимство Среднего Запада. По крайней мере, в Нью-Йорке наши соседи приносили нам печенье, когда мы переезжали оттуда. (Должно быть, печеньки были без глютена.)

– Или можешь спрашивать, если потребуются указания, как добраться до ближайшего секс-шопа, – добавил сосед, которого я уже мысленно прозвала Ворчуном.

Жар вспыхнул на моих щеках – румянец смущения и гнева. Слова вылетели прежде, чем я успела подумать:

– Я просто подожду, пока твоя машина отъедет, и последую за тобой. – Он засмеялся удивленным грубым смехом, но все еще не удостоил меня взглядом. – Приятно познакомиться, – резко добавила я и поспешила обратно через раздвижные стеклянные двери в безопасное пространство дома, где мне, возможно, придется прятаться все лето.

– Лгунья, – услышала я его ворчание, прежде чем успела захлопнуть дверь.

Глава 2

Похороны

Я не была готова осматривать остальную часть дома, поэтому села за стол и начала писать. Как обычно, пустой лист обвиняюще смотрел на меня, отказываясь заполняться словами и символами, сколько бы я на него ни смотрела.

Есть одна фишка написания текстов в стиле «Долго и счастливо» – чтобы их писать, вы должны и сами верить в счастливые концовки. И что касается меня, я в них верила. Вплоть до дня похорон моего отца.

Мои родители, да и я сама, уже прошли через многое. И почему-то мы всегда выходили из передряг более сильными, чем прежде, с большей любовью друг к другу. Меж нами было больше смеха, чем раньше. Была, правда, короткая разлука, когда я была ребенком, и мама тогда начала чувствовать, что она потеряла саму себя. Она начала подолгу смотреть в окна, как будто могла там увидеть себя живущей полноценной жизнью и понять, что ей нужно делать дальше.

Когда же папа вернулся, у нас на кухне были танцы, объятия и поцелуи в лоб. Там же, на кухне мы держали совет по поводу первого маминого онкологического диагноза, а потом был безумно дорогой праздничный ужин, когда стало ясно, что мама победила рак. Мы ели так, как будто были миллионерами, пили их дорогое вино и мою итальянскую содовую и смеялись так, что пузыри от напитков отдавали в нос. Мы гуляли так, будто медицинский долг за лечение не довлел над нами, как будто мы могли позволить себе тратить деньги впустую. А потом рецидив заболевания и новая жизнь после мастэктомии. Уроки керамики, бальные танцы, йога, марокканская кулинария. Ими мои родители заполняли свою жизнь, полные решимости не оставить себе ни минуты свободного времени. Были и долгие поездки на выходные, чтобы повидаться со мной и Жаком в Нью-Йорке. Во время поездок в метро мама умоляла меня перестать потчевать ее историями о наших тупоголовых соседях Шарин и Карин. Только представьте себе, что эти курицы регулярно подкладывали под нашу дверь информационные брошюры «Плоская Земля». Мама хохотала до упаду, а папа в разговорах с Жаком развенчивал теорию плоской Земли.

Испытание судьбы и счастливое избавление. Новое бедствие и снова счастливый конец. Химиотерапия с положительным исходом. А потом в самый разгар этого счастливого финала маминой болезни мой отец просто исчез.

Я помню, как стояла под сводами храма Епископальной церкви, которую посещали мои отец и мать, среди множества одетых в черное людей, шепчущих бесполезные слова. Я чувствовала себя так, словно ходила во сне, и едва ли была в состоянии вспомнить сборы, поездку в аэропорт и сам полет. Я в миллионный раз за последние три дня напоминала себе, что отца больше нет.

Мама проскользнула в ванную, и я осталась одна, когда увидела ту единственную женщину, которую не смогла узнать. Она была одета в серое платье и кожаные сандалии, а на плечах у нее была вязаная шаль, белые волосы развевались на ветру. Она смотрела прямо на меня.

Через мгновение она рванулась ко мне, и по какой-то причине мой желудок чуть не вывернулся наружу. Как будто мое тело знало, что в этот миг все должно измениться. Присутствие этой незнакомки на папиных похоронах должно было столь же сильно изменить мою жизнь, как и его смерть.

Она нерешительно улыбнулась и остановилась передо мной. От нее пахло ванилью и цитрусовыми.

– Здравствуй, Январия.

Ее голос был хриплым, а пальцы беспокойно перебирали бахрому шали.

– Я так много слышала о тебе.

За ее спиной беззвучно распахнулась дверь ванной и оттуда вышла мама. Она резко остановилась, застыв с незнакомым для меня выражением лица. «Что это, ужас? Мама узнала ее?»

Может быть, она не хотела, чтобы я с ней разговаривала? Что это значит?

– Я старый друг твоего отца, – сказала женщина. – Он очень много значил для меня. Я знала его почти всю свою жизнь. Довольно долго мы были неразлучны, и… он так много рассказывал о тебе.

Она попыталась засмеяться, но получилось жалкое подобие легкого смеха.

– Прости, – сказала она хрипло. – Я обещала, что не буду плакать, но…

Я чувствовала себя так, словно меня выкинули из окна и падение все не заканчивалось.

Старый друг. Вот что она сказала. Не любовница. Но я-то догадалась, судя по тому, как она плакала – полная копия маминых слез во время похорон. Я поняла это и по выражению ее лица. Точно такую же маску я видела на своем собственном лице сегодня утром, когда накладывала консилер под глаза. Да, смерть отца непоправимо сломила и ее.

Она выудила конверт из своего кармана. На конверте было нацарапано мое имя, а сверху лежал ключ. С ключа свисала табличка с адресом, написанным тем же аккуратным почерком, что и подпись на конверте. Почерк папы.

– Он хотел, чтобы это было у тебя, – сказала она. – Это твое.

Она сунула конверт мне прямо в ладонь, замерев на секунду.

– Это прекрасный дом, прямо на озере Мичиган, – выпалила она. – Тебе понравится. Он всегда говорил, что когда-нибудь этот дом станет твоим. А письмо это на твой день рождения. Ты можешь открыть его в день рождения или… когда захочешь.

Ха, мой день рождения! Мой день рождения будет только через семь месяцев, и на нем папы уже не будет. Мой отец ушел насовсем.

Мама позади женщины вдруг обрела способность двигаться и шагнула к нам с убийственным выражением лица.

– Соня, – прошипела она.

А потом я узнала и все остальное. Оказалось, это только я была в неведении, мама вовсе нет.

Я закрыла вордовский документ, как будто щелчок по маленькому крестику в углу мог отключить и мои воспоминания. Чтобы отвлечься, я пролистала свой почтовый ящик до последнего письма от моего литературного агента Ани.

Письмо пришло два дня назад, еще до моего отъезда из Нью-Йорка, и я все еще находила самые нелепые причины отложить его чтение: упаковывала вещи, относила их в хранилище, была в дороге. Все это время я старалась пить как можно больше воды. Голодная, я размышляла о том, что словами вроде «пишу» изобилуют все самые устрашающие цитаты.

В издательском мире у Ани была репутация крутого бульдога, но в писательской среде она была кем-то вроде мисс Ханни, милой учительницы из «Матильды»^[5], но не в чистом виде, а в сочетании с сексуальной ведьмой. Тебе всегда отчаянно хочется угодить ей – не только потому, что у тебя есть чувство, что тебя еще никто так не любил и тобой так не восхищался, но и потому, что ты подозреваешь, что она может натравить на тебя стаю голодных питонов, если только захочет.

Я допила свой третий джин с тоником за этот вечер, открыла письмо и наконец прочитала его:

Привет, моя чудесная золотая рыбка, мой ангельский художник и пчелка, приносящая деньги!

Я знаю, что с твоей стороны было бы безумно что-либо обещать, но редакция «Сэнди» снова написала мне. Они очень хотят знать, как продвигается рукопись, будет ли она готова к концу лета. Как всегда, я готова взять телефон (можешь писать и звонить), чтобы помочь тебе разрешить сложные моменты сюжета и найти больше красивых слов, которые порадуют читателей. Пять книг за пять лет – это трудная задача для любого человека (даже для человека с таким потрясающим талантом, как у тебя), но я действительно считаю, что мы достигли критической отметки и теперь уже сможем произвести на свет очередной роман.

Твоя Аня

Произвести роман. Я подозревала, что к концу лета мне будет легче родить полностью сформировавшегося ребенка, чем написать и продать новую книгу.

Я решила, что если сейчас лягу спать, то смогу завтра вскочить пораньше и написать несколько тысяч знаков, однако замешкалась перед двойной кроватью в спальне на первом этаже. Не было никакой возможности узнать, в каких постелях спали папа и та женщина.

Весь этот дом был какой-то комнатой смеха, какое-то сочетание греха прелюбодеяния и старости. Но даже это не рассмешило меня. Я потеряла способность находить что-либо смешное в прошлом году, который провела за написанием романтических комедий. Одна из таких комедий закончилась тем, что водитель автобуса заснул, из-за чего вся труппа упала со скалы.

Безумно интересно!

Я попыталась представить, как Аня читала бы мои черновики, если бы я послала их ей. Поверь, я бы и твой список покупок читала, умирая от смеха! Но это не книга для «Сэнди Лоу». Чуть-чуть меньше обреченности и побольше восторженных вздохов, моя сладкая ласточка!

Так просто здесь не уснуть. Я налила себе еще джина с тоником и закрыла ноутбук. В доме было жарко и душно, так что я разделась до нижнего белья, затем обошла первый этаж, открывая окна, а уж потом осушила стакан и плюхнулась на диван.

Диван оказался даже более удобным, чем можно было подумать. Черт бы побрал эту женщину с ее прекрасными эклектичными вкусами. Кроме того, я поняла, что для человека с больной спиной этот диван попросту слишком низкий, а это означало, что здесь едва ли занимались сексом.

Хотя у папы спина болела не всегда. Когда я была ребенком, он почти каждый уик-энд, когда был дома, брал меня с собой в лодку. Судя по тому, что я видела, катание на лодке на 90 процентов состояло из бесконечных наклонов и на 10 процентов из созерцания солнца с широко раскинутыми руками, когда ветер свежо продувает куртку. Боль в моей груди нарастала с удвоенной силой.

Эти ранние прогулки на искусственном озере в тридцати минутах езды от нашего дома всегда были только для нас двоих. Обычно папа брал меня с собой на следующее утро после того, как возвращался из поездки. Иногда я даже не знала, что он уже дома. Я просто просыпалась в своей все еще темной комнате от того, что папа щекотал мне нос, шепотом напевая песню Дина Мартина, в честь которой он назвал меня: «Это июнь в январе, потому что я влюблен»^[6]. Я просыпалась с бьющимся сердцем, зная, что это означает целый день прогулки на лодке вдвоем.

Теперь же я задавалась вопросом, не были ли все эти драгоценные холодные утра «поездками вины» – откупом передо мной и временем для него, чтобы приспособиться к жизни с мамой, после выходных с этой женщиной.

Я решила приберечь этот рассказ для своей рукописи и, выбросив все из головы, уткнулась в подушку. Сон тут же поглотил меня, как библейский кит Иону. Проснулась я резко. В комнате было темно, и откуда-то доносилась музыка.

Я встала и побрела, мокрая от пота и все еще не пришедшая в себя. Ноги вынесли меня к кухонному блоку с ножами. Я не слышала о маньяке, который начинал каждое убийство с того, что будил жертву словами «Всем больно»^[7], но действительно не могла исключить такую возможность.

Когда я вошла на кухню, музыка начала затихать, и мне стало ясно, что она доносится с другой стороны. Из дома Ворчуна. Я посмотрела на светящиеся цифры на плите. Половина первого, а мой сосед слушает песню, которую чаще всего можно услышать в старых драмах, где главный герой идет домой один, сгорбившись под дождем.

Я бросилась к окну и почти высунулась в него. Окна в доме Ворчуна тоже были открыты, и я увидела, что внутри много людей. Многие держали стаканы, кружки и бутылки, другие уже лениво склонили головы и обхватили руками шеи, слышался нестройный хор голосов.

Видимо, вечеринка была бурная. Очевидно, Ворчун ненавидел не всех людей, а только меня. Я сложила из рук рупор и крикнула в окно: «Извините!» Потом крикнула еще дважды, но все было бессмысленно. Затем захлопнула окно и обошла первый этаж, захлопывая остальные. Когда я закрыла все, музыка все еще звучала так, как будто «R.E.M.» играли концерт прямо на моем кофейном столике.

Потом на какое-то прекрасное мгновение песня смолкла, и остались звуки вечеринки – смех, болтовня и звон бутылок. А потом все началось по новой.

Та же песня, и еще громче. О боже! Натягивая спортивные штаны, я размышляла о том, как здорово было бы вызвать полицию с жалобой на шум. С одной стороны, я могла бы поддерживать правдоподобную ложь на очной ставке с моим соседом. О, это не я вызвала констебля! Я всего лишь молодая женщина двадцати девяти лет, а не капризная старая дева, которая ненавидит смех, веселье, песни и танцы! С другой стороны, с тех пор как я потеряла отца, мне становилось все труднее и труднее прощать мелкие обиды.

Я накинула толстовку с изображением пиццы и, выскочив через парадную дверь, стала подниматься вверх по ступенькам соседского дома. Прежде чем успела передумать, я потянулась к кнопке звонка.

Звонок загудел тем же мощным баритоном, что и дедушкины часы, перекрывая музыку, но музыка не стихла. Я сосчитала до десяти и снова позвонила. Внутри ничего не изменилось. Если гости и слышали звонок в дверь, то не обращали на него внимания.

Я постучала в дверь. Прошло еще несколько секунд, прежде чем я поняла, что никто не откроет, после чего повернулась и пошла домой. «Час ночи», – мысленно установив такую границу, я дала им время до часа, прежде чем буду звонить в полицию.

Музыка в соседнем доме звучала все громче. За несколько минут, прошедших после закрытия окна, жара в комнате превратилась уже в липкую духоту. От безысходности я выхватила из сумки книжку и, выйдя на веранду, нащупала выключатели рядом с раздвижной дверью.

Мои пальцы коснулись кнопки, но ничего не произошло. Лампочки снаружи были мертвы. Нетрудно представить, какой кошмарной может показаться вся эта ситуация человеку, который вынужден в час ночи читать при свете телефона на веранде второго дома своего собственного отца! Оставаясь на веранде, я начала ощущать, как кожу покалывает от дующего с воды освежающего прохладного бриза.

Веранда Ворчуна тоже была темной, если не считать одинокой люминесцентной лампы, окруженной неуклюжими мотыльками. Поэтому я чуть не закричала, когда что-то шевельнулось в тени его веранды. И под словом «чуть не кричала» я, конечно, подразумеваю «кричала и еще как»!

– Господи!

Темная тварь ахнула и вскочила со стула, на котором только что сидела. Под темной тварью я, конечно, подразумеваю человека, который мерз в темноте, пока я не напугала его до смерти.

– Что, что? – начал спрашивать он, как будто ожидал, что я объявлю, что он весь покрыт скорпионами. Если бы это было так, все было бы не столь неловко.

– Ничего! – сказала я, все еще тяжело дыша от неожиданности. – Я вас там не заметила!

– Вы не заметили меня здесь? – переспросил он, издав скрипучий, недоверчивый смешок. – Неужели? Не заметили меня на моей же собственной веранде?

Честно говоря, я не видела его и сейчас. Свет с крыльца падал из-за его спины, являя мне лишь высокий силуэт в форме человека с ореолом вокруг его темных и, наверное, грязных волос. И хорошо. В данный момент я бы предпочла не встречаться с ним взглядом на протяжении всего лета.

– Вы так же кричите, когда мимо вас проезжает машина или вы замечаете людей в окнах ресторанов? Тогда уж занавесьте получше свои идеально выровненные окна, чтобы случайно не увидеть меня, когда я держу нож или бритву.

Я злобно скрестила руки на груди. Вернее, попыталась скрестить. От принятого джина я была все еще немного растерянной и неуклюжей.

Наверное, прежде я просто сказала бы: «Не могли бы вы немного приглушить свою музыку?» И даже больше. Прежняя Январия скорее намазалась бы блестками, надела свои любимые бархатные мокасины и появилась бы у входной двери соседа с бутылкой шампанского, полная решимости расположить Ворчуна к себе.

Но до сих пор это был худший из моих дней, так что я вспомнила старушку Тейлор Свифт и сказала:

– Не могли бы вы выключить свой саундтрек для «очень страдающего парня»?

Силуэт рассмеялся и прислонился к перилам веранды, держа в руке бутылку пива:

– Я похож на того, кто выбирает плей-лист?

– Нет, ты похож на того, кто сидит в темноте один на своей собственной вечеринке, – сказала я. – Когда я звонила в дверь, чтобы попросить твоих приятелей уменьшить громкость, они не услышали меня. Наверное, из-за того, что возились в бассейне с желе^[8]. Поэтому я прошу тебя.

В течение минуты в темноте он внимательно смотрел на меня. Хотя, возможно, мне так показалось, поскольку ни один из нас не мог видеть другого.

В какой-то момент он сказал:

– Послушайте, никто не будет так рад, как я, когда эта ночь закончится и все разойдутся по домам. Но это субботний вечер. Летом. На улице полной загородных домов. Если только этот район не был переброшен самолетом в маленький городок из мира «Свободных»^[9], мне не кажется сумасшедшим слушать музыку так поздно. И может быть, совершенно новая здесь соседка, которая кричит со своей веранды про «работу руками» так громко, что птицы разлетаются, могла бы быть немного снисходительной, если одна несчастная вечеринка закончится чуть позже, чем ей хотелось бы.

Теперь пришла моя очередь удивляться.

Боже, а ведь он прав! Может он и был ворчуном, но я недалеко от него ушла. Карин и Шарин устраивали вечеринки и в более позднее время. И обычно они проходили в будние дни, когда у Жака на следующее утро была смена в реанимации. Иногда я даже посещала эти вечеринки, а теперь не могу смириться с небольшим караоке в субботу вечером!

Но хуже всего было другое. Прежде чем я сообразила, что ответить, в доме Ворчуна воцарилась удивительная тишина. Я видела, как через освещенные задние двери толпа тихо расходилась. Люди обнимались, прощались, ставили чашки на стол и надевали куртки.

Да, зря я спорила с этим парнем! А ведь мне придется жить с ним рядом несколько месяцев. Теперь уже мне чертовски не повезет, если мне понадобится сахар.

Мне захотелось извиниться за мое настойчивое требование и за мой нелепый вид в этих штанах. В эти дни мои реакции всегда казались мне чрезмерными, и я не могла объяснить их сама себе ничем, кроме моих личных и семейных проблем.

Прости, – подумала я, словно писала письмо, – я не хотела превращаться в капризную бабушку. Просто мой отец умер, а потом я узнала, что у него была любовница и второй дом. Моя мама все это знала, но никогда не говорила мне об этом, она и сейчас не хочет обсуждать со мной это. Когда я наконец решила жить отдельно от мамы, мой парень решил, что больше не любит меня. Еще и моя карьера застопорилась. Моя лучшая подруга живет слишком далеко, а тут еще этот дом сексуальных утех. Я раньше любила вечеринки, но в последнее время мне ничего не нравится, так что, пожалуйста, простите мое поведение и проведите прекрасно вечер. Спасибо и спокойной ночи.

Но тут меня пронзила острая, как удар ножом, боль и глаза защипало. И вместо того, чтобы озвучить эти свои мысли, я жалобно пискнула, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я так устала!

Даже по его силуэту можно было сказать, что он оцепенел. Я знаю, что это не редкость для людей – интуитивно чувствовать, что женщина находится на грани эмоционального срыва. В последние несколько недель наших отношений Жак был похож на одну из тех змей, которые могут почувствовать землетрясение. Он напрягался всякий раз, когда я начинала эмоционировать, а затем говорил мне, что нам нужно что-то в магазине, и выбегал за дверь.

Мой сосед ничего не сказал, но и не убежал. Он просто неловко стоял и смотрел на меня из кромешной тьмы. Мы стояли напротив друг друга всего пять секунд, ожидая, что случится первым – я разрыдаюсь или он убежит.

А потом снова заиграла музыка – потрясающая песня Карли Рей Джепсен, которую при других обстоятельствах я бы с удовольствием послушала. Ворчун вздрогнул. Он оглянулся, посмотрел в глубь комнаты через раздвижные двери, а потом снова взглянул на меня. Кашлянул, прочищая горло.

– Я их выгоню, – сказал он тихо, затем повернулся и исчез внутри. Его встретил единодушный хор голосов: «Эверетт!» Я видела, как все гости собрались на кухне.

Казалось, они были готовы поднять его на стол и заставить пить «штрафную», но я видела, как он наклонился и крикнул что-то блондинке, а через мгновение музыка смолкла. Что ж, в следующий раз, когда мне потребуется произвести впечатление, лучше будет пойти простым путем и заявиться к его порогу с тарелкой домашних печений.

Глава 3

Милашка Пит

Я проснулась с пульсирующей головной болью, от звука эсэмэски. Это от Ани: «Эй, привет! Хотела убедиться, что ты получила мое письмо и прочитала про мое восхищение твоими текстами. Так тебя устраивает тот крайний срок, а именно лето, за которое надо закончить роман?» Упоминание об этом отозвалось в моем черепе похоронным звоном.

Свое первое настоящее похмелье я испытала в двадцать четыре года, на следующее утро после того, как Аня продала мою первую книгу «Поцелуй, поцелуй, желание, желание» редакции «Сэнди Лоу». Чтобы отпраздновать это событие, Жак купил свое любимое французское шампанское, и мы пили его прямо из бутылки, пока шли по Бруклинскому мосту, ожидая восхода солнца. Каким же романтичным нам казалось все это! Позже, лежа в ванной, я поклялась, что скорее упаду на острый нож, чем позволю своему мозгу снова почувствовать себя яйцом, жарящимся на камне под солнцем Канкуна.

И вот опять я лежала, уткнувшись лицом в подушку, а мой мозг шипел в кастрюле черепа. В какой-то момент я решительно встала и срочно побежала в ванную на первом этаже. Вообще-то рвотных позывов у меня не было, но я надеялась, что притворюсь и мое тело поддастся на это, чтобы очистить организм.

Я бросилась на колени перед унитазом и подняла взгляд на картину в рамке, висевшую на ленте на стене позади него. Папа и та женщина стояли на пляже, одетые в ветровки. Он обнимал ее за плечи, ветер трепал ее белокурые волосы и прижимал его слегка поседевшие локоны ко лбу, они улыбались.

А затем более сдержанная, но не менее веселая шутка Вселенной. Рядом с туалетом я заметила журнальную стойку. На ней лежали журнал «Опра» двухлетней давности, экземпляр моей третьей книги «Северное сияние» и это проклятое «Откровение», в твердой обложке, с автографом автора. Я открыла рот, и меня вырвало прямо в унитаз. Затем я встала, прополоскала рот и повернула картину лицом к стене.

– Больше никогда, – сказала я вслух. – Неужели это первый шаг к жизни без похмелья?

Вероятно, это было бы возможно, если бы не дом, который заставляет вас пить. Мне придется искать способы преодоления. Может, начать гулять на природе?

Я вернулась в гостиную, выудила из сумки зубную щетку, взяла губку и почистила раковину на кухне. Следующим важным шагом для меня, чтобы продолжать существовать, был кофе крепостью IV.

Всякий раз при работе над очередным черновиком я не вылезала из жутких штанов, которые даже прозвала штанами уединения. Поэтому кроме коллекции столь же ужасных спортивных штанов я с собой практически ничего не взяла. Я даже просмотрела несколько видеороликов лайфстайл-блогеров о «капсульных гардеробах», желая максимизировать количество «луков», которые я могла «сформировать» из пары неприлично коротких шорт, которые в основном носила дома во время приступа нервной уборки, и коллекции потрепанных футболок с лицами знаменитостей – наследие моей бурной юности.

Я натянула мрачную черно-белую Джони Митчелл, засунула свое отекшее от выпивки тело в джинсовые шорты и надела расшитые цветами ботильоны.

У меня есть слабость к обуви, будь она очень дешевой и безвкусной или очень дорогой и эффектной. Как оказалось, мой выбор обуви совершенно несовместим со всей концепцией капсульного гардероба. Я упаковала только четыре пары и сомневалась, что кто-нибудь сочтет мои блестящие теннисные туфли из «Таргет» или сапоги Стюарта Вейцмана^[10] выше колена, на которые я хорошо потратилась, классическими.

Я схватила ключи от машины и уже собиралась выйти на ослепительное летнее солнце, когда услышала, как мой телефон прожужжал из-под диванных подушек. Сообщение от Шади: «Страстно целовалась с Зачарованной Шляпой». И куча маленьких значков-черепов.

Спотыкаясь, я все-таки вышла на улицу и тогда напечатала в ответ: «Немедленно обратись к священнику».

По дороге к своей машине «Киа» я старалась не думать о вчерашней унизительной стычке с соседом, но это только высвобождало мои мысли, из-за чего они вновь переключались на мою самую нелюбимую тему.

Папа. В последний раз, когда мы вместе катались на лодке, он отвез нас на этой самой машине к искусственному озеру и сказал, что подарит ее мне. В тот же день он сказал мне, что я должна, просто обязана переехать в Нью-Йорк. Жак уже учился в медицинском колледже, и мы часто мотались между городами, чтобы я могла быть с мамой. Папе приходилось много путешествовать по «работе». Даже если я в конечном счете верила в свою собственную историю, какая-то часть меня все еще боялась оставлять маму одну. Как будто мое отсутствие каким-то образом освободит место для грозного заболевания, которое вернется в третий раз.

– Она в порядке, – заверил папа, когда мы сидели на холодной темной парковке.

– Оно может вернуться, – возразила я. Я не хотела пропустить ни одной секунды с ней.

– Все может случиться, Яна.

Да, именно так он и сказал.

– Все может случиться с мамой или со мной, или даже с тобой, в любой момент. Но сейчас ничего не происходит. Сделай хоть что-нибудь для себя, малыш.

Может быть, он думал, что мой переезд в Нью-Йорк для совместной жизни с моим бойфрендом станет для меня тем же самым, чем для него самого стала покупка второго дома, где он прятался со своей любовницей? Я бросила аспирантуру, чтобы помогать маме во время второго курса химиотерапии, вложила все, что могла, в оплату медицинских счетов. А где он был тогда? Пил «Пино-нуар» в ветровке на пляже с этой женщиной?

Я отогнала от себя эту мысль и скользнула в машину. Кожа кресла обожгла мои бедра, и я отъехала от тротуара, опустив на ходу стекло. В конце улицы повернула налево, подальше от воды, и направилась в город. Залив, тянувшийся вдоль правой стороны, бросал искрящиеся лучи света в мое окно, и горячий ветер ревел у меня в ушах. На мгновение мне показалось, что жизнь вокруг меня перестала существовать. Я просто плыла мимо кучки плохо одетых подростков, которые толпились вокруг киоска с хот-догами слева от меня, мимо родителей и детей, выстроившихся в очередь у дверей магазина мороженого справа, и группы велосипедистов, едущих навстречу мне в сторону пляжа.

Я ехала по главной улице, где здания теснились все ближе и ближе, пока не оказались прижатыми друг к другу. Там был крошечный итальянский ресторанчик с увитыми виноградом террасами вровень с магазином для скейтбордистов, втиснутым в ирландский паб по соседству. Затем встретилась старомодная кондитерская и, наконец, кафе под названием «Кафе Пит». Прошу не путать с вывеской «Кофе Пита»^[11], хотя трудно отказаться от мысли, что людей специально пытались запутать.

Я зарулила на стоянку и нырнула в сладкую кондиционированную прохладу кафе «Пит», а не «Пита». Полы были выкрашены в белый цвет, а стены – в темно-синий, испещренный серебряными звездочками. В море этих звездочек встречались островки высказываний – случайные банальности, приписываемые «анонимам». Комната выходила прямо в хорошо освещенный книжный магазин. Над его дверью красовалась вывеска «Книги Пит», выполненная тем же самым приятным серебром. Пожилые мужчина и женщина во флисовых жилетах, развалившись, сидели в креслах в дальнем углу. И больше никого, если не считать женщины средних лет и меня.

– Слишком хороший денек, чтобы сидеть дома, – сказала девушка-бариста, словно прочитав мои мысли.

У этой блондинки был грубоватый голос, соответствовавший ее простой стрижке, а ее крошечные золотые серьги-кольца мерцали в мягком свете кафе, когда она махала передо мной полным набором бледно-розовых накладных ногтей на пальцах.

– Не надо стесняться. Здесь, в «Кафе Пит» мы все одна семья.

Я улыбнулась и ответила:

– Боже, надеюсь, что нет.

Она хлопнула ладонью по стойке и рассмеялась.

– О, да, семья – это слишком сложно, – согласилась она. – В любом случае, что я могу вам предложить?

– Что-нибудь по-крепкости похожее на реактивное топливо.

Она глубокомысленно кивнула:

– О, ты одна из… новеньких. Откуда ты, милая?

– Совсем недавно из Нью-Йорка, а до этого из Огайо.

– У меня семья в Нью-Йорке. В смысле в штате, а не в городе. Но ведь ты говоришь о городе, не так ли?

– Квинс, – подтвердила я.

– Никогда не была там, – ответила она. – Хочешь молока? Сироп добавить?

– Немного молока не помешает.

– Целиком? Половина? Одна шестнадцатая?

– Просто удиви меня. Я не привередлива, когда речь заходит о дробях.

Она откинула голову назад и снова засмеялась, без энтузиазма берясь за рычаги кофемашины.

– У кого в наши дни есть время на что-то особенное? Клянусь, даже в этом затерянном местечке время летит слишком быстро для меня. Может быть, если бы я начала пить это твое «реактивное топливо», все было бы по-другому.

Встретить бариста, который сам не пьет эспрессо, не самый лучший вариант, но мне нравилась эта девушка с крошечными золотыми сережками. Честно говоря, она мне так понравилась, что я почувствовала легкий укол тоски.

Я снова вспомнила себя в прошлом. Как я любила устраивать тематические вечеринки с костюмами! Едва ли я могла заехать на заправку или стоять в очереди на почте, не планируя выпить при этом кофе. Я могла пойти на открытие галереи с кем-то, кого только что встретила. Мой телефон был прежде пронизан контактами, такими как Сара, бар «Якорь», Парень с милой собакой и Майк, работает в той новой комиссионке. Однажды я встретила Шади в туалете пиццерии, когда она вышла из кабинки, одетая в лучшие ботинки «Frye», которые я когда-либо видела. Лишь сейчас я поняла главное. Мне не хватало того глубокого любопытства к людям, той искры возбуждения, когда ты понимаешь, что у тебя есть что-то общее с другими. Или это восторг восхищения, когда ты обнаруживаешь рядом с собой обладателя скрытого таланта или другого хорошего качества. Иногда мне просто не хватало симпатии к людям.

Но эта бариста… она была очень симпатичной. Даже если кофе и отстойный, я точно знала, что вернусь. Девушка закрыла чашку пластиковой крышкой и поставила ее передо мной.

– С новичков плата не взимается, – сказала она. – Я просто прошу тебя зайти еще раз.

Я улыбнулась, пообещала, что так и сделаю, и сунула последнюю долларовую купюру в банку с чаевыми. Бармен вернулась к мытью прилавков. На обратном пути к двери я замерла, и в голове у меня воспоминанием пронесся голос Ани: «Эй, сладкая моя, я не пытаюсь переступить черту, но, знаешь ли, эти книжные клубы – просто рынок твоей мечты. Если ты буквально в двух шагах от книжного магазина в маленьком городе, тебе следует заглянуть туда и хотя бы поприветствовать их».

Я знала, что воображаемая Аня права. Сейчас каждая продажа имела для меня значение.

Нацепив на лицо улыбку, я вошла в книжный магазин. Ах, если бы я только могла вернуться назад во времени и выбрать любой наряд, кроме того костюма из музыкального клипа Джессики Симпсон 2002 года, в котором я сейчас была!

Магазинчик был заполнен дубовыми полками вдоль внешних стен и лабиринтом из полок поменьше между ними. Кассовый аппарат был без присмотра, и, ожидая продавца, я засмотрелась на троицу девочек-подростков в брюках с подтяжками в отделе романтики, чтобы убедиться, что те хихикают не над одной из моих книг. Я была бы огорчена, если бы увидела экземпляр моей книги «Южный комфорт» в руках рыжеволосой. Девушки снова ахнули и захихикали, когда рыжеволосая прижала книгу к груди, открыв обложку. На ней обнимались обнаженные по пояс мужчина и женщина, вокруг которых прыгали языки пламени. Определенно не моя книга.

Я сделала глоток латте и быстро выплюнула его обратно в чашку. На вкус кофе напоминал глину.

– Извини за ожидание, – раздался скрипучий голос из-за моего плеча, и я повернулась к женщине, которая зигзагами двигалась ко мне через кривые ряды полок.

– Эти колени уже не столь быстры, как прежде.

Сначала я подумала, что это, должно быть, сестра-близнец той барменши, но потом поняла, что все дело в одинаковых серых фартуках с логотипом «Кафе Пит». Женщина как раз развязывала свой серый фартук, когда шла к кассе.

– Ты бы поверила, что я была чемпионом по роллер-дерби?^[12] – сказала она, бросая на прилавок скомканный фартук. – Хочешь верь, а хочешь нет, но я добилась этого.

– В данный момент я едва ли удивлюсь, узнав, что вы мэр этого Медвежьего угла.

Она хрипло рассмеялась.

– О нет, этого я не могу про себя сказать! Хотя, может быть, я и могла бы сотворить здесь что-нибудь, если бы они меня выбрали! Этот город – славный маленький кармашек прогрессивизма, но люди у власти все еще удивительно старомодны.

Я с трудом сдержала улыбку. Это было так похоже на то, что сказал бы папа. Боль пронзила меня, острая и горячая, как кочерга.

– В любом случае, не обращай внимания на меня, – произнесла она, приподняв густые пепельно-светлые брови. – Я всего лишь скромный предприниматель. Чем я могу тебе помочь?

– Я просто хотела представиться, – призналась я. – Вообще-то я писатель, работаю в издательстве «Сэнди Лоу Букс» и приехала сюда на лето. Так что решила поздороваться и подписать контракт, если он у вас есть.

– О, еще один писатель в городе! – воскликнула она. – Как интересно! Знаешь, наш Медвежий угол привлекает художников самого разного рода. Я думаю, привлекает наш образ жизни. И колледж тоже. Там полно всяких вольнодумцев. Прекрасная маленькая община, тебе здесь понравится…

Судя по тому, как она произнесла последнее слово, она явно ждала, что я вставлю свое имя в конце предложения.

– Январия, – вставила я. – Эндрюс.

– Пит, – сказала она, пожимая мне руку с почти пугающим воодушевлением.

– Пит? – удивилась я. – Кофейня Пит тоже ваша?

– Тоже. Официальное имя Пози. Ну что за имя такое? – ответила она, попытавшись передать руками негодование. – Серьезно, я что, похожа на Пози? Кто-нибудь вообще похож на Пози?

Я отрицательно покачала головой:

– Разве что ребенок в костюме из полиэстера с цветочками?

– Но как только я смогла говорить, я сразу же все прояснила, – ответила Пит. – Во всяком случае, Январия Эндрюс…

Она подошла к компьютеру и набрала мое имя на клавиатуре.

– Давай посмотрим, есть ли у нас твоя книга.

Я никогда не поправляла людей, когда они говорили «книга» в единственном числе, не допуская, что их несколько, но иногда это предположение особенно сильно действовало мне на нервы. Это заставило меня почувствовать, что люди считают мою карьеру случайностью. Как будто я чихнула и вышел любовный роман.

А еще были люди, которые вели себя так, будто мы вместе играем в какую-то тайную игру. Когда они узнавали, что я пишу оптимистичную женскую прозу, они неизменно спрашивали: «И это может оплатить все счета?» Они так говорили, практически умоляя меня подтвердить, что я пишу только ради денег, а не потому, что мне хочется писать книги о женщинах или любви.

– Похоже, у нас их нет на складе, – сказала Пит, отрываясь от экрана. – Но вот что я тебе скажу. Я с удовольствием закажу их.

– Это было бы здорово! – сказала я. – Возможно, мы даже могли бы провести встречу с читателями, позже, этим летом.

Пит ахнула и схватила меня за руку.

– Это идея, Январия Эндрюс! Ты просто обязана войти в наш Клуб книголюбов. Мы бы с удовольствием приняли тебя. Это отличный способ быть вовлеченным в наше сообщество. Сегодня понедельник. Ты можешь прийти к нам в этот понедельник? А завтра?

Моя воображаемая Аня оживилась. Знаешь, что сделало известной «Девушку в поезде»? Книжные клубы!

Сама я не была в этом уверена, но Пит мне понравилась.

– Понедельник вполне подходит.

– Фантастика! Семь вечера, много выпивки, шумную встречу гарантирую.

Она взяла со стола визитную карточку и протянула ее через стойку.

– Вот мой адрес. Ты ведь имеешь доступ к электронной почте, не так ли?

– Почти постоянно.

Улыбка Пит стала еще шире:

– Тогда просто напиши мне сообщение, и мы позаботимся о том, чтобы все было готово к завтрашнему дню.

Я пообещала ей, что так и сделаю, и повернулась, чтобы уйти, но едва не врезалась в выставочный стол. Наблюдая, как дрожит пирамида книг, я стояла там и ожидала, не упадут ли они, и вдруг поняла, что вся она сложена их экземпляров одной и той же книги, каждая из которых была отмечена автографом на наклейке.

Жуткое покалывание пробежало по моей спине.

Там, на абстрактной черно-белой обложке, квадратными красными буквами под словом «Откровения» было написано его имя. Все это стало складываться у меня в голове, как цепочка домино, только из мгновенных озарений. Я не хотела говорить это вслух, но могла бы.

Тут колокольчик над дверью книжного магазина звякнул. Когда я подняла глаза, он уже был внутри. Знакомая оливковая кожа. Острые скулы, об которые можно порезаться. Кривые губы и хриплый голос, который я никогда не забуду. Взлохмаченные темные волосы, которые я сразу же представила себе в ореоле флуоресцентного света лампы.

Август Эверетт. Гас, каким я знала его еще в колледже.

«Эверетт!» – в тот же самый момент воскликнула из-за стола Пит.

Он самый, а заодно и мой сосед Ворчун.

Я сделала то, что сделала бы любая разумная взрослая женщина, столкнувшись со своим соперником по колледжу, неожиданно оказавшимся ее соседом. Я нырнула за ближайшую книжную полку.

Глава 4

Тот самый рот

Что было самым худшим в соперничестве с Гасом Эвереттом в колледже? Возможно то, что сам Гас мог просто не знать об этом. Он был на три года старше меня – сразу после школы работал могильщиком в буквальном смысле этого слова. Я знала все это только потому, что каждая история, которую он рассказывал на нашем первом семестре, вертелась вокруг кладбища, где он тогда работал.

Остальные участники нашей творческой писательской программы высасывали пищу для творчества из пальца или искали ее в воспоминаниях детства. Футбольные матчи, выигранные в самый последний момент, ссоры с родителями, поездки с друзьями. Гас Эверетт, в отличие от них, писал о восьми видах скорбящих вдов, анализировал самые распространенные эпитафии, выделяя из них самые смешные – те, которые тонко выдавали напряженные отношения между покойным и человеком, оплатившим счет за надгробие. Как и я, Гас учился в университете бесплатно и, более того, всегда получал стипендию, что было мне непонятно совершенно. Ведь он не занимался спортом и технически даже не закончил среднюю школу. Единственным объяснением было то, что он был ужасно хорош в том, что делал.

И в довершение всего Гас Эверетт был чертовски привлекателен. Но это не тот универсальный вид красавца, который красив объективно. С его стороны был скорее магнетизм. Гас едва ли был выше среднего роста и обладал невыраженной мускулатурой худощавого человека, который никогда не прекращал двигаться, но и никогда намеренно не тренировался. Его худоба шла от генетики и энергии беспокойства, а не от хороших привычек, на которых далеко не уедешь.

Все дело было в том, как он говорил, как двигался, как смотрел на вещи. Нет, скорее, как видел их. Казалось, его глаза темнели и увеличивались всякий раз, когда он сосредотачивался, а его брови хмурились над помятым носом. Это я еще не рассказала о его кривой ухмылке, которую вообще следовало бы объявить вне закона.

Прежде чем бросить учебу, Шади, учившаяся со мной, спрашивала каждый вечер за ужином, нет ли чего нового от «сексуального злого Гаса». Да и я была слегка одурманена им и его прозой.

Это продолжалось до тех пор, пока я наконец не заговорила с Гасом в первый раз на занятии. Я раздавала экземпляры своего последнего рассказа в группе для критики, вручила листочки и ему, а он посмотрел мне прямо в глаза и произнес: «Дай угадаю: все живут долго и счастливо. Опять».

Я тогда еще не писала романов и даже не понимала, как сильно люблю читать романы, пока два года спустя маме не поставили второй диагноз. Именно тогда мне особенно нужно было отвлечься от написания коротких рассказов. Но уже тогда я определенно писала в основном о мире, где вершится только добро, где любовь и человеческие отношения это все, что действительно имеет значение.

И вот Гас Эверетт смотрел на меня таким взглядом, словно хотел пробуравить мне голову и понять, что у меня там. Должно быть, он решил, что я – воздушный шарик, который нужно «лопнуть».

Дай угадаю: все живут долго и счастливо. Опять.

Следующие четыре года мы по очереди выигрывали учебные литературные премии и конкурсы, но почти не разговаривали, если не считать семинаров, на которых он редко критиковал чьи-либо рассказы, кроме моих, и почти всегда опаздывал к началу. Он приходил без половины своих вещей и постоянно просил у меня ручку. А потом была дикая ночь на вечеринке писательского братства, где мы… не то чтобы разговаривали, но определенно взаимодействовали.

Честно говоря, наши пути постоянно пересекались – отчасти потому, что он встречался с двумя моими соседками по комнате и многими другими девушками на нашем этаже. Хотя едва ли это были обычные свидания. Гас был печально известен тем, что его чувства сгорали через две-четыре недели. Одна из соседок все еще надеялась стать исключением, тогда как вторая (и многие другие) уже полностью осознали, что Гас Эверетт был просто кем-то, с кем можно было весело провести время на срок… до тридцати одного дня.

Если только вы не пишете короткие рассказы со счастливым концом и не учитесь в колледже, у вас едва ли будет много шансов провести четыре года в компании вечного соперника, еще шесть лет после гуглить его имя, чтобы сравнить ваши достижения, а потом неожиданно столкнуться с ним как раз в тот момент, когда вы одеты как подросток, подрабатывающий на автомойке. Например, как здесь и сейчас. На входе в книжный магазин.

Я уже планировала, что именно напишу Шади, одновременно пробираясь между полок и делая вид, что небрежно просматриваю книги (пробегая мимо них трусцой, ну, знаете, все ведь так делают в книжном магазине).

– Январия! – крикнула Пит. – Яна, куда ты пропала? Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомилась.

Неловко признавать, но я просто застыла, смотря на дверь и оценивая, смогу ли я выйти оттуда незамеченная. Важно отметить, над дверью было колокольчики, но я все равно рассматривала вариант побега.

Наконец я сделала глубокий вдох, заставила себя улыбнуться и вышла из-за полок, сжимая свой ужасный латте, как будто это был пистолет.

– Ха-а-а-а-й, – протянула я и неловко помахала рукой, как делают гигантские куклы в детских парках.

Мне пришлось заставить себя посмотреть прямо ему в глаза. Он выглядел точно так же, как на своей авторской фотографии: острые скулы, яростные темные глаза и худые мускулистые руки могильщика, ставшего писателем.

Он был одет в мятую синюю (или выцветшую черную) футболку и мятые темно-синие (или выцветшие черные) джинсы, а в его волосах и едва заметной щетине вокруг кривого рта начала пробиваться седина.

– Это Январия Эндрюс, – объявила Пит. – Она писательница. Только что переехала сюда.

Я могу поклясться, что увидела, как на его лице появилось то же осознание, какое осенило меня несколько минут назад. Его взгляд сверлил меня, словно он собирал воедино все то, что сумел разглядеть в темноте прошлой ночью.

– Вообще-то мы уже встречались, – сказал он, и огонь тысячи солнц обжег мне лицо.

– А? – обрадовалась Пит. – Когда же?

Мой рот беззвучно открылся, на языке уже вертелось слово «колледж», когда мой взгляд снова сосредоточился на Гасе.

– Мы соседи, – сказал он. – Верно?

О боже. Возможно ли, что он вообще меня не помнил? Меня зовут Январия, достаточно редкое имя. Была бы я какая-нибудь Ребекка или Кристина. Я старалась не думать слишком много о том, как Гас мог забыть меня, потому что это только изменило бы цвет моего лица, заставив оттенок пережаренного омара перейти в тон баклажана.

– Верно, – сказала я. Телефон рядом с кассой зазвонил, и Пит подняла палец, извиняясь. Она повернулась, чтобы ответить, оставив нас одних.

– Итак, – наконец произнес Гас.

– Итак, – повторила я.

– А что вы пишете, Январия Эндрюс?

Я изо всех сил старалась не смотреть искоса на гору «Откровений» на столе сбоку от меня.

– В основном романтику.

Бровь Гаса поползла вверх:

– Ах!

– Ах – что? – спросила я, защищаясь.

Он пожал плечами:

– Просто «Ах».

Я сложила руки на груди:

– Это было бы ужасно – понимать, что оценка для меня «Просто ах».

Он прислонился к столу и тоже скрестил руки на груди, нахмурив брови.

– Ого, быстро получилось, – сказал он.

– Что получилось?

– Оскорбить тебя всего один слогом. «Ах». Впечатляюще.

– Оскорбить? Ничуть. Я так выгляжу просто потому, что ужасно устала. Представляешь, мой странный сосед всю ночь слушал свою ужасающе печальную музыку.

Он задумчиво кивнул:

– Так это из-за музыки тебе было так плохо прошлой ночью? Ты же знаешь, что если у тебя есть проблемы с музыкой, то никогда не поздно попросить о помощи, есть специальные клиники…

– Кстати, – сказала я, все еще борясь с румянцем. – Ты никогда не говорил мне, что пишешь, Эверетт. Я была уверена, что это что-то действительно новаторское и важное. Совершенно новое и свежее. Как история о разочарованном белом парне, блуждающем по миру, непонятному ему и холодному.

У него вырвался смех:

– Холодному? Наверное, только на фоне искусно написанных сексуальных сцен из вашего жанра. Скажи, что ты находишь более увлекательным для написания: влюбленных пиратов или влюбленных оборотней?

Я снова закипела от злости:

– Ну, на самом деле речь идет не столько обо мне, сколько о том, чего хотят мои читатели. Каково – это писать фанфики по Хемингуэю? Всех своих читателей знаешь по именам?

В том, чтобы быть этой новой, яростной Январией было что-то удивительно освобождающее.

Голова Гаса склонилась в знакомой мне манере. Он нахмурился, и его темные глаза изучающе смотрели на меня. От такого взгляда у меня по коже побежали мурашки. Его полные губы чуть приоткрылись, как будто он собирался что-то сказать, но в этот момент Пит закончила разговор и проскользнула в наш тесный круг, разорвав его.

– Но какова вероятность, а? – спросила Пит, хлопая в ладоши. – Два опубликованных писателя на одной и той же улочке в этом Медвежьем углу! Держу пари, вы будете вдвоем торчать в этом городе все лето. Я же говорила тебе, что в этом городе полно художников, не так ли, Яна? Тебе это понравится! – Она от души рассмеялась. – Не успела я это сказать, как Эверетт зашел в мой магазин! Похоже, сегодня на моей стороне Вселенная.

Звонок телефона у меня в кармане спас меня от необходимости отвечать. В кои-то веки я поспешила ответить на звонок, стремясь избежать нежелательного для меня разговора. Я надеялась увидеть Шади, но на экране появилась надпись «Аня», от чего мой желудок сжался.

Я подняла глаза и увидела, что темные глаза Гаса впились в меня. Эффект был устрашающим, и я взглянула на Пит.

– Извини, я должна ответить. Мне очень приятно было с вами познакомиться.

– Взаимно! – уверила меня Пит, когда я отступала через лабиринт полок. – И не забудь прислать мне письмо!

– Увидимся дома! – крикнул мне вслед Гас.

Я ответила на звонок Ани и выскользнула наружу.

Глава 5

Лабрадоры

– Поклянись, что ты сможешь это сделать, Яна, – говорила мне Аня, когда я выезжала из этого городка в теперь уже мой дом. – Если я пообещаю «Сэнди» книгу к первому сентября, то мы должны получить ее к первому сентября.

– Я писала такие книги и за половину этого времени, – ответила я, перекрывая шум ветра.

– О, я знаю, что это так. Но мы говорим об этой рукописи. Мы говорим конкретно о том, чтобы завершить эту книгу до конца лета. На каком этапе ты находишься?

Мое сердце бешено колотилось. Она же поймет, что я ей вру!

– Пока начисто ничего нет, – призналась я. – Но это запланировано. Мне просто нужно немного времени, чтобы все обдумать, не отвлекаясь.

– Я могу тебя не торопить. Но пожалуйста, пожалуйста, не ври мне. Если ты хочешь отдохнуть…

– Мне не нужен перерыв, – сказала я.

У меня просто не было возможности позволить себе его. Я должна была сделать все, что потребуется, а потом освободить дом, который я прозвала «пляжным», и продать его вместе с рукописью. Но для этого надо написать роман, несмотря на то, что в последнее время у меня пропала почти вся вера в любовь и человечность.

– Все идет замечательно, – добавила я.

Аня притворилась, что осталась удовлетворена, а я притворилась, что поверила ее неловкой игре. Сегодня было второе июня, и у меня оставалось чуть меньше трех месяцев, чтобы написать книгу.

Поэтому, конечно, вместо того, чтобы ехать прямо домой и работать, я поехала в продуктовый магазин. По пути сделала еще пару глотков латте из «Кафе Пит», и этого с меня оказалось достаточно. Не допив, я выбросила стаканчик в мусорное ведро по пути в ближайший «Мейер», где и купила кофе в «Старбаксе» – гигантское ведро с ледяным американо. Потом запаслась достаточным количеством самой простой еды (макароны, хлопья, все, что не требовало длительной варки), чтобы продержаться пару недель.

Ко времени моего возвращения домой солнце стояло еще высоко, жара была густой и липкой, но холодный кофе немного смягчил стук в моей голове. Закончив выгружать продукты, я вынесла свой ноутбук на веранду и только тут поняла, что опрометчиво позволила прошлой ночью батарее разрядиться. Вернувшись в дом, подключила ноут к сети, и услышала, как на столе звякнул телефон. Сообщение от Шади: «Тот самый Сексуальный Злой Гас? Он спрашивал обо мне? Скажи ему, что я скучаю».

Я набрала ответ: «Да, все еще сексуальный и злой. Но я не скажу ему об этом, потому что не буду говорить с ним ни о чем. Он меня и не вспомнил».

Шади немедленно ответила: «Хммм, это не может быть правдой. Ты же его сказочная принцесса. Его собственная тень. Или он твоя тень, я уже не помню».

Она имела в виду еще один унизительный момент с Гасом, который я тщетно пыталась забыть. Он подошел на общем для нас уроке математики к Шади и сказал, что заметил, что она со мной дружит. Когда она подтвердила, он спросил ее, в чем заключается моя часть «сделки». Когда она попросила его объяснить, что, черт возьми, это значит, он пожал плечами и пробормотал что-то о том, что я веду себя как сказочная принцесса, которую вырастили лесные гномы. Шади сказала ему, что я на самом деле императрица, которую воспитали два очень сексуальных шпиона.

Видеть его здесь, в этом тихом, спокойном месте, практически на природе, после всех этих лет было ужасно, о чем я и написала ей: «У меня моральная травма. Пожалуйста, приезжай и утешь меня».

– Скоро, хабиби^[13], – написала она в ответ.

В тот день я намеревалась написать полторы тысячи слов, но добралась только до четырехсот. С другой стороны, я также выиграла двадцать восемь последовательных партий в пасьянс «Паук» и остановилась лишь затем, чтобы поджарить овощи. Отужинав, я устроилась в темноте за кухонным столом и сидела с бокалом красного вина в свете от своего ноутбука. Все, что мне было нужно, это хоть какой-то первый набросок. Я уже написала их десятки, но выкидывала листы быстрее, чем успевала перечитывать, а затем старательно переписывала все в последующие месяцы.

Так почему бы мне просто не сесть и не заставить себя написать книгу, пусть даже она будет плохой?!

Боже, как я скучала по тем дням, когда слова лились рекой, когда я писала эти счастливые концовки, эти поцелуи под дождем под звуки музыки. Сцены с предложением руки и сердца на коленях были лучшей частью моего писательского труда.

Тогда истинная любовь казалась мне главным призом – чем-то единственным в этом мире, способным выдержать любую бурю, спасти от тяжелой работы и страха. И писать о такой любви казалось мне самым важным подарком, который я только могла сделать.

И даже если эта часть моего мировоззрения сейчас была в творческом отпуске, я не могла не знать, что иногда убитые горем женщины находили свое «долго-и-счастливо» – момент абсолютного восторга, под дождем, с романтичной музыкой на фоне.

Мой ноутбук запищал – пришла электронная почта. Мой желудок перевернулся и не возвращался в нормальное положение, пока я не убедилась, что это был просто ответ от Пит с адресом ее Книжного клуба и единственным предложением не стесняться приносить свои любимые напитки.

Я улыбнулась, подумав, что какая-нибудь версия дамы по имени Пит точно войдет в мою книгу.

– Будем жить сегодняшним днем, – сказала я вслух, затем взяла свое вино и побрела к задней двери.

Я прикрыла глаза ладонью, чтобы не слепил блик от стекла, и посмотрела в сторону дома Гаса. Там еще утром поднимался из очага дым, но теперь он исчез и веранда опустела.

Поэтому я открыла дверь и вышла. Мир был окрашен в оттенки синего и серебряного. Нежный шум прибоя, разбивающегося о песок, усиливался тишиной остального мира. Порыв ветра сорвался с верхушек деревьев, заставив меня вздрогнуть. Я поплотнее закуталась в халат, осушила бокал вина и повернулась к дому.

Сначала я подумала, что привлекшее мое внимание свечение исходило от моего собственного ноутбука, но свет шел не из моего дома. Он сиял из темных окон дома Гаса достаточно ярко, чтобы я могла видеть, как он расхаживает перед своим столом. Внезапно он остановился и наклонился, чтобы напечатать что-то, потом взял со стола бутылку пива и снова принялся расхаживать по комнате, проводя рукой по волосам.

Мне была хорошо знакома эта «хореография». Он мог сколь угодно шутить о моих влюбленных пиратах и оборотнях, но если дело доходит до таких забегов в темноте, значит, Август Эверетт в большом затруднении и, точно так же как я, не может написать ни строчки.

* * *

Пит жила в розовом викторианском доме на окраине университетского городка. Даже в грозу, которая нещадно хлестала по озеру в понедельник вечером, ее дом выглядел милым, как кукольный домик.

Я припарковалась у дороги и уставилась на его увитые плющом окна и очаровательные башенки. Солнце еще не село, и мягкие серые облака красиво рассеивали его уходящий свет, превращая его в тусклое зеленоватое свечение. Сад, раскинувшийся от крыльца дома Пит до белого штакетника, отсюда казался волшебно-пышным под пеленой тумана. Это был идеальный побег из «писчей пещеры», в которой я пряталась весь день.

Я схватила с пассажирского сиденья сумку, полную подписанных закладок и цитат из «Южного комфорта», выскочила из машины, натянула капюшон и побежала сквозь дождь, открыв калитку, чтобы проскользнуть внутрь по мощенной камнем дорожке.

Сад Пит показался мне, пожалуй, самым живописным местом, где я когда-либо бывала, но лучше всего было то, что грохот композиции «Еще один кирпич в стене»^[14] слышался, даже когда я ступала на крыльцо.

Прежде чем я успела постучать, дверь распахнулась, и Пит, держа в руке полный пластиковый бокал синего цвета, пропела, растягивая слова:

– Январия Эндрюс!

Где-то позади нее хор голосов пропел в ответ:

«Январия Эндрюс!»

– Пит! – пропела я в ответ, протягивая бутылку «Шардоне», которую купила по дороге. – Большое спасибо, что пригласили меня.

– Оххх!

Она взяла бутылку вина и, прищурившись, посмотрела на этикетку, а затем усмехнулась. Вино называлось POCKETFUL OF POSIES^[15], но я зацарапала слово POSIES и написала вместо него PETE’S^[16].

– Звучит по-французски! – пошутила она. – Это голландское слово, обозначающее фантазию!

Она помахала мне, чтобы я шла за ней по коридору туда, где играла музыка:

– Заходи и познакомься с девочками.

На коврике у двери лежала кучка обуви в основном из сандалий и походных ботинок, поэтому я сбросила свои зеленые резиновые сапожки на каблуках и пошла по коридору, куда меня вела Пит. Ногти у нее на ногах были выкрашены в лавандовый цвет в тон свежему маникюру, а в выцветших джинсах и белой льняной рубашке на пуговицах она производила более мягкое впечатление, чем в магазине.

Мы пронеслись мимо кухни, гранитные столешницы которой были заставлены бутылками с ликером, и вошли в гостиную в задней части дома.

– Как правило, мы сидим в саду, но обычно нет такого ливня, так что сегодня пришлось собраться внутри. Мы сейчас ждем еще одного члена общества.

Комната была довольно маленькой, и я чувствовала, что она переполнена, хотя в ней находились всего пять человек. Конечно, три черных лабрадора, двое из которых дремали на диване, а один – в кресле, были не в счет. Ярко-зеленые деревянные стулья были расставлены небольшим полукругом. Одна из собак вскочила и, виляя хвостом, пошла через море ног, чтобы поприветствовать меня.

– Девочки, – сказала Пит, касаясь моей спины, – это Январия. Она принесла вино!

– Вино! Это прекрасно! – произнесла женщина с длинными светлыми волосами, шагнув вперед. Она обняла меня и поцеловала в щеку.

Когда блондинка отодвинулась, Пит передала ей бутылку вина, а затем обошла комнату, направляясь к музыкальному центру.

– Я Мэгги, – представилась блондинка. Ее высокая, стройная фигура казалась еще более высокой из-за моря белых драпировок на ее одежде. Она улыбнулась мне сверху вниз, как леди Золотого леса Галадриэль, ну, или как стареющая Стиви Никс. Морщинистые уголки ее карих глаз сладко прищурились. – Приятно познакомиться, Январия.

И тут же прозвучал голос Пит, который показался слишком громким, поскольку музыка в этот момент оборвалась: «Она – миссис Пит».

Безмятежная улыбка Мэгги, казалось, была подобием страстного закатывания глаз.

– Можно просто Мэгги. А это Лорен, – сказала она, высвобождая руку, чтобы я могла пожать ее женщине с дредами и в оранжевом сарафане. – А вон там, на диване, лежит Соня.

Соня. Это имя ударило меня в живот, как молот. Еще до того, как я увидела ее, у меня пересохло во рту. Мое зрение расплылось по углам.

– Привет, Яна, – коротко сказала та женщина, сидящая рядом с храпящими на диване лабрадорами. Она заставила себя улыбнуться. – Я рада тебя видеть.

Глава 6

Клуб книголюбов

Был ли у меня более достойный способ встретиться с любовницей своего уже покойного отца? Если и был, то я его точно не нашла. Хорошо еще, я не брякнула, что мне нужно пописать, и не побежала обратно по коридору в поисках ванной, а спокойно ушла, прихватив вино и никому ничего не сказав!

Я открыла бутылку вина и вылила себе его в горло прямо там, в ванной комнате, оформленной в морском стиле. Я подумывала уйти совсем, но по какой-то причине это показалось мне крайне неловким вариантом. И все же мне пришло в голову, что я могу сейчас выйти за дверь, сесть в машину и уехать в Огайо. И я больше не увижу никого из этих людей. Я могла бы устроиться на работу в стейкхаус «Пондероза». Жизнь может быть великолепной! А может, мне вообще остаться в этой ванной? У меня было вино, туалет, что еще нужно человеку?

Конечно, это не могло быть хорошим вариантом, и сила духа смогла вытащить меня из ванной. До меня по коридору доносились шум шагов, разговоры и голос Пит: «О, ты уверена, что не можешь остаться, Соня?» Хотя в ее тоне больше читалось: «Какого черта, Соня! Почему эта странная маленькая девочка боится тебя?» Я слышала, как Соня сказала: «Нет, я бы хотела, но совершенно забыла про этот рабочий звонок – мой босс не перестанет писать мне по электронной почте, пока я не сяду в машину и не включу свой блютуз».

– Блютуз-шмутуз, – проговорила Пит.

– Действительно, – сказала я в свою бутылку вина. «Шардоне» быстро подействовало на меня. Я мысленно прокручивала в голове весь свой день, вспоминая, как я ела, и пыталась понять, почему сразу же опьянела. Единственная еда, которую я смогла вспомнить, – горстка маленьких зефирок, которую я схватила на пути в ванную.

Входная дверь открылась. Они прощались под стук дождя по крыше, а я снова вернулась в ванную комнату и заперлась там. Потом поставила бутылку на раковину, посмотрела на себя в зеркало, яростно ткнула пальцем в маленькие карие глазки в своем отражении и прошептала:

– Это будет самый тяжелый вечер за все лето.

Конечно, это была ложь, но я сумела-таки обмануть саму себя. Я пригладила волосы, сбросила куртку, спрятала бутылку вина в сумку и вышла в коридор.

– Соне надо было уйти, – сказала Пит, но это прозвучало скорее как «Какого черта, Январия?».

– Да? – спросила я. – Ужасно жаль.

Прозвучало это больше как «Боже, храни все блютузы-шмутузы на свете».

– Действительно, – согласилась Пит.

Я последовала за ней обратно в гостиную, где лабрадоры расположились уже вместе с дамами. Одна из собак перебралась на дальний край дивана, Мэгги заняла освободившееся место, а вторая собака перебралась в кресло, устроившись поверх третьей. Лорен сидела на одном из зеленых стульев с высокой спинкой, и Пит жестом предложила мне сесть рядом с ней, а сама села на третий стул. Пит проверила время на часах.

– Будет здесь с минуты на минуту, – сказала она. – Должно быть, попал под ливень! Я уверена, что мы скоро сможем начать.

– Отлично, – ответила я.

Комната все еще немного кружилась. Я едва могла смотреть на диван, где видела Соню, гибкую и расслабленную с белыми собранными на голове кудрями, и воспользовалась возможностью покопаться в сумке (осторожно, чтобы не перевернуть вино) в поисках закладок. Кто-то постучал в дверь, и Пит вскочила. Мое сердце замерло при мысли, что Соня могла передумать и вернуться назад. Но тут в коридоре послышался негромкий голос, и Пит вернулась, ведя на буксире мокрого и взъерошенного Августа Эверетта. Он проводил рукой по волосам, стряхивая с них капли дождя. Гас выглядел так, словно только что скатился с кровати и шел сюда, попивая алкоголь из бумажного пакета. Не то чтобы я имела права его осуждать в данный момент.

– Девочки, – сказала Пит, – я полагаю, вы все знаете единственного и неповторимого Августа Эверетта…

Гас кивнул и помахал рукой. Мне показалось, что он не улыбался совсем. Это слово едва ли могло описать то, что он делал. Я бы сказала, что его рот обежал комнату, а затем его глаза встретились с моими, и оба уголка его рта изогнулись вверх. Он кивнул мне и только мне.

Мой разум вращал слабые, скользкие от вина колеса, пытаясь понять, что же так сильно беспокоило меня в этот момент. Конечно, это был самодовольный Гас Эверетт. Он, та женщина и чертово вино в ванной. И…

И то, как по-разному представила нас Пит.

Это Январия – именно так родители заставляли одного воспитанника детского сада дружить с другим.

Единственный и неповторимый Август Эверетт – так Клуб книголюбов мог представить только своего особого гостя.

– Пожалуйста, пожалуйста. Садись здесь, рядом с Январией, – сказала кому-то Пит. – Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Боже. Я все неправильно поняла. Я здесь не в качестве «звездного гостя». Я была здесь обычным зрителем, и мой «потолок» – член Клуба книголюбов. Я пришла сюда, где обсуждали, скорее всего, книгу «Откровение».

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – снова спросила Пит, возвращаясь на кухню.

Гас оглядел синие пластиковые стаканчики в руках Лорен и Мэгги.

– А что у тебя есть, Пит? – спросил он через плечо.

– О, первый раунд в Клубе книголюбов всегда за «белым русским», но Январия принесла немного вина, если это кому-то ближе.

Перспектива позорно выуживать из сумки вино для Гаса мне совсем не нравилась. Думать о том, чтобы начать вечер с водки, тоже не хотелось. Но по широкой ухмылке на лице Пит я поняла, что ничто другое не доставит ее гостю большего удовольствия.

Гас наклонился вперед, упершись локтями в бедра. Левый рукав его рубашки приподнялся, открывая тонкую черную татуировку на тыльной стороне руки – изогнутый, но замкнутый круг. Мне показалось, что это была «лента Мебиуса».

– «Белый русский» звучит здорово, – ответил Гас.

Конечно, так оно и было. Людям нравилось представлять себе своих любимых писателей-мужчин, сидящими за пишущей машинкой, тут же и аромат крепчайшего виски и неуемная жажда знаний. Я бы не удивилась, если бы вдруг оказалось, что сидящий рядом со мной помятый мужчина, который высмеивал мою карьеру, носил грязное нижнее белье и питался бы сырными слойками из «Мейер».

Кого я обманываю, он мог бы появиться тут в образе драгдилера, и все равно его воспринимали бы более серьезно, чем меня в моем тесном платье от Майкл Корс.

Могло статься и так, что я получила бы авторские фотографии, сделанные старшим фоторедактором «Bloomberg Business Week», а он сделал бы дешевые селфи с помощью маминой цифровой камеры 2002 года выпуска. И все равно он получил бы больше уважения, чем я.

С таким же успехом он мог просто прислать фотографию себя в душе. Они бы напечатали ее на обложке прямо над той двухстрочной биографией, которую они для него написали. Меньше слов – больше изысканности, как говорила Аня.

Я ощутила на себе взгляд Гаса. Мне показалось, он понял, что в своем сознании я разрываю его на части, а Лорен и Мэгги почувствовали, что этот вечер станет ужасной ошибкой.

Пит вернулась с еще одной порцией водочно-молочного коктейля в синем бокале, и Гас поблагодарил ее за это. Я глубоко вздохнула, когда Пит опустилась в кресло.

Может ли эта ночь стать еще хуже?

Ближайший ко мне лабрадор громко пукнул.

– Ух ты! – сказала Пит, хлопнув в ладоши.

Какого черта. Я вытащила свою бутылку и сделала большой глоток. Мэгги захихикала на диване, а лабрадор перевернулся и спрятал морду между подушками.

– Красное вино, «белый русский» и синий Клуб книголюбов. И я просто умираю от желания узнать, что все думают о книге.

Мэгги и Лорен обменялись взглядами, сделав по глотку из своих маленьких водочных рюмок. Мэгги поставила свою рюмку на стол и легонько хлопнула себя по бедру.

– Черт возьми, мне это нравится, – тихо сказала она то ли о водке, то ли о романе.

Смех Пит был грубым, но удивительно теплым:

– Тебе все по нраву, Мэгс.

– Вот уж нет! Мне не нравится этот человек – не главный шпион, а второй. Он слишком резок.

Шпионы? Неужели в «Откровениях» были какие-то шпионы? Я посмотрела на Гаса, который выглядел таким же озадаченным, как и я. Рот его был приоткрыт, а рука с бутылочкой «русской беленькой» прислонилась к левому бедру.

– Мне тоже он не понравился, – согласилась Лорен, – особенно сначала, но к концу он стал нормальным. Когда мы узнали предысторию о связях его матери с СССР, я стала понимать его.

– Очень мило, – согласилась Мэгги. – Ладно, беру свои слова обратно. В конце концов, он мне тоже вроде как понравился. Но мне по-прежнему не нравится, как он обошелся с агентом Майкельсоном. Я не могу оправдать его за это.

– Ну, конечно нет, – вмешалась в их разговор Пит.

– Полный женоненавистник, – подытожила Мэгги, махнув рукой.

Лорен кивнула:

– А как ты отнеслась к открытию близнецов?

– Честно говоря, мне повествование немного наскучило, и я скажу тебе почему, – заверила Пит.

Она принялась рассказывать нам почему, но я едва поняла, потому что была очень увлечена наблюдением за тонкой гимнастикой, которую выполняло лицо Гаса. Едва ли они сейчас говорили о его книге. Он выглядел не столько испуганным, сколько ошеломленным, как будто решил, что кто-то подшутил над ним, но он еще не был достаточно уверен, чтобы объявить об этом во всеуслышание. Он уже осушил свой бокал и оглядывался на кухню, как будто надеялся, что здесь как по волшебству может появиться еще один.

– Кто-нибудь еще плакал, когда дочь Марка пела на похоронах «Благодать»?^[17] – спросила Лорен, схватившись за сердце. – Это меня пробрало. Честно, так оно и было. А ты ведь знаешь, что у меня сердце как камень! Дуг Ханке – просто феноменальный писатель.

Я оглядела комнату, посмотрела на шкаф, книжные полки у дальнего угла дивана, стопку журналов в журнальном столике.

Имена и названия выпрыгивали на меня из десятков, если не сотен книг в мягком переплете. «Операция Скайфорс», «Московская игра», «Под глубоким прикрытием», «Красный флаг», «Осло после наступления темноты».

Красное вино, «русская беленькая» и совершенно «синий» Клуб книголюбов.

Я, писатель-романтик Январия Эндрюс, и литературный вундеркинд Август Эверетт случайно попали в Клуб книголюбов, специализирующийся на шпионских романах. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы подавить смех, и даже тогда я не смогла сдержаться.

– Яна? – спросила Пит. – Все в порядке?

– Потрясающе. Думаю, я просто перебрала вина. Август, тебе лучше взять у меня это, – сказала я и протянул ему бутылку, и он сурово приподнял темную бровь. Мне показалось, что я совсем не улыбаюсь, но тем не менее мне удалось выглядеть победоносно, пока я ждала, когда он возьмет начатую бутылку «Шардоне».

– Я еще немного подумала об этом, – беззаботно продолжила Мэгги, – и считаю, что мне действительно понравился «Твист близнецов».

Где-то снова пукнул лабрадор.

Глава 7

Прогулка

– Большое спасибо, что пригласили нас, Пит, – сказала я, обнимая ее в фойе.

Она похлопала меня по спине.

– В любое время. Особенно в любой понедельник! Черт возьми, да каждый понедельник. Нам не помешает свежая кровь. Ты же видишь, какой тут застой. Мэгги подшучивает надо мной, но она не очень-то любит читать беллетристику. Я думаю, что Лорен приходит сюда пообщаться. Она тоже типичная жена преподавателя, как и я.

– Жена преподавателя? – удивилась я.

Пит согласно кивнула.

– Мэгги работает в университете с мужем Лорен, – быстро ответила она, а потом спросила: – Как ты доберешься домой, дорогая?

Я не чувствовала сильного опьянения, но знала, что не должна рисковать за рулем в любом случае.

– Я отвезу ее, – сказал Гас, как всегда суровый и невозмутимый.

– Я на такси, – сказала я.

– Такси? – переспросила Пит. – Только не в этом Медвежьем углу! Конечно, у нас есть службы такси, но сомневаюсь, что они будут разъезжать по округу после десяти часов.

Я сделала вид, что смотрю на свой телефон:

– Вообще-то такси здесь, так что мне пора. Еще раз спасибо, Пит. Действительно, так все было… очень интересно.

Она похлопала меня по руке, и я выскользнула под дождь, открыв приложение Uber. Под дождем я услышала, как Гас и Пит тихо прощаются на крыльце позади меня, а потом дверь захлопнулась, и я поняла, что мы с ним в саду одни. Поэтому я очень быстро пошла через ворота и вдоль забора, глядя на пустую карту в моем приложении. По пути закрыла приложение и снова открыла его.

– Дай угадаю, – протянул Гас. – Все в точности так, как говорит человек, который действительно живет здесь. Тут нет никаких такси.

– Через четыре минуты, – солгала я.

Он уставился на меня, а я натянула капюшон и отвернулась.

– В чем дело? – спросил он. – Ты боишься, что, сев в мою машину, ты свалишься в пучину разврата и начнешь участвовать в той возне с желе?

Я сложила руки на груди:

– Я тебя не знаю.

– А водителя такси в этом Медвежьем углу ты знаешь?

Я ничего не ответила, и через мгновение Гас забрался в свою машину. Ее двигатель заурчал, но она не тронулась с места. Я занялась телефоном. Почему он не уезжает? Я изо всех сил старалась не смотреть на его машину, хотя с каждым мгновением, пока я стояла под холодным дождем, она выглядела все привлекательнее.

Я снова проверила приложение. По-прежнему ничего.

Пассажирское окно опустилось, и Гас перегнулся через сиденье, неловко наклонив голову, чтобы увидеть меня.

– Январия, – вздохнул он.

– Август, – ответила я.

– Прошло уже четыре минуты. Никакого такси не будет. Не могла бы ты сесть в машину?

– Я пойду пешком.

– Но почему?

– Потому что мне нужно тренироваться, – ответила я.

– Не говоря уже о воспалении легких…

– На улице восемнадцать градусов, – возразила я.

– Да ты уже дрожишь!

– Может быть, я дрожу от предвкушения волнующей прогулки домой.

– А может быть, это от того, что температура тела резко падает? Давление и частота сердечных сокращений падают? Температура кожи снижается?

– Ты что, шутишь?!

Мое сердце просто бешено колотилось. Я только что присутствовала на трехчасовом заседании Клуба книголюбов, посвященном шпионским романам, и мне нужно было немного сбавить адреналин. Я пошла по тротуару.

– Не туда! – крикнул Гас.

Я развернулась на каблуках и пошла в другую сторону, пройдя мимо машины Гаса. Его рот искривился в тусклом свете от приборной панели.

– Ты же понимаешь, что мы живем в семи милях отсюда. В твоем нынешнем темпе это означает, что ты придешь примерно… никогда. Ты заночуешь где-нибудь в кустах и, вполне возможно, проведешь там остаток своей жизни.

– Это как раз то время, которое мне понадобится, чтобы протрезветь, – ответила я.

Гас медленно поехал по дороге рядом со мной.

– Кроме того, я не могу рисковать, просыпаясь завтра с очередным похмельем. Мне лучше пойти пешком, – добавила я.

– Да, но я беспокоюсь, что будет и то, и другое. Давай я отвезу тебя домой.

– Я засну навеселе. Это не очень хорошо, голова будет болеть.

– Ладно, тогда я не повезу тебя домой, пока ты не протрезвеешь. Я знаю лучший способ протрезветь в этом Медвежьем углу.

Я остановилась и посмотрела в глубину его машины. Он тоже остановился, выжидая.

– Просто чтобы внести ясность, – уточнила я, – ты ведь говоришь не о сексе, не так ли?

Его улыбка исказилась:

– Нет, Январия, я говорю не о сексе.

– И правильно. Тебе лучше такого не делать, – сказала я, открывая пассажирскую дверь и проскальзывая на сиденье. Там я сразу прижала пальцы к таким теплым вентиляционным отверстиям. – Потому что в этой сумке я ношу перцовый баллончик… и пистолет.

– Какого хрена?! – воскликнул он, останавливая машину. – Ты пьяна и у тебя в сумке пистолет?

Я пристегнула ремень безопасности:

– Это была шутка. Но только про оружие, желание убить тебя, если ты попытаешься что-то сделать, есть. Я серьезно.

Его смех был скорее от шока, чем от удивления. Даже в темноте машины я видела, что его глаза широко раскрыты, а кривые губы напряжены. Он покачал головой, тыльной стороной ладони вытер капли дождя со лба и снова завел машину.

* * *

– И в этом весь фокус? – спросила я, когда мы въехали на стоянку. Дождь заметно ослабел, но лужи в трещинах асфальта светились отражением неоновой вывески над низким прямоугольным зданием.

Фокус в том, чтобы протрезветь… это пончики. «Пончики» – именно так гласила эта странная табличка. Судя по всему, это была закусочная.

– А чего ты ожидала? – спросил Гас. – Я что, должен был свалиться с обрыва или нанять кого-нибудь, чтобы тебя похитили? Или подожди, может, ты говорила про секс в саркастическом ключе? Может, ты хотела, чтобы я соблазнил тебя?

– Нет, просто я хочу сказать, что в следующий раз, когда ты будешь уговаривать меня сесть в твою машину, ты сэкономишь кучу времени, если сразу перейдешь к пончикам.

– Надеюсь, мне не придется часто уговаривать тебя садиться в мою машину, – заявил Гас.

– Это будет не очень часто, – ответила я. – Только по понедельникам.

Он выдавил из себя еще одну улыбку – слабую, как будто не хотел ее показывать. Это мгновенно заставило меня почувствовать, что в машине совсем нет места. Гас показался мне слишком близко, и я отвела взгляд. Когда я вышла из машины, у меня в голове сразу прояснилось. Странное здание светилось, как ловушка для насекомых, его пустые оранжевые «кабинеты» в стиле семидесятых годов были видны через окна вместе с аквариумом, в которых плавали парчовые карпы.

– Знаешь, тебе стоит подумать о том, что ты можешь быть такси, – сказала я.

– А?

– Да, у тебя хорошо работает печка. Держу пари, что и кондиционер у тебя неплохой. От тебя не пахнет дезодорантом типа Axe, и ты не сказал мне ни слова. Пять звезд, нет, шесть звезд. Лучше, чем любое такси, на которых я ездила.

– Хм, – только и ответил Гас, распахивая передо мной грязную дверь, и над головой зазвенели колокольчики. – Может быть, в следующий раз, когда ты сядешь в такси, тебе стоит объявить, что у тебя заряженный пистолет? Тогда ты получишь наилучшее обслуживание.

– Действительно.

– А теперь не пугайся, – сказал он себе под нос, когда я прошла мимо него.

– Чего? – спросила я, оборачиваясь.

– Привет! – громко позвал чей-то голос, перекрикивая песню Би Джис, разносившуюся по всему залу.

Я повернулась лицом к человеку, стоящему за освещенным прилавком. Размещавшееся там радио производило не столько музыку, сколько помехи.

– Привет, – ответила я.

– Привет, – повторил мужчина и активно кивнул. Возрастом он был, по меньшей мере, как мои родители, и его проволочные толстые очки были прижаты к лицу неоново-желтой лентой.

– Привет, – снова произнесла я. Мой мозг застрял в хомячьем колесе мыслей, снова и снова повторяя одно и то же: «Этот пожилой джентльмен в нижнем белье!»

– Ну, привет! – чирикнул он, явно решив не проигрывать в этой игре. Он оперся локтями о крышку прилавка. Его нижнее белье, к счастью, включало в себя белую футболку и очень милосердно с его стороны выбранные белые боксеры, а не обычные трусы.

– Привет, – сказала я в последний раз.

Гас протиснулся между мной и прилавком:

– Мы можем просто повторить дюжину вчерашних?

– Не вопрос!

Бармен в нижнем белье прошелся через весь бар и вытащил из целой стопы коробку с готовыми пончиками. Он отнес коробку к старомодной кассе и выстучал пару цифр на ленте.

– Ровно пять долларов, дружище.

– А кофе? – спросил Гас.

– Я не могу с чистой совестью взять с тебя за это, – мужчина мотнул головой в сторону графина. – Он налит там уже добрых три часа. Хочешь, я сделаю тебе что-нибудь новенькое?

Гас многозначительно посмотрел на меня.

– Что? – спросила я.

– Это для тебя. А как ты хочешь, бесплатно и плохой или доллар и…

Он не мог заставить себя сказать слово «хороший», и это подсказало мне все, что мне нужно было знать.

Непонятная «субстанция», побулькивая, ожидала нас.

– То, что бесплатно, – сказала я.

– Значит, ровно пять, как и договаривались, – ответил бармен.

Я потянулась за бумажником, но Гас остановил меня, бросив на стойку пять долларовых купюр. Он наклонил голову, жестом приглашая меня угоститься содержимым чашки с шапкой пены и пончиками, коробку с которыми держал бармен. Чтобы вместить двенадцать пончиков в эту коробку, их пришлось буквально вжимать друг в друга. Схватив странное месиво из жареного теста, я плюхнулась на стул. Гас сел напротив меня и перегнулся через стол. Он уставился на распотрошенные пончики.

– Боже, они выглядят отвратительно.

– Наконец-то, – сказала я. – Хоть в чем-то мы сходимся.

– Держу пари, мы сходимся во многом, – вздохнул Гас, вытаскивая помятый пончик с орехом и кленовым сиропом и откидываясь на спинку стула. Он скептически рассматривал пончик в свете флуоресцентной лампы.

– Например?

– Во всем, самом важном, – ответил Гас. – В суждениях о химическом составе атмосферы Земли, о том, нужны ли миру шесть фильмов о пиратах Карибского моря, в том, что «белый русский» нужно пить только тогда, когда вы уже уверены, что вас все равно вырвет.

Тут он закончил говорить и стал пытаться расправиться с пончиком. Наконец ему удалось засунуть его в рот целиком. Затем без тени иронии он победоносно посмотрел мне в глаза, и я расхохоталась.

– Фто? – спросил он с набитым ртом.

Я отрицательно покачала головой.

– Можно тебя кое о чем спросить? – проговорила я.

Гас прожевал пончик и кивнул мне:

– Нет, Яна, я не собираюсь говорить этому парню, чтобы он выключил музыку.

Он протянул руку и выхватил из коробки еще один пончик:

– А теперь у меня к тебе вопрос, Яна Эндрюс. Почему ты переехала сюда?

Я закатила глаза и проигнорировала его вопрос:

– Если бы я хотела попросить тебя побудить того парня внести одно небольшое изменение в его деловую практику, это определенно была бы не громкость радио.

Гас широко улыбнулся, и в этот миг мой желудок предательски перевернулся. Я не была уверена, что видела его улыбку такой раньше. В этом было что-то опьяняющее. Его темные глаза метнулись к стойке, и я проследила за его взглядом. Одетый в нижнее белье мужчина буквально носился взад-вперед между своими кофемашинами. Глаза Гаса вернулись ко мне:

– Так ты расскажешь мне, почему переехала сюда?

Я сунула в рот кусок пончика и покачала головой.

Он слегка пожал плечами:

– Тогда я не могу ответить на твой вопрос.

– Переговоры так не ведутся, – сказала я ему. – Это вовсе неравные сделки.

– Именно так они и ведутся, – возразил он. – По крайней мере, пока ты хочешь остаться в стороне от интима.

Я смутилась и закрыла лицо руками, вспоминая тот неосторожный разговор с Шади.

– Кстати, ты был тогда очень груб со мной, – сказала я.

С минуту он молчал. Я вздрогнула, когда его грубые пальцы схватили меня за запястья и оторвали руки от моего лица. Его дразнящая улыбка поблекла, лоб сморщился, а взгляд стал мрачным и серьезным.

– Я знаю. Извини. У меня был тогда плохой день.

Мой желудок снова перевернулся где-то внутри. Я совсем не ожидала извинений. Просто даже никогда и не получала извинений от людей, которые счастливо проводят время.

– Вы устраивали шумную вечеринку, – сказала я, приходя в себя. – Мне бы хотелось посмотреть, как выглядит хороший день для тебя.

Уголок его рта неуверенно дернулся.

– В нем точно не было бы вечеринки. В любом случае, надеюсь, что ты простишь меня. Мне уже говорили, что я всегда произвожу ужасное первое впечатление.

Я скрестила руки на груди и, ободренная вином и его извинениями, возразила:

– Это было не первое мое впечатление.

Что-то непроницаемое промелькнуло на его лице и исчезло прежде, чем я успела это заметить.

– О чем ты хотела меня спросить? – поинтересовался он. – Если я отвечу, ты простишь меня?

– Прощение уже не работает, – возразила я, а когда он начал тереть лоб, я согласилась: – Ну, хорошо.

– Тогда давай вопрос, – решительно заявил он.

Я перегнулась через стол:

– Ты думал, что они занимаются твоей книгой, не так ли?

Его брови сошлись на переносице:

– Они?

– Те, что обсуждают всякие там шпионские страсти, – напомнила я.

Он притворился ошеломленным:

– Может быть, ты имеешь в виду красно-белые напитки и совершенно синий Клуб книголюбов? Так, кажется, ты отзывалась об этом заседании, хотя такие заседания в книжных клубах не редкость?

Я почувствовала, как улыбка расплылась по моему лицу, и удовлетворенно откинулась на спинку стула:

– Ведь так? Ты думал, что они будут обсуждать твои «Откровения»?

– Во-первых, – сказал Гас, – я живу здесь уже пять лет, и Пит никогда не приглашала меня в этот клуб. Так что да, в тот момент это показалось мне вполне разумным предположением. Во-вторых, – он схватил из коробки глазированный пончик, – тебе следует быть осторожнее, Январия Эндрюс. Ты только что показала, что знаешь название моей книги. Кто знает, какие еще секреты вот-вот выплеснутся из тебя?

– Откуда ты знаешь, что я просто не погуглила его? – возразила я. – Может быть, я никогда не слышала об этом раньше.

– Откуда ты знаешь, что твой случайный поиск в Гугле не доставит мне еще большего удовольствия? – ответил Гас.

– А может, я гуглила тебя, подозревая, что у тебя есть криминальное прошлое?

– А что, если я буду отвечать вопросами на твои вопросы до скончания века?

– Откуда ты знаешь, что меня это волнует?

Гас с улыбкой покачал головой и откусил еще кусочек.

– Ух ты, какой кошмар!

– Пончики или этот разговор? – спросила я.

– Этот разговор, конечно. Пончики очень вкусные. Кстати, и я тебя погуглил. Тебе следует подумать о том, чтобы взять еще более редкое имя.

– Я подумаю, но ничего не могу обещать, – сказала я. – Там полно всякой бюрократической волокиты и прочего маразма.

– «Южный комфорт» звучит довольно сексуально. Тебе нравятся южные парни? Они заводят тебя?

Я закатила глаза:

– Я склонна думать, что ты никогда не был на юге и, возможно, не смог бы найти юг даже по компасу. Кроме того, почему ты думаешь, что все стараются сделать женскую прозу полуавтобиографической? Обычно романисты предполагают, что их читает одинокий белый мужчина, а чаще женщина…

– Сексуально озабоченный, – вставил Гас.

– Как ты? – не растерялась я.

Он задумчиво кивнул, не сводя с меня темных глаз.

– Лучший за этот вечер вопрос, – произнес он. – Ты серьезно полагаешь, что я сексуально озабоченный?

– Определенно.

Мой безапелляционный ответ, казалось, позабавил его, и он скривил и без того кривые губы. Я выглянула в окно.

– Если Пит не планировала использовать в обсуждении ни одну из наших книг, то как же она забыла сказать нам, что сейчас читают в этом клубе? Я имею в виду, если бы она хотела, чтобы мы просто присоединились, то могла бы дать нам шанс действительно прочитать обсуждаемые книги.

– Это не было случайной забывчивостью, – сказал Гас. – Это была преднамеренная манипуляция. Она знала, что я ни за что не пришел бы сегодня, если бы знал, что там будет на самом деле.

Я фыркнула:

– И какова же была конечная цель этого гнусного плана? Стать эксцентричным второстепенным персонажем в очередном романе Августа Эверетта?

– Что именно ты имеешь против моих книг, которые ты якобы даже не читала? – спросил он.

– А что ты имеешь против моих книг, – сказала я, – которые ты, конечно, не читал?

– Почему ты так в этом уверена?

– Твои отсылки к пиратам и оборотням намекали.

Я покопалась в клубничной глазури и продолжила:

– Я не пишу подобное. На самом деле мои книги даже не стоят на полках с любовными романами. Они расцениваются скорее как женская литература.

Гас откинулся назад, почти проминая ткань кабинки, вытянул свои худые руки над головой и повертел запястьями, которые тут же отчетливо хрустнули.

– Я не понимаю, зачем нужен целый жанр, который будут читать только женщины.

Я усмехнулась. Вот он, этот гнев, который держат всегда наготове. Гас как будто ждал от меня каких-то оправданий.

– Да, нужен, но ты не единственный, кто этого не понимает, – сказала я. – Я знаю, как рассказать историю, Гас, как связать предложения и увязать их в текст. Если ты просто поменяешь всех моих Джессик на своих Джонсов, то знаешь, что ты получишь? Вымысел. Просто выдумку, которую прочитает с удовольствием кто угодно. Но, будучи женщиной, которая пишет о женщинах, я действительно исключила половину населения Земли из своих потенциальных читателей. И знаешь, я не стыжусь этого. Я просто злюсь, что такие люди, как ты, будут считать, что мои книги не стоят вашего времени. В то время как вы с подобным материалом могли бы выступать в прямом эфире, и «Нью-Йорк Таймс» хвалила бы ваши смелые проявления человечности.

Гас серьезно смотрел на меня, склонив голову набок, а между его бровями пролегла жесткая линия.

– Теперь ты можешь отвезти меня домой? – спросила я. – Я чувствую себя хорошо и совсем протрезвела.

Глава 8

Пари

Гас выскользнул из кабинки, и я последовала за ним, забирая с собой коробку пончиков и пластиковый стаканчик с остатками дрянного кофе. Дождь прекратился, но теперь густой туман клочьями висел над дорогой. Не говоря больше ни слова, мы сели в машину и поехали прочь от «Пончиков». Это слово еще долго светилось бирюзовым светом в зеркале заднего вида.

– Это счастливый конец, – неожиданно сказал Гас, выезжая на главную дорогу.

– Что? – спросила я, и мой желудок сжался. И жили они долго и счастливо. Снова, – подсказала мне память.

Гас откашлялся:

– Дело не в том, что я не воспринимаю всерьез дамский роман как жанр. Мне даже нравится читать о женщинах. Но у меня есть трудности с написанием… счастливых концов.

Его глаза настороженно блеснули в мою сторону, а затем вернулись к дороге.

– Трудности? – повторила я, как будто это могло придать смысл моим словам. – Тебе, наверное, нелегко даже читать хеппи-энды?

Он потер изгиб своего бицепса – нервный жест, которого в годы учебы я не помнила.

– Наверное.

– Но почему? – спросила я, больше смущенная, чем обиженная.

– Жизнь это череда хороших и плохих моментов вплоть до самого момента смерти, – произнес он тихо. – Что, возможно, уже плохо, и любовь этого не изменит. У меня трудности в том, чтобы преодолеть мое неверие. Кроме того, ты можешь вспомнить хоть один роман, который бы в реальной жизни закончился так же, как этот чертов «Дневник Бриджит Джонс»?

Вот он, тот самый Гас Эверетт, которого я знала. Тот, кто считал меня безнадежно наивной. И даже если бы у меня были какие-то доказательства его правоты, я не хотела позволить ему уничтожить то, что когда-то значило для меня больше, чем все вместе взятое. А именно сам жанр, который держал меня на плаву, когда у мамы случился рецидив болезни и все наше воображаемое будущее исчезло, как дым на ветру.

– Во-первых, – сказала я, – чертов «Дневник Бриджит Джонс» – это непрерывный сериал с кучей событий. Это самый худший пример, который только можно выбрать, чтобы доказать свою точку зрения о несерьезности жанра. Этот роман, по сути, антитеза принятому сейчас и чрезмерно упрощенному, то есть не соответствующему сложности жизни, стереотипу жанра. Но там все именно так, как я хочу, чтобы было в моих романах. Этот дневник заставляет читательниц чувствовать себя понятыми. Эти истории для них узнаваемы, ведь это почти их собственные истории. Женские истории тоже имеют право на существование. А во-вторых, ты это честно говоришь, что не веришь в любовь?

Я чувствовала легкое отчаяние. Как будто, если я позволю ему выиграть эту битву, это станет для меня последней каплей, и я не смогу вернуться к себе, к своей вере в любовь и видеть мир и людей в нем чистыми и прекрасными, как прежде. Не смогу вернуться к своему творчеству.

Гас нахмурился, его темные глаза метнулись от меня к дороге с тем пристальным, поглощающим вниманием, которое мы с Шади так долго пытались выразить словами и не смогли.

– Конечно, любовь в жизни случается, – сказал он наконец. – Но лучше быть реалистом, чтобы ничто другое не летело тебе в лицо. А если любовь и прилетит к тебе, то она принесет вечное счастье. В жизни если тебе не причиняют боль, то ты сам причиняешь боль кому-то другому.

– Вступать в отношения – это где-то на грани с садомазохизмом, – продолжил он. – Особенно когда вы можете получить все, что хотели бы от романтических отношений и от дружбы, не разрушая ничьи жизни.

– Получить все? – спросила я. – И секс?

Он выгнул бровь:

– Тебе не нужна даже дружба, чтобы заняться сексом.

– И что, это никогда не оборачивалось для тебя чем-то большим? Как ты можешь быть таким отстраненным?

– Если ты реалистка, – объяснил он, – то тебе нужна стратегия. Это не превращается в нечто большее, если происходит только один раз.

Ух, ты! «Срок хранения», который в колледже составлял четыре недели, сократился до одного раза!

– Видишь? – сказала я. – Ты просто похотливый маньяк, Гас.

Он искоса взглянул на меня и улыбнулся.

– Что?

– Ты уже второй раз сегодня называешь меня Гасом.

Мои щеки вспыхнули. Да, обращение «Эверетт», кажется, было моим предпочтительным за эти дни.

– Ну и что?

– Ну же, Яна.

Его взгляд вернулся к дороге, где два копья фар тянулись над асфальтом и ловили в свой конус проносящиеся мимо вечнозеленые деревья.

– Я помню тебя, – сказал он, и его взгляд снова остановился на мне. Его взгляд был почти таким же твердым и тяжелым, как прежде.

Я была благодарна темноте, когда жар ударил мне в лицо.

– Откуда?

– Это было не так уж давно. Всего один вечер…

Боже. Мы ведь договорились тогда никогда не говорить об этом, не так ли? Это был единственный вечер, когда мы разговаривали вне класса. Ну, как разговаривали? Мы пересеклись на одной вечеринке студенческого братства. Тема вечера была очень расплывчатой: «Классика».

Гас и его друг Паркер пришли в костюмах Пони-боя и Джонни и провели ночь так «мощно», что объемами их выпивки были впечатлены даже подвыпившие парни из братства. Мы с Шади пришли в образах автостопщиц Тельмы (она) и Луизы (я).

Девушка Гаса, Тесса, уехала домой на выходные. Мы с ней жили почти в соседних студенческих комнатах и часто посещали одни и те же вечеринки. Она являлась последней по значимости причиной, по которой пересекались наши с Гасом пути, но в ту ночь оказалось все по-другому.

Это было начало учебного года, самое начало осени. Мы с Шади тогда часто ходили на дискотеку в подвале, и всю ночь я наблюдала за Гасом, немного злясь, потому что его последний рассказ был таким хорошим. Он все еще казался мне до смешного привлекательным, и его критика в мой адрес все еще звучала слишком часто. Я устала от того, что он постоянно просил у меня ручки, и, кроме того, он поймал меня на том, что я смотрю на него. Я теперь чувствовала, что он тоже наблюдает за мной.

Я чувствовала это везде. В импровизированном баре в соседней комнате. Наверху за столом для пивного понга^[18]. На кухне у бочонка. А потом он стоял неподвижно в толпе желающих попрыгать под «Sandstorm»^[19] группы всего в нескольких ярдах от меня, и мы оба смотрели друг на друга. Почему-то я чувствовала особую уверенность, что он все это время видел во мне своего конкурента.

Я не помню, подошла ли я к нему первой или это он подошел ко мне. А может быть, мы встретились посередине. Все, что я запомнила, это то, что мы закончили танцевать в обнимку друг с другом. От воспоминаний о той ночи у меня до сих пор кружилась голова. Его руки лежали на моих бедрах, мои руки – на его шее, а его лицо плавало чуть ниже моих глаз. Холодный, бесчувственный ворчун? Нет, Гас Эверетт был весь в горячем дыхании и в искрящихся прикосновениях.

Соперничество это или нет, но было заметно, как сильно мы хотели друг друга в ту ночь. Мы оба были готовы принять самое плохое решение.

А потом Шади спасла положение. Она остригла свою голову в ванной ножницами, которые нашла под раковиной, и нас обоих выгнали и запретили на всю жизнь посещать вечеринки этого братства. Хотя мы и не пытались вернуться туда в последние несколько лет, я подозревала, что у братства довольно короткая память. Не дольше срока обучения, т. е. максимум четыре года. Очевидно, у меня была гораздо более длинная память.

– Яна?

Я подняла глаза и вздрогнула от того, что темный взгляд, который я только что вспоминала, теперь здесь, в машине рядом со мной. Я совершенно забыла о его крошечном белом шраме справа, словно от стрелы Купидона, и теперь удивлялась, как мне это удалось.

Я прочистила горло:

– Ты сказал Пит, что мы только вчера познакомились.

– Я только сказал ей, что мы соседи, – допустил Гас.

Он снова уставился на дорогу. Потом снова на меня. То, как он смотрел на меня, было похоже на настоящую атаку, хотя смотрел он считаные секунды. Его губы дрогнули.

– Я не был уверен, что ты меня помнишь, – вздохнул он.

Что-то в этом признании заставило мои внутренности болезненно сжаться.

– Но никто не называет меня Гасом, кроме тех, кого я знал до начала публичной жизни.

– Почему? – спросила я.

– Потому что мне не хотелось бы, чтобы каждый, кто был моим соседом, имел возможность гуглить меня и оставлять мне едкие отзывы, – сказал он. – Или просить у меня бесплатные книги.

– О, мне не нужны бесплатные книги, – заверила я его.

– Неужели? – поддразнил он. – Ты не хочешь добавить пятый уровень к своему святилищу имени меня?

– Давай ты не будешь меня отвлекать, – сказала я. – Я еще не закончила этот разговор.

– Черт. Я, честно говоря, не хотел тебя обижать, – пообещал он. – Давай снова.

– Ты меня не обидел, – неуверенно ответила я. Хотя подумала, что может быть, и обидел, но его извинения снова застали меня врасплох. Более того, я была совершенно сбита с толку и добавила: – Я просто думаю, что ты ведешь себя глупо.

В итоге мы добрались до наших домов так быстро, что я даже не заметила, как Гас припарковался у тротуара и повернулся ко мне. Во второй раз я почувствовала, как мала его машина, как близко мы сидим, и темнота, казалось, только увеличивала силу его взгляда, когда он смотрел на меня.

– Яна, зачем ты здесь?

Я засмеялась, чувствуя себя неловко:

– Я в твоей машине, потому что ты умолял меня сесть.

Он разочарованно покачал головой:

– Теперь ты другая.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам:

– Ты хочешь сказать, что я больше не сказочная принцесса?

На его лице отразилось замешательство.

– Так ты меня когда-то называл, – пояснила я. – Ты хочешь, чтобы я признала, что ты прав. Как будто меня разбудили, и все в жизни не так, как в моих книгах, верно?

Его голова наклонилась, мускулы на челюсти перекатились.

– Я не это имел в виду, – сказал он.

– Нет, это именно то, о чем ты говорил.

Он снова покачал головой.

– Ну, не совсем то, что я имел в виду. Я хотел сказать… Ты всегда была такой… – Он фыркнул. – Я даже не знаю, ты пьешь вино, тайком доставая его из своей сумки. Полагаю, для этого есть причина.

Мои губы сжались, и внутри все перевернулось. Гас Эверетт был, наверное, последним человеком, перед которым мне хотелось бы предстать в таком свете.

Я посмотрела в окно машины на свой пляжный домик, как будто это был светящийся красный знак аварийного выхода, единственное спасение от этого разговора. Я слышала, как волны разбиваются о берег позади домов, но туман висел слишком густой, чтобы можно было что-нибудь там разглядеть.

– Я не прошу тебя рассказывать мне, – сказал Гас через секунду. – Я просто… не знаю. Странно видеть тебя в таком состоянии.

Я повернулась и подобрала под себя ноги, прямо на сиденье, изучая Гаса. Я искала на его лице иронию, но оно было серьезным, а темные глаза сузились, брови нахмурились, голова слегка наклонилась. Мне даже показалось, что я нахожусь под микроскопом. Сексуальный, злобный взгляд, который подсказывал, что он читает мои мысли.

– Мне не пишется, – призналась я.

Я не была уверена, почему призналась в этом. Меньше всего хотелось признаваться в этом Гасу, но лучше ему, чем Ане или прямо в издательстве «Сэнди».

– У меня нет денег, и мой редактор отчаянно хочет купить у меня хоть что-нибудь, а все, что у меня есть, это несколько плохих страниц и три месяца, чтобы закончить книгу, на которую, между прочим, кто-то будет тратить доллары США. Вот что происходит!

Я временно отбросила мысли о своих пострадавших отношениях с мамой и разговоре, который мы вели после похорон отца. Решила сейчас сосредоточиться на меньшем зле.

– Я уже писала раньше, – сами собой вырвались у меня слова. – Четыре книги, без проблем! А теперь… Это очень неприятно, когда чувствуешь себя неспособной делать то единственное, в чем ты хороша. Ведь когда пишу, я чувствую, что живу. И это в придачу к тому, что у меня совсем нет денег.

Гас задумчиво кивнул:

– Всегда труднее писать, когда приходится это делать. Это похоже на то, что давление разных факторов превращает написание книг в такую же работу, как и все остальное, и ты с таким же успехом можешь идти работать страховым агентом. История внезапно теряет всякую срочность, а потом и потребность быть рассказанной.

– Совершенно верно, – согласилась я.

– Но ты все сама поймешь, – холодно сказал он через секунду. – Уверен, что в твоей памяти плавают миллионы историй в стиле «И жили они долго и счастливо».

– Во-первых, таких историй у меня в запасе как раз нет, – возразила я. – Во-вторых, это не так просто, как ты думаешь, Гас. Хеппи-энд не имеет значения, если ты пришел к нему корявым путем.

Я прислонилась головой к окну машины:

– Честно говоря, в данный момент мне было бы проще упаковать свое творчество в облик оптимистичной женской фантастики и уж совсем оторваться от правды жизни. По крайней мере, это дало бы мне повод описать груди каким-то ужасающим новым способом. Как луковичные суккуленты из плоти и сухожилий. В моих книгах пока еще ничего не было о луковичных суккулентах из плоти.

Гас прислонился спиной к водительской дверце и рассмеялся, отчего я почувствовала себя одновременно виноватой (из-за того, что поддразнила его) и до смешного победоносной (из-за того, что снова заставила его смеяться). В колледже мы почти не видели, чтобы он улыбался. Очевидно, не только мне довелось за это время измениться.

– Ты никогда не сможешь так писать, – сказал он. – Это не в твоем стиле.

Мои руки буквально сами скрестились на груди:

– Ты думаешь, я не способна?

Гас закатил глаза:

– Я просто говорю, что это не то, что отразило бы твою сущность.

– Но я уже не та, кем была. Как ты сам заметил, я теперь другая.

– Ты можешь добиться какого-то успеха, – сказал он, и мне снова почувствовалось неприятное покалывание от того, что он, казалось, просвечивал меня рентгеном. Наверное, это были искры старого соревновательного пламени, которое Гас всегда хотел зажечь во мне. – Но держу пари, что ты с не меньшей вероятностью выдумаешь что-нибудь мрачное и унылое, как и я сам в стиле «Когда Гарри встретил Салли»^[20].

– Я могу писать все, что захочу, – возразила я. – Хотя понимаю, как трудно писать про долгую счастливую жизнь тому, чье семейное счастье обычно ограничивается сексом на одну ночь.

Глаза Гаса потемнели, а губы растянулись в неровной улыбке:

– Ты бросаешь мне вызов, Эндрюс?

– Просто хочу сказать, – парировала я, – что такое тебе будет не по нутру.

Гас почесал подбородок, его взгляд затуманился. Он погрузился в раздумья. Потом его рука опустилась на руль, и он резко перевел взгляд на меня.

– Ладно, – сказал он. – У меня есть предложение.

– Седьмой фильм «Пираты Карибского моря»? – спросила я. – Это так безумно, что может сработать!

– Вообще-то, – ответил Гас, – мне подумалось о том, что мы могли бы заключить сделку.

– Что за сделка, Август?

Он заметно вздрогнул при звуке своего полного имени и протянул мне руку через весь салон. Искра предвкушения от такой загадочности пронзила меня, но он всего лишь открыл коробку, стоявшую у меня на коленях, и схватил еще один пончик. Последний кокосовый.

Он откусил кусочек:

– Ты попробуй написать что-нибудь мрачное и посмотри. – Мои глаза закатились, а рука выхватила у него последний кусочек кокосового пончика. – А я напишу в твоем стиле «И жили они долго и счастливо», – невозмутимо продолжил он.

Мои глаза метнулись к нему. Теперь сквозь начавший расходиться туман уже пробивались лучи фонаря на крыльце, ложась на окно машины и немного сзади на его лицо, так что лоб был в тени.

– Ты шутишь?!

– Вовсе нет, – сказал он. – Ты не единственная, кто попал колею и не может выбраться. Мне бы тоже не помешал перерыв от моих занятий…

– Это потому, что написать роман тебе будет легче. По сути, будет подарок для тебя, – поддразнила я.

– А ты можешь заглянуть на темную сторону своего кругозора и посмотреть, как тебе такое. Вдруг это новая Январия Эндрюс. И тот, кто первым продаст свою книгу, можно под псевдонимом, выигрывает.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла произнести ни слова. Закрыв рот, попробовала просто молча сформулировать мысль.

– Что выигрывает? – наконец произнесла я.

Брови Гаса поползли вверх:

– Ну, во-первых, если ты первая продашь книгу, то сможешь оплачивать счета и держать в сумке вино. Во-вторых… – Гас на мгновение задумался, – проигравший будет продвигать в печать книгу победителя, писать слова одобрения на обложке и всячески рекомендовать ее в интервью. Он будет выбирать ее, когда ему предложат выбрать тему для заседания Клуба книголюбов. Словом, все, чтобы книга продавалась. И в-третьих, если ты выиграешь, то сможешь вечно тыкать мне этим в лицо, что, как мне кажется, ты считаешь почти бесценным.

Мне бы никакими силами не удалось скрыть улыбку, расцветшую на моем лице.

– Это точно, – не заставило себя ждать мое признание.

Все, что он говорил, начинало неожиданно обретать смысл. В моей голове закрутились мысли-колеса, стопорившиеся весь последний год. Я действительно думала, что смогу написать такую книгу, какую написал Гас, смогу сделать подражание Великому американскому роману^[21].

С любовными историями все было совсем иначе. Они слишком много значили для меня. Поэтому моим читателям приходилось слишком долго ждать, чтобы получить от меня то, во что с трудом верила моя душа.

А здесь все начинало для меня складываться. Все, кроме одной детали. Слишком уж преувеличенно и хитро прищуривался Гас.

– А что ты здесь выиграешь? – спросила я.

– Все то же самое, – сказал он. – Я хочу, чтобы кто-то помог мне. И деньги. Деньги всегда помогают.

– А-а, – вырвалось у меня. – Неужели больше нет других проблем в твоем раю для особо озабоченных?

– Мои книги пишутся слишком долго, – признался Гас. – Да, авансы бывают хорошими, но даже с моей образованностью у меня было много студенческих ссуд и осталось несколько старых долгов. А потом я хорошо вложился в этот дом. Возможность что-то быстро продать здорово поможет мне.

Я ахнула и шутливо схватилась за сердце.

– И ты опустишься до такого мазохизма, чтобы торговать американской мечтой о вечной любви?

Гас нахмурился:

– Если тебе не нравится этот план, просто забудь о нем.

Но теперь мне уже было сложно забыть это. Теперь мне нужно было доказать Гасу, что моя литература сложнее, чем кажется, а также что я способна писать то, что пишет он. Кроме того, если Август Эверетт будет продвигать мою книгу, это будет иметь для меня такие преимущества, от которых и не стоит отказываться.

Самые простые слова уверенно выразили мое согласие.

Его глаза впились в меня, и злая улыбка подняла уголок его губ.

– Ты уверена? Это может быть по-настоящему унизительно.

У меня вырвался невольный смешок.

– О, я рассчитываю на это. Но, пожалуй, немного облегчу тебе задачу. Могу провести ускоренный курс по созданию романтических комедий.

– Отлично, – сказал Гас. – Тогда я проведу тебя через свой исследовательский процесс. Помогу тебе погрузиться в твой скрытый нигилизм, а ты научишь меня петь так, как будто никто не слушает, танцевать так, как будто никто не смотрит, и любить так, как будто мне никогда не было больно.

Его слабая улыбка была заразительной, хотя и слишком самоуверенной.

– Ты действительно думаешь, что сможешь это сделать? – прозвучал мой вопрос.

Он приподнял одно плечо:

– А ты думаешь, что сможешь?

Размышление над ответом помогло мне выдержать его взгляд:

– И ты одобришь эту книгу? Если победа достанется мне, ты напишешь блестящий отзыв на мой роман, независимо от того, насколько плохим или хорошим он тебе покажется?

Его глаза согласно блеснули. Мне помнилось, что они всегда расширялись и темнели, когда он терялся в своих мыслях.

– Я помню, как ты писала, когда тебе было двадцать два, – осторожно сказал Гас. – Это было неплохо.

На щеках у меня выступил румянец. Я не понимала, как он мог одновременно быть таким почти снисходительно грубым и делать обезоруживающий комплимент.

– Но да, – добавил он, наклоняясь вперед. – Даже если ты выдашь мне сиквел «Джильи»^[22] на бумаге и сможешь продать его, я его одобрю.

Я откинулась на спинку кресла, чтобы между нами оставалось хоть какое-то расстояние.

– Окей. Ну так что? – сказал он. – В будние дни мы пишем, а конец недели оставим для просвещения?

– Просвещение, – повторил он. – Без него никуда.

– По пятницам я буду ходить с тобой на все исследования, которые ты обычно проводишь. В том числе и это… – моя рука жестом показала процесс заполнения бланка.

Он криво усмехнулся и показался мне особенно злым.

– О, это так захватывает, – заверил он. – А потом, по субботам, мы будем делать все, что ты обычно делаешь для своих исследований. Полеты на воздушном шаре, уроки парусного спорта, поездки на мотоцикле на двоих, ужины при свечах в ресторанах с патио и плохими кавер-группами и все такое.

Жар распространился по моей шее. Он только что снова прибил меня к стенке. Я, конечно, не ездила на мотоцикле вдвоем (у меня нет никакого желания умереть), но действительно заказывала полет на воздушном шаре, чтобы подготовиться к своему третьему роману «Северное сияние».

Уголок его рта дернулся, явно обрадованный моему выражению лица.

– Так мы договорились? – Он протянул мне руку.

Мой разум активно двигался в головокружительном вальсе. У меня не было никаких других идей. Наверное, депрессивный писатель может написать только депрессивную книгу, но это вовсе не догма.

– Окей.

Я скользнула рукой в его ладонь, притворяясь, что не чувствую, как искры отскакивают от его кожи прямо в мои вены.

– И еще кое-что, – сказал он серьезно.

– Что?

– Обещай, что не влюбишься в меня.

– О боже мой!

Я толкнула его плечом и плюхнулась обратно на свое место, смеясь:

– Ты что, только что процитировал «Спеши любить»?

Гас улыбнулся:

– Отличное кино, – сказал он. – Извини, фильм.

Я закатила глаза, все еще дрожа от смеха. У него тоже вырвался смешок:

– Я серьезно. По-моему мне как-то удалось поцеловаться с девчонкой в кинотеатре прямо во время него.

– Я отказываюсь верить, что кто-то может удешевить величайшую любовную историю с участием Мэнди Мур, позволив подростку Эверетту себя поцеловать или облапать.

– Верь во что хочешь, Январия Эндрюс, – сказал он. – Джек Ричер^[23] рискует своей жизнью каждый день, чтобы гарантировать тебе эту свободу.

Глава 9

Рукопись

Когда я проснулась, похмелья у меня не было, но зато уже значилось одно сообщение, от Шади: «Оказалось, что у Зачарованной Шляпы целая полка старинных шляп!!!»

«И откуда ты это узнала?» – спросила я Шади в ответ, затем встала с дивана и пошла на кухню. Пока у меня все еще так и не хватило смелости, чтобы подняться наверх в спальню отца или даже просто обустроиться в гостевой спальне на первом этаже, но получилось начать неторопливое изучение шкафов в доме. Дальнейшие исследования показали, что на плите стоит чайник с розовыми крапинками, что на кухне нет кофемашины, а на маленьком раскладном столике стоят френч-пресс и кофемолка. Вероятно, это была одна из вещей Сони, потому что я никогда не видела, чтобы папа пил что-нибудь, кроме капсульного кофе из «Старбакса» кружками. Эти капсулы мама покупала оптом, а также покупала зеленый чай. Его она умоляла пить вместо кофе.

Я сама не была снобом. И вполне могла бы пить с утра ароматизированные сиропы и взбитые напитки, но чаще всего начинала утро с чего-то крепкого и черного. И теперь по привычке сразу наполнила чайник и зажгла конфорку. Пламя, тепло от него и землистый запах газа оживили помещение. Я включила кофемолку и стала смотреть в окно, слушая ее мерное жужжание. Вчерашний туман все держался, окутав полосу леса между домом и пляжем глубокими серыми и синими тонами. В доме тоже похолодало. Пришлось даже вздрогнуть и поплотнее затянуть халат.

Пока я ждала, когда кофе закипит, мой телефон снова завибрировал на стойке.

«В общем, – писала Шади. – Ты же помнишь, я рассказывала тебе, как после работы мы все вместе выходили на улицу, и, как обычно, он полностью игнорировал меня, за исключением тех случаев, когда я не смотрела на него. В такие минуты я чувствовала, что он смотрит на меня. Когда он пошел в туалет, я пошла тоже. Потом вернулась в коридор и ждала. Он вышел и сказал: «Эй, Шад», а я выдала: «Вау, я и вправду думала до этого момента, что ты не можешь говорить», на что он просто пожал плечами. Тогда я сказала, что планирую уходить, а он выглядел таким разочарованным, что я добавила: «Вообще-то я планировала уйти вместе с тобой…» А остальное, как видишь, уже известная тебе история».

«Ух ты, – напечатала я в ответ. – Эта история стара как мир».

«Правда, – ответила Шади. – Девочка встречает мальчика. Мальчик игнорирует девочку, за исключением тех случаев, когда она не смотрит на него. Девочка идет домой с мальчиком и видит, как он вешает свою зачарованную шляпу на переполненную такими же шляпами стойку».

Включенный таймер плиты звякнул, и я, взяв кофеварку, налила немного кофе в кружку в форме мультяшного кита-косатки, затем взяла кофе и свой ноутбук на веранду. Туман приятно холодил мои обнаженные руки и ноги. Мое тело свернулось калачиком в одном из кресел, а мозг начал составлять список дел на сегодняшний день и на оставшуюся часть лета.

Прежде всего мне нужно было выяснить, куда именно движется эта книга, если не в направлении приятного летнего романа с отцом-одиночкой. Затем мне нужно было спланировать сценарий романтической комедии для Гаса на ближайшую субботу.

Мой желудок в очередной раз перевернулся от этой мысли. Я едва ли могла ожидать, что проснусь в панике из-за нашего соглашения. Вообще-то мое состояние сложно было назвать паникой в прямом смысле слова, но я была очень взволнована. Впервые за много лет я собиралась написать книгу, которую абсолютно никто не ждал. И также я буду смотреть, как Гас Эверетт пытается написать любовную историю.

Тут я или выставлю себя полной идиоткой, или, что еще хуже, разочарую Аню. Но сейчас я не могла об этом думать. Надо было еще поработать.

Помимо работы над книгой и размышления о том (фактически только размышления), как найти водителя такси, чтобы съездить к Пит забрать свою машину, я запланировала на сегодня захватить вторую спальню наверху и разобрать там все, что есть. Что-то можно выбросить, что-то отдать, а что-то и продать.

Я также поклялась все-таки перенести уже свои вещи в спальню на первом этаже. Первые несколько ночей я нормально спала на диване, но сегодня утром проснулась с от боли в спине и шее.

Мой взгляд блуждал по рядам окон, расположенных вдоль задней стены дома Гаса. Именно в этот момент Гас вошел в кухню и стащил помятую темную футболку через голову. Я откинулась на спинку шезлонга.

Он не мог видеть, что я наблюдаю за ним. Но меня очень беспокоило, что, возможно, он это подозревает. Ведь он смотрел пару секунд в мою сторону, прежде чем отвернуться. Мне живо представились изгибы рук Гаса, когда он стягивал футболку через голову, его плоский живот, обрамленный острыми углами тазовых костей. Сейчас он выглядел немного мягче, чем в колледже, небольшой животик ему шел. Или, может быть, это ближе соответствовало моим представлениям о мужской красоте.

Что ж, я сидела и недвусмысленно пялилась на него.

В какой-то момент я быстро оглянулась и вздрогнула. Теперь Гас стоял перед стеклянными дверями. Он поднял свою кружку, как будто хотел произнести за меня тост. Увидев поднятую в ответ мою кружку, он зашаркал прочь.

Если Гас Эверетт уже приступил к работе, мне тоже нужно было поторапливаться. Я открыла ноутбук и уставилась на прежний документ, который тщетно просматривала последние дни. Любовь с первого взгляда. В романах Августа Эверетта не было романтических встреч, это уж точно.

Что же там было? Я не читала ни одного из них, ни «Рошамбо»^[24], ни «Откровений», но прочла достаточно рецензий, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Люди принимают неправильные решения по вполне понятным и даже правильным причинам. Но часто люди принимают правильные решения по совершенно неправильным причинам. И при этом получают то, что хотели, даже если это в конечном счете и уничтожает их.

Какие-то замкнутые семьи, в которых царят извращения.

Ну, у меня-то в этой сфере никакого опыта не было вообще! Боль пронзила меня насквозь. Это было похоже на первые несколько секунд ожога, когда вы не можете сказать, жар это или холод, но знаете, что в любом случае без повреждений не обойдется.

Воспоминание о моей ссоре с мамой после похорон отца поднялось, как приливная волна.

Жак уехал в аэропорт в ту же секунду, как закончилась траурная служба, чтобы поскорее вернуться на работу, и потому полностью пропустил разборки с Соней. А как только Соня сбежала, мы с мамой тоже не задержались там долго.

Мы ругались всю дорогу до дома. Нет, вернее, я ругалась. Многие годы я испытывала чувства, которые сейчас предпочла бы не испытывать. Годы предательства вынудили уйти эти чувства.

– Как ты могла скрыть это от меня? – кричала я, сидя за рулем машины.

– Она не должна была приходить сюда! – говорила мама, закрыв лицо руками. – Я не могу говорить об этом, – всхлипывала она, качая головой. – Я не могу!

С тех пор на все мои слова она мне так и отвечала. «Я не могу говорить об этом. Я не могу говорить о нем в таком тоне. Я не собираюсь говорить об этом. Я не могу».

Я должна была понять. Мне следовало бы больше заботиться о том, что чувствует мама.

Это должно было стать тем моментом, когда я повзрослела. Я крепко обнимала ее, обещая, что все будет хорошо, и принимая ее боль. Вот что взрослые дочери делают для своих матерей. Но там, в церкви, я разорвалась пополам, и все выплеснулось из меня на всеобщее обозрение.

Сотни ночей я предпочитала не плакать. Тысячи мгновений я волновалась из-за внутреннего беспокойства. А вдруг я сделаю только хуже для своих родителей? Я понимала, что мне нужно быть сильной и нужно быть счастливой, чтобы не огорчать их.

Все эти годы, когда я боялась, что моя мать умрет, я прятала с глаз долой каждую уродливую вещь в доме, чтобы превратить свою жизнь в блестящую витрину для нее.

Я заставляла своих родителей смеяться. Заставляла их гордиться мной. Приносила домой хорошие оценки, боролась изо всех сил, чтобы не отстать от Гаса Эверетта. Мы допоздна читали с папой, а затем мне предстоял ранний подъем, чтобы притвориться, что мне нравится йога с мамой. Я рассказывала им о своей жизни, бесконечно расспрашивала об их жизни, чтобы никогда не жалеть о том, что зря тратила время. И еще скрывала сложные чувства, которые приходили ко мне с попытками запомнить и «отложить на потом» кого-то, кого ты любил, но не мог сейчас ответить взаимностью.

Первая любовь пришла ко мне в двадцать два года в образе мальчика по имени Жак, который был самым любимым во дворе и самым интересным человеком из всех моих прежних знакомых. Я старалась как можно чаще демонстрировать родителям наше счастье. Даже отказалась от аспирантуры, чтобы быть ближе к родителям, но доказала, что на самом деле ничего не упустила, опубликовав первую книгу в двадцать пять лет.

«Смотрите! Все в порядке! Смотрите! У меня есть все самое лучшее, чего ты хотела бы для меня!» Я всячески старалась показать, что меня нисколько не задевает болезнь мамы. Еще одна вариация на тему «И жили они долго и счастливо».

Я делала все возможное, чтобы доказать, что со мной все в порядке, что я не волнуюсь. Делала для этой неписанной истории своей жизни все что могла. Верила, что втроем мы несокрушимы.

Но по дороге домой с похорон я больше не хотела быть в таком «порядке». Мне захотелось снова быть ребенком. Мне как никогда раньше хотелось плакать, хлопать дверьми, кричать: «Я ненавижу тебя! Ты разрушил мою жизнь!»

Мне хотелось, чтобы мама прокралась в мою комнату и поцеловала меня в лоб, прошептав: «Я понимаю, как ты напугана». Но вместо этого она вытерла слезы, глубоко вздохнула и повторила:

– Я не собираюсь об этом говорить.

– Отлично, – сказала я, побежденная и сломленная. – Мы не будем об этом говорить.

После моего возвращения в Нью-Йорк все изменилось. Мамины звонки стали редкими, но когда они случались, они обрушивались на меня как торнадо. Она перебирала в своем рассказе каждую деталь своей недели, а потом спрашивала, как дела у меня. Если я колебалась слишком долго, она впадала в панику и извинялась за какие-то моменты, которые уже стерлись из моей памяти.

Она провела годы, готовясь к собственной смерти, и у нее не было времени подготовиться к другому удару. Отец ушел от нас, и на его похороны пришла страшная правда, которая разорвала пополам все наши прекрасные воспоминания. Ей было очень больно, и я знала это.

Мне тоже было больно, так больно, что на этот раз я не могла ни смеяться, ни танцевать. И даже не могла написать счастливый конец своей собственной неизданной истории.

Сейчас у меня не было желания сидеть перед своим ноутбуком в этом доме, полном тайн, в попытках изгнать память об отце из моего сердца. Но похоже, я нашла единственную идею, которую могла осуществить. Потому что начала печатать:

Впервые она встретила любовь всей жизни своего отца на его похоронах.

* * *

Мой роман с книжками – любовными романами – начался в приемной маминой рентгенологической клиники. Маме не нравилось, что я хожу в кабинеты с ней, она настаивала, что это заставляет ее чувствовать себя дряхлой. Поэтому я сидела с потрепанной книжкой в мягкой обложке, которую брала тут же с полки, пытаясь отвлечься от зловещего тиканья часов, висевших над окошком регистратуры.

Я думала, что буду пялиться на одну страницу в течение двадцати минут, пойманная в хомячье колесо тревоги. Но вместо этого прочитала почти сто пятьдесят страниц, а затем случайно сунула книгу в сумочку, когда пришло время идти домой.

Это была первая волна облегчения, испытанная мной в то непростое время, и с тех пор я читала все любовные романы, которые только могла достать. А потом, не имея никаких планов, я начала сама писать такой роман, и это чувство влюбленности по уши в историю и ее героев, которые вышли из-под моего пера, не было похоже ни на что другое.

Мамин первый диагноз научил меня тому, что любовь – это спасательная веревка, брошенная с борта. А второй ее диагноз убедил меня в том, что любовь – это спасательный жилет, особенно когда ты тонешь.

Чем больше я работала над своей любовной историей, тем менее беспомощной чувствовала себя в этом мире. Возможно, мне пришлось отказаться от своего плана пойти в аспирантуру и найти работу преподавателя, но у меня все еще была своя возможность помогать людям. Я могла бы дать им что-то хорошее, что-то смешное и обнадеживающее.

И это работало. В течение многих лет у меня была цель – нечто хорошее, на чем можно сосредоточиться. Но когда папа умер, я почувствовала, что не могу писать, а это было единственное, что всегда меня успокаивало, освобождало от мрачных мыслей и приносило надежду в самые тяжелые моменты жизни.

До тех пор это работало. И ничего, что это был скорее дневник, написанный от третьего лица, чем роман. Слова сами выходили из-под моих рук. Я была очень рада найти свою колею. Мне не хотелось думать о скучной работе заполнять в офисе документы по сотне раз за день. То, что я имела, было определенно лучше.

Она понятия не имела, любил ли отец эту женщину на самом деле. Она не знала, любил ли он ее мать. Но в чем она ни в коей мере не могла сомневаться, так это в том, что он любил книги, лодки и ее, Январию.

Дело было не только в том, что я родилась в январе. Он всегда вел себя так, будто я родилась в январе, потому что это был для него лучший, его любимый месяц.

А я, проживая в Огайо, считала этот месяц самым худшим в году. У нас часто снег выпадал только в феврале, а это означало, что январь был просто серым, холодным и безветренным периодом с совершенно безрадостными перспективами. Никаких праздников впереди, все в прошлом.

«В Западном Мичигане все по-другому», – любил говаривать папа. Там было озеро, и, замерзая, оно покрывалось не одним футом снега. По его льду можно было пройти, как по какой-нибудь марсианской пустыне. В колледже мы с Шади планировали съездить туда на выходные и посмотреть, но поездка не состоялась из-за смерти их пони. Ей позвонили с плохой новостью. И в итоге мы провели выходные, слушая бессмертные шедевры музыкальной классики и что-то готовя.

Я снова принялась печатать.

Если бы все было по-другому, она могла бы поехать в город на берегу озера зимой, а не летом, и сидеть в маленьком домике, глядя на светлую голубизну и странную замерзшую зелень заснеженного пляжа.

Но ее не оставляло это сверхъестественное чувство, страх, что она столкнется лицом к лицу с его призраком, если появится там в то самое время.

О, я бы видела его повсюду. Я бы гадала, как он связан с каждой деталью дома, вспомнила бы каждый снегопад, который он описывал мне в детстве.

Все эти крошечные шарики, Январия, как и мир, сделаны из сладких падающих песчинок^[25]. Чистый сахар.

У него была своя особая манера описывать вещи. Когда мама прочитала мою первую книгу, она сказала мне, что видит в ней – в том, как я написала, – его, моего отца.

Все это имело смысл. В конце концов – со временем я научилась любить его истории.

Раньше она гордилась тем, что у нее было много общего с ним, и рассматривала сходство с восторгом. Оба – совы. Беспорядочны, всегда опаздывают, всегда с книгой в руках.

Я запомнила его таким. Небрежно относится к солнцезащитному крему и любит картошку в любом виде. Живой, когда мы были в лодке на воде. Руки широко раскинуты, куртка шуршит, глаза щурятся на солнце.

Теперь она беспокоилась, что это сходство выдавало ужасную неправильность, которая жила в ней. Возможно, она, как и ее отец, была неспособна к любви, за которой гонялась всю свою жизнь.

А может быть, этой любви просто не существовало.

Глава 10

Интервью

Я где-то прочитала интересную мысль. Для того чтобы стать экспертом в чем-либо, требуется потратить 10 000 часов. Но писательское мастерство это нечто слишком неопределенное для того, чтобы просто суммировать 10 000 часов. Может быть, 10 000 часов лежания в пустой ванне и напряженного мозгового штурма привели к тому, что я стала экспертом по мозговому штурму в пустой ванне. Может быть, 10 000 часов прогулок с собакой вашего соседа и разработкой сюжетных проблем превратят вас в профессионала в разгадывании запутанных сюжетов.

Но все это лишь части единого целого, а именно писательского ремесла.

Я, вероятно, потратила более 10 000 часов, печатая романы, если считать и те, которые были опубликованы, и те, которые были отброшены. Но я все еще не была экспертом в работе на клавиатуре, не говоря уже о том, чтобы научиться хорошо писать книги. Потому что даже если вы потратили 10 000 часов на написание хорошей художественной литературы и еще 10 000 часов на чтение других авторов, это не делает вас экспертом в написании книг другого жанра.

Я совершенно не понимала, что делаю. И даже не была уверена, что вообще что-то сделаю. Была нехилая вероятность, что, когда этот проект попадет к Ане, мне по электронной почте придет ответ такого плана: «Зачем ты мне только что прислала ресторанное меню?»

Но независимо от того, преуспевала я в этой книге или нет, я ее писала. Текст приходил болезненными приливами и отчаянными потоками, словно приуроченный к волнам, разбивающимся где-то за стеной тумана.

Конечно, в этом романе была не моя жизнь, но она была мне близка. Разговор между тремя женщинами – Элли, ее матерью и некой Люси, срисованной с Сони, – можно было бы хоть сейчас передать слово в слово, но я знала, что в наш бурный век не стоит так уж доверять памяти.

Если память мне не изменяла, то папа не мог быть здесь, в этом доме, во время ремиссии грозной маминой болезни. Он не мог быть таким, каким я его изображала, потому что до самой его смерти и того страшного открытия у меня были воспоминания о том, как они с мамой танцевали босиком на кухне. Я хорошо помнила, как он гладил ее волосы и целовал в лоб, как мы ехали в больницу со мной на заднем сиденье. У меня были даже воспоминания о плей-листе, который я подбирала вместе с папой. Эти композиции затем играли в машине. Помню Вилли Нельсона с его «Always on My Mind». Мама и папа сидели, крепко сжав руки между сиденьями.

Конечно, я помнила и о «командировках» отца. Но в этом-то все и дело! В моих воспоминаниях все было так, как я знала на тот момент, а потом некрасивая правда разорвала воспоминания пополам так же легко, как если бы они были изображениями на бумаге из принтера.

Следующие три дня были заполнены писаниной, уборкой в доме и, по сути, ничем другим. Кроме коробки оберточной бумаги, нескольких настольных игр, большого количества полотенец и запасных постельных принадлежностей в гостевой спальне наверху не было ничего даже отдаленно личного. То же самое я могла бы найти в любом загородном доме в Америке и, может быть, в каком-нибудь «витринном образце» строительной фирмы в качестве полусерьезного обещания, что и ваша жизнь тоже может быть такой же красивой.

Мне нравилось, что наверху декора встречалось значительно меньше, чем в теплой атмосфере «бохо» внизу. Меня затрудняло точно определить, почувствовала ли я облегчение, обнаружив отсутствие личных вещей наверху, или была обманута этим.

Если бы здесь было что-то от него или от нее, она уже сделала бы все возможное, чтобы очистить от этого дом.

В среду я сфотографировала мебель и поместила фотографии в Крейглисте^[26]. В четверг упаковала дополнительные постельные принадлежности, настольные игры и оберточную бумагу в коробки, чтобы сдать на благотворительность. В пятницу сняла все постельное белье и полотенца с вешалок во второй ванной наверху и отнесла их в прачечную на первом этаже, бросив в стиральную машину. И лишь после этого я смогла сесть писать.

Туман наконец рассеялся. В доме снова стало жарко и липко, поэтому мне пришлось открыть окна и двери и включить все вентиляторы.

В течение последних трех дней Гас иногда попадался мне на глаза, но мельком и относительно нечасто. У меня сложилось впечатление, что во время обдумывания формулировок он постоянно ходил. Если утром он работал за кухонным столом, то к тому времени, когда я наливала себе вторую чашку кофе, его там уже не было. Если весь день его нигде не было видно, то ночью он внезапно появлялся на веранде и занимался своим творчеством только при свете ноутбука, а вокруг него кружился рой мотыльков.

Всякий раз, замечая его, я мгновенно теряла суть изложения. Было слишком весело представлять себе, что он может написать, обдумывая возможные варианты. Я молилась за вампиров в его «исполнении».

В пятницу после обеда мы впервые расположились за столиками перед нашими совпадающими окнами. Гас сидел за кухонным столом лицом к моему дому, а я сидела за кухонным столом лицом к его дому. Он поднял свою бутылку пива так же, как насмешливо поднимал свою кофейную кружку у двери. Я подняла стакан с водой. Оба окна были открыты. Мы могли бы и так поговорить, но нам пришлось бы кричать.

Неожиданно Гас улыбнулся и взял лежавшие рядом маркер и блокнот. Он что-то нацарапал на листе бумаги, потом поднял блокнот, чтобы я могла прочитать:

ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА, ЯНВАРИЯ. ЗАГЛЯНИ В БЕЗДНУ.

Я подавила смешок, выудила из рюкзака фломастер, подтащила к себе блокнот и открыла его на чистой странице. Большими квадратными буквами я написала:

ЭТО НАПОМИНАЕТ МНЕ ТО ВИДЕО С ТЕЙЛОР СВИФТ^[27].

Его лицо расплылось в улыбке. Он покачал головой и снова принялся писать. Никто из нас не сказал ни слова, и никто из нас не пошел к другому. Так продолжалось до тех пор, пока он сам не постучал в мою парадную дверь, держа в руках по термокружке для путешествий.

Он указал мне на одежду – на то самое вызывающее зуд черное платье, в котором я была тогда в книжном клубе, и на ботинки, присел, затем встал и покачал головой.

– Это… не подходит.

– Но я в этом отлично выгляжу, – парировала я.

– Согласен. Если бы мы собирались посмотреть американский балет, ты была бы в этом великолепна. Но я говорю тебе, Январия, что сегодня это не подходит. Мы вернемся очень поздно, – предупредил Гас.

Мы ехали в его машине на север вдоль озера. Солнце висело низко, и его последние лихорадочные лучи окрашивали все вокруг в цвет подсвеченной сахарной ваты. Когда я потребовала, чтобы он выбрал мне наряд и избавил меня от хлопот, то ожидала, что он будет чувствовать себя неловко. Вместо этого он последовал за мной в гостевую комнату на первом этаже, посмотрел на кучу вещей, висящих в шкафу, и выбрал те же самые джинсовые шорты, которые я надевала в книжный магазин Пит, и футболку с Карли Саймон. В этом я и поехала.

– Если ты не заставишь меня слушать, как ты поешь «Everybody Hurts» два раза подряд, – сказала я, – думаю, что и поздний вечер мне не страшен.

Он слабо улыбнулся, и его веки на мгновение моргнули:

– Не волнуйся. Это был особый случай, когда я позволил другу уговорить меня. Такое больше не повторится.

Он беспокойно постукивал по рулю, когда мы подъехали к светофору, на котором горел красный, и мой взгляд скользнул вниз по венам на его предплечьях, а затем вверх вдоль бицепса, до места, где он прятался в рукав рубашки. Мой бывший, Жак, был красив и мог бы работать моделью, рекламирующей нижнее белье. Он был идеально подтянут, с обаятельной улыбкой и золотисто-каштановыми волосами, и не было дня, когда бы они выглядели неряшливо. Гас же обладал массой «несовершенств», но все эти мелкие несовершенства – его шрамы и борозды, кривые линии и острые края – не давали мне отвести взгляда, и мне казалось, что за ними я хочу увидеть нечто большее.

Он наклонился вперед и начал настраивать регулятор температуры, его взгляд метнулся в мою сторону. Я резко отвернулась к окну, пытаясь очистить свой разум, прежде чем он успеет прочитать мои мысли.

– Хочешь, я тебя удивлю? – спросил он.

Мое сердце, казалось, остановилось.

– Что? – спросила я.

– Я насчет того, куда мы едем.

Я расслабилась:

– Хм. Я должна быть удивлена чем-то настолько тревожным, что, по-твоему, не может не попасть в мою книгу? Нет, спасибо.

– Вероятно, это разумно, – согласился он. – Мы собираемся взять интервью у женщины, чья сестра одно время исповедовала культ самоубийц.

– Ты шу-ти-шь.

Он покачал головой.

– О боже, – сказала я сквозь взрыв смеха. Внезапно мое внутреннее напряжение куда-то подевалось. – Гас, ты пишешь романтическую комедию о культе самоубийц?

Он закатил глаза:

– Я договорился об этом интервью еще до нашего пари. Кроме того, смысл этой прогулки в том, чтобы помочь тебе научиться писать в других жанрах.

– Ну, в любом случае ты не шутил про бездну, – сказала я. – Значит, смысл этого урока в том, что по большому счету «Все отстой, а теперь приступай к работе и пиши об этом»?

Гас ухмыльнулся:

– Нет, циничный умник. Суть этого урока – персонаж и его детальная проработка.

Я притворно ахнула:

– Ты никогда не поверишь в это сумасшедшее совпадение, но у нас есть то же самое и в женской прозе!

– Знаешь, ведь это ты инициировала этот план урока, – сказал Гас. – Если ты собираешься все время смеяться надо мной, я с радостью подброшу тебя до ближайшего пригородного камеди-клуба с открытым микрофоном и заберу на обратном пути.

– Ладно, ладно, – помахала я ему рукой. – Персонаж, детали. Ты же говорил…

Гас пожал плечами:

– Мне нравится писать о диковинных вещах. Персонажи и события, которые кажутся слишком абсурдными, чтобы быть реальными, все же встречаются в жизни. Наличие особой специфики помогает сделать невероятное событие правдоподобным. Поэтому я и беру так много интервью. Мне интересно, что люди помнят о той или иной ситуации. Например, если я собираюсь написать про фанатика культа, который верит, что он – инопланетное сознание, реинкарнированное, как все в мире великие лидеры, причем на протяжении многих веков, мне нужно знать, какую обувь он носит и что ест на завтрак.

– Ты действительно так думаешь? – поддразнила я. – Неужели читатели искренне просят об этом?

Он рассмеялся:

– Знаешь, может быть, причина, по которой ты не можешь закончить свою книгу, заключается в том, что ты все время спрашиваешь себя, что же хочет прочитать кто-то другой, а не пишешь то, что хочешь написать ты?

Я скрестила руки на груди, ощетинившись:

– Так скажи мне, Гас, как ты собираешься придать романтическую окраску своей книге о культе самоубийц?

Его голова откинулась на подголовник, и острые, как нож, скулы отбрасывали резкие тени на лицо. Он почесал подбородок:

– Во-первых, я не помню, когда сказал, что это интервью для моего ром-кома? Я с таким же успехом могу отложить все свои заметки до тех пор, пока не выиграю пари, а затем просто вернусь к работе над следующим официальным романом. Так сказать, программной вещью.

– И это то, что ты сейчас делаешь? – спросила я.

– Пока не знаю, – признался он. – Я пытаюсь понять, могу ли я объединить эти идеи.

– Может быть, – произнесла я с сомнением. – Расскажи мне подробности. Посмотрим, смогу ли я помочь.

– Окей. Так, – сказал он, поправляя хватку на руле. – Первоначально предполагалось, что этот журналист узнает, что его школьная возлюбленная, бывшая наркоманка, присоединилась к секте. Поэтому он решает проникнуть в секту и уничтожить ее. Но там он начинает очень быстро продвигаться вверх по действующей в секте служебной лестнице, так что забывает о девушке, которую хотел спасти. И по мере подъема он начинает видеть все иначе, получая доказательство того, что лидер прав. Причем во всем. В конце концов девушка пугается и пытается пойти на попятную, уговаривая его уйти вместе с ней.

– Итак, я предполагаю, – сказала я, – что они уезжают, проводят медовый месяц в Париже и поселяются на маленькой вилле на юге Франции. Наверное, станут виноделами.

– Вообще-то он собирался убить ее, – решительно заявил Гас, – чтобы спасти ее душу. Я еще не решил, будет ли это действие тем, что в конце концов разрушит культ, – просто арестуют всех лидеров и все такое, или он станет новым пророком. Мне понравился первый вариант, потому что он больше похож на замкнутый круг. Он хочет вытащить ее из культа и делает это. Он хочет уничтожить культ и делает это. Но второй вариант мне кажется в некотором смысле более цикличным. Словно бы каждый новый член секты с комплексом героя может в конечном итоге делать именно то, что делает первоначальный лидер культа. Я не знаю. Может быть, в самом конце романа у меня появится молодой человек или женщина с пристрастием к наркотикам…

– Мило, – произнесла я скептически.

– Вот и я так думаю, – ответил он.

– Так. Есть идеи не для этой ужасной версии романа?

– Есть, мне понравилась твоя затея про юг Франции. Это просто огонь!

– Рада, что ты смотришь на многое так же, как я.

– Ну, как бы там ни было, – сказал он. – Я что-нибудь придумаю. Романтическая комедия про мрачный культ – это уже вещь. Что насчет тебя? Что у тебя за книга?

Я притворилась, что меня тошнит прямо на колени.

– Мило, – эхом отозвался он, одарив меня улыбкой.

Говоря об огне внутри него, я ничуть не преувеличивала. Иногда мне казалось, что этот огонь отражается в его глазах. Сейчас в салоне его машины было темно, и его глаза не должны были так блестеть ни по каким законам физики. От такого неуважения к законам природы моя кожа начала гореть под этим взглядом.

– Я понятия не имею, что это за книга, – сказала я, когда он наконец снова посмотрел на дорогу. – И понятия не имею, о чем она будет. Я думаю, речь пойдет о девушке.

Он подождал несколько секунд, пока я продолжу, а потом шутливо воскликнул:

– Даже так?!

– Я знаю.

Это было еще не все, что я знала. В моей книге будет отец, которого обожала героиня. Там будет любовница отца, пляжный домик у озера и мать героини. Но даже если отношения между мной и Гасом Эвереттом потеплели, я не была готова к дальнейшим вопросам, которые могли бы продолжить этот разговор.

– А почему ты сюда переехал? – спросила я после долгого молчания.

Гас заерзал на сиденье. Очевидно, было еще много вещей, о которых он не хотел говорить со мной.

– Ради книги, – сказал он. – Я давно читал об этом культе, который исповедуют здесь. Еще в девяностые годы. У его основателя была большая территория в лесу, пока его не разорили. Там творилось всякое беззаконие. Я здесь уже около пяти лет, опрашиваю людей, провожу исследования и все такое.

– Серьезно? Ты работаешь над этим уже пять лет?

Он посмотрел в мою сторону:

– Это тяжелая исследовательская работа. В течение этого времени я успел закончить свою вторую книгу на другие темы и совершить творческий тур. Не думай, что это пять лет непрерывной работы за пишущей машинкой с одной бутылкой воды на столе.

– Твой доктор будет рад услышать это.

Некоторое время мы ехали в напряженном молчании, а потом Гас опустил стекло, что дало мне моральное право опустить свое. Гул от бьющего в открытые окна теплого воздуха рассеял тишину, а с ней и неудобство молчания. Так мы были просто похожи на двух незнакомцев на одном пляже, в автобусе или на пароме.

Пока мы ехали, солнце дюйм за дюймом уползло за горизонт. В конце концов Гас поиграл с радио, остановившись на ретрорадиостанции с композициями Пола Саймона.

– Мне нравится эта песня, – сказал он мне сквозь шум ветра в машине.

– Неужели? – удивленно переспросил я. – А я думала, что ты заставишь меня всю дорогу слушать кавер-версию «Hurt» Эллиота Смита или Джонни Кэша.

Гас закатил глаза, но продолжал улыбаться:

– А я подумал, что ты принесешь с собой весь плейлист Мэрайи Кэри.

– Черт, жаль, что я об этом не подумала.

Его хриплый смех был почти не слышен на ветру, но я услышала достаточно, чтобы мои щеки вспыхнули.

Прошло два часа, прежде чем мы выехали на шоссе, а затем еще тридцать минут ехали по обледенелым проселочным дорогам, освещенным только светом фар и звездами над головой.

Наконец мы свернули с извилистой лесной дороги на посыпанную гравием стоянку бара с рифленой жестяной крышей. Вывеска на его светящемся шатре гласила: «У воды». За исключением нескольких мотоциклов и пикапа «Тойота», стоянка была пуста, но окна, освещенные рекламными знаками Будвайзера и Миллера, показывали плотную толпу внутри бара.

– Будь честен, – сказала я. – Ты привез меня сюда, чтобы убить?

Мы вылезли из машины, и Гас брелком поднял стекла.

– Пожалуйста, – возразил он. – Мы ехали три часа. Для убийства у меня есть отличное место в самом Медвежьем углу.

– Все твои интервью проходят в жутких забегаловках в лесу? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Только самые лучшие.

Ветра не было, в стоячем воздухе было жарко и липко, через каждые несколько футов мы преодолевали новое облако москитов и светлячков. Мне показалось, что я слышу «воду», о которой говорилось в названии бара, но она была почему-то где-то в лесу позади него. И это было не само озеро, как мне показалось, а, наверное, ручей.

Я всегда немного нервничала, когда отправлялась в такие места, как это. Ведь это был совсем незнакомый мне район. Но Гас, казалось, чувствовал себя непринужденно, и почти никто не поднял взгляда от своего пива или бильярдных столов, когда мы вошли внутрь. Это было царство камуфляжных шляп, безрукавок и курток от Кархарт^[28]. Я была очень благодарна Гасу за то, что он посоветовал мне переодеться.

– С кем мы встречаемся? – спросила я, держась поближе к нему, пока он осматривал толпу.

Он кивнул подбородком в сторону одинокой женщины, сидевшей на высоком стуле у задней стены бара. Грейс, как звали ту женщину, было уже за пятьдесят, у нее были округлые плечи человека, который провел много времени за сидячей работой. И это действительно было так. Она была водителем грузовика, у нее четыре сына, учащихся в средней школе, и совсем нет мужчины, на которого она могла бы опереться.

– Не то чтобы это имело значение, – сказала она, делая глоток своего «Хайнекена». – Мы здесь не для того, чтобы говорить об этом. Вы ведь хотите знать о Хоуп?

Хоуп – это ее сестра. Хоуп и Грейс – близнецы из Северного Мичигана, а не с Верхнего полуострова, как она говорила нам ранее.

– Мы хотим поговорить о том, что вы считаете важным, – сказал Гас.

Она хотела быть уверенной, что это не для новостей. Гас покачал головой:

– Это для романа. Ни один из персонажей не будет иметь ваших имен или выглядеть как вы, словом, быть вами. И описанный культ не будет тем же самым культом, как у вас. То, что вы расскажете, поможет нам понять характеры персонажей. Что заставляет кого-то вступить в секту? Когда вы впервые заметили, что с Хоуп что-то не так? Что-то в этом роде.

Она посмотрела на дверь, потом снова на нас, и на ее лице отразилась неуверенность. Я почувствовала себя виноватой, поскольку знала, что она пришла сюда по собственной воле. Но не так-то просто отдать паре странных незнакомцев сор из своей избы.

– Вы не обязаны нам что-либо рассказывать, – выпалила я, чувствуя, как взгляд Гаса пронзает меня насквозь. Но я не сводила глаз с Грейс, ее водянистых глаз и слегка приоткрытых губ. – Я знаю, что разговоры об этом ничего не изменят, но и не говорить об этом тоже нельзя. Если вам нужно что-то сказать, то говорите. Даже если это просто ваша любимая черта в ней, вы можете сказать об этом.

Ее глаза заострились, превратившись в сапфировые осколки, а губы сжались. На секунду она застыла неподвижно и мрачно, как Мадонна со Среднего Запада в каменной Пиете^[29]. Можно было представить себе, что она лелеет какое-то священное воспоминание, но этого нельзя было увидеть.

– Ее смех, – произнесла она наконец. – Она фыркала, когда смеялась.

Уголок моего рта медленно приподнялся, но новая тяжесть легла на мою грудь.

– Мне нравится, когда люди так делают, – призналась я. – Так делает моя лучшая подруга. Мне всегда кажется, что она тонет в этот момент. Только тонет в чем-то хорошем, понимаете?

На тонких губах Грейс появилась мягкая, едва заметная улыбка.

– Хорошее определение, верное, – согласилась она тихо.

Затем ее улыбка печально дрогнула, и она почесала загорелый подбородок. Ее покатые плечи приподнялись, когда она положила руки на стол. Грейс прокашлялась.

– Не я приложила к этому руку, – хрипло сказала она. – Все было как обычно. Это то, что вы хотели узнать? – Ее глаза заблестели, и она покачала головой. – Я действительно понятия не имела до последнего момента, пока она не ушла.

Гас склонил голову набок:

– Как такое возможно?

– А так! – ответила она.

Слезы навернулись ей на глаза, когда она пожала плечами:

– Она и уходя смеялась.

* * *

Большую часть пути домой мы молчали. Окна были подняты, радио выключено, взгляд прикован к дороге. Гас, как мне показалось, мысленно перебирал информацию, полученную от Грейс.

Я была погружена в мысли о своем отце. Я уже видела, что буду избегать вопросов о нем, пока не достигну возраста Грейс. Наверное, до тех пор, пока не «уйдут» Соня и моя мама и не останется никого, кто мог бы дать мне ответы, даже если бы я захотела их получить.

Но я не была готова провести всю свою жизнь, избегая думать о человеке, который вырастил меня, и чувствуя тошноту всякий раз, вспоминая о конверте в коробке на холодильнике.

Я также устала от боли в грудной клетке – незримого груза, давящего на ключицы, и беспокойного пота, который проступал всякий раз, когда мне доводилось слишком долго размышлять над своей правдой.

Когда воспоминания нахлынули на меня, я закрыла глаза и вжалась в подголовник. Попыталась бороться с этими мыслями, но сегодня слишком устала для этого. А тут и вязаная шаль, и мамино лицо, и ключ в моей ладони.

Боже, как мне не хотелось возвращаться в этот дом! Машина резко остановилась, и я открыла глаза.

– Извини, – пробормотал Гас. Это он ударил по тормозам, чтобы не врезаться в трактор у четырехполосной стоп-линии. – Не обращай внимания.

– Заблудился в своих мыслях? – поддразнила я его, но он даже если услышал, то не подал виду. Более живой уголок его рта был решительно опущен вниз.

– Ты в порядке? – спросил Гас.

– Да.

Он замолчал еще на секунду.

– Это было довольно напряженно, если ты хочешь поговорить об этом.

Я вспомнила историю Грейс. Она думала, что Хоуп почувствует себя лучше, когда попадет в новую компанию. Во-первых, она избавилась от героиновой зависимости – почти непреодолимого желания. «Я помню, что ее кожа стала выглядеть лучше, – сказала Грейс. – И ее глаза. Не знаю, чем именно, но они тоже как-то изменились. Я думала, что моя сестра вернулась, но четыре месяца спустя она погибла».

Она погибла случайно – внутреннее кровотечение в результате практиковавшегося в секте «наказания». Оставшаяся часть трейлерного комплекса, который был тем самым Новым Эдемом, сгорела в пожаре, когда замаячила перспектива расследования ФБР.

Все, что Грейс рассказала нам, вероятно, было здорово для первоначальной сюжетной линии Гаса. И это еще не все. Сегодняшнее исследование было полезно и для меня. Оно могло подтолкнуть меня к тому направлению, которое привело бы меня к такой книге, которую я должна была написать.

Я не могла понять, как люди это делают. Как Гас мог идти по таким темным тропам только ради своей будущей истории? Как он мог все продолжать и продолжать задавать вопросы? Мне всю ночь хотелось только схватить Грейс и крепко прижать к себе, извиниться за то, что мир отнял у нее, и найти какой-нибудь способ сделать ее потерю хоть на унцию легче.

– Придется остановиться, чтобы заправиться, – сказал Гас и свернул с шоссе к заброшенной заправочной станции «Шелл». Здесь не было ничего, кроме выжженных полей на многие мили во всех направлениях.

Я вылезла из машины, чтобы размять ноги, пока Гас заправлял машину. Ночь охладила воздух, но не сильно.

– Это одно из твоих мест убийства? – спросила я, обходя машину и подходя к нему.

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос на том основании, что ты можешь попытаться отобрать его у меня.

– Хорошее возражение, – ответила я и через мгновение уже не могла больше сдерживать вопросы.

– А тебя это не беспокоит? Жить в чужой трагедии пять лет! Это слишком долгий срок, чтобы самому торчать в этой дыре.

Гас засунул заправочный пистолет обратно в насос, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы закрутить колпачок бензобака.

– У всех есть свои скелеты в шкафу, Яна. Иногда думать о ком-то другом – это почти спасение и уж точно облегчение.

– Хорошо, убедил, – сказала я. – Давай выкладывай!

Брови Гаса поползли вверх, а его сексуальный злобный рот обмяк:

– Что?

Я сложила руки на груди и прижалась бедром к водительской двери, устав играть деликатность. Девушка, некогда опьяненная вином из сумки от своей боли, пыталась не дрожать, когда кто-то другой изливал свою боль на высоком табурете в убогом баре.

– Можно я послушаю твою загадочную историю? Посмотрим, не даст ли это мне эффективный перерыв от моей истории.

Ну вот, теперь еще и история Грейс будет давить мне на грудь.

Темные глаза Гаса скользнули по моему лицу.

– Нет, – ответил он наконец и двинулся к двери, а я осталась стоять, прислонившись к машине.

– Ты мне мешаешь, – сказал он.

– Что?

Он потянулся к ручке двери, но я скользнула в сторону, чтобы помешать ему. Его рука коснулась моей талии, и жаркая искра пронзила меня.

– Ты мне еще больше мешаешь, – сказал он тихим голосом, который звучал так, будто он говорил: «Прошу тебя, останься».

У меня зачесались от жара щеки. Его рука все еще висела на моем бедре, как будто он забыл о ней, но его палец неожиданно дернулся, и я поняла, что не забыл.

– Ты только что пригласил меня на самое унылое свидание в мире, – возмутилась я. – Самое меньшее, что ты можешь сделать, это рассказать мне хоть что-нибудь о себе и о том, почему вся эта история с Новым Эдемом так важна для тебя.

Его брови удивленно приподнялись, а глаза блеснули, словно от внутреннего очага:

– Это было не свидание.

Он опять неведомым образом опошлил этот вечер.

– Верно, ты же не ходишь на свидания, – «вспомнила» я. – Так почему эта тема? Часть твоего темного, таинственного прошлого?

Его сексуальный злой рот сжался в линию:

– А что я получу в ответ?

Он шагнул чуть ближе, и я стала ощущать каждый дюйм пространства между нами. Я не была так близко к мужчине со времен Жака. От Жака пахло дорогим одеколоном, а от Гаса – чем-то сладким и соленым, как будто бы дымом ароматических палочек и ветром с моря. У Жака были голубые глаза, которые таинственно мерцали надо мной, как летний ветерок в колокольчиках. Темный взгляд Гаса впился в меня, как штопор: «Что я получу в ответ?»

– Откровенный разговор устроит? – спросила я, и мой голос прозвучал непривычно тихо.

Он слегка покачал головой:

– Скажи мне, почему ты переехала сюда, и я расскажу тебе кое-что о своем темном, таинственном прошлом.

Я секунду обдумывала предложение. Награда, решила я, того стоила.

– Мой отец умер. Он оставил мне свой пляжный домик.

Это была правда, хотя и не вся. На его лице во второй раз мелькнуло незнакомое мне выражение. Сочувствие, а может быть, разочарование? Эта эмоция проскочила по его лицу слишком быстро, чтобы я успела разобрать ее смысл.

– Теперь твоя очередь, – подсказала я.

– Хорошо, – сказал он скрипучим голосом, – но только один факт.

Я молча кивнула.

Гас наклонился ко мне и заговорщически прижался губами к моему уху. От его горячего дыхания по моей шее побежали мурашки. Его глаза искоса скользнули по моему лицу, а другая рука коснулась моего бедра так легко, словно это был ветерок. Жар в моих бедрах распространился в самую глубь, обвиваясь вокруг них, как ползучие лианы.

Это было сродни безумию, так что я живо и ярко вспомнила ту ночь в колледже. В ту ночь он прикасался ко мне именно так. Это было то первое прикосновение, когда мы встретились на танцполе – легкое, как перышко, горячее, как солнечный зайчик, и осторожное, словно намеренное.

Я поняла, что невольно задерживаю дыхание, и, заставив себя дышать, почувствовала, как вздымается и опускается моя грудь. Наверное, так выглядела эротика в девятнадцатом веке.

Как он мог так поступить со мной опять?

После той ночи, что у нас была тогда, этот чувственный голод не должен был поселиться во мне на столь долгое время. После того, как прошел год, я даже и не думала, что он будет таким.

– Я солгал, – прошептал он мне на ухо. – Я читал твои книги.

Его руки еще крепче сжали мою талию, он развернул меня прочь от машины, открыл дверцу и сел, оставив меня задыхаться от внезапного холода парковки.

Глава 11

Не совсем свидание

В субботу я потратила слишком много времени, пытаясь выбрать идеальное место первого романтического приключения для Гаса. Несмотря на то, что я страдала творческим кризисом, я все еще была экспертом в своей области, и мой список мест, где возможна любовь с первого взгляда, а потом долгая и счастливая жизнь, был бесконечным.

Утром я первым делом набрала где-то тысячу слов, но потом все ходила по дому и пыталась гуглить, выбирая идеальное место для романтического свидания. Когда решить все никак не получалось, я поехала на фермерский рынок в городе и пошла по солнечному проходу между прилавками в поисках вдохновения. Я перебирала в ведрах срезанные цветы, вспоминая о тех днях, когда могла позволить себе букет маргариток для кухни или один более экзотический цветок – каллу – для ночного столика в спальне. Конечно, это было еще в ту пору, когда мы с Жаком проживали в одной квартире. Когда ты одна снимаешь квартиру в Нью-Йорке, едва ли будет достаточно денег на вещи, которые хорошо пахнут в течение недели, а затем умирают у тебя на глазах.

У киоска местных фермеров я набила сумку пухлыми помидорами – оранжевыми и красными, а также базиликом и мятой, огурцами и головкой свежего салата-латука. Если я не смогу выбрать, чем заняться с Гасом сегодня вечером, может быть, мы просто приготовим ужин.

Мой желудок заурчал при мысли о хорошей еде. Я сама не очень-то любила готовить. Слишком много времени у меня никогда не было, но определенно было что-то романтичное в том, чтобы налить два бокала красного вина и походить по чистой кухне, нарезая и ополаскивая овощи, помешивая и пробуя еду деревянной ложкой. А вот Жак любил готовить. Я могла только следовать рецепту, он же предпочитал интуитивный подход и мог готовить всю ночь. Кулинарная интуиция и особое терпение, когда ты в окружении аппетитных блюд, были теми двумя вещами, которых мне катастрофически не хватало.

Я заплатила за овощи, поправила солнцезащитные очки, вошла в крытую часть рынка в поисках курицы или стейка и снова погрузилась в размышления.

Персонажи могут влюбляться в любом месте – в аэропорту, в автомастерской или даже в больнице, но для антиромантика, вероятно, потребуется что-то более очевидное, чем эти варианты. Для меня все лучшие идеи обычно рождались из неожиданностей, человеческих ошибок и неудач. Чтобы составить список ключевых сюжетных моментов, не требовалось особого вдохновения. Но чтобы найти тот идеальный момент, который был изюминкой книги, оживлял ее и создавал нечто большее, чем сумма слов, требовалась писательская алхимия, которую невозможно подделать.

И последний год моей жизни доказал это. Я могла строить планы на весь день, но это совершенно не имело значения. Вот если я попадала в историю абсолютно случайно, то она увлекала меня, как циклон, полностью затягивая в себя. Это было как раз то, что я всегда любила в чтении, и то, что заставило меня писать книги. Это волшебное ощущение, что новый мир закручивается вокруг тебя, как паутина, и ты не можешь пошевелиться, пока он весь не раскроется перед тобой.

Хотя беседа с Грейс не принесла мне ни малейшего подобия этого всепоглощающего торнадо вдохновения, я на следующее утро проснулась с намеком на него – с тем, что я называю «проблеском». Конечно, были истории, которые заслуживали рассказа и о которых я никогда всерьез не думала, а тут я почувствовал искру восторга при одной лишь мысли, что, возможно, я могла бы рассказать одну из таких историй. Мне эта идея определенно нравилась.

Но я также хотела и Гасу дать это чувство. Мне хотелось, чтобы завтра он проснулся с желанием писать. Доказать, как трудно писать романтическую комедию, это было совсем иное. Я была уверена, что Гас это поймет, но заставить его понять, что мне нравится писать именно в романтическом жанре, было совсем другой задачей. В этом жанре что чтение, что писательство были просто всепоглощающими и преобразующими, как и настоящая любовь.

Вернувшись домой, я была слишком рассеянна, чтобы садиться писать, поэтому постаралась найти себе лучшее применение. Я собрала волосы в пучок, надела шорты и майку с Тоддом Рандгреном и отправилась в гостевой туалет на втором этаже с пакетами и коробками для мусора.

Папа вместе с той женщиной хранили в шкафу полотенца и запасные туалетные принадлежности, которые я теперь складывала в коробки для пожертвований, относя по одной в холл. В третий раз я остановилась перед кухонным окном, выходящим на дом Гаса. Гас сидел за столом, держа перед собой огромную записку-плакат и как будто чего-то ждал.

Я уперла коробку в край стола и провела предплечьем по виску, чтобы стряхнуть капельки пота. Потом прочитала на средневековом английском:

«ЯНВАРИЯ, ЯНВАРИЯ, ГДЕ ЖЕ ТЫ, ЯНВАРИЯ?»^[30]

Сообщение было явно ироничным. А бабочки в моем животе вполне настоящими. Я поставила коробку на стол и схватила блокнот. Затем подняла блокнот-записку.

«ЧТО? ЗДЕСЬ КТО-ТО ЕСТЬ? НИКОГО НЕ ВИЖУ».

Гас рассмеялся и снова повернулся к компьютеру. Я схватила коробку и отнесла ее к своей машине, а затем вернулась за остальными вещами. Влажность последних дней наконец спала, не оставив после себя ничего, кроме легкого и приятного тепла. Закончив загружать машину, я налила себе стакан розового вина и пошла на веранду.

Небо было ярко-голубым, редкие пушистые кучевые облака лениво проплывали мимо, и солнечный свет делал шелестящие верхушки деревьев бледно-зелеными. Когда я закрывала глаза, отгораживаясь от зрительных впечатлений, на первый план выступал визгливый смех детей у самой воды.

Мамин и папин задний двор соседствовал с другой семьей, у которой было трое маленьких детей. Как только новые соседи въехали, папа посадил вдоль забора вечнозеленую рощу, чтобы создать некоторое уединение. Но ему всегда нравилось, что поздними летними вечерами, когда мы сидели вокруг костра, нам были слышны крики и хихиканье детей, играющих в салочки или прыгающих на батуте. Часто они просто лежали в палатке позади своего дома.

Папа любил иметь личное пространство, но он также всегда говорил, что ему нравится, когда ему напоминают, что есть еще и другие люди, живущие своей жизнью. Люди, которые не знают его да и не хотят знать.

– Я знаю, что некоторые люди чувствуют себя маленькими, – сказал он мне однажды, когда мама проходила химиотерапию, и я запомнила эти слова. – Мысль о том, что ты всего лишь один из шести миллиардов, здорово снимает внутреннее напряжение. А когда ты переживаешь что-то тяжелое, приятно знать, что ты даже не близок ни к кому из них.

У меня же было обратное чувство. Я думала о справедливости Вселенной. Мне хотелось рассеять это чувство несправедливости, как утренний туман. Я наблюдала за своими одноклассниками через Facebook, когда они пошли в аспирантуру и начали совершать международные поездки. Я наблюдала, как они выкладывают поздравления в честь Дня матери из самых дальних уголков мира. Я слышала, как дети, жившие за домом моих родителей, визжали и хихикали, играя в привидение на кладбище.

И я втайне чувствовала себя убитой горем из-за того, что это может повториться с нами снова, и знала, что не могу говорить об этом. Говоря об этом, я только усложняю все для мамы.

А потом болезнь отпустила ее во второй раз, и я была бесконечно благодарна. Я даже не подозревала, что человек может испытывать такое облегчение. Наша жизнь вернулась в прежнее русло, мы втроем стали сильнее, чем когда-либо. Я была уверена, что ничто больше не сможет разлучить нас.

Но все же я оплакивала годы, потерянные из-за визитов к врачу, вспоминая выпадение волос у мамы, когда та лежала больная на диване. Эти чувства не вписывались в нашу прекрасную жизнь. Я знала, что они не добавляли ничего полезного и хорошего, и поэтому подавила их еще раз. Когда я узнала о Соне, все мои чувства вылезли наружу и со временем переросли в гнев.

– У меня вопрос, – услышала я.

Я подняла взгляд и увидела Гаса, прислонившегося к перилам своей веранды. Его серая футболка была такой же мятой, как и все остальное, что я видела на нем. Его одежда, скорее всего, никогда и не бывала в ящиках для белья. Предполагаю, что она сразу с сушилки попадала ему на плечи. Спутанные волосы Гаса также намекали, что он только проснулся.

Я подошла к перилам со своей стороны трехметровой пропасти.

– Надеюсь, речь идет о смысле жизни, – предположила я. – Или вопрос на знание того, какая книга была первой в серии «Дневник Бриджит Джонс»?

– Последнее, – скупо сказал он. – А если серьезно, мне сегодня потребуется смокинг?

Я с трудом сдержала улыбку:

– Я бы заплатила сто баксов, чтобы посмотреть, как будет выглядеть смокинг, который извлекут из твоей стиральной машины. Но с другой стороны, и денег жалко.

Он закатил глаза:

– В моей прачечной демократия.

– Видишь ли, если ты даже позволишь чему-то неодушевленному проголосовать за или против того, чтобы его постирали, оно все равно не ответит.

– Яна, ты поведешь меня на бал из «Красавицы и Чудовища» или нет? Я пытаюсь составить план.

Я внимательно посмотрела на него:

– Хорошо, я отвечу на этот вопрос, но при условии, что ты честно скажешь мне, есть ли у тебя смокинг.

После долгой паузы он вздохнул и прислонился к перилам. Солнце уже садилось, и изгибы вен и мускулов на его худых руках отбрасывали тени на кожу.

– Хорошо. Да. У меня есть смокинг.

Я разразилась хохотом:

– Серьезно? Да ты тайный Джеймс Бонд!

Нет у него никакого смокинга.

– Я согласился ответить только на один вопрос. А теперь скажи мне, что надеть.

– Учитывая, что я видела тебя только в одном наряде, ты можешь с уверенностью предположить, что я не планировала ничего, что требовало бы смокинга. Я имею в виду – до сегодняшнего дня, когда я узнала, что у тебя есть смокинг. Теперь все ограничения снимаются. Но на сегодняшний вечер вполне подойдет твой костюм сварливого бармена.

Он покачал головой и выпрямился.

– Феноменально, – сказал он и пошел внутрь дома.

В этот момент я точно знала, куда я собираюсь отвести Гаса Эверетта.

* * *

– Ух ты, – произнес Гас.

«Ярмарка», которую я нашла, было в восьми милях от нашей улицы в районе большой автостоянки, так что он легко нашел там парковку.

– Я только что пересчитал аттракционы, – сказал Гас. – Их семь.

– Я горжусь тобой за то, что ты так высоко поднялся, – поддразнила я. – Может, в следующий раз попробуешь насчитать десять?

– Жаль, что я трезвый, – проворчал Гас.

– Это прекрасно, – ответила я.

– Для чего? – спросил он.

– Для того чтобы влюбиться, – сказала я.

Гас расхохотался, и я снова почувствовала подобие гордости за удачно выбранное место.

– Пошли, – ответил он.

Я почувствовала укол сожаления, доставая свою кредитную карточку для получения браслетов «Все включено», но почувствовала облегчение, когда Гас остановил меня, сказав, что заплатит сам. Это была одна из многих ужасных статей разорения – необходимость думать о том, можешь ли ты позволить себе покормить и другого.

– Наверное, это было не очень романтично с моей стороны, – сказала я, когда мы протиснулись в толпу у тира со стрельбой по банкам.

– Ну, к счастью для тебя, это в значительной степени соответствует моему точному определению романтики.

Он указал на ряд бирюзовых туалетных кабинок на краю стоянки. Подросток в шляпе, сдвинутой назад, держался за живот и переминался с ноги на ногу, ожидая, когда откроется один из туалетов, а пара рядом с ним целовалась.

– Гас, – решительно сказала я. – Эти двое настолько увлечены друг другом, что целуются буквально в метре от кучи дерьма. В этом сопоставлении главный урок романтической комедии, любой сказки на ночь. Неужели это не может растопить твое ледяное сердце?

– Сердце? Нет. Вот желудок… немного. У меня начинается диарея при виде таких проявлений чувств. Можешь ли ты представить себе, что тебе так плохо с друзьями, что туалет на стоянке становится маяком надежды? Мы определенно смотрим на будущего экзистенциалиста. Может быть, даже сексуально озабоченного романиста.

Я закатила глаза:

– Ночь этого парня почти не отличается от того, как я проводила время в старших классах и колледже. Но я каким-то образом выжила, и мое нежное человеческое сердце осталось нетронутым.

– Чушь собачья! – воскликнул Гас.

– В смысле?

– Я знал тебя в колледже, Яна.

– Похоже, это самое большое из всех твоих сегодняшних преувеличений.

– Хорошо, я знал о тебе, – сказал он. – Дело в том, что у тебя не было диареи – ты всегда была тем третьим, который лишний. Ты встречалась со многими. Марко, верно? Этот парень из нашей творческой мастерской. И разве ты не встречалась с тем «золотым мальчиком» из медицинского колледжа? Тем, который бредил учебой за границей, обучением трудных подростков и, кажется, увлекался скалолазанием, без рубашки, разумеется.

– Похоже, ты был влюблен в него больше, чем я, – фыркнула я.

Что-то острое и оценивающее мелькнуло в глазах Гаса:

– Но ты же была в него влюблена?

Конечно! Я познакомилась с ним во время импровизированной игры в снежки в кампусе. Я не могла представить себе ничего более романтичного, чем тот момент, когда он вытащил меня из сугроба, в который я упала. Его голубые глаза сверкали, и он предложил свою сухую шапку взамен моей, мокрой от снега.

Пока он провожал меня домой, мне потребовались целых десять минут, чтобы понять, что он самый интересный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Он учился в авиашколе для получения лицензии пилота, но с некоторых пор хотел работать в «Скорой помощи», когда потерял в автомобильной катастрофе двоюродного брата. Он одно полугодие учился в Бразилии, другое – в Марокко и наконец доучивался во Франции. Его дедушка и бабушка по отцовской линии жили в Париже. Также он в одиночку преодолел значительную часть паломнического пути Камино-де-Сантьяго^[31].

Когда я сказала ему, что никогда не выезжала за пределы Америки, он тут же предложил мне съездить с ним за компанию в Канаду. Я думала, что он шутит, пока мы почти в полночь не подъехали к дьюти-фри на границе. «Вот, – сказал он со своей бесхитростной улыбкой. – Теперь нам осталось подойти туда, где тебе поставят штамп в паспорте».

Вся эта ночь осталась в моей памяти туманным и чрезвычайно приятным воспоминанием, как будто мы только мечтали об этом. Оглядываясь назад, я думала, что это была лишь иллюзия. Он притворялся бесконечно интересным, а я старалась быть беззаботной, как обычно. Внешне мы были такими разными, но когда дело дошло до близких отношений, оказалось, что мы оба хотели одного и того же. Жизнь, отлитая в волшебном сиянии, каждое мгновение казалась больше, ярче и вкуснее.

Так в течение следующих шести лет мы были полны решимости стать друг для друга светом мечты. Однако эти воспоминания я спрятала от Гаса подальше.

– Я никогда не была с Марко, – ответила я Гасу. – Я была с ним только на одной вечеринке, а потом он ушел с какой-то другой. Спасибо, что напомнил.

Смех Гаса превратился в понимающий вздох и жалостливое «А-а-а!».

Все было нормально, я не сдавалась.

Гас склонил голову набок, его глаза впились в меня:

– А как же «золотой мальчик»?

– Мы были вместе, – призналась я.

Я думала, что выйду за него замуж. А потом папа умер и все изменилось. Мы многое пережили вместе с маминой болезнью, но я всегда держала себя в руках. Я находила способы отвлекаться от беспокойства, веселясь с ним. Но сейчас все было по-другому. Жак просто не знал, что делать со мной такой. Я могла подолгу оставаться в постели, и у меня не было сил ни писать, ни читать. Я разваливалась на части, без дела слонялась по дому, позволяя накапливаться грязному белью. Беспорядок просачивался в нашу квартиру, где больше не проводилось никаких вечеринок. Не было и прогулок по Бруклинскому мосту на закате, не заказывали мы по почте альбомов вроде «Джошуа Три»^[32].

Снова и снова Жак говорил мне, что я не в себе, но он ошибался. Я была такой же, какой и всегда. Я просто перестала пытаться светиться в темноте для него или кого-то еще.

Именно наша прекрасная совместная жизнь, удивительные каникулы, величественные жесты и свежесрезанные цветы в вазах ручной работы так долго держали нас вместе.

Но это не означало, что все с нашим общением было в полном порядке. Или что он был лучшим человеком, которого я когда-либо знала. (Одно время я думала, что такой человек это мой папа, а теперь уверена, что это киношный папа из моей любимой подростковой драмы 2000-х годов «Вероника Марс»). Также это не означало, что он был моим любимым человеком. (Таким человеком была Шади.) Нельзя сказать, что он часто заставлял меня смеяться до слез. (Он был смешлив сам, но шутил редко.) Не был он и первым человеком, которому я хотела позвонить, когда случалось что-то плохое.

Дело в том, что мы познакомились в том же возрасте, что и мои родители, так что та игра в снежки и импровизированная поездка показались мне судьбой. К тому же моя мать обожала его. Он так идеально вписался в историю моей любви, что я приняла его за любовь всей своей жизни.

То расставание все еще всплывало в моей памяти при каждом удобном случае, но как только первоначальная боль прошла, воспоминания о наших отношениях начали казаться просто еще одной историей, которую я прочитала. Я очень не любила думать об этом. Но не потому, что скучала по нему, а потому, что мне было жаль тратить так много его времени (а также своего времени) в попытках быть девушкой его мечты.

– Мы были вместе, – повторила я. – До прошлого года.

– Вау, – неловко рассмеялся Гас. – Это очень долгие отношения. Я… очень жалею, что смеялся над его скалолазанием без рубашки.

– Все в порядке, – сказала я, пожимая плечами. – Он сам распрощался со мной в джакузи.

Это случилось возле хижины в Катскиллских горах за три дня до того, как наша поездка подходила к концу. Спонтанность не всегда так сексуальна, как кажется. «Ты не в себе, – сказал он мне. – Так дело не пойдет, Январия».

Мы уехали уже на следующее утро, и на обратном пути в Нью-Йорк Жак сказал мне, что позвонит своим родителям, чтобы сообщить им о расставании.

– Мама будет плакать, – сказал он. – И Бриджит тоже.

Удивительно, но в тот момент я была, возможно, более огорчена чувствами Жака и его сестры – дерзкой старшеклассницы с безупречным стилем 1970-х годов, как и у Жака.

– В джакузи? – эхом отозвался Гас. – Черт. Честно говоря, этот парень всегда был настолько впечатлен собой, что я думаю, он едва ли мог видеть тебя сквозь свое собственное сияние.

Я выдавила из себя улыбку:

– Я уверена, что так оно и было.

– Эй! – воскликнул Гас.

– Эй – что?

Он кивнул в сторону лотка с сахарной ватой:

– Я думаю, нам следует это попробовать.

– И вот оно наконец, – сказала я.

– Что? – спросил в свою очередь Гас.

– Это второе, в чем мы сходимся.

Гас заплатил за сахарную вату, и я не стала спорить.

– Нет, все в порядке, – поддразнил он, когда я промолчала. – Ты можешь считать себя моим должником и заплатишь, когда захочешь.

– Сколько же? – спросила я, отрывая огромный кусок и эффектно опуская его в рот.

– Три доллара, но ничего страшного. Просто кинь мне по Венмо^[33] доллар пятьдесят как-нибудь потом.

– Ты уверен, что это не слишком сложно для меня? – уточнила я. – Я с удовольствием расплачусь чеком.

– Ты знаешь, где находится ближайший Вестерн Юнион? – насмешливо спросил Гас.

– Я знаю, что здесь его не найду, – ответила я.

– Но есть вариант, – сказал он.

– О каком варианте ты говоришь?

– Ты можешь просто отдать мне деньги дома.

– Конечно, конечно, – согласилась я.

– Наверное, не стоит связываться с нашими адвокатами по этому поводу.

– Верно подмечено, – ответила я. – А пока мы здесь, на чем ты хочешь прокатиться?

– Прокатиться? – переспросил Гас. – Здесь я бы ни на чем не рискнул.

– Ну ладно, – сказала я. – С чем бы ты смог смириться, если бы у тебя не было выбора?

Мы шли, разговаривали и с пугающей скоростью поглощали сахарную вату. Внезапно Гас остановился и протянул мне последний кусок сахарной ваты.

– Смотри, – сказал он, пока я доедала сладость, и указал на трогательно-маленькую карусель. – Похоже, мы тут не убьемся.

– Сколько ты весишь, Гас? Три банки пива, пара костей и сигарета? – спросила я, удивляясь тому, что какое-то время назад пялилась на все эти жесткие линии и тощие мускулы. – Любое из этих бутафорских животных может убить тебя одним чихом.

– Во-первых, – сказал он, – я могу весить только три банки пива, но это все равно на три банки больше, чем твой бывший бойфренд. Он выглядел так, будто только и делал, что жевал пырей на бегу. Даже я, наверное, вешу вдвое больше, чем он. Во-вторых, тебе ли говорить. Сколько в тебе, сто сорок сантиметров?

– Вообще-то я выше. Сто шестьдесят три, – возразила я.

Он прищурился и покачал головой:

– Ты маленькая и смешная одновременно.

– Вообще-то не очень.

– Слушай. Предлагаю карусель последний раз, – сказал Гас.

– Надо заметить, что это идеальное место для рассказа, – произнесла я.

– С нами в главной роли?

– Интересная картина. Молодая, чрезвычайно красивая и очень худая для своего роста женщина в блестящих теннисных туфлях учит боязливого и ненавидящего вечеринки скрягу наслаждаться жизнью. Многие удивленно покачали бы головами. Я слишком часто таскаю тебя из одной поездки в другую, а ты вытаскиваешь меня из ненужных мне очередей. А я втягиваю тебя обратно. Это было бы восхитительно, и что еще важнее, это поможет с твоей суперромантической книгой о культе самоубийства. Это та самая многообещающая часть романа, когда читатели ухмыляются от уха до уха. Ну, давай же, нам нужен сюжет!

Гас скрестил руки на груди и, прищурившись, внимательно посмотрел на меня.

– Да ладно тебе, Гас, – рассмеялась я, ударив его по руке. – Ты можешь это сделать. Будь очаровательным.

Его взгляд метнулся к руке, потом снова на мое лицо, и он нахмурился.

– Мне кажется, ты меня неправильно понял. Я сказала «очаровательным».

Его угрюмое выражение лица дрогнуло:

– Хорошо, Яна. Но это не будет, как ты говоришь, рассказ. Выбери одну смертельную ловушку. Если я переживу это, ты сможешь спокойно спать сегодня ночью, зная, что ты приблизила меня еще на один шаг к вере в счастливый конец.

– О боже, – воскликнула я. – Если бы ты описывал эту сцену, то мы бы в ней умерли.

– Если бы я написал эту сцену, она была бы не о нас.

– Во-первых, я бы обиделась. Во-вторых, о ком тогда пойдет речь?

Он оглядел толпу, и я проследила за его взглядом.

– О ней, – сказал он наконец.

– О ком?

Он подошел ко мне вплотную, склонив голову над моим правым плечом:

– Смотри, там внизу возле колеса обозрения.

– Девушка в футболке «Поцелуй меня, я ирландец»?

Его грубый смех обдал теплом мое ухо. Стоя так близко к нему, я вспоминала события той ночи в студенческом кампусе, которую прежде мне вспоминать не хотелось.

– Женщина за рычагами аттракциона, – прошептал он мне на ухо. – Представь, что она совершит ошибку и кто-то из-за этого пострадает. А эта работа, вероятно, была ее последним шансом, единственным местом, где ее могли взять после того, как она совершила еще большую ошибку. Может быть, авария на фабрике. Или она нарушила закон, чтобы защитить кого-то, кто был ей дорог. Какая-то почти невинная ошибка, которая может привести к ужасным последствиям.

Я повернулась к нему лицом:

– А может, у нее появится шанс проявить героизм. Эта работа была ее последним шансом, но она любит ее и хорошо справляется с ней. Она любит путешествовать, и даже если она в основном видит только парковки, все равно часто встречается с людьми. И она – человек из народа. Ошибка не по ее вине – неисправен механизм, но она принимает быстрое решение и спасает девочке жизнь. Эта девочка вырастет и станет конгрессменом или кардиохирургом. Они снова пересекаются, абсолютно случайно. Оператор колеса обозрения теперь слишком стара, чтобы путешествовать. Она живет одна, чувствуя, что зря потратила свою жизнь. И вот однажды она осталась одна. У нее сердечный приступ. Она почти умирает, но ей удается позвонить девять-один-один. «Скорая помощь» приезжает, и лечащим врачом оказывается та самая девочка.

– Конечно, оператор ее не узнает, – продолжаю я после некоторой паузы, – ведь она уже взрослая. Но доктор никак не могла забыть ее лицо. Между ними завязывается дружба. Оператор по-прежнему не путешествует, но дважды в месяц доктор возит ее в широкоэкранный кинотеатр, и они смотрят фильмы. Действие фильмов происходит в разных странах. Они смотрят «Касабланку» и едят марокканскую еду на вынос. Смотрят «Король и я» и едят сиамскую еду. Доходят до «Дневника Бриджит Джонс», где у нее рыба с жареной картошкой. Так они «проезжают» через двадцать стран, прежде чем смотрительница умирает, и лишь потом доктор понимает, что ее жизнь была подарком, который она получила лишь благодаря счастливой случайности. Прах из крематория забирает она – ее неблагодарный сын так и не пришел – и отправляется в кругосветное путешествие. Она рада, что осталась жива. Конец.

Гас уставился на меня, и лишь один уголок его своеобразного рта активно двигался. Я была почти уверена, что он улыбается, хотя глубокие морщины между его бровями, казалось, опровергали мою догадку.

– Так напиши, – сказал он наконец.

– Может быть, и напишу, – сказала я.

Он оглянулся на седовласую женщину, работавшую на рычагах.

– Пошли. Я готов прокатиться на нем, но только потому, что я чертовски доверяю этой женщине.

Глава 12

«Олив Гарден»

Никакого сюжета мы дальше, конечно, развивать не стали. От асфальта шел дневной жар. Это была неторопливая ночь под неоновым светом и скрежетом металла дешевых аттракционов. Между посещениями каждого из семи аттракционов Гас, как оказалось, мог часами есть жареную пищу и пить из липких банок пиво. У нас просто не было желания обсуждать перипетии будущего романа. В том месте, где мы находились, было просто интересно… рассказывать друг другу истории.

Гас указал на беременную девушку с татуировкой в виде колючей проволоки.

– Она имеет отношение к секте.

– Нет, – возразила я.

– Именно так, и она знает об этом. Она уже теряла ребенка. Это было ужасно. Единственное, что начинает возвращать ее к жизни, это восходящая звезда YouTube, за которой она и последует. Она от него узнает о Новом Эдеме, затем отправится на семинар, который будет длиться весь уик-энд, и уже никогда оттуда не уедет.

– Она там уже два года, – возразила я. – Но потом за ней придет младший брат. Она не захочет его видеть, и охрана попытается вытащить его оттуда. Но потом ее брат покажет результаты УЗИ. Его подружка Мэй беременна. Мальчик, до родов около месяца. Она не пошла с ним той ночью, но потом…

– Потом она попытается уйти, – вмешался Гас, – но ей не позволят. Ее запрут в «белой комнате»^[34], чтобы очистить духовно. Ей будут говорить, что воздействие энергии брата временно изменило химию ее мозга и ей предстоит пройти пять ступеней очищения. Если она все еще захочет уйти после этого, то тогда ее отпустят.

– И она прошла их, – сказала я. – Читатель подумает, что она будет уже потеряна для общества. Что она застрянет в секте. Но последняя строка книги это ключ к разгадке. Они с братом часто говорили. Это, определенно, признак того, что она сохранила тайную часть себя в безопасности и что единственная причина, по которой она еще не уехала, это наличие там людей, которым она хочет помочь.

Мы катались всю ночь почти без остановок, а остановились только потому, что от долгого катания на каруселях меня затошнило. Я подбежала к ближайшему мусорному баку, где меня от души вырвало.

Хотя недавно съеденные хот-доги с чили-перцем поспешили обратно, я не могла не признать, что эта ночь в некотором роде была небезуспешной. В конце концов, чувствительный Гас заботливо убирал волосы с моего липкого лица.

– Черт, ненавижу рвоту, – сказал он и убежал, сам давясь рвотными позывами.

Ненависть, как я поняла по дороге домой, была менее неловким способом выразить свой страх. Номинант на Национальную книжную премию Август Эверетт страдал рвотной фобией с тех пор, как девочку по имени Эшли в четвертом классе вырвало ему на затылок.

– Меня не тошнило уже лет пятнадцать, – сказал он мне. – И за это время я лишь дважды страдал расстройством желудка.

Я едва не засмеялась. В целом я не находила фобии смешными, но по иронии судьбы Гас был в прошлом могильщиком, а теперь стал исследователем культа самоубийц. Ничто из того, что Грейс сказала в своем интервью, не заставило его даже моргнуть глазом, а эти катания и моя рвота вызвали в нем такую реакцию.

– Боже, прости меня, – произнесла я, взяв себя в руки. Я посмотрела на него, откинувшись на спинку пассажирского сиденья и закинув одну руку за голову. – Не могу поверить, что мой первый урок о том, как писать любовные истории, открыл в тебе столько травм. Ну, по крайней мере тебя не… ну, ты понял.

Мне не хотелось говорить слово «стошнило», просто на всякий случай.

Его взгляд метнулся ко мне, а уголок рта скривился.

– Поверь мне, я остановился в самый последний момент. Еще секунда, и все оказалось бы на тебе.

– Ух ты, – сказала я. – И все же ты поправил мне волосы. Как благородно! Как мило!

Я поддразнивала его, но на самом деле это действительно было очень мило.

– Да, если бы у тебя не было таких красивых волос, я бы не беспокоился, – заметил Гас, снова переводя взгляд на дорогу. – Но я усвоил урок. Никогда больше не буду пытаться быть героем.

– Мои родители познакомились на карнавале.

Я не хотела этого говорить, просто вырвалось.

Гас посмотрел на меня с непроницаемым выражением лица и неопределенно протянул:

– Да…

Я молча кивнула, твердо намереваясь оставить эту тему, но в последние несколько дней во мне что-то изменилось, и слова полились сами собой:

– Это было на первом курсе, в Университете штата Огайо.

– О, только не Университет штата Огайо, – поддразнил меня Гас.

У выходцев из штатов Мичиган и Огайо было серьезное соперничество, о котором я часто забывала из-за своего полного невежества в спорте. Папины братья с любовью называли его великим перебежчиком, и он дразнил меня тем же прозвищем, когда я выбрала Университет штата Мичиган.

– Да, тот самый, – подыграла я ему.

На несколько секунд мы погрузились в молчание.

– И так, университет, – подсказал Гас, – расскажи мне об этом.

– Нет, – ответила я, одарив его подозрительной улыбкой. – Ты же не хочешь этого слышать.

– По нашей договоренности я обязан узнать об этом, – сказал он. – Как же иначе я узнаю о рождении любви?

Боль пронзила мою грудь.

– Может, и расскажу, но не о своих родителях. Он изменял ей. Часто и много. Пока у нее был рак и она лечилась.

– Черт, – ругнулся Гас. – Это дерьмово.

– Сказал человек, который не верит в долгие отношения и потому не ходит на свидания.

Он провел рукой по своим и без того растрепанным волосам, оставляя их растрепанными. Его взгляд метнулся ко мне, потом снова на дорогу.

– Верность никогда не была моей проблемой, – наконец сказал Гас.

– Верность в течение двух недель не впечатляет, – заметила я.

– Да будет тебе известно, что я встречался с Тессой Армстронг в течение целого месяца, – ответил он.

– Только с ней? Кажется, я помню отвратительную ночь в кампусе, которая предполагает обратное.

На лице Гаса отразилось удивление:

– Я порвал с ней, когда это случилось.

– Я видела тебя с ней в то утро, – сказала я.

Наверное, мне должно было быть неловко, когда я признавалась, что все это помню, но Гас, похоже, этого не замечал. Он просто казался немного оскорбленным этой репликой.

Он снова взъерошил волосы и раздраженно произнес:

– Я порвал с ней на той самой вечеринке.

– Ее не было на той вечеринке, – сказала я.

– Конечно, не было. Но поскольку на дворе не семнадцатый век, у меня был мобильный.

– Ты позвонил с вечеринки и сказал своей девушке, что бросаешь ее?! – воскликнула я. – Зачем ты это сделал?

Он посмотрел в мою сторону, прищурившись:

– А как ты думаешь, Январия?

Я была благодарна, что в салоне машины не горел свет. Мое лицо внезапно вспыхнуло, а в животе было такое ощущение, будто по нему стекает расплавленная лава. Может быть, я неправильно поняла? Может, мне переспросить? Но разве это имеет такое уж большое значение? Это было почти десять лет назад. Даже если бы в ту ночь все пошло по-другому, в конечном счете это ничего бы уже не изменило. И все же я горела.

– Вот дерьмо, – выругалась я. Больше ничего мне на ум не приходило.

Он рассмеялся.

– Во всяком случае, вспомни своих родителей. Не может быть, чтобы все было так уж плохо.

Я прочистила горло, что прозвучало более чем неестественно. С таким же успехом я могла бы просто закричать о том, что не хочу говорить о своих родителях пока думаю слишком уж горячие мысли о нем.

– Это не так, – сказала я, успокоившись и сосредоточившись на дороге. – Я так не думаю.

– А в ту ночь, когда они встретились? – настаивал он.

И снова слова хлынули из меня потоком, как будто я должна была выговориться за весь год. А может быть, это было просто приятное отвлечение от другого разговора, который у нас был до этого.

– Они пришли на ярмарку, организованную церковью, – сказала я. – Но не вместе. Это как прийти на одну вечеринку, но порознь. А потом они стояли рядом в очереди к этой штуке… с Эсмеральдой. Ну, знаешь, механический экстрасенс-в-коробке.

– О, я хорошо с ней знаком, – сказал Гас. – Механическая Эсмеральда была моей первой влюбленностью.

Не было никаких причин для того, чтобы мне ощутить новый фейерверк жара на своих щеках, но все же я почувствовала это.

– Так или иначе, – продолжала я, – моя мама была пятым колесом на каком-то откровенно двойном свидании, пытающимся замаскироваться под случайную тусовку. Поэтому, когда остальные ушли, чтобы пройти через Туннель любви, она пошла, чтобы узнать свою судьбу. А мой будущий отец сказал, что пойдет знакомиться с красивой рыжеволосой девушкой в синем платье в горошек.

– Бетти Крокер?^[35] – попытался предположить Гас.

– Она брюнетка. Проверь свои глаза, – сказала я.

Губы Гаса изогнулись в улыбке.

– Извини, что перебиваю. Продолжай. Итак, твой папа только что заметил твою маму.

Я молча кивнула:

– Во всяком случае, он все время стоял в очереди, пытаясь придумать, как завязать с ней разговор, а когда она заплатила за свое предсказание, то начала ругаться, как моряк.

Гас рассмеялся:

– Мне нравится видеть, откуда ты черпаешь свои замечательные качества.

Я отмахнулась от него и продолжила дальше:

– Ее предсказание застряло на полпути из автомата. Поэтому мой будущий папа сделал шаг вперед и спас положение. Ему удалось вырвать верхнюю половину билета, но остальная часть записки все еще застряла в автомате, так что мама не смогла понять смысла слов. И тогда он сказал, что ей лучше остаться и посмотреть, не выплывет ли ее предсказание вместе с его запиской.

– Ох уж эта старая фишка, – ухмыльнулся Гас.

– Всегда срабатывает, – согласилась я. – Как бы то ни было, он положил свои пять центов, и вышли оба билета.

В записке моей будущей мамы было: «Ты встретишь красивого незнакомца», а в его записке было: «Твоя история вот-вот начнется». Эти записки долгое время висели в рамке в гостиной. По крайней мере, когда я была у них в гостях на Рождество, они еще были там.

Глубокая боль прошла сквозь меня, словно меня резали длинным ножом для сыра, и этот нож все еще был там. Я думала, что в свете последних открытий не скучать по отцу будет легко и просто, а это оказалось самым трудным делом в моей жизни. Но самое худшее и самое непростое это было злиться на того, с кем уже не сможешь поговорить. На того, кого ты любишь настолько сильно, что отчаянно хочешь пробиться сквозь время и найти способ вернуть нормальную жизнь. Теперь я никогда не получу от папы настоящего объяснения, а мама никогда не получит извинений. Мы никогда не сможем смотреть на вещи «с его точки зрения». Он исчез, и все, за что мы собирались держаться, было уничтожено.

– Они поженились через три месяца, – сказала я Гасу. – Примерно через двадцать пять лет после этого вышла первая книга их единственной дочери «Поцелуй, поцелуй, желание, желание» в издательстве «Сэнди Лоу» и с посвящением, которое гласило…

– Моим родителям, – вставил Гас, – союз которых являет собой свидетельство силы руки судьбы, пусть и механической.

У меня отвисла челюсть. Я почти забыла, что он уже говорил мне на заправке, что читал мои книги. Или, может быть, я просто не позволяла себе думать об этом, потому что боялась выводов? Это означало, что он ненавидел мое творчество. Значит, я каким-то образом все еще конкурирую с ним. Похоже, по его мнению, я нуждаюсь, чтобы он признал меня своим соперником или хотя бы ровней.

– Ты это помнишь? – эти слова прозвучали как шепот.

Его взгляд метнулся ко мне, и мое сердце подскочило к горлу.

– Именно поэтому я и расспрашивал о твоих родителях, – сказал он. – Я думаю, что это самое прекрасное посвящение, которое я когда-либо читал.

Я скорчила гримасу. В его устах это едва ли могло быть комплиментом.

– Интересная фраза?

– Прекрасная, Яна, – тихо поправил он меня. – Я думаю, что это прекрасная фраза. Ты ведь хочешь, чтобы я это признал?

– Да, – просто ответила я, чувствуя, как мое сердце снова заколотилось в груди.

– Я действительно думаю, что это красиво, – искренне сказал он.

Я отвернулась к окну:

– Ну да, конечно. Но все оказалось ложью. Мама, наверное, считала, что он великолепен. Она знала, что он ей изменяет, и осталась с ним.

– Мне очень жаль.

Несколько минут никто из нас не произносил ни слова. Наконец Гас интеллигентно и естественно откашлялся.

– Ты спрашивала, почему Новый Эдем. Почему я хочу написать об этом?

Я кивнула, радуясь смене темы, хотя и удивленная таким переходом.

– Наверное… – он встревоженно дернул себя за волосы. – Ну, моя мама умерла, когда я был ребенком. Не знаю, знала ли ты об этом.

Я не была уверена, стоило ли это признавать, но даже если бы я не знала этого, это вполне соответствовало бы его имиджу тогда в колледже.

– Едва ли, – ответила я.

– Да, – сказал он. – Итак, мой отец оказался дрянью, но моя мама… она была потрясающей. И когда я был ребенком, то часто думал о том, почему на меня ополчился весь мир. Мы застряли в странной ситуации, но это не было навсегда. И я все ждал, когда она уйдет от него. Я действительно ждал. У меня была особая сумка, набитая кучей комиксов, носками и батончиками мюсли. У меня было видение, как мы прыгаем в поезд и едем до конечной остановки, понимаешь?

Когда его взгляд метнулся ко мне, уголки его рта скривились, но улыбка была ненастоящей. Он продолжил:

– Разве это не смешно? Разве я не смешон?

А я уж знала, как распознавать такие улыбки, потому что это была улыбка, которую я сама практиковала в течение года. Что-то вроде «Вы полагаете, что я настолько глупа? Не переживайте за это».

Тяжесть сдавила мне живот при мысли о таком образе. Оказалось, что Гас, прежде чем стал тем Гасом, которого я знала, был другим. Он всерьез мечтал о побеге, верил, что кто-то спасет его.

– А куда ты собирался уехать? – спросила я. Но почему-то получилось шепотом.

Его взгляд снова устремился на дорогу, мускулы на подбородке запульсировали, а затем расслабились. Его лицо снова стало безмятежным.

– Туда, где растут секвойи, – сказал он. – Я был почти уверен, что мы могли бы построить там дом и жить на дереве.

– Домик на секвойях, – тихо повторила я, словно это была тайная молитва.

В каком-то смысле так оно и было. Это был тот крошечный кусочек Гаса, которого я никогда не могла и представить себе – с романтическими идеями и с надеждой на самое маловероятное.

– Но какое это имеет отношение к Новому Эдему? – задала я давно мучивший меня вопрос.

Он кашлянул, посмотрел в зеркало заднего вида и снова уставился на дорогу.

– Наверное… несколько лет назад я просто понял, что моя мама была уже не ребенком, чтобы думать так же, как я.

Пожав плечами, Гас продолжил:

– Я думал, что мы ждем удобного момента, чтобы уехать, но она даже и не собиралась этого делать. Она никогда не говорила об этом. Она могла бы вытащить меня и себя оттуда, но не сделала этого.

Я с сомнением покачала головой:

– Сомневаюсь, что все было так просто.

– Я знаю, что это было непросто, и когда я говорю и пишу об этом книги, я хочу «исследовать причины, по которым люди остаются вместе, хотя цена таких решений слишком велика». Но вся правда в том, что я хочу понять причины этого. Я знаю, что это не имеет смысла, и культ не имеет к этому никакого отношения.

«Цена слишком велика». Так вот во что обошлось сохранение семьи его матери и во что Гасу. Тяжесть в моем животе начала разливаться, давя уже на все остальное. Свои романы я начала публиковать, потому что хотела жить в самые счастливые моменты в том безопасном месте, где всегда была любовь моих родителей. Меня утешали книги с обещанием счастливого конца, и я хотела сделать такой же подарок кому-нибудь еще.

Гас же писал, пытаясь понять нечто ужасное, что случилось с ним. Неудивительно, что мы писали так по-разному.

– В этом есть смысл, – сказала я наконец. – Никто с таким упорством не ищет посмертных родительских ответов, как это делаю я. Жаль, что я не могу посмотреть фильм «300 спартанцев» вместе с папой, как это было когда-то давно.

Он слабо улыбнулся мне и произнес:

– Отличное кино.

Но за этой фразой стояло «Спасибо и давай двигаться дальше». Как бы мы ни отличались друг от друга, мне казалось, что мы с Гасом – два инопланетянина, случайно встретившиеся на Земле и обнаружившие, что говорим на одном языке.

– Мы должны создать киноклуб, – предложила я. – Мы всегда будем на одной волне по этому поводу.

На мгновение он замолчал, задумавшись.

– У тебя действительно получилось прекрасное посвящение, – сказал он. – Оно никак не похоже на ложь. Может быть, эта правда и сложная, но никак не ложь.

Тепло наполнило меня до такой степени, что я почувствовала себя чайником, изо всех сил старающимся не свистеть.

Вернувшись домой, я включила компьютер и заказала себе экземпляр «Откровений» Гаса.

* * *

И тут началась настоящая компоновка сюжета.

Я провела почти хирургическую операцию над книгой. Разделила ее на части, сохранив кусочки в отдельных файлах. Элли стала Элеонорой. Она прошла путь от неудачливого агента по недвижимости до неудачливого канатоходца с пятном в форме бабочки на щеке. Абсурдные конкретные детали украсили книгу. Ее отец стал глотателем шпаг, а мать – бородатой леди.

Все действие переместилось из двадцать первого века в начало двадцатого. Они являлись частью бродячего цирка. Это была их семья – сплоченная группа, которая каждый вечер курила самокрутки у костра. Это был единственный мир, который она когда-либо знала.

Они проводили друг с другом каждую минуту, но почему-то общались очень мало. В их работе оставалось не так уж много времени для разговоров.

Я переименовала файл ПЛЯЖНОЕ_ЧТИВО. docx в СЕМЕЙНЫЕ_СЕКРЕТЫ. docx

Мне было интересно, сможете ли вы узнать хоть кого-то из персонажей. Это возможно, если знать, как они живут, как двигаются и говорят, какие у них лица, на что они не любят смотреть. Ну, или можно знать, где они родились, знать людей, которых они любили, миры, из которых они пришли.

Я отвела каждому из персонажей по отдельному, своему секрету. Эта часть оказалась самой легкой. Мать Элеоноры умирала, но она не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом. Клоуны, которых все считали братьями, на самом деле были любовниками. Шпагоглотатель все еще пересылал чеки своей семье в Оклахоме.

Они все меньше и меньше походили на тех людей, которых я знала, но почему-то их проблемы и секреты становились для меня все более личным делом. Я попросту не могла описать своих родителей на бумаге. Я никогда не смогла бы сделать это объективно и беспристрастно. Но мои новые персонажи несли в себе правду о тех людях, которых я любила.

Особенно мне нравилось описывать механика по имени Ник. Мне нравилось сознавать, что никто, кроме меня, никогда не узнает в нем Августа Эверетта – именно вокруг него я и строила этого персонажа.

У нас с Гасом уже вошло в привычку переписываться за кухонными столами. Примерно в полдень почти каждый день мы по очереди держали в руках свои блокноты. Надписи становились все более и более сложными. Было очевидно, что некоторые из них получались спонтанными, но другие были запланированы. Их Гас писал ранее в течение дня или даже накануне вечером всякий раз, когда приходило вдохновение. Те, что были написаны в последний момент, казались особенно бессмысленными, поскольку писательское безумие уже овладевало нами. Иногда я смеялась так сильно, что теряла контроль и не могла писать в свой блокнот. Мы смеялись до тех пор, пока не опускали взгляды на свои столы. Он фыркал в свой кофе, а я чуть не давилась своим.

Началось все с банальностей вроде того, «что лучше любить и потерять, чем никогда не любить вообще» (это я), и «Вселенная не кажется ни милостивой, ни враждебной, просто она безразлична» (это он). А заканчивалось обычно такими вещами, как «к черту писательство (это я)», и «не стоит ли нам просто бросить это и стать шахтерами?» (это он).

Однажды он написал мне: «Жизнь похожа на коробку конфет. В действительности вы не знаете, что едите, и изображение какао-бобов на коробке это только картинка».

Я написала ему: «Если ты птица, то и я птица».

Он дал мне знать, что «в космосе никто не услышит твоего крика», а я ответила ему: «Все, кто скитается, потеряны».

Для меня копание в папиных вещах отодвинулось на второй план, но я вовсе была не против. Так было даже лучше. Впервые за несколько месяцев я не вздрагивала каждый раз, когда мой телефон или ноутбук гудел сообщением. Я начала делать успехи с романом. Конечно, большая часть этого прогресса была обусловлена исследованиями. Ради каждого нового факта, которого мне не хватало, мне приходилось погружаться в цирковую культуру двадцатого века, и казалось, что над моей головой зажглась лампочка новой сюжетной идеи.

По вечерам мы с Гасом сидели на своих верандах, пили и смотрели, как солнце опускается в озеро. Чаще всего мы разговаривали через пропасть между нашими верандами в основном о том, насколько продуктивными мы были в жизни, о людях, которых мы могли видеть с наших веранд, и историях, которые мы могли себе представить для них. Мы говорили о книгах и фильмах, которые любили и ненавидели, о людях, вместе с которыми ходили в школу. Тут же вспомнилась Сара Тулейн, которая дергала меня за волосы в детском саду. За ней Мэрайя Шегрен, которая порвала с шестнадцатилетним Гасом, проведя целых три месяца в отношениях с ним. Прежде Гас был слишком горд, чтобы сказать мне об этом – тогда он курил прямо в машине, а «целовать курильщика это все равно что лизать пепельницу».

Мы поговорили немного и о наших самых ужасных работах. Я вспомнила работу на автомойке в средней школе, где я регулярно подвергалась сексуальным домогательствам со стороны клиентов и должна была в конце дня мыть коридор. Он же работал у производителя рабочих костюмов, где на него кричали за плохие швы и срыв планов. Мы говорили о самых любимых альбомах, которые у нас были, и концертах, на которых мы бывали. А иногда мы просто сидели в тишине – не совсем вместе, но и не порознь.

– Ну и что ты думаешь? – спросила я его в один из вечеров. – Неужели романтика и счастье сложнее, чем кажется?

Через мгновение он произнес:

– Я никогда не говорил, что о романтике писать особенно легко.

– Ты намекал на это, – заметила я.

– Я имел в виду, что все это было легким для тебя, – сказал он. – Для меня эти темы были очень сложны, как, впрочем, ты себе и представляла.

Между нами действовала одна неписаная договоренность. В любой момент один из нас мог пригласить другого в гости, и отказываться было нельзя. Но предложений ни с одной стороны не следовало, и все шло своим чередом.

В пятницу мы отправились на нашу исследовательскую экскурсию немного раньше, чем на прошлой неделе. На этот раз на восток, вглубь страны.

– С кем мы встречаемся на этот раз? – спросила я.

Гас ответил предельно кратко, назвав имя Дэйв.

– Ах да, Дэйв. Я – большая поклонница его ресторана, «У Венди»^[36].

– Хочешь верь, хочешь нет, это другой Дэйв, – сказал Гас. Он был так погружен в свои мысли, что почти не подыгрывал нашим обычным шуткам.

Я ждала, что он скажет что-то еще, но он молчал.

– Гас…

Его взгляд метнулся ко мне, как будто он забыл, что я здесь, и мое присутствие испугало его. Он почесал подбородок. Его обычно едва заметная щетина явно подросла.

– Все в порядке? – спросила я.

Его глаза трижды метнулись между мной и дорогой, прежде чем он кивнул. Я почти видела, как он проглатывает все то, что собирался сказать мне.

– Дэйв был частью Нового Эдема, – сказал он вместо ответа. – Тогда он был еще совсем ребенком. Мать забрала его оттуда за несколько месяцев до пожара. Его отец остался в секте. Должно быть, слишком сильно влип во все это.

– Значит, его отец…

Гас кивнул:

– Погиб в огне.

Мы должны были встретиться с Дэйвом в «Олив Гарден». По дороге туда Гас предупредил меня, что Дэйв в прошлом алкоголик.

– Три года как в завязке, – сказал Гас, пока мы ждали у стойки. – Я уже пообещал ему, что мы ничего пить не будем.

В ожидании Дэйва мы заказали пару газированных напитков. У нас не возникало проблем с тем, чтобы разговаривать в машине, но сидеть друг напротив друга в приватной кабинке «Олив Гарден» было совсем другим делом.

– У тебя нет такого чувства, словно твоя мама только что подбросила нас сюда, прямо перед школьным выпускным балом? – спросила я.

– Я никогда не был на выпускном, – сказал он.

Я показала жестом, что играю на скрипке, и в этот момент поняла, что понятия не имею, как музыкант на самом деле держит скрипку.

– Что это? – спросил Гас ровным голосом. – Пантомима?

– Я держу скрипку, – ответила я.

– Нет, – возразил он. – Не знаю, как правильно, но могу с уверенностью сказать, что это не есть правильно.

– Серьезно?

– Да, серьезно. Почему твоя левая рука вытянута так прямо? Разве скрипка должна балансировать на ней? Скорее уж, эта ладонь ближе к шее.

– Ты просто пытаешься отвлечь меня от трагедии, согласной которой ты пропустил собственный выпускной.

Он рассмеялся, закатил глаза и подался вперед на своей скамейке.

– Но каким-то образом я выжил, и мое нежное сердце осталось нетронутым, – сказал он, повторяя мои же слова с того вечера на ярмарке.

Теперь уже я закатила глаза. Гас улыбнулся и стукнул меня коленом под столом. Я ответила тем же. Мы посидели так с минуту, улыбаясь друг другу над корзинкой хлебных палочек. Тут мне показалось, что в груди у меня закипел чайник, я снова как будто бы чувствовала на себе его мозолистые руки. То, как они убирают мои волосы с шеи, пока меня тошнит в мусорное ведро. Руки Гаса на своих бедрах и талии, когда мы танцевали в тесном и потном подвале студенческого братства – его небритая челюсть чуть царапает мне висок.

Он отвел от меня взгляд, чтобы проверить телефон.

– Опаздывает на двадцать минут, – заметил он, не глядя на меня. – Я дам ему еще десять минут, прежде чем позвонить.

Позвонить пришлось, но Дэйв не ответил на звонок Гаса. Он не отвечал ни на текстовые сообщения Гаса, ни на его голосовые сообщения, и вскоре мы уже на час и двадцать минут погрузились в неторопливое поедание хлебных палочек. Официантка Ванесса начала всерьез обходить своим вниманием наш столик.

– Иногда такое случается, – сказал Гас. – Они пугаются и меняют свое решение. Думают, что готовы говорить о чем-то, когда на самом деле это не так.

– Что же нам делать? – спросила я. – Может, еще подождать?

Гас открыл одно из меню на столе. С минуту полистал его, затем указал на фотографию голубоватого напитка с торчащим в нем розовым зонтиком.

– Этот коктейль? – предложил он. – Я думаю, мы так и поступим.

– Вот черт, – сказала я. – Если мы сейчас выпьем, я не смогу завтра работать.

Гас поднял бровь:

– Ух ты, оказывается, все это время я вел образ жизни писателя любовных романов и даже не подозревал об этом.

– Вот видишь, ты был рожден для этого, Август Эверетт.

Он вздрогнул.

– Зачем ты так делаешь? – не выдержала я.

– Что? – спросил он.

– Август Эверетт, – повторила я, и его плечи снова приподнялись, хотя на этот раз чуть более сдержанно.

– Вот это.

Гас призывно поднял меню, когда Ванесса пыталась проскочить мимо нас. Официантка резко остановилась, как хитрый койот^[37] на краю обрыва.

– А вы не могли бы раздобыть нам две такие синие штуки? – спросил Гас.

Его глаза сверкнули сексуальным и одновременно пугающим рентгеном, и краска бросилась ей в щеки. Или, может быть, я проецировала на нее то, что происходило со мной.

– Ну конечно.

Она умчалась прочь, а Гас снова уставился в меню.

– Август, – позвала я.

– Черт, – он вздрогнул.

– Ты действительно не любишь делиться своими мыслями с другими людьми, не так ли?

– Не особенно, – ответил он. – Ты уже знаешь про мою блевотофобию. Еще немного, и с тебя придется взять подписку о неразглашении.

– С радостью, – согласилась я.

Гас вздохнул и наклонился вперед, положив руки на стол. Его колено задело мое под столом, но ни один из нас не отодвинулся, и весь жар в моем теле, казалось, сосредоточился там.

– Об имени Август, – сказал он. – Единственным человеком, называвшим меня так, был мой отец. Это имя обычно произносилось с неодобрением, а иногда он кричал от ярости.

Мой желудок скрутило, а во рту появился кислый привкус, когда я попыталась что-то ответить. Мне невольно пришла в голову мысль поискать его личный след в чужой истории, которую он собирал по кусочкам в течение нескольких дней. Его мать оставалась с отцом, чего бы это ни стоило, и отчасти это привело к тому, что ее сын научился ненавидеть свое собственное имя.

Взгляд Гаса оторвался от меню. Он выглядел спокойным и серьезным, но это был опытный и закрытый взгляд, слишком далекий от той манящей открытости, которая иногда появлялась на его лице, когда он глубоко задумывался, пытаясь понять какую-то новую информацию.

– Прости, – беспомощно пробормотала я. – Твой отец был негодяем.

У Гаса перехватило дыхание от смеха:

– Почему люди всегда так говорят? Тебе не нужно извиняться. Это в прошлом. Я сказал тебе об этом не для того, чтобы ты пожалела меня.

– Ну, ты сказал мне, потому что я спросила. Так что, по крайней мере, позволь мне хотя бы извиниться.

Он пожал плечами:

– Все нормально.

– Гас? – спросила я.

Он снова посмотрел мне в глаза. Это было похоже на теплый прилив, окативший меня с ног до головы. Выражение его лица меж тем сменилось откровенным любопытством.

– А какой была ты? – спросил он.

– Что?

– Ты достаточно знаешь о моем детстве. Теперь я хочу узнать о малышке Январии.

– О боже, – вздохнула я. – Там было так много всего.

От его смеха задрожал стол и мои внутренности начали шипеть, как шампанское.

– Дай угадаю. Ты была шумная, рано созревшая. Комната, полная книг, организованная таким образом, что найти что-либо могла только ты. Твое общение было замкнуто на семье и паре близких друзей, с которыми ты, вероятно, все еще регулярно общаешься. Но также ты общалась со случайными знакомыми, следя за событиями их жизни. Ты была тайным суперотличником, который должен быть лучшим в чем-то, даже если никто другой об этом не знает. Да, и склонна к жонглированию или чечетке, словом, к какой-то ерунде, чтобы только привлечь внимание.

– Ух ты, – сказала я немного ошеломленно. – Ты не только пригвоздил, но и зажарил меня. Уроки чечетки были маминой идеей. А мне просто нравились туфли. Во всяком случае, ты пропустил, что одно время моим кумиром была Шинед О’Коннор^[38], потому что я думала, что это делает меня интересной.

Он рассмеялся и покачал головой:

– Держу пари, ты была очаровательным маленьким фриком.

– Да, я была фриком, – сказала я. – Думаю, что любой единственный ребенок в семье становится таким. Мои родители относились ко мне как к живому телевизору. Как будто я просто была веселым, интересным ребенком-вундеркиндом. Я серьезно провела большую часть своей детской жизни, непонятно почему уверенная в себе и в своем будущем.

Я действительно знала одно – что бы ни случилось, мой дом всегда будет безопасным местом, где мы все трое принадлежим друг другу. В груди у меня снова вспыхнуло жжение. Подняв голову, я встретилась с Гасом взглядом и вспомнила, где нахожусь и с кем разговариваю. Я почти ожидала, что он опять начнет злорадствовать. Еще бы, ясноглазую неопытную писательницу со всеми ее счастливыми концовками наконец-то сожрали, а ее розовые очки растерли в пыль.

– Есть вещи и похуже, чем бредовая уверенность в себе, – неожиданно сказал он.

Я смотрела в его темные сосредоточенные глаза и расслабленный, кривящийся рот. Этот взгляд был полон искренности. Я была более чем уверена, что не одна я изменилась после колледжа, и не знала, что сказать этому новому Гасу Эверетту.

В какой-то момент на столе, словно по волшебству, появились замороженные синие коктейли. Я прочистила горло и подняла бокал:

– За Дэйва.

– За Дэйва, – согласился Гас, чокаясь своей пластиковой тарой с моей.

– Самое большое разочарование этого вечера, – сказала я, – заключается в том, что в реальности коктейль не предусматривает наличие этих милых бумажных зонтиков.

– Вот видишь, – заметил Гас, – из-за такой ерунды кто-то не может поверить в счастливый конец. В жизни ты никогда не получишь бумажные зонтики, которые тебе обещали.

– Гас, если ты хочешь видеть бумажные зонтики, то должен сам позаботиться о том, чтобы иметь их в своем распоряжении, – ответила я, делая акцент на слова «ты» и «сам».

– Ганди был мудрым человеком.

– Вообще-то я цитировала свою любимую поэтессу, Джуэл^[39].

Его колено прижалось к моему, и тепло растеклось между моих ног. Я отпрянула назад. Тогда его грубые пальцы осторожно коснулись моего колена, скользнули вверх, пока он не нашел мою руку. Я медленно повернула ладонь к нему, и его большой палец спустя мгновение нарисовал на ней большой круг. Когда я придвинула его руку поближе, он вложил свои пальцы в мои, и мы сидели так, держась за руки под столом и притворяясь, что нам по шестнадцать лет и мы немного увлечены друг другом.

Боже, что происходит? Что я делаю и почему не могу заставить себя остановиться? А что делает он?

Когда принесли чек, Гас отпрянул от меня, вытащил бумажник и сказал, что заплатит.

Глава 13

Сон

Мне приснился Гас Эверетт. В таком виде, что сразу после пробуждения мне срочно понадобился холодный душ.

Глава 14

Правило

Заранее, еще за три дня, у меня была запланирована субботняя поездка, и это освободило мне утро для работы над книгой. Дело шло медленно. Но не потому, что у меня не было идей, а потому, что работа требовала кропотливого исследования, чтобы подтвердить, что каждая из сцен реальна.

Я села работать в восемь утра и успела написать около пятисот слов к тому моменту, когда Гас сел за свой кухонный стол лицом ко мне. Тут же он написал свою первую записку за день и поднял ее. Я прищурилась и прочла:

ИЗВИНИ, ЧТО Я ВЧЕРА ТАК СТРАННО СЕБЯ ВЕЛ.

Мой блокнот и фломастер были уже наготове. Впрочем, как всегда. Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но мне показалось, что это было как-то связано с тем, что взрослые люди не устраивают таких откровенных свиданий и уж точно не держатся за руки, как держались мы под столом в «Олив Гарден». Я тщетно боролась с неприятным ощущением в животе. Да, это действительно было странно. Но мне это понравилось.

Наблюдая за личной жизнью Шади, я знала, как носители фобий отношений, такие как Гас Эверетт, реагируют, когда рушатся границы их мира. Это случается, когда отношения переходят от дружеских к интимным или от сексуальных к романтическим. Такие парни, как Гас, никогда не жмут на тормоза когда надо. Когда поезд их отношений набирает обороты, не давая времени разобраться с клубком эмоций. Наоборот, они всегда среди тех, кто выпрыгивает на полном ходу и катится прочь от путей, понимая, что достигли максимума.

Мне же нужно было держать голову прямо, а взгляд – ясным. Никакой романтики! Как только все усложнится, Гас исчезнет, а я уже поняла, насколько не готова к этому. Он был моим единственным другом здесь, и я должна была защитить его. Кроме того, у нас было заключено пари, которое я не могла безоговорочно выиграть, если только не появится писатель-призрак^[40].

Я ответила ему:

НЕ ГОВОРИ ГЛУПОСТЕЙ, ГАС. ТЫ ВСЕГДА БЫЛ СТРАННЫМ.

Уголок его рта дернулся в улыбке. Он задержал на мне взгляд, а затем снова сосредоточился на блокноте. Когда он поднял его в следующий раз, на нем был изображен ряд цифр. В первых трех я узнала местный код города.

Мой желудок сжался. Я мелко нацарапала эти цифры в верхней части страницы, а затем написала свой собственный номер телефона гораздо крупнее. И еще: «Я все еще собираюсь писать эти заметки».

«Хорошо», – написал в ответ Гас.

До 15.30 я написала еще пятьсот слов, после чего поехала в «Гудвилл», чтобы оставить там кучу коробок с вещами из гостевой комнаты и ванной на втором этаже.

Вернувшись, я начисто вымыла ванную наверху, а затем спустилась вниз, чтобы принять душ в ванной, которой пользовалась последние две недели. Фотография моего отца и Сони все еще висела на стене, но теперь перевернутая.

Я чувствовала себя слишком виноватой и не решилась уничтожить ее, но все же решила, что это только вопрос времени, пока я не наберусь храбрости. А сейчас это было мрачным напоминанием о том, что самая тяжелая работа еще впереди – подвал, в который я даже не заглядывала, и хозяйская спальня, посещения которой я тщательно избегала.

Прошло несколько недель, а я все еще не была на пляже, что показалось мне позором. Поэтому, приготовив кастрюлю макарон на вечер, я направилась вниз по лесистой тропе к воде. Заходящее солнце давало невероятно красивое освещение – красные и золотые переливы сверкали даже на другом берегу озера. Я выскользнула из ботинок и понесла их в руках к краю воды. Выругалась, когда ледяная волна хлынула мне под ноги, и попятилась назад, задыхаясь от невольного нервного смеха.

Воздух был теплым, но скорее приятным, чем горячим. Большинство людей, оставшихся к вечеру на пляже, уже натянули толстовки или завернулись в полотенца и одеяла. Обветренные и загорелые лица смотрели на заходящее солнце щурящимися от яркого света глазами.

От этого зрелища мне стало больно, и я вдруг почувствовала себя еще более одинокой. В Квинсе меня больше не ждал романтический Жак с распущенными волосами – теперь никто не приготовит мне настоящую еду и не уведет вечером от компьютера. Никаких пропущенных звонков или сообщений вроде «Как там Карин и Шарин?» от мамы. Да и я не могла послать ей фотографию солнечного света, стекающего в озеро, не вскрыв рану, которой был сам этот дом на озере.

Я видела Шади всего два раза после похорон отца, и, учитывая ее рабочий график, большинство сообщений от нее приходило ко мне сильно позднее того, когда я ложилась спать, а большинство моих ответов уходило задолго до того, как она просыпалась.

Мои друзья-писатели тоже перестали появляться на моей страничке в соцсетях, как будто почувствовали, что каждое их сообщение, каждый звонок были еще одним напоминанием о том, как ужасно я пала и продолжаю падать дальше. Каждый миг каждого дня я отступала назад в своем развитии, в то время как остальной мир шел вперед.

Честно говоря, я даже скучала по Шарин и Карин. Сидя на своем красочном тряпичном коврике, они пили отвратительный самогон «Лунное сияние», которым так гордились. А еще они продавали домашние эфирные масла, которые великолепно пахли, даже если вопреки утверждениям и не лечили рак.

Мой же мир казался мне пустым. Я чувствовала, будто в нем не было никого, кроме Гаса, и ничего, кроме этой книги и заключенного с ним пари. И не важно, насколько лучше эта книга становилась с каждым новым подходом за последние двенадцать месяцев. Счастья мне это не добавляло.

Сейчас я была на прекрасном пляже, в прекрасном месте, но одна. Хуже того, у меня не было уверенности, что когда-нибудь мое одиночество закончится. Я хотела видеть свою маму и скучала по своему лживому папе.

Сев на песок, я поджала ноги к груди, уткнулась лбом в колени и заплакала. И плакала до тех пор, пока мое лицо не стало горячим, красным и мокрым от слез. Я бы и дальше продолжала плакать, если бы мне на голову не нагадила чайка.

И вот я встала и повернулась обратно к тропинке и тут увидела, что тропинка не пуста. Там стоял Гас, который, застыв, наблюдал, как уродливо я плачу. Совсем как Том Хэнкс в «Изгое»^[41].

То, что Гас оказался там, больше походило на сцену из фильма, за тем единственным исключением, что не было в ней ничего романтичного, ничего волшебного. Хотя мои рыдания вызвало одиночество, я меньше всего хотела бы обнаружить это перед Гасом. На мгновение забыв о птичьих экскрементах на голове, я вытерла лицо и глаза, стараясь придать себе какой-то более выразительный вид.

– Извини, – произнес Гас, явно чувствуя себя неловко. Он искоса взглянул на берег. – Я видел, как ты спускалась сюда, и просто…

– Мне на голову накакала птица, – сказала я со слезами на глазах. Очевидно, больше сказать мне было нечего.

Его взгляд, полный болезненного сочувствия, дрогнул под беззвучным смехом. Он сократил расстояние и неожиданно грубо обнял меня. Поначалу показалось, что это действие было для него болезненным, но все же Гас явно испытал некоторое облегчение, обняв меня.

– Можешь ничего мне не говорить, – сказал он. – Но просто чтобы ты знала… можешь и сказать.

Я уткнулась лицом в его плечо, и неуклюжие похлопывания его рук по моей спине превратились в медленные и нежные круги, прежде чем движения прекратились вообще. Он просто чуть нажал, придвигая меня ближе, и я позволила себе погрузиться в него. Плач прекратился так же быстро, как и начался. Все, о чем я могла думать, это о его твердом животе и груди, о резких выпуклостях бедер и почти дымном запахе его тела. О тепле его тела и его дыхания.

Это была плохая идея – стоять вот так рядом с ним, вот так прикасаться к нему, но в то же время это было так опьяняюще! Я решила досчитать до трех и отпустить его.

Но когда я сосчитала до двух, его рука скользнула в мои волосы, убаюкивая затылок. Затем она резко дернулась, и Гас отшатнулся от меня:

– Фу! Дерьмо!

Он смотрел на свою руку, с которой капала липкая жидкость.

– Да, – сказала я, – птица, но это вполне мог быть и динозавр.

– Без шуток. Я думаю, нам нужно привести себя в порядок, прежде чем мы вылетим этой ночью.

Я шмыгнула носом и вытерла остатки слез под глазами:

– Это какой-то птичий каламбур или?..

– Черт возьми, нет, – сказал Гас, поворачиваясь со мной к дому. – Я предлагаю совершить сегодня полет на вертолете над озером. Ну что, полетаем?

Волна робкого смеха прошла сквозь меня, разрывая последний узел эмоций, и жар растекся по моей груди.

– Это окончательный вариант?

Он оглядел меня с головы до ног, словно сравнивая мой наряд с какой-то широко известной вертолетной униформой.

– Я думаю, да.

– Ну ведь холодно же.

– Неужели? – удивился он. – А какие тогда варианты? Может, крошечный самолетик над озером? Или крошечная подводная лодка?

Мы договорились разойтись по домам и спокойно подумать, а через двадцать минут встретиться у моей машины. Я вымыла волосы во второй раз за этот день, собрала их в пучок и надела тот же самый наряд (на него какашки не попали). Большая часть продуктов для нашей поездки была уже собрана, так что все, что мне оставалось сделать, это вытащить остальное из холодильника и засунуть в сумку-холодильник, которую я нашла на одной из нижних полок кухни.

Было 7:30, когда мы с Гасом наконец отправились в путь, и к 8:40 мы наконец-то подъехали к афише Мэг Райан, которую только этим вечером можно было лицезреть в «Биг Бой Бобби драйв-ин».

– О боже. Смотри, какое трио, – сказал Гас, когда мы подъехали к кассе автокинотеатра, чтобы получить билеты, которые я заказала в интернете, и стал читать надписи на светящемся шатре справа от нас: «Когда Гарри встретил Салли», «Неспящие в Сиэтле» и «Вам письмо».

– А разве половина из этого не рождественские фильмы? – спросил он.

Служитель поднял шлагбаум, и я въехала внутрь.

– Нет, половина из трех это полтора, так что половина из этого точно не рождественские фильмы.

– Я говорил тебе, что меня бесит лицо Мэг Райан?

Услышав такой вопрос, я усмехнулась:

– Во-первых, нет. А во-вторых, оно не может бесить. Ее лицо восхитительно и идеально.

– Возможно, так оно и есть, – сказал Гас. – Я не могу этого объяснить. Я знаю, что это не логично, но… просто терпеть ее не могу.

– Сегодня все изменится, – пообещала я. – Поверь мне. Ты должен просто открыть свое сердце. Если ты сможешь это сделать, твой мир станет с этого момента намного светлее. И, возможно, у тебя даже появится шанс написать вполне продаваемую романтическую комедию.

– Январия, – торжественно произнес он, когда я въехала на открытую стоянку, – только представь, что ты со мной сделаешь, если я поведу тебя на шестичасовое чтение Джонатана Франзена.

– Я не пойду, даже и представлять не буду, – сказала я. – Конечно, если ты решишь использовать один из наших пятничных вечеров таким образом, я ничего не смогу сделать, чтобы остановить тебя, но сегодня суббота, и поэтому капитан этого корабля – я. А теперь помоги мне понять, где мы можем купить мороженое от Бобби с сюрпризом, о котором я читала в интернете. По данным сайта, оно того стоит!

– Хотелось бы, чтобы это было так, – вздохнул Гас, выбираясь из машины. Пока на экране неуклюже мелькали анонсы, мы пробирались через площадку к торговым палаткам. Я рванулась к деревянной вывеске с изображением мороженого, но Гас тронул меня за руку, не давая встать в очередь.

– Обещай мне только одно.

– Гас, я в тебя не влюблюсь.

– И еще одно, – сказал он. – Пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы тебя не тошнило.

– Если начнется, я просто проглочу.

Гас от этого прикрыл рот ладонью и чуть не подавился.

– Шучу! Меня не стошнит. По крайней мере, пока ты не отведешь меня на это шестичасовое чтение. А теперь пошли. Я всю неделю мечтала съесть что-нибудь еще, кроме холодных пирожков.

– Я не думаю, что это будет богатый витаминами и питательными веществами шведский стол, который ты, кажется, себе уже нарисовала.

– Мне не нужны витамины. Мне нужны начос и шоколадный соус.

– А… в таком случае ты спланировала идеальную ночь.

Поскольку билеты купила я, Гас заплатил за попкорн и мороженое-сюрприз (по 6 долларов за штуку, хотя они едва ли стоили столько). Еще он попытался купить нам содовой, прежде чем я совершенно неосмотрительно для себя остановила его, сказав, что у нас в машине есть.

Когда мы вернулись к машине, я открыла заднюю дверь и разложила средние сиденья, открыв набор подушек и одеял, которые упаковала ранее, а также холодильник, полный пива.

– Впечатлен? – спросила я Гаса.

– Чем? Вместительностью багажника? О, да!

– Хар-хар^[42], – сказала я.

– Хар-хар, – ответил Гас.

Мы забрались в открытый багажник, и я включила машину, настроив радио на нужный канал. Я поискала звук фильма^[43], прежде чем устроилась рядом с Гасом – как раз поползли первые титры. Хотя Гас говорил о большом пространстве в багажнике, моя «Киа» была не такой уж широкой. Лежа на животах и подперев подбородки руками, мы почти касались друг друга боками, и наши локти соприкасались. Едва ли это положение будет удобным в течение долгого времени, а смена позы в машине могла стать сложной задачей. К тому же быть так близко к нему для меня было совсем непросто.

Как только на экране появилась Мэг Райан, он наклонился чуть ближе и прошептал:

– Ее лицо действительно тебя не бесит?

– Я думаю, тебе следует обратиться к врачу, – прошипела я. – Это ненормальная реакция.

Лично я, как только получила свой первый аванс за книгу, купила себе и Шади по двадцать фильмов с Мэг Райан, чтобы мы могли смотреть их вместе (даже если будем на расстоянии). Мы начинали смотреть их в один и тот же момент, а потом писали друг другу о том, что происходило в кадре. А когда одна из нас хотела в туалет, мы вместе останавливали фильм.

– Подожди, послушай, как чудно Мэг Райан произносит слово «лошади», когда поет песню «Катание на санях», – прошептала я Гасу. – Твоя жизнь безвозвратно изменится^[44].

Гас посмотрел на меня так, словно я не в себе.

– Она выглядит чертовски самодовольной, – сказал он.

– Многие говорили мне, что я похожа на нее.

– Едва ли это правда.

– Ладно, не говорили, но могли бы сказать.

– Это просто смешно, – сказал он. – Ты совсем на нее не похожа.

– С одной стороны, мне обидно. С другой стороны, я рада, что ты, вероятно, не испытываешь отвращения к моему лицу.

– В твоем лице нет ничего такого, что вызывало бы отвращение, – сказал деловито Гас.

– Но в лице Мэг Райан тоже нет ничего, что можно было бы ненавидеть.

– Ладно, беру свои слова обратно. Мне нравится ее лицо. Теперь ты счастлива?

Я повернулась к нему лицом. Его голова была подперта рукой, а тело тоже повернуто ко мне, и свет от экрана почти не отражался в его глазах, если не считать отдельные цветные пятна. Его темные волосы были в таком же беспорядке, как и всегда, но волосы на лице снова были под контролем, и этот дымный запах все еще исходил от него.

– Январия? – пробормотал он.

Я повернулась на бок, лицом к нему, и кивнула:

– Теперь счастлива.

Его колено ударилось о мое колено, и я толкнула Гаса. Тень улыбки пробежала по его серьезному лицу и исчезла так быстро, что я могла бы подумать, что мне привиделось.

– Хорошо, – сказал он.

Мы еще долго пребывали с таком положении, притворившись, что смотрим фильм. Мы лежали, прижавшись коленями друг к другу, под таким углом, что ни один из нас просто не мог видеть больше половины экрана.

Всякий раз, когда один из нас поворачивался, другой был вынужден следовать за ним. И тогда мы оба смещались в другую сторону. Но мы так и не расцепили колени. Мы оказались на опасной территории. Я не ощущала ничего подобного уже много лет. Это был почти болезненный гнет желания и парализующий страх того, что любое неверное движение все разрушит.

Я подняла глаза, когда почувствовала на себе его пристальный взгляд, и он не отвел взгляда. Мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы разрядить напряжение, но в голове было безжалостно пусто. Это тебе не мерцание курсора на белом экране в попытке состряпать роман из воздуха. Свет выскакивал из темноты, стоило мне зажмуриться. Такое у меня было, когда я слишком долго смотрела на пламя.

Давно уже успокоившаяся чувственность настолько обострилась, что я была неспособна ни о чем думать. Состязание в гляделки затягивалось, и никто из нас не смел прервать его. Его глаза казались мне почти черными. Когда свет от экрана упал на них, в них на мгновение вспыхнула, а затем исчезла иллюзия пламени.

Где-то глубоко в моем сознании кричал инстинкт самосохранения: «Это глаза хищника». Не зря природа дала хищникам именно такие глаза – чтобы у тупых кроликов, как я, не было ни единого шанса.

«Не будь тупым кроликом, Январия!»

– Мне нужно в туалет, – резко сказала я.

Гас улыбнулся:

– Ты только что ходила в туалет.

– У меня очень маленький мочевой пузырь, – ответила я.

– Я пойду с тобой.

– Хочешь – иди! – огрызнулась я и, забыв, что нахожусь в машине, так резко села, что ударилась головой о крышу.

– Черт! – сказал Гас в тот же момент.

– Что? – смущенно прошипела я.

Он вскочил и пополз на коленях туда, где сидела я.

– Дай посмотрю.

Его руки обхватили мою голову и наклонили ее так, чтобы видеть макушку.

– Она не кровоточит, – сказал он, затем приблизил свое лицо и нежно провел пальцами по моим волосам. Его взгляд скользнул вниз, к моему рту, и кривые губы слегка приоткрылись.

«О, черт. Я действительно была кроликом».

Я наклонилась к нему, и его руки легли на мою талию. Он притянул меня к себе на колени, так что я фактически оседлала его. Его нос коснулся моего, и я приподняла голову, пытаясь коснуться его губ. Наши медленные вздохи прижали нас друг к другу, и его руки сжали мои бока, от чего напряглись мои бедра.

«Один раз, только один раз» – это все, о чем я могла думать. Ведь именно такова была его политика, верно? Неужели будет так плохо, если между нами хоть раз что-то случится? Мы могли бы снова стать друзьями, соседями, которые разговаривают каждый день. Действительно, неужели я не могу сделать это вскользь, походя, когда моя студенческая страсть превратилась в мою Немезиду спустя семь лет после тех объятий? В этот момент я не могла думать достаточно ясно, чтобы осознать все. Мое дыхание было прерывистым и неглубоким, как будто его вообще не существовало.

Мы постояли так с минуту, как будто ни один из нас не хотел брать вину на себя.

«Ты первый прикоснулся ко мне!» – сказала бы я, но промолчала.

«Нет, это ты наклонилась ко мне!» – ответил бы он.

«А потом ты сгреб меня к себе на колени!»

«И ты прикоснулась губами к моим губам!»

И потом, а потом…

Его теплое дыхание пробежало по моей челюсти, затем по губам. Его зубы царапнул по моей нижней губе, и легкая волна удовольствия прошла сквозь меня. Его губы изогнулись в улыбке, когда он жарко и легко коснулся моих губ, заставляя их открыться. На вкус это напоминало ваниль и корицу, которые остались от мороженого «Сюрприз», только сейчас вкус был лучше. Его жар хлынул в мой рот, пока не затопил меня, мчась, как поток реки, раскаленной солнцем. Желание просачивалось сквозь меня, собираясь во всех уголках моего тела.

Я потянулась к его рубашке, чувствуя тепло его кожи сквозь тонкий материал. Мне хотелось, чтобы он был ближе, еще ближе, чтобы вспомнить то чувство, когда я прижималась к нему на той вечеринке. Его рука скользнула вверх по моей шее, а пальцы погрузились в мои волосы. Я вздохнула прямо ему в рот, когда он поцеловал меня снова, теперь уже медленнее, глубже и грубее. Гас прижал меня к себе, чтобы поцелуй получился жарче, а я схватилась за его бока, тоже прижимаясь. Он наклонялся ко мне, пока моя спина не уперлась в борт машины – тогда он смог прижаться ко мне сильнее.

Глупый вздох вырвался у меня, когда я почувствовала, как его грудь упирается в мою, и я обхватила бедрами его худую талию. Одной рукой он уперся в окно позади меня, и его зуб снова царапнул мою нижнюю губу, на этот раз немного сильнее. Мое дыхание участилось и стало прерывистым, когда его рука скользнула по стеклу машины к моей груди и стала ощупывать меня через рубашку.

Я провела руками по его волосам, выгнулась дугой на его руке, и низкий, непроизвольный стон вырвался из его горла. Он наклонился и перевернул меня на спину, и я жадно потянула его на себя. Новая волна прошла через меня, когда я почувствовала, как крепко он прижимается ко мне. Я попыталась прижать его еще теснее, но мешала одежда. Из его горла снова вырвался тот же звук.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз была так возбуждена. Хотя, вообще-то, могла. Это было семь лет назад в подвале студенческого общежития.

Его рука оказалась у меня под рубашкой, большой палец скользнул по моему бедру и, казалось, расплавил его. Его горячие и влажные губы скользнули вниз по моей шее и тяжело опустились на ключицу. Все мое тело умоляло его о большем и чтобы без всякой тонкости. Я поднималась к нему, как будто притянутая магнитом. Я чувствовала себя подростком, и это было одновременно и чудесно, и ужасно.

Он уже прижался ко мне, когда на нас упал свет. Он был таким холодным и отрезвляющим, как будто кто-то вылил на нас ведро ледяной воды. Мы отскочили друг от друга при виде угрюмой женщины средних лет с направленным в нашу сторону фонариком. У нее была кудрявая прядь седых волос и ярко-синяя спортивная куртка с логотипом «Биг Бой Бобби».

Она прокашлялась. Гас все еще стоял надо мной, одной рукой запутавшись в подоле моей рубашки.

– Это семейное заведение, – прошипела женщина.

– Ну, мы отлично справляемся, – пошутил Гас низким и хриплым голосом. Он снова прочистил его и одарил женщину своей лучшей злой улыбкой. – Мы с женой как раз говорили, что надо как-нибудь привезти сюда детей.

Она сложила руки на груди, явно не поддаваясь очарованию его губ. Должно быть, это выглядело действительно мило.

Гас снова опустился на колени, и я поправила рубашку.

– Извините, – сказала я, чувствуя себя униженной.

Женщина ткнула большим пальцем в темный, поросший травой проход между машинами.

– Вон отсюда! – рявкнула она.

– Конечно, – быстро сказал Гас и рывком опустил багажник, закрывая нас от нее. Я разразилась униженным, безумным смехом, и Гас повернулся ко мне со слабой улыбкой. Его губы распухли, а волосы были растрепаны.

– Это была плохая идея, – беспомощно прошептала я.

– Да.

Голос Гаса снова стал угрожающе скрипучим. Он наклонился вперед сквозь темноту и поймал меня в последнем, но безумно горячем поцелуе, а его пальцы охватили мое лицо и затылок.

– Больше не повторится, – сказал он мне, и все искры, вспыхнувшие во мне, чуть-чуть притухли.

Один раз. Таково было его правило. Но разве это считается? Мой желудок сжимало от разочарования. Он не мог так оставить это, он же не сделал ничего, чтобы удовлетворить меня. Если уж на то пошло, мне стало хуже, чем раньше, и по тому, как Гас смотрел на меня, я поняла, что он, должно быть, чувствует то же самое.

Женщина постучала в заднее стекло, и мы оба подпрыгнули.

– Нам пора, – сказал Гас.

Я переползла на переднее сиденье, а Гас вышел через багажник и сел на пассажирское. Рулила я домой, чувствуя себя так, словно была тепловой картой. Все, к чему он прикасался, все, на что он смотрел с пассажирского сиденья, на ней светилось красным.

* * *

В воскресенье в полдень Гас за кухонным столом не появился. Я решила, что это плохой знак – то, что случилось, разрушило мою единственную дружбу в этом городе. Хотя скорее даже во всем мире, поскольку Жак и пара моих друзей, как оказалось, не так чтобы слишком сильно во мне нуждались.

Я пыталась выбросить Гаса из головы, сосредоточиться на работе над книгой, но каждый раз, когда звонил телефон, я нервно подпрыгивала.

Эсэмэска оказалась от Ани: «Привет, любовь моя! Просто хотела проверить тебя. Я хотела бы увидеть некоторые начальные страницы, чтобы внести свой вклад в книгу».

Письмо от Пит: «Привет! Хорошие новости! Ваши книги будут на складе завтра. Найдется ли денек на этой неделе, когда ты могла бы заехать и подписать экземпляры?»

Письмо от Сони, которое я пока не открывала, но первое предложение все же увидела: «Пожалуйста, пусть мое присутствие не отпугнет тебя от книжного клуба. Я с удовольствием останусь дома в понедельник вечером, если ты не против…»

Сообщение от Шади: «Яна. Помоги. Я не могу насытиться этой Зачарованной Шляпой. Он приезжал ко мне последние три вечера, а вчера я разрешила ему остаться».

Я написала ей ответ: «Ты точно знаешь, к чему это приведет. Ты окончательно в него втюришься».

«Ненавижу влюбляться, – ответила она. – Это навсегда испортит мою репутацию дрянной девчонки!!»

Я послала ей грустный смайлик и слова: «Я знаю, но ты должна быть настойчивой. Ради Зачарованной Шляпы и моих пожеланий счастливой жизни».

Воспоминания о прошлой ночи вспыхнули в моей голове яркими и горячими пятнами, как фейерверк в ночи. Искры падали и горели везде, где огонь касался земли. Я до сих пор чувствовала касание его зубов на своей ключице, а моя лопатка вдруг заныла, немного ушибленная тогда дверцей машины.

Голод и смущение пронеслись сквозь меня. Господи, что же я наделала? Мне следовало бы лучше знать, что делать. И потом, я не могла перестать думать: «Неужели я сделаю это снова?»

«Это» было понятием растяжимым. Да, может быть, оно и к лучшему. Наконец-то я научусь заводить случайные отношения. Или, может быть, наша сделка расторгнута и я действительно никогда больше не услышу о Гасе Эверетте.

У меня кончились и хлопья, и рамен, так что, с трудом выдавив из себя триста слов, я решила сделать перерыв и поехала за продуктами. Выходя из дома, я увидела, что машина Гаса не стоит на своем обычном месте. Я заставила себя выбросить эту мысль из головы. В этом не должно было быть ничего особенного.

В продуктовом магазине я через приложение в смартфоне еще раз проверила свой банковский счет, затем побродила по проходам с открытым на смартфоне калькулятором, подсчитывая цены на замороженные пшеничные хлопья и банки с супом. За шестнадцать долларов мне удалось собрать приличный улов, когда я завернула за угол к кассе и увидела ее там. Те же вьющиеся седые волосы, стройная фигура, та же вязаная шаль.

Паника охватила меня, мне показалось, будто в сердце ударил адреналин. Я бросила свою тележку с продуктами прямо в проходе и, опустив голову, проследовал мимо Сони к дверям. Если она и заметила меня, то ничего не сказала. Мое сердце колотилось так громко, что, наверное, я могла его услышать. Я запрыгнула в машину, чувствуя себя так, словно ограбила банк, и проехала двадцать минут до другого продуктового магазина, где едва смогла из-за потрясения что-то купить.

К тому времени, как я добралась до дома, меня все еще трясло, и не помогло даже то, что машина Гаса все еще не появилась там. Одно дело убегать от Сони во время моих редких – раз в два месяца – поездок за продуктами, и совсем другое… Если бы мне пришлось избегать своего соседа, я была почти уверена, что «план Б» с переездом в Дулут был бы к месту.

Перед тем как лечь в постель, я еще раз выглянула в окно, но машины Гаса все еще не было. Ужас раздулся в моей груди, как самый невеселый воздушный шарик в мире. Наконец-то я нашла друга, с которым можно было поговорить и который, как оказалось, хотел быть рядом со мной так же сильно, как я с ним. Но теперь он исчез, потому что мы просто поцеловались. Гнев поднялся во мне, заставляя отступить на некоторое время мое унижение и одиночество.

Я подумала о том, чтобы написать ему, но это показалось не самым лучшим временем для начала переписки. Поэтому вместо этого я заснула, чувствуя в животе тошноту и тревогу.

К утру понедельника он все еще не вернулся. Сегодня вечером напишу, решила я. Если бы его машина стояла сегодня у тротуара, я бы уже написала ему. А пока в этом нет ничего странного.

Я выбросила Гаса из головы и набрала еще две тысячи слов, а затем написала Ане: «Все идет хорошо (в этот раз в самом деле хорошо), но я хотела бы сделать еще немного, прежде чем кто-нибудь прочтет часть книги. Думаю, что пока еще будет трудно сказать, куда я веду повествование. Просто не будет полной картины, и я боюсь, что если прыгну вперед и опишу ненаписанное, это убьет весь мой импульс, который я наконец-то обрела».

Затем я ответила Пит: «Отлично! Чем вы занимаетесь в среду?» По правде говоря, я могла бы прийти и в воскресенье, когда получила письмо, или в понедельник, когда отправила ответ. Но я не хотела еще одного приглашения в книжный клуб «Красная кровь, русская беленькая и синие джинсы». Откладывание моего посещения книжного магазина до среды исключало еще одну возможную неделю всего этого сомнительного опыта без необходимости отклонять приглашение Пит.

К одиннадцати вечера машина Гаса все еще не вернулась, и я уговорила себя написать ему, отослав пять сообщений. Наконец я положила телефон в ящик прикроватного столика, выключила лампу и заснула.

Во вторник я проснулась вся в поту. Я забыла завести будильник, и солнце уже вовсю хлестало сквозь жалюзи, обжигая меня своим ярким светом. Подумав, что сейчас, наверное, около одиннадцати, я выскользнула из-под толстого одеяла и полежала в постели еще минуту.

Меня все еще немного подташнивало. А потом я даже слегка разозлилась, что меня тошнит. Это было так глупо. Я – взрослая женщина. Гас же рассказал мне, как он действует, если влюбляется, что он думает о романтике, и с тех пор он не говорил и не делал ничего, что могло бы намекнуть на какие-то перемены. Я знала одно. Независимо от того, какое влечение к нему я иногда чувствовала, единственное место, куда эти отношения могли меня привести, это через его спальню на выход. Как вариант могла быть не спальня, а разложенное заднее сиденье моей машины.

И даже если бы в ту ночь все зашло еще дальше, это не помешало бы ему исчезнуть на несколько дней и в этом случае. Теоретически у меня был только один способ заполучить в постель Гаса Эверетта, но это заставило бы меня довольно долго чувствовать себя больной. Для этого мне нужно было просто выбросить его из головы.

Я приняла холодный душ. Или, если быть точной, принимала его одну секунду, во время которой грязно выругалась и чуть не сломала себе лодыжку, бросившись прочь от потока холодной воды. Как, черт возьми, люди в кино и книгах принимают холодный душ?! Я снова включила горячую воду и, закипая от злости, вымыла голову.

Я не злилась на Гаса, просто не могла. Я злилась на себя за то, что пошла по этой тропинке. Хотя знала, что она ведет не туда. Гас не был Жаком. Такие парни, как Жак, мечтали об игре в снежки, поцелуях на вершине Эйфелевой башни и о прогулках на рассвете по Бруклинскому мосту. Парни вроде Гаса хотели лишь язвительного подтрунивания и случайного секса поверх нераскрытой постели. Ну, или на заднем сиденье вашей совсем не крутой машины в семейном автокинотеатре. Хотя я не была уверена, что Гас не подумывал насчет секса в машине.

Вполне возможно, что я излишне скоро кинулась ему на шею. Я уже не в первый раз смотрю сквозь розовые очки на отношения, выискивая смысл там, где его нет.

Мое поведение было глупо. После всего, что случилось с моим отцом, мне следовало знать все наперед. Я начала выздоравливать от своих заблуждений, но только выбежала из дома, как влюбилась в единственного человека, который гарантированно оправдывал все мои страхи по поводу отношений. Мне следовало забыть обо всем, что было с Гасом.

Я решила, что работа над книгой станет моим утешением. Сначала все шло медленно, каждое слово перемежалось с решением не думать об исчезновении Гаса, но через некоторое время я вошла в бойкий ритм – почти такой же, как и вчера.

Семейный цирк у меня волею судьбы оказался в Оклахоме, неподалеку от того места, где жила тайная, вторая семья отца Элеоноры. «Неделя», – решила я. Основная часть действия моей книги должна была занять всего неделю, когда цирк стоял в городе, скажем, Талса. Писать про другую эпоху – это совершенно особый вызов для автора. Я составляла себе много заметок типа «Выяснить, какие напитки были популярны тогда и как исторически точно ругались в те годы в той местности».

Но важно было то, что у меня появилось прозрение.

Все секреты рано или поздно всплывут на поверхность, а потом аккуратно будут забыты. Именно так, на мой взгляд, и должен был выглядеть роман Августа Эверетта. Гас наверняка сказал бы, что такой сюжет удобно закольцевать, создать новый цикл повествования. (Это если у меня будет возможность сказать ему.)

Я хотела, чтобы читатели радовались, умоляли найденную семью Элеоноры рассказать всю правду до конца, а потом бы наблюдали «сквозь пальцы», боясь, как бы ситуация не обернулась взрывом. Я поняла, что нужно вызвать эффект домино, как собственно и горит взрывчатка, только быстро. И страх, конечно. Мне нужно было активно давить на ситуацию в романе, форсируя ее.

Но за этим построением событий надо было вовремя утрамбовать их в сюжет, чтобы персонажи могли двигаться дальше к своему следующему пункту назначения.

Итак, отец Элеоноры в своем родном городе задолжал деньги опасным людям и якобы из-за этого он и уехал, бросив семью.

Мать Элеоноры обзаведется пистолетом, какие были в те годы. Было бы справедливо дать ей что-то, чем можно было защитить себя. Но и с этим придется взвалить ей на плечи тяжесть какого-то посттравматического расстройства в виде воспоминаний о прежнем работодателе, который любил расправляться с девушками, работавшими на него. Ей нужно было крепко держать себя в руках, поскольку она готова была сорваться, совсем как я весь прошедший год.

Как я хотела, чтобы мама была такой после того, как вся папина ложь вышла наружу!

Элеонора, со своей стороны, влюбилась в местного жителя. Или, по крайней мере, вообразила, что влюбилась, причем в ночь их первого выступления в Талсе. Она проведет в этом городке неделю, приближаясь к мысли о том, чтобы сбежать от той жизни, в которой выросла. Но в последнюю минуту ей откроется ужасное откровение: как бы она ни презирала этот мир, он был единственным, к которому она принадлежала.

Или, может быть, я «сделаю» так, что она поймет другое. Этот мир, к которому она стремилась (тот, за которым она наблюдала из-за полога цирковых шатров, пока усердно работала), был иллюзией. Впрочем, как и тот цирковой, который она знала.

А тот мальчик влюбится в кого-нибудь другого так же быстро, как и в нее. Или поступит в колледж, или пойдет в армию. Или родители узнают об Элеоноре и убедят его в его безрассудстве. Это так антиромантично, но я вполне способна написать такое.

Глава 15

Прошлое

– А вот и сам автор! – крикнула Пит, когда я вошла в кофейню. – Этот пинк-ай^[45] только для тебя, милая.

Наверное, она имела в виду рэд-ай^[46]. В любом случае, я кивнула.

– А что еще вы посоветуете?

– Зеленый чай полезен, – задумчиво произнесла Пит.

– Что ж, давай его. Моему организму не помешали бы антиоксиданты. Или что там в зеленом чае, что делает его «полезным для нас»?

Мама говорила мне, что смысл зеленого чая в том, чтобы ублажать, а не очищать.

Пит протянула мне пластиковый стаканчик, и на этот раз она позволила мне заплатить за чай. Я сразу почувствовала, как у меня заныло в животе. Сколько денег у меня осталось на банковском счете? Видимо, скоро мне придется ползти обратно в мой теперь уже разрушенный дом детства с поджатым хвостом.

Я напомнила себе, что СЕМЕЙНЫЕ_ТАЙНЫ. docx довольно быстро превращается в подобие книги. Причем даже такой, которую мне самой было бы любопытно прочесть. «Сэнди Лоу», возможно, и не захочет печатать ее, но кто-то наверняка захочет. Ладно, не обязательно, что все будет так плохо.

Пит сняла фартук, когда мы вошли в книжный магазин.

– Может, тебе стоит купить плащ от Кларка Кента, – пошутила я. – Похоже, с ним хлопот будет меньше, чем с этими бантами и узлами.

– Верно, да и кто откажется купить кофе у девушки в плаще супермена, – ответила Пит.

– Туше! – ответила я.

– Итак, мы пришли.

Пит остановилась у витрины с «Откровениями» Гаса, которые теперь составляли лишь половину пирамиды. Другая половина состояла из розовых, ярко-желтых и небесно-голубых книжек. Пит просияла:

– Я подумала, что было бы неплохо сделать выставку местных авторов. Продемонстрировать весь спектр того, что происходит у нас здесь, в Медвежьем углу. А ты как думаешь? Кстати, захвати эту стопку!

Пит уже несла свою охапку книг к прилавку, где ее ждали рулон наклеек для автографов и пара фломастеров.

– Это здорово, – сказала я, следуя за ней с другой стопкой.

– А как Эверетт? – спросила она.

– Отлично, – ответила я, забирая у нее фломастер уже без колпачка.

Тут она начала листать титульные страницы и перекладывать книги так, чтобы я подписывала их одну за другой.

– Похоже, вы с ним провели много времени вместе.

– Почему похоже? – заартачилась я.

Пит снова расхохоталась:

– Знаешь, как бы ни был скрытен этот парень, мне многое удалось вытянуть из пересказанных мне разговоров. Конечно, я поняла, что между вами возникла дружба.

Я постаралась скрыть свое удивление:

– Вы часто общаетесь?

– Наверное, он отвечает примерно на треть моих звонков. Конечно, я понимаю, что сильно раздражаю его звонками, но я волнуюсь. Мы же семья, мы единственные люди, которые есть друг у друга.

– Семья? – не сдержалась я, больше не скрывая своего замешательства.

Лицо Пит удивленно вытянулось. Она почесала в затылке:

– Я думала, ты знаешь. Я никогда не смогла бы сказать, что он считает личным, а что нет, так много из его жизни появляется в его книгах. Можно даже подумать, что ему приятно снимать кожу и разгуливать по Таймс-сквер. Конечно, это всего лишь метафора. Я знаю, какие вы творческие люди. Он настаивает, что это вымысел, поэтому я должна считать его книги таковыми.

Я едва следила за ее мыслью. Очевидно, это отразилось на моем лице, потому что Пит объяснила:

– Его мать была моей сестрой.

На меня накатила волна головокружения. Лавка, казалось, раскачивалась. В этом просто не было смысла. Прошло две с половиной недели почти постоянного (хотя и нетрадиционного) общения, а Гас даже не поделился со мной самыми основными моментами своей жизни.

– Но ты зовешь его Эверетт, – сказала я. – Ты его тетя, но не называешь его по имени.

На мгновение она растерянно уставилась на меня:

– О! Это старая привычка. Когда он был маленьким, я тренировала его футбольную команду. Я не могла иметь любимчиков и потому называла его по фамилии, как и любого другого игрока, что и прижилось. В половине случаев я забываю, что у него есть имя. Черт возьми, я уже представила его как Эверетта почти половине этого города.

Я чувствовала себя так, словно только что уронила деревянную матрешку, а потом увидела, как из нее вываливаются еще шесть. И самое главное, что этой системой матрешек, по сути своей, был Гас. В ней был Гас, которого я знала: смешной, неряшливый и сексуальный. А еще был другой Гас, который пропадал на несколько дней, играл в детстве в футбол, жил в том же городе, что и его тетя, и говорил в настоящем времени только о себе. О своей семье он говорил только в прошлом, глядя, как я расчувствовалась от его рассказов.

Я склонила голову и молча вернулась к подписям. Пит все это время пододвигала ко мне книги через стойку, аккуратно складывая подписанные с другой стороны. Через несколько секунд она сказала:

– Будь терпелива с ним, Яна. Ты ему очень нравишься.

Я продолжала расписываться:

– Мне кажется, вы неправильно меня поняли…

– Вовсе нет, – ответила Пит.

Я посмотрела в ее голубые глаза, выдержав ее взгляд.

– Он рассказал мне об этом в первый же день, когда ты переехала. Он знает, что произвел не самое приятное первое впечатление. Это его постоянная проблема.

– Я не ослышалась?

– Конечно, ты должна дать ему передышку, – сказала она. – Он всегда тяжело переживает свой день рождения с тех пор, как с ней расстался.

– День рождения? – переспросила я, глядя вверх. – Разошелся? Я думала…

Пит выглядела удивленной, затем словно потеряла уверенность:

– Она оставила его, ты же знаешь. И с тех пор каждый год его друг Маркхэм устраивает большую вечеринку, чтобы попытаться отвлечь его. Конечно, Гас ненавидит вечеринки, но он не хочет, чтобы Маркхэм думал, что эти вечеринки расстраивают его. Поэтому он позволяет ему устраивать эти вечеринки на день рождения.

– Прошу прощения! – задохнулась я.

Это что, какая-то шутка? Может быть, Пит проснулась сегодня утром и подумала: «Хм, может быть, сегодня я выложу кому-нибудь обрывки шокирующей информации о Гасе в случайном и загадочном виде?»

– Она бросила его в день рождения? – спросила я.

– А он разве не сказал тебе, что именно из-за этого он с цепи сорвался в ту ночь, когда ты переехала? – сказала Пит. – Вот это меня действительно удивляет. Если бы он сказал тебе, что вспоминал тогда о прошедшем разводе, это, конечно, объяснило бы, почему он был груб с тобой.

– Развод, – произнесла я, и все мое тело похолодело. – Эта вечеринка была связана… с его разводом.

Значит, Гас был разведен! Значит, Гаc был женат!

Пит неловко заерзала:

– Странно, что он тебе ничего не сказал. Ему было так стыдно за свою грубость.

У меня в голове словно волчок закрутился. В этом не было никакого смысла. Нет, Гас не мог быть женат. Он даже не ходил на свидания. Магазин, казалось, закачался вокруг меня.

– Я не хотела тебя расстраивать, – заверила Пит. – Я только подумала, что это может все объяснить…

– Нет, все в порядке, – сказала я, и тут меня снова прорвало.

Ощущение было таково, что я слишком долго держала все в себе, а теперь у меня не было иного выбора, как все выплеснуть.

– Наверное, я слишком остро реагирую. Я просто… Этот год был для меня странным. Например, на мой взгляд, брак всегда был чем-то священным. Этаким воплощением любви, способным выдержать все что угодно. И я ненавижу думать, что некоторые люди из-за своих личных плохих переживаний готовы «загадить»… всю концепцию.

Да, Гас сделал именно это. Называя нормальные отношения садомазохистскими, он даже не сказал мне, что был женат. Он заставлял меня чувствовать себя глупо из-за желания любить и веры в длительные отношения только потому, что его собственная попытка построить семью не сработала. И он скрыл от меня эту попытку.

Но даже если и так, то почему меня должно волновать, что думает он? Мне же не нужно, чтобы все разделяли мои убеждения или хотели того, чего хочу я.

Когда моя мысль дошла до этого, я признала, что у Гаса тоже есть основания считать меня глупой. Ведь я верю в свои светлые сказки, хотя их своим примером опроверг мой собственный отец. И кроме того, я злилась на себя за то, что никак не могу отпустить мысли об отце. Я злилась на то, что все еще хотела той любви, которую всегда «рисовала» в романах.

А маленькая и глупая часть меня даже возмущалась тем, что Гас втайне любил кого-то настолько, что даже женился на ней. После же поцелуев со мной он был готов сбежать от меня на край света.

– Не знаю, – я покачала головой. – Разве это имеет смысл?

– Конечно же имеет, – сказала Пит, сжимая мою руку.

У меня возникло такое чувство, что она сказала бы это, даже если бы это было не так. Просто ради того, чтобы поддержать меня.

Глава 16

Мебель на веранде

В четверг в полдень Гас снова сидел за кухонным столом, но выглядел уже не таким «сексуально взъерошенным». Было больше похоже на то, будто его тащили за самосвалом с откинутым задним бортом. Он улыбнулся и помахал мне рукой, а я ответила ему тем же, несмотря на то, что в животе у меня все сжималось.

Он нацарапал записку: «Извини, что пропал без вести на этой неделе»

Я пожалела, что американские горки приносят не только невесомость, но и тошноту. Оглядевшись, я поняла, что сегодня не захватила с собой блокнот, прошла в спальню и, схватив его, написала: «Сожалеть не о чем». Вернувшись в кухню, подняла записку повыше. Улыбка Гаса дрогнула. Он кивнул и снова переключил внимание на ноутбук.

Теперь, когда он вернулся, мне стало труднее сосредоточиться на работе, но я очень старалась. Я прошла примерно четверть пути по книге, и мне нельзя было отставать.

Примерно в пять вечера я смотрела, как Гас встал, походил по кухне и сделал какое-то подобие еды. Закончив с едой, он снова сел за компьютер. Примерно в половине девятого он посмотрел на меня и кивнул головой в сторону веранды. Это был понятный мне сигнал, почти приглашение. Похоже, что представление о сигналах мы оба получили до того, как попали на свои веранды.

Теперь эти веранды казались мне вопиюще очевидной метафорой. Я видела, как он буквально сохраняет пропасть между нами и не замечает мою готовность встречаться с ним каждый вечер. Неудивительно, что я так запуталась. Он тщательно соблюдал дистанцию и границы, а я их игнорировала. Я была совсем не готова к тому, что меня тянет к кому-то в эмоциональном плане совершенно недоступному.

Я покачала головой в ответ на приглашение Гаса, а потом добавила к своей записке: «Извини, слишком много дел. У меня на хвосте Аня».

Гас понимающе кивнул, пробормотал что-то вроде «Если ты передумаешь…», затем на мгновение ушел и снова появился на веранде.

Он прошел к самой дальней точке веранды и перегнулся через перила. Ветерок трепал его рубашку, поднимая левый рукав и обнажая тыльную сторону руки. Сначала я подумала, что он сделал новую татуировку – большой черный круг, но потом поняла, что это было именно там, где я видела ленту Мебиуса. Только она была полностью стерта с тех пор, как я видела ее в последний раз. Гас оставался там до тех пор, пока солнце не зашло и ночь не окутала все вокруг насыщенной синевой. Вокруг него ожили светлячки – миллион крошечных ночных огоньков, включаемых космической рукой.

Он оглянулся через плечо на двери моей веранды, а я резко обернулась на свой экран, печатая слова и притворяясь занятой, очень занятой и сосредоточенной. Надо было создать иллюзию.

На самом деле я просидела за компьютером почти двенадцать часов и набрала всего тысячу новых слов, открыв по пути четырнадцать вкладок в своем браузере, включая две отдельные вкладки Facebook.

Мне нужно было выбраться из дома. Когда Гас снова отвернулся, мне удалось выскользнуть из-за стола на крыльцо. Воздух казался густым от влажности, но не был слишком горячим. Я уселась на плетеную кушетку и оглядела дома напротив. На противоположной стороне я не проводила много времени, так как вода была на нашей с Гасом стороне. Но коттеджи на другой стороне были такими же милыми и красочными, а на каждой веранде стояла своя неповторимая садовая мебель. Ни одна из них не была такой домашней (лучше даже сказать, эклектичной), как та, которую выбрала Соня.

Если бы у меня не было отрицательных эмоций, связанных с этой мебелью, мне было бы грустно продавать ее, но я решила, что сейчас самое подходящее время. Позже будет еще меньше поводов для беспокойства. Я встала, включила свет на веранде и сделала снимки каждого отдельного предмета, а также несколько общих видов. Затем открыла Крейгслист на своем телефоне.

Некоторое время смотрела на фотографии, затем вышла из браузера и открыла свою электронную почту. Я все еще видела выделенные жирным шрифтом слова из последнего сообщения Сони, поскольку не удалила его, хоть и не хотела читать. Я открыла новое письмо и адресовала его Соне.

Тема: мебель для веранды.

Привет! Я начинаю наводить порядок в доме. Тебе нужна мебель на веранде или мне можно ее продать?

Я попробовала три разные подписи под письмом, но ни одна из них не показалась мне правильной. В конце концов я решила не оставлять ни одной буквы своего имени и нажала «Отправить».

Вот и все. Самый эмоциональный момент, который был у меня за весь день. Потом я умылась, почистила зубы и забралась в постель, где смотрела на экране смартфона «Веронику Марс», пока не взошло солнце.

* * *

В пятницу в мою дверь постучали на несколько часов раньше, чем я ожидала. Было 14:30. проснулась я где-то около полудня, так как заснула только в пять утра.

Я схватила свой халат с дивана и натянула его поверх скудной одежды (боксеры, когда-то позаимствованные у Жака, и моя поношенная футболка с Дэвидом Боуи, под которой даже не было лифчика). Я отодвинула льняную занавеску, закрывавшую окно в двери, и увидела Гаса, который расхаживал по веранде, заложив руки за голову, и смотрел вниз, словно вытягивал шею.

Когда я открыла дверь, он остановился и, широко раскрыв глаза, повернулся ко мне.

– Что случилось? – спросила я.

В этот момент я разглядела его некоторое наследственное сходство с тетушкой Пит. Выражение его лица уже знакомым мне образом перешло от замешательства к удивлению.

Он быстро покачал головой:

– Здесь Дэйв.

– Дэйв? – переспросила я. – Дэйв, как… Дэйв? Из «Олив Гарден»?

– Ну определенно не тот Дэйв из ресторана «У Венди», – подтвердил Гас. – Он позвонил мне минуту назад и сказал, что находится в городе. Он выехал, повинуясь внезапному порыву. Сейчас он в моем доме. Ты можешь зайти?

– Прямо сейчас? – непонимающе спросила я.

– Да, Яна! Сейчас же! Потому что он в моем доме! Сейчас же!

– Хорошо, – сказала я. – Дай мне только одеться.

Я закрыла дверь и побежала обратно в спальню. На этой неделе я откладывала стирку, и потому единственной чистой вещью у меня оказалось дурацкое черное платье. Естественно, я надела грязную футболку и джинсы.

Дверь в дом Гаса не была заперта, и я, не раздумывая, вошла. Когда я оказалась внутри, все вокруг поразило меня. Мы дружили почти месяц, и я наконец-то оказалась в доме, в который с любопытством заглядывала в ту первую ночь. Я спряталась между темными заваленными книгами полками, а в воздухе витал запах дымящихся благовоний Гаса. Пространство вокруг казалось обжитым – книги, оставленные открытыми на столах, стопки почты поверх литературных журналов и антологий, повсюду кружки на блюдцах. Но по сравнению с его обычным уровнем неряшливости сегодня его комнату можно было считать тщательно прибранной.

– Яна?

Узкий коридор, который вел прямо в кухню, казалось, поглотил его голос.

– Мы уже здесь.

Я шла на его голос, как по хлебным крошкам, ведущим в какое-то фантастическое место… или в ловушку. Остановилась в кухне, которая оказалась зеркальным отражением моей. Слева был уголок для завтрака. Стол, за которым я так часто видела Гаса, был придвинут почти вплотную к окну, а справа располагались полки и шкафы. Гас помахал мне рукой из соседней комнаты – совсем небольшого кабинета.

Мне не хотелось торопиться, чтобы изучить каждый дюйм этого полного тайн дома, но Гас смотрел на меня так сосредоточенно, что казалось, будто он читает мои мысли. Поэтому я поспешила в кабинет. Минималистский письменный стол, плавные «скандинавские» обводы, и совершенно нигде никаких следов беспорядка. Стол был придвинут к заднему окну.

Дом Гаса стоял так, что его веранда выходила на лес, но деревья неожиданно расступались перед самой дальней, правой, стороной здания. Вид отсюда на пляж был божественным, серебристый свет просачивался сквозь облака, подпрыгивая на вершинах волн, словно воздушные шарики.

На Дэйве были красная футболка и сетчатая шляпа. Под глазами у него явственно просматривались мешки, придававшие ему вид сонного сенбернара. Он снял шляпу и встал, когда я вошла в комнату, но руки мне не протянул, отчего у меня возникло странное ощущение, будто я попала в роман Джейн Остин.

– Привет, – сказала я. – Я Яна.

– Мое почтение, – кивнул Дэйв.

Кресло было повернуто от стола, чтобы Гас мог видеть весь свой крошечный кабинет, а другое кресло, которое Дэйв убрал, когда встал, оказалось втиснуто в угол. Был и кухонный стул, который Гас принес специально для меня. Дэйв откинулся на спинку кресла и жестом пригласил меня сесть.

– Спасибо, – произнесла я и села, втиснувшись в треугольник стульев и коленей. И тут же добавила: – И спасибо за то, что поговоришь с нами.

Дэйв снова надел шляпу и с беспокойством повертел в руках банкноту:

– Я не был готов раньше. Извините, что отнял у вас много времени, когда вы приезжали ко мне. Я чувствую себя ужасно.

– Не стоит извиняться, – заверил его Гас. – Мы знаем, насколько все это деликатно.

Он кивнул:

– А моя трезвость… я просто хотел убедиться, что справлюсь. В тот вечер, когда мы должны были встретиться в «Олив Гарден», я пошел на собрание общества трезвости. Вот где я был.

– Понятно, – сказал Гас. – Это всего лишь истории для книги, а вы – личность.

«Всего лишь истории». Эта фраза, сорвавшись с губ Гаса, застала меня врасплох. Гас «Книги со счастливым концом нечестны» Эверетт. Гас Эверетт, «пьющий этот проклятый Кул-Эйд», произнес слова «всего лишь книга», и это по какой-то причине немного сбило меня с толку. Гас был женат, неожиданно вспомнилось мне. Он поймал мой взгляд, но я тут же отвела глаза.

– В том-то и дело, – сказал Дэйв. – Это книга. Это шанс рассказать историю, которая способна помочь таким людям, как я.

Уголок рта Гаса неловко дернулся. Я до сих пор не читала свой новый экземпляр «Откровений» – боялась, как бы это не затуманило меня и не усугубило мою влюбленность в него. Но из всего сказанного Гасом я поняла, что он пишет не столько для спасения жизней, сколько для того, чтобы понять, что их погубило.

Романтическая комедия Гаса должна была выйти совсем другой, и я не могла себе представить, как он будет использовать то, что скажет Дэйв, чтобы рассказать историю с милой встречей и счастливым концом. Содержание этого интервью будет гораздо более уместным в его следующем литературном шедевре.

Но опять же, это был Гас. Когда мы начинали этот путь, я думала, что буду писать чушь, просто имитируя то, что видела у других людей. Но на самом деле мой новый проект становился такой же квинтэссенцией меня, как и все остальное, что я написала до сих пор. Возможно, в романтической комедии Гаса действительно найдется место и Новому Эдему в качестве фона между поцелуями и признаниями в любви. Может быть, он наконец-то даст кому-нибудь из героев счастливый конец, которого тот заслуживает в книге о мрачном культе. В противном случае Дэйв сейчас пришел не по адресу.

– Все будет описано по-честному, – заверил его Гас. – Но это будет не Новый Эдем, и героем будешь не ты. Но это будет место, которое ты, надеюсь, сможешь себе представить и даже сравнить с реальным. И персонажи тоже будут выглядеть реальными, – сказал Гас и замолчал, размышляя. – И если нам повезет, эта книга, может быть, кому-то поможет… Например, чувствовать себя известным и понятым, как будто их история тоже имеет значение.

Гас бросил на меня взгляд так быстро, что я едва не пропустила его. Мой желудок сжался, когда я поняла, что он цитирует меня. Именно это я сказала в тот вечер, когда мы заключили сделку, и я меньше всего думала, что сейчас он дразнит меня. Я понимала, что он это все серьезно.

– Но даже если нет, – продолжал он, сосредоточившись вновь на Дэйве, – просто знай. То, что ты поделился этим с кем-то другим, способно помочь и тебе.

Дэйв потянул за ниточку, торчащую из дырки на колене его джинсов:

– Я это знаю. Мне просто нужно было убедиться, что мама меня поймет. Она все еще чувствует себя плохо. Она все еще думает, что могла бы отговорить моего отца остаться, она так хотела заставить его уехать с нами. Тогда он был бы все еще жив.

– А ты? – спросил Гас.

Дэйв поджал губы:

– Ты веришь в судьбу, Август?

Услышав свое полное имя, Гас спрятал гримасу:

– Я думаю, что некоторые вещи… неотвратимы.

Дэйв наклонился вперед и потянул себя за козырек шляпы:

– В детстве я ходил во сне. Очень плохая привычка. Страшная вещь. Однажды, перед тем как мы отправились в Новый Эдем, мама застала меня стоящим на краю бассейна с ножом для масла в руке. Я был обнаженным, хотя даже не спал голым.

– За две недели до того, как мы переехали в Новый Эдем, – продолжил он, – мы были в парке, когда началась гроза. Только я и мама. Она всегда любила дождь, поэтому мы тогда долго гуляли. Разразился гром, и мы побежали домой. Вокруг парка была ограда из цепей, и когда мы подошли к ней, она крикнула мне, чтобы я подождал. Она не знала, чем опасна молния, но решила, что это плохая идея – позволить своему шестилетнему ребенку самому схватиться за металл. У ворот она сунула руку под рубашку и открыла мне калитку через ткань.

– Мы добрались до дома и были уже на крыльце, когда это случилось. Треск, такой, будто от гигантского топора, обрушился на нас. Честное слово, я думал, что Солнце врезается в Землю, таким ярким был свет.

– Какой свет? – спросил Гас.

– Та молния, что ударила рядом со мной, – сказал Дэйв. – Мы не были религиозными людьми, Август, особенно мой отец. Но это пугало маму. Она решила что-то изменить в своей жизни. На следующей неделе мы пошли в церковь, самую строгую из всех, какие она смогла найти, и по дороге кто-то вручил ей листовку. «Новый Эдем, – гласила надпись. – Бог приглашает вас к началу новой жизни. Вы ответите?»

Гас писал заметки, кивая на ходу:

– Значит, она восприняла это как знак?

– Она думала, что Бог спас мне жизнь, – сказал Дэйв, – просто чтобы привлечь ее внимание. Через неделю мы уже переехали в лагерь, согласился даже папа. Он не верил в это, но считал, что «духовное воспитание» ребенка – это работа матери. Не знаю, что на него нашло и что заставило его передумать. Но в последующие два года он зашел в своем очищении дальше, чем моя мама. А потом, однажды ночью, она проснулась в нашем трейлере с очень плохим предчувствием. Снаружи бушевала гроза, и она заглянула в комнату, где спал я. Но там никого не было, только куча смятых одеял.

– Она пыталась разбудить моего отца, но он спал как убитый. И тогда она вышла в самую бурю и обнаружила меня там стоящим голым посреди леса. Молнии сверкали вокруг меня, как падающие фейерверки. И знаете, что случилось потом?

Дэйв посмотрел на меня и сделал паузу:

– Молния попала в трейлер, и все сгорело в пожаре. Это был первый пожар в Новом Эдеме, и он был не столь уж и большим, правда, в нем погиб мой отец. Наш трейлер вытащили и потушили, прежде чем он успел причинить больший вред. Жить было можно, но на следующий день мама забрала меня оттуда.

– Она восприняла это как еще один знак? – спросил Гас.

– Видишь ли, в чем дело, – сказал Дэйв. – Моя мама верит в судьбу, в ведущую руку Бога. Но не настолько, чтобы винить себя за то, что случилось с моим отцом. Это она привела нас туда, и именно она вытащила меня оттуда. С отцом она ничего поделать не могла, потому что знала, что он слишком глубоко увяз во всем этом. Он не просто отказался бы уехать, он бы сам согласился на такой исход, чтобы искупить свою вину перед нами.

– Искупить вину? – удивленно спросила я.

– Это наш жаргон, – пояснил Дэйв. – Это означает признание чьего-то вмешательства. Они не хотели, чтобы мы считали это чудесное спасение фактом своей личной жизни и рассказывали об этом. Эта гроза должна была стать искупительной жертвой. Эта сакральная жертва должна была вбить клин в «грязные» отношения между людьми, чтобы спасти их от греха. В глубине души мама знала, что, если бы сказала папе, что хочет уйти, вся наша семья была бы наказана. Мои родители бы провели в изоляции по меньшей мере две недели, а меня бы избили, а потом оставили с другой семьей, пока ее колеблющаяся вера не была бы восстановлена. Нам сказали, что здесь не приветствуется насилие, так что все было бы добровольно. Это должна была стать наша собственная жертва ради дисциплинирования из любви к Богу. Но вы можете рассказывать об этом всем, кому надо.

– Значит, она все это знала, – помолчав, продолжил Дэйв. – Суждено было или нет, но моя мама видела будущее. Она не смогла бы спасти отца. Но она сделала то, что должна была сделать, чтобы спасти меня.

Гас задумчиво молчал. Погруженный в свои мысли, он вдруг помолодел, стал немного мягче. Я почувствовала прилив гнева в животе. «Почему тебя никто не спас? – думала я. – Почему никто не схватил тебя и не выбежал посреди ночи на улицу?»

Я знала, что все это сложно. Я знала, что на все должны быть причины, но все равно меня пронзила острая боль. Это была совсем не та история, которую бы я хотела для Гаса.

* * *

Гас с тихим щелчком закрыл за Дэйвом дверь и повернулся ко мне. С минуту мы молчали, оба измученные четырехчасовым разговором. Мы просто смотрели и смотрели друг на друга.

Он прислонился к двери.

– Привет, – сказал он наконец.

– Привет, – ответила я.

В уголках его рта появилась легкая улыбка.

– Рад тебя видеть.

– Да, – переминалась я с ноги на ногу. – Я тебя тоже.

Он выпрямился, подошел к ореховому буфету в углу, достал из-под него два хрустальных бокала и поставил их рядом с аккуратно расставленными бутылками темного ликера.

– Хочешь выпить? – предложил он.

Конечно, я хотела выпить. Я только что услышала душераздирающую историю о ребенке, избитом за воображаемые преступления. Кроме того, я была наедине с Гасом впервые после нашего поцелуя. Даже идущая из другого угла комнаты жара в доме, казалось, поддерживала напряжение между нами, так тернистая путаница чувств сегодня всколыхнулась во мне. Гнев на сломленных родителей, сердечная боль, которую они тоже, должно быть, чувствовали, как дети – беспомощные, неуверенные в том, что принимали правильные решения, и боящиеся ошибиться. От истории Дэйва, истории того, что он пережил, меня тошнило. Грустно было за маму и за то, как она чувствовала себя потерянной без папы. И все же, несмотря на все это, пребывание в одной комнате с Гасом давало мне особую теплоту, как будто он воплощал собой физическую силу, давящую на меня.

Я услышала тихий звон льда в бокалах. Гас держал лед в ведерке на подносе с ликером. Я хотела получить от него ответы о его родителях и супруге, о тете Пит, но это были лакомые кусочки, которые человек должен был предложить мне сам. Гас этого не сделал. Обратное возражение я отмела сразу. Да, он был в моем доме, но мой дом не был частью меня. Он даже не был моим – это была просто вещь. Дом Гаса был его домом.

И Дэйва Гас пустил в свой дом охотнее, чем меня.

Гас повернулся и посмотрел на меня, нахмурив брови.

– У тебя есть татуировка.

Это было первое, что пришло мне в голову, когда наше молчание слишком затянулось.

Его взгляд метнулся к его руке.

– Я ее сделал когда-то давно.

Вот и все. Никаких объяснений, никакой информации о том, где он тогда был. Я была бы рада посидеть здесь, выпить с ним, поговорить о книгах и послушать бессмысленные воспоминания о девушках, блевавших ему на затылок, но на этом было все.

У меня упало сердце. Я не хотела этого теперь, когда у меня были проблески большего. Если бы я хотела непринужденной болтовни, то позвонила бы маме. С ним я хотела большего. Это было частью меня.

– Виски? – спросил Гас.

– Сегодня я мало что успела сделать. Мне надо идти.

– Да, – он начал кивать, медленно, рассеянно. – Да, хорошо. Тогда до завтра.

– До завтра, – сказала я.

Странно было подумать, что я боялась планировать наш субботний вечер. Он оставил бокалы на буфете и пошел открывать мне дверь. Я вышла на веранду, но остановилась, услышав свое имя. Когда я оглянулась, он стоял, упираясь левым виском в дверной косяк.

Он всегда опирался на что-то, как будто не мог держать свой вес в вертикальном положении дольше секунды или двух. Наконец Гас расслабился и сразу как-то сгорбился, откинув назад голову. Он никогда не стоял и не сидел просто и прямо. В колледже я думала, что он ленив во всем, кроме писательства. Теперь же я гадала, не устал ли он просто от жизни. Не загнала ли его жизнь в вечную сутулость, не согнула ли его так, чтобы никто не мог добраться до его мягкого центра, до ребенка, который мечтал убежать на поезде и жить в ветвях секвойи.

– Да?

– Рад был тебя видеть, – сказал он.

– Ты это уже говорил.

– Да, – ответил он. – Я действительно рад тебя видеть.

Я подавила улыбку и трепет в животе. Улыбки и трепета мне было теперь недостаточно. Прочь секреты и ложь, какими бы красивыми они ни были!

– Спокойной ночи, Гас.

Глава 17

Танец

«Смокинг нужен сегодня вечером?» – написал Гас в субботу в полдень.

Тревога подкрадывалась ко мне каждый раз, когда я думала о том, что останусь с ним наедине в машине. Но у меня этот вечер был запланирован еще с прошлой субботы, и я не была готова отказаться от нашей с ним сделки. Зачем это делать тогда, когда я наконец-то начала продуктивно писать впервые за несколько месяцев?

«О, конечно», – ответила я.

«Серьезно?» – спросил Гас.

«Нет», – написала я. – «У тебя есть ковбойские сапоги?»

«А как ты думаешь, – спросил Гас, – можно из всего, что ты обо мне знаешь, сделать дикое предположение о том, что у меня есть ковбойские сапоги?»

Я уставилась на чистую страницу, а потом написала: «Ты человек со многими тайнами. У тебя может быть целый шкаф ковбойских шляп. А если да, то надень ее. Встреча в 6 часов вечера».

Когда Гас появился у моей двери в тот вечер, он был в своей обычной одежде. И, как обычно, застегнут на все пуговицы. Его волосы были зачесаны на лоб тоже обычным образом. Он имел привычку беспокойно проводить по ним рукой во время своих литературных занятий.

– Без шляпы? – спросила я.

– Без шляпы.

Он показал спрятанную за спиной руку с двумя фляжками – тонкими и складными, которые можно спрятать под одеждой.

– Я принес их на случай, если ты поведешь меня на службу в Техасскую церковь.

Присев у входной двери на корточки, я натянула вышитые ботильоны и сказала:

– И снова ты показываешь, что знаешь о романтике гораздо больше, чем давал мне знать раньше.

Как только я это произнесла, мой желудок сжался.

«Гас был женат».

«Гас разведен».

Так вот почему он был так уверен, что любовь не может длиться вечно. Он не рассказал мне ни об одной из этих ключевых деталей, потому что просто не пускал меня в свой мир. Если мой комментарий и напомнил ему о чем-то подобном, он не подал виду.

– Просто, чтобы ты знала, – сказал он. – Если мне действительно придется надеть ковбойскую шляпу сегодня вечером, я, вероятно, умру.

– Аллергия на ковбойские шляпы, – ответила я, хватая со стола ключи. – Поняла. Пойдем.

Это свидание было бы идеальным, если бы я воспринимала его как свидание.

Забитая битком парковка у салона «Черная кошка» даже удивляла, а внутри поражали грубо сколоченный интерьер и большая толпа народа.

– Много шума, – задумчиво произнес Гас, когда мы вошли.

– А чего ты ждешь от вечера танцев, Гас?

– Ты шутишь, да? – спросил Гас, замирая.

Я отрицательно покачала головой. Это походило на возвратившийся ночной кошмар, и только сейчас я поняла, что на самом деле это было мое предчувствие.

На низкой сцене в передней части похожего на сарай зала снова заиграл оркестр, и слева от нас прошла толпа, чуть не сбившая меня с ног. Гас поймал меня за рукав, когда группа двинулась к танцполу.

– Ты в порядке? – прокричал он, перекрикивая музыку, но руку с моего рукава не убрал.

Мое лицо пылало, а желудок предательски сжимался.

– Прекрасно.

Он наклонился так, чтобы я могла его слышать:

– Похоже, это опасное место для человека твоего роста. Может, нам лучше уйти отсюда… в любое другое место?

Когда он отодвинулся, чтобы посмотреть мне в лицо, я усмехнулась и покачала головой:

– Не получится. Урок начнется ровно через десять минут.

Его руки соскользнули с меня, оставляя пульсирующие точки на моей коже.

– Наверное, я только что спас Мэг Райан.

– Едва ли, – поддразнила я, а затем покраснела, когда вспышки воспоминаний опалили мой разум.

Губы Гаса приоткрыли мой рот. Его зубы скользнул по моей ключице, а руки сжались на моих бедрах. Большой палец Гаса царапнул выступ кости. Время словно остановилось. Или, вернее, между нами что-то сжалось, и воздух словно стал напряженным. Песня уже заканчивалась, и долговязый человек с лошадиным лицом выскочил на сцену с микрофоном, призывая вновь пришедших к следующему танцу.

Я схватила Гаса за запястье и прорвалась сквозь толпу к танцполу. На этот раз его щеки раскраснелись, а лоб избороздили тревожные морщины.

– После этого ты должна вписать меня в свое завещание, – пошутил он.

– Давай ты не будешь начинать с наставлений, – ответила я, кивая в сторону человека с лошадиным лицом. Тот как раз выбрал добровольца из толпы, чтобы продемонстрировать несколько танцевальных движений, не прекращая при этом говорить со скоростью аукциониста.

– У меня такое чувство, что этот парень не будет много повторять.

– Только через твою последнюю волю и завещание, Яна, – яростно прошептал Гас.

– А Гасу Эверетту я отпишу, – прошептала я в ответ, – целый шкаф ковбойских шляп!

Его смех потрескивал, как хлопающее масло на сковороде. Я внезапно вспомнила, как тот же смех звучал у меня над ухом в тот вечер на вечеринке. Мы тогда ничего не сказали друг другу, танцуя в том тесном подвале, ни единого слова, но он рассмеялся мне на ухо. И я знала или, по крайней мере, подозревала, что это потому, что он смутно осознавал главное. Мы должны были немало смутиться, оказавшись так близко друг к другу. Так и должно было получиться, но в тот вечер у меня возникли более острые чувства. Жар наполнил мой живот, и я подавила эту мысль.

На сцене заиграла скрипка, и вскоре вся группа молодых людей запрыгала под музыку. Завсегдатаи толпились в зале, заполняя промежутки между нетерпеливо ожидающими чего-то «новенькими», которых было по меньшей мере процентов двадцать. Гас придвинулся ко мне вплотную. Но, видимо, он не расстался с броней разума, которую нацепил, как только мы вошли в металлические двойные двери и ведущий крикнул в микрофон: «Поехали!»

По первому посылу ведущего толпа двинулась вправо, увлекая за собой меня и Гаса. Он схватил меня за руку, когда множество ботинок и каблуков двинулось в другую сторону. Я взвизгнула, когда Гас оттащил меня с дороги. Какой-то человек шел на меня, и едва ли его волновало, что он наступит мне на ногу.

И больше не было композиций, только команды ведущего с его странным ритмом аукциониста и звуком обуви, шаркающей по полу. Я разразилась смехом, когда Гас пошел вперед, а не назад, вызвав испепеляющий взгляд раскрасневшейся блондинки, с которой он столкнулся.

– Извини! – прокричал он сквозь музыку, поднимая руки в знак капитуляции, но тут же наткнулся на ее розовую грудь, обтянутую кружевами, и толпа снова зашевелилась.

– О боже, – сказал он, отступая назад. – Прости, я…

– Бог не имеет к этому никакого отношения! – рявкнула женщина, упирая руки в бока.

– Извините, – вмешалась я, схватив Гаса за руку. – Не могу ли я его куда-нибудь отвести?

– Меня? – воскликнул Гас, почти смеясь. – Ты сама сбила меня с ног…

Я потянула его через толпу к дальней стороне танцпола. Когда я оглянулась через плечо, женщина снова принялась топтаться на месте с каменным, как у саркофага, лицом.

– Может, мне дать ей свой номер телефона? – поддразнил Гас, приблизив губы к моему уху.

– Я думаю, она предпочла бы твой номер социального страхования.

– Ясно, это красноречивее, чем показать налоговую декларацию, – сказал Гас.

Его улыбка расплылась настолько, что изо рта вырвался смешок.

– С тебя довольно, – спохватился он. – Ты просто ищешь предлог, чтобы не танцевать.

– Это я ищу предлог? – удивилась я. – Может, это ты схватил женщину за грудь, чтобы попытаться выбраться отсюда?

– Ни за что!

Он покачал головой, схватил меня за руку и потащил за собой, но тут же неуклюже упал на ступеньках.

– Я уже давно в этом клубе. Тебе в дальнейшем лучше освободить свои субботние расписания.

Я засмеялась, спотыкаясь вместе с ним, но мой желудок боролся с целой чередой взлетов и падений. Едва ли я захотела чувствовать все это. Теперь, когда я все обдумала, это было уже не так весело, как раньше, когда я была привязана к нему и ревновала, а он рассказывал мне о своей жизни столько же, сколько мы обычно рассказываем парикмахеру.

Но потом он говорил что-то вроде «освободи все свои субботы в дальнейшем». Он хватал меня за талию, чтобы я не врезалась в опорную балку, которую не заметила во время танца. Смеясь, он вертел меня и кружил, а вокруг нас кружилась и ходила толпа, также не замечая ничего вокруг.

Это был совсем не тот Гас, которого я видела. Может, это был тот Гас, который играл в футбол? Или тот, который отвечал едва ли на треть звонков своей тети? Или тот, который был женат и развелся? Я не была уверена, что делать с этим и другими его внезапными проявлениями.

Что-то снова в нем изменилось, и он не скрывал этого. Он казался каким-то более легким, чем раньше, и даже менее усталым. Он был обаятельным и кокетливым, что еще больше расстраивало меня после прошлой недели.

– Нам нужно выпить по рюмке, – сказал он.

– Хорошо, – согласилась я.

Может быть, рюмка снимет странную остроту, которую я ощущала. Мы поплыли обратно к бару, и он отодвинул в сторону кучку арахиса, чтобы заказать два двойных виски.

– Твое здоровье, – произнес он, поднимая свой стаканчик.

– За что пьем? – спросила я.

Он ухмыльнулся:

– За торжество счастливого окончания для твоей истории.

Я думала, что мы друзья, что он уважает меня, а теперь чувствовала, что он снова называет меня сказочной принцессой, смеясь про себя над тем, как наивно и глупо мое мировоззрение. Свой неудавшийся брак он держал как секретную козырную карту, которая бы еще раз доказала, что он знает больше меня. Яростный, злой фитиль зажегся в моем животе, и я выплеснула виски, не встретив его поднятой рюмки. Гас, похоже, решил, что это случайность. Он все еще допивал виски, когда я направилась обратно на танцпол.

Я должна была признать, что во всем этом было нечто необыкновенно веселое. Мы оттанцевали еще две песни, выпили еще две рюмки.

Когда мы добрались до четвертой композиции, она оказалась слишком сложной для танца, чтобы мы могли наслаждаться. Ведущий ушел в туалет и дал отдых своим голосовым связкам. У нас не было никакой надежды идти в ногу с хореографией, даже если бы мы были не пьяны к тому времени. Во время парного поворота направо мой ботинок зацепился за неровную половицу, и Гас схватил меня за талию, чтобы я не упала. Но его смех стих, когда он увидел мое лицо. Он прислонил меня к опорной балке, за которую я недавно запнулась, и притянул к себе за бедра. Его рука прожигала мне кожу даже сквозь джинсы, и я изо всех сил старалась сохранить ясную голову, пока он держал меня.

– Эй, – пробормотал он, наклоняясь к моему уху, чтобы я могла слышать его сквозь музыку. – Что случилось?

Если и было что-то не так, так это то, что его большие пальцы описывали круги на моих бедрах. Его дыхание с ароматом виски касалось уголка моего рта, и я чувствовала себя очень глупо, что допустила его воздействие на меня. Проявила наивность.

Я всегда доверяла своим родителям, никогда не чувствовала, что в моих отношениях с Жаком чего-то не хватает, и теперь начала эмоционально привязываться к кому-то, кто сделал все возможное, чтобы убедить меня не делать этого. Я отступила от Гаса на шаг и хотела сказать, что мне нужно домой. Или, может быть, что я плохо себя чувствую. Но я никогда не умела скрывать свои чувства, особенно трудно это давалось мне в прошлом году. Ничего не сказав, я просто побежала к двери.

Вырвавшись в прохладный воздух парковки, я помчалась к своей «Киа». На бегу слышала, как он выкрикивает мое имя, но была слишком смущена, расстроена и не знала, что будет, если я обернусь.

– Яна? – повторил Гас, подбегая ко мне.

– Я в порядке, – ответила я, вынимая ключи из кармана. – Просто… мне нужно домой. Я не… я не знаю.

Я замолчала, вставляя ключ в замок.

– Мы не можем никуда ехать, пока не протрезвеем, – заметил он.

– Тогда я просто посижу в машине до тех пор.

Мои руки дрожали, и ключ не поддавался.

– Позволь мне.

Гас взял у меня ключ и, вставив его, открыл замок дверцы со стороны водителя. Но он не отошел, не позволяя мне открыть ее.

– Спасибо, – сказала я, не глядя на Гаса.

Я вздрогнула, когда его рука коснулась моего лица. Гас нежно убрал с моей щеки волосы, заправил их мне за ухо.

– Что бы там ни было, ты можешь мне сказать.

Только сейчас я посмотрела на него, не обращая внимания на тяжесть в животе, когда встретилась с ним взглядом.

– Но почему?

Его брови поползли вверх.

– Почему?

– Почему я должна тебе это говорить? – спросила я. – Зачем мне вообще что-то тебе говорить?

Его рот плотно сжался, и челюсти дернулись.

– Что это такое? Что я тебе сделал?

– Ничего.

Я повернулась к машине, но Гас все еще не давал мне открыть дверь.

– Отойди, Гас!

– Это несправедливо, – отметил он. – Ты злишься на меня и даже не даешь мне возможности попытаться исправить это. Что я мог бы сделать?

– Я не сержусь на тебя, – сказала я.

– Нет, ты сердишься, – возразил он.

Я снова попыталась открыть дверь. На этот раз он отодвинулся, пропуская меня.

– Пожалуйста, скажи мне, Яна.

– Нет, – прозвучало мое настоятельное возражение, но мой голос опасно задрожал. – Я не сержусь на тебя. Мы не настолько близки для этого. Я просто твоя случайная знакомая. Мы даже не друзья.

На внутренней стороне его бровей появились две бороздки, а кривые губы еще больше искривились.

– Пожалуйста, – сказал он, почти задыхаясь. – Не делай этого.

– Чего не делать? – потребовала я ответа.

Он раскинул руки в стороны:

– Я не знаю! То, что сейчас делаешь, не делай.

– Неужели ты думаешь, что я настолько глупа?

– О чем ты говоришь? – спросил он.

– Думаю, мне не стоит удивляться, что ты мне ничего не рассказываешь, – сказала я. – Не похоже, что ты уважаешь меня или мое мнение.

– Конечно, я тебя уважаю.

– Я знаю, что ты был женат! – выпалила я. – Знаю, что ты был женат и что вы расстались в твой день рождения. Ты не только ничего мне об этом не сказал, но и спокойно выслушал, как я изливаю душу о себе, о своих делах и занятиях и о том, что все это для меня значит. Я говорила тебе о своем отце и о том, что он наделал. А ты самодовольно сидел там, на своем высоком коне и с его высоты слушал.

Гас раздраженно рассмеялся:

– В смысле, я задавака?

– Да, ты думал, что я глупа или наивна…

– Конечно же нет.

– Ты держишь свой неудачный брак в секрете, как и все остальное в твоей жизни, чтобы иметь моральное право смотреть свысока на всех этих избитых жизнью людишек вроде меня, которые все еще во что-то верят.

– Прекрати! – рявкнул он.

– А ты…

– Остановись!

Он отпрянул от меня, прошел вдоль машины, потом повернулся с сердитым лицом.

– Ты не знаешь меня, Январия.

– Я в курсе, – невесело рассмеялась я.

– Нет!

Он покачал головой, бросился в мою сторону и остановился почти вплотную ко мне.

– Ты думаешь, что мой брак – это для меня шутка? Я был женат два года, и через два года моя жена ушла от меня к тому, кто был шафером на нашей свадьбе. Как тебе такое клише? Я знаю золотых рыбок, которые живут дольше. Я даже не хотел развода. Я бы остался с ней. Даже после ее романа. Но знаешь что, Яна? Счастливый конец случается не со всеми. Ты ничего не можешь сделать, чтобы заставить кого-то продолжать любить тебя.

– Хочешь верь, хочешь нет, – продолжил Гас, – но я далек от того, чтобы часами слушать и молча судить тебя. И если мне нужно время, чтобы сказать тебе что-то вроде «Эй, моя жена ушла от меня к моему соседу по комнате в общежитии колледжа», может быть, это не имеет к тебе никакого отношения? Может быть, это потому, что я не люблю произносить эту фразу вслух? Я имею в виду, что твоя мама не ушла, когда твой отец изменил ей, а моя мама не ушла от моего отца, когда он сломал мне руку. Но все же я ничего не мог сделать, чтобы заставить мою жену остаться.

У меня в животе все снова перевернулось. У меня перехватило горло, и боль пронзила мою грудь. Все сразу обрело смысл: его нерешительность и уклончивость, недоверие к людям. И боязнь обязательств.

Гаса никто из общей массы не выделял. С тех пор как он был ребенком, никто не выделял его особо, и он был смущен этим, как будто это что-то для него значило. Я хотела сказать ему, что это не потому, что он был сломлен, а потому, что все остальные были сломлены. Но не могла вымолвить ни слова. Я ничего не могла поделать, только смотрела на него – стоящего там, изнемогающего от энергии. Его грудь поднималась и опускалась от тяжелого дыхания. А я болела за него и немного ненавидела мир за переживания Гаса. Жесткий блеск погас в его глазах, а подбородок опустился, когда он потер лоб. Мне хотелось сказать ему миллионы разных вещей, но вместо этого я спросила: «Паркер?»

Он снова поднял голову, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот:

– Что?

– Твой сосед по комнате в колледже, – пробормотала я. – Тот Паркер?

Рот Гаса закрылся, мышцы на его челюсти напряглись.

– Да, – еле выговорил он. – Паркер.

Паркер, студент-искусствовед, ходил всегда в эксцентричной одежде. Этот Паркер сбрил большую часть левой брови. У него были красивые голубые глаза и присутствовала некоторая склонность к шутовству. Я и мои друзья всегда представляли себе его в виде возбужденного золотистого ретривера в том, что касалось секса. И мы все были совершенно уверены, что его он получал очень много.

Гас не смотрел на меня. Он снова потирал лоб, выглядя таким же разбитым и смущенным, как и я тридцать секунд назад.

– В твой день рождения. Вот урод, – проговорила я.

Я не осознавала, что произнесла это вслух, пока не услышала его ответ.

– Я думаю, что это не входило в ее планы, – сказал он, отвернувшись и рассеянно глядя на парковку. – Возможно, и я как-то поспособствовал этому. Может, что не так сказал или еще что…

Все равно этот Паркер – урод, подумала я уже точно не вслух. И просто покачала головой, поскольку не знала, что еще сказать. Я шагнула вперед и, обняв Гаса, прижалась лицом к его шее. И чувствовала, как его глубокое дыхание омывает меня. Через мгновение его руки обняли меня, и мы стояли в тени, вне досягаемости одинокого прожектора парковки, держась друг за друга.

– Прости, – прошептала я ему в лицо. – Она должна была возвратиться к тебе.

Я ничуть не шутила, хотя и не знала, о какой именно женщине идет речь. Его руки крепче обхватили меня за спиной, а рот и нос прижимались к моей макушке. Внутри меня зазвучала унылая подборка музыкального коллектива «Crosby, Stills, Nash & Young». Гитара зазвенела так, словно ее струны плакали. Гас качал меня из стороны в сторону.

– Я хочу узнать тебя, – сказала я ему.

– Я тоже хочу этого, – прошептал он мне в волосы. Мы постояли еще немного, прежде чем он заговорил снова. – Уже поздно. Мы должны еще выпить кофе и вернуться домой.

Я не хотела возвращаться домой, как и не хотела отстраняться от Гаса.

– Конечно.

Он отодвинулся от меня, и его рука скользнула вниз по моей шее, остановившись на плече. Его грубый большой палец поймал самый край моей ключицы. Гас покачал головой:

– Я никогда не считал тебя глупой.

Я молча кивнула, не зная, что сказать. А если бы и знала, то не была уверена, будет ли мой голос густым и тяжелым или предательски дрожащим и высоким.

Взгляд Гаса опустился к моему рту, затем поднялся к моим глазам.

– Я всегда думал… думал, что любовь требует определенной храбрости. Я имею в виду – долговечный вариант любви. Это как пытаться сделать что-то, зная даже, что это может причинить тебе боль.

– Ну и что насчет тебя? – спросила я.

– А что насчет меня? – пробормотал он.

Мне захотелось прокашляться, но я не решилась. Тогда было бы слишком очевидно, о чем я думаю. И что чувствую.

– И ты не думаешь, что когда-нибудь снова создашь семью?

Гас отступил назад, шурша ботинками по гравию.

– Не принципиально, верю я в это или нет, – сказал он. – То, что ты не веришь во что-то, не мешает тебе хотеть этого. Главное – мечтать осторожно.

От его взгляда меня обдало жаром, а когда он наконец повернулся к бару, холод болезненно вернулся на место.

– Пошли, – предложил он. – Давай выпьем кофе.

* * *

«Мечтать осторожно». Осторожность всегда была чем-то таким, чего у меня было мало, когда дело касалось Гаса Эверетта.

И как пример – мое похмелье на следующее утро.

Я проснулась от сообщения от него. Там было написано только «Ой».

Глава 18

Бывшая

Теперь больше не было ночей, когда мы стояли на разных верандах. В воскресенье Гас пришел ко мне домой с таким видом, как будто только что провалился в мусоропровод и тот исторг его наружу. А я чувствовала себя так же плохо, как выглядел Гас.

Мы разложили шезлонги на веранде и лежали там с пакетами льда на головах, потягивая принесенные Гасом бутылки «Гаторейда»^[47].

– А ты сегодня что-нибудь писала? – спросил Гас.

– Всякий раз, когда я только думаю об этом, меня уже тошнит.

Гас рядом со мной вежливо кашлянул:

– От одной мысли?

– Сожалею, – ответила я.

– Может, закажем пиццу? – спросил Гас.

– Ты что, шутишь? Ты почти…

– Яна, – ответил Гас. – Не произноси этого слова. Просто ответь на вопрос.

– Конечно, нам следует это делать.

К понедельнику мы почти пришли в себя. По крайней мере, вполне достаточно для того, чтобы начать работать за своими собственными столами в дневное время (итогом стали почти две тысячи слов к вечеру). Примерно в 13:40 Гас поднял свою первую записку за день: «Я писал тебе».

«Помню», – написала я в ответ и еще: «Это исторический момент в нашей дружбе».

«Нет, – ответил он. – Я писал тебе минуту назад».

Свой телефон я оставила заряжаться у кровати. Не сразу вспомнив об этом, я подняла указательный палец и поспешила за телефоном. В тексте сообщения говорилось только: «Ты знаешь, как приготовить “Маргариту”?».

«Гас, – набрала я в ответ. – Тут можно написать меньше слов, чем даже в записках, которые ты пишешь мне».

Он ответил немедленно: «Я хотел сделать официальный запрос. Написание заметок – это слишком непринужденная форма общения».

«Я не знаю, как приготовить “Маргариту”, – написала я ему. – Но я знаю кое-кого, кто знает».

«Хосе Куэрво»^[48]? – спросил он.

Я раздвинула жалюзи и, высунувшись в окно, прокричала в сторону задней части дома, где было окно кухни:

– Погугли.

Мой телефон зажужжал: «Приходи». Я постаралась не обращать внимания на тот эффект, который эти слова произвели на меня, – на дрожь во всем теле и жар.

Я отвернулась от компьютера и пошла к Гасу босиком. Он встретил меня на веранде, прислонившись к дверному косяку.

– Ты когда-нибудь стоишь прямо? – спросила я.

– Нет, поскольку это едва ли может помочь, – ответил он и повел меня на кухню.

Я села на высокий табурет у барной стойки, а он вытаскивал лаймы, а потом пошел в гостиную за шейкером, текилой и ликером.

– Пожалуйста, не утруждайся помощью, – поддразнил он.

– Не волнуйся. Я никогда и не подумала бы делать это.

Когда он закончил готовить напитки, мы вышли на веранду и работали до тех пор, пока последние солнечные лучи не исчезли в глубокой мичиганской синеве неба, а звезды одна за другой не пронзили в ней дырки. Когда в животах у нас заурчало, я вернулась домой за остатками пиццы, и мы съели ее холодной, вытянув ноги и положив их на перила веранды.

– Смотри, – сказал Гас, указывая на темно-синее небо, где на фоне звезд пробивались две серебристые полосы света. При этом лицо Гаса сделалось таким, что внутри у меня все затрепетало. Мне нравилось видеть его уязвимым и возбужденным. Так бывало только тогда, когда он впервые видел что-то, что заставляло его чувствовать, прежде чем он успевал скрыть это.

«Иногда он и на меня так смотрит».

Я перевела взгляд на падающие звезды.

– И правда, – произнесла я.

Гас издал некое подобие смешка.

– Это в сущности мы. Мы тоже сгораем и исчезаем с небосвода.

Он посмотрел на меня пылким взглядом, который разрушил все мое самообладание, которое я так долго восстанавливала. Мой взгляд скользнул вниз по Гасу, и я попыталась что-то сказать.

– А что это за большая черная клякса? – спросила я, наклоняя подбородок к обновленной татуировке Гаса на его бицепсе, где кожа была немного бледнее. Во всех остальных местах она была оливковой.

Он выглядел смущенным, пока не проследил за моим взглядом.

– Да. Раньше тут было нечто другое.

– Лента Мебиуса. Я знаю, – сказала я, ругая себя за поспешность.

Его глаза впились в мои на несколько пугающих секунд, пока он решал, что сказать.

– Мы с Наоми сделали это каждый себе.

Ее имя повисло в воздухе, как остаточное изображение удара молнии. Наоми. Женщина, на которой, видимо, и женился Гас Эверетт. Он, казалось, не заметил моего шока. Может быть, он часто мысленно произносил ее имя? Может быть, сказав мне, что она существует, он почувствовал то же самое, как если бы показал мне фотоальбом?

– Сразу после свадьбы, – добавил он.

– А-а, – тупо протянула я.

Мои щеки стали еще горячее и даже начали чесаться. У меня был дар поднимать такие темы, о которых ему было неинтересно говорить.

– Сожалею, – заверила я.

Он покачал головой, но его глаза сохранили свой острый фокус.

– Я же сказал, что хочу, чтобы ты меня узнала. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.

Это звучало примерно так: «Садись на меня! Сейчас же!» Я надеялась, что выгляжу еще очень даже ничего.

Отказаться от этой темы было бы разумнее всего, но я не могла сейчас не проверить, действительно ли я, Январия Эндрюс, могу спросить что-нибудь у скрытного Гаса Эверетта.

Я остановилась на самом простом вопросе:

– Что значит эта тату?

– Как оказалось, очень мало, – сказал он.

Разочарование скрутило мой желудок от того, как быстро наша политика «открытых книг» дала течь.

Но потом он перевел дух и продолжил:

– Если ты начнешь с одной точки на полосе Мебиуса и пойдешь по ней, то, сделав полный круг, ты не вернешься туда, откуда начала. Ты окажешься прямо над той точкой, но на другой стороне поверхности. И если продолжишь следовать во второй раз, то наконец окажешься там, где начала. Так что этот путь на самом деле вдвое длиннее, чем должен быть. В то время, я думаю… мы считали, что это означает, что мы вдвоем складываемся в нечто большее, чем были каждый сам по себе.

Он пожал плечами и рассеянно почесал черное пятно.

– После того, как она ушла, это больше походило на плохую шутку. О, вот мы здесь, в ловушке, на противоположных сторонах этой поверхности, якобы в одном и том же месте и почему-то совсем не вместе. Связанные вместе этими дурацкими татуировками, которые на пять тысяч процентов оказались более постоянны, чем наш брак.

– Фу, – сказала я.

Ну и дела… Я говорила с ним, изо всех сил пытаясь найти общий язык.

– Угу, – тихо согласился Гас и криво улыбнулся мне.

Мы смотрели друг на друга, и пауза в нашем разговоре затягивалась.

– А какой она была? – спросила я.

Едва эти слова сорвались с губ, как меня охватила паника, что я спросила что-то такое, на что Гас вряд ли захочет ответить. Да и услышать ответ вряд ли мне будет приятно.

Пару секунд его темные глаза изучали меня.

– Она была жесткой, – прокашлявшись, сказал он. – Вроде как… непроницаемой.

Шутка родилась сама собой, но я не перебивала Гаса. Я зашла слишком далеко, и теперь мне предстояло узнать, какая женщина способна покорить сердце Гаса Эверетта.

– Она была потрясающей художницей, – сказал он. – Впрочем, так мы и познакомились. Я видел одну из ее выставок в галерее, когда учился в аспирантуре, и мне понравились ее работы еще до того, как я познакомился с ней. И даже когда мы были вместе, я чувствовал, что никогда не смогу по-настоящему узнать ее. Как будто она всегда была вне моей досягаемости. По какой-то причине это очень волновало меня.

Так вот какая женщина способна покорить сердце Гаса Эверетта!

Я была полной ее противоположностью. Но не из тех, кто всегда груб, когда сердится, плачет, когда счастлив, и печален, когда подавлен. Я была из тех, кто не мог помочь, но позволял ему обо всем этом болтать.

– Мне тогда пришла в голову мысль… – поколебавшись, сказал Гас. – Вот кого я никогда не смогу бросить. Но она не нуждалась во мне. И она не была нежна со мной, не беспокоилась о моем спасении и по-настоящему не впустила меня в свою жизнь, чтобы я мог помочь ей решать ее проблемы. Может быть, это звучит нехорошо, но я никогда никому не доверял себя… с легкостью.

– Ах.

Мои щеки горели, и я сосредоточилась на его руке, не глядя ему в лицо.

– Я видел это с моими родителями, понимаешь? Это как черная дыра и яркий свет, который может поглотить все.

Мой взгляд метнулся к его лицу, к резким морщинам между бровями.

– Гас. Ты не черная дыра. И твой отец тоже.

– Да, я знаю, – ответил он, но неубедительная улыбка промелькнула в уголке его рта. – Но я и не яркий свет.

Конечно, он не был ярким светом, но не был и циником. Он был реалистом, который слишком боялся надежды, не желая ясно видеть все, когда дело касалось его собственной жизни. Но он также был чертовски хорош в том, чтобы говорить с людьми об их проблемах, заставляя их чувствовать себя менее одинокими без обещаний и пустых банальностей. Это коснулось меня, Дэйва и Грейс.

Он не боялся, что все может обернуться плохо, не боялся увидеть кого-то слабым и не падал духом, пытаясь отговорить меня от моих собственных чувств. Он просто видел их, и у него каким-то образом получалось извлекать их из моего тела после многих лет заточения.

– Кто бы ты ни был, – сказала я, – это лучше, чем тусклый ночник. Как бывшая сказочная принцесса и самая настоящая загадочная нежная девочка, я думаю, что ты очень нежный.

Взгляд Гаса был таким теплым и пристальным, и я была уверена, что он может прочитать все мои мысли, все, что я чувствовала и думала о нем. Все это отражалось в моих зрачках. Жар с моего лица прошел через все мое тело, и я снова сосредоточилась на его татуировке, прикасаясь к ней рукой.

– И еще, как бы то ни было, я думаю, что гигантская черная клякса тебе подходит. Но не потому, что ты черная дыра, а потому что это смешно и странно.

– Если ты так думаешь, то я ни о чем не жалею, – пробормотал Гас.

– У тебя теперь есть особая татуировка, – произнесла я, все еще немного удивленная.

– У меня их несколько, но если ты хочешь увидеть остальные, ты должна угостить меня ужином.

– Нет, я хотела сказать, что у тебя теперь есть татуировка – символ и гарантия будущей настоящей любви.

Я посмотрела на Гаса и увидела, что он пристально смотрит на меня, словно ожидает какого-то важного объяснения.

– Это что-то романтическое типа Кэри Гранта^[49].

– Это для меня унизительно, – сказал Гас, потирая тату, и его пальцы столкнулись с моими, лежавшими на его руке.

– Впечатляет, – заметила я.

Его мозолистая ладонь скользнула поверх моей ладони, которая на фоне его руки показалась мне совсем маленькой. Я тут же вспомнила, как эта рука касалась меня под рубашкой, скользя по обнаженной коже живота, но его скрипучий голос вырвал меня из воспоминаний:

– А как же золотой мальчик?

– Жак? – уклонилась я от вопроса.

– Извини, забыл, – сказал Гас. – Конечно, Жак. Шесть лет это большой срок. Ты, должно быть, думала, что у вас будут одинаковые татуировки и целая куча детей.

– Я думала…

Я замолчала, перебирая в уме возможные ответы. Пальцы Гаса были теплыми и шершавыми. Они нежно лежали поверх моих, и мне пришлось преодолеть свое немалое внутреннее сопротивление, чтобы добраться до любого воспоминания о Жаке.

– Он был лидером. Ну, ты понимаешь?

– А я должен ли быть таким? – поддразнил Гас.

– Если ты принимаешь этот вызов всерьез, то да, – парировала я. – Знаешь, он был романтиком. Ярким. У него всегда были наготове истории для любого случая. Я влюбилась в него и во все эти удивительные моменты, которые у нас были.

Но когда мы просто сидели вместе – например, завтракали в неубранной квартире, зная, что нам придется убираться после большой вечеринки… Не знаю… Когда мы не блистали друг для друга, мне казалось, что мы просто хорошо уживаемся вместе. Сработались, как будто мы были партнерами в кино, и когда камеры были не включены, нам не о чем было говорить. Но мы хотели жить одной жизнью, понимаешь?

Гас задумчиво кивнул:

– Я никогда не думал о том, как наши с Наоми жизни будут связаны, но знал, что это будет именно так: две связанные жизни. Вы выбираете кого-то, кто хочет отношений, и это обретает для вас вечный смысл.

– Да, но этого недостаточно, – покачала я головой. – Тебе знакомо чувство, когда ты смотришь, как кто-то спит, и тебя переполняет радость от того, что он существует на свете?

Слабая улыбка появилась в уголках его рта, и он едва заметно кивнул.

– Ну, я любила Жака, – сказала я. – И еще любила его семью, и нашу совместную жизнь, и его стряпню, и то, что он был увлечен идеей работать на «Скорой помощи». Жак читал много научной литературы, как мой отец, который заинтересовался медициной, так как моя мама была больна. Ты ведь это знал, верно?

Губы Гаса сжались в тонкую серьезную линию, а брови нахмурились.

– Да, из наших занятий, где мы анализировали научную литературу, – сказал он. – Но у нее, кажется, была ремиссия.

Я молча кивнула.

– Мамина болезнь вернулась только после того, как я закончила школу, – начала я свой рассказ. – И я убедила себя, что мама снова победит ее. Но какая-то часть меня находила утешение в том, что хоть мама и умрет, я уже встретила человека, за которого собиралась выйти замуж. Мама считала Жака человеком красивым и удивительным, а папа верил, что он даст мне ту жизнь, о которой я мечтала. И мне все это нравилось. Но всякий раз, когда я смотрела на спящего Жака, я ничего не чувствовала.

Гас поерзал на диване рядом со мной, опустив глаза, и спросил:

– А разве ты не хотела выйти замуж за Жака? Я имею в виду с тех пор, как твой отец познакомился с ним и одобрил.

Я глубоко вздохнула. Дело в том, что я никому о своих отношениях не признавалась. До сих пор все это казалось мне слишком сложным, слишком трудным для объяснения кому-либо.

– В каком-то смысле это почти освободило меня. Во-первых, мой отец был не тем, за кого я его принимала, поэтому его мнение о Жаке значило для меня меньше. Но даже больше того, – добавила я. – Когда я потеряла отца… В смысле, когда узнала, что мой отец оказался лжецом, я по-прежнему любила его. Я всегда по-настоящему любила его, и даже сейчас мысль о том, что его нет на этой планете, разрывает меня пополам всякий раз, когда посещает меня.

Как только я это сказала, боль сдавила меня. Это была уже знакомая тяжесть, которая давила на каждый квадратный дюйм моего тела.

– И в случае с Жаком, – продолжала я, – мы просто любили лучшие версии друг друга в нашей прекрасной жизни. Но как только все стало вдруг уродливым, между нами ничего не осталось. Он не любил меня, когда я не была сказочной принцессой, понимаешь? И я его больше не любила. Тысячи раз я думала, что он идеальный парень. Но когда мой отец ушел, я была зла на отца, но так и не смогла перестать скучать по нему. Тогда я и поняла, что на самом деле никогда не думала, что Жак – мой самый любимый человек.

– Ясно, тебя больше не поражало смотреть на него, когда он спит, – кивнул Гас.

Если бы Гас сказал это хотя бы несколько недель назад, я бы восприняла это как насмешку. Но теперь я знала Гаса. Я знала этот наклон головы, это серьезное выражение лица, которое означало, что он был в процессе открытия во мне чего-то загадочного.

Я видела это выражение на его лице в тот далекий день в кампусе, когда он на занятии упрекнул меня в том, что я обеспечиваю всем своим героям счастливый конец. Снова я увидела это выражение на его лице в книжном магазине Пит, когда сама «уколола» его тем, что он пишет чернуху в стиле Хемингуэя.

Наверное, в тот день, на занятиях он что-то напридумывал себе о том, кто я такая и как я вижу мир. В тот день, когда мы встретились у Пит, он понял, что я его ненавижу.

Мне захотелось взять свои слова обратно, показать ему, что теперь я его понимаю, что доверяю ему. Мне хотелось открыть ему какой-нибудь свой секрет, вроде того, что он сказал мне, когда говорил о Наоми. Мне захотелось рассказать ему о себе правдивую историю, а не красивую ложь.

Я сказала:

– Однажды на мой день рождения Жак взял меня с собой в Новый Орлеан. Мы ходили по всем этим потрясающим джаз-барам и каджунским ресторанам. И все это время я писала Шади о том, как сильно я хочу, чтобы мы были вместе, пили мартини и смотрели «Иствикских ведьм».

Гас рассмеялся.

– Шади… – сказал он неожиданно печально. – Я помню Шади.

– Ну да, она тебя тоже помнит, – ответила я.

– Значит, ты говорила обо мне и с ней, – удивился Гас, и его улыбка стала еще шире, а глаза сверкнули. – Со своей лучшей подругой Шади?

– Ты же говорил обо мне с Пит, – бросила я в ответ.

Он кивнул, подтверждая мои слова:

– А ты что скажешь?

– Ты же сам сказал, что я могу спрашивать о чем угодно, – парировала я. – Вот что ты ей скажешь?

– Да, это важно знать, – сказал он. – Последнее, что я хотел бы ей рассказать, это то, что нас с тобой застукали целующимися в автокинотеатре.

Я рассмеялась и оттолкнула его, закрывая горящее лицо руками.

– Теперь я никогда не смогу заказать еще один «Розовый глаз»!^[50]

Гас рассмеялся и, схватив меня за запястья, отвел руки от моего лица.

– Она снова назвала его так?!

– Конечно же да!

Он с усмешкой покачал головой.

– Я начинаю подозревать, что не все ее профессиональные навыки могут способствовать сохранению ее бизнеса.

Когда мы наконец встали, чтобы лечь спать, Гас впервые не пожелал мне спокойной ночи. Он сказал: «До завтра», и это стало нашим ежевечерним ритуалом.

Иногда он приходил ко мне домой. Иногда я ходила к нему. Стена между ним и остальным миром не исчезла, но, кажется, стала ниже, по крайней мере между нами.

В четверг вечером, сидя у меня на диване, принадлежавшем Соне, и ожидая, когда привезут нашу тайскую еду, он наконец рассказал мне о Пит. Оказалось, что она была его тетей. Также она являлась его тренером по футболу, в котором, по заверениям Гаса, он был просто монстром. А еще тетя стала главной причиной, по которой Гас переехал сюда, когда Наоми оставила его.

Гас продолжил:

– Когда я был ребенком, Пит жила рядом с нами, в Анн-Арборе. Она никогда не приезжала к нам, так как не ладила с моим отцом, но всегда была в моей жизни, во всяком случае, когда я учился в старших классах. Мэгги тогда получила работу преподавателя геологии в местной школе, так что она переехала сюда и с тех пор живет здесь. Именно она умоляла меня приехать. Она знала парня, который продавал этот дом, и даже одолжила мне первый взнос практически без обязательств. «Просто дай мне знать, когда сможешь вернуть эти деньги», – сказала она.

– Ух ты, – сказала я. – Я все еще не в курсе, что Мэгги – профессор геологии.

– Никогда не упоминай о камнях в ее присутствии. Я серьезно. Никогда, – кивнул он.

– Постараюсь, – сказала я. – Но это будет очень трудно, учитывая, как часто камни всплывают в наших повседневных разговорах.

– Только упомяни, и ты будешь шокирована, – пообещал Гас. – Шокирована, потрясена, и, что еще важнее, будет смертельно скучно.

– Все же кто-то должен изобрести свой Эпипен^[51], только от скуки.

– Я думаю, что для этого нужно что-то потяжелее, – сказал Гас. – Во всяком случае, Яна, хватит о камнях. Расскажи мне лучше, почему ты переехала сюда. Только по правде.

Слова застряли у меня в горле. Мне удалось вытащить только несколько:

– Мой папа…

Гас кивнул, как будто это было достаточным объяснением, даже если я не могла продолжать.

– Он умер, а ты хотела сбежать?

Я подвинулась вперед, опершись локтями о колени.

– Он вырос здесь, – сказала я. – А когда он умер, я… узнала, что он часто возвращался сюда. Этого для меня было достаточно.

Брови Гаса сошлись на переносице. Он провел рукой по волосам, которые, как обычно, были беспорядочно откинуты со лба, и с удивлением повторил:

– Узнала?

– Это был его дом, – сказала я. – Его второй дом. С… этой женщиной.

Я не могла заставить себя произнести ее имя. Я не хотела, чтобы Гас знал ее, чтобы у него было свое мнение о ней. В любом случае это был достаточно маленький город, в котором он, вероятно, всех знал.

– О, – сказал Гас, снова проводя рукой по волосам. – Ты вроде как упоминала о ней.

Он откинулся на спинку дивана, держа в руке бутылку пива, ранее лежавшую у его ноги.

– Ты когда-нибудь встречался с ним? – выпалила я, прежде чем решила, хочу ли я вообще получить ответ на мучивший меня вопрос, и мое сердце забилось быстрее, пока я ждала его ответа. – Ты здесь уже пять лет. Ты должен был видеть… их.

Гас с минуту изучал меня прозрачно-водянистыми глазами, его брови были заметно напряжены. Наконец он покачал головой:

– Честно говоря, мне не очень интересны соседские дела. Большинство домов в этом квартале сдается в аренду. Даже если бы я увидел его, то решил бы, что он в отпуске. Я бы и не вспомнил.

Я быстро отвела взгляд и кивнула. С одной стороны, это было облегчением – знать, что Гас никогда не видел, как они вдвоем жарили барбекю на террасе или бок о бок выдергивали сорняки в саду. Было даже хорошо, что он не знал, кто эта женщина. Но с другой стороны, я почувствовала, как внутри у меня все сжалось, когда я поняла, что все это время надеялась, что Гас знал моего отца. Надеялась на то, что у него есть какая-то история, которую я никогда не слышала – новая, незнакомая грань моего отца. Думала, что жалкий тонкий конверт, дразнящий меня из коробки, это было не все, что я должна здесь узнать.

– Яна, – мягко сказал Гас. – Мне очень жаль.

Неожиданно для себя я заплакала, спрятав лицо в ладонях. Гас придвинулся ближе, обнял меня за плечи и притянул к себе. Он нежно прижал меня, одной рукой запутавшись в моих волосах и баюкая мой затылок, а другой – обнимая меня за талию.

Слезы текли так, что я уже не могла их остановить. Слезы гнева и разочарования, боли и предательства. Смятение поселилось во мне с тех пор, как я узнала правду, и все это вырвалось из меня сейчас.

Рука Гаса мягко скользила по моим волосам, неторопливо описывая круги на затылке, а его губы прижимались к моей щеке, подбородку, глазам, ловя слезы, пока я не успокоилась. А может, слезы просто кончились. Может быть, он понял, что я сижу на коленях у него, Гаса, совсем как ребенок, и потому он убирал мои слезы поцелуями. Или, может быть, его губы случайно прижались к моему лбу и даже слегка приоткрылись.

Я уткнулась лицом ему в грудь и вдохнула запах его пота и курева. Как я теперь знала, он курил почти каждый день, когда только садился писать. Таков был его ритуал подготовки к работе, и время от времени он курил просто от стресса, хотя уже почти бросил курить. Гас прижал меня к себе, обнимая меня худыми руками, а его длинные пальцы сжимались на моем затылке.

Я почувствовала жар, потом почувствовала себя лавой, горячей и жидкой. Гас притянул меня ближе, и я прижалась к нему, вливаясь в каждую его складку. Каждый его вздох приближал нас друг к другу, пока наконец он не выпрямился, притянув меня к себе так, что мои колени обхватили его бедра, а его рука крепко обхватила мою спину. Ощущение от его тела подо мной вызвало новый прилив тепла к моим бедрам. Его рука скользнула по моей талии, и… он снова отстранился. Мы просто смотрели друг на друга.

Это опять была ночь несостоявшейся любви. Зато теперь я знала, что он чувствовал по отношению ко мне. Теперь я знала, что чувствую я, когда его небритая щека трется о мою кожу, когда его язык пробует на вкус расщелину моего рта и нежную кожу моих грудей. Я ревновала, что это он всегда начинал, продолжал и, когда хотел, заканчивал. Мне хотелось самой целовать его живот, царапать зубами его бедра, впиваться пальцами в его спину и проводить вниз по всей длине его худого тела.

Его руки скользнули к моему позвоночнику, а потом вверх, когда я склонилась над ним. Мой нос скользнул вниз по его носу. Я почти чувствовала его коричное дыхание из приоткрытого рта. Его правая рука вновь коснулась моей щеки и легонько спустилась к ключице, затем снова к губам, где его напряженные пальцы прижались к моей нижней губе.

У меня не было даже мысли о мудрой осторожности. Я думала о Гасе, представляла его сверху, подо мной и позади меня. Его руки обжигали мою кожу, и я тяжело дышала. Впрочем, он тоже.

Кончик моего языка коснулся его пальца и рефлекторно свернулся у меня во рту. Теперь наши губы разделял только дюйм плотного, как при грозе, воздуха. Подбородок Гаса приподнялся, и край его губ легко коснулся меня. Его глаза были темными, как масло, и столь же скользкими и горячими, когда он смотрел на меня. Его руки скользнули вниз по моим бедрам вдоль икр и обратно вверх, обхватили мои ягодицы, сжимая их все сильнее.

Я судорожно вздохнула, когда его пальцы забрались под мои шорты, обжигая кожу.

– Черт, Яна, – прошептал он, качая головой. – Ты такая… хорошая.

Но тут раздался звонок в дверь, и все наши устремления врезались в стену жестокой реальности.

Мы уставились друг на друга, застыв на мгновение. Взгляд Гаса скользнул вниз по мне и снова поднялся, его горло заметно пульсировало.

– Доставка еды, – хрипло произнес он.

Я вскочила с его колен, и розовый туман исчез из моей головы. Пригладив волосы, я вытерла заплаканное лицо, когда шла к входной двери. Там расплатилась картой, подписала чек и, приняв пакет с пенопластовыми контейнерами, поблагодарила курьера таким же хриплым и сбивчивым голосом, как у Гаса.

Когда я закрыла дверь и вернулась обратно, Гас все еще стоял в неловком положении. Его волосы были растрепаны, а рубашка прилипла к нему там, где я плакала. Он почесал макушку, и его взгляд неуверенно скользнул в мою сторону.

– Извини.

Я пожала плечами:

– В этом нет необходимости.

– Иначе и не могло быть, – сказал он. – Нас опять остановили.

Глава 19

Пляж

В пятницу мы поехали к Дэйву домой на вторую часть интервью. Первая часть интервью была настолько тщательной, что Гас не планировал брать вторую, но Дэйв сам позвонил ему сегодня утром. Теперь, поразмыслив, его мать нашла, что сказать о Новом Эдеме.

Дом Дэйва оказался небольшим, но двухэтажным. Он был построен, вероятно, в конце шестидесятых годов, и с тех пор в нем пахло так, словно кто-то там постоянно курит. Несмотря на запахи и убогость обстановки, комната оказалась очень опрятной – одеяла, сложенные на подлокотниках дивана, растения в горшках, расставленных в аккуратную линию у двери, еще горшки, свисающие с крючков на стене, и вычищенная до блеска раковина. Дэйв Шмидт был примерно нашего с Гасом возраста – плюс-минус несколько лет, но Джулия-Энн Шмидт выглядела лет на десять старше моей матери. Она была крошечной женщиной с округлым и мягким морщинистым лицом. У меня родилась даже шутка, что с ней всю жизнь обращались так, словно она была милой, из-за ее миловидной фигуры и лица и в немалой степени из-за медвежьего рукопожатия, которым она меня удивила. Она жила под одной крышей с Дэйвом.

– Дом принадлежит мне, но платит за него он, – начала Джулия-Энн, хохоча и хлопая сына по спине. – Ведь он хороший мальчик.

Я заметила, как глаза Гаса сузились. Он явно оценивал ситуацию. Я подумала, что он, возможно, ищет намеки на насилие в их странных отношениях, но Дэйв был все также сгорблен и смущенно улыбался.

– Он всегда был хорошим мальчиком. Вы бы слышали, как он играет на пианино!

– Принести вам что-нибудь выпить? – поспешил спросить Дэйв.

– Воды было бы здорово, – ответила я больше для того, чтобы дать Дэйву повод спрятаться. Я пока не хотела пить.

Когда он исчез в кухне, я прошлась по гостиной, изучая ореховые рамы картин и фотографий, надежно прикрепленных к стене. На них Дэйв словно застрял в свои восемь лет в своем свитере с V-образным вырезом и невыразительно проглядывающей зеленой футболке. На большинстве снимков был его отец, но даже на тех, где его не было, легко можно было представить, что именно он стоял за камерой, снимая крошечную улыбающуюся женщину и ребенка, сидящего на ее ноге и держащего ее за руку. Вот еще один снимок – неуклюжий ребенок на фоне горилл в зоопарке высунул язык.

Отец Дэйва был долговязым шатеном с кустистыми бровями и скошенным подбородком, и Дэйв был очень похож на него.

– Итак, я понимаю, что вы хотели сказать нам нечто большее, – начал Гас. – То, что, по-вашему, сын не мог рассказать.

– Конечно, хочу.

Джулия-Энн уселась на голубой клетчатый диванчик, а мы с Гасом примостились рядом на грубо сплетенном коричневом диване.

– У меня всесторонний взгляд на вещи, а Дэйв видел только то, что мы ему позволяли. Потом, когда мы оттуда ушли… боюсь, его мнение об этом месте могло колебаться от одной крайности к другой.

Мы с Гасом переглянулись. Я наклонилась вперед, пытаясь сохранить открытую, дружелюбную позу, чтобы как-то противостоять ее оборонительно-закрытой позе.

– Вообще-то он показался мне довольно открытым, – заметил Гас.

Джулия-Энн взяла со стола пачку сигарет, закурила и протянула нам пачку. Гас взял сигарету. Я знала, что это было больше для того, чтобы успокоить хозяйку, что заставило меня улыбнуться. Благодаря тому, что мы творили вместе и часто признавались, что верим друг другу, я начала чувствовать, что знаю Гаса лучше, чем кого-либо другого. С каждым днем, проведенным вместе, во мне все больше крепло это ощущение: «Ты такой же, как и я».

Джулия-Энн зажгла ему сигарету и откинулась на подушку, скрестив ноги.

– Наши соседи не были такими уж плохими, – сказала она. – Ну, может быть, некоторые из них и были. Просто я не могла допустить, чтобы вы думали обо всех плохо. Иногда и хорошие, по крайней мере порядочные, люди совершают плохие поступки. А иногда действительно верят, что поступают правильно.

– А вы не думаете, что это просто отговорка? – спросил Гас. – Или вы верите в какие-то внутренние моральные принципы у этих людей?

То, как он это сказал, заставило меня подумать, что он сам верит в подобные принципы. Такое искренне удивило бы меня еще несколько недель назад, но теперь это обрело для меня смысл.

– Может быть, мы и начинали с этого, – сказала она, – но с возрастом все меняется. Сможете ли вы продолжать верить, что добро – это хорошо, а зло – плохо, если все вокруг говорят обратное? Наверное, да, но только в том случае, если вы верите, что умнее их всех.

Дэйв вернулся с тремя стаканами воды в руках и раздал их один за другим. Джулия-Энн, казалось, не хотела оставаться с сыном в одной комнате, но ни она, ни Гас не предложили ему уйти. Вероятно, это потому, что Дэйву было около тридцати лет и он сам платил за дом, в котором мы находились.

– Многие из этих людей, – продолжала Джулия-Энн, – были не столь уж и богаты. Я имею в виду не только деньги. Там было много сирот. Были люди, которые отдалились от своих семей, просто потеряли своих супругов и детей. Поначалу Новый Эдем вызывал у меня такое чувство… как будто причина, по которой все в моей жизни пошло не так, заключалась в том, что прежде я жила не совсем правильно. Как будто у них были ответы на все вопросы. Все они казались мне такими счастливыми, удовлетворенными жизнью. Но после моей полноценной жизни, полной желаний – иногда даже не желаний чего-то конкретного, а просто желаний, я чувствовала, что их мир недостаточно велик и ярок. Это как отодвинуть занавес и заглянуть в артистическую гримерку.

– Удивительно, но я получала ответы на свои вопросы. Это было похоже на решение какого-то математического уравнения. И знаете что? В какой-то степени это сработало! По крайней мере, на какое-то время. Вы следовали их правилам, выполняли их ритуалы, носили их одежду, ели их пищу, и вам казалось, что весь мир начинает светиться изнутри. Ничто уже не казалось обыденным. Там были молитвы на любой случай, мылись ли мы в ванной, принимали ли душ или оплачивали счета. Впервые я почувствовала благодарность за то, что осталась жива.

– Это было тем, что они могли сделать для нас, – продолжила она. – А потом пошли наказания, когда мы, по их словам, начали оступаться и терпеть неудачи. Мне казалось, что на пробке в ванной лежит гигантская рука, которая только и ждет, чтобы выдернуть ее, и тогда тебя смоет. И мой муж… Он был хорошим человеком… хорошим, но потерянным.

Взгляд матери метнулся к Дэйву, она сделала медленную затяжку.

– Он собирался стать архитектором, строить спортивные стадионы и небоскребы. Он любил рисовать… и был чертовски хорош в этом. А потом я забеременела Дэйвом. Тогда я училась в старших классах, а он знал все, что нужно было знать на этот случай. Нам пришлось быть практичными, во всем ужиматься, и он ни разу не пожаловался.

Джулия-Энн махнула рукой в сторону сына.

– Конечно, я не жалуюсь. Нам во всем, спасибо, Господи, повезло. Но иногда жизнь портит наши планы… Я не знаю, как это объяснить, но у меня присутствовало именно такое чувство, когда мы были там. Мой муж словно цеплялся там за все, за что мог ухватиться. Мне казалось, что быть в порядке для него значило меньше, чем… делать правильные вещи.

А я думала об отце и о Соне. О том, что моя мама осталась с ним, даже зная, что он ей изменяет. Ее настойчивость основывалась на том, что она верила, что все закончится.

«Ну, а почему это вообще началось?» – спрашивала я у нее перед тем, как она начала повторять свою мантру: «Я не могу говорить об этом, я не буду говорить об этом». Но, по правде говоря, я сразу догадалась о причинах возникновения той ситуации.

Когда я была в седьмом классе, мои родители разошлись. Ненадолго, всего на пару месяцев, но отец успел зайти довольно далеко. Он остановился у друзей, пытаясь понять, сможет ли он договориться и вернуться. Я не знала всей этой истории. Мои родители никогда не доходили до крика, как большинство разведенных родителей моих друзей, но даже в тринадцать лет я могла видеть перемены в своей матери. Внезапная тоска, склонность смотреть в окно, убегать в ванную и возвращаться с опухшими глазами.

В ночь перед отъездом отца я приоткрыла дверь своей спальни и прислушалась к их голосам, доносившимся из кухни. «Я не знаю, – повторяла мама со слезами в голосе. – Не знаю, просто мне кажется, что все кончено».

«Ты говоришь про наш брак?» – спросил папа после долгой паузы.

«Нет, про свою жизнь, – ответила она ему. – Я не только твоя жена, но и мать Яны. Я не думаю, что ты можешь себе представить, каково это – в сорок два года чувствовать, что ты сделал для нее все, что собирался сделать».

Тогда я не могла понять ее, и папа, очевидно, тоже, потому что на следующее утро они мне рассказывали совсем другое. Мы втроем сидели на краю моей кровати, а потом я смотрела, как отъезжает его машина с чемоданом на заднем сиденье. Тогда я поняла, что жизнь, такая, какой я ее знала, закончилась.

И вдруг папа вернулся. Это для меня стало доказательством того, что нет ничего непоправимого. Я снова поверила, что любовь может победить любые проблемы, что жизнь всегда будет превыше смерти. Поэтому, когда папа и мама усадили меня, чтобы рассказать мне о мамином диагнозе, я поняла, что жизнь делает новый поворот и ничего уже не будет постоянным. Это как еще один поворот сюжета, только в нашей истории.

После этого мои родители, казалось, любили друг друга еще сильнее, чем прежде. Стало больше танцев. Они часто держались за руки. Стало больше романтического досуга в выходные. Как-то раз папа сказал: «За те двадцать лет, что я знаю твою маму, она показала себя с разных сторон, и я успел влюбиться в каждую из них, Яна. Это ключ к счастливому браку. Мы должны непрерывно влюбляться в каждое новое проявление друг друга, и это самое лучшее чувство в мире».

«Их любовь, – размышляла я, – превзошла время, кризис среднего возраста, рак, все остальное».

Но разлука между моими родителями все же случилась, и когда я в тот день накричала на маму, то удивилась этому сама. Если бы эти три месяца разлуки пришлись на время, когда только все начиналось, когда папа и Соня только встретились. Когда он нашел Соню, ему просто нужно было поверить, что все снова будет хорошо. Если бы, когда мама приняла его обратно, она просто притворилась, что уже все в порядке.

Джулия-Энн слегка покачала головой, когда ее взгляд остановился на мне.

– А разве это важно? – спросила она. – Мне всегда нужно было чувствовать, что мои дела в порядке. Я могла сделать даже что-то и не особо правильное, если это давало нужный результат.

А я вдруг подумала о Жаке, о нашей решимости жить красивой жизнью, о своем отчаянном желании найти кого-то, кого знала и могла полюбить мама. Я думала о диагнозе моей матери и о неверности моего отца, а также о той красивой истории, которую я рассказывала себе с двенадцати лет, чтобы не бояться того, что может произойти на самом деле. Я думала о любовных романах, которые проглатывала в коридорах больниц, когда рак вернулся, о том, как я потеряла свой шанс учиться в аспирантуре. Мне тогда казалось, что моя жизнь снова разваливается. Вспоминались ночи, проведенные за писаниной до самого восхода. Моя спина болела от необходимости поработать еще немного. Я не желала прекращать работу, потому что ничто не казалось более важным, чем моя новая книга. Я хотела дать этим вымышленным любовникам хороший финал, которого они заслуживали. Мои читатели заслуживали только хеппи-эндов. Люди цепляются в жизни за любую твердую опору, которую могут найти. Да. Да, это определенно имело смысл. Эта мысль полна смысла.

В тот вечер, когда мы уезжали, я написала маме СМС, чего не делала уже несколько месяцев: «Я люблю тебя. Даже если ты никогда больше не сможешь говорить о нем, я всегда буду любить тебя, мама. Но я надеюсь, что ты сможешь его простить».

Через двадцать минут она ответила: «Я тоже, Яна. И в отношении него тоже».

* * *

В субботу мы пошли на пляж.

– Это не очень креативно, – сказала я, когда мы пробирались по усеянной корнями тропинке.

Гас открыл рот, чтобы ответить, но я оборвала его:

– Не смей шутить, что мой стиль банальный.

– Я хотел сказать, что это глупо, что мы больше не спускаемся туда, – ответил Гас.

– Я так и думала, что тебе это надоело.

– Я почти не бываю на этом пляже, – сказал Гас, покачав головой.

– Серьезно?

– Корень, – предупредил он, когда я посмотрела на него, и я осторожно переступила преграду. – Я не самый большой любитель пляжей.

– Ну, конечно же нет, – ответила я. – Если бы это было так, ты бы носил футболку или шляпу с надписью, которая бы сообщала всем об этом.

– Совершенно верно, – согласился он. – Вообще-то я предпочитаю этот пляж зимой.

– Серьезно? Мне зимой хочется только умереть, а не ходить по пляжам.

Смех Гаса застрял у него в горле. Он сошел с лесистой тропинки на песок и протянул мне руку, чтобы я спрыгнула с небольшого уступа.

– Он потрясающ. Ты когда-нибудь по-настоящему видела этот пляж?

Я отрицательно покачала головой.

– Когда я была в университете, я редко покидала его пределы. А если и выбиралась за его пределы, то изредка.

Гас кивнул.

– После того как Пит и Мэгги переехали сюда, я навещал их каждые зимние каникулы. Они покупали мне билеты на самолет или автобус как подарок, и я приезжал на праздники.

– Полагаю, твой отец не возражал.

Это была внезапная вспышка гнева при мысли о том, что Гас тоже был ребенком – одиноким, никому не нужным. Именно она заставила меня произнести эти слова прежде, чем я смогла остановиться. Я осторожно взглянула на него. Его челюсти были слегка сжаты, но вообще лицо оставалось бесстрастным. В ответ он лишь покачал головой. Мы пошли по самому краю прибоя, и он искоса посмотрел на меня, а потом снова на песок.

– Тебе не нужно беспокоиться о том, чтобы не упоминать его. Все было не так уж и плохо

– Гас, – окликнула я его, остановилась и посмотрела ему в лицо. – Одно только то, что ты об этом говоришь, показывает, что все было хуже, чем должно было бы быть.

Он секунду поколебался, потом снова зашагал.

– Все было не так, – сказал он. – После смерти мамы я мог бы вырваться на свободу. Но Пит хотела, чтобы я переехал жить к ней и Мэгги. Она всегда пыталась заставить меня говорить о ссорах, которые часто между нами возникали. Она хотела получить опеку надо мной, но я предпочел, чтобы этого не случилось. Мой отец ежедневно принимал сердечные лекарства. Но он принимал их только три раза в день, да и то после моих трех просьб. Боже упаси, чтобы я попросил его принять их в четвертый за день раз, как было надо. Он тогда затеял бы драку. Настоящую драку. Иногда я задумывался… – Он замолчал. – Я думал, не хочет ли он, чтобы я убил его. Или, например, он мог заставить себя так возбудиться, что его сердце не выдержит. В итоге я бросил школу, чтобы работать. Иначе мы бы не могли позволить себе покупать ему лекарства. Но когда я бросил школу, он перестал вообще что-либо делать для себя. Забыл о необходимой еде, купании. Я едва мог сохранить ему жизнь. Может быть, он думал стать моим наказанием.

– Наказанием? – удивилась я. – За что?

Гас пожал плечами:

– Даже не знаю. Может быть за то, что я все время был на ее стороне.

– В смысле – твоей мамы?

Он кивнул:

– Я думаю, он чувствовал, что мы были против него. Мы и были против него. Он обвинял ее во всем, что шло не так как надо. Например, в том, что однажды вечером она забыла заправить машину, и он понял это только тогда, когда ему пришлось остановиться по дороге на работу, так что он опоздал. Или она выбрасывала рецепт, который он хотел сохранить. Или выкидывала остатки продуктов из холодильника за несколько часов до того, когда он наконец решал ими воспользоваться.

– Он и со мной плохо обращался, – продолжал Гас, – но это носило более случайный характер. Если бы зазвонил телефон и разбудил его, он бы ударил меня. Если бы он захотел выйти на прогулку, но ее пришлось бы отменить из-за снега, он бы стукнул меня, чтобы выместить свой гнев. Я всегда искал секретный код, правила, которым я мог бы следовать, чтобы он не волновался. Вот ты же ищешь какие-то способы защиты себя и окружающих? Ты обращаешь внимание на то, как устроен мир? А для него никакого секретного кода не существовало. Он вел себя так, как будто я был ленивой эгоистичной девчонкой, а моя мама считала себя королевой. Как будто она обращалась с его деньгами, как с туалетной бумагой. Она постоянно извинялась, хотя извиняться было не за что, а потом, когда он действительно причинял боль ей или мне, уже извинялся он.

– Даже несмотря на все это, потеря матери сломала все, что осталось в моем отце, – задумчиво продолжал Гас. – Может, никакой любви вовсе и не было? Может, просто грубое обращение с ней позволяло ему чувствовать, что он обладает силой и властью? А когда я стал старше, у него уже не было такой возможности.

– Единственным способом манипулирования тобой тогда было заставлять тебя сохранять ему жизнь, – сказала я.

– Не знаю, – признался он. – Возможно. Но если бы я ушел, он бы умер раньше.

– И ты думаешь, что в этом была бы твоя вина?

– Не имеет значения, чья это была бы вина. Он был бы мертв намного раньше, и я знал бы, что мог предотвратить это. К тому же на тот момент мама была жива. Как я мог бы так поступить, зная, что это не то, чего хотела бы она?

– Ты этого не знал, – возразила я. – Ты был ребенком.

– Пит любит повторять, что я никогда не был ребенком.

– Это самое печальное, что я когда-либо слышала.

– Только не надо делать вид, что я жалок, – сказал он. – Все это в прошлом. Все кончено.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросила я, и на этот раз, когда я остановилась, он сделал то же самое.

– Да, я знаю о нескольких своих проблемах.

– Ты не понимаешь разницы между жалостью и сочувствием, – сказала я. – Я не жалею тебя. Мне грустно думать, что с тобой так обращались, и еще бесит мысль, что у тебя не было того, чего заслуживают все дети. И да, меня бесит и печалит, что многие люди проходят через то же, что и ты, но еще больше расстраивает, что именно ты прошел через все это. Я знаю тебя, и ты мне нравишься. Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо в жизни. Это не жалость. Это значит заботиться о ком-то.

Он пристально посмотрел на меня и покачал головой:

– Я не хочу, чтобы ты так обо мне думала.

– Как так? – спросила я.

– Так агрессивно, – сказал он, и его лицо потемнело и напряглось.

– Я не знаю, – я сделала шаг ближе и подыскивая нужные слова. – Я просто думаю о тебе.

Он внимательно посмотрел на меня, и уголок его губ дернулся в неубедительной улыбке. Столь же быстро улыбка погасла.

– Вот и я, – тихо сказал он, – зол и расстроен. Каждый раз, когда я стараюсь быть ближе к тебе, я словно слышу предупреждающий звон колокола. Я пытаюсь вести себя как нормальный человек, но не могу.

Мой желудок снова сжался. Гас сказал: «Ближе к тебе». Я посмотрела на озеро, пытаясь сориентироваться.

– Я думала, ты понимаешь, что стереотипа «нормальный человек» не существует, – ответила я.

– Может, и нет, – признал Гас. – Но все же есть разница между людьми вроде меня и такими, как ты, Яна.

– Не оскорбляй меня! – ответила я, резко поворачиваясь к нему. – Ты не думаешь, что я тоже злюсь? Тебе не кажется, что я чувствую себя немного разбитой? Моя жизнь тоже не была идеальной.

– Я никогда и не думал, что твоя жизнь идеальна, – возразил он.

– Ерунда. Ты назвал меня сказочной принцессой.

Он закашлялся от смеха и покачал головой:

– Потому что ты – яркий свет! Неужели ты не понимаешь? Дело не в том, что случилось. Речь идет о том, как ты распоряжаешься тем, что имеешь внутри себя. Ты всегда была таким горячим светом, что даже когда ты не в лучшей форме, зла и сломлена, ты все равно знаешь, как оставаться человеком. Ты можешь признаться людям, что ты их любишь.

– Прекрати! – потребовала я.

Он отвернулся, но я схватила его за локти и удержала перед собой.

– Ты не сломаешь меня, Гас.

Он замер, его губы приоткрылись, а глаза что-то упорно искали на моем лице. Его голова слегка наклонилась, и в уголках бровей появились морщинки.

Я надеялась, что он понял именно то, что я смогла увидеть его. Ему не нужно делать ничего особенного, придумывать таинственный код, чтобы открыть секретные части своей души. Ему просто было достаточно продолжать оставаться здесь, рядом со мной, позволяя мне постепенно открывать его, как он делал это со мной с тех пор, когда мы встретились.

– Мне не нужно, чтобы ты говорил, что заботишься обо мне, – сказала я наконец. – Две ночи назад ты обнимал меня рыдающую. Кажется, я даже высморкалась тебе в рубашку. Я не прошу у тебя ничего, кроме того, как вернуть твою благосклонность, даже если я некрасиво расплачусь.

Он глубоко вздохнул и наклонился вперед, уткнувшись лицом в мою шею, как смущенный ребенок. Его горячее дыхание что-то разбудило под моей кожей. Мои руки скользнули вниз по изогнутым мышцам его рук и сомкнулись в его жилистых пальцах. Солнце стояло уже низко над горизонтом, и тонкая пелена облаков окрашивала его в бледно-мандариновый цвет. Облака словно плавали в море голубой джинсовой ткани. Гас поднял голову и снова посмотрел мне в глаза, а свет лился большими полосами сквозь разрывы в движущихся облаках, создавая на его лице разные оттенки.

Это был беззастенчивый момент уютного молчания. Если бы я описывала его в своем романе, то могла бы ненароком и пройти мимо. Но тогда я была бы неправа, потому что здесь – в этот момент, когда ничего не происходит и у нас наконец закончились темы для разговора, – я поняла, как сильно мне нравится Гас Эверетт и как много он для меня значит. За последние три дня мы и так столько всего выпустили на волю, но я знала одно – со временем всплывет еще больше. И впервые за год я не чувствовала себя переполненной эмоциями и загнанной в угол. Меня больше не травмировали его слова. Я чувствовала себя немного опустошенной и совсем-совсем легкой.

Вот оно, счастье. Оно не в головокружении, не в чрезмерной радости, но в том постоянном, устойчивом уровне счастья, которое в лучшие периоды жизни находится подо всем остальным – между вами и миром, в котором вы живете.

Я была счастлива просто от одной близости с Гасом, даже понимая, что это ненадолго. Уже этого было достаточно, чтобы поверить, что когда-нибудь моя жизнь снова наладится. Может быть, я уже и не стану совсем такой, какой была до смерти папы, но жизнь снова станет почти так же надежной и безопасной.

И я чувствовала боль, которая неизбежно останется со мной, когда это единение между мной и Гасом разрушится. Я стояла и уже представляла себе все те ощущения в животе и ладонях, которые испытывала в те моменты, когда мне приходилось отрываться от Гаса. Это лишний раз напоминало мне, как хорошо стоять здесь с ним вот так, но на этот раз я не питала иллюзий, что терпение станет достойным ответом.

Я хотела удержать Гаса, хоть на какое-то время. Словно соглашаясь со мной, Гас сжал мои руки в своих.

– Да, ты все знаешь, – сказал он.

Это был почти шепот – нежный и одновременно грубый, как и сам Гас.

– Я буду переживать за тебя.

– Да, – ответила я ему, – я знаю.

Мандариновый свет солнца сверкал на его зубах, когда он улыбался, углубляя тени в его столь редко видимых ямочках на щеках. Пока мы стоим здесь, ничего не случится вокруг нас.

Глава 20

Подвал

«У меня две новости и обе плохие», – написала мне Шади на следующее утро.

«И какую из них я должна услышать первой???» – пошутила я в ответ, осторожно садясь на диване. Будить Гаса я не хотела. Нельзя сказать, чтобы мы заснули на одном диване. Прошлой ночью я практически не спала, и мне пришлось уговаривать себя заснуть.

Впервые с тех пор, как начали встречаться, мы рискнули окунуться в мир киномарафонов и, конечно, выпивки. «Твой выбор, потом мой выбор», – предложил Гас.

Вот так мы закончили просмотры и обсуждения фильмов «Пока ты спал», «Трамвай “Желание”», «Пираты Карибского моря 3» (в наказание за то, что он заставил меня смотреть «Трамвай “Желание”») и «Блеск» с Мэрайей Кэри (по мере того как мы все глубже погружались в безумие). После всего этого было трудно успокоиться.

Гас предложил поставить еще «Окно во двор», и незадолго до того, как первые лучи солнца пробились в окна, мы наконец перестали болтать. Мы очень тихо лежали на противоположных концах дивана, спутавшись ногами посередине – так и заснули.

В доме было холодно. Я оставила окна открытыми – они запотевали, когда температура воздуха начинала с утра медленно подниматься. Гас лежал сжавшись, почти в позе эмбриона, одеяло беспорядочно накрутилось вокруг него, поэтому я накрыла его вторым, своим, одеялом. И тихо прокралась на кухню, чтобы включить конфорку под чайником.

Было тихое в голубом зареве утро. Если солнце и взошло, то оно уже было в пелене тумана. Как можно тише я вытащила из ящика пакетик молотого кофе и френч-пресс.

Этот ритуал показался мне совсем другим, чем в то первое утро, когда я только приехала, – то ли более обычным, то ли более священным. Уже неделю как я начала чувствовать этот дом как свой собственный. У меня в руке завибрировал телефон.

«Я влюбилась», – написала Шади.

«В Зачарованную Шляпу?» – спросила я, чувствуя, как трепещет мое сердце. Шади всегда была самой лучшей подругой, но влюбленная Шади… это было что-то волшебное. Неожиданно для всех и для самой себя она изменялась, а может быть, наконец становилась собой, еще более дикой и… мудрой. Любовь зажигала мою лучшую подругу изнутри, и даже если при каждой неудаче ее сердце и разбивалось, Шади все равно никогда не закрывалась от мира. Каждый раз, когда она снова влюблялась, ее радость, казалось, переполняла ее и меня, и весь мир в целом.

«Ну, разумеется в него. – Я даже не дождалась ответа. – Давай, выкладывай мне все!»

«Ну, – начала Шади. – Я даже не знаю как рассказать! Мы просто проводили вместе каждый вечер, я даже понравилась его лучшему другу, а он понравился мне. В ту ночь мы не спали буквально до рассвета, а потом Шляпа отошел в ванную, и его друг мне сказал: «Будь осторожна с ним, он от тебя без ума», а я ему: «Хах, я тоже!» Так что у меня еще одна плохая новость».

«Ты уже писала об этом, – ответила я. – Давай дальше».

«Он хочет, чтобы я навестила его семью…»

«Да, это ужасно, – согласилась я. – А что, если они хорошие? Что, если они заставят тебя играть в «Уно» и пить виски с колой на их веранде???!»

«Ну, – написала Шади, – он хочет, чтобы я поехала уже на этой неделе. На День независимости».

Я уставилась на эти слова, не зная, что ответить. С одной стороны, я уже месяц жила на личном острове Гаса Эверетта и ни разу не слегла ни от степного безумия, ни от хижинной лихорадки. С другой стороны, прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я видела Шади, и я откровенно скучала по ней. У нас с Гасом был тот вариант пьянящей и быстроразвивающейся формы дружбы, который часто случается после совместных ночевок в лагерях и ознакомительной недели в колледже. Но с Шади у меня была многолетняя история дружбы. Мы с Шади могли бы говорить о чем угодно, не прибегая к уточнению контекста. Нет, не то чтобы стиль общения Гаса требовал от меня особенного пояснения контекста. Просто кусочки жизни, которыми он делился со мной, слишком постепенно встраивались в свою структуру, пока мы общались. С каждым днем я видела мир Гаса все отчетливее, а когда ложилась спать, то с нетерпением ждала утра, когда встречу Гаса снова.

«Я знаю, как мало у нас времени, – написала Шади. – Но я уже поговорила со своим боссом и буду свободна на свой день рождения в августе. Обещаю, что приеду и сама упакую вещи из вашей сексуальной темницы-подвала».

Чайник начал свистеть, и я отложила телефон в сторону, налила кипяток во френч-пресс и вставила крышку, чтобы дать чаю настояться. Мой телефон загорелся новым сообщением, и я наклонилась над стойкой.

«Мне не нужно никуда бежать, – было в сообщении, – но я чувствую себя так, как будто нужно. Если я тебе понадоблюсь, могу приехать прямо сейчас».

Я не могла поступить так со своей подругой – оторвать ее от чего-то, что явно делало ее счастливее. В последние месяцы она выглядела не особенно счастливо.

«Если ты приедешь в августе, то как долго сможешь у нас пробыть?» – написала я, начиная переговоры.

На мой почтовый ящик пришло письмо, и я с трепетом открыла его. Соня наконец ответила на мой вопрос о мебели на веранде:

Январия,

Мне очень нравится мебель на веранде, но боюсь, я не могу позволить себе купить ее у вас. Так что если ты предполагаешь просто отдать ее мне, то дай знать, когда я смогу прислать грузовик и друзей, чтобы забрать ее. Если же ты хочешь предложить мне купить ее, то спасибо за предложение, но я не могу принять его.

В любом случае, не найдется ли у тебя время поговорить? Было бы неплохо встретиться лично, я так бы и сделала…

– Привет.

Я закрыла электронную почту и, обернувшись, обнаружила, что Гас шаркает по кухне, потирая правый глаз тыльной стороной ладони. Его волнистые волосы торчали на одну сторону, а футболка была смята, как кусок древнего пергамента за стеклом в музее. Один рукав был закручен, обнажая почти всю руку – во всяком случае больше, чем я видела раньше. И я вдруг почувствовала страсть к его плечам.

– Ух ты, – сказала я. – Вот как выглядит Гас Эверетт перед тем, как надеть свою обычную маску.

Все еще сонно щуря глаза, он вытянул руки в стороны:

– А ты как думала?

Мое сердце затрепетало:

– Именно то, что я себе и представляла.

Я повернулась к нему спиной и стала искать в шкафчиках пару кружек.

– В этом ты выглядишь именно так, как всегда, – попыталась пошутить я.

– Я принимаю это как комплимент.

– Это твое право, – не стала возражать я и повернулась к нему с кружками в руках, надеясь, что выгляжу более непринужденно, чем когда просыпаюсь в одном с ним доме.

Его руки снова оказались упертыми в барную стойку. Он как всегда наклонился, а его губы изогнулись в улыбке.

– Спасибо Джеку Ричеру^[52].

– Аминь. – Я перекрестилась.

– Кофе готов?

– Очень скоро будет.

– Веранда или терраса? – спросил он.

Я попыталась представить себе приступ кабинной лихорадки. Потом попыталась представить себе, как Гас стареет, как меняется эта улыбка, эта мятая одежда, этот сленг, на котором говорили только мы с Гасом, эти шутки, слезы и прикосновения.

От Шади пришло новое сообщение: «Останусь у вас по крайней мере на неделю». Я написала ей ответное сообщение: «Тогда увидимся. Держи меня в курсе событий, происходящих в твоем сердце».

* * *

Была среда, и мы весь день трудились над текстами у меня дома. На тот момент я сделала книгу на целых 33 процента. А еще мы ждали покупателя, который бы забрал мебель из спальни наверху.

Теперь, когда у нас с Гасом вошло в привычку сидеть на веранде по вечерам, я не торопилась продавать свою мебель. Вместо этого я начала собирать безделушки со всего первого этажа и отвозить их в «Гудвилл» и даже продала ненужную мебель с первого этажа. Так из гостиной исчезли диванчик и кресло, часы с каминной полки, коврики и конические свечи в шкафу у кухонного стола – все это было подарено и продано.

Мой дом стал больше походить на дом, чем на кукольный домик. Может быть поэтому он фактически стал нашим офисом, и когда мы в тот день закончили работу, мы пошли обратно к Гасу.

Гас на кухне доставал лед, а я воспользовалась возможностью изучить его книжные полки так тщательно, как хотелось мне с той ночи, когда я только переехала и увидела их через окно моей гостиной. У него была целая коллекция как классики, так и современности: Тони Моррисон, Габриэль Гарсиа Маркес, Уильям Фолкнер, Джордж Сондерс, Маргарет Этвуд, Роксана Гей. По большей части он расставил их в алфавитном порядке, но, очевидно, одно время он просто не успевал расставлять новые покупки. Они лежали стопками перед другими книгами и поверх них, а квитанции на них все еще торчали из-под обложек.

Я присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть нижний ряд на дальней от двери полке, которая была расставлена совершенно не по порядку, и громко ахнула при виде тонкого корешка. Я даже прочла название вслух: «Высшая школа Грегори Л. Уорнера».

Я открыла ежегодник и пролистала его. Смех вырвался у меня, когда мой взгляд упал на черно-белый снимок лохматого Гаса, стоящего на одной ноге на рельсах полуразрушенных железнодорожных путей.

– О боже мой! Спасибо, благодарю тебя, Господи.

– Да ладно тебе. Неужели для тебя нет ничего святого, Яна? – сказал Гас, вернувшись.

Он поставил ведерко со льдом на буфет и попытался вырвать книгу из моих рук.

– Я еще не закончила с этим, – запротестовала я, не отдавая книгу. – Вообще-то я сомневаюсь, что когда-нибудь закончу с этим. Я хочу, чтобы это было первое, что я вижу, когда просыпаюсь, и последнее, на что я смотрю перед сном.

– Ладно, извращенка, читай лучше свои каталоги нижнего белья. – Он снова попытался вырвать ежегодник у меня из рук, но я отвернулась и прижала его к груди, заставляя его обхватить меня с обеих сторон.

– Ты можешь забрать мою жизнь, – взвизгнула я, уклоняясь от его рук, – ты можешь забрать мою свободу, но ты никогда не отнимешь у меня этот чертов ежегодник, Гас!

– Я бы предпочел просто взять ежегодник, – сказал он, снова потянувшись к нему.

Он схватил книгу с обеих сторон, плотнее обхватив меня руками, но я все еще не отпускала ее.

– Я не шучу! – воскликнула я.

Это был слишком яркий свет, чтобы прятаться под абажуром. «Нью-Йорк Таймс» должен это увидеть. GQ должен это видеть. Это непременно нужно представить на рассмотрение конкурса Форбс «Самые сексуальные мужчины».

– Но на этой фотографии мне семнадцать, – сказал Гас. – Я на ней еще почти ребенок. Пожалуйста, перестань рассматривать ее.

– В те времена я была бы одержима тобой, – ответила я ему. – Ты выглядишь так, будто купил и нацепил наряд подростка-повстанца из магазина «Хэллоуин». Ого, это не изменилось и сейчас. Некоторые вещи никогда не меняются. Клянусь, сегодня ты одет точно так же, как и на той фотографии.

– Это неправда на сто процентов, – возразил Гас, все еще прижимаясь к моей спине и обхватив меня руками, чтобы отнять книгу.

Мне удалось оставить на нужной странице палец, и когда я снова открыла книгу, его хватка ослабла. Он наклонился через мое плечо, чтобы получше рассмотреть, и его руки скользнули вниз по моим рукам и легли на бедра. Столь причудливая поза тогда была для равновесия. Да и сейчас он стоял напряженно, словно боясь упасть через мое плечо.

Сколько раз мы могли бы оказаться в подобной ситуации? И как скоро я потеряю то немногое самообладание, которое мне удалось сохранить?

Я понимала одно. Как только между нами произойдет что-то конкретное, все будет кончено, и я не собиралась потерять его. Он, конечно, испугается, что я слишком увлечена им, что хочу от него слишком многого, и это обязательно уничтожит его чувства. А тем временем я буду… слишком увлечена им, чтобы мои чувства можно было уничтожить.

Я была слишком романтична, чтобы что-то между нами было случайным. Даже если мы были абсолютно несовместимы, я уже была глубоко влюблена в Гаса – глубже, чем только физическое влечение.

И казалось, что ни один из нас уже не может остановиться, перестать раздвигать границы.

Пока мы с ним листали и читали его ежегодник или делали вид, что смотрим, его руки успели легко пробежать по моим бедрам, притягивая меня к себе, а затем отталкивая. Я чувствовала, как его живот сжимался у меня за спиной, и потому решила сосредоточиться на его фотографии.

Мое первоначальное головокружение прошло, и фото снова поразило меня с новой стороны. Наверное, тридцать процентов мальчиков в моем школьном ежегоднике смотрят сердито и неуступчиво, но у Гаса все было еще более запущенно. Кривая линия его губ была напряженной и неулыбчивой. Белый шрам, рассекавший верхнюю губу, показался мне свежее, а вокруг его глаз залегли круги усталости. Даже если Гас постоянно удивлял меня в мелочах, существовал некий инстинктивный уровень, на котором я чувствовала, что знаю этого человека. После посещения Клуба книголюбов Гас знал, что что-то в моей жизни изменило меня, и, глядя на эту фотографию, я поняла, что что-то случилось с ним незадолго до того, как она была сделана.

– Это было после того, как твоя мама… – начала я, но замолчала, не в силах выдавить из себя ни слова.

Подбородок Гаса уперся мне в плечо:

– Она умерла, когда я учился на втором курсе, а это моя более старая фотография.

– Я думала, ты бросил учебу, – сказала я, и он снова кивнул.

– Брат моего отца был садовником на том огромном кладбище. Я знал, что он собирается нанять меня на полный рабочий день, как только мне исполнится восемнадцать. Страховка и все такое. Но мой друг Маркхэм настоял, чтобы мы сделали эту творческую фотографию и отправили ее в приемную комиссию колледжа.

– Спасибо, Маркхэм, – прошептала я, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на печаль, переполнявшую мою грудь.

Интересно, были ли мои глаза такими же потерянными и пустыми после похорон отца, было ли мое лицо таким же опустошенным.

– Жаль, что я тебя не знала, – беспомощно сказала я.

Я не могла ничего изменить, но могла быть там и могла бы полюбить его.

Мой отец мог быть лжецом и донжуаном, но у меня не осталось ни единого воспоминания о себе как об одиноком ребенке. Мои родители всегда были рядом, и дом всегда оставался местом моей безопасности.

* * *

Неудивительно, что я показалась Гасу сказочной принцессой, скачущей по жизни в своих сверкающих туфлях и глубоко верящей в свой мир, где каждый может быть тем, кем хочет, и иметь то, что хочет. Это заставляло меня страдать, не давая возможности обернуться и увидеть мир таким, какой он есть. Мне определенно надо было увидеть одиночество Гаса Эверетта. Мне следовало раньше перестать рассказывать себе сказки и посмотреть на мир вокруг меня.

Его руки меж тем продолжали двигаться, и я поняла, что двигаюсь вместе с ними, как будто он был волной, на которой я качалась. Всякий раз, когда он притягивал меня к себе, я обнаруживала, что прижимаюсь к нему, выгибаясь, чтобы почувствовать его рядом с собой. Его руки скользнули вниз к моим ногам, прижались к моей обнаженной коже, и я сделала все возможное, чтобы сохранить ровное дыхания.

Мы вместе играли в одну игру: как далеко мы можем зайти, не признав, что зашли слишком далеко.

– Мне пришла в голову одна мысль, – сказал он.

– Неужели? – поддразнила я, хотя мой голос все еще был полон противоречивых эмоций. – Ты хочешь, чтобы я захватила видеокамеру для документирования?

Руки Гаса сжались вокруг меня, и я прислонилась к нему спиной.

– Забавно, – сказал он ровным голосом. – Как я уже говорил, у меня была идея, но она уже сыграла свою роль, повлияла на наши исследования.

Ах, исследование! Напоминание о том, что мы все еще должны были уступать друг другу, чтобы не нарушать условия нашей сделки. В конечном счете это была какая-то игра.

– Ладно, в чем дело? – спросила я, решительно поворачиваясь к нему. Его руки скользнули по моей коже, но он не отпустил меня.

– Хорошо, – поморщился он. – Я сказал Пит и Мэгги, что поеду к ним на четвертое июля, но это пятница.

– О, – я отступила от него на шаг.

Было что-то дезориентирующее в воспоминании о существовании остального мира, особенно когда на мне были его руки.

– Значит, тебе придется пропустить один из наших исследовательских вечеров?

– Дело в том, что мне действительно нужно поскорее увидеть Новый Эдем, если я собираюсь продолжать писать, – сказал он. – Так как я не могу поехать в пятницу, я надеюсь, что смогу сделать это в субботу.

– Поняла. Значит, на этой неделе мы пропустим сеанс романтической комедии и отправимся в небольшую фантастическую экскурсию.

Гас покачал головой:

– Тебе не обязательно ехать, я справлюсь сам.

Я приподняла бровь:

– А почему бы мне не поехать?

Гас закусил нижнюю губу, а шрам на щеке стал еще белее, чем обычно.

– Это будет ужасно, – сказал он. – Ты уверена, что хочешь на это смотреть?

Я вздохнула. Опять это: «Сказочная принцесса не сможет справиться с этой жестокой прозой жизни».

– Гас, – медленно произнесла я, – если ты едешь, то и я тоже. Таковы правила сделки.

– Даже несмотря на то, что на неделе я прогуливаю тренировочный лагерь для романтических героев?

– Я думаю, ты уже достаточно потанцевал в этом месяце, – сказала я. – Ты заслуживаешь передышки и вечеринки в честь четвертого июля.

– А как насчет тебя? – спросил он.

– Я всегда заслуживаю передышки, – ответила я. – Но мои перерывы в основном идут в фоне.

Он прочистил горло:

– Я имел в виду пятницу.

– Что в пятницу?

– Хочешь пойти в пятницу к Пит?

– Да, – незамедлительно ответила я.

Гас выдал свою фирменную улыбку с закрытым ртом:

– Жди. Может быть, все срастется.

Его лицо вытянулось, и я поспешила добавить:

– Есть ли способ…

Подумав, я переосмыслила и попыталась сформулировать снова:

– Пит дружит с любовницей моего отца.

– О. – Губы Гаса дрогнули. – Жаль, что она не упомянула об этом, когда я спросил ее, могу ли я пригласить тебя. Я бы не спрашивал, если бы знал…

– Я не уверена, что она сама знает.

– А может, она пыталась получить от меня обещание, опустив важную информацию, – предположил Гас.

– Что ж, тебе пора идти, – сказала я. – Я просто не уверена, что смогу пойти с тобой.

– Я выясню, – быстро произнес Гас. – А если ее там нет?

– Я приду, – сказала я. – Но обязательно прихвачу камней для Мэгги.

– Ты больная извращенка, Январия Эндрюс, – сказал Гас. – Вот за это я тебя и люблю.

Мой желудок снова сжался.

– А, вот в чем дело, – протянула я.

– Ну, – заметил он, – тут один момент. Мне показалось слишком глупым приглашать тебя в дом моих тетушек, а потом говорить с тобой об этом.

* * *

Обычно, собираясь на вечеринку, я использовала это как предлог, чтобы купить тематически наиболее подходящий наряд. Или хотя бы новые туфли. Но даже после продажи большого количества мебели дела мои были плохи. Когда я вошла на сайт онлайн-банкинга в пятницу утром, сайт просто убил меня новостями.

Я написала Гасу: «Я не думаю, что смогу прийти на вечеринку, так как недавно обнаружила, что не могу позволить себе даже одну порцию картофельного салата».

В ответ я увидела «…», словно он печатал ответ. Но он молчал.

Писать ему снова? Через минуту символ многоточия исчез, и я снова уставилась на дверь подвала.

Я не стала разбирать хозяйскую спальню и ванную на втором этаже, но сняла уже почти все вещи, включая прибитые гвоздями к стене, на первом этаже. Оставался подвал. Глубоко вздохнув, я открыла дверь и посмотрела вниз на темную лестницу. Цемент на дне. Это было хорошо – не было никаких оснований подозревать, что подвал был закончен. А то была бы новая куча мебели, продажу которой мне пришлось бы координировать. Я щелкнула выключателем, но лампочка, вспыхнув, погасла. В подвале не было темно, как ночью, там были оконные стеклоблоки, которые я видела снаружи и которые, должно быть, пропускали немного света. Я включила на телефоне фонарик и спустилась вниз. Несколько красно-зеленых пластиковых ванн располагалось вдоль стены рядом с металлическим стеллажом с инструментами и отдельно стоящим морозильником. Я подошла к стеллажу и нащупала покрытую пылью коробку с лампочками. Мои руки сомкнулись вокруг верха коробки, и я потянула ее на себя.

Одну из лампочек из нее уже забрали.

Может быть, это была та, что сгорела на лестнице в подвал? Может быть, папа пришел сюда, чтобы сделать что-то, и понял, как и я, что выключатель не работает? А потом вынул лампочку и поднялся по лестнице на полпути, чтобы заменить ее, не вставая на цыпочки.

На этот раз меня пронзила боль, словно в меня попал гарпун. Разве боль не должна со временем утихать? Когда же от прикосновения к чему-то, к чему прикасался мой отец, у меня перестанет так сильно болеть грудь? Когда же письмо в коробке из-под джина перестанет наполнять меня ужасом?

– Январия?

Я повернулась на голос, действительно ожидая увидеть призрака – убийцу или убийственное привидение, которое все это время пряталось здесь, в чреве дома.

Но вместо этого я обнаружила Гаса, освещенного светом из коридора, льющимся вниз по лестнице. Гас наклонился, чтобы получше увидеть меня из-за частично построенной стены, которая высилась вдоль всей верхней половины лестницы.

– Черт, – выдохнула я, все еще ощущая прилив адреналина.

– Дверь была не заперта, – сказал он, спускаясь по ступенькам. – Я немного испугался, увидев открытую дверь в подвал.

– А я испугалась, услышав чей-то голос в подвале. Я думала, что совершенно одна.

– Извини, – произнес Гас, оглядываясь. – Там внизу не так уж много всего.

– И никакого подземелья сексуальных забав, – добавила я.

– А что, это предполагалось? – спросил он.

– Шади была полна надежд.

– Понимаю, – согласился он и после некоторого молчания продолжил: – Знаешь, тебе совсем не обязательно проходить через все это. Тебе не нужно проходить через все это, если ты не хочешь.

– Как-то странно продавать дом с пыльными инструментами и одной коробкой лампочек, – заметила я. – Это попадает в серую зону между полностью меблированным домом и пустой новостройкой. Кроме того, мне нужны деньги. Все должно быть продано. Это своего рода пожарная распродажа. В том смысле, что, если я не продам дом, мне останется только самой поджечь его и попытаться получить страховые деньги.

– Собственно, об этом я и пришел с тобой поговорить, – сказал Гас.

Я изумленно уставилась на него:

– Ты действительно собирался предложить мне сжечь дом? Ты тоже думал об этой афере со страховкой от пожара?

– Нет, я про картофельный салат, – сказал он. – Я должен был упомянуть, что абсолютно нет необходимости приносить что-либо на вечеринку Пит и Мэгги в честь четвертого июля. Более того, все, что ты принесешь, просто окажется под столом, который и так будет слишком забит всем, что приготовили тетушки. Или твое блюдо отправят в конце вечера домой вместе с тобой. Если ты попытаешься оставить его как добрый жест, то найдешь свой пакетик в своей же сумочке заплесневелым через три дня.

– Они обеспечат вечеринку всем необходимым? – спросила я.

– Да, абсолютно всем.

– Даже «белым русским»?

Гас кивнул.

– А как насчет денег? Должна ли я сделать взнос?

– Я сейчас кое-что понял, – сказал Гас. – Тебя никуда не приглашают.

– Но я определенно приглашена, – сказала я. – Они же не прогонят гостя с деньгами.

– Я, кажется, кое-что такое припоминаю. Тебе придется идти одной, без меня.

– Расслабься, – схватила я его за руку. – Я не буду говорить о деньгах.

Он ухмыльнулся и шагнул ближе ко мне, качая головой:

– Я и так никуда не поеду. Я приболел.

– Ты выживешь, – попыталась я его поддержать.

Моя рука все еще лежала на сгибе его руки, и его кожа горела под моими пальцами. Когда моя рука напряглась, он придвинулся ближе, снова качая головой. Спиной я наткнулась на холодные края подставки для инструментов, и его взгляд скользнул вниз по мне и обратно, оставляя за собой мурашки у меня на коже. Я притянула его ближе, и наши животы встретились. Я чувствовала, как все мое желание собралось у меня в животе и во всех местах, где мы касались друг друга.

Он легко взял меня за бедра и прижал к своим, и жар побежал вниз по мне, как пламя по струе бензина. У меня перехватило дыхание. Моя кровь, казалось, замедлилась, сгустилась в моих венах, но мое сердце бешено колотилось, когда я наблюдала, как меняется выражение его лица. Его улыбка, казалось, опалила уголки его губ, а его глаза потемнели от непонятной мне сосредоточенности.

Если бы он мог заглянуть в меня прямо сейчас, мне было бы все равно. Я даже хотела, чтобы он это сделал.

«Один раз, всего один раз», – пронеслось в моем сознании, как перекати-поле в пустыне.

А потом Гас медленно наклонился, его нос скользнул вниз по моим губам, пока его дыхание не коснулось моих губ. Каким-то неведомым образом он раздвинул мои губы безо всякого прикосновения, и мои пальцы зарылись в его кожу, когда его губы грубо поймали мои в горячем и медленном поцелуе. Я чувствовала, что растаю в нем прежде, чем закончится этот первый поцелуй.

На вкус он был как кофе или кончик сигареты, и я никак не могла насытиться. Мои руки запутались в его волосах, когда его язык скользнул в мой рот. Он прижал меня к стойке с инструментами, когда, подняв руки, наклонил мою голову и снова прикоснулся своими губами к моим. Тогда он поцеловал меня, еще глубже, как будто мы отчаянно пытались проникнуть в глубины друг друга.

Каждый поцелуй, каждое прикосновение были грубыми и теплыми, как и он сам. Его руки скользнули вниз по моей груди, а затем оказались под рубашкой; его пальцы были легкими, как падающий снег – вначале на моей талии, потом на моем бюсте, вызывая покалывания на моей коже. Так мы покачивались, и вешалка заскрипела, когда он медленно прижал меня к ней. Гас засмеялся почти мне в лицо, и это почему-то заставило меня чувствовать себя еще более бесшабашно.

Я вцепилась руками в его рубашку, и его губы медленно скользнули вниз по моему горлу. Одной рукой он обхватывал меня за талию, а другой, скользнув под кружево моего бюстгальтера, описывал там круги. Сначала он был нежен, и каждое его движение было легким и спокойным, но когда я начала выгибаться под его прикосновениями, его хватка усилилась, заставляя меня задыхаться.

Он отстранился, тяжело дыша:

– Я сделал тебе больно?

Я отрицательно качнула головой, и Гас снова коснулся моей щеки, осторожно повернув ее, чтобы поцеловать меня. Я поймала край его рубашки и подняла ее. Моя грудь затрепетала при виде его худого и жилистого тела. Как только я бросила его рубашку на землю, он схватил меня, и его мозолистые ладони заскользили по моим бедрам, собирая на ходу ткань. Он отбросил мою рубашку в сторону, затем пристально посмотрел на меня.

– Боже, – произнес он низким, хриплым голосом.

Я с трудом сдержала улыбку:

– Ты молишься, Гас?

Его темный взгляд прошелся по моему телу до самых глаз. Мускулы его челюсти напряглись, и я выгнулась, когда его руки скользнули по моей спине, чтобы расстегнуть бюстгалтер.

– Что-то вроде того, – ответил он и сдвинул одну из его бретелек вниз по моей руке. Глаза Гаса медленно проследили путь пальцев, когда они скользили вниз по моей груди, следуя ее изгибам. Когда они скользнули назад, его грубая ладонь обхватила грудь, посылая меня в сладостный озноб. И снова его прикосновение стало невыносимо легким, но его взгляд был таким решительным, что, казалось, он впивался в меня. Я покачнулась от его движения, отвечая на его прикосновение.

Уголок его губ дернулся, когда он снова посмотрел на меня. Он освободил другую бретельку моего бюстгальтера, и ткань упала. Напряженность взгляда его темных глаз на моей груди заставляла меня двигаться и извиваться, как будто я могла тереться об него. Мускулы его челюсти запульсировали, и он сильно притянул меня к себе.

Такое не может обойтись без последствий. Это, должно быть, плохая идея.

Он подошел ближе, прижимая меня к полке, и я сама потянулась к его бедрам.

Глава 21

Пикник

Руки Гаса прошлись по моему телу, ощупывая каждую его линию и изгиб.

– Ты такая красивая, Яна, – прошептал он, целуя меня еще нежнее. – Ты так чертовски красива, ты как солнце.

Его губы скользнули вниз, пробуя на вкус все места, к которым он прикасался. Но этого ему было недостаточно. Мои ногти впились ему в спину, и он рывком оторвал меня от стеллажа и повел к холодильнику рядом, возясь с пуговицей на моих шортах. Я свела ноги, чтобы дать ему стащить шорты вниз по бедрам. Когда он выпрямился, его руки поползли вверх по моим ногам, скользнули под края моего нижнего белья, зарываясь в мою кожу. Я выгнулась ему навстречу, и он прижал мои бедра к своим, одновременно целуя меня.

– Боже, Яна, – только и мог сказать он.

Я попыталась ему ответить, но страстное желание придушило мой голос до хриплого вздоха. Я прижалась к нему, и его прикосновение стало тверже.

Наступил момент, когда мы перестали быть нежными друг с другом. От возбуждения я не могла успокоиться и быть осторожной с ним, да и не хотела, чтобы он был осторожен со мной. Я решительно расстегнула его брюки и стянула их вниз. Одной рукой он скользнул у меня между ног и застонал. Другая рука впилась мне в бедро, а его губы скользнули вниз по моему животу. Его руки сжали мои бедра, и, чтобы устоять, мне пришлось упереться в стенку холодильника, когда он опустился к полу и попробовал меня на вкус. Мое дыхание участилось, когда его пальцы погрузились в складки моих бедер, а язык скользнул между моих ног. Он обхватил мои бедра сильнее, но этого мне было недостаточно. Я хотела Гаса. Я поняла, что сказала это вслух, только когда он ответил мне:

– Я тоже хочу тебя, Яна.

Он выпрямился и потянул меня к краю холодильника, приподнимая мои бедра, чтобы я плотнее прижалась бедрами к его телу.

– Гас, – выдохнула я, и его взгляд скользнул по мне. Жар пульсировал под моей кожей. – У тебя есть презерватив?

Ему потребовалась минута, чтобы ответить, как будто его мозг переводил эту фразу с другого языка. Его глаза все еще были темными от страсти и голодными, а руки крепко сжимали мои бедра, когда он ответил:

– Здесь? В подвале запасного дома твоего отца?

– Я имела в виду у тебя в кармане, – сказала я, все еще задыхаясь.

Он засмеялся гортанным хрипом:

– Что бы ты почувствовала, если бы я принес с собой презервативы? Я же только зашел сказать про картофельный салат…

– Ясно, – вздохнула я.

– Я не знал, что это произойдет.

Гас в отчаянии провел рукой по волосам, все еще продолжая держать меня другой рукой:

– Рядом в доме у меня есть несколько.

Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, а потом начали поднимать с пола одежду и натягивать ее. Когда мы бежали вверх по лестнице, Гас успел ущипнуть меня.

– Боже, – проговорил он. – Благодарю тебя за этот день, Господи. А также Джека Ричера.

Мы не стали возиться с обувью, просто босиком выбежали за дверь и побежали через двор. Я добралась до его входной двери первой и обернулась как раз в тот момент, когда Гас поднимался по ступенькам. Увидев меня, он хрипло рассмеялся и покачал головой, а подойдя, обхватил меня за бедра и снова поцеловал, прижав к двери.

Я запустила пальцы в его волосы, забыв, где мы находимся. Я забыла обо всем, кроме его рук, скользящих по мне и погружающихся в складки моей одежды. Его язык ласкал мои губы, а я прижималась нему как только могла. Тут тихий недовольный звук вырвался из меня, и Гас потянулся за мою спину, чтобы повернуть дверную ручку и войти в дом.

Мы едва прошли три фута, как он стянул с меня рубашку и снова снял свою. Затем его руки расстегнули мои шорты и стянули их с меня, скользя по моим бедрам. Когда шорты упали на пол, я в мгновение ока оказалась на его журнальном столике, а сам Гас – между моих колен.

Я немного приподнялась, когда он провел руками вниз по моей груди, ловя мои соски и массируя. Во мне все сжималось. Гас сгреб меня со стола, когда я обхватила его ногами, и развернул, прижимая меня к книжному шкафу. Его руки обвились вокруг моих бедер, и я выгнулась, прислонившись к книжному шкафу. Наконец он прижался бедрами к моим бедрам, но этого показалось мне недостаточно.

Он расстегнул свои брюки и стянул их, не отвлекаясь от меня. Моя рука прошлась по его груди и ушла вниз, безуспешно пытаясь стащить с него и трусы. Он прислонил меня к полке и сам спустил их вниз.

Это было уже слишком – чувствовать его рядом с собой. У меня вырвался вздох, когда я повернулась к нему бедрами. Он схватил меня рукой, прижал и простонал:

– Черт, Яна!

От его громкого голоса у меня мурашки побежали по коже. Другая его рука потянулась вдоль полки на уровне моего плеча. Боковым зрением я увидела синюю банку. Он выудил из этой банки презерватив, и я невольно рассмеялась.

– О боже, – прошептала я ему на самое ухо. – Ты всегда занимаешься сексом у книжных полок? Твои книги уже позади меня? Разве это правильно?

Он отодвинулся и, криво улыбаясь, разорвал обертку зубами:

– Каждый делает это как хочет.

Его хватка ослабла, и он отступил на несколько дюймов.

– У меня это с тобой в первый раз, – добавил Гас, – но мы всегда можем подождать, пока не наткнемся на хорошую пляжную пещеру в дождливый день.

Я жадно вцепилась в него, поймав зубами его нижнюю губу, прежде чем он успел отпрянуть еще дальше. Он сократил расстояние, жадно целуя меня, пока на ощупь натягивал презерватив. Его руки вернулись к моей талии, на этот раз нежные и легкие, и он подарил мне медленный и чувственный поцелуй, в то время как я дрожала от предвкушения.

Его первый толчок был умопомрачительно медленным, и все в моем теле напряглось, когда он глубоко вошел в меня. У меня перехватило дыхание, в глазах засверкали звезды от удивления его размерами и нахлынувшей на меня волной удовольствия.

– О боже, – выдохнула я, когда он вошел в меня.

– Ты молишься? – дразнящее проговорил он мне в ухо, вызывая новую волну мурашек по спине. Я уже не могла двигаться так медленно и оттолкнула его быстро и нетерпеливо, он ответил мне тем же.

Гас оттащил меня от книжных полок и, развернувшись, сел на диван, потом лег на спину и только тогда притянул меня к себе. Я выдохнула, когда он снова вошел в меня, обхватив руками мои бока. Я склонилась над ним, положив руки ему на грудь, и попыталась удержаться, чтобы не расплакаться. Его губы блуждали по моей груди, и сквозь меня проходила пьянящая пульсация жара и желания.

– Я так долго хотел тебя, – прошептал он, еще крепче сжимая меня.

Дрожь пробежала по моей груди при звуке его скрипучего голоса.

– Я тоже, – тихо призналась я. – С той самой ночи в машине.

– Нет, – твердо сказал Гас. – Я еще раньше.

Моя грудь затрепетала, как будто в ней вращался вентилятор, все во мне напряглось, натянулось и задрожало, а Гас продолжал шептать мне на ухо:

– Еще до того, как ты открыла дверь в этом черном платье и высоких сапогах, и даже до того, как я увидел твои мокрые и вьющиеся волосы в клубе.

Гас обхватил меня одной рукой за талию и перевернул на спину, а я обхватила его бедро ногой, скользнув вниз по его икре, когда он прошептал что-то мне в щеку. Его хриплый голос пронзил меня, как электрический ток.

Он провел поцелуем по моей щеке:

– И еще до той чертовой вечеринки в студенческом братстве.

Мой желудок сжался, и я попыталась что-то сказать в ответ, но рука Гаса обвилась вокруг моей шеи, а другая скользнула вниз, кажется, пронзая меня, как разогретый нож масло. Мы терлись друг против друга, терялись друг в друге, и все остальное вокруг нас было размытым и ненужным.

– О, – выдохнула я, когда он вонзился сильнее, глубже, и внезапно… я кончила. Волна за волной наслаждение пробегало через меня, когда я крепко обхватила Гаса. Он склонился надо мной, уткнувшись губами в мою шею. Мы замерли, слушая наше прерывистое дыхание и ощущая, как дрожат мышцы.

Гас рухнул рядом со мной, тяжело дыша, но одной рукой продолжал меня обнимать. Когда другой рукой он закрыл глаза и покачал головой, у него вырвался слабый грубый смех.

– Что? – спросила я, все еще переводя дыхание, и повернулась на бок.

Гас повернулся тоже и провел рукой по моему бедру. Потом наклонился и поцеловал мое блестящее от пота плечо, уткнувшись лицом в мою шею.

– Я только что вспомнил, что ты говорила мне о книжной полке, – сказал он хриплым голосом. – Ты даже сейчас не можешь перестать смеяться надо мной, когда я схожу с ума от твоего тела.

Теплая волна затопила меня смущением и головокружением. Я легла на спину, уронив голову на мягкую подушку, и рука Гаса скользнула от бедра к животу. Я почувствовала, как раскрылась, когда он наклонился и нежно поцеловал меня в живот.

Мои руки и ноги были мягкими от неги, но сердце все еще колотилось. Даже если бы я знала, что между мной и Гасом что-то должно произойти, я бы никогда не представила это так, как это было сейчас. Эти прикосновения, этот его взгляд на моих губах и теле, эти поцелуи в живот и дикий смех, когда мы лежали голые, прижавшись друг к другу. Можно было подумать, что мы уже делали это сотни раз.

«Что это значит? – подумала я, а вслед за этим мысленно сказала себе: – Перестань пытаться делать так, чтобы все что-то значило!» Но в груди у меня все сжалось, когда на меня обрушилась вся мощь того, что только что произошло. Мне нравилось прикасаться к Гасу. Нравилось, когда он прикасался ко мне, но это… было так неожиданно, что, возможно, это мне понравилось еще больше.

Он положил голову мне на грудь, его рука легко, как перышко, двигалась взад и вперед по небольшой ложбинке между моими бедрами. Он поцеловал меня между грудей, в бока, и даже в состоянии полного расслабления меня пробирала дрожь.

– Я люблю твое тело, – пробормотал он мне в ухо.

– Я тоже твоя поклонница, – сказала я и нежно провела по шраму на его губе. – А твои губы – это вообще…

Он расплылся в улыбке и приподнялся на локте, все еще держа руку на моем животе:

– Но я пришел в твою сексуальную темницу не для того, чтобы соблазнить тебя.

Я села на кровати:

– А вдруг это я тебя соблазняла?

Его улыбка стала еще кривее:

– Едва ли, потому что тебе не пришлось бы этого делать.

Его слова снова всплыли в моей памяти: «Я так долго хотел тебя. Нет… еще задолго до этого».

Мое сердце подпрыгнуло в груди от внезапного телефонного звонка.

– Черт, – застонал Гас и поцеловал меня в живот в последний раз, прежде чем скатиться с дивана. Он схватил с пола брюки и вытащил из кармана телефон.

Улыбка растаяла на его лице, когда он уставился на телефон, и морщинки ужаса появились между его темными бровями.

– Гас? – окликнула я его, и внезапное беспокойство пронзило меня.

Когда он поднял глаза, то, казалось, он немного потерял равновесие. Он закрыл рот и снова уставился на телефон.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я должен принять звонок.

– О, – я села, сразу же осознав, что полностью голая, – хорошо.

– Черт, – сказал он, на этот раз вполголоса. – Это займет всего несколько минут. Могу я зайти к тебе позднее?

Я уставилась на него, борясь с болью в груди.

Ну и что с того, что он выгнал меня сразу после секса, чтобы ответить на таинственный звонок? Все же было прекрасно, как и должно быть. У меня должно быть все в порядке.

Теперь он был в своем мире, куда мне ходу не было. Во всяком случае, так оно и должно было быть. Ведь и в мои планы никогда не входило лежать с ним обнаженной, пока он медленно и осторожно целует каждый сантиметр моей кожи. Тем не менее мой желудок болезненно сжался, когда я встала и принялась собирать свою одежду.

– Конечно, – сказала я.

Не успела я надеть рубашку, как Гас уже убежал в середину коридора.

– Алло? – услышала я, а потом дверь спальни закрылась.

Когда я вернулась домой, было почти одиннадцать. Мы с Гасом должны были скоро идти на пикник. Пит сказала Гасу, что Соня не сможет быть рано, так что нам лучше всего прийти в первой половине дня и уйти задолго до десертного вина и вечернего фейерверка. Когда Гас сказал мне об этом, я предложила ехать отдельно, чтобы он мог остаться до самого конца.

– Ты что, шутишь? – удивился он. – Ты даже представить себе не можешь, от скольких щипков за щеку ты спасаешь меня своим приходом. Я не собираюсь оставаться наедине с этой толпой больше тридцати секунд.

– А что, если мне придется воспользоваться ванной? – спросила я.

Гас пожал плечами:

– Я оставлю тебя одну, если понадобится.

– Разве тебе пять лет? – спросила я. – Ты, кажется, немного староват, чтобы тебя щипали за щеку. Да и не понятно, откуда этот страх щипания за щеки.

– Может, мне и не пять, но у них за плечами раза в два больше лет и когти стервятников.

Странно, что этот разговор происходил за двенадцать часов до столь заманчивого приглашения. Мурашки еще в большем количестве собрались вдоль моего позвоночника.

Мысль о том, что я никогда больше не буду с Гасом, вызвала у меня новую боль, пронзившую все мое тело – то самое, которое он только что изучал глазами, губами и руками. Мысль о том, что я никогда больше не увижу его таким – обнаженным и уязвимым, заставила мой желудок еще раз сжаться.

«Один раз», – таково было правило Гаса. И этот раз определенно будет засчитан.

«Но у него только что был важный телефонный звонок, – сказала я себе. – Да и дело не в этом правиле, не в нас и вообще ни в чем». Но я не была уверена в своей правоте.

До 11: 45 я Гаса не видела и не слышала, потом он написал мне: «Будешь готова через пять минут?»

Едва ли. Даже сжигая энергию – шагая взад и вперед, я все еще была полна воспоминаний о только что произошедшем, и беспокойства о том, что будет дальше. Я не ожидала, что он просто бросит меня и напишет мне так, как будто ничего подобного не было. Но, вероятно, следовало ожидать.

Я вздохнула и написала ответ: «Конечно да», а затем поспешила в спальню, чтобы переодеться в белый сарафан и красные сандалии, которые я нашла во время последнего визита в «Гудвилл». Я закинула волосы наверх, затем распустила их и принялась краситься. Оставалось две минуты, и мне нужно было торопиться.

Гас немного приоделся, волосы у него были все в том же спутанном беспорядке. Он надел голубую, без единой морщинки, рубашку на пуговицах, закатав рукава и обнажив жилистые предплечья. Сухой кивок был его единственным приветствием, прежде чем он забрался на водительское сиденье.

Я села рядом с ним, чувствуя себя неловко вдвойне. Я представляла себе самый плохой вариант сценария и мысленно повторяла: «Тупой кролик, тупой кролик, тупой кролик!»

Но потом я вспомнила, как нежно и сладко он целовал мой живот. А были ли на самом деле эти… встречи только на одну ночь? Я была уверена, что этот вопрос задавали себе все, кому посчастливилось почувствовать это.

Я выглянула в окно и спросила как можно более беззаботным тоном:

– Все в порядке?

– Ммм, – ответил Гас.

Я посмотрела на него и попыталась прочесть его черты. Они сказали мне достаточно, чтобы понять, что я должна волноваться, но лишь немного.

Когда мы добрались до улицы, где стоял дом Пит и Мэгги, там уже было полно машин. Гас припарковался за углом, и мы прошли через боковую калитку, которая вела в их сад на одну из дорожек.

Мы миновали парадную дверь, обогнули дом и вышли на задний двор. Поднялся хор голосов, выкрикивающих имя Гаса. Когда все закончилось, «запела» Пит:

– Януаааария!

Остальные гости последовали ее примеру. Вокруг двух карточных столов за увитой плющом решеткой толпились уже человек двадцать. На усыпанных звездами бумажных скатертях стояли пивные бутылки и красные чашки, а длинный стол у края веранды, как и обещалось, был не только заставлен алюминиевыми подносами с едой и банками пива, но и переполнен.

– А вот и мой красавец-племянник со своей очаровательной спутницей, – разнеслось в воздухе.

Пит стояла у мангала, переворачивая на решетке гамбургеры. Она была в фартуке с надписью «Поцелуй повара». Свой фартук Пит купила, а на Мэгги был белый фартук ее собственного изготовления со сделанной от руки надписью: «Поцелуй геолога». Гости толпились вокруг карточного стола на покрашенной под кедр веранде в центре их причудливого сада, а за верандой еще несколько человек плескались в гигантском голубом бассейне.

– Надеюсь, вы, ребята, захватили свои купальные костюмы! – сказала Пит Гасу, наклонившись, чтобы обнять его. Потом она громко поцеловала его в щеку и заверила: – Вода сегодня просто великолепна.

Я посмотрела в сторону Гаса.

– А действительно, у Гаса есть купальник? – неожиданно спросила я.

– С технической точки зрения – нет, – сказала Мэгги, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать племянника в щеку. Потом она усадила меня рядом и продолжила: – Но мы все равно держим здесь для него плавки. Он так любил купаться, когда был маленьким! Мы отвозили его в YMCA^[53] и устанавливали таймер, чтобы вытаскивать его из бассейна. Он никогда не выходил из него по своему желанию.

– Эта история полностью выдумана, – возразил Гас. – Такого никогда не было.

– Клянусь сердцем, – сказала Мэгги задумчиво и беззаботно. – Ты был не старше пяти лет тогда. Неужели не помнишь, Гасси? Когда ты был маленьким, ты и Роза раз или два в неделю ходили с нами в бассейн.

Лицо Гаса изменилось – что-то промелькнуло в его глазах, как будто он скрылся за металлической дверью.

– Нет. Это ни о чем мне не говорит.

«Роза?» Настоящее имя Пит было Поузи, или «маленький букетик». Роза, должно быть, была ее сестрой и одновременно мамой Гаса.

– Но факт остается фактом, – продолжала Мэгги. – Ты любил плавать, и неважно, занимаешься ты этим сейчас или нет. Твои плавки всегда ждут тебя в комнате для гостей.

Мэгги оглядела меня с головы до ног.

– Я уверена, что мы могли бы найти что-нибудь подходящее и для тебя. В длину купальник будет в самый раз, но в ширину великоват. Ты ведь совсем худенькая.

– Я никогда не думала об этом до этого лета.

Мэгги погладила меня по руке и безмятежно улыбнулась:

– Вот что значит жить среди голландцев. Мы же более выносливые и более запасливые. Пойдем познакомимся со всеми. Гасси, ты тоже поздоровайся.

И с этими словами мы пронеслись через задний двор Пит и Мэгги. Гас уже знал всех. В основном это были преподаватели, партнеры из местного университета и их дети, а также еще пара сестер Мэгги. Но, похоже, Гас мало что мог сказать им, кроме вежливого приветствия. Дарси, младшая сестра Мэгги, была на добрых три дюйма выше Мэгги и имела соломенно-желтые волосы и огромные голубые глаза, в то время как волосы Лолли были с проседью и подстрижены несколько грубовато, а сама она была на добрый фут ниже Мэгги.

– У нее ужасный синдром среднего ребенка, – прошептала Мэгги, ведя меня и Гаса в другой уголок сада, где сестры устроили площадку для «бинбэг тосс»^[54].

Двое лабрадоров дружелюбно бегали взад-вперед, делая дурацкие попытки поймать брошенные детьми мешочки-подушечки.

– Я уверена, что они позволят вам присоединиться, – сказала нам Мэгги, махнув рукой в сторону игровой площадки.

Август широко улыбнулся – так улыбался он редко – и повернулся к ней:

– Я думаю, мы начнем с выпивки.

Тетушка ласково погладила его по руке:

– О, это мой крестник Гасси. Возьмите по одному моему всемирно известному синему пуншу!

Мэгги пошла вперед. Когда мы последовали за ней, Гас бросил на меня заговорщический взгляд. Я поняла его предупреждение: выпивка будет ужасной, но после нашей напряженной поездки даже этого будет достаточно, чтобы тепло прошло по телу до пальцев ног.

– Это не выпивка, а позор на весь мир, – прошептал он.

– А ты знаешь, из какого камня сделана эта дорожка? – прошептала я в ответ.

Он недовольно покачал головой:

– Просто чтобы ты знала, я никогда не смогу простить тебе этот вопрос.

Мы остановились на тропинке, в укромном уголке, образованном пышной листвой. Веранда и площадка для игр скрылись за поворотом.

– Гас, – спросила я, – все в порядке?

На мгновение его взгляд стал напряженным. Он моргнул, и напряженное выражение исчезло – на смену ему пришло осторожное безразличие.

– Да, ничего особенного.

– Но ведь есть же еще что-то, – сказала я.

Гас покачал головой:

– Нет. Нет ничего, кроме синего пунша, и его будет много. Попробуй успокоиться.

Он снова направился к веранде, и мне оставалось лишь следовать за ним. Когда мы подошли к веранде, Мэгги уже приготовила для нас две полные рюмки. Я сделала глоток и постаралась не закашляться.

– Что это такое? – вырвалось у меня.

– Водка, – беззаботно ответила Мэгги, перечисляя ингредиенты на пальцах, – кокосовый ром, ликер «Блю Кюрасао», текила, ананасовый сок, немного обычного рома. Тебе понравилось?

– Это здорово, – сказала я, хотя запах от этого напитка напоминал тот, который исходит от открытого пузырька жидкости для снятия лака.

– Гасси? – спросила она.

– Замечательно, – ответил он.

– Лучше, чем в прошлом году, не так ли? – спросила Пит, покидая свой пост у гриля, чтобы присоединиться к нам.

– По крайней мере, больше шансов убрать краску с машины, если она вдруг прольется, – пошутил Гас.

Пит захохотала и хлопнула себя по руке:

– Ты слышишь, Мэгс? Я же говорила тебе, что эта штука может привести в действие реактивный самолет.

Мэгги улыбнулась, не обращая внимания на их поддразнивания. В этот момент свет упал на лицо Гаса особым образом, показав его тайную ямочку и осветив его глаза. Они показались мне золотисто-янтарного цвета. Эти глаза пронзили меня вместе с мягкой непринужденной улыбкой. Он сейчас не был похож на себя обычного. Он выглядел более непринужденным, более уверенным в себе человеком. У меня сложилось впечатление, что я все это время сталкивалась только с его тенью.

Я чувствовала, что наткнулась на что-то сокровенное и священное, на что-то даже более интимное, чем то, что произошло между нами в его доме. Гас словно отдернул занавески на окне внешне замечательного дома, в который я втайне мечтала заглянуть, пыталась представить себе его изнутри, но все равно недооценивала.

Мне нравилось видеть Гаса таким, каким он был с любящими его людьми.

Совсем недавно мы занимались сексом, и мир вокруг нас как будто сгорел дотла. Но если я когда-нибудь снова поцелую Гаса, мне бы хотелось, чтобы он был таким, как сейчас. Чтобы он не чувствовал себя настолько отягощенным окружающим миром, как обычно, когда ему приходится постоянно к чему-то прислоняться, чтобы не упасть.

– …может быть, в первый августовский уик-энд? – предложила Пит. Она, Мэгги и Гас смотрели прямо на меня, ожидая ответа на вопрос, начало которого я не слышала.

– Это мне подходит, – сказал Гас. – А тебе, Яна?

Он все еще казался расслабленным и совершенно счастливым. Я же взвешивала варианты: согласиться на что-то, не имея ни малейшего представления о том, что это было, признать, что я прослушала, или попытаться выудить дополнительную информацию некоторыми (возможно, нелепыми) вопросами.

– Что… в котором часу? – спросила я, надеясь, что выбрала правильный вариант, а также вопрос, который имел хоть какой-то смысл.

– В будние дни мы обычно делаем это в семь, но учитывая, что это будут выходные, мы можем делать все что захотим. Вечер будет все же лучшим вариантом – в конце концов, это пляжный городок, и люди читают здесь, лежа на животе на песочке.

– Я думаю, это может быть интересно, – сказала Мэгги, мягко хлопнув в ладоши. – То, что вы делаете, внешне кажется очень разным, но внутренняя кухня все же очень похожа. Это как лабрадорит и…

– Будь здорова, – сказал Гас.

– Нет, Гасси, я не чихала, – услужливо подсказала Мэгги. – Лабрадорит это камень, просто очень красивый…

– Действительно, – согласилась Пит. – Похоже, что это что-то из космоса. Если бы я снимала научно-фантастический фильм, то весь мир был бы сделан из лабрадорита.

– Кстати, – сказал Гас. Его глаза метнулись в мою сторону, и я поняла, что он нашел способ увести разговор от темы камней. – Кто-нибудь из вас смотрел фильм «Контакт» с Джоди Фостер? Это же чертовски сумасшедший фильм.

– Эверетт, – воскликнула Пит. – Следи за языком!

Мэгги фыркнула, прикрыв рот рукой. Ее ногти были покрашены кремово-белой эмалью с голубыми звездочками. А у Пит они были покрашены в темно-красный цвет. Мне всегда нравилась мысль, что два человека, долго живущие вместе, со временем становятся чем-то единым. Или, по крайней мере, становятся подобны деревьям со спутанными корнями.

– Вернемся к актуальному, – сказала Пит, снова поворачиваясь ко мне. – Пожалуй, в семь будет хорошо. Так мы не будем тратить слишком много времени на пляж.

– Звучит здорово, – сказала я. – Вы не могли бы выслать мне по электронной почте все детали, чтобы подтвердить мероприятие? Я хочу перепроверить свой календарь, когда буду дома.

– Я не знаю подробностей. Все, что вам действительно нужно знать, это время, когда появиться! А мы с Мэгги придумаем несколько хороших вопросов, – пояснила Пит.

Моя нерешительность, похоже, была видна слишком сильно, потому что Гас слегка наклонился вперед и сказал:

– Я сам напишу тебе по электронной почте.

– Гас Эверетт, доказательств наличия у тебя электронной почты я видела еще меньше, чем доказательств того, что у тебя есть плавки, – заметила я.

Он пожал плечами, но его брови взлетели вверх.

– Да? Ну здорово, что я не одна такая, – сказала Пит. – У меня тоже такое бывает. Мне могут все слать и слать по почте видео с собаками, пока уже не начнут задаваться вопросом, а не пытаюсь ли я сказать что-то своим молчанием!

Гас обнял тетушку Пит:

– Я же говорил тебе, что просто не проверяю почту. Но это не значит, что я не могу послать что-либо, когда меня попросят. Причем лично и по уважительной причине.

– Да, видео с собаками это хороший повод для чего угодно, – задумчиво произнесла Мэгги.

– Зачем нам они, когда вокруг бегают твои собственные собаки? – спросил Гас.

– Кстати, о лабрадорах, – продолжила Мэгги. – То, что я говорила о лабрадорите…

Гас посмотрел на меня и ухмыльнулся. Как оказалось, он был совершенно прав. Мы должны были во что бы то ни стало избегать темы камней. Я довольно быстро потеряла нить разговора, когда Мэгги начала переходить от одного камня к другому, подбрасывая нам интересные кусочки информации, которые напоминали ей о других интересных фактах. Через некоторое время остекленел даже взгляд тетушки Пит.

– О, хорошо! – вставила Мэгги немного не в тему, когда из-за угла дома показались гости. – Я лучше пойду и поприветствую гостей.

– Если хочешь бросить повествование и пойти поздороваться, – сказал Гас Мэгги, – то мы не в обиде.

Мэгги изобразила на лице преувеличенное потрясение.

– Никогда! – воскликнула она, хватая Гаса за руку. – Может, твоя тетя и непостоянна, но никого важнее тебя для меня нет, Гасси! Даже лабрадоры, только не говори им об этом!

Я наклонилась к Гасу и прошептала:

– Хорошо, что перед лабрадоритом не надо извиняться.

Гас еще больше приблизил свое лицо к моему и улыбнулся. Он был так близко, что большая часть его лица казалась мне размытой, а запах синего пунша на его синеватых губах заставлял мою кровь буквально вскипать.

– Значит, моя очередь сразу за лабрадорами? – спросил мужчина за столом, дразня Мэгги.

– Нет, не глупи, Гилберт! – сказала Пит, делая шаг к новоприбывшим с красивым букетом в руках. – Ты связан с лабрадорами.

Гас посмотрел на меня сверху вниз, и его улыбка превратилась в нечто кривое и задумчивое. Я смотрела, как он уходит в себя, и вдруг почувствовала отчаянное желание схватить его, чтобы удержать здесь.

Его взгляд впился в меня:

– Мне нужно избавиться от этого синего пунша. Ты побудешь здесь одна, хорошо?

– Конечно, – сказала я. – Если только на самом деле ты не собираешься прятать свои детские фотографии. В таком случае нет, я не хочу быть здесь одна.

– Этого я не собираюсь делать.

– Ты уверен? – настойчиво спросила я, пытаясь заставить его улыбнуться. Я хотела вытащить на поверхность счастливого и невредимого Гаса. – Пит ведь мне все расскажет. Ты не спрячешь их?

Уголок его губ приподнялся, а глаза сверкнули:

– Если ты хочешь пойти за мной в ванную, я не буду возражать.

Мой желудок чуть не вывернулся, но я ответила согласием:

– Хорошо.

– Точно хорошо? – спросил Гас.

Жар заливал мое тело под его острым взглядом.

– Гас, – спросила я, – ты правда хочешь, чтобы я пошла с тобой в ванную?

Он засмеялся, но не двинулся с места. Его взгляд скользнул по мне вниз и снова вверх, затем метнулся в сторону Пит. Когда он снова посмотрел на меня, его улыбка сползла, а блеск в глазах исчез без следа.

– Все в порядке, – сказал он. – Я сейчас вернусь.

Он мягко коснулся моей руки, затем повернулся и вошел внутрь дома, оставив меня в подавленном настроении. Такой подавленной я не была с того вечера, когда пила вино в туалете книжного клуба. И сейчас мне все вспоминалось то заседание, хоть я и пыталась стереть его из памяти.

Гас оставил меня всего через несколько часов после того, как прижимал меня к той книжной полке в своем доме. Это было намного хуже, чем самый худший сценарий, который мог придумать мой мозг, когда я взвешивала все «за» и «против» начала отношений с Гасом.

Почему он только сейчас сказал, что хотел меня столь долгое время? В тот момент, когда он признался, это показалось таким сексуальным, но теперь я чувствовала себя так, словно он сумел поймать меня в свои сети. Мой глупый роковой недостаток снова нанес удар.

Несколько минут я ждала у раздвижной стеклянной двери с пылающим лицом, уткнувшись в стакан. Когда мой телефон пропищал о письме от Гаса, я подскочила. Мое сердце бешено заколотилось, но уныло стихло, когда я открыла письмо. В письме не было ничего, кроме: «Мероприятие у Пит 2 августа в 7 часов вечера».

Мне вспомнились слова Мэгги: то, что мы с Гасом делаем, настолько отличается внешне, что «это» просто интересно. И я была совершенно уверена, что только что дала разрешение на совместное с ним книжное мероприятие.

«Тупой кролик, тупой кролик, тупой кролик», – мысленно повторяла я. Я провела месяц в почти постоянном контакте с Гасом. Если бы я провела целый месяц, не имея в приятелях никого, кроме испачканного кровью волейбольного мяча, я бы тоже плакала, когда прилив унес его в море^[55].

Но нет, это было неправдой. Не только одиночество и склонность к романтизму привели меня сюда.

Я знала Гаса. Я знала, что его жизнь всегда полна беспорядка. Знала, что его стены были настолько толстыми, что потребовались бы годы, чтобы пробить их, и что его недоверие к миру зашло очень далеко – почти до самой сердцевины. Я знала, что не была той волшебницей, которая могла все исправить, и поэтому просто оставалась сама собой.

Когда наше знакомство дошло до такого уровня, я уже точно знала, кто такой Гас Эверетт, и ничего менять не собиралась. Конечно, едва ли он будет романтиком, который танцует под дождем, но мне был нужен Гас таким, какой он есть. Гас и только Гас.

Я приготовилась к тому, что мое сердце будет разбито, и теперь подозревала, что мне ничего не остается, как только ждать, когда это случится.

Глава 22

Поездка

«Да ладно тебе, Гасси. Залезай!» – Мэгги плеснула водой на край бассейна, но Гас только отступил назад, качая головой и ухмыляясь.

– Ты что, боишься, что это испортит тебе завивку? – дразнила Пит у гриля.

– Да, и тогда мы узнаем, что у тебя есть завивка! – добавила я.

Когда его взгляд упал на меня, меня пронзила дрожь, а затем последовало неутешительное осознание того, что обвисший купальник, который одолжила мне Мэгги, делал меня похожей на мокрое эскимо, запутавшееся в туалетной бумаге.

– Может быть, я боюсь, что когда я войду, никто не установит таймер и не напомнит мне выйти и воспользоваться ванной, – сказал Гас.

В дальнем конце бассейна худощавый маленький мальчик и пухленькая маленькая девочка набросились на нас с противоположных сторон, и мы потонули в их брызгах. Гас попятился, глядя на меня.

– Что? – спросила я. – Весело? Ты боишься, что это заразно?

– Нет, я боюсь, что бассейн уже полностью заполнен мочой.

Гас вернулся в дом, и я старалась не слишком явно посматривать, не появится ли он снова.

Мэгги нашла пляжный мяч, и мы начали кидать его туда-сюда. Довольно скоро пробило четыре часа, а так как Соня должна была прийти в пять, я извинилась и пошла переодеваться. Мэгги тоже проворно выскочила и схватила желтые полотенца, которые мы оставили на краю бассейна.

Она накинула одно из них мне на плечи, прежде чем я успела его схватить, и повела меня внутрь.

– Ты можешь воспользоваться ванной наверху, – сказала она с милой улыбкой и, кажется, даже подмигнула.

– О, хорошо – произнесла я смущенно и, собрав свою одежду, пошла по лестнице.

Деревянные ступеньки оказались скрипучими и узкими, а на полпути они делали оборот и наконец выходили в коридор наверху. Ванная располагалась в самом конце коридора – розовый кафель здесь показался мне довольно милым, хотя дома этот цвет меня бесил. С одной стороны коридора виднелись две двери, с другой – третья, и все они были закрыты. Ну все, мне уже пора было уходить. Я собиралась уже стучать в эти двери, пока не найду Гаса, но смущение и обида одолевали меня.

В нашем первом откровенном разговоре Гас ясно дал понять, что он не из тех, от кого можно чего-то ожидать. «Такого даже ты, Яна, не сможешь идеализировать».

В ванной комнате я вытерлась полотенцем и оделась, затем вышла и тихо постучала в первую дверь. Ответа не последовало, и я подошла к той, что была напротив. Кто-то промямлил «Да», и я осторожно открыла ее. Гас лежал на двуспальной кровати в углу, вытянув ноги и прислонившись спиной к стене. Немного приоткрытые жалюзи справа от него пропускали полоски света.

– Пора отправляться? – спросил он, почесывая затылок.

Я оглядела комнату и увидела разномастную мебель и полное отсутствие растений. На прикроватном столике стояла лампа, похожая на футбольный мяч. На стене напротив кровати висела синяя книжная полка, в которой стояли американские и иностранные издания книг Гаса.

– Ты пришел сюда, чтобы поразмыслить о собственной смертности? – спросила я, кивнув взгляд в сторону книжной полки.

– Просто голова разболелась, – ответил Гас.

Я подошла, чтобы сесть рядом с ним, но он встал прежде, чем я смогла сесть.

– Я пойду и попрощаюсь. Да и ты тоже должна попрощаться, если не хочешь, чтобы Пит занесла тебя в черный список.

Потом он вышел из комнаты, и я осталась одна. Я подошла ближе к книжной полке. На самом верху стояли четыре фотографии в рамках. На одной младенец с темными глазами на фоне нарисованных облаков и еще какого-то размытого изображения. На другой были Пит и Мэгги, только моложе на добрых тридцать лет и в темных очках на макушке, а между ними стоял маленький мальчик в сандалиях. Над его головой – между плечами Пит и Мэгги – виднелся кусочек замка Золушки.

Третья фотография была гораздо старше. Портрет с эффектом сепии улыбающейся маленькой девочки с темными кудрями и ямочкой на щеке. На четвертой фотографии была футбольная команда. Маленькие мальчики и девочки в фиолетовых майках выстроились в ряд с более молодой и стройной Пит со свистком на шее и низко надвинутой на глаза кепкой. Я сразу же нашла Гаса – худого и грязного, с застенчивой улыбкой, которая, как и сейчас, косила на одну сторону.

Снизу донеслись голоса. «Ты точно не можешь остаться?» Это говорила Пит. Я поставила фотографию на стол и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Первые несколько минут пути домой мы молчали, затем Гас спросил:

– Тебе было весело?

– Пит и Мэгги замечательные, – уклончиво ответила я.

– Так и есть, – кивнул Гас.

– Ладно, – сказала я, не зная, что говорить дальше.

Его жесткий взгляд остановился на мне, немного смягчился. Гас хотел что-то сказать, открыл рот, но тут же закрыл его и больше не смотрел в мою сторону.

Я уставилась на здания, мелькающие за окном машины. Магазины в основном уже закрылись, но по обеим сторонам улицы все еще стояли тележки торговцев, а между ними сновали семьи, одетые в красное, белое и синее. Они были с пакетами попкорна и американскими флажками в руках.

У меня появилось много вопросов, но все они были туманны и никак не формулировались четко. В своей собственной истории я не хотела быть героиней, которая позволила бы какому-то глупому недоразумению разрушить что-то явно хорошее, но в реальной жизни чувствовала, что лучше рискну незнанием и сохраню свое достоинство, чем буду продолжать доканывать Гаса, пока он наконец не признается, что не хочет меня так, как хочу его я.

«Более чем на раз, – с горечью подумала я. – Что-то настоящее, пусть даже немного уродливое».

Когда мы подошли к тротуару перед нашими домами, а шли мы довольно долго из-за возросшего количества пешеходов, Гас сказал:

– Дай мне знать насчет завтрашнего дня.

– Завтрашнего? – спросила я.

– Путешествие в Новый Эдем, – пояснил он, отпирая дверцу машины. – Если ты все еще хочешь поехать, дай мне знать.

И это все, что от меня потребовалось? Теперь он совершенно не интересовался мной, даже в качестве научного компаньона.

Он вылез из машины… и все. Пять вечера, мы разошлись в разные стороны. На календаре праздник – четвертого июля, а я никого не знала в городе, кроме него, Августа, и его тетушек.

– А почему ты решил, что я не хочу туда ехать? – спросила я, закипая от злости. – Я же сказала, что хочу.

Гас был уже на полпути к своему крыльцу. Он обернулся и пожал плечами.

– А ты хочешь моего присутствия в этой поездке? – потребовала я ответа.

– Только если ты хочешь, – ответил он.

– Речь не об этом. Я спрашиваю, хочешь ли ты, чтобы я поехала с тобой завтра.

– Я хочу, чтобы ты делала все, что ты хочешь.

Я скрестила руки на груди:

– В котором часу?!

– Примерно в девять, – сказал он. – Наверное, это займет целый день.

– Отлично. Тогда увидимся завтра.

Я вошла в дом и стала сердито расхаживать по комнате, а когда поняла, что это не помогает, села за компьютер и принялась яростно писать, пока не наступила ночь. Не в силах вымолвить ни единого горького слова, я вышла на веранду и стала смотреть, как над озером проносятся фейерверки, как их искры падают в воду подобно метеорам. Я старалась не смотреть в сторону Гаса, но свет его компьютера на кухне время от времени привлекал мое внимание.

Он все еще работал в полночь, когда Шади написала мне: «Ну вот и все. Я влюблена. Покойся с миром». Мои дела были не лучше.

* * *

Я проснулась от раската грома, сотрясающего дом, и скатилась с кровати. Было восемь часов утра, но в комнате сохранилась темнота из-за грозовых туч.

Дрожа, я стащила халат со стула у туалетного столика и поспешила на кухню, чтобы поставить чайник на огонь. Огромные стрелы молний ударили с неба в бурлящее озеро, свет полыхнул даже в задних дверях дома, как серия фотовспышек. Я смотрела на воду в оцепенении, первый раз увидев шторм над огромным водоемом. Интересно, повлияет ли это на планы Гаса?

Может быть, так будет даже лучше. Он, как призрак, исчезнет из моей жизни, если я позвоню и отменю встречу в книжном магазине. Тогда мы никогда больше не увидимся, и он сможет придерживаться своего драгоценного правила «только один раз», а я поеду в Огайо и выйду замуж за страхового агента или кто там окажется.

У меня за спиной засвистел чайник. Я налила себе кофе и села за работу – снова слова полились из меня потоком, и вскорости была достигнута отметка в сорок тысяч слов в этом проекте. Мир моей книжной семьи разваливался на части. В цирке появилась вторая семья отца Элеоноры. У ее матери произошла неприятная встреча с гостем, и она была на взводе как никогда. Элеонора переспала с мальчиком из Талсы, и ее поймали, когда она пробиралась обратно в свою палатку. Но механик Ник прикрыл ее.

Впрочем, клоуны тоже помогли ей, за что их чуть не побили после нежного романтического момента влюбленных в лесу за ярмарочной площадью, а потом они сильно поссорились из-за этого. Один из них уехал пьянствовать в бар в городе и в итоге отсыпался в участке.

Я не знала, как все сложится у нас, но понимала, что дальше будет только хуже. Было уже девять пятнадцать, а от Гаса так и не появилось никаких вестей. Я подошла к окну и, сев на неприбранную кровать, глядела в него. В окне его кабинета я увидела льющийся из абажуров теплый, золотистый свет.

Я написала ему: «Не помешает ли такая погода нашим исследованиям?»

«Возможно, поездка будет не самой комфортной, – ответил он. – Но я все равно поеду».

«А я все еще приглашена?» – спросила я.

«Конечно», – ответил он и через минуту добавил: «У тебя есть походные ботинки?»

«Абсолютно нет», – ответила я ему.

И снова вопрос:

«Какой размер ты носишь?»

«7/², а что? Ты думаешь, у нас один и тот же размер?»^[56]

«Я возьму у Пит, – ответил Гас, – если ты все еще хочешь поехать».

«Боже, неужели ты пытаешься отговорить меня?» – напечатала я в ответ.

Чтобы ответить, ему потребовалось гораздо больше времени, и ожидание начало вызывать у меня тошноту. Зато я использовала это время, чтобы одеться. Наконец он ответил: «Нет. Я просто не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной мне».

Я вздохнула, обдумывая, что делать. Он снова написал мне: «Конечно, я хочу, чтобы ты поехала, если только ты этого хочешь».

«Нет, конечно, не хочу, – ответила я, одновременно злясь и испытывая облегчение. – Тебя совершенно невозможно понять!»

«А теперь понятно?» – спросил он.

«Понятнее», – ответила я.

«Да, я хочу, чтобы ты поехала», – написал он.

«Тогда иди за ботинками».

«Возьми свой ноутбук, если хочешь, – написал он в ответ. – Возможно, нам придется побыть там какое-то время».

Через двадцать минут Гас посигналил с обочины. Надев дождевик, я побежала сквозь бурю. Он наклонился, чтобы открыть дверь, еще до того, как я успела подбежать к ней. Наконец я захлопнула ее за собой и опустила капюшон. В машине было тепло, стекла запотели, а на заднем сиденье громоздились фонарики, огромный рюкзак, маленький непромокаемый рюкзак и пара грязных походных ботинок с красными шнурками. Когда Гас увидел, что я смотрю на них, он спросил:

– Восьмерки подойдут?

Когда я снова посмотрела на Гаса, мне показалось, что он вздрогнул. Но это было настолько мимолетно, что мне, наверное, показалось.

– К счастью для тебя, я захватила пару толстых носков.

Я вытащила из кармана куртки скомканные носки и бросила ему. Он поймал их и повертел в руках.

– А что бы ты сделала, если бы ботинки были малы?

– Отрезала бы пальцы на ногах, – пошутила я.

Наконец он выдавил из себя улыбку, глядя на меня из-под густых чернильных ресниц. Его волосы, как обычно, были убраны со лба, и несколько капель дождя сбегало с его лица. Они попали туда, когда я запрыгивала в машину. Гас сглотнул, и ямочка на его щеке на мгновение появилась, а затем снова исчезла.

Я ненавидела все, что происходило со мной. Маленькая морковка перед носом не должна была перевесить инстинкт самосохранения в моем тупом кроличьем мозгу, кричащем «Беги!».

– Готова? – спросил Гас.

Я молча кивнула. Он снова повернулся к рулю и медленно отъехал от наших домов. Дождь уже ослабевал, слышался легкий скрип дворников по стеклу. Дорога придавала разговору естественный ритм, и мы разговорились о наших книгах, о дожде и синем пунше. Впрочем, от последней темы мы довольно быстро отклонились, очевидно потому, что никто из нас не хотел ее обсуждать.

– Куда мы едем? – спросила я через час, когда Гас съехал с шоссе. Судя по моим поискам в интернете, до Нового Эдема оставалось еще не менее часа езды.

– Это не место для убийства, – пообещал Гас.

– Это сюрприз?

– Да, если ты этого хочешь. Но это может оказаться и разочарованием.

– Это самый большой в мире клубок пряжи? – догадалась я.

Его взгляд метнулся ко мне. Гас оценивающе прищуривался:

– А что, это тебя реально разочарует?

– Нет, – прозвучал мой ответ, но мое сердце предательски подпрыгнуло. – Просто я решила, что ты так и подумаешь.

– Есть в мире чудеса, с которыми ни один человек не может справиться без слез, Яна. И одно из них это гигантский клубок пряжи.

– Ладно, ты же можешь рассказать мне заранее, – сказала я.

– Мы заедем на заправку.

Я посмотрела на Гаса:

– Да, это может разочаровать. Совсем как в жизни, – вздохнула я.

Прошло еще шестьдесят три минуты, прежде чем Гас снова свернул с шоссе возле Аркадии, а затем мы ехали еще пятнадцать миль по лесистым узким дорогам, прежде чем он свернул на грязную обочину и велел мне засунуть компьютер в сухую сумку.

– Теперь это определенно место для убийства, – сказала я, когда мы вышли. Насколько я могла судить, здесь не было ничего, кроме одинокого строения, крутого берега справа от нас и деревьев над ним.

– Наверное, это чей-то дом, – предположил Гас. Он постоял и задумчиво продолжил: – Но не тот, который нужен нам. А теперь переобуйся. Остаток пути нам придется пройти пешком.

Гас взял один из фонариков и натянул на себя рюкзак, тот, который побольше, оставив второй мне. Я взяла его, когда надела носки и ботинки.

– Сюда! – крикнул он, взбираясь прямо по грязному гребню к лесу.

Он повернулся, чтобы предложить мне руку, и после того как я трижды поскользнулась в грязи, ему удалось вытащить меня на тропинку. По крайней мере, это выглядело как тропинка, хотя не имелось никаких признаков того, что вытоптанная трава куда-то ведет.

В лесу было тихо, если не считать наших шагов, дыхания и приглушенного моросящего дождя на листьях. Мне не хотелось снимать капюшон, хотя здесь дождь в основном добирался до нас лишь в виде неприятной мелкой измороси. Я привыкла к голубым и серым тонам водной глади, желто-золотым лучам солнца над водой и светло-зеленым верхушкам деревьев. Но здесь все было насыщенно-темным, каждый оттенок зеленого – темнее некуда.

Это было самое умиротворяющее ощущение за последние два дня, если только не за весь год. Какие бы странности ни происходили между мной и Гасом, они все были забыты, пока мы бродили так по безмолвному лесному храму. Я чувствовала, как вспотела. Пот просачивался через футболку, и мне пришлось даже остановиться, чтобы снять куртку. Не говоря ни слова, Гас остановился и тоже снял свою. От моего взгляда не укрылось, как появилась оливковая полоска его плоского живота, когда рубашка зацепилась за плечи. Когда он потянул ее вниз, я отвернулась.

Мы подняли свои рюкзаки и снова пошли дальше. Мышцы ног начали гореть, а пот, перемешанный с дождем, приклеил футболку и джинсы к телу. В какой-то момент дождь снова усилился, и мы на несколько минут нырнули в неглубокую пещерку, пока ливень не прекратился. Из-за серого неба трудно было сказать, сколько прошло времени, но казалось, что мы провели на природе уже пару часов, шагая по лесу. Наконец деревья поредели и впереди показался обугленный скелет Нового Эдема.

– Черт возьми, – прошептала я, останавливаясь рядом с Гасом.

Он кивнул.

– Ты видел это место раньше?

– Только на фото, – ответил он и направился к ближайшему обгоревшему трейлеру.

Второй пожар, в отличие от того, что произошел после удара молнии, не был несчастным случаем. Полицейское расследование установило, что все трейлеры – дома на колесах – были облиты бензином. Пророк – человек, который называл себя отцом Эйбом – умер возле последнего дома, охваченного пламенем, что заставило власти предположить, что именно он поджег это место.

Гас сглотнул. Его голос прозвучал хрипло, когда он указал на трейлер справа:

– Это была детская. Они ушли первыми.

«Ушли, – подумала я. – Вернее, сгорели». Я отвернулась, чтобы скрыть, что меня тошнит.

– Люди – это ужасные существа, – проговорил Гас у меня за спиной.

Я проглотила слюну, и она показалась мне горькой, как желчь. У меня защипало глаза, нос и переносица горели. Гас посмотрел на меня через плечо, и его взгляд смягчился.

– Будем ставить палатку? – cпросил он.

Должно быть, он увидел мое лицо, потому что быстро добавил:

– Так мы сможем достать ноутбуки и начать писать.

Он кивнул в сторону темного вспенивающегося неба и снял рюкзак.

– Не думаю, что это закончится в ближайшее время.

– Только не здесь, – сказала я. – Мне кажется неправильным ставить палатку тут.

Он кивнул в знак согласия, и мы продолжили движение, пока площадка не скрылась из виду. Лишь тогда я смогла представить себе, что мы находимся в другом лесу – далеко от того, где стоял Новый Эдем. Гас вытаскивал палаточные колья из чехла, и я подошла, чтобы помочь. Мои руки дрожали не столько от холода, сколько от неловкости пребывания здесь, и я сосредоточилась на том, чтобы собрать палатку. Кое-как удалось подавить воспоминания о сожженных остатках страшного культа.

Отвлекающего маневра с палаткой хватило всего на несколько минут, а затем она была поставлена, а все наши вещи надежно уложены внутри, за исключением маленького блокнота и карандаша, которые Гас вытащил из кармана, когда мы возвращались на место пожарища.

Он бросил на меня неуверенный взгляд, который я не смогла истолковать, а затем направился к одному из трейлеров – вернее, к трем, соединенным проходом из фанеры и брезента. Я сглотнула комок и последовала за ним, но через несколько шагов Гас остановился и повернулся ко мне.

– Ты можешь вернуться в палатку, – сказал он хрипло. – Тебе не обязательно это видеть.

В горле у меня застрял ком. Конечно, я не хотела этого видеть. Но меня беспокоило, что Гас упрекнет меня в моем нежелании лицезреть то, что он все еще планировал исследовать. Я могла бы сказать, что ему тоже не нравится находиться здесь. Но все же он стоял перед трейлерами лицом к ним.

Так было всегда. Он никогда не отводил взгляда от всего такого. Может быть, он думал, что кто-то должен быть свидетелем тьмы, а может, надеялся, что если он достаточно долго будет всматриваться в непроглядную тьму, его глаза привыкнут и он увидит ответы, скрывающиеся в ней.

«Вот почему случаются плохие вещи! – сказала бы тьма. – Все имеет какой-то смысл».

Я же не могла спрятаться от этого, как не могла оставить Гаса одного здесь. Если он решит спускаться в эту тьму, мне следует связать веревкой наши талии и спуститься вместе с ним.

Я покачала головой и встала у него за спиной. Мне так много хотелось сказать ему, но получилось выдавить из себя только «Я здесь».

После этих моих слов он обернулся. Его брови были нахмурены, а челюсть заметно напряжена. Он посмотрел на меня в своей особенной манере, которая заставляла меня каждый раз покрываться потом.

Он кивнул и, повернувшись к трейлеру, указал на него кивком подбородка:

– Вот это был дом отца Эйба. Очевидно, он искал совета у ангелов, и потому ему нужен был этот трейлер.

Я перевела взгляд с Гаса на обгоревший трейлер, и это мгновенно заставило меня почувствовать себя в его одурманенной дымом атмосфере, как будто воздух здесь все еще был как при пожаре. Я легко представила себе пепел внутри.

«Почему случается плохое? – думала я. – Какой в этом смысл?» Но великая истина не открылась мне. Не было никакой веской причины, по которой произошло это ужасное событие, как и не было никаких причин того, почему жизнь Гаса была такой… сложной. Черт возьми, R.E.M. были правы: каждый человек на планете должен по очереди страдать. Иногда все, что мы можем делать, это крепко держаться друг за друга, пока темнота не выплюнет нас обратно.

Гас моргнул, освобождаясь от своего мрачного тумана, и присел, балансируя, с блокнотом на колене. Он делал пометки, а я стояла рядом. Мои ноги дрожали, но глаза были открыты. «Я здесь, – думала я, глядя на него. – Я здесь и тоже все это вижу».

Так мы и двигались по площадке, молчаливые, как призраки. Гас оберегал от дождя свои записи, хотя уже был мокрым до самых костей.

Когда мы обошли весь участок, он направился обратно к трейлеру отца Эйба Франкенштейна, взглянув на меня впервые за последние два часа.

– Холодно, – сказал он. – Тебе лучше вернуться в палатку.

Было действительно холодно – поднялся ветер, и температура начала падать. Мне казалось, что в моих джинсах пакеты со льдом. Мне тогда и не подумалось, что могли быть другие причины, почему Гас сейчас отталкивал меня.

– Пожалуйста, Яна, – тихо произнес Гас, и это «пожалуйста» заставило меня растеряться.

Я пыталась заботиться о Гасе, но если он сам не хотел, чтобы я держалась за него, мне следовало отпустить его.

– Ладно, – сказала я сквозь стучащие зубы. – Я подожду в палатке.

Гас кивнул, повернулся и побрел прочь. С болью в сердце я вернулась к палатке, опустилась на колени и заползла внутрь. Свернувшись калачиком, чтобы согреться, закрыла глаза и слушала, как дождь барабанит по ткани над головой. Я попыталась выбросить из головы все свои мысли и чувства, но они, казалось, одолевали меня по мере моего погружения в сон. Темная пенистая волна эмоций затягивала меня в пучину беспокойного сна.

Треск молнии выдернул меня из сна, и, открыв глаза, я обнаружила, что в проеме палатки стоит мокрый Гас.

– Эй, – мой голос прозвучал хрипло. Я села, приглаживая мокрые волосы.

– Извини, что так долго, – сказал он, забираясь внутрь и опуская за собой полог. – Мне нужно было сделать снимки, нарисовать карту и все такое.

Он сел рядом со мной и расстегнул молнию на своем дождевике.

Я пожала плечами:

– Все нормально. Ты же сказал, что это будет почти на весь день.

Гас закатил глаза к потолку палатки.

– Именно это я и имел в виду, – сказал он. – На весь день. Эта палатка была просто мерой предосторожности на случай непогоды. Я слишком долго прожил в Мичигане.

Я кивнула, как будто все поняла или думала, что смогу понять потом.

– В любом случае, – продолжил он, глядя на мои ноги. – Если ты готова, мы можем вернуться пешком.

Некоторое время мы сидели молча.

– Гас, – устало сказала я.

– Да?

– Ты можешь просто сказать мне, что происходит?

Он сел, скрестил ноги и откинулся назад, пристально глядя на меня.

– Что именно? – глубоко вздохнул он.

– Все, – сказала я. – Я хочу знать все.

Он покачал головой:

– Я же говорил тебе. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.

– Хорошо, – ответила я, сглатывая очередной ком. – А что с тем телефонным звонком? Что за сделка?

– Не заставляй меня говорить об этом, – прошептал он несчастным голосом.

Я посмотрела, он все еще казался смущенным. Я стиснула зубы и закрыла глаза.

– Это была Наоми? – спросила я.

– Нет, – ответил он.

Но это не было «Нет, как ты могла так подумать?». Это больше походило на «Нет, но она все равно позвонит мне». Или «Нет, но это был кто-то другой, кого я люблю».

Мой желудок сжался, но я заставила себя открыть глаза.

Гас наморщил лоб, и по его острой скуле скатилась капля дождя.

– Это была моя подруга Кайла Маркхэм, – признался он.

– Кайла?

Мой голос прозвучал так жалко и неуверенно. Маркхэм вроде был лучшим школьным другом Гаса. Когда он стал женщиной?

Внезапное понимание проблемы промелькнуло на лице Гаса.

– А, нет, она мой адвокат. Она тоже дружит с Наоми и занимается нашим разводом.

– О…

С моей стороны это прозвучало мелко и глупо, но именно так я себя чувствовала.

– Ваша общая подруга занимается вашим разводом?

– Я знаю, что это странно, – сказал Гас, взъерошивая волосы. – Но надо сказать, она абсолютно беспристрастна. Она каждый год устраивает мне грандиозную вечеринку по случаю дня рождения, но потом мне приходится целую неделю смотреть ее фотографии с Наоми, отдыхающей в Канкуне^[57]. Мы никогда не говорим с ней об этом, и все же она занимается нашим разводом. Это просто так…

– Так странно? – догадалась я.

Он судорожно выдохнул:

– Очень странно.

Нараставшее давление в моей груди немного ослабло. Однако кем бы ни была Кайла Маркхэм для Гаса, это не изменяло того, как он вел себя вчера.

– Если дело не в ней, тогда почему ты пытаешься избавиться от меня? – спросила я дрожащим и тихим голосом.

Глаза Гаса потемнели.

– Яна, – произнес он, покачивая головой. – Я не делаю этого.

– Делаешь, – убежденно сказала я.

Я уговаривала себя не плакать, но все было бесполезно. После этих моих слов слезы хлынули из меня ручьем, а голос сорвался.

– Вчера ты меня долго игнорировал. Пытался отменить сегодняшний день. Ты отослал меня обратно в палатку, когда я попыталась остаться с тобой, и… ты не хотел, чтобы я приходила. Мне следовало прислушаться к этому.

– Нет, Яна! – воскликнул Гас, грубо обхватывая ладонями мое лицо и вглядываясь в мои полные слез глаза. – Вовсе нет.

Он поцеловал меня в лоб:

– Дело было не в тебе, совсем не в тебе!

Он поцеловал мою заплаканную левую щеку и поймал языком еще одну слезу на моей правой. Он притянул меня к своей груди и обнял, накрывая влажным от дождя теплом и утыкаясь носом и губами в мою макушку.

– Я чувствую себя так глупо, – захныкала я. – Я думала, ты действительно…

– Я знаю, – быстро сказал он, по-деловому отстраняясь. – Яна, я не хотел бы, чтобы ты приезжала сегодня сюда, потому что подозревал, что поездка будет сложной. Не хотел быть причиной того, что ты проведешь целый день на сожженном кладбище. Не хотел заставлять тебя проходить через все это.

Он убрал волосы мне за ухо, и от сладости этого жеста мои слезы потекли еще более бурным ручьем.

– Но ведь ты также не хотел, чтобы я была у Пит, – произнесла я срывающимся голосом. – Ты пригласил меня, а потом мы переспали, и ты передумал.

Его рот дрогнул в гримасе боли.

– Я хотел, чтобы ты была там, – почти прошептал он. Когда еще одна слеза скатилась по моей щеке, он поймал ее большим пальцем.

– Послушай, – сказал он, – этот мой развод так глупо затянулся. Я ждал, что она подаст заявление, но она до сих пор не подала его, и я не знаю почему. Раньше это не имело для меня значения, и потому я не настаивал. Но несколько недель назад это обрело для меня смысл. Она сказала мне, что подпишет бумаги, если я встречусь с ней, чтобы выпить в баре. Поэтому я поехал в Чикаго, а когда уехал с этой встречи, я думал, что все улажено. Но вчера Маркхэм позвонила мне и сказала, что Наоми передумала. Она хочет «прояснить кое-какие детали». Единственными вещами, которыми мы владели вместе, были несколько дорогих медных горшков, которые уже у нее, и наши машины. Это не должно было вызвать больших осложнений, но я слишком долго откладывал решение проблемы.

Он потер лоб:

– А потом Маркхэм спросила, что у меня нового, и я рассказал ей о тебе, о том, как ты провела здесь лето, и она подумала, что это плохая идея…

– Плохая идея?

У меня внутри все перевернулось. Это прозвучало вовсе не беспристрастно. Это прозвучало очень даже пристрастно в мой адрес.

– Потому что ты все равно уедешь отсюда, – поспешно ответил Гас. – И она знает, каким глупым я становлюсь, когда дело касается тебя. Она помнит, как я сходил с ума по тебе в колледже, и…

– О чем ты говоришь? – бросила я в ответ. – Ты даже не разговаривал со мной.

Гас испустил смешок.

– Это потому что ты ненавидела меня! – выпалил он. – Я опаздывал на занятия, чтобы выбрать себе место в классе в зависимости от того, где ты уже сидишь, а потом выбегал из класса, чтобы погулять с тобой на переменах. Специально одалживал ручки каждый день. Я ронял книги, как в «Трех балбесах»^[58], когда ты отставала от меня, чтобы оторваться от толпы и остаться с тобой наедине, а ты даже не смотрела на меня! Даже когда мы работали над твоими историями и я говорил, сидя прямо рядом с тобой, ты и тогда не смотрела на меня. Я никак не мог понять, чего же такого страшного совершил, а потом увидел тебя на той вечеринке, когда ты наконец-то посмотрела на меня! Я – полный идиот, когда дело касается тебя!

Я была ошеломлена этим. Прокручивая в голове каждый разговор с Гасом, который только могла вспомнить, я попыталась увидеть его так, как он все это только что представил. Но почти всегда я смотрела на него и отводила взгляд, как только он его замечал. Сгорая от ревности и разочарования, я могла бы еще поверить, что Гас, возможно, хотел меня и до печально известной вечеринки студенческого братства. Меня тоже влекло к нему, но едва ли это было что-то большее, чем просто похоть.

– Гас, вспомни, – сказала я. – Ты только критиковал мои рассказы. Я была для тебя посмешищем.

Пожалуй, мне никогда раньше не доводилось видеть такого откровенного выражения шока на лице человека.

– Это потому, что я был придурком! – признался Гас, что не совсем объясняло ситуацию. Но потом он продолжил: – Я был двадцатитрехлетним элитарным придурком, который думал, что все в нашем классе тратят мое время впустую, кроме тебя! Я думал, что для тебя будет очевидно, как я отношусь к тебе и к твоим рассказам. Вот в чем дело! Я просто не знал, о чем ты думала тогда, и до сих пор понятия не имею…

– Что, по-твоему, может означать, когда я снимаю с тебя штаны? – спросила я.

Гас дернул прядь волос у себя на макушке.

– Именно это я и пытаюсь тебе сказать, с тех пор как ты приехала сюда, – сказал он, задыхаясь. – Я не помню, как все это должно быть и что я должен делать. Наоми не ты, да и я, Яна, не такой, как Жак.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, до глубины души уязвленная.

– Я не из тех парней, с которыми женщины хотят встречаться, – разочарованно произнес он. – Никогда таким не был. Я тот, с кем они хотят разок переспать, попереписываться и потусоваться для разнообразия, когда только вышли из семилетних отношений с врачами, и это нормально. Но с тобой я такого не хочу и не могу допустить.

Мое горло сжалось, придавив мой голос и сделав его хрупким и слабым.

– Так вот что ты обо мне думаешь? – спросила я. – Что для меня это просто какой-то кризис идентичности и все?

Его взгляд тяжело уперся в меня, и на этот раз я почувствовала, что могу видеть его мысли. Гас про меня думал, что как мое общение с ним, так и наше пари было чем-то, что я натягивала во время шопинга в примерочной, отдыхая от своего настоящего «я». Как будто я в каком-то путешествии из фильма «Ешь, молись, люби» и вскоре все это потеряет для меня смысл.

– Я хочу быть твоим идеальным Фабио, Яна, но не могу. Я не такой…

«Я не такой, как Жак», – говорил он до этого, и мне тогда подумалось, что он либо оскорбляет Жака, либо издевается надо мной за то, что я встречаюсь с кем-то вроде Жака. Но это оказалось совсем не так.

Гас думал, что ему чего-то не хватает – какой-то особенной фишки, которая есть у других людей и которая заставляет людей оставаться вместе. И это разбивало мне сердце. Как и то, что тогда, в колледже, он думал, что я даже не смотрела на него. Я отрицательно покачала головой.

– Мне не нужно, чтобы ты был Фабио, – сказала я голосом, полным чувств, как будто это была не самая глупая моя фраза в жизни.

– Да, это так, – настойчиво сказал Гас. – Все, что я делал последние двадцать четыре часа, причиняло тебе боль, Яна. Ты хочешь, чтобы я мог читать тебя, как книгу, а я не могу. Ты хочешь, чтобы я знал, как это сделать, а я не знаю.

– Нет, – ответила я. – Я просто хочу, чтобы ты сказал мне, что чувствуешь. Я хочу знать, чего хочешь ты.

– Кажется, я сейчас все испорчу, – беспомощно проговорил Гас.

– Может быть! – воскликнула я. – Но я спрашиваю не об этом. Скажи мне, чего ты хочешь, Гас. Я прошу это не по каким-то сложным причинам. Просто дай мне хоть раз знать, чего ты на самом деле хочешь. Это все, о чем я тебя прошу.

– Я хочу тебя, – тихо ответил Гас. – Хочу тебя во всех отношениях. Хочу ходить с тобой на свидания и играть с пляжным мячом в бассейне. Но я – просто развалина, Яна.

Вздохнув, Гас продолжил:

– Я пойман в ловушку брака с женщиной, которая живет с другим мужчиной, и мне остается только ждать, когда это закончится. Я принимаю лекарства, лечусь у психотерапевта. В который раз пытаюсь бросить курить и даже пытался медитировать. И пока это продолжается, остаюсь настоящим недоразумением. Я хочу тебя так сильно, что не уверен, что мы оба можем справиться. Я не хочу причинять тебе боль и не хочу чувствовать, каково это – потерять тебя.

На мгновение он остановился. В тусклом полумраке палатки его лицо было сплошь изрезано резкими тенями, а темные глаза влажно блестели, словно светились изнутри. Он еще пару раз вздохнул, затем совсем тихо продолжил:

– Все это не значит, что я не хочу тебя, Яна. Я всегда хотел тебя. Но это означает, что я также хочу, чтобы ты была счастлива, и боюсь, что никогда не смогу быть тем человеком, который может дать это тебе.

Напряженность в его взгляде успокоилась, как потухают угли костра. Как мне нравились его глаза – такие теплые, влажные и спокойные. Я коснулась его щеки, и он посмотрел мне в глаза, все еще тяжело дыша. Тепло в моей груди бурлило и проливалось в мои пальцы, которые обвили его острые скулы.

– Тогда позволь мне быть счастливой с тобой, Гас, – сказала я и ласково поцеловала его, как целуют самое нежное существо.

Его руки скользнули по моей спине, и он притянул меня ближе.

Глава 23

Озеро

Гас осторожно уложил меня на спину. Его рука все еще была под моей шеей, и пальцы запутались в моих волосах. Когда он схватил нижний край моей рубашки и поднял ее, натянув на мои ребра, я сама потянула Гаса к себе. Тогда он стащил с меня рубашку, отбросил ее в сторону, обнял мое лицо ладонями и поцеловал меня снова и снова – так медленно и сладко, как это может только великолепный Гас. Его ладонь скользнула по моему животу вверх и обратно вниз, расстегнула мои джинсы. Вместе нам кое-как удалось снять мои ботинки и штаны, прежде чем он подтянул меня на свои колени.

– Январия, – прошептал он в темноте как заклинание, как молитву.

Мне так хотелось произнести в ответ его полное имя, сделать так, чтобы имя Август значило для него совсем не то, что раньше. Но я знала, что на это потребуется время, а ради Гаса я могла и проявить терпение. Поэтому в ответ просто поцеловала его, скользнув пальцами по его теплому животу, сняла через голову его мокрую рубашку и бросила ее в кучу вместе со своей. Мы сидели в темноте, глядя друг на друга, и все было так неторопливо и спокойно.

Там в подвале мне казалось, что мы куда-то мчимся, от страсти пожираем друг друга. Здесь все было по-другому. Теперь я могла изучать Гаса так, как мне всегда хотелось, смакуя каждую его жилку, на которые я прежде только украдкой поглядывала. Его руки с тем же тихим благоговением скользили по изгибам моих бедер и ребрам, а его теплый взгляд следовал за ними. Каждая моя частичка, на которую он смотрел, казалось, загоралась в ответ – вся кровь в моем теле устремлялась к поверхности и толкалась там, словно желая быть обласканной его губами или руками. Его губы опустились на мою шею сбоку, потом снова на горло и снова в ложбинку между грудями.

– Совершенство, – прошептал он, обдавая теплым желанием мою кожу. Кончики его пальцев касались каждого места, где только что были его губы. Он поднял на меня взгляд.

– Ты совершенная, – хрипло прошептал он и коснулся моих губ поцелуем таким медленным и горячим, что, казалось, растопил меня изнутри.

Он расстегнул мой лифчик и притянул меня к себе вплотную. От ощущения его груди напротив моей я почувствовала покалывание, зародившееся где-то внутри, и его руки скользнули вниз по моим бокам. Мы оба промокли до костей и были скользкими и теплыми, когда прижимались друг к другу; наши пальцы скользили по коже, встречаясь, сплетаясь и распутываясь.

Гас казался мне таким, как здешний воздух, наполненный сосной, росой и корицей. Мы еще долго возились в палатке, прежде чем он сумел снять свои штаны и все остальное. Затем он оказался надо мной, его губы скользнули вверх по внутренней стороне моего бедра, и его руки запутались в моем нижнем белье, спуская его вниз по бедрам. Его губы прижались к моему животу, скользя вниз. Я ахнула, и мои руки утонули в его волосах. Я почувствовала под пальцами его шею, когда он обхватил мои бедра руками. Каждый нерв в моем теле устремился навстречу ему, собирая все ощущения в одной-единственной точке.

Я притянула Гаса к себе, и его руки обхватили мою грудь. В ответ я крепко обхватила ногами его бедра и прижалась к нему, чувствуя, как он дрожит.

– Презерватив? – прошептала я, и он наклонился, чтобы залезть в свой рюкзак, пока я выгибалась под ним.

Он нашел пакетик из фольги и зубами разорвал его, а спустя всего несколько секунд уже толкался в меня. Его губы ласкали мои губы, а его руки блуждали в моих волосах. Я чувствовала его дыхание у своего уха, когда он шептал что-то в мою шею. Он потихоньку раскачивался, и по моему телу пошли волны блаженства.

Дождь все еще шел. Я полностью сосредоточилась на Гасе, на этом моменте. Я потерялась в нем и, вместо того чтобы пытаться убедить себя, что когда-нибудь все будет хорошо, сосредоточилась на том, что прямо сейчас мне уже хорошо.

Руки Гаса нашли мои ладони, когда нарастающее внутреннее давление сотрясло нас. Мы сцепились, задыхаясь и сжимая друг другу руки. Когда мы закончили, он не отпустил меня, и мы лежали рядом под одеялом, которое он предусмотрительно вытащил из своего рюкзака. Наши руки были сцеплены, и наше тяжелое дыхание шло в унисон.

В ту ночь мы занимались сексом еще дважды – через час или около того, когда Гас решительно прервал наш разговор о событии у Пит, поцеловав меня, и еще раз позже в сонном оцепенении, когда мы проснулись, все еще прижимаясь друг к другу голыми в темноте. Я выгибалась в тесноте палатки, чувствуя, насколько возбужден Гас. Когда мы закончили, он вытащил пакет чипсов «Тортилья» и пару энергетических батончиков из пакета вместе с теми двумя фляжками, которые он брал на танцы.

Я приподнялась на локте, чтобы посмотреть на Гаса, и тот включил один из аварийных фонариков, который бросал на него красные и золотые отблески. Он протянул мне картофельные чипсы.

– Просто предусмотрительность? – спросила я, кивая в сторону мешка с провизией.

Ямочка на щеке Гаса стала глубже. Его рука скользнула вверх по моей руке и вниз к ключице, прежде чем он ответил:

– Это на случай самого оптимистичного варианта развития событий. Теперь я оптимист.

Его пальцы скользнули к моему подбородку, и он приподнял его, чтобы снова поцеловать меня в шею. Потом он поймал мой подбородок с обеих сторон и поцеловал меня медленно и чувственно. Когда он отстранился, его пальцы запутались в моих волосах, а большой палец блуждал по моей нижней губе. Гас спросил:

– Ты счастлива, Яна?

– Очень, – ответила я. – А ты?

Он притянул меня к себе и поцеловал в висок. Его голос потрескивал у меня над ухом:

– Я так счастлив.

* * *

Утром мы натянули мокрую одежду, собрали вещи и пошли обратно к машине. Небо было ясным и ярким. Гас включил радио, затем ласково прижал мою руку к рычагу переключения передач. Сквозь деревья и ветровое стекло на нас падал приятный рассеянный свет.

У меня было такое чувство, будто я стала свидетелем возвращения того Гаса, которого видела в доме тетушки Пит. И еще я чувствовала себя немного больше похожей на Яну прошлого года – на ту, которая могла падать без страха. Я пыталась найти в себе это ощущение неизбежности, когда ждешь, что случится что-то неприятное. Я могла бы найти его, если бы очень постаралась, но в кои-то веки мне этого не хотелось. И это стоило любой боли, которая могла появиться позже, и я пыталась повторять эту мысль про себя, пока не обрела уверенность, что смогу вспомнить его, если понадобится. Гас снял мою руку с рычага переключения передач и прижал ее к своим губам, не глядя на меня.

Еще прошлой ночью я была уверена, что все это может ускользнуть от меня, раствориться в воздухе. Я почти ожидала этого к тому моменту, когда первые холодные лучи утреннего света коснутся палатки и Гас в полной мере осознает значимость того, что он сделал и что мне сказал. Когда его глаза открылись, он улыбнулся мне и, притянув меня к себе, уткнулся лицом в мою макушку и целовал мои волосы. Потом мы сидели в машине, Гас Эверетт держал меня за руку и все не отпускал.

То, что произошло два дня назад в его кабинете, казалось мне неизбежностью, этаким ускоренным курсом, который мы проходим с начала лета. Однако это было и тем, о чем я даже и не позволяла бы себе мечтать, если бы не знала, что это может быть реальностью. Но нынешний Гас не был похож ни на кого из этой истории.

На обратном пути мы остановились позавтракать в придорожной забегаловке, и я ускользнула там в санузел, чтобы позвонить Шади. Маленькие сестрички Зачарованной Шляпы (его настоящее имя Рики – скоро нам придется называть его по имени) делили с ней комнату. Это было предпринято по настоянию их матерей, и Шади самой пришлось ускользнуть, чтобы поговорить со мной. Но все равно разговор пришлось вести шепотом, как будто вся их семья спала рядом с ней.

– О боже мой, – прошептала она.

– Догадываюсь, – ответила я.

– О бооооже мой, – повторила она.

– Шэд, я знаю.

– Это нечто.

– Конечно, – согласилась я.

– Я не могу дождаться, когда навещу вас и увижу, каков Август, когда окончательно влюблен в тебя, – сказала Шади.

От этой мысли у меня заурчало в животе.

– Посмотрим, – ответила я.

– Нет, – решительно проговорила Шади. – Ну как же он может быть таким? Даже тот прежний «Сексуальный злой Гас» не может быть настолько ненормальным, хабиби.

Тут в дверь душа кто-то постучал, и мы быстро сказали друг другу «Я люблю тебя» и «До свидания». Потом я вернулась в неприятную торговую палатку к куче блинов и к Гасу. Теперь «Сексуальный злой Гас» был как никогда растрепанным и лениво улыбался. Он снова поймал под столом мое колено и послал мне по бедрам и по животу искры приятного возбуждения.

Мне захотелось вернуться в душ и утащить его за собой.

Наша остановка на завтрак превратилась в поездку в книжный магазин в городке, и у них не оказалось ни одной из моих книг даже на складе, кроме самой первой. Два экземпляра «Разоблачения» Гаса у них имелись. Но они были совсем не на виду. Это подтолкнуло нас к тому, чтобы остановиться в баре с открытым внутренним двориком.

– Какой твой любимый плохой отзыв? – спросила я Гаса.

Он улыбнулся своим мыслям, помешивая виски с имбирным элем.

– От журнала или от читателя?

– Вначале от читателя.

– Ясно, – сказал он. – Это было на «Амазоне». Одна звезда и фраза: «Кажется, я заказал не ту книгу».

Я со смехом откинулась назад:

– Обожаю случаи, когда случайно заказывают не ту книгу, а затем просматривают ее и судят о ней, основываясь только на том, насколько она отличалась от той, которую они собирались заказать.

Гас разразился смехом, и я почувствовала прикосновение к своему колену под столом.

– Мне нравятся те отзывы, – сказал Гас, – которые объясняют, что я пытался сделать. Например: «Автор пытался написать в духе Франзена, но он не Франзен».

Я изобразила, как давлюсь смехом, а Гас прикрыл глаза.

– Но не было ли это именно так? – спросила я.

– В смысле – пытаться писать в духе Франзена? – засмеялся он. – Нет, Яна. Я просто пытаюсь писать хорошие книги. Мои работы больше похожи на творчество Сэлинджера.

Я расхохоталась, а он улыбнулся в ответ. Мы снова погрузились в непринужденное молчание, потягивая напитки.

– Можно тебя кое о чем спросить? – проговорила я через минуту.

– Нет, – невозмутимо пошутил Гас.

– Отлично, – сказала я. – Почему ты старался держать меня подальше от Нового Эдема? Я имею в виду то, что ты мне однажды сказал. Мол, ты не хочешь, чтобы я видела это, и теперь я понимаю почему. Разве сам смысл нашего пари был не в том, чтобы ты убедил меня, что мир таков, как ты мне его показываешь? И это была прекрасная возможность.

Он долго молчал, проводя рукой по своим растрепанным волосам:

– Ты действительно думаешь, что все это было из-за Нового Эдема?

– Я отчасти надеюсь, что это была не очень хорошо продуманная уловка, чтобы переспать со мной, – поддразнила я, но выражение его лица осталось серьезным, даже немного встревоженным.

Он покачал головой и посмотрел в окно.

– Я никогда не хотел, чтобы ты видела мир так, как вижу его я, – сказал он.

– Но пари… – возразила я, пытаясь сообразить.

– Пари было твоей идеей, – напомнил Гас мне. – Я просто подумал: если ты попытаешься написать то, что пишу я… даже не знаю. Наверное, надеялся, что ты поймешь, что это не для тебя.

Гас помолчал, но тут же поспешил добавить:

– Нет, не потому, что ты не способна! Просто это не для тебя. Ты думаешь о вещах в мире иначе, чем я. Я всегда думал, что ты видишь мир таким, каков он есть… Невероятным, что ли?

Слабый румянец выступил на оливковых щеках Гаса, и он покачал головой:

– Я бы не хотел, чтобы ты это потеряла.

Комок эмоций застрял у меня в горле:

– Даже если то, что я вижу, не настоящее?

Брови и губы Гаса смягчились.

– Когда ты любишь кого-то, – запинаясь, произнес он, – ты невольно хочешь, чтобы этот мир выглядел для них по-другому. Ты хочешь придать всему уродливому смысл и укрепить хорошее. Вот это ты и делаешь для своих читателей и для меня. Ты пишешь красивые вещи, потому что любишь мир. Возможно, мир не всегда выглядит так, как в твоих книгах, но… Но я думаю, если твои книги увидят свет, это немного изменит мир. И мир не сможет позволить себе потерять это.

Он снова провел рукой по волосам:

– Я всегда восхищался тем, как ты пишешь. Это делало мир ярче, а людей в нем немного смелее.

Я почувствовала, как тепло поднимается в моей груди, как будто глыба льда, застрявшая там с тех пор, как умер папа, начала понемногу таять. Правда заключалась в том, что, узнав новое о своем отце, я увидела мир в темных, незнакомых мне тонах, но общение с Гасом мало-помалу исправляло мой взгляд на мир.

– А может, я просто права, – тихо сказала я, – и иногда люди бывают умнее и храбрее, чем они сами думают?

Слабая улыбка мелькнула на его губах, но тут же исчезла, стоило ему задуматься.

– Не думаю, что я когда-либо любил этот мир так, как ты. Я помню, что боялся мира, а потом разозлился на него. А потом просто решил не слишком сильно переживать по этому поводу. Не знаю, может быть, когда я пишу свои книги, когда разговариваю с такими людьми, как Дэйв, и прохожу через сожженные трейлеры, какая-то часть меня надеется, что я что-то там найду.

– Например что?

Мой вопрос прозвучал шепотом. Гас упер локти на стол:

– Что-то вроде того мира, о котором ты пишешь, как доказательство его существования. Свидетельства того, что не все так плохо, как кажется. Или скорее хорошо, чем плохо. Например, если мы сложим все плохое и все хорошее в мире, он окажется все же со знаком «плюс».

Я потянулась к его руке, и он позволил мне взять ее. Его темные глаза были мягкими и широко открытыми.

– Когда я впервые узнала о романе моего отца, я тоже попыталась сделать… математическое действие, – призналась я. – Сколько же он мог обманывать, оставаясь при этом хорошим отцом? Как глубоко мог увязнуть в той женщине и при этом все еще любить мою маму? Но больше всего он любил жизнь. Я пыталась понять, как он мог быть счастлив, если он так скучал без нас, когда был в отъезде, и если он знал, что я чувствовала себя плохо. Должно быть, он сильно ненавидел нас, иначе не был бы готов сделать то, что он сделал. И я так и не получила ответов.

– Иногда я все еще хочу получить ответы, а иногда боюсь того, что узнаю. Но люди это не математические задачи, – продолжила я, пожав плечами. – Я могу скучать по отцу и в то же время ненавидеть его. Могу переживать из-за этой книги, терзаться из-за своей семьи и чувствовать себя больной из-за того, что живу в этом доме. Но при этом смотреть на озеро Мичиган и восхищаться тем, насколько оно велико. Прошлым летом я думала, что никогда больше не буду счастлива, и сейчас, год спустя, чувствую себя больной, взволнованной и злой. Но временами я счастлива. Плохое не заполонит вашу жизнь, пока выгребная яма не станет уж слишком глубокой. Такой, что хорошее уже никогда не сможет пробиться и сделать вас снова счастливым. Но это нереально. Сколько бы ни было плохого, всегда будет светить солнце. Всегда будут идти ливни в лесах и цвести полевые цветы. Всегда будут Пит и Мэгги и другие хорошие люди.

Гас улыбнулся:

– Как будет секс у книжных полок и в палатках.

– В идеале – да – ответила я. – Если только мир не замерзнет во время второго ледникового периода. Но даже в этом случае будут, по крайней мере, снежинки, до самого горького конца жизни.

Гас коснулся моей щеки.

– Мне не нужны снежинки, – произнес он, целуя меня, – пока у меня есть Январия.

* * *

Эй, пупсик, я просто хотела убедиться, что мы все еще готовы к завершению рукописи к первому сентября. Издательство «Сэнди» продолжает проверять наши дела, и я с радостью стану той человеческой баррикадой, которая удерживает его от общения с тобой. Но редакция отчаянно хочет купить что-то у нас, а вернее у тебя, и если я продолжу обещать им книгу… тогда в конце концов книгу действительно придется написать.

Такое сообщение пришло утром.

Гас всю ночь был рядом, и когда я отодвинулась от него, чтобы дотянуться до телефона, он перевернулся. Все еще спящий, он прижался лицом к моей груди, а его рука лежала на моем голом животе.

Мое сердце забилось быстрее как от новых ощущений от тела Гаса, так и от сообщения Ани. Но я не могла послать ей незаконченную книгу. Удивительно, что она еще не бросила меня, так что я не могла поставить под угрозу идеальную ситуацию с «Сэнди Лоу». Я выскользнула из-под Гаса, не обращая внимания на его сонное ворчание, и, схватив халат, направилась на кухню, на ходу написав Ане: «Я справлюсь. Обещаю».

«Первое сентября, – ответила она. – На этот раз дедлайн».

Я не пошла делать кофе, поскольку уже окончательно проснулась, а села за стол и начала писать. Когда Гас встал, он пошел ставить чайник, а затем вернулся к столу и сделал глоток из бутылки пива, которую оставил там открытой с вчера. Я посмотрела на него снизу вверх:

– Твои привычки отвратительны.

Он протянул его мне:

– Будешь?

Я сделала большой глоток.

– Это даже хуже, чем я себе представляла, – сказала я.

Гас улыбнулся мне сверху вниз. Его рука задела мою ключицу и скользнула вниз, раздвигая полы моего халата. Его пальцы ухватились за пояс, и он ловко вытянул его, окончательно распахивая. Гас протянул руку, коснулся моей талии и поднял меня с кресла. Схватил распахнутый халат за воротник и спустил его вниз по моим рукам. Затем подвел меня к столу и положил на него, проходя ладонью между ног.

– Я работаю, – прошептала я.

Он приподнял мое бедро, пристраивая к своему бедру, и придвинулся ближе.

– А ты что, нет? – спросила я.

Его рука скользнула по моей груди, поймав сосок.

– Я знаю, что ты хочешь выиграть пари. Это может подождать, – отступил Гас.

Но я притянула его ближе:

– Нет, не может!

* * *

Проблемой было сосредоточиться на работе. Или, вернее, сосредоточиться на чем-то, кроме Гаса. Мы решили вернуться к работе в течение дня и работать в разных домах, что было бы вполне успешным решением, если бы у каждого из нас было достаточно самоконтроля. В реальности же мы весь день писали записки друг другу.

«Я хочу тебя», – написал он однажды.

«И когда только писательство успело стать таким напряженным занятием?» – написала я в ответ.

«Напряженным…» – было мне ответом, и намекал он явно не на письмо.

Но не всегда зачинщиком был он. В среду, посопротивлявшись сколько могла, я написала: «Хочу, чтобы ты был здесь», пририсовав стрелку, направленную ко мне.

«Не только ты этого хочешь, – написал он в ответ. – Напиши 2000 слов, и тогда мы сможем поговорить».

Это оказалось стимулом к тому, чтобы что-то сделать. Подумать только, две тысячи слов – и мы окажемся в одной комнате. Четыре тысячи слов – и мы начнем обниматься.

Вся наша работа была похожа не столько на спринт, сколько на трехногий забег^[59], требующий больше командной работы и воодушевления. В конечном счете я все еще была полна решимости победить, хотя уже не была уверена, что и кому пытаюсь доказать.

Иногда мы по ночам выходили на улицу. Например, в тайский ресторан, в котором столько раз ужинали. Там в кабинках было много позолоты, а мы сидели на подушках на полу и заказывали из меню, обложка которого была стилизована под папирус. А еще ходили в пиццерию – менее симпатичное маленькое заведение с пластиковыми красными кабинками и освещением, как в комнате для допросов. А однажды мы пошли в бар «Пьяная рыба», и когда туда зашел какой-то знакомый Гаса, он лишь кивнул в знак приветствия, не отрывая руки от моей талии.

Даже когда мы играли в дартс, а позже в бильярд, мы оставались незримо связанными. То рука Гаса обвивалась вокруг моих бедер или мягко лежала под рубашкой на пояснице, то мои пальцы переплетались с его пальцами или цеплялись за петлю его ремня.

На следующий вечер, уходя из пиццерии «Мое сердце», мы прошли мимо книжного магазина Пит, а потом увидели, что она и Мэгги сидят в креслах в кафе с бокалами вина.

– Надо поздороваться, – сказал Гас, и мы нырнули внутрь.

– Это наша годовщина, – беззаботно объяснила Мэгги.

– Годовщина переезда, – добавила Пит. – Именно в этот день мы впервые приехали в этот Медвежий угол. А наша годовщина тринадцатого января.

– Без шуток, – сказала я. – Это мой день рождения.

– Неужели?! – воскликнула Мэгги. Она казалась очень довольной. – Ну, конечно, это так. Самый лучший день в году!

– Хороший денек, – согласилась Пит.

Мэгги кивнула:

– И сегодня отличный денек.

– Я бы переехала сюда снова, – сказала Пит. – Это самое лучшее, что мы когда-либо делали, кроме того, что влюблялись.

– И приобретали лабрадоров, – задумчиво добавила Мэгги.

– И идея раздавать кому надо приглашения в Клуб книголюбов, кажется, сработала неплохо, – добавила Пит, подмигнув.

– Идея завлечь нас туда обманом, ты имеешь в виду, – с улыбкой сказал Гас.

Он посмотрел на меня, и я задалась вопросом, не думаем ли мы об одном и том же. Возможно, это было не самое лучшее решение, переехав сюда, появиться в доме Пит в тот вечер в Клубе книголюбов. Но это была хорошая шутка. Самая лучшая за последние несколько лет.

– Просто останься на один стаканчик, Гасси, – настаивала Мэгги, уже наливая вино в прозрачные пластиковые стаканчики для кофе.

Один стакан превратился в два, два в три, и Гас в итоге усадил меня к себе на колени. Наши пальцы то и дело переплетались вместе, а рука Гаса лениво гладила мне спину, пока мы разговаривали и смеялись в ночи.

Мы покинули тетушек только в полночь, когда Пит наконец объявила, что им пора возвращаться домой к лабрадорам, и Мэгги принялась метаться вокруг, чтобы прибраться. Но мы были слишком пьяны, чтобы вести машину, так что пошли пешком, невзирая на жару и тучи москитов. И пока мы шли, я снова и снова думала, что почти люблю его. Я начинаю любить его. Я люблю его.

Когда мы добрались до наших домов, решили пойти дальше по тропинке вниз к озеру. В конце концов, была пятница и наше пари еще никто не отменял.

Мы сорвали с себя одежду и с воплями бросились в холодную воду, держась за руки, пока вода не коснулась наших бедер, талии и груди. Наши зубы стучали, когда ледяная волна толкала нас вперед и назад.

– Это ужасно, – выдохнул Гас.

– Я думала, будет теплее! – крикнула я в ответ, и Гас притянул меня к себе, обхватив руками мою спину. Он долго тер ее, чтобы хоть как-то согреть.

А потом он крепко поцеловал меня и прошептал:

– Я люблю тебя.

А потом снова и снова, запустив руки мне в волосы и прижимаясь губами к вискам, щекам и подбородку. Мимо нас проплыл потревоженный пластиковый пакет.

– Я люблю тебя, я люблю тебя, – повторял он.

– Я знаю, – ответила я, впиваясь в его спину, как будто моя хватка могла остановить время и удержать нас там. Только мы, холодное озеро и этот одинокий целлофановый пакет. – Я тоже тебя люблю.

– Подумать только! – сказал он. – Ты обещала, что не влюбишься в меня.

Глава 24

Книга

– Я не хочу этого делать, – сказала я, когда мы с Гасом стояли на верхней ступеньке лестницы, ведущей в хозяйскую спальню.

– Ты не обязана, – напомнил он мне.

– Если ты сможешь научиться танцевать под дождем… – начала я, но Гас перебил:

– Все еще не научилась.

– …то ты сможешь смотреть на все уродливое сверху вниз, – удалось закончить мне.

Наконец я открыла дверь, и мне потребовалось несколько вдохов, прежде чем я смогла успокоиться. Роскошная кровать кинг-сайз стояла у дальней стены, окруженная бирюзовыми столиками и лампами с синими и зелеными бисерными абажурами. Над высоким серым изголовьем кровати висела гравюра Климта в рамке. Напротив кровати вдоль стены тянулся комод в стиле середины XX века, а в углу стоял маленький круглый столик, накрытый желтой скатертью и украшенный часами и стопкой книг – моих книг. Во всем остальном комната была обычной и безликой. Гас открыл один из ящиков:

– Пусто.

– Она уже все забрала, – ответила я, чувствуя, как дрожит мой голос.

Гас неуверенно улыбнулся мне:

– Разве это плохо?

Я прошла вперед, открывая ящики один за другим. В них ничего не было. Я ушла от стола влево. Никаких ящиков, только две полки, на одной из них фарфоровая шкатулка.

Должно быть, это она. То, чего я так долго ждала увидеть, все лето. Я открыла шкатулку. Пусто.

– Яна?

Гас стоял у круглого стола, подняв скатерть. Снизу на меня смотрела уродливая серая коробка с цифровой клавиатурой на лицевой стороне.

– Сейф?

– Или очень старая микроволновка, – пошутил Гас.

Я медленно подошла к нему:

– Там, наверное, пусто.

– Возможно, – согласился Гас.

– Или там пистолет, – сказала я.

– Твой отец был из тех, кто стреляет?

– Нет, не был. Он же из Огайо, а в Огайо вся его жизнь проходила в уютных вечерах в доме и в занятиях в группах по средиземноморской кулинарии. Это был отец, который будил меня еще до восхода солнца, чтобы вывести на воду и дать мне возможность порулить лодкой. Позволить восьмилетнему ребенку самому рулить на пустой глади озера двадцать секунд – это был пик его импульсивности и безрассудства. Но здесь, в его второй жизни, возможно все.

– Подожди здесь, – сказал Гас.

Прежде чем я успела возразить, он выбежал из комнаты. Я прислушалась к его шагам на лестнице, и через мгновение он вернулся с бутылкой виски.

– А это еще зачем? – спросила я.

– Чтобы твоя рука не дрожала, – сказал Гас.

– Когда? Во время выстрела?

Гас закатил глаза, отвинчивая крышку:

– Прежде чем ты взломаешь сейф.

– Если бы мы пили зеленые смузи, как пьем алкоголь, мы бы жили вечно.

– Если бы мы пили зеленые смузи, мы бы никогда не выходили из туалета, и это не помогло бы тебе прямо сейчас, – возразил Гас.

Я взяла бутылку и сделала глоток. Потом мы сели на ковер перед сейфом.

– Его день рождения? – предположил Гас.

Я подвинулась вперед и ввела номер. Огонек мигнул красным, и дверца сейфа осталась закрытой.

– Дома все наши коды были связаны с юбилеями, – сказала я. – Мама и папа… Сомневаюсь, что это применимо здесь.

Гас пожал плечами:

– От старых привычек трудно избавиться.

Я ввела дату свадьбы, мало чего ожидая от этого, но мой желудок все же дернулся, когда вспыхнул красный огонек.

Я не была готова к новой волне ревности. Это было несправедливо, что я не узнала правду об отце до конца. Нечестно, что какая-то часть его все-таки принадлежала Соне. Может быть, в коде сейфа скрывается важная для них веха – день их первой встречи или день ее рождения? В любом случае Соня знала комбинацию. Все, что потребуется, это одно письмо, но я не хотела его отправлять. Гас потер сгиб моего локтя, возвращая меня в настоящее.

– У меня сейчас нет на это времени, – сказала я, вставая. – Мне нужно закончить книгу.

«На этой неделе напишу», – решила я для себя.

* * *

Главное, решила я для себя, что такой дом будет легко продать. Сейф ничего не значил, едва ли он принесет судьбоносные новости. Дом был практически пуст. Я могла бы уже сейчас продать его и вернуться к своей обычной жизни.

Конечно, теперь, когда я думала об этом, мне следовало сделать все возможное, чтобы избежать вопроса о том, куда это приведет меня и Гаса. Я пришла сюда, чтобы разобраться во всем, а вместо этого все сделалось еще более запутанным. Так или иначе, в этой неразберихе работа над моей книгой шла просто великолепно. Я писала темпами, которых не достигала со времен своей первой книги. Я чувствовала, что эта история мчится впереди меня, и делала все возможное, чтобы не отстать.

Мы договорились с Гасом, что он не будет появляться у меня дома, кроме одного часа вечером (буквально по таймеру). Все остальное время я писала, сидя во второй спальне наверху, где мне была видна только пустая улица подо мной. Я писала до поздней ночи, а когда просыпалась, то продолжала с того места, где остановилась.

Я ходила в «гив-ап-шортах»^[60] беспрестанно и даже поклялась начать называть их как-то поблагозвучнее, если только это поможет закончить книгу. Как будто я торговалась с Богом, который был глубоко озабочен моим далеко не капсульным гардеробом.

Я давно не принимала душ, мало ела, пила воду и кофе, но ничего более крепкого. Второго августа в два часа ночи в субботу – в день нашего мероприятия у Пит – я добралась до последней главы СЕМЕЙНЫЕ_ТАЙНЫ. docx и сидела, уставившись на мигающий курсор.

Все вышло примерно так, как я себе это и представляла. Пара клоунов была в безопасности, но все еще жила каждый со своими секретами. Отец Элеоноры украл обручальное кольцо ее матери и продал его, чтобы дать другой семье деньги, в которых они нуждались. Мать Элеоноры до сих пор понятия не имела о существовании другой семьи и полагала, что просто потеряла кольцо. Надеялась, что, возможно, когда они будут распаковывать вещи в другом городе, оно выпадет из кармана или из складки полотенец. А пока кольцо заменял обрывок яркой пряжи, которую муж обвязал вокруг ее пальца. В конце концов, любовь часто состоит не из блестящих вещей, а из простых и практичных. Те вещи, что старели и ржавели, чинили и полировали. Вещи, которые были потеряны, просто меняли по мере утраты. Но сердце Элеоноры было совершенно разбито.

Цирк переезжал, и маленькая Талса постепенно исчезала у них за спиной. Их сладостная неделя там теперь таяла, как сон наяву. Героиня оглядывалась назад с болью, которая, как ей казалось, никогда не перестанет пронзать ее.

Там-то я и должна была «оставить» свою героиню, и я это знала.

Для моего романа были характерны приятное свойство «цикличности» и временная определенность, которую читатель мог видеть, заглядывая далеко вперед в еще непрочитанные страницы. Но все относительно.

Все было именно так, как и должно было быть, но грудь у меня отяжелела, тело похолодело, а глаза увлажнились. Хотя, возможно, это больше от усталости и вентилятора над головой, чем от эмоций.

Но я не могла оставить героиню там. Каким бы прекрасным ни был этот момент, он был по-своему печальным, и я ему не верила. Это был не тот мир, который я знала. Героиня потеряла много прекрасного – годы хорошего здоровья своей матери, свои шансы на карьеру мечты, и ее отец слишком рано ушел. Но были и «находки». Кофейня с самым плохим в мире эспрессо, бар с групповыми ночными танцами и неряшливый, но красивый сосед вроде Гаса Эверетта. Я положила руки на клавиатуру и начала печатать.

Белые хлопья начали падать вокруг нее, а также цеплялись за ее волосы и одежду. Элеонора оторвала взгляд от пыльной дороги, удивляясь внезапному снегопаду. Конечно, это был не снег, а пыльца. По обеим сторонам дороги росли белые полевые цветы, и ветер раскачивал их бутоны.

Элеонора гадала, куда она пойдет дальше и какие цветы будут ждать ее там.

Я сохранила черновик и отправила его Ане по электронной почте.

Тема: Что-то совсем иное.

Пожалуйста, не ругай меня за это. С любовью, Яна.

* * *

Я встала рано и ехала минут двадцать, чтобы напечатать черновик в ближайшем отделении FedEx^[61]. Мне хотелось просто подержать его в руках. Когда я вернулась, Гас уже ждал меня на веранде, развалившись на диване и прикрыв глаза рукой. Он поднял ее, чтобы получше рассмотреть меня, затем улыбнулся и сел, давая мне место.

Гас положил мои ноги себе на колени и притянул меня к себе ближе.

– И что же? – спросил он.

Я бросила ему на колени стопку бумаг:

– Теперь мне остается только ждать, не уволит ли меня Аня. А также понять все безумие издательства «Сэнди», если они захотят опубликовать роман. И еще интересно, сможем ли мы продать книгу и есть ли у меня что-то, чтобы преуспеть больше, чем ты.

– Аня тебя не уволит, – уверенно сказал Гас.

– А «Сэнди»?

– Наверное, им хватит безумия опубликовать это, – продолжил Гас. – А ты напиши еще одну книгу. И еще. Наверное, что-то понравится издателю. Ты продашь книгу, хотя и не обязательно раньше, чем я продам свою. Но в любом случае я уверен, что ты найдешь что-то, в чем ты будешь лучше меня.

Я пожала плечами:

– Я все равно постараюсь пораньше. А как насчет тебя? Ты уже почти закончил?

– На самом деле да. Во всяком случае, с черновиком. Еще неделя-другая, и все будет в порядке.

– Примерно столько времени у меня уйдет на мытье посуды, которую я накопила в этом доме на этой неделе.

– Как раз вовремя, – сказал Гас. – Впрочем, на все своя судьба.

– Ага, и судьба сделает всю работу.

Мы расстались потому, что у нас планировалось мероприятие – встреча с читателями, и нам надо было хоть как-то успеть подготовиться. Когда мои волосы высохли после столь необходимого душа, я, измученная, лежала на кровати и смотрела, как крутится вентилятор. Мне казалось, что комната изменилась. Мне казалось, что мое тело изменилось. Я скорее могла бы убедить себя, что попробовала жизнь других людей, и это мне понравилось.

Я задремала, а когда внезапно проснулась, оставался еще час времени. Гас постучал в мою дверь через полчаса, и мы отправились в магазин пешком. Обычно я не люблю потеть перед мероприятием, но здесь, казалось, это не имело значения. В этом Медвежьем углу мне не хотелось надевать строгое черное платье после лета в шортах и футболках. Поэтому я снова надела белый сарафан из комиссионки и туфли с вышивкой. В книжном магазине Пит и Мэгги повели нас в кабинет выпить по бокалу шампанского.

– Это отпугнет любое волнение, – сказала Мэгги своим обычным солнечным голосом.

Мы с Гасом обменялись понимающими взглядами. Ведь на нашем счету было достаточно таких мероприятий, чтобы знать, что в городах, подобных этому, на них в основном присутствуют местные друзья и родственники (по крайней мере, когда это ваша первая книга), а также работники книжных магазинов. Мэгги и Пит пододвинули столик к стойке с книгами и поставили около десяти складных стульев, так что они, очевидно, тоже кое-что понимали.

– Жаль, что в школе нет занятий, – сказала Пит, словно предвосхищая мои мысли. – Тогда бы у тебя был полный зал. Учителя любят делать посещение таких мероприятий чем-то обязательным. Или, по крайней мере, дают за это дополнительные баллы.

Мэгги кивнула:

– И я бы сделала эту встречу обязательной для моих студентов.

– Отныне я буду включать упоминание о лабрадорите в каждую книгу, – пообещала я. – Просто чтобы дать хороший повод сделать это.

Мэгги прижала ладонь к груди, как будто это была самая сладкая вещь, которую она слышала за последние месяцы.

– Пора начинать, ребята, – объявила Пит и направилась к выходу.

За стойкой стояли еще четыре стула, и она усадила нас с Гасом между собой и Мэгги, которая должна была нас представлять. Лорен и ее муж были в зале вместе с парой других женщин, которых я узнала по пикнику, и еще были пять незнакомцев.

В общем, я предпочитала особо много не знать о своей аудитории. Более того, предпочитала вообще никого не знать. Тогда бы все было приятно и непринужденно. Пит все еще стояла, приветствуя всех гостей. Я посмотрела на Гаса и сразу поняла, что что-то пошло не так.

Его лицо побледнело, а губы напряглись. Вся теплота в нем исчезла, словно закрылся клапан. Я шепотом окликнула его, но он продолжал смотреть прямо в толпу. Я проследила за его взглядом и увидела миниатюрную женщину с почти черными кудрями и голубыми глазами, которые слегка приподнимались в уголках, дополняя ее высокие скулы и лицо в форме сердца. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять все! Насколько же блаженно незнание! Несколько секунд, и мой желудок уже проваливался и сжимался от ужаса.

Мое сердце забилось быстрее, как будто тело поняло все прежде, чем смог признать мозг. Я посмотрела на Мэгги. Ее губы были поджаты, а руки сложены на коленях. Она вся была напряжена и неподвижна, совершенно не похожа на себя. Пока Пит продолжала говорить, я заметила перемену в языке ее тела. Что-то вроде позы медведицы-матери: злобная защита, готовность к прыжку.

А женщина, которую заметила и я, села и небрежно развернула свой стул спинкой к нам. Это был вызывающий жест, но мне подумалось, что она тоже могла быть поражена.

Мое сердце колотилось в груди так сильно, что мне подумалось, что вся аудитория может услышать его, а ладони вдруг вспотели.

Наоми была прекрасна. Я должна была сразу догадаться, что так и будет. Впрочем, я этого не исключала, но не ожидала ее увидеть. Особенно сейчас, когда она пришла одна, да еще смотрела на Гаса таким взглядом.

«Извиняется, – подумала я, – и хочет его».

Мой желудок снова сжался. Она явно пришла сюда с намерением, и ей нужно что-то сказать Гасу. Господи, только бы меня не вырвало прямо здесь!

Пит не стала задавать вопросов. Она начала примерно так:

– Почему бы вам не начать с рассказа о ваших книгах?

Гас повернулся на стуле лицом к ней и отвечал, отвечал. Я даже не все расслышала, что он говорил, но тон его был спокойным и даже механическим. А потом он посмотрел на меня, ожидая моего ответа, и его лицо показалось мне совершенно непроницаемым.

Это было похоже на главную спальню папиного дома – безликую и чисто вымытую. В ней не было ничего для меня. Мне действительно казалось, что меня сейчас вырвет.

Я сглотнула комок, начала описывать свою последнюю книгу и сделала это достаточно полно, почти пересказала. Мне не нужно было даже прислушиваться к себе, достаточно было позволить словам выходить наружу. Мне действительно было плохо.

А затем Пит задавала вопросы из написанного от руки списка, который она держала перед собой. «Каков ваш писательский процесс? С чего вы начинаете? Кто на вас повлиял?». В промежутках между ними Мэгги вносила свои собственные возвышенные дополнения. «Если бы ваша книга была напитком, что бы это было? Вы когда-нибудь представляли себе, где следует читать ваши книги? Каков эмоциональный процесс написания книги? Был ли когда-нибудь момент из вашей реальной жизни, который вы не смогли бы передать словами?».

«Вот этот самый как раз бы подошел», – подумала я.

Действительно, сколькими разными способами можно написать «Элеоноре ужасно хотелось вытошнить из себя все, что она съела в тот день»?

Возможно, очень многими. Время тянулось медленно, и я никак не могла решить, хочу ли я, чтобы оно двигалось быстрее, или же то, что произойдет потом, только ухудшит ситуацию.

Сам вопрос об этом, казалось, разрушал проклятие ситуации. Прошел примерно час, и к нам подошла группа людей, чтобы получить автографы на книги. А я, стиснув зубы, пыталась сдержать себя от нервной чечетки, в то время как внутри меня ощущались перекати-поле и опустошенное сердце.

Наоми держалась в стороне от остальных, прислонившись к книжному шкафу. Интересно, подхватила ли она эту склонность от Гаса или наоборот? Я боялась смотреть на нее слишком долго и все больше узнавать в ней его, хотя весь последний час отчаянно пыталась найти в нем хоть какой-то след себя – доказательство того, что он страстно шептал мое имя еще днем мне в лицо. Пит загнала Наоми в угол и пыталась увести ее из магазина, но та спорила, а потом к ним присоединилась Лорен, стараясь не допустить скандала.

Я не слышала, о чем они говорили, но видела, как кудри Наоми подпрыгнули, когда она кивнула. Люди вокруг стола начали расходиться. Мэгги окликнула нас, переводя взгляд с кассы на возбужденный разговор у двери и обратно.

Наконец Гас посмотрел на меня. Он, казалось, был готов предложить свое объяснение, но, должно быть, выражение моего лица заставило его передумать. Он прочистил горло:

– Я должен узнать, зачем она здесь.

Моего ответа не последовало. Гас смотрел на меня не более двух секунд, затем встал и пересек зал магазина. Мое лицо пылало, но руки были холодными и дрожали. Гас отослал Пит. Она посмотрела на меня, но я не смогла не отвести взгляда. Я встала и поспешила через дверь в офис, затем через офис к задней двери, которая вела на площадку с парой мусорных контейнеров.

Он ее не приглашал, и я это знала. Но я не могла догадаться, что она хотела и почему она пришла сюда, эта жесткая и красивая Наоми, чья непостижимость приводила Гаса в восторг.

Ведь Наоми не нуждалась в нем и не пыталась спасти его. Гас не боялся сломать ее внутренний мир и хотел провести с ней всю свою жизнь. Он точно остался бы с ней, будь у него такая возможность.

Мне хотелось закричать, но все, что я могла сделать, это заплакать. Я выжгла весь свой гнев, остался только страх. Может быть, именно страх и был здесь все это время, замаскированный под более острые эмоции.

Не зная, что еще делать, я пошла домой. Когда добралась, уже стемнело. На крыльце я забыла включить свет и поэтому, когда кто-то встал с плетеной кушетки, чуть не упала со ступенек.

– Прости меня! – послышался женский голос. – Я не хотела тебя пугать.

Я слышала его всего два раза, но этот голос прочно въелся в мой мозг. Мне никогда его не забыть.

– Я надеялась, что мы сможем поговорить, – сказала Соня. – Нет, больше чем надеялась. Мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста. Пять минут. Ты многого не знаешь. Думаю, то, что ты узнаешь, поможет тебе. На этот раз я все записала.

Глава 25

Письма

– Не хочу ничего слышать, – сказала я ей.

– Знаю, – кивнула Соня. – Но я подвела бы твоего отца, если бы не позаботилась о тебе.

Я хрипло рассмеялась:

– Вот в чем дело! Ты не должна была допустить, чтобы мой отец потерпел такую жизненную неудачу, как две семьи.

– А точно ли не должна была? Если бы перейти к самому началу жизни твоего отца и предсказать все, что должно произойти, основываясь только на том, где это началось, он, возможно, никогда не встретил бы твою мать, и тебя могло не быть.

Внутри меня все гудело от гнева:

– Не могли бы вы убраться с моей веранды, пожалуйста.

– Ты не понимаешь, – сказала она, вытаскивая из кармана джинсов листок бумаги и разворачивая его. – Пожалуйста. Всего пять минут.

Я начала отпирать дверь, но она уже читала что-то у меня за спиной.

– Я познакомилась с Уолтом Эндрюсом, когда мне было пятнадцать, на уроке лингвистики. Он был моим первым свиданием, моим первым поцелуем и моим первым парнем. Это был первый мужчина, или юноша, которому я сказала: «Я люблю тебя».

Ключ застрял в замке. Я остановилась, ошеломленная, и повернулась к ней. У меня перехватило дыхание. Соня с тревогой посмотрела на меня, потом снова на страницу.

– Мы расстались через несколько месяцев после того, как он поступил в колледж. Я не получала от него вестей двадцать лет, а потом однажды случайно наткнулась на него здесь. Он был в небольшой деловой поездке – всего час езды на восток – и решил продлить свое пребывание в Медвежьем углу на пару дней. Мы решили поужинать вместе, проговорили несколько часов, прежде чем он признался, что недавно расстался с женой. А когда мы расстались, мы оба думали, что никогда больше не увидимся.

Соня посмотрела на меня снизу вверх и продолжила:

– Я серьезно. Но по дороге из города у твоего отца сломалась машина.

Она снова заглянула в записки, но в ее глазах стояли слезы.

– В то время мы оба были разбиты. Иногда те отношения, что у нас были, оказывались единственным хорошим моментом в моей жизни.

– Мы стали навещать друг друга каждые выходные, – продолжила она. – Он даже взял недельный отпуск и приехал искать дом. События развивались очень быстро и без особых усилий! Я говорю все это не для того, чтобы причинить тебе боль. Но я искренне верила, что у нас есть второй шанс. Я думала, мы поженимся.

Она на мгновение замолчала и покачала головой. Но поспешила дальше, прежде чем я успела ее остановить:

– Он подал заявление на перевод в офис в «Гранд Рапидс», а потом купил этот дом. Тогда этот дом был в ужасном состоянии, просто разваливался на части, но я была на вершине счастья. Твой отец говорил мне о том, как вырастит тебя, перевезет сюда лодку и проведет с нами на воде все лето. Втроем! Я думала, что буду жить там, пока не умру, с человеком, который любит меня.

– Он был женат, – прошептала я. Мне казалось, что моя грудь вот-вот лопнет. – Он все же был женат.

«Гас тоже женат», – подумала я.

Волнение перехлестывало через меня. Я действительно ненавидела эту женщину и чувствовала, как ее боль смешивается с моей. Чувствовала все волнение новой любви – исцеляющего чувства, когда ты получаешь второй шанс с кем-то, о ком почти забыл. Понимала и боль от узнавания реальной жизни этого человека, переходящую даже в агонию при осознании того, что у него была другая любовная история с кем-то еще – отношения, которые доселе проходили мимо тебя.

Соня крепко зажмурилась:

– Но эти обещания не казались мне реальными, особенно когда в первый раз стало известно о диагнозе твоей матери.

Все плохие слова из моего лексикона пришли в состояние готовности, но я попыталась скрыть это. И снова принялась возиться с ключом, хотя теперь мои глаза были так полны слез, что я почти ничего не видела.

Соня продолжала читать, теперь уже быстрее:

– Мы поддерживали связь на протяжении нескольких месяцев, и он не был уверен, что все останется так и дальше. Он просто знал, что должен быть рядом с ней, и я ничего не могла с этим поделать. Но звонки от него были все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. И вот однажды он прислал мне электронное письмо, чтобы просто сообщить, что ей стало намного лучше.

Это «ей» меня очень царапнуло. Я снова остановилась у двери, сама того не желая. Так я стояла лицом к Соне, а вокруг меня летали комары и мотыльки.

– Но это было много лет назад, – не выдержала я.

Соня согласно кивнула:

– А когда онкология вернулась, он позвонил мне. Он был опустошен, Яна. Дело было не во мне, и я это знала. Знала, что все дело в ней. Он был так напуган, и во время следующего его приезда сюда по работе я согласилась встретиться с ним снова. Он искал утешения, а я начала отношения с другом Мэгги, хорошим человеком, вдовцом. Тогда это было еще не слишком серьезно, но я знала, что все возможно. Наверное, это немного пугало меня. А может быть, я знала, что часть меня всегда будет принадлежать твоему отцу. Хотя, возможно, мы были просто эгоистичны и слабы. Я не знаю и не буду притворяться, что знаю.

Но вот что я скажу точно. Когда онкологию диагностировали во второй раз, у меня не было никаких иллюзий относительно того, куда все идет. Если бы твой отец потерял твою мать, он не смог бы вынести даже моего вида. И я не смогла бы поверить, что он действительно любит меня. Но я отвлекала его и, возможно, даже считала, что многим ему обязана.

Когда он начал приводить дом в порядок, я поняла, что это не для нас. И когда к твоей маме вернулось здоровье, все повторилось. Визиты его стали все реже и реже. Потом и звонки прекратились. И в тот раз я даже не получила от него письмо. Я могу стоять здесь и говорить тебе, что у нас были хорошие намерения. Однако здесь нет никаких простых ответов. Я знаю, что не должна сейчас страдать из-за твоего разбитого сердца, но страдаю.

Я просто убита горем и зла на себя за то, что попала в такую ситуацию. А еще унижена тем, что стою здесь с тобой…

– Тогда почему ты здесь? – потребовала я ответа и покачала головой, чувствуя, как во мне рождается еще одна волна ярости. – Если все кончилось, как ты говоришь, то откуда у тебя это письмо?

– Я не знаю! – воскликнула она, и слезы мгновенно хлынули из ее глаз, быстро сбегая ровными дорожками по лицу. – Может быть, он хотел, чтобы это место было у тебя, но не думал, что у твоей мамы хватит сил рассказать тебе об этом, или не считал правильным просить ее об этом? Может быть, он думал, что если бы послал ключ и письмо прямо тебе, то некому было бы стоять здесь и убеждать тебя простить его? Я не знаю, Яна!

«Мама никогда бы мне этого не сказала», – сразу подумала я. Даже после того, как Соня это сделала, мама не могла говорить об этом, ни подтверждая, ни объясняя. Ей хотелось вспоминать только хорошее. Она хотела прижаться к нему так крепко, что он не смог исчезнуть из ее жизни. Она не ослабляла хватку, чтобы ненароком не освободить место для кого-либо еще в его жизни.

Соня несколько раз судорожно вздохнула и вытерла влажные глаза:

– Я знаю только одно. Когда он умер, его адвокат прислал мне письмо, ключ и записку от Уолта с просьбой передать вам и то, и другое. А я не хотела передавать. Я оказалась с тем, кого люблю, с кем счастлива. Но он ушел, и я не могла сказать адвокату «нет». Только не для Уолта. Он сам хотел, чтобы ты знала правду, и еще хотел, чтобы ты все еще любила его, когда узнаешь всю эту правду. Думаю, он послал меня сюда, чтобы я убедилась, что ты его простила.

Ее голос дрожал:

– А может быть, я пришла потому, что мне нужно было, чтобы кто-то знал, что я тоже сожалею. Что я тоже всегда буду скучать по нему. Возможно, я хотела, чтобы кто-то понял, что я настоящая личность, а не просто чья-то ошибка.

– Меня не волнует, какая ты личность! – выпалила я и тут же поняла, что это, увы, правда.

Я не испытывала ненависти к Соне. И даже толком не знала ее, и дело было вовсе не в ней. Слезы текли все быстрее, заставляя меня задыхаться. Но я продолжила:

– Дело в нем самом. Дело в том, что я никогда не смогу узнать о нем или даже спросить. Через что он заставил пройти мою маму! Я никогда не узнаю, как построить семью. Да и зачем вообще семья, если я не могу доверять тому, что мне говорили родители? Я должна оглядываться на каждое воспоминание, которое только у меня есть, и задаваться вопросом, а не было ли оно ложью. Да и теперь я не могу узнать отца лучше. У меня его нет. У меня его больше нет.

Теперь слезы действительно лились рекой, и мое лицо было совершенно мокрым. Правда и ложь, с которыми я жила в течение этого года, казалось, наконец-то разделились во мне сформировавшейся пунктирной линией.

– О, милая, – тихо сказала Соня. – Мы никогда не сможем полностью узнать людей, которых любим. И лишь когда мы теряем их, всегда появляется много того, что мы могли бы увидеть, но не увидели при жизни. Этот дом, город, эти прекрасные виды на озеро – все это было частью его самого, и он хотел разделить это с тобой. И ты здесь. Разве это плохо? Ты здесь, и у тебя есть дом на берегу, который он любил, в городе, который он любил. У тебя есть все письма, которые…

– Письма? – спросила я. – У меня есть только одно письмо.

Соня выглядела удивленной:

– А остальные ты не нашла?

– Какие остальные?

Она казалась искренне смущенной:

– Ты его не читала. Первое письмо. Ты так и не прочитала его.

– Конечно, я его не читала. Потому что это последняя новая частичка моего отца, которую я могу когда-либо обрести, и я не готова к этому.

Прошло больше года с тех пор, как он умер, а я все еще не была готова попрощаться с отцом. Я была готова сказать ему многое, но только не попрощаться. Письмо лежало на дне ящика все лето.

Соня сглотнула, сложила список тем для разговора и сунула его в карман своего слишком большого свитера:

– У тебя есть частичка его души. Ты последний человек на земле, у которого есть его частички, и если ты не хочешь смотреть на них, это твое дело. Но не притворяйся, что он ничего тебе не оставил.

Она повернулась, чтобы уйти. Это было все, что она могла сказать. Я позволила ей выговориться и чувствовала себя так глупо, словно проиграла в какую-то игру, правила которой мне никто не объяснил. Но даже если я все еще не оправилась от боли после того, как Соня уехала, я во всех смыслах стояла на ногах.

У меня наконец состоялся разговор, необходимость которого напрягала меня все лето. Я вошла в комнаты, которые держала закрытыми. Я влюбилась, но мое сердце было разбито. Я услышала больше, чем хотела услышать, и при этом осталась на ногах. Красивая ложь исчезла. Разрушилась, и я все еще не пала духом.

Я повернулась к двери дома и решительно вошла внутрь. Прошла прямо через темный дом на кухню и поставила коробку на пол. Конверт был покрыт слоем пыли. Я сдула ее, вытащила письмо и читала его там, стоя над раковиной. Надо мной горела лишь одна желтая лампочка.

Мои руки дрожали так сильно, что мне с трудом удавалось разбирать слова. Эта ночь показалась мне почти такой же ужасной, как ночь, когда мы потеряли его, и ночь после его похорон. В любой другой ситуации, все, чего бы я хотела, это жизнь и здоровье обоих моих родителей.

Черт возьми, я действительно хотела видеть своих родителей. Хотела, чтобы папа в своих потрепанных пижамных штанах лежал на диване с биографией Марии Кюри. Хотела, чтобы мама ходила вокруг него в одежде для йоги, стирая пыль с картинных рам на каминной полке и напевая любимую папину песню: «Это июнь в январе, потому что я влюблена»^[62].

Именно эта сцена мне особо запомнилась. Это было на День благодарения на первом курсе университета. Я тогда прогуляла занятия и немало удивила родителей, заявившись днем домой. Какая-то злая волна тоски по дому побудила меня в последнюю секунду принять решение вернуться домой прямо с перемены между парами. Когда я открыла входную дверь и вошла со спортивной сумкой, мама воскликнула и уронила книгу на пол. Папа спустил ноги с дивана и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь золотистый свет в их гостиной.

– Может ли это быть? – сказал он. – Это моя ненаглядная дочь? Королева пиратов вернулась из открытого моря.

Они оба подбежали ко мне, обняли меня, и я начала плакать, как будто только тогда поняла, что я настолько по ним соскучилась, что той нашей встречи было не избежать. Сейчас я снова чувствовала себя разбитой, и мне нужны были мои родители. Мне хотелось сесть на диван между ними, запустить мамины пальцы в мои волосы и сказать им, что я опять все испортила. Что влюбилась в человека, который сделал все возможное, чтобы предостеречь меня от этого.

Сказать, что я позволила себе разориться финансово, что моя жизнь разваливается на части и у меня нет никакого понятия, как это исправить. Сказать, что мое сердце разбито сильнее, чем когда-либо, и я боюсь, что не смогу это исправить.

Я крепко сжала письмо в руках и сморгнула слезы, чтобы начать читать всерьез.

Письмо, как и конверт, было датировано моим двадцать девятым днем рождения – тринадцатым января – ровно через семь месяцев после смерти отца. Когда я начала читать, все вокруг показалось мне призрачным и нереальным.

Дорогая Январия!

Обычно, хотя и не всегда, я пишу эти письма в твой день рождения. Но до твоего двадцать девятого дня рождения еще далеко, и я хочу успеть подарить тебе это и все остальные письма. Так что в этом году начинаю рано.

Это письмо содержит мои извинения – я не хочу давать тебе повод ненавидеть меня перед тем, как мы отпразднуем твой день рождения. Просто пытаюсь быть немного храбрым. Иногда я беспокоюсь, что правда не стоит той боли, которую она тебе причинит. В идеальном мире ты никогда не узнала бы о моих ошибках. Или, вернее, я бы не стал их делать с самого начала.

Но, конечно, ошибок я наделать успел. И потратил годы, размышляя о том, что тебе сказать. Все это время я возвращался к тому факту, что все же хочу, чтобы ты узнала меня и мою жизнь. Это может показаться тебе эгоистичным, и это так. Но это не только эгоизм, Январия. Если правда и выйдет вдруг наружу, я не хочу, чтобы она потрясла тебя. Я хочу, чтобы ты знала, что больше, чем мои ошибки, больше, чем все хорошее или плохое, когда-либо мною сделанное, была моя непоколебимая любовь к тебе.

Я боюсь того, что эта правда сделает с тобой. Боюсь, что ты не сможешь любить меня таким, какой я есть. Но у твоей мамы была возможность самой принять это решение, и ты тоже заслуживаешь это право. 1401 Квинс Бич Лейн. Загляни в сейф. Ключ: самый лучший день в моей жизни.

Я бегом поднялась по лестнице и с грохотом влетела в хозяйскую спальню. Скатерть все еще была заправлена под часы и не закрывала сейф. Мое сердце бешено колотилось. На этот раз ошибки быть не могло. Я подумала, что мое тело сейчас треснет пополам, если я окажусь не права. И набрала номер – тот же самый, который был нацарапан в правом верхнем углу письма. Это была дата моего дня рождения. Огонек мигнул зеленым, и замок щелкнул.

В сейфе лежали толстая пачка конвертов, обернутых зеленой резинкой, и ключ на синей цепочке из пластиковых колечек. Белыми буквами на брелке были выведены слова: пристань для яхт Суит-Харбор, Медвежий угол. И еще слово «тебе» печатными буквами.

Первым делом я вытащила пачку писем и уставилась на них. Мое имя было написано на каждом из них разными ручками, и почерк становился все четче и решительнее, чем дальше я листала письма. Я прижала конверты к груди, и из меня вырвалось отчаянное рыдание. Он прикасался к ним.

На своем жизненном пути я где-то забыла про значимость в нем этого дома. Но сейчас понимание вернулось. Тут стояло мое имя, которое он написал и оставил для меня. И я знала, что смогу выжить, читая эти письма, потому что все остальное я пережила. Чувствуя, что теперь могу смотреть всему этому в лицо, я с трудом поднялась на ноги и, схватив ключи, направилась к двери.

Эту пристань GPS моего телефона нашел без проблем. До нее было четыре минуты езды. Два поворота, и показалась темная парковка, где стояли еще две машины, вероятно, служебные. Я вышла и двинулась по причалу, никто не бросился меня прогонять. Я была совершенно одна, слушала тихий плеск воды об опоры дока и мягкий стук и шлепанье весел по воде. Я не знала, что ищу, но понимала, что узнаю, если увижу. И крепко держала письма в руке, пока шла вдоль причала по убегающим вдаль дорожкам.

А потом появился он, чисто белый парусник, с синими буквами, с поднятыми парусами и названием «Январия» на борту.

Я неуверенно взошла на борт и, сев на скамейку, уставилась на воду.

– Папа, – прошептала я.

Я не была уверена в том, что верю в загробную жизнь, но думала о времени и представляла, что вижу отца. Каждое мгновение в этом пространстве стало особым. Я почти слышала его голос. Почти чувствовала, как он касается моего плеча.

Я снова почувствовала себя такой потерянной. Каждый раз, начиная искать дорогу в свое прошлое, я ощущала, что соскальзываю все ниже в пропасть. Как мне пришло в голову доверять тому, что было у меня с Гасом? Как я вообще могу доверять своим чувствам? Люди ведь такие сложные.

Они – не математические задачи, а собрание чувств, случайных решений и слепого везения. Мир ведь тоже сложен. Он скорее походит не на прекрасно-туманный французский фильм, а на фильм-катастрофу, где ужасный беспорядок перемежается с блеском актерской игры, красивой любовью и притянутым за уши смыслом.

Легкий ветерок трепал письма у меня на коленях. Я смахнула волосы с заплаканных глаз и открыла первый конверт.

Дорогая Январия!

Сегодня ты родилась. Я знал об том заранее, но все равно с напряжением ожидал этого в течение нескольких месяцев. В этом нет ничего удивительного. Мы с твоей мамой очень хотели тебя еще до того, как ты появилась на свет.

Чего я не ожидал, так это того, что сегодня я тоже почувствую себя заново рожденным.

Ты сделала из меня нового человека – отца Январии, и я знаю, что буду им всю оставшуюся жизнь. Я смотрю на тебя сейчас, Январия, когда пишу эти строки, и едва могу заставить себя написать эти слова на листе.

Я в шоке, Яна. Я не знал, что могу стать таким человеком. Не знал, что могу чувствовать все это. Не могу поверить, что когда-нибудь ты будешь носить рюкзак, знать, как держать карандаш, иметь свое мнение о том, как тебе нравится зачесывать волосы. Я смотрю на тебя и не могу поверить, что ты станешь еще более удивительной, чем есть сейчас.

Десять пальцев на руках. Десять пальцев на ногах. И даже если бы у тебя не было одного из них, ты все равно осталась бы самым великим существом, которое я когда-либо видел.

Я не могу этого объяснить. Ты же чувствуешь все сама. Теперь ты достаточно взрослая, чтобы читать письма и знать, кто ты, и у тебя есть слова для того, чтобы назвать то, что ускользает от меня. То, что отличает тебя от всех остальных.

Наверное, мне следует рассказать кое-что о себе, о том, кто я сейчас, когда смотрю, как ты спишь на груди у матери.

Что ж, приятно познакомиться, Январия. Я – твой отец, человек, который тебя создал из ничего, практически с нуля, но пока есть только крошечные пальчики.

* * *

По одному письму на каждый год, всегда писались в один и тот же день, день моего рождения.

Январия, сегодня ты избранная. А кто я? Я – рука, которая ведет тебя, пока ты делаешь свои первые неуклюжие шаги. Сегодня мы с твоей мамой приготовили спагетти, так что, наверное, ты можешь сказать, что я также и повар. Твой личный. Я никогда особо не любил готовить, но это надо делать.

* * *

Со вторым тебя днем рождения, Яна. Твои волосы стали намного темнее. Ты ведь не помнишь, что была блондинкой, правда? Этот образ мне нравится больше, это тебе очень идет. Твоя мама говорит, что ты похожа на ее бабушку, но я думаю, что ты похожа на мою мать. Она бы тебя полюбила. Я постараюсь немного рассказать тебе о ней. Она была родом из местечка под названием Медвежий угол. Я тоже оттуда родом и жил там, когда был в твоем совсем маленьком возрасте. Она часто говорила мне, что я был отвратительным двухлетним ребенком. Наверное, плакал до потери сознания. Но это, вероятно, было связано с Рэнди, моим старшим братом. Он немного осел, но симпатичный. Сейчас он живет в Гонконге, потому что у него была такая мечта.

* * *

Январия, я не могу поверить, что тебе четыре года. Теперь ты личность. Я думаю, ты всегда была личностью, а сейчас она просто проявилась. Когда мне было четыре года, я разбил свой трехколесный велосипед. Я ехал по пирсу к маяку. Моя мать отвлеклась на подругу, и я подумал, что было бы неплохо съехать прямо с пирса в воду и посмотреть, достаточно ли быстро я двигаюсь, чтобы оставаться на поверхности воды.

Совсем как Дорожный бегун^[63]. Мама увидела меня в последнее мгновение и выкрикнула мое имя. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на нее, я дернул руль и врезался в сам маяк. Вот откуда у меня этот большой розовый шрам на локте. Наверное, теперь он не такой большой. Или же мой локоть просто вырос. На прошлой неделе ты разбила голову о камин. Все было не так уж плохо – даже не требовалось накладывать швы, но… мы с твоей мамой проплакали всю ночь, когда ты легла спать.

Мы чувствовали себя так плохо. Иногда, Яна, будучи родителем, чувствуешь себя ребенком, которого кто-то по ошибке передал другому ребенку. Удачи тебе! Этот неразумный незнакомец плачет, а потом навсегда отворачивается от тебя. Боюсь, мы всегда будем ошибаться. Я надеюсь, что ошибки будут становиться все реже и реже по мере того, как мы будем становиться все больше и старше. Правда, более старые люди уже не растут.

* * *

Восемь! Тебе восемь лет, ты уже демонстрируешь свой ум! Ты никогда не перестаешь читать, Январия. Я же ненавидел читать, когда мне было восемь. Но с другой стороны, я был ужасен в этом, и Рэнди с Дугласом безжалостно дразнили меня, хотя в наши дни этот Дуглас нежен со мной, как бабочка. Думаю, если бы я умел читать лучше тогда, мне бы это нравилось больше. А может, и наоборот. Мой отец всегда был занятым человеком, но именно он научил меня читать, Яна. И с тех пор, как он сделал этот шаг, я не позволю моей бедной матери иметь к этому какое-либо отношение. Ну, когда придет время, я научу тебя водить машину, говорила она мне. Сейчас твоя любимая книга – «Щедрое дерево», но, боже, Январия, эта книга разбивает мне сердце. Твоя мать немного похожа на это дерево, и я боюсь, что ты тоже будешь похожа. Не пойми меня неправильно. Это хороший способ существования. Но все же… Жаль, что ты не можешь быть немного тверже, как твой старый папа. Это только для твоего блага.

Знаешь, когда мне было восемь лет, я впервые совершил кражу в магазине. Такому не надо потворствовать, но целью этого признания является честность. Я украл жвачку из старомодной кондитерской на главной улице Медвежьего угла. Мне очень понравился этот магазин. У них были даже большие веера, чтобы шоколад не таял летом, и в те дни, когда мама была занята, мы с братьями прогуливались туда, чтобы укрыться от жары. Мне никогда не нравилось ходить на пляж в одиночку. Возможно, теперь я буду чувствовать себя иначе. Я давно здесь не был. Мы с твоей мамой говорили о том, что скоро возьмем тебя с собой.

* * *

Январия, тебе тринадцать, и ты храбрее любого тринадцатилетнего подростка. Сегодня я не знаю, кто я такой. Конечно, я все еще твой отец и муж твоей матери. Но Яна, иногда жизнь бывает очень тяжелой. Иногда она требует от нас так много, что мы начинаем терять части себя, когда протягиваем руку, чтобы отдать то, что мир хочет взять. Я заблудился, Яна. Помнишь тот маяк, о котором я тебе рассказывал? По-моему, я уже писал тебе об этом. Иногда я думаю о тебе, как о том маяке. «Не спускай глаз с Яны», – говорю я себе. Она не введет нас в заблуждение. Если мы сосредоточимся на Яне, то не слишком отклонимся от курса. Но, может быть, я был настолько сосредоточен, что врезался в тебя?

Да и твоя мать тоже. Я понимаю, что этот год был для тебя страшным, но, пожалуйста, знай, что так или иначе мы с твоей мамой найдем дорогу назад к себе и друг к другу. Пожалуйста, не бойся, моя милая крошка, моя смелая Королева пиратов открытого моря. Так или иначе, все будет хорошо.

* * *

Первый поцелуй я урвал в январе, когда мне было шестнадцать. Ее звали Соня, и она была стройной и безмятежной.

* * *

До твоего дня рождения еще несколько месяцев, но я должен написать письмо уже сейчас. Сегодня ты уезжаешь в колледж, Яна, и я боюсь, что это может меня убить. Конечно, я не могу сказать тебе это такими словами. Ты бы тогда чувствовала себя виноватой и могла бы никуда не поехать. Ты всегда была такой умной. Там твое место, но это не навсегда. Когда ты проснешься сегодня утром и мы поедем на север, я не буду смотреть на тебя в зеркало заднего вида. И когда будешь читать это письмо, вспомни тот день. Ты хоть заметила тогда, что я не мог на тебя смотреть? Скорее всего, нет. Ты сама тогда так нервничала. Но если ты вспомнишь, то теперь поймешь почему. Я боялся, что могу развернуться и отвезти нас всех троих домой, если ты проявишь хоть малейшее колебание. Я так хотел остаться рядом с тобой навсегда. Кто я без тебя?

* * *

Ты должна быть в аспирантуре, и мы все это знаем. К черту онкологию, Яна! Ты уже взрослый человек, так что к тому времени, когда ты прочтешь это, ты должна быть хорошо знакома и со многими другими бранными словами, ну а слово «онкология» мы уже знаем слишком хорошо. Ну и черт с ней! Я должен быть честен, Январия. Я чувствую, как наши жизни оказываются пораженными хаосом, и часть меня хочет спрятать тебя далеко-далеко, пока все это не прекратится.

Я же писал тебе, что буду честен с тобой. Так что если напишу что-то здесь, то не смогу забрать эти слова обратно. Когда-нибудь ты прочтешь их. Когда-нибудь ты поймешь меня.

Я изменяю твоей матери. Иногда мне кажется, что я пытаюсь этим утешить себя, а иногда это похоже на наказание. А еще в иные дни я задаюсь вопросом, не являются ли все эти измены ерундой для Вселенной, местью для нее. «Если ты хочешь разрушить мою жизнь, я могу разрушить ее еще хуже».

Иногда мне кажется, что я влюблен в Соню. Соня, так ее зовут. Я был влюблен в нее однажды, еще в подростковом возрасте. И по-моему, уже писал тебе об этом в письме на шестнадцатый день рождения. В тот год я поцеловал ее. Я уверен, что ты не захочешь этого слышать, но думаю, что должен это сказать. Я влюблен в себя, в ту свою версию, которая не может существовать в этом аду. Ты считаешь меня ужасным, Яна? Ничего страшного, если ты так думаешь. Я был ужасен в самые разные моменты своей жизни.

А теперь снова хочу преуспеть в той роли, которую отвела для меня твоя мать, – ее нового мужа. А человек, которым меня сделала ты, – это обожающий тебя отец. Я хочу восстановить в себе то, что потерял, ведь это нечестно по отношению к вам.

Если бы я мог вернуть прошлое, в те прекрасные годы до того, как онкология вернулась, обязательно набросился бы на своего двойника. Я собираюсь все исправить. Не отказывайся от меня, Яна. Это еще не конец.

* * *

Яна, сегодня тебе двадцать восемь.

Когда мне было двадцать восемь, моя красавица-жена родила нашего ребенка. Именно в этот день, и с тех пор тринадцатое января считается лучшим днем в истории человечества. Иногда я думаю о том, как бы выглядели твои дети. Не конкретно у вас с Жаком, хотя это тоже было бы неплохо. Я представляю себе девушку, которая выглядит как Январия. Скорее всего, у нее есть все десять пальцев на руках и ногах, но даже если одного пальца вдруг и нет, она будет идеальной. И я думаю о том, какой матерью ты будешь для нее.

Размышляя об этом, Яна, я обычно плачу. Потому что знаю, что ты справишься со всем лучше, чем я, и эта мысль приносит мне огромное облегчение. Но даже если ты этого не сделаешь, даже если ты совершишь те же ошибки, что и я, мне приятно, что я знаю тебя, Яна. Причем, знаю тебя гораздо лучше, чем ты меня, и мне очень жаль от этого факта. Но я не могу сказать, что сожалею именно об этом дисбалансе.

Помнишь свое первое расставание с парнем? Я упоминал об этом в письме к твоему семнадцатилетию. Ты тогда была просто опустошена. Твоя мама тогда позвонила тебе на работу в «Тако Белл» и, притворившись тобой, сказала, что ты заболела.

В тот момент я был так влюблен в нее. Она точно знала, что делать. То, как она заботилась о тебе, у меня просто не было слов.

Кстати, она знает. Знает все, что я тебе говорил. Это она позволила мне не торопиться с ответами. Я боюсь, что она опасается того, что все будут жалеть ее. Ты ведь в курсе, как она это ненавидит. Она не уверена, что тебе нужно это знать. Возможно, она и права. Но если это так, то жаль мне. Я думаю, что просто хочу, чтобы ты увидела всю правду, чтобы ты знала.

Если ты думаешь, что у этой истории печальный конец, то это только потому, что она еще не закончилась.

С тех пор как я начал писать эти письма, я успел побывать в миллионе разных ситуаций как хороших, так и плохих.

Но сегодня, в твой двадцать восьмой день рождения, я чувствую себя тем же человеком, каким был много лет назад. Тогда я смотрел на тебя и думал: «Интересно, что же так отличает тебя от всего остального мира?» Не знаю, когда это случилось, но я снова счастлив. И думаю, что даже если все будет не так, как сейчас, я всегда буду носить этот момент в себе. Как я могу грустить, наблюдая, как мой ребенок превращается в настоящую женщину?

Январия, тебе двадцать восемь, и я по-прежнему твой отец.

Глава 26

Лучшая подруга

Я легла на спину и уставилась на звезды. Объемные темные облака плыли по небу, набегая на них, а я смотрела и вела в уме обратный отсчет, хотя и сама не знала, чего именно. Письма лежали вокруг меня грудой, все развернутые и все прочитанные. Два часа это занятие не давало мне покоя, но едва ли я сожалела, что провела так это время. Слова, которые он не сказал мне при жизни, наконец-то прозвучали. Мне казалось, что я путешествую во времени. Теперь я понимала, что чувствует наполовину зажившая рана, которую снова исцарапали до крови.

«Всем больно», – пронеслось у меня в голове. Я видела свое утешение в том, что моя боль не уникальна.

Что-то в этом заставляло его казаться и больше, и меньше. Меньше, потому что весь мир болел. Больше, потому что я могла наконец признать, что все остальные чувства, на которых я сосредотачивалась, были отвлечением от самой глубокой боли. Мой отец исчез, и я всегда буду скучать по нему. Этого должно быть достаточно, чтобы быть как все.

Я потянулась за телефоном и открыла приложение YouTube. Набрав «Everybody Hurts», я прослушала песню из динамиков своего телефона, а когда она закончилась, включила ее сначала.

Боль ритмично пульсировала в моих жилах, словно можно было натренировать себя не чувствовать боли. Однажды, когда у меня было время частых головных болей, мой врач сказал мне, что боль, по сути, это требование нашего тела быть услышанным.

«Иногда это прямое предупреждение, – сказала тогда мне врач, – а иногда рекламный щит, из числа тех, что привлекают внимание».

Я не знала, каковы намерения этой боли, но подумала, что, если прислушаюсь к ней, может быть, она, довольная, притихнет на некоторое время. Может быть, эта ночь боли даст мне хотя бы день облегчения. Песня снова оборвалась, и я начала все сначала.

Ночь была холодной. Интересно, насколько холоднее будет в январе? Мне вдруг захотелось узнать это. Я подумала, что проведение такого анализа позволит мне еще раз соприкоснуться с моим отцом, получить еще одну частичку его.

Я собрала письма и конверты в аккуратную стопку и встала. Надо идти домой, но теперь, когда я представила себе свой дом на берегу озера, странная новая вариация этой жгучей боли прошла сквозь меня. Я поняла, что Гас постоянно пребывает в ре-миноре^[64]. И стала чувствовать, что разваливаюсь на части.

Прошло уже несколько часов с тех пор, как мы расстались. Я не получила от него ни звонка, ни даже смс-сообщения. Мне вспомнилось выражение его лица, когда он увидел Наоми. Как будто он увидел призрака перед своими глазами. Крошечный, красивый призрак, которого он когда-то любил так страстно, что даже женился на ней. Он так безумно хотел разобраться с этим своим чувством, что она разорвала его сердце на куски.

Я снова заплакала – слезы текли так сильно, что я ничего не видела перед собой. Открыв ленту сообщений с Шади, я напечатала: «Ты мне нужна». Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила: «Выезжаю первым поездом».

Я еще секунду смотрела на свой телефон. Увы, там был только один человек, с которым мне действительно хотелось сейчас общаться. Я ткнула пальцем в контакт и поднесла телефон к уху. Была середина ночи, и я не ожидала ответа, но на втором гудке мне ответили:

– Яна? – торопливо прошептала мама. – У тебя все в порядке?

– Нет, – ответила я, и с моих губ слетел жалкий писк.

– Расскажи мне, милая, – настаивала она.

Я услышала, как мама села: шорох отодвигаемых простыней и слабый щелчок включенной лампы на прикроватной тумбочке.

– Я тебя слушаю, дорогая. Просто расскажи мне все.

Мой голос снова сорвался, как в самом начале разговора:

– Я говорила тебе, что Жак порвал со мной? Он сообщил мне это прямо в джакузи.

Мама ахнула:

– Ах этот маленький чертов проныра!

А потом я рассказала ей все остальное. Рассказала все.

* * *

Шади прибыла в десять утра со спортивной сумкой, в которой мог бы спокойно поместиться баскетболист, и с коробкой свежих продуктов. Открыв дверь и обнаружив подругу на залитой солнцем веранде, я первым делом заглянула в картонную коробку и спросила:

– Никакой выпивки?

– Ты же знаешь, что в двух кварталах отсюда есть потрясающий фермерский рынок, а не алкомаркет, – ответила она, юркнув внутрь.

Я попыталась рассмеяться, но от одного ее вида у меня на глазах навернулись слезы.

– О, дорогая, – сказала Шади, поставила коробку на диван и заключила меня в объятия, благоухающие розовой водой и кокосовым маслом. – Мне так жаль.

Она говорила по-матерински нежно, играя ладонью в моих волосах. Потом Шади отстранилась и мягко схватила меня за руки, изучая.

– Смотри, – заметила она, – твоя кожа похожа на кожу новорожденного ребенка. У тебя особая диета?

Я качнула головой в сторону коробки с тыквой и зеленью:

– Точно, ничего из этого.

– Так ты разработала себе диету? – предположила она и, когда я кивнула в ответ, похлопала меня по руке и повернулась к кухне, на ходу забирая коробку. – Я так и думала. Перед выпивкой и душевным разговором тебе нужны овощи. И, наверное, яйца или что-то в этом роде.

Когда она добралась до кухни, то внезапно остановилась, задыхаясь то ли от ее невиданного размера и стиля, то ли от отвратительного беспорядка, который я умудрилась устроить.

– О’кей, – сказала она, сменив позу и начав выгружать овощи на единственный свободный уголок столешницы. – Как насчет того, чтобы ты переоделась, пока я начну завтракать?

– А что не так с этими штанами? – спросила я, указывая на свои спортивные штаны. – Теперь это моя официальная форма, потому что я сдала свои позиции окончательно.

Шади закатила глаза и забарабанила синими ногтями по кухонной стойке:

– Честно говоря, Яна, это не обязательно должно быть бальное платье. Но я не буду готовить для тебя, пока ты не наденешь брюки на пуговицах или хотя бы на молнии.

Мой желудок заурчал, словно умоляя меня уступить, и я вернулась в спальню на втором этаже. На полу валялась куча мятых футболок, которые Гас выбросил за последние две недели. Мы их не стирали и вообще не трогали, так что я пнула их в большую кучу за дверью шкафа, чтобы убрать с глаз долой. Затем надела обрезанные джинсы и футболку с Эллой Фитцджеральд. Приготовление завтрака заняло полтора часа, а потом, прежде чем приступить к еде, Шади потребовала от меня обещания вместе съесть все блюда.

– Посмотри на это, – рассуждала я вместе с ней, указывая на миски с кашей. – К тому времени, как мы все это закончим, точно наступит Рождество.

– Тогда я рада, что взяла пальто, – небрежно пожала плечами Шади.

Потребовалось всего полчаса, чтобы загрузить посудомоечную машину и вымыть вручную все, что не подходило для нее. Когда мы закончили с едой, Шади настояла на том, чтобы прибраться во всем доме. Все, что я действительно хотела, это лежать на диване, есть картофельные чипсы со своей груди и смотреть реалити-шоу. Но оказалось, что Шади была права. Уборка гораздо лучше отвлекала от плохих мыслей.

В кои-то веки я не думала ни о папиной лжи, ни о том, как Соня подошла ко мне на похоронах. Не прокручивала в памяти фрагменты своей ссоры в машине с мамой и не пыталась представить себе милую, извиняющуюся улыбку на полных губах Наоми. Не беспокоилась ни о книге, ни о том, что подумает Аня, ни о том, что сделает со мной «Сэнди». Я вообще ни о чем не думала.

Серьезная и неторопливая уборка погрузила меня в транс. Да и я сама хотела бы остаться в этакой криогенной камере, только для эмоций, надеясь проспать в ней все худшее из того, чего я пока сумела избежать.

Первый телефонный звонок от Гаса раздался около одиннадцати, и я на него не ответила. Следующий звонок раздался минут через двадцать, заставив мое сердце сжаться в комок. Это было так неожиданно. Ведь он не оставил голосовой почты и не отправил никаких последующих сообщений.

Я выключила телефон и сунула его в ящик комода в спальне, а затем вернулась к мытью ванны. Мы с Шади решили не говорить ни об этом звонке, ни о «Сексуальном, злом Гасе», ни о Зачарованной Шляпе – ни о чем другом, пока не закончим нашу работу. Это показалось мне хорошей идеей, так как уборка помогала мне не чувствовать горечи. Каждый раз, когда мой мозг хотя бы намекал на мысль о Гасе, горечь возвращалась.

В шесть Шади решила, что работа закончена, и отправила меня в душ первой, а сама занялась ужином. Она приготовила рататуй, которого, очевидно, страстно желала с тех пор, как посмотрела мультфильм «Рататуй» с младшими сестрами Рики в выходные на четвертое июля.

– Ты можешь рассказать мне о нем? – спросила я, когда мы сели по одну сторону стола, повернувшись спиной к окну в дом Гаса, хотя оно и жалюзи были закрыты. – Я все еще хочу услышать, что ты счастлива.

– Давай после обеда, – сказала Шади.

И снова она оказалась права. Оказалось, что мне нужна еще одна посиделка с овощными деликатесами и приятной светской беседой. А также с тем, что мы когда-то смотрели и читали, будь то ролики в Одноклассниках или старые книги. И конечно же телешоу, из которых я признаю только «Веронику Марс».

После ужина небо затянуло тучами, и пока я мыла тарелки и столовое серебро, Шади готовила нам «Сазерак»^[65]. Начался сильный дождь, раскаты далекого грома сотрясали дом, словно далекое землетрясение. Когда я вытерла последнюю тарелку и убрала ее в шкафчик справа от духовки, Шади протянула мне стакан, и мы пошли к дивану, на котором я провела свою первую ночь. Там мы свернулись калачиками в противоположных углах дивана, поджав ноги под одеялом, и она попросила начать разговор с самого начала.

Глава 27

Дождь

Мы проговорили всю ночь, а гроза гремела над нами своими раскатами, которые, как волны, отдалялись, а потом возвращались с новой порцией грома и молнии. Казалось, что она вот-вот утихнет, но этого не происходило. Наш разговор длился так долго, что нам приходилось делать перерывы на слезы – мои и Шади – и на приготовление свежих коктейлей. За время нашей Шади тяжело расставалась с парнями около пяти раз.

– Самое время пойти мне навстречу, – заверила она меня. – Мне нужно, чтобы ты много плакала. По крайней мере тогда меня не будет мучать совесть, когда Рики разобьет мне сердце, и я прибегу к тебе в слезах.

– А это тебе реально грозит? – спросила я, шмыгая носом. Шади глубоко вздохнула:

– Почти наверняка.

У Шади была привычка влюбляться в мужчин, которые совершенно не были готовы влюбляться. Это всегда начиналось как нечто случайное – как росток, который вдруг пустил корни. А потом всегда что-то образовывалось на ее пути, что-то, находившееся там с самого начала, но сперва не создававшее проблем, когда все развивалось действительно случайным образом.

У нее были повар, оказавшийся наркоманом, скейтбордист, оказавшийся алкоголиком, и весьма перспективный наставник, но по программе работы с неблагополучной молодежью. Он в какой-то момент сказал Шади, что любит ее, но признался, что еще несколько лет хочет побыть свободным.

Многое из того, что связано с моей лучшей подругой, вводило женихов из Чикаго в заблуждение. Она была эксцентричной и шумной, склонной к запоям и ночным вечеринкам, привыкшей к случайному сексу в самых неподходящих местах. Всегда была самой смешной и самой потрясающей в любой компании. Она выкладывала в основном свои обнаженные селфи со все возрастающей регулярностью. Была загадочной и одновременно подходила под стереотип мужской фантазии. Но в глубине души оставалась самым романтичным человеком.

Связываясь с кем-то, она раскрывалась, как роза, обнажая самое нежное, чистое, бескорыстное и преданное сердце, которое я когда-либо знала. И когда мальчики, с которыми Шади случайно встречалась, открывали эту ее сторону, они часто влюблялись в нее по уши так же, как и она в них. Но она мечтала о будущем, на которое никто из них не рассчитывал с самого начала.

– Я хотела бы сделать все, чтобы такого больше не было, – сказала она мне тогда.

– Нет, не надо, – поддразнила я, и медленная улыбка расплылась по ее лицу.

– Я и люблю, и презираю влюбленность, – рассказывала она мне.

– У меня то же самое чувство, – согласилась я. – Нет никого хуже мужчин.

– Они самые плохие, – пропела она.

Несколько секунд мы молчали, слезы на моих щеках высохли. Солнце начало подниматься, но грозовые тучи все еще закрывали его, немного затемняя странный голубоватый свет, который пробивался через жалюзи на окне.

– Мне кажется, что пришло время, – сказала она наконец.

– Для чего? – cпросила я.

– Я думаю, пришла пора тебе влюбиться, – объяснила она. – Все это время я знала тебя, но так и не видела этого. Думаю, что пора.

– Ты знала меня еще до Жака и видела, чем все закончилось.

– Да, – ответила Шади, пожимая плечами. – Я знаю, что ты была с Жаком. И может быть, в конце концов ты и сейчас придешь к тому же финалу, что и тогда. Но ты в Жака никогда не была влюблена, Яна.

– Значит, влюбленность – это та часть в отношениях, которая причиняет боль? – спросила я с невеселым смешком. – А если ты войдешь в отношения, не причинив себе боли, то, считай, и не было любви?

– Нет, – серьезно ответила Шади. – От влюбленности у тебя захватывает дух. Это та часть отношений, когда ты не можешь поверить, что человек, стоящий перед тобой, существует и не случайно появился в твоей жизни. Влюбленность должна заставить тебя чувствовать себя счастливой, живой, живущей здесь и сейчас.

Слезы застилали мне глаза. Я действительно чувствовала это с Гасом, а до него еще лишь один раз.

– Ты ошибаешься, что никогда не видела этого у меня, – сказала я, и Шади задумчиво склонила голову набок. – Именно это я и почувствовала, когда нашла тебя.

На лице Шади появилась улыбка, и она бросила мне одну из диванных подушек.

– Я тоже люблю тебя, Яна, – сказала она мне.

– Но я люблю тебя больше.

Через мгновение ее улыбка исчезла, и она огорченно покачала головой.

– Я уверена, что Гас тебя тоже любит, – сказала она. – Я это чувствую.

– Ты даже не видела нас вместе, – заметила я. – Ты даже толком с ним не знакома.

– Я это чувствую.

Она махнула рукой в сторону стены как раз в тот момент, когда еще один громовой раскат сотряс дом и молния полыхнула в окнах.

– Это буквально сквозит из его дома. Кроме того, я же экстрасенс.

– Так вот оно что!

– Именно так, – заключила Шади.

* * *

Я не знаю, сколько времени прошло между тем моментом, когда я наконец заснула на диване, и тем, когда раздался стук в дверь. Может быть, секунды, а может быть и часы. Гостиная все еще была затемнена от грозовых туч, и гром все еще сотрясал половицы.

Шади резко выпрямилась в дальнем конце дивана и прижала одеяло к груди. Ее зеленые глаза расширились от ужаса, и она прошипела в полумраке:

– Нас что, убьют топором?

Затем я услышал голос Гаса, доносящийся из-за двери:

– Январия.

Шади откинулась на подлокотник дивана:

– Это он, не так ли?

В дверь снова постучали, и я встала, не понимая, что делаю. Что я должна делать? Что хочу делать? Я вопросительно посмотрела на Шади. Та пожала плечами, когда раздался еще один стук.

– Пожалуйста, – сказал Гас. – Пожалуйста, Яна, я уйду, если ты не хочешь меня видеть, но, пожалуйста, поговори со мной.

За дверью повисла тишина, сопровождаемая лишь воем ветра. Казалось, он, как многоточие, настаивал на продолжении фразы. Мое горло болезненно сжалось, как будто мне нужно было что-то проглотить, прежде чем смочь выдавить слова.

– А что бы ты сделала? – спросила я Шади.

Она глубоко вздохнула:

– Ты же знаешь, что я сделаю, Яна.

Она уже говорила мне прошлой ночью: «Я хотела бы что-нибудь предпринять, чтобы остановить это». Ирония судьбы состояла в том, что она могла что-то сделать, чтобы прекратить отношения, но никогда не смогла бы заставить себя оставить текстовые сообщения и телефонные звонки без ответа. Она не смогла бы убедить себя не навещать семью своего бывшего любовника на национальный праздник, как не смогла бы отказаться от возможности продолжать «неформальные» встречи.

Я не знала да и не могла знать, что Гас собирался рассказать мне о прошлом вечере и о Наоми. Однако я смогла бы пережить это.

Я вспомнила тот момент в машине, когда пыталась выбросить из головы эти воспоминания. Тогда если я и оглянулась бы назад, то смогла бы сказать себе: «Все, что было, того стоило». Сказать себе, что в течение нескольких недель я была более счастлива, чем за весь прошедший год. «Да, так оно и было», – подумала я, и это было правдой.

У меня перехватило дыхание, как будто я снова голая бросилась в холодные волны озера Мичиган. Я была благодарна судьбе за то, что осталась тогда жива, вспоминая, как мимо меня проплывал мусор. Я была рада, что Шади здесь. Была благодарна за то, что все-таки прочитала наконец письма от отца, и за то, что переехала жить по соседству с Августом Эвереттом.

Что бы ни случилось потом, я смогу пережить все это, как Шади до этого много раз. К тому времени, как я все это осознала и пошла открывать, прошла, должно быть, целая минута. Она прошла без очередного стука в дверь и криков, и я слышала, как бешено колотилось мое сердце. А Шади смотрела на меня и хлопала в ладоши с дивана, как будто смотрела олимпийские гонки с трибун.

Я распахнула дверь на темную, грозовую веранду. Увидела, что там пусто, выбежала босиком на лестницу и заглянула во двор, проверила вид на улицу и лестницу по соседству.

Гаса нигде не было видно. Я безрассудно побежала вниз по ступенькам, но на полпути до его дома трава закончилась и пальцы моих ног стали уходить в грязь. Я уже дошла до двора Гаса, когда меня осенило: его машины здесь не было.

Он уехал, и я чувствовала, как сильно скучаю по нему. Даже снова хотела начать плакать, но все мои слезы, видимо, были израсходованы и глаза оставались сухими. Ребра болели, все внутри болело. Плечи дрожали, а лицо было мокрым от ливня, накрывшего нашу маленькую «пляжную» улицу. Вся она теперь была затоплена, и ручейки стремительно уносили листья и мусор.

Мне хотелось закричать. Я была так терпелива с Гасом все лето. Рассказала ему обо всех своих планах и обо всей своей жизни. А теперь отказалась от того, что, вероятно, было нашим последним шансом.

Я прижала тыльную сторону ладони ко рту, когда рваный всхлип вырвался из моей груди. Мне хотелось рухнуть в залитую водой улицу и раствориться в ней. И все это потому, что я точно знала, что Шади была права. Наконец-то я влюбилась. Это было невероятной случайностью, судьбой, чтобы я нашла возможность встретиться с кем-то, кого смогла бы полюбить. Им оказался Гас Эверетт, и я все еще чувствовала себя счастливой, хотя должна была чувствовать себя несчастной.

Краем глаза я увидела свет и повернулась на него, ожидая увидеть Шади на веранде. Но свет шел не с моей веранды, а с веранды Гаса. А потом заиграла музыка, такая же громкая, как и в ту первую ночь. Как будто в их уютном тупичке развернулся фестиваль музыки и искусства Боннару. Раздался голос Шинейд О’Коннор – печальные вступительные строки композиции «Ничто не сравнится с тобой».

Дверь дома открылась, и Гас вышел на свет. Он был такой же мокрый, как и я. Вопреки всему его мятые волнистые волосы как-то умудрялись не поддаваться гравитации и торчали под странными углами, придавая Гасу сонный вид.

Песня все еще звучала на улице, прерываемая лишь редкими отдаленными раскатами отступающей грозы, когда Гас подошел ко мне прямо под дождем. Он выглядел так же неуверенно, как и всегда. У него был такой вид, словно он не знал, смеяться ему или плакать, впрочем, мои чувства были те же. Подойдя ко мне, он попытался что-то сказать, но понял, что песня включена слишком громко. Меня трясло, зубы стучали, но холода я не ощушала. Я чувствовала себя так, словно покинула свое тело.

– Я совсем не планировал этого! – наконец прокричал Гас сквозь музыку, многозначительно указывая подбородком на свой дом.

Улыбка мелькнула на моем лице, хотя я испытывала только боль.

– Я думал…

Он провел рукой по волосам и огляделся:

– Даже не знаю. Я подумал, может, мы потанцуем.

Смех вырвался из меня, удивив нас обоих, и лицо Гаса просветлело от этого звука. Как только смех затих, слезы снова хлынули из моих глаз, и я почувствовала жжение в носу.

– Ты собираешься танцевать со мной под дождем? – спросила я заплетающимся языком.

– Я обещал тебе, – серьезно сказал он, обнимая меня за талию. – Сказал, что научусь.

Я покачала головой и попыталась успокоиться и говорить ровно:

– Ты не обязан давать мне никаких обещаний, Гас.

Он медленно притянул меня к себе и обнял, тепло его тела лишь слегка приглушалось холодом дождя.

– Важно то, что сейчас, – прошептал он прямо над правым ухом, раскачивая меня из стороны в сторону в нежном подобии танца.

На той вечеринке братства он танцевал со мной совсем иначе. Сейчас была «Нежная Январия», которая никогда не могла скрыть своих мыслей. Январия, которую он всегда боялся сломать.

У меня перехватило горло. Мне было почти больно, когда он держал меня вот так. Ведь я не знала, что он собирается мне сказать и не будет ли это вообще последний раз, когда он обнимал меня. Я попыталась что-то сказать ему, хотела подчеркнуть, что он не обязан мне и что я понимаю сложное положение в его жизни. Но не смогла издать ни звука. Его рука оказалась в моих влажных волосах, и я остановила очередной поток слез, уткнувшись лицом в его мокрое плечо.

– Я думала, ты уже ушел. Твой автомобиль…

Я замолчала.

– Он застрял и прямо сейчас стоит на обочине дороги, – сказал Гас. – Дождь такой, как будто наступил конец света.

Он выдавил из себя улыбку, а я и не пыталась. Все равно моя улыбка не могла сравниться с его улыбкой.

Песня закончилась, но мы все еще качались в танце, держась друг за друга. Я была в ужасе от того момента, когда он отпустил меня, но продолжал пристально смотреть, словно оценивал что-то.

– Я звонил тебе, – сказал он, и я кивнула, потому что не могла не знать этого.

Я втянула воздух в легкие и спросила:

– Это была Наоми?

Я не стала уточнять, что имею в виду ту красивую женщину на мероприятии, но в этом и не было необходимости.

– Да, – тихо ответил Гас.

Еще несколько секунд мы оба не решались нарушить молчание.

– Она хотела поговорить, – наконец сказал он. – Мы пошли выпить в бар по соседству.

Я все еще стою на ногах, – подумала я. Нет, не совсем так. Я уже прислонилась к Гасу, позволяя ему взять на себя большую часть моего веса. Но была жива. А Шади ждала меня дома. Со мной все будет в порядке.

– Она хочет снова быть вместе, – выдавила я, желая задать вопрос, но он прозвучал скорее как констатация.

Гас отодвинулся, чтобы заглянуть мне в глаза. Я не ответила ему взаимностью, поскольку хотела и дальше прижиматься щекой к его груди.

– Я думаю, что некоторое время назад Наоми с Паркер еще общались, но сейчас нет, – сказал Гас, снова кладя подбородок мне на макушку. Его руки крепче сжали мою спину. – Наоми сказала, что уже давно думала отбить меня, но хотела подождать. Чтобы убедиться в своих чувствах. Случайные связи и все такое…

– Как у вас может быть случайная связь? – спросила я. – Ты же ее муж.

Его грубый смех пронзил меня насквозь.

– Я и сказал что-то в этом роде.

Мой желудок сжался.

– Наоми – неплохой человек, – произнес Гас, словно успокаивая меня.

У меня снова скрутило живот.

– Рада это слышать, – ответила я.

– Неужели? – спросил Гас, наклонив голову. – Но почему?

– Думаю, ты не стал бы жениться на плохом человеке. Да вообще никто не должен жениться на плохих людях. Ладно, может быть такие же плохие люди…

– В том-то и дело, – тихо сказал Гас. – Она спросила, смогу ли я когда-нибудь простить ее. И думаю, что смогу. Наверное, когда-нибудь… потом.

Моего ответа не последовало.

– А потом она спросила, могу ли я снова увидеть себя с ней, и… я сумел это себе представить. Думаю, что это возможно.

Я подумала, что, может быть, мне стоит что-нибудь сказать. Типа «А… Хорошо. И что ж тогда?» Но боль, родившаяся во мне, казалось, не хотела этого. Она бушевала во мне.

– Гас – прошептала я и закрыла глаза, когда из них полились еще более горючие слезы. Но продолжать уже не могла и лишь отрицательно покачала головой.

– Она спросила, сможем ли мы склеить обратно наш брак, – пробормотал он, и мои руки обмякли. Я отступила от него на шаг, вытирая лицо и глядя на мокрую траву и свои грязные пальцы ног.

– Я не ожидал услышать от нее такое, – задыхаясь, произнес Гас. – И не знаю… Мне нужно было время, чтобы во всем разобраться. Поэтому я пошел домой и… Когда начал все обдумывать, мне захотелось позвонить тебе, но это было так эгоистично звонить тебе на такую тему и просить помочь мне разобраться. Так что я вчера весь день только об этом и думал. Сначала я подумал…

Он снова замолчал и как-то маниакально покачал головой.

– Я определенно мог бы снова жить с Наоми… Но даже если мы сможем быть вместе, я не думаю, что когда-нибудь снова женюсь. Все это было слишком грязно и болезненно. А потом я еще раз подумал об этом и понял, что не имел в виду ничего плохого.

Я зажмурилась, чтобы из глаз не хлынули новые слезы. «Пожалуйста, – мысленно умоляла я его. – Остановись». Мне хотелось бежать, но я чувствовала, что застряла в собственном теле.

– Январия, – тихо сказал он. – Посмотри на меня.

Я отрицательно покачала головой, прислушиваясь к его шагам по траве. Потом он вложил мои безжизненные руки в свои:

– Я имел в виду, что сделал это из-за нее и из-за себя. Я не имел в виду тебя.

Я открыла глаза и посмотрела ему в лицо сквозь туман слез. Его горло дрогнуло, а челюсть сжалась.

– Я никогда не встречал человека, которого бы настолько любил. Когда я думаю о том, чтобы быть с тобой каждый день, ничто во мне не испытывает неудобства. С тобой мне не тесно. А когда я думаю о том, что у меня с тобой будут такие же ссоры, как с Наоми, меня это не пугает. Потому что я доверяю тебе больше, чем кому-либо, даже Пит.

– Когда я думаю о тебе, Яна, – продолжил он, – и о том, как буду стирать с тобой белье, пробовать ужасный зеленый сок и ходить с тобой по антикварным магазинам, я уже чувствую себя счастливым. Мир выглядит иначе, чем когда-либо я представлял, и я не хочу чинить то, что сломано или что может пойти не так. Не хочу готовиться к худшему и упускать возможность быть с тобой.

– Я хочу быть тем, – продолжил он, – кто дает тебе то, что ты заслуживаешь. Хочу спать рядом с тобой каждую ночь и быть тем, кому ты жалуешься на неудачи в своей книжной работе. Я не думаю, что когда-либо смогу заслужить что-то из этого. Знаю, что между нами это не обязательно, но именно к этому я стремлюсь с тобой. Потому что знаю: независимо от того, как долго я буду любить тебя, это будет стоить того, что будет потом.

Эта мысль была так близка к той, что посетила меня сегодня вечером, а до этого еще раз, когда мы возвращались из Нового Эдема и наши руки сжимали рычаг переключения передач. Но теперь она звучала по-другому, и в животе у меня было немного кисло.

– Оно того стоит, – повторил он более спокойно и настойчиво.

– Ты не можешь этого знать, – прошептала я, медленно отступая и вытирая слезы с глаз.

– Отлично, – пробормотал Гас. – Я не могу этого знать. Но верю в это. Просто вижу это. Позволь мне доказать, что я прав. Позволь мне доказать, что я могу любить тебя вечно.

Мой голос звучал неубедительно тонко:

– Мы оба потерпели неудачу в жизни. Дело не только в тебе. Мне хотелось бы так думать, но это не так. Я человек-катастрофа. И чувствую, что мне нужно заново научиться всему, особенно тому, как быть влюбленной.

– С чего бы нам вообще начать?

С этими словами Гас отвел мои руки от залитого слезами лица и слабо улыбнулся. Но даже в пасмурном утреннем свете я заметила ямочку на его щеке. Его руки скользнули по моим бедрам, и он мягко притянул меня к себе, положив подбородок мне на голову.

– Вот с этого, – прошептал он мне в волосы.

У меня екнуло сердце. Возможно ли это? Я хотела этого так сильно, хотела каждой частичкой себя, именно как Гас и говорил.

– Смотря, как ты спишь, – сказал он дрожащим голосом, – я чувствую нечто особенное. Я поражен тем, что ты существуешь.

Слезы снова с силой хлынули из моих глаз.

– А что, если у нас не будет счастливого конца, Гас? – прошептала я.

Было видно, что он обдумывает это, но его руки все еще скользили, сжимались и толкали меня, как будто они не могли находиться на одном месте. Его темные глаза впились в мои глаза. И его взгляд был по-прежнему сексуальным и злым, но теперь он казался менее сексуальным и менее злым. Это был… просто Гас.

– Тогда, может быть, нам стоит сейчас насладиться нашим счастьем? – произнес Гас.

– Сейчас я счастлива.

Я произносила это, пробуя слова на вкус, перекатывая их на языке, как хорошее вино. Все обещания, которые мы когда-либо давали в жизни, сосредоточились в одном мгновении, в котором мы живем. Так и было.

Сейчас я счастлива. Я могла бы жить с этим. Могла бы научиться жить с этим.

Он медленно начал раскачивать меня взад и вперед. Я обвила руками его шею, а он обхватил меня за талию. И мы двигались, учась танцевать под дождем.

Глава 28

Спустя девять месяцев

– Готова? – спросил Гас.

Я прижимала к груди предварительный экземпляр «Великого семейства Маркони», подозревая, что никогда не буду по-настоящему готова. Не для этой книги и не для него, Августа Эверетта. Но оторваться от него было все равно что упасть головой вниз с самолета, и я могла только надеяться, что кто-то внизу решит подняться и подхватить меня. Я спросила Гаса:

– А ты?

Он склонил голову набок и задумался. Он только что достиг стадии редактирования своей книги, поэтому его рукопись была скреплена простыми канцелярскими скрепками, а не дешевым переплетом в мягкой обложке, используемым для предварительных копий.

В конце концов моя книга была продана за три недели до его книги, но его книгу продали дороже. Мы оба решили отказаться от псевдонимов, поскольку писали книги, которыми гордились. Хоть они и отличались от того, что мы делали обычно, они все равно оставались нашими.

Было странно не разглядеть маленького солнца над волнами – эмблемы «Сэнди Лоу» – на корешке, где она неизменно присутствовала на всех моих других книгах. Но я знала, что на моей следующей работе – «Ворчуне» – эмблема будет той же, и это радовало.

От книги «Ворчун» мои читатели будут в восторге. Мне она тоже нравилась. Не больше и не меньше, чем я полюбила «Семью Маркони». Но, возможно, я чувствовала себя более защищенной в случае с «Маркони», чем с другими своими работами, потому что не знала, как их будут судить.

Аня настаивала на том, что любой, кто не захочет запеленать книгу о Маркони в самый мягкий шелк суперобложки, просто свинья и не нуждается в жемчуге. Конечно, она не написала, а сказала это мне лично, когда сегодня утром отправляла первую рецензию. Эта рецензия была в основном положительной, за исключением того, что характеризовала всех героев как «неуклюжих», а Элеонору ни много ни мало «слишком назойливой».

– Думаю, что да, готов, – ответил Гас и протянул мне свою стопку страниц.

У него не было причин для беспокойства, и я мысленно сказала себе, что тоже не волнуюсь. В прошлом году я прочитала обе его книги, а он прочел все три мои, и до сих пор сочинения друг друга не вызывали у нас отвращения.

На самом деле чтение «Откровений» было похоже на плавание в море мыслей Гаса. Эта книга была душераздирающей и красивой, но она содержала некоторые очень смешные моменты, а чаще очень странные.

Я передала ему свою книгу, и он ухмыльнулся, глядя на иллюстрированную обложку – на полосы циркового шатра, спускающиеся в завитки снизу. Эти ленты словно обвивались вокруг силуэтов персонажей, связывая их вместе.

– Сегодня хороший день, – сказал Гас.

Иногда он говорил это и прежде – обычно когда мы были в процессе чего-то обыденного. Например, когда мы загружали посудомоечную машину или в нашей домашней одежде вытирали пыль в передней комнате его дома. В феврале я продала папин дом и с тех пор много времени проводила в соседском пляжном домике. Впрочем, иногда Гас приезжал ко мне на квартиру в город. Моя квартира находилась над музыкальным магазином, и днем, работая в моем укромном уголке для завтрака, мы могли слышать, как бродячие студенты колледжа останавливались, чтобы проверить барабанные установки, которые они никогда не поместили бы в своих общежитиях. Хоть это беспокоило нас, но в этом было нечто нас сближающее. Честно говоря, иногда нам с Гасом даже нравилось ворчать вместе.

Вечером, когда магазин закрывался, его владельцы, брат и сестра средних лет с одинаковыми костяными клипсами в ушах, всегда включали музыку погромче (Дилана, Нила Янга, Crazy Horse или The Rolling Stones), а потом сидели на заднем крыльце, покуривая одну сигарету на двоих. Мы с Гасом сидели на моем крошечном балкончике над ними и позволяли запахам и звукам плыть к нам. «Хороший денек», – говорил Август, а если он случайно захлопывал балконную дверь, запирая нас на нем, то произносил что-то вроде: «Ну и денек, черт возьми».

А потом он спускался по пожарной лестнице к курящим брату и сестре и спрашивал, можно ли ему пройти через магазин по «черной» внутренней лестнице, получал на это ответ «Конечно, чувак» и через минуту появлялся позади меня со свежим пивом в руке.

Иногда я скучала по кухне своего старого дома, по той раскрашенной вручную бело-голубой плитке. Но в последние несколько недель, когда лето только начиналось, я слышала шум и смех семьи из шести человек, которая жила в нем, и мне казалось, что они ценят этот дом так же, как и я. Может быть, когда-нибудь один из четверых детей опишет эти виды своим собственным детям, как воспоминание, которое смогло сохраниться ярким, в то время как все остальное стало расплывчатым и серым.

– Сегодня хороший день, – согласилась я. Завтра годовщина того дня, когда Наоми покинула Гаса, а также ночь его тридцатитрехлетия. Да и он наконец сказал Маркхэм, что предпочел бы не устраивать ту большую вечеринку.

– Я просто хочу посидеть на пляже и почитать, – сказал он. Именно таков был наш план на последние две недели работы над книгами. В конце концов мы обменивались последними книгами и читали их, сидя на улице.

Я была, конечно, удивлена, что он предложил это своему адвокату и подруге. Хотя мы оба любили этот вид отдыха, за последний год я убедилась, что Август не лжет о том, как мало времени он проводит на пляже. Он считал, что днем здесь слишком людно, а ночью – слишком холодно, чтобы купаться. Так что мы провели там гораздо больше времени в январе и феврале, гуляя по замерзшей глади, протягивая друг другу руки, когда стояли в свете заходящего солнца и наслаждались ветерком, который колыхал наши куртки.

Озеро замерзало основательно, и мы могли даже пройти по нему мимо маяка, в который однажды въехал мой отец на своем трехколесном велосипеде. И более того, снега наваливало столько, что мы могли подняться до самой вершины маяка. Мы влезали на нее, как будто она была частью какой-то потерянной цивилизации под нами. Рука Гаса обвилась вокруг моей шеи, когда он напевал: «Сейчас июнь в январе, потому что я влюблен».

Мне пришлось купить пуховое пальто. Такое больше похожее на спальный мешок с рукавами. Капюшон с меховой подкладкой и меховым воротником, а ниже набитый пухом мешок до самых лодыжек из мембранной ткани. И все же мне иногда приходилось поддевать под него толстовку и футболку с длинными рукавами.

Но солнце в те зимние дни было ослепительно ярким, отражалось от каждого хрустального края льда острее, чем даже это показалось мне в первый день. Как будто мы были на другой планете – только Гас и я, ближе к нашей звезде, чем все остальные. Наши лица так немели от холода, что мы не чувствовали их. А когда мы возвращались в дом, наши пальцы становились фиолетовыми (перчатки почти не помогали), а щеки пылали огнем. Тогда мы включали газовый камин и падали на диван, дрожа и не переставая болтать при этом. Мы так мерзли, но речи не было, чтобы сразу раздеться и свернуться под одеялами калачиками.

– Январь, январь, – напевал Гас, стуча зубами от холода. – Даже если не будет снежинок, у нас будет Январь круглый год.

Раньше я никогда не любила зиму, но теперь все поняла. Сидеть на одеяле на песке весь вечер было приятно, и мы делили эти сверкающие волны с тремя дюжинами других людей. Это была совсем другая красота – слышать крики и визги, поднимающиеся в краткие моменты между грохотом воды о берег. Это было больше похоже на те ночи, когда я сидела на заднем дворе у родителей, слушая, как соседские дети гоняются за светлячками. Я была рада, что Гас решил окунуться в романтику.

Мы почитали пару часов, а потом в темноте побрели домой. В ту ночь я спала у него дома, а когда проснулась, он уже встал и из кухни доносилось журчание чайника.

В тот же день мы вернулись на пляж и снова сели рядом, читая книги друг друга. Мне было интересно, что он подумает об окончании моей книги, ощутит ли он его слишком надуманным или вообще будет разочарован, что я не посвятила себя «несчастливым концовкам».

Но его книга оказалась короче, и я закончила ее первой – причем с таким взрывом смеха, что Гас испуганно оторвал взгляд от страницы.

– Что? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой:

– Я расскажу тебе потом, когда ты закончишь читать.

Я лежала на песке и смотрела в лиловое вечернее небо. Солнце начало садиться, и мы уже давно не ели. В животе у меня урчало, и я подавила еще один смешок.

Новая книга Гаса, получившая рабочее название «Чаша уже разбита», не имела ничего общего с романтической комедией, хотя в ней и была сильная романтическая нить, мастерски вплетенная в сюжет. Ее концовка хоть и не была хеппи-эндом, оказалась все же чрезвычайно близка к этому.

Главный герой его романа, Трэвис, покинул секту со всеми необходимыми доказательствами и даже уговорил Дорис уехать с ним. Они были счастливы, чрезвычайно счастливы, но не более чем за одну-две страницы. «Метеорит конца света», предсказанный пророком, все же упал на Землю.

Мир после этого не перестал существовать. Фактически Трэвис и Дорис оказались единственными человеческими жертвами этой катастрофы. Космический булыжник упал в стороне от лагеря из трейлеров и врезался в лес рядом с дорогой, по которой они уезжали. Но дело было даже не в смертоносном булыжнике, сам метеорит не убил их. Секундное отвлечение внимания, и Трэвис потерял из виду дорогу, изгибам которой он так старательно следовал.

Правая шина соскочила с обочины, и когда он слишком сильно повернул ее назад, то на полном ходу врезался в собственный полуприцеп, который пролетал мимо них в противоположном направлении. С криком главных героев машина полетела, смятая, как растоптанная консервная банка.

Я закрыла глаза и снова подавила смех. Я не знала, почему не могу перестать смеяться, но вскоре ощущение в животе усилилось, и я поняла, что уже не смеюсь, а плачу. Я чувствовала себя побежденной и одновременно понимала свою победу в этом пари.

Злясь от мысли, что эти персонажи заслуживали лучшего, чем они получили, я как-то утешала себя собственным опытом. «Да, – думала я. – Вот так в жизни чувствуешь себя слишком часто». Словно ты делаешь все возможное, чтобы выжить, только для того, чтобы тебя прибило что-то, что находится вне твоего контроля, а может быть, даже какой-то темной частью самой себя.

Иногда это темное могло таиться в нашем теле. Наши клетки превращаются в яд и борются против нас. Или это хроническая боль, поднимающаяся по шее и обволакивающая снаружи кожу головы, пока не почувствуешь, как невидимые ногти впиваются в мозг.

Иногда это наша похоть, или разбитое сердце, или одиночество, или страх, заставляющий вас свернуть с дороги к чему-то, иногда это выбор, которого вы избегали месяцами или даже годами.

По крайней мере, последнее, что они видели, это был метеорит, летящий к Земле, и именно он отвлек их своей красотой. Нет, они не испугались. Они были загипнотизированы. Может быть, это все, на что можно надеяться в жизни.

Я не знала, как долго лежала так. Слезы тихо текли по моим щекам, и я неожиданно почувствовала, как грубый большой палец поймал одну из слезинок. Я открыла глаза и увидела над собой лицо Гаса. А небо уже почернело, наступала ночь. Если бы вы увидели этот оттенок на чьей-либо коже, у вас тоже скрутило бы живот. Это было и страшно, и великолепно. Странно, как одни и те же вещи могут быть отталкивающими в одних ситуациях и невероятными в других.

– Эй, – ласково проговорил он. – Что случилось?

Я села и вытерла лицо рукой.

– Вот тебе и хеппи-энд, – сказала я.

Гас нахмурился:

– Но это был счастливый конец.

– Для кого?

– Для них, – сказал Гас. – Они же были счастливы. Они ни о чем не жалели. Они победили. И им даже не нужно было этого предвидеть. Насколько нам известно, они живут в этом моменте вечно. Они вместе и при этом счастливы. Они свободны.

По моим рукам поползли мурашки. Я поняла, что он имел в виду. Я всегда была благодарна папе за то, что он ушел в неведении. И надеялась, что за день до этого они с мамой смотрели по телевизору что-то такое, что заставило его смеяться так сильно, что ему пришлось снять очки и смахнуть с глаз слезы. Может быть, что-то случилось с его лодкой. Я втайне надеялась, что он выпил слишком много печально известного маминого мартини, чтобы перед сном справиться с волнением.

Я рассказала об этом маме, когда приехала домой на Рождество. Она плакала и прижимала меня к себе.

– Что-то в этом роде, – призналась она. – Очень многое в нашей жизни происходило именно так.

Разговоры об отце с мамой шли урывками. Я научилась не давить на нее. А мама научилась выпускать эти рассказы из себя постепенно, иногда добавляя немного явно придуманного нелицеприятного.

– Это именно счастливый конец, – повторил Гас, возвращая меня в этот мир, на пляж. – А у тебя получился хеппи-энд? А так все прекрасно увязано.

– Едва ли, – ответила я. – Единственный мальчик, которого Элеонора когда-либо любила, женился не на ней.

– Да, и они с Ником, очевидно, собираются встретиться, – сказал Гас. – Это можно было почувствовать по всей книге. Было очевидно, что он влюблен в нее, и она ответила ему взаимностью.

Я закатила глаза:

– Я думаю, что ты просто проецируешь.

– Может быть, и так, – ответил он, улыбаясь мне в ответ.

– Думаю, мы оба потерпели неудачу, – сказала я, поднимаясь на ноги.

Гас последовал за мной, и мы двинулись вверх по извилистой тропинке.

– Мне так не кажется. Я думаю, что написал свою версию счастливого конца, а ты написала свою версию печальной концовки. Мы должны были написать то, что сами считаем правдой.

– И ты все еще веришь, что метеорит, упавший на Землю, это лучший вариант хеппи-энда в романе.

Гас рассмеялся.

Мы совершенно забыли включить свет на веранде, но споткнуться здесь было не обо что. У Гаса никогда не было мебели на веранде, а когда я отдала папину мебель Соне, мы решили накопить и купить свою собственную, а потом быстро забыли. Гас наконец вставил ключ в замок, затем замер и посмотрел на меня в полутьме, прежде чем повернуть его. Его рука нашла мою щеку, и теплые губы прижались к моим губам. Когда он отстранился, мои волосы зацепились за его ворот. Он тихо сказал:

– Если бы меня сбил метеорит, когда я был с тобой в машине, я бы решил, что сумел уйти на высокой ноте.

Мои щеки всегда пылали, когда он говорил подобные вещи, а ощущение лавы наполняло мой желудок. Он открыл дверь и, взяв меня за руку, завел внутрь. Гас положил рукописи на обувную полку возле двери. Но прежде чем он успел зажечь свет, поднялся хор голосов: «Сюрприз!»

Я в замешательстве замерла. Пит, Мэгги, моя мама с ее неописуемым волнистым начесом и льняными брюками, которые она надевала всякий раз, когда путешествовала, Шади и ее новый бойфренд – «Сексуальный луизианский оборотень», и Кайла Маркхэм стояли в кабинете. Все улыбались, как на рекламном щите зубной клиники, держа бокалы шампанского, и, что еще более озадачивало, одетые как пираты. А над дверью позади них висел украшенный мишурой баннер, на котором красочными буквами было написано: «С днем рождения!» Если говорить о грандиозных жестах, то это было самое странное, что я когда-либо видела.

– Что… – сказала я, не зная, куда идти дальше. – Это так… что…

Гас стоял рядом со мной. Когда я посмотрела на него, уголок его кривых губ приподнялся.

– У меня есть хорошая идея, Яна, – сказал он, опускаясь на колени передо мной. Моя рука все еще была в его руке, и я поняла, что меня бьет дрожь. Или это он дрожал, или мы оба дрожали. Он пристально посмотрел на меня в теплом свете своего кабинета.

Мой голос был тихим и показался мне жестяным:

– Еще один фильм про «Пиратов Карибского моря»?

Улыбка Гаса была такой широкой и полной, такой открытой, что если бы я наклонилась вперед, то, наверное, могла бы заглянуть ему прямо в горло и увидеть его бьющееся сердце.

– Январия Эндрюс, год назад я встретил тебя во второй раз, и это изменило мою жизнь. Мне все равно, чем это закончится, лишь бы я провел свою жизнь с тобой.

Он сунул руку в карман и вытащил маленький белый квадратик – смятый листок бумаги из блокнота, который выглядел так, будто его уже сотни раз сминали и разворачивали. Гас медленно развернул его еще раз и протянул мне, показывая три слова, написанные на нем большими черными буквами.

ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ

Может быть, мне стоило не торопиться и написать ответ. Но я вместо этого схватила его за шею и поцеловала.

– Да, – сказала я ему прямо в губы. А потом еще раз: – Да! Да!

Пит и Мэгги закричали. Мама захлопала в ладоши, а Шади бросилась вперед, чтобы обнять меня.

В книгах я всегда чувствовала, что «долго и счастливо» это как некое начало новой жизни, но для меня это было не так. Мое «долго и счастливо» представляло собой нить сплетенных вместе «счастливых» моментов, уходящих корнями в прошлое не только на год, но и на тридцать лет назад. Моя жизнь уже началась, так что этот день не был ни концом, ни началом.

Это был просто еще один хороший день. Идеальный день. Мгновенное счастье, такое огромное и глубокое, что я знала или, скорее, верила, что мне не нужно беспокоиться о завтрашнем дне.

Благодарности

За каждой книгой, которая выходит в свет, стоит целый коллектив неравнодушных людей. Вот и эта книга едва ли могла иметь еще более существенную поддержку со стороны тех, кто отстаивал необходимость ее выхода в свет на каждом этапе многоступенчатого процесса. Во-первых, огромное спасибо моему замечательному редактору Аманде Бержерон, чье мастерство, страсть и доброта сделали каждую минуту, проведенную мной над этой книгой, чистым наслаждением. Никто не смог бы понять и усовершенствовать историю Январии и Гаса так, как она, и я бесконечно благодарна ей за это. Я все еще в восторге от того, что работала с ней.

Также моя благодарность всем остальным членам неподражаемой команды, трудившейся в Беркли: Джессике Макдоннелл, Клэр Сион, Синди Хван, Грейс Хаус, Марте Чиполле и всем остальным. Я чувствую себя такой счастливой, что нашла среди них и дом, и семью. Огромное спасибо Лане Попович – первому человеку, который прочитал эту книгу еще в черновиках, – за то, что она всегда верила в меня. Она же и вдохновила меня на создание лучшего в мире вымышленного литературного агента, Ани.

Спасибо также моему реальному литературному агенту Тейлор Хаггерти, которая также была близка к литагенту моей мечты. Она являлась путеводной звездой для меня на протяжении всего этого процесса. Едва ли я смогла бы создать роман «Пляжное чтение» без ее участия и без участия других замечательных людей из литературного агентства Root Literary: Холли Рут, Мелани Кастильо и Молли О’Нил. Огромная благодарность также моему невероятно подкованному агенту по иностранным правам Хизер Барор и остальным сотрудникам агентства Baror International, а также Мэри Пендер из UTA, которая оказывала мне невероятную поддержку с самого начала этой большой работы.

Я также должна поблагодарить мою дорогую подругу Лиз Тинг – одну из первых, кто рискнул читать мое творчество. Воистину, все это было бы невозможно без нее. Я бесконечно благодарна ей и Мариссе Гроссман за то, что они были в моей команде с самого начала.

Также есть много и других людей, без которых я не состоялась бы как писательница и как личность. Особенно я должна поблагодарить Бриттани Кавалларо, Паркера Пивихауса, Джеффа Зентнера, Райли Редгейта, Керри Клеттера, Адриану Мейтер, Дэвида Арнольда, Джанет Макнелли, Кэндис Монтгомери, Техлор Кей Меджиа и Анну Бреслоу за то, что они были для меня такими замечательными друзьями и вместе обеспечили мне такое прекрасное и яркое общество писателей. Все они блестящие писатели и неистово веселые люди, не говоря уже о том, что их общество действительно очень милое.

И конечно, я не смогла бы писать о семье, дружбе и любви, если бы сама не имела потрясающую семью, друзей и партнеров.

Спасибо бабушке и дедушке, родителям, братьям, сестрам и целой своре собак, которые всегда окружали меня своей любовью. Спасибо Меган и Ноше – женщинам, чья дружба научила меня писать о лучших друзьях так, как надо. Конечно, отдельное спасибо за любовь всей моей жизни – за моего самого любимого мужчину, Джоуи. Каждое мгновение с ним – это огромное и самое глубокое счастье, о котором я только могла мечтать. С ним в моей жизни трудно не быть романтичной.

1

Brown Eyed Girls – южнокорейская гёрл-группа.

2

Петух в вине (кок-о-вен, фр. coq au vin) – классическое блюдо французской кухни из курятины.

3

Airbnb (рус. «Эйрбиэнби») – онлайн-площадка для размещения, поиска и краткосрочной аренды частного жилья по всему миру.

4

Дулут – город в штате Миннесота, административный центр округа Сент-Луис.

5

Речь идет о фильме «Матильда» (Matilda) 1996 года, где мисс Ханни, учительница девочки-вундеркинда, заменяет ей мать.

6

Песня Дина Мартина (Dean Martin) «June in January», отсюда и Январия.

7

Буквальный перевод названия композиции «Everybody Hurts» группы R.E.M.

8

*Jell-O-wrestling – популярная забава.

9

«Свободные» – американский музыкальный кинофильм 1984 года. Главный герой переезжает с семьей в тихий провинциальный городок, в котором запрещены рок-музыка и танцы.

10

Американский обувной дизайнер, предприниматель и основатель обувной компании Stuart Weitzman.

11

Peet’s Coffee – известный кофейный бренд.

12

Роллер-дерби – контактный командный вид спорта на роликовых коньках. Преимущественно женский.

13

Хабиби – арабское слово, означающее «мой дорогой» или «любимый» в мужском роде, но в современном сленге это и «милый/милая», и «любимый/любимая», и «друг/подруга». Здесь «милок/дорогуша».

14

**Another Brick in the Wall – название сразу трех композиций из рок-оперы The Wall группы Pink Floyd.

15

*Полный карман букетов (англ.).

16

Полный карман у Пит.

17

«О благодать», всемирно известный под своим английским названием «Amazing Grace» (букв. «Изумительная благодать») это христианский гимн, изданный в 1779 году.

18

*Пиво-понг – алкогольная игра, в которой игроки бросают мячик для настольного тенниса (пинг-понга) через стол, стремясь попасть им в кружку или стакан с пивом, стоящий на другом конце этого стола.

19

Композиция группы Darude.

20

«Когда Гарри встретил Салли» (When Harry Met Sally…) – американская романтическая комедия.

21

«Великий американский роман» – это идеал романа, который показывает культуру США в определенный период истории. Таковыми признаны около четырех десятков классических американских произведений.

22

«Джильи» – американская кинокомедия. Фильм получил шесть антипремий «Золотая малина», в том числе в таких номинациях, как «худший фильм», «худший режиссёр», «худший актёр» и «худшая актриса». В 2010 году номинировался на «Золотую малину» как «Худший фильм десятилетия».

23

«Джек Ричер» – американский детективный триллер, экранизация романа «Один выстрел».

24

Rochambeau – одно из названий игры «Камень, ножницы, бумага» в США.

25

Здесь игра слов. Наномороженое Dippin’ Dots («падающие точки») – продукт американской компании, производителя гранулированного мороженого.

26

Крейгслист (англ. Craigslist, дословно – каталог Крейга по имени основателя Крейга Ньюмарка) – сайт электронных объявлений, пользующийся большой популярностью у американцев.

27

Тейлор Элисон Свифт – американская кантри-поп-исполнительница, имеется в виду ее клип на песню «You belong with me».

28

Carhartt, Inc. – американская компания-производитель одежды.

29

Пьета`,Пиета` (от итал. pietа «жалость») – иконография сцены оплакивания Христа Девой Марией с изображением Богоматери и мертвого Христа, лежащего у нее на коленях.

30

JANUARY, JANUARY, WHEREFORE ART THOU, JANUARY? – Подражание Шекспиру «Ромео и Джульета» (O Romeo, Romeo! wherefore art thou Romeo?).

31

Путь святого Иакова, или Эль Камино де Сантьяго – паломническая дорога к предполагаемой могиле апостола Иакова в городе Сантьяго-де-Компостела, главная часть которой пролегает в Северной Испании.

32

The Joshua Tree (с англ. – «Дерево Джошуа») – пятый студийный альбом ирландской рок-группы U2.

33

Venmo – это все более популярный способ перевода денег между друзьями, поскольку он осуществляется бесплатно. Western Union – американская компания, специализирующаяся на предоставлении услуг денежного посредничества.

34

«Белая комната» – это форма психологической пытки в виде полной изоляции в абсолютно белом помещении и ограничения сенсорной информации. Последствия для психики необратимы.

35

Betty Crocker – вымышленный телевизионный персонаж, который используется в рекламных кампаниях для продуктов питания и рецептов.

36

Wendy’s (дословно – «У Венди», офиц. рус. «Вендис») – американская сеть ресторанов быстрого питания. Дэйв Томас назвал свой ресторан в честь одной из дочерей, прозванной «Венди» ее братом и сестрами.

37

Вайл И. Койот (Wile E. Coyote) и Дорожный бегун (The Road Runner) – два персонажа серии короткометражных мультсериалов «Хитрый койот и Дорожный бегун».

38

Ирландская певица и композитор, известна не только благодаря своему творчеству, но и многочисленным скандалам, связанным с ее именем.

39

Джуэл Килчер – американская певица, композитор, актриса, поэт и филантроп.

40

Писатель-призрак, он же «литературный негр». Созданные им произведения не будут иметь его подписи. Слава и финансовая выгода отойдут заказчику, а реальный автор будет скрыт от публики.

41

«Изгой» – американская приключенческая драма режиссера Роберта Земекиса с Томом Хэнксом в главной роли.

42

*«Har» по-норвежски «есть». То есть фраза «Что есть, то есть». Норвежский язык распространен еще и в Америке и в Канаде.

43

Речь идет об автокинотеатре, где видео транслируется на большой экран, а звук – по радио.

44

За всю песню она не произносит его ни разу. Трюк со стороны Яны, чтобы Гас смотрел на актрису.

45

*Пинк-ай – австралийский сленг: пирушка, празднество, точнее, традиционные обрядовые празднества аборигенов, совпадающие по времени с христианским Рождеством, и связанные с этим напитки.

46

Рэд-ай – жаргон, крепкий дешевый виски, дословно «красный глаз».

47

Gatorade – серия спортивных напитков со сбалансированным содержанием воды, соли и сахара, которые выпускаются в США компанией PepsiCo.

48

Старейший производитель мексиканской текилы Jose Cuervo (Хосе Куэрво).

49

Кэри Грант (Cary Grant) – один из выдающихся киногероев Голливуда, воплотивший образ идеального мужчины – остроумного и смелого героя американских кинолент 40–50-х годов.

50

Pink eye («Розовый глаз») – разг., дешевый алкогольный напиток.

51

ЭпиПен (EpiPen) – раствор для внутримышечных инъекций, предназначенный для экстренной помощи при возникновении внезапных опасных для жизни аллергических реакций.

52

Джек Ричер – один из лучших литературных следователей военной полиции.

53

YMCA, ИМКА – молодежная волонтерская организация. Стала известна благодаря организации детских лагерей.

54

Beanbag toss – популярная в США игра с деревянными платформами с дырками, в которые надо попадать мешочками.

55

Ссылка на фильм «Изгой» 2000 года с Томом Хэнксом в главной роли.

56

В шутке Яны есть смысл. Американские размеры мужской и женской обуви идут по разным шкалам. 7,5 размер соответствует мужскому 39,5 и женскому 36,5.

57

Канкуґн (исп. Cancuґn) – крупный курортный город в Мексике, побережье Ривьера Майя, полуостров Юкатан.

58

Три балбеса – трио американских артистов водевиля, известны по своим ролям в 190 короткометражных фильмах, которые регулярно транслировались на телевидении с 1958 года.

59

Шутливый забег на двоих, в котором правая нога одного связана с левой ногой другого, так что пара бежит как трехногое существо.

60

«Give-up pants» – на сленге означает штаны, не соответствующие ситуации. В данном случае, не уличные, чтобы не было соблазна выходить на улицу.

61

FedEx Corporation – американская компания, предоставляющая почтовые, курьерские и другие услуги логистики по всему миру.

62

It’s June in January, because I’m in love. Композиция «June in January» группы Julie London.

63

Вайл И. Койот и Дорожный бегун – два персонажа одноименной серии короткометражных мультсериалов. Дорожный бегун – высокая, стройная и очень быстрая птица сине-фиолетового цвета.

64

Намек на глубокую печаль.

65

«Сазерак» (Sazerac) – классический алкогольный коктейль на основе коньяка или виски.