Melissa Albert

The Night Country

Публикуется с разрешения автора и литературных агентств The Book Group и Prava I Prevodi International Literary Agency.

Перевод с английского Ольги Полей

© 2020 by Melissa Albert

© О. Полей, перевод на русский язык, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

1

Мне было восемнадцать, не считая столетия или двух в мире волшебных сказок, когда случился мой первый поцелуй.

Это было в мой последний год в школе в Бруклине, куда я перевелась после двух лет блужданий по хитросплетениям Сопределья. Я стремилась к нормальной жизни, к упорядоченности. Если честно, мысленно я уже видела, как сижу и занимаюсь в библиотеке, и на мне свитер цвета зеленой листвы, а стены вокруг отделаны деревянными панелями. Потом я со стыдом вспоминала об этом, когда читала «Сердце одинокого охотника» под мерцание люминесцентных ламп в нашей бедной школе. И только одно помогало все это хоть как-то выносить – София Сноу.

Впрочем, пожалуй, «выносить» – не совсем подходящее слово. С ней одной жизнь становилась интересной. Или еще можно сказать – неспокойной.

София, так же как и я, была из бывших персонажей: еще один изгой Сопределья. Большие глаза, жилистое тело балерины и черные волосы, которые шевелились сами собой, будто водоросли. Лицо у нее было похоже на голограмму: оно все время менялось в зависимости от угла зрения, и на него хотелось смотреть и смотреть, пока не разгадаешь все его секреты. А пока до тебя дойдет, что это дело безнадежное, она уже выудит у тебя из кармана кошелек или снимет с руки часы.

Мальчишкам София нравилась. Не только мальчишкам, но с ними она то и дело бегала по каким-то придурочным недосвиданиям, в основном сводившимся к выпивке и шатанию по улицам. Одно время она и меня таскала за собой, и я соглашалась – был у меня такой период, когда казалось, что ничто на свете не может причинить мне вреда. Это придавало храбрости, но в то же время намекало, что я не так уж далеко ушла от бесчувственного оцепенения, от своей нечеловеческой сущности, и мне хотелось прогнать это ощущение.

Однажды вечером мы сидели у реки. На другом берегу сверкал своими гранями геометрически правильный Финансовый квартал, я разглядывала все эти булавочно-крохотные окошечки и напоминала себе, что каждый огонек лампы – это сидящий за окном человек, а у каждого человека своя история, и в этом городе полно людей, чья жизнь совершенно не похожа на мою. Наверное, я надеялась, что от этих мыслей станет не так одиноко, но тут же мне подумалось – никто из этих людей, ни одна живая душа никогда не поймет, кем я была, что видела и откуда пришла сюда. А те, кто мог бы понять, и в их числе София, сами надломлены. Кто-то разбился, как стекло, на острые сверкающие осколки, кто-то рассыпался в прах, и город смел их с улиц, как мусор. Я уже немного опьянела от теплой колы с легкой примесью спиртного – сидела и думала, в кого же я превратилась, и так жалела себя, что даже сказать стыдно.

Один из мальчишек Софии (в эту ночь их с нами было трое – двое ей, кажется, нравились, а третий прицепился хвостом) сел рядом со мной. Это был один из тех, что покруче, более или менее секси, с двумя выбритыми полосками в бровях. Это, кажется, был знак чего-то, но я все время забывала, чего именно.

С минуту мы сидели молча.

– А знаешь, я за тобой иногда наблюдаю.

Такое начало не заслуживало ответа, и я ничего не сказала.

– Ты тихоня, но мне это нравится. У тебя зато душа красивая, да? – Он сам улыбнулся своим словам – все парни так говорят, когда пытаются строить из себя тонкие натуры, – воображают, что в ответ на такой комплимент девушка тут же выскочит из платья. Если я до сих пор ни с кем не целовалась, это еще не значит, что я не разбираюсь в их приемчиках.

– С чего это ты так решил?

– Ты такая маленькая, – туманно ответил он. Очевидно, домашние заготовки закончились. – Но я просто вижу, что у тебя очень красивая душа.

– Честно говоря, я даже не знаю, есть ли у меня душа вообще. – Я сказала это не ему, а силуэту города в небе. – Если душа – это то, что делает кого-то человеком, тогда у меня ее, скорее всего, нет. Разве что душу можно вырастить в себе – ну, знаешь, со временем. Но мне что-то не верится. Так что вот. Нет у меня души. Это я так, чтобы было понятно, почему твои пикаперские штучки на меня не действуют.

Это были мои самые правдивые слова за много дней и самая длинная речь за весь вечер. Я думала, он встанет и уйдет или уставится обалдело и обзовет сукой. Но он только улыбнулся.

– Ну ты и чокнутая, – сказал он. И полез целоваться.

Ему это удалось не сразу. Я вначале окаменела, а потом дернула головой и отвернулась. Наконец отодвинулась подальше и попыталась встать, раз он не понимает толстых намеков.

– Погоди, погоди, – со смехом проговорил он и обхватил меня рукой за талию. Он был таким сильным, что удержать меня ему ничего не стоило. Я не то чтобы испугалась, но и вырваться не могла. На губах у него был вкус колы и чеснока, они были липкими и все в чешуйках омертвевшей кожи.

Та, прежняя я, что могла бы когда-то убить его за это – превратить его кровь в лед одним касанием, – шевельнулась в груди. Мое внутреннее Сопределье: теперь оно обмелело, пересохло, от него почти ничего не осталось. Может, оно как раз и жило там, где полагалось бы быть душе, если бы я была настоящим человеком. Но теперь я была, в сущности, ни тем ни другим – не человеком и не жительницей Сопределья, а парень все тыкался мне в лицо так, что нечем было дышать.

И тут вдруг я хватанула ртом воздух, а парень заорал, и те места, где его кожа только что соприкасалась с моей, покрылись капельками холодного пота. Только через секунду я сообразила, что произошло: это София оттащила его от меня за волосы и швырнула на землю. Отвесила ему два пинка – увесистых и метких, а его дружки вопили: «Уй, блин!» – и даже не пытались прийти ему на помощь. Все это время София держала во рту зажженную сигарету, словно дело не стоило даже того, чтобы выбрасывать ее недокуренной.

Наконец она поставила ногу в грязном полукеде ему на горло. Придавила, должно быть, неслабо: он что-то захрипел, только невозможно было разобрать что. Пытался повалить ее, дернув за ногу, она отступила на шаг и пнула еще раз, а затем наклонилась и взглянула ему в лицо.

– Ты не доживешь до тридцати, – проговорила она и выпустила дым ему в глаза. Без злобы проговорила, буднично. – Попадешь в катастрофу. Ну, хоть быстрая смерть. Если тебя это утешит.

Тут уж его дружки помогли ему подняться, обозвали Софию шизанутой и еще похуже, однако на всякий случай старались к ней не приближаться.

– Что? – все повторял парень, и лицо у него пошло пятнами от страха. – Что ты такое несешь? С чего ты это взяла?

Она не отвечала – молча смотрела, как они срываются с места и удирают, на бегу крича ей гадости через плечо.

Когда они скрылись, София повернулась ко мне.

– Это и был твой первый поцелуй? С этим засранцем?

Пожалуй. В каком-то смысле. По крайней мере, в этой жизни. Тут слишком многое пришлось бы объяснять, поэтому я просто кивнула.

София опустилась рядом на колени, положила руки мне на плечи и прижалась губами к моим губам. На них был вкус дыма и сахара, а еще по ним будто бежал щекочущий электрический ток – должно быть, все, что осталось ей от магии Сопределья или какой-то другой магии, благодаря которой она до сих пор, лишь раз взглянув на человека, видела в нем то, чего не видно. Например, как и когда он умрет.

– Ну вот, – проговорила она, отстраняясь. – Можешь теперь забыть этого парня. Вот это был твой первый поцелуй.

Вот о чем я люблю вспоминать, когда вспоминаю Софию Сноу. Маленький теплый момент, доказывающий, что не все поступки обитателей Сопределья направлены на зло. Но они чужие в этом мире, это правда. Они оставляют на своем пути трещинки – маленькие, незаметные, но от них может рухнуть целый город.

А раз они чужие в этом мире, значит, и я тоже чужая. Мы были хищниками и рыскали на свободе – в мире, неспособном нам противостоять. До того лета, когда сами стали добычей.

2

На следующий день после того, как умерла Ханса-Странница, я сидела в душном зале бруклинской школы, задыхаясь в плотной мантии из полиэстера.

София записалась в школу вместе со мной, но до выпускного не дотянула. Месяц едва продержалась. Слухи о том, за что ее в конце концов выставили, были противоречивыми. Мелкая кража. Не такой уж мелкий вандализм. Роман с учителем. Наконец, ее пугающая самоуверенность – продукт умудренного веками мозга и скрытой тяги к смерти, втиснутых в тело девушки-подростка.

Думаю, главной причиной оказалась последняя, но и все прочие были в той или иной степени верны. Я бы, может, и сама ушла тогда вместе с ней из солидарности, если бы не Элла. Моя мама, которую просто распирало от гордости за то, что ее дочь вот-вот получит диплом. Так что я кое-как доползла до выпуска, подтянула хвосты по физкультуре и выбрала в приемной накрахмаленную синюю мантию для церемонии вручения дипломов – она шуршала, как бальное платье, и села на меня так, будто я носила ее всю жизнь.

В воскресенье, в чудовищно жаркий июньский день, я прошла через всю сцену к директору, стоявшему там с пачкой бутафорских дипломов – настоящие нам высылали по почте. Подходя к нему, я вдруг ощутила чрезвычайно странное чувство – гордость. Я добилась своего. Хоть чего-то добилась! Вырвалась из круга бесконечных блужданий по лабиринтам сказочной реальности, продержалась столько месяцев не высовываясь и получила то, на что, в сущности, не могла рассчитывать. Прищуренными глазами я оглядела зал в поисках Эллы, высматривая ее черное вечернее платье и ботинки с высокой шнуровкой – явно не по сезону.

Наконец я увидела ее почти в самом конце зала: она свистела в два пальца. Я подняла руку, чтобы послать ей воздушный поцелуй, и тут увидела женщину, сидящую позади нее. Так близко, что она могла бы протянуть к Элле руку и дотронуться.

Волосы у женщины были такими же кроваво-красными, как ее кепка с длинным козырьком, а глаза скрыты за круглыми дымчатыми очками, как у уличных торговцев. Увидев, что я на нее смотрю, она улыбнулась и подалась вперед – так что едва не коснулась подбородком маминого плеча. А затем подняла согнутый палец и поманила меня: «Иди-ка сюда».

Воздух в зале как будто слегка заколыхался: это две половинки моей жизни сошлись в одной точке и оттолкнулись друг от друга, словно магниты с противоположными полюсами. Я кое-как поплелась к своему месту: ноги вдруг словно разучились ходить. Сев на стул, я тут же вытянула шею, но уже ничего не могла разглядеть за морем четырехугольных шапочек выпускников.

Эта женщина была из Сопределья. Ее звали Дафна, и это из-за нее я вот уже несколько месяцев старалась держаться подальше от других бывших персонажей.

Аплодисменты вернули меня к реальности. Церемония закончилась, мои одноклассники смеялись и вопили, будто мы и впрямь совершили что-то стоящее. На какую-то секунду я даже готова была с ними согласиться.

Освободившись, я тут же кинулась в вестибюль – искать Эллу. Она просияла мне навстречу улыбкой из-за букета синих гибискусов.

– Приветик, – сказала она, когда я схватила ее и крепко обняла.

– Привет. Как настроение?

– У меня-то? Потрясающе.

Она чуть отстранилась, но не выпустила меня из объятий. Я уже отрастила волосы и выкрасила в более темный цвет, но все равно мы с ней слишком выделялись. Даже смешно, как упорно люди могут не замечать того, чего не хотят видеть.

– И что теперь будем делать? – Голос у Эллы был такой, словно у нее уже слегка кружится голова от восторга. – Я сегодня в платье, а ты в… что там у тебя под этой штукой?

– Ну-у… Стирка у меня на этой неделе.

Она скорчила гримасу.

– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но на мне платье – не зря же я его надевала. Так что выбирай местечко пошикарнее, и пойдем обедать. Мороженое есть!

Конечно, надо было так и сделать. Нацепить на лицо улыбку и позволить маме отвести меня куда-нибудь в кафе-мороженое – отметить тот день, о котором мы обе думали, что он никогда не наступит. Но я не могла. Дафна здесь. Она сидела совсем рядом с Эллой, едва не дотронулась до нее. Я должна была узнать, что ей от меня нужно, и это сидело под кожей, как заноза.

– Давай завтра? – неловко буркнула я, оглядываясь через плечо. Лицо у Эллы вытянулось, и я добавила: – Сегодня мне на работу надо. Забыла тебе сказать. Завтра, ладно?

– Идет. – Элла изобразила на лице улыбку, ясно говорившую, что она учуяла мое вранье, и обняла меня еще раз.

– Спасибо, что пришла, – пробормотала я.

Она легонько встряхнула меня за плечи.

– Я твоя мать все-таки. Не надо меня благодарить за то, что я здесь. А сразу после работы приходи домой, ладно? Закажем чего-нибудь вкусненького из ресторана.

Она подержала мое лицо в прохладных ладонях, а затем резко повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь сквозь толпу. Это тоже была ее новая черта: когда она чувствовала, что от нее хотят отделаться, она сразу прерывала общение. Это всякий раз вызывало у меня чувство утраты, и я виновато думала, что могла бы пообнимать ее подольше. Вот и теперь – если бы я ей не соврала, мы бы сейчас ехали обедать в какое-нибудь шикарное место. Но я уже соврала, и мы уже никуда не едем. И, как только Элла скрылась, я тоже стала пробираться к выходу.

Я думала, что Дафна дожидается меня у входа, но ее не было видно. Весь тротуар запрудили семьи выпускников, братья и сестры обменивались тычками, мамаши, накрашенные помадой летних оттенков, и папаши в брюках цвета хаки уткнулись в телефоны. Я прошла сквозь толпу как бесплотный дух. Поравнявшись с мусорным ящиком, стянула с себя мантию и бросила туда. Небо было низким и рыхлым и вызывало желание поскорее спрятаться куда-нибудь под крышу. И еще какое-то странное чувство висело в воздухе – ожидание чего-то. Как будто городская площадь, на которой я стояла – это мышь, а над ней нависла кошачья лапа.

Теперь все по-другому, напомнила я себе. У нас теперь новая жизнь. Если бы не уверенность в этом, я бы назвала странное ощущение иначе: предчувствие беды.

Вот история, которую я не люблю рассказывать.

Она началась прошлой весной, в один отвратительный день – холодный и солнечный до рези в глазах. На встречу обитателей Сопределья я пришла с опозданием, мои только что вымытые волосы застыли на морозе сосульками. Когда я только узнала о еженедельных собраниях бывших персонажей на втором этаже эзотерического магазинчика на авеню А, то подумала – вот оно, мое спасение от одиночества. От чувства, что я – самое странное существо на свете. И эти встречи в самом деле оказались спасительными. Но, с другой стороны, они меня сбивали с толку. Охлаждали, если можно так сказать, мое стремление во что бы то ни стало сделаться нормальной. Не давали расстаться со снисходительным отношением к самой себе: что, мол, взять с девушки, созданной для жизни в волшебной сказке, – легко ли ей теперь строить обыкновенную, несказочную жизнь?

Я уже привыкла иметь дело с одной и той же разношерстной компашкой бывших сказочных чудиков. Даже в тех, кого я терпеть не могла, было что-то утешительное, как в старых обоях, растворимом кофе и болтовне о том о сем – неделя за неделей. Но в тот день перед собравшимися выступала женщина, которую я раньше никогда не видела. Она была красива какой-то слишком броской, слишком живописной красотой, словно сошла с портрета Эгона Шиле: яркие губы на бледном, как лист бумаги, лице, волосы, которые подошли бы идеальной героине романа – они струились по спине сплошной рыжей массой. Женщина сидела на высоком стуле, подтянув колени, рукава у нее были закатаны до локтей. От ее голоса в обычно сонной комнате словно что-то потрескивало.

– Мы здесь лазутчики, – говорила она. – И так будет всегда.

Здесь было градусов на восемьдесят жарче, чем на улице, я сразу вспотела в своей многослойной одежде и попыталась скинуть пальто, одновременно удерживая в руке полную чашку кофе. Но страстная убежденность, прозвучавшая в ее словах, заставила меня застыть на месте.

– Этот мир – серость. Мир, где мечутся маленькие бестолковые людишки. Беспорядочный. Безобразный. Хаотичный. – Она стукнула кулаком по колену. – А мы? Мы горим. Мы горим на фоне этой серости алой лентой.

Ее голос был как наркотик. Густой, тяжелый, словно туман, он по-кошачьи мягко втирался в уши. Все, кто был в комнате, так и тянулись к ней, чтобы погреть руки над ее яростным пламенем. Даже я. Потом мне было противно об этом думать, однако и во мне она тоже зацепила какую-то струнку.

Женщина взглянула на сидевшего у ее ног паренька, от которого я до сих пор ни слова не слышала. Он всегда сидел с опущенной головой и беззвучно шевелил губами. Я подозревала, что большая часть его разума все еще обретается где-то в оборванной сказке.

– Кем ты был? – спросила она его. – Там, в Сопределье?

Лица мальчика я не видела, но по тому, как он съежил плечи, уловила его страх.

– Я был принцем. Меня заколдовала ведьма одуванчиков и крови, чтобы обмануть принцессу. – Он обвел глазами комнату. – Иногда я снова чувствую, как меня согревает солнце Сопределья. Слышу, как шепчутся в земле жучки. Я не понимаю, почему я все еще мальчик.

Женщина бросила на него гневный взгляд.

– Ты не мальчик. Ты волшебное создание, ты насквозь пропитан магией. Мы здесь все такие. Гордись этим.

Тут она подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня.

– Мы не похожи на тех, кто создан в этом мире. Мы не должны принижать себя до них. Жить человеческой жизнью – значит забыть, кто мы есть. А забыть об этом – значит стать врагами самим себе. И друг другу.

– Ты, – сказала она, указывая на мужчину в неуклюжем свитере домашней вязки. – Встань.

Тот медленно поднялся на дрожащих ногах в заиндевевших ботинках, и у меня упало сердце.

Дело в том, что эти встречи предназначались не только для бывших персонажей. Туда пускали всех, кто не мог вписаться в нормальную жизнь после ухода из Сопределья. Люди из этого мира, которым удавалось найти дорогу туда, а потом вернуться обратно, были не похожи на нас, но все же между нами была связь. Мужчина в свитере со снежинками был одним из них. Не обитателем Сопределья. Человеком.

– Я и не думал… – запинаясь, проговорил он. – Я здесь не затем, чтобы…

– Тсс. – Женщина приложила палец к накрашенным губам и улыбнулась. – Ты идешь по очень скользкой тропинке. А в лесу полно волков. И у них острые зубы. И нам уже очень, очень давно некого было покусать.

Она закрыла глаза.

– Я хочу жить в мире волков. Когда я открою глаза, я не увижу здесь ни одного ягненка.

Человек в свитере со снежинками схватил свое пальто и выскочил за дверь. За ним, держась за руки, последовали две девушки с черной помадой на губах, а потом мужчина с дредами, торчащими из-под бесформенной шапки. Старушка в очках в тонкой оправе тоже двинулась следом, шаркая ногами, – но медленно, желая этой неторопливостью дать понять, что она обо всем этом думает.

Я почувствовала, как вместе с этими людьми уходит половина моего «я». Та половина, что, очнувшись от дурного сна и открыв глаза, видела над собой мамино лицо. Та, что пробилась в самое сердце сказочной страны, чтобы найти дорогу к маме, когда жители Сопределья пытались ее похитить. Но я не двинулась с места. Я ждала: мне хотелось увидеть, что будет дальше.

Когда они ушли, женщина открыла глаза с каким-то щелчком, будто кукла. Улыбнулась, сверкнув острыми как иглы зубами.

– Ну привет, волки.

После этого все вскоре разошлись, все еще вибрируя от повышенного напряжения. Мне противно было на них смотреть: вид у них был такой возбужденный и гордый, словно они только что выиграли войну против кого-то. Я пыталась улизнуть молча, но эта незнакомка поймала меня у лестницы.

– Ты ведь Алиса, верно?

Вблизи ее внешность казалась еще более необычной. Глаза у нее были серебристо-голубые, как у Пряхи. У многих бывших персонажей были такие глаза.

– Отличное представление, – сказала я. – Очень эффектно. Ты всю эту шнягу про волков прямо на ходу придумала?

Она чуть сморщила нос, словно мы с ней просто дружески подкалывали друг друга.

– Я наслышана о тебе. Ледяная девушка. Та, что нас освободила.

Она сказала это как-то хитро, так что можно было понять в каком угодно смысле. Да, я первой нашла выход из Сопределья и, как потом выяснилось, пробила лазейку для других персонажей, которые выбрались вслед за мной. Правда, благодарности от них не дождалась.

– Да, так и было. Пользуйтесь на здоровье.

Я выставила в сторону локоть и попыталась обойти ее.

– А правду я слышала, что ты живешь с какой-то женщиной?

Я остановилась. Гипнотическая нотка в ее голосе больше не звучала, и я поняла, что она может включать и отключать ее когда захочет.

– В Бруклине, верно? Уютная квартирка на втором этаже? Мне нравится. Особенно синие шторы в спальне у этой твоей женщины.

Я схватила ее за плечо. Отчасти чтобы удержать, отчасти чтобы самой удержаться на ногах.

– К чему это ты?

Она взглянула на мою руку, а затем мне в глаза.

– Все ушло, а? Нет больше льда? – Злая легкость в ее голосе пропала. Она смотрела на меня почти с отвращением и говорила громко, так чтобы все, кто еще остался в коридоре, могли ее слышать. – Я сказала, что не хочу видеть здесь ягнят.

Позже я узнала, что ее зовут Дафна. Она была последней из покинувших Сопределье. Той, что сплотила ряды и в прах разбила все попытки ассимиляции. По словам Софии, уже через несколько недель все они были у нее на крючке. Думаю, и сама Соф тоже. Хотя она мне многого не рассказывала.

Я не стала дожидаться, чем это закончится. Наяву я Дафну больше не видела до самого выпускного, но иногда она являлась ко мне во сне. Однажды ночью я проснулась, задыхаясь, и на грудь давила такая тяжесть, как будто эта чертовка на ней сидела. Клянусь, я видела ее у кровати – уличный фонарь выхватил из темноты ее острые зубы и рыжие волосы. Но, когда я включила лампу, в комнате никого не было.

В конце концов угрозы Дафны принесли свою пользу: они заставили меня решиться на то, что пора было сделать давным-давно. Я навсегда распрощалась с Сопредельем и решила жить полностью человеческой жизнью.

Было воскресенье, половина одиннадцатого. Что ж, раз Дафна не дождалась меня, я знала, где ее найти: в том самом душном эзотерическом магазинчике, вместе с Софией и остальными. Сегодня как раз был день встреч.

Что-то екнуло у меня в животе, когда я впервые за несколько месяцев подошла к этому дому. Дом был обшарпанным, кирпичным, с матовой стеклянной дверью, на которой красовалась табличка хироманта, а за дверью сразу начиналась лестница. Но ничего этого я не увидела: в глаза сразу бросилась Дафна. Она стояла, прислонившись к кирпичной стене и скрестив ноги, глаза были скрыты за круглыми дымчатыми стеклами очков. Увидев меня, она сделала знак: мол, поторапливайся.

– Приветик, – проговорила она тягучим, фальшивым голосом. – В минуту уложилась.

Я медленно подошла ближе и остановилась, когда нас разделяло несколько квадратных плиток тротуара.

– Что тебе нужно?

– Хочу наладить отношения, – сказала она. – Кажется, у тебя сложилось превратное представление обо мне.

– Я практически уверена, что это верное представление. Скажи мне правду – чего ты хочешь?

– Красивая была церемония. Что, Элла очень гордится?

То темное, что жило у меня под ребрами, всколыхнулось.

– Не смей трогать имя моей матери своим грязным ртом. Если тебе что-то от меня нужно, если ты хочешь со мной поговорить или еще чего-нибудь хочешь – чтобы я от тебя больше ни слова о ней не слышала. И близко к ней не подходи. Никогда. Поняла?

Быстрым, как молния, движением она схватила меня за руку. Сжала и сразу выпустила. Проверка, подумала я. Вообще-то наплевать, но все же на миг мне захотелось снова стать такой, какой я была раньше: вернуть и лед, переполнявший меня когда-то до кончиков ногтей, и готовность сковать ее намертво этим льдом.

– Если бы ты была моей дочерью, – проговорила Дафна, – прежде всего я научила бы тебя вот чему: никогда не показывай, где у тебя больное место и куда тебя лучше всего ударить.

Я почувствовала, как вспыхнули щеки.

– Ладно, хрен с тобой, ты победила. Выжила меня отсюда. Я больше не лезу. Чего тебе еще от меня надо? Чего не успокоишься?

Она приподняла свои солнечные очки и на миг ослепила меня глазами, как тракторными фарами.

– Ну что ты, детка. Я просто присматриваю за тобой, какое же тут беспокойство?

Какой-то прохожий замедлил шаги и обернулся на ходу, не сводя с Дафны глаз. Она, все так же придерживая рукой очки, нежно улыбнулась ему и содрала виниры с верхней челюсти, обнажив два ряда заостренных акульих зубов.

– Матерь Божья! – воскликнул мужчина, споткнулся, едва не упал и бросился бежать.

Одним мизинцем Дафна осторожно вставила виниры на место и снова переключила внимание на меня.

– Давай начнем все сначала. Я не хочу делать из тебя врага. Я хочу, чтобы ты была с нами, потому что кровь Сопределья драгоценна – сейчас больше, чем когда-либо. Что бы ты ни думала, все равно ты одна из нас. И ты нужна нам здесь, как и мы нужны тебе.

Я уставилась на нее. Да половина из тех, кто здесь собирается, покромсала бы меня на хотдоги, не моргнув глазом.

– Что это тебе в голову пришло? И почему сейчас?

– В последнее время было несколько смертей.

– Несколько… смертей? – Она сказала это так, как другой сказал бы: «Погодка выдалась дождливая».

– Три с начала весны.

– Кто умер? Как?..

– Убиты. Сначала принц леса. Потом Абигейл.

Принца я немного знала. Вызывающе красивый парень – волосы как лошадиная грива и плотный ряд белоснежных зубов. А вот Абигейл… К стыду своему, я не могла даже вспомнить ее лицо.

– А третья убита сегодня ночью: Ханса-странница.

Я отшатнулась. С Хансой мы встретились в Сопределье. Я знала, что она в Нью-Йорке, но последнее, что я о ней слышала – живет вместе с двумя бывшими персонажами, взрослыми, ходит в чартерную школу в Нижнем Ист-Сайде. Эта новость так меня поразила, что я даже забыла, с кем говорю.

– Но ведь Ханса еще ребенок. У нее-то во всяком случае есть… был шанс… У кого на нее рука поднялась?

– Ну так что же, что ребенок?

– Это ужасно, – тихо проговорила я. Когда я встретилась с Хансой в Лесу-на-Полпути, она была еще совсем малышкой. Внучка Луны… – Что случилось? Как они все умерли?

В голубых глазах Дафны мелькали тени. Если глядеть в них слишком долго, начинало казаться, что смотришь в отравленный пруд.

– Смерть – она и есть смерть.

– То есть?

Она не ответила и с властным видом повернулась к двери.

– Теперь ты знаешь. Теперь мы с тобой заключили мир. Идем, тебе пора к своим.

Я взглянула сквозь стеклянную дверь на лестницу у нее за спиной – всю в мокрых пятнах, уходящую в тень второго этажа. Тоска мучила меня физически, как жажда – до того не хотелось туда идти.

– Спасибо, что рассказала. Но я сейчас не могу. Мне нужно на работу, – соврала я во второй раз за этот день.

– Нет, не нужно. – Она распахнула дверь. – Твоя последняя смена была в четверг, а следующая будет завтра. Сегодня ты не работаешь.

Не знаю уж, какое у меня было лицо, когда она обернулась и улыбнулась мне.

– Я забочусь о своих людях, даже о тех, кто сбился с пути. Не беспокойся ни о чем, принцесса. Я с тебя глаз не спущу.

3

Я поднялась за ней по лестнице – что же мне еще оставалось?

«Беги. Прячься». Но эти мысли были довольно вялыми.

«Мне нигде от них не освободиться». Эти слова пришли сами собой, непрошеными – меня словно кольнуло этим внезапным пониманием, и кровь сразу застучала в ушах. Чувствуя, как меня мутит от волнения, я вошла в пропахший чаями магазинчик.

Пока я ходила сюда каждую неделю, я быстро поняла, кого тут нужно сторониться. Страшны были не те, кто покрыт чернильными татуировками до самых глаз, и не те, кто поигрывает в пальцах ножом, как в плохом фильме из тюремной жизни. Другое дело – вон тот мужчина в строгом костюме, с добрыми глазами и едва заметной синевой в аккуратно подстриженной черной бороде. Мальчик с искушенной улыбкой, ростом не выше меня. Женщина с блестящими, как сталь, волосами, как-то шепнувшая, что у нее есть линия телефонной связи с Пряхой, и та готова впустить нас обратно в любой день.

Сердце у меня екнуло, когда я увидела Софию – она сидела, закинув ногу на ногу, на подоконнике в дальнем углу, рядом с каким-то парнем с необыкновенно красивыми губами – я таких никогда не видела. С самой весны я была ей довольно паршивой подругой: решившись порвать с Сопредельем, отдалилась и от нее. Теперь, после нескольких месяцев отсутствия, здесь все казалось вроде бы и тем же самым, но другим. Воздух был как будто слегка наэлектризован, и все шарахались туда-сюда, как коровье стадо перед грозой. Головы опущены, губы тянутся к самому уху соседа и шепчут что-то.

Все смотрели на меня. Кто равнодушно, кто с подозрением. Нет, думаю, мне не померещилось. Когда я подошла к Софии, она взглянула на меня так, словно не сразу поверила собственным глазам.

– А ты что тут забыла? – буркнула она.

Я удивленно заморгала.

– И тебе привет.

Глаза у нее были по-прежнему суровыми, но все-таки она взяла меня под руку.

– Что это с вами со всеми? – приглушенным голосом спросила я. – Что я такого сделала?

– Дело по большей части не в тебе.

После разговора с Дафной мне стало не по себе – теперь же по всему телу побежали мурашки.

– Ты слышала о смертях?

– Потом, – отрезала она, будто выстрелила.

Я поняла, что больше от нее ничего не добьюсь. Перевела взгляд на того, кто стоял перед собравшимися и говорил речь: какой-то тип лет сорока. Видимо, Ханса была первым пунктом на повестке дня, а дальше собрание пошло своим чередом, как всегда, неотличимое от других встреч в любой группе поддержки.

Говорившего я раньше не встречала, но сразу поняла, что он здесь один из самых опасных. Оживший ночной кошмар в полный рост: незнакомец из переулка, тот, что крадется за тобой в темноте. В комнате было жарко, но он стоял в грязной вязаной шапке и мешковатом, не по размеру, комбинезоне.

– Вот так я снова здесь оказался, – говорил он. – Опять баба – все из-за баб, черт бы их побрал. А скрывать трудно становится. Каждый раз, как какая-нибудь выпросит свое – начинай другую жизнь, все по новой. Жить бы где-нибудь в безлюдном месте, самому по себе. Как там, дома. Чтобы только я один – ну, и баба, когда на баб потянет. А здесь они все не такие, здесь вообще все не такое, да еще скрывайся каждый раз.

Я оглядела комнату. Почти все теперь стояли спиной ко мне, смотрели на говорившего, а те лица, которые я могла разглядеть, своих тайн не выдавали.

– Вот я и решил вернуться, – продолжал мужчина. – Туда, где никому ни до кого дела нет. Бабы тут, правда, еще хуже, зато от них потом легче отделаться. Хлопот меньше. Даже уходить никуда не надо, живи где живешь.

Я могла бы сказать себе, что не уловила смысла его слов. Но я была женщиной Сопределья, а он – мужчиной Сопределья. Я поняла – он мучил женщин и будет продолжать это делать, если дать ему волю. Я взглянула на Дафну – лицо у нее было безмятежным. Спокойным. По нему и не поймешь, что она только что услышала.

– Я рад, что вернулся, – сказал он, поерзал в своем комбинезоне и скривился в жутковатой ухмылке. – Они тут хорошенькие, в этом им не откажешь. А тут, в этой комнате, чувствуешь себя даже вроде как дома.

Никто не захлопал и ничего не сказал, но он все же стянул шапку и слегка поклонился. Грязно-рыжие волосы упали на лоб.

И я вновь с необычайной ясностью почувствовала гнилостный запах из его рта, как там, в Сопределье. Вкус смерти, ненависти и прогорклых остатков его последнего обеда.

Я знала этого мужчину. Его история – это была и моя история.

«Трижды-Алиса» – так называлась эта сказка. Раз за разом я проживала ее в Сопределье, там, где жизнь текла по сказочным законам. Ее написала десятки лет назад мамина мама, Алтея Прозерпина, и включила в книгу «Истории Сопредельных земель». В этой сказке я была принцессой, а тот мужчина – женихом, которому я досталась. Я должна была стать его женой – или служанкой, или еще хуже… В сказке я убила его, не дожидаясь развития событий: поцеловала, и его кровь превратилась в лед. А что было дальше, я не узнала, потому что нашелся человек, который все силы положил на то, чтобы помочь мне вырваться на волю из этой сказки.

Но здесь, в этом мире, за пределами страны, которая когда-то связывала меня с этим жестоким негодяем, я просто сбежала. Пригнулась, чтобы он меня не заметил, протолкалась сквозь толпу мимо Дафны, бросившей на меня острый взгляд, загрохотала ботинками по лестнице и вылетела на улицу.

Низкое серое небо наконец треснуло. Тучи слиплись, словно мокрая бумага, и из них посыпался затяжной дождь. Выскочив на тротуар, я побежала дальше. Наверное, капли дождя могли бы показаться очищающими, но они были слишком теплыми – как язык, как кровь. Я остановилась под зеленым тентом у киоска и постаралась взять себя в руки.

Мне пришлось сражаться за эту жизнь. Обыкновенную. Скучную. Такую, где дни идут за днями по заранее заданному распорядку. Я была пленницей, я разбила сердце моей матери, проломила неприступные стены на пути к этому миру. Я ненавидела их всех за напоминание о том, как хрупко это мое благополучие. Дафну. Этого ужасного мужчину. Того, кто убил бедную Хансу.

А что, если он и убил – этот мужчина из моей сказки? Вполне возможно. До сих пор в этом мире я встречалась только с одним персонажем из своей истории: с младшим братом этого мужчины, совсем не похожим на него. Однажды, когда мне было шесть лет, он уговорил меня сесть с ним в угнанную машину – и потом еще раз, когда мне было уже семнадцать. Но с тех пор я его не видела. Не все мы покинули Сопредельные земли после того, как моя расколдованная сказка рухнула, словно костяшка домино, повалив следом и весь остальной мир. После моего ухода – после того как тот, кого давно уже нет, помог мне вырваться, – сказки стали рассыпаться на глазах, и уже даже Пряхе не под силу было сплести их заново. Одно время я думала, что Сопределье и вовсе перестало существовать, но потом узнала: оно еще живет, еще сочится кровью, словно половинки заколдованного яблока соком. Только двери его теперь закрыты.

Я встала рядом с кулером, где лежали во льду, словно устрицы, половинки арбуза, пахнущие дождем, выхлопными газами и срезанными тюльпанами. Я стояла с закрытыми глазами, пока в памяти не всплыло его лицо: лицо мальчика, который помог мне вырваться на свободу.

Когда здесь становилось слишком жарко и солнечно, когда вокруг было слишком много суеты, злобы и ледяного света электрических ламп, я думала об Эллери Финче и о его странствиях по иным мирам. О том, как он ищет их за потайными дверями, под шапочками желудей, под крышками больших чемоданов. Там было хорошо, в этой мечте. Раньше я не позволяла себе вспоминать о нем, но недавно вдруг подумала – а чего бояться? Это лучше, чем приложение для медитации.

Когда я снова успокоилась и собралась с духом достаточно, чтобы вынести известие о трех смертях, слова того мужчины и скрытую в них угрозу, я пошла дальше. Убедившись, что никто из наших за мной не следит, спустилась в метро.

И задумалась. Любопытно, что это говорит обо мне нынешней – то, что я сбежала от этого мужчины на собрании. Ведь когда-то, в Сопределье, я его убила.

4

Когда я вошла, открыв дверь своим ключом, Эллы не было дома. Кондиционер у нас сломался, и Элла все настаивала, что сама сумеет его починить, поэтому вокруг перевернутого кондиционера валялись разбросанные инструменты, и воздух был таким горячим, что чуть ли не колыхался. Я стояла перед холодильником в насквозь промокшей одежде и жевала завалявшийся там кусок пиццы, болтая дверцей взад-вперед, чтобы обдувало. Потом перешла к мороженому, стала есть его прямо из картонной коробки – и тут вдруг замерла: где-то в глубине квартиры послышался тихий скрип. Единственный осторожный шаг по старым рассохшимся половицам.

Я поставила мороженое на место. Холодильник у меня за спиной задребезжал и умолк. За окном кричал пересмешник, подражая звонку сотового телефона. А из глубины квартиры снова донесся скрип.

Дыхание у меня моментально переключилось с автоматического режима на ручной. Я прошла по коридору, заглядывая в пустые комнаты. Моя, Эллина, дальше – ванная размером с воронье гнездо.

– Привет?..

Мой голос упал в тишину, как камень в воду, и я поняла, что никого, кроме меня, здесь нет. Вот идиотка – в пустой квартире трясусь как овечий хвост как только примерещится то, чего я все время жду: что наши злоключения вернулись.

В ванной я умылась, побрызгала водой в глаза и в рот, смыла с языка остатки мороженого. Сердце все еще колотилось, как какой-нибудь дурацкий барабан. Я подняла голову, капая водой в раковину, и увидела в зеркале за спиной чье-то лицо.

Мелькнуло что-то синее, белое и черное, бледная полоска зубов… Я затаила дыхание и выдохнула только тогда, когда прижала неизвестного к стене и мои руки легко, словно крылья бабочки, сомкнулись у него на горле…

У нее. На Эллином горле! Это же ее синие глаза и черные волосы. Ее кожа с солнечными крапинками веснушек. Все произошло так быстро, что она, кажется, даже не успела испугаться, пока я не выпустила ее.

Мы смотрели друг на друга. Из-за окна доносился лай собаки и детский крик.

– Я подкралась сзади, – сказала Элла, чуть тяжело дыша. – Я тебя напугала.

Мы кивнули одновременно, словно пара метрономов.

– Извини, – сказала я. Откашлялась и повторила еще раз: – Извини. Я не сразу поняла, кто это.

Элла попятилась из ванной, словно не хотела поворачиваться ко мне спиной.

– Ты рано пришла домой. Значит, все-таки не работаешь сегодня?

Только через секунду я вспомнила, о чем речь.

– Нет. Перепутала.

Ужин прошел за светской беседой о моем выпускном и об Эллиных коллегах по ее временной и не особенно прибыльной работе, под аккомпанемент одной из наших старых кассет – из тех, что мы всегда слушали в автомобиле. Это я подарила ей на день рождения винтажный магнитофон, чтобы проигрывать музыку, которую она так любила слушать в дороге: Пи-Джей Харви, Слитер-Кинни, Bikini Kill и еще всякие группы с названиями, как у красок – Smog, Pavement, Gabardine. Мы сидели за столом долго, старательно делая вид, что между нами ничего не произошло. Элла поставила мой выпускной букет в пустую банку из-под маринада. Я поцеловала ее в щеку и с подобающей торжественностью унесла цветы к себе в комнату.

Я пыталась погрузиться в тайны «Охоты на овец», но глаза то и дело сами собой устремлялись на дверь. И на окно. Около полуночи я услышала, как радио у Эллы смолкло. В час наконец встала с кровати, не выдержав беспрестанного зудения под кожей.

Я прокралась по дому, как вор. Элла тихонько дышала у себя в постели, и замок на входной двери был в порядке. Никто не прятался ни за занавеской, ни в тени дивана. Но Ханса лежала где-то мертвая, а злодей из моей истории – нет, потому что ни в одном мире нет справедливости и равновесия.

На кухне я заварила кофе при свете уличного фонаря, добавила меда для сладости и молока, чтобы охладить, а затем бросила туда кусочек льда. В окна веял июнь: легкий, окутанный бензиновым запахом. Во дворе у нас росла мимоза; прижавшись лбом к стеклу, я увидела, как шевелит цветы ветерок.

В моей сказке я была черноглазой принцессой, никем не любимой. В моих руках таился гибельный холод, мое прикосновение несло смерть. Покидая Сопределье, я унесла в себе лишь крошечный осколок этого льда. Но со временем и он тоже растаял.

Мне не хотелось оплакивать потерю того, что делало меня чудовищем, но, услышав о трех убитых бывших персонажах, я теперь чувствовала себя безоружной. В голове крутились бесформенные мрачные мысли, хоть я и не хотела давать им воли. Ни к чему думать о том, чего иметь все равно нельзя, да и желать, по-хорошему, не следует.

Я унесла кофе к себе в спальню. За те считаные минуты, что меня не было, комната уже пропиталась запахом выжженной земли и сигарет без фильтра. Я открыла зарешеченное окно, выходящее на пожарную лестницу, и высунула голову.

– Курение убивает, – сказала я.

София сделала последнюю затяжку и затоптала окурок каблуком.

– Очень смешно.

Она вошла в мою комнату и, как всегда, стала обследовать ее, словно грабитель или полицейский. Провела пальцем по корешкам книг, сделала глоток кофе из моей чашки. Потом подошла к комоду и стала перебирать и рассматривать по очереди все, что на нем было. Блеск для губ «Доктор Пеппер». Цветущие синие гибискусы. Розетку, которую мама сделала из того грязного шелкового платья, в котором я вернулась из Сопределья. Не знаю, куда она девала остальной шелк.

– Не спится?

Я покачала головой, хоть София и не могла этого видеть. У нее всегда было обыкновение появляться в тот момент, когда у меня беспокойно на душе. А может, она появлялась и тогда, когда все было в порядке, только я не просыпалась.

– Итак, – сказала она, разглядывая себя в зеркале, прикрученном к дверце моего шкафа. – Ты сбежала.

– Да иди ты, – огрызнулась я и уткнулась лицом в подушку. Почувствовала, как кровать просела, когда София опустилась рядом со мной и стала тыкать мне пальцем между лопаток, пока я не подняла голову.

– Да я не собираюсь тебя ругать, честно. Просто хочу знать почему.

Почему я сбежала? Что я почувствовала, когда снова увидела его и вспомнила, каково мне было там, в сказке, где мы были неразрывно связаны друг с другом? Конечно, отвращение, конечно, страх – куда без этого. И злость тоже. Но было и еще кое-что: какое-то болезненное любопытство. Если бы я могла, я бы отключила вообще все чувства, а уж этого тем более чувствовать не хотела.

– Я его убила, – сказала я в потолок. – Я уже сто раз его убивала. Ты бы не сбежала на моем месте?

Она молча смотрела на меня до тех пор, пока я не подняла на нее взгляд. Ее глаза были как две далекие планеты.

– Ты убила его, потому что он заслужил смерть. И здесь уже успел заслужить, могу поспорить.

Я вглядывалась в ее лицо, и в голове шевелилась жуткая, щекочущая мысль.

– Соф… ты же понимаешь, что здесь это навсегда? Умер – значит, умер.

– Конечно, знаю, – проговорила она с неожиданной злостью. – Алиса, почему ты пришла именно сегодня? Именно в этот день, ни раньше ни позже?

– То есть? А чем этот день такой особенный?

Она не ответила.

– Это ты у Дафны спроси, почему сегодня. Это она меня туда затащила.

– Затащила? А ты кричала и отбивалась, да?

– А это еще к чему?

– Хватит делать вид, что у тебя нет выбора, вот к чему. – Голос у нее был жестким. – Из нас всех ты единственная делаешь вид. Или ты с нами, или нет. Так вот. То, что ты вернулась сегодня, означает, что ты сделала выбор?

– Господи ты боже мой. Подумаешь, на одну встречу пришла.

– Дафна сейчас завела такие порядки, что… Алиса, бегать туда-сюда больше не получится.

– Дафна… Да ей не очень-то и хочется, чтобы я была с вами. Она проверяла… по-моему, она сегодня проверяла, могу ли я еще это делать. Ну, знаешь – остался ли во мне еще лед.

Я усмехнулась, хотя на самом деле мне хотелось плакать.

София не стала смеяться вместе со мной.

– Ну и как, остался?

– Что?.. Нет. Ты же знаешь.

С минуту она испытующе глядела на меня, не говоря ни слова.

– Вот чего я не понимаю, – сказала она. – В твоей сказке ты была непобедимой. Ты была чудовищем Сопределья. Что же ты сейчас из себя мышонка строишь?

Она произнесла «чудовище» не так, как произнесла бы я. Это прозвучало торжественно, словно почетный титул. Как будто она сказала «королева».

– Я не мышонок. – Я взглянула на свои руки и вспомнила, как они сжались на горле моей матери. И свой восторг, который только потом сменился стыдом.

– Я тебе не мышонок, – повторила я.

– Вот и хорошо, – отозвалась София. – Потому что мышонком быть не время. Творится что-то очень нехорошее.

– Я знаю об убийствах. Дафна сказала.

– Она не все тебе рассказала.

От ее молчания повеяло чем-то мрачным. И это что-то скалило зубы.

– Их не просто убили. Еще кое-что случилось.

Плечи у меня сами собой съежились. Что бы она ни сказала дальше, мне это не понравится.

– Тот, кто их убил, забрал у них кое-что. Какую-то часть. – София тяжело вздохнула и закурила еще одну сигарету. Курить в спальне у нас было не принято, но я ничего не сказала. – У принца отрезали левую руку. У Абигейл – правую. А у Хансы – левую ступню.

У меня сами собой поджались пальцы на ногах.

– От кого ты это слышала? – спросила я шепотом. – Все уже знают?

– Не знаю, кто знает, а кто нет. Мне Робин сказал – и не признался, откуда это взял.

Хоть я и не просила, она протянула мне сигарету. Я уже давным-давно не курила, и сейчас никотин разлился в крови болезненным жаром. Я докурила сигарету до самых кончиков пальцев. Курила и размышляла, хоть и старалась не думать. Выглянула в окно, ища глазами белый парусник луны. Но небо было плотно затянуто тучами, да и не все ли равно – Луна ведь, в сущности, просто камень.

– Тебя долго не было, – сказала София. – Ты хотела уйти. И я тебя понимаю. Правда, понимаю. У тебя в этом мире есть то, чего нет у нас, и это хорошо. Но сейчас что-то затевается. Так что либо ты стоишь в стороне, либо ты с нами. А если с нами, то пришло время вспомнить, кто ты и что ты. Иначе есть риск не выбраться из этого живой.

Я знала, что потом меня будет грызть совесть. Потом я вспомню, что моя мать лежала в соседней комнате, спящая и беззащитная, когда я так легкомысленно открыла окно, чтобы впустить Софию, ночь и все, что могло войти вместе с ними. Но сейчас я только смотрела в ее бесстрастные красивые глаза.

– А кто я?

– Сначала скажи, что ты уверена. И будь уверена.

Я не была уверена ни в чем. Но кивнула.

– Ты не жертва и не девица в беде. И ты не из тех, кто убегает. – Она взяла меня за обе руки. – Ты – Трижды-Алиса.

– Я уже не помню, как ею быть. – Я сжала ее руки в ответ. – Я забыла. Пришлось забыть.

Улыбка у Софии была как серп луны – только острый краешек.

– Я помогу тебе вспомнить.

5

Уйдя из школы, София перестала болтаться с нью-йоркскими мальчишками. Теперь я поняла, что быть человеком, быть с людьми – это было для нее что-то вроде одежды, которую она не прочь примерить. Но эта одежда никогда не была ей впору. Теперь у нее вроде как был парень из бывших персонажей. Или просто тот, кому она звонила, когда я не отвечала на ее сообщения.

Робин жил в Краун-Хайтс, в квартирке с низкими потолками, вместе с соседом, который недавно бросил учебу в школе бизнеса. Соседа звали Эрик, он был туп как бревно и считал, что сосед у него такой странный, потому что он из Исландии. Оба спали в одной комнате на двух односпальных кроватях, а во второй что-то выращивали.

Было почти три часа утра, когда София открыла дверь своим ключом и мы вошли. Эрик развалился перед плоским экраном и играл в какую-то стрелялку. Под мышками на его футболке с Pussy Riot расплылись желтые пятна.

– Приветствую, дамы, – сказал он, прервав игру. По понятиям Эрика это был знак особого уважения.

София окинула взглядом гору засохшей пиццы на кофейном столике.

– А Робин где?

– Сама знаешь. Дурью мается. – Он бросил взгляд на меня и снова включил игру. – Скажи ему, что я его пиццу съел.

Кажется, София полюбила Робина за то, что он тоже никогда не спал. Мы нашли его в дальней комнате: он сидел на корточках и возился с чем-то, чего я не могла разглядеть. Растения, расставленные под слепящими фитолампами, тянулись аккуратными зелеными рядами.

– Ильза! – сказал он, увидев Софию. Он всегда называл ее тем именем, которое она носила в Сопределье, а она каждый раз его поправляла.

– София. – Она ткнула его носком туфли. – И Алиса тоже здесь.

Робин поднялся с пола и выпрямился во все свои шесть с половиной футов. Все его чувства всегда были написаны на лице, и сейчас он смотрел на меня с необычной для него настороженностью.

– Как дела?

– Отлично. А у тебя?

– Хорошо. – Он сжал зубы. – Лучше некоторых. Дышу ведь пока?

– Робин! – Голос Софии был похож на щелчок лопнувшей резинки.

Трудно играть в гляделки с бобовым стеблем, но я попробовала.

– Что-то не так?

Он покачал головой и отвернулся. Это было немного обидно. Мне-то всегда казалось, что он хорошо ко мне относится.

София осторожно потрогала пальцем листья в форме сердечка.

– Что это с твоим приятелем случилось?

Выразительное лицо Робина помрачнело.

– Не только с этим. – Он обвел рукой свое сонное зеленое царство. – Со всеми.

Я склонилась над растениями, чувствуя, как в горле першит от болотного запаха. Растения были вялыми. Сбрасывали засохшие листья. Некоторые были в серых и белых пятнышках, некоторые побурели, как мамин куст розмарина, который она забывала подкармливать. Эти растения Робин сушил на солнце и в духовке, молол и вымачивал. Потом их можно было курить, нюхать, есть или пить – и все это были растения Сопредельных земель. Он собрал их на стволах деревьев, что росли когда-то в Лесу-на-Полпути – именно там находилась дверь, через которую вышли бывшие персонажи. Я никогда не пробовала ни одного из этих растений, но слышала о том, что они могут творить и с телом, и с головой.

– Бедняжки, – пробормотала София, глядя на них почти с нежностью. – Что это с ними?

– Не знаю. Все уже перепробовал, но с каждым днем болезнь поражает все новые и новые. Я не в силах отвести от них руку смерти.

Иногда он все еще сбивался на такой слог – как в «Игре престолов». По крайней мере, он не кривлялся, это была его естественная манера.

София смяла лист и стерла в порошок.

– Так принеси новые.

– Нечего нести. Те, что в лесу, тоже погибают.

– Странно, – пробормотала София и встала. – Скажи хотя бы, что у тебя найдется что-то для Алисы.

– Для Алисы? – Мое имя прозвучало у него почти как ругательство. – А Алисе-то что нужно?

Укол пришелся в больное место.

– От тебя ничего. Идем, Соф.

Она не обратила внимания на мои слова.

– То, что поможет ей вспомнить, какой она была. Там, в Сопредельных землях.

– А по-моему, ей-то уж это точно ни к чему.

– О чем это ты? – спросила я. Одновременно София размахнулась и отвесила ему пощечину – нечто среднее между шуткой и нокаутом.

– Ну-ка, хватит, – сказала она резко. – Если хочешь, чтобы я еще хоть раз здесь появилась, прекрати сейчас же это свинство.

После долгого молчания Робин слегка поклонился мне с пришибленным видом.

– Хорошо. Я был груб. – Он скользнул взглядом по Софии. – У меня есть кое-что, что поможет это загладить.

Мы сидели у Робина на крыльце и слушали тишину ночного города. Луч уличного фонаря сиял в старой бутылке из-под «Попова» в руках у Робина, до половины заполненной ядовито-зеленой жидкостью.

Он слегка наклонил ее.

– Растения, из которых я приготовил это снадобье, там, дома, росли повсюду. Они не питались солнцем. Для них лучше звездный свет.

– А если я это выпью, что будет?

Робин ухмыльнулся и стал похож на дьявола – может, он им и был в Сопредельных землях.

– Есть только один способ узнать.

Я никогда не была любительницей измененного состояния сознания. Когда-то я и так слишком долго в нем пробыла. Теперь самое большее, что я себе позволяла – пригубить разок или прочистить мозги кофеином. Но я сегодня уже один раз сбежала от Сопределья. Больше я бежать не намерена.

Я взяла в руки бутылку. София смотрела на меня во все глаза, а руки засунула под себя, словно пыталась удержаться от чего-то. Ликер пах как холмы в «Звуках музыки» и переливался на языке. В крови зашипели пузырьки, голову словно гелием накачали.

– Черт, – прошептала я.

Робин засмеялся, взял у меня бутылку и тоже выпил. После Софииной пощечины он как-то расслабился. Мы передавали бутылку друг другу, сидя на ступеньках, и напиток мерцал во мне, словно огоньки над водой.

– Приятно чувствовать себя живой, – сказала София, запрокинув голову. – Пока еще можно.

– Не надо так, – тихо сказал Робин.

Я тут же ощутила на языке привкус меди.

– У нее же были родители, да? – неловко спросила я. – У Хансы?

София пожала плечами.

– Были какие-то люди, с которыми она жила. Видимо, они ее воспитывали.

– Ну да. Это и есть родители. Они ходят на собрания? Кто-нибудь с ними разговаривал?

– Говорить о грустном за выпивкой – плохая примета, – сказал Робин.

Я открыла рот, чтобы возразить, и ахнула.

Наверное, мы все ощутили это разом в тот миг, когда начало действовать волшебство. Не знаю, что почувствовали София с Робином, а меня пронзило ледяным порывом ветра, взметнувшимся где-то под сердцем. Я зажмурила глаза и открыла их уже в новом мире.

Бруклин был все таким же теплым, как вода в ванне, таким же туманным, по-прежнему из бетона, железа и каменной плитки – коричневой, красной, кремовой. Его все так же окружала бесформенная, непроглядная ночная тьма. Но было в нем и что-то еще. Деревья выглядели как в 4D-фильме: они стали как-то плотнее, рисовались ярче и четче. Все сделалось резким, как на фото Ман Рэя, но и каким-то плоским, отчего такая резкость казалась совершенно неуместной. Покачивающиеся на ветру бутоны магнолии и лимузин, стоявший под ней в полуквартале от нас, словно придвинулись так же близко, как сидящая рядом София. Казалось, в этом мире все можно трогать руками и вертеть как угодно, а по улице, освещенной ночными огнями, плыть, как по воде.

Робин покачал в воздухе ладонью, словно взвешивал его, и запел:

Прошло несколько секунд, а затем три скворца вспорхнули с крыши соседнего дома и устремились к Робину. Я пригнулась, когда они стремительно прочертили круг у нас над головами, и вид у них был удивленный, насколько это возможно для птиц, а затем взмыли ввысь и разлетелись в три разные стороны.

– Ни фига себе! – сказала я.

– Черт бы побрал этих ленивых птиц. – София откинулась назад, опираясь на локти. – Где наряд-то?

Лицо у Робина сделалось мечтательным и жестким одновременно.

– Я сам сотку его для тебя, любовь моя. Только скажи, и я дам тебе все, что ты захочешь.

– Только не то, что нужно. – Она провела рукой по его лицу, чуть согнув пальцы, так что на щеке осталось пять тонких полосок. – Обещаю, однажды ты полюбишь ту, чье сердце можно завоевать платьями.

Словно не замечая выражения его лица, София повернулась ко мне. Она закурила сигарету и стала ловить пальцами струйку дыма – лепить из нее ленты, кинжалы и сосульки.

Я моргнула, и фигуры исчезли. София сунула сигарету в рот Робину и запустила обе руки в свою огромную сумку, битком набитую полупустыми бутылками с соком, книжками, которые я дала ей почитать, и косметикой, стащенной в Duane Reade. Через минуту она откопала там жидкую подводку для глаз.

– Сиди тихо, – сказала она.

– Зачем?

– Ш-ш-ш. – Она встала передо мной – коленями на бетонные ступеньки. От нее пахло табаком, кофе и мылом, тоже стащенным в магазине. Брови у нее изгибались как у звезды немого кино, а глаза были золотисто-коричневого оттенка. Сияющие лучи цвета охры, виски и песка – и ничего за ними. Как ни любила я ее, меня всегда бросало в дрожь от этих бесстрастных непроницаемых глаз.

Подводка заскользила по моим щекам. Робин молча смотрел на нас. Через несколько минут София закрыла тюбик и легонько подула на кожу.

– Так, – пробормотала она. – Отлично.

Она вытащила маленькое ручное зеркальце в форме сердечка и поднесла к моему лицу. Я слышала, как дыхание у меня оборвалось и снова восстановилось.

Виноград. Она разрисовала мне лицо виноградными лозами – спутанными, вьющимися в разные стороны.

– София! Это… это же…

– Твоя сила, – прошептала она мне на ухо. – Помнишь сегодняшний страх, от которого ты бежала? Это значит, что ты отказываешься от своей силы. Но если мы захотим, этот мир будет бояться нас, Алиса. И еще как бояться!

Она разрисовала мое лицо татуировками Верескового короля. Это он пришел в квартиру моего отчима и похитил у меня Эллу, когда мне было семнадцать лет. Может, он уже мертв, а может, живет где-то. Было время, когда из всех моих кошмаров на меня глядело его лицо. Я рассказывала об этом Софии. Она знала.

Я покачала головой из стороны в сторону, и мое отражение чуть отодвинулось назад. Я кое-что вспомнила. То, что изо всех сил старалась задвинуть в самый дальний уголок памяти все эти месяцы, пока жила в Нью-Йорке.

Не всегда плохо быть чудовищем.

Девушка в зеркале усмехалась, глядя мне в лицо. Виноградные лозы сплетались вокруг ее глаз, словно маска жениха-разбойника. Рядом блестели золотые глаза Соф. Мы отлично смотрелись вместе. Как два карающих… хм. Не ангела, это точно.

– Я знаю, где он живет, – прошептала София.

– Кто?

Она встала. Она знала, что я прикидываюсь.

Я стояла на развилке двух дорог – темной и светлой. Можно идти дальше вместе с Эллой по той ровной дороге, которую я уже начала мостить, когда получила диплом. А можно свернуть туда, где тернии. София уже ждала меня там, в темноте, среди колючих кустов.

– Алиса… – сказала она и протянула руку.

«Будь уверена».

Я протянула руку в ответ.

6

Как только мы захмелели от того зелья, что дал нам Робин, Бруклин превратился в плавучий остров, фантастический пейзаж в зеленых тонах. Мы шагали мимо сонных зданий из бурого песчаника под шелестящими кронами старых деревьев. Я провела рукой по растрескавшейся коре платана – по кончикам пальцев пробежали искры, и мне сразу вспомнился тот мир, где у деревьев были лица, где они спали и видели сны, такие же медленные и тягучие, как сок в их стволах.

Навстречу нам попалась компания мужчин, отхлебывающих что-то на ходу из коричневых бумажных пакетов. Они были коренастыми, с холодными наглыми глазами, а увидев нас, тут же самодовольно надулись, и походка у них стала развязной. Правда, только до тех пор, пока они не подошли ближе, не разглядели нас как следует и не съежились на глазах. Теперь у меня наконец было ощущение, что я и снаружи та же, что внутри. Кровь, быстрая и горячая, бурлила под самой кожей. Я чувствовала себя такой живой, что наверняка должна была притягивать к себе смерть, как магнит.

Затем мне в лицо взглянул холодный глаз луны, и я вспомнила, что Хансе тоже было холодно. Мысли о ней, об Абигейл, о принце едва не вырвали меня из хмельного забытья. Где же они теперь, эти мертвые жители Сопределья? Исчезли навсегда? Или вернулись в сказочную реальность и теперь блуждают, изувеченные, в каком-то потустороннем мире?

Тот мужчина из моей сказки обитал теперь в жалком домишке, торчащем на заваленном мусором пустыре, на задворках промышленного района. Мы прошли мимо распахнутых дверей огромных зданий фабричного вида, мимо мужчин в Carhartt^[1] – не то они работали до поздней ночи, не то уже вышли на работу с утра. К тому времени, как мы добрались до места, я была уже вся как чайник, готовый вот-вот закипеть. Как затаенный вздох, как пенная волна. Хотелось уже выдохнуть, обрушиться с ревом на берег, сделать что-то отчаянно безрассудное. София – та и вовсе была похожа на маньяка, и глаза у нее сверкали как долларовые монеты.

– Давай позвоним в дверь, – беспечно сказала она. – Или высадим это стекло камнем к чертям собачьим!

От такой напарницы можно было ожидать чего угодно.

– Ш-ш-ш, – прошипела я, наблюдая за окнами. Мой враг жил в полуподвале, и сквозь закрытые жалюзи на окнах проблескивал синий свет телеэкрана. Дом стоял на отшибе, и было совсем нетрудно обойти его с тыла, перелезть через покосившийся щепастый забор и спрыгнуть в колючие заросли на заднем дворе.

План действий мы не обсуждали. Иначе пришлось бы признать, что это все происходит на самом деле – что я и правда крадусь, затаив дыхание, в темноте и запахе металла и готова вот-вот сделать то, что не хотелось называть словами. Впрочем, я ведь и не знала точно, что именно мы собирались делать.

Проще было молча войти на незапертую веранду. Найти неплотно закрытое окно. Поддеть его пальцами снизу, вздрогнуть от резкого скрипа, а затем потянуть, чтобы образовалась щель, в которую смогут протиснуться две девушки.

Я влезла первой. От прилива адреналина я почти ничего не видела: в глазах то и дело вспыхивали и распускались цветами тревожные лампочки. В комнате было темно и откуда-то потягивало вонью, будто из кроличьего садка. Этот запах слегка пригасил мерцающие огоньки у меня в голове.

Вначале я увидела кровать, застеленную одеялами. Потом шаткую стопку журналов у стены – сиськи, губки, горячие штучки. Как будто его занесло сюда из другого времени, где еще не знают, что порно можно смотреть в интернете. Все здесь было низким, приземистым: и кровать, и журналы, и ворох грязной одежды. И тут же, выхваченная случайным лучом заоконного фонаря, алая змейка – резинка для волос. Точно такие же у Эллы вечно валялись по всему дому и еще по горсти в каждой сумочке.

На плечо мне легла чья-то рука, и меня словно молнией прошило, но это оказалась всего лишь София. Она кивнула в сторону двери. Дверь была слегка приоткрыта. Сквозь стук сердца, колотившегося будто под водой, до меня донеслась мелодия заставки какой-то телеигры. Мы осторожно прокрались через всю комнату. Короткий коридор шел мимо открытой двери грязной ванной и какой-то кладовки – должно быть бельевого шкафа а дальше вел в темную кухню.

Затылок моего врага оказался прямо перед нами, на линии прицела. Голова слегка покачивалась, будто под неслышную нам музыку. При виде его у меня что-то сдвинулось в голове. Сознание словно отделилось от тела. Я зависла у себя же над головой и смотрела сверху, как девушка с разлохмаченными волосами решительной походкой идет по коридору. Мне даже почти захотелось остановить ее, но было поздно. Я увидела, как замер мужчина, заслышав ее шаги, как он повернулся и лицо у него застыло от удивления. А потом, когда он увидел, кто пришел за ним, выражение его лица изменилось, стало жутким.

Тут я мгновенно вернулась в свое тело. Я стояла перед своим врагом лицом к лицу – впервые с тех пор, как покинула Сопределье.

– Привет, сволочь, – сказала я. – Помнишь меня?

– А, это ты. – В голосе у него не было удивления. Скорее даже удовольствие. – Невестушка моя.

– Я никогда не была твоей невестой.

– Но вот же, пришла. Вернулась, чтобы закончить нашу историю как надо? – Он усмехнулся, скользнул взглядом по моему лицу, все еще не понимая, что происходит. – Ну, свадьбу, я думаю, можно пропустить.

Теперь, когда он был совсем рядом, все стало иначе. Во мне больше не было ни дерзости, ни отваги – было что-то совсем другое. Я еще раз прокрутила в голове то, что он говорил на собрании, и теперь, в воспоминании, это звучало еще омерзительнее. Я вновь почувствовала его губы на своих губах, его руки на своем теле. И слова выплеснулись из меня, словно вода из колодца, который я считала уже пересохшим.

– Посмотри на меня, – сказала я ему. – Посмотри на свою погибель.

Глаза у него недоверчиво округлились, и он рассмеялся. Из кухни за его спиной неслышно шагнула в комнату София.

– Приди в себя! – сказал он. – Думаешь, ты все еще в сказке живешь?

Я приподнялась на цыпочки – легкая, как воздух, плотная, как свинец.

– А ты все думаешь, что живешь в мире, где девушки будут покорно ложиться и подставлять тебе горло?

Он взвился с дивана с быстротой, неожиданной для такого грузного мужчины, схватил меня за волосы и запрокинул мне голову назад.

У него был расплющенный, плоский нос и кожа как терка. Глаза были посажены слегка несимметрично, и от этого казалось, что они смотрят ненавидящим взглядом с двух разных лиц. Его лицо можно было читать как книгу о средневековых зверствах, а изо рта воняло вареным мясом и нечищеными зубами.

– Вот теперь все по-старому, – сказал он.

– Вот именно.

Я бросилась на него, вцепилась в губу зубами и рванула.

Губа треснула как ткань, как мякоть плода, как воздушный шарик. Он вскрикнул, но не выпустил меня.

– Ах ты, сука, – прошипел он сквозь смех. – Нет уж, милая, тут тебе победы не видать. Теперь тебя и Пряха не спасет. Ох, как же я рад, что ты меня разыскала.

Кровь у него была густой и сладкой, как кукурузный сироп, – это должно было вызвать отвращение. Но ее запах ударил мне в голову, смешавшись с выпитым зельем. У меня все поплыло перед глазами, я вдруг почувствовала голод, и стало очень, очень холодно. От холода даже глаза резало, а кровь бурлила так, что я сама не понимала, от ярости это или от восторга.

– Что такое? – проговорил он, глядя куда-то поверх моей головы. – У нас что, вечеринка намечается?

У Софии в руке был мясницкий нож. Я догадалась, что она нашла его на кухне. Лицо ее ничего не выражало. Она попробовала острие ножа кончиком пальца.

Он стиснул меня крепче.

– А, ты и подружку с собой привела? Может, и мне какого-нибудь приятеля позвать? – И он перевел взгляд на меня, не переставая смеяться.

И тут вдруг лицо у него окаменело, ухмылка пропала, и он отшвырнул меня так, что я врезалась спиной в стену.

– Это еще что? – Он стоял с поднятыми руками, и голос у него дрожал. – Ты не говорила, что и сейчас так можешь!

Я шагнула ближе. Стремительным движением. Время осыпалось стружками, словно под невидимым резцом, и я просто смахивала на пол все лишнее.

София взглянула на меня, и у нее отвисла челюсть.

– Алиса, – выдохнула она. – Твои глаза!

Мой враг переводил взгляд то на Софию с ее ножом, то на меня с пустыми руками. Вот так мне и хотелось закончить нашу сказку.

– На меня смотри, – сказала я. Голос шел словно из гулкой морской пещеры и был совсем не похожим на мой. – Забудь про нее. Про все забудь, кроме меня. А теперь ложись и подставляй горло.

7

Я моргнула.

Закрыла глаза, и по опущенным векам пробежали лучи. Лунный свет, и свет фонарей, и четкие очертания рассыпанных по небу звезд исчезли, когда из-за горизонта выглянуло солнце. С тихим жужжанием мигали уличные фонари, светились белые фары автомобилей и желтая вывеска метро. Я еще что-то помнила и пыталась удержать в голове, но это было все равно что пытаться ухватить луч фонарика. Еще мгновение – и все исчезло.

Я открыла глаза. В окно моей спальни глядело раннее утро. Кошмар напоследок сверкнул молнией и тут же убрался в свое укрытие. С минуту в голове было пусто, как в нежилой комнате. А затем в нее хлынули события прошедшей ночи.

Выпивка у Робина. Поход в Ред-Хук. Проникновение в дом через окно. Квартирка, вызывающая клаустрофобию, сладкий и жуткий треск разорванной губы. Его презрительный взгляд, сменившийся испуганным, и то, как смотрела на меня София. «Алиса! Твои глаза!»

На меня давила какая-то тяжесть, так что трудно было дышать. Я думала, что это от ужаса, пока пальцы не скользнули по шее.

Горло сжимало что-то твердое и теплое – слишком туго, не разглядеть. Я выпуталась из простыней, скатилась с кровати и выскочила в коридор. В зеркале ванной отразились мои глаза – две холодные впадины. И уже поблекшие виноградные лозы, нарисованные черной подводкой.

А на шее у меня было красное рубиновое ожерелье.

Я укусила того мужчину из моей сказки. Может, и еще что-нибудь похуже сделала, но на этом месте в моих воспоминаниях зияла дыра – аккуратная, с четкими границами. Вокруг губ остались ржавые пятна его крови. На языке – запах скотобойни. А там, куда кровь стекала ручьем с подбородка и где засохла зловещим кольцом, как раз и сверкали камни.

Они впились в шею, как клещи. Я стала яростно чесаться, протянула руку за спину и нащупала под волосами застежку. Расстегнула. Ожерелье соскользнуло и обвилось вокруг моих рук, оставляя красные пятна на коже. Я бросила его в раковину и открыла кран. Камни кровоточили под струей воды, размывались и таяли, будто густая краска, и наконец от них не осталось ничего, кроме следов на моей коже – словно когтями провели.

Вначале мне показалось, что во мне закипают слезы, но это был смех. Тихий, густой, словно кофе у походного костра.

Это было волшебство, и отнюдь не доброе. Мир, который я хотела забыть, ночь, которую не могла вспомнить, и страшный подарок, который едва не удушил меня. Сопределье тянуло к себе, дышало мне в лицо, хватало пальцами за горло. Смех мой оборвался.

«Будь уверена», – сказала София.

«Я сказала, что не хочу видеть здесь ягнят». Это Дафна.

– Что же ты сделала? – спросила я девушку в зеркале.

Она глядела на меня. И скалила окровавленные зубы.

Я стянула с себя одежду и забралась под душ. Вода была сначала чуть теплой, но постепенно стала приближаться к кипятку. Когда кожа наконец стала чистой, я растерла ее одним из тех колючих полотенец, которые Элла стащила в бассейне, – жестко, с силой, до боли. Виноградные лозы смылись. И кровь, и хмельной пот, и вся эта ночь.

– Все в порядке, – прошептала я. Зачесала волосы назад, намазала губы гигиенической помадой. Никакой подводки, чистое лицо. Свежая одежда, старые кроссовки. В животе екало, но я все же съела тост с вареньем, обильно запивая каждый кусок холодным чаем.

Пропущенных звонков от Софии не было. Я открыла браузер и задумалась на минуту. Быстрый поиск в новостях: «Ред-хук».

Я отложила телефон. Вся моя помада осталась на тосте, и я пошла в ванную, чтобы нанести ее снова. Глядя в зеркале на свои кроткие глаза, глаза «девицы в беде», я все водила и водила помадой по губам, пока они не сделались восковыми. А потом резко оторвала взгляд от зеркала, потому что…

Да никаких «потому что». Тут и думать особенно не о чем. Если слишком долго шаришь рукой в темноте – только себя и вини за то, что найдешь. В груди было странное ощущение – непроходящая саднящая боль, как при астме, и я никак не могла от нее избавиться. Надо бы прогуляться, это поможет. Было совсем рано, Элла в такое время спит. До работы еще несколько часов.

Я снова проверила телефон. Ни одного сообщения. Бросила взгляд на закрытую дверь Эллы. Набирала и стирала, набирала и стирала.

«Пошла за кофе, – написала я наконец. – Хорошего дня».

Поток прохожих с кофейными стаканчиками, телефонами и портфелями в руках огибал меня, как вода огибает риф. Какой-то терьер шарахнулся из-под ног, рыча сквозь зубы. Его владелец поднял голову, чтобы извиниться, но ничего не сказал, только крепко стиснул зубы и быстро зашагал прочь.

Какое-то время я шла, не видя куда. По коже словно пробегали электрические разряды. При моем приближении мужчины, игравшие в домино под навесами, настороженно поднимали глаза, а старушка, толкавшая перед собой тележку с покупками, свернула в канаву, чтобы со мной не столкнуться. Когда на весь квартал взвыли сирены, у меня разом вспотели руки и пересохло во рту.

Две полицейские машины, с ревом выскочив из-за угла, пролетели мимо.

Только когда они скрылись, я снова смогла вздохнуть.

Боль в груди поднялась выше и сдавила горло. Когда я поняла, что больше не могу идти, потому что меня вот-вот вырвет, я в изнеможении опустилась на крыльцо и стала набирать сообщение Софии. Пальцы у меня дрожали.

«Что было ночью?»

Ответ пришел почти мгновенно.

«А ты что, не помнишь?»

Я ждала продолжения. Ждала, ждала, ждала, и непролитые слезы мерцали радугой перед глазами.

«Ничего страшного, – ответила она наконец. – Правда. Поговорим позже».

Звуки города разом обрушились на меня. Птичье пение, утренний шум машин, беспричинно-радостный крик детей – отчего бы не покричать, раз легкие есть. Я сама готова была так же завопить. С полминуты мир был ярким и солнечным, и солнечный луч на лице казался благословением. А затем в голове снова всплыла зловещая арифметика.

Три убийства. Две руки. Одна нога.

Под бодро сияющим солнцем в семь утра я вдруг почувствовала свою беззащитность. Представила, как, должно быть, выгляжу сзади: спутанная грива отросших волос, птичьи косточки… Все такое ломкое или мягкое – ничего не стоит разрезать ножом. Я вся дрожала – от прилива адреналина, от облегчения, от страха, и домой идти не хотелось. Но и здесь я оставаться не могла – нервы были слишком взвинчены. И я подумала: есть одно местечко, где можно отсидеться.

Несколько месяцев назад, когда мы только вернулись в Нью-Йорк, я решила совершить паломничество в кафе, где работала до отъезда. Но оказалось, что кафе больше нет: на его месте появился магазин детской обуви. Еще один осколок моей прошлой жизни унесло водоворотом большого города. Какое-то время я проработала в супермаркете, но это было не по мне.

Новую работу помог найти случай – или удача, или судьба. Прошлой зимой, блуждая вечером без цели, я укрылась от метели в книжном магазине на Салливан-стрит – узком, как коридор, освещенном старыми лампочками, придававшими всему вокруг оттенок кофе с молоком. У парня за прилавком была шкиперская бородка и маленькие очки в тонкой оправе, и он что-то кричал в старенький телефон-раскладушку.

Я делала вид, что разглядываю книги, а сама слушала, как он распекает какого-то парня по имени Алан.

– Дело не в качестве, Алан, – повторял он. – А в том, что слово надо держать.

Я сняла с полки старый том в твердом переплете, с чайно-коричневыми страницами и обложкой цветов геральдического флага. «Создания земли и воздуха. Справочник» и стала аккуратно перелистывать. Тем временем парень за прилавком перешел на саркастичный тон:

– Нет уж, ради бога, не приходи больше, не трать свое драгоценное время. Прожигать денежки из трастового фонда – тоже работа, считай, на полную ставку.

Я старалась не рассмеяться, и тут книга у меня в руках открылась на странице с закладкой.

Я затаила дыхание. У меня всегда было особое отношение к находкам, встречающимся между книжных страниц. Правда, в этот раз это была всего лишь игральная карта. Пиковый валет, на обороте – классическая красная рубашка с девицей. Я вертела карту в руках, не замечая, что продавец уже повесил трубку, пока не увидела, что он стоит рядом со мной.

– В книге нашли? – спросил он и взял у меня из рук карту.

– Вот в этой. – Я показала ему «Создания».

– Хм… – Он склонился над картой и снова хмыкнул, на этот раз торжествующе. – Ага. Смотрите-ка.

Я вгляделась. Девица в центре держала букет, по углам сидели четыре русалки.

– Вот эта. – Он указал на русалку в левом верхнем углу. Все остальные тянули руки к цветам, а эта – к прялке. Изображение было стилизованным, но узнаваемым. Но если специально не присматриваться, то и не заметишь.

– Что это значит?

Ему, кажется, польстило мое любопытство.

– Это значит, что она из меченой колоды.

– Как это? Шулер пометил?

– Или волшебник. Правда, метка странная – ни на масть намека нет, ни на значение. Знаете, в книгах каких только диковин не найдешь.

Я подошла за ним к прилавку. Он достал коробку из-под сигар и сунул карту туда.

– А каких? Что еще вы находили в книгах?

– Ну… – Он огляделся вокруг, будто опасался, что у стен могут быть уши, и снова открыл сигарную коробку, повернув ее так, чтобы мне не видно было содержимое. – Вот такие штуки, например.

Он показал мне засушенный синий цветок размером с мой кулак – тычинки у него торчали в разные стороны фейерверком. Бумажку из печенья с предсказанием: «Горе тебе». Аккуратно вырезанную страницу объявлений о знакомстве из газеты «Ист-виллидж хроникер» от 1 сентября 1970 года.

– Любопытно, правда?

Это было и в самом деле любопытно. Мне нравилось думать о том, что в книгах можно найти разные безобидные диковинки. Это напоминало, что в мире есть и такие тайны, которые не угрожают переписать заново всю историю твоей жизни.

– Однажды я нашла фотографию в одной старой книге, – сказал я, глядя ему в лицо в ожидании реакции. – В сборнике сказок. Но самое странное, что это была моя фотография.

– Обалдеть, – сказал продавец, и глаза у него восхищенно загорелись. Ему, кажется, даже не пришло в голову, что я могла соврать. Я-то не врала, но ведь могла бы.

– А вам тут работники не нужны? – спросила я.

Продавец провел ладонью по бородке, и по этому жесту было заметно, как он ею гордится.

– Да, можно сказать, нужны. Если вас устроит нерегулярный график, пожалуй, сговоримся.

Вот так я и начала работать в маленьком букинистическом и антикварном магазинчике. График там и впрямь был нерегулярным. Парня с бородой звали Эдгар, он был владельцем магазина, и он никогда не выдавал мне расписания рабочих часов больше чем на неделю вперед. Смены длились от двух часов до десяти, а иногда я приходила к дверям закрытого магазина. Выручку все равно делали те, кто заказывал редкие книги по почте, а не студенты, заглядывающие по пути из любопытства и уходящие с подержанным изданием гинзберговского «Вопля» ценой в пять долларов.

Жгучая жара еще усилилась после вчерашнего ливня, и к тому времени, как я зашла в магазин, вся футболка на мне была мокрой от пота. До открытия оставалась еще пара часов, но, на мое счастье, Эдгар очень плохо разбирался в людях, и поэтому у меня были свои ключи.

Сердце перестало колотиться, как только я вдохнула запах кофе, бумаги и нагретой солнцем пыли. Как и все стоящие книжные магазины, магазинчик Эдгара был карманной вселенной, где время ползло медленно, словно облака по небу. Обычно в рабочее время я или читала, или слушала, как Эдгар перебирает свои многочисленные обиды на мироздание, или пила кофе в фантастической тишине, пока пальцы не начинали дергаться от кофеина.

С самого начала у нас с Эдгаром было соревнование: кто отыщет в старой книге самую диковинную штуку. С тех пор как я в первый же день обнаружила меченую карту, коллекция моих находок пополнилась официальным письмом о разрыве помолвки, полоской кадров из фотобудки, изображавших мужчину в обнимку с ананасом, и визитной карточкой «духовной свахи» из Южной Флориды (я даже позвонила ей, но оказалось, что номер больше не обслуживается). Но пока что победа оставалась за Эдгаром: ему недавно попался шиньон, сплющенный между страницами «Памелы».

Однако сегодня мне было суждено выиграть это соревнование с гигантским отрывом, хоть Эдгар об этом так и не узнал.

Я обошла весь магазин, оглядывая проходы между полками, а в голове все крутились рубины и кровь. Подключила телефон к громкоговорителю и поставила на повтор Pink Moon. Слушая одну и ту же песню раз за разом, я все теребила свою память, будто гнилой зуб, – пыталась вытянуть из нее пропавшие события прошлой ночи. Через пару часов Эдгар открыл дверь, сделал несколько шагов, прежде чем увидел меня, и вскрикнул от неожиданности.

– Это еще что за фокусы? – рявкнул он, выдергивая из ушей наушники. – Ты что, поселиться здесь решила?

– Извини, – пробормотала я. К счастью, Эдгар не стал больше задавать никаких вопросов.

До десяти утра мы в дружеском молчании жевали соленую лакрицу из одного пакета, и я даже стала чувствовать себя почти нормально. К одиннадцати в магазин хлынули посетители, и с каждым треньканьем колокольчика нервы у меня натягивались все сильнее. Казалось очень странным, что в одном городе, в одной жизни может совмещаться вот это все. Поток посетителей с объемистыми сумками – и ночь в Ред-Хук, окрашенная хмельным зельем и кровью.

И три мертвых бывших персонажа с отрезанными частями тела.

Наконец, во время короткого затишья, я подошла к двери, повернула табличку в положение «Закрыто» и щелкнула замком.

Только на часок, мысленно оправдывалась я. Потом пойду куплю Эдгару кофе в качестве компенсации. Он все равно так зачитался, что ничего вокруг не замечал.

Почему-то в проходе между секциями английской литературы и мифов народов мира ковер был самым мягким, поэтому я устроилась там и сняла с полки «Доводы рассудка». Вот уже неделю я читала эту книгу каждую смену и теперь нырнула в нее, как в прохладную воду: мой воспаленный мозг нашел убежище в уютном мирке Джейн Остин. Поначалу я скользила по строчкам рассеянно, но вскоре зачиталась, особенно когда добралась до самого классного момента – того, где капитан Уэнтуорт пишет Энн письмо.

«Я не могу долее слушать Вас в молчании…» Я читала это уже сто раз, иногда вслух Элле в дороге. «Я должен Вам отвечать доступными мне средствами».

Я пробежала глазами предыдущие страницы. Вот Энн беседует с Харвиллом, а Уэнтуорт стоит, окаменев, в другом конце комнаты. Вот он что-то нацарапал на листе бумаги, выбежал из комнаты и тут же вернулся, чтобы вложить письмо в руку Энн. Я проглотила остатки кофе – вместе с гущей и неразошедшимся сахаром. Вот Энн открыла письмо и начала читать…

«Я совсем потерян и оттого делаю глупости. Может быть, ты никогда этого не прочитаешь…»

Я резко выпрямилась. Перечитала снова. В романе Джейн Остин не было таких слов! Но вот же они, отпечатанные бледным черным шрифтом на странице, от которой тянет клеем и запахами старого дома.

«Я совсем потерян и оттого делаю глупости. Может быть, ты никогда этого не прочитаешь. Но если это письмо дойдет до тебя, значит, волшебство подействовало.

А если волшебство действует, значит, мы когда-нибудь встретимся снова. Думаю, что встретимся. Думаю, должны встретиться. То есть я уже не знаю, что и думать.

Ты простила меня за то, что я не вернулся? Думаешь иногда о том, как я тут блуждаю среди звезд? Иногда твое лицо встает передо мной так ясно и так внезапно, что этому должно быть одно-единственное объяснение: ты тоже вспоминаешь обо мне в эту минуту. Но, может быть, я просто обманываю себя. Может быть, ты никогда этого не прочитаешь. А если и прочитаешь – может быть, не решишься поверить в невероятное.

Но это вряд ли – ведь ты и сама невероятная. С тех пор, как ты ушла, я чувствую себя потерянным. Но теперь думаю, что скоро найду дорогу назад. Мы ведь еще встретимся с тобой? В какие-то дни мне кажется, что да, а в какие-то – нет. Ты ведь никогда этого не прочитаешь, правда? Я это уже три раза повторил, значит, наверное, правда. Не знаю, как закончить. Как? Может быть, просто оборвать…»

8

Подписи не было. Конец письма, Энн сходит с ума от счастья… Непослушными пальцами я стала листать дальше. Уэнтуорт получает свою девушку, она получает своего капитана. Перелистала обратно, к началу – мерзкая Мэри Масгроув, несчастный капитан Бенвик, сумасбродная Луиза… Все знакомое, ничего не изменилось, кроме письма.

Все мои тревожные мысли смыло волной изумления. Мир вдруг сделался и больше, и меньше одновременно: сжался до размеров книжной страницы и раздвинулся далеко за пределы возможного.

Откуда у нас взялась эта книга? Она была старой, хоть и в идеальном состоянии, и письмо – подменное, вставленное вместо письма капитана Уэнтуорта, – напечатано тем же шрифтом, что и весь остальной текст. Страница плотно сидела в переплете. Можно бы спросить Эдгара, но тогда он может что-то заподозрить: у него нюх на такие штуки как у Спайди, за что он мне и нравится. И все-таки мне кружило голову глупое пьянящее чувство: я знала, кто это писал. Знала, что письмо предназначалось мне.

Я попыталась прикинуть, насколько правдоподобна эта догадка, если мыслить трезво. Может быть, хотя и крайне маловероятно, что это просто ошибка наборщика. Или чья-то давняя шутка. Или недавняя шутка, очень ловко разыгранная. А может быть – может быть? – письмо все-таки адресовано мне.

Я ведь когда-то и не такие странные вещи в книгах находила.

Кто-то заколотил в дверь. Пол скрипнул: Эдгар пошел открывать.

– Что это за… постой-ка. Алиса, это ты заперла дверь?

Я присела между полками и слышала, как он впустил покупателя. Пока он меня не нашел, я сунула Остин под футболку, за пояс обрезанных джинсов.

– Я тебе кофе куплю! – пообещала я, распрямляясь.

– Вот как! – Эдгар картинно приложил руку к сердцу. За спиной у него торчал какой-то тип студенческого вида и разглядывал заваленный книгами стол. – Ты заперла дверь и спряталась? Зачем, Алиса?

– Мне нужно еще кофе. Я и тебе принесу. Буду через десять минут, ладно? – Я почти не слышала сама себя. Мне нужно было уйти.

Жара, шум и беспощадно-яркое солнце после тихого магазина просто оглушали. Время приближалось к пяти, и везде был он.

Вон он, на углу – склонился над ведром с цветами у ларька и тянет оттуда букетик ромашек. И вон тот, в прилипшей к спине футболке, что запрыгивает в кузов грузовика. И этот, с наушниками за ушами, с сине-белым бумажным стаканчиком в руке, что скользнул по мне взглядом, проходя мимо. Каждый из них на какой-то миг оказывался Эллери Финчем.

Воздух казался разреженным, солнце висело над самой головой, тротуар пружинил под кедами, будто резиновый. Парень за прилавком кофейни был тоже он. Я долго таращилась на него, а он на меня, пока я не одернула себя и не заказала что-то холодное. И кофе без кофеина. У меня и так в крови уже бурлило.

Тот мальчик. Тот, кто спас меня, а потом оставил. Я запомнила его таким – и мягким, и твердым, и ярким. С глазами цвета колы и улыбкой, в которой скрывались тайны – и светлые, и темные.

«Ты и сама невероятная».

Не помню, как шла обратно в магазин, но как-то я там оказалась. Когда я вошла, парочка моих ровесников шарила по полкам, а Эдгар выжидательно смотрел на меня.

– Ой! – Я зажала рот рукой. – Забыла твой кофе. Хочешь, я?.. – Я кивнула на дверь.

Он закатил глаза.

– Забудь. Просто… иди поговори с клиентом.

Я запихала сумку с лежащей на дне книжкой Остин под прилавок и подошла к парочке, но ограничилась лишь самыми сжатыми пояснениями. Впрочем, они все равно ушли с покупками, и Эдгар остался доволен.

Он ушел почти сразу вслед за ними, а я осталась в магазине до закрытия. Перечитала письмо раз десять – сначала медленно, потом быстро. Вернулась к началу главы, пытаясь заново пережить то чувство, с каким увидела его впервые. Снова перечитала – целиком и по частям. Письмо оставалось все тем же, не сменялось словами Остин, и каждый раз у меня от него огонь пробегал по жилам.

До девяти я так и ходила кругами по магазину. Все вчерашние страхи и ужасы рассеялись, как туман. Мир казался необъятным, все его краски засияли еще ярче. Ужасно хотелось взмыть высоко в небо, или бродить по широким тротуарам, или бежать куда-то вдаль долго-долго, пока дыхания хватит. Наконец пришло время закрываться. Я пересчитала кассу, заперла за собой дверь и направилась к поезду.

«Доводы рассудка» торчали у меня под мышкой как талисман. Но по мере того, как я удалялась от магазина, уверенность стала меня покидать. Липкая тревога вновь навалилась на плечи, словно весь день только и ждала, когда я останусь одна. Мне хотелось уверенности. Хотелось знать точно. Поэтому, спустившись в метро, я не села в поезд на Бруклин. Я поехала в противоположную сторону – к нему.

Поезд был битком набит подростками в дорогой обуви, слишком самоуверенными с виду. Лица у них так светились, что хотелось надеть темные очки. Когда-то я чувствовала себя моложе их, теперь – старше, а вот ровесницей им никогда не была. Я и сама не знала, сколько мне лет. Я втиснулась на сиденье между парнем, с важным видом читавшим потрепанный томик «Сиддхартхи», и женщиной, по виду религиозной, склонившейся над ребенком. Огоньки метро бегали зелеными зайчиками по ее гладким темным волосам. На Восемьдесят шестой я вышла и оказалась в своей прежней жизни, в Верхнем Ист-Сайде.

Мы жили здесь, когда Элла вышла замуж, и я ненадолго попала в частную школу. Теперь я опасась, как бы не встретить здесь кого-нибудь из своего прошлого, но в толпе женщин в летних платьях, мужчин в костюмах и туристов с дикими прическами, еще мокрыми после душа, знакомых лиц не было. Летнее солнце долго не желало сдавать позиций, но теперь наконец ушло. Я направилась прямиком к Центральному парку, обошла кругом и оказалась перед домом, где он когда-то жил – прямо через дорогу.

Давно я уже не бывала здесь. Раньше я всегда старалась сделаться как можно незаметнее, но теперь уже не думала об этом. Я ведь так изменилась. Выросла на целый дюйм, и волосы у меня теперь темнее и острижены выше плеч.

Здание выглядело так же, как всегда: внушительное и неприступное. Ничто не напоминало о том, что здесь когда-то жил этот мальчик, со своими книгами и мечтами, с беспокойным сердцем, а теперь он так далеко, что никакие деньги не помогут его разыскать и никакая тоска не вернет.

Что бы подумал обо мне сейчас Финч? Он ведь стольким пожертвовал, чтобы спасти меня от моего внутреннего чудовища. Что бы он подумал, если бы увидел, как я пытаюсь стать чудовищем снова? Я сама не знала, чего ждала, когда шла сюда, но теперь чувствовала какую-то опустошенность – словно позвонила на уже несуществующий номер. Никакого тайного знания мне не открылось, никакой последней главы. На краткий миг я наконец-то ощутила уверенность – в нем. Но теперь, когда я стояла и смотрела на равнодушный фасад, от этой уверенности не осталось и следа. Он далеко. Его больше нет. Письмо в книге – это всего лишь буквы на странице.

И те трое из Сопредельных земель мертвы.

А я утром счищала кровь с зубов.

Было уже поздно, к тому же у меня были и другие, еще более веские причины спешить домой, но парк лежал передо мной лоскутным одеялом из светлых и темных кусочков и манил к себе, тем более что у меня было так паршиво на сердце. Здесь мы с Финчем как-то гуляли вместе. Точнее, бежали. От страшной сказки, развернувшейся прямо на тротуаре, от первой мимолетной встречи с Сопредельем. Я тогда еще не понимала, что бегу от самой себя.

Теперь я шла по дорожкам парка одна, вдыхая сладкий, отравленный городской воздух. Какое-то время брела вдоль воды, а потом свернула к лужайке. Парочки целовались на скамейках или тыкали пальцами в телефоны. Какая-то маленькая девочка, слишком маленькая, чтобы гулять одной, внимательно смотрела на меня с вымощенной камнями набережной. Когда мимо проносились бегуны, я машинально оборачивалась: посмотреть, кто за ними гонится.

Откуда-то долетала музыка. Серебристая, как звон бокалов с шампанским, она плыла по воздуху вместе с легким ветерком. Я долго шла за ней, ожидая, что вот-вот увижу ночную свадьбу, освещенный танцпол. Но я так и не поняла, откуда же она звучит.

Было так поздно, что уже скорее рано, парк давным-давно закрылся. Я чувствовала тяжесть во всем теле – на меня сегодня навалилось столько всего, что непонятно, где только помещалось. И горе грызло потихоньку, и страх, хоть я и отгоняла его, и вопрос, к которому я вновь и вновь возвращалась в мыслях: что же я все-таки сделала прошлой ночью? Что именно София называет «ничего страшного»? Я пыталась отмахнуться от всего разом, но чувствовала, что вот-вот сорвусь, и мне хотелось оказаться дома раньше, чем это случится.

Я вернулась к метро. Было уже поздно, поезда до Бруклина пришлось ждать целую вечность. Когда же он наконец подошел, вагон был почти пуст. Только несколько запоздалых пассажиров сидели в разных концах: подросток, слушавший хип-хоп в телефоне, мужчина в одежде парамедика и женщина со старомодной детской коляской – она дремала, прислонившись головой к окну. Коляска была розовой, с кружевной отделкой, и такой большой, что непонятно, как ее удалось втащить в метро. Внутри виднелось тканое одеяльце, но ребенка я разглядеть не могла.

В свете ламп у всех был какой-то изможденный вид. Я закрыла глаза и стала вслушиваться в едва уловимый ритм хип-хопа в телефоне. Парень в форме парамедика наблюдал за мной – я была уверена в этом, но всякий раз, когда я поднимала на него глаза, он успевал отвернуться. В воздухе смутно пахло травой и жареной картошкой.

Мы медленно катили от станции к станции, и тут из коляски донесся какой-то звук. Не то кряхтение, не то похныкивание.

Я снова взглянула на мать. Ей было чуть за двадцать, ее веки, покрытые тенями, казались заиндевевшими. Руки она держала в карманах худи, а рядом с ней на сиденье валялась раскрытая сумочка, из которой что-то уже успело высыпаться. Ничто не выдавало в этой женщине обитательницу Сопределья, но… Но. Поезд шел медленно – так медленно и плавно, что это было похоже на падение. Звук повторился. Двойное «кхе-кхе», а затем «а-а-а».

Мы ехали глубоко под землей, и я вдруг почувствовала тяжесть мостовых, почвы и всего города над нами. Я встала. Парень в одежде парамедика снова посмотрел на меня – на этот раз я его застукала. Мать младенца все еще спала, поставив одну ногу на переднее колесо коляски.

Я подошла ближе, делая вид, что хочу разглядеть карту у нее над головой. Пока я подбиралась к коляске, в мозгу всплывали жуткие картинки: волосы, зубы, кости, кровь, но все это улетучилось, как только я заглянула внутрь.

В коляске лежала завернутая в одеяло малышка и смешно посапывала, как котенок. Совсем маленькая, еще похожая на непропеченную булочку, а лицо такое нежное и таинственное – словно нечаянная находка внутри морской раковины. Я шумно выдохнула и попятилась, но тут проснулась мать ребенка. Заморгала так, словно я прокралась к ней в спальню и стою над кроватью. Как будто кошмарный сон увидела.

– Извините, – сказала я.

Она открыла рот, чтобы ответить, и тут погас свет.

Полностью, на всем пути. Ни световых индикаторов, ни проблеска света в туннеле. Вагон остановился. Музыка тоже смолкла.

Темнота была тяжелее света. Тут же, почти разом, засветились три точки: телефонные фонарики, которые все равно ничего не освещали. Горели ярко, но темноту развеять не могли.

– Эй! – Это тот мужчина в одежде парамедика. – Ни хрена не видно! Где свет-то?

Инстинкт удержал меня от того, чтобы тоже достать телефон. Он же велел мне отойти подальше от матери и ребенка. Я кралась в темноте к двери в дальнем конце вагона, ощупью находя путь – от одного поручня к другому. Мерзкий запах дешевой травки становился все сильнее, резче – им уже веяло как ветерком, которому тут неоткуда было взяться. Он легко, неслышно пролетел по запертому вагону и холодными пальцами тронул меня за лицо.

Позади меня, ближе к хвосту поезда, распахнулась дверь из другого вагона.

– Кондуктор? – спросил кто-то с надеждой.

Дверь захлопнулась. После этого тишина тянулась так долго, что мне начали мерещиться другие звуки: я слышала, как кто-то где-то скребется. Как кровь в ушах отстукивает трехмерный такт. Как за окном что-то бьется в сплошной черноте.

Тот, кто вошел в дверь, зашагал по вагону. В темноте громче обычного раздавался звук подошв, шаркающих по полу. Когда этот кто-то проходил мимо коляски, малышка пискнула – тоненько и отчаянно. Идущий остановился.

– Ш-ш-ш, – торопливо проговорила мать. – Ш-ш-ш, детка.

– Кто это там крадется? – спросил тот мальчишка, что слушал хип-хоп. Голос у него оказался высоким и более детским, чем я ожидала. – Эй ты, мудила, тебе говорю!

Кажется, он пытался отвлечь неизвестного от младенца. Но, когда снова послышались шаги, приближающиеся к нему, он резко втянул в себя воздух и умолк.

Шаги были размеренными, шаркающими, издевательски-неторопливыми. Незнакомец прошел мимо мальчика, мимо человека в одежде парамедика и направился ко мне.

Я была уже у двери в самом конце вагона, но защелка не поворачивалась. Малыш замолчал, вагон наполнился испуганным дыханием и шарканьем подошв. Мне тоже было страшно, но от этого страха во мне что-то изменилось: я сделалась холоднее, тверже, пальцы у меня сжались в кулаки, а в голове слышался какой-то ледяной белый шум.

Неизвестный остановился на расстоянии вытянутой руки. Запертая дверь была у меня за спиной, перед глазами в темноте дрожали фиолетовые и красные пятна. Он был так близко, что мы могли бы коснуться друг друга.

– Кто здесь? – спросила я.

Послышался вздох, а затем тихое пение:

От этого шепота на меня пахнуло чем-то далеким, но знакомым. Это была детская песенка из Сопределья. Я сразу догадалась – мне словно по жилам провели наканифоленным смычком. Прибой Сопределья уже плескался у меня над головой. Холод поднимался внутри ледяной волной. И как только певец протянул ко мне руку, эта волна обрушилась на берег.

Руки у него были проворными, ловкими. Но я выскользнула – легко и бесшумно, как дым – и вмиг оказалась у него за спиной. И прыгнула на него сзади. Шарила руками по телу, пытаясь нащупать открытую кожу. Но кругом был только жесткий хлопок и шерсть грубой вязки (на лицо у него было натянуто что-то вроде балаклавы), пока мои пальцы не скользнули в прорезь для рта.

Зубы у него были как остро заточенные жемчужины, а от дыхания веяло мертвящей пустотой. Я чувствовала, как мои глаза затягивает черная пелена, как рот наполняется льдом, но голова оставалась ясной. В этот раз я уже не забуду, как вдыхала затхлый воздух подземки, превращая его в лед. В смерть. Я перекатывала лед во рту, как стеклянный шарик, пытаясь развернуть врага к себе лицом. Тот беззвучно содрогнулся всем телом и щелкнул зубами. Я охнула и отдернула руку, чувствуя, что на ней остались кровавые следы. Врезала ему коленом под дых, он согнулся пополам и забился у меня в руках, как рыба на суше. Бок прошило молнией, и я вскрикнула: это ногти незнакомца полоснули меня, будто стеклом.

В воздухе пахло сказкой, искрящимся светом, зеленью и кровью. Неизвестный дохнул пустотой мне в ухо с каким-то коротким всхрапом – я решила, что это он так смеется. Я рванула его за рубашку, повалила и поставила локоть на замотанное тканью горло. Нависла над ним с полным ртом льда, и он наконец затих.

Я потянулась к нему, чтобы прижаться губами к его губам. Стоило мне коснуться его, как воздух затрещал от электрических разрядов. Я отпрянула, и за этот короткий миг он успел рвануться ко мне и укусить.

Он ухватил зубами кончик моего подбородка и прокусил кожу насквозь. Я почувствовала тепло и только потом – боль. Отлетела назад, схватившись за лицо, и ударилась головой о пустое сиденье.

Воздух замер. В нем больше не пахло волшебством – обычный спертый воздух, только с примесью крови. Незнакомец поднялся, и я напряглась в ожидании. Но он, должно быть, решил, что со мной лучше не связываться. Шагнул к соседней двери, распахнул ее с механическим лязгом и соскочил на рельсы. Я услышала стук дерева о металл. Дверь, вздрогнув, закрылась снова, и он исчез.

Несколько томительных секунд. Затем снова зажглись лампы, и в их молочно-желтом свете стало видно, что произошло со мной. Держась за голову и зажимая подбородок подолом футболки, я встала.

Остальные пассажиры смотрели, открыв рты. На мои руки, побелевшие до самых локтей, на мои глаза – наверняка черные, как далекий космос. Кровь капала с прокушенной руки, прокушенного лица и изодранного бока. Парень в одежде парамедика уперся взглядом в свой телефон, украдкой наводя на меня камеру. Он так и застыл, когда я шагнула к нему, выбила телефон из рук, дважды ударила ногой по экрану и пинком отшвырнула в другой конец вагона.

– Ты кто? – с благоговейным восторгом в голосе спросил мальчишка. – Суперзлодейка, да?

Адреналин и лед схлынули. Скоро меня затрясет, и ноги перестанут держать.

– Да, – сказала я. – Суперзлодейка. А теперь давай-ка сюда телефон. Положи на пол и толкни ко мне. И вы тоже, – обратилась я к матери с младенцем. – И еще мне нужна ваша худи.

С каменным лицом она сняла кофту и бросила к моим ногам вслед за телефоном. Я натянула ее через голову и потерла саднящий бок. Кровь снова засочилась за пояс джинсов, когда я нагнулась за телефонами.

– Темные очки. У кого-нибудь есть темные очки? – Я щелкнула пальцами. – Может, хотите, чтобы я сама поискала?

Мальчишка достал очки из кармана и бросил мне. Вздрогнул, когда они ударились мне в грудь.

– Извините. Вот, возьмите.

Я поймала очки, нацепила их на нос, втянула одну руку в рукав худи, а другой снова зажала кровоточащий подбородок. Сиденье ударило под колени, и я рухнула на него, чувствуя, как меня начинает бить дрожь, – я отходила от нервного потрясения, льда и волшебства. Но мысли были холодными и ясными, как морозные узоры.

Я едва не стала четвертой убитой обитательницей Сопредельных земель. Кто бы ни пытался убить меня – он тоже из Сопределья.

9

Хоть к кому-то в этом вагоне какой-то бог прислушался. Парень в одежде парамедика несколько минут молился про себя, закрыв глаза, – и поезд снова тронулся. Мать малышки плакала, а сама она помалкивала. Когда мы остановились на следующей станции, все они смотрели глазами перепуганных кроликов, как я иду к выходу – с их телефонами в кармане чужой худи.

Хотелось обернуться в дверях и пугнуть их как-нибудь на прощание. Но во рту все еще стоял обжигающий привкус льда и смерти, все раны кровоточили разом, боль разливалась по телу, как струя холодного воздуха из кондиционера, и я не стала пользоваться моментом.

Стоя у самого края платформы, я пропустила три поезда. Они подлетали к станции, развевая мне волосы, и распахивали двери настежь, так что все вагоны просматривались. Я была почти уверена, что свет вот-вот погаснет, незнакомец вернется и затащит меня в темноте в свои сети, сплетенные из сказочных песен.

Я резко дернула головой и сплюнула на рельсы.

Наверняка у него был с собой нож. Он бы не решился напасть на меня вооруженным одними зубами и ногтями. Я представила себе, как этот нож входит мне между ребер, как делает надрезы на руках, чтобы снять кожу. Меня тут же придавило рухнувшей откуда-то тяжестью и опалило жаром, и ни о чем больше я думать не могла. Какую часть тела он взял бы у меня? Руку? Ледяную, белую, зловещую Руку Славы? Или глаз – почерневший стеклянный шарик?

«Правую ступню», – подсказали мне остатки здравого смысла. В пару к левой, отрезанной у Хансы.

Наконец тревога загнала меня в вагон. Его почти целиком занимала, как мне показалось, одна большая семья туристов – все, к моему неудовольствию, бодрые и ясноглазые. Они сразу уставились на меня – на мою худи, на солнечные очки, на прокушенное лицо. Самая маленькая туристка, которой в такой час вообще-то давно уже пора было спать, крутилась вокруг поручня так, что в глазах мелькало, но, увидев меня, застыла на месте и взвизгнула, как собачонка, которой наступили на хвост.

Я показала ей большой палец и уселась между рослым мужчиной в длинных шортах и встревоженно поглядывающим на меня дедушкой с палкой в руках. Можно было только гадать, какие истории они сейчас сочиняют про меня в уме.

Скорее всего, приняли за кокаинистку. Нанюхалась, грохнулась в ванной и рассекла подбородок.

В таком случае они были не слишком далеки от истины. Сопределье подкралось, как сон, нахлынуло, как волна, и тут же исчезло. Остался только адреналин в крови и морская соль на коже. И память о том, каково это – почувствовать в себе силу. Не так, чтобы опьянеть от нее на миг и к утру забыть, а по-настоящему.

Меня мутило, било дрожью, кровь текла из ран в трех разных местах. И в то же время я была в диком восторге, не хотела расставаться с этой силой и с безумным сожалением чувствовала, как она покидает меня. Я перебирала в памяти все, что случилось там, в темноте. Песенку из Сопределья, гладкую кожу вокруг губ певца, пустоту, которой веяло от его дыхания. И этот голос… Я не могла отделаться от ощущения, что он мне знаком.

Когда я наконец выбралась из метро, небо уже потеплело и сделалось из черного серым. Я взглянула на кончики своих пальцев. Они тоже становились теплее – все еще бледные, но уже почти приемлемого оттенка. Я купила в ларьке бутылку воды и смыла кровь с лица и рук, но поднимать футболку и промывать царапины на ребрах не решилась. Разодранный бок горел огнем, болел и тошнотворно немел одновременно, словно не мог решить, на каком поганом ощущении остановиться. А когда еще и какой-то козел на Бауэри двинул мне по ребрам рюкзаком, я, кажется, обрела призматическое зрение.

Домой я пока не пошла. Направилась в другое место, где до сих пор еще ни разу не бывала, только слышала о нем. Я и сейчас-то туда шла без охоты. Это было узкое кирпичное здание в продутом всеми ветрами районе Нижнего Манхэттена, с ржавыми железными балконами по всему фасаду. На боковой стене красовались буквы А и Д – все, что осталось от длинного названия прежде располагавшегося там отеля. Разумеется, все обитатели называли его не иначе как адом.

Что было вполне уместно, потому что все они были выходцами из Сопределья. Неизвестно, в каком состоянии был отель, когда они туда вселились, и как им удавалось захватывать номер за номером, но в итоге он превратился в сквот ^[2]. Можно было представить, как они выставляли на улицу коридорных – старушек, полвека проживших там в своих дешевеньких каморках.

Не было еще и пяти утра. Тротуар перед отелем был пуст и засыпан битым стеклом. На другой стороне улицы появился мужчина с бутылкой зеленого сока в одной руке и ковриком для йоги в другой – ни дать ни взять посланец с другой планеты.

Я подождала, пока он пройдет мимо, а затем толкнула вращающуюся дверь с потускневшей позолотой на грязном стекле.

К лобби вели три ступеньки вниз, но казалось, что спускаешься гораздо глубже. В воздухе чувствовался запах подземелья: плесени и невидимой сырости. Комнату освещала целая батарея ламп, стоявших на низких столиках. Их витражные абажуры блестели, словно рыбья чешуя.

На длинных бархатных кушетках, расставленных полукругом, расположились семь сестриц, похожих на капризных кошек, играющих в карты. У всех сестер были волосы цвета потемневшего олова и темная кожа. Я их немного знала. Они любили всем рассказывать, что они принцессы, но у меня были другие сведения. На руках у них всегда были тонкие атласные перчатки, чуть выше запястий, ярких карамельных расцветок. Одна девушка в таких выглядела бы странно, а семь – жутко.

За стойкой сидел парень – выпрямив спину и сложив руки перед собой, а на его полных губах застыла хитроватая полуулыбка. Он спал. Я с силой брякнула в настольный колокольчик, и парень открыл глаза: затуманенные, без зрачков, желтые, как у кота. Он тут же моргнул, рыгнул и потянулся. Когда его глаза уставились на меня, они уже были песочного цвета, такого же, как и его кожа и волосы. В своем старомодном серо-коричневом костюме он напоминал монохромный этюд.

Его взгляд скользнул по моему разодранному лицу, потом по пальцам. Он фыркнул, вздернул подбородок и посмотрел туда, где под худи скрывалась самая кровавая рана.

– Нескучная ночка выдалась?

Я не стала поддаваться на провокацию.

– Дафна здесь?

– А кто ее спрашивает?

– Тут тебе не мафия, Феликс, – огрызнулась я. – Я знаю, что она здесь, где ей еще быть, когда солнце только встало. Какой номер?

– Ты и понятия не имеешь, в какие часы она уже на ногах, – важно сказал он и мотнул головой на лифт. – Девятый этаж, номер девятьсот три. Постучи сначала.

– Я умею с дверями обращаться.

Когда я шла через лобби, одна из сестер вяло помахала мне рукой. По крайней мере, мне так показалось. Эти девушки, даже спасаясь из горящего дома, двигались бы как в полусне.

В лифте места было едва-едва для одного и пахло там как в квартире, где заядлый курильщик год подряд ежедневно варит капустный суп, а окна вообще никогда не открывает. Чтобы отвлечься от боли в боку, я сосредоточилась на боли в подбородке, затем переключилась на пальцы, и так по кругу. На девятом этаже я вышла в коридор, напоминавший какую-то оптическую иллюзию или плохо нарисованную декорацию. Дверь в номер 903 была совсем обшарпанной, еще хуже остальных – вся краска потрескалась и облезла. Прямо под замком зияло старое отверстие от пули.

Я постучала здоровой рукой. Когда Дафна наконец открыла дверь, я попятилась от неожиданности. До сих пор я никогда не видела ее без ее помады. Ее ненакрашенные губы были одного цвета с кожей лица. Рыжие волосы и длинное красное платье напоминали языки пламени над горящей костью, а от кожи веяло грехами и пороком. Я порадовалась, что она хотя бы виниры не сняла.

– Утро доброе, – поздоровалась она, прислонившись к дверному проему и глядя на мой подбородок. – Упала?

– Что-то вроде, – ответила я. – У тебя, кстати, не найдется пластыря или чего-нибудь такого? И обезболивающего какого-нибудь?

Не ответив, она развернулась, шагнула в номер, и я вслед за ней. В номере была небольшая зона отдыха, оформленная в стиле барокко, и крошечная кухонька без окон. Сквозь полуоткрытую стеклянную дверь я увидела скомканную постель и пару длинных ног, торчащих из-под белой простыни. Заметив, куда я смотрю, Дафна прикрыла дверь.

– Так ты сюда пришла, чтобы раны залатать? Я думала, у тебя для этого мама есть. – Слово «мама» она произнесла ядовито-сладким голоском.

Я вскинула руки. На ее провокации я тоже не собиралась поддаваться.

– Не хочешь, не надо. Я просто пришла поговорить.

– О чем?

– На меня кто-то напал в поезде. Я почти уверена, что меня пытались убить.

Я рассказала все – кажется, не только для нее, но и для себя тоже. Видимо, я сама не могла до конца поверить в то, что случилось, пока не сказала об этом вслух. В середине рассказа я вынуждена была присесть: в глазах зарябило от подступающей мигрени.

Дафна все это время сидела молча, вертела в руках спичечный коробок и смотрела куда-то поверх моего плеча.

– Повтори-ка еще раз слова песни, – сказала она.

Я повторила. Эти слова без конца вертелись у меня в голове, как щенок на привязи.

– Тебя пытались убить. – В голосе у нее прозвучала опасная нотка. – Ты в этом уверена?

Я задумалась. Он ведь шел за мной, так? Я бросилась на него первой, но он ведь уже руки ко мне тянул.

– Да. Уверена.

Дафна была в ярости. Не знаю уж, по каким признакам я это поняла – она ведь держалась совершенно спокойно. Но от ее гнева у меня волоски на руках встали дыбом. Даже воздух вокруг сгустился.

Затем она откинулась назад и скрестила ноги, сверкнув ими из-под платья.

– Так почему ты пришла ко мне? – Она рассмеялась при виде моего лица – смех перекатывался у нее в горле, словно кусочки рафинада. – А? Я же знаю, что ты меня недолюбливаешь. Я думала, меня ты в последнюю очередь попросишь о помощи.

– А я и не прошу о помощи, просто рассказываю. Потому что тебя все слушаются. На Хансе дело не закончилось, и им нужно это знать. Ты должна им сказать.

– Должна, значит? – Она пристально глядела на меня. – Ты бледнее, чем я. Много крови потеряла? Знаешь что, я, пожалуй, готова поиграть в медсестру, если ты будешь держать это в секрете.

С ощущением творящегося перед глазами абсурда я смотрела, как она принесла замызганную аптечку, чашку горячей воды и пачку коричневых салфеток. Жестом велела мне поднять футболку на боку – когда я ее отдирала, боль была почти такой же, как от самой раны. Дафна прижала к ране несколько салфеток, и они тут же насквозь пропитались кровью.

– Швы, думаю, не понадобятся, но все же неплохо тебя располосовали. Сюда бы капельку клея, быстрее заживет. Хочешь, я пошлю кого-нибудь в магазин?

– Еще чего. – Я смотрела сквозь слезы на потолок. – Я тебе не скворечник, у меня кожа, а не доски.

– Одевайся. – Она разрисовала мне ребра яркими полосками меркурохрома ^[3] – словно кошка поводила шершавым языком. Даже в этом тусклом свете ее волосы сверкали, как драгоценные камни. А вот руки были грубоватыми, зато неожиданно ловкими. Я чувствовала, как постепенно, почти против воли внутренне теплею к ней.

– Я слышала о том, что случилось в Ред-Хук, – проговорила она, не глядя на меня.

Я выждала несколько секунд. Выходит, она уже знает, что я сделала, – а вот я до сих пор не в курсе.

– Что ты слышала?

– Слышала, что ты вовсе не та милая девочка, какой притворяешься. – Она бросила на меня оценивающий взгляд сверху вниз. – Интересно только, почему сейчас? Столько месяцев была паинькой, и вдруг?

С минуту я раздумывала, какой из правдивых ответов тут подойдет.

– Потому что он должен бояться. Потому что никто, кроме меня, этого не сделал бы.

– То есть это было добрым делом? – Дафна убрала антисептик и начала открывать пачку пластырей. – Думаю, тебя нельзя винить за то, что ты пыталась закончить свою сказку.

Я впилась ногтями в ладони. В моей сказке он умер.

– Я даже толком не знаю эту сказку.

– Правда? Это твоя мама не хочет, чтобы ты знала, да?

Она уже дважды приплела сюда Эллу. Мне это совсем не нравилось.

– Моя мама…

Я умолкла. Что моя мама? «Моя мама пережила Ореховый лес. Пережила Алтею Прозерпину. А уж тебя тем более не испугается».

Но сказать это вслух было бы уже почти вызовом.

– Моя мама тут ни при чем.

Длинные пальцы Дафны налепили мне на бок пластырь, потом еще один.

– Значит, ты сама боишься узнать.

Но это тоже было неправдой. Теперь уже нет. Финч успел рассказать мне мою сказку – сказку о Трижды-Алисе – до половины, в закусочной на Семьдесят девятой улице. Я помнила, как он сжимал в руках чашку, и как все головы в кафе поворачивались к нам. Он любил эти сказки, и его любовь окружала их ореолом. Если мне суждено дослушать мою сказку до конца – я хотела, чтобы мне ее рассказал Финч. А если этого никогда не случится – что ж, проживу и без нее.

Но Дафне я об этом докладывать не собиралась.

– А ты? – спросила я вместо этого. – Ты сама из какой сказки?

Мы с Софией уже как-то размышляли над этим. Я считала, что она злая мачеха, а Дафна – что королева.

– Когда-нибудь ты, может быть, и узнаешь ответ на этот вопрос. Но не сегодня. – Дафна склонила голову набок, взглянула на мой израненный бок и хлопнула по нему ладонью. От боли у меня защипало в глазах и язык отнялся.

– Все, принцесса, ты заштопана. Счет я тебе пришлю.

Я хотела еще кое-что спросить и кое о чем рассказать, но от боли все вылетело из головы. «Меня пытались убить!» – хотелось мне крикнуть, но она ведь и сама это знала.

Я была уже на полпути к двери, когда она окликнула меня по имени. Полное имя не назвала, только человеческое.

Солнце уже стояло высоко, заливало светом все окно за ее спиной, и выражение лица было трудно разглядеть.

– Ты не знаешь свою сказку, – проговорила она, – а я знаю. Ты не знаешь, что делала в Ред-Хук, а я знаю. Ты его укусила. Вырвала зубами кусок губы. А потом схватила его своими ледяными руками и чуть не убила.

Она подошла ближе. Платье развевалось на ходу, и стало видно, какие у нее длинные паучьи ноги.

– Ты ведь не знала, что можешь проделывать такое и здесь тоже? Могу поспорить, что не знала. Бегала и пряталась вместе с той женщиной, которую называешь мамой, играла в дочки-матери. Могу поспорить, ты все это время считала себя человеком.

Она сделала еще шаг вперед, и я попятилась: чувствовала, что теперь уже не я веду игру.

– Ты его укусила и пыталась убить – твоей подруге пришлось тебя оттаскивать. Можешь сказать ей спасибо. А насчет мести будь спокойна, я вышвырнула этого болтливого отморозка из города. За это можешь сказать спасибо мне.

10

Одиннадцать пропущенных звонков от Эллы, начиная с полуночи. Четыре голосовых сообщения и полный экран текстовых.

В половине седьмого я вернулась домой, и она уже ждала меня за кухонным столом. Кружка кофе по левую руку, полная пепельница окурков и раскрытая «Магия для начинающих» – по правую. Ни дать ни взять богиня со всеми полагающимися атрибутами. Раньше она никогда не курила в этой квартире. Запах кофе и сигарет в темной кухне вызвал у меня такое чувство, будто я проваливаюсь в прошлое сквозь кротовую нору.

Элла оглядела меня. Подбородок, спрятанные в рукав пальцы, то, с какой осторожностью я старалась двигаться, чтобы не раздражать раненый бок. Чужая худи, карман которого все еще оттягивали чужие отнятые телефоны. Глаза у нее широко распахнулись, и я ждала, что она закричит, начнет расспрашивать, что случилось, но она ничего не сказала.

– Я думала, ты бросила, – сказала я наконец, кивая на пепельницу.

– А ты? – Она не спеша достала еще одну сигарету и добавила: – Кажется, пора нам поговорить начистоту, как ты думаешь?

У меня было четыре шага – от двери до стула напротив нее. Четыре шага, чтобы решить, что сказать, о чем умолчать и как не запутаться в том, что я уже говорила. Четырех шагов для этого было мало, и я осталась стоять.

Наконец в ее голосе все-таки проскользнула дрожь.

– Вот, значит, как? Ты не приходишь ночевать, даже сообщения не присылаешь, потом приходишь домой в таком виде, как будто после боксерского поединка, и не хочешь даже сесть и поговорить со мной?

Наверное, были какие-то слова, которыми можно было все исправить, залатать трещину, но я их не находила. Я только покачала головой, надеясь, что Элла поймет.

Она насмешливо повторила мой жест.

– Что? Что ты делаешь? Что ты скрываешь? Где ты была?

Она взялась за голову.

– Я выбрала тебя, – прошептала она. – Много лет назад. Ты была одинокой малюткой в корзинке, и я с одного взгляда на тебя поняла, что тебя никто не любит. Я взяла тебя на руки. И унесла. Я видела, как ты растешь. Как светлеют твои глаза. Делаются карими, как у меня. Ты была… – Она покачала головой. – У тебя ладошки были как морские звезды. От твоей макушки пахло курагой. Своенравная моя девочка…

Где-то в глубине души Элла знала. Знала, что два года назад я могла остаться в Сопределье, знала, что задумывалась об этом, пусть на мгновение. Любовь заставляла ее держаться за меня, но не только любовь – кое-что еще.

Она поставила себе в жизни единственную цель – подарить мне мою жизнь. Иногда этот дар был с горчинкой. Роза с шипами.

– Это я выбрала тебя, – повторила она, словно прочитав мои мысли. – Но ведь потом и ты тоже меня выбрала. Ты освободилась от этого всего, ты пришла ко мне. Я не идиотка, я вижу, что происходит. Зачем ты снова впускаешь это в себя?

Я наконец двинулась к ней через кухню, и с каждым шагом она становилась все более реальной. Взмокшая от пота, в старой футболке, с сединой в волосах, которой с каждым днем становилось все больше. Ее броская красота увядала. Я уже видела, что ей недолго осталось быть воином. Видела впереди тот день, когда она уже не сможет выстоять в новой битве рядом со мной. За меня. Любовь перехватила мне горло, словно петлей.

Я наклонилась и обняла ее, уткнулась носом в выемку между шеей и плечом. Она пахла розмарином и железом – словно оберег от сказочных фей.

– Я люблю тебя. – Я сказала это тихо, не отрывая лица от ее кожи, но она все равно услышала меня. Через минуту ее руки обняли меня в ответ. Ее волосы липли к подсыхающей ранке на моем лице, пластыри на боку тянули кожу, но я не решалась отстраниться.

– Я все равно не собиралась всю жизнь прожить в Нью-Йорке, – сказала она.

Я вскинула голову. На лице Эллы был упрямый вызов. Я уже видела это выражение раньше.

– Что это значит?

– Переедем в какое-нибудь красивое местечко.

О черт, я уже слышала этот тон. В точности вот это самое обещание.

– Можно поселиться на ферме. У нас еще остались деньги от продажи «Орехового леса» – хватит на то время, пока эта квартира будет продаваться. Можно поселиться где-нибудь возле красных скал, а в небе там будет видно Млечный Путь. Кстати… можно будет наконец завести собаку.

Я набрала в грудь воздуха и выдохнула, прежде чем ответить.

– Так больше не пойдет. Пообещать мне скалы и собак – этого уже недостаточно.

Она подняла голову и взглянула в мои тоскующие глаза.

– Когда-то я пообещала тебе целый мир. Разве я не выполнила это обещание?

– Я больше не могу переезжать, – сказала я. – Не могу.

Потому что в моей жизни здесь была не только кровь, насилие и тайны, которые не хотелось хранить. Здесь я гуляла с Софией по мосту в два часа ночи, прятала в книгах в магазинчике Эдгара целую колоду старинных карт – коротенькие послания без слов для пятидесяти двух покупателей. Здесь были лучшие в мире плюшки на Черч-стрит, и худший в мире кофе на Кортелиу, и выемка на стене моей спальни от того, что я слишком сильно распахивала дверь, – моя выемка, в моей комнате, в городе, который никому не принадлежал, но его, по крайней мере, можно было брать себе на время, по кусочкам, и делать вид, что он тоже тебя любит.

– Так что же нам делать? Вот так и жить?

Элла подошла к ящику со всяким хламом – там у нас множились как кролики стянутые резинкой ресторанные меню. Выдвинула, достала что-то в глянцевой обложке и показала мне.

Это был рекламный буклет колледжа. Двое ребят в свитерах с книжками в руках весело смеялись, ухоженный газон вокруг сверкал яркой зеленью. Элла сунула буклет мне – с такой силой, что он врезался углом в грудь.

– Посмотри. – Она почти смеялась, но лицо у нее было мокрым. – Я их все время разглядываю, пока тебя нет дома. Прячу потом, как порножурналы. Это даже не… Если не хочешь в колледж, можешь не идти. Я просто хочу чувствовать, что ты здесь и будешь здесь, пустишь наконец корни рядом со мной. – Она взяла мое лицо в ладони. – Или не со мной. Все, что тебе нужно, Алиса. Боже мой, ну что тебе еще нужно, чтобы ты не уходила к ним?

Я взяла ее за руку и мягко убрала ее с моего лица. Отступила на шаг.

– Мама. – Она вся выпрямилась, когда услышала от меня это слово. Я его уже несколько лет не произносила. – Что еще должно случиться, чтобы ты поняла, что я – одна из них?

Струйки дыма плавали под потолком, словно призраки. Утренний свет был фальшивым. А моя мать – одинокой и несчастной. Она жила с девушкой, которая на самом деле была всего лишь выдумкой.

11

Она не позволила мне дотронуться до нее. Ни до руки, ни до щеки, ни до кончиков черных волос. Мама даже вжалась в кухонный стол, чтобы я до нее не дотянулась. Наконец я вышла из кухни и побрела, спотыкаясь, к себе в комнату.

Я умирала от голода, и во рту пересохло. И в туалет пришлось сходить, отчего меня всю скрутило болью. Но сутки без сна взяли свое, и я уснула.

Проснулась, вся дрожа.

Сначала было жарко, потом холодно, а потом и то и другое сразу. Полуденный свет тяжело струился сквозь жалюзи, падал на меня жгучими полосами. А у меня даже не было сил отодвинуться.

– Мама! – позвала я. Но квартира была пуста. Я почувствовала это.

Инфекция. Ногти, которыми разодрал мне бок незнакомец – должно быть, на них что-то было. Только с третьей попытки я смогла задрать футболку. Ребра выглядели жутко, пластырь весь пропитался кровью, но кожа вокруг была не воспалена.

Зачесалось плечо. Я поскребла его сквозь футболку, потом запустила руку под ткань и, наконец, стянула футболку через голову. На плече у меня был вытатуирован цветок Сопределья – он и чесался. Непонятно – татуировка ведь старая, ей уже не один год. Зуд превратился в нестерпимое жжение.

Я решила прилечь на минутку, закрыла глаза. А когда я открыла их, свет был уже другим. Время сошло с ума – часы летели незаметно.

Что-то со мной не так. Дело не только в ранах – я заболела. Я представила, как на шею стекает ледяная вода с мокрого компресса, положенного на лоб. Вспомнила, что оставила телефон у двери вместе с ключами. Из глаз к вискам покатились слезы.

С каждым часом становилось все хуже. К вечеру я уже металась под простыней, глядя, как бегают по стенам тени листьев. Когда они превратились в крошечные гримасничающие лица, пришлось закрыть глаза и отвернуться.

Когда наконец вошла мама, я сначала и ее приняла за галлюцинацию. Лицо у нее было испуганным, ладонь у меня на лбу холодная.

– Что же это такое? – сказала она. – Ты вся горишь. Ты?..

Я никогда ничем не болела. Никогда, ни разу. Мне случалось вывихнуть лодыжку, получить сотрясение мозга, страдать похмельем и головными болями, однажды я сломала ребро, однажды меня рвало после испорченных тако с креветками, а как-то раз я зверски рассадила подбородок о кофейный столик, но за всю жизнь даже не простужалась ни разу. Элла присела рядом.

– Может, скорая помощь нужна?

Голос у нее был совсем детским. Она ведь понятия не имела, что делать в таких случаях. За все то время, что она растила меня одна и даже чуть не потеряла, ей ни разу не пришлось иметь дело с больным ребенком.

– Да нет, я… – Я чуть приподнялась и почувствовала в горле какой-то странный привкус. Что-то вроде желчи. – Мне бы воды. И что-нибудь на случай, если вырвет.

Элла принесла то, что я просила, и в придачу пакет крекеров и всю нашу скудную аптечку. Ее крепкие руки подсунули мне под спину подушки, напоили меня водой, накормили крекерами, дали аспирин и промокнули подбородок пропитанным перекисью ватным тампоном. Я вспомнила, как Дафна заклеивала мне бок, а потом врезала по ребрам ладонью. Это воспоминание пропало, когда Элла забралась ко мне в кровать и взяла меня за руку.

– О господи. Голова как в огне, а ноги ледяные.

Меня накрыло внезапным ужасом: а вдруг и глаза почернели? Но я так устала, что не могла об этом думать, и была так слаба, что не дошла бы даже до туалета. Только когда я начала всерьез опасаться, как бы не намочить постель, маме пришлось помочь мне доковылять до него по коридору.

Когда я вернулась в кровать, холод в моем теле наконец выиграл битву против жара. Элла замотала меня в халат и завалила одеялами, которые откопала в летней кладовке. Голос у нее был усталым и тревожным.

– Если тебе не станет лучше, поедем в больницу.

«Хуже уж точно не будет, – подумала я. – Мне уже так плохо, как только может быть». Но я, как всегда, ошиблась.

Наконец я задремала под одеялами, а Элла лежала поверх них, сжимая в руке безвольную массу, которая еще недавно была моей ладонью. Длинная белая дорога между явью и сном тянулась, как ириска. Наконец и кровать, и мама, и стены моей комнаты растаяли, превратившись в деревья, стены замка и двор, засыпанный снегом.

Это было Сопределье – оно пыталось прорваться ко мне. Я балансировала на самой грани сна и пыталась прогнать его. Но я была слишком слаба и в конце концов зашаталась и упала.

Поднявшись, я увидела, что стою на песчаной косе, а рядом плещется темная вода. За спиной у меня выстроились в ряд дрожащие на ветру деревья. Небо было таким низким, что я могла бы дотянуться до него рукой, – казалось, тут вообще весь воздух был небом.

Я была в Сопределье. Это не сон, это оно. Оно изменилось: теперь эти земли казались какими-то дикими. В них что-то расшаталось. Все вокруг как будто разбегалось в разные стороны и одновременно сжималось: деревья были слишком близко к морю и слишком близко к небу, словно кто-то схватил Пряхину темную страну в горсть и стиснул в кулаке. Деревья были окутаны густым черным туманом, а над головой густо рассыпались звезды, такие красивые и яркие, что я забыла о страхе. Я была одна. Я смотрела на звезды, а они на меня.

И тут одна звезда дрогнула.

Она выплыла из своего созвездия и в просторной, мягкой, звенящей тишине упала в море. Сначала она была сверкающим шариком пронзительно-белого цвета, а вблизи превратилась в девушку с распущенными волосами и аристократическим, резко очерченным лицом, какие бывают у деревянных фигур на носу корабля. Она бесшумно скользнула в воду, и свет на короткий миг разлился на поверхности воды, а затем погас.

За ней последовали и остальные. Одна за другой, целыми созвездиями – расхрабрились, глядя друг на друга. В воздухе тут и там мелькали падающие звезды, будто искры сыпались от неисправной линии электропередачи, пока наконец у меня в глазах не зарябило от белого и пурпурного света.

Когда упала последняя звезда, луна осталась висеть одиноким прожектором. Знает ли она, что ее внучка Ханса умерла? Оплакивает ли ее? Я увидела, что она тоже начала спускаться по небу в темноте.

Высоко в небе она казалась старухой, у линии горизонта – юной девушкой, а когда коснулась поверхности моря, стала ребенком. Она долго светилась под водой сказочным, русалочьим зеленым светом, какой зажигают в бассейне в мотеле.

Я стояла на берегу, смотрела, как она гаснет, и чувствовала, как проседает песок под ногами и как пахнет серой от упавших звезд.

Когда ушла луна, вокруг остался только песок, вода и пустое небо. Деревья закачались еще сильнее, и море, без луны потерявшее ориентиры, стало подниматься все выше, пока его холодные пальцы не обхватили мои лодыжки, колени, бедра. Я услышала какой-то треск, словно щепка откололась, а затем далекое пение. Голос был таким высоким, что у меня зашевелились волосы на голове, и такой низкий, что колени подогнулись. А затем послышался шум воды, льющейся через край света бесконечным водопадом.

Я слышала, как кто-то плачет, стонет, мечется во сне. Я понимала, что это я – мое земное воплощение, – но не могла до нее дотянуться. Вода дошла мне до груди, затем до горла и наконец оторвала от земли.

Я чувствовала, что у меня что-то отнимают. Не знала что, но чувствовала: что-то очень дорогое. Я снова зашаталась на грани двух миров: здесь, в Сопределье, где меня размывало, будто пальчиковые краски, и там, в Бруклине, где меня держали мамины объятия.

На какой-то миг оба мира схватили меня и не отпускали. Один из них уже умирал, но оба они были сильны и выкручивали меня как тряпку. При каждом рывке я готова была разорваться пополам и уже думала, что мне конец, но тут раздался какой-то электрический щелчок, оба моих «я» слились в одно, и, когда я закричала, мой крик разнесся в обоих мирах. И, хоть и не слышала этого, я знала: все выходцы из Сопределья, оставшиеся на Земле, кричат сейчас вместе со мной.

Затем этот мир выпустил меня, швырнул обратно на кровать, в город, и надо мной склонилось испуганное и заплаканное мамино лицо.

– Алиса, очнись. Алиса, я здесь. Я здесь. Я здесь.

Она повторяла это так, словно произносила обет над четками, пока не поняла, что я смотрю на нее, что я вернулась. Глаза мне все еще резал свет падающих звезд, а кожа сморщилась от холода умирающей земли под пустым небом.

– Оно погибло. – Я сжала Эллины руки с такой силой, что она поморщилась. – Сопределье погибло.

12

Это почувствовали все.

И София, и Дафна, и Робин, и остальные. Все свергнутые короли, все старшие сыновья, и жестокие королевы, и служанки в одеждах цвета черного дерева и меди, крови и соли. Все они кожей ощутили то мгновение, когда покинутый нами мир оставил нас навсегда.

Я этого еще не знала, когда проснулась вся в поту, умирая от жажды. Элла лежала на полу возле кровати и смотрела «В лучшем мире» на своем ноутбуке, приглушив звук.

С минуту я наблюдала за ней, пока она не заметила, что я не сплю. Уголки рта у нее были опущены, волосы на висках взмокли. Она сняла с рук все кольца, и они выглядели непривычно голыми.

Интересно, а Финч почувствовал это там, где он сейчас? Может быть, и нет. Он ведь с Земли, он здесь родился. Вот если бы в его мире утонули все звезды и сам мир рассыпался в прах – наверное, почувствовал бы.

– Мама! – хрипло проговорила я.

Она бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась.

Телефон был весь забит сообщениями от Софии. В первом было только мое имя.

«Алиса

Ты почувствовала

Ответь мне

Ответь мне

Ответь мне

ПОЗВОНИ»

И еще одно, с незнакомого номера:

«У Софии сегодня вечером в 10. Будут поминки».

Это было сообщение от Дафны. Наверняка от нее. Собирает нас всех в одном месте: меня, Софию и остальных. Может быть, и незнакомец из метро тоже будет там. Придет со своими песенками и с ножом в кармане. Может быть, он захочет довести свое дело до конца.

Я написала:

«Думаешь, это хорошая идея?»

Она не ответила. Я позвонила Софии, но ее телефон был отключен. Дело для нее обычное, но все же это встревожило меня. Я сказала себе: можно ведь не идти, даже надо бы остаться дома, но знала, что пойду. Я должна. Должна отдать дань скорби Сопредельным землям.

Весь день я провалялась в постели – пила куриный бульон, смотрела телевизор, немножко пожевала то, что мама взяла из тайского ресторана, – а затем надела черные джинсы, черные кроссовки и черную футболку. Пыталась сделать прическу как у Зельды Фицджеральд и подвести глаза в стиле «новой волны» – и то и другое увенчалось успехом примерно наполовину. В карман джинсов я сунула перочинный ножик.

Когда я сказала Элле о поминках, она кивнула и отвернулась. Мы с ней еще не решили, как разговаривать друг с другом после недавней ссоры. Пока что моя болезнь подтолкнула нас к некоторой разрядке напряженности.

Я смотрела в окно такси и ничего не видела. Закрыла глаза, и передо мной вновь встали лица звезд и постепенно молодеющая луна. Сопредельные земли мертвы. Ханса, принц и Абигейл мертвы. И я могла бы быть уже мертва. Мозги начинали кипеть, когда я пыталась найти связь между этими фактами. Связь была, ее не могло не быть. Но я ее не видела. Когда мы подъехали к дому Софии, водителю пришлось дважды окликнуть меня.

София жила в Нижнем Манхэттене, в старомодном ветхом доме, когда-то великолепном – это бросалось в глаза с первого взгляда. В свое время его полностью разрушили изнутри, потом восстановили, а потом забросили. Он всегда напоминал мне те замороженные строительные проекты, что иногда попадаются в стороне от шоссе. Мы с Эллой часто останавливались возле них, чтобы разглядеть поближе: черный потрескавшийся асфальт улиц, которые никуда не ведут, безлюдные тупики, пустые дома, будто заброшенные сюда каким-то на редкость аккуратным торнадо.

Я вошла (замок на подъездной двери был сломан) и поднялась на седьмой этаж.

В квартире, где жила София вместе с пятью другими бывшими персонажами, стены были еще крепкими, но больше ничего хорошего о ней сказать было нельзя. По углам – слежавшаяся строительная пыль, по всем комнатам тут и там – пятна голого гипсокартона. Это было временное прибежище, где все держалось на честном слове. Обычно тут было пусто, как на катке, но в этот вечер по всем комнатам бродили, как призраки, одинокие неприкаянные фигуры. Длинные окна были ничем не занавешены, и лунный свет обливал нас всех серебристым блеском. Свечи стояли длинными рядами на подоконниках и кучками, словно грибы, на полу. Если мы тут до утра не устроим пожар и не сгорим – десять очков Слизерину.

Нас собралось больше, чем я ожидала. На встречи обычно приходило человек двадцать, максимум двадцать пять. А в этой комнате было, кажется, не меньше сорока выходцев из Сопределья, и еще подтягивались все новые и новые. Я чувствовала себя так, как, наверное, чувствовала бы крыса, если бы подняла голову, увидела, как лезут из канализации полчища других крыс, и в ужасе шарахнулась.

Убийцей мог оказаться кто угодно. Вот этот тоненький мальчик с ямочками на щеках и локонами до плеч, хладнокровно лакающий водку, как заправский матрос. Вон та женщина с короной иссиня-черных волос, похожая на чахоточную Белоснежку, которая только что поймала мой взгляд и злобно сверкнула на меня глазами – я не успела вовремя отвернуться. Может быть, это ее шепот я слышала в темноте?

Были здесь и тесные группки – братья и сестры, несколько парочек, – но в основном собралась полная комната одиночек: каждый держался сам по себе. Я заметила троих братьев, тех, что жили в чистенькой комнатке рядом с Софией. Они стояли у стены и пили пиво – футболки заправлены в джинсы, светлые волосы гладко прилизаны, и сквозь них просвечивает еще более светлая кожа. Они походили на особ королевской крови – каких-нибудь родственников в третьем колене, небрежно задвинутых в угол пыльной фламандской картины. Была тут и Женевьева: она сидела в одиночестве на подоконнике и пила «Столичную» прямо из горлышка. Ее нелепые рукава, наводившие на мысль о фестивале ренессанса, свисали так низко над пламенем свечей, что, казалось, вот-вот заденут его. В другом конце комнаты сидела на табуретке Дженни – самое жуткое дитя Сопределья. Она была в платьице с рюшами и все время поводила глазами туда-сюда, чтобы видеть, кто обратил на нее внимание.

Даже среди других одиночек я чувствовала себя чужой. С кем бы я ни встретилась глазами – все смотрели холодно или сразу отводили взгляд в сторону. Я кивнула кое-кому из знакомых, тем, с кем разговаривала раньше, когда была еще одной из них. Двое смотрели будто сквозь меня, а третья на мгновение задержалась на мне взглядом и тут же сплюнула сквозь зубы.

Чертова Дафна. Не знаю, что она там им наплела обо мне, но они явно поверили.

– Алиса!

Я повернула голову и улыбнулась – в первый раз за весь вечер. У Софииной соседки, самой, на мой взгляд, приятной из них, была фигура мясника и грубое, словно топором вырубленное, лицо убийцы. Однако внешность Норы была обманчивой. Она всегда изъяснялась четкими правильными фразами, словно из учебника грамматики, увлекалась всеми религиями мира и была чрезвычайно застенчивой. Мне она очень нравилась.

– Мои соболезнования в связи с нашей утратой, – проговорила она. Это прозвучало довольно сухо.

– И тебе тоже, – дипломатично ответила я. Нора была из сказки, которую Пряха сплела много лет назад. Сама Нора никогда не говорила об этом, но любой с первого взгляда мог увидеть, что она была создана для злодейства. При мысли о том, что в этом живом орудии убийства вынуждено томиться такое нежное сердце, я начинала ненавидеть Пряху с новой силой.

– Погляди-ка, – сказала Нора, указывая подбородком куда-то мне за плечо. – Довольно смело для похорон, правда же?

Это была Дафна – с красными губами, с мерцающими тенями на глазах. На ней было короткое черное платье, и на этом фоне ее кожа и волосы напоминали драгоценности, выставленные на бархатной подложке в витрине ювелирного магазина. Вновь увидев ее при помаде и при полном блеске, я на миг ощутила какую-то странную растерянность. Я вдруг сообразила, что слишком много времени трачу на раздумья о том, как я презираю эту женщину – и презираю ли?

– Она уже рассказала?

Нора нахмурилась.

– Что она должна была мне рассказать?

– Не тебе, а всем. Она рассказала о том, что со мной случилось?

– Она много чего рассказывает, – ровным голосом ответила Нора. – Всего и не упомнишь.

Я покосилась на нее.

– Чем она нас зацепила, как по-твоему? Как так получилось, что стоит ей щелкнуть пальцами, и мы бежим на зов? Мы ведь вообще-то не из тех.

Глаза у Норы были зелеными, чистыми, как родниковая вода. Даже в тусклом свете луны и свечей я увидела, как они потемнели.

– Были не из тех. А сейчас мы кто? Потерянные дети мертвого мира.

Это было как-то чересчур поэтично, даже для меня.

– Что это значит? Мы ведь все равно ушли из Сопределья. Теперь его нет – и что это меняет?

Брови у Норы приподнялись, словно она досадовала на мою глупость. Но мой вопрос был не риторическим.

– У людей в этом мире есть то, что они называют богом, – сказала Нора. – Или богами. Так?

– Да. Конечно.

– И они совершают хорошие поступки и стараются оправдать плохие, чтобы угодить своему богу или богам.

– Ну да.

– Среди нас есть те, для кого надежда вернуться в Сопредельные земли была сродни надежде попасть в рай. Их богом было Сопределье – или, может быть, Пряха. А теперь, когда Сопределья нет, что же нам останется вместо бога?

Она бросила многозначительный взгляд на Дафну, и у меня все внутри похолодело.

– Надеюсь, ты понимаешь, почему мне страшно, как бы они не сделались безбожниками.

Я оглядела всех по очереди – свою семью, тех немногих, кто в ней еще остался. Да, они способны на очень, очень странные и жестокие поступки. Они глубоко презирают правила и законы этого мира. При мысли о том, что они могут сделаться «безбожниками», то есть потерять берега окончательно, у меня похолодели руки.

– Знаешь, – начала я, – со мной кое-что случилось вчера ночью, в поезде…

В этот миг все разговоры в комнате стихли. Нора отвернулась от меня.

Дафна стояла на шатком ломберном столике в центре комнаты и держала над головой что-то блестящее. «Кубок, что ли?» – подумала я. Нет. Это был нож. Она ждала, пока в комнате станет тихо. Мы уже почти не дышали, ожидая, когда она заговорит. И наконец ее слова прорезали тишину.

– Сопредельные земли погибли, – сказала она. – Но мы живы.

Какое-то время она стояла молча, высоко вскинув руку с ножом. Все лица осиротевших детей Сопределья, окрашенные мерцающим светом, были повернуты к ней.

– Его тело мертво, но мы – его кровь.

Дафна подняла огненный взгляд на свой нож. Сейчас она походила на фигуру из колоды Таро – не здешней, из какого-то другого мира. Она опустила нож и полоснула себя по кончикам пальцев. Вытянула руку и стояла так – капая кровью на пол и не скрывая слез, бегущих по щекам. И даже я, несмотря ни на что, верила, что печаль ее неподдельна.

– Я скорблю о нашей утрате, – сказала она. – Скорблю вместе с вами. Вместе с вами истекаю кровью.

Я слышала, что и другие тоже начали всхлипывать. Даже по лицу Норы было видно, что она вот-вот заплачет. Мужчина рядом с нами поднес руку ко рту и укусил себя за большой палец – до крови, а затем поднял его вверх, чтобы Дафна видела. Какая-то женщина повторила этот жест. За ней еще одна. Парень в синих джинсах достал нож, разрезал себе большой палец и передал нож дальше.

Я сжимала и разжимала пальцы на раненой руке, чувствуя, как в горле поднимается комок. У меня мелькнула абсурдная мысль: убийцу, если он здесь, может привлечь запах крови. Вдруг этот плывущий по комнате металлический аромат выманит его из тени, и он подкрадется к кому-нибудь с оружием наготове.

Чья-то рука обняла меня за талию, и я подскочила от неожиданности.

– Идем отсюда, – шепнула София. – Спрячемся у меня.

Это она рассказала Дафне, догадалась я. О Ред-Хуке и о том, что я сделала. Кому же еще, кроме нее. Но она же и остановила меня тогда – не дала убить мужчину из моей сказки. Оттащила меня от края пропасти, когда я была на волосок от того, чтобы совершить непоправимое.

На пожарной лестнице нас ждала бутылка виноградной газировки и тут же – полгаллона дрянного джина и пара кофейных чашек, покрытых грязным налетом. София плеснула в чашки по глотку джина и разбавила газировкой. Мы уселись на лестницу, свесив ноги над городом. На улице было душно, а здесь волосы нам трепал беспокойный ветерок. Теперь, убравшись подальше от Дафны, я снова могла вздохнуть, и мне хотелось говорить о чем угодно, только бы не об убийствах, не о метро и не о Ред-Хуке. Хотелось вернуть ощущение тех времен, когда страх был всего лишь фоном моей жизни, а не заполнял ее целиком.

– Ну вот мы и осиротели. Наконец-то по-настоящему. – София подняла чашку, глотнула и едва сдержала рвотные позывы. – Тьфу. На следующие поминки принесу чего-нибудь получше. Когда этот мир будет гореть в огне, мы будем пить шампанское.

Я окунула в чашку кончик языка.

– На вкус как моча единорога.

Я была взбудоражена, меня трясло, и я вдруг остро, каждой клеточкой тела ощутила горе. Там, в доме, шли поминки, там Дафна давала свое идиотское представление, но только здесь, рядом со своей взбалмошной, ненадежной подругой я почувствовала, что могу оплакать нашу утрату. Я смотрела вниз, на крыши и машины, на медленно проплывающие головы прохожих, и мурашки бегали у меня по всему телу. Целый мир погиб. Это никак не укладывалось в голове. София тоже смотрела вниз, хотя я даже приблизительно не могла угадать, о чем она думает.

– Робин безутешен. Он всерьез думал, что мы когда-нибудь туда вернемся. Он правда этого хотел. – Голос у нее был тяжелым и легким одновременно. – А я-то всегда думала, что это я разобью ему сердце.

Я положила голову ей на плечо. Надо бы рассказать о том, что случилось в метро. Вот только слова подберу.

– Я видела тебя на берегу, – сказала София, щекоча мне волосы дыханием. – Видела, как ты смотришь на падающие звезды.

– Что? – Я отстранилась, чтобы взглянуть ей в лицо.

Она улыбнулась и долго не отвечала. А потом сказала:

– Заткнись. – Хотя я ведь ничего и не говорила. – Я должна сейчас сделать кое-что, чего я никогда не делаю.

Я ждала, повернувшись к ней. Долго ждала.

– Прости меня, – сказала она.

– Что-о?

– Ну да. Только не говори никому.

– За что ты извиняешься? За то, что торчишь за окном моей спальни? За то, что каждый раз опаздываешь? Никогда ни за что не платишь, хотя у тебя всегда заначка в сумочке припрятана?

– Как же, стану я за это извиняться! – Она как будто даже обиделась. – Прости меня за то… за то, что случилось. Там, в Ред-Хуке.

Я дрыгнула ногой, кроссовка соскочила с пятки и повисла на носке, угрожая свалиться вниз.

– А именно?

– Я знала, что ты просто хочешь напугать его. Знала, что ты не собираешься его убивать.

Коктейль в желудке начинал превращаться в кислоту.

– Но я же и не убила. Ты меня остановила.

– А я думала, ты не помнишь.

– Так скажи наконец. Скажи, что так и было.

Она едва кивнула, и голос у нее был хриплым.

– Но я не хотела. Я хотела, чтобы ты его убила. Я ведь почти видела его. – Она смотрела на меня умоляюще. – Алиса, он был так близко, что я чувствовала его запах. Запах горячей красной пыли.

– Кого – его? Кто был близко?

– Смерть.

София всегда называла смерть «он».

Она рассказала мне свою сказку в первый же день, как мы познакомились, но с тех пор мы ни разу не говорили об этом. Это была сказка о девушке, которая бросила вызов Смерти, и о той цене, которую ей пришлось за это заплатить: смерть у нее отняли. Она, София, стала бессмертной. Кажется, она никогда не спала – даже в этой мини-смерти ей было отказано. Я старалась никогда не думать об этом, но теперь между нами словно холодом повеяло. Каково это – жить, зная, что никогда не умрешь? Кажется, теперь я начинала понимать.

– Но ты же этого не сделала, – сказала я. – То есть наоборот, сделала. Остановила меня.

– Ну да. – Она плеснула себе в чашку еще коктейля и резко встала. – Но я все думаю. Что, если для меня что-то изменилось теперь, когда Сопределья не стало? Как по-твоему?

София сбросила туфли и поставила узкие ступни на первую ступеньку над нашим пролетом лестницы – сначала одну, потом другую. Платье на ней было как мешок из тонкого хлопка. В свете городских фонарей под ним просвечивали очертания ее тела.

– По-моему, тебе лучше сесть и выпить со мной еще.

– Я думала, что когда-нибудь встречу его здесь, – сказала она. – Встречу Смерть и сумею уговорить. Но он ни разу не пришел на наши встречи. – У нее вырвался почти истерический смешок. Она уселась на перила ограждения и взглянула на меня сверху вниз.

– Может, еще встретишь. – Я приподнялась на коленях. – Может быть, он как раз сегодня здесь.

– Может быть, это он нас убивает. Может быть, в следующий раз он придет за мной. – София махнула ногой в воздухе. Под ней было семь этажей, шумел город, и душное лето уже тянуло к ней руки, чтобы подхватить. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть ее лицо. Волосы у нее свисали безжизненными прядями, глаза казались пустынными туннелями – она и так уже была похожа на труп.

– А если я не хочу больше ждать?

Когда она махнула в воздухе другой ногой, я вскочила и схватила ее за талию. В тот же миг мы услышали тонкий пронзительный крик из квартиры. От неожиданности мы обе рухнули на лестницу, я ударилась бедром о металлическую ступеньку, а лопаткой зацепила за край подоконника. Израненные ребра прошила такая боль, что воздух пришлось проталкивать в горло тошнотворно-маленькими глоточками.

София встала, пошатываясь.

– По-моему, это была Дженни. Что нужно сделать с Дженни, чтобы она так орала?

Лицо у нее было спокойным, спина прямая. По тому, как она отвернулась от меня, я поняла: о том, что только что случилось, мы тоже никогда не будем вспоминать.

Тогда я еще не успела испугаться. Когда попытка Софии заигрывать со Смертью (или помотать мне нервы, не знаю) сорвалась, облегчение в тот момент заслонило все, и крик был просто криком, ничем больше. Мы двинулись туда, откуда доносился нарастающий гул голосов, – мимо комнаты Софии, к следующему окну.

За окном была ванная комната, большая и старомодная. Братья содержали ее в идеальной чистоте. Прямо под окном стояла ванна на четырех лапах, на краю ее тоже были расставлены зажженные свечи и тарелки с брусками аптечного мыла.

Когда я увидела в ванне Женевьеву, первая мысль была – какая же она вся матовая. Кожа отливала голубизной, рот был открыт, ноги согнуты на одну сторону, как русалочий хвост. Кожа вокруг ее губ почернела, а белки глаз были покрыты сеточкой лопнувших сосудов.

Заморожена. Ее заморозили изнутри.

Дженни стояла в дверях, и лицо у нее было пустым, словно весь страх вышел из нее вместе с криком, а больше ничего не осталось. Другие бывшие обитатели Сопределья старались протиснуться мимо нее поближе, чтобы лучше видеть. Нас с Софией, торчащих в раме окна, будто Потерянные мальчишки из «Питера Пэна», они не замечали.

И тут появилась Дафна. Проскользнула к ванне и присела рядом. Осторожными пальцами провела по лицу Женевьевы, потом по телу.

Мне было холодно. Еще холоднее, чем тогда, когда умирало Сопределье. Пожалуй, если бы я сейчас закричала, то, начав, уже не сумела бы остановиться.

– Что она делает? – прошептала я.

София присела рядом со мной, как горгулья.

– Ищет, чего не хватает.

Она была права. Сразу разглядеть было трудно: тело Женевьевы лежало, словно разрезанное пополам лунным светом и тенью. Но ловкие руки Дафны быстро нащупали недостающее: исчезла правая ступня, отрубленная у лодыжки.

Я стояла коленями на чем-то мокром. Взглянула вниз и увидела, что это кровь. Подоконник был весь черный от нее. Должно быть, тот, кто убил Женевьеву и отрезал ей ногу, вышел в окно, и кровь капала из обрубка. В одну секунду мир рухнул, и я увидела…

Финча. На опушке Леса-на-Полпути.

Горло перерезано… и…

Я проглотила комок и закрыла ладонью глаза.

Вот он падает ничком на землю, на траву… и…

– Это Смерть. Он был здесь, – проговорила София мне в ухо, и голос у нее был почти мечтательным. – Должно быть, хотел посмеяться надо мной.

Те, кто стоял в дверях, больше не смотрели на Женевьеву. Они смотрели на меня. Даже Дафна смотрела, плотно сжав губы и ухватившись окровавленными руками за край ванны.

– Трижды-Алиса, – зловеще прошипел кто-то. Дженни неотрывно смотрела мне прямо в глаза.

Газировка с джином забурлили в животе и поднялись к горлу. Я отвернулась, и меня вырвало на решетку пожарной лестницы.

13

Когда я снова смогла встать на ноги, Софии рядом уже не было.

Лед. Женевьеву убили льдом.

Кто же еще мог это сделать? Пожалуй, никто, кроме меня. Правда, я думала, что льда во мне уже не осталось. Но он появился – в Ред-Хуке и потом, в поезде. Одна мысль металась у меня в мозгу, как таракан на свету: это убийство – послание. И кто-то подделал под ним мою подпись. Это уже четвертая смерть. Первая могла быть предупреждением, две – совпадением, три – классическое сказочное число, на котором счет заканчивается. Но четвертая? Четвертая – это уже открытая дверь. После нее нужно ждать следующих.

Свет везде горел, комнаты были пусты. Я опустила голову, но все равно чувствовала на себе взгляд сверкающих, как у опоссума, глаз. Когда я бежала к двери, Дафна окликнула меня по имени, а кто-то схватил за руку – выше локтя, через рукав футболки. Я вырвалась.

Я даже идти нормально не могла. Дергалась, словно марионетка, то и дело забывающая, как шагать. Взглянула снизу на пожарную лестницу и представила, как София прыгает оттуда. Или ее сталкивает тот, кто убил Женевьеву и отрубил ей ногу.

Кто еще кроме меня умеет убивать льдом? Неужели и принц с Абигейл умерли так же? И Ханса? Я вдруг поняла – ну конечно, так оно и было. Я тут же вспомнила, как Робин смотрел на меня на следующий день после ее смерти. И София тогда спрашивала, остался ли во мне еще лед.

По крайней мере, она поверила мне, когда я сказала ей, что нет. А потом – Ред-Хук. Почему же она должна верить мне сейчас? И все остальные?

Кто же, черт побери, мог это сделать?

Я по привычке двинулась к входу в метро, но остановилась. Лестница спускалась влево и исчезала. Я знала, куда она ведет, но… как знать наверняка. Опасность была позади, но казалось, что и впереди она уже караулит. Она была повсюду.

Другая на моем месте сейчас позвонила бы Элле. «Мама, забери меня». Я почти чувствовала вкус этих слов на языке. Но я не могла так поступить с ней. Она и так сильно сдала за те два года, что искала меня, пока я блуждала по Сопредельным землям. Да, когда она меня едва не потеряла, горе заставило ее собраться с силами, но все же этот удар не прошел для нее даром.

Я сделала несколько вдохов и выдохов. Доковыляла до улицы и там села в первое попавшееся такси. Сидя на заднем сиденье и с удовольствием вдыхая запах освежителя и старой кожи, терпеливо дождалась, пока водитель оставит попытки завязать разговор. К тому времени, когда мы подъехали к дому, я уже пришла в себя. Правда. Могла ходить нормально, а не как сломанная игрушка, и сил хватило бы добраться до своей комнаты.

Но я не пошла к себе. Я пошла к маме и стояла у ее кровати, как ребенок, которому приснился страшный сон, пока она не шевельнулась, не приподнялась и не села на постели.

– Алиса?

Она тоже устала. В последнее время мы обе с ней толком не спали. Один взгляд на ее осунувшееся лицо с морщинками смеха у глаз – и моя броня растаяла. Я забралась на мамину кровать, свернулась калачиком и заплакала. Мы с ней были почти одного роста, но она прижала меня к себе и стала укачивать, как маленькую. Так мы качались вдвоем, и она шептала что-то успокаивающее. То, что я бормотала в ответ, все равно невозможно было разобрать, но смысл сводился к одному: «Не спрашивай. Не спрашивай. Пожалуйста, не спрашивай ни о чем».

От меня, должно быть, пахло рвотой, виноградом и кровью. Но Элла ни о чем не спросила. Молча подтолкнула меня к ванной, принесла свежую одежду. И белье у меня на кровати уже было чистое, а то, в котором я вчера потела, убрано.

Я забралась в постель, чувствуя себя в безопасности – словно под защитой страховочной сети, которую мама без устали сплетала вокруг из любви, надежды и таинственных недомолвок. Я вытянулась во весь рост, обхватила руками мокрую голову, с которой уже натекло на подушку, и тут пальцы ног наткнулись на что-то под свежей простыней.

Свет уже не горел, в комнате было тихо. Там могло быть что угодно – носок, оброненная закладка. Но едва я коснулась этого чего-то, ногу мне словно прошило током до самого бедра. Я быстро села. Потянула простыню, сдернула с кровати и посветила телефоном туда, где она только что была. То, на что я наткнулась пальцами, ярко горело в луче фонарика, безобидное на вид, как спящая змея.

Цветок. Ничуть не смятый, идеальной формы. Венчик синих лепестков, сложенных так плотно, что сердцевины совсем не видно. Он не вспыхнул огнем, не взорвался и не выпустил ядовитый газ, и я медленно наклонилась, чтобы потрогать его.

Лепестки ничем не пахли. Будто бумажные. Да они и были бумажными, как и весь цветок. Невесомый, как оригами, он сидел у меня на ладони. С минуту я удивленно смотрела на него, а потом потянула за лепесток. Он открылся с беззвучным щелчком, а следом, один за другим, и остальные. Сердцевина цветка была ярко-розовой. Из нее торчал какой-то уголок, и я увидела, что это свернутая в трубочку полоска бумаги. На ней было что-то написано, но я удержалась и не стала читать, пока не развернула до конца, до самых первых слов.

Это были слова: «Дорогая Алиса…».

«Дорогая Алиса,

я не начал так прошлое письмо и теперь хочу сказать тебе почему. Я обещал себе, что напишу только один раз, но вспомнил, что то письмо даже не начал как надо – «дорогая Алиса», и решил, что, раз так, можно написать еще раз. Может быть, я нарушу и это обещание. Может быть, напишу тебе снова. Ты простишь меня за это? Я не знаю, прочитаешь ли ты это когда-нибудь. Но надеюсь, что прочитаешь. Надеюсь, надеюсь, надеюсь».

Я прижала обе руки к груди, к сердцу – оно колотилось так быстро, что готово было выскочить. На этот раз я знала точно. Это он, он, он.

Он. Сквозь звезды, двери и расстояния, такие чудовищно огромные, что при одной мысли о них по коже бегали колючие мурашки.

Это он. Эллери Финч.

14

Если вам когда-нибудь выпадет шанс засвидетельствовать смерть целого мира – откажитесь.

Эллери Финч сам не знал, что делает, когда сломал золотую клетку, где держали Алису Прозерпину, Алису Кру, Трижды-Алису, и выпустил ее на волю. Но вскоре ему пришлось узнать.

После ухода Алисы из Сопределья в ткани его мира осталась дыра. Вся его жизнь здесь долго была подчинена одной цели – спасти ее. Это была его навязчивая идея, его искупление. Он смотрел издалека, как она росла – пленница своей сказки. Наконец он ее освободил – не без чужой помощи. Или, как он догадывался, это сама Алиса в конечном итоге спасла себя. Но началось все с него.

Он думал, что на этом все кончено. Когда они прощались, на ней было тяжелое платье, напоминавшее наряды из коллекции «МакКуин», и туфли, будто сплетенные из паутины, глаза были ярко, отчаянно карими, а вокруг все еще витал запах ее оборванной сказки.

Он видел, как она исчезла за коварной линией горизонта Сопредельных земель, укатила на своем ржавом красном велосипеде. С ее уходом оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с прежней жизнью, той, которой он жил на Земле. Их общая сказка кончилась.

Теперь у него была своя жизнь в Сопределье. И еще какая жизнь. Мир, ради которого он пожертвовал благопристойным существованием и пролил столько крови, был прекрасен и удивителен, неисчерпаем и непредсказуем. Деревья тут рассказывали сказки. Трава питалась ими. Никогда еще ни одна книга так не захватывала Финча. Здесь были лоскутки неба, где звезды рассыпались живым фейерверком, ручьи, где девушки с мертвенно-бледной кожей и заляпанными тиной волосами распевали лягушачьим хором и смотрели на него голодными глазами. Здесь у него были друзья – такие же беженцы из другого мира, которые без слов понимали, сколько шрамов он носит внутри, помимо тех, что видны снаружи.

В первые дни после ухода Алисы он старался почаще напоминать себе, почему не ушел с ней. Вместе с друзьями – Аленом, коренастым швейцарцем, работавшим в таверне, и Львом, немногословным венесуэльцем, владевшим небольшой кузницей, – купался нагишом в пруду за рухнувшим замком при свете ламп, расставленных по всему берегу. Вместе они прошли через бесконечное лето, царившее в самом сердце Сопределья, и через полдень холодной весны, и через огненную полосу осени, и через тихие чертоги зимы, такие колдовские и безмолвные, что, бродя среди деревьев, каждый чувствовал себя будто в храме. Однажды ночью они разбили лагерь в бухте со сверкающим песком, куда каждую ночь приходил на водопой белый олень и плакал человеческим голосом, глядя на звезды.

У них впереди были еще годы на то, чтобы изучить все повороты сказок и привыкнуть держаться безопасных тропинок. Ничего такого уж сложного в этом не было. Но через десять дней после Алисиного ухода, в серебристый час перед рассветом, Финч проснулся в спальном мешке на холодном песке бухты, и рядом с ним сидела девочка.

Он молчал. И она тоже. Она была младше его – лет двенадцати-тринадцати, с темно-синими глазами и серьезным лицом. В руке она держала компас.

Она была из сказки. От нее шел терпкий сказочный аромат, и кожа светилась, как в рекламе косметики. Ей неоткуда было здесь взяться. Она не должна была его заметить и, уж конечно, не должна была вот так сидеть над ним, словно дожидаясь, когда он заговорит. Если его приятели тоже не спали, то из трусости предпочли себя не выдавать. Наконец Финч не выдержал молчания.

– Привет, – выдохнул он.

– Здравствуй. – Голосок у девочки был хриплым, как у Пепперминт Пэтти ^[4].

– Э-э-э… Тебе что-то от меня нужно?

Она пожала плечами. Сказать ей было нечего, но и уходить она не собиралась. Ни с того ни с сего Финча вдруг обуял приступ социофобии.

– Меня зовут Эллери. Финч. – Непохоже, чтобы она намеревалась его убить, но все-таки… Может быть, ей труднее будет это сделать, если она будет знать его имя.

– А меня Ханса, – ответила она. – Я должна сегодня быть в другом месте. Но я решила, что не хочу туда. – Вид у нее был такой, словно она немножко гордится своей смелостью, но немножко и удивляется ей. – Бабушка, наверное, рассердится.

Ханса… Ханса-Странница. Внучка Луны, героиня одной из сказок Алтеи Прозерпины. Финч усилием воли сдержал нарастающую панику.

– А где ты должна быть?

Она отмахнулась от этого вопроса, как от назойливой мухи.

– Не хочу об этом говорить, – загадочно ответила она и встала. Из-за ее плеча выглянул яркий острый краешек восходящего солнца. – Ну, прощай.

Теперь, когда она и впрямь собиралась уходить, Финчу вдруг отчаянно захотелось, чтобы она осталась.

– Погоди! Ты… В общем… Это же странно, правда? – Он оглянулся вокруг, на тихий песок, на светлеющее небо и ржавый металл воды. – То, что ты здесь. Что ты…

Ходишь где тебе не положено. Не в своей сказке. Так он сказал бы, но опасался ее разозлить.

Девочка уже отвела глаза со скучающим видом.

– Я еще никогда не плавала в море, – сказала она. Вскочила и побежала к воде, как кулик-песочник.

С минуту Финч смотрел ей вслед и чувствовал, как отвисает челюсть, хотя лицевые мышцы были напряжены, будто он всю ночь просидел со сжатыми зубами.

Лев, лежавший в спальном мешке у него за спиной, присвистнул.

– Гляди-ка. Еще одна птичка упорхнула от Пряхи на волю.

– Еще одна?

– Ну да, как твоя Алиса. – Лев смотрел на Финча. Солнце отражалось у него в очках, отчего глаза казались серебряными кругами. – По-моему, с нее все началось.

Какое-то время они оба молчали и смотрели, как девочка, сбежавшая из сказки, плещется у кромки воды. А Ален все спал.

– Любопытно. – Голос у Льва был тихим, удивленным. – Если это все из-за тебя, любопытно, злится ли на тебя Пряха. И не из тех ли она, кто захочет отомстить? Наверняка из тех, как тебе кажется?

«Наверняка», – мог бы ответить Финч. Он видел Пряхино лицо – одно из ее лиц – только однажды, когда пытался освободить Алису. Сначала Пряха казалась удивленной, потом кокетливой, а потом пугающей. Теперь она наверняка объявится снова, вопрос только когда. Еще одна причина, чтобы не спать ночами.

Финч злился на Льва, когда они собирали вещи. Злился, когда они оба молчаливо условились не говорить ничего Алену. Злился и тогда, когда они уже пустились в обратный путь.

Ален рассказывал на ходу о каком-то своем новом изобретении, – звукоусилительной системе. Одного названия Финчу было достаточно, чтобы понять, что это плохая идея. Ни к чему привлекать к себе лишнее внимание. Они шли по тихой, заросшей деревьями окраине красивого городка, и тут Лев подал голос.

– Вон там Ханса живет, – сказал он.

Ален хмуро огрызнулся:

– Какая еще Ханса? Из сказки? А нам-то что до нее?

Лев только улыбался улыбкой сфинкса.

– А почему бы не пройтись по городку? Давайте, наверняка там еще все спят.

Он всегда был таким. Тихий, спокойный – и вдруг в нем просыпается бунтарь и других начинает подзуживать: давай, мол, покажи, что ты трус.

На этот раз Финч знал больше Льва: он-то уже бывал в этом городке. Он еще и не такие глупости творил после того, как оказался в Сопределье. После того как чудом уйдешь от смерти, начинает тянуть на такие штуки. Да и Алтея ведь бродила здесь, когда собирала свои сказки. Когда-то Финч даже пытался пройти по ее следам – просто было любопытно, сумеет ли он тоже выбраться из этих приключений живым.

– Идем, – только и сказал он, поворачивая к городу.

Если бы Норман Рокуэлл иллюстрировал книгу сказок, он нарисовал бы точно такой городок. Над ним висела голубая дымка, будто пар, поднимающийся над морем. У домиков были соломенные крыши, и двери карамельных цветов, и загадочные окошки, обвитые плющом. В одном из них Финч увидел женщину. Она водила щеткой по своим густым волосам.

Алену было страшно – Финч видел это по его походке. А вот Лев… Так и шагал с самоуверенным видом, сукин сын.

Они проходили мимо маленького желтого домика, который с виду был как-то добротнее остальных, хоть Финч и не мог бы объяснить почему. И тут он увидел, как вокруг домика стелется по земле что-то черное. Вначале показалось, что это какой-то мираж, обман зрения – моргнешь, и все исчезнет. Когда же они подошли ближе, чернота превратилась в тонкую пелену мерцающего тумана. Казалось, что уже идет обратный отсчет и дом вот-вот взлетит на воздух.

– А это еще что такое? – пробормотал Лев и бросил лукавый взгляд на Финча. – Должно быть, это и есть дом Хансы.

Он подошел ближе, топая по траве своими замечательными кожаными походными ботинками. Они были все еще в отличном состоянии, хотя Лев бродил по Сопределью уже дольше Финча. Он склонился над полоской тумана, уперев руки в колени.

– Хм…

– Не трогай, – резко сказал Финч, когда Лев ткнул в туман носком ботинка.

Но сказал уже в пустоту. Не успел он открыть рот, как Лев растворился в тумане без следа. Его просто всосало туда, как воду в губку. Шалость удалась.

Сопределье было как часы – идеально отлаженные, сбалансированные, точно отсчитывающие время. Беженцы находили себе укромные местечки среди винтиков и шестеренок и постепенно начинали разбираться, когда не стоит высовывать голову наружу и в какие уголки этого нового мира лучше вовсе не лезть.

А Финч, как оказалось, что-то свихнул в этом механизме. Освобождение Алисы прошло не так гладко, как хотелось бы. Это была не хирургическая операция – миру, созданному Пряхой, просто вспороли живот и вытащили наружу дымящиеся внутренности. И он этого не выдержал.

После исчезновения Льва Финч напился. Они с Аленом, перепуганные до тошноты и терзаемые нарастающим чувством вины (особенно Финч – ведь это он мечтал, чтобы какое-нибудь происшествие наконец-то сбило со Льва эту спесь… но не такое же!), заперлись в таверне. Погасив свет и заперев двери, они сидели, окаменев от ужаса, за барной стойкой и дружно напивались. Некому было даже рассказать, некому послать весточку – у Льва не было никаких родственников. Только они двое безуспешно ломали головы над тем, что же, черт возьми, случилось с их другом.

Длинные тени лежали на полу, и Ален уже спал, когда у Финча возникла одна гипотеза.

Пока Алисина сказка не рассыпалась, Финч не один час провел в ее замке. Проскальзывал тайком в его бесчисленные двери, бродил по саду. Отирался среди лакеев, служанок и кухарок – всех этих почти невидимых второстепенных персонажей, на которых и держалась сказка.

Вначале он пробирался туда по ночам, а потом, осмелев, и днем. Здесь все было переполнено магией до краев, но и опасность караулила только там, где была Алиса, где даже воздух делался пьянящим. Все здесь было странным и запутанным – двери, которые не открываются, лестницы, которые никуда не ведут, странные комнаты, которым вовсе и не место в этой сказке. В центре замка был внутренний двор, где всегда валил снег – крошечная планета вечной зимы.

Даже в кошмарах Сопределье было прекрасным.

Финч оставил Алена спать за стойкой и шагнул в тревожно-сладкий вечерний воздух. Ему уже случалось ездить пьяным на велосипеде – и не сосчитать, сколько раз. И то, от чего у него теперь шла кругом голова, не имело ничего общего с опьянением. Он остановился, проверил цепь, пощупал шины. Легкое головокружение, от которого его то и дело заносило вбок, а сверху как будто что-то давило, не исчезло, когда он слез с велосипеда. Дело было в атмосфере. В воздухе Сопределья было разлито что-то странное.

Остаток пути Финч катил велосипед перед собой. Замок Алисы уже должен был показаться впереди, за деревьями – темными промельками среди темных ветвей. Вымощенная белым камнем дорога становилась шире, а замка все не было. Финч уже начал думать, не заблудился ли он, но вскоре вышел к знакомому месту, где дорога резко шла вниз, рядом росли полукругом кусты жимолости, а чуть дальше, на открытом месте, стоял замок, такой тяжелый на вид, что казалось, земля под ним вот-вот просядет.

Что, по всей видимости, и случилось. Замка не было. Все исчезло. И ворота конюшни, и поросшие мхом каменные стены. Тайные комнаты и коридоры и все прочие странные причуды Пряхи. Замок не сгорел дотла, не лежал в руинах – он просто исчез. На его месте клубился ползучий туман, режущая глаза пустота, кое-где мерцающая, словно отражение огней в воде.

Это была та же чернота, что протянула свои щупальца вокруг дома Хансы. Но она расползалась все дальше и втягивала в себя все больше. Сказка Алисы оборвалась, и вслед за ней начало рассыпаться все остальное. Ханса свернула со своего сказочного пути, и ее сказка тоже начала разрушаться.

Гипотеза оказалась верной.

Глубокой ночью, в непроглядной темноте, Финч вернулся к дому Хансы. Долго смотрел на то место, где исчез Лев. Ничего не происходило, и тогда он развернулся и медленно отсчитал десять шагов назад. Разбежался, прыгнул, благополучно перескочил через черную пустоту и открыл дверь в дом.

Он прошелся по тихим комнатам, пробежал глазами по кроватям и занавескам, посуде и стульям. Задержался в одной из спален. Там, на невысоком столике, стояла маленькая подзорная труба из какого-то блестящего металла. Финч долго смотрел на нее.

Он взял трубу со стола. На кухне прихватил деревянную ложку с выжженным на ней силуэтом корабля. С подоконника – заводную лисичку, которая умела водить большими анимешными глазами и тремя хвостами и издавать жужжащие звуки. Финч сам не мог сказать, зачем ему все это, – просто именно эти вещи сами просились в руки. К тому же он знал, что скоро они все равно канут в расползающийся туман вместе с домом и со всем, что осталось от сказки про Хансу.

Он бросил вещи в старую кожаную сумку, снова перепрыгнул через туман на твердую землю и побежал домой.

15

Я вытащила из сумки «Доводы рассудка» и еще раз перечитала письмо. А потом второе – как доказательство. Как он это сделал? Неважно, главное, что сделал. Где бы ни был сейчас Финч, он думает обо мне. Скучает. Глаза у меня были мокрыми, губы дергались, стоило дотронуться до них пальцем. В воздухе чувствовалось что-то пьянящее, и вся моя жизнь предстала в другом свете, когда мне открылась эта невероятная правда: он ищет меня.

Я так часто мысленно перелистывала короткую историю обо мне и Эллери Финче, что она стала рассыпаться на части. Мальчик, которого я использовала, не признаваясь в этом даже себе. Мальчик, который предал меня – спас, а потом бросил в этом мире одну.

Но нет, не одну. Я вернулась домой, к Элле. А он пошел дальше за той ниточкой, за которую когда-то ухватился, впервые услышав о Сопределье, и она увела его в новые странствия. Мне сказали: «У этого юноши в планах еще много неисследованных миров. Мы не всегда рождаемся в подходящем нам мире».

Я задавала себе этот вопрос тысячу раз и теперь спрашивала снова: кто он, Эллери Финч? Я слишком мало обращала на него внимания, когда он был рядом. Надежда на то, что у меня еще будет шанс узнать, вспыхнула во мне теперь, как электрическая лампочка.

Я перевернулась на спину и зашла в его заброшенный «Инстаграм». В основном там были уличные граффити, солнечные полосы на воде, пафосные цитаты, выцарапанные пальцем на грязных окнах, и фотографии друзей – добродушного вида ребят с сияющими лицами, при виде которых меня кольнула запоздалая ревность. А его фотографий было совсем немного: вот он лежит в снегу, изображая «снежного ангела», вот пьет пиво на пароме. Стоит на крыше, освещенный сзади заходящим солнцем.

Что-то еще не давало мне уснуть, горело внутри тонким белым язычком пламени, отгоняло на задний план мысли о крадущихся в темноте убийцах, о крови в ванне, о тяге к смерти, которая преследовала мою лучшую подругу, словно тень.

Волшебство. Это письмо, написанное мальчиком, о котором я так давно ничего не знала, и доставленное сюда чьими-то невидимыми руками, было волшебным. Ведь есть и другие миры – я почти забыла об этом. Не все волшебные чары умерли вместе с Сопредельем. Во мне шевельнулось чувство, от которого я уже так давно отвыкла: ощущение, что не все потеряно. Может быть, найдется мир, или даже миры, огромные и просторные, где за волшебство не нужно платить такую ужасную цену. Где оно может существовать в форме чего-то простого и красивого. Вроде идеального бумажного цветка.

Я села на кровати и позвонила Софии. Она подняла трубку на третьем звонке и стала молча ждать.

– Ты меня бросила, – сказала я. – Там, на пожарной лестнице.

Снова тишина.

– Это была не я. Ты же знаешь, да?

Связь была плохой – Софиин голос звучал словно издалека.

– Я тебя знаю, – сказала она.

Я не знала, как это понимать, в утешительном смысле или нет. Да, пожалуй, мне это было не так уж важно.

– Нужно поговорить. Встретимся в кафе через полчаса.

Если бы Элла не спала, выбраться из дома было бы не так-то просто. Но она лежала на диване, и ее ноги, укрытые нашим стареньким пледом, свисали над краем. Мне хотелось поцеловать ее в лоб, хотелось убрать лежащую на груди потрепанную книжку с заломами на корешке – «Лакомые кусочки». Но об этом нечего было и думать – она тут же вскочила бы, как чертик на пружинке.

Поэтому я просто смотрела на нее. Смотрела, как колышется у нее над головой что-то черное – будто обрывки снов, сбившиеся в общую массу. Было время, когда я могла угадать, что ей снится, но это время прошло. Я отдалялась от нее, держала дистанцию, и мы становились все более чужими друг другу.

А сегодня я поступила еще хуже, когда пришла к ней в дом. После того, что случилось в метро, после смерти Женевьевы направилась прямиком в Бруклин. Не зная даже, кто за мной следит, не попытаются ли они снова на меня напасть, не привела ли я смерть к ее двери.

Тот испепеляющий гнев, что заставил меня потерять голову в Ред-Хуке, тот, что спас мне жизнь в поезде, исчез.

Чувство, владевшее мной сейчас, было холодным и ясным – скорее обещание, чем угроза.

Я больше не буду жертвой. И чудовищем тоже. Я разыщу того, кто сделал из меня и жертву, и чудовище – там, в темном вагоне метро.

16

Когда оборвалась сказка о Хансе-Страннице, это был и конец, и начало. Начало новой карьеры Финча: он стал утильщиком. Воришкой. Сказки продолжали рассыпаться, люди впадали в панику, дороги, лес и даже таверна кишели теперь уже бывшими персонажами, растерянными, взбешенными, от них воняло жженым сахаром и перегоревшими лампочками, а Финч бродил по тем покореженным землям, которые они только что оставили. Пока сами сказки и все, что было с ними связано, не превратились в черные дыры, он спешил войти под их шатающиеся своды.

Из ветшающего на глазах фермерского домика он унес розу из дутого стекла и детский кожаный башмачок. Со дна брошенной рыбацкой лодки – костяной рыболовный крючок, маленькое тусклое зеркальце и горсть переливающихся рыбьих чешуек размером с ладонь, твердых, как алмаз. В заросшей грушевой роще нашел протертую до дыр бальную туфельку. Она напомнила ему стоптанные балетки, которые любила носить с джинсами его подружка в средней школе. В лесной чаще, прямо в хижине головорезов из «Зловещих мертвецов», отыскал что-то похожее на корень имбиря, покрытый темно-бордовым глянцем. Но эта вещица, лежавшая в потертой кожаной сумке, даже на расстоянии вызывала дрожь омерзения, и в конце концов Финч встал ночью и вышвырнул ее в окно.

«Когда я проснусь, там будет заколдованный бобовый стебель, – подумал он, снова ложась в кровать. – Можно подумать, я никогда сказок не читал».

Бобовый стебель не вырос – впрочем, Финчу и без него хватало забот.

Он жил с Дженет и Ингрид в их домике, где пахло розмарином и рыхлой землей и еще немного козьим стойлом – этот запах Ингрид никогда не могла до конца оттереть от подошв своих башмаков. Дженет это выводило из себя. Они дали ему дом, помогли почувствовать себя своим в Сопределье – а теперь и они заговорили об уходе.

В те дни только и разговоров было, что об этом. Сказки рассыпались, провалов становились все больше. Гибель Льва, точнее исчезновение, – это было только начало. Ален то и дело повторял – может быть, Лев не погиб. Может быть, его выбросило обратно на Землю. Может быть, всем остальным нужно последовать его примеру: поверить, что эти провалы – двери и они куда-то ведут. Это была популярная теория, которую, впрочем, никто не решался проверить на себе.

Нет, теперь все зависело от Пряхи. Все ждали, что она наконец возьмется за дело и выстроит их мир заново, сказку за сказкой. Ведь не может такого быть, чтобы рана, которую нанес ему Финч, оказалась смертельной. Наверняка Пряха рано или поздно придет на помощь и откроет дверь. У бывших персонажей имелись свои лазейки из Сопределья, но, судя по всему, никто из них не собирался делиться этими сведениями. Беженцы оказались в ловушке, как крысы на разбитом корабле.

У всех были свои теории о том, кто такая Пряха. Кто-то утверждал, что она сама из бывших персонажей. Кто-то – что она человек или, во всяком случае, была когда-то человеком. Кто-то клялся, что она не кто иная, как императрица Жозефина. Один чувак из бывших панков, который все время отирался в таверне, хотя и пил одну только воду, утверждал, что Пряха посылала его на землю за джином, атласными пижамами, книжками, шоколадными батончиками и черным чаем. Финч склонен был ему верить.

– Она не человек и не персонаж – с ней шутки плохи, и полагаться на нее нельзя, – отрезала Дженет. – Нам нужен план спасения.

Но все это были пустые разговоры. Даже Дженет не могла найти путь к спасению там, где его не было.

Люди начинали падать духом. Чуть ли не ежедневно устраивались собрания в ратуше, а вокруг некоторых крупных воронок дежурили патрули. Дженет всеми силами добивалась введения комендантского часа. Но люди были по-прежнему растеряны. Беженцы Сопределья были бродягами своей по природе; не один Финч испытывал судьбу и обшаривал меняющуюся на глазах местность.

Однажды вечером они все набились в таверну и сидели тесно, как сардины в банке, прячась от налетевшего невесть откуда ливня с грозой. Погода испортилась с тех пор, как начали разрушаться сказки. Ален отошел в другой конец таверны – попробовать домашнее пиво. И вдруг он дико вскрикнул, и Финч сразу понял, что произошло.

Дверь была круглой, как в хоббитской норе. Она открылась там, где только что была сплошная стена, и высотой была Финчу чуть выше колена. Дженет глядела на нее, уперев руки в бока.

– Давайте-ка не будем торопиться, – сказала она.

– Торопиться? – Какой-то мужчина протолкался сквозь толпу вперед. У него были светлые брови и лысая голова. Финчу такой тип людей был знаком еще по Нью-Йорку: парень явно из тех, кто любит митинговать, агитировать и все выходные собирает подписи под петицией, чтобы спасти какого-нибудь жука, находящегося под угрозой исчезновения, а потом вызывает полицию, если вдруг дети на улице расшумятся. – Мы тут умираем, а вы нам говорите – не надо торопиться?

Дженет смерила его взглядом.

– Спасибо, Леон. Что бы мы делали без твоего альтернативного мнения. Если ты готов идти первым – прошу.

Брови Леона поднялись еще выше.

– Ты только этого и ждешь.

– Да не то слово. Думаю, большинство будет в восторге.

В эти дни даже Дженет начинала выходить из себя.

Но первым решился Ален: он опустился перед дверью на колени и распахнул ее. Половина комнаты ахнула, а Леон присел и закрыл голову руками.

В двери был виден только серый туман, словно она открывалась прямо в облако. Затем налетел ветер – крепкий, свистящий, – пронесся по таверне, и вновь воцарилась тишина.

– Духи, – выдохнул Ален. – Духи Изобель.

Леон стоял весь красный и почти перестал дышать.

– Детская присыпка, – выдавил он. – И сыр на гриле. Чувствуете?

И тут уже все загомонили и, кто с сияющим, кто с вытянувшимся лицом, стали перечислять, какие запахи до них долетали из-за двери. Финч взглянул на Дженет – она молчала, но лицо у нее было изумленным.

Между прочим, все они говорили неправду. Ветер пах маминым кокосовым маслом и смесью пряностей, которые она держала на кухонном столе. И завитками пережаренных вафель – последним, что он ел на Земле.

Не прошло и пары часов, как люди потянулись к двери. Было решено – что бы ни было там, по ту сторону, уж лучше туда, чем в провал. Финч понимал, что они, вероятно, правы.

Ему вспомнилась вычитанная где-то фраза – дверь в Царство Небесное так низка, что входить туда придется на коленях. Но тут был, кажется, другой случай. Скорее это мелочная месть Пряхи, которой вздумалось заставить их ползти через собачий лаз, обдирая задницы. И от этой забавной шуточки делалось как-то уж очень не по себе.

Финч все еще ждал, когда Пряха объявится собственной персоной и выскажет ему все, что думает об идиотах-землянах, которые похерили ей всю работу. Но, если Пряха и винила Финча в гибели своего мира, она ничем этого не выдала. Несколько дней он думал, что она молчит умышленно, зная, что так ему будет тяжелее: все время ждать, когда ударит молот. Иногда ему казалось: худшее, что она может сделать, это просто отпустить его. Может быть, дверь в стене таверны приведет его в Нью-Йорк. Он вернется к отцу и мачехе. Получит свой диплом, и отцовские деньги откроют ему дорогу в любой колледж. Нажмет кнопку звонка и будет ждать, когда Алиса откроет дверь.

Может быть, где-то в глубине души он и не прочь был вернуться домой, но не таким, как сейчас: несчастным, израненным, обглоданным. Уж если возвращаться, то это должно быть похоже на возвращение короля-изгнанника в свои владения. Человека, который кое-что повидал в жизни и сумел выбраться из этого дерьма.

Но дни шли за днями, население Сопределья все уменьшалось, и Финч начал понимать, что его планам вряд ли суждено осуществиться. Сырым холодным утром он сидел за столом в таверне, потому что больше идти было некуда. Но и здесь уже ничто не радовало: Ален ушел на следующее утро после того, как в стене обнаружилась дверь. С тех пор таверна превратилась в автовокзал. Люди входили с туго набитыми узлами, в одиночку или парами, со слезами прощались у стойки или просто ныряли в дверь, не говоря ни слова.

И все время тут пахло воспоминаниями. Каждый раз, когда дверь отворялась, этот дурацкий ветер врывался в таверну, а вместе с ним то, что было давно потеряно. Сахарное облачко рожка с мороженым из кондитерской в нескольких кварталах от его дома в Верхнем Ист-Сайде. Запах пота и резины, напоминающий о баскетбольных тренировках в спортзале. Отцовский одеколон. Пока Финч смотрел, как люди бесследно исчезают в дальней стене бара, он весь пропитался запахами дома. Все это время он забавлялся с металлической лисичкой, которую прихватил в доме Хансы.

В игрушке была какая-то хитрость. Финч в этом не сомневался. У нее были большие глаза и три дергающихся хвоста, как у жутких старинных часов с циферблатами в виде кошек, и в горле слышался странный скрежет. Кончики ушей и хвостов были позолоченными, а все остальное – из какого-то красного металла. Если приложить ухо к ее животу, можно было услышать едва различимый гул.

Финч не сразу заметил девушку, наблюдавшую за ним из-за другого столика. Лет двадцати с небольшим, обесцвеченные волосы заплетены в косы и уложены венком вокруг головы, одежда трех оттенков линялого черного. Своей невозмутимой манерой она напомнила ему Дженет. Когда он наконец взглянул на нее, она сверкнула улыбкой и встала, словно взгляда было достаточно в качестве приглашения.

– Привет, – сказала она, усаживаясь напротив. – Часто здесь бываешь?

Финч кивнул в ответ на эту слабую шутку и ничего не сказал.

Девушка достала красную стеклянную бутылку и поставила на стол.

– Здесь, кажется, уже не подают, так я с собой принесла. Хочешь?

Финч отложил лисичку:

– Мы что, знакомы?

– Вряд ли. Я недавно в этом городе.

Он вяло поинтересовался:

– И откуда?

– Да так, бродила. Вернее, плавала. Хотела побывать на островах, поглядеть, что там, за горизонтом.

Сердце у Финча забилось. Он сам всегда об этом мечтал.

– Ну и как, много видела? Что нашла?

Голос у нее сделался легким, напевным, как у заправской рассказчицы.

– Нашла сказку, в которой все действие происходит на островке размером вот с эту таверну. Видела русалок, которые своим пением вызывают штормы, а потом уводят их обратно под воду. В море есть такое место, где всегда шторм, и в нем всегда мотается корабль. Есть место, где можно спуститься по лестнице на дно моря и прогуляться по саду, и вода будет плескаться прямо у тебя над головой. – Голос у нее упал. – Красиво там. Но все равно не то что дома.

Финча царапнуло то, как она произнесла это слово. Как будто «дом» – это было совершенно конкретное место, и она знала, где его искать.

– А где твой дом?

– Так я тебе все и рассказала с одного стакана. – Она улыбнулась, хотя, кажется, и не шутила. – Я пришла тебя самого расспросить о том, в какие делишки ты ввязался. А это… – Она прищурилась. – Что это, лиса? Не против, если я взгляну?

Финч убрал руки: мол, смотри на здоровье.

– Сказочная работа, да?

Он неохотно кивнул. Такое выражение он слышал впервые.

– Я так и думала. – Она подняла игрушку, осмотрела со всех сторон, а потом резко дернула за средний хвост.

Когда она поставила лисичку в центр стола, та зажужжала и затряслась. Она преображалась на глазах: хвосты вытянулись, превращаясь в две руки и пару сложенных вместе ног, глаза, как ни странно, оказались грудью, а над ней выросла новая голова, и вся фигурка вытянулась, напоминая уже не яблоко, а песочные часы.

Теперь это была металлическая женщина с плутоватым лисьим лицом.

Финч поднял ее и поднес к уху, чтобы проверить, слышен ли еще гул.

– Как ты догадалась, что она умеет превращаться?

– Гораздо интереснее, что она еще умеет делать. – Девушка щелкнула по фигурке ногтем. – А еще что-нибудь в этом роде у тебя есть?

Финч мысленно перебрал содержимое своего тайника под кроватью: стеклянная роза, рыбья чешуя и прочее.

– Может, и есть. А кто интересуется?

Девушка протянула руку:

– Иоланта. Рада знакомству.

Он пожал руку, разглядывая девушку: ледяного цвета волосы, придающие ей своеобразную привлекательность, неглубокие впадины ключиц, неземные черты лица. Похоже, ее дом где-то еще дальше, чем Нью-Йорк.

– Эллери, – сказал он. – Финч.

– Так вот, Эллери, правда в том, что я не хочу умирать здесь. И, думаю, мы с тобой могли бы помочь друг другу, если… – она указала на металлическую фигурку, – если у тебя есть еще какие-нибудь ценные вещицы сказочной работы.

– Никто не хочет здесь умирать. Все пытаются выбраться. А лиса-то тут при чем?

– Подумай. Что тебе нужно, чтобы уйти?

– Дверь.

– Дверь и деньги. Я знаю место, где мы можем получить за эту лису несколько звонких монет и чего угодно еще. Как тебе такое предложение: я получаю сорок процентов за то, что приведу тебя туда и представлю. Ну, и за то, что подала тебе идею.

– Твой покупатель из Сопределья?

Она улыбнулась – расслабленно, но под этой расслабленностью скрывалась хищная акулья повадка.

– Нет, не из Сопределья.

– Значит, ты можешь вытащить нас отсюда? Знаешь безопасный путь, с гарантией?

– Знаю.

– Тридцать процентов твои. – Финч взял красную бутылку и отхлебнул. Напиток напоминал ром из сахарного тростника. – И я должен взять с собой еще двоих.

Иоланта достала карманные часы на длинной цепочке и взглянула на циферблат. С того места, где сидел Финч, он казался совершенно пустым.

– Сорок процентов, и я лично гарантирую для тех двоих безопасный выход. Но с нами они не пойдут.

Ее рука, когда Финч пожал ее, была на ощупь жесткой и твердой – рука девушки, которая ходила под парусом в незнакомых водах в поисках сказок.

Она задержала его ладонь в своей.

– Встречаемся здесь завтра на восходе солнца. Приводи двух своих друзей и тащи все, что хочешь продать. И попрощайся со всеми. Больше ты эту страну не увидишь.

17

В круглосуточном кафе в двух кварталах от моего дома подавали кофе из капельной кофеварки в огромном количестве и дешевые завтраки для рабочих со стройки и стариков в спортивных костюмах. Я знала, что София наверняка опоздает, и, пока ждала, успела пролистать несколько глав «Подменыша». Когда она наконец появилась, то показалась мне какой-то маленькой – обычно она выглядела выше своего настоящего роста, а сейчас как-то сжалась. На ней было все то же платье, что и на поминках, – такое темное, что я не могла разглядеть, есть ли на нем пятна крови.

– Привет, Трешка, – сказала она, падая в кресло напротив меня. Такое прозвище она мне придумала, от Трижды-Алисы, и, слыша его, я всякий раз ощущала смесь нежности и раздражения. Когда подошла официантка, София немного оживилась. Заказала для нас обеих вафли с шоколадной стружкой, омлет с грибами и канадский бекон. Я видела: она уже прикидывает, как бы слинять потом, не заплатив.

– За завтрак платим пополам.

Она подмигнула, но как-то вяло.

– Какой же это завтрак, если еще и солнце не взошло?

Принесли еду – она напоминала кусочки какой-то пластиковой игры. Я смотрела на руки Софии, орудующие вилкой и ножом, на облупившийся лак у нее на ногтях. Сама я была так занята своими мыслями, что не смогла проглотить ничего, кроме кофе с молоком.

Что сейчас делает Финч? И где он? Перед глазами у меня всплывали самые невероятные картины. «Иногда твое лицо встает передо мной так ясно и так внезапно, что этому должно быть одно-единственное объяснение: ты тоже вспоминаешь обо мне в эту минуту…»

– Эй!

Я очнулась от своих мыслей и тяжело перевела дыхание, словно меня поймали на чем-то запретном.

На губе Софии остались маленькие полумесяцы – следы зубов там, где она ее прикусила. Кожа вокруг глаз была как синяя бумага.

– Ну вот, ты затащила меня сюда. Что молчишь?

– Господи, София. – Это вырвалось у меня само собой, как только я вгляделась в ее лицо. – Ну и паршивый видок у тебя.

– Сама такая.

– Извини. Я просто… Жаль, что ты не можешь поспать.

– Не жалей. Я уже и не помню, что это такое.

С меня словно кожу заживо содрали, обнажив все нервы. На глаза выступили слезы – я не успела их сдержать.

– Ох, Соф. Что же ты делаешь всю ночь?

– Знаешь, мы ведь с тобой уже давно знакомы, а ты меня в первый раз об этом спрашиваешь.

Она говорила без осуждения, но я все же почувствовала укол.

– Мне очень жаль.

– Толку-то от твоей жалости? – Она вздохнула и отложила вилку. – Теперь стало труднее. Теперь, когда Сопределья больше нет. В этом мире все такое тусклое, что ничего не разглядишь. Иногда смотрю на людей и вижу только их смерть, больше ничего.

– Ты никогда не говорила мне, как я умру. – Я сказала это так, будто пальцы в огонь совала: обожжет или нет? – Ты это знаешь? Видишь?

– Лучше спроси, вижу ли я твою жизнь.

– А ты можешь…

– Да. – Ее золотистые глаза смотрели прямо в мои зрачки. – Цвета нефти. На первый взгляд черная, а когда приглядишься – всех цветов радуги. Иногда очень темная. А иногда жемчужная.

– И ты можешь увидеть жизнь и смерть любого человека? И любого персонажа из Сопределья?

Она напряглась.

– Ты об убийствах спрашиваешь? Знала ли я заранее?

– Ты не думай, что я тебя обвиняю. Я знаю, что это не ты.

– Конечно, не я. И не ты?

Она с такой легкостью задала этот вопрос. Словно хотела сказать: «А если ты – ну и пусть. Ты мне все равно не разонравишься».

Я выпрямилась и уставилась ей в лицо, положив руки на стол.

– Я не имею к этому никакого отношения.

Выждав секунду, она кивнула и снова принялась за свою вафлю.

– У меня есть доказательство, если хочешь, – продолжала я. – Меня тоже кто-то пытался убить. Пару ночей назад, в метро.

– Странно, что в метро вообще так мало убивают, – невозмутимо отозвалась она. А потом: – Погоди. Ты что, серьезно, что ли?

Я показала на свой ободранный подбородок. А потом рассказала все, вплоть до разговора с Дафной в ее гостиничном номере.

– Выходит, это кто-то из нас, – сказала София. – Это ясно. О черт, а вдруг Робин? Он же любит и стихи, и песни, и всякие сказочные церемонии. И к тому же чокнутый, как шляпник.

– Да, но разве Робин умеет замораживать людей живьем?

– Ах, да. Черт, жаль. Это сделало бы его гораздо интереснее. – Она вздрогнула, но лицо у нее так и светилось. Я даже почувствовала какое-то извращенное удовольствие – в такой восторг ее привел рассказ о том, как я была на волосок от смерти.

– Так значит, я права? Они все умерли… как Женевьева?

– Говорят, что да.

– А мне ты и не подумала сказать?

– Я сама узнала только после смерти Хансы. А тут ты как раз вдруг объявилась на собрании, и я… не знала, что и думать. Наверное, ждала, что ты мне сама что-нибудь захочешь рассказать.

– Так ты правда думала… – Я вздохнула и откинула голову на спинку кресла. – Ну, если даже ты на меня подумала, тогда все остальные тем более.

– Некоторые. Может быть.

Я вспомнила Робина и все эти отчужденные лица на поминках. И шепот в залитой кровью ванной. «Трижды-Алиса…»

– Некоторые. Точно.

– Я с этим разберусь, – сказала она. – Скажу всем, что это не ты. Мне-то они поверят.

Я молча проглотила этот крошечный укол, мимолетное напоминание о том, что я там больше не своя. Я ведь сама решила уйти.

– Но кто же еще это может быть? Значит, кто-то еще умеет делать то же, что и я? И ему зачем-то нужны чьи-то… ну… части тела?

София пренебрежительно отмахнулась вилкой.

– Сказки – дело темное. Сама знаешь.

– Да, вот именно. Это похоже на сказку. Не просто зверства, а вот такие, необычные. Похоже, в городе объявился какой-нибудь ледяной король, который в сказке отрезал лодыжки своим женам.

– Лодыжки? – София провела пальцем по узору из кристалликов сахара – они рассыпались, как хвост кометы. – Ну и на кой ему такая куча лодыжек?

– Не знаю, – нетерпеливо ответила я. – И пока не выясню, не могу идти домой.

– Пока не выяснишь?..

– Да не про лодыжки, блин! – Я вытерла рот рукой, чувствуя, как нарастает досада. – Ты же видела сегодня то же, что и я? И тебе не страшно?

– Страшно? – Она произнесла это слово задумчиво, словно искала его в словаре. – Умереть, что ли? Нет, не страшно.

– Ну, для тебя все иначе. Ты же все равно не можешь… умереть.

– Да, я знаю, – сухо ответила она.

Я представила, как Финч где-то далеко вспоминает меня прежнюю, лучшую. Представила, как Элла спит на диване и ей снится домик у красных скал, где можно увидеть рукав галактики с заднего двора.

– Ты сказала, – осторожно начала я, – что я должна быть уверена.

– Не вздумай, – тут же перебила она.

– Соф. Я даже домой пойти не могу. Кто-то пытался убить меня и может попытаться снова. И я все время делаю ей больно. Маме. Раз за разом. Не нарочно, конечно, но какая разница? После всего этого, когда я все выясню, мне, наверное, придется уйти. На этот раз по-настоящему. Распрощаться с Сопредельем.

Она кивнула, и на мгновение мне даже показалось, что она понимает. Но тут же ее губы по-кошачьи изогнулись.

– Ты что, правда не понимаешь? Сопределье – это же не страна, это мы. Куда ни пойдешь – там и будет твое Сопределье.

Она вслух сказала о том, чего я боялась, и это меня разозлило.

– Я здесь выросла. Вся моя жизнь прошла здесь, все детство.

– А сколько жизней ты прожила в Сопределье? Не один десяток? Думаешь, ты особенная – только потому, что кто-то в этом мире тебя любит? Это еще ничего не значит.

– Именно это и значит, – огрызнулась я. – В этом и есть смысл существования всего этого мира, черт бы его побрал.

– Это не наш мир.

– Не твой.

Подошла официантка с кофейником, посмотрела на нас, склонившихся друг к другу через стол, и снова отошла.

– Ты сказала, что у меня есть выбор, – прошипела я. – Сказала, что мне самой решать.

– Верно. И ты решила.

– Я чуть не убила человека. А здесь это не шутки. Я видела мертвую девушку в ванне, замороженную. Изуродованную. Меня саму чуть не убили. Тебя не волнует, что я могла умереть? А я-то думала, ты моя подруга!

Она резким движением схватила меня за руку повыше кисти.

– Я и есть твоя подруга. Да, подруга, мать твою, и, между прочим, единственная. Свинья ты неблагодарная.

Я попыталась вырваться, но она стиснула мне руку еще крепче, так что у меня все кости выгнулись, словно прутики.

– Ты спрашивала, что я делаю всю ночь. А ты себя спроси, что мы все делаем. Дафна, Робин, Дженни и остальные – думаешь, сидим и размышляем, кто мы такие и как нам жить? Бегаем по дурацким грошовым подработкам, как ты? Тебе и в голову не приходит, что мы пользуемся своими возможностями, и живем на всю катушку, и веселимся, когда захотим, потому что можем? У нас нет матерей, нас никто не ждет дома с чайником свежего чая. Мы не жили здесь столько лет, у нас нет прошлого в этом мире – и будущего тоже нет.

Она наклонилась ко мне так близко, как только могла дотянуться через стол. Глаза у нее были бездонными – в них не было ничего, только пустота, пустота, пустота…

– Я никогда не стану старше ни на год. Смерть никогда не придет за мной. Я просто сгнию. Я уже чувствую, как эта гниль подступает ко мне. Начнет отсюда. – Она показала себе на лоб, потом на сердце. – Я вся почернею, а потом покроюсь зеленью. У меня ничего нет в жизни, только времени сколько хочешь, и все равно мне некогда метаться между двумя стульями и жалеть себя, бедняжку. У тебя есть столько всего, чего нет у нас, а тебе все мало и мало?

Я ничего не сказала, и она с отвращением откинулась назад. Цапнула нетронутую вафлю с моей тарелки и выскочила из кабинки.

– Спасибо за завтрак.

Я смотрела ей вслед. Я не могла шевельнуться, не могла придумать, что сказать. Сидела в режущем свете ламп, вдыхала запах картофельных оладий, кофе и горячего теста и вспоминала тот день, когда узнала ее историю. Узнала, что она бессмертна.

Мы лежали на траве в Проспект-парке, в зыбкой тени ниссы. Это был один из тех бесконечных вечеров поздней осени, дышащих то прохладой, то холодом, когда все вокруг уже на грани увядания, но еще не утратило яркости. И я была счастлива. Просто, непритязательно счастлива. Час за часом проплывали мимо, а я лежала рядом с Софией, моим первым настоящим другом, не считая Финча и разных временных подруг, с которыми меня связывал случай – соседство по квартире, обеденный перерыв в одно и то же время, общая потребность в защитном социальном прикрытии. Я чувствовала себя по-настоящему в своей тарелке.

– Собаки в колясках, – говорила София. – Свидания после телефонного знакомства. Купоны.

Она перечисляла «всякую земную хрень», которая казалась ей бессмысленной – просто чтобы меня рассмешить. Перевалив за второй десяток («Гамбургеры из автоматов! Какой смысл?»), она вдруг умолкла и молчала так долго, что я подумала – уснула. Но она заговорила снова.

– Я хочу тебе кое-что рассказать.

Голос у нее был таким серьезным, что я приподнялась и хотела сесть.

– Нет. Я буду рассказывать, а ты лежи.

Я снова легла. Я слышала, как ее пальцы перетирают в труху опавшие листья, как воет ветер, подражая шуму океана.

– Я хочу рассказать тебе свою сказку. О том времени, когда меня звали Ильза, и о той ночи, когда я влюбилась в Смерть.

Я смотрела вверх, на дрожащие листья, на просветы пасмурного неба между ними, и слушала.

18

Я родилась под несчастливой звездой. Так обо мне говорили в деревне, где я росла. Там жили все больше суровые старики и еще более суровые старухи, а зимы были такими скудными и голодными, что к весне у нас уже все кости сквозь кожу можно было пересчитать.

Не знаю, как ты, а я помню свою сказку во всех подробностях, с начала до конца. Понимаешь? Всю помню, такой, какой сплела ее Пряха – как мои братья умирали один за другим, а отца давно уже не было в живых, как мать старела у меня на глазах – ей еще и тридцати не исполнилось, а она уже сделалась старухой. Помню… все, что было потом.

Но я помню и другое. Всякие мелочи – те, без которых сказка не сказка. Как попала кролику прямо в глаз с первого выстрела, даже не целясь – а если бы целилась, наверняка промазала бы. Как я все время плакала. Как один брат рисовал мне красивые картинки, а потом сделал маленькую куколку, и я ее повсюду таскала с собой за голову из бобового стручка. Про это у твоей бабушки в сборнике точно не было, правда же?

Ладно, это неважно. Я-то хотела тебе про Смерть рассказать. Это такой хитрый ублюдок, скользкий, как масло, – он насмехался надо мной с тех самых пор, как я чуть-чуть подросла и стала понимать такие вещи. В первый раз я его увидела еще в детстве. Вообще-то не должна была, его же только умирающие видят. А он пришел не за мной, а за моим отцом. Но я видела его, ясно видела, а он заметил это и улизнул через черный ход. После этого он еще шесть раз приходил к нам в дом – забрал всех моих шестерых братьев, одного за другим, но у него никогда не хватало смелости показаться мне снова.

Были всякие хитрости, чтобы подловить его. Запутать, сбить с толку, отвести ему глаза – водой и землей, медью и деревом. Я все перепробовала, но без толку.

Так я все детство пыталась поймать Смерть, а он не стал ловить меня в ответ. Дождался, пока я вырасту и засобираюсь замуж, захочу иметь свою семью, достаток в доме, чтобы не пускать больше Смерть на порог. Но тот юноша, за которого я должна была выйти замуж, заболел, и я поняла, что Смерть вот-вот придет за ним. Этот старый злобный волк – так его назвала моя мама. Но я-то видела его, а она нет, и не знала, какой он на самом деле. У него была кожа цвета печеных каштанов, а глаза… как солнце с дождем, когда они приходят разом. Или как у кошки, если посмотреть немного сбоку – такой же чистый серебряный блеск. От этих глаз ничего не укроется, они и кожу с тебя снимут так ловко, что не заметишь, пока не истечешь кровью.

К тому времени я уже решила, что больше он у меня никого не отнимет. Пока я росла, мне все доставалось в последнюю очередь, после братьев, свою долю каждый раз приходилось с боем вырывать у шести голодных мальчишек. Но теперь я не собиралась отдавать этому бледноглазому своего мужа, с которым мы даже пожениться еще не успели.

Я пришла к постели моего нареченного с подношениями для Смерти: душой певчей птицы и песнями, под которые развеивают прах. Но сама же растоптала их ногой, назло этому ублюдку. Я решила, что его можно убить, как любого человека, и я это сделаю, если нужно.

И он появился. Он пришел за моим любимым, и я ждала его. Я готова была умереть, просто чтобы показать ему, что я не шучу, показать, что нельзя отбирать последнее у девушки, у которой больше ничего на свете не осталось.

Но он ничего и не взял – только мою руку. Взял и сжал. И я тут же забыла все на свете. Юношу, лежащего в постели. Запах болезни. Моего умершего отца, отнятых братьев, липкую воробьиную кровь на руках. Смерть провел меня прямо сквозь стену и перенес на другой конец света – во дворец, где умирал король. Я видела, как он отнял жизнь у короля: это был просто разноцветный лучик света. Взглянешь на этот лучик – и сразу ясно, что за человек был покойный и что за король.

Всю ночь мы странствовали по всему Сопределью и отнимали у людей жизни. Я видела, как тяжело было Смерти их нести, и поняла, что он не хозяин, а слуга. И, кажется, я немного влюбилась в него. В его жизнь: в свободу и долг.

К утру я была уже совсем другим человеком. Когда Смерть вернул меня домой, в мою убогую жизнь, он сказал, что юноша, которого я любила, не умрет. Что его жизнь – это подарок мне за то, что я в эту ночь была спутницей Смерти. Это было все равно что показать кому-то море, а потом оставить крупинку соли на память.

После той ночи я забыла своего любимого. Его звали Том, но я и имя его выбросила из памяти. Я все ждала, что Смерть вернется ко мне. Ходила за всеми больными, как чумная повозка, ждала несчастных случаев. Обычно в нашей деревне долго ждать не приходилось. Но теперь Смерть совсем не стал появляться. Всю зиму он обходил нашу деревню стороной.

Тогда я поняла, что он такой же упрямец, как я, и, значит, придется мне самой его искать. К тому времени я уже понимала, что на самом деле не люблю его, но мне хотелось, чтобы он тоже понял, что так нельзя. Нельзя показать девушке целый мир, подразнить, а потом рассчитывать, что она не станет гоняться за тобой, чтобы еще хоть разок увидеть его.

Я решила заманить Смерть в ловушку. А для приманки мне нужно было то, что он носил в этой своей фляжке на шее: жизни, которые он отнимал, разноцветные лучики.

В первый раз это вышло случайно. Я убила того, кто пытался убить меня. Нет, я не оправдываюсь. Я ни в чем оправдываться не собираюсь. Когда такая паршивая тусклая жизнь Смерть не привлекла, я решила попробовать еще раз. И еще. Если Смерть не хочет видеть меня своей спутницей, я стану ему соперницей.

Сначала я убивала только самых плохих людей. А потом мне стало все равно. Я могла убить кого угодно, если он мне чем-то не угодил, лицо чем-то не понравилось. Сам того не желая, Смерть показал мне, где прячется жизнь: в лице человека, прямо на самом виду. Ее можно схватить рукой, если знаешь как. Я ведь целую ночь смотрела, как Смерть это делает, а учусь я быстро. До него я вообще не видела лучей жизни, а потом уже глаз не могла от них отвести. Эти лучи могут рассказать тебе все: кто этот человек и что с ним будет дальше. Заслуживает ли он того, что я собираюсь с ним сделать, или нет.

В конце концов Смерть узнал, чем я занимаюсь. Могу поспорить, это его разозлило. Я до сих пор думаю об этом с удовольствием, хотя предупреждаю сразу: ничем хорошим эта история для меня не закончится.

Хотя и не все было плохо. Я повидала весь мир. Видела моря, горы, долины и все города, сколько их есть на свете. Но в городах я смотрела на жителей, а они почти все были такими же несчастными, как я, и я никак не могла осесть на одном месте. Начать другую жизнь. Наверное, это не только от меня зависело – Пряха за этим следила, но я уже сказала, что не оправдываюсь.

И вот как-то ночью я встретила маленького старичка, и он предложил мне кое-то – такое заманчивое, что я могла бы сразу догадаться: лучше бы мне утопить его вместе с его подарком на дне Сопредельного моря. Но я была в отчаянии. К тому времени у меня уже набралась полная фляжка украденных жизней, и я до смерти устала таскать на себе эту тяжесть. Теперь я иногда жалею, что эта усталость и впрямь меня не добила.

Старик показал мне путь в страну Смерти: дал выпить что-то такое, отчего все вокруг сделалось серым, и в этой туманной пустоте ясно рисовалось только одно: длинная золотая нить. Совсем рядом со мной, прямо под пальцами. И я пошла за этой нитью, перебирая руками, и спустилась под воду, прямо в страну Смерти. Прошла по его холодным окаменелым лесам, мимо озер с застывшим огнем. Жизни, висевшие у меня на шее, шептались о чем-то, будто знали, что Смерть рядом и теперь он наконец-то подарит им покой.

Я вошла в его отвратительный дворец без страха. Ну ладно, почти без страха. Конечно же, это была ловушка. Все, кого я убила за свою жизнь, ждали меня в чертогах Смерти. Я думала, они пришли, чтобы убить меня саму. А когда я увидела, как Смерть смотрит на меня – как на пустое место, как будто моя жизнь, потраченная на то, чтобы найти его, ничего не стоила, – я, пожалуй, и не прочь была умереть.

Но Смерть хотел сам назначить цену, которую я должна заплатить. Он не дал им убить меня.

Вместо этого он отнял у меня кое-что. Такую мелочь, что, казалось бы, и жалеть не стоит. Отнял то, что скрывается за лучом жизни: мою смерть. Идеальное наказание, правда? Кто же знал, что Смерть окажется поэтом?

Жизнь – вот все, что мне осталось, только какой от нее прок?

19

Я сидела одна в ночном кафе и совершенно не представляла, куда же мне теперь идти.

Я дочитала свою книгу до конца. Заказала тост и съела, когда остатки роскошного завтрака Софии унесли. Выпила кофе, надеясь, что он поможет продержаться без сна. Когда дальше тянуть было уже нельзя, я поднялась из-за стола, оставив побольше чаевых за то, что просидела здесь столько часов.

Воздух на улице был мягким, синевато-серым, и птицы уже пробовали голоса. Я сжимала в кармане свой перочинный нож и смотрела на проезжающие мимо редкие машины. На мужчину на велосипеде с радиоприемником на руле, из которого разлетались звуки литавр. На женщину в форме уборщицы с тяжелой сумкой на плече. На автобусной остановке через дорогу, прислонившись к грязной пластиковой стенке, сидела девочка в худи и разглядывала собственные ноги. Я долго смотрела на нее, но она так и не подняла глаз.

И все это время я ломала голову над задачкой: куда пойти, когда идти некуда?

Если ты из Сопределья, то путь один – в отель «Ад».

Может быть, это была и не самая лучшая идея сейчас – идти туда, где Дафна и вся наша кровавая братия, но я подумала: лучше уж держаться рядом с ними, чем без конца гадать, где они. А может, я ни о чем не думала, просто страшно устала.

На этот раз в лобби было пусто. Никто не сидел за стойкой, никто не подошел, когда я позвонила в колокольчик. Я нетерпеливо ждала. Плечо оттягивал рюкзак, собранный вчера. Над стойкой висела доска с ключами – ключей больше, чем пустых мест. Когда и через несколько минут никто не появился, я выбрала номер 549 – три первые цифры Эллиного телефона – и поднялась на пятый этаж.

Если бы я попала в этот номер, когда мне было восемь лет, сразу после того как прочитала «Маленькую принцессу», мне бы здесь, пожалуй, понравилось. Казалось, что он намного выше, чем на самом деле, – ни дать ни взять чердак под самым навесом крыши. Или голубиное гнездо. Стены за десятки лет закоптились от дыма, пожелтели, как зубы курильщика, и на одной из них висела единственная картина, крошечная, как маковое зернышко: выразительный портрет загорающей русалки с волосами, выведенными в несколько слоев мастихином.

Здесь же стояло обитое тканью кресло, комод и письменный стол с Библией, засунутой под высохший от старости номер TV Guide. Кровать была бугристой, а о ванной лучше не говорить. Я мысленно сделала пометку: надо бы обзавестись салфетками Clorox. Поставила на полочку у раковины зубную пасту и пенку для умывания и выпила полную кружку воды. Вода на вкус вроде бы не должна была отличаться от той, что дома, но почему-то отличалась.

Не придумав, чем бы еще заняться, я легла и стала смотреть в окно. С кровати был виден серый фасад жилого дома на другой стороне улицы и кусочек неба. Где-то кто-то слушал музыку, но откуда доносятся басы, понять было невозможно. Я смутно вспомнила, что мне сегодня на работу, хотя и трудно было поверить, что какая-то часть моей жизни осталась прежней. Казалось, что я не в нескольких милях от дома, а гораздо дальше.

Часов в восемь я задремала и проснулась, судорожно глотая ртом воздух. Сон был как глубокая вода – такие сны, незапоминающиеся и тяжелые, часто снятся в отелях. Кто-то говорил со мной. Голос все еще звенел в ушах, но слов я вспомнить не могла.

Перед тем как уйти из Бруклина, я отправила Элле сообщение, что я жива, и отключила телефон. Теперь включила его, чтобы узнать время, и он сразу завибрировал – на экране одно за другим всплывали уведомления, которые я читать не хотела. Я нашла на Google Maps ближайший пристойный отель и отправила Элле ссылку:

«Поживу пока здесь. Это ненадолго. Я в безопасности. Прости. Люблю тебя».

Через несколько секунд после того, как сообщение ушло, телефон зазвонил. Я прижала его к груди и ждала, пока он вибрировал у самого сердца. Наконец это прекратилось, и пришло сообщение.

«Иди домой».

Я снова выключила телефон.

Было уже начало четвертого, через час мне нужно было быть на работе. Я спустилась в лобби, решив, что не мешало бы перекусить где-нибудь, прежде чем отправляться в книжный магазин.

Феликс уже сидел за стойкой. Он увидел меня и жестом подозвал к себе.

– Привет, – сказала я. – Надо было тебе сказать, я взяла…

– Номер 549? – Глаза у него были абсолютно пустыми. Ничего не выражали.

– А… Ну да. Тебя не было, вот я и…

– Ничего страшного. Дафна меня предупредила, что ты придешь.

Я нахмурилась. Я ведь только сегодня утром решила поселиться здесь. И не говорила никому, даже Софии.

– Дафна сказала, что я приду? Ты уверен?

Он записал мое имя и номер в красной книге с кожаной обложкой, делая вид, что слишком занят и не слышит моих слов.

– Кстати, проверь свой почтовый ящик. Кажется, для тебя что-то есть.

Я не успела еще сообразить, что делаю, а мои пальцы уже ухватили его за рукав.

– Мне письмо?

Феликс резко стряхнул мою руку.

– Полегче, ледяная королева! – рявкнул он. В глазах у него что-то вспыхнуло: не то злость, не то испуг. Он дернул подбородком в направлении лифта: – Почта там.

Арка слева от лифта вела в коридор, освещенный одной-единственной лампочкой в оранжевом абажуре, и по обеим его стенам пчелиными сотами висели деревянные почтовые ящики. Я прошла к ящику номер 549. В нем лежал тяжелый конверт цвета слоновой кости, без адреса. Я развернула сложенный втрое листок и стоя прочитала.

«Дорогая Алиса,

я волей-неволей смотрю на эти письма как на записи в дневнике – я ведь не знаю, читаешь ли ты их или я пишу их только для себя. Когда-то я ходил к психологу, и она заставляла меня вести дневник, только она хотела, чтобы я каждую неделю приносил его ей и читал вслух. Правда, в том дневнике у меня были в основном фанфики по Dragon Age. Тебе я такого писать не буду.

Лучше расскажу тебе, о чем все время думаю. Когда я был маленьким, мама заставляла меня молиться, и я всегда просил Бога сделать так, чтобы волшебство было в жизни. И когда загадывал желания на падающие звезды, или глядел на часы в 11:11, или дул на одуванчик, я всегда мысленно говорил: пускай волшебство бывает в жизни. Но с тех пор, как я узнал, что оно и правда бывает, я больше не загадываю желаний. Не молюсь. Я могу чего-то хотеть, но загадывать мне нечего. Не знаю, что об этом и думать. Не знаю даже, понятно ли объяснил. Я сейчас много думаю об этом, потому что мир становится все больше, гораздо больше, чем я думал, даже когда загадывал желания. “Мир” – это просто эвфемизм, конечно. Я только недавно понял, что повидал уже почти столько же миров, сколько штатов в США. Мой отец пришел бы в бешенство. Он всегда вел себя так, как будто за пределами Нью-Йорка жизни нет. Я и ему тоже написал бы, но не знаю, с чего начать. Лучше уж писать тебе. Мне нравится воображать, что я говорю с тобой. Нравится представлять, как ты делаешь гримасу, будто хочешь сказать: “некогда мне тут с твоими глупостями!”. У тебя такое хорошее лицо, когда ты это делаешь. У тебя вообще всегда хорошее лицо. Ну вот, меня уже заносит.

Наверное, надо рассказать тебе еще кое-что. О том, где я сейчас, и почему, и чем занимаюсь.

Я ушел из Сопределья. Я тебе уже говорил? Трудно вспомнить, о чем я писал, а о чем только думал. Я ведь теперь все время мысленно разговариваю с тобой. Когда ложусь спать и когда просыпаюсь.

Я потерял счет дням, но, кажется, минуло уже месяца два с тех пор, как ты ушла. В моем воображении ты сейчас в Нью-Йорке и у вас там май. Ты сидишь в парке Вашингтон-сквер, ешь мороженое из тележки, а одета так, как в тот раз, когда я увидел тебя в Центральном парке – те же джинсы с дырами на коленях, та же полосатая рубашка. А мои письма ты суешь в книги вместо закладок.

Я хочу, чтобы ты знала: что бы я там ни обещал, я все равно напишу тебе снова».

Долго я не видела ничего вокруг себя, кроме этого письма, и не слышала ничего, кроме собственного дыхания.

Месяца два. Пока дни текли за днями по эту сторону пропасти, в Сопределье прошло всего два месяца. Финч смотрел на меня сквозь легкую дымку каких-то шестидесяти дней, а здесь за это время пролетело почти два года.

Я еще долго пряталась в прохладном коридоре, повторяя про себя слова письма его голосом. Не знаю, правда, хорошо ли я его запомнила. Как работает это волшебство? Может быть, я тоже могу ему как-нибудь написать? Я перевернула письмо на чистую сторону, достала из сумки ручку и прижала лист к облупившейся стене.

Что бы я написала, если бы была уверена, что он прочтет?

«Я тебя простила.

А ты тоже меня простил?

Я тоже все время мысленно говорю с тобой».

Может быть, я бы начала с того, на чем мы остановились в прошлый раз. Он всегда в основном говорил сам. Для меня заводить разговор было как по минному полю ходить. Я слишком много времени провела с людьми, которые прощали мне грех неразговорчивости. С Эллой, которая любит меня несмотря ни на что. С Софией, которая живет по тайным законам другого мира. С Эдгаром, который сам настолько эксцентричен, что просто не замечает отклонения от нормы, даже если оно выскочит из какого-нибудь редкого первого издания и цапнет его за палец.

А Финч был совсем другим. Нам было кое-что нужно друг от друга, мы друг друга использовали. Он казался достаточно уравновешенным, чтобы опереться на него, когда я осталась совсем одна после исчезновения Эллы. Сама я думала, что злоупотребляю его добротой и любознательностью, ну, и его влюбленностью, однако на самом деле отношения между нами были более сложными. Когда я узнала, что он тоже использовал меня ради волшебства – что я была ему нужна из-за моей близости к волшебству, способности втянуть его в водоворот миров Алтеи, который снаружи выглядел гораздо красивее, чем внутри, – я готова была захлопнуть перед ним дверь.

Но он попал под действие злых чар и погиб.

То есть я так думала. А потом он каким-то непостижимым образом ожил и вытащил меня, яростно отбивающуюся (даже царапающуюся, если я правильно помню), из моей сказки. У меня почти не было времени на то, чтобы поблагодарить его. На то, чтобы его новый образ успел уложиться в голове поверх старого. Мой Финч так и остался для меня чем-то средним между худеньким беспокойным мальчишкой-старшеклассником, которого я знала давно, и покрытым шрамами сильным мужчиной с твердым взглядом, которого видела только мельком.

Новый Финч казался таким взрослым. Таким цельным. Но я готова поспорить – это была просто его новая броня.

Вот что я ему напишу. Знать бы только, как передать письмо.

«Я всегда знала, что волшебство бывает в жизни. Может быть, и не очень честно об этом говорить сейчас, но все же думаю, что знала. Просто не называла его так. Мне казалось, что волшебство не бывает добрым – разве только в книжках. Волшебство было врагом – это из-за него мама то и дело плакала, это оно не давало нам покоя по ночам. Да и днем тоже. Это из-за него мне было так трудно успокоиться, если я разозлюсь.

Я как-то подсчитала, сколько штатов успела повидать – кажется, тридцать один. В каких-то я видела только бензоколонки. А в каких-то и смотреть больше нечего.

Я тоже когда-то писала фанфики. Если ты меня найдешь, дам тебе почитатья тебе расскажу, о чем. Если ты меня найдешь, я тебе расскажу все, что захочешь».

20

Дженет хотела сначала встретиться с Иолантой. А Ингрид вообще идти отказывалась. Она была не похожа на Дженет – пришлую, чужачку, бродяжку по натуре. Ее корни уходили глубоко в почву этого мира, в самое его ядро, пусть даже теперь это ядро превращалось в дым.

– Мы не знаем, куда ведет эта дверь в таверне, – жестко сказал Финч. – Но если оттуда пахнет тем, к чему вы хотите вернуться, – это довольно прозрачный намек на опасность, согласны?

– Да, спасибо, я тоже в свое время сказки читала, – огрызнулась Дженет. – И, раз уж мы заговорили о сделках с дьяволом, – кто она, эта твоя девушка, что явилась неизвестно откуда и готова спасти нам жизнь?

– Странница, – ответил Финч, хотя и понимал, что сильно упрощает. – Она хочет денег и полагает, что я могу ей в этом помочь.

– Странница! Нет, вы только послушайте его! Да ты знаешь ли, о чем говоришь? Мы что тут, по-твоему, в игрушки играем? – Обычное хладнокровие Дженет таяло вместе с Сопредельем. Впервые в жизни Финч опасался, что так и не сумеет ее убедить и она никуда не пойдет.

– С этой дверью в таверне что-то неладно, – почти выкрикнул он. До сих пор он не признавался себе в этом до конца, но это была правда. Что-то в ней было фальшивое, скользкое. Даже эта уютная хоббитская округлость казалась злой насмешкой.

– Значит, варианты у нас такие, – проговорил он, уже негромко и спокойно. – Или мы остаемся и надеемся, что Пряха все исправит. Или решаемся рискнуть и тогда уходим завтра утром. Но в эту дверь никто из нас не пойдет.

В эту ночь Финч почти не спал. Да и никто из них не спал. Финч слышал в темноте приглушенные голоса Дженет и Ингрид за стеной. Они сами, без него, решат, остаться или уйти, ему остается только ждать. Его скудные пожитки были уже сложены, и все таинственные сокровища Сопределья тоже. Больше делать было нечего. Наконец беспокойство выгнало его из дома.

Уже брезжило утро, когда за спиной у него скрипнула дверь. Дженет все приставала к Ингрид, чтобы та сделала что-нибудь с этим скрипом. Она уселась рядом с Финчем – уже в джинсах и рубашке с открытым воротом, в коротком пальто. Все это было памятью о земной жизни, с которой она распростилась уже не один десяток лет назад.

Дорожный костюм. Страх, сжимавший сердце Финча, понемногу схлынул. Они сидели рядом и смотрели, как свет вокруг становится синим, потом фиолетовым, а потом рассыпается серебром сосновой хвои. Сопределье с его немеркнущей красотой всегда оставалось Сопредельем.

Перед самым рассветом они втроем обошли владения Ингрид и Дженет. Ингрид открыла ворота в козий загончик, наклонилась, сорвала цветок со сложенными чашкой лепестками и воткнула его Дженет в волосы. Путь к таверне в этот раз был непрямым: пришлось огибать огромные провалы в земле, расходящиеся лучами во все стороны. Иоланта уже стояла у дверей, вся в черном, включая черный плащ с медной строчкой на шее, и водила большим пальцем по пустому циферблату своих карманных часов.

Для начала она заставила Финча показать все, что тот унес из заброшенных сказок.

– Господи Иисусе, – пробормотала Дженет. – Целый арсенал.

У Иоланты загорелись глаза, когда она перебирала маленькие сокровища, выхваченные из зияющих ран Сопределья. Финч с гордостью смотрел, как она вертит в руках то одну вещицу, то другую, как встряхивает, поднеся к уху, грецкий орех, как взвешивает на ладони желтое крапчатое яйцо. Наконец она взяла кинжал.

– Ну, здравствуй, – сказала она ему. – С тобой все будет гораздо проще.

Это был пожелтевший костяной клинок, покрытый пятнами от старости, – Финч прихватил его в красивом трехэтажном особняке в городе, где когда-то жила Ханса. На рукояти были вырезаны слова на каком-то незнакомом ему языке. Иоланта сбросила плащ с одного плеча и остановилась.

– Чуть не забыла – я же обещала тебе. – Из внутреннего кармана она достала две маленькие книжечки. Они были в кожаных зеленых обложках того же оттенка, что и переплет «Историй Сопредельных земель», и с таким же золотым тиснением. «ПАСПОРТ» – было написано на них, а под надписью – безошибочно узнаваемый силуэт цветка Сопределья.

«Алиса», – тут же подумал Финч. Точно такой же цветок был вытатуирован у нее на руке. Воспоминание кольнуло, словно вышивальная игла.

Дженет буквально выхватила паспорта у Иоланты из рук. Финч видел, что ее изголодавшийся мозг уже заработал.

– Как они действуют?

– Дверь. – Иоланта указала на таверну. – Когда будете проходить, держите их так, чтобы касались кожи, тогда попадете туда, куда вам нужно. Я бы на вашем месте взялась за руки. Крепко.

– А если войти в дверь без паспорта? – мрачно спросила Ингрид. – Что будет?

– Трудно сказать, – ответила Иоланта. – Но я бы не стала испытывать судьбу.

– А как же Эллери? – Дженет обняла его. – Ты можешь гарантировать, что он будет в безопасности?

– Нет. – Иоланта смягчила свой ответ улыбкой. – Но я могу гарантировать, что ему не будет скучно. Этого достаточно?

Дженет холодно взглянула на нее, а затем повернулась к Финчу. Потрогала свежую ссадину у него под глазом и уже заживающую – под губой. Осторожно взяла его за подбородок, глядя на тонкую полоску старого шрама на горле.

– Ты этого хочешь. – Это прозвучало просто, без вопросительных интонаций.

Финч уже отвык открыто думать о том, чего он хочет. Горький опыт научил его быть осторожным в своих желаниях, и с тех пор он старался не желать слишком многого. Не замахиваться на что-то грандиозное – просто спасти одну-единственную девушку.

И этого оказалось достаточно, чтобы разрушить целый мир.

– Я хочу посмотреть, что будет дальше. – Кажется, это была самая осторожная формулировка. Он почувствовал на себе взгляд Иоланты и сказал себе, что ему нечего стыдиться. Обнял Дженет одной рукой, а другую протянул Ингрид.

Если их больше не будет в Сопределье, можно и ему уйти отсюда. Если другой мир будет ждать его и Алиса будет свободна, теперь, когда он уже впитал в себя такую упорядоченную и такую непредсказуемую магию этих земель, можно их покинуть. Проститься и идти дальше.

И тогда, нашептывал внутренний голос, Пряхе до него уже не добраться. Он будет наконец свободен от страха, который все время держит его за горло, от ощущения, что ее месть вот-вот настигнет его и раздавит.

– Ищи правильные двери, – сказала ему Дженет. – Ну, может, иногда и неправильные тоже.

Она склонила голову набок и провела ему под глазами кончиками пальцев.

– Когда мы встретимся снова – только небу известно где, – ты мне все расскажешь. И если этой девушке можно доверять, мы скажем вам обоим спасибо за то, что спасли нам жизнь.

Плечо Иоланты уже было обнажено. Легко и небрежно она взяла в левую руку костяной нож. Слегка подбросила, чтобы ухватить половчее, и резким движением, будто чеснок крошила, сделала три надреза чуть выше локтя.

Дженет резко втянула воздух сквозь зубы, а Ингрид попятилась и что-то пробормотала вполголоса. Из порезов ключом хлынула кровь и заструилась красными ручейками по загорелой коже Иоланты. Она подошла к стене таверны и пальцем, обмокнутым в кровь, провела полосу между двумя бревнами.

– Хватит пялиться, – сказала она через минуту. – Мешаете.

Нарисованные Иолантой линии были бледными – она тянула кровавую полосу долго, до тех пор, пока палец оставлял хоть какой-то след. Только когда линия протянулась у нее над головой, Финч понял, что это.

Она рисовала дверь. Дверь… кровь… костяной кинжал… Финчу была знакома эта сказка. Он читал ее в «Историях Сопредельных земель».

Если Иоланта и ослабела от потери крови, это можно было угадать лишь по тому, как она на миг прислонилась к стене, прежде чем достать из сумки прямоугольный кусок ткани.

– Перевяжи мне руку, а?

Финч перевязал, поморщившись, когда стягивал концы.

– А теперь… – Иоланта внимательно посмотрела на кинжал, на слова, бегущие по рукоятке, и стала читать их вслух. Звуки были ясными и далекими; они взмывали высоко в небо, и бросались вниз, как морские чайки, и долго висели в воздухе, прежде чем отлететь прочь.

Кровавые полосы на стене дрогнули, словно тень, и сделались очертаниями настоящей двери. Сквозь щели в ней струился тусклый свет.

Иоланта подняла голову, встряхнула плащ и на мгновение сделалась очень серьезной.

– Готов?

21

Проспав первую ночь в «Аду», я проснулась рано утром от того, что незнакомый голос что-то шептал мне на ухо.

Девичий голос.

Грубый, как оштукатуренная стена, но и нежный при этом. Я еще разбирала слова, кажется, даже могла бы запомнить…

Но тут я проснулась окончательно, и голос пропал. Я вспомнила, как вчера вынырнула из дремоты – в тот раз у меня тоже было такое чувство, будто кто-то со мной говорил. И я задумалась.

Но ненадолго – мне было о чем подумать и без этого. Прежде всего я перечитала последнее письмо Финча. Два раза. Но потом и это выбросила из головы: над этой загадкой можно биться весь день, а сейчас не до того. Нужно было выяснить, у кого из обитателей Сопределья ледяные руки и пристрастие к расчлененке.

В голове прозвучал голос Софии: «На себя посмотри, Нэнси Дрю». На самом деле она никогда бы так не сказала, потому что никогда не слышала о Нэнси Дрю. Очевидно, голос был все-таки мой собственный. Наверное, надо было позвонить Софии – поговорить о вчерашнем, и Элле – попросить прощения. Я не сделала ни того ни другого.

Я решила, что должна узнать, что случилось с Хансой. Она была единственной из тех четверых, кого я хоть немного знала, и, если уж искать логику в действиях убийцы, смерть Хансы вернее всего могла подсказать разгадку.

Но при одной мысли о том, чтобы разыскивать ее родителей и что-то вынюхивать, мне стало тошно. Хуже того – они ведь могут подумать, что это я ее убила. Хоть София и обещала очистить мое доброе имя – как знать, сколько времени это займет и кто ей поверит, а кто нет. Да и станет ли она мне помогать после вчерашнего?

Когда мысли потеряли резкость и начали путаться, я надела чистую футболку и отправилась пить кофе и завтракать. Гуляла, пока не нашла открытую пиццерию, потом съела на ходу большой кусок резиновой «Маргариты», оглядываясь вокруг в поисках источника кофеина. Была уже половина восьмого, пригородные пассажиры потянулись из метро. Среди тысячи разных лиц мне бросилось в глаза одно – лицо девочки. На ней были темные очки и худи, она сидела рядом с каким-то бездомным на краешке одеяла, на расстоянии вытянутой руки от его собаки. Непонятно было, кто они друг другу, во всяком случае, она в его сторону не смотрела.

Что-то в ней было очень знакомое. С минуту я вглядывалась в ее лицо, пытаясь вспомнить, где же я могла ее видеть. И наконец сообразила: это же она ждала на автобусной остановке напротив кафе прошлой ночью. А накануне вечером была в Центральном парке. Стояла в сторонке и наблюдала за мной.

– Привет, – проговорила я негромко, почти про себя. Двинулась к ней, но близко подойти не успела. Стоило мне сделать первый шаг, как девочка тут же вскочила и бросилась наутек.

– Эй! Подожди! – Я пробежала несколько шагов и остановилась. Она уже была в целом квартале от меня и стремительно, как гончая, летела дальше, лавируя в толпе.

Сердце у меня колотилось как бешеное, но в голове прояснилось. Ну и пусть бежит – я ведь знаю, кто она. И знаю, где ее искать.

Не так уж много детей выбиралось в этот мир из Сопределья. Одной из них была Ханса. Другой – Дженни, девочка с кукольным личиком и острыми, загнутыми внутрь клычками. И еще – Трио.

В Сопределье они носили другое имя: Служители серебряного кинжала. Красная, Белая и Черная. Но здесь все их называли просто Трио. В сущности, они были никакие не девочки – это была просто форма, которую они приняли. Странно, что я встретила только одну из них, а не всех вместе, но ведь и времена сейчас странные.

Я знала о них только то, рассказала София: что в Сопределье они служили своему собственному божеству, а здесь нашли путь к христианскому Богу, хоть я и сомневалась, что их любовь к нему найдет какой-то отклик. Они вечно ошивались в церкви в Мидтауне и появлялись среди нас обычно для того, чтобы передать сообщение – какое-нибудь туманное пророчество. Из тех, к которым не прислушаться – себе дороже. Я подождала немного, но девочка не возвращалась. Никто другой, похуже, тоже не появился, и тогда я направилась туда, где рассчитывала ее найти.

Таймс-сквер с утра выглядела непривычно чистой. На гигантских билбордах вокруг беззвучно мелькали видеоролики, на углу Сорок четвертой и Бродвея собралась компания туристов. Я направилась к обшарпанному каменному зданию с большим розовым окном – его внушительный фасад наполовину скрывался за строительными лесами. Это была церковь – красивая, непохожая на другие, спрятавшаяся среди безликих отелей и непомерно дорогих закусочных. Из расписания у входа было ясно, что к утренней молитве я уже опоздала, но я толкнула дверь, и она открылась.

Элла никогда не водила меня в церкви, и было время, когда они меня зачаровывали. Не верилось, что туда можно свободно войти, так они были похожи на какие-нибудь музеи или замки.

За дверью было прохладно и все затянуто дымкой от ладана. Дальше начинался огромный, сверкающий, широко распахнутый проход, открывающий вид на все церковные красоты: ряды полированных скамеек, Богоматерь в укромном уголке, мозаичные арки, филигранные ширмы и резные деревянные фигуры, изображавшие, должно быть, святых, хотя я с такой же легкостью могла бы увидеть в них Зеленого Человека, Лесного царя или Короля мая. Святые глядели на меня суровыми глазами, отблески витражных окон рассыпались по полу матово поблескивающими драгоценными камнями, и я начала понимать, почему бывшие персонажи находили утешение здесь, где все дышало древними сказками.

В церкви было несколько туристов – они зажигали свечи, делали украдкой снимки и рядом с мраморно-золотым алтарем походили на лилипутов. Никого похожего на Трио. Я медленно двинулась дальше, а в голове слабо, но все отчетливее отдавалось: «тук-тук-тук»…

Наконец я поняла, что это: стук каблуков по дереву. Окинула взглядом скамьи и увидела, что они не совсем пусты: слева выглядывали три головы. Головы были в капюшонах: красном, белом и черном. Должно быть, одна из девочек постукивала ногой по скамейке, как… в общем, как нормальный скучающий ребенок в церкви. Я была в нескольких рядах от них, когда стук прекратился, и три головы разом повернулись ко мне с каким-то щелчком, как у Камазотца ^[5].

– Привет, – сказала девочка в красном.

– Трижды-Алиса, – сказала девочка в черном.

Девочка в белом ничего не сказала, но явно что-то подумала. Показала молочные зубы в улыбке, от которой я вся похолодела, как эти освященные камни кругом.

Я вглядывалась в лица девочек, пытаясь сообразить, которая же из них за мной следила. Та, что в красном, решила я. Только худи сменила.

– Привет, – проговорила я, с некоторым трудом переводя дыхание. – Ты, кажется, хотела мне что-то передать.

Красная с Черной чуть подались вперед и переглянулись. Белая все так же неотрывно смотрела на меня.

– Так что же?

– Можешь спрашивать нас о чем угодно. – Красная.

– И мы, может быть, ответим. А может быть, и нет. – Черная.

Белая опять ничего не сказала, но в ответ на ее молчание две другие кивнули и рассмеялись.

– Это и есть сообщение? – Я проскользнула на скамью впереди и села задом наперед, повернувшись к девочкам. Лица у них были жуткими, как на пакетах с овсянкой, – очевидно, именно так, в представлении иллюстратора, должен выглядеть здоровый ребенок. Должно быть, здоровые дети когда-то напугали его до полусмерти.

Красная вгляделась мне в лицо.

– Ты чего-то боишься.

– Все чего-то боятся.

Она улыбнулась чуточку злорадно.

– У тебя больше причин бояться, чем у других.

– Допустим. Это как-то связано с убийствами?

– Со смертями, ты хочешь сказать, – уточнила Красная.

Черная склонила голову.

– Мы преклоняемся перед их жертвой.

– Какая еще жертва? Я говорю об убийствах. О четырех выходцах из Сопределья, которых убили.

– Большие перемены требуют больших жертв.

– И сказки меняются в зависимости от того, кто их рассказывает.

Я ощутила во рту металлический привкус.

– Не говори загадками, ладно?

Все трое подняли вверх левые ладони, словно давали клятву. Говорили только Красная и Черная.

– Никаких загадок. Ты говоришь, что это убийства.

– А мы говорим, что они сами решили умереть и знали, за что умирали.

– И получили за это щедрую награду в лучшем мире.

Я ухватилась за эти слова Красной.

– Лучший мир? И что это за мир?

– Царствие Небесное, – добродетельным голоском ответила она.

В разговор вступила Черная:

– Если только они туда попали. Мы молимся за вас всех, не только за себя.

– Спасибо, – сухо ответила я. – Выходит, вы променяли Пряху на Бога?

– Пряха никогда с нами не разговаривала. А Бог разговаривает.

– Вот как? И что же он вам говорит?

Черная пожала плечами.

– Он – повсюду. В зелени и золоте. В синем и коричневом. В красном, белом и черном.

– Он пожертвовал частью себя, так же как Женевьева. Так же, как Ханса.

Когда имена мертвых звучали из их уст, мне делалось не по себе.

– Убийство – не жертва. Они не хотели умирать. Если вы называете это жертвой – получается, что они отдали жизнь во имя чего-то.

Красная повернулась к Черной.

– Эта девушка воображает, что все знает.

– А сама знает еще меньше, чем другие.

Красная снова взглянула на меня.

– Ты разве не знаешь историю Святого Алексия? Он отрезал от себя куски плоти, чтобы питать врата между Небом и Землей – чтобы они были всегда открыты для его рода. Отрезал, пока не упал замертво и его кровь не стала рекой. И его жена приплыла по этой реке к своей божественной награде.

– Это все неправда, – сказала я, хотя и не знала, правда или нет. От этих святых всего можно ожидать.

– Нам больше нечего тебе сказать, дитя.

– Дитя?

– Нам больше нечего сказать, – повторила Красная. – Ты спрашивала, мы отвечали. Если не хочешь слушать, не беспокой нас больше.

– Давайте не будем больше за нее молиться, – шепнула Черная.

Мне было что на это ответить, но тут к нам торопливо подошел какой-то человек с изможденным лицом, в волочащейся по полу рясе. Он негромко хлопнул в ладоши, глядя мимо меня.

– Вам сюда нельзя. Сколько раз вам говорить – дети без взрослых в церковь не допускаются.

И тут та, что в белом, подала голос – нежный и легкий, как колокольчик. Она смотрела не на мужчину, а куда-то вверх, словно воображала себя Жанной д’Арк.

– Истинно говорю вам: если не обратитесь и не будете как дети, никогда не войдете в Царство Небесное. – Она взглянула мужчине прямо в глаза и проговорила тише: – Никогда-никогда. Никогда.

Стих ли из Священного Писания подействовал на мужчину или ее жуткое лицо, но он опасливо попятился.

– Ладно, ты это… – И, не договорив, отошел к алтарю.

– Наш тебе совет, – сказала Красная, поворачиваясь ко мне.

– Слушай, когда старшие говорят, – сказала Черная.

Белая перевела взгляд на меня, и я затаила дыхание.

– И помни, что любая история – это история о призраках, – сказала она. Протянула руку и прижала холодную ладошку к моей груди. Ногти у нее были выкрашены ярко-розовым лаком. – Если ищешь ответы – ищи своих призраков.

Нарисованные глаза святых смотрели мне вслед. Зажженные свечи гасли на моем пути. Интересно, подумала я, что произойдет, если я обмакну пальцы в святую воду.

Перед тем как открыть дверь, я оглянулась на три темных бусинки голов над скамьей.

Четыре. На мгновение мне показалось, что я видела четвертую голову. Потом сзади открылась дверь, в нее хлынуло солнце, я моргнула, и видение пропало.

22

Что же Финч ожидал найти за той дверью?

Рынок гоблинов. Лес между двумя мирами. Подземное царство огня и дыма.

Но только не это. Несколько мучительных секунд они летели вниз сквозь ледяной туман. Затем тело стукнулось о пыльный камень, твердый даже сквозь жесткие заплаты на коленях джинсов. Финч был уверен, что висит вниз головой, как паук, цепляясь за паутину, но потом мир перевернулся и принял нормальное положение. Иоланта уже стояла и отряхивала с себя пыль. Финч медленно поднялся на ноги.

Они стояли в каком-то обветшалом дворе, среди растрескавшихся колонн, под пустым серым небом. Нет, пожалуй, двор – неподходящее слово, недостаточно старинное. Это была агора – огромная, древняя и пустынная. Финч не мог сказать, ночь сейчас или день и вообще имеют ли эти слова здесь какое-то значение. Колонны торчали на одинаковом расстоянии друг от друга вдоль широких каменных улиц, круто поднимавшихся вверх к раскрошенным зубцам города.

Это был мертвый мир. Финч, как ему казалось, уже понимал, что это значит, – ему ведь пришлось наблюдать за распадом Сопределья. Но нет – то был истекающий кровью мир, все еще полный жизни, ярости и звезд – живых, наделенных разумом, не желавших смириться с неизбежным падением.

Он не понимал, как выглядит смерть – труп из камня, ветра, пыли и всех бесчисленных миллионов частиц, спящих непробудным сном под пустынным небом. Все это давило на него невообразимой тяжестью.

Рука Иоланты дружески легла ему на плечо. Ее спокойствие и легкий напевный голос были как спасательный круг.

– Страшно, да? Здесь долго без укрытия нельзя – все это быстро проникает под кожу. В голову. Но пока есть возможность, смотри вокруг – мало кому удается поглядеть на ископаемый мир.

Финч сумел наконец выговорить:

– Что здесь случилось?

Иоланта поворачивалась на месте, по очереди вглядываясь в каждую дорогу. Та, что была справа от Финча, должно быть, чем-то привлекла ее, и она зашагала к ней. Где-то далеко-далеко – хотя в этом фантастическом плоском городе трудно было точно определить расстояние – над ними возвышался дворец. Его высокие серые башни уходили прямо в небо.

– Паразит, вот что случилось, – пояснила она. – А теперь иди за мной и помалкивай, не трать силы. Дорога длинная.

Город казался далеким, пока они внезапно не очутились прямо в нем, среди осыпающихся стен, магазинов и домов. Они шли молча, но в голове у Финча словно огонь полыхал. На крыше здания, окна которого смотрели словно огромные черные глаза, возвышался какой-то каменный символ, напоминавший руку с отрубленным большим пальцем. Явно какой-то давно заброшенный храм. Был момент, когда Финч вроде бы заметил какой-то мимолетный признак жизни – в глазах что-то зарябило, будто свет вспыхнул вдалеке, – но Иоланта, кажется, ничего такого не видела, и тогда он тоже стал сомневаться, не почудилось ли ему.

Возвышавшийся над городом дворец был опоясан широким мощеным кольцом, похожим на какую-то серую растрескавшуюся мозаику. Они подошли к арочным железным дверям. Там Иоланта опять взглянула на пустой циферблат своих часов, потом убрала их и достала из сумки ключ – бронзовый, нелепо-огромный, прямо как из «Алисы в Стране Чудес».

– Отмычка, – сказала она.

– Да кто ты, черт тебя возьми? – удивился Финч.

Она подняла на него глаза, словно хотела понять, не шутит ли он. Он не шутил.

– Ты только сейчас об этом спрашиваешь?

Лицо у нее было наполовину в тени, а наполовину залито тусклым светом. Сейчас, ступая в своем плаще по этой мертвой земле, она больше походила на уроженку планеты Просперо ^[6], чем на жалкую бродяжку, какой он ее считал до сих пор.

– Я странница, – сказала она. – Выжившая. А прежде всего – я человек, который затащил тебя в этот серый зачуханный мирок и вытащит из него. Доволен?

– Пока да.

– Вот и хорошо. А теперь держись поближе, сейчас будет темно.

Она открыла дверь своим диковинным ключом, и они проскользнули за дверь. До сих пор Финч даже не замечал, как свистит в ушах надоедливый ветер, пока они не вошли и свист не исчез. В голове тут же прояснилось.

Иоланта легко двигалась в темноте. На спине ее плаща тоже были металлические швы. Финч шел за их слабым блеском. Они пересекли анфиладу смежных комнат, напоминавшую по строению сороконожку, потом длинный коридор и неожиданно вышли в залитый тусклым серым светом атриум со сплошными окнами. В воздухе наконец-то повеяло чем-то знакомым.

Книги. Убаюкивающий запах бумаги, кожи, пыли и старости – и больше ничего: ни плесени, ни подмокшей бумаги, ни гнили, как можно было ожидать. Они стояли в библиотеке.

Финч бросился к полкам. Они тянулись вверх, вверх, чередуясь с окнами, в которых были видны фрагменты башен. Столько книг сразу он не видел с тех пор, как оказался в Сопределье. У Дженет была небольшая подборка пожелтевших книжек, которую она берегла как зеницу ока, а у беженцев – крошечная библиотечка, куда собрали все, что нашлось у бывших землян: «Грозовой перевал», «Иди, вещай с горы», «Трещина во времени» в турецком переводе, – томиков пятьдесят, не больше. Эти битком набитые полки тянули его к себе, словно луна. Он едва услышал Иолантино негромкое «Осторожно!», уже схватив первую попавшуюся книгу.

Пока он не к ней прикоснулся, она была серой, как и вся комната, но, взяв ее в руки, он увидел, что переплет у нее светло-голубой и с обеих сторон на нем вытиснен сложный паутинный узор. В паутине запутались крошечные женские фигурки, и у всех был такой вид, словно им грозит какая-то опасность: воздетые кверху руки, запрокинутые головы, прикрытый ладонями рот. Все до единой были похожи на Фэй Рэй ^[7]. Это было довольно жутко, и Финч даже помедлил, прежде чем открыть книгу.

Страница была испещрена очень черными, тесно жмущимися друг к другу незнакомыми буквами. Прочитать их Финч не мог, но сразу почувствовал, как из них рвется наружу повествование: они хотели, чтобы их прочитали. Хотели рассказать ему историю. Финч смотрел на страницу как на взбаламученную воду: вот рябь постепенно разглаживается и наконец становится видно, что лежит на дне.

Мало-помалу на текст словно навели резкость, и он оказался поучительной историей. Это была сказка о серебряных ножницах и красных фруктах, о зеленых листьях и темной земле, о девушках – злодейках и жертвах злодейства. Волшебная сказка, насколько он мог понять.

Он вглядывался в книгу как в толщу воды, пока не услышал вкрадчивое щелканье ножниц, не ощутил во рту сладкий привкус отравленных фруктов, а на голове – венок из листьев, прохладных и влажных, будто их сорвали сразу после дождя, и…

– Эй, будет! – Над ним стояла Иоланта и держала в руках книгу – уже захлопнутую. Финч заморгал, пытаясь припомнить, как же он оказался на коленях. – Это не та книга, которую мы ищем.

Финч вздохнул поглубже, чтобы прийти в себя.

– Что это было? Что за черт?..

– Я нарочно позволила тебе сделать это один раз, – невозмутимо сказала Иоланта. – Чтобы ты больше этого не делал.

Каталог помещался между двумя винтовыми лестницами. Иоланта выдвинула один из самых нижних ящиков, с минуту листала, а потом выпрямилась с карточкой в руке. Книга, которая была ей нужна, стояла наверху, двумя секциями выше, и она велела Финчу достать ее. Он вскочил на прочную деревянную стремянку, отделанную металлом – не стремянка, а влажная мечта. Сверху полки выглядели совсем иначе: книги сделались разной толщины и формата и вспыхнули яркими цветами, как в какой-нибудь оптической иллюзии.

– Стоп! – скомандовала Иоланта, когда Финч добрался до второй секции. Книга, за которой она его послала, обрела в его руках вес и плотность. Она была похожа на карманное издание Библии: миллион страниц толщиной с луковую шелуху. Финч сунул книгу под мышку и спустился со стремянки.

– А теперь что? – спросил он, слегка запыхавшись. Иоланта вновь закатала рукава. Финч обеспокоился – как бы она не стала резать вторую руку.

– Теперь я покажу тебе менее кровавый способ пройти через дверь.

– Господи, – выдохнул Финч. – Неужели все эти книги – двери?

– Любая книга – дверь.

– Ну да, конечно, но… обычно все-таки не в буквальном смысле. Ты это уже делала когда-нибудь? Заходила в эти книги?

Странное выражение мелькнуло на лице Иоланты – острое, колкое, будто солнечный луч на карманном зеркальце.

– Я вышла из одной из этих книг.

В легких у Финча словно зашипели пузырьки газа. Он и раньше подозревал, что она не с Земли, но совсем другое дело – услышать это от нее самой. Пожалуй, у этой девушки с косами цвета льда и страстью к путешествиям тайн еще больше, чем у него самого.

– Из какой?

Она поднялась на несколько ступенек, наклонилась и ткнула пальцем в пустое место между двумя книгами.

– Вот из этой.

– И куда же она подевалась?

Иоланта все еще стояла, отвернув лицо.

– Взяли почитать.

– Извини?.. – тихо переспросил Финч. Она не отозвалась, и он спросил снова: – Чья это была библиотека? Что вообще здесь было?

– Она принадлежала одному магу. Очень могущественному.

– И все эти книги… все эти миры… были его?

– Ее. Только один мир был ее – был и есть.

– И есть? Так она жива? И кто же она?

– Тсс. Иди сюда.

Иоланта спустилась вниз и протянула руку. Финч взял ее. Свободной рукой Иоланта раскрыла книгу и начала читать.

Теперь это были совсем другие слова, не те стремительные, крылатые, что открыли нарисованную кровью дверь из Сопределья. Эти были тягучими, сладкими. Они завораживали. Финч хотел увидеть тот момент, когда дверь откроется, но веки закрылись сами собой.

– И не открывай, – сказала Иоланта. Ее голос дрожал в ухе Финча, словно солнечный луч в воде. Ее пальцы в его руке сжались, они вместе шагнули вперед и оказались в чем-то, похожем на облако – Финч сразу вспомнил, как в детстве, глядя на облака в иллюминатор самолета, представлял, каково там, внутри. Облако было мягким, податливым и сладко пахло деревом, как сигарная коробка. Затем воздух сделался легким, дымным и прохладным.

Когда Финч открыл глаза, они стояли прямо на вымощенной камнями улице, а прямоугольник дверного проема висел в воздухе у них за спиной.

23

Когда я вышла из церкви, солнце уже поднялось и жара давила тяжестью, словно невидимая рука. Туристы и пассажиры в деловых костюмах с расплывающимися пятнами пота двигались как лунатики. Перед глазами у меня то и дело мелькали голые руки, животы и пятки, у женщин между ключицами поблескивали струйки пота. Этот блеск как-то смешался у меня в голове с дымом благовоний, со скорбными глазами Богоматери, с горящими свечами, похожими на огоньки жизни. И со словами Трио: эти смерти – не убийства, а мученичество.

Мученичество во имя чего?

Я отошла в тенек и вызвала такси: не было сил плестись пешком двадцать кварталов под палящим солнцем или проталкиваться сквозь утреннюю толпу на Таймс-сквер.

Через несколько минут подъехал черный седан, и женщина-водитель высунула голову из окна.

Ослепшая от солнца и неожиданно голодная, я обессилено рухнула на заднее сиденье.

Может быть, дело все-таки не в мученичестве: меня ведь тоже чуть не убили, а я свою жизнь в жертву приносить не собиралась. Девочка в белом посоветовала мне искать своих призраков. Может быть, в этом и была суть. Но что это значит? Я вздохнула: мне не терпелось остаться поскорее одной в своей комнате, хотелось ледяной воды и в душ. Я легла головой на сиденье.

И услышала щелчок блокировки дверей. Подняла голову.

– Что вы де…

– Заткнись, – рявкнула водительница. – Ни слова больше, пока я не разрешу. И руки подними – крест-накрест на плечи, чтобы я их видела.

Лицо ее, маячившее в зеркальце заднего вида, было злющим, как у феи Морганы, мясистым и круглым. Голова упиралась в потолок машины, и вообще вся она была огромной. Конечно, она была из Сопределья, но я пока не паниковала. Это точно не она напала на меня в метро. В основном я ругала себя за то, что залезла в машину не глядя.

– Слушай, чего ты хочешь?

– Сказано тебе… Эй! – Она нажала на гудок и длинно выругалась: прямо перед машиной выскочила стайка пешеходов в майках на лямках, с сумками из магазина «Дисней».

– Это же Мидтаун, – огрызнулась я. – Чего ты ожидала?

– Заткнись.

В ее голосе звенела такая концентрированная ярость, что я умолкла. Попыталась незаметно протянуть руку к телефону, но она резко затормозила, сверкнула на меня злобным взглядом, и я убрала руку. Поток машин то останавливался, то снова начинал двигаться – мимо сетевых магазинов, рекламы «Нетфликс», людей в костюмах Анны и Эльзы, и все это было настолько сюрреалистично, что я даже не боялась, пока водительница не въехала в гараж. Проскочила мимо пустой кабинки охранника, понеслась все вверх и вверх, кругами, в полутьме, и поворачивала каждый раз так резко, что я нервно впивалась ногтями в кожу. Наконец мы вылетели на солнце. После темноты оно сверкало на хромированных крыльях автомобиля и перламутровой отделке так ярко, что слепило глаза, и я не сразу увидела мужчину.

Он сидел на капоте припаркованной машины и держал в руке темный металлический гаечный ключ.

Я сразу подумала – надо бы тоже вооружиться, если удастся.

«Как холодно, – думала я, чувствуя, как идет кругом голова. Зажмурила глаза и еще крепче прижала пальцы к ключицам. – Холодно, холодно…»

Женщина распахнула дверь, схватила меня за руку, за футболку, выволокла из машины и швырнула на пол. Блестящие чешуйки покрытия врезались мне в ладони и в голые колени, когда я оперлась на них, пытаясь встать. Женщина снова схватила меня – за шиворот, как котенка, и силой поставила на колени. Я почувствовала: вот оно, начинается – жжение в горле, ледяная боль в глазах. Мужчина стоял передо мной с гаечным ключом через плечо, в черных ботинках, словно приросших к полу. Он был мне знаком. Смуглое лицо, одет во все зеленое. Я видела его раньше на собраниях, даже слышала, как он говорил о своей дочери, но до сих пор не догадывалась сопоставить факты. Ледяной холод тут же растаял и испарился. Я прижала ладони к полу, надеясь умиротворить этих двоих.

– Вы родители Хансы, да?

Рука на моей шее сжалась крепче и затрясла меня так, что искры из глаз посыпались.

– Послушайте, – выдохнула я, – я же ничего не делала, я…

Женщина подхватила меня под мышки и рывком подняла на ноги, как марионетку. Затем отошла к мужчине и встала рядом, возвышаясь над ним на целую голову. Он стиснул в кулаке гаечный ключ, а она вскинула руки – так, как вскидывают оружие, словно они были так же смертоносны, как и мои. Я готова была поверить, что так оно и есть.

– Скажи мне в глаза, что это не ты убила мою дочь.

Я взглянула в ее яростные голубые глаза, готовясь все отрицать. Наши взгляды встретились, ее глаза уставились в мои зрачки, и я почувствовала, как в мозгу что-то щелкнуло. Гипнотическим рывком меня швырнуло в какой-то водоворот и стремительно втянуло в прохладный голубой коридор – точно такого же цвета, как ее глаза. Теперь ее голос звучал прямо у меня в голове.

«Скажи мне, что это не ты убила мою дочь».

Я не могла отвести взгляд, не могла ни моргнуть, ни пошевелиться – только губы двигались.

– Я не убивала Хансу. Я ее пальцем не трогала.

Пауза была долгой, и все это время я куда-то проваливалась. Или, может быть, висела в бесконечном световом туннеле. Тело было теплым и невесомым, его со всех сторон окутывал покой, и только снаружи скреблась паника. Затем что-то рвануло меня за пупок, выволокло из этой чистой синевы и швырнуло, липкую от пота и шепотом чертыхающуюся, на четвереньки, обратно на крышу манхэттенского гаража.

– Вы что?! – почти заорала я.

Мужчина, уже опустивший гаечный ключ, смотрел бесстрастно. А женщина, с еще более разъяренным видом, чем прежде, склонилась надо мной.

– Если не ты ее убила, то кто?

Она горячо дышала мне в лицо.

– Это я и пытаюсь выяснить!

– Гляди, если соврешь, узнаю. Хочешь, чтобы я узнала, что ты соврала?

– Нет, нет! – Я вскинула руку и попятилась. – Я не вру. Те, кто это сделал, хотят меня подставить. Они пытались…

«Убить меня тоже» – хотела сказать я. Но вдруг засомневалась. Если тот, кто это сделал, пытался меня подставить, зачем же тогда ему меня убивать? В каком из двух предположений у меня ошибка?

– Что пытались? – переспросила женщина, вплотную приблизив свое лицо к моему.

– Они пытаются… что-то сделать, – ответила я, на ходу меняя тему. – Зачем бы им иначе отрезать части тела?

Полные яркие губы женщины сделались совсем бескровными. Мужчина у нее за спиной переминался с ноги на ногу.

– Ты выяснишь, кто это сделал, – проговорила женщина. Это был не вопрос, а приказ. – А когда выяснишь, больше ничего делать не будешь – сразу придешь ко мне.

Я заставила себя взглянуть ей прямо в лицо.

– Если сначала вы сделаете для меня кое-что.

– Торговаться вздумала?

– Просто у меня есть один вопрос. Если вы ответите на него… Я просто хочу знать… – Я сглотнула, пытаясь подобрать слова, которые не разозлили бы ее еще больше. – Какой была Ханса перед самым концом?

– Перед самым концом? – Женщина бросила на меня злой взгляд. – Любопытной она была. Веселой. Чудной. Счастливой. Она была ребенком.

Я кивнула, но не могла сформулировать вопрос, на который мне больше всего хотелось получить ответ: неужели Ханса и вправду сама выбрала мученическую смерть? И если так, то ради чего?

– Но не перед самым концом, – впервые заговорил мужчина. Голос у него был мягким. Только когда женщина повернулась к нему, в этом голосе чуть слышно зазвенела сталь. – Ты сама знаешь, что это правда.

– Перед самым концом она часто злилась. – Мужчина перевел взгляд на меня. – Не хотела больше лгать о том, кто она и что она. Не понимала, почему мы должны лгать.

Я наконец собралась с духом.

– А не могло такого быть, что она… сама так решила? Что это было частью какого-то плана, даже если она сама этого не понимала?

Женщина вся напряглась, как тигрица перед прыжком. Я не осмеливалась на нее взглянуть. Но мужчина, кажется, задумался, взвешивая мои слова.

– Наша дочь не хотела кончать с собой, – осторожно сказал он. – Она бы никогда, никогда этого не сделала. Но… Может быть, тот, кто лишил ее жизни, толкнул ее на это обманом. В тот последний день рядом с ее телом мы нашли собранную сумку. Всякие пустяки – печенье, книжки, монеты. Кажется, она собиралась отправиться в путешествие. Возможно, она верила, что смерть – лишь первый этап в этом путешествии. Ведь в Сопределье смерть – это еще не конец. Как жаль, что мы не объяснили ей как следует, что здесь все иначе.

Мужчина сунул руку в карман, и я вздрогнула. Но он вынул всего лишь обыкновенный компас. Вложил его мне в ладонь и поспешно убрал руку, словно хотел поскорее избавиться от него.

– Возьми, – сказал он. – Если ты действительно хочешь выяснить, кто это сделал, возьми его. Он всегда указывал Хансе правильный путь, только один раз это не помогло. Может быть, он тебе пригодится.

24

Дверь, через которую они вышли, несколько секунд еще висела в воздухе. Финч еще видел сквозь нее слабый свет только что покинутого мира, казавшийся еще более тусклым по контрасту. Затем свет мигнул и пропал, будто светлячок.

Финч обернулся, и на какой-то безумный миг ему показалось, что они снова в Сопределье. Но это место имело более ветхий, потрепанный вид, не такой средневеково-уютный – скорее, в нем ощущалось что-то диккенсовское. Они с Иолантой стояли уже на другом перекрестке, шестиугольной площади, куда сбегались вымощенные щебенкой улицы, а вокруг сияли освещенные окна. Небо было предвечернего цвета, и после мертвого мира можно было с облегчением вдохнуть кухонные ароматы, запах ветра и даже мутных стоячих луж среди камней.

Иоланта тоже вздохнула так, словно сбросила с себя тяжкий груз.

– Наконец-то выбрались. Как ты, ничего?

Финч молча кивнул. Он сам не знал, как он. Может быть, он все-таки не создан для таких путешествий, когда не успеешь ступить на землю одного мира – и уже переносишься в другой.

Оттащив его подальше с дороги, хотя весь транспортный поток состоял из одного мужчины на странном трехколесном велосипеде, даже не взглянувшего на них из-под полей шляпы, Иоланта сбросила с себя плащ. Свернула его в комок, такой тугой, что Финч сразу вспомнил о ее морском прошлом, и засунула в сумку. Поверх черных джинсов и черной футболки с пятнами отбеливателя, из-под которой торчали черные лямки лифчика, натянула черное платье с высоким воротом. Оно зашуршало и ловко село на ее широкие бедра.

– Камуфляж, – сказала она.

Финч взглянул на свои залатанные джинсы и синюю футболку из «Хейнс» ^[8], не без труда выигранную когда-то у Льва в винт «Египетская крыса». На кроссовки – уже скорее из скотча, чем из ткани. И кожа у него была коричнево-смуглой – среди беженцев Сопределья дело обычное, но в городе, видом и запахом напоминающем сцену из «Больших надежд», это могло кого-то насторожить.

– Да все нормально, – успокоила Иоланта. – Здесь к путешественникам привыкли. Считай, что ты в портовом городе. Но леди все-таки должны придерживаться определенных правил.

На слове «леди» Иоланта нырнула, как поплавок, присев в книксене – он мог бы показаться насмешливым, если бы не был таким глубоким и идеальным по исполнению.

«Да кто ты, черт тебя возьми?» – снова спросил Финч, но на этот раз только мысленно. Решил выждать пока.

Одевшись соответствующим (непонятно чему) образом, Иоланта повела Финча по самой широкой дороге. Она, впрочем, все равно оказалась настолько узкой, что Финч подумал – похоже, в этом мире улицы на автомобили не рассчитаны. Чем дольше они шли, тем больше попадалось навстречу пешеходов и открытых лавок, где продавали еду, одежду, инструменты и игрушки. Поначалу Финч вглядывался в лица прохожих, но все это была разношерстная и равнодушная толпа, и вскоре он переключил внимание на витрины.

– Не глазей так, – резко одернула его Иоланта. – Заставят что-нибудь купить.

– У меня с собой ровно ноль долларов, – ответил Финч, хотя это была неправда. В кошельке у него все еще лежали сорок семь американских долларов и тридцать восемь центов – он не решился их выбросить из суеверия.

Иоланта бросила на него взгляд:

– Им не деньги твои нужны.

Иоланта шагала по улице стремительно, не оглядываясь по сторонам. Финч боялся потерять ее или напроситься на излишнее внимание торговцев, а потому старался не отставать, но по пути что-нибудь то и дело останавливало на себе взгляд. Витрина, вся увешанная маленькими, мутноватыми картинками с изображениями русалок. Еще одна витрина, затянутая невесомой паутинкой, а в ней – украшения в форме насекомых. Голубые глаза мужчины, продающего жестянки с чаем, – он уже потянулся к Финчу с улыбкой, и тот поспешно отошел. В нише между двумя магазинчиками разыгрывалось перед пыльным занавесом кукольное представление. Две деревянные марионетки на одной крестовине дергались на фоне декорации с изображением знакомого города. У куклы-девочки была шапка светлых волос, у мальчика – темное облако. Они вдвоем держали в руках зеленую книгу, на обложке которой мелкими золотыми буковками было вытиснено заглавие.

– Погоди, – попросил Финч и замедлил шаг, но Иоланта схватила его за руку и уволокла в сгущающуюся толпу.

– Будешь останавливаться, тебя заставят что-нибудь купить.

Они пошли дальше, мимо все более навязчивых продавцов с их товарами – сваленными грудой на прилавке балетными туфельками и шишковатыми фруктами, мимо витрины с телефонами (и на подставках, и с вращающимися дисками, и «принцессы», и смартфоны), на которую Финч волей-неволей оглянулся, и наконец остановились у магазинчика, мимо которого сам Финч прошел бы, не заметив. Витрина у него была из матового стекла, штора плотно задернута. Иоланта постучала в дверь, заговорщицки подмигнув Финчу. Как будто они тут шутки шутят. Как будто он тоже в курсе, где они и кого сейчас увидят. Он сжал пальцы на ремне своей сумки, собранной в Сопределье одни неполные сутки и два мира назад.

Дверь им открыла настоящая живая баба-яга – с молочно-нефритовыми глазами, с торчащими вперед, как у Джорджа Вашингтона, зубами и дубленой кожей стареющей французской кинозвезды. Ростом она была с воробья, но двигалась прямо как линкор: неторопливо, решительно, держась рукой за поясницу.

– Ты-ы, – недовольно протянула она, глядя на Иоланту. – Явилась незнамо откуда, приволокла незнамо кого, торговать незнамо чем. Стерва ты бесстыжая.

– Привет, бабушка Джун, – преспокойно ответила Иоланта. – Знаю-знаю, меня долго не было, ты уж тут меня похоронила, да, я ужасный ребенок, могла бы и написать – но вот она я. Ты меня простишь?

Женщина пренебрежительно махнула рукой.

– А это смотря что ты мне принесла. Заходите давайте, не топчитесь у дверей, не то сейчас весь рынок слетится на свежих покупателей.

– Она что, правда твоя бабушка? – вполголоса спросил Финч.

– Да ты что, нет, конечно. Ты смотри, спиной к ней не поворачивайся – она у тебя живо все золото выудит, если решит, что это ей с рук сойдет.

Дверь за ними захлопнулась со зловещим щелчком, и Финч заморгал от неожиданной темноты. Впрочем, полной темноты не было – был красноватый полумрак, как в кузнице или у дракона в брюхе. Это была не то лавка древностей, не то магазин подержанных товаров с сильным уклоном в эзотерику. Он был весь завален какими-то тонкими металлическими инструментами, телефонами с открытыми микросхемами и всевозможными резными деревянными штуковинами, вызывавшими подозрения, что где-то в тайном отделении у них прячется клинок.

– Ну ладно. – Бабушка Джун юркнула за прилавок, зажгла лампу, и все трое оказались в кругу яркого белого света. – Что вы мне принесли?

Иоланта представила Финча с таким видом, будто срывала драпировку со статуи.

– Утильщик, только что из Сопределья.

– Из Сопределья? Утильщик? Да что там сейчас собирать-то? – Старуха потерла щетинистый подбородок. – И поделом ей, скажи, а? Ну, нечего тут краснеть. Давай показывай, что там у тебя. Мне не привыкать.

Финч сунул руку в сумку, вытащил первое, что подвернулось, – подзорную трубу из дома Хансы – и выложил на прилавок.

Бабушка Джун так и ахнула. Рука у нее дернулась, чтобы схватить трубу, но замерла в воздухе. Наконец она осторожно взяла вещицу и поставила на ладонь, будто на весы.

– Ну как? Угодила я тебе? – Глаза Иоланты лукаво щурились.

Джун будто не слышала.

– Видала я семя, прежде чем оно стало цветком. Видала младенца, прежде чем он обратился в прах. А вот такого еще не встречала.

– А что это? – спросил Финч, борясь с желанием выхватить у нее трубу. Еще неизвестно, стоит ли ее продавать.

Женщина протянула трубу ему.

– А ты погляди в нее.

Финч уже глядел, еще в Сопределье, но теперь попробовал снова.

– Ничего. – Он медленно покрутил ее в пальцах. – Даже не увеличивает.

Джун снова взяла трубу, тронула какое-то невидимое колесико, и труба вдруг раздвинулась: в ней открылась еще одна секция

– Теперь смотри.

Финч послушно поднес к глазу окуляр и ахнул. Ему сразу вспомнилось, как он впервые погрузился под воду, когда плавал с родителями на Сейшельских островах. Только что перед ним была скучная поверхность воды, и вдруг – удивительный мир разноцветных рыб и таинственного рассеянного света.

– Почему я это вижу? – спросил он. – И что я вижу?

– Прошлое, – проговорила Джун легким, переливчатым голосом. – Может, вчерашний день, может, прошлый год, а может, то, что было десять лет назад.

– Еще раньше, – сказал Финч. Перед ним была девочка с глазами будто из матового стекла. Она бродила по той же самой лавке, но и лавка выглядела иначе – светлее, опрятнее, повсюду разные вещицы, которым и названия не придумаешь. Девочке было лет четырнадцать, она была легкой, как стрекоза, с кожей цвета гречишного меда. Она уселась на заставленный всякой всячиной прилавок и повернулась к Финчу. И тут же пригвоздила его к месту своими светло-зелеными глазами. Ему словно ледышку за шиворот бросили, и он тут же опустил руку с трубой.

– Ну? – нетерпеливо спросила Джун. – Что видел?

– Девочку. Очень красивую, с такими же глазами, как у тебя. И, кажется, она тоже меня видела.

– Так это же я и была! – воскликнула Джун. – То-то я сразу подумала – лицо у тебя знакомое. Хороша я была, а? Всем на горе, а особенно себе самой.

– Есть и еще кое-что, – сказала она, снова забрала у него трубу и выдвинула третью секцию. – Будущее. – Она прищурилась. – Гляди, если хочешь, только уж что увидишь, держи при себе. Я уже старая, мне и так нетрудно угадать, что меня ждет.

Финч потянулся было к трубе, но покачал головой.

– Поверю тебе на слово.

– Вот и умница. Одна эта труба уже стоит немало, но давай-ка посмотрим, что у тебя там еще.

Следующие час или два были полны чудес и открытий. Иоланта сидела по-турецки на полу и ухмылялась, глядя, как старая лавочница показывает Финчу, на что способны его сокровища.

Она велела ему уколоть палец хрупкой золотой иголкой, найденной в полуразрушенной башне, и рассмеялась над его испугом, когда иголка облетела вокруг и соткала рубашку прямо у него на спине. Детский башмачок оказался оберегом – приносил здоровье ребенку, который его наденет. Зеркальце, если его потереть, показывало, как сейчас выглядит твоя настоящая любовь. У Финча дрогнуло сердце, и он сунул зеркальце старухе обратно, не глядя. Тогда Иоланта тоже протянула руку, чтобы взглянуть, но бабушка Джун выхватила у нее вещицу:

– А тебе нельзя. Тем более здесь.

Иоланта поджала губы и тут же принужденно рассмеялась. Финч отметил про себя эту странность.

Увидев орех, старуха только головой покачала.

– Так сразу и не скажешь. Может, там платье из звезд, а может, плащ из пепла. Или белый кот. Или просто орех как орех.

Она осторожно взяла серебряную ручку, постучала пальцем по кончику. Стала писать, и слова таяли на бумаге – не успевала она дописать следующее слово, как предыдущее уже исчезало. Джун хлопнула в ладоши.

– О, это вещица ценная. Генеральская ручка.

– Что?

Она прекрасно понимала, что он ничего не знает, но нарочно выжидала, чтобы он спросил.

– Генералы пишут такими ручками донесения своему королю или королеве – можно не бояться, что перехватят. Ею можно написать кому угодно о чем угодно, и письмо само найдет адресата и никогда не попадет в чужие руки. И следов никаких не останется. Конечно, чаще всего так условливаются о свиданиях, или любовники в разлуке друг другу пишут. – Она ухмыльнулась, увидев его лицо. – Так-так! Кто-то другой мог бы подумать, что я только что убедила молодого человека оставить эту вещь себе.

Он пожал плечами («А что ты мне сделаешь?») и положил ручку в карман.

– Заранее не угадаешь, когда выпадет случай назначить свидание.

– Мудрые слова, – сказала Джун. – Теперь смотри сюда: вот этими весами моряки штормы отводят. Бывает, что и сами топятся потом от несчастной любви, а все-таки вызвать русалку – самый верный способ усмирить опасные волны…

Плату за свои сокровища Финч получил пачками зеленой бумаги, тонкой, будто папиросная.

– Что это?

– Мы это называем – золото фей, – пояснила бабушка Джун. – Старая шутка. В любом мире они превратятся в ту валюту, которая там в ходу. И храниться будут до тех пор, пока не пройдут семь раз через семь пар рук.

– То есть… после того как их подержат в руках сорок девять человек, они снова превратятся в кусочки зеленой бумаги?

– Верно. Тогда на твой след уже никто не выйдет.

– Да, но как же тот, сорок девятый?

– Ты лучше за пятидесятого переживай. Или предпочитаешь, чтобы я с тобой местной валютой расплатилась?

Иоланта с силой пихнула его локтем, и он молча забрал «золото фей».

Когда они уже собирались уходить, бабушка Джун схватила узловатыми пальцами Иолантины часы с пустым циферблатом.

– А это? Не хочешь продать?

Иоланта вырвала у нее из рук часы и сунула за пазуху.

– Не сегодня, бабушка, – сказала она, и голос у нее был твердым, как железо.

Финч про себя решил, что к часам тоже стоит приглядеться.

Когда они вышли за дверь, его сумка с сокровищами была пуста, так и не проданный грецкий орех лежал в кармане куртки, а генеральская ручка – в нагрудном кармане новой рубашки, которую только что сшила ему золотая игла. Хорошая вышла рубашка. Немного пиратского вида, зато мягкая. Финча охватило чувство, какое бывало в школе в первый день занятий – чувство неизбежности. Очевидно, сейчас они с Иолантой поделят деньги и расстанутся. Он задумался – может быть, в какой-то из тех книг в серой библиотеке найдется история, которая перенесет его обратно на Землю? Но готов ли он наконец ее открыть?

Однако, когда они вышли на улицу, Иоланта ничего не сказала. Была уже ночь, небо усыпали незнакомые звезды, половина лавочек уже закрылась. Окна все еще светились, и вид у них был еще более зловещим, чем до появления звезд.

Финч не стал их разглядывать. Ему было не до того. Карман оттягивала генеральская ручка, теплая даже через ткань рубашки. Он чувствовал ее тяжесть – это была тяжесть невысказанных слов.

Мысленно он уже писал свое письмо.

25

«Иди домой».

Это было последнее сообщение от Эллы перед тем, как я отключила телефон. Да мне и самой хотелось домой, очень хотелось. Хотелось распахнуть ударом ноги заедающую дверь, нащупать пальцами вмятины на безобразных керамических кружках ручной работы, из которых мы всегда пили йогурт. Хотелось увидеть корону Эллиных волос под лампой в гостиной – за высоким подлокотником дивана не видно, что она читает, пока ближе не подойдешь. Хотелось, чтобы она перелистала книгу, нашла те страницы, что заложила уголками, и прочитала мне вслух свои любимые строчки. Хотелось вернуться к привычной домашней жизни, теплой и мягкой, как разогретый воск.

Вместо этого я плелась на дрожащих ногах к гаражному лифту, и все тело у меня стонало, как будто его прокрутили в стиральной машине. На ходу я набирала сообщение для Софии.

«Если ты все еще намерена очистить мое доброе имя, поторопись. Родители Хансы только что угрожали убить меня гаечным ключом».

Это выглядело несколько мрачнее, чем я рассчитывала, и я добавила:

«Кстати, извини. Хреново, когда твоя лучшая подруга оказывается такой сволочью, да?»

«Нет, правда – извини».

Но она так и не ответила. Когда я вошла в лобби отеля, Феликса за стойкой уже не было – его сменила женщина с розовыми волосами, которую я до сих пор не видела. Даже брови и ресницы у нее были цвета жвачки. Она напоминала торт в витрине кондитерской – только такой торт, который сам может укусить. Когда она заметила меня, скучающее выражение ее лица сменилось настороженным. В руке у нее был телефон, и я не сомневалась, что она меня фотографирует. Уже стоя перед закрывающейся дверью лифта, я бросила на нее злобный взгляд.

В лифте у меня заложило уши. Пока он полз вверх, давление поднималось, а когда двери открылись, резко покатилось вниз, как яйцо со стола. Я постаралась поскорее стереть из памяти и боль, и странное ощущение, возникшее, пока давление нарастало – как будто я вот-вот что-то услышу. Как будто, если прислушаться как следует, до меня долетят слова.

Коридор был пуст, как всегда, и я вдруг задумалась о том, кто же спит за этими дверями. Кто там читает, или смотрит в стену, или ждет чего-то невероятного? Страшно ли им? Злятся ли они? Пытаются ли они тоже выяснить правду?

У себя в номере, перед тем как идти в душ, я на всякий случай заглянула под кровать и в шкаф – хватит с меня на сегодня одного суда Линча. Душ был такой холодный, что у меня перехватило дыхание, но когда я вышла, то увидела, что все зеркало запотело. Я замерла, все еще стоя одной ногой в душевой кабинке: на затуманенном стекле большими, острыми, будто сложенными из зубочисток буквами было выведено: ТЫ НЕ СЛУШАЕШЬ.

Несколько секунд я смотрела на эту надпись, а потом вся разом покрылась гусиной кожей – даже больно стало. Ударившись локтем, я рванула с крючка полотенце, обмоталась им и выскочила из ванной. Натянула одежду прямо на мокрое тело (удивительно мерзкое ощущение) и со всех ног бросилась в лобби.

Та розоволосая, что меня фотографировала, все еще сидела за стойкой. Когда я подошла, она взглянула на меня с некоторой опаской, но и с любопытством.

– Привет. В этом отеле есть призраки?

Напряжение с ее лица пропало.

– Да. Конечно, есть.

– А чьи это призраки?

Теперь взгляд у нее стал насмешливо-недоверчивым.

– Как чьи? Наши же. Из Сопределья. Ты что, думаешь, здесь только живые селятся?

Да, бывшие персонажи приводили с собой призраков. По большей части в переносном смысле: воспоминания о тех, кто не сумел сюда добраться или отказался уходить. Отголоски наших сказок, память обо всем, что мы сделали или не сделали, когда Пряха еще держала нас в руках.

Но были среди этих призраков и настоящие.

Уж чего-чего, а их в сказках хватало. Убитые братья, наказанные родители, целые полчища мертвых невест, все эти девушки в белом, уколовшиеся веретеном на пороге первой брачной ночи. Я теперь и сама удивлялась: как это мне не пришло в голову, что кто-то из них мог выскользнуть из Сопределья вслед за нами?

Розоволосую девушку звали Вега. Ее недолго пришлось уговаривать рассказать, как можно вызвать призрака.

– Можно поставить блюдечко с кошачьим молоком, – сказала она и загнула палец. – Только чтобы ты в нем не отражалась ни в коем случае. Еще можно стихи почитать – это тоже сработает, если призраку понравится твой голос. Сжечь букет невесты – ну, это самое простое. Вырвать коренные зубы и держать по одному в каждой руке. Так, что там еще?

– Пожалуй, и этого хватит, – поспешно сказала я. – Очень полезная информация, спасибо.

Я уже хотела уйти, но остановилась.

– Ты меня в тот раз сфотографировала?

– Э-э-э… – Она затеребила кончики волос. – Да.

– А зачем?

– Это же ты, да? Трижды-Алиса? Та самая, ну… – Она неопределенно покрутила в воздухе руками. – Сама знаешь.

– Никакая я не та самая, – твердо сказала я. – Я ничего не сделала. Если кто-нибудь будет спрашивать, если кто-то заговорит об этом, так им и скажи. И будь поосторожней, ладно?

– Ладно, – ответила она с недовольным видом. И добавила погромче, когда я уже стояла у двери: – Еще знаешь что можно попробовать – сексом заняться. Желание привлекает призраков. А может, им просто любопытно.

Теперь передо мной стоял выбор: притащить в номер букет цветов или загрузить приложение для знакомств. Я направилась к хорошему киоску в нескольких кварталах, где продавались цветы, а вот кошачье молоко уже закончилось. Я взяла букет, дешевенькую зажигалку и коробку цельного молока – на всякий случай, а потом добавила еще два «Кит-Ката»: я ведь не ела уже целую вечность.

Когда я вернулась в отель, Вега уже покинула свой пост. Я оставила упаковку «Кит-Ката» на стойке возле звонка в знак благодарности и поднялась наверх.

«Ты не слушаешь» – было написано на зеркале. Я и правда не слушала. Ни тот голос, что звучал, когда я засыпала и просыпалась, ни Трио – ту из них, что в белом: «Любая история – это история о призраках. Если ищешь ответы – ищи своих призраков». Но теперь я решила послушать.

Можно было попробовать заняться этим в лобби, но там Вега, а она, кажется, любопытнее любого призрака. Идея зазывать мертвецов к себе в номер меня тоже как-то не вдохновляла. В коридоре, решила я. Поднимусь на свой этаж и устроюсь где-нибудь на ковре.

Я дождалась темноты и потихоньку вышла из номера. В одной руке у меня был букетик дешевых гвоздик, в другой – молоко. В сумке, болтающейся на руке, лежала зажигалка и бумажный кофейный стаканчик. Коридор поразительно и удручающе походил на коридор любого другого отеля, с привидениями или без. Я бродила вокруг, пока не отыскала небольшую нишу с пыльным каучуковым деревом в горшке и бра с одной перегоревшей лампочкой. Там я задвинула горшок с деревом подальше в угол, опустилась на колени, налила молока в кофейный стаканчик и достала зажигалку.

И тут поняла, что не все до конца продумала. Что я буду делать с горящими цветами? Сумею ли быстро затоптать ковер, если он тоже загорится?

Да хрен с ним. Я поднесла зажигалку к зубчатым лепесткам гвоздики. Пламя лизало их, но они никак не загорались. Наконец раздался хлопок, огонек погас, и горячий металл обжег мне большой палец. Я уронила зажигалку, выругалась и попробовала еще раз. И еще раз. Наконец достала из кармана чек, засунула в букет и подожгла.

Пламя вспыхнуло. Повеяло едва ощутимо запахом травы, который тут же сменился жуткой вонью. Когда пламя разгорелось уже так, что по шее у меня пробежал холодок страха, я начала читать:

– Я вышел в мглистый лес ночной, чтоб лоб горячий остудить…

Покачала головой и попробовала другое стихотворение:

– Я поднимаюсь из пепла рыжей и глотаю мужчин как воздух…

Перед глазами тут же встала Дафна. Я моргнула, чтобы прогнать это видение.

И мне представились призраки – может быть, они уже вьются у меня над головой? На горле синие следы от пальцев, алые пятна крови на животе… Пожелтевшие кружева, вышитые тапочки… Глаза горят жаждой мести. Или завистью ко мне, живой.

Хорошо, что когда-то я пережила готический период. А может, я сама из готического периода. Как бы то ни было, у меня хватит духу выдержать еще немного Эдгара По.

– Обручена кольцом, вдыхая ладан синий… – Я повысила голос и подняла букет повыше. – С гирляндой над лицом, в алмазах, под венцом, – не счастлива ль я ныне!

Эти слова и сами по себе звучали пугающе в тишине. Но последние строчки еще и как-то странно преломились у меня в ушах, так что собственный голос показался незнакомым. Цветы тлели, по ним ручейком бежало оранжевое пламя, лепестки почернели. Я ждала.

– Ну и как, получается?

Голос прозвучал у самого уха, и я испуганно взвизгнула. Взглянула на девушку, сидевшую рядом по-турецки, и чуть было не завизжала снова.

Это была не просто девушка, а невеста. Волосы у нее были, кажется, рыжими, лицо густо усеяно веснушками. Воротник свадебного платья плотно обхватывал шею. Она была похожа на стеклянную шахматную фигуру и переливалась тысячей оттенков голубого. Руки были сложены на коленях.

Неосязаемой ногой она ткнула в коробку с молоком:

– Я тебе что, фея, что ли?

– Я… э-э-э…

– Почему бы тебе не залить этим цветы?

Только через несколько секунд оторопелого молчания я поняла, о чем она. Бросила горящие гвоздики на пол и вылила на них весь галлон. Молоко погасило пламя, промочило насквозь ковер и забрызгало мне джинсы. Невеста взлетела на несколько дюймов над полом, словно боялась, что молоко испачкает ей платье.

– Извини, – выдохнула я. – Я нечаянно…

– Ничего страшного. Все равно я это платье терпеть не могу. Я ведь даже не в нем умерла. – Она опустила взгляд вниз, на свое длинное белое тело. – Я умерла в ночной рубашке.

Что на это ответить?

– Красивое платье… было.

– Уродство. Я была самой первой невестой, понимаешь? Это потом уже догадались, что кружев можно и поменьше изводить. В сущности, я была просто предвестницей. Уроком, который должна была усвоить следующая невеста.

– Что с ней случилось?

– Ничего хорошего.

Я сидела на корточках в луже молока, в которой валялись обгоревшие цветы, но шевельнуться не смела.

– Спасибо, что пришла, – сказала я. Это прозвучало слишком торжественно – как будто я обращаюсь к гостье, явившейся ко мне в дом на самое унылое в мире чаепитие.

– Долго же ты меня вызывала. – Она потрогала пальцами лужу молока. – В следующий раз попробуй виски. Правда, у моего мужа от него вечно воняло изо рта, зато в стакане оно светится как драгоценный камень. Мне всегда хотелось попробовать.

– Почему ты захотела поговорить со мной?

– Я знала твою бабушку. В Сопредельных землях. Мы были подругами.

Алтея!

– Она не настоящая моя бабушка.

– Неважно. Она попросила меня рассказать ей мою историю. Я даже не знала, что у меня есть история.

– Ну, это она не из дружелюбия. Она крала эти истории и делала на этом деньги.

В ее голосе прорезалась хищная нотка.

– Одно другому не мешает.

Она заколыхалась и отплыла в сторону, затем вернулась. Казалось, что мыслями она уже где-то далеко. Да так оно, наверное, и было. Может быть, она умеет разделяться надвое, натрое, на десять частей. Заставляет мигать фонари на Бродвее, проносится свистящим вихрем по Второй авеню и в то же время сидит здесь со мной.

– И это все? Ты хотела со мной поговорить из-за Алтеи?

– Нет. Мне нужно поговорить с тобой из-за Алтеи. Однажды она мне помогла, и этот долг висит на мне тяжелее обручального кольца. Но то, что я должна сказать, не имеет к ней никакого отношения.

Она прикрыла веками глаза – две сияющие лампочки – и как будто вздохнула. И вдруг растворилась в воздухе. Только лампы в коридоре замигали по очереди, словно ее дух пролетал мимо, как воздушный змей. Затем она вновь очутилась передо мной и вперила в меня острый взгляд.

– Я уже забыла, о чем мы говорили, – сказала она.

– Ты хотела мне что-то сказать. – От нетерпения я так стиснула пальцами собственные бедра, что вмятины остались. – Хотела поговорить со мной.

– А-а. – Она задумалась, склонив голову к плечу – так сильно, что наконец голова безжизненно повисла, и я увидела синяки на горле. – Да. Я давно хотела тебе сказать, что тебя преследует призрак. Ты знала?

Сердце у меня мгновенно сжалось.

– Какой призрак?

Она протянула тонкую голубую руку и легонько-легонько положила мне на грудь. Ощущение было жуткое: меня всю пронзило холодом до костей.

– Призрак внутри, призрак снаружи… Как ты это выносишь?

– О чем ты? – Я едва сдерживала дрожь в голосе. – Кто меня преследует? И какой еще призрак внутри? Что ты хочешь этим сказать? Какое это имеет отношение к убийствам?

– Я хочу сказать только то, что сказала, и больше ты от меня ничего не добьешься. – Она улыбнулась, делаясь все ярче. Теперь я уже могла пересчитать все ее веснушки и разглядеть щель между передними зубами. – Я могу говорить загадками, если захочу, это привилегия мертвых.

Мне вдруг стало любопытно.

– Значит, ты счастлива? Тебе не хочется… обрести покой?

– Покой? Где? В Сопределье мертвые могли бродить по чертогам Смерти. Могли сидеть за его столом. А если мы умрем здесь, то просто…

– Стоп, – поспешно сказала я. – Пожалуйста.

Некоторых вещей я пока не хотела знать.

– Придет время – сама узнаешь, – холодно сказала она. – А когда оно придет, попробуй стать призраком, если сумеешь. Этот мир намного лучше смерти. Мне здесь ужасно весело. Я сквашиваю молоко. Взбиваю яйца прямо в скорлупе. Выворачиваю наизнанку одежду и кидаю камешки в окно. – Она улыбнулась, и зубы у нее блеснули, словно кусочки обточенного морем стекла. – Здесь меня называют то кошмаром, то галлюцинацией, то проклятием. Они ведь в призраков не верят.

– А об убийствах ты ничего не можешь сказать? Ни намека? Можешь загадками, если хочешь.

– Умирать не так уж страшно, – язвительно проговорила она. – Даже очень приятно, только привыкнуть надо.

Она вся заколыхалась, словно вода в стакане, и начала бледнеть. Когда ее взгляд снова остановился на мне, она была уже совсем тусклой, как лампочка Эдисона. Сквозь ее шевелящиеся губы был виден весь длинный коридор.

– Еще одно. У тебя есть подруга, которая ждет смерти. Есть? – Она не стала дожидаться ответа. – Скажи ей, что я иногда с ним разговариваю. Скажи, что ей уже недолго осталось ждать.

26

Финч писал любовное письмо. Во всяком случае, он так думал.

Вернувшись в замок на высоком холме в ископаемом мире, он несколько раз обошел кругом полутемную спальню на втором этаже и только потом опасливо присел на край кровати. Достал серебряную ручку и надолго задумался.

О Нью-Йорке. О том, как в первый раз увидел Алису, об искре, переросшей в любопытство, а затем в восхищение. О том, как проваливался в кошмар и выныривал из него. О ее недоверчивых глазах, короткой стрижке и хриплом смехе, который так редко можно было услышать и который звучал лет на двадцать старше ее обычного голоса. Финч провел ручкой по чистой внутренней стороне обложки. «Я захватил замок» – эта книга первой подвернулась под руку, когда он собирал вещи, и стала единственной, которую он унес с собой из Сопределья. Чернила стекали на страницу с кончика пера и исчезали.

«Я совсем потерян», – написал он.

«Я совсем потерян и оттого делаю глупости». Слова исчезали на глазах.

И он начал писать – лихорадочно, слово за словом, глядя, как они исчезают на странице, и почти не помня, о чем писал в предыдущей строчке. Голова кружилась – в ней снова и снова всплывал образ Алисы. Вот ее лицо склонилось над письмом, и сквозь желтые волосы по-эльфийски торчит кончик уха. Вот она жадно впитывает взглядом его слова…

Закончив, он сидел с широко распахнутыми глазами – так широко, что роговица пересохла. А стоило их закрыть, как в груди вспыхивал целый фейерверк: предвкушение, тревога и какой-то сладкий ужас. Совсем как в девятом классе, когда подбрасывал девочке в шкафчик тщательно переписанное стихотворение Пабло Неруды.

– Боже мой, – прошептал он, рассмеялся сам над собой и уткнулся лицом в подушку. От подушки пахло перхотью мертвецов. Не поднимая лица, он произнес Алисино имя и тут же смутился.

Немногим раньше, в тот же день (впрочем, Финч не знал, как отсчитывать дни, когда в них помещается столько разных миров) Иоланта привела его на шестиугольную площадь и оставила там, а сама метнулась назад по улице. Вернулась с двумя бутылками несладкого шипучего лимонада и битком набитой сумкой с жирным пятном на дне, от которой шел божественный запах. Они уселись на обочине и стали есть прямо там.

– В сером мире есть не захочется, – сказала Иоланта, откусывая что-то среднее между бао и кнышем. – Смерть там пропитывает все, и еда делается похожей на черную лакрицу. И в Сопределье, в Земле мертвых, то же самое.

Финч шумно дышал широко открытым ртом, стараясь охладить его после горячего пирожка. При ее словах дыхание у него резко оборвалось.

– Погоди. Ты что, была в Земле мертвых?

– Конечно. Где я только не была.

– Это… – Невероятно, чуть не сказал Финч. Ужасно глупо. Чудовищно, если называть вещи своими именами. – Обалденно круто, – наконец договорил он. – Как же ты туда попала?

– Прошла за Женой леса. – Она взглянула на свои руки, аккуратно разламывающие кныш на кусочки, чтобы быстрее остыл. – А ты? Как ты туда попал?

Финч замер. Он никому не говорил, что бывал в загробном мире Сопределья. И не собирался об этом рассказывать. Это были черные дни, которые лучше бы не вспоминать: нигилистический период его беженской жизни в Сопределье, нескончаемая вереница отчаянных выходок, любая из которых могла закончиться гибелью.

– Я прошел за золотой нитью Ильзы, – тихо сказал он. – И туда, и обратно.

– Так я и знала. Я сразу поняла, что ты такой же, как я – тоже подошел к самом краю. – Она слабо улыбнулась и тронула пальцем его шею с полоской шрама. – По-моему, ты даже не раз бывал на краю смерти.

У нее самой никаких заметных шрамов не было, но тут Финча вдруг поразило невероятное прозрение: Иоланту, очевидно, уже не раз приходилось чинить. Он почти явственно видел трещины в ее телесной оболочке, просвечивающие насквозь.

– По-моему, ты тоже, – проговорил он и неловко отвел глаза.

После этого они ели молча. Потом Иоланта поднялась и достала ту самую книгу, которая привела их сюда.

– Приготовься, – сказала она. – С набитым животом в дверь проходить труднее.

Когда они вернулись в мертвый мир, Иоланта выбрала им обоим по комнате на втором этаже замка. Финч ожидал увидеть что-то столь же огромное и роскошное, как библиотека, но спальня навевала мысли о тесных, закопченных комнатушках тех времен, когда в каждой семье было по десять детей и все они умирали, не дожив до тридцати. Он закрыл дверь с таким чувством, как будто заживо замуровывал себя в гробнице.

Он написал письмо Алисе. Лег, встал, снова лег. Когда он выглянул в окно – круглое, незастекленное, размером в две сложенные ладони, – то увидел королевство, рассыпанное вокруг, словно повалившиеся костяшки домино. Вновь почудился какой-то обманчивый промельк – будто что-то шевельнулось вдали. Наконец Финч забрался в кровать, под одеяло, уверенный, что все равно не уснет.

Когда он проснулся в холодном поту, серый свет вокруг был все тем же. Сам он лежал так, словно все это время крутился в кровати, как стрелка на часах. Одеяла свалились на пол.

Во сне он летал над Сопредельем, над землей, испещренной морщинами, как поверхность глобуса. Он видел, как русалки выбрасываются на берег под грустную песню о несчастной любви, видел, как рухнул последний замок. Возможно, это был просто сон. А может быть, он и правда видел последний вздох этого мира. Все еще на грани между сном и явью он написал Алисе второе письмо. То ему казалось, что он разговаривает сам с собой, то – что она тут, рядом. Какому из этих чувств доверять, он не знал.

После всего этого он почувствовал изжогу и не мог больше усидеть на месте. Затянул шнурки на кроссовках, выскользнул за дверь и двинулся по коридору мимо комнаты Иоланты. Он думал, что она наверняка уже возится в библиотеке. Но на полпути вниз по лестнице услышал женский голос.

Это был голос Иоланты где-то внизу. У Финча екнуло в животе, но, спустившись, он увидел, что она там одна. Она сидела за длинным столом и напевала песню без слов, то и дело прерываясь, чтобы отхлебнуть из своей красной стеклянной бутылки.

Финч остановился в тени лестницы. Как ни странно, эта песня была ему знакома. Ингрид напевала ее иногда поздними вечерами, прижимая к груди Дженет и пропустив перед этим пару стаканчиков сидра. Только Ингрид пела ее со словами: это была песня о надежде, о мечте, о далеком родном береге. Но у Иоланты получалась совсем другая песня – полная саднящей боли и беспросветного одиночества. Слушая ее, Финч чувствовал на губах вкус соли и воображал, как Иоланта поет, разрезая воду Сопредельного моря. Только крошечная точка на волнах, а сверху глядят звезды… Наконец, не выдержав, он на цыпочках поднялся наверх.

Комната Иоланты была рядом с его комнатой. Такая же средневековая дыра – шершавые стены, живописно бугристая кровать, умывальник и таз. Кровать была нетронута, сумка аккуратно стояла у нее в ногах. Пока храбрость не оставила его, Финч присел на корточки и раскрыл сумку.

Внутри, свернутая на удивление тугими валиками, лежала черной радугой одежда. Магнитофон и несколько кассет без меток. Туалетные принадлежности, всевозможные купюры в кожаном мешочке, четыре пачки сигарет «Сильвер Сирен». Фляжка, расческа, иголка с ниткой. И в самом низу, завернутое в пару теплых кальсон – то, что он, очевидно, и искал. То, что она не хотела держать на виду: какая-то книжка, фотография и металлическая фигурка кролика.

Кролик напоминал деталь от какой-то игры. Тяжелый, с филигранно вытисненным мехом и глазками из маленьких розовых камешков. Финч осторожно отложил его и стал рассматривать фотографию. Она была не такой, как земные снимки. Более живой. Словно и не бумага, а черно-белое окошко в тот ветреный день, когда юная Иоланта, прищурив глаза, улыбалась в камеру и обнимала стройного темноволосого мужчину, похожего на Артюра Рембо. Лицо его было красиво той недолговечной красотой, что обычно отмечает тех, кому суждено умереть молодым.

Финч долго смотрел на фотографию, затем аккуратно положил ее обратно в сумку. Взял книгу. Это была детская книжка с яркими, будто цукаты, картинками, под названием «Страна Ночи».

«Это не сказка, – так она начиналась. – Это правдивая история».

Финч перелистал книгу. В ней рассказывалось о маленькой озорной девочке, дочери придворного мага. Когда на королевство обрушилось бедствие – золотая саранча, – девочка со своим лучшим другом, младшим сыном короля, стала украдкой читать отцовские книги, пытаясь найти в них путь к спасению. Сначала дети нечаянно заколдовали все зеркала в замке: они стали говорить неприятную правду в глаза тем, кто в них смотрел. Затем вызвали ленивую демонессу, которая пыталась сбить их с пути. И наконец нашли заклинание, которое могло их спасти: оно открывало двери в другой мир. Этот мир назывался Страной Ночи, и в его благодатном воздухе дети могли строить свое королевство, такое, какое хотели – просто силой мечты.

Они создали мир, где не было ни овощей, ни учителей, ни уроков и никогда не наступало время идти спать. Зато были радужные пони, карамельные фонтаны, трудолюбивые гномы, которые делали им витражные торты и чудесные заводные игрушки – например прекрасную принцессу-марионетку. Она читала им книжки, а старый волшебник поднимал их под самый потолок, и они могли летать по комнате. Дело кончилось тем, что они решили больше никого не пускать в Страну Ночи. Закрыли дверь и бросили своих родителей, братьев, сестер и всех остальных в королевстве, гибнущем от нашествия золотой саранчи.

Финч закрыл книгу с каким-то тревожным чувством.

Затем открыл снова, просто чтобы еще раз взглянуть на иллюстрации. Сказка была как сказка, но все же он не мог отделаться от какого-то странного ощущения. Он дошел до того места, когда король обнаружил первую золотую саранчу в своей королевской подставке для яиц, – и тут дверь распахнулась.

Иоланта с грозным видом стояла в дверях. Финч сидел на корточках рядом с ее раскрытой сумкой. Они долго молча смотрели друг на друга.

– Ты прочитал? – резко спросила Иоланта.

Финч кивнул.

– Хорошо. – Она слегка покачивалась в дверях. – Это правдивая история, имей в виду.

Финч не знал, как лучше – подняться с пола или остаться сидеть, и в конце концов встал на одно колено. Обрывки того, что он успел узнать об Иоланте, плавали в голове, как макаронные буквы в супе. Пустое место в библиотеке на месте книги, из которой она вышла. Книжка с картинками, часы с пустым циферблатом. Ее плавание по Сопредельному морю в поисках историй и странствие по подземному царству. Фотография красивого молодого человека, которую она прячет, словно какую-нибудь тайну.

– Кто ты? – спросил он. Уже не в первый раз. А надо было добиться от нее ответа раньше – прежде чем проходить через дверь, нарисованную ее кровью.

– Я такая же, как ты, – ответила она. – Тоже из потерянных. Странница, лишенная своего мира.

– Откуда ты знаешь, что у меня нет своего мира?

– Оттуда же, откуда знала, что ты видел дверь в страну Смерти и входил в нее. – Она опустилась на колени рядом с ним, тронула пальцем шрам у него на горле – он попытался отстраниться, но она не убрала руку. – Оттуда же, откуда знала, что мы с тобой подходим друг другу.

Он глухо проговорил сквозь першение в горле:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты в поисках. Мы с тобой оба в поисках. Оба хотим вернуть потерянное – дом, которого больше нет.

Она произнесла это тоном провидицы. Но Финчу не в первый раз рассказывали о том, кто он и что он. За свою жизнь он уже к этому привык.

– На самом деле я хочу вернуться к одной девушке, – сказал он. – Так что, похоже, ты не так уж хорошо меня знаешь.

Это разрушило чары. Иоланта отстранилась с коротким удивленным смешком.

– Ну так позволь мне узнать тебя.

Она смотрела ему в глаза, все еще сидя так близко, что он чувствовал хмельной запах ее дыхания. В какой-то неловкий момент он даже встревожился – уж не флиртует ли она с ним? Затем она взяла у него книгу.

– Правдивая история, – повторила она, указывая на обложку.

– И что же здесь правда?

– Да, пожалуй, все. Во всяком случае, самое главное – про Страну Ночи. Я хотела, чтобы ты это прочитал. Это то, чего мы ждем. То, что мы ищем.

– Мы? Мы ничего не ищем. Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.

– Мир, где все будет делаться по твоему велению, мир, где есть все, чего ни пожелаешь. Вот что такое Страна Ночи. Разве не хорошо? Разве не чудесно?

В первую минуту Финч готов был с ней согласиться. В голове яркими искрами вспыхнуло все, чего он хотел. Но эти искры тут же погасли.

– Это похоже на кошмарный сон, – сказал он.

Ведь так оно и было, если подумать. Мир, в котором ты удовлетворяешь все свои желания до полного пресыщения, пока не станешь таким же, как та девочка из книжки с картинками. Миров, которые делают из тебя чудовище, и без того хватает. Зачем еще один?

– Это мой самый последний секрет, – прошептала Иоланта. Снова ткнула его пальцем, на этот раз в грудь. – Многие ли могут похвастаться, что побывали в мире, сделанном из кусочков их собственного сердца? Я видела твое лицо, когда рассказывала о плавании в Сопредельном море. Тебе тоже этого хотелось. А теперь ты уже никогда там не поплаваешь… только если… Тебе же хочется прочитать все книги в библиотеке, побывать во всех мирах. Неужели ты сможешь сказать «нет» Стране Ночи? Нет, не сможешь, – ответила она сама себе. – Теперь она всегда будет преследовать тебя

– Не прикасайся ко мне, – сказал он, потирая грудь. – Отойди, я подумаю.

Она села, подтянув колени к груди и глядя удивленными глазами.

– Извини. Я пьяна. Но все равно я знаю, что говорю. Я предлагаю тебе стать моим спутником. Нет, не в этом смысле – потом ты вернешься к той девушке. Но сначала давай устроим себе приключение.

– Да зачем мне идти с тобой? Я же о тебе ничего не знаю. Что это у тебя за часы? Почему бабушка Джун не позволила тебе посмотреть в подзорную трубу? Откуда ты взялась вообще?

– Тебе непременно нужно услышать мою печальную историю, чтобы довериться мне? – Она пожала плечами. – Хорошо. Я родом из мира, о котором ты никогда не слышал, так что нет смысла говорить, как он называется. Я потеряла того, кого любила, и это была моя вина, по крайней мере отчасти, и я бежала от этого. Бежала так далеко, что не смогла потом найти дорогу обратно. Я так долго там не бывала, что теперь не знаю, к чему вернусь. – В ее голосе послышалась язвительная нотка. – А ты? Думаешь, та девушка еще помнит твое имя? Твое лицо? Когда проходишь через двери, время делается коварным. Может быть, она уже замужем. А может быть, мертва.

Эти слова заронили в нем крупицу страха. Алиса замужем… Алиса мертва… Тридцатилетняя Алиса смотрит на него с вежливой улыбкой: «Письма? Какие письма?»

– Так зачем же мне дальше терять время? – спросил он. – Если его и так уже много прошло?

– Потому что, если ты сделаешь это для меня… со мной… если ты сделаешь это для самого себя – я позабочусь о том, чтобы ты попал туда и тогда, когда нужно.

– А ты можешь?

Она показала ему свои часы.

– Есть кое-какие способы.

– Но почему же ты…

– Потому что мне страшно. – Она коротко рассмеялась. – Я наконец-то получу то, чего хотела. И теперь мне страшно. Не бросай меня одну.

Последняя охота за сокровищами Сопределья привела Финча в неприступный замок у подножия ледяных гор. Ров вокруг него был заполнен уничтожающим туманом, но подъемный мост был опущен.

Финч перебежал через мост. Прошелся по залу, залитому светом факелов и напоминавшему локацию какой-то видеоигры. Спустился по спиральной лестнице в гулкое подземелье, а потом дальше – в склеп, где над каждым захороненным трупом стояла статуя ростом больше чем в натуральную величину и смотрела на Финча блестящими эмалевыми глазами. Там он взял ржавую металлическую корону с головы королевы с угрюмо поджатыми губами и стеклянный шар из руки мага.

Сейчас, сидя рядом с этой женщиной, такой ненадежной, с жадно горящими глазами, в выцветшей черной одежде, Финч ощутил то же чувство, с которым входил тогда в ворота замка. Пьянящий коктейль тревоги и желания. Так бывает, когда идешь вперед, зная, что нужно повернуть назад. Говоришь «да» вместо такого правильного и разумного «нет».

– Сначала обещай мне, – сказал Финч. – Обещай, что после этого приключения поможешь мне вернуться к ней.

27

– Да ответь же ты, черт тебя побери, ответь!

София не отвечала на звонки. И призрак больше не появлялся, сколько я ни звала, сколько ни читала вслух «Ворона». Я уже думала, не сбегать ли за виски, но не хотелось столько времени терять.

Тогда я вышла из ниши в запутанный лабиринт коридора и вернулась в номер 549. Сейчас приму душ, а потом – к Софии. От меня несло свернувшимся молоком, обгоревшими гвоздиками и мрачным дыханием смерти, а в ушах все еще звучало пророчество призрака. «Призрак снаружи, призрак внутри… Скажи, что ей уже недолго осталось ждать». Я закрыла дверь на цепочку и на замок и только потом разделась и шагнула в душевую.

Вода текла целую вечность, пока не прогрелась. Я взглянула под ноги и увидела…

Женевьеву в ванне, всю бело-голубую.

Я закрыла глаза. Сосчитала до десяти, потом до двадцати, до тридцати. Представила, как Элла гладит меня по голове. Смыла с себя все следы этой ночи. Но и выйдя из ванной, я все равно ощущала какой-то ужасный запах – он будто застрял у меня в носу. А может, караулил в номере, притаившись в углу до поры до времени, – я просто не замечала.

Я шагнула в комнату и остановилась.

Там кто-то лежал. На кровати.

– Соф?..

Ответа не было. Я вгляделась в длинное тело под одеялом, ожидая, что лежащий встанет, и я увижу, кто это. Одеяло было натянуто на голову, но на подушке виднелось что-то яркое, неестественно карамельного цвета.

Волосы. Розовые волосы. Я прислонилась к стене – с облегчением, хотя и в растерянности. Это же та женщина, что сидела в лобби за стойкой.

– Эй! Вега! Проснись.

Нет ответа.

Я опасливо подошла к кровати. Что она, разыгрывает меня, что ли?

– Вега! Эй, доброе утро. Или вечер. Все равно. – Я ткнула ее в плечо, насколько можно было понять, где у нее плечо. – Извини. У меня был на редкость паршивый вечер, и мне нужна моя кровать.

Молчание. Мое собственное тело уже подсказывало мне что-то – в животе, в руках и ногах уже пульсировало что-то тошнотворно-ядовитое, нашептывало, что оставаться в этой комнате – не к добру, но я не слушала. Потянула за край одеяла и сдернула его с лежащей фигуры.

Первым, что я увидела, была копна шелковистых волос, а затем – испуганное, все в каких-то пятнах лицо. Это кристаллы льда бугрились у нее под кожей, словно с лица еще не сошли синяки после побоев. Рот был приоткрыт, и вокруг было очень много…

Крови. Широкая черная полоса. Наверное, было бы и больше, если бы ее не заморозили, словно свиную тушу, после того как изуродовали. Да, у нее тоже кое-что отняли. Кровь текла изо рта, из корня вырезанного языка.

Может быть, я и кричала, но сама не слышала крика – так зазвенело в голове.

Босиком, в одном полотенце, я бросилась бежать по застеленному ковром коридору. Лифт или лестница? И то и другое одинаково опасно. Я выбрала лифт. Четыре этажа вверх и опять бегом по коридору – к номеру Дафны.

Она была без виниров и без помады. Зубы торчали в бледном рту тонкими иголками.

– Еще кто-то?

Я кивнула, не в силах выговорить ни слова.

У меня в номере Дафна включила все лампы, накинула на покойницу одеяло, распахнула окно. Достала из кармана халата бутылку и сунула мне в руку, одновременно набирая номер в телефоне. Я выпила. Много позже, когда в голове уже прояснилось, я стала догадываться, что там было не просто спиртное, а что-то от Робина. Наверняка так и было, потому что мне сразу стало легче. Я почувствовала какую-то отстраненность, будто кино смотрела. Зелье погасило все огни у меня в голове, и тени перестали казаться страшными. Номер наполнился людьми, лиц которых я никак не могла различить, пока не поняла, что у них одно лицо на троих: это были те жуткие молочно-бледные братья, что жили в одном доме с Софией.

«Они сами это уберут», – сказала мне Дафна, и ее слова как-то странно отдались в ушах.

«Это» было человеческим телом. Это была женщина, которая еще несколько часов назад была жива, и сейчас была бы жива, если бы не заговорила со мной.

В номере стало шумно, лампы загорелись еще ярче… а, нет, это солнце взошло. Наконец номер опустел. Моя кровать стояла голой, без белья, а когда я взглянула на свое лицо в зеркале, на виске у меня был отпечаток губ Дафны, словно она пыталась прогнать поцелуем страшные мысли.

До того как поцеловать меня, она произнесла слова, смысл которых дошел до меня только через несколько часов. «Все будут думать, что это ты». А потом поцелуй, холодный, сверкающий – и комната погрузилась в полумрак. «Будь осторожна. Все думают, что это ты».

Я вошла в дом, где жила София, вся дрожа от волнения и от долгих часов без сна. Постучала в дверь ее квартиры. Мне открыла Дженни – и тут же, взвизгнув, захлопнула дверь.

– Убирайся отсюда, убийца!

– Дженни, черт тебя возьми! Я ни в чем не виновата! Позови Софию!

– Чтобы ты и ее тоже убила? Как же!

Я прислонилась головой к двери и сменила тактику.

– А ты что же думаешь, я тебя через дверь убить не могу? У меня уже руки чешутся. Ну-ка, позови ее.

Несколько секунд она молчала, потом ответила:

– Ее нет дома. И я тут ни при чем, так что оставь меня в покое!

Я ей поверила. Это же Дженни, она родную мать в рабство продала бы за мятную конфетку.

Я зашагала по Седьмой авеню, прокручивая в голове события минувшей ночи и вспоминая, какие отрезки времени из нее выпали. Затем перебрала все, что произошло со дня поминок, поскребла ногтями по запечатанному черному ящику, где хранились воспоминания о той ночи, когда я вломилась в квартиру в Ред-Хуке. Того, кто напал на меня в метро, я не видела, но слышала. Не сама же с собой я боролась в темноте.

Но что, если я теряла не только время? Если во мне что-то и впрямь пошло вразнос?

Я направилась в книжный магазин, собираясь вздремнуть за прилавком до прихода Эдгара. Теперь в отеле меня преследовали не только призраки: ведь тот, кто убил Вегу, без труда попал в мой номер.

Я увидела ее, как только свернула на Салливан-стрит. В половине квартала от меня, у витрины книжного магазина. Заметив меня, она резко выпрямилась и бросилась мне навстречу, распахнув руки так, словно сама не знала, что сейчас сделает – обнимет меня или ударит.

– Так ты жива! Невозможная ты, безответственная, бессердечная паршивка!

Я уже плакала. Как только увидела ее лицо, слезы хлынули сами.

– Мама… – выдохнула я и бросилась к ней в объятия.

До этого утра я и не знала, что бывают круглосуточные бары.

Я решила, что стрекот кофемолок и болтовня в кофейне для нас обеих будут невыносимы, а на улице разговаривать не хотелось. Поэтому мы отыскали местечко без названия, со световой вывеской «Амстел» в окне, где дверь оказалась не заперта. Внутри нас встретил кислый запах пролитого пива, отстоявшийся за десятилетия, и бармен, резавший лаймы в дальнем конце, за немыслимо ободранной барной стойкой. Единственный, не считая нас, посетитель полулежал возле умолкшего музыкального автомата, не выпуская из руки бутылку.

– Рассказывай, – велела Элла.

И я начала рассказывать. Я уже до смерти устала перебирать это все в уме. Хотелось, чтобы кто-то собрал все неуклюжие детали моего неумелого расследования в цельную картину и объяснил, что они означают, или хотя бы на какое-то время снял с меня этот груз. Чтобы кто-то сказал мне, что я хорошая – по самой глубинной сути своей, что я неспособна на то, в чем меня подозревают.

Я рассказала о встрече в эзотерическом магазинчике в день выпуска, о том, как мы пили у Робина. О Ред-Хуке, о кровавом ожерелье. Рассказала и об убийствах. Вкратце, без подробностей. Труднее стало избегать пугающих деталей, когда я добралась в своем рассказе до остановившегося вагона метро. Элла сидела, вцепившись пальцами в край стола, и пожирала меня взглядом, а когда я умолкала, делала нетерпеливый жест: продолжай, мол.

Нож, песня, Сопределье, лед…

Тяжелее всего было признаваться, что я, раненая, пошла к Дафне, а не домой. Затем пришлось рассказывать о поминках, о теле Женевьевы, о крови на моих коленях, и это оказалось еще труднее. Я рассказала обо всем, умолчав только о письмах Финча. Пока что это было только моим.

Я думала, что, когда закончу свой рассказ, Элла будет совсем измотана. Сломлена. Но нет – лицо у нее было твердым, глаза суровыми, рот – упрямо сжат.

– Это не я. Я бы никогда… Я не понимаю, как это вышло, но это не я.

– Конечно, нет, – проговорила Элла с таким пренебрежением в голосе и с такой уверенностью, что я наконец вздохнула полной грудью – в первый раз за много дней.

– И еще одно. – У меня засосало под ложечкой: предстояло сказать, пожалуй, самое страшное. – Этот человек… убийца… тот, кто это делает… Он отрезает что-то от каждого тела. Какую-то часть.

Элла все это время небрежно перекладывала тоник с лаймом из руки в руку. Теперь ее руки замерли.

– Какую часть?

Голос у нее был сдавленный.

– Э-э-э… Ступню. Руки. А у Веги… У Веги язык.

– О-о… – проговорила она изменившимся голосом.

– Что? Тебе это о чем-нибудь говорит? Что это значит?

Элла подняла руку, делая знак бармену. Тот неохотно перегнулся к нам, бросив через плечо грязное полотенце.

– Можно мне стакан виски, чистого?

– До восьми не подаем. – Он бросил выразительный взгляд на часы над стойкой – не иначе, купленные по дешевке в какой-нибудь аптеке. – А сейчас семь сорок пять.

Элла достала кошелек и выложила на стойку две двадцатки.

– А что, если виски вы мне принесете сейчас, а деньги заберете в восемь?

Бармен пожал плечами, медленной струйкой налил «Вайлд турки» в пластиковый стаканчик (чего и ждать от такого заведения) и забрал деньги.

Элла взяла стаканчик и глотнула сразу половину, даже не поморщившись. Осторожно поставила стаканчик на стойку.

– Хочешь, расскажу тебе историю?

В нашей семье это непростой вопрос. Я была не уверена, хочу ли слушать.

– Есть одна сказка, которую я почти забыла. Алтея как-то мне рассказывала, очень давно. Я тебе никогда не говорила?.. – Она осеклась и покачала головой. – Ну конечно, нет. Я же тебе вообще ничего не рассказывала о своей матери. И до сих пор не рассказываю.

– Ничего. Тебе трудно об этом говорить, я понимаю.

– Нет, не понимаешь. И не поймешь. Там девятнадцать лет сложной истории, мы не будем сейчас в это вдаваться. Не забывай, я росла в «Ореховом Лесу». В этом шизанутом, долбанутом, трижды проклятом месте. Между двумя мирами. Ни в одном и ни в другом.

Можешь представить, каково было там жить, когда жуть с каждым днем нарастала. Все эти существа выползали из леса, а я все пряталась от них и иногда начинала думать, что я сама такая, как они. Но это… – Она снова глотнула виски. – Это мы отложим до другого раза.

Нет. Мы обе знали – всего она мне никогда не расскажет.

– Быть дочерью Алтеи было нелегко и раньше, до того как мы переехали в «Ореховый Лес». Случайно обронишь слово – и она из этого такую сказку сплетет, что от нее потом несколько месяцев не отвяжешься. А в кошмарах еще годами будет сниться.

Алтея с Пряхой были… нет, не подругами. В лучшем случае – давними соперницами. Иногда они встречались за чашкой чая на краю «Орехового Леса». – Элла улыбнулась и взглянула мне в лицо. – Не ожидала? Ну, знаешь, от скуки с кем только не сойдешься. Это было уже после того, как умер мой отчим, и люди давным-давно перестали у нас бывать. Алтея уходила на эти встречи вся разодетая, как какая-нибудь Норма Десмонд. Даже когда я была маленькой, и то тяжело было смотреть. А потом она приходила домой и пересказывала мне все их разговоры, как будто из обычных гостей вернулась. Ну, для нее, наверное, так и было. Наверное, для нее это и было единственно нормальным общением. Обитатели Сопределья обращались со мной как с живым талисманом, как с эльфийским подменышем… я была неприкосновенна. А вот с Алтеей шутки шутили. Или хуже того – вообще забывали о ее существовании. О господи, ты и представить себе не можешь, как она была одинока.

– Итак, – продолжала она, отставив стакан. – Итак, в один прекрасный день Алтея пришла домой после такого чаепития и рассказала мне историю. Она мне много историй рассказывала, меня уже тошнило от них, но эту я запомнила. Потому что в этот раз она рассказывала… так, как будто гордилась тем, что ее услышала. Хоть она и терпеть не могла Пряху, а «Кулэйд» у нее тоже пила, и, по ее словам, это была первая сказка, которую рассказала ей Пряха.

Она называется «Страна Ночи». И это даже не сказка.

28

В сказках кровь всегда льется рекой. Но это не сказка.

Это история о любви.

В настоящем мире, где кровь была красной, как яблоки, как закушенные губы, и ее можно было пролить только один раз, жила-была девочка.

Ну конечно. Как всегда. Девочка.

Эта девочка не была ни жертвой, ни победительницей. Ни служанкой, ни принцессой, ни матерью, ни ведьмой. Просто девочка с ободранными костяшками пальцев и любопытными глазами, от которых ничто не укроется. Она не была хорошим человеком – вернее сказать, она просто не умела быть человеком. И неудивительно – ведь она жила в мире, где от девочек вообще не ждали, что они будут что-то уметь. Но ее не интересовали правила и границы, установленные для ее пола, поэтому она просто не обращала на них внимания. Она была одержима одним: ей хотелось понять, как устроен ее мир. Что им движет.

Она была хоть и не принцессой, но, по крайней мере, дочерью весьма могущественного мага. А мать ее умерла. Все-таки, пожалуй, это немножко сказка.

Воспитывать девочку без матери было некому, и маг решил, что она вполне способна воспитать себя сама. Он подарил ей свободу, доверие и библиотеку, где можно было рыться в книгах сколько угодно. Девочка не была фантазеркой, однако книги волшебных сказок ее завораживали. Такие сказки существуют во всех мирах. Она любила в них не чудеса, а строгость формы, безжалостную черно-белую симметрию. Ее часто оставляли одну, но у нее всегда были книги, и потому она никогда не чувствовала себя одинокой.

Ее отец был очень плохим человеком, но очень хорошо умел это скрывать и приобрел могущество благодаря своему влиянию на властителей их мира. Один за другим эти властители умирали, а он, бесценный и незаметный, всегда был тут как тут, готовый поддержать их преемников. И вот пришло время, когда править стало некому – остался только он сам со своей странной красавицей-дочерью.

Она и правда была очень хороша собой. И достаточно мудра, чтобы понимать, как опасно быть красивой в этом мире, если ценишь знания и свободу их добывать превыше всего остального. Пока отец, так гордившийся блестящим умом своей дочери и открывший ей доступ к тайнам своего мастерства, занимался государственными делами, она была предоставлена самой себе.

Некому было заманить ее в темный лес – не было рядом ни волка, ни мачехи, ни злой колдуньи. Только книги, любопытство и железная воля.

Первым волшебством, которым она овладела, было искусство менять лица. В этом мире маленькие чудеса были обычным делом, и все, кто мог, старались с их помощью облегчить себе жизнь. Но такое преображение было уже не маленьким волшебством: однажды сменив лицо, маг уже не мог вернуться к тому, что дано ему от рождения. Девочка рассталась со своим настоящим лицом, сменила его на другое, невзрачное, чтобы можно было делать что хочешь, не привлекая к себе внимания. Только глаза она не смогла изменить – серебристо-голубые глаза неповторимого оттенка, удивительного, как лед в летний день, и по этим глазам отец узнал ее, как только увидел. Он не произнес ни слова осуждения или похвалы, только погладил ладонью ее новое лицо. Он не любил нежностей, и жест этот выражал не ласку, а признание: один маг отдавал должное мастерству другого.

С этого дня он предоставил ей полную свободу для работы. Он никогда не заговаривал о том, чтобы выдать ее замуж, лишь нетерпеливо ждал, какие новые знания она добудет и какую выгоду из них можно будет извлечь.

За выгодой дело не стало. Ее мастерство росло, развивалось, становилось все более тонким и неуловимым. Она родилась прекрасной дочерью простолюдина, а стала невзрачной дочерью короля, и казалось, ничто не могло остановить их путь к вершинам власти и славы.

Пока не случилось нечто непредвиденное. Девушка была очень необычной: умной, бесчувственной, холодной. Но не совсем бессердечной. И любовь, нежданная и непрошенная, нашла к ней дорогу.

Вот как это произошло. Иногда отец уговаривал ее продемонстрировать свое волшебное искусство, показать что-нибудь захватывающее перед публикой, чтобы обеспечить ему поддержку и успокоить недовольных. Заслуги он приписывал себе, что, впрочем, и ее вполне устраивало. Ей нравилось быть почти незаметной, работать в библиотеке и в лаборатории, учиться отделять материю от разума и убеждать физический мир, что ему не обязательно во всем держаться старых привычек.

В третью годовщину своего прихода к власти отец попросил ее устроить представление в зале его дворца. Она заставила загипнотизированных гостей танцевать в десяти футах над землей, и они кружились в воздухе элегантными парами. Она извлекла из их одежды искры статического электричества и сделала из них молнию. Молния ударила в потолок, а потом вновь распалась на частицы и вернулась туда, откуда пришла.

В завершение своего представления она сняла все драгоценности со всех ушей, запястий, шей и пальцев, и они сбились в сверкающее облако, колышущееся и звенящее в воздухе. Ей хотелось составить из драгоценностей магический знак своего отца.

Но что-то мешало ее волшебству. Облако из драгоценностей не подчинялось ее воле. Вместо того чтобы сложиться в символ ее отца, оно приняло вдруг форму абелии: цветка, похожего на колокольчик. А потом дрогнуло, разлетелось, как пыльца от дуновения ветра, и каждое украшение вернулось к своему хозяину.

Публика, не ведая о том, что произошла ошибка, разразилась аплодисментами. Щеки девушки покраснели: отец бросил на нее короткий свирепый взгляд, прежде чем с любезной улыбкой повернуться к толпе.

Сердце у нее дрогнуло вместе с облаком: только другой волшебник мог вмешаться в ход ее представления, причем волшебник более могущественный, чем она. Тем самым он и посрамил ее, и одновременно выразил признание: цветок ведь носил ее имя. В честь покойной матери ее звали Абелией.

Во второй раз это случилось, когда она была одна.

К своему разочарованию, она никак не могла изменить пути небесных тел. Даже самая темная магия ее отца была тут бессильна. Зато она научилась изменять вид неба. В безлунную ночь она стояла на берегу озера за отцовским дворцом. Рукава у нее были закатаны по локоть, волосы убраны назад и связаны лентой. Взяв немного света у звезд, она сделала фальшивую луну и провела ее через все фазы поочередно.

Но тут луна стала темнеть: только что была цвета шампанского, но постепенно принимала винный оттенок. Девушка старалась так, что руки заболели и глаза заслезились, но ей никак не удавалось заставить луну снова побледнеть. Полная, круглая, она вдруг выпустила пять лепестков, и звезда сошла со своей орбиты и пристроилась к ней в виде пестика.

– Абелия… – прозвучал за спиной чей-то голос, глубокий, как цвет новой луны.

Девушка обернулась, и вся ее жизнь переменилась в один миг.

Девушку влекла к магу его магия. Мага в девушке привлекало ее честолюбие. Оно всегда кружило ему голову запахом опиума и янтаря, а у нее были неисчерпаемые запасы этого наркотика. Он тоже изменил свое лицо, только не для того, чтобы сделаться незаметным, а наоборот, чтобы нравиться другим: мужчине ведь это дешевле обходится.

С этого дня они стали работать вместе. Их амбиции слились, как ручей с рекой. Он напомнил ей ее давнюю мечту: приподнять оболочку мира и увидеть механизм, который им управляет.

Тот, кто стремится подчинить мир своим желаниям – с помощью слов, науки, магии или простым повелением, – должен руководствоваться твердыми правилами. Девушка не была хорошим человеком, однако свой кодекс у нее был: она никогда не разбирала то, чего не могла потом собрать обратно. Но правила ведь можно переписать, буква за буквой, и это нетрудно сделать человеку с бархатным голосом, который касался ее рта кончиком большого пальца и произносил ее имя так, будто оно было медовым.

В первый раз он спросил ее об этом будто бы между прочим.

«Руки, – сказал он. – В руках столько магии. Если они нам понадобятся – если тебе понадобятся, – ты ведь сможешь добыть еще пару рук?»

«Да, – сказала она. – Конечно. В городе нет недостатка в мертвых телах».

«Нет, – сказал он, подбирая слова аккуратно, как рисовые зерна. – Миг, когда жизнь обрывается, имеет особую силу. Мертвый отдает часть себя, чтобы создать что-то новое. Конец рождает начало, и это начало приобретает огромное могущество».

Только тут девушка поняла, о чем он просит.

Одну руку она взяла у своей швеи. У нее были умные руки, ловкие и проворные. Другую – у кухарки. Эта рука была вся в шрамах, зато крепкая. И ее любовник оказался прав. Обе женщины только что были живы, и вот уже лежали мертвыми на полу в гостиной Абелии, задохнувшись под действием яда. Это был их конец. Но когда Абелия взяла их руки, это стало началом. В тяжести этих рук чувствовались все знания, которые они впитали, все умения, которыми владели. Она завернула их в несколько ярдов плотного атласа и послала с ними гонца к своему возлюбленному. Остатки тел она уничтожила.

После этого все стало легко.

Одна нога была взята у горничной, которая всегда так легко порхала по замку, радостная, как птичка. Другая – от мальчика-глашатая, который целыми днями бегал из замка в город и обратно.

Когда ее возлюбленному понадобился язык, она убила сразу двух зайцев: вырезала язык главному советнику отца. В последнее время он приобрел слишком много влияния, слишком уверенно держался на своей должности. Она не стала говорить отцу, кто избавил его от лишних хлопот.

За глазами, которые просил принести ее маг, она отправилась в город. Неприметное лицо было отличной маскировкой. Один человек в таверне громко похвалялся тем, что повидал в своих путешествиях, какой дальний путь проделал и где успел побывать.

Она сделала себе красивое лицо и фигуру – ненадолго, только чтобы заманить его в дальнюю комнату, на чердак. Там она отняла у него и жизнь, и глаза, повидавшие столько чудес.

«Итак, – сказал ее возлюбленный, когда она отдала ему добычу. Он не мог скрыть радостной дрожи в голосе. – Теперь осталось только сердце».

Добыть сердце оказалось труднее. Хладнокровия девушке было не занимать, да и во вкус она уже вошла. Но никак не могла решить, какое сердце ей нужно. Доброе – но как знать, какие тайны оно хранит в себе? Храброе – но кто скажет, не гнилое ли оно внутри?

Она так долго ломала голову над этой задачей, что ее возлюбленный начал терять терпение. «Если у тебя не хватает духу это сделать, – пригрозил он, – я найду ту, у кого хватит».

Девушка не привыкла, чтобы ей угрожали. Она не ответила только потому, что ей самой не терпелось узнать, ради какой великой магии он старается: конечную цель он до сих пор скрывал от нее. Поэтому она прикусила язык и с удовлетворением ученого отметила, что кусок любви к нему, которую она носила в себе, сморщился и отпал.

Самонадеянный маг не заметил, что она давно превзошла его в магическом искусстве. Он не понимал, что, научив девушку жестокости, сделал ее могущественнее. И не видел, что тщеславие уже стало в ней сильнее любви.

Наконец, не желая больше ждать, он сам выбрал сердце. Самое лучшее сердце, которое он мог найти: сердце короля.

Маг ожидал, что она будет плакать, как все женщины, когда узнает, кто убил ее отца. Будет злиться на него. Думал, что она разъярится, станет осыпать его ударами, от которых ему совсем не трудно будет защититься, и понадобится много поцелуев, чтобы привести ее в чувство.

Но недостаток воображения его подвел.

Когда он показал девушке сердце ее отца, она узнала его сразу, без слов. Оно было таким же, как у нее, и шрамы, оставленные любовью, были на нем едва заметны. Эти шрамы оставила она, а те, что лежали на ее сердце, пусть и неглубокие, принадлежали отцу, а вовсе не этому человеку, которого она еще недавно считала достойным любви.

Поняла она и то, что больше ни одного шрама на ее сердце не будет. Ее отец мертв, ее сердце неуязвимо, а тот человек, что стоял перед ней, для нее уже рассыпался в прах.

Она подняла руку, словно хотела погладить его по щеке. Он улыбнулся тому, как легко все прошло: вот она уже и опять ласкова с ним. Он не ожидал увидеть в ее руке нож. Со всей силой гнева, рукой, вооруженной магией, она разрубила его пополам. В лице у нее ничего не дрогнуло. Она словно не слышала его криков.

Она уже достаточно понимала в магии, чтобы догадаться, что делать с собранными частями тел: глазами, языком, руками, ногами. Она выложила из них подобие тела, а в самом центре положила сердце отца. Руки у нее были все еще красными от крови ее возлюбленного, и эта кровь скрепляла части между собой, словно незримым обетом.

Вскоре куски дрогнули, и вокруг них соткались из воздуха хрящи и сухожилия, кровь и кости. Вместе они сложились в человеческую фигуру, которая и сделала то, для чего была сотворена: пробила стену мира. В стене открылась дверь, ведущая за его пределы, в великую пустоту, ожидающую, когда ей придадут форму. Фигура вдохнула жизнь из того мира, что остался позади, и выдохнула ее в пустоту.

Затем она отступила в сторону, давая девушке пройти.

Перед ней, вытянувшись, словно спящий зверь, лежало то, ради чего ее возлюбленный сделал из нее убийцу. Новый мир, жаждущий обрести форму: Страна Ночи, только что созданная на крови и магии. Ступив на эту щедрую землю, девушка почувствовала, как та раскрывает ей объятия. Она стала и владычицей и слугой этой земли, что все же сумела оставить раны на ее неуязвимом сердце.

Девушка окинула взглядом мягкий черный холст своего мира и не стала сопротивляться его зову. Все, что она знала, – это строгий порядок, магия и книги заклинаний, на которых она сама себя вырастила. Любовь отгорела в ней, не родившись.

Скорбя и злясь, но ни минуты не сомневаясь, она стала строить свой идеально упорядоченный мир. Мир, шестеренки которого вращались и тикали, как в часах. Она наполнила его волшебными сказками.

29

Где-то в середине маминой истории бармен порезал палец, взвыл и исчез где-то в подсобке. Пьяный в углу застонал, когда музыкальный автомат ожил и заиграл старую песню Flamingos. Пряхи уже не было, а ее истории жили, по-прежнему отравляя собой воздух.

– Так ты думаешь, что Пряха… и что теперь кто-то пытается…

– Я не знаю, что и думать.

Гнетущие картины этой сказки в разных оттенках красного и серого вновь и вновь всплывали у меня в голове. Трио еще раньше говорили об этом: что, если убитые – не жертвы, а мученики? Что, если за их смертью стояло что-то большее, а нанесенные им увечья преследовали какую-то большую, фантастическую цель?

– Страна Ночи… А что думала об этом Алтея? Она тебе сказала?

– Моя мать… – В устах Эллы это слово прозвучало как ругательство. – Хорошо, что она услышала об этом так поздно. Чуть раньше – и она могла бы сама попробовать создать такую страну. Мы и так жили в стране Алтеи, она была бы только рада придать этим словам буквальный смысл.

Две руки, две ноги, язык… Два глаза, сердце и кровь. И больше ничего. Вот что мне осталось найти. Но моей матери это никак не должно коснуться.

– А может, – охрипшим голосом проговорила я, – это просто сказка.

Элла пригвоздила меня к месту испепеляющим взглядом.

– И это говорит сказочный персонаж.

До сих пор она никогда вот так не напоминала мне о моем происхождении. Я сразу осеклась.

– Я не спорю, что кто-то мог услышать эту сказку и поверить в нее, – сказала я. – Может, они даже пытаются сделать то же, что та девушка. Но Пряха ведь рассказывала много сказок.

– И все они были правдой.

И все они были правдой.

Мы глядели друг на друга, но я ее уже не видела. Я пыталась представить себе, нарисовать в воображении это страну – Страну Ночи. Мир, построенный на крови и жертвах, по воле… по воле кого?

Элла вылила в рот остатки виски.

– Я знаю, что ты не живешь в «Бест Вестерн».

Мои глаза снова остановились на ее усталом лице.

– Я звонила администратору, спрашивала про тебя. Она мне не хотела говорить, но я выяснила.

Я размазала пальцем оттаявшую каплю, стекавшую по кружке.

– Почему ты мне не поверила?

– Просто почувствовала, что ты врешь.

– А почему до сих пор ничего не говорила?

– Должно быть, хотела видеть твое лицо. – Она вгляделась в меня. – Хотела посмотреть, будешь ли ты и дальше врать.

– Но почему…

– Хватит вопросов. Домой пора.

– Когда все закончится. Когда все закончится, тогда я вернусь домой.

Элла шепотом выругалась и подняла глаза к потолку, собираясь с силами. Не знаю уж, что она хотела там высмотреть. Только не Алтею.

– И что, по-твоему, это значит – «закончится»? – тихо заговорила она. – Когда тебя уже в живых не будет? Что ты будешь делать, если узнаешь, кто этот убийца – в полицию заявишь? Остановишь его? А он, думаешь, будет сидеть и смотреть? Пора прекращать эти игры. Пришло время уезжать. Ты никому здесь ничего не должна. Никому, кроме меня.

– Ты сама только что сказала – может быть, они пытаются построить совершенно новый мир, – ответила я, уже не в силах притворяться. – И думаешь, я вот так просто уеду?

– Может быть, ты и персонаж сказки, – сказала она, будто не слышала моих возражений, – но я знаю персонажей. Ты на них похожа, как канарейка на стервятника. Они не созданы, чтобы выживать в этом мире, и знаешь что? Туда им и дорога.

– Мама, перестань! – Я крепко схватила ее за руку. И тут же сама ощутила боль в запястье, в том месте, где София стиснула его в кафе. Я мгновенно выпустила Эллину руку. В горле чувствовался привкус кислоты.

Глядя мимо меня пустыми глазами, она потерла запястье. Покрутила рукой.

– Знаешь что, – сказала она. – Нет. Я всегда оправдывала твои вспышки. Проще всего было объяснять их тем, кто ты есть. Но теперь ты – это ты. Просто ты. Сопределья больше нет, поздно винить Пряху в том, какой она тебя сделала. Пора с этим покончить. – Глаза у нее потемнели – такими темными я их еще никогда не видела. – Если ты меня еще раз хоть пальцем тронешь, я тебя трону так, что не обрадуешься.

– Я сорвалась, – тихо сказала я. – Да. Не подумала, что…

Я не договорила – дыхания не хватило. Страх поднялся во мне, и все вокруг стало расплываться в глазах.

– Прости, – сказала я. – Просто… просто подожди.

Я выскочила в туалет – тесный, вонючий, с какими-то допотопными стикерами на стенах. Думала, что меня вырвет, но обошлось. Склонившись над раковиной, я плеснула холодной водой в лицо. Вдох, выдох. В зеркале вид у меня был на редкость дерьмовый: зрачки сузились в черные бусинки, кожа казалась желтой в электрическом свете.

Я смотрела на свое лицо, ненавидя каждую его черточку – на нем всегда отражается совсем не то, что я чувствую. Губы, которые выглядели бы мило на любом другом лице, линия волос, выгнутая сердечком. Глаза – пугающие, как у какого-то лесного зверя. Только волосы хороши – густая непослушная грива. Так бывает, если после короткой стрижки дать им отрастать как попало. Волосы были клочкастыми, взлохмаченными, и вот их я ощущала как свои.

– Кто ты? – сдавленным шепотом спросила я свое отражение. – Кто ты, черт тебя возьми? Кем ты хочешь быть?

И тут передо мной встало видение. Воспоминание, необычайно яркое и живое, почти флешбэк – как мама стрижет меня перед зеркалом в ванной. И фото Джин Себерг на раковине, и то, как мама дышит горячим дымом, обжигая мне глаза, – она курила с ножницами в руках.

Я сделала глубокий вдох, прогоняя воспоминание. Убрала отросшие концы волос за уши и вышла из туалета. Но мамы уже не было.

Я шагала к книжному магазину мимо шелестящего деревьями парка Вашингтон-сквер, и тут почувствовала что-то в воздухе. Странный легкий толчок чем-то холодным, будто кто-то раздвинул атмосферу, как занавес, и ткнул пальцем. Мгновение спустя над моим плечом пролетел, словно голубой ангел, бумажный самолетик и врезался носом в кусты.

Я оглянулась – не бежит ли за ним какой-нибудь ребенок, но тротуар был пуст. Я готова была поклясться, что различила в воздухе какую-то едва уловимую нотку – какой-то не нью-йоркский запах. Пахло не лавровыми листьями, не газом, не уличной едой, не духами, а чем-то далеким, состоящим из нездешних молекул и звездной пыли. Может быть, я узнаю этот запах в следующий раз, подумала я. Подцеплю ногтями эту маленькую трещинку, раздвину толщу воздуха рукой и найду… его.

А пока можно развернуть самолетик и прочитать письмо.

30

«Дорогая Алиса,

скоро мне понадобится отдых от волшебства. Я хочу войти в дверь, которая просто дверь. Хочу поговорить с обыкновенным, не таинственным незнакомцем. Если бы ты видела, где я это пишу, то поняла бы.

Да пошло оно все в задницу! Кажется, я хочу этого прямо сейчас. Хочу читать книги, такие, в которых слова остаются на странице, ездить в метро, есть димсам. Хочу держать тебя за руку. Интересно, хватило бы у меня смелости сказать это тебе в лицо? Думаю, да. Я ведь тебя однажды пригласил на свидание, помнишь? Пожалуй, я не прочь бы вымарать последнее предложение, но это волшебство так не работает.

Я уже почти готов вернуться домой. Даже нашел способ туда добраться, вернее, мне его пообещали. Осталось только одно чудо, которое я хочу увидеть, и оно тоже из книги. Оно называется «Страна Ночи». Не хочу рассказывать подробности, пока сам не увижу. Один человек назвал эту страну «самой последней тайной», что бы это ни значило. Думаю, это значит, что я все узнаю только тогда, когда доберусь туда. Может, там будет рай, может, ад, но в любом случае – приключение.

Я хочу написать тебе снова, но еще больше хочу увидеть твое лицо, когда ты однажды поднимешь голову от книги и увидишь меня. В один прекрасный день. Теперь уже скоро. Я буду так смущаться, когда увижу тебя. Просто я сейчас понял, что уже сказал тебе в письмах не меньше, чем когда-то в жизни.

Не сердись на меня, ладно? Когда я опять увижу тебя, и у меня начнет заплетаться язык. Потерпи.

Увидимся после Страны Ночи».

31

Как персонажи умудрялись просачиваться сквозь стены между мирами?

Проходили сквозь щели. Краденные сказки Алтеи, кровавые свитки с бесконечными принцессами и королями – это они проделали трещины в стене.

Но сказка о Стране Ночи! Элла рассказала мне ее здесь – и тут же Финч услышал ее где-то там… От такого совпадения делалось не по себе. Даже более чем. Мне будто песка под кожу насыпали.

Когда мы с Финчем только познакомились, то при каждой встрече ощущали какой-то необычный резонанс. Что-то протянулось между нами – какая-то тоненькая-тоненькая паутинка. Но мы ее разорвали – сначала из-за моей глупости и его предательства, а потом захотели разного, и это тоже разделило нас. И вот между нами годы и миры, а его письма все равно находят ко мне дорогу.

И одна и та же сказка нашла нас обоих. Волшебные сказки уже когда-то свели нас вместе, взяли в плен, пролили нашу кровь, а потом безжалостно разлучили. Чего же ждать от этой?

Я оставила Элле путаное и бессвязное голосовое сообщение. Потом снова стала звонить Софии, а когда она не ответила, написала:

«Я знаю, что ты со мной не разговариваешь, но это важно. Пожалуйста, ну пожалуйста, просто скажи, где ты?»

Она не отвечала. Следующие несколько часов я урывками дремала в подсобке книжного магазина, бродила на солнце, как лунатик, и снова и снова перечитывала последнее письмо Финча. Строчки расплывались в глазах, руки судорожно сжимали страницу.

Когда София наконец ответила, облегчение накрыло меня, как сахарная эйфория.

«Я с тобой не разговариваю».

Я долго таращилась на экран телефона и вдруг поняла, что чувствовала Элла, когда бомбардировала меня сообщениями, а получала в ответ два слова после нескольких часов молчания.

«Как хочешь, но нам нужно поговорить. СЕЙЧАС. Что-то происходит. Где ты?»

Ответ оказался неожиданным.

«Иду на вечеринку».

Потом пауза, такая долгая, что было ясно: София борется с собой. И наконец:

«Придешь?»

«Пришли адрес, – написала я. – Там увидимся».

Вечеринка – понятие растяжимое. Я и в лучшие-то времена всегда с трудом подбирала одежду для таких случаев. Переоделась в джинсы и в самую чистую футболку, накрасила губы бордовой помадой и стала похожа на маленькую девочку, которая украдкой хлебнула вина в гостях. Я стерла помаду и подвела глаза. С губы у меня еще не до конца сошел синяк, волосы лежали косматым облаком, темным внизу и светлым у корней, и в таком виде я выглядела старше. Софии никогда не исполнится восемнадцать, а я уже перешагнула эту черту. Теперь с каждым годом я буду уходить от нее все дальше и дальше.

Если только она еще раньше не уйдет от меня сама.

София не сказала, кто устраивает вечеринку и откуда она знает этих людей. Дом оказался кондоминиумом в Трайбеке, таким новехоньким, что это даже по запаху чувствовалось. Вестибюль был несуразно огромным, стены – гранитные, освещение – каким-то замысловатым, и еще там оказался камень, по которому стекала струйка воды. За стойкой сидел скучающий консьерж и пялился в iPad.

На десятом этаже двери лифта раздвинулись. Я вышла в коридор, в толпу незнакомых людей и звуки музыки. Дверь напротив была открыта. Женщина в туфлях на шпильках и коротком красном платье подпирала ее спиной и смеялась, закатив глаза, а мужчина рядом кричал ей что-то, стараясь перекрыть музыку. Когда я прошла мимо женщины в квартиру, она взглянула на меня, высунула острый язык и тут же снова повернулась к своему собеседнику. Я запнулась на пороге и не успела вспомнить, где могла ее видеть: она уже отпустила дверь, и та захлопнулась.

Я шагнула в квартиру как в разинутую пасть. На стенах висели картины, кажется, настоящие, а в углу стоял бар – уже по одному этому было понятно, что вечеринка шикарная, на такие мне еще не удавалось просочиться. Все либо веселились, либо старательно делали вид. От музыки гудело в голове, до того она была громкой, резкой и ритмичной, будто стук сердца. Через две минуты мне уже нечем стало дышать. Дверь в дальнем конце комнаты выходила во внутренний двор, и я направилась туда.

За дверью было прохладнее, в воздухе висел сигаретный дым и деланый смех. Я поставила локти на перила и выглянула на улицу. Небо было черным с красным подтоном, как волосы у Эллы, когда она ополаскивала их хной. Две женщины слева от меня заливались смехом так, что говорить не могли, а с другой стороны на перилах, зацепившись ногами за решетку, сидел мужчина и курил травку. Софию я пока не видела и начинала уже сомневаться, здесь ли она. Место было совсем не для нее. Не было у нее таких знакомых.

«Я здесь, – написала я. – А ты где?»

В ожидании ее ответа я рассеянно наблюдала за тем, как парень с порнографическими кустами волос на груди пытается достать зажигалку из кармана разрисованных джинсов. Наконец телефон дважды дернулся в руке.

«А мы везде».

«А мы вокруг».

Ужас скользнул по коже, как крылышки мотылька. Я подняла глаза и внимательно оглядела всю толпу.

Ни одного знакомого лица. Чужие нарядные люди в дорогой одежде и с такими уродливыми стрижками, что сразу видно – баксов по двести стоят. Я в последний раз вдохнула странный красный воздух, вернулась в комнату и снова нырнула в толпу.

Разглядеть их удалось далеко не сразу.

Танцпола не было, люди просто танцевали небольшими группками, тут и там. И если танец казался слишком буйным, слишком мимо ритма, или еще что-нибудь резало глаз странным диссонансом – тут-то и можно было их заметить. Замкнутый круг, словно темный циферблат зловеще тикающих часов. Выходцы из Сопределья.

Вот мужчина с иссиня-черной бородой, в аккуратном костюме, водит языком по шее женщины. Из Сопределья. Вот девушка, на вид лет пятнадцати, в платье, похожем на ночную рубашку, подскакивает на месте и вопит, как на панк-шоу. Тоже из Сопределья. И тоненький мальчик в черном, и старуха с улыбкой, похожей на лезвие бритвы, и женщина в зеленом мини-платье с волосами цвета свежей крови. Дафна! Ослепительно-яркая, она без труда прокладывала себе путь сквозь толпу, и все головы оборачивались ей вслед.

Кто-то сзади провел мне пальцем по голой руке, и я обернулась, ожидая увидеть Софию. Это оказалась не София, но тоже знакомая девушка. Только недавно я видела ее в лобби отеля. Темная кожа, серебряные волосы, глаза подведены таким же звездно-серебристым цветом. Это была одна из тех семи сестер, которые всегда ходили вместе, стайкой, всегда в перчатках, и все время перешептывались. Сегодня она сняла перчатки, и были видны ее подпиленные ногти, острые, как шипы. Она злорадно улыбнулась мне и снова скользнула в толпу. Двигалась она так, будто танцевала, но на самом деле высматривала цель. Вот она сделала головокружительный поворот и мимоходом чиркнула указательным пальцем по ключице какой-то женщины.

Она была не одна. Все шесть ее сестриц, издалека похожие на спички с разноцветными головками, тоже мелькали в толпе. Одна из них поднималась по лестнице в лофт, и все они то и дело трогали кого-то. Люди оборачивались – кто в замешательстве, кто в ожидании, улыбались или отстранялись.

Я взглянула на свою руку, ожидая увидеть какой-нибудь след: синяк или радужное пятно. Ничего не было.

– Поверить не могу, что она до тебя дотронулась, – проговорила мне на ухо София.

От облегчения у меня даже ноги подкосились, и я схватила ее за руку, чтобы не упасть.

– Ты здесь!

– Я же говорила, что буду здесь. – Лицо у нее было хмурым. – Алиса, тебе лучше уйти.

– Никуда я не пойду, пока не поговорим. Я тебя искала. Где ты была?

– Извини. Правда, мне жаль. Но если ты сейчас не уйдешь, тебе же хуже будет.

– Хуже, кажется, уже некуда?

Она кивнула в сторону той сестры, которая до меня дотронулась.

– В Сопределье их прикосновение вызывает галлюцинации. Они могут внушить тебе все, что угодно. Здесь они не так сильны, но все-таки… Тебе лучше уйти.

Сердце у меня забилось часто-часто, как крылышки колибри.

– Но они же трогают… всех подряд. Что они всем сразу могут сделать?

София проговорила медленно, словно хотела, чтобы до меня наконец дошло:

– Все что угодно.

В комнате было не меньше ста человек. Пожалуй, больше. Что они… что мы сейчас увидим? И что тогда начнется здесь, в этом забитом людьми тесном пространстве?

– Тогда почему ты здесь? – Голос у меня сел. – Что ты тут делаешь?

Ее взгляд скользнул куда-то мне за плечо.

– Подругу ищу.

Я схватила ее за руку.

– Ты меня уже нашла. Идем. Я должна тебе кое-что сказать, прямо сейчас.

– Сейчас не могу. А вот тебе лучше уйти. Они могут влезть в голову, только когда ты рядом.

Я хотела ответить, но тут от всего, что светилось в комнате – от каждой лампочки, каждой свечи, каждой зажженной сигареты, каждого включенного телефонного экрана, – вздрогнув, отделились огоньки и взмыли вверх. Голубые, серебристые, оранжевые, золотые, они все взлетали и взлетали под изумленные вздохи и крики. Трепетали в воздухе влажно блестящие крылья, сотканные из света.

Стрекозы! Большие и маленькие, размером от почтовой марки до игральной карты, они кружились над головами. Все смотрели вверх, раскрыв рты от изумления или испуга. Кто-то хватался за телефоны, чтобы сделать фото, от экранов тут же отделялись новые огоньки, распускали крылья и улетали.

– Ты тоже видишь? – спросила я Софию.

Она покачала головой.

Надо уходить. Я понимала, что надо. Но это было так красиво! Стрекозы висели над головой, как звезды Сопределья, кружились и мерцали. Все тянули к ним ладони, и стрекозы мягко светились, отбрасывая на лица людей круги света. Я тоже подняла руку, но София резко сбила ее вниз.

– Все, что ты видишь, ненастоящее, – резко сказала она. – Приди в себя.

Я видела, как мужчина в кепке поймал стрекозу в ладони и стал перекидывать из руки в руку, будто шагающую пружинку. И вдруг вскрикнул:

– Она меня укусила!

Он затряс рукой, но стрекоза не отцеплялась. Она стала расти и обвила его руку крыльями. Музыка гремела вовсю, а мужчина кричал еще громче, но клянусь, я слышала, как зашипел ожог у него на коже.

Еще крики. Из другого конца комнаты, потом прямо у меня за спиной, потом у двери – словно автомобильная сигнализация взвыла после раската грома. Стрекозы цеплялись за рукава, за рубашки на груди, садились на лица и шеи и (я в ужасе отвернулась) лезли в распахнутые кричащие рты.

За спиной Софии на стене висел огромный холст, расписанный в мягких серовато-зеленых тонах, а нижняя часть была вся испещрена косыми черными мазками, по форме напоминающими разбухшую пасту пенне. Краем глаза я увидела, как они задрожали. Потом зашевелились. Я вся покрылась гусиной кожей, а в горле застыл неслышный крик: мазки краски сбились в кучу, сползли с холста, вытянулись в сплошную черную линию и двинулись вдоль стены.

Когда мы с Эллой жили в Техасе, у нас в доме водились тараканы. Стоило включить свет на кухне, как эти здоровенные ублюдки разбегались во все стороны. И ко всему еще летающие: они падали на голову, бегали по волосам, и это сводило с ума. Мне тогда и правда хотелось с ума сойти. Я крепко сжала губы и молча указала на стену.

София взглянула.

– Ничего там нет, – мрачно сказала она и взяла меня под руку. – Нам пора.

Но уйти было не так-то просто. Толпа сбилась в кучу. Тут явно происходило что-то еще, чего я не видела: должно быть, сестры в каждую голову вложили свой кошмар. Женщина в платье, расшитом бисером, рвала его на груди так, что швы трещали и бисеринки разлетались во все стороны, словно капли воды. Мужчина согнулся пополам и блевал лучами света, как будто проглотил дюжину этих жутких стрекоз. Кто-то корчился на земле, кто-то топал и кричал. Паника расползалась по комнате, как слезоточивый газ, и скоро уже нельзя было понять, до кого сестры дотрагивались, а на кого просто подействовали чужие крики.

А вокруг, с довольными, злорадными или совершенно безразличными лицами, стояли выходцы из Сопределья. Феликс был здесь, и Робин, кажется, тоже где-то мелькнул. Семь сестер бродили вокруг словно жрицы, одержимые злыми духами, а Дафна отплясывала на барной стойке какой-то безумный танец, и распущенные волосы развевались вокруг нее рыжим плащом.

«Безбожники». Мне припомнились слова Норы на поминках, и меня словно окатило ледяной струей. Она ведь еще тогда боялась, что теперь, когда Пряхи больше нет и Сопределье погибло, их создания собьются с пути, сделаются безбожниками.

«Так и вышло, – подумала я. – Вот оно!» Тут черные мазки краски, похожие на тараканов, двинулись строем прямо на меня, переползая через упавших и огибая танцующих, и я невольно вскрикнула.

София прикрыла мне глаза ладонями.

– Все в порядке, – проговорила она. – Все в порядке. На самом деле ничего страшного не происходит. Я с тобой, поняла? Все в порядке.

Я не видела ее, но руки у нее были теплыми, как компресс, а от ее дыхания веяло кислым запахом вина. Ее рассудительный голос помог мне вынырнуть из этого ужаса, и в голове начали появляться другие мысли. Я вспомнила, зачем пришла, вспомнила, что должна сказать ей, и постаралась взять себя в руки.

– Когда мы выйдем отсюда, мне нужно поговорить с тобой.

– Говори сейчас. Отвлекись.

Крики нестерпимой боли, приторно-сладкий смех…

– Смерть, Соф. Если он… если он тебя найдет… Если захочет, чтобы ты… ты пойдешь с ним?

– Алиса… – Она проговорила это с удивительной нежностью в голосе.

Колени у меня чуть подогнулись, но я удержалась на ногах.

– Ты же можешь подождать, – сказала я. – Пока я не состарюсь. Если состарюсь. Мы могли бы уйти туда вместе.

– Это ты и хотела мне сказать?

– Да, и еще… По-моему, это не убийства. То есть, по-моему, это не просто убийства.

София все еще не убирала ладони от моих глаз. Кто-то проталкивался мимо нас, кто-то визжал в голос, и нас раскачивало, как лодку на волне.

– Я говорила с мамой. Она рассказала мне одну историю. – Я не знала, как ей пересказать покороче, и вообще не хотела начинать этот разговор посреди комнаты со зловещими видениями. – Ты когда-нибудь слышала сказку под названием «Страна Ночи»?

Руки Софии разом упали с моих глаз. Лицо у нее стало каким-то беззащитным, мягким, будто моллюск без раковины.

– Что ты сказала?

Тут откуда-то сверху раздался крик, и мы обе подняли глаза.

На краю лофта стояла женщина в синем платье, босая. Она кричала и смеялась одновременно – высоким, истеричным голосом – и пыталась оторвать что-то невидимое от своего горла.

– О черт. – Я подняла руку. – Только не…

Женщина рухнула вниз. Вначале казалось, что она вот-вот перевалится через перила, но она упала на лестницу и закувыркалась по ступенькам, как детская вертушка.

Что было дальше, я не видела. София обняла меня одной рукой за шею, а другой – за талию и крепко прижала к себе.

Я проговорила, уткнувшись ей в плечо:

– Скажи мне… Скажи, что это было не по-настоящему.

– Ш – ш-ш, – шептала она. – Ш – ш-ш.

Она заправила мне пряди волос за уши – таким материнским жестом, что я замерла, – а затем мягко поцеловала в щеку. Глаза у нее были широко распахнуты, и, если бы я в этот момент моргнула, то могла бы и проглядеть: в ее левом глазу, в блестящем янтаре, плавало что-то круглое, пустое. Словно веснушка на радужке. Может, она и раньше там была, но я не замечала.

Насекомые, ползавшие у моих ног, исчезли, кусачие стрекозы тоже пропали. Видимо, даже сестры уже насытились этим весельем. Кто-то выключил музыку и зажег свет. Все ошеломленно моргали, глядя друг на друга, некоторые плакали. У подножия лестницы люди сбились в кучку. Кто-то щелкал телефонами. Я оглянулась, ища глазами Дафну, но ее не было видно. Послышались громкие голоса, кто-то распахнул дверь квартиры. Половина толпы двинулась туда, а остальные вытягивали шеи в сторону женщины, лежащей под лестницей.

Я струсила: я не хотела этого видеть. Не хотела знать, что с ней – что на этот раз сотворили выходцы из Сопределья.

– Идем. – Я повернулась к Софии, чтобы взять ее за руку, но ее уже не было рядом. Я поискала ее глазами, но толпа уже тащила меня к двери. Если бы я не двинулась следом, меня могли бы сбить с ног.

Снизу донесся вой сирен – нарастающий, далекий, но приближающийся. Толпа была похожа на какого-то многоголового зверя. Она хлынула по коридору, мимо лифта, и на лестнице началась давка. Я затерялась в толпе незнакомцев, кричащих, плачущих, расталкивающих друг друга в спешке, – но все это были такие настоящие, живые люди.

32

Карманные часы скрывали в себе не одну тайну. Иоланта рассказала об этом Финчу на следующее утро, когда они отправились в какой-то пасторальный мир – позавтракать и подышать чистым воздухом. Язык книги, из которой она читала на этот раз, состоял из трехсложных слов и длинных пауз, щекочущих ухо. Когда Финч открыл глаза, они уже стояли на лугу – идиллическом, точно с картины Томаса Кинкейда ^[9].

Финч прилег под большущим стогом сена, а Ио сбегала куда-то и принесла еды – вяленого мяса, молока в кожаной фляге, хлеба с сыром и меда. Все это – даже хлеб, даже мед – пахло козой.

Усевшись в усыпляющей золотистой тени под стогом, Иоланта достала часы. Финч увидел, что циферблат не совсем пустой: он был перламутровым и переливался разными цветами.

– Погоди, – сказала Иоланта.

Прошла минута, и на циферблате что-то проступило: цепочка розовых цифр, как на цифровом дисплее – бледноватых, но явственно различимых. На глазах у Финча цифры стали темнеть, пока не сделались из розовых красными, но потом постепенно снова поблекли и исчезли.

– Цифровые коды, – пояснила Иоланта. – Одни и те же и для книг в библиотеке, и для миров. Повсюду, в каждом мире, существует свой вариант сказки о Стране Ночи. Когда вот так всплывают цифры, значит, кто-то в этом мире читает или слушает эту сказку. А когда они становятся четкими и не пропадают – значит, в этом мире кто-то строит свою Страну Ночи.

– Ее еще и строить нужно?

Ио откусила большой кусок чего-то, пахнущего козами, и закашлялась, обдав его крошками.

– Да.

– А мы… что будем делать? Вломимся туда и отнимем то, что другие строили?

– Вспомни книжку с картинками. Девочка и мальчик строили свой мир вместе. Одна голова хорошо, а две лучше. Или три.

– То есть мы окажем этим случайным незнакомцам услугу, если явимся из ниоткуда и попытаемся захватить их мир?

Она подумала и отряхнула руки.

– Да.

– Но ты же сказала, что можешь построить Страну Ночи. Как? Почему мы тогда сами не…

– Слушай, – проговорила она раздраженно. – Волшебные часы у меня, мне и решать. – Но, увидев его лицо, поправилась: – Нет-нет, мы же с тобой партнеры. Извини. Так что ты хочешь знать? Как строить Страну Ночи? В том-то и дело, что я не знаю. Но кто-то где-то знает. И рано или поздно мы ее найдем.

Нужно было уходить. Он это понимал. Но ключ уже дрожал в замочной скважине. И за дверью ждали таинственные сокровища. И ведь он уже пообещал Алисе, что сделает это. Не хотелось возвращаться к ней с пустыми руками. Пока что у него были только зеленые пачки «золота фей», волшебная ручка и загадочный орех. Он научился кое-чему новому: умел делать козий сыр, вкапывать столбы для забора, довольно сносно говорить по-немецки. Одно время увлекался резьбой по дереву. Но вряд ли Алисе придутся по вкусу его деревянные кролики, честно говоря, здорово смахивающие на медведей. Уж лучше принести ей то, что она любит больше всего: сказки. Финч собирал все услышанные сказки, чтобы рассказать ей, когда вернется домой. Он уже понемногу превращался в ходячую библиотеку.

Это были странные дни. Они с Ио погружались в разные миры, проводили день, час или вечер в затянутых туманом горных деревушках, на развалинах, серо-золотых в лучах заходящего солнца, в городах, пересеченных надземными железными дорогами, или пробирались сквозь какие-то странные заросли, или плавали по каналам, как в Венеции. Ио тщательно выбирала книги, которые вели в безопасные миры, где легко сойти за своих. Финч мог только гадать, откуда она знает это заранее – она не говорила.

Они много разговаривали, но о себе она рассказывала мало. Только о своих путешествиях по Сопределью и немного о тех временах, когда была молодой – безрассудной, озорной, непослушной. Сама она любила слушать истории о Нью-Йорке, особенно если Финч рассказывал что-нибудь смешное, но он тоже, по ее примеру, старался не говорить о себе лишнего.

Прошла неделя. Потом две. Однажды, темно-синей ночью, захмелев от прозрачного напитка, который подавали в маленьких бокалах в каком-то захудалом баре на берегу бескрайнего красного моря, Финч разломал орех, принесенный из Сопределья – тот, от которого отказалась бабушка Джун. Он надеялся увидеть платье из звездного света или белого кота. Вместо этого откуда-то послышался мужской голос, глубокий, словно присыпанный звездной пылью:

Перепуганная хозяйка бара сделала в их сторону какой-то жест (должно быть, в этом мире так сглаз отводят, подумал Финч) и перевернула их бокалы кверху донышками, давая понять, что им здесь больше не рады.

– Пророчество из мертвого мира, – сказала Ио и встала. – Ты когда-нибудь слышал такую бессмыслицу?

Как обычно, она достала часы, взглянула на них и вдруг изменилась в лице. Протянула часы Финчу.

На циферблате светились жирные черные цифры.

Наступила звенящая тишина – впрочем, ее тут же нарушила хозяйка, на своем языке любезно предложив им убираться отсюда к чертовой матери. Финч коротко рассмеялся, глядя в тревожные глаза Ио.

– Ну вот и все.

Когда они вернулись в библиотеку, лицо у Ио казалось серым даже на фоне стен. Она не позволила Финчу достать книгу – полезла сама, хотя, казалось, вот-вот свалится со стремянки. На дрожащих ногах она поднялась к нужной полке и дрожащими руками сняла с нее книгу. Там, в баре, взглянув на часы, они оба протрезвели от шока, но теперь Ио уже почти вернулась к прежнему состоянию: она непрерывно отхлебывала из своей бездонной красной бутылки.

Прежде чем раскрыть книгу, она подняла взгляд на Финча. Тяжелый, обжигающий взгляд, полный такого горячего чувства, что он не выдержал. Положил ей руку на плечо.

– Все хорошо, – сказал он, глядя ей в глаза, стараясь, чтобы она поверила. Как ни странно, при виде ее страха он стал меньше бояться сам. У него было такое чувство, будто он поднимает парус или вскидывает на плечи дорожный мешок. Чувство дороги. – Все хорошо. Это же самая последняя тайна, верно? – Он сжал ей руку. – Мы готовы.

Еще один непонятный взгляд – и она открыла рот. Встретилась с ним глазами. Он подумал, что она собирается что-то сказать – что-то важное.

Но она опустила голову и раскрыла книгу. Держа ее так, чтобы Финч не мог видеть страницы, прочитала первые слова.

– Давным-давно…

Он вздрогнул.

– Что?

До сих пор ни в одной из этих книг не встречалось ни слова по-английски или на любом другом знакомом ему языке.

Она ничего не ответила.

– Давным-давно жили-были мужчина и женщина в огромной зеленой стране. Там были трещины в земле, и в этих местах она вздымалась и превращалась в камень, и были впадины, где текла голубая вода. И мужчина придумывал истории о земле, а женщина – о звездах, а когда у них рождались дети, вместе с ними рождались и новые истории.

– Погоди, – сказал Финч. Собственный голос показался ему далеким, точно шел откуда-то извне. – Куда мы хотим попасть?

Но магия уже отрывала их от земли, уже уносила с собой.

– Тсс, – проговорила Иоланта и начала снова: – Давным-давно…

33

Летом в городе все не так. Это подтвердили бы и копы, и парамедики – все, кто примчался на помощь той девушке с лестницы, которую каким-то образом столкнул оттуда кто-то из обитателей Сопределья.

Все не так даже в атмосфере: и небо странное, и ветер какой-то слишком вкрадчивый. От жары город раскаляется, готовый вот-вот взорваться, и люди варятся, как лягушки в кастрюле на медленном огне. Полиция, вероятно, решит, что произошел очередной несчастный случай. В городе их бывало столько, что еще один вполне мог пройти незамеченным. А массовую галлюцинацию можно списать на подсыпанный в напитки или распыленный в воздухе наркотик. Но я знала правду. Я знала, что яд – это мы.

Выбравшись на улицу, я низко опустила голову и побрела к реке. Сухие листья пополам с мусором, редкие огоньки проплывающих кораблей – как непохоже все это на прозрачные сказочные воды Сопределья.

Я огляделась вокруг. Грязная река, замусоренный берег, на скамейке позади меня спит какой-то мужчина – старый, грязный, одинокий в этом безжалостном мире. Красота города куда-то пропала: сейчас я повсюду видела только грязь. Всё и все здесь были одиноки, каждый сидел в своем коконе, и ни до кого было не дотянуться.

Я позвонила Элле, но она не ответила. Я снова отправила ей сообщение:

«Скоро вернусь домой. Обещаю. Дело уже почти закончено».

Сама не зная почему, я чувствовала, что это правда. То, чего я жду, скоро произойдет. К добру или к худу.

Вернувшись в отель, я открыла окна пошире: пусть комната наполнится ночным воздухом. Вернуться сюда – это был почти вызов. Я понимала, что здесь опасно, но идти мне было некуда. Нужно было собирать вещи, а я вместо этого смотрела в окно на бессонный город.

Вот что я написала бы Финчу, если бы могла:

«Оставайся там, где ты сейчас. Никуда не уходи. Я сама тебя найду.

Моя мама хочет бежать. Хочет начать жизнь с начала, на новом месте, там, где пустынных мест больше, чем людей, а в воздухе пахнет иссопом и пылью.

Но я не хочу. Я хочу найти тебя. Хочу бродить с тобой среди миров. На этот раз я уже не испортила бы все, не стала бы замыкаться в себе. И тебе не позволила бы замкнуться.

Почему я даже не знаю, какой ты сейчас? Почему ты так далеко?»

Какой-то звук заставил меня вздрогнуть от неожиданности и вскинуть голову. Что-то проскользнуло под дверь, и слышно было, как шаркнули ногой по ковру.

Письмо! Я бросилась к двери почти бегом, чувствуя, как горячо стало в груди. Письмо было написано синими чернилами на старой гостиничной почтовой бумаге и сложено вчетверо. Но оно было не от него.

«Алиса, когда я сказала, что, если тебя кто-то любит, это еще не значит, что ты особенная, я сказала неправду. Я тебе вообще много врала, но ты не можешь меня винить: ты так наивно верила каждому слову, что невозможно было удержаться. Прости, что я бросила тебя сегодня вечером, но мы скоро увидимся. То есть не совсем, но ты поймешь, что я рядом. Может быть, я буду ветром, или деревьями, или водой, или даже небом. Я пока точно не знаю, как это бывает. Алиса, я устала, и я уже очень давно стала недоброй, и это еще одна моя ложь: когда я говорила, что не хочу быть доброй, я тоже врала. Думаю, я сделала правильный выбор. Думаю, этот мир не для меня.

Скоро придет время, когда кто-то предложит тебе пройти через дверь. Соглашайся. Там будет новый, яркий мир, больше и красивее этого, и там не будет никаких клеток. Только свобода – место, где можно быть счастливой, где можно жить, можно умереть или просто найти покой. А этого мира скоро не будет, и туда ему и дорога.

Прости, что не смогла дождаться тебя, но ты ищи меня – ты наверняка найдешь. А если и нет, не горюй. Я сама так хотела. И хочу.

С любовью, София».

Я читала быстро, так быстро, что слова сливались друг с другом. Но когда я распахнула дверь, Софии уже давно не было.

«Этого мира скоро не будет, и туда ему и дорога».

Эти слова повторялись у меня в голове раз за разом. Они накладывались на историю, которую рассказала мама. Я закрыла глаза, и ее лицо встало передо мной в темноте. Вот она – сидит, рассказывает историю о Стране Ночи, в руке стакан виски, а за плечами пыльные лучи солнца.

«Вскоре куски дрогнули, и вокруг них соткались из воздуха хрящи и сухожилия, кровь и кости. Вместе они сложились в человеческую фигуру, которая и сделала то, для чего была сотворена: пробила стену мира…

Фигура вдохнула жизнь из того мира, что остался позади, и выдохнула ее в пустоту».

В Страну Ночи. Она была сделана не только из плоти, костей, крови и красноватой мышцы – сердца. Это была страна-паразит, она питалась жизнью того мира, в котором была построена. Этого мира.

Я метнулась было к лифту, затем вернулась и схватила телефон. София не отвечала на мой звонок – не отвечала, не отвечала… Гудки звучали один за другим, словно крики о помощи. Я нашарила ногами кроссовки, сунула кошелек в карман джинсов. Все, что у меня было, пропахло потом и дымом. Я уже шагнула к двери, как вдруг что-то завибрировало в кармане.

Это компас, который дал мне отец Хансы, дрожал, словно телефон, поставленный на виброзвонок. Я достала его из кармана, и дрожь прекратилась. Я взглянула на циферблат. Стрелка указывала все время в одном направлении – мне за спину, на юго-восток, рвалась туда, как собака с поводка. Я стиснула компас в руке и направилась к лифту.

Спустившись вниз, я быстро зашагала по улицам, глядя на компас и молясь, чтобы София не села в такси. Легкий ветерок крутился вокруг меня – только вокруг меня, не трогая ни мусор, ни пыль. Клянусь, я видела, как невеста-призрак смотрит на меня из-за уличного фонаря.

Тротуары все пустели. Темнота сгущалась, а потом, дойдя до высшей точки, стала понемногу проясняться. Бессонный город наконец уснул, звезды сияли в светлеющем небе. Шаги мои звучали глухо, зато дыхание я слышала так ясно, будто шла с зажатыми ушами. Мне казалось, что я иду во сне, но в снах все казалось более реальным.

Я вышла в какой-то промышленный район, и тут стрелка вдруг резко дернулась и указала на здание справа. По размеру оно напоминало небольшой склад, фасад был облицован плиткой из армированного стекла. Здание рисовалось на фоне неба словно украшение для Хеллоуина. Оно казалось не просто пустым, а заброшенным. Но передо мной была боковая дверь – ржавый металлический прямоугольник, – и она была открыта. Кто-то подпер ее кирпичом, чтобы не закрывалась.

Может быть, София. Или тот, кто ждал ее там.

Весь этот район походил на старое недопроявленное фото. Только это здание было резким. Затаив дыхание, я открыла дверь пошире и скользнула внутрь.

Когда-то, когда я просыпалась в страхе в темной комнате, Элла учила меня: постарайся не двигаться, подожди, пока глаза привыкнут к темноте и проступят очертания того, что в ней прячется. Сделав несколько глубоких вдохов, я разглядела неровный ряд вращающихся стульев. Свернутый трубкой ковер и отключенную кофемашину на столе. Это был какой-то офис, в нем воняло нафталином и спреем от тараканов.

И еще чем-то. Металлический запах скотобойни подсказал мне: нужно спешить, нужно идти вперед, к черному сердцу этого дома.

Возле ряда стульев была еще одна дверь. Ручка повернулась у меня в руке, и я оказалась в коридоре, где окна были только с одной стороны. Здесь запах ощущался сильнее, и здесь кто-то был – прямо только что отступил из полосы света в тень.

Он тут же исчез, но я успела его увидеть, и в глазах словно отпечатался его силуэт. Маленький, юркий, и в нем было что-то знакомое. Что-то такое, отчего во рту у меня сразу пересохло, а сердце заколотилось – и не только от страха.

Я пошла за ним. Пол тут был бетонный, весь в каких-то непонятных пятнах. Мои кроссовки ступали по нему бесшумно. Сначала я ничего не слышала, а потом уловила дыхание, такое ровное, что стало ясно: он делает это намеренно. Бросает мне под ноги хлебные крошки.

Я пошла за этими крошками. Крутой поворот налево, в коридор, где горела красная табличка: ВЫХОД. Дверь на другом конце только что закрылась. Я подбежала к ней, поспешно распахнула, пока ее не заперли с той стороны, и оказалась в другом офисе, с окном из армированного стекла, выходившим на улицу. На другом конце тоже была закрытая дверь, но вряд ли тот, кого я преследовала, успел уйти через нее. Фары проезжающей машины осветили комнату – всю, каждый угол.

Пусто! Я выругалась и достала телефон. Надо попробовать дозвониться до Софии. Из-за двери глухо донесся звук ее обычного рингтона. Не успел он еще смолкнуть, как я ворвалась в комнату с высоченным, как в спортзале, потолком, с бледными полосами неба в застекленной крыше. Здесь запах стал еще сильнее.

Я все еще держала телефон возле уха и едва не уронила его, когда на том конце кто-то снял трубку.

– Алло? – Я стиснула телефон в руке. – София?

Молчание. Затем вздох и… смешок. Он вошел мне прямо в мозг, пронзив его ужасом, словно током. Перед глазами замелькали какие-то светящиеся пятна.

– Кто это? – прошептала я.

– Мышка, мышь, спеши домой… – послышался шепот в ответ. Звонок оборвался. Когда я снова набрала Софиин номер, у нее сразу включилась голосовая почта.

Она была рядом. И с ней кто-то еще, кто-то знакомый – я почти узнала этот смешок. Я найду их обоих, буду искать ощупью в темноте. Передо мной ничего не было, только тени и тусклые полосы лунного света. Я открыла рот и сделала шаг.

Дверь распахнулась сама собой.

34

Финч иногда перебирал в памяти разные вещи, по которым скучал.

Душ. Настоящий кофе. Пельмени. Новые книги. Бассейн – чтобы открыть глаза под безмятежно-голубой толщей хлорированной воды и увидеть, как дрожат на ней огоньки. Еще он скучал по собакам. Там, в Сопределье было только бродячее племя безумных кошек: они с невинным видом проскальзывали в сказки, и вид у них был такой умудренный, что Финч несколько раз пытался украдкой завести с ними разговор. Без толку.

При этом ему казалось, что в целом он не так уж и скучает по жизни на Земле. Убеждал себя, что отказался от нее с радостью.

Но когда слова Иоланты открыли новую дверь, и в эту дверь влетели молекулы другого мира, он все понял.

Когда он вдохнул запахи химикатов, металла и чешуек отмершей кожи, запахи того мира, который его сотворил, он понял, что опять обманывал себя.

35

Только что никакой двери там не было, и вдруг появилась. Косой прямоугольник, словно начерченный детской рукой, казалось, весь был пронизан полосами света. Несколько секунд дверь просто вызывающе светилась на стене.

А затем открылась. Из-за нее потянуло холодным воздухом, серым, как камень. Там, за этой дверью, был другой день. Другой мир. Что это – Страна Ночи?

В дверях стояла женщина.

Сначала это был просто силуэт, обрисованный светом по краям. Затем она шагнула в дверь и оказалась незнакомкой в линялой черной одежде, со светлыми косами. В глазах у нее был какой-то циничный кошачий блеск. Если она и удивилась, увидев меня, то ничем этого не выдала. Она была загадкой, и я, наверное, еще долго смотрела бы на нее, но из-за ее спины в дверь шагнул еще кто-то.

Кто-то с изумленно распахнутыми глазами, худой и высокий – выше, чем я его запомнила… Он держал руки на весу, словно входил в холодную воду.

Я застыла на месте.

Оказывается, я столько всего запомнила не так. Он был худее, чем я его представляла. И какой-то голодный. Двигался так, словно им владели голод и беспокойство. Джинсы на нем вытерлись до белизны. И волосы острижены.

Он еще не видел меня. У меня было еще немного времени, чтобы подумать. Несколько секунд на то, чтобы принять правильное решение.

36

Они вернулись на Землю. Он понял это мгновенно, как мгновенно человек чувствует очертания своего тела в темноте. Понял по тому, как действовало на него притяжение этой планеты. Сам он уже забыл, чем пахнет здесь воздух, а тело помнило.

Он провел в этом воздухе рукой, чтобы он пробежал между пальцами, и ощутил в груди тоску, которой не было названия. Тоску о потерянном и о найденном. Ему было не привыкать к ностальгии, но теперь ощущения и запахи покинутого мира звучали какой-то незнакомой музыкой и отзывались бесконечной и необъяснимой болью в сердце.

Ио остановилась впереди, в нескольких шагах. Она смотрела на кого-то, стоящего за дверью с той стороны. Это была девушка, и свет их мира лежал на ее лице.

Девушка была невысокой, хрупкой, одетой так же, как он: старые джинсы, тесная футболка. Волосы у нее были взлохмаченными, довольно темными, и она стояла, как-то странно вытянув руки по швам, словно ее только что ударило током. Но все это он увидел мельком. А прежде всего ему бросилось в глаза то, как она смотрит на него.

Так, будто она его знает. Будто хочет броситься к нему. Спрятаться от него. А может, убить. В ее взгляде полыхал такой огонь, что он даже не сразу заметил, какая она красивая, а когда заметил, то следом увидел и понял наконец еще что-то. Самое главное.

Она стала старше. (Сердце у него дрогнуло: они потеряли много времени, больше, чем ему казалось.) Лицо в веснушках, обветренное, и в нем появилось какое-то новое выражение. А смотрела она на него так, как до этого смотрела всего один раз – перед тем как повернуться и уйти, шагнуть за грань другого мира.

Он ощутил на языке вкус ее имени.

37

Мое прежнее представление о нем какой-то миг еще боролось с реальностью, а потом все исчезло, кроме этого мальчика – мужчины – с покрытой шрамами загорелой кожей и лучистыми глазами. На лице его промелькнуло замешательство, потом испуг, и наконец оно засияло в темноте мягким светом, словно тысячи светлячков.

– Алиса… – сказал он.

Его имя трепетало у меня на губах. Я не знала, что сказать, и боялась, что, если начну говорить, сразу заплачу. Он шагнул ко мне мимо молчаливой незнакомки с бесстрастными глазами и стоял теперь так близко, что я видела темную полоску на его шее – след от ножа. Видела, как он нервно сглотнул.

Вот если бы я умела говорить пальцами, подумала я. Если бы можно было просто прикоснуться к нему, вот тут, где из него едва не вытекла жизнь… и тут, где я его поцарапала, когда он тащил меня из сказки… и тут, куда, как ему приснилось однажды, я поцеловала его в бальном зале в «Ореховом лесу». Вот бы каждое прикосновение обозначало букву. Тогда можно было бы обойтись вообще без слов. И, кажется, он и правда читал мои мысли, потому что снова сглотнул и заговорил:

– Ты получала мои письма?

Я открыла рот, и мой голос сразу меня выдал: в нем звучала и растерянность, и облегчение, и несмелая хрупкая радость.

– Эллери… – сказала я. – Финч… Я получила все твои письма.

Он улыбнулся мне. Глуповатой сияющей улыбкой. Поднял руки, и я сразу поняла, чего он хочет: чтобы мы соприкоснулись ладонями и наши пальцы сплелись. Я так и сделала, и его пальцы оказались такими длинными, что достали мне почти до запястий. Он засмеялся, и я тоже.

Смех! Трудно было вспомнить, когда меня в последний раз заставило смеяться что-то хорошее. Но этот смех задел во мне больную струну. Я ведь была совсем другой, когда он видел меня в последний раз. Потерянной, да. Запутавшейся. Но полной надежд. Я спешила домой, к Элле, и любовь освещала мне путь, как лучик на воде. А он был странником. Тоже в каком-то смысле потерянным, но ищущим. У его ног лежала сказочная страна, и ему незачем было покидать ее.

А кто мы сейчас?

– Привет, – сказал он, поймав момент, когда мой смех оборвался. Поколебался полсекунды, а потом крепко обнял меня. Это было так по-земному, по-человечески, что мне сдавило горло. От него пахло как от человека, который долго был в пути и не всегда мог достать мыла. Вернулся минуту назад, а уже обнимает меня так, словно мы с ним хорошо знаем друг друга, словно мы совсем не чужие.

Его защитная броня всегда была крепче моей – и в то же время слабее.

Женщина у него за спиной откашлялась.

– Так ты нас познакомишь?

Вспомнив о ней, я тут же вспомнила и обо всем остальном. Сбросила с себя руки Финча. Лицо у меня горело, и я порадовалась, что свет за дверью стал совсем тусклым.

– Как ты меня нашел? – спросила я.

– Я не знал, что ты здесь. Мы искали одно место… Я тебе писал – мы искали то, что называется Страной Ночи. Я не знал, что мы окажемся здесь. И что ты будешь здесь.

Он оглянулся на женщину.

– Как же так получилось? Это из-за меня? Я же хотел… – Он повернулся ко мне с улыбкой, такой милой и застенчивой. – Я этого хотел. Это я испортил волшебство?

Вид у него был даже не испуганный. Он до сих пор еще не все понял про волшебство. До сих пор думал, что оно бывает добрым.

У меня засосало под ложечкой.

– Так не бывает. Финч, это не может быть совпадением. Почему мы оба здесь?

Прямо у меня за спиной, совсем близко, послышался все тот же приторно-сладкий смешок.

Радость на лице Финча померкла.

– Что это?

– Тсс. – Я подняла телефон, и луч фонарика прорезал тьму. Я пошарила им по комнате раз, другой. На третий раз луч выхватил из темноты лицо.

Бледное овальное лицо в растянутом капюшоне. Детское. Девочка вытянула одну руку перед собой. Подбородок у нее был опущен, глаза смотрели в землю. И я вся похолодела внутри, поняв свою ошибку.

Это не Трио следили за мной. Им до меня не было никакого дела. Та девочка, что преследовала меня в городе, стояла сейчас передо мной.

– Ты кто? – Я шагнула к ней. – И где София?

Девочка стянула капюшон. Под ним оказалась копна светлых волос.

Она подняла глаза.

И улыбнулась, видя, что до меня наконец дошло, что я наконец поняла, кто это. Таинственная фигура в вагоне метро, в Центральном парке, на улице. Смешок в телефоне, такой ужасно знакомый. Единственное существо на свете, у которого в руках столько льда, что им можно убить человека.

Это была я сама. Только младше, двенадцатилетняя. Дикий зверек с волосами принцессы. На ней были шорты в цветочек, флуоресцентно-желтые туфли-мыльницы и зеленая худи. А глаза были черные-черные, без белков.

– Ты…

– Ты, – повторила она и щелкнула зубами.

Я сделала еще шаг. Сердце у меня колотилось, и голова шла кругом, настолько все это было невероятно. У нее слегка приоткрылся рот, и взгляд стал маслянистым, как у селки ^[10]. Я подошла ближе и протянула руку. Чуть помедлив, она протянула свою. Пальцы у нее были какими-то странно окоченевшими, маленькими, гладкими.

– Ты знаешь, кто я?

Она поставила одну ступню на другую и стала балансировать на одной ноге.

– Я – это ты.

– Но откуда ты взялась?

– Оттуда же, откуда ты.

У меня было такое чувство, будто я стою у запертых ворот, не зная пароля. Но теперь стало ясно – она и есть тот призрак, что преследовал меня. Тот, который Трио велели мне искать. Призрак прошлого, от которого я когда-то надеялась избавиться.

– Погоди. – Голос у Финча был изумленным. – Это же и правда ты. А я думал, что спас тебя.

И я вспомнила: он же видел, как я росла. Там, в Сопределье, когда всеми силами пытался пробиться ко мне.

– Зачем ты это делала? – спросила я ее. – Ты что, строишь Страну Ночи?

Она сощурила черные глаза.

– Что еще за страна ночи?

В голове у меня словно пересыпался горячий песок.

– Ты хотела убить меня. В метро. Почему?

– Ну вот еще, – возмутилась она. – Я просто хотела на тебя посмотреть. Напугать тебя. Она сказала – нельзя, чтобы ты видела мое лицо. – Свет от моего телефона упал на ее пустые глаза. – Она сказала, если я покажу тебе свое лицо, она тебя накажет.

– Кто сказал?

– Ну, не строй из себя дурочку, – послышался новый голос из темноты.

Кто-то шагнул в луч фонаря и встал рядом с маленькой Алисой. Сложенные на груди руки, острые зубы, рыжие волосы, стянутые в тяжелый узел. На поясе у нее болтался охотничий нож. Свет бил ей прямо в глаза, но, кажется, она отлично видела нас.

– Алиса, – сказала она. – Эллери.

Услышав его имя из уст Дафны, я почувствовала, как что-то тошнотворно колыхнулось в животе.

– Как? – резко спросила я.

Дафна разулыбалась во весь рот, как хеллоуинская тыква.

– Ты хочешь сказать – зачем?

– Я знаю зачем. Знаю о Стране Ночи. Я должна была догадаться, что это ты. Что все это время ты просто ломала комедию. Я спрашиваю – как? Откуда могла взяться вторая я?

Дафна положила руку на плечо маленькой Алисы. Алиса смотрела на эту руку как зверек, размышляющий, цапнуть зубами или погодить.

– Глупая ты девочка, – сказала Дафна. – Не только вторая, еще и третья есть.

Я почувствовала, как Финч вздрогнул рядом со мной. Он-то читал мою сказку. А я нет.

– О чем ты?

– Она всегда была внутри тебя. Мне всего-то и нужно было попросить ее выйти. Когда ты сладко спала в своей постели. А твоя мать – в соседней комнате. – Дафна чуть присела, словно собаку хотела подозвать. – Я просто шептала тебе на ухо, и ты начинала метаться в кровати, а потом засыпала беспробудным сном, и тогда я выводила ее наружу. Трижды-Алиса – три маленьких чудовища, как три ступеньки, по росту. Правда, самая маленькая пока прячется. – Она указала мне на грудь. – Чувствуешь, что она там? Жжет?

«Призрак внутри, призрак снаружи…»

Как-то ночью мне показалось, что я видела Дафну у себя в комнате, когда проснулась после страшного сна. И в груди было больно, как будто там что-то сломано. Значит, это была правда.

– Кто ты? – Я вгляделась в ее лицо, в эту кроваво-кремовую красоту. – Кем ты была?

Она сверкнула своими жуткими зубами.

– Злой мачехой.

– Скажи правду.

Она чуть вздернула подбородок.

– Я была королевой.

– Нет.

Она улыбнулась и стала меньше ростом – честное слово.

– Я была служанкой.

– Нет.

Она шевельнулась, и луч фонарика вдруг безжалостно высветил морщинки у нее на губах.

– Ну, тогда старухой-ведьмой.

– Нет, – прошептала я. – И не ведьмой.

– Умница, умница.

Глаза у нее были голубыми. У нее всегда были Пряхины глаза, а я смотрела и не видела.

– У тебя вообще не было своей сказки, да?

– Они все были моими, – ответила она.

– О, господи… – прошептал Финч. Он был на полшага позади меня в своих заключениях, но уже начал догадываться.

Пряха улыбнулась ему и сбросила с себя Дафну, будто старый плащ. Она не очень-то и изменилась. Волосы были все такими же рыжими, и глаза голубыми, как всегда. Только роль, которую она играла столько месяцев, теперь стала ей не нужна.

– Господь тут уж точно ни при чем, – подмигнула она Финчу.

– Ты использовала ее как орудие. То есть меня. – Я взглянула на маленькую Алису, пытаясь угадать, легко ли было ее уговорить. Затронули ли ее вообще хоть как-то те убийства, которые она совершала для Пряхи.

– Так вот для чего ты затащила меня обратно? – спросила я. – Потому и следила за мной?

– Затащила обратно? – пренебрежительно переспросила она. – Да ты никогда и не уходила. Всегда была поблизости, мне совсем не трудно было до тебя добраться. Но я хотела, чтобы ты была еще ближе, хотела, чтобы ты испугалась, чтобы своими глазами увидела, какое зло можешь сотворить. Могла, когда была еще только моей.

– Что ты сказала им, чтобы они согласились умереть за тебя? Что ты сказала Хансе?

– Я сказала им, кто я. Рассказала о Стране Ночи и попросила помочь мне построить новый мир. Разве я им хоть словом солгала?

– Они любили тебя. Они думали, что ты их защищаешь!

– Это я зажгла ваши свечи, – сказала она. – И я вправе их погасить.

Голос у меня охрип, рука с телефоном задрожала.

– Где София?

Пряха смотрела мимо меня, и улыбка Чеширского Кота на ее лице становилась все шире. Та незнакомка, что пришла с Финчем, все это время стояла молча, прислонившись к двери.

– Иоланта, – сказала Пряха. – Рада тебя видеть.

Женщина кивнула.

– Ждешь своей платы?

– Именно. – Голос у незнакомки был ровным, лицо острым, как клинок. На Финча она не глядела.

– Плата при доставке, как и было обещано. – Пряха достала откуда-то книгу в твердом переплете и бросила женщине. – Счастливого возвращения домой.

Незнакомка схватила книгу, прижала к груди и повернулась, чтобы уйти, но остановилась.

– Прости, – сказала она Финчу, все еще не глядя на него. – Я не могла отказаться. Но я ведь сдержала свое обещание, верно? Ты вернулся к своей девушке.

– Скотина ты, – проговорил он мертвым голосом. – Кусок дерьма, и больше ничего.

Незнакомка пожала плечами. Подошла к той двери, из-за которой они появились. Перешагнула через порог, захлопнула дверь и исчезла.

– Так на чем мы остановились? – Пряха улыбалась любезно-рассеянной улыбкой. Теперь мне уже самой не верилось, что я столько времени не могла разглядеть, кто она.

– Новое Сопределье, – сказала я. – Этого ты хочешь, да?

Ее смех прозвучал язвительно. Она вся словно бы выгорела на свету.

– Новое Сопределье? Вот так просто? Ты думаешь, это легко – построить новый мир? Бороться то с тьмой, то со светом, развешивать звезды, поднимать в небо луну, каждую травинку уговаривать, чтобы она росла? Поселить там очаровательных чудовищ, чтобы они рассказывали сказки, жили в этих сказках, сами были ими? Сделать так, чтобы время текло, и солнце всходило, и сердце билось?

– Сердце. – Ее взгляд остановился на Финче. – Ты вырвал у меня сердце.

Он смотрел на нее, и лицо у него было спокойным. Казалось, он так долго ждал плохих вестей, что теперь даже рад им.

– Долгую же игру ты вела, – сказал он.

– У меня ничего нет, кроме времени, – ответила она. – Ничего.

Я перевела взгляд с него на нее и поняла, что в их истории есть глава, которую я еще не читала.

– Расскажи ему, – сказала Пряха. – Расскажи ему сказку о Стране Ночи.

Он коротко качнул головой.

– Я ее уже знаю.

– Да нет, не кастрированную детскую сказочку, на которую Иоланта подцепила тебя, как на крючок, – резко сказала Пряха. – Сказку о моей Стране Ночи. О том, как я создала Сопределье. Самую первую сказку из всех, которые я рассказала.

– Где София? Скажи мне.

Пряха наклонилась и что-то шепнула на ухо маленькой Алисе. Девочка кивнула и убежала в темноту. Меня даже замутило, когда я увидела, как она бежит, расставив в стороны тонкие руки, опустив подбородок. Эта повадка была знакома мне по всем фотографиям, сделанным Эллой в эти мучительные годы – с десяти до тринадцати лет.

Тишина, потом резкий щелчок. Над головой загорелись люминесцентные лампы и осветили то, что до сих пор скрывалось в темноте.

В сказке все звучало благопристойно, как будто речь шла о разобранной кукле. Две руки, две ноги, два глаза, язык… А в жизни это было похоже на бойню. Да, части были выложены так, чтобы образовать примерные очертания человеческого тела, но выглядело все это отвратительно грязно и грубо. Земля шаталась подо мной, когда я не то шла, не то плыла навстречу этому кошмару, вглядываясь в него, пока не увидела то, что искала.

Глаза. Темное золото, обрезанные зрительные нервы, безошибочно узнаваемый цвет – глаза большой кошки.

– София… – Я произнесла это имя будто молитву и провела над глазами ладонью. Как будто могла закрыть их, заслонить от зла хотя бы то, что осталось от Софии. Это Пряха сделала Софию бессмертной. Конечно, только она одна и могла вернуть ей смерть.

Финч опустился на колени рядом со мной, и в горле у него что-то сухо щелкнуло. Он хотел поднять меня на ноги, увести подальше. Но я не двинулась с места. Я видела маленькую ножку Хансы и грубую ногу Женевьевы, покрытую ороговевшей кожей. Вегин болтливый язык, который теперь умолк. И я поняла, что чего-то здесь не хватает.

– Мое сердце. – Я взглянула на Пряху. – Вот зачем я здесь, верно? Тебе нужно мое сердце.

– Не совсем, – ответила она. И вдруг схватила маленькую Алису. Намотала ее волосы на руку, запрокинула голову и вонзила ей в грудь охотничий нож.

38

Боль пронзила мне грудь. Голова откинулась назад, в глазах побелело. В этой белизне возникло что-то блестящее. Лед: высокий потолок ледяной пещеры. Потом он вдруг превратился в колышущиеся кроны деревьев. Я моргнула, и снова все изменилось: передо мной было лицо плачущего ребенка лесу, в тумане. На языке был вкус меда и соли. Я видела нас, всех четверых, с огромной высоты: Финч склонился надо мной, а Пряха над маленькой Алисой. Капюшон у Алисы был стянут назад, грудь вся черная от крови. Когда Финч выкрикнул мое имя, я не знала, кого из нас он зовет.

Затем я вновь оказалась в своем теле, в своей голове и увидела его лицо надо мной.

– Боже мой! Ты жива?

Я хотела кивнуть, но он слишком крепко сжимал мое лицо в ладонях.

– Это же ребенок. Ребенок. – Глаза у него блестели от ужаса. – Как она могла убить ребенка?

Я попыталась приподняться на локтях. Во рту стоял вкус крови, грудь, казалось, была раздавлена, как жестяная банка, но я торопливо проговорила:

– Она всех убьет. Страна Ночи – это вампир. Не знаю, что тебе про нее наговорили, но она убивает тот мир, в котором создана. Понимаешь? Если Пряха получит Алисино сердце, наш мир развалится. Как Сопределье.

– Нет, – отозвался Финч, и голос у него был таким, будто он только сейчас что-то вспомнил. – Не так. Он станет серым. Небо, земля, вообще все. Будет как Помпеи, как город из кошмара. Выходит, это твоя месть? – Он бросил взгляд куда-то – должно быть на Пряху. – Мир за мир?

Я услышала ее голос сзади:

– Поэтично, не правда ли?

Финч помог мне сесть. Я не могла смотреть на маленькую себя, лежащую на полу бесформенной, точно бескостной, грудой. Моя черноглазая оболочка, та, кем я была бы, если бы Элла не выкрала меня, если бы не полюбила. Я перевела глаза на Пряху, держащую в ладонях только что вырезанное сердце. Она была похожа на колдунью, на Цирцею – злая магия переполняла ее до краев, и даже воздух вокруг нее словно подернулся рябью.

Я нагнулась и схватила ближайший ко мне кусок тела: ногу Хансы, все еще с остатками облупившегося фиолетового лака на ногтях. Размахнулась, но забросить подальше, чтобы хотя бы немного задержать Пряху, не успела: Пряха бросилась на меня с ножом.

Она полоснула меня по руке, по линии загара. Лезвие было грубым, уже затупившимся о грудь маленькой Алисы. Пряха уронила Алисино сердце, и оно легло на место, а потом она схватила меня за руку и с силой сдавила в месте пореза. Я вскрикнула от дикой боли. Финч бросился на нее, но она уже выпустила меня.

– И кровь как благословение, – почти взвизгнула она и встряхнула руками.

Капли крови, моей крови, упали на части тел. На ногу, которую я выпустила из пальцев, когда Пряха чиркнула ножом, на фантастически жуткий кусок мяса – сердце. На золотые глаза Софии. Финч что-то шептал мне на ухо, пытался остановить кровь, но я ничего не слышала – только тишину.

Такая тишина бывает, когда вот-вот свернешь за угол. Когда ждешь падения уже сорвавшейся капли. Может, у нее не получится, в отчаянии думала я. Может, она что-нибудь забыла, может, где-то ошиблась.

Послышалось пение. Чистое, высокое, нежное и холодное, как весна. Это запел язык Веги.

Я никогда не смогу передать словами то, что случилось дальше. Как воздух содрогнулся от этой песни. Как он раздвинулся, пропуская сквозь себя что-то выползающее из пустоты. Язык уже напел себе два ряда сверкающих белых зубов. Потом череп, позвоночник, похожий ряд белых шашек из слоновой кости, грудную клетку и кости таза. Длинные кости конечностей потянулись к отрубленным рукам и ногам, одна нога неестественно удлинилась, чтобы достать ступню Хансы, которую я уронила. Кровавая каша из мышц, органов и сухожилий зашевелилась так зловеще, что я боялась моргнуть и перестала дышать. И наконец кожа обтянула ее кругом – словно бумажные жалюзи закрыли окно.

Пение прекратилось, но ноты все еще скреблись в воздухе, сливались в цепочку обжигающе-резких звуков. Казалось, они навсегда застряли у меня в ушах. Я прижималась к Финчу, мы оба обливались потом, и я уже не чувствовала, где он, а где я. Когда тело поднялось, мы оба разом ахнули.

Это была девушка. С лысой головой, с кожей из разномастных лоскутков и глазами моей мертвой подруги. Сердце у нее стучало так громко, что даже сквозь только что натянутую кожу его было слышно.

Она стояла на ногах еще нетвердо, как ребенок. Спина у нее выгнулась, живот выпятился вперед, Софиины глаза были теперь совсем пустыми – в них не осталось памяти. Финч что-то бормотал себе под нос, явно не в силах поверить в происходящее, а я вообще не могла вымолвить ни слова. Это было не похоже на то волшебство, какое мне приходилось видеть – запутанный лабиринт «Орехового Леса», открытые клетки Сопределья. Это было что-то более древнее. Более варварское. Это волшебство было жестоким и коварным зверем, оно питалось ужасами.

Существо зашевелилось. Сначала описало круг на месте, словно осматриваясь, покачалось на одной неуклюжей ноге. Привыкало к жизни, если это можно было назвать жизнью. А затем пустилось в пляс.

Никто из нас не мог отвести взгляда: ни я, ни Финч, ни Пряха. Такие странные вещи творились на наших глазах, что даже она невольно засмотрелась. Руки и ноги существа болтались в суставах, как молочные зубы. На ногах у него соткались из воздуха, рассыпав во все стороны искры, призрачные красные туфли. Оно плясало все быстрее, оно начало кружиться, но то и дело металось в разные стороны, как разъяренная кошка

И тогда я поняла: существо ищет слабое место. Воздух стал истончаться. Светлеть. Его становилось все меньше. Существо искало, где его можно пробить.

Мы почувствовали тот момент, когда оно нашло то, что искало, когда кожа нашего мира разорвалась под его пальцами. Воздух в комнате пошел рябью, в нем раздался едва слышный треск. Пряха засмеялась – тонким, безумным смехом.

Перед нами появилась черная замочная скважина. Она висела в воздухе сама по себе – невероятно, сказала бы я, если бы это слово не замылилось уже от частого употребления. Чернота стала расплываться и слилась в арку, высокую, как у входа в церковь. Существо отвернулось от нее и широко раскрыло рот, словно мальчик из басни, который хотел проглотить море.

Оно сделало вдох, и я почувствовала, как этот вдох отдался под ребрами. Все цвета вокруг сделались тусклыми, водянистыми, как какое-нибудь дешевое пойло. А потом существо повернулось обратно и выдохнуло украденную жизнь в этот плоский черный дверной проем.

Темнота словно проснулась. Задул ветер. Он принес с собой запах чего-то хрустящего, рассыпчатого, и в волосах у меня затрещали электрические разряды. Лоскутная девушка теперь двигалась еще более неуклюже. Ее дело было сделано. Темнота уже ощутила голод, теперь она будет хватать свою добычу сама. Девушка стала рассыпаться на части: десны ослабли, зубы выпали и покатились по полу, как игральные кости, а следом за ними об пол стукнула челюсть. Ребра, кишечник, ткани растворялись в воздухе, пока не осталось только то, из чего ее сделали. Эти части тоже бессильно упали на пол с глухим стуком.

Это все-таки случилось. Я не смогла этому помешать. Как оказалось, даже попытаться толком не смогла. Я чувствовала, что Финч сидит рядом и перевязывает мой порез оторванной полосой своей футболки. Чувствовала, что Элла где-то далеко, но все еще в этом городе. Я представила, как она поднимает голову с подушки или отрывается от книги, если в этот страшный момент, в момент гибели нашего мира, еще не спала.

И тут мне припомнилось еще кое-что из той истории, которую она мне рассказывала.

Пряха создала Страну Ночи, из которой выросло Сопределье. Но страна не принадлежала ей, пока она не ступила на ее землю, не оставила на ней свой отпечаток. Я ухватилась за эту мысль как за ключ. Как за клинок. Не зря мама всегда всеми силами старалась вооружить меня против темноты.

Пряха двинулась к двери, и лицо у нее сделалось таким мягким, какого я у нее никогда не видела.

– Здравствуй, – проворковала она. – Вот мы и встретились снова.

Голос у нее тоже стал другим. Наверное, это и был ее настоящий голос. Должно быть, теперь она и не вспомнила бы о нас, если бы мы сидели тихо. С ней был ее паразит, ее каннибал, она уже готовилась скормить ему Нью-Йорк и все, что лежало за ним, и мы тоже исчезли бы, не успев и пикнуть. Она специально собрала нас здесь, чтобы мы своими глазами увидели ее злобное торжество, а потом погибли вместе со своим миром. Это была ее месть.

Финч тронул меня за здоровую руку.

– Не надо, – сказал он. Как будто не понимал, что ждать уже нечего.

Я проговорила сквозь стиснутые зубы:

– Нельзя, чтобы она вошла туда первой.

Пряха услышала меня и заулыбалась.

– Ну давай. Вперед

При виде моей растерянности она улыбнулась еще шире.

– Ты же персонаж, дорогая. Потенциал, заданная форма. За этой дверью – чистый потенциал. Войди в нее первой – и растворишься, как кусочек сахара.

Не успела она договорить, как Финч уже вскочил на ноги и кинулся к двери. После всего, что случилось, он все еще верил мне безоглядно.

Пряха уже ждала его с ножом в руке. Я видела, как он замер за секунду до ее удара и успел увернуться. Я бросилась к нему, встала между ним и Пряхой и выхватила свой перочинный нож.

Потенциал, заданная форма? Хрен тебе! Я занесла нож, как убийца из фильма ужасов, и с громким криком вонзила Пряхе в плечо. Он вошел на полдюйма и застрял. Пряха оскалила зубы, но не издала ни звука. Финч перехватил ее руку с ножом, а она ударила его в живот коленом.

Мы боролись у самой грани новорожденного мира. Но эта тьма обладала разумом. Она сама знала, кто из нас троих ей нужен.

И она схватила его. Я видела это. Длинными черными руками Страна Ночи втянула в себя Финча, и Пряха взвыла. Я видела, как его ноги коснулись еще бесформенной земли. Видела, как эта земля тянула его к себе, как он хватал ртом воздух, словно его накрыло волной, и глаза у него стали круглыми, как стеклянные шарики. А затем Страна Ночи сомкнулась у него над головой.

Пряха взвыла снова. Метнула ему вслед охотничий нож, потом мой ножик, выдернув его из плеча, потом вырвала у себя один клок волос, другой, и бросила туда же. Топнула ногой, как Румпельштильцхен. И, тяжело дыша, бросилась за ним.

Смотреть в темноту было все равно что смотреть в черную воду. Она была такой же непостижимой. Такой же пугающей. Я собралась с духом и нырнула в жесткий воздух с примесью металла.

39

Финч всегда считал себя главным персонажем истории. Кто же так не считает? Тем горче было раз за разом убеждаться, что это не так. Что он ничего не знал, а то, что знал, было неправдой – с самого начала.

Когда Пряха пожирала его мир, можно было стоять на коленях и перебирать в уме свои утраты, а можно отозваться на ту нотку в Алисином голосе, которая говорила, что есть еще надежда, и повторять ее слова как заклинание: «Нельзя, чтобы она вошла туда первой».

И он бросился очертя голову в самую настоящую черную дыру – ничего страшнее он до сих пор никогда не видел и представить не мог. Не так уж много времени прошло с того момента, как он решился, и до того, как его втянуло в арку, и Пряха завопила ему вслед, и Алиса вскрикнула, и густой черный воздух окутал его со всех сторон. Но для него время замедлилось. Ему еще о стольком нужно было подумать.

О том, что Иоланта предала его. О том, что Алиса получила его письма. О том, что его жизнь на Земле была всего лишь передышкой. О гибели мира он всерьез думать не мог. Этот мир мог погибнуть от огня, от наводнения или какого-нибудь непобедимого вируса. Но нельзя было представить, что жизнь из него просто высосут, как газировку из бутылки.

А потом Финч оказался в Стране Ночи и не мог больше думать ни о чем другом.

Когда он провалился сюда, он был еще самим собой. А теперь стал… больше. Он упал на четвереньки в мягкой черной пустоте, и его «я» стало расширяться во все стороны. Он был как вода, стекающая в бассейн. Он заполнял собой бесконечную темноту – он сам был этой темнотой, а темнота была им, – пока вдруг какая-то посторонняя мысль не проплыла мимо, словно бутылка с запиской внутри. Он поймал ее.

«Как же хочется пить». Не успела эта мысль оформиться в слова, и тут же появилась вода. Ноги стали мокрыми: он стоял в реке. Он видел, как она засверкала серебром и пропала: это охвативший его ужас осушил ее.

Ужас и восторг. У него получилось, он создал что-то из благодатного воздуха Страны Ночи! Он еще старался прикрыться здравым рассудком, как плащом, но коварный воздух, словно дождь, проникал всюду: в нос, в глаза, в открытый рот, и кружил голову, и дурманил, как вода Леты.

«Чашка», – мысленно произнес он, и чашка оказалась у него в руке. Чайная чашка с тонкими стенками, с розово-золотым узором, полная чая с молоком. В последний раз он видел ее на столе в маминой квартире много лет назад – когда мама была еще жива, но уже после развода.

«Кофе», – прошептал он, и в чашке появился кофе вместо чая.

«Мама?..» – подумал он, но нерешительно. Она не появилась из темноты.

Финч обрадовался. И тут же вздрогнул, когда понимание обрушилось на него всей тяжестью.

Новый мир, его мир, где он создатель. Вот что имела в виду Алиса, когда сказала, что нельзя пускать сюда Пряху первой – нельзя было давать ей в руки чистый холст, чтобы она малевала на нем свои ужасы.

«А что, если она ошиблась?» – пришла трусливая мысль. Что, если все-таки это Пряха должна быть здесь вместо него, плести что-то разумное из этой темноты? Он представил все то, что она уже создала из ничего: ледяные пещеры Сопределья, его густые леса и ясные звезды. Где-то в самой тайной глубине души он пожелал увидеть все это, и призраки Сопределья, полупрозрачные, мерцающие, показались на миг, а затем исчезли. Пряха – вот создательница миров. А он – мальчишка в темноте, с чайной чашкой в руках. «Нет!» Он упал на колени. Поскреб пальцами землю – вот, только что не было ничего, а теперь грязь у него под ногтями, стоило ему только пожелать. «Нарцисс, – подумал он. – Маргаритка, клематис, роза». И цветы выросли у него прямо на грязных ладонях, с них дождем посыпались лепестки, а лозы обвили ему руки.

Но он взглянул на цветы и не нашел для них слов. Они были красными и желтыми, нежно-розовыми и белыми, но имен он им подобрать не мог. Это так испугало его, что он попытался остановить мысли: «Не думай, не думай, не думай ни о чем» – и, конечно же, сразу подумал. Асфальтовая площадка. Стук баскетбольного мяча. Золотистый пес в красном ошейнике. Стол и три тарелки на нем, и лосось с рисом.

Отец просматривает газету и качает головой.

И все это, кроме отца, тут же появилось в темноте и исчезло. И Финч сразу почувствовал, что тело стало резиновым, выжатым как лимон. Такое чувство у него было обычно перед закатом в Йом Кипур ^[11], когда он смотрел, как солнце опускается за деревья Центрального парка.

(Деревья тут же выросли в воздухе перед ним, а затем разлетелись на молекулы.)

– Нет, – сказал он. – Нет, нет, нет.

Ведь все, что он придумывает, отнимает жизнь у того мира, который он оставил позади. Что умерло там сейчас ради того, чтобы его мечты на секунду обрели форму? Он представил себе опустевшие ступени Метрополитен-музея, ставшие серыми, как пепел. Солнце сделалось выгоревшим пятном, улицы его города лежали под мертвым небом неподвижно, как насекомые под стеклом.

Город. Его покинутый город, потерянный для него навсегда. В мечтах он снова шел по Манхэттену с матерью. Бродил по книжным магазинам с Алисой. Все, что он помнил, о чем тосковал, теснилось в мозгу, и Страна Ночи хотела того же, чего и он. Жаждала.

У него не хватило сил отказаться.

Город развернулся перед ним. Уличные фонари, очертания домов на горизонте, цветущие вишни, сточные канавы, скрипка уличного музыканта… Скамейки и автобусы, краденое вино на крыше. Асфальтовые улицы и деревья вдоль них, грузовики с мороженым и едва различимые звезды. Летний день, такой тихий, что облака казались нарисованными краской на голубой эмали и отбрасывали тени на загорающих в парке.

Воспоминания налетали порывами стремительного ветра. Он был холодным, тысячеруким, и эти руки тянулись в каждый уголок. Страшное это дело – творить миры. Создавая мир, он терял себя. Этот мир крал черноту его волос, гибкость тела.

Может быть, он и само тело в конце концов украл бы. Но тут из темноты появились две фигуры.

40

Разъяренная Пряха неслась как бешеный зверь, низкими скачками. Без нее я и не знала бы, где искать Финча.

Страна Ночи уже увела его далеко от двери.

Я бежала за Пряхой, все вперед и вперед. Время сделалось упругим, оно то растягивалось, то сжималось. Я сейчас готова была убить за уличный фонарь, за одну-единственную звезду. Если я потеряю Пряху, то потеряю все! И я бежала, стараясь не замечать саднящей боли в боку и ужаса, разлитого в пустоте еще не созданного мира. И наконец что-то показалось на этой длинной бесформенной равнине. Финч! Только очень далеко. Я не могла бежать быстрее, а Пряха уже подбегала к нему, как вдруг что-то проступило из темноты.

Деревья. Березы, вязы, платаны, тонкие, как детские руки, саженцы. Пряха пыталась остановиться, но не смогла – влетела с разбега туда, где только что были стволы. Они уже исчезли. Звезды замигали, как фары грузовиков, и снова погасли. Мы обе остановились и стали ждать, что еще выбросит нам навстречу темнота.

Золотистый ретривер соткался из воздуха, пробежал неуклюжий круг и исчез. Накрытый стол, шелестящая страницами газета. Затем пауза: темнота снова заполняла трещины, проделанные призраками. Я слышала в тишине Пряхино дыхание. И вдруг…

Город. Не весь сразу, частями. Желтое такси. Мусорный бак. Тележка с фруктами, вишневое дерево, здание, отливающее туманом и серебром, поднимающееся прямо к облакам цвета парного молока. Город то появлялся, то исчезал в пузырях воздуха, на пятачке площадью в один квартал.

И среди всего этого стоял на коленях Финч – он опустил голову, вцепился пальцами в землю, и от его запястий к плечам ползли цветочные лозы. В волосах у него проблескивали белые нити, а когда он поднял голову, у меня сжалось сердце.

Лицо у него было таким, словно кто-то впрыснул ему под кожу серую краску. На висках вздулись жилы, губы потрескались. И свет в глазах почти померк.

– Финч… – проговорила я, и голос у меня был надтреснутым, как та чашка, которую он держал в руке. Он сжал пальцы, и чашка разлетелась на осколки. Кровь закапала сквозь пальцы.

– Этот мир его убьет. – Голос Пряхи был горьким, как ореховая шелуха, беспощадным. – И смерть будет мучительной. Он будет сам отрывать от себя кусок за куском. Новый мир – это пустота, это голод. У меня хватило на это сил – я изменила свой мир, я вложила в него все, что могла позволить себе потерять. А он не умеет. Этот мир высосет его, как яйцо.

Финч услышал ее. Подбородок у него дрогнул. Все беспорядочно роившиеся вокруг детали города стали бледнеть и исчезать, пока не остались только мы трое и бархатная рука темноты. Когда Финч заговорил, его слова словно плыли по воздуху.

– Давным-давно…

Давным-давно жила была женщина-чудовище. Она назвала себя Пряхой, да пряхой она и была. Но кроме того она любила разрушать. Она создала новый мир, который назвала своим, но перестала его понимать, когда в нем поселились люди и стали желать чего-то большего. Большего, чем кровь и смерть, чем истории, в которых они не могли ничего изменить. – Финч взглянул на Пряху. – Она дала им все худшее, что только может быть в человеческой жизни, и ничего из того, ради чего стоит быть человеком.

Пряха стояла совершенно неподвижно, глядя на него сквозь полуопущенные веки.

– И тогда в мир, который она создала, пришел герой.

Она рассмеялась. И я тоже, но мой смех был тихим и удивленным.

– Этот герой потянул за уголок ее мира, приподнял, и все рассыпалось в прах.

– Ничего у тебя не выйдет, – сказала она, и в ее голосе прозвучала угроза.

– И тогда она создала новый мир, – упрямо продолжал Финч, и глаза его светились отчаянием на усталом лице. Он все еще цеплялся пальцами за землю. – Ради этого она сделала нечто ужасное, но мира так и не получила. Он признал своим владыкой героя. И обернулся против нее.

Ничего не происходило. Я чувствовал, что все мы трое чего-то ждем, но темнота оставалась темнотой.

– Ты умрешь, – сказала Пряха. – Ты умрешь сам и убьешь тот мир, что тебя сотворил. О, это даже лучше, чем я рассчитывала.

– Этот мир узнал ее секреты, – прошептал Финч. – Он показал ей, кто она на самом деле. Показал ее в истинном свете.

И свет загорелся. Не солнце и не лампа, а что-то среднее – расплавленный шар бездымного огня. При свете Пряха изменилась. Волосы легли желтыми волнами, кожа стала янтарной. Когда-то она была похожа на меня. На сказочную принцессу.

Но глаза… Все такие же льдисто-голубые, они хранили в себе тяжесть веков. Внешняя оболочка была молодой, но глаза ее выдавали. Она ощупала свое лицо, прошлась по нему пальцами. Я слышала, как мысли у нее в голове щелкают, словно четки.

Прямо под ее руками черты лица стали тверже, жестче. Теперь она казалась старше – ровесницей Эллы. Потом еще старше – красивая зрелой красотой, с морщинками под глазами.

– О-о… – выдохнула она. В первый и единственный раз я видела ее удивленной.

Но вот кожа у нее одрябла. Подбородок обвис, рот сморщился. Пугающие глаза потускнели – от уголков их разбежались глубокие морщины, под ними образовались мешки, а радужку затянуло мутной пленкой.

– Остановись, – велела она. Голос у нее был совсем старушечьим, но властным. – Остановись сейчас же.

Все кости у нее скрючились, как от артрита. Голос скрипел, как старая лестница.

– Если я умру, мои дети уйдут со мной. Убьешь это тело – убьешь и их. Ты сейчас убиваешь Алису.

Прошла секунда.

– Подожди, – сказал Финч, не поднимая головы.

Весь мир ждал. Пряха не умирала, она застыла все в том же положении. А я побежала.

Волосы у Финча стали совсем белыми. Я подбежала к нему, поскользнулась на его клочке земли и остановилась. Но не успела я протянуть к нему руки, как между нами вырос забор, ощетинившийся колючей проволокой.

– Не прикасайся ко мне, – проговорил он дрогнувшим голосом. – Я могу убить тебя. Растворить в воздухе. Ты же персонаж. А я – Прядильщик.

Я вцепилась в собственные локти.

– Хорошо, – сказала я. И добавила: – Все в порядке. – Это были бессмысленные слова, но больше мне нечего было ему сказать.

– Алиса… – сказал он. Он всегда любил произносить мое имя. – Что мне делать?

Я взглянула на его сгорбленные плечи, обмякшие губы и почти погасшие искорки в его прекрасных глазах.

– Ты должен закончить историю.

Пряха ждала. Ее затянутые катарактой глаза казались ледяными. Она не стала умолять.

– Клетка, – проговорил Финч охрипшим голосом. – Герой поймал чудовище и посадил в клетку. Оно было настолько опасным, что понадобился целый мир, чтобы удержать его. Прутья клетки были золотые, и в ней чудовище уснуло. Оно спало целую вечность. Больше оно никому не причиняло вреда – спало и видело во сне волшебные сказки.

И клетка захлопнула в себе Пряху, как певчую птицу. Та ничего не сказала напоследок. Только подалась на полшага вперед, а затем легла и больше не двигалась.

Финч вздохнул. Забор между нами рассыпался, свет погас с довольно громким щелчком. И Финч повалился на бок.

Я не умерла, коснувшись его, и не растворилась в воздухе. Он дышал неглубоко, и кожа, на которую падал отсвет прутьев клетки, казалась желтой. При этом слабом свете я разжала его пальцы, вынула из них осколки разбитой чашки и вытерла кровь. Моя рана на руке уже не кровоточила, просто болела. Глаза у Финча были полузакрыты, дыхание неровным.

– Финч!

Он не отвечал.

Он может умереть здесь. Он может умереть здесь, в темноте, и тогда я останусь совсем одна.

И тогда я медленно опустилась на землю. Положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

– Мне очень понравились твои письма, – сказала я ему. – Я не умею хорошо говорить. Я вообще почти ничего толком не умею. Но твои письма мне понравились. Я писала тебе ответы, мысленно. Столько всего наговорила, что теперь уже и не помню, что тебе рассказала, а чего ты еще не знаешь.

Все сердце я вложила в эти слова. Все мое израненное, нечеловеческое сердце.

– Ты это чувствовал? – шепотом спросила я. – Ты слышал, когда я с тобой говорила?

Молчание, а затем его щека коснулась моих волос: он покачал головой.

– Ну ничего. Я могу рассказать тебе все заново. Нам только нужно… нужно встать и найти дверь. Пока…

Пока там, за дверью, что-то еще осталось.

– Сейчас.

Я почувствовала его дыхание и медленно подняла голову. До сих пор от смущения я не могла взглянуть ему в лицо.

Глаза у него уже не были мутными. Они прояснились, взгляд стал сосредоточенным, и их свет был направлен прямо на меня. В этих глазах я увидела всех тех Финчей, которых знала. И фаната, и странника, и изменника, и героя. Он вновь произнес мое имя и взял мое лицо в ладони.

Внезапно по моей шее скользнул легкий ветерок. Я потрогала ее рукой и наткнулась на голую кожу и кончики коротко обрезанных волос.

По телу пробежал электрический разряд, словно я ударилась локтем. Волосы у меня были совсем короткими, остриженными почти под корень – как в те дни, когда мы с Финчем впервые встретились. Я опустила взгляд. На мне были узкие черные джинсы с дырками на коленях. Синяя полосатая рубашка. Та одежда, которую я носила в семнадцать лет.

Финч поспешно убрал руки.

– Вот черт. Извини. Я сам не знаю, что делаю, просто не знаю, как это работает.

– Да все в порядке, – машинально выговорила я. Солгала сквозь зубы, скрывая ужас перед своим преображением. Оно напоминало о том, что я здесь всего лишь персонаж.

– Нет, не в порядке. Я не… я не хочу в тебе ничего менять, я просто…

– Молчи, – сказала я с нажимом. – Идем искать дверь.

– Я же Прядильщик. – Он проговорил это извиняющимся тоном. – Это мой мир. Я могу сам сделать дверь.

Мне казалось, что он еще слишком слаб для этого, но он медленно встал и поднял руки, словно дирижер.

Дверь, которую он сделал, была совсем простой, из некрашеного дерева. Только что ее не было, и вдруг появилась. Мы долго смотрели на нее, потом оглянулись на лежащую в клетке Пряху. Она спала.

Финч хотел взять меня за руку, но спохватился.

– Держись за мою футболку, – сказал он.

Я ухватилась за футболку и зацепилась пальцем за обтрепанную петлю на его джинсах. Так мы и вышли из этого мира.

41

Мы шагнули в холод, в запах пыли и поток белого света. Я заморгала и только тут поняла, что это не свет, а цвет. Мы вернулись не в тот склад, ярко освещенный люминесцентной лампой, из которого уходили. Здесь все было бесформенным, смазанным – одни бледные руины. Мы перешагнули через кучку костей: все, что осталось от создания Пряхи, которое открыло нам дверь в Страну Ночи.

– Как ты думаешь, далеко это зашло? – Голос у Финча был таким же бесцветным, как и комната.

Телефон лежал в кармане разряженный. Я все-таки сжала его в руке.

– Не знаю.

– Это из-за меня, – сказал Финч и медленно повернулся на месте. – Все из-за меня.

– Не смей так говорить. То, что осталось, осталось благодаря тебе. Вот это – из-за тебя.

Кости у него торчали под самой кожей. Мы оба были грязными, от нас несло кровью. Я сняла с его щеки приставший лепесток и вспомнила письмо, которое он прислал мне в сердцевине цветка.

– Ты должен положить этому конец. Закрыть дверь.

– Конец?

Вид у него был таким растерянным, что у меня кольнуло сердце.

– А что? Думаешь, не сможешь? Разве ты не знаешь как?

– Я знаю, как это сделать, – уверенно отрезал он. – Я чувствую. Но… ты же слышала, что сказала Пряха.

Пряха. Дафна. Чудовище и женщина, которой никогда не существовало. Они слились у меня в голове в один размытый образ.

– Она много чего наговорила.

– Ты знаешь, о чем я. Если я положу этому конец, если убью тот мир и Пряху – что тогда будет с тобой?

Не только со мной, со всеми нами. Если Пряха погибнет вместе с миром Финча, не уйдут ли ее дети вслед за ней? В горле у меня запершило: я вспомнила, что София уже ушла.

– Мы же знаем, что она лгунья, – сказала я.

– По-моему, в этот раз она не врала. А вдруг все равно уже поздно? Что, если я уже слишком много всего создал там? Я закрою дверь, и ты тоже умрешь, и я останусь здесь один, как в какой-нибудь паршивой серии «Сумеречной зоны»?

Его нарастающий страх помог мне успокоиться. Я вспомнила серебристые очертания его города, землю, цветы и огромную золотую клетку. Представила, сколько все это весит в сравнении с этим огромным миром.

Я вспомнила Эллу. Закрыла глаза и попыталась нащупать ту невидимую нить, что связывала нас. Ничего не вышло, но это ведь еще не значило, что нити больше нет. Наверное, мы просто начинаем отделяться друг от друга, становимся двумя самодостаточными людьми. Может быть, это как раз самое человеческое, что могло со мной случиться.

– Нет, мне так не кажется, – сказала я. – Еще не поздно.

– А что, если оставить все как есть? Пока. Выйдем, посмотрим, как далеко это зашло. Тогда и решим, что делать.

– Финч… – тихо сказала я.

– Ты меня не заставишь, – так же тихо ответил он. – Ты не имеешь права меня об этом просить. Что будет, если ты умрешь? Как ты будешь умирать? Растаешь? Рассыплешься? Да черт! О чем мы вообще говорим?

Он выпрямился, как будто его поразила какая-то мысль.

– Наверняка есть еще какой-нибудь мир, куда мы можем уйти. Иоланта… – На его лице отразилась сложная гамма чувств. – Иоланта мне показывала. Целые книжные полки миров, столько, что в письме не опишешь. Алиса, ты не поверишь, что я там видел.

– Ладно, – сказала я. – Давай уйдем в другой мир.

У него широко распахнулись глаза, и тут же он все понял. Я протянула к нему руки. Чувствовала под пальцами шрамы у него на костяшках и думала о том, какие истории за этим стоят. Мы смотрели друг на друга, держась за руки, и слышали все, что не было сказано: и «здравствуй», и «прощай», и песню без слов о любви.

Может быть, в каком-нибудь другом мире говорят на языке, на котором можно будет об этом спеть. Может быть, я могла бы найти такой мир. Одна, с Эллой, с Финчем. А может быть, я смогу остаться здесь и выжить. Может быть, я рассыплюсь в прах, растворюсь в ткани истории, разлечусь искрами фейерверка, в которых отразится все: и то, что мама успела сделать для меня в самый последний момент, и карие глаза мальчика, странствовавшего по другим мирам, и ловкие проворные пальцы той, что сотворила меня, а потом в своей гордыне едва не сделала себя богом.

Финч коснулся губами моих рук – сначала одной, потом другой. Он смотрел на меня, и я вспомнила, что один миг может обернуться миллионом миллионов историй, миллионом разных путей. Может быть, это моя последняя страница.

Грудь Финча вздымалась и опускалась. Кадык прыгал под шрамом на горле. У меня было очень странное чувство – будто я плыву, невесомая, в пузыре заколдованного воздуха. Я наклонилась ближе к Финчу, и на меня будто снова пахнуло ветром другого мира. Я коснулась губами старого шрама на его горле и поняла, какие они, должно быть, холодные: такой теплой по контрасту была его кожа. Он вздохнул, проглотил комок, и это было…

Это было…

В голове у меня никогда не было тишины. В ней всегда звучали какие-то слова, много слов, часто ненужных, неправильных, и они не смолкали, даже когда я спала.

Но когда я коснулась губами горла Эллери Финча и почувствовала, как его рука легла на мою шею, запуталась у меня в волосах, все слова пропали. И когда я потянулась губами к его губам, в голове у меня наконец-то стало тихо.

Не знаю, долго ли мы не выпускали друг друга из объятий. Знаю только, что в конце концов выпустили, когда Финч шагнул от меня к двери, ведущей в Страну Ночи. Ко всем этим невероятным возможностям. К бесконечному, пожирающему желанию. С нашей стороны дверь выглядела так, будто разбухла от воды. Я увидела, как Финч толкает ее ладонями, и закрыла глаза.

Я не думала о смерти. Я не могла думать о том, как оставлю Эллу. Вместо этого я стала мечтать о другом мире. Таком, где можно будет найти тех, кого я люблю. И тех, кто сейчас разбит и надломлен. И тех, кто силен и крепок, и тех, кого уже нет.

Я слышала, как Финч выругался, затем раздался приглушенный, будто из-под воды идущий скрип дерева под его ладонями. Я крепче зажмурила глаза.

Есть мир, где все может получиться. Мир, где все станет на свои места. Он есть. Есть. Есть.

42

Той прохладной, странно тихой июньской ночью клочок неба над Манхэттеном побелел. А то, что происходило внизу, было еще необычнее.

Посреди города образовался круг – правильный круг, похожий на глаз какого-то божества и охвативший примерно двенадцать городских кварталов, – где и разразилось бедствие.

Птицы падали с неба, мертвые насекомые валялись на земле, как пустые гильзы от патронов. Автомобили глохли и останавливались, или врезались друг в друга, или просто стояли рядами вдоль тротуаров, изъеденные какой-то сыпучей, бесцветной ржавчиной. Здания обветшали и стали рассыпаться.

А все люди, оказавшиеся в этом кругу, заснули. В ресторанах, в домах, в разбитых машинах. В ванных комнатах, на пешеходных переходах, на бордюрах и тротуарах. Целые сутки территория бедствия расползалась во все стороны, как чернильное пятно, и вокруг стояли полицейские кордоны, отодвигаясь на все более дальнее расстояние, и люди в защитных костюмах ходили вокруг бесчувственных тел, как космонавты, пока сами не погрузились в сон.

Спящим снился мягкий черный бархат еще не созданного мира. Во сне они заполняли этот мир своими желаниями и страхами, и в некоторых головах желания и страхи были неотличимы друг от друга. Кто-то проснулся с криком, а кого-то пришедшая из этих снов тоска по несбывшемуся преследовала потом до конца их дней неотступной серой тенью.

Какие-то части района эвакуировали. В стране было объявлено чрезвычайное положение. Школы закрывались, рейсы отменялись, движение на мостах было открыто только в одну сторону, и они были забиты людьми, которые пытались выбраться из опасного места. А что, по слухам, творилось в метро – это просто цирк с конями.

Нет, я не исчезла, когда Эллери Финч уничтожил свою Страну Ночи. Я не рассыпалась в прах и не сгорела дотла. Его мир умер без криков и пламени. После всей пролитой крови и расчлененных тел, после всех смертей и разрушений он лишь слегка поскулил, как щенок. И угас.

По крайней мере, дверь исчезла. Мне оставалось только поверить Финчу на слово, когда он сказал, что и мира за ней больше нет.

Я открыла глаза и увидела, что Финч стоит передо мной и смотрит на меня так, будто я тоже дверь. Дверь, в которую он хочет войти.

Взявшись за руки, мы отправились в город – посмотреть, сильно ли он пострадал. Мы увидели мир разных оттенков серого, полный спящих людей. Вокруг беззвучно стояли полицейские машины с включенными мигалками, битком набитые людьми в форме. Там же сновали съемочные группы и зеваки, и сквозь такую толпу невозможно было пройти незамеченными.

Мы угнали машину – то есть взяли на время. Ее дверца со стороны водителя была открыта, ключи торчали в замке зажигания. Мы медленно проехали сквозь толпу: она торопливо расступалась перед нами, как будто машина была заразной. Чтобы избавиться от тех, кто пытался нас преследовать, потребовалось немалое водительское искусство. Я хотела ехать так до самого Бруклина, но Финч заявил, что понятие «взять на время» нельзя расширять до бесконечности.

Телефон у меня не работал, часов ни у меня, ни у Финча не было, и мы никак не могли понять, закат это или рассвет. Тротуары были забиты людьми: весь город сбежался поглазеть на непонятную катастрофу. Такси поймать не удавалось, а в метро мы спускаться не решились. Позже оказалось, что, пока мы были в Стране Ночи, на Земле прошло больше суток. Мы с Финчем шли по мосту, а над изменившимся миром поднималось солнце.

Мы пока не поняли, насколько все серьезно. Не догадывались, что даже если бы телефон и работал, это ничему бы не помогло: мобильная связь пропала по всему городу. Мы шли пешком до самого дома, и под конец Финч так ослабел, что я боялась, как бы не пришлось его тащить. Ключи каким-то чудом все еще лежали у меня в кармане, но, когда я открыла дверь, квартира была пуста.

Эллы не было еще несколько часов. Финч съел все мороженое из морозилки и все макароны, какие нашлись в кухонном шкафу, – с маслом, перцем и пармезаном. Я варила ему одну чашку кофе за другой и смотрела, как он ощупывает глазами все, чего, наверное, уже никогда не думал увидеть. Мы проиграли все альбомы Beatles, какие у нас были.

Потом мы по очереди приняли душ и украдкой поглядывали друг на друга, и только когда я уже переоделась в чистую одежду, а Финч замотался в полотенце и натянул самую старую и растянутую Эллину футболку, – только тогда мы наконец снова поцеловались в темном коридоре, потому что, когда уже не ждешь конца света, набраться храбрости гораздо труднее.

Ни маминого кошелька, ни телефона, ни ключей на месте не было. Это означало, что она ушла и скоро вернется, – я была так измотана, что не хватало сил думать ни о чем другом. Я ощущала вокруг следы присутствия и ее, и Софии. Финч не спросил, зачем я высовываюсь за окно и смотрю на пожарную лестницу, но, когда я заплакала, молча раскинул руки, чтобы обнять меня.

Наконец он устал бороться со сном. Я сняла с дивана подушки, чтобы мы могли там поместиться вдвоем. Тихо напевал Сэм Кук, а за окном садилось бледное солнце. Весь день мы слушали то приближающийся, то удаляющийся вой сирен, как будто город никак не мог успокоиться, но теперь наконец наступила тишина – в городском понимании, конечно.

Я тоже уже засыпала, когда Элла влетела в дом ураганом, громко топая по лестнице, и отчаянно вдавила кнопку звонка, потому что еще с улицы увидела свет в окнах.

Я не стала ей рассказывать все сразу. Элла знала – конечно, знала, – что произошедшее как-то связано со мной, с Сопредельем и с моими расследованиями. Она бегала по городу, искала меня, других бывших персонажей – всех, кто мог бы помочь на меня выйти.

Она так никого и не нашла. И я тоже. Может быть, они залегли на дно после того, что случилось на вечеринке, может, узнали о том, кто такая Дафна на самом деле, и убрались из города, или случилось еще что-нибудь, но только найти их больше не удавалось. Отель, куда я зашла через несколько дней, превратился в призрак: пустое лобби, безмолвные коридоры. Половина ключей висела над стойкой. Мы с Финчем зашли наугад в несколько номеров – просто посмотреть. Но там уже лежал слой пыли. Отовсюду веяло запустением. И я могла только гадать, что же с ними со всеми случилось и куда они исчезли.

Но сначала… Там, в нашей квартире, через несколько часов после происшествия, Элла так налетела на меня, что я думала, на этот раз она и правда ударит, но она только стиснула меня в объятиях. Потом она увидела спящего мертвым сном Финча и закрыла рот рукой. Только тут я вспомнила, что ничего не говорила ей о его письмах.

– Это же он, да? Тот мальчик, который тебя спас?

Спас от Сопределья, хотела она сказать. От моей сказки. Я не знала, как рассказать ей обо всем остальном, о том, что он спас не только меня. Я только поцеловала ее в щеку и напомнила:

– Ты первой меня спасла.

Они понравились друг другу. Сразу же, как только Финч протер глаза, проснувшись от запаха буррито в микроволновке, за которыми я бегала на угол. Еще бы им было друг другу не понравиться. Их все-таки связывало кое-что более чем необычное, и у Финча хватило ума не упоминать вслух об Алтее.

Через два дня я отвезла его в Верхний Ист-Сайд. Город казался одновременно пустым и переполненным людьми и вызывал ощущение не то апокалипсиса, не то карнавала. Целую милю мы пролетели без помех, не обращая внимания на красный свет, а потом двадцать минут ползли по одному кварталу.

Я уселась на капот машины, а Финч зашел повидать отца. Его не было час, два. Я сбегала за пару кварталов за сэндвичем. Через три часа у меня началась паранойя: я стала подозревать, что отец не выпускает его из дома. Держит его там насильно, подальше от меня. Но, когда он наконец вышел, отец был с ним. Он был меньше ростом, чем я себе представляла. Седые волосы, сгорбленные плечи. Руки, обнимающие сына, стиснули в горсть его рубашку на спине. Они так долго стояли обнявшись, что я наконец догадалась отвернуться.

Когда Финч подошел к машине, глаза у него были заплаканными. Да он и сейчас еще плакал и даже не пытался скрыть слезы.

Он так и не рассказал мне, о чем они говорили, но он знает: если захочет рассказать, я выслушаю.

Зато он рассказал о многом другом: об Иоланте, о нарисованной кровью двери, о череде миров, через которые они прошли. О том, что воздух в Царстве Смерти пахнет семенами укропа и что где-то в мертвой стране есть библиотека, где все полки заставлены книгами, и каждая книга – дверь. А я рассказала ему о Софии, о Дафне и о встречах бывших обитателей Сопределья. О том, как его письма приходили ко мне одно за другим. Он смеялся до слез, когда я рассказывала, как в книжный магазинчик Эдгара забежала белка и как Эдгар вступил в бой с метлой наперевес и с атласом вместо щита. Мы сидели у фонтана в «Гранд Арми Плаза», смотрели, как блестит радуга в каплях воды над каменными русалками и водяными, и я говорила о встрече с Дженет и Ингрид на Манхэттене много месяцев назад. Как Дженет рассказала мне о своих приключениях, и я подумала, что больше никогда ее не увижу.

– Они теперь туристки, – сказала я. – Мотаются по всему миру с волшебными паспортами и сумками на поясе.

– Мы бы тоже могли, – сказал он будто между прочим. Я подняла на него глаза. Он смотрел на смеющегося каменного водяного.

– Могли бы что?

– Путешествовать. Могли бы даже и их попробовать разыскать. Я их обязательно еще увижу.

Должно быть, это было что-то вроде молитвы и прозвучало с полной уверенностью.

Я задумалась. Вспомнила, как мама говорила о том, что хочет наконец получить диплом. Снова перебирала каталоги колледжей, только теперь мечтала об этом для себя. Я перебрала в уме все ее мечты о моем будущем и подумала, что среди них вполне может быть и такая: я снова в пути, и рядом тот, кто меня знает. По-настоящему знает. И может, наверное, даже полюбить, если я дам ему время.

Его ладонь, лежавшая в моей, стала влажной.

– А где ты хочешь побывать?

– Ну… в Монреале? В Лос-Анджелесе? Или в одном мире, где я уже как-то бывал: в сущности, это просто большой сад, и там все можно есть, только потом очень уж странные сны снятся. – Он взглянул на меня. – А можно просто поехать в Нью-Джерси. Пиццы поесть.

– Звучит неплохо.

– Что именно?

– Что мы будем вместе.

Когда влюбляешься, всегда начинаешь городить такую чушь, что уши вянут, а потом начинают полыхать от стыда.

Да, иногда я думаю о третьей Алисе, о той, которая, по словам Пряхи, живет во мне. Если я еще жива, значит, и она, наверное, тоже. Кстати, я до сих пор не понимаю, как мне удалось остаться в живых. Может быть, по милости спящей Пряхи, а может быть, когда тебя любит кто-то из этого мира, это действительно все меняет. Возможно, Финч в чем-то ошибся, когда уничтожал свой мир. Или, наоборот, сделал все правильно, а что именно, держал в секрете. Если Пряха тоже еще жива, надеюсь, она по-прежнему спит в своей золотой клетке. Никому не причиняет вреда. Видит во сне сказки. А если ей все-таки удастся оттуда выбраться и вновь изменить свое обличье – надеюсь, она не придет за нами.

Все же думаю, что не придет. Ведь мы теперь грозная сила. Я – бывший персонаж, девочка, которая сумела уйти. А он – Прядильщик, переживший взлет и падение своей волшебной страны. Мы оба остались в живых, он и я. Мы странники. Мы сумеем построить себе дом в любом мире.

Благодарности

Снимаю шляпу перед теми, кому к этому не привыкать: перед Фэй Бендер, моим незаменимым агентом, и Сарой Барли, моим неутомимым редактором. Сара, эта книга так и осталась бы крупинкой в космосе, если бы не твое терпение, твоя вера в эту историю, а главное – твои вопросы: они всякий раз открывали двери, о которых я даже не подозревала. Всей команде Flatiron – моя вечная благодарность за ту заботу, которую вы проявили по отношению к этой книге и ее странной сестрице (а может быть, как раз эта книга и есть самая странная из двух). Я не могла бы найти лучшего дома для себя и для Сопределья.

Спасибо также двум пугающе блистательным авторам, которые помогли мне сделать книгу лучше: Эмме Честейн, за ее меткие и такие ценные замечания, и Эмили X. Пан за то, что обратила свой острый взгляд на эту книгу, когда она была еще черновиком.

Говорят, вторые книги трудно писать. Кто бы мог подумать (ха-ха)! Спасибо, спасибо всем тем, кто щедро помогал советами, кто готов был выслушать, а главное – тем, кто поделился своими историями о том, как выжить, когда работаешь над второй книгой. Я не называю здесь ваших имен, но вы знаете, о ком я говорю. Спасибо также Таре Сонин за эмоциональную поддержку и Джошу Перило за то, что терпеливо выслушивал все эти бесконечные ужасы. Стефани Гарбер, спасибо за то, что была для меня маяком доброты. Билл Типпер, спасибо за практическую помощь и понимание.

Спасибо моим родителям, моим первым читателям и лучшей группе поддержки, о какой только можно мечтать. Спасибо Майклу за все – перечислять можно так долго, что глаза устанут читать. И Майлзу, моему Майлзу. Спасибо.

Об авторе

Мелисса Алберт – автор бестселлера «Ореховый лес». Она была одним из основателей Barnes & Noble Teen Blog и писала для различных изданий, в том числе McSweeney’s, Time Out Chicago и MTV. Мелисса живет в Бруклине со своей семьей. «Страна Ночи» – ее второй роман.

1

Известная американская компания – производитель одежды. (Здесь и далее – прим. ред.)

2

Заброшенное или покинутое помещение, незаконно занятое лицами, не имеющими на него никаких юридических прав.

3

Антисептик, некоторое время использовавшийся как заменитель йода.

4

Патрисия «Пепперминт Пэтти» Рейнхардт – персонаж серии комиксов «Мелочь пузатая» (Peanuts), рыжеволосая девочка с веснушками, которая ведет себя как мальчик.

5

Камазотц – в мифологии древних майя – бог смерти, которого описывают как «человекоподобную фигуру с носом, похожим на нож».

6

Спутник Урана, названный в честь персонажа шекспировской «Бури».

7

Вайна Фэй Рэй (1907–2004) – американская киноактриса, известная прежде всего по роли Энн Дэрроу в фильме «Кинг-Конг» (1933).

8

Американский бренд бюджетной одежды.

9

Томас Кинкейд (1958–2012) – американский художник, работал в стиле импрессионизма, осноные работы – сельские и городские пейзажи.

10

Селки – в фольклоре Великобритании морские существа, плавают в обличье тюленей и сбрасывают шкуру, выходя на сушу. Насылают штормы, переворачивают рыбачьи лодки, рвут сети и выпускают на волю рыбу. Чтобы позвать такое существо, нужно во время прилива сесть на камень у воды и уронить в море семь слезинок.

11

Самый важный из праздников в иудаизме. День поста, покаяния и отпущения грехов.