Book: Литеродура

Юлия Линде

Литерадура

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почётным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушёл из жизни. В память о нём было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2018 году подведены итоги уже шестого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2019 года в серии уже издано около 40 книг. Выходят в свет повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Недавно составила «Топ-100 самых дурацких вопросов». Какие на первых двух местах, не скажу (сразу захочется задать), а на третьем – «Вы пишете стихи?». Ну и что в этом дурацкого, хотите узнать? А то, что стихи хоть раз в жизни пробовал писать любой нормальный человек. Ну, за редким исключением. Это такое дело… как грипп, примерно: болели почти все, а осложнения случаются у немногих. Не нравится сравнение с бациллой? Тогда выберу образ посимпатичнее…

В книгах по поп-психологии вон пишут, что с людьми постоянно случаются кризисы: первый в три года, потом в четырнадцать – шестнадцать, потом в двадцать пять, потом в сорок лет… Человек заново пытается переосмыслить мир и себя самого – обычная стадия развития. Вот стихи – это тоже этап душевного развития, естественный процесс для основной массы homo sapiens. Иногда стихи появляются в детском саду, иногда – в школе, и, говорят, это проходит примерно после института и выхода на работу. Годам к двадцати пяти.

Я не знаю, пройдёт ли у меня, потому что мне пятнадцать, но надеюсь, что окажется хроническим, потому что стихи – это специи, ну или, как пишут на упаковках продуктов, «ароматизаторы, идентичные натуральным, загустители, фиксаторы окраски», без них все блюда моей судьбы станут слишком пресными.

Зачем я затеяла эту паршивую и никому не интересную биографию? Меня тут прессуют и заставляют участвовать в литературном конкурсе «Открытие» для авторов как раз с пятнадцати и до двадцати пяти лет. Какое из меня открытие, не знаю. Сплошное закрытие, по-моему. Эх… ладно.

Для участия, которое сдалось мне три раза, понадобилась биография. Нормальные люди написали бы кратко: где и когда родился, в какой школе учишься, какие достижения – три-четыре тоскливые фразы ни о чём. Но я сумасшедшая, и жизнь у меня сумасшедшая, её в несколько предложений не уместишь. Никто это, конечно, не прочитает, но мне всё равно, а если прочитает, начнётся что-то типа: «Ну она загибает! Так в жизни не бывает, только в плохой литературе! Вот накрутила!» Но в жизни иногда случаются события настолько дебильные и невероятные, что литературе и в кошмарном сне не приснится, поэтому не надо бухтеть и обвинять меня в недостоверности – моя биография такая же настоящая, как и я сама.Глава 1

В детстве я была грушей – той самой, которая для бокса. По крайней мере, грушей меня считали в детском саду. Есть ещё козёл отпущения, но слово «груша» мне больше нравится. Били меня скорее по привычке, чем по злому умыслу – такая уж традиция сложилась, будь добр соблюдать. Иногда на тренировку заглядывали даже из других групп во время общей прогулки. Как объяснила мне однажды Наташа У.:

– Характер тебе тренируем, учись давать сдачи, а то никто с тобой дружить не будет, – и ехидно улыбнулась.

Характер у меня – это да, слабоват, хочется белую ворону упомянуть, но данная ворона подразумевает что-то слишком яркое и неординарное, она как бельмо в глазу, а я не белая – самая обыкновенная серая: и глаза серые, и волосы серые, тёмно-русые. Вернее, я не белая и не серая – я прозрачная. Если можно было бы стать невидимкой, я бы стала без особого труда.

– Ты кисель! – сказала мне моя единственная садиковская подружка Таня Ч., она как раз задумчиво выуживала вишенки из киселя. – Больше защищать не буду. Надоело.

Ну да, в детстве я была с приветом, немного… э-э… космонавтом. Хотя бы потому, что очень любила манную кашу, особенно с комочками. Каша напоминала чудесный тёплый снег, в ней можно проложить лыжню ложкой или вырыть норы для белых медведей (да, те самые комочки). Манный снег был тёплым, потому что в нём растаяло сливочное солнце – кусочек масла. Солнечную лужицу нужно беречь и съесть в последнюю очередь. Вы уже догадались, да? Я почти всегда заканчивала есть позже всех в группе (не только кашу, впрочем). Нянечка Ирина Андреевна успевала напичкать манкой ярых противников каш, а я всё играла с белыми медведями или пыталась слепить снеговика.

– Ну а ты, Щетинина, почему не доела? – кричала мне нянечка, с горем пополам распихавшая кашу по детям. – Особое приглашение надо? Заснула?

Дурацкая у меня фамилия. И имя так себе – Женя. Сразу не поймёшь, мальчик я или девочка или вообще оно. В детстве вдобавок меня постоянно стригли под мальчика: мама считала, что волосы от этого гуще станут, но в результате отрос мышиный хвост, длинный, тощий и серый. Ладно, серость, но я, как назло, уродилась ушастой. С дебильной стрижкой совсем было ужасно-ушасто. Периодически я приклеивала уши скотчем, но отдирать потом адски больно. Теперь вон уши волосами прижимаю, и, если хвост потуже затянуть, – норм.

Хвост и уши – это ещё не самая большая проблема, можно выкрутиться, гораздо хуже то, что я, хронически прыщавая и нескладная паучиха, всю жизнь возвышалась над головами ровесников, как телебашня. Надеюсь, расти я уже перестала, потому что в пятнадцать лет быть ростом 185 сантиметров – это перебор. А что делать, если к восемнадцати я стану двухметровой? Остаётся только ходить горбушкой, складываться пока не научилась…

В садике я мечтала о косах… хотя бы половину косы Рапунцель отрастить – уже хватило бы, но косы приходилось делать из маминых колготок: натянул на голову – и ходишь весь вечер, как принцесса.

Однажды осенью я бродила в одиночестве вдоль чёрной высокой ограды сада. Кстати, до сих пор не могу понять, зачем на верхушках железных прутьев были небольшие пики, – видимо, особо буйных детей следовало сажать на кол при попытке к бегству. Мои одногруппники играли в догонялки – самую дурацкую игру на свете. Беготню я ненавижу. Поэтому я вообразила себя печальной феей Листопадой. Меня заперли за этим забором завистливые древние свинксы (о египетском сфинксе у меня тогда были довольно смутные представления). Я Листопада, мои слёзы превращаются в спелые каштаны и жёлуди, я их собираю в куртку; когда я грущу, начинается дождь, налетает ветер и срывает листья с деревьев. Но, если мне удастся выбраться из плена, во всём мире сразу начнётся весна, потому что я превращусь в фею Цветению, оживлю чахлую траву, которая свалялась грязными колтунами, раскрою почки деревьев, выращу целую поляну ландышей, верну улетевших птиц, воскрешу бабочек, стрекоз и жучков-пожарников (это мои любимые)…

Я медленно дохожу до калитки – она не заперта! (Потом уже сообразила, что нянечка, видимо, выходила на перекур и забыла закрыть.) Меня никто не заметил – правильно, я же почти прозрачная! – потихоньку выскальзываю из калитки – и свобода!

Нормальный беглец, конечно, постарался бы поскорее исчезнуть из поля зрения, но я была не просто беглецом, а феей. Я должна дотронуться своей чудесной рукой до каждого кустика, каждой былинки, чтобы они ожили, ведь теперь я фея Цветения. И вдруг в траве мне попалась дохлая пчела! «Видимо, не успела улететь в тёплые края и погибла, – подумала я. – Ты опоздала, Цветения… Пчела ведь нарочно не улетала, она ждала тебя, верила, что выберешься из-за чёрной решётки». Я долго её рассматривала, даже дула на неё, но волшебство не сработало. Тогда я нашла палку и стала рыть могилу.

Пчела, пчела

Не улете-ла

И умерла.

Я сразу догадалась, что это печальная похоронная песня, и стала напевать её на разные мотивы, не забывая копать. Тут меня и схватила воспитательница Марина Андреевна^[1] и начала орать. Вопила она каждый день, и все давно привыкли, никто её воплей не боялся. Обидно только, что я дохоронить пчелу не успела, – зарыла, а памятник не поставила.

В тихий час я думала о памятнике. Не спалось, хотя я честно лежала с закрытыми глазами. Марина Андреевна ушла на какое-то собрание, а доброй воспитательницы Ольги Владимировны ещё не было (или она сразу отправилась в кабинет директора, не заглядывая к нам?). Мы остались одни. Куда делась нянечка, не знаю, наверное, тоже на педсовет или курить пошла. Зря они так, конечно. Поверили, что все мы честно заснули? Щас!

Глава 2

Стоило взрослым уйти, как на меня напала Колькина банда. От этого гнусного Кольки выл весь детский сад! Он был старше и сильнее всех в нашей выпускной группе – отчего-то его не взяли в школу, и он остался на второй год. Ходили слухи, что родители-алкоголики просто забыли его записать в первый класс, и вот он стал матёрым бандюком. Нет, он и в прошлом году дрался, и в позапрошлом, но банда у него завелась только сейчас, когда стал второгодником. Своих Колька, конечно, не трогал, но и не защищал, а всех остальных бил нещадно. Ну и компания ему помогала, старалась на совесть.

И вот стоило уйти Марине Андреевне… Нет, я честно притворялась, что сплю, даже с головой залезла под одеяло, вообразив себя гусеницей, которая по законам жанра обязательно вылетит из кокона бабочкой. Сразу же после тихого часа запланировала превращение. Все встают, я сбрасываю одеяло – а у меня сиреневые крылья с золотыми блёстками! Девчонки сто раз пожалеют, что не хотели дружить, а Колька достанет сачок… Но я распахну окно, вспорхну – и досвидос!

Меня, конечно, побили. Заступаться никто не стал, кроме Тани Ч., но она заступалась морально, на расстоянии, чтобы не получить свою порцию, вопила, правда, громко, с душой. Били весело, беззаботно и увлечённо пластмассовыми и деревянными игрушками по голове. Сопротивляться было глупо, а на людях я никогда не плачу – не дождутся! Потуже замоталась в кокон и молчала, из кокона меня, естественно, попытались вытащить. Впрочем, головы мне было не жалко, я гораздо больше переживала за бедные беспомощные игрушки^[2] – нет, за игрушек (по правилам склонения одушевлённых существительных я переживала за игрушЕК, а не за игрушкИ). Для меня они были живыми и любимыми, нелюбимых быть не должно, даже если они сломаны!

Не знаю, забили бы меня насмерть или пощадили, но я решила, что пора улетать, схватила простынку, накинула её на плечи и вскочила на подоконник (он как раз у моей кровати). Тогда у нас были старые рамы, ручки оттуда не вынимались. Я взмахнула крыльями и спрыгнула. Полёт, правда, оказался недолгим: наша группа находилась на первом этаже.

В этот момент Таню Ч. наконец озарило: она помчалась в соседнее крыло в кабинет директора, где заседали на суперважном собрании воспитатели.

Колька и его банда были хоть и придурками, но придурками хитрыми и коварными, поэтому к приходу Марины Андреевны тихо лежали в кроватях и даже частично убрали игрушки, а Марина Андреевна, подозреваю, бежала очень быстро. Наверняка ей вместе с нянечкой Ириной Андреевной уже грезилась тюрьма, или лагерь за колючей проволокой, или электрический стул, или одиночная газовая камера… ну, или как минимум обезьянник в районном отделении милиции^[3].

Я молча порхала под окнами в трусах и простынке, с рассечённой бровью и дюжиной потенциальных синяков и уже реальных ссадин. Орать считала делом позорным и неприличным, просто летала… Конечно, Марина и Ирина Андреевны вопили как никогда, от крика чуть не взорвались. Меня поймали без сачка и отправили в медкабинет к добрейшей медсестре Эмме Борисовне, которая обработала следы битвы перекисью и аккуратно раскрасила зелёнкой, рану над глазом заклеила куском бинтика с пластырем. Потом откуда ни возьмись примчалась мама.

Мы поехали в травмпункт, где мерзкая врачиха-ехидна объявила, что мне необходимо пришить бровь. Я была в ужасе: неужели бровь может отвалиться? Мне наконец стало по-настоящему страшно, и нечего тут ржать: вы что, мелкими никогда не были? Бровь заштопали металлической ниткой, которая скоро начала жутко чесаться. На память о суровом детстве мне остался небольшой шрам.

Не понимаю, почему меня сразу же не перевели в другой сад – видимо, продолжали закалять мой характер… Бесполезное дело. Абсолютно. Я не видела смысла в сопротивлении: их много, а я одна, дам сдачи – вконец их разозлю и ещё больше пинков огребу, а если никак не среагирую, то рано или поздно надоест ко мне приставать. Скучно же, если жертва валяется себе кверху лапками и не подаёт признаков жизни. Мимикрия у меня срабатывает. Каждый защищается как умеет. Глава 3

Восемь планет вращаются вокруг Солнца, а мы вращаемся вокруг бабушки, маминой мамы, она у нас карбюратор, заводит всё наше семейство, и не только наше. Есть Солнечная система, а есть Бабушко́вая система. Бабушка – участковый педиатр в районной поликлинике, как после института пришла, так и сидит в том же кабинете, к ней уже внуки первых пациентов приходят, кажется. Правда, не все в поликлинику, кто-то прямо к нам домой, а некоторые увозят бабушку в свои коттеджи и новостройки. По старой памяти. Потому что старый врач лучше новых двух.

Мама у меня непутёвая (так говорит бабушка, но я протестую), она главный библиотекарь, причём в детской библиотеке. «Настя, найди более перспективную работу, – не устаёт уговаривать маму бабушка. – Кто сейчас ходит в эту твою библиотеку? Все давно в интернетах сидят! Смени, в конце концов, профессию! Вон маникюр-педикюр-наращивание-шугаринг неплохо оплачиваются. Я не вечная, а без меня вы с Женькой лапки сложите и кверху брюхом сразу всплывёте!» Но мама ничего не хочет менять, с упорством истинного Дон Кихота выдумывает всё новые и новые приманки, капканы и лассо для читателей.

В библиотеке каждые выходные заседают творческие студии и проходят мастер-классы – от банального бисероплетения до роботомоделирования. Помнится, к маме приходили даже реальные кузнец и кожемяка, но ковка и кожевенное дело почему-то не пошли в массы. Помимо мастер-классов, в библиотеке есть бесплатный кинозал, но показывают только фильмы и мультики, снятые по книгам, так что не всех это интересует.

Мама ведёт блог «Червекнижник» и каждый день отбирает для своих пабликов в соцсетях цитаты и картинки, а недавно запустила и пропиарила новые мемы #booka (или #бука, если по-русски) и #литеродура. Бабушка называет мамин креатив мышиной вознёй, зудит, конечно, больше по традиции и для порядка. Я в ответ замечаю бабушке: чего она в своей районной поликлинике сидит, давно бы устроилась в частную или вообще семейным врачом. Но она возмущается до глубины души: «Меня отсюда только вперёд ногами вынесут! Я уйду, а кто останется? Кто сюда работать за копейки пойдёт?»

Никуда она, конечно, не денется. Она даже в пресловутые «лихие 90-е» никуда не ушла, хотя маму воспитывала одна. С дедом развелась почти сразу после свадьбы: «Не сошлись характерами с этим». В 90-х мама окончила школу и поступила в библиотечный институт. Вы себе представляете это безумие? В стране хлам, революция, путчи, бучи, перевороты, завороты, цейтноты и незнамо что, а она поступает в библиотечный! Впрочем, две её подружки по инсту очень даже прилично устроились: у тёти Аси три небольших книжных магазинчика детской литературы «Букашка», а у тёти Светы вообще сеть тату-салонов в ближнем Подмосковье. Ну, короче, профессию сменили все, кроме мамы, у неё тоже позиция «отсюда вперёд ногами», хотя характер совсем не бабушкин.

Мама – типичный сангвиник, с вечной радугой в глазах, любит весь мир, и мир отвечает ей взаимностью. Она и во сне улыбается – в любом, даже кошмарном, – и непременно ото всей души и с забавными ямочками на щеках. Маме нужно, чтобы вокруг неё двадцать четыре часа в сутки взрывались фейерверки и счастливое человечество отмечало праздник жизни. Представители этого человечества иногда доводят нас с бабушкой до мигрени: к маме косяками плывут гости, половина из других городов, и живут по нескольку дней. Публика весьма разношёрстная: от десятилетних детей до пятидесятилетних почти-что-пенсионеров. Если бы мы с бабушкой не устраивали акции протеста, наша квартира давно превратилась бы в общагу или хостел.

Глава 4

Мама по юности отжигала и покруче. Тогда оказался на волне русский рок, и она частенько посещала концерты, несмотря на то что среди неформалов водилось запредельно много отморозков. Мама и сама играла на гитаре, но какие писала песни, не признаётся. Ещё она путешествовала автостопом и на собаках. Собаками назывались электрички, их рок-фанаты предпочитали поездам, потому что нормальный фан космат, голоден, немного асоциален и без копейки в кармане – типа бомжа, только поприличнее. На электричках-собаках гоняли на концерты любимых групп по разным городам. Это называлось пробить выезд. Мама чаще всего ездила из Москвы в Питер на «ДДТ» и ещё какие-то группы. Классический маршрут на пяти собаках: Москва – Тверь, Тверь – Бологое, Бологое – Окуловка, Окуловка – Малая Вишера, Малая Вишера – Питер.

Денег у приличного неформала сроду не водилось, их приходилось стрелять, или аскать (последнее вроде от слова ask), – попрошайничать, одним словом. Билеты на концерт прожжённые выездные тоже не покупали: миролюбивые стреляли деньги, а хищники отбирали билеты у чересчур приличных граждан; была ещё третья категория – заслуженные фанаты, их знали даже сами музыканты, уважали как свиту и выдавали проходки – пропуска на концерт.

Мама предпочитала свой способ – играть на гитаре на Старом Арбате, у неё была харизма и длиннющая толстенная зелёная русалочья коса. Тогда как раз в магазинах появились дикие красящие шампуни для волос, и это многим неформалам нравилось. Мне б такую косу, а! Не в смысле зелёную, а в смысле длинную и толстую, но я в бабушку. Мама до сих пор ходит с косищей почти до коленок (правда, уже не зелёной, а светло-русой) и тоже спускает волосы на уши. Да, ушастость у меня от неё, но вот рост явно нет, мама – стандартные 167 см. Говорят, я пошла в папу и его родню: там все шкафы двухметровые…

К чему я эту бодягу рассказываю? Именно благодаря концерту познакомились мои родители. Нет, они были по разные стороны баррикады, а баррикад в те годы много было… С одной стороны – бунтари и маргиналы, эпатирующие общество зелёными волосами, драными джинсами и косухами с тонной железа, с другой – гопники, любера, законопослушные граждане – совковый планктон… Революционные годы… Тогда все были против всех: неформалы против гопников, любе-ров и скинов, рокеры против панков и металлистов, фаны-питерцы против фанов-москвичей, фанаты-старички против фанатов-новичков, и все скопом против ментов. Ментов презирали, ненавидели или как минимум награждали нецензурными словами. Впрочем, к концу нулевых великое противостояние сошло на нет: или времена стали спокойнее, или радикальные группировки постарели…

Мама говорит, что ментов (или мусоров) не любили просто за то, что они являлись представителями власти, а прогрессивную молодёжь тошнило от любой власти, недаром у них был популярным лозунг: «Анархия – мать порядка». Видимо, настолько плющил их совок, что уже никакой страны не хотелось. Потерянное, как говорится, поколение. Сейчас тоже не шибко ментов любят, но тут уж извините: какой народ, такая и полиция. Не с луны же полицейские падают, а в том же обществе выращиваются.

В общем, мама насобирала на Арбате денег на очередной билет на «ДДТ» и почему-то прямо с гитарой потащилась на концерт. Наверное, не успевала зайти домой или по дороге решила подработать. Купила в кассе билет, а на сдачу – чизбургер с фантой. Ну, сидит себе в сквере у Горбушки^[4], жуёт. Встретилась со своими. Свои встретили чужих – питерцев. Время от времени московские забивали стрелы питерским и наоборот, – типа дуэли, но если без вызова, без предварительной договорённости, то назывался этот обряд махач. Видимо, силами мерились: стенка на стенку и прочие народные забавы; царство на царство и народ на народ – классика смутного времени.

Мама сроду в потасовках не участвовала, но тут пришлось ввязаться: непонятная, не шибко трезвая (точнее, абсолютно пьяная) компания решила развлечения ради кинуть на билеты местных или просто пощипать для бодрости, разогреться перед концертом, там-то уже начинался миролюбивый слэм. Мама отошла немного от поля битвы (тем более что с обеих сторон было по пятеро бойцов, а она оказалась шестой лишней), но у неё выхватили гитару, и волей-неволей пришлось лезть в кучу-малу отнимать. Мама сразу же получила своей собственной гитарой по голове (почему бы и нет? Чем не оружие?), инструмент переходил из рук в руки, обрушиваясь по очереди то на друзей, то на врагов… Мама насилу вылезла из свалки. Ну и милиция, точнее, омоновцы тут как тут: в послереволюционные годы ни один серьёзный рок-концерт без ОМОНа не обходился, примерно как сейчас не обходится без него ни один футбольный матч.

И вот омоновцы бодренько затолкали всех без разбора в «козла» и повезли… куда подальше, к чёрту на рога. Подальше – потому что районное отделение милиции оказалось переполнено.

Мама говорит, что в обезьяннике ей до этого никогда не доводилось сидеть, а потому ощущала лихой азарт: теперь она настоящий диссидент и враг порядка! Настроение портило одно… нет, много чего: сгинул драгоценный билет на концерт, пропал шанс лицезреть Шевчука и… гитара тоже пропала. Куда делась последняя, никто в суматохе не заметил. «Мусора́ небось взяли, уроды!» – прохрипел немного протрезвевший питерец. Он в целом был доволен приключением: давно пора москвичей на место поставить, а то «борзые у себя в столице». Питерец носил длинный хаер и звался Лёхой Метлой. По дороге неожиданно произошло перемирие, и к моменту доставки в отделение обе компании претензий друг к другу не имели. Теперь у всех был общий враг – менты.

Самые продвинутые (питерец Лёха Метла и москвич Егор, по кличке Енот) начали пугыч: «Сейчас нам всем мусора отобьют почки, потом сломают рёбра, потом морду раскрасят, потом подкинут наркоту, а заодно навесят дюжину нераскрытых уголовных преступлений, так что сидим молча, как Зоя Космодемьянская перед лицом гестапо». Кто-то из питерцев взвыл, что он несовершеннолетний и хочет жить…

Вечно радужное настроение мамы рассеялось: она готовилась к пыткам в застенках отделения, а заодно к бабушкиной домашней казни. Но за решётку почему-то никого не посадили, а повели в непонятный кабинет, похожий на школьный класс. Помимо двух сопровождавших омоновцев и одного просто мента, откуда-то пришли ещё местные мильтоны. Местные шли не торопясь, ждать в классе пришлось минут сорок, если не целый час, всё это время над душой нависали омоновцы. Следуя советам бывалых, арестанты молчали по-партизански. Мама не выдержала первой и полезла на рожон, обратившись к стражам порядка со своей фирменной улыбкой, разряжающей любую атмосферу:

– Я извиняюсь, а тут вопросы задавать можно?

– Можно, – ответил Простомент.

– Хотела бы узнать, как насчёт моего имущества. Мне его вообще вернут?

– Какого имущества?

– У меня была гитара. К тому же очень дорогой инструмент. Семиструнная, между прочим. И я вообще ни с кем не дралась! Я только свою гитару отнять хотела. Где я теперь её искать буду? Или вы её арестовали тоже, в качестве улики или орудия преступления?

– Женя, ты знаешь, где гитара? – обратился Простомент к одному из омоновцев.

– Без понятия.

– Сейчас в протоколе всё укажешь: кто там у вас с кем дрался и про гитару, если хочешь.

– Тогда вернёте?

– Слушай, нам твоя гитара на́ фиг не нужна. У нас другие обязанности, – сказал омоновец Женя.

– Настя, ну чо ты с ними трёшь? – не выдержал матёрый питерец Груздь, боевой товарищ Лёхи Метлы.

– Хочу и тру! – взыграл бунтарский дух моей мамы. – Здесь хоть петь-то можно? Или запрещено законом?

– Да пой, – пожал плечами Простомент.

Мама тихонько запела печальную дорожную песню «Ты не один», которую не удалось услышать на концерте. Это одна из её любимых:

Когда идёт дождь,

Когда в глаза свет

Проходящих мимо машин и никого нет…

На дорожных столбах венки, как маяки

Прожитых лет…

Припев подхватил тенорком несовершеннолетний, подвыла и подбитая Лиса, лучшая рок-подружка мамы. На второй песне – почему-то не «ДДТ», а «Машины времени» («Однажды мир прогнётся под нас»), – ещё человек пять подтянулись к хору арестантов. На Метлу и Енота песни произвели эффект колыбельной, хотя дело тут было не только в песнях, конечно. Храп звучал аккомпанементом, всё вместе напоминало фарс. Или трагикомедию.

Потом да, пришли менты с протоколами и допросами, но без орудий пыток. Разошлись в общем-то культурно, но кое-кому в итоге выписали штраф.

Про гитару и ментовку мама ничего бабушке не сказала, то есть сказала только про гитару: «Дала Лисе поиграть на время». Да, когда мама вернулась к Горбушке, никаких следов от своей гитары, даже щепок или струн, она не обнаружила. «Вот гады менты! – прошипела она. – Спёрли!»

Дня через три-четыре под вечер случилось немыслимое. Земля трижды повернулась против своей оси. Настя, моя мама, пришла из Ленинки – это была её любимая библиотека, где она частенько пропадала после института, особенно в год защиты диплома, а это как раз и был тот самый год, – пришла и увидела в коридоре гитару. Семиструнную. И массу вопросов в глазах бабушки.

– Это кто? – спросила бабушка.

– Это я, – ответила мама.

– Нет, кто к тебе приходил и почему с гитарой?

– Я понятия не имею. Это вообще не моя гитара.

Мама взяла инструмент и зачем-то стала настраивать. Прямо в коридоре, не раздеваясь.

– Ты не темни уж. Где твоя гитара и почему тебе это принесли?

– Моя у Лисы. А почему принесли, не знаю. Адресом ошиблись, вероятно. Кто вообще принёс?

– Представился Евгением, а там я уж не знаю кто. Тебе виднее – твои дружки.

– Какой ещё Евгений? Может, Енот? Егор?

– Я твоего Енота видела, спасибо, больше желания встречаться не возникло, прекрасно помню, обознаться не могла. С института, что ли? Вид довольно приличный, на удивление прямо.

– А чего-нибудь передать просил?

– Да ничего. Гитару просил передать. И два раза извинился.

– Ясно.

Настя внимательно осмотрела новый инструмент, но никаких следов пояснительных записок или других улик не обнаружила. Впрочем, её уже осенило: менты?! Это могли сделать менты?

Ну ничего, хоть признали свою вину, возместили ущерб, уроды!

Бабушке пришлось соврать, что старую гитару продала Лисе, откладывала стипендию и вот через друзей нашла инструмент получше. Видимо, продавец и приходил. Маму мучили попеременно то совесть, то любопытство, и она скрепя сердце побрела в знакомую ментовку. И даже купила по дороге шоколадку в знак благодарности. Менты в дежурке шоколадку сразу отвергли, потом некоторое время находились в недоумении, затем что-то внезапно смекнули и начали гоготать, как истинные гуси. Ну и выдали маме номер телефона, по которому следовало озвучить благодарность. Да, это был номер моего папы, того самого омоновца Жени.

Странное, конечно, дело: рок-мама и мент-папа. Но на белом свете случаются и более значительные казусы. Года через полтора они поженились.

«Знаешь что, Настя, – говорил папа, – в сущности, мы очень похожи. Духом противоречия.

Только для того чтобы плыть против течения, вовсе не обязательно переворачивать автобусы или сжигать пивные ларьки. Один орёт на площади с плакатом „Поможем старикам!“ и кидает в омоновцев бутылки с зажигательной смесью, а другой молча едет в дом престарелых и помогает. Нас ненавидят ещё больше, чем вас, для большинства людей мы что-то вроде политической дубинки, но лично меня политика интересует меньше всего. Власть меняется, как направление ветра, температура и давление, а родина остаётся, и, какой бы она ни была, я буду делать то, что должен, даже если каждый день мне будут плевать в спину. На свете водится немало чокнутых романтиков и юродивых, но… как знать, может быть, именно на нас держится мир, а вовсе не на пресловутых трёх китах?» Жили бы мы, как говорится, не тужили, но не тужить никто из нас не может. Потужить обязательно нужно. Вот и тужим, кто как умеет.

С разной степенью интенсивности. Сейчас я живу с мамой и бабушкой, как вы уже поняли. Продвинутые сейчас начнут умничать и рассуждать, на что же мы живём и почему до сих пор не опухли с голоду, куда делся мой отец, раз он такой хороший?.. Так вот: живём благодаря собесу, мы все пенсионеры, включая меня. Пенсии вообще-то разные есть на свете, не только по старости или инвалидности. У бабушки есть своя пенсия, помимо работы, а мы с мамой получаем пенсию за папу. Я, конечно, убогая, и нужно было как раз с него начинать свою биографию, а не с груши и садика, но постеснялась, что ли. Просто не люблю пафос: всё великое обычно обходится без воплей фанфар и грохота литавр.

Мой папа умер за месяц до моего рождения, и мы с ним так и не увиделись. Вы уже поняли, что его звали, как и меня, Женей. Евгений Щетинин. То есть наоборот: меня назвали в честь него. Он был старшим лейтенантом милиции, точнее, омоновцем и погиб в очередной командировке в Чечне. Мне не слишком подробно рассказывали эту историю, но в целом дело было так.

На каком-то заброшенном заводе прятались ваххабиты, боевики, их было, по предварительным данным, немного, потому что война уже заканчивалась и почти всех, кого нужно было обезвредить, уже обезвредили. Туда поехал наш БРДМ^[5], но бой оказался гораздо серьёзнее, чем предполагалось: откуда-то ещё повылезали бандюки. Папа с небольшой группой из восьми омоновцев поехали тогда выручать своих на БМП^[6] и БТР^[7]. Банду переловили, и среди них оказался какой-то важный командир, эмир, за ним охотились дольше всего, а когда наконец и его поймали, гад решил подорваться: на нём было спрятанное под одеждой взрывное устройство. Мой папа бросился на него, оттолкнул – и… погиб.

Остальные омоновцы остались живы благодаря папе. Бабушка рассказывала, что папу хоронили в том самом цинковом гробу, о котором у нас в стране отчего-то принято говорить с ужасом, омерзением или недоумением. Вскоре родилась я, а папе присвоили звание Героя России посмертно. Конечно, мне лучше было бы родиться мальчиком, но ведь я неудачница и характером совсем не похожа на дочь героя. Сопля соплёй.

Да, у меня есть вторая бабушка, её зовут Галина Алексеевна (кстати, мамина мама – Валентина Николаевна), был ещё и дедушка, папин папа, он умер от сердца, когда мне исполнился год (или два?..). Бабушки между собой не очень ладят и общаются только по делу. Предполагаю, дело в ворчалках, которые широко практикует бабушка Валентина, и в строгом характере бабушки Галины. Бабушка В. иногда любит повторять мнение большинства, но сама никогда к нему всерьёз не прислушивается, зато мы, как ей кажется, должны действовать «как все нормальные люди». Любит она и что-нибудь неуместное сказануть, особо не задумываясь о чувстве такта и последствиях.

Я слышала пару-тройку раз, как она сверлила маму: «Ты в своей библиотеке скоро в старуху превратишься, жизни совсем не видишь за этими книжками, хоть бы познакомилась с кем-то, снова замуж бы вышла, а то киданул тебя этот с ребёнком, героем себя возомнил, потащился в самое пекло, без него, что ли, не обошлись бы? Ради чего он там воевал-то? Ни о ком не подумал! Ребёнку отец нужен, а не цинковый гроб!» Мама хлопала дверью: она терпеть не могла эти причитания и проклятия. Вполне вероятно, что нечто подобное слышала и бабушка Галина, поэтому старается с бабушкой Валентиной общаться по минимуму.

Бабушка Г. после смерти папы и дедушки резко сменила профессию: раньше она была бухгалтером во вполне приличной фирме, а стала… свечницей. Это кто? Продавщица в церковной лавке. Непонятно, почему это место зовётся «свечной ящик», на ящик не очень похоже, хотя восседает за прилавком бабушка Г. с оч солидным видом, как самая настоящая свеча. Вдобавок она ещё и староста, причём сама женщина весьма внушительного роста, хотя я уже и её переросла…

Бабушка В. православную тему не очень понимает («На старости лет эта ударилась в религию!»), но свечки не брезгует лишний раз поставить, покупает куличи на Пасху и берёт воду на Крещение, так что вроде не атеистка, а мама прониклась и даже поёт в церковном хоре. Меня тоже пробовали отправить в хор, но почему-то дело не пошло. До сих пор помню, как в воскресной школе учила стихиры с загадочными древними словами, особенно мне нравился «Новый доме Евфрафов». Звучит таинственно и сказочно: что за дом, кто такой Евфраф? На этот вопрос мне даже бабушка Г. не смогла ответить.

Глава 5

За год до школы у меня появилась учительница, тётя Сима, её нашла бабушка В. Бабушка В. кого хочешь найдёт, у неё знакомых целый вагон… нет, целый бронепоезд! Тётя Сима (странно, что я так никогда и не узнала её отчества) была пожилой женщиной, и назвать бы её старушкой, но язык не поворачивается, скорее, девчонка преклонного возраста: крошечная, тощенькая, суетливая, шустрая, с неизменным ровненьким коротким каре (не исключено, что это был парик, но тогда жаль, что не старомодный, в духе Моцарта). Она, разумеется, не могла быть пациенткой бабушки, потомков у тёти Симы тоже не наблюдалось, однако круг пациентов б. Валентины удивительным образом пересекался с кругом учеников тёти Симы. Я приходила к ней домой учиться читать, писать и считать.

Тёти-Симина квартира напоминала натуральный музей – всего две небольшие комнаты, но какие! Старинная мебель, пахнущая пылью позапрошлого столетия, блестящий тёмный паркет, узорчатые напольные часы с огромным маятником, которые громко цокали, как копыта коней, неторопливо везущих экипаж по булыжной мостовой. Был ещё хрипловатый дед-граммофон с золотой трубой, похожей на слуховую (у меня похожая была в «Наборе маленького доктора»).

На полу вместо ковров лежали чьи-то шкуры, немного плешивые от времени. Сейчас уже плохо помню, чьи: козла, осла, медведя? Или кого-то заморского-волосатого? Возможно, верблюда. Это вещи, которые сразу бросались в глаза. Но ещё мелочь разная водилась: загадочные флакончики, старинные фотографии, шкатулочки с неведомыми секретами… От тёти Симы всегда пахло старыми приторно-пряными духами, кажется «Красная Москва», – такой вот душевный запах антресолей.

В квартире затаился уютный печальный полумрак, как в норе. Я ещё ни у кого не видела на стенах тёмных обоев, только у тёти Симы. В маленькой комнате – тёмно-синие в вертикальную бронзовую полоску, в большой – бордовые, тоже полосатые. Почему-то большинство людей выбирают белые, бежевые, кремовые или розовые обои, а те, кто никакие не любит, красят стены в белый цвет: наверное, света не хватает. Полумрак разлюбили, а зря: в полумраке становишься задумчивее, мечтательнее, филосо… Философичнее? Философскее? Скорее, созерцательнее. Слово старинное, финтифлюшистое, букинистическое – «со-зер-цание», напоминает «зерцало», «зеницы», «зарницы» и прочие антикварные слова.

Занимались мы в большой комнате, которую хозяйка называла странным словом «зала».

Тётя Сима торжественно усаживала меня… нет, не за стол и не за парту, а за сек-ре-тер! Словцо меня впечатлило: то ли секрет в нём спрятан, то ли секретарь… Секретер открывался крошечным ключиком, шкаф превращался в стол, я доставала свою тетрадку… Конечно, первую тетрадь я выбирала в магазине сама. На её обложке не было ни цветочков, ни принцесс, ни щенокотиков, ни мультяшек… Купила я самую страшную, с дурацким уродливым гномом, потому что мне стало жалко оставлять его, одинокого, на полке: ведь ясно же, что никто такого некрасивого не купит, хотя изначально я шла за Русалочкой или Рапунцель.

Тётя Сима разрешала мне пользоваться всеми ручками сразу, а не только синей, каждое слово можно было писать разным цветом. Мне больше всего нравилась зелёная ручка с блёстками. Тётя Сима ненавидела тетрадки с готовыми заданиями типа «впиши ответ в клеточку» и с картинками, поэтому у меня была просто тетрадка, и больше ничего: иллюстрации и задания мы рисовали сами.

Буквы учили не по алфавиту, а вначале гласные, потом согласные, причём гласные у тёти Симы начинались не с А, а с Я.

– Женечка, прежде чем начать писать, следует разобраться, что такое Я, ведь почти все книги в мире посвящены этому Я.

Я – первая буква, которую я написала в тетради. Точнее, нарисовала.

– Женечка, на что похожа буква Я?

– На человечка. Вот голова, вот ноги у него.

В детстве мне казалось это самым важным – наличие ног и головы. Именно так я и рисовала людей – головоногами, почти колобками. Минимализм. Что-то в психологии говорится насчёт головоногов – типа в шесть лет это уже диагноз.

– Хорошо, рисуй. А ещё на что похожа?

– На петлю, узел с двумя хвостиками, на… фотик на штативе, который смотрит на тебя.

Потом была Ю, похожая на юлу, лежащую на-боку: в неё наигрались, и она отдыхает, довольная. Так мы учили алфавит. Тётя Сима не заставляла выводить закорючки и отдельные буквы, она была волшебницей, а такие люди всегда с приветом и ненавидят бессмысленный труд. Мы сразу начали писать слова, и они не были случайными. Первую пару слов придумывала она, а дальше я пыталась сочинить сама. Например, она: «Король улетел», а я: «У него много дел». Каждое слово я поначалу вымучивала, выцеживала по букве и, когда доползала до спасительной точки, чувствовала, что пропахала, как вол, целое поле. Впрочем, я никогда не видела, как вол это делает, так что лучше сравню себя с трактором.

Учиться читать я начинала с моих любимых стихов, которые знала наизусть, звучащие слова превратились в книге в тайные знаки, шифр или код. Незнакомые книжки я поначалу ненавидела читать самостоятельно, особенно меня тошнило от Тани, про которую заставляла читать бабушка В. Таня была роботом.

Та-ня иг-ра-ет.

У Та-ни кук-ла.

Та-ня гу-ля-ет.

Та-ня о-бе-да-ет.

Та-ня спит.

С любым адекватным человеком что-нибудь да происходит, но только не с Та-ней, её даже не было жалко, она ведь неживая, неживее игрушки, неживее картинки, неживее тумбочки – Таня была просто текс-том.

Потом я пошла в школу и тётю Симу, мою фею-крёстную, больше не видела никогда… Недавно мама сказала, что она умерла от онкологии примерно в тот год, когда я закончила первый класс. От тёти Симы у нас остался на память маленький сборник стихов. Она распечатывала свои сочинения дома на обычном принтере-тарахтелке, потом делала переплёт и украшала обложку всем, что под руку попадёт, – настоящий скрапбукинг. Вот только фамилии её и на обложке не было, просто Серафима Т. Возможно, «Т» означало всего лишь «тётя»…

Никто не издавал эти стихи и уже никогда не издаст, они умерли вместе со своим автором, утонули в информационном океане. Мы все в нём однажды потонем, как говорит мама, захлебнувшись слоганами рекламы, эсэмэсками, мемами, фанфиками, smm-продуктами, сериалами, поп-хитами, хештегами и прочей мишурой.

Стихи были душевными, тёплыми, мягкими на ощупь, как шарф или пледик. Вам тоже наверняка попадались подобные уютные, домашние стихи.

Уплывают кораблики по весне,

И от этого грустно становится мне,

Детства белые корабли

Из надежд и мечтаний моих…

Где причал ваш, кораблики, расскажите

И в страну вашу в гости меня пригласите.

Сейчас вы, разумеется, скажете: «Ну и?.. И чо тётя твоя Сима? Стихи как стихи, любой дурак не хуже зарифмует!» Ладно, допустим, писала она средне, зато была гениальным читателем, а этот талант встречается гораздо реже. Между прочим, гениальным читателем не станешь, пока не попробовал на своей шкуре, что такое писательство. Тётя Сима даже скучнейшую книгу могла спой絚лерить так, что хотелось моментально загуглить или стартовать в библиотеку.

Глава 6

Научившись писать, я спёрла у бабушки В. толстый ежедневник и начала сочинять. Ежедневников у неё была целая гора, благодарные родители пациентов считали своим долгом как минимум трижды в год дарить ежедневники: на Новый год, 8 Марта и День медика, а знающие – и на день рождения. Конфеты и шоколадки тоже поставлялись регулярно, у бабушки в шкафу целая полка была выделена для шоколадно-мармеладных изделий – агась, самая высокая, чтобы внучка не достала. Но однажды я всё же долезла и подточила бабушкины запасы, а следы замела: обёртку от шоколадки заклеила, а ополовиненную коробку с конфетами переставила подальше, к задней стенке шкафа. За порчу и хищение НЗ бабушка заперла меня в туалете, хотя насчёт ежедневника промолчала. Понятно: то шоколад, а то бумага…

Не возмущайтесь: в сортире меня закрывали редко и не больше чем на час. В основном за попытки к бегству. Сбегала я от родных не потому, что плохо жилось, а просто мечталось открывать новые земли. Однажды я оказалась на необитаемом Одуванчиковом острове, который обнаружился в соседнем скверике на поляне, скрытой от мира колючими зарослями боярышника и калины. Как мне удавалось исчезнуть? Легко, я же прозрачная! Например, пока бабушка или мама стояли в бесконечной очереди в кассу супермаркета.

Так вот, меня закрывали в сортире, конечно в тёмном, а дверь дополнительно подпирали стулом: спинка упирается в дверь, ножки – в стену, импровизированная баррикада, мгм. Я не шибко переживала: в сантехническом шкафу было запасено всё необходимое – коробок спичек, запасной ежедневник (с некоторых пор мне разрешили брать ежедневники легально и в неограниченном количестве) и толстые парафиновые свечи. Свечи прятала не я, а бабушка на случай отключения электричества. Но отключалось оно редко, обычно под Новый год, когда сеть нашей хрущёвки-пятиэтажки не выдерживала напряжения от сотен одновременно работающих стиралок, электрочайников, компов, посудомоек и пылесосов. Я зажигала свечу, доставала ежедневник и сочиняла:

Цветут сирени, свежий воздух,

А над прудом летают птицы,

Весна на улице, весна!

Что было – не продлится…

Когда писать было лень, рисовала комиксы, помнится, что-то из жизни козявок и раззявок – огородной мелочовки. Взаперти я пристрастилась курить веник, не то чтобы прямо раскуривала, а так, для понта, – отламывала от ствола палочку, поджигала и для солидности держала между указательным и средним пальцем – чем оно не сигара? Меня очаровывал смолистый запах экзотического хвороста (кстати, это африканское растение с именем со́рго): что-то в нём было восточное, из сказок «Тысячи и одной ночи». Естественно, бабушка возмущалась: зачем я порчу добро, откуда спички и что за вонь?! А я отвечала: «Натуральный освежитель! Эко-ло-ги-чес-ки чистый, не хуже индийских благовоний!» О, благовония!.. Мамина коллега одно время нашпиговывала ароматическими палочками книжные полки в библиотеке, преодолеть эту страсть к палкам ей удалось только после жалоб читателей в вышестоящие инстанции. Глава 7

Райский период – время, когда я училась в началке. «Золотой век»! Бить меня наконец-то перестали, учиться оказалось легко. Я по-прежнему считалась чудиком, но мои странности терпели, а главное, у меня завелись аж две подруги сразу – Полина Х. и Варя С.

В первом классе я обожала врать, брехала ото всей души, со вкусом и сама верила, что мои выдумки – абсолютная правда. Я начала водить экскурсии. Полкласса оставались на продлёнку и после уроков отправлялись в школьный двор на прогулку. Тут и начиналось самое интересное. За первый месяц учёбы я сориентировалась на новой территории и нашла немало достопримечательностей. Например, трухлявое бревно с дуплом (интересно, что оно забыло здесь?). В нём поселилось крошечное солнце – в этом я была уверена так же, как и в том, что меня зовут Женей Щетининой. Утром солнце видно через один конец бревна, а вечером – через другой. Теперь, конечно, ясно, что бревно лежало как стрелка компаса, чётко по линии восток – запад, а тогда я врала, что своими глазами видела, как утром из дупла вылезало солнце, а вечером возвращалось и гасло. Вначале экспонат посещали только Варя и Полинка, но со временем возле него побывали все девчонки из нашего класса и некоторые из параллельных.

Продолжение экскурсии… Экспонат – дохлая ворона на дереве, она почему-то висела на верёвочке. Может, её пытались поймать в силки или сама запуталась где-нибудь на помойке, а потом ещё и повесилась. Не знаю, как это вышло, но ворона точно висела на верёвке и очень, между прочим, высоко – никто даже не пытался её оттуда достать, а исчезла сама приблизительно через год, превратившись за это время в лохмотья.

Висячая ворона, естественно, оказалась непростой. Звали её Крокета (понравилось слово «крокет», по телику услышала), при жизни она была Чёрной Учительницей, летала по школам. Заберётся в окно, ударит крыльями по подоконнику – и становится интеллигентной женщиной в чёрном костюме и синей блузке. Чёрная Учительница похищала девочек-отличниц, уводила в своё гнездо обучать магии, а если жертва сопротивлялась, превращала её в ворону. Одна девочка, Маша Наташина (могла бы придумать имя пооригинальнее, да?), сбежала чудом из гнезда Крокеты и рассказала обо всём родителям. Машин папа сплёл сети и вышел ночью на охоту. Он подкараулил ворону – настал ей конец! Потом милиция-полиция освободила всех отличниц, а те, кто превратился в ворон, стали снова девочками после смерти Крокеты. Так оказалось раскрыто множество преступлений.

Легенда о Чёрной Учительнице неожиданно стала популярной, её рассказывали по всей на-чалке, но никто бы не поверил, что я это сочинила: Крокета потеряла автора, стала фольклорным персонажем.

Обнаружились и другие достопримечательности: вход в Каменное Царство Пауков – расщелина в огромном камне, который торчал из земли, как гора, в самом дальнем углу двора, и Кладбище Бывших Хомячков за кустами жасмина. В целях конспирации мы называли его просто КБХ. Лет через пять я узнала, что на этом месте завучиха вычёсывала своего крошечного то ли пса, то ли кота, поэтому в кустах валялась рыжеватая шерсть, едва присыпанная землёй.

Благодаря экскурсиям я приобрела кое-какой авторитет в обществе, вдобавок я начала писать стихи. По любому поводу. Их было так много, что они не умещались на стенде «Жизнь класса» у нас в кабинете, стенд приходилось регулярно обновлять. Мне покровительствовала муза Динаралина.

Сознаюсь: долгое время я думала, что это такое длинное фантастическое имя, а оказалось – имя и отчество: Динара Алиевна. Уже поняли, что она была нашей учительницей в началке? Муза обратила на меня внимание во втором классе, ближе к Новому году: она задала на дом сочинение про зиму, и я рискнула написать в стихах… Своеобразные у меня тогда получались вирши, ничего не скажешь, а виновато, кстати, Наше Всё (ну, Пушкин, хех).

В детстве я просто обожала болеть. Особой популярностью у меня пользовалась ангина. Лечила меня, конечно, бабушка-педиатр, а сидела со мной дома мама. Лежишь себе в кровати, отдыхаешь, попиваешь куриный бульон, мультики гоняешь, но главное – мама читает книги!

Аудиокниги тоже неплохо, но ни в какое сравнение не идёт с маминым чтением, недаром же она библиотекарь! Мама чаще всего читала мне сказки Пушкина, я готова была их слушать бесконечно: по второму, третьему и даже тысяча сто сорок третьему разу. Ради этого стоило похворать! Мама доставала с полки старые книжки, которые, кажется, ещё со времён её детства остались, – бордовый трёхтомник с золотыми буквами и совсем без картинок. Без картинок я даже больше люблю (спасибо тёте Симе!), а то расфантазируешься, а тут – бенц! – иллюстрация. Смотрят на тебя совсем другие физиономии, и пейзаж-антураж другой, не твой. Облом. Короче, книжка Пушкина на веки вечные осталась одним из самых чудесных и тёплых, как родное домашнее одеяло, воспоминаний.

К концу началки я, правда, почти совсем перестала болеть ангинами… Может, благодаря «золотому веку» и отсутствию стрессов, а может, потому, что бабушка отправила меня удалять аденоиды и гланды. Расставание с аденоидами и гландами происходило в мерзкой детской больнице и запомнилось мне на всю жизнь! Фу! Никогда не соглашайтесь их удалять, это хуже, чем зубы драть, лучше уж дома под старым добрым одеялом сидеть в компании с Пушкиным. Вот и регент (хоровичка) из воскресной школы сказала потом, что голос у меня «шатается», потому что гланд с аденоидами нет. Моя вокальная карьера закончилась, так толком и не начавшись. Бабушка Галина сразу высказала всё, что думала, насчёт гланд и пения бабушке Валентине, но бабушка Валентина пожала плечами и ответила кратко: «Мракобесие. При чём тут гланды, если медведь на ухо наступил? Отстаньте от ребёнка!»

Так вот, пушкинский слог на меня повлиял существенно, и знаменитое зимнее сочинение, положившее начало моей славе, я написала в подражание Александру Сергеевичу:

Зима ступила на порог,

У наших окон снег залёг,

Деревья в белом одеянье,

И речка в крепком замерзанье,

А подо хладным льдом в болоте

Лягушки почивают в гроте,

Печалью тихою полны.

О, спи, природа, до весны…

Эти незамысловатые стишата попали первыми на Доску почёта, где провисели несколько лет. Дальнейшая судьба рукописи неизвестна. Сейчас вы мне начнёте загибать про Булгакова, про «рукописи не горят». Ага, бодро маршируют через огонь, воду и медные трубы! Верьте, если хотите, чертям, но я на личном опыте убедилась, что ещё как горят, тонут и в трубах создают засоры. Мама вон по юности много песен сочиняла, а потом все слова и ноты сожгла на шашлыках, то есть на пикнике с друзьями. Это было после смерти папы. И больше о стихах своих мама не вспоминает и ничего не сочиняет, хотя… не писать на бумаге или в ноутбуке не значит не сочинять. Я тоже иногда не записываю, не хочу никаких стихов, а оно тем не менее в голове крутится – вопреки, назло… Ну и мозги тоже горят: вон в крематории ещё как плавятся! Ладно, не буду о мрачном, шучу я так.

В пятом классе мама уговорила меня отправить два стиха на детский конкурс «Свирель», и я заняла там второе место! Не ожидала, чес-слово… За что? Обычные стихи, простенькие… Один из них я посвятила таракану. У нас в это время дома завелись тараканы, не то чтобы много, но попадались иногда. Бабушка В. сначала хлопала их тапком, а потом вызвала какую-то антинасекомую службу. Мне стало их очень жалко – они ведь живые. В старину, кажется, люди терпимее относились к домашним насекомым: тараканы грелись на печке, подбирали крошки со стола…

Темно в избе натопленной, и нам

Мурлычет сказку дымчатая кошка.

На печке притаился таракан,

Поужинал сушёной хлебной крошкой…

Глава 8

«Золотой век» закончился вместе с начальной школой. Нет, пятый класс ещё ничего был, переходный период, а вот шестой… Без понятия, какой шершень или кто там укусил мою бабушку Валентину, но она, по ходу, решила, что самое время мне подумать о своей карьере. Вот прямо с шестого класса озадачиться, кек. Районная школа была объявлена «рассадником придурков», и б. Валентина, подключив весь арсенал доступных ей средств (родители пациентов и козырь в виде дочери Героя России), пропихнула меня в элитную типа гимназию. Вот с седьмого класса я здесь и училась… Букву «м» только к слову «училась» в начале надо, пф!

Нет, началось истязание раньше. Весь шестой класс я провела в заключении: после уроков и до встречи с подушкой меня пытали бесконечные репетиторы. Самыми адскими предметами-мозгодёрами были, есть и будут для меня математика и инглиш (даже не знаю, что хуже). А, нет! Знаю: физ-ра! Вот что не дано, то не дано… Сложно вообразить существо более нескладное, неуклюжее и неповоротливое, чем я. Может, всё дело в лишнем росте? Или в трусости? Особенно мне запомнилось преодоление спортивного снаряда «козёл» в четвёртом классе…

Это был просто «козёл преткновения»! По логике, с моими паучьими ногами я должна была элементарно перешагивать через сей снаряд, ан нет – фигу вам. Боялась его адски, подбегала, останавливалась – и всё. Однажды, правда, кое-как вскарабкалась, но спрыгнуть уже не смогла и сидела себе верхом на «козле», пока физрук не подошёл под дружный гогот одноклассников. Стащить меня было непросто: я вцепилась намертво. Ещё были прыжки через планку – цирк тот ещё: вечно путалась в своих гигантских ногах и сносила эту убогую железяку. Физрук в итоге поставил на мне крест, точнее, он ставил «тройбан». Исключительно из глубокого сострадания – ну и на том спасибо, м-да. Репетитора по физ-ре мне, к счастью, не наняли.

В новой школе (то есть элитной гимназии) меня никто не бил, а зря: уж лучше бы игрушками или там гаджетами своими били, чем игнорили и тихо презирали. Я, кажется, вышла на новый уровень отношений с обществом. Человек-невидимка, ёпрст! В сентябре общество только начало формироваться: никто друг друга не знал, потому что принимали в этот зоопарк только с седьмого класса, но я сразу всей шкурой, до мурашек почувствовала, как наэлектризован воздух. Озон перед грозой… (О, рифма! Наэлектризован – грозой – озон.) С виду всё ОК, общаются люди друг с другом вполне мирно, вежливо, но чуешь, что тут каждый сам по себе и сам за себя, никто не будет списывать, подсказывать и что-то кому-то объяснять, например.

В первый же день в столовке, больше похожей на кафешку, новые однокласснички обсудили как бы между делом вопрос: «А какая машина у твоего отца?» Возможно, это было состязание в статусе. Я не шибко разбираюсь в машинах, но звучало внушительно – про «майбахи», «роллс-ройсы», «бентли», «ламборджини», «ягуары», ещё что-то…

– А у моего водителя «шестёрка»… – с беззаботной улыбочкой сказала Ника В.

Повисла пауза. Я поняла, что Ника сказала бестактность или как-то так…

– «Ауди», чо? – невозмутимо добавила Ника. – У отца «восьмёрка».

Все засмеялись. Очень, конечно, хороший повод для ржача – цифра шесть, отменный, ядрёный юмор, ничего не скажешь. Можно ещё над телефонами посмеяться. Ну, это во мне говорит обида или даже зависть, мдя. Я, как говорится, шерстью почувствовала, что лишняя в этой стае. Никто ничего у меня не спросил, типа тактично проигнорили: на роже, видать, написано, что нет у меня ни отца, ни «шестёрки», езжу на троллейбусе и на метро, пользуюсь самым банальным смартфоном.

Внезапно у меня взыграло чувство социального протеста. Я орала им в рожи, что тоже не лахудра, что мой отец ездил на БТРе, а эта машинка будет подороже «шестёрок» и «восьмёрок». Если бы папа был жив, он мог стать начальником каких-нибудь спецслужб, главой МВД, генерал-лейтенантом… уж не ниже статусом, чем ваши. Да, кстати, Герой России – это гораздо серьёзнее, чем генеральный директор компании «Нефть-газ-алмаз». А вообще какая разница, кто у кого отец? При чём тут отцы? Сами вы кто? Чего добились? И зачем вообще бить и добивать? Нельзя, что ли, просто жить, как нормальные люди? Мы все лишайники, тупо паразиты – и не более. Я орала от ярости. Правда… в воображении, вслух ничего не сказала, зато физиономию имела безразличную, молчаливую, каменную. А какой смысл орать вслух? Подумают, истеричка, и ничего не поймут – бессмысленная трата нервов. Я по жизни человек неконфликтный, не люблю вопли, психоз и драки, гораздо эффективнее молчание: каждый при своём мнении и другого не трогает – своеобразный закон сохранения энергии. Да ладно, оправдываюсь я так… Знаю, что малодушная овца, курица недощипанная, именно за это меня не уважает никто: сам себя не зауважаешь – никто не зауважает.

А может, и нет никаких «майбахов» и «восьмёрок»? Отцы очень редко приезжают в школу: всех забирают или матери, или водители. Меня забирает троллейбус, довозит от дома до метро и обратно. Раньше мы жили в другом районе, но я его почти не помню, в памяти зафиксировались только зелень, вода, какие-то горы и свежий прохладный ветер – это было Крылатское. Квартира, которую папа получил за службу. Крылатская квартира сейчас сдаётся, а деньги идут на оплату вонючей школы, мы живём в бабушки-Валентининой двушке на самой захолустной окраине, откуда добираться до школы целых два часа с бесчисленными пересадками.

Но начинается и заканчивается мой день троллейбусом. Наши троллейбусы я полюбила ещё в пятом классе и придумала им имена. Это только невнимательному пассажиру кажется, что все они на одно лицо… или что там у тролля? Бампер? А на самом деле и номера разные на одном и том же маршруте, и салон разный, и цвет, и внешний вид. Чаще всего ассоциации приходили с цифрами. Например, 07444 – это Ёлочка, потому что 444 похоже на три ёлки, а первые две цифры, как я догадалась, обозначают номер парка – 07. Был ещё троллейбус, одно время ездивший с поцарапанным боком. Царапина в форме зигзага, не так чтобы уж очень заметная, и вот тролль 07356 получил прозвище Молния. В троллейбусе 07892 была трещина-паутинка на лобовом стекле, и я назвала его Паутинкой. В общем, я дала имена не меньше сотни троллейбусов, но всё время появлялись новички: видимо, иногда тролли одного парка менялись маршрутами.

Ещё одна тема, объединяющая моих новых одноклассников, – фитнес: девчонки помешались на фитоняшках, а парни называли процесс «погнали в качалку». Можно было не гнать: фитнес-клуб у нас при школе. Ну, про физ-ру я уже сказала, фитнес для меня – та же физ-ра, бессмысленная и утомительная. Не понимаю, как людям не скучно целый час подряд тупо поднимать гирю, «жать» и ни о чём не думать. Правда, можно слушать музыку, но сосредоточиться на музыке я бы не смогла: мешали бы физические усилия. Хорошо хоть я не толстая и без фитнесов, но вот мышцы отсутствуют, а прыщи присутствуют – факт.

Глава 9

Жирный минус в карму мне принесла наша русичка: ей неведомо откуда поступила инфа, что я сочиняю стихи и даже стала лауреатом конкурса. Наверняка бабушка В. в каких-нибудь анкетах, заявках или биографиях сообщила, а то и лично явилась – она может. Русичка мне явно симпатизировала, но моё положение это только усугубляло, ведь непонятно, за что меня выделять, – стихи к урокам не относятся, непосильным трудом их назвать сложно, практического смысла в них нет ни грамма. Русичка выставила меня овцой на первом же уроке, без моего разрешения прочитав перед всем классом стишок из старенького, детского, которое я в конце пятого класса написала – ну, про таракана и ещё один, о сурикатах (я просто иногда чувствую себя этим сурикатом, нелепым, дурацким… а вокруг пустыня, вечное одиночество среди песков…). Кароч, не стоило это читать русичке, зря она так…

– Яна Дмитриевна, – сказал Матвей Р., – вы не могли бы перейти к теме урока?

На русичку посмотрели с сочувствием, как смотрят на городского сумасшедшего. Воцарилось гробовое молчание. Впрочем, оно тут всегда было в приоритете: на любом уроке тихо, как в морге, – хорошо, лампочки на потолке не жужжат. Каждый сосредоточен и занят делом. Он, этот каждый, пришёл сюда не развлекаться, а работать на своё будущее.

Это был провал. Лучше бы закидали меня огрызками, помидорами – любым шлаком, но только не молчали с равнодушными мордами! Правда, после урока ко мне подошла Ника В. и сказала, что стихи у меня норм, но популярности с ними не добиться, гораздо перспективнее выкладывать в соцсетях «пирожки» или «порошки», а то и запустить свой жанр…

– Ни разу нет желания, – ответила я. – Не мой формат.

– Какая разница, чей? Вначале нужно набрать обороты, заработать себе имя, а потом пиши что вздумается! Свобода – иллюзия; чтобы заработать право на свободу, нужно мно-о-ого пахать и делать то, что не хочется. А ещё про лубофф можно тему запустить, а что? Вся попса на ней завязана, весь шоу-биз, не заметила? Пиплу актуально, нормас, он хавает. Будь проще, думаешь, зря серьёзные и неглупые дядьки в это дело баблос вкачивают? Отлично про-да-ёт-ся. Кароч, хочешь, чтобы твои тексты틪работали на тебя?

Я не знала, чего я хочу. Дурь писать? Или не писать совсем? Но с этого дня мы подружились с Никой, она решила «взять меня под контроль». Хоть один человек в этом классе перестал смотреть на меня, как на пустую стенку, как на минус, минус сто!.. Ника ни с кем близко не дружила, впрочем, как и все остальные, но ей, видимо, нравилось мне покровительствовать, не знаю почему: возможно, льстило её самолюбию – она так самоутверждалась, или благотворительность в последнее время стала модным трендом среди состоятельных людей?

Ника регулярно названивала мне или кидала сообщения в вотсапе с напоминалкой, что нужно работать, раз в три дня по тексту – минимум. Начиналось всё с классических «пирожков» и «порошков», от которых меня год назад, в седьмом, чуть не стошнило раз сто уже. «Пирожки» оказались проще, они без рифмы, и тема сразу подвернулась: год назад мы все получали паспорта, но так и остались бесправными гражданами, ибо все привилегии взрослого полноценного общества – 18+.

сегодня получаешь паспорт

но активировать его

ты сможешь только в восемнадцать

короче рано поздравлять

Не то чтобы на меня обрушился шквал лайков, репостов и подписчиков, но долю респекта я получила, даже в глазах кое-кого из класса. Вот «порошочек»:

я на диете что суёте

от холодильника ключи

и кто жевал мою подушку

в ночи

Набив руку на «пирожках» и «порошках», я изобрела свой формат – «творожки», например:

вороний бог кусочек сыра

съел в пост

а тут лиса ну ты всё понял

репост

Про любовь абсолютно не было желания писать. На кой она нужна? Но Ника наседала, как злобный продюсер:

– Не хочешь про любовь, пиши про нелюбовь! Для тех, кто назло всем выбрал одиночество и не ищет половинку, или наоборот: кто в активном статусе, но пока не везёт в поиске. «Любовь, приди, и всё такое», про отношения там, типа.

Я быстро приканчивала домашку и катала стишата, отчаянно мозгуя, что бы такое выдать… Идеально – бред или стёб написать, но в голове, как назло, пробоина, приходилось темы из пальца высасывать, буэ:

Плевать мне на вашу любовь,

Пойду посажу-ка морковь.

От страсти становятся тряпкой,

Я лучше потыкаю тяпкой.

В моркови живёт витамин,

В моркови сидит аскорбин,

А язва-лубофф точит нерв,

Скажи отношениям «нет»!

Ника одобрила, но ей не понравилось наличие знаков препинания и заглавных букв.

Весь прошлый год мы так стебались, а недавно Ника потребовала срочно перейти на верлибр, свободный стих без рифмы, с переменчивым размером…

– И лучше всего – без смысла, просто настроение. Ну, самое простое! Смотришь в окно и записываешь, что в голову взбредёт, свободный поток сознания. Интуитивно-инерционный стих.

Умно́, мгм.

листья и нити червей дождевых

ливень и пряжа дождей подожди

не открывай раньше времени дверь

снова летит бумажный журавлик

словно закрыты аэропорты

этот скриншот сохраняю на память

Если вы меня спро́сите, про что оно, я надолго подвисну: написала левой пяткой за пять минут, а Нике очень понравилось, ну и не только ей. Кстати, ненавижу, когда рецензия на стихи ограничивается лайком или словом «цепляет». Ты душу вывернул перед человеком, а он тебе – «цепляет»! Причём, что конкретно цепануло, никто не говорит, и, значит, критика осталась на уровне «нра – не нра». Хотя душу я уже давно не вкладываю. Куда её вкладывать? В этот маразм? Ладно, зато наращиваю своё ЧСВ^[8]. Но вместе с ЧСВ во мне прорастает пустота.

Она незаметно спустилась ко мне на крошечном парашютике, как семечко одуванчика, и пустила крепкие разветвлённые корни – живучий наглый сорняк. Меня откусывают по кусочку, и однажды я стану дыркой. Потом увезут в психиатричку: «Доктор, я потеряла саму себя, никто не находил?» Будут искать, куда подевалась моя личность. Человек вроде есть, а личность пропала – забавно получается, душевненько!

Может, написать и расклеить объявления?

Меня вдруг стебануло: почему бы и нет? «Разыскиваюсь я. Кто найдёт, получит вознаграждение.

Без особых примет, без вкуса, без цвета, без запаха, без формы, без объёма, без структуры…» Телефон решила не указывать, написала мэйл, причём запасной, со странным адресом. Напечатала на принтере (целых полпачки бумаги извела!) и пошла расклеивать. Решила подальше от дома, а то вдруг кто просечёт мою тему… Ну да!

Идеально – возле школки. За этим занятием я неплохо провела вечер, допилила домой к ночи.

Никто, конечно, не напишет: «Найдена ты», но мне этого и не нужно.

Глава 10

В конце прошлого учебного года наш убогий класс отправился на четыре дня в Питер типа на экскурсию: белые ночи, романтиш, достоевщина, всё такое. Видать, по плану классухи это должно было микшировать наших жёстких индивидуалов в смузи коллектива, ну а по плану обеих бабушек и мамы мне следовало после поездки наконец-то адаптироваться.

Ежу понятно, что никто из моих одноклассничков не потащился в плацкарте с пыльными полосатыми матрасами из прошлого века, свёрнутыми в трубочку вместе с перьевыми подушками, на которых время отпечаталось пятнами всех мастей; с пакетозным чаем или кофе «3 в 1» в дребезжащем гранёном стакане в ретро-подстаканнике; с крепким настоявшимся амбре позавчерашних носков и неизменным ароматиком соседских варёных-копчёных-жареных куриц в сочетании с бомж-пакетами, а то и с душком нелегальных алконавтов, потягивающих пивцо или что покрепче из замаскированных сосудов…

Нет, нашим такое могло явиться только в качестве ночного кошмара, а наяву они предпочли «Сапсан», причём первый класс. И как я должна была вливаться в этот потенциальный смузи? Я могу только всплыть в нём кверху брюхом! Уж молчу про гостиницу… На фоне золотой молодёжи я выгляжу молодёжью деревянной… не, фанерной, ДСП или ДВП (в чём, кстати, разница?).

Бабушка Г. безнадёжно сводила де́бет с кре́дитом, бабушка В. планировала взять кредит, а мама хихикала: её нисколько не смущают социальные противоречия.

– В чём проблема? – сказала она мне. – Рванём автостопом!

Честно говоря, я к такому раскладу абсолютно не была готова: это уж полный бомжак.

– Зато масса полезных впечатлений! – уверяла мама. – Автостоп учит доверять людям: садишься в первую попавшуюся машину, и она везёт тебя, как судьба, а у судьбы не бывает случайных попутчиков.

Мдя, автостоп – кошмар интроверта… Надеюсь, маме не придёт в голову жить в Питере на вписке, как это было принято во времена её молодости. Лучше вообще никуда не ехать и не позориться.

В итоге разыгралась семейная драма: бабушка настаивала на кредите, мама – на автостопе, а я вообще была против Питера. Однако моё мнение никого не интересовало, и пришлось принимать сторону мамы: идея с кредитом меня совсем не радовала. Потом наверняка начнётся режим суровой экономии и комментарии типа: «На тебя у нас уходит весь семейный бюджет, мы из тебя человека сделать хотим, а ты палец о палец не ударишь, ничем заниматься не хочешь, всё псу под хвост». Этот долбаный пёс со своим хвостом меня уже до икоты заколебал! Спасибо за внимание, уж лучше я пешком допёхаю в лаптях с котомкой – бессмертная классика, чо!

На нас с мамой обиделись обе бабушки, но ничего, это у них пройдёт… А с гостиницей получилось так: что-то пронюхала Ника (уж не знаю, догадалась про кредит благодаря шестому чувству или у нашей семейки на лице написан вечный финансовый кризис), и её отец заплатил за весь двухместный номер люкс для нас с ней и деньги брать отказался.

– Да это копейки! Сдались они ему три раза! – уверяла Ника.

– А ты дружи с этой девочкой, – сказала бабушка Валентина, когда узнала. – В жизни пригодится.

Меня аж перекосило, как от недозрелого лимона: сроду не искала никакой выгоды от друзей! И вообще, Ника сама меня выбрала в подруги, первая подошла. Если бы я выбирала по крутости, то подлизывалась бы к Ангелине Козловой (называть именно Ангелиной, и никак иначе!): она, кажется, самая крутая из нашего класса (тот самый нефть-газ-алмаз или что-то подобное). А у Ники отец – губернатор вроде. Ну, он не только в своей области живёт, а и в Мск наведывается, Ника вон здесь учится опять же.

Неудобно вышло с гостиницей долбаной. Зачем вообще мне Питер? Четыре дня видеть с утра до ночи рожи одноклассничков – то ещё удовольствие! Кстати, Нике я про автостоп ничего не сказала: вдруг вздумает ещё и «Сапсаном» осчастливить? Идея с бомж-путешествием явно вызвала бы у неё недоумение как минимум. Я сказала, что мы с мамой поедем на день раньше, чтобы погостить у знакомых, а в реале мы собирались добраться к утру в тот же день, когда наши приезжают, за несколько часов до их «Сапсана».

Мама говорила, что лучше всего выдвигаться поздно вечером: больше шансов поймать фуру. Дальнобойщики – лучшие друзья автостопщиков, но берут они чаще всего на ночь глядя, чтобы было с кем поболтать и случайно не заснуть за рулём. Дальнобои нередко даже подкармливают своих попутчиков, так что практически «всё включено». К тому же обычные водители не всегда едут на длинные дистанции – приходится пересаживаться, ловить несколько раз машину. Однако есть проблема: мы едем вдвоём, а в кабине фуры только два места, водитель и пассажир, – это если по инструкции, а вообще-то могут и четверо нетолстых туда утрамбоваться. Так вот, если остановит ДПС, это сулит неприятности, хотя можно успеть спрятать лишнего пассажира за шторку (за сиденьями у дальнобойщиков обычно койка, закрытая шторами). В идеале двое должны путешествовать на двух фурах, но мама меня одну вряд ли отпустит при всём её легкомыслии. Или уж седлать легковушки…

Итак, знаменитая трасса Москвопитер, раньше носившая имя Е-95 и прославленная в рокерской песне не помню какой группы, но не «ДДТ» точно. Теперь она номер Е-105 или М-10. Десять часов вечера. Мы с мамой бредём не спеша по обочине, мама пытается застопить машину. Мне весь вечер адски страшно, уже готова терпеть и пса-с-хвостом, и прочие упрёки. А может, лучше дёрнуть на обычном поезде? На него вполне хватило бы наших финансов. Зачем понадобилось это шоу, или акция протеста? Поехали бы, как все нормальные люди. А то сплошные крайности: или кредит на бизнес-класс, или автостоп… Среднего варианта нет?

Гадство! Несколько фур промчались мимо. Я балласт. Наконец остановилась… целая колонна грузовиков! Штук пять сразу.

– О, клюёт! Отлично! – обрадовалась мама.

А у меня внезапно пропал страх. Думаю, есть некая черта, переступив которую ты перестаёшь бояться и начинаешь плыть по течению. Что это? Решимость? Принятие? Универсальный алгоритм, правило первого шага? Человеку страшно до тех пор, пока он не сделает первый шаг. Действует всегда: от предложения руки и сердца до научных экспериментов и подвига.

Водитель первого грузовика оказался представителем какого-то среднеазиатского народа, я их всё время путаю – узбеки? киргизы? туркмены?.. На остальных четырёх машинах, видимо, тоже были его соотечественники. Выяснилось, что едут они не до Питера, а до Твери.

– Ничего, подвезите куда сможете, – сказала мама.

– А фура? Может, подождём? – шепнула я.

– Вот ещё! – ответила мама. – Зачем ждать у моря погоды? Кучу времени потеряем. Правило номер сто сорок один: пока берут – двигайся вперёд! Правило номер один: доверяй людям и никогда не пренебрегай новыми знакомствами – любой человек интересен.

Не знаю, был ли у мамы тайный кодекс, или номера она называла просто по приколу, для солидности.

Задумчивый водитель завёл какие-то восточные песни с непроизносимыми словами, мы ехали, молчали и слушали. Мелькали однообразные огни: жёлтые, оранжевые и красные на нашей полосе, холодные и тёплые оттенки белого на встречке. Мама вдруг начала подпевать припев. Слова она, ежу понятно, не осилила, поэтому получалась абракадабра. Водитель присоединился, он, наоборот, слова воспроизводил легко, а вот мелодия… хм… ниже среднего, короче. Со стороны это звучало более чем странно, но, к счастью, никто нас не слышал.

Так прошло часа три… По моим расчётам, до Твери можно добраться гораздо быстрее, но мы двигались со скоростью 60 км/ч, максимум – 80. Иногда я косилась на стрелку спидометра, и мне такой расклад не шибко нравился. Я периодически включала на мобильнике навигатор и смотрела, как двигается стрелка, но особо не насмотришься: телефон разряжается в момент.

Под Тверью мы вдруг остановились. Все пять грузовиков. Наш водитель отправился к своим коллегам, о чём-то они совещались на своём заковыристом языке, потом четверо незнакомых шофёров полезли к нам в кабину знакомиться. Мама беспечно улыбалась, а я подозревала, что мы попали в идиотскую историю: воображение набросало мне не меньше десятка мрачных скетчей от продажи в рабство до подбрасывания наркотиков. Однако в историю, как ни странно, мы не попали, а попали в приличную такую чайхану, где нас угостили весьма специфическими блюдами, половину которых я знала только по названиям, а половину не знала совсем.

Мама с присущим ей темпераментом уписывала за обе щеки весь этот восточный ассортимент, а я проявляла бдительность и вяло ковырялась в тарелке. А что, если снотворное подсыпали или глюкоген? Куча непонятных специй – отличная маскировка! Может, у водителей сговор с этой чайханой? Меня иногда вот прямо жутко бомбит от маминой наивности: с какого перепугу её будут кормить за просто так незнакомые мужики? А она ещё болтает, как волнистый попугайчик, интересуется, как они живут, работают, как семья, куда едут… «Убей меня веником трижды! Живыми бы отсюда выползти…» – подумалось.

Я уже разрабатывала план бегства на случай, если мама сейчас отключится. Как я её потащу? На своём горбу? Предположим, отволоку до ближайшего леса, спрячемся, я вызову полицию. Кстати, а номера машин я не посмотрела – вот овца! Под предлогом «в уборную попудрить носик» втихаря выбралась на улицу. Так, записываем в «Заметки» номера, а ещё лучше запомнить наизусть: вдруг мобильник отнимут? Надо спрятать его понадёжнее. Может, полицию вызвать заранее? Хотя чего они поедут? У нас в стране, пока ничего не случилось, не приезжают, хотя понятно, что преступление гораздо проще предотвратить, чем огребать его последствия. А если маму используют как смертницу? Привяжут ей пояс шахида и подбросят под наркотой куда-нибудь? Может, и грузовики у этих заминированы? Что они вообще везут? Так! Идея! Джениус! Отправляю номера машин эсэмэской бабушке, мало ли…

Когда я вернулась в чайхану, мама по-прежнему трещала, наш водитель показывал ей фотки какого-то малыша и девчонки примерно моего возраста. «Жесть! – подумала я. – Мелкий явно его сын, а девчонка – жена, что ли? У них там, в восточных странах, с двенадцати лет выдают замуж. Этому лет сорок, а жене четырнадцать? Капец! А, да: я совсем забыла про гарем… Ну, гарем, может, не их формат – явно не султаны, – а вот тупо многожёнство вполне возможно. О, боги Олимпа! Выносите меня вперёд ногами!»

Из чайханы мы выбрались живыми, и, как ни странно, нас с мамой не заставили платить, хотя было у меня подозрение, что весь счёт придётся оплачивать нам: откуда у гастеров деньгос? У них небось зарплата максимум 15 тыр, и живут они где-то в общаге на отшибе по полсотни человек в одном сарае.

– Мам, давай здесь уже пересаживаться, – шепнула я.

– Зачем? В районе Твери и пересядем.

Блина!.. Пришлось опять лезть в этот кузов. Вспомнилось про «назвался груздем» – так и крутилась эта поговорка в голове до самой Твери! Бывают же навязчивые мотивы – то песня привяжется, то просто слова… Или меня уже циклит от какого-нибудь препарата? Чай тоже пить не стоило, мдя.

В Твери нас наконец высадили, я аж выдохнула – пронесло! Опять вся колонна остановилась, опять вылезли водители, и началась длительная церемония прощания. Бред тотальный. Театр абсурда.

Фуф, наконец мы с мамой остались вдвоём, снова идём по трассе, мама голосует… Тут меня прорвало:

– Знаешь что, я больше в компанию гастарбайтеров не полезу, можешь меня хоть убивать! Я чуть не пролысела от стресса!

– Что-о?! – возмутилась мама. – Гастарбайтеры?! Ты дура, Женя! От тебя я не ожидала таких слов!..

– А что тебе не нравится? С каких это пор «гастарбайтер» стало матерным словом?

– Это хуже, чем матерное. Историю ты учишь хреновастенько.

Интересно, история в чём провинилась? Хотя можно погуглить насчёт этимологии. Что там может быть однокоренное? Гастрит? Ну, это вряд ли, и «гастрит», уж пардон, не мат ни разу. Гастроли? Тогда гастролёры – что обидного? Бродячий цирк. О, бред сивой кобылы в лунную ночь!.. Мама завелась с пол-оборота, хотя вроде ничего крепче чая они там не пили:

– Посмотри на себя, Женя, внимательно! Что за болото у тебя внутри? Откуда столько ненависти? Ты оказалась даже хуже, чем твои горячо любимые одноклассники! Они ограничиваются всего лишь безразличием, а ты… Запомни: люди как зеркала, они отражают то, что ты им показываешь. Бывают, конечно, мутные, кривые и разбитые, но большинство всё же самые обычные, вспомни заодно мультик про крошку Енота и его отражение. Не хочу с тобой разговаривать, думай своей мозгой, думай и делай выводы!

Пошёл пилёж на ровном месте… Идиотизм фирменный. О-о-о… какой енот?! При чём он тут? Еноты, еноты, прополоскайте мне мозг… Ладно, проехали. Мама не умеет объявлять настоящий бойкот, её хватает максимум часа на три-четыре. Вот если я объявляю, то могу молчать хоть неделю.

Глава 11

Четыре часа ночи или утра. Остановилась фура. Везёт до Питера, до КАДа. Водитель лет тридцати вполне себе славянского типа (но уж явно не москвич и не питерец, а, судя по акценту, скорее всего, хохол), слушает какой-то отстойный шансон (фу, ненавижу!), и имя у него нелепое – Толик. Шансону мама не подпевала, потому что Толик оказался на редкость болтлив, он успевал не только рассказывать байки про свои путешествия (как чуть не сбил огромного лося, как посадил цыганку, а она ему нагадала в знак благодарности, что он станет бизнесменом, и прочая байдула), но и строчить кому-то сообщения в вотсапе. Впрочем, писать у него не очень получалось: чуть ли не каждое слово он спрашивал у мамы. Застрелиться можно! Не, я, конечно, всё могу понять, мало ли – вырос в глубинке, в семье алкоголиков-неудачников, больше девяти классов не осилил, и те с трудом, естественно, ни в какие колледжи поступить не удалось, что уж говорить об институтах – ай-кью ниже среднего, ну и вот водителем работает. А что? Лучше, чем под киоском с бутылкой валяться или на Украине стрелять в себе подобных. Я всё понимаю, но не знать, как пишутся слова «приезжаю», или «возвращаться», или «послезавтра», – это уже переборчик!

Спрашивал у мамы какой-нибудь красивый стих про любовь: раз она библиотекарь, то «все книжки небось перечитала». Тупёж. «Это он клеится, что ли?» – думала я. Мама выдала ему сразу несколько штук наизусть, он попросил набрать в «Заметках» и сохранить, а один отправил:

Над домами, домами, домами

голубые висят облака —

вот они и останутся с нами

на века, на века, на века.

Только пар, только белое в синем

над громадами каменных плит…

Никогда никуда мы не сгинем,

мы прочней и нежней, чем гранит.

Пусть разрушатся наши скорлупы,

геометрия жизни земной, —

оглянись, поцелуй меня в губы,

дай мне руку, останься со мной.

А когда мы друг друга покинем,

ты на крыльях своих унеси

только пар, только белое в синем,

голубое и белое в си…

Это Борис Рыжий, поэт 90-х. Оказывается, Толик своей девушке пишет! Мать моя женщина! У него и девушка есть? Слышу краем уха, даже не доярка, а продавщица в зоомагазине «Let's pets»! У них и свадьба через месяц! В Питере. Шоу маст гоу он. Я хронический сноб, да. Невесту зовут Олесей, к счастью, он уже знал, что Олеся пишется через «о», хотя у белорусов бывают, кажись, Алеси. Встаёт она в пять утра, чтобы доехать из Ленобласти в Питер на работу, а сегодня полпятого проснулась. О Толике типа заботится, чтобы за рулём не заснул. Ага, а сообщения строчить – это норм типа, да? Впрочем, за него уже мама набирала. Интересно, Олеся подвоха не заметила? Откуда вдруг грамотность взялась и стихи? Ладно, допустим, он в ворде проверяет каждое слово перед отправкой…

Я задремала на рассвете и проснулась только в Питере. Уже светило солнце, тухлое питерское серое солнце, вечно мокрое от дождей. Да!

Серое солнце, мокрое от дождей…

Толик проникся к маме уважением и довёз нас аж до съезда с КАДа, оттуда недалеко было до метро: в центр города его на фуре не пустили бы полюбас. На прощание он попросил у мамы телефон:

– Не, ну мало ли чего: стишок понадобится…

– Без проблем! – сказала мама и продиктовала номер.

Ох, дурка на выезде… Глава 12

«Сапсан» приезжал днём, спать хотелось зверски, и мама потащила меня к каким-то друзьям, конечно рок-фанатам, на Ваську^[9] в бывшую коммуналку, которую они не пойми как выкупили и превратили частично в художественную мастерскую. В одной из трёх гигантских комнат они жили, в остальных царствовал творческий хаос: горы кисточек, вёдер (я не преувеличиваю!) с красками, банки с перетёртыми минералами разных цветов – пигментами, из которых вручную готовились краски, какие-то растворители, лаки, мольберты и огромные доски для икон габаритами примерно с дверь.

Люба, хозяйка квартиры, ничуть не удивилась, что мы свалились как снег на голову, и сразу сообщила, что Юрец, её муж, отчалил на неделю. Они, оказывается, были художниками-монументалистами, писали фрески, мозаики выкладывали, витражи. То в монастырях и храмах работали, то в загородных коттеджах у серьёзных людей, а Юрец ещё и реставратором был, поехал с разведкой на заказ. Семейный цех!

В квартире обнаружилось кошачье царство – целых три кота! Один рыжий жирный с приплюснутой мордой и висячими ушами (британец?) с гордым именем Боттичелли (или тупо Ботя), один чёрный пушистый огромный и, естественно, с кличкой Бегемот и одна абсолютно лысая кошка Бастет (зачем здесь трижды слово «один»?). Я предвкушала аллергический экстаз (коты, порошки, бытовые химикаты – мои враги, о-е-е!), но ничего подобного не произошло. Ладно, акей.

Меня уложили на специальном гостевом диванчике среди творческого хаоса в комнате, где оказалось столько старинных и просто чудаковатых вещей, что даже тёте Симе подобное не снилось. Даже камин был! Но сил разглядывать всё это великолепие у меня уже не оставалось.

Я продрыхла, как сурок, до шести вечера, проснулась с ужасом: «Гостиница! Ника!» Ни мамы, ни Любы в доме не оказалось. Рядом с дверью висели ключи с запиской (каллиграфия!): «Кофе и чай на кухне в первом ящике слева, нижняя полка. Еда в холодильнике, бери ВСЁ!» – и котик пририсован. Дальше объяснялось, как найти троллейбус и доехать до гостиницы. Шикардос! Киданули меня и пошли гулять. На полке, упомянутой в записульке, обнаружилось штук двадцать разных баночек с чаем и ещё больше видов кофе. Ничоси ассортимент! Выбрала какой-то китайский шарик с лилией, он в чайнике должен, по идее, распускаться, превращаясь в цветок. В холодильнике нашлось некое подобие йогуртов, кажется термостатных, и сыр. Всё остальное нужно готовить, а времени оставалось в обрез. Коты меня игнорили: видать, сытые были, не претендовали. Дальше про путешествие на тролле пропущу, ничего особенного.

Гостиница оказалась такой пафосной, что я засомневалась: а стоит ли соваться? Швейцары на входе и прочие распальцовки. На всякий случай позвонила Нике: она сообщила, что все гуляют по Летнему саду. Я включила навигатор и отправилась их искать, прямо с огромным туристическим рюкзаком. Снова у меня нелепый вид, в отстойник… Куда ни сунься – везде мне позорище, «налево пойдёшь, направо пойдёшь», как говорится.

До сада я шла минут сорок, наши уже собирались уходить, судя по всему. Я их издалека увидела и потопала назад. Опять сорок минут. Нет, ну а зачем с этим рюкзаком позориться? Думала, это тупо парк, а оказалось типа музея.

Наша мегапафосная гостиница тоже сильно напоминала музей: старинный особняк, белые каменные львы у входа, огромные мраморные лестницы, картины, гобелены, гигантские зеркала… Как тут можно жить? Ощущение, что поселился в Эрмитаже и за каждой тяжёлой бархатной портьерой, за каждой высокой дверью из красного дерева притаилась неврастеническая тётка-музейщица: «За ленту не заходить, экспонаты руками не трогать, не чихать, не пользоваться сотовой связью, пятый зал закрыт на ремонт». Но вместо надзирательниц тихо проплывали чересчур уж вежливые горничные, швейцары, какой-то ещё персонал с неизменной улыбкой на лице… Не, лучше уж брехливая музейщица: по крайней мере, знаешь, что она о тебе думает. В общем, напряг. Разве что эффектное селфи в интерьерчиках сделать.

Нику абсолютно ничего не смущало. После ужина (аналог я видела только в киношке про жизнь благородных девиц позапрошлого века) она потащила меня в бассейн, где уже плескалось несколько наших. Конечно, у меня и в мыслях не было никакого бассейна, а купальник отсутствовал в принципе как предмет гардероба: на море я сроду не бывала, про океан молчу, а речки на даче у бабушки Г. не протекало. Угадали: плавать я не умею. Только как бревно и ещё немножко по-собачьи (один раз пробовала на озере).

Ника выдала мне свой купальник, правда, на мне он болтался, как тряпка на швабре, пришлось подшивать и затягивать по-максимуму. Ацтой! Чего я вообще в этом мокрятнике забыла? Просидела бы в номере, почитала лучше. Но Ника настаивала: «Можешь не плавать, посиди, поплещись!» Я так и сделала: сидела на краешке, болтала ногами и читала «Консуэло» Жорж Санд. Про гениальную певицу.

Очень хочется верить, что ты гений. Или хотя бы настоящий огромный талант, иначе… зачем это всё? Зачем я ковыряюсь со своими стишатами? Может, это полная ахинея? Кто вообще мне внушил мысль, что я талантлива? Родные? Варя и Полина? Ника? Для друзей и родственников, конечно, ты априори самый лучший. А лайкам за «пирожки» и «порошки» грош цена – это же фастфуд. Одноразовые ручки, одноразовые вилки, одноразовые стаканчики, одноразовые перчатки, однодневные линзы… и стихи тоже одноразовые и однодневные, прочитал – ф топку. А что изменит гениальность? Повысит статус? Не, ну не только: главное – она ведёт за собой и даёт ощущение, что жизнь не пролетает мимо, что у тебя есть миссия. Здесь нужно написать, пожалуй, Миссия или даже МИССИЯ, но меня раздражает, когда злоупотребляют прописными буквами: читать невозможно, сплошная истерика. Изобилие смайликов, стикеров, восклицательных знаков и многоточий тоже напрягает. Ы-ы-ы! Расстрел!

Меня, конечно, схватили за ногу и скинули в воду вместе с «Консуэло». Как назло, не успела заметить, кто это сделал. Придурки!!! Потом попросила Нику научить меня плавать, только чтобы никто не видел, желательно часиков эдак в шесть утра. Она обещала, но растолкать её в такую рань оказалось нереально.

Затем мы поехали в Петергоф. На трёх огромных машинах, которые язык не повернётся назвать микроавтобусами, – да там жить можно было! И всё равно кое-кого этот формат не устраивал: оказалось, Феде К. пригнали из Мск личного водителя. Нормуль? Федя-то на «Сапсане» со всеми поехал, а водитель заранее стартовал. Кстати, прикольно получилось бы, если бы мы с мамой его застопили. Три микроавтобуса (или минивэна?) и Федя, как король, за нами на персональном авто. Спасибо, что без мигалки, ага. На обратном пути взбеленилась Ангелина. Она заказала себе и двум своим подружкам, Еве и Виолетте (которую тоже нужно было звать Виолетта, а не Вета или Вита), ли-му-зин! Ещё и розовый, ёпрст! Надо ли говорить, что они плотно застряли в первой же пробке? Да, и притащились только ближе к ночи, овцы! Классуха уже успела стукнуть их папашам, и лимузин Козлова больше не рискнула вызывать.

На третий день мы по плану должны были посетить Эрмитаж и Русский музей, а на четвёртый – Исаакиевский собор, Петропавловскую крепость и Зимний дворец, но наши устроили бучу и потребовали вместо Эрмитажа с Русским музеем показать им что-нибудь эдакое, нетипичное. И пошли мы на заброшенный завод «Красный Треугольник», в музей современного арта «Лофт-Проект Этажи», в «Фонотеку», клуб «Грибоедов» и «Камчатку». Причём по рокерским местам экскурсию вызвалась проводить моя мама, я её не просила, просто сболтнула, чего хотелось бы нашим, а потом умоляла её с ними не связываться. Но непостижимым образом она произвела на всех впечатление, её полкласса потом зафрендило, дичь! А её подруга Люба провела экскурсию по «Этажам», дворам-колодцам и местам Достоевского, шикарненько. В Мск мы с мамой возвращались без особых ~~приключений~~ злоключений: она умудрилась насесть на хвост к водителю Феде К., и он домчал нас с ветерком. Я продрыхла всю дорогу. Да, чудеса коммуникации… Мне данная опция недоступна пожизненно.

Глава 13

– Думай, чем будешь в жизни заниматься, – регулярно напоминает бабушка В. – Ты бы определилась с профессией.

Чес-слово, я без понятия, не хочу об этом думать абсолютно, мне ровно, куда отправят. Б. Валентина одно время говорила: раз я люблю литературу, то и языки должна любить, значит, стану переводчицей, языки всегда пригодятся.

Агась, только я умру раньше, чем они пригодятся, от истощения нервной системы. Ненавижу скукотень: схемы эти бесконечные, таблицы, словарики, топики и наглухо отбивающие мозг стандартные фразы учебников. Мой мозг – отбив-на-а-я… К инглишу с этого года прибавился дебилистический испанский, хотя я бы предпочла дойч: изо всех иностранных языков он кажется самым симпатичным, но кто меня спрашивал-то? Большинство родителей выбрали испаньол – нате вам, учите. Сами бы попробовали!

Мама говорит:

– Женя будет поэтом.

Бабушка В. в ответ возмущается:

– Поэт – не профессия.

– Вот именно, – соглашается мама, – поэт больше чем профессия, поэт – это служение.

– А есть она что будет? – возражает бабушка. – Ей нужен стабильный кусок хлеба, мы не вечные. Никто ей не запрещает сочинять, пусть сочиняет в свободное время.

Ага, когда оно у меня было-то, свободное время? Мне не до стихов, мне ни до чего, торчу от рассвета до заката в ненавистной школке, тупо зубрю непонятную туфту, скоро зубром стану уже, получаю оценки, которые меня абсолютно не волнуют, потом сплю, потом опять в гимназке… Никаких мыслей в голове, никакой фантазии – ничего у меня не осталось… Кому это нужно? Я что, только таким образом должна стать счастливой и больше никак? Хорошо хоть каникулы иногда наступают, немного извилины проветриваются.

Недавно бабушка В. решила, что у меня депрессия. Да щас! Нет у меня депрессии, только апатия и хроническая усталость. Но у бабушки уже созрел план… На осенних каникулах она подключила очередные полезные связи и отправила меня в молодёжную газету «GAZZ-online» стажёром – набраться опыта и, возможно, накопить публикации для поступления на журфак. (О, боги Олимпа! Какой журфак после восьмого класса? Может, я и не доживу до одиннадцатого, а?) Идея насчёт переводчика, видимо, отпала наконец, фуф! Но журналистика, упс, не намного лучше. Кто бы знал, до чего неохота мне было в газету эту ноги волочить! Ужасно получилось, как я и предполагала.

Пришла я в редакцию, там дым коромыслом, планёрка у них… или как оно называется? Все чай-кофе пьют, галдят, на меня ноль внимания. Хотела незаметно исчезнуть, но тут выплыл какой-то усатый дядька, спросил, Женя ли я Щетинина, и назвался Олегом. Местный народ наконец глянул в мою сторону и поздоровался. Меня показали редакции (я в зоопарке, я в зоопарке, я экспонат), разглядели и тотчас забыли напрочь.

Гудёж продолжался около часа, я сидела на стуле в углу и медленно цедила пакетозный зелёный чай, который мне выдал вещий Олег. На кружке было написано «Мурманск» и герб красовался лаконичный сине-жёлтый: северное сияние над кораблём, ниже – рыба. Представила Мурманск, где никогда не была. Интересно, у него один корень с Муромом? Что-то морское и хмурое слышится… Что-то морское и хмурое слышится? Это же строчка! А дальше? Мурманск… м-р-д… Мудрость! Мудрость – хмурость… м-р-д… дремучесть.

Северное сияние над кораблём. Ниже – рыба.

Что-то морское и хмурое слышится в имени Мурманск:

Мужество, мука, дремучесть, мука и мудрость…

Стоп. Срочно требуется рифма к слову «рыба». Глыба? Выбор? Изгибы? Гибель? Спасибо? «Пасиба, тётя Рыба» – так у нас в садике говорили нянечке после завтрака и обеда, шёпотом конечно, но она однажды услышала…

– Женя, ты нам что-нибудь предложишь? – спросил вдруг Олег.

Я впала в ступор:

– Не знаю… А что нужно предложить?

Все на меня смотрят и ждут. Кажется, я пропустила самую важную часть дискуссии.

– У тебя есть темы? Интересные предложения насчёт интервью? Слышала о наших планах?

– Ну… я мало что поняла… А где брать темы?

Кто-то мерзко хихикнул, поехало…

– Придумать. Ладно, будет тебе домашнее задание – десять тем. О чём бы ты хотела написать? Инфоповоды, слышала? Три мы обсудили, ещё два найди сама.

– А что такое инфоповоды?

Тут уже закурлыкали почти все. Курицы, блин! А кто не курлыкал, тот мерзотно улыбался.

– Женя, надо быть внимательнее. Инфоповод – важное событие, которое даёт импульс к обсуждению каких-то тем. Хватит ржать! Человек первый раз пришёл в редакцию, что смешного? Женя, какие значимые события произошли на этой неделе?

Я зависла. Перезагрузилась. Снова зависла… «Абонент временно недоступен». Спасибо тебе, бабушка, опять выставила меня кретинкой! Хоть бы предупреждали, что готовиться надо, собеседование типа… Мать моя, я совершенно не в курсе, что происходит в мире! Кажется, если завтра случится апокалипсис, я не замечу и потащусь утром на автопилоте в школу. Вокруг прах и пепел, нет ни земли, ни неба, я в невесомости выплываю со своим рюкзаком по привычному маршруту «дом – троллейбус – метро – гимназюка» мимо догорающих осколков небесных тел, мимо огненных смерчей, мимо призраков человечества, как в дебильном американском фильме… Фильме – дебильном, нет, лучше фильмом – дебильном – рифма.

– Женя, ты просматриваешь новостные ленты? Читаешь какие-нибудь информационные ресурсы?

– Ну, иногда… – соврала я (совсем тупицей выгляжу, спсб!). Хорошо хоть знаю, кто у нас президент, благо, он редко меняется. Президент, спаси меня! Точно! С ним же постоянно что-то происходит… – Вот про президента читала я…

– Прекрасно. Значит, ты в курсе его вчерашней встречи с рэперами?

– Ну… да, – выдохнула я.

Слава президенту, выручил! Главное, чтоб не спросили теперь, каких я знаю рэперов, потому что я ни одного не назову.

– А что случилось с Аней Роговой сегодня утром, читала?

Мамочка, спаси меня, мамочка-а-а! Кто такая Аня Рогова-а? Что с ней могло произойти?

– Пока не читала, но слышала, что там жесть страшная…

Опять курлык. Переполох в голубятне, хохот. Не угадала, зараза, подстава, засада! Но в принципе, если говорят «случилось», значит, явно ничего хорошего.

– Аня Рогова впервые спустилась в метро, и на выходе со станции «Выхино» фанатки закидали её плюшевыми медвежатами…

Спасибо, прояснилось. Аня, видимо, звезда. Неожиданная рифма:

И на выходе со станции «Выхино»…

Сразу хочется дополнить: «На входе…» С чем рифмуется? Надо вспомнить схему, вроде ни с чем. «На „1905-м годе“»? Что там ещё на малиновой линии? О, тоже созвучно: малиновой – линии. Была ещё «Калининская»… «Калинка-малинка, малинка моя…» Сейчас до вечера, зараза, привяжется эта «Калинка». «На-ад со-о-осною, на-ад зе-ле-е-ною спать положи-и-те-е вы ме-ня…» Споки.

– …список вопросов мы тебе на первый раз составили, контакт Роговой сейчас дадим, позвони, договорись об интервью. Лучше лично встретиться, но если она на съёмках и совсем никак, возьми по скайпу. Звонить надо сегодня, материал сдать максимум послезавтра. Советую погуглить и Рогову, и ситуацию.

– Но я… не могу. Совсем…

Помереть на месте! Ненавижу звонить незнакомым людям! Ненавижу! Пытка! Умру с телефоном в руках! Ещё и Рогова эта… Да она пошлёт меня сразу матом на все четыре стороны, а моя самооценка и так ниже плинтуса.

– Ничего, научишься.

– У меня ничего не получится, кажется…

– «Если долго мучиться, что-нибудь получится», – сказала с улыбочкой одна из девчонок-журналисток (кажется, её называли Кристиной) и сунула мне лист с вопросами и номером телефона. Мерсибо за оригинальный совет, мгм.

Глава 14

Попала я конкретно. Тотал. Шла и думала: «Надо тренироваться более решительно отказывать, а я опять мямлю, боюсь выглядеть обмороженной. Чаво теперь? Ползу со злосчастным листком в рюкзаке, как с камнем на шее, хоть топись. Может, внезапно заболеть? Уехать до конца каникул? Ну да, выглядеть будет подозрительно. Ещё можно позорно исчезнуть: выкинуть задание, не отвечать на телефон и обходить эту редакцию долбаную за два километра… Но меня тогда сожрут бабушка В. и личная совесть. Засада».

Часа полтора тупо сидела на бульваре и гуглила Аню: она оказалась рыжей веснушчатой звездой сериала «Средняшка: средняя школа», пятнадцать лет, главная роль – Лера Мишина. Да… почти как я, только никому и никогда не придёт в голову забрасывать меня разнокалиберными медведиками. «Человек уже многого добился в жизни», – сказала бы одобрительно бабушка В. про неё. Угу, медведики тому показатель. Кек.

Домой я отправилась в мегамрачном настроении. Ну не могу я – и точка! За всю свою жизнь я только один раз позвонила незнакомым людям: бабушка В. заставила, а то кто же? Не работал Интернет, она объявила, что провайдеру по телефону ничего не сможет объяснить. Мама поехала в Питер на концерт (вы уже поняли, на какой – «ДДТ», ага). После звонка меня трясло целых полчаса, хотя изначально было ясно, что по законам бизнеса меня не обматерят, но я боялась собственной тупости: не облают, но запросто ведь могут подумать, что я тормоз и жалкая неудачница, раз сама не разобралась и не починила. Мнительная я.

По дороге попалось целых два дохлых голубя – не случайно, конечно: это мой литературный образ, своеобразное альтер эго, мгм. Кто-то в драматические моменты ощущает себя подстреленным соколом, кто-то – растерзанным соловьём, а я сейчас всего лишь серый помоечный голубь, расплющенный в лепёшку колёсами машин. Видели, что делает помирающая гулька? Ну вот, да: тупо усядется где попало, нахохлится, лениво моргает и ждёт абсолютно пассивно, без эмоций, когда наконец сдохнет от лап кошки, от клюва вороны, от случайной машины или сама собой, по логике жизни. Года два назад я подобрала такого нежильца, на следующий день он флегматично сдох на кухне, успев изгадить пространство в радиусе двух метров от своей подстилки.

Драматические у меня взаимоотношения с птицами: то вороны сбрасывают с дерева помёт (однажды прямо на макушку попало), то голуби на лету в меня врезаются, несмотря на то что я пока не достигла высоты фонарного столба.

У сам틪ого подъезда внезапно поняла, что дома пытки не выдержу, тупо рухну на кровать и буду глядеть в потолок, обнимая любимого плюшевого Ждуна. Меня нет. Иногда мне кажется, что интроверт – это психическое отклонение. А может, я вообще аутистка? Надо пройти тест, провериться.

Ладно, решила сменить маршрут, поехать к маме в библиотеку. Вот маму мою, наверное, не смог бы выбить из колеи оптимизма даже пресловутый американский апокалипсис, и если на земле не осталось бы ни людей, ни животных, ни птиц, ни рептилий, ни растений, она научилась бы без проблем общаться с бактериями. Вечный позитив и хроническая болтливость меня иногда раздражают: что за толстокожесть и легкомыслие? Но оно в сто раз лучше, чем взрывоопасность и активное стремление доминировать – типичная установка бабушки В., точнее, обеих бабушек, хотя папина немного поуступчивее.

На двери маминого кабинета табличка, которую выковал в подарок тот самый кузнец, обломавшийся с мастер-классами. На табличке – «Настя Щетинина». Неформат.

Щетинина Настя, так и не превратившаяся в процессе жизненной эволюции в Анастасию Юрьевну, пила замысловатый фруктовый чай собственного приготовления в личном кабинете, который называла «кладовка» – вероятно, из-за того, что данное помещеньице вечно завалено книгами, рисунками, чьими-то поделками и маминым хендмейдом.

Мама постоянно креативит: то шьёт, то вяжет, то плетёт… и, кстати, не всегда доделывает свои творения до конца. Иногда на полгода бросает, потом опять начинает: ручная работа не создана для экстравертов, она им противопоказана, если честно. На стене огромный плакат, на нём мой папа в военной форме. Мама его напечатала сама. Дома висит такой же. Я удивительно не похожа на него: он брюнет с правильными чертами лица (или я субъективна?), к счастью, без дебильных усов, модных в 90-е. Глаза у него необычного цвета: мама говорит, оттенок спелого крыжовника, зелёные, но я на фото вижу, что цвета хаки, словно у него от рождения на радужке была запечатлена судьба – война. А я в маму: курносая, но не блондинка, а серая. Уже сообщала.

Настя Щетинина благодушествовала, как обычно. Мне бы её пофигизм! Последняя стадия дзена, чес-слово. Поначалу я ничего не собиралась рассказывать: сил нет, настроение на нуле… только взять книжку, забиться в угол и никого не видеть, но мама сразу завалила вопросами, как да что, и я, разумеется, разревелась. До истерики… Видимо, стресс доконал, накопилось.

– Дурь какая-то! – отреагировала мама. – Если из-за каждой аней-с-медведем так сходить с ума… ну, не понимаю, никаких нервов не хватит! Бывают ситуации похуже. Где телефон? Сейчас позвоним Роговой, какие проблемы? Я договорюсь, а ты съездишь, не помрёшь.

– Не надо. Никуда я не поеду, ненавижу эту журналистику, я ни на что не способна и лучше стану бомжом, ничего не хочу, абсолютно, я ноль, чёрная дыра!

– Не дури. Отдай ты им интервью, раз обещала, и можешь больше не ходить, с бабушкой разберёмся. Воспринимай как полезный жизненный опыт.

– И как я им скажу теперь, что не приду? Как? Опять меня идиоткой выставили, спасибо!..

– Почему идиоткой? Попробовала – не пошло, ты ничего никому не должна.

– Мама, возьми, пожалуйста, это интервью сама, я тебя умоляю, по скайпу запиши, неужели сложно? Может, мне на колени встать?

– Абсолютно несложно, но тебе нужно учиться преодолевать свои фобии.

– Ага, ясельно. Стандартная бабушкина фраза, спасибо за поддержку.

– Пожалуйста. Телефон где? Я звоню – ты едешь.

Спорить бессмысленно. Я достала листок, положила его на стол и вышла, бабахнув дверью.

Не хочу ничего слышать.

Мама нашла меня среди книжных полок. Я сидела в наушниках, смотрела в никуда и слушала Вагнера: он на меня действует воодушевляюще.

Мама бодро объявила, что Рогова нисколько не сопротивлялась и готова ответить на все вопросы через два часа в кафешке «Кофе-break», недалеко от киностудии, во время обеденного перерыва.

Я ничего не ответила. Взяла лист и ушла. О чём с ней разговаривать? Лучше слушать Вагнера, я люблю оперы, такая у меня шиза. В метро в сотый раз перечитала вопросы, уже наизусть их выучила. Скорее бы этот день кошмарный закончился… Почему у времени нет полосы прокрутки? Перемотайте вперёд на три часа, аааааааааа!

Глава 15

Аня Рогова пришла в джинсах, чёрном пуховике и с банальной косичкой-селёдкой. Она всё время улыбалась (по звёздной привычке?), но при этом выглядела замученной не меньше, чем я. Никуда она меня не послала и готова была хоть два часа подряд отвечать на любые вопросы. Я заказала чай и шоколадный пудинг (ничто не снимает стресс так, как шоколад), Аня – двойной эспрессо и огромный овощной салат с креветками и их родственниками – морскими гадами.

– Вот так бы и нажралась сейчас тортиками… картошкой с сосисками… – вздохнула Аня. – Но в момент килограммы набегут, а у нас строгач. Женя, это не записывай!

– Я ещё не включила диктофон.

Точно! Сейчас бы облажалась по полной программе. Как я могла забыть про диктофон? Поковырялась лихорадочно в мобильнике: есть! Спасена. Вот тормоз! REC.

– Аня, скажите, пожалуйста, какие впечатления у вас от метро и зачем вы решили туда спуститься?

– Ты чо, на «вы» ко мне? Да ну! Забей.

Так, ну вот началось. Опять туплю… вычёркиваю.

– Я тебе вначале честно скажу, а потом для прессы. На самом деле я почти всю жизнь ездила в метро, только последние два года перестала: замумукали совсем, а мне не хватает свободы, чтобы идти куда хочется и делать что хочется. С утра до вечера сижу на киностудии, ещё уроки делать нужно, экзамены экстерном сдаю. Вот когда мои сцены не снимаются, торчу безвылазно в нашем с Сашкой и Алькой вагончике, пытаюсь хоть что-то усвоить. Знаешь, наверное, такие вагончики, в которых кочуют киностудии? Я живу, как цыганка, на колёсах, домой только на ночлег попадаю. Ни погулять, ни потусить с друзьями – ничего, личной жизни ноль, рабство. Первое время, конечно, слава меня очень радовала, а теперь задолбало, хоть вой! Ещё один сезон остался. Но наверняка сниматься не прекращу: надо продолжать делать карьеру, а то с какого перепугу три года страдала и завоёвывала своего зрителя? Назло я пошла в это метро, назло всему миру! Ладно, теперь для записи…

Аня Рогова сделала профессиональное лицо девочки-припевочки и продолжила:

– Метро – нечто невероятное! Если существует ад, то он похож на московскую подземку: кругом отупевшая безликая безжалостная толпа. Не думаю, что большинство этих зомби меня заметило. Зачем я туда пошла? Захотелось быть ближе к народу, как говорится, и для новых ролей пригодятся наблюдения за жизнью простых девчонок. Я постоянно в поиске свежего материала для работы.

– Ты маскируешься, чтобы скрыться от фа-нов?

– Конечно! Веснушки замазываю тоналкой, на голову – капюшон… Ещё у меня специальные очки есть без диоптрий. Нет, про очки не пиши… И по секрету: я пару раз пробовала косить под мусульманку – ничто не маскирует так, как хиджаб и традиционная одежда, но зато менты на каждом шагу паспорт проверяют и ржут, что я, Аня Рогова, звезда с московской пропиской, – и вот в хиджабе… А что такого? И вообще, мало ли Ань Роговых на свете? Дурацкая фамилия, но менять уже поздно.

– Что ты почувствовала, когда увидела толпу фанаток, и куда ты дела гору медведей?

– Почувствовала, что меня тошнит от этой жизни, а медведей мама отвезла в Дом ребёнка. Но для интервью скажу другое: почувствовала себя суперзвездой, захлёбывалась в океане любви поклонников, а медведями украсила свою комнату. Теперь у меня плюшевые стены – везде медведи, медведи, медведи… Чёрт бы их побрал!

– Ты когда-нибудь сама была фанаткой?

– Нет… Слово «кумир» не из моего словарика. Хотя есть люди, которые меня мотивируют, вдохновляют, например Анджелина Джоли. Хотелось бы и самой стать мотиватором, чтобы люди смотрели на меня и двигались к цели, заряжались энергией и эмоциями.

– Какой подарок ты считаешь идеальным? А какие раздражают?

– Если я скажу, какой идеальный, меня завалят этим идеальным по горло. Так, отвечу, что идеальный – это любовь, а раздражают гели для душа: этими гелями меня каждый праздник поздравляют из года в год.

– Медведи у метро – это самая дурацкая ситуация в твоей жизни или бывало похлеще?

– Самое дурацкое – когда я впервые пришла на съёмки и не узнала режиссёра…

Так, дальше пошли совсем личные вопросы. Как приличный человек это может спрашивать у незнакомого человека? Такое я не могу произнести, только по бумажке зачитать и покраснеть, но Аню ничего не смущало, она потягивала свой эспрессо и морщилась, будто принимала мерзкий медикамент.

– Ты встречалась с кем-нибудь из «Средняшки» или предпочитаешь заводить отношения вне съёмочной площадки?

Рогова захохотала:

– Какие отношения? Я работаю, как раб на плантациях, – тоже не для печати. Напиши, что моя любовь пока останется в тайне, личная жизнь не должна становиться помехой для работы, даже если ты встречаешься с коллегой… Ха, интересно, на кого из наших теперь падёт подозрение? Прикол! Замес нормальный…

– На что ты потратила первые большие деньги? У тебя были безумные траты?

– Очень много денег ушло на лечение бабушки, а потом на её похороны: ей хотелось лежать на кладбище именно здесь, в Москве, но участки стоят запредельно. Нет, не тема для молодёжки. Допустим, я ответила, что первые гонорары спустила на поездку в японский Диснейленд и там же впервые влюбилась… в симпатичного японца, похожего на анимешку, его звали Какава Хиросаки.

– Как ты обычно снимаешь стресс?

– Сплю. Да он хронический, не снимается. Напиши, что я занимаюсь фитнесом всё свободное время.

– Не было желания свести веснушки? У тебя есть комплексы насчёт своей внешности?

– Комплексы были, есть и будут всю жизнь, а для прессы отвечу, что веснушки – моя визитка или бренд, а комплекс только один: слишком красивая, постоянно пацанов отбиваю у всех, за это меня их бывшие ненавидят и помоями обливают. Чтобы избавиться от комплексов, нужно перестать себя сравнивать с кем-либо: со звёздами, с подругами – и креативить, находить что-то своё, индивидуальное, яркое.

– Лера Мишина похожа на тебя или вы абсолютно разные?

– Странный вопрос… Ладно. Я похожа на Леру, как и на любую обыкновенную девчонку пятнадцати лет, – у нас у всех одни и те же проблемы и интересы, я ведь не космический пришелец, а человек.

– Какие цели ты ставишь в своей карьере?

– Хотелось бы добиться успеха в шоу-бизе пока здесь, но в перспективе готова покорять мир.

Я выключила диктофон, Аня Рогова принялась уписывать свой салат за обе щеки с феноменальным драйвом.

– Ты торопишься? – спросила я.

– Привычка. Жизнь в темпе аллегро. У меня ещё час десять до конца перерыва, надо поспать успеть, а то сегодня долгая съёмка.

– Понятно.

– Как газета-то называется? Прости, забываю информацию на ходу.

– «Gazz».

– ОК.

Глава 16

Я отправила интервью по e-mail Олегу, до ночи сидела расшифровывала, чтобы быстрее отмучиться, и сразу добавила этого Олега во все существующие в природе чёрные списки: в почте, в телефоне, в соцсетях и в моей жизни. С журналистикой покончено. Бабушка В. не разговаривала со мной два дня. Сама виновата.

Заключительный аккорд – мне позвонила… Аня Рогова! Точнее, позвонила она маме: у Роговой мамин же номер отобразился, а мама дала мой. Ф шоке. Рогова благодарила за интервью, точнее, за то, что конфиденциальной информации там не оказалось. Да, видимо, я совсем не в теме: прожжённый журналюга наверняка написал бы и про хиджаб, и про стоимость места на кладбище, и про медведей в Доме ребёнка… Но я тормоз, отстойница. Кстати, Олег через бабушку требовал исходник, то есть диктофонную запись, но я уже успела её стереть – и правильно сделала.

Рогова отбросила на меня тень своей популярности – точнее, отблеск света своих прожекторов славы: во-первых, одобрила Ника, во-вторых, Ника дала ссылку на своей страничке и прокомментила, что это я брала интервью, в-третьих, даже Ангелина Козлова, неприступная, как скала, как гора Олимп, спустилась наконец с заоблачных высот и спросила у меня на перемене: «Ну чо Рогова?» Впервые за полтора года Козлова обратила на меня внимание! «Норм», – ответила я.

Интересно, если бы мой папа был жив, как это отразилось бы на моём воспитании? Я ведь расту в бабьем царстве, и это несомненное зло. Мы бы жили без тирании бабушек – это раз, в Крылатском – это два, я бы не ездила в дебильную школу – это три. Немало. Почему именно мой отец должен был броситься на этого придурка террориста? Папа ведь знал, что у него будет ребёнок, зачем он потащился в эту командировку? Иногда мне кажется, что бабушка В. права… Конечно, не ради денег его понесло в эту Чечню. Мама говорит, деньги его интересовали меньше всего. Самым главным для него было жить по закону: «Кто, если не я?» Мдя, променять меня на деньги было бы слишком! Но ведь он мог и отбежать подальше… Или не помогло бы? Всё равно бы погиб, а вместе с ним ещё человек десять. Казуистика. Мама говорит, в экстремальной ситуации человек действует инстинктивно, подчиняясь больше законам сердца, чем разумному чувству самосохранения. Иногда мне кажется, что он виноват передо мной, а иногда – что я перед ним.

Когда-нибудь я поеду в эту Чечню, точнее, она уже Чеченская Республика, и там тишь да гладь… Мама категорически против поездки, поэтому двину одна, лет в восемнадцать (собсно, недолго осталось). Зачем мне это нужно? Пока не могу объяснить. Но очень часто, с самого детства, я пытаюсь представить, как и где погиб мой отец. Это стало уже идеей фикс. В детсадовском возрасте я представляла только огромную чёрную воронку и араба в чалме, как из сказок «Тысячи и одной ночи». Повзрослев, воображала огромные чёрные горы, дымящиеся после бомбёжек, груды обугленного красного кирпича, металлические балки, искорёженные, как догоревшие спички, в воздухе – раскалённый песок. Жуткая сцена стандартного блокбастера.

Обязательно за миг до взрыва должна пролететь какая-нибудь мирная пучеглазая стрекоза, похожая на наши военные вертолёты, вертушки. И вот все смотрят на эту стрекозу, а боевик тем временем жмёт на кнопку… Или не на кнопку, а шнурок выдёргивает? Как там у них устроены эти взрывчатки? Фиг знает. Интересно, загуглится?

Чем старше я становилась, тем реалистичнее представлялись мне эти кадры. Короткометражка про отца росла вместе со мной, она часть моей жизни. Однажды бабушка В. застукала, что я смотрю на мамином планшете хронику Чеченской войны. Планшет был, конечно, изъят на неделю и у меня, и у мамы – под замок в сейф. Не, сейчас бабушка уже смирилась, а тогда мне лет восемь было. Жесткач, канешн, но я мало что поняла. В прошлом году мне очень хотелось написать целую поэму про войну, про моего отца, но тема как бы сугубо личная, боялась обломаться: вдруг хрень получится и я опозорюсь? Глава 17

Этой осенью рассказала про поэму Нике. Мы сидели на террасе в её лесном коттедже, закутавшись в шерстяные белые пледы, и пили какао с корицей – всё как на глянцевой иллюстрации. Моросил дождь и пахло грибами, поздними осенними цветами, опавшими листьями и – неизменно – хвоей. Никин дом окружён лесом на целый гектар, персональный лес, можно хоть ночью гулять: территория охраняется.

Ника в очередной раз страдала от неразделённой любви к Дане А. Не понимаю, почему она запала именно на Даню? Довольно скучный тип, занудноватый, хотя мозговитый – факт. Кажется, он уже взялся за примеры из вузовской высшей математики – просто Эйнштейн какой-то! Вот кто гений – так это Даня, но он зациклен… нет, даже не столько на самом себе, сколько на своих идеях и безумных формулах. А Ника, к сожалению, жутко ленива и учится со скрипом на тройбаны и редкие четвёрки, хотя тоже сидит вечерами с репетиторами. Зато ночами – в Инете. Может, за бессонную ночь у неё всё из головы и выветривается: происходит перегрузка информацией, мозг фильтрует лишнее. Как вообще она передвигается, если спит по 3–4 часа в сутки? Ну, на выхах только дрыхнет, как сурок.

Для завоевания объекта любви Ника пустила в ход весь арсенал доступных ей средств: вывесила на своей страничке романтические картинки про ожидание и одиночество, сменила статус на «Всё сложно» (как бы с намёком), покрасилась в эффектную блондинку, подкрутила ресницы, поставила на клык голубоватый винир, задавала Дане тупые вопросы по алгебре и геометрии, которые его только раздражали, пробовала игнорить, посылать сообщения с чужого номера – но всё тщетно. Я даже не знаю, что ещё могло бы привлечь его внимание.

Я лично влюбилась впервые в первом классе, а во втором – вторично. Первой моей любовью стал Питер Пэн. Ржать не надо, а! Ну, он был получше одноклассников, скучных до зубовного скрежета: у них даже хулиганить фантазии не хватало – серость. Максимум, на что они были способны, – это приносить готовые приколы из магазина «Ржунимагу»: всем давно известные клизмы, когти, сопли, кровавый глаз, личинку мадагаскарика и прочую дрянь. Рома Н., правда, додумался однажды засунуть Динаралине в сумку какое-то насекомое с пультом управления. Пульт был у Ромы, насекомое – у Динаралины. В общем, забавно, но не более того. Еще доску мылом натирали, но этим даже наши родители баловались в прошлом веке, а то и бабушки-дедушки, и всё это без идеи, дури ради. Буэ.

Во втором классе я влюбилась в Снусмумрика из книжек Туве Янссон. Он моё альтер эго: отшельник-интроверт и поэт. На полном серьёзе планировала накопить деньги на поездку в Финляндию в надежде встретиться со своим возлюбленным. Уверять меня в том, что Мумидола не существует, означало нажить в моём лице непримиримого врага, хотя никто особенно и не пытался меня разубеждать: об этих чувствах знали только самые близкие, проверенные люди – Полька, Варя и немного мама. Я даже написала письмо в Финляндию. Приколыч в том, что через пару месяцев оно ко мне вернулось оттуда с пометкой «Адресат не найден». Уж не знаю, местные почтальоны действительно, что ли, искали Снусмумрика? Я не шибко огорчилась: ежу понятно, почему не нашли адресата – он же постоянно странствует, попробуй его поймать! Но то, что письмо побывало в Финляндии, было неоспоримым доказательством существования Снусмумрика. Я показывала конверт подругам, и теперь уже никаких сомнений у них не оставалось.

Сейчас мне нравится один музыкант, но я не расскажу, кто он. Зачем это знать кому-то кроме меня?

Короче, тихим осенним днём мы долго обсуждали Даню. Ника хотела попробовать магию, заказать приворот, но я отговорила: во-первых, явная дурь и шарлатанство, во-вторых, какой кайф от взаимности, которой добился обманным путём, против воли человека, а в-третьих, любовь нельзя купить – слишком цинично. Я могла бы посоветовать ей помолиться, чтобы Бог устроил всё мудро и так, как всем было бы лучше, даже если это принесёт боль, но я не решалась говорить с Никой про Бога. Или я стесняюсь своей веры, как глубоко личного чувства, или боюсь, что Ника не поймёт, начнёт задавать каверзные вопросы, а проповедовать мне хочется меньше всего, тем более что в богословии я не сильна. Просто верю – и точка.

Обсудив Даню, мы немного помолчали в тишине, послушали шелест мокрых листьев и причудливый ритм дождя, и я наконец сказала про поэму. Ника подумала и глубокомысленно изрекла:

– Ну, я понимаю, что тебе нужно выговориться. Каждый второй психолог советует: чтобы отпустить старую боль и преодолеть травму, нужно взять листок бумаги, описать ситуацию, а потом сжечь.

– Меньше всего мне хочется жечь. На фига́ тогда писать? Я ведь не только для себя, мне хочется как бы поделиться этим с миром.

– А ты уверена, что миру оно надо? Это твоё чисто личное, не думаю, что тема прокатит. Сейчас про Чечню не очень актуально: уже все начитались Захара там Прилепина, ещё кого-то… навскидку не вспомню. Я из лучших побуждений, имей в виду… Лучше вообще перенести действие в Сирию или на Украину, в Донецк там, Луганск.

Меня аж пробило! Опять дебильный инфоповод? И тут он? А что насчёт Льва нашего Толстого, например? Он «Войну и мир» писал тоже не про своих современников и без инфоповода, хотя… может, там параллели какие были с современностью? Мы пока не проходили, я чисто для души и для общего развития прочитала. Я, в принципе, стала много читать про войну, мне нужно как-то осмыслить это позорное явление в жизни человечества. Толстого вот, Ремарка, Хемингуэя (Хэм у нас в классе в почёте, много кто читал), потом Бондарева, Быкова, Васильева, Гроссмана… Из современных Жеребцову Полину, Прилепина, украинских поэтесс парочку…

– Мне кажется, людям интересно всё, что написано от сердца, и не важно, насколько популярна тема, – хоть про Куликово поле или дикарей каменного века сочиняй.

– Ну не скажи… Книга – коммерческий продукт, она должна продаваться, любой издатель тебе скажет то же самое.

Зря я начала с Никой откровенничать. Ну её в пень.

Глава 18

После неудачной попытки «пристроить её в журналистику» бабушка Валентина на время отстала. Ненадолго, конешн.

– Да пусть занимается поэзией, в Литинститут поступит… – сказала мама.

– Очень хорошо, – ответила бабушка В. – И кем она будет после окончания твоего института? Получит диплом по-э-та? На стену его наклеит? Идиотизм.

– Ну, можно стать литературным переводчиком, например, или языки преподавать…

Бабушка В. немного сдала позиции и даже погуглила, выяснив, что для Лита тоже нужны публикации. Ближе к зиме она решила организовать мне новогодний «подарочег» – пристроить в поэтический кружок по интересам, литературное объединение.

– Пусть пока походит, там видно будет.

Мдя, всю жиссть мечтала… Кто это вообще придумал – лито? Разве не ясно, что поэтам гораздо лучше в одиночестве? Чес-слово, подозревала, что поэзия – дело личное, а не публичное, а тут какое-то массовое производство: «Поэты, творите широкими массами!», «Поэтарии всех стран, объединяйтесь!». Отличненько, кек! Мне только поэтариев не хватало для счастья. Что они там делают? Шлифуют друг другу стиль? Нормализуют сердечный ритм? Радует одно: никому не надо звонить и новостные ленты не придётся читать. Пасибы, полегчало. Хорошо хоть раз в неделю нужно там появляться, не чаще. Снова незнакомые фейсы, снова я должна буриться в тусовку, где всем прекрасно и без меня.

Лито называлось «Синтагма» – ну и словцо! Заседало оно в самом центре Москвы, в подвальчике старого, обшарпанного особнячка. Там ещё проводились какие-то концерты под гитар-ку, действовала книжная лавочка, андеграундная в прямом и переносном смысле, и занималась фольклорная студия «Самогуды». «Синтагма» собиралась по вечерам в понедельник.

Возглавлял это дело некий Ренат, лет около тридцати <пяти?>, лауреат длинного перечня конкурсов. Ренат-лауреат – рифма, кстатики, каламбурчик. Когда я пришла на знакомство, в угрюмом подвальчике вместе с Ренатом сидели пять девчонок возраста 20+ и пара парней (созвучие – «пара парней»): один жирный очкарик-одиннадцатиклассник и один студент первого курса Бауманки, тощий и прыщавый, с подкрученными хипстерскими усами – как корове седло, чес-слово. Акей, я тоже не фея на первый взгляд. Все пили кофе и обсуждали результаты какого-то конкурса. Судя по всему, никому на нём не повезло, включая Рената. Потом пришли два мужика, заслуженные ренатовские друзья, Андрей и Дмитрий.

К счастью, меня не заставили выступать перед ними. Оказалось, тут время от времени дают задание написать нечто на определённую тему. На сей раз это были строки из лермонтовской «Думы».

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдём без шума и следа…

Все участники по очереди прочитали по стиху, потом попридирались друг к другу. Спросили и моё мнение, но я не любитель прикапываться, даже если мне не нравится, – человеку больно, когда его чувства препарируют. Мы в морге, что ли? Ну или в кружке кройки и шитья, ладно.

Наконец Ренатовы друзья начали читать просто свои стихи, без заданий. Андрей первый:

Сломался позвоночник лифта,

Я заперт в спичечной коробке,

Испит верлибр, сбиты рифмы,

Лиловый бомж на остановке

Вновь провожает мой троллейбус,

Где нет меня – и всё нелепость…

Дмитрий оказался более заковыристым:

архангел с водосточной трубой

с подрезанными сизыми крыльями

выскоблено безглазое утро

мы уплываем в вакуум

вакуумы умы немы

коллоидное молчание

нет не н [пробел] delete

Одна из девчонок 20+ прочитала это:

Ура, на социальное пособие

Впервые с мамой оккупаем Крым,

А оккупавшись, скачем, скачем с братьями,

Тырым-пырым!

Взлетают волны, волны альбатросами,

По небу ходят-бродят корабли.

В сто первый раз арендовать хотели папу мы,

но как-то не сложилось, не смогли.

За девчонкой вышел сам Ренат:

колобок на блюдечке с голубой каёмочкой

катись перекатись да не исподвыводвертись

сусальный с усами похож на сусанина ваню

отборный футбольный святой олимпийский

по дорожке бежит георгиевской

пьяненький поддатенький толстенький

депутат колорад замороченный

полуфабрикат замороженный

полубог полугад с кумачовой рожею

дед спасибо за побед

попаду к тебе на обед

чо россия россии нет

В целом стихи были неплохи (рифма, надо только ударение проверить: непло́хи или неплохи́? Тьфу, неплохи́, естественно!), но меня удручала в них какая-то безнадёга, точнее, пустота, эстетика пустоты, красота – пустота (дурацкая рифма, тупая). Дело вкуса, разумеется, но я предпочитаю, когда есть смысл, свет и добро. Но это, наверное, неформат.

После дискуссии Ренат принялся меня выспрашивать, что я пишу, публиковалась или нет, могу ли прочитать пару стишат. Ну, позориться мне не хотелось, и я выдала для разгону парочку «творожков».

– Жень, это, конечно, прикольно и остроумно, но сама понимаешь, твои «творожки» нельзя отнести к серьёзной поэзии.

– Я и не относила, просто юмор.

Потом я прочитала один из «потоков сознания без запятых», как я эту хрень называю. В целом, обществу понравилось, хотя очкастый и прыщ чуток придрались, но это меня не колебало: стишата не совсем мои, скорее, Никины, меня в них почти нет, чисто развлекалово:

разводит мосты петербург

растут плавники и жабры

в полутёмных колодцах дворов

моросит солнце

Ренат сказал, что к солнцу нужно прикрепить эпитет, а то ритм сбивается. Прыщавый Ярик предложил сразу «моросит туманное солнце» или «городское солнце», а очкар Тимофей вцепился в него бульдогом (типа банально-тривиально) и выдал на-гора «моросит прокажённое солнце», «моросит недорослое солнце», «моросит пучеглазое солнце». Фуф! Я бы лично выбрала «городское» из этого ассортимента – нейтральненько, хотя «пучеглазое» неплохо, типа рыбное оно. Ладно, первое заседание я сочла более-менее успешным, а потом началось…

В «Синтагме» состояло человек пятьдесят, но больше двадцати обычно не собиралось в один день. Лица и стихи постоянно менялись, но неизменным оставалось одно: пугающая пустота, хаос, невроз, отчаяние, безысходность, убожество, моральное уродство, фобии и патологии, депрессо или тупо сражение в нолики без крестиков – тотальная мрачняга и доходяга, кароч. Все писали приблизительно об этом. Неизменно в стихах кто-то бухал, деградировал, ощущал абсурдность бытия и пил йад, выживал в глубинке на копейку, менял гражданских мужей и жён чаще, чем зубные щётки… Акей, ворчать не буду, в жизни всякое случается, но мне лично нравится в любом, самом тёмном, самом извилистом коридоре находить зелёную светящуюся табличку «ВЫХОД» с бегущим человечком. Катарсис мне, старый добрый катарсис с доставкой на дом! Чтобы хотелось в финале трагедии всплакнуть об огромном и чистом, а не сплюнуть трижды через плечо.

Поэтому я никогда не выступала и не высказывала своё мнение, просто слушала: зачем брехать? Людям будет больно и обидно, лучше помолчу, хотя по понедельникам меня стабильно бомбит, иду на очередное сборище и представляю, как однажды стану настоящим поэтом с мировым именем и тогда точно выскажу, что отказываюсь жить в их гнусном мирке, похожем на деревянный покосившийся сортир… Нет, сортир – мелковато. Я знаю, как называется место, где не осталось ни веры, ни надежды, ни любви (банально звучит? Плевать!), ни справедливости, ни правды, ни добра, ни света, где нет (или почти нет?) Бога… Это местечко называется ад. Видимо, он начинается не на том свете, а уже на этом, гнездится внутри людей, точит их изнутри, как ленточный червь. Всем по пилюльке, доктор! Я старомодное ископаемое, да. Воздуха мне, воздуха, срочно выдать противогаз или кислородную подушку! Апстену…

Глава 19

На одно из заседаний Ренат притащил своего друга Кирилла, тоже Лауреата Лауреатовича, потомственного филолога возраста за тридцатку. Кирилл, конечно, начал с выступления. Одно из его творений оказалось про войну, вот отрывок:

И война была не война —

Так, войнушка, психушка,

И никто не ответил нам,

Для чего и кому это было нужно.

Из пустого в порожнее пыль

Пересы́пали, прах,

А степная земля породила полынь

В грязно-жёлтых цветах-орденах.

И жук-навозник полз, как БТР,

Десант выбрасывали одуванчики,

И жизнь отчаянно стреляла в смерть

Потерянных напрасных мальчиков.

Героев хилых нашего двора,

Стрелявших через трубочку рябиной,

В войнушку не успевших доиграть,

Ненужных, неизвестных, нелюбимых.

Я была в таком шоке, в такой зубодробительной ярости, что не смогла даже до конца дослушать, иначе меня разорвало бы, не знаю даже, что сделала бы! Выбежала на улицу, забыв про пуховик, потом за ним вернулась, но оказалось, что забыла шапку… Плюнула на долбаную шапку и пошла незнамо куда, лишь бы идти и не останавливаться. Очень хотелось, чтобы сейчас падал крупный мягкий снег, но вместо этого вяло моросило нечто невнятное – серый московский мерзкий снегодождь.

Я шла и говорила сама с собой, точнее, я орала на этого Кирилла, точнее, шипела сквозь зубы:

– Гад, ты откуда выполз-то? Клоп жалкий! Это, по-твоему, пустышка – война с террористами? Напрасно, да? Какие хилые мальчики, тварь? Хилые мальчики косили от военкоматов, отсиживались в аспирантурах, прятались на дачах у друзей, получив повестку, а воевать шли лучшие, самые честные и смелые, и умирали для того, чтобы ты, подонок, живым вылезал из маршрутки и сидел спокойно в своём институте в виде аспиранта, а не заложника, учил языки и рифмовал идиотские стихи про пыль, которую ты не видел, а вечером валялся на диване и зависал в соцсетях в доме, который не взорвётся сегодня ночью. Какое же право ты имеешь осуждать, глумиться над наградами погибших? Какое?! Грязно-жёлтые, урод! У нас дома хранится папина звезда, и она, между прочим, из чистого золота, а не из травы. Ты-то сам что сделал за свою жизнь?

Надо было ему в лицо это сказать, но вытерпеть поэму до последней точки я бы не смогла. Да к тому же мои слова отскакивали бы от заслуженного Кирилла, как жалкие камушки от скалы, кто бы меня услышал? Он поэт, а кто я? Я никто. Есть смысл лаять на слона?

Хотя… может, он что-то другое имел в виду? Ну, пацифистские идеи о безумии войны как явления… На любой войне хватает грязи, бессмысленной жестокости, подлости, предательства, в том числе со стороны государства. Разумеется, я в курсе, что больше всего тут наживаются политики, а страдают невиновные – обычные люди, мирные жители, их мучения и смерть ничем нельзя оправдать. Но… бывают войны необходимые и неизбежные: разве можно было нам не воевать с фашистами, например? Нет, ну какая «войнушка»?! Сколько ни в чём не повинных людей лишились всего, что им было дорого, и каждую минуту боялись потерять последнее – жизнь. Хотя разве не было там этих самых мальчиков, которые только-только научились стрелять? Когда и на какой войне их не было? А сам по себе стих, конечно, неплох, если абстрагироваться от содержания.

Ага, Женя, оправдываешься, да? Ты просто предатель, малодушная овца, дура, ни на что не способная… Но я ему ещё отвечу, да так отвечу, что мордой в стенку улетит! Я обязана, должна прямо сейчас начать поэму. Пуляйте, пуляйте в меня помидорами из своих томатомётов, говорите, что я тупоголовая и ничего не знаю о войне, потому что никогда её не видела, а значит, не имею права писать. Мне плевать. Всё равно напишу. Назло. Наивняк, да? Глава 20

Ренат был не дурак и вычислил, что в моих виршах, написанных special 4 PR^[10], нет меня самой. Сообщил он об этом вполне деликатно:

– Женя, тебе нужно постепенно формировать свой творческий почерк, свой стиль. Возможно, быть искреннее. Какие темы тебя интересуют по-настоящему?

– Я подумаю.

– Ты ведь наверняка пишешь про любовь? Угадал?

– Нет вообще-то, – говорю. – То есть да, но не совсем.

– Да знаю, не стесняйся. Все мы когда-то писали о любви и только о любви.

– Нет, про обычную любовь, про мальчиков и девочек которая, как раз чего-то не пишется мне. Я бы хотела про природу, про любовь к родине…

– Значит, стесняешься. А про родину – это оригинально в твоём возрасте. Социалка, что ли?

– Какая социалка?

– Социальная тема, Женечка, – инвалиды, дети-сироты, пенсионеры, бомжи и борьба за место под солнцем. «Прогнило что-то в датском королевстве», как говорится.

– Нет, я не про то. Я знаю слово «социалка», но не хочу о «прогнило». Очень, конечно, плохо, что прогнило, но если сравнить с более тяжёлыми временами (ну там иго монгольское, репрессии, фашисты), то всё не так уж безнадёжно, и я вообще-то верю в лучшее.

– В светлое будущее? Н-да. Не советовал бы тебе браться за политику и гражданскую лирику: для этого у тебя может элементарно не хватить жизненного опыта.

– Я ни в какой политике не разбираюсь, если честно. Абсолютно вот не в курсе, какие есть партии и кто марширует с разноцветными флагами и ленточками на митингах.

– Ну вот и прекрасно. Принеси в следующий раз что-нибудь своё. Ты знаешь, что скоро начинается приём работ на конкурс «Открытие»? Как раз с пятнадцати до двадцати пяти лет.

Ничего я приносить не стала: не могу публично читать стихи, которые писала только для себя. Моё личное дело, никого не касается. Правда, парочку скинула Ренату в личку: не, ну любопытно ведь, заценит или лесом пошлёт.

За жемчужины звёзд в чёрном бархате неба,

За серебряный дождь в ледяных зеркалах,

Звон метели и тонкое кружево снега,

Паутину хрустальную в каплях стекла,

За сиреневые облака на закате,

Шёпот ливня и горькое пламя рябин,

Ржавый шорох опавшей листвы под ногами,

Робкий иней и клюквы кровавый рубин,

За туман над полями, предутренний сизый,

Спасибо Тебе, Россия!

Это из старенького. Ренат ответил, что у меня тут переизбыток красивостей, причём эпитеты не самые оригинальные. Акей, сама вижу: замороченное оно немного при всей банальности. Может, перепишу на́фиг. Слишком часто я стала заморачиваться, как бы «покрасивше» забацать, жалкое желание понра. Буэ. Задолбалась, если честно, искать новые формы и проводить опыты. Ничего приличного в итоге не получается, всё какое-то искусственное, ГМО, надуманное… Накатала однажды стих, где все слова начинаются на букву «п», оказалось, тоже не оригинально:

полумрак потаённого подземелья

проклятых призраков перемещенье

повсюду потолок покрыла плесень

плетёт паук полотна песен

плоть погибшая путь порочный прошла

правила праведные прокляла

помнишь предательства первую подлость

прошлые преступления помнишь

Потом был у меня аналог «Чёрного квадрата». Одни знаки препинания и тишина:

– ?

– …

– !

– ?

– …

– !

CapsLOCK del quit

И чо? Не прокатило. Хотя Ренат заметил, что это лучшее у меня (приехали!). Начал трындеть про какую-то… э-э… семиотику? Тем не менее, куда ни плюнь, – старо как мир. Я в засаде, в капкане, в головоломке, в кубике Рубика.

Мама по этому поводу изрекла философскую мысль:

– Женя, в любой непонятной ситуации не мимикрируй. (Потом она это запостила как цитату.) В стихах главное – сердцебиение, и оно у тебя есть. Ты уже слышишь голос таланта, он подсказывает, что ты можешь написать огромное, настоящее… Но пока тебе элементарно не хватает знаний, опыта, практики, техники… может, и вкуса. Это наживное. Просто твоя душа сейчас растёт быстрее, чем мастерство. Читайчитайчитай, однажды ты сможешь высказать то, для чего сейчас не находишь слов, если сохранишь свою индивидуальность, не перебьёшь свой творческий пульс.

Какой пафос, кек!

Глава 21

На очередном литопонедельнике Ренат повторил основной типа совет для меня:

– Женя, нужно шагать в ногу со временем, поднимать современные темы, искать свежие образы и формы, жизнь изучать.

Я всерьёз задумалась, как выглядит нога времени: никто ведь её не видел, возможно, нога даже не одна, а их как минимум сорок штук, как у известного насекомого, а то и тысяча! Они наверняка тонюсенькие, как секундная стрелка наручных часов. Интересно, может, стрелка и есть лапка времени? Тогда время трёхногое, и каждая нога передвигается с разной скоростью. С какой из них шагать? Теперь подумала, что очень зря на часах нет стрелки, которая показывает день, месяц и год (хотя бывает же дата в часах!), а заодно десятилетие, век и тысячелетие. Я бы такие себе купила – где тысячелетие, век… Для тормозов обмороженных, кек.

– Женя, стихосложение («Рифма!» – отметила я) ушло далеко вперёд, сейчас нельзя писать так, как в девятнадцатом веке, – классический силлабо-тонический стих, избитые темы. Откуда они у тебя? Из телевизора и Интернета? Тебя же зомбируют, обрабатывают всей этой официозной туфтой: ура-патриотизмом, георгиевской ленточкой, священной войной, берёзами – росами, повиликой – великой, сныть-травой – муравой, куполами – колоколами – облаками – монастырями, пряниками печатными – старчиками благодатными, царь-батюшкой и массовым покаянием, Медвепутом и «великой Россией». Выбирайся наконец из виртуала, посмотри, как в действительности люди живут!

Меня взорвало.

– Кряклы, – говорю.

– Кто?

– Ну, креаклы. Креативный класс против ватников и колорадов, упоротых поцреотов – знаем, читали.

– Женя, меньше читай политическую болтологию.

Я ватник, яватник, яватникватникя. Ну и? Бойтесь меняяяяяяяя…

– Женя, подумай над более простыми темами, которые тебе действительно близки и хорошо знакомы.

Иди в пень. Выпей йаду. Утомило. Умризлодей! Глава 22

Ф хлам обозлилась и засела за поэму про папу и про войну, писала ночами целый месяц, начиная с марта. Как лунатик уже стала, нет, зомби: приходила из гимназюки, забивала на все уроки и заваливалась спать до прихода репетиторов. «Плевать, буду деградировать». Потом часов до трёх ночи сидела и строчила, строчила… «Строчила» – это громко сказано, я обычно больше обдумываю, чем записываю, в день максимум четверостишие получается. Стихи не проза, тут ни одного случайного слова, всё должно быть выверено с математической точностью – концентрат, кароч.

Уже заранее знаю, что мне выдаст Ренат и К^о: жанр оды устарел вместе с напудренными пуделиными париками, а жанр жития – ещё раньше, вместе с веригами. Добавит про ура-патриотизм и героический наивняк. Ну не стих же на «п» отправлять на «Открытие»?! И просил ведь Ренат искренности подбавить. Может, вообще не стоит заморачиваться и слушать его критику? Большинство старичков «Синтагмы» – дети времён крушения империи, родившиеся в 70—80-х годах, депрессующее поколение, играющее всю жизнь в пустышки на пустыре… Родовая травма. Они брешут, что мы, рождённые в «нулевые», – нули полные, ничего не хотим, ни к чему не стремимся, а только потребляем… Как можно чего-то желать, если у нас отняли время и с рождения прогрузили проблемой карьерного роста, репетиторами, кружками, развивашками… За нас уже всё решили: «Ешь попкорн и молчи, всё включено». Пасибы за заботу! Теперь мы все – ноль? Только ни фига́ этот ноль не пустота – он точка отсчёта. (Хей, Миллениум!) Сидите сами с нулями в башке, а я хочу вернуть смысл, реанимировать трагедию, оду и житие, потому что разрушать дальше уже некуда. Только белый лист. Маме сказала, что жалею, что старинные жанры вымерли, как динозавры, а она ответила:

– Возможно, не совсем вымерли…

И когда земной шар, выгорев,

Станет строже и спросит: «Кто же я?» —

Мы создадим «Слово о Полку Игореви»

Или же что-нибудь на него похожее^[11].

Выяснилось, что я не очень хорошо знаю папину биографию, а про его смерть – только в общих чертах, поэтому пришлось приставать к бабушке Галине. Хотя она не шибко любит рассказывать, при грамотной обработке из неё можно вытянуть ценную инфу.

Вечером она стандартно сидела в своей церковной лавке и домой возвращалась поздно, поэтому самое разумное решение – застать на посту. Я выкопала из шкафа свою самую длинную и самую позорную юбку и пошла. Мама тоже туда поехала петь, но она заранее выезжает, а я вечно опаздываю.

Здесь нужен коммент: бабушка Г. играет дополнительно роль фейс-контроля и проверяет дресс-код на входе. Раньше она выметала грешников в кепках и шортах, а также грешниц в джинсах и без платочков поганым веником, ещё и макияж, татуаж и пирсинг проверяла – ну чисто архангел с огненным мечом в преддверии рая! Всякий раз разыгрывалась драма по мотивам Страшного суда с чтением списка прегрешений, цитатами из святых отцов, памяткой «Как вести себя в храме», висевшей на стене, призывами покаяться и угрозами вечных мук… С бабушкой боролись не только случайные грешники, но и прихожане, и певчие, и звонари, и алтарники, и дьяконы, и сам настоятель отец Николай… Последний даже грозил увольнением, если бабушка не выйдет из роли «Судии и Мздовоздаятеля».

В финале между бабушкой и грешниками решено было поставить компромиссный шкафчик, где хранились юбки и платки. Отныне она молча их выдавала не прошедшим дресс-код на входе. И волки сыты, и овцы целы, мдя. А «Памятку» со стены вообще сняли «во избежание искушений». Ну, чтоб бабушке глаза не мозолила хотя б. Галина уже наизусть запомнила все пункты. Гораздо сложнее оказалось отучить бабушку умничать со смиренной улыбкой, то есть лезть к людям с бесконечными духовными советами и подсказками типа: «Ты чего стоишь? Сейчас всем положено челом оземь бить!» Шлифовка бабушки продолжается и по сей день. Теперь тебе, Анонимус, ясно, зачем я надела самую убогую юбку из своего гардероба?

Про службу писать не буду: какой смысл? На ней надо молиться – и всё. Ника иногда спрашивала, зачем я туда хожу и почему по сей день не померла от скуки, слушая два часа неведомый полусказочный язык и наблюдая непонятные церемонии. Так вот: во-первых, понимание – дело времени, ничего сложного тут нет, а если приходить тупо, как в театр, позырить на зрелище, то и правда разочаруешься. Для меня церковь – место встречи с Богом, где ничто не отвлекает от разговора с Ним, где можно сосредоточиться и спокойно подумать, что у меня внутри творится. Ну да, смотреть здесь надо не наружу, а внутрь себя. Ну, я не настаиваю: кто хочет верить в Бога исключительно в душе или на диване, пусть верит. С тем же успехом, имхо^[12], можно ужинать в Инете виртуальной пиццей прямо с экрана. Для тех, кто завис на диете, нормас.

Бабушка Г. ненавидит мою школку не меньше, чем я, поэтому очень любит спрашивать, как учёба, и жаждет услышать вопли, стенания и проклятия, но я стандартно отделываюсь фразами типа: «Нормально, учусь хорошо, средне». Втайне бабушка Г. мечтает сослать меня в православную гимназию, но эта идея мне не шибко нра: слишком прессинг в таких местах велик, а я предпочитаю верить свободно, по своей воле, ненавижу эти «шагаем парами, глядим смиреннее».

Я взяла табуретку и села за прилавок рядом с бабушкой. Служба закончилась, остался только тихий полумрак, смолистый запах ладана и золотые отблески на иконах. Сегодня первый день Великого поста. Я очень люблю этот день, когда все служители облачаются в чёрные с золотом одежды и тёмный храм освещается только свечами. Вечером начинают петь и читать Великий канон – длинную поэму-плач о душе человека, который отдалился от Бога и теперь раскаивается, вспоминая, как много сделал напрасного, глупого и гаденького. Из серии «мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Такая тишина и покой, словно мы все уже умерли, и горячо любимая суета-бытовуха с её неразрешимыми проблемами стала теперь мелким мусором, лишним, нелепым перед лицом открывшейся вечности в ожидании воскресения. Помни о главном, помни, что смерти нет, но есть ответственность за каждый шаг, сделанный на земле, есть смысл, любовь, правда и высшая справедливость.

Бабушка Г. аккуратно пересчитывала деньги.

У неё всегда была заморочка складывать купюры в пачку так, чтобы у всех совпадал рисунок: например, все пятисотки лежали Петром Первым вверх, а стольники – конями. Зря, конечно, бабушка Г. не красит волосы и носит дебильный пучок зимой и летом: из-за причёски она выглядит старше бабушки В. с её короткой светло-русой стрижкой, хотя на самом деле старше как раз мамина мама.

Я, конечно, не стала говорить про поэму, а наврала, что сочинение задали и просто интересно.

Бабушка в миллиард сто первый раз начала рассказывать, каким папа был в детстве серьёзным, честным и ответственным, как будто он уже родился Героем России, бронзовым памятником. Но потом внезапно вспомнила, что он вообще-то не планировал идти служить в милицию, а после школы поступил в МГУ на физфак, на астронома хотел выучиться, даже ездил летом в Карачаево-Черкесию, в крошечный посёлок астрономов, приютившийся среди зелёных гор и извилистых дорог. Там находился самый большой телескоп в России. Папа мечтал жить в этом посёлке после окончания универа наедине с горами, планетами и звёздами, астероидами и туманностями, на границе между небом и землёй.

А потом наступил 1993 год, вторая октябрьская революция (был и «красный Октябрь», и «чёрный»), то есть октябрьский путч. От политики Женя Щетинин был весьма далёк, но отправился к Белому дому за компанию со школьным другом Игорем, который учился тоже в МГУ, но на журфаке, а потому считал своим долгом находиться в гуще исторических событий с фотоаппаратом. Игорь стрелял затвором фотоаппарата, готовые гильзы-плёнки он на всякий случай отдавал Жене.

Несколько фоток 1993 года я видела в старом альбоме у нас дома, обнаруженном совершенно случайно на антресолях. Потом я его втихаря перепрятала в свой личный сейфик для секретов (синяя металлическая коробка с замочком), сообразив, что за просмотр могу получить порцию люлей, по крайней мере моральных. Бабушка Г. призналась, что у неё этих фоток гораздо больше и они слишком страшные, 18+, а негативы хранятся где-то в архивах газеты «МК». Игорь мечтал в ней работать, но не сложилось.

1. На одной из фоток – горящий Дом Советов. Когда я впервые увидела эту картинку, мне показалось, что из распахнутых окон ветер выдернул красные шторы (или флаги?), а сквозь чёрные тучи выпорхнули стаи белых птиц… Но это оказались языки пламени, дым и ворох бумаг.

Стреляли из танков, один из них был на фото.

2. Из люка высунулся танкист, курит, смотрит в небо.

3. Снайпер на крыше старой колокольни недалеко от гостиницы «Мир». Чо, Анонимус, опять мне скажешь, что чересчур литературно: убийца – и вдруг «Мир», церковь… Но этот контрапункт не я придумала, а жизнь, а она бездарный писатель, да. Не верится? Загугли. Этот снайпер, оказывается, даже оставил гигантских размеров надпись: «Я убил пять человек и очень этому рад». В этом вся соль революции, пожалуй что.

4. Падает от выстрела в спину врач «скорой помощи», рядом лежит раненая или убитая девушка с длинными кудрявыми волосами; кажется, что это огромная кукла: ну не может человек лежать в такой неестественной позе и с таким безучастным, неподвижным лицом… И локоны эти… рыжие.

5. Несколько милиционеров избивают одного мужчину в пятнистой военной форме. Кругом дым, огонь, валяются плакаты: «Борис, борись! С тобой мы в бой с коммунистической чумой» и «Беловежский боров, будь проклят в веках!». Насчёт борова до сих пор понять не могу… Почему беловежский? А если беловежский, то почему не зубр?

6. Гора из чёрных пластиковых мешков. Раньше я думала, это баррикада из мусора, с годами дошло: трупы погибших. Если бы современный Верещагин писал сейчас «Апофеоз… революции», то изобразил бы вместо черепов холм из чёрных мешков.

7. Старый дед в поношенном клетчатом пальто и стоптанных ботинках целится из автомата. После рассказа бабушки Г. я внимательно пересмотрела фотки, бывшие у нас дома (свои она так и не согласилась показывать), и заметила, что у деда на пальто плашки от медалей – видимо, ветеран.

Всё это было беспощадным абсурдом, приступом народного сумасшествия. Я так и не поняла, кто, кого и во имя чего уничтожал в массовом припадке ярости. Может, для понимания нужно разбираться в политике, а я ни о ком не слышала, кроме Горбачёва и Ельцина, и к обоим равнодушна. Хотя это вроде не Ельцин с Горбачёвым воевал, а Ельцин с кем-то ещё… Без понятия, чес-слово.

Игоря убили озверевшие омоновцы. Они напали на него на глазах у Жени, разбили фотик… «Плёнки! Беги!» – заорал он другу, и папа зачем-то побежал. Бабушка говорит, что не мог он себе простить этот поступок. А что ему оставалось делать? Как он мог защитить Игоря? Расправиться голыми руками с дюжиной мужиков, вооружённых дубинками и автоматами? Бабушка папу оправдывает, а он считал, что должен был поступить иначе. По его словам, расстановка сил значения не имеет, нужно было остаться с Игорем и погибнуть, а может, найти автомат… Нашёл же его дед в пальто! Тело Игоря папа безрезультатно искал несколько недель. В конце концов, папа мог бы отомстить в стиле «лихих 90-х»: отыскать со временем виновников, перестрелять их поодиночке (у меня больная фантазия, ага), однако он… сам пошёл в ОМОН и закончил в итоге институт МВД. Парадоксальное решение. Бабушка Г. сказала, что у папы было обострённое чувство справедливости и острое желание изменить этот мир, перевернуть его с головы обратно на ноги. Он ей так и говорил: «Если хочешь что-то изменить в мире, начни с себя».

Вторая бабушкина история была про мать боевика, который подорвал себя и папу. Эту женщину задержали спустя несколько дней, допросили и отпустили. Бабушка Г. всеми правдами и неправдами добивалась, чтобы её посадили за решётку, даже пыталась найти заказных убийц (ничоси!).

– Потом я поняла, что нужно простить, – сказала бабушка. – Человек, который разучился прощать, перестаёт быть человеком, он превращается в зверя.

Эти два эпизода я не стала включать в поэму, но промолчать не могу. Больше ничего нового бабушка не рассказала. Я напросилась к ней пожить на недельку, но альбом с фотками погибшего Игоря мне в её квартире найти не удалось.

Глава 23

В апреле у меня день рождения. Не спрашивайте, какого числа, и так ясно: родиться такое существо, как я, могло только в День дураков, первого. Пятнадцать лет, мгм. Отмечать желания не было. Стандартно. Первое апреля – первый учебный день после каникул, что серьёзно портит настроение, хотя накануне я планировала отметить свой личный День придурка в кафешке с Никой, Полиной и Варей.

Однако праздничег мне подгадили от души в этом году – с самого утра, с первой же перемены. Наши девчонки любят после первого урока зайти в школьный буфет, похожий на кафе, и прикупить капучино или латте с какой-нибудь печенькой или конфетой ручной работы. Я, конечно, по жизни не с ними: меня не устраивают цены – это раз, обилие тупых сплетен – два. Но сегодня я завернула туда: в честь Дня дурака грех капучинку не выпить назло врагам. Впрочем, не всё так плохо: меня начали замечать после Роговой и «порошков» и стали не только здороваться, но и спрашивать иногда, пойду ли я на обед, что у меня в плеере и какого бренда кеды я ношу. Нормас. И вот я тормознула у кафешки и начала потрошить свой бэг: забыла, куда сунула кошелёк (потом оказалось, что вообще дома забыла), а параллельно прослушала знаменательную беседу между Козловой нашей Ангелиной, Никой и Ариной Б.

– Чо твой Щит? Днюха сегодня у неё? Вот правда: не человек, а первоапрельский прикол, – это Арина.

– Есть предложение скинуться ей на нормального косметолога, оплатить хоть десяточку сеансов, а то она у нас типа лицо класса, – это Козлова.

– Я про лицо класса ничего не говорила, между прочим. Не, Щит – нормальная девчонка, прикольная даже, только комплексы у неё феноменальные и тормознутая слегонца. К косметологу ходит, говорила. Я, правда, не уверена, что в приличную клинику.

– Are you shitting me?^[13] – нараспев протянула Козлова.

Арина хохотнула, а Ника… промолчала.

Первоапрельский каламбур. До меня наконец дошло, что прозвище Щит вовсе не от русского слова образовано, а от английского shit. Я у них плод канализации, что ли?! Нет, я и раньше получала разные ярлыки, но не шибко обидные – Щётка, Щетина и даже Небритая, но это было относительно терпимо, а тут… Даже Ника повторила… Ни-ка! Варя когда-то называла меня Жень-шень, а Полина – Евгешей или Евой и поговорку придумала: «„Же“ – „ше“ пиши через „е“», но это невинные шуточки в сравнении с Shit. Прикол, что осуждают меня, оказывается, не столько за финансовый статус, сколько за личные, так сказать, качества. Серьёзно?

Мир для меня трижды повернулся вокруг своей оси. А я ещё стишки для них пописывала, добивалась нормального отношения! С первым апреля! Всегда знала, что имя у меня дебильное, как с таким публиковаться? Ладно в соцсетях, а если я когда-нибудь стану нормальным поэтом? Псевдоним, конечно, выручит, но, ёж мадагаскарский, где гарантия, что какой-нибудь редактор не перепутает или не забудет, где настоящее имя, а где псевдоним? И в Википедии вон все псевдонимы раскрыты. Мдя, раскатала губу! Википедия, ага! Первый естественный отбор среди себе подобных я уже позорно завалила.

С Никой я перестала разговаривать, только «да», «нет» и «не знаю». Наверное, надо было объяснить ей причину, но я не стала: не люблю разборки, пусть сама догадывается, не дура, а не догадается – значит, совсем совести нет и никакая она не подруга, раз не могла защитить моё имя, дурацкое имечко… Сама я, честно говоря, никогда никого защитить не могла, и на меня тоже обижались: Таня, например, с которой я в саду дружила. Её лупила банда Кольки, а я не подошла… А если бы я заступилась? Бред: меня бы тупо побили за компанию с Таней – и всё, ни ей, ни мне никакой пользы, ноль эффекта от такого заступничества, разозлились бы придурки пуще прежнего. Оправдываюсь, да? Малодушная? Или оно разумно? Но зато я никогда не лицемерила и за спиной у друзей сроду гадости о них не говорила!

Дома завалилась спать, обняв Ждуна, и продрыхла бы весь День придурков, если бы меня не вытащили Варя с Полиной. Мы засели тупо в ближайшем Макдаке – и отлично, бюджетненько. Хорошо, что Ника, курица, отправлена в отстойник, а то пришлось бы тащиться в дорогую кафешку – вовремя она себя проявила, ничего не скажешь, пасибы.

В общем, в свой пятнадцатый день рождения я решила развернуться на сто восемьдесят и попробовать начать жить с чистого листа. Для начала изменить имя. Перебрав миллион вариантов, остановилась на Амалии. Красиво, нестандартно и похоже на «аномалию» – то что надо!

С фамилией мучилась дольше. В детстве мне ужасно нравилась фамилия Белохвостикова, как у актрисы, – забавная такая, милая… Потом вдохновляли птичьи фамилии – Журавлёва, Лебедева, Соловьёва, Ласточкина, Жаворонкова, Иволгина, Снегирёва, Скворцова, Дроздова, Королькова, Соколова, Чайкина, Коростелёва… Жалко, что фамилия Фламингова тупо звучит, а то красивая птица. Птичьи мне симпатичны (о, рифма!) до сих пор, правда, одно время больше нравились французские типа Лурье, Депардье, Монтескьё, Готье, Ришельё, Шевалье… ну, кроме салата Оливье, шампуня Гарнье и воды Перье. Теперь слишком пафосными кажутся, особенно в сочетании с именем Амалия.

В итоге я остановилась на птичьей, но сказочной… ну, подобных птиц я знаю только пять: Сирин, Алконост, Гамаюн, Финист, который, как известно, произошёл от Феникса, и Жар-птица. А, гуси-лебеди ещё… Не, Гуселебедева – переборчик, Жарптицына тоже, Алконостова – не пойми что, Гамаюнова похожа на татарскую фамилию, остаётся Сирина и Финистова. Финистова лучше всего: самосожжение и вечное возрождение из пепла… нормас. Амалия Евгеньевна Финистова. Отчество оставлю, хотя Амалия Эдуардовна или Амалия Артуровна звучит мощнее.

Второго апреля я объявила дома о своём решении (первого не стала: подумают, прикалываюсь). Бабушка В. сказала, что я совсем чокнулась, ерундой страдаю, «выпей ново-пассит». Пришлось убеждать, что всё серьёзно. Мотивировала как умела. Мама долго хранила философское молчание, что для неё не характерно. Я заранее погуглила вопрос с переменой доков и выяснила, что мнение бабушки никого не интересует, главное – получить письменное разрешение от мамы, потом оплатить госпошлину, накатать заявление и принести всё это безобразие вместе со старыми доками в загс. Вуаля!

Мама зашла ко мне в комнату перед сном и спросила:

– Женя… ты уверена, что это правильное решение?

– Была бы не уверена, не говорила бы.

– Давай сделаем так: ты подумаешь месяц, потом снова поговорим.

– А что изменится за месяц? Меня перестанут унижать в школе, думаешь?

– Я думаю, что дело не в имени, а в твоих заморочках.

Мама сидела и молчала. Думала. Заплетала косу и расплетала. Смотрела в окно. На подоконнике у меня небольшая коллекция кактусов, а больше там созерцать нечего. Ну, ещё чёрные шторы. И, кстати, фиолетовые обои в комнате – бабушкин кошмарик, ага. Потом мама прочитала себе под нос стихотворение, точнее, пропела. Видимо, сама когда-то мотив сочинила на стихи Рождественского:

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.

Я тащил на усталой спине свой единственный крест.

Было холодно так, что во рту замерзали слова.

И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.

И разжёг я костёр на снегу.

И стоял.

И смотрел, как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел…

А потом зашагал я опять среди чёрных полей.

Нет креста за спиной…

Без него мне

ещё тяжелей.

Мама наконец ушла. Кажется, она плакала. Или померещилось? В моей полутёмной пещере не разберёшь (да, я ненавижу электрические лампы и частенько зажигаю ванильные ароматические свечи). Ладно, месяц можно подождать: пятнадцать лет терпела же. Решила, что после майских пойду, а сейчас госпошлину оплачу, пока копилку на фигню не растратила. Думаете, засомневалась? Нет, сменила имя в соцсетях, потом пошла в сбер и оплатила квитанцию, вдогонку заявление скачала, распечатала и заполнила. Амалия Финистова… Интересно, в школе вообще заметят, что я поменяла имя?

Кстати, к своей днюхе я дописала поэму.

Глава 24

Я писала поэму… про малодушие про подвиг про честность про любовь про родину про осколки про цинковые гробы про то что нет смерти о прощании о прощении… Собрала, кароч, все вечные банальности, без которых ну никак мне не живётся. Принесла в «Синтагму» и даже прочитала, первой вышла читать, мне даже казалось, что вот-вот разревусь, захлебнусь, разорвусь! Я вылезла в это проклятущее лито с недолеченной ангиной, которая меня накрыла, видимо, от стресса и плавненько перекатилась в адский ларингит. Очень литературно, нарочно не придумаешь: дописать поэму и замолчать, потерять голос. Да мне плевать, Анонимус, что ты сейчас скажешь: «Нарочно придумала ты этот ларингит, ради эффектного образа», но он правда был. Я сипела недели две, но всё равно с хриплым поломанным басом пришла читать, так даже лучше, мне по баклану!

И никто не заплакал. Ренат вздохнул, умник Тимофей сморкнулся в одноразовую салфетку по причине ОРЗ и хлебнул кофе, критик Милана (она учится в Лите) строчила в вотсапе, остальные глядели мимо: кто в шкаф, кто в пол, кто на кружку чая.

– Нет, Жень, это не годится, – сказал Ренат. – Ты нас не слышишь. Биться бесполезно, видимо. Ты же способная девушка, умная – и опять на те же грабли. Слушать невозможно, ничего нового, одни заезженные штампы. У меня всё.

Коллеги любезные от речей воздержались, пасибы. Как говорила тётя Сима, «нож в сердце по самую рукоятку» – это типа юмор у неё такой. Но мне не до юмора было абсолютно, ощущение, что из меня медленно, мучительно, нудно вытягивают жилы, нервы, высоковольтные провода… Хотели сразу и под наркозом – а не пошло, оно вросло намертво, только покалечили, теперь сочится по капле, утекает навсегда… Где-то в районе солнечного сплетения безумно больно, больно, чудовищно больно! Я ведь этим жила, за что меня? Досидела до конца, глядя в одну точку – чёрную кружку Рената с белой буквой R, и думала, что R – это вывернутая наизнанку Я. Это смеRть. Всё. Меня больше не осталось.

Потом спокойно со всеми попрощалась. Пошла в метро (нет, не топиццо, не дождётесь!). В дальнее. Одна. Как назло, по правилам банальных сюжетов, приехал военный поезд «70 лет Победы». И меня накрыло. Я сделала вид, что сплю, закрыла глаза и всё равно прорывались, просачивались слёзы – фу, позорище, в публичном месте! Но лучше не вытирать, не привлекать внимания, мало ли: может, просто глаза слезятся, конъюнктивит, и вообще, кому какое дело, а? Ну не могу, НЕ МОГУ я видеть лица на старых военных фотографиях… Неужели это всё тоже тупо, неактуально, затёрто до дыр, устарело, мертво, пропаганда, ф топку? Тогда что живо? Священная дырка от бублика?

А потом началась апатия. Отходняк. Мерзкое чувство, будто внутри тебя что-то сдохло и вот оно распирает, доводит до тошноты. Мне уже не больно в зоне солнечного сплетения – мне тупо. Мне никак. И вообще не мне. Я набита опилками и потрохами, как мозги Страшилы из сказки про Изумрудный город. (Или чем они у него были набиты? А, вроде соломой и булавками.) Я заморожена новокаином, как после стоматолога. Это не я. Это моя туша ещё ползёт куда-то, а я вымерла вместе со своими стишками, как ихтиозавр. В хлам, на мусорку, на запчасти… Тотальное отупение бык топогуб тупогубенький бычок у быка бела губа была тупа… (Слишком много многоточий, да?) Глава 25

В гимназку я пришла перед майскими. По дороге наткнулась на дохлого дятла. Поняла, что он – метафора моей судьбы. Долбонавт.

После уроков наша классуха (забыла упомянуть, что это биологиня) устроила классный час. Оказалось, пока я колбасилась с ангиной, они подготовили некий проект ко Дню Победы, речевой спектакль. Кстати, у нас даже профессиональный режиссёр в гимназюке работает – музыка, стихи, сценки… Я обычно в таких мероприятиях не участвую: мы со сценой хронически несовместимы, тем более, на первом знакомстве с классом режиссёр сам сказал, что сыграть роль сможет любой дурак, самое сложное – всегда оставаться собой.

Мне было плевать, что они готовят. Зачем? Пыль в глаза пустить охота? Разве им это интересно? Чо оживились-то? В реале никому уже не нужна ни война, ни скорбь, ни подвиги… У меня тотальная апатия. ВЫКЛ. Error. Game over. FIN.

Обсуждали график последних прогонов и форму. Советскую военку закупили заранее, девчонкам она очень нравилась, кое-кто уже селфи выкладывал, а вот часть парней протестовала, во главе с Артёмом В., сыном директрисы, что осложняло дело. Гимназию мамаша Артёма открыла на средства своего супруга лет пятнадцать назад, когда у них должна была пойти в школу дочь, старшая сестра Артёма, – special 4 u, как говорится^[14]. Теперь это налаженный бизнес – гимназия-универ, пафос, солидол^[15], ага-ага.

В суть дискуссии о форме я поначалу не вникала. У классухи затрулялякал мобилыч, и она ринулась в коридор:

– Решите сами этот вопрос, сейчас приду.

– Не, я не клоун. Нельзя, что ли, в нормальном костюме выступить? – говорил Артём.

– А что тебе не нравится? Это же спектакль! – недоумевала Козлова.

– Я, уважаемая Ангелина, пацифист в душе. Хронический. Не заводит меня вся эта форма, армия, бредовые убийства за клочок земли… Я ни разу не патриот, я космополит, гражданин мира, весь мир – моя родина, и нет особого желания привязываться к определённой стране. Форма – это ярлык, предрассудок прошлого.

– Да ты чо, Ветлин? – докапывалась ради прикола Козлова. – От сумы и от тюрьмы не зарекайся, вон ЕГЭ завалишь – и труба: в армию потопаешь, а там тебя нарядят ещё красивее.

– Я чо, больной? Стебёшься, Козлова? Меня твоё ЕГЭ мало волнует. На крайняк поступлю на платное или вообще уеду в Англию: в разы больше перспектив, качество образования лучше. А тут что ловить? Лунтиков стрелять? Чтобы меня потом с курьером в виде пазла привозили? «Вам доставочка, сувенир „Груз 200“, трупус обыкновенус, попробуй собрать». Вон у Щетининой спроси, как оно: её папашу тоже в виде запчастей ей прислали, кажись. И смысл? Лучше заниматься бизнесом, чем войной.

Что было потом, не могу объяснить. Наверное, проклятая внутренняя анестезия и апатия придушила во мне все разумные чувства. Или тупо психосрыв? Я подошла к Артёму и спокойно сказала (да, вслух!):

– Слушай, придурок, идиот, кретин! Разве можно не воевать с теми, кто устраивает теракты в метро и на автобусных остановках, кто взрывает дома, убивает заложников в школе, в театре, в самолёте?..

– Слушай, Щит, ты что-то дерзкая стала, запомни: я не езжу в метро, а возле дома и школы есть охрана, мне ровно, кого там взрывают. Это, в конце концов, естественный отбор: сильный жрёт слабого – тема мне не близкая. Я веган. Тебя бомбит, что ли, на тему пазликов-200? Сочувствую.

Вначале я его ударила по роже. Изо всех своих сил, кулаком треснула. Нет, не в воображении, а реально. Мне было безразлично, что будет потом, ведь я не я, от меня ничего не осталось. Вакуум. Потом уже плохо помню, чем и как этого придурка дубасила (его же айпадом по башке точно) и как вообще не прибила… Нет, как не прибила, знаю: меня оттащили, классуха влетела, подобно орлице… Удивительно, что Артём не пытался сопротивляться и не навалял мне в ответ. Почему мне не было страшно? Может, состояние аффекта? Сразу заметила, что глаз и нос Ветлину подбила шикарно, лёгкий сотряс он тоже получил бонусом – это выяснилось после посещения травмпункта. Потом мы с ним оба сидели в кабинете его мамаши-директрисы. К возвращению сына из травмпункта она успела вызвать полицию и позвонить супругу и моей маме.

Мне задавали какие-то вопросы, но отвечать было неохота, я молчала. Артём красочно описывал сцену драки, потом позвали зачем-то Козлову, которая нежданно-негаданно встала на мою сторону:

– Ветлин наехал на её отца, ну и получил. Я б тоже двинула, без обид, Тёмыч.

Я смотрела в окно. Девчонка из одиннадцатого садилась в алый кабриолет. Весна, понимаешь. Потом на парковку приехала чёрная машина с мигалкой и ещё одна идентичная, но без мигалки. Ага, папаша Ветлин, вэлкам. Почти одновременно прирулила полицейская и внушительный чёрный броневичок-внедорожник («хаммер»?). «Спасибо, Ветлин-папаша, хоть танк не подогнал. Меня ж только из танка застрелить можно», – подумала я. Однако из загадочного броневичка вышла… моя мама! Опаньки! И какой-то полисмен. Дело приняло крутой оборот, мдя. Вся эта компания одновременно вошла в директорский кабинет. Оказалось, мама пригнала «волшебника в голубом вертолёте» в виде замначальника московского ОМОНа Александра Тимофеева, – я его, впрочем, пару раз видела в образе дядь Саши. Сериал же в чистом виде… Вообразите теперь весь спектр оттенков, отразившихся на лице полисменов (или кто они? Следователи-дознаватели?).

– Жень, что с тобой? – с порога начала мама.

– Хороший вопрос, – скорчила рожу директриса. – Вы бы лучше поинтересовались, что с моим сыном! Полюбуйтесь, как она его избила. Сидит теперь, отмалчивается.

– Избила, – наконец сказала я. – Ничего, выживет.

– Женя, зачем? – спросил Тимофеев.

– Ни за чем. Придурок потому что. Хотите знать, да? Он назвал моего отца «грузом двести», точнее, «пазликом двести деталей». Достаточно? Можете меня отправлять в колонию строгого режима, переживу.

– Так, давайте конкретнее, – вмешался Ветлин-старший. – Артём, какой груз? В чём проблема?

– Я бы поступил так же, – вдруг сказал генерал дядя Саша.

Я тупо начала реветь. Гнусная истерика. Нервишки? Где ж ты, мой корень валерианы? Мама, как назло, лезла успокаивать, будто мне на десять лет меньше. Дурдом на выезде.

А дядя Саша вкратце рассказал уже знакомую тебе, Анонимус, историю… Да, про Чечню. Он тоже там был, всё видел и остался жив благодаря моему папе.

– На её месте я бы тебе тоже влепил. Отправляйся домой, – чётко произнёс Ветлин-папаша и обратился к полицейским: – Не вижу повода для разбирательства, претензий не имею.

Шустро что-то подписал, кому-то позвонил, и за Артёмом приехала машина. Вместе с ним исчезла и оскорблённая до глубины души маманя-директриса.

У меня сводило мелкой судорогой лицо, руки, плечи – истеричка, что поделаешь? Известный предприниматель Ветлин ещё минут десять мирно беседовал о чём-то с генералом Тимофеевым. Неведомо откуда появилась загадочная бутылка коньяка, оба выпили, забыв чокнуться… А может, так оно и было задумано. Каждый отправился по своим делам. Мы с мамой домчались до дома с ветерком на машине полиции.

Я не стала менять имя. Выкинула квитанцию и в соцсетях убила Амалию. После окончания учебного года я всё же ушла из гимназии, сбросила балласт, хотя никто меня не выгонял, как ни странно.

Ну и вот она, моя убогая длиннющая автобиография на конкурс «Открытие». Нравится? Вот она я, дратути! Да плевать, нравится – не нравится… А на конкурс я назло всем homo sapiens отправляю поэму. Целиком она в прикреплённом файле, см. poema_schetinina.docx, а тут ограничусь анонсом, спойлером:

Пусть не было меня на той войне,

Но неужели не имею права

Рассказывать, раздумывать о ней,

С её свидетелями стать на равных?

Я никогда не видела отца:

Погиб в Аргуне. Не узнав, что дома

Родится дочь. И что ему – мерцать

«Звездою Золотой» в её ладони.

Мне часто снились горы и река,

Покрытые седым горячим пеплом,

И выцветшие травы, и закат

Похож навзрыд на взрыв – дрянное пекло!

Осколки ржаво-красных кирпичей,

Скелет давно разбитого завода

И почему-то оклики грачей…

А может, речь какого-то народа?

Мне папа снится. Снится БТР

И мокрый день, весенний или зимний?

«Зачем? – кричу я папе. – Там же смерть!»

А он мне отвечает: «Там Россия».

Об авторе этой книги

Меня зовут Юлия Линде. Вообще-то при рождении меня звали Таней Реутовой, но папе не нравилось, и он эстетики ради дал мне фамилию мамы и имя Юля в честь его любимого императора Гая Юлия Цезаря. Кстати, моего старшего брата зовут Гай.

Я родилась 11 октября 1982 года в Москве, где и живу. За 35 лет своей жизни успела окончить филфак МПГУ, поработать журналистом, позаниматься музыкой, театром и живописью. Ещё я взяла из детского дома и усыновила две пары двойняшек: вначале Марка и Маргариту (сейчас им 9 лет), а через два года Илону и Иллариона (им по 6 лет).

Теперь о литературе. Если большинство сочинителей пишет в пресловутый стол, то я предпочитаю чемоданы. У меня на антресолях в огромных чемоданах, доставшихся по наследству от бабушек, хранится почти всё, что я написала, начиная с того момента, как научилась писать, то есть лет с пяти. От прописей и школьных записочек до художественных произведений. Здесь и рождественские пьесы в ассортименте, и разномастные стихи, и сказки, и немножко взрослой литературы-макулатуры, и увесистый исторический романище для подростков про Великую Отечественную войну. В один прекрасный день место на антресолях закончилось, и самый массивный из чемоданов упал мне на голову. Это знак, поняла я, растирая шишку на макушке, пора бы что-нибудь рискнуть опубликовать.

Кстати, тот самый гигантский роман про войну и его незавидная участь послужили поводом к написанию повести «Литеродура», в которой тоже звучит тема войны, но уже другой – Чеченской, а также упоминается Октябрьский путч. «Ну сколько можно о войне?» – спросите вы. Но древний грек Аристотель придерживался другого мнения: «Когда забывают войну, начинается новая. Память – главный враг войны». Нет, моя повесть вовсе не про войну, а про любовь. Про любовь к Родине. А ещё она про «делай что должен – и будь что будет». Я и стараюсь, делаю. Надеюсь, что получается неплохо: дети растут, книги пишутся.

Примечания

По дурацкому стечению обстоятельств нянечка у нас была Ирина, а одна из воспиталок Марина, и обе Андреевны.

Вернуться

Здесь и далее зачёркнутые слова – авторский приём. (Прим. ред.)

Вернуться

Тогда ещё милиция не превратилась в полицию.

Вернуться

Г о р б у ш к а – ДК Горбунова, один из самых известных залов в Москве, где проходили рок-концерты.

Вернуться

Б Р Д М – бронированная разведывательно-дозорная машина.

Вернуться

Б М П – боевая машина пехоты.

Вернуться

Б Т Р – бронетранспортёр.

Вернуться

Ч С В – чувство собственной важности.

Вернуться

Васильевский остров.

Вернуться

Специально для пиара.

Вернуться

Отрывок из поэмы В. Хлебникова «Война в мышеловке» (1928).

Вернуться

Аббревиатура от in my humble opinion – «по моему скромному мнению» (англ.).

Вернуться

Ты прикалываешься? (Англ.)

Вернуться

Тогда здесь была началка с первого класса, но потом всё реформировали. Артём вообще учился в Англии до шестого класса.

Вернуться

С о л и д о л – здесь: солидно (жарг.).

Вернуться

Всего проголосовало: 1

Средний рейтинг 5.0 из 5