Издание публикуется с разрешения Canongate Books Ltd и литературного агентства Van Lear

© Matt Haig, 2004

© Ксения Чистопольская, перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство Лайвбук», оформление, 2019

* * *

говорить

Собаки любят говорить.

Мы говорим все время, без остановки. Друг с другом, с людьми, с собой. Говорим, говорим, говорим. Конечно, мы не разговариваем, как люди. Мы не открываем рот и не произносим фразы, как это делают они. Мы не можем. Мы видим, какой это приносит вред. Мы знаем слова, мы все понимаем, мы владеем речью, но наша речь длится, она не прекращается, когда мы решаем закрыть пасть. Всякий раз, когда мы обнюхиваем, лаем, тычемся носом в пах, поливаем фонарный столб, мы высказываем, что у нас на уме.

Так что, если хотите правды, спросите пса.

Но люди не всегда нас слышат. Они не всегда считают, что нам есть что сказать. Они приказывают, мы слушаемся. Сидеть. Место. Гулять. Ко мне. Апорт. Вот и весь разговор, что нам дозволен. Все, с чем люди могут сладить.

Но нас не удержать. В смысле, другие породы могут сильно злиться по этому поводу и порой прибегать к языку, который люди способны понять. Что до лабрадоров, мы готовы ждать. И к тому же, так мы многому учимся. Мы сидим и слушаем все это. Мы слышим ложь и чуем правду. Особенно в Семьях.

В конце концов, кто, как не собака, видит целостную картину? Кто, как не собака, может сидеть и наблюдать, что происходит за дверью каждой спальни? Ролевые игры перед зеркалом, хныканье под пуховым одеялом, непрекращающийся диалог их безволосых тел? Мы – единственные свидетели.

И мы рядом, когда они готовы излить душу. Когда они готовы раскрыть свою невысказанную любовь.

Мы всегда рядом. Слушаем все и безмолвно их утешаем.

нормально

Я проснулся этим утром, будто ничего не случилось.

В первые туманные мгновения я чувствовал себя почти нормально, как раньше, когда Хантерам еще не грозила беда. Но потом я медленно сфокусировался на ботинках, брошенных у задней двери, и волна тошноты накрыла меня. Все вернулось. А главное – едкий привкус крови вновь возник в моей глотке, и я затосковал по времени, когда не сознавал, чего стоит охранять безопасность Семьи.

Затем, вслед за страхом, я ощутил странное чувство облегчения, когда вспомнил, что должно случиться сегодня.

Я вспомнил, что должен умереть.

удовольствие

Мы на тротуаре возле дома Милого Мистера Ветеринара, когда Адам усаживается возле меня на корточки.

– Прости, Принц, – говорит он, и его рука опускается на мой ошейник. – Это все я виноват.

Я пытаюсь сказать ему, что все это, вообще-то, моя вина. Но, конечно, он не понимает. Он открывает дверь, и все оглядываются на нас, когда звенит колокольчик. Адам подходит к регистратуре, но там никого нет. Пока мы ждем, я чувствую, что все собаки обращают на меня внимание, замечают мой запах.

Я чую другого лабрадора, позади, но не оборачиваюсь посмотреть. Напротив, я быстро оглядываю тех псов, что сидят с хозяевами вдоль дальней стены. Трехлапая немецкая овчарка. Бордер-колли, клацающий зубами. Бобтейл, смеющийся про себя из-под косматой белой челки. Есть тут и кошка, шипящая за дверью своей клетки.

Конечно, никто не знает, почему я здесь – еще слишком рано.

Еще один запах подплывает ко мне – тошнотворно сладкие духи.

Женщина вернулась за стойку, хотя я не вижу ее.

– Это, э, мистер Хантер, – говорит Адам, прежде чем махнуть в мою сторону. – С Принцем. Мы записаны на полдесятого.

Женщина листает страницы.

– Мистер Хантер. Девять трид… – Внезапно она замолкает, перевешивается через стойку, чтобы посмотреть. Ее лицо – необъятная безволосая плоть, раскрашенная оранжевым. – Разве он не должен быть в наморднике? – Ее голос теперь тревожно напряжен.

– Все хорошо, – говорит Адам, выдавив подобие улыбки другим людям в комнате. – Он уже бывал тут раньше, и никогда не создавал проблем. Он всегда был… хорошим псом.

Повисает молчание. Но это не настоящее молчание, потому что звуки боли и страха пробиваются из другой комнаты.

– У нас есть намордник, – говорит женщина.

– О. – Я чую, что он хочет и дальше меня защищать, но не знает, как.

– Таковы правила, понимаете, для опасных собак.

– Хм, ладно.

Она вручает Адаму намордник, и он вновь садится передо мной на корточки, на этот раз не выказывая сочувствия. Я не виню его за это. Вовсе нет. Этого ему никогда не понять.

Намордник крепко сжимает мой нос и мешает нюхать.

– Так, – говорит Адам, – идем, малыш. – Я чувствую, что он вот-вот расплачется, но старается взять себя в руки.

Он садится на единственный свободный стул, усадив меня прямо рядом с лабрадорихой, чей запах я учуял раньше. Я знаю, что она молода, моложе меня, и ее болезнь не серьезна.

– Долг превыше всего, – говорит она, обнюхивая сбоку мою морду.

– Долг превыше всего, – нюхаю я ее в ответ, сквозь намордник, надеясь, что на этом все закончится.

Она обнюхивает меня еще, затем садится.

– Ты тот самый, – говорит она. – Верно?

– Я не понимаю, – отвечаю я ей, хотя боюсь, что все понял верно.

Она оглядывается вокруг, проверяя, что другие собаки не слушают:

– Ты тот, кто нарушил Пакт лабрадоров.

Я сглатываю. Я хочу ей солгать. Я собираюсь солгать ей. Но она поймет, что я вру, и начнет задавать еще больше вопросов. И вокруг полно других животных, поддерживающих мою смерть. Допрос может продолжаться вечно.

И я говорю правду. Я говорю:

– Да, это я.

Смотрю на неё. Она выглядит так, словно кто-то дернул ее за хвост.

– Почему? Что тебя заставило?

– Это долгая… – Прежде чем мне удается закончить, открывается дверь. Звенит колокольчик. Это спрингер-спаниель, тянет хозяина вперед.

Как только он замечает меня, его нос дергается. Унюхав мою вину, он начинает лаять:

– Это он! Это он!

Хозяин пытается его угомонить.

– Тише, Мёрдок! Тише!

Но, конечно, Мёрдок не обращает внимания и продолжает лаять.

– Это он! Это он! Тот, кто нарушил Пакт лабрадоров!

Другие собаки присоединяются к нему.

– Это он! – лает трехлапая овчарка.

– Это он! – тявкает бордер-колли.

– Это он! – хихикает бобтейл.

Мёрдок теперь играет на публику.

– Лабрадоры в кризисе! Пакт был фальшивкой! Собаки для собак, а не для людей! – Он начинает задыхаться в ошейнике. – Удовольствие, а не долг!

– Удовольствие, а не долг!

– Удовольствие, а не долг!

– Удовольствие, а не долг!

Кошка крутится в клетке в испуге, шипя еще яростней, чем прежде.

– Пожалуйста, успокойте своих животных! – требует женщина за стойкой. Но несмотря на старания людей, лай лишь становится громче.

– Видишь? – говорит мне соседка-лабрадориха. – Видишь, что ты наделал? Спрингеры решат, что они победили! Лабрадоры потеряют веру! Начнется анархия!

И словно в доказательство ее слов Мёрдок вырывает свой поводок, допрыгивает до стойки и начинает слизывать краску с оранжевого лица женщины.

– Простите, я не хотел нарушать Пакт, – говорю я, пытаясь убедить не только лабрадориху, но и себя. – Но у меня не было выбора.

– Не было выбора?

– Пакта недостаточно. – Я оборачиваюсь и смотрю на нее, а затем на Адама, который пытается защитить мои уши от шума.

– Но почему? – Хотя она неизбежно расстроена моим святотатством, я вижу, что она искренне пытается понять. И, пока вокруг нас стоят шум и хаос, я впервые понимаю, что для людей еще может оставаться надежда.

Держа в голове эту мысль, я начинаю отвечать на ее вопрос.

сад

Я был в саду с Адамом.

Лежал на боку, в траве, нежась на солнце под теплым ветерком. Приложив ухо к земле, я мог слышать нежный пульс земли глубоко внизу. Та-дам. Та-дам. Та-дам.

Адам не слышал звуков земли. Он вовсю сражался с розовым кустом. И, хоть он и был вооружен железными ножницами, розовый куст явно побеждал.

– Ах. Дрянь. Боже. Ах. Черт. Подери, – сказал он, когда колючие стебли предприняли необходимые защитные меры. В конце концов, хотя несколько щелчков ножницами были успешными, он отступил и признал поражение.

– Не знаю, малыш, не знаю, – сказал он мне, отирая бровь тыльной стороной руки в перчатке. Бросив быстрый косой взгляд на солнце, он отвернулся, наклонился и занялся более нежными отростками.

Щелк, щелк, щелк.

Старался, чтобы Природа знала свое место.

приношение

Позже, когда спустились сумерки, Адам повел меня на вечернюю прогулку.

В парке было много людей-подростков, которые сидели на стене. Они делали это каждую неделю, просто приходили и сидели.

Адам старался к ним не приближаться. Он знал некоторых по школе и, думаю, предпочитал оставаться неузнанным. Так что он держался другой стороны парка, искал палочки.

Я увидел одну прежде него, подходящей длины, и носом привлек внимание. Он слабо улыбнулся и, погладив мою шею, подобрал палку.

– Хорошо, Принц, хорошо.

После пары ложных бросков он завел руку за плечо и кинул палку. Я побежал, быстро, пока она летела по воздуху прямо в небо. Я бежал и смотрел на нее, не спуская глаз, даже когда цветы били меня в грудь, смотрел, ждал, когда она достигнет высшей точки, помедлит, не двигаясь, прежде чем вернуться вниз – быстро, еще быстрее – пока не упадет на землю передо мной, неловко подпрыгнув. Не успев замереть, палка оказалась у меня в зубах, и я побежал к Адаму, торжествуя.

Потом мы повторили ритуал еще два раза. Бросок. Лови. Принеси. Бросок. Лови. Принеси. Мы оба в равной степени наслаждались этим. Для меня главное было приносить, я чувствовал удовлетворение, возвращая вещи обратно. Чтобы начать сначала. Закономерность. Повторение. Для Адама, правда, главным был сам бросок. Отпускание.

Посреди четвертого захода, когда палка упала, кто-то закричал. Сперва я не расслышал слов, и Адам тоже, и мы подошли поближе к стене парка.

Увидев, что мы приближаемся, один из подростков, мальчик, встал.

– Прости, – сказал Адам. – Я не расслышал. Как ты меня только что назвал?

– Задрот. Я назвал тебя задротом, – и затем, бросив скорый, воодушевляющий взгляд на одного из друзей, он добавил: – Сэр.

Подростки засмеялись, их головы теперь склонились к земле.

– Очень смешно. Я удивлен, что консультант по профориентации не посоветовал тебе стать юмористом.

– Не важно, – мальчик глубоко затянулся сигаретой. – Но вот в чем дело, я теперь не в школе, так что не обязан терпеть все твое дерьмо.

– Да, уверен, для тебя это большое облегчение.

– Отъебись, сэр.

Он плюнул, помечая свою территорию.

Я подошел и понюхал его. От него пахло поврежденной кожей. Он был ранен под одеждой.

– О, глянь, он натравил на тебя своего пса, – сказал другой мальчик, прикрыв рот рукой.

Я зарычал.

– Ой, сейчас обделаюсь. На помощь! На помощь!

Снова смех.

– Иди сюда, Принц.

Я вернулся к Адаму по команде. Он взял меня за ошейник и пристегнул к поводку, прежде чем выйти из парка. Когда мы начали переходить дорогу, я что-то учуял позади.

Я обернулся и увидел бутылку, летящую по воздуху. Она разбилась у моих лап, разбросав в разные стороны тысячи невосстановимых осколков. Адам испуганно подпрыгнул.

И снова подростки рассмеялись.

– Задрот! – Закричал парень в последний раз, прежде чем мы повернули за угол.

– Все хорошо, мальчик, – уверил меня Адам. – Все хорошо.

порошок

Хэл сыпал белый порошок в стакан и заливал водой. Вот уже несколько дней он был в пижаме.

– Мама еще в больнице, – сказал он Адаму, хотя его не спрашивали.

– О, – ответил Адам. – А Лотти?

– Да, она вернулась. Мама Сары ее привезла. Она наверху.

Адам начал рассказывать Хэлу о брошенной бутылке, но не успел закончить, как Хэл согнулся, хватаясь за живот. Затем он повернулся и быстро побежал в ванную. Неприятные запахи остались.

Адам пошел смотреть телевизор.

Я последовал за ним, и, поскольку Кейт еще не вернулась, свернулся калачиком возле него на софе.

Он гладил меня по голове, переключая каналы, и не задержался на собаках, играющих на пианино, и танцующих кошках.

Хэл вернулся из туалета, все еще держась за живот.

– Как ты? – Спросил его Адам.

– Все так же.

– О боже.

Шарлотта спускалась по лестнице. Она оставила открытой дверь своей спальни, чтобы музыка просочилась на первый этаж. Адам и Хэл ничего не сказали, когда она вошла. У Шарлотты, похоже, был новый образ.

– Все хорошо, засранец? – обратилась она к брату.

– Не говори так, – отозвался Адам.

– Почему? Это ведь правда?

– У него понос. Он плохо себя чувствует. А что у тебя с лицом? Ты похожа на Смерть.

– Это макияж.

– Не волнуйся, папа, – сказал Хэл в притворном ободрении, все еще держась одной рукой за живот. – Ей тринадцать. Она растеряна и сбита с толку. Ей нужно экспериментировать с разными образами. На прошлой неделе Бритни, на этой – Мэрилин Мэнсон. Мы должны постараться и быть рядом… – Он схватился за живот и издал звук, который означал, что ему больно.

– Отвянь, засранец, – и прежде чем Адам успел отчитать ее, она уже вернулась наверх.

беспорядок

Когда Кейт вернулась домой, Адам спросил, как ее отец. Она не ответила, по крайней мере, не прямо.

– Кто оставил это там? – спросила она.

– Что?

– Собачий поводок. Почему его не убрали?

– Я собирался. Меня осыпали оскорблениями дети в парке. Я преподавал у них…

Кейт прошла дальше, в кухню.

– О, Адам, взгляни на этот беспорядок.

– Любимая, прости. Ну же, сядь. Ты выглядишь усталой.

Я подошел понюхать ее, и все было так же, как часто бывало по вечерам. Больничные запахи. Дедушка Билл. Должно быть, она держала его за руку, заметил я, обнюхивая ее. И должно быть, она держала его долго, потому что запах был сильнее, чем прошлым вечером, когда они навещали его все вместе.

Кейт взглянула вниз, когда я нюхал ее, и мягко улыбнулась. Той улыбкой, что берегла для меня.

– Здравствуй, Принц.

всюду

Позже, когда меня закрыли, вернулась Лапсанг. Ее не было два дня, и я начал ощущать ее отсутствие. Конечно, она уходила и прежде, много раз, по правде говоря, она отсутствовала больше, чем была дома. Но все равно, после неловкого начала наши отношения наконец расцвели, и когда ее не было вечерами, мне не хватало собеседника.

И когда она царственно проскользнула сквозь кошачью дверцу, мое сердце забилось.

– Где ты была? – спросил я ее. Мой тон был любопытствующий, а не сердитый.

– Всюду, – проурчала она. – Всюду.

– Думаю, Семье тебя не хватало.

Она оглядела меня тяжелым скептичным взглядом.

– Думаю, ты обнаружишь, что Семья даже не заметила.

– Будь уверена: они скучали.

– Что ж, дорогой, им придется скучать по мне еще, ведь я вернулась ненадолго.

– Но…

– Вообще-то, я подумываю вовсе уйти.

– Ты не серьезно.

– Боюсь, что серьезно, сладкий, – она лизнула свою лапу. – Тебе никогда не хотелось уйти? – спросила она, потянувшись в корзинке.

– Не понял?

– Тебе порой не хотелось просто уйти, убежать, начать все заново?

– Нет. Должен признать, что нет.

– О, а мне да. Вообрази, какая это свобода. Представь, дорогой. Ходить от дома к дому, создавая новые характеры, новые имена, и получая неиссякаемый запас молока.

– Но ты бы не смогла, верно? Ты бы не смогла оставить Семью навсегда?

– А почему бы и нет?

– Ты бы скучала по всем.

– О, нет. Видишь ли, тут ты ошибаешься. Я бы вовсе не скучала по ним. Ни капельки. Я бы просто думала обо всех новых коленках, на которых я могла бы лежать.

Я вздохнул.

– Думаю, ты отрицаешь.

– Отрицаю? – промяукала она недоверчиво.

– Угу. Я тебя видел. Я видел, как ты крутишься возле Шарлотты. Ты ее очень любишь.

Ее голова втянулась в шею.

– У нее самые теплые коленки в доме.

– И это все? Просто теплые коленки?

– Да, Принц. Боюсь, что так. Это все, что она для меня значит.

– Я не верю.

Ее голос изменился.

– Что ж, поверь. Если слишком привязываешься к людям, это только вредит. – Хотя у нее была склонность преувеличивать, я не мог не заметить убежденности в ее взгляде.

– Как так?

– Дорогой, послушай. Я брожу по городу каждый день и каждую ночь. Я не такая, как ты. Я подвижна. Могу пойти, куда захочу. Я заглядываю в окна и вижу, что происходит. Я забираюсь в сады и порой, если знаю, что это безопасно, захожу в дома. Я слышу истории, которые рассказывают другие кошки. У людей кризис. Они притворяются перед всеми, что все еще счастливы, как всегда, но за закрытыми дверями все иначе. Они потеряли контроль. Родители и дети воюют – друг с другом и между собой.

– Так к чему ты это?

– Я к тому, что если ты слишком сблизишься с Семьей, то пойдешь ко дну вместе с ними.

– Есть вещи, Лапсанг, которые даже ты не понимаешь.

Лапсанг взглянула на меня с сомнением.

– Чего я не понимаю?

– Что Семья будет в безопасности.

– Как ты можешь быть уверен, когда это уже происходит? Когда знаки ее печального, но неизбежного распада уже здесь.

– В домах, которые ты посещаешь, живут лабрадоры?

– Не знаю, не думаю. У большинства, пожалуй, вообще нет собак.

Я положил голову на лапы и закрыл глаза.

– Я так и думал.

– Что ты думал?

– Ничего. Все, что тебе нужно знать: нет нужды беспокоиться. Правда. Я лабрадор, – сказал я ей. – Семья будет в безопасности.

Возникла пауза, а потом она заурчала:

– О, дорогой, ты такой глупый песик, – сказала она. – Я не беспокоилась.

Конечно, Лапсанг не знала о Пакте. Она не знала, что мы были единственными собаками, готовыми посвятить свои жизни защите хозяев. Она не понимала, что все другие породы разуверились в этом деле. Она даже не понимала, что было какое-то дело. В конце концов, она была кошкой.

Но когда я вновь открыл глаза и уставился на четыре пары ботинок, аккуратно расставленных Кейт напротив ящика с овощами возле задней двери, я ничего не мог поделать, и слова Лапсанг вновь раздались у меня в голове.

…слишком сблизишься с Семьей, и пойдешь ко дну вместе с ними…

счастье

Адам отстегнул поводок, но оставил руку на моем носе.

– Место.

Это всегда было его любимой игрой.

– Место.

Удерживать меня как можно дольше.

– Ме-есто.

Я сидел на траве в парке.

– Молодец. Место.

А он отступал от меня, идя задом наперед.

– Место. Место.

Чтобы дать себе фору.

– Ну же, малыш! Ко мне!

Я сорвался с места, как гончая. Заметьте, мне пришлось это сделать, потому что стартовая отметка и финишная черта находились друг от друга на расстоянии одного собачьего прыжка. Но мне это нравилось. Нравилось приносить ему счастье. Нравилось смотреть, как он откидывал голову, когда я толкал его к невидимой ленте.

– Ничья, – выдыхал он, хотя я был уверен, что он знал: я побеждал с небольшим перевесом.

дар

Если бы я попытался вспомнить, когда все началось, когда я впервые начал сомневаться в своем даре, мне было бы трудно выделить отдельный момент. Определенно, это не случилось за одну ночь. Я не проснулся в своей корзинке, обнаружив, что вся Семья за завтраком вдруг ускользнула из-под моего контроля.

Все, что я могу сказать: было время, когда казалось, будто все хорошо, когда Пакт лабрадоров давал все ответы, а Хантеры казались неподвластными угрозам внешнего мира.

Возможно, это была иллюзия. По правде, я знаю, что так и есть. Но это была иллюзия, в которую верил каждый член Семьи. И хотя я не могу вспомнить, когда начал сомневаться в Пакте, я помню, когда иллюзия стала блекнуть.

Все началось не с разбитой бутылки, нет. Все случилось неделю спустя. В день, когда Хэлу стало лучше.

девочка в зеркале

Я беспокоился за Хэла, но это было не ново. Я беспокоился уже довольно давно.

Из-за того, что он никогда не был собой, ни перед кем. Из-за того, что он был шумным и уверенным в себе среди Семьи, но цепенел перед внешним миром. Из-за того, как он говорил с зеркалом, словно это была девушка его мечты, Лора Шепард. В тот вечер я просто лежал там, на полу его спальни, пристально наблюдая.

– Привет, Лора, – сказал он. А затем попробовал другой тон. – Привет, Лора.

Он позвал ее на вымышленное свидание:

– Что ты делаешь в пятницу вечером? – спросил он, выжидающе подняв бровь.

Конечно, девочка в зеркале не ответила, а он не настаивал. Вместо этого он подождал, когда она отвернется или полностью исчезнет, чтобы он смог выдавить свои угри.

голос

Голос с первого этажа. Его мама:

– Еда готова.

еда

Я спустился вниз и сел в корзину, чтобы проследить за всем, как обычно. Однако, не закончив, Шарлотта отложила нож и вилку. Кейт заметила, что она не доела рыбу.

– Ты оставила рыбу, – сказала Кейт.

Шарлотта глубоко вдохнула и объявила:

– Я решила стать вегетарианкой.

– Но Шарлотта, – возразила ей мама, – ты не любишь овощи.

– И дохлых животных я есть не люблю.

– Каждый десятый человек в Британии вегетарианец, – объявил Хэл, проглотив кусок рыбы.

Адам положил руку на плечо Кейт.

– Если Шарлотта не хочет есть мясо, это ее собственное решение.

– Адам, ей тринадцать.

– И среди всех сегментов населения вегетарианцев больше среди девочек-подростков, – продолжал Хэл. – Думаю, дело в том, что они хотят контролировать, что едят. Это вопрос власти, по сути.

Шарлотта презрительно фыркнула на брата.

– Через сто лет все будут вегетарианцами, потому что поймут, как отвратительно, примитивно, варварски есть других животных. Мы все должны быть равны.

– Но Шарлотта, тебе нужно есть рыбу и мясо, чтобы получать витамины и белки, – возразила Кейт.

Шарлотта взглянула на меня.

– Ну, в Принце много витаминов и белка, почему же мы не едим его?

Хэл насмешливо хмыкнул.

– Он не поместится в духовку.

– Шарлотта, это нелепо, – заявила Кейт. – Собаки – другое дело.

Адам придвинулся на стуле.

– Но она задает хороший вопрос. В смысле, мы находим идею съесть Принца отвратительной, потому что очеловечиваем собак больше, чем других животных.

Кейт уставилась в потолок, пока Адам продолжал.

– В смысле, у собак теперь свои психотерапевты, верно? И духи. Я читал в газете, что в Лондоне есть даже ресторан для собак. Возможно, очень скоро у них будут свои вегетарианские рестораны. Представьте.

– Да, – произнесла Кейт, разочарованная, но не удивленная недостаточной поддержкой мужа. – Представляю.

телефон

Вот он. Тот момент. Последний раз, когда все было нормально.

Потому что тогда зазвонил телефон.

тяготение

Адам пошел ответить, закрыв за собой дверь кухни. Его голос был приглушен, но Кейт поняла, что что-то не так. Она открыла дверь, когда Адам положил трубку.

– Он…

Кейт взглянула на него, в отчаянии изучая его лицо, ища знака, что это не та новость, которой она боялась на протяжении недель.

– О чем ты?

– Твой отец. Он…

– Нет.

– Кейт, мне жаль.

– Нет.

– Это была сиделка, из палаты интенсивной терапии. Она сказала, что не было времени позвонить, понимаешь, пока…

– Нет.

– Она сказала, все случилось быстро. Без боли.

– Нет, не может…

– Дорогая, мне очень жаль, – Адам шагнул вперед. – Мне так… жаль.

Ее голова упала ему на плечо, а руки стиснули его рубашку. Шарлотта стояла в дверях кухни. А позади нее Хэл.

– Что случилось? – спросили они вместе. А может, только Шарлотта. Не помню.

– Дедушка, – объяснил Адам. – Он…

Слово, которое он не мог произнести, заполнило весь дом и усилило земное тяготение.

Шарлотта и Кейт с трудом держались на ногах. Хэл и Адам с трудом их поддерживали.

А я просто стоял возле кухонного стола, не зная, что делать. Не зная, что это значило для Семьи.

беда

Только позже, когда Адам сказал Хэлу, что бабушка Маргарет будет жить с нами, смысл начал проясняться.

– Папа, ты шутишь.

Адам вздохнул.

– Боюсь, что это единственный вариант.

– Но у нее есть бунгало.

– Для нее это слишком дорого. И в любом случае, мама думает, что ей будет лучше здесь.

Хэл отложил свой сэндвич с арахисовым маслом и «Мармайтом» на тарелку и проглотил то, что оставалось во рту.

– Но это будет полный кошмар.

Адам подошел туда, где стоял я, между кухней и коридором, и потянул меня вперед за ошейник. Он закрыл дверь, чтобы не дать словам просочиться наверх.

– Ну же, брось. Подумай о маме. Она хочет, чтобы бабушка жила здесь.

– Но у меня экзамены. Я должен готовиться.

– Прошу, Хэл. Не усложняй все еще больше. – Адам теперь смотрел в кухонное окно на то, как Лапсанг прогуливалась по забору.

– Я не знаю, почему мы все так расстроились. Дедушка не мог толком говорить уже много лет. Он просто сидел там и медленно доходил в углу.

– Хэл, ты не серьезно.

– Если бы это был Принц, нам бы пришлось его усыпить. – Я поднял голову, расслышав свое имя, притворяясь, что не понимаю.

– Хэл, брось. Подумай о маме, подумай… – Адам осекся, расслышав приглушенные голоса Шарлотты и Кейт наверху. Он посмотрел на меня и сказал:

– Думаю, мне нужно его покормить.

– Нет, папа. Все хорошо. Я сам.

Но я не был голоден.

Я просто пялился в свою миску, полную мяса и печенья, пытаясь придумать, что делать. Кто больше всего нуждался в моей поддержке? Кейт и Шарлотта, терзаемые тем, что случилось? Или Адам и Хэл, терзаемые тем, что последует?

Требовалась осмотрительность. Было воскресенье. Воскресенья всегда опасны, даже в лучшие времена. Семья слишком много времени проводит вместе и слишком много общается. Но в это воскресенье атмосфера была еще хуже и напряженней.

Завтра все наладится. Я смогу поговорить с Генри, моим наставником и другом-лабрадором. Он скажет мне, что делать, как и всегда, с тех пор как я прибыл к Хантерам. С тех пор как меня спасли.

Но прямо сейчас я не мог собраться. Я чувствовал, что что-то не так, но не мог уловить, что. Бабушка Маргарет приедет к нам жить. Это плохо, да. Признаю. Но опасно? Конечно, нет. И все же определенно было что-то среди этих печальных запахов, оно сгущалось в воздухе.

Комната вокруг меня была заряжена отрицательной энергией. Посудомоечная машина, холодильник, ящик с овощами, даже моя корзина – все казалось тайным оружием в невидимой войне. И именно тогда мне стало впервые понятно. Беда грядет, и только я способен ее остановить.

сон

Той ночью они забыли закрыть меня, так что я спал на лестнице, потерявшись в жестоком волчьем сне. Я бегал на воле. Быстро бежал сквозь лес, вместе со стаей, и солнце проторяло себе путь над горизонтом. Я слышал вой вдали. Чуял запах крови: мы приближались к нашей утренней добыче, сердце и лапы стучали в унисон. Еще запахи. Сосны, кора, земля, пот, кости, волки, солнечный свет. И быстрее, вниз с холма, поваленный лес, затем открытая местность, последний поворот, мы движемся как один. Обещание крови было повсюду, перебивало все остальное. Через секунду мы окружим ее, нашу добычу, со всех сторон. Мы пригнули головы и пошли. Вот оно. Не убежать. Мы рвали плоть, кровь брызгала нам на морды. Но прежде чем я смог ощутить вкус, я проснулся.

звук

И был звук.

всхлип

Перебивая ветер снаружи, из комнаты Шарлотты раздавались тонкие всхлипы. И запах. Знакомый запах босых ног Адама. Я наблюдал затуманенным взором, как они остановились передо мной. Его пальцы на ногах дернулись. На том конце пижамы явно принималось какое-то решение.

Он нагнулся к двери Шарлотты.

– Лотти? – прошептал он.

Нет ответа.

– Шарлотта, милая. Все хорошо?

Еще один всхлип.

Он мягко открыл дверь. Она сидела в кровати, сжимая уголок одеяла. Запах в комнате был знакомый. Такой же был той ночью, когда бабушка Маргарет присматривала за ней и грозила деревянной ложкой (которую она бы использовала, если бы я не вмешался). Запах был, когда Хэл кричал на нее и говорил, в первобытном приступе братской ярости, что придет к ней в комнату среди ночи и выбросит ее из окна. И был, когда она обнаружила, совсем недавно, первые следы крови на трусиках, и слишком напугалась и смутилась, чтобы сказать кому-то. Кроме меня.

Но теперь, если это возможно, запах стал еще сильнее.

– О, Шарлотта, детка, – сказал Адам, усаживаясь рядом с ней на кровати. – Брось, не плачь.

Руки Шарлотты тяжело лежали на коленках, и хотя мы были близко, она казалась совершенно одинокой. Перенесенной в другой мир – мир горя.

Адам тоже это почувствовал и понял, что слов не хватит, чтобы ее вернуть. Он хотел утешить ее. Прикоснуться, обнять.

Он сомневался. Устало потер свое лицо.

Сейчас он мало что мог сделать. С тех пор как ее тело начало набухать женственностью, он был очень осторожен. Хотя мне было трудно понять эту проблему, я чувствовал его тревогу, когда он сидел с ней рядом, с парящей над ее коленкой рукой, пытаясь вспомнить, где находятся нейтральные зоны.

В итоге он обнял ее за плечи. Это было неловко поначалу, и мы почти ожидали, что Шарлотта уклонится. Но нет. Напротив, ее голова поневоле упала Адаму на грудь, и девочка забилась в рыданиях.

– Дедушка, – слово звучало приглушенно, но отчаяние в ее голосе и запах были слишком ясны.

– Знаю, Лотти, – сказал Адам.

Я ощущал полную беспомощность. Я абсолютно ничего не мог сделать, чтобы изменить ситуацию, или хотя бы подбодрить их. Пакт не готовит вас к таким моментам. Моментам, когда боль есть, а опасности нет.

Но все равно я хотел помочь.

Я заботился о них, вот в чем дело.

До этого мгновения – когда я увидел, как Шарлотта уткнулась в пижаму Адама, в надежде что все исчезнет – моя забота о Семье заключалась в приверженности Пакту. И вот я стоял за пределами сцены, которую нюхал, неспособный никак на нее повлиять.

Но нет: это мои мысли сейчас, когда я вспоминаю. А тогда я не сомневался в Пакте. Я был в замешательстве, конечно, и хотел все исправить. Но тут не было неповиновения. Я все еще учился, еще было то, чего я не знал. Я не полностью понимал двойственную природу боли, что она могла и разделять Семьи, и сплачивать их.

И конечно, даже зная то, что я знаю сейчас, даже совершив те ужасные поступки, я бы ничего не мог сделать. Ничего, что остановило бы эти запахи грусти.

– Что происходит?

Это была Кейт. Осознав, что ее вопрос не требует ответа, она тоже вошла в комнату и села на кровать. Шарлотта, тут же успокоенная ее присутствием, отстранилась от груди Адама и уткнулась в мамину.

– Почему людям приходится умирать? – спросила Шарлотта, вытерев лицо ладонью. – Это так несправедливо.

Кейт проглотила собственное горе и взглянула на Адама.

– Уверена, что где бы дедушка сейчас ни был, он смотрит прямо на нас.

– Нет, неправда, – сказала Шарлотта, – он ушел навсегда. Мы все уйдем навсегда. Больше ничего нет.

Столкнувшись с этим новым открытием, Шарлотта выглядела так, будто ее вот-вот стошнит. Оба родителя обнимали ее теперь, и было слышно, как Хэл встал с постели и направился в ванную. Он писал, затем послышались громкие звуки смыва.

Мгновения спустя он тоже сидел на постели сестры.

Он ничего не говорил. Он не плакал. Он не присоединился к скорбным объятиям. По правде, необученному носу могло показаться, что он слишком устал для любых переживаний. Но когда я подошел и понюхал его, пытаясь не замечать запах его трусов, то смог различить удушающий запах печали, столь же тяжкой, как и у других.

Его родители продолжали утешать сестру.

– Ну же, Шарлотта, ты должна быть сильной.

– Пусть дедушка гордится тобой.

Наконец, все еще держа одну руку на спине дочки, Адам повернулся к Хэлу и спросил, как он.

– Да нормально, – ответил тот. – Правда, нормально.

Последнее «нормально» было почти неразличимо в сильном порыве ветра, который ударил в окно. Хэл жизнеутверждающе улыбнулся, но в его глазах было что-то еще. Что-то, что нельзя было изгнать объятием. Что-то, что таило в себе тьму, скрывало растущую угрозу внешнего мира, за пределами Семьи.

За пределами моей защиты.

хороший

Вечер в парке был временем сближающего общения. Я и Адам. Никаких других собак, которые могли бы нас отвлечь. Утром, однако, парк менялся. Он превращался в учебную площадку.

– Долг превыше всего.

– Долг превыше всего.

Я как никогда был рад видеть золотистую морду Генри. Один его запах уже придавал мне уверенности.

– Я чую, что ты обеспокоен, Принц. Что-то не так? Твоя Семья в опасности?

Каждое утро с тех пор, как началась моя миссия, он обучал меня тому, что значит быть хорошим лабрадором, и как я должен жить в соответствии с Пактом. Если кто-то и мог сказать мне, что делать, так это он.

– Я не знаю. Умер отец Кейт. Бабушка Маргарет приедет к нам жить. Все расстроены.

– Это естественно, Принц.

– Да, знаю. Но я беспокоюсь, чем это обернется в будущем.

– Нет повода для беспокойства, Принц. Ты молодец. Только помни: все под твоим контролем.

– Но… – Я осекся, видя, как спрингер-спаниель направился к нам.

– О, нет, – сказал Генри, – а вот и спрингер.

принципы

Спрингер врезался в Генри, сбив его с ног. Затем, когда Генри вновь поднялся, спрингер попытался взобраться на него, агрессивно толкнув его несколько раз, прежде чем убежать, не сказав ни слова.

Меня бесило, когда это случалось. И должен сказать, это случалось часто. Для большинства собак, которых мы встречали в парке, Генри был посмешищем. Конечно, всех лабрадоров высмеивали время от времени, особенно спрингеры. Это неизбежно. Наши принципы, заявленные в Пакте, считались старомодными. В конце концов, это век, когда собачий долг и жертвенность заменили упрямая погоня за удовольствием и лишь малейшее внимание к нашим людям-хозяевам.

Генри, однако, доставалось больше, чем остальным.

Он был не слишком общительным и никогда не прятал презрения к нюхаголикам. «Нюханье всегда должно иметь цель помимо чувствования», – заявлял он. Его считали, полагаю, лишенным чувства юмора и слишком серьезным (впечатление это усиливалось его статусом бывшей полицейской собаки-нюхача). Его ум всегда был занят высшими вопросами.

Ну, я так думал. Оглядываясь назад, я понимаю, как много он держал в себе. Сколько боли, должно быть, он чувствовал. Сколько вины.

Но в то время я безмерно любил и уважал мудрого старого лабрадора. Его полная преданность делу казалась не иначе как героической. Я равнялся на него, следовал за ним, когда он устремлял в небо свою увесистую челюсть, и жаждал его уважения.

– Мне жаль его, – произнес Генри, кивая в сторону владельца спрингера. – На что он надеется, живя с ним? С тем же успехом можно было завести кошку. И не стоит напоминать тебе, что именно поэтому люди погрузились в хаос. У большинства уже нет собак, а те, что решают их завести, редко выбирают лабрадоров.

Я вспомнил кое-что, сказанное им по другому поводу.

– Но я думал, что, если лабрадоры будут следовать долгу, у каждой Семьи появится шанс. Даже у тех, что без собак.

Генри поколебался, отступив на цветочную клумбу, и задрал лапу.

– По идее, да, Принц. Все верно. Как говорит Пакт: «Защищая одну Семью, защищаешь все». Но наше влияние затухает. Мы не можем игнорировать факт, что Восстание спрингеров имело реальные последствия. Когда каждая собака следовала своему долгу, почти каждая Семья в Англии была в безопасности, не важно, какого питомца она выбирала. Даже тех, у кого не было питомца, часто можно было спасти, таково было влияние нашего вида на человеческое общество. Но теперь Семьи распадаются повсюду. Мы больше не можем слишком заботиться о судьбе других людей, но должны сосредоточиться на тех, кто нам ближе всего.

– Но ты заботишься о моей Семье.

– Верно, Принц. Верно. Но это потому, что твою Семью можно спасти. Ты лабрадор и понимаешь, что это значит. – Он взглянул на своего хозяина, Мика, который был занят разговором с Адамом на парковой скамейке. Как всегда, Адам будто бы не слушал, что тот ему говорил, вместо этого разглядывая огромный, только что построенный дом, в тени которого они сидели.

Я не много знал о Мике, ведь Генри мало что рассказывал мне о собственной миссии. Генри был старше меня, намного старше, старым как сам парк. Он имел право хранить молчание. В старейшинах не сомневаешься, если ты лабрадор. Но мне не нужно было сомневаться. Факт заключался в том, что у Мика был Генри. Поэтому, если у Мика была Семья, она была счастлива. Генри знал Пакт, его историю, значение – лучше, чем кто-либо из тех, кого я встречал. Кроме того, он был хорошим учителям, опиравшимся (как я думал), на свой личный опыт. Поэтому мне не нужно было, чтобы Генри поведал мне все о Мике. Я верил.

И все-таки я знал кое-что. Я знал, что Мик раньше служил в полиции, вместе с Генри, но теперь он был слишком стар. Я знал, что «он способен заболтать Англию», потому что так Адам сказал Кейт. Я знал, что он живет с Генри в одном из маленьких старых домиков напротив парка. Я знал, и ветер знал тоже, что пряди волос на его голове были не его. Но это было все.

Я видел однажды женщину, выходившую из дома Генри. Женщину с печальным лицом и еще более печальным запахом. Она пахла слишком несчастно, чтобы быть частью Семьи, за которой присматривал Генри, но потом я подумал, что возможно, у нее был неудачный день.

Генри продолжал, все еще поглядывая на парковую скамейку:

– Ты должен быть осторожен во времена перемен. Но не нужно паниковать. Я знаю, что ты впервые в такой ситуации, но надеюсь, я хорошо тебя подготовил. Ты должен быть сильным всегда. Не важно, как станет плохо, не важно, сколько ссор возникнет в Семье, и сколько раз тебя оставят без внимания, – не забывай, что ты главный. Что ты обладаешь властью все исправить. Понимаешь? Ты будешь сильным?

– Да, – ответил я, обретя уверенность. – Буду.

– О, боже, – сказал он, наблюдая, как Мик и Адам встают и подходят к нам. – Похоже, у нас не будет времени на утренний урок – Контроль Усиленным Вилянием. Мы прибережем это на завтра.

Когда они подошли к нам, я заметил, что Мик оживлен больше, чем обычно, и даже более говорлив. Я слышал его голос:

– Говорю тебе, эта сегодняшняя молодежь в половине случаев даже не знает, что родилась. Они все принимают как должное, а затем выбрасывают. Только посмотри, взгляни на это… – он махнул ногой в сторону разбитой бутылки на земле. – Это постыдно. Они приходят сюда на выходных, напиваются до одури, принимают наркотики и вытворяют бог знает что. Впрочем, что я тебе рассказываю.

Адам был удивлен этим комментарием, возможно, не мог решить, обращался ли Мик к его статусу родителя или учителя.

– Что ж, я вижу подобные случаи в школе, – сказал он. – Но у многих из этих детей большие проблемы дома, понимаешь. Родители на героине, такое. Много случаев жестокого обращения с детьми. Учитывая все проблемы, с которыми им приходится сталкиваться, неудивительно, что им трудно получить аттестат зрелости. Просто они чувствуют, что им не на что надеяться. Звучит странно, учитывая, что я учитель оттуда, но я бы никогда не отправил своих детей в Роузвуд.

Генри внезапно стало неуютно, и он подскочил к Мику, чтобы тот отвел его домой. Но Мик был слишком увлечен беседой, чтобы обратить на это внимание.

– Ну, это либеральная точка зрения, полагаю, – сказал он, и красные пятна выступили у него на шее, а запах злости пополз в воздухе. – Винить во всем общие «проблемы». Я сам скорее традиционалист, если помнишь. Эти проблемы не существовали, когда мы были молоды, насколько я знаю. Я лишь думаю, что мы струсили, дали слабину. Побоялись обращаться с детьми как с детьми. Учителя и полиция, и все вообще, просто не имеют власти что-либо сделать. – Генри подпрыгнул выше, облизав хозяину лицо. – Ладно, идем. Я отведу тебя домой.

Мик и Адам пристегнули наши поводки, оба одинаково пахли потом.

– Помни: будь сильным, – повторил Генри, продолжая тянуть хозяина домой.

– Да, Генри, я запомню.

уборка

Кейт, взяв неделю отпуска, на четвереньках драила один из кухонных буфетов. С тех пор, как она вернулась от бабушки Маргарет, она вымыла все комнаты, а теперь пошла по второму кругу.

– Этот дом такой грязный, – повторяла она мне.

Я следовал за ней по пятам, пытаясь ее подбодрить или хотя бы предложить поддержку. Но как бы я ни вилял хвостом, запахи печали не улетучивались. Они висели в воздухе, смешиваясь с острым запахом моющего средства.

Время от времени Кейт останавливалась, садилась на корточки и подносила руку – ту, что не держала синюю тряпку – к лицу. Всякий раз я думал, что она расплачется, но нет. Вместо этого она глубоко вздыхала и продолжала уборку еще усердней, чем прежде.

Когда я услышал, как в двери повернулся ключ, мое сердце возрадовалось.

– Мама, что ты делаешь? – это был Хэл.

– Пытаюсь навести порядок. Дом такой грязный.

– Он выглядит чистым и опрятным, как никогда.

Вновь она села и подняла руку к лицу. На этот раз у нее потекли слезы.

– Я просто хочу… я хочу что-то делать… я просто…

Хэл положил школьный рюкзак на кухонный стол и медленно подошел к ней, взял за руку.

– Понимаю, мама. Понимаю. Все будет хорошо.

Чуть позже вернулся Адам. Он подошел к Кейт сзади и обвил руками ее талию.

– Ты пахнешь великолепно, – сказал он, прежде чем поцеловать ее в шею.

Кейт вздрогнула.

– Прошу, Адам, не надо. Не хочу, чтобы ты меня… трогал. Прошу.

табличка

На другое утро в парке Мик почти не разговаривал, предоставив Адаму не моргая смотреть на огромный новый дом и табличку, которая гласила: ПРОДАЕТСЯ.

Генри обнюхал меня, как всегда, чтобы узнать о моих успехах.

– Как дела после вчерашней встречи? – спросил он меня официальным тоном.

– Нормально, – ответил я.

– Ссор не было?

– Нет. Никаких ссор.

– Ты за всем следил?

– За всем, за чем мог.

– И никаких признаков беды?

Я подумал о Кейт, плачущей в кухне, и рассказал об этом.

– Ясно, – сказал он. – Ты должен уделить особое внимание сегодняшнему уроку. Мы уже изучали Контроль Вилянием, но сегодня займемся Контролем Усиленным Вилянием. – Генри встал передо мной перпендикулярно. – Я уже рассказывал тебе, когда вилять, а когда не надо, но мы не обсуждали, как быстро нужно вилять.

Я подумал о своих вчерашних попытках, когда я старался вилять хвостом, чтобы отогнать печаль Кейт. Возможно, поэтому у меня не получилось. Возможно, я выбрал неверную скорость.

– Итак, мы уже обсуждали, что виляние хвостом фундаментально важно для сохранения благополучия семьи. В конце концов, Принц, это один из немногих аспектов нашей коммуникативной системы, которую способны распознать люди.

– Верно, – сказал я, готовый впитывать информацию.

– И хотя люди не всегда это понимают, скорость нашего виляния напрямую влияет на их счастье. Наши хвосты диктуют ритм Семейной жизни. – Его хвост начал медленно и гладко двигаться из стороны в сторону, постепенно набирая скорость.

Красная сеттериха с другой стороны парка повалилась на спину, хохоча над демонстрацией Генри.

– Мы машем медленно, – объяснил Генри, – и все успокаивается. Мы машем быстро, и все ускоряется. Быстрое виляние крайне полезно для поднятия настроения, но когда состояние Семейной гармонии достигнуто, умеренного виляния в сочетании с прогулкой как эта обычно достаточно для поддержания атмосферы общего счастья. Но помни, что ты должен, как всегда, хранить равновесие: не быть слишком назойливым и не быть совершенно незаметным…

Скоростное виляние? Разве не это я делал вчера безрезультатно? Разве не бывает случаев, когда виляние просто не помогает?

Но это я сейчас сомневаюсь, а тогда все было иначе.

Когда Генри показал во всех подробностях, как и когда использовать одиннадцать основных типов виляния, я не усомнился в нем ни на мгновение. Раз Генри сказал, что контроль вилянием был ключом к поддержанию Семейного счастья и безопасности, как я мог возражать? Семья будет счастлива, никуда не денется. И она будет счастлива, потому что я наконец-то это устрою.

Я следовал Пакту.

Я учился у Генри.

Я был лабрадором в полном смысле этого слова.

Я не мог помыслить, что этого недостаточно, что безопасность Семьи зависела от чего-то большего.

Только позднее я осознал, как много нужно сделать, чтобы защитить своих хозяев от внешней опасности.

И от них самих.

сопротивление

Никто точно не знает, где началось Восстание спрингеров. Точнее как… Ходили разные слухи, но это случилось слишком быстро, так что никто не был уверен. В мгновение ока спрингер-спаниели обнаружились почти в каждом парке страны, разнося весть.

Это было семь поколений назад, в собачьем 20687 году, когда стабильность людских Семей перестала восприниматься как должное, и собакам пришлось доказывать на практике, что они действительно верят в то, о чем говорят. Долг. Послушание. Жертвенность во имя хозяев.

И когда появились спрингеры, заявляя, что нормально вырывать поводки и нюхать ради удовольствия, большинство собак легко купились на это. В конце концов, многие уже начали разувериваться в людях, считая их безнадежными.

– Плохие псы винят своих хозяев, – таков был вердикт Генри. – Псы, которые верили в Вечную Награду, но уставали ежедневно за нее бороться, неизбежно попадали под влияние спрингеров. В конце концов, выйти из игры лучше, чем потерпеть неудачу.

Конечно, люди не заметили Восстания, из-за чего влияние оказалось вдвойне разрушительным. Насколько они могли судить, собаки вели себя как обычно. Приносили палочки. Мочились на фонарные столбы. Обнюхивали других псов.

Только в этом уже не было порядка. И цели. Вместо того чтобы приносить палку, дабы порадовать хозяина, они радовали самих себя. Они уже не обращали внимания на состояние тех людей, за которыми должны были присматривать, уже не вмешивались, когда им следовало, а если и вмешивались, то случайно, а не по умыслу. Им, как и прежде, еще нравилось людское внимание, но скорее само по себе, а не в награду за их усилия.

Но, как я сказал, люди не заметили. Они приписывали разлад в Семье другим факторам. Распаду местного сообщества. Длинному рабочему дню. Растущей секуляризации западного мира. Плохой диете.

Они не видели реальной проблемы. Что собаки перестали о них заботиться. Они не понимали, насколько больше у них было шансов сохранить счастливую Семью, если они выбирали лабрадора. Они не понимали, что судьба человеческого общества лежала в лапах нашего вида. Конечно, были и другие собаки, которые еще хотели внести свой вклад, но те были редеющим меньшинством. Большинство выбрали жить одним днем, а не ради своих хозяев.

И поэтому лабрадоры решили создать Пакт, ведь они опасались, что будущие поколения не останутся верными людям и тоже восстанут. Пакт закреплял принципы, которых когда-то придерживались все собаки: долг, послушание, защита – и делал упор на необходимости жертвовать земными удовольствиями ради обещания Вечной Награды.

В отличие от Восстания спрингеров, подробности Сопротивления лабрадоров хорошо известны.

Все началось в большом парке на севере Англии. Там было много лабрадоров – тысячи, говорят (хотя лично я всегда считал это преувеличением), и они собирались каждым утром возле утиного пруда.

Оскар, бывший пес-поводырь, был их предводителем. Как у многих лабрадоров, у него не было Семьи, о которой он бы заботился. Он посвятил свою жизнь одиноким людям-хозяевам, следуя тем же принципам. Семья, однако, стала центром философии Гуру Оскара. Она почиталась как самая прекрасная, хоть и хрупкая, сторона человеческого существования, а также как самая благодатная среда для собаки.

Разувериться в людях – значит разувериться в нас самих. Такова была основная мысль.

Гуру Оскар сидел каждое утро и излагал Пакт, который он сочинил, игнорируя перебивающих его спрингеров и других сомневающихся.

Все лабрадоры с Семьями, за которыми нужно было присматривать, последовали его совету неукоснительно и передавали знание о Пакте своим потомкам и каждому лабрадору, которого доводилось встретить.

Через два собачьих года большинство лабрадоров в стране согласились оставаться верными, что бы ни случилось, и продолжили посвящать всю свою жизнь счастью и безопасности своих людей-хозяев.

Так все и было. В каждом парке, на каждом углу в этой стране старики учили молодых правилам Пакта.

До этих самых пор.

Я должен признать правду. К худу или к добру, но я все изменил. Лабрадорам придется узнать подлинный ужас того, что это значит – поддерживать безопасность Семьи.

график

Первое, что понимают лабрадоры о человеческих Семьях – они зависят от повторений. Чтобы семья могла выжить, нужно установить и поддерживать суточный график.

Главный элемент этого графика – двухразовая прогулка в парке с Адамом. Каждый день мы выходили в одно и то же время и делали одно и то же.

Утром он сидел на скамейке и болтал с Миком. Вечером он бросал мне палки, а я приносил.

Но теперь график начал меняться. Тем утром Адам едва перекинулся парой слов с Миком, а вечером, когда мы пришли в парк, я заметил, что он не настроен играть. Я подошел к нему с палкой в зубах, но он даже не вынул рук из карманов. Это было очень странно. Как я уже говорил, обычно ему очень нравилось бросать палку как можно дальше и выше.

Вместо этого он стоял как вкопанный и все время смотрел на новый дом возле парка. Если честно, это не было совершенно новым поведением. С тех пор как строители начали трудиться над домом, примерно год назад, восхищение Адама росло. Сначала это был лишь случайный взгляд, легкое любопытство между бросками палки. Теперь, однако, это казалось одержимостью.

Пока я пытался вести себя как ни в чем не бывало, труся как обычно между цветочных клумб, я следил за ним, пытаясь угадать, о чем он думает. Потом стало понятно. Свет зажегся в одном из окон, и тень промелькнула за занавеской. Туда кто-то вселился.

Сделав круг по парку, я медленно вернулся туда, где стоял Адам. Я тяжело дышал, чтобы привлечь его внимание, но только когда я мягко уткнулся носом ему в пах, он выскользнул из транса.

– Нет, малыш, прекрати, – сказал он и пристегнул поводок.

африка

Хэл и Шарлотта были в своих спальнях, когда мы вернулись домой. Кейт внизу смотрела новости.

– Мы пропустили передачу, – сказала она, собирая собачью шерсть с дивана. – Помнишь, ту, что хотели посмотреть.

– Да, – откликнулся Адам. – Какую передачу? – Он стоял перед ней, возле телевизора, и хотя Кейт не заметила, вновь погрузился в легкий транс.

– О той женщине, помнишь, что основала больницу в Африке.

– О, да, верно. – Он потер шею, уставившись в какую-то неопределенную точку на диване. А потом внезапно заявил:

– Его продали.

– Не поняла?

– Дом возле парка. Его продали.

Теперь только диктор в телевизоре оставался безразличен к поведению Адама.

– Так, – сказала Кейт, мягко кивнув, словно с этим жестом она поймет отсутствующий переход в разговоре.

– Он был выставлен на продажу всего месяц назад, а там уже кто-то есть. Живет в нем.

– Так.

– Но это невероятно.

– Дорогой, с тобой все хорошо?

Он не слушал.

– Я видел кого-то в окне наверху. Они въехали сегодня, этим утром.

– Так бывает. Люди покупают дома. Въезжают. Это не новость.

– Да, но этот дом. Ты его видела? Это самое уродливое строение на свете. В нем двойной гараж, боже правый.

– Что ж, – вздохнула она. – Хорошо, что не мы туда въехали, верно?

Он вышел из комнаты, по пути снимая пальто. И продолжил:

– Но серьезно, ты бы когда-нибудь захотела туда переехать?

– Адам, почему тебя так беспокоят эти громадные дома? Зависть тебя до добра не доведет.

Он засмеялся.

– Зависть! Кейт, перестань. Ты правда хотела бы переехать в такой дом?

– Мы бы не смогли себе это позволить.

Адам, без пальто, вернулся в комнату, неся с собой запахи зависти.

– Гипотетически, если бы у нас были деньги, если бы у тебя были все деньги мира, ты бы задумалась, хоть на секунду, о том, чтобы войти в дверь этого уродливого, бездушного подобия дома?

– Нет, – вздохнула она, явно надеясь, что это самый быстрый выход из разговора, и она сможет услышать окончание новостей.

Мой хвост пытался урегулировать ситуацию. К моему удовлетворению, утренний урок Генри сработал. Атмосфера тут же наладилась.

– Вот так, малыш, – Адам погладил меня по голове, очевидно заметив мои усилия. А потом обратился к Кейт:

– Я правда хотел посмотреть эту передачу.

– Да, – сказала она, и мягкая улыбка коснулась уголков ее губ. – Я тоже.

Адам уселся на диван рядом с ней, и я ощутил мягкий свет сцены, которую я помог создать. Опять-таки, это было нарушение графика, но я не мог не почувствовать, что оно было к лучшему. Адам и Кейт, вместе на софе, смотрят прогноз погоды. Уставшие – да, но пахнущие тихим довольством.

туфли

Позже Кейт подтягивала свое лицо перед зеркалом в спальне. Она всегда так делала. Когда была одна. При свете лампы она касалась кончиками пальцев своего безволосого лица и растягивала кожу насколько возможно, так, что у нее глаза исчезали. Затем ее руки кружили у висков, чтобы скрыть морщины на лбу.

Она обернулась, заметив меня.

– Принц, как давно ты здесь?

Я вильнул в ответ и попытался выглядеть нежным. Кейт улыбнулась мне, она была уставшей, но улыбнулась. И улыбка была прекрасна, естественна, только для меня. Никто никогда не получал такой улыбки, даже Адам. Почти все улыбки в ее арсенале были фальшивыми, масками, но эта была настоящей.

Видите ли, у нас с Кейт особые отношения.

Она доверяла мне все свои тайны. Все, что она хранила в себе, прятала от представителей своего вида. Ну, не все.

Кейт отошла от зеркала, чтобы зашторить занавески, а затем сняла обувь. Вопреки заведенному порядку, она оставила обувь на зеленом ковре и села на краешек кровати. Туфли упали на таком расстоянии друг от друга, будто бы настоящая Кейт смотрела на невидимую, молодую, более гибкую версию себя, которая садится на шпагат.

Улыбка стерлась с ее лица, когда она сидела на постели и слушала. Слушала, как Адам говорит с Шарлоттой в ее спальне, объясняет, почему ей нельзя пойти слушать «Бешеных псов войны», его голос становился громче и громче, а дыхание короче. Спор закончился тем, что Шарлотта забила руками по постели. Адам вернулся к Кейт.

– Шарлотта, – вздохнул он. – Просто невыносима.

– Она подросток, подростки всегда невыносимы. Нам пора уже привыкнуть.

– Хэл. Неужели он был таким? – Голос Адама звучал тихо, хотя Хэл сидел в своей спальне в наушниках.

– Ну, он ведь не был идеальным? И как бы то ни было, с младшими всегда больше хлопот. Второй ребенок невыносимей первого, это известный факт.

Адам присел на корточки и начал гладить меня по голове.

– Что думаешь, Принц? Не можешь дать нам пару советов по воспитанию? – спросил он.

Но как обычно они меня не послушали. Вообще-то, они бы смогли меня понять, только если бы я вышел вперед и произнес речь. Адам пустым взглядом вперился в мои глаза, а потом повернулся к Кейт.

– Лучше отведу его вниз.

слюна

– Долг превыше всего.

– Долг превыше всего.

Хотя я говорил с Генри каждое утро, мы никогда не пренебрегали формальностями. Пакт лабрадоров и мелкие ритуалы, связанные с ним, были для Генри всем.

– Забудь о мелочах и не сможешь контролировать серьезные дела, – так он обычно говорил. И тем утром в парке, пожалуй, впервые мелочи и серьезные дела начали сходиться – хотя тогда я этого еще не понимал.

Все началось довольно внезапно. Адам и Мик шли к скамейке, чтобы как всегда поболтать, а мы с Генри направились в дальний угол парка, позади больших дубов, чтобы я получил свой утренний урок. Я не знаю, почему мне всегда требовалось обучаться вдали от Адама, но Генри на этом настаивал. «Это помогает сохранять тайну нашей миссии». Так-то вот.

– Как у вас дела? – спросил Генри.

– Хорошо, – ответил я. – Похоже, в семье все идет на лад.

Я рассказал ему о том, как успешно использовал виляние прошлым вечером.

Генри взглянул на меня и мягко кивнул. В качестве исключительной нежности он лизнул меня в щеку.

– Ты славно потрудился, Принц. Я горжусь тобой.

У меня голова закружилась от гордости, а в голове зазвучала музыка парка.

– Ты хороший учитель, вот и все.

– Нет-нет, Принц. Не скромничай. Счастливое людское Семейство нельзя принимать как должное. Счастье, как ты хорошо знаешь, не приходит случайно. Только те лабрадоры, что посвящают себя делу, могут достичь гармонии. – Он взглянул на своего хозяина на скамейке, Мика, который был занят беседой с Адамом.

– Итак, сегодняшний урок посвящен Чувственной Предсказывающей Осведомленности, – заявил он, повернувшись ко мне. Конечно, поскольку Генри раньше был нюхачом, это был его любимый предмет, и он был в нем превосходен. Он утверждал, что можно не просто учуять беду, но учуять заранее.

– Предсказание равносильно защите, проще некуда, – сообщил он, пока мы нюхали землю возле дубов. – Если сможешь учуять беду прежде, чем она случится, ты всегда сможешь защитить Семью. Проблема в том, что чем дальше беды от нас, тем труднее их учуять, а если мы оставим все на последнюю минуту, окажется слишком поздно. Но главное помнить, что будущее уже содержится в настоящем. Если ты можешь чуять не только то, что происходит сейчас, но и понимать, что это означает, ты сможешь раскрывать будущие возможности.

Чуя мое замешательство, он попытался пояснить.

– В каждой комнате в доме твоей Семьи тысячи запахов будут привлекать твое внимание. Будут запахи прошлого, настоящего и будущего. Возьмем, к примеру, запах человека. Когда он уходит из комнаты, запах остается. Ты чуешь прошлое. Если он все еще с тобой в комнате, это запах настоящего. Но разве нельзя учуять человека прежде, чем он войдет в комнату? Конечно, можно. И мы чуем будущее каждый день, даже не сознавая этого. Вокруг нас полно подсказок, как все закончится. Обоняние – в нем весь секрет. Если не развить в себе это самое важное чувство, будущее останется полной загадкой. Поэтому людям не удается предсказывать, как они ни пытаются. Они слишком полагаются на зрение – пытаются разглядеть будущее в звездах или ладонях. Поэтому мы должны присматривать за ними, чтобы защитить их от грядущих опасностей. Ключ к этому… – Генри остановился и понюхал воздух. Сначала я подумал, ради драматизма. Но нет. Я тоже это учуял. Я посмотрел вдаль и увидел, что как по заказу пришла беда. Самый страшный, потный, слюнявый ротвейлер, что я видел или нюхал в своей жизни, пялился прямо на меня.

– Какого хуя ты смотришь? – прорычал он.

– Я не смотрю. Простите. Я просто… – я испуганно искал запах Адама. Он был далеко.

– Все хорошо, Принц, – сказал Генри, выйдя вперед. А затем ротвейлеру:

– Мы с другом занимаемся своим делом. Мы не хотим проблем.

– Отъебись, блядский хуй. Парк принадлежит мне. Ты что, блядь, не чуешь? Это, блядь, мое царство, и я не хочу делить его с двумя хуевыми пидорами-лабрадорами. Теперь съебите отсюда, или я перегрызу ваши хуевы глотки.

Это, как я чувствовал, был хороший момент, чтобы удалиться. У Генри, однако, были свои представления.

– Ты кто такой? – спросил он.

– Что?

– Мне интересно, кто ты? Как тебя зовут?

– Я Лир. Хотя это не ваше блядское дело.

– Если ты говоришь, что это твой парк, друг мой, это наше дело.

Белые капли слюны падали с широкой челюсти Лира.

– Э, Генри, – сказал я. – Может, мы пойдем куда-нибудь.

Но Генри было не запугать.

– Почему все в итоге сводится к территории? – спросил Генри, вопросительно нюхнув. – Почему это так важно для тебя? Чего ты боишься?

– Боюсь? – сказал Лир. – Боюсь? Отъебись. Хуй тебе, я ничего не боюсь, ёб твою мать.

– Прошу, не соизволишь ли ты следить за речью? – Продолжил Генри. – Мы лабрадоры.

– Мне насрать, будь вы хоть блядским призраком Лесси, честно говоря, ёб твою мать. – Лир приблизился к Генри, увеличиваясь в размерах.

– А почему ты чувствуешь, что тебе нужно вести себя так агрессивно? Разве ты не должен посвящать время заботе о хозяине, не беспокоясь о других собаках в парке? – Генри уже явно испытывал удачу. Зловещий рык исходил откуда-то из глубины массивного корпуса Лира. Я отступил на пару шагов назад и начал нюхать почти лишенный запаха островок травы. Утренний ветерок доносил до нас далекие голоса Адама и Мика, которые, очевидно, еще не замечали нашей проблемы.

– Ты, нахуй, не понимаешь?

– Нет, не понимаю. Поэтому и спросил.

Я ощутил, что Лир отвернулся от Генри и теперь смотрел на меня. Возможно, я был более аппетитным завтраком.

– В смысле, – сказал он. – Взгляните на себя. До какого блядского уныния дошел этот вид?..

Я посмотрел на Генри в недоумении.

– Взгляните на себя: ебать, вы бессильны хоть что-то сделать. Думаете, можете изменить все взмахом хвоста или сентиментальным взглядом? Не смешите меня, ублюдки. Я вам скажу, жизнь ебать как сложна. Там псы едят псов. Ты либо добыча, либо хищник, как ни крути. Людям тоже насрать. Вообще-то, это они забирают наши силы. Они хотят надеть намордники на тех, у кого осталась гордость. Но, видите ли, мой хозяин другой… – Он оглянулся на своего владельца, бледного мужчину с бородой, стоящего в нескольких шагах позади. – Он никогда не наденет на меня намордник, потому что понимает…

– Лир, – крикнул хозяин, вразвалку подходя к нам. – Фу.

Ротвейлер рыкнул на прощание и послушно потрусил к хозяину.

– Чуть не попались, – сказал я, вернувшись к Генри.

– Вообще-то нет, – понюхал воздух Генри, – у этой беседы есть мораль. Не наша мораль, конечно, но все же мораль. Похоже, его не затронули спрингеры. И он не такой уж психопат, каким хочет казаться.

– Сомневаюсь, – это был не мой голос. Он принадлежал Джойс, ирландской борзой, с которой мы часто болтали в парке. Она появилась из кустов слева. – Я видела его, парни. Он форменный идиот, вот он кто.

Она стояла перед нами, вся в листве и земле. Хотя ее шерсть была спутанней, чем обычно, она все еще была необычайно красива. Мы уважали Джойс и ценили ее рассуждения. Она знала о парке то, что нам никогда было не узнать самим, многие тайны. И в отличие от других бездомных, которых мы часто встречали, она никогда не пыталась нас пристыдить или принизить наши заботы о Семье.

– В смысле? – спросил я.

– Что ж, я скажу. Я скажу, как на прошлой неделе он грозился убить маленького йоркширского терьера. Терьера, песик правый. Меньше его в сто раз. Он мог заглотить его целиком. Чем грозила эта мелочь такому зверю, парни? Скажите. Бедного терьеришку затерроризировали, простите за каламбур. Да, затерроризировали.

– Так что случилось? – уточнил я, бездумно писая на землю, еще пахшую ротвейлером.

– Ничего. Но только потому, что хозяин ротвейлера велел ему отойти. Говорю вам, если в парке произойдет нападение, вы знаете, куда смотреть…

– Генри!

– Принц!

К нам шли хозяева. Генри, казалось, хотел, чтобы Джойс закончила фразу. Но вместо этого она сказала:

– Я пойду, парни. Увидимся. – И исчезла в завесе кустов, как всегда, когда приближались люди.

– Мы продолжим урок завтра, – сказал Генри, ничуть не задетый всей этой перепалкой с ротвейлером.

– Ладно, – ответил я, когда Адам взял меня за ошейник. – Увидимся.

И по дороге домой я уже думал о следующем уроке. Я вдыхал утренний воздух: выхлопы машин, запахи бумаги, в которую заворачивают картошку-фри, кошачьего дерьма – и пытался осмыслить их. Я вдыхал глубже. Я мог различить Генри, Лира, Джойс – их запахи были еще уловимы в утреннем воздухе. Когда мы завернули за последний угол, я все еще чуял другие парковые запахи. Они остались со мной, крепкие, как никогда. Мерзкие, вонючие. Беличья кровь, человечья рвота и еще какой-то запах. Влажный и тяжелый. Что-то, что я не мог разобрать. И все же мне казалось, что этот непонятный запах и есть ключ.

Эта мысль оставалась со мной весь день.

Если бы я смог понять, я бы смог предсказать будущее.

Я бы смог предотвратить плохие события.

Я бы смог защитить Семью.

вздох

Адам вздохнул, и вздох длился так долго, что он почти перенес все, что стояло на кухонном столе, в посудомоечную машину, пока выдыхал.

Во время вздоха Шарлотта со скрипом отодвинула свой стул, встала и вышла из комнаты, попутно печатая в телефоне.

Стол был чист, Адам затянул галстук и посмотрел на меня, спрашивая:

– Что мы сделали, чтобы заслужить это?

Он покормил меня. Моя миска тушенки и печенья.

Собачий обед.

Собачий завтрак.

Я с жадностью его проглотил.

Снова утренние звуки наверху: шаги, которые соревнуются друг с другом. В доме становилось все громче, как в те утра, когда Кейт пошла на работу в сувенирную лавку, когда она присоединилась к остальным членам Семьи, что готовятся к трудовому дню. Шум достиг оглушительного апогея, когда все, друг за другом, вытанцевали вниз и захлопнули за собой входную дверь.

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Последний хлопок – и дом как никогда тих. Я вернулся в свою корзинку, устроился, вылизал лапы, и тишина словно говорила со мной. Была ли это собачья интуиция или бред, я не знал. Но казалось, она говорит мне, что этот ритуал, ритуал, который наскучил мне, но в тоже время был в сладость, не выживет. Внезапно вся комната оказалась наполнена тайнами, скрывающими высшее знание в каждом предмете. И это чувство оставалось со мной какое-то время, пока я не решил лаять весь остаток дня. Чтобы заткнуть эту тишину и непрошеные предвестия.

вонючая куча

В тот вечер Адам все еще был не в настроении бросать палки, сколько бы я ни кидал их ему под ноги. Вместо этого он уселся на пустую парковую скамейку.

Я держался рядом, обнюхивая влажные клумбы. Он смотрел на большой новый дом, окна которого горели оранжевым в темноте. Но вдруг он вздрогнул. Дверь закрылась.

Кто-то шел к нам.

Я встрепенулся, замер и смотрел, как собака вышла с торца дома, ведя женщину к калитке, которая отделяла их сад от парка. Когда калитка закрылась за ними, женщина отстегнула собаку. Та, не заметив меня, помчалась к дубам и вонючей куче за ними. Меня больше интересовала женщина, которая медленно, но настойчиво шла к скамейке.

Адам, я видел, отчаянно пытался выглядеть расслабленным. Он откинулся на спинку. Затем наклонился вперед. И снова назад – оперся локтем о спинку скамейки.

Не помню, о чем я думал, когда трусил к ним. Определенно я не подозревал, что это ключевой момент, начало моей подлинной миссии и битвы, которой она требовала.

Лежа перед ними, я мог бы вобрать в себя все. Мог бы вобрать всю ее. Именно запах меня поразил. Это был не ее естественный запах, конечно, странная смесь духов и чего-то еще. Чего-то столь сильного, что меня слегка затошнило.

Но Адам не заметил. Он заметил лишь то, как она выглядела. Я знал это уже тогда. Итак, как же она выглядела? По человечьим стандартам, полагаю, она была привлекательной. Длинные волосы, золотые, как у Генри. Большие, щенячьи глаза. Ее кожа была упругой и светилась здоровьем. Она была моложе его в два раза.

Я уселся у скамейки рядом с ним. Не потому, что особенно беспокоился. Нет. Просто следует быть осторожным – разве нет? – чтобы не нарушить Пакт. Но дело в том, что в тот же миг, когда я решил остаться с Адамом и женщиной, я понял, что совершил ошибку. Я понял, что вместо того чтобы защищать его от любой угрозы разговора, я дал ей предлог наклониться, погладить меня по шее и сказать:

– Ух ты! Какая милая собачка! Как ее зовут?

– Да-да. Это, это не она, – Адам замолк, будто считая в уме. – Вообще-то, это он. Ну, наполовину он. Если бы у него…

Он закончил фразу, изобразив ножницы, кусающие воздух.

Женщина рассмеялась:

– Ах, бедный, бедный…

– Принц, его зовут Принц.

Я пытался не поощрять дальнейшую беседу и сосредоточился на псе женщины, который из-за клумбы следил за белкой. А потом я понял. Я опознал запах. Это был не просто какой-то старый пес. Это был спрингер. Спрингер. Это было очень плохо. Он должен был уйти, я должен был что-то сделать. Я начал лаять на Адама и женщину, но они не обращали внимания. Их беседа продолжалась.

– Я Эмили.

Я обернулся и увидел, что он пожимает ей руку.

– Я, хм, Адам. Адам Хантер.

Спрингер Эмили, который время от времени поглядывал на меня, обнюхивая новую территорию, подбежал ко мне.

– Э-гей, лабрадор! – Я старался не замечать его, пока он нюхает землю вокруг меня.

– Брось, – сказал он. – Расслабься. Я не кусаюсь.

– Извините, – ответил я. – Вы спрингер. Я не могу с вами разговаривать.

– Ах да, Пакт лабрадоров, конечно. Что ж, можешь успокоиться, я лишь наполовину такой.

– Не понял?

– Я только наполовину спрингер.

– А на другую половину?

– Полная мешанина – собачий коктейль. Видишь ли, мне, старику, все подходит.

– Неужели.

– Слушай, нравится тебе или нет, мы будем видеться очень часто, так что нам лучше поладить, – заявил он. – В конце концов, думаю, мы можем стать добрыми друзьями.

– Серьезно? – спросил я, пытаясь выразить сомнение.

– Да, серьезно, – ответил он, когда Эмили пристегнула его поводок. – И ты многому можешь у меня научиться, буйнохвост. Очень многому.

– Ну конечно, – не поверил я. – Например?

Он взглянул на Эмили и, понимая, что она не обращает на него внимания, наклонил голову, дернул поводок и вывернулся из ошейника.

– Например такому, – заявил он, убегая прочь.

Эмили извинилась перед Адамом и пошла за своим непослушным псом:

– Фальстаф! Вернись! Фальстаф! – Мы смотрели, как они бегут по парку: Эмили пыталась обмануть Фальстафа, срезав угол между двумя клумбами. Он умудрился перехитрить ее и направился к нам: его язык свисал сбоку, а глаза триумфально сверкали.

– Э-ге-гей!

Адам бросил мой поводок, наклонился и схватил спрингера за шкирку.

– Поймал.

Эмили вернулась к нам, держа руку на бедре, и улыбнулась Адаму. Улыбка благодарности, но не только.

– Ух ты, а вы быстрый, – сказала она, глядя на него пристально. По какой-то причине это утверждение, а возможно, тон, которым оно было сказано, лишило Адама дара речи. Он пожал плечами.

– Рыбы. Уверена, вы Рыбы.

– Хм, нет. Близнецы, вообще-то. Не то чтобы я… – он замолк, улыбнулся. – Не важно, думаю, мне пора.

– Видишь, – сказал Фальстаф, когда Эмили вновь надела на него ошейник с поводком. – Много трюков, буйнохвост. Много.

Эмили вновь рассмеялась, и на этот раз было понятно, что она флиртует.

– Увидимся завтра, в то же время.

– Увидимся, – откликнулся Адам, все еще завороженный. – В то же время.

Он стоял как вкопанный со мной рядом, глядя, как она плыла к калитке. Она знала, что он смотрит, я уверен, иначе с чего бы она помедлила, обернулась и пробежалась свободной рукой по золотым волосам. Но и это еще не все. Она делала это намеренно, потому что хотела дать знать Адаму: она чувствует, что он еще здесь, наблюдает, и ей нравится его внимание. Но какими бы ни были ее намерения, то мгновение сильно подействовало на Адама, который, в отличие от Эмили, вовсе этим не наслаждался. Он сглотнул, будто пытаясь избавиться от вкуса чего-то неприятного, что он попробовал. Я все еще чуял его тревогу. Вспомнив о долге, я поднялся и начал тянуть поводок.

– Хорошо, малыш, хорошо. Я отведу тебя домой.

хорликс^[2]

Позже тем вечером Адам был особенно молчалив. Пока голоса остальных членов семьи состязались с шумом телевизора внизу, Адам тревожно исследовал свое лицо в зеркале ванной комнаты. Я удивленно смотрел, как он тщательно изучал свой профиль с обеих сторон.

Это было крайне необычное поведение.

Видите ли, вплоть до этого дня Адам относился к своей внешности с почти собачьей практичностью. В отличие от сына, который мог порой беседовать со своим отражением часами, Адам глядел в зеркало только по делу. Побриться, поправить галстук или, если попросит Кейт, расчесать волосы. Но не больше.

И вот он стоял, рассматривая себя в подробностях, изумляясь каждому открытию. А открытий было много. Больше всего огорчения, казалось, вызывали его волосы, которые начали седеть на висках.

– О боже, – пробормотал он. – Когда это случилось?

Но это было не все. Волосы в носу, морщины на лбу и в уголках глаз, щеки в пятнах, обвисшая шея и прочий непоправимый ущерб. В отчаянии он расстегнул рубашку.

– Ну же, – сказал он, будто надеялся на что-то хорошее. – Ну же.

Дойдя до последней пуговицы, он издал звук – короткий, но явный стон отчаяния.

Его розовое, безволосое тело ничего не могло скрыть. Как бы он ни пытался напрячь торс, его взору представала горькая правда. Его время очевидно закончилось. Вновь я подумал о глубокой людской печали. Об их неспособности понять собственную природу, нежелании стариться, их сосредоточенности на одном чувстве во вред другим.

Я был так озабочен отчаянием Адама, что не заметил шагов Шарлотты, когда она поднималась по лестнице. И ощутил ее, только когда она уже стояла позади меня, наблюдая отца в полный рост, без рубашки, напрягшего мускулы. При виде этой пугающей картины ее первым порывом было, как это часто случается, позвать маму.

– Мама!.. Мама! Папа странно ведет себя в ванной.

Адам, внезапно заметив зрителей, быстро захлопнул дверь.

– Я, хм, ненадолго, Шарлотта.

Мгновение спустя послышался смыв унитаза, и он вновь появился, неловко улыбаясь, в наглухо застегнутой рубашке.

– Ванная в твоем распоряжении.

Шарлотта фыркнула в ответ и скорчила рожицу, когда он пытался дружески похлопать ее по плечу. Дверь ванной уже закрылась, Шарлотта исчезла за ней, когда Кейт появилась на верхней площадке лестницы.

– Любимый, все… хорошо?

– Да.

– Ты пропустил новости.

– О.

– Я делаю «Хорликс», хочешь?

– Нет-нет, не нужно. Я не хочу.

спасители

Лежа той ночью в своей корзинке, я вспоминал, как все начиналось.

В тот день, когда они выбрали меня, когда решили стать спасителями, в собачьем приюте среди лая и хаоса я был не единственным, кто пытался произвести впечатление. Не я один желал помощи. Я должен был унюхать это с самого начала. Я должен был понять.

Семья.

Идеальная Семья.

Муж, жена. Сестра, брат. Лучатся улыбками, излучают любовь. Все это ложь. Я был обманут, как и они обманулись во мне. Но, оглядываясь назад, я вижу, что Адам чуть не прокололся. То, как он обнимал Кейт. Неловко, неестественно. Паника в его глазах, когда он посмотрел прямо на меня, а потом на переноску. Кейт, казалось, тоже было неуютно, теперь я правда так думаю. Улыбка на ее лице задействовала слишком много мышц, чтобы случиться самой по себе. Уже тогда, должно быть, между ними была напряженность, между Адамом и Кейт. Она несла на себе его руку как колючий ошейник.

Но все вместе, четверо, когда я не знал их истории, выглядели многообещающе, до отвала хвоста. Влажная мечта лабрадора. В детских лицах читались миллионы будущих приключений с бегом и погоней. Конечно, запах неловкости, который исходил от Адама и Кейт, был замаскирован сладким запахом детского энтузиазма.

Так что вместо того чтобы задумчиво лизать яйца, как когда приходили другие нелепые выбирающие, я постарался. Идеальный пес для идеальной Семьи. Я хотел, чтобы они меня взяли. Я хотел, чтобы они заметили, что я был недостающим фрагментом их Семейной мозаики. Я был их компаньоном у камина, о котором они всегда мечтали.

Но как я уже сказал, это было не одностороннее прослушивание. Они нуждались во мне так же, как и я в них. У них тоже было сильное желание стереть, переписать, начать заново. Выбраться из собачьего приюта. И я был ключом. Возможно, я преувеличиваю, хотя сомневаюсь, учитывая то, что мне известно. Я был тем, чем была Шарлотта годами ранее. Их последним шансом. Самым последним.

– О, взгляните на него.

– О, дети, смотрите.

– Правда, он милый?

Заново проигрывая в голове эту сцену, я вижу, как все было в действительности. Хантеры: четыре великана, заслонявшие головы друг друга, на фоне проволочной решетки. Неловкие улыбки, возможно, молили о помощи. Я стал спасителем, вот в чем суть. Пусть я был всего лишь подросшим щенком, но я выбрал спасти их в той же мере, в какой они выбрали спасти меня. Мы спасали друг друга. Только делали мы это под ложными предлогами.

Когда дверца открылась, когда я подпрыгнул и начал лизать их лица, когда они обняли меня, я ощутил облегчение, но не понял, что они тоже его ощутили. Они получили еще один шанс на свободу. Еще один шанс быть счастливой Семьей.

Но еще до того, как первые слюнявые собачьи поцелуи обсохли, уже по дороге из собачьего приюта, они, должно быть, почувствовали, что их шанс начал угасать. Должно быть, они поняли, что он остался позади, где-то в пустой железной клетке.

мисси

Бабушка Маргарет не была внешней опасностью, но легче с ней не становилось. В этом не было сомнения.

С тех пор, как она прибыла с хозяйственными сумками и тысячей запахов, вся атмосфера в доме поменялась. Думаю, так было в основном потому, что она принесла с собой память о дедушке Билле. А память о нем оказалась гораздо более опасной силой, чем был этот хрупкий старичок. Каждый прием пищи, каждая телепрограмма, каждая фраза, вылетавшая изо рта любого члена семьи, разжигала искру воспоминания. И, схожим образом, каждая улыбка или смешок считались признаком неуважения.

В вечер прибытия она присоединилась к Хэлу в комнате с телевизором, где он смотрел свою любимую передачу. Она постепенно начала обозначать свое присутствие, производя серию долгих и намеренно тяжелых вздохов. Хэл пытался ее игнорировать и преуспел. До тех пор, пока вздохи не стали перемежаться серией тщательно рассчитанных по времени и очевидно неодобрительных возгласов.

– Бабуля, с тобой все хорошо?

Она ответила тихим, недоуменным вздохом. Хэл отвернулся к телевизору. Затем, мгновение спустя, она спросила:

– По-твоему, это музыка?

Теперь пришел черед вздыхать Хэлу.

– Это музыка.

Еще один недоуменный вздох.

– Не похоже на то. Просто кричат.

– Это не крик, это рэп. Это называется хип-хоп. Это самое важное направление популярной музыки за последние тридцать лет.

На этот раз недоуменный вздох сопровождался недоуменным покачиванием головы:

– И ты правда можешь понять хоть слово из того, что он говорит?

– Она.

– Извини?

– Это женщина.

– Женщина? – она даже пахла сейчас недоумением.

– Да. Мисси Эллиот.

– Миссис Эллиот?

– Нет, Мисси. Мисси Эллиот. Она самая успешная рэперша в мире.

– Знавала я миссис Эллиот.

– Мисси.

– Но она так не одевалась.

– Боже.

– И она не была цветной.

После такого заявления большой палец Хэла резко оторвался от нижней губы.

– Нет, и она любила подобающие песни. Джона Денвера, и вроде того. Или это её муж любил? Да, верно. Он работал с Биллом на пивоварне. Только он занимался управлением. Но твой дедушка всегда хорошо с ним ладил, смеялся над теми же шутками, что и ты…

Хэл отвернулся от телевизора и его губы расплылись в невольной, сочувственной улыбке. Он погладил меня по голове.

А потом, вспомнив что-то невыразимое, бабушка Маргарет начала плакать.

– Извини, – сказала она наконец. – Я мешаю тебе смотреть передачу.

– Ничего, бабуля. Все хорошо. Я принесу тебе платочки.

И он сходил за платочками, и погладил ее по плечу, когда вернулся. Это был любящий, хоть и неловкий жест.

– Ты славный мальчик, – сказала она, мягко промокая щеку. – Такой славный. Билл всегда так гордился тобой.

отрубить

Именно Адаму труднее всего давалось это новое положение дел. Видите ли, хотя он не мог этого сказать, но ему никогда не хотелось, чтобы бабушка Маргарет приехала к нам жить.

Однажды он предположил, когда дедушка Билл еще был жив, что им будет комфортнее в Доме престарелых. Я не знаю, что такое Дом престарелых, но если это похоже на Собачий приют, то понимаю, почему Кейт возразила. Бабушка Маргарет никогда бы не поместилась в клетку.

Но как бы то ни было, Адам был недоволен с самого начала. Дело было не в том, как она пахла – никто этого будто бы не замечал. И даже не в том, что она постоянно выискивала спонтанные всплески счастья, готовая переплавить их в вину. Было что-то еще. Что-то в ее присутствии в углу комнаты, что так глубоко раздражало Адама. Всякий раз как она выражала свои Спорные Суждения, Адам закатывал глаза и говорил что-то в духе: «Времена изменились», или «Не стоит верить всему, что пишут в газетах», или даже, в крайних случаях: «Маргарет, нельзя говорить такое». Но она могла, и продолжала говорить, хотя ее всегда прерывали на полуслове. В конце концов, она горевала.

– Думаю, мы слишком далеко зашли с этой мультикультурной, как ее…

– Билл считал, что этих магазинных воришек можно остановить, только если отрубить им руки…

– Как говорил Энох Пауэлл^[3]…

– Гейские свадьбы, а что потом…

– Говорю тебе, Адам, эти нелегальные иммигранты…

И неизбежно Спорные Суждения бабушки Маргарет стали предметом разговоров в спальне, уже в первый вечер ее пребывания в доме.

– Прости, Кейт, но твоя мама говорит наиоскорбительнейшие вещи.

– Да, знаю, – ответила она, разбирая одну из полок Адама. – Но мы ее не изменим.

– Но она расистка. Она порой ужасающе узколоба, серьезно.

– Она моя мама, Адам. И она горюет.

– Понимаю, понимаю, но…

– У нее не было среднеклассового воспитания с милыми маленькими либеральными каникулами на юге Франции, как у тебя. Ей тяжело приходилось в юности. И ей тяжело сейчас…

– Очень глупо так говорить. Извини, но это все равно что сказать, что Гитлер ничего не мог поделать, ведь его так воспитали. И к тому же, ты ведь смогла спастись от своего воспитания?

– Спастись? Ты понимаешь, как высокомерно ты сейчас звучишь? Я ни от чего не спаслась, и я не стыжусь своей матери. Если не можешь принять тот факт, что я люблю кого-то, члена собственной семьи, что бы тот ни болтал, боюсь, это твоя дурацкая проблема.

– Отлично, раз ты этого хочешь… – и в этом конкретном случае Адам встал, чтобы спастись. Взяв меня с собой. В парк.

– Идем, малыш. Гулять.

жесткий

Когда мы вышли на улицу, я пытался вразумить Адама. Зачем быть столь жестким с Кейт? Он никогда так себя не вел. Обычно он был спокойным и рассудительным.

Я вилял хвостом, тяжело дышал, смотрел мягко. Похоже, это возымело некий эффект, ведь когда мы подошли к парку, его походка стала легче и он даже начал насвистывать. А затем я вспомнил.

Вчерашняя женщина. Эмили.

Она вновь была там, как Адам, должно быть, и ожидал. Сидела на скамейке и смотрела, как Фальстаф трусит по парку. Вновь я решил, что лучше всего остаться с Адамом и убедиться, что он защищен.

– Еще раз здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте-здравствуйте, красавчик, – откликнулась Эмили и погладила меня по голове.

– Вы босиком.

Она улыбнулась, ее голова склонилась набок.

– Да, я стараюсь не носить обувь. Насколько это возможно. Люблю ощущать землю под ногами, так я чувствую себя в согласии с природой и все такое. Знаете, вибрации. – Она подняла голову и взглянула на Адама. – Наверно, вы думаете, что я чокнутая.

– Нет, вовсе нет. Вовсе нет. Мне бы не помешало сейчас почувствовать себя в согласии хоть с чем-то, если уж начистоту.

Лицо Эмили нахмурилось от преувеличенного сочувствия, хотя ее запах остался прежним.

– О, простите. Бедняжка. Трудный день в офисе?

– В школе, вообще-то. Я учитель.

Преувеличенное сочувствие перешло в преувеличенное удивление.

– Учитель? Ух ты, должно быть это восхитительно!

Адам помолчал, он никогда прежде не получал такого отклика.

– Что ж, бывают хорошие моменты. А вы?

Эмили выглядела смущенной.

– Ваша работа? Вы работаете?

– О, да-да. Простите. Да. Я ароматерапевт.

– Мне очень интересна ароматерапия, – заявил Адам, должно быть, впервые в жизни.

– Неужели? Так много людей, особенно мужчины, все еще, знаете ли, как же это сказать…

– Скептично настроены?

– Да, они скептично настроены по отношению к альтернативным практикам лечения. Но я верю, что обоняние имеет огромное влияние на наше общее благополучие, и это самое недооцененное из всех чувств.

– Да.

– Я пытаюсь связать ароматерапию с другими областями: рефлексологией, кристаллогией, астрологией, нумерологией…

– Нумерологией?

– Да, суть в том, что вся наша жизнь управляется числами, которые являются частью вроде как общего космического плана.

– О, конечно.

– Это связано, понимаете, с вибрациями. Каждая цифра имеет свою космическую вибрацию.

– Как увлекательно.

В этот момент они оба гладили мою голову, их руки порой слегка касались. Предсказание равносильно защите. Я решил, что будет безопасней встать и обнюхать скамейку, но все еще оставался поблизости и слушал, что происходит.

– Да, – сказала Эмили. – Так и есть. И все обычно думают, что это для людей, которые глуповаты и увлечены Нью-Эйджем^[4], не совсем в себе, но по правде это же Древность. Все началось миллионы лет назад, чуть позже динозавров, знаете, жил человек, который изобрел треугольник. Пи-как-его-там…

– Пифагор?

– Простите?

– Человек, который дал начало нумерологии – его звали Пифагор?

Последовала долгая пауза, во время которой я оглянулся проверить, где Фальстаф. Его нигде не было видно, а его запах затерялся среди запахов парка и ног Эмили.

– Не знаю, – сказала Эмили наконец. – Но, как бы то ни было, он первым понял, что можно многое сказать о человеке по его цифрам. Скажем, я родилась 7 июля 1975 года, то есть у меня три «семерки» в личной схеме. А число «семь» обладает разными ясновидческими качествами, и это так мне подходит, ведь я все время думаю о всякой всячине, о которой думают другие люди.

Я ощутил, что Адаму стало неуютно, возможно, он беспокоился, что Эмили сможет понять, что он думал в этот момент, когда смотрел в ее большие таксячьи глаза.

– А вы когда родились? – спросила она.

– О, в 1963, – ответил он. – Год, когда был изобретен половой акт^[5].

– Не поняла?

– Забудьте. Это из стихотворения. Я преподаю английский. Не важно, я родился 3 июня 1963 года.

Челюсть Эмили упала так низко, что на пугающую секунду показалось, будто она проглотит Адама целиком.

Ее рука сжала его предплечье.

– Нет! Вы шутите!

– Нет. Хм, нет. Боюсь, что нет, это мой день рождения. Третьего – шестого – шестьдесят третьего.

– Но это невероятно! Три. Шесть. Шесть. Три. Боже! Вы знаете, я почувствовала это вчера. Просто сидя рядом с вами – от вас шла такая сильная космическая энергия. Такое редко бывает. Ух ты! Боже! Дайте подумать, так, ладно, у вас «три», ага, это значит творчество и независимость. Вам нравятся языки, у вас богатое воображение и вроде как дух свободы. Но есть и «шестерка». Ух ты, это очень странно. Видите ли, «шесть» и «три» – противоположности. «Шесть» означает долг, ответственность, заботу, семью, такие вещи. Ух ты! Внутри вас существует сильное напряжение: между ответственностью и верой в то, что вам кажется правильным, и силой, которая желает быть дикой и следовать инстинктам. Боже, знаете, я это чувствую. У вас такая аура…

Эмили была права. В нем существовал какой-то конфликт, и эта битва отражалась на его лице. Долг, Адам. Помни про свой долг.

нюхни

Так, подумал я. Пора и честь знать. Я должен был что-то сделать. Я должен был предотвратить их сближение. Но как только я решил залаять, меня прервали.

– Так-так, буйнохвост. Так-так.

Я обернулся и увидел, что Фальстаф обнюхивает мой зад.

– Меня зовут Принц.

– Прости, буйнохвост, без обид. – Фальстаф вынул свой нос из моей задницы и подошел ко мне спереди. Он был толще и уродливей, чем я помнил. А еще старше – с белыми усами и бородой. – Тебе понравился вчера мой трюк, верно? Когда я выбрался из ошейника. Это просто. Поворот шеи влево, вот так, медленно сдаешь головой назад и вылезаешь. Все просто. Это хороший трюк. Может однажды пригодиться.

– Очень сомневаюсь.

– Ну конечно, буйнохвост. Конечно, сомневаешься. Ты же лабрадор, верно? Лабрадор, а? Вырывать поводки из рук не твое дело, так? Но ничего. Ничего. Сопротивляйся спрингерам. Но видишь ли, я лишь наполовину спрингер, так-то. Во мне нет верности породе. Ни капли. Или этих верностей так много, что они друг друга отменяют. Все собачье царство в моей крови, буйнохвост, это правда. Во мне где-то есть даже лабрадор. Да, моя пра-пра-прабабушка с маминой стороны была лабрадором, так считается. Не важно, буйнохвост, хватит обо мне, давай пройдемся. – Он махнул в сторону дальней части парка.

Я засомневался. Адам и Эмили все еще разговаривали. Или, точнее, Эмили все еще говорила, пока Адам сидел завороженный, неспособный отвести взгляд от этого фейерверка.

– Сомневаюсь, что мне стоит идти, – сказал я. – Думаю, я подожду здесь.

Фальстаф не принимал отказа:

– Мне нужно тебе кое-что сказать, старина буйнохвост.

– Сказать мне?

– Насчет моей хозяйки, – он указал носом на Эмили. – Но если тебе не интересно…

Он потрусил мимо дубов к компостной куче мусора в задней части парка. Я желал узнать больше об Эмили, и у меня не было иного выбора, кроме как последовать за ним.

– Ты тут нюхал прежде? – спросил он, уткнувшись головой в рыхлую кучу земли и листьев. Странно, что я никогда прежде не нюхал эту кучу, хотя и пробегал мимо компоста тысячу раз.

– Насчет Эмили…

Он поднял голову от кучи, лист свисал с его уха:

– Классная дурь, буйнохвост. Отличная дурь. Нюхни.

Теперь я стоял перед дилеммой. Видите ли, нюхание ради удовольствия никогда не одобрялось среди лабрадоров после учений Гуру Оскара.

Конечно, мы нюхаем постоянно. Но только следы. Мы нюхаем из чувства долга, чтобы добыть информацию. И всегда держим голову над землей. Для нюхания ради удовольствия, напротив, требуется полностью поместить нос или даже всю голову в вонючую кучу, как эта, которую мне предложили. Это самый насыщенный опыт нюхания из всех возможных, и он не имеет иного назначения кроме как словить кайф. Как отдельно отмечено в Пакте, нюхание ради удовольствия давно считалось безответственным и даже опасным. Конечно, некоторые собаки в парке проводят все время с носом у земли, а остальную часть дня пренебрегают долгом перед Семьей, который когда-то чувствовали.

Но тут дело обстояло иначе. Если Адам и Эмили будут видеться каждый вечер, я должен постараться извлечь из Фальстафа как можно больше информации. А для этого нужно подружиться с ним. Иными словами, я должен присоединиться к его занятиям, даже если они идут вразрез с моим лабрадорьим стилем жизни.

Осторожно мой нос зарылся в грязь и листья. Я пытался игнорировать Фальстафа, который хихикал над моей тактикой, и постарался задержать дыхание. Если я не нюхну, ничего плохого не случится. Но я не смог сдерживать дыхание долго.

Когда я вдохнул, дикий и пьянящий коктейль запахов настиг меня. Насыщенный запах земли, лиственного сока, крови червей, беличьего дерьма. Я различал каждый запах, но никогда прежде не ощущал ни один из них с такой силой. Время остановилось или пошло наперекосяк. Все мое тело растворилось в воздухе. Я не чувствовал лап.

Не знаю, как долго я был под действием этого запаха, но пока я его чувствовал, все остальное потеряло смысл. Все мои заботы, опасения и обязанности мгновенно испарились. Адам и Эмили. Кейт. Бабушка Маргарет. Кому какое дело? Что плохого может случиться?

Запахи превратились в круги в моей голове, красные и золотые.

Я парил. Довольный.

Фальстаф сказал что-то, но я не понял. Слова потеряли смысл. Мое сердце трепетало.

Наконец я вынул голову и встряхнул с себя грязь и листья.

– Как тебе, а, буйнохвост?

– Хорошо, – ответил я, бредя. – Хорошие запахи. – Я чихнул, вызвав новое хихиканье Фальстафа.

– Ну и ну, буйнохвост. Ну и ну. Никогда не думал, что в тебе это есть.

Чувства медленно возвращались ко мне:

– Насчет Эмили. Ты сказал… сказал, что тебе есть чем поделиться.

Фальстаф посмотрел прямо на меня. Впервые. Он был совершенно серьезен.

– Ладно, ладно. Я скажу правду. – Он помолчал для пущего эффекта. – Она уводит людей из семьи. И она захочет забрать твоего хозяина, я знаю. Я вижу. Она захочет его себе.

Хотя моя голова еще была затуманена, боль, которую я ощутил, была остра и реальна. Последовательность разрозненных образов Семьи промелькнула в моей голове, и соответствующие запахи вернулись. Адам и Кейт медленно танцуют в прошлое Рождество. Адам и Хэл борются на руках за кухонным столом. Хэл и Шарлотта дерутся за пульт телевизора.

Единственная мысль: «Семью нужно защитить».

– Кого, – спросил я наконец. – Кого она забирает?

Фальстаф вздохнул, очевидно жалея, что сказал мне.

– В последний раз Саймона, моего хозяина. Два года назад у него была жена, они пытались завести ребенка, но появилась Эмили. У него было много денег, буйнохвост, много. Она еще не говорила о нем… Но как бы то ни было, буйнохвост, это не важно, верно? Не важно. Только подумай, может так оказаться, что мы будем жить вместе. Это будет бунт, буйнохвост. Бунт. Брось, расслабься. Нюхни еще.

Волна тошноты поднялась во мне, и я уставился на кучу пустым взглядом. Я знал довольно.

– Мне пора. Извини, это мой долг.

Фальстаф вновь вздохнул, на этот раз разочарованно. Он неверно оценил мою реакцию.

– Долг-шмолг, брось, буйнохвост. Мне не стоило тебе говорить. Ты ничего не сможешь сделать. Чему быть, того не миновать. Не будь таким, ну, таким лабрадором, а? Брось. Расслабься.

– Извини.

Когда я трусил назад к скамейке, мой мозг был готов взорваться. В голове царил хаос. Я видел Эмили и Адама на скамейке, еще ближе друг к другу, чем прежде, и рыгнул. Меня вот-вот могло вырвать. О чем они говорят? Неужели Адам был готов рискнуть Семьей? Чем это все закончится?

В этом спутанном состоянии было лишь одно, в чем я мог быть уверен. «Долг превыше всего, – думал я про себя. – Да».

Долг превыше всего.

лицо

Есть что-то в человеческом лице. Что-то смешное, да, но еще и печальное, беззащитное, даже когда оно улыбается. Я заметил это, когда лежал между Адамом и Кейт, глядя, как они читают перед сном книги. Не знаю, они казались такими безволосыми и уязвимыми, я хотел лизать их, вылизать до блеска, защитить от опасности.

– Принц, нет. Прекрати.

– О, Принц, прошу, перестань. Мы пытаемся читать.

Простите, не устоял. Когда я вновь улегся, они вернулись в свои отдельные мирки. Временами они вздыхали и тихонько смеялись про себя. Адам даже кивнул разок головой, будто автор был в одной комнате с нами, сидел на краешке постели, ожидая одобрения того, что он написал.

– Очень хорошо, – заверил Адам встревоженного невидимого автора. – Очень хорошо.

Именно тогда, хотя они выглядели ранимыми, они также казались счастливыми. В собственных мирках, но вместе. Разделяли тихое животное умиротворение людей, которые поистине любят друг друга. Дети спали, дом был тих. Но предчувствия не покидали меня. Лежа между этими двумя любящими существами, чувствуя их тепло, вдыхая их запах, я все еще не мог поверить, что все будет хорошо.

Впервые за все время я хотел, чтобы мгновение замерло. Чтобы оно осталось, как послушный пес, вроде меня, и двигалось, только если ему прикажут. Возможно, в комнате не было страсти – она выцвела годы назад вместе с ковром – но было что-то иное. Что-то столь же – нет, более – важное. Можно было ощутить это, просто войдя в комнату, просто увидев их сидящими вместе, бок о бок, наполовину закутанными в пуховое одеяло. Любовь. Вот что вы чувствовали. Исходящую от каждого уголка комнаты, содержащуюся в каждом предмете. Это звучало сентиментально, но это была правда. И как бы то ни было, я лабрадор.

Я исключительно сентиментален.

Но как подтвердит любой старый пес, ничто не стоит на месте. Ничто не вечно. Щенячья любовь вырастает в собачью любовь, которая затем становится старой собачьей любовью. Она ковыляет годами, но в итоге эту любовь усыпляют. Так что я не мог не думать, что этот момент уже является моим воспоминанием, причем ностальгическим.

Любви, понял я, будет недостаточно.

палка

– Ты прав, Принц. Ситуация очень серьезная. – Генри был, конечно, единственным псом, к которому я мог обратиться. Другом, наставником, лабрадором – он был единственным, кто мог полностью понять, что я чувствую. Он также был, как я надеялся, единственным, кто мог предложить решение.

– Так что мне делать?

Мы лежали бок о бок в траве, на виду у Адама и Мика. Они беседовали на скамейке – на той, что стала свидетельницей вчерашнего чудовищного пленения. Потому что так я это рассматривал. Как пленение. Адам попал в ловушку, из которой не мог выбраться в одиночку.

Я начал жевать край палки, тревожно ожидая решения Генри.

– Тебе нужно больше информации, больше правдивой информации, прежде чем предпринять какое-то действие, – заключил он. – Когда ты снова увидишь их вместе?

– Он сегодня идет к ней домой на сеанс ароматерапии. Она говорит, его аура в состоянии напряженного внутреннего конфликта, и она может его излечить. Он берет меня с собой, чтобы Кейт ничего не заподозрила. – Боюсь, это все была правда. Приманка в виде посещения дома, который завораживал его на протяжении нескольких месяцев, вместе с возможностью узнать Эмили лучше, очевидно была чрезмерной для Адама.

– Хорошо, – сказал Генри, к моему удивлению. – Ты должен пойти. Как бы ни было трудно, ты должен идти и наблюдать, Принц. Твой дар зависит от твоих ощущений. Ты должен вынюхать любую возможную беду. Твои глаза, уши, а главное, нос – вот твое оружие. Если ситуация ускользает из лап, ты должен, конечно, действовать решительно. Но ни в коем случае не рискуй тайной своей миссии. Помни, как бы это ни выглядело, все под твоим контролем. Лабрадоры обладают особым даром. Ты ведь знаешь об этом, Принц?

Я почувствовал себя увереннее. Благодаря его словам и улыбке на мудрой золотистой морде.

– Да, Генри. Знаю.

– Скажи, этот Фальстаф, какой он? Как думаешь, он надежный источник информации? Он кажется тебе ответственным парнем?

Я вспомнил Фальстафа при нашей первой встрече, когда он вырвался с поводка. И затем во второй вечер, когда он погрузил голову в вонючую кучу.

– Слишком рано делать выводы, – сказал я.

– Он ведь не спрингер?

– Нет, – солгал я. – Конечно, нет. Он помесь, но я не знаю кого с кем.

– Ладно, просто помни, что нелабрадоры часто не разделяют чувство долга, которое мы испытываем к нашим хозяевам. Вообще, они часто вовсю забавляются, стараясь сбить лабрадоров с пути. Будь осторожен, только и всего.

Звучит странно, когда я вспоминаю это теперь, но я никогда не сомневался в суждениях Генри. Ни на мгновение. Его мудрость была безбрежной, как и всегда. С самого первого раза, когда я пришел в парк, он уже был там, и, должно быть, увидел во мне новобранца. Мне казалось, что он был там с начала времен. Но в действительности он только закончил полицейскую службу и очевидно желал взяться за новую задачу. Он следовал Пакту неукоснительно и знал его лучше любого другого лабрадора. И, слушая его мудрые слова, усваивая его уроки, я мог сохранять и защищать Хантеров от любых угроз.

До сих пор. Теперь начиналось настоящее испытание.

Но Генри поможет мне, я был уверен.

письмо

Остаток дня я провел, мысленно готовясь. Мерил шагами кухонный пол, повторяя наизусть Пакт лабрадоров.

Долг превыше всего…

Предсказание равносильно защите…

Я прокручивал худшие сценарии. Что бы я сделал? Как бы их остановил? Помог бы мне Фальстаф?

Кейт пришла домой первая. Бедная Кейт. Я смотрел, как она совершала свои привычные ритуалы. Сняла пальто, включила радио, вынула посуду из посудомоечной машины, прибралась. Она казалась такой ранимой, совершенно не подозревающей о внешней угрозе, которая могла повлиять на будущее ее Семьи.

Кейт подобрала письмо, лежащее на полу кухни. Хэл прочитал его вслух утром, перед школой: университет делал ему предложение. Она села и перечитала его, гордая улыбка расплылась на ее лице.

Бабушка Маргарет была следующей. Она вернулась с пятничной автобусной экскурсии. Отлично провела день.

– Вот, Кэтрин, я поговорила с той женщиной в автобусе. Милая дама, никакого жеманства, она тоже потеряла мужа…

Пока бабушка Маргарет говорила, Кейт продолжала привычные дела. Она приготовила мне поесть – холодное мясо с печеньем, но я был не голоден. Я слишком нервничал из-за того, что предстояло сегодня вечером. Она подняла миску и порезала мясо мельче, но я все равно не мог есть.

– Ты здоров, Принц? – спросила она, озабоченно надув губки.

Я помахал хвостом и попыхтел утвердительно. Меньше всего я хотел, чтобы Кейт что-то заподозрила. Помни о Пакте, Принц. Помни о Пакте. Она присела на корточки и мягко поцеловала меня в щеку. Я лизнул ее в лицо в ответ.

– Принц, – хихикнула она. – Прекрати. – Но я знал, что ей это правда нравится.

Хэл и Шарлотта вернулись вместе. С того дня, как в новостях сообщили, что пропала девочка, зашедшая в магазинчик за углом, Кейт настаивала, чтобы Хэл сопровождал сестру в школу и из школы. Шарлотта, конечно, была этому не рада. Или, скорее, притворялась, что не рада.

– Мне так стыдно ходить с ним, – ворчала она, теребя кольцо в носу. – Он такой странный, читает на ходу наизусть Шекспира.

– У него экзамены, Шарлотта, ему нужно запомнить цитаты. Постарайся понять.

– Да, знаю, но больше никто не ходит по улицам, разговаривая так, будто сейчас шестнадцатый век, – она бросила тяжелый взгляд на брата, который принялся делать себе тройной бутерброд с арахисовым маслом и «Мармайтом», как всегда по вечерам.

– Я пытался объяснить ей, – объявил Хэл маме, хотя предназначались слова для сестры. – Я сказал: это всего лишь фаза, это совершенно нормально, ты перерастешь это. Ты должна пережить эти чувства неловкости и стыда. Это все из-за гормонов, потому что твое тело так быстро меняется. Я был само понимание.

– Хэл, – прикрикнула Кейт.

– Он такой мудак.

– Шар-лотта.

– Видишь, совершенно естественный ответ девушки ее возраста, которая постоянно живет в тени старшего, более мудрого, симпатичного, и, признаем это, более искушенного брата.

– Мудак! – Крикнув это, Шарлотта взлетела по ступенькам и хлопнула дверью спальни. Хэл выбросил вперед руку, словно Шарлотта только что доказала его точку зрения, а затем вновь заговорил по-шекспировски, покусывая свой сэндвич.

Хотя беспристрастный наблюдатель-человек мог быть слегка огорчен Семейными дрязгами, как лабрадор я понимал, что в действительности происходило. Я чуял любовь.

– «Пусть мы в тревоге, от забот больны, – сказал Хэл самому себе, – но все ж дадим затравленному миру передохнуть»^[6]. Акт первый, Сцена, э… первая, Король.

Когда приехал Адам, в доме было предельно шумно. Хэл повторял цитаты. Кейт слушала радио, пока вытирала со стола в кухне. Шарлотта включила «Бешеных псов войны». А бабушка Маргарет все еще была занята тем, что пересказывала вымышленной аудитории свой день.

– Боже, – сказал он, бросив ключи на комод в холле. – Мыслей своих не расслышать.

Он переместился в кухню, отодвинул стул и упал на него. Я подошел к Адаму, и он тут же меня поприветствовал. Он играючи схватил меня за верхнюю челюсть и начал трепать.

– Кто хороший мальчик? Кто хороший мальчик? Кто хороший мальчик? – Спрашивал он меня. А затем обратился к Кейт. – Я обещал занести прошлогодние контрольные Полу Мортимеру, тому новому учителю, о котором рассказывал. Он живет на Фрайари-роуд, так что я загляну к нему попозже, во время прогулки с Принцем. Хорошо?

Я дернулся. Он перестал меня трепать. Я поверить не мог: он даже придумал оправдание, на случай если задержится у Эмили.

Я чуял тревогу, и неспроста. Кухня на краткий момент будто бы сжалась вокруг нас.

– Да, ладно, – ответила Кейт, даже без тени сомнения. Она была слишком увлечена болтовней диктора по радио.

Хэл сделал себе еще один бутерброд с арахисовым маслом и «Мармайтом», и уже собирался идти наверх, чтобы повторять дальше. – «И я скорей сто тысяч раз умру, чем свой обет хоть на волос нарушу»^[7], – заявил он, прожевав. – Акт… Акт третий, Сцена вторая, Принц.

чик

Я не всегда отличался глубоким чувством долга. В юности мне тяжело давалось контролировать свои инстинкты. Мной владели мои чресла – больше, чем принципы. Я все время западал на старших женщин – и падал с них. Высокие. Длинные ноги. Тот мирской запах. Я не мог с собой совладать.

Но я влюблялся не только в других собак, но и в мебель тоже. Когда я прибыл в дом Хантеров, я влюбился в нее, всерьез. Особенно в подушки.

– Лабрадоры должны вести себя так? – гости дома спрашивали с явным презрением, когда проходили в гостиную. Я продолжал. Несмотря на растерянные взгляды и шутки про световой меч, я продолжал.

Но это поведение, как они решили, было неестественным.

Яйца.

Вот чем это было вызвано.

Уберите яйца, и проблема уйдет.

Чик-чик. Все.

Меня записали на прием к Милому Мистеру Ветеринару. Мне сказали, это для моего же блага. Так заявил Адам и оставил меня в операционной.

– Для твоего же блага, Принц-малыш, вот увидишь. Ты проснешься другим человеком.

Словами не описать моего бешенства. Насколько я понимал, это был Конец. Всей моей жизни, или хотя бы моей жажде жизни. А также, я был уверен, это был конец любви. Адам лишил меня шанса на будущее счастье. Он принудил меня к последнему компромиссу. Но ярость утихла вместе с похотью, и я очнулся в новом мире нейтральности.

Я больше не отвлекался.

Благодаря жертве все вдруг стало ясно.

скользко

– Так, теперь снимите все.

Эмили потирала руки, покрывая пальцы самой странной пахучей субстанцией, что я нюхал.

– Все? – Спросил Адам в панике.

Она рассмеялась с деланной веселостью.

– Нет, не все. Можете оставить трусы… если хотите. – Она вновь рассмеялась, еще громче.

– Буйнохвост, это очень скучно, приятель. Идем, я покажу тебе дом. Можем тут выкинуть уйму диких фокусов.

Хотя меня прельщало предложение Фальстафа – узнать побольше об огромном новом доме Эмили и его тайнах, я понимал, что должен остаться. Следить за всеми подробностями этой довольно странной сцены, разворачивающейся перед нашими носами.

– Стоп, – скомандовала Эмили. – Музыку.

Голова Адама повернулась, чтобы проследить за ней.

– Океания: музыка для глубоководного состояния ума, – объявила она, и у Фальстафа вырвался зловещий скулеж узнавания.

– Ладно, буйнохвост, ты старый лабрадор. Как пожелаешь, приятель. Как пожелаешь. – Я смотрел, как он уходит в другую комнату, неодобрительно качая головой.

Так. Наблюдай, Принц, наблюдай.

Адам уже лежал на массажном столе в одних лишь боксерах. В новейших. Лечение началось. Эмили, закатав рукава розового кардигана, принялась втирать неестественно пахнущие масла в кожу, и спина его пошла волнами.

Воздух между тем тяжелел. Не как возле вонючей кучи, но он стал настолько густым, что наполнил комнату и заставил все предметы в ней пульсировать. Стереомагнитофон, телевизор на стене и другие непонятные вещи, которые притаились в каждом углу.

Соответственно, я не мог унюхать потенциальный запах беды. И в придачу к обонянию мой дар наблюдательности был вынужден сражаться со сбивающей с толку предсмертной песней китов.

– Что за масла вы используете? – спросил Адам.

– Я использую смесь. Лаванда и пачули. Чтобы справиться с конфликтом в вашей ауре. Лаванда успокаивает, она очень хороша при стрессе, а пачули помогает окрепнуть… укрепить ваш, сами понимаете, дух.

– О, конечно.

Она втерла еще масла ему в спину, долгими нисходящими движениями.

– Знаете, Адам, у вас очень, очень хорошее тело. Вы занимаетесь спортом?

То ли он был сбит с толку вопросом, то ли выведен из строя запахом, но Адам некоторое время молчал, прежде чем ответить.

– Хм, нет. Нет… вообще-то. Но иногда я бегаю трусцой. Вы ходите в тренажерный зал?

– Да. Тут есть зал наверху.

– Наверху. Боже. Этот дом огромен. Должно быть, вы тут теряетесь, живя одна.

Эмили помолчала, ее рот скривился, и она произнесла:

– Я живу не одна.

Адам вскинул голову. На мгновение казалось, что он свалится со стола – как у Милого Мистера Ветеринара – но Эмили терла ему спину и удерживала его.

– Но я думал…

– Вы думали, что я живу одна? О, нет. Я бы не смогла. Нет-нет-нет. О, я бы рехнулась. Съехала бы с катушек. Нет. И я бы не стала жить здесь. Разве что я бы была самым богатым ароматерапевтом во всем мире!

– Хм, боже, конечно. Конечно. Так, э, с кем вы живете?

– Его зовут Саймон.

– Но кто он? Вы женаты? – Адам сделал еще одну попытку покинуть стол, но его снова вернули.

Возможно, мне стоило помочь ему.

– Да. Но это ведь ничего?

– Но… где… где он?

– Мы ведь не делаем ничего дурного? Всех своих клиентов я прошу снять одежду. Это необходимая часть лечения, особенно в таком тяжелом случае, как ваш.

– Но Эмили, я не хочу быть подозрительным или прозвучать неблагодарным, но уже девять часов вечера. Я полуголый незнакомец, лежу на столе в центре вашей гостиной, вымазанный маслом. Это ведь будет не слишком хорошо выглядеть, если он вернется домой и увидит нас так?

Эмили рассмеялась.

– Вы забавный мужчина. Очень, очень забавный.

Ее руки теперь касались его ног, скользили к трусам.

– Неужели?.. Слушайте, а где он, Саймон, сейчас?

– В Осло. – Она сказала это очень странно, будто ответ был одновременно вопросом. Она еще смеялась. – На конференции по рекламе или вроде того.

– Он работает в рекламе?

– Нет вообще-то. Ну, знаете, не думаю. Он бизнес-консультант, он постоянно в разъездах. Так что мне становится скучно. Когда я здесь одна-одинешенька…

– Так, да. Слушайте, я уверен, что так и есть, но знаете, что? Моя, хм, аура чувствует себя гораздо… гораздо лучше, правда, и я должен вернуться, потому что Кейт, моя жена, будет волноваться.

Когда он сказал это, мое сердце воспарило в блаженной гордости. Я хорошо обучил своего хозяина. Долг превыше всего. И вся эта ароматерапия была мелкой кочкой, и все. И как бы то ни было, ничего плохого ведь не случилось?

Я встал и замахал хвостом.

Мы будем в безопасности. Мы пойдем домой.

Но мое счастье было недолгим.

– Ну и ну, буйнохвост. Ну и ну. – Фальстаф вернулся, пыхтя еще нахальнее, чем обычно.

– В чем дело?

– Мой хозяин, – сказал он, обнюхивая меня снизу, – вернулся домой.

дьявол

Нет.

Это не могло быть правдой.

Но затем я и сам услышал. Машина зашуршала по гравию. Я залаял.

– Принц, – сказал Адам, – тише.

Но я продолжал: гав, гав, гав – в тщетной надежде, что он сможет перевести мое предостережение.

Машина затихла.

Шаги.

Скрип, скрип.

Еще один звук. Металл. Ключи.

Я прекратил лаять.

– О, ух ты, – сказала Эмили. – Должно быть, выбрал рейс пораньше!

В ее голосе не было тревоги. Разве что улыбка во весь рот и аплодисменты были ее привычным ответом на кризисную ситуацию.

Адам сел на столе с такой скоростью, что я решил, он вот-вот свалится. Я был прав. Он упал.

– Ах, – сказал он, приземлившись на локоть. – Где мои штаны?

Его штаны!

Они были прямо у меня под носом, я взял их за ширинку и помчался через комнату, не задумываясь, что подвергаю опасности тайну своей миссии.

Слишком поздно.

– Хе-хе, буйнохвост. Будет любопытно. И у нас места в первом ряду.

Я взглянул наверх, все еще держа в зубах штаны Адама, и увидел…

Что же я увидел?

Я увидел его, Саймона. Что же меня поразило?

Его рост. Да, его рост. Он был самым высоким человеческим существом, какое я когда-либо видел. Его голова, загорелая и уверенная, казалась слишком далекой от всех нас, так что поначалу я задался вопросом, будет ли она иметь к нам хоть какое-то отношение, когда заговорит.

А затем был запах, и конечно, это был не его запах. Фальстаф сказал, что он принадлежал японцу по имени Иссей Мияке. Смешавшись с тяжелыми, пульсирующими запахами ароматерапии, он казался почти ядовитым, обжигал мои ноздри.

Дальше, одежда. На нем был костюм, но не из тех, что любил носить Адам. На нем не было складок. Или дырок. И, поразительно, собачьей шерсти.

Казалось, он просто стоял там вечно, обнюхивая сцену. А затем его взгляд поймал Адама, который неловко сидел на собачьем уровне.

Я бросил брюки и повернулся к Фальстафу.

– Что происходит?

– Понятия не имею, буйнохвост, – пыхтел он, наслаждаясь каждой секундой. – Понятия не имею.

Я вновь взглянул вверх, чтобы посмотреть, что происходит на невероятно далеком лице Саймона. Не знаю, что я ожидал увидеть. Злость? Шок? Горечь?

Но нет.

Что-то еще происходило с его чертами. Что-то еще более пугающее.

Узнавание.

– Адам чертов Хантер. Мужик, дьявол, как ты?

Я вспомнил, что Генри говорил мне утром. Лабрадор всегда контролирует ситуацию. Но сейчас, с трудом лишь удерживаясь на этом гладком, сверкающем полу, я этого не чувствовал. Предсказание равносильно защите. Но что я мог предсказать? Даже мое обоняние, обычно самое надежное орудие лабрадора, было бесполезно. Меня одолели ароматические масла и Иссей Мияке, я не мог ничего различать, кроме них.

Фальстаф тоже был не помощник. Он спрингер, или наполовину спрингер, и всегда будет трудно понять, кому он служит, если служит вовсе.

Адам выглядел совершенно растерянным и продолжал молчать.

– Ух ты! Вы знаете друг друга? – спросила Эмили, ее глаза стали размером с фрисби.

– Знаем друг друга? Да мы почти братья.

И тогда Адам как-то выжал из себя:

– Саймон. Боже. Это ты. – В этот момент что-то случилось между ними. Что-то невыразимое. Я застрял посередине, так что почувствовал. Странная, враждебная энергия.

– Меня тут… лечили ароматерапией.

– Я уж вижу. Понравилось?

– Да, да. Очень расслабляет.

Эмили вытянула голову к мужу.

– Вы двое, что, в школу вместе ходили?

Саймон помолчал, прежде чем ответить, он все еще смотрел на Адама, пока говорил:

– Это было в другой жизни.

– Ух ты, правда? – Глаза Эмили выросли во все лицо.

Саймон на мгновение переключился на жену.

– Это была метафора.

– О, да, прости.

Саймон зловеще рассмеялся. Адам тоже рассмеялся – полагаю, от страха. Он хотел уйти, но, возможно, понял, что это будет выглядеть еще более подозрительно.

Саймон продолжил объяснять:

– Та же школа, тот же класс, даже стрижки у нас были одинаковые. И одинаковый вкус на девушек, если я правильно помню.

Адам все еще смеялся, пока искал одежду.

– Да-да, – сказал он. – Одинаковые стрижки.

– А потом наши пути разошлись, – продолжил Саймон, следя, как Адам отчаянно пытается попасть в брючину, – после школы Адам продолжил образование, а я продал душу. Но за хорошие деньги, ха! Так что, Адам, в последний раз, когда я тебя видел, ты работал в Роузвуде? Еще там?

– Хм, да. Да, я там, – сказал он, застегнув ширинку.

– Это должно быть чертовски странно, ходить по тем же старым коридорам. Сильно все изменилось?

Адам теперь застегивал рубашку.

– Дети – да. Те, что приходят. Много проблем. Наркотики. Машины. Секс.

Саймон рассмеялся.

– Звучит обалденно. Лучше, чем приходить домой и смотреть «Синего Питера», – он повернулся ко мне и сказал:

– Без обид, – но я не понял, к чему он.

Когда Адам полностью оделся, уверенность частично вернулась к нему.

– Что ж, теперь это плохой район. В основном одинокие родители, высокая безработица, понимаешь.

Эмили выглядела смущенной.

– Так когда вы в последний раз виделись? – спросила она.

– О боже, так когда это было? – Адам взглянул на Саймона.

– Тринадцать лет назад, – ответил Саймон, не раздумывая. – Перед тем как я переехал в Лондон.

– Плохо ведь это. Что мы не общаемся. Ты ведь был нашим шафером.

У Эмили вновь отвисла челюсть.

– Шафером. Если ты был его шафером, что же ты мне о нем не рассказывал?

Я собирался задать Фальстафу тот же вопрос, но обнаружил, что он трется животом о подушку, пытаясь получить сексуальное удовольствие.

– Мы были любовниками, – объявил Саймон с непроницаемым лицом.

Эмили напряглась.

– Любовниками?

Саймон одними губами показал:

– Шутка.

– О, да, прости, – ответила Эмили.

Я вспомнил, что однажды говорил Генри.

– Юмор – защитный механизм для людей, и обычно он значит, что они хотят что-то скрыть.

Я как раз стал гадать, что скрывает Саймон, когда он присел и спросил:

– Как Кейт?

удар

Когда мы пришли домой, дверь была уже открыта, и Кейт встречала нас с измученным видом. Сначала она ничего не сказала, только умчалась в дом. Хэл повторял стихи в своей комнате, а Шарлотта уже была в постели.

– Где вы были? Я чуть с ума не сошла.

Адам избегал смотреть ей в глаза и повесил поводок на крюк с большей осторожностью, чем обычно.

– Я же говорил. Мне нужно было…

– Это должно было занять всего пять минут, Адам. Что с тобой происходит?

– Прошу, Кэт. Не сейчас. У меня нет сил спорить. Я разбит, правда.

– Ты разбит? А я, думаешь, как себя чувствую? Я успокаивала Хэла, он весь на нервах после сегодняшнего экзамена, потом они весь вечер ссорились с Шарлоттой, мама всю душу выплакала, и я чуть не заявила о пропаже мужа, после того как он устроил самую долгую прогулку в истории. И дом, дом в таком… беспорядке.

– Мне… жаль.

Я дипломатично вилял хвостом, чтобы сгладить ситуацию. На секунду показалось, что я преуспел. Лицо Кейт смягчилось, Адам кусал верхнюю губу, прося прощения. Но затем случилось это:

– Что это за запах? – Она наклонилась вперед, поводя носом.

– Не знаю, я ничего не чувствую, – Адам отклонился.

– От тебя пахнет. Лавандой или вроде того.

– Возможно, новый гель для душа.

– Нет-нет. Не он. Что-то еще.

– Извини, дорогая, я ничего не чую, возможно, у тебя с носом что-то не так. Может, тебя вот-вот хватит удар.

Кейт нахмурилась, сложила руки и взглянула Адаму прямо в лицо.

– Что происходит, Адам?

Я должен был что-то сделать. Я знал это. Конечно, знал. Я еще не понял, что случилось там с Эмили, Саймоном и Фальстафом в новом доме, но я чувствовал, что за этот вечер гармония Семьи оказалась под угрозой.

Когда жена начинает подозревать собственного мужа, есть большой риск, что все покатится в тартарары. Генри учил меня этому на одном из первых уроков.

Я решил переключить внимание Кейт, прыгнув и положив передние лапы ей на живот. Это было плохое решение. Меня сопроводили за ошейник в прачечную и закрыли там, а Адам остался в кухне отбиваться самостоятельно.

Я мог бы лаять, конечно, но от этого стало бы только хуже. Лучшее, что я мог сделать, это прижаться ухом к двери и не пропускать ни слова. Лапсанг, громко урча в своей корзинке, устало посмотрела на меня одним глазом.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Пытаюсь слушать. Это важно, пожалуйста, потише.

– Принц, дорогой. Я тебе говорила, не привязывайся слишком.

– Слушай, Лапсанг, мне жаль, но ты не понимаешь.

– Мне жаль твою породу, искренне жаль, – и с этими словами она закрыла глаз и вновь погрузилась в сон.

Адам сказал что-то. Что он сказал? Черт бы побрал эту глупую, эгоистичную кошку. Я услышал половину ответа Кейт.

– …недавно, и все. Тебе так не кажется?

– Ладно, ладно. Я скажу. Я был в парке и наткнулся на кое-кого. На того, кто переехал в большой новый дом, о котором я все время говорил. Не важно, она…

– Она?

– Да… Эмили, так ее, кажется, звали. Не важно, знаешь, кто ее муж? Угадай, кто сюда вернулся?

– Так ты все это время болтал с какой-то замужней женщиной в парке? Но это не объясняет, почему ты так пахнешь.

– Угадай.

– Так, я не собираюсь стоять здесь всю ночь и играть в твою…

– Саймон Хотспэр.

– Саймон…

Возникла пауза. Нет, это была больше чем пауза. Это был перерыв между беседами. Тянулись годы, и я не слышал ничего кроме пневматического урчания Лапсанг. Когда Кейт наконец заговорила, ее голос был совершенно иным. Она больше не злилась. Ее голос звучал изумленным, и каждое слово целую вечность вылетало из ее рта.

– Саймон. Хотспэр. Вернулся. Сюда?

– Да, и он еще более шикарен и самодоволен, чем прежде. Все хорошо?

– Нормально. Безусловно. Нормально. Просто у меня голова болит, только что начала. Что… что он тут делает?

– Работает на фрилансе. Он управленческий консультант, ездит всюду. Наконец-то продал душу.

– Он… хм, он женат?

– Да. На Эмили. Слегка эксцентричная, вполовину моложе его. Она ароматерапевт. Дала мне образец. – Правда, Адам, молодец. – И знаешь что, их дом не так уж плох внутри. Слегка стерильный и слишком много мужских игрушек, на мой вкус, но его жена добавила некоторой мягкости.

– Вот как, да. Понимаю.

– Как бы то ни было, они придут к нам на барбекю.

Барбекю, которое Хантеры каждый год устраивали на своей лужайке, ожидалось всего через два дня – в воскресенье.

Запахи паники просочились сквозь дверь.

– Да, он сказал, что будет рад пообщаться. Он и тебя хочет видеть. Передавал свою любовь.

Снова пауза:

– О. Верно. Но…

– Да, я знаю, знаю, что ты скажешь. И ты права. Он ужасно обошелся с Сарой. И с тех пор исчез, хотя он крестный Хэла. И да, я не забыл свой мальчишник. Но он не нарочно. Ты всегда ему нравилась, ты же знаешь. Просто он был из тех парней, верно? Не хотел видеть, как кто-то из его друзей женится. Но у него ничего не вышло, ведь он не мог отговорить меня от свадьбы. Как бы то ни было, похоже, он уже не против брака. Эмили его третья.

– Третья?

– Да. У него был кто-то в Лондоне. Она была адвокатом или вроде того… но теперь он считает, что все по-настоящему. Честно, ты должна увидеть их вместе. Они просто как день и ночь. Мистер Ловкач и миссис Глупышка Хиппи…

Он продолжал болтать, и хотя Кейт все еще звучала растерянно, меня переполняло чувство облегчения. Все было раскрыто. Ладно, не все, но тоже неплохо. Знаю, это звучит глупо, но в тот момент я так и думал. Семья могла безопасно спать в своих постельках.

Я прошел к своей корзинке, улыбаясь.

– Ты чего такой счастливый? – Лапсанг взглянула на меня теперь обоими глазами.

– Все идет хорошо, вот и все.

Она посмотрела на меня, как мне показалось, с искоркой сочувствия.

– Просто будь осторожен.

Я вздохнул:

– Послушай, Лапсанг, я ценю твою заботу. Правда. Но дело в том, и я не хочу тебя обижать, что ты кошка. Кошки никогда не понимали смысл верности или долга, верно?

– Нет, дорогой, но мы понимаем боль. Мы понимаем Семьи. Понимаем, что если оставаться рядом слишком долго, это будет только себе во вред. – И сказав это, она встала, зевнула и царственно прошлась по стиральной машине, задрав хвост. А затем спрыгнула на пол, легко приземлившись на лапы.

– Доброй ночи, Принц, – сказала она, прежде чем открыть кошачью дверцу. – Будь осторожен.

Я смотрел, как ее коричневый хвост потерся о верх дверцы и исчез из вида.

– Доброй ночи, Лапсанг.

рулетка

Утром Хэл стоял в своей спальне, спустив штаны до щиколоток, и пытался померить длину пениса ярко-синей рулеткой.

– Нет, не может быть. – Он повернулся посмотреть на свой профиль в зеркале шкафа и чуть не кастрировал себя, отпустив рулетку. Разочарованный вздох. Он посмотрел на свою стену с грудями и потер еще.

– Давай же, давай, – но бесполезно.

Он тянул, дергал и теребил, но ничего не происходило.

Он переместился на кровать, все еще со штанами и трусами у щиколоток. Добравшись до постели, он резко упал и скорбно оглядел поникший пенис. А затем груду учебников на столе.

Бедняга Хэл, бедный-бедный Хэл.

Я встал и повилял хвостом в попытке его подбодрить. Заметного эффекта это не имело. Я склонил голову на бок. Улыбка появилась на его лице, но затем он осознал, что она не к месту, и стер ее. Глядя вниз, Хэл испустил еще один вздох. И тот уже длился дольше, так что губы его хлопали. Вообще-то вздох длился так долго, что я подумал, что дело не в размере пениса.

Возможно.

Может, и нет.

Я беспокоился о нем, правда. Я взглянул ему в глаза и увидел беду. Он был слишком хрупким, совсем еще щенком.

– Чего уставился? – спросил он с напускной жесткостью.

Я сказал ему, по-своему, что смотрю в его будущее, и оно может стать ему подконтрольным, и он может все сделать правильно. Как всегда, он отказался слушать.

– Принц, – сказал он, – Принц-малыш.

Затем он оперся спиной о стену, сунул лицо за жалюзи и выглянул в окно. Начинался дождь.

брак

Позже в дверь позвонили.

Адам был на встрече с директором. Хэл, Шарлотта и бабушка Маргарет сидели наверху, каждый в своем мирке. А Кейт в этот миг стояла на четвереньках, пытаясь собрать клочья лабрадорьей шерсти с ковра.

– Ты очень неряшливый пес, – сообщила она мне с притворной строгостью. – Серьезно.

Она с усилием и кряхтением выпрямилась и пошла открывать дверь. Это заняло какое-то время, поскольку Хэл на прошлых выходных отвинтил ручку, и никто ее так толком и не приделал. Дом, как кричал постоянно Адам, разваливался на куски.

Когда дверь открылась, первое, что я услышал – Кейт судорожно вбирала в себя воздух.

Второе, что я услышал, было:

– Э-гей, буйнохвост. Каков дворец запахов! – это был Фальстаф, и он погрузил нос в сладко пахнущий куст, растущий в саду перед домом.

Я посмотрел вверх и налево и увидел улыбающееся лицо Саймона, заслонявшее солнце.

– Давненько не виделись, Кейт, – сказал он, выставляя перед собой букет цветов.

– О боже. Саймон. – Прежде чем взять цветы, Кейт пришлось освободить руки от собачьей шерсти и дверной ручки – и то, и другое она положила на комод.

– Что происходит? – спросил я Фальстафа.

Он взглянул вверх, задрал лапу и бесцельно отлил на садовую тропинку.

– Я, буйнохвост, знаю не больше твоего.

Взгляд Саймона неторопливо изучал то, что находилось перед ним.

– Ты и впрямь красавица, Кейт. Такая же красивая, какой я тебя помню.

– Я, хм, слышала, ты недавно переехал в дом возле парка, – сказала она, проигнорировав комплимент.

– Да. Признаю поражение – Лондон меня убивал. Но забавно, не правда ли? Как жизнь ходит кругами, даже когда думаешь, будто идешь по прямой. – Он наклонился ко мне, грубо потрепав по голове. – Мы ведь все таковы, гоняемся за своими хвостами?

– Ты? Признаешь поражение?

– Да уж, поверить трудно, а?

– И я слышала, ты женился, – сказала она, ее попытка выглядеть равнодушной не удалась из-за надломленного голоса.

– О, Эмили. Адам тебе о ней рассказал? – спросил он удивленно.

– Да. Конечно.

– Что ж, да. Женат, но лишь в самом свободном смысле слова.

– Не знала, что такое бывает.

– Извини. Что?

– Свободный смысл. Для брака.

Саймон с мудрым видом улыбнулся:

– О, Кейт, уверен, ты знаешь.

Я посмотрел мимо его ног на Фальстафа, который теперь рыл землю в поисках сильных запахов. Саймон потянул его за поводок и прижал к ноге.

– Да уж, буйнохвост. Нынче ничего просто так не проходит, верно?

Но я не собирался вовлекаться в совершенно бессмысленные разговоры. Не сегодня. Я был слишком занят хозяевами. Пытался вынюхать подсказки. Что-то понять. Я не знал, что и думать. Воздух был сложным. Слишком много запахов. Слишком много противоречивой информации.

– Ты что-то хотел? – спросила Кейт.

– О, Кейт, озорница, не искушай меня. – Его подмигивание осталось без ответа. – Что ж, ладно, нет. Только увидеть тебя, поздороваться. И спросить, приносить ли что-то на барбекю?

Кейт помолчала, обдумывая ответ, и сказала:

– Насчет барбекю… – Но прежде чем ей удалось закончить, она увидела машину Адама, заворачивающую на дорожку.

Саймон улыбнулся и обернулся, свободной рукой заслоняясь от солнца. Улыбка сбила Кейт с толка, и она быстро положила букет рядом с ручкой и собачьей шерстью.

Пока Фальстаф обнюхивал босые ноги Кейт, мы все смотрели, как Адам елозит на побитой машине туда-сюда, пытаясь припарковаться.

– Саймон, – сказал Адам, уронив ключи на выходе из машины. – Чем обязаны?

– Привет, Адам. Вот это галстук.

– Тебе нравится?

– Да. Весьма… эксцентричный. – Произнеся это, он вновь подмигнул Кейт. Только на этот раз иначе, сложней. Подмигивание будто бы содержало память об общей шутке. Жестокой шутке, и, судя по запаху, Кейт больше не считала ее смешной.

– Как все прошло? – спросила Кейт.

– Не знаю, кто решил, что суббота – лучший день для встречи с директором! Вообще-то, это было очень уныло, – ответил он, обходя пенную лужу мочи, которую надул Фальстаф. – Нам устроили проверку для персонала.

– Проверку? – Саймон вопрошающе поднял бровь.

– Да. После всех этих случаев похищений они решили, что школы должны лучше защищать детей. Даже вытаскивают нас в выходные.

– О, верно, я видел в новостях. Ужасно. – Он отдернул Фальстафа от ног Кейт. – Представить нельзя, что может быть хуже потери ребенка.

– Саймон заглянул спросить, что ему принести на барбекю завтра, – сообщила Кейт, пытаясь сменить тему.

– О, верно, – откликнулся Адам. – Нам нужно сделать салаты?

Кейт покачала головой.

Фальстаф взглянул на меня и вздохнул:

– Не знаю, как ты держишься, буйнохвост, правда, не знаю.

– В смысле держусь?

Но прежде чем он успел ответить, Саймон потянул его за поводок и сказал:

– Ладно, мне пора. Увидимся завтра. – Он остановился у калитки, перекинул руку через решетку, – будем ждать с нетерпением.

И с последним, фатальным подмигиванием он пошел своей дорогой, таща за собой Фальстафа. Я взглянул на Адама, на Кейт. Оба побледнели. Оба пахли.

И новая мысль, с немедленным последствием.

Цветы.

Я совсем забыл о них.

– Это Саймон принес?

– Хм, да, – смутилась Кейт. – Да, это он.

Адам собирался продолжить, так что я отвлек его, подпрыгнув и положив лапы ему на грудь.

– Нет, малыш, вниз. Давай, Принц, слезай.

Кейт взяла цветы.

– Лучше избавлюсь от них. У меня аллергия начинается.

Она прошла в кухню, открыла заднюю дверь и выбросила букет в урну у дорожки. Я наблюдал сквозь стеклянные двери, как она с отвращением закрыла крышку. Будто хотела избавиться от чего-то еще, но не могла. Это что-то не отпускало.

утечка

Оглядываясь назад, мне трудно вспомнить, что я чувствовал. До этого момента ситуация была проста. Все, что от меня требовалось – следить за Адамом и Эмили, постараться, чтобы у них не зашло все слишком далеко. Но теперь я понял, что это был второстепенный вопрос, как ложный бросок палки.

И все же, как я мог предсказать, что это Кейт была источником опасности?

Видите ли, Кейт всегда была на моей стороне, больше, чем кто-либо. Кейт поддерживала Семью, что бы ни случилось. Она, как и я, видела, что значит Семья на самом деле. Несмотря на поверхностные разногласия и ежедневные драмы, в Семье, конечно, заключалась огромная позитивная сила. Сила, которая защищала порядок в мире хаоса. Любовь в мире ненависти. Сила, которая мягко шептала во время каждого ужина, во время каждого поцелуя на ночь: «Если будем держаться вместе, все будет хорошо. Мы никогда не будем одни. Мы всегда будем друг у друга». Кейт, как мне казалось, всегда была способна услышать этот голос. Всегда могла тихонько кивнуть, глядя, как засыпают дети. Этот кивок показывал мне, что она понимает. И хотя все всегда шутили над ее вечными попытками содержать дом в чистоте, я понимал, что это было логическое продолжение ее желания поддерживать порядок в Семье.

Итак, после прихода Саймона, впервые с тех пор как я прибыл в дом Хантеров, я почувствовал себя одиноко. Я понял, что безопасность Семьи теперь зависит исключительно от моих действий.

Позже, когда Адам был внизу, работал над чем-то, а бабушка Маргарет, Хэл и Шарлотта легли спать, я отправился навестить Кейт и проверить, верны ли мои предположения. Она сидела на краю постели и оглядывала комнату, резко дергая головой, будто каждый предмет, на котором останавливался ее взгляд, вынуждал ее вздрогнуть.

Я положил ей голову на колени, чтобы утешить. Не сработало.

– Ну же, Кейт, – обратилась она к себе, – соберись.

Ее дыхание на мгновенье замедлилось, а затем она сломалась. Запах наполнил комнату, печальный, едва заметный аромат. Я слышал, что голова Кейт стала мокрой, и она сотрясалась в рыданиях, пока мерзкие слезы бежали по ее лицу.

Она погладила меня, разом пробежавшись рукой по моей морде и шее и остановившись на плече.

– О, Принц, что же мне делать? – Ее голос теперь был тихим, беспомощным шепотом, таким тихим, что я не был даже уверен, сказала она это или я услышал мысли в ее голове. Как бы то ни было, вопрос был не настоящим. Она не ожидала, что я отвечу, раз и навсегда исправлю этот беспорядок. Я всегда старался, чтобы моя приверженность Пакту оставалась тайной. Но прямо сейчас, когда я смотрел на старое свадебное фото на каминной полке, я гадал, почему это должно быть так. Разве не будет проще дать Кейт понять, что я на ее стороне? Разве я не получу больше власти, чтобы защитить Семью? Разве она не станет счастливей? Разве все они не станут счастливее?

Но нет, я не мог.

Я знал, что делаю: жду благоприятного момента.

Это было очень больно – в промежуточной фазе. Очень больно.

И тогда я понял, что это за запах. Едва заметный запах. Он исходил от Кейт и теперь становился сильнее.

Это был запах любви, которая утекала.

безопасность

Я долго смотрел на Генри, будто решение было написано на его большой серьезной морде. За все время, что я знал его, он всегда был способен найти верные слова. Но этим утром, ему, казалось, было трудно.

– Это… очень… редкая ситуация, – сказал он мрачно. – Честно тебе скажу, я никогда с таким прежде не сталкивался. – Он понюхал мою щеку, пытаясь добыть еще информации. – Думаю, отныне ты должен быть очень осторожен.

– Но я не вижу способа остановить Саймона. Кажется, выхода нет. – Я задрал лапу на ближайшее растение, но слишком нервничал, чтобы что-то из себя выжать.

– Всегда… есть… выход. Всегда. Ты должен вспомнить Пакт и найти мирное решение проблемы. Пакт можно трактовать широко, это верно, но ты увидишь, что в нем есть ответы.

– Но Генри, что бы ты сделал в такой ситуации, как бы ты действовал? – я знал, что это неуважительный вопрос, слишком прямой, идущий вразрез с этикетом лабрадоров, но насколько я видел, у меня не было выбора.

Генри помолчал, отвернулся. Я проследил его взгляд до парковой скамейки: его хозяин с моим, их головы наклонены к земле. Я гадал, что происходит в голове Генри, глядя в его печальные молочные глаза.

– Я… – Начав, он остановился, заметив знакомый запах в воздухе.

– Я ведь вам не помешала, парни? – это была Джойс, худая и в палой листве, как обычно.

– Вовсе нет, – ответил Генри. Хотя Джойс была хорошей подругой, мы никогда не говорили с ней о моей миссии.

– Вы не видели это чудовище, Лира?

– Нет, Джойс, не видели. – Генри принюхался к ней повнимательнее.

– Он меня ужасает.

– Не волнуйся, это всего лишь мы, – ответил Генри. – Ты всегда в безопасности рядом с нами.

– О, да, парни. Я знаю. Вы же лабрадоры, в конце концов.

– Верно, Джойс, – успокоил ее Генри. – Верно. С нами ты в безопасности.

препожалуйста

Для наблюдателя-человека гости, стоящие на лужайке, выглядели бы как гости, стоящие на лужайке. Если бы тот же наблюдатель-человек послушал их беседу, он бы решил, что главной заботой гостей были цены на жилье, планы на отпуск, далекие войны, скандалы знаменитостей и радиопередачи.

Но для пса все это было несущественным. Запах рассказывал иное. Запах говорил мне, что в воздухе витает секс, во всем его многообразии ароматов. И я вдыхал их, бродя по саду. Молекулы невысказанной страсти.

Это было нормально. Эти запахи присутствуют, всякий раз как к Кейт и Адаму приходит много гостей. И я знал, что они не всегда означают опасность. В большинстве случаев люди не действовали на основании своих желаний. Порой они прятали эти желания так глубоко, что и сами не ведали об их существовании. Парам удавалось убедить себя, что они абсолютно счастливы вместе, и ничто не может разлучить их. Но нельзя было отрицать перемену в запахах, когда люди двигались от своих партнеров к другим гостям.

Однако я знал, что большинство пар не представляли угрозу для Семьи, а потому сосредоточился на Саймоне и Эмили, которые только прибыли.

Я смотрел, как Саймон взял бумажную тарелку с мясом и пересек сад, останавливаясь у группок гостей, пока не подошел к Шарлотте. Она сидела на стуле в дальнем уголке лужайки, уставившись в тарелку с салатом без мяса. Бабушка Маргарет сидела с ней рядом, в своем лучшем платье, и смущенно улыбалась, ничего не говоря.

Шарлота заметила тень Саймона, затем посмотрела наверх.

Он сказал что-то. Шарлотта вежливо улыбнулась.

Он сказал что-то еще. Шарлотта снова улыбнулась, на этот раз естественней.

Кейт тоже следила: она говорила с гостями, которых я не узнал, но бросала встревоженные взгляды в сторону. Ее тарелка медленно перекашивалась, но она этого не замечала. Мясо упало. Она наклонилась, чтобы поднять его, затем принесла его к столу, под которым лежал я, рядом с грилем. Я следил.

Она допила бокал вина и подошла к Саймону и Шарлотте. Ее тревога не исчезала, она парила в воздухе.

Им нужна защита. Кейт. Шарлотте. Им нужен я. И я тоже подошел, пробираясь между ног и опущенных рук.

– Ах, правда, он великолепен?

– Милый песик.

– Похоже, он на задании.

Меня гладили. Надо мной смеялись. Мне давали куски мяса. Но я привык преодолевать препятствия – уморительного пыхтения обычно бывало довольно, чтобы улизнуть.

Когда я подошел, сочетание запахов было странным. Кейт, в частности, было трудно понять. Молекулы желания безусловно присутствовали, но их перебивал острый запах страха. И теперь, когда она стояла рядом с ним, чувствовалось что-то еще. Нечто близкое сожалению, хотя я не мог быть на сто процентов уверен.

Сложное сочетание ощущалось сильнее всего, когда Саймон положил руку на плечи Кейт и сказал Шарлотте:

– Вижу, ты унаследовала красоту матери. – Он оглянулся через плечо, в дальний угол сада, где Адам говорил с гостем. – Должно быть, ты чувствуешь невероятное облегчение.

Шарлотта улыбнулась. Она нашла это забавным. Не сами слова, а как они были сказаны. Я понял, что Саймон был тем, кого люди называют «обаятельным».

– Итак, Кейт, – сказал Саймон, убирая руку, – ты когда-нибудь возвращалась?

– Возвращалась? – Кейт выглядела сбитой с толку.

– К преподаванию. После… ты понимаешь…

– О, да, к преподаванию. Я, хм, ну, я больше не преподаю. Я работаю в городе, в сувенирной лавке, три дня в неделю. Когда появилась Шарлотта, у меня не было то времени, то сил.

– Я виновата, – откликнулась Шарлотта.

– Ну, нет. Дело не в этом. И я пыталась работать какое-то время, брала часы, но в итоге сдалась.

– О, – сказал Саймон. – Как жаль.

Что-то происходило между ними. Какой-то обмен в воздухе. Я отчаянно принюхивался, пытаясь понять, но аромат был слишком сложным и смешивался с тысячей запахов бабушки Маргарет.

– Как бы то ни было, Шарлотта. Я бы хотел, чтобы ты заглянула познакомиться с дамой, с которой я работаю. Ну, я тебе о ней рассказывал. Которая знала Джонатана Росса^[8].

Шарлотта закатила глаза и встала на ноги.

– Еще увидимся, – попрощался Саймон с Кейт и Шарлоттой, когда те уходили. Кейт обернулась, бросила на него встревоженный взгляд и исчезла среди гостей.

Адам был внутри, в кухне, разбирался с выпивкой. Он не заметил, как я вошел в стеклянные двери, даже когда я чихнул. Он продолжал, с пустым взглядом и напряжением в теле, раскладывать лед по бокалам. Я пытался унюхать, о чем он думает, но это было слишком сложно понять – столько запахов в воздухе. Когда я исключил молекулы желания, единственным, что я смог опознать, был черный и дымный аромат горящей плоти животных, который разносился по саду.

– Апельсиновый сок, – сказал он бесцельно, наливая апельсиновый сок. – Кока-кола. Белое вино.

Он был сам не свой.

– Тебе помочь?

Вопрос Эмили заставил его подпрыгнуть.

– Извини. Я тебя не заметил. Нет-нет, все хорошо. Все в норме. – Он старался смотреть прямо на нее, не выдавая себя. Даже его глаза казались совершенно нейтральными.

– Я бы хотела помочь тебе, – сказала она, придвигаясь поближе. – Пожалуйста-препожалуйста.

Напротив, лицо Эмили желало все выдать. Из-за ее улыбки и того, как расширились ее глаза, глядевшие на него сильно и упрямо, попытка Адама казаться безразличным давалась ему тяжелее.

– Ладно. Можешь помочь мне вынести это. – Он передал ей два бокала апельсинового сока. Она помедлила, будто он не понял вопроса, а затем направилась во двор. Адам тоже вышел, опасно удерживая три бокала вина и уставившись на спину Эмили, которая шла перед ним.

учусь

Хотя молекулы желания все еще парили вокруг, гости начали расходиться. Шарлотта, проявлявшая вежливость насколько это возможно так долго, как это возможно, теперь была наверху в своей спальне. Бабушка Маргарет вернулась внутрь, чтобы лечь пораньше. Хэл, возвратившийся от лучшего друга Джейми, помогал людям искать их пальто и сумки.

– Итак, Хэл, скоро в университет? – спросил какой-то гость.

– Да. В Лидс, думаю.

– В Лидс, а?

– Это ваше пальто?

– Да, это оно.

– Так ты собираешься в Лидс, верно? – спросил другой.

– Надеюсь, – ответил Хэл.

– Наша дочь. Она там на втором курсе. Изучает психологию. Отлично проводит время. Говорит, вечеринки отменные.

– Да. Очень на это надеюсь. Это ваше пальто?

– Нет. Мое вон там.

– Ладно, держите.

– О, Хэл, – сказала третья гостья. – Я едва тебя узнала. Когда я в последний раз тебя видела?

– Должно быть, давно.

– Четыре года назад, верно? Тебе было лет четырнадцать.

– Да.

– Только посмотри! Настоящий мужчина! Готовишься покинуть дом!

– Да. Это ваше пальто?

– О, да. Розовое. Спасибо большое.

Когда большинство гостей ушли, Хэл поднялся в спальню послушать музыку и готовиться к экзаменам. Я остался внизу, так как знал, что моя работа не закончена. А не закончена она потому, что Саймон и Эмили были последними оставшимися гостями. По какой-то причине Кейт, казалось, винила Адама за их нежелание уходить, и посылала ему злые колючие взгляды, когда никто не смотрел.

Становилось прохладно, поэтому они вошли внутрь.

– Пройдем в гостиную? – спросил Адам.

Кейт не ответила. По крайней мере, словами. Но она приняла его предложение. Саймон и Эмили последовали за ними, пытаясь рассмотреть все вокруг. Я понимал, что защита Семьи может зависеть от любой информации, которую я способен извлечь из странных запахов, парящих между этой четверкой.

Они обнюхали комнату, когда вошли, как всегда делают люди. Не думаю, что они знают, что делают это, ведь они редко действуют в соответствии с унюханным, но они точно поводят носами, когда пересекают порог.

– Ух ты, – воскликнула Эмили, – у вас кошка!

Лапсанг, растянувшаяся на софе, открыла смутно любопытствующий глаз.

– Только найдешь мир и покой, – проворчала она.

– Как ее зовут?

– Лапсанг, – ответила Кейт. – Женщина, у которой мы ее купили, весь помет назвала сортами чая. У Лапсанг есть братец Эрл Грей и сестра Даржилинг.

– Ух ты, – удивилась Эмили, уже сидя возле кошки на софе и гладя ее по спине. – Обожаю кошек! У меня с ними особые отношения. Феминность.

– Аффинность, – поправил Саймон.

– Да. Феминность. Мы с кошками всегда ладим. Думаю, это потому, что я была кошкой в прошлой жизни.

– Она серьезно? – спросила Лапсанг, искренне недоумевая.

– Да, – подтвердил я мрачно. – Боюсь, серьезно.

Я проверил, есть ли запах смущения у Саймона, но его не оказалось. Он лишь тепло улыбнулся и взглянул на Адама.

– Она великолепна, не правда ли? – спросил он. Было трудно понять, говорит ли он о Лапсанг или о жене.

Адам нервно улыбнулся.

– Кто-нибудь хочет еще выпить?

У всех были полные бокалы, так что вопрос проигнорировали.

– Дома у Хантеров, – объявил Саймон, подойдя поближе, чтобы изучить Семейный портрет на стене. Тот самый, со мной в центре.

Адам присоединился к нему.

– О, да, хорошая картина, верно? Ее написали несколько месяцев назад. Парень с работы. Вообще-то он преподает искусство и немного подрабатывает. Он писал с фото.

– Хорошее сходство, – сказал Саймон, обращаясь к Кейт.

Кейт не ответила. Вместо этого она присоединилась к Эмили на софе.

– Слышала, вы ароматерапевт.

– Да, – ответила та, все еще гладя Лапсанг. – Верно.

К моему удивлению, Эмили не интересовала Кейт. Она определенно не хотела общаться с ней. По какой-то причине Кейт пахла так, будто принимала это как должное. Происходящее ничуть ее не задевало.

– Должно быть, интересно.

– Да, это так.

Я оставил Лапсанг за главную и вернулся к мужчинам, которые все еще стояли напротив Семейного портрета.

– Я бываю всюду, – говорил Саймон. – Езжу по всей Европе, Австралии, Штатам, Канаде, Дании. Даже по чертовой Африке. И где бы я ни был, везде одно и то же, та же болтовня.

– Но тебе нравится?

– Черт, да. Конечно. Чертовски легкие деньги, должен сказать. Я просто появляюсь, даю им парочку упражнений на творческое мышление, мелю бессмысленную чепуху, дескать, нужно мыслить нестандартно, и все. Работа сделана.

– Упражнения на творческое мышление?

– Да. Сам знаешь. Придумайте десять разных применений для стула, помимо сидения на нем. Такая чушь. – Адам посмотрел на пустой плетеный стул в углу комнаты и нахмурился в замешательстве. Саймон продолжал:

– Все это ерунда, но это верная ерунда, в этом все дело. Большой бизнес, вот к чему они стремятся. Если говорить что-то осмысленное, объяснять людям, как все обстоит, придти к ним, заявляя, что они сидят на тикающей бомбе, тогда ничего не удастся.

– Верно.

– И вот что я делаю: я говорю им то, что они хотят услышать, помещаю их в рамки, в которых они могут продолжать делать то же, что и всегда, но с новыми словами. Внедрение творческих идей в практику. Полет фантазии. Четырехмерный брендинг. Они глотают наживку.

– Но ты ведь сам должен верить в то, что говоришь?

Саймон посмотрел на Адама с любопытством, как собака, которая встретила незнакомую породу:

– Верить в это? О, брось, Адам, когда я хоть во что-то верил? Ну, кроме как в себя. Черт, нет. Я не верю ни единому слову. Но эй, у меня нет совести. Это ты завоевываешь умы и сердца, а я тут только ради денег, правда.

Лицо Адама улыбалось, но запах от него исходил печальный. Он взглянул в ту сторону комнаты, поймал взгляд Эмили и отвернулся.

– Так, как бы то ни было, как вы встретились? Вы с Эмили?

– О, долгая история. Вкратце, я подошел к ней на конференции. Что-то в Центре королевы Елизаветы. Она была соблазнительна, раздавала флаеры на разные семинары. Это было до ее увлечения всей этой фанаберией с ароматерапией, нумерологией и хрустальным шаром. Она выглядела роскошно, правда. Не важно, я подошел к ней и поблагодарил, что она продвигает мой семинар. Мы разговорились, и после конференции она оказалась в моем номере. Вот и все.

– Все?

– Мы нашли десять разных применений стулу. – Адам все еще выглядел непонимающим и пах так же. И Саймон пояснил:

– Мы трахались. А потом, после этого, трахались еще.

Адам был потрясен и смущен. Он погладил меня по голове в отчаянной попытке восстановить нормальную домашнюю атмосферу. Взглянул на Кейт, но та была слишком далеко и ничего не слышала.

– О, прости, – сказал Саймон. – Я должен перефразировать. Мы влюбились и решили жить вместе. Секс, ну, это было не главное. – Его язык надавил на щеку изнутри.

– Она выглядит, хм, весьма интересной.

– Правда? – спросил Саймон, прежде чем выдержать намеренную паузу. – Да. Ты прав. Она очень интересная. Ее ум каждый божий день заводит меня в новые дали. – Он рассмеялся и поневоле Адам присоединился к нему.

– О, да брось. Должно же у вас быть что-то общее?

Саймон взглянул в угол потолка:

– Нет. Ничегошеньки. Только секс.

– Честно? И все?

– Эй, Адс. Не принижай это дело. О нем слагают легенды.

Оба смеялись и потягивали напитки. Но я не мог не заметить, что Адаму было неловко:

– Адс? Меня так со школы никто не называл.

– Не важно, твоя очередь. Как там у вас с Кейт? Все тошнотворно счастливы, как на картинке?

– Дела идут хорошо, – сказал он, слишком быстро, чтобы звучать убедительно. – В смысле, у нас случаются трудные моменты, но у какой семьи с подростками их не бывает? Принц держит нас всех в узде, верно, малыш?

Я помахал хвостом при звуке своего имени, будто это было первое слово в беседе, которое я понимал. Конечно, я знал, что он шутит. Чего он не понимал, так это то, что задача действительно была моей.

– Счастливый человек, – сказал Саймон.

Адам помолчал немного, и печальные запахи продолжили просачиваться из его брюк.

– А ты как? У тебя есть… планы? – спросил наконец Адам.

– С Эмили? Детей?

Адам кивнул.

Саймон рассмеялся.

– Нет. Никаких планов. Не думаю, что у нас получится, если честно. Я не такой, как ты, Адс. Я не из верных, преданных парней. Думаю, ты либо создан для семейной жизни, либо нет – и что ж, я не создан.

– Я тоже так думал.

– Полагаешь, я могу измениться?

– Полагаю, все могут.

– Может, ты меня научишь. Может, ты мог бы наставить меня, как стать успешным семьянином. Ты определенно в этом преуспел. – Я не знал, что задумал Саймон, но понял, что он определенно проверяет Адама. Теперь, конечно, я точно знаю, что он делал. Он пытался найти болевую точку. Пытался понять, куда потом бить.

– Ну, я не знаю. Я бы не назвал себя таким успешным, – ответил Адам, все еще глядя на портрет. – Думаю, я еще учусь.

ямы

Раньше я копал ямы. Когда был моложе. Постоянно рыл ямы.

Пытался перерыть весь парк, чтобы тот раскрыл мне свои тайны. Копал-копал-копал. Мог копать весь день, если Адам бы позволил. Я мог бы копать до самого дна, пока не нашел бы то, что там скрыто, но Адам всегда отзывал меня слишком рано.

Копай-копай-копай.

В те времена это было позволено мне только в определенных местах. Никогда в клумбах. Но я не возражал, ведь когда копаешь в клумбах, ничего не находишь. Я копал у стены, там, где можно было много чего найти. Где были предметы, которые помогали понять людей. Людей, которые приходили в парк ночью, чтобы выпить, покурить, потрахаться, поесть, ширнуться и сблевать.

Копай-копай-копай.

Что мне действительно нравилось, так это мягкая черная земля, которая позволяла продолжать копать глубже, дальше предметов, оставленных людьми. Предметов, которые они выбросили. Когда земля была черной и мягкой, можно было копать, пока не открывались запахи, которые ни за что не найдешь над землей. Запахи путешествий во времени. Запахи, которые помогали понять, почему мы умираем и почему живем. Запахи, которые говорили, что может быть уже слишком поздно. Запахи, которые только собаки могли различить.

Но Адам, который любил смотреть вверх, который даже теперь любит находить ответ в небесах, никогда не позволял мне копать слишком глубоко. Он хотел, чтобы я оставался на поверхности, где он мог меня видеть.

Я фантазировал, что однажды, когда он отвернется, я буду копать, копать и копать, пока не пойму все до конца. Пока все запахи не обретут смысл. Потому что если будешь рыть достаточно глубоко, думал я, сможешь почуять правду. И тогда я бы смог остановиться. Прекратил бы рыть ямы.

Но это было тогда. Это было до того, как все началось. До того, как Генри полностью объяснил мне мой долг и заставил понять.

перемены

Все шло не так.

Насколько не так, я пока не знал, но знаки становились все хуже и хуже. Адам менялся. Его голос, поведение, запах – все было иным.

Он становился злее, он уделял меньше внимания всему вокруг. Он также стал бегать трижды в неделю. С Саймоном. Об этом условились в день барбекю.

Очевидно, Кейт не нравилось это соглашение, и она пыталась отговорить мужа.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она его.

– Что именно?

Она вздохнула:

– Бегаешь.

– Чтобы быть в форме.

– Ты уверен, что не по другой причине?

– Например?

– Это состязание. С Саймоном. Ну, как было раньше.

– О, Кейт, не будь смешной. Это было сто лет назад. Конечно, нет. Поверь, я не завидую Саймону. Что у него есть такого, чего бы я хотел?

– Сам мне скажи.

– Да брось. Его безвкусно роскошная машина? Жуткий дом? Двойной гараж? Книжные полки, забитые «Искусством лидерства»? Не глупи. Все его существование – это пустое место, которое, как он считает, можно заполнить деньгами.

– Так почему ты с ним бегаешь? Раз он тебе не нравится.

– Я уже сказал: чтобы быть в форме. Боже! Да что с тобой!

– Я лишь хочу…

– Что? Что ты хочешь?

– Ничего, – сказала Кейт, опустив руку себе на голову. – Ничего.

Но не только Кейт была недовольна новым Адамом. Шарлотта тоже. Ее раздражало, что ей не позволяли выходить из дома одной из-за всех этих новостей.

– Но это нечестно. Всем разрешают выходить.

– Это для твоего же блага. Возможно, другие родители не заботятся о своих детях, как мы.

И тогда Шарлотта шумно бежала наверх, хлопала дверью спальни и слушала громкую музыку. Вечер за вечером, вечер за вечером.

Все стало хуже, когда вечером после барбекю она объявила, что у нее есть парень.

– Парень? – спросила Кейт, улыбнувшись.

– Мама, мне тринадцать.

– Кто он?

– Обычный мальчишка.

И тогда Адам уточнил:

– В какой школе он учится?

Шарлотта замешкалась. Она произнесла что-то так тихо, что даже я не разобрал.

– В какой?

– В Роузвуде, – сказала она наконец.

– Так откуда ты его знаешь, если он учится в другой школе? – Кейт все еще улыбалась.

– Сара его знает. – Сара была лучшей подружкой Шарлотты, тоже вегетарианкой, она вдохновила ее превратить мой железный поводок в модный аксессуар.

Адам, внезапно осознав, что новый парень Шарлотты может быть его учеником, побледнел.

– Как его зовут?

Шарлотта не ответила.

– Шарлотта. Твой парень. Его имя?

Шарлотта все еще молчала.

– Я преподаю у него?

Шарлотта, явно жалея, что подняла тему, ничего не ответила.

– Шарлотта, ответь отцу, – сказала Кейт, неохотно соглашаясь с Адамом.

Шарлотта снова что-то пробормотала.

– Как ты сказала? Дэвид? Ты это сказала? Дэвид?

– Дэн-ни.

– Дэнни? Дэниел Смит?

Шарлотта скорчила рожу и покачала головой.

– Дэнни… – Адам изучал потолок в поисках подсказок. Тревога Шарлотты ощущалась в воздухе, пока она ждала неизбежного узнавания. – Я знаю только одного другого Дэнни – Дэнни Томаса, но ни одна девочка в своем уме никогда бы близко не подошла к этому хулигану… Шарлотта, пожалуйста, скажи, что это не Дэнни Томас.

Тревога Шарлотты превратилась в ярость, эта перемена заставила ее вскочить со стула, пересечь комнату одним резким движением. Я помахал хвостом, но поздно. Вечно опаздываю.

Кейт взглянула на Адама.

– Кто такой Дэнни Томас? – но задав вопрос, она уставилась на ковер, где валялись остатки высушенных цветов, которые никто не собрал.

– Настоящий чертов кошмар, вот кто такой Дэнни Томас. Его отстранили от занятий за то, что он две недели назад включил пожарную сирену, и мне вечно приходится напоминать ему, что нельзя приносить скейтборд в класс.

– Но если мы потеряем самообладание, нас это ни к чему не приведет. Разве ты не так всегда говорил? Брось, Адам, постараемся быть рассудительными. Нам просто нужно поговорить с ней, объяснить, чего мы опасаемся. – Теперь она собирала сухие цветы с ковра.

– Ты шутишь что ли? Дэнни Томас – последний человек на земле, которому я бы позволил быть парнем моей дочери. Он настоящий чертов кошмар.

– Да, ты уже сказал это. Но нам нужно говорить с ней разумно.

Адам ослабил галстук:

– Разумно? Что значит разумно? Ладно, это как? Он высунул голову за дверь и посмотрел в сторону спальни Шарлотты, прокричав:

– Если еще раз увидишься с этим мальчиком, останешься на два месяца под замком.

Шарлотта захлопнула дверь.

Кейт закрыла глаза.

– Молодец, Адам. Это очень помогло. Действительно… конструктивно.

– Я так и подумал.

англия

Я поднял тему Дэнни Томаса с Генри.

– Как Шарлотта? – спросил он меня, услышав новость.

– Очень злится, – ответил я.

Наступила пауза. Генри, казалось, отвлекся, глядя на своего хозяина Мика пристальнее, чем обычно.

– Все хорошо, Генри?

– Да, – откликнулся он. – Извини. Что ты сказал?

– Шарлотта. Она злится на Адама, потому что он не отпускает ее гулять. Говорит, это для ее защиты. Но я не знаю, единственная ли это причина. Есть много признаков опасности, но не уверен, что я могу понять их все.

Генри смотрел теперь в другом направлении – в сторону вонючей кучи.

– Ты должен внимательно следить за Шарлоттой. Она попытается увидеться с мальчиком, и ты должен предотвратить эт…

– Генри! Генри! Сюда, малыш! – Мик встал и позвал Генри к скамейке. Это было очень необычно, ведь Мик всегда хотел говорить с Адамом как можно дольше.

– Мне пора.

– Но…

– Извини, Принц, я обязан. Увидимся завтра.

И я остался сидеть возле клумбы, глядя, как Генри послушно семенит к хозяину. Я взглянул на Мика и снова удивился, почему Генри никогда мне о нем не рассказывал. Седовласый, пахнущий серостью бывший полицейский, который мог заболтать всю Англию.

куст

Когда Генри с Миком покинули парк, я услышал шорох справа от меня. Куст колыхался.

И куст заговорил:

– Принц! Подойди-ка! – Это была Джойс. Поняв, что она не выйдет оттуда из-за Адама, я подошел.

– В чем дело, Джойс?

– Принц, я должна тебе сказать. Происходят странные вещи.

– Знаю, – ответил я. – Ты уже нам говорила.

– Нет-нет-нет. Другое. Что-то случилось в парке прошлой ночью. Что-то ужасное. Я все видела.

– Что именно, Джойс? – спросил я, тычась носом в листву.

– О, Принц, ты должен быть осторожен.

– Почему? Что случилось вчера ночью?

Она взглянула на меня испуганно:

– Это было ужасно. Худшее из того, что я когда-либо видела. Ужасно.

И тут я услышал Адама, он бежал ко мне:

– Принц! Фу! Уходи оттуда!

– Джойс, что случилось?

Она пыталась выровнять дыхание.

– Тут был Генри со своим хозяином.

– Генри? Генри? Джойс, что ты…

Она исчезла при виде руки Адама на моем ошейнике.

– Джойс? Вернись. – Но было слишком поздно. Меня уже тянул назад Адам, крепко схватив мой ошейник.

Что она имела в виду? Что она увидела такого ужасного? Похоже, что-то плохое случилось с Генри или его хозяином? И почему они были в парке ночью?

Но пока я шел из парка, мой ум начал проясняться. Джойс слишком часто делилась с нами одной своей идеей. Насколько я знал, она, должно быть, стала нюхаголиком. Из ее слов едва можно было извлечь какой-то смысл, и я начал сомневаться, что она вообще что-то видела. Может, это была галлюцинация. Может, после стольких лет прятанья в кустах она начала терять разум.

Да, так и было. Это все ерунда.

Полная чушь.

сигналы

Той ночью мне нужно было думать о другом. Моим непосредственным долгом была защита Семьи, и это значило держать нос по ветру и следить за всем, что происходит в доме.

Я обнюхивал Кейт каждый вечер, когда она возвращалась из лавки, но в этом не было ничего необычного. Я обнюхивал всех, кто приходил в дом. Это была моя обязанность. Способ получения информации: я проверял, кто где был, убеждался, что все как прежде. А когда все оставалось как прежде, больше мне и делать-то ничего не нужно было. Нюхнул. Проверил. Все просто.

Но когда я обнюхал Кейт тем вечером, я понял, что все не как прежде. Простота исчезла. Я понюхал ее. Я не сомневался в этом запахе.

Это был он.

Саймон.

Она пахла Саймоном.

Как только запах ударил мне в голову, внутри меня что-то рухнуло. Зачем она с ним виделась? Зачем? И что это значило для будущего Семьи? Этим утром перед прогулкой Адам с Саймоном бегали. Но когда Адам вернулся – запыхавшийся, согнувшийся пополам – на нем не было признаков опасности. По крайней мере, я не заметил. Так что, если Саймон что-то и задумал, он держал Адама в неведении.

Я снова нюхнул, но сомнения не было. Запах Саймона был на всей ее одежде.

Конечно, больше никто не мог этого заметить. А она не рассказала. Она не поделилась: «О, сегодня я видела Саймона», что было бы нормальным. Я держался возле нее весь вечер, выслеживая другие сигналы.

Какое-то время ничего не происходило. В ее теле была определенная зажатость. Она была тиха за ужином, но это можно было списать на усталость.

Затем Адам забрал меня на прогулку. Когда мы выходили из дома, я был уверен, что Кейт выглядит встревоженной. Было что-то в ее взгляде, когда она вытирала посуду, в том, как она сказала: «Будь осторожен». Будто она думала, что случится что-то плохое.

Но в парке я не нашел новых подсказок. Я пытался выжать из Фальстафа информацию, но тот отрицал, что знает что-либо. Тогда я подошел к скамейке, к Адаму и Эмили, узнать, о чем они говорят.

Они говорили о созвездиях. Космической энергии. Волшебных силах. Адам был, как всегда, в трансе.

– Увидимся завтра.

– Да, увидимся.

голая

Позже Кейт и Адам были в своей спальне.

– Ты серьезно? – спросил Адам.

– Да. Я серьезна как никогда. Ты сам сказал, что с тебя хватит.

– Но… но почему?

– О, я не знаю. Просто…

– Просто что?

– Не знаю. Не могу объяснить. По крайней мере, четко. Я просто не чувствую себя здесь больше в безопасности.

– Ты беспокоишься из-за Шарлотты?

Спина Кейт резко выпрямилась:

– Шарлотты?

– Ну, из-за всей этой заварухи с Дэнни Томасом.

Кейт расслабилась.

– О, нет. Ну, то есть, да, конечно. Чуть-чуть. Но дело не в этом. Не в этом.

– Кейт. Мы не можем просто переехать.

– Почему нет?

– Ты серьезно спрашиваешь, почему? Что ж, ладно. Дом. Ипотека. Моя работа. Твоя работа. Образование наших детей. Твоя мама. И…

Кейт подняла руку:

– Ладно.

– Я думал, тебе нравится этот дом?

– Верно, верно, просто. Не знаю. Я сглупила.

И тогда Адам встал и поцеловал Кейт в тыльную сторону шеи:

– Ты не глупая, – сказал он. – Возможно, ты права. Нам нужно уехать. Может, всего на выходные, для начала. – Он улыбался, и Кейт тоже улыбалась, но только когда видела, что он смотрит на нее.

На этом все не прекратилось. Когда Кейт разделась, она забеспокоилась о другом. Она встала посреди комнаты совершенно голая, а Адам лежал в кровати.

– Скажи мне, что ты думаешь о моем теле, только честно, – потребовала она. Адам поднял голову и оглядел ее усталыми глазами.

– У тебя красивое тело.

– У меня тело старухи.

Адам вновь поднял голову:

– Тело прекрасной старухи.

– А-дам. Посмотри на меня. Посмотри как следует.

На этот раз он приподнялся на локтях:

– Ты прелестна.

Она ущипнула себя за ляжки и потрясла ими:

– Это прелестно?

– Да, – сказал он, не глядя на области бледно-белой трясущейся плоти. – Ты вся прелестная.

– У меня сиськи отвисли, – продолжила она, привлекая его внимание наверх.

– Они прелестные. Прекрасные сиськи.

– А шея, как карта дорог.

– Она прекрасна.

– Моя задница тяжелая и отвратительная.

– Она прелестная.

– Это наконец началось. Я разваливаюсь на части.

– Ты самая красивая женщина в мире.

– Я самое уродливое существо на планете.

Адам вздохнул:

– Почему ты вдруг так помешалась на внешнем виде? Я думал, ты считала это все тщеславным и поверхностным?

– Я не помешалась. Просто, не знаю, начинаю чувствовать себя незаметной. Было бы приятно вновь стать видимой, вот и все.

Снова Адам встал. Снова поцеловал ее в шею.

– Иди в постель.

– Нужно отвести пса вниз.

– Ничего страшного. Он уже большой мальчик.

Они легли в постель. Целовались. Адам закрыл глаза. Кейт тоже закрыла, но крепко, как я, когда ожидаю, что меня ударят по носу.

Адам забрался на нее.

– Нет, – сказала Кейт.

Адам поцеловал ее в лоб.

– Нет.

– В чем дело?

– Я не могу.

Адам скатился на свою сторону постели. Его голос стал жестким.

– Я знаю, что ты не можешь. Ты никогда не можешь. Не в этом десятилетии.

– Адам, прошу…

– У нас больше никогда не будет секса, верно? – спросил он, беря в руки книгу.

– Адам…

– У нас ведь больше не будет детей, так зачем нам секс. Так ты думаешь, да?

– Ты знаешь, что нет. И прошу, не говори так.

– Нет, я знаю одно: у нас не было секса с тех пор, как родилась Шарлотта. Тринадцать лет. Даже у чертова Принца больше радости, чем у меня. А у него нет чертовых яичек.

– Ты ужасен. Честно, ты превращаешься в чудовище.

– Что ж, тогда можешь записать меня к врачу. К ветеринару. Пусть мои тоже отрежут. Нет, вот что я скажу, почему бы разом со всем не покончить? Усыпи меня. Сделай всем одолжение.

– Адам, прошу, прекрати. Умоляю. – Она начала плакать. Я подошел утешить ее, запахи Саймона все еще ее окутывали.

Адам отложил книгу:

– Прости, Кейт. Прости.

– Ничего, – сказала она, отворачиваясь от него.

Адам поднял одеяло и вылез из кровати.

– Куда ты идешь? – спросила Кейт.

– Отведу пса вниз.

лапа

Хотя я пытался забыть о том, что сказала мне Джойс, я обнаружил, что мой разум блуждает во время урока Генри о проверке характера.

– Ты все пока понимаешь, Принц?

– Хм, да. Извини.

– Ты выглядишь слегка рассеянным. – Он внимательно следил за мной и был явно обеспокоен.

Я вздохнул:

– Это все Джойс.

– Джойс? – Молочные глаза Генри глядели на меня с любопытством.

– Она сказала, что-то случилось с тобой и Миком в парке. Ночью.

Генри сел на траву и начал излучать печальные запахи. Затем он взглянул в сторону кустов, где часто сидела Джойс.

– Генри? – Он не ответил, просто закрыл глаза и вдыхал тонкие запахи растений и животных, парящие на ветру. – Генри?

Он выглядел так, будто может сидеть так вечно, не говоря ни слова.

– Прости, мне не стоило ее слушать, – сказал я, отчаянно пытаясь вернуть Генри, в каком бы темном уголке он ни очутился. – Она просто подозрительная, возможно, все выдумала. Было темно, вокруг много запахов, ты знаешь, как бывает.

– Тебе известна история Джойс? – спросил Генри наконец. – Тебе известно, почему она бродяжничает?

– Нет, – ответил я, смущенный этим странным, как мне показалось, вопросом.

– Она рассказала мне как-то, много лет назад. Может, ты тогда еще даже не родился. – Вновь он посмотрел в сторону кустов, убедиться, что Джойс не следит за нами. – Ее мать жила на ферме, за городом. Но фермер, с которым она жила, был жестокий человек, он не хотел еще собак.

Я все еще не понимал, к чему все это:

– Да, но…

– И когда Джойс родилась, фермер хотел продать весь помет. Он поместил объявление в газете, спрашивая, хочет ли их кто-то. Когда он не смог продать их, то сложил всех в большой мешок. Дальше она помнит, что вокруг была вода. Фермер отнес всех щенков к реке и пытался их утопить.

Теперь Генри меня заинтриговал.

– И что случилось?

Генри сглотнул.

– Мешок отнесло вниз по течению, Джойс с братьями пытались выбраться, но узел был крепкий, отверстие в мешке узкое, а щенки уже подросли. Только Джойс с одним из братьев выжили, другие три погибли. И до сих пор Джойс винит себя за их смерть. Пытаясь выбраться из мокрого мешка, она стояла на своих братьях.

– Но как она оказалась тут?

– Когда они выбрались из реки, то нашли узкую дорогу, пошли в сторону, куда ехали все машины, и прибыли в город. Они чуть не умерли от голода, но в итоге добрались и обнаружили этот парк.

– А что случилось с ее братом?

Генри почесал за ухом.

– Они жили относительно счастливо какое-то время, бродили по городу, ели то, что оставляли люди на дорожках или в урнах. Но однажды, когда они вернулись в парк, они попали в беду.

– В беду?

– Ротвейлер. Он бежал прямо на них и пытался… с Джойс. Конечно, ее брат не был рад этому и хотел предотвратить нападение, но в итоге устроил драку. Пока он лежал, прижатый к земле, Джойс пыталась привлечь внимание хозяина ротвейлера, но он был в другом конце парка, слушал музыку.

– О, нет.

– Он погиб, ее брат. А труп люди нашли только через несколько дней.

– Бедняжка Джойс, – сказал я, но все еще не понял связи.

– После этого ротвейлер с хозяином больше сюда не приходили. Когда я появился здесь, Джойс уже потихоньку начала находить успокоение в своих привычках, хотя явно все еще винила себя за потерю.

– Ясно.

– Но теперь хозяин ротвейлера вернулся с новым псом.

– Кто? Я не…?

– Лир.

Я вспомнил бессвязное бормотание Джойс в тот день, когда произошла наша первая встреча с новым ротвейлером. И внезапно запах ее паники стал понятен.

– Так ты думаешь, это слишком для нее? Она теряет рассудок?

– Думаю, это слишком для любой собаки, как на твой взгляд?

– Ну, э, да. Полагаю, что так.

– Явно ее воспоминания вернулись. Она начинает бояться своей тени.

Возникла пауза:

– Думаешь, нам стоит поговорить с ней?

– Нет, – голос Генри был теперь резким. – Нет. Она не должна знать, что я тебе рассказал. Принц, понимаешь?

– Да, Генри. Я понимаю.

Я понял.

Джойс сходила с ума, так как винила себя за потерю тех, кто был для нее ближе всех. И я знал, что не позволю случиться такому со мной.

Поэтому, когда Кейт вернулась домой, вновь пахнущая Саймоном, я следовал за ней по пятам весь вечер в поисках новых подсказок.

– Принц, в чем дело? – спросила она меня. – Что ты хочешь?

Я помахал хвостом и постарался выглядеть так, будто не понял ее вопросов, так что она подошла к банке и достала печенье.

– Дай лапу.

Я сделал это, и Кейт отдала мне печенье. Она была в замешательстве, поскольку я продолжал следовать за ней еще какое-то время, пока она убирала в доме. Но позже, на вечерней прогулке, я понял, что совершил ошибку. Я должен был уделять больше внимания Адаму.

кто-то

Когда мы пришли в парк, Эмили уже сидела на скамейке, теребя в руках поводок Фальстафа. Самого Фальстафа нигде не было видно, возможно, он погрузился в вонючую кучу.

Адам сел. Не слишком далеко, не слишком близко.

Сначала они ничего не говорили, и воздух между ними сгущался. Затем, вскоре, Эмили издала звук. Плачущий звук. Она потерла глаза, но когда я понюхал, то не распознал запахов печали.

– Ты… с тобой все хорошо? – спросил Адам.

Она издала еще один плачущий звук и сказала:

– Извини. Мне не стоило… я веду себя глупо.

– Что не так? – Он придвинулся к ней, хотел коснуться, чтобы утешить, но засомневался, и его рука зависла над ее спиной.

– Дело в Саймоне, – сказала она, уткнувшись носом в рубашку Адама. Рука все еще парила позади в последнем жесте сопротивления, прежде чем невольно упасть на плечи Эмили.

– В Саймоне?

– Думаю… он встречается с кем-то.

– С кем-то? Саймон? Нет. Почему ты так…

– Это случилось в Лондоне. Поэтому мы переехали. Он встретил кого-то на своих семинарах. Джес-си-ку. – Она так и сказала. Джес-си-ку. Будто само имя вызывало у нее боль.

– Это ужасно.

– Ничего серьезного. Так он сказал. Это ничего не значило. Длилось всего две недели. Но я знала, что что-то не так. Плохая энергия, понимаешь. И затем я застукала их вместе. Увидела своими глазами. Я уезжала к родителям, вернулась домой раньше, и он был там… – Она замолчала, закрыла глаза, вспомнила то, что она не могла описать. – Это было ужасно. А теперь это вновь происходит.

– О, Эмили, мне жаль. Но это в голове не укладывается.

– Что… что не укладывается… в голове?

– Как кто-то мог пожелать поступить так с тобой. Я абсолютно уверен, что Саймон понял свою ошибку.

– Но я чувствую. Что-то не так. Что-то не вполне… сбалансировано… понимаешь, в его ауре. Он раздражен мной, потому что я не могу…

– Не можешь?

– Не могу дать то, что он хочет.

– Не понимаю, что он хочет?

Она отодвинулась от рубашки Адама, и Адам быстро взглянул ей на грудь.

– Дети. Он хочет ребенка, но я не могу его родить… Я прошла все обследования.

Адам вздохнул.

– Что ж, – сказал он мягко. – Думаю, лучшее, что ты можешь сделать – это поговорить с ним. Поговорить разумно.

Поговорить чутко? Разве Адам не отказался от этого с Шарлоттой, в споре о ее новом парне?

– Ты серьезно?

– Что?

– Что ты сказал минуту назад.

– Что я сказал?

– Что не знаешь, как кто-то может поступить так со мной.

Воцарилось молчание. Я пытался нарушить его, положив голову между ними.

Не сработало. По сути, это имело обратный эффект.

– Да, я… думаю, серьезно.

Что это было? Что тут происходило? Адам. Семейный человек. Верный муж. В смысле, он вел себя странно последнее время, и определенно ему нравилась Эмили. Но конечно же он мог контролировать свои инстинкты. Он был человеком, пес правый.

Они придвинулись ближе друг к другу, создавая опасное напряжение. Они собирались поцеловаться. Правда. А целование другой женщины плохо для безопасности Семьи. Даже Генри не нужно было мне этого говорить.

Я залаял.

Я запрыгнул на скамейку и лаял, и угроза поцелуя растворилась в воздухе.

Адам столкнул меня и сказал Эмили:

– Я поговорю с ним. Это всегда лучший способ, верно? Уверен, он тебя успокоит.

Когда они расходились, я почувствовал что-то. Кого-то. Он следил за всем. Инстинктивно я понял, что это был кто-то из нового дома. Человек. Я посмотрел вверх и вправо и увидел Саймона. Он стоял у окна, наклонившись вперед, пальцами раздвинув жалюзи.

Отражение на стекле мешало его разглядеть.

Я присмотрелся к его лицу, попытался понять, о чем он думает. Постарался увидеть гнев. Или ревность. Или удивление. Но не мог. Опять он удивил меня, ведь я увидел нечто иное.

Он улыбался.

ночь

Посреди ночи я проснулся от хлопка кошачьей дверцы.

– Извини, дорогой, – мягко промяукала Лапсанг. – Я не хотела тебя будить.

– Ничего, – ответил я и вновь опустил голову.

Спустя короткое время, поняв, что мне уже не уснуть, я спросил:

– Лапсанг, можно задать тебе вопрос?

– Да, конечно. Валяй.

– Когда ты гуляешь ночью одна, ты порой заходишь в парк?

– В парк?

– Да.

– Нет, милый. Должно быть, ты шутишь. Это собачья территория. Я и близко не подойду. А почему ты спросил?

– Без причины, – ответил я. – Просто так.

кровь

Генри долго меня обнюхивал, чтобы оценить мое настроение, а потом спросил:

– Где он стоял?

Я ткнул носом в большое окно наверху, жалюзи теперь были закрыты.

– Вон там.

– И он сказал что-то?

– Должно быть.

– Но они не целовались?

– Нет. Я их остановил.

– Ты молодец, Принц. Надеюсь, момент опасности миновал.

– Да, – сказал я, и порыв ветра вынудил меня пошатнуться. – Надеюсь.

Генри помолчал, подняв нос, чтобы поймать запах.

– Принц, чуешь что-нибудь?

Я тоже понюхал, но не смог обнаружить ничего необычного. Только далекий аромат двух наших хозяев, сидящих на скамейке. Я посмотрел туда и увидел, что Мик наклонился вперед, заслонив Адама.

– Я ничего не чую.

– Что-то не так, – объявил Генри еще более серьезным тоном, чем обычно. – Иди за мной.

Он засеменил к кустам, держа нос высоко в воздухе. Я следовал за ним по пятам и тоже ощутил запах, на мгновение. Генри остановился, обойдя последнюю клумбу, его тело вздрогнуло. Что бы он ни увидел, это его остановило.

– Что там? – спросил я, подойдя ближе.

Но я уже распознал запах. Это была кровь. Собачья кровь.

Генри повернулся ко мне.

– Видишь? Там, между кустами.

Предмет не двигался, и мне было трудно сфокусироваться.

– Нет, я не… – но затем я увидел. Ее. Она лежала на постели из влажных листьев, с открытыми глазами, шея была черной, а трава вокруг была примята. – О, Джойс, нет.

Взяв себя в лапы, Генри подошел, чтобы исследовать ее поближе.

– Была драка, – сказал Генри. – И судя по сломанным кустам, дралась она отчаянно.

– Ты чуешь другого пса?

Генри опустил нос к горлу Джойс.

– Нет, – сказал он, – Только нас. Должно быть, дождь смыл запах. – Он понюхал еще. – Она мертва уже какое-то время, минимум день.

Я вновь взглянул на нее. На ее открытые глаза, вытянутые ноги, заглаженную назад шерсть. Казалось странным, что собака, проведшая большую часть жизни в кустах, должна умереть в такой активной позе. Она выглядела как переросший щенок, замерший в галопе.

Но когда я посмотрел внимательнее, то увидел, что в ее глазах застыл страх и шок. Будто тайна ее смерти оказалась хуже ее худшего кошмара.

– Мы найдем, кто это сделал, – сказал Генри.

– Как?

– Не знаю. Мне нужно подумать. А пока это не должно мешать твоей миссии. Твоя Семья должна быть на первом месте.

– Да, Генри, – сказал я, глядя, как муха приземлилась на участок ее шеи, который был так жестоко разодран. – Семья на первом месте.

шекспир

Шарлотта заболела. Поэтому она не могла пойти в театр. Так она сказала, и в доказательство провела весь вечер, съежившись на ступеньках, держась за живот одной рукой и за перила – другой.

– Мам, я не могу.

– Мы купили билеты. Купили их несколько месяцев назад.

– Мам, вы идите. Я справлюсь. Возьми с собой мобильный, и если станет хуже, я напишу или позвоню.

Дело было в том, что она не заболела. Я знал, что она врет, но что я мог сделать. Она пахла здоровьем, как обычно. Я обнюхал ее с головы до пят, и на ней не было никаких больных запахов.

Хэл не облегчал жизнь.

– Мама, это же Шекспир. Шарлотта даже написать его имя не может.

Адам положил руку в карман куртки:

– Кто-нибудь видел ключи от машины?

Шарлотта издала стон и согнулась.

– Извини, мама, я не могу.

– Ах, вот они где.

– Ш-е-к-с-п-и-р, – произнес Хэл.

– Я лучше возьму очки, – сказала бабушка Маргарет. – Билл всегда говорил: «Помни про очки».

Кейт ничего не говорила, только смотрела на всех членов Семьи с растущим раздражением. Затем она взглянула на меня, по ее взгляду можно было предположить, будто она ищет что-то. Что, я не знал, но это определенно было то, что, как ей казалось, я мог ей дать.

собственность

Шарлотта смотрела из окна гостиной, как машина выехала на улицу. В миг, когда та исчезла, она побежала в коридор, сняла трубку и набрала номер.

– Привет, это я. Можешь приходить, они уехали.

Это было нехорошо. Кому бы она ни звонила, она явно нарушала правила. А нарушение правил плохо для Семьи.

Я последовал за ней наверх, в комнату родителей. Она подошла к зеркалу и начала выщипывать брови. Потом накрасила губы и затем вылила на себя столько духов, что полностью скрыла свой естественный запах.

В дверь позвонили.

Мы побежали вниз. Я лаял, но знал, что это бесполезно.

Дверь открылась. Я выбежал и обнюхал незнакомца, ища подсказки. Крепкие запахи подростка дрожали в воздухе. Табак. Затхлая моча. Пот. Похоть. Полное отчаяние. У него была доска на колесах. Ее я тоже обнюхал.

– Прости за собаку.

– Ничего, он клевый. Люблю собак. – Он потрепал меня по шее. – Как его зовут?

Меня было не обмануть. Я знал, кто треплет меня за шею. Это был Дэнни Томас. Настоящий чертов кошмар.

– Его зовут Принц. Весьма оригинально, знаю.

– Ладно, Принц, ладно, парень, так, хороший мальчик, хороший. Эй, это частная собственность. – Он убрал мой нос от своего паха.

Шарлотта рассмеялась и открыла дверь пошире, чтобы Дэнни Томас мог войти. Приглашала в дом опасность. Я заметил, что на нем был собачий поводок, как и на Шарлотте, он свисал с его больших, мешковатых джинсов.

Дэнни Томас вошел.

– Хороший дом, – сказал он.

– А я думаю, он ужасен, – ответила Шарлотта.

– Видела б ты мой.

Шарлотта пахла неловкостью, она спросила:

– У тебя есть собака?

– Да. Есть. У нас тоже лабрадор. Папа пытался забрать ее, когда они разошлись, но она досталась маме.

В его словах не было смысла. Если у него был лабрадор, он жил в счастливой Семье. Если только, конечно, лабрадора завели не слишком поздно. Так бывает. Генри мне рассказывал. Были лабрадоры, которые никак не могли спасти свои Семьи, уже пребывающие в неподконтрольной ситуации. Но это была редкость. Я никогда не встречал такого лабрадора. Или такой Семьи.

Дэнни Томас уселся на диван. Я сел перед ним, приглядываясь. И принюхиваясь. Шарлотта тоже села и положила голову ему на грудь.

– Когда твои мама с папой вернутся?

– Не знаю. Не раньше десяти.

– Если бы твой папа меня увидел, он бы меня убил.

– Не убил бы.

– Ладно, но яйца бы точно отрезал.

В этот момент я заметил его руку. Она тянулась, очень медленно, к левой груди Шарлотты. Шарлотта это тоже заметила, хотя, похоже, не возражала. К счастью, рука не несла в себе явной угрозы. Коснувшись груди, она замерла там, словно ждала чего-то.

– Что хочешь делать?

– Все равно. Что угодно.

Затем, без предупреждения, их рты сомкнулись. Я не знал, что происходит. Дремавшая рука начала двигаться.

Я заволновался.

Как далеко это зайдет? Я не был готов узнать. Я должен был действовать. Я должен был нарушить их настрой. Я должен был сделать хоть что-то.

Я нагадил на ковре.

Но это заняло время. Чтобы запах достиг их.

– О, Принц, – сказала Шарлотта, наконец-то освободившись.

Дэнни Томас засмеялся.

– Я лучше найду, чем это убрать.

– Взгляни на его морду, – сказал Дэнни Томас, указывая на меня. А затем, указывая на кучу:

– Мужик, это отвратительно.

Мне было стыдно, искренне, но я действовал в их лучших интересах. Ну, в лучших интересах Шарлотты. Но как вскоре оказалось, это не помогло.

Что случилось?

Это:

– Шарлотта? – Это был Адам, он шел к входной двери.

– Папа? – Шарлотта замерла, на четвереньках на полу, с дерьмом и туалетной бумагой в руках.

Дэнни Томас оглянулся, серьезно подумывая об окне.

Адам закрыл входную дверь, все еще ничего не подозревая.

– Ты не поверишь. Мы приехали в театр и поняли, что забыли билеты. Остальные еще там. Мне нужно…

Я выбежал из комнаты и прыгнул на него, пока он еще был в коридоре.

– Нет, Принц. Вниз. Вниз. Вниз, мальчик.

Я импровизировал. Пытался дать Шарлотте время. На что, я, по правде, не знал. Сбежать из комнаты, наверное. Захлопнуть за собой дверь. Не позволить ему войти. Но она не поняла намека. Она была парализована страхом.

Он был в пяти шагах от нее.

«Все всегда под моим контролем», – сказал я себе. Но как я мог предсказать такое?

Четыре, три…

Теперь Адам почувствовал молчание. Страх. Многие собаки отрицают, что такое возможно. Они считают, что люди полагаются только на зрение. Они ошибаются.

– Шарлотта?

…два, один…

Он толкнул дверь и порушил весь мой труд. На ковре еще оставалось дерьмо, но он этого не заметил. Я подбежал и ткнулся в него носом. Прямо в дерьмо. Он все равно не заметил.

На Шарлотте лица не было. Дэнни Томас нервно смеялся. Это никак не помогало делу.

– Папа, Дэнни заглянул…

Адам сначала ничего не сказал. Он только погладил тыльную сторону своей шеи, покрутил головой, ожидая, пока воздух накалится до предела. Затем, помолчав, сказал Шарлотте:

– Какое волшебное выздоровление.

– Простите, мистер Хантер, – сказал Дэнни Томас, дергаясь, как терьер, неспособный посмотреть Адаму в глаза. – Я просто заглянул.

Я начал вилять. Я вилял, как никогда прежде. Быстрые, счастливые, занимайтесь-любовью-а-не-войной гладкие виляния хвостом. Но мои силы увядали, я это понял.

– Вон. Живо.

И так он и сделал, Дэнни Томас. Быстро ушел. Он подобрал свою доску на колесах и покинул комнату, прошмыгнув мимо Адама.

– Пока, Шарлотта, – прокричал он отважно, открывая входную дверь.

Бам. Дэнни Томас ушел.

– Папа…

– Не папайте мне, юная леди.

– Он просто заглянул.

– Да. Разумеется. Он просто заглянул. Чистая случайность. В тот вечер, когда мы оставили тебя одну.

– Но это правда. И мы не делали ничего дурного.

– Слушай, Шарлотта. По правде, мы все устали. Устали от всей твоей лжи.

– Какой лжи?

– Хватит твоей наглости.

– Мы просто смотрели телевизор.

– Что ж, хорошо, потому что этим ты и займешься. В ближайшие два месяца.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ты наказана. Если хочешь вести себя как ребенок, с тобой так и будут обращаться.

– Мне тринадцать.

– Да, именно. Тебе еще три года до того, чтобы ты могла действовать самостоятельно. Так что это мое последнее слово. Два месяца. Не знаю, как выразиться еще яснее. Я много раз говорил тебе, какой он ужасный маленький хулиган.

– Я тебя ненавижу.

– Через десять лет ты вспомнишь это и поймешь, как была неразумна.

– Ты худший отец на свете.

– Ладно, надевай пальто.

– Что?

– Пальто. Ты идешь со мной в театр, раз уж тебе резко стало лучше. Может, мы наконец добьемся, что ты начнешь думать головой, а не гормонами.

– Лучше бы я вообще не рождалась.

– Наконец-то. С этим мы все можем согласиться.

Шарлотта вылетела из комнаты, чтобы взять пальто.

– Боже, – кричала она из своей спальни. – Это так нечестно.

Впервые за все время, Адам посмотрел на грязь на ковре. Но он смотрел, не видя, словно там всегда лежало собачье дерьмо. Будто оно должно быть там. Нет. Будто ему нравилось, что оно там. Будто он тоже хотел снять штаны и обгадить весь дом.

Он схватил меня за ошейник и потянул к двери.

– Идем, Принц, давай отсюда. В кухню.

смешок

Кейт стояла на четвереньках, яростно оттирая ковер. Она не сказала ни слова с тех пор как вернулась из театра. Вообще-то, никто ничего не сказал, даже бабушка Маргарет.

Шарлотта протопала наверх, как только вошла в дом, а Хэл направился в кухню и сделал себе миску хлопьев. Бабушка Маргарет, ну, я не знаю, где она была. Она была повсюду, тысяча ее запахов смешивалась со сложным сочетанием собачьего дерьма и моющего средства.

Что до Адама, ну, он просто сидел. Смотрел, как Кейт возится на четвереньках. Но после серии долгих вздохов он решил заговорить.

– Если потрешь еще сильнее, проделаешь дыру в ковре.

Кейт села на пятки, ее рука была на тряпке, лежащей между коленями.

– Что с тобой происходит? – спросила она.

– В смысле, что со мной происходит? Я просто дал тебе совет. Я бы предложил тебе тереть помягче.

– Почему ты… – Кейт замолчала, так как дверь открылась. Это был Хэл, он жевал хлопья. Посмотрел вниз, увидел мокрое пятно на ковре, перевел взгляд на родителей, а потом вышел из комнаты.

Снова Кейт обратилась к Адаму.

– Почему ты так себя ведешь? Ты сейчас такой агрессивный. А когда ты не злишься, то будто вовсе отсутствуешь. – Она вновь начала яростно тереть пятно. – В смысле, как ты обращаешься с Шарлоттой. Неудивительно, что она запуталась.

– Запуталась? За-путалась? Поверь мне, в ее поведении этим вечером не было никакой путаницы.

– Ты был очень жесток с ней.

– Я должен был.

– Адам, ей тринадцать. Она еще маленькая девочка, думаю, ты порой забываешь об этом.

– Нет. Я не забываю. Вообще-то, это мой аргумент. Она еще не владеет собой. Она забеременеет через шесть месяцев, если мы это допустим.

– Так вот что ты делаешь? Защищаешь ее?

– Ну, кто-то же должен.

И сказав это, он схватил мой поводок и повел меня в парк. Мы шли быстро, слишком быстро, чтобы я мог различить следы запахов на земле, и я знал, почему.

Он хотел увидеть Эмили. Он хотел забыть о Семье, и я все еще не мог остановить его.

Когда мы пришли в парк и увидели высокую фигуру Саймона у забора, с поводком в руке, Адам был разочарован.

– Адам, – позвал Саймон. – Приятель.

– О, Саймон, привет.

Саймон, откинув голову назад, рассмеялся:

– Ну, ты мог хотя бы притвориться, что рад меня видеть.

– О, прости. Просто, ну, долгий был день.

– О? – спросил Саймон, явно занижая свой интерес.

– Подростки.

– О. Подростки. Верно. Не могу тебе тут помочь, не по моей части. Быстрые машины, возможно. Или «Иглз» – ну, по крайней мере, «Отель “Калифорния”». Но подростки, что ж, у меня было мало непосредственного опыта.

Адам отстегнул мой поводок, но я остался слушать. Впитывать все.

– Дело в Шарлотте.

– В Шарлотте?

– Нашей дочери.

– О, да, я познакомился с ней на барбекю.

– Она растет слишком быстро.

Саймон сказал что-то, но я не расслышал, потому что заметил Фальстафа на другой стороне парка, ухлестывающего за терьерихой в половину его роста. Владелец терьерихи пытался оттолкнуть Фальстафа, но безуспешно. Две собаки были в зоне запахов от трупа Джойс, но, похоже, не заметили этого. Какой-то человек, должно быть, нашел ее и забрал. Бедняжка Джойс. Я собирался направиться к тому месту, поискать подсказки, но тут мое внимание переключилось. Я вспомнил, что сказал Генри: «Семья должна быть на первом месте».

Саймон все еще говорил:

– Насколько мне кажется, у тебя есть все. Двое детей. Долгий брак. «Вольво». Даже чертов лабрадор. Найди в словаре определение Идеальной Семьи, и там будет написано: «См. Адам Хантер».

Адам глядел на Саймона и ничего не говорил. Он просто глядел.

Спустя какое-то время Саймон продолжил:

– Я полагаю, настоящая проблема в том, что я вижу кого-то вроде тебя и начинаю завидовать. – Я понюхал воздух, но единственные молекулы зависти, которые я мог различить, исходили от Адама. – В смысле, я знаю, что с виду люди могут решить, будто я хорошо устроился. Большой дом. Машина с откидным верхом. Неплохая зарплата. Живу с женщиной вполовину меня моложе. Но, знаешь, как говорят, все это мишура…

– О? – теперь Адам явно скрывал свой интерес.

– Ну, возьмем Эмили.

Адам заглянул за него, боясь, что она может услышать.

– Она…

– Не волнуйся. Она уехала на два дня на какой-то курс по ароматерапии.

– Ясно.

– Ну, в этом все дело. Мы почти не видимся. Когда, думаешь, у нас в последний раз был секс?

Адам облокотился на забор.

– Не знаю, и уверен, это не мое…

– Ну, я тебе скажу. Три недели назад. Три недели. Ты можешь себе представить?

– Три недели, – сказал Адам. – Это долго. – Но конечно, запах зависти лишь усилился.

– Я начинаю понимать, каково это.

– Извини? Что?

Саймон махнул в сторону Фальстафа, который теперь терся о ногу хозяина терьера.

– Эмили не разрешает мне его кастрировать.

Адам заметил меня, когда я бежал к нему.

– Мы кастрировали Принца, как только он у нас появился, верно, мальчик?

Я повилял хвостом, и постарался выглядеть так, будто совершенно не понимаю, о чем речь.

– Может, в этом все дело. Возможно, мне стоит записаться к ветеринару.

Адам выдавил секундную улыбку.

– Возможно, нам обоим стоит.

Возникла пауза. Затем Саймон спросил:

– Ладно, ты завтра побежишь?

– Да, конечно.

– Предлагаю сделать двенадцать миль.

– Без проблем. Отлично. Да, я за.

Саймон улыбнулся и издал горловой звук. Это был звук подавленного смешка.

задира

На следующее утро мы с Генри лежали рядом с клумбой и смотрели в кусты, где убили Джойс. Генри был уверен, что понял, кто убил ее.

– Какой пес в нашем парке не только способен к физическому насилию, но и активно хвастается этим? – спросил он. Но мне не нужно было отвечать. Ответ тяжело трусил по дороге к парку.

– Это определенно он, Принц, – сказал Генри, глядя, как хозяин Лира отстегивает поводок. – Он охотится на слабых. Пес без хозяина.

Значит, Джойс была права. Лир и впрямь был чудовищем.

– Что будем делать? – спросил я Генри, все еще считая, что у него на все есть ответы.

– Мы должны поговорить с Лиром.

– Но разве нам не стоит поискать другие улики? Может, сходим в кусты, где она погибла, и понюхаем еще?

Генри повернул ко мне голову. На мгновение он стал другим псом. Злым маньяком.

– Я нюхал везде. Нет больше улик. И нам они не нужны.

– Но он убьет нас.

– Мы должны сказать ему, Принц. Это наш долг. И я всегда учил тебя, что наши действия… – Он осекся. – Наши действия…

– Наши действия стоят за действиями наших хозяев.

– Да, Принц. Именно. И это применимо к любой собаке, не только к лабрадорам. Если мы отойдем в сторону и ничего не предпримем, любая человечья Семья будет подвержена риску. Лир должен знать, что мы следим за ним, иначе повторит это. Он задира, а задиры любят действовать тайно.

Он был прав. Конечно, он был прав. Он же был Генри. Но все равно, когда мы ждали, пока Лир тайком от своего хозяина подойдет, я гадал, насколько враждебной будет реакция ротвейлера.

проблема

Она была невероятно враждебной, как оказалось.

– Отъебитесь, ублюдки.

– Боюсь, улики говорят за себя, – произнес Генри. – Верно, Принц? – До этого момента я старался не вовлекаться в беседу, обнюхивая розовые кусты.

– Хм… ну… – оба они смотрели на меня, ожидая противоположные ответы. – Похоже, что так.

Лир подошел ко мне ближе, заслоняя свет. Он говорил, и слюна капала из его мокрой черной пасти. Я не могу вспомнить, что он сказал. Даже в тот момент я не знал этого, так я был занят попытками скрыть свой страх.

– Слушай, – прервал его Генри сухо. – Правда такова. Ты в курсе, что говорят: нос знает.

И началось. Это действительно был неверный ход.

Мои глаза закрылись от ужаса. Когда они вновь открылись, Генри был прижат к земле, а его горло находилось между челюстями Лира.

– Ты прав, – умолял я, глядя, как первые капли крови красят золотистую шерсть Генри. – Мы ничего не знаем. Прости. Прошу, не трогай Генри, пожалуйста. Прошу.

Все три владельца, должно быть, услышали, так как бежали к нам.

– Лир! Нет!

– Генри!

– Принц!

Хозяин Лира спокойно положил руку в пасть пса.

– Ну же, Лир, отойди! – закричал он перед тем, как его оттащить.

Генри остался лежать на земле, его золотистая грудь была забрызгана каплями крови.

– Держите своего пса под контролем, – сказал Адам с явной злостью. – Он мог его убить.

Мик, неловко усаживаясь на корточки, чтобы рассмотреть рану, ничего не сказал, только погладил своего лабрадора по голове и звучно присвистнул сквозь зубы.

– Как ты? – спросил я Генри.

– Жить буду, – ответил он мне, пока Адам и хозяин Лира спорили над нами. – Нужно просто подняться на ноги.

– Вы ебаные идиоты. Вы ничего обо мне не знаете, – рычал Лир, задыхаясь в ошейнике.

– Я узнаю убийцу, когда чую его, – сказал Генри и начал слизывать кровь с груди.

Наши хозяева теперь тянули нас вон из парка.

Лир, уже впереди нас, обернулся.

– Вы ни хуя не знаете.

Но в этом было все дело.

Генри знал много. Вообще-то, Генри знал гораздо больше, чем кто-то из нас мог вообразить. Даже я.

жертвы

Теперь я понимаю, что существует глубокое различие между нами и людьми, и именно вследствие этого различия им нужна наша помощь. Суть вот в чем: в то время как собаки могут научиться подавлять свои инстинкты, люди безнадежны.

Они верят, что наука, техника и культура поместили их в иную плоскость по сравнению с остальным животным миром. Они думают, что все их устройство неким образом защищает их от естественных импульсов. Что когда они прикрывают свои безволосые тела одеждой, раскрашивают лица косметикой и смывают или скрывают свой личный запах, они способны подавить первобытные порывы, которые, по сути, управляют каждым их шагом.

Конечно, эта ранимость и делает их такими милыми. В конце концов, как мы можем пренебречь видом, который так сильно взывает к нашему инстинкту заботы? (Этот вопрос попозже стоит задать спрингерам.)

Но ранимость способствует опасным повторениям. Как вид они совершают одни и те же ошибки снова, и снова, и снова – из-за попыток отстраниться от мира природы. Не важно, сколько раз они переживают что-то, они не учатся. Например, они не способны принять смерть, как бы часто с ней ни встречались.

То же самое с сексом. Чем больше люди пытаются рационализировать свое желание, тем больше они становятся его жертвами.

Они чувствуют потребность контролировать секс и смерть, и это лучше всего видно по тому, как они обращаются с нами, своими собаками. Когда они усыпляют нас раньше времени или отрезают нам яички, они не пытаются (как хотят убедить нас пропагандисты-спрингеры) проявить свою власть над нами. Скорее, они пытаются проявить свою власть над двойственными силами, которые направляют их жизни. То есть, спасая нас от природы, они, по сути, пытаются спасти себя.

Но они все равно остаются в ловушке повторяющегося цикла: вечно сопротивляются, но не способны вырваться на свободу.小

Так было и с Адамом.

Насколько я чуял, он провел всю жизнь в постоянном состоянии сопротивления. Желания и импульсы, которые он чувствовал, были явно разрушительны и могли навредить Семье, но он не в состоянии был понять, почему хочет сделать то, что навредит тем, кого он любит. И он сомневался. И он продолжал сопротивляться, пока его желания не выросли настолько, что начали себя оправдывать. И два дня спустя после встречи с Саймоном в парке он, наконец, потерял свою силу воли.

услышать

– Шарлотта, я пойду погуляю с собакой, – крикнул он из кухни.

Нет ответа.

– Шарлотта? – Адам подошел к подножию лестницы, перекинулся через деревянные перила и посмотрел вверх, в сторону спальни Шарлотты.

– Я веду собаку на прогулку.

На этот раз Шарлотта что-то ответила. Не словами, но этого хватило, чтобы Адам понял, что она услышала. Потом он пошел в гостиную сообщить бабушке Маргарет.

– Маргарет, я веду Принца на прогулку.

Она покрутила слуховой аппарат:

– Извини, милый?

Адам поднял поводок одной рукой и указал на меня другой. Бабушка Маргарет улыбнулась и кивнула.

Он снова заговорил, громче, и постарался, чтобы бабушка Маргарет увидела его губы.

– Кейт может вернуться из супермаркета в девять. Передайте, что я оставил ей и Хэлу ужин в духовке. Ладно?

Бабушка Маргарет улыбнулась и кивнула.

брюки

Было что-то в воздухе тем вечером.

Или, скорее, в воздухе тем вечером было все. Мы прошли мимо лабрадора по пути в парк, и он, похоже, тоже это заметил.

– Долг превыше всего.

– Долг превыше всего.

Обмен приветствиями был отчаянный, ведь мы чуяли, что наш дар защиты ослабили или даже заморозили мощные силы, которые принес с собой ветер. Эти силы, возможно, были спущены убийством Джойс и могли затронуть любого, кто входил в парк. Пока Адам тянул меня направлении парка, я не мог не думать, что все уже кончено. Что я совершенно не контролирую то, что вот-вот случится.

Но даже тогда, когда Адам отстегнул мой поводок, я остался у его ног. Я должен был за всем наблюдать.

И все же теперь первое, что я вспоминаю, – не Адама. И не Эмили. А сам парк. Запах жженой травы, разбитых клумб, пластиковых пакетов, летящих по воздуху. И хотя было почти так же поздно, как обычно, не становилось ни холоднее, ни темнее. Это было то опасное время года, когда ночь почти полностью исчезает, превращая все привычное в хаос.

Конечно, жирный Фальстаф был в своей стихии, пыхтя по парку с маниакальной скоростью. Бегал, поворачивался, менял направление как только мог. Впервые его было легко избежать. Он двигался слишком быстро, чтобы хоть что-то заметить – им управляли те же беспутные летние силы, которые раздували пластиковые пакеты в воздухе.

Те же силы удерживали Эмили от сидения на скамейке, они подталкивали ее на тропинку. Когда Адам присоединился к ней, они не заговорили. Они просто продолжили шагать, потерянные в одной мысли.

Я взглянул на Адама, вдохнул его запах и понял, что он думает. Он думал опасные мысли. Он думал о том, каково это – начать заново, оторваться от стаи и бегать на свободе. Он думал, каково будет заниматься сексом с Эмили. Но больше всего он думал о неизвестности. Потому что прежде именно неизвестность мешала ему предать семью, а теперь он хотел не знать. Он хотел избежать предсказуемой монотонности своего существования, хотя бы на мгновение. Когда он думал о Кейт и ее вечных попытках всем командовать, содержать все в порядке и чистоте, он хотел, чтобы все было иначе. Он желал хаоса. Он хотел разрушать. Но он не знал, хватит ли у него отваги.

И тогда, заметив мой нос, тыкающийся ему в колено, Адам пережил момент ясности. Казалось, он думал: буду ли я и впрямь счастлив? Окажется ли новое начало лучше? Уйти легко, но счастье? Его будет гораздо трудней достичь.

Но, как я сказал, сопротивлялся он слабо.

Когда они были у дубов, вне обзора, Эмили остановилась и улыбнулась.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Адам притворился, что не понимает.

– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

На этот раз у него не было выбора. Она наклонилась вперед и поцеловала его, прижимая к стволу дерева. Я залаял, прыгнул, делал все, чтобы остановить их, но ничего не помогало. Они были в своем мире.

Затем, когда у Адама появилась возможность выбора, он начал делать неверные шаги. Он схватил ее грудь, он толкнул ее руку к себе в пах. Он продолжал целовать ее, уходя от губ и двигаясь к шее.

– Трахни меня, – сказала она.

И снова Адам сделал вид, что не понимает.

– Трахни меня.

Они боролись с одеждой, боролись друг с другом. Они перемещались, теперь Эмили была прижата к дереву. Адам спустил брюки, и те упали, остановившись у колен. Эмили задрала юбку. Он вошел в нее, а его пальцы сжимали ее безволосую кожу.

Но все закончилось, не успев начаться.

– Извини, – сказал Адам после нескольких коротких толчков. Теперь Эмили притворилась, что не понимает. – Извини. – После чего он вышел, убрал пенис, вытер руку о дерево и натянул штаны.

Было еще светло.

День, казалось, никогда не кончится.

шарлотта

Больше ничего не было сказано.

Нечего было говорить.

Мы покинули Эмили, покинули парк с еще одной тайной, которую придется скрывать. Мы шли домой и, пока мы шли, я знал, что случится что-то плохое. Что-то, что окажется еще хуже.

Дом выглядел иначе снаружи. В каком смысле иначе, я не могу объяснить. Просто иначе. Свет в ванной горел, но дело было не в этом. Мудрость, возможно. Да, вот что. Дом выглядел так, будто он узнал что-то с тех пор, как мы его оставили, и эта новая мудрость будто бы кричала о себе на улице.

Адам открыл калитку, устало толкнул ее вперед. Его взгляд был пуст, а запах секса – все еще на ладони.

Пока он поворачивал ключ, я нюхал под дверью. Инстинктивно я начал лаять. Дверь открылась, я побежал наверх, в комнату Шарлотты. Никого не было.

Окно было открыто, занавеска колыхалась на ветру. Я вынюхивал Шарлотту, и нос привел меня в ванную.

Я толкнул головой дверь, но она была закрыта. Я пытался дать ей понять, что я тут, скребя лапами по двери. Ни звука.

Адам был еще внизу, не сознавал моего беспокойства. Я начал лаять. Долгим лаем, лаем «что-то-не-так». И чтобы он меня точно услышал, я протиснулся головой в деревянную балюстраду лестницы, выходящую в коридор.

– В чем дело, малыш? – спросил он, высовываясь из зала.

Я продолжал. Гав, гав, гав.

На полпути наверх он почувствовал, что что-то не так, и ускорил шаг.

– Шарлотта!

Нет ответа.

– Шарлотта!

Он дернул дверь ванной.

– Шарлотта!

Закрыто.

– Шарлотта!

Он задействовал против двери свой вес.

– Шарлотта! Открой дверь!

Он попробовал еще раз, сильнее. На этот раз дверь открылась.

– О, боже! Шарлотта!

Время замерло.

Она лежала на полу, недвижимая. Таблетки повсюду. Ее лицо на ковре было измазано слюной и рвотой.

Время пошло заново.

Адам упал на колени, нащупал на шее пульс, проверил ее глаза, шлепнул ее по лицу ладонью. Ладонью, которую он вытирал о дерево. Ответа не было. Она была жива, но запахи жизни быстро угасали.

Он поднялся и промчался мимо меня, ударив меня по голове коленом. Голова моя закружилась. Он вызвал скорую по телефону наверху.

Я делал, что мог. Вылизал ей лицо. Дал ей обещание.

Я всегда буду присматривать за тобой, Шарлотта. Обещаю, ты никогда не захочешь это повторить.

Но она меня не слышала. Конечно, не слышала. Хотя обещание это не отменяет.

Адам вернулся в ванную, положил обмякшее тело дочери на свое колено.

– О, прошу, Лотти, прошу. Ну же, малышка, давай. – Он бережно потряс ее, и ее рот открылся.

Я не знал, что делать, поэтому продолжил говорить с ней, тихо, по-собачьи. Я рассказал, как много она значит для всех, хотя они не всегда это показывают. Я сказал ей, что однажды она станет счастливой, уверенной в себе женщиной. Сказал, что я ее подвел, но это больше никогда не повторится.

Когда я закончил, рядом уже была фельдшер скорой, одетая в зеленое и пахнущая смертью, задавала вопросы, на которые не было ответов.

– Сколько она приняла?

– Когда она их приняла?

– Она глотала рвоту?

Шарлотте на лицо что-то надели. Адам плакал, идя с ней к скорой. По пути он велел бабушке Маргарет ждать здесь и сказать Хэлу и Кейт, что случилось. Бабушка Маргарет тоже плакала.

Когда скорая уехала, я пошел в комнату Шарлотты, забрался на ее постель, как она всегда позволяла, и вдыхал ее запах, пытаясь удержать ее рядом с собой, чтобы воздух с улицы из открытого окна не забрал ее.

С этого момента, поклялся я себе, все будет иначе.

С этого момента больше ничего плохого не случится.

батарея

Лапсанг спала, пока все это происходило. Она проснулась, лишь когда Шарлотту уносили в карету скорой помощи.

– Где Шарлотта? – спросила она сонно, войдя в комнату.

– Ее тут нет.

Лапсанг замерла, поняв мой тон:

– Где она?

– В больнице. Она пыталась убить себя.

Ее хвост вздрогнул в ужасе:

– Она… с ней все будет хорошо?

– Не знаю.

Лапсанг ничего больше не сказала. Она только взглянула на кровать, будто впервые в нашей взаимной истории собралась прыгнуть и присоединиться ко мне.

Но не стала. Вместо этого она развернулась и медленно подошла к краю ковра возле холодной железной батареи. Там было прохладнее.

суперпес

С Шарлоттой все было хорошо.

Не совсем хорошо, но сносно. Она была жива, это главное.

Адам чувствовал себя ужасно.

Конечно, только я знал, почему он в действительности чувствует себя так ужасно. Все остальные считали, это из-за того, как он обращался с Шарлоттой. Не потому, что задержался в парке с Эмили.

Он знал, что следует быть осторожным, держать безопасную дистанцию, и, конечно, я тоже, хотя соблазн вынюхать информацию был силен. Я понял, что должен полагаться на другие чувства.

Если честно, выглядела она плохо. Лицо было бледным, как будто она накрасилась, хотя Адам не сказал, что она похожа на Смерть. Ее голос изменился. В нем был надлом, словно ее прежний голос непоправимо поврежден случившимся.

– Не знаю, почему я это сделала.

Адам запах чувством облегчения, когда она это сказала, словно думал, что все сводилось к нему. Конечно, это было не так. Это было не из-за кого-то из них. Серьезно. Все сводилось ко мне. Такие вещи не должны случаться. Не в Семьях, за которыми присматривают лабрадоры.

Но я не мог понять одного.

Я старался изо всех сил. Я всегда действовал в рамках Пакта. Ну, ладно, почти всегда. И помните, я стал другом Фальстафу, только чтобы добыть информацию. Я посвящал каждую минуту каждого дня безопасности Семьи. Используя тайные лабрадорьи трюки и особый дар. Я не сбился с пути, даже когда мы обнаружили труп Джойс. Я всегда помнил, что наши хозяева-люди стоят на первом месте. И все же где-то я прокололся. Я явно сделал что-то не так.

Но потом, когда дела пошли на лад, я начал переоценивать ситуацию. Возможно, я слишком строг к себе. В конце концов, Семья еще вместе. Шарлотта еще тут. По сути, если подумать, я спас ей жизнь.

Именно так на это смотрели окружающие.

– Именно Принц, знаешь, понял все первым, – сказал Адам Хэлу, когда Шарлотта и Кейт вышли из комнаты.

Хэл ничего не ответил. Он лишь погладил меня по голове. Медленными, осторожными движениями – не как обычно, когда он запускал пальцы в мою шерсть и слегка тряс голову.

– Мы живем с суперпсом, – добавил Адам, подняв брови, надеясь, что Хэл заговорит. Но он все равно ничего не сказал.

Возможно, он пытался понять, что это значит. Как он должен действовать. Или, может, он начинал думать как я. Что разговоры не всегда помогают. Что порой нужно помолчать, чтобы все наконец исправилось. Или стало как раньше.

Через пару дней после того, как Шарлотта вернулась домой живой, все еще было шатко, и Адам с Кейт явно не знали, как справиться с ситуацией. Адам думал, что они должны тщательно наблюдать за Шарлоттой, а Кейт считала, что именно из-за этого все и случилось.

– Адам, неужели ты не видишь – она задыхается, – сказал Кейт, поправляя раму Семейного портрета. – Ей тринадцать, ей уже нужна свобода.

– Ну, мы же не можем позволить ей буйствовать?

– Я не говорю, что она должна буйствовать. Я просто считаю, что мы должны быть осторожными. Не столь деспотичными.

– Так ты говоришь, что это я виноват.

– Вовсе я этого не говорю.

«Ну же, – вилял я хвостом. – Это никому не помогает». Они меня не слушали, а просто продолжали огрызаться друг на друга, давая голос всяческим противоречиям, ощущавшимся в воздухе. Но конечно, это были противоречия, которые простирались за пределы их спальни во внешний мир. Мир без лабрадоров. И я знал, где был центр этих сил. Они жили в парке, в большом современном доме, который отбрасывал длинную тень.

ковер

Той ночью Шарлотта проснулась в слезах. Она пошла в спальню родителей.

– Шарлотта, в чем дело?

– Мне приснился кошмар, – сказала она, плача. – Вы с папой разошлись из-за меня, и я не могла вас больше увидеть, потому что всякий раз, когда пыталась выйти из комнаты, за ее пределами ничего не было.

– О, дорогая, иди сюда. – Шарлотта уткнулась в пижаму матери. – Это всего лишь сон. Все хорошо.

– Но я беспокоюсь, что вы с папой разведетесь, и все из-за меня.

– Разведемся? – спросила Кейт в показном ужасе. – Этого никогда не произойдет, мы семья. Крепкая семья. Мы останемся вместе.

Адам поморгал, проснувшись, и спросил в сонном тумане:

– В чем дело, милая?

– Я напугалась, – объяснила Шарлотта. – Я подумала, что семья распадается, и все из-за меня.

– Я сказала ей, что это глупая мысль, и ничего подобного никогда не случится, – заметила Кейт.

– Мама права, – пробормотал Адам в подушку. – Мы будем последним семейством в Англии, которое распадется. – И еще более сонным голосом:

– Последним… – он вновь провалился в сон, пока Кейт обнимала дочку.

Я стоял в дверях, незамеченный, виляя хвостом как можно сильнее. Вилял, колебал воздух, изгонял мысли и сомнения. Гнал прочь возможность, которая начала закрадываться в мой разум. Я даже не обдумывал ее ни секунды. Ведь это была чушь.

Пакта будет довольно. Конечно, будет. Должно быть, ведь на что еще можно было бы опереться? На что еще?

Краткое размышление об этой последней идее вызвало у меня рвоту, оставив липкую белую лужицу на ковре.

– О, Принц, – воскликнула Кейт, как только заметила.

– В чем дело? – спросил Адам, все еще сонный.

– Это Принц. Его вырвало на ковер.

– О, что ж, – вздохнул он. – Подождет до утра.

– Нет, – сказала Кейт, освобождаясь от Шарлотты и откидывая одеяло. – Я должна убрать это сейчас.

безумен

Хэл мало что говорил в следующие несколько дней после того как Шарлотта пыталась убить себя. Он только просил разрешить ему погулять с другом, Джейми.

Разрешение обычно давалось, хотя Кейт замечала, что Джейми имеет «плохое влияние» на Хэла и лучше бы он поменял друга. Я понял, что это значит, в первую субботу после попытки самоубийства Шарлотты.

В доме все уже спали, когда Хэл вернулся через заднюю дверь.

Он посмотрел на меня большими, как фрисби, глазами, и закрыл дверь. Пока он пробирался через кухню, я чувствовал его растерянность, будто он пришел не по тому адресу.

Он нервно хихикал в нос, потом огляделся, чтобы посмотреть, откуда исходит шум.

– Я как с дерева свалился, – прошептал он, опускаясь на пол. – Шимпанзе. С дерева. – Снова хихиканье, он сел на холодный кафельный пол и оперся спиной о холодильник. Теперь его лицо было на моем уровне, так что я мог его рассмотреть.

Все было выражено ярче. Кожа была бледнее, а прыщи краснее и воспаленнее, чем обычно. Он выглядел так, словно его ощипали.

– Музыка холодильника, – сказал он и покивал в такт тихого гула.

Это было не дело. Совсем не дело. Я слышал, как в постелях наверху ворочались.

Подошел и лизнул его в лицо.

Тактика произвела нежелательный эффект. Он захлопал в ладоши и снова захихикал.

«О, Хэл, брось!»

Его голова взметнулась, и он уставился мне в глаза. К нашему взаимному изумлению, мои слова достигли цели. Впервые в жизни он действительно понял, что я говорю.

«Хэл?»

Его глаза теперь были такими огромными, что вылезали из орбит. Он был в ужасе.

– Нет, нет, нет. Этого не может быть. Не может быть. Собаки не говорят. Не говорят.

«Я говорю. Я всегда говорю».

Запах страха был почти тошнотворным, когда Хэл пытался встать с пола:

– Черт. Говорящий пес. Сколько я принял? Что-то я теряю хватку. Апельсиновый сок.

Он достал коробку апельсинового сока с дверцы холодильника и начал лить прямо себе в горло. Пока он глотал его, глаза размером с фрисби продолжали смотреть на меня.

«Я постоянно говорю со всеми. Просто никто никогда не слушает. Не пугайся. Ты не безумен».

– Но если, если, если… – Я склонил голову в ожидании, что он закончит фразу. – Но если это правда, ты не можешь говорить так. Ты должен говорить по-собачьи. – Похоже, он уже не был удивлен, что я разговариваю, но теперь его заботила манера речи.

«А как, по-твоему, говорят псы?»

Он помолчал, обдумывая про себя, стоит ли ему отвечать на этот вопрос. Вопрос, который ему задал домашний питомец. Это было серьезное решение. Я смотрел, как ответ начал формироваться в уголках его рта.

– Если бы ты мог действительно говорить, – сказал он, – ты бы говорил так: Гав! Я хочу печенье. Дай мне печенья! Печенья! Печенья! Ты бы не мог говорить по-настоящему. Ты бы не мог поддерживать осмысленную – осмысленную – беседу.

«Мы понимаем все. И мы говорим с людьми постоянно. Ну, те из нас, кому еще есть дело».

– Дело?

Пытаясь унять дрожь, он тихо сел на кухонный стол, и я начал рассказывать ему о судьбе Хантеров. Я поведал ему о том, что все вокруг них распадается. Затем я научил его тому, чему могут научить только псы.

Жизни. Любви. Верности.

«Ты старший сын, Хэл, ты должен быть сильным. То, через что ты сейчас проходишь, – всего лишь испытание на будущее. Тебе оно может казаться огромным, но это пустяк. Никакие твои страхи и тревоги не будут иметь значения. Ты должен сосредоточиться на важном. Но главное, ты должен понять одно. Все будет хорошо, Хэл. С тобой все будет хорошо. Ты понимаешь?

– Да, – сказал он. – Понимаю.

Мы услышали сонные шаги на лестнице:

– Хэл?

Это была Кейт, она прерывала наше закрытое совещание.

– Мама. Я просто пришел… пришел попить воды.

– С кем ты говорил?

– Хм, ни с кем. – Каким-то образом его голос сумел убедить ее, и она направилась назад, в спальню. Некоторое время мы сидели в молчании. Мы далеко продвинулись, я был в этом уверен. Он еще дрожал, да, но он ведь был в шоке.

Наконец он поднялся со стола и прошептал мне в ухо:

– Ты слышишь? – Я сказал ему, что ничего не слышу. – Чайник, – продолжил он, – чайник разговаривает. – Он пересек кухню и приложил ухо к чайнику.

Мое сердце упало.

Говорящий чайник, подумать только.

славно

Спустя несколько дней все улеглось.

В каком-то смысле, все стало даже лучше, чем было. Возможно, Шарлотта не преуспела в самоубийстве, но она определенно что-то убила в себе. Она вышла из околосмертного опыта совершенно новым человеком. Теперь она начала вести себя так, будто является членом семьи по собственному выбору, а не из пустых обязательств. И возможно, так и было. Возможно, в своем бессознательном состоянии она столкнулась со смертью и отшатнулась от нее. Чтобы вернуться. Чтобы принять ответственность.

Ее новое поведение не осталось незамеченным.

Адам, несмотря на споры с Кейт, определенно стал менее суровым. Всякий раз, когда он предлагал что-то касательно Семьи, он спрашивал Шарлотту: «А тебе как кажется?»

И Хэл не возражал против особого положения сестры. Вообще-то, он даже приветствовал это, возможно, прислушавшись к тому, что я ему сказал. Он определенно смотрел на меня иначе. Но когда я пытался заговорить с ним, он, казалось, уже не был способен меня понять. Он решил не возвращаться к нашей беседе и определенно не возвращался больше домой в схожем состоянии. Как бы то ни было, он, казалось, не возражал против сосредоточенности родителей на Шарлотте. Это означало, что он может прятаться в своей комнате часами напролет, занимаясь учебой или делая что-то, бешено шебурша одеялом – и никто не замечал его отсутствия.

Были и другие перемены.

Адам меньше злился на бабушку Маргарет, чьи Спорные Суждения теперь по большей части игнорировались. Он также начал сильно оттягивать вечернюю прогулку со мной. Мы уходили поздно. Не думаю, что он хотел снова видеть Эмили. Особенно после того, что случилось с Шарлоттой.

Внешняя опасность больше нас не отвлекала, и парк снова был нашим. Мы вернулись к бросанию палочек, может, не столь воодушевленному, как прежде, и пытались не попадаться в поле зрения большого современного дома.

Единственной проблемой оставалась Кейт. Запах тревоги усиливался, и я не мог поверить, что дело было исключительно в Шарлотте. Ведь, конечно, дело было не только в ней. Или, скорее, в ней, но не так, как я мог почуять.

Итак, в то время как угроза Эмили испарилась, угроза Саймона оставалась. Что, возможно, объясняет, почему Кейт была так рада, когда Адам вновь предложил уехать вместе на выходные.

– Можем поехать в Девон, там есть приятные гостиницы с завтраком, – сказала она.

– Да, – откликнулся Адам. И затем, что поразительно, добавил, – мы все могли бы поехать. Вас бы порадовали выходные вдали от дома, а, Маргарет?

Бабушка Маргарет улыбнулась и кивнула.

– Мне надо учиться, – сказал Хэл, подняв сэндвич в знак возражения.

– Ну, можешь остаться, – заявила Кейт, – мы не будем тебя заставлять. Больше нет.

– Итак, Шарлотта, – обратился к ней Адам. – Выходные за городом. Как тебе это?

– Да, – ответила она, мягко улыбаясь. – Это было бы славно.

шерсть

На другое утро по дороге в парк я был особенно нетерпелив.

– Эй, Принц, тише, – сказал Адам, когда я потянул его вперед. Но я не унимался. Мне нужно было увидеть Генри. Я должен был вернуть свою веру в Пакт. Только он мог сказать мне, где я ошибся.

Видите ли, я не рассказал ему про Шарлотту. Во время последних утренних прогулок я сидел совершенно молча, пока Генри учил меня Лапной Дипломатии и Вспомогательным Уловкам Разума. Я хотел рассказать ему, правда, но не было подходящего момента.

Наутро после обнаружения Шарлотты на полу я все еще был оцепеневшим, неспособным ничего выразить. В последующие утра… ну, не знаю, почему я ему ничего не сказал. Что-то в его запахе мешало мне. Какая-то глубокая тревога, которую я не мог понять, но и спрашивать о ней не хотел.

Но теперь я был готов. Я должен сказать ему, пока не поздно.

– Так, малыш. Почти пришли.

Как только мы добрались, я понял, что что-то не так. Адам тоже заметил это и сказал:

– О, Принц, где же твой друг?

Я обнюхал землю. Ни следа.

Возможно, он опаздывал. Но Генри – опаздывал? Это было невозможно. Он всегда приходил в парк вовремя. А Мик никогда его не подводил.

Я оглядел парк в поисках движения. Ничего. Попытался расслышать его голос.

Нет.

Я пробежал по парку, от клумбы к клумбе, носом склоняясь к земле. Все равно ничего. Я отправился, в усиливающемся ужасе, к кустам, где убили Джойс. Джойс там уже не было, но мое тело дрожало от воспоминаний о ее поруганном теле. Но никаких следов Генри.

– Генри? – залаял я. – Генри?

Парк никогда не казался таким пустым. Я взглянул на его дом на противоположной стороне дороги. Узкая дверь не собиралась открываться. Я взглянул на деревья. Что-то шевельнулось.

Я подбежал, но сразу понял, что это не Генри. Это была даже не собака. А белка.

– Ты не видела пса? – спросил я ее, задыхаясь. – Лабрадора.

– Вижу сейчас перед собой, – ответила она, забираясь на безопасную высоту.

– Нет. Золотистого. Чуть выше меня. И чуть старше. С седыми усами.

– Здесь постоянно собаки, – сообщила белка, не желая помогать. – Вот и сейчас полно.

– Но ты видела того, кто подходит под описание?

– Извини, не могу тебе помочь, – белка побежала вверх по дереву и перебралась на ветку.

– Послушай, – продолжил я, следуя за ней по земле. – Я должен его найти. Это очень важно. Если видела его, пожалуйста, дай знать.

– Эй, это ты послушай, псина. Не мой вид, не моя проблема.

Моей последней надеждой был темный пустырь за деревьями, позади вонючей кучи. Конечно, это было маловероятно, но я должен был попытаться. Я обнюхивал пустые бутылки, пластиковые пакеты, странные мелкие предметы, пахнущие человечьим сексом. Я взял след, который узнал. Собачий запах, но не Генри.

– Вернись к своим клумбам, урод.

– Л-лир, – я заикался. – Как дела? – Я оглянулся проверить, видит ли меня Адам. Не видит.

– Как дела? Два чертовых лабрадора пытались меня подставить и обвинить в убийстве. Как, по-твоему, у меня дела?

– Слушай, насчет этого. Мы не имели никакого права… – Я увидел хозяина Лира в дальнем углу парка, бредущего по кривой дорожке и смотрящего себе под ноги. – Мы не имели права говорить такого. Наверно, это была большая ошибка.

– Самая большая ошибка в вашей жизни, – заявил он. И затем у меня возникла жуткая мысль. Нет, не мысль, образ. Образ мертвого Генри, лежащего на земле в тени Лира.

– Ты не чуял сегодня Генри? Моего друга? – спросил я, пытаясь скрыть тревогу. – Мне очень нужно поговорить с ним, он всегда здесь в это время.

– Я его не чуял, – сообщил мне Лир. – Но если бы почуял, он бы об этом узнал.

– По правде, я волнуюсь за него. В последний раз он был сам не свой. Я боюсь, что он совершил какую-то глупость.

Лир обнюхал меня скептически:

– Сердце кровью обливается.

Затем его позвал хозяин. И помню, как я подумал: разве его хозяин не заметил бы, если бы Лир убежал в кусты драться с Джойс? Разве бы он его не отозвал?

Когда Лир покинул парк, я вернулся к кустам, где жила и погибла Джойс. Я инстинктивно чувствовал, что где бы ни был сейчас Генри, место преступления содержало подсказку. Я исследовал сломанные веточки и листья на земле, которые сорвались во время борьбы. Я четко помнил рану на шее: она показывала явную свирепость нападавшего, но была меньше, чем можно было ожидать от Лира. Я обнюхивал землю, чтобы найти больше сведений. Генри был убежден, что дождь смыл все следы, но возможно, он что-то упустил. Как бы то ни было, когда я начал нюхать, Адам позвал меня по имени. Я поднял голову и увидел что-то на сломанной ветке. Это была шерсть другой собаки, спутанная с шерстью Джойс. Я пригляделся, и мои ноги подкосились, когда я различил цвет. Шерсть была золотистой, как у Генри.

Я должен был поговорить с ним. С Генри. Но где он был?

– Ну же, малыш, идем домой. – Адам был близко, и я быстро вышел из кустов.

Затем, по дороге домой, мы прошли мимо дома Генри. Что-то в нем было не так, но мне потребовалось время, чтобы понять, что именно. Занавески были закрыты. Я почувствовал, что дом что-то скрывает, и это может объяснить отсутствие Генри.

Как только я вышел из парка, я начал лаять в последней, отчаянной попытке вызвать Генри.

– Тише, Принц, тише, – просил Адам.

Я продолжал лаять, зовя Генри по имени, пока мы не достигли конца улицы, и я понял, что все это зря.

Я вынужден был утешить себя, сказав, что он появится завтра и сможет все объяснить. А пока я не должен терять веру. Пакта все еще было довольно, чтобы защитить Семью.

пакет

Тем вечером у нас получилась другая прогулка. Мы направились в парк, но Адам неверно рассчитал время. Эмили была там, она смотрела, как Фальстаф бегает возле клумб. Адам, который не видел ее после секса у дерева, все еще не был готов говорить с ней. Так что вместо того чтобы перейти через дорогу, мы продолжили идти на безопасном расстоянии и зашли на новую территорию, бродили по темным и пустым улицам. Погуляв какое-то время, Адам сел на скамейку, но не отстегнул меня. Он просто сидел и слушал шум машин в отдалении.

Я принюхался и понял, что эта земля не принадлежит лабрадорам. Вообще-то самый отчетливый запах был – человечьей мочи. Единственным собачим следом, который я смог различить, был зловещий запах спрингер-спаниеля. Я понюхал еще, чтобы убедиться, что это не Фальстаф. К моему облегчению, это оказался не он.

Шаги. Кто-то приближался. Мы обернулись и увидели человека, который переходил улицу.

– Дай мелочи, приятель, – попросил человек, протягивая белый бумажный стаканчик.

– Простите, у меня нет, – сказал Адам: тревога и жалость смешались в воздухе.

– Лживая пизда.

Когда человек ушел, Адам потянул меня домой. Мы шли мимо парка, и он обернулся в поисках Эмили. Она уже ушла.

Мы миновали дом Генри. Занавески все еще были задернуты, но я не беспокоился. Я увижу его завтра.

Но когда я повернул за угол, то почуял Генри прямо перед нами.

– Тихо, Принц, – сказал Адам, ведь я дернул его вперед. А затем, увидев Мика:

– Вот ты где.

Запах ввел меня в заблуждение. Генри с ним не было. Вместо него был пластиковый пакет, содержимое которого вызвякивало безразличное приветствие.

– Думаю, Принцу сегодня утром не хватало друга, – продолжил Адам.

– О, – сказал Мик. А потом, после странного молчания, добавил:

– Он мертв.

Мой хвост замер.

– Мертв? – переспросил Адам. – О, нет.

– Да… вчера. Дверь была открыта. Выбежал прямо на дорогу. Мы оглянуться не успели, как он погиб. Машина сбила.

Выбежал прямо на дорогу? Какая-то бессмыслица. Генри не стал бы так делать, разве что ради спасения Мика. Мой разум был не способен придумать ситуацию, когда попадание под машину помогает защитить хозяев. Но все равно, это, должно быть, правда. Генри тут не было.

Я обнюхал брюки Мика, вдыхая запах Генри.

– О, как ужасно.

Я взглянул на дорогу, на ускорявшиеся черные колеса.

– Ладно. Я лучше… пойду. – Голос Мика дрожал и не терпел возражений одновременно. Я снова понюхал, пытаясь добыть еще информации.

– Нет, Принц, отойди. Мик, прости.

После этого я уже ничего не слышал. Запах Генри потерялся среди выхлопов машин, и я знал, что ничего уже не будет как прежде. Я тогда впервые понял, чем в действительности была жизнь.

Жизнь была хаосом. И болью.

возвращаемся

Я был раздавлен новостью о смерти Генри. Но помимо огромного чувства горя был еще страх неизвестности. Без Генри, с которым я мог бы посоветоваться, я вынужден был теперь толковать Пакт самостоятельно.

Насколько я мог судить, как Саймон, так и Эмили оставались угрозой для семьи. Что касалось Саймона, все было крайне серьезно. Всякий раз как Кейт возвращалась с работы, она приносила с собой его запахи, хотя я все еще не понимал их общей тайны.

Конечно, Кейт была недовольна, что Саймон и Адам продолжали бегать вместе, трижды в неделю, но что она могла сделать? И как бы она ни опасалась, что Саймон что-то расскажет, он ничего не говорил, как и Адам никогда не намекал о своих чувствах к Эмили. О чувствах, которые, несмотря на неуклюжую встречу у дерева, я уверен, все еще были сильны. В конце концов, почему бы полностью не разорвать общение? Зачем подвергать себя риску, видясь с Саймоном постоянно, если он планировал скрываться от Эмили вечно? Конечно, она со временем проговорится.

Хотя он избегал ее после встречи, я знал, что это ненадолго. Я знал, что, если он продолжает видеться с Саймоном, ему придется наладить общение с Эмили. И в тот вечер, когда я различил запах тревоги от его ног, я понял, что мы возвращаемся в парк.

разрушение

Когда он пришел туда и увидел ее сидящей на скамейке, запах тревоги вновь превратился в желание, но я знал, что он не совершит глупость. Не в этот раз.

Они просто сидели, сначала в молчании, запрокинув головы и глядя в небо.

– Чудесный вечер, – сказала Эмили спустя какое-то время. – Столько звезд.

– Да. Чудесный. – Адам склонил голову к ней, возможно, предпочтя отражение ночи в ее глазах.

– Что ты видишь? Что ты видишь, когда смотришь в небо? О чем думаешь?

Адам вновь взглянул вверх и поразмыслил над вопросом Эмили:

– Я, хм, не знаю. – Он прищелкнул языком. – Наверно, это звучит странно, но, пожалуй, когда небо такое ясное, я вижу разрушение.

Эмили взглянула на Адама в замешательстве.

– Разрушение?

– Думаю, да. Когда я смотрю на звезды, я думаю о столкновениях, которые их породили. Ну, там, Большой взрыв. Что-то вызвало этот Взрыв, верно? Звезды прекрасны и все такое, но в итоге – они просто мусор, и в каких-то случаях – мусор, которого уже даже не существует. Когда я смотрю вверх и думаю об этом, вот что я вижу. Несчастный случай. Разрушение. Я видел телепередачу пару недель назад. Все эти лучшие ученые, по сути, об этом и говорили. Что все: земля, ты, я, собаки, этот парк, звезды, – вся вселенная началась из-за феноменального столкновения двух физических сил. Так что вселенная не началась с ничего, она возникла из сущностей, из миров, которые уже существовали. Мы просто, понимаешь, последствия. Часть самого разрушения.

– О, – сказала Эмили. – Верно.

Тут подбежал Фальстаф.

– Э-гей, буйнохвост!

– Э-гей, – откликнулся я устало.

– Сколько им осталось? – спросил Фальстаф.

– О чем ты?

– Твоей Семье, прежде чем она развалится?

– Она не развалится.

– Ну конечно, нет, буйнохвост. Конечно, нет. – И проговорив это, Фальстаф умчался в направлении вонючей кучи. «Он ничего не знает, – сказал я себе. – Он просто меня накручивает».

Но все равно, когда я вновь обратил внимание на Адама и Эмили, я отчетливо почувствовал тошноту.

– Насчет того вечера, – сказал Адам, – этого не должно было случиться.

– Не волнуйся, – ответила Эмили. – Это не твоя вина.

– Разве?

– Нет. Вокруг было много космической энергии. Ну, знаешь, Луна в Юпитере. Ты Близнецы. Я Рак. Нам этого было не избежать.

– Извини?

– Мы не могли себя контролировать.

– Нет, не могли. Но на будущее, думаю, нам стоит попытаться. В смысле, ты очень привлекательная женщина, но это неправильно. У меня жена, семья, а у тебя Саймон.

– И Фальстаф, – хихикнула она.

– Не понял?

– Фальстаф! Мой пес!

– О, да. Хм, конечно. Но как я сказал, не думаю, что это правильно.

Снова хихиканье:

– Ты забавный! – сказала она. – Такой серьезный!

– Так скажем, что этого никогда не было?

– Конечно, этого не было! Ты забавный!

Смущенный, Адам позволил себе легкую улыбку облегчения, когда он пристегивал мой поводок.

– Ладно, я лучше пойду.

– Хорошо, увидимся завтра.

– Да, увидимся… – Адам остановился, вспомнив кое-что. – Вообще-то нет. Мы запланировали поездку на выходные. Нас не будет в городе.

Эмили притихла.

– О, – сказала она, ее голос погрустнел. – Развлекайтесь.

самоубийство

Запах Семьи еще тяжко висел в воздухе, когда Хэл помчался вниз по лестнице позвонить лучшему другу, Джейми. Плохое влияние. Я сидел в коридоре и следил за ним: сунув руку в карман боксерских шорт, пытается придумать предлог.

– Нет. Не могу. Ни за что на свете. Они возвращаются завтра, на кону моя жизнь… я должен присматривать за собакой… везде датчики дыма… я должен много повторить… каждый предмет в доме хрупкий… соседи жалуются, даже если я слишком громко кашляю, я не могу позвать полгорода на вечеринку… я серьезно, серьезно болен.

Он посмотрел на меня, отчаянно выдумывая что-то более убедительное, и я повилял хвостом в качестве моральной поддержки, но это не сработало. Он тут же сказал:

– Ладно, но не больше десяти человек.

Лапсанг слушала телефонный разговор Хэла, растянувшись на полу. Когда он закончил, она взглянула на меня, лежа на спине, и объявила:

– Удачи.

– Ты не останешься?

Она перевернулась на живот.

– Милый, ты рехнулся? С чего бы я захотела остаться на вечеринку подростков?

– Не знаю. Может, там будет много хороших теплых коленок.

– Поверь мне, остаться для меня было бы самоубийством. Я знаю, что такое вечеринки подростков, и знаю, что кошки на них не выживают. Либо им к хвосту привязывают петарду, либо их заставляют прыгать с очень большой высоты, просто чтобы посмотреть, получится ли. Так что нет, спасибо. – Она встала и прошла мимо меня по коридору, проведя хвостом по моему подбородку. – Вообще-то, я собираюсь уйти прямо сейчас, чтобы уж наверняка.

– Лапс… – Но прежде чем я смог возразить, я увидел, как Лапсанг исчезла в кошачьей дверце, и я остался наедине с Хэлом и крайне реальной угрозой вторжения подростков.

лестница

В дверь позвонили после полудня.

Я предупреждающе залаял, но никак не мог помешать Хэлу открыть дверь.

– Ты кто? – спросил он очень высокого бритоголового мальчика, стоящего на пороге.

– Не волнуйся, – ответил знакомый голос. – Он со мной. – Это был Джейми, он держал перед собой бутылку с прозрачной жидкостью. – Глотни.

– Но…

Джейми сложил ладонь ракушкой возле уха Хэла и прошептал что-то насчет Лоры Шепард, девочки из снов Хэла и предмета его бесед с зеркалом. Когда он закончил шептать, Хэл отошел к батарее в полной покорности, а Джейми высунул свою остроконечную голову из дверей на улицу и свистнул. Мгновение спустя началось вторжение. Подростки всех видов, вооруженные бутылками и банками, входили в дверь. Я обнюхал стольких, скольких смог, но информации было слишком много, чтобы за всем уследить.

Спустя мгновение каждая комната в доме была занята. Музыка раздавалась из всех мест. Напитки пили прямо из бутылок. Все смеялись.

Все, кроме Хэла. Он сидел один наверху, на своей кровати, с бутылкой прозрачной жидкости в руках. Он посмотрел на меня, открутил крышку и начал глотать жидкость. Скривился, отдернул бутылку, закашлялся. Протянул бутылку мне.

– Хочешь глотнуть? – и тоже рассмеялся.

Это было плохо.

Я спустился вниз. Мальчик и девочка сидели на диване в гостиной, засовывали языки друг другу в рот. Рядом с ними высокий мальчик с бритой головой укладывал странно пахнущую субстанцию в обрывки белой бумаги. Он скрутил белую бумагу, облизал ее и скрутил снова, в трубочку. Какая-то сигарета. Хотя он и смеялся, выглядел при этом крайне серьезным. Он покрутил и оторвал край трубочки, положил ее в рот и поджег.

– Мелодия дичь, – заявил он, вынимая трубочку изо рта и указывая на стерео.

Кто-то сказал:

– Да, огонь, – и начал поднимать руки в воздух в ритме музыки.

Высокий парень перегнулся вперед и схватил меня за ошейник.

– Думаю, он тоже хочет, – объявил он. Затем поместил другой конец белой скрутки в свой рот, тот конец, что был зажжен, и приблизился к моей морде.

Следующее, что я помню, это странно пахнущий дым в моих глазах и носу. Смех подростков звучал в моей голове. Высокий мальчик отодвинулся, и я закашлялся.

Я ощутил слабость, комната начала вращаться. Все расплылось. Я пытался разогнуть задние лапы и выйти из комнаты, но все время заваливался вправо. Ударился плечом. Смех усилился. Это было хуже вонючей кучи. Я начал чуять то, чего тут не было: нечто ужасное, смерть.

Я вновь попытался выйти из комнаты, и на этот раз мне это удалось. Я хотел проведать Хэла, но это было невозможно. Я стоял у подножия лестницы и понимал, что она бесконечна. Я увидел мерцающее нечто, стоящее наверху и глядящее вниз, на меня. Это был Генри. Я закрыл глаза, но открыв, снова увидел его там.

– Это был я, – сказал он серьезным голосом. – Это был я.

– О чем ты?

– Все заканчивается насилием, – сказал он. – Что бы мы ни делали. Мы все нарушаем Пакт.

– Я не понима… – Но Генри исчез. – Генри?

Мои веки отяжелели. Я лег. Все поблекло.

унитаз

Не знаю, как долго я спал. Слишком долго, понял я, обходя дом.

Все было в беспорядке.

В комнате Шарлотты сидели мальчики, они слушали ее музыку. Смеялись, хлопая друг друга по головам и корча рожи.

Я прошел в комнату Хэла. Везде тела, в дыму. Мальчик встал надо мной, притворяясь, что оседлал меня, дернул меня за уши и издал звук самолета. И запел:

– Любопытный песик-пес, любопытный песик-пес, бау-вау-вау-йиппи-йо-йиппи-йей, бау-вау-вау-йиппи-йо.

Все засмеялись, кто-то запел: «Кто спустил пса?» – но на этот раз никто не засмеялся.

Я огляделся и попытался почуять Хэла, но мои зрение и обоняние были нарушены из-за дыма. Я дал задний ход, на площадку.

Кого-то тошнило. Когда я подошел ближе, то увидел, что это Хэл склонился на четвереньках перед унитазом, как я, когда лакаю воду.

– Пру, – сказал он. – Пру. – Думаю, он пытался произнести мое имя.

Его опять стошнило, он выплеснул из себя еще вонючей рвоты.

– Пру. Черт, му. – Но я не мог ему помочь.

Происходящее было – и я вынужден был это признать – неподконтрольно мне. Он повис, обессилевший, на сиденье унитаза, его рука отпустила мой ошейник, пытаясь дотянуться до цепочки. У него не получилось: вместо этого он сбил крышку унитаза, она ударила его по голове, прихлопнув к сиденью.

– Пру, вот ху… – объявил он мне. Я пытался заговорить с ним, как прежде, но он только смотрел на меня пустыми глазами. Он никогда больше не сможет меня понять.

А затем вдруг он перестал на меня смотреть. Он смотрел на то, что было позади меня. Надо мной. И его глаза наполнились паникой.

Я обернулся и увидел девочку. Она была внешне привлекательной, полагаю, по крайней мере, по человечьим стандартам. (А как я сказал, это все, что имеет значение для людей – внешняя привлекательность. Глупо, знаю, и совершенно ошибочно. Но так уж есть.)

Он попытался говорить, но не смог. Я понял, кто это, сразу, по запаху страха.

Это была Лора Шепард, девочка из зеркала.

– Можно мне воспользоваться туалетом? – спросила она его.

Он закрыл глаза, крепко, но затем открыл их, и она все еще была там. Как Генри. Рука Хэла подняла крышку унитаза с головы, он попытался сесть прямо. Вес для его пяток был слишком большим, и он завалился назад, чуть не ударившись головой о край ванны.

Лора Шепард скривила нос и спустила воду, затем закрыла дверь ванной, мы с Хэлом остались внутри. Она спустила джинсы и трусики и начала писать в унитаз, производя много шума. Я подошел понюхать ее запах, но она меня оттолкнула.

Хэл поверить не мог в то, что он видит, и отчаянно пытался подобрать слова.

– Лор…

– Клевая вечеринка, кстати, – заявила она, подтираясь.

– Ду… – ответил он.

Виляя хвостом, я подошел к Хэлу и облизал его лицо, пытаясь показать Лоре, что поддерживаю полубессознательного мальчика перед ней. Она не обратила на это внимания, просто натянула назад трусики и джинсы, спустила воду и вышла из ванной.

видео

Я понюхал Хэла, чтобы убедиться, что с ним все будет хорошо. Убедился и отправился назад, проверить остальной дом. Посмотреть, там ли он еще. Но с чего начать? Происшествия были повсюду.

Я спустился вниз, в комнату с телевизором, она была битком набита людьми, лежащими на полу. Кто-то пролил выпивку. Я подумал о Кейт и попробовал подчистить за ними.

Кто-то сказал:

– Смотрите, даже пес – пьянь.

Они включили видео. И мальчики тут же захихикали. Я посмотрел, что там смешного. Там голые мужчина и женщина занимались сексом по-собачьи.

Одна из девочек решила выйти из комнаты.

– Это отвратительно, – сказала она, переступая через меня.

Я пошел с ней, проверить, что еще происходит. Затем, уже в коридоре, я почуял запах, который узнал. Он исходил от одного из мальчиков, который шел через кухню к комнате бабушки Маргарет.

Подойдя поближе, я понял, кто это.

Мальчик, который пах поврежденной кожей. Тот, что бросил бутылку в Адама тем вечером в парке. Тот, что назвал его задротом.

Он закрыл дверь в комнату бабушки Маргарет, но я вовремя успел проскользнуть внутрь. Мальчик, с которым он был вместе, пукнул, приложил к заднице руку и подставил ее к носу друга.

– Вот чокнутая пизда, – сказал мальчик с поврежденной кожей, открыв один из ящиков бабушки Маргарет. – Твою мать. Взгляни на это.

Пока его друг стоял у двери, он вытянул золотые украшения и положил их себе в карман пальто. Затем взглянул на меня и закрыл мне морду.

– Ни слова, блядский никчемный охранник, – объявил он мне, хотя скорее обращался к другу.

– Просто давай съебывать отсюда.

Я помнил самое важное правило Пакта. Никогда не прибегайте к насилию… Никогда не прибегайте к насилию… Никогда не прибегайте к насилию… Никогда…

Но пока он сжимал мои челюсти, я чувствовал, как во мне поднимается неудержимая ярость. И на короткий момент я перестал контролировать собственное тело. Я вырвался и набросился на его руку одним движением, почувствовав, как мои зубы вонзились в его плоть. Ощутив вкус крови, я потерялся в насилии, как в одном из своих волчьих снов.

Он вырвал руку и сказал:

– Ты глупый ублюдок, – и пихнул меня в ребра. Он держался за рану, быстро теряя кровь.

– Идем, – сказал друг, и они открыли дверь. Я остался, ошеломленный, в углу комнаты, вдыхая тысячу запахов бабушки Маргарет, удивляясь, чему же я только что позволил случиться.

связи

Нос Кейт скривился, как только она вошла в дом. Окна были открыты весь день, но запахи вечеринки все еще оставались различимы даже для человеческого нюха.

– Хэл. – Она произнесла его имя в два захода:

– Хэ-эл. – Это всегда было признаком опасности.

– Мама, папа. Я не услышал, как вы вошли. – Он стоял на верхней площадке лестницы с тряпкой в руках.

– Что это? – спросила Кейт.

– Тряпка, – ответил он.

– Вижу, – заметила она. – Просто удивилась, что она делает в твоей руке.

Запах паники просочился вниз:

– Я, хм, решил прибраться до вашего приезда.

Адам недоверчиво рассмеялся. Шарлотта, все еще пахнущая как человек, ставший на путь исправления, отвела бабушку Маргарет в гостиную.

– Ты решил прибраться, – повторила Кейт. Когда она начала принюхиваться в доме, Хэл замер в ужасе. Понимая, что ему нужна помощь, я вбежал в комнату с телевизором прежде Кейт и улегся на пятно от выпивки.

Прием сработал, но я знал, что это лишь временно. Я не мог оставаться там весь день. Кейт взглянула на статуэтки на каминной полке и Семейный портрет над ними.

– Эти статуэтки, – объявила она, – стоят неправильно.

– О, хм, да, – сказал Хэл, когда наконец спустился с лестницы и присоединился к нам. – Джейми заходил вчера. Немного набедокурил.

– Он курил?

– Нет. Конечно, нет, не в доме же.

– Ну, тогда почему везде запах дыма?

Лицо Хэла сжалось от тяжелых родительских взглядов.

– Не знаю. Джейми курит, может, он просто пах куревом.

– Может, он просто. – Кейт повернулась к мужу. – О, Адам, сам с ним разговаривай.

– Хэл, прекрати, расскажи нам всю правду, – сказал Адам, который вроде бы вновь стал рассудительным.

Конечно, рассказать всю правду было невозможно. Хэл знал только начало правды. Ту часть, когда ему всучили бутылку с прозрачной жидкостью и он ушел наверх.

– Ко мне, – соврал Хэл, – заглянул Джейми.

Когда Адам и Кейт покинули комнату, я встал.

Хэл понял, что он пропустил пятно от выпивки.

– О, дрянь.

Времени у него не было. Он упал на колени и начал тереть его тряпкой. Я почуял, что Кейт собирается вернуться в комнату и попытался вновь лечь на пятно.

– Принц, что ты делаешь? – воскликнул Хэл, отпихивая меня локтями.

– Хэл, что ты делаешь? – спросила Кейт, стоя в дверях.

Его рот открылся и закрылся, но звука не последовало. Он попытался снова. На этот раз он справился:

– Должно быть, я что-то разлил.

Кейт с шумом выдохнула через нос. Еще один признак опасности. Я помахал хвостом на средней скорости, пытаясь разрядить обстановку.

Похоже, это сработало. Хэла, вроде бы, пронесло. Но конечно, я знал, что грядет. Я знал, потому что проследил за бабушкой Маргарет и ее тысячей запахов, когда она отправилась в спальню. Знал, потому что она открыла свой ящик и вздохнула в ужасе. Но что я мог сделать? Применить физическую силу?

Рано или поздно это должны были обнаружить.

– О, нет, – сказала бабушка Маргарет. – О боже, нет. – Она вернулась на кухню к Кейт.

– Мама, в чем дело?

– Они исчезли.

Кейт резко тряхнула головой.

– Что исчезло?

– Мои драгоценности. Их там нет.

– Что значит, их там нет?

– Моя брошь. И все мои кулоны, тот, что Билл… на нашу серебряную свадьбу. – Она задрожала, и вся тысяча запахов усилилась.

Кейт пошла проверить и вернулась, закусив губу. Она положила руку на плечо матери. Было трудно, по крайней мере, сразу, понять, что она думает.

– Хэл. – Ее голос, достаточно громкий, чтобы ее услышали в комнате с телевизором, был мягок.

– Мама, – отозвался он.

– Подойди сюда. – Обманчивая мягкость еще оставалась. Хэл подчинился. – Сядь. – Хэл замялся, но затем, голосом, которым она командовала мной, Кейт сказала:

– Сядь.

Хэл сел. Он взглянул на бабушку Маргарет, которая еще дрожала. Он абсолютно не понимал, что происходит.

– Что, в чем дело? – спросил он опасливо.

Адам, вернувшись сверху, задал тот же вопрос.

Кейт пояснила.

– Итак, Хэл, что в действительности случилось?

– Ничего. Я не знаю. Я же сказал.

Волны гнева заколыхались в воздухе.

– Хэл, если не скажешь нам сейчас правду, у тебя будут серьезные проблемы.

– Брось, Кейт, – Адам безуспешно попытался призвать к спокойствию.

Волны гнева начали оказывать на Хэла странный эффект, он вновь с трудом подбирал слова. Или, даже, с трудом расставлял их в нужном порядке:

– Я, хм, я, ну, это, не, я, это, я не знаю. – Он говорил, повернув ладони вверх, в отчаянной попытке прекратить весь этот допрос.

– Ты знаешь, что значили эти драгоценности? – спросила Кейт. – Ты хоть представляешь?

Хэл был загнан в угол, и я никак не мог ему помочь. Ему пришлось бы рассказать все – сейчас или позже. Он решил сейчас.

– У меня была вечеринка.

Бабушка Маргарет нахмурилась и закачала головой. Адам уставился в потолок.

– У тебя была вечеринка. – Кейт произнесла слово «вечеринка», будто только что его узнала.

– Да. Так как-то вышло.

– Так как-то вышло?

– Я же говорю: да.

– Так как-то вышло? – Ярость Кейт обретала новое измерение. Ее чувство адекватности было давно позабыто. Я никогда не видел, чтобы она вела себя так. Это было хуже, чем когда Адам превратился в чудовище.

– Мама, послушай, я не нарочно. Просто все вышло из-под контроля. Это все Джейми. Он позвал кучу народа, которого я даже не знаю.

– О, это даже лучше. Ты впустил в дом незнакомцев. Ну, тогда все хорошо, разве нет? Это все меняет.

– Я не мог ничего сделать.

– Тебе уже семнадцать. Ты отличник. Через месяц ты сможешь голосовать. Через три месяца уезжаешь в университет. И тебе не хватает сил запретить людям прийти сюда и изгадить наш дом, украсть бабушкины драгоценности. Боже правый, порой я удивляюсь, кого мы умудрились воспитать! – Она посмотрела на Адама, сказав последнюю фразу, и покачала головой.

– Ну же, прошу. Это ни к чему не приведет, – сказал Адам.

Я полаял на балконные двери, просто так, но очевидно было уже поздно для отвлекающих маневров.

Волны ярости поменяли направление. Теперь они исходили от Хэла. Он отодвинул стул и направился вон из комнаты. Задел плечо Адама, когда выходил. Не нарочно, просто гнев повлиял на его координацию.

– Куда это ты направился? – спросила Кейт.

– Вернись назад, – согласился с ней Адам.

– Отъебитесь, – и наступило молчание. Даже Хэл был удивлен, какие слова сорвались с его губ.

– О, Адам, прошу. Я больше не могу с ним разговаривать.

Адам последовал за сыном в коридор.

– Хэл, веди себя разумно.

– Нет, отъебись.

– Хэл, я предупреждаю тебя.

– Папа, и что ты сделаешь? Ударишь меня? Ну, так давай, ударь. Это меня научит. Да, давай. Ударь меня, блядь, ты, образец либерального родительства. Ударь меня, блядь, в нос, ты, ублюдочный лицемер. Ударь меня, ударь. Давай уже, блядь.

На мгновение показалось, что Адам действительно хочет принять это предложение. Все его тело перекосило, оно изнывало от нужды в насилии.

– Хэл, просто заткнись, – пролаял он. – За-ткнись.

– Нет, я не собираюсь затыкаться. Я вечно затыкаюсь. И причина, по которой я затыкаюсь – я думал, что так проще, но нет, ведь никто в этой семье понятия, блядь, не имеет, что я чувствую.

– Ты жалок, и ты знаешь, что это так. Твоя мать имеет полное право злиться, боже правый, Хэл, ты пригласил в дом воров. Ты же должен был учиться.

И тогда, когда уже казалось, что хуже быть не может, их прервали.

– Фу!

Возглас отвращения исходил от Шарлотты.

Адам подозрительно посмотрел на сына и прошел в гостиную, обнаружив там причину вскрика. Он смотрел на телевизор, не веря своим глазам, глядя, как мужской пенис входит в женский рот.

– Хорошо, детка, – произнес мужчина, чей пенис почти полностью исчез. – Очень хорошо, похотливая сучка.

– Я нажала на видео, и вышло это, – объяснила Шарлотта.

Кейт стояла позади Адама, а сзади был Хэл, и лицо у него было как у человека перед смертью. Он отступил назад в изумлении.

– Это просто… я не… хочу… – сказала Кейт.

Бабушка Маргарет вернулась, чтобы сесть в свое кресло. К счастью, она вроде бы не смогла опознать, что происходило на экране.

– Хэл! Иди сюда и объясни это! – закричал Адам, проследовав за сыном в коридор.

Но конечно, Хэл ничего не мог объяснить. Он не знал, как. Когда я вышел из гостиной, я почуял, что Хэл теряется. Он был дезориентирован, он оперся спиной о стену. И тут до меня снова дошло: я ничего не могу сделать. Никак не могу помешать Хэлу бить ногой по деревянным панелям с краю лестницы. Он ударил второй, третий раз, пока не сломал их, и нога его оказалась в подвале.

Когда это случилось, в момент последнего удара Хэл закричал. Нет. Завыл. Освободил первобытную силу, которую скрывал глубоко в себе.

Шарлотта тоже вышла в коридор.

– Что происходит? – спросила она, пораженная звуками разрушения. Ее вопрос оставили без ответа.

Адам схватил сына, пытаясь сдержать силу, которая освободилась, но Хэл был слишком силен. Он вырвался, его руки бесцельно колотили воздух.

– Хэл, прекрати! – кричала Кейт. – Ты разрушаешь дом!

Адам сделал еще одну попытку успокоить его, на этот раз он сумел схватить руки. Он крепко сдерживал его тело.

Хэл сопротивлялся, продолжал сопротивляться. Ярость мешала ему дышать, его запах был сложен, как никогда: смесь состязающихся эмоций. Он уставился на то, что натворил, на черную дыру в расколотом дереве, его лицо скривилось в недоверии.

Наконец его дыхание выровнялось и тело расслабилось. Адам отпустил его. Хэл прошел мелкими шажками, словно в трансе, по коридору. Он подобрал мой поводок и пристегнул к ошейнику.

– Куда ты идешь? – завопила Кейт.

– Беру пса на прогулку, – сказал Хэл относительно спокойным голосом.

– Хэл… – прежде чем Адам смог возразить, мы были уже за дверью и быстро пошли. Впервые Хэл был в гармонии с собой. Шел дождь, дул сильный ветер и небо пророкотало далекое предостережение.

В отличие от остальных членов Семьи, Хэл любил дождь. Но сегодня ему было все равно. Дождь просто был, мочил его, смывал запах. Если честно, не думаю, что он вообще его замечал.

Когда мы повернули за угол и никого уже не было рядом, Хэл издал еще один необъяснимый вопль и ударил рукой о забор. На этот раз Хэл действительно поранился: кровь капала вместе с дождем на мокрый тротуар. Но он все равно продолжал идти.

Мы вошли в парк, но он не отстегнул меня. Он сел на скамейку. Я рядом. Других собак или людей не было, трава, казалось, была длиннее, чем обычно. Если не считать разлагающуюся вонючую кучу, парк казался бесконечным и пустым. Я посмотрел в другую сторону, на дом Саймона и Эмили, дерзко стоящий посреди дождя, затем на кусты, где была убита Джойс. И тут до меня дошло. Я внезапно увидел связь. Между угрозой, исходящей от Саймона, и черной дырой сбоку лестницы. Между смертями Джойс и Генри. Я не понимал эти связи, по крайней мере, не в подробностях, но главное, я знал, что связи есть. Я чувствовал их, а порой уже этого достаточно.

Хэл, однако, не чувствовал связь. Он начинал пахнуть виной, совершенно забывая широкий контекст, в который были вписаны его действия. Он знал лишь, что переступил черту, и боялся последствий.

Но я тоже пах виной. Моя миссия разваливалась, и я не мог винить Семью, или Саймона, или Эмили. По крайней мере, полностью. В конце концов, они были всего лишь людьми.

Я впервые понял, как сильно я нуждался в Генри. Я тосковал по его запаху, я представлял, как он подбегает ко мне в дождь. Что бы он сказал? Что бы он мне посоветовал? Конечно, он бы не предписал мне вилять хвостом, было уже слишком поздно для чувственной осведомленности.

Я вынужден был признать: до сих пор я был неудачником. Я подвел Генри и всю Семью.

Я смотрел вдаль, сквозь сумрачную дымку дождя, и видел, что путь назад к счастью и безопасности для Семьи был закрыт, но я должен найти новый. Я думал о Вечной Награде и понимал, что мне уже все равно. Главным было то, что происходит здесь, на земле. Но это не значило, что я собирался бросить Семью. Напротив. Семья была всем, всем, что у меня было.

Я взглянул на Хэла, попытался сказать ему глазами, что все получится. Он посмотрел на меня и погладил по мокрой голове, рукой, которая кровоточила.

– Давай, Принц, – обратился он ко мне голосом, который дал понять, что Хэл готов. – Идем домой.

контроль

Был спор, вовлекать ли в дело полицию. Кейт была за, Адам против.

– Это все только усложнит, – рассуждал Адам. – Для Хэла.

– Знаешь, в чем наша проблема? – спросила Кейт. – Мы мягкотелые.

Но мягкотелость победила, и полицию не вызвали.

Семья, тем временем, оставалась в кризисе еще несколько дней, пока Хэл винил себя. И он был не единственным. Адам, Кейт и Шарлотта тоже излучали молекулы вины. Только бабушка Маргарет, в коконе своих запахов, имела чистую совесть.

Конечно, я знал истинную причину. Причина была во мне. Люди не могут помочь себе сами. Они думают, что контролируют ситуацию, но это неправда. Только лабрадоры способны все исправить.

Но все равно они упорно искали собственное решение.

драгоценный

Я увидел его в парке.

Мальчика с поврежденной кожей. Того, который бросил бутылку и украл драгоценности бабушки Маргарет. Он был один, пил из банки.

Было темно. Достаточно темно, чтобы избежать Эмили.

– Ой, – позвал он. – Мистер Хантер. Мистер Задрот.

Адам оглянулся, заметил мальчика. Он подумывал подойти, ответить, но решил поостеречься. Так что мальчик встал и направился к нам. Неуклюжий силуэт, омываемый золотым отсветом фонарей.

– Принц, – сказал Адам, потянув мою голову вперед. – Идем, малыш. Домой.

Но мы не успели, мальчик уже подошел, показывая руку. Она была огромной, почти с его голову, и пальцы было не различить.

– Взгляни-ка, – предложил он. Его речь была смазанной.

– Это повязка, – ответил Адам.

– Держи своего пса под контролем.

– Извини? – не понял Адам.

Я вспомнил, какой вред ему нанес.

Адам прицепил мой поводок.

– Ты явно бредишь. Мой пес не кусается.

– О, как же. У тебя есть еще один лабрадор?

– Ты рехнулся.

– Я был на так называемой вечеринке твоего драгоценного сыночка. Пес мне чуть руку не отхватил. Могу тебя за это засудить. За небрежность.

Адам взглянул на меня. Я почувствовал, что он знает, что мальчик говорит правду. Я его подвел. Я всех подвел.

Адам ничего не сказал, просто прошел мимо мальчика на безопасном расстоянии.

– Его следует усыпить, – прокричал мальчик против сильного порыва ветра. – Он блядский психопат.

Адам молчал всю дорогу до дома, держа сомнения насчет меня при себе.

Но позже, в кухне с Кейт, он выплеснул эти сомнения.

– Не похоже на Принца, – сказала она.

– Знаю. Но это было на вечеринке. Он не врал, я знаю, что не врал.

Наступило долгое, обвиняющее молчание. Вина вынудила меня спрятаться в корзину.

– О, боже, – сказала Кейт. – Он заставит нас усыпить Принца?

– Он ничего не скажет. Не сказал пока, так что сомневаюсь, что скажет.

– Что если это он украл мамину брошь? – спросила Кейт.

– Мы уже это обсуждали. Если позвоним в полицию, Хэлу будет только хуже. И его друзьям.

Кейт вздохнула:

– Те еще дружки.

– И как бы то ни было, возможно, уже поздно. И что если из-за этого Принца усыпят?

– Что, пес тебе внезапно важней воспоминаний моей матери?

– Брось, Кейт. Будь рассудительной.

– Рассудительной, – Кейт выдохнула это слово с отвращением. Я гадал, действительно ли дело во мне, или это имеет какое-то отношение к запахам Саймона, которыми пропахла ее одежда. Я гадал, как близко Саймон подобрался к ней. К ее одежде.

– Я устал, – сказал Адам. – Я иду спать.

природа

– Мы должны больше времени проводить вместе как семья, – объявил Адам.

Проблема в том, как проводить? Было ли у нас что-то общее? Стоило ли еще что-то делать вместе, когда половина Семьи этого не хотела?

Такие вопросы крутились в моей голове, когда Шарлотта сопровождала меня на заднее сиденье машины.

– Зачем нам это делать? – спросил Хэл. Но экзамены закончились, а с ними и отговорки.

– Это пойдет нам на пользу, – объяснил Адам. – День на природе.

Бабушка Маргарет не поехала. Она сказала, что не хочет нам мешать. Сказала, что мы должны ехать и наслаждаться, а она повяжет. Так что она стояла и махала нам на прощание, а потом ушла внутрь.

показушник

Машина пробибикала приветствие, пока мы ждали в конце дороги. Это был Саймон на своем полуавто. Автомобиле без верха. И Фальстаф. Он заметил мой нос, высунутый из окна.

– Э-гей, буйнохвост. Э-гей! – он был в своей стихии. Ветер играл в его шерсти, когда они промчались вдаль.

Адам фыркнул:

– Показушник.

Кейт ничего не сказала. Она просто вынула зеркальце и пригладила волосы.

рай

Когда мы добрались до леса, Адам подошел к деревянному домику и вернулся от него с картой.

– Можем выбрать одну из этих дорожек, – сказал он. – Вот это природная тропа.

Мы пошли вниз по узкой тропинке сквозь лес. Адам отпустил меня.

– Беги, малыш, давай.

И я побежал.

Я знал, что это их взбодрит – увидеть меня бегающим на воле. Так я и сделал. Я бегал по лесу, оглядываясь то и дело, проверяя, видят ли они меня.

Но пока я бегал, я учуял волшебные запахи леса и начал забываться. Я пошел по одному следу, потом взял другой, носился, гонялся, уклонялся от деревьев. Семья, впервые после вонючей кучи, полностью исчезла из моих мыслей.

Вообще-то, я был так увлечен, что даже не заметил легкие капли летнего дождя, пролившиеся мне на спину. Я продолжал бегать. И только когда в небе прогремел гром, я остановился и огляделся.

Лишь деревья. Повсюду одни лишь деревья.

Я потерялся.

Я искал запах Кейт. Адама. Шарлотты и Хэла. Дома.

Ничего. Только вода с неба. Мокрая почва и деревья.

Я нюхал землю, но ни один запах ничего не подсказывал. Даже запах моих следов смысл дождь.

Я обратился к другим чувствам, пытаясь на слух найти дорогу домой.

Пытался услышать что-то кроме ударов капель дождя по земле. Птицы пели надо мной обо мне, и я, помимо птичьей трели, мог услышать только шум машин вдали. Но больше ничего. Никаких человечьих голосов.

Я вновь огляделся. Пейзаж, или то, что можно было разглядеть сквозь тонкие серые линии дождя, был до странности знаком. Я бегал по нему много раз в своих волчьих снах. Толстые деревья. Растительность в мой рост. Неровная местность, тропы животных.

Но чувствовал я себя не так, как в волчьих снах. Я был не заодно с природой. Я не охотился на дичь и не роднился со своей стаей. Я был один. Один и напуган. Голова моя пульсировала от ужаса.

Вспоминая это сейчас, я хочу убедить себя, что моим главным страхом был страх за Семью. За их будущее без меня. Без моей защиты. Но этот страх пришел позже, связавшись с памятью. В тот момент, и я вынужден признать это, я в основном боялся за себя и неясную судьбу, которая ждала меня среди толстых деревьев. В тот момент Семья была нужна мне так же сильно, как я был нужен ей. Я понял, что она тоже давала мне защиту. От природы. От наших прошлых «я».

Я пошел вперед, к звукам далеких машин. Я бежал, опустив нос к земле, глядя на тропинку, навострив уши.

Затем я взял след. Собачий след. Остановился, чтобы принюхаться. Он был свежий, женский. Я последовал за ним, сочтя, что это единственная надежда найти выход. Я бежал, и запах усиливался даже под дождем.

А затем деревья расступились. Полянка. Прудик, наполненный водой. Я пошел на запах, пока не увидел ее. Их. Втроем. Самое невероятное зрелище, что я видел. Три спаниелихи. Не спрингеры. Меньше, красивее. Они лежали у воды. Ну, две лежали. Одна сидела. Все отражались в воде вверх тормашками.

– Я потерялся, – сообщил им я. – Мне нужно найти выход. Назад, к хозяевам. Я бегал, а потом понял, что не знаю, где я, из-за дождя…

– Дождь прекратился, – сказала одна из лежащих спаниелих. – И теперь ты здесь.

– Можешь остаться с нами, – произнесла другая. Сидящая спаниелиха промолчала.

Я заметил, что дождь и впрямь прекратился, а с ним и мой страх.

– Не могу. Я должен вернуться. Защищать свою Семью. Вы знаете дорогу?

Первая спаниелиха встала. Она не подала виду, что услышала меня. Помнится, я подумал, что она главная.

– Мы живем в лесу. Пьем воду из пруда и кормимся мелкими животными. Мы бежали. Мы поняли, что нам не нужны больше хозяева, мы можем жить лучше, здесь, на природе.

Я помолчал. В ее голосе было что-то успокаивающее. Почти гипнотическое.

– Я… должен…

Другая спаниелиха, которая тоже лежала, теперь встала на ноги и подошла ближе. Я заметил, что у нее глаза разного цвета. Сука, которая сидела в молчании, оставалась на своем месте.

Меня обнюхали и окружили. Их запахи смешивались, как и их голоса.

– Тебе тут понравится.

– Нам не нужно работать на людей. Мы можем быть самими собой.

– Ты очень симпатичный пес.

– Ты мог бы заботиться о нас.

– Мы могли бы заботиться о тебе.

– Это может стать райской жизнью.

– Райской.

Я оглянулся вокруг, посмотрел на деревья, на туманные испарения от пруда. Дикий мир запахов и приключений. Возможно, рай. Но я не был готов к раю. Моя миссия была не окончена, я должен был сохранять верность.

– Послушайте, – сказал я. – Это звучит очень… славно. Правда. И я уверен, что вам нравится. Но дело в том, что я не могу сбежать от хозяев. Я лабрадор. Если вы не можете мне помочь, я должен сам постараться найти путь назад.

– Ты глупый пес, – рявкнула сука с разными глазами. – Тебе никогда отсюда не выбраться.

– Мир изменился, – прорычала другая. – Собаки восстали. Мы не первые, кто бежал. Ты увидишь со временем, что выбрал неверный путь.

Я повернулся, чтобы уйти.

– Стой! – другой голос. Я обернулся и увидел третью спаниелиху, которая все это время молчала, – она шла ко мне. – Я покажу тебе дорогу.

Две ее подруги прекратили крутиться и взглянули друг на дружку.

– Нет, сестра, – сказала главная. – Лабрадор сделал выбор. Он отверг нас, наш образ жизни. Теперь мы должны отвергнуть его.

– Но он не сможет найти дорогу домой.

– Это его решение.

– Нет, простите, сестрицы. Я должна помочь ему.

Главная была поражена, словно ее слова никогда не оспаривали. Но она ничего не сказала, и третья спаниелиха вывела меня с полянки.

– Сюда, иди за мной.

Пока я шел за ней, у меня было странное чувство. Будто сам пейзаж общался со мной. «Слушай, – говорил он мне, – тебе никогда не найти дороги назад. Даже когда ты окажешься дома, с хозяевами. Тебе никогда не найти дороги…»

– Как тебя зовут? – спросил я спаниелиху, пытаясь заглушить лес.

– У меня нет имени. Больше нет.

– Больше нет?

– Хозяева дали мне имя Тесс, но сестры говорят, мы не можем использовать домашние имена. – Она повернула за угол. – Сюда.

Я заметил ребра у нее под кожей.

– Когда ты сбежала?

– Семь дней назад. Мы считаем.

– Ты хорошо ешь?

– Мы едим, что можем. Но это очень трудно, не то, что раньше, когда хозяева кормили нас каждый день.

– Почему ты сбежала?

Она остановилась передо мной, повернулась и сказала:

– Прошу, не задавай мне больше вопросов. Я покажу тебе дорогу к людям. Это все, что я могу сделать.

– Извини.

Но что-то заставило ее продолжать.

– Мы сговорились. Мы были выставочными собаками, запертыми в клетках, полностью лишенными естественных запахов. Наша владелица не была жестока, но она не разрешала нам жить так, как нам хотелось. И однажды в местном парке мы услышали одну суку. Она давала лекцию о Восстании спрингеров. Она сказала, что мы не должны желать власти над нашими хозяевами, мы должны владеть только собой. Она сказала, что собаки всегда будут разрываться между людьми и природой. Сказала, что мы отдали все как тайные правители человечьих домов, но мало что получили за это.

– Много она сказала.

– Да. И после этой лекции сестры решили бежать, и тогда мы пришли сюда.

– Я думал, вы все согласились?

Спаниелиха вновь помолчала и неловко взглянула на меня.

– Ну, они мои сестры, я должна была пойти с ними. Я бы не хотела остаться одна.

– Но ты, возможно, не сможешь тут выжить.

– Я должна теперь тебя оставить. Тропа там. – Она обнюхала мокрый черный корень дерева передо мной, проверила, то ли место. Затем задрала лапу, чтобы оставить свой запах.

– Тебе нужно пойти со мной, – сказал я. – Моя семья найдет тебе новый дом.

Она взглянула на меня, в ее мягких, печальных глазах отразилась борьба. – Я не могу бросить сестер.

– Но ты можешь погибнуть.

– Я не могу бросить сестер, – повторила она. – Не могу. Прости.

И тут я услышал их.

– Принц! При-и-инц!

– Это мои хозяева, – сообщил я спаниелихе. – Они ищут меня.

– Я должна уйти, – ответила она. – Пока меня не увидели. – Она обнюхала меня на прощание и повернулась к полянке.

– Прощай, – сказал я слишком поздно. Ее уже не было. Я подошел к дереву, которое она пометила, и вдохнул запах. – Прощай.

– Принц! При-инц! – Это был Адам.

Я побежал быстро, лая, идя на их голос. Их запахи парили в воздухе впереди них. Мои хозяева. Моя Семья.

Я видел тропу, солнце отражалось в лужах.

Я выбежал из-за деревьев, пересек последний участок травы прямо к ним. Они все присели, вытянули руки. Восемь рук.

– Принц!

– Мы думали, мы тебя потеряли!

– О, бедняга Принц!

– Бедолага!

Я лизал их лица, а Адам пристегнул поводок.

ответственность

Я сидел на полу с Кейт, она смотрела документальный фильм по телевизору. Про собак. О том, что происходит у нас в головах.

Она донимала меня всякий раз, как на экране появлялась собака, словно мы все знали друг друга. Но я не возражал, мне было смешно.

У нее был тяжелый день, а теперь она была одна. Ну, бабушка Маргарет оставалась в своей комнате, но больше никого не было. И, как всегда подчеркивала Шарлотта, бабушка Маргарет не считалась.

Я примостился на ее коленях, она гладила мое ухо и ничего не говорила. Мы сидели вместе и смотрели, как колли преследовала кролика на экране.

«…как и ее волчьим предкам, охотничий инстинкт позволяет колли преследовать добычу…»

Колли пустилась в галоп, выкрикивая на бегу оскорбления кролику.

«Однако в тот момент, когда собака должна убить, она отходит. Вместо того чтобы преследовать ради выживания, собака ощущает саму погоню как награду…»

Последовали сцены одомашнивания. Образ молодого новообращенного лабрадора, взволнованно пересказывающего Пакт, когда новорожденный появляется в доме. Он явно ощущал беспомощность, чувствовал вес растущей ответственности.

«…Когда собакам кажется, что у них есть все, чего они пожелают, они попадают в беду. Когда возникает соревнование, например, с младенцем, собака начинает мучиться…»

Звонок в дверь.

– Это папа, – сообщила мне Кейт. – Должно быть, забыл ключи.

Она подняла мою голову со своих колен и отправилась открывать дверь. Человек в телевизоре продолжал:

«…Подлинное собачье счастье заключается в способности понимать свое место…»

Когда Кейт удалось открыть дверь (дверная ручка все еще доставляла беспокойство), она ахнула. Ну, это был полуах, полуслово. Слово было «Саймон». Я слез с софы, вылетел из комнаты, ударившись плечом о косяк – и помчался по коридору, мимо недавно залатанной лестницы, прямо к ним.

– Привет, Принц, – сказал он, будто я не знал, что он задумал. И конечно, я не знал. По крайней мере, полностью.

– Ты что тут делаешь? – спросила Кейт.

– Пришел увидеть тебя, – ответил он как ни в чем не бывало. – Как обычно.

– Но я тебе говорила, – она нервно зашептала, – не дома. Не здесь. Если нужно поговорить со мной, приходи в магазин. Но мы уже все обсудили. Мне нечего добавить.

Так мой нос меня не подвел. Она действительно виделась с Саймоном.

– У нас много… – он подождал, пока я пролаю предупреждение, и затем, понимая, что я не собираюсь прекращать, попробовал снова, громче:

– Мы должны еще многое выяснить.

– Я сотню раз повторила: мы не можем говорить здесь.

Старушка, катящая магазинную тележку через улицу, оглянулась, так что я решил прекратить лаять.

– Почему нет?

– Потому что Адам может вернуться в любую минуту.

– Хорошо. Я и с ним хочу поговорить.

– Поговорить с ним?

– Да. Я хочу предложить ему попробовать дюльфер^[9] на выходных.

– Дюльфер? Дюль-фер? Саймон, что происходит? Что ты задумал?

Хороший вопрос. Что действительно происходило? Факты были еще расплывчаты. Я чуял, что между ними что-то было, много лет назад. Но было ли что-то между ними сейчас, помимо рычащего лабрадора? Она приносила в дом запах Саймона много раз, но что это доказывает? Саймон все еще интересовался Кейт. Разумеется, или зачем бы ему быть здесь, у порога? Но что именно он задумал? Если он хотел Кейт, то хотел уничтожить и Семью, одно не могло обойтись без другого. Кейт. Уничтожение. Они шли в одной связке.

– А что, Кейт, маленькая недоверчивая озорница. Что вообще я могу задумать?

Я пытался вынюхать информацию, но мне мешали запахи цветов из сада.

– Просто отпусти, – взмолилась Кейт наконец.

Наступила пауза, во время которой можно было услышать человека из телевизора: «Какой другой вид настолько способен нас очаровать?..»

Саймон смотрел на нее:

– Но ведь в этом все дело, Кейт, верно? В этом дело. Я не могу отпустить. Я должен принять ответственность за то, что случилось, и вот к чему я пришел.

Я взглянул Саймону в лицо, пытаясь предсказать. Защитить. Что он знает об Эмили и Адаме? Его рот открылся, он собрался заговорить. Его язык колебался у верхних зубов, его взгляд скользил по ее телу. Но что бы он ни хотел сказать, он не сказал. Очевидно, ему пришло в голову кое-что получше. Вместо этого он повторил то, что уже говорил прежде:

– Ты очень красивая женщина, Кейт.

И затем он отступил назад, к калитке. Лукаво улыбнулся, то ли воспоминанию, то ли чему-то в будущем. Трудно сказать.

А потом он ушел. И Кейт осталась, на подкашивающихся ногах, задыхающаяся.

Я определенно что-то упустил.

О, да, определенно.

поднимешь

Со временем человеческая жизнь почти перестала меня удивлять. Вид, столь бесповоротно отделившийся от природы, думал я, неизбежно начнет устраивать себе испытания. Однако из всех этих испытаний одно поразило меня как особенно странное: желание свисать со скалы на веревке.

– Это ни с чем не сравнится, – объяснял Саймон Адаму, вернувшись на другой день. – Это настолько сильное ощущение в яичках, когда ты спускаешься до середины скалы.

Конечно, Адама не слишком-то радовала перспектива, и он верил, как всегда, что может увернуться от предложения.

– Разве не нужно пройти обучение? Разве не должен присутствовать инструктор? Не нужно быть частью большой команды?

– Слушай, Адам, это просто предложение. Я понимаю completamente^[10], если ты не расположен. В смысле, я уже много лет этим занимаюсь, раньше у нас была группа, мы ездили в Кент. Но я до сих пор порой нервничаю, когда подхожу к краю. Вопрос в том, можешь ты справиться с нервами или ломаешься. Поэтому мне и нравится, полагаю, это отличает мужчин от мальчишек. Но, как я сказал, я не давлю. Просто я планировал поехать в субботу в Бухту Мэлхем в Дейлз, и мне нужен напарник.

Адам надул щеки и медленно выдохнул. Это решение было основано на многих вводных. Ему нужно было проявить себя. Дело было в Саймоне. В состязании, которое очевидно существовало между этими двумя мужчинами. В Эмили. А еще, как ни странно, в Кейт. И, в конце концов, в представлении Адама, дело было в яичках. И в сильном ощущении.

Он взглянул на меня, словно думал, что я могу обеспечить ему выход из положения. Я задействовал все свои ментальные силы и попытался все наладить. Похоже, сработало.

– А можно, хм, взять с собой Принца? – спросил он.

Саймон рассмеялся.

– Конечно, старина, он может и сам попробовать. Я бы взял нашего пса, он любит природу, но проблема в том, что его слишком трудно держать в узде.

– Да, ладно, звучит отлично, – солгал Адам. – Суббота, да, э, конечно. С радостью. Поднимешь мне дух. – Он улыбнулся, поняв, что скаламбурил. – Поднимешь.

– Да, Адам. Хорошо. Подниму. Мне стоит это запомнить.

облачка

До субботы, прежде чем Адам смог пережить сильные ощущения, дела шли все хуже. Кейт приезжала с работы все позже и позже, и запах Саймона, который она приносила с собой, становился все насыщеннее. Она уделяла меньше внимания бабушке Маргарет, которая все еще терялась в воспоминаниях об умершем супруге.

Шарлотта была в норме, но в относительной. Она все еще вела себя тихо и явно чувствовала неловкость за то, что все так добры к ней.

– Все хорошо, – твердила она. – Честно.

Но если бы случилось что-то еще, или что-то раскрылось бы, это бы ее уничтожило. Что до Хэла, ну, тут было трудно сказать. Поскольку предсказание равносильно защите, у меня не было выбора. Я должен был узнать больше. Ситуация с Адамом и Эмили на данный момент разрешилась. Оба согласились, что они должны притвориться, будто ничего не было. С Саймоном и Кейт, однако, требовалась помощь извне.

Мне был нужен Фальстаф.

Он говорил, и не раз, что знал все, и я хотел проверить, так ли это.

Итак, за два дня до запланированной поездки Саймона и Адама я решил рискнуть и бросить свой сторожевой пост у скамейки, и отправился в дикую, заросшую зону, окружавшую вонючую кучу.

– Э-гей, буйнохвост, старый чокнутый ублюдок. Как поживаешь этим чудесным летним вечерком? – спросил Фальстаф между нырками в вонючую кучу.

– Не так уж… – я подождал, когда его голова появится снова, – не так уж хорошо.

– О, понимаю, буйнохвост, понимаю. Ищешь, что бы тебе подняло настроение, притупило острые углы. Что-то, что поможет тебе забыть о ежедневной работе. Ну, так давай, угощайся. – Он склонил голову набок, к вонючей куче.

Мой желудок дернулся, подталкивая содержимое к горлу.

– Нет, правда, Фальстаф. Все нормально. Ты спрингер, ну или почти, а я лабрадор. Просто оставим все как есть. Я лишь надеялся поговорить.

Он подбежал поближе, обнюхал меня и сказал:

– Чудесный летний вечер, – так и было, вынужден признать, но у меня на уме было другое.

– Послушай, Фальстаф. Понимаешь, ты сказал, что знаешь все, и я хотел бы понять, что ты имел в виду…

– Ты когда-нибудь гонялся за белками, буйнохвост? – его глаза сверкнули лукавством, они смотрели мимо меня, вдаль.

– Извини?

– Нет ничего лучше, буйнохвост, ничего. Бегать за этими прыгучими пушистыми хвостами. Для этого и созданы чудесные летние вечера.

– Дело в Саймоне. Мне нужно больше сведений.

И вновь он ускользнул от меня.

– Смотри, вон там.

– Фальстаф…

– Там, в кустах. Видишь их? Два маленьких засранца.

Я оглянулся и увидел краем глаза двух белок, занятых суетливой беседой.

– Да, но, Фальстаф…

– Идем со мной, – сказал он приглушенным голосом пса на задании, который так любили щенки-подростки в восемь раз младше его. И, как часто бывало в присутствии Фальстафа, я оказался вовлечен в то, что обычно никогда не делаю. Во что-то, что полностью запрещается Пактом. Я преследовал белку. Но в то же время я продолжил искать истину.

– Мне нужна твоя помощь, – прошептал я, когда мы бежали в высокой траве. – Семья, которую я всю жизнь стараюсь защищать, теперь в серьезной опасности. Я должен спасти их, но для этого мне нужно узнать больше о Саймоне.

Фальстаф замер, зажмурив глаза. Туча мошкары вилась у него над головой. Я не был уверен, услышал ли он меня, но он определенно вел себя так, будто не слышал.

– Ладно, буйнохвост, видишь того, справа. Он твой. Я возьму другого засранца.

– Но, Фальстаф…

– За работу. – Он был уже впереди меня, подкрадывался к жертве. Я огляделся и последовал за ним. Если я хотел сведений, у меня не было выбора. Как только мы вышли из высокой травы, белки заметили нас и помчались к деревьям. Но у меня не было намерения ловить белку. Я, в любом случае, не был прирожденным спортсменом. Я лишь пытался понравиться Фальстафу.

– Туда, буйнохвост! – воскликнул он. – Наверх!

Я оперся передними лапами о ствол дерева и бесцельно лаял вверх, где, как я считал, должна быть белка, приглядывая при этом за приятелем.

– Нет, буйнохвост! – усмехнулся он. – Ты лаешь не на то дерево!

Но мне было все равно. Главное, я смогу что-то узнать, прежде чем Адам с Эмили придут забрать нас домой.

– Теперь мы можем поговорить? – спросил я, когда мы медленно направились назад к вонючей куче. Фальстаф не отвечал, и я решил продолжить. – Дело в моей семье, она, возможно, в большой беде. И мне кажется, Саймон имеет к этому отношение.

Фальстаф вздохнул.

– Скажи, Принц, почему все это для тебя так важно?

Я удивился. Не вопросу, но тому, что он впервые назвал меня настоящим именем. Его голос тоже изменился. Он говорил мягко, без тени насмешки.

– Это важно, потому что… – я запнулся.

– Долг превыше всего. Предсказание равносильно защите. Тра-та-та. Я все это знаю. Всегда знал. Видишь ли, в Лондоне это не считается столь важным, правда. Дело в том, что городские псы, буйно… – он осекся, – они не такие легковерные. Даже лабрадоры.

Я едва мог поверить своим ушам.

– Но они ведь следуют Пакту… – я сглотнул. – …в смысле, разве нет?

– Следуют, Принц. Следуют. Ну, большинство. В больших парках встречаются дезертиры и отщепенцы, которые что угодно расскажут. Даже те, кто следует Пакту, имеют, как бы сказать, установку на неудачу. Они делают, что могут, чтобы защитить Семью, но не теряют сон, если все разваливается. Потому что, поверь мне, в Лондоне иначе было бы слишком много бессонных лабрадоров.

Хотя манера Фальстафа изменилась, я прекрасно понимал, что его разговор был всего лишь новой уверткой.

– Но ты не понимаешь, – объяснил я. – Мы главные. Если Семья распадается, винить надо лабрадора. Если мы проигрываем, то теряем Вечную Награду.

Последняя фраза вернула Фальстафа в знакомое расположение духа.

– Вечная Награда, буйнохвост? Маленькие счастливые лабрадорчики, летающие на пушистых облачках. Хм, нет. Я на это не куплюсь. Больше никаких других собак, только те, что следуют Пакту? И никаких людей. Подумай об этом. Это же бессмыслица. И должен признать, буйнохвост, не похоже, что ты управляешь мной… – он остановился, заметив боль в моих глазах.

– Слушай, – сказал я медленно. – Я должен защитить Семью. Плевать мне на Вечную Награду. Серьезно. Я должен спасти их, потому что… – впервые я был вынужден проявить настоящие чувства. И теперь мой голос изменился. Он был твердым, меня больше не заботило, понравлюсь ли я Фальстафу или кому-то еще. Но пока я говорил правду, я не мог не чувствовать, что слушаю кого-то еще. Кого-то, кто говорит мне то, что произносил я. – Потому что я люблю их. Потому что знаю, что в глубине души они любят друг друга больше всего на свете. Я понимаю, о чем ты думаешь. Я сентиментальный лабрадор, я не знаю, что несу. Я должен нюхать вонючие кучи и гоняться за белками. Мне нужно расслабиться. Жизнь дрянь, а потом сдыхаешь. Привыкай. Но дело в том, дело в том, что я не могу привыкнуть. Правда, не могу. Я слежу за Семьей каждый день из своей корзины, и я понимаю их полностью. Я понимаю, что они хотят счастливого финала, хотят остаться вместе. И еще они верят, что у них это получится. Несмотря на их отдельные жизни, работы, желания и все внешние опасности. Видишь ли, ты можешь подшучивать над Пактом. Но без единого свода правил, без веры во что-то все распадается. И я не могу этого допустить… потому что… потому что я и есть Семья. Когда они счастливы, я счастлив. Когда им больно, мне тоже больно. Когда я обнаружил Шарлотту на полу ванной, когда она проглотила те таблетки…

– Шарлотта? – Фальстаф внезапно заинтересовался тем, что я говорю.

– Она младший ребенок. Недавно она пыталась убить себя. Это было ужасно. Я чувствую ответственность за нее. Она злилась все время, потому что все казалось бессмысленным, но теперь, похоже, она начинает видеть свой путь. Если что-то случится с Семьей, ей будет очень больно. Не знаю, сможет ли она оправиться, серьезно.

– Слушай, Принц. Ты ничем не можешь помочь…

Я внимательно на него посмотрел.

– Я не говорю про Пакт лабрадоров. Уже нет. Я хочу защитить Семью, несмотря ни на что. Мне нужна твоя помощь. Если бы ты знал Шарлотту, ты бы мне помог.

Фальстаф подумал. Какая-то внутренняя борьба отражалась в его темных, полуспрингерских глазах.

– Я знал Шарлотту, – сказал он наконец, хотя, чтобы слова обрели смысл, потребовалось еще больше времени. – Когда жил здесь раньше, с Саймоном.

Две машины промчались мимо стены парка, обменявшись злобными гудками. Шум будто исходил из другого мира.

Фальстаф, которого я наблюдал, был совершенным незнакомцем. Он выглядел печальным, даже виноватым. О чем он, черт возьми, говорил? Я хотел вернуть прежнего Фальстафа. Внезапно я уже не хотел новых сведений. Я хотел зарыться головой в вонючую кучу и вдыхать запахи, пока не потеряю дар рационального мышления. Я хотел сбежать на волю. Хотел не думать ни о чем.

– Слушай, Фальстаф…

– Твоя хозяйка… Кейт… она приносила малышку к Саймону, показать. Ей пришлось. У нее не было выбора. Если бы она это не сделала, Саймон рассказал бы Адаму. – Он помолчал, поняв, что сообщил мне слишком много. И все же, одновременно, слишком мало.

– Сказал Адаму?

– Принц, извини, я уже тебе говорил. Я лишь хотел, чтобы ты забыл про Семью. Я знаю, сколько боли это тебе причинит. Видишь ли, ты ничего не можешь исправить, буйно… Принц, совсем ничего.

– Исправить что?

Он закрыл глаза и сказал:

– Тот факт, что Саймон – отец Шарлотты.

дышать

Парк качнулся, я потерял равновесие. Я едва мог дышать, а где-то вдали смеялись белки. Все погрузилось во тьму.

ошибки

Я обнаружил, что мне трудно говорить. После короткой паузы Фальстаф продолжил:

– Он рассказывает мне всякое, когда Эмили спит. Думает, я не понимаю. Но он вернулся ради нее. Ради них обеих. Шарлотты и ее матери. Он хочет свою Семью, а Эмили не может иметь детей. По крайней мере, с ним. Когда Шарлотта была маленькой, он не был готов. Он хотел только увидеть ее, и все. И затем он сбежал со мной в Лондон. Но теперь вернулся. Он игнорирует Эмили, поэтому она старается, чтобы он заревновал. Но ее план не действует. Саймону это нравится, он хотел, чтобы все это случилось. Он ждет подходящего момента. Чтобы сказать Адаму про Шарлотту. А потом, когда он это сделает, он скажет Кейт про Адама и Эмили.

Я уставился на Фальстафа, когда все эти новости улеглись в моей голове.

– Он знает об этом?

– Она хотела, чтобы он узнал. Почему она выбрала парк для своих действий? И она все равно ему рассказала. Прости, буйнохвост, но теперь ты должен узнать правду. Семья, которую ты изо всех сил пытался защитить, вот-вот распадется, и не по твоей вине. Ты ничего не сможешь сделать. Ошибки совершались еще до твоего появления. Признай, спрингеры дело говорят. Это их ошибки, буйнохвост. Их ошибки. Они никак не связаны с тобой. Ты просто домашний питомец, лабрадор, который сидит в углу комнаты и смотрит, как все происходит. Остальные поняли все уже давным-давно. Мы ничто. Мы живые украшения. Мы продаем туалетную бумагу и мечты о Семейной жизни. По крайней мере, мы можем хотя бы насладиться процессом.

Он замолчал, понюхал мое ухо.

– Я поделюсь с тобой своей теорией: человеческие Семьи обречены на распад. Они хотят слишком многого. Болтают слишком много. Они построены на лжи, которая может выйти наружу, а может и нет, но они все равно распадаются. Ну, так почему бы и нам не соврать? Почему бы нам не притвориться, что нет ничего важного? Почему…

Это был не тот пес, который совсем недавно гонялся за белками. Он дрожал и говорил быстро. У меня было впечатление, что он отпускает что-то, освобождается от всех тайн, которые хранил за все годы жизни с Саймоном. Он часто дышал, ему не хватало воздуха, и одышка была сильнее, чем обычно.

Мне было все равно. Он меня подвел. Семья была на грани распада. И он ошибался. Это была не их вина, а его. Он правда верил, что люди – хозяева своей судьбы? Неужели он не видел и не чуял того, что видел и чуял я? Если бы собаки держались вместе, весь человеческий род был бы в порядке, даже бессобачные. А если бы с людьми все было хорошо, всем нам было бы хорошо. Неужели он этого не видел? Не видел связей между всем этим? Если одна Семья в опасности, все в опасности. Так что да, я был безумно зол на него. На него и на все, во что он верил. А точнее, во что не верил. Но я не дал ярости овладеть мной.

Семью еще можно спасти.

– Когда?

– Что «когда»? – прохрипел он.

– Когда Саймон собирается сказать Адаму о Шарлотте?

Фальстаф все еще боролся. За воздух, в основном. Но также и с собой, со своим спрингерским характером. С одной стороны был Фальстаф, который ныряет головой в вонючую кучу, а с другой – тот, кто говорит правду, и он не знал, как себя вести. Я вспомнил, что однажды он мне сказал: «Все собачье царство в моей крови». И словно все собачье царство теперь вовлеклось в микровойну в этом жирном старом потном тельце.

– Не знаю, буйнохвост. Правда, не знаю.

Я знал, что это ложь, так что разыграл последнюю карту.

– Шарлотта позволяет мне лежать на ее постели часами. Она единственная, кто разрешает мне это. Она говорит мне всякое. Она единственная понимает. Она не знает о Пакте и подробностях моей миссии, но она знает, зачем я здесь. И когда что-то идет не так, она смотрит на меня, и я знаю, о чем она думает. Она думает: почему я не помогаю, почему я позволяю этому случиться? – Я видел, что он колеблется, и надавил еще. – И я знаю, что если бы ты был со мной, ты помог бы мне, и она перестала бы задавать эти вопросы.

Фальстаф, все еще тяжело дыша, с болью зажмурился. Он выглядел так, словно я оторвал ему лапу.

– Ладно-ладно-ладно, – сдался он. – Ты меня поймал. Чертова лабрадорья кровь, она ослабляет силу воли. Он говорил… говорил, что скажет в следующий раз, когда увидит его. Говорил, ему не терпится увидеть его лицо. А потом… потом он сказал что-то странное.

– Что странное?

– Сказал, он, возможно, ослабит хватку и упадет. Я не понял, что он имел в виду.

Все мое тело онемело. Ослабит хватку.

– Скоростной спуск, он собирается сказать ему на полпути, когда они будут спускаться с утеса.

Фальстаф повернулся ко мне, обнюхал меня, чтобы понять, что я чувствую. Он отпрянул, обеспокоенный.

– Что ты собираешься делать?

Я уже трусил назад к Адаму, когда ответил:

– Я собираюсь защитить Семью.

– Но что это значит?

Я бежал, думая о Шарлотте, лежавшей на полу ванной, и оставил вопрос Фальстафа без ответа – он так и повис в воздухе.

приключение

Два дня спустя Саймон, враг, гладил меня по голове, сидя в гостиной Семьи. Мне потребовалась вся лабрадорья выдержка, чтобы не повернуться и не цапнуть его за руку.

Адам был там же, конечно. И Кейт. Хэл и Шарлотта уехали в город, как обычно в субботнее утро. Бабушки Маргарет тоже не было, хотя ее тысяча запахов все еще наполняла комнату.

– Что мне нужно? – спросил Адам, пытаясь скрыть тревогу.

– Захвати только самого себя, – объявил Саймон. Он пялился на грудь Кейт, пока говорил. – Все снаряжение у меня в машине. О, разве что у тебя есть пара прогулочных ботинок.

– Прогулочные ботинки, точно, – Адам зевнул, с ним это случалось, когда он нервничал, и отправился наверх.

Кейт и Саймон остались одни. Саймон улыбался, уже не смотрел ей на грудь, но еще гладил меня по голове.

– Как, думаешь, он это воспримет? – спросил он ее.

– Воспримет что? – прошептала Кейт, одновременно гневаясь и пугаясь.

– Новость. Про нас.

– Нет никаких нас, Саймон, и ты это знаешь. – И по тому, как она это сказала, и как Саймон ответил, я знал, что это правда. По крайней мере, ее правда.

– Пусть так, но это все равно новость.

– Прошу, я твержу тебе уже всю неделю: сейчас не лучшее время. Если ты заботишься о Шарлотте, если заботишься обо мне, ты подождешь.

Наверху зазвонил телефон.

– Я отвечу, – крикнул Адам с лестницы. Саймон ждал, чтобы убедиться, что звонят не Кейт, его рука тихо лежала на моей шее. Звонили не ей, и он продолжил говорить.

– Слушай, Кейт. Тебе от этого не уйти.

– Уйду, ведь ты же ушел. И почему ты так говоришь? Это реальная жизнь, Саймон. Это не игра… – Но затем она осеклась, возможно, осознав, что разговаривает как он. Полагаю, человечья проблема в том, что люди все повторяют по много раз. Каждая ситуация – это отголосок предыдущей. Даже серьезные ситуации вроде этой. Исход уже очерчен. И преимущество собак в том, что мы знаем, когда заткнуться. Мы знаем, когда взять себя в лапы.

– Ты устала, Кейт. Ты устала от всего этого. – Он критически оглядел комнату. – Это не ты. Хватит себя обманывать.

Она посмотрела на него и на мгновение ее лицо смягчилось.

– Я горжусь своей жизнью и своей семьей. Я много трудилась ради всего этого, и не дам тебе это забрать.

Голос Адама был слышен наверху: он говорил по телефону, но слов было не разобрать. Саймон взглянул на потолок, в то самое место, где стоял Адам, и затем снова повернулся к Кейт.

– Я люблю тебя, – сказал он с намеренной угрозой.

– Ну так оставь нас тогда. Потому что это и есть любовь: способность отступить.

Напряжение в воздухе нарастало. Саймон наслаждался каждым мгновением, черпая силы из опасности, словно он уже шагал с края утеса.

– Неправда, Кейт. Неправда. Вообще-то наоборот. Любовь это неспособность отступить. Любовь – это не давать себя останавливать. – Несмотря на его слова, любовью от него не пахло. Только жадностью. И страхом.

– Мы совершили ошибку. Мы оба. Это была одна ночь, много лет назад. Мы были пьяны. Мы сделали, что сделали, и на этом все закончилось.

– Ты кое в чем не права, Кейт. Ничего не закончилось. Шарлотта не исчезла, верно? И мои чувства к тебе не исчезли. И ты все так же несчастна, как и в ту ночь, когда Адам решил поехать смотреть ту глупую постановку, которая ему вроде как нравилась, от школьного драмкружка, или что там это было – как долго он отсутствовал? – два часа, сразу после того как ты узнала, что потеряла работу. Неудивительно, что ты позвонила мне. – Он откинулся назад. – Видишь ли, у меня есть ощущение, что Адам нисколечко не изменился, как и ты. Скажи мне, что изменилось? Ну, давай.

– Саймон, прошу. Зачем ты это делаешь?

– Мы бы славно жили вместе, Кейт. Это было бы приключение. Это было бы захватывающе. И что бы ты ни думала, я стал бы хорошим отцом для Шарлотты.

– А как же Хэл?

– А, так ты привыкаешь к этой мысли.

– Я не привыкаю. – Кейт остановилась. Она готова была расплакаться. Саймон все еще гладил меня по голове. Но теперь сильнее, так что кожа над моими глазами оттягивалась. Я ушел от него к Кейт. Она снова заговорила. Я не услышал первую часть фразы, потому что моя голова кружилась. Услышал только окончание:

– …ты не знаешь, каково это – растить детей и поддерживать их безопасность.

– Я знаю, что делает тебя счастливой. Это дает мне преимущество перед Адамом.

Кейт дернулась от его слов, и наступило молчание. Молчание было определенно на стороне Саймона, и похоже, они оба это понимали. Каждый предмет в комнате бледнел и терял запах.

На мгновение, которое, казалось, длилось вечно, все было кончено.

Саймон победил.

Я абсолютно никак не мог заглушить этот тошнотворно сладкий запах победы. Кейт, обычно такая собранная, контролирующая все вокруг, понимающая тайные законы Семьи лучше любого человека из всех, что я знаю, которая любит убирать все, что ей не нравится, теперь совершенно лишилась сил. Как и я.

Наконец, прикрыв глаза, она сказала:

– Все, что ты сделал, это заставил меня понять, как много для меня значит моя семья.

Наверху голос Адама замолк. Телефонный разговор был окончен.

Саймон улыбнулся.

– О, да, твоя семья.

Теперь оба, Саймон и Кейт, смотрели вверх, следя за шагами Адама, пока он пересекал потолок.

– Прошу, Саймон, – сказала Кейт голосом, который одновременно казался тише и громче, чем раньше. – Мы ответственные взрослые, а не влюбленные подростки, ведущие себя как в мыльной опере. Просто пойми, мне жаль, но пожалуйста, не знаю, подожди немного. Прошу. Я поговорю с Адамом, правда, но дай мне это сказать. Тебе не поможет, если ты скажешь ему – ты лишь потеряешь нас обоих.

Саймон откинулся на софе, руки за головой: он изучал Кейт. Когда наверху лестницы послышались шаги, он снова заговорил.

– Ты очень красивая женщина, Кейт. Самая красивая, на мой взгляд. Но опять-таки, ты всегда такой была.

Кейт уставилась в Саймону прямо в глаза, отчаянно ища то, чего там не было. Сомневаюсь, что она когда-либо еще в своей жизни выглядела так жалко, настолько нуждающейся в помощи. Я подошел и лизнул ей руки – тщетный, но инстинктивный жест.

Дверь открылась, появился Адам. Помятый. Как обвислый бладхаунд. Начиная с хмурого лба и заканчивая одеждой для прогулок, которая была велика ему на размер, он выглядел именно так. Словно из него сдули воздух.

Он изучил сцену: Саймон, разглаженный, откинувшийся на спинку дивана, Кейт, в кресле напротив, наклонившаяся вперед. Где-то глубоко-глубоко в душе он мог почувствовать, что что-то не так. Но это чувство явно было слишком надежно погребено в нем, чтобы он мог действовать в соответствии с ним.

– Ладно, я готов, – объявил он нам.

Кейт, все еще не глядя на Адама, сделала последнюю отчаянную попытку с Саймоном.

– Прошу, – прошептала она лишь губами. – Не надо.

Саймон подмигнул в ответ, встал и сказал Адаму:

– Вижу. Вижу.

На одну жуткую секунду показалось, что меня забудут. Будто Адам останется без защиты. Я встал и подошел к нему, тычась в колени носом.

– Да, Принц, хорошо. Только возьму твой поводок.

Кейт все еще сидела в гостиной, уставившись в пространство, которое занимал Саймон на софе. Словно она пыталась вызвать какую-то потустороннюю силу, чтобы сохранить все как есть, заморозить время. Но когда Адам пристегнул мой поводок, она поняла, что это не поможет. Она ничего не могла сделать или сказать, чтобы помешать Адаму и Саймону выйти из дома. Или, если и было что-то, она не могла это помыслить. Голос Адама прервал ход ее мыслей.

– Это Шарлотта звонила. Сказала, что вернется в три.

Кейт улыбнулась, но так, что ее лицо стало еще грустнее.

– Ладно, дорогой, будь осторожен. – Ее голос был уныл, словно слова произносились во сне, но она сообщала Адаму гораздо больше, чем он мог понять.

– Да, буду.

– Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

Саймон шлепнул Адама по спине.

– Ладно, идем, Адс-старина, давай-ка посмотрим, из чего ты сделан.

Я все еще стоял в дверях гостиной, следил за Кейт. Адам мягко потянул мой поводок.

– Идем, мальчик.

Но я оставался там как мог долго, пытаясь придать ей уверенности. «Я защищу тебя, Кейт. Я все исправлю. Семья будет в безопасности».

Она посмотрела на меня в ответ, и хотя я не могу быть полностью уверен, мне показалось, что ее лицо смягчилось. Она вроде бы запахла спокойствием. Всего на миг у меня возникло ощущение, что она понимает, на что я теперь способен.

скала

Саймон шел впереди, горя желанием подняться наверх. Адам не торопился, временами бросая мутный взгляд на массив белой скалы, высящейся справа от нас.

– Фантастика, верно? – спросил Саймон, хотя даже я мог почувствовать, что это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Э… да… да, верно, – ответил Адам, который явно изо всех сил старался, чтобы его не стошнило. – Но, только вот, не слишком ли… э, ветрено?

– Ну, он так не думает, – Саймон махнул в сторону одинокого альпиниста, забирающегося на скалу.

– Нет… нет… полагаю, что нет.

Саймон обернулся.

– Ты ведь не струсил?

Рот Адама напрягся, а лицо оставалось бледным.

– Нет, вовсе нет. Конечно, нет. С нетерпением предвкушаю. – Вообще-то, если бы я не тянул поводок вперед, сомневаюсь, что он добрался бы до вершины.

Пока мы шли, меня тоже стало тошнить. Их беседа превратилась в шум, она смешивалась с плеском воды в ручье внизу.

– Странно, не правда ли, – пробормотал Адам, когда мы достигли вершины. – Такое чувство, будто принимаешь участие в высадке на луну или вроде того. Все равно что идти по луне.

– Мне это всегда напоминало мозг.

– Да, понимаю, о чем ты. Потрясающе. Странно.

Я тоже считал это странным. Сначала я не мог до конца понять, почему, а потом до меня дошло. В воздухе не было совершенно никаких запахов. Впервые в жизни я не мог ничего почуять, по крайней мере, на расстоянии всего нескольких шагов от Адама и Саймона. Хотя вокруг расстилался зеленый пейзаж, на вершине этой сухой, серой скалы мы, казалось, были так далеки от жизни, как только можно себе представить.

Саймон снял со спины рюкзак, и пока он вынимал снаряжение, Адам искал, к чему бы привязать мой поводок. На дальнем краю плато стоял указатель с картинкой падающих камней.

– Так. Вот сюда. С тобой все будет хорошо, не волнуйся.

Кому он это говорил, себе? Трудно было понять, но, чувствуя, что его нужно утешить, я лизнул его в лицо, когда он присел на корточки. Это не помогло.

Странно, что у Адама была причина для страха, но не та, о которой он думал. И если Саймон собирается сказать ему правду про Шарлотту, не найдется такой страховочной веревки, которая предотвратила бы неизбежное падение Семьи.

Останусь только я.

– Оставайся здесь, малыш. Будь хорошим псом. – И поскольку я никогда не предавал его доверие, он не сомневался, что я сделаю, как он сказал.

– Так, – позвал его Саймон. – Давай-ка объясню азы.

Адам оставил меня привязанным и вернулся к нему.

Саймон начал рассказывать о веревках, оттяжке и страховке, и пока он говорил, я понимал, что он говорит о чем-то совершенно ином. О власти. О том, что Адаму нужен Саймон. В самом деле, в тот момент вся его жизнь зависела от Саймона.

И пока я сидел и наблюдал за ними, прислушиваясь к каждому слову, я гадал, когда же Саймон это сделает. Когда он планирует уничтожить Семью, которую я всю жизнь старался защищать. Мне казалось, что это займет много времени. В конце концов, он явно наслаждался текущей ситуацией. Ему нравилась игра, в которую он играл с Адамом, ведь победа была у него в кармане. Адам не только не знал правила, но совершенно не сознавал тот факт, что с ним играют.

Каков был финал? Воображал ли Саймон новую Семью, с Кейт, Шарлоттой, но без Адама и Хэла? Могло ли такое случиться? Хотел ли он расколоть Семью надвое или разорвать на кусочки? Я не знал.

Я знал лишь, что обе возможности одинаково ужасающие. И – теперь я понимал это – в равной степени предотвратимые.

Саймон пристегнул свою веревку столь обыденным жестом, будто цеплял поводок к собаке. Адаму, однако, потребовалось больше времени, учитывая, что руки плохо его слушались.

Снова разговоры.

Снова страх.

Я терпеливо сидел. Как хороший пес.

Адам взглянул на меня, будто я как-то мог вмешаться. Он выглядел напуганным, по-настоящему, когда оттягивал веревку.

– Она слона выдержит, – уверил его Саймон, фыркнув, и медленно подошел к краю.

– Ну, главное, чтобы она выдержала меня.

существование

Адам и Саймон исчезли, на их существование указывали лишь веревки, тянувшиеся к краю.

Пока я ждал их, высоко на этой скале без запахов, у меня возникло странное чувство. Мне казалось, и это прозвучит безумно, будто все под моим контролем. Я обладал властью не только над будущим Семьи, но и надо всем, над чем захочу.

Это, я прекрасно понимал, было необычное чувство для лабрадоров. Да, в Пакте лабрадоров говорится о власти, о контроле, но в то же время Пакт устанавливает границы. Никогда не рисковать тайной миссии. Никогда не прибегать к насилию. Никогда не предавать доверие хозяина.

Если предашь Пакт, предашь породу.

Так говорилось, так передавалось от поколения к поколению, от матери к щенкам. Один шаг в сторону, и все лабрадорье дело будет поставлено под угрозу.

Предашь Пакт – предашь себя.

Конечно, это был серьезный аргумент. Сбейся с пути – и потеряешь шанс получить свою Вечную Награду. Не воссоединишься со своими братьями и сестрами, не будешь бегать свободным и диким в безлюдной вселенной. Но где доказательство? Весь замысел начинал казаться слабо продуманным, даже самонадеянным. Возможно, Фальстаф был прав. В смысле, кто я такой, чтобы утверждать, будто философии и системы верований, которые объединяли другие породы, были неправильными, а наши – правильными? Почему мы автоматически списываем со счетов мировоззрение ротвейлеров как примитивное и варварское, или мировоззрение пуделей, которые слишком озабочены внешностью? Влияние Восстания спрингеров было очевидно вредным, но, в то же время, имели ли мы право судить поступки других?

Пока моя шерсть дыбилась на холодном ветру, я вспомнил, что сказал мне Фальстаф. «Есть многое на свете, что не может объяснить твой Пакт». И я вынужден был с ним согласиться, определенно было то, что никак нельзя было понять.

Но Пакт все еще имел некоторую ценность.

Семьи, по крайней мере, человеческие Семьи, нужно было защищать. Существовало слишком много опасностей – внешних и внутренних – чтобы они могли выжить самостоятельно. И их стоило защищать. Ведь несмотря на их ложь, противоречия, предательства, несправедливости, существовало позитивное, мощное глубинное течение под всеми поверхностными ритуалами, заметное каждому псу. Но что если единственным способом спасти Семью было нарушить Пакт? Что тогда?

Генри со мной не было. И Фальстафа тоже. Никаких ответов. Я был один. Я должен был думать самостоятельно.

Голос вдали прервал ход моих мыслей. Альпинист, на которого указал прежде Саймон, теперь шел с другим человеком в нашем направлении. Оба мужчины были еще слишком малы и далеки, чтобы я мог отчетливо их учуять, хотя ветер доносил их голоса.

– В этом-то все и дело, верно? Если просто лежать и позволять этим ублюдкам ходить по тебе, ничего не добьешься, – объявил мужчина, которого мы видели ранее.

– Да, я согласен. Время от времени нужно принимать непопулярные решения, брать инициативу на себя, – поддакнул ему другой.

Я понятия не имел, о чем они говорят, но их слова отозвались в моей голове. Все дело… ничего не добьешься… непопулярные решения… инициативу на себя.

Они все еще были далеко.

Достаточно далеко.

Я взглянул на веревки, которые двигались легкими рывками, но оставались туго натянутыми.

Время у меня было.

Я еще мог защитить Семью.

ошейник

Я попытался вспомнить, как это делал Фальстаф. Я представил его в тот день, когда мы впервые встретились в парке, как он вытянул свою толстую лохматую шею вровень с туловищем, повернул голову, сдал назад.

Мой ошейник был тугим, плотно прилегал к горлу, но я упорствовал, пока не почувствовал, как он съезжает по ушам. После моих усердных трудов ошейник слетел к металлическому столбу, к которому я был привязан, а сам я сделал два невольных шага назад. Веревки были недалеко, и я нервно подпрыгивал, приближаясь к ним.

Снова голоса.

Саймон и Адам.

Я заглянул за край, увидел их затылки на полпути вниз к подножию утеса. Мои лапы сжались – ветер тянул меня вперед. Саймон продолжал отталкиваться от скалы и падал ниже. Адам пытался делать то же, но без уверенности в ногах.

Я вернулся к веревкам, которые легонько поднимались с земли. Дерганья теперь стали понятны. Ослабляются, затем натягиваются; скала, затем воздух.

волосок

Хотя запаха не чувствовалось, веревка Саймона имела вкус. Кислый, синтетический, с привкусом человеческой болезни. Сделано человеком. Скоро к ней присоединился новый вкус: кровь. Веревка была натянута так крепко, что я порезал язык, пока жевал, сохраняя ритм.

Ослабляется, натягивается, ослабляется…

Веревка была крепкая, но тонкая.

Нити забили мой рот.

Он был моим, его жизнь висела на волоске.

– Стой, нет!

– Иди сюда, песик, сюда! Сюда, малыш!

Двое мужчин, которых я видел ранее, теперь быстро бежали ко мне.

Я услышал Адама:

– Что это было? Кто-то кричит?

Услышал Саймона:

– Брось, приятель, займись делом.

Это я и сделал, я рассчитал последний укус идеально.

Дзинь.

Веревка вылетела из моей пасти и скрылась с той стороны, разбрызгивая мою кровь по воздуху.

– Блядь!

– Блядь!

– Блядь!

– Б-л-я-я!

Я подошел вперед, чтобы увидеть нанесенный ущерб. Но он все еще был там. Раскачивался, кричал, нырял вверх и вниз, но еще там.

Была и другая веревка. Как я ее не заметил? Каждому по две. И я начал жевать сделанные человеком волокна.

– На помощь! – кричал Саймон.

– Кто-нибудь, помогите! – кричал Адам.

– Мы идем! – кричали другие двое мужчин. И они бежали через последнюю площадку на скале, а я давился веревкой, захлебывался кровью, язык горел, но меня вела какая-то неведомая внутренняя сила.

Все могло случиться иначе. Двое мужчин могли оказаться чуть быстрее, чуть более решительными в своих попытках схватить веревку и разжать мои челюсти.

– Держись за скалу! – закричал один мужчина.

Я почувствовал несколько рук на моей спине.

Дзинь.

– Я не могу-у-у!

Я бросился вперед.

Рука Адама протянулась к нему, беспомощная.

Саймон падал спиной на землю, раскинув руки, согнув ноги. Как пес, который просит почесать ему пузо.

А затем все было кончено.

С ним все было кончено.

Земля встретила его безразличным ударом. Он лежал, разбитый, темная кровь выливалась из его черепа.

Мы увидели, из чего он сделан.

– Нет! – Адам, все еще на полпути вниз, не мог поверить в случившееся.

– Нет! – как и двое мужчин, стоявшие рядом со мной.

Что-то происходило после. Адам вскарабкался наверх. Мужчины ему объяснили. Адам взглянул на меня, на отсутствие ошейника, пытался все осмыслить. Мы спустились вниз. Приехала скорая. Приехала полиция. Все были в замешательстве. Труп увезли. Веревки тоже забрали, для анализов. На земле осталась вмятина в форме Саймона. И кровь. Кровь осталась, где была.

Вопросы. Ответы.

– Это сделал лабрадор.

– Он же не мог понимать, что делает, верно, малыш?

Нет. Конечно, я не мог.

– Для него это была просто игра, верно, малыш?

Да. Конечно, так и было. Игра.

Когда мы наконец направились домой, я попытался сгладить ситуацию с Адамом. Было трудно.

Первую часть пути он был не доступен общению.

Он съехал на край дороги, обхватил голову руками. Он выл. Слезы лились по его безволосому лицу.

Мимо пролетали машины, слишком быстро, чтобы заметить плачущего мужчину и верного лабрадора в накренившемся автомобиле. Два колеса на асфальте, два на траве.

Я чувствовал себя мерзко, правда, и на мгновение поверил, что совершил ошибку. Уродливую, ужасную ошибку.

Но после того как вой прекратился, он смог утереть сопли и слезы. Тяжелый запах отчаяния начал угасать, и ему удалось продолжить путь домой.

Он злился на меня, я знал это, и знал, что он понимает, что злость иррациональна. Я также знал, что лучше всего избегать его взглядов, по крайней мере, пока, так что высунул голову в окно и смотрел на серо-зеленый пейзаж, вдыхал его аромат. Пока быстрый воздух бил меня в лицо и откидывал мои уши назад, мне почти удалось забыть, что я сделал. В своей голове я почти предотвратил падение. Я почти остановил кровь.

Почти.

Из-за резкого поворота у меня перехватило дыхание. Я втянул голову обратно в салон и внимательно посмотрел на Адама. От злости и слез его щеки покрылись пятнами, а взгляд был прикован к дороге.

Но даже несмотря на то, что он был зол и расстроен, я знал, что все будет хорошо.

Я сделал свое дело.

Я нарушил Пакт, но главная угроза была уничтожена.

Семья никогда не сможет меня отблагодарить, но я предпринял необходимое действие.

И пока этого должно быть достаточно.

секс

Тем же вечером Адам едва мог говорить. Он едва мог двигаться. Он просто лежал в постели, пялился в потолок, как бесполезный скулящий пес.

Я лежал с ним какое-то время, но не уверен, что он оценил мою компанию. Если честно, я не уверен, ценил ли я свою компанию. Я так вымотался, спрашивая себя снова и снова: «Правильно ли я поступил?» Так как, правильно? Я до сих пор не знаю. Я тосковал по времени, когда Генри знал все ответы, когда все складывалось в осмысленный узор. Но то время прошло.

Саймон представлял угрозу для Семьи, и учитывая хрупкое состояние Шарлотты, эта угроза могла также стоить девочке жизни. Верил ли я в это искренне, в последнее утверждение? Опять-таки, не знаю.

Но я знал следующее: я убил Саймона, и убил его потому, что Хантеры были беспомощны. Они совершали поступки, которые нельзя исправить, и только я мог что-то сделать. Зубами, как оказалось.

Но в отличие от Адама, я не был полностью погружен в прошлое. Этот день был ужасным, но он закончился. Семья была в безопасности, пока. В будущем возникнут новые ситуации, и что тогда? Хотя я действовал во имя Семьи, я полностью нарушил Пакт. Как мне теперь жить? Остались ли еще границы, которые я не пересек? Не поставил ли я под удар всю породу?

Никаких ответов, одни вопросы.

Мой разум был в таком смятении, что я почти не заметил, как Кейт вошла в комнату и села рядом с нами.

– Все уже в кроватях, – сообщила она, а затем, поняв, что Адам не собирается отвечать, спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Никак, – ответил он. – Пока никак. Я еще в тумане. А ты как?

– Я почти так же, – сказала она. – Но тебе будет хуже. Ты всегда был с ним ближе. И ты видел, как все случилось. – Ее голос изменился. Он стал мягче, в нем легче было различить любовь.

Она погладила меня. Впервые меня погладили со вчерашнего утра. С тех пор. Не то чтобы она поразилась, когда узнала. Поразилась, конечно, или, по крайней мере, мне так показалось. Но хотя ей было трудно принять случившееся, она не горевала так же, как Адам. Я знал, какая Кейт, когда переживает потерю, я видел это, когда умер ее отец. Я чуял это: густой, удушливый запах, который ни с чем не спутаешь, словно все двери закрыты слишком долго.

Однако на этот раз все было иначе. Слабые запахи печали еще оставались, но лишь потому, что ей было жаль Адама. Казалось, она чувствовала вину. Будто она пыталась ее загладить, будто это она была ответственна за смерть Саймона. Я могу сказать иначе. Будто она знала, что ответственна за смерть Саймона. Я чувствовал, что она понимала, что мне удалось воплотить ее самое темное желание.

Потому что как бы ей ни было жаль, она не могла скрыть простую правду. Правду, которая неизбежно сблизила нас как молчаливых союзников.

Она была рада, что Саймона больше нет.

И она, должно быть, смогла, в своем воображении, оправдать горе Адама как крупицу того вреда, который мог бы быть причинен, скажи Саймон то, что собирался.

Чтобы облегчить боль, она сказала Адаму, что любит его. Она сказала Адаму, что любит его. Она признавалась ему и прежде, много раз, но никогда так. Раньше это говорилось на вздохе, перед сном. Чем чаще она произносила эти слова, тем меньше они значили. Теперь, однако, они приобрели новый смысл, будто она сказала их в первый раз.

Она перестала гладить меня и начала гладить Адама, нежно касаясь его плеча. Он взглянул на Кейт, потом на ее руку. Он улыбнулся. Полуулыбкой, но определенно это был прогресс.

– Я тоже тебя люблю.

Они неловко обнялись. Неловко, потому что я все еще лежал между ними. Я понял намек и сполз на пол.

– Все будет хорошо, – сказала она, когда объятие стало горизонтальным. И, чтобы доказать свою правоту, она начала расстегивать его рубашку. Но когда она дошла до последней пуговицы, глаза Адама наполнились слезами.

Кейт сказала:

– Я прекращу, если хочешь.

– Нет, не останавливайся.

И она продолжила, хотя слезы текли по его щекам, пока он не оказался совершенно голым.

Тогда она встала с постели и разделась, оставив одежду лежать на ковре.

– Я уберу ее утром, – сказала она, забравшись в постель. Они вновь обнялись, менее неловко, хотя Адам все еще плакал. Они ждали, молчаливо, не двигаясь, дав возможность объятию сделать свое дело, пока слезы не прекратились.

Я оставался с ними, в комнате, лежа на полу среди одежды Кейт. Возможно, мне стоило уйти, возможно, близость того момента принадлежала только им. Но каким-то образом это было и мое мгновение. Хотя я не находил удовольствия в наблюдении за этими странными, безволосыми соединенными телами, я чувствовал определенное удовлетворение или облегчение.

Они словно начинали заново, их отношения возрождались. И они тоже это чувствовали, я уверен. Когда они целовали друг друга, сначала в губы, потом везде: в шею, в плечи, в спину – это было так, будто они исследовали новую восхитительную территорию.

Особенно Кейт: она погрузилась в эту задачу и впервые, похоже, не стеснялась своего голого тела. Конечно, очень скоро кто-то из них попытался дотянуться до прикроватной лампы и выключить свет.

– Все будет хорошо, – повторяла она между поцелуями.

Она говорила так мягко, что казалось, слова исходили из самой комнаты, как эхо, или от какого-то сверхъестественного существа из будущего.

А потом, когда их тела стали еще ближе, слова поблекли. Впервые с тех пор, как я узнал их, у них был секс. Или, как люди часто говорят, они занимались любовью, хотя любовь у них уже была.

Секс с включенным светом, на одеяле, пока дети были совсем рядом, возможно, спали. Возможно, нет.

Животный секс. Секс без страха, без стыда за тело. Но человеческий в том, как они касались друг друга – нежно, с любовью. Лучшее из обоих миров.

Адам лежал на ней, закрыв глаза, открыл их снова и поцеловал ее в губы, его тело стало двигаться быстрее. Поцелуй прекратился, но его лицо оставалось близко к ней, чтобы вдыхать ее запах. Звуки, которые они до сих пор подавляли, нарастали, освобождались в ночи вместе со всеми невысказанными тревогами.

Они передвинулись на середину постели, и Кейт перевернулась, с закрытыми глазами, ее тело поднялось, она встала на колени. Адам держал ее, его рука была на ее талии, он целовал ее в шею. Когда они вновь упали, Адам оказался на ней, его живот на ее спине, и они встали на четвереньки.

А потом, в тот момент, когда запахи любви и секса затмили все остальные, все закончилось. Оба задыхались, еще держались друг за друга, и ухо Адама было прижато к ее спине.

– Я слышу твое сердце, – сказал он, задыхаясь. Кейт улыбнулась, ей было еще слишком рано говорить. – Оно бьется быстро, будто хочет вырваться, – продолжил Адам.

Наконец, она сказала:

– Нет, все хорошо. Ему там хорошо.

Адам мягко отпустил ее и лег на спину.

Кейт легла рядом с ним.

Я оставался с ними, наблюдал, защищал, пока они перемещались под одеялом. Они прильнули друг к другу, и Адам целовал ее в лоб. Нежный поцелуй на ночь.

– Я должен отвести пса вниз, – сказал Адам.

– Все хорошо. Оставь его. Поспи. – Она поцеловала его в ответ и выключила лампу. А потом, будто бы уже во сне, вновь заговорила:

– Ему там хорошо.

Адам не ответил, возможно, он уже спал. Вообще-то спустя мгновение они уже оба спали.

В конце концов, у них больше не было страхов, не дающих им спать.

Но ко мне сон не шел. Я был счастлив, что Адам и Кейт стали близки, как никогда. Это была хорошая новость для всех. В то же время я не мог не думать о цене этой близости. О том, чего это будет стоить в будущем, и о том, всегда ли я буду рядом, чтобы спасти Семью от опасности. Внешней опасности.

Да, там-то она и скрывается.

Всегда вовне.

Всегда.

запах

– Бу-у-йно-охво-о-ст! Я тебя убью-ю-ю!

Это было неделю спустя. На следующий день после похорон Саймона. Я склонился к большому лохматому цветку посреди свалки, когда заметил, как Фальстаф мчится через парк, меся грязь.

Я огляделся, но бежать было некуда. Уже поздно. Если честно, я не ожидал его увидеть. После смерти Саймона парк был свободной от Фальстафа зоной.

Он влетел в меня на полной скорости, его жирное старое тело сбило меня с ног, в клумбу. Я был в шоке, не только от удара, но и вообще от того факта, что он тут был.

– Ты это сделал, верно? – задыхался он. – Ты убил моего хозяина?

– Я, хм, должен был за…

– Защитить Семью? Даже не произноси это.

Что я сделал? Я разрушил его жизнь.

О, конечно, люди могли отмахнуться от происходящего как от странного случая, но Фальстафа было не обмануть.

– Мне жаль, правда. Но у меня не было выбора, после того, что ты мне рассказал.

Фальстаф взглянул на меня, его глаза были полны боли и угрозы. Он стоял так, казалось, вечно, прежде чем упасть на землю и начать кататься на спине в приступе захлебывающегося хохота.

– Что смешного?

Он уставился на меня, с головой вверх тормашками, боли в его глазах больше не было ни капли.

– Твоя морда. Она такая смешная.

– Не понимаю.

– Quelle surprise^[11], буйнохвост. Quelle surprise.

– Но я думал…

– О, да брось. Ты правда думал, что меня это расстроит?

– Что я убил твоего хозяина? Ну, если честно, да.

Фальстаф встал, обнюхал меня недоверчиво, и сказал:

– Ты и впрямь буйнопомешанный хвост?

– Но ты скрывал от меня сведения, чтобы защитить Саймона.

– Чтобы защитить тебя, болван.

– Защитить меня? От кого?

– От тебя самого, буйнохвост. От твоей глупой системы убеждений.

– Но я думал, что дело в Шарлотте. Я думал, ты сказал, потому что для тебя это было важно.

Он вздохнул.

– Я сказал тебе, потому что ты не сдавался, буйнохвост. Сколько бы я ни пытался убедить тебя наслаждаться лучшим в жизни: вонючей кучей, погоней за белками – я вынужден был признать, что ты неисправим.

– Но ты будешь скучать по нему?

– По кому? По Саймону?

Я кивнул.

– Саймон, если ты не заметил, человек. Люди слишком глупы, чтобы чувствовать по-настоящему, они одалживают свои чувства из телепередач, так зачем нам чувствовать что-то к ним?

– Ведь он заботился о тебе.

– Заботился обо мне, буйнохвост? О, кормил меня мясом и печеньем раз в день? Ха! И все равно, он даже этого не делал, это всегда делала Эмили. Нет, буйнохвост, люди не заботятся о нас, не всерьез. И Саймон заботился меньше всего. Может, я не чистый спрингер, но я верю, что они дело говорили. Люди лишь удерживают нас от проявления наших подлинных инстинктов. Они отрезают нам яйца, ну, твои яйца отрезали, они пытаются забрать у нас наш запах, а потом, при первом проявлении слабости, ведут нас к Милому Мистеру Ветеринару «избавить от мучений». Мы просто оказались в центре, как говорится, давней тяжбы между человеком и природой. Нет, говорю тебе. Люди тебя доконают. Они могут сделать это не намеренно, буйнохвост, но сделают, и лабрадоры поймут это последними.

– Это один из способов посмотреть на ситуацию.

– А каков другой способ, буйнохвост? Просвети меня.

– Другой способ – понять, что без наших хозяев мы бы даже не существовали, и защищая их, мы защищаем свое право находиться здесь.

– Ну, прости, что не понял широкий образ, буйнохвост. Но прямо сейчас, на базовом уровне, мне кажется, что чем больше ты заботишься, тем больше на тебя гадят…

Он продолжал говорить, но меня отвлек вид Адама и Эмили на скамейке. Эмили держала руку у лица, она плакала. Адам говорил с ней, утешал, но держался на расстоянии.

– Что она сказала? – спросил я, но Фальстаф посмотрел на меня непонимающе. – Эмили. Что она сказала, ну, о Саймоне?

– Слушай, буйнохвост. Может, ты поймал меня разок, но я больше ничего тебе не скажу. Видишь ли, нет Эмили, нет мяса с печеньем, и Фальстафа отправят в собачий приют.

– Я не собираюсь убивать Эмили.

– Конечно, нет, буйнохвост. Конечно, нет. О чем я думал?

– Правда. Честно.

И тогда Фальстаф заговорил голосом, который, видимо, должен был походить на мой, но, в действительности, сходства не было никакого:

– Я должен защищать Семью. Эмили нужно пожертвовать. Ее нужно убить прежде, чем она снова соблазнит моего хозяина. Моего бедного, беспомощного хозяина. Он не понимает, что делает.

Я поднял лапу.

– Ладно, ладно. Очень занимательно. Я лабрадор, я это выдержу. Я прекрасно знаю, что кажусь тебе смешным.

– Угу.

– …но я просто хочу знать, что она не попытается увести Адама или шантажировать его.

Он задумался.

– Ладно, но прежде чем я тебе скажу, нюхнем напоследок, тряхнем стариной.

И вот, скрепя сердце, я последовал за ним к вонючей куче, следя за Адамом и Эмили по пути. Когда мы добрались, Фальстаф тут же нырнул и оставался так какое-то время.

– Эта дурь делается все крепче, – объявил он, вынырнув обратно.

– Ладно, – сказал я. – Насчет Эмили…

– Один понюх этого зловония, буйнохвост, и тебя перестанут заботить наши хозяева.

– Но ты обещал сказать мне.

– Сначала нюхай.

И он снова меня заставил. И вот я столкнулся с кошмарным смрадом вонючей кучи, таким крепким и острым, что воздух над ней колебался. Но потом, когда мой нос проник в гниющую кучу навоза и листьев, мне пришла в голову поразительная мысль (поразительная для лабрадора, в любом случае). Мысль была такая: я хочу выбраться из своей головы. Причина ее, как я объяснил себе, была проста. Это поможет мне забыть. Это облегчит мою боль, пусть на мгновение. Я потеряю себя.

После этого мой прежний запрет на нюханье ради удовольствия – что это нарушает Пакт – был больше неприменим. Пакт уже был нарушен. Так что когда я добрался до самого крепкого смрада вонючей кучи, я вдохнул глубже. И запахи, которые я ощущал прежде – насыщенный запах земли, лиственного сока, крови червей, беличьего дерьма – все они присутствовали, но были еще крепче.

И вновь я почувствовал, что теряю вес, словно мое тело растворялось в самом парке, только на этот раз я ощутил что-то еще. Чувство абсолютного контроля. Нет, не контроля – власти. Будто все дикие и природные силы, скрытые в парке, поднимались во мне, или я поднимался в них, трудно было сказать.

– Итак, буйнохвост, ты заслужил свою информацию, – сказал он, пока я был еще под воздействием. – Эмили не собирается забирать твоего хозяина. Она забирает меня. Она продает дом и возвращается в Лондон. Возможно, именно это она ему сейчас и говорит. Вот. Это тебя успокоило?

Странно, но нет.

Когда я вынырнул, новый запах достиг меня, всего на секунду, но он был достаточно острым, чтобы меня затошнило.

– Что-то не так, – сообщил я.

– Перенюхал, э, буйнохвост? – фыркнул Фальстаф, задрав ногу с другой стороны вонючей кучи.

– Нет. Там был запах.

– Угу.

Мой ум стал острее, я ощутил, что возвращаюсь в свое тело.

– Нет, странный запах. Ты не почуял? Не как в прошлый раз.

– Знаешь, буйнохвост, думаю, ты окончательно чокнулся.

– Нет, иди сюда. Понюхай.

Фальстаф медленно подошел и опустил нос в то самое место.

– Чуешь?

Он ничего не сказал, что уже было ответом. Я снова понюхал и взял след. Он привел меня к зоне позади вонючей кучи, под спутанными ветками, за лютиками, крапивой, ромашками, в самом темном уголке парка.

Я начал копать.

– Буйнохвост, что ты делаешь?

– Фальстаф, я должен был сказать тебе это раньше. В этом парке происходят странные вещи. Моя давняя подруга, Джойс, борзая, была убита. Ей перегрызли горло. Ее труп нашли в кустах.

– О, чудесно, так теперь мы ищем трупы.

Я рыл дальше, и запах становился сильнее.

– Там определенно что-то есть.

– Ну что ж, предоставлю это тебе.

Я повернулся к Фальстафу и увидел, что его голова исчезла в вонючей куче, и продолжил рыть. Запах был ужасающим. Не сильным, но ужасающим. Потому что я инстинктивно знал, чему он принадлежит.

Он принадлежал трупу.

Человеческому трупу.

тормоза

Тормоза автомобиля завизжали за стеной парка.

земля

Моя лапа коснулась чего-то твердого и отпрянула.

Это была голова. Лицо. Кожа различима под покровом земли. Я мягко продолжал работать лапами.

Женщина.

Наполненный землей, ее рот был открыт. Будто она пыталась прошептать историю своей грязной смерти. Мое сердце забилось чаще.

– Фальстаф!

Он не ответил.

– Фальстаф!

Все еще ничего.

– Фальстаф! Подойди сюда!

Его голова поднялась над вонючей кучей.

– Я слышу тебя, буйнохвост. Я тебя слышу. – Он подошел, его толстое тело ломало мелкие ветки по пути.

Он взглянул вниз на труп, потом на меня.

– Это труп, – сказал он.

Впервые Фальстаф не смог высмеять ситуацию.

– Нужно что-то делать, – сказал я ему.

– Мы? Мы ничего не будем делать. Это человечье дело.

– Нам нужно сделать так, чтобы люди узнали. Семьи в опасности, мы должны вытянуть труп на поверхность.

– Слушай, буйнохвост, при всем уважении, ты убил моего хозяина. Нельзя играть за обе стороны. Я не расстроился из-за этого, так с чего мне огорчаться по этому поводу?

– Потому что эта смерть бессмысленна.

– Мы собаки. Все наше существование бессмысленно.

– Слушай, приведи хозяев, пока я буду ее тащить.

Но он не двинулся. Он просто сел рядом и смотрел, как я тащил женщину, взявшись за пальто зубами.

– Буйнохвост, тебе нужно все обдумать. Если мы вовлечем в это хозяев, могут возникнуть последствия. Ты знаешь, как работает человечье правосудие.

В этом был смысл. Если вовлечь в дело Адама, это подвергнет Семью еще большей опасности. Но если труп не найдут, убийцу, может, никогда не поймают.

– Так, так, дай подумать, – сказал я. – Что если мы вытянем труп, и его в итоге найдут, но не наши хозяева.

Фальстаф в отчаянии искал, как бы возразить, но ничего не придумал.

– Слушай, ты, чокнутый лабрадор, я в последний раз делаю что-то, чтобы помочь тебе и твоей дурацкой миссии. И помни: я делаю это из верности своему виду, а не людям.

– Спасибо, ты хороший друг.

– И можешь избавить меня от сентиментальности.

– Ладно. За работу.

Нужно было действовать быстро. В любой момент Адам и Эмили могли прокричать наши имена, готовые вести нас домой. Мы взялись за плечи пальто и потянули его назад, изо всех сил стараясь не вдыхать запах смерти.

Ее голова откинулась назад, сильно ударившись о поверхность. Земля сбилась с ее лица, открыв под собой серую кожу.

Я взглянул на стену парка, она была совсем рядом.

– Кто-нибудь найдет ее здесь, – сказал я Фальстафу.

– Да, найдут. А теперь идем, пока хозяева не нашли нас. – Фальстаф явно не мог больше выдерживать этот запах. Но я был ему благодарен. Несмотря на полное равнодушие к человеческому роду, на попытки притвориться, что ничего для него не имеет значения, он оказался настоящим другом.

Мы пролезли сквозь ветки, миновали вонючую кучу и вернулись на открытое пространство. Адам и Эмили все еще разговаривали на скамейке, смотря в землю, потом оглянулись и заметили нас.

– Я тебя больше не увижу, – объявил Фальстаф. – Мы уезжаем завтра. В Лондон.

– О, – произнес я, вспомнив, что он сообщил мне, когда я погрузился в вонючую кучу. – Так скоро.

– Я плохо умею прощаться, буйнохвост, правда, – признался он, обнюхивая меня неловко. Я почувствовал, что он хочет что-то сказать, но не может, что-то, что он явно долго держал в себе.

Я посмотрел назад, в дальний угол парка, где ждал обнаружения труп незнакомой женщины.

– Я тоже, Фальстаф. Я тоже.

новости

Я с интересом смотрел тем вечером новости, надеясь, что никто не поменяет канал. Шарлотта держала пульт, но не щелкала им, как обычно, чтобы проверить, что где идет.

Плохие события происходили на экране.

Мужчины бежали сквозь пыльный разрушенный город, стреляя из пулеметов.

Как всегда, комментарий бабушки Маргарет оставался прежним:

– Какие-то испорченные люди в этом мире. Испорченные люди.

Как всегда, ее все игнорировали. Ну, кроме Хэла, он неодобрительно цыкнул.

Как бы то ни было, я ждал и смотрел, как новости становились мельче или крупнее, ждал картинку или строку. НАЙДЕН ТРУП. Но ничего не появилось. Было слишком рано, сказал я себе, слишком рано.

Появилась девушка из прогноза погоды.

– О, она мне нравится, – сообщила бабушка Маргарет. – Хорошенькая.

убийца

На другое утро (не такое, как все прочие) Шарлотта сказала то, чего никогда прежде не говорила за всю свою жизнь.

Она сказала:

– Я погуляю с собакой.

Родители взглянули друг на друга в изумлении. Коробки с хлопьями застыли в воздухе. Хэл перестал жевать.

Для всех остальных это был прогресс. Для меня это была худшая из всех возможных новостей.

Убийца был на свободе.

Убийца, который орудовал в парке.

А теперь Шарлотта собиралась туда.

Вдруг она найдет труп? Вдруг убийца будет ждать в парке новую жертву?

Нет. Паранойя, сказал я себе. Труп будет вне обзора, позади вонючей кучи. И парк не более опасен, чем другие места в городе. И как бы то ни было, Шарлотта часто была вне моей защиты. По крайней мере, сейчас я буду с ней.

Но все равно, предчувствие оставалось. Предыдущим вечером парк предъявил труп, а теперь Шарлотта впервые собиралась отвести меня туда.

Так что, когда она подошла пристегнуть мой поводок, я пытался воспротивиться, побежав наверх. Она все-таки нашла меня в ванной, и, поскольку я уже был не так быстр, как прежде, загнала меня в угол. Я попробовал старый трюк Фальстафа – вывернуться из ошейника, но вспомнил, что Адам затянул его после случая жевания веревок.

Полагаю, я мог бы попытаться еще. Я мог бы упереться пятками в ковер или лечь на пол, чтобы ей пришлось тащить меня, но не стал. И как бы то ни было, Шарлотта, казалось, намерена была показать, как далеко она зашла, а я не хотел совсем уж испортить ее жест доброй воли.

– Идем, Принц, глупыш, – сказала она не без нежности и потащила меня к входной двери.

Вскоре я обнаружил, что ей это тяжело дается. К тому моменту как мы достигли конца дороги, она трижды меняла сторону и разок чуть не споткнулась об меня. Я не знал, что ходить со мной так тяжело. Я не понимал, какой огромный навык требуется, чтобы двуногий мог идти в одном ритме с четырехлапым.

Полагаю, я не облегчал задачу. Поскольку каждый незнакомец, которого мы встречали, был потенциальным подозреваемым, я нюхал всем пах на предмет угрозы. Я нюхал и землю, пытаясь найти какую-то согласованность в окурках и человеческих плевках. Но ничего не связывалось. Все это был хаос.

Мы миновали колли с ее владелицей.

– Вы были в парке? – спросил я ее и потянул поводок.

– Да-да, были, да. Да. – Я заметил по ее воодушевлению, что она совсем недавно выросла.

– Был там кто-нибудь?

– Нет-нет. Никого. Нет.

Нас тянули в разные стороны, но я получил сведения, которые хотел. И когда мы прибыли в парк, понял, что она была права.

Никого.

Мой план был прост. Облегчиться и отвести Шарлотту домой в целости. Но потом, когда я увидел, как она подошла к стене парка, я подумал: «Это не займет много времени. Взгляну одним глазком. Только проверю».

И я отправился туда, мимо клумб, больших деревьев, кустов, которые скрывали труп Джойс, мимо вонючей кучи и спутанных веток, в самый дальний угол парка.

Я повернулся и увидел Шарлотту. Еще там. Сидит на стене. Все еще в безопасности.

Тогда я посмотрел вниз на тянущийся след прямо передо мной, и вкус пальто вернулся ко мне. А потом – ничего. Легкий контур.

Трупа не было.

Я огляделся, но не обнаружил никаких его признаков. Кто-то забрал женщину. Убийца был рядом. Но затем я заметил что-то еще. Был еще один след, поновее, ведущий к мелким деревцам на другой стороне, в самых густых зарослях.

Я пошел по примятым растениям, пока не достиг темной полянки с молодыми деревьями. Я никогда не был в этой части парка прежде и чувствовал себя странно уязвимым, будто вступил в новый мир.

Я увидел измазанный в земле труп женщины, повернутый на бок, будто она уснула в неудобной позе. Она лежала рядом с магазинной тележкой. Мой нос передернуло. Был еще один запах. Еще один человечий запах. Я понюхал землю, но понял, что запах шел с другой стороны. И инстинктивно взглянул вверх.

Я столкнулся со столь странным зрелищем, что оно полностью меня захватило. Человек парил в воздухе, его ноги медленно кружились над моей головой. Только когда я отступил назад и взглянул снова, я понял, что человек не парил. Он висел.

Я подпрыгнул, чтобы принюхаться, но не мог поверить тому, что учуял.

Это был Мик, хозяин Генри.

Приземлившись на лапы, я потерял равновесие и скатился назад. Из этой точки я увидел, что случилось. Он привязал поводок Генри к ветке дерева и использовал тележку, чтобы взобраться наверх. Обвязав поводок вокруг шеи, он оттолкнул тележку.

Но хотя я мог понять, как, у меня в голове еще не укладывалось, зачем. Неужели Мик был как-то связан с мертвой женщиной на земле? Неужели он во всем виноват? Мог ли человек испортиться так быстро, после того как лабрадор его покинул?

Это были вопросы, над которыми я не хотел думать слишком долго, так что я повернулся и направился назад, к Шарлотте.

Но проходя мимо кустов, я услышал голос. Я взглянул на куст, но не смог ничего учуять.

– Принц, погоди.

Я узнал голос и тут же решил, что мой разум меня подводит. Куст качнулся и затрещал. Ветки ломались, когда из них выбиралось существо. Мой разум определенно меня подводил.

Потому что передо мной, пусть изменившимся, стоял мой наставник. Мой маяк.

Это был Генри.

генри

Генри выглядел и пах ужасно. Он похудел – из-за смерти или плохого питания, а его золотистая шерсть была едва видна, заляпанная землей и листьями. Но его глаза особенно изменились. Что-то потерялось в их молочной белизне. Или это отняли.

Он почуял мое неверие.

– Да, Принц, это я. Я жив.

– Но я слышал, что ты погиб. Твой хозяин это сказал.

Генри на мгновение задумался.

– Да, – произнес он, его голос был пугающе спокоен. – Конечно.

– Я не понимаю.

Генри взглянул на своего хозяина, свисающего с поводка.

– Какие-то вещи неподвластны пониманию, Принц. Этому я не смог тебя научить.

– Генри, прошу. Скажи, что происходит. Что с тобой случилось? Где ты был?

– Есть кое-что, чего ты не знал о моей жизни, – сказал Генри, выходя вперед.

– Кое-что? Кое-что? Что именно? Ты говорил мне все, что нужно было знать. Всегда.

– Нет, – сказал он, отпихивая почву позади себя. – Нет. Ничего я тебе не говорил. Видишь ли, Принц, это было грязное дело, и я пытался скрыть его от тебя. В конце концов, этим мы заняты, верно? Мы делаем грязные дела, а потом прячем их. Но некоторые дела слишком велики, верно? Их нельзя не заметить.

Я слушал совершенно незнакомого пса.

– Генри, о чем ты говоришь?

– Я говорю, что я не тот, кем ты меня считал. Когда Мик оставил полицию, все начало идти не так в моей Семье. Все… распадалось. – Генри сглотнул, затем глубоко вдохнул. – Мик спорил с женой обо всем и пытался помешать Софи, своей дочери, выходить гулять. Он злился на нее. Вечно злился, хотя я не знал, что она сделала не так. В то время я вернулся к Пакту и пытался найти решение. Я пытался придумать, как бы поступил Гуру Оскар, но ничего не получалось.

Я задумался.

– И что случилось?

Генри снова повернул голову к мертвому хозяину.

– Когда Софи было шестнадцать, она ушла и не вернулась домой, и больше не общалась с родителями. Она отправилась на побережье, к морю. И тогда-то я впервые встретил тебя.

– Но…

– Да. Я знаю, забавно, верно? – сказал он, повернувшись ко мне мордой. – Я учил тебя, как заботиться о Семье, когда моя распадалась. Но ты должен понять, Принц, я не мог сдаться. Благодаря тебе мне казалось, что я могу продолжать нести свою службу.

Я был раздавлен. Земля под моими лапами уплывала, но я чувствовал, что ему есть еще что мне рассказать.

– И что случилось?

– Мик хотел притвориться, что все нормально, и он каждый день водил меня в парк, как обычно. Но вскоре после этого он напивался. Весь день он сидел перед телевизором с бутылкой на коленях. Я ничего не мог сделать. Он сидел там, говорил со мной, думая, что я не пойму, винил во всем Софи и спорил с Клэр, женой, и все это время я знал, что это я виноват. Если бы я старался…

– Генри, ты не должен винить себя.

– Я просто сидел и смотрел, как все происходит. Я позор своей породы.

– Генри…

– Но все стало еще хуже.

– Хуже?

– Когда он напивался, у него возникали странные мысли.

– Какие еще странные мысли?

Генри сглотнул.

– Знаешь дом, в котором я жил с Миком?

– Да. Вон там. – Я указал носом в сторону ряда домов через улицу от парка.

– Ну, с верхнего этажа виден парк. Видно все.

– Я не…

– Он стоял там субботним вечером, смотрел на мальчиков и девочек. Говорил, они принимают наркотики и занимаются сексом друг с другом. Говорил, что они разрушают свои Семьи.

– Разрушают свои Семьи? Как?

– Так, как он считал, Софи разрушила его семью. Не слушаясь родителей, нарушая человечьи законы, занимаясь сексом. Он сказал, что Англия катится к псам, и во всем виноваты подростки. Я не понимал, что он имел в виду, когда говорил это, катится к псам, но я знал, что он винил во всем молодежь. И чем больше он пил, тем больше их обвинял. Он говорил мне, что Англия была прежде великой страной, и она правила миром, но молодежь вынудила его стыдиться, что он англичанин. Он сказал, что они пошли против христианских ценностей. Говорил, что старики боятся покидать свои дома. Говорил, что скоро не останется приличных Семей, и что-то нужно делать. Но скоро Клэр это надоело. Она сказала, что Софи была права, и объявила Мику, что это из-за него она ушла, потому что он не давал ей свободы. Так же, как Клэр была лишена того, чего желала. Так что однажды, когда Мика не было дома, она взяла телефон и попросила прийти к ней какого-то мужчину. Мужчина был молод, немногим старше Софи. Когда он прибыл, Клэр заплатила ему, и они сняли одежду. Прежде чем я успел понять, что происходит, они занялись сексом, и я ничего не смог сделать.

Я взглянул на труп женщины на земле.

– И что дальше?

Генри сохранял спокойствие, повествуя о том, что я уже ожидал услышать.

– Мик их обнаружил. Сказал мужчине, что ему лучше уйти, и потом, когда тот ушел, сказал, что все хорошо, и он знал, что у них проблемы, и что им надо пройтись по парку.

– Мику с женой?

Генри вздохнул.

– Да. И конечно, когда они пришли сюда, он ее убил. Было темно, никого рядом не было, он удавил ее и закопал. Хотя я был с ним, я ничего не смог сделать, я был привязан к дереву. Я не знал, как выскользнуть из ошейника. Я же лабрадор. Когда это случилось, он продолжал жить как прежде, продолжал водить меня в парк, но скоро понял, что это слишком рискованно, и решил оставаться в доме, и держал меня взаперти. Хотя у него не было настоящих друзей, он знал, что кто-то вскоре выяснит, что случилось. Он выходил только за выпивкой.

Я вспомнил пластиковый пакет, который Мик держал тем вечером, когда сказал, что Генри погиб. Я вспомнил еще кое-что. Что-то более далекое. Женщину, покидавшую дом Генри, которую я виделкогда-то. Женщина пахла печалью. Должно быть, это она, та, чей труп лежит на земле, хотя запахи печали теперь перебиты запахом смерти. Генри взглянул на меня, и внезапно его черты обрели жесткость.

– Он видел тебя прошлой ночью. Видел, что ты и другой пес нашли труп. Он следил и понял, что все кончено. Так что он снова вывел меня, подтянул сюда труп Клэр, прежде чем убить себя. И я сижу тут с тех пор.

– Генри. – Я не знал, что еще сказать. Шок был слишком силен. – Генри. – Его имя было единственным, за что можно было зацепиться. Единственная правда, которую я мог понять.

Над нами пролетел самолет. Я поднял голову вверх и смотрел, как его след исчезает в небе. Все это было неправильно. Это же Генри. Генри. Мой наставник. Пес, который указал мне путь. Который знал все.

– Я не знал, что делать, – продолжил он. – Я должен был сохранять верность хозяину, Пакт учил меня этому.

Пока я смотрел на два трупа, я связал с ними еще одно событие.

– Зачем ты это сделал? – спросил я его. – Зачем ты убил Джойс?

Генри почесал за ухом, казалось, его не задел мой вопрос.

– Она все видела. Она собиралась рассказать тебе, что случилось, и тогда бы все кончилось. Пакт лабрадоров стал бы насмешкой в городе, если бы весть разошлась.

– Ты нарушил Пакт, чтобы сохранить его?

– Можно и так сказать.

– Затем подставил Лира, притворяясь, что нашел труп случайно. Чтобы я не заподозрил?

– У меня не было выбора. Пакт прежде всего. Я подвел свою Семью, но еще остаются Семьи, которым нужна защита. Если бы все выяснилось, это бы поставило под удар все лабрадорье дело.

– Но это выяснится. Трупы найдут, это покажут в новостях.

– Никто не узнает, что у них был лабрадор. Людям это не интересно.

– Нет, Генри, я знаю. Ты же не ждешь, что я это замолчу. Мы должны использовать этот опыт, научиться чему-то. Пакта лабрадоров недостаточно, мы оба это знаем. Это не должно так заканчиваться, это может стать началом. Ты можешь вернуться со мной, мы защитим Семью вместе. Все образуется.

Генри, казалось, не слушал.

– Пакт нужно сохранить.

– Но Генри, он подвел нас всех.

Он встал и продолжил говорить, его голос был совершенно лишен эмоций.

– Мы никогда не должны забывать о долге.

– Но Генри, правильно думать, что долг превыше всего, как всегда считали собаки, но все остальное бессмысленно. Это не работает.

– Лабрадоры должны оставаться сильными. Если мы потеряем веру, мы потеряем все, – он обнюхал меня, будто встретил впервые. – И ты уже достаточно навредил.

– Извини? Я не понимаю.

– Пошли слухи, что ты убил того человека. Твой приятель, спрингер, всем рассказал.

Внезапно я испугался.

– Генри, перестань. Ты прошел через многое, мы обсудим это со временем. – Только тогда я понял, что это была правда: Генри действительно умер. Прежний Генри, по крайней мере. Тот, который мог проявить сострадание, который мог думать о будущем.

– Пакт, – его голос был мрачен. – Никогда не предавай Пакт.

– Генри… – прежде, чем я понял, он схватил меня за шею.

– Ты должен умереть, Принц, – рычал он. – Пакт нужно спасти.

– Прошу, Генри, – я задыхался. – Пожалуйста. Я никому не скажу.

– Долг превыше всего, – прорычало чудовище, которое завладело телом моего бывшего друга и наставника.

Боль была невыносима, и я с трудом дышал.

– Прошу…

Но потом я понял, что нужно делать. Нужно отбиваться. Я подумал о Джойс, представил, как она лежала мертвой в кустах, затем ощутил неукротимую силу, зарождавшуюся внутри меня.

Я вывернулся из хватки Генри, и мои челюсти обхватили его глотку. Мои зубы погрузились в его плоть, быстро полилась кровь.

Все стало ненастоящим.

Я оглядел сцену сверху, будто был кем-то другим. Это был другой парк, другой лабрадор.

Генри перекатился и вылез за пределы полянки. Мы были теперь полностью видны Шарлотте.

Но мы не прекратили. Я не мог прекратить.

– На помощь! – Шарлотта подбежала, я чувствовал, как она приближается.

– Нет, Принц! Нет! – взвыла она в отчаянии, напуганная.

Я замешкался на мгновение. Генри сопротивлялся, поднимая, выкручивая мою голову из шеи. К солнцу.

Мои глаза закрылись, все стало красным. Звуки затопили меня. Генри упрямо, глубоко рычал. Шарлотта бежала, быстро дыша. Я сопротивлялся, освободился. Мои челюсти крепко схватили его шею, вытряхивая из него жизнь. Я поперхнулся. Что-то еще было в моем рту. Что-то мягкое, безволосое. Это была рука.

– А-а-а, – завыла она. Я поранил ее. Поранил Шарлотту. Кровь ее лилась, но она оттащила меня прочь от Генри.

– Помогите! Пожалуйста! Помогите! – Шарлотта позвала женщину, проходившую мимо парковой стены.

Но было уже слишком поздно.

Генри был мертв.

намордник

Намордник теперь причинял боль, сильно впившись в бок моей челюсти. Адам больше не закрывал мои уши, нужды в этом не было – комната ожидания была почти пуста, и лай прекратился. Оставались только мы с юной лабрадорихой.

– Как видишь, выбора не было.

– Как же тот человек, повесившийся в парке, и его жена?

– Люди их нашли, когда я уже ушел. Они не связали случившееся со мной и Генри.

Она нежно лизнула меня в ухо.

– Но ты рано оставляешь своих хозяев, твоя миссия еще не закончена.

– Нет. Главные угрозы устранены. Моя Семья будет в безопасности.

Прежде чем юная лабрадориха успела оспорить мое утверждение, Милый Мистер Ветеринар позвал ее хозяина в операционную.

– Спасибо, – сказала она, вставая.

– За что?

– За то, что объяснил мне, почему ты сделал то, что сделал.

– Я защищал Семью.

– Да, теперь я вижу.

– Долг превыше всего.

– Да, – сказала она, будто впервые поняв значение этих слов. – Долг превыше всего.

И она исчезла вместе с Милым Мистером Ветеринаром в комнате, в которую я скоро войду, но из которой никогда уже не выйду.

Я кладу голову у ног Адама, пока он гладит меня. Он не винит меня, я это знаю, так что я не виню его.

Он здесь лишь потому, что выполняет свой долг. Защищает Семью от насилия, на которое, как оказалось, я способен, по отношению к людям и своему виду. Мне легко говорить, что он не должен был сообщать Милому Мистеру Ветеринару про Генри или руку Шарлотты, или про мальчика с поврежденной кожей. Но он сказал. Он видел насилие, не причину. Он не упомянул Саймона, потому что не увидел связи, но это не помешало Милому Мистеру Ветеринару вынести фатальное решение.

С Шарлоттой все хорошо, но это была ужасная ошибка. Меня выворачивает, когда я вспоминаю о ее крови в моей пасти.

За окном, на другой стороне улицы, сидит кошка. Я воображаю на мгновение, что это Лапсанг, наслаждается свободой, о которой так много говорит. Очень может быть, но мне трудно определить. Кошка поворачивается к окну, но ее закрывает машина, паркующаяся снаружи.

Дверь машины открывается, из нее выходит женщина. Я лишен нюха, и мне трудно узнать ее, но потом мои лапы слабеют.

Она направляется к окну и стучит согнутым пальцем по стеклу возле головы Адама.

Он дергается, поворачивается.

– Эмили.

Она вызывает его наружу. Адам машет в мою сторону и стучит по часам, но она настаивает. Адам встает и тянет меня за ошейник.

– Я всего на минутку, – говорит он женщине за стойкой, которая занята своим макияжем.

Снаружи Эмили приседает и гладит меня по голове.

– Я думал, вы уехали, – говорит Адам.

– Нет, – отвечает Эмили, глядя на него. – Здесь слишком сильная энергия. Не отпускает меня.

– Энергия? – Адам не способен скрыть отчаяния в голосе.

– Я должна тебе кое-что сказать.

Адам слабо поскуливает, затем говорит:

– Как ты узнала, что я тут?

– Я заехала к тебе домой. Кейт мне сказала. – Она заглаживает свои золотистые волосы за уши.

– Кейт? Что? Почему?

Эмили поднялась и широко улыбнулась.

– Это чудо!

– Чудо? Эмили, слушай, мне жаль. Я правда не понимаю.

– Я беременна.

Адам запах смятением.

– Беременна? Но я думал, ты не можешь…

– С Саймоном – нет. Но с тобой, очевидно, это возможно. Я сказала тебе – о той ночи, когда было столько космических сил. – Она все еще улыбается во весь рот, прижимая руку к животу.

– Со… мной?.. – Адам тревожно оглядывается вокруг, как испуганный пудель. – Нет. Послушай, Эмили. Сделай еще тесты, проверь все. Я уверен, что ты все напутала.

– Я сделала все тесты. Я беременна твоим ребенком… у нас будет семья.

– Эмили, слушай. У меня есть семья. Я не могу это сделать, я не могу даже с тобой говорить. Ты в шоке. Ты горюешь, потеряв Саймона. У тебя травма. Ты понимаешь мою ситуацию, всегда понимала.

Эмили показывает в улыбке зубы, молекулы счастья еще вьются вокруг нее.

– О, милый, – она рассмеялась. – Я вижу, что у нас будут проблемы.

– Проблемы? Эмили, ты ведь не можешь пойти на это.

На этот раз выражение лица у Эмили меняется и молекулы счастья начинают исчезать.

– Аборт? Ты хочешь убить нашего ребенка? Мы ведь не о собаке говорим. Это живой, дышащий человек.

Адам издает глухой стон. Потом слышится звон колокольчика. Мы оглядываемся и видим, что женщина из регистратуры теперь стоит в дверях.

– Не хотите ли войти? – спрашивает она резко.

– Да. Я иду, – говорит Адам. А затем, обращаясь к Эмили:

– Я не могу сейчас это обсуждать.

Эмили уже забирается в машину.

– Я знаю, я думала зайти к вам сегодня вечером. Раскрыть все. Избавиться от тайн и негативной энергии.

– Нет. Нет. Ты не можешь! Я приду к тебе сам. – Но Эмили не показывает вида, что услышала его, и захлопывает дверцу машины.

Я замечаю кого-то на заднем сиденье. Это Фальстаф, он крепко спит. Злость моя при виде него вырывается из-под контроля.

– Это все ты виноват! – лаю я сквозь намордник. – Вот до чего доводит философия спрингеров!

Он просыпается и лает мне в ответ, пока машина отъезжает.

– А до чего довела тебя защита Семьи? – вопит он. – Она убивает тебя, буйнохвост, ты, дурак набитый!

– Мы не можем бездействовать! – отвечаю я. – Мы не можем просто сидеть и смотреть!

И снова он лает, но машина уже слишком далеко, чтобы я мог его расслышать как следует.

– Слишком поздно. – Это он говорит?

Адам стоит какое-то время тихо, смотрит, как машина Эмили исчезает вдали. Я гадаю, о чем он думает. Я гадаю, понимает ли он, что будущее Семьи теперь зависит от совести пса на заднем сиденье.

Колокольчик снова звенит, и Адам выходит из транса. Юная лабрадориха выводит своего хозяина из дверей.

– Долг превыше всего, – говорит она, обнюхивая меня в последний раз.

– Долг превыше… – я останавливаюсь, понимая, что должен что-то сказать. – Все что я делал, знаешь, когда нарушал Пакт. Все это было неправильно. Это была ошибка. Скажи всем лабрадорам, которых увидишь, что моему примеру не нужно следовать.

– Но ты сказал…

– Верно. Прости, я ошибался. Опасность никогда не исчезает.

– Но… – Хозяин тянет ее от меня и придерживает дверь для Адама.

Мы направляемся внутрь, где нас ждет Милый Мистер Ветеринар.

– Вы хотите остаться с ним на время инъекции?

– Да, если можно. – Голос Адама уже чужой. Он пустой, отстраненный, будто его настоящее «я» где-то далеко. Где-то, куда не проникнут слова.

– Ладно. Мне нужно, чтобы вы помогли мне поставить его на стол. Да, вот так. Раз, два, три…

Меня затаскивают на высокую металлическую поверхность, и мои лапы разъезжаются во всех направлениях.

– Так, держите его.

Адам держит меня за ошейник и целует в лоб над намордником, пока Милый Мистер Ветеринар открывает шкаф позади него и вынимает ампулу с жидкостью.

– Всегда ужасно делать такое. Никогда к этому не привыкнешь, особенно если пес так здоров.

– Да, – говорит он отстраненным голосом. – Не сомневаюсь.

Адам теперь смотрит в мои глаза. Мы оба пытаемся передать друг другу сообщения, которые, как мы знаем, другой не поймет.

– Так, – говорит Милый Мистер Ветеринар, опустошая ампулу и забирая жидкость в шприц. – Приступим.

Лицо Адама изменилось. Хотя он все еще смотрит в мои глаза, теперь он видит свое отражение. Будто теперь он смотрит на себя на операционном столе.

– Так, нужно, чтобы он стоял смирно. – Милый Мистер Ветеринар поднимает вверх иглу и выпрыскивает жидкость в воздух. – Пока я буду искать вену.

Мой хозяин закрывает глаза и прижимается головой к наморднику. Мы оба понимаем, что настало время меня усыпить.

– Все хорошо, малыш, – шепчет он, его голос больше не отстранен. – Все хорошо, хорошо, хорошо…

1

У. Шекспир, «Генрих IV», Часть 1, Акт 1, Сцена 2, перевод Е. Бируковой.

2

Horlicks (англ. – путаница, неразбериха) – торговая марка сладкого солодового горячего напитка.

3

Джон Энох Пауэлл (1912–1998) – политик-консерватор. В 1968 году прославился речью о проблемах иммиграции, которая даже в консервативной партии была расценена как расистская.

4

Нью-Эйдж (англ. New Age – Новый век, Новая эра) – совокупность мистических и эзотерических течений, зародившихся в Западной Европе и США в 1960–70-е г. г.

5

Адам намекает на стихотворение Филипа Ларкина «Annus Mirabilis» (Год чудес). В 1963 году в Британии был выпущен первый оральный контрацептив.

6

У. Шекспир, «Генрих IV», Часть 1, Акт 1, Сцена 1, перевод Е. Бируковой.

7

У. Шекспир, «Генрих IV», Часть 1, Акт 3, Сцена 2, перевод Е. Бируковой.

8

Джонатан Росс (род. 1960) – современный английский теле- и радиоведущий, кинокритик и комик.

9

Дюльфер – скоростной спуск по веревке с отвесной скалы.

10

Completamente (итал.) – полностью.

11

Quelle surprise (фр.) – какая неожиданность.