© Мальцев А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Карты, тату и гитара

– Первый тост за альма-матер! – объявил поднявшийся с бокалом Лева Матарас, раньше всех облысевший и больше всех округлившийся. – Нам, коллеги, я считаю, повезло с профессурой… Со школой диагностики, с тем же Институтом сердца… И наши учителя нам действительно кое-что дали. Реально!

– Не кое-что, а все, что могли, – привычным жестом поправив очки, вставила бывшая староста потока, угловатая и нескладная Алена Чубак. – Будем называть вещи своими именами, Левчик!

– Вот именно, – кивнул Матарас, бросив на нее одобрительный взгляд и послав воздушный поцелуй. – А если что-то и недодали, то научили, как нам это взять самим. Скажем им искреннее «спасибо» и отвесим низкий поклон…

Петр Фролов разглядывал лица бывших однокурсников и думал, что эта встреча, посвященная 15-летию окончания вуза, – неплохой луч света в бесконечной врачебной рутине из вызовов, бессонницы, писанины, подключичных инъекций, интубаций^[1]. Как не хочется снова туда окунаться! Пока есть шанс – надо оттягиваться по полной!

Он, пожалуй, единственный из присутствующих врач «Скорой», где начал работать, еще будучи студентом. Конечно, профессура в вузе дала им все, что надо, даже больше, но… Это была теория, а практику он познал, что называется, в деле, еще на четвертом курсе, когда фельдшером начал мотаться по вызовам. И эта разница между теорией и практикой выпирала порой настолько, что он, случалось, вставал на лекциях и спорил с профессором.

У преподавателя по фармакологии была привычка: если рецепт на занятии выписан неправильно, он ставил «неуд» и приписывал внизу «больной умер». Петр без зазрения совести подходил к ассистенту кафедры и бесстрашно бросал в лицо: «А у меня выжил сегодня ночью и сейчас живет! Могу назвать, в какой больнице, я отвез его туда». Против практики не попрешь! За подобные выходки преподаватели его недолюбливали, все это выливалось в тройки на экзаменах, хотя знал Петр предмет на «пять».

В общем, особенные были с профессурой у него отношения, что и говорить, но выпить за альма-матер – святое дело.

Встреча проходила в ресторане шлюпочной палубы теплохода «Хирург Бекетов», плывущего по маршруту выходного дня вверх по Каме.

Все изменились за пятнадцать лет. Кто-то защитился, кто-то бороду отпустил, кто-то женился, кто-то даже умудрился бросить медицину.

У каждого свои достижения. Петр, к примеру, успел развестись. Правда, бывшая жена Элла, работавшая участковым терапевтом, перед самой встречей вдруг подкатила с предложением изобразить супружескую пару, чем не на шутку его смутила.

– Как ты не понимаешь, у нас была студенческая свадьба, Фролов, прикинь, – лепетала она накануне вечером по сотовому, – скажи мы им правду, сколько сразу вопросов посыплется: что да почему? Тебе это надо? Мы как бы… на виду.

– Ты думаешь, они не знают?

– Нет, конечно, откуда? Мы полгода как развелись. У всех свои проблемы, дела, заботы. Не до нас им было.

Сейчас Элла сидела рядом, заливисто смеялась над шутками известного хохмача Мишки Трегубова. Отработав в поликлинике положенный срок интернатуры, Михась прошел специализацию по мануальной терапии и засел в одном из санаториев края.

– Тепло, светло и мухи не кусают, – сообщил он заговорщицки после очередного тоста. – Это как раз по мне. О большем не мечтаю. А насчет того, что зарплата невысокая, так есть такое понятие, как шабашки.

– С шабашек, как известно, пенсия не начисляется, – возразил ему гинеколог Серж Гамаюн. – Это черная зарплата, по сути. Выпил пару раз, и можно забыть.

– Можно выпить, а можно и в банк положить под проценты… Что касается пенсии, я до нее вряд ли доживу, – парировал Михась, потянувшись за гитарой. – Столько воды утечет к тому времени! Мужики, помните нашу… корпоративную…

И под нехитрые аккорды затянул:

Песенку поначалу поддержали, однако больше слов никто не помнил, поэтому гитару пришлось отложить.

Петру вспомнился стройотряд после первого курса. Лучше Михася никто не играл на гитаре, и в карты ему равных не было. Базировались они тогда в Катырево – на севере области, вокруг сплошь зоны и спецпоселения. Трегубов один раз на спор «раздел» в «очко» признанного каталу, чем заслужил авторитет не только среди однокурсников, но и среди поселенцев.

Помнится, в тех местах Михась свободно мог сойти за своего: восточная внешность, привычка бриться наголо и куча татуировок на руках – ну чем не бывалый урка, только что откинувшийся с зоны?

Тату и сейчас цепляли глаз, отвлекали, мешая сосредоточиться. Петр представил Трегубова в костюме мануальщика с коротким рукавом и понял, что на прием к такому доктору лично он бы не пошел.

– Не знаю, – снисходительно улыбаясь, заметил Серж. – По-моему, работа в санатории – жуткая скука. Она в основном для бабушек предпенсионного возраста. Кому для стажа не хватает совсем чуть-чуть.

– А где еще, скажи, есть возможность бесплатно прокатиться судовым медиком на теплоходе до того же Питера? До Астрахани? До Москвы? Вот тебе и скука, Серега… Ты не прав! – пустился в возражения Трегубов, пытаясь зацепить с тарелки ломтик маринованного лука. – А сейчас я вам опишу случай, который был недавно. Если кто-то после этого скажет, что у нас скука… Прошу тишины! Короче, у нас в санатории есть сауна с бассейном, которые пользуются большой популярностью. Вы слышали, наверное…

– Ты в этой сауне делаешь массаж каким-нибудь… эмансипированным мадамам, – иронично вставила староста Алена Чубак. – Конечно, это скукой никак не назовешь, тут я с тобой полностью согласна. Имею представление.

– Вы хотите услышать историю? – обиженно загундосил Михась. – Так слушайте! Короче, прибегает ко мне на днях банщица с бледным, как кефир, лицом. Губы трясутся, на лбу – испарина. Михаил Афанасьевич, у меня, говорит…

– Так ты у нас Афанасьевич? – чуть не подавился куском баранины Серж. – Как Булгаков, значит. Как я тебе завидую… А в вузе помалкивал, скромняга!

– Завидовать потом будешь, когда дослушаешь до конца, – вмешался Петр, чувствуя, что история вот-вот прервется окончательно. – Дайте рассказать человеку.

– У меня, говорит, в сауне труп. Мне что делать? Хватаю фонендоскоп, тонометр – и за ней следом. Забегаем в парилку – лежит на верхнем полке черный как смоль, высушенный, как мумия, мужик. Сухой, твердый – со вчерашнего вечера в парилке, прикидываете?

– Обычное дело, – вклинился на этот раз в повествование Петр. – Острая коронарная смерть, наверняка выпили накануне… Нас вызывают иногда на такие случаи – чтобы констатировать.

– Я про мумифицирование помню только из вузовских лекций, – продолжал возбужденно Михась. – Что в жарких странах с сухим климатом такое случается иногда. Ткани трупа становятся сухими, легкими и твердыми. Мумия, короче. А тут, представляете, наяву столкнулся.

– Так что же произошло? – потребовали наперебой продолжения однокурсники. – Почему никто помощь не оказал?

– Все и смешно, и печально одновременно, – опрокинув стопку и закусив кусочком селедки, продолжал Трегубов. – Вечером компания из трех человек веселилась в номере, выпили прилично. Захотелось поплавать в бассейне. Пьяному море по колено, сами знаете. Заплатили дежурной медсестре. Взяли ключ от сауны. Потом что-то у них не сложилось, рассорились. Да так круто, что двое вернулись в номер, а потом вообще отправились домой.

– Погодь, погодь, – замахал рукой Матарас. – Ключ от сауны должен находиться, насколько я понимаю, у дежурной медсестры. На худой конец, у вахтера. Ответственные должны беспокоиться, проверять, контролировать…

– Должны, – закивал Трегубов, – ты все правильно понимаешь. Здесь налицо нарушение инструкции. Короче, этот… из трех… остался плескаться, в парилке ему стало плохо, отключился. Утром банщица приходит, предбанник открывает, видит одежду. Думает, кто-то из своих решил с утра взбодриться, поплавать, врубает температуру в парилке с шестидесяти до девяносто.

– Поджарила жмурика, значит, – усмехнулся кудрявый, очкастый, чем-то напоминающий жюль-верновского Паганеля патологоанатом Жора Рябухин. – Тоже мне, шашлык нашла… У вас не скучно, у вас опасно для жизни!

– Через пару часов заглядывает, – продолжал Михась, не обращая внимания на оппонентов, – одежда там же, она еще добавила. Короче, где-то в полдень, почуяв неладное, заглянула в парилку и… чуть рядышком не легла. Приехал паренек со «Скорой» для констатации, глаза квадратные, сам впервые видит такое.

– Меня во всей этой жутковатой истории, – Матарас даже привстал для убедительности, – интересует один непраздный вопрос. Как скоро после этого случая сауна вернулась в штатный режим? Уверен, что не сразу. Там, где побывал труп, париться и мыться, знаете ли…

– И опять ты прав, – одобрительно кивнул Трегубов. – После этого случая неделю в парилке никто не был, боялись заходить. Несмотря на санобработку. А потом – понеслось все по новой.

Тут все вразнобой стали рассказывать случаи из своей практики. Петр решил подождать, пока их запас слегка иссякнет, и постучал вилкой по рюмке, привлекая внимание:

– Вот у меня случай был… Совсем недавно, весной, в эпидемию гриппа.

– У нас «Скорая» уже на гриппозные вызовы выезжает? – тряхнув кудрями, вставил вопрос Рябухин. И сам же ответил на него: – Не дело это! Добром не кончится!

– Нам косвенно достается. Особенно в связи с реформой этой долбаной… Короче, представьте ситуацию: вызовов выше крыши, а тут одна бабка каждую неделю «мерцать»^[2] начала. Начитается газет, насмотрится разных ток-шоу… Плюс – в Интернете погуляет по соцсетям и ну выдавать пароксизм за пароксизмом^[3].

– У, какая продвинутая бабка, – заметила невролог Лизавета Хмельницкая.

– Про пожары в развлекательных центрах, – продолжил Петр, подмигнув Лизавете, – захваты заложников да авиакатастрофы разные. Ну, сердечко и соскакивало с ритма. В стационар ее увезешь, там за день ритм восстановят, к концу недели она снова дома, снова телик смотрит да газеты читает… Короче, требовалось сделать что-то радикальное, чтобы оборвать череду бабкиных мерцаний. Все на ушах от этой бабки уже были. И решил я привлечь к делу старую забытую психотерапию.

Настала очередь возмущаться Матарасу:

– Какую? Старую? Забытую? Да она моложе всех других специальностей и дисциплин, вместе взятых. Она – девушка на выданье! Девственница, можно сказать!

На Матараса зацыкали, и он вскоре умолк, а Петр, отправив в рот порцию салата, продолжал:

– Приехал к ней на вызов с пакетом, перевязанным красной атласной ленточкой. Лестничная площадка пропахла корвалолом. Обстановочка еще та… Вхожу, как маг и волшебник. Ну, приступ сняли на второй инъекции новокаинамида…

– Свечи зажег, помахал павлиньими перьями, – не унимался Матарас. – Благовония всякие распылил по квартире.

– Вы, говорю, Прасковья Антипьевна, по гороскопу Овен, значит, и охранять вас будет планета Марс, бог войны. Распаковал пакет, а там оказался армейский ремень. Продырявил его в нескольких местах, магические крестики накорябал. Говорю, не снимайте ни при каких обстоятельствах, наденьте на голое тело, и приступов больше не будет. Она вся затрепетала, прониклась торжественностью момента, надела, и приступов больше не было.

– Дешевый трюк, кстати, – вставил Матарас. – Я бы придумал что-нибудь более оригинальное. Типа заклинания племени Тхапуту.

На него снова зацыкали.

– Концовка у этой истории печальная, – подытожил Петр. – В апреле как-то в некоторых домах отключили воду, и направилась наша Прасковья Антипьевна в баню.

– Как? – вскрикнул Серж. – И здесь баня? Не может быть. Неужто опять со жмуриком? Прямо банно-прачечный криминал какой-то. Вы сговорились, что ли?

– И в бане бабушка сняла ремень, – обреченно продолжал Петр, чувствуя нарастающее раздражение. – Не будет же она в нем мыться. А не следовало этого делать. Без ремня, как нам рассказали те, кто ее видел, она прожила буквально несколько секунд. Вызвали нас… Я ехал и словно чувствовал – сердце было не на месте. Приезжаем, а она лежит поперек женской раздевалки.

– Вот вам сила психотерапевтического внушения, – подчеркнул Левчик Матарас, наполняя свою рюмку. – А Петро не до конца прочувствовал всю ответственность, которую на себя возлагает. Отнесся халатно, так сказать… В результате чего бабка пострадала.

– Ты убил бабку, – заметил патологоанатом Жора Рябухин. – Убивец! Ты ее фактически мне на стол положил! Надо было предусмотреть все варианты развития событий.

– Что вы накинулись на него! – встала на защиту бывшего мужа Элла. – Все варианты предусмотреть невозможно. Бабка сама сняла ремень, и точка! Зато на несколько месяцев «Скорая» получила передышку.

Карман чужого плаща

Матарас припомнил следующий случай из практики, вновь сконцентрировав внимание на себе. Взрыв женского смеха, последовавший буквально через пару минут, свидетельствовал, что и этот рассказ пришелся аудитории по вкусу.

Лишь один человек не участвовал в этом круговороте веселья, в какофонии эмоций и воспоминаний.

Глеб Царегородцев по прозвищу Царь. Высокий, нескладный, с выдающимся греческим носом, он и в институте всегда немного дистанцировался от тусовок, слыл молчуном и отшельником. Отвечал невпопад. Когда все падали от смеха, искренне недоумевал, отчего так весело. Что другие обычно схватывали на лету, он просил разжевать и прояснить. Как говорили тогда на кафедре патанатомии – препарировать. Эта странность ничуть не помешала ему стать оперирующим урологом высшей категории.

– Что он здесь делает? – недоумевала Элла. – Так тоскливо посидеть за фужером он мог и дома, не платя этих денег. Или урологи сейчас много зарабатывают? Как к такому… йети люди вообще на прием приходят, как доверяют свои интимные подробности?

– Как вы жестоки, Элла Леонидовна! – с иронией заметил Петр. – Может, как специалист он выше всяких похвал. И сейчас, на празднике воспоминаний, отказываете коллеге в удовольствии посидеть среди однокурсников, послушать тех, с кем когда-то учился. Ну и что, что не участвует, не хохочет до колик? Ну и что, что молчалив? Мы разные, поэтому и не вымерли от однообразия до сих пор.

– Да, мы разные… – загадочно протянула бывшая супруга. – Кто-то оперирует, кто-то треплется перед аудиторией, кто-то убивает, кто-то насилует… Ты прав, мы все разные. Двух одинаковых не найти.

– Я не это имел в виду, – попытался оправдаться Петр, в планы которого не входило ссориться.

– Знаю я, что ты имел в виду, – перебила Элла. – Ты в курсе, что у Царя на уме сейчас? Может, он вынашивает план убийства?

– Ты прямо как НКВД. Если кто не шагает в ногу со всеми, значит, враг.

Элла собралась что-то возразить, но в этот момент поднялся со своего места гинеколог.

– Мужики, кто со мной покурить? – предложил он. – Обсудим первые впечатления, заодно наметим планы на вечер, распределим роли.

– Что? Ты уже сценарий написал? – внезапно поинтересовался молчавший до этого Глеб. – И какую же роль ты предложишь мне? Колись, я должен порепетировать.

– Обижаете, Царь-батюшка, – мгновенно сориентировался «сценарист». – Трон по-прежнему ждет вас, палаты убраны, дьяки и придворные тверезые…

Кто-то захохотал, а Петр почувствовал, что ему не хватает прохлады, и поднялся. Накинув плащ, вышел вслед за Сержем на палубу.

Признаться честно, общество гинеколога Петра не очень притягивало, когда-то все разговоры Гамаюна сводились исключительно к женщинам. Во время перерыва на любой из лекций вне зависимости от дисциплины и темы он мог тебя перебить горячим шепотом: «Глянь, какие ягодички мимо фланируют, к ним бы мои ладошки добавить, уж я бы не терял времени даром! А там, смотри, какой лобок выпирает, сечешь? Никакими джинсами не скрыть».

Кареглазый брюнет с аккуратными усиками и бакенбардами, он нравился почти всей женской половине курса. Ему бы эполеты да гусарский мундир – получился бы вылитый поручик Ржевский.

И сегодня, надо отдать должное, именно Серж обеспечил двухпалубный теплоход с комфортабельными каютами по очень демократичной цене.

– По-моему, все идет нормально? – поинтересовался Серж, угощая Петра сигаретами. – Главное, чтобы не нахрюкались раньше времени.

– А и нахрюкаются, так каюты под боком, сразу баиньки.

– Стоило встречаться с однокурсниками, чтобы сразу баиньки?! Петро, где твоя былая романтика?

Петр затянулся, выпустил дым и спросил о том, что его действительно интересовало:

– Ты лучше скажи, каково это – пятнадцать лет гинекологом? Смотреть тридцать раз за прием туда, куда нормальному мужику вообще смотреть не полагается. Как после этого на жену-то?

– Ну, во-первых, поэтому я и не женюсь. Нет жены – нет проблемы. Все заработанное трачу исключительно на себя, любимого, – с этими словами Серж поправил на левом запястье дорогие швейцарские часы.

Лишь однажды Петр видел точь-в-точь такую же модель у известного нефтяного магната. Тележурналисты тогда озвучили цифру – то ли десять, то ли пятнадцать тысяч евро.

– А во-вторых что? – скользнув взглядом по часам, поинтересовался Петр.

– Во-вторых, не только я туда смотрю, есть еще… не менее глазастые. Взять того же Царя Глебушку. Представляешь, приходит ко мне одна… после его осмотра… ресницы до пола, педикюр… Болтливей Матараса раза в два, кстати. И ну рассказывать, как она очаровала нашего Глебушку.

– И как же?

– Так очаровала я его, доктор, что он меня… – Серж оглянулся по сторонам и продолжил вполголоса: – …Что он меня без перчаток посмотрел. А это, между прочим, приравнивается к интиму во время приема, – глубокомысленно изрек Серж и, заметив вышедшую покурить однокурсницу, извинился и отошел к ней.

В этот момент Петр нащупал в кармане какую-то бумажку. Вытащил, развернул и поначалу ничего не понял. «Th10» означало 10-й грудной позвонок. Но откуда у него в кармане взялась эта запись? Он точно помнит, что ничего подобного в карман не засовывал. Пошарил по другим карманам. Ключей от машины и сигарет не было! А что, если он перепутал плащ? Хозяин сейчас не найдет своей одежды на прежнем месте, выйдет на палубу и… Вот будет кадр! Это ж надо так нахрюкаться!

Он так ушел в свои размышления, что не заметил, как к нему подошел Жора Рябухин. Когда тот положил ему руку на плечо, Петр вздрогнул. Лишь разглядев рыжеватые кудри, успокоился. Над самым ухом прозвучало:

– Ты все еще не бросил эту дурацкую затею?

– Ты курево имеешь в виду? – уточнил Петр. – Не бросил, но собираюсь. Я на пути к исцелению. Не совсем безнадежен.

– Знаешь, как выглядят бронхи заядлого курильщика на вскрытии?

– Знаю, не надо мне повторять прописных истин. Уверен, ты видишь это каждый день.

Петр знал, что о вреде курения Жора может говорить бесконечно. Еще со времен института. Чтобы не слушать лекцию заново, он выкинул сигарету за борт и поспешил в ресторан. Веселье продолжалось своим чередом, на вошедшего никто особо не посмотрел. Петр незаметно повесил плащ на прежнее место, нашел свой неподалеку, проверил, на месте ли ключи от машины, и вздохнул с облегчением.

Усевшись на свое место, задумался. Интересно, кто носит такой же плащ? И что это за бумажка с номером позвонка? Он вдруг обнаружил, что все еще держит ее в руке. Это уже воровство! По идее, надо бы вернуть ее в карман того самого плаща. Но кто его хозяин?

– Что-то мало покурил, – заметила Элла, прихлебывая красное вино из бокала. – Обычно дольше куришь.

– Все меняется, Элк… И ты тоже.

– Согласна, – заметила бывшая супруга, почему-то избегая смотреть Петру в глаза. – Вообще, что ты обо мне знаешь? Ну, после развода? Это для тебя – темный лес.

– А я должен? – грубовато поинтересовался он, тотчас мысленно обругав себя. – Я хотел сказать, откуда я мог узнать какие-либо подробности о твоей жизни? Мы же связь не поддерживали.

– Ты никогда не отличался тактичностью, – отрезала она, поставила на скатерть бокал и отвернулась.

Охотничий нож с подтекстом

Все внимание сидевших в этот момент было приковано к Матарасу и его очередному случаю из практики.

– …Представьте… Утирая слезы, она мне жалуется: ну почему, почему он меня бросил? Я ведь ему Пастернака читала! Цветаеву читала… А я ей: может, следовало Мандельштама? Так что, милые дамы, учтите. И Пастернак, случается, не помощник.

– Да, Лева, интересная у тебя профессия, – с ходу включился в разговор Серж, входя с палубы. – Утешать безутешных и покинутых дам. А случается так, что слов, какими бы утешительными они ни были, не хватает? Когда требуется что-то еще? Так сказать, конкретно-прикладное.

– Понял, куда ты клонишь, – нашелся тут же Матарас, вытянув ладонь в сторону гинеколога. – Здесь пальма первенства исключительно у тебя, я не претендую.

– Но меня может не оказаться рядом!

– Значит, бедняжка обречена на страдания. И вообще, психотерапевт нужен каждому, я подчеркиваю – каждому, – Матарас поднял вверх указательный палец. – На Западе это в порядке вещей.

– Что я слышу? Опять преклонение перед Западом!.. – взмахнул рыжей шевелюрой Жора Рябухин, но на него тотчас зацыкали: не мешай слушать, если тебе не интересно.

Буквально лоснящийся от женского внимания Матарас перешел к следующему случаю…

Петр перехватил взгляд Лизаветы Хмельницкой. Говорили, что она успела развестись, одна воспитывает дочь, работает невропатологом в поликлинике, ведет платный прием по вечерам.

Стройная, стильная, с шармом… Платиновая блондинка с обложки глянцевого журнала. И зачем он только согласился на авантюру Элки?!

Впрочем, все можно переиграть, он ни под чем не подписывался.

Петр захотел подняться, но почувствовал на своем плече мешок с песком. На самом деле это была ладонь Царегородцева.

– Есть пара минут для разговора? – прогудел басок над самым ухом, ладонь с плеча, однако, коллега убирать не спешил.

– Разумеется, светилам отечественной урологии всегда рад. Если ты так же простату шерудишь, как мне плечо давишь…

Петр мельком окинул танцующих. Элла медленно перетаптывалась в обнимку с Трегубовым. Надо же, а он и не заметил.

– Не боись, с ней я нежно обращаюсь. Второе сердце мужчины как-никак!

Светило урологии приземлилось на место Эллы, близко посаженные грязновато-зеленые глаза уставились на Петра.

– И где ты с ней нежно обращаешься? – спросил Петр, чтобы прервать повисшую паузу. – Оперируешь? На приеме? Я про тебя ничего не знаю.

– В тубдиспансере на ставку, беру ночные дежурства в областной, – пробубнил Глеб как о чем-то опостылевшем, при этом махнул рукой, мол, не отвлекай от главного. – Мне тут сорока на хвосте принесла, что у вас с Элкой того… Завяли помидоры. Насколько это верно, хотелось услышать из первых уст.

Петр мгновенно понял далеко идущие планы уролога и решил в корне пресечь подобные попытки:

– Уж полгода как разошлись, но на днях решили снова…

– Но пока не расписались? – невозмутимо гнул свое Царегородцев, играя желваками. – Зависла пауза, ведь так? Вы как бы свободны пока, в открытом доступе.

«Вот оно как, – замигало в мозгу, подобно зеленому сигналу светофора. – Плотная, однако, конкуренция. Почти очередь. Да, Элка, за этим ты будешь как за каменной стеной. За гранитной. Поздравляю!»

– Какая разница, – усмехнувшись, протянул Петр. – Если мы решили…

– Ты от ответа не уходи, – легонько стукнул по столу уролог. – Вы свободны официально? Так?

– Ну, получается, что так…

– Это я и хотел услышать. Поэтому официально я разрешения у тебя спрашивать не буду, чтобы ухлестнуть за твоей бывшей.

– Если она не против, – настороженно бросил бывший супруг. Но уролог его уже не слушал, он искал глазами Эллу среди танцующих.

Однако как все закручено!

Чтобы собраться с мыслями, Петр вышел на палубу, на этот раз – в своем плаще. Бумажку с номером позвонка положил во внутренний карман.

Странно… Еще вчера ему было все равно, ухаживает кто-то за его бывшей супругой, или она за кем-то… А сегодня желание Глеба Царегородцева «приударить» за Эллой вызвало в нем бурю негодования. Еле-еле сдержался. Выходит, осталось что-то еще от былой любви, от тех волнений и страстей.

Или все это не более чем отголоски семейного быта, привычек, которые, по сути, уже в прошлом? Полгода не виделись, потом потанцевали, вот и всколыхнулось ретивое… Как ни крути, принимать однозначное решение придется.

Каких-то пару часов назад, стоя на причале в ожидании приглашения на теплоход, Петр наблюдал, на каких авто подъезжают его однокурсники. Почти у каждого – иномарка. Все недовольны зарплатой, а укомплектованы – будь здоров. На какие шиши, спрашивается!

Проходящий в этот момент мимо него Лева Матарас бросил мимоходом:

– Не бери в голову, Петро, это все банковские автокредиты. Медикам их дают охотно, поскольку зарплата пусть и небольшая, но стабильная, банкротство не грозит.

– Откуда ты знаешь, что я думал именно об этом? – оторопел Петр.

– Обижаешь, Петро, – Лева виновато опустил глаза и пожал плечами. – Я все-таки психотерапевт. И грош мне цена, если я не смогу прочитать мысли, особенно такие банальные, как твои.

Ответить Петр не успел, Матарас отошел уже далеко.

Рядом в этот миг оказался патологоанатом Жора Рябухин. Вечно рассеянный и опаздывающий на лекции в вузе, он и сейчас все что-то искал, шарил по карманам. Во время очередной ревизии портфеля патологоанатома Петр заметил в нем охотничий нож с резной рукояткой и в кожаном футляре.

– Ого! Это что, сервелат резать? – удивился Петр, перехватив недовольный взгляд патологоанатома. – Можно взглянуть? Утоли мое любопытство, умоляю!

Однокурсник нехотя вытащил холодное оружие:

– Какой же патологоанатом без ножа? Только особо не свети им!

– У патологоанатома, как и у хирурга, – скальпель, насколько я помню. И этим профессии очень роднятся, – начал балагурить Петр, рассматривая в руках нож. – А то, что в одном случае тело живое, а в другом – мертвое, это уже детали, на которые не стоит обращать внимания.

На лезвии было выгравировано: «Боишься – не доставай, достал – не бойся!»

– Как видишь, с подтекстом. Скальпель – это на работе, – пояснил терпеливо Жора, наверняка пожалев, что вытащил нож из портфеля. – А в жизни нож. Жизнь – это другое, это не патанатомия! Мы с отцом охотники, нам без ножа никак нельзя. Все, давай клади на место, это не для баловства!

Жора вскрывал трупы в одной из медсанчастей краевого центра. Когда-то в институте, помнится, мечтал стать судебным медиком, разные захватывающие криминальные истории рассказывал. Но что-то не сложилось…

Ради справедливости надо отметить, что и Петр зачитывался когда-то Агатой Кристи, Чейзом, Чандлером. Когда это было? Может, в другой жизни?

Это что же получается? Психотерапевт без труда читает мысли, патологоанатом повсюду носит с собой нож. А что он, врач со «Скорой», припас в качестве доказательства своей профессии? Кто быстрей в подключичку вколется или заинтубирует больного? Да и с дефибриллятором, ребятки, не каждый из вас справится, наверное…

Он поймал себя на том, что совсем не слушает Эллу. Бывшая супруга о чем-то говорила, потом махнула рукой:

– Ты, Фролов, как был эгоистом, так им и остался.

– Извини, Элк, – привычно пробубнил он, скорчив невинную гримасу. – Столько впечатлений, болтовни, тут с ума бы не сойти.

– Запомни, Фролов, это у остальных может быть болтовня. У меня другое! Куда более важное.

– Согласен. Понимаю. Конечно, это я про других. Так что я прослушал?

Элла какое-то время смотрела на него, как бы решая, стоит ли пересказывать то, что он только что равнодушно пропустил мимо ушей. А он разглядывал в этот миг ее чуть отрешенное лицо и думал, что она ждет дополнительных извинений и оправданий. Он помнил это по совместной жизни: одного мимолетного «прости», брошенного всуе, ей частенько было недостаточно. Она ждала глубокого раскаяния.

Уже потом, насытившись супружеской жизнью до легкой аллергии, он понял, что за этим ожиданием скрывается лишь ее потребность убедиться, что теперь его внимание сосредоточено исключительно на ней, что никого другого и в мыслях нет. Всего лишь! Не более и не менее!

Чтобы докопаться до этой разгадки, ему пришлось выслушать и просмотреть не один гигабайт истерик и обвинений в черствости и эгоизме.

Но это было до развода, так сказать, «по ту сторону». Теперь – совсем иной коленкор. Он уже набрал в грудь воздуха, чтобы напомнить ей об этом, как вдруг услышал:

– Меня изнасиловали, Фролов! Если тебя хоть сколько-то это интересует.

Ему показалось, что признание это услышал не он один. Даже пауза неприятная повисла над большим овальным столом, уставленным закусками и выпивкой.

– Как? Кто? Ты заявила?

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но подробностей я не помню. Словно платок с хлороформом дали понюхать, как в старых детективах. Никаких воспоминаний. Очнулась в соответственном виде, который я тебе описывать не буду. На том же самом месте… А именно – на скамье в парке, через который обычно возвращаюсь с работы.

– Когда это случилось?

– Месяц назад примерно. Смутно помню перед этим, что слышала какие-то шаги сзади, решила оглянуться и – все, провал. Недавно проверилась у гинеколога – никаких последствий. Осталось плюнуть, растереть и забыть. Но что-то не забывается. Заявлять не стала, так как не хочется проходить сквозь все это снова.

Петр ощутил прилив жалости, потянулся, чтобы поцеловать бывшую супругу, но она отстранилась:

– Не стоит… Я в полном порядке, глупостей не наделала, и слава богу. Даже не знаю, зачем тебе это рассказала. Наверное, слабость или принятый алкоголь.

– Кстати, об алкоголе, – решил Петр сгладить неловкость, сменив тему. – Раньше ты не переносила на дух красные вина, насколько я помню. А теперь не отрываешься от них.

– Знаешь, после этого досадного инцидента я решила развеяться. Ну, ты понимаешь… И укатила в Италию. Посетила Флоренцию, галерею Уффици, музей Сан-Марко… Там, кстати, заново для себя открыла красное вино. Оказалось, что никакой аллергии на него у меня нет.

Спец по позвонкам

В этот момент вспыхнули софиты, на небольшую импровизированную сцену вышел конферансье в красном пиджаке. Петр подумал, что таким стройным красавчикам хорошо бы в гипермаркетах работать манекенами. Стоит ему застыть на мгновение, сделать взгляд попроще – и готово, надевай брючки, сорочку… пиджачишко. Одни, другие, третьи…

– Добрый вечер, господа, – произнес Манекен приятным баритоном. – Разрешите поздравить вас с вашей круглой датой. 15 лет назад вы окончили медицинский вуз, после чего жизнь разбросала вас по разным городам и весям. Поэтому первая песня, под которую, надеюсь, вы потанцуете, так и называется…

Обнимая в танце Эллу за талию, Петр поймал себя на мысли, что чертовски соскучился по ее теплоте, дыханию, пластике. Хотелось, как раньше, зарыться в эти русые волосы и… уснуть. Все еще живо в памяти, и полгода после развода – не срок. Хотя и других он обнимал за это время. И не раз…

– Ты, наверное, хочешь скорее забыть об этом случае?

– Я и так никаких подробностей не помню. Обычно жертвы вспоминают боль, смрадное дыхание насильника… А у меня нет ничего в памяти. Все чисто.

– Как ты вообще поняла, что тебя изнасиловали?

– Я тебе говорю, очнулась в соответствующем виде в парке на скамье. Есть еще несколько моментов, на которых бы не хотелось заострять внимание. Мне сначала показалось… хочешь – верь, хочешь – не верь, что это ты. Другого-то опыта у меня нет. Подумала, что решил отомстить столь изощренным способом.

– Я?! – От шока Петр перестал двигаться в такт музыке.

– Поначалу! Теперь уверена, что не ты. Ты на такое не способен.

Он не знал – радоваться ему или огорчаться. Еще недавно ему казалось, что он знает про Эллу все. Работает она участковым терапевтом, увязла в профессии надежно: диспансеризация, прививки, эпидемии, статистика. Вроде бы ей даже нравилось заполнять статталоны, больничные листы, рецепты выписывать. Один раз промелькнула фраза, что она создана для этого… А вот поди ж ты! Стоило полгода пожить порознь – и сколько сюрпризов появилось!

На следующий танец Эллу пригласил Царегородцев. При этом они с Петром обменялись короткими взглядами типа «Посмотрим, что выйдет!». Причем каждый вкладывал в это свой смысл.

Поначалу Петр внимательно следил за супругой, но вскоре его внимание привлекла пара Матарас – староста Алена Чубак. Они словно слились в танце, стали одним целым. Психотерапевт без зазрения совести целовал старосту в шею, и она не противилась этому.

Петр вышел на палубу покурить и заодно как-то упорядочить услышанное.

Его жену изнасиловали! И Элла даже поначалу на него подумала! Прилагательное «бывшую» он сознательно отбросил. Что бы изменилось, случись это год назад? По вечерним улицам города бродит еще достаточно зверей в человеческом обличье. Жертвы, как правило, не заявляют о случившемся. Сволочи остаются безнаказанными. Но только не в данном случае. В данном случае он просто обязан найти насильника!

Закурив, усмехнулся: «Остынь, Фролов! Как ты его найдешь, если даже Элла его в глаза не видела! Нет ни отпечатков пальцев, ни ДНК – ничего нет! И произошло это месяц назад, даже если и были случайные свидетели, то они запамятовали подробности. А ты хорохоришься. Мальчишка!»

Другое дело, если случайно кто проболтается. Уж тогда он своего шанса не упустит. Но вероятность подобного стечения обстоятельств ничтожно мала. Поэтому о ней можно забыть.

Он снова нащупал в кармане плаща бумажку с загадочной локализацией позвонка. Тот факт, что ничего другого надпись не могла обозначать, сомнений не вызывало. И зачем неизвестный однокурсник носил мятый клочок в кармане? Боялся забыть?

Можно предположить, что какой-нибудь врач-рентгенолог перед компьютерной томографией или нейрохирург перед операцией хотел бы зафиксировать в памяти этот номер. Но для этого существует куча медицинской документации, бланков направлений, карт осмотра. Не говоря уже о компьютерных программах. Записывай – не хочу! Зачем писать подобное на клочке бумаги, потом класть в карман перед речным круизом?

Одно из двух: или у него просто мало информации, и данная бумажка – лишь часть в череде других записок аналогичного содержания. Легче от подобных предположений не становится, даже страх неизвестности появляется. Или он имеет дело с психом, который сам не отдает себе отчета в своих действиях.

Когда от сигареты осталось всего ничего, он решил пройтись по палубе. Дойдя до кормы, был едва не остановлен резким порывом ветра. Повернул обратно и в этот момент услышал:

– Нет уж, ты вспомни, мне это очень важно. Вначале идет «аббат» или «абажур»?

Голос принадлежал патологоанатому Жоре Рябухину, доносился он снизу, с главной палубы.

– Давай рассуждать логически, – отвечал ему Глеб Царегородцев. – Первые две буквы у них одинаковы. «А» и «Б». Но у абажура после «б» идет снова «а», а у «аббата» – «б». В слове «аббат» ведь две «б»?

– Вроде бы две. Но что это значит, никак сообразить не могу.

– Странно… выглядишь вроде трезвым, – удивился Царь, несколько раз икнув. – Значит, вначале идет «абажур», а уже потом «аббат».

– Спасибо, дружище, без тебя мне бы никак не разобраться.

– А зачем это тебе?

– Да так, поспорил кое с кем, – ответил глухо Жора, и оба тотчас замолкли.

Петр достал следующую сигарету, закурил и медленно побрел обратно, размышляя над услышанным. Зачем патологоанатому понадобились первые слова орфографического словаря? Он что, решил переквалифицироваться на филолога? Из трупного доктора? Неужто прозекторская деятельность располагает к словесности?

Однако то, что Жора не мог ни с кем спорить по этому поводу, – очевидно!

Размышления были прерваны появившимися однокурсниками. Подвыпившая парочка – Михась Трегубов с Лизаветой – буквально «вывалилась» на палубу, ничего и никого не замечая.

– Давай я тебе поправлю шейно-грудной отдел, – заливался соловьем Михась, обнимая Хмельницкую за талию, – и головную боль как рукой снимет. Зуб даю! Ты девушка стройная, вегетатика у тебя слабая. Чуть выпила лишнего, и сосудики тут же разбалансировались.

– Это ты мне, неврологу, про вегетатику? Знаю я вас, мануальщиков, – не поддавалась Лизавета. – Как начнете ломать позвоночник – такой хруст по палубе пойдет, все чайки слетятся. Не дамся!

– Зачем это чайкам? – не понял Трегубов. – У них что, тоже с позвоночниками проблема? Я по чайкам не спец, я больше по людям… Пусть чаек орнитологи лечат.

– А осложнений сколько у этой самой мануальной терапии! Страшно представить! Вплоть до разрыва позвоночной артерии. Доверяй потом вам… Нет уж, Мишаня, как-нибудь обойдусь. Сама пройдет – поболит-поболит и перестанет.

– И напрасно. Доверять нужно профессионалам, тем, кто занимается этим постоянно, спецам с большой буквы.

– Например, тебе, – усмехнулась Лизавета, перехватывая его все более наглеющие руки. – Скромно и со вкусом. Спец ты наш… невостребованный. Бедненький!

– А хотя бы и мне. У меня за всю практику ни одного осложнения. Вот ты жалуешься, поясничка у тебя болит. Это не просто поясничка, это еще и кишечник, и придатки, и…

– Надо же, – всплеснула руками Хмельницкая, перебивая вошедшего в роль Михася, – а то я без тебя не в курсе! Десять лет неврологом вкалываю и не знаю, какова симптоматика поясничного остеохондроза. Спасибо, доктор!

Петр выбросил сигарету за борт и уже решил зайти обратно в ресторан, пока его не заметили, но тут разговор принял неожиданный оборот, и он решил задержаться, просто отступив в тень. Он жутко завидовал Михасю в этот момент, матеря себя последними словами за обещание, данное Элле. Не заключи он это идиотское соглашение с бывшей супругой, на месте мануальщика мог быть сейчас он!

– Как у тебя легко позвонки дифференцируются, Лиз… – ничуть не смущаясь, проводил диагностику его счастливый соперник. – Идем по грудному отделу: шестой, седьмой, восьмой, девятый… И, наконец, десятый, красавец!

– Миш, я просто не страдаю лишним весом, весь секрет в этом. Поэтому они и дифференцируются. А имей я килограмм девяносто – все было бы по-другому.

– Ты не только не страдаешь лишним весом, – жарко пропыхтел мануальщик, – ты страдаешь его недостатком. И еще ты… страдаешь другими потрясными качествами… Верней, обладаешь ими.

У коллеги, похоже, снесло крышу, он беззастенчиво лапал Хмельницкую в свете фонаря на палубе, ничуть не опасаясь появления на ней кого-либо.

– Это уже не позвонок, – возмущенно заметила однокурсница. – И не надо пытаться это расстегнуть!

Петр громко кашлянул, сделав шаг вперед:

– Я вам не помешаю?

Мануальщика, надо признать, появление на палубе коллеги ничуть не смутило. Он даже не хотел разжимать объятий. Лизавете удалось вырваться, при этом она залепила Трегубову звонкую пощечину.

– Вот дерьмо, расстегнул все-таки, – с этими словами она убежала к себе в каюту.

– Петро, я тебя умоляю как мужик мужика. – Похотливо ухмыляясь, Трегубов развел руками, приложил одну из них к горящей щеке. – Черт дернул тебя появиться в самый неподходящий момент, весь кайф обломал. Ты бы видел, какой у нее позвоночник! Впрочем, ты здесь с супругой…

– Да, позвоночник что надо, особенно десятый грудной, – сам от себя не ожидая ничего подобного, брякнул Петр. – Я все слышал. Ты всегда так подкатываешь?

– При чем здесь десятый? Я вообще говорю… А за пощечину она еще ответит. Ох как ответит! Мало не покажется!

– Как бы не пожалеть тебе о сказанном! Свой обломанный кайф наверстай в другом месте, – отрезал Петр, направляясь в ресторан. – На мой взгляд, здесь тебе ничего не светит. Она тебя «дерьмом» назвала, а это надолго.

– А я не спрашиваю тебя про твои взгляды, – недружелюбно бросил вдогонку мануальщик, но Петр его уже не слушал. Он подумал, что Михась не успокоится, наверняка будет ждать Лизавету, надо бы понаблюдать за ее передвижениями.

В ресторане стоял полумрак, звучал саксофон, несколько пар перетаптывались посреди танцпола. Официанты разносили горячее, то и дело меняя пустые бутылки из-под спиртного на полные.

– Сколько штук выкурил? – накинулась на Петра супруга, едва он уселся рядом. – Я, кстати, заметила, как ты встрял между Трегубовым и Лизаветой. Тебе оно надо? Или, может, у тебя планы на Лизку?

– Не исключено, а что? Или мне нельзя?

Элла сделала несколько глотков из бокала, зачем-то посмотрела по сторонам. Петр успел за это время налить себе водки и вылить в себя одним махом, закусил ломтиком заливного.

– Если хочешь развенчать иллюзию, – брови супруги поползли вверх, – пожалуйста. Рано или поздно пришлось бы это сделать. Просто не хотелось быть в центре внимания, ты знаешь, я этого не люблю. Все начнут удивленно интересоваться, что да как… Мне и так досталось последнее время, а тут еще доказывай, что ты не верблюд.

Петр подумал, что бывшая супруга права, и палку перегибать, пожалуй, не следовало. Пытаясь как-то загладить свою вину, предложил:

– Тогда, может, пойдем танцевать?

Лизавета появилась среди танцующих не скоро. К тому времени все были прилично подшофе, то отлучались из ресторана, то появлялись снова. Петр успел кроме Эллы потанцевать со старостой, при этом перемыв косточки едва ли не всем присутствующим. Надо признать, Алена была «нарасхват», ее наперебой приглашали то Рябухин, то Матарас.

Потом зарядил моросящий дождь, все с палубы вернулись в ресторан, где спонтанно возник спор относительно того, закреплена ли в зарубежных законодательствах обязанность доктора во внерабочее время оказывать первую врачебную помощь. Убедительней всех был Серж:

– Представьте, коллеги, едете вы в автобусе, и вдруг пожилому мужчине рядом с вами стало плохо, потерял сознание, белая пена пошла изо рта. Вы, естественно, кинетесь помощь оказывать.

– А на Западе что, врач будет сидеть как ни в чем не бывало? – возмущалась староста. – Не поверю. Этого не может быть!

Серж снисходительно взглянул на нее.

– Это все равно что слесарь-водопроводчик во внерабочее время увидел протекающий кран. Ему плевать на него. Никто его не привлечет за преступное бездействие.

Петр в полемике не принимал участия, глядя на стекающие по стеклу дождевые капли. Своими проблемами он делиться не привык. Ему далеко за тридцать, а он все носится по городу, как подмастерье. Хотелось бы остепениться, но…

Где-то лет через пять после вуза понял, что его дело – хирургическая косметология. Была мысль в свое время – подавать на хирургический поток. Сейчас бы прошел специализацию без проблем, но он – терапевт. Здесь специализации другие. Никуда от этого не деться. Поле деятельности отфлажковано, не выпрыгнешь. И чем дальше от вуза – тем больше расстояние между флажками. Однокурсники давно пристроены, диссертации пишут, обзаводятся кабинетами и регалиями. А он словно не повзрослеет никак. Все суетится, суетится.

Предчувствие беды

– Ну что, Фролов, – в каюте Элла раскинулась на диване, закинув ножку на ножку. – Настало время расставить все точки над «i», тебе не кажется? Я смотрю, ты бриться перестал, бороду отпустил, стал еще больше похож на Пирогова.

Петр подошел к зеркалу, провел пятерней по двухнедельной щетине.

– Почему? Бреюсь, но триммером. Хотя соглашусь – вылитый Николай Иванович.

– И полысел, кажется, еще больше. Если на практике не удалось стать хирургом, так хоть внешне…

Ему снова вспомнился вуз, кафедра общей хирургии. Профессор Борондуков настолько любил основоположника военно-полевой хирургии Николая Пирогова, что если студент на экзамене не знал годы жизни великого хирурга, то рисковал на полном серьезе схватить «неуд».

– Лучше скажи, ты действительно полюбила сухие красные вина? Насколько я помню, у тебя было к ним стойкое отвращение.

Элла посмотрела на него так, словно он в который раз позабыл, как ее зовут:

– Фролов, люди меняются. Особенно после серьезных перемен в жизни. Каковыми являются развод, похороны, свадьба и так далее. А как ты жил все это время, как поется в одной старой песне, «целовался с кем»?

– Тебя всерьез интересует, с кем я целовался? – с лукавством в голосе поинтересовался бывший муж. – Это что-то новенькое, неведомое доселе. – Он прилег на диван и приготовился загибать пальцы. – Итак, начнем с коллег по «Скорой». Фельдшерицу Анюту, позавчера, в качестве бонуса за блестяще проведенную КПВ^[4], и исключительно по ее просьбе, я таки чмокнул в щечку, уловив при этом легкий аромат сигарет «Голуаз»…

– Ну, «в качестве бонуса» не считается, – заметила Элла, глядя исподлобья на супруга. – Я имею в виду страстный поцелуй в губы, чтобы взасос.

Петр прищурился, глядя в потолок:

– Ну и светильники здесь, однако… Нет чтоб абажур какой-нибудь придумать, а то бьет прямо в глаза. Значит, в губы, говоришь? Дай-ка вспомнить…

В этот момент он уловил непонятный стук, повернул голову и увидел, что Элла как-то странно скорчилась на своем диване, буквально свернулась в клубок и захрипела. Он вскочил, подбежал к ней. Бледность, крупные капли пота на лбу, судорожные подергивания – все говорило о том, что с ней случился какой-то припадок, возможно – эпилептический.

– Эллочка, что с тобой? – Он поднял ее на руки, присел на диван. Осмотреть язык на предмет прикуса не успел – супруга постепенно приходила в сознание, дыхание выровнялось, стало свободным.

– Что это было? – сонно прошептала она, поправляя прическу. – Я долго была в отключке?

– Совсем чуть-чуть, но слегка напугала. Пришлось дифференцировать с эпиприпадком. Даже судороги были, честное слово.

– Ни фига себе! Совсем как в тот вечер…

– В какой вечер? – ухватился за фразу, как за соломинку, Петр.

– Когда изнасиловали. Примерно так же вырубилась и так же пришла в себя на скамейке в парке. Правда, сколько была в отключке, не знаю. Как будто ничего и не было, только…

– Что «только»?

– Догадайся сам, я не хочу это уточнять, – обиженно воскликнула супруга, осторожно поднялась и, шатаясь, прошлась по каюте. – Да, слегка штормит…

Он вскочил, подошел к ней, чтобы поддержать, если что. Она слегка оттолкнула его руку.

– Смотри, я хочу как лучше, – обиженно развел он руками.

– Спасибо. Постараюсь больше в обморок не падать.

– Мне не дает покоя еще один вопрос… – решил задержать он супругу, видя, как та собирается уходить. – Ты на дух не переносила монументальные картины. У тебя было что-то типа синдрома Стендаля. Вплоть до потери сознания.

– Хватит, Фролов! – строго заявила она, взглянув на часы. – Я не хочу об этом слышать. Раздевайся, принимай водные процедуры и ложись спать, я приду через полчаса, чтобы ты был уже в постели. Усвоил?

С этими словами она стремительно покинула каюту. Подобной прыти он от нее не ожидал, тем более после припадка. Накинув плащ, бросился за бывшей женой, еще не представляя, что будет говорить. Хотелось остановить ее во что бы то ни стало, но на выходе он неожиданно столкнулся с Матарасом.

– Что это… было, Петро? – икая, кое-как выговорил однокурсник, провожая пьяным взглядом Эллу. – Вихрь? Торнадо? Цунами?

– Все три в одном флаконе, – пояснил Петр, пытаясь проскочить мимо.

Матараса прилично штормило, он не смог увернуться. От столкновения его повело, и, если бы не Петр, он наверняка растянулся бы прямо между каютами. Когда его равновесию уже ничего не угрожало, Эллы в коридоре не было видно – она куда-то свернула.

Как бы Матараса ни штормило, он обратил внимание на плащ, в котором был Петр.

– У нас одинаковые плащи! – выдал он с интонацией, как будто ему удалось доказать теорему Ферма. – Ты не находишь?

– Нахожу. И что? Мало ли таких плащей?

– Плащей-то много, только на теплоходе нас всего двое, – гнул свое однокурсник. – И, значит, ты запросто мог перепутать и надеть мой.

– Мог, но не надел, зачем мне он? – сыграл на опережение Петр, без труда раскусив, куда клонит коллега. В следующее мгновение понял, что можно попытаться кое-что выведать у пьяного коллеги. – Но, даже если предположить, что я его надел, то что бы случилось?

– Дело в том, что у меня кое-что потерялось. И ты мог это найти. Так, случайно обнаружить в кармане… Это надо бы вернуть!

– Ничего я не мог найти, – поняв бесперспективность подобного диалога, Петр перебил однокурсника. – Так как я не надевал твоего плаща. Не заморачивайся.

Матарас еще какое-то время покачался, потом махнул рукой и отправился восвояси.

Выйдя на мокрую после дождя палубу, Петр почувствовал себя неуютно – к тому же его щедро обдало веером холодных брызг из-за борта. Затянутое тучами небо не располагало к романтическим уединениям, но он все же решил выкурить сигарету.

Несмотря на принятый алкоголь, чувствовал он себя на ногах вполне устойчиво. Чего нельзя было сказать про Жору Рябухина, вывалившегося на палубу так, будто ему только что дали хорошего пинка под зад. Однако никто его не пинал – Петр это точно видел. Едва не растянувшись на скользкой палубе, Жора обхватил Петра за плечи:

– Слушай, пожалуйста, верни, а? – взмолился он. – А себе купи новый, я скажу – где, это не проблема сейчас. Он мне нужен.

– Ты о чем, соотечественник? – искренне удивился Петр, поражаясь, что в эту ночь все от него что-то требуют. – Я тебе ничего не должен, а если и должен, то прощаю.

– Не прикидывайся! – брызнул слюной патологоанатом. – Кроме тебя, его никто не видел! Зуб даю!

– Ты про свой охотничий тесак? – догадался Петр.

– А то про что же?! Вернулся сейчас в каюту, достал портфель, а он подозрительно легкий. Нет его там, короче. Показывал я нож только тебе. И вот его – тю-тю, вывод ясен.

– Как ты думаешь, зачем мне твой нож?

– Этого я не знаю.

– Все ясно, – Петр пытался свести все к шутке, но у самого скребли кошки на душе. – Необходимо снять пальчики с портфеля, идентифицировать… Слушай, а, может, ты сам его достал, похвастаться перед кем-нибудь решил, или еще чего.

– Тебе все шуточки, – чуть не плача, промямлил Рябухин. – А мне он очень дорог. Мы с ним, можно сказать, огонь, воду и медные трубы прошли. Он меня не раз выручал на охоте.

– Что, медведя зарезал? Или когда рысь напала?

– Нет, все проще: колбаски порезать, сала настрогать.

– Так с этим и обычный кухонный справится!

– У тебя какой-то настрой игривый сегодня, – раздумчиво заметил патологоанатом, теребя себя за нос, – а мне что-то не по себе.

– Согласен, раз свистнули такой нож…

– Что? – заинтересовался Жора. Казалось, весь алкоголь разом из него выветрился. – Что ты хотел сказать? Договаривай!

– Припомни, ты никого возле своей каюты не видел? Может, странное что-то заметил? Запах какой уловил, предмет незнакомый… Когда возвращался из ресторана. Может, кто-то шел мимо?

– Навстречу попалась только жена твоя, Элка, – искренне признался Жора, не подозревая, какую бурю эмоций вызовет у однокурсника этим своим признанием.

Тот осмотрелся по сторонам, сделал глубокий вдох и неожиданно схватил патологоанатома за воротник:

– Повтори, что ты сказал! Повтори! Элку, говоришь, видел?

– Я… только сказал, что встретил ее у каюты. А ты что подумал? Я точно ее видел, у нее еще выражение лица было какое-то странное…

– Кому ты еще нож показывал? – Петр отпустил воротник однокурсника и сделал несколько шагов в сторону кормы.

– В том-то и дело, что никому его не показывал, кроме тебя! – кричал ему вслед Рябухин.

Но Петр не слышал, он бежал по палубе, заглядывая в проходы.

«Что-то должно произойти! Непоправимое! Но как его предотвратить?»

Он снова и снова пытался перетасовать факты. Что означает записка с обозначением 10-го грудного позвонка? А может, это все алкоголь и его страсть к детективам? Одно на другое помножить – немало получится.

Что-то определенно назревало, витало в воздухе: то ли запах адреналина, то ли чистейший запах крови… Если до этого Петр лишь слегка улавливал его, то теперь, после новости от Рябухина, пространство теплохода словно наэлектризовалось: чуть резче повернись – искры высечешь.

Все сплелось воедино: странное, ничем не объяснимое поведение бывшей супруги, бумажка, найденная в кармане, исчезновение охотничьего ножа из портфеля Рябухина… И это лишь то, что было, так сказать, на поверхности! Наверняка существовали еще детали, о которых Петр не знал.

Он сделал круг по палубе, вернулся на место, где оставил патологоанатома, но того и след простыл. У Петра было огромное желание подняться к рулевому, заставить пристать к первой же пристани и высадить всех пассажиров на берег. Потом вызвать такси и развезти всех по домам.

Хватит, встреча отменяется! Натанцевались! Напились!

Но кто его послушает? Кто поверит? Пошлют подальше, чтобы не омрачал праздник.

Мистика на палубе

Он не помнил, как оказался у своей каюты.

Часы показывали половину второго ночи. Эллы в каюте не было.

С одной стороны, они в разводе. А значит, абсолютно свободны ночевать где заблагорассудится. С другой – факты, озвученные супругой не так давно, свидетельствовали о ее полной беззащитности. За ее внешней бравадой и ложной независимостью Петр явно улавливал просьбу о помощи, почти мольбу…

Он сел на диван и задумался: как он будет выглядеть в глазах бывших однокурсников, если ляжет спать в одиночестве, а жена будет в это время где-то гулять? Да еще когда вокруг столько непоняток!

Зачем он согласился на эту авантюру? Идиотизм чистой воды! Он подошел к небольшому шкафчику, открыл его и обратил внимание на платье, висевшее на плечиках. В нем Элла была в ресторане. Когда она успела переодеться?

Час от часу не легче!

В этот момент на шторке появилась чья-то тень. Крадущийся женский силуэт быстро промелькнул и исчез. Силуэт что-то держал в руке, Петру показалось, что это был нож.

Чувствуя озноб во всем теле, Петр направился на палубу. Но быстро туда не выйдешь – необходимо пройти несколько метров по коридору.

Когда он оказался на воздухе, никого не увидел. Может, ему померещилось?

Окна кают были темными – однокурсники беззаботно спали, не подозревая о том, что затевается какая-то пакость. Но какая именно – на этот вопрос Петр ответить не мог.

Больше всего его угнетало то, что Элка в этой пакости оказывалась в центре событий. Полгода, прошедшие с момента их развода и разъезда, изменили бывшую супругу радикально. У Петра складывалось ощущение, что жену подменили. Она была другой! Не может человек так измениться за каких-то шесть месяцев!

Где вот она сейчас бродит, когда должна мирно спать? Пусть не в супружеской постели, но тем не менее? А тут еще этот исчезнувший нож…

Раздираемый догадками и домыслами, Петр побрел по палубе, надеясь встретить супругу. Проходя мимо одной из кают, окно которой было приоткрыто, он вдруг услышал голоса. И сразу узнал их.

Патологоанатом Жора Рябухин беседовал с Левой Матарасом, причем весьма недружелюбно.

– У тебя была куча возможностей во время учебы, тебе никто не мешал. Ты обхаживал ее справа и слева. И раз она тебя тогда отшила, то с этим надо смириться и смотреть на других женщин. Что ты к ней сейчас пристаешь? – раздосадованно твердил патологоанатом. – Твой поезд ушел, ту-ту-ту-у-у…

Психотерапевт отвечал как-то вяло и растерянно, словно делал это не в первый раз, и ему все изрядно надоело:

– Любовь – такая штука… Вам, патологоанатомам, это особенно сложно понять… Тогда она отказала, а сейчас вспыхнула с новой силой. А я ее любил всегда. Мы свободные люди, понимаешь, Жорик… Женщины непредсказуемы, особенно – в любви… Хотя… Чего я перед тобой оправдываюсь, карты раскрываю?

Петр с трудом понял, о ком идет речь. В институте Матарас всерьез ухлестывал за старостой Аленой Чубак. Рябухин был прав: тогда староста не обращала на него внимания, как бы он ни унижался перед ней. Тогда он был посредственным студентом, ничего собой не представлявшим. Сейчас совсем другое дело – светило психотерапии, автор многочисленных методик. Возможно, староста пересмотрела свое отношение к нему. А вот о чувствах Рябухина к Алене Петр слышал впервые…

– Думаешь, потанцевал пару раз, – голос патологоанатома становился все более агрессивным, – и в ней что-то всколыхнул? Я уверен, ты внушил ей что-то. Ох уж эти ваши психотерапевтические штучки! И теперь она с тобою танцует.

– Тебя это не касается, Жорик. Хочешь – внушай ты, если получится. А вообще-то я бы на твоем месте увлекся Лизаветой. Ты посмотри, какая женщина просто подарена нам на этот вечер, а ты пытаешься втиснуться на место, которое давно занято.

– Это запрещенный прием, Левушка! Ты не на моем месте, заруби на носу. И еще очень пожалеешь, что перебежал мне дорогу, запомни!

– Ты никак угрожаешь мне? Или мне показалось, товарищ потрошитель?

Голос Матараса менялся буквально на глазах. Из вялого и неуверенного он превращался прямо-таки в голос Левитана. Петру казалось, что произнеси он сейчас «От Советского информбюро…» – и у слушателя не возникнет никаких сомнений в подлинности услышанного.

– Как хочешь, так и понимай, только я тебя предупредил! – уверенно произнес патологоанатом. – Потом не возникай!

– Да, профессия накладывает отпечаток, – заключил Матарас после того, как за Рябухиным закрылась дверь.

«Первый любовный треугольник на теплоходе! – выстрелило в голове Петра. – Вот это новость!»

Он вспомнил, как жарко психотерапевт обнимал в танце старосту, и подумал, что у Рябухина, пожалуй, есть повод для ревности. Бедняга был прав в своих рассуждениях: представить подобный танец в годы учебы было совершенно немыслимо, у Матараса не было тогда никаких шансов.

А сейчас что? Изменился Матарас или отношение старосты к нему? Или Жора прав: Матарас внушил Алене что-то такое, что она сама в него влюбилась?

Круговорот мыслей внезапно оборвался – Петр заметил на дальнем конце палубы похожий на привидение женский силуэт в белой ночнушке. Привидение в руке держало нож и двигалось прямо на него.

У Петра все внутри похолодело: он узнал свою супругу! Элка в три часа ночи с ножом в одной ночнушке бродит по палубе! Немыслимо!

Он прижался к двери и замер: «Не может быть! Нет, это не она! Показалось!»

Что он гадает? Почему бы не встретиться с ней лицом к лицу и не убедиться? Но, если это не она, то кто? Когда он сделал шаг вперед, палуба была пуста. Может, ему померещилось?

Загрохотав ботинками, он кинулся туда, где только что видел силуэт. Добежал до лестницы на шлюпочную палубу, никого там не обнаружил.

Размеренно работал двигатель, за кормой пенилась вода, за бортом проплывал мигающий бакен.

Он никого не обнаружил ни на шлюпочной, ни на главной палубе. Коридоры были пусты…

Обмен телами

В расстроенных чувствах Петр вернулся к себе в каюту, смутно надеясь застать там бывшую супругу. Едва прикрыв за собой дверь, почувствовал запах дорогих духов. Но Элка пользовалась другими! Уж он-то знает! Или, изменив радикально своим привычкам, бывшая жена поменяла и пристрастия в косметике? Черт знает что!

Он включил свет и увидел рассыпавшиеся по подушке платиновые волосы.

– Зачем включать свет, Петь? Неужто он тебе так нужен? – долетело до его ушей. Голос без сомнения принадлежал Лизавете Хмельницкой. Однокурсница повернулась к нему, присев на диване. Одеяло при этом сползло, обнажив ничем не прикрытую грудь.

– Что ты здесь делаешь? Какого черта? – вырвалось у Петра. – Где Элла? Куда ты ее дела?

Он слушал себя как бы со стороны и не узнавал. Чужой голос звучал в освещаемом пространстве каюты.

– Прекрати паниковать, Петь, не прикидывайся. Вы с Элкой давно уже не вместе, и все об этом знают. Только делают вид, что в неведении. А вместе ты хотел быть со мной, я об этом в ресторане у тебя в глазах прочитала. Не слепая.

– Значит, ты теперь начитанная? Понятно, – взмахнул руками Петр. – И что еще ты в ресторане вычитала в моих глазах?

– Это неважно. Важно, что я права, не так ли?

– Говори, где Элка! – почти приказал Петр, не двинувшись с места.

– Она женщина свободная, – вкрадчиво вещала Лизавета, не сводя с Петра своих чуть раскосых глаз. – Ушла по своим делам, может, даже по личным, это тебя не касается. Короче, мы решили с ней поменяться местами. Предложила, кстати, она, а я согласилась.

– Обменяться… телами? Ты побудешь в ее шкуре, а она в твоей? Где было твое место? В какой каюте? – негодовал Петр, продвигаясь вдоль окна, стараясь не приближаться к дивану с сидящей на нем полуобнаженной однокурсницей. – Она сейчас там? С кем? Колись!

– Там ее все равно нет, ты напрасно разоряешься. Я тебя не узнаю, Петь. У него, можно сказать, в постели баба… ко всему готовая… сидит, а он на сторону смотрит! Помнится, в институте ты был сообразительней! Что случилось?

– Между нами никогда ничего не было, не наговаривай!

– Выключи свет, нас из окна могут увидеть. И хватит языком трепать!

Видимо, в словах женщины была скрытая установка, потому что Петр выключил свет и, как был в плаще и в туфлях, уселся рядом с Лизаветой на диван, обхватив голову руками.

Через мгновение почувствовал, как женщина принялась расстегивать его одежду…

– Подожди. – Он перехватил ее руку. – А как же Михась? Ведь он тебе страсть как хотел позвонки поправить. Причем прямо на палубе. Он же мануальщик.

– Ты откуда знаешь? – Рука замерла в пространстве, словно выжидая удобного момента, чтобы продолжить начатое.

– Случайно услышал.

– А раз услышал, должен знать, чем все кончилось. Плевать я на него хотела. Он герой не моего романа, и не таких отшивала. Наглый прилипала, и все!

– Он тебя, наверное, ищет.

– Пускай ищет. Ему ничего не обломится. Ишь, костоправ нашелся! Да пошел он!

Руки ее тем временем продолжали освобождать Петра от одежды.

Сначала он не помогал ей, но потом, видимо, принятый алкоголь окончательно лишил его рассудка, и он с остервенением сорвал с себя все.

И – понеслась вакханалия. Оба утоляли голод, буквально захлебываясь друг другом. Она стонала, он хрипел, рычал, ничего вокруг себя не видя и не слыша. Загляни кто-то в этот момент в каюту – бесплатное эротическое видео было бы обеспечено.

Когда спустя полчаса они стояли на холодной палубе, Петр курил, а Лизавета любовалась лунной дорожкой на водной ряби. Он искренне недоумевал: куда делась его мнительность, настороженность. Все вокруг было прекрасно и замечательно! Он словно заново родился.

Подумаешь, попалась ему в чужом кармане записка с совершенно непонятным содержанием, и что? Это его не касается! Показалось, что по палубе кто-то бродит ночью. И черт с ним! Ведь сколько выпито! Чему удивляться?

Из окна каюты услышал, как два однокурсника не могут поделить старосту между собой. Это их личное дело, их проблемы. Мужики – они на то и мужики, чтобы ссориться из-за женщин, разве нет?

Звук пришедшего ммс немного насторожил. То, что он увидел на дисплее смартфона, повергло в глубокий шок. Фотография бывшей супруги с отрешенным взглядом, в ночнушке и с окровавленным ножом в руке могла свести с ума кого угодно.

Увидев снимок, он понял, что ему час назад ничего не показалось. Все вернулось на круги своя. Вокруг была липкая удушающая реальность, и никакой адюльтер ее заменить не мог.

Он видел на палубе то же, что какая-то сволочь запечатлела на смартфон и теперь прислала ему. Окна кают на дальнем плане не оставляли сомнений: фото сделано здесь, на «Хирурге Бекетове». Но он видел это издалека, а здесь – конкретно, в нужном ракурсе. Вблизи!

Почему он не догнал ее тогда? Не повезло. Плохо искал! Из рук вон плохо! Хотя… Петр совсем не уверен, что хотел бы этого. Внутри все клокотало от неопределенности.

Предчувствие было такое, что с каждой минутой абсурдность происходящего будет сгущаться. Словно он спускается в подземелье без фонаря и факела. И обратного пути нет!

Кто его толкал в объятия Хмельницкой? Просто снесло крышу у кобеля, и он забыл про все на свете. Хотя видел, как незадолго до этого она кокетничала на палубе с мануальщиком. Видел, но забыл – потому что так удобней. Потому что решил словить кайф здесь и сейчас, не откладывая на потом.

Лизавета заметила, что он пялится в смартфон:

– Петь, это неприлично, в конце концов. Если ты переспал с женщиной и потом смотришь налево… Как это называется?

– Скажи, – перебил он ее, не очень понимая в тот момент, что слетает у него с языка, – когда вы с Элкой договаривались… ну, чтобы ты со мной, а она, значит… Элка в чем была? Я имею в виду, в какой одежде? Что на ней… в тот момент…

– Ты сдурел?! – Лизавета посмотрела на него так, словно он спросил про ее нижнее белье. – Свихнулся на своих детективах? Она была в одной ночнушке, если хочешь. Теперь все узнал? Подавись этим! Дурак!

– Извини, Лиз, приходит на телефон всякая пакость… – начал неуверенно оправдываться он, чувствуя, как голос его фальшивит, – …которая отвлекает.

– Значит, такая у тебя репутация, если тебе такое шлют. Даешь повод, значит. Мне ерунду не шлют.

– И все-таки где может быть сейчас Элка?

– Что, интересно? – заговорщицки поинтересовалась однокурсница. – Не надо было разводиться, если не можешь выкинуть ее из головы.

– Развестись – это не значит выкинуть, – не согласился он. – Разводятся по разным причинам. Бывает, что до конца дней…

– Ой, только философию разводить не надо, а? – перебила его Лизавета, собираясь уходить. – Не знаю я, где твоя Элка, она мне не сообщила координаты, куда уходит. Все, пошла я спать, спокойной ночи. Хотя… – она взглянула на часы. – Уже скоро утро.

С этими словами Лизавета чмокнула его в щеку и отправилась к себе. Он не провожал ее, решив еще раз взглянуть на присланное фото. Подпись, пришедшую вместе со снимком, Петр заметил не сразу: «Есть о чем подумать, Петро, ты не находишь? Обещаю: никому ни слова».

Номер, с которого прислали снимок и смс, был ему не знаком. Кто ему обещает? «Петро» его зовут практически все однокурсники. По крайней мере, звали во времена студенчества.

Почти по Гоголю

Он решил еще раз обойти всю палубу. Не встретив никого, отправился в каюту. Эллы до сих пор не было.

Едва голова коснулась подушки, он тут же провалился в сон.

Ему снилось, что он, весь израненный, оставляя кровавые следы, ползет по ночной палубе, а его преследует босая, вся в белом, гоголевская панночка из «Вия». В руке она держит окровавленный нож. Его счастье, что она слепа и не видит его, хотя и нанесла уже достаточно ударов. Он истекает кровью.

Все однокурсники спят по каютам, он старается кричать, но из горла вырывается лишь жалкий хрип. Сил ползти почти не остается. Панночка его преследует, тычась в заграждения, окна, переборки.

«Хоть бы за борт кувыркнулась, что ли!» – мелькает в сонной голове.

Внезапно он всем телом начинает ощущать гулкие шаги по палубе.

Так человек не ходит, это Вий – жуткий монстр отечественной классики, он его точно увидит и покажет Панночке, чтобы та нанесла завершающий удар. Петр знает, откуда покажется чудовище. Он сам на него выползет. Третьего, как говорится, не дано. Его, как волка, гонят под прицелы двустволок.

Все, что произойдет потом, он тоже знает, словно с ним уже нечто такое происходило. Но где и когда?

Шаги становятся отчетливей. Вот и само чудовище – толстое, мерзкое… Только вместо физиономии с опущенными веками у него лицо, и оно кажется Петру знакомым… Боже, да это Элкино лицо, она как-то влезла в шкуру монстра и движется прямо на него, вот-вот затопчет.

Куда ползти? Впереди Элка в костюме Вия, сзади – Панночка с окровавленным ножом. Выхода нет!

Он проснулся весь в поту, вскочил, с трудом осознал, что вокруг – обстановка каюты. За окном – туман, в душевой бежит вода. Под душем кто-то плещется. В памяти медленно, словно из морских глубин, всплывали подробности вчерашнего вечера и ночи. Хотя увиденное во сне не отпускало, грохот шагов Вия по палубе Петр, казалось, ощущал каждой клеткой своего тела.

Не особо соображая, что делает, он поплелся к стеклянной двери и открыл ее. Обнаженная Элла стояла под струями воды и увидела его не сразу. Он успел разглядеть несколько струек крови, стекающих по ее ноге.

– Фролов, ты обнаглел вконец! – крикнула она, задернув полупрозрачную занавеску. – Выйди вон, не видишь, я стесняюсь. Проснулся, слава богу!

– Сама шастает где-то всю ночь, а потом требует от меня… – начал он бурчать, прикрывая дверь душевой, – …соблюдения правил приличия.

– Да, требую! – прокричала она из-за двери. – А где я шастаю, не твое дело!

Он быстро осмотрел ее одежду, висевшую на стуле, нашел под диваном ее сумку, бегло обыскал. Что он хотел найти? Окровавленный нож? Пистолет? Он сам не знал.

Едва Элла выключила воду, быстро натянул брюки, накинул плащ на голое тело, вышел на палубу и закурил. Густой туман висел на уровне иллюминаторов, скрывая очертания судна. Не было видно ни кормы, ни носа. Теплоход застрял посреди реки, отрезанный от окружающей жизни на неизвестный срок.

Неожиданно один за другим раздались два протяжных гудка.

Петру пришло в голову, что агрессивность Элки может скрывать за собой полную внутреннюю беспомощность. Может, она запуталась и нуждается в чутком отношении, в заботе и внимании. И то, что они сотворили ночью вдвоем с Лизаветой, – весьма неблаговидно. Об этом Элла узнать не должна. Она и не узнает никогда!

Петр уверен: Лизавета не из болтливых, трепаться не будет.

То ли от собственных мыслей, то ли от тумана Петра зазнобило. Сделав несколько затяжек, он поспешил обратно в каюту. Элла сидела в халате, сушила волосы феном.

Петр застыл, наблюдая за нею. Представить сейчас ее с окровавленным ножом на палубе не хватило бы воображения. Домашняя, заботливая, желанная – только такие эпитеты вертелись на языке.

– Что стоишь как истукан? Давно не видел?

– Хочу понять, – с трудом подбирая слова, он пытался сформулировать главное, что его мучило на тот момент. – Когда ты настоящая: сейчас, когда сушишь волосы, или, к примеру, на этом фото.

С этими словами он достал смартфон, нашел на нем пришедшее ммс и показал бывшей супруге.

То, что последовало за этим, он ожидать никак не мог. Увидев себя на ночном фото, Элла как-то сдавленно вскрикнула, зажмурилась, выгнулась всем телом поперек дивана. Работающий фен при этом отлетел в угол каюты, вырвал вилку из розетки и там замолк.

Скрежет зубов, раздавшийся в тишине, шумное прерывистое дыхание и судороги, последовавшие за этим, на миг парализовали Петра, но автоматизм врача «Скорой» сработал как часы. Спустя пять минут голова супруги с компрессом на лбу покоилась у него на коленях, дыхание было ровным, сознание – ясным. Его пальцы фиксировали ее челюсть в нужном положении.

– Выбрось эту фотку из телефона, слышишь? – попросила она, едва обрела возможность говорить. – И отпусти мою челюсть, язык себе я не откушу, не волнуйся.

Он спешно выполнил ее просьбу.

– Я боюсь ее, она будет преследовать меня… Эта фотка. Кто ее прислал?

– Откуда мне знать! Номер незнакомый.

– Удали ее к чертям собачьим!

– Хорошо, хорошо. – Он дотянулся до смартфона и сделал вид, что удалил ммс. – Все, ее больше нет, не волнуйся, ты ее больше никогда не увидишь, обещаю.

– Самое интересное, что я ничего не помню, Фролов, слышишь? Ничего, – тараторила испуганно супруга, глотая слезы и изредка всхлипывая. – О чем-то говорила с Лизкой, что было потом… Все как в тумане.

Петр хотел сказать, что содержание их беседы с Лизкой как раз ему известно, но сдержался, вместо этого буркнул:

– Мы все в реальном тумане. Отрезаны от цивилизации.

– Сколько сейчас времени? Завтрак уже был?

– Какое там! – он взглянул на часы. – Еще только семь утра.

Смерть под капельницей

В этот момент мимо окон кто-то пронесся, стуча каблучками. Несколько секунд спустя в коридоре раздался крик старосты:

– Левчик Матарас умер! Лежит под капельницей… без пульса! Господи!.. Помогите, кто-нибудь, кто живой есть! Убили Левчика!

Элла в один миг вскочила, потом зашаталась и была вынуждена сесть. Петр поддержал ее, уложил головой на подушку:

– Я сейчас схожу, все узнаю. Ты будь здесь, – как можно спокойней произнес он, похлопав супругу по плечу. – Никуда не уходи. Я приду, все расскажу.

– Фролов, я боюсь. – Она панически схватила его за рукав. – Кошмар еще только начинается, еще все впереди.

Когда он выходил из каюты, в голове стучало: «Не зря у тебя было предчувствие, не зря адреналин зашкаливал. Вот и первая ласточка! Теплоход в тумане, помощи ждать неоткуда. И как-то во всем этом Элка замешана. Черт!»

У каюты Матараса стоял Серж Гамаюн и нервно чесал затылок. Дверь была приоткрыта, в проеме виднелась капельница, подвешенная к верхней полке, и ноги психотерапевта.

– Думаю, не нужно туда проходить, – срывающимся голосом сообщил гинеколог. – Не волнуйся, пульса на сонных нет, дыхания тоже, зрачки широкие. Сейчас придет Жора, староста обещала его разбудить. Он пусть окончательно все точки над «i» расставит. И о трупных пятнах, и о прочих признаках…

– Капельницу ему кто поставил? – деловито поинтересовался Петр. – Что в капельнице?

– Я поставил, солевой раствор с витаминами группы «В». Парень хватанул лишнего, надо было как-то восстанавливаться к завтраку… У него, вообще, с алкоголем были проблемы. Раньше такое случалось, он рассказывал. Сейчас это уже не секрет.

– Системы одноразовые, раствор – это все с собой у него было?

– Не знаю, с собой, или он в медпункте позаимствовал, но, когда он меня позвал ночью, капельница была уже приготовлена. Мне оставалось только вколоться в вену и отрегулировать скорость.

– И ты не поинтересовался, откуда у него все это?

– Он был пьян, поторапливал, а мне хотелось, если честно, поскорей разделаться с этим и идти спать. Глаза слипались. Времени было уже часа три.

– А почему входить нельзя?

– Натопчем, отпечатков наоставляем. Ни к чему это. Думаю, когда туман рассеется, к теплоходу направят полицейский катер с криминалистами. Каюту начнут изучать вдоль и поперек.

– Это ты все сам решил? – со злой иронией заметил Петр. – Ни с кем не посоветовавшись?

– Ах да, я совсем забыл, – Серж легонько ударил себя по лбу, – Эркюль Пуаро у нас ты… Тогда, конечно, можешь войти, продемонстрируй чудеса дедукции. А что, все развивается по законам жанра. Туман как нельзя кстати, мы отрезаны от внешнего мира…

– Как давно ты его обнаружил… в таком состоянии?

– Обнаружил не я, – неуверенно уточнил Серж. – Аленка обнаружила, она и разбудила всех. Крик подняла. Я уже потом прибежал, это было где-то около семи… Может, без четверти семь.

Петр прошел в каюту, стараясь не приближаться к трупу бывшего однокурсника. Его внимание привлекла одноразовая система для капельного введения растворов.

– Кубиков сто прокапало, потом кто-то остановил капельницу, – размышляя вслух, он осторожно попытался повернуть руку с иглой в вене. – И что-то ввел в резинку струйно. Это очевидно. Неужели яд?

– Яд? – переспросил застывший в дверях гинеколог. – Хотя… Почему бы и нет? У меня такое чувство, что на этом теплоходе любая абсурдная мысль может стать вполне реальной. Значит, ввели яд.

Петр продолжал осматривать спартанскую обстановку каюты Матараса и ловил себя на мысли, что не представляет, как интерпретировать увиденное.

«Пора всем доказать, какой ты Пуаро, Фролов! А ты растерялся. Будучи студентом, зачитывался детективами. На лекциях всегда под конспектом прятал томик Буало-Нарсежака, сорил тут и там цитатами из Сименона. Наконец, тебе представилась блестящая возможность проявить свои недюжинные дедуктивные способности. И что?»

В романах получалось все складно: из одного вытекало другое, к нему добавлялось третье – картинка постепенно складывалась, словно мозаика. Сыщик тянул за нитку и вытягивал все преступление.

То, что видел сейчас Петр, было жутким, липким, ни на что не похожим кошмаром. Только не на улице Вязов, а в каюте, где он находился. Восковое лицо Матараса, его остекленевший взгляд был устремлен в потолок, на лице застыла гримаса, словно перед самой смертью кто-то вырывал у бедняги одну за другой все внутренности. Словно он что-то пытался прохрипеть, но… голосовой аппарат ему не подчинялся.

Не сразу Петр догадался закрыть покойнику глаза.

Следовало как-то абстрагироваться от того, что перед тобой твой однокурсник, еще каких-то десять часов назад рассказывавший за праздничным столом случаи из практики. Но этого как раз и не получалось. Перед глазами плавала щекастая физиономия Матараса, слегка надменный взгляд, в ушах застряли его речи про необходимость каждому иметь своего психотерапевта. Как это все выключить или хотя бы убавить звук, Петр не представлял.

Казалось, коллега прилег ненадолго вздремнуть, сейчас проснется, и никто даже не вспомнит об этом утреннем кошмаре…

В голове внезапно всплыло: обыскать карманы, забрать сотовый, проверить последние звонки, смс и т. д. На трупе оказались только трусы, поэтому Петр принялся искать одежду убитого. Куртка, пиджак и брюки Матараса оказались в шкафу, в карманах ничего не было.

Словно кто-то специально пошарил перед этим и забрал все, что может представлять интерес для Петра. Забрал – и за борт. Не хранить же у себя!

Каюта была двухъярусной, спальные места находились одно над другим. К верхней полке крепился пакет капельницы, в котором оставалась примерно половина содержимого.

Петр начал ощупывать непосредственно локтевую ямку, куда была вколота игла, и вскоре обнаружил, что игла не в вене. Понятно, что вены у трупа всегда находятся в спавшемся состоянии, но тут игла свободно ходила под кожей…

Что бы это значило? Судорога? Перед тем как испустить дух, Матарас непроизвольно дернулся. Возможно, даже несколько раз.

Прежде чем покинуть каюту, Петр еще раз приподнял труп и сдвинул подушку, на которой тот лежал.

Он стоял посреди каюты, оглядывая ее скудную обстановку, и не мог собрать мысли воедино.

Когда дальше находиться рядом с мертвым коллегой стало невыносимо, Петр позвал Сержа на палубу. Они закурили и несколько минут молчали, вдыхая и выдыхая дым.

Гинеколог заговорил медленно, словно размышляя вслух:

– Никогда не видел Рябухина с веником и совком, представляешь? А тут шагаю ночью в клозет, смотрю – главную палубу подметает. С чего бы вдруг?

– Во сколько ты это увидел? – автоматически вырвалось у Фролова, он даже сам удивился. – Хотя бы примерно?

Серж удивился не меньше. Усмехнувшись, цокнул языком и подмигнул:

– Вот ты и стал, Петро, профессиональным следаком. Автоматически складываешь картинку преступления, раскладываешь по полочкам факты, детали, улики. Ты и меня разложил, не побрезговал. Это уже в крови, не выжечь никаким каленым железом.

– Рад, что ты это понимаешь. Так во сколько?

– Около пяти утра. Думаю, после такого количества выпитого никто до утра не дотянул. Мочевые пузыри у нас не пластиковые.

Петр наблюдал, как сгустки тумана проплывают мимо них. Протяжный гудок заставил вздрогнуть обоих. Потом последовал еще один.

Итак, Жорик решил заделаться матросом. Но те обычно шваброй орудуют и – по утрам. А он решил перед рассветом.

– Что, новая загвоздка? Есть над чем поломать голову?

– Ты прав, – кивнул Петр.

А сам подумал: «Если только сейчас ты мне не заливаешь, что видел его в пять утра. Но зачем тебе это нужно? Чтобы отвести подозрение от себя?»

– Осталось только догадаться, зачем это Жорику понадобилось.

– У меня такое предчувствие, что мы скоро узнаем, – произнес Петр, подумав о том, что, если он узнает об этом первый, то Сержу, скорее всего, не скажет.

Мы – из другого теста

Туман и не думал рассеиваться. Казалось, он еще плотнее укутал теплоход со всеми его пассажирами.

– Послушай, а если это суицид? – озвучил Петр первое, что пришло в голову.

– В смысле? – не понял гинеколог. – Матарас хотел смерти? Бред!

– Ты не проверял, что там у него в капельнице было намешано, так? А вдруг там смесь наркотиков, не совместимая с жизнью? Ты поставил то, что он просил, не проверив. И фактически сделался убийцей. Это преступная халатность!

– Ты поосторожней на поворотах, Петро-Пуаро! – угрожающе заметил поперхнувшийся дымом Серж. – Думай, что говоришь!

– Возможно, я круто поворачиваю, но… факт остается фактом. Если человек решил уйти из жизни, причин этого мы пока не касаемся, то ты ему в этом помог. Так?

– Я уже говорил, что на этом теплоходе любой абсурд выглядит вполне приемлемо, чему я удивляюсь? – Наморщив лоб, гинеколог пожал плечами. – Да, мог, вколол, убил, осталось только достать улики, сопоставить, доказать… Валяй до кучи!

Петр рассматривал коллегу и удивлялся. Совсем как подросток, осталось лишь губы надуть. Обида распирала – не столько на идиотское стечение обстоятельств, сколько на то, что однокурсник мог подумать на него (!). Как у Петра мысли вообще могли повернуться в эту сторону! Ну, погоди же…

– Само собой, – голосом бывалого сыщика произнес Фролов. – Остатки в капельнице пойдут на экспертизу. А если серьезно?

– Если серьезно, то такое случалось не раз, – неуверенно заговорил Серж. – Он частенько приходил ко мне на дежурство никакой, просил помочь, поскольку у самого не получалось. Мы с анестезиологом ему капельницу воткнем – глядишь, и легче мужику. Через пару часиков повеселевший уходил. Мы, конечно, ничего не фиксировали, никаких историй, и в журнал не заносили, списывали как-то.

– Как будто меня не вызывали на запои, – пожав плечами, заметил Петр. – Только капельницу я составлял всегда лично, давал четкие указания медсестре.

– Петро, ты чего будто вчера родился? – Серж явно выходил из себя. – Как будто не знаешь, как это бывает?! Такой огород городишь!

– У нас труп в каюте, Серега! И неизвестно, от чего он умер! Это край, запредел! А ты мне про то, как это случается. Ведь одно дело – его убили, и совсем другое – он сам хотел умереть и всячески стремился к этому.

– Какое там! Стремился… – гинеколог попытался рассмеяться, но у него не получилось. – Ты помнишь, что он вчера вытворял? Такое перед смертью не вытворяют! Уверен, умереть он не планировал, не улавливалось это по его поведению.

Петр и сам чувствовал, что несет какую-то чушь, но ничего с собой поделать не мог – ему требовалось выговориться. А мозг не успевал оценивать адекватность сказанного. И, подчиняясь неведомой доминанте, он продолжал упорствовать:

– Ты знаешь, он был прекрасный психотерапевт. Таких больше среди нас нет. И обвести всех нас, подвыпивших, вокруг пальца ему ничего не стоило… Кстати, ты был в каюте всю ночь или отлучался? Ну, там, в туалет или еще зачем?

Серж усмехнулся, мотнув головой, дескать, опять ты за свое.

– Иными словами, есть ли у меня алиби? Какое у нас алиби может быть, если мы все в одиночных каютах спим? Я, Алена, Левчик… Кто нас там видит? Это вы с Элкой вдвоем, друг другу можете алиби состряпать. Вот скажу я тебе, что поставил капельницу Леве около четырех, отправился спать. Ты поверишь?

– Зря ты так, – перебил раздраженного однокурсника Петр. – Михась, к примеру, с Царем всю ночь квасили. Кстати, в пять часов ты в туалет выходил? Ну, когда Жорика на палубе с веником видел?

– Нет, покурить! Хватит! То алиби, то суицид… Что ты зациклился на этом? Других тем нет для обсуждения?

– Все мы на чем-то зациклены, Серега, – философски заметил Петр. – Однако скоро приедет полиция, и тогда наши комплексы и зацикленности никакой роли играть не будут.

– Ты прав, всех растолкают по каютам, – подхватил его мысль однокурсник. – И начнется… дренаж брюшной полости. Они, я имею в виду полицейских, медвуз не кончали, юмор наш не понимают, шутки не оценят должным образом. Им многое придется разжевывать. Ведь мы – из другого теста!

– Согласен, ты хочешь сказать, это убийство – чисто медицинское? Это уже попахивает философским открытием.

– Почему бы и нет? Смерть под капельницей. Звучит!

Серж замер, уткнувшись взглядом в одну точку, хотя ее, этой точки, не существовало – вокруг был один сплошной туман.

А Петр вдруг вспомнил непонятный припадок, случившийся с Эллой в каюте, который прошел подозрительно быстро. Не могло ли это быть реакцией на его слова? О чем он говорил перед этим? Однако вспомнить не удалось.

Серж выбросил сигарету за борт, поежился:

– Что-то я замерз, пойду в каюту, погреюсь.

В следующий момент он словно растворился в тумане.

А Петр увидел, как староста вместе с Рябухиным проследовали в каюту Матараса. Сделав глубокую затяжку, он решил осмотреть место еще раз вместе с патологоанатомом, выбросил сигарету за борт и покинул палубу.

Возле каюты увидел заплаканную Алену.

– Петь, как хорошо, что ты здесь, – всхлипывая, почти простонала она. – Посторожи, чтоб никто не мешал Жорику… Пусть посмотрит нормально. Как следует. А я не могу, пойду к себе. Сил нет.

– Да-да, конечно, я посторожу, ступай, – похлопал он ее по плечу. – Держись, Левку не вернешь…

Когда староста ушла, Петр осторожно заглянул в каюту. То, что он там увидел, потрясло: повернув труп на бок, Рябухин прощупывал его позвонки. Видимо, не удовлетворившись простой пальпацией, патологоанатом буквально посадил покойника и какое-то время разглядывал его голую спину.

Не дожидаясь, когда Рябухин его обнаружит, Петр отпрянул и прикрыл дверь. Ему невыносимо захотелось снова курить, он вышел на палубу, начисто забыв об обещании, данном старосте.

Обнаружив Сержа на прежнем месте, удивился. Без труда прочитав мысли коллеги, гинеколог пояснил:

– У каюты стоит матрос. Такой если впустит в каюту, то уже не выпустит. Лучше я еще померзну. Итак, что показывает вскрытие?

– Сейчас Жорка выйдет и все доложит. Если сможет, конечно.

– Что ты имеешь в виду?

Ответил Петр не сразу. Закуривая, почувствовал, как трясутся руки. Как будто это он ввел в капельницу однокурсника яд. Похоже, Жора не меньше его зациклен на десятом позвонке. С какой стати? В его плащ не попадала записка с номером. У него вообще плаща не было – одна куртка.

– Странно как-то он себя ведет. Не как все патологоанатомы.

– В чем заключается эта странность?

Петр не успел ответить: на палубу вышел растерянный и бледный, как плывущий туман, Жора Рябухин. Он схватился за перила и какое-то время не мог отдышаться. И Петр, и Серж удивились: сказать, что такое воздействие на него произвел труп, было нельзя, так как вскрывать их – его прямая профессия. И тем не менее внешний вид патологоанатома красноречиво свидетельствовал: однокурсник на грани обморока, того и гляди, кувыркнется за борт.

– Жорик, ты в порядке? – поинтересовался гинеколог, обняв того за плечи.

– М-меня к-капитан выгнал из каюты. И опечатал ее.

– Он откуда там взялся? – раздраженно спросил Петр.

– Вообще-то это его прямая обязанность: в случае экстремальных ситуаций на корабле, если пассажирам угрожает опасность. А она, кстати, угрожает! Матом выгнал, мол, наследили, натоптали.

Серж нетерпеливо дернул Жору за рукав:

– Но что-то ты увидеть успел?

– Очень мало, – признался патологоанатом, сделал глубокий вдох и закашлялся. Оглядевшись, он увидел несколько стульев и направился к ним.

Когда все втроем уселись, он продолжил:

– Скажу так, если это именно убийство, то его осуществление возможно только следующим образом. Насколько я помню, Матарас вчера лыка не вязал… Значит, капельница предназначалась для дезинтоксикации. Вначале ставится обычная капельница, вкалываемся в венку… Потом клиент может задремать, что вполне естественно, учитывая количество выпитого, и уже у спящего перекрывается струя, а в резинку вводится, к примеру, миорелаксант.

– Миорелаксант? – удивленно перебил Серж, потом приложил палец ко лбу. – А ведь и правда, хм… я бы не допер. Проще пареной репы, ни к чему извращаться, доставать ту же наркоту или гликозиды.

– И пациент просто перестает дышать, – задумчиво изрек Петр. – Отсюда и гримаса на лице. Он хотел дышать, но не смог. Чудовищная жестокость! Освенцим!

– Фашизм чистой воды! – заметил Жора. – Он не умер, он погиб смертью храбрых и при этом не особо дергался.

– Кстати, Жора, а не мог он сам… естественной смертью, так сказать?

– Под капельницей-то?

Патологоанатом посмотрел на Петра так, словно тот начал пальпировать печень в левом подреберье.

– Такого не бывает? – осторожно поинтересовался Серж, чтобы как-то заполнить неприятную паузу.

– Как правило, под капельницей умирают от капельницы. Уж простите за тавтологию! Исключения мне не известны.

– Кстати, а где староста? Она его первой обнаружила сегодня. С ней бы не помешало побеседовать, – Серж начал смотреть по сторонам. – Все же первая свидетельница… Давайте поищем.

Перекрестный допрос с пристрастием

Старосту они нашли в ее каюте в состоянии истерики. Она тщетно пыталась накапать себе валериану из закрытого флакончика в стакан. При этом ее тонкие бескровные пальцы тряслись так, что, будь флакончик открытым – вряд ли в стакан попала хотя бы половина капель драгоценной настойки.

Петр с трудом забрал у нее из рук флакончик, открыл его, сам приготовил успокоительное и едва ли не насильно влил в рот старосте.

– Это невозможно, я не верю, слышите?! Галлюцинации, бред! Все в одном флаконе! Этого не может быть, – пролепетала Алена, кое-как проглотив лекарство. – Лежит, главное, под капельницей, а лицо – как мумия, господи, Левчик… Кто тебя так? Это не укладывается в голове!

– Дыши глубже, Ален, – невозмутимо рекомендовал Рябухин, кое-как протиснувшись в тесной каюте к окну. – Сейчас проветрим, а ты приляг, тебе необходимо отдохнуть.

Нужно признать, что его самого шатало и мутило, он еще не отошел от своего предобморочного состояния. Пару раз его качнуло так, что он едва не рухнул на старосту.

– Ага, ты еще предложи капельницу поставить, как Левчику, – неожиданно съязвила староста. – Тебе самому, как я погляжу, помощь требуется. Я знаю, ты недолюбливал его. Да вы все недолюбливали, чего там! Он сам всего достиг… И методику открыл… Ни у кого такой не было, а завистников полно.

– Алена, ты что несешь? – опешил Серж. – Окстись! Кто ему завидовал? У нас разные специальности, мы не пересекаемся, никто никому дорогу не перебегал. Никто никого не подсиживал. Ты явно не в себе, потом жалеть будешь.

– А внимание женщин?! – сквозь слезы выкрикнула она. – Здесь специальность у всех одна. Он пользовался популярностью, его слушали, открыв рты, внимали каждому слову!

Жора присел перед ней на корточки, едва не растянувшись на полу, и попытался заглянуть в глаза:

– Это ты на меня сейчас намекаешь? Только не забывай, нам не по двадцать, и мы не студенты.

– Да? А что ж ты хорохорился вчера весь вечер? Намекал Левчику про институт, про то, что он свой шанс использовал… Чтобы ушел с твоего пути…

Патологоанатом поднялся, пошатнулся. Петр подхватил его за плечо:

– Голова закружилась?

– Нет, ничего, спасибо. – Отстранив Петра, начал массировать себе виски. – Выйду на палубу, подышу туманом, полегчает. Тем более что мне все ясно. Говорить с ней бесполезно, она сейчас не в себе, может наговорить такого, о чем потом всю жизнь жалеть будет. Надо дать ей время успокоиться.

– Как раз времени-то у нас и нет, – буркнул в ответ Петр. – Наверняка капитан уже опечатал каюту с трупом, вызвал полицию. Для него мы все – подозреваемые в убийстве. Ты хочешь быть подозреваемым?

– А куда деваться? – развел руками Серж, хотя вопрос был адресован Рябухину. – Хочешь не хочешь, как ни крути. У него обязанность – до прибытия полиции обеспечить сохранность улик и безопасность пассажиров.

– Твоя супруга сейчас в каюте? – неожиданно поинтересовалась староста у Петра. – Только честно!

– Да, а что? – ответил, икнув от неожиданности, Петр.

– Я видела ее ночью на палубе. В одной ночнушке и с ножом. Это как прикажешь понимать?

Петр оказался не готов к такому повороту разговора и закашлялся.

– Ты уверена, что это была она?

– Я тоже ее видел, – вставил Серж. – И нож был окровавленным. Я чуть в штаны не наложил. Честно, такое узреть в лунном свете ночью никому не посоветую.

– Вы что, с ума все посходили? У вас групповая галлюцинация?

– Один еще может сойти, но двое, – произнесла староста, закатив глаза в потолок. – Уже вряд ли, согласись. И я не хочу быть подозреваемой. Я не могла убить Левчика. Пусть меня проверят на детекторе.

– Детектора у нас сейчас нет, а вот несколько вопросов я бы тебе задал. Если ты не против, конечно, – вполголоса предложил Петр, чувствуя, как у него горят щеки.

– Ты что, следователь, чтобы задавать вопросы? – Староста недоверчиво взглянула на него. – Мы твои однокурсники, коллеги. А ты нас… допрашивать?

Теперь настала очередь Петра опускаться перед ней на корточки.

– Ален, ты можешь, конечно, не отвечать, но среди нас, коллег, как ты говоришь, и однокурсников, притаился убийца.

– Ты сперва супругу свою допроси! Потом, если докажешь ее невиновность, принимайся за остальных!

– И допрошу, не беспокойся, – с трудом справившись с негодованием, клокотавшим внутри, твердо заметил Петр. – На вопросы отвечать все равно придется. Приедет полиция, распихает всех по каютам. И начнется экзекуция. Мало не покажется, они люди непривычные к специфике медицины, к нашим тонкостям.

– А откуда мне знать, что ты сам его не убил? – Староста строго взглянула на него. – Вдвоем с женой разыграли все как по нотам. Она с ножом по палубе шастает. Отвлекает внимание, наводит ужас, а ты в это время…

За то время, что однокурсники находились в каюте Чубак, она раз десять успела снять и надеть очки, рассматривая вошедших то сквозь линзы, то так, невооруженным глазом.

– Я на тебя, Ален, не сержусь, – Петр постарался улыбнуться. – Я понимаю, у тебя трагедия, погиб… близкий человек, но…

Серж кашлянул и предложил:

– Я вам не мешаю? Может, мне вслед за Жориком выйти? Вы, так сказать, наедине пообщаетесь. Как в камере.

Петр ожидал, что Алена не согласится, но та, наоборот, взглянув искоса на гинеколога, указала тому на дверь. Серж пытался что-то возразить, но потом плюнул и повиновался. Петр проводил гинеколога взглядом и поймал себя на мысли, что в это раннее утро Серж какой-то другой – не такой, каким был вчера. Конечно, вчера все были на порядок жизнерадостней, искрометней. Но Серж изменился в чем-то другом, а вот в чем – Петр пока не мог понять.

Когда они остались вдвоем, Алена демонстративно уселась напротив Петра и, скрестив руки на груди, произнесла:

– Спрашивайте, гражданин начальник.

На какую-то долю секунды Петр ощутил себя снова студентом на экзамене.

– Ален, я не спец в допросах, уж извини, я расскажу все, что знаю, и все, что думаю про вас с Левчиком. Ну, и про Жорку. А ты дополняй и исправляй, если ошибусь. Так уж получилось, что в академии все были в курсе ваших с Матарасом любовных перипетий.

– Вот это как называется, оказывается – перипетии… Как интересно! – Брови старосты взлетели вверх. – Как раз в академии ничего не было. Он, конечно, ухаживал, дарил цветы, в кино пытался водить, но для меня главное было – получить диплом.

– А сейчас что изменилось? – спросил Петр в возникшую паузу. – Он стал знаменитым? Или причина в другом?

Алена раскрыла рот и несколько секунд не могла вымолвить ни слова.

– Ты правда считаешь, что я из-за этого? Из-за его популярности? Из-за его долбаных регалий? В самом деле? Да будь он экскаваторщиком…

– Нет, я так не… – перебил он ее, потом споткнулся и начал оправдываться: – Хотя удостовериться не помешает. Так или иначе, но твое отношение к нему…

– Не только ты – все так наверняка думают, – продолжала «догадываться» староста, пропустив его слова мимо ушей. – Вот в чем дело! Это ж надо!

Петр чувствовал, что давить вопросами не следует, Алена сама все расскажет. Она какое-то время сидела, прикрыв глаза, по щекам то и дело скатывались слезы. Наконец осторожно произнесла:

– А тебе не приходило в голову, что в вузе я могла быть просто дурой. Помешанной на учебе дурой. Не он один, кстати, подкатывал, этот… Жора-потрошитель шагу не давал сделать. Ну, с ним-то я быстро разобралась.

– Каким образом?

– У меня старший брат есть, тренер по дзюдо. Когда простые предупреждения не возымели воздействия, вмешался он. Жора отстал тут же. А Левчик сказал, что будет ждать, когда я изменю свое решение. Хоть всю жизнь. Замечу, что брат его пальцем не тронул.

– И дождался?

– Дождался… Но, мне кажется, не простил упущенного времени. Вернее, не поверил моему оправданию. А мне нечего скрывать, все так и было. В один прекрасный момент я вдруг поняла, что жизнь проходит мимо. Проходит зря.

– Ну а теперь самый неприятный вопрос, – вкрадчиво произнес Петр. – Что было вчера вечером, ночью, и как ты его обнаружила – мертвого под капельницей?

– Если тебя интересует, был ли между нами секс, то сразу скажу, не было. Во-первых, он прилично принял на грудь. И, собственно, не добивался этого. Ему было важно понять, что отныне мы с ним вместе… Он выполнил свое обещание. Ни с кем ничего у него не было за это время. А перепихнуться накоротке – мы не такие.

Петр вдруг вспомнил про записку в кармане и решил намекнуть.

– Ты не заметила ничего особенного? Может, его что-то угнетало? Не возникало подозрения, что тобой он поглощен не всецело, что есть у него другие дела на теплоходе, которые нельзя откладывать, их тоже надо делать. Я не имею в виду твоих соперниц – просто какие-то неотложные дела.

– Трудно сказать однозначно. Мы все изменились за это время, обросли привычками, жестами, мимикой… Несколько раз ему кто-то звонил, он извинялся, отходил, разговаривал односложно. Его тяготили эти звонки. Возвращался, был немного подавлен. Но, общаясь со мной, отвлекался быстро, забывал…

«Значит, были дела, – запульсировало в голове Фролова. – Может, изначально планировалось другое убийство, подельник Матараса не думал, что психотерапевт так увлечется старостой на теплоходе. И из-за этого самого Левчика пришлось убрать. Это отвлекало, мешало, пьяный психотерапевт мог в любой момент расколоться…»

– Ты не спрашивала, кто ему звонил? – продолжил он через минуту.

– Спрашивала. Так, ненавязчиво, типа – с работы? семья? родители? Он отмахивался, дескать, не бери в голову. Но так и не сказал кто. Несмотря на опьянение, он контролировал себя. И довольно неплохо.

– Для тебя стало новостью, что у него проблемы с алкоголем?

Услышав вопрос, Алена сразу замкнулась, уставилась в окно и, казалось, начисто забыла о Петре. Заговорила как бы нехотя:

– Ладно уж, скажу все. Левчик вчера признался, что пить начал из-за меня. Было несколько суицидальных попыток. Сразу после окончания вуза.

Услышав про суицид, Петр насторожился, вспомнил, что внушал Сержу на палубе. В принципе убежденные самоубийцы редко отказываются от своих попыток навсегда. Попытавшийся покончить с собой однажды при определенном стечении обстоятельств может повторить попытку.

Он решил поинтересоваться мнением старосты:

– Как ты думаешь, то, что случилось, не может быть суицидом?

– Я думала об этом. И знаешь почему? Эти звонки на него действовали… Как удары ниже пояса. Но одно дело – сейчас, и другое дело – после вуза. Если ты помнишь, Петь, он распределился в область, а я осталась на кафедре работать над диссертацией. Будь она проклята… – Неожиданно староста схватила себя за волосы и принялась их дергать. – Господи, ну почему, почему я такой дурой была?

– Ален, успокойся, я тебя прошу! – Петр схватил ее за руку. – Не надо себя во всем винить. Комплекс вины – один из распространенных.

Староста откинула его руку и поднялась с дивана:

– Вот и Левчик мне все про комплекс вины талдычил. Ему психотерапевт один очень помог, когда его из петли доставали… совсем, говорит, по-другому на жизнь стал смотреть. Поэтому и прошел специализацию… И стал тем, кем стал. Но для меня он вчера открылся совершенно с новой стороны. Такой… беззащитный, что ли. Я словно вернулась в студенчество.

– Как ты оказалась около его каюты утром?

– Веришь, проснулась с предчувствием нехорошим. Я знаю, что это банально звучит, но мне словно кто-то шепнул, что с Левчиком беда. Я только глаза протерла и понеслась к нему в каюту. Она оказалась открытой, я постучала, мне никто не ответил. Вошла, увидела и сразу все поняла. Пульс на сонных проверила… Дальше не помню.

Староста снова уселась на диван по-турецки, взяла со столика лекарство и залпом допила его.

– Во сколько примерно вы вчера с ним расстались?

– Около трех ночи. Странно, он не говорил, что хочет поставить капельницу, хотя я видела, как ему плохо. Он несколько раз голову под струю холодной воды засовывал. Пил-то он вчера прилично, сама видела. Сейчас понимаю, что надо было остановить, но вчера мы были немного другими. Не такими близкими, что ли. Напившись, он осмелился мне признаться во всем, я оттаяла, словно очнулась от спячки. И по-другому на него взглянула.

– Может, он применил одну из своих психотерапевтических штучек?

Алена ненадолго задумалась, наморщила лоб, потом признала:

– Ты знаешь, если уж быть до конца честной, не исключено. Особенно после этих телефонных звонков я что-то такое почувствовала. Как будто он через свой смартфон хотел кого-то загипнотизировать, а потом переключался не сразу… в силу алкоголя принятого… на разговор со мной, словно еще какое-то время этот гипноз действовал. Возможно, я глупости говорю…

– Сколько было времени, когда ты его обнаружила?

– Примерно половина седьмого.

– Скажи, Ален, около трех ночи или сегодня утром ты ничего подозрительного возле его каюты не заметила?

Она уставилась в пол, потом зачем-то потерла глаза.

– Ну, разве что Жорик курил на палубе… Утром, имеется в виду. А так – больше никого.

– Погодь, ты ничего не путаешь? Жорик у нас не курит, это такой противник никотина, что…

– Я ничего не путаю, – жестко перебила его староста. – Я знаю, какой он противник курева, и если говорю, что Рябухин смолил на палубе, значит, так оно и было!

– Хорошо, я верю, – поспешил признаться Петр, чувствуя, что она вот-вот снова расплачется.

В следующее мгновение Алена усмехнулась:

– Выходит, заложила парня, нехорошо. Ты ему не говори, что это я его видела.

– А он тебя видел?

– Не знаю, может, и видел. Кстати, тебе, наверное, будет интересно, – Алена остановила Петра буквально в дверях. – Когда сегодня утром я Жорку разбудила, сказала, что Левчик умер, что надо бы посмотреть. Знаешь, о чем он спросил спросонья?

– Интересно, о чем же?

– Он спросил: «Вы спину у него смотрели?» При чем тут его спина, ума не приложу!

– Подожди, – Петр застыл в дверях. – Если он курил на палубе, то как ты его после этого могла разбудить?

– Уточняю. Первый раз я не зашла к Левчику, испугалась жутко.

– Кого или чего?

Алена взглянула на него, зачем-то покачала головой. Потом какое-то время смотрела в окно, пожимая плечами.

– Если ты настаиваешь… Твоей жены я испугалась. Она с окровавленным ножом вышла из каюты Левчика, как бы меня не видя. Глаза очумелые, как в другом измерении находится. И пошла к себе. Меня всю затрясло, я выскочила на палубу, там и увидела Рябухина с сигаретой. В каюте забралась под одеяло…

– А Жорик тебя видел?

– Сложно сказать. Он тоже, как и Элла, был в прострации.

– Сколько ты пробыла у себя в каюте? Может, уснула?

– Какое там?! – всплеснула она руками. – Уснешь тут, как же. Может, с полчаса. Никогда себе этого не прощу. Зайди я сразу после Элки – может, Левчик был бы живой. Можно было спасти. А спустя полчаса все глухо: зрачки широкие, пульса нет. Меня как прорвало – заорала, побежала будить Жорика.

Шокирующие подробности

Петр брел сквозь туман по палубе, как сомнамбула. Несмотря на отсутствие качки, его прилично «штормило» от услышанного. В голове звучали слова Чубак про Эллу, патологоанатома. Многое не укладывалось в голове.

Во-первых, Элла, выходящая с ножом из каюты мертвого (или еще живого?) Матараса, – это перебор! Это ни в какие рамки не лезет! Но в то же время – Левчика не зарезали! Его убил введенный в вену яд!

Во вторых – спина, про которую Жора спросил спросонья, – это позвонки… В том числе и десятый грудной. И неспроста он поворачивал труп при осмотре.

В-третьих: курение и Рябухин несовместимы!

В памяти всплывали студенческие будни, особенно на первом курсе, когда курили практически все. Еще бы: вырвались из-под родительской опеки, почувствовали себя взрослыми, самостоятельными.

Кое-кто баловался кокаином, единицы – более серьезными «лекарствами», но доступные и разрешенные российские сигареты были во рту практически у каждого. Потом, когда учеба перевалила на вторую половину и начались серьезные клинические занятия, многие остепенились, побросали. Но это – к моменту окончания вуза, а вначале…

Так вот: и в начале учебы, и в конце ее Рябухин не курил!

Более того, даже не переносил табачный дым. Если кто-то с запахом табака садился рядом, он подчеркнуто морщился и пересаживался подальше. Неужели староста ничего не перепутала и Рябухин действительно закурил?

Но курящий патологоанатом на палубе – феномен не менее парадоксальный, чем Элла в ночнушке с ножом. Допустим, он что-то увидел такое, отчего помутился разум и захотелось (пусть это немыслимо, но все-таки) сделать пару затяжек. Своих сигарет у него наверняка не оказалось, как, впрочем, и зажигалки. Значит, должен быть поблизости кто-то, кто бы его угостил.

Этот кто-то и мог быть убийцей!

Элла убийцей никак быть не могла! Во-первых, она не курит. Во-вторых, по рассказу старосты, она в тот момент была неадекватна.

Да, Жора, Жора… Что же такое ты увидел?

И это в рассветный час, после колоссального возлияния накануне, когда даже курильщикам со стажем хочется понежиться подольше в постели.

Нет, что-то тут не так. А если так, то скрывается за этим причина настолько веская, что разобраться в ней надо немедля! Чего бы это ни стоило!

Череду размышлений бесцеремонно прервал вывалившийся на палубу Михась. Не раздумывая, он схватил Петра за воротник:

– Слухай сюда, Петрусь… Если я узнаю, что Лизка была у тебя в эту ночь, тебе не поздоровится. Я эту сучку чуть-чуть не отмассажировал. Ну, думаю, ночь впереди, успеется еще… А тут глядь, исчезла, растворилась в тумане – и не найти…

Петр отцепил руки мануальщика и толкнул его в грудь.

– Тут такое творится, а ты все никак свою похоть в ножны не пристроишь.

Едва удержавшись на ногах, Трегубов насторожился:

– А что случилось?

– Что? Матарас убит! Вот что!

От услышанного Михась присел на корточки:

– Как убит? Не может быть! Я его в четвертом часу ночи на палубе встретил… спросил, мол, Лизавету не видел. А он пьяный в доску, так улыбается маслянисто, гнида… Дескать, уплыла твоя Лизавета в каюту к женатику. Причем не просто уплыла, а вытолкала из постели законную жену. Ну, я и понял, что речь про тебя.

Петр собрался было уходить, но последние слова его задержали. Засунув руки в карманы плаща, он начал выхаживать вокруг сидящего на корточках Трегубова, словно учитель вокруг провинившегося ученика.

– Интересно девки пляшут… В четвертом часу, говоришь?

– Примерно. Погодь, что, Лева действительно убит? Да гонишь ты! Левку убили? Не поверю!

– Ему сейчас все равно – веришь ты или не веришь. Он лежит под капельницей с остекленевшими глазами и не дышит.

Последняя подробность окончательно убедила мануальщика, что Петр не врет.

– Ладно, признаюсь… Мы, короче, с Царем до утра квасили, у него каюта люкс, полный холодильник пива и копченой рыбы. Отварную картошечку прямо из ресторана принесли. Разве можно от такого отказаться?

– Ты только что сказал, что встретил на палубе Матараса… Он тебе про Лизавету сообщил. Как ты оказался на палубе, если до утра квасил с Царем?

Михась встряхнул головой, собираясь с мыслями. Причем собирался не меньше минуты.

– А, так это я за хлебом пошел… Тогда его и увидел. А так вообще-то всю ночь безвылазно. А зачем нам выходить?

– Например, чтобы на палубе постоять, проветриться.

– У него кондиционер в каюте, гальюн. Все удобства. А вот за хлебом… Представляешь, он привык все без хлеба, ну и не заказал. А я без хлеба не могу, поэтому и отправился. Только где его найдешь ночью? Ресторан закрыт. Ну, я и решил поспрашивать, где Лизка.

– Погодь, я правильно понимаю, ты пошел искать хлеб? Встретил Матараса и спросил про Хмельницкую?

– Ну да… Зря, конечно, так без хлеба и вернулся. Может, в четыре, может, в половине пятого…

– Значит, отсутствовал где-то полчаса-час?

– Да, примерно полчаса, не больше. – Михась почесал затылок, будучи не уверен, что сказал правильно. Он попытался было встать, но – то ли сил не хватило, то ли передумал – так и остался сидеть на корточках.

– Скажи, еще ты видел кого-нибудь на палубе… ну, пока искал хлеб?

– Никого вроде… Хотя нет, – мануальщик взъерошил волосы. – Жорик около туалета пол драил. Вернее, на сто процентов я не уверен. Как только он меня увидел, тут же нырнул за дверь, оставив и швабру, и ведро. А я пьяный был, мне не до него, мне хлеб был нужен.

– Интересно, – задумался Петр, – зачем Рябухину понадобилось ночью матросские обязанности исполнять? То палубу подметал, то теперь драить решил…

– Так следы замывал… своего преступления.

– Погоди обвинять. Какого преступления?

– Ты же сам сказал, Матараса убили.

– Про Жору я ничего не говорил, – уточнил Петр, собираясь дальше продолжать путь, но в самый последний момент спросил, глядя мануальщику в глаза: – Миш, вспомни, когда ты вернулся после поисков хлеба обратно в каюту, Царь был там, или он пришел позже?

– Я вообще думаю, что он не выходил из каюты.

В задумчивости он так и остался сидеть на корточках, а Петр пошел дальше.

Час от часу не легче! Итак, еще парочка новостей, весьма горячих.

Первая – Матарас знал про то, что Элка не ночует в своей каюте. Но откуда? Увидел ее гуляющей по палубе в одной ночнушке и с ножом? Но тогда бы Михасю он сказал что-то другое.

Как он узнал про Лизавету? Может, об этом вообще весь теплоход знает? И только он, Петя Фролов, наивный отрок, пребывает в неведении.

И вторая новость: Рябухин уже вторично засветился в качестве матроса – на главной палубе с веником и возле туалета со шваброй. Об этом, кстати, сам он умолчал. Как его расколоть? С патологоанатомом вообще туманностей многовато.

Имя для убийцы

Туман, казалось, не думал рассеиваться. Он плыл по палубе, чувствуя себя хозяином положения.

Петр поежился: туман ассоциировался с мглой, в которой могут твориться всякие безобразия. Как ни всматривайся вокруг, ничего не увидишь. Может, земля рядом, до которой легко вплавь добраться, а может – до нее километр, который не преодолеть в таком густом тумане.

Ему вдруг вспомнилось, что во многих прочитанных и просмотренных детективах преступнику присваивают кличку, которая его как-то характеризует: Шалун, Клоун, Шутник, Оригинал…

Как бы он назвал убийцу на «Бекетове»?

С одной стороны – его никто не видел. С другой – Элла с ножом, патологоанатом со шваброй, труп Матараса под капельницей… Огромное количество косвенных фактов, свидетельств его активной деятельности.

«Невидимка» – всплыло из подсознания. Что ж, ваш выход, сэр Герберт Уэллс! Посмотрим, увидим ли мы внешность убийцы наяву.

Внезапно иллюминатор ближайшей каюты со скрипом открылся, и в проеме нарисовался обнаженный торс Глеба Царегородцева. Увидев Петра, густым спросонья голосом Царь поинтересовался:

– Подскажи, Петро, что стряслось на нашем судне? Какая-то суета…

– А то ты не знаешь?! – не без злорадства прозвучало в ответ. Петру надоело просвещать несведущих и сообщать каждому о смерти однокурсника.

– Ты будешь удивлен, не знаю ни шиша! Кстати, не заглянешь ко мне на огонек? У меня к тебе дело. Оно касается только нас с тобой… Тут у нас осталось после вчерашнего. Нам хватит.

– У кого это – у нас?

– Мы почти до утра с Михасем квасили. Он сначала свою Лизавету искал. Кстати, тебя грозился покалечить. Правда, за что – я так и не понял. А у нас с тобой одна тема для разговора, ты знаешь.

Петру не хотелось заходить в каюту Царя, но, смекнув, что ночное местонахождение как минимум двоих «фигурантов дела» он запросто может прояснить для себя уже сейчас и, что называется, «из первых уст», он заставил себя зайти.

В каюте пахло пивом. Батарея пивных бутылок в холодильнике, нарезанная ломтями копченая рыба и отварной картофель с ароматным укропчиком сделали свое дело, Петр едва не захлебнулся слюной.

– А где Михась? Куда убежал?

– Я же говорю, ищет свою Лизавету. Запала она ему в душу – дальше некуда.

И опять, как вчера в ресторане, на него уставились немигающие серовато-зеленые глаза, заиграли желваки. Петр догадывался, на какую «тему» намекал уролог, но решил пока помалкивать и, чтобы придать легкость предстоящему разговору, спародировал известного гайдаевского персонажа:

– За чей счет этот банкет? Кто оплачивать будет?

– По этому поводу не парься, коллега, – не оценив шутки, конкретизировал Царь. – Пей, ешь сколько влезет и рассказывай, что стряслось на нашем корабле.

Пиво оказалось холодным, рыба – жирной, картошка – горячей, словно только что с плиты. Петр словно «услышал» упрек внутреннего голоса: «Что ты кочевряжишься? Тебя такими деликатесами потчуют, а ты нос воротишь!»

– Тогда приготовься к ужасным новостям, – начал, приступая к трапезе, серьезно Петр. – Матараса нашли утром мертвого под капельницей.

– Сердце не выдержало? – перестав жевать, невозмутимо уточнил уролог.

– Убили, похоже, ввели в резинку миорелаксант. Вот все и бегают с утра. Особенно Алена убивается. У них, похоже, с Левчиком закрутилось вчера нешуточно… А утром она его обнаружила без признаков жизни.

Царь какое-то время сидел, тупо уставившись в противоположную стенку и вытирая руки салфеткой. Потом в эту же салфетку высморкался, цокнул языком, по-лошадиному втянул прочищенными ноздрями воздух и выдал вердикт:

– Не буду скрывать, Матарасика я недолюбливал. Его выпендреж перед бабами, болтливость, манерность мне вот где были, – он рубанул ребром ладони по своей гортани. – Терпеть таких не могу. Всегда хотелось подойти и садануть коленом в пах. Чего там скрывать!

– Значит, ты – подозреваемый номер один, – вставил Петр, опустошая первую бутылку. – Если, конечно, осмелишься заявить об этом полиции.

– Отчего бы не заявить? Выходит, да, подозреваемый, – без намека на обиду заключил Глеб. – Особой скорби я по поводу его кончины не испытываю. Знаешь, почему я так смело об этом говорю?

– Потому что алиби есть?

– Точно! Михась всегда подтвердит, что мы безвылазно с ним квасили почти до утра. Кстати, что за капельница?

– Дезинтоксикация, витамины, физраствор. Ему Серж не первый раз ставит. Выводит из запоя.

– Ясненько… Да, не повезло ему. Сейчас нас затаскают по допросам, отпечатки снимут, то, се… Как некстати!

Глеб поднялся, прошелся до холодильника, достал пару бутылок пива.

– Что делать? – развел руками Петр. – Выхода все равно нет. Здесь от нас ничего не зависит.

– Да, подложила свинью какая-то сволочь. Я что еще хочу сказать, – Глеб поставил бутылки на стол, откупорил. – У нас с тобой был разговор вчера. Ну, насчет Элки, жены твоей бывшей.

– Был, помню, – кивнул Петр, не ожидая от продолжения ничего хорошего. – И что из этого?

– Так вот, забудь. Словно и не было его.

Петр сначала подумал, что ослышался. Уролог был не из тех, кто идет на попятную. Но потом понял, что фраза прозвучала реально.

– С чего бы вдруг?

– Это неважно, – отрезал уролог, рубанув ребром ладони воздух. – Важно, что ты меня услышал. Итак, я тебе ничего вчера не говорил! Перезагрузись, как комп.

– Ты ее видел ночью на палубе, – догадался Петр, внимательно глядя на коллегу, – и решил, что у нее не все дома? И понял, что лучше не связываться? Оно и понятно, кому охота…

За какую-то долю секунды по лицу Царегородцева промелькнула тень, Петр понял, что своим предположением попал в цель, но вида не подал.

Уролог усмехнулся, пожал плечами:

– Никого я не видел, я же говорю, мы квасили. Просто вчера засек пару раз, как она на тебя смотрит. И решил, что не дело это – влезать между вами. Годы уходят, как песок сквозь пальцы. Пора жениться, а у меня никого на примете нет. Скоро подкатит сороковник, там все трудней и трудней будет.

– Серж тоже не женат и не собирается.

– Я не Серж, – заключил уролог и замолчал, уставившись все в ту же точку позади Петра.

Утопленник

Казалось, он должен радоваться: Царь фактически отрекся от Эллы, отошел в сторону, уступив ему дорогу, и больше не будет мешать. Однако в душе после беседы с урологом почему-то поселилось беспокойство.

Почему тот не сознался, что видел Эллу ночью на палубе? Петр был уверен, что не ошибся в своем предположении. Возможно, Глеб еще не знает, что супругу Петра видели на палубе многие, и он – далеко не единственный свидетель, но… Как-то не похоже все это на Царя. Ни на кого в вузе он не оглядывался, не боялся поступать по-своему. Что помешало ему признаться сейчас? Эти пятнадцать лет его изменили?

И еще нюанс. Глеб не сказал, что Михась отлучался за хлебом на полчаса. А Петр не уточнил. Выходит, эти полчаса Глеба никто не видел. Михася видели и Серж, и Рябухин. Хлипкое алиби у уролога, однако!

Рассуждая подобным образом, вскоре Петр в задумчивости наткнулся на Рябухина, который стоял поперек палубы на четвереньках – коллегу выворачивало. По всей вероятности, желудок с утра был пуст, и конвульсии облегчения не приносили.

– Что с тобой, Жора?

– П-проходи мимо, – почти простонал однокурсник. – Не обращай внимания. Видишь, не до тебя сейчас.

– Вижу, что тебе хреново, – буркнул Петр, пытаясь помочь товарищу подняться. Обхватив его за талию, нащупал что-то в кармане куртки. – Поэтому и хочу помочь. Сам-то как считаешь, из-за чего все?

– Какая разница? – долетело до Петра.

– Ты наверняка что-то видел и боишься сказать об этом. А напрасно, я мог бы тебе помочь.

– Тоже мне, помощничек… Жене своей помогай, – огрызнулся патологоанатом. – Вот кому нужна помощь.

– Что случилось с тобой в эту ночь? Какая кошка тебе перебежала дорогу?

Он сам не заметил, как в его руке оказалась пачка «Мальборо», в которой не хватало нескольких сигарет. К тому же он унюхал запах табака, исходивший от Рябухина.

– Верни курево. – Жора протянул руку так же, как накануне вечером, спеша спрятать свой нож обратно в портфель. – Мало ли кто увидит…

– Ты что, с ума сошел? Ты зачем начал курить, Жора? Всех отговаривал, а сам? Вот тебя и выворачивает с непривычки.

– Может, я хочу умереть, – глухо, словно с нижней палубы, донеслось до Петра. – А ты мне мешаешь. Не мешай!

– Что стряслось-то? – не отставал он от патологоанатома. – Из-за старосты, что ли? Считаешь, все подумают на тебя, так как у вас треугольник? Я, например, так не думаю.

– Староста здесь ни при чем! Что тебе от меня нужно? Оставь меня в покое, иди куда шел. Вот привязался…

– Тогда кто при чем, если не староста? Скорее всего, ты во что-то вляпался сам или тебя втянули туда насильно, – высказал одно предположение за другим Петр, не слыша, как огрызается однокурсник. – И то и другое поправимо, особенно если ты мне расскажешь…

– Ничего тебе рассказывать я не намерен, – отрезал Рябухин, кое-как поднявшись на ноги.

– Возьми, горе-курильщик, и кончай ты это дело, не стоит начинать, поверь мне, – Петр протянул ему пачку сигарет.

Рябухин брезгливо посмотрел на нее, вдруг оттолкнул Петра и кинулся к борту. Кое-как удержавшись на ногах, Петр не успел ничего предпринять. А однокурсник тем временем уже перевалился за борт. Шум упавшего в воду тела привел Петра в чувство.

В следующую секунду на шлюпочной палубе послышалось: «Человек за бортом!»

Вслед прыгнувшему Жоре один за другим полетели два спасательных круга, по палубе загрохотали шаги бегущих матросов.

Однако голова Рябухина так и не появлялась на поверхности воды. Петр, недолго думая, сбросил плащ, брюки с рубашкой, хотел сложить их аккуратно, но потом понял, что потеряет время, бросил прямо на палубу.

Сев на перила, он перекинул ноги за борт, сделал несколько глубоких вдохов и прыгнул в то самое место, где еще виднелись расходящиеся круги на воде.

Тело обожгло, в живот словно кто-то пнул огромным ботинком.

Когда-то в школе у Петра был первый юношеский по плаванию, несколько раз доводилось прыгать с трехметровой вышки, один раз – с пятиметровой. Но те прыжки не шли ни в какое сравнение с ледяным мраком, в который Петр окунулся на этот раз.

Левую ногу сразу же свело судорогой, сердце в груди кувыркнулось от резкой смены температур. Рассмотреть под водой Петр ничего не успел, так как сразу же наткнулся на барахтающееся тело однокашника. Кажется, Рябухин заехал ему локтем по лбу.

Из последних сил Петр схватил его и толкнул вверх.

Когда он вынырнул вслед за Жорой на поверхность, над ними со скрипом уже спускалась шлюпка. Хрипящего и брыкающегося Рябухина матросы с трудом затянули на борт.

Петру хватило сил залезть самому.

Через четверть часа они оба, закутанные в старые, изношенные, но чистые халаты, отогревались чаем в медпункте теплохода. Неизвестно – у кого больше тряслись руки: у самоубийцы или его спасателя. Стуча зубами о чашку, Рябухин твердил:

– К-конечно, это не д-дело, согласен, эмоции, к-которые просто требовалось выплеснуть. Дурачина я, признаю.

– Вот именно, сначала выплеснуть эмоции, а потом думать – зачем и как это будет выглядеть со стороны. Если хочешь знать мое мнение – это все ребячество, чистое пацанство! Не более того. Я понимаю, что еще вчера ничего такого не планировалось, это стряслось именно здесь, и все хлынуло через край. Не выдержала психика, значит, она слабая.

– Согласен… – закивал Рябухин. – Лечить ее надо, только кто этим займется? Психотерапевт мертв. Хреново.

– Вспомни, – серьезно поинтересовался Петр. – Кто на теплоходе мог знать, кроме меня, естественно, что у тебя есть нож?

– А почему, естественно, кроме тебя? – со злорадством спросил патологоанатом. – Я на всех допросах стану подчеркивать, что Фролов видел мой нож еще на берегу, так сказать.

– Хорошо, подчеркивай… А мне честно скажи, кто еще?

Рябухин почесал переносицу, шмыгнул носом и нехотя заметил:

– Когда ты вертел его в руках, мне показалось, что староста видела. Он еще блестел так.

– Староста? Больше никто?

– Я, во всяком случае, не заметил. Может, кто и засек… Да что ты зациклился: кто видел да кто видел…

– Все мы на чем-то зациклены, Жор, – философски заметил Петр. – Ты, сдается мне, иногда почитываешь словари, пополняя свой словарный запас.

– С чего ты взял? – опешил Рябухин. – Мне что, больше делать нечего?

– Видимо, нечего, раз иногда ты даже споришь из-за того, что за чем идет: «аббат» за «абажуром» или «абажур» за «аббатом».

Патологоанатом напрягся, какое-то время глядел в одну точку, потом снял очки, сложил их и спрятал в карман.

– Было дело, – признался он. – Поспорил тут с одним… Но это уже в прошлом. А как ты узнал, что я спорил?

– Ты вчера так активно выяснял это у Царя, что я поневоле услышал.

В этот момент дверь медпункта неожиданно отворилась, и в проеме Петр разглядел силуэт бывшей супруги.

– Вот ты где, Фролов! – затараторила Элла, войдя в здравпункт и окидывая его по-хозяйски взглядом. – Я тебя потеряла. Покинул меня, говорил, ненадолго, а сам… Нехорошо.

Услышав женский голос, из-за ширмы вышла тонкая, как хворостинка, медсестра Люда, не так давно оказывавшая первую помощь «утопленнику» и его спасателю и даже сбегавшая по просьбе Жоры в его каюту за запасными очками.

– Гражданка, я понимаю, что вы все медики, но давайте уважать санэпидрежим других медицинских учреждений.

– Сейчас уйду, коллега, не волнуйся, – бросила Элла. – Спасибо тебе за помощь этим двум…утопленникам. Хотя они того и не заслужили.

– Утопленник здесь один, я, скорее, спасатель, – потупился бывший муж, не обратив внимания на едкий сарказм супруги. – Все промокло, естественно, но мы уже в норме, надеюсь, обойдется без простудных заболеваний.

– Врет и не краснеет, – диагностировал Рябухин, едва Петр закончил свою тираду. – Это я кинулся за борт в одежде и весь промок, а муж твой предусмотрительно скинул портки, аккуратненько сложил их на палубе и только потом…

– Это в его стиле, – пожав плечами, согласилась Элла с Рябухиным. – Я имею в виду умение убедительно врать и не краснеть.

– Так что сочувствия и милосердия заслуживаю только я, – покачал головой патологоанатом. – Как действительно пострадавший. А этот так, примазавшийся к славе.

Глядя на бывшую супругу, Петр почему-то вспомнил непонятный припадок, случившийся с ней в каюте, который потом быстро прошел. Не могло ли это быть реакцией на его слова? О чем он говорил перед этим? Кажется, произнес слово «абажур» в связи с тем, что потолочный светильник как-то очень уж слепил его.

И вот теперь – снова «абажур». Да еще в паре с «аббатом»!

В подобные совпадения он не верил. Что, если первые два слова орфографического словаря – кодовый ключ для гипноза Эллы? И если бы Жора из-за опьянения вчера забыл последовательность – что идет за чем, то ввести «пациентку» в ступор не удалось бы, получилось что-то совсем другое – типа необъяснимого припадка, свидетелем которого вчера стал неожиданно Петр. Ибо только в строгой последовательности эти слова имеют тайный смысл, играя роль ключа, открывающего новое состояние бывшей супруги.

– А из-за чего, собственно, кинулся-то? – живо интересовалась тем временем Элла у Рябухина. На что тот лишь усмехнулся.

– Хм… Вопрос, конечно, интересный, – заметил Петр, косясь на однокурсника. – Но пока ответа на него не знает даже сам пострадавший.

В этот момент Петр поймал взгляд, которым Жора сверлил его супругу. Он словно стремился прожечь ее насквозь!

– Короче, мужики, я знаю, где на теплоходе утюг, – перевела неожиданно разговор Элла, бесцеремонно оборвав нить его рассуждений. – Качественно просушу, не сомневайтесь. Белье будет как новенькое.

– У меня уже сушится, – уточнил обреченно Рябухин.

– Пошли в каюту, – Элла резко потянула за руку бывшего мужа. – Тем более что капитан приказал всем сидеть по каютам и приставил к каждой по охраннику, в смысле, по матросу.

– Это ж сколько матросов на корабле? – удивленно протянул Рябухин.

– На все каюты матросов не хватило. Теперь ходят, типа – дежурные по палубе.

Петр взглянул на Жору:

– Видишь, меня забирают, а ты еще не сказал мне самого главного.

В глазах Рябухина на миг мелькнула досада, он обратился к Элле:

– Подожди его минутку в коридоре. Пожалуйста.

Бывшая супруга обиженно фыркнула и покинула медпункт. Оставшись наедине с Петром, патологоанатом отхлебнул остывшего чая, отодвинул чашку и покачал головой:

– Ты был прав, я, кажется, вляпался. И Аленка Чубак здесь совершенно ни при чем. Мотив расправиться с Матарасом у меня, выходит, был… Оправдываться не буду, так как никакого алиби все равно нет. Скажу только… на теплоходе имеется еще один труп. Однозначно! Причем – изуродованный!

– Чей? – Петр подавился слюной и закашлялся.

– Не знаю! Больше я тебе ничего не скажу. Даже не спрашивай!

– Слушай, кончай из себя строить…

– Все, убирайся, тебя жена ждет! Кстати, – вспомнил патологоанатом, когда Петр был у самых дверей. – Поинтересуйся, зачем ей понадобился мой нож.

– Она не брала его! – неуверенно прозвучало в ответ. – Зачем он ей?

– Я бы на твоем месте не был так уверен, – загадочно произнес патологоанатом. – Не один я видел ее с ножом!

Кого не хватает среди живых?

Возвращаясь в каюту, Петр перебирал в памяти всех, кого успел увидеть утром. Даже пальцы начал загибать.

– Чего это ты пересчитываешь? – поинтересовалась Элла.

– Лизавета! – произнес он вслух и, спохватившись, прикрыл рот рукой.

– Что Лизавета? – уточнила Элла.

– Ты ее видела сегодня?

– Нет, – призналась супруга. – Я вообще мало кого видела, только услышала, что вы с Рябухиным в медпункте, и направилась туда. Каюта Матараса опечатана, ее охраняют, не подступишься. Из наших видела только старосту, она и сказала про медпункт.

– А знаешь, где ее каюта?

– Чья? Лизаветы? Без понятия.

– Жаль, спросить не у кого, все сидят по каютам, – Петр остановился посреди коридора, почесал в затылке: – Подожди. Разве вчера вы с ней не договаривались поменяться местами?

– Ты что, Фролов, с дуба рухнул? – супруга повертела пальцем у виска. – Ни о чем мы с ней не договаривались. Как это – поменяться местами? Еще чего!

– Подожди, – произнес потрясенный Петр. – А что ночью было, ты помнишь?

– Ничегошеньки. Как легла спать, так утром и проснулась.

– А как под душем плескалась, помнишь?

– Ты все забыл, Фролов. Безнадега. Точка. Ру. Я вообще-то, будет тебе известно, каждое утро душ принимаю…

Петр замер в растерянности, не дойдя до каюты метров десять, и похлопал себя по карманам. Потом проверил карманы и присвистнул.

– Подожди, мне надо покурить. Кто-то стянул у меня сигареты, пока я спасал Жорку. И стрельнуть не у кого – никто не выходит. Запасная пачка только в каюте.

– Возле каюты часовой, нас дожидается, – Элла скользнула в проем с душевыми кабинками, увлекая за собой бывшего супруга. – Но он пока не догадывается, что мы из этой каюты. А как тебе помочь с сигаретами, я не знаю.

– Подожди, о чем мы говорили до курева? – Петр начал старательно тереть глаза. – Что ты душ принимаешь каждое утро.

– Ну да. Хочешь, можем продолжить?

Петр открыл рот, чтобы сказать про смытые следы крови, но вовремя спохватился. Его осенила другая мысль: карманы плаща были совершенно пусты. Не было ни ключей от машины, ни клочка бумаги со странным номером позвонка. За чем охотился вор? За ключами от машины? За клочком бумаги, на который поздно ночью намекал Матарас? Но к моменту, когда Петр прыгнул за Рябухиным за борт, Матарас был уже несколько часов мертв! Кто обшарил карманы?

Петр махнул рукой:

– А, ладно, пошли в каюту. Сигареты только там.

Возле каюты дежурил матрос с прыщавым лицом.

– Вот вы, г-голубчики! – обрадовался он, заикаясь. – Непорядок! Не подчиняемся распоряжениям!

– А должны? – съязвил Петр, за что был удостоен испепеляющего взгляда.

– Ключи! – рявкнул прыщавый, протянув Петру ладонь. – И без ф-фокусов! На к-корабле труп, п-понимаешь, а они… П-послал же бог п-пассажиров!

– А как же покурить? Тоже в каюте прикажешь? – возмутился Петр, проходя мимо матроса.

– Бросать надо. За время заточения, глядишь, и бросишь, – криво улыбнулся матрос.

– Совесть у тебя есть?

– Ладно, выпущу, не садист, – буркнул примирительно тот, по-видимому, рассчитывая, что с ним Петр поделится сигаретой.

Заполучив ключи, прыщавый запер обоих со словами:

– Каюта с санузлом, до завтрака дотянете.

Петр взглянул на часы и разочарованно вздохнул:

– Еще только половина восьмого. Боже, до чего же медленно тянется время.

– Это потому, что человека убили, – произнесла Элла, глядя в одну точку. – Кстати, расскажи подробности, я ничего не знаю.

– А какие подробности? Труп под капельницей, которую поставил ночью Серж. Якобы Матарас частенько с перепоя к нему обращался, тот с коллегами его откапывал.

– Но он же гинеколог!

– И что? Реанимация под боком, хирургический блок – тоже. Они, я так понимаю, друзья по жизни – Серж и Левчик. Жора считает, что яд введен внутривенно, смерть наступила от остановки дыхания. Ввели миорелаксант. Каюта была открыта, яд мог ввести кто угодно. Смерть наступила в районе четырех часов утра, все спали мертвецким сном.

– А с чего это вдруг Рябухин за борт сиганул? Неразделенная любовь к старосте? Так он всегда шел вторым эшелоном после Матараса. Даже не вторым, а пятым или шестым. Она никаких надежд ему не оставляла.

– Ты настолько осведомлена об их отношениях? – удивленно произнес супруг, пытаясь отыскать в своей спортивной сумке запасную пачку сигарет. – Откуда такие знания?

– Не более чем все, – Элла пожала плечами.

– Нет, думаю, не от неразделенной любви он прыгнул за борт.

– А из-за чего тогда? Из-за убийства Матараса?

– Это уже ближе к теме. Он что-то увидел или узнал. И это его шокировало до такой степени, что он начал курить. Причем по-черному. Мне сложно понять, зачем он взялся за сигареты, хотя всю предыдущую жизнь ненавидел их. А как он их ненавидел – я знаю. Наверное, это неосознанный порыв, своеобразная попытка стереть из памяти увиденное. Или умереть. Такая вот дилемма нехитрая.

Петр говорил искренне, но чувствовал, что сказанное супругу не трогает. Она относится к нему как к звуковому фону, словно за истекшее после развода время у нее выработался своеобразный иммунитет. Или подобное состояние наступило после изнасилования? Или уже на теплоходе, в результате гипноза?

– Неужто есть еще трупы? – Элла встряхнула головой, словно недавно проснулась и никак не могла сосредоточиться. – Да, надолго нам запомнится эта «встреча выпускников».

Петр подумал, стоит ли произносить кодовые слова типа «абажура» или «аббата». Если он прав и последовательность слов окажется верной, то Элла вновь войдет в то самое состояние, в котором бродила ночью по палубе. Возможно, ее поведение что-то прояснит в истории с убийством. А если нет? И все опять завершится непонятным припадком? Нет, пожалуй, стоит воздержаться, хотя его так и подмывало сказать.

– Рябухин считает, что труп есть, – продолжил он диалог. – Я тебя потому и спрашиваю про Лизавету. Я ее с утра не видел.

– Подожди, у нас есть сотовые, надо позвонить и спросить.

– Точно, давай… У тебя номер Лизаветы есть?

– Где-то был, – Элла принялась рыться в сумочке.

– У меня нет смартфона. Его свистнули из плаща, пока тот валялся на палубе. Такое вот кино…

Обзвон однокурсников ничего не дал: многие просто не ответили.

– Жорка наверняка искупался с телефоном, возможно, потерял его на камском дне, – догадался Петр, слушая надоевшее «Абонент находится вне зоны действия сети».

– Серж не в курсе, где Лизавета, Аленка в трансе, ей не до Лизаветы. Все сидят по каютам, ждут завтрака. До которого, кстати, осталось… пятнадцать минут.

– Интересно, – поинтересовалась Элла, пряча сотовый в сумочку. – А работники ресторана разве не под арестом?

– Они должны уже столы накрывать! – возмущенно произнес Петр, хлопая себя по животу. – Какой арест, когда жрать хочется! Они – режимная группа!

– То есть они вне подозрения?

– Ну да, война войной, а обед по расписанию. Да и зачем кому-то из них убивать Матараса?

– Ты считаешь, у них не может быть мотива? Скажем, вылечил Матарас кого-то от алкоголизма. Сделал так, что больше ни рюмки человек не может выпить. Тот взял с горя и повесился. Чем не мотив для родственников отомстить психотерапевту? Почему он не может быть работником ресторана или уборщицей?

– Такой вариант возможен. Но, мне кажется, маловероятен. Откуда им знать про встречу выпускников? Это ж надо подгадать!

Петр лег на диван, отвернулся к стене и попытался систематизировать то, что на него обрушилось в это утро. На первый, самый главный вопрос – кто и зачем умертвил Матараса, ответа, естественно, не было.

Что и говорить, Левчик был тем еще выпендрежником. Любил покрасоваться, подчеркнуть лишний раз свое превосходство. Вроде как в шутку, но когда таких шуток набиралось вагон и маленькая тележка, это начинало раздражать.

Из-за этого не убивают! Матарас был безобиден, зла не помнил. А женщины слушали его раскрыв рты.

Петр хрустнул пальцами. Надо признать: ни осмотр трупа, ни разговоры с однокурсниками не прояснили ровным счетом ничего, только больше все запуталось. Убить психотерапевта мог кто угодно. Проще всего это было сделать Сержу – он ему ставил капельницу. Но у Сержа нет мотива: они с Левчиком были друзьями, об этом знали все.

Мотив пока просматривался только у патологоанатома, так как любовь всей его жизни – Алена Чубак – уже не в первый раз предпочла ему психотерапевта, Левчик опять, как и в вузе, перешел ему дорогу. Но способен ли Рябухин на убийство? Если представить, что ночью он заявился в каюту Матараса и увидел того под капельницей… Он, патологоанатом, когда-то мечтавший о карьере судмедэксперта. Да ему прикончить соперника в такой ситуации – раз плюнуть. Утром он же осматривает труп, «предполагает» возможные причины насильственной смерти. Очень реальная картина, все правдоподобно.

В эту версию неплохо вписывается случайно услышанный Петром ночной разговор между Левчиком и Жорой. Психотерапевт не собирался уступать Алену. Да и та, как выяснилось, не питала никаких симпатий к Рябухину. Возможно, ночью она сказала патологоанатому что-то обидное…

Осталось понять, откуда у Жоры оказался миорелаксант, который поставил окончательную точку в череде дыханий Левчика. И с какой стати патологоанатом начал курить? Что он мог такое увидеть? Или услышать?

Убить в порыве аффекта, потом всю жизнь жалеть о совершенном, проклинать себя. Как-то не вяжется это с Жориком. Вот палубу драить или подметать – это в его стиле.

Петр перевернулся на живот.

Это далеко не все! Есть еще совершенно непонятное поведение Эллы, которая ничего не помнит. Всю ночь бродила в одной ночнушке по палубам с ножом Рябухина, а наутро приняла душ.

К тому же кто-то обчистил карманы плаща, пока Петр спасал Рябухина. Он был уверен, что этот «кто-то» охотился за бумажкой с номером позвонка, а ключи от машины и мобильник спер для видимости.

Предположим, что карманы плаща обчистил Невидимка, что вероятнее всего. Он нашел то, что искал, а именно – клочок бумаги с номером позвонка. Но Петр совершенно не в курсе, что означает данная запись. А убийца наверняка в курсе!

Что подумает он про Фролова? Что тот тоже в курсе. Бумажка попала к Петру случайно, когда он по ошибке надел плащ Матараса. Но убийце этого не объяснишь! Теперь Матарас убит. И бумажка исчезла! Словно ее и не было!

Однако 10-й грудной позвонок – не миф. Рябухин не случайно после пробуждения заикнулся про спину Матараса. И потом, при осмотре, он просовывал руку под труп, ощупывал спину. Что он там искал? На месте ли позвонок? Дикость! Ничем не объяснимая дикость!

Следующая загадка, не поддающаяся объяснению, – фраза Рябухина о том, что на судне есть еще один покойник. Откуда Жора мог узнать такую новость?

У Петра было впечатление, словно он сматывает в один клубок несколько совершенно разных нитей, причем делает это вопреки своему желанию. Неведомая сила заставляет его мотать клубок, который становится все увесистее. Нитей все больше, они бесконечны, их не разорвешь.

Примерно минут за десять до завтрака в дверь каюты просунулась прыщавая физиономия:

– Вас вызывает капитан. Я провожу.

– Как хочется искупаться, – мечтательно протянула Элла, выходя из каюты, отчего Петра всего передернуло. Он еще не отошел от выходки Рябухина.

– Я вам искупаюсь, – мгновенно отреагировал провожатый. – Без глупостей.

– А что, мужу можно купаться, а мне, значит, запрещено? – обиженно произнесла супруга.

– Поведение вашего супруга мы еще разберем на общем собрании, а вам я категорически не советую.

От Петра не укрылось, как легко Элла назвала его своим мужем. Хотя зачем в такие тонкости вдаваться простому матросу?

Атака на капитана

Обстановка капитанской каюты располагала к размышлениям о выборе профессии: если бы Петр в свое время знал, что, согласившись в далекой юности поступить в речное училище, он будет в дальнейшем ходить по российским морям, имея плазменный телевизор во всю стену, кондиционер и множество других атрибутов комфортного существования, он бы не был тогда столь категоричен.

– Добрый день, – поздоровался с вошедшими худощавый седеющий брюнет лет пятидесяти, в кителе, в очках, с усами и аккуратной бородкой. – Меня зовут Вацлав Борисыч, фамилия Рукавченко. С учетом сложившейся ситуации и в целях безопасности оставшихся пассажиров я, капитан, как единственный представитель власти, начал следствие по данному делу. Что и зафиксировано в соответствующем протоколе. Мое имя вы знаете, а как зовут вас?

После того как Петр и супруга представились, капитан пригласил их сесть в кресла. А сам продолжил:

– Как видите, погода против нас, – развел он беспомощно руками. – Такие густые туманы в этих местах – явление редкое, я не припоминаю ничего подобного. И надо же случиться такому – смерть на корабле.

– Сочувствую вам, – кивнул Петр. – Думаю, такая трагедия случается впервые в вашей карьере.

– Да, вы правы, Петр Федорович… Но беда не ходит одна, – загадочно протянул капитан, подойдя к окну. – Мы не можем найти с утра вашу коллегу, однокурсницу… как ее…

– Лизавету Хмельницкую, – подсказал Петр, ощутив неприятный холодок между лопаток.

– Да, совершенно верно, ее каюта пустует с самого раннего утра. И не известно – ночевала ли она в ней. А вдруг она давно за бортом? Что вы можете сообщить по этому поводу? Я имею в виду смерть вашего однокурсника Матараса и исчезновение Хмельницкой.

– Я не меньше вашего обеспокоен исчезновением Лизаветы, – начал издалека Петр. – И смерть Матараса для меня – страшное событие. Потеря, шок…

Капитан неожиданно покосился на Эллу:

– И супругу вашу… Эллу Леонидовну видели ночью в довольно странном… я бы сказал, провоцирующем виде.

– Кто конкретно видел, вы можете сказать? – перебил его Петр. – Мне кажется, вести какой-то допрос сейчас смысла не имеет. Приедет опергруппа со следаками и криминалистами, начнет все по-новому. Какой смысл сейчас что-то затевать?

– Ага! – с долей злорадства воскликнул капитан. – Вам, Петр Федорович, можно вести допрос, а мне нельзя? Где же справедливость? Я ведь в курсе, как вас кличут однокурсники. Петро-Пуаро! И вы ни много ни мало параллельно моему проводите свое следствие. Признайтесь!

– Это банальное человеческое любопытство.

– А у меня профессиональный долг. Вашу супругу ночью видели несколько человек, – невозмутимо продолжал капитан, возвращаясь в свое кресло. – Врать и наговаривать, мне кажется, у них нет никакого резона. Правда, видели только издали, вблизи не удалось никому. Кстати, Петр Федорович, вы где провели эту ночь? Конкретно – после того, как закрылся ресторан, и до утра.

Вопрос застал Фролова врасплох. Признаваться сейчас в присутствии Эллы в том, что переспал с Хмельницкой, в его планы не входило.

– Где же мне еще быть? В каюте, естественно…

– А супруга ваша была с вами?

– Не-ет! – неожиданно вскрикнула Элла, схватив графин с водой. Петр не успел ничего предпринять. – Как вы смеете! Кто вам позволил? Все вранье! Ложь от начала и до конца!

В следующий момент графин полетел в капитана, тот как-то неуклюже успел увернуться. Графин ударился о спинку кресла, скатился капитану на колени, естественно, обмочив и китель, и брюки.

– У вас… все нормально с головой?! – гортанно крикнул капитан, вскакивая с кресла, и, обращаясь к Петру, чуть смягчившись, попросил: – Урезоньте свою супругу, ради бога. Иначе я ее изолирую. Мало того, что она в чем мать родила шастает по палубе ночью, так она еще и графином в капитана…

Элла тем временем схватила подвернувшийся под руку фотоальбом и замахнулась им, но Петр успел выхватить альбом из рук супруги, быстро положил его на место и, обняв раздраженную женщину за талию, увлек ее в угол, как бы заслоняя от капитана:

– Успокойся, прошу тебя. Этим ты ничего никому не докажешь. А вы, – он обернулся в сторону капитана, нервно переодевавшегося за ширмой возле небольшого раздвижного шкафчика, – не имеете права так огульно обвинять… невиновных.

– Я ни в чем никого не обвиняю, это не входит в мои обязанности, – капитан вышел из-за ширмы в красивом спортивном костюме. – Я только излагаю факты, услышанные мной во время сегодняшних многочисленных допро… бесед. Вы думаете, я ничего не знаю? Напрасно. Другое дело, что в мои обязанности не входит поиск преступника. Скорее – обеспечение безопасности на корабле.

– В таком случае, – заметил Петр, увлекая супругу к выходу, – я не вижу никакого смысла в подобных беседах. Зачем повторять все дважды? Приедут спецы, снова начнут допрашивать. Тогда и поговорим более обстоятельно.

Капитан посмотрел на часы и, как бы передразнивая Петра, буркнул:

– То есть вы отказываетесь отвечать на вопрос? В таком случае вам пора на завтрак.

Когда в тумане на палубе прыщавый матрос чуть приотстал, Петр стиснул руку Эллы:

– Что на тебя нашло? Графином в капитана, ты с ума сошла?

– Пусть не врет! – ответила она громче, чем требовалось, глядя в сторону. – Это наглая ложь. Его убить за это мало!

– Давай рассуждать здраво. Тебя многие видели ночью, это факт. Фотография у меня на смартфоне, сама видела. И тебя в каюте не было, зуб даю…

– Недорого же стоит твой зуб, раз ты им так разбрасываешься.

– Ты заявилась уже под утро, разве не так?

Элла чуть обогнала его, развернулась, уперев руки в бока, и выпалила на одном дыхании:

– Тот факт, что меня не было в каюте, еще не доказывает, что я шастала всю ночь по палубе с ножом. Мы с тобой в разводе, если ты помнишь, и я могу по ночам быть где захочу. Что-то кто-то видел… Собака лает, ветер носит!

Прыщавый не дал ей договорить: словно материализовавшись из тумана, он легонько взял ее под локоток:

– Уважаемая, давайте все семейные дела будем решать в каюте, а здесь вам предписано следовать в ресторан, так что – будьте любезны…

– Подскажите, пожалуйста, – неожиданно для себя самого обратился Петр к матросу, чем заметно смутил того, – не пропало ли что-нибудь на корабле в эту ночь? Важна каждая мелочь.

– Разве что лопата с противопожарного щита, – после некоторого раздумья ответил матрос. – Но ее уже ищут. Кому могла понадобиться обычная лопата?

– Обнаружили пропажу утром?

– Да только что! Вчера она точно была на щите! У нас с этим строго.

Дальше шли молча, поэтому ничто не мешало Петру выстраивать в голове одну логическую цепочку за другой.

Итак, ночью на теплоходе кому-то понадобилась лопата…

Убийственная откровенность

В ресторане от вчерашнего веселья не осталось и следа. Словно и не было искрометности Матараса, заливистого смеха старосты, контрвыпадов Михася, интригующих взглядов Лизаветы… Куда все подевалось?

Увидев Эллу, некоторые из однокурсников повскакивали с мест, кто-то вскрикнул. Супруга Петра оказалась готова к такому повороту, чем не на шутку озадачила бывшего мужа.

– Спокойно, коллеги, садитесь. Я в здравом уме и твердой памяти. Вам ничего не угрожает. Забудьте то, что видели ночью, давайте позавтракаем по-человечески!

Надо признать, «по-человечески» получилось не сразу.

Однокурсники молча тыкали вилками в салаты, туда-сюда, подобно живым манекенам, сновали угрюмые официанты… Даже расположение столиков оказалось иным: если накануне они были сдвинуты в центр зала, то теперь расставлены по стенам, словно шары – по зеленому сукну бильярдного стола.

Под гробовое молчание Петр с Эллой заняли столик, на который указал официант. Возможно, впервые Петр ощутил на себе, какую коварную игру затеял против них Невидимка.

– Поприветствуем Эркюля Пуаро и миссис Марпл, – съязвил Михась Трегубов. – Сейчас они нам расскажут, как идет следствие.

– Может, прекратишь острить! – строго оборвала его староста и, неожиданно бросив вилку на стол, в сердцах воскликнула: – Не понимаю, как вы можете есть, когда такое случилось?! Ведь Левчик еще вчера здесь, с нами…

– Что ты предлагаешь, Ален? – начал рассуждать Серж. – Сидеть по каютам, уткнувшись в свое горе, и твердить, схватившись за голову: «Ах, как хреново, как хреново! Как же так случилось?» Надолго нас хватит, как ты думаешь?

– Да, – буркнул Михась, стараясь не раздражать лишний раз Алену. – Война войной, а обед по распорядку. Даже в такой, насыщенной адреналином, атмосфере.

– Я не это имею в виду, – возразила Алена, сжав кулачки. – Я лишь хочу, чтобы вы не делали вид, словно ничего не случилось. Случилось! И по-другому больше не будет! Назад не вернется! Ни переиграть, ни прожить заново не получится. Этого не исправить!

Внимательно наблюдая за старостой, Петр подумал, что великий Константин Станиславский на его месте сейчас встал бы и воскликнул «Не верю!». То ли переигрывала Чубак, то ли откровенно фальшивила… Не так должна переживать женщина потерю близкого человека. Вернее – ставшего близким совсем недавно. Это ж какой драматический поворот в душе должен произойти: полюбить и почти тут же потерять. Петр не знал, как это все должно выражаться, но чувствовал, что не так.

– Мы, кажется, медики, и должны трезво и прагматично относиться к подобным фактам, – неожиданно заявила Элла, Петр даже перестал жевать. – Люди смертны, живая ткань подвержена старению и, как результат этого старения, – смерти. От этого никуда не уйти, эликсира вечной молодости, «средства Макропулоса» пока не изобрели. Да, романтичного в смерти мало, но… это данность, объективная реальность. Поэтому…

– Ты еще скажи, данная нам в ощущении, – вставил злобно Михась. – Мы, медики, должны трезво и прагматично… сидеть сложа руки и ждать своей участи. Между прочим, Лизавету до сих пор не нашли. Никто не знает, жива ли она…

Петру вдруг пришла в голову мысль: если Матарас умер от капельницы, то какая кровь стекала с Эллы в душе? И чья была кровь на ноже, с которым она ночью бродила по палубе? Ведь не в кетчупе же, в конце концов, она измазалась!

И где этот самый нож? По идее, Элла с ним должна была вернуться в каюту. Увы, он не видел – с ножом или без него – вернулась в каюту его бывшая супруга.

– Кстати. – Серж неожиданно поднял руку с вилкой. – Не мешало бы уточнить, кто последним видел Лизавету…

– Очень интересно, – живо отреагировал Михась. – Давайте вспоминать. Я с ней общался на палубе часов в десять вечера, когда вышел покурить. Меня, кстати, видел наш Пуаро.

Петр почувствовал, как краснеет. Скорее всего, последним Лизавету живой видел именно он. Причем при очень пикантных обстоятельствах.

– Что-то наш Эркюль помалкивает, – произнес вкрадчиво Серж. – Мы тут надрываемся, версии выстраиваем, а он сидит, ухмыляется в свои бельгийские усы, хотя наверняка знает гораздо больше нас. Это, в общем-то, его работа. Пусть ответит хотя бы на такой простой вопрос: когда он видел последний раз Лизавету? Что-то подсказывает мне, ему есть что сказать.

Все повернулись к Петру. Он понял, что дальнейшее молчание сделает его лицо точным подобием свеклы, тяжело поднялся и в наступившей тишине произнес:

– Мне скрывать нечего. Да, Лизавета провела ночь у меня в каюте.

Вздох, пронесшийся по ресторану, его ничуть не удивил, он понимал, что сказанное для многих – как снег на голову. А для таких, как Михась, например, – как красная тряпка для быка. Вон как набычился! Жаль, что из-за нарастающего гула не слышно, как скрипят его зубы.

Этот гул должен был вот-вот разразиться взрывом всеобщего негодования. Это почувствовал Серж и вскочил с поднятыми руками:

– Коллеги! Друзья! Давайте дадим выступить Фролову, давайте сначала послушаем, а потом начнем прения. Говорите, подсудимый!

– Уверен, вы знаете, по крайней мере многие из вас, – начал Петр, не обратив внимания на подкалывание Гамаюна, – что мы с Эллой в разводе. Поэтому свободны в отношениях… Вчера у нас с Лизаветой возникла симпатия, причем взаимная…

– Ой, что делается, что делается, – заворковала староста, потом, перекрикивая всеобщий гвалт, вскочила со стула и начала курсировать между столиками. – Меня сегодня допрашивал, я так доверительно все поведала, как на духу… Вроде все понял. Я доверилась тебе, разоткровенничалась. А сам-то! Куда мир катится! Петя, и ты такой же? Ну, дела! Черт-те что!

– Кто еще желает высказаться о том, как я низко пал в его глазах? – жестко поинтересовался Петр, стараясь не смотреть в глаза Элле. – Давайте смелее, другого подходящего момента не будет. Швыряйте в меня камни, ну! Вытерплю!

Сидевший за соседним столиком Михась гневно раздувал ноздри, играл желваками, дергал кадыком. Он готов был сжечь Петра своим взглядом, но воспламеняющие способности его, похоже, в это утро подвели.

– Я хочу высказаться… – голос супруги прозвучал тихо, но гвалт смолк, будто сказанному сопутствовала вспышка мощного биополя, заставившая всех замолчать.

Петр почувствовал, как колотится сердце в груди, и десять раз пожалел, что признался во всеуслышание. Пусть бы сидел, как помидор, но молча, стиснув зубы. Пусть бы умер от стыда, только бы не слышать всего этого.

– Может, не стоит? – пробормотал он тихо, чтобы слышала только Элла.

– Почему же? По-моему, самое время, – громко ответила она. – Это я настояла, чтобы мы с Петром продолжали изображать супружескую пару. Ему я сказала, что опасаюсь ненужных расспросов, что вы вряд ли в курсе. У всех дела, заботы, какое вам дело до наших взаимоотношений. Но это не так. На самом деле у меня была… другая цель.

Петр услышал странный звук и не сразу понял, что это скрежещут его зубы. Быстро сел, налил себе минералки и залпом выпил. Он не узнавал свою супругу. Всегда скрытная, недоверчивая, предпочитавшая смолчать, она выворачивала душу наизнанку перед людьми, которых не видела долгие годы! Кто-нибудь сможет объяснить ему, что за метаморфоза произошла с ней за эти полгода, что они не вместе? Кто ее перекодировал? Казалось, не только он мучился этим вопросом – все сидели, в буквальном смысле раскрыв рты, и завороженно слушали.

– И какова же была истинная цель вашей авантюры? – наигранно продекламировал Серж в полной тишине. – Поведайте суду присяжных!

– Ах ты гнида! – Петр рванулся к гинекологу, сжав кулаки, но оказавшийся поблизости официант схватил его за плечи, потом подбежали другие и усадили Фролова на место. На Сержа все зацыкали, кто-то из женщин даже замахнулся, чтобы отвесить ему пощечину.

– На самом деле я хотела восстановить наш брак! – почти прокричала Элла, стукнув кулаком по столу. – На самом деле я хотела доказать Петьке… этому чурбану… как нам было хорошо вдвоем. А теперь одиноко и мне, и ему. Но с самого начала…

Петр положил руку ей на плечо:

– Хватит, Элк, не рви сердце себе и мне…

– Отстань. – Она резко скинула его руку. – Теперь-то чего уж! Поздно. Ты все сказал. Теперь я скажу, моя очередь. Так вот… на чем я остановилась? С самого начала все пошло не так, не по заготовленному сценарию. Словно кто-то внес коррективы в самый последний момент.

Петру показалось, что даже официанты стали ходить на цыпочках, слушая признание его супруги. Случайно поймал на себе ухмыляющийся взгляд Сержа, и сердце ускорило бег. Гинеколог праздновал победу!

– Мне что-то постоянно мешало, что-то подворачивалось под руку, – нервно продолжала Элла. – А что произошло ночью, я вообще не помню…

– Зато мы хорошо помним, – прервал ее Михась. – Предлагаю сделать перерыв и перекурить на палубе. А то скоро искры по ресторану полетят.

Свет разгадки

Туман начал понемногу рассеиваться. После первой затяжки Серж подошел к Петру:

– Прости. Ну, врежь мне, если хочешь… Я действительно поступил как гнида. Хмель вчерашний еще не выветрился окончательно, вот я и… Вожжа под хвост попала. Меня ведь если понесет…

Петр какое-то время смотрел ему в глаза:

– У меня такое чувство, что это извинение ты репетировал. У тебя столько домашних заготовок, когда ты бываешь настоящим?

– Сейчас, – не задумываясь, тряхнул головой гинеколог.

– Ладно, проехали, только впредь думай, прежде чем говорить. Особенно при девчонках.

– Сам посуди: Элку видели на палубе ночью с ножом. Это не шутки. Нескольким людям одновременно это привидеться не могло. Пока вы не появились в ресторане, мы обсуждали именно это. И тут вы, да еще с таким откровением – как ложка к обеду.

– Что, так все и видели? – уточнил Петр.

Он взглянул на запястье гинеколога и понял, что его насторожило в каюте старосты. На руке Гамаюна не было швейцарских часов. Его так и подмывало спросить про них, но при всех этот вопрос он задавать не рискнул. Когда останутся наедине – тогда и спросит.

– Угу, видели подавляющее большинство, – продолжал Серж, поймав любопытный взгляд Фролова и одернув рукав рубахи. – Разве что Царь отмалчивается. Ну, этот, даже если и увидит, промолчать может.

– Причем видели с моим охотничьим ножом, – заметил стоящий поодаль Рябухин. Он не курил, выглядел по-прежнему удрученным.

– Кстати, – уточнил Петр, – его так и не нашли?

– Нет. Откуда? Хоть и обыскивают каюты. А толку! – взмахнул руками патологоанатом, словно хотел обнять весь теплоход. – Я уже и не надеюсь.

Петр слушал разговор однокурсников вполуха, прекрасно понимая, что среди курильщиков запросто может быть Невидимка. И делиться версиями сейчас – верх головотяпства и непрофессионализма.

Вспомнив про ночное ммс, он достал телефон. Появившееся на дисплее фото супруги заставило всех замолчать.

– Разреши, – протянул руку Михась. Когда смартфон оказался у него, он воскликнул: – Кто-то классно снял, в хорошем ракурсе.

– Не знаешь, чей это номер? – поинтересовался Петр.

– Позвольте. – Смартфон оказался в руках Сержа, он вывел номер на дисплей. – Это номер Матараса. Вне всякого сомнения! Гарантирую. Мог быть как он сам, так и тот, кто оказался в это время рядом с его телефоном. Сфотографировать и отослать – пара пустяков.

Когда гинеколог вернул ему смартфон, Петр вспомнил, что получил страшное фото, когда они с Лизаветой стояли на палубе после страстного секса. В голове словно замкнулась электрическая цепь и вспыхнул свет разгадки. Пусть неяркий, но все же.

Если Эллу фотографировал Матарас, в то время будучи еще живым, то становится понятно, почему никто не видел Эллу вблизи – только на расстоянии. Матарас ее загипнотизировал! Вернее – запрограммировал с помощью тех самых слов, которые Петр никак не решался произнести! Элла оказалась полностью в его власти – бери ее тепленькой, наводи камеру и щелкай. А после – отсылай фотку ничего не понимающему супругу, пусть и бывшему.

Неужто Матарас владел методикой нейролингвистического программирования? Насколько Петр был в курсе, психотерапевтов этому не учат, разве что в качестве дополнительной специализации. Весьма дорогой, надо полагать.

После того как изображение было отправлено, Матарас благополучно лег под капельницу, подняться из-под которой ему уже было не суждено.

Какова цель такого гнусного поступка? Зачем гипнотизировать, фотографировать и отсылать фото? Чтобы с гарантией, на всякий случай? Так сказать, если не увидишь ее ночью на палубе сам, я тебе предоставлю запечатленный факт.

Разумеется, умирать психотерапевт не собирался, планировал как-то воспользоваться этим состоянием Эллы.

Но – не получилось.

Стоп! Но кто тогда разблокировал Эллу? Кто ее вывел из этого состояния? Утром, стоя под душем, она была прежней, такой, как всегда.

Неужели Жора? Он спьяну чуть не забыл последовательность кодовых слов, уточнил у Царегородцева, приврав, что поспорил с кем-то. Когда надобность в «ходячем монстре» отпала, он забрал у Эллы нож, наверняка положил его в полиэтиленовый пакет – на нем ведь отпечатки женских пальчиков. И разблокировал ни о чем не подозревающую Эллу.

Она, естественно, вернулась в каюту.

Что же, получается, Жора – главный фигурант?

Круазе в желтую!

Неожиданно к курильщикам подошел Манекен. Как всегда, подтянут, в строгом коричневом костюме, выбрит и надушен, он достал портсигар с позолоченной окантовкой, дорогую зажигалку и не спеша прикурил.

– Добрый день, коллеги, – поздоровался он, сделав первую затяжку, и, видя недоумение на лицах, уточнил: – Да, да, в прошлом я анестезиолог, но как-то не сложилось. И вот теперь плаваю на «Бекетове», и не только на нем.

– А что же не сложилось-то? – спросил с иронией Михась. – У нас в медицинском вузе обычно расстаются с профессией на первых курсах. А если уж закончил, то пили до самого конца. Так на роду медицинском написано.

Петр мысленно не согласился с однокурсником, но решил промолчать. Впрочем, за него высказался Манекен:

– Да ну! А как же Розенбаум, Горин, Аксенов? Про Чехова с Булгаковым, Кобо Абэ и Станислава Лема я умолчу. Эти досточтимые господа благополучно окончили свои медицинские вузы. Поработали по специальности какое-то время. И уже после этого…

– Мы с вами согласны, коллега, – перебил его Рябухин, которого, видимо, наличие еще одного курильщика поблизости всерьез напрягало. – Но сейчас не самое подходящее время упражняться в подобной эрудиции. Знаете, наверное, что произошло. Поэтому, если вы не обидитесь…

– Что вы, конечно, знаю. – Манекен поднял вверх руки. – Я как раз к вам в связи с ночными событиями. Думаю, коллеги чересчур переживают, им надо развеяться. Дело в том, что на «Бекетове» есть прекрасный бильярд, я когда-то уговорил капитана на данное приобретение и горжусь этим. Он находится в читальном салоне, сейчас закрыт, но, если кто-то из вас согласится составить мне партию, я уговорю капитана открыть салон.

– Я не ослышался? – округлил глаза Михась. – Здесь есть бильярд? Это единственный наркотик, который я пока еще себе позволяю. Иногда в санатории.

Серж с Рябухиным переглянулись и пожали плечами, а Петр не удержался:

– Я с удовольствием понаблюдаю за мастерами.

Все посмотрели на него. Михась и Манекен – с одобрением, а Серж и Рябухин – с непониманием и осуждением.

– Мне кажется, играть сейчас в бильярд, – выдохнул Серж со злорадством, – это значит оскорблять память убитого Левчика!

– А я думаю, что психотерапевт мой поступок бы одобрил, – заключил Михась. – Он сам был неравнодушен к бильярду, это я точно знаю!

– Вот и отлично, – заключил Манекен. – Играть будем так или?..

– По штуке для начала, в «американку», а там видно будет.

Услышав последние слова мануальщика, Петр чуть не открыл рот: он даже не предполагал, что в санатории доктора играют в бильярд на деньги.

Капитан долго не хотел давать ключ от читального салона Манекену. Наконец тот уговорил его. Петр не увидел там ни одной полки с книгами – все пространство занимал огромный стол с зеленым сукном и лузами, были еще несколько стульев и шкаф, откуда Манекен достал два кия и коробку с шарами.

Трегубов разыграл право первого удара, и игра началась.

– Массэ в зеленую!

– Круазе в желтую!

– «Свояка» в левый угол!

Шары закатывались в лузы по невероятной траектории, сталкивались друг с другом, отскакивая в нужном направлении. Голова у Петра шла кругом от увиденного и услышанного. Тысячные купюры перекочевывали из одного кармана в другой.

Вспотев после четвертой партии, Манекен снял пиджак и бросил его на стул рядом с Петром. При этом Петр различил едва уловимый стук. В пиджаке Манекена было явно что-то тяжелое.

Игра тем временем набирала нешуточные обороты. Михась поначалу проигрывал, потом вошел в раж, и ему стало везти.

Петр выбрал момент, когда Манекен повернулся к нему спиной, прицеливаясь для особо сложного удара, и быстро сунул руку в карман его пиджака. И тут же отдернул ее, так как ему показалось, что Михась скосил глаза в его сторону. Но ему хватило времени, чтобы идентифицировать предмет.

В кармане висевшего пиджака Петр нащупал пистолет. Он тут же потерял всякий интерес к игре: если на «Бекетове» ходят вооруженные конферансье, то, возможно, и кое-кто из команды прячет ствол за пазухой. Может, тут вообще затевается что-то серьезное и смерть Левчика – лишь прелюдия грядущих глобальных жертв?

Извинившись перед игроками, он покинул читальный салон.

В ресторане Элла сидела за столиком не одна: к ней подсел Рябухин и что-то старательно втолковывал, то и дело озираясь по сторонам.

Женщина равнодушно смотрела в одну точку, макая пакетик с зеленым чаем в стакан кипятка. Петр подошел ближе и услышал несколько фраз, явно не предназначавшихся для его ушей:

– Элк, неужели ты ничего не помнишь? – торопливо, словно секретное донесение на конспиративной квартире, бубнил патологоанатом. – Он справа от тебя стоял, ты не могла его не видеть. Я тебя помню, а его нет. Кто он? Вспомни!

В этот момент к столику подошел официант. Жора оглянулся, увидел Петра, вскочил, извинился и поспешил за свой столик.

Петр понимал, что обрушиваться с вопросами на супругу в этот момент – верх бестактности, не говоря уже о том, что в интересах следствия лучше вообще постараться скрыть факт подслушивания. Но – не сдержался.

– О чем с тобой говорил Жорик только что?

– Тебе-то не все ли равно? Особенно после ночи с Лизаветой… И как она в постели? Горячая? Я помню ее вчерашние взгляды, которые она на тебя бросала. Но думала, так, взглядами все и закончится. Выходит, ошиблась.

– Напрасно ты затеяла эту прилюдную экзекуцию, – заметил он как бы между прочим, стараясь придать голосу легкую доверительность. – Могла бы со мной поговорить перед этим.

– А мне хотелось именно прилюдно, сюрпризом, представь себе, – упершись подбородком в кулачок, кокетливо заявила она. Петр не заметил ни капли волнения в ее голосе. Она явно ни о чем не жалела.

– Это что-то сродни мазохизму.

– Не без этого!

Однокурсники рассаживались по местам, бросая взгляды на его супругу, а он ничуть не обижался на них.

– И то правда, – махнул он рукой, – может, это и к лучшему.

– Лучшего, наверное, уже не будет, – задумчиво протянула Элла. – Вечер встречи выпускников безнадежно испорчен. Представляешь, пройдет много лет, а мы про него будем вспоминать: «Это тот, на котором Матараса грохнули?» И, возможно, не его одного.

– Я так понял, вы с Рябухиным присутствовали при чем-то… Возможно, при убийстве. Ты что-то или кого-то видела?

– Ничего я не видела! – перебила она его, стукнув кулаком по столу. – Может, и видела, но не помню. Я вообще ничего из этой ночи не помню. Заруби себе на носу! И хватит об этом!

– До какого момента ты помнишь? Что последнее из вчерашнего сохранилось в твоей памяти?

Элла неожиданно зажмурилась, обхватила голову руками. Просидев так несколько секунд, начала медленно говорить:

– Ощущение такое, словно кто-то идет сзади тебя, наблюдая за тобой, а ты не можешь оглянуться. При любой попытке повернуться тебя пронзает невыносимая боль. Вчера я только вышла вечером из каюты, как почувствовала его. Он медленно двигался за мной. Помню, меня всю затрясло. Дальше – полный провал.

Петр почувствовал, что еще немного, и он вообще перестанет что-либо понимать. Требовалась срочная систематизация, необходимо было разложить по полочкам услышанное и увиденное, которое в настоящий момент валялось где попало, словно имущество в квартире, в которой побывали грабители.

Он осмотрелся: матросов на входе не было. Выйдя на палубу, удивился: в рассеявшемся тумане теплоход просматривался до самой кормы.

Им предоставили свободу? Они больше не подозреваемые?

Так или иначе он решил немедленно воспользоваться этим самым глотком свободы, направляясь к корме.

Итак, для него вчера все началось с крохотной записки, оказавшейся в кармане по недоразумению: он надел чужой плащ. Вернее, плащ Левы Матараса. Буквы и цифры в этой записке обозначали 10-й грудной позвонок. По латыни. Не более и не менее.

У каждого из нас есть этот позвонок. Неотъемлемое звено, структурная часть позвоночного столба. Петр случайно прихватил вчера эту записку, пропажа, разумеется, была обнаружена хозяином. Вторым событием, надолго выбившим его из колеи, явилось поведение Эллы. Полгода назад она не переносила красные вина, не могла долго находиться в картинных галереях и музеях. Причем чем солиднее галерея, тем раньше она ее покидала. Она вообще старалась их избегать! Так называемый синдром Стендаля^[5]. Куда все это делось за то время, что они в разводе? Петр сам видел, как она на вечере пила красное сухое вино, слушал рассказ о посещении итальянских музеев. Немыслимо!

Ближе к полуночи началось вообще необъяснимое. Элла словно перенеслась в другое измерение. Завладев неведомым образом охотничьим ножом Рябухина, она принялась бродить в нижнем белье по палубам, наводя нешуточный ужас на однокурсников.

Петр тоже хорош: поверив рассказу Лизаветы о договоренности между ней и Эллой о невмешательстве в амурные дела друг друга, он расслабился с Хмельницкой, за что и был тотчас наказан, получив шокирующее ммс на телефон.

Бывшая супруга заявилась под утро, сразу же пошла в душ, причем Петр случайно заметил кровь на ее ноге. Сама Элла ничего не могла внятно объяснить: где ночевала, что делала… Информацию о том, как она провела ночь, Петр почерпнул исключительно из своих наблюдений, рассказов однокурсников и присланного ммс.

Были еще подслушанные разговоры Рябухина с Матарасом и с Царегородцевым. Первые не могли поделить старосту, и этот факт переводит патологоанатома в разряд подозреваемых; во втором случае Жора якобы утолял праздное любопытство насчет последовательности слов в орфографическом словаре.

Мелочь, казалось бы, эпизод… Но вкупе с непонятным припадком Эллы в каюте, необъяснимым ее поведением ночью это наводит на мысли относительно нейролингвистического программирования. И слова из словаря являются не чем иным, как кодом этого программирования.

Следующий шок – мертвый Матарас под капельницей в своей каюте. Капельницу якобы поставил Серж, причем сделал это далеко не в первый раз. Поэтому и не ожидал ничего подобного.

Не поддается никакому объяснению утреннее поведение Жоры Рябухина. Дело даже не в его курении или прыжке за борт. Как выяснилось, он странным образом очутился ночью на месте преступления и что-то видел. Это увиденное, скорее всего, так потрясло патологоанатома, что он начал курить, подметать и драить палубы, хотя до этого ничего подобного за ним не наблюдалось. Полный отпад!

Непонятно, почему Рябухин так тщательно осматривал спину мертвого Матараса под капельницей. Уж не 10-й ли грудной позвонок тому причиной? Он что, тоже видел загадочную бумажку? Или видел что-то другое? Но что?

Может, он вообще в курсе всего? То есть он – Невидимка?!

Следующая загадка – Лизавета. Вернее, ее отсутствие. С утра ее никто не видел, и каюта пуста. Что с однокурсницей? Жива ли? Выходит, Петр был последний, кто видел ее… Так и хочется добавить «живой», но обратное пока не доказано.

Что получается в итоге? Убить Матараса мог кто угодно… Впрочем, почему кто угодно? Для этого необходимо иметь миорелаксант, одноразовый шприц. Необходимо знать, что Левчик напьется до поросячьего визга и потребует дезинтоксикации в виде капельницы. Предвидеть это невозможно.

Как ни крути, а шансов для введения яда у Сержа было гораздо больше, чем у всех остальных. Он ставил капельницу, наверняка заходил, проверял, видел, что Матарас благополучно уснул.

С другой стороны, если убийца не Серж, то это супервозможность подставить гинеколога. На него подозрение падает прежде всего. И попробуй отвертись!

Оставался невыясненным момент со швейцарскими часами Гамаюна. Серж мог запросто оставить их в каюте, хотя в это верилось с трудом. Как можно оставлять на произвол судьбы часы стоимостью в несколько тысяч долларов?

Впрочем, вопрос о судьбе швейцарских часов был еще впереди.

Царская подсказка

Итак, когда все обстоятельства, мотивы и улики разложены по полочкам, должны одна за другой начать выстраиваться версии. Должны, но не выстраиваются. Если крепко задуматься, версия выстроилась с горем пополам всего одна, и она указывала на Жору Рябухина. Убийство из ревности. Ему психотерапевт конкретно мешал. Но Петр печенкой чувствовал, что выстроенная версия трещит по швам.

Он вдруг поймал себя на том, что сделал уже несколько кругов по палубе, так и не встретив ни одного матроса. Без серьезной на то причины все матросы одновременно не могли исчезнуть.

Весь теплоход, если верить капитану, тщательно осмотрен. Тело Хмельницкой нигде не найдено. Петра передернуло: он подумал о Лизавете как о мертвой. С пожарного щита исчезла лопата. Если тело за бортом, зачем она нужна?

С другой стороны, если лопата пропала, то ей, скорее всего, воспользовались, следовательно, тело на корабле, его надо искать. Бесспорно, Невидимка пошел на серьезный риск, воспользовавшись лопатой. Для того чтобы выбросить тело за борт, она не нужна. Значит…

Петр почувствовал, как заломило виски от напряжения. Скорее всего, лопата за бортом, а тело – на корабле. Где оно может быть, если учесть, что для его сокрытия потребовалась лопата?

Он вдруг понял, что совсем недавно слышал подсказку, она засела в подкорке и не собиралась оттуда выбираться. Словно в детстве на рыбалке, крючок зацепился за корягу под водой, и его не достать. Он за последние пару часов разговаривал с таким количеством людей, что в голове все перемешалось. Но подсказка точно прозвучала, зудела в глубине подсознания, поднимая на поверхность всякую муть.

А в мутной воде можно поймать любую рыбу, даже самую крупную.

Петр перебирал в памяти один разговор за другим.

Рябухин в здравпункте? Серж на палубе? Эмоции старосты в каюте? Непроницаемый взгляд Царя вперемешку с рыбой, пивом и картошкой? Обозленный Михась в поисках Хмельницкой? Шокирующее признание Эллы в ресторане?

Может, стоит поставить вопрос иначе: для чего может понадобиться лопата на корабле? Верно, при тушении пожара, если очаг возгорания требуется засыпать сухим песком. Но в песок можно и тело закопать!

Петр вспомнил: при разговоре с Царегородцевым тот заикнулся, что годы уходят, как песок сквозь пальцы. Вот оно что! Еще тогда ему показалось, что упоминание про годы звучит как-то фальшиво. Глеб упомянул про песок, оправдывая тем самым свой отказ ухлестывать за Эллой, хотя еще вчера уверенно намеревался этим заняться. Петр не поверил ему, считая, что ночью тот случайно увидел Эллу с ножом, после чего подумал, что однокурсница сошла с ума и ни о каком романе с ней речи быть не может.

Петр остановился: в этом случае Глебу пришлось бы признать, что он выходил ночью из каюты. Не потому ли он придумал другую причину отказа, что не хотел обнародовать факт оставления каюты? Ведь по изложенной им версии, они с Михасем «квасили» почти до утра, никуда не отлучаясь.

О том, что Михась покидал каюту на полчаса в поисках хлеба, тем самым лишив хозяина каюты алиби, Глеб тоже умолчал.

Каков вывод? Глеб все же покидал каюту, но об этом будет молчать как рыба на всех допросах. Что могло произойти с урологом за полчаса на ночной палубе? Все, что угодно! Правда, ни один из однокурсников его не видел. Впрочем, могла видеть Элла, но она этого не помнит.

Каюта у Царегородцева люкс, санузел в наличии. Стало быть, нет особой необходимости покидать ее ночью.

Если Глеб расскажет, что столкнулся с Эллой на палубе, это разрушит его стройное алиби. Хотя увидеть ее ночью на палубе можно было и из окна каюты. Правда, это маловероятно, для этого требуется, чтобы она прошла мимо и окно при этом не было зашторено. И возле него необходимо дежурить. Нет, вряд ли такое возможно.

Царегородцев наверняка в курсе, что Элла не помнит, кого видела на палубе. Зачем ему столько врать, ведь это совсем на него не похоже! Никогда он не заморачивался подобной философией – «песок сквозь пальцы». Значит, он видел на палубе не Эллу или – не только ее.

Вот чего Царь опасается! Про того, кого видел, молчит, но про песок, уходящий сквозь пальцы, все же проговорился! Случайно или сознательно? Петр почувствовал, что еще немного, и мозги его закипят от перенапряжения.

В этот момент он стоял как раз напротив красного противопожарного ящика с песком. Нет, в такую тесную кубатуру невозможно поместить человеческое тело. Максимум – полметра в ширину.

– Вы, наверное, думаете… – неожиданно раздалось совсем рядом, Петр обернулся и увидел капитана, – …зачем на теплоходе ящик с песком, если вокруг вода.

– Нет, я так не думаю, – ответил он, справившись с замешательством. – Существуют возгорания электропроводки, приборов, находящихся под напряжением, тушить которые водой запрещено.

– Не то вы говорите. Вернее, излагаете теорию, а на практике все несколько иначе. Хотя теория тоже нужна. Основное, для чего нужен на корабле ящик с песком, – пустился в объяснения капитан, – это на случай растекания ГСМ, что случается не так уж редко. Песок – прекрасное впитывающее вещество.

– Почему, есть еще много применений, – решил показать дедуктивное превосходство Петр. – Например, в ящик с песком можно закопать труп. Правда, не в этот. Этот маловат. Я знаю, у вас есть на теплоходе ящики большего объема.

Капитан несколько секунд стоял в замешательстве, потом взглянул на смышленого пассажира совсем по-другому.

– А ведь это мысль! Есть у нас один ящик старой конструкции. В него, пожалуй, можно. Идемте со мной. Все сидят строго по каютам, а у вас привилегия – пройтись с капитаном до большого ящика.

По дороге Петр вспомнил, какой ящик они сейчас будут смотреть. Ему сделалось не по себе, появилось дурное предчувствие. Он прикинул: выходило, что искомая емкость с песком находилась на корме неподалеку от пожарного щита, откуда исчезла лопата. И Рябухин, со слов Сержа, подметал палубу в тех же местах.

Все стыковалось! И от этого внутри поднималась дрожь, которую невозможно было унять. Даже не дрожь – настоящий животный страх.

Подойдя к ящику, Петр вспомнил приблизительный рост Лизаветы, прикинул, как бы он ее сложил, если оказался на месте Невидимки. Холодок пробежал по телу и угнездился где-то в районе коленей, которые рисковали вот-вот подогнуться.

Может, он, Фролов, и убил ее?!

Что, если Элла – далеко не единственная, кого загипнотизировали на «Бекетове»? Вдруг все преступления здесь совершаются чужими руками? Произносится кодовая комбинация, и человек выполняет установку, вложенную в его подсознание преступником. Он – исполнитель, себе не принадлежит, его отпечатки остаются на окружающих предметах и на самом орудии убийства, его видят свидетели. У него нет алиби. Что же за кукловод манипулирует на корабле, подчиняя себе всех и вся?

Капитан тем временем подозвал к себе двух проходивших мимо матросов:

– Будете за понятых.

Петр открыл ящик. Песок как песок. Вдруг ему показалось, что песок слегка вздымается, словно кто-то пытается из-под него выбраться.

Так шнурки выползают из ботинок при наступлении белой горячки, так мерещатся крысы, черти, русалки и прочая нечисть… Но он пил только вчера, а до этого несколько недель – ни капли в рот!

– Давайте откапывать! – закричал он, принимаясь разгребать песок руками. – Она еще жива! Лизавета жива! Что ж вы стоите? Шевелитесь!

Сильные руки схватили его за плечи, оттащили от ящика.

– Извините, для этого есть другие люди, – с трудом сдерживаясь, произнес капитан. – Вам лучше вернуться в каюту.

В этот момент возле ящика раздались возгласы матросов, послышалась возня. Капитан вынужден был отвернуться от Фролова.

– Тащите в здравпункт, – раздалось через несколько минут, – там ей самое место! Только осторожней, побольше хладнокровия. Не маленькие!

По выбившейся из мешковины прядке платиновых волос Петр понял, что последняя точка в жуткой цепочке утренних событий поставлена.

– Это Хмельницкая? – поинтересовался он у капитана, когда тот наконец вернулся к нему.

– Я, конечно, не уверен на все сто… Опознаете, я думаю, но, по-моему, это она, – подтвердил тот, направляясь вслед за матросами. – Вы оказались правы, именно в ящике с песком. Я обязательно упомяну вас в рапорте. Без вас мы бы еще долго искали.

Невидимке пришлось высыпать из ящика песок, чтобы поместить туда труп. Потом он засыпал песок обратно лопатой, а что не влезло, Рябухин старательно подмел. Причем тщательно, если бы он оставил хоть какие-то следы – труп обнаружили бы сразу.

Или ящик был изначально пустым? Тогда откуда взялся песок? Нет, все происходило именно так: принес окровавленный труп в мешковине, освободил наполовину ящик, поместил туда тело, потом лопатой засыпал, а остатки песка Рябухин подмел веником. Рисковал при этом ужасно! Мало ли кто мог пройти! Выйти в туалет, например, или покурить.

Все нити сплетались вокруг одного человека, но Петр отказывался в это верить. Не мог Рябухин убить Хмельницкую, не мог!

Чтобы так ориентироваться на ночной палубе – и швабру, и веник, и лопату раздобыть, – надо как минимум походить на судне не раз и не два. Неужто кто-то из однокурсников плавал на судах круизным медиком? Как это выяснить?

Стоп! Кажется, Михась что-то говорил про возможность поработать судовым доктором на теплоходах, что врачи санаториев частенько занимаются этим. Следовательно, в устройстве теплохода – где что расположено – Михась ориентируется лучше остальных однокурсников. Специального времени на подготовку преступления не было – импровизируй по ходу действия. Где нанести решающий удар, как избавиться от трупа.

Хотя в данном случае от трупа избавляться преступник не планировал. Казалось бы, не лучше ли выбросить его за борт?

Петр вспомнил детективы классиков. Ни в одном из них от трупов не избавлялись таким образом – всегда оставляли на борту. С кучей улик, порой специально «забытых». «Хирург Бекетов» в данном случае – не исключение.

Нечто ритуальное

Петр обнаружил, что неторопливо идет рядом с капитаном, при этом делает вид, что собирается о чем-то спросить. Когда они оказались в каюте, он брякнул:

– Лопату со щита нашли?

– Где там! Она наверняка за бортом! Кстати, – капитан достал из ящика стола полиэтиленовый пакет. – Ваш телефон с собой?

– Так точно, – не подозревая никакого подвоха, признался Петр.

– Сдайте мне, пожалуйста. Я получил четкие инструкции. У всех остальных они уже конфискованы, а у вас я его получу лично. Если вы, конечно, не возражаете.

Петр механически вынул телефон и протянул капитану.

– Получите потом на берегу, – сообщил тот, пряча гаджет в пакет.

– Но мне он может понадобиться! – спохватился Фролов.

– Все должны находиться в равных условиях, – невозмутимо констатировал капитан, вырывая из блокнота листок. – Вы у нас… Петр Федорович Фролов, если не ошибаюсь? Сейчас запишем.

– Хорошо, на берегу так на берегу.

Петр уже практически вышел из каюты, как вдруг услышал вслед:

– Кстати, у нее… у Хмельницкой на спине что-то непонятное. Что-то ужасное… Я бы сказал, ритуальное…

Фролов словно очнулся от навалившегося на него ступора. Извинившись перед капитаном, он бегом бросился вслед за матросами. Уже в медпункте с криками «Пустите меня! Мне нужно посмотреть!» начал прорываться сквозь собравшихся там людей.

– Пропустите его! – крикнул капитан, кое-как протискиваясь следом. Петр, казалось, не замечал тесноты, чужих ног, продираясь сквозь них, как сквозь бурелом.

Труп положили на пол, Петр опустился перед ним на колени.

Почувствовав на плече руку, поднял голову. Капитан протягивал ему обычные медицинские перчатки:

– Медленно, не спеша, чтобы все видели! Давайте по правилам, Петр Федорович, я вас прошу!

Петр надел перчатки и откинул край мешковины. Вокруг все начали отворачиваться, кашлять, у кого-то сработал рвотный рефлекс. Кто-то просто зажмурился.

Все в песке, смятое, как бы стиснутое жуткой гримасой голубоглазое лицо потом еще не раз будет ему сниться, но в тот момент его интересовало другое. Преодолевая отвращение, он развернул мешковину, насколько позволяло свободное пространство помещения, и попытался повернуть труп на бок.

В следующий миг он непроизвольно вскрикнул.

То, что открылось его взгляду, напоминало земляную воронку от разорвавшейся бомбы. Только в уменьшенном виде. Возможно, этому представлению способствовал песок, который был везде: на коже трупа, на мешковине, в глубоко развороченной зиявшей ране посреди спины. Запекшаяся кровь, словно смола на днище лодки, казалось, вот-вот потечет и закапает.

«Бедняжке выкорчевали десятый позвонок!» – мелькнуло в голове, и слезы тотчас потекли по его щекам. Он не смог сдержать рыдания. Еще несколько часов назад он обнимал эту талию, целовал эти плечи… Всего несколько часов назад! Кто творит эту липкую хирургию на корабле? Кто?!

Все, что последовало за этим, он помнит с трудом. Кажется, он сорвал перчатки. Потом, потрясая кулаками, выругался по-сапожному, закричал что было сил. У него было ощущение, что крутанулся невидимый ржавый механизм, недостающее звено встало в цепь, и зловещий пазл сложился.

Очнулся Петр в своей каюте после того, как Элла отвесила ему ощутимую пощечину. До его ушей донеслось:

– Да приходи же ты в себя! Хватит сомнамбулу разыгрывать!

Оглядевшись, увидел кроме бывшей жены Сержа, Рябухина, Царя, Михася и старосту. Все внимательно смотрели на него.

– Так получилось, Петро, – начал смущенно Серж, – что тебя единственного допустили к телу. Почему ты заслужил такое доверие со стороны капитана, никто не в курсе. Нас просто отсекли на входе. Собраться в каюте – и то разрешили ненадолго.

– Просто я сам прорвался… С боем!

– Это еще чего ради? – всплеснула руками Элла. – Зачем рвался?

– Хотел проверить одну деталь. Очень важную…

Он говорил размеренно, спокойно, словно из него выкачали весь лишний адреналин, оставив ровно столько, чтобы как-то поддерживать этот ничего не значащий диалог.

– И что? Проверил? – В глазах старосты Петр разглядел намек на любопытство. – Не молчи, пожалуйста! Цену набиваешь?

– Проверил. Все сошлось, оправдались самые худшие ожидания.

– Так поделись с коллегами, – заерзал на стуле Рябухин. – Я же с вами делился результатами осмотра трупа Матараса.

Петр окинул взглядом сидящих. Интересно, кто из них Невидимка? Изобрази он сейчас жуткую интригу, напусти тумана… Виновник занервничает, начнет делать глупости?

Вряд ли. Суметь убить двух человек за ночь, да еще такими разными, экзотическими способами – это вам не софрадекс в нос закапать! Это в сто раз круче!

Стоп! А почему, собственно, он решил, что убийца один? Почему не двое? Что, если Матарас, к примеру, сперва зарезал Лизавету, а потом лег под смертоносную капельницу? Или наоборот, Лизавета сначала ввела в капельницу яд, а потом над ней надругался самый настоящий маньяк. Оба варианта имели право на существование, отдать предпочтение какому-то одному из них Петр бы не рискнул.

– Это не совсем одно и то же, Жора! – развел руками, как бы извиняясь, Петр. – Твое заключение относилось исключительно к способу убийства, а моя деталь относится скорее к мотиву. И пока я не удостоверюсь окончательно…

Непроизвольный вздох и последовавшее потом гробовое молчание лучше всяких слов свидетельствовали о недовольстве однокурсников. Им не доверяют! Если ты не виновен, это обидно, конечно, но пережить можно.

А если виновен? Петр попытался представить себя на месте Невидимки, но тотчас отбросил эту мысль. Чтобы примерить на себя эту зловещую роль, надо как минимум знать мотив. Но как раз мотив-то и был неизвестен. Как его узнаешь?

Он твердо решил, что откровенничать теперь будет лишь с тем, в чьей невиновности убедится «на все сто». Как он это сделает – неизвестно, но во всех других случаях будет молчать, как партизан на допросе.

А как иначе, коллеги? На борту два трупа!

– Выходит, ты нам не доверяешь? – нарушил молчание Михась. Его чуть раскосые глаза глядели в одну точку на полу и ничего не выражали.

– А ты как бы поступил на моем месте?

– Наверное, Петя прав, – встала на его защиту староста. – Среди нас один убийца, и пока мы не выясним, кто это, будет великой глупостью делиться соображениями.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – кивнул головой Рябухин, раскачиваясь на стуле. – Но хоть что-то ты можешь нам сказать?

– Кто-то искромсал Лизавете всю спину, – кое-как выдавил из себя Петр. – Ножом. Надругался, короче… Потом отнес на корму и там закопал труп в ящик с песком. Хорошо закопал, надежно. Поэтому так долго искали. Такие вот коврижки.

Женщины вскрикнули, как по команде прикрыв лицо ладонями. Михась ударил себя кулаками по коленям, потом резко выскочил из каюты. «Убью-у-у-у! – разнесся по коридору его хриплый вопль. – Гаденыш, убью!»

Следом за ним каюту покинул, стараясь не встречаться глазами с Петром, Жора Рябухин. Гинеколог принялся ходить туда-сюда, заложив руки за спину.

– Средневековье какое-то! Садизм! Одному по вене миорелаксант пускают. Бездыханная смерть. Другой спину ножом вскрывают. За что?

Петр специально ждал, что кто-то проговорится про десятый позвонок, он специально умолчал о нем. Но никто не обмолвился. Значит, Невидимка был готов к такому повороту.

В голове то и дело всплывала кровавая спина Лизаветы с выкорчеванным позвонком. Так что же в нем такого загадочного, что его название сначала записали на бумажке, потом, когда Петр нырнул за борт вслед за Жоркой, ее выкрали из кармана. И теперь наяву – реально, осязаемо – вырвали с корнем часть позвоночника. Вернее – вырезали.

Петр почему-то не сомневался, что в этом сатанинском обряде наверняка поучаствовал нож Жоры Рябухина. После чего он был вложен в руки ничего не помнящей Эллы.

Стоп! Он отлично помнил, что ммс с изображением супруги пришло к нему на телефон, когда они стояли с Лизаветой на палубе! Хмельницкая была еще жива, а кровавый нож уже был в руках его супруги! Нестыковочка, однако! Любая экспертиза установит время смерти с точностью до получаса. Но чья тогда кровь была на ноже Рябухина? Может, просто томатный кетчуп?

Что получается? Спектакль начался несколько раньше обычного? В том, что это своего рода спектакль и премьера планировалась задолго до начала вечера встречи выпускников, Петр теперь не сомневался.

Вопрос: кто планировался на роль зрителя? Премьера редко проходит без накладок, не обошлось без них и на «Хирурге Бекетове». Жертва была еще жива, а ее кровь уже капала с ножа.

Что это дает следствию? Только то, что Эллу никто изначально не планировал на роль убийцы. Так, ночной антураж, отвлекающий маневр.

Вспомнив слова Рябухина, адресованные Элле, Петр испытал досаду: Жорка тоже что-то скрывает! Знает и скрывает. То, что видел ночью. Планирует все рассказать следователям?

Неужели Элла и патологоанатом присутствовали при убийстве? И никак не помешали этому! Возможно, не могли помешать? Может, потому Рябухин и казнит себя за то, что не смог вмешаться. На его глазах его же ножом убили женщину, вырезали из спины позвонок, а он оставался всего лишь зрителем. Как теперь с этим жить?

А если убийца – Рябухин? Убийца поневоле, скажем так. Если его каким-то неведомым способом заставили подметать и драить, то запросто могли запрограммировать и на убийство.

Насильник внутри

Петр не заметил, как опустела каюта, Элла куда-то отлучилась вместе со всеми. Навалилась страшная сонливость. Он понял, что, если не вздремнет хотя бы полчаса – просто сойдет с ума.

Едва голова коснулась подушки – он провалился в сон. Вернее, не в сон, а в затяжной прыжок. Парашют почему-то не раскрывался. Внизу простирался лес, а его все куда-то несло, ветер свистел в ушах.

Он дергал за кольцо, кувыркался в воздухе, перед глазами мелькало то небо с луной, то лесные массивы. Наконец что-то с хлопком распустилось вверху, резко дернув его за подмышки. Вскоре по лицу начала хлестать хвоя.

Петр ухватился за толстую ветку, раздался треск, в нос ударил запах смолы. Он повис на стропах между деревьями, долго расстегивал ремни, скатился кубарем куда-то под откос и наконец обрел устойчивость в коленно-локтевом положении.

Ничуть не заботясь о том, что застрявший между деревьев парашют кто-то обнаружит, он поднялся и побрел сквозь ветки. Вскоре понял, что вокруг – лесопарковая зона, неподалеку проходит шоссе, доносится звук машин. Сумерки быстро сгущались, полная луна, казалось, пыталась рассмотреть прицельно с неба – кто это притаился в чаще.

Он прислонился к одной из сосен, чтобы справить нужду, и вдруг отчетливо услышал шаги. Кто-то шел мимо него по тропинке, которую он не заметил. Семенившие шаги то затихали, то становились отчетливыми. Петр едва успел застегнуться, как мимо него прошла… Элла. Он хорошо рассмотрел ее в лунном свете. Хотел окликнуть, но в этот момент что-то сдавило горло, он несколько секунд не мог сделать вдох. А когда смог, во всем теле появилась такая слабость, что он едва не свалился в кусты.

Неожиданно в мозгу прозвучало: «Идет, родимая… А то я уж заждался! Сейчас догоню… сейчас… и дело в шляпе…» Петр в ужасе огляделся вокруг: ни справа, ни слева никого не увидел.

Чей голос он слышал только что? Очень знакомый, кстати, голос, правда, измененный на полушепот, со свистящей хрипотцой. Горящий вожделением, неприкрытой похотью. Петр почувствовал, как за ушами и между лопатками струится пот, раньше с ним такого никогда не было.

Неведомая сила заставила его выйти из укрытия и направиться вслед за Эллой. Тело ему не подчинялось! Крадучись, оно осторожно следовало за его супругой. Его тело было чужим, в нем словно «проклюнулся» кто-то еще.

«Завалю сейчас в кусты, а там – дело техники, – звучало отчетливо, словно Петр сам это произносил. – Даже крикнуть не успеет, сучка! Не могу больше! Не терпится!»

Расстояние между ним и Эллой стремительно сокращалось. Он не мог даже зацепиться за ветку – это было выше его сил.

У него что, раздвоение личности? Диссоциативное расстройство? Кто сейчас управляет телом? Кто догоняет Эллу? И с какой целью?

Супруга услышала шаги и оглянулась.

– Фролов? Ты откуда? Что ты здесь делаешь? – воскликнула она удивленно, правда, не своим голосом, но тоже – очень знакомым.

– Какой я тебе Фролов! – произнес его речевой аппарат. Правая рука тем временем цепко схватила Эллу за горло. – Я тебе покажу Фролова!

– Ты что, сдурел?! – прохрипела супруга, потеряв равновесие и заваливаясь в кусты. – Ты чокнулся? Охренел? Да ты…

Самым омерзительным было то, что Петр чувствовал возбуждение. Помимо своей воли, помимо своей души и сердца, его мужская плоть явно рвалась вперед. Зажимая одной рукой рот потрясенной и ничего не понимающей супруге, другой он расстегивал ее брюки, срывал с нее куртку, и все это – грубо, по-скотски.

Вскоре она начала барахтаться, колотить его изо всех сил. Но навалившаяся на нее туша не давала никакого пространства для маневра. Туша сопела, хрипела и делала свое дело. Пока Элла не заехала ему коленом в пах. Боль, казалось, выдавила из него насильника, вернув власть над собственным телом.

Насильник как бы вылетел, утратил контроль, но он мог в любой миг вернуться!

Он проснулся и с ужасом обнаружил, что лежит на старосте, которая изо всех сил пытается его с себя сбросить. Его осенило: Элла во сне кричала ее голосом. Точно! Невозможная дикость!

– Охренел, Фролов?! Тебе что, Лизаветы было мало?

Сон словно продолжался наяву: сменились декорации, свет, но ощущение неимоверного стыда, отвращения к самому себе продолжало нарастать.

– Извини, Ален, – стушевавшись, он кое-как соскочил на пол и вернулся на диван. – Не знаю, что на меня нашло. Приснилось, что ты – это…

Он вдруг запнулся, поняв, что лучше промолчать о том, что видел во сне. Вернее, рассказать можно, но не в подробностях.

– И что тебе приснилось?

– Кошмар приснился. Будто я кого-то насилую.

– Ты маньяк, Фролов. Самый натуральный. Это у тебя в генах! Уйми свою похоть, – кое-как застегивая разорванную в нескольких местах блузку дрожащими руками, лепетала бледная староста. – Тебе самое место в психушке. На транквилизаторах держать тебя надо, чтобы лыка не вязал! Или что покруче – инсулиновые шоки, электроимпульсная терапия…

Петр сидел на диване, с трудом складывая в голове то, что могло произойти в каюте во время его странного сна. Мозг отказывался понимать. Если кому рассказать – точно к психиатру направят. Кто-то во сне вселился в него, завладел полностью его телом. Этот кто-то страстно возжелал каким-то неведомым образом оказавшуюся поблизости Эллу. Мистика!

Петр вдруг вспомнил, чей мужской голос слышал во сне. В него вселился Лева Матарас, совершенно точно! Выходит, он возжелал его жену, не мог совладать со своей похотью. Но Матараса нет в живых! Не потому ли он воспользовался телом Петра, поскольку своим собственным уже не мог… Повалил Эллу в кусты и начал насильно раздевать. Наяву все это дублировалось один в один, с той лишь разницей, что в роли насилуемой вместо Эллы оказалась Алена Чубак. Может, Левчик пытался завладеть Аленой? Во сне Петр видел свою супругу, а наяву Матарас – старосту.

Как бы с ума не сойти от таких параллелей!

– Кстати, Ален, а как ты оказалась в нашей каюте? – спросил он, тряся головой. – Ты ведь вроде выходила, я же помню.

– Теперь это неважно! – отрезала она. – Больше меня здесь точно не будет. Чтоб ты сдох, Фролов!

С этими словами она поднялась и покинула каюту.

Петр сидел несколько секунд, уставившись в одну точку. Видавшая виды небольшая ковровая дорожка была смята. Еще бы! Только что здесь он пытался изнасиловать старосту. Господи, как она вынесла такое? Однако он точно помнил, что засыпал совершенно в пустой каюте. Откуда взялась Чубак?

Он выскочил за ней следом. Туман рассеялся, теплоход медленно двигался вверх по течению. По берегам тут и там виднелись нефтяные «качалки», светило солнце, дул порывистый ветер.

– Погоди, Ален, – он взял ее за локоть. – Прости, пожалуйста, я не хотел. И не знал, что это происходит наяву. После всего, что нам пришлось пережить здесь… Умопомрачение какое-то.

– Не прощу, даже не проси и не старайся. – Она брезгливо отдернула руку. – Ты меня фундаментально разочаровал, нет тебе прощения.

Дернув ее повторно за рукав, он крикнул:

– Зачем приходила-то?

– Не твое дело… Поговорить хотела. Теперь не хочу!

– Хотела что-то сообщить? Только честно!

Так они дошли до ее каюты, дверь которой она захлопнула перед самым его носом. Он уже собрался настойчиво стучать и ломиться, а потом подумал, что вряд ли чего-то этим добьется. Максимум – повторения фразы, услышанной на палубе.

Тумана нет, вот-вот к «Бекетову» подойдет полицейский катер и начнется расследование по полной. Показания, отпечатки, тесты ДНК, следственные эксперименты… Он никогда в жизни не был подозреваемым! Надо все испытать.

Сначала судмедэксперт установит приблизительное время смерти. Всех начнут пытать: кто где был в этом промежутке. По идее, все должны спать в своих каютах. На практике все обстояло далеко не так. Кто-то бродил по палубе с ножом, кто-то подметал ее, кто-то направлялся в туалет или из него. А кто-то вводил в резинку капельницы Матараса миорелаксант, кто-то вонзал в спину Хмельницкой нож. Каждый занимался своим делом. И это – после грандиозной пьянки накануне в ресторане!

Как он оказался возле каюты капитана, он не помнит. Голос, доносившийся из нее, заставил его остановиться на полпути.

– Мне плевать на это! Как вы не понимаете, у меня два трупа на корабле, а у вас нет топлива… До ближайшей пристани четыре часа ходу! Вы не ослышались…

Петр не заметил, как навалился на дверь, она заскрипела.

– Что вам? – нервно бросил капитан, пряча телефонную трубку.

– Я хочу… извините… попросить вас, – с трудом подбирая слова, промямлил Петр, – чтобы труп Хмельницкой осмотрел наш патологоанатом.

Капитан какое-то время играл желваками, потом спросил с издевкой:

– Петр Федорович, с какой стати?

– Он специалист, Вацлав Борисыч! Хотя бы определит приблизительно время смерти, причину…

– Не вы ли недавно тут мне внушали, что до приезда специалистов ничего делать не надо? – капитан упорно стоял на своем. – Что вы лезете не в свое дело? Вот прибудет полиция, она всем и займется. А пока будьте любезны, в каюту, пожалуйста!

– Как я слышал только что, – набравшись смелости, уверенно произнес вошедший, – полиция прибудет не скоро. Мы должны все это время сидеть сложа руки? Нас убивают по одному, а вы предлагаете сидеть и ждать? Неужели вы не понимаете, Вацлав Борисыч…

– Идите в каюту и там ждите обеда. Это – по инструкции!

Дальше Петр слушать не стал. Хлопнув дверью, он направился на палубу.

Клубок версий

Итак, небольшая фора во времени есть. Так или иначе чисто российские проволочки сыграли на руку Петру. Полицейский катер подойдет не скоро, но об этом знает только он! Обнаружив в противопожарном ящике труп Лизаветы, команда только-только оправляется от шока, ослабив контроль над пассажирами. В результате многие повылезали из кают и свободно гуляют по палубам.

Обстоятельства дела таковы, что никому, кроме себя, Петр доверять сейчас не может. Даже собственной жене: она ведет себя в последнее время неадекватно. Выходит, придется вести расследование одному. Надо признать, второе убийство скомкало, поставило с ног на голову все логические выводы, вытекающие из первого. И теперь не понятно – кто являлся главной жертвой изначально, а кто убит для отвода глаз или как свидетель.

Могла Лизавета оказаться случайным свидетелем? Вполне. Скажем, когда возвращалась после бурной ночи с ним, Петром Фроловым. Возвращалась и увидела что-то, не предназначавшееся для ее глаз. Невидимка никак не планировал, что в столь поздний час на палубе окажется еще кто-то.

Но что такого могла увидеть Лизавета? Только самого убийцу, например, выходящего из каюты Матараса. Или сама заглянула в каюту и увидела умирающего под капельницей однокурсника. Обернулась, а сзади – убийца.

Хотя не обязательно убийца – «он», могла быть и «она». Убийцей могла быть женщина. Староста или Элла? Не хочется, конечно, верить, но…

Он поежился от пришедших мыслей. Затем попытался представить противоположный вариант. Матарас оказался свидетелем убийства Лизаветы. Это хоть как-то объясняет то изуверство, которое сотворили с женщиной-неврологом. Оно планировалось с самого начала, жестокость имеет объяснение, просто Петр пока не нашел его.

Лизавета оказалась личным врагом… кого – Невидимки или Левчика?

Допустим, зарезав Лизавету, убийца «засветился» и решил убрать Левчика. Это вполне вероятно. Но убивают свидетеля обычно тотчас же, не ждут, пока тому поставят капельницу! Нет, что-то здесь не так, этот вариант отпадает, как бы «сыщику» он ни подходил.

Петр облокотился о перила бортика. Есть еще третий вариант, о котором он сначала не подумал. Матарас мог быть изначально заодно с убийцей! Они вдвоем затеяли это зверство, расписали все по ролям. Психотерапевт заранее с помощью кодовых слов запрограммировал Эллу, сделав ее ходячим страшилищем. Так сказать, мобильным приложением к убийству. Ее увидят раньше других, она наведет шороху, отвлечет, спутает карты, дезорганизует… Примерно так могли рассуждать преступники.

Однако после совершения преступления по какой-то причине они – Невидимка и Матарас – поссорились, что-то не поделили. Или появился другой повод убрать подельника. Скажем, поведение Матараса не гарантировало безопасности, он не мог держать язык за зубами, много болтал, будучи прилично подшофе, тем самым поставив под угрозу всю операцию.

Или просто потерял голову из-за старосты, всколыхнулись студенческие воспоминания, и Левчик напрочь утратил хладнокровие, стал сентиментальным. Поэтому Невидимка решил избавиться от психотерапевта.

Здесь есть два варианта развития.

Первый: Невидимка – это Серж. Здесь все ясно: ставит капельницу ни о чем не подозревающему подельнику и убивает его.

Второй: Невидимка кто-то из остальных, и к дремлющему под капельницей Матарасу крадется либо Михась, либо Жора, либо староста. И Эллу не стоит сбрасывать со счетов!

Вопрос: кто этот неизвестный? И второй вопрос, возможно, ключевой: зачем убивать Лизавету? Чем она-то им помешала?

Петру показалось, что вопросы летят за кораблем подобно чайкам – то одна выбьется вперед, то другая. Так и в версиях: то Жора ему казался главным кандидатом в Невидимки, то Михась, то Серж…

Увы, он рассмотрел не все возможные версии.

Что, если все проще простого и ответ лежит на поверхности?

Если на минуту забыть, что он супруг Эллы, абстрагироваться от этого, то возможно следующее. Эллу изнасиловали, в этом она призналась сама. На теплоходе она случайно узнает, что насильник – Лева Матарас. Как узнает? Скажем, по какому-нибудь признаку, только ей одной известному. Такое вполне могло быть!

В мозгу случилось мимолетное просветление, и догадка – как снег на голову: вот он, сволочь! И сон, приснившийся недавно Петру, полностью подтверждает эту версию! Насильник – Матарас! Все одно к одному!

Впутывать его, бывшего супруга, в это дело Элла по какой-то причине не захотела. А ночью отправилась мстить…

Дальше – сплошные догадки и гипотезы.

Каким образом у нее мог оказаться миорелаксант? История об этом умалчивает. В каюте Матараса она видит дремлющего под капельницей насильника и… приводит приговор в исполнение. Однако случайной свидетельницей становится Лизавета. Дальше – по сценарию.

Никак не вписывается в эту версию записка с номером позвонка. Если Хмельницкую Элла убрала как свидетельницу, то зачем ей понадобилось надругаться над телом однокурсницы, да еще так изощренно? После кровавой расправы над Лизаветой крыша у бывшей супруги поехала окончательно, и она принялась бродить по палубе в соответствующем виде.

Если кое на что закрыть глаза, то получится вполне приемлемая версия. Не стоит забывать, что во время купания с Рябухиным кто-то стащил записку из кармана Петра. Этот поступок меньше всего подходит Элле. Чего ради ей шарить по карманам бывшего супруга? И не справится Элла одна с трупом Лизаветы. Ей нужен помощник. Типа Рябухина!

Они на пару обтяпали это дело, но остались вопросы – вот патологоанатом и пристает с ними к бывшей супруге Петра.

Он почувствовал, что, если не возьмет паузу, не прервет этот затянувшийся мыслительный процесс, то очень скоро сам убьет кого-нибудь. Причем – все равно кого.

В голове пузырилась мешанина, в которой невозможно было разобрать – какая версия более реальная.

То, что казалось еще недавно вполне логичным, при ближайшем рассмотрении вдруг начинало трещать по швам. И наоборот, самый фантастический сюжет вдруг обретал черты реальности и претендовал на место главной версии.

Что и говорить – задал Невидимка задачку, круче некуда.

И как распутать этот клубок – неизвестно.

Проходя мимо туалета, Петр едва не столкнулся с Сержем. Следом за Сержем вышел щекастый матрос, который, как догадался Петр, сопровождал гинеколога до туалета.

– Видишь, как мы вынуждены справлять нужду, – пожаловался тот однокурснику, – под конвоем. Это вам хорошо, кто в палатах люкс квартирует. А мы, босота и голытьба…

– Можно тебя на пару ласковых? – Не дав однокурснику закончить, Петр потянул его за рукав. За другую руку Сержа тотчас схватился матрос:

– У меня приказ: никаких контактов!

– А мы в твоем присутствии, – успокоил его Петр. – Отойдем только на несколько шагов.

– Товарищ капитан! – крикнул неожиданно матрос в проем, ведущий на палубу. – Тут они посоветоваться хотят. Разрешить?

Мимо проходивший капитан заглянул на окрик, увидел Петра с Сержем.

– Пусть советуются, потом чтоб по каютам.

Выйдя на палубу, Серж с Петром достали сигареты.

– Отчего ж не покурить, – усмехнулся гинеколог, – раз капитан разрешил.

– Который час? – поинтересовался Петр, выпуская дым.

– Вроде около одиннадцати. А что?

– Я думал, ты глянешь на свои швейцарские, – разочарованно протянул Петр. – А ты их что, посеял?

– Почему же посеял? В каюте оставил, – зевнув, пояснил гинеколог. – Мне показалось, что в такой нервной обстановке лишний раз сверкать ими ни к чему. Зачем раздражать однокурсников? Одно дело вчера: радость, эмоции, позитив. И совсем другое – сегодня: траур, раздражение, взаимные оскорбления.

– И поэтому ты их не носишь?

– Типа того…

Потеряв к гинекологу всякий интерес, Петр выбросил сигарету за борт и направился дальше по палубе.

Неосмотренным оставался ящик с песком, в котором нашли труп Лизаветы. Вернее, его осмотрели матросы. Но они вряд ли были внимательными.

Петр вспомнил их лица: у них адреналин зашкаливал! Какой там осмотр!

У ящика он задержался. Вокруг никого не было. Петр даже подошел к перилам, заглянул оттуда вниз и вверх. Потом быстро кинулся к ящику, приоткрыл крышку и… увидел клочок знакомой бумажки. Тот самый, который вчера обнаружил в кармане плаща Матараса. Знакомым почерком было выведено «Th10». Петр перевернул бумажку и вздрогнул. Тем же почерком на другой стороне значилось: «Лопата находится в машинном отделении».

В этот момент по громкоговорителю неожиданно прозвучало: «В связи с чрезвычайными обстоятельствами всем пассажирам просьба вернуться в свои каюты и до прибытия на теплоход опергруппы находиться там. Просьба также сдать мобильные телефоны, ноутбуки, планшеты и прочую имеющуюся оргтехнику».

Грохот ботинок по палубе и суета матросов красноречивей всего свидетельствовали о том, что прыщавый уже наверняка стоит возле их с Эллой каюты, перетаптываясь с ноги на ногу. Значит, путь в машинное отделение свободен!

Медленно двигаясь по палубе, Петр размышлял. А вдруг это приманка, подстава? Или, к примеру, письмо от друга, который не желает засвечиваться и помогает «следствию» тайно?

«С чего, Фролов, ты вообще взял, что записку из кармана твоего плаща спер Невидимка? Исчезла она – да, но кто ее вытащил – еще вопрос! Не стоит культивировать «образ врага», есть на корабле и сторонники. И эту подсказку тайный доброжелатель написал именно на той самой замусоленной бумажке, где был указан номер позвонка. Это подсказка, чтобы ты сразу понял, о чем речь.

Но почему тогда он спрятал записку в ящик с песком, откуда только что извлекли труп? Почему не вручил лично? Ведь Петр мог и не заглянуть в ящик. Эта идея пришла ему в голову случайно. Может, доброжелатель не хочет проявлять себя, предпочитая оставаться инкогнито?

Например, если это член команды, которому запрещено общаться с пассажирами. Почему бы ему в таком случае просто не взять лопату в машинном отделении и не отнести ее капитану, доложив по всей форме?

И зачем доброжелателю шарить по карманам плаща, оставленного на палубе? В конце концов, могут увидеть! Серьезный риск. Нет, скорее всего, по карманам шарил именно убийца. Шарил – и нашел то, из-за чего рисковал.

Петр поймал себя на том, что рассуждает вслух. К счастью, его никто не мог слышать – поблизости никого не было.

Спуск в преисподнюю

Он задержался возле чугунной двери с надписью «Посторонним вход воспрещен», огляделся, с трудом открыл ее и в полумраке начал спускаться по узким ступенькам.

Запах смазочных масел ударил в нос, и, как Петр ни сдерживался, – все же пару раз чихнул. Звука он не услышал, так как вокруг стоял невообразимый шум. Если Невидимка выбрал это место для сведения окончательных счетов, то не прогадал. Шагов сзади Петр точно не услышит.

Огляделся – вроде никого. Спустился еще на пару ступенек.

Что он хочет здесь найти? Лопату? Смех! Даже если найдет, то снять отпечатки пальцев с нее не сможет! Тогда зачем он спускается в эту… преисподнюю?

В нем словно говорило два человека. Один предостерегал: «Какого черта, Фролов? Ты напрочь утратил здравый смысл. Ты уже достаточно пощекотал нервы и себе, и другим. Кому и что ты на этот раз пытаешься доказать? Тебе больше всех надо? Все сидят по каютам, а ты?»

Второй подталкивал: «Еще немного, дружище! Вот-вот наступит момент истины! Вспыхнет зажигалка, и ты увидишь лицо Невидимки. Им окажется тот, на кого ты меньше всего думаешь. Разве тебе не интересно?»

Зажигалка не вспыхнула. Зато к затылку гулко приложилось что-то тяжелое, металлическое.

«Неужто лопата нашлась?» – успел подумать Петр, перед тем как отключиться.

* * *

Что-то одно: или он – академик, ученый, автор не менее сотни трудов по океанологии, как минимум доктор наук, преподающий в университете, или ему собственной персоной приходилось неоднократно спускаться в батискафе на глубину, чтобы исследовать дно океана. Иначе почему, оказавшись здесь впервые, он безошибочно определил, что это – пучина Челленджера, самая глубокая точка Марианской впадины на юго-западе Тихого океана?

К тому же в этой точке его должно было раздавить, превратив в распыленную взвесь биологической эмульсии. Отчего он так отчетливо видит весь рельеф дна? Каньоны, желоба, хребты, рифовые ущелья? Кто он? Или – что? Ему ни холодно, ни жарко. Он не ощущает ни рук, ни ног. Более того, он их не видит! Их у него просто нет! Превратившись в один сплошной и какой-то нематериальный орган зрения, он свободно перемещается по дну океана в кромешной темноте и все видит! Все, кроме себя.

Может, он не из плоти и крови? Может, у него жабры? Почему все мысли на русском языке? Нет, тут что-то не так. Откуда ему известны эти названия?

Допустим, морских звезд и мидий он мог знать и без специальной подготовки. Но офиуры или змеехвостки? А голотурии, морские огурцы? Они-то ему откуда известны? Вон их сколько! К этому же классу беспозвоночных принадлежат трепанги. Растущие тут и там актинии или керамовые полипы… Что за метаморфозы сознания?

Внезапно рельеф дна смазался, словно на него набежала рябь, поднялась взвесь песка. «Уж не землетрясение ли назревает?» – мелькнула мысль. За доли секунды перед глазами, казалось, даже не из песка, а из самого небытия вспучились, выросли… человеческие позвонки и межреберья. Под ним теперь простиралась огромная человеческая спина. Простиралась вправо, влево, вперед, назад… Где-то далеко маячили шея, затылок, поясница, конечности…

Затылок, кстати, был женским. Облако платиновых волос, подобно застывшему взрыву, вздымалось вдали. Это был затылок Лизаветы! Это была ее спина! Он догадался, что сейчас увидит, но помешать варварству был не в силах: он всего лишь немой зритель, ни на что не способный.

Сверху, подобно огромной торпеде, в обрамлении пузырьков воздуха к спине быстро приближалось блестящее лезвие ножа. Оно глубоко вонзилось точно между позвонков, выплеснув наружу, словно сок из черешни, причудливую струю крови. Следующий удар – перпендикулярно предыдущему…

Ему показалось, что издалека, со стороны головы донесся душераздирающий женский вопль. Это был ее крик. Он услышал его сквозь воду.

Вскоре внизу, посредине спины, кровоточил зловещий квадрат. Как точно надо наносить удары, чтобы углы фигуры получились прямыми.

Господи, откуда такая жуть на дне океана?

В следующий миг началось сумбурное движение, все понеслись кто куда, а он стал подниматься. Нож методично выкорчевывал позвонок из спины, уменьшаясь с каждой секундой. Им никто не управлял, он сам кромсал женскую спину, как запрограммированный.

Вот уже из-за крови не разобрать, что там внизу. А он поднимался к свету, словно в стеклянной кабинке лифта с нижних этажей к верхним. Не останавливаясь, не задерживаясь. Похоже, даже с ускорением.

Мимо проплывали скаты, осьминоги, один раз его насквозь «прошила» рыба-меч. Китовая акула – самая крупная рыба на планете – нежно обвила его своим телом.

От такого скоростного подъема с огромной глубины его кровь должна была закипеть, взорваться… Кажется, это называлось кессонной болезнью. С ним же ничего не происходило. Ах, да, о чем он? Это же физиология для простых смертных, кто подвержен обычным земным болезням, факторам – всему, что касается атмосферы и гравитации. У него нет крови, впрочем, как и плоти. Он – нечто, чего в природе не существует.

Стоп! Почему, собственно, о себе он думает в мужском роде? Значит, что-то осталось из прошлого. Сама мысль о том, что он может быть женщиной, недопустима для него.

Вокруг становилось все светлее, солнечные лучи начали пронизывать толщу воды. Прозрачная голубизна заполнила все вокруг, он должен вот-вот вынырнуть, вот она, поверхность, осталось всего-ничего… Кажется, до нее можно дотянуться рукой.

Он раскрыл глаза и тут же закрыл их, так как света оказалось слишком много. Зрение и слух включились одновременно, словно кто-то щелкнул выключателем, и цепь замкнулась. Какофония голосов ворвалась в уши, сначала неразборчиво, как из-за плотно прикрытой двери. Неожиданно над самой его головой прозвучало:

– Этого не может быть!

Кажется, он вздрогнул. Тотчас голоса стихли, так как все посмотрели на него. Он это не мог видеть – почувствовал кожей. На фоне яркого пятна стали все отчетливее вырисовываться силуэты.

Это что – больница? Он в палате реанимации? Час от часу не легче!

– Петро, ты слышишь меня? – вслед за вопросом последовал легкий шлепок по щеке. – Мигни, если слышишь, опусти и снова подними веки.

Когда он подчинился, в тишине прозвучало:

– Слава тебе господи!

Оказывается, его зовут Петром. А как же иначе? По-другому и быть не может. С этим именем он неразлучно идет по жизни с самого рождения. Кстати, сколько времени он идет по этой самой жизни? Каков его возраст?

Глаза постепенно стали привыкать к свету. Он попытался сесть, но ему не дали: крепкие руки буквально пригвоздили к кровати.

– Ты еще слишком слаб, Петро, – приятный баритон ему показался знакомым. – Теперь ты должен вспомнить нас, своих однокурсников. Меня зовут Михаил Трегубов, мы с тобой вместе учились в академии. Я стал мануальным терапевтом, а ты – врачом «Скорой помощи». Вспомнил?

Конечно, вспомнил. Всех… Но зачем об этом говорить присутствующим, среди которых наверняка есть тот, кто шарахнул его лопатой по затылку в машинном отделении судна. Им мог запросто быть и Михась, который сейчас так доверительно с ним беседует.

Уровень «Отключка»

Следует признать, что поход в машинное отделение был несусветной глупостью. И не принес никаких результатов, кроме черепно-мозговой травмы. Дай Бог, чтобы без последствий.

Надо извлечь хоть какую-то пользу из случившегося. С придурком никто всерьез считаться не станет. Невидимка в особенности. Только надо так сыграть свою роль, чтобы ни у кого не возникло никакого сомнения.

Петр обвел мутным взглядом всех присутствующих.

– Так вспомнил или нет? – повторил настойчиво мануальщик.

Здесь главное – не проколоться. Если убийца будет убежден, что Фролов «того» – в себя никак прийти не может, это притупит его бдительность, даст определенную фору и свободу действий. Кстати, у него жутко болит голова, и от каждого вскрика боль усиливается.

– Пустите меня к нему! – раздался крик Эллы. В следующий миг, расталкивая присутствующих, она плюхнулась рядом на кушетку: – Фролов, родной мой, очнись, что с тобой сделал этот маньяк?

Так по голове она его давно не гладила. Пусть и по забинтованной. Это что-то новенькое. А ведь он и ее пока из числа подозреваемых не исключил! Впечатление: словно начался второй акт спектакля. А воз, как говорится, и ныне там. Сейчас есть возможность, говоря языком сисадминов, перейти на новый уровень. Уровень называется «отключка». Может, там он хоть как-то продвинется.

Его взгляд плыл, ни на ком не задерживаясь. Сколько он видел подобного в своей практике! После черепно-мозговых травм, передозировки наркотиков, отравлений суррогатами… Неужто не сможет сыграть правдоподобно? Запросто!

– Он, похоже, того, братцы… – заключил Глеб, грозно возвышаясь справа со скрещенными на груди руками. – И не сможет нам рассказать, кто его так неласково.

– Думаю, он и не видел нападавшего, – предположила староста. – Удар был нанесен сзади. Кто перевязку делал?

– Я, – не очень уверенно сообщил Рябухин. – Здесь все чисто. Гематома небольшая, зрачки узкие, рефлексы живые, лицо симметричное, ни тошноты, ни рвоты. Пункцию мы все равно не сделаем. Ясно, что неврологу надо показать, но невролог, увы, уже не с нами.

В этот момент Петр уловил на себе пристальный взгляд. При упоминании о Лизавете его мимика должна была сработать, и эту реакцию кто-то очень хотел уловить. Но кто именно – Петр не мог увидеть, так как продолжал честно играть роль сдвинутого по фазе и ничего не помнящего больного.

– Что ж, будем надеяться, – покачав головой, заключила староста, – что скоро наш Петр придет в себя. И все вспомнит.

Все стали постепенно расходиться.

Элла обняла его голову:

– Ну, хватит, Фролов, слышишь, поиграли, и будет. Напугал до смерти. Ты притворяешься, я же вижу! Они все ушли. Посмотри мне в глаза, ну…

Игнорировать подобное обращение, подобную доверительность было невыносимо трудно, но ему, кажется, удалось. В бессилии он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Потом услышал приближающиеся шаги, тут же раздался испуганный голос Эллы:

– Это что еще за капельница?

– Ваш коллега прописал, – неуверенно прозвучал голос Людмилы, судового медика. Его Петр помнил с тех времен, когда они отогревались в медпункте с Рябухиным после купания.

– Ни на какие капельницы мы не согласны, – категорично заявила Элла. – Достаточно нам капельницы Матараса.

Петр слушал, лежа с закрытыми глазами. В туманной голове плавало: «Интересно, кто конкретно из коллег прописал. Эллочка, спроси, уточни, докопайся!» Но вместо этого бывшая супруга взяла капельницу и куда-то отнесла ее.

– Как знаете, – обиженно фыркнула Людмила. – Не хотите – не надо, мне меньше работы. Вас не поймешь: одни назначают, другие отменяют…

Вскоре все стихло. В голове травмированного проносилась одна мысль за другой. Элла явилась почему-то с опозданием. У нее, понимаете ли, мужа шарахнули лопатой по затылку, а она где-то шастает.

Интересно, кто его обнаружил в машинном отделении? Каким образом? Может, кто шарахнул, тот и вытащил. Хотя – зачем? Лучше добить на месте, и концы в воду. Петр был уверен, что Невидимка стал охотиться за ним после того, как обнаружил в кармане записку с номером позвонка. Записка четко указывала, что ее обладатель «в курсе». Если не всего, то очень многого. Найдя ее в кармане Петра, тот быстро смекнул, кто представляет главную опасность. И – решил убрать. Но кто-то ему помешал исполнить задуманное до конца, что-то пошло не так…

Размышления прервали быстрые шаги медсестры, через несколько секунд он почувствовал, как его правую руку разогнули, а локтевую ямку начали протирать спиртом. Раскрыв глаза, он быстро вскочил, едва не уронив капельницу, схватил медсестру за воротник халата:

– Сотовый мне, быстро! У тебя его точно не конфисковали!

Женщина раскрыла рот, чтобы позвать на помощь, но Петр так сильно стиснул ее, что крик оборвался, не родившись. Они вдвоем поднялись, прошли медленно к столу, в верхнем ящике которого Петр обнаружил смартфон.

Одним из плюсов работы врача «Скорой» является то, что приходится часто созваниваться с коллегами в стационарах, в частности, чтобы узнать наличие свободных мест. В одном из таких стационаров работала Инга, с которой у Петра завязывалось что-то вроде романа. Номер ее сотового наизусть он не помнил, а вот телефон ординаторской… с одной стороны, отличался простотой, с другой, звонить по нему приходилось довольно часто. Вот цифры и отложились в памяти.

Набрав их, Петр оглянулся и прислушался. Медсестра дернулась в его руках несколько раз и притихла. Взглянув ей в лицо, он без труда диагностировал обморок, осторожно уложил беднягу на ближайшую кушетку.

Трубку на том конце сняли не скоро. Петр успел посмотреть на часы, висевшие над дверью, прикинул, что линейка давно должна закончиться, а Инга могла быть на обходе. Потом, словно холодный душ, на него обрушилась догадка: сегодня же суббота, в стационаре находится один дежурный врач, который, как правило, постоянно занят.

– Ординаторская терапии, – прозвучало наконец в трубке.

– Будьте добры, Ингу Яковлевну.

Когда через несколько минут он услышал знакомый голос, обрадовался, как заключенный, получивший письмо с воли.

– Инга, привет, это Петр. Я вляпался в очень неприятную историю, пока ни о чем не спрашивай, просто сделай, что я прошу…

– Привет, Петь, что за история? Как прошла у вас встреча выпускников?

– Вокруг этой встречи все и вертится. Короче, жуткий криминал, все серьезно, поэтому выполни обязательно. Программа «Промед» тебе, думаю, знакома, доступ в нее ты имеешь.

– Обижаешь, я бываю в ней чаще, чем в «Одноклассниках».

– Замечательно. Теперь главное, что надо узнать. Врач-невропатолог Елизавета Павловна Хмельницкая, работает в двенадцатой медсанчасти. – Петр поймал себя на том, что едва не ляпнул «работала», хотя это было бы чистой правдой. Но – вовремя спохватился.

– Так, записала, – откликнулась трубка. – Дальше… Что узнать-то?

– В ее практике должен встретиться десятый грудной позвонок. Как – не знаю, но связь должна быть однозначно. Запомни: десятый грудной. Чей конкретно – не знаю. Что-то с ним точно связано.

– Ничего себе… – ответила Инга. – Как я тебе эту связь отыщу? Ты соображаешь, о чем просишь? – поинтересовалась трубка.

– Очень даже соображаю, поэтому и умоляю тебя: спаси нас, пожалуйста. Инга, от этого, возможно, зависит моя жизнь. И жизнь еще нескольких человек. Не удивляйся и не переспрашивай. Запомни: врач Хмельницкая Елизавета Павловна и десятый грудной позвонок. Что-то у нее с ним связано…

– Ничего себе, заморочки.

– Только ты меня можешь спасти, Инга, постарайся найти связь. И побыстрей… У нас конфисковали сотовые, я сам тебе позвоню…

Петр неожиданно различил едва слышимый скрип двери и обернулся. Оказывается, Алена все это время пряталась за дверцей шкафа.

– Молодец, Петро, так и надо, – выдала она по-деловому, пройдясь туда-сюда по здравпункту. – Всем втемяшил, что ничегошеньки не соображаешь, выждал момент и звякнул любовнице, чтоб она в программе покопалась… А ты не прост, Петя! Ох, не прост!

– Ален, ты такая же подозреваемая, как все, – решил не уступать в натиске Петр, быстро нажав кнопку отбоя на сотовом. – Большое чувство, о котором ты заливала пару часов назад, вполне могло быть сговором, чтобы избавиться от Лизаветы. Мотив пока мне не известен, но это только пока… А заманить меня в машинное отделение и шарахнуть по башке лопатой ты запросто могла… Или кто-то из мужиков по твоей просьбе.

– Что? Я убила Лизку?! – Староста округлила глаза и ненадолго утратила дар речи. – Ты слышишь, что… говоришь? Про Левчика я вообще молчу.

– Мы не в театре, руки заламывать не нужно. Убить мог любой, каждый имел шанс. И только узнав истинный мотив, я докопаюсь до настоящего убийцы.

– А чем ты лучше меня? – Староста уперла кулачки в бока и исподлобья взглянула на него. – Почему бы тебе не прикончить ее? Переспал, она осталась недовольна, не удовлетворил, так сказать… Унизила тебя как мужчину… Мотив готов. Я знаю, мужики готовы убить за такое. Особенно если Лизка собралась трепать об этом налево и направо. Молчать не собиралась. Разве не так?

– Согласен, готовы, – кивнул с усмешкой Петр. – Только объясни, позвонок мне у нее зачем выкорчевывать? Какой смысл?

– Ну, это я привела первое, что пришло в голову, – стушевалась староста. – А на самом деле все могло быть и по-другому. Вариантов – вагон!

– Кстати, ты так и не сказала, что делала у нас в каюте, когда я спал, помнишь. Это ключевой вопрос современности!

– Да, – продолжила она, чаще, чем нужно, кивая головой, – и когда ты меня чуть не изнасиловал. Ополоумел совсем.

– Вот-вот. Ты не ответила. Откуда ты там оказалась?

– Я совсем не к тебе пришла. А к жене твоей… бывшей.

– А к ней зачем?

Алена взглянула на него так, словно он позволил себе бестактность и не извинился.

– Слушай, Фролов, я предлагаю тебе сделку. Ты напрочь забываешь, что видел меня у себя в каюте. А я буду держать язык за зубами относительно того, что слышала только что. И про то, что ты давно прозрел после удара по затылку, я тоже буду молчать. Можешь продолжать притворяться дебилом. Лады?

– Это сделка с дьяволом, – глубокомысленно изрек раненый.

– Не известно, кто из нас двоих дьявол. Я со своей стороны обещаю молчать как рыба. Клянусь тебе, что ни Левчика, ни Лизку я не убивала, хотя ты мне не поверишь. Просто у меня другие секреты. Которые, кстати, тебя не касаются.

– Ты у меня будто выторговываешь возможность не объяснять, зачем приходила в нашу каюту. Тем самым интригуешь меня все больше и больше.

– Мне по барабану твоя заинтригованность. Главное – молчи как рыба, и все будет тип-топ!

Кастинг на роль Невидимки

С забинтованной головой Петр брел по палубе. Светило солнце, приятный ветерок шевелил волосы на макушке. Итак, он ничего не помнит, ему лопатой отшибли память… Проколоться нельзя. Какие плюсы дает ему это беспамятство? Лишь то, что Невидимке спокойней… Но один человек на теплоходе уже в курсе, что это не так. И дай бог, чтобы этот человек не оказался убийцей.

Что его насторожило в разговоре со старостой? Она подслушала, что он внушал Инге, и ничуть не удивилась. Откуда она могла знать про позвонок? Неужто матросы растрепали?

Конечно, вояж в машинное отделение был глупостью, он попался, как куропатка в силки. Ему простительно, он не профессионал, скорее – любитель, поплатившийся за свою любительщину. Но ведь и Невидимка, скорее всего, отнюдь не титулованный киллер экстра-класса, он тоже ошибается. И кто кого в этой схватке обскачет? За кем будет победа?

Все же что помешало убийце прикончить Петра в машинном отделении?

Кто помешал? Может, он вложил в удар всю силу, подумал, что «вырубил» надежно. И занялся своими делами, которых у него невпроворот: например, надо стереть отпечатки пальцев с лопаты, замести следы своего пребывания в машинном отделении.

Итак, подозреваемые… Петр решил начать с того, кто только что маячил перед глазами.

Алена Чубак, староста.

Вспыльчивая, обидчивая, сначала возглавляла группу, а последние два курса – весь поток. За время учебы ни на кого из парней не обращала внимания, в том числе и на Матараса с Рябухиным, влюбленных в то время в нее по уши.

Накануне Петр наблюдал за психотерапевтом и старостой в танце. Они были одним целым. Могло ли ночью произойти что-то такое, из-за чего староста вдруг возненавидела Матараса и убила его? А заодно – и Лизавету, вырезав у нее позвонок? Единственное, что могло бы привести к столь плачевному результату, – ревность.

Предположим невероятное. У Левчика случилось кратковременное психическое расстройство на фоне принятого алкоголя, он переключил в считаные секунды свое внимание на Хмельницкую. И во время адюльтера староста их застукала. Пьяное помешательство, почему бы и нет?

Петр плюхнулся на плетеный стул и принялся тереть кулаками глаза.

Такого не может быть! Лизавета ночью была с ним! У нее не было никакой возможности быть с кем-то еще!

Не тянет Чубак на убийцу! Взбалмошная неврастеничка – да, может закатить истерику – да, но убить – не тянет.

Петр поднялся, подошел к бортику, облокотился.

Однако зачем-то она вернулась к ним с Эллой в каюту. Увидела его спящего и осталась. Что-то ей очень было надо. И, если бы не его неконтролируемая возбужденность, она бы выполнила то, зачем пришла. Может, она и выполнила, а Петр ее «прихватил» уже на обратном пути. Так или иначе, но раскрывать свой секрет она не намерена, даже сделку заключила.

В каюте она одна, сама себе хозяйка: когда захочет, может уйти, когда пожелает – может вернуться. И она первая обнаружила труп Матараса. Утверждает, что почувствовала что-то недоброе, побежала к нему в каюту. Может, она всю ночь там провела, ее никто не видел ни входящей, ни выходящей. Матарас вчера мог ей рассказать, что у него из кармана пропала очень важная бумажка и что он подозревает в краже Петра – у них одинаковые плащи. Случайно увидев утром, как Фролов, бросив плащ на палубе, прыгает за борт, она могла обыскать его одежду и найти в кармане записку. Вот и мотив расправиться с ним. Она думает, что Петр – убийца Левчика?

В отношениях Лизаветы и Алены все туманно, как на берегах Темзы хмурым ранним утром. Не узнав мотива, Петр так и будет плутать в потемках.

Идем далее.

Серж Гамаюн, гинеколог.

Остроумен, рассудителен, в полемике безжалостен, возможно, даже злопамятен. В годы студенчества отличником не был, но все долги сдавал вовремя, во всех компаниях слыл своим в доску, улаживал конфликты, находил общий язык с подвыпившими, усмирял разбушевавшихся.

Когда подал документы на гинекологический поток, все загадочно улыбнулись. Чего греха таить, больше всего на свете Серж любил женщин. Любовниц менял как перчатки. Правда, никаких разборок, сцен ревности, как ни странно, они ему не закатывали, умел Гамаюн выходить сухим из воды.

Но одно дело – ухлестывать за каждой юбкой, и совершенно другое – выбрать гинекологию делом всей жизни. Причем, если мужики в данной профессии двигались, как правило, хирургическим путем, много оперировали в стационарах, защищали диссертации, писали монографии, то Серж в науку не стремился, дежурств в стационарах брал немного, оперировал редко, в основном сидя на приемах в поликлинике и в женской консультации.

Способен ли он вообще поднять на женщину руку? Петр считал, что нет.

Серж – бабник с большой буквы «Б».

Именно он поставил капельницу Матарасу. Возможностей ввести миорелаксант в резинку у него было сколько угодно. Со слов Сержа, капельницу он Левчику делал не первый раз, якобы снимая алкогольную интоксикацию. Именно поэтому вкололся и на теплоходе, не опасаясь последствий. Так он сам объясняет, но кто может подтвердить его слова? Из коллег, работающих вместе с Сержем, на «Бекетове» никого нет. Матараса нет в живых.

Кстати, если на то пошло, любой из присутствующих на теплоходе однокурсников капельницу поставит без труда. А вколоться в резинку, чтобы ввести яд, – раз плюнуть.

Остался еще лицемерный выпад Гамаюна в ресторане в адрес Эллы. Внутри Петра до сих пор, хоть он и простил гинеколога прилюдно, кипела обида по этому поводу. Чего добивался Сергей, намеренно пытаясь разозлить и без того доведенных до белого каления Эллу и Петра? Ответ на этот вопрос, думается, еще впереди.

Кто следующий? Жора Рябухин.

Ботаник, он и есть ботаник, этим все сказано. Старомодные очки, неухоженная рыжая шевелюра. Даже за старостой в вузе он ухаживал как-то чересчур академически, соблюдая поэтапность, чем всерьез проигрывал упертому и нагловатому Матарасу. Вот у кого был язык подвешен, недаром в психотерапевты подался!

А Жора перед сессией глотал афобазол и все равно жутко нервничал, волновался, у него тряслись руки. Правда, потом забывался, входил в роль, начинал тараторить захлебываясь, так, что его невозможно было остановить.

Мог ли Жора убить соперника?

Что ни говори, а мотив укокошить Левчика у него был железобетонный, он и сам этого не отрицает. На пути к желанной цели возвышался непреодолимой скалой психотерапевт, не оставляя Жорику никаких шансов.

Когда патологоанатом все взвесил, и так попробовал, и эдак, даже пытался по-хорошему договориться с Левчиком, Петр сам это слышал… Когда понял, что психотерапевт задний ход все равно не включит, тогда и решился.

И в каюте он один, никто его не контролирует. Значит, и алиби у него нет. И видели его аж три человека. Староста – как он пытается курить утром на палубе, Михась – как он драил под утро клозет. Что он замывал? Уж не следы ли крови? Откуда могут быть следы крови в мужском туалете? И Серж – как Рябухин заметал что-то на корме главной палубы. Уж не выброшенный ли из противопожарного ящика песок?

Казалось бы, все стыкуется. Кроме трех моментов.

Первый – при чем здесь Лизавета? Даже если предположить, что она оказалась свидетельницей и ее следовало убрать, то при чем тут ее десятый грудной позвонок? Ну, убил и убил… Позвонок-то зачем вырезать?

Второй – поведение Жоры утром, его нелепые попытки закурить, его прыжок за борт, подслушанный Петром разговор с Эллой. Отвлекающим маневром это никак не назовешь. Такое не спланируешь, это экспромт.

Третий – украденная из кармана бумажка с номером позвонка. Жора никак не мог этого сделать, так как находился в этот момент в воде. Пытался утопиться.

Возможно, Жора что-то видел, причем вместе с Эллой. И это что-то напрочь выбило его из колеи. Вопрос: что он видел? Вернее, они видели?

Жора помнит то, что видел. Элла не помнит вообще, хотя, со слов Жоры, она видела все. Это раздражает и Жору, и Петра. Интересный нюанс: Жора не все помнит. Что не видел – пытается выведать у Эллы, которая вообще была под гипнозом. Как его расколоть? Как он сам оказался на месте преступления. Почему не спал в это время в каюте?

Если бывшую супругу снова загипнотизировать, она, возможно, вспомнит, что видела в эту ночь. Но из присутствующих на корабле никто не владеет гипнозом. И зачем подвергать Эллу таким испытаниям, когда можно нажать на Рябухина, попытаться его расколоть. Правда, не факт, что он расколется.

В общем, алиби у Жоры нет. Свидетельских показаний о странном его поведении ночью – больше чем достаточно. Как ни крути, он – кандидат в Невидимки номер один.

Петр поймал себя на мысли, что невольно пытается вывести супругу из-под удара. Хотя следовало быть беспристрастным.

«Хорош гусь! – прозвучало в голове. – Как с Лизаветой переспать, так пожалуйста, а тут удар смягчить пытаешься. Главный удар для нее – это произнесенная тобой за завтраком новость. Неужели не понятно?»

Что сказать про Михася Трегубова?

Главный хохмач всего потока. Может какую-нибудь банальность так завернуть, что обхохочешься. Вроде и сегодня не утратил этих качеств. Гитарист, игрок. Как оказалось, не только в покер, но и на бильярде.

Если бы не его слова о Лизаветиных позвонках, которые он пытался пересчитать на палубе, то придраться было бы не к чему. В остальном его поведение – естественное, он вписывается в образ ревнивого, не слишком обремененного этикетом мужлана. Где надо – рефлексивен, где требуется – скрытен, в меру подвержен алкоголю. А кто сейчас не пьет?

Интерес к позвонкам вполне объясним профессией. Мануальный терапевт, по идее, определяет на ощупь уровень поражения позвоночника, снимает мышечное напряжение не глядя.

Выходит, ничего предосудительного Михась не сказал. Ну, возжелал Лизавету, а речь о ее позвонках – лишь повод, чтобы затащить в постель. Просто у Хмельницкой после этого вырезали позвонок, и в этом свете фраза мануальщика приобрела зловещий смысл. Но вкладывал ли он его изначально там, на палубе?

Что касается алиби Михася, оно понадежней, чем у некоторых. Они квасили с Царем практически до утра. Лишь однажды Михась отлучился за хлебом. Примерно на полчаса. Хлеба так и не нашел, зато увидел, как Рябухин в мужском туалете драит пол. Повода не верить ему у Петра нет.

Есть, конечно, крохотный шанс, что они вдвоем с Глебом сговорились и укокошили обоих – и Матараса, и Лизавету, создав друг другу алиби. Но как тут проверишь?

Кто остался? Царегородцев.

В институте они мало контачили: Глеб слыл нелюдимым, замкнутым. Не замечал Петр, чтобы Царь какое-то внимание в те годы уделял Элле, даже малейшего повода для ревности не припомнит. Более того, сама Элла о Царе отзывалась крайне негативно, откровенно недолюбливала. В этом свете его вчерашнее желание ни с того ни с сего ухлестнуть за бывшей супругой Петра выглядело зигзагом молнии на ночном небе, а последующая необъяснимая капитуляция не вписывалась в институтские стереотипы. Петра так и подмывало найти объяснение этому в криминальных событиях, развивающихся на теплоходе, связать их с поведением Царя. Но – не получалось.

После пятого курса Царегородцев подал на хирургический поток, их пути таким образом разошлись. За время работы до Петра доходили слухи, что Глеб женился, развелся, прошел специализацию по урологии, но личных встреч не припомнит ни одной. И тот факт, что Царь вдруг «нарисовался» на встрече выпускников, его очень удивил, и не только его – многих.

Причем нарисовался «упакованным» – со своей выпивкой и закуской, – такой душевной широты за ним никто не помнил. Неужто он настолько за эти годы изменился? Может, причиной всему – кризис среднего возраста? Эти разговоры про песок, уходящий сквозь пальцы, про переоценку ценностей… Человек начал ценить то, на что раньше не обращал внимания. Мелочи, нюансы, полутона… Неужели такое случается в жизни? Или все же дело в другом, более приземленном, о чем Петр пока даже не догадывается?

В отношении алиби Царя – Петру не давали покоя те самые полчаса, в течение которых в его каюте отсутствовал Михась. Почему Царь не сказал про эту паузу? Понадеялся, что и Михась промолчит? Более того, Царегородцев даже бравировал тем, что недолюбливал Матараса, апеллируя к безупречному алиби. Дескать, мне бояться нечего. А на поверку оказалось – в алиби прореха, и нешуточная.

За рассуждениями об однокурсниках Петр не заметил, что давно сидит на палубе, прислонившись спиной к простенку между читальным салоном и каютами первого класса. И сидит-то, пардон, на заднице! Уж не рехнулся ли он в реальности? Скорее всего, сначала сидел на корточках, потом подошвы начали скользить, и колени понемногу выпрямились. А он, будучи увлечен размышлениями, этого не заметил.

Нельзя сказать, что проходящие мимо матросы на него не обращали никакого внимания, а вот только что вышедший на палубу Михась озадачился конкретно и даже попытался помочь ему подняться:

– Петро, не сиди, простудишься. Тем более вот-вот полицейский катер к нашему корвету подойдет, тебя первым делом схватят. Ты выделяешься, а это ни к чему, полицейские это не любят, это выглядит подозрительным.

Петр едва не среагировал на фразу про полицейский катер, но вовремя сообразил, что это может быть своеобразной проверкой, и продолжил играть «сдвинутого по фазе», ничуть не помогая однокурснику. Глядя мимо него таким взглядом, словно напрочь забыл само значение слов «катер», «полицейские», «простуда», Петр думал о своем.

Видя, что травмированный однокурсник никак не хочет ему помогать, Трегубов обхватил того под мышками и, без труда выпрямив, протащил несколько метров до плетеного стула. Свободно болтающиеся руки «больного» при этом без труда нащупали за ремнем мануальщика пистолет. Похоже, тот самый «макаров», который час назад был в пиджаке Манекена.

Как он не выдал себя, обнаружив у Михася оружие, остается удивляться.

Почувствовав поясницей плетеную спинку, Петр расслабился.

Да, силищи у мануальщика – хоть отбавляй. Даром, что ли, «мануалит» до двадцати человек в день в своем санатории! Костоправ есть костоправ.

Такой запросто мог сделать несколько кругов по палубе с трупом Хмельницкой на руках, вычерпать лопатой противопожарный ящик с песком и спрятать там тело. Но как можно убить человека, с которым проучился бок о бок шесть лет, с которым делился шпаргалками во время сессий, выручал всеми мыслимыми и немыслимыми способами? Более того, с которым недавно обнимался на палубе и желал которого всеми фибрами души!

И тут его осенило: не все учились вместе с Лизаветой!

Царегородцев выпадал из обоймы! Когда Хмельницкую перевели в их группу вначале шестого курса, он уже был на хирургическом потоке. Неврологом она стала уже потом, закончив, как все они, терапевтический поток.

Конечно, из этого факта совсем не следует, что уролог убил ее и позвонок вырезал, но… факт заслуживает того, чтобы его занести в архив и по мере надобности выуживать потом оттуда. Как и факт наличия оружия у Трегубова.

Тем временем Михась, усевшись на соседний стул, выдал фразу из известной кинокомедии:

– Ты че, вправду придуревши иль к кладбищу готовишься? Кончай прикидываться! Мы еще повоюем!

Петр едва не буркнул в ответ, что это у него есть чем воевать, за ремнем спрятано, а у остальных – лишь кулаки да обаяние, но вовремя прикусил язык.

Чувствовалось, что потусторонний взгляд Петра, его апатичное лицо здорово сбивают однокурсника с толку.

– Я бы, наверное, окажись на твоем месте, тоже прикинулся дебилом каким-нибудь, – неожиданно пробормотал Михась, озираясь по сторонам. – Честно признаюсь, жутковато как-то вот так сидеть и ждать, когда по кораблю бродит маньяк. Самое хреновое – неизвестность. Не знаешь, от кого что ожидать.

Образ «пришибленного», в котором Петр находился последние полчаса, имел много плюсов. Например, можно было полностью пренебречь правилами приличия. Чем он, собственно, и воспользовался: просто встал и пошел, не обращая никакого внимания на болтовню Михася.

Тот не стал его окликать. Признаться честно, Петр вошел во вкус: его новая роль была чем-то сродни работе актера на съемочной площадке. Те не замечали направленную на них камеру, а он не замечал взгляды однокурсников, которые становились все прилипчивей и прилипчивей.

Итак, еще одна шокирующая новость: Трегубов вооружен! Принес он пистолет с собой на теплоход или обзавелся им уже здесь – непонятно. Что, если он выиграл его в покер или на бильярде у того же Манекена? Тому бояться нечего – он не из их компании. Или он у него не последний, или он знает, как его приобрести, если что.

Ясно, что все сделано с целью самообороны. Это можно понять: события на теплоходе творятся – опасней некуда. Но если Михась принес на теплоход оружие с собой – это наводит на очень неприятные мысли. Пока обе жертвы умерщвлены без использования огнестрельного оружия. Пока…

И наоборот: если Михась приобрел пистолет уже на теплоходе, то это говорит скорее о его невиновности. Он боится, вынужден защищаться – значит, Невидимка, скорее всего, не он.

Голос с того света

Прежде чем завернуть к себе в каюту, Петр вынужден был сделать несколько ничего не значащих вояжей по палубе. Наблюдал ли кто за ним? Очень может быть. Но он утешал себя тем, что факт возвращения в свою каюту не означал восстановления его адекватности. Ориентирование на местности могло сохраняться и при серьезных черепно-мозговых травмах, это он помнил из курса нервных болезней. Проще говоря, он мог идти «на автомате», не задумываясь – куда и зачем.

Когда к теплоходу причалит полицейский катер, пропадет всякий смысл прикидываться. Тем более если в бригаде будут судебные медики, они его мигом вычислят.

Это сейчас ему верят, так как среди пассажиров нет ни психиатра, ни невролога. Впрочем, может, и не верят, но, по крайней мере, делают вид.

Петр удивился: надо же, убитыми оказались именно невролог с психотерапевтом – специалисты, чья деятельность так или иначе связана с нервами и психикой пациентов. Случайно ли это?

Ему не давал покоя визит Алены в их с Эллой каюту, когда он спал. Жены не было, это он точно помнит. Что староста делала в их каюте за несколько секунд до того, как едва не стала жертвой насилия? Сейчас самый раз проверить это.

Эллы в каюте не оказалось, чему он несказанно обрадовался. Пришлось бы оставаться в образе, что помешало бы тщательному осмотру каюты.

Петр исходил из предположения, что староста приходила к ним с одной-единственной целью: подкинуть улику! Но это означает, что либо она – убийца, либо заодно с ним! Третьего не дано! И вся ее откровенная исповедь, которую он слушал сегодня утром, – не более чем заученная назубок роль.

«Погоди, Пуаро, делать выводы, – одернул он себя. – Ты пока еще не нашел никаких доказательств! И вряд ли найдешь. Обвинить человека проще простого, о презумпции невиновности не надо забывать!»

Первое, куда он проник, был шкафчик для одежды. Застукай его сейчас жена за этим занятием, пришлось бы долго оправдываться, но, к счастью, фортуна была в этот момент на его стороне.

Следующий объект – багаж. Разумеется, супруги. Подбросить что-то в его портфель было невозможно – пришлось бы его будить, поднимать, ведь он спал на нем!

Заперев дверь изнутри, Петр приступил к проверке. Он понимал, что рыться в сумке женщины, с которой развелся полгода назад, – дело мерзкое и недостойное. Но события последних суток настолько все перемешали, поставили с ног на голову, что верить приходилось лишь неопровержимым фактам, исключительно тому, что видишь собственными глазами. Хотя, если вспомнить посещавшие его последнее время сны и видения, то не стоило доверять и собственным глазам.

Супруга решила путешествовать налегке, поэтому, кроме обычной женской лабуды, смены нижнего белья и всяких одноразовых причиндалов, Петр ничего интересного в ее сумке не нашел.

Находка ждала его в другом месте. Сунув руку поглубже за диван, неожиданно нащупал что-то, прикрепленное скотчем к задней спинке. С трудом оторвав скотч, вытащил наружу портативный диктофон, к которому с другой стороны крепился сотовый. Два устройства были соединены друг с другом парой проводков.

От догадки Петр даже вспотел. Похоже, он держал в руках портативное дистанционное кодирующее устройство. Достаточно было позвонить на сотовый в нужный момент, и диктофон автоматически включался.

Дрожащим пальцем Петр нажал на миниатюрную кнопочку «Play». Вспыхнула лампочка, и из динамика сначала застрекотали цикады, потом кто-то душераздирающе принялся скрежетать ножом по сковороде. Наконец раздался противный писклявый голос: «Абажур. Аббат. Аббревиатура».

От неожиданности Петр чуть не выронил устройство на пол. Секунд через пять комбинация слов повторилась. Он не сразу узнал сильно измененный голос Матараса.

По лбу Петра градом покатился пот, он начал задыхаться. Казалось, эти три противных слова кто-то втыкал ему в мозг острыми спицами. В глазах было темно, еще немного, и он свалился бы на пол. Все же удар лопатой по затылку еще давал о себе знать.

Это Матарас! Именно он закодировал Эллу. Когда Петра не было в каюте, он сделал решающий звонок, и… Элла стала другой. Она перестала быть прежней. В ней обнаружилась иная личность, безумная, не от мира сего.

Ну, Левчик!

Потыкав в кнопки, Петр узнал номер, на который следовало позвонить, чтобы этот ужас повторился. Достав ручку с бумагой, записал на всякий случай и спрятал в карман. Он не смог бы внятно объяснить, зачем он это делает, но что-то подсказывало ему, что знать этот номер нужно. На всякий случай!

Едва он успел зашвырнуть устройство под диван, в замочную скважину кто-то осторожно вставил ключ. Повинуясь порывам школьного времени, он в течение одной секунды оказался за стеклянной дверью душевой, присел между шкафчиком и унитазом и затаился.

В каюту вошли двое, Эллу он узнал сразу же, а размытые очертания второго визитера никак не складывались в конкретный образ. Однако это продолжалось лишь до тех пор, пока визитер не подал голос:

– Его точно нет? – послышался хриплый шепот Рябухина.

– Разумеется, откуда ему взяться, – ответила Элла. – Он либо в здравпункте, либо шляется по палубе, убийцу ищет. Не успокоится, пока не найдет.

– Как он будет искать, если ему по башке лопатой дали, он в прострации, зрачки плавают.

– Я тебя умоляю! – пропела, глубоко вздохнув, бывшая супруга. – Я его знаю как облупленного. Он давно пришел в себя, просто прикидываться полоумным выгодно – проблем меньше. А то каждый лезет с расспросами. Ему не хочется распространяться – вот и напялил на себя личину душевнобольного.

– Ты уверена? Я тут за ним на палубе наблюдал – типичный манкурт. Как будто его из другого времени вынули и посадили на этот теплоход, не спрашивая согласия. Ходит кругами, шарахается…

Петр удовлетворенно ухмыльнулся: значит, не зря старался. За ним, оказывается, Жора наблюдал в это время. Но и супруга хороша! Похоже, она играет не на его стороне!

– О, уж я-то его знаю. Это такой лис…

– Может, и лис, только дал себя кому-то лопатой приласкать. Я его осматривал, зуб даю, еще бы немного – и конец.

– Кто тебе сказал, что лопатой? С чего ты взял?

– Так это я его в машинном обнаружил! Лопата рядом валялась. Он в полной отключке лежал, – усевшись на диван Петра, Жора разошелся не хуже Матараса накануне убийства. – Гляжу, открывает дверь в машинное и заходит туда. Думаю, зачем это ему надо? Минут через пять я следом за ним… Спускаюсь по лесенке, а он лежит.

– Ну, дела… Тогда ты должен был видеть, кто его лопатой шарахнул. Он ведь там, по идее, находился в этот момент.

Рябухин ненадолго задумался, потом предположил:

– Мне кажется, пока я Петьку поднимал с пола, этот «кто-то» успел выскочить из машинного. Что-то похожее на скрип дверей я слышал, но мне не до этого было. Петьку надо было вытаскивать на воздух.

– А не мог он сам оступиться и грохнуться в темноте с лесенки? Когда с яркого света в темноту заходишь, не сразу видеть начинаешь.

– Мог и сам, конечно. А лопата что, просто рядом оказалась?

– Почему бы и нет?

– Элк, ты правда ничего не помнишь? Из ночных приключений? – Рябухин внезапно сменил тему разговора. – Даже кто это был? Я видел только ноги и руки в перчатках. И как Лизавета умирала. Как вспомню, так повеситься хочется. Это невыносимо.

– Ты о чем? Где ты это видел?

– В мужском туалете, где же еще? Ночью.

Услышав про мужской туалет, Петр едва не закашлялся: опять выплывало это проклятое место. Сперва Михась узрел там Рябухина со шваброй, а теперь сам Рябухин утверждает, что главное убийство произошло именно там.

– Я там была? – не поверила Элла. – В мужском туалете? У тебя как с мозгами?

– Стояла рядом, даже меня освободила. Открыла мою кабинку. Кто-то меня закрыл, я так понимаю – убийца… А ты открыла потом. Когда ни его, ни мертвой Лизаветы уже не было.

– Меня там не было, запомни. Что мне делать в мужском туалете? Да еще ночью! Ты спятил!

– Но это же смешно, мы оба там были, и никто не видел лица убийцы. Он надругался над Лизкой, как мог. Она сдавленно стонала и всхипывала… Во рту у нее, скорее всего, был кляп. Или скотчем он ей рот заклеил. Скажи кому-нибудь – ни за что не поверят.

– Я ничего не помню, еще раз повторяю тебе.

Петр слушал их диалог с колотящимся сердцем, боясь шелохнуться. Многие факты становились на место. В частности, швабра в руках Рябухина, которую видел Михась, обретала конкретный смысл.

– Тебя кто-то одурманил? У тебя вся ночнушка была в крови, словно специально обрызгали. И пол был забрызган. Я потом затирал. Как ему удалось меня так закрыть? Я бился, как буйвол. Как дальше жить с этим? Человека зарезали практически при мне, а я ничего не смог сделать.

– Точно я тебя освободила? – с сомнением поинтересовалась Элла. – Ты не путаешь? Может, кто другой?

– Что ты заладила: я да я… Я тебя видел, как сейчас. Правда, глаза у тебя были такие, словно мысленно ты далеко-далеко. Ты на вопросы не отвечала, ничего не слышала. Тебя словно загипнотизировали. Еще точней – запрограммировали.

– Боже мой, – навзрыд произнесла Элла, начав ходить по каюте, – все говорят про гипноз. Я что, действительно была похожа на сомнамбулу? Между прочим, загипнотизировать меня мог только один человек, и он мертв, ты знаешь. Но зачем ему это было надо? И как ему это удалось? Нет, я так дальше не могу.

С этими словами Элла выскочила из каюты. Рябухин потоптался и направился следом за ней. Спустя минуту и Петр кое-как выбрался из своего укрытия. Ему требовалось время, чтобы переварить услышанное.

Его задело, что супруга доверяет однокурснику больше, чем ему, бывшему мужу. С ним отделывается односложными ответами, даже готова закатить скандал, лишь бы он отстал. С патологоанатомом – более лояльна, обходительна. С чего бы это?

Петр попытался представить картину прошедшей ночи.

Итак, Рябухин пошел в туалет. С кем не бывает… По какой-то причине Невидимка выбрал туалет для расправы с Хмельницкой. Чем он руководствовался, непонятно. Возможно, хотел лишний раз унизить бедняжку.

Где вообще на теплоходе подходящее место для убийства? «Бекетов» – объект для отдыха и развлечений. Будь он, Петр Фролов, убийцей, какое бы место выбрал он? Туалет – отнюдь не самый плохой вариант!

Туда Невидимка притащил Хмельницкую, еще живую. Возможно, чем-то одурманенную. Надругался, как мог. Кричала ли она или ее рот был заклеен скотчем? Может, и руки были связаны.

Правда, перед тем как закопать труп, он снял и скотч, и веревку. Это сейчас неважно. Уже в который раз Петр пытался понять, чем вызвана такая жестокость, чем она объясняется. За что так кромсать спину жертвы?

Он попытался в мыслях двигаться дальше. Итак, Невидимка приволок жертву, проверил кабинки – все пустые, кроме одной, где притаился патологоанатом. Он ее запер так, что изнутри Жора, как ни пытался, выбраться не смог. Ему пришлось наблюдать через щель между дверью и полом. Многого там не увидишь. Петр попытался вспомнить эту узкую щель – кажется, там вообще ничего не видно.

Но это со слов Рябухина…

А что, если Невидимка и не запирал кабинку? И не проверял их, надеясь, что все спят по каютам и в туалете никого нет. Ведь раннее утро же!

Жора просто струсил и сидел, как заяц под кустом, боясь шелохнуться.

Что он мог заметить? Окровавленные руки в перчатках? Нож в спине Лизаветы? Убийцу он точно не видел! Иначе бы вел себя по-другому. Или его вообще не было бы в живых.

Петр представил себя на месте патологоанатома. Жуть! Но, может, он и не пытался открыть? Сейчас никто ничего не докажет.

Теперь понятно, почему Рябухин закурил, почему за борт прыгнул.

Быть рядом и не спасти! Малодушие? Минутная слабость? Шок? Крест, который ему нести до конца дней. Преступное бездействие. Обычная трусость!

Более того, он даже не распознал убийцу! Не увидел его! Обидно? Не то слово! И рассказать кому – не поверят. Кабинку, видите ли, не смог открыть! Смех!

Петр взялся за ручку двери, но выходить передумал. Новая мысль заставила его изменить план действий. Может ли струсить охотник? Человек, руки которого привыкли к оружию. Да и патологоанатом – профессия отнюдь не для слабонервных. Как все это понимать?

Что-то здесь не стыкуется…

С другой стороны, каков Невидимка! Притащил жертву, унизил, как мог, надругался, вырезал позвонок. Есть кто в кабинках, нет ли – плевать! Убил, унес на палубу, закопал в ящике с песком. Не человек – монстр какой-то!

Рябухин не придумал ничего другого, как начать затирать кровь шваброй. Словно это были следы и его преступления тоже! По сути, так оно и есть: будь Жора посмелей и порасторопней, глядишь, и спас бы однокурснице жизнь!

А Жора всю злость на самого себя вложил в швабру. Скорее всего, он в тот момент был неадекватен. Увидел проходящего мимо Михася – спрятался в туалете, оставив ведро со шваброй снаружи.

Смешно и глупо, по-детски совсем.

Какие выводы можно сделать из этого?

Рябухин, скорее всего, не убийца. Беспомощный свидетель, трус, жертва обстоятельств, но не убийца. А Элла…

Нож, которым Невидимка кромсал спину Хмельницкой, потом странным образом оказался у нее. Хотя – почему странным? Элла была полностью в его власти. Скажешь «Отдай нож» – отдаст, скажешь «возьми» – подчинится. Чему тут удивляться? Убийца наверняка был в перчатках, которые после преступления выбросил за борт.

У Эллы перчаток, понятное дело, не было. Ее отпечатки – на ноже.

Репетиция убийства

Он еще раз окинул взглядом каюту. Если староста приходила, чтобы забрать дистанционное кодирующее устройство, то что ей помешало это сделать? Уж не возбудившийся ли Петр, ни с того ни с сего кинувшийся на нее, будучи во сне? Или она не нашла диктофона? И ушла несолоно хлебавши?

Конечно, она будет молчать о цели своего визита. Даже сделку с Петром заключила, лишь бы не отвечать на провокационный вопрос. При первой же возможности она должна повторить попытку, дождавшись, когда каюта будет пустой.

Открыв дверь, Петр столкнулся нос к носу с прыщавым матросом:

– Был приказ находиться в каюте. Недолго осталось, катер уже на подходе.

Петр вовремя вспомнил, что ему, как человеку травмированному, отвечать на вопросы совсем не обязательно. Скорчив постную мину, словно разучился понимать человеческую речь, он прошмыгнул мимо охранника и направился по ковровой дорожке в сторону кормы.

На палубе из однокурсников увидел только Глеба Царегородцева. Тот сидел на плетеном стуле, прикрыв глаза. Царю, выходит, распоряжения начальства по барабану? Почему его никто не прогоняет в каюту?

Впрочем, долго про Царя он не думал, его гораздо больше интересовал вопрос, куда могли скрыться патологоанатом с его женой? Бывшей, конечно… В больную голову пришла мысль, что знание словесного кода дает его обладателю практически неограниченную власть над Эллой: делай с ней что хочешь, она твоя. Потом, когда ее «разблокируют», она все равно ничего помнить не будет.

У Петра сжалось сердце: может, хватит на ее голову приключений! Бедняжка может не выдержать нагрузок.

Он сделал круг по главной палубе, потом поднялся на шлюпочную.

Не найдя супруги, спустился вновь на главную палубу, попытался было зайти в туалет, но у него ничего не получилось: дверь с той стороны была чем-то надежно подперта. Из-за двери слышался голос Сержа:

– Ну, скажи, что ты видел? Вот именно, а она видела все. Надо смоделировать ситуацию, тогда она вспомнит. Мы ей поможем…

Дальше он не слушал. Раз Серж в туалете беседует с кем-то, значит, каюта его пуста. Правда, она закрыта… Но чем черт не шутит – вдруг он ее забыл закрыть?

Оказавшись возле искомой каюты, он увидел, что она раскрыта почти нараспашку. Шумел пылесос, уборка была в разгаре. Он зашел внутрь, закрыл за собой дверь. Сунув обезумевшей веснушчатой уборщице пятитысячную купюру, приказал тоном, не терпящим возражений:

– Постоишь снаружи на стреме. Как только хозяин появится, сразу же входи, как будто уборку делаешь.

– Но он увидит вас, – возразила совсем еще юная девушка, пряча купюру в карман передника. – Что тогда?

– Я – лопатой пришибленный, мне разрешается быть где угодно и когда угодно. Что с пришибленного возьмешь?

Оставшись в каюте один на один с пылесосом, Петр приступил к обыску.

В мозгу стучало «Часы… швейцарские… дорогие… где они могут быть?» Переставляя с места на место разные предметы обстановки, он не представлял, как здесь может оказаться такая невиданная роскошь. Прощупав тщательно спальное место, поднял его, не особо заботясь, что останутся следы. Проверил портфель, висевший в шкафчике плащ, бритвенные принадлежности возле умывальника – ничего. Пусто!

Ау, часы, где вы?

Когда брел по коридору спустя пять минут, твердил про себя, что отрицательный результат – тоже неплохо. Может, они у него на руке?

Теперь он точно откроет туалетную дверь, как бы крепко ее ни заперли.

Оказавшись возле того самого туалета, подергал для приличия несколько раз за ручку, потом ударил дверь ногой, потом разбежался и… провалился в открывшийся проем.

Когда поднялся с пола, разглядел Сержа, Михася, патологоанатома и свою супругу с ошалевшими глазами. Именно такие были у нее на ммс, которое пришла ночью на смартфон.

– Что здесь происходит, черт возьми? – сдавленно поинтересовался он, его речевой аппарат, казалось, был в таком же шоке, как и все остальное, и не мог выдать полный голос.

Судя по тому, как забегали глаза у патологоанатома, ситуация становилась понятной. Она прояснялась намного быстрее, чем палуба теплохода, освобождаясь от тумана.

– Спокойно, Петро. – Михась предостерегающе поднял руку. – Мы проводим следственный эксперимент. Элла сейчас находится под гипнозом, не мешай. Она видела убийцу, и сейчас, если узнает кого-то из нас… Ты появился в самый неподходящий момент, можешь все испортить.

Петр напрочь забыл о том, что играет роль и находится в образе. Недолго думая, он щелкнул пальцами в воздухе, тотчас вернув супругу в реальность. Она вздрогнула и часто заморгала. Пока Элла ошарашенно осматривалась и делала судорожные вдохи, Петр заехал кулаком под дых Михасю:

– Я отобью у вас страсть к подобным экспериментам! Ишь, репетицию они тут устроили!

Не ожидавший ничего подобного Михась сложился пополам и, кое-как устояв на ногах, принялся хватать ртом воздух.

– Где это я? – подала голос супруга. Петр взял ее за дрожащую руку и потянул на выход. Почувствовав липкую от пота ладонь, пояснил:

– Ты в мужском туалете, любимая. Это тебя твои… наши однокурсники затащили сюда и попытались… воссоздать обстановку прошедшей ночи, когда здесь зарезали Лизавету. Ты кого-то из них узнаешь? Кто был с ножом в ту ночь? Скажи, с тобой вообще советовались? Твоего согласия спрашивали?

– Ты все неправильно понял, – попытался оправдаться Жора. – Что нам прикажешь делать, если ты после удара лопатой был невменяем, а следствие необходимо продолжать. Вот мы и решили: надо брать процесс в свои руки. Мы не менее тебя озабочены…

Он вынужден был замолчать, так как схлопотал резкий удар ногой в пах, присел, схватившись за причинное место, и сдавленно заскулил.

– И ты, значит, взял роль следователя на себя? Ты смоделировал декорации, обеспечил массовку? И зачем я за тобой за борт нырял, надо было дать тебе спокойно утонуть! Одной паскудой на земле меньше!

– Со мной никто не советовался, – призналась супруга, все еще не пришедшая в себя. – Жорка сказал, что покажет что-то интересное, и затащил сюда. Потом я ничего не помню, провал в памяти.

– Такие у тебя однокурсники, Элк, – объяснял Петр супруге, увлекая ее прочь из туалета. – Ставят эксперименты, видите ли! Гипнотизеры нашлись. Узнали кодовые слова – и давай программировать направо и налево. Если надо вырубить навеки – по вене миорелаксант пустят, нужно закодировать – пожалуйста. Суки!

Михась в тому времени отдышался и, свирепо захрипев, кинулся на Петра вперед головой. Тот едва успел оглянуться, как был сбит с ног и распластался на полу между кабинками. Мануальщик оказался сверху. В голове Петра мелькнуло: «Вот и моя спина у него как на ладони. Выбирай любой позвонок и режь – не хочу».

– Очнулся, бузотер, – послышался сверху знакомый голос Сержа. – Надо же! А как мастерски притворялся! Какой актерский талант пропадает! Переверни его, а то еще подумает, что мы позвонки ему пересчитаем.

– Ты лучше скажи, гинеколог хренов, – прохрипел Петр, пытаясь как-то сгруппироваться под тушей Михася. – Где твои часики? Не только мне, всем скажи…

– Где ж им быть, – хлопнул себя по коленям Серж. – В каюте, естественно. Ну а хренов я гинеколог или не хренов, об этом пусть мои пациентки судят. Тебя, бузотер, слава богу, среди них нет.

Через секунду Петр мысленно обругал себя последними словами за болтливость: кто за язык тянул? Откуда такая несдержанность? Хорошо еще, не брякнул, что в каюте побывал. Тогда вообще результат можно было считать нулевым.

Откуда-то из глубины кабинок донесся вздох Рябухина:

– Мужики, их надо отпустить. Это вполне естественная реакция. Еще не известно, как бы я среагировал на увиденное, застань жену в таком виде. Это нормально. Он адекватен вполне. Что и требовалось доказать. Пусть продолжает свое следствие.

– Угу, – хрипел наверху Михась, – ты предложи его еще поцеловать в одно место да поклониться в ножки.

– Может, и извиниться, – опять вздохнув, предположил патологоанатом.

– Как будто это мы притворялись чокнутыми, – раздраженно заметил Серж сверху. – Ходили как зомби по палубе! Не притворись он шизиком, ничего бы не было! Кто виноват во всем? Не от хорошей жизни мы на этот эксперимент решились!

– Это правда? Жора, Сергей, я вас спрашиваю! – голос Эллы прозвучал чуть слышно, чувствовалось, слезы мешали ей говорить. – Вы меня запрограммировали? Правда? У вас не дрогнула рука? Но как вы могли?

– Могли, Элла, – жестко ответил Серж. – На борту два трупа, а убийцу видела только ты. Твои действия под гипнозом могли пролить свет. Как во время войны, вынося приговор, пренебрегают некоторыми процессуальными и бюрократическими нюансами, так и здесь. Мы пренебрегли некоторыми нормами морали. Я готов извиниться. Но твой бывший муж все испортил. Его просили подождать с разблокировкой, он же никого не послушал. Получается, все впустую, все коту под хвост…

– Как вы могли?! – дальше Элла говорить не могла – душили слезы.

– Вот так и могли! – отозвался патологоанатом из глубины кабинок. – Прости нас, конечно, но обстоятельства таковы, что следующей жертвой может стать любой из нас.

Неожиданно дверь туалета с грохотом открылась, Петру был виден появившийся на пороге капитан.

– Что здесь происходит? Прекратить! Все по каютам!

Вошедшие следом за капитаном матросы буквально стащили сидевшего на Петре Михася. Поднявшись и отряхнувшись, Петр подошел к плачущей Элле, обнял ее за плечи.

Позже, в каюте, она дала волю слезам:

– Как жестоко! В голове не укладывается. Разве так можно? Я прокляну их… Схожу в церковь… Они еще слезами моими умоются.

– Сейчас главное – поспать, Эллочка.

Пытаясь унять клокотавшее внутри негодование, он утирал слезы на щеках супруги, гладил ее. Ему казалось, что время вернулось назад: любимая женщина тихонько всхлипывала у него на плече, он чувствовал ее тепло и забывал обо всем на свете. Почти обо всем…

Лизавета, побывавшая в его постели каких-то десять часов назад, казалось, незримо присутствовала в их каюте. «Наверное, так будет теперь всегда, – подумалось ему. – До конца жизни, хотим мы этого или нет».

Минут через десять, немного успокоившись, Элла задремала, Петр укрыл ее одеялом, сам лег на диван. После схватки с Михасем его немного трясло, он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Мысли, казалось, крутились отдельно от возбужденного потасовкой тела. Если сразу три человека не испугались, что кого-то из них Элла опознает, выходит, все трое невиновны? Ведь это серьезный риск – быть разоблаченным! Получается, под подозрением остается тот, кого не было во время так называемого следственного эксперимента в мужском туалете. Тот, кто сидел в эти минуты на палубе в плетеном кресле и нежился на солнце.

Петр повернулся на бок. Черт-те что! Алиби у Царя – как и у Михася. Оба пьянствовали ночь напролет. Были друг у друга на виду. Правда, мануальщик потом бегал по теплоходу в поисках хлеба. А где был в это время Глеб?

Хотя… Отсутствие Царегородцева в туалете во время так называемого следственного эксперимента могло объясняться простым его желанием ни во что не ввязываться, держаться отстраненно, как он поступал в годы студенчества.

Дескать, вы, ребята, решили провести эксперимент. Так проводите, а меня в это дело не впутывайте. Я лучше на солнышке понежусь, пока полицейский катер не причалит. Наслажусь последними часами свободной жизни. Неизвестно – когда в следующий раз доведется.

Но Рябухин тоже хорош! Раз не удалось так, в обычном разговоре, выведать у Эллы, кого она видела ночью возле туалетных кабинок, значит, надо снова ввести ее в то состояние, в котором она пребывала, и тогда, может, она узнает… или вспомнит…

Очень странно, что Невидимка не испугался опознания и разоблачения, будь он среди тех, троих, устроивших так называемый эксперимент. Или Рябухин что-то путает и Элла ничего не видела? Или Невидимки среди этих троих нет.

Вопреки детективам

Он уже почти задремал, когда в дверь осторожно постучали.

– Вас к себе вызывает капитан, – доложил дежурный матрос.

В каюте капитана было накурено. Увидев вошедшего Петра, командир корабля открыл иллюминатор, включил кондиционер. Когда, наконец, воздух стал чище, капитан уселся за свой стол и пригласил Петра сесть в кресло напротив.

– Прошу простить за причиненный дискомфорт. Я тут подумал, что в мои задачи входит не только обеспечение безопасности тех, кто остается в живых, но и помощь следствию. Реальная помощь, понимаете?

– Не стоило так стараться, я сам курильщик, – заметил Петр, усаживаясь. – И я рад, что вы пришли к такому выводу.

– После инцидента в мужском туалете я вдруг понял, что вы реально продвинулись к разгадке этого преступления. Будем называть вещи своими именами. Ничего подобного в литературе не встречалось. В общей сложности вы дважды пострадали. Первый раз – в машинном отделении, второй раз – в этом туалете… И ваша супруга, опять же… Это ли не доказательство, что вы двигаетесь в правильном направлении. Кстати, совсем забыл поинтересоваться: как вы себя чувствуете?

– Скажите, вы хотите мне реально помочь? – перебил капитана Петр, видя, как тот не может выбраться из водоворота собственных слов. – Вы это хотите сказать?

– Да, хочу, – выпалил капитан совсем как школьник, которому предложили участвовать в раскрытии преступления века. – Я достаточно прочитал в свое время детективов. В подобных ситуациях… большинство сюжетов… представители официальных служб, следователи, полицейские, руководители и прочая номенклатура, если можно так выразиться, обычно вставляют палки в колеса талантливым сыщикам и всячески тормозят следствие. А я не хочу так, хочу наоборот.

– Значит, вы стремитесь нарушить вековую традицию жанра, – с иронией заметил Петр. – Пойти на нарушение должностной инструкции?

– Вам, вижу, – с нескрываемой укоризной в голосе заметил капитан, – доставляет удовольствие все это констатировать!

– Никак нет! Наоборот, мечтаю, чтобы вы помогли! – вырвалось у Петра подобно теплому шампанскому из неосторожно откупоренной бутылки. – Вацлав… э-э-э… Борисыч. Не тормозите!

– Да, я хочу помочь! – закивал капитан, схватив со стола пачку сигарет. – Только как? Подскажите.

– Для начала верните мне мой сотовый.

Капитан тотчас же повиновался. Схватив смартфон, Петр быстро набрал номер ординаторской, где работала Инга. Пока считал гудки, подошел к иллюминатору, окинул взглядом водную гладь – полицейского катера видно не было.

– Катера не будет, – сообщил капитан, наблюдая за ним. – Следственная бригада ждет нас на пристани Краснореченска. Это примерно полтора часа хода.

– Обеспечьте, пожалуйста, чтобы все сидели по каютам, – в приказном тоне выдал Петр, насчитав уже больше пяти гудков. – Никого не выпускать! Это очень важно!

– Да, да, конечно, само собой, – пробормотал капитан, положил так и не прикуренную сигарету обратно в пачку и, сняв трубку с аппарата у себя на столе, нажал на несколько кнопок.

В смартфоне, который Петр держал возле уха, в этот момент послышалось:

– Ординаторская…

Ингу удалось найти не скоро. Кому-то пришлось побегать по палатам. Но зато когда Петр услышал в трубке ее голос, едва устоял на ногах от радости.

– Ты оказался прав, связь между Хмельницкой и десятым грудным позвонком найти удалось! – сообщила Инга, вызвав у коллеги едва ли не катарсис. – Хотя, честно признаю, в подобную лабуду я не верила.

– Говори же, не томи, у нас время дорого.

– Пять лет назад у нее на консультации была некая Ревзина Полина Брониславовна, двадцати восьми лет. С диагнозом первичный рак молочной железы. Хмельницкая тогда ничего не заподозрила, хотя был метастаз в десятый грудной позвонок и микросимптоматика. В результате рак сочли операбельным, удалили молочную железу, как полагается, а через пару месяцев началось по полной. Отключились нижние конечности и так далее. Было разбирательство, но родственники не стали подавать в суд на поликлинику и все дело спустили на тормозах.

– Можешь не продолжать, – перебил ее Петр, давая капитану понять, что ему требуется ручка и бумага. – Скажи только, когда умерла эта самая Ревзина Полина Брониславовна. Угу, спасибо. А не подскажешь, состояла ли она в браке, были ли дети… Так… Спасибо огромное.

Сделав несколько пометок в блокноте и поблагодарив Ингу за ценную информацию, Петр нажал на кнопку отбоя, отложил смартфон в сторону и задумался. Капитан также сидел молча, внимательно глядя на Фролова.

– Кажется, выходим… на финишную прямую, – раздумчиво протянул Петр. – Теперь можно и закурить.

Словно спохватившись, капитан предложил ему сигарету и зажигалку. После второй затяжки поинтересовался:

– Вы бы просветили меня, что удалось узнать.

– Более-менее стал ясным мотив убийства. Это месть за врачебную ошибку, сделанную пять лет назад. Хмельницкая, скажем так, ошиблась в диагностике, допустив небольшую халатность, которая стоила жизни больной. Больная бы умерла и так, но здесь у самой больной и у ее родственников появилась надежда на полное выздоровление. Доказательством того, что это месть именно за этот случай, является дата, когда погибла Хмельницкая. Бедняжка умерла ровно пять лет назад, тринадцатого августа. Осталось выяснить, чьей родственницей, или любовницей, или… бог знает кем она являлась. И это – самое трудное, поскольку мы находимся в плавании. То, что связь эта есть, – без сомнения.

– Да, непросто будет, – согласился капитан, подходя к холодильнику и доставая оттуда бутылку минеральной воды. Два стакана, в которых обычно в барах подают крепкий алкоголь со льдом, появились на столе будто сами собой.

Петр сделал несколько глотков ледяной влаги, чувствуя, что давно не пил ничего подобного. Осушив стакан, он поделился соображениями, только что пришедшими в голову:

– Хорошо, если связь родственная и, скажем, ее девичья фамилия совпадет с фамилией кого-нибудь из наших… фигурантов. Но что-то подсказывает мне, что все не так просто.

– Может статься, – хмыкнул капитан, затягиваясь сигаретой, – что связи вообще никакой. В любом случае надо пробовать.

– Надо придумать какой-нибудь нетривиальный ход.

– Лично мне в голову ничего не приходит.

Петр крутил пришедшую мысль и так, и эдак и наконец решился:

– Вацлав Борисыч, а если я попрошу у вас все сотовые телефоны своих однокурсников, вы как на это посмотрите? Разумеется, все это останется между нами.

Петр видел, какие противоречия раздирают командира корабля. Сделав один шаг в нарушение инструкции, приходится делать второй. Возможно, он планировал обойтись малой кровью. Не вышло!

– Вообще-то это противозаконно, – покачал головой капитан, потом, почесав затылок, махнул рукой: – А, учитывая серьезность сложившейся ситуации, была не была!

Через минуту сотовые однокурсников были у Петра. Он отметил, как методично и тщательно «экспроприировались» средства связи: каждое находилось в отдельном полиэтиленовом пакете с пояснительной запиской – у кого изъято и когда.

– Это тоже вопреки детективам, не так ли? – пошутил Петр, но капитан шутку не понял, лишь слабо кивнул.

Перебирая один телефон за другим, включая дисплеи, он словно чувствовал презирающие взгляды коллег за спиной. Подадут ли они ему теперь руку при встрече? Если узнают, конечно, о столь неблаговидном деянии. Более низкого поступка он в жизни не совершал, и, если бы не два трупа на теплоходе, он бы никогда себе такого не позволил… От осознания этого легче не становилось. С каждым следующим телефоном он чувствовал себя все более мерзко.

– Тут нет сотовых убитых, – заметил капитан. – Обыскали каюты, но не нашли. Скорее всего, они на дне речном. Видимо, содержали компромат.

– Интересно, какого рода компромат? – продолжая просматривать содержимое чужих телефонов, философски заметил Петр. – Убийца непосредственно разговаривал с убитыми незадолго до их смерти? Может, он, как булгаковский Воланд, предсказал им, кто какую смерть примет? Думаю, они бы не поверили ни единому его слову.

– Вы еще можете шутить? – передернул плечами капитан.

– Мы же медики, а все медики – немного циники. От этого никуда не деться.

Нажимая на кнопки очередного телефона, он неожиданно увидел фотографию, от которой по телу прокатился озноб. На фото была изображена могила с красивым резным памятником из белого мрамора. Золотыми буквами было выгравировано: Ревзина Полина Брониславовна, и годы жизни: 1985–2013. С фотографии смотрело юное широкоскулое лицо. Под фото на памятнике красовалась размашистая надпись: «Помню, люблю, скорблю…»

Петр бросил взгляд на пакет, в котором хранился телефон, и обомлел: это был сотовый Царегородцева.

Не может быть! С чего бы Царю хранить в телефоне фотографию памятника давно умершей женщины? Неужто они родственники? Или любовники? В прошлом, разумеется. Ревзина скончалась пять лет назад. Не по вине Хмельницкой, конечно. Поставь та верный диагноз в свое время, и женщину перевели бы на группу, назначили химиотерапию.

Вряд ли она бы выжила! Лизавета подарила женщине призрачную надежду, что та может вылечиться. Она как бы констатировала, что болезнь не так страшна, как кажется. Это врачебная ошибка, бесспорно, но в данном случае – не фатальная. Не ошибись Хмельницкая – Ревзину все равно бы не спасли.

Возможно, она не так страдала бы психологически, но была все равно обречена, увы… И Царь, как доктор, не мог этого не понимать. Кем бы умершая ему ни приходилась – родственницей или любовницей.

Он узнал, кто консультировал молодую женщину. Рассудил, что к чему. Напрямую с Хмельницкой в вузе он если и пересекался, то косвенно, вместе они не учились.

Наверняка он и уговорил родственников не подавать в суд на поликлинику. Решил сам расквитаться. Но почему так поздно – спустя пять лет? Специально подгадал к встрече выпускников? Вряд ли – при его нелюдимости и отстраненности от студенческой жизни он наверняка про встречу узнал накануне.

Петр крутанул телефон подобно волчку на полировке стола. А что, если Царь пошел на встречу с одной-единственной целью: отомстить Хмельницкой? Потому все и выглядит так странно: подобные сентиментальные демарши не в характере Глеба. Однако что-то мешало Петру поставить окончательную точку.

Капитан смотрел на Петра с любопытством:

– Что-то обнаружили?

– Да, более чем, – Петр протянул телефон Царегородцева капитану, тот прочитал надпись на памятнике.

– Та самая Ревзина? Неужели? Вот это находка!

– Да, совпадает все: возраст, дата смерти, фамилия, имя, отчество. Ошибки быть не может. Это та самая Ревзина, из-за которой он совершил… убийство Хмельницкой.

Капитан нахмурился, допил одним глотком остатки воды в стакане.

– Но почему он хранит в телефоне не фотографию живой Ревзиной, а фото памятника? Неужто не успел сфотографировать ее при жизни? Согласитесь, маловероятно, что прижизненного фото по той или иной причине не вышло.

– Согласен, это очень странно, – Петр задумался ненадолго. – Но подозрения с Царегородцева не снимает. В такие совпадения я не верю. И по времени, и по месту.

Он уже собрался уходить, но капитан напомнил ему:

– Может, стоит все телефоны проверить до конца, – капитан кивнул на стол, где лежали еще два сотовых. – Чтобы я их убрал в пакеты?

– Да, пожалуй, вы правы. Телефон Царегородцева с собой брать не буду, чтобы не раскрывать наших планов. Вообще рано еще делать какие-то выводы.

В моей смерти прошу винить…

Больше ничего подозрительного Петру обнаружить не удалось. Номера, ничего не значащие смс, жизнерадостные селфи… Хотя кто его знает, может, за безобидными фразами и скрывался какой-то смысл, проливающий свет на разгадку, но «сыщик» этого не заметил.

После подобного просмотра он ощущал себя последней сволочью, оправдания которой не существовало. Словно порадовался чужим ошибкам, потоптался в чужих душах, пока хозяева под арестом. Сможет ли он когда-нибудь простить себя за это?

Капитан спрятал телефоны в сейф и уже в дверях задержал нетерпеливого пассажира:

– Подождите, я с вами. Лучше, чтобы я присутствовал при разговоре с… как его… Царегородцевым. Он, насколько я припоминаю, здоровый мужик. И вы держите себя в руках. Разыграем, словно мы опрашиваем всех, пусть и не по первому разу.

– Угу, но первые допросы носили скорее формальный характер, – рассуждал Петр, перетаптываясь в ожидании, пока капитан закроет каюту. – Теперь открылись новые обстоятельства дела, требующие прицельных уточняющих вопросов.

– Вполне подходящее объяснение. Только уточнять, какие именно обстоятельства открылись, не нужно.

Уже в коридоре Петр вспомнил:

– Когда я видел Царегородцева последний раз, он сидел в плетеном кресле на палубе и нежился на солнышке. Это было еще до потасовки в мужском туалете.

– После потасовки все сидят строго по каютам, – не без гордости сообщил капитан. – Я так распорядился. Вернее, я распорядился еще после первого убийства. Но этим людям необходимо повторять много раз.

– Их можно понять, – снисходительно заметил Фролов. – Такое на теплоходе творится впервые. Два трупа… Кстати, часовой возле каюты – это половина дела. Нужны еще часовые на палубе, так как вылезти через иллюминатор – пара пустяков.

– Увы, нужным количеством людей мы не располагаем.

Сперва Петр решил зайти к себе. Элла, казалось, спала, но, едва вошел бывший супруг, открыла глаза и огорошила фразой:

– Тебя Царегородцев искал. Ему что-то надо было тебе сказать. Он был очень странный… какой-то не в себе, словно… ему было плохо. Ждать не стал – убежал. Сказал, что сам тебя найдет.

У Петра появилось недоброе предчувствие: с чего бы вдруг такому здоровяку поплохело?

– Как давно это было?

– Не знаю, я задремала.

– Может, тебе это приснилось?

– Не говори ерунды. Таким бледным я видела его впервые.

Капитан слышал их разговор, стоя в коридоре:

– Надо срочно идти в каюту Царегородцева.

Проходя по палубе, Петр взглянул на кресло, на котором совсем недавно сидел Царь, и увидел что-то на подлокотнике. Подойдя ближе, рассмотрел крохотную записку, втиснутую между цветными планками кресла. Осмотревшись, осторожно вытащил, развернул на ладони.

Мелким почерком там было написано: «Меня отравил сука Михась». Ничего не понимая, Петр протянул написанное подошедшему капитану.

– Быстро в каюту Царя! – Фролов рванулся так, что капитан выронил записку, так и не успев ее прочитать – словно ветром из рук выдуло.

Матрос, стоявший возле каюты Царя, загородил ему дорогу:

– Нельзя, приказ капитана!

– Капитан сейчас будет! – рявкнул Петр, отталкивая матроса. Распахнув двери каюты, он застыл на пороге. Из туалета торчали туфли.

Царь лежал ничком наполовину в туалетной комнате, ногами – в каюте. Заглянув в туалет, Петр отшатнулся: изо рта убитого растеклась темно-коричневая лужа. Бледно-мраморное лицо напоминало маску, ее хотелось снять, как в старых фильмах про Фантомаса.

И снова, как это уже было, сердце обуял ватный липкий ужас. Одно дело, когда умирает чужой человек, а ты приезжаешь на вызов, и совсем другое – когда умирает тот, с кем ты недавно беседовал. И ты сейчас с ним один на один, только ты по эту сторону, а он – уже по ту.

Петр понимал, что щупать пульс на сонных артериях бессмысленно, но пальцы его автоматически делали то, что от него требовала инструкция врача «Скорой». Царь действительно был отравлен, причем грамотно – так, что ничего не почувствовал, а когда спохватился – желудок промывать было уже поздно, яд в крови делал свое черное дело. Перед смертью, видимо, он хотел встретиться с Петром, но не получилось, Фролов как раз был в это время в каюте капитана.

Осмотрев карманы трупа и не обнаружив там ничего интересного, Петр принялся за осмотр каюты. В ней ничего не напоминало о том, что всю ночь здесь пьянствовали два мужика: уборщица постаралась.

Войдя следом за Петром и увидев труп в луже крови, матрос закашлялся, побледнел и пошатнулся:

– Выходит, я покойника сторожил? Он лежал себе спокойненько здесь, а я… Ни хрена себе! Он был еще жив, когда… Жив, ей-богу… Жив… Я сам видел…

Петр едва успел подхватить парня. Кое-как уложив бледного матроса на диван, увидел в дверях капитана.

– Это то, о чем написано в предсмертной записке? Неужто все так скверно? – спросил тот, указывая на торчавшие из туалета ноги. – Его действительно отравили?

– Похоже на то, – подтвердил Петр, хлеща по щекам бледного матроса. Когда его взгляд стал адекватным, доктор задал парню вопрос: – Вспомни, когда ты заступил на пост у каюты?

– Примерно минут сорок назад, – неуверенно сообщил тот.

– Глеб… ну, убитый… был в каюте?

– Никак нет, каюта была закрыта, – словно обрадовавшись, что к нему вернулось сносное самочувствие, заговорил матрос. – Он потом уже пришел, сказал, покашливая, чтоб не беспокоили. Ну, я подумал, пьяный. Больше ничего не слышал.

– Когда он вернулся в каюту?

– Минут через десять, как я заступил.

Петр взглянул на капитана, почесал переносицу и уточнил:

– А кто-то до этого или после подходил к тебе, просил пропустить? Может, женщина… Не обязательно мужик.

– Нет, вроде никого… Точно, никого!

* * *

Он встал под душ, открыл кран с холодной водой. Сразу же перехватило дыхание, но вскоре по телу разлилось ни с чем не сравнимое блаженство. К контрастному душу он привык – именно так порой приходилось приводить себя в чувство, если рано утром дико хотелось спать, а следовало идти на смену.

Душ не только взбодрил – он вернул хладнокровие и рассудительность. В охлажденном мозгу всплыло очевидное несоответствие: в записке было написано про Михася, что он отравитель. Дескать, что-то наверняка подсыпал Царю ночью, когда они квасили в его каюте.

Но яд и сработал бы ночью – вряд ли уролог дожил бы до рассвета. А он умер в двенадцатом часу дня! Чтобы получить такое отсроченное действие яда, надо здорово соображать, иметь целую лабораторию для создания белка-носителя, чтобы яд освобождался медленно. Это фантастическая подготовка! И какой смысл готовить кому-то отсроченную смерть? Почему нельзя просто отравить, и все?

Когда Петр вышел из душа, Элла протянула ему махровое полотенце. Она тоже с трудом приходила в себя после трагической новости, выглядела чужой и подавленной.

– Вчера я с ним танцевала пару раз, – сообщила она бывшему супругу, когда тот, растеревшись полотенцем, облачился в спортивный костюм. – Пока ты курил на палубе.

– Интересно, – насторожился Петр. – Почему я не знаю об этом?

– Так, ничего не значащая болтовня, тебе не интересно.

– И все же, поделись. Может, заинтересует.

Элла уселась по-турецки на диван, уставилась в потолок, как бы размышляя, что можно говорить бывшему мужу, а что нельзя.

– Ну, что я ему вроде как понравилась. Он знает, что мы в разводе, но смотрим друг на друга как влюбленные… Поэтому он не станет вмешиваться.

– Это я слышал от него.

– Еще… Вроде у него кто-то умер. Отец как будто. Прошли похороны. Сейчас у него бзик, идея фикс – поставить красивый памятник. Чтобы лучше всех, чтобы отличался от других.

Элла продолжала говорить, а Петр нервно сцепил пальцы: похоже, развязывался еще один узелок, не суливший приближения к разгадке.

– И Царь смотрел в Интернете различные памятники? И кое-что скачивал себе на смартфон, так?

– Так. Откуда ты знаешь?

– Мне он говорил то же самое, – решил соврать Петр, прохаживаясь по каюте.

Выходит, памятник на могиле Ревзиной – всего лишь выбранный Царегородцевым вариант для могилы своего отца. Все возвращается на круги своя, на исходные позиции? Он снова в начальной точке?

Но почему убит Царь? Он – свидетель? Он что-то видел ночью и поплатился за это? Однако он не пошел докладывать, все на допросе отрицал, дескать, не видел ничего, квасили с Михасем всю ночь напролет.

Может, Невидимка предложил ему внушительную сумму денег за молчание? Нуждался ли Царь в деньгах? Возможно! Взять хотя бы памятник на могилу отцу. Это недешевое дело.

Царь был уверен, что с ним ничего не случится, такого здорового завалить невозможно. Спокойно спал, ел, пил, ожидая кругленькую сумму на счет. И – вот результат этой самоуверенности – отравление.

Плюс предсмертная записка, указывающая на Трегубова.

Фигурантов становится все меньше, но ясности это не прибавляло. Наоборот, все становилось еще запутанней.

Петр сел на диван и обхватил голову руками: не потому ли возмездие настигло Хмельницкую спустя пять лет, что Невидимке требовалась длительная подготовка, просчет вариантов, анализ возможных осложнений?

Похоже, он основательно подготовился. Три трупа на теплоходе, и никаких подозрений относительно того, кто бы мог такое замутить, не вырисовывается. Не каждому такое под силу!

Ответы

Размышления его прервали крики: «Пустите меня, я сказала, пустите!»

В следующий миг дверь каюты распахнулась, и на пороге появилась растрепанная и испуганная староста. Очки она почему-то держала в руке.

– Это правда, Элла? Петь? Царегородцева укокошили? Что ж это творится!

Петр не успел ничего ответить, только развел руками. Этот жест и замешательство были истолкованы Аленой по-своему, она буквально взвыла, кружась на одном месте:

– Ужас Амитивиля, бли-ин! Проклятие какое-то! Что творится! Я больше в свою каюту не пойду, я боюсь, слышите? Боюсь! Одна не останусь!

Они обнялись с Эллой, как две безутешных вдовы, а Петр задумался: помнит ли Алена о заключенной с ним сделке? Сохраняются ли ее условия сейчас, когда Петр давно уже «в своем уме» и скрывать ему вроде как нечего. Однако в данном психологическом состоянии напоминать об этом старосте, конечно же, не следовало.

Пока две женщины изливали друг другу душу, он покинул каюту и в коридоре буквально столкнулся с капитаном. Тот, недолго думая, протянул ему предсмертную записку Царегородцева:

– Про улики не стоит забывать, Петр Федорович. Неплохо бы сейчас графологическую экспертизу провести. Хотя бы в общих чертах. А что, если писал записку не убитый?

Выйдя на палубу, Петр при солнечном свете еще раз внимательно рассмотрел написанное. Мог ли смертельно отравленный человек написать так убористо и аккуратно? К сожалению, он не помнил почерк Царегородцева и Михася. А показывать сейчас эту запись кому-то еще ему не хотелось. Эмоции и так били через край.

– Я тоже об этом подумал, Вацлав Борисыч. Дело в том, что Михась никак не мог отравить Глеба. Такая возможность у него была лишь ночью и очень ранним утром. В этом случае Царегородцев умер бы значительно раньше. Нет, мануальщик, скорее всего, не убийца. Царя, по крайней мере.

– Мануальщик… это Михась, как я понимаю? – уточнил капитан и поморщился от боли в спине. – Надо будет попросить, чтоб спину мою посмотрел…

– Непременно, Вацлав Борисыч, но после того, как поймаем убийцу.

– Да, конечно, – спохватился капитан. – Выходит, записку подкинул нам непосредственно убийца, чтобы перевести стрелки на этого… Михася.

– Совершенно верно, на Михаила Трегубова. Выходит, так. Кто у нас остается под подозрением?

– Гамаюн, Чубак и Рябухин, – отрапортовал вполголоса капитан, словно несколько минут перед этим репетировал.

– Труп Царегородцева уже в здравпункте?

– Да, все покойники там. У нас не здравпункт, а морг, получается. Правда, холодильных камер нет. Но, надеюсь, им не долго там храниться…

– Конечно, не долго, Вацлав Борисыч, – надо, чтобы труп Царегородцева осмотрел Рябухин. Он классный патологоанатом… опытный. Увидит то, что я пропустил. Это важно.

Через минуту они оба подходили к каюте Жоры. Матрос, стороживший каюту, казалось, даже обрадовался возможности поговорить с капитаном. Чего нельзя было сказать об однокурснике. Он стрельнул злобным взглядом в Петра и отвернулся.

Капитан о чем-то беседовал с матросом в коридоре и не слышал, что происходило в каюте.

– Сейчас не время показывать, насколько глубоко ты обижен, – зашипел на Рябухина Петр, пытаясь как можно скорее ввести того в курс дела. – Через час мы пристанем в Краснореченске, и, если к тому времени не будем иметь неопровержимых доказательств…

– Ты всерьез считаешь, что мы сможем как-то раздобыть эти самые… неопровержимые доказательства? – перебил его патологоанатом. – Не смеши! А вот заехать тебе с размаху очень даже будет кстати.

Петр не успел сгруппироваться, отвернуться от удара, как почувствовал разрывающую боль в паху и буквально рухнул на пол. Минуты две он вертелся, скулил и хрипел, потом обрел способность соображать, застыл на четвереньках посреди каюты и перевел дыхание.

Что происходит? Насколько он помнил Рябухина в вузе, тот никогда не решился бы на подобное. Долго бы дулся, не здоровался, отмалчивался, но чтобы так, в открытую. Он успел сделать предостерегающий жест вбежавшему на шум капитану. Тот лишь развел руками.

Петр проговорил:

– Ты дебил, Жора, причем полный. Таких называют одноклеточными…

– Ты что-то говорил о неопровержимых доказательствах? – как ни в чем не бывало поинтересовался Рябухин. – Продолжай.

– С таким поведением, как у тебя, мы их никогда не раздобудем. Ты не девица, а я не классная дама, – подытожил Петр перед тем, как покинуть каюту. – Либо ты идешь со мной и осматриваешь труп Царегородцева, либо…

– Кого?! – Очки Жоры слетели на диван, он схватил их и начал протирать. У него затряслись губы. – Царя убили? Ты соображаешь, что городишь? Это что – третий труп на борту?

– Либо я во всем разбираюсь один, – продолжал в запальчивости Петр, не обращая внимания на реакцию однокурсника.

– Я иду, даже не сомневайся. – Жора вернул очки на прежнее место и решительно двинулся к выходу. – Где труп? В медпункте?

У Петра в голове вертелось много вопросов к патологоанатому, но он решил, что они подождут. Сейчас самое главное – профессиональный осмотр трупа. Остальное – потом. В конце концов, он первый ударил его ниже пояса. Чего уж там!

Оставив однокурсника в медпункте, Петр вышел покурить на палубу. Увидев плетеное кресло, из подлокотника которого еще полчаса назад торчала записка, застыл как вкопанный. Его вдруг осенило: предсмертное послание предназначалось непосредственно ему. Оно было не подписано, заметить записку в подлокотнике мог только он, поскольку только он видел дремлющего в плетеном кресле Царя. Остальные в это время проводили следственный эксперимент в мужском туалете, фактически издеваясь над его бывшей супругой.

Кто мог видеть его проходящим мимо дремлющего Царегородцева? Кого еще не было в это время в туалете?

Петр скользнул взглядом по окнам кают и едва не выронил сигарету, которую так и не прикурил: прямо на кресло выходило окно каюты старосты. Он вспомнил эти занавески, когда пытал Алену о ее отношениях с Матарасом. Староста могла видеть, как Петр направлялся в туалет мимо дремлющего Царя. Она сообразила, что он обязательно увидит записку в подлокотнике, обнаружив, что Глеб убит. Он вспомнит, где сидел Царь!

Но Алена не могла быть Невидимкой! Столь хрупкой женщине никогда не дотащить труп Лизаветы до противопожарного ящика и тем более – не спрятать его там. У нее просто не хватит силенок!

Или все-таки хватит?

Что, если Алена – сестра Ревзиной? Ведь не известно, была ли Полина Брониславовна замужем, какова ее девичья фамилия? А вдруг ее девичья фамилия Чубак? Весьма оригинальная закрутка сюжета!

Петр попытался вспомнить, говорила ли староста когда-либо, что у нее есть сестра, но в памяти ничего не всплывало.

Если предположить совсем уж невероятное – Глеб помог Алене убить Хмельницкую, вырезать ей позвонок, потом дотащить труп до ящика и спрятать его там. Но как можно предвидеть, что Михасю потребуется ночью хлеб и он убежит его искать, подарив тем самым Царегородцеву полчаса свободного, никем не контролируемого времени?

И маловероятно это – успеть все сделать за полчаса. И Матарасу в капельницу воткнуть миорелаксант, и Лизавету притащить в мужской туалет, где в одной из кабинок притаился, как заяц под кустом, Рябухин. И позвонок у нее вырезать, и утащить ее к противопожарному ящику, и спрятать в нем труп. Потом вернуться, как после безобидной прогулки по палубе, в каюту, причем успеть раньше Михася! Это роботом надо быть, а не человеком!

Разумеется, если Царь и согласился участвовать во всем этом безобразии, то – не бесплатно. Но поверить Алене на слово, что она расплатится потом, он не мог. Наверняка что-то потребовал в залог…

Петр вспомнил, что в карманах мертвого Царя ничего не было, впрочем, как и в каюте. Не наличными же она с ним расплатилась!

Понятно, почему староста решила его убрать. Иметь в лице Глеба соучастника и свидетеля одновременно – незавидная перспектива. Хотя опять загадка – как можно хрупкой Чубак отравить здоровенного громилу? Может, староста – не та, за кого себя выдает? Может, она – та самая Маккой, владеющая восточными единоборствами, способная раскидать всех матросов по палубе так, что они самостоятельно подняться не смогут!

Но это – из области фантастики, а в фантастику Петру верить не хотелось.

На палубу вышел вспотевший Рябухин. Петр предложил ему пачку сигарет, но тот отказался:

– Хватит, накурился.

– Что с Царегородцевым? Отравление, я правильно понимаю?

– Может, и отравление, но я пока увидел картину профузного желудочного кровотечения. Как будто порвался сосуд в желудке. И достаточно крупный. Умер практически мгновенно.

– И записку не успел написать?

– Какая записка! Ты что? – Жора посмотрел на однокурсника так, словно усомнился, учились ли они в одном вузе. – Сразу шок, давление под ноль и рвота полным ртом кофейной гущей^[6].

– А что могло это спровоцировать? Тебя послушать, так он умер сам.

– Именно, – кивнул Рябухин, поправляя очки на переносице. – Нет никаких следов инъекций или гематом. Это надо нажраться крысиного яда, надышаться зарином, так и то – куча других симптомов будет. А тут чисто! Одна рвота кофейной гущей.

– Самое банальное объяснение, – решил Петр подытожить сказанное, – это ночное злоупотребление спиртным с последующей перфорацией язвы?

– Пока других объяснений я не вижу.

Петр развернулся, хлопнул ладонями по перилам и, глядя в глаза однокурснику, медленно произнес:

– Ладно, допустим, все так и было, а теперь начистоту. Кому пришла в голову мысль гипнотизировать мою Элку? Тебе, Трегубову или Сержу? Учти, что я слышал ваш с ней разговор и в ресторане, когда ты подсел к ней, и в каюте. Когда вы думали, что меня в ней нет.

Ни слова не говоря, Жора усмехнулся, развернулся и пошел к себе. Петр не стал его догонять. Признаться честно, именно такую реакцию он и предвидел. С самого начала «следствия» патологоанатом что-то скрывал, а заставить его говорить Петр не мог. Достаточно того, что помощь в следствии Жора оказывал неоценимую. Как патологоанатом.

Выходит, Царегородцев умер случайно? Так сказать, естественной смертью, никем не спровоцированной? Разумеется, совпадения в жизни бывают, но не так кстати! Обнаружив фотоснимок могилы Ревзиной в смартфоне Царя, Петр кинулся к нему за пояснениями, а у того сосуд в желудке порвался? Вот так, запросто, взял и порвался. Так не бывает!

Заказчик

Через минуту место патологоанатома занял капитан.

– За тем мысом уже Краснореченск со следственной группой на пристани, – грустно констатировал он, глядя из-под руки вдаль. – Да, за третий труп меня по головке не погладят, недоглядел. Если бы держал всех строго по каютам, этого бы не произошло.

– Не волнуйтесь, я подтвержу, что вы строго следовали предписаниям, но – не все в нашей власти. Хотя придраться есть к чему, – Петр погрозил капитану пальцем. – Например, сейчас в нашей каюте находится Алена Чубак, наша староста. Она прибежала в истерике, ее ваши матросы не смогли остановить. А ведь она такая же подозреваемая, как и все остальные.

– Как? – Капитан, казалось, потерял дар речи. – Упустили! Ну, я им устрою… ночные стрельбы! Я им всыплю!

Он уже собрался идти кого-то наказывать, но Петр остановил его:

– Вацлав Борисыч, стрельбы устраивать потом будете, сейчас есть дела поважнее. Мне снова нужен смартфон Царегородцева, теперь я знаю, каким образом туда попала фотография памятника Ревзиной.

– Да? И каким же? – поинтересовался капитан, вмиг забыв о своем негодовании.

– У Царегородцева умер отец, он выбирал памятник ему на могилу. Рассматривал варианты. А памятник Ревзиной ему приглянулся, вот он и скачал его из Интернета. У меня остается хрупкая надежда, что контакт этого производителя памятников все же сохранился в телефоне Глеба.

– Да-да, конечно, это единственная ниточка. Пойдемте.

У капитана в голосе не было ни капли оптимизма.

Зайдя на смартфоне Глеба в опцию «Контакты», Петр быстро нашел абонента «Эдуард. Памятники». Прежде чем позвонить, попытался собраться с мыслями. Итак, ему нужен не памятник, а тот, кто его заказал у этого производителя пять лет назад. Вряд ли он, конечно, его помнит. Но вдруг ему повезет, и производитель окажется педантичным, аккуратным и добросовестным человеком. Вдруг у него ведется скрупулезная документация, ведь памятники – это надолго, и пять лет в данном случае – не срок.

На третьем гудке ему ответил немного гнусавый мужской голос, показавшийся знакомым:

– Да, слушаю.

– Добрый день. Это Эдуард? Меня зовут Петр. Я бы хотел… заказать памятник, – начал он, почему-то заикаясь.

– Очень хорошо, – обрадовалась трубка. – Да, это Эдуард. Петр, у вас есть выход в Интернет? Заходите на мой сайт.

– Да, памятник на сайте я нашел. Судя по годам жизни, похороны были пять лет назад.

Трубка какое-то время молчала, потом послышался вздох.

– Я примерно представляю, какого типа памятник вас интересует. На сайте такой памятник есть.

Петр слушал голос в трубке и ловил себя на мысли, что совсем недавно видел этого человека. Однако необходимость задавать конкретные вопросы не давала возможности сосредоточиться на воспоминаниях.

– Извините, а вы не помните, кто заказывал этот памятник? Я сходил бы на кладбище, посмотрел, так сказать, воочию. Хотелось бы взглянуть.

– Пару лет назад мой компьютер сгорел, и вся предыдущая база данных, увы, исчезла бесследно. Я представляю, о каком конкретно памятнике идет речь. Но информацию о заказчике предоставить, увы, не могу…

Петр поблагодарил Эдуарда и отключился.

Несколько секунд он молчал, глядя на китель капитана, сидевшего напротив. Тот все понимал и не задавал вопросов.

Ну, почему, почему гнусавый голос показался ему знакомым? Где и при каких обстоятельствах он мог слышать его? Правда, не по телефону, а в обыденной жизни.

– Что, все плохо? – спросил наконец капитан.

– По данному направлению – хуже некуда. Этот производитель ничего объяснить не сможет. Больше помощи ждать неоткуда, придется обходиться своими силами. Но у вас, я уверен, есть выход в Сеть, и вы мне сейчас его предоставите.

– Зачем вам Интернет? – поинтересовался капитан, раскрывая ноутбук.

– Надо погулять по социальным сетям. Если повезет, я найду пересечение этой самой Ревзиной и кого-нибудь из наших фигурантов. Мало ли, вдруг кто-то у кого-то в друзьях! Это уже кое-что! Я бы мог, конечно, и через смартфон, но за большой клавиатурой мне привычнее.

– Логично, – кивнул капитан, приглашая Петра в свое кресло.

Всех однокурсников он нашел в Сети без труда. И в «Одноклассниках», и в «Фейсбуке», и в «Инстаграме». Однако подходящей кандидатуры Ревзиной П. Б. по возрасту и месту проживания не находилось. Немудрено: женщина покинула этот мир пять лет назад. И в друзьях ни у кого – ни у старосты, ни у Михася с Сержем, не говоря уже про Царя с патологоанатомом – такой фамилии Петр не обнаружил.

Нелюдимый в обществе, Царь оказался активным пользователем в Сети, высказывался по различным политическим вопросам, ставил лайки направо и налево. Серьезной трагедией для него стала месяц назад смерть отца. Он даже стихотворение сочинил по этому поводу и опубликовал вместе с фотографией родителя.

Петр подумал: не поэтому ли Царь согласился прийти на вечер встречи выпускников? Ведь это возможность хоть как-то развеяться! Пусть и сидел весь вечер как в воду опущенный… Вот и развеялся. До разрыва сосуда в желудке.

Не доходя до каюты, он вспомнил, что полчаса назад оставил там Эллу наедине со старостой. Не следовало этого делать! Под диваном – важнейшая улика, кодирующее устройство, за которым, скорее всего, и охотится Чубак. Она могла Эллу усыпить и забрать диктофон.

«Растяпа! – ругал он себя, подходя к каюте. – Уж непрофессионал так непрофессионал, ничего не скажешь. Взялся за раскрытие такого преступления, а у самого – косяк на косяке!»

Элла спала. Встав на четвереньки, Петр просунул руку под диван и нащупал… пустоту. Значит, Алена все же обнаружила устройство там, куда он успел его засунуть до прихода Жоры с Эллой, и забрала его.

Конфисковала! Если на диктофоне голос Матараса, значит, это он ее попросил. Выходит, Невидимка – это староста! Есть какая-то связь между ней и Ревзиной. Может, и есть, только Петр пока о ней не знает.

– Почему ты сидишь на полу? – Элла подняла от подушки голову. – Ты наблюдал, как я сплю? Но это непорядочно, мы во сне себя не контролируем.

– Скажи, уборку у нас сегодня делали?

– Конечно, только что. После того, как Алена здесь мне в жилетку плакалась. Не поверишь, она как ребенок. Впервые втрескалась по уши и потеряла человека. Не может в себе держать – надо кому-то выплеснуть.

Петр не слушал жену. Узнав, что уборку делали совсем недавно, он воспрял духом. Если уборщица водила шваброй под диваном, то могла утолкать диктофон к самой стенке, и он просто мог до него не дотянуться. Но сейчас, когда Элла проснулась, он не станет шарить там рукой!

Надо как-то выманить Эллу из каюты. Но как?

В этот момент в каюту постучали. Заглянул прыщавый и обратился к Петру:

– Вас приглашают в читальный салон, – тяжело дыша, шепотом сообщил он. – Там, похоже, еще один труп.

Бильярд – та же коррида

На шлюпочную палубу Петр летел через три ступеньки. Матрос у дверей салона пропустил его, видимо, был предупрежден.

На бильярдном столе, наполовину залитом кровью, среди шаров и игральных карт ничком лежал, распластавшись, конферансье. Голова была неестественно вывернута, в глазах застыл ужас. В разинутый рот был втиснут кий, острие которого выходило сантиметров на тридцать из затылка. Петру почему-то бросилось в глаза, что карты в основном были бубновой и червовой масти – цвета крови.

Капитан стоял у одного из иллюминаторов, упершись лбом в стекло. Петр подошел к нему, положил руку на плечо.

– Когда вы узнали о случившемся?

Вздрогнув от прикосновения, капитан не сразу сообразил, что от него требуется.

– Вскоре после того, как вы ушли, прибежал боцман и сообщил, – хрипло произнес капитан, потом вдруг раскинул руки в стороны: – Пробить череп кием – это невиданное варварство. Не припомню ничего подобного.

– Возьмите себя в руки, – посоветовал Петр. – Вы уже приказали, чтобы всех строго по каютам… Я сейчас схожу за патологоанатомом, пусть нас пропустят. Ничего, Вацлав Борисыч, мы найдем убийцу. У меня появились кое-какие идеи.

– Похоже, дело перестает быть сугубо медицинским, – вяло заметил капитан, словно не слыша Петра. – Появляются жертвы среди обслуживающего персонала.

– Это и настораживает.

Жору пришлось будить. Пока он медленно приходил в себя, пока искал очки, поправлял шевелюру, Петр размышлял о том, что никогда еще, наверное, Рябухин не чувствовал себя таким востребованным, как в это утро на «Бекетове» после встречи выпускников. Только денег, скорее всего, за эту работу он так и не получит.

Не сразу патологоанатом понял, что случилось. Узнав новость, заметно помрачнел, шатаясь дошел до умывальника, сполоснул лицо, кое-как причесал волосы и двинулся вслед за Петром.

Увидев труп Манекена на бильярдном столе, присвистнул:

– Прямо как в фильмах Стивена Кинга!

– Даже круче, – отреагировал капитан.

– Перчатки у вас найдутся?

Когда они спустя полчаса стояли на палубе, Петр дымил, а Жора морщился от дыма, последний был на редкость многословен:

– Смерть наступила совсем недавно, судя по температуре. Причина – проникающая черепно-мозговая травма с разрушением структур продолговатого мозга. Думаю, жертва в состоянии алкогольного опьянения спала на столе, а ей в рот просто воткнули кий с огромной силой в соответствующем направлении. Я видел несколько аналогичных смертельных травм тореадоров в учебниках, когда бык поддевал беднягу за большое затылочное отверстие, а окровавленный рог выползал изо рта. Зрелище жуткое, скажу я тебе.

– Да уж… Выходит, бильярд чем-то сродни корриде?

– Он – та же коррида, в принципе…

Петр взглянул на однокурсника и подумал, если в такой ситуации они еще не разучились шутить, то не все так плохо, есть надежда, что дело будет раскрыто.

– После удара жертву перевернули, – уточнил он, наблюдая, как теплоход приближается к пристани Краснореченска, – насколько я понял?

– Ты, как всегда, правильно понял. Жертву переворачивали не раз, по-моему. Конферансье даже не вскрикнул, даже не проснулся, хотя за последнее ручаться не могу. И вообще, заключение предварительное, сам понимаешь. Как и все предыдущие.

– Спасибо, можешь возвращаться в каюту… – Петр выбросил окурок за борт и вдруг положил руку на плечо однокурсника, как бы задерживая его. – Ты больше ничего не хочешь мне рассказать? Ну, обменялись ударами в паховую область, так ведь за дело…

Жора задержался, взглянул Петру в глаза.

– Последнее убийство – спонтанное, ситуационное. Этот конферансье выкинул какой-то фортель, а промедление было смерти подобно. Я уверен, что на кие остались отпечатки убийцы. Если б он мог, он забрал бы кий с собой. Но – идти с окровавленным кием по палубе… Он никак не планировал его убивать.

– Это я и без тебя знаю. Ты считаешь, убийца тот же? Или кто другой?

– Способ убийства радикально отличается от всех предыдущих, к тому же дело произошло в бильярдной. – Жора начал загибать пальцы на руке. – С кем он обычно играл? Тот, скорее всего, и…

Петр ткнул указательным пальцем патологоанатому в грудь.

– Ты имеешь в виду Михася?

Жора выдержал прямой взгляд Петра, что случалось с ним в последнее время крайне редко, обычно глаза он отводил в сторону.

– Заметь, это не я тебе сказал, ты сам догадался. Хочу тебя предупредить: Михась вооружен, у него пистолет конферансье.

– Я все понял. Ступай в каюту, – Петр похлопал однокурсника по плечу. – Кстати, ты нож свой так и не нашел?

– Нет, конечно! – выдохнул Рябухин, удаляясь по палубе. – Где я его найду?

У капитана сидел тот самый матрос, который совсем недавно сторожил каюту Сержа. Был он немного взволнован и, как показалось Петру, даже напуган.

Кивнув на него, капитан просветил вошедшего:

– Вот, утверждает, что один из ваших однокурсников ночью прятал что-то в пожарном кране на шлюпочной палубе.

– И что же это было? – переспросил Петр.

– Вроде как часы, – выпучив глаза, пустился в объяснения матрос. – Но утверждать не стану. Утром прокрался осторожно посмотреть, а в кране пусто, ничего нет.

– Кто прятал, узнать сможете?

– А что узнавать, – улыбнулся матрос, продемонстрировав редкие зубы. – Так скажу. Этот, татуированный ваш.

– Во сколько это примерно было? – Петр выстреливал вопрос за вопросом, ощущая, как становится паскудно на душе от того, что картина потихоньку складывалась.

– Около половины пятого, – добросовестно отвечал матрос, словно присутствовал на настоящем допросе. – У меня как раз на вахте живот прихватило, ну, я и побежал. А где-то без четверти пять я был уже на вахте.

Петр подошел к окну, задумался.

– Вацлав Борисыч, никак нельзя повременить с причаливанием? Скажем, на полчасика оттянуть это дело по какой-нибудь причине? Там у пристани уже теплоход стоит. Мы бы подождали, пока он отойдет.

– Попытаюсь что-то сделать, – буркнул капитан, поднимаясь. – Я в рубку, а вы тут как-нибудь.

– Я думаю, матроса можно отпустить, а я тоже пойду. К татуированному. Надо ставить окончательные точки над «i».

В последний момент Петр задержался в дверях и обернулся к матросу:

– Скажите, вы сейчас здесь, а охраняемого вами пассажира в каюте кто сторожит?

– Так я это… – Матрос стал раскачиваться на стуле, теребя пуговицы новенького бушлата. – Думал… Сообщу…

– Думал он, – взорвался капитан. – Я что утром говорил? Если надо отлучиться, поставь замену! Марш на пост! Да проверь, в каюте ли пассажир!

«Михась, Серж или Жора? – думал про себя Петр, быстро двигаясь по палубе в сторону каюты мануальщика. – И про старосту не стоит забывать. Если первоначально планировалось убить только Хмельницкую, а все остальные убийства – это осложнения первого, если говорить языком участковых терапевтов, то кандидатура Чубак очень даже подходит».

Часы с кукушкой

Матрос, дежуривший у каюты Трегубова, никак не отреагировал на желание Петра посетить однокурсника, просто посторонился.

Первое, что увидел Петр, войдя в каюту, – ствол «макарова», направленный на него. Прикрыв за собой дверь, он миролюбиво поднял вверх обе руки.

– Стой, где стоишь! – пригвоздил его Михась, сидя на диване метрах в полутора от него. Оружие он держал не прямо, а горизонтально, как киллер со стажем. – Я не убивал конферансье, понял? Я в курсе, что ты спелся с капитаном, и он теперь на твоей стороне. Слушается тебя, как Чебурашка Гену. Чем уж ты ему приглянулся, не знаю. Но я не убивал! За Элку извиняться не буду, так как ты за Лизавету передо мной не извинился, хотя был в курсе… А насчет Элки… Меня Гамаюн подбил на это дело. Ему еще Матарас напел, что она очень гипнабельна, грех этим не воспользоваться.

Петру бросилось в глаза, что пистолет снят с предохранителя.

– Сейчас речь не про Эллу. Допустим, не убивал ты конферансье, – предположил Петр, медленно опуская руки. – Откуда ты знаешь, что он убит? По судовому радио об этом точно не сообщалось.

– Я был в салоне… Раньше вас всех. То, что я увидел, покруче любого фильма ужасов будет. Он лежал ничком, словно наткнулся на кий, и тот застрял у него в глотке, продырявив череп. Причем упирался на руки, глядя на вход… Я чуть не вырубился от страха.

– Это ты потом его уже положил? – прикинул Петр, мысленно отдавая должное Рябухину – труп действительно двигали. – А теперь опусти пистолет, давай поговорим нормально. Допустим, я тебе верю, что ты не убивал.

– На него невозможно было смотреть, – почти захныкал мануальщик, опустив оружие. – Он как будто отжимался на столе, елозя по кию туда-сюда!

– Ладно, а теперь расскажи, что ты хотел ему сказать. Там, в салоне?

– Мы хотели сыграть несколько партий. Это же умом можно двинуться, чтобы сидеть здесь и ждать в каюте! Тоска зеленая!

– Ты же был под стражей, – разыграл удивление Петр, уже предвидя, какой получит ответ. – Как ты мог планировать игру в бильярд?

– Хм! «Стража»! – усмехнулся Михась, повертев пистолетом у виска. – Открыл окно, и ты на палубе. Это сложно, когда серьезный круиз и по палубе полно народу фланирует. А у нас в час дай бог один человек пройдет – и то вряд ли.

– А теперь – главное. Думаю, ты не с пистолетом пришел на вечер встречи выпускников… Но «макаров» – такая штука, с ней так просто не расстаются. Посмотри, какая удобная версия: у тебя пистолет Манекена, а сам Манекен мертв. Как тебе удалось его заполучить в свой арсенал, если хочешь убедить меня, что ты не убийца.

Михась разом потерял всякий интерес к разговору. Повернув голову к иллюминатору, принялся смотреть на проплывающие облака.

– Надо же, конферансье ты зовешь Манекеном…

– Какая разница!

И снова Михась углубился в изучение облаков, потеряв всякий интерес к тому, что происходит в каюте.

После паузы Петр решил рискнуть:

– Уж не то ли самое, что ты прятал рано утром в пожарном кране на шлюпочной палубе? – Уловив едва заметное подергивание губ, Петр понял, что он на правильном пути. – А именно – швейцарские часы, которые тебе удалось свистнуть у Царя во время вашего ночного распития пива под копченую рыбку с картофелем.

Михась снова резко поднял пистолет:

– Заткнись, Пуаро хренов! Сядь в угол, вон туда, – он указал на небольшой табурет в углу каюты. – И не дергайся!

Петр повиновался, прикинув, что выбраться из угла он сможет не сразу. Мешал висящий плащ с одной стороны и шкафчик – с другой.

– Я правильно излагаю? – попытался уточнить Петр, но в следующую секунду пожалел о сказанном.

Михась схватил «ствол» двумя руками, направив однокурснику в голову.

– Заткнись, я сказал, иначе сейчас продырявлю тебе башку, – прошипел он, брызнув слюной. – Одним трупом будет больше, какая разница! Раз пошла такая катавасия… Будут тебе часы с кукушкой на память. И капитан не успеет помочь!

– Хорошо, хорошо, – Петр снова поднял руки, глядя мануальщику в глаза.

– Ишь, залепетал. Что ты понимаешь! Настоящий мужик должен быть всегда вооружен. Так испокон веков повелось. Без оружия ты не мужик!

Михась не опускал пистолета. Петру никогда не доводилось находиться под дулом, рубашка давно прилипла к спине, а сердце бабахало в обоих висках. Однако в мозгу странным образом зацепилась фраза про часы с кукушкой. Словно в этих часах был тайный смысл, проливающий свет. Но – на что?

Размышлять под дулом пистолета – не самое легкое из занятий. Михась всегда был темной лошадкой, никогда Петр достоверно не знал, что у него на уме. Вот нажмет сейчас на спусковой крючок – и поминай как звали. Правда, он не знал, заряжен ли пистолет, но все равно лучше не дергаться.

Однако язык его словно был от другого организма – болтал и болтал, не прекращая:

– Так что мешает? Купи оружие, зарегистрируй должным образом, оформи документы. И владей на здоровье, чувствуй себя мужчиной! А-а-а… зарплата мануальщика в санатории не позволяет накопить на такое удовольствие. И шабашки не спасают. А тут появилась потрясающая возможность – ворованные швейцарские часы… На которые положил глаз Манекен, так?

Краем глаза Петр увидел в иллюминатор капитана. Тот испуганно смотрел на его поднятые руки и мог все испортить. Как подать ему знак, что все под контролем?

Михась тем временем продолжал:

– Надо же, какой проницательный! Недаром тебя Пуаро зовут, – несколько успокоившись, он криво усмехнулся. – Короче, когда я вернулся ночью в каюту к Царю, он выходил из гальюна. Вроде как отливал. Потом долго оправдывался, дескать, много пива выпил, мочегонное, то да се… А мне все это стало подозрительным. Ну, сходил и сходил, что трепаться-то! К тому же я вспомнил, что, когда пошел искать хлеб, он тоже отправился в гальюн.

Петр смотрел на мануальщика и думал: куда подевались его вчерашние спесь и бравада? Даже татуировки выглядели не так – обычная мазня на теле. Или вчера он был для праздников, а сегодня – для повседневности? Вчера – подкрашенная размалеванная липа, а сегодня – невзрачная правда жизни? Сегодня из него словно выпустили воздух.

– Слышь, Миш, ты позволишь руки опустить? – как можно доверительней спросил Петр, указывая на иллюминатор, – а то меня увидят, разволнуются, сам посуди, могут ОМОН на пристань вызвать сдуру. А мы еще главного убийцу не нашли.

Фраза произвела на Трегубова отрезвляющее воздействие. Он знаком показал, что руки можно опустить. И – продолжил сбивчивый рассказ:

– Не с первого раза, но нашел я его тайничок в гальюне. Часики за бачком, те, что у гинеколога на руке вчера красовались. Дорогие, это сразу видно. И появилась у меня мысль обменять их на «макарова».

– Эта мысль стоила жизни Манекену. Он ведь не знал, что часики ворованные, что принадлежат Сержу, надел их гордо на руку, начал сверкать направо-налево. Ты его не предупредил?

– Если бы предупредил, никакого обмена бы не состоялось.

– А ты не подумал, как эти часики попали к Царю? Он точно не вор, получил их у Гамаюна вполне легальным путем. Правда, не смог воспользоваться. Самоуверенность погубила. Кстати, если тебе интересно, в его предсмертной записке значилось «Меня отравил сука Михась».

– Что? – оторопел мануальщик, отложив пистолет в сторону. – Я его отравил?

Петр порылся в карманах, достал записку. На лице Михася после прочтения отразилось такое, что Петр пожалел об отсутствии видеокамеры. Впрочем, прочитай он такое про себя – еще не известно, как бы возмутился.

– Не, ты глянь, как тля подзаборная косит… Это борзость голимая! Это Серега, что ли? Ну, дает! Офонареть!

– Итак, обменял ты сворованные у Царя часики на пистоль, – решил подвести черту Петр. – А патронов сколько к этому пистолю прилагалось? Обойма?

Сам от себя не ожидая такой прыти, Петр дотянулся до «макарова», схватил его, поставил на предохранитель, разрядил. Возмущавшийся мануальщик глазом не успел моргнуть, как был обезоружен.

Когда понял, что проиграл, дергаться было поздно.

– Ну, так оно…

Петр понял, что закрепить успех следует немедленно.

– Я осторожно каюту покидаю, – с этими словами он положил заряженную обойму и «макарова» себе в карман. – Ты остаешься, сидишь как мышь. И ждешь своей участи. Понял? Возле окна также выставят часового. А я постараюсь как-то замять это дело, чтоб шкуру твою спасти.

Случай из практики

Увидев его живым и невредимым, капитан принялся ощупывать, словно не доверял собственным глазам. Потом развел руками:

– Увы, мы причаливаем. Когда они услышали про четвертый труп, выбора не оставили. Министр речного транспорта в курсе наших дел…

– Да, жаль… Совсем чуть-чуть не хватило, – сокрушаясь, заметил Петр. – Вацлав Борисыч, усиленные посты у всех кают. И со стороны палубы чтоб окно контролировалось. Чтобы сидели в каюте, и – ни-ни!

– А с этим-то что делать? – капитан указал на дверь, из которой только что появился Петр. – Вооружен ведь…

– Уже обезоружен и никакой опасности не представляет, – успокоил Петр капитана, передавая ему пистолет. – Документально все потом оформим. Это эмоции, Вацлав Борисыч. Пистолет он выменял у конферансье. Откуда он у Манекена – разберитесь сами.

– Разберемся, не волнуйтесь…

– Когда на борт зайдут полицейские, в любом случае у меня должен быть контакт с вами. Как бы строго нас ни запирали по каютам!

Шагая по коридору рядом с капитаном, он мысленно проговаривал: «Часы с кукушкой. Часы с кукушкой». Где-то он сталкивался с ними совсем недавно. Может, неделю назад? Неспроста память так упорно фокусировала его внимание на этой детали, какую-то роль должны сыграть часы эти…

Странно, вторая подсказка за утро! Сначала Царь намекнул, где искать труп Хмельницкой, заикнувшись, что жизнь уходит, как «песок сквозь пальцы», теперь вот Михась про часы с кукушкой вспомнил.

Чтобы ускорить процесс, Петр решил прибегнуть к помощи капитана:

– Как вы считаете, Вацлав Борисыч, где я мог видеть часы с кукушкой?

– Вы ведь врач «Скорой»? – ничуть не удивившись, отреагировал тот. – Наверняка на одном из вызовов.

Петр остановился у самого выхода на палубу.

– Вы правы, я вспомнил.

Они снимали астматический статус у молодой женщины, вкололи преднизолон, дали кислород. Уже отправились на подстанцию, как вдруг у самого выезда из двора дорогу машине перегородил молодой парень с гнусавым голосом.

– Помогите, отец умирает, лежит, не дышит.

– Где?

– Дома, квартира на втором этаже… Вон тот подъезд.

– Сколько не дышит?

– Совсем немного.

Переглянувшись с фельдшером, Петр захватил незаменимый оранжевый кейс и отправился за обладателем гнусавого голоса.

Поперек кровати в спальне трехкомнатной квартиры лежал седовласый мужчина лет шестидесяти. Зрачки были еще узкие, но дыхание отсутствовало. Нитевидный пульс кое-как прощупывался на сонной артерии.

Когда Петр попытался выслушать сердце, в часах проснулась голосистая кукушка, из-за которой ничего сделать не удалось. Он подал выразительный знак Эдуарду, мол, останови часы, сделай что-нибудь. В ответ услышал гордое:

– Это наша семейная реликвия!

Без особой надежды на успех они начали кардиореанимацию. Сердце заводилось несколько раз, потом останавливалось, была вызвана еще одна кардиобригада. В конце концов, больного с кардиогенным шоком доставили в отделение реанимации ближайшей горбольницы.

Петр вспомнил, что парня, остановившего машину на выезде из двора, звали Эдуард. Когда он тряс с благодарностью его руку в приемном покое больницы, то среди прочего проскочило что-то про готовность прийти на помощь в любой ситуации. Похоже, такая ситуация наступила.

У доктора не было сомнений, что отвечавший на том конце провода по поводу памятника Ревзиной голос принадлежал тому самому Эдуарду, отца которого они спасли несколько дней назад.

– Вообще-то на палубе вы появляться сейчас не должны, ваше место в каюте. – Петр обнаружил, что капитан преграждает ему выход на палубу. – Что успели, то успели. Дальше пусть работают спецы. С этой минуты вы – рядовой пассажир.

– Но у меня остался завершающий штрих, Вацлав Борисыч! – Петр взглянул в проем между капитаном и дверью. «Бекетов» медленно швартовался к пристани Краснореченска. Правда, на берегу не было ни одного встречающего, несколько зевак и праздношатающихся граждан, решивших поглазеть на швартовку – не в счет. На самой пристани нервно перетаптывались несколько человек в штатском.

– Этот штрих за вас нанесут другие! – стальным голосом резюмировал капитан. – Я сказал – в каюту!

– Хорошо, хорошо… Только вы пришлите мне в каюту смартфон Царегородцева. Срочно.

– Хорошо, пришлю, – в спешке бросил капитан, направляясь в рубку. – А теперь все, идите!

– Еще один вопрос, Вацлав Борисыч, – Петр ухватился за рукав кителя. – У вас есть «Скайп»?

– Это вам еще зачем?

– Просто ответьте, есть или нет.

– Ну, есть… – заинтересованно протянул капитан. – И что из этого? Вы собрались за помощью в Интерпол обращаться?

– Отлично. Еще мне понадобится выход в Интернет. Если не трудно, пусть принесут ноутбук с Wi-Fi. Остальное не берите в голову. Теперь можете идти. Еще раз напоминаю, строжайший контроль за всеми каютами!

С этими словами Петр направился к себе в каюту. На душе было неспокойно. Интуиция подсказывала, что не все сюрпризы еще получены, самые шокирующие ждут своей очереди.

Средненький из него Пуаро получается. Тот в конце каждого романа собирал полную кают-компанию народа и на основании потрясающих дедуктивных умозаключений припирал к стенке главного злодея, не оставляя тому ни одного шанса.

А что у него? Одни логические цепочки, подчас взаимоисключающие одна другую. Идти в каюту Невидимки было рано. Он рассмеется в лицо, плюнет и разотрет – и будет сто раз прав. Прижать его пока нечем.

Элла казалась напуганной.

– Что происходит, Фролов? – накинулась она на него, едва он появился в каюте. – Этот остолоп с прыщами меня никуда не выпускает.

– Правильно делает. Это в твоих интересах, безопасность прежде всего. Он не только тебя отсюда не выпускает, он еще к тебе никого не допускает.

– Это я уже поняла. Но до каких пор будет продолжаться подобное издевательство? Мы, в конце концов, тоже люди!

Петр подошел к иллюминатору.

– Совсем недолго осталось. Мы уже швартуемся у пристани Краснореченска. Сейчас на борт пожалует следственная группа, судебные медики и все остальные. И наконец закончится эта затянувшаяся пьеса под названием «Чисто медицинское убийство». Виновных найдут.

– Ты говоришь как-то обреченно, – заметила бывшая супруга, погладив его по щеке. – Похоже, сам не веришь в это.

– Видишь ли, мне осталось совсем немного. Но я не успеваю. Для завершения дела мне нужны современные средства связи, в том числе – видеосвязь.

В каюту постучали. Через минуту на столике красовался ноутбук капитана, а в руках Петр держал смартфон Царегородцева.

Элла попыталась задать несколько вопросов, но бывший супруг нервным жестом дал ей понять, что сейчас ему нельзя мешать.

Козырь в рукаве

Первым делом Петр поинтересовался у Эдуарда, как здоровье его отца. Когда выяснилось, что отцу недавно сделали аортокоронарное шунтирование и он идет на поправку, доктор решил напомнить производителю памятников о данном когда-то обещании.

– Я понимаю, Эдуард, что поступаю не совсем порядочно, и, поверьте, в обычной ситуации никогда к такому бы не прибегнул, но сейчас я фактически приперт к стенке, ситуация криминальная, и других выходов нет. От вас напрямую зависит свобода и здоровье мои и моих коллег. Поэтому я вынужден вас попросить помочь мне.

– Петр Федорович, вы можете располагать мной на двести процентов, – обнадеживающе прозвучало на том конце провода. – Рад помочь, сделаю все, что в моих силах.

Никогда еще гнусавый голос не внушал доктору столько оптимизма. Он вкратце описал свою необычную просьбу, поинтересовавшись, есть ли у Эдуарда необходимая аппаратура для ее выполнения.

Элла тем временем подошла к двери и осторожно выглянула в коридор. Прыщавого у двери не было, зато по коридору медленно шли двое в штатском и между ними – капитан.

Вацлав Борисович оправдывался:

– Поймите, наконец! Ждать полдня, то есть сидеть сложа руки после таких ночных событий невозможно. И мы провели кое-какие… оперативно-разыскные мероприятия.

– Что я слышу? – сдержанно рассмеялся тот, что шел справа. – Оперативная работа на теплоходе? Интересно, и кто же ее проводил?

– Разумеется, непрофессионал, так уж получилось. Но кое-какие результаты имеются, и нам бы хотелось ими поделиться.

– Хорошо, Вацлав Борисович, – пообещал тот, что шел слева. – Мы непременно ознакомимся с этими результатами. А сейчас разрешите приступить непосредственно к нашим оперативно-разыскным мероприятиям. Еще раз извиняемся за непростительную задержку, вызванную форс-мажорными обстоятельствами, вы сами знаете какими.

С этими словами троица свернула за угол – больше Элла ничего не слышала. Неожиданно появившийся с другой стороны прыщавый матрос потребовал закрыть дверь.

В каюте бывший супруг тем временем внушал кому-то по телефону:

– Думаю, могила находится в северном крыле кладбища. Пять лет назад, насколько я помню, хоронили там. Конечно, найдете. Камеру надо установить так, чтобы отчетливо были видны фамилия, имя, отчество усопшей и годы жизни. И, разумеется, фотография. Как все будет готово, отзвонитесь мне обязательно. Удачи, очень жду звонка. Эдуард, я не люблю высокопарных слов, но моя жизнь сейчас целиком зависит от того, насколько убедительно вы это сделаете. Да, да.

Когда супруг закончил разговор и отложил сотовый, Элла поинтересовалась:

– Что он должен будет сделать на могиле? Станцевать канкан? Застрелиться? Вообще, о какой могиле речь?

Петр скорчил такую гримасу, словно Элла глубоко вонзила зонд в его зубной канал, забыв при этом об анестезии. Пальцы бывшего супруга тем временем продолжали бегать по клавишам ноутбука. Он покусывал нижнюю губу, иногда шепотом ругался.

– Элк, чуточку терпения. А то сейчас заявятся хлопцы, при них уже не погуляешь по Сети – стреножат! Мне еще многое надо успеть.

Он вдруг схватил телефон, достал из кармана клочок бумажки и принялся набирать номер на телефоне Царегородцева.

«Хлопцы» заявились минут через десять. Поздоровавшись, в каюту вошли двое в штатском, представились:

– Старший оперуполномоченный убойного отдела горУВД майор Ширчков.

– Эсперт-криминалист Холстяник.

Строгие черты майора, его очки в роговой оправе, которые он не спеша достал из замшевого футляра и водрузил на переносицу прежде, чем приступить к допросу, не располагали к шуткам.

От пшеничных усов криминалиста, его открытого широкого лица с горстью веснушек, наоборот, веяло легкомысленной романтикой.

Первый крайне удивился наличию ноутбука и телефона:

– Почему у задержанных средства связи?! Не удивительно, что количество трупов растет как на дрожжах! Прекратить всякие общения с внешним миром! Выключить и закрыть ноутбук, телефон в сторону, чтобы я видел!

Второй невозмутимо принялся записывать анкетные данные Петра и Эллы, потом раскрыл чемоданчик, достал что-то типа айпада и попросил обоих обитателей каюты приложить к нему пальчики.

Ноутбук Петр закрыл и отложил в строну, а смартфон Царегородцева оставил на столе.

– В общих чертах мы в курсе, что случилось на теплоходе сегодня ночью и утром, – сообщил Ширчков в качестве вступления, – поэтому, что называется, растекаться мыслью по древу не будем. Я начну задавать конкретные вопросы, а вы постарайтесь отвечать так же конкретно и по существу. Все мы заинтересованы закончить дело как можно быстрее. Поэтому – за работу.

Петру пришлось повторно рассказать историю своего ночного грехопадения. Элла во время его рассказа отрешенно сидела на диване и смотрела в сторону. Ни один мускул на ее лице не дрогнул.

Ширчков никаких эмоций по поводу услышанного не выказывал, менторским тоном задавал один вопрос за другим.

Муторное дело – вспоминать поминутно, что ты делал этой ночью, как проснулся, куда пошел вначале, куда потом… Петр даже попытался начать сочинять – но майор тут же пресек эту его попытку. Все-таки врать доктор не умел.

С одной стороны, его бесила скрупулезность следователя, его невозмутимая дотошность и педантичность. С другой – он ругал себя последними словами, что сам не задал и десятой доли тех вопросов, которыми сейчас его донимал следователь. Внутренний голос как бы стыдил его: «Видал, как надо было, Фролов? Все-таки наука есть наука!»

Пришлось выложить правду о том, что супруга почти всю ночь в каюте отсутствовала. Петр понимал, что бессовестно закладывает любимую женщину, но другого выхода не было – с одной стороны, вопрос был задан конкретный, не терпящий двусмысленности, с другой – остальные опрашиваемые наверняка не будут хранить втайне ее ночные хождения с ножом по палубе.

Элла восприняла его болтливость как само собой разумеющееся.

Полученные показания майор старательно «отстучал» на клавиатуре.

Закончив с Петром, Ширчков приступил к допросу Эллы. Супруга отвечала сбивчиво – волновалась. Когда речь зашла о том, почему ее всю ночь не было в каюте, она откровенно призналась, что не помнит, где была, заметив при этом, что ее многие видели в непотребном виде с окровавленным ножом в руке.

– Уилки Коллинз отдыхает, – заметил Ширчков, выслушав и зафиксировав показания Эллы. – Дело пахнет психиатрической экспертизой.

– А что мне скрывать? – пожала плечами бывшая супруга Петра, ничуть не испугавшись сказанного. – Что есть, то и говорю.

Холстяник тем временем снимал отпечатки пальцев с посуды, дверных ручек – со всего, к чему могли прикасаться бывшие супруги за время короткого путешествия. При этом эксперт обрабатывал каждый предмет аккуратно кисточкой.

Закончив с официальной частью, Ширчков исподлобья взглянул на бывших супругов и невозмутимо сообщил:

– Я отправил на берег протокол допроса, сейчас распечатают, вы прочитаете, подпишете, что с ваших слов записано верно. А пока, если вы не против, мы приступим к обыску вашей каюты. Думаю, вы понимаете, что разрешение на проведение данной процедуры у нас имеется. – С этими словами он выглянул в коридор и громко позвал: – Будьте добры, понятых, пожалуйста.

Вошли двое – парень и девушка, по-видимому, взятые из числа береговых зевак, и скромно стали в сторонке. Содержимое шкафа не вызвало у Ширчкова никаких подозрений. Складывалось впечатление, что он знает, где и что надо искать.

Сначала был осмотрен диван Эллы, ее сумка, одежда, содержимое косметички. Потом приступили к дивану Петра. Когда извлекли на свет его спортивную сумку, у хозяина противно засосало под ложечкой: слишком объемной она выглядела.

Он заметил, что Ширчков работает в резиновых медицинских перчатках, когда он успел их надеть – Петр не видел.

На столике расстелили газету. Ширчков громко попросил понятых подойти поближе, чем окончательно рассеял остатки их сонливости. После ничего не значащих аксессуаров на газете появился черный полиэтиленовый сверток, которого Петр не узнавал.

– Петр Федорович, вы признаете этот сверток? Что в нем находится?

– Никак нет, – по-армейски вырвалось у подозреваемого. – Его мне, скорее всего, подкинули. Что в нем находится, я не знаю.

– Так и запишем, – майор кивнул в сторону сидевшего за компьютером Холстяника. – Гражданин Фролов не признает черный полиэтиленовый сверток, найденный в его спортивной сумке при свидетелях.

Пальцы эксперта привычно забегали по клавиатуре.

В каюту неожиданно постучали. Худосочная девушка принесла распечатанные протоколы допросов. Петр долго изучал свой и, не найдя в нем ничего, что бы противоречило сказанному им несколько минут назад, подписал.

«Так вот где таилась погибель моя!» – прозвучала в мозгу Петра строчка из любимого стихотворения детства.

Ширчков тем временем медленно разворачивал сверток. В голове Петра зависла подобно грозовой туче одна-единственная мысль: «Если это то, о чем я думаю, то проводить дальнейшие оперативно-разыскные мероприятия будет весьма проблематично!»

Как опытный игрок, Невидимка припас главный козырь в своем рукаве и держал его там до самого конца. И сейчас на глазах изумленной публики совершался фокус: из пустой шляпы вылетал белый голубь.

Фокус удался! На газете появились один за другим упакованные в полиэтилен: окровавленный, весь в хрящевой ткани, коже и сухожилиях вырезанный позвонок Хмельницкой и нож Жоры Рябухина со следами крови на лезвии.

– Подойдите сюда, гражданин Фролов, – попросил майор. Когда Петр повиновался, спросил: – Как вы можете объяснить появление этих предметов в вашей сумке?

– Никак не могу, – прохрипел Петр, не узнавая собственный голос. – Я же говорю, мне это все подкинули.

– Может, и подкинули, – заключил майор, сняв очки и потирая глаза. – Только лично мне больше нравится другая версия. Мне сказали, что вы на корабле проводите собственное расследование. Как далеко вы в нем продвинулись, не знаю. И по какой причине вы решили оставить подобные улики у себя, мне тоже неведомо, это предмет особого изучения, пусть психиатры с этим разбираются.

– Я подчеркиваю, – стоял на своем Петр, чувствуя, как сердце колотит по ребрам изнутри, – никакого отношения к тому, что хранится в этом свертке, я не имею.

– Разрешите, я закончу, – вполголоса попросил майор, возвращая очки на прежнее место. – Кто будет обыскивать того, кто ведет расследование? Правильно, ни у кого рука не поднимется. Как можно избежать наказания? Правильно, попытаться самому вести расследование. Это ли не прикрытие? Надежней не придумаешь.

Неожиданно для себя Петр мысленно с ним согласился. У него не раз за утро возникало желание проверить свою сумку, но он откладывал это действие на потом, оправдывая тем, что, когда Алена была в их каюте, он мирно спал на диване, и ему подбросить она ничего не могла – пришлось бы будить и поднимать его.

Вот к чему подобная самоуверенность приводит!

В каюту постучали. Увидев капитана, Петр почему-то испытал облегчение. Ширчков сделал приглашающий жест рукой:

– Заходите, Вацлав Борисович. Вот, полюбуйтесь, что мы обнаружили в сумке у вашего так называемого следователя. Вы еще защищали его, дескать, человек проверенный…

Увидев улики, капитан обернулся к Фролову:

– Как же так, Петр Федорович? – дрогнувшим голосом поинтересовался он. – Я вам доверял, мы вместе разрабатывали стратегию…

– Подкинули, Вацлав Борисыч, – начал свое оправдание Петр, но через несколько секунд понял, что капитан его не слышит. – Неужели не понятно? Стал бы убийца к себе в сумку прятать такие доказательства. Это как раз и доказывает, что я абсолютно не виноват.

Осуждающий взгляд капитана он, кажется, будет помнить всю оставшуюся жизнь. Он уже приготовил запястья для наручников, как внезапно пришедшая идея блеснула в голове спасительным лучом света.

В нескольких сантиметрах от него на столе лежал телефон Царя. Недавно он предусмотрительно ввел в его память номер телефона с кодирующим устройством, сделав его быстрым набором – одной кнопкой. Как бы случайно потянувшись, Петр сделал незаметное движение, никто ничего не понял.

Часы-путешественники

Через секунду из-под дивана раздался звук вибрации, потом противный стрекот цикад, скрежетание ножа по сковороде. Сидевшая с отрешенным взглядом Элла, всхрапнув, выгнулась дугой, резко раскинув в стороны руки, опрокинув при этом на пол ноутбук, на котором эксперт фиксировал показания. Когда прозвучали слова кода, она вскочила, схватила с газеты окровавленный нож и, закатив глаза, тяжело двинулась к выходу.

Капитан вцепился в фуражку, эксперт попытался дотянуться до лежащего на полу ноутбука, но ничего не видящая вооруженная Элла наступила на него ногой. Майор вскочил, сунув руку в карман, но дальше этого дело не пошло – он увидел, что Элла направлялась к выходу из каюты.

– Тысяча чертей! – слетело с губ капитана.

– Весело тут у вас, – выдохнул майор, зачем-то поправляя идеально уложенные волосы.

– Не хотите узнать, кто ею сейчас управляет? – поинтересовался Петр, едва Элла скрылась за дверью. – Она – слепое орудие в чьих-то руках. Только в чьих – неизвестно. Однако узнать можно!

Водрузив ноутбук на прежнее место, Холстяник констатировал, что оргтехника сильно повреждена, и для дальнейших оперативно-разыскных мероприятий им потребуется другая.

– Что, и восстановить ничего нельзя будет? – уточнил Ширчков.

– Потребуется время, – с сожалением развел руками его коллега.

– Извините, я могу разблокировать супругу? – озабоченно поинтересовался Петр, порываясь бежать за Эллой. – Упустим время!

– Не волнуйтесь, возле каюты дежурит наш медик, он окажет ей необходимую помощь, – успокоил его Холстяник, глядя на диван Петра. – Звук шел откуда-то отсюда.

Петр все же выглянул из каюты, увидел двух медиков, взявших Эллу под локти с обеих сторон, и немного успокоился.

Майор тем временем подошел к дивану Петра и заглянул под него. Потом встал на колени, засунул руку. Вскоре на свет появился диктофон с телефоном и проводами.

– Интересно придумано, – заключил он, рассматривая находку. – Поступает звонок извне, включается запись, голос кодирует жертву. И все в нужное время.

– Это голос Льва Матараса, если вас интересует, той самой жертвы, которая умерла под капельницей, – сообщил Петр. – По моим соображениям, именно он первоначально Эллу закодировал.

– Зачем это нужно преступнику?

– Думаю, планировалось всего одно убийство, – начал рассказ Петр, чувствуя, как из противника превращается в помощника следствия. – Остальные произошли вынужденно и непредвиденно. Это, самое главное, убийство совершено ножом. Из спины Лизаветы Хмельницкой вырезан позвонок.

– С чего такая жестокость? – вырвалось у Ширчкова.

– Это месть, как я предполагаю, за гибель возлюбленной. Пять лет назад умерла от рака некто Ревзина Полина Брониславовна. Хмельницкая не поставила верного диагноза, в результате чего больную обнадежили, что нужна всего одна радикальная операция, и она выздоровеет. На самом деле уже пошло метастазирование в десятый грудной позвонок, это значит, опухоль оперировать было нельзя. Только химиотерапия.

Капитан, майор и эксперт завороженно слушали рассказ Петра и, как показалось доктору, верили ему.

– Как вам все это удалось узнать? – спросил недоверчиво Ширчков.

– Благодаря средствам связи, которые мне предоставил капитан Рукавченко.

Бросив взгляд на притулившегося у стенки капитана, Петр различил едва уловимую улыбку на его губах.

– Это нарушение инструкции, – заметил майор, искоса взглянув на капитана, – но в данном случае – в интересах следствия. Продолжайте!

– Так вот, как я уже сказал, первоначально планировалось одно убийство. Конкретно – Хмельницкой. У нее жестоко вырезали позвонок… Тот самый, десятый, в котором разместился метастаз у Полины Ревзиной. Матараса отравили, скорее всего, по причине его болтливости. Невидимка испугался за собственную безопасность…

– Как вы сказали? – переспросил Холстяник. – Невидимка?

– Это прозвище, – пояснил Петр. – Мы до сих пор его не знаем. Лишь догадываемся. То есть он для нас как бы невидим. А Элла с ножом на палубе ему нужна была для прикрытия, нагнетания испуга, хаоса и паники. Именно так можно легко затеряться, скрыть следы преступления.

Идем далее… Царегородцев, третья жертва, скорее всего, случайно увидел, как Невидимка прячет труп в противопожарный ящик с песком. Царь – самоуверенный человек, он никого и ничего не боится. Вернее, не боялся. Для него увиденное – лишь повод заработать на памятник отцу. Невидимка расплачивается с ним швейцарскими часами. Делает он это с той целью, чтобы оттянуть время, подготовиться и убить свидетеля. Это ему удается, только часов у Царя нет. Их своровал Михась Трегубов, когда пил пиво в каюте Царя.

– Как вам удалось узнать все это? – удивленно воскликнул майор.

– Я времени даром не терял, – не без гордости сообщил Петр. – Возможно, именно поэтому упустил момент, когда мне в каюту подкинули все улики. Меня в каюте практически не было.

– А зачем убивать конферансье? – вставил свой вопрос капитан. – Да еще так жестоко: кием в рот?

– Я остановился на том, что Михась своровал часы, которыми Невидимка расплатился с Царем за молчание. У Трегубова свой мотив, его мечта – завладеть оружием. Настоящий мужчина, считает он, должен быть вооружен. А пистолет на корабле был только у конферансье. Дорогие швейцарские часы – очень престижная вещь, возможно, конферансье о них давно мечтал… Михась сошелся с ним на почве игры в бильярд. Разговорились, у каждого было то, о чем мечтал другой. Вот и произошел обмен. Невидимка случайно увидел часы на руке конферансье, мигом все понял. Часы – его собственность, по ним можно на него выйти, их он должен был заполучить любой ценой. Он их и получил, продырявив череп конферансье.

Майор отсоединил провода от телефона кодирующего устройства и набрал номер. На том конце долго не отвечали.

– Утятников? Привет, это Ширчков. Узнай, пожалуйста, кому принадлежит номер, с которого я звоню… Хорошо, жду.

Отключившись, майор продолжил изучение телефона, найденного под диваном.

– Теперь мы узнаем номер телефона убийцы.

В этот момент раздался звонок на телефон Царя. Петр быстро схватил трубку – никто из присутствующих ничего не понял.

– Да, Эдуард, слушаю… Камеру установил? – Петр сжимал трубку с такой силой, словно ее кто-то мог у него отобрать. – Молодец, будь готов, в течение получаса я могу позвонить. Лопата наготове? Отлично.

Отключившись, он поймал на себе вопросительный взгляд Ширчкова. Впрочем, и капитан, и коллега Холстяник также сидели в недоумении.

– Что все это значит? – спросил майор, отложив на время кодирующее устройство. – При чем здесь камера и лопата?

– Ну, как же! Часы вернулись к владельцу. Больше улик никаких нет. На теплоходе нет видеокамер, свидетели мертвы.

– О каких часах речь? – недоуменно протянул Холстяник.

– Я, кажется, знаю, о каких, – включился в разговор капитан. – Это дорогие швейцарские часы, которые рано утром прятал в пожарном кране один из пассажиров.

Холстяник с Ширчковым переглянулись и пожали плечами. Петр тем временем продолжал:

– Преступление готовилось давно и тщательно. С доказательной базой проблемы. Улик нет. Вывод каков? Надо добиваться стопроцентного чистосердечного признания в убийстве. То есть играть ва-банк. Иначе ничего не доказать. Улики в моей сумке. Отпечатков пальцев Невидимка не оставляет. И выходит таким образом сухим из воды.

Ширчков с недоверием посмотрел на Петра:

– Интересно, как вы добьетесь «чистухи»?

– Я тут подготовил текст. – С этими словами Петр раскрыл ноутбук капитана и подвинул майору. – Проверьте, пожалуйста, все ли здесь верно.

– Гамаюн Сергей Станиславович? Он и есть Невидимка? – Ширчков быстро пробежал глазами текст. – Юридически не совсем грамотно, но, если он это озвучит – будет более чем достаточно.

– Тогда перешлите на принтер, пусть распечатают в трех экземплярах.

Майор с экспертом длительное время совещались, приглушенно беседуя в каюте, а Петр с капитаном и двумя матросами терпеливо ждали в коридоре. Наконец их пригласили в каюту.

– Мы решили дать вам шанс, – подмигнул Петру майор. – Вы правы, как-то по-другому доказать вину крайне сложно. Но вы должны нам рассказать, как вы собираетесь добиваться чистосердечного признания.

Игра ва-банк

Серж мирно дремал, отвернувшись к стене и чуть похрапывая. Петр какое-то время смотрел на его вздымающуюся грудную клетку и думал, что так мирно спать может только человек с чистой совестью.

Гинеколог, видимо, почувствовав чужое присутствие в каюте, поднял голову, повернулся и сел на диване. Петру сразу же бросились в глаза швейцарские часы на его руке. Серж заметил его взгляд и, зевая, протянул руку:

– Ты меня в чем-то уличить хотел, смотри, часы на руке…

– Так конферансье мертв, – парировал Петр, скрестив руки на груди. – Поэтому и часы на руке. Элементарно, Ватсон!

Серж тупо взглянул на него, потом принялся протирать глаза.

– Ты мне хочешь пришить убийство конферансье? Давай, вали все до кучи. И Царя, вероятно, я шлепнул. Как – неважно, шлепнул ведь! И Матараса, и Лизавету…

Чтобы как-то прервать привычный уже поток негодования, Петр уставился на него и выдал без подготовки:

– Ревзина Полина Брониславовна тебе кем приходилась?

Гамаюн словно на бегу получил еловой веткой по глазам. Сморщился, но быстро взял себя в руки, даже поднялся с дивана, чтобы замять конфуз.

– Первый раз слышу про такую.

– А она, наверное, в гробу переворачивается, – покачал головой Петр, – слыша, как ты ее предаешь. Ты предатель, Гамаюн!

Гинеколог покачивался какое-то время, перенося вес с одной ноги на другую, потом замахал руками перед Петром:

– Ты чего пришел? Тебе чего здесь надо?

– Чистосердечного признания во всех четырех убийствах, – просто ответил Фролов. – Я, конечно, не уверен, что это смягчит твою вину, укоротит твое пожизненное, но мне будет чуточку легче от того, что ты все осознал… Пусть поздно, но раскаялся.

Гинеколог посмотрел на него, наклонив голову вбок, как бы прикидывая шансы – удастся договориться с ним или нет. То, что будет в случае отрицательного результата, Петру рисовалось весьма смутным и расплывчатым. Он шел напролом, ступая как по минному полю.

– Ты оборзел, Пуаро! – начал злиться гинеколог. – Как я, по-твоему, убил конферансье? А Царегородцева? У него язва прорвалась, как Жора говорит.

Петр старался придать голосу будничность, как если бы они беседовали на тему наблюдения за беременными, страдающими сахарным диабетом. В голове звучали последние инструкции Ширчкова: если что, кидать чем-нибудь в дверь каюты. Это если он успеет кинуть… А если нет?

– Очень просто, кием в рот. Спящего-то отчего не убить? Ведь он ходит повсюду, сверкает твоими часами. А тут напился после выгодной сделки и уснул на столе бильярдном, затылком лузу подпер. За ним такое водится. Тебе оставалось лишь точно воткнуть… Да посильней. Что ты подсыпал за завтраком Царю, что его потом кофейной гущей рвало?

– Да… – покачал головой гинеколог. – Вот уж действительно на этом теплоходе любая глупость имеет все шансы на осуществление.

– Я примерно такие ответы и предполагал, иллюзий особых не питал. Поэтому заготовил подарок. Пора кончать это дело!

С этими словами Петр выглянул из каюты, взял ноутбук из рук сторожившего их матроса и положил на столик. Минуты через три удалось подключиться к «Скайпу» Эдуарда. Когда на экране появилась картинка могилы Ревзиной, Петр уловил, как Серж напрягся.

– Что ты затеял? – не очень уверенно произнес он.

– Сейчас увидишь. Еще не поздно писать чистуху. Ну как?

Петр достал сотовый, быстро набрал номер Эдуарда. Перебросился с ним несколькими словами, сказал, что пора начинать.

Серж внимательно следил за экраном.

– Последний раз спрашиваю, – предупредил Петр, доставая из кармана мелко распечатанный лист бумаги. – Будешь писать чистосердечное?

– Пошел ты, знаешь, куда? – был ответ.

– В таком случае мы сейчас проверим, действительно ли десятый грудной позвонок пострадал у Ревзиной. Мне кажется, произошла ошибка, и метастазирование было в девятый. Как ты смотришь на эксгумацию трупа Ревзиной?

Внезапно на экране в кадре возле могилы появился молодой мужчина с лопатой и с размаха вонзил свое орудие в цветастый холмик перед памятником.

Глаза гинеколога округлились. В следующую секунду он кинулся на Петра:

– Сволочь! Что ты делаешь?!

– Не более сволочь, чем ты.

Перехватив руку Сержа, Петр резко дернул ее вперед, проведя захват на излом. Гинеколог заскрипел зубами, пытаясь вырваться из цепких рук, но у него ничего не получалось. Петр усиливал давление на локоть, рискуя сломать однокурснику сустав. Последние силы гинеколога были на исходе, наконец он рявкнул:

– Хватит! Довольно! Я подпишу что угодно, только могилу пусть не трогают. Пусть она спит спокойно. Раз уж пожить ей не удалось в свое удовольствие, так пусть…

– Руки! – Петр достал из кармана заранее приготовленные наручники. Защелкнув их на запястьях Гамаюна, приказал: – Теперь пошли! Вперед! Из каюты!

Гинеколог неожиданно сел на диван.

– Что ты знаешь? Ты ничего не знаешь, – вполголоса произнес он. – Ты думаешь, разоблачил, раскрыл преступление? Дурак ты!

– Возможно… – Петр долго подыскивал подходящие слова, чтобы выразить то, что творилось в душе. – Но я рад, что прижал тебя к стенке…

Исповедь Невидимки

– К стенке? – Серж повернулся к нему, и Петр впервые увидел в его глазах слезы. – Ты бы видел, как Полинка радовалась, когда ей сказали, что после операции она будет жить. Мы вели речь о протезе молочной железы. В каком платье она пойдет за меня. Планировали свадьбу. Я ведь думал, что все – не полюблю уже. Для меня женщины существовали лишь с точки зрения, ну, ты понимаешь, – сосок, лимфоузлы, шейка матки, ЗППП…^[7] Я считал себя уже ни на что высокое не способным. А тут встретил ее… Полинку. Она словно возродила меня. Раскрыла. Влюбился как школьник. Многое для себя открывал впервые. И тут этот диагноз… Я так ее любил, а этот камень в молочной железе как начал расти. Еле уговорил ее обследоваться.

– Что ж компьютерную^[8] не сделали? – Петр протянул коллеге сигареты, они закурили.

– Да делали… – отмахнулся Серж после второй затяжки. – Только почему-то 10-й грудной не посмотрели. А я понадеялся на Хмельницкую. Уж больно уверенно она отвергла метастазы. Прооперировали, начала моя Полинка восстанавливаться. А потом…

– Что было потом, я знаю, – перебил его Петр. – Можешь не рассказывать. Лучше расскажи, как ты решил отомстить Лизавете.

Серж замолчал, сделал несколько затяжек.

– Не сразу. Сначала меня из петли достали, кое-как откачали. Все потеряло смысл. Все, прикинь! На работу плевать, на здоровье – с высокой колокольни. Я вдруг понял, что не могу дальше жить. Мне нечего делать без Полинки на этой земле. Все потеряло смысл.

Петр вспомнил, что уже слышал нечто подобное, причем совсем недавно.

– Дай-ка угадаю. Тебя спас Матарас.

– Он. У него нечто похожее было в жизни, только раньше… из-за старосты. Действительно, психотерапевт он потрясающий. Влез мне в душу, разложил там все по полочкам. Мне снова жить захотелось.

Петр поймал себя на том, что услышанное его интересует, как увлекательный роман. Он словно перелистывает страницы одну за другой. Неинтересные скучные места ему хочется быстрее проскочить, а психологически насыщенные – посмаковать подольше, прочувствовать.

– Почему же он от мести тебя не отговорил?

– Отговаривал. То, что он хороший психотерапевт, еще не значит, что он хорош во всем остальном. Главная его слабость – алкоголь. Откапаешь его после очередного запоя – он начинает тебе в жилетку плакаться, квашня квашней. В такие минуты понимаешь, что у него еще хуже. Лепи из него что хочешь. Ну и убедил я его твою Элку… того… Запрограммировать на «Абажур, аббат, аббревиатура». Она оказалась весьма гипнабельной. Разыграли все как по нотам – будто совершено изнасилование, на самом деле – введена программа.

Петру стоило больших усилий не заехать кулаком гинекологу в челюсть, но он сдержался. Он так и предполагал, чему удивляться? После введения подобной программы и красное вино – нипочем, и от больших полотен начнешь получать истинное удовольствие.

– Подготовился я основательно. К различным осложнениям, к любым поворотам был готов, – продолжал Гамаюн. – Кстати, Рябухин тоже гипнабелен. Он тоже запрограммирован, только с его кодом активации Левчик не успел меня ознакомить. К тому же его кодирование прошло с осложнениями. Именно поэтому я не успел тебя добить в машинном. Я планировал тебе голову лопатой отрубить, уже замахнулся, вдруг вижу – Жора спускается, на мои установки никак не реагирует, словно и не видит меня вовсе. Пришлось оставить тебя, спрятаться за трубу. Он тебя вытащил, спас, можно сказать.

– Выходит, я Рябухину жизнью обязан? Вернее, его осложненному гипнозу?

Петр на мгновение закрыл глаза, вспомнив увиденное на глубине. Не случайно все привиделось! Его, можно сказать, от вечности отделяло несколько сантиметров. И – Жора Рябухин. Такие вот неожиданные повороты судьбы!

– Ты разве не обратил внимания, – глядя в одну точку, пояснил Серж, – что все заключения патологоанатома выгодны мне? Это я ему диктовал, что он должен говорить. У Царя язва закровила после ночных возлияний с Михасем, конферансье вообще Трегубов продырявил. Играли, не поделили – и продырявил…

– Левчика-то ты за что? – изо всех сил пытаясь сосредоточиться, поинтересовался Петр. – Друзья вроде как…

– Для него стала Алена играть более значимую роль, чем я. Я почувствовал, как он уходит под ее влияние. Причем сам он сопротивлялся, как мог, но… не получилось. А у нас с ним серьезные планы, он в деле… К тому же он по пьяному делу выболтал Жорке код активации твоей Эллы. Ну, не дурак ли?

Петр вспомнил подслушанный разговор Рябухина с Царем про «аббат» и «абажур». Выболтать-то выболтал, да Жора забыл последовательность, а самостоятельно решить задачку не получилось. Если бы не его пьяная болтовня, вряд ли бы Петр смог состыковать одно с другим.

– Как удалось подкинуть мне в диван улики?

– Элементарно, – Серж раздавил в пепельнице сигарету, потянулся за следующей. – Алену попросил об этом еще Левчик, а желание умершего – закон. Правда, она смогла спрятать их только в диване Элки. А уж твоя бывшая супруга потом, будучи под гипнозом в очередной раз, перепрятала в твое отсутствие их в твою сумку. Но она не отдавала в этом себе отчета, ты понимаешь.

– Так вот почему староста молчала, как партизан, – догадался Петр, потушив свою сигарету, – что делала в моей каюте, пока я спал. Даже сделку предложила заключить.

– Мне кажется, у нее крыша поехала после смерти Левчика. Она замыкается, у нее настоящая паранойя. А я на этом сыграл… самым бессовестным образом. Согласись, ход нетривиальный, удар получился ощутимый.

– Да уж… – Петр вспомнил ощущение липкого ужаса при виде опутанного кровавыми сухожилиями позвонка и поежился. – А чем ты отравил Царя? И за что?

– В принципе это нельзя назвать отравлением, яд попал в организм парентерально^[9]. Он лежал и дремал на солнышке. Подкрасться к нему и воткнуть в плечо шприц – дело несложное. Он, кстати, так и не понял, что его укололи. Когда с дыханием начались проблемы – пошел зачем-то к тебе. О рвоте я вообще ничего не знал… Жорке пришлось импровизировать по ходу дела. А свою порцию яда Царь получил за то, что не вовремя вышел ночью прогуляться. Мы как раз Хмельницкую в ящик упаковывали.

– Мы? Вас несколько было?

– Мы с Жоркой. Я упаковывал Лизку, подсыпал песок, а он подметал. Он строго выполнял все мои указания, лучше, чем Элла, кстати. Курить его заставил я, и за борт его, можно сказать, я вытолкнул. Знал, что ты следом нырнешь.

– И ты без труда заберешь все из моих карманов.

– Совсем не обязательно. Ты мог броситься и в одежде. Я знал, что ты зацепишься и за курево, и за прыжок, и за бумажку, которая была у тебя в кармане. Да, Жорка видел… Но видел все, как и Элла. От и до! Короче, упаковываю я Лизку, и вдруг раздается скрипучий голос Царя: «А что это вы тут делаете, ребята?» Я уж подумал: все, считай, прогорели… Это был сюрприз, которого не ждешь. Но Царь сам предложил сделку, видно, ему часики мои понравились. Пообещал молчать как рыба. Надо признать, покойницу ему было ничуть не жаль. И ушел с часами. И молчал, кстати…

– Не совсем. Если бы не его намек на песок, уходящий сквозь пальцы, я бы до ящика с песком не додумался. Итак, когда ты его грохнул, – попытался продолжить рассказ однокурсника Петр, – часов у него не оказалось. Ни в каюте, ни при нем.

– Вот именно. Я предположил, что часы у Михася. Его я нашел в бильярдной и понял, что опоздал, часы красовались уже на руке конферансье. Скрывать свое удачное приобретение он, естественно, не планировал.

Петр покачался какое-то время на стуле, размышляя, стоит ли задавать следующий вопрос. Потом все же решился:

– Скажи, как ты смог убить женщину? Ведь ты в них души не чаешь!

Ответ Сержа озадачил Петра:

– Это не относится к докторам-женщинам. Доктора для меня не женщины. Как я говорю своим пациенткам, что я для них не мужчина, а доктор, если они чересчур стесняются… Так и женщины-доктора для меня не женщины. Сколько я уже работаю, ни одна женщина-доктор ко мне на прием не пришла. Все ходят к коллегам-женщинам, черт их подери! Не могут они ко мне, видите ли, прийти. Им потом со мной работать! Поэтому я с чистой совестью вырезал тот самый позвонок у Лизаветы.

– Ты сперва ее убил…

– Ты кое-что путаешь, – спокойно, словно речь шла о заготовке мяса для шашлыка, заметил Серж, – я сначала вырезал позвонок у нее, то есть я резал по живому! А потом закопал в песок… еще трепыхавшуюся. Просто рот и нос у нее были надежно заткнуты, она могла только судорожно всхрапывать.

Петр не удержался и, размахнувшись, врезал Сержу в скулу. Тот кувыркнулся на пол. Петр ударил несколько раз по затылку, потом перевернул и еще несколько раз врезал по челюсти. Серж не уворачивался – только пару раз сплюнул кровь с выбитым зубом.

Спустя пару минут, когда ярость прошла, Петр посадил Гамаюна снова на диван. Нашел на полу выпавший изо рта окурок, дал докурить.

– Если хочешь знать, – со злостью процедил Гамаюн, – раскаяния я не испытываю. Она шла ночью после тебя вся такая… почти светилась. Я ее вырубил ребром ладони по сонной, подхватил, поволок в мужской туалет. Там уже парочка зомби на стреме ждала – Жора с Эллой. Рот заклеили скотчем, нос замотали… Элла мне дала нож…

– А кто дал нож Элле? Уж не сам ли Рябухин?

– Правильно, именно Рябухин. А потом ходил искал его все оставшееся время. А Элла передала нож мне. Я сделал свое дело, отдал ей нож обратно.

– Чья кровь была на ноже до убийства Лизаветы?

Гинеколог искоса посмотрел на Петра, злорадно усмехнулся:

– Надо же, и это ты засек… Кровь Рябухина. У него с гипнозом получились осложнения, как разблокировать его, я не знал. Пришлось врезать пару раз, чтобы понятливым стал. А у него кровь из носа как хлынет… Я подумал, зачем зря крови пропадать. Он ее, кстати, и затирал потом возле туалета.

– Как ты его разблокировал потом?

– За борт заставил прыгнуть. Там он и разблокировался. Правда, не до конца. Потом я ему показал фотографии, где он несет по палубе умирающую Лизавету. И он стал как шелковый – все мои указания выполнял. Я же все фиксировал на телефон Матараса. И тебе ммс с него послал, кстати. Правда, это еще до убийства Хмельницкой.

– Ну, ты Лектор! Людоед настоящий! – Петр готов был вновь накинуться на него с кулаками, но вовремя понял, что Гамаюн только этого и ждет. – Как же ты не испугался устраивать следственный эксперимент, ведь Элла тебя могла узнать!

– Ты меня разочаровываешь, Пуаро! Ладно, эти два идиота поверили, Михась с Жоркой, но ты-то! Кто меня узнает, будучи под гипнозом? Ведь это гипноз!

Петр почувствовал, что начинает краснеть, уже не в первый раз за это утро. Чтобы как-то замаскировать конфуз, сменил тему разговора:

– Лучше скажи вот что… У Эллы под диваном я нашел кодирующее устройство, диктофон с телефоном и кучей проводов. На нем записан голос Матараса, которым тот произносит три слова.

– Я не забыл про него, – сплевывая кровь, с трудом продолжал Серж. – Просто не думал, что ты найдешь. Ведь диктофон помалкивал.

– Это если на него не звонить, а если звонить?

– Ты нашел, распознал номер и позвонил?

– У меня не оставалось другого выхода, вернее, ты мне его не оставил. Иначе мне бы браслеты на руки и… по этапу.

– Оригинальный способ избежать наказания. За счет страданий жены.

– Ну, с ней я как-нибудь договорюсь. А теперь пошли чистуху записывать.

– Погодь, – остановил его гинеколог, затравленно оглядывая обстановку каюты. – Как ты на Полинку вышел? Черт возьми, даже Лизавета была не в курсе, какое я к ней имею отношение. Я ко всему был готов, но только не к… эксгумации. Это выше моих сил, я бы потом жить не смог. Как ты до этого додумался?

Петр подумал: «А ведь это комплимент! От самого Невидимки!»

– Десятый грудной позвонок подсказал. Плюс дата убийства, совпадающая с датой смерти Ревзиной. Ты заказывал теплоход, ты согласовывал дату. А часы твои последнюю точку поставили. Если бы не было этих совпадений, не известно, как бы дело повернулось. А теперь пошли, пора чистосердечное подписывать.

Гинекологу ничего не оставалось, как повиноваться.

Подталкивая однокурсника к выходу, Петр достал сотовый и позвонил Эдуарду. Поблагодарил за убедительно разыгранный спектакль.

Результат налицо

В каюте капитана все было готово к сеансу видеозаписи. Усадив гинеколога напротив камеры, Петр сунул ему в руки отпечатанный листок с текстом чистосердечного признания. По команде Гамаюн начал читать.

Когда все было закончено и полицейские повели Сержа в наручниках по палубе, он задержался возле Петра, хотел что-то сказать. Один из конвоиров резко ударил его в спину.

– Пусть скажет, что хотел, – заступился за него Петр.

Глядя однокурснику в глаза, Гамаюн сквозь слезы чуть слышно произнес:

– Ты обещаешь, что могила Полинки останется нетронутой?

– Обещаю, – кое-как выдавил из себя Петр, чувствуя ком в горле.

Следом к Петру подошел майор Ширчков. Глядя вслед арестованному, поинтересовался:

– Я многое видал, но чтобы так – пару раз по морде заехать – и чистосердечное готово… Это первый раз. Как вам удалось, Петр Федорович?

– Спасибо прочитанным в юности детективам, – многозначительно ответил Фролов. – Пусть я действовал по старинке, несколько примитивно, но результат налицо.

– Да, результат налицо, – многозначительно повторил майор, потом улыбнулся, похлопав Петра по плечу, заметил вполголоса: – Хотя мы знаем, что это вы позвонили на кодирующее устройство прямо у нас под носом, ювелирно нажав на кнопочку, и вызвали припадок у своей супруги. Но об этом в рапорте упоминать не будем. Поскольку – результат налицо.

Когда они остались вдвоем с Эллой, Петр признался, что специально нажал на кнопку сотового, чем вызвал последний припадок. Супруга лишь улыбнулась в ответ:

– Я знаю – видела, как этот Ширчков готовит наручники, другого выхода не было.

– Ты не сердишься на меня? – с замиранием сердца спросил бывший муж.

– Сержусь. Но не больше, чем снова хочу за тебя замуж, – ответила бывшая жена, целуя Петра в щеку.

1

Интубация – введение в трахею дыхательной трубки для вентиляции легких.

2

Мерцать – здесь жаргон – страдать мерцательной аритмией.

3

Пароксизм – сбой ритма сердца.

4

КПВ – катетеризация подключичной вены (вкалывание и установка катетера).

5

Непереносимость у пациентов больших монументальных полотен, скульптурных композиций. При их виде у них возникало головокружение, резкая слабость, обмороки.

6

Рвота кофейной гущей – образное сравнение. Так выглядит рвота при желудочном кровотечении, кислота желудка придает ей темно-коричневый оттенок.

7

ЗППП – заболевания, передающиеся половым путем.

8

Здесь – компьютерная томография, послойное неразрушающее исследование тканей с использованием рентгеновского излучения.

9

Парентерально – не через желудочно-кишечный тракт, в данном случае – через инъекцию.