I

Был второй час ночи. Во всех комнатах горел яркий свет. Человек двадцать танцевали и пели под звуки ансамбля из трех усталых музыкантов. Все смеялись, нахлобучивали друг на друга бумажные шляпы и дудели в детские бумажные рожки. Было немало выпито, но у участников вечеринки еще оставались силы для их бесцельной растраты.

На улице снова пошел снег. Ветра не было, и снег опускался большими пушистыми хлопьями. Он покрывал дорожную колею; он покрывал отпечатки шин на парковке и следы, идущие к дому и от дома; он покрывал труп, лежащий у пустого бассейна, камень, которым проломили человеческий череп, и то место, где снег был красным.

II

Подготовка к вечеринке продолжалась несколько дней. Все началось тогда, когда мисс Тина Робинсон, работавшая на телеграфе в поселке Бруксайд, штат Вермонт, рассказала всем о телеграмме, которая пришла Сьюзен Вейл от ее мужа Терренса. Тот возвращался домой после полугодового отсутствия. Он находился в Калифорнии, собирался лететь на восток и должен был приехать в Бруксайд дневным поездом в пятницу.

Для мисс Робинсон не существовало такого понятия — соблюдение тайны посланий. Те, что проходили через ее руки, немедленно становились достоянием гласности, если в них содержалось хоть что-нибудь интересное для публики. Алонсо Холбрук любил рассказывать о том дне, когда из Нью-Йорка приехали его друзья — два малоимущих художника по фамилии Корвин. Алонсо устроил для них вечеринку с коктейлями, и в разгар веселья мисс Робинсон, маленькая, седоволосая и радостная, ворвалась в сад, размахивая желтым конвертом с телеграммой над головой и крича изо всех сил:

— Все в порядке, мистер Корвин! У вас не конфискуют имущество!

Потому-то о возвращении Терренса узнали очень многие в Бруксайде раньше его жены. От телеграфа до богато отделанного дома супругов Вейл было две мили, и мисс Робинсон решила передать телеграмму лично, что давало ей возможность остановиться в дюжине мест и рассказать новость, прежде чем она наконец вручила послание Сьюзен.

Тина Робинсон была не такой глупой, какой казалась. Она прекрасно понимала, что ее известие произведет на людей, которые его услышат, надлежащий эффект. Мисс Робинсон предвидела злобный огонек в глазах Алонсо Холбрука, когда тот, теребя седую бороду, сказал в своей желчной манере:

— Почти вовремя!

Тина мысленно улыбнулась, когда Лиз Холбрук произнесла: «Как обрадуется Сьюзен!» — поскольку знала, что Лиз совсем так не думала.

Мисс Робинсон предвидела бледность, разлившуюся по лицу молодого Роджера Линдсея, когда она остановила его, идущего на окраину поселка, и рассказала о телеграмме. Тина проводила парня глазами, когда тот пошел прочь, плотно сжав губы в прямую линию. «У Роджера Линдсея будут проблемы», — сказала она себе.

Мисс Робинсон точно знала, еще не дойдя до дома Саттеров, что скажет Эмили. На самом деле чета Саттеров произнесла это в один голос:

— Нам нужно будет устроить вечеринку!

Дэн Саттер, развалясь в кресле в гостиной, испуская слабый запах перегара виски, язвительно улыбнулся.

— А Сьюзен уже знает? — спросил он.

— Я иду к ней с телеграммой, — ответила мисс Робинсон.

— Слава богу, в моей личной жизни ничего такого важного не случается, — сказал Дэн.

Мисс Робинсон возмутилась:

— Ничего в этом такого нет.

— Герой-завоеватель возвращается, — хмыкнул мистер Саттер.

— А что касается того, что с тобой не случается ничего важного, — продолжила мисс Тина, — то и вряд ли что-то случится. Ты никогда нигде не бываешь и никогда ничего не делаешь.

Дэн Саттер в ответ улыбнулся и прищурил глаза, чтобы их не щипал дым его сигареты.

— До чего ты ненавидишь людей, которые просто живут с удовольствием, Тина. Подозреваю, что эта ненависть произрастает из очень старого неорошенного семени. Ты когда-нибудь получала удовольствие от чего-нибудь, кроме сплетен о соседях, а, Тина?

— Дэн, прошу тебя… — сказала Эмили усталым голосом.

— Благодарю судьбу, что мне не приходится терпеть твое общество, Дэн Саттер, — произнесла мисс Робинсон.

— Аналогично, — лениво протянул Дэн. — Ну давай, тащи свою весть Гарсии. Сьюзен очень повезет, если она получит телеграмму до наступления ночи.

— Я свое дело сделаю как надо, — отрезала Тина. — Вот и все, что я вам скажу, мистер Саттер!

Мисс Робинсон покинула Саттеров немного потрепанная, но не утратившая энтузиазма. Дело было в том, что она приберегла самый лакомый кусочек напоследок. Больше всего ей хотелось посмотреть, какой будет реакция Сьюзен Вейл, когда та получит телеграмму. Никто, говорила себе мисс Робинсон, не скажет, что она, Тина, — самая терпимая к людям особа. Но, по мнению мисс Робинсон, Сьюзен Вейл была личностью просто скандальной. Интересно, кто именно расскажет Терренсу Вейлу о том, что творилось в его отсутствие. Она хотела бы, чтобы такая привилегия досталась ей, но не особо на это надеялась. Терренс всегда был с ней предельно вежлив, но никогда не предоставлял ей пространства для маневров. Он не любил разговоров о местных делах, и у него, скорее всего, не хватило бы терпения дослушать все, что Тина знала.

Следует признать, что Терренс превратил старый дом в нечто совершенно особенное, подумала мисс Робинсон, выезжая на своем стареньком «форде» на улицу. Но с такими деньгами, как у Терренса, — почему бы нет? Он обставил дом лучшей антикварной мебелью; провел газ для кухни и нагрева воды; утеплил дом и поставил парафиновую печку. После этого Терренс привез туда Сьюзен. Для мисс Робинсон, с ее характерными для жителей Новой Англии представлениями, Сьюзен — здесь такая же неуместная фигура, какими были бы в поселке павлины, гуляющие по газону летней порой.

Мисс Робинсон вышла из машины и по выложенной камнем дорожке направилась к парадной двери. Дорожка была отлично очищена от снега Илайхью Стоуном, который выполнял для Вейлов работу по дому, хотя, бог свидетель, не так уж много нынче такой работы благодаря разным автоматическим устройствам! Большую часть времени Илайхью сидел на ступеньках почтового отделения, вспоминая охотничий сезон, который прошел, и мечтая о рыболовном сезоне, который впереди. Стоун был завзятым сиднем, почти таким же, как Дэн Саттер. Но для Илайхью подобный образ жизни более оправдан, так как у него нет жены и детей, требующих заботы. Илайхью принадлежал сам себе, и если уж он выбрал образ жизни примитивного существа, то это его дело, хотя сорок лет назад мисс Робинсон тайно надеялась, что Стоун сделает предложение и будет отчасти принадлежать ей. О чувствах Тины к Илайхью часто судачили в деревне, и это была едва ли не единственная сплетня, запущенная в народ не самой мисс Робинсон.

Тина дошла до парадной двери дома Вейлов и торопливо замолотила в нее медной колотушкой. Она долго ждала, прежде чем дверь отворили. И тут мисс Робинсон так ахнула, что чуть не задохнулась. Сьюзен Вейл стояла на пороге… в пижаме!

Это была ярко-красная пижама, расшитая какими-то золотистыми нитями. Она подчеркивала роскошные формы Сьюзен с неприличной четкостью. Пижама была такой коротенькой, что мисс Робинсон отвела свои пылающие глаза. Пижама в четыре часа дня! Раньше ей уже рассказывали, что Сьюзен прямо так и принимает визитеров, даже мужчин!

Темные волосы Сьюзен свободно, бесстыдно ниспадали на плечи. Ее кожа была цвета слоновой кости, как на старой миниатюре мисс Робинсон, которую написали с нее сорок лет назад. Глаза Сьюзен — темно-фиолетовые, а губы — бог знает какого цвета: их не видно из-за ярко-алой губной помады. В дни молодости мисс Робинсон Сьюзен называли бы «финтифлюшкой» за то, что так раскрашивает себе лицо. Конечно, она актриса, что, возможно, и объясняло ее варварские повадки.

— Да, мисс Робинсон? — У Сьюзен был хриплый голос, в котором, казалось, всегда присутствовала насмешливая нотка. Это единственный человек в мире, от которого Тине становилось очень не по себе.

— У меня для вас телеграмма, миссис Вейл, — сказала мисс Робинсон. Сьюзен была единственная женщина в Бруксайде, к которой Тина обращалась только по фамилии. Звать ее по имени почему-то просто не получалось.

— Спасибо. — Сьюзен протянула руку, чтобы взять желтый конверт.

Мисс Робинсон заметила накрашенные ногти и содрогнулась, передавая телеграмму. Она ждала не двигаясь. Ей удалось зайти через порог, так что Сьюзен не могла закрыть дверь.

— Что-нибудь еще, мисс Робинсон?

— А вы не хотите открыть конверт?

— Дорогая моя мисс Робинсон, вряд ли это необходимо. Сорок пять минут назад мистер Линдсей сообщил мне, что вы на пути к моему дому. Он знал, что в телеграмме, потому что вы ее ему прочитали. Может быть, для вас было бы лучше, если бы вы придумали систему дымовых сигналов или методику барабанного боя для распространения новостей? Вам тогда не приходилось бы так много ездить.

— Признаться, я удивлена! — сказала мисс Робинсон. Сама того не осознавая, она отступила назад, пока Сьюзен говорила, и вдруг дверь закрылась перед ее носом. — Какая дерзость! — возмутилась Тина.

III

В обшитой сосновыми панелями библиотеке Вейлов стоял, прислонившись спиной к каменному камину, Роджер Линдсей, высокий и стройный молодой человек с густой шевелюрой из светлых вьющихся волос. В его голубых глазах читалось чувство озабоченности. Линдсей умел, одеваясь в старую одежду, выглядеть столь эффектно, что создавалось впечатление, будто на нем богатый и новый наряд. В тот день на Роджере были вельветовые брюки, заправленные в тяжелые лыжные ботинки, и коричневый твидовый пиджак, надетый поверх рубахи в красно-черную клетку, как у лесорубов. Он раскуривал трубку из корня вереска, которая то и дело гасла, едва начиная дымить. Рядом, на каминной полке, стоял наполовину пустой стакан виски с содовой.

— Вот, наконец-то она сюда добралась, — сказала Сьюзен Вейл, входя в библиотеку с невскрытым конвертом, принесенным мисс Робинсон. Она села на диванчик напротив камина, положила телеграмму на краешек кофейного столика перед собой и налила себе коктейля с мартини из шейкера на подносе.

— Это должно было случиться, раньше или позже, — негромко произнес Роджер.

— Не драматизируй события! — недовольно сказала Сьюзен.

— События не такие уж радужные. Я предал его как друга. Я предал его как партнера по бизнесу.

— Чепуха. — Сьюзен подняла стакан, выпила коктейль целиком и поставила на поднос. — Все возвратилось на круги своя, да и только. Терренс опять какое-то время будет изображать мужа. Ты обретешь мир в компании молодой Холбрук и закончишь писать роман.

— Это не так просто. Лиз Холбрук со мной порвала. Ты это знаешь, Сьюзен.

— Возможно, я спасла тебя от судьбы, которая хуже смерти.

Морщинки в уголках глаз Роджера сузились от горького чувства.

— Она любила меня. И я ее! Это были чудесные, пристойные, бесхитростные отношения.

— Так возобнови их, если они были такими замечательными.

— Говорю же, не все так просто. — Он попробовал раскурить трубку, пососал ее немного и махнул рукой.

— Послушай меня, Роджер. Ты — всего лишь ребенок. Сколько тебе? Двадцать пять? Ты ввязался во взрослые дела, и это тебя пугает. Но ты поймешь, что все еще жив, лишь ущипни себя. Ты не знаешь людей, что очень плохо для того, кто хочет стать писателем. Девчонка Холбрук по горло сыта своими страданиями. Она примет тебя снова после некоторых протестов и, между прочим, сделает своей собственностью до конца твоей жизни.

Роджер протянул руку к стакану виски с содовой:

— Знаешь, Сьюзен, если ты получишь развод от Терренса, я женюсь на тебе в то же мгновение, как только ты станешь свободной.

Она засмеялась, закинув голову назад:

— Ради бога, прекрати вести себя словно персонаж Шарлотты Бронте. Я ненавижу благородство, Роджер.

— Я просто хотел, чтобы ты знала, — смущенно произнес он.

— Что я действительно знаю и что мне не нравится — ты упорно воспринимаешь один приятный эпизод в своей жизни так чертовски серьезно. Да и был ли он приятным?

— Сьюзен, не говори так! Ты знаешь, что я чувствовал.

— Я знаю, что ты чувствовал, и знаю, что ты чувствуешь сейчас. Ты был возбужден и казался себе настоящим мужчиной. Теперь ты чувствуешь себя виноватым, как маленький мальчик в ожидании папаши, который явится, чтобы набить ему попу ремнем. Нет, никогда ты не был настоящим мужчиной, Роджер, но ты и не маленький мальчик. И папаши никакого нет.

Он стоял, глядя на Сьюзен сверху вниз, и нервно переминался с ноги на ногу. В наступающих сумерках на дощатых стенах плясали отблески пламени, горящего в камине.

— Он помог мне деньгами, чтобы я жил здесь и закончил роман, — горько сказал Роджер. — Когда он уезжал, то попросил меня присмотреть за тобой. — Уголок его рта слегка дернулся. — Я не закончил роман и предал его с тобой. Есть только одно, что я могу сделать, Сьюзен, — это чистосердечно ему во всем признаться, и будь что будет.

Сьюзен Вейл энергично размешала коктейль длинной серебряной ложечкой и налила себе еще выпить.

— Давай прямо сейчас проясним одну вещь, Роджер. Ты только и делаешь, что думаешь о своем драматичном положении. Так уж получилось, что в этой ситуации нахожусь и я тоже. А там, откуда я приехала, партнер, — Сьюзан сымитировала западный протяжный выговор, — мужчины считают дурным тоном распространяться о женщинах, которых соблазнили.

— Сьюзен!

— Мне надо подумать и о моей жизни. Ужасно жаль, что мне все время приходится тебе об этом напоминать. Ты не станешь ничего говорить Терренсу, а если тебе нестерпимо хочется разыгрывать драматические сцены, то делай это в интимной обстановке, скажем в своей ванной с зеркалом.

Роджер открыл рот, чтобы заговорить, и закрыл его. Эта комната, подумал он, когда-то была наполнена волшебством. В течение последних месяцев каждый день Роджер с нетерпением ждал приближения вечера, когда мог прийти к Сьюзен. Он был не в состоянии писать, работать или думать о чем-нибудь, кроме Сьюзен. Роджер вспомнил, как кровь пульсировала в венах, когда он подходил к ее дому. Вспомнил невыносимый экстаз от объятий с этой женщиной, ее почти распутных действий во время занятий любовью. Книга была забыта, Терренс был забыт, Лиз Холбрук была забыта; не осталось ничего, кроме магии Сьюзен. Теперь, когда она разговаривала с ним с таким равнодушием, с оттенком злой насмешливости в голосе, каждое слово ранило, точно глубокая ножевая рана. И во рту Роджер чувствовал горький вкус страха. Сьюзен была потеряна для него; Лиз была потеряна; его карьера пропала. Что он делал, когда весь мир рушился под его ногами?

— Конечно, я уеду из Бруксайда, — сказал он. — Я не смогу здесь жить, когда рядом Терренс.

— Совершенно нелепые мысли, — холодно произнесла Сьюзен. — Терренс — твой издатель. Он в тебя верит. Он может помочь тебе, чтобы работа над романом снова пошла. Но это твоя жизнь, Роджер. Можешь делать с ней все, что тебе угодно.

— Нельзя это все закончить, Сьюзен, как… как будто закрыть книгу! — воскликнул он.

— А почему бы нет? — спросила она, пристально глядя на него через краешек стакана с коктейлем.

— Тебе вообще было все равно, это так, Сьюзен? Совершенно все равно!

— Мой дорогой Роджер, я приняла все, что ты мог предложить, с удовольствием, даже с благодарностью. Теперь все кончено. Если бы ты не относился к этому как желторотый юнец, я бы вспоминала о встречах с тобой с удовлетворением. Но твое поведение очень утомляет меня, дорогой. Очень утомляет!

Роджер выбил трубку о подставку для дров. Лучше делать что-нибудь руками, чем позволить ей заметить, как они трясутся.

— Что ж, пожалуй, это все, — сказал Линдсей, выпрямившись. Его глаза пробежались по комнате, словно он видел ее в последний раз. — Могу ли я, Сьюзен, сделать что-нибудь для тебя, прежде чем уйду?

— Можешь перестать выглядеть, словно христианский мученик на арене в римском амфитеатре.

IV

Роджер Линдсей потащился по дороге к городу, уткнув подбородок в мягкий воротник своего овчинного полушубка. Солнце уже село за холмы, оставив пурпурный отсвет на их заснеженных вершинах. Как всегда, едва солнце зашло, стало ужасно холодно. В домах, стоявших вдоль дороги, зажглись окна. Их теплая желтизна отдавала уютом, звала к себе.

Роджер не сводил глаз с дорожной колеи, но не потому, что дорога была ухабистой. Покидая дом Сьюзен, он не смотрел ни вправо, ни влево, поскольку ему казалось, что люди глядят на него из-за штор в своих домах. Он пытался убедить себя, что такое ощущение — всего лишь результат невроза от чувства вины, но это не получалось. Люди смотрели на него, он был уверен, и думали о нем. Сегодня до наступления ночи уже все узнают, что Терренс возвращается домой, и будут облизываться в предвкушении того, что называют «интересной ситуацией». Станет ли Терренс играть роль разъяренного супруга, когда приедет домой и услышит то, что ему суждено услышать? Или молодой Линдсей бросится наутек, поджав хвост, чтобы уйти от расплаты? А как насчет Сьюзен? А Лиз Холбрук? Ему чудились голоса, приглушенные ветром, который внезапно погнал над сугробами по краям дороги маленькие снежные вихри: «А как насчет Лиз Холбрук?»

Роджер вспомнил, как приехал в Бруксайд чуть меньше года назад. Терренс Вейл подыскал для него маленький коттедж возле поселковой площади — идеальное жилье для холостяка, который мог позволить себе пользоваться услугами уборщицы дважды в неделю. Роджер мог себе такое позволить, поскольку деньгами его снабдил Терренс.

«Я хочу, чтобы тебя ничего не заботило, — сказал тогда Вейл. — Просто работай, и все».

Терренс, темноволосый, живой, с его невероятными взрывами энтузиазма, казался Роджеру богом. Он обладал богатством, красавицей женой, прекрасным домом, процветающей издательской компанией, которая для него была в большей степени увлечением, нежели серьезным делом. Казалось, все, за что ни брался Терренс, получалось на славу и добавляло ему процветания. Во время войны он служил в разведке на Дальнем Востоке. Шесть месяцев назад его попросили вернуться в Китай для участия в миссии, организованной государственным департаментом. Он был авторитетным, удачливым, динамичным. Его остроумные высказывания вовсю цитировали обозреватели бродвейских хроник. Терренс достиг всего, по мнению Роджера, о чем может мечтать мужчина.

Первый роман Линдсея, опубликованный Вейлом, получил восторженные отзывы критиков, но принес очень мало денег. Роджеру предстояло найти какую-нибудь работу и писать следующий роман в свободное время. Терренс не желал об этом и слышать. Он привез Линдсея в Бруксайд, и, когда пришло время ехать в Китай, Вейл увеличил его бремя ответственности.

— Позаботься о Сьюзен, пока меня не будет, Роджер, — сказал Терренс. — Ей будет одиноко. Здешние люди — сплошная соль земли, но не многие из них говорят на одном языке с моей женой.

Это было похоже на задание по защите святого Грааля. К тому времени Роджер очень привязался к Лиз Холбрук. Он, однако, и не думал, что забота о Сьюзен способна как-либо помешать этим отношениям… но лишь до самого первого дня после отъезда Терренса. Сьюзен, недолго попереживав, что муж оставил ее одну, каким-то образом оказалась в объятиях Роджера, и спустя всего лишь час тот обнаружил, что пойман тысячей крючков, терзающих его плоть и разум, и от этих крючков нет спасения. Для него перестала существовать картина совместного будущего с Лиз — Лиз, такой простодушной, такой милой и понимающей. Он утратил вкус ко всему, кроме дурманящих и изощренных ухищрений Сьюзен в любовных утехах.

Теперь все кончено. Вчера это было живо. Теперь все погибло. Его сняли с крючка и бросили обратно в реку. И, сказал себе Роджер, он разучился плавать.

Линдсей был так глубоко погружен в свои мысли, что не заметил, как дошел до площади. Уже горели фонари, и люди торопились войти в центральный магазин в последнюю минуту перед закрытием. Роджеру были нужны сигареты, но ему не хотелось заходить в магазин. Весь поселок, считал он, судачил о нем. Что ж, придется выдержать это. Через площадь Линдсей двинулся к магазину. Как раз в этот момент из его дверей вышла Лиз Холбрук, неся несколько свертков. Он свернул бы в сторону, но девушка его увидела.

— Здравствуй, Роджер, — сказала она.

В ее голосе ему почудился упрек, возмущение, отвращение. Ничего такого в интонации девушки не было, но Роджер все это услышал. Он очень тихо ответил на ее приветствие.

Может, это мороз виноват в ярком румянце на ее щеках. На ней была тяжелая твидовая юбка, ярко-желтый свитер под расстегнутой дубленкой, желтые шерстяные рукавички. Когда она спускалась по ступенькам магазина, порыв ветра припудрил снегом ее темные волосы. «Типичная девушка из Уэллсли», — сказал когда-то Дэн Саттер, описывая Лиз. Конечно, это не было комплиментом, но тогда такая характеристика понравилась Роджеру. Его очаровали большие честные глаза и гордо поднятая голова Лиз. Она действительно являлась натурой простой, бесхитростной, ей нравились простые вещи, и мечты ее были просты. Роджер любил Лиз именно за это и представлял ее в качестве своей половины, занятой заботой о доме и детях, внимательно, но без попыток критиковать слушающей его произведения. Она могла бы стать идеальной женой для него. Так думал Роджер до того самого часа и той самой минуты, когда явился в дом Вейлов «позаботиться о Сьюзен».

— Похоже, сегодня еще снег выпадет, — сказала Лиз. — Ветер дует с юго-запада.

В сельской местности такие замечания не выглядят банальностями. Здесь все участвуют в совместной борьбе за сохранение тепла, за свободные от снега дороги, за поддерживание контактов с соседями. Каждый имеет в своем автомобиле широкую лопату и трос, чтобы выручить друга или незнакомца или самому получить помощь, если не повезет и машина застрянет в снегу.

— Ты слышала новость? — спросил Линдсей. Новость могла быть только одна.

— Про Терренса?

— Да.

Лиз не могла сказать Роджеру ничего, что не звучало бы неприятно для обоих.

— Извини, но мне надо бежать. Отец раскричится, что ужин не готов, если не принесу домой продукты.

— Минуту подожди, — произнес он. Лиз ждала, и Линдсей заметил, как она изо всех сил старается вести себя легко и непринужденно. Ему такое было не под силу. — Лиз, можно мне зайти к тебе в скором времени? Я… Мне надо поговорить с тобой. Мне нужно попытаться как-то… как-то…

— Ты же знаешь, я всегда тебе рада, Роджер.

— Я знаю, что это не так! — возразил он и вдруг понял, что едва не сорвался на крик. — Я не хочу ничего просить… Я не жду от тебя ничего. Я лишь хочу, чтобы ты поняла…

— Я понимаю, Роджер. Конечно, приходи в любое время. Отец и я будем счастливы тебя видеть.

Линдсей мог себе представить в точности, как будет счастлив Алонсо Холбрук. Он чувствовал, что нужно как-нибудь задержать Лиз и как-нибудь ей все объяснить. Он чувствовал, что медлить нельзя. И вдруг Роджер услышал, как хлопнула дверь магазина, и посмотрел в ту сторону. Старый Илайхью Стоун, с огромными, точно велосипедный руль, усами, покрытыми каплями влаги, и Руфус Гилсон вышли из магазина. Они стояли на верхней ступеньке, глядя на Роджера и Лиз. Гилсон лениво взмахнул рукой в качестве приветствия. Линдсей махнул в ответ и в тот момент упустил девушку. Она поудобнее ухватила свои свертки и пошла по дороге.

— Заходи в любое время, Роджер, — сказала она через плечо.

Он стоял с жалким видом и смотрел, как Лиз уходит.

V

— Старею я, — сказал Илайхью Стоун, шевеля губами, спрятавшимися за свисающей бахромой усов, — ревматизм совсем замучил, так что еле нагибаюсь, чтобы шнурки завязать, но разрази меня гром, если бы я стоял и позволял молодой бабе, вроде этой, охмурять меня по новой. — Его водянистые голубые глаза смотрели на Роджера, стоявшего на том месте, где Лиз оставила его, и сокрушенно ковыряющего обледеневшую дорожную колею носком лыжного ботинка.

Руфус Гилсон вынул трубку и красную жестяную табакерку из кармана куртки и не спеша стал заталкивать в трубку табак, искоса глядя на удаляющуюся фигуру девушки. Руфусу было около тридцати, его волосы имели почти такой же красный цвет, как табакерка в руках. Глаза серые, с немного встревоженным выражением. Руф представлял собой продукт местного производства. Он вырос на отцовской ферме. Среднее образование он получал в местной школе, где во всех восьми классах преподавал единственный учитель. За тот период он не видел ни одного города крупнее Ратленда в штате Вермонт. Но его отец, типичный неразговорчивый вермонтец, решил, что Руф должен иметь немного больше и пойти несколько дальше, чем он сам. Год за годом, пока Руф рос, его старик, не произнося об этом ни слова, откладывал по нескольку долларов до тех пор, пока молодой Гилсон не закончил школу. Денег накопилось достаточно, чтобы он смог учиться в Корнеллском сельскохозяйственном университете. Руф уехал и узнал, как обогащать почву, от которой он зависел и которую то любил, то ненавидел. Он познакомился с людьми, чей кругозор далеко уходил за пределы бруксайдской жизни. Он отличался любопытством и пытливым умом. И он рос. Руф вернулся домой и принялся превращать ферму Гилсонов в нечто большее, чем средство наскрести из каменистой земли денег на существование. Потом случилась война — как раз когда дела пошли на лад. Война всегда приходит не вовремя. Но Руф повидал мир; он видел людей, он видел смерть. И домой он вернулся как раз к похоронам отца. Старый мистер Гилсон держался до тех пор, пока не узнал, что Руф возвращается, и тогда он сдался.

Денег не осталось. Старику не под силу было содержать ферму в течение четырех лет, пока Руф находился на службе. Тогда Гилсон начал долгую, тяжелую борьбу за то, чтобы ферма снова разбогатела. Как демобилизованному, ему выдали кредит, но дела шли со скрипом. Вот почему он позволил, чтобы его уговорили баллотироваться на осенних выборах на руководящую должность в местном управлении. Это давало небольшой дополнительный заработок, да и делать на такой должности оказалось особенно нечего. Бруксайд был местом относительно тихим, и, помимо нечастых шумных ссор по субботам в местной парикмахерской и бильярдной, да дорожного происшествия, где требовался официальный протокол, да мелких краж, здесь ничего существенного не происходило.

Одна вещь мучила Гилсона — его безответное обожание Лиз Холбрук. Она росла на глазах Руфа. Раньше он жил с надеждой, что когда-нибудь сможет достигнуть материального достатка и развиться как личность настолько, что брак с Лиз уже не будет казаться несбыточной мечтой, а станет вполне реальным делом. Позже, когда Руф посчитал, что этот момент очень близок, в Бруксайд приехал Роджер Линдсей, и надежда Гилсона обратилась в дым. Лиз была настолько очевидно и страстно влюблена в Роджера, что не стоило и думать каким-то образом бороться за нее. Одной из черт, которые Гилсону нравились в Лиз, была ее способность любить по-настоящему. Ему казалось, что, однажды отдав свое сердце Роджеру, девушка его никогда не разлюбит. Шесть месяцев он наблюдал, как Линдсей и Лиз сближались все больше и больше, пока не стали совсем неразлучны. Потом Руф видел крушение ее любви. Он знал, какой страшный удар был нанесен по гордости девушки, когда Роджера внезапно завлекла Сьюзен Вейл. Лиз всеми способами старалась показать, что не произошло ничего особенно, но Руф, который ее любил, видел, что девушка сражена и разбита. Он считал, что ничем не может ей помочь. Это была личная беда Лиз, несмотря на то что все в поселке о ней знали. Несколько раз Руф водил ее в кино да на танцы в ратушу на День благодарения. Гилсон ощущал, что Лиз испытывает облегчение оттого, что он делает вид, будто с ней ничего не произошло. Но такая ситуация не давала Руфу возможности осуществить прорыв в собственной личной жизни.

— Видать, времена изменились, — сказал Илайхью Стоун. Из-за мороза на его усах начали появляться крохотные сосульки. — Когда я был молодым, то никогда не позволял девочке нести самой учебники из школы и никогда не давал далеко уйти с такими свертками в руках. Кажись, до ее дома добрая миля будет. Видать, все нынче по-другому.

Напряжение ушло с лица Руфа Гилсона, и он улыбнулся Стоуну.

— Экий ты старый пень! — воскликнул он.

Руф спустился по ступенькам и направился к испачканному грязью джипу, стоящему у обочины. Он запрыгнул за руль с изяществом всадника, оседлавшего лошадь.

— Конечно, может быть, я не совсем прав, — продолжал Илайхью. — В такие времена, когда женщины на выборы ходят, на заводах работают и даже режут тебя ножом в больнице, если заболеешь, может быть…

Руф снова улыбнулся, взглянув на старика, и что-то сказал, но его слова не были слышны из-за скрежета замерзшего на холоде мотора автомобиля.

Джип волчком развернулся перед магазином и поехал по дороге вслед за Лиз. Она отошла к краю дороги, чтобы дать автомобилю проехать мимо, но, разумеется, он мимо не проехал.

— Садись! — крикнул ей Гилсон.

— Не стоит, Руф. Не хочу отнимать твое время, нам же не по пути, — сказала Лиз, догадываясь, что он поехал за ней нарочно.

— Но нам по пути, — веселым голосом солгал Гилсон. — Надо заехать к Ральфу Бенсону, он обещал мне кое-что покрасить. Давай бросай вещи вот сюда.

— Не разбить бы яйца. — Лиз бережно положила свертки на пол машины; затем она устроилась на сиденье рядом с Руфом.

Джип тронулся, и они поехали по накатанной колее.

— Приятный сегодня вечер, свежий. — Гилсон не смел посмотреть на Лиз: сделав это, он мог бы не удержаться и ласково прикоснулся бы к ней, сказав, что ее злоключения с Роджером Линдсеем закончились и что на свете есть и другие хорошие люди. Но кто знает, как среагирует девушка…

— Люблю зиму, — сказала Лиз. — В ней есть какая-то чудесная сила. — Она улыбнулась. — А отец пишет! Когда лето, его все время отрывают от работы отдыхающие, которым хочется посмотреть на его картины, и он не может им отказать: а вдруг купят. Но обычно они не покупают.

— Ты знаешь, что сказал Илайхью про Вермонт? — Руф усмехнулся. Подражая Стоуну, он сымитировал гнусавый вермонтский выговор: — «Здесь только два времени года — август и зима!»

— Ну, уж не так у нас плохо! — засмеялась Лиз.

Руф был рад, что сумел развеселить девушку.

— Тот еще мужик, этот Илайхью, — сказал он. — Он освоил искусство жить. Никогда не делает ничего, что его не «удовольствует», как он выражается. Конечно, работать ему необходимо, но Илайхью умудряется превращать работу в своего рода игру.

— Я вообще не думаю, что человек может быть счастлив, если не получает удовольствия от своей работы, — сказала Лиз. Больше она не смеялась, и Руф предположил, что девушка думает о Роджере и о том, что его работа над романом сошла на нет за последние шесть месяцев.

— Вот что меня восхищает в Алонсо, — произнес он. — Ничто не способно удержать его от работы каждый день и каждый час до самой ночи. Он ревнует свое собственное время, как… как влюбленный мужчина.

— Мой отец не такой, как другие. Отец много лет был коммерческим художником. Теперь, когда он получил возможность писать, что хочет, у него появилось чувство, будто времени осталось мало.

— Впереди у Алонсо не меньше двадцати лет активной жизни.

— Насчет того, что это много, он бы с тобой поспорил. Отец говорит, что первые сорок лет его жизни ушли впустую, а последние десять он посвятил обучению. Теперь, когда большинство мужчин устали и думают уйти на пенсию, если удастся, он только начинает трудовой путь.

— Вот поэтому Алонсо доживет до ста лет. Когда устанешь, потеряешь к жизни интерес, вот тогда начинаешь увядать и умираешь. А у Алонсо-то в жилах не вода, и он будет жить вечно. — Руф взглянул на нее и широко улыбнулся. — Но скажи мне, Лиз, вот о чем. Зачем он носит такую громадную бороду?

— Отец сказал, что сорок лет смотрел на себя в зеркало и видел дешевого коммерческого художника, поэтому внешность надо было изменить, а то, дескать, сам того не замечая, по привычке принялся бы рисовать рекламу кукурузных хлопьев. Но настоящая причина, думаю, в том, что у него нет времени на бритье. Как только солнце встает, он начинает работать.

Руф остановил джип на обочине дороги. От двери коттеджа Холбруков к почтовому ящику была расчищена дорожка, но подъезд к коттеджу засыпан снегом. У Холбруков не имелось машины, так что подъезд они не расчищали.

— Помочь тебе с пакетами? — спросил Гилсон.

— Я сама, спасибо, Руф. Может, зайдешь, выпьешь что-нибудь?

— Благодарю, но надо возвращаться на ферму. Бим — славный парень, однако нужно проверить, как он сделал работу.

— Я думала, ты собирался к Ральфу Бенсону, — сказала Лиз улыбаясь.

— Леди, — произнес Руф, подражая выговору Илайхью, — если мне захочется солгать, чтобы себя удовольствовать, то это мое дело!

Дверь коттеджа отворилась, и появилась фигура грузного бородатого человека на фоне освещенного помещения позади него.

— Это ты, Лиз?

— Да, отец.

— Ну же, ради всего святого, заходи да сготовь мне поесть что-нибудь!

— Алонсо, я натравлю на тебя Общество по защите детей за жестокость к молодежи! — крикнул Руф.

— Убери отсюда своего проклятого механического коня, — проревел Алонсо, — или заходи да погрызи с нами сухарей с сыром! Только не стой там!

— Благодарю, поеду домой, меня там ждет тарелка супа из турнепса, — отозвался Руф.

— Ах вы, богатеи фермеры! Если я что-то ненавижу, так это бездействие. Делай что-нибудь! Уезжай или заходи!

— Как-нибудь потом, — сказал Гилсон. Он повернулся к девушке: — Спокойной ночи, Лиз.

— Спокойной ночи, Руф, и огромное спасибо, что подвез.

— Всегда к вашим услугам, леди. Пока.

Она стояла у обочины, глядя, как красные фары джипа исчезли за поворотом дороги. Потом Лиз развернулась к дому и медленно пошла по дорожке, неся свертки.

VI

Алонсо Холбрук принял кульки от дочери и отнес их в кухню. Он был человеком огромного роста — шесть футов и четыре дюйма, ширина же его тела вполне соответствовала росту. Седеющая борода и кустистые брови придавали некую свирепость облику художника, которую усиливали серые глаза — такие ясные и пронзительные, что казалось, можно ослепнуть, если смотреть прямо в них.

Коттедж, в котором жили Холбруки, явно строили, не учитывая габариты Алонсо. Чтобы проходить в двери, ему приходилось нагибаться, и он достаточно часто ушибал себе голову, чтобы проклясть и этот коттедж, и всю архитектуру Новой Англии в целом. Мебель в комнатах была самых разных стилей, большинство ее предметов — громоздки и далеко не в полном порядке. Алонсо то и дело обещал отремонтировать лопнувшую пружину на мягком стуле или склеить пристенный столик, но едва наступало утро, он забывал все обещания и несся в студию, оборудованную в северной части дома. В основной части жилища Лиз поддерживала подобие порядка, но студия являлась местом священным и неприкосновенным. Она была забита стопками холстов, пустыми тюбиками из-под красок, кистями, сломанными пастельными мелками, мастихинами, табакерками и десятками трубок, так сильно засорившимися, что ни в одну из них не набьешь и щепотки табака.

Страсть Алонсо к работе оставляла место в его жизни только для одного — почти столь же страстной любви к оставшейся без матери дочери. Свою любовь ему было выразить трудно. Когда он пытался проявить нежность действием, то что-нибудь обязательно ломал. Его огромные руки, способные наносить тончайшие, едва видимые линии на холст, вели себя крайне неуклюже во всех других случаях. А если Алонсо хотел продемонстрировать привязанность к дочери словами, то его речь в результате превращалась в злобные нападки на того, кто, по его мнению, мог принести Лиз несчастье.

— Пока тебя не было, эта дура, жена Саттера, звонила, — сказал Алонсо, подныривая под дверным косяком в гостиную, где Лиз снимала галоши. — Стало быть, Терренс Вейл домой возвращается. Ты это знаешь?

— Да, — буркнула Лиз, занятая металлической застежкой на обуви.

— Проклятые глупые бабы всегда реагируют одинаково, как по шаблону, — продолжал Алонсо. — Они собираются устроить вечеринку! — Слово «вечеринка» он произнес так, будто оно означало необычайно изощренную, дьявольскую пытку. — Они спросили, не поможешь ли ты им. Я сказал Эмили Саттер… Я сказал ей, что…

— Ах, отец! — воскликнула Лиз.

— Я сказал ей, что ты помогла бы соорудить самый большой праздничный костер на нашей площади, какие только бывают, но я сдохну, если позволю тебе участвовать в организации вечеринки, на которой она, Тина Робинсон и другие деревенские сороки будут сидеть и шептаться про тебя.

— Отец, — устало сказала Лиз, — разве ты не понимаешь, что я должна помочь? Может, лучше мне решать такие вопросы?

Алонсо потеребил бороду:

— У них что, отсутствуют всякие чувства? Они ничего не понимают? Они кто — люди или кто, черт побери?!

— Отец, я здесь живу. Я не могу от всех отдаляться из-за того, что меня обидели. Это лишь дало бы им возможность еще больше сплетничать. А от того, что ты говоришь им все, что думаешь, лучше не станет.

— Да никогда ни хрена никакой пользы не было мне от того, что я скрывал свои чувства! Это… это же видно. Просто по глазам моим видно!

Лиз рассмеялась неожиданно для себя:

— Отец, дорогой, сейчас ты абсолютно прав.

Алонсо попытался набить табаком одну из своих засорившихся трубок, но безуспешно.

— Жена Саттера не посмела спросить прямо, но в самом ее голосе слышался этот вопрос. Ей до смерти хочется узнать, каково твое отношение к последней новости. Ну, я рассказал ей про мое отношение. Я сказал, что мне до лампочки — приезжает Терренс домой или нет. Уже слишком поздно.

— Ах, отец!

— Вот такое вот мое отношение!

Алонсо прошел вслед за Лиз в кухню, где она принялась готовить ужин. Он уселся на краешек кухонного стола, из-за своих габаритов мешая дочери работать.

— Интересно, что теперь этот придурок Линдсей делать будет?

Лиз взялась за железную сковородку, чтобы пожарить свиные котлеты, которые она принесла из магазина.

— Я встретила Роджера в деревне, — сказала девушка как бы между прочим.

— Видать, у него хороший вкус, раз бросил тебя.

— Он спросил, можно ли ему прийти ко мне.

— Уверен, ты послала его к черту!

— Я сказала ему, чтобы приходил.

— Лиз! Лиз, ты с ума сошла? У тебя хоть какая-то гордость есть?

— Роджеру очень тяжело, отец. Все повернулось против него. Я… в общем, все произошло не по его воле, а я — его друг.

— Лиз, вот я что скажу. Если этот шмакодявка Роджер Линдсей заявится в мой дом, когда я здесь, я ему шею сломаю на фиг. И я не шучу.

— Ничего ты такого не сделаешь, отец, потому что я просила его прийти.

Алонсо сполз с краешка стола. Он схватил дочь за плечи своими большими руками и привлек ее лицо к себе:

— Лиз, ты любишь этого человека?

— Наверное, да, отец. Я не думаю, что на любовь может подействовать всего лишь нанесенная тебе обида.

Внезапно Алонсо обвил руки вокруг дочери, неистово прижал ее к себе и хриплым голосом произнес:

— Черт возьми, Лиз, малышка, мне невыносимо видеть, что тебе больно! Невыносимо!

С минуту она не могла ничего ответить, или, может быть, ее душили слезы. Наконец девушка легонько отстранилась от отца:

— Мне гораздо легче. Теперь… последи одну минуту за сковородой, хорошо?

— Ты куда?

— Позвонить Эмили Саттер и сказать, что рада помочь с вечеринкой.

Алонсо проводил ее взглядом, поднял вверх огромный кулак и грохнул им по кухонному столу. Одна из тарелок соскользнула на пол и разбилась на кусочки.

— Чума! Проклятье! Чтоб я сдох! — проорал мистер Холбрук.

VII

Эмили Саттер повесила телефонную трубку и глубоко, с облегчением вздохнула:

— Ну, хоть немного дела упростились.

Бим Саттер, ее шестнадцатилетний сын, поднял глаза от модели корабля, над которой работал. Бим вырос неуклюжим и неповоротливым. Своим сложением он походил на отца, но лицом вышел в Эмили. Он был Боуэн, этим фактом Тина Робинсон любила тыкать в нос Дэну Саттеру. Бим обладал типичными для Боуэнов нежными чертами лица, отмеченными вечным чувством озабоченности.

— Кто звонил, мам? — спросил он.

— Лиз Холбрук. Она пообещала наделать игрушек — ну, знаешь, бумажных шляп, рожков-дуделок, всякое такое.

— Прямо какой-то детский праздник устраиваете, — удивился Бим и вновь склонил белобрысую голову над моделью.

Эмили села на свой любимый стул рядом с камином и достала пачку бумажных листков и карандаш. Она была любительницей составлять списки. Эмили делала списки того, что надо купить в бакалее, списки-памятки, списки подарков на Рождество в следующем году, списки белья для отправки в прачечную, хотя стирала сама, списки мест, где хранится летняя одежда, списки предстоящих дел по дому. Единственной проблемой с таким, казалось бы, тщательным подходом к жизни являлось то, что у нее не было списка мест, где хранятся все ее списки, и в результате она никогда не могла отыскать нужные списки в нужный момент. Тогда Эмили начинала составлять новые списки, а Дэн говорил, что они живут «по самый пуп в этих списках».

Теперь, конечно, она составляла список по подготовке к вечеринке. Туда были занесены имена, пищевые продукты, алкогольные напитки, сигареты, где взять взаймы дополнительные тарелки и стаканы, пункт, который гласил: «Поговорить с судьей Кревеном насчет ансамбля», и еще один пункт, подчеркнутый несколько раз: «Поговорить с доктором С.».

Замечание Бима на мгновение отвлекло внимание Эмили от списка. Она вспомнила, какие чудесные детские праздники здесь устраивались, когда она была в возрасте Бима и этот дом принадлежал ее отцу. Все считали майора Боуэна состоятельным человеком. Дом был большим и богатым, в нем имелись отдельные квартиры для четырех слуг. Усадьба располагала также плавательным бассейном, конюшней, большим цветочным садом и таким огородом, который мог бы прокормить весь поселок. Это было до того, как майор умер и оставил дом своему единственному ребенку — Эмили, и тогда обнаружилось, что мистер Боуэн растратил все свои деньги и что этот дом являлся его единственным имуществом.

Когда вскрылся данный факт, человеком, получившим самый сильный шок, стал Дэн Саттер, который женился на дочери майора в полной уверенности, что ему больше не придется и пальцем пошевелить, чтобы зарабатывать на жизнь. Хотя такое известие явилось для него шоком, оно не изменило планов Дэна на будущее. Он не работал. Постепенно дом пришел в ветхость, так как нечем было платить за ремонт, и просто потому, что Дэн не умел управляться с инструментами. Трубы плавательного бассейна испортились, и он оказался непригоден для пользования. Внутри дом становился все более пустым с каждым годом, по мере того как предметы антиквариата, принадлежавшие майору, распродавались из-за нужды и заменялись дешевыми копиями либо вообще ничем не заменялись. На деньги от продажи нескольких картин, одну из которых написал Алонсо Холбрук, семья протянула два года. Так получилось, что именно продажа этих полотен породила вражду между Дэном и Алонсо. Говорили, будто майор заплатил Холбруку семьсот пятьдесят долларов за один его пейзаж, но когда этот пейзаж попробовали продать, то смогли выручить за него всего лишь полторы сотни. Дэн говорил, что Алонсо обжулил Боуэна.

«Ну и какого хрена ты от меня хочешь? Умереть ради тебя, чтобы картина поднялась в цене?» — спрашивал Холбрук.

Когда мебель и картины были проданы, ничего не оставалось делать, кроме как зарабатывать деньги. Работать начала Эмили, а не Дэн. Она принялась шить, консервировать овощи. Бим, молча негодуя на безделье отца, стал подрабатывать после школы на ферме Руфа Гилсона. Денег все равно не хватало. Наконец дочь майора Боуэна была вынуждена умерить свою гордость и принимать постояльцев. Не постоянных постояльцев, а тех, кто приезжал играть в гольф и ловить рыбу летом, охотиться осенью и кататься на лыжах зимой. Большинство из них были людьми радушными и готовыми заплатить за постой немного больше цены, которую им назначали. Эмили готовила еду, стирала, стелила постели и в то же время старалась сохранить остатки величавости, подобающей дочери майора Боуэна и матери внука майора Боуэна. Это было немного трудно из-за Дэна, который, выпив, бесцельно слонялся по дому и делал колкие замечания по поводу ее трудолюбия и терпения. Его реплики всегда вызывали хохот у слушателей и заставляли Эмили краснеть. Из-за этого несколько недель назад наступил кризис, когда Бим, побледневший и дрожащий, вскочил со стула и закричал на Дэна: «Если ты еще будешь говорить о моей матери такое, я… я тебя убью!»

Дэн отколотил бы Бима, если бы не присутствие Руфа Гилсона, который привез парня с работы домой. Дэн бросился на Бима, но Руф встал между отцом и сыном с улыбочкой, в которой, однако, таилось нечто угрожающее.

«Парень прав, Дэн, — сказал Гилсон. — Твое чувство юмора иногда бывает нездоровым».

Дэн тогда отшутился и — что более важно — не стал чинить разборку с сыном после ухода Руфа.

Эмили снова вздохнула и занялась своим списком. Воспоминания плохи тем, что всегда возвращают тебя в настоящее время.

— Надо как-нибудь суметь поделикатней подойти к судье Кревену насчет оркестра, — сказала она.

— Ты о деньгах говоришь? — спросил Бим.

Эмили кивнула:

— Все прочее — и блюда, и спиртное, и так далее — наберется общими усилиями. Но если пригласить ансамбль — все считают, что это должно быть трио Каннингемов, — нам нужно будет платить.

Бим посмотрел на мать с улыбкой, неприятно напоминающей улыбку Дэна:

— Судья поможет. Он — дружелюбный, любит вечеринки, а живя совсем один, он их устраивать не может. Наверно, тоскливо быть старым и совсем одному.

— Судья не старый, — возразила Эмили. — Ему около пятидесяти. Я знаю, потому что его семья к нам приходила, когда я была моложе.

— Я за то, чтобы к нему обратиться, мама, вдруг что-нибудь получится. Мне нравится бывать у него в гостях. Он всегда дает мне книги почитать и иногда просит поиграть с ним в шахматы. Конечно, играет он здорово. Я ему совсем не соперник. Но я попрошу его насчет трио Каннингемов, может, что и выйдет.

— Это было бы просто замечательно, Бим, — сказала Эмили. — Я имею в виду, если его попросишь ты, то это не покажется… — Она умолкла. Эмили так часто просила об одолжениях, так долго скрывала, как на самом деле живет семья Саттеров. — Остается еще одно, — продолжила она. — Доктор Смит.

— А что доктор Смит?

— Ну, вечеринка будет проходить здесь, — пояснила Эмили, — а он никого не знает… и он приехал сюда отдыхать… и он какой-то странный, и…

— Я его странным не считаю, — возразил Бим. — Он мне нравится.

— О да, он — человек приятный, но говорит такие странные вещи. Один раз, когда я потеряла мой список продуктов, я спросила доктора Смита — не видел ли он его. А доктор сказал: «Возможно, если вспомните, почему вы хотели его потерять, миссис Саттер, тогда вспомните, куда его положили». Это совершенно лишено смысла, потому что, разумеется, я не хотела потерять тот список.

— Думаю, у него такая манера разговаривать.

Доктор Джон Смит был тогдашним постояльцем Эмили. Поселиться у Саттеров порекомендовал ему мистер Фостер — очень милый человек, приезжавший поохотиться осенью. Возможно, он был пациентом доктора Смита, хотя Эмили и представить себе не могла, чтобы мистер Фостер мог нуждаться во враче. Он выглядел таким здоровым. Доктор Смит прислал ей письмо, в котором учтиво осведомлялся, нельзя ли ему приехать на две недели. По его словам, он просто хотел отдохнуть. Саттерам очень нужны были деньги, и Дэн настоял на том, чтобы назначить более высокую цену за проживание, чем обычно. Доктор Смит согласился не торгуясь и приехал к ним четыре дня назад. Это был незаметный, серый, маленький человечек. Никто никогда не взглянул бы на него во второй раз. Он просто растворился в доме, как будто всегда был его частью. Доктор проводил время читая какие-то умные книги и выходя на пешие прогулки. Он не предъявлял никаких претензий к хозяйке, да и вообще был не словоохотлив. Доктор лишь слушал, что происходит вокруг него, а когда он все-таки говорил, то нечто необычное, например, что Эмили хотелось, чтобы список продуктов потерялся. Однажды вечером, когда он тихонько удалился в свою комнату после ужина, Дэн сказал зашедшим к нему судье Кревену и Маклину Майлзу: «Это единственный человек из тех, кого я знаю, который может записаться в отеле под именем Джон Смит, и там поверят, что имя настоящее!»

Судья и Маклин засмеялись, но Эмили не поняла юмора. Она лишь размышляла, достаточно ли тепло будет этому маленькому серому человечку под одним пуховым одеялом.

— Мама, если хочешь поговорить с доктором, — сказал Бим, — то он как раз возвращается с прогулки.

— О господи! — встрепенулась Эмили.

Уличная дверь отворилась, и доктор Джон Смит вошел в переднюю. Он потопал, чтобы отряхнуть снег с ботинок, и затем разулся. После этого повесил пальто и шляпу в шкаф возле двери. Доктор направился прямиком к лестнице, но Эмили окликнула его:

— Ах, доктор Смит! Могу ли я поговорить с вами минутку?

— Конечно, миссис Саттер.

Он прошел в гостиную. Бим наблюдал за ним с любопытством. Седые волосы, серые глаза, серый костюм — доктор Смит не был ни достаточно красивым, ни достаточно неприятным, чтобы как-то выделяться. Он просто обычный человек — обычного роста, обычного веса, совершенно нейтральная личность.

— Здравствуй, Бим. Это ты изготовил модель корабля?

— Нет… я ремонтирую ее для Маклина Майлза, — отозвался юноша. — Он сказал, что даст мне пять долларов за то, что я починю снасти и покрашу ее.

— Хорошая цена, — сказал Джон Смит. — Это тонкая работа.

Эмили нервно завертела в руках свои списки, когда доктор посмотрел на нее. Его взгляд всегда заставлял ее нервничать. Эмили казалось, будто он видит ее насквозь и ему видны все ее мысли. Словно чтобы это подтвердить, Джон Смит сказал:

— По поводу вечеринки, которую вы устраиваете вечером в субботу, миссис Саттер. Если я буду вам мешать, то у меня есть друг в Ратленде, и я мог бы уговорить его приютить меня на ночь.

— Вам известно о вечеринке, доктор Смит?

Он кивнул:

— Я как раз провел час в парикмахерской за разговорами в приятном обществе Илайхью Стоуна. Он мне и рассказал.

Щеки Эмили красноречиво запылали. Если доктор разговаривал с Илайхью Стоуном, то наверняка знает все про Саттеров — и об их прошлом, и о безденежном настоящем.

Доктор улыбнулся:

— Должен признаться, я надеялся, что вы можете пригласить меня на вечеринку. Я очень много слышал про Терренса Вейла. Был бы рад познакомиться с ним. Но я знаю, что предстоит совершенно особенное событие — собираются старые друзья, и если я могу помешать…

— Но, доктор, мы будем просто счастливы, если вы проведете этот вечер с нами! — сказала обрадованная Эмили. Если бы доктор уехал на день, то в конце недели она получила бы на восемь долларов меньше. — Я боялась, что ночное веселье вас потревожит — ведь вы приехали отдохнуть.

— Как раз напротив, я очень люблю веселье. А судя по тому, что мне рассказывал Илайхью, эта вечеринка может оказаться необычайно интересной.

VIII

Илайхью Стоун сидел на багажной тележке на железнодорожной станции, жуя соломинку и разговаривая со своим новым другом доктором Смитом.

— Это больше похоже на кастрюльную серенаду, как в прежние времена, чем на дружеский прием, — сказал он.

— Кастрюльную серенаду? — переспросил доктор.

Илайхью пояснил:

— Здесь, в нашей глухомани, док, если женилась молодая пара, им устраивали кастрюльную серенаду в первую ночь, как они селились в своем доме. Народ собирается вокруг дома, все колотят в кастрюли и вопят до тех пор, пока молодожены не поднимутся с постели, не позовут всех в дом и не дадут им поесть и выпить.

— Это довольно неприятное вторжение в личную жизнь в первую брачную ночь, — прокомментировал доктор.

— О! Да молодожены сами ждут, когда к ним заявятся, — возразил Илайхью. — Народ договаривается и ждет весь день, пока ночь наступит. Есть еще особые шутки, не очень изящные, по этому поводу.

На станции собралось довольно много людей. Доктор Смит не предполагал, что в Бруксайде живет столько народу. По существу, здесь оказался почти весь поселок, за исключением Алонсо Холбрука и Лиз. Алонсо не покинул бы свою студию в дневное время, даже если бы явился архангел Гавриил, а Лиз решила, что необходимо отправиться в Ратленд за игрушками для вечеринки. Люди отмечали, что она, конечно, могла бы съездить за ними и днем раньше, но к Лиз здесь в основном относились хорошо и не слишком язвили в ее адрес.

Пришли Бим и Эмили Саттер, и Илайхью сообщил доктору, что Дэн сидит в станционной гостинице за углом да «напивается до кондиции». Появились Руф Гилсон и Маклин Майлз — местный прокурор и единственный в деревне юрист, а также Тина Робинсон. На дальнем конце платформы, подальше от толпы, прохаживался Роджер Линдсей. Он то и дело посматривал на наручные часы, словно стараясь заставить поезд прибыть поскорее. Отдельно от толпы, на платформе, стояла и Сьюзен Вейл, стройная и элегантная, одетая в соболью шубку; она разговаривала с представительного вида мужчиной среднего возраста, в твидовом костюме, с ярко-красным шарфом, обмотанным вокруг шеи. Мужчина курил сигару через мундштук из слоновой кости. Доктор спросил о нем.

Илайхью вынул соломинку изо рта.

— Это судья. Судья Кревен.

— Он не из местных?

— Нет. Он был судьей Верховного суда в штате Огайо. Вышел в отставку несколько лет назад и приехал жить сюда. Странный типчик.

— Почему странный?

Глаза Илайхью сверкнули.

— Я объясню, док. Можно ли человека назвать дружелюбным, если он никогда ничего про себя не рассказывает? Он со всеми вежливо говорит, читает много книжек и дает их из своей библиотеки всем, кто любит читать, но никогда ничего не рассказывает. И ни о чем не спрашивает!

— Из разговоров с вами, Илайхью, я понял, что вам чрезвычайно нравятся люди, которые не лезут в чужие дела.

Стоун широко улыбнулся:

— Так и есть, док, так и есть. Но они мне очень даже не нравятся, если не дают в ихние дела сунуться!

Отдаленный звук свистка поезда вызвал на платформе возбужденное шевеление. Роджер Линдсей прекратил ходить взад-вперед и встал неподвижно, вертя в руках блестящую курительную трубку. Детвора забегала по платформе, радостно крича. Доктор заметил, как несколько мальчиков привязывают связку жестянок к красивому автомобилю Сьюзен Вейл с откидным верхом. Кое-где в толпе для подъема настроения принялись колотить в кастрюли и звонить в колокольчики. Поезд был еще в доброй миле от станции.

Наконец вдали показались клубы серого дыма, а затем из-за поворота появился сам локомотив. Предупреждая пассажиров громким меланхоличным свистком, поезд замедлил ход и остановился у платформы. Люди гурьбой двинулись к составу.

Доктор Смит разглядел, как кондуктор вынес из вагона два кожаных чемодана с иностранными наклейками и поставил на платформу. Затем появился виновник события Терренс Вейл. На доктора он произвел сильное впечатление. Терренс был высок, темноволос и почти чрезмерно красив. Он был одет и двигался подобно голливудскому актеру. Мистер Вейл любил внешние эффекты, каким-то образом умудряясь не выходить за рамки хорошего вкуса.

Толпа сомкнулась вокруг него, и низенький серый человечек не стесняясь взобрался на багажную тележку, чтобы получше разглядеть происходящее. Он увидел, как Терренс дважды довольно небрежно поцеловал свою жену сначала в одну щеку, потом в другую. Он видел, как земляки Терренса горячо пожимали ему руку. Он отметил, что ни Руф Гилсон, ни Роджер Линдсей не стали протискиваться к Вейлу для рукопожатия. Затем доктор увидел, как Терренс разглядел среди толпы Роджера и с теплотой обнял его за плечо рукой; лицо Роджера было совсем белым. Наконец, когда поезд покинул станцию, судья Хорас Кревен попросил тишины.

— Мой дорогой Терренс, меня попросили произнести приветственную речь.

— Давай! Давай! — прокричал кто-то.

Судья обладал густым и натренированным голосом.

— Я приготовил речь заранее, но от удовольствия видеть тебя она совсем вылетела из головы. Поэтому я лишь скажу, что мы все страшно рады, что ты снова с нами!

Последовали аплодисменты и новые рукопожатия. После этого вновь загремели кастрюли и зазвенели колокольчики, а Терренс и Сьюзен пошли к машине. Чемоданы уложили в багажник, Терренс проскользнул за руль, и супруги Вейл уехали. По-видимому, духу кастрюльных серенад не суждено было исчезнуть совсем: за машиной никто не последовал, им предстояло войти в дом вдвоем.

И вот как это происходило.

Едва войдя в дом, Сьюзен скинула соболью шубку и прошла в кабинет, обшитый сосной. Там находились стаканы и выпивка. Она приготовила себе коктейль с мартини и помешивала его, когда в кабинете появился Терренс. Сьюзен обернулась к нему. Она выглядела сегодня особенно свежо и прелестно.

— Ну, дорогой, — сказала она своим насмешливым тоном, — ты способен выразить радость от нашей встречи как-нибудь более душевно? Или ты считаешь, что достаточно торопливого поцелуя на станции?

Терренс посмотрел на нее сверху вниз своими черными блестящими глазами.

— Вообще-то способен, — сказал он.

Мистер Вейл отвел назад руку и ударил Сьюзен в губы с такой силой и резкостью, что она пошатнулась и упала на мягкий диван.

— Достаточно душевно? — тихо спросил Терренс.

IX

Дом Саттеров был освещен от подвала до мансарды. Эмили потратила много времени на украшение здания бумажными гирляндами и японскими фонариками, которые остались после одного праздника, устроенного майором Боуэном много лет назад.

Пространство между домом и конюшнями — где раньше располагался огород — было отведено для парковки автомобилей, и Бим повесил на иву фонарик, чтобы никто случайно не заехал в пустой бассейн.

Гости пришли рано. Явились все жители деревни — богатые и бедные. И конечно, какие бы трения ни существовали между ними, все проблемы были забыты в этот вечер. Каннингемы прекрасно играли. Алкогольных напитков оказалось в изобилии. Даже судья Кревен танцевал кадриль. Доктор Смит, который не пил и не танцевал, тем не менее, казалось, был очень и очень весел. Все мужчины старались найти возможность потанцевать с Сьюзен, которая пришла в открытом вечернем платье без бретелек. Это одеяние раздражало женщин, но мужчины реагировали на Сьюзен так, как ей и хотелось, и на танцевальной площадке она была в центре внимания.

Терренс Вейл, казалось, пребывал в несколько подавленном настроении и, желая приободриться, очень много и охотно пил. Доктор Смит сделал одну-две попытки как-нибудь приблизиться к Терренсу с целью завязать с ним беседу, но всякий раз происходило что-нибудь мешающее этому — как-никак, Вейл был главным гостем.

Холбруки — отец и дочь — пришли одними из первых, и Тина Робинсон отметила, что Лиз танцует с Роджером Линдсеем так, словно отношения между ними, как и раньше, были очень теплыми. Внимание Роджера к Лиз заметно беспокоило Алонсо. Он присоединился к Терренсу у импровизированного бара, чтобы посоревноваться с ним в скорости и количестве пития.

Самым неприятным на вечеринке оказалось поведение Дэна Саттера. Он был очень пьян и в открытую лапал Сьюзен Вейл всякий раз, когда находился рядом с ней, особенно если это видела Эмили. Саттер громко сравнивал Сьюзен и прочих женщин не в пользу последних. Бим, который в начале вечеринки чувствовал себя прекрасно, начал присматриваться к поведению отца и перестал танцевать. Глядя на него, он испытывал злость и стыд. И тут, входя в кухню, чтобы выпить стакан воды, он наткнулся на Дэна и Сьюзен, держащих друг друга в тесных объятиях. Он не смог этого дальше терпеть и бросился вон из дома через стоянку к конюшне.

Складское помещение в конюшне было переделано в столярную мастерскую для Бима, и там стоял старый диван. Он лег на него, натянув на себя ветхую, поеденную молью попону. Бим смотрел на потолок, глаза его жгли слезы, тело вздрагивало от всхлипываний. Через какое-то время он в изнеможении уснул.

Бим не знал, сколько времени проспал, но проснулся, дрожа от холода. До него доносилась музыка, это означало, что праздник продолжался. Биму не хотелось идти в дом, но в конюшне согреться было невозможно, а у него уже стучали зубы. Он решил, что посидит на кухне возле плиты.

На улице снова пошел снег. Ветра не было, и снег опускался большими пушистыми хлопьями. Он покрывал дорожную колею и отпечатки шин на месте для парковки. Снег засыпал следы, оставшиеся после того, как Бим прошел от дома до конюшни. Юноша торопливо зашагал к двери в кухню. И вдруг он увидел странный снежный холмик возле бассейна; этого холмика раньше там не было. Бим с беспокойством подумал, что кто-то уснул прямо на земле и его накрыло снегом, как белым одеялом. Он постоял в нерешительности и затем медленно пошел к холмику. Юноша инстинктивно боялся пьяных, возможно, из-за поведения Дэна, когда тот напивался. Но, уснув здесь, человек мог замерзнуть до смерти.

Бим подошел поближе к холмику. Теперь он разглядел очертания раскинутых рук и тела, лежащего лицом вниз.

— Эй, — робко произнес Бим. Не получив ответа, он повысил голос: — Эй!

Поднялся слабый ветерок и сдул снег с кисти одной из рук лежащего тела. Было похоже, будто обнажились белые высохшие когти!

Бим развернулся и побежал, от ужаса наращивая скорость. Он вскочил в кухню и через вертящуюся дверь влетел в холл. Жар, духота и шум едва не свалили его с ног — пахло перегаром, сигаретным дымом, слышался громкий пьяный смех и звуки ног, без устали шаркающих по танцплощадке. Он остановился в дверях с открытым ртом, пытаясь закричать. Но не издал ни звука.

Вдруг его плечо крепко, по-дружески сжала чья-то рука.

— Господи, сынок, ты как будто испуган до одури! Что такое?

Бим обернулся и увидел добрые, вопросительно глядящие глаза доктора Джона Смита.

— О, сэр, я… я рад, что вас нашел, — сказал парнишка. Когда он говорил, его зубы стучали.

— И я тоже рад, Бим. Что такое?

— Не могли бы вы надеть п-пальто и ботинки, сэр? Там к-кто-то на улице, ему, к-кажется, очень плохо. Он… он к-как м-мертвый, сэр!

I

Доктор Смит и Бим вышли из дома через кухню. Их уход не привлек ничьего внимания. Приходов и уходов малоинтересных людей никто не замечает, даже мисс Тина Робинсон, которая за прочими аккуратно следила, особенно за «скандальной особой» Сьюзен Вейл.

Джон Смит не стал обувать галоши и еще натягивал пальто, когда они с Бимом вышли на крыльцо. Доктор заметил, сколько выпало свежего снега. Теперь снежные хлопья были мельче и сыпались быстрее, и даже недавние следы Бима уже почти замело.

— Кто он, сынок? Тот, которому плохо? — спросил доктор Смит.

— Я н-н-не знаю, сэр. Я… я побоялся подойти ближе.

Доктор не испытывал недобрых предчувствий. Однако весь этот вечер ощущал некую наэлектризованность атмосферы, и, зная то, о чем ему поведал в разговорах Илайхью Стоун, он был готов к своего рода короткому замыканию во время веселья. Теперь Джон Смит шел за Бимом к бассейну, размышляя, имеет ли находка мальчика какое-либо отношение к тому, что так живо обсуждалось в поселке.

Биму удалось сохранить здравый рассудок в достаточной степени, чтобы захватить в кухне фонарь. Он включил его и направил луч к бассейну:

— Вон там, сэр.

Доктор, незнакомый с обстановкой во дворе, сначала не смог разглядеть что-либо необычное, лишь снежные наносы разной высоты в разных местах.

— Он лежит лицом вниз, — подсказал Бим. — В-видны его руки, в стороны раскинуты.

Тогда доктор увидел очертания фигуры в позе распятого на кресте, лежащей в снегу и постепенно погребаемой в сугробе. Он положил руку Биму на плечо.

— Вон те следы от конюшни к бассейну твои, а, сынок? — спросил Смит. Когда юноша кивнул в ответ, он сказал: — Давай пойдем по ним, чтобы не наделать путаницы.

Бим был слишком охвачен ужасом, чтобы понять важность этого предложения и оценить серьезность тона внезапно изменившегося голоса доктора. Сделав крюк, они пошли прямо к телу, шагая по следам Бима. Когда им осталось пройти шагов десять, юноша остановился. Его рука, направлявшая свет фонаря, задрожала.

— Вот он, сэр, — прошептал парнишка.

— Стой здесь и свети прямо, не тряси фонарь. Старайся, как только можешь.

Последние метры доктор преодолел с трудом, высота снежного покрова здесь была выше щиколоток. Добравшись до тела, он мгновение присматривался к нему. Потом опустился на колени и приподнял одну из раскинутых рук из-под снежного одеяла. Но еще до того, как пальцы доктора начали нащупывать пульс, он понял, что не найдет его. Лица лежащего видно не было. Поколебавшись, Смит поднялся и повернулся к Биму:

— Боюсь, это очень серьезно, сынок.

— Он… он м-мертвый, сэр?

— Да, Бим, — тихо сказал доктор. — Я хочу, чтобы ты в точности выполнил то, что я тебе скажу.

— Д-да, сэр.

— Отправляйся обратно в дом и разыщи Руфуса Гилсона.

— Да, сэр. — Парень двинулся к дому.

— Постой, Бим! — Тот остановился и обернулся. — Никому об этом не рассказывай, сынок. Даже матери. Пускай вечеринка продолжается, пока мы точно не выясним, что случилось. Возвращайся сюда вместе с мистером Гилсоном.

— Да, сэр.

Оставшись один, доктор Смит стоял неподвижно. Даже не видя лица трупа, он знал, кто это. В его голове пронеслась мысль о том, как легко рвется нить жизни. Относительно недавно это было живое, дышащее, мыслящее человеческое существо — смеющееся, танцующее, издающее нелепый шум, дуя в бумажный рожок. Стремительность и внезапность прихода смерти никогда не переставала поражать воображение доктора, даже несмотря на то, что он жил бок о бок со смертью и боролся с нею много лет.

Джон Смит обернулся, услышав, как хлопнула дверь заднего входа. Бим и Руф Гилсон торопливо шагали к нему. Доктор сложил ладони лодочкой вокруг рта и крикнул Руфу:

— Не делайте новых следов, мистер Гилсон! Идите там, где проходили мы с Бимом.

Руф остановился, изменил курс и продолжил быстрый шаг.

— Что такое, доктор Смит? Что случилось?

— Смерть, мистер Гилсон.

Руф остановился, глядя на полузасыпанное тело.

— Кто это? — спросил он.

— Боюсь, это виновник торжества, Терренс Вейл.

Серые глаза Руфа Гилсона недоверчиво сузились.

— Терренс! Но что произошло, доктор? Сердечный приступ?

— Не думаю, хотя я не проводил тщательного осмотра. Я не хотел ничего трогать, пока вы не увидите все в точности так, как увидели это мы с Бимом. Вот почему я сказал, чтобы вы, Гилсон, шли по нашим следам. Вы видите, что других следов на снегу нет, и это означает, что он лежит здесь довольно давно.

— Но мне кажется, что всего несколько минут назад я с ним разговаривал! — воскликнул Руф. Ситуация все еще не укладывалась у него в голове.

— Я полагаю, Гилсон, что он был убит, — произнес доктор.

В ответ Руф лишь уставился на него. Послышались всхлипывания Бима, и рука Гилсона инстинктивно обняла мальчика за плечо.

— Когда я только сюда пришел, то кое-что заметил, — сказал Смит. — Затылок был частично открыт. — Он достал из кармана платок и смел пушистый белый снег с головы Терренса Вейла.

— Боже! — тихо произнес Руф.

Череп Терренса был разбит. Даже своим неопытным глазом Гилсон разглядел, что наверняка его много раз ударили предметом, размозжившим плоть и раскрошившим кость черепа. Плач Бима вывел Руфа из транса. Он прижал мальчика к себе, бормоча:

— Спокойно, спокойно, парень.

— Тут нет смысла гадать, — сказал доктор Смит. — Такое не могло произойти при падении. Его били чем-то тяжелым, очень сильно и раз за разом.

— Но зачем? — поразился Руф. — Зачем?

Лицо Джона Смита выглядело постаревшим и усталым.

— Такова странная и изменчивая природа человека, Гилсон. Вы спрашиваете — зачем? Если бы ответ лежал на поверхности, такие вещи можно было бы заранее предупредить, вместо того чтобы потом с ними разбираться.

Руф медленно покачал головой:

— Послушайте, доктор, я — представитель местной власти, но ни разу мне не приходилось иметь дело с более серьезным преступлением, чем кража курицы. Я и подумать не мог о таком! Я, похоже, не знаю толком, что теперь делать в первую очередь.

— Маклин Майлз является прокурором, верно? — подсказал доктор Смит.

— Вы правы. Это его работа. Я его позову. — Гилсон собрался идти в дом. — И надо бы прекратить эту дурацкую музыку.

— Я бы не стал этого делать, — возразил доктор, — если можно привести сюда Майлза, не поднимая переполоха. Чем меньше люди будут подготовлены к ответам на вопросы, тем лучше.

— Но убийца…

— Убийца знает, что его преступление обнаружено, — категорически заявил доктор Смит. — Он следит за этим и ждет с момента убийства. Чем дольше мы заставим его ждать, тем напряженнее он будет себя чувствовать. Вам это на руку, Гилсон. Пускай попотеет!

II

Маклину Майлзу перевалило за тридцать, он был темноволос, энергичен и жаждал сделать политическую карьеру. Доктор Смит представил себе первую реакцию Майлза, когда тот стоял в снегу и смотрел на труп: «Если я раскрою преступление, то флаг мне в руки. Если не смогу, то именно это люди мне припомнят, когда пойдут на выборы». Преступление могло стать либо отличной возможностью для карьеры, либо способствовать ее полному провалу. Смерть Терренса Вейла была для Маклина Майлза не столь важна — важнее собственное будущее.

Так или иначе, прокурор должен делать то, что положено. Нужно было оповестить полицию штата. Местный врач, который составил бы протокол о причинах смерти, находился в горах по вызову к больному ребенку, и с ним нельзя связаться по телефону. За ним следовало кого-то послать.

— Его надо накрыть чем-нибудь, — пробормотал Руф Гилсон.

— В конюшне есть старая попона, — сказал Бим. — Мне п-принести?

Этот вопрос переключил внимание Маклина Майлза на юношу. Он повернул к нему голову и резко, но беззлобно спросил:

— Бим, как так получилось, что ты нашел здесь Терренса?

Парень с силой сглотнул слюну, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

— Я был в конюшне, Маклин. Я… я ушел туда, п-потому что… потому что вечеринка мне надоела. Тогда я лег на к-кушетку и уснул. Не знаю, сколько времени я пролежал, потому что не посмотрел на часы, когда пошел туда.

— Тебе надоела вечеринка? — удивился спросил Майлз.

Щеки Бима густо покраснели.

— Да.

— Но это была веселая вечеринка, — сказал прокурор. — Вроде бы всем было весело. Я тебя видел, Бим. Ты танцевал с дочкой Поттеров.

— Но ему не было весело, — негромко произнес доктор Смит.

— Все флиртуют с миссис Вейл, — сказал Бим. — Вы, Маклин, и… и судья… и… вообще все.

«Особенно Дэн Саттер», — подумал доктор Смит. Он взглянул на Майлза, которого, казалось, нисколько не смутили слова мальчика.

— Танцевать с кем-то — не то же самое, что флиртовать, Бим, — спокойно объяснил Майлз. — Миссис Вейл и я — друзья.

Парнишка опустил глаза, ковыряя снег ботинком.

— Значит, Бим, ты спал в конюшне? — продолжал Майлз. — Дальше что?

— Когда я проснулся, мне было холодно. Мне не хотелось идти обратно в дом, но пришлось — чтобы там с-согреться. Шел снег, и я увидел что-то, чего раньше тут не было, — к-какой-то снежный холмик.

— Тогда ты пошел посмотреть на него?

Бим кивнул:

— Когда я дошел примерно досюда, то увидел, что кто-то лежит в снегу. Я подумал, что кому-то стало плохо, и побежал в дом.

— И ты не видел никаких следов на снегу?

— Если они были, их засыпало снегом.

— Когда я вышел вместе с Бимом, — вмешался доктор Смит, — не было никаких видимых следов, кроме следов самого Бима, и снег уже засыпал их все больше. Из осторожности мы пошли по ним, чтобы не сделать новых следов.

— Зачем такая осторожность, доктор? — спросил Майлз.

Маленький серый человечек пожал плечами.

— Догадался, — сказал он.

— Вы догадались, что здесь произошло убийство? — Голос прокурора звучал удивленно.

— Я догадался, что произошел взрыв, мистер Майлз.

— Какой взрыв?

— Разве вы не чувствовали повисшего в воздухе напряжения, мистер Майлз? Оно накапливалось четыре дня. Не думаю, что вы этого не ощущали.

Маклин и Руф переглянулись. Они чувствовали это, но, подобно большинству людей, отказывались полагаться на собственный инстинкт, если тот подсказывал неприятные вещи.

— Бим, сбегай и принеси попону из конюшни, — сказал Майлз. Он проводил мальчика взглядом. — Поскольку других следов, кроме следов Бима, не было, — сказал прокурор, — не думаете ли вы, что он мог…

— Ради бога, Маклин, это не серьезно! — прервал его Руф Гилсон.

— Нужно рассмотреть каждый вариант, — серьезно произнес Майлз.

— А вы подумали, — мягким голосом сказал доктор Смит, — что под снегом может быть скрыто что-нибудь помимо следов ног убийцы?

— Например? — спросил прокурор.

— Орудие убийства, мистер Майлз. Посветите на рану. Видите, как высвечиваются две или три блестящие частицы?

Все трое склонились над красной зияющей дырой в затылке Терренса Вейла. Майлз, с выражением отвращения на лице, направил свет фонаря. В его луче они увидели то, что уже заметил доктор.

— Кость раскрошена, — сказал прокурор. — В костях… э-э-э… в костях содержится фосфор?

— Да, мистер Майлз, но блестящие фрагменты, которые вы видите, — это не фосфор. Я заметил, что многие камни в здешних местах содержат довольно много слюдяных кристаллов. Они очень легко отламываются от камня. Конечно, необходимо будет провести анализ. Но я полагаю, это кусочки слюды, и указывают они на то, что по голове Вейла были нанесены удары куском твердой породы. Не думаю, что убийца унес камень с собой, так что он должен лежать где-то поблизости под снегом — не дальше, чем преступник мог его бросить, — возможно, прямо здесь, рядом с трупом.

— Доктор прав, — сказал Руф, поднимаясь. — Это кусочки слюды. Я готов поспорить.

— Когда найдете камень, — продолжал Джон Смит, — я сомневаюсь, что на нем обнаружатся отпечатки пальцев, но на нем наверняка остались следы крови или кусочки плоти и прилипшие волосы. Тогда будет определенно ясно, как произошло убийство.

— Но не кто его совершил и зачем, — сказал прокурор.

— Нет, мистер Майлз, не кто и зачем.

Вернулся Бим, ковыляя по снегу, со старой попоной в руке. Руф и Майлз покрыли ею тело Терренса Вейла. Потом прокурор предложил:

— Давайте поищем камень.

Они нашли его меньше чем в десяти футах от тела. Несмотря на то что камень был мокрым из-за снега, всем стало совершенно очевидно, как предсказывал доктор Смит, что его использовали для убийства Вейла.

— Наверно, Терренс вышел сюда, чтобы проветриться — выкурить сигарету, еще что-то… — сказал Майлз, — и кто-то подкрался к нему сзади и трахнул камнем.

— Это слишком поспешное заключение. — Доктор Смит покачал головой.

— Почему же? — недовольно спросил Майлз.

— Вы решили, что Вейл вышел сюда в одиночестве. Нет ничего, что бы это доказывало. Вы полагаете, что кто-то подкрался сзади, незаметно для него. Но сделать так чрезвычайно трудно. Под этим свежевыпавшим снегом имеется крепкая корочка, которая проламывалась бы очень шумно при каждом шаге. Вы полагаете, что Вейл подвергся нападению, не имея ни единого шанса для защиты. Этому тоже нет подтверждений. Судя по всему, атакующим был Вейл, а убийца нанес удар обороняясь.

— Вы думаете, что все произошло именно так? — спросил прокурор.

— Дело в том, — сказал Джон Смит. — Что нам придется установить гораздо больше фактов, прежде чем мы сможем сказать, что все произошло так, как вы говорите, или так, как я говорю, или так, как никто из нас еще и не думал. — Тут доктор улыбнулся. — Простите, что я так много разглагольствую. Как-никак, это проблема ваша, а не моя.

Майлз начал шарить в кармане в поисках сигарет, его черные глаза не отрываясь смотрели на доктора.

— Знаете, доктор Смит, ни Руф, ни я не можем толком прийти в себя, а вы ведете себя так, будто убийство — обычная вещь в вашей жизни.

Доктор вздохнул:

— Так и есть, мистер Майлз. К сожалению.

III

Момент, которого Руф Гилсон ждал с таким страхом, вот-вот должен был наступить. Сейчас им нужно войти в дом, остановить музыку и объявить друзьям и соседям, что один из них убит и что один из них является убийцей.

Беда — это такая вещь, про которую большинство людей думает, будто она никогда не случится с ними или их близкими. Они проезжают мимо места автомобильной аварии, видят разбитые машины, искалеченные тела, лежащие на обочине дороги, и говорят себе, что с ними такое не может произойти. Наверняка водитель был невнимателен, они же всегда внимательны. Наверняка машина оказалась неисправна, их машина всегда исправна. И тем не менее тела, лежащие в канаве, были живыми людьми, их любили родные, их высоко ценили друзья, и эти еще совсем недавно находящиеся в добром здравии люди говорили: «Со мной такого случиться не может».

Убийство, конечно, еще более маловероятное событие. Бывает, что люди недолюбливают друг друга, люди ссорятся. Но убийство? В такой цивилизованной, тесно сплоченной общине, как население Бруксайда? Этого никогда не может случиться здесь.

Но это случилось, а в доме Саттеров люди все пили, все танцевали и дули в бумажные рожки, а Сьюзен Вейл по-прежнему находилась в центре группы мужчин с голодными глазами. Но для Руфа все изменилось. В воздухе пахло по-другому; музыка звучала зловеще; лица стали искаженными, голоса — визгливыми. Весь дом внезапно стал незнакомым, полным незнакомых людей.

Гилсон разглядывал этих незнакомцев. Он видел бородатого человека возле импровизированного бара, пытающегося набить табаком нечищеную трубку, с сердитым лицом. Это был Алонсо Холбрук, но почему-то не такой, как раньше. Руф знал, по какой причине бородатый человек хмурит брови. Лиз и смазливый юноша самозабвенно вытанцовывали в середине зала. Девушка не изменилась, но молодой человек в темно-бордовом вельветовом пиджаке казался страшной карикатурой на кого-то по имени Роджер Линдсей. Еще там был Дэн Саттер с покрасневшим лицом, плотоядно глядящий в лицо полуобнаженной Сьюзен Вейл, которая плотно прижалась к нему в танце. Там находилась Эмили Саттер, нервно посматривающая на них, то и дело отворачиваясь. Вертлявое существо в углу, возле вентилятора, говорящее в ухо миссис Поттер, являлось мисс Тиной Робинсон. Руф знал имена всех этих людей, но они стали чужими для него.

Наконец внимание Гилсона остановилось на Лиз и Роджере Линдсее. Наклонив голову, Роджер что-то шептал ей. Руф почувствовал, как его ногти вонзились в ладони. Он отвернулся и прошел через зал в угол, в котором Каннингемы по-прежнему без перерыва играли музыку. Он попросил их остановиться. Они прекратили играть и выдали короткое соло на барабане, словно Гилсон собирался пригласить всех в обеденный зал, чтобы освежиться напитками.

— Я должен сделать объявление! — сказал Руф. Разговоры смолкли, и слова, которые Гилсон только что произнес, показались ему до безумия легкомысленными. — Произошло… произошло происшествие. — Он собирался сообщить всем о случившемся очень осторожно, но вдруг его взгляд упал на Сьюзен Вейл. Она стояла в середине зала с Дэном. Тот прижимал ее к себе, обняв рукой за голое плечо. — Нет смысла ходить вокруг да около, — заявил Руф. — Произошло убийство.

Он увидел, как все гости в наступившей мертвой тишине принялись озираться в поисках своих близких. Затем послышались голоса. Гилсон поднял вверх руку, требуя тишины.

— Мне трудно говорить об этом, — произнес он. — Кто-то убил Терренса…

— Терренс!

Руф снова показал жестом, чтобы все умолкли.

— Маклин Майлз принимает меры. Он вызывает полицию и доктора Суэйна. С сожалением должен сказать вам, что никто из вас не может покинуть этот дом, пока Маклин не даст вам разрешения.

Тишина была мучительна. Руф понял, что все присутствующие смотрят на Сьюзен Вейл. Она медленно освободилась от хватких объятий Дэна Саттера. Ее глаза, наполненные блеском, были широко раскрыты. Она медленно повернулась к Роджеру Линдсею.

— Роджер! — пьяно проговорила она. Затем, с выражением изумления: — Роджер!

Лицо Линдсея стало пепельного цвета. Он сделал шаг навстречу миссис Вейл:

— Сьюзен! Что ты такое говоришь? Ты прекрасно знаешь, что…

Роджера прервала Лиз Холбрук, которая схватила его за руку и повернула лицом к себе и спиной к обвинительнице. И тут будто произошел взрыв, все заговорили одновременно, засуетились, словно пытаясь найти кого-то. Несколько мужчин, включая Илайхью и судью, пошли к двери, намереваясь выйти во двор и посмотреть, что случилось. Их по-деловому остановил Маклин Майлз.

— Я не желаю, чтобы кто-либо выходил на улицу, — заявил он. — Мне не нужны новые следы на снегу, пока не прибыли полицейские. Извините, но всем вам придется оставаться здесь, в этом доме, в этой комнате, до тех пор, пока я не разрешу уйти!

IV

Различные способы Эмили Саттер по пополнению семейного бюджета и ее любовь к составлению списков неожиданно пригодились для расследования. В соседнем городке под названием Барчестер выходила еженедельная газета, и в каждый номер Эмили готовила обозрение жизни в Бруксайде за царский гонорар в целых три доллара. Естественно, поселковую вечеринку стоило отнести к особенно знаменательным событиям, и, помимо прочих списков, Эмили приготовила список гостей. Руф об этом знал, и они с Маклином отвели ее в сторонку и попросили показать этот список, чтобы посмотреть, не ушел ли кто-нибудь домой.

Но, похоже, Эмили занимала другая проблема, и Гилсон вдруг понял, что она ищет глазами сына.

— Бим во дворе вместе с доктором Смитом, — сказал он. — С ним все нормально… Испугался малость, но все нормально.

— Это Бим нашел труп, — добавил Маклин.

— Бим? — Губы женщины задрожали, а глаза наполнились влагой.

— С ним все в порядке, Эмили, — заверил ее Руф. — Вы можете им гордиться. Он решил, что Терренс ударился или ему стало плохо, и Бим сделал все как надо. Он пришел в дом и позвал доктора Смита, не поднимая переполоха.

— Где же список гостей, Эмили? — нетерпеливо спросил Майлз.

После продолжительных поисков она обнаружила его в сумочке, которую постоянно держала в руках все это время. Маклин взял список и вышел в гостиную.

— Все вроде бы на месте, — сообщил он Руфу после проверки.

— Что теперь? — спросил тот.

Они стояли в передней, за стеной которой располагался большой зал, где все собрались. Маклин Майлз закурил и бросил спичку в оловянную пепельницу на телефонном столике.

— Если бы мы знали, во сколько пошел снег, у нас было бы меньше работы, — сказал он. — Мы знаем, что после этого никто не выходил из дома. Следов нет. Нам нужно выяснить — кто видел, как Терренс выходил во двор и кто выходил вместе с ним или после него.

Руф заглянул через распахнутую дверь в гостиную.

— Может быть, на оба вопроса можно легко получить ответы, — предположил он. — Готов поспорить, что Илайхью скажет тебе, когда начал идти снег. Погода занимает три четверти его мыслей. И если Тина Робинсон не сумеет нарисовать тебе диаграмму всех приходов и уходов, я готов съесть свою шляпу.

— Ты прав, — сказал Майлз. Он обратился к Эмили Саттер: — Можно нам воспользоваться старым кабинетом майора, чтобы поговорить с людьми по отдельности?

Эмили выглядела несчастной.

— Он был заперт всю зиму, Маклин. Боюсь, там страшно неприбрано и пыльно.

— Беспорядка все равно не избежать, а кабинет — самое уединенное место в доме.

— Ну… если это кажется вам наилучшим вариантом, Маклин. Выключатель справа от двери, как войдете.

Кабинет покойного майора Боуэна Эмили держала закрытым и не использовала не ради экономии топлива для обогрева или чтобы меньше было работы по дому, а потому, что она испытывала к этой комнатушке весьма сентиментальные чувства. В маленьком помещении находились в основном книжные шкафы. Еще там поместился камин и сиденье с подушками. Сиденье можно было открыть и найти там удивительное собрание бесполезных вещей. Над камином висела сабля, которую майор носил во время испано-американской войны. Имелся также маленький шкафчик со стеклянными дверцами, в котором майор Боуэн хранил вещи, интересные только ему одному. Там лежал охотничий нож с прядью черных волос, обмотанной вокруг лезвия. Однажды майор заблудился в прерии, и его, умирающего, нашла индейская девушка и вывезла к людям. Он попросил у спасительницы на память прядь волос и сам отрезал ее своим охотничьим ножом. Еще в шкафчике находился набор шахмат из Индии, сделанных из слоновой кости. Имелась чернильница, изготовленная из копыта любимого скакуна майора, после того как конь сломал шею в поле в один неудачный день. Еще там была миниатюрная статуэтка гончей собаки с добрыми глазами, сделанная из слоновой кости, которую Боуэну подарила на день рождения его покойная жена. Кроме того, в шкафчике хранился большой белый зуб на золотой цепочке, но тайна о том, что это за зуб — человеческий или звериный, ушла в могилу вместе с майором.

Когда Маклин Майлз открыл дверь в кабинет и включил свет, в нос вошедшим ударил резкий пыльный запах книг, к которым слишком долго не прикасались и которые, возможно, местами покрыты плесенью. Майор узнавал о жизни от Киплинга, об исторических событиях — от Генти, о науке — от Жюля Верна и Герберта Уэллса. Но наибольшую страсть он питал к детективным историям. На его книжных полках стояли тысячи криминальных романов. «Единственное средство для меня, чтобы уснуть, — это взять с собой в постель хороший детектив», — говаривал он. Создателей такой литературы не особенно превозносят, но они к этому привыкли. По неясной причине людям, похоже, необходимо какое-то оправдание для удовольствия, которое они получают от чтения детективов. Такие книги «помогают уснуть», «помогают забыть о делах и заботах», «их можно прочитать в один присест». Или, не указывая никаких причин, люди ссылаются на «великих личностей», которые читали и любили детективы.

Маклин обратился к Руфу:

— Будь добр, позови сюда Илайхью и мисс Робинсон.

— Ладно.

— И скажи Биму, чтобы, когда приедут полицейские, он тотчас же сообщил нам.

Руф вернулся в гостиную. Он чувствовал царящее там напряжение. Гилсон подумал о том, насколько ситуация, сложившаяся здесь после преступления, отличается от аналогичной в большом городе. В помещении не было полицейских, блокирующих двери. Людей попросили не уходить, и они не уйдут. Все они — друзья и соседи. Разобраться в преступлении быстро и четко было в их интересах. Они все будут помогать расследованию. Тут Руф осознал, что это не совсем так. Они все будут помогать, кроме одного! И возможно, кроме близких людей этого одного!

Внезапно Гилсон почувствовал усталость. Этот вечер вымотал его. Испытывая нежные чувства к Лиз, ему было тяжко наблюдать за ней в компании Роджера; Роджера, который после возвращения Терренса предельно старательно избегал встреч с Сьюзен. По поведению Лиз Руф видел, что та хочет дать Роджеру шанс. Такого шанса, подумал он, не дал бы Линдсею Алонсо. Гилсон в жизни не видел, чтобы Холбрук так много пил или задерживался так поздно на празднике. Руф потряс головой, словно очищаясь от наплывающего тумана. В самом деле, и дом, и люди в нем выглядели странно — так, как Гилсону показалось сразу после обнаружения трупа. Все вокруг больше никогда не будет полностью таким же, как два часа назад, в разгар вечеринки.

Он подозвал жестом Илайхью, который зашаркал через комнату к нему, теребя свои пиратские усы.

— Я могу чем-то помочь, Руф?

— Илайхью, с тобой Маклин хочет побеседовать. Он в кабинете майора.

— Черт! Мне ему сказать нечего. Я весь вечер никуда не выходил. Какой из меня убийца? Я только тех убиваю, у кого плавники есть или мех.

Руф улыбнулся словам старика:

— Он просто хочет спросить у тебя, знаешь ли ты, когда начал идти снег.

— Ну, это запросто. Снег пошел в шесть минут второго ночи.

— Иди скажи ему.

— Надеюсь, Маклин от такой важной новости не лопнет, — пробормотал Илайхью и направился к кабинету.

Руф, все еще стоя в дверном проеме, заметил Тину Робинсон в центре группы женщин. Ему страшно не хотелось вламываться в эту компанию, чтобы отправить Тину к Маклину: посыпятся тысячи вопросов, на которые он не сможет ответить. Пока Гилсон стоял, надеясь, что мисс Робинсон сама его заметит, кто-то положил руку ему на плечо. Это оказалась Лиз. Она была очень бледной, и от выражения ее глаз у Руфа заболела душа.

— Здравствуй, — чуть слышно произнесла девушка.

— Привет, — сказал он и попытался улыбнуться.

Ее пальцы сжали его плечо.

— Руф, ты не можешь позволить им такое.

— Что позволить, дорогая?

— Валить всю вину на Роджера… только из-за того, что сказала Сьюзен.

— Лиз, дорогая, никто ни на кого ничего не валит. Мы просто пытаемся выяснить, что произошло, и мы к этому только приступили. Ты же понимаешь, в таких делах у нас нет никакого опыта.

— Знаешь, что они там говорят? Будто кто-то рассказал Терренсу про… про Роджера с Сьюзен и что Терренс и Роджер подрались из-за этого и Роджер его убил.

— Слушай, Лиз, не важно, кто что говорит, поскольку никто ничего не знает. Не стану скрывать, скажу тебе, что мы не нашли ни одной улики против кого бы то ни было. Следовало ожидать, что все примутся гадать да судить. Люди, как-никак.

Девушка посмотрела Руфу в лицо, и он заметил, что она делала усилие, чтобы ее губы не дрожали.

— Ты же не позволишь, чтобы Маклин ухватился за самую легкую версию, а, Руф?

— Маклину вовсе незачем совершать ошибки, — ответил Гилсон. — Ему о карьере думать надо. Наверно, такие слова немного несправедливы, потому что вдобавок ко всему он честный человек.

Ему хотелось сказать еще несколько слов, чтобы успокоить Лиз, но тут к ним присоединился судья Кревен. Судья, одетый в твидовый костюм от «Харрис», который был чем-то вроде его фирменной марки, вставлял новую сигару в мундштук из слоновой кости. Этот толстый человек с кустистыми бровями, будучи облаченным в мантию на судебных заседаниях, казался персоной важной и доброй в то же время.

— Простите, что прервал вас, если это был личный разговор.

— Ничего личного, господин судья, — ответил Руф.

— Естественно, я желаю помочь, чем только могу, — сказал Кревен, — но, слава богу, в вашем распоряжении есть Смит. Вам отменно повезло, что он здесь.

— Смит?

— Доктор Смит, — подтвердил судья. — В своей области он замечательный специалист.

— Одну минутку, — удивился Руф. — Кажется, я не понимаю, о чем вы говорите, господин судья. Доктор Смит очень хорошо нам помог в отсутствие мистера Суэйна. Он кажется мне хладнокровным и умным человеком. Но сейчас доктор уже не поможет. В данный момент нам нужен первоклассный детектив.

Судья поднял вверх одну из своих густых бровей:

— Надо понимать, вы не знаете, кто такой доктор Смит?

— Может быть, вам стоит сказать, кто он такой, — заинтересовался Руф.

— Доктор Джон Смит, — важно произнес судья, — выдающийся судебный психиатр нашей страны. Если он окажет вам помощь, значит, в вашем распоряжении будет самый способный человек в государстве для дел такого рода.

«Это, — подумал Руф, — объясняет столь загадочные слова доктора, что убийства — обычная вещь в его жизни».

— Об этом ни я, ни Маклин не знали, — сказал он.

— Вот мой вам совет — немедленно попросить его принять самое активное участие в расследовании. Я много лет его знаю. Специалист высшего класса. — Судья стряхнул пепел с сигары. — Разумеется, если я что-то могу сделать, Руф, просто позовите меня. — И он неторопливо ушел.

В это время появился Илайхью.

— Маклин там чертыхается — где там, дескать, Тина, — сказал он.

— Попроси ее зайти в кабинет, Илайхью, — предложил Руф. — Тебе это бабское стадо нипочем.

— И за миллион долларов не соглашусь.

Руф повернулся к Лиз.

— Ни о чем не волнуйся, — сказал он.

Рука девушки на плече Гилсона не давала тому уйти.

— Не позволяй Маклину натравлять людей на Роджера. Все сейчас склонны думать, что Роджер — преступник.

— Похоже, не все, — возразил Руф. — Лиз, тебе когда-нибудь приходило в голову, что я — не самая подходящая кандидатура в качестве защитника Роджера?

V

Руф едва успел рассказать Маклину Майлзу то, что узнал о докторе Смите, когда пришел Бим и объявил, что прибыли полицейские. Это означало, что беседу с мисс Робинсон придется отложить.

Полицейские штата Вермонт в большинстве своем дорожные патрульные. В их задачу не входит расследование таких серьезных преступлений, как убийства. Это — компетенция региональных властей — членов местных советов и прокуроров графств. А если самим местным властям провести расследование не под силу, прокурор может нанять детектива за плату не более чем четыре доллара в день. И в данном случае полицейские должны лишь помогать Маклину с Руфом, но не брать руководство следствием на себя.

Первым делом надлежало перенести тело Терренса в дом, несмотря на то что доктор Суэйн все еще отсутствовал. Ведь причина смерти не вызывала никаких сомнений, и его не было смысла ждать. Во-вторых, следовало получить показания от каждого из присутствовавших на вечеринке. Этой задачей занялись полицейские, в то время как Маклин и Руф вернулись в кабинет, попросив доктора Смита присоединиться к ним.

В их отсутствие Эмили успела развести огонь в камине. Маленький седой доктор замерз, стоя на часах во дворе вместе с Бимом, поэтому он встал прямо перед камином, протянув ладони к пламени.

Маклин притворил дверь в кабинет.

— Знаете, доктор, — сказал он, — мы с Руфом только что перемывали кости сами себе за то, что оказались не в курсе, кто вы.

— Кто же я? — Доктор скривил губы в легкой улыбке. — Вижу, я и вправду говорил слишком много!

— Нам сказал судья Кревен, — пояснил Гилсон.

— Откровенно говоря, нам нужна ваша помощь, — добавил Маклин.

Доктор повернулся к огню спиной. Он засунул руки поглубже в карманы пальто и стоял, медленно покачиваясь взад-вперед на каблуках.

— Вы знаете всех этих людей, — наконец произнес Джон Смит. — У вас есть абсолютно все возможности, чтобы справиться с данным делом. Все, что здесь нужно, — это тщательно и непрерывно проверять и перепроверять факты.

— Не так все просто, — возразил Маклин. — Я буду с вами говорить начистоту, доктор. Я был бы рад расследовать это дело самостоятельно. Положительный исход добавил бы мне веса. Но именно потому, что я знаю всех этих людей, и половина из них помнит меня и Руфа еще с тех времен, когда мы ходили в коротких штанишках, нам и нужна помощь. Поскольку вы здесь, нам приходится просить о помощи вас, иначе у нас могут возникнуть проблемы.

— Может так получиться, что я уеду, — сказал доктор Смит. — Я планировал провести здесь еще лишь несколько дней. Меня могут вызвать домой.

— Вы нужны нам, доктор. — Руф вынул из кармана трубку и красную жестяную табакерку. — Как говорит Маклин, мы знаем этих людей слишком хорошо. Со многими из них мы ссоримся. Возьмите меня, например…

— И что же — вы? — спросил доктор, когда Руф замолчал, замявшись.

— Всем известно, что я и Терренс были отнюдь не друзьями. Он владеет участком земли, граничащим с моей фермой, и я хотел его купить, чтобы мне там можно было проезжать. Это всего лишь маленький кусочек земли, он не приносил никакой пользы Терренсу. Тот просто не захотел его продавать, и все тут. У меня был с ним скандал четыре года назад, еще до моей службы в армии. Когда я вернулся, случился еще один скандал. Люди про это знают, и в маленьком поселке, если мы немедленно не объявим, кто убийца, все начнут говорить, что я, представитель местной власти, не слишком стремлюсь найти преступника.

— Руф прав, — сказал Маклин, нахмурясь. — Чертовски прав.

— Я всегда чувствую себя пронырой, сующим нос в чужие дела, когда такое случается, — пробормотал доктор. Он выпрямил плечи. — Хорошо, мистер Майлз, я помогу. Но хочу, чтобы вы поняли: я не детектив и не волшебник. Я просто буду слушать, задавать кое-какие вопросы, а затем я сформирую свое мнение, которое вы можете принять или отвергнуть.

— Вот и хорошо, — обрадовался Майлз. — Кстати, штат будет платить вам четыре доллара в день.

Доктор Смит рассмеялся:

— Таким манером не разбогатеешь. Но, говоря серьезно, причина, по которой я заинтересовался этим делом, заключается в том, что отсутствуют сколько-нибудь полезные материальные ключи к разгадке. Ответ мы должны получить от людей, из историй их жизни, из их сердец и умов. Занимайтесь расследованием как вам угодно, и просто дайте мне возможность двигаться вместе с вами.

— Хорошо, — сказал Маклин. — Мы тут собирались поговорить с Тиной Робинсон. У нас такое чувство, что она помнит весь вечер в подробностях.

Руф отправился в гостиную и привел с собой мисс Робинсон. Маленькую пожилую леди так и распирало от возбуждения и чувства собственной значимости. Ее звездный час наступил!

Маклин сидел за письменным столом майора, напротив стоял стул.

— Присаживайтесь, мисс Тина, — сказал он.

Ей так не терпелось начать, что она не заметила доктора Смита, устроившегося на сиденье у окна в затененной части комнаты.

— Полагаю, вы знаете, в чем наша проблема, мисс Тина, — произнес Маклин. — Терренс вышел из дома, вероятно, около двенадцати тридцати, если Илайхью не ошибся относительно времени начала снегопада. Либо он вышел один и кто-то последовал за ним, либо он вышел вместе с кем-то. Мы подумали, что вы, возможно, это видели. Можете ли вы припомнить, кто покидал большую комнату… скажем, после полуночи?

— Да, сэр, могу, — с готовностью ответила мисс Тина. — И начну я с Маклина Майлза!

VI

К чести прокурора, выражение его лица не изменилось. Перед ним на столе лежал блокнот, в пальцах он держал карандаш. Пальцы немного побелели, внезапно сдавив карандаш, и это все.

— Так, мисс Тина, и кто еще? — негромко спросил Майлз.

— Многие, — выпалила мисс Робинсон. Она чувствовала досаду оттого, что прокурор не дал ей рассказать о нем самом поподробнее. — Дэн Саттер, и Алонсо Холбрук, и молодой Линдсей, и еще человек шесть.

— Вы заметили, когда я вышел из дома, мисс Робинсон? — раздался голос за спиной Тины. Она поспешно развернулась, не вставая со стула, и увидела доктора Смита на сиденье у окна.

— Ах, это вы! Нет, я не видела, как вы вышли, но должна отдать вам должное: вы не вертелись вокруг нее, как остальные!

— Я просто хотел прояснить суть дела, — сказал Джон Смит. — Вы сейчас говорите о людях, которые покидали большую комнату вместе с миссис Вейл, не так ли, мисс Робинсон?

— Ну конечно! Никогда в моей жизни я не видела такого скандального поведения — входит, выходит, входит, выходит то с одним мужчиной, то с другим. Она так вела себя, словно нарочно старалась свести Терренса с ума от ревности. Вот так теплый прием! Я не удивилась бы, если бы оказалось, что это она его убила!

— Но вы не заметили, когда Терренс вышел? — спросил Маклин.

— Не могу сказать наверняка, — призналась мисс Тина. — Я действительно заметила, что его нет, но не могу припомнить, когда он вышел.

— И не знаете, выходил ли кто-нибудь с ним?

— Я не могу сказать… наверняка! — Тут мисс Робинсон приготовилась к какому-то заявлению. — Но я не прочь поведать вам мои соображения, Маклин Майлз. В нашем поселке есть мужчины, у которых должен бы пропасть сон по ночам. Заигрывать с замужней женщиной, пока ее мужа нет с ней, который бы защитил…

— Мисс Тина, лекцию на эту тему вы можете прочитать нам как-нибудь в другой раз, — перебил ее Маклин глухим, усталым голосом. — В данный момент мы собираем факты, связанные со смертью Терренса.

— Не хотите ли вы сказать, что эта женщина тут ни при чем? — возмутилась мисс Робинсон.

— Я хочу выяснить, видели ли вы, как Терренс выходил, и видели ли вы кого-нибудь, кто вышел вместе с ним или вслед за ним, — стоял на своем Маклин. — В данный момент это все, что нам нужно знать.

— Ну, я такими сведениями не располагаю, — сказала мисс Робинсон.

— В таком случае на этом пока закончим, мисс Тина.

Мисс Робинсон произнесла что-то вроде «хр-рмф!», встала, энергично расправила платье и вышла из кабинета, задрав нос к потолку.

Мгновение Маклин Майлз сидел молча, рисуя каракули в блокноте. Потом он обратился к доктору Смиту:

— Вот видите, как получается. Хотим мы того с Руфом или нет, но оба каким-либо образом лично замешаны в этом деле. Супруги Вейл были моими хорошими друзьями. Поскольку Сьюзен здесь не любят, если я не арестую ее поскорее, все подумают, что я эту женщину покрываю. Вот почему вы нужны нам, доктор.

Прежде чем Джон Смит смог что-то ответить — если ему было что сказать, — один из полицейских вошел в кабинет.

— Все глухо, Маклин, — произнес он. — У каждого есть какая-то гипотеза, но никто реально не видел, когда Вейл вышел, и не заметил, пошел ли кто за ним. Надо было полагать, что кто-нибудь да заметил! Но нет.

— Где там, когда все на Сьюзен глазели! — вздохнул Маклин. Обычные энергия и живость, казалось, покинули его.

Полицейский не затворил за собой дверь, и, нагнувшись под низкой притолокой, в кабинет ввалилась огромная фигура. Алонсо Холбрук, как обычно, кипел от ярости.

— Слушай сюда, Маклин! — прорычал он. — Как долго еще ты собираешься держать здесь людей? Им по домам пора. У них дети есть, за которыми нужен присмотр. Да через несколько паршивых минут день наступит. Когда солнце встанет, мне картины писать надо будет. Если, черт возьми, у тебя нет на уме чего-то конкретного, отпусти всех домой и продолжи расследование позже.

Маклин потер пальцами глаза.

— Может быть, ты прав, Алонсо. Может быть, мы все слишком устали, чтобы толком в чем-то разобраться. — Он обратился к полицейскому: — Джордж, скажи им, что могут идти домой. Конечно, никто не должен покидать поселок.

— О’кей, Маклин.

Руф, стоявший рядом с Алонсо, тихо спросил:

— Как там Лиз?

— Черт побери, а как ты думаешь?! — закричал Холбрук. — С ней все прекрасно! Просто великолепно! Она у нас Жанна д’Арк, защищающая жертву несправедливости, да? Может ли женщина быть более счастлива, чем сейчас, ведь она по уши в этих слащавых сантиментах? — Он разглядел в углу Джона Смита. — Так, значит, они и вас впутали?

— Боюсь, что так, — сказал доктор.

— Я полагаю, — усмехнулся Алонсо, — что вам хотелось бы узнать, было ли у меня несчастливое детство или какие-нибудь травмы в двухлетнем возрасте, которые отразились на моей психике.

— Вот что я действительно хотел бы узнать, — кротко произнес доктор Смит, — это убивали вы Терренса Вейла или нет? Вот это вопрос по существу, не так ли?

— А если бы я его убил, то сказал бы, да? — проорал Алонсо на пределе своих возможностей.

— Знаете, мистер Холбрук, я не думаю, что вы убийца, — сказал доктор. Его глаза смеялись. — Потому что, если бы вы повздорили с Терренсом Вейлом, мощь вашей глотки услышали бы в Бостоне!

— Еще и острит! — Алонсо развернулся на каблуках и бросился вон из кабинета, едва успев пригнуться, чтобы не разбить голову о притолоку.

Большинство людей поспешили уйти, как только им позволил полицейский. Маклин Майлз договорился с местным похоронщиком об эвакуации трупа, и несколько мужчин в доме уже приготовились отнести тело к машине.

Наконец остались только Сьюзен Вейл, судья Кревен, Саттеры и доктор Смит. Роджер Линдсей исчез одним из первых, а Руф повез домой Лиз и Алонсо в своем джипе.

Глаза миссис Вейл сильно блестели, зрачки были круглыми и темными. Казалось, возбуждение подействовало на нее как наркотик. Эмили помогала ей надеть меховую шубку.

— Конечно, я пойду домой вместе с тобой, Сьюзен, — говорила она. — Тебе ни к чему проводить эту ночь в одиночестве.

— Я в полном порядке, Эмили. Я предпочитаю остаться одной.

— Я отвезу вас домой, дорогая, — предложил судья.

— Спасибо, судья Кревен, но моя машина здесь. Я предпочитаю ехать домой одна. Правда.

Эмили умоляюще посмотрела на Смита:

— Доктор, как вы считаете?..

— Моя дорогая Эмили, — протяжно сказал Дэн Саттер, — почему бы тебе не прекратить совать нос в чужие дела?

Он стоял возле дверей, его глаза были налиты кровью, но наблюдали за присутствующими по-птичьи настороженно. Слова Саттера вызвали неловкое молчание, что позволило Сьюзен в одиночестве удалиться.

— Необычайное мужество и сила духа, — заметил судья Кревен.

— Необычайное, — повторил Смит таким сухим тоном, что судья обернулся, чтобы посмотреть на него. Доктор пожал плечами. — Где плачущие женщины? — пробормотал он. — Где убитые горем друзья и близкие?

Дэн Саттер засмеялся:

— До вас быстро доходит, доктор!

Судья, вероятно почувствовав смущение Эмили, вызванное смехом Дэна, попытался исправить положение короткой благодарственной речью за хорошо подготовленную вечеринку, что вызвало лишь новый приступ хохота у Дэна. Как только судья покинул дом, Саттер принялся неуклюже надевать пальто и галоши.

— Дэн, ты куда? — спросила Эмили.

В ответ он оскалился в недоброй улыбке:

— Эмили, я уже предлагал тебе прекратить совать нос в чужие дела!

— Но сейчас почти четыре утра! — дрожащим голосом произнесла Эмили.

— Скажем так, после всех этих событий мне надо немного подышать свежим воздухом! — Дэн застегнул пуговицы на пальто.

Доктор Смит, внимательно наблюдавший за происходящим, тихо заговорил:

— Где-то в этом поселке, мистер Саттер, готовится ко сну в той же постели, что и прошлой ночью, под тем же одеялом убийца. Преступник сейчас думает — подозревает ли его кто-нибудь, видел ли его кто-нибудь, не оставил ли он какие-то улики. Убийца не хочет, чтобы его поймали, мистер Саттер.

— И что? — спросил Дэн.

— Я считаю, что для вас было бы крайне опасно затевать игру в детектива, какими бы мотивами вы ни руководствовались.

Улыбка Дэна стала шире.

— Я даю вам тот же совет, доктор, что я дал Эмили, и очень настоятельно! Занимайтесь своим делом! — Он натянул на уши меховую кепку и вышел, хлопнув дверью.

I

В детском возрасте Руф Гилсон фантазировал на тему смерти. Это началось после того, как маленького щенка гончей, подаренного ему отцом, переехал молоковоз всего в нескольких ярдах от входа в дом. Минуту назад щенок играл с Руфом, а в следующую минуту он лежал в пыли мертвый. Мальчик начал представлять, что было бы, если бы он умер столь же внезапно. Это оказалось невозможно постичь умом. Кран с холодной водой в кухне все так же монотонно бы капал, нуждаясь в новой прокладке. Новорожденный теленок на южном выпасе по-прежнему ковылял бы на слишком длинных ногах. Джон Мертаг, как и раньше, доставлял бы почту в одиннадцать часов на своем древнем грузовике «форд». Илайхью Стоун ходил бы на охоту и на рыбалку, словно ничего не случилось. Но в то же время его, Руфа Гилсона, не будет, и знать об этом он не будет. Его родители могли плакать о нем, но они по-прежнему принимали бы пищу. Отец возьмет чашку с кофе, кофе в ней бледно-желтый от добавленного туда кипяченого молока. Мать будет жарить картофель на железной сковороде на плите. Будут жужжать мухи над мусорной кучей на заднем дворе. Но его не будет там! Его не будет нигде!

Это была такая игра, от которой маленькое тело Руфа покрывалось потом. Ничто из того, о чем ему рассказывали в воскресной школе, никогда не давало ему реальной надежды на продолжение некоего подобия жизни за черным занавесом смерти, который отделит его от всего, что он знал и любил. С тех пор как Гилсона озаботила эта проблема, прошло много времени. Служба в армии поумерила его мрачные помыслы. Но каким-то образом смерть Терренса Вейла вернула их назад. Возможно, так получилось потому, что это произошло здесь, в Бруксайде, где все его детские ассоциации были так сильны.

К тому же он устал. Ему удалось лишь час беспокойно подремать, прежде чем наступило время вставать, все еще в ночной темноте, чтобы присмотреть за утренней дойкой коров. Это само по себе способствовало возобновлению старой игры. Вот он, официальное лицо поселка, участник следствия по убийству, но домашние дела все равно должны продолжаться. Нужно помочь Тоду Брэдшоу, его работнику, с доильными аппаратами. Молоко следовало залить в стерилизованные фляги, которые надо было поставить на погрузочную платформу, откуда грузовик, каждое утро отвозивший фляги на станцию, заберет их. Нужно поймать убийцу и отомстить за загубленную человеческую жизнь, но также предстояла и дойка.

Руф старался отмахиваться от расспросов Тода про вечеринку и о том, что случилось. Он думал про Терренса — Терренса живого, пьющего из стакана, курящего сигарету, разговаривающего со своей прелестной женой до того, как они отправились на вечеринку, устроенную в его, Вейла, честь. И вот через такой короткий промежуток времени эта жизнь полностью и навсегда погасла. Но с Терренсом произошло не совсем то, что с щенком, погибшим случайно, или с ребенком, погибшим в воображении. Здесь было нечто другое — смерть Вейла стала результатом сложных взаимоотношений между людьми, неизвестных, но реальных.

Часть этих взаимоотношений касалась и самого Гилсона. У Холбруков не было машины, и он отвез их домой от Саттеров в своем джипе, после того как Маклин наконец отпустил всех по домам. Они втроем втиснулись на переднее сиденье. Алонсо был необычно для него молчалив. Руф чувствовал, как плечо Лиз тесно прижимается к его плечу. Ему хотелось сказать что-нибудь, но нужно было, чтобы сказанное оказалось именно тем, что нужно. Все слова, которые приходили на ум, — это «Ради бога, забудь о Роджере», «Позволь мне заботиться о тебе», «Позволь мне защищать тебя». Но Руф знал, что такое говорить не стоит.

Когда он остановил машину возле дома Холбруков, Алонсо вылез из джипа.

— Выпьешь? Или кофе хочешь? — угрюмо спросил он.

— Лучше домой поеду. Через пару часов я снова должен быть на ногах.

— Как хочешь, — сказал Алонсо. Он быстро зашагал по дорожке к дому, словно намеренно хотел оставить Руфа и Лиз вместе одних.

— Спасибо, что подвез. — Девушка начала выбираться из джипа.

— Лиз!

— Да? — Она обернулась.

— Это неподходящий момент для того, чтобы сказать одну неподходящую вещь.

— Вовсе нет, если тебе хочется это сказать, Руф.

Слова неуклюже вывалились из его уст:

— Лиз, я люблю тебя всем сердцем. Мне невыносимо видеть, когда тебе больно. Я бы сделал ради тебя что угодно.

— Руф! — Она протянула к нему руку. — Руф, дорогой! Ты самый лучший друг, какого можно пожелать. И я обязана перед тобой извиниться.

— Извиниться?

— Там, у Саттеров, я… я попросила тебя вести игру честно! Словно тебя нужно было об этом просить.

«Вернись, — хотел сказать Руф. — Вернись обратно ко мне. Больше ничто не имеет смысла. Больше ничто не реально». Но он не смог найти ни подходящих слов, ни смелости, и Лиз слегка сжала его руку и отправилась по дорожке вслед за Алонсо. Да, здесь имели место весьма запутанные отношения!

Убедившись, что в коровнике дела шли хорошо, Гилсон пошел в дом, чтобы выпить вторую чашку кофе и что-нибудь съесть. Он нес с собой электрический фонарь, который поставил на стол на крылечке заднего входа, и тут из темноты, со стороны дровяного сарая, послышался голос. Это было так неожиданно, что Гилсон едва не выпрыгнул из собственных ботинок.

— Руф!

Из кухонного окна на улицу падал слабый свет, и в круг света вошел Роджер Линдсей. Он выглядел изможденным, был небрит и в той же одежде, что и на вечеринке.

— Черт, ты до смерти меня перепугал, — выдохнул Руф.

— Мне нужно с тобой поговорить. Можно зайти к тебе?

— Конечно. Почему нет? — Гилсон открыл дверь и отошел в сторону, чтобы дать Роджеру пройти впереди него.

Кухня была наполнена теплом и ароматом свежего кофе. Руф снял куртку и шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи. Он прошел в кладовую и принес оттуда чашку и блюдце для Роджера.

— Я тут собираюсь яичницу себе приготовить, — сказал Гилсон. — Присоединишься?

Линдсей вздрогнул:

— Я не смогу ничего съесть. Но я был бы благодарен за чашечку черного кофе.

— Тебе надо поесть. Сегодняшний день будет тяжелым для всех.

— Не понимаю, почему ты со мной так чертовски учтив, — произнес Роджер. Он тяжело плюхнулся на стул. Пальто снимать не стал, но расстегнул его.

— Нет причин, почему мне не быть учтивым, — возразил Руф. — Ты мне ничего не сделал, Роджер.

— Я разлучил тебя с Лиз, а потом я… я…

— Лиз — свободный человек, она — белая, ей двадцать один год. Лиз сама делает свой выбор. — Гилсон взглянул на Роджера и подумал, почему она выбрала этого молодого человека, чья слабость написана на лице? Возможно, его беспомощная натура вызвала у Лиз защитные материнские инстинкты.

Гилсон разбил полдюжины яиц в железную сковороду, посолил и поперчил, а когда яйца начали жариться, размешал их на деревенский манер кухонной вилкой. Разделив яичницу пополам, Руф разложил ее на две тарелки и подал на стол. Поставив одну тарелку перед Роджером, он указал на хлеб, масло и земляничный джем.

— Поешь. После этого мы сможем поговорить несколько минут. Потом мне придется вернуться к работе.

Нерешительно отправив в рот один или два кусочка яичницы, Роджер одолел все блюдо и сумел справиться с двумя ломтиками хлеба с джемом.

— Я… я не думал, что смогу есть, — пробурчал он.

Руф откинулся на спинку стула и принялся набивать трубку.

— У тебя, Роджер, наверно, была какая-то особая причина, чтобы прийти ко мне в такой ранний час.

Линдсей выкарабкался из своего пальто и бросил его на спинку стула. Когда подносил чашку с кофе ко рту, руки его тряслись, тогда он поставил ее с громким звуком на блюдце.

— Во всем этом деле я стану жертвой, Руф, — сказал Роджер. — Ты это знаешь.

— Ничего я такого не знаю. И не будет никакой жертвы. Мы собираемся выяснить, кто это сделал, и проследить, чтобы его должным образом наказали. Того, кто заслуживает, Роджер, не кого угодно.

— Я не совершал этого.

— Прекрасно. Тогда тебе не о чем волноваться. — Руф зажег спичку и поднес к трубке.

— Ничего прекрасного тут нет. Ты же видишь, я не могу доказать, что не совершал этого.

— И другие тоже не могут, если ты завел речь об алиби.

— Вот потому и получается, что ты не обязательно поймаешь того, кто на самом деле виновен, — сказал Роджер. Уголок его рта внезапно дернулся от нервного тика. — В этом поселке меня все ненавидят, Руф. Все думают, что я подло поступил с Терренсом. Все думают, что я подло поступил с Лиз.

— Ну а разве это не так?

— Боже мой, Руф, я был словно больной. Я не контролировал собственные поступки. Я… я не могу объяснить это.

— Я не просил от тебя объяснений, — спокойно сказал Гилсон. — Я по-прежнему не понимаю, зачем ты пришел поговорить со мной.

Роджер положил ладони на стол и наклонился вперед:

— Ты — порядочный человек, Руф. К тому же ты официально связан с расследованием. У тебя никогда не было никаких отношений с Сьюзен, так что тебе незачем волноваться о собственном положении.

— Ну?

— Маклин был другом Вейлов. Он не одобрял меня, то есть мои отношения с Сьюзен. В прошлом он об этом заявлял. Он постарается свалить преступление на меня. Из-за того, что нет никакого алиби, никаких улик, он будет развивать и развивать свою теорию, пока не получится дело против меня. Какие у меня будут шансы с местным судом присяжных? Каждый житель этого графства узнает каждую деталь дела, прежде чем оно поступит в суд. Они с наслаждением пришьют мне статью. Я — не местный, я — чужак, иноземец.

— Позволь, я перефразирую, — сказал Руф. — Ты считаешь, что местные жители повесят на тебя убийство только лишь благодаря некоторым предрассудкам, которые они могут иметь в отношении чужаков?

— Ты сам признаешь, что есть такие предрассудки.

— Да, это верно до определенной степени в определенных местностях. Если бы ты, Роджер, был отцом семейства, ты бы, конечно, предпочел, чтобы за какие-нибудь безобразия в поселке ответственность несли не твои дети. Но ты не свалил бы это нарочно на какого-то другого ребенка, лишь бы защитить своих, и ты не стал бы мешать наказанию своих детей, если бы выяснилось, что виноваты они.

— В том-то и дело. Поскольку реальных улик нет, люди начнут говорить, что это сделал неместный. Они задумаются, начнут что-то припоминать… что-то примечать… и тогда…

Стул Руфа заскрипел, когда тот поднялся.

— Роджер, — произнес он, — мы не собираемся никого отправлять на виселицу на основании всяких домыслов, вроде «что, если», «а вдруг» и прочее. Мы не собираемся никого вешать на основании слухов. Если ты пришел сюда только за этим, то можешь быть спокоен. — Он взял со стула кепку и куртку.

— Я пришел сюда не за этим, — в отчаянии сказал Линдсей. — Я пришел сюда попросить тебя о помощи. Мне понадобится помощь.

Руф натянул на себя куртку.

— Роджер, в этом деле я не могу вставать на чью-либо сторону. Я не могу помогать одному и действовать против другого. Моя работа — следить за тем, чтобы никто не наделал ошибок. Вот и все. Но, — Гилсон чуть заметно улыбнулся, — если почувствуешь, что к тебе относятся не так, как ты того хочешь, не вини меня, если я не слишком буду тебе сочувствовать. Ведь, честно говоря, тебе и не следует ждать от меня особенной заботы, если придется туго, не так ли, Роджер?

— Но, Руф, послушай… — взмолился Гилсон.

— Налей себе еще кофе. Оставайся здесь сколько захочешь. Мне работать надо.

Роджер глазами проводил Руфа, наклонился вперед и закрыл ладонями лицо.

II

В то утро в доме Саттеров завтракать начали в семь тридцать. Эмили, которая вообще не ложилась спать, выглядела усталой и старой. Она знала, что не сможет уснуть, поэтому сосредоточенно принялась за уборку после вечеринки. Услышав шорохи наверху, в комнате сына, Эмили взялась готовить завтрак. Бима во время сна мучили кошмары, и его юное, заметно побледневшее лицо выглядело измученным. Доктор Смит — второй человек, пришедший к столу, — был выбрит, вымыт и вообще выглядел так, будто отлично проспал минут шестьсот, а не менее одного часа.

Столовый прибор приготовили и для Дэна Саттера во главе стола, но тот не появился за завтраком.

Доктор отметил превосходный вкус кофе, отменную свежесть яиц, совершенство золотистого тоста. Прежде чем встать из-за стола, он выпросил у Эмили обещание, что та даст ему рецепт приготовления ее томатного мармелада. Все это заставило женщину несколько раз пробормотать слова благодарности, но нисколько не изменило настроения Бима, который, казалось, не мог есть. Кошмары и реальные события до того перемешались в его голове, что он перестал их различать. Снова и снова он представлял себе путь от конюшни, распростертое в снегу тело, руку со скрюченными пальцами, зияющую рану на голове Терренса.

Наконец доктор Смит поставил свою чашку с красноречивым стуком.

— Послушайте, друзья мои, — сказал он, — совершенно невозможно не говорить о том, что произошло прошлой ночью. Мы не можем притворяться, будто ничего не случилось и все идет так же, как прежде. Предлагаю просто смириться с мыслью, что произошло человекоубийство, и поговорить на данную тему спокойно. Это, знаете ли, жизненный факт — как война, или налоги, или эпидемия свинки.

Эмили вздохнула и убрала со лба влажную прядь волос.

— Спасибо, доктор, — произнесла она. — Кому-то нужно было это сказать, поскольку никто из нас ни о чем другом не помышляет.

— Я вот думаю — как там она. — Под «ней» Бим имел в виду вдову, женщину, которую видел в страстных объятиях своего отца.

— Полагаю, миссис Вейл чувствует себя немножко вяло и немножко испуганной, Бим, — сказал доктор, — в точности как мы. — Он обратился к Эмили: — Миссис Саттер, не расскажете ли вы о Терренсе Вейле — что он был за человек, что думали о нем люди в Бруксайде, каким образом он приехал сюда и поселился. Я уверен, что вы могли бы дать мне немало полезной информации.

Эмили откинулась на спинку стула, медленно помешивая кофе. Она была очень человечной натурой. Ей нравилось рассуждать о других людях; ей нравилось думать, будто она понимала людей и обладала особой проницательностью. Однако от такого удовольствия ей пришлось отказаться, благодаря инстинкту самосохранения. В собственной жизни Эмили было столько всего — и развал семьи, и унижение, что невинное стремление посплетничать становилось опасным, ибо весь поселок набросился бы на нее в ответ.

Сейчас ситуация совсем другая. В самом деле, с доктором Смитом поговорить было просто необходимо, ведь он официально участвовал в расследовании.

— Не думаю, что кто-то в Бруксайде близко знал Терренса, — начала она. — В первый раз он приехал сюда примерно десять лет назад. Приехал то ли на лыжах кататься, то ли играть в гольф, не помню точно. Он увидел дом старика Моффета и купил его. Терренс так обычно всегда поступал — принимал решения мгновенно. Он имел столько денег, что ему не нужно было долго прикидывать цену, как большинству из нас.

— Он приезжал тогда с миссис Вейл? — спросил доктор.

— О нет. Не думаю, что в то время он был знаком с Сьюзен. Как я понимаю, они встретились после войны. Они поженились внезапно; тут все произошло как с покупкой дома.

— Когда здесь впервые появилась миссис Вейл?

— Месяцев семь назад. Терренс как-то раз приехал, устроил вечеринку и представил нам Сьюзен. До того мы не знали, что он женился. Думаю, даже Роджер Линдсей не знал.

— Почему вы говорите — «даже Роджер Линдсей»?

— Потому что Терренс привез Роджера сюда за несколько месяцев до того и поселил его в коттедже в поселке. Роджер был другом Терренса по городской жизни. Я просто подумала, что если кто-то знал что-нибудь о личной жизни Терренса за пределами Бруксайда, то это Роджер.

— Терренс и Роджер были близкими друзьями?

— Не в обычном смысле, — сказала Эмили. Выяснилось, что ей это трудно объяснить. — Помимо прочего, Терренс занимался издательским делом. Ни для кого не было секретом, что он финансировал работу Роджера. Роджер сам всем рассказал. Он говорил о Терренсе так, словно Терренс — это бог. Понимаете, не как о лучшем друге, он просто слов не находил, чтобы описать, какой замечательный человек Терренс.

— И вы думаете, он говорил это искренне?

— В этом нет сомнений, доктор. Роджер получил свой шанс в жизни благодаря Терренсу, и я думаю, что он был глубоко благодарен.

— Мы отвлеклись от Терренса, миссис Саттер.

Эмили продолжала помешивать кофе, не отпивая из чашки.

— Мне сложно, доктор Смит, припомнить много фактов, когда дело доходит до них. В нем поражала его импульсивность. Я о том говорю… Ну, как-то раз возле почты он разговаривал с Дэном и судьей Кревеном, и судья упомянул, что библиотеке требуется несколько тысяч долларов на ремонт. Терренс вошел в почтовый офис и тамошним царапучим пером выписал чек. Один раз он приехал сюда в отпуск во время войны и услышал, что местному Красному Кресту нужен фургон. На следующий день этому обществу доставили фургон, заплатил за него Терренс. Как-то выяснилось, что школе нужна игровая площадка, а поселковым ребятам нужен руководитель группы продленного дня. Он сказал, чтобы начинали строить площадку, приглашали руководителя, и выписал чеки для закупки оборудования и на зарплату руководителю. Вот такие дела он делал, доктор Смит.

— Интересно, что вы называете такое поведение импульсивностью. Большинство людей назвали бы это великодушием.

Эмили покраснела:

— Разве я так говорила? Конечно, он был ужасно великодушный. Я… Уж кому, как не мне, это знать. Один раз, когда дела у нас были очень плохи, Дэн сходил к нему, и… Ну, он нас выручил.

— Возможно, миссис Саттер, вы считаете, что истинное великодушие проявляется, когда чем-то жертвуют. Как я понимаю, подарки от Терренса поселку, помощь, которую он оказывал отдельным людям, нельзя считать настоящими пожертвованиями. Для него это совершенно ничего не стоило.

— Так и Дэн говорил, когда я… когда… — Она умолкла, краснея все сильнее.

— Когда вы сказали, что не хотите, чтобы он обращался за помощью к Терренсу?

— Да, — сказала Эмили, отводя глаза.

— Вам известно, откуда у Терренса взялись деньги, а, миссис Саттер?

— Он вроде как был занят в целой куче предприятий.

— Но необходимо иметь начальный капитал. Вы когда-нибудь слышали, что он сделал капитал сам — сорвал большой куш на биржевой сделке, изобрел что-нибудь?

— Нет, — медленно ответила Эмили. — Капитал просто был с ним.

— А лично вам, миссис Саттер? Вам нравился Терренс?

— Он всегда был очень обходителен, обаятелен, очень вежлив. Но вокруг него был… э… вроде как занавес, через который ничего не разглядишь. Появлялось чувство, что тебе не положено за него заглядывать, а если ты это сделаешь… Терренс тебе этого не простит.

— Как думаете, что он скрывал?

— Скрывал? — Эмили удивилась. — Я не думала, что он что-то скрывал, доктор. Просто он считал, что его мысли и чувства никого не касаются. Как и вся его личная жизнь. Я… ну, откровенно говоря, это в нем меня восхищало. В таком маленьком поселке, как наш…

— Не так уж много личной жизни, — закончил за нее доктор.

— На самом деле никакой. На самом деле абсолютно никакой.

Послышался звук открываемой уличной двери, а потом стук, когда ее захлопнули. Доктор Смит протянул руку к чашке с кофе. Эмили и Бим неподвижно застыли на своих местах. Дэн Саттер только сейчас возвращался домой.

III

Они слышали, как он неуклюже ввалился в переднюю. Бим начал вставать из-за стола, но Эмили взяла его за руку. Мальчик вновь опустился на свой стул, и доктор Смит увидел страх в его глазах.

— Эмили! — крикнул Дэн из коридора. Его речь была невнятна и звучала неестественно. — Эмили! Ты где, черт побери?

— В столовой, Дэн.

Они услышали тяжелую запинающуюся поступь.

— Э, ты почему не… — Он появился в дверях, раскачиваясь взад-вперед, очень пьяный. — О, да это же наш выдающийся криминалист!

— Доброе утро, Саттер, — сказал доктор Смит.

— Бог у себя на небесах, и в мире все в порядке, — пропел Дэн. — В нашем морге лежит труп, но выдающийся криминалист завтракает. Пожалуйста, тише, какая трогательная семейная сцена. Вы неплохо бы смотрелись во главе семейства, доктор Смит. Джон До, миссис До и До младший.

— Дэн, прошу тебя! — пробормотала Эмили.

— «Дэн, прошу тебя!» — передразнил ее муж. — Вечный протест, доктор Смит. Как думаете, что она сказала бы, если бы когда-нибудь закончила эту фразу? Вы же психиатр. Может быть, «Дэн, прошу тебя, упади и сдохни», а?

Бим поднялся, несмотря на руку Эмили, удерживающую его.

— Куда это ты собрался? — спросил Дэн.

— На улицу, — ответил Бим.

— Погоди, — приказал Дэн. — Тут с прошлой ночи выпивка должна остаться. Найди бутылку, Бим, и принеси в мою комнату.

— Я сказал, что иду на улицу. — Юноша направился к двери в кухню.

Дэна качнуло вперед.

— Видит бог, наверное, пришло время, Бим, отдубасить тебя, как я собирался.

Каким-то образом Эмили оказалась между ними.

— Пускай он идет, Дэн, — взмолилась женщина. — Я отыщу, что тебе нужно. И принесу к тебе в комнату.

Дэн оттолкнул Эмили в сторону.

— Ладно, — сказал он. — Ладно.

Дверь с пружиной закрылась за Бимом. Эмили быстро вышла следом за сыном, оставив Дэна и доктора одних.

— Безобразная сцена, а, доктор? — произнес Саттер.

— Чрезвычайно безобразная, — спокойно сказал Смит.

— Вам когда-нибудь приходилось жить вместе с парой слизняков, которые никогда не посмеют против вас пойти, а, доктор?

— Я думаю, что вы недооцениваете вашего сына, Саттер.

— Бима? — Дэн засмеялся. — Это Бим встанет против меня? Вот это здорово! Ну просто здорово, доктор.

— Наступит день, когда между вами сотрется разница в весе, росте, мускулатуре и решительности, и парень сочтет, что расклад сил теперь в его пользу. Тогда, думаю, вас будет ждать сюрприз.

Дэн посмотрел на дверь с пружиной, которая все еще колыхалась взад-вперед, и покачал головой:

— Я напился. Я напился, так что, может быть, я вас не понимаю. Кажется, вы говорите: «Наступит такой день!» — как во втором акте «Ист Линн». Мелодрама такого рода не для вас, доктор. Вы — актер, который играет ниже своих возможностей. Как я говорил, в морге лежит труп, убийца на свободе, а вы здесь сидите да едите хлеб с вареньем. Никакого движения, никакой динамики. Я разочарован. Где всеобщее восхищение? Где трепет от созерцания великого человека в деле?

— На самом деле в этом ваша вина, мистер Саттер, — сказал доктор с едва заметной улыбкой. — Вы делаете работу за меня. Мне нет нужды задавать вам вопросы, чтобы вы рассказали мне о себе. Вы как бы разложили нужные сведения на столе в виде подробной карты.

Дэн моргнул. Он протянул руку к стене, чтобы удержать равновесие.

— И… и что там, на карте этой, доктор?

— То, что вы очень пьяны и вам лучше пойти поспать. Вероятно, до истечения дня вас позовут, чтобы получше вспомнили кое-что.

Дэн вытер рукавом рубахи мокрый от пота лоб. В доме было тепло.

— П-пожалуй, вы правы. Выпивка… вроде как начинает действовать. — Саттер развернулся. — Скажите Эмили… пускай бутылку ко мне принесет.

Доктор пошел вслед за Дэном в холл, сомневаясь, сумеет ли тот добраться до своей комнаты. Он сумел, и через секунду Смит услышал протестующий скрип пружин из комнаты наверху.

IV

Примерно через пятнадцать минут после того, как Дэн Саттер отправился в постель вместе с бутылкой, принесенной для него Эмили, Руф Гилсон и Маклин Майлз приехали за доктором Смитом. Маклин выглядел бодрым и по-деловому настроенным, но при этом было заметно, что некоторые предстоящие следственные действия не вызывают у него энтузиазма.

— Довольно жестоко приставать к ней так скоро, — сказал он, — но мы должны поговорить с Сьюзен. Если кто-то способен навести нас на мотив убийства, то это она. И ей придется подробнее объяснить свои подозрения в адрес Роджера.

Они втроем сели в машину Маклина и поехали к дому Вейлов.

— Я разговаривал по телефону с генеральным прокурором штата, — сообщил Майлз. — Он был очень рад узнать, что вы здесь, доктор Смит, и готовы нам помочь. — Не услышав от доктора никаких комментариев, Маклин спросил: — У вас появились какие-нибудь идеи, доктор? Какие-нибудь соображения?

— Гипотезы должны основываться на фактах, мистер Майлз. Никаких фактов у нас нет.

— За исключением того, что убийство не было обдуманным заранее, — сказал Гилсон. — Случилась ссора, и кто-то схватил камень…

— Даже это — неустановленный факт, Руф, — возразил доктор. — У нас нет доказательств, что была ссора, и нам неизвестно, совершено ли убийство импульсивно, или оно спланировано, чтобы выглядеть таковым. У нас нет фактов.

За исключением того, что Терренс мертв, подумал Руф. За исключением того, что его забили насмерть камнем. За исключением того, что снег пошел в шесть минут второго ночи. За исключением того, что они разговаривали с убийцей и не знали этого. За исключением того, что Сьюзен Вейл сумела проделать большую брешь в сплоченной общине местных жителей и эта сплоченность вот-вот могла рухнуть. Соберите данные факты вместе, и каков же результат? Никакой!

Подъезжая к дому Вейлов, они увидели рядом с ним черный седан. Маклин Майлз нахмурился.

— Судья Кревен, — сказал он.

— Рано встать не поленился, — заметил Руф.

— Черт бы побрал этих старых ломовых лошадей! — воскликнул прокурор в сердцах. — Десять против одного, он предложил Сьюзен свои юридические услуги. У него нет лицензии на юридическую деятельность в этом штате, но никто не может помешать ему давать советы… в качестве друга. Только дайте бывшему судье почуять криминал…

— Вы как будто не любите судью, — произнес доктор Смит.

— Судья — нормальный человек. Просто сегодняшним утром мне все не нравятся. — Маклин припарковал машину позади автомобиля Кревена. — Ну, вперед.

Когда они постучались в дверь, им открыл судья. Его лицо было румяным и здоровым на вид, но глаза под кустистыми бровями смотрели хмуро. В это утро твидовый костюм от «Харриса» имел коричневый цвет, а мундштук из слоновой кости был заменен на янтарный. Руф внутренне улыбнулся. Стареющий юноша был настоящим денди.

— Сьюзен так и думала, что вы приедете, — объявил судья. — Я посоветовал ей сначала проконсультироваться со специалистом по юриспруденции, но она говорит, что ей нечего скрывать, Сьюзен готова рассказать все, что вас интересует.

— Тогда начнем, — сказал Маклин. — Где она?

— Завтракает, как раз заканчивает пить кофе, — ответил судья. — Я… я тут подумал, Маклин, вы не будете возражать против моего присутствия? Сьюзен тяжело. Она не осознает всю серьезность ситуации. Возможно, я мог бы ей помочь.

— Конечно, а как же, — произнес Майлз с заметным раздражением, но быстро взял себя в руки и грустно улыбнулся: — Простите, судья. Этим утром я не слишком добродушно настроен.

— И неудивительно, — кивнул судья. — Дело плохо. Может быть, кабинет — лучшее место для беседы?..

— Попросите ее прийти туда, — сказал Маклин. Он знал, где что в этом доме. Доктор и Руф прошли следом за ним в комнату с дощатыми стенами. Здесь явно все оставалось нетронутым с позапрошлой ночи. В пепельницах лежали сигаретные окурки, и напитки для приготовления коктейлей по-прежнему стояли на кофейном столике. Серебряное ведерко для льда было полно воды. Стояло два стакана с остатками мартини.

Руф осмотрелся вокруг. Он здесь ни разу не был раньше. Несмотря на поднос с выпивкой и сигаретный пепел, в помещении царила атмосфера чрезмерного лоска, словно тут никогда не бывало людей. Он посмотрел на книжные шкафы, заполненные рядами книг, и подумал, а многие ли из них прочитаны? Подобную комнату можно увидеть на фотографиях в журналах — она была слишком совершенной, слишком явным продуктом работы профессионального декоратора. «Вот оно, логово Терренса». Как человеку можно было здесь работать или отдыхать? Руф не удивился бы, если бы увидел на картине или стакане ярлычок с ценой.

Судья Кревен отворил дверь и отошел в сторону, давая Сьюзен пройти. На ней была шерстяная юбка и бордовый свитер. Лицо ее выглядело бледнее, чем обычно, а губы, накрашенные алой помадой, казались неестественно яркими.

— Доброе утро, Маклин, — сказала она высоким, с хрипотцой, голосом и кивнула Руфу и доктору Смиту, который стоял у широкого окна с видом на долину. Женщина остановила на прокуроре выжидательный взгляд.

— Мне очень жаль, что приходится вламываться к тебе в такой ранний час, Сьюзен, — сказал Маклин, — но здесь мы должны начать нашу работу.

— Прошу прощения за беспорядок. — Хозяйка дома указала на кофейный столик. — Если дадите мне минутку, я это все унесу.

— Ничего, — ответил Майлз. — Присаживайся поудобнее.

Сьюзен пожала плечами и села на угол кушетки, поджав под себя одну ногу. Из коробки на столике она достала сигарету, и судья Кревен наклонился к ней, держа золотую зажигалку. Сьюзен затянулась и выпустила дым с глубоким вздохом.

— Итак, Маклин? — сказала она.

Прокурор прошелся по кабинету и встал спиной к камину. Из кармана он вынул карандаш и записную книжку. Когда он заговорил, его голос звучал очень формально:

— Тебе, должно быть, известно, Сьюзен, что мы не располагаем никакими свидетельствами, которые помогли бы нам в расследовании убийства. Мы надеемся, что ты поможешь нам найти мотив для совершения этого преступления. Как считаешь, у кого имелась причина убить Терренса?

Сьюзен прикоснулась кончиками пальцев к щеке. Руф поразился, как злобно сверкнули ее глаза.

— Давайте обойдемся без нежных слов. Я терпеть не могу похоронные хвалебные речи. У меня имелись причины, Маклин.

— Ах, дитя мое! — запротестовал судья Кревен.

— Я ненавидела его, — продолжала Сьюзен, глядя прямо в лицо прокурору. — Он был сволочью!

Руф почувствовал, как волоски на его шее встали дыбом. Эффект был такой, как будто Сьюзен вдруг разделась догола на людях. Казалось, ее слова повергли в шок всех присутствующих, всех, кроме доктора Смита, который так и стоял у окна, глядя на заснеженную долину, словно ничего не слышал.

— Пожалуй, тебе не следует так говорить, дорогая, — сказал судья Кревен. — Ты не в себе, и все понимают почему. Думаю, тебе вообще лучше не говорить ничего, пока не восстановится твое душевное равновесие.

— Да замолчите вы, Хорас! — воскликнула Сьюзен.

«Крепка, — подумал Руф. — Крепка как алмаз».

— Это ты его убила? — последовал вопрос Маклина.

— Нет, а жаль, что не я.

— Сьюзен! — Судья был просто в ужасе.

— Хорас, если стоять тут и вякать, это все, что вы можете, — лучше уходите! — сказала вдова.

Кревен взглянул на Маклина:

— Майлз, я не думаю, что хоть что-то из сказанного сейчас Сьюзен сгодилось бы для суда. Она явно в травматическом состоянии. Предлагаю этот разговор отложить.

Доктор Смит отвернулся от окна.

— Простите меня, судья Кревен, за метафору, — кротко произнес он. — Но, на мой взгляд, травма находится совсем на другой ноге. Миссис Вейл, безусловно, пытается сказать нам правду. Предлагаю оставить на потом все комментарии о ее состоянии и внимательно слушать, поскольку в другой раз у нее может поубавиться откровенности.

Краска выступила на щеках судьи. Он вынул сигару из кармана, отрезал кончик золотым ножичком и вставил сигару в янтарный мундштук.

— Вы, доктор Смит, как психиатр, хотите сказать, что не считаете состояние Сьюзен истерическим?

— Как судье, сэр, вам следует знать, что правдивость часто кажется истерикой, — ответил доктор. — Откровенно говоря, я не нахожу ничего необычного в том, что женщина объявляет о своей ненависти к мужу. Самая жгучая ненависть зарождается по отношению к самым близким людям.

— Спасибо вам, — сказала Сьюзен, по-шутовски поклонившись доктору. — А теперь, когда лекция о человеческих повадках завершена, ты хочешь, Маклин, чтобы я продолжала?

— Сделай одолжение. — Прокурор опустил глаза на свой блокнот.

Сьюзен раздавила сигарету и взяла новую из коробки на столике. Судья снова оказался наготове с зажигалкой.

— Я просто хотел защитить твои интересы, — пробормотал он.

— Не волнуйтесь обо мне, Хорас, — сказала Сьюзен. — Все хорошо. Я теперь свободна!

V

Естественно, мисс Тина Робинсон не могла просто так сидеть, после того как отправила телеграмму от Лиз Холбрук. Лиз не посылала бы ее через бруксайдский телеграф, если бы у нее была машина. При нормальных обстоятельствах озабоченность мисс Тины чужими личными делами и то, что местному телефонному оператору частенько «случалось» слушать чей-нибудь телефонный разговор, Лиз сочла бы забавным. Но в то утро их избыточное любопытство возмущало девушку, однако поделать ничего было нельзя. Поэтому она добралась до телеграфа и отправила-таки свою телеграмму в столицу штата достопочтенному Джеймсу Д. Макинрою. Тот раньше был генеральным прокурором и считался самым умным адвокатом штата. Некогда он и Алонсо подружились, и теперь Лиз обратилась к нему с просьбой встать на защиту Роджера Линдсея, если возникнет такая нужда. Телеграмма умалчивала о часовом споре по этому вопросу между Алонсо и Лиз. Там ничего не говорилось о яростной реакции Алонсо, когда в их доме вскоре после завтрака появился Роджер с просьбой о помощи и сочувствии. Несмотря на разыгравшуюся бурю, Лиз спокойно объяснила, что будет делать то, что считает нужным, и Алонсо втайне восхитился этим. Но он не мог писать картины, когда Роджер Линдсей находился в доме, а когда Алонсо не мог писать, то превращался в сущий ураган.

Мисс Тина приняла от Лиз заполненный телеграфный бланк, медленно прочитала написанное, стараясь не выдать своего возбуждения, и сделала над собой колоссальное усилие, чтобы не выбежать из офиса, пока Лиз еще не ушла. Она огляделась в поисках Илайхью, чтобы рассказать ему новость, но, к ее досаде, того, как ни странно, не было видно. Тогда мисс Робинсон неудержимо потянуло к Саттерам.

Когда Эмили открыла ей дверь, Тина разыграла первоклассную сцену.

— Я знаю, что ты, должно быть, тут с ума сходишь, — сказала она. — Тебе нужно прибраться после вечеринки, да еще после такой шумихи да волнения. Я подумала, что надо зайти к тебе и помочь.

— Я все уже прибрала, Тина. — Эмили старалась говорить тише. Она взглянула на лестницу на второй этаж. — Дэн спит, так что давай лучше в кухню пойдем.

Мисс Робинсон с готовностью приняла предложение, а также объявила, что ничто в мире не придется так кстати, как чашечка кофе. Только после того, как Тина устроилась за столом в кухне и насыпала четыре чайные ложки сахара себе в кофе, она завела речь об истинной цели своего визита:

— Холбруки попросили Джеймса Макинроя защищать Роджера Линдсея после его ареста.

— Значит… значит, они думают, что это сделал Роджер?

— А зачем еще нанимать лучшего адвоката в штате? Хотя совершенно не понимаю, чего ради Холбрукам так беспокоиться после того, как Роджер поступил с Лиз. Откровенно скажу тебе, Эмили, в мое время у женщин было больше гордости!

Собеседница устало покачала головой:

— Думаю, Тина, когда любишь мужчину, не находишь времени на то, чтобы подумать о гордости. — Ее щеки порозовели. — И не важно, хороший он или плохой, слабый или сильный. Если он — твой мужчина, то… стой за него горой.

— Если ты замужем, то больше ничего не остается, — сказала Тина, стараясь не выдать того, что ей ясен потаенный смысл слов Эмили. Мисс Робинсон наклонилась вперед, сверкая глазами. — Нынче утром доктор Смит говорил что-нибудь? Ты знаешь, когда они собираются арестовать Роджера?

— По нему не было видно, будто они знают, кто это сделал.

Наверху послышался какой-то тяжелый удар. Эмили подняла глаза. Очевидно, Дэн еще не уснул.

— Ну а я все думала, думала, — сказала мисс Тина, — и просто не могу заставить себя поверить, что кто-то из коренных жителей Бруксайда убил бы Терренса. Я всех перебрала в уме, и единственный, на кого можно показать пальцем, — это Роджер. И ты слышала, что сказала Сьюзен прошлой ночью, когда Руф объявил об убийстве. Ты слышала, что она…

Сверху послышался тяжелый удар, словно Дэн упал. Мисс Тина сидела прямо, не шелохнувшись. Опять пьет, подумала она и сделала значительное усилие, чтобы удержаться от фырканья.

Эмили отодвинула стул:

— Извини, пожалуйста, Тина, я узнаю, не нужно ли Дэну что-нибудь.

Мисс Робинсон знала, что нужно Дэну. Ему следовало задать хорошую трепку, и, если бы Тина была мужчиной, она бы ему это устроила. Напиться в такой день, когда Эмили нуждается в нем. Самое меньшее, что он мог сделать, — это не позориться.

Тину разочаровало, как приняла ее новость хозяйка дома. Конечно, Эмили устала, у нее много забот. Мисс Робинсон стала думать, что делать дальше. Поттеров эта новость, несомненно, заинтересует! Она было собралась уходить, когда услышала, что Эмили зовет ее. Тина вышла в коридор.

Эмили стояла наверху, на лестничной площадке, ухватившись за колонну.

— Тина! — крикнула она. — Пожалуйста, позвони доктору Суэйну и попроси его немедленно приехать. Это срочно!

— Что случилось?

— Это Дэн! У него какие-то конвульсии! Тина, скорее, пожалуйста! — кричала Эмили. — Мне страшно!

VI

В кабинете Терренса Вейла стояла глухая тишина, пока четверо мужчин ждали, когда Сьюзен Вейл начнет рассказывать. Судья защелкнул зажигалку и убрал в карман. Маклин стоял с записной книжкой и карандашом наготове. Руф Гилсон почувствовал, как ускорился его пульс, когда Сьюзен глубоко вдохнула воздух, готовясь начать свое повествование.

— Ты когда-нибудь задумывался, Маклин, почему я ни разу не покидала этот поселок за те шесть месяцев, пока Терренс отсутствовал? — спросила она, нарушив тишину.

Прокурор покачал головой:

— Возможно, ты думал, что мне нравится здесь, где за мной ухлестывают невротичный будущий писатель да полдюжины обожателей из местных, у которых солома в волосах застряла? Ты думал, что я этим наслаждаюсь, Маклин?

— Тебя здесь ничего не держало, — сказал он.

— Увы, Маклин, это не так. Я не могла уехать отсюда. Этот дом был моей тюрьмой, и, хоть я и решила развлечься кое с кем из местных джентльменов, он не стал тюрьмой в меньшей степени.

— Боюсь, твои слова слишком уж эмоциональны, — невозмутимо сказал Майлз.

— В самом деле, Маклин? В самом деле? — В ее голосе послышалась горечь. — Ладно, я покажу тебе, насколько ты ошибаешься. Не думай, что я собираюсь сказать тебе это по доброй воле, — где-то в бумагах Терренса хранится информация о фактах, которые все равно всплывут. Я оставалась здесь потому, что Терренс заставил меня остаться.

— Тебя никто не принуждает говорить в данный момент что бы то ни было, дорогая моя, — вновь вмешался судья.

— О нет, я вынуждена это сделать, и я хочу рассказать все своими словами. Я хочу рассказать, почему я рада смерти Терренса. Я хочу, чтобы вы поняли, каким человеком он был и почему бог знает сколько еще людей могли иметь причины желать его гибели.

— Пожалуйста, начинай, Сьюзен, — поторопил ее прокурор.

— Хорошо, Маклин. Я начну… и расскажу все с самыми очаровательными подробностями. Я встретилась с Терренсом восемь месяцев назад в Нью-Йорке. Я была актрисой, как вам известно, но оказалась без работы и находилась в угнетенном состоянии духа. У Терренса имелись деньги, много денег. Он умел жить. Я это признаю. Он водил меня в разные интересные места. С ним я провела чудесные дни. Мы занимались любовью. Наконец он попросил меня выйти за него замуж. — Она резко раздавила сигарету в пепельнице, словно это воспоминание вызвало у нее ярость. — Уверена, что никто из вас, высоких моралистов, не поймет меня, если я скажу: перед вами такая женщина, которая не хотела и не хочет быть замужем! Считается, что замужество и топот крохотных ножек — мечта каждой женщины. А для меня это ад! Я хочу быть свободной. Я хочу жить! Развлекаться без всяких обязательств перед кем бы то ни было! Как это можете вы, мужчины. — И Сьюзен посмотрела на Маклина, чуть опустив вниз уголки губ.

— Продолжай, пожалуйста, — сказал Майлз.

— Я попала в трудное положение. Если бы я ответила Терренсу, что не выйду за него замуж, он бы ушел. Но тогда Терренс был нужен мне. На его деньги я обновляла гардероб, бывала в местах, о которых раньше не могла и мечтать. В то время я не хотела его терять, поэтому сказала ему… сказала ему, что согласна выйти за него замуж через месяц. Я прикинула, что через месяц не буду в нем нуждаться. Он обрадовался. Он считал, что мы помолвлены. Он был чистой воды собственником, и мне стало трудно видеться с другими друзьями. — Она глубоко вздохнула. — Однажды вечером Терренсу надо было ехать в Вашингтон по делам. Я отправилась на вечеринку. Не хочу шокировать тебя, Маклин, но там курили марихуану. Было очень весело! Я плохо помню многое из того, что происходило на вечеринке. Но… там кого-то убили. Конечно, это произошло случайно, но убийство есть убийство. И к тому же все присутствующие нарушили закон о наркотиках… Это было не очень-то веселое положение, Маклин.

— Продолжай, — мрачно сказал прокурор.

Она стала доставать новую сигарету, и ее пальцы дрожали. Сьюзен взглянула на судью, но тот, казалось, застыл от ужаса, и зажигалка осталась у него в кармане. Она пожала плечами и чиркнула хозяйственной спичкой по подошве туфли, чтобы зажечь сигарету.

— Каким-то образом я убралась оттуда до приезда полиции. Я… я была немного не в себе, но понимала, что мне нужна помощь, и побыстрее. Когда я вернулась домой, Терренс оказался там. Его командировка закончилась быстрее, чем он ожидал. Когда накуришься марихуаны, Маклин, то очень много говоришь! Возможно, такой факт тебе стоит запомнить, это может пригодиться в твоем ремесле. Итак, я разговорилась, и Терренс много чего от меня услышал. В частности, он узнал, что никогда не был единственным мужчиной в моей жизни и никогда им не будет. Его колоссальная спесь не могла этого вынести. Но тогда я плохо знала Терренса. Я решила, что он поступает честно, предложив вытащить меня из передряги. Нам следовало немедленно поехать куда-нибудь и пожениться. Тогда у меня появится алиби. Он скажет, что мы были вместе весь тот вечер. Когда узнают, что мы поженились, никто не поверит, что я была на… на вечеринке. Говорю же, Маклин, я его не знала, и я была не в себе. Я подумала, что он проявляет великодушие и все прощает. И тогда… я вышла за него! — Она отклонилась назад и невесело посмеялась. — Через час после того он меня чуть не убил! Через час я узнала, какой он гад и садист! Через час я узнала, что мне придется платить за то, что я нанесла удар его гордости, платить до конца жизни! Если бы я знала, как все обернется, то призналась бы и в нарушении закона о наркотиках, и даже в убийстве, лишь бы он был подальше от меня. Я не знала… и он заполучил меня. Меня вызвали в полицию для ответов на вопросы… и я предъявила им мое ложное алиби. Так мне наступил конец, Маклин, конец!

В комнате стало очень тихо, когда она замолчала. Руф, доставая трубку, почувствовал, что его пальцы холодные и непослушные. Тут Сьюзен продолжила более тихим тоном:

— Терренс четко объяснил мне, что приступает к программе отмщения. Я буду всегда делать в точности то, что он скажет, или информация о ложном алиби тут же окажется в руках властей. Он привез меня сюда… и оставил меня! Мне не полагалось покидать Бруксайд… даже на одну ночь! Какой-то человек за мной присматривал, я не знаю — кто. Я должна была оставаться здесь, в изоляции, вдали от моих друзей, вдали от жизни, которая приносила мне удовольствие. В тот же день, когда я сяду на поезд до Нью-Йорка, полиция будет ждать меня на вокзале Гранд-Сентрал. Вот таким, друзья мои, был великодушный, добрый, щедрый Терренс Вейл! Ты спросил меня, Маклин, кто мог желать его смерти. Теперь понятно насчет меня? Понятно, что могли быть и другие, много других?

Звук зажегшейся спички, которой чиркнул Руф Гилсон, прозвучал как небольшой взрыв. Его руки тряслись, когда он прикрывал ими свою трубку. Руф никогда не слышал, чтобы женский голос звучал с такой ненавистью, как голос Сьюзен. Он никогда не слышал, чтобы представитель рода человеческого говорил с такой степенью злобы. Гилсон подумал, что сейчас скажет Маклин или что спросит. Такого рода ситуации для прокурора были не в диковинку. Самому же Руфу хотелось убраться отсюда — на улицу, на свежий воздух, дабы не чувствовать зловония этого омерзительного повествования.

Затем тишину разрезал голос Маклина:

— Когда Руф объявил об убийстве на вечеринке, ты, Сьюзен, дала понять, что подозреваешь Роджера Линдсея. Поясни, пожалуйста, какие у тебя были к тому основания.

Сьюзен сменила позу на кушетке.

— Я сожалею об этом. Я не хотела подозревать Роджера… или кого-либо другого в этом убийстве. Видишь ли, Маклин, я не на твоей стороне. Я всей душой надеюсь, что у тебя ничего не получится! В честь того, кто убил Терренса, следует поставить памятник.

— Но ты действительно подозревала Роджера?

— Поставь себя на мое место, Маклин. Как и я, Роджер застрял в этой богом забытой деревне. Он говорит — для того, чтобы написать роман, но сам ничего не написал. Роджер здесь потому, что Терренс хотел, чтобы он был здесь. Я думаю, Бруксайд для Роджера — тоже тюрьма. Когда вчера ночью я услышала слова Руфа, то сразу представила картину, как Роджер пытается сойти с крючка и получает отказ от Терренса. Я прямо увидела, как Терренс смеется над ним так, как он это умел, выводя жертву из себя. Я решила, что у Роджера снесло крышу и он пошел на преступление, вот и все.

— И потом ты передумала, так?

— Я не могу тягаться с тобой, Маклин, в мастерстве построения догадок. Я сожалею о сказанном мною прошлой ночью, так как мои слова не были основаны на фактах.

Доктор Смит снова отвернулся от окна.

— Вы были чрезвычайно откровенны с нами, миссис Вейл, — сказал он. — Уверен, что вы не будете возражать, если я продолжу разговор в том же духе. Я предполагаю, что Роджер Линдсей — молодой человек с очень высокой моралью, который оказался вовлечен в то, что он считал аморальным. Это, как я предполагаю, лежало тяжким грузом на его совести. Он мог чувствовать необходимость признаться в своем поведении вашему мужу. Он даже мог предложить вашему мужу отпустить вас, и тогда Роджер бы на вас женился. Это могло послужить основой для конфликта.

Сьюзен посмотрела на маленького серого человечка расширившимися глазами:

— Вы, доктор, случайно, не оснастили наш дом диктофонами?

— Характер Роджера Линдсея не настолько сложен, чтобы было трудно читать его мысли, — сказал Джон Смит. — Он заражен старыми представлениями о чести. Такие представления не могут удержать на прямой и узкой дорожке, но вынуждают признать свою вину и понести ответственность. Он бы не смог стать хорошим объектом для шантажа, миссис Вейл. Он был бы вынужден признаться и взять на себя вину.

Маклин пристально посмотрел на Смита:

— Если ваш анализ верен, доктор, то получается, что Роджер признался бы в убийстве, если бы его совершил?

— Полагаю, что признался бы — раньше или позже.

Прокурор снова повернулся к Сьюзен:

— Ты знаешь кого-нибудь еще в Бруксайде, кто держал бы зло на Терренса?

— Маклин, из моих слов ты должен был понять, что я и Терренс не находились в близких отношениях. Откуда мне знать о его делах.

Майлз, нахмурясь, просмотрел свои записи.

— Ты говорила, что Терренс поручил кому-то здесь присматривать за тобой в его отсутствие. У тебя есть хоть какие-то предположения — кто это мог быть?

Сьюзен пожала плечами:

— Почем я знаю? Это могла быть Тина Робинсон. Ей бы страшно понравилось такое поручение. Это мог быть Илайхью — допустим, Терренс заплатил ему годовое жалованье, чтобы «смотрел в оба». Это мог быть Роджер!

— Или вообще никто, — тихо произнес доктор Смит. — Мистер Вейл, должно быть, знал, что вы, миссис Вейл, не посмеете рискнуть.

Руф заметил, как на лице Сьюзен проступала гримаса ярости, по ходу того, как она обдумывала предположение доктора. Женщина могла оказаться узником, который всего лишь воображал существование тюремщика. Она подняла кулаки и стукнула ими по коленям. Вероятно, слов для описания ее чувств в тот момент найти было невозможно.

Прежде чем Маклин смог продолжить беседу, дверь в кабинет отворилась. В комнату вторгся Бим Саттер. Секунду он стоял открывая и закрывая рот, не в состоянии произнести ни звука. Наконец он сказал каркающим голосом:

— Маклин!

— В чем дело, Бим? Мы заняты, — недовольно отреагировал прокурор.

— Доктор Суэйн… доктор Суэйн хочет, чтобы вы немедленно пришли к нам, Маклин.

— Что случилось? — спросил Руф.

— Мой отец! — Бима начало всего трясти. — Он умер, Руф, и… и доктор Суэйн говорит, что это убийство!

Тут парень развернулся и выбежал из кабинета.

I

Руф Гилсон ничего не знал о токсикологии в криминальной области. Он был специалистом по опрыскиванию и другим методам использования ядов для уничтожения огородных и садовых вредителей. Он слушал заключение доктора Суэйна, не вникая в медицинские тонкости, но понял главное: Дэн Саттер был отравлен. Предположительно яд находился в напитке. Действие яда, вероятно, было замедлено благодаря большому количеству алкоголя в организме Дэна. Скорее всего, он где-то употребил напиток, содержащий смертельную дозу какой-то отравы. Ему удалось добраться до дома, не зная об этом, и, когда Дэн лег спать, начались предсмертные конвульсии.

На сколько времени было замедлено действие яда? Вот что хотелось узнать Маклину. На этот вопрос доктор Суэйн ответить не мог. Лабораторные исследования могли прояснить ситуацию, но, чтобы получить заключение из лаборатории в Монтпильере, придется ждать один или два дня. Действие яда могло быть задержано на пару часов. Или на десять минут. Последнее предположение наводило на невеселые мысли — выходило, что яд мог быть в той самой бутылке, которую отнесла в спальню Эмили. Бутылка опрокинулась, когда Дэн боролся за жизнь перед своей гибелью, ее содержимое разлилось по полу. Потом у Дэна началась сильная рвота, и Эмили прибрала в спальне. Не было никакой возможности проверить разлитый алкоголь на содержание отравляющего вещества. Что еще хуже — Эмили отнесла опустевшую бутылку в кухню и вымыла. Это было сделано ею автоматически. Она всегда мыла и сохраняла бутылки, чтобы разливать в них домашние кетчупы и соусы. Ни Руф, ни Маклин не сомневались, что Эмили действовала автоматически, но лучше бы она забыла об устоявшихся привычках. Тогда Эмили сразу оказалась бы вне всяких подозрений. А теперь, несмотря на убежденность Майлза и Гилсона в невиновности вдовы убитого, все же приходилось иметь в виду крайний вариант, согласно которому Эмили отравила собственного мужа.

Перед следствием стояла проблема. Дэн Саттер ушел из дому прошлой ночью после вечеринки и не возвращался до самого завтрака. Где он был? Кого он встретил, кто мог дать ему выпить? Вот тогда-то и всплыл факт, о котором Руф, член местного управления, не имел никакого понятия. Выяснилось, что в Бруксайде существовало то, что некогда называли «слепая свинья». Местный цирюльник, который также торговал канцелярскими товарами и табаком в своей парикмахерской, занимался подпольной продажей алкоголя. Об этом факте с неохотой поведал Илайхью.

— Я не стукач, — сказал он, расправляя усы. — Я никогда свой нос в чужие тарелки не совал. Но тут дело серьезное! Понятно, у Арта Сомерса теперь проблемы начнутся, но только у него Дэн мог купить выпивку в нашем поселке в такой час. Арт может подняться с постели и продать тебе порцию за пятьдесят центов, не важно, в какое время его разбудишь!

— Значит, ты думаешь, что отравить Дэна мог Арт Сомерс? — спросил Маклин.

— Нет! — возмутился Илайхью. — Но прошлой ночью многим выпить хотелось. У Арта, наверно, торговля так и кипела.

— Это только предположение, Илайхью?

— Нет, я сам там был! И когда уходил, к Сомерсу уже зашел другой посетитель.

— Кто? — спросил прокурор.

— Слушай, Маклин, Арт продавал выпивку незаконно, и, насколько я знаю, покупать у него выпивку — незаконно тоже. Но тебе интересно не это… или интересно?

— Я хочу выяснить, где Дэн Саттер выпивал после вечеринки.

— Ну, сэр, я когда ушел с вечеринки, то сразу к Арту пошел. Мы с ним про убийство поговорили. Он, конечно, ничего про него не слышал, и я ему все подробно рассказал, пока пару мерзавчиков пропустил. Раньше я и не слыхал ни разу, чтобы Арт угощал бесплатно. А тут вторую стопку он бесплатно мне налил.

— И, кроме тебя, там никого не было?

— Я как раз к этому подхожу. Арт меня там задержал — вопросы задавал, прикидывал и так и эдак. Потом… э-э… может быть, через полчаса после того, как туда пришел, я собрался уходить. Когда застегивал пальто, в дверь постучали — таким особенным стуком, который завсегдатаи Арта используют. Он попросил меня открыть дверь, и я открыл.

— И кто там был? — спросил Маклин, силясь не выдать нетерпения голосом.

— Ну, сэр, если я и попробовал бы догадаться, кто это был, когда шел дверь открывать, то ошибся бы. Я думал, что знаю всех клиентов Арта, но этого никогда у него не видел.

— Кто это был? — громко повторил Маклин, потеряв терпение.

— А что, я разве не говорил? — изумился Илайхью.

— Нет, не говорил!

— Ну, это был тот пацан — Линдсей. Квелый такой, словно ему сильно выпить надо было. И я не стал бы его винить, если подумать, как у него с Вейлами все перепуталось.

— Линдсей был один?

— Кажись, один. Я никого с ним не видел.

— Как долго ты там пробыл после прихода Линдсея?

Илайхью прищурил глаза, глубоко задумавшись.

— Ну… тридцать секунд, может быть. Достаточно долго, чтобы сказать «спокойной ночи» да дверь закрыть за собой.

— И тебе неизвестно, появлялся ли там Дэн Саттер?

— Я же сказал, — ответил Илайхью, — когда я уходил, там был только молодой Линдсей вместе с Артом, который сразу расспрашивать его принялся.

II

Алонсо Холбрук сердито рассматривал картину на мольберте в своей студии, затем развернулся и яростно швырнул кисть, которую держал, на пол. От этого бормотания в соседней комнате с ума сойти можно, сказал он себе. Лиз и Роджер разговаривали без остановки; Лиз и Роджер разговаривали почти два часа, снова и снова обсуждая ситуацию в поселке, ситуацию между ними, положение, в котором оказался Роджер.

Алонсо пинком открыл дверь студии и ворвался в гостиную, где Лиз с Линдсеем сидели на софе перед камином.

— Какого черта ты не идешь домой, не побреешься, не помоешься, одежду другую не наденешь, чтобы на человека стать похожим?! — крикнул Алонсо Роджеру.

Тот поднял на него налитые кровью глаза:

— Если хотите, чтобы я ушел, мистер Холбрук…

Лиз немедленно схватила Роджера за руку, словно говоря: «Оставайся, где сидишь».

— Я хочу, чтобы ты отправлялся домой! — орал Алонсо. — Я хочу, чтобы ты убирался отсюда к чертям и не возвращался! Понятно тебе?! Разве Лиз от тебя мало досталось?!

— Этот дом и мой тоже, отец, — сказала Лиз. — Если ты приказываешь Роджеру уйти, я уйду вместе с ним.

— О боже мой! — Алонсо воздел руки к небесам.

— Прошу вас… я не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились, — пробормотал Линдсей. — Просто я…

— Просто ты не умеешь стоять на собственных ногах. Разве Лиз не сделала для тебя все, что могла? Разве она не использовала свое влияние, чтобы раздобыть для тебя адвоката? Теперь что ей делать? Выкупать тебя в ванне, накормить и водить за ручку? А мне работу прекратить… и весь мир пусть замрет… пока ты тут сидишь и сопли распускаешь?

Лиз посмотрела на Алонсо с упреком и встала:

— Для тебя это не очень приятно, Роджер. Я извиняюсь. Я пойду к тебе домой вместе с тобой. Мы и там сможем подождать ответа от мистера Макинроя.

— Ты не пойдешь с ним! — вспыхнул Алонсо.

— А как ты думаешь помешать мне? — спокойно спросила Лиз.

Алонсо дернул себя за бороду, словно ему стало бы легче, если бы он мог выдернуть ее всю с корнями.

— Лиз… Лиз, девочка… пожалуйста… ради бога!

Лиз подошла к нему и положила ладонь ему на щеку.

— Пожалуйста, не расстраивайся так сильно, отец. Если бы ты как следует подумал, то понял бы, что я не могу поступать иначе.

Алонсо схватил Лиз за плечо с такой силой, что ей, наверное, стало больно. Через голову девушки он посмотрел на Роджера, по-прежнему сидящего на кушетке:

— Я не могу помешать ей пойти вместе с тобой, Линдсей, но, если из-за тебя с ней случится что-то плохое, я… я сделаю так, что ты пожалеешь, что родился на свет. Я тебе это обещаю! Обещаю! — Тут Алонсо развернулся и удалился к себе в студию.

— Было бы лучше, если бы мы пошли к тебе, Роджер, и ты бы мог там немного привести себя в порядок, — кротко сказала девушка.

— Лиз… Лиз, я не знаю, как тебя благодарить. Я… я не знаю, что сказать.

— Не старайся что-нибудь сказать. Просто одевайся, и мы пойдем к тебе.

До площади и коттеджа Роджера было с милю. День выдался прекрасным, свежим и солнечным. Таких дней было много на памяти Лиз, в такой день вдруг чувствуешь, что счастлив просто оттого, что живешь. Но не сегодня. Когда они с Роджером шагали по обочине дороги, взявшись за руки, все вокруг казалось каким-то слишком ярким и безвкусным. Все вокруг выглядело как на плохой цветной открытке, не по-настоящему, без привычной теплоты и доброжелательности. Мимо них проехала пара машин, и Лиз автоматически помахала рукой, толком не зная, кого приветствовала. Ей казалось, что приходится быть сверхнормальной в мире, не имеющем ничего общего с нормальностью.

— Я не осуждаю твоего отца, — сказал Роджер, нарушив молчание. — Будь я на его месте, чувствовал бы то же самое — в точности то же самое.

— Все отцы злятся по любому поводу. Он не столько кусается, сколько лает.

— Лиз, ты веришь мне? Ты веришь, что я не имею никакого отношения к смерти Терренса?

— Конечно, я тебе верю.

— Ты останешься единственной, кто верит! Вот увидишь!

— Роджер, ты несправедлив к Руфу и Маклину, к остальным жителям поселка. Они не собираются набрасываться на тебя.

— Вот увидишь, — мрачно повторил Линдсей. Затем он выдернул свою руку из руки Лиз, словно ему стало больно. — Почему хорошие вещи происходят со мной слишком поздно? Почему собственное счастье я всегда уничтожаю своими же руками?

— Что произошло слишком поздно?

— Ты, Лиз. Не важно, что будет дальше, — Сьюзен навсегда останется между нами. И я не знаю, что на меня нашло? У меня была ты, и все шло прекрасно. Зачем я это сделал, Лиз? Зачем, зачем?

— Я тебя не виню, Роджер, и никогда не винила. Сьюзен — очаровательная женщина. Важно то… важно то, Роджер, что теперь ты знаешь, с кем ты.

— Ну и что из этого? Ты сейчас со мной потому, что я попал в беду. Ты очень великодушна! Но если бы не было никакой беды, ты велела бы мне катиться колбаской!

— Разве, Роджер?

Казалось, сейчас наступит решающий момент, когда они полностью поймут друг друга, но тут Линдсей остановился, и его пальцы крепко сжали руку Лиз.

— Смотри! — сказал он.

Коттедж Роджера находился в сотне ярдов, на другой стороне площади. Перед домом стояла машина Маклина Майлза. На ступеньках крыльца стоял прокурор, держа руку на медной колотушке, вместе с ним были Руф и доктор Смит.

— Я тебе говорил! Я говорил, что они не оставят меня в покое ни на минуту!

— У них есть к тебе вопросы, Роджер. У них ко всем есть вопросы. Это не означает ничего особенного.

— Лучше бы мне не слышать их вопросов, пока не получен ответ от Макинроя. Мне нужны его советы. Мне нужно знать, что делать.

— Они нас увидели, — сказала Лиз. Она ободряюще похлопала Роджера по руке. — Дорогой, все, что тебе нужно делать, — это говорить правду.

— Они не захотят поверить правде. Вот увидишь!

III

Руф Гилсон наблюдал, как Лиз и Роджер подходят по утоптанному снегу к двери, и почувствовал дурноту. То, как девушка льнула к Линдсею, ясно говорило: «Этот мужчина — мой, и я собираюсь оставаться рядом с ним, что бы ни случилось. Уничтожьте его — и вам придется уничтожить меня». Глядя на Лиз, Руф заметил такие детали, которые могли бы ускользнуть от внимания Маклина и доктора, потому что он любил ее. На щеках девушки отсутствовал обычный румянец. Ее взгляд, когда она переводила его с лица на лицо, просил ободрения, дружеской теплоты. Раньше Лиз никогда не просила ни о чем, и ему было больно видеть, что она унижается, пусть даже так незначительно.

Линдсей не выглядел здорово напуганным, и от этого Руф разозлился. Если он ни в чем не виноват, то бояться нечего. Гилсону хотелось встать между ними, оттолкнуть Роджера к Маклину и доктору и как-нибудь дать Лиз понять, насколько неправилен ее выбор, насколько неуместна ее верность. Но он не мог этого сделать. Лиз не увидела на лице Руфа столь нужной ей одобряющей улыбки.

— Мы хотим с вами поговорить, Линдсей, — сказал Маклин своим официальным тоном.

— Я и не думал, что вы явились ко мне позавтракать. — Роджер неожиданно продемонстрировал удивительное присутствие духа. — Если дадите пройти, я отопру дверь.

В доме были низкие потолки с мощными, обтесанными вручную балками. Линдсей провел визитеров в гостиную. Она была обставлена довольно непритязательной мебелью. Один из углов комнаты был оборудован для работы Роджера, но пишущая машинка на письменном столе стояла зачехленной, а сам стол имел прискорбно опрятный вид.

— Если развести огонь, стало бы повеселее, — сказал Линдсей.

— Мы сюда пришли не для веселья, — строго ответил Маклин. Он обратился к Лиз: — Мне неприятно говорить, но это конфиденциальное дело.

— Не смеши меня, Маклин, — ответила она. — Ты знаешь, что все происходящее здесь не останется конфиденциальным. Если Роджер в беде, я буду вместе с ним. Разве что… — она глянула на Линдсея, серого и небритого, — разве что Роджер сам хочет, чтобы я ушла.

— Нет, Лиз, пожалуйста, останься! — тут же отреагировал Линдсей.

Маклин пожал плечами. Он, доктор Смит и Руф сняли пальто и шляпы и положили их на стул у двери. Гилсон, которому было не по себе от предстоящей беседы, периодически бросал взгляды на доктора. Маленький серый человечек, который вроде бы должен являться главным действующим лицом в расследовании, казалось, вообще не проявлял к происходящему никакого интереса. Он сел на стул за рабочим столом Роджера, повернувшись так, чтобы можно было смотреть через окно на главную улицу.

Несмотря на резкие слова Маклина, Линдсей опустился на колени перед камином и поднес спичку к бумаге и дровам. Сухие поленья принялись быстро, запылав горячо и ярко. Роджер встал спиной к огню, словно жар пламени как-то поддерживал его.

— Я знаю, зачем вы здесь, — произнес он. Это было похоже на заранее заготовленную речь. — После того, что сказала Сьюзен на вечеринке прошлой ночью, это естественно, что вы пришли. Мне нечего скрывать. Терренс являлся моим другом и благодетелем. У меня не было причин убивать его, и я его не убивал.

Маклин, сидящий на кровати лицом к Роджеру, ничего не сказал. В руках у него была записная книжка, и он медленно переворачивал страницы. Наконец он посмотрел на Линдсея:

— Куда вы пошли прошлой ночью, после того как покинули дом Саттеров?

— После?.. — Роджер облизал губы. — Вы имеете в виду, после… после…

— Куда вы пошли? — повторил Маклин.

— Как — куда… как — куда? Домой.

— Понятно, — сказал прокурор. — Как долго вы там пробыли?

— Как долго? А что…

— Руф говорит, что вы были в его доме утром в начале шестого.

— Это правда. Я не мог спать. Я хотел поговорить с Руфом. Тогда я пошел к нему.

— Где вы побывали до этого?

Было похоже, что зрачки у Роджера расширились.

— Я… я же говорю, я пошел домой. Потом я…

— Слушайте, Линдсей, увиливание ничего хорошего вам не даст. Мы знаем, где вы побывали.

Роджер вертел в руках сигарету и постукивал ею по тыльной стороне ладони. Кусочки сухого табака падали на ковер.

— Я не хочу, чтобы у кого-нибудь были неприятности, — сказал он.

— Вы пошли в заведение Арта Сомерса, чтобы выпить.

Роджер кивнул:

— Я… меня всего трясло. Я… я не хотел быть один. Я…

— Кто там еще был, кроме Арта?

Линдсей прекратил возиться с сигаретой и бросил ее в огонь.

— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос, Маклин.

— Очень жаль, — сказал Майлз, — потому что мне нужен ответ.

— Я не вижу здесь связи. Терренс в тот момент был мертв, Маклин. Я знаю, что заведение Сомерса нелегально. Я не понимаю, почему должен кого-либо впутывать, когда связи…

— Кто там был?

Роджер потер руку об руку, словно чтобы согреть их.

— Илайхью Стоун открыл мне дверь, когда я постучал, — сказал он с неохотой. — Но тот сразу ушел.

— Кто еще там был?

— Никого, кроме Арта. Я… я выпил одну или две порции…

— Кто приходил, пока вы пили одну или две порции?

Роджер беспомощно посмотрел на Лиз, сидящую на боковине кровати.

— Маклин, это в самом деле так обязательно? — спросил он. — То есть…

— Отвечайте на вопрос, — жестко сказал прокурор.

— Что ж… мистер Холбрук и Дэн Саттер пришли вместе.

— Что?! — Маклин подпрыгнул, словно его укололи иголкой. Руф знал почему, и сам он был потрясен. Для Роджера Линдсея они приготовили отличную ловушку. Полчаса назад у них была беседа с Артом Сомерсом. Арт будто бы «про все сказал», выражаясь его словами. Он признал, что в его парикмахерскую заходили Илайхью и Роджер Линдсей. Потом Сомерс рассказал, что пришел Дэн Саттер, уже сильно пьяный. Дэн, сообщил цирюльник, отвел Роджера в сторонку и какое-то время разговаривал с ним, по ходу выпив несколько порций. Арт не знал, о чем они беседовали. Потом Дэн и Роджер ушли вместе. И по словам Сомерса, в ту ночь, кроме названных клиентов, у него никого больше не было. Этот рассказ подтверждал предположения Маклина. Теперь, чтобы дело пошло полным ходом, прокурору нужно было доказать, что Роджер провел какое-то время с Дэном Саттером. Но сейчас версия Майлза, похоже, дала трещину. — Кто пришел? — снова спросил Маклин.

— Извини, Лиз, — сказал Роджер. — Не знаю, зачем они задают такие вопросы, но твой отец на самом деле приходил вместе с Дэном Саттером. Он не остался там надолго, когда увидел меня. — Линдсей с вызовом посмотрел сначала на Маклина, потом на Руфа. — Мистеру Холбруку я не по душе. Он выпил с Дэном, потом посмотрел на меня волком и ушел.

— Вы не разговаривали с мистером Холбруком и Дэном, когда они пришли?

— Я поздоровался. Дэн махнул в ответ. Мистер Холбрук лишь повернулся ко мне спиной. Я не знаю, известно ли вам, как устроен дом Арта…

— Мы знаем, — сказал Маклин. Он, Руф и доктор Смит там побывали. Для обслуживания клиентов Арт использовал огромную старомодную кухню. Его парикмахерская некогда размещалась в дровяном сарае, и, чтобы попасть в кухню, надо было пройти через сарай, где стоял бильярдный стол. В кухне имелся круглый стол, за которым могли сидеть посетители, а импровизированный бар помещался в кладовой, на другом конце кухни. Там было тепло и уютно благодаря печке, отапливаемой углем.

— Я сидел за столом, — продолжал Роджер. — Мистера Холбрука и Дэна Арт обслуживал в кладовой. По радио шла какая-то музыкальная передача, так что я не слышал, о чем они говорили. Вероятно, мистер Холбрук сказал Дэну, что уходит, поскольку здесь нахожусь я. Может быть, мне следовало уйти, но… мне было очень нехорошо. Я хотел выпить еще.

— Алонсо ушел?

— После того как я выпил вторую рюмку, — сказал Роджер.

— Дальше.

— Здесь мало что можно рассказать. Дэн подошел к столу, где я сидел. Мне не особенно хотелось разговаривать, но отделаться от него было невозможно. Он поставил на стол бутылку и сел.

— Вы пили из этой бутылки?

Роджер выглядел озадаченным. Руф, наблюдая за ним, подумал, что если он знал, к чему идет дело, то великолепно изображал невинность.

— Точно не помню, — сказал Линдсей, нахмурясь. — Наверно… наверно… Да, Дэн добавлял мне в стакан из нее.

— Понятно. И о чем вы разговаривали?

— Мы… мы разговаривали про Терренса, естественно. Ведь это же только что случилось, Маклин!

— Мне нужно знать все детали этой беседы, — сказал прокурор.

Роджер потер лоб тыльной стороной правой ладони.

— Вы знаете Дэна. Он получает своего рода удовольствие от переживаний других людей. Ну, вначале он притворился, будто думает, что, может быть, я это сделал.

— Возможно, он видел, как вы это сделали, — выпалил Маклин.

— Разумеется, он не видел этого, — спокойно отреагировал Роджер, — поскольку этого я не делал. Я даже не разговаривал с Терренсом на вечеринке.

— Дальше.

— Ну, он… мы то есть… немного поразмышляли о том, кто мог это сделать.

— И кто же, по-вашему, мог это сделать?

— Мне никто на ум не приходил. Просто непонятно, и все тут. Дэн думал, что, возможно, это Сьюзен. Он, впрочем, провел весь вечер отираясь возле нее, и ее здорово атаковали… ну, словом, все присутствующие. — Роджер коротко стрельнул глазами в Маклина и продолжал: — Казалось маловероятным, что она могла выйти из дома незаметно. Так что… ну, мы прекратили гадать.

— Но главная догадка Дэна — что это были вы?

Роджер облизал губы.

— Он… он старался меня уколоть. Он… ну, постоянно напоминал о… о моих отношениях с Сьюзен и намекал, что, может быть, это я убил Терренса, чтобы забрать Сьюзен себе. Но когда он это говорил, Маклин, то все время смеялся. Он просто насмехался надо мной.

— Может быть, он не шутил. Может быть, он знал что-то, — сказал Майлз.

— Ничего он не мог знать. Почему вам самим его не расспросить?

Вот и наступил этот момент. Руф почувствовал, как напряглись все его мускулы, когда Маклин сделал выпад:

— Вы отлично знаете, черт возьми, что я не могу расспросить его, так как он умер!

Из дальнего угла комнаты послышался негромкий скрип. Не оборачиваясь, Руф понял, что доктор Смит развернул свой стул так, чтобы можно было видеть реакцию Роджера.

Если удивление Линдсея было поддельным, подумал Руф, то его место в Голливуде. Челюсть Роджера отвисла. Вначале он, казалось, поверил словам Маклина, затем подумал, что это какая-то вульгарная шутка, затем снова поверил. Но тишину нарушила Лиз:

— Маклин, что ты говоришь! Дэн умер?

— Он умер около часа назад. Умер от яда, который кто-то добавил ему в выпивку.

— Но зачем кому-то… — Голос девушки оборвался.

— Это вполне понятно, Лиз. Дэн из всего извлекал выгоду для себя. Он не пришел бы к нам, располагая какими-либо сведениями, если бы решил, что с этого можно что-то поиметь. Думаю, он знал, кто убил Терренса, и побеседовал с убийцей, — Маклин метнул взгляд в лицо Роджеру, затем снова перевел глаза на Лиз, — чтобы тому стало жарко. И тогда убийца отравил его, чтобы тот заткнулся.

Лиз взметнула вверх голову:

— И вы считаете, что это был Роджер!

— Я считаю, что это был Роджер, — мрачно сказал Майлз.

— Вы сошли с ума! — прошептал Линдсей.

Прокурор повернулся к нему, и каждое его слово было похоже на тяжелый удар в солнечное сплетение:

— У вас имелся мотив для убийства Терренса. Вы намеревались остаться безнаказанным, иначе вы бы признались. Когда Дэн объявил, что видел, как вы прикончили Терренса, вам пришлось избавиться от него. Вы его отравили.

Роджер схватился рукой за каминную полку, чтобы удержать равновесие, но голос его был неожиданно тверд.

— Вы что думаете, я расхаживал с камнем в одном кармане и с бутылкой с ядом в другом, готовый поубивать всех в поселке?

— Думаю, яд предназначался для вас лично — на случай, если вас поймают, — сказал Маклин.

— Какой еще яд! — взъярился Роджер. Он посмотрел Майлзу в лицо, потом распахнул пальто и принялся колотить по своей одежде, как бы демонстрируя бесплодность обвинения. — У меня нет яда! Никогда не было. Я не убивал никого.

— Я и не думал, что вы будете по-прежнему носить его с собой, — произнес Маклин. — Вы не так глупы, Линдсей.

Роджер в отчаянии обратился к девушке:

— Ты же не веришь этому, а, Лиз?

— Нет, нет, конечно нет! — уверила та.

Прокурор повернулся к ней:

— Тогда какие твои предположения, Лиз? Что Дэну сыпанул яду твой отец?

— Спокойно, Маклин! — воскликнул Руф.

Майлз бросил свою записную книжку на кровать.

— Но разрази меня гром, кто-то это сделал! — прокричал он. — Что мне прикажешь — взять и все бросить, потому что кому-то станет больно? Эмили больно, так? Ее муж мертв! Терренсу, может быть, и не больно, но он лежит в морге. Однако я не должен подозревать Линдсея, потому что станет больно Лиз, и я не должен подозревать Алонсо, потому что станет больно Лиз. Может быть, мне надо просто прекратить расследование. Ты этого хочешь, Руф?

Тут Маклин резко обернулся на звук громыхнувшей двери. В комнату широкими шагами вошел Алонсо Холбрук. Он пошел прямо к Лиз, не обращая внимания на остальных.

— Ты слышала про Дэна? — спросил он.

— Да, отец, мы слышали.

Алонсо повернулся к Маклину:

— Прошлой ночью я выпил вместе с Саттером у Арта Сомерса. Наверное, вы об этом знаете?

Прокурор кивнул.

— Полагаю, это превращает меня в подозреваемого?

— Пожалуй, да, — устало сказал Маклин.

— Это совсем просто, — едко произнес Алонсо. — Я изготовил яд из остатков старых красок. К счастью для меня, Саттер оказался дальтоником и не заметил, что его выпивка окрасилась в ярко-зеленый цвет, прежде чем он ее проглотил. Это для вас объяснение, мои умные юные друзья?

— Сейчас не время хохмить. — Маклин снова начинал злиться.

— Так делай что-нибудь! — рявкнул Алонсо.

— Хорошо, — сказал Майлз, — я начну с того, что спрошу, как так получилось, что вы с Дэном оказались вместе после вечеринки. Друзьями вы не были, Алонсо. У вас с Дэном была ссора из-за той твоей картины. Как же получилось, что вы так сдружились в четыре утра? Как получилось, что ты не пошел домой вместе с Лиз?

— А я как раз пошел домой вместе с Лиз. Нас Руф отвез. Но я дома не остался. Заснуть не мог. Решил, что у Арта много людей соберется. Так я и пошел обратно в центр. Как только подошел к двери Арта, появился Дэн.

— Сколько прошло времени с момента, когда ты ушел от Саттеров?

— Сорок пять минут… час.

— Что сказал тебе Дэн?

— Взялся журить меня за то, что законы, дескать, не уважаю! — Алонсо фыркнул. — Те, кто придумал закон об алкоголе в нашем штате, болваны безмозглые. Мы вошли. Первым, кого я там увидел, был Линдсей. Мне вовсе не хотелось разговаривать с ним. Я выпил с Дэном и ушел. Вот и вся история!

— И тогда ты пошел домой?

— А куда же еще-то? Пошел посмотреть русский балет, что ли? — Алонсо потеребил бороду. — Не хочу показаться грубым и бессердечным, но поскольку положение мое хреновое… То, что я скажу, будет мучительно для Лиз, и лучше бы мне руку отрезали. Но смерть Дэна Саттера — настоящий прорыв для тебя, Маклин!

— Отец! — воскликнула Лиз.

Алонсо повернул голову и посмотрел на дочь:

— Смерть Дэна — это не потеря ни для его земляков, ни для его семьи. Да, Эмили погорюет немного, но в конце концов ей так будет лучше, и мальчишке тоже. Что касается тебя, Маклин, ты теперь имеешь ключ к разгадке.

— Ключ?

— Да, этот яд! — нетерпеливо продолжал Алонсо. — Его же нужно было купить! Не здесь и не в таком месте, где знают жителей Бруксайда. Так вот и проверяй. Разузнай, когда Линдсей уезжал и куда он ездил. Разузнай…

— Отец!

— Подожди, Лиз! — отмахнулся от дочери мистер Холбрук. — Ты можешь проверить всех своих подозреваемых, если у тебя их больше чем один! Разузнай, когда они уезжали, куда ездили, а потом выясни с помощью тамошних властей, где происходила покупка яда. Это рутинная полицейская работа. Когда узнаешь о продаже, соответствующей по времени, привези сюда продавца, и пусть опознает того, кто тебе нужен. Возможно, это займет несколько дней, но зато все встанет на свои места.

Маклин нахмурился и потянул пальцами нижнюю губу.

— Против вас я ничего не имею, доктор Смит, — сказал Алонсо. — Без сомнения, вы вполне компетентны…

— Благодарю, — отозвался доктор из угла. Его голос прозвучал тихо, словно издалека.

— …но, хотя вы, наверно, грамотно анализируете преступление, выводите теории, уликами вы не располагаете. Продажа яда и есть улика, и когда вы установите ее факт, то получите убийцу. Давайте оставим всякие сантименты насчет нашего поселка или наших друзей и начнем искать факты. У нас не наступит нормальная, пристойная жизнь, пока мы эти факты не добудем! — Алонсо снова дернул себя за бороду. — Вот все, что я хотел сказать!

Маклин посмотрел на Роджера.

— Алонсо говорит разумные вещи, — сказал он. — Линдсей, в последнее время вы покидали Бруксайд?

Вместо того чтобы ответить Майлзу, Роджер повернулся к Гилсону и с горечью сказал:

— Я же говорил, как все обернется, Руф! Говорил же!

Гилсон разминал пальцы, затекшие из-за того, что были сжаты в кулаки.

— Мне кажется, Роджер, что, если ты ответишь на заданный вопрос, это будет тебе во благо, — сказал он. — Маклин всего лишь старается прояснить ситуацию. Если у тебя нет яда или ты никакого яда не покупал, я не вижу причины, почему бы тебе не ответить.

Это оказалось не по душе Лиз. Она поднялась и встала рядом с Линдсеем.

— Я не верила Роджеру, — сказала девушка, — когда он говорил, что вы все наброситесь на него. Роджер сказал вам правду — он не имеет никакого отношения к убийствам Терренса и Дэна. Но все вы продолжаете его терзать, потому что вам хотелось бы, чтобы убийцей оказался он. Я не адвокат, Маклин, но я не считаю, что Роджер должен доказывать свою невиновность. Я считаю, что вы должны доказать его виновность, и не думаю, что он обязан вам в этом помогать!

— А теперь послушай, Лиз… — хотел возразить Маклин.

— Ты против него, и Руф против него, и… и даже отец. Если у вас есть улики, чтобы его арестовать, — арестуйте его! Но у вас улик нет, и то, что вы пытаетесь сделать, ничем не лучше линчевания!

Втайне Руфу хотелось поаплодировать. Ай да девушка! Потом он ощутил горечь зависти. Почему Роджер? Чем он это заслужил?

Маклина в тот момент не интересовали девушки-героини.

— В юридическом смысле ты права, Лиз, — сказал он. — Но этот человек является подозреваемым, и, если он откажется помочь нам, не будет отвечать на вопросы, нельзя ожидать, что мы прекратим его подозревать.

— Думаю, Маклин, что мне не стоит отвечать ни на какие вопросы, пока это мне не посоветует мой адвокат, — сказал Роджер.

— Что за адвокат?

— Лиз послала телеграмму Джеймсу Макинрою с просьбой заняться моим делом. Думаю, что подожду с ответами на последующие вопросы до тех пор, пока он сюда не приедет.

Руф заметил, что Маклин сильно заколебался. Если Макинрой займется защитой Роджера, учитывая, что ему заплатят, то дело станет страшно трудным. Прокурору не удастся обойти слабые места в деле, если тут будет присутствовать Макинрой, — тот, конечно, укажет на них присяжным.

— Мне кажется странным, что вы ощутили необходимость нанимать адвоката, — сказал Маклин.

— Видя, с каким предубеждением все вы к нему относитесь, Роджер был бы дураком, если бы не воспользовался помощью профессионала, — возразила Лиз.

Наступило что-то вроде патовой ситуации. Руф подумал, что Маклин, вероятно, сожалеет, что был излишне агрессивен, в результате Роджера теперь трудно склонить к сотрудничеству.

— И что нам теперь делать? — спросил Майлз, не обращаясь ни к кому конкретно. — Ждать достопочтенного мистера Макинроя, чтобы он дал нам разрешение продолжать расследование?

— Думаю, нет. — Это заговорил доктор Смит, он медленно вышел из угла комнаты, держа руки в карманах своего серого пальто. Его кроткие глаза выражали почти раскаяние, когда он обратился к Роджеру. — Сложная штука получилась, сынок. Отчасти вы правы, отчасти Маклин прав. Редко бывает по-другому, когда нужно сделать выбор. Уж такая она, жизнь. На самом деле в ней не существует только белых и черных цветов.

Этот мягкий голос, казалось, ослабил напряжение. Оба — и Роджер, и Маклин — смотрели на доктора в ожидании, когда он продолжит, словно каждый из них ждал от него помощи.

— Я не знаю, в курсе ли вы, Роджер, но власти штата назначили меня помочь разгадать эту загадку. Я заинтересован исключительно в том, чтобы найти правду. Я здесь не для того, чтобы «посадить» вас или кого-либо другого. Вы этому верите?

— Пожалуй, верю, сэр, — сказал Роджер. Напряжение исчезло из его голоса.

— У меня есть один вопрос, который я хотел бы задать, и я не думаю, что ваш адвокат возразил бы против того, чтобы вы на него ответили. Если думаете, что он возразил бы, отвечать не нужно, и я не поставлю вам это в вину.

— Что за вопрос, сэр?

И доктор задал свой вопрос:

— Сколько вам было лет, когда вы в первый раз влюбились?

IV

Руф с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. Вопрос доктора показался ему абсолютно не похожим на кульминационный. Руф ожидал чего-то взрывного, обнажающего, подобно скальпелю хирурга, добирающемуся до корня болезни. Но конечно, после того, как два человека погибли, этот шутливый вопрос должен был ослабить общее психологическое напряжение.

Роджер Линдсей понял вопрос точно так же.

— Вы это серьезно, доктор Смит?

— Абсолютно серьезно, сынок, — ответил тот.

— Если все это превращается в дурацкую игру, — кисло сказал Алонсо, — то мне лучше вернуться к серьезному делу — живописи. Лиз, мне кажется, твой молодой друг может обойтись без тебя несколько минут, пока будет потчевать доктора историей своей первой любви. Я хотел бы перекинуться с тобой несколькими словами наедине.

Лиз замялась, но, когда доктор Смит одобрительно кивнул, она вышла из комнаты вместе с Алонсо. Маклин тоже поднялся.

— Мне нужно доложить о ситуации генеральному прокурору, — сказал он. — Я вам не понадоблюсь? Верно, доктор? — Таким образом Майлз вежливо дал понять, что, по его мнению, вопрос доктора и возможный ответ на него были лишь тратой времени.

Руф остался, сел на угол кровати и начал набивать трубку. Он полагал, что ему следует находиться поблизости от Лиз.

— Откровенно говоря, доктор, — сказал Роджер несколько смущенно, — я не вполне понимаю, к чему вы клоните, но…

— Давайте объясним это вот как, — прервал его Джон Смит. — Майлз имеет набор отрывочных фактов, как бы фрагментов мозаичной картинки, которые он с силой соединяет друг с другом, вместо того чтобы терпеливо раскладывать их до тех пор, пока они не встанут на свои места. Одна из трудностей состоит в том, что сейчас слишком много фрагментов отсутствует. Например, Майлз пытается поместить вас в центр картинки, но это не получится, пока он не узнает о вас существенно больше. Абсолютно честно заявляю, что я тоже хочу выяснить, там ли ваше место. Майлзу мой метод кажется потерей времени. Его метод кажется потерей времени мне. Вы, не видя за собой вины, желаете снять с себя подозрения быстро и окончательно. Это можно осуществить с помощью правды, но, я так думаю, правды об иных вещах, нежели время и место совершения тех или иных действий или далекие рецептурные отделы бог знает каких аптек! Я так думаю, что место, где можно найти истину, — здесь, — доктор постучал пальцем по своему лбу, — внутри вас, Роджер.

— Понятно, — сказал Линдсей, но в его голосе звучало сомнение.

— Были ли у вас причины для убийства Терренса? Допустим, мы найдем такие причины. Далее. Могли бы вы размозжить ему голову тяжелым камнем? Свойственно ли это вашему характеру? Не знаю. Допустим, что да. Потом вы будто бы отравляете Дэна Саттера, для того чтобы не дать ему рассказать о ваших преступных действиях. Можете ли вы убить, применив яд? Способны ли вы тщательно разработать план, который сделал бы убийство похожим на импровизацию? Или способны ли вы хладнокровно совершить такую импровизацию? Или ни на то ни на другое не способны? Вот эти ключи я и разыскиваю, сынок. Временные графики и бутылки с ядом я оставлю Майлзу. В конце мы, возможно, сложим все это вместе в ясное и неоспоримое доказательство.

— Но, повторяю еще раз, я даже не разговаривал с Терренсом на вечеринке. И поскольку у Дэна ничего не было против меня, то я не имел причин его отравлять, и я его не отравлял.

— Совершенно естественно, что все это вы повторяли бы в любом случае, — сказал доктор. — Давайте вернемся к моему вопросу. Он может показаться глупым, но я действительно хочу получить на него ответ.

Роджер, по-прежнему стоя у камина, прошелся кончиками пальцев по небритому подбородку.

— Я все-таки не понимаю, какой в этом смысл, но если вы так хотите…

Наблюдая за беседой, Руф заметил, что Линдсей действительно пошел на попятную. Каким-то образом маленький серый человечек умел вызывать к себе доверие.

— Мне никогда по-настоящему не везло в любви, — начал Роджер. — Видите ли, мой отец умер, когда мне было всего лишь пять или шесть лет. Года через два после этого моя мать снова вышла замуж, и следующие десять лет я провел большей частью вдали от дома — в школах, летних лагерях. Думаю, у меня не было особой возможности влюбиться, как большинство детей. Я… я просто вообще не знался ни с какими девочками до пятнадцатилетнего возраста. Тогда… ну, нужно было привести с собой партнершу на танцы в школу. Моя мать предложила одну девочку, которая жила по соседству и которую я почти никогда не видел. Это… это было решено между родителями. Ей хотелось поехать на танцы в школу, ее звали Лейла. Мне же нужно было предъявить девочку, которая бы неплохо выглядела, для моего престижа в глазах школьных товарищей. Моя мать привезла ее в школу, и мы… мы страшно стеснялись друг друга до самого вечера, когда должны были проходить танцы. Танцы в честь окончания учебного года — в первой неделе июня. Ночь была теплая, и в воздухе стоял аромат сирени. Помню, как мы гуляли вместе в перерыве.

Роджер остановился, и на его губах мелькнула едва заметная улыбка. Руф понял, что теперь мысли Линдсея уже ушли далеко от убийства. Он думал о школьном спортивном зале, украшенном гирляндами и флажками, о плохоньком оркестре, который, наверное, казался ему в то время прекрасным, о молоденьких девушках в неброских кисейных платьях.

— Там была дорожка с сиренью, росшей по обеим ее сторонам, — продолжил Роджер, — ведущая к пруду с лилиями и с фонтаном посередине, а вокруг пруда была круглая скамья. Мы… мы сели на скамью. Я не знал, о чем с ней говорить, разве что спросил, нравится ли ей вечер. Тогда… о, совсем неожиданно… так неожиданно, что я испугался чуть не до смерти… она как-то так странно обхватила меня руками за шею и стала шептать: «Поцелуй меня, Роджер… милый… пожалуйста… пожалуйста!» — Линдсей быстро глянул на доктора и Руфа — не смеются ли они, и, увидев, что те очень серьезно слушают, стал рассказывать дальше: — Я… я до того никогда не целовал девочек. Наверное, я делал это ужасно неуклюже. Но я был так возбужден, что боялся, как бы мое сердце не сломало мне ребра. Естественно, я… я думал, что это любовь. Мне и в голову не приходило, что люди целуются не только в том случае, если любят друг друга навеки. Я считал себя помолвленным с этой девочкой с первого же момента, когда обнял ее там, у фонтана. — Роджер сделал глубокий и долгий вдох. — Я убедил мать, что стал слишком большим, чтобы ехать тем летом в лагерь. Я знал, что не смогу жить, если не буду видеться с Лейлой каждый день. Моя мать, может быть, знала, а может быть, не знала о том, что снедало меня, но, так или иначе, она согласилась на то, чтобы тем летом я остался дома. Все… все было поистине чудесно в течение месяца. Мы разговаривали о любви, целовались, страдали. — В голосе Роджера послышалась горькая нотка. — Потом… ну, я очень гордился Лейлой. В школе учился один старший мальчик, которого я считал очень крутым героем. Он был капитаном футбольной команды, президентом класса, все такое. Я пригласил его провести вместе со мной одну неделю летних каникул, и, к моему удивлению, он согласился. Я не знал о том, что ему тоже случалось прогуливаться вместе с Лейлой среди сирени… и сидеть на круглой скамье… Я думал, что он приедет ко мне потому, что я ему симпатичен, благодаря чему я чувствовал собственную важность. Это… Впрочем, детали здесь не обязательны, доктор, но в первый субботний вечер после того, как он приехал, в яхт-клубе проводились танцы. В перерыве между ними я потерял из виду Лейлу, а когда пошел ее искать, то увидел свою любимую… на дальнем конце пирса с моим приятелем. Они прижимались друг к другу в таких тесных объятиях, что в сумерках казалось, будто парочка слилась вместе. — Уголки глаз Роджера сузились, когда он вспоминал об этой юношеской трагедии. — Вот вам и глава первая из истории любви в жизни Роджера Линдсея, — сказал он и нервно засмеялся.

— Полагаю, подобные вещи случались с большинством из нас, Роджер. — Доктор взглянул на Руфа.

— Еще бы! — улыбнулся тот.

— После того случая я был очень обижен на женщин, — вновь приступил к рассказу Линдсей. — Я… у меня ничего такого не происходило примерно три года. И вот, когда я поступил в колледж, один из профессоров устроил чаепитие для первокурсников, и я был приглашен. Там оказалась одна девушка… Вряд ли ей было больше двадцати или двадцати одного года. Глядя на ее золотистые волосы, я подумал, что она самое прелестное существо из всех виденных мною девушек. Помню, как у меня сжалось сердце, когда ее представили — миссис Тауншенд. Но я заговорил с ней. Должен был это сделать. Я не мог оторваться, слушая звук ее голоса. Оказалось, что мистер Тауншенд, муж, заканчивал курс археологии и сейчас находился в Южной Америке в какой-то экспедиции. Она пригласила меня к себе домой. Я… я чувствовал, что соглашаться нельзя, но не смог сказать «нет». — Роджер пожал плечами. — Она была одинока. Ее муж, по-видимому, гораздо больше интересовался доисторическими скелетами, чем ею. Я… то есть с ней у меня была первая любовная связь, доктор. Это продолжалось в течение всего времени, пока я учился на первом курсе. Но как раз перед окончанием учебного года она сказала мне, что ее муж возвращается домой… что все это было развлечением… и «прощай».

Руф сел поближе. Неужели Роджер не осознавал, что рассказывал историю почти идентичную его приключению с Сьюзен Вейл? Он посмотрел на Джона Смита. Но лицо доктора ничего не выражало. Он молчал. Он ждал, когда Роджер продолжит рассказ.

— После этого долгое время ничего серьезного не было. Я здорово обжегся. Через три года я окончил колледж. У меня были кое-какие деньги. Я уехал в штат Мэн и написал автобиографический роман. Я всегда хотел стать писателем. Это был тот самый роман, который опубликовал Терренс. — Роджер нахмурился. Тучи нынешней реальности снова заклубились над ним. — Как видите, доктор, моя личная жизнь оказалась не слишком насыщенной.

— Но в ней было еще кое-что, — заметил Смит.

— Да. — Роджер надолго замолчал. — Моя книга получила хорошие отзывы критиков, но мало кто ее покупал! Терренс хотел, чтобы я поскорее писал следующую, но я не мог себе позволить тратить на это время. Мне нужна была работа, чтобы прокормиться. Терренс об этом ничего не хотел слышать. Он сказал, что вложил в меня деньги. Что он не компенсирует затраты на первую книгу, пока я не напишу вторую, возможно, третью. Терренс говорил, что временной промежуток между книгами не должен быть слишком большим, поэтому он снабдит меня финансами, пока я буду писать вторую книгу. Вот так и получилось, что я оказался в Бруксайде, в этом доме. — Он перевел взгляд на Гилсона, и задумчивое выражение на его лице сменилось тоской, настоящей и глубокой. — Здесь я повстречал Лиз. Она, говорили мне, скорее всего, выйдет замуж за Руфа. Говорили, что это идеальная пара. Вы не знаете Лиз, доктор Смит, но она такая добрая и дружелюбная ко всем. В этом поселке я был чужим. Большинство местного населения не слишком рады чужакам, в отличие от Холбруков. Было время, когда я приходил в их дом каждый вечер. Лиз, Алонсо и я разговаривали о литературе, живописи, политике. Это… это было удивительно интересно.

Неожиданно доктор Смит прервал повествование Роджера:

— У вас сложились хорошие отношения с Алонсо?

— Отличные, — ответил Линдсей. — У нас оказалось много общего. Как большинство людей, которые не занимаются сочинительством, Алонсо считал, что знает про это дело все. И, как большинство людей, которые не пишут картины, я считал, что здорово разбираюсь в живописи. Мы, бывало, начинали орать и вопить друг на друга, иногда до самого рассвета! — Снова наступила долгая пауза. — Потом как-то ночью это… это случилось, — проговорил Роджер, старательно отводя глаза от Руфа. — Я… не могу сказать как Лиз была в моих объятиях, и я говорил, что люблю ее и хочу жениться на ней, и она… она, к моему изумлению, сказала «да». — Он потряс головой, словно все еще не мог в это поверить. — Я… я спросил про Руфа. Я сказал, что потерял голову, что не имел права говорить и делать то, что сделал. Лиз… ну, Лиз — это Лиз. Она очень переживала за Руфа. Он ей… очень и очень нравился. Думаю, Лиз отдала бы что угодно, лишь бы не причинить ему боль. «Но я не могу сыграть с ним самую гнусную шутку, какую только возможно, — говорила она мне. — Я не выйду за него замуж, любя другого — тебя». Я сказал, что пойду к Руфу и поговорю. Она об этом не хотела и слышать. Лиз ответила, что это ее проблема и она сама с ней разберется. И я думаю, Лиз это удалось. Знаю, что удалось.

Плотно сжатые губы Руфа стали подтверждением его слов.

— Стало быть, у вас с Лиз все было хорошо, — сказал доктор. — Ничего не стояло у вас на пути?

— Ничего.

— Алонсо одобрял ваши отношения?

— Я уже говорил, что мы отлично сошлись. Так было до… до тех пор… В общем, на его месте я вел бы себя так же.

— У вас изменилось мнение о Лиз? — спросил Смит.

— Нет! Но… вы не сможете понять, доктор.

— А вы попробуйте объяснить, — мягко сказал Джон Смит.

Роджер безнадежно развел руки:

— Я прожил здесь несколько месяцев, когда Терренс приехал со своей молодой женой — Сьюзен! Я был очень рад за него. Я… мне понравилась Сьюзен. Я подумал, что она подходит ему. Потом, когда они пробыли в Бруксайде около месяца, как-то вечером я зашел к нему. Правительство отправляло его на Дальний Восток. Сьюзен придется остаться здесь, в Бруксайде. Не присмотрю ли я за ней? Здешние люди приняли ее не очень тепло. Ей будет одиноко. Не прослежу ли я, чтобы ей здесь не стало слишком тяжело? Мне ничего не оставалось, кроме как сказать — я сделаю все, что могу. Не поймите меня неправильно. У меня и мысли не возникло, что тут может таиться опасность. Я был рад помочь. Это не казалось мне слишком уж большим одолжением. Но… но я не знал Сьюзен.

Руф больше не мог сидеть молча.

— У тебя не могло быть сильного чувства к Лиз, раз ты позволил себе…

— Ты не понимаешь! — перебил его Роджер. — Я находился словно в дурмане. Это было что-то такое, что я не мог перебороть. Я…

— Чепуха! — в свою очередь прервал Линдсея Гилсон. — Влюбленного мужчину не сможет присосать к себе первая попавшаяся сексуальная куколка!

— Если случилось именно это, — тихо сказал доктор.

Месяцами Руф держал свое возмущение при себе. Теперь у него сорвало клапан самоконтроля. Он повернулся к доктору с пылающими глазами:

— Что вы имеете в виду, говоря «если случилось именно это»? Он сам во всем признается! Все в поселке видели, что происходит. Он наплевал на Лиз! Он наплевал на своего друга Терренса! И теперь говорит, что был одурманен да беспомощен. Думаю, все тогда было очень просто! Я не хочу вешать человека за преступление, которое он не совершал! Если он его не совершал! Но давайте просто признаем тот факт, что этот парень — настоящий подонок и ему надо просто вышибить мозги!

— Значит, и ты тоже теперь против меня, Руф, — печально сказал Роджер.

— А я за тебя никогда и не был! Я только пообещал, что дело об убийстве стану вести справедлив, и сдержу слово. Но будь я проклят, если понимаю, как ты, Роджер, сумел заполучить такую прекрасную девушку, как Лиз, и такого умного человека, как доктор Смит, в качестве своих защитников. Ты что, гипнотизируешь людей? Я-то вижу тебя насквозь, ты для меня как стеклышко.

Роджер отвернулся и стал смотреть на огонь. Его плечи опустились, словно из его тела медленно утекали силы. Добрые серые глаза доктора были исполнены жалости к обоим этим людям. Однако, прежде чем он смог заговорить, раздался стук в уличную дверь.

— Посмотрю, кто там, — сказал Руф. Ему хотелось уйти куда-нибудь. Он вышел в переднюю. Там находился Маклин, говоривший с кем-то по телефону. Из-за его спины, через закрытую дверь кухни, до Руфа донесся голос Алонсо. Вероятно, мистер Холбрук продолжал свои безнадежные попытки убедить Лиз бросить Роджера.

Гилсон открыл уличную дверь и увидел стоящую за ней мисс Тину Робинсон.

— Здравствуйте, Тина, — сказал он.

— Лиз Холбрук здесь? — спросила мисс Робинсон, с любопытством заглядывая в дом через плечо Руфа.

— Кажется, она в кухне с Алонсо, — сказал Руф.

— У меня для нее телеграмма. Ну-ка, отойдите в сторонку, Руф Гилсон. Я собираюсь отдать ее лично Лиз.

Она пролезла в переднюю мимо Руфа. Едва она оказалась внутри, из кухонной двери вышли Алонсо и Лиз. Лицо мистера Холбрука было темным, охваченным мрачной яростью. Его дочь, более бледная, чем обычно, по-прежнему держалась с подчеркнутым спокойствием. Внезапно мисс Робинсон взмахнула желтым конвертом с телеграммой:

— Это тебе, Лиз. Он не приедет.

— Кто не приедет, мисс Тина?

— Достопочтенный Джеймс Макинрой. Кажется, он не будет заниматься этим делом. Ах ты, батюшки! Что же теперь будет с Роджером Линдсеем?

— Вы мне телеграмму хотя бы отдайте, мисс Тина, — сказала Лиз.

— Пришла всего десять минут назад. Я прямо сюда с ней пошла. Знала, что ты здесь.

— Очень жаль, что прошлой ночью вы оказались так ненаблюдательны, мисс Тина, — сказала Лиз; она выглядела такой сердитой, какой Руф ее никогда не видел. — Если бы были внимательнее, Роджер мог бы и не попасть в такую беду. — Она взяла конверт и вскрыла его.

«Сейчас не могу заняться делом Линдсея. Занят на суде. Возможно две недели. Если нужна консультация рекомендую судью Кревена в Бруксайде лучший криминальный специалист в свое время. Если власти позволят Линдсею приехать сюда мог бы побеседовать с ним. Сожалею не могу помочь в проблеме. Джеймс Макинрой».

Лиз, прочтя телеграмму, вложила ее назад в конверт. Мисс Робинсон сверкнула на девушку глазами:

— Ну, Лиз, думаю, в этом деле нет никаких сомнений, не так ли?

— Конечно нет сомнений. Роджер этого не совершал. Пожалуйста, простите меня, мисс Тина, мне нужно показать телеграмму Роджеру.

— Судя по тому, что слышно в поселке, все абсолютно ясно, — сказала мисс Робинсон, не давая Лиз пройти. — Все знают, что источник яда — именно этот самый дом!

I

Удивительное умение мисс Тины выбирать самое что ни на есть подходящее время для своих театральных сцен не было продемонстрировано во всей красе. Она приберегла свои реплики, мечту драматурга, поближе к окончанию второго акта, выгадав наилучший момент. Маклин находился в передней, только что закончив говорить по телефону. Роджер Линдсей и доктор Смит показались в дверях гостиной. Мисс Робинсон, стараясь уловить реакцию на свое заявление всех присутствующих одновременно, безостановочно переводила глаза с одного лица на другое.

Первым на ее слова откликнулся Маклин:

— Черт побери, о чем это вы говорите, мисс Тина?

— Как — о чем? О яде! — ответила та с лукавой невинностью.

— У вас нет права такое говорить! — Это была Лиз, такая бледная, что Гилсон подумал, она вот-вот упадет в обморок. Руф возненавидел сам себя за то, что ему хотелось, чтобы заявление мисс Тины оказалось правдивым. Лиз получила бы тяжкий удар от того, что ее вера в Роджера разрушилась, но так было бы лучше всего. Его челюсти сжались — лучше для кого? Для него, Руфа, конечно. Вот о чем он на самом деле думал. Гилсон посмотрел на Роджера. Свет падал на лицо подозреваемого под таким углом, что пот на его лбу блестел.

— Вы говорите, «все знают», что яд отсюда. Кто это «все» и как это «все» такое знают?

«Надо отдать должное Маклину», — подумал Руф. Он не принял слова Тины Робинсон на веру, как бы ему того ни хотелось.

— Люси Петерсон это обнаружила, — сказала Тина, — и пошла прямо к доктору Суэйну, и тот сказал, что она правильно сделала и что это очень важно.

Маклин повернулся к Руфу:

— Доставь сюда, пожалуйста, Люси Петерсон. А я позвоню Суэйну, разберемся, в чем тут дело.

— О, я могу все рассказать! — вскинулась Тина. — Люси убирается в этом доме с тех пор, как мистер Линдсей тут поселился. Сегодня ей приходить не надо было, но при таких событиях она подумала, что, может, мистер Линдсей нуждается в чем-нибудь.

Как же, волнуют Люси Петерсон нужды Роджера, размышлял Руф. Она, конечно, хотела подобрать какие-нибудь крохи для сплетен. Весь поселок слышал, что сказала Сьюзен Вейл в момент откровения. «Роджер!» — произнесла она. Эта весть, наверное, распространилось в поселке так быстро, будто ее сообщили по радио. Даже трактор и цепь не остановили бы Люси Петерсон этим утром. Она была неудержима в стремлении прийти и узнать, «не нуждается ли в чем» мистер Линдсей.

— Какое это имеет отношение к яду? — спросил Маклин.

Руф, уже собравшийся идти к Люси Петерсон, подождал, чтобы услышать ответ.

— Естественно, Люси не слышала ничего про Дэна Саттера, — сказала мисс Тина. — Но она услышала, когда пришла сюда.

— Наверняка от вас! — подал реплику Алонсо.

— А вы не оказали бы услугу соседу? — оскорбилась мисс Тина. — Одна в доме человека, который является… э-э-э… э-э-э…

— Соседом, — фыркнув, закончил за нее Алонсо.

Руф внутренне похвалил его за это. Хотя художник ненавидит Роджера, но, вероятно, он ненавидел еще больше, когда суют нос в чужие дела.

Мисс Тина подняла голову:

— Может быть, это вы так равнодушны к людям, мистер Холбрук. Но не я! Так что я предупредила Люси, что ей надо уходить оттуда. Она, впрочем, вела себя молодцом. Смелости у нее хватает. Она вспомнила про яд.

— Какой яд? — спросил Маклин.

— Яд, который мистер Линдсей держал в синей бутылочке среди носовых платков в ящике бюро в спальне.

— О боже! — воскликнул Роджер, похоже больше от отвращения, чем от испуга.

— Люси всегда считала очень странным, что он хранит яд там, а не в шкафчике в ванной, как все нормальные люди, — продолжала Тина. — Так или иначе, когда она услышала про Дэна, то пошла поискать эту бутылочку, и… — глаза мисс Робинсон с триумфом оглядели собравшихся, — она исчезла!

Роджер повернулся к прокурору:

— Давайте я отвечу на этот абсурд, или он будет продолжаться бесконечно?

— Замолчите! — рявкнул Маклин. Он был очень зол. — Так вот каким образом «все» узнали, что источник яда — этот дом, а, мисс Тина?

— Жители нашего поселка не делают поспешных выводов, — парировала мисс Тина. Если ее и смутили фырканье и наскок Майлза, то виду она не показала. — Люси помнила, что на той бутылке с ядом было имя доктора Суэйна, и она отправилась прямо к нему. Он сказал, что, возможно, Люси обнаружила что-то важное. Он сказал…

— Послушайте меня! — злобно прервал ее Роджер. — В моей комнате находилась бутылка с лекарством. Большинство из вас наверняка помнит, что прошлой осенью у меня была инфекция на правой руке — стригущий лишай. Доктор Суэйн прописал мне какое-то лекарство. Я хранил его в спальне — если это преступление! — потому что прикладывал лекарство к руке перед самым сном. Я не пользовался им уже много дней.

— Что ж, теперь его там нет, — сказала мисс Тина, — как вы прекрасно знаете, Роджер Линдсей. Люси говорит, что бутылочка была там два дня назад, когда она прибиралась. Она помнит, потому что специально смотрела.

— А не нашла ли она также интересной и личную корреспонденцию мистера Линдсея? — сухо спросил Алонсо.

— На вашем месте я не стала бы выгораживать его, мистер Холбрук, — вспыхнула мисс Робинсон. — Уж я бы не позволила моей дочери водиться с отравителем!

— Это клеветническое заявление, мисс Тина, — сказал Роджер. — Я могу подать на вас в суд.

— Пожалуйста, подавайте, молодой человек!

— Заткнитесь, вы все! — вскричал Маклин. — Руф, тащи сюда Люси Петерсон. Я позвоню Суэйну. Сейчас все разберем до конца. Кстати, мисс Тина, я советую вам не распространять эту историю до тех пор, пока она не подтвердится. Линдсей прав. Он может подать на вас иск, если окажется, что это неправда.

— Я просто выполняю свой долг, — гордо ответила Тина Робинсон. — Никто из нас не в безопасности, Маклин, пока вы тут возитесь, а где-то… э-э-э… убийца ходит на свободе.

II

Люси Петерсон была высокой, сухопарой крестьянской женщиной, которую, казалось, покинули почти все жизненные соки. Она и ее муж когда-то пытались поднять хозяйство на ферме, но он рано умер. Люси продолжала работать на ферме, одновременно пытаясь вырастить троих детей. Ее спасала бесконечная способность к труду — она скребла полы, убиралась в доме для приезжающих на отдых, перестирывала бесчисленные количества белья красными, нездорового вида руками. Люди называли ее «бой-баба», такое определение подразумевало силу и чувство юмора. Она действительно была ядовита, но причиной этого являлся не врожденный юмор, а необходимость самозащиты — как у раненой суки, огрызающейся и щелкающей зубами, чтобы защитить себя и свой выводок. Опасность мисс Тины заключалась в том, что она могла кого угодно принести в жертву ради драматического эффекта. Опасность Люси Петерсон была в том, что втайне она ненавидела всех на свете. Если другие люди страдают, может, на ее долю придется меньше боли, полагала Люси.

Руф, который никогда не задумывался о жизни Люси Петерсон, почувствовал это, когда та рассказывала свою историю, — спокойно, без эмоций, — сидя на кушетке в гостиной Роджера. Она неподвижно смотрела скорбными глазами на голую стену, разминая красные пальцы. Похоже, Люси не замечала, что Роджер смотрит на нее так, как мог бы смотреть на смертельно опасного паука.

Люси Петерсон сказала, что заметила яд несколько месяцев назад. Она тогда удивилась, почему его не хранят в ящичке в ванной. Ей хорошо было известно о том, что личная жизнь мистера Линдсея пришла «в беспорядок». У нее возникла мысль, что, может, он подумывает «закончить с собой». Ведь когда совершаешь грех вопреки человеческим и Божьим законам, тебе предъявляют цену. Некоторые выплачивают ее потом и горем до конца жизни, сказала она. Последняя фраза была произнесена столь трагически, что Руф подумал, не совершила ли сама Люси Петерсон подобный грех, из-за которого она теперь влачит жалкое существование. Можно было догадаться о том, какие мысли возникают в ее голове. Предположив, что Роджер способен убить себя, если придется слишком тяжко, она наблюдала, как узел его жизни становится все более и более тугим, и во время каждого своего визита Люси разыскивала синюю бутылочку с наклейкой «Яд», чтобы посмотреть — не настало ли время для ее применения. Видимо, Люси не пришло в голову рассказать о своих подозрениях друзьям Роджера. Если он собирался убить себя — это его дело. Ей-то никто никогда не помогал! И вот нынешним утром, узнав, что Дэн Саттер умер от яда, она снова решила посмотреть на бутылку и обнаружила, что ее нет. Если человек хочет убить себя, это его дело, но если он принялся убивать других, то мерзавца необходимо остановить.

Можно было смеяться над мисс Тиной и ее вечным злорадством. Нельзя было смеяться над Люси Петерсон, как нельзя смеяться над смертельно опасным пауком, набрасывающим нить своей паутины на беспомощную жертву.

— Вы пошли к доктору Суэйну, когда обнаружили, что бутылка отсутствует? — спросил Маклин.

— Да, это так. — Слова Люси звучали еще более зловеще из-за того, что ее голос был глухим и бесцветным.

— Почему?

— Я помнила, что его имя написано на этикетке. Я подумала, он должен знать — важно ли, что бутылки нет.

— Я же говорю, это было лекарство от лишая! — запротестовал Роджер, но, похоже, никто его не слушал.

— Что сказал доктор Суэйн? — Маклин безуспешно пытался дозвониться до доктора. Тот куда-то выехал по вызову.

— Он сказал, что в веществе, от которого умер Дэн Саттер, был мышьяк и что в бутылке с ядом, который он прописал мистеру Линдсею, был мышьяк.

Паутина еще туже захватила жертву. Руф посмотрел на Роджера, ожидая, что тот может сдаться, может признаться. Но он демонстрировал только гнев.

— Это зашло уже слишком далеко! — обратился Линдсей к Маклину. — Может быть, в том лекарстве и имелся мышьяк. Хрен его знает, что там написано в рецепте. Но я знаю, что лекарство не было использовано, чтобы отравить Дэна. Я выбросил бутылку два дня назад!

Это прозвучало неубедительно. Маклин обратился к Люси Петерсон:

— Когда вы в последний раз видели бутылку в ящике бюро мистера Линдсея?

— В среду, — уверенно заявила она. — В последний раз, когда я приходила убираться. По средам я прихожу сюда на целый день.

Была суббота.

— Вы говорите, что выбросили бутылку два дня назад. — Маклин повернулся к Роджеру: — Это значит в четверг?

Было видно, что Линдсей заволновался.

— Думаю, да. Я увидел ее в ящике. Не пользовался лекарством много дней. Инфекция прошла. Тогда я ее выбросил.

— Куда вы ее выбросили?

— В мусорную корзину! — Роджер почти кричал. — Куда мне еще ее выбрасывать?

— Где сейчас эта мусорная корзина?

— Естественно, ее опорожнили!

— Куда?

— На мусорную кучу за домом.

— Пойдемте поищем ее, — сказал Маклин.

— Не стоит вам ее искать. — Это был голос рока — голос Люси.

— Почему не стоит? — спросил прокурор.

— Джордж Килмер, мусорщик, вчера днем убрал всю кучу. Вам это известно, мистер Майлз. Он собирает мусор по пятницам и сжигает на общей свалке.

Наступил период полной тишины. Все присутствующие знали, что Люси говорит правду, а Роджер не сможет доказать истинность своих показаний. Руф, впрочем, понял, что и ложность его показаний доказать тоже нельзя. Был ли Роджер настолько хитер? Предвидел ли он такую ситуацию? Руф вспомнил слова доктора Смита, обращенные к Роджеру: «Способны ли вы хладнокровно импровизировать?» Если Линдсей сейчас импровизировал, то делал это очень неплохо.

— Боже! — в сердцах воскликнул Маклин. — Да есть ли в этом деле хоть какие-нибудь факты, которые можно с уверенностью доказать? — Он взял шляпу и пальто со стула возле двери. — Пойду повидаться с доком Суэйном. Разузнаю насчет яда. Я не помещаю вас под арест, Линдсей, но вы должны находиться там, где вас можно найти.

— Найдете меня у судьи Кревена, — сказал Роджер. — Я больше не буду говорить, Маклин, не получив совета от юриста. Я позволил Руфу и Лиз убедить себя, что игра будет честной. Это было ошибкой.

Казалось, что Маклин сейчас ударит Роджера, но вместо того он вышел, хлопнув дверью.

Линдсей потянулся за пальтом и шляпой.

— У меня нет выбора, — обратился он к Лиз. — Не знаю, что судья Кревен думает обо мне, но, являясь специалистом, он объяснит, какими законными правами я обладаю.

— Я пойду с тобой, — сказала девушка.

Он остановил ее:

— Лиз… Лиз, милая. Разве не видишь, что тут происходит? Они ненавидят меня именно за твою преданность и поддержку. Бог его знает, что думает судья, но лучше я пойду один. Тогда, возможно, ему будет меньше хотеться бросить меня на съедение волкам!

III

Руф проводил его глазами, чувствуя себя дрянью. В данном случае Роджер был прав. Он в самом деле ненавидел Линдсея за то, что его поддерживает Лиз. Теперь, когда Гилсон видел потрясенное выражение на ее лице, он чувствовал себя так, будто предал любимую девушку. Но где лежала правда? Были ли они на самом деле несправедливы к Роджеру? Связь с Сьюзен превратила его в главный объект внимания после гибели Терренса. Возникло предположение, что Дэна отравили, чтобы он замолчал, а Роджер обладал ядом, аналогичным тому, что был использован при убийстве Саттера. Разумеется, только доктор Суэйн в состоянии определить, содержало ли лекарство достаточное количество отравляющего компонента и мог ли Дэн выпить данный препарат со спиртным, ничего при этом не почувствовав. Если исключить из числа подозреваемых Сьюзен, а Руф ее исключал, хотя лишь по одной причине — она откровенно признала, что имела для убийства серьезный мотив, — то кого еще можно было рассматривать в качестве преступника, кроме Роджера?

— Руфус, я вам еще нужна?

Гилсон вздрогнул от звука глухого голоса Люси Петерсон. Он про нее забыл. Теперь, кажется, в доме остались только он, Лиз, Люси да доктор Смит. Алонсо ушел, когда Руф ходил за миссис Петерсон.

— Думаю, вас больше незачем задерживать, Люси, — сказал он.

— Но я был бы ужасно благодарен, если бы вы остались, — неожиданно произнес доктор Смит.

«До чего чудно вышло, — подумал Руф, — что в какой-то момент этот маленький серый человечек, казалось, был в центре событий, а в другой момент исчез из виду, да так, что все забыли о его существовании».

— Я рассказала все, что знаю, — сказала Люси. — Мои дети одни. Мне надо домой, обед им сготовить.

— Сколько у вас детей, миссис Петерсон? — спросил доктор.

— Трое.

— Мальчики?

— Один мальчик.

— Сегодня вы здесь дали очень важные показания.

— Я выполнила свой долг, — сказала Люси.

— Мне интересна одна вещь, миссис Петерсон. Вы полагали, что, возможно, мистер Линдсей планировал «закончить с собой». Что заставило вас так подумать?

— Яд.

— Если вы приходили сюда раз в неделю, то вы должны были знать, что его рука поражена стригущим лишаем.

— Да, я про это знала.

— А вы знали, что доктор Суэйн занимался лечением мистера Линдсея?

— А кто же еще? Он у нас один доктор. — В голосе Люси Петерсон совершенно отсутствовали какие-либо эмоции.

— Мистер Линдсей когда-нибудь говорил с вами об этой инфекции?

— Она его немного беспокоила.

— Но вы не знали, что бутылочка в ящике бюро содержала лекарство от инфекции?

— Я его никогда не спрашивала.

— Но вы решили, что в будущем он может использовать ее, чтобы убить себя?

— У него возникли большие неприятности, — сказала Люси, рассматривая свои костлявые красные руки.

— Да, у него были большие неприятности, и не все из нас обладают смелостью противостоять трудностям. — Это был тонко выраженный комплимент. — Скажите мне, миссис Петерсон, когда вы в первый раз заметили бутылку?

— Примерно месяца два назад… может, больше.

— И вы смотрели, там ли она — каждый раз, как приходили?

— Да.

— Полагая, что мистер Линдсей, возможно, собирается убить себя?

— Да.

— Но вы никому ничего не сказали и не сказали ничего ему? То есть не сделали никакого шага, чтобы предотвратить несчастье?

— Это не мое дело.

Доктор провел языком по губам.

— Конечно, за два с половиной месяца количество вещества в бутылке должно было уменьшиться.

— Да.

— Как думаете, миссис Петерсон, сколько жидкости было израсходовано?

Она замялась:

— Чуть больше половины, кажется.

— Выходит, вы на самом деле знали, миссис Петерсон, что мистер Линдсей использовал содержимое бутылки для чего-то в течение этого времени. Что он хранил ее не для того, чтобы покончить с собой? Во всяком случае, не только для самоубийства.

Красные руки сцепились крепче.

— Ну, я…

— Вы знали, — слова доктора вдруг зазвучали как удары бича, — что мистер Линдсей использует жидкость для лечения инфекции, так?

Скорбные глаза Люси приобрели озабоченное выражение.

— Он никогда этого не говорил!

— За что вы ненавидите его, миссис Петерсон?

— Это не так!

— Наверняка ненавидите, поскольку заставляли нас думать, будто та бутылка была тайно спрятана мистером Линдсеем для убийства самого себя или кого-либо другого, хотя вы все время знали, что он пользуется средством регулярно, скорее всего, с той самой целью, для которой оно и предназначалось, — для лечения стригущего лишая.

— Но она исчезла, как я говорила! — Монотонный голос Люси зазвучал с неожиданной пронзительностью. — Я обязана была об этом сказать, если человек умер от конвульсий.

— Но вы, безусловно, понимаете, что, если бы вы сказали мистеру Майлзу, что знали, для чего предназначалось вещество, и что вещество использовалось, объяснениям мистера Линдсея поверили бы в большей степени?

— Я сообщила Маклину факты. Меня не заботило, чему он больше или меньше верил.

— Но все равно вы знали, что бутыль была наполовину пуста и что мистер Линдсей пользовался лекарством месяцами?

— Маклин меня об этом не спрашивал.

— Но я спрашивал, и вы рассказали мне, миссис Петерсон, в присутствии двух свидетелей. Однако вы не рассказали, за что вы ненавидите мистера Линдсея.

— Я его не ненавижу! — Суровый голос Люси Петерсон зазвучал громче, а затем едва слышно. — Но я не стою на пути справедливого наказания.

— Как и не колеблясь стремитесь его приблизить, — заключил доктор. — Это все, миссис Петерсон. Можете возвращаться к вашим детям.

«Да поможет им Бог!» — подумал Руф.

Едва дверь закрылась за спиной Люси Петерсон, Лиз подошла к доктору с сияющими глазами:

— Вы стараетесь помочь ему! Вы на самом деле стараетесь помочь Роджеру!

Доктор кротко улыбнулся в ответ:

— Я не стараюсь помочь ему. Я просто стараюсь найти истину.

— Но Роджер говорил правду! — воскликнула Лиз.

— Отчасти соглашусь с вами, — сказал Джон Смит. — Полагаю, он считает, что говорил правду.

— Считает? — Девушка была в замешательстве.

— Моя дорогая Лиз, истина — вещь неуловимая. — Доктор снова улыбнулся. — Отрывочная картинка, вспоминаемая вновь и вновь, притом что всегда отсутствуют одни и те же фрагменты, поскольку мы не стали их запоминать, начинает выглядеть как истина. Но часть чего-то никогда не является целым и очень редко имеет хоть какое-то сходство с целым. Человеческая рука, оторванная от его тела, — не человек, она не сможет также сообщить о человеке что-либо важное, как и быть полезной для кого-нибудь, кроме, может быть, каннибалов! Так что я могу сказать: «Сообщите мне правду о Джоне Н.». А вы можете ответить: «Я скажу вам правду. У него нет руки. Это его правая рука. На ней пять пальцев. На ней есть мускулы, жилы и плоть, две мозоли, старый шрам и светлые волосы». Да, здесь порядочно деталей и много правды о руке, но мало правды о Джоне Н., кроме бросающегося в глаза факта о том, что он потерял руку.

— Все это очень интересно, — сказал Руф, — но… я этого не понимаю!

— Давайте посмотрим, что нам говорил Роджер Линдсей, — предложил доктор, — и предположим, что сказанное им — правда. Он утверждал, что даже не разговаривал с Терренсом во время вечеринки. Он утверждал, что у него не было мотива для убийства Терренса, что тот являлся его другом и благодетелем. Он утверждал, что у Дэна Саттера не имелось ничего против него, что он не угрожал мистеру Саттеру и не отравлял его. Он утверждал, что бутылка с ядом, находившаяся в его комнате, содержала лекарство от стригущего лишая и была выброшена и, что очень возможно, сожжена на общей свалке. Он утверждал, что был неудачлив в любви. И он признался в предательстве своего друга и благодетеля и девушки, которую любит. — Доктор взглянул на Руфа и Лиз. — Я что-нибудь упустил?

— Думаю, нет, — сказал Гилсон.

— Но может быть, Роджер что-то упустил? — спросил доктор.

Руф пожал плечами:

— Этого мы не можем знать.

— Мой дорогой друг, мы можем быть уверены, что он недосказал очень многое!

— Зачем ему от нас что-то скрывать? — Лиз в очередной раз бросилась в бой.

— Не от нас, Лиз. Не от нас, — возразил Смит. — От себя самого!

— Это все — разговоры о психологии, доктор, они для меня непостижимы, — сказал Руф.

— Это чистой воды здравый смысл, — пояснил Джон Смит. — Вот молодой человек, одержимый понятиями о честности. Его концепция честности странная, но она его собственная! Услышав, что Терренс возвращается домой, он решительно настроен «выложить все»! Он намерен быть честным. Он собирается сказать: «Видишь, какой я честный? Я рассказываю тебе, что предал тебя». — Доктор сделал «честную» гримасу. — Примеры такой концепции можно встретить в нашей сегодняшней политической жизни. Ныне в национальных героях ходят люди, дающие показания перед комитетами конгресса, обвиняя других людей в преступлениях, которые они сами совершили. И мы забываем, что они предатели, жаждущие свежей крови. Но вернемся к нашему молодому другу. Он жаждет быть честным, хотя для этого надо проливать свет на его собственные бесчестные деяния! Признался ли Роджер во всем Терренсу? Он сказал, что не разговаривал со своим издателем во время вечеринки. Думаю, так оно и есть, иначе бы Роджер нам это сообщил. «Видите, какой я честный? Я признался!» Полагаю, миссис Вейл знала бы об этом.

— Звучит разумно, — сказал Руф.

— Вероятно, он испытывал душевную муку, ожидая момента, чтобы продемонстрировать свою честность Терренсу. Поэтому я предполагаю, что весь вечер Роджер провел говоря себе: «Сейчас? Отвести его в сторону сейчас и сказать? Где он сейчас? Он один?»

— И вы думаете, когда Терренс вышел, Роджер двинулся следом за ним и…

— Не торопитесь, Руф. Все, что я предполагаю, — он провел весь вечер в нерешительности, размышляя, «пришло ли время»; он постоянно наблюдал за Терренсом, думая, не представится ли возможность поговорить с ним наедине. А затем, — Смит заговорил, повысив тон, — Терренс покинул комнату, где проходила вечеринка, и вышел из дома!

— Но ваши слова, доктор, сводятся к тому, что виновен Роджер! — воскликнул Руф. — Если все происходило именно так, то он, безусловно, последовал за Терренсом!

— Старайтесь не забегать вперед, Руф, — сказал Джон Смит. — Это все — предположения. Но не забывайте, с чего мы начали. Мы начали с предположения, что он говорил нам правду, когда сказал, что не разговаривал с Терренсом во время вечеринки. Допустим это… и сопоставим с нашими прочими предположениями. Что мы имеем?

Руф стиснул зубами мундштук трубки.

— Он видел, как Терренс вышел… если наблюдал за ним так внимательно. Это был шанс, который Роджер ждал, но, если он говорил правду, не воспользовался им.

— Совершенно верно! — Глаза доктора заблестели от возбуждения. — А почему не воспользовался, Руф? Почему?

Гилсон пожал плечами:

— Наверное, не хватило смелости.

— Я так не думаю, — сказал Смит. — Он был движим непреодолимым порывом признаться. Роджер мог не решиться самостоятельно создать подходящую для признания ситуацию, но, когда такой момент сам бы наступил, думаю, он приступил бы к действию.

— Но не сделал этого, — задумчиво произнес Гилсон, — исходя из ваших предположений!

— Именно! Потому что это не был подходящий момент! — сказал доктор. — В каком случае момент мог показаться неподходящим, Руф?

— Доктор, я сойду с ума! Откуда мне знать?

— Если Терренс был не один… — тихонько произнесла Лиз.

— Точно, Лиз! Точно! — воскликнул Джон Смит. — Если с Терренсом кто-то находился, то момент для признания подходящим не являлся.

— Тогда Роджер должен был видеть, кто вышел вместе с Терренсом!

— Да!

— И тот, кто вышел вместе с Терренсом, — Лиз широко раскрыла глаза, — скорее всего, был…

— Да! — сказал доктор.

IV

Гилсон не ощутил в полной мере важность теории доктора по особой причине. Когда мистер Смит делал предположение, что Роджер видел кого-то, покидающего вечеринку вместе с Терренсом, и что этот кто-то, вполне вероятно, был убийцей, Руф обнаружил, что Лиз, сидящая рядом с ним на кушетке, протянула к нему руку и ее пальцы сплелись с его пальцами.

— Но как Роджер мог забыть? — удивилась Лиз. — Когда он узнал об убийстве, то, конечно, должен был вспомнить, что видел кого-то с Терренсом? Нас всех об этом спрашивали!

Слова сейчас ничего не значили для Руфа. Он смотрел вниз, на девичью руку, маленькую и белую, заключенную в его руке. Лиз потянулась к нему естественно, инстинктивно. Он почувствовал, как его сердце тяжело забилось.

— Лиз! — сказал Гилсон. Это был почти шепот.

Девушка взглянула на него, потом вниз, на свою руку. Она поскорее отдернула ее, словно обжегшись. Щеки Лиз порозовели, когда она поняла, что доктор Смит все заметил и медлит с ответом на ее вопрос.

Еще в течение секунды доктор был для Руфа полным незнакомцем, а убийство — страшным сном. Он до сих пор ощущал тепло руки Лиз в своей руке. Ему вспомнилось, когда она в первый раз держала его руку, — много лет назад на детском празднике. Тогда он отчетливо понял, что ничто в мире не влечет его к себе так сильно, как Лиз. С того дня Руф стремился достигнуть такого общественного статуса, когда сможет сделать ей предложение. И вот, едва это произошло, Лиз отвернулась от него к Роджеру. Но сейчас, когда девушка так стойко сражалась за Линдсея, она все же потянулась к нему. Может, это был просто дружеский жест. Может, всего лишь непроизвольная тяга человека к другому человеку в трудный момент. Но он не станет убивать свою внезапную, безумную надежду на то, что за этим порывом Лиз стоит нечто большее. Вдруг Руф почувствовал, что приходится сдерживаться, чтобы не сказать доктору: «Договаривайте, что там у вас, и убирайтесь! Мне надо остаться с ней наедине, разве не понимаете?»

Голос психиатра пресек мыслительную сумятицу в голове Руфа:

— Вы спрашиваете, Лиз, как Роджер мог забыть. Дело в том, что мы запоминаем только такие вещи, которые хотим помнить. Большинство женщин забывают боль, которая бывает при родах, иначе они бы не захотели иметь новых детей. Это тип непосредственного забывания. Но все мы, на том или ином уровне, намеренно забываем страхи, действия, породившие в нас чувство вины, детские порывы к жестокому насилию против родителей, братьев и сестер или товарищам по играм. Мы забываем такие явления, потому что они вызвали бы у нас слишком сильное беспокойство, заставили бы нас чувствовать слишком сильную вину. Но они остаются, как забытые фотографии в запропастившемся альбоме. Например, — тут доктор чуть заметно улыбнулся, — вы забыли, Лиз, почему так стойко держитесь на стороне Роджера Линдсея.

— Здесь нет ничего таинственного, — сказала Лиз несколько нервно. — Я люблю его. Я верю, что он говорит правду. Естественно, я с ним.

— Интересно, как вы можете любить того, кто отвернулся от вас, кто намеренно унижает вас и откровенно показывает, что предпочитает другую. О, вы можете отыскать причины его поступков, можете утверждать, что понимаете, как это произошло. Но любовь? Я не удивился бы, если бы оказалось: вы столь сильно ненавидите его, что сами этого испугались до такой степени, что убедили себя, будто ваши чувства к нему абсолютно противоположны.

— Это абсурд! — воскликнула Лиз.

— Я не удивился бы, — продолжал доктор, словно не услышав ее, — если бы одной из причин того, что вы стоите за Линдсея, являлось чувство вины, которое вы испытываете.

— Я?

— Разве вы не отвернулись от Руфа так же, как Роджер отвернулся от вас? — спросил Джон Смит в своей кроткой манере.

— Но, доктор! Я…

Психиатр неумолимо прервал ее:

— Для вас согласиться сейчас с тем, что ваша привязанность к Роджеру была ненастоящей, была капризом, означало бы признать себя такой же ненадежной и непостоянной, как сам Роджер. Вам пришлось бы признать, что вы не стоили любви Руфа в той же мере, в какой Роджер не стоит вашей любви. Это трудная дилемма, дорогая моя, но ее можно решить.

Лиз молчала. Ее губы дрожали, глаза наполнились слезами.

— Оставьте ее в покое! — вмешался Гилсон.

Доктор не обратил никакого внимания на реплику Руфа.

— Любовь порождается верой, а не предательством, Лиз. Ваша ненависть к Роджеру вполне справедлива, вполне нормальна. Вам нет никакой нужды притворяться, что вы чувствуете то, чего на самом деле не чувствуете.

Лиз подняла руки к лицу. Все молчали. Руф поборол в себе соблазн обнять ее. Он понял, что это, возможно, самый критический момент в его жизни сейчас. Нельзя было допустить неправильный шаг.

— Даже если вы любили Роджера, это бы не сработало, — вновь заговорил доктор. — Он рассказывал о себе такие факты, о которых вы, вероятно, знаете. Как его отец умер, когда он был маленький, и как его мать повторно вышла замуж. Как его отсылали в школы и лагеря. Как первая девушка, которую он полюбил, изменила ему с его другом. Как потом он привязался к замужней женщине, муж которой был в отъезде. Потом, как он влюбился в вас лишь только затем, чтобы снова сойтись с замужней женщиной, муж которой уехал, то есть Сьюзен. Разве не видите, Лиз, эти юношеские неудачи глубоко врезались в него. Он просто не смеет иметь свою женщину — опасность быть отвергнутым слишком высока. Он отвернулся от вас, я думаю, не благодаря очарованию Сьюзен, а потому, что вы были готовы стать его, полностью его. Его невроз не позволил ему так рискнуть. Это было слишком пугающе. Пример такого поведения будет повторяться у него снова и снова до конца жизни, если он не получит помощь психиатра. Допустим, сейчас вы примете его, но позже он снова уйдет. Роджер не может с этим ничего поделать.

Доктор стоял, глядя на Лиз сверху вниз, а та по-прежнему прятала лицо за ладонями. Потом его серые глаза встретились с глазами Руфа.

— Твоя очередь, сынок, — тихо сказал он и вышел в холл.

Гилсону казалось, что вся комната пульсировала в такт биению его сердца. Наступит момент, когда Лиз опустит руки и посмотрит на него, и он узнает ответ. Он был уверен, что мистер Смит добрался до самой сердцевины ситуации, но поняла ли доктора Лиз? Может ли она поверить ему? Он приближался — этот ответ!

Она убрала руки с лица, открыв глаза, все еще наполненные слезами.

— Руф, что я сделала с нами обоими?

— Ничего, Лиз! Ничего! Ничего не осталось, кроме того, что лежит перед нами.

— Я причинила тебе такую боль!

— Дорогая, дорогая, все позади.

— Руф, я…

— Не говори об этом сейчас, — сказал он и обвил руки вокруг нее. Через мгновение Руф ощутил, как Лиз расслабилась, и почувствовал, как ее губы прикоснулись к его щеке.

V

Маклин Майлз закурил и посмотрел с прищуром на мистера Смита сквозь бледное облачко дыма. За его молчанием чувствовалась злость.

— Когда я был ребенком, — рассказывал доктор, отвлекшись от темы, что страшно раздражало прокурора, — мне рассказывали историю про старого фермера, который сидел на крылечке в воскресенье. Мимо проезжал на повозке другой фермер и крикнул ему: «Сосед, не можешь ли сказать мне, куда идет эта дорога?» Старик задумчиво посмотрел на него: «Я живу здесь тридцать лет и не видал, чтобы эта дорога куда-то шла». Человек на повозке попробовал снова: «Если бы ты собрался в Брэттлборо, как бы ты поехал?» И услышал ответ: «Запряг бы лошадь да поехал». Путник попробовал еще раз: «Не можешь ли сказать мне, как добраться до Брэттлборо?» А фермер грустно так улыбнулся: «Почему же ты не спросил об этом в первую очередь?»

— Покорнейше прошу прощения, что не покатываюсь со смеху! — отозвался Маклин. — Это действительно забавная прибаутка, но не понимаю, к чему вы ее рассказали.

Они сидели в приемной доктора Суэйна, пока последний принимал больного в своем кабинете.

— Я пытался проиллюстрировать, как человек мыслит, — пояснил Джон Смит. — Как мыслит Люси Петерсон. Она говорила вам об исчезнувшей бутылке с ядом, но не сказала, что вообще-то знала, что яд использовался для лечения стригущего лишая у Линдсея и что бутылка опустела по крайней мере наполовину. Она не сказала этого вам, поскольку вы ее не спрашивали. А я спросил.

— И что?

— Сие важно иметь в виду, расспрашивая доктора Суэйна об этом лекарстве. Мышьяк — лишь один из его компонентов. Каков был размер бутылки? Достаточно ли мышьяка было в половине ее содержимого, чтобы вызвать у человека смерть?

— Слушайте, доктор, я ценю вашу любовь к деталям. Я еще больше ценил бы ее, если бы был адвокатом обвиняемого, а вы моим свидетелем. Но наша работа в том, чтобы построить дело, а не разрушать его.

— Любое дело, мистер Майлз? Мы должны повесить кого-то независимо от его виновности?

— Я возмущен этим вопросом.

— Простите, Майлз, но так уж вы выразились.

— И еще, — сказал Маклин, — я совершенно не принимаю другое ваше предположение! Как Линдсей мог забыть, что видел, будто кто-то выходит из дома с Терренсом? Может быть, он кого-то видел, и, может быть, у него есть причина, чтобы нам про это не рассказывать. Но забыть? Я не могу это принять.

— Если бы вы занимались моей профессией, Майлз, то знали бы, что люди забывают гораздо больше, чем помнят.

— Но этот случай особый! — раздраженно произнес прокурор. — Это было лишь прошлой ночью. Произошло убийство. Линдсей не мог забыть! Как я сказал, может быть, он кого-то защищает, но будь я проклят, если смогу согласиться с тем, что он забыл.

— Он действительно защищает кого-то… если я прав.

— Кого и зачем?

— Он защищает себя.

— Спаси меня, Господи, от этих двусмысленностей! — пробормотал Маклин.

— В какой-то мере здесь присутствует двусмысленность, — весело подтвердил доктор. — Видите ли, невротик принимает реальность за нереальность, а нереальность за реальность. Такова природа его болезни. Если бы он мог взглянуть реальности в лицо и вытерпеть ее, то никаких проблем у него бы не было.

— И что?

— Линдсей все время твердит нам, что Терренс был его другом, его благодетелем, что он обязан ему всем. И все же он предал Терренса — занимался любовью с его женой и не написал ни строки для романа, за создание которого ему платили. Он подводит Терренса и так и этак. Питал ли Линдсей любовь к Терренсу? Конечно нет, иначе он не поступил бы с ним так. Он обворовывал Терренса, обманывал Терренса и все же повторяет, что тот был его лучшим другом. Это нонсенс, Майлз. Он ненавидел Терренса, ненавидел яростно.

— Теперь вы предлагаете нам мотив! Вы развиваете мою версию.

— Я развиваю свою версию, — возразил доктор. — Чувство вины Линдсея так огромно, что он не может допустить, чтобы кто-то другой расплачивался за преступления. Вот почему Линдсей как миленький забывает то, что видел. Он не может помочь вам наказать преступника потому, что его собственная вина слишком велика.

— Было бы интересно посмотреть, как бы вы попытались преподнести вашу теорию судье и присяжным. Дохлый номер, доктор.

— Какое уж там пытаться, — сказал Смит с некоторой грустью. — Тем не менее я вынужден искать убийцу где-то в другом месте.

— Знаете, доктор, я вот подумал, не решит ли генеральный прокурор, что четыре доллара в день — многовато за такую работу детектива?

— Вот потому-то, — сухо сказал доктор, — я и жертвую это чрезвычайно щедрое вознаграждение местному казначейству.

Тут из своего кабинета вышел доктор Суэйн, извиняясь за то, что заставил гостей ждать. Это был высокий пожилой человек с покатыми плечами и типичной внешностью ученого. Он выразил удовольствие от возможности познакомиться с доктором Смитом.

— Я читал о вас в журналах, сэр, — сказал он. — Боюсь, что мы, старики, с трудом постигаем новые достижения практической медицины, мало зная о новых идеях, которые выдвигаете вы, психиатры. Но должен признаться, что многие из них совпадают с тем, что мы называем простым здравым смыслом.

— Благодарю. Я сейчас как раз нуждаюсь в рекомендации. Мистер Майлз обо мне очень низкого мнения.

— Возможно, он и ко мне не проникнется симпатией, — сказал доктор Суэйн. Он вынул из кармана лист бумаги. — Не знаю, можете ли вы прочесть рецепт, Майлз, но для протокола здесь приведено все, что содержится в лекарстве для Линдсея. В нем имелся мышьяк, действительно. Может быть, в достаточном количестве, чтобы убить человека, если все выпить. Но должен сказать, что в качестве напитка это была бы ужасная гадость, хуже касторки!

Маклин нахмурился:

— Но лекарство могло бы убить Дэна, если его добавили в выпивку?

— Это довольно вероятно. Но вот на что я хочу указать. Если предположить, что Дэн совершил самоубийство, я сказал бы «о’кей». Но если вы говорите, что кто-то добавил лекарство Дэну в спиртное и он выпил его, не зная об этом, я бы сказал «нет».

— А в половине лекарства хватило бы мышьяка, чтобы убить Дэна? — поинтересовался Маклин.

— Может быть, но одна чайная ложечка этой жидкости на вкус противней, чем можно себе представить. Оно было прописано как наружное, и в него не добавляли никаких вкусовых и ароматических добавок! — Он взглянул на доктора Смита. — Насколько я понял, сэр, вы видели, как Дэн вернулся домой. До начала судорог оставалось совсем мало времени. Не вел ли он себя странно, когда вы его видели?

— Он вел себя как пьяный, — сказал Джон Смит.

Суэйн покачал головой:

— После судорог у него была возможность поговорить с Эмили. Он лишь умолял о помощи и жаловался на боль в желудке. Если бы кто-то напоил его данным лекарством, добавленным в спиртное, он понял бы, что это его и убивает.

Рот Майлза превратился в тонкую прямую линию.

— Вы хотите сказать, что Линдсей не мог отравить Дэна?

— Я не про это, — покачал головой Суэйн. — Я просто говорю, что никто не смог бы отравить Дэна этим лекарством, подлив его в спиртное втайне от Дэна. Сейчас проводят анализ содержимого желудка умершего, которое было невелико, и смею заявить, что мышьяк в нем обнаружат, но не данное лекарство. Знаете ли, Маклин, если бы вы попробовали хоть капельку этой жидкости, вы бы только плевались да умоляли откачать вам желудок.

— И если лекарство от стригущего лишая тут ни при чем, — негромко сказал доктор Смит, — у вас нет причин, чтобы подозревать Линдсея больше других.

— Черт! — Майлз загасил свою сигарету в пепельнице на столике. — Вы дадите мне знать, доктор Суэйн, как только получите какие-нибудь известия из лаборатории?

— Безусловно, Маклин. Простите, что разрушил вашу версию, но здравый смысл говорит мне, что таким образом отравить Саттера было невозможно. — Он протянул руку доктору Смиту. — Ужасно рад, что познакомился с вами, сэр. Я бы хотел с вами как-нибудь посидеть, поговорить, но правда такова, что мне почти не удается присесть.

Доктор Смит и Маклин вышли на тротуар. Снег с него был убран и возвышался с двух сторон почти до уровня плеча.

— Славный старик, — сказал доктор Смит. — У меня были всякие мысли по поводу этого лекарства, но я не подумал о такой простой вещи, как вкус, исключающий его использование.

— Дэн выпил бы и самогон, если бы не смог достать чего-нибудь еще, — упрямо сказал Маклин.

— Но он мог достать что-нибудь еще.

— Ладно! Но Линдсей мог применить что-нибудь другое. Он сидел за столом с Дэном. Пил с ним.

— Алонсо Холбрук тоже пил с ним. И Алонсо говорил, что встретил Дэна, когда тот подходил к заведению Сомерса. Это произошло где-то через сорок пять минут или через час после того, как Дэн покинул свой дом. Помните, я видел, как он ушел сразу же после окончания вечеринки. Алонсо приехал домой, сколько-то побыл там, а потом шел целую милю до центра поселка. Где был Дэн все это время? Не могу представить, что он прогуливался, наслаждаясь красотой зимней ночи. Где он был? Кого он встретил? Никто не вызвался добровольно поделиться данной информацией. Это само по себе странно, не находите?

Маклин остановился и встал напротив доктора:

— Слушайте, я совершенно не согласен с вашей забывательной теорией, понятно?

— Понятно, — сказал доктор с огоньком в глазах.

— И если кто-то покинул вечеринку вместе с Терренсом, я не понимаю, почему этого никто не заметил.

— Может быть, никому до такого пустяка не было дела, — сказал доктор.

— О’кей. Здесь я могу согласиться. Допускаю также, что, если кто-то на самом деле вышел с Терренсом, Линдсей, скорее всего, заметил бы это. Он мог, как вы говорите, ожидать шанса поговорить с Терренсом наедине, или он мог бояться, что кто-то другой расскажет Терренсу, что тут творилось. Я соглашусь с тем, что он, возможно, был чертовски внимателен к каждому шагу Терренса.

— Ну, по крайней мере, мы пришли к согласию по одному пункту.

— Есть возможность, что он кого-то видел и не сказал нам потому, что… — Маклин смотрел на доктора так, словно подначивал его повторить «забывательную» теорию, — потому, что боялся.

— Страх здесь наверняка имел место, — согласился доктор.

— Давайте пойдем в дом судьи Кревена и поговорим с Линдсеем, — предложил Маклин. — Мы можем успокоить его насчет лекарства. Когда Линдсей увидит, что мы слезли с этой лошади, то он, возможно, расколется. Судья непременно посоветует ему так поступить. Я бы посоветовал, если бы был адвокатом Линдсея.

— Но если он забыл… — сказал доктор со смешком.

— Да бросьте! Пойдемте. Тут всего где-то полмили.

Они шагали по снегу, почти все время молча во время пути.

— Забавная штука, — сказал Маклин. — Когда подобное случается, все люди окрашиваются в разные цвета, если вы понимаете, что я имею в виду.

Доктор кивнул:

— Пока люди не оказываются лицом к лицу с кризисом, вы видите лишь те цвета, которые они хотят, чтобы вы видели, или что вам хочется видеть. Когда что-нибудь ставится на карту, оболочка линяет.

— Иногда я не понимаю — то ли они меняются, то ли я. Когда подозреваешь человека в убийстве, начинаешь припоминать о нем такие вещи, которые подтверждают подозрения.

— И забывать такие, которые опровергают. — Доктор засмеялся.

— Думаю, для вас мы все выглядим как подозреваемые, поскольку вы нас не знаете. Однако тут есть очень много людей, которых я совершенно не могу представить в роли убийц. Наверно, поэтому я продолжаю придерживаться версии, что убийца — Линдсей.

— Скорее потому, что он вам не нравится.

Маклин покраснел:

— Нет. Я действительно считаю, что убийство совершил Линдсей. У него были для этого и основания и возможности. Но у меня нет прямых улик. Ладно, вот дом судьи на другой стороне улицы.

Каменное здание явно построили недавно. Дом небольшой, но крепкий и компактный. Окна с широкими подоконниками. По стенам карабкались плети плюща, и летом каменные стены, наверное, будут почти полностью скрыты под листьями. Рядом с домом помещался гараж, его двери оказались открыты, и было видно машину судьи. Маклин подошел к двери и постучал медной колотушкой. Прошло не меньше минуты, прежде чем дверь отворилась, и судья Кревен поприветствовал их.

— Заходите, заходите. — Он отошел в сторону, чтобы пропустить гостей в обитую дубом переднюю. — Как-нибудь продвинулись, Маклин? Что-то новое появилось?

— Не много. Мы пришли сюда поговорить с вашим клиентом.

— Сьюзен здесь нет. Я ушел от нее почти сразу, как вы ушли. У этой девушки удивительная твердость характера. Естественно, она хочет уехать отсюда. Уже начала собираться, так что может уехать, едва вы ей позволите.

— Я говорю не про Сьюзен, — пояснил Маклин. — Мы хотим поговорить с Линдсеем.

— С Линдсеем? — Судья прервал процесс прилаживания сигары в янтарный мундштук. — А при чем тут я?

— Он здесь или нет?

— Почему здесь? Нет! Почему вы так подумали? Но не стойте здесь, джентльмены. Зайдите в кабинет. Там камин растоплен. Я как раз собирался обедать. Я уверен, моя прислуга сможет что-нибудь для вас найти, если присоединитесь ко мне.

— Подождите минуту, — сказал Маклин. — Вы говорите, Линдсея здесь нет?

— Мой дорогой друг, конечно нет! Чего ради ему здесь быть? Я с ним едва знаком, разве что на почте по утрам перекидывались парой слов.

— Он хотел нанять Джеймса Макинроя для консультаций. Макинрой сообщил в телеграмме, что не может приехать, и рекомендовал вас. Около часа назад Роджер отправился к вам. В течение последнего часа вы были дома?

— Да, конечно. Когда я покинул Сьюзен, то поехал прямо сюда. Линдсея здесь не было.

— Можно мне позвонить? — спросил прокурор.

— Конечно. Телефон в кабинете, сразу как войдете.

Маклин исчез, и судья спросил доктора:

— В чем дело?

— Майлз подозревает Роджера, — сказал Смит, — и здорово треплет ему нервы. Роджер подумал, что ему нужен адвокат, и он пошел к вам. Видимо, он передумал.

Судья и доктор прислушались к резкому и сердитому голосу Маклина, доносившемуся к ним из соседней комнаты:

— Алло, Руф. Линдсей возвращался?.. Нет. И у судьи Кревена он не появлялся. А Лиз? Он мог пойти к ней домой… А, она здесь, с тобой? Слушай, Руф, позвони Алонсо и узнай, вдруг Роджер там. Хочу с ним поговорить.

Маклин вышел из кабинета. Его темно-карие глаза поблескивали.

— Ну, как вам это нравится, доктор?

— Парень где-то остановился. Он найдется, — сказал Смит.

— Почему он сюда не пришел? Он же торопился!

— Майлз, у него могли появиться гораздо более срочные дела, чем визит к адвокату.

— Например, избавиться от яда — такого, который мы не искали, поскольку думали, что все дело в лекарстве?

— Например, помириться с Сьюзен Вейл, — предположил доктор.

Маклин вернулся к телефону, и Смит с Кревеном услышали, как он назвал оператору номер.

— Моя экономка принесла мне слухи про лекарство, — произнес судья. Он поднес зажигалку к кончику сигары и аккуратно закурил. — В провинции информация разносится поразительными темпами, доктор. Я так понял, теперь вы знаете, что дело не в том лекарстве?

— Суэйн считает, что оно ни при чем, — сказал доктор и объяснил почему.

Судья кивнул:

— Эта версия с самого начала казалась мне сделанной наобум. Отравление — это такое дело, которое требует подготовки, доктор, если надеешься уйти от возмездия. Просто взять да вылить содержимое бутыли с лекарством в спиртное… Думаю, вероятность того, что это не обнаружится сразу, — примерно один к миллиону!

— Не меньше. Но Майлз так сильно верит, что мальчишка виновен, что готов поверить чему угодно.

— А вы не согласны? Вы не думаете, что это сделал Линдсей?

— Я бы сказал так, судья Кревен. Никаких убедительных улик, что убийство совершил Роджер, не имеется, а догадок по такого рода делам я предпочитаю не строить.

— Да, вполне разумно.

— Ну, сколько вам нужно свидетельств, доктор Смит? — Это сказал Маклин, появившийся в дверях кабинета. — Линдсей не показывался у Сьюзен. Его не было ни в таверне, ни в магазине.

— Может быть, он пошел погулять, — предположил Джон Смит. — Ему нужно было о многом подумать.

— Я скажу, как он поступил, — произнес прокурор. — Сделал ноги! Сбежал! Смылся! И я позволил ему уйти прямо из-под носа! Как я мог быть таким дураком?

— Зачем ему бежать? Его, безусловно, поймают.

— Вы чертовски правы, доктор, в том, что ему не уйти! И он убежал по той же причине, что и любой убийца. Потому что испугался и у него нет мозгов.

— Но куда он мог податься, Маклин? — спросил судья. — Машины у него нет.

— Пошел голосовать на дорогу, — предположил прокурор.

— Из местных жителей никто не стал бы его подвозить, — сказал судья.

— Думаете, по шоссе только местные ездят? Он доедет до Амори и залезет в поезд.

— До трех часов дня поезда не будет. — Кревен взглянул на свои тяжелые золотые часы. — Сейчас только двенадцать тридцать.

— Может быть, в товарняк запрыгнет, — сказал Маклин.

— Слушайте, Майлз, — произнес доктор, — у вас нет веской причины считать, что парень сбежал. Он был в тяжелом душевном состоянии. Вы здорово на него надавили. Он всю ночь не спал. Он в шоке оттого, что произошло два убийства и его в них подозревают. Мне самому понадобилось бы время, чтобы собраться, прежде чем приступить к беседе с адвокатом.

Зазвонил телефон, и Маклин метнулся в кабинет, чтобы взять трубку. Вернувшись назад, он сказал:

— Это Руф звонил. Линдсея нет у Алонсо.

— Должно быть, в поселке десятки человек, к которым он мог зайти.

— У него было не слишком много друзей, — заметил судья.

— Куда как верно, черт возьми! — воскликнул Маклин. — Он сбежал. Давайте не будем обманывать себя.

— Что ж, мы не сможем найти его здесь, в передней у судьи, как и с помощью нескольких телефонных звонков, — произнес доктор. — Я предлагаю по-настоящему поискать его, Майлз.

I

Получив конкретное направление для действий, вся дотоле сдерживаемая энергия Маклина вырвалась наружу.

— Надо ехать в центр… вызвать полицию… поднять тревогу. Судья Кревен, мы к вам пришли пешком. Не одолжите ли нам автомобиль… или вы сами отвезете нас ко мне?

— Конечно отвезу. Лишь позвольте мне надеть пальто и шляпу.

Маклин обратился к доктору:

— Не знаю, что вы, психиатры, думаете о предчувствии, хотя, как я помню, у вас было какое-то предчувствие насчет Терренса. Вы и Лиз отговорили меня от действий, которые требовала моя интуиция. Мне давно надо было засадить Линдсея в каталажку!

— Почему вы так уверены, что он сбежал? — спросил доктор Смит.

— Мы почти загнали его в угол, так ведь? Нет сомнения в том, что он нуждался в адвокате. Почему тогда Линдсей не пришел сюда? Он сделал обманный ход — вот почему! Это дало ему преимущество в час.

— Кидаться в бега — не в характере Роджера. Для него было бы более свойственно признаться, если бы он оказался виновен.

— Прошу прощения за такую невежливость, но я скажу, что это бред! — вскинулся Маклин. — Я наслушался ваших теорий, доктор, и из-за них у меня теперь проблема.

Судья отвез их в центр поселка. Илайхью Стоун стоял на нижней ступеньке центрального магазина. Он подошел к машине, когда та остановилась. На краях его усов висело несколько сосулек.

— Привет, Маклин… судья… доктор. Я тут ходил проверял, Маклин, как ты просил. Никто Линдсея не видел. Тина, — он улыбнулся, — к Поттерам понеслась, после того как вы с ней разговаривали. Конечно, чтобы рассказать им, что делается. Значит, и она ничего не видала. Если бы он пошел к судье, как ты сказал, то мы здесь, у магазина, его бы заметили. Я тут все утро торчу.

— Он мог добраться до шоссе без особой опасности быть увиденным, если бы срезал путь через поле для гольфа, — предположил Маклин. — Если Линдсей принялся голосовать, нельзя и предположить, куда он поехал — на север или на юг.

— Неужели, — спросил доктор Смит с заднего сиденья машины, — вы исчерпали все возможные варианты, кроме побега? Вполне вероятно, что его кто-то видел или он у кого-то в гостях, а, Майлз?

— Новости расходятся быстро, — возразил Маклин. — Если бы его кто-то видел…

— Боже мой, дружище, ведь прошло всего пятнадцать минут с момента, когда вы решили, что он скрылся.

Илайхью хохотнул:

— Маклин не так уж не прав, док. Думаю, если бы вы сейчас решили кому-то позвонить, то ничего, кроме коротких гудков, не услыхали бы!

Вдруг на улице появился джип Гилсона и остановился рядом с ними. На переднем сиденье находились Руф и Лиз.

— Нашли его? — спросил Гилсон, выбравшись из машины и подходя к ним.

— Он сбежал, говорю же, — сказал Маклин. — Смотри, Руф. Он мог доехать автостопом до железнодорожной станции в Амори. Не верю я, что он такой дурной, что станет там околачиваться, ожидая поезд, но это возможно. Не хочешь съездить туда — проверить и известить тамошнего констебля, чтобы поискал его? Я звоню в полицию.

— О’кей, — кивнул Руф. — Хотя странно, что он смылся. Это все равно что признаться.

— Ясное дело. — Маклин держался очень уверенно. — Если вы, судья, довезете меня до дому… И, Руф, позвони мне, если что услышишь.

Кревен завел машину и повез их дальше по улице, до коттеджа Майлза.

— Мы будем с тобой, Маклин, — сказал он, — на случай, если сможем чем-нибудь помочь.

Прокурор позвонил в полицейское управление в Амори. Он сообщил ситуацию.

— Вы, ребята, знаете Линдсея в лицо. Что? Да, сообщите мне как можно быстрее. — Майлз повернулся к судье и доктору: — Нам невероятно повезло. С самого утра по обеим сторонам долины стоят дорожные блокпосты — департамент автотранспорта там какую-то проверку проводит. Если Линдсей проехал в машине в ту или иную сторону, мы скоро узнаем.

— А если не проезжал? — спросил Смит.

— Значит, он пытается пробраться через холмы либо в одну сторону, либо в другую.

— Пешком? — с сомнением произнес судья. — На склонах снег, должно быть, глубиной в четыре или пять футов.

— Человека, который спасает свою жизнь, это не остановит, — возразил Маклин. Он снова поднял трубку к уху и соединился с главным коммутатором. Прокурор объяснил ситуацию и попросил телефонистку связаться с как можно большим количеством жителей домов, расположенных по краям шоссе. Он сказал, что будет ждать сообщений у себя. Майлз вдруг стал похожим на генерала, составляющего план наступления на противника.

— Из долины можно выехать только по одной дороге? — спросил его доктор.

— Только по шоссе. Есть еще пара грунтовых дорог, проходящих через холмы, но снег там не убирают, и в это время года по ним проехать невозможно. Если он поехал на машине, то мы об этом узнаем.

Через пятнадцать минут они узнали. Роджер Линдсей не проезжал ни через один из блокпостов.

— Это означает, что придется гоняться за ним на своих двоих, — заключил Маклин, — и это, в свою очередь, означает, что надо поднимать людей и сколачивать отряд, и как можно быстрее.

— Послушайте, Маклин, — сказал доктор Смит, — все это начинает походить на суд линча. У вас по-прежнему нет никаких веских улик против парня.

— Черт, да сколько еще вам нужно улик, когда он дал тягу? Судья, разве не согласны со мной? Нам не надо ловить Линдсея?

Кревен изучал кончик сигары.

— Думаю, ловить его нужно, Маклин, — после некоторого размышления сказал он, — но доктор Смит отчасти прав. Линдсей мог испугаться до такой степени, что сделал эту глупость, но она не доказывает его вины.

— Что до меня, то дело здесь яснее некуда, — произнес Майлз. — Кстати, доктор, я не думаю, что штат по-прежнему нуждается в ваших услугах. С этого момента начинается простая рутина.

Джон Смит понимал, какое удовольствие испытывал Маклин. Тот все время хотел справиться с задачей самостоятельно и теперь верил, что дело резко продвинулось.

— Хотите, я представлю табель учета отработанного времени? — предложил доктор. — Кажется, в общей сложности получается около одиннадцати часов.

Маклин покраснел:

— Ни к чему обижаться, доктор. Я благодарен вам за помощь, даже притом, что вы шли по ложному следу.

Смит поднял воротник пальто.

— Я пойду, — сказал он.

— Заходите ко мне как-нибудь, доктор Смит, — предложил судья. Было понятно, что Кревен хотел немного утешить доктора. Все-таки это он, Судья, первым порекомендовал его и, вероятно, чувствовал свою ответственность.

— Зайду. До свидания, джентльмены.

Он вышел на дорогу и направился к окраине поселка. Смит прошел примерно сотню ярдов, когда повстречал Илайхью, шагавшего в противоположном направлении. Тот держал наперевес двуствольное ружье.

— Ну как оно, док? — спросил Стоун.

— Я — в рядах безработных, — сухо сказал Смит.

Илайхью усмехнулся:

— Маклин, того и гляди, прославится, да?

— Маклин спасает штат от необязательных расходов. Идете на охоту? — Смит показал подбородком на ружье.

Илайхью повернул голову в сторону и сплюнул.

— Мы слыхали про блокпосты и про то, что они докладывают. Я подумал, что Маклин начнет прочесывать леса. Подумал, что я понадоблюсь.

— А ружье для возможной дичи, которая может попасться по дороге?

Стоун потоптался на снегу.

— Загнанный зверь всегда опасен, док. С людьми то же самое. Линдсей никому не кажется человеком, которого стоит бояться… но он же убил двоих.

— И вы думаете найти его в лесах площадью в тысячу акров?

— Ну, он из поселка ушел, правильно, док? Это первый пункт. Второе. Линдсей должен был оставить след. Примерно с пяти утра снега не выпадало. Мы, пожалуй, найдем этот след без большого труда.

— А когда вы его найдете, то что?

— Приведем его назад, если не слишком сопротивляться будет. Можно сказать, что мы доставим его назад тем или иным способом. — Он погладил ствол ружья костлявыми пальцами левой руки.

Лицо доктора было мрачным.

— Вы не возражаете, если я не пожелаю вам удачи, а, Илайхью?

— Не хотите ли сказать, док, что вы против закона?

— Вовсе нет, Илайхью. Но если вы его найдете, то я окажусь настолько не прав, что моя уверенность в себе сильно пошатнется.

Глаза Стоуна сузились.

— Думаете, он выбрался как-нибудь по-другому?

— Я думаю, он вообще не покидал поселка. По крайней мере, добровольно.

Илайхью проводил глазами маленького серого человечка, продолжившего свой путь. Он задумчиво расправил усы. Потом пожал плечами и пошел по дорожке к резиденции двери Маклина.

II

Руф Гилсон испытывал уникальное чувство — он как бы одновременно пребывал в двух местах. Его физическое тело находилось в кабинете Маклина вместе с двадцатью жителями поселка, которые вызвались помочь в поимке Линдсея. Его сердце и мысли были в доме Холбруков вместе с Лиз. Руф с трудом концентрировался на том, что говорил прокурор. Ему казалось, что он по-прежнему чувствует тепло тела Лиз, прижатого к нему, когда они ехали в Амори к местному констеблю. Они говорили мало. Слова испортили бы ощущение праздника, которое возникло у них совсем недавно.

В поездке они наткнулись на блокпост на краю долины. Первая мысль Руфа — это работа Маклина, но выяснилось, что департамент по автотранспорту проводит какую-то свою проверку. Оказалось также, что полицейских минуту назад спрашивали, не проезжал ли с кем-нибудь в машине Роджер.

— Я знаю Линдсея, — сказал полицейский на посту. — Он тут точно не показывался.

Руф проехал через блокпост, сочтя, что в любом случае власти в Амори нужно оповестить. Взглянув на Лиз, он увидел, что та хмурится и кутается в свое пальто, словно ей холодно.

— Ты волнуешься за Роджера, — сказал Руф. Это был не упрек. Как ни странно, его уверенность в том, что их отношениям с Лиз ничто теперь не угрожает, стала непоколебимой.

— Дорогой, — она взяла Руфа за руку, — здесь есть что-то такое в самой идее, что на него охотятся… как на зверя…

— Понимаю!

Джип сильно подбросило в колее, и Гилсону пришлось убрать свою руку с ее ладони, чтобы выровнять машину.

— Лиз, ты по-прежнему думаешь, что он не виновен? Ты по-прежнему думаешь, что он говорит правду?

Она нахмурилась еще сильнее:

— Да, Руф, я так и думаю. Но доктор Смит заставил меня задуматься. Может быть, Роджер действительно видел, как кто-то выходил вместе с Терренсом, и, может быть, не забыл про это.

— Ты хочешь сказать, что он покрывает кого-то?

Она кивнула.

— Но зачем бежать?

Девушка снова поежилась в пальто:

— Может быть, он понял, что его загоняют в угол… что рано или поздно ему придется заговорить. Может быть, он хотел заставить нас думать, что это он виновен, чтобы отвлечь от правильного следа.

— Но зачем? Ради кого он мог пойти на такой риск?

— Ради меня.

Гилсон громко захохотал.

— Это не такая уж глупая мысль, Руф. Я не убивала Терренса и Дэна не убивала, но…

— Лиз, ради бога!

— Но он мог так подумать! Может быть, я вышла из комнаты в тот же самый момент, что и Терренс. Я не выходила вместе с ним, ты понимаешь, но Роджер мог подумать…

— Чепуха, — сказал Гилсон, все еще смеясь.

— Ну, может быть, он покрывает Сьюзен.

Руф вспомнил Сьюзен на вечеринке, танцующую со всеми мужчинами в доме, столпившимися вокруг нее.

— Если бы она вышла вместе с Терренсом, это заметили бы человек десять и рассказали бы, — покачал он головой. — Она была в центре внимания как своих друзей, так и недругов. Мисс Тина заметила бы ее и вонзила бы нож по рукоятку.

Какое-то время они ехали молча. Потом Лиз заговорила очень тихим голосом:

— Может быть, отец. Роджер решил бы прикрыть отца ради меня.

— Лиз!

— Отец был с Дэном после вечеринки, и если отец… если он это сделал… если он…

— Лиз, даже не произноси этого.

— Я должна… только тебе, Руф. Отец — странный, очень вспыльчивый человек. Он ненавидит Сьюзен, потому что она способствовала тому, чтобы сделать меня несчастной. Он мог пойти к Терренсу и рассказать ему, что тут делалось. Я могу допустить, что он предложил Терренсу убрать Сьюзен отсюда. Он часто говорил, что Сьюзен нарушает приличную, упорядоченную жизнь в поселке. Терренс мог сказать какую-то гадость и… Ну, могло произойти примерно так! Потом, если Дэн Саттер как-то об этом узнал и пригрозил отцу… то…

— Лиз, ты сочиняешь сказку! Ты знаешь, что Алонсо не такой.

— Я знаю, что все в Бруксайде не такие, Руф, но все-таки кто-то совершил два убийства!

— Давай встанем перед фактом, — сказал он, глядя прямо вперед. — Роджер — наиболее вероятный подозреваемый. Такая мысль, конечно, очень романтична — будто он скрылся, чтобы защитить кого-то другого…

— Ты будешь в первых рядах на охоте, Руф, вместе с Маклином.

— Думаю, да.

— Роджер был так уверен, что у него нет шансов, и в каком-то смысле у него шансов нет. Если он кинулся бежать, то именно потому, что знал — вариантов на спасение не будет.

Руф нахмурился. Он вспомнил белое, изможденное лицо Роджера, сидящего за кухонным столом рано утром, просящего помощи.

Рука Лиз снова накрыла руку Гилсона.

— Сделай для него, что можешь, Руф. Он ужасно запутался.

— Конечно, Лиз. Конечно, — сказал он и не почувствовал ревности.

…Руф вспоминал все это, когда Маклин, развернув перед собой на столе карту поселка, обращался к отряду.

— Он вышел из своего дома на главную улицу. Он не мог долго идти по улице без того, чтобы его увидели. Поскольку его не видели, он, должно быть, прошел через чей-нибудь задний двор либо на поле для гольфа на севере, либо на болото за церковью вот здесь. — Майлз вычерчивал карандашом стрелки. — Думаю, мы найдем его следы в одном из этих мест.

— Считаешь, он пошел к какой-нибудь из дорог через горы? — спросил Илайхью.

— Так можно подумать, но никто не сообщал, что его видел. Так что он, скорее всего, подался в леса и поля. Найти следы будет не сложно. Снег свежий.

— Чего мы тогда ждем? — сказал Стоун. — У него уже преимущество больше чем в час.

Маклин отодвинул назад стул и поднялся:

— Правильно. Илайхью! Ты и Руф знаете леса лучше, чем все остальные. Мы разделимся, ты будешь во главе одной группы, а Руф — во главе другой. Пошли.

III

Доктор Смит шагал по дороге к центру поселка, уткнув подбородок в поднятый воротник своего серого пальто. Доктор обращал мало внимания на то, где находился. Он думал о том, насколько быстро люди хватаются за возможность проявить насилие — даже такой уравновешенный гражданин, как Илайхью. Почему-то образ этого старого провинциала с ружьем наперевес особенно встревожил Джона Смита. Он сказал себе — если дело в ближайшее время не прояснится, то жители этого поселка, такого мирного еще двенадцать часов назад, могут оросить свои руки кровью невинного. Доктор вообразил жуткую картину: Роджер Линдсей в отчаянии пробирается по глубокому снегу на склоне холма и его преследует старик Илайхью, прищуриваясь в прицел своего ружья.

— Я мог ошибиться, — громко произнес Смит. — Видит бог, ведь и раньше я ошибался.

Предупреждающий звук автомобильного клаксона заставил его вспомнить, где он находится, и доктор отошел на обочину, чтобы дать машине проехать. Тогда он обнаружил, что стоит перед входом в дом Вейлов. Из каменной трубы спиралью поднимался голубоватый дым. Окруженный зимним холодом, дом выглядел уютным и милым. Было крайне трудно предположить, что он скрывал от внешнего мира жестокую вражду. Смит представил себе Сьюзен Вейл, собирающую вещи, стремящуюся уехать из этого места, которое она считала тюрьмой.

Доктор немного опустил поля шляпы. Так много частей картины отсутствовали. Хотя он больше не был связан с расследованием официально, Смит знал, что не сможет его оставить, пока не найдет ответы на некоторые вопросы. Он свернул в сторону и пошел по дорожке к дому Вейлов.

Горничная, в черном платье, белом фартуке и белом чепчике, открыла дверь.

— Пожалуйста, скажите миссис Вейл, что доктор Смит хотел бы поговорить с ней.

— Я… я не знаю, захочет ли она принять кого-нибудь, — сказала девушка. Ее речь выдавала в ней местную уроженку.

— Сегодня утром я уже был здесь. Полагаю, вы еще тогда не пришли на работу.

— О нет, я живу здесь, в этом доме. Я готовила миссис Вейл завтрак. Судья Кревен сказал, что откроет дверь. Я думаю, он не хотел, чтобы кто-то беспокоил миссис Вейл, но когда он увидел, что пришли вы, Маклин Майлз, то впустил вас, и…

— Не скажете ли миссис Вейл, что я снова пришел? — прервал ее доктор.

— Я скажу ей, но не знаю, примет ли она вас, потому что, естественно, она вся разбита и она собирает вещи, чтобы уехать, как только Маклин… мистер Майлз то есть… разрешит ей, и не знаю, захочет ли она…

— Можно мне войти, пока вы сходите к ней? Здесь, на улице, очень холодно.

— Ах, о чем я только думаю? Наверно, мы все расстроены, издерганы. Заходите, пожалуйста, доктор Смит, и подождите в кабинете, а я схожу наверх и спрошу миссис Вейл, примет ли она вас.

Девушка провела доктора через переднюю в кабинет.

— Прошу прощения за то, что тут был такой беспорядок, пока вы находились здесь сегодня утром… поднос для коктейлей, все такое… миссис Вейл меня чуть не убила, когда вы ушли. Но я прибиралась, после того как мистер и миссис Вейл… бедный мистер Вейл!.. ушли на вечеринку вчера вечером, и я не знала, что кто-то здесь побывал после того, как они… то есть она… пришла домой, и во всей этой сумятице я просто сюда не заглянула сегодня утром, потому что думала, что здесь все осталось так же, как я все оставила, и, естественно, я понятия не имела…

— Одну минуту, — снова прервал ее доктор Смит. — Кстати, как ваше имя?

— Клара, сэр. Клара Поттер. И я…

— Я слышал, мисс Тина упоминала вашу семью. Ваши родители ходили на вечеринку?

— Да, ходили, и мне было очень жаль, что моя мама сказала, что думает, что для меня будет дурным тоном туда идти, потому что я работаю здесь, и я сказала ей, что не вижу, чего тут стыдиться, если зарабатываешь на жизнь, и я не думаю, что мистер и миссис Вейл возразили бы, но мама сказала, что думает, что…

— И вы говорите, Клара, — после того как мистер и миссис Вейл отправились на вечеринку, вы прибрались в этой комнате?

— Да, сэр. Видите ли, мистер и миссис Вейл пьют здесь коктейли перед ужином, а после ужина они обычно пьют в гостиной, и они там так и сидят, если не уходят… то есть раньше сидели… и я пришла сюда и убрала посуду для коктейлей, после того как сама поужинала и собиралась посуду мыть, но, конечно, вчера вечером они собирались уходить, а по радио шло шоу, которое мне хотелось послушать, — викторина, где дают в награду двадцать две тысячи долларов, и мне страшно хотелось узнать, кто выиграет… то есть, конечно, кто-то должен был отгадать ответ про таинственные шаги… я имею в виду, чьи это шаги и какая разгадка…

— Значит, после шоу-викторины вы пришли сюда и убрали посуду для коктейлей?

— Да, сэр, и, естественно, я не думала, что утром тут что-то есть, но думаю, что вполне естественно, что миссис Вейл захотелось выпить, но я и не подумала заглянуть, так что…

— Ну так как же, Клара? Вы доложите миссис Вейл, что я пришел?

— Ой, я, кажется, про все забыла, стою тут, все говорю, говорю… Сейчас же пойду и скажу ей.

— Это было очень интересно, Клара. Мне понравилось с вами беседовать.

Джон Смит стоял, разглядывая полированную поверхность кофейного столика перед диванчиком. Он помнил, как столик выглядел утром: поднос, серебряное ведерко для льда, полное воды, бутылки из-под джина и вермута и два стакана для мартини с остатками коктейля в каждом из них. Потом он услышал стук каблуков Сьюзен Вейл.

На Сьюзен по-прежнему были шерстяная юбка и бордовый свитер. Рукава свитера закатаны до локтей, на лоб свисали пряди темных волос. Она дунула, чтобы убрать волосы с глаз, словно школьница, и поправила прическу. Сейчас Сьюзен казалась несколько менее ухоженной и изящной.

— Что случилось? — спросила она. — Где Маклин?

— Думаю, вы слышали про Дэна. Теперь Роджер Линдсей, по-видимому, бежал из поселка, и Маклин с командой пытаются его отыскать.

— Значит, все-таки это сделал Роджер?

— Во всяком случае, он — подозреваемый номер один. Это очень любезно с вашей стороны, что вы нашли время поговорить со мной, миссис Вейл. Судья сказал мне, что вы упаковываете вещи, готовясь уехать отсюда…

— А разве это вас удивляет? — Сьюзен села на диванчик и закурила сигарету. — После сегодняшнего утра мне, кажется, незачем объяснять вам, какие чувства я питаю к Бруксайду. Что я могу для вас сделать, доктор Смит?

— Вы можете рассказать мне о том, — спокойно и тихо ответил доктор, — что хотел от вас Дэн Саттер, когда пришел сюда прошлой ночью.

Сьюзен медленно вынула сигарету изо рта, уставясь на доктора. От сигареты поднималась струйка дыма, завиваясь спиралью.

— Откуда вы узнали? — спросила она наконец.

— Это был выстрел вслепую, — признался Смит. — Я понадеялся, что таким образом мы избежим словесного поединка. Видите ли, нужно было выяснить, где Дэн находился в течение часа после того, как он вышел из дома, и до того, как появился у Арта Сомерса.

— Это нечестно, доктор.

— Это с вашей стороны было нечестно — не рассказать нам про Дэна, когда вы услышали, что он погиб.

— Ради бога, вам не кажется, что я уже сыта проблемами? — раздраженно произнесла Сьюзен. — Этот человек лапал меня всю ночь! Когда он здесь появился, моим первым импульсом было прогнать его. Меня тошнило от его приставаний! Но я… я не хотела оставаться одной. Сначала я думала, что хотела, — вот почему я не позволила никому себя подвозить. Но когда я пришла сюда, я… я начала вся трястись. Когда заявился Дэн, я сказала ему, что он может зайти и выпить стаканчик. Я как раз приготовила себе мартини. И достала еще один стакан для него.

— И он пробыл здесь примерно час?

— Я не считала!

— Что ему было нужно, миссис Вейл?

— Вам хотелось бы послушать лекцию о пчелках и цветочках, а, доктор Смит?

— Ваш муж только что был убит.

— Вы оскорбляете меня или Дэна? Дэн был таким бессердечным эгоистом, что смерть Терренса означала для него лишь то, что я в доме одна.

— А что это означало для вас, миссис Вейл?

— То, что я свободна! — ответила она без колебаний. — Что я больше не завишу ни от дэнов саттеров, ни от роджеров линдсеев! Конфиденциально сообщу вам, доктор, — Дэну не посчастливилось!

— Очень сильно не посчастливилось. Кто-то напоил его отравленным спиртным, и он умер.

Глаза Сьюзен сузились.

— Так, значит, вот что вам на самом деле хочется узнать. Не отравила ли его я?

— Я бы хотел это узнать, но не намеревался задавать такой вопрос, поскольку, естественно, знаю, каким будет ответ.

— Я не отравляла.

— Конечно.

— Вы мне не верите?

— Дорогая моя миссис Вейл, словам человека либо веришь, либо нет, благодаря тому, что знаешь его характер. В данном случае у меня знаний недостаточно. Случайно я услышал от вашей горничной, что стаканы для коктейлей, которые мы видели утром, не были оставлены здесь со вчерашнего вечера. Так я узнал, что вы выпивали, после того как вернулись от Саттеров, и что кто-то составлял вам компанию. Поскольку вы ушли от Саттеров одна и поскольку Дэн также ушел сразу вслед за вами, я догадался, что это был он. Но так как стаканы оставлены здесь, невымытые, и это, очевидно, вас не заботило, я склонен верить вам. Если бы в одном из тех стаканов имелся яд, я не думаю, что вы бы оставили их здесь.

— Кажется, вы бы назвали это логическим упражнением! — сказала Сьюзен с некоторой резкостью. — Но поскольку вы не знали о стаканах до того, как пришли сюда, у вас, должно быть, имеется какая-то другая причина для посещения.

Джон Смит чуть заметно улыбнулся:

— Я представляю меньшинство в количестве одного человека, который не убежден, что против Роджера Линдсея имеется достаточно улик, чтобы предположить его виновность. Я пойду дальше. Я не думаю, что он бежал из поселка, и посему крайне за него волнуюсь.

— Волнуетесь? Почему?

— Кто-то убил вашего мужа, миссис Вейл, и Дэна Саттера. Остается только надеяться, что если команда Майлза найдет Роджера, то — живым.

— Но с какой стати кому-то убивать Роджера? Он — безобидный дурачок!

— Он мог что-то помнить, — сказал доктор. Он покачал головой в ответ на вопрос в ее глазах. — Это — только моя теория. — Тут его голос зазвучал необычно озабоченно: — Я наблюдал за вами на вечеринке прошлой ночью, миссис Вейл. Вы превратили себя в центр внимания. Думаю, у вас для этого имелась причина. Думаю, вы показывали своему мужу, что ваше «тюремное заключение» здесь было не бог весть каким тяжким.

— Хотела утереть ему нос!

— Значит, вы наверняка присматривались к тому, какой эффект производит ваше поведение. Вы притворялись, будто игнорируете супруга, но вы наблюдали за ним, чтобы увидеть, как ему это понравится.

— Да, так и было. И ему не нравилось! — произнесла Сьюзен с невеселым чувством удовлетворения.

— Затем, когда он вышел из дома, чтобы подышать воздухом, или покурить, или просто чтобы не смотреть на представление, которое жена для него устроила, вы, должно быть, видели его.

— Видела.

Доктор облизнул губы.

— Кто выходил с ним, миссис Вейл?

Она смотрела на него нахмурясь.

— Жизненно важно, чтобы вы мне сказали. Жизнь Роджера — если еще не поздно — может от этого зависеть. Вы можете оказаться единственным человеком, помимо Роджера, кто заметил уход Терренса, поскольку только вы двое были тесно связаны с ним. Скажите мне, миссис Вейл.

«Она не сомневается в степени важности своего ответа», — размышлял доктор. Но он не мог определить: то ли Сьюзен раздумывала — сказать или нет, то ли старалась вспомнить.

Наконец она произнесла:

— Честное слово, не могу припомнить, чтобы кто-то выходил с ним. Это странно, доктор Смит, поскольку, когда вы сказали, что кто-то с ним выходил, у меня возникло чувство, что вы правы. То есть если бы я знала, что он вышел один, то сочла бы, что ваши слова неверны. Но, возможно, такое чувство появилось лишь оттого, что сейчас мы знаем, что кто-то наверняка выходил вместе с ним или сразу вслед за ним.

— Значит, вы не помните?

Ее глаза сузились.

— Я могу представить, как он уходит. Он смотрел на меня… с Дэном. Он поставил свой стакан на каминную полку и выбросил сигарету в огонь. Потом он вышел из комнаты, больше на меня не глядя. Я… я почти уверена, что он вышел один. — Она смотрела доктору прямо в глаза. — Конечно, он мог кого-то встретить в передней. Я этого не могла видеть.

— Вы заметили, где находился Линдсей в этот момент? Был ли он в зале, когда Терренс ушел?

— Был, — уверенно сказала женщина. — Я помню это, потому что Дэн говорил мне… он смеялся над жалким видом Роджера. Роджер был такой смурной. Но я знаю, что не из-за меня. Он смотрел, как Руф Гилсон танцует с дочкой Холбрука. Вот что его съедало.

Доктор вздохнул:

— Я могу ошибаться. И все же я бы поклялся, что Роджер пошел бы следом за вашим мужем, если бы тот был один!

IV

Руф и четверо добровольцев свернули с главной улицы на север, высматривая какие-нибудь признаки того, что Роджер пересек поле для гольфа по направлению к шоссе или к холмам на западном краю долины. Они заходили на каждый задний двор вдоль главной улицы в поисках отпечатков ног на снегу, которые бы постепенно стали единственными и вели в открытое поле. Они расспрашивали людей в каждом доме. Результат оказался полностью отрицательным. Никто не видел Роджера, а когда поисковики достигли поля для гольфа, то не смогли найти ни единого следа на необъятном ковре свежего снега.

Чувство нереальности происходящего, которое беспокоило Руфа накануне ночью, снова вернулось. Как бы он ни думал о Роджере — а к тому моменту его личная неприязнь к парню исчезла, — было что-то фантастическое в том, что, по словам Лиз, они охотились на Линдсея, словно на дикого зверя, представлявшего угрозу для местного скота! Он всегда считал Роджера бестолковым мужчиной. Раньше это раздражало сильнее всего — как Лиз могла увлечься таким недотепой. Он все время говорил себе, что это какая-то нелепая ошибка. Сейчас Гилсон постарался поставить себя на место Роджера. Если бы он был виновен и решил бежать, куда бы направился? Непременно пошел бы в лес, так как его сразу поймали бы, если бы он держался в районе основных дорог. К тому же он знает каждый дюйм леса на многие мили! Но, с другой стороны, Руф совершенно не мог припомнить случая, чтобы Роджер когда-нибудь ходил охотиться или рыбачить за все время, пока жил в Бруксайде. Он был комнатным юношей! Лес означал бы безопасность для сельского парня, этот лес знающего. Но он мог показаться устрашающим и опасным для Роджера, который не был знаком с тропами, который не имел понятия, куда направляется, который не имел никакого снаряжения. Для Роджера лес не являлся убежищем. Казалось абсолютно несомненным, что он попробует голосовать на шоссе. На ум ему должны были прийти автомобили и поезда, быстрое бегство. Только сельский житель подумал бы о том, чтобы укрыться в лесах и, возможно, улизнуть позже, когда его поиски не дадут результатов. Роджер не мог знать о блокпостах. Он поехал бы на попутной машине… и его бы увидели! Но его никто не видел.

Люди перекликались друг с другом, расходясь так, чтобы исследовать все поле для гольфа. Руф это слышал и отвечал на крики, но отвечал механически. Здесь какая-то ошибка, говорил он себе. Им не суждено отыскать Роджера Линдсея в лесах или среди холмов. Маклин ухватился за самую очевидную версию, и они напрасно теряли время.

Но где Роджер? Есть ли кто-нибудь в Бруксайде, кто стал бы его прятать? Это казалось маловероятным. Лиз была его единственным настоящим другом, и она не прятала Линдсея. И зачем ему скрываться? Если уж на то пошло, не имелось достаточно улик, чтобы выписать ордер на его арест. А если бы он был виновен и ждал, что рано или поздно Маклин найдет улики против него, то чего Роджер добьется, куда-то спрятавшись? Никакие резоны для этого на ум Руфу не приходили. Да Роджер и не смог бы прятаться долго, если бы ему кто-нибудь не помог. Человеку нужно питаться. Достать пищу Роджер мог бы, лишь показываясь на глаза или воруя еду с чьей-нибудь кухни. В Бруксайде двери редко запирали, но кражу продуктов тут же обнаружили бы. Вся картина казалась абсурдной, если нарисовать ее вокруг Роджера.

Но другая сторона медали была Руфу не по душе. Если Роджер не прятался и не сбежал из поселка, значит, с ним что-то случилось. Он вышел из своего дома на главную улицу в полдень и исчез. Он не смог бы пройти и двухсот ярдов без того, чтобы его не заметили, и его не заметили! Не могла же парня поглотить земля. Его не могли увезти силой без чрезвычайного для похитителя риска. Некто мог приставить к нему пистолет, заставить сесть в машину и увезти. Но куда? Не за пределы поселка: на дороге были блокпосты.

Один из добровольцев Руфа подошел к нему:

— Нет смысла искать тут дальше. Без толку. Наверное, он прошел через болото. Нам надо бы присоединиться к Маклину с Илайхью и узнать, что они нашли.

Гилсон посмотрел на циферблат. Они провели здесь свыше часа. Было уже больше трех, и солнце исчезло за свинцового цвета тучами. Похоже, что снова пойдет снег.

— Пошли, — сказал Руф.

Они направились назад к поселку, потом к церкви и заболоченным землям за ней. Едва свернув с улицы, они увидели, что навстречу им движется партия Маклина. Когда группы поисковиков приблизились друг к другу, на лице Майлза Гилсон прочел выражение безнадежности.

— Там даже воробьиного следа нет, — сказал прокурор.

— На поле для гольфа в той стороне тоже ничего, — пожал плечами Руф.

Маклин потопал ногами по снегу.

— И что, черт возьми, ты по этому поводу думаешь? Он же должен где-то быть!

Илайхью, по-прежнему держа свое ружье наперевес, украсил снег табачным плевком.

— Пешком Линдсей отсюда не уходил, на машине не уезжал, — сказал он. — Остается не так много вариантов.

— Не остается никаких! — мрачно произнес Майлз.

— Здесь не обошлось без сапогов-скороходов, — озадаченно покачал головой Илайхью, — или невидимого вертолета.

— Слушай, Маклин, — сказал Руф, — я знаю, ты уверен, что Линдсей — тот, кто тебе нужен. Но тогда выходит, что кто-то нам солгал. Возможно, он проезжал через блокпост, а полицейский не захотел признаться, что облажался.

— А с чего полицейскому запираться? — возразил Майлз. — Тревогу никто не поднимал, приказа задержать такого-то на дороге в Амори или еще куда не поступало.

— Значит, кто-то в поселке нам лжет, Маклин, потому что если он не ушел, то его прячут.

— Кто стал бы ему помогать?

— Почему ты думаешь, что кто-то ему помогает?

— Но ты только что сказал…

— Я сказал, что его прячут. Маклин, я подозреваю, что доктор Смит был прав. Подозреваю, что мы поторопились. Я подозреваю, что это убийца прячет Роджера.

— На хрен твои подозрения, — отмахнулся Майлз. Он стоял, потирая подбородок и стуча ногами, чтобы согреть их. — Что будем делать?

— Только то, что можем, — подытожил Илайхью. — Обыскивать в поселке каждую халупу.

V

Доктор Смит медленно шагал прочь от дома Вейлов. Он нашел один из отсутствующих фрагментов в мозаике: определил, что происходило с Дэном Саттером в течение одного часа прошлой ночью. Но того, на что доктор надеялся больше всего, достичь не удалось. Он пришел к тому же самому заключению, к которому теперь склонялись Руф и Маклин: Роджер Линдсей находился в смертельной опасности. Если бы он находился с Руфом и Маклином, то одобрил бы идею обыска всех домов, не особо надеясь, однако, что это поможет Роджеру. Необходимо было найти ответ гораздо быстрее.

Имелся только один способ получить его. Роджер, как был убежден Смит, хранил ответ в своей голове. Он знал, кто вышел прошлой ночью на заснеженный двор вместе с Терренсом. Либо Роджер это помнил, либо убийца испугался, что он вспомнит, и решил такую возможность предотвратить. Доктор Смит надеялся, что Сьюзен Вейл тоже могла что-то увидеть и вспомнить. Он с неохотой поверил, что та говорила правду, утверждая, что не помнит. В тот момент доктор считал Сьюзен и Роджер единственными людьми, кто стал бы обращать особенно пристальное внимание на передвижения Терренса. Теперь ему пришло в голову, что мог быть кто-то еще; кто-то, кому захотелось бы поговорить с Терренсом наедине.

Он поднял воротник пальто и поглубже засунул руки в карманы. После того как солнце скрылось за набрякшими снегом облаками, вдруг стало гораздо холоднее. Доктор шел, с вожделением думая о своей теплой комнате в доме Саттеров и о чашке чая, которую, он был уверен, приготовит для него Эмили. Смит прошагал около мили, когда почтовый ящик у обочины дороги дал ему понять, что он — у места назначения. По дорожке доктор прошел к дому и постучал. Открыла ему Лиз Холбрук.

— Доктор Смит! Входите! Есть какие-нибудь новости?

— Я ничего не слышал. — Джон Смит снял пальто и галоши в передней. В гостиной среди царящего там беспорядка ярко горел огонь в камине.

— Кажется, вы замерзли, доктор. Садитесь вот в это большое кресло, и не волнуйтесь, если оно немного запротестует. Там сломанная пружина, которую отец все время обещает починить, да так и не чинит. О Роджере кто-нибудь что-то слышал?

— Нет, насколько мне известно. Лиз, ваш отец дома?

— Он в студии.

— Освещение для занятий живописью сейчас неважное. Как думаете, вам удастся уговорить его закончить работу на сегодня?

— Я попробую. Не думаю, что работа у него идет хорошо. Он тут весь день бушевал.

Сев в кресло, доктор наклонился вперед и поднес руки к огню. Он услышал, как дверь открылась и закрылась, услышал низкий рокот голоса Алонсо, и наконец дверь снова открылась, и в гостиную, тяжело ступая впереди дочери, вошел Холбрук. В его белых крепких зубах была зажата трубка, рукава клетчатой шерстяной рубахи были закатаны, он вытирал руки тряпкой с пятнами краски.

— Доктор, — сказал он без предисловий, — я обязан перед вами извиниться. — Алонсо протянул ладонь и мощно пожал руку Смита. — Я был горазд насмехаться над вашими психологическими штуками, но, кажется, вы сумели кое-чего добиться за пять минут, тогда как я старался сделать то же самое шесть месяцев — вправить Лиз мозги! Все, что я имею, — теперь ваше, включая бутылку восемнадцатилетнего бурбона. Выпьете со мной?

— Как-нибудь в другой раз, если не возражаете. Мне хотелось бы расслабиться. Собственно говоря, я просто мечтаю напиться в дым и забыть всю эту историю. Но по крайней мере, пока не найдут Линдсея…

— Разрази меня гром, если я понимаю, почему он убежал. — Алонсо вытряхнул трубку, постучав ею о камин, и попытался набить нечищеную трубку свежим табаком. — Лиз рассказывала мне про вашу теорию — мол, Линдсей не помнил, что видел, как кто-то выходил вместе с Терренсом. Вы думаете, он все-таки это вспомнил и тот человек… ну, избавился от опасности? — Холбрук, нахмурясь, прикурил от спички.

Доктор откинулся на спинку стула:

— Вы творческая личность, мистер Холбрук, с развитым воображением. Не хотите ли послушать мою разработку и дать ваши комментарии к ней?

— Давайте. — Алонсо стоял, облокотившись на каминную полку и опершись одной ногой о корзину с дровами. Он возвышался над маленьким серым человечком в кресле, словно башня.

Доктор Смит смотрел на огонь, сжимая кончики пальцев. Он не обратил внимания на Лиз, которая вернулась в гостиную и села на кровать.

— Вот моя разработка, — тихо сказал психиатр. — Есть один человек, которого мы назовем Алонсо Холбрук. Это человек, который все принимает близко к сердцу и выражает свои чувства громко и бурно. Для него самая большая драгоценность в мире — его дочь. Та оказывается в сложных отношениях с двоими молодыми людьми, и, по мнению Алонсо, она делает неверный выбор. Он прав в какой-то мере, поскольку этот молодой человек не задумываясь бросает его дочь ради интрижки с замужней женщиной, чей супруг отсутствует, находясь в длительной командировке. Никакие попытки Алонсо не могут убедить дочь забыть молодого человека. Алонсо ненавидит этого молодого человека за то, что он причинил боль его дочери. Также он считает, что эта замужняя женщина…

— Негодная сука! — взорвался Холбрук. — Давайте дальше вашу разработку, доктор!

— Супруг замужней женщины возвращается, и местные жители устраивают для него вечеринку. Алонсо в раздумьях. Поскольку Лиз не хочет забыть своего молодого человека и поскольку молодой человек, похоже, безнадежно влюблен в замужнюю женщину, одно направление действий вполне четко вырисовывается. Эта замужняя женщина и молодой человек должны быть разлучены. На вечеринке Алонсо пользуется возможностью поговорить с мужем женщины. Они выходят вместе, чтобы подышать свежим воздухом…

— Доктор Смит! — запротестовала Лиз.

— Замолкни, дочь! — сказал Холбрук, заметно напрягшийся.

— Алонсо сообщает мужчине, что его жена… «негодная сука!», и советует поскорее увезти ее из поселка. Алонсо — не тот человек, чтобы выражать свое мнение как-нибудь помягче. Он говорит все начистоту. Мужчина смеется над ним. Он велит Алонсо не совать нос в чужие дела, помалкивать в тряпочку. Возможно, он говорит что-нибудь про дочь Алонсо и настолько приводит его в ярость, что тот хватает камень и пробивает этому мужчине голову.

— Это абсурд! — воскликнула Лиз. — Я…

— Тебе же сказано — молчи, дочь! — Трубка у Алонсо потухла, и он смотрел на доктора широко раскрытыми глазами.

— Алонсо сожалеет о содеянном, — продолжал Смит. — Он — приличный гражданин, как вы понимаете. Но он думает: зачем мне садиться на электрический стул, когда это необязательно? Погибший человек был подонком. Он оскорбил дочь Алонсо. Он косвенно ответствен за всю заваруху. Тогда Алонсо оглядывается. Начался снегопад. Он думает, что, если никто не появится здесь в течение получаса, улики будут похоронены. Он возвращается назад, в дом, где продолжается вечеринка, и ждет. Проходит почти час, пока мужчину находят, и к тому времени не остается ни малейших улик против моего героя, Алонсо… или он так думает.

— Вы хотите сказать, что улики были? — спросил Холбрук.

— Его видели! — спокойно сказал доктор. Он не обратил внимания на то, как Лиз негромко ахнула. — Его видел Дэн Саттер. Думаю, Дэн сумел отвести его в сторонку и предложить встретиться позже, когда получится. Алонсо соглашается. Он вынужден согласиться.

— Вот это здорово! — произнес Холбрук. — Я все думал, как вы собираетесь объяснить, каким образом у Алонсо оказался яд. Назначение встречи на более позднее время! У него появилось время сходить домой и взять яд!

— Я полагаю, это было ловко придумано. Алонсо возвращается домой с дочерью, берет яд, а затем встречается с Дэном в назначенное время в заведении Сомерса. Они выпивают вместе, и он добавляет яд в стакан Дэна. Похоже, Алонсо снова в безопасности.

— Но это не так? — спросил Холбрук.

— Нет, — сказал доктор Смит. — Он слышит о моей теории, согласно которой Роджер видел, как кто-то выходит из дома вместе с Терренсом, но про это забыл. Алонсо не верит в мои, по его словам, «психологические штуки», но знает, что Роджеру страшно не захочется выдавать его из-за Лиз. Тот уже попытался скрыть факт, что Алонсо побывал у Сомерса. Он наверняка будет скрывать и факт, что видел, как Алонсо вышел с Терренсом, до тех пор, пока его не припечет слишком сильно, и тогда ему придется все рассказать, чтобы спастись самому. Итак, Маклин раздувает жар все сильнее, и Алонсо понимает, что очень скоро Роджер сломается. Зайдя так далеко, он считает, что семь бед — один ответ. Тогда Алонсо ждет, пока Роджер покинет свой дом, изъявляет желание поговорить с ним, и… что ж, это объясняет исчезновение Роджера.

— И теперь он благополучно полеживает в моем погребе, — сказал Алонсо.

— Что-то вроде этого. — Доктор Смит поднял глаза и посмотрел Холбруку в лицо. — Какое ваше мнение?

— Потрясающая история, — с энтузиазмом ответил Алонсо. — В ней каждая деталь объясняется. В ней только одно плохо.

— Что же?

— То, что в ней нет ни одного слова правды.

— Где же я допустил ошибку? — спросил доктор, словно обсуждая проигранную партию в шахматы.

Холбрук снова попытался раскурить трубку.

— Первое, — сказал он. — Алонсо не стал бы возиться с камнем, чтобы вырубить Терренса. Он разорвал бы его пополам вот этими вот руками! — Холбрук протянул вперед свои огромные волосатые ручищи. — Второе! Вам все еще необходимо доказать обладание ядом, чтобы версия не рассыпалась. Третье! Меня не было с вами, когда вы излагали свою теорию о забывчивости Роджера. Я ушел домой, как вы помните, несколько раньше. Я услышал про эту теорию от Лиз после того, как Роджер исчез. Четвертое! Вы можете ответить на пункт третий, сказав, что я мог догадаться сам. Но откуда мне было знать, что Роджер уйдет из дома сам по себе? И как мне его унести, чтобы никто не видел? И наконец, зачем мне было беспокоиться? Видите ли, доктор, даже если Роджер видел, как Алонсо — или кто-то другой — выходит из комнаты вместе с Терренсом, вам все равно нужно доказать, что он совершил убийство. В том, чтобы выйти из комнаты вместе с Терренсом, ничего преступного нет. Это можно считать некоей наводкой, но не уликой, что вы чертовски хорошо понимаете! Если бы Алонсо был виновен, то не стал бы убивать еще одного человека, лишь бы скрыть факт, что его видели выходящим вместе с Терренсом. Он сказал бы, что расстался с Терренсом, прежде чем тот вышел во двор. Он сказал бы, что вышел во двор с Терренсом, но вернулся и Терренс был в полной сохранности, когда он его оставил. Тяжкая задача представления доказательств была бы на вас, доктор, а Алонсо не предоставил бы вам дополнительную возможность поймать его, совершив новое убийство. — Холбрук засмеялся. — Насчет Алонсо вы ошиблись, видит бог! А теперь не отведаете ли этого бурбона?

VI

В поселке Бруксайд Маклин и его отряд медленно и методично посещали один дом за другим в поисках Роджера Линдсея. Практически везде им приходилось сталкиваться с возмущенными протестами. Майлз терпеливо объяснял, что обыск не означает, будто хозяин дома находится под подозрением, но имеется возможность, что Роджер мог умудриться проникнуть внутрь дома и спрятаться. На самом деле Маклин не особенно в это верил, но так было легче справиться с трудной ситуацией.

Когда мисс Тина Робинсон услышала стук в ее дверь и увидела стоящего Илайхью с ружьем под мышкой, она выразила свои чувства не сдерживаясь:

— Опусти ружье, Илайхью Стоун! С какой это стати ты стоишь тут да тычешь в меня ружьем?

Илайхью обнажил свои желтые от табака зубы в улыбке:

— Ничего я не тычу, и оно не заряжено.

— Так все всегда говорят! — сварливо заметила мисс Робинсон.

— Да мне некуда его убрать, Тина. Я сейчас закон представляю, так что тебе придется меня впустить.

— Взрослые мужчины, а ведут себя словно мальчишки-бойскауты! — разошлась мисс Робинсон. — Прочесываете леса да вторгаетесь к людям в жилища. Вы знаете не хуже меня, что этот молодой человек спокойно досиживает сейчас в нью-йоркском ночном клубе да смеется над вами всеми.

— He-а. Скорее всего, в какой-нибудь дыре в Гринвич-Виллидж.

— Он всех вас перехитрил, и я прямо сейчас тебе скажу… — Мисс Робинсон умолкла и посмотрела на Стоуна, прищурив глаза. — Ты меня разыгрываешь, Илайхью?

— Ну, я тебе скажу, Тина, что у нас за дела. Мы, бойскауты, решили, что Линдсей где-то здесь, в поселке, и, как старый друг, я тебе хочу шепнуть, что Маклин сильно подозревает тебя.

— Меня! — Женщина аж взвизгнула. — Илайхью Стоун, если это твои шуточки!..

— А что? С самого начала ты держала руку на пульсе всех событий, — невозмутимо сказал Илайхью. — Сначала телеграмму от Терренса получила; помогла устроить вечеринку эту. Маклин малость не мог понять, как ты смогла убить Терренса, но решил, что ты взяла с собой стремянку, на которую можно было встать, чтобы трахнуть его камнем. Конечно, Маклин знал, что Дэн Саттер имел привычку навещать тебя, после того как все жители спокойно ложились спать, поэтому он…

— Илайхью Стоун!

— Да уж, Тина, ясное дело, твои преступные помыслы и деяния очевидны.

— В жизни не слыхала ничего более дурацкого!

— А если серьезно, Тина, то я на самом деле должен осмотреть дом. Мы проверяем все и повсюду, так чтобы мы могли сказать, что не пропустили ни одного укромного местечка.

— Ладно, если должен, то должен. Но ты можешь оставить ружье свое снаружи, а еще можешь отряхнуть снег с башмаков, пока не разнес его по всем моим коврам.

— Не волнуйся, Тина. Обещаю не устраивать тут слишком большого бардака и не рыться в твоем сексуальном черном белье, которое, я знаю, ты прячешь наверху, и не буду…

— Илайхью Стоун, следи за своей речью! — сказала мисс Тина.

В доме Саттеров настроение было совсем иным. Поисковую партию в этом месте возглавлял Маклин, что его совсем не радовало. Он нашел Эмили сидящей в гостиной. Свет лампы с абажуром не смягчал печати трагедии на ее лице. Она была одета в черное и вязала для Бима яркий шерстяной шарф. Миссис Саттер равномерно покачивалась в кресле взад-вперед, словно эти движения каким-то образом умеряли боль, от которой, как знал Майлз, она страдала.

— Я бы отдал все на свете, лишь бы не вламываться к тебе, Эмили, — сказал он.

— Ничего страшного, Маклин, — ответила она, не отрывая покрасневшие глаза от вязанья.

— В твоем доме есть столько комнат, которыми ты не пользуешься, и так много построек во дворе…

— Нигде не заперто, Маклин. Ты можешь искать в любом месте, где хочешь, без проблем.

— Спасибо, Эмили. И если я могу чем-то тебе помочь…

— Просто закончи все это, Маклин! Просто закончи — тогда мы сможем найти способ начать жить сначала!

VII

Алонсо бросил в огонь еще одно полено. Теперь за окном стало довольно темно, и Лиз включила в комнате лампы.

— Кажется, я знаю, зачем вы вывалили на меня свою разработку, доктор, — произнес Холбрук.

— Хотела бы и я знать! — сказала Лиз. — Из-за вас обоих у меня целую минуту волосы на голове стояли дыбом.

— Доктор всего лишь проверял свою теорию, — пояснил Алонсо. — Думаю, он верно мыслил. Задача — найти такого человека, чтобы все детали теории соответствовали.

Смит вытянул ноги и поднялся:

— Проблема в том, что для теоретизирования времени нет.

— Нельзя оставлять несведенные концы болтаться, — сказал Алонсо. — В этом и есть беда Маклина. Кто-то должен их соединить. Вы нарисовали отличную картину происшедшего, доктор. Беда в том, что вам не удалось пририсовать лицо убийцы.

— У вас есть какие-либо идеи? — спросил Смит.

Холбрук потеребил бороду.

— Я не привык мыслить теми же категориями, что вы, доктор. Но одна мысль засела у меня в башке. Это противоречие.

— Противоречие?

— В характере убийцы. Вы сами это отметили. Похоже, Терренс был убит совершенно внезапно, кем-то, кого охватил неожиданный приступ ярости, и он взял камень и разбил ему череп. Это не кажется запланированным действием. Но отравление Дэна — запланированное: оно было просчитано и хладнокровно осуществлено. И если кто-то подкараулил Роджера и разделался с ним, то это тоже было просчитано. Вот что я имею в виду, говоря о противоречии. В один момент убийца повинуется импульсу, в другой — планирует убийство.

— Это не обязательно противоречие в характере, — возразил доктор. — Допустим, я рассердился на вас из-за чего-то. Я прихожу сюда, но вас нет. Я захожу в студию. Вид ваших картин приводит меня в ярость, и в припадке гнева я бью по одной из них ногой и пробиваю в ней дыру!

— Бог вам в помощь! — сказал Алонсо.

Доктор засмеялся:

— Но я пришел сюда не за тем, чтобы проделать дыру в картине; я знаю, что это ценная вещь. Теперь я начинаю думать, как бы мне скрыть содеянное. Наложив заплату, я мог бы даже попытаться покрыть краской поврежденное место, если бы имел хоть какие-то навыки. Импульсивный, неконтролируемый поступок действует на меня как холодный душ и заставляет думать и планировать. — Доктор помедлил и затем как бы слегка встряхнулся, словно избавляясь от неприятной мысли. — Мне лучше вернуться в поселок. Я чувствую, что Маклин решит обратиться ко мне за помощью. Хочется надеяться, что смогу ему ее оказать.

— Возможно, Роджера уже нашли, — предположил Алонсо.

— Руф позвонил бы мне, — возразила Лиз.

— Замечательный, ответственный Руф! — весело засмеялся Холбрук.

Он вышел в переднюю вместе с доктором и подал ему пальто.

— Эх, дьявольски досадно, что машины нет. Сожалею, что не могу вас отвезти. Становится холодно.

— Тут всего одна миля.

— Не забудьте про приглашение на бурбон. Если вы пообещаете не проламывать в картинах дыры, я хотел бы предложить вам когда-нибудь их посмотреть.

— Хотел бы я найти этого парня, — сказал доктор Смит, словно не услышав приглашения.

Когда он уходил, часы в доме Холбруков показывали пять тридцать. На улице уже стало совершенно темно. Облака заслонили луну и звезды, и доктор почувствовал на щеках холодок от первых снежинок, когда вышел на дорогу. Ветра не было, и вначале он не слышал никаких звуков, кроме своих собственных шагов.

Он прошел примерно пятьсот ярдов по покрывшемуся корочкой снегу, когда ему показалось, что он слышит сзади хруст других шагов. Доктор остановился и осмотрелся. Ему не удалось ни разглядеть чего-либо, ни расслышать. «Наверное, эхо», — сказал он себе. Уткнув подбородок в воротник, Джон Смит продолжил путь.

Тут он снова услышал шаги, явно торопливые, словно человек шел не по дороге, а по труднопроходимому месту. Доктор остановился, и на этот раз довольно громко прозвучали три шага и звук осыпающегося снега. Потом наступила тишина. Смит определил, что звук исходил слева от дороги и немного позади. С той стороны росли деревья, там было темно и совсем ничего не видно. Это может быть животное, подумал доктор. Возможно, собака следующая за ним в кустах, останавливающаяся, как только останавливался он. Смит сделал еще несколько шагов и замер. Шаги снова послышались… и прекратились.

— Эй! — крикнул доктор Смит.

Ответа не последовало.

До дома Вейлов оставалось добрых три четверти мили, и до него вдоль дороги больше домов не стояло. Часть дороги, как помнил доктор, проходила по выемке с высокими краями с каждой стороны. Это ему не нравилось. Это ему совсем не нравилось. Он подумал, не вернуться ли назад, к Холбрукам. Затем решительно двинулся по дороге к поселку. В тот же миг Смит понял, что за кустами тоже началось движение. Он ускорил шаг. То же самое сделал преследователь. Он резко остановился.

— Послушайте, — спокойно произнес доктор, — почему бы не выйти и не поговорить?

Мертвая тишина. Смит сделал пару шагов к кустам. Он подумал, что, возможно, уверенные действия испугают того, кто шел за ним. Не раздалось ни звука. Доктор остановился, стараясь расслышать звуки дыхания. Если это собака, подумал он, то можно услышать ее пыхтение. Впрочем, он уже понял, что это не собака.

До выемки было совсем близко. Если преследователь планировал нападение, то это — наилучшее для него место. Доктор не смог бы покинуть дорогу ни в одну из сторон, и неизвестный атаковал бы сверху, с насыпи. Надо было попросить у Алонсо ручной фонарь. Он ощущал бы себя менее уязвимым, если бы мог видеть на несколько футов впереди себя.

Доктор чувствовал не столько страх, сколько раздражение. Ему казалось, что последние пятнадцать минут он ведет себя нелепо. Смит не считал, что представляет для убийцы какую-либо реальную угрозу, так как не знал слишком много. Однако, если нападение будет осуществлено, значит, доктор был близок, очень близок к ответам, которые хотел получить. «Ладно, — сказал он себе с иронией, — все прояснится в районе выемки».

Джон Смит сжал руки в карманах в кулаки и обнаружил, что ладони влажные. Хоть и невелик ростом, он был вполне способен постоять за себя. «Ладно, будь что будет, — сказал себе доктор, — пройдем через это».

Он бодро пошел вперед. В тот же момент звуки за кустами возобновились.

I

Входя на участок дороги, идущий по выемке, доктор Смит определил, что человек в кустах находится самое большее в десяти ярдах позади него и что он поднимается на насыпь слева. Доктор сместился на правый край дороги. По крайней мере, кто бы это ни был, он не сможет спрыгнуть сверху прямо на голову. Волнение, которое Смит чувствовал вначале, было заглушено почти нестерпимым любопытством.

В центре выемки доктор остановился и повернулся лицом к насыпи слева.

— Ну, давай! — крикнул он.

Шорохи наверху прекратились, и на мгновение весь мир казался безмолвным, как могила. Вдруг до сознания доктора дошел рокочущий звук, быстро становившийся все громче. Это ехала машина!

Немедленно наверху насыпи послышалось суетливое шуршание. Видимо, неизвестный кинулся наутек. Желтый луч света от фар машины метнулся по насыпи, и Смит, бросив взгляд в сторону преследователя, сумел заметить только дрожание молодой сосенки, с ветвей которой обвалился снег.

Теперь фары светили прямо на доктора, и машина резко остановилась.

— Доктор Смит! — Это был Руф в своем джипе.

Доктор подошел к машине, снова почувствовав влажность ладоней.

— Нашли его? — спросил он.

— Никаких следов. Я ехал к Лиз, чтобы сказать ей. Маклин половину из нас отпустил обедать. Остальные по-прежнему осматривают дома.

Смит снова взглянул на насыпь:

— Если бы вы приехали в несколько более подходящий момент, Руф, мы могли бы схватить убийцу.

— Что?!

Доктор рассказал о приключении на дороге.

— Надо бы поискать следы, — сказал Гилсон. — Следует пойти за ним, доктор. Он как раз перед нами.

Руф подогнал джип на обочину и заглушил двигатель. Мгновение оба молчали, прислушиваясь. До них донесся шум другой машины, идущей со стороны дома Алонсо. Это не дало возможности услышать звуки, производимые беглецом.

— Он выйдет на дорогу, как только оторвется. — Руф встал посередине дороги и взмахами руки остановил приближающуюся машину. Это оказался грузовик, водителем которого был знакомый Гилсону фермер.

— Две мили никого не встречал, — сказал он Руфу.

— О’кей. Смотри в оба всю дорогу до поселка. Позвони мне в дом Алонсо Холбрука, если увидишь, что кто-то идет в поселок.

— Ладно, Руф.

Грузовик двинулся дальше. Гилсон достал из джипа фонарь.

— Давайте посмотрим, что там наверху.

Они с доктором Смитом вскарабкались по крутой насыпи к той самой молодой сосне. В свете фонаря ясно виднелись следы беглеца, и было очевидно, что он повторял пройденный путь — в сторону дома Алонсо.

— Когда вы в первый раз услышали шаги? — спросил Руф доктора.

— Довольно скоро после того, как ушел от Холбруков. Не скажу более точно, поскольку мог не обратить на это особого внимания поначалу.

— След покажет, откуда он начал путь. Рискнете пойти по следу?

— Дорогой мой Руф, ничто на свете не сможет удержать меня от этого!

По виду следов ни о чем нельзя было судить. Любой, кто носит ботинки или галоши, мог протоптать такие следы. Снег был слишком сухим и пушистым, чтобы оставлять четкие отпечатки.

Руф то и дело задавал вопросы через плечо, шагая впереди.

— Кто знал о том, что вы собираетесь к Холбрукам, доктор?

— Никто. Я сделал это импульсивно.

— Вы не замечали, что кто-то следует за вами по пути туда?

— Могу сказать вполне точно, что никто. Конечно, был день. Он мог идти за мной на расстоянии, и я не увидел бы его и не услышал.

Руф остановился и обернулся:

— Как думаете, возможно ли, что это был Роджер?

— Почему же он тогда не вышел? Я останавливался и кричал несколько раз. Роджер должен понимать, что я его друг.

— Если он не виновен!

— Вы не верите, что он виновен. И я тоже. Пойдемте дальше, Руф.

Следы все еще шли в обратном направлении параллельно каменной ограде, идущей вдоль дороги. Внезапно Руф остановился. Из-за небольшого пригорка до них донесся новый звук — похожий на звук топора, которым рубят дрова. Гилсон выключил фонарь. Он сделал знак доктору осторожно продолжать движение, и они пробрались на вершину пригорка. За ним на поляне был дом Холбруков. Следы, по которым шли Руф и доктор, вели прямо на поляну. В центре ее находился фонарь, стоящий на тяжелом пне, и в его свете они разглядели Алонсо, рубящего дрова для камина. Тот был не один. Рядом стояла сгорбленная фигура человека, опершегося на трость из терна. Это был судья Кревен.

— Эй, Алонсо! — крикнул Руф.

Топор на мгновение застыл в воздухе, и затем Холбрук опустил его.

— Кто там?

— Это Руф! — крикнул Гилсон, и они с доктором вошли во двор. Руф чувствовал, как его сердце бьется все сильнее. Следы заканчивались здесь, во дворе.

— Доктор Смит! — воскликнул Алонсо. — Что случилось?

Руф посмотрел на ботинки и брюки Холбрука. Кто бы ни преследовал доктора, ему пришлось пройти по весьма глубоким сугробам. Свет был тусклый, но Руф мог поклясться, что брюки Алонсо абсолютно сухие. В отличие от брюк судьи! На нем были галоши с заправленными в них брюками. Но на коричневой твидовой ткани ясно проглядывали следы сырости, как и на нижней кромке пальто.

— Сколько ты здесь пробыл? — спросил Руф.

— Пару минут, — сказал Алонсо. — Что, черт возьми, происходит?

— А вы, судья Кревен?

— Я вышел погулять, — спокойно ответил судья. — Увидел здесь, во дворе, фонарь Алонсо и пришел сюда.

— Странное время для прогулки, — произнес Руф.

Кончик сигары судьи светился. Он явно только что прикурил.

— Действительно, время позднее, — сказал Кревен. — Я люблю так гулять каждый день, знаете ли. Через старую дорогу-лежневку выхожу из поселка, потом обхожу по главной дороге и назад. Но что с вами такое? Вы себя ведете так, будто что-то случилось.

— Когда я вышел из вашего дома, мистер Холбрук, — вступил в разговор доктор, — меня преследовали. Я думаю, что тот; кто меня преследовал, намеревался напасть на меня. К счастью… или к несчастью, Руф проезжал в своем джипе как раз вовремя, чтобы помешать ему.

— Мы пошли по его следам, — добавил Руф, — и следы привели прямо в твой двор, Алонсо.

— Какая у него была фора? — спросил Холбрук.

Руф взглянул на Джона Смита:

— Думаю, не меньше пяти минут — пока вы мне рассказывали, что случилось, доктор, да пока я говорил с Эдом Брашем, который проезжал в грузовике.

— Я здесь только пару минут пробыл, — сказал Алонсо. Он показал на три или четыре полена, словно они служили доказательством.

Руф обратился к судье:

— Послушайте, сэр, я не умею ходить вокруг да около. Вы явно бродили по глубокому снегу. Эд Браш сказал, что не встречал никого на дороге на расстоянии двух миль. Вы пришли не со стороны поселка, поскольку оттуда ехал я.

— Совершенно правильно поступаете, что задаете вопросы, Руф, — сказал судья, нисколько не смутившись. — Лежневка выходит из леса примерно в двадцати ярдах отсюда, как вы знаете. Я видел огни фар того грузовика, когда шел через лес. Когда я вышел на главную дорогу здесь, то увидел фонарь Алонсо, крикнул ему и подошел сюда, просто чтобы провести время.

«Выглядит правдиво», — сказал себе Руф. И, глядя на судью, опершегося на свою тяжелую трость, он не пришел ни к какому конкретному мнению. Чтобы следовать за доктором по пересеченной местности параллельно дороге, требовалось некоторое проворство. Лежневка не использовалась и должна быть покрыта толстым слоем снега, что объясняет сырость одежды судьи.

— Когда вы вышли на главную дорогу, вы не видели кого-нибудь, покидающего двор Алонсо? — спросил Руф.

— Ни души.

— А ты видел, Алонсо?

— Я только что сюда пришел! Ты же видишь, я даже куртку не надел и, кстати, замерзаю до смерти. Я тут хотел нарубить немного топлива для кухонной печки.

— Нашему парню по-настоящему везет, — сказал доктор Смит. — Прошлой ночью, после того как он убил Терренса, ему на помощь выпал снег. Сегодня удача опять оказалась на его стороне. Минуты, даже секунды — и он бы наткнулся на мистера Холбрука или судью. Такое везение не может продолжаться вечно.

Руф изучающе посмотрел на доктора. Он не мог понять, то ли этот маленький серый человек безоговорочно принял на веру рассказ судьи, то ли пытался намекнуть ему, Руфу, что лучше сейчас оставить Кревена в покое.

— Если хотите еще поговорить об этом, пойдемте в дом, — предложил Алонсо, колотя себя замерзшими руками.

— Я отвезу вас в поселок, доктор, после того как поговорю с Лиз, — сказал Руф.

— Если не возражаете, я поеду с вами, — произнес судья. — Мне… расхотелось гулять.

Джон Смит кивнул:

— Мы пойдем к джипу, Руф. Вы нас догоните.

Гилсон замялся. У него возникло странное чувство оттого, что доктор уходит вместе с судьей. Потом он отогнал нехорошие мысли. Если и были основания подозревать судью, сейчас он, безусловно, ничего не попытается совершить.

Доктор, казалось, прочитал мысли Гилса.

— Все в порядке, Руф. Повидайте вашу девушку и возвращайтесь. Мы будем ждать вас в джипе.

II

Судья облокотился о бок джипа, уткнув в дорожную колею терновую трость.

— Я так думаю, косвенные свидетельства воздействуют на каждого, кто имеет какое-либо отношение к службе закону, — сказал он. — Как судья, я видел, насколько бывает опасно иметь с ними дело.

Доктор Смит уже сидел в джипе. Он смотрел на дорогу, не покажется ли Руф, и лишь вполуха прислушивался к словам судьи.

— Я знаю, о чем вы с Руфом думали там, — продолжал Кревен. Он стряхнул пепел с сигары и чуть повернул ее в мундштуке, чтобы она тлела равномерно. — Как вы, доктор, указывали, на стороне человека, преследовавшего вас, была сама фортуна, иначе либо Алонсо, либо я увидели бы его. Однако такого рода удачи происходят столь же часто, как и неудачи — непредвиденное невезение. Но мы в основной массе нация оптимистов. Мы ожидаем, что невезение должно преследовать преступников! Преступность до добра не доводит! Поэтому всегда, когда обстоятельства работают против человека, мы его подозреваем. Руф считает, что преступнику не должно везти, и поэтому полагает, что преступник, скорее всего, я.

Доктор взглянул на судью:

— Может быть, и вы, знаете ли.

Кревен хохотнул:

— И зачем же мне надо было истреблять этих представителей молодого поколения?

— Возможно, потому, что они молоды. Я не знаю более сильной неприязни, чем неприязнь людей среднего возраста к молодежи. Господи, до чего мы ненавидим их за их здоровье, за их неистощимую энергию!

Судья посмотрел вниз, на конец своей трости.

— Ну что ж, здесь, конечно, вы правы.

— А как они ненавидят нас за наше высокомерное представление о том, будто возраст и мудрость идут бок о бок, — продолжал доктор. Тут он увидел Руфа, торопливо шагающего к ним по дороге. — Достаточно сильные мотивы для убийства, вы не находите?

— Только для расстроенного рассудка, — отозвался судья.

— А вы часто встречали человекоубийц с расстроенным рассудком?

Кревен повернулся и посмотрел доктору в лицо:

— Я имел в виду здравый рассудок в юридическом смысле.

— Да плевать на этот юридический здравый рассудок, — неожиданно резко сказал Смит.

Руф подбежал к машине:

— Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго?

— Как там Лиз? — спросил судья.

— Отлично! Просто прекрасно.

Судья выглядел страшно удивленным:

— Я-то воображал, что она очень огорчена. Ведь Лиз по-прежнему лелеет надежду, что Линдсей не виновен и ему ничего не грозит.

Они миновали дом Роджера с окнами без света и остановились перед домом Саттеров. Момент был неловкий, поскольку хозяин похоронной конторы и его люди привезли гроб с телом Дэна Саттера и как раз вносили его в дверь. Эмили, со сложенными на груди руками, стояла в стороне, пока гроб несли в гостиную, в которой лишь прошлым вечером вовсю шли приготовления к празднику.

От группы людей, столпившихся у двери, отделился Маклин Майлз и подошел к джипу.

— Доктор Смит, я… я думаю, что должен перед вами извиниться, — сказал он с несчастным видом.

— Ерунда, Майлз. Вы экономили средства, а это ведь ваш долг. — Доктор не сумел удержаться от сарказма, и ему стало немного стыдно за себя. — Чем могу помочь?

— Я в безвыходном положении, — признался прокурор. — Я снова связался с полицией насчет дорожных блокпостов. Я подумал, что кто-то мог провезти Линдсея — живого или мертвого — в багажнике автомобиля. Прошло четыре машины не из нашего поселка, но никто из чужих не позволил бы незнакомому человеку залезть в багажник, особенно притом, что предстояло проезжать через полицейские посты. Всех же местных, покидавших поселок, я проверил.

— Линдсей не уезжал на машине, — сказал доктор. — Вам незачем доказывать это мне, Майлз. Я принимаю сие как факт.

— Но как он мог исчезнуть — прямо здесь, прямо на главной улице? — спросил Майлз. Его голос был сиплым от усталости. — Земля не могла его поглотить! Небеса не могли его вознести!

— Значит, он по-прежнему где-то здесь. Все, что мы можем, — это продолжать поиски, Майлз.

— У меня кружится голова от хождения по кругу. У вас есть какая-то теория, не так ли, доктор Смит? Я готов ползать на карачках ради хоть какого-нибудь ключа.

Некоторое время доктор молчал, наблюдая, как перемещались тени людей из похоронной конторы за шторами гостиной Эмили.

— Существует много фрагментов, которые должны бы укладываться в теорию, но этого не получается, — сказал он наконец. — Когда такое происходит, это значит, что некоторые вещи, принятые нами как факты, на самом деле фактами не являются. Например, мы предположили, что Терренс был убит импульсивно, в приступе ярости. Затем убийца ликвидировал Дэна, так как тот все знал и пытался его шантажировать. Потом он убрал Линдсея, поскольку тот также что-то видел или слышал и в конечном итоге наверняка это вспомнит. Давайте данные предположения отбросим и сделаем некоторые другие.

— Какие другие предположения мы можем сделать? — спросил Маклин.

— Что убийство Терренса было запланировано заранее. Что убийство Дэна было запланировано заранее. То же самое с Линдсеем… Все убийства были совершены по связанным между собой причинам.

— Это же абсурд! — вспыхнул Маклин. Предположение доктора, казалось, вывело его из себя больше, чем тупик, в который он попал. — Это же действия какого-то сумасшедшего. Новый Джек Потрошитель!

— Какого-то сумасшедшего, — повторил доктор, — но сумасшедшего, которому присуще логическое мышление. Вам приходило в голову, Майлз, что Терренс Вейл, Дэн Саттер и Роджер Линдсей имели кое-что общее?

Маклин не отрываясь смотрел на маленького серого человечка.

— Думай я над этим хоть целый день, не смогу вообразить троих более чуждых друг другу людей.

— Не важно, чуждые они друг другу или нет, Майлз, но в историях их жизней есть один общий знаменатель. Каждый из них виновен в трагедии какой-нибудь женщины. Терренс, если верить словам Сьюзен, был изощренным, отъявленным садистом. Саттер испортил жизнь Эмили, что хорошо известно в поселке. Линдсей повернулся спиной к своей невесте и открыто унизил ее, у всех на глазах затеяв интрижку с другой женщиной. Просто ради теории как таковой предположите — это и есть то, что их связывает.

— Боже правый! — воскликнул Руф. — Но если это и вправду мотив, то убийца — настоящий псих.

— Судья, присяжные и палач в одном лице, — медленно проговорил доктор Смит. — Женщина, мстящая за весь свой пол. Мужчина, превратившийся в чудовище внутри воображаемых сияющих лат. Святой Георгий, зараженный укусом дракона и сам превратившийся в дракона!

— И что нам делать? — спросил Маклин.

— Вы спрашивали только насчет теории, — сказал доктор. — Я не предлагаю ее как факт, потому что не могу ее доказать. Но я начинаю размышлять над ней.

— Как же такая теория соотносится с тем фактом, что преследовали вас, доктор Смит, — спросил Кревен, — и, по-видимому, намеревались напасть?

Доктор смотрел прямо на судью, его добрые серые глаза были задумчивы.

— Кто в большей степени заслуживает наказания, нежели тот, кто пытается помешать справедливому приговору, вынесенному судьей?

Смех Кревена казался натянутым.

— Вы снова указываете на меня, доктор?

— Я просто отвечаю на вопрос, — сказал Смит. Он вздохнул. — Прошу прощения, джентльмены, я должен увидеть миссис Саттер. Ей наверняка ни к чему обуза. Наступило неподходящее время, чтобы возиться с постояльцами.

— Доктор Смит! — Это сказал судья, и доктор снова повернулся к нему. — Я был бы счастлив, если бы вы поужинали со мной, и еще: у меня полно комнат, чтобы вас устроить, если вы желаете съехать из дома миссис Саттер.

— Это очень любезно с вашей стороны. Позвольте, я поговорю с миссис Саттер. — Джон Смит снова двинулся по дорожке.

Дойдя до крыльца, доктор обнаружил, что рядом с ним Руф.

— Вы ведь не собираетесь принимать приглашение судьи, а, доктор?

— Почему бы нет?

— Слушайте, может быть, я какой-нибудь невротик, но мне не нравится то, что произошло в районе выемки.

— Вы считаете, Руф, что это был судья?

— Я просто не уверен, что это был не он.

Доктор положил руку Гилсону на плечо:

— Спасибо за заботу, Руф, но я не думаю, что судья — если окажется, что он и есть тот самый неизвестный, — что-то учудит после того, как сделал публичное приглашение.

Руф попробовал улыбнуться:

— Ладно, доктор, если учуете что-то — бегите!

Смит вошел в дом. Сладковатый запах смерти просочился из гостиной в переднюю. Дверь гостиной была открыта, и доктор заметил там Бима Саттера, сидящего, сгорбившись, в углу; его белое, вытянувшееся лицо вызывало жалость. Слышались неразборчивые слова Эмили, говорящей с людьми из похоронной конторы. Наконец они вышли из гостиной и прошагали мимо Смита. В этот момент Эмили увидела доктора. Она подошла к нему, закрыв за собою дверь, оставив Бима наедине с его отцом.

— Доктор Смит, я за вас волновалась. Вы не обедали!

Он удивился:

— Знаете, миссис Саттер, я об этом даже не думал.

— Я приготовлю вам что-нибудь на ужин, это займет не много времени. Поскольку… поскольку мы не сможем воспользоваться гостиной, я оставила открытым отцовский кабинет, и там разведен огонь. Если вы не против, чтобы подождать там…

— Миссис Саттер, не надо об этом беспокоиться. Судья Кревен пригласил меня поужинать, а также поселиться у него. Я просто отнесу мои вещи в его дом и…

— Ах! — расстроенно произнесла Эмили. — Конечно, я знаю, что вам, должно быть… неприятно оставаться здесь. Но я надеялась, что пока вы живете в нашем поселке…

Доктор понял, что она думала о деньгах. Теперь для нее важен каждый пенни.

— Вам, наверное, будет спокойнее, если кто-то будет у вас жить, — сказал он. — И я, пожалуй, останусь.

— Я была бы так рада, если бы вы остались.

— Тогда договорились. Впрочем, ужинать я буду все-таки у судьи, миссис Саттер. Нам есть что обсудить.

III

Ужин молча подавала экономка судья Кревена. Мягкое освещение обеспечивали стенные лампы с бра и свечи в четырех серебряных канделябрах на столе. Еда была простой, но очень вкусной. Еще перед ужином судья прямо сказал, что не стоит обсуждать расследование в присутствии экономки. Но он оказался отличным рассказчиком, и доктору пришло в голову, что за его словами что-то стоит. Кревен вспоминал свое прошлое — карьеру адвоката в каком-то городишке в Огайо, работу в судейском кресле и отставку в возрасте сорока восьми лет.

— Я довольно удачливый человек, — говорил он Смиту, — в том смысле, что средств у меня больше чем достаточно. Видите ли, доктор, работа судьи стала мне не по нутру. Среднестатистический преступник всегда казался мне продуктом собственного окружения, которое, в свою очередь, есть продукт нашего общества. И меня стало беспокоить то, что я, пользующийся всеми благами, предлагаемыми этим обществом, должен выносить приговор менее удачливому человеку. Конечно, я мог вернуться к адвокатской деятельности, но я подумал, что следует заняться более важной работой — изучением причин преступлений, тщательным анализом этих причин и конструктивной программой их предотвращения.

— Вы пишете книгу?

Судья кивнул:

— Я не верю, что наказание есть решение проблемы преступности. Мы должны начать с корней, с самого начала. — Он обратился к экономке, которая убирала со стола: — Миссис Паркс, кофе и бренди мы будем пить в библиотеке.

Библиотека была уставлена рядами книг от пола до потолка, еще там имелся большой круглый стол возле окон, выходящих на северную сторону, за которым судья писал свою книгу, а также огромный мраморный камин. По бокам камина стояли два глубоких кожаных кресла.

Экономка принесла серебряный кофейный набор, графин и две рюмки для бренди, которые она поставила на столик между креслами.

— На сегодня все, миссис Паркс, — сказал судья.

Экономка вышла, закрыв за собой дверь. Двое мужчин остались одни.

Судья налил кофе и с привычной аккуратностью разлил по рюмкам бренди. Доктор взял свой бренди и вдохнул его ароматные пары. Он улыбнулся, вспомнив беспокойство Руфа. «Если учуете что-то, доктор…» В этот момент Джон Смит заметил, как внимательно смотрят на него глаза судьи с тяжелыми веками. Доктор опустил свою рюмку, не попробовав бренди.

— Знаете, доктор Смит, это я предложил Руфу и Маклину прибегнуть к вашей помощи в расследовании, — сказал судья.

— Боюсь, что я вас подвел. — Доктор размешал кофе серебряной ложечкой с тонким рисунком.

Судья улыбнулся, но в свете от огня камина эффект от этого получился странным, как будто остальная часть его лица онемела.

— Я не стал ценить вас меньше, доктор. Я знаю, что, выводя свои теории, вы изучаете каждую деталь дела. Посему, я полагаю, лучше всего сообщить вам некоторые факты.

— Вы знаете что-то об этом деле, о чем раньше не говорили? — Голос доктора звучал совершенно спокойно.

— Я знаю кое-что о себе самом, о чем раньше не говорил. — Судья взял рюмку с бренди, чтобы согревать ее в руке, и отпил.

Чуть улыбнувшись, доктор взял свой напиток.

— У меня появилось впечатление, — произнес он, — что за ужином вы пытались сказать мне, что не похожи на судью-мстителя.

— Я говорил это ради миссис Паркс. Но для того, чтобы ваша теория превратилась в приговор, вам понадобится информация о подозреваемых. Я… я думаю, доктор, что избавлю вас от трудов по выяснению обстоятельств моего прошлого.

— Вы думаете, судья Кревен, что я вас подозреваю?

— Думаю, что начнете, если я скрою правду и вы доберетесь до нее позже.

— Не стану делать вид, будто вы не разожгли во мне любопытства.

Судья поставил свою рюмку и принялся аккуратно вставлять сигару в мундштук из слоновой кости, но, закончив это дело, не стал закуривать. Он сидел, глядя на огонь. Доктор заметил небольшую выпуклость на его челюсти.

— Я ушел в отставку не добровольно, — начал судья. — История, рассказанная вам за ужином, — это история, которую я рассказываю всегда, и только еще два человека во всем мире знают, что она далека от правды. Теперь я намерен рассказать вам все как есть и отдать мое будущее в ваши руки.

Огонь отбрасывал замысловатые подвижные отблески на корешки книг, то освещая одно место, то вдруг погружая его в темноту. Судья перекатывал незажженную сигару в пальцах.

— Я никогда не был женат, — продолжил он. — Юриспруденция — сложное занятие. Во время обучения у меня было мало времени на общение, а когда я начал практику, мне как-то не удавалось найти женщину, соответствующую моему идеалу второй половины. — Он поднял глаза на доктора, и эффект онемения лица стал еще более заметным. — Только в тот день, когда меня назначили судьей, я… нашел такую женщину. Но на моем пути, доктор, стояло ужасное препятствие. Она оказалась замужем, замужем за человеком, обладавшим серьезным политическим влиянием в моем штате. Он… он был гадкой личностью, доктор. Жесток до садизма, зациклен на своей персоне. Думаю, вы бы нашли объяснения этому — какую-нибудь психологическую фрустрацию, сделавшую его не способным ни на что, кроме ненависти. Сегодня утром вы слышали историю, рассказанную Сьюзен. Ситуации довольно схожи, за исключением того, что та женщина, — голос судьи дрогнул, — та женщина обладала всем, что только можно желать: добрая, великодушная, умная, с прелестной внешностью. И она любила меня! Боже мой, она любила меня!

Раздался щелкающий звук. Мундштук из слоновой кости переломился пополам между пальцами судьи. Он тупо посмотрел на него, словно не поняв, что случилось. Доктор ждал.

— Но имелся один момент, доктор Смит. Отец женщины в свое время был спасен от длительного тюремного заключения ее мужем. По этой причине она и вышла за него замуж, и тот держал данный факт над ее головой, как меч, точно так же, как Терренс держал свой меч над головой Сьюзен. Я решил, что не могу жить без нее. Я думал, что без нее моя жизнь совершенно пуста. И поскольку она была подневольна, я… я отбросил все мои принципы, все мои понятия о чести, и… мы слились в любви. — Он надолго замолчал. В камине треснуло полено, послав в темноту дымохода сноп искр. — Горькая сладость, — сдавленно проговорил судья. — Маленькая мечта, которая никогда не осуществится. — Его голос стал глухим. — И вот, как и следовало ожидать, наши жалкие попытки вкусить немного счастья были обнаружены мужем. Он поступил подло, доктор. Раньше он возражал против моего назначения судьей, так как хотел посадить своего человека на это место — подобострастного прохиндея, который должен был благоволить к определенным персонам в городе. Теперь у него появилась такая возможность. Мне предстояло либо пережить публичный скандал, результатом которого стало бы мое изгнание с должности судьи, либо уйти в отставку «по причине ухудшения здоровья». Я не боялся скандала. Я выдержал бы что угодно, лишь бы не расстаться со своей любовью. Но оставалась проблема с ее отцом — вопрос о тюремном заключении. И тогда… и тогда я ушел в отставку, доктор, и приехал жить сюда. — Он протянул руку и положил половинки сломанного мундштука на стол. Затем отклонился на спинку кресла и прикрыл рукой глаза.

— Для чего вы рассказали мне это? — спросил доктор Смит после долгой паузы.

Судья опустил руку и как-то странно взглянул на доктора, словно забыл, что маленький серый человечек сидит рядом.

— Ваша теория, доктор. Как там вы сказали? «Святой Георгий, зараженный укусом дракона и сам превратившийся в дракона»? Думаете, я тут сидел, наблюдая, как Терренс поступал с Сьюзен, как Дэн поступал с Эмили, как Линдсей поступал с Лиз Холбрук, и не спрашивал себя: почему они должны остаться без наказания? Почему они, которые, подобно моему врагу, не любят и не способны любить, должны безнаказанно разрушать и уничтожать? Думаете, доктор, я не спрашивал себя об этом? — В голосе судьи слышался глубокий гнев. — Если бы вы копнули мое прошлое и узнали об этой истории, разве не задумались бы обо мне? Разве вы не сказали бы — особенно после происшествия на дороге сегодня вечером и удивительных обстоятельств, указывающих на меня: «Вот, согласно моей логике, сумасшедший и его логичные для сумасшедшего мотивы!» Разве нет, доктор?

— Может быть, — медленно сказал Смит.

— А что вы теперь думаете обо мне? — Судья наклонился вперед, сидя в кресле. Маленькая припухлость на его челюсти была похожа на белый жесткий узел.

Доктор смотрел на него с некоторой жалостью в глазах.

— Я думаю, что вы, должно быть, очень сильно ненавидели Вейла, Саттера и Линдсея. И я все же не понимаю, зачем вы рассказали мне эту историю.

— Я же сказал вам — потому что вы могли бы узнать о ней. И стали бы меня подозревать самым серьезным образом.

— Вот что интересно. Вы говорили, что правду знают лишь еще два человека. Стала бы женщина, любящая вас, открывать секрет? Думаю, нет, судья Кревен. Стал бы его открывать ее муж, который вас ненавидит? Это кажется маловероятным, поскольку он потерял бы свою власть над вами в тот момент, когда правда стала бы достоянием публики. Все-таки он был шантажистом.

— Но, доктор Смит…

— Итак, у вас имелась и другая причина для того, чтобы рассказать мне вашу историю. Возможно, вы готовились признаться в убийстве.

— Я никого не убивал! — воскликнул судья. — Никого, кроме самого себя!

— Возможно, из-за сильной ненависти, накопившейся в вас, вы чувствуете потребность в новой серии наказаний. Но я не ношу с собой бич, судья Кревен. Я не отец вам. Я не судья вам. К сожалению, если вы ощущаете потребность вершить наказания, я не могу вам помочь.

IV

Спустя недолгое время доктор шагал по улице к дому Саттеров. Было около десяти часов, и большинство жителей поселка после лихорадочной ночи и такого же дня отдыхали. Дома были темными, разве что иногда попадались освещенные окна на втором этаже. Через равные интервалы уличные фонари отбрасывали на снег круги желтого света.

Доктор обнаружил, что находится в неясном для самого себя тревожном состоянии. Виной этому было не воспоминание о судье, съежившемся в кресле у камина с глазами, красными от слез, которые он не стыдясь пролил, перед тем как Смит оставил его.

— Вы по-прежнему подозреваете меня, доктор? — спросил Кревен, стоя в дверях, когда Смит уходил.

— У меня по-прежнему нет улик, — ответил доктор. — Вы снабдили меня мотивом для вас, а я могу предоставить мотивы для других. Но кто вышел в ночной двор вместе с Терренсом Вейлом? Кто приготовил яд, жадно проглоченный Дэном Саттером вместе со спиртным? Кто убрал Роджера Линдсея и как? Это — те вопросы, на которые мы обязаны ответить, и все ответы должны вывести нас на одного человека. Я буду рассматривать вас, судья, как возможного кандидата.

Кревен неуклюже улыбнулся:

— Жаль, что это не я. В моей жизни так мало остроты. Я не прочь умереть за то, что уничтожил несколько негодяев.

— Даже такой почтенный человек, как отставной судья, примеривает к себе неподходящую ему роль Бога! Спокойной ночи, судья Кревен.

Нет, решил доктор, ему было тревожно не из-за судьи. История Кревена могла вырваться из его уст из-за тяги сделать признание, либо она являлась хитрым ходом, направленным на то, чтобы вызвать у доктора сочувствие и сбить его со следа. Это было не важно. Пока нет улик, это не важно. Тревожил доктора инцидент на дороге. Казалось, не имелось никаких сомнений в том, что в планах преследователя было нападение. Это могло означать одно — доктор представлял опасность для кого-то, он вплотную подошел к ответам на главные вопросы. Близко, очень близко. И тем не менее он был слеп; он их не видел; он не мог к ним прикоснуться. Поскольку поиск физических вещественных доказательств не являлся его компетенцией, это должно было означать, что в какой-то момент в разговоре с кем-то собеседник доктора проговорился. Он, Джон Смит, этого не заметил, но, возможно, если посидеть и проиграть в уме все события с самого начала — с того момента, когда Бим сказал, что кто-то лежит в снегу, — возможно, тогда он заметит противоречие, тот момент, когда кто-то споткнулся. Пусть чуть-чуть, но споткнулся. Доктор невесело подумал, что теперь находится в том же положении, в каком, по его мнению, был Роджер Линдсей. Он забыл о чем-то, что стоило запомнить.

В окнах дома Саттеров горел свет — мягкий свет за шторами гостиной; свет наверху в комнате Бима; свет в кабинете покойного майора Боуэна.

Доктор сам открыл входную дверь. Он снял пальто, шляпу и галоши, а затем на цыпочках прошел по передней. Ему не хотелось нарушать бдения Эмили у гроба. Войдя в кабинет, он закрыл дверь. В камине тлели угли, и доктор пошевелил их кочергой и добавил поленьев. Он намеревался оставаться здесь до тех пор, пока не охватит всю череду событий, не вспомнит каждую подробность, не важно, насколько тривиальную. Он устроился перед камином и попытался сконцентрироваться на проблеме.

Доктор обладал натренированным умом, но теперь по какой-то причине ему не удавалось его контролировать. Как ни старался, он не мог избавиться от чувства, что должен сейчас что-то предпринять, что он знал ответ и ответ взывал к действиям. Смит чувствовал злость на самого себя за неспособность сфокусироваться на проблеме. Он осознал, что за последние двадцать семь часов спал только четыре и пережил немало напряженных моментов. Смит подумал: «То, что мне нужно, — это черный кофе». Но ему не хотелось беспокоить Эмили, а он понимал, что если она услышит его возню на кухне, то придет и примется помогать.

Доктор встал с кресла и принялся беспокойно ходить по кабинету. Покойный майор Боуэн, подумал он, по-видимому, был одним из тех взрослых детей, которых так много в нашем обществе. Сабля над камином, охотничий нож с прядью волос вокруг лезвия, шахматы из слоновой кости, чернильница из лошадиного копыта — все это сентиментальные напоминания о мальчишеском героизме. Библиотека с невероятным количеством детской литературы. Сочинения Генти, «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, серия про Тома Свифта и бесчисленные детективные романы разного качества — от наихудшей халтуры до классиков жанра. Доктор пробежался глазами по полке… Браун, Габорио, Арсен Дюпен, серия про таинственного доктора Фу-Манчу и в специальной нише книги про Шерлока Холмса — вся серия полностью: «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», «Приключения», «Воспоминания», «Возвращение», «Собака Баскервилей», «Долина страха», «Последнее дело» и «Записки». Доктор поднял руку и отсалютовал книгам на полке. «Вот бы мне сейчас ваше волшебное искусство дедуктивного метода, мистер Холмс, — пробормотал он. — Вас здесь, в Бруксайде, очень не хватает».

И тут Джон Смит словно застыл с рукой, все еще приложенной к виску. Он простоял так какое-то время, после чего медленно опустил руку, не сводя глаз с книжной полки. Его глаза расширились, буквально засияли, губы плотно сжались в тонкую линию. Внезапно доктор развернулся и зашагал к двери кабинета. Он бесшумно отворил дверь и на цыпочках прошел через переднюю к наружной двери. Смит снова надел пальто и шляпу. Он посмотрел на стол в передней, ища что-то. Там лежал карманный фонарик, и доктор забрал его. Затем он взял галоши в руки и вышел с ними на крыльцо. Там обулся. Доктор выпрямился, осмотрелся и двинулся по дорожке. Он повернул направо, прошел примерно сто пятьдесят футов и оказался у пустующего дома Роджера Линдсея. Смит осторожно повернул дверную ручку. Дверь была не заперта.

Доктор вошел в дом. В здании имелся масляный обогреватель, и оно было наполнено приятным теплом. Доктор Смит вынул фонарик из кармана и прошел в кухню. Осветил ее фонариком. Кухня была безупречно чистой и опрятной. Луч фонаря остановился на двери в подвал. Доктор подошел к двери и постоял секунду, словно ему не хотелось ее открывать. Наконец он открыл дверь и нащупал на стене электрический выключатель.

Он пошел вниз по ступенькам, по-прежнему неохотно. Внизу доктор осмотрелся. Там были печка, водяной насос, разные трубы, какие-то ящики и коробки, положенные друг на друга в углу. Доктор медленно повернулся в другую сторону. Там находились садовые инструменты, приставленные к стене, зеленая металлическая тачка… и тело человека, лежащее на полу лицом вниз; его прикрывали несколько дерюжных мешков, они были подоткнуты под тело, словно кто-то хотел, чтобы человек не замерз во время вечного сна.

Джон Смит подошел к трупу и опустился на колени. Перед ним был, конечно, Роджер. Доктор это знал и не вглядываясь в лицо трупа. Он стоял на коленях, положив руки на плечо мертвого человека. В уме Джона Смита факты вставали на свои места, как металлические язычки кодового замка. Вдруг он услышал звук — скрип дощатой ступеньки. Доктор, избегая резких движений, повернулся, направив луч фонаря на лестницу. Он увидел ноги — ноги в ботинках и вельветовых брюках. Ноги замерли, а затем зашагали вниз, пока не стала видна вся фигура. Лицо этого человека оказалось белым, как известь на свежепобеленной стене. Глаза были круглыми и полными страха, когда они встретились с глазами доктора. Голос его прозвучал хрипло и испуганно.

— Я… я рад, что вы его нашли. В-видите, сэр, это сделал я, — сказал Бим Саттер.

V

Доктор опустил фонарь, чтобы его луч больше не светил в лицо мальчику. Он увидел, как Бим бросил взгляд в сторону трупа, так заботливо укутанного мешками, и тут же поспешно отвернулся. Доктор услышал звук, который озадачил его на мгновение, пока он не понял, что это стучали зубы мальчика. Смит сделал несколько шагов вперед, к тому месту, где стоял Бим, вцепившись в перила.

— Пойдем-ка наверх, сынок.

— Д-да, сэр.

— Сначала ты, Бим.

— Да, сэр. — Юноша развернулся и пошел вверх по лестнице, цепляясь руками за перила и подтягиваясь. В кухне, кроме фонаря доктора, освещения не было. — С-сэр, мы поедем прямо в т-тюрьму в Амори?

— Сначала поговорим, сынок. Думаю, в гостиной достаточно удобно. Пройди по коридору и попробуй найти выключатель.

— Да, сэр.

В гостиной ничего не изменилось с того момента, когда доктор был здесь в последний раз.

— Садись вон туда, на диван, Бим.

Мальчик сел, подоткнув под себя одну ногу. Он слегка наклонился вперед, обхватив себя руками за плечи, словно стараясь не развалиться на куски.

— К-как вы с-сумели его найти, сэр? Я слышал, к-как вы уходите, и, к-когда увидел, что вы идете сюда, я понял, что вы догадались.

— И ты пошел за мной?

— Да, сэр.

Доктор стоял спиной к камину с холодными углями.

— А теперь слушай, сынок. Прежде чем мы пойдем к Маклину, тебе стоит рассказать мне в точности, как это случилось.

— Да, сэр.

— На твоей совести только… только Роджер?

— О нет, сэр. Это все сделал я!

Во рту у доктора пересохло.

— Тогда начни с самого начала, сынок.

Мальчик крепче сжал себя в объятиях, глядя на носок своего ботинка. Потом он заговорил очень торопливо:

— Мистер Вейл был первым, сэр. Я пошел в конюшню, как я говорил, но, когда вернулся назад, увидел мистера Вейла возле бассейна, он курил сигарету, и я подошел к нему, чтобы поговорить. Понимаете, сэр, мне нужно было кое-что сказать ему. Мне нужно было сказать ему, чтобы он увез миссис Вейл отсюда, потому что то, как она ведет себя с моим отцом, просто убивает мою мать. И вот я попросил его увезти ее, и он сказал, что не будет увозить, и я взял камень и стукнул его. — Юноша поднял широко раскрытые глаза на доктора. «Вот и все», — читалось в его взгляде.

— Что ты сделал после этого, сынок?

— Что я сделал?

— Да, Бим. Что ты сделал?

— Я… я вернулся назад, в конюшню, и лег спать, как я вам рассказывал. А когда проснулся, выпал снег, и я пришел в дом и нашел вас. Помните?

— Да, помню.

— Вот… вот и все про мистера Вейла.

— Понятно. — Пальцы доктора медленно вращали тяжелую золотую цепочку его часов. — Далее твой отец, Бим. Как ты это сумел?

Мальчика снова стало всего трясти. Его глаза были похожи на две дыры, прожженные в простыне.

— В-вы знаете, к-как это было, сэр. В-вы были там, когда он п-пришел домой, когда б-был завтрак. В-вы слышали, что он с-сказал мне, и я… просто не смог это больше терпеть. Тогда я вышел из к-комнаты и д-добавил яд в б-бутылку, которую, как я знал, мама должна была отнести в его комнату. И… и все.

— Продолжай, Бим.

— Вот и все про моего отца. Я… я всегда его ненавидел. То… то, как он обращался с моей матерью! Я п-просто не мог это больше терпеть, сэр.

— Понимаю. И теперь мы подошли к Роджеру. Что случилось с Роджером?

Мальчика снова начало ужасно колотить с головы до ног. На какой-то момент доктору показалось, что Бим не сможет продолжать. Смит стоял неподвижно, не сводя серых глаз с мальчика; их выражение показывало, насколько глубоко взволновала его агония, исказившая юное лицо.

— Я… я испугался, сэр, после этого. Я им-мею в виду, после отца! Н-никто мне ничего не говорил, и мне надо было узнать, что происходит. В-вы все собрались здесь — вы, сэр, и Маклин, и Руф, и Лиз, и Р-роджер. И я… я пробрался через задний двор в к-кухню. Я приоткрыл немного дверь, чтобы м-можно было слышать, что делается.

— Ты должен был бы успокоиться, сынок, потому что никто о тебе даже не задумывался, насколько я помню.

— Д-да, сэр. Я… я подумал, что со мной ничего не случится. Но потом Роджер вдруг вошел через черный вход.

— Роджер?

— Д-да, сэр. Наверно, он выходил на улицу. Он прошел вокруг дома к ч-черному входу, чтобы взять сигареты. Я до смерти испугался, когда он вошел.

— Почему ты испугался, Бим?

— Я… просто от неожиданности.

— Но ты знал, что он вышел, Бим. Если ты слушал, то знал, что он вышел из дома.

— О да, сэр. Но я не ожидал, что он в-вернется.

— Куда он собирался идти, когда вышел из дома?

Глаза Бима расширились.

— Я… я не знаю, сэр.

— Дальше, Бим.

— Н-ну, сэр, он з-заметил, что я подслушиваю у двери, и спросил, ч-что я делаю. Я, н-наверно, смутился, и испугался, и с-сказал, что мне просто интересно. А потом… а потом он сказал, что видел, как я уб-бил мистера Вейла. Тогда я… тогда вы видите, что мне пришлось… пришлось…

— Как ты это сделал, Бим?

— Ну, сэр… на плите стоял чайник, и я… я предложил ему выпить ч-чашку чая, и он согласился, потом он сел, и… и я принес ему чай. И он в-выпил его.

— И что потом, Бим?

— П-потом он… вроде как упал… и умер. Понимаете, я д-добавил в чай немного яду.

Секунду доктор молчал, после чего сказал:

— Продолжай, Бим.

В первый раз пораженные ужасом глаза мальчика наполнились слезами.

— Это было у-ужасно, сэр. Я… я не мог его там оставить. Тогда… тогда, когда он умер, я с-схватил его за п-плечи и уволок по ступенькам в подвал.

— Ты сделал это сразу после того, как убил его, Бим?

— Да, сэр.

— Наверное, тебе было трудно спустить его по ступенькам.

— Это б-было ужасно трудно, сэр. — Теперь на бледных щеках поблескивали слезы. — Я н-не мог его унести. Мне пришлось в-волочить его, и его н-ноги в-все в-время стучали по ступенькам. Бам, бам, бам. — Внезапно Бим закрыл лицо руками и заплакал навзрыд.

Доктор слегка вздрогнул, но остался стоять, ожидая, пока приступ рыданий пройдет. Наконец Бим поднял лицо, его глаза распухли, губы дрожали.

— Т-там внизу было холодно, сэр, т-тогда я н-накрыл его мешками. Я не хотел, ч-чтобы ему было холодно!

— Дорогой мой мальчик! — произнес доктор. Это были слова сострадания, которые, казалось, вырвались у него против его воли. Потом, после долгого молчания, он спросил: — И это все, Бим?

— Нет, сэр.

— Нет? — Доктор был потрясен.

— Я следил з-за вами, сэр.

— Следил за мной?

— Да, сэр. Следил за вами весь день, — сказал Бим так, словно это было совершенно очевидно. — Я шел за вами, когда вы шли к дому Вейлов, сэр; и шел за вами, когда вы шли к мистеру Холбруку. И это я шел за вами, когда вы оттуда ушли — когда вы там мне кричали. Потом подъехал Руф в своем джипе, и мне пришлось бежать. И я вбежал прямо во двор мистера Холбрука. Но прежде чем я смог убежать, он вышел с фонарем, и я спрятался за поленницей. Потом с дороги пришел судья. И потом пришли вы и Руф.

— Боже правый! Ты прятался за поленницей, когда мы были там?

— Да, сэр. Я догадался по вашим словам, что вы думали, что это судья шел за вами. Но это был не судья, сэр. Это был я.

— И ты собирался, Бим, напасть на меня с насыпи?

— О нет, сэр. Я просто шел за вами. Я… мне надо было знать, что вы делаете, потому что я думал, что если кто-нибудь меня п-поймает, то это будете вы, и я… я… ну, мне надо было знать, сэр. Это ужасно — н-не знать, что с тобой будет.

Доктор снова содрогнулся. Ему показалось, будто его обдало ледяным ветром. Потом он посмотрел на окна и заметил, что шторы слегка колыхались. Смит подошел к окну и развел шторы в стороны. Окно было плотно закрыто. Он осмотрел его, нахмурясь. Затем доктор перешел на прежнее место напротив Бима.

— Вот и вся история, сэр, — сказал юноша.

— Да, Бим. Да. — Доктор снова взглянул на окно. Теперь шторы висели неподвижно. — Есть два момента, которые я хотел бы прояснить, прежде чем мы пойдем к Маклину.

— Да, сэр.

— Начнем вот с чего. Ты увидел мистера Вейла, курящего возле бассейна. Ты подошел к нему и попросил увезти миссис Вейл отсюда, потому что из-за нее твоя мать несчастна.

— Это так, сэр.

— Он отказался, и ты взял камень и ударил его?

— Да, сэр.

— Он пытался обороняться, Бим?

— П-просто так получилось, что он с-смотрел в другую сторону, сэр.

— Понятно. — Доктор сделал паузу. — Ты согласен, что с твоей стороны это была уж слишком яростная реакция?

— Н-наверно, я просто рассердился.

— Понятно. Теперь о твоем отце, Бим. Ты говоришь, что добавил яд в бутылку, перед тем как твоя мать отнесла ее к нему?

— Да, сэр.

— Бим, где ты достал этот яд?

Испуганные глаза мальчика, казалось, расширились еще больше.

— Я… я к-купил его, сэр.

— Где?

— В… в аптеке, сэр.

— В какой аптеке? Где, Бим?

Мальчика снова начало трясти.

— В аптеке в… в Р-ратленде.

— В какой именно, Бим?

— Это б-была просто аптека, сэр. На главной улице.

— Понятно. А что это был за яд?

— Сэр?

— Что ты спросил, когда покупал его?

— Как — что… как — что, яд, сэр!

— Для конкретной цели или нет?

Мальчика стало трясти совершенно жутко.

— Я… я с-сказал, что у меня больна собака и я х-хочу ее умертвить.

— Когда это было, Бим?

— О, д-давно, сэр. Может быть, н-несколько месяцев назад. Вот почему я не помню точно, где это было.

— У тебя ведь не было никакой больной собаки, а?

— Не было, сэр.

— Тогда для чего на самом деле тебе был нужен яд?

— Сэр?

— Для чего на самом деле тебе был нужен яд, Бим? У тебя должна была быть причина, чтобы его покупать.

— Я… я просто подумал, ч-что он может мне когда-нибудь пригодиться.

— Ладно, Бим. Ты говорил мне, что сегодня утром ты подслушивал за кухонной дверью и слышал, как Роджер ушел. Ты не помнишь, зачем он ушел и куда направлялся?

— Нет, сэр. Я…

— Но разговор только об этом и шел, Бим. Роджер объявил громко и четко, куда он собрался. Ты разве не помнишь?

— Д-думаю, я был слишком взволнован, сэр. Наверно, может быть, я не…

— И еще ты сказал, — продолжал доктор, — что, после того как Роджер умер, ты протащил его по лестнице и что его ноги производили громкий стук на ступеньках.

— Да, б-был ужасный шум, сэр.

— Но все-таки, Бим, в этой комнате находились люди! Здесь был я, Лиз, Руф и миссис Петерсон, а потом Руф и Лиз оставались тут наедине очень, очень долгое время. Никто не слышал никаких ударов, Бим. Как ты думаешь — почему?

Юноша смотрел на доктора Смита не мигая.

— М-может быть, это было не так громко, как мне показалось, сэр. Может быть, это было п-просто потому, что мне было так… так страшно!

Доктор прошел вперед и сел на диван. Он обнял Бима за плечо.

— Так дело не пойдет, сынок, — очень мягко проговорил Смит. — Это был удивительный поступок, доблестный поступок, но так не пойдет!

Мальчик поднял глаза на доктора, затем неожиданно опустил голову ему на плечо и зашелся в глубоких, громких рыданиях.

Доктор долго сидел, прижимая юношу к себе, пока рыдания не прекратились. Тогда он повернул голову в сторону двери, ведущей в темную переднюю.

— Может, теперь войдете, миссис Саттер? — спросил Джон Смит. — Похоже, все закончилось.

В дверях появилась Эмили Саттер. На ее лице было невыразимое отчаяние. Она ворвалась в комнату и упала на колени возле дивана.

— Бим, мой дорогой, мой дорогой! — воскликнула Эмили сдавленным голосом. — Ты сделал это ради меня! Бим! Бим!

Затем мать и сын заключили друг друга в объятия, обхватив друг друга, словно двое утопающих. Наконец Эмили подняла глаза на доктора, который сидел на диване, подобно каменному изваянию.

— Доктор Смит, теперь я должна уйти? — спросила она. — Я могу остаться с Бимом еще ненадолго?

— Не думаю, что теперь нам стоит чересчур спешить, миссис Саттер. Теперь, когда все закончилось.

Она взглянула на курчавую голову сына, которую прижимала к груди, а затем снова на маленького серого человечка.

— Что с ним теперь будет, доктор? Боже мой, что с ним будет?

VI

Доктор приподнял высокий стакан с солидной порцией восемнадцатилетнего бурбона Алонсо Холбрука.

— За вас двоих, — сказал он, кивнув Руфу и Лиз, сидящим рядом на диване в гостиной Алонсо.

— Аминь! — сказал Холбрук.

Маклин Майлз приподнял свой стакан, не говоря ничего. Он думал о Биме, который спал в комнате для гостей наверху. Сильное успокоительное, прописанное доктором Суэйном, дало пареньку возможность забыть об ужасах последних тридцати шести часов хотя бы на время.

— Доктор, вы не против того, чтобы прояснить для меня все это дело? — спросил Алонсо. — Пока что у меня в голове мешанина — нахватался всяческих обрывков информации от вас, да от Маклина, да от Руфа. Я до сих пор толком ничего не знаю.

Доктор почувствовал, как виски согрело и расслабило его. Он был благодарен Алонсо за угощение. Джон Смит невероятно устал.

— Вся эта история довольно проста, — начал он. — Человеческий разум способен выдерживать невероятное напряжение, огромное отчаяние и тревогу, но потом что-то ломается. Так и случилось с Эмили Саттер, когда она вышла во двор с Терренсом Вейлом во время вечеринки. Она вышла с ним, чтобы просить его увезти Сьюзен из Бруксайда. Думаю, миссис Саттер уже давно смирилась с тем, как с ней обращается Дэн, но ей не хватило сил наблюдать, что его поведение делает с Бимом. Это довело ее до грани безумия. Она запланировала попросить Терренса помочь ей, а если он откажется — убить его.

— Запланировала! — воскликнул Алонсо. — Вы хотите сказать, что она убила его не во внезапном припадке ярости?

Доктор покачал головой:

— Она это запланировала на случай, если Терренс откажется выполнить ее просьбу. Когда миссис Саттер выходила с ним из дома, то уже несла камень с собой. Это был круглый камень с кусочками слюды, который Бим когда-то притащил в дом, чтобы подпирать дверь! Она попросила Терренса увезти Сьюзен, и он отказался. Это не оставило ей никакой альтернативы.

— Никакой альтернативы! — взорвался Алонсо. — Боже правый, человек…

— Она твердо решила убрать Сьюзен из этих мест. Если Терренс ее не увозит, то другого способа нет. После смерти Терренса Сьюзен наверняка покинет Бруксайд. И, когда Терренс отвернулся, заливаясь смехом, Эмили с размаху ударила этим камнем по голове мистера Вейла с достаточной силой, чтобы его убить.

— Мрак! Чума!.. — Тут Алонсо утратил дар речи.

— Вот после этого и началась странная взаимосвязь действий Эмили и Бима, поскольку, когда мы нашли орудие убийства, Бим его узнал! Это был не какой-нибудь там камень. Это был тот самый камень, который он принес матери, чтобы подпирать дверь, и вид камня наполнил его ужасом и страшными догадками. Конечно, Эмили, уже расстроенная психически, повредилась в рассудке еще больше благодаря своему поступку. Когда Дэн ночью ушел из дому, после того как вы, Маклин, всех отпустили по домам, она предположила, что он направился к Сьюзен. Миссис Саттер вдруг пришло в голову, что, может быть, сделанное ею не приведет к желаемым результатам. Если Сьюзен уедет из Бруксайда, Дэн может последовать за ней. Сама она вытерпела бы такой позор, но только не Бим. Она не могла допустить, чтобы такое случилось с сыном. И когда Дэн явился домой, очень пьяный, пригрозил избить Бима и безобразно себя вел, Эмили приняла решение убить мужа. У нее был яд… Она хранила его долгое время.

— Где она его взяла? И для чего? — спросил Алонсо.

— Когда-то Эмили решила, что не в силах больше жить, — продолжал доктор. — Это было несколько лет назад. Смерть казалась ей самым легким путем избавления от проблем. Ее отец, майор Боуэн, — жаль, что я с такой личностью незнаком! — был поклонником детективных произведений. Среди экспонатов его невероятной коллекции оказалось и кое-что из орудий, используемых в преступном мире, — пистолет, нож, удавка и бутыль с ядом! Где и как он раздобыл яд, Эмили не знает, и едва ли мы сможем это узнать. Главное, что он имелся в распоряжении миссис Саттер. По-видимому, она обдумывала идею самоубийства долгое время. Но едва она собралась использовать яд, Бим вдруг серьезно заболел гриппом. Встал вопрос о том, сможет ли он выжить. В возникшем кризисе от Дэна никакого толку не было. И это заставило Эмили осознать, насколько зависим от нее растущий паренек. Она убрала яд подальше вместе со своей идеей самоубийства — по крайней мере, на время. Но яд оставался в доме. И вчерашним утром Эмили решила пустить его в ход. Она подлила яду в бутылку, которую требовал Дэн, и отнесла ему. После того как Дэн умер, миссис Саттер отнесла бутылку вниз и вымыла, и мы все восприняли это как вполне нормальное действие, зная о знаменитой аккуратности Эмили, о ее систематической заботе о домашнем уюте! Бим же после истории с камнем был охвачен беспокойством и не выпускал мать из виду. Он заметил и как она подливала яд. А когда тело его отца увезли в похоронную контору, Бим проследил за своей матерью, когда та пробралась в дом Роджера и проникла в кухню. Он наблюдал за ней через окошко дровяного склада. Это Эмили подслушивала у двери, а не Бим. Вот почему он не смог объяснить мне, зачем Роджер вышел из дома. Это Эмили, приобретя коварство преступницы, заварила чай на плите. Если бы ее нашли там, она бы просто сказала, будто подумала, что мы все не прочь выпить чайку. Это было свойственно характеру доброй, заботливой Эмили. Поначалу, я думаю, другой причины, чтобы заваривать чай, у нее и не имелось. Потом Роджер, который уже пошел было к судье, вспомнил, что не взял сигареты! Ему не хотелось идти за ними в магазин, а также не хотелось возвращаться через главный вход и, возможно, подвергнуть себя новому допросу, поэтому он использовал черный вход в дом. Вот почему его никто не видел! Он, собственно, так и не ушел никуда. Это было таким простым объяснением, таким простым, что никто из нас даже не подумал о нем.

— Проклятье! — пробормотал Маклин.

— Роджер застиг Эмили подслушивающей у двери. Он удивился, но ничего не заподозрил. Он по-прежнему не помнил, что видел, как миссис Саттер и Терренс вышли из дома прошлой ночью!

— Вы все еще держитесь за вашу теорию? — спросил Маклин.

— И да и нет, — сказал Джон Смит с усталой улыбкой. — Он в самом деле не помнил, но я ошибся в причине его забывчивости. Вы знаете, Майлз, что я великолепный психиатр. — Это была мрачная ирония. — Я искал сложные объяснения — чувство вины, беспокойство, бог знает что, пытаясь объяснить эту потерю памяти. Ответ был гораздо проще.

— Так какой же, ради всего святого?

— Эмили была хозяйкой. Она всю ночь входила и выходила — так часто, что никто не обращал никакого внимания на ее приходы и уходы. Она была почтальоном.

— Кем? — спросил Маклин.

— Друзья мои, — сказал доктор, по-прежнему с иронией. — Позднее я собираюсь сделать шокирующее признание, но, прошу вас, дайте мне сначала закончить рассказ. — Он сделал глоток из стакана. — Видите ли, Эмили не могла быть уверена, что Роджер не помнит, кто вышел с Терренсом. Возможно, что-то в его поведении навело ее на противоположную мысль. Она сделала такой материнский жест: попей чайку, Роджер. Она уверила его, что знает, что он не убивал Дэна. Естественно, парень был только рад этому. Он решил выпить чаю. Он нуждался в ее доброте и сочувствии. К сожалению, ее доброта и сочувствие были ненастоящими, а чай содержал остатки яда. Этот яд действовал быстро, а не медленно, как мы раньше думали. Роджер умер сидя за кухонным столом.

— Боже! — воскликнул Алонсо.

— Эмили потихоньку привела в порядок кухню и…

— И уволокла его в подвал?

— Нет, у нее появилась идея получше, Маклин. Она оставила его сидящим за столом, перед ним чайная чашка и пустая бутыль из-под яда! Она хотела, чтобы мы нашли его в таком виде, решили, что он совершил самоубийство, и закрыли дело!

Руф, держа Лиз за руку, спросил:

— Значит, Бим действительно утащил Роджера в подвал?

— Он видел, что произошло. Видел все — и не понял, что к чему. Он не понял, что мать устроила все так, чтобы можно было избежать наказания. Ведь давайте согласимся, Маклин, мы могли бы пойматься на эту удочку.

— Спасибо, что говорите «мы», — отозвался Майлз.

— Все, о чем Бим подумал, — преступление должно быть скрыто. Он подождал снаружи, весь в ужасе оттого, что кто-то может войти в кухню и обнаружить Роджера. Но никто не вошел, и через какое-то время, которое ему, наверное, казалось длиною в жизнь, все наконец ушли из дома. Он вошел в кухню, утащил тело вниз и… — тут доктор сделал многозначительную паузу, — и накрыл тело дерюжными мешками, чтобы ему было тепло!

— А Бим вымыл чашку? — спросил Маклин. — И что случилось с бутылью из-под яда?

— Да, Бим вымыл чашку. Он хотел скрыть все свидетельства преступления матери. И вот Бим вымыл чашку и забрал бутылку с собой. Он выбросил ее на каменоломне за фермой Руфа.

— Бедный ребенок… бедный перепуганный ребенок! — сказала Лиз.

— О да, он был напуган, но он обладает отменной храбростью, — заметил доктор. — Парень следил за мной весь день, поскольку думал, что я могу наткнуться на истину. У него был план. Если бы я открыл истину, он тут же взял бы вину на себя. — Доктор взглянул на прокурора. — Это не из-за того, что у Бима было меньше уважения к вашим способностям, Маклин, но в тот момент вы явно оказались на ложном пути — прочесывали леса. Когда Бим услышал, как поздним вечером я выхожу из дома, то пошел за мной до дома Роджера, и, когда я нашел труп, он «признался». — Доктор сделал глоток из стакана.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что Эмили была «почтальоном»? — спросил Маклин. — И вы не рассказали, как к вам пришла мысль пойти искать Роджера в его собственном доме.

Джон Смит поднял стакан в сторону лампы и посмотрел на его янтарного цвета содержимое со странной улыбкой.

— За вас, мистер Холмс, — пробормотал он, — и за вас, патер Браун, и за вас, месье Дюпен!

— Что за чертовщину такую вы говорите?! — раздался возглас Алонсо.

— Друзья мои, — сказал доктор и снова с иронией в голосе, — я — очень талантливый человек, с очень тонким умом. Я знаю абсолютно все, что можно знать о сложностях человеческой натуры. Час за часом я потел и пыхтел, пытаясь пробраться в темные коридоры сознания убийцы. Я все знал о страхе. О травматической потере памяти. И все-таки я застрял, застрял! — Он негромко засмеялся. — И вот когда я бродил по кабинету покойного майора Боуэна, заполненному детскими сувенирами, приключенческими и детективными книгами, то взглянул на полку с произведениями о Шерлоке Холмсе и с некоторой тоской подумал, что как было бы хорошо обладать хоть небольшой частью его магических способностей. И тут я подумал о хитроумных ходах, которые столь убедительно используют мастера детективов. Среди них есть такие, которые просто незабываемы. Например, патер Браун рассказывает о человеке, которого никто не видел, поскольку он был почтальоном, ведь никто не замечает почтальонов и полицейских, и так далее. Конечно, я всегда говорил себе, что это неправда, но воспринимал данный рассказ как хороший литературный трюк. Есть также бесчисленное количество произведений, в которых люди прячут предметы на самом виду и их никто не находит, поскольку те, кто ищет, уверены, что эти предметы непременно должны быть тщательно замаскированы. И хотите верьте, хотите нет, я так и застыл! Ведь «почтальон» — Эмили! Хозяйка, то входящая, то выходящая, чьих перемещений никто никогда не замечает, поскольку для нее естественно приходить и уходить! И Роджер и Сьюзен видели, как она вышла из дома с Терренсом, но этого не запомнили. В некотором смысле они смотрели сквозь нее. И было очевидное место, которое вы не обыскали, Маклин, — собственный дом Роджера. Вы знали, что Роджер ушел из него. Но он мог вернуться, либо его могли туда принести. В любом случае вы там не искали! И… я пошел и посмотрел! — Он широко улыбнулся прокурору. — Вывод в духе детективного романа, Маклин, но дорогого стоит!

— Что теперь сделают с Эмили? — спросила Лиз.

— Хороший адвокат убедит присяжных в невменяемости подсудимой, — сказал Маклин.

— А Бим? — В голосе Лиз слышалась подлинная озабоченность.

Доктор облокотился на спинку кресла.

— Подозреваю, что вы двое будете жить на ферме Руфа, — сказал он. — У Бима там есть работа. Он души не чает в Руфе. Необычный случай — начинать супружескую жизнь с пятнадцатилетним сыном, но тогда у парня будет реальный шанс.

— Отлично! — воскликнула Лиз. — А что ты думаешь, Руф?

Он улыбнулся своей невесте:

— Я люблю тебя за то, что у тебя всегда на все есть правильные ответы… Хотя порою ждать их приходится довольно долго…