^{Marie-Aude Murail © Claude Riva}

Original title: Sauveur & Fils (saison 2)

Text by Marie-Aude Murail

© 2016 L’école des loisirs, Paris

© М. Ю. Кожевникова, Е. Л. Кожевникова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом „Самокат“», 2019

* * *

Ранее в сериале «Спаситель и сын…»

Спаситель Сент-Ив — клинический психолог, живет в Орлеане в доме № 12 на улице Мюрлен. Для пациентов открыта дверь, выходящая на улицу. Друзья и знакомые входят в дом через сад. Дверь внутри дома — граница двух миров, личной жизни и профессиональной.

Спаситель Сент-Ив родился на острове Мартиника. Его мать умерла, и его усыновила белая супружеская пара, у которой не было детей. Ребята в школе прозвали его Баунти, потому что он «был черным снаружи и белым внутри». В 28 лет он женился на Изабель Турвиль, девушке из старинного рода плантаторов, члены которого в прошлом были рабовладельцами на Мартинике. Изабель трагически погибла в 2010 году, оставив маленького сына по имени Лазарь.

Лазарю Сент-Иву исполнилось 9 лет, он дружит с Полем Рошто, родители которого развелись. Спаситель познакомился с Луизой Рошто, мамой Поля и Алисы (13 лет), и они полюбили друг друга.

Во второй части мы снова встретим пациентов:

Марго Карре, 14 лет, режет себе руки, совершила ПС (на жаргоне врачей — попытка самоубийства).

Бландина Карре, младшая сестра Марго, диагноз: гиперактивный ребенок.

Элла Кюипенс, 13 лет, хотела бы быть мальчиком по имени Эллиот.

Габен Пупар, 16 лет, почти бросил школу.

Александра Оганёр, мать троих детей, недавно оставила своего спутника жизни и начала новую жизнь с молодой женщиной.

Неделя с 7 по 13 сентября 2015 года

В приемной месье Сент-Ива сидел, дожидаясь консультации, худенький мальчик и в нетерпении притоптывал правой ногой. Темный пиджак был явно широковат узкоплечему подростку, зато белоснежная рубашка и галстук в узенькую полоску придавали ему нарядный, праздничный вид. Недовольно вздохнув, паренек снова погрузился в чтение. Он читал «Франсуа-найденыша» Жорж Санд, бережно переплетенную книгу из «Красно-золотой библиотеки»^[1].

Дверь приоткрылась, и низкий бархатный голос негромко позвал:

— Элла!

Мальчик захлопнул книгу. Да, если приглядеться, это действительно была девочка. Она встала и вслед за психологом перешла из приемной в кабинет, остановилась и огляделась вокруг.

— Я снова здесь. Как странно!

— Хорошо провела каникулы?

Сент-Ив и Элла взглянули друг на друга, удивляясь, что так рады встрече.

— Они были очень длинными, — ответила Элла.

Спаситель Сент-Ив был в таком же темном пиджаке и в такой же белоснежной рубашке. Но сходство на этом кончалось. Темнокожий Спаситель был атлетом ростом метр девяносто с усами и бородкой, обрамлявшими узкими полосками его пухлые губы.

— Здравствуйте, мадам Гюставия!

Элла подошла к низкому столику, на котором стояла клетка с хомячихой, и наклонилась над ней. Как обычно в шесть часов вечера, мадам Гюставия сидела, опустив ушки, с недовольным, невыспавшимся видом.

— Она здорова?

— Ест все подряд с утра до вечера. Пока мадам была беременна, я считал, что это естественно, но теперь нахожу, что у нее мания. Похоже, она страдает булимией.

— А для хомячков есть психологи?

— Есть. Это я, — отозвался Спаситель, сделав крайне серьезное лицо.

— Буду взрослым, заведу себе собаку, — сказала Элла, выпрямляясь. — Мама с папой не хотят животных у себя в доме.

Девочка заговорила о себе в мужском роде, но Сент-Ив не стал заострять на этом внимания, он показал ей на стул, а сам уселся в кресло. Вернуться к лечению после перерыва в два с половиной месяца — дело непростое.

Элла искала тему для разговора, а Спаситель искоса наблюдал за выражением ее умненького личика. У Эллы очень белая кожа, четко очерченные губы и брови и каштановый ежик волос. Восемь месяцев тому назад мать Эллы, мадам Кюипенс, пришла на консультацию к Сент-Иву из-за школьной фобии у дочери. По ходу лечения выяснилось, что девочку, стоящую на пороге переходного возраста, угнетает семейная тайна. Родители скрыли от нее, что до ее рождения они потеряли другого ребенка, мальчика, которого назвали Эллиот, — он умер в утробе матери.

— Ты больше не носишь очки?

— Мама мне на тринадцать лет подарила линзы.

— С родителями ладишь?

— Не очень. Папа не понимает, почему я продолжаю лечиться. По его мнению, я выздоровела: хожу в школу, как все. В последнем триместре у меня были даже поощрения.

— Поздравляю.

— Я не то имела в виду. Меня хвалили на словах.

— Поздравляю с тем, что хвалили на словах.

Они оба рассмеялись, и снова воцарилось молчание. Спаситель нащупывал новый подход.

— А как вернулась в школу после каникул?

— Нормально. — Элла глубоко вздохнула и наклонила голову, словно собиралась нырнуть. И нырнула. — Я в новом классе. Мало кого знаю. Там есть мальчик, зовут Джимми, ботан в толстых очках, с прыщами и скобками на зубах. Я не издеваюсь, так оно и есть. Короче, он весь в компьютерных играх. Играет в Call of Duty^[2]. Я тоже в нее играю. Мы немного поговорили, и он попросился ко мне в друзья. В Фейсбуке, я имею в виду.

Джимми стал тридцать вторым другом Эллы. Потом он спросил, не хочет ли она с ним встречаться, в ЛС.

— Встречаться в ЛС?

— Да нет, он спросил в ЛС, не хочу ли я с ним встречаться. ЛС — это личка, личные сообщения Фейсбука.

Элла старательно выговаривала каждое слово, словно имела дело с глухим или умственно отсталым. В общем, со взрослым. Спаситель посмеивался про себя, но вида не подавал.

— А ты? Согласилась?

— Я?! — воскликнула Элла, широко раскрывая глаза. — Я не хочу с ним встречаться! Я вообще не хочу встречаться с мальчишками! Мне это неинтересно! Ариэль встречается с Эли, Людивин ходит с Тео. А он ей, представляете, едва до плеча достает! Ой, я сейчас расскажу вам смешную историю! На уроке естествознания учительница решила, что мальчишки слишком много болтают, и рассадила всех парами: мальчика с девочкой, чтобы болтали поменьше. Меня посадила с Сэмми.

— И Сэмми тоже предложил тебе встречаться? — высказал предположение Спаситель, не сомневаясь в привлекательности Эллы.

— Ага, как же! — фыркнула Элла. — Сэмми — это Саманта, она девочка. Учительница приняла меня за мальчика!

— А ты вот так и одеваешься, когда ходишь в школу?

— Не совсем. Это я…

Ответ повис в воздухе, и лицо девочки порозовело, словно роза раскрыла лепестки. Спаситель понял, что переодевание в мальчика предназначено для него одного.

— И вот что еще я хотела вам рассказать. На латыни я познакомилась с девочкой из параллельного класса «Б» — у нас с ними совместный урок. Вы ее знаете, с Алисой Рошто.

Спаситель пробормотал привычное «так-так-так», давая себе время подумать, стоит ли подтверждать, что он знает Алису, дочку Луизы Рошто, молодой женщины, с которой они собирались в скором времени начать совместную жизнь.

— Вы же друг ее мамы, — настаивала Элла.

— Не перешагивай границу ЛЖ.

— ЛЖ?

— Личной жизни.

Это было напоминание: здесь они занимаются психотерапией, лечением, их беседы вовсе не дружеская болтовня о чем попало. Элла немного обиделась, насупилась, но все-таки вскоре заговорила:

— В любом случае мне эта девочка не понравилась. Мне никто не нравится из тех, кто занимается латынью. Они смеются над учительницей у нее за спиной.

— Если я правильно запомнил, это та самая учительница, которая в прошлом году наводила на тебя ужас.

Элла однажды во время урока латыни чуть в обморок не упала от страха. Из-за таких истерических реакций школьная медсестра и заподозрила у нее школьную фобию.

— А теперь я обожаю мадам Нозьер, — восторженно объявила Элла.

— Так зовут вашу латинистку?

— Да. Она замечательная. Она так рассказывает про Древний Рим! А когда говорила про смерть Цицерона, я даже заплакала, ведь ему отрубили правую руку и голову! А девчонки надо мной смеялись. Кое-кто с тех пор меня дразнит, называют «Не ква».

— Почему «Не ква»?

— Шутка такая. Из-за хита «Цицерон не квадрат»^[3]. Иду, а они шипят у меня за спиной: «Не ква, Не ква». Они подлые.

Элла передернула плечами, отряхиваясь от девчоночьей подлости. Лицо у нее стало грустным. Начавшийся учебный год сулил ей мало хорошего. Но в следующую минуту она расцвела улыбкой: детская переменчивость настроений ее еще не покинула.

— Я хотела показать вам свой роман!

— Тот, что читала в приемной?

— Нет, я читала «Франсуа-найденыша», которого вы мне подарили. Помните, да? Вы мне сказали, что, когда были подростком, любили эту книгу, а ребята смеялись и говорили, что у вас девчоночьи вкусы. — Элла помолчала и выпустила заготовленную стрелу. — Это вы говорили не о личной жизни, нет?

— О личной. Но как психолог я небезгрешен.

— Что это значит?

— Это значит, что я могу ошибаться. И ошибаюсь. Так что извини меня, пожалуйста.

Сердце у Эллы подпрыгнуло. Ее психолог был не только самым красивым на Земле чернокожим, он был еще и самым симпатичным на Земле взрослым (ex aequo^[4], как мадам Нозьер). Пока они говорили, Элла все рылась у себя в рюкзаке и, наконец, извлекла из него потрепанную тетрадь. В летние каникулы она начала писать роман и написала уже тридцать страниц.

— И что дальше будет, у меня тоже полно идей.

Элла протянула тетрадь Спасителю, и он прочитал на обложке: «Незнам. Роман Эллиота Кюипенса».

— Можно посмотреть?

— Я вам его оставлю, специально для вас принесла. Не обращайте внимания на ошибки. Конечно, чувствуется влияние «Франсуа-найденыша», но я ничего не списывала.

Спаситель всеми силами сохранял бесстрастное выражение лица, а сам таял от умиления: как же девчушка старалась! Писала красиво, разборчиво, главу за главой. На тридцати страницах их получилось целых двенадцать.

— Я не могу оставить у себя твой роман, — сказал Спаситель, возвращая Элле тетрадь.

— Личная жизнь, — обреченно поставила диагноз девочка.

— Нет. Тебе нужно дописать историю до конца. Тогда и поймешь, что с ней делать дальше. Стивен Кинг сказал: «Пишите, заперев дверь. Когда будете перечитывать, откройте». Сейчас ты пишешь, это твоя тайна. Когда закончишь, тебе понадобятся читатели. И я могу стать одним из них.

Психолог не должен общаться с пациентом за пределами кабинета, но Сент-Ив вышел за профессиональные рамки. Элла начинала писать всерьез и нуждалась в поддержке.

— Эллиот Кюипенс — твой псевдоним?

— Это мое имя. Так я зову себя в душе, в своих мыслях, — с горячностью сказала Элла.

— Так-так-так.

— И здесь, когда я у вас, мне бы тоже хотелось быть Эллиотом. Если можно.

Спаситель сделал вид, что не понял, и переспросил:

— Как это?

Краска залила щеки Эллы, глаза увлажнились. Сент-Иву было больно смотреть, как она волнуется, но он запретил себе спешить ей на помощь.

— Здесь, — заговорила она, с трудом выдавливая из себя слова. — Здесь… если можно… вы могли бы… называть меня Эллиот?

Сказать «нет» было бы слишком жестоко. Сказать «да» значило бы потакать ее фантазии о смене пола.

— Я подумаю, хорошо? Увидимся в следующий понедельник в шесть?

Элла подняла голову и с шумом выдохнула воздух, словно вынырнула из глубокой воды.

— Да!

Сент-Ив проводил девочку по коридору до парадной двери, что делал не часто — обычно пациенты уходили самостоятельно. Взявшись за ручку, он сказал самым непринужденным тоном:

— До понедельника, Эллиот!

И в благодарность получил счастливую улыбку. Элла-Эллиот проскользнула в открытую дверь. Сент-Ив медленным шагом вернулся к себе в кабинет.

Небезгрешный психолог. Да. Именно таким он и был.

Сент-Ив сдвинул рукав рубашки и взглянул на ручные часы. Десять свободных минут до следующей консультации. Раз так, он открыл запертую на два поворота ключа дверь, которая отделяла профессиональную жизнь от личной.

По другую сторону двери в просторной кухне, освещенной лучами заходящего солнца, сидел мальчик и набирал сообщение на стареньком мобильнике.

— Лазарь! Я же просил тебя оставить в покое мою «нокию», — упрекнул его отец.

— Тогда купи мне мобильник, — отозвался сын, нажимая не по одному разу на залипающие кнопки.

— Во втором классе можно обойтись без мобильника!

— Это точно! Вот я и обхожусь!

Спаситель довольно резко отобрал у сына телефон. Его задевала неизвестно откуда взявшаяся у Лазаря дерзость.

— Ну па-па-а-а, — чуть ли не заревел Лазарь. — Я же Габену! Он совсем один!

Спаситель напомнил, что Габену вот-вот исполнится семнадцать и он вполне способен сварить себе вермишель, пока не вернулась мама.

— Маму увезли по скорой в больницу Флёри, — возразил Лазарь. — Она стала видеть каких-то людей у себя в столовой.

— Видеть людей у себя в столовой? — переспросил Спаситель по профессиональной привычке психолога уточнять сказанное.

— Да, людей, которых на самом деле не было. Она с ними разговаривала. С каким-то человеком с обезьянкой на плече.

— У нее что, были галлюцинации?

Мадам Пупар, мать Габена, уже не раз лежала в психиатрическом отделении больницы Флёри. Лекарства улучшали ее состояние, но, как большинство больных, она переставала их пить, как только считала, что окончательно поправилась.

— У меня еще одна консультация, — сказал Сент-Ив, возвращая сыну телефон. — Пригласи Габена на ужин.

— Ну то-то, — одобрил Лазарь тоном, подразумевающим: «Наконец-то я слышу разумные слова».

Спаситель не нашелся что ответить. Временами Лазарь его просто пугал. Они жили вдвоем, и сын чувствовал себя не по годам взрослым. «Ничего, — успокоил себя Спаситель, — скоро у нас будет полная семья, и он снова станет ребенком».

Очередная пациентка поступила так, как призывала надпись на двери: «Стучите и входите». Она трижды постучала в дверь молотком в виде кулачка, вошла и уселась ждать в приемной, надеясь, что месье Сент-Ив не промаринует ее тут слишком долго.

— Мадемуазель Мотен?

По телефону Пенелопа Мотен сказала, что у нее «проблема, которую ей позарез надо разрулить». По лексикону и торопливой речи Спаситель решил, что имеет дело с молоденькой девушкой лет двадцати. Однако девушка пожелала выглядеть лет на десять старше, надев костюм working girl^[5] с приталенным пиджаком и светлой блузкой и накрасив губы дорогой помадой. Она сидела на краешке стула, сдвинув колени и слегка повернув ноги вправо, как учили сидеть девушек, когда они еще не носили брюки.

— Итак, чем могу помочь?

Сент-Ив, задавая вопрос, невольно вздохнул. В конце рабочего дня ему так хотелось иногда услышать: «Да ничем! У меня все прекрасно!»

— А вы разве не спросите у меня адрес, номер мобильного?

Спаситель едва заметно улыбнулся:

— Я знаю, как вас зовут. Вам хочется, чтобы я получил от вас как можно больше официальных сведений?

— Да нет, мне-то что! Я думала, вам нужно…

Что это — дотошность? Обидчивость? Готовый к самым непредсказуемым реакциям, Сент-Ив поспешил перейти к сути дела:

— По телефону вы сказали о проблеме, которую позарез нужно разрулить. Может быть, мы сразу ее и обсудим?

— Да? Ну, если угодно… — отозвалась мадемуазель Мотен недовольным тоном.

— Угодно.

— Угодно что?

— Здесь обсуждают что угодно. У нас же не допрос в полицейском участке. И уж тем более не разговор со строгой мамой.

Сент-Ив сам удивился, что вспомнил древнюю, поросшую мхом шутку. Но Пенелопа рассмеялась. К счастью.

— Хорошо, я скажу вам то, чего не говорю маме. — Голос зазвучал естественно, она даже откинулась на спинку стула. — Я влюбилась в сорокалетнего мужчину. А мне двадцать шесть. Вас это не интересует, но я все-таки скажу. Разница в возрасте меня не смущает. До тридцати лет все мужчины идиоты. Но он женат, у него дети. Будем называть его… Серж. Для удобства.

— Пенелопа Мотен — тоже имя для удобства? — осведомился Сент-Ив, послушавшись подсказки интуиции.

— Как это? — спросила она, привставая с места.

— Всему интернету известна художница Пенелопа Бажьё, рисующая комиксы, и не менее известна Марго Мотен, художница-иллюстраторша. Для удобства вы с таким же успехом могли бы назваться Марго Бажьё.

Девушка слушала Спасителя с круглыми глазами и открытым ртом, будто позировала для статуи «Изумление» (назовем ее так. Для удобства).

— Как вы догадались? — пролепетала она.

— После тридцати мужчины умнеют, — напомнил ей Спаситель.

Все в этой девушке было подделкой. Она присвоила чужое имя, костюм и, возможно, даже историю про женатого возлюбленного. Неподдельным было ее присутствие в кабинете психолога, и на это была, безусловно, такая же неподдельная причина.

— Можете сохранять инкогнито, мне не важно, как вас зовут. Мне важно, почему вы пришли.

— Я беременна.

— Понятно.

— Что вам понятно?

— Это к слову пришлось. Я дал вам понять, что я вас слушаю. Прошу меня извинить.

— Извинить за что?

Спаситель тяжело вздохнул и сказал уже без всякой деликатности:

— Мы не продвинемся ни на шаг, если вы будете цепляться к каждому моему слову. Итак, вы ждете ребенка от Сержа. Он женат и не собирается бросать жену?

— Вы уверены?

— Нет. Я задаю вам вопрос.

— А у меня вопрос: оставить ребенка или нет?

— Какой у вас срок беременности?

У Пенелопы была задержка, она сделала тест, он оказался положительным. Но пока еще она не ходила ни к своему врачу, ни к гинекологу.

— Я не хочу, чтобы меня трогали.

— Так-так-так…

— Что «так-так-так»?

Спаситель пристально посмотрел на нее.

— А-а, это снова к слову пришлось?! А мне что делать? Оставить или не оставить? Что бы вы сделали на моем месте?

— Я смогу вам помочь, мадемуазель Мотен, только оставаясь на своем месте. Скажите, о чем вы подумали, узнав о своей беременности?

— О чем подумала? — переспросила она с недоумением. — Ну-у, что появятся растяжки. Что мама, пока меня носила, набрала лишних двадцать килограммов и, родив, сбросила далеко не все. Что придется сказать «прости» узким джинсам даже фирмы «Левайс». А она лучшая, шьет из спандекса.

Спаситель слушал Пенелопу и не верил собственным ушам.

— Вы совершеннолетняя?

— Я?! Нашел о чем спрашивать! Я же тебе сказала, мне двадцать шесть!

Мимические морщинки в уголках глаз подтверждали, что на этот раз она говорит правду.

— В любом случае, я решила не оставлять. За себя решаю я сама. Ни мой парень, ни моя мама.

— Вы так решили?

— Да.

— Будете прерывать беременность?

— Да.

— Но тогда — раз вы уже приняли решение — зачем вы пришли ко мне?

— Зачем пришла… Ну… — Пенелопа замолчала, глядя в пустоту. — Чтобы поставить точку.

Она была так довольна своим ответом, что еще раз повторила его.

— Что ж, поставим точку, — эхом отозвался Спаситель.

Он ждал. Минуту. Две. Пенелопа положила нога на ногу, потом снова поставила их ровно, наклонилась, выпрямилась, вздохнула, покусала палец, вытащила мобильник, покрутила его, положила обратно в сумку.

— Ну и в чем она состоит, ваша чертова терапия? Все мне говорили, что вы просто супер!

— Я польщен добрым отзывом. И кто же эти «все»?

— Не важно.

— Мадемуазель Мотен, не будете ли вы так добры сообщить мне, в чем все-таки ваша проблема? Я, признаться, в недоумении.

Пенелопа, наконец, решилась довериться и заговорила, глотая слова и не заканчивая фразы. Загубила она свою молодость. Слишком он стар для нее. А уж зануда… К тому же двое детей. А бэбик? Ты-то думала, это клево — он тебя обожает, все тебе завидуют. Как бы не так! День и ночь на твоих руках! Редко-редко когда мать согласится посидеть. А денег на няньку взять неоткуда. И места в яслях не получишь, потому что не работаешь!

— Мадемуазель Мотен, — прервал ее Спаситель обволакивающим бархатным голосом, — вы ведь хотите сказать… у вас уже есть ребенок.

— Я родила… год назад. — Пенелопа расплакалась. — Я думала, ребенок — это здорово, а теперь сижу, как в тюрьме…

Спаситель протянул ей коробку с бумажными носовыми платками.

— И должна делать вид, что счастлива…

Перелопа громко высморкалась.

— А зачем делать вид, что вы счастливы?

— Как зачем? Для Фейсбука! — закричала она, словно разговаривала с обитателем Луны.

— Простите?

— Для фейсбучных фоток! — Зареванная Пенелопа растянула рот в притворной улыбке. — Вот так. Ясно? Иначе сам понимаешь, что начнут говорить друзья! «Бедняга! Но она сама этого хотела!» Я на фотках всегда в прикиде, всегда подкрашена! Надеваю самое крутое на своего А… — она закашлялась, придумывая, как бы назвать сына, — Анатоля. Купила ему пуховую курточку «Тартин и Шоколя» за сто пятьдесят евро и джинсовый комбинезончик «Жакарди» за девяносто пять. Подружки в комментах пишут: «Какой няша!» Будешь няшей за такие деньги!

Спаситель уточнил у Пенелопы, не беременна ли она во второй раз.

— Ну уж нет! Мне одного раза хватило! — Она промокнула глаза бумажным платком и сердито буркнула себе под нос: — Черт бы побрал это гадство!

Спасителю трудно было понять: она о качестве своей туши или о качестве своей жизни?

На вопрос Пенелопы «Так что же делать-то?», который она задала с несчастным видом, Спасителю очень хотелось ответить шуткой Лазаря: «Де…лай! Лай громче!», но он удержался и предложил начать психотерапию: по одному сеансу в неделю, чтобы «разобраться со своей жизнью». К его большому удивлению, молодая женщина, похоже, даже обрадовалась, когда он назначил ей консультацию на будущий понедельник.

— Мне записать вас как Пенелопу Мотен?

— Или Марго Бажьё, если вам больше нравится.

За Пенелопой Спаситель запер дверь на ключ. Рабочий день закончен. Парадная дверь, выходящая на респектабельную улицу Мюрлен, сегодня больше не откроется. Всем, кто задумает их навестить, придется пройти по аллее Пуансо, похожей на деревенскую уличку, и позвонить у калитки в сад.

— Габен пришел! — закричал Лазарь, едва Спаситель появился в кухне. — Он принес с собой хомячка!

На маленьком черно-белом экране камеры видеонаблюдения появилось лицо паренька. Он держал перед собой клетку и покачивал ею.

Камера видеонаблюдения, которая так не нравилась Спасителю и так веселила его сына, появилась у них в доме после того, как в феврале прошлого года на Лазаря было совершено нападение. Он мог бы погибнуть, если бы не вмешался Габен.

Как обычно, мальчики, едва встретившись, сразу же заговорили о хомячках. Хомячок Габена был сыном мадам Гюставии, и он назвал его Спасён. Клетку со Спасёном Габен поставил на середину стола, будто хомячок был главным блюдом.

— Не поверишь, он все время высовывает мордочку между прутьев, как будто только и думает, как бы убежать, а когда я открываю ему дверцу, прячется к себе в домик.

— Так ведут себя девяносто процентов моих пациентов, — вздохнул Спаситель. — Что скажете о хот-догах?

— Класс! — ответил Лазарь любимым словечком Габена, прежде чем тот успел открыть рот.

Габен стал для Лазаря кумиром, хотя его отец предпочел бы какого-нибудь другого кумира для сына, более — как бы это сказать? — целеустремленного.

— Как у тебя со сном? Спишь? — спросил он подростка.

— Случается, — отозвался тот сонным голосом.

— У тебя в этом году выпускные экзамены?

— Вроде бы, — отозвался так же сонно Габен.

Он частенько, разумеется ночью, играл по пять-шесть часов в World of Warcraft, а потом просыпал первые уроки. А если и приходил часов в одиннадцать, то засыпал прямо за партой, положив голову на руки. Учителя относились к нему снисходительно. Их обезоруживала добродушная, слегка помятая физиономия подростка: он смахивал на юного Депардье, но из-за сонного взгляда слыл глупее, чем был на самом деле. Несмотря на неподвижный образ жизни, Габен был неплохо развит физически — мускулатура и высокий рост достались ему от его более деятельных предков. Не вступая в спор с природой, он позволил своим волосам расти, как им вздумается, так что был похож, особенно поутру, на Дикого мальчика — Виктора из Аверона^[6]. А в целом Габен был славным пареньком, хотя ждать от него чего-то особенного не приходилось.

— Ба-бам! — грохнул по столу Лазарь. — Перед вами мадам Гюставия!

Он сходил в отцовский кабинет и принес оттуда клетку. Главным событием сегодняшнего вечера должна была стать встреча на высшем уровне (то бишь на кухонном столе) матери и сына. Как только открыли дверцу клетки мадам Гюставии, она тут же выбежала наружу: колбасный запах сыграл не последнюю роль в ее стремлении к приключениям.

— Могли бы подождать, пока мы кончим ужинать, — рассеянно заметил Спаситель.

На самом деле ему хотелось как можно скорее спровадить мальчишек в комнату Лазаря на второй этаж, потому что в самом скором времени в садовую калитку должна была позвонить Луиза Рошто.

— Вот видите, я же говорил. — Габен обратился к Спасителю: — Стоит открыть Спасёну клетку, как он убегает в другой угол.

Габен называл своего психотерапевта на «вы», Спаситель не возражал, он понимал, что это знак уважения.

— Положим кусок колбасы в клетку Спасёна, и мадам Гюставия тут же его навестит, — предложил Лазарь, продолжая втайне надеяться, что хомячки, как только встретятся, упадут, образно говоря, друг другу в объятия.

— По-моему, не сработает, — буркнул Габен, но все же сунул кружок колбасы между прутьями.

Мадам Гюставия с трепещущими усами, держа нос по ветру, двинулась на чужую территорию. Мальчики затаили дыхание. Они уже сто раз читали на сайте, посвященном разведению хомячков, что хомячки, и особенно самочки, терпеть не могут себе подобных. Мадам Гюставия, как только заметила своего дорогого сыночка, грозно заворчала, приподнялась на задние лапки и, встав в боксерскую позицию, выставила передние, приподняв верхнюю губу, чтобы показать свои замечательные резцы. Недолго думая, отважный Спасён лег на спинку и недвижимо застыл, как будто умер уже сутки назад.

— Ни фига себе, — пробормотал изумленный Габен.

— Немедленно выманите Гюставию! — сердито крикнул Спаситель. — Она сейчас его съест!

Но мадам Гюставия, обнаружив кусок колбасы, запихнула его себе за щеку и потрусила вон из клетки.

— Закройте сейчас же дверцу. — Спаситель никак не мог успокоиться. — Вы просто какие-то…

Ему очень хотелось сказать мальчишкам, которые давились от хохота, все, что он о них думает, но тут задребезжал звонок. На экранчике появилась Луиза и приветственно помахала рукой.

— Ую-ю, вижу прехорошенькую самочку скунса, — проговорил Габен вкрадчивым голосом Пепе ле Пью^[7]. Потом бесшабашно запел: «Cладко с ней встречаться, сладко целоваться, вместе пить вино. О! О! О!»

Спаситель, хоть его и смешили дурашливые выходки Габена, дал ему щелчок по макушке. Луиза застала в кухне веселую возню: Габен гонялся за Лазарем большими прыжками, изображая из себя скунса. Прыг-скок! Прыг-скок! Габен-скунс ничуть не уступал герою, придуманному в студии «Уорнер Бразерс». Еще один прыг-скок — и Луизе тоже досталось.

— Эй вы! Утихомиритесь или нет? Шагом марш наверх в комнату! — прикрикнул Спаситель.

— Привет, Луиза, — поздоровался, убегая, Лазарь.

— Добрый вечер, дорогая, — промурлыкал увлеченный ролью Габен. — Чем застенчивее девушка, тем милее…

Вихрь унесся из комнаты, и Спаситель, вопросительно подняв брови, взглянул на Луизу. Он надеялся, что она не рассердилась на Габена. Луиза ответила тоже без слов — просто обвила руками шею Спасителя.

Почти полгода назад они стали любовниками, но каждая встреча казалась ей первой. Поцелуй длился долго, как в кино. Луиза все не могла поверить, что покорила этого ласкового великана. Бывший муж был ее первой и единственной любовной историей, но с ним ей никогда не было спокойно. В конце концов, он ее предал.

— Как же тебе идет эта белая кофточка, — восхитился Спаситель. Он чуть отстранил от себя Луизу, желая полюбоваться.

— Правда? — кокетливо спросила она. — А я сомневалась, купить или не купить. Блондинки в белом не смотрятся, мне больше идет черное.

— Совершенно с тобой согласен. Ты выбрала меня, чтобы рядом сиять еще ярче.

— А можно мы в постели поговорим? — И, улыбнувшись, оттого, что слишком откровенно призналась в желании, Луиза поежилась и прибавила: — Что-то я на кухне озябла…

У Спасителя была привычка мысленно пробегать перед сном весь дневной прием — восемь или девять терапевтических консультаций. Что ему удалось? Какие были неудачи?

Сегодня у него была мама маленького мальчика, потерявшая год назад его брата-близнеца. Шестилетний Эдуард всеми силами старался утешить маму. Но Спаситель интуитивно чувствовал: депрессия грозит скорее мальчику, чем его матери. Разумеется, он мог ошибаться. Он был небезгрешным психологом. Так он определил себя в разговоре с Эллой. Эллой… или Эллиотом? А что с ней? Девочка-подросток пытается стать замещением своего умершего брата? Или она всерьез gender non conforming kid, ребенок, который сознает себя не тем, кем родился, а человеком другого пола? И еще Пенелопа Мотен, крашеная блондинка с черными ресницами. В ней все подделка. «Может, она мифоманка?» На этой мысли Спаситель готов был уже погрузиться в сон, но тут услыхал тихий шепот:

— Ты спишь?

— Нет, — отозвался он.

— Ты не передумал устроить на выходные пробу?

Луизе выпала редкая удача: бывший муж попросил ее забрать у него детей, Поля и Алису, уже в пятницу вечером, и они со Спасителем решили, что она привезет их на улицу Мюрлен, чтобы всем вместе провести субботу и воскресенье.

— Нет, всё в силе, — подтвердил Спаситель.

— А Габен?..

Когда Габен задерживался у Сент-Ивов на несколько дней, он спал на кресле-кровати, но в эти выходные на ней должна была спать Алиса, старшая дочь Луизы.

— Габен у нас на два-три дня, — ответил Спаситель. — Его мать снова в больнице, но на выходные я отправлю его домой.

— Ты уверен?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что у тебя он чувствует себя как дома. Он как будто твой второй сын.

Слух у Спасителя был тонкий, он замечал все оттенки интонаций. В мягком голосе Луизы он уловил ревнивое чувство. Чего она опасалась? Что Габен займет в его сердце место ее детей? Или, может быть, ее собственное?

— Габен не мой сын и отправится к себе домой в пятницу.

* * *

На следующее утро в 9 часов 45 минут на консультацию к Сент-Иву пришел Самюэль, подросток шестнадцати лет: за два месяца у него было уже четыре «облома» с девушками, и он решал для себя, «стоит ли ему вообще пытаться». К сожалению, паренек пренебрегал элементарной гигиеной, так что Спасителю после консультации приходилось даже проветривать помещение. Телефонный звонок позволил ему выйти ненадолго из кабинета.

— Алло, да! Привет, привет, что у тебя случилось?

Звонил доктор Дюбуа-Герен, терапевт, который время от времени отправлял своих пациентов к коллеге-психологу. На этот раз речь шла об одной женщине, антилийке.

— Она тоже с Мартиники, как и ты. Сказала мне, что она… на нее… Я забыл это слово. В общем, ее сглазили.

— Навели порчу.

— Вот-вот, — подхватил доктор Дюбуа-Герен, очень довольный, что Спаситель все ловит на лету. — Если я отправлю ее к психиатру, он сочтет, что у нее паранойя, и она загремит в больницу, так что лучше я отправлю ее к тебе.

— Мы с ней зарежем черную курицу и попьем ее крови. Спасибо, что вспомнил обо мне.

Когда Спаситель вернулся и снова уселся напротив Самюэля, он заметил, что тот улыбается. Он явно слышал телефонный разговор.

— А для меня не найдется какой-нибудь примочки вуду? Чтобы девчонки на меня клевали?

Сент-Иву очень хотелось ему ответить, что самой клевой примочкой был бы дезодорант, но он не стал ничего говорить. После консультации он поспешил открыть окно, невольно вспомнив скунса Пепе ле Пью, и тут же подумал о Габене. Вчера вечером Габен сказал ему, что уроки у него начинаются в десять. Сейчас часы показывали половину одиннадцатого. Значит, придется заскочить на территорию ЛЖ (личной жизни).

В четыре прыжка Спаситель одолел лестницу на второй этаж. Габен мирно спал, завернувшись в одеяло. Спаситель сдернул одеяло, но Габен даже не пошевелился.

— Вставай, или я иду за ведром воды!

Паренек сел на постели по-турецки и запустил обе руки в свои длинные патлы. По тому, как он яростно чесался, можно было подумать, что в голове у него полно вшей. Сейчас он один в один был похож на Дикого мальчика Виктора.

— У тебя урок в десять?

— А что, уже утро? — сонно осведомился Габен.

— Не валяй дурака.

— И не думаю.

Габен подтянулся к краю кровати, соскользнул на пол, прошелся немного на четвереньках и только после этого, чуть покачиваясь, встал на ноги. Клинический психолог Сент-Ив верил, что у каждого человека есть возможность поработать над собой и продвинуться вперед. Но, когда он смотрел на Габена, у него втайне возникало подозрение, что на этот раз он получил совершенно законченный продукт.

— Я в душ, — буркнул паренек и, спотыкаясь, побрел в ванную.

— Габен, нам надо поговорить. Во сколько у тебя кончаются уроки?

— Ну-у…

— Понятия не имеешь, отлично! Значит, жду тебя в восемнадцать пятнадцать у себя в кабинете.

— Йес, сэр, — пробурчал Габен и отдал честь.

Спаситель покачал головой, понимая, что ничего-то он поделать не может… А потом вернулся к себе в кабинет и продолжал работать, сделав в двенадцать короткий перерыв, чтобы съесть сэндвич.

Пациенты подчас называли его «доктор» и даже «доктор Спаситель», ожидая от него чудес, которые переменят их жизнь. Но никто никого не может спасти. Меняется тот, кто сам хочет измениться.

— Не существует чудес, Габен.

Габен сидел напротив Сент-Ива на кушетке. На этой кушетке кто только не сидел: пациенты с фобиями, в депрессии, в сомнениях, с кучей бед. Часы показывали шесть часов двадцать минут, и Спаситель, не питая больших иллюзий относительно пользы нотаций, только что прочитал одну опоздавшему.

— А теперь поговорим немного о твоей маме, хорошо?

Габен, изучавший все это время свои ботинки, нехотя поднял голову.

— Лазарь вам сказал, да?

— Что именно?

— Что она видит человека с обезьяной на плече.

— Я говорил с психиатром, который лечит ее в больнице. Да, у нее галлюцинации, но она понимает, что это галлюцинации. Она видит человека с обезьянкой, но знает, что он не существует.

— А может, он существует.

— Нет.

— А в другом измерении?

— Нет.

— Я читал одну книжку, там параллельных миров было полным полно, миллиарды, и в каждом свои особенности. Может, есть мир, где все люди носят на плече обезьянку.

— Габен, я тебя умоляю, — вздохнул Спаситель, потирая себе лоб.

Подросток всеми силами старался отгородиться от действительности. Не хотел принять тот факт, что его мать психически больна.

— Твоя мама пробудет какое-то время в больнице, — прибавил Спаситель. — Мы ее навестим, когда ей станет лучше.

Лечащий врач мадам Пупар был всерьез озабочен ее состоянием. По его мнению, оно значительно ухудшилось, но Сент-Ив предпочел не сообщать об этом Габену. Он только сказал, что тот может остаться на улице Мюрлен до пятницы, а на выходные обязательно должен вернуться к себе домой.

— Ую-ю, — проворчал Габен, вновь превратившись в Пепе ле Пью. — Хорошенькая самочка скунса!

— Приедет со своими двумя детьми, — закончил фразу Спаситель.

— А меня вон из норки? Фигово, очень фигово.

Подросток и взрослый уставились друг на друга, как в игре в гляделки, — не мигая, с бесстрастными лицами. Сент-Ив сдался первым и выдавил слабую улыбку.

— Габен! Неужели ты думаешь, что я тебя брошу?

— Нет… Но, может, в параллельном мире кто-то уже занял мое кресло-кровать. Окажись сейчас я там, мне стало бы дико плохо.

— Удивительно, как тебе удается, городя чепуху, так отчетливо выражать свои мысли.

— Класс.

* * *

На следующий день, 9 сентября, как всегда по средам, когда к Сент-Иву приходили на консультацию дети^[8], на маленьком столе пестрели цветные карандаши. В 17 часов он ждал Бландину Карре, девочку двенадцати лет, любимую свою головоломку. Она постоянно двигалась и отличалась недостатком внимания, за что ей прилепили этикетку «гиперактивная». Но Спаситель подозревал, что так проявляет себя скрытая депрессия. Или, возможно, Бландине просто не хватало внимания родителей, которые и после развода продолжали выяснять отношения.

— Бландина? — Спаситель открыл дверь приемной и увидел, что там никого нет.

— Я здесь! — раздался голос откуда-то снизу. Бландина сидела на корточках в углу комнаты. — Наращиваю мускулы на ногах, — объяснила она, поднимаясь. — А то тощие, как спички.

— Самое время.

Увидев, что Бландина подбирает с пола рюкзак, Сент-Ив удивился: неужели у нее сегодня во второй половине дня были уроки?

— Нет, что вы! Но меня отец заставляет ходить в музыкалку. А меня от поперечной флейты тошнит. В среду после обеда детям нельзя делать ни-че-го! А отцу подавай активность! Я и так гиперактивная.

Бландина, с остреньким подбородком и вздернутым носиком, в коротких джинсах с дырками на коленях, с голыми щиколотками, торчащими из давно не белых кроссовок, и в слишком узкой курточке, походила больше на эльфа, чем на девочку.

— Видели, как блестят, — похвасталась она и помахала перед Сент-Ивом руками с обгрызенными ногтями, покрытыми лаком с блестками.

— Nice^[9], — похвалил Спаситель, привыкший, общаясь с молодежью, время от времени вставлять английское словечко.

— У меня все с блестками: заколки, ручка, свитер тоже! А отцу не в кайф, он считает, блестки — отстой.

— Все воюешь?

— С отцом? Нет, использую, — откровенно заявила Бландина. — Он купил мне телефон. Не чек плюс ультра^[10], как выражается наша латинистка, но и не дешевку.

Спаситель прикусил изнутри щеку, чтобы не рассмеяться.

— Ты по-прежнему выкладываешь на Ютубе ролики с петшопами?

— Ты что! Молчи и не позорь меня! — Бландина часто переходила на «ты» в разговоре со своим психологом, обращаясь к нему как к школьному приятелю. — Петшопы для малышни. Я снимаю Пуллипов.

— Кого?

— Пуллипов. Вы, конечно, не знаете! Это куклы из очень дорогой коллекции, мне одну такую подарили на днюху, за сто семьдесят пять евро.

— Ничего себе! Она, что, из чистого золота?

— Сейчас я тебе покажу другую. У меня есть на телефоне. Я в субботу распаковывала заказ из «Жоли Долл»^[11], получила рыжего Таянга^[12]. Тыщу лет его у матери просила, но для нее предел двадцать пять евро. Пришлось бабушку раскошелить.

— Погоди, Бландина, остановись. Я завис на заказе из какого-то жолидола. Предоставь мне, пожалуйста, версию с субтитрами.

Бландине нравилось рассказывать о своем хобби взрослому, который всерьез готов был ее слушать. «Жоли Долл» — это магазин в Париже для фанов кукол Пуллип, он считается их меккой, там каждый хоть раз в жизни хочет побывать. Жители провинции, вроде Бландины, годами ждут паломничества в свою мекку и в ожидании заказывают кукол и одежду для них по интернету. В день, когда прибывает посылка, счастливый обладатель распаковывает ее, снимая все на видео, и тут же постит в Ютубе, на радость остальным фанам. Обожатели Пуллипов тут же присылают комментарии: «Везет же некоторым!», «Хачу такую же!» и разные другие, например, «Это моя ultimate dream»^[13].

— Ой, черт, куда же я телефон подевала? — воскликнула вдруг Бландина, судорожно роясь в рюкзачке. — Умру, если вдруг посеяла. Он двести двадцать евро стоит, я отцу настоящий цирк устроила, чтобы его заполучить! Фу-у, нашла! Вот, блин, жуть перепугалась. Фигасе, сколько сообщений! Ну, ясное дело, я же звук отключила на время проклятой флейты!

Спаситель напомнил Бландине правило:

— Мы не отвечаем на сообщения во время консультации, ответишь после.

Он протянул руку, словно собирался забрать у нее телефон, но Бландина с отчаянным криком прижала его к сердцу. Они посмотрели друг на друга, и Бландина поняла: психолог ею недоволен.

— Ладно, не буду. — И послала ему взгляд из-под ресниц.

В Бландине просыпалась женственность, желание нравиться, именно об этом говорил и немыслимый лак с блестками.

— Я покажу вам своего Таянга, куклу-мальчика. Он приехал ко мне в субботу, и я его сфотала. Смотрите, какой няшечка.

Чуть ли не с материнской гордостью Бландина протянула Спасителю телефон, и тот на секунду замер, не представляя, что тут можно сказать.

— Обожаю. Обожаю его глаза, — ворковала девочка. — Но все же заменю их, потому что рыжему больше пойдут зеленые.

Она что, не видит картинки на экране? Кукла с огромной лысой головой на худосочном тельце без одной руки и ноги.

— Но он же…

Спаситель колебался между уродцем, чудовищем и страхолюдом, но ограничился замечанием, что, к сожалению, кукла испорчена.

— Конечно! — согласилась Бландина. — А как иначе? Он же по случаю, за пятьдесят евро. Потом я надену на него рыжий парик с торчащим вихром и куплю набор ног. А рука — это не важно. Буду говорить, что он подорвался на мине. — Она добила психолога, прибавив влюбленным тоном: — Назову его Спасителем. Хотите посмотреть, как я его распаковывала?

— В следующий раз. Хорошенького понемножку.

Бландина запихнула телефон за 220 евро в рюкзачок и усмехнулась. Она понимала, что психолог иной раз над ней посмеивается. Но это ничего, так оно и положено между друзьями.

— Могу я вас спросить кое о чем, что меня не касается?

— Ответ, мне кажется, уже есть в вопросе. Но все же давай, спрашивай.

— Почему к вам Марго не приходит? Потому что она самоубивалась?

Спаситель нарочно вытаращил глаза, давая понять девочке всю нелепость ее вопроса.

— Потому что она пыталась покончить с собой, — поправилась Бландина.

— Твоя сестра лечится у психиатра из больницы Флёри.

— А для вас ее случай слишком сложный?

— Прямота — большое достоинство.

— Вы про что?

— Про то, что ты говоришь все прямо, не ходишь вокруг да около.

— Поняла, поняла! Так да или нет?

— Погоди, сейчас отвечу, Бландина.

Спаситель на минуту задумался, подыскивая слова, — ему хотелось ответить коротко и ясно.

— Я лечу при помощи бесед, разговоров, — начал он. — Но в некоторых случаях необходимо принимать лекарства, антидепрессанты, успокоительные, и тогда нужны рекомендации врача-психиатра.

Спасителю не раз хотелось спросить Бландину, как себя чувствует ее старшая сестра. Но до сегодняшнего дня девочка явно избегала этой темы.

— Марго лучше?

Бландина надула щеки, что могло означать как «понятия не имею», так и «мне дела до этого нет». Потом полюбовалась своими ногтями и сообщила:

— Папа находит мой лак мерзотным.

— Так-так-так.

— Вы тоже?

— Отвечать обязательно?

Спаситель не всегда следовал за прихотливым потоком сознания Бландины. Она сама вернулась к заданному Спасителем вопросу:

— Марго не ходит в школу.

— Что? Что?

— Я сказала, — Бландина повторила по слогам, — МАР-ГО-НЕ-ХО-ДИТ-В-ШКО-ЛУ!

— Она больна?

— Это из-за депрессии. Так говорит мама. А папа говорит, что мама травит ее лекарствами. Как видите, у нас как всегда — та еще обстановочка!

И Бландина рассказала психологу, что сестра, вернувшись из больницы, три дня проходила в свой девятый класс, а потом наотрез отказалась посещать школу. До сих пор Марго всегда была первой ученицей, и ее отец, месье Карре, хвастался этим перед всеми друзьями и знакомыми, заодно принижая свою младшую, называя ее «ограниченной».

— А еще Марго меня ненавидит, — продолжала Бландина, — из-за того, что я хожу к вам. Говорит, я заняла ее место.

Характерный упрек старшей сестры.

— Может, она снова начнет… — сказала Бландина и провела указательным пальцем правой руки по запястью левой, делая вид, будто режет. — Я бы хотела уступить Марго свое место, если бы ей это помогло.

— Место найдется для всех, Бландина. А тебе предстоит просвещать меня по части кукол Пуллип. Так что до встречи в будущую среду.

Бландина радостно соскочила со стула.

— Окидоки!

* * *

Спаситель не ошибался: его сын очень быстро взрослел. Зато Поль, друг Лазаря, оставался ребенок ребенком, рядом с ним и Лазарь возвращался в детство.

Поль, загибая один за другим пальцы, радовался:

— Целых три ночи! Вечер пятницы, вечер субботы, вечер воскресенья!

Друзьям предстояло провести все выходные под одной крышей на улице Мюрлен. Они уединились на лавочке в школьном дворе и заранее наслаждались своим счастьем. Услышав звонок, оба с тяжелым вздохом встали. Они любили свою учительницу, мадам Дюмейе, которая учила их и в прошлом году, но нельзя сказать, чтобы она их не доставала…

— Приготовьте свои раскраски, пока я пишу сегодняшнюю пословицу на доске, — попросила учительница, когда ребята наконец расселись.

С тех пор как мадам Дюмейе узнала от своей четырнадцатилетней племянницы Дорианы, которая жила в Германии, что им разрешено на уроках вязать, она завела новый порядок у себя в классе: пусть ребята раскрашивают, это поможет им сосредоточиться, а может, и сидеть они будут тише.

— Да, Матис, что случилось?

— Я забыл раскраску у папы.

— Вы должны оставлять раскраски у себя в шкафчиках! Сколько раз можно повторять!

Поднялись еще три руки, и, не дожидаясь разрешения, Осеанна, Жанна и Нур сообщили:

— Мы тоже забыли раскраски!

— Зачем вы уносите их домой? — рассердилась учительница.

Все четверо ответили хором:

— Чтобы дорисовать.

Мадам Дюмейе достала из картонной папки четыре новых раскраски, грозя неслухам, что они ничего от нее не получат, если снова понесут их домой.

— Это динозавры, как я и обещала, — прибавила она, раздавая листки.

— Повезло! — позавидовал Поль.

Мадам Дюмейе заподозрила, что четверо ее учеников поспешили расправиться с цветочными букетами, чтобы заполучить диплодока Крошки-Ножки и тираннозавра Зубастика^[14]. И сочла очень трогательным, что дети в век айфонов и айпадов могут мечтать о раскраске.

«Хуже всякого глухого, кто не хочет слышать», — написала она на доске. А когда прочитала пословицу вслух, пожалела, что ее выбрала. В этом году у нее в классе кроме девятилетних были еще шестилетки-подготовишки. Малыши явно ее не поймут.

— Кто скажет, о чем говорит эта пословица? Да, Жанно?

Поднял руку один из малышей:

— Мой дедушка… он… у него…

У ангелочка с тоненьким голоском были трудности со связной речью, учительница ему сочувствовала и помогала изо всех сил, беззвучно повторяя за ним: «У моего дедушки…»

— Есть уховой аппарат, — наконец закончил фразу Жанно.

— Слуховой, — поправила мадам Дюмейе. — Понятно. Но к пословице это не имеет отношения. Слушаю тебя, Осеанна, ты знаешь, о чем говорит нам пословица?

— Плохо быть глухим, потому что ничего не слышишь.

Мадам Дюмейе подняла глаза к небу и спросила про себя: «Вы правда такие дурачки или притворяетесь?» Она очень любила своих учеников, но уже на третью неделю после начала учебного года снова начала глотать успокоительные таблетки. Работа давалась ей тяжело, наверное, она постарела. В прошлом году кое-кто из родителей, и в частности отец Осеанны, жаловались, что в ее классе «хромает дисциплина».

Пока пятнадцать старших учеников списывали с доски пословицу, младшие или спали с открытыми глазами, или менялись под партой картинками с покемонами. Нужно было немедленно их занять. Мадам Дюмейе согласилась взять к себе младших только потому, что у ее коллеги, мадам Бенифла, в подготовительном классе было уже двадцать девять человек. Десятерых оставшихся перевели к мадам Дюмейе. За долгие годы своей работы мадам Дюмейе ни разу не учила читать и писать шестилеток. Она растерялась, почувствовав себя новичком за два года до пенсии. Пока мадам Дюмейе сверялась с планом урока, класс расшумелся.

Дети должны различать звук «и» со слуха и в тексте. Жанно уже умеет читать, а его соседка по парте, маленькая Райя, приехавшая из Ирака в конце лета, даже говорить не умеет по-французски. Как сделать, чтобы они успевали одинаково? Тем более что старшим, особенно Полю, уже не сидится на месте, а Осеанна опять болтает без умолку?

— Итак! Подготовительный класс! — воскликнула учительница и три раза хлопнула в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. — Делаем упражнения первое, второе, третье и четвертое на странице шесть. Обводите квадратиком буквы, если слышите звук «и». Так же, как обводили вчера звук «а».

Но ее никто не слушал. Тогда мадам Дюмейе, отчаявшись, прибавила:

— Кто первый закончит упражнения, получит раскраску с динозавром.

Вот тут-то два ряда подготовишек засуетились, как американские золотоискатели при вести о новом прииске. При слове «динозавры» все схватились за ранцы или ринулись к шкафчикам за тетрадями и карандашами. Минуту спустя те, кто нашел страницу шесть, — самый первый Жанно — уже выполняли задание. На другой половине класса старшие с негодованием смотрели на суету малышей, готовые завопить: НЕСПРАВЕДЛИВО!

Мадам Дюмейе, и без того огорченная тем, что усмирила младших таким примитивным педагогическим приемом, поняла, что к тому же еще и обидела старших. Но в ее силах было все исправить.

— Старшие ученики, кто закончит задание без ошибок, тоже получит раскраску с динозавром.

Мадам Дюмейе вдруг почувствовала, что наделена магической силой: даже лентяй Поль, впрочем, с большими способностями к арифметике, склонился над тетрадью. Только Жанна, Осеанна, Нур и Матис, уже ставшие счастливыми обладателями динозавров, сидели сложа руки и насмешливо поглядывали на своих усердных товарищей. Однако мадам Дюмейе нашла ход, достойный Макиавелли.

— А кое-кто, я вижу, ничего не делает — так я у них раскраски заберу.

Чудо из чудес! Минуту спустя в классе воцарилась мертвая тишина. Только одна ученица так и не принялась за дело. Маленькая Райя сидела неподвижно с карандашом перед раскрытой тетрадью. Учительница подошла к ней и, несмотря на артроз, присела рядом с партой — она хотела увидеть глаза девочки.

— Мы ищем звук «и», — сказала она. — Видишь эту букву?

Она показала на «и» в слове «учебник» и повторила: «иии», «иии», растягивая губы. Глаза Райи расширились. «И-И-И!» — кричи-и-ит ее мама, потому что убили дядю Хилаля. Райя в ужасе закрыла руками уши. Мадам Дюмейе оперлась на парту и поднялась. Она не понимала эту малышку. Надо будет как-нибудь поймать после уроков ее маму, мадам Хадад, и поговорить с ней.

В пятницу после уроков папы, мамы, дедушки и бабушки толпились перед школой Луи-Кайю, поджидая детей. Луиза Рошто сумела припарковаться только на месте, отведенном для инвалидов. Она торопливо постукивала пальцами по сенсорной панели «самсунга» и поглядывала в окно, опасаясь, как бы не появилась муниципальная полиция. Она ждала Поля и Лазаря, чтобы отвезти их домой к Сент-Иву. Алиса тоже должна была отправиться на улицу Мюрлен, но она решила не изменять роли непокорной безграмотной грубиянки переходного возраста и написала в ответ: «Не, што мне там делать без интереса обойдусь бес твоих историй». Обменявшись с матерью еще несколькими эсэмэсками в том же духе, Алиса объявила, что на выходные останется дома одна.

— Какое безобразие, — возмутилась Луиза и перестала отвечать.

Тут она заметила Поля и Лазаря; держась за руки, они появились на пороге школы. Прибавив к первому нарушению второе, Луиза трижды посигналила, торопясь привлечь их внимание. Потом высунулась в окно и закричала:

— Скорей, скорей! Я плохо припарковалась!

Мальчишки уселись на заднее сиденье старенького «Пежо-406», бросив в ноги ранцы и куртки.

— Мама! — воскликнул Поль. — А Чудик? Ты что, его не взяла?!

— Как мило, что ты спросил, что у меня нового, — ответила сыну Луиза.

Они не виделись целую неделю, и первое, о чем подумал сын, был хомячок.

— Не может же Чудик остаться один!

— Не один, а с твоей сестрой.

Выходные у Спасителя начинались не гладко. Может, пойти на попятный, пока не поздно?

— Ладно, заедем сначала на улицу Льон, — сдалась Луиза.

Рошто еще жили у себя в доме, но коробки и чемоданы говорили о скором переезде. В идеальном мире — в кино, например, или в параллельном мире Габена — Луиза со своими двумя детьми поселилась бы в доме Сент-Ива, и все они жили бы там мирно и счастливо до конца своих дней. А в реальной жизни Луиза вынуждена была снять для себя и детей скромную трехкомнатную квартиру, потому что после развода средства ее ощутимо уменьшились.

— Я рад, что вы проведете у нас выходные, — сказал Лазарь, умевший при случае говорить умиротворяющим тоном своего отца.

Напряжение тут же спало. Но Луиза задумалась: вот Спаситель, он сумел прекрасно воспитать своего сына, а она, Луиза, потерпела педагогический крах.

Даже став возлюбленной Спасителя, она продолжала опасаться осуждения со стороны клинического психолога месье Сент-Ива и всеми силами старалась предстать перед ним удачливой, безупречной, красивой, элегантной и умной журналисткой из «Репюблик дю Сантр», утаивая все трудности разведенной женщины. До сих пор ей это удавалось. Мешало одно — Алиса.

Спаситель рассчитывал закончить работу к шести и встретить детей и Луизу. Но в последнюю минуту его попросили о консультации Алекс и Шарли. Можно было бы подумать, что эти имена принадлежат двум мужчинам, но на самом деле это были две женщины.

— Добрый вечер! Рад вас снова увидеть, — поздоровался Сент-Ив. — Я заглянул в свой еженедельник, в последний раз мы виделись в мае. Тогда вы собирались пожениться.

На протяжении целых трех месяцев разговор на консультациях шел исключительно о заключении брака. Как воспримут его окружающие? А что об этом думает Сент-Ив? Как психолог? А как мужчина? И как им распределить роли: Александра в белом платье, а Шарли в костюме с галстуком? И почему, нет, правда, почему обе старшие дочери Алекс, Люсиль семнадцати лет и Марион четырнадцати, так плохо относятся к их браку? И разве не мило, если младшая, пятилетняя Элоди, будет подружкой невесты?

— Мы оформили бумаги в июле, — коротко сообщила Алекс, словно спешила перевернуть страницу.

Обошлись без лишних церемоний. Побывали у нотариуса, подписали документы. Не праздновали, просто поужинали с подругами в ресторане.

— От брака никакой пользы, — объявила Шарли.

— Даже в смысле усыновления он не увеличивает возможностей однополой пары, — прибавила Алекс.

Шарли тронула подругу за плечо, словно желая подтолкнуть к дальнейшей откровенности.

— Речь идет не об усыновлении.

Шарли, или Шарлотта, была лет на пятнадцать моложе Алекс, одевалась в стиле bad boy^[15], носила ботинки сантьяго, ходила с пирсингом и татуировками, тогда как загорелая, с выщипанными бровями и слишком ярко накрашенная Александра могла служить живой рекламой косметического кабинета, где работала.

Шарли разочаровалась в браке, к которому поначалу стремилась и которого даже требовала. Теперь она так же настойчиво требовала ребенка.

— А вы что думаете об однополых родителях? — спросила она Спасителя с вызывающим видом, словно заранее ожидая, что он отпустит в ответ какую-нибудь благоглупость.

— Такие родители существуют.

— И это значит…

— Это значит, что существуют родители-гомосексуалы, что они существовали всегда и что это не слишком большая новость.

— Да, но, чтобы иметь детей, они должны были вступать в традиционный брак и скрывать свою гомосексуальность, — возразила Шарли.

Спаситель кивнул в сторону Александры. Она не была замужем, она ничего не скрывала, она родила троих детей и жила в паре с женщиной. Чем не родительница-гомосексуал?

— Алекс — это особый случай, — объявила Шарли. — А вот мне, например, французское общество отказывает в праве на ИИД!

Спаситель не спорил: французское законодательство предусматривало искусственную инсеминацию с помощью донора только для гетеросексуальных пар. Шарли с Алекс думали, не поехать ли им в Бельгию или Испанию, где законы были другими. Но это выходило недешево: дорога, гостиница, расходы на больницу, возможно, на повторные попытки. Обе говорили, перебивая друг друга, и Спасителю показалось, что повторяется прошлогодняя история, когда они обсуждали свой брак. Опять речь шла о препятствиях, предрассудках, о том, что скажут люди, как посмотрит общество. И почему, почему же обе старшие дочери Александры так плохо к этому относятся? Ведь так славно, если у Элоди появится маленькая сестренка или братик? Шарли к тому же непременно хотела услышать мнение психолога.

— Я читаю на вашем лице неуверенность. Вы думаете, для ребенка нехорошо, если у него две мамы? Что будет с его эдиповым комплексом?

— У нас пока недостаточно опыта, чтобы судить об этом, — ответил Спаситель. — Но я предполагаю, что у детей с родителями одного пола будет не больше проблем, чем у остальных. Впрочем, и не меньше.

Спасителю хотелось положить конец мелким провокациям Шарли, они мешали молодым женщинам обсуждать то, что было действительно важно.

— Вы договорились, кто будет вынашивать ребенка? — спросил он.

Александра открыла рот, но Шарли оказалась проворнее:

— Алекс. Я хочу ребенка от Алекс. Проблема в том, чтобы найти производителя. То есть донора. Мы изучили специальный сайт, но есть риск попасть на сумасшедшего или извращенца. Или мужчину, который захочет признать ребенка и иметь на него права. Об этом не может быть и речи.

«Что она скажет дальше? — подумал Спаситель. — А, знаю, попросит меня быть донором».

— С инсеминацией в больнице плохо то, — продолжала Шарлотта, — что врачи зачастую тоже зашорены. Если ты блондинка с голубыми глазами, тебе подыскивают донора нордического склада. Мне на все это наплевать. Если донор будет физически нисколько не похож на нас с Алекс, если он… Почему вы смеетесь?

— Нет-нет, я не смеюсь.

Консультация продолжалась, Алекс сидела молча. Спаситель, слушая ее подругу, думал: она о чем-то грустит. Или тоскует. Он пытался понять, что происходит с Александрой. Найти верное слово.

— Вы, кажется… растеряны, Александра.

Она подняла на Спасителя полные слез глаза. Ее жизнь изменилась так стремительно. В лихорадке влюбленности она резко повернула руль, съехала с торного пути, на котором была женой и матерью, и оказалась в кювете.

— Иногда, — произнесла Александра, — мне кажется, что я вижу сон и вот-вот проснусь. И снова окажусь в моей прошлой жизни. Я не была счастлива, но… все было проще.

Спаситель ждал, что Шарли разобидится, устроит сцену ревности: «Ах, вот как? Ты жалеешь о Николя?!» Но нет, Шарлотта замолчала.

— Может, ваш проект относительно ребенка еще окончательно не созрел? — задал он вопрос с бесстрастным видом. — Как проект со свадьбой…

— Ваша ирония как нельзя кстати, — произнесла вдруг Шарли разбитым голосом. — Не было свадьбы, не будет и ребенка, вы это хотите сказать? Работы тоже нет. Одно цепляется за другое и называется никчемная жизнь.

— Мне очень жаль, если вы услышали именно это.

Плохо, если он оборвал их доверительные отношения, столь необходимые для терапии. Но Александра попросила назначить ей консультацию на будущую среду. Прощаясь, он протянул руку Шарли, но та повернулась к нему спиной, а Александра умоляющим взглядом попросила извинить подругу.

— Уф, — выдохнул Спаситель, когда его пациентки закрыли за собой дверь. — Похоже, я облажался.

В общем, эту пятницу нельзя было назвать удачной. Мысленно он был слишком занят своей ЛЖ. Вопрос, который он задал Шарли, был обращен в первую очередь к самому себе: может, проект восполненной семьи тоже еще окончательно не созрел?

— Понятия не имею, что получится в эти выходные, — пробормотал он сквозь зубы.

Спасителю даже не слишком хотелось открывать дверь, которая вела в его личную жизнь. Он склонился над клеткой с мадам Гюставией, вот уже четыре дня она ела очень мало. Спаситель колебался между двумя причинами, которые могли лишить ее аппетита: стресс от встречи со Спасёном или кружок вредной колбасы. Он постучал пальцем по клетке в надежде разбудить хомячка, который дремал возле домика. Мадам Гюставия пошевелила усами.

— Хочешь, чтобы тебя оставили в покое? — спросил Спаситель, подумав, как было бы хорошо не вмешиваться в чужие жизни, и двуногих, и четвероногих.

Взяв клетку за кольцо, он вышел из рабочего кабинета, прошел по коридору и решительным шагом вошел на кухню, ожидая увидеть там Луизу с детьми. Но в кухне никого не было. На веранде тоже.

— Луиза! — позвал он. — Лазарь!

Спаситель быстренько поднялся на второй этаж и заглянул к себе в кабинет:

— Лу… Габен?!

Паренек сидел на кушетке с ноутбуком на коленях.

— Ты не уехал домой? — удивился Спаситель, наивно полагая, что подростки делают то, что их просят.

— Они тут? Уже приехали? — апатично осведомился Габен.

Спаситель в недоумении огляделся и обнаружил на краешке стола свою старенькую нокию, взял ее и просмотрел сообщения. От Луизы ничего.

— Куда они запропастились? — задал он вопрос вслух. — Задержались, что ли, у себя на улице Льон…

— Или попали в параллельную реальность, — предположил Габен, не отрывая глаз от экрана.

Спаситель с удовольствием запустил бы в него телефоном, но телефон ему был нужен, он хотел позвонить Луизе.

— Я как раз собиралась тебе звонить! — сказал голос на другом конце.

Тревога мгновенно уступила место раздражению.

— Где это вы застряли?

Луиза пустилась в путаные объяснения, из которых Спаситель понял самое главное: Алиса не желает ехать к Сент-Ивам. А ее мать не хочет оставлять ее одну на все выходные. Поэтому она решила договориться со своим бывшим мужем и отправить Алису к нему. Но не дозвонилась, попала на автоответчик.

— В общем, сегодня, — заключила Луиза, — проще всего переночевать всем на улице Льон.

— Всем? — ошеломленно переспросил Спаситель.

— Я имела в виду себя и детей. Завтра я приеду к тебе с мальчиками, а Алиса отправится к отцу.

Луиза держалась из последних сил. Спаситель услышал ее напряженный голос и успокоил:

— Ладно, все будет хорошо. Можно, я скажу несколько слов сыну?

Он услышал, как Луиза зовет: «Лазарь! Лазарь!» и ее голос отдается эхом в полупустом доме, оставшемся почти без мебели. И сердце у него сжалось. Ему захотелось, чтобы сын, с его кудрявой головенкой и ясными серыми глазами, немедленно очутился рядом.

— Папа! — Лазарь бежал и слегка задохнулся. — Это супер! Чудик ничего не боится. Ни-че-го! Его можно взять в руки. Можно положить в карман. Он не кусается. Это Поль его так надрессировал!

— Прекрасно, — одобрил отец. — А скажи-ка, ведь у тебя нет с собой зубной щетки?

— Нет, и что? А Чудик…

Лазарь мог говорить только о подвигах хомячка, а потом и вовсе прервал разговор, бросив: «Ну, пока! Меня Поль зовет!» Спаситель издал короткий гортанный звук — так, будучи антилийцем, он изредка выражал свое недовольство.

— «Макдо»? — предложил Габен небрежным тоном.

Спаситель с мобильником в руке застыл посреди комнаты. Он пытался найти комическую сторону в сложившейся ситуации. И нашел. Он боялся шумного «семейного» вечера, а остался один на один с Габеном, который должен был отправиться домой, а сейчас ехидно мурлыкал себе под нос: «Сладко с ней встречаться, сладко целоваться, вместе пить вино. О! О! О!»

Усевшись за стол перед тарелкой с гамбургером, Спаситель задумался, ища тему для разговора. Габен был молчун, у него наготове было несколько готовых реплик, а так из него и слова не вытянешь. К несчастью, и у Спасителя было только две темы для разговора с Габеном.

— Твоя мама, — начал он и увидел, как сгорбился Габен, откусив кусок бигмака. — Согласилась продолжить лечение. — Спаситель не был уверен, что, заговорив об этом, поступил правильно. — Я думаю, что в конце будущей недели мы сможем ее навестить.

— Класс.

Разговор зашел в тупик, и Спаситель перешел ко второй теме:

— У тебя есть задание на понедельник? По французскому? Ты, по крайней мере, должен заниматься французским… Для аттестата. Или как?

— Может, не надо меня гнобить? — пробурчал Габен.

После ужина Спаситель заглянул в рабочий кабинет и взял очередную книгу по психологии, которую собирался читать по вечерам в постели: «Нация прозака»^[16]. Поднявшись на второй этаж, он увидел Габена, поджидавшего его на площадке.

— Что-то случилось?

Габен постучал в выходившую на площадку запертую дверь.

— А там что?

— Лестница на чердак.

— А можно туда?

— На чердак? — переспросил Спаситель, который даже в личной жизни не столько отвечал на вопросы, сколько задавал их.

— Пахнет приключением! — прошептал Габен с таинственным видом и поднял вверх указательный палец.

Спаситель, в свое время изучавший характерологию, собственный психотип определил как «рефлексирующий», то есть считал себя человеком, который осмысляет прошлое, продумывает будущее, размышляет о настоящем. Но на самом деле в нем и импульсивности хватало. Ни слова не говоря, он пошел и быстренько вытащил из ящика ключ от чердака. Массивный, весь в ржавчине, грубой фактуры ключ и правда обещал открыть какие-то тайны. Он легко повернулся в замке, но на дверь все же пришлось поднажать плечом, чтобы она поддалась.

— Я был здесь только однажды, — сказал Спаситель, нащупывая выключатель. — Когда осматривал дом вместе с агентом по найму.

По счастью, висевшая на голом проводе лампочка загорелась.

— Смотри под ноги, — предупредил он Габена. — Есть сломанные ступеньки.

— Похоже, живыми нам отсюда не выйти, — отозвался Габен, едва не угодив ногой в дыру.

По винтовой лестнице они шли, низко согнувшись, зато на чердаке Спаситель выпрямился во весь свой немалый рост. Просторное помещение под двускатной крышей служило прежним съемщикам хранилищем отслуживших вещей, с которыми они не могли расстаться. Чего тут только не было! Тренажер без педалей, этажерка из ИКЕА без полок, детская кроватка с продавленным матрасом, замечательный телевизор шестидесятых годов, мягкое клубное кресло… на трех ногах.

— Ничего интересного, — сказал Спаситель, торопясь уйти из-за пыли, от которой у него запершило в горле.

— Могу я вас попросить? Можно мне здесь поселиться?

— Поселиться здесь?

— Ну, как будто здесь моя комната.

Спаситель моргнул, но вовсе не в знак согласия, а потому что у него была аллергия на пыль.

— Поговорим внизу.

— Ага, но в принципе?

— Так вот в чем дело, — догадался Спаситель. — Ты знал, зачем ведешь меня на чердак. Все обдумал заранее. Значит, как бы ты ни притворялся, голова-то у тебя работает!

— Ой-ой-ой, меня разоблачили!.. Но ведь вы согласны, да?

Спаситель со вздохом кивнул, что Габен счел — и совершенно справедливо — согласием. Класс.

На следующий день, в субботу, Габен поднялся ни свет ни заря. Разумеется, относительно. Часы показывали всего лишь начало двенадцатого. Ключ от чердака он Спасителю не вернул и сразу же поспешил наверх обустраивать свое будущее жилище. Старый матрас, вполне возможно, населенный кусачими обитателями, Габен подтащил поближе к единственному окну. Одеялу, прикрывавшему треснувшие чашки и тарелки, он вернул статус постельной принадлежности. Икейская этажерка легла на бок и превратилась в необходимый ему ночной столик. И, наконец, в одном из углов, где кто-то из бывших владельцев-умельцев хранил свои сокровища, Габен отыскал замечательный удлинитель. Действующая розетка была только одна и находилась внизу лестницы, но удлинителя хватило — он дотянулся даже до матраса. Теперь Габен мог заряжать свой комп. Захватчики, милости простим! Виктор, мальчик-дикарь из Аверона, обзавелся надежной крепостью.

* * *

В доме на улице Льон Лазарь и Поль так хорошо себя вели, так веселились и так были воодушевлены своей будущей общей жизнью друг с другом и с хомячками, что Луиза провела чудесный вечер… Вернее, провела бы, если бы не похоронное настроение Алисы. Алиса сидела, низко опустив голову, занавесившись волосами и зажав рукой рот, чтобы ни в коем случае не вымолвить ни слова.

На следующее утро Луиза была вынуждена просить бывшего мужа об одолжении. Когда она ему позвонила, Жером поначалу бубнил одно и то же: «Твоя очередь, твоя неделя… Твоя неделя, твоя очередь…» Пока наконец не вмешалась Пэмпренель.

— Но я совсем не против, чтобы Алиса провела с нами выходные, пусть приезжает.

Луизу поддержала соперница, укравшая у нее мужа. Нельзя сказать, что Луиза не удивилась.

— Ты в самом деле не против? — осведомился Жером, повесив трубку. Он не ожидал подобного миролюбия от своей молоденькой женушки.

— Если твоей бывшей захотелось покувыркаться со своим психологом, не будем им мешать.

Жером тут же пожалел, что рассказал Пэмпренель о Сент-Иве. Он как-то столкнулся с ним на улице Льон и понял, что это и есть бойфренд Луизы. Жером сам оставил Луизу, но ему и в голову не могло прийти, что у бывшей жены без него начнется какая-то своя новая жизнь. Сам себе не признаваясь, Жером ревновал.

Алиса появилась у отца в первой половине дня, когда он отправился гулять с маленьким Ахиллом. Так что Алисе пришлось просить разрешения воспользоваться компьютером в гостиной у Пэмпренель. Три месяца тому назад она открыла для себя ролики «Секреты красоты» на Ютубе и не могла от них оторваться. Она неустанно собирала рецепты, искала магические формулы и секреты, которые помогли бы ей избавиться от прыщей на лбу и вокруг рта. Из-за этих прыщей она спускала на глаза челку, а рот загораживала рукой. Это было ее постоянное мучение, о котором она никому не говорила. Оставшись одна у себя в комнате, она по вечерам или ночью применяла рецепты, которые выудила в интернете. Испробовала зеленую глину и потом целую неделю страдала от аллергии, покрывшись красными пятнами. От маски с морской солью у нее наутро так опухли веки, что она едва открыла глаза. Потом она сделала себе дома глубокую очистку кожи с помощью сахара. Купила крем против угрей, испробовала йогурт, помидоры, бананы, бензоилпероксид, раствор гексамидина для кожи. Прыщей становилось все больше, они наливались и краснели. Алиса мрачнела с каждым днем. Она была в отчаянии.

В эту субботу она кликнула на ролик «Я борюсь с прыщами», 622 891 просмотр.

— Здравствуйте все! Добро пожаловать в мой блог! Итак, сегодня я буду говорить с вами о том, что отравляет жизнь всем без исключения, потому что мучаются и девочки, и мальчики, — вещала девушка с экрана. — Я буду говорить о… прыщах. Сейчас, да, у меня все в порядке, потому что я поработала и у меня тональный крем. Но, уж поверьте, я просто с ума сходила от прыщей.

Алиса смотрела во все глаза. У девушки была совершенно гладкая кожа, и, как соглашались все в комментариях, она была ооочень красивая. ♥ ♥ ♥ И все хотели быть похожими на нее.

!

— Чтобы кожа была тип-топ, — продолжала блогерша, — нужно обязательно, ну просто обязательно умываться вечером теплой водой, делая небольшой массаж круговыми движениями. Показывать не буду, у меня же тональный крем, я все себе испорчу…

Девушка болтала ни о чем уже минут пять, но Алиса с карандашом наготове продолжала ждать откровений: несмотря на десяток неудачных экспериментов, она не утратила веры. Когда блогерша поставила перед камерой — кстати, очень неудачно установленной — «специальные средства от прыщей», Алиса лихорадочно записала: «Жувенталь», «Клеранс», «Эксфолиоль». Теперь понятно, на что уйдут все ее карманные деньги…

— А-а, ты тоже смотришь «Enjoy Yourself»^[17], — раздался голос за спиной Алисы. — У меня был шок, когда она рассталась с Идрисом. Отличная была пара, не находишь?

Это была Пэмпренель, Алиса называла ее «гамашей» или «круглой дурой». Молча она выключила ролик.

— Смотрела ее ролик о прыщах? — ничуть не смущаясь, продолжала Пэмпренель. — У меня есть от них отличная штуковина.

«Отличная штуковина от прыщей» оказалось волшебным словом, ключом к Алисиному сердцу. Она повернулась к Пэмпренель:

— И какое же?

— Зубная паста.

Алиса только плечами передернула.

— Клянусь, — настаивала Пэмпренель. — У меня, когда месячные, непременно два огромных прыща выскакивают. Гнойные, представляешь? Их даже под кожей чувствуешь, пока не выскочили. Красные, болезненные. И вот. Я сразу мажу их пастой, и они подсыхают.

— А как насчет гексамидина? — заинтересованно спросила Алиса.

— Я пробовала гексамидин, он спиртом воняет, а паста пахнет мятой и помогает более лучше. — Пэмпренель расхохоталась. — Ну и сказанула! Более лучше!

Обычно ребячливость Пэмпренель раздражала Алису, она понять не могла, что в ней могло понравиться ее отцу. Но внезапно она увидела в ней подружку, ровесницу, человека, с которым она может, не стесняясь, обсудить проблему с прыщами. И хотя Пэмпренель была вдвое старше, их заботило одно и то же, они смотрели одни и те же ролики, говорили на одном молодежном сленге. Забыв обо всем, Алиса заговорила с ней о матери и пожаловалась, что она делает все, что Поль ни пожелает. Поль с его приятелем Лазарем заполонили своими хомяками весь дом.

— Лазарь, — прервала ее Пэмпренель, — это сын бойфренда?

Алиса молча кивнула. Что-то удержало ее от дальнейших признаний. Признаний или предательства?

— А как тебе мамин дружок? — поинтересовалась Пэмпренель, и глаза у нее заблестели.

— Ты знаешь, что он черный? — уронила Алиса.

— Твой папа мне сказал. Красивый парень. А тебе как?

— Не знаю. Может быть. В общем, я его почти не знаю. Мы ходили вместе с ним один раз в боулинг. И еще ходили в ресторан в воскресенье, отмечали мамины тридцать восемь лет. — Алиса поднесла руку ко рту и нащупала пальцем большой прыщ.

— Только не выдавливай, — посоветовала Пэмпренель. — След останется. — И снова вернулась к Сент-Иву. — А как у него дома? У тебя там будет отдельная комната, как у нас?

— Я к нему не пойду! — взорвалась Алиса.

Спать в доме Сент-Ива, мужчины, который спит с ее матерью?! Никогда.

— Я тебя понимаю, — сказала Пэмпренель. — В ее-то годы пора бы и угомониться.

Не ведая, какой союз заключается у нее за спиной, не подозревая, как велик груз ее лет, Луиза готовилась к встрече с возлюбленным, вникая в каждую мелочь: серьги под стать браслету, капелька духов и в розовый чемоданчик еще одно платье, тоже очень красивое.

— Мальчики, вы готовы? Выходим!

Лазарь, Поль и Луиза вошли в дом Сент-Ивов через сад со стороны аллеи. Садик зарос травой, вокруг деревьев лежали желтые листья, но особое очарование этому милому запустению придавали цветущие на воле розы, украшая его яркими алыми и желтыми мазками. И так же мило-небрежно выглядел хозяин дома — небритый, в джинсах и дырявом свитере.

— Ох, — вздохнул он, увидев принаряженную Луизу, — я тебя недостоин!

Он наклонился поцеловать Луизу и тут же услыхал позади себя:

— Уф, уф, красивенькая самочка скунс! Она застенчива, но чувствует, что долго ей не устоять!

Спаситель развернулся, сгреб с кухонного стола то, что там лежало, — а лежали там собранные в саду орехи — и обстрелял ими скунса Пепе. Габен убежал со всех ног и утащил с собой Лазаря и Поля.

— Я знаю, что ты сейчас скажешь, — начал Спаситель, глядя на Луизу. — Но Габен вовсе не делает все, что хочет. Он не будет спать в кресле-кровати. Он обустроился на чердаке.

— Я вижу, — не без язвительности усмехнулась Луиза.

— Видишь что?

— То и вижу!

На втором этаже Поль, Лазарь и Габен поставили рядышком три клетки. Три хомячка — мадам Гюставия, Чудик и Спасён — собрались вместе, чтобы провести выходные. Невиданное чудо. Счастливое расположение звезд. Им нужно немедленно воспользоваться. Мадам Гюставия, немного беспокоившая своей апатией Спасителя, теперь была в отличной форме. Она снова шумела по ночам.

— Мадам Гюставия обрадуется, когда увидит своего сына, — сказал Поль.

— М-м-м… не уверен, — предупредил Поля Лазарь.

Габену понравилось предположение о родственных чувствах хомячихи, и он согласился с Полем. Габен открыл дверцы и сдвинул две клетки — пусть мать и сын ходят друг к другу в гости. Но и мадам Гюставия, и Чудик мирно спали, и ребята, барабанившие по прутьям клетки, ничего не добились, только клетки слегка затряслись от их нетерпения.

Пришлось искать другое развлечение, и мальчики отправились на «Габенов чердак».

— Мы будем навещать тебя и иногда тут ночевать, — сказал Лазарь, явно завидуя Габену.

Планы у Габена были самые основательные:

— Скоро я починю кресло, и у меня будет музыка.

— Надо пойти посмотреть, не проснулись ли хомячки, — внезапно забеспокоился Поль.

В самом деле, хомячки проснулись. Мадам Гюставия перебралась в клетку сына, и поза у нее была совсем не воинственная. Она стояла неподвижно, задрав хвост, а Чудик ходил вокруг нее и ее обнюхивал.

— Они же будут играть, правда? — продолжал тревожиться Поль.

Чудик внезапно пошел в атаку и прыгнул на спину мадам Гюставии.

— О да, не стоит беспокоиться, — насмешливо воскликнул Габен.

— Они занимаются любовью! — воскликнул Лазарь, сам себе не веря. Он представить себе не мог, что такое может случиться.

— Это же ее сын. — Поль в ужасе отступил от клетки.

Оба помчались вниз по лестнице, призывая на помощь родителей:

— Папа!

— Мама!

Спаситель принял их обоих в свои объятия.

— Что с вами? Что у вас опять стряслось?

— Папа, хомячки! Они занимаются любовью, — сообщил Лазарь.

— Это же ее сын… — повторил Поль и, прижавшись к Луизе, закрыл глаза руками.

Неделя с 14 по 20 сентября 2015 года

Спасителю было любопытно познакомиться с пациенткой-антилийкой, которую к нему направил доктор Дюбуа-Герен. Она должна была прийти на консультацию в понедельник в 7:30 утра, так что Спасителю пришлось встать в половине шестого.

— Мадам Бравон?

Красивая чернокожая женщина с очень широкими бедрами и очень большой грудью, выпрямившись, стояла в приемной. Она широко улыбнулась Спасителю:

— Бравон. Мадлон Бравон.

— Спаситель Сент-Ив, — представился он и протянул ей руку.

Но женщина — ей было явно сорок с небольшим, и весила она не меньше восьмидесяти килограммов — словно бы не заметила протянутой руки и прошла из приемной в рабочий кабинет, торопливо говоря на ходу гортанным голосом:

— Доктор Герен сказал, что вы немного смыслите в таких делах, потому я к вам и обратилась, но все зависит, откуда вы родом, потому как на Мартинике есть те, кто знает, и те, кто понятия ни о чем не имеет. Лично я из Ле-Франсуа, а вы?

— Из Сент-Анна, мадам Мадлон.

— Бравон. Мадлон — это мое имя, месье Спаситель.

— Конечно, извините. Спаситель — это тоже имя. Садитесь, пожалуйста.

И тут Спаситель обратил внимание на одну удивительную вещь. Мадам Бравон была в перчатках, коротких белых перчатках, какие носили в давние времена маленькие девочки. Она стояла и пристально смотрела на кушетку, не отваживаясь сесть. Возможно, опасалась, что ей будет трудно подняться с мягкой кушетки.

— Садитесь на стул, — предложил Спаситель.

Стульев было два, и мадам Бравон изучала их, не приближаясь. Спаситель подумал, не стоит ли ее успокоить, сказав, что они ее выдержат, но решил, что это будет слишком явным намеком на ее лишний вес. Наконец женщина раскрыла объемистую сумочку, достала из нее что-то вроде скатерки, постелила ее на сиденье и опустилась на него, не прикасаясь к спинке.

— У меня, знаешь, свои привычки, — сказала она с улыбкой, словно в ее поведении не было ничего странного. — Так, значит, ты из Сент-Анна? — Обращение на «ты» казалось ей само собой разумеющимся. Они же оба антильцы. — Ты должен знать Манман Бобуа.

Спасителя воспитали белые, супружеская пара месье и мадам Сент-Ив, владельцы гостиницы-ресторана в Сент-Анне, так что он не должен был бы знать Манман Бобуа, известную в тех местах колдунью-целительницу. Но его кровная семья состояла с ней в дальнем родстве, так что Спаситель кивнул, не сказав, что несколько месяцев назад ездил на Мартинику и виделся с ней лично.

— Ей лет сто, не меньше, — сказал он, желая дать понять, что знает, о ком идет речь. — Да и жива ли?..

— Манман Бобуа никогда не умрет, — ответила мадам Бравон, широко раскрывая глаза. — Ее дух вселится в трехногого коня, и ночью ты увидишь, как он выбегает галопом из леса, чтобы унести тебя с собой. Но если он тебе встретится, брат мой, ударь его по голове веткой нашей местной вишни.

— Жаль, что местная вишня не всегда под рукой, — отозвался Спаситель, потому что мадам Бравон, похоже, ждала ответа. — Ваши теперешние неприятности связаны с Манман Бобуа?

— Не скажу ни да, ни нет. Но думаю, что это мой шурин…

— Ваш шурин?

— Муж старшей сестры. Он и есть тот самый… — Она покачала головой.

— Тот самый, — настойчиво повторил Спаситель, зная, что на Мартинике избегают произносить слово «колдун» или «колдунья».

— Ты же понимаешь, — с упреком ответила мадам Бравон.

Стало быть, она подозревала своего шурина в колдовстве. Дюбуа-Герен принял правильное решение. Традиционная медицина лечила бы мадам Бравон не от порчи, а от паранойи. Входить в ее бредовый мирок было опасно, но Спаситель выбрал именно этот путь.

— Что вам сделал шурин? — спросил Спаситель, понижая голос.

В глазах мадам Бравон блеснуло торжество: наконец-то ее выслушают!

— Ты, конечно, заметил, что я веду себя осторожно.

— Осторожно по отношению к чему, мадам Врабон?

— Бравон.

Бравон, Врабон, Мадлон, Монблан… Что-то сегодня утром у него в голове все путается.

— Я не трогаю руками ничего грязного.

— Ну да-а-а! — воскликнул Спаситель, который наконец все понял.

— Я берегусь даже в кровати, — сказала мадам Бравон. — Мою ноги, прежде чем лечь.

На первый взгляд она говорила об обычной гигиене, которой придерживаются все разумные люди.

— Ну, так объясни мне, почему я все же болею!

Спаситель вместо ответа задал вопрос:

— Чем вы болеете?

— Всем! Каждую зиму у меня бронхит. Живот болит, ноги, поясницу ломит так, что я ходить не могу, спроси у моей дочери!

У мадам Бравон болезненная боязнь микробов соединилась с распространенными на Мартинике суевериями. У Спасителя когда-то была одна пациентка, девочка восьми лет, с манией чистоты. Маленькая Перин мыла руки так часто, что у нее начала слезать кожа. Она постоянно выдувала из себя микробов, которых могла вдохнуть. Она бралась за ручки дверей только носовым платком, представляя себе, что сотни людей оставили на них миллионы микробов. Она никогда не садилась на толчок. Опасалась сама надевать обувь, потому что на подошве могли оказаться собачьи какашки. Словом, жила в настоящем аду.

— У вас есть еще ритуалы, кроме мытья ног и скатерки на стуле? — спросил Спаситель. И прочитал в глазах пациентки крайнее недоумение. Слово «ритуал» у нее было прочно связано с магией. — Я хотел узнать, — поправился Спаситель, — ваши привычки относительно чистоты.

— Конечно. У меня их много, — с удовлетворением сообщила мадам Бравон. — Я протираю ключи и мобильный телефон салфетками…

— Так-так-так, — подбодрил ее Спаситель.

— Хожу в магазины с автоматическими дверями, так что руками я ничего не трогаю. Когда прихожу с покупками, мою консервные банки и яйца, потому что они выходят из… Из кур. Хлеб кладу в морозилку, чтобы холод убил все зародыши, и я больше не ем бигмак, хотя очень люблю.

— А почему больше не едите?

— Прочитала в газете, в гамбургерах нашли экскременты, а все почему? Потому что люди руки не моют после туалета!

Спаситель на секунду прикрыл глаза. Для восьми часов утра разговор был, пожалуй, слишком сложным. Он постарался объяснить мадам Вра…блон, что найденные при анализе гамбургеров энтерококки связаны с фекальным заражением животных и не имеют отношения к людям.

— Что? В гамбургерах — коровьи лепешки? — воскликнула мадам Бравон.

Спаситель внезапно ощутил в животе какую-то томность и даже позыв к рвоте, но благополучно справился с собой.

— Когда я был маленьким и ронял на землю ложку или хлеб, моя няня поднимала и давала мне со словами: «Кушай микробиков». Она была права. Опасно жить в стерильном мире, организм разучится бороться с врагами.

— Но я-то знаю, кто мой враг, — возразила мадам Бравон, — это же мой шу…

— Нужно разделить две проблемы, — сказал Спаситель скорее для себя, чем для своей пациентки. — С одной стороны — ваши гигиенические процедуры, с другой — порча, вы согласны? Ваши заботы о чистоте не отравляют вам жизнь?

— Еще как, — признала мадам Бравон как нечто само собой разумеющееся. — Если б вы знали, как я мучаюсь в дýше.

Мадам Бравон открывала кран локтем. Потом подставляла под воду руки, начиная с предплечья, чтобы грязь стекала от локтя к пальцам. Затем наступала очередь мыла, она намыливала сначала левую руку, потом правую. Только так. Когда руки были как следует вымыты, Мадлон приступала к мытью крана и душевой насадки. А потом снова мыла руки и плечи. Сверху вниз. Сначала левую, потом правую. И переходила к мытью плитки в душевой. И все опять повторялось сначала.

— Полтора часа, чтобы принять душ! — воскликнула она сердито, словно собиралась подать жалобу.

— А как вы думаете, все живут так же, как вы?

— Нет, но…

— И вы думаете, что все болеют больше вас?

— Нет, но мой шурин…

— Мы разделили две эти проблемы, мы их разделили, — напомнил Спаситель и почувствовал, что никогда не добьется успеха.

И все же кое-чего добиться ему удалось: он уговорил мадам Бравон написать к следующему разу список ее навязчивых идей, которые он назвал «гигиеническими процедурами», и указать, сколько примерно времени уходит у нее на них каждый день.

— А мой шурин?

— Подождет, хуже от этого никому не станет, — успокоил Спаситель мадам Бравон, провожая ее к двери.

Вернувшись в кабинет, Спаситель расслабился, позволив мыслям течь, как им вздумается. Вспомнил свою пациентку: она избегала слов «микробы» и «вирусы», уклончиво называя их «зародыши». Ничего не хотела касаться руками, боясь грязи.

— Мадам Бравон — микробы вон! — пробормотал Спаситель.

Находка, далекая от психоанализа, зато послужит ему мнемоническим подспорьем: теперь он не ошибется, обращаясь к ней по имени.

Понедельничный клубок катился, катился и прикатился к Элле. В семнадцать пятнадцать.

— Эллиот? — проговорил Спаситель, открывая дверь в приемную.

Девочка была в обычной одежде, в джинсах и коротком пальто с капюшоном, и все же казалась хрупким отважным мальчиком. Элла закрыла тетрадь, в которой что-то читала, перекинула через плечо темно-синюю сумку и отправилась вслед за психологом в кабинет.

— Как роман? Продвигается? — весело спросил Спаситель.

— Помогает.

— Помогает?

— Да. Потому что без него было бы совсем мерзко жить. — Элла уселась и положила тетрадь на колени. — Я все время думаю о своей истории, так что голова у меня все время занята.

Спаситель мог бы спросить, что было не так в эту неделю, а мог отправиться вместе с Эллой в ее воображаемый мир.

— Расскажешь мне немного, о чем там речь? О главном герое, например.

— Его зовут Незнам. Он мальчик моих лет и живет один в лесу. У него есть хижина, она принадлежала женщине, которая нашла его младенцем на опушке леса. Немного схоже с «Франсуа-найденышем», но в моей истории женщина умерла три года тому назад. Она оставила ему ручную лису по имени Вирсавия, волшебный нож и рецепт, как сварить яд из белладонны и белены. Он собирает эти травы на лугу, а еще собирает безвременник и лютики.

Спаситель удивился, услышав перечисление ядовитых цветов и трав, которые используются в черной магии. Элла соскользнула со стула на пол и сидела рядом с упавшей тетрадью.

— Ночью, — рассказывала она, помогая себе жестами, — он обводит вокруг себя ножом круг и может спать на траве среди диких зверей. Ему не холодно, он ничего не боится под защитой магического круга. — Элла сидела на лужайке со своей ручной лисой, и луна освещала ее личико. — Все это происходит в стране, которую я придумала, — закончила она свой рассказ. — И я понятия не имею, что мне делать здесь.

Усмехнувшись сама над собой, она вернулась к действительности и снова села на стул, но тетрадь поднимать не стала.

— На этой неделе я сделала очень глупую вещь. Это было во вторник. На уроке латыни. Я достала свою тетрадь и положила так, чтобы мадам Нозьер ее заметила.

Элла замолчала. Даже просто рассказывая о себе, она умела мастерски нагнетать напряжение.

— И что? Она ее увидела? — нетерпеливо спросил Спаситель.

— Когда мы делали упражнение, она подошла ко мне и спросила, что это за тетрадь. Я ответила: «Мой роман». — Элла покачала головой и повторила: — «Мой роман»! Почему бы уж сразу не «Мой шедевр»!

— Она посмеялась над тобой?

— Она? Нет! — воскликнула Элла, покраснев. — После урока, а у меня это было последнее занятие, она меня спросила, нельзя ли ей взглянуть одним глазком на мой роман… Знаю, знаю, нельзя давать читать, пока не кончишь, Стивен Кинг и все такое прочее.

Сент-Ив рассмеялся от души:

— Я же сказал тебе, что я небезгрешный. И ты ей дала свою тетрадь.

— Нет, она при мне прочитала первую страницу. Сказала, что у меня есть стиль. И что мне нужно повторить знаки препинания при прямой речи. И еще НЕ и НИ.

— И что ты потом почувствовала? Была довольна или пожалела?

— Мне захотелось… — Элла замолчала, смутившись пришедшей ей в голову мысли.

— Ты же знаешь, Эллиот, здесь можно говорить все. Здесь ты в магическом круге.

— Мне захотелось ей что-нибудь подарить.

— Учительнице?

— Да. Подарить, чтобы она меня полюбила. Мне захотелось, чтобы она увидела… что я чего-то стою и что… когда я кого-то люблю… это тоже чего-то стоит… Я путано говорю, да?

— Нет, совсем нет. Думаю, мадам Нозьер была тронута тем, что ты подарила ей свое доверие.

Спаситель вдруг заметил, что Элла топчет ногами тетрадь и обложка уже вот-вот оторвется.

— Почему ты это делаешь?

— Потому что все это ерунда.

Спаситель понял, что произошло еще что-то после разговора с мадам Нозьер, и, слушая рассказ Эллы, страдал не меньше нее. А случилось вот что. Одна девочка, тоже ходившая на уроки латыни, услышала начало разговора Эллы с учительницей, подошла к ней на следующее утро и сказала, что тоже пишет. Потом попросила рассказать ей, про что будет роман Эллы, и все время говорила: «Супер! Интересней, чем „Гарри Поттер“!» Элла могла бы насторожиться, слыша такие похвалы, но какой начинающий писатель удивится, если в нем распознают гения? А на самом деле эта девочка, Марина Везинье, хотела только посмеяться над ней. Она пересказала сюжет романа подружкам в самом нелепом виде. В пятницу, когда Элла вышла из столовой, пять девочек из параллельного класса, те самые, которые ее дразнили, окружили ее, стали изображать поклонниц и просить автограф.

— Они кричали: «Вы мой любимый автор! Жду не дождусь продолжения!» — Элла изображала насмешниц и продолжала топтать тетрадь.

Спаситель со вздохом подумал, что Алиса Рошто тоже вполне могла быть в их компании. В самой жестокой травле гораздо больше глупости, чем злобы. Алиса наверняка не была зачинщицей, но эпидемия могла распространиться и на нее.

— Дома, — продолжала Элла, — когда мама видит, что я пишу, обязательно скажет: «Опять за свои каракули?» А в воскресенье, когда я сказала за завтраком: «Буду большой, стану писателем», папа заметил: «Большой будешь, но уж великой — никогда». Наверное, он так пошутил… Марина мне тоже сказала: «Мы же шу-у-утим! А ты сразу обижаться! У тебя совсем нет чувства юмора».

— Ты не могла бы поднять свою тетрадку? — прервал девочку Спаситель, видя, что от тетради вскоре останутся одни клочки.

Элла поддала тетрадь ногой, но Спаситель поймал ее. Он даже потрудился достать из ящика стола скотч и приклеить обложку.

— А теперь послушай меня, Эллиот, — сказал он, возвращая тетрадь владелице. — Я тебе запрещаю, слышишь? Запрещаю уничтожать свой роман. Воображение, стремление писать выделяют тебя, делают особенной личностью, и девочки тебе завидуют.

Он не хотел пугать Эллу и не стал говорить, что ее травят, хотя подобного рода шутки легко превращаются именно в травлю. И дело было не только в творческой натуре Эллы, а еще и в ощутимой в ней двойственности. Именно она беспокоила и раздражала девочек.

— А когда твоя мама говорит: «Опять за свои каракули!», ты представляй себе курицу, которая высидела утенка.

Элла представила себе курицу с утенком и улыбнулась:

— Дайте мне предложение на НЕ и НИ с глаголами.

— С удовольствием. Как пишется: «Сколько ни старайся, от себя не убежишь»?

— В первом случае НИ, во втором — НЕ. — Элла опять улыбнулась. — Приведу этот пример мадам Нозьер.

Быстрым шагом с синей сумкой на плече Элла шагала по улице Мюрлен.

Спаситель вернулся в кабинет. Он сомневался, что мадемуазель Мотен появится, хотя и собиралась. Прошло пять минут после срока, десять… Спаситель обрадовался, как школьник, узнавший, что учитель заболел. Он стал просматривать журнал, предоставив опаздывающей пациентке еще пять минут, прежде чем запереть дверь. Услышал на улице детский плач и выглянул в окно. Мадемуазель Мотен поднималась на крыльцо по ступенькам, таща в руках сумку-переноску с ребенком. Спаситель поспешил открыть перед ней дверь.

— Не могла же я оставить его в машине, — сердито бросила она, словно психолог в чем-то ее упрекал.

Сумку она тащила, как обычную хозяйственную и так же небрежно поставила ее на кушетку.

— Фу! Ну и тяжесть! Говорю сразу: здоров, сыт, сухой. А что ревет, так он каждый день ревет в это время.

— «Но к ночи язвительней горечь страданья, больных сумрак ночи за горло берет…»^[18]

— Это еще что? — спросила Пенелопа все так же сердито — ей нравилось говорить с психологом таким тоном.

— Бодлер. «Вечерние сумерки». В семь часов вечера всем тоскливо.

Он присел возле малыша и отметил, что Пенелопа и на этот раз солгала. Она сказала, что родила год тому назад, но младенцу было не больше четырех месяцев. Он орал во всю силу легких, красный от напряжения и, конечно же, от жары, задыхаясь в пуховике «Тартин и Шоколя».

— Привет, малыш, — ласково поздоровался с ним Спаситель — таким тоном он разговаривал с очень маленькими детьми и еще с хомячками. — Как тебя зовут?

— Боюсь, он вам не ответит, — насмешливо отозвалась его мама.

— А вы? Вы ответите мне?

— Могу. Он… А… Альбер.

— В прошлый раз был А… Анатоль, но Альбер тоже очень ему подходит. Вы заметили, воротник курточки так и лезет ему в глаза? Может, попробуем?..

Спаситель завел одну руку малышу под спину и затылок, другой придержал ножки и очень ловко вытащил его из сумки.

— Он не любит, чтобы его трогали, когда он недоволен, — предупредила мама Альбера.

Со сноровкой опытной няни Спаситель, не спуская малыша с рук, избавил его от теплого комбинезона.

— Вот так-то лучше! Надо же, Альбер! На тебе ползунки за три тысячи евро!

— Да ладно! Я этот костюмчик на распродаже купила за восемьдесят. У вас в руках он выглядит таким маленьким, — прибавила Пенелопа изменившимся голосом.

Спаситель принялся расхаживать по кабинету, баюкая прильнувшего к нему малыша.

— У вас чудесный паренек, Пенелопа, такой аккуратненький. Вы хорошо потрудились и, надеюсь, гордитесь собой.

Спаситель говорил своим завораживающим голосом, и Альбер (допустим, его действительно так зовут) смотрел на него во все глаза, позабыв о вечернем плохом настроении. Когда Спаситель протянул его матери, то заметил, что на этот раз плакала она. Стоп! Он только увеличил ее неверие в себя, показав, что она не способна успокоить собственного ребенка.

— Все наладится, Пенелопа, вы со всем справитесь. У вас здоровенький мальчик. А что плачет по вечерам, так большинство младенцев плачет. Эти господа очень, знаете ли, обидчивы…

Конец консультации походил на лекцию по уходу за младенцами. Спаситель показал Пенелопе, как держать сына, чтобы он чувствовал себя в безопасности, положил его себе на руку, затылком на ладонь, личиком вверх. Месье Альбер смотрел очень внимательно и позволял собой манипулировать. Мама Альбера по-прежнему оставалась для Спасителя загадкой. Но, как говорит господин Фрейд: «Приходится смиряться с долей неизвестности».

В этот вечер за ужином Лазарь один поддерживал разговор. Темы было две — раскраски и хомячки.

— Поль уже получил динозавров, а у меня опять букеты, а букеты — гадость, раскраски для девчонок. И мы с Полем поделили динозавров. Я раскрашивал Крошки-Ножки, а он — Зубастика. Мы кончили после перемены, и мадам Дюмейе сказала, если будем хорошо работать и не очень шуметь, то в понедельник она даст нам динозавров-роботов, представляешь, пап?!

Спаситель обратил внимание, что Габен, обычно подкалывавший Лазаря, сидит за столом молча. Что-то у паренька не заладилось. Спаситель отослал Лазаря, попросив его отнести клетку с мадам Гюставией в кабинет для консультаций — пусть там веселится хоть до утра, никого не тревожа.

— Папа, — начал Лазарь, берясь за кольцо клетки, — как ты думаешь, мадам Гюставия беременна?

— Ты лучше спроси, сколько хомячковых младенцев мне придется усыпить.

— Нет, папа, — умоляюще проговорил сын, — ты не будешь их усыплять!

Спаситель понял, что близится момент, когда у себя в приемной он снова повесит объявление: «Через 5–6 недель вы сможете получить хорошенького хомячка. Обращаться к месье Сент-Иву». И в квартале его будут знать как «психолога с хомячками».

Как только Лазарь вышел из кухни, Спаситель обратился к Габену:

— Все нормально?

— Угу.

Спаситель «угу» не поверил.

— Расскажи, что случилось.

— Я был в больнице.

— Вот как? Ходил без меня… Маму видел?

— Я-то видел, но не знаю, видела ли она меня. Называла по имени, а говорила, будто с кем-то еще, кто стоял со мной рядом. Может, с тем дядькой с обезьянкой… Как вы думаете, со мной тоже такое будет?

— Что именно?

— Шизофрения. — Габен услышал диагноз от молоденькой сестры, а потом загуглил. — Первые симптомы появляются в моем возрасте. Заболевание наследственное.

— У детей, чьи родители больны шизофренией, несколько повышен фактор риска, — уточнил Спаситель.

— Значит, пока я вижу хомячков, а не обезьянок, беспокоиться не о чем?

* * *

В понедельник Луиза мысленно пересматривала фильм о прошедших выходных. Он назывался «Луиза в стране мальчишек», и сценарий был самый незамысловатый. Два дня хомячковых страстей, шуток и хохота с большим Габеном, раскрасок и вырезания. Поль, любитель телевизора и компьютерных игр, ни разу о них и не вспомнил, что к лучшему, потому что у Сент-Ивов один старенький компьютер на двоих и интернет еле тянет. Зато Спаситель повесил в саду новые качели, и все на них качались, даже Чудик, крепко вцепившись в доску коготками.

— Не боится, не боится, не боится ничего! — вопили мальчишки, танцуя вокруг хомячка, словно он был индейским тотемом.

В саду было так тепло, и розы так сладко пахли. Две трети фильма длилось сплошное счастье.

Вечер воскресенья был куда менее счастливым: Луиза отправилась за Алисой к ее отцу.

— Не могла прийти пораньше? Мы ужинаем! — Так ее встретил Жером.

— Неужели? В семь часов вечера?

— И что? А ты со своим психологом ужинаешь в полночь?

Луиза всячески старалась разделять супружескую пару и родительскую, как ей рекомендовали книги по психологии.

— Прости, пожалуйста, — ответила она, пропустив мимо ушей провокацию Жерома. — Я обычно забираю детей в семь.

— Но обычно ты не отправляешь ко мне Алису на своей неделе!

Раздражение нарастало. Того и гляди, дело дойдет до обидных слов.

— Обращаю твое внимание, — продолжал Жером, — Алиса не хотела оставаться с тобой, потому что не желает ночевать у этого… типа, она его совсем не знает. Детей нельзя таскать туда-сюда, они нуждаются в стабильности и…

— Ах вот как! И это говоришь ты! ТЫ говоришь о стабильности после того, как бросил нас из-за своей шлюшки?!

— Не смей оскорблять Пэмпренель! Я никого не бросал, мы расстались. Каждый человек имеет право…

— Право? Держите меня! Нет, мы не расстались, ты меня зачеркнул! На это каждый имеет право?!

Поутру в понедельник у Луизы при воспоминании об этой сцене заколотилось сердце и задрожали руки, а она как раз красила себе ресницы, так что пришлось остановиться, чтобы не выколоть себе глаз. Она очень жалела, что обозвала Пэмпренель шлюшкой. Месье Сент-Ив, клинический психолог, пришел бы в ужас, узнав, какой она может быть злобной гарпией.

— Алиса! — крикнула Луиза из ванной. — Ты готова? Сейчас девять тридцать. Если хочешь, чтобы я тебя отвезла…

Луиза чуть не вскрикнула от неожиданности, увидев совершенно одетую дочь, которая стояла у дверей и ждала ее.

— Алиса! Что с тобой?!

Алиса была оранжевой, как апельсин. Она пробормотала что-то невразумительное и напустила на лицо еще больше волос.

Последовав совету Пэмпренель, она замазала прыщи тональным кремом. Луиза спешила, и ей не хотелось начинать утро с разборок. Разумеется, она знала, что у дочери прыщи, но в тринадцать лет это естественно. К тому же не имеет смысла «зацикливаться на внешности», так она написала в своей статье о помешательстве подростков на внешнем виде.

Вот уже несколько лет Луиза писала статьи для газеты «Репюблик дю Сантр» и сейчас обдумывала новый сюжет. Она решила написать об иракской семье, которая сбежала от джихадистов Исламского государства и с августа месяца жила в Орлеане.

Семья Хадад — отец, мать и трое детей — поселилась в трехкомнатной квартире в приходском доме церкви Сен-Патерн. Семнадцатилетний школьник Фелисьен Л. открыл для них страничку в Фейсбуке, желая собрать людей, готовых их поддержать. Нашлась мама, которая передала мадам Хадад ползунки для ее малыша. Учительница-пенсионерка предложила свои услуги для обучения семьи французскому языку. «Хороший пример для читателей газеты», — подумала Луиза, остановившись перед дверью дома.

— Come in, welcome!^[19]

Дина Хадад говорила по-английски. Луиза ожидала увидеть какую-то совсем другую женщину, а не эту, с медовыми волосами и подведенными глазами. Как ни странно, лицо показалось ей знакомым. Она точно где-то уже ее видела.

— You do have three children?^[20] — восхитилась Луиза, такой молодой выглядела мадам Хадад.

Дина перечислила: Заиду пять месяцев, Иоханне четыре года и Райе — шесть.

— Я поняла! — воскликнула Луиза. — Райя, учится в классе моего сына.

Они видели друг друга у ворот школы. Женщины уселись на софу, и Луиза достала блокнот и ручку, приготовившись записывать все, что мадам Хадад согласится ей доверить.

Мадам Хадад сказала, что ей двадцать шесть лет, она замужем. Ее мужа зовут Юсеф, он преподаватель музыки по классу скрипки. Вскоре после прихода в Мосул джихадистов Юсеф потерял работу, они запретили музыку. Игиловцы^[21] пометили дом Хададов буквой «н» — назареяне, то есть христиане. Новые хозяева города, разъезжая по христианским кварталам, кричали в рупор: «Принимайте ислам, станьте подданными халифата! Или уезжайте прочь! Брать с собой имущество запрещено!» Не желая подчиняться исламистам, Хадады решили уехать, нагрузили универсал самым необходимым и тронулись в путь. При выезде из города их остановили четверо мужчин.

— Они заставили нас выйти из машины, потом забрали все, что в ней находилось. Потом разрешили ехать.

Возможно, потому, что мадам Хадад рассказывала о пережитом не на родном языке, рассказ ее звучал совершенно бесстрастно. Луиза подумала, что статья станет эмоциональнее, если поместить на первый план школьника Фелисьена, показавшего, каким великодушным может быть его поколение, объединенное социальными сетями. Ну и так далее…

А в это время в школе Луи-Кайю маленькая Райя старательно раскрашивала букет цветов, рисуя на нем маленькие черные и коричневые квадратики. Мадам Дюмейе не сразу обратила на это внимание, занявшись старшими учениками. Накануне вечером она открыла для себя новую педагогическую проблему, пробежав в «Вестнике образования» статью «Школа не создана для мальчиков». Восемьдесят процентов наказаний в школе достается мальчикам, подсчитала одна женщина-социолог. Мадам Дюмейе положа руку на сердце признала, что у себя в классе отчитывает чаще всего мальчишек. Год только начался, а у Поля Рошто в дневнике уже два замечания красными чернилами. Мадам Дюмейе решила отныне применять к мальчикам позитивную педагогику, поощряя их усилия, а не наказывая за глупости. Поэтому в понедельник утром она щедро раздавала раскраски с веселыми машинками, и Поль с Лазарем оказались среди первых счастливчиков. Однако, заметив, что девочки недовольно поджимают губы, наблюдая, как класс захватывает моторизованная орда, учительница достала из картонной папки с раскрасками героев диснеевского «Холодного сердца»^[22].

Оставалось только надеяться, что в этот вечер на глаза мадам Дюмейе не попадется статья о необходимости бороться в начальной школе со стереотипами «девочка и мальчик», иначе ей предстояла бы очередная бессонная ночь.

— Учительница! — послышался вдруг тоненький голосок Жанно. — Райя… Райя… Райя взяла мой черный фломастер.

Да, действительно, Райя забрала фломастер у соседа, потому что так старательно чернила раскраску, что ее собственный кончился. С девочкой было явно что-то не в порядке. Значит, учительнице нужно непременно поговорить с ее мамой. Однако разговор предстоял нелегкий: в языке Шекспира мадам Дюмейе продвинулась не дальше дней недели. В тот день, то есть в Мonday^[23], мадам Дюмейе заметила мадам Хадад рядом с Луизой Рошто. Похоже, они были между собой знакомы. Поль бросился матери на шею, малышка Райя спряталась за юбку своей.

— Hello… How are you? — начала мадам Дюмейе.

— Орошо, спаси…бо, — ответила Дина — у нее уже было несколько уроков французского языка.

Учительница показала на Райю, крепко прижавшуюся к матери.

— Она очень… She is^[24]… застенчивая.

— Shy, — подсказала Луиза.

Дина огорченно кивнула:

— Yes, shy.

Мадам Дюмейе поднесла руку к голове.

— Raja see a doctor^[25] для… la cabeza^[26]. Нет, как-то по-другому…

Мадам Дюмейе умоляюще взглянула на Луизу, а у Луизы не было сомнений, что и по-французски, и по-английски, и по-испански слово «психолог» звучит совершенно одинаково: Спаситель Сент-Ив. Она вырвала листок из записной книжки и, объясняя Дине, что знает «somebody^[27]», кто поможет Райе выбраться из своего кокона, записала телефон и фамилию психолога. Мадам Дюмейе, взглянув на листок и прочитав имя, поняла, что они имеют в виду одного и того же somebody. Мадам Дюмейе ходила к Сент-Иву на консультации раз в две недели с марта по июнь и сначала уменьшила дозировку таблеток, потом и вовсе все лето их не пила. Однако, похоже, ей снова придется ходить на консультации: в картонной папке осталась последняя порция раскрасок «Звездные войны». Можно сказать, она достигла педагогических высот. И что? Теперь предстоял спуск? И снова ее класс будет кричать и шуметь?

* * *

С утра во вторник Спаситель зажег ароматическую палочку, ожидая прихода одного из юных пациентов.

— Здравствуй, Самюэль.

Спасителю показалось, что паренек стремится досадить ему. Раз от раза он приходил все грязнее и грязнее. На этот раз волосы у него просто слиплись. Нет, это был не дикарь из Аверона, «дикарь» принимал душ и мылся, пока в накопителе не кончалась теплая вода, это был Лохматый Петер!^[28]

Самюэль сел на стул, не снимая теплой куртки, и объявил:

— Психотерапия ваша помогает, зашибись. На этой неделе опять на грабли. Значит, уже в шестой раз. Нет, даже в седьмой.

— Я смотрю, учет у тебя поставлен всерьез.

— А у вас нет, что ли? Только вы небось свои победы считаете.

— Знаешь, я не понял, что у тебя с граблями. Я ими пользуюсь, когда сгребаю сухие листья, а ты — как-то совершенно по-другому.

Самюэль посмотрел на своего психолога с подчеркнутым недоумением:

— Вы что, не знаете, что значит наступить на те же грабли?

— Я хочу, чтобы ты мне объяснил.

— Ну-у, это значит опять нарваться. Значит, что еще одна девушка мне отказала.

— Отказала в чем?

Самюэль возвел глаза к небу и пробормотал:

— Ну просто черт знает что… Ладно, о’кей, сейчас объясню. — Подросток взял себя в руки. — Ты предлагаешь девушке с тобой встречаться или посылаешь ей эсэмэску: я от тебя тащусь, а она тебе отвечает: вали куда подальше. Вот.

— Смотрит на тебя и говорит: вали куда подальше.

— Ну, нет! Нет, конечно! — возмутился Самюэль. — Она говорит по-другому: «ты мой хороший друг». Или «я к тебе отношусь, как к брату». Или «я положила глаз на другого». Или «мне еще рано встречаться».

— Звучит очень мило.

— А означает «вали куда подальше».

— Нет. В словах, которые ты привел, нет ничего обидного.

— Можно услышать и похуже, например: «Ты на себя в зеркало смотрел?» Я не в их вкусе. Не из таких, какие им нравятся.

— А какие им нравятся?

— В пятнадцать-шестнадцать им нужен блондинчик-паинька, который любит свою мамочку.

— Любит мамочку?

— Ну да, в общем, хороший мальчик. Воспитанный.

— Если я не ошибаюсь, Самюэль, ты пришел сюда из-за сложных отношений со своей мамой.

— Будь она вашей, вы бы тоже с ней ссорились. Она постоянно приходит ко мне в комнату, застилает кровать, говорит, чтоб мылся, менял трусы, ну… В общем, все это ее не касается! И я ей говорю: вали куда подальше.

— Вали куда подальше, — эхом повторил Спаситель.

— Я не хороший мальчик, — сердито огрызнулся Самюэль.

— И поэтому коллекционируешь грабли.

— Потому что ругаюсь с матерью?

— Думаешь, поэтому?

Паренек снова проскрипел: «Ну, черт возьми!», ища взглядом, кто бы ему посочувствовал. В ответ на столе зазвонил телефон.

— Извини, пожалуйста, — сказал Спаситель, очень довольный, что отойдет от подростка подальше. — Да, алло! Что? Oh, you speak english? OK, no problem, I understand^[29].

Звонила мадам Хадад. Она хотела проконсультироваться по поводу своей дочки Райи, «who is very, very shy^[30]». Услышав, что она звонит по рекомендации «миссис Рошто», Спаситель почувствовал, что не может не назначить ей консультацию и пригласил ее в субботу в девять, хотя собирался никогда больше не работать в выходные.

— Классно звучит, когда отвечаешь по-английски, — заметил Самюэль. — Надо будет попробовать! Они обалдеют.

— Кто обалдеет?

— Ну, девчонки же, девчонки! Кто еще?!

— Похоже, они занимают большое место в твоей жизни.

— А есть что-нибудь другое?

Спасителю очень хотелось сказать, что прежде чем искать, от чего они обалдеют, надо постараться не вызывать у них отвращения. Но если он посоветует Самюэлю: «Прими душ!» или «Поменяй, пожалуйста, белье» — кого он, спрашивается, напомнит?

— До свидания, Самюэль! До будущей недели!

— Не имеет смысла к вам ходить, — объявил паренек с порога. — В воскресенье вечером я свою мамашу стукнул.

— Что? Что? — не поверил ушам Спаситель.

— Нет, ну… Не так чтобы всерьез… — поправился пристыженный Самюэль. — Она меня достала. Я сделал на двери запор, а она его сломала, пока я был с друзьями.

— Так-так-так. Может, стоит провести консультацию с твоей матерью, чтобы вы все-таки договорились?

— Этого еще не хватало! Она захочет быть в курсе, что я вам тут наговорил.

Спаситель напомнил Самюэлю, что психотерапевты умеют хранить секреты.

— Моя мать немого разговорит, — убежденно возразил Самюэль. — А когда отвернетесь, проверит, нет ли у вас в заднем кармане презерватива.

Спаситель загасил ароматическую палочку — она пахла куда навязчивее любого Самюэля — и позвонил мадам Дюмейе. Он договорился с ней о консультации, назначив ее тоже на утро в субботу, в 8:15. Во время долгого рабочего дня с бесконечным выслушиванием пациентов он с удовольствием думал об ужине с «парнями». Фраза, которой обмолвилась Луиза, без конца крутилась у него в голове: «Габен как будто твой второй сын». Нет, разумеется, не сын. Но чем настойчивее он прогонял от себя эту фразу, тем чаще она возвращалась. Как будто сын. Мой второй сын.

За ужином мадам Гюставия ела за четверых (а может, даже за пятерых или шестерых), и Спаситель раздумывал, будет ли правильно, если всех своих пациентов он снабдит хомячками.

— Я понял, вы запускаете новый метод лечения, называется хомячковая терапия, — объявил Габен с довольным видом.

После ужина они втроем поднялись в кабинет на втором этаже, забрав с собой Спасёна — настал и его звездный час. К сожалению, этот хомячок был туповат и трусоват, не то что Чудик.

— Папа, почему Поль сегодня не остался с нами? — спросил Лазарь.

— Потому что он сын Луизы.

— И Луиза могла остаться, — великодушно заметил Лазарь.

В девять вечера все расходились по своим комнатам: Лазарь в детскую, которую надеялся вскоре разделить с Полем, Спаситель в спальню, которую собирался делить с Луизой, а Габен к себе на чердак.

— Ты уверен, что Спасён даст тебе выспаться? — спросил Спаситель, увидев, что Габен уносит с собой клетку.

— У вас на чердаке водятся мыши, хочу скрестить их с хомячком.

По ночам на чердаке раздавались шорохи, шуршанье, писк — безусловно, там жили мыши. Габен спал, можно сказать, на полу, мышиная беготня не могла его не беспокоить. Спасён крутил у себя в клетке колесо, копался в песке — это были привычные знакомые звуки. А если, несмотря на возню хомячка, Габену все же становилось тоскливо, он вставлял в уши наушники и врубал тяжелый металл. Les Eagles of Death Metal^[31]. «I only want you»^[32]. И грохот ударных дробил на кусочки мысли. С мамой беда. В школу никогда. Спаситель поможет. А то кто же? И, сам того не замечая, Габен напевал фальцетом: «I only want you, I only want you».

У каждого своя манера отходить ко сну. Спаситель улегся в кровать с очередной книгой по психологии «Не женщина и не мужчина, исследование транссексуальности»^[33]. Он взял ее в медиатеке, скорее всего, вспомнив Эллу. Но исследование касалось младенцев, пол которых невозможно было определить из-за несформированности половых органов. Элла была, вне всякого сомнения, девушкой, восемь месяцев тому назад у нее были первые месячные. Но внешность у нее была двойственная, и она не менялась: плоская грудь, узкие бедра. Ни юноша, ни девушка. Тростинка. Пробегая глазами по строчкам, Спаситель был занят не книгой, а своими мыслями. После Эллы он вспомнил Бландину, она должна была прийти к нему завтра.

— Че-е-ерт!

Каждый день он обещал себе, что посмотрит ролики обожателей кукол Пуллип. Завтра среда, к нему придет Бландина. Неужели он вылезет из постели, отправится в рабочий кабинет, включит компьютер и будет шарить по Ютубу только ради того, чтобы быть в курсе, что такое эти Пуллипы? Ответ был «да».

Час спустя Спаситель все еще сидел за компьютером и смотрел на прекрасно двигающихся кукол в юбочках с кружевами и чулках в сеточку, проживавших свои сердечные трагедии в бумажных домиках. Задерживая дыхание, а иногда смех, Спаситель казался себе слоном в посудной лавке. Самые популярные ролики были у МисфитПуллип89: 75 000 просмотров и 18 000 подписчиков. А автору двенадцать или тринадцать лет… Истории, сфотографированные сценка за сценкой, в которых кукла выражала свои чувства словами в облачке, напоминали фотороманы былых времен, где красавица актриса с большим декольте кричала в «пузыре»: «Как?! Ты изменил мне с этой змеей?!» Хотя теперь героини выражались иначе: «И?! Ты спишь с этой сучарой?» Но не важно, была ли это история психопата, попавшего в Пуллипсити («Убийца у порога», до 9 лет смотреть запрещается), или любовная история: школьнице изменил ее дружок («Смертельная любовь»), кончались они морем крови. Спасибо фирме Playmobil, она снабжала всех нуждающихся ковбойскими револьверами и пиратскими ножами. И точно так же, как в некоторых фильмах на прощание плывут слова «based on a true story»^[34], эти ролики тоже завершались плывущими по экрану строками:

В кукольном мире в море крови умирало детство. Через несколько лет мадемуазель МисфитПуллип89 или какая-нибудь другая пройдет конкурс в Ля Феми^[35] и будет работать в кино. Все юные авторши выступали под псевдонимами, и Спаситель не мог догадаться, под которым из них скрывается Бландина. Спросит завтра и похвалит ее. Ему нравилась креативность его юных пациентов, наивная и полная веры в себя. Так что к пяти часам он ждал Бландину с нетерпением. Что она выкинет на этот раз? Будет сидеть, съежившись, у батареи? Или встанет на голову на ковре?

— Бландина?

Она сидела на стуле по-турецки, очень похожая на ручную обезьянку, а изо рта у нее тянулась красная нитка. Одно движение губ, и нитка исчезла во рту — Бландина жевала что-то сладкое. Она спрыгнула на пол и затрясла перед собой бумажным пакетиком.

— Мой полдник!

Открыла пакетик и поднесла поближе к Спасителю, чтобы и он мог полюбоваться слипшимися в один ком жевательными мармеладками: банананами, яичницами-лепешками, жареной картошкой, смурфиками, языками, бутылочками, крокодилами и бог весть чем еще.

— Nice, — кивнул Спаситель. — А пить тебе потом не захочется?

— У меня всё с собой. — И Бландина достала из рюкзачка банку с кока-колой. Тут же открыла ее и отпила половину.

— Ты заболеешь, — заметил Спаситель, не выказывая ни малейшего беспокойства.

Бландина прыснула, брызнув во все стороны кока-колой.

— От этой штуки здорово рыгается! — сообщила она. — Вот так. — Она надавила рукой на живот и рыгнула. — И пукается тоже здорово.

— Можешь не показывать, — сказал Спаситель и указал Бландине на стул.

Но она раскинулась на кушетке, положила рядом с собой конфеты и затараторила:

— Самир от своего дяди тащит нам конфеты «Харибо» килограммами. В столовке же гадость, там только хлеб можно есть, а мы на последней перемене трескаем конфеты и еще по очереди печенье приносим, а я питье, колу или оранжину. Вот это еда! Иногда, бывает, тошнит, но это если уж наешься, правда, как свинья.

— А ты не боишься растолстеть как свинья?

Бландина хохотала так, словно услышала лучшую шутку года.

— У Луны, да, щеки скоро будут вот такие. — Бландина надула щеки. — А у меня порядок. Я как мама. Не толстею. А вообще знаете что? — Она привскочила. — Мы с Самиром, Луной и остальными устраиваем соревнования: набиваем полный рот конфетами, как мадам Гюставия, и говорим какую-нибудь скороговорку. Жутко прикольно — плюешься во все стороны, даже из носа брызги летят! А Самир снимает и в Ютуб потом выкладывает. Или еще ролики с «Вырвиглазом». Это тоже конфеты такие, знаете? Ясное дело, нет! Ну, жгучие, хуже перца. Горло дерут страшно. Мы их на спор едим, кто больше: шесть, восемь… Самое большее можно съесть штук двадцать, а дальше смерть — кишки лопнут. Еще мы придумали желли-белли-микст. Это когда конфеты перемешаны, сладкие и отвратные. Цвет у них одинаковый, и неизвестно, на что нарвешься, — может, на персик, а может, на блевотину. В микст играют двое — берут конфеты одинакового цвета и не знают, что достанется: хорьковая какашка или шоколадный пудинг, лакрица или собачий сухарь. По-моему, они все гадость. Даже которые называются «со вкусом лайма»: раскусишь, мама родная! — не лайм, а туалетный утенок, ф-фу!

Спаситель рассчитывал поговорить с Бландиной о ее будущем, о том, не заняться ли ей всерьез анимацией, но перед ним сидел гиперактивный ребенок, которого любой психиатр тут же посадил бы на риталин.

— До свидания, Бландина. На следующей неделе попробуем поговорить о чем-нибудь еще, кроме конфет?

— Ах да, вам же это совсем не интересно, — ответила Бландина, отлично понимая, что расстроила планы психолога.

Спаситель, однако, к таким вещам относился философски. Юные пациенты приходили к нему не ради его удовольствия, иной раз он служил им боксерской грушей — этаким символическим взрослым, которого очень хотелось подразнить. А в эту среду хорошее настроение не оставляло его еще и потому, что он ждал к ужину Луизу с детьми. Еще одна консультация, и он сможет заняться ЛЖ. Телефон зазвонил как раз тогда, когда он беседовал с молодой незамужней женщиной двадцати девяти лет, она оплакивала горючими слезами смерть своего кота, а мать ее еще и стыдила: «Нельзя так распускаться!»

— Извините, пожалуйста, — сказал Спаситель, предчувствуя, что звонит Луиза и не скажет ничего хорошего.

В самом деле, звонила Луиза и, в самом деле, была очень огорчена: сегодня вечером ничего не получится, у них же вот-вот переезд. Еще столько всего предстоит упаковать, а она делает все одна и…

— У меня консультация, — прервал ее Спаситель. — Созвонимся позже. Хорошо?

Луиза повесила трубку и вытерла слезы. Она наврала Спасителю. Но как она могла сказать ему правду? Когда она вошла к Алисе в комнату, где одиноко стояла только ее кровать, и попросила одеваться побыстрее, дочь пробурчала что-то вроде: «Я останусь, идите без меня». На этот раз Луиза решила не сдаваться. Невеликое одолжение — провести вечер у Сент-Ивов.

— Мы рано вернемся.

Алиса подняла голову — обычно она упорно смотрела в пол — и ринулась в атаку:

— Не ходила к ним и не пойду. А ты можешь делать что пожелаешь, кувыркайся с кем хочешь, меня это не касается.

— Ты хоть слышишь, как ты со мной разговариваешь?

— Я этого типа не знаю. Несколько месяцев назад у них в доме была полиция, а по какой причине — неизвестно. На чердаке у них квартирует торчок Габен. И все это вместе бред какой-то! Я говорила с папой и совершенно с ним согласна. Это не место для Поля и тем более для меня.

Жером манипулировал Алисой. Забивал ей голову лживыми выдумками, которые действовали безотказно, потому что в них были и крупицы правды. Да, Спаситель имел дело с полицией несколько месяцев тому назад, потому что в его отсутствие в дом проник убийца. Убийца, который напал на Лазаря. Луиза не слишком много об этом знала. Спаситель не распространялся на эту тему. Сказал, что вломился сумасшедший. Хотя понятно, что все было не так-то просто. А Габен? Да, Луиза несколько раз видела, как он бродит по улице, вместо того чтобы идти в школу. Мама у него лежит в психиатрической больнице. Но он славный паренек, и вредных привычек, не считая пристрастия к World of Warcraft, у него нет.

Луизе предстоял еще и разговор с Полем. Когда она скажет, что они не пойдут, как собирались, к его другу, он заплачет и будет кричать, что Алиса всегда все портит! Луизе захотелось схватить Поля за руку и бегом побежать на большую светлую кухню, где ее ждут неизменные пицца-салат, возня мальчишек и широкоплечий Спаситель. Но как оставишь Алису одну, расстроенную, несчастную, в пустом гулком доме?

Алиса сидела, вцепившись в мобильник, как в спасательный круг, она и сама не понимала, почему выпалила матери все, что говорил ей отец. Ей бы очень хотелось, чтобы все это было на магическом экране для рисования, который, когда она была маленькой, подарила ей мама, — тогда бы она с него все стерла.

* * *

В ночь с четверга на пятницу мадам Дюмейе приснился сон, который Сент-Ив счел бы весьма многозначительным. Она была в своем классе, перед ней лежала картонная папка, и она сказала ученикам: «Раз вы НЕ вели себя хорошо, я раздам вам планшеты» и стала доставать их из своей папки и раздавать под дружные аплодисменты. Она проснулась и подумала: «По сути, это и есть решение». Она видела, что Дамьен, ее двенадцатилетний внук, живет, не расставаясь с экраном. Он ищет на нем информацию, пишет с его помощью сочинения, постит фотографии, слушает музыку, смотрит клипы и ролики, получает новости со всех концов света — и все не выходя из своей комнаты. Она, конечно, здорово придумала с раскрасками и ксерокопиями из детских книг из их классной библиотеки. Но старшие уже начали поговаривать, что раскраски — даже из «Звездных войн» — это для малышни. Все пойдет куда лучше, когда в классе будет интернет, у каждого ученика свой компьютер, вместо черной доски планшет, вместо нее самой робот. В общем, утром в пятницу мадам Дюмейе встала с большим трудом.

— «Своя забота на каждый день». Кто знает, что это значит?

— Это Нес… Это Нес… — старался выговорить маленький Жанно.

— Нес…Нестор? — старалась догадаться учительница.

— Несбиль^[36], — азартно выкрикнул Жанно.

Он вскочил со своего места и, извиваясь, как это делают рэперы, выставив на обеих руках указательный и большой пальцы, изображающие револьвер, принялся скандировать без малейшего заикания:

Старший брат Жанно немного сдвинулся на рэпе.

— Садись, Жанно, садись, — сердито приказала учительница, глядя, как весь класс корчится от смеха.

Чтобы утихомирить старших, мадам Дюмейе сделала вид, что отбирает у Поля раскраску с машинками. Поль с комическим отчаянием завопил:

— О нет, пожалуйста, не надо!

Тогда мадам Дюмейе трижды хлопнула в ладоши, прибегнув к последнему средству построить свое войско.

— «Своя забота на каждый день» означает, — заговорила она, повысив голос, — что на сегодня дел хватает каждому и не стоит думать о завтрашних, потому что завтрашний день может быть еще тяжелее.

Класс удрученно примолк. Даже Несбиль не был таким безнадежным.

В эту пятницу на консультацию должны были прийти Алекс с Шарли, если только не успели поссориться.

— Надо же, Элоди! — воскликнул Спаситель, заглянув в приемную.

Александра взяла с собой младшую дочку, потому что ни она, ни Шарли не хотели пропустить консультацию.

— Моя неделя, — объяснила Александра. — Мне не на кого ее оставить.

Александра с бывшим гражданским мужем по очереди занимались тремя дочерьми, но, когда наступала неделя Александры, обе старшие ухитрялись договориться с подругами и ночевали у них. Элоди, ей уже исполнилось шесть, устроилась на диване, чувствуя себя очень уютно между двумя «мамами», как она их называла.

— Ты меня помнишь? — спросил Спаситель.

— Коне-е-е-е-ечно, ты же хомячков раздаешь, — сказала Элоди так, словно речь шла о конфетах.

— Кстати, как Кокетка поживает?

Так Элоди назвала своего хомячка.

— Умерла, — сообщила девочка, и лицо у нее стало растерянным, словно она хотела сказать: «Вот она какая, жизнь…»

Спаситель вопросительно взглянул на Шарли, и она сказала, что хомячок погиб почти сразу же.

— Заболел?

— Нет. Он был такой хороший, легко приручился. Я сажала его на руку и хотела, чтобы он посидел на руке у Элоди тоже. Не знаю, что произошло…

— Прекрасно знаешь, — прервала ее Алекс. — Элоди испугалась, когда почувствовала коготки, дернула руку, и… хомячок упал.

Спаситель огорченно охнул.

— Я не виновата, — тут же сказала Элоди.

— Конечно, — согласился Спаситель. — Но Кокетку очень жаль.

Молодые женщины сердито на него покосились. Тоже мне психолог! Никто его не просил вызывать у малышки чувство вины. Спаситель предложил Элоди пластилин, и она отправилась лепить, усевшись за столик поодаль. За этим маленьким столиком обычно лепили и рисовали дети, внимательно при этом ко всему прислушиваясь.

Первой заговорила Шарли.

— Мы с Алекс последовали вашему совету, постарались, чтобы наш план «дозрел». Долго все обсуждали, и я поняла, что она свое дело сделала и теперь настала моя очередь.

— Ваша очередь на что?

— Я моложе Алекс, у меня нет постоянной работы, — продолжала Шарли, пропустив вопрос Спасителя мимо ушей. — Но чего я не могу, так это спать с мужчиной.

Шарли скривилась, чтобы показать, до чего ей противны мужчины. Спаситель, однако, не стал принимать этого на свой счет

— Но я не имею права на искусственную инсеминацию, а ехать за границу слишком дорого, — продолжала перечислять препятствия Шарли.

Казалось бы, напрашивался вывод: Шарли вынуждена отказаться от своего плана. Но тон ее говорил другое: чем больше препятствий, тем сильнее желание добиться своего.

— Так что мы остановились на ЭКО^[37]. Понимаете?

— Да, конечно.

Спаситель понизил голос не потому, что его смутила тема, а потому, что он сомневался, стоит ли Элоди принимать участие в их разговоре. Он чувствовал, что она их слушает.

— И разумеется, вы против! — злорадно сказала Шарли.

— С чего ты взяла? — возмутилась Алекс. — Ты слова не дала ему сказать!

— А вы, Алекс, что об этом думаете? — спросил Спаситель, чувствуя, что она самое заинтересованное лицо в этом замечательном проекте.

— Я нахожу, что это довольно опасно, — ответила Александра, искоса поглядывая на подругу. — В первую очередь, нужно найти здорового… Я имею в виду…

«Донора» она произнесла едва слышно.

— Так-так-так, — подбодрил ее Спаситель.

— Я бы предпочла, чтобы это был кто-то из знакомых, — продолжала она. — Тогда можно быть уверенным, что это не больной, не сумасшедший. Но я мало кого знаю, кто бы согласился…

— Так-так-так..

— А Николя… он все-таки…

Спаситель слушал с задумчивым видом, опустив голову, запретив себе выражать какие бы то ни было чувства. Стало быть, Александра предполагает попросить своего бывшего друга стать донором, так что Люсиль, Марион и Элоди получат единокровного брата или сестру, выношенных молодой женщиной, которая увела у него подругу.

— Слепила! — объявила Элоди с другого конца комнаты. — Спаситель, ты придешь посмотреть?

Спаситель подошел и наклонился к девочке, пытаясь догадаться, что может представлять собой лежащая перед ней колбаска.

— Это хомячок, видишь, у него ушки? Это тебе. Зови его Кокетка.

— Спасибо, Элоди, спасибо! А что ты можешь еще слепить?

— Я слеплю ему сестричку, — ответила Элоди и снова взялась за пластилин.

Как только Спаситель вновь уселся напротив Шарли и Александры, Шарли опять двинулась по тропе войны.

— Почему вы против ЭКО?

— А если я скажу, что я за?

— Но вы же против, — настаивала Шарли.

— Вам нужен кто-то, кто был бы настроен против. Но быть ПРОТИВ того, кто ПРОТИВ, не помогает быть ЗА. Это только в математике минус на минус дает плюс.

— Я всё! — снова закричала Элоди.

— Я тоже, — процедила Шарли сквозь зубы.

Она поднялась, недовольная и обиженная. Элоди подбежала к ней, протягивая зеленую колбаску

— Смотри, это маленькая сестричка!

— Как ее зовут? — сдавленным от обиды голосом спросила Шарли.

— Кашмаша.

Да, это было самое подходящее слово для кошмарной каши из желания и страхов, которая тут заварилась, так что все трое взрослых невольно рассмеялись. Шарли подхватила Элоди на руки и прижала к себе. Она взглянула на Спасителя, желая испепелить его взглядом, но встретила в его глазах столько участия, что невольно вспыхнула до ушей.

* * *

Спаситель, как большинство его юных пациентов, с трудом поднимался по утрам. До 9 часов у него было ощущение, что он вынужден грести против течения. А уж вставать так рано в субботу! Распахивая дверь приемной перед мадам Дюмейе, он чувствовал себя не вовремя разбуженным хомячком.

— Может быть, я слишком рано? — забеспокоилась учительница, взглянув на Спасителя.

— Что вы, что вы! Все хорошо. Прошу вас!

Присев на кушетку, мадам Дюмейе тут же стала сокрушаться, что отнимает у месье Сент-Ива драгоценное время, занимает место какого-нибудь пациента, который всерьез нуждается в помощи, потому что у нее, в общем-то, ничего серьезного. Дети, конечно, сейчас пошли беспокойные, но на то они и дети, она привыкла. А спит она гораздо лучше. И приступов отчаяния у нее тоже нет.

— Значит, вы пришли ко мне, чтобы сказать, что у вас все в порядке, — подвел итог Спаситель.

Мадам Дюмейе постаралась улыбнуться:

— Возможно, это покажется глупым… Но я бы хотела обходиться без успокоительных.

— Значит, вы снова стали принимать лекарства?

Мадам Дюмейе кивнула.

— И когда?

— Со второй недели после начала занятий.

— Понятно. А что особенного произошло?

— Ничего. Ничего не произошло. Вот только… Я больше ни на что не годна…

Больше она не сдерживалась. И стала рассказывать Спасителю, что у нее не стало сил работать в школе, что ей нелегко со сдвоенным классом и вообще все труднее справляться с «молодым поколением».

— Трудно даже добиться, чтобы они не спали на уроке, месье Сент-Ив!

— Можете называть меня Спасителем, Кристина, — предложил он, первым назвав мадам Дюмейе по имени.

Деликатную мадам Дюмейе так растрогал этот маленький знак внимания, что на глазах у нее заблестели слезы.

— У меня есть ученица в подготовительном классе, которая каждый вечер засыпает перед телевизором. Я провела небольшое исследование, месье… Спаситель, опросила ребят. Так вот, у многих телевизор стоит прямо в детской, и они смотрят всякие ужасы, у них у всех уже есть мобильные телефоны, компьютеры или планшеты, они все сидят в социальных сетях. Они не высыпаются, зевают, у них круги под глазами, а учебный год только начался. Что же будет зимой? Ума не приложу, чем их мотивировать!

— Раскрасками, — напомнил Спаситель с легкой улыбкой.

— Да я знаю, они вышли из моды, но…

— Вовсе нет! Это великолепно. Мой сын их обожает. Есть еще трафареты, наклейки, переводные картинки, цветная бумага. Им важно делать что-то собственными руками. Это помогает поверить в себя.

— Но я чувствую себя такой устаревшей, — вздохнула мадам Дюмейе. — Я вижу, что они относятся ко мне как к бабушке.

— И им это приятно и полезно.

— Не знаю, честное слово, не знаю. У меня есть одна знакомая, тоже учительница, она гораздо моложе меня, преподает в замечательной школе в богатом предместье. У них в классе есть интернет. Начальная школа, а в распоряжении у ребят компьютеры, они просто рвутся на них работать. Там самые разные программы. Я в этом ничего не понимаю. — Мадам Дюмейе снова вздохнула.

— Вы слышали о Стиве Джобсе? — спросил Спаситель.

— Что-то слышала. Это ведь, кажется, актер?

— Он был генеральным директором компании Apple. В одном интервью журналисту из «Нью-Йорк таймс» он сказал, что своим детям разрешает по будням проводить за компьютером полчаса и ни минуты больше, а по выходным совсем не разрешает его включать. А один из создателей Твиттера Эван Вильямс запретил своим детям иметь планшеты и приучает их читать книги, не цифровые, а печатные. «А главное, — сказал он, — НИКАКИХ экранов в спальне!»

Мадам Дюмейе не поверила:

— Неужели? И все же…

— Продолжайте! Пусть они у вас раскрашивают, рисуют, поют. Пусть делают дыхательные упражнения и читают вслух. Отправляйте ваших учеников в библиотеку, и пусть читают старые комиксы про пиратов. Кристина! Не думайте о моде, на вашей стороне правда!

Последовало долгое молчание. Мадам Дюмейе массировала себе виски, отгоняя головную боль.

— Вы не супермен, вы суперская школьная учительница в очень нелегкие времена, — прибавил Спаситель и поднялся.

Он немного сократил консультацию, не желая, чтобы мадам Хадад столкнулась у него на крыльце с учительницей своей дочери. Посещать психолога не совсем то же самое, что посещать дантиста.

Десять минут спустя Спаситель услышал стук в дверь, но никто не вошел. Он прислушался, а потом решил, что, возможно, мадам Хадад не поняла приглашения, написанного на двери: «Стучите и входите».

— Please, do come in^[38], — обратился он к молодой женщине, державшей за руку маленькую девочку.

Как только он взглянул на Райю, она спряталась за мамину юбку и в панике что-то пискнула. Спаситель сообразил, что девочка ни за что не войдет, пока он будет стоять в проеме, и показал маме, что уходит. Он вернулся в кабинет, оставив двери широко открытыми, а сам уселся, чтобы не пугать ребенка своим ростом. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем появилась мадам Хадад, держа дочку на руках. Спаситель показал ей на кушетку и подождал, пока они устроятся. Райя сидела у матери на коленях, уткнувшись личиком ей в шею. «Это не просто застенчивость», — подумал Спаситель.

— Did I surprise her?

— Yes, you did^[39].

Мадам Хадад было явно тяжело держать судорожно вцепившуюся в нее девочку. Спаситель попросил перевести, что сказала малышка, когда его увидела.

— Men in black^[40].

Спаситель не мог не удивиться. Неужели он так похож на Уилла Смита?^[41]

— Terrorists^[42], — уточнила мадам Хадад. — In Mossoul.

Спаситель кивнул. Девочка приняла большого черного дядю за террориста в балаклаве. Не слишком удачное начало для терапии у психолога. И тогда Спаситель подумал, что нужно сделать что-нибудь такое, чего не будет делать ни один террорист. Он принялся напевать своим мягким обволакивающим голосом песенку, которой утешал сынишку, когда тот был совсем маленьким:

Райя посмотрела на него исподлобья, и Спаситель увидел, что она что-то поняла по-французски, во всяком случае, уловила главные слова: малыш, плачет, утешь, душа. И тогда он заговорил с ней по-французски:

— Я врач, стараюсь стать помощником, другом каждому, кому плохо, кто напуган, вместе с тобой мы будем играть, рисовать, смеяться и однажды поймем, что не стоит ничего бояться. В общем, я доктор-целитель, и, думаю, не случайно назвали меня Спаситель.

Спаситель подошел к маленькому столику и показал цветные карандаши, бумагу, коробку с пластилином, вытряхнул фигурки животных из одной коробки и человечков из другой. Мадам Хадад что-то шептала Райе на ухо, и та, наконец, отпустила маму и села с ней рядом, но продолжала прятать лицо.

— Would you tell me what happened to you in Mossoul?^[43] — попросил Спаситель.

Молодая женщина, наконец-то почувствовав себя в безопасности, дала волю чувствам и рассказала обо всем, о чем не стала говорить Луизе, когда та пришла к ней брать интервью. Рассказала о терроре в городе, о том, что ее брат Хилаль, подросток пятнадцати лет, был убит прямо на улице… Рассказала, как они уехали, как их остановили, грубо вытащили из машины, разбили скрипку мужа о камень, потому что музыка — это кощунство, сорвали с нее украшения. Как она боялась, что ее изнасилуют. Она дрожала, она плакала, а Райя слушала и понимала в эту минуту английский, который никогда не учила.

— Тебе было очень страшно, Райя, — заговорил с ней Спаситель. — Твои папа и мама не делали ничего плохого, и Хилаль тоже был очень хорошим. А люди с оружием были очень злые. Они террористы, понимаешь?

Девочка вжалась в материнский бок. Может, она хотела обратно к ней в живот? Застенчивая? Нет. Травмированная. У Спасителя не было еще такого случая, и он не знал, сможет ли помочь. Он прямо сказал об этом мадам Хадад, пообещал поискать специалиста. Но, пока он говорил, Райя отодвинулась от мамы и стала смотреть на что-то в глубине комнаты. Шум разбудил мадам Гюставию, и она отправилась на поиски еды. Спаситель проследил за взглядом Райи, подошел, взял клетку и поставил на кушетку. Мадам Гюставия рылась в соломенной подстилке, разыскивая свои заначки. Она отыскала большой кусок моркови и вгрызлась в него, ее защечные мешки раздулись, она стала ужасно смешной. И вдруг Райя, неожиданно для самой себя, а еще неожиданнее — для своей мамы, расхохоталась. Да здравствует хомячковая терапия!

После того как мадам Хадад с дочкой ушли, у Спасителя, как всегда после трудной недели, появилось чувство, что вокруг него все кружится… Захотелось даже снова нырнуть в постель, чтобы головокружение прекратилось. Но потом ему в голову пришла совсем другая идея…

В доме на улице Льон Луиза, оставшись в одиночестве, вооружилась канцелярским резаком и скотчем, решив, наконец, покончить с упаковкой вещей для переезда. Она обматывала картонные коробки широким скотчем и удивлялась, сколько же за эти годы накопила ненужных вещей: книг, одежек, вилок-ложек. Подвал вообще оказался реликтовым заповедником: ржавые трехколесные велосипедики, чумазые куклы Барби, блюдца без чашек, детские подарки на праздник мам, которые «нельзя же выбросить»!

Дети с утра отправились к отцу, и Луиза позволила себе расслабиться. Не стала подкрашиваться, волосы подобрала большой заколкой-крабом, натянула легинсы, накинула мужскую рубашку, ноги сунула в стоптанные тапки. Она бы со стыда сгорела, увидь ее кто-нибудь в таком-то виде. А в дверь между тем позвонили. Бывший муж, что ли, что-то позабыл? Или почтальонша заказное письмо принесла?

— О-о-о, — горестно воскликнула она, увидев на площадке Спасителя.

— Я не вовремя? — спросил он. Его кольнула мысль, что у Луизы есть кто-то другой.

Луиза молча заправила за ухо выбившуюся прядь и посмотрела на грязные, исцарапанные руки.

— Извини, я не в форме.

— Да, я вижу, но так ты еще соблазнительнее…

— Может, зайдешь выпить чаю? — пробормотала она, растерявшись.

— Я не люблю чай.

— Тем лучше, у меня все равно его нет.

Неделя с 21 по 27 сентября 2015 года

Элла всю неделю ждала этого момента, а теперь, сидя в приемной месье Сент-Ива, хотела только одного — убежать. Никогда у нее не хватит мужества рассказать Спасителю, что с ней произошло и что она пережила.

Все началось во вторник. В тот день был урок латыни с мадам Нозьер, и, значит, предстояла неизбежная встреча с девчонками из класса «Б». С теми самыми — Мариной, Алисой, Сельмой, Меленой и Ханной. Воодушевленная вчерашней беседой с психологом, Элла сказала себе, что нисколько их не боится и вполне способна не обращать внимания на «не ква», которые полетят ей в спину, и шепот «кю-ку, кю-ку», потому что она Кюипенс. Глупо? Да. Жестоко? Да. Но не опасно. «Они не помешают мне взрослеть», — повторяла, как мантру, Элла. Она решила делать зарядку, чтобы стать крепче: будет отжиматься, заведет себе гантели, будет ходить пешком до школы. И еще она составила список книг, которые помогут ей стать писателем. Она будет писать приключенческие книги, как Джек Лондон — его биографию она прочитала в Википедии. И как же она обожала свою синюю с белым сумку через плечо — в ней было что-то морское. Она шла, сумка ударяла ее по боку, и Элла представляла, что шагает в порт, где ее дожидается шхуна. Эллиот Кюипенс мог быть затаившимся в трюме пассажиром, охотником на тюленей, пиратом, военным фотографом, путешественником по землям инуитов, золотоискателем в Клондайке. Нет, больше ни с кем она не будет делиться своими мечтами. Только со своей тетрадкой. И еще со Спасителем. Они заключили союз, когда он согласился называть ее Эллиот. Он сказал ей: «Ты не как все, ты особенная».

И вот во вторник она вошла в класс на последний урок, и учительница латыни спросила ее:

— Как твой роман? Продвигается?

Перед всем классом! Открыть ее тайну! Покраснев как рак, она промямлила: «Да, вроде бы…», слыша за спиной смешки. Потом мадам Нозьер стала раздавать проверенные домашние задания, и Элла решила, что все обошлось.

Но у нее возникла еще одна проблема, уже в ее собственном классе. Проблема носила очки и брекеты, и звали ее Джимми. Она приняла его в друзья на Фейсбуке, и он стал пачками вешать на ее стене послания, относящиеся к игре Call of Duty. Например: «Моск кипит жду када выйдет аццкая black ops 3, паявицца 6:11». Элла с удовольствием удалила бы его из контактов, но боялась его обидеть. Джимми каждое утро подходил к Элле и чмокал в щечку, словно они НА САМОМ ДЕЛЕ были друзьями. У Эллы дыхание перехватывало от отвращения. Она чувствовала противный аптечный запах, наверно какого-то геля от прыщей. В ней все сжималось, когда она его видела, когда он с ней заговаривал, когда он… бр-р-р! — к ней прикасался! Она сама не понимала, почему ее так трясет. Может, с ней что-то не в порядке? Надо будет спросить у Спасителя. В четверг, по дороге домой, ее кто-то окликнул на улице. За ней бежал Джимми, хотя ему нужно было идти в другую сторону.

— Что еще? — сердито спросила она, вовсе не желая, чтобы кто-то ее увидел в обществе этого мальчишки.

— Ты знаешь девчонок из параллельного класса? Ну, тех, что вместе с Мариной?..

Элла сдвинула брови и подтянула на плече ремень сумки — красивый, мужественный жест.

— Они кое-что у тебя стащили, — сообщил он и ткнул пальцем в сумку. — Тетрадь.

— Что? Не мо…

Элла хотела сказать: «Не может быть!», но ведь проще всего проверить. Она открыла сумку. Внутри, как она сама всегда говорила, шурум-бурум. И все же она сразу поняла, что нет тетрадки с романом.

— Черт! — Элла вспыхнула гневом, и огонь добрался до щек, они тоже запылали. — Когда же они ухитрились?

Все понятно, в столовой! Она повесила сумку на спинку стула, а сама пошла с графином за водой. Элла в ярости повернулась к Джимми:

— А ты-то откуда узнал?

— Увидел девчонок во дворе. Марина кричала, что ты написала культовый роман, и предлагала всем, кто хочет, взять листочек. Она раздавала их своим. Один для тебя я спас. — Джимми протянул ей листок и смотрел так, будто заслужил благодарность.

— Не надо! — Элла в ужасе отшатнулась.

Ее творение загрязнили, расчленили, изнасиловали. Она повернулась к Джимми спиной и побежала к автобусной остановке. На какую-то долю секунды ей даже захотелось покончить с собой. Но нет. «Они не помешают мне взрослеть».

В автобусе, прижимая сумку к груди, она запрещала себе плакать. Но, как только вошла к себе в комнату, бросилась на постель и разревелась, уткнувшись в подушку. «За что? — повторяла она. — Что я им сделала?»

Чего они от нее хотят? Элла чувствовала: девчонки настырно лезут к ней в душу. Но почему? Потому что она не такая, как они? Потому что она другая? Но разве это преступление?

Сидя в приемной, Элла вновь пережила все, что с ней случилось. Нет, ей будет слишком больно говорить об этом на консультации. И она решила уйти. Но как раз в этот миг дверь открылась. Опоздала. Это Спаситель.

— Элла?

Она смотрела на него, не двинувшись с места, бледная, как мертвец.

— Эллиот?

Спаситель успел подхватить ее в ту самую минуту, когда она потеряла сознание. Всего лишь на одну короткую минутку. Он легонько похлопал ее по щекам, и она мгновенно пришла в себя. Спаситель помог ей сесть, принес стакан воды и кусочек сахара. И еще тонометр, который на всякий случай тоже держал у себя в аптечке.

— Давление низкое.

— Это серьезно?

— Нет. Но мы позвоним твоим родителям, чтобы кто-то проводил тебя домой. Кому — папе или маме?

Элла помотала головой: папа с мамой непременно устроят целую историю.

— Мама начнет причитать, что я ничего не ем, — пробурчала она.

Щеки у нее немного порозовели. Спаситель уселся напротив девочки.

— Хорошо прошла неделя?

— Да, — ответила она как могла непринужденнее.

— Писала?

Рыдание перехватило ей горло, она хотела превратить его в глубокий вздох и не смогла ответить.

— Что-то не так?

— Ничего, — отозвалась она, едва разжимая губы. — Эти подлюки… Эти… — Еще одно слово, и она расплачется.

— Говори, говори, Элла, здесь ты в безопасности.

Она яростно замотала головой: нет! Нет! Но горе прихлынуло, и удержать его не было уже никакой возможности.

— По-очему? — прорыдала она.

Через десять минут в кабинете Спасителя воцарилась тишина.

— Ты не хочешь, чтобы родители знали?

— Они не поймут. Подумаешь, какая-то тетрадка. — Элла вернула Спасителю коробку с бумажными платками. — Простите, я их все истратила.

Она не собиралась расклеиваться и дальше.

— Обещаешь держать меня в курсе дела? — спросил Спаситель с беспокойством и в то же время уважительно.

— Вы имеете в виду, если они снова начнут?

— Ну да.

— Не беспокойтесь, я сумею за себя постоять.

Консультация закончилась, Элла поднялась со стула. Она постояла на одной ноге, убедив Спасителя, что голова у нее не кружится, потом накинула синюю сумку на плечо. В путь!

Забавный закон симметрии распорядился, чтобы Спаситель в тот же понедельник в обеденный час тоже сидел в приемной и тоже очень хотел из нее убежать. Три раза в год Спаситель ездил в соседний городок Клери-Сент-Андре, где жила Клотильда Дюбюи, психиатр-психоаналитик. Она была, как объяснил Спаситель Лазарю, «психолог для психологов». И еще ее можно было назвать супервизором.

Клотильде Дюбюи было хорошо за шестьдесят, и она со своей очень старенькой мамой жила в мрачном домишке, где маятник настенных часов гулко отсчитывал время. Спаситель дожидался в потемках, даже не подумав, что может дернуть шнурок рядом с креслом и зажечь лампу.

— Месье Сент-Ив, — послышался тусклый голос.

Спаситель чуть было не выпалил «Здесь!», но вовремя спохватился.

— Добрый вечер, мадам Дюбюи. Вы хорошо себя чувствуете?

— Благодарю вас, — произнесла она, словно ответ «да» или «нет» к чему-то ее обязывал.

Войдя в кабинет, Спаситель покосился на диван, приглашавший улечься. Но он сел в кресло напротив тощей и сухопарой мадам Дюбюи, чью худобу еще больше подчеркивал брючный костюм.

Тик-так, тик-так. Секунды здесь казались минутами.

— Кхм-кхм, итак? — спросила мадам Дюбюи, прокашлявшись.

Спаситель собирался рассказать об особых случаях, с которыми ему предстоит работать: о маленькой Райе, травмированной войной, о Шарли с ее мечтами о ребенке и тошнотой при мысли о зачатии. Но больше всего его тревожила Элла, и он заговорил о ней.

— Я не знаю, хочет ли Элла порадовать родителей, заменив им мертворожденного сына, но знаю, что она попросила меня называть ее Эллиот, и я… пошел на поводу ее фантазии.

— Упф, — неодобрительно фыркнула мадам Дюбюи.

— Да, я совершил ошибку… У меня есть еще одна пациентка, антилийка с манией чистоты, — сообщил Спаситель, быстренько поменяв тему. — Она приходила сегодня утром, и с ней я применяю КПТ^[44].

«Пхы» мадам Дюбюи прозвучало снисходительнее, его можно было истолковать как «пойдет, раз не нашли ничего лучшего».

— Разумеется, мне известно, что симптом, исчезнувший в одном месте, может появиться в другом, — поторопился сказать Спаситель. — Пациентка перестанет сто раз мыть руки и начнет выдирать себе волосы.

И он перешел к Пенелопе Мотен. Он не считал ее мифоманкой: для впечатляющего вранья у нее не хватало таланта. Но у него сложилось впечатление, что на первой консультации она разыгрывала из себя даму, а на второй — мамочку. Третью консультацию, которая должна была быть сегодня, она отменила.

— Пфферите деньги…

— Да-да, я беру деньги за сеанс, пропущенный без уважительной причины, — солгал Спаситель.

Потом речь пошла о Габене. Спасителю позвонил директор его школы и сообщил, что подросток «исчез с экрана радара». Проще говоря, перестал ходить на занятия с тех пор, как поселился у Спасителя.

— Трумфуфу?! — задохнулась мадам Дюбюи.

— Вы совершенно правы, я не должен был брать на себя ответственность за него, — повинился Спаситель, очень недовольный собой. — Мне нужно было обратиться в социальные службы. Но я думал приютить его на два-три дня. Однако состояние его матери не улучшается. Ей придется пробыть в больнице еще не одну неделю. Конечно, придется теперь… Да, придется объясниться с Габеном.

Оставался деликатный вопрос с хомяколечением.

— Я задумался, не предложить ли и следующий помет моим маленьким пациентам. Хомячки очень хорошо на них действуют.

— Пфу, — ответ, похоже, был отрицательный.

— Лучше предлагать им воображаемых хомячков, не так ли? — спросил Спаситель, чувствуя, что идет ко дну. — Хомячок важен как понятие, а не как живой зверек.

Тик-так, тик-так. А потом: бом! Бом! Бом!..

— Остановимся на этом, — сказала мадам Дюбюи.

Часы спасли Спасителя.

— Вы приготовили деньги? Сдачи у меня не будет.

— Да, конечно, — закивал Спаситель и положил восемьдесят пять евро бумажками и монетками на стол.

Он вышел из дома своего супервизора с ощущением, что его сначала побили, а потом ограбили.

Когда Спаситель вернулся на улицу Мюрлен, Габен уже забрался к себе на чердак. Стало быть, разговор можно было отложить до завтра. Лазарь лежал в кровати с книжкой. Он читал «Космосмурф» (уж не родня ли это мадам Дюбюиффф?).

— Ой, папа, иди посмотри, что мы с Полем приготовили для хомячков!

Лазарь протянул отцу объявление, обещавшее «ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ хомячков, мальчика или девочку на выбор», которых можно получить у доктора. Внизу были нарисованы мадам Гюставия, Чудик и Спасён с их домиками и клетками.

— Здорово, да, пап? Ты его повесишь у себя в кабинете! Осторожнее, не сомни!

Вообще-то Спаситель уже слегка смял объявление, потому что собирался отправить его в мусорный ящик.

— Извини, пожалуйста, — сказал он и разгладил ладонью рисунок.

А потом пошел спать, прихватив с собой новую книгу «Как найти своего психолога?».

* * *

Ночью с понедельника на вторник Алисе в отцовском доме приснился сон: она модель, и блогерша EnjoyYourself проводит с ней фантастическую фотосессию в Париже. «Ты о-очень красивая», — повторяет блогерша Алисе. Но, когда Алиса стала надевать через голову свитер, та ей крикнула:

— Осторожней, измажешь тональным кремом! — И с насмешкой прибавила: — Переходи на крем для обуви. Может, он поможет?

Утром Алиса вспомнила, что ей снилось, и, перемешав сон с действительностью, сказала сама себе: «Она просто жирная свинья, эта EnjoyYourself». И потрогала пальцем красный болезненный прыщ, который только что вылупился около губы. Выходит, от зубной пасты пользы ноль, только пахнешь, как жевательная резинка, как сказал ей младший брат. Она собралась было замазать прыщи тональным кремом, но остановилась и чуть не заплакала. Толку-то?! Вчера Марина едва увидела ее, сразу съязвила:

— Ну ты и наштукатурилась.

И тут Алиса вспомнила, что произошло на той неделе в четверг. Полезла к себе в сумку, серебристую «Ванессу Бруно», прошлогоднюю свою гордость, и вытащила помятый листок. Разобрала несколько отдельных слов: Незнам, безвременник, волшебный нож… И почувствовала, что ей реально плохо, потому что тогда в школьном дворе…

— Рукопись культового романа знаменитой Эллы Кюипенс! — кричала Марина, размахивая тетрадкой. — Кто хочет получить листок? На всех не хватит!

Марина выдирала страницы и совала их кому попало, а вокруг все хохотали, кто от души, а кто не очень. Алиса заодно с Меленой, Сельмой и Ханной кричала:

— И мне! И мне! Дай мне листок!

Теперь Алиса понимала, что Марина совершила очень скверный поступок, а она стала ее соучастницей. Тетрадный листок обжигал ей руки. Она разобрала слова: яд, ядовитый, смертельный. Скомкала листок и бросила его в корзину.

Сегодня вторник, значит, Алиса увидит Эллу на уроке латыни. Вообще-то Элла Кюипенс ей не нравилась, чокнутая она какая-то. Но это вовсе не значит, что нужно ее травить. Если Алиса и шипела иногда ей в спину «не ква, не ква», то просто за компанию. И еще чтобы избавить себя от насмешек язвы Марины. Алиса снова потрогала прыщ. Черт бы его подрал! У Эллы Кюипенс, небось, нет прыщей. У нее кожа как у младенца. И краской она мгновенно заливается. Девчонкам нравится смотреть, как она краснеет, вот они ее и мучают.

А в доме на соседней улице Элла собирала школьную сумку. Она купила себе новую тетрадь, но уж эта всегда у нее будет дома. И историю она начала совсем другую. Героя будут звать Джек. В пятнадцать лет он убежал от родителей, которые его истязали, взяв с собой синюю сумку и все свои богатства: нож, компас, сменную рубашку. Еще он взял кусок хлеба и несколько монет. Больше у него ничего не было, но он собрался совершить кругосветное путешествие. Элла не знала, где и в каком времени будет жить Джек. Возможно, в параллельном мире, как, в общем-то, живет она сама. На первой странице Эллиот Кюипенс написал название романа: «Сумка Джека».

Теперь вторник стал для Эллы сущим наказанием из-за последнего урока. Войдя в класс мадам Нозьер, она сразу почувствовала на себе взгляды пяти девочек из класса «Б». Может, они думали, что она будет жаловаться? Элла боялась одного: что мадам Нозьер снова спросит ее о романе. Но мадам Нозьер, заметив, как смутил Эллу ее вопрос, ограничилась приветливой улыбкой. Элла опустила голову, чтобы скрыть вспыхнувший румянец. Она была очень рада, когда вышла из школы на улицу без всяких приключений. Марина и ее компания, как видно, исчерпали свои запасы вредности. Элла села в автобус, размышляя о Джеке, составляя мысленно фразы, которые запишет, как только вернется домой. И тут она заметила, что на ее правой руке расплывается черное чернильное пятно. У Эллы замерло сердце, она представила себе открытую вену, из которой хлещут чернила. Но тут же поняла, что чернилами пачкается любимая синяя сумка, которая стоит у нее на коленях. Элле стало нехорошо.

— Мадемуазель! Мадемуазель! — Соседка, к которой Элла невольно привалилась, встряхнула ее, чтобы привести в чувство.

— Все в порядке, — пробормотала Элла. — Со мной иногда бывает.

— Расскажите об этом своему доктору, — посоветовала дама с легким раздражением в голосе.

«Расскажите доктору, расскажите доктору», — шла и повторяла про себя Элла. Спаситель сказал, чтобы она ему позвонила, если они снова начнут. На латыни одна из девчонок ухитрилась подобраться к ней сзади и выпачкать чернилами ее сумку, синюю, морскую, с белой полосой. Они чувствовали, чем она дорожит, что ее заденет. Нет, они хотели не задеть ее за живое, они хотели содрать с нее кожу заживо.

В этот вторник Самюэль поспешно одевался, собираясь идти к психологу.

— Котик, я сварила тебе какао, — послышался голос из кухни.

— Я же не люблю молоко, — сердито ответил Самюэль из своей комнаты.

— Вот новости!

Разговор этот повторялся изо дня в день, как всегда бывает в хорошо спевшемся дуэте. Далее следовала реплика мадам Каэн, матери Самюэля, о пользе кальция, необходимости плотно завтракать и гигиене питания. У себя в комнате Самюэль бурчал: «Ня-ня-ня-ня…»

— Хорошо, я принесу тебе завтрак в комнату, но это будет последний раз, — объявила мать, вплывая в комнату с подносом в руках.

— Но я же сказал, черт подери, что не буду завтракать!

Новый куплет дуэта начался с реплики мадам Каэн о недопустимости грубых слов, уважении к родной матери, и почему это доктору никак не удается улучшить манеры Самюэля? И почему Самюэль не проветривает свою комнату? Как это можно терпеть такой запах?!. Мадам Каэн водрузила поднос на стопку книг и, продолжая учить сына уму-разуму, принялась подбирать разбросанную на полу одежду.

— Не трогай! — завопил Самюэль. — Оставь все как есть!

— Выпей хотя бы какао, если не хочешь бутербродик съесть, — приговаривала мать, словно не замечая, что довела сына чуть ли не до истерики.

Она стояла в дверях, загораживая сыну дорогу, а он ведь и так уже опаздывал! Самюэль подхватил сумку и по пути опрокинул чашку с какао.

— Посмотри, что ты наделал! — с торжеством упрекнула его мать. — Испортил свои учебники! Беда-то какая!

Ярость захлестнула подростка. Он оттолкнул мать от двери. Она, держа в руках груду одежды, осела на пол и осталась сидеть. Из коридора Самюэль слышал, как она кричит, что он разбил ей лицо, что она истекает кровью, что позвонит в Центр защиты женщин от насилия, что он такой же изверг, как его отец…

Самюэль выбежал на улицу перепуганный, растерянный и твердил как маленький: «Мама! Мама!»

Когда Спаситель открыл дверь приемной, он не сразу разглядел Самюэля, прижавшегося к плотной двойной портьере.

— Самюэль? Что с тобой?

— Мама…

— Да?

— Она ударилась об угол.

— Об уголь? — не поверил своим ушам Спаситель.

— Нет! НЕТ! — заорал Самюэль в панике. — Угол! Край! О дверь! Я ее толкнул.

— Она что-то себе разбила?

— У нее течет кровь.

Он говорил так, словно кровь продолжала течь и в эту минуту. Спаситель обнял мальчика за плечи и проводил в кабинет. Потом взялся за телефонную трубку.

— Мадам Каэн? Да, это месье Сент-Ив. Ваш сын у меня. Как вы себя чувствуете? Так… Так… Хорошо. — Он назначил время консультации, повесил трубку и повернулся к подростку. — У твоей мамы большая шишка.

Сент-Ив уселся напротив Самюэля, который уже язвительно усмехался, представив себе, каким выставил себя дураком.

— Я не совсем понял, что произошло. Мама сказала, что ты будто бы нарочно облил горячим какао свои учебники.

Самюэль на секунду потерял дар речи и в полном недоумении уставился на психолога.

— Да нет же, все не так, это она… — начал он объяснять.

— Она облила твои книги горячим какао?

— Она специально поставила чашку на книги.

— Специально?

— Понимаю, это выглядит по-идиотски. Но с моей матерью…

Самюэль понурился. Он не понимал, что происходит. Казалось бы, мать только о нем и думает, печется с утра до ночи, доводит его своими заботами до ручки. Когда он оскорблял ее или даже толкал, то в следующую секунду испытывал мучительное чувство вины, превращавшее его в психопата.

— Если бы ты мог поговорить с мамой спокойно, что бы ты ей сказал? — спросил Спаситель.

— Ну… Я… — Самюэль замолчал и всерьез задумался. — Я бы ей сказал: мама, мне уже не восемь лет. Я уже никакой не Котик. Я не могу тебе больше греть ноги, когда ты ложишься и жалуешься, что они ледяные. Я не хочу сидеть дома каждый вечер и все выходные. Я задыхаюсь. Ты не даешь мне дышать.

«Его запах — санитарный барьер наизнанку, он отпугивает им свою мать», — подумал Спаситель. А вслух спросил:

— Как, по-твоему, можно помочь делу?

— Я-то считал, что помогать — это ваша обязанность, — колко заметил Самюэль.

— Перемен надо захотеть.

— Тогда мы заранее проиграли. Она точно знает, что она хорошая мать, что я плохой сын, и посылает меня к вам, чтобы получить от вас хорошего мальчика, который пьет по утрам ее какао.

Резюме было исчерпывающим, Спаситель его оценил.

— Мы с тобой будем встречаться по вторникам три ближайшие недели. Подумай, что конкретно можно сделать, чтобы улучшить ваши отношения.

— Ничего! Ничего нельзя сделать! — вспыхнул Самюэль. — Хотя нет. Есть выход — интернат.

— Интернат?

— Да. Вот это было бы классно. У меня есть дружки в Ги-Моке, они в интернате всю неделю, а на выходные приходят домой.

— Хорошее решение.

Но они оба прекрасно знали, что мадам Каэн никогда на него не согласится.

— А что… с девочками? — поинтересовался Спаситель, зная, что в первую очередь занимает Самюэля.

Самюэль пожал плечами и сказал как самую очевидную вещь:

— Если хоть одна девочка меня полюбит, она ее убьет.

Спаситель имел дело с маленьким мальчиком, он блуждал по лесу, спасаясь от матери-людоедки.

— До будущего вторника, Самюэль.

Спасителю очень захотелось, чтобы существовал параллельный мир, похожий на этот, но в нем мадам Каэн была бы счастлива, узнав, что ее сын влюбился. Там на уроках латыни девочки помогали бы Элле. Там Габен поселился бы раз и навсегда на улице Мюрлен.

«Но ему все же придется уехать», — думал Спаситель, поднимаясь на чердак.

— What?^[45] — подскочил Габен, срывая наушники. Слишком неожиданно возник Сент-Ив у его кровати…

— А ты здорово устроился, — заметил Спаситель, оглядывая спальню Габена и удивляясь его изобретательности. — Что слушаешь?

— Eagles of Death Metal. Они скоро будут в Париже. У меня есть приятель, он сможет достать мне билет.

— У тебя есть приятель? — переспросил Спаситель. По его представлению, Габен обходился без общества точно так же, как обходился без школы.

— Ну, не совсем приятель… — тут же отозвался Габен, словно желая успокоить своего психолога. — Он оборотень.

Спаситель проверил на прочность залатанное клубное кресло и уселся в него.

— В школу больше не ходишь? — Вопрос не был, собственно, вопросом. — И что ты делаешь по целым дням?

— Медитирую, покидаю тело. Чувствую, что стану следующим далай-ламой.

Спаситель протер глаза, он уже ощущал резь от пыли.

— Так не пойдет, Габен. Ко мне могут нагрянуть социальные службы. Ты несовершеннолетний, я тебе никто. По-настоящему я не твой психолог и не твой опекун. У тебя нет новостей от отца?

— Есть, конечно. Он усыновил обезьянку.

— Габен, перестань валять дурака. Достало.

Спаситель чихнул раз, потом еще раз. Аллергия давала о себе знать.

— Пора возвращаться в школу, Габен. Сходи к мадам Сандоз, школьной медсестре. Она сможет договориться о месте для тебя в интернате Ги-Моке. — Самюэль подсказал Спасителю приемлемое решение.

— Вы меня выкидываете…

— Да нет, Га… апчхи! Я тебе даже ключи от дома оставлю. Приходи когда хочешь, но ты… апчхи!

Спаситель поднялся, с трудом дыша, и показал жестом, что они еще вернутся к этому разговору. Но он так и не произнес: «Ты не мой сын, Габен». А Габен вновь надел наушники и принялся напевать фальцетом: «I only want you, I only want you!»

* * *

У Спасителя каждый день недели носил имя одного из его пациентов. Так, среда была днем Бландины. Однако в пять часов, заглянув в приемную, он увидел там только моложавую женщину лет сорока и еще раз внимательно оглядел комнату.

— Нет, я одна, — сказала мадам Дютийо. — Вы разочарованы?

Мать Бландины и Марго поднялась со своего места и, держа сумку и пальто в левой руке, протянула правую Спасителю. Он сразу отметил ее высокие каблуки и кулон в виде стрелы в вырезе облегающего платья.

— Бландина подойдет позже?

— Нет. Вам придется обойтись без нее. У нее заболел живот.

Спаситель не слишком охотно пригласил мадам Дютийо к себе в кабинет. Его настораживали флюиды взаимной враждебности и соблазна, которые мгновенно начинали витать в воздухе, стоило им увидеться^[46].

— Надеюсь, вы не слишком огорчены моим приходом? — Мадам Дютийо уселась в кресло и закинула ногу на ногу.

— Я предпочитаю, чтобы меня предупреждали телефонным звонком, — сказал Спаситель спокойно и отстраненно. — Вы пришли поговорить со мной о Бландине, пока ее нет?

— Да. Ее терапевт не находит никакого улучшения. Учителя на нее жалуются. Она постоянно возбуждена, болтает без умолку, забывает свои вещи, халтурит с заданиями. В музыкальной школе преподаватель стонет от нее. Отец считает ее умственно отсталой, но его мнение мне безразлично. Дома она вечный двигатель, действует на нервы сестре, говорит без передышки…

— Как вы сейчас.

Не успев кончить фразы, Спаситель сообразил, что откровенно нахамил. Мадам Дютийо сверкнула на него гневным взглядом, осыпав искрами.

— Мне посоветовали риталин. — И не без юмора прибавила: — Не для меня, для Бландины.

— Так-так-так.

Спаситель знал, что рано или поздно встанет вопрос о лекарствах для Бландины. Чтобы ее «успокоить».

— «Так-так-так» — это не ответ, — заметила мадам Дютийо.

— Беда в том, что мы не знаем, действительно ли Бландина страдает гиперактивностью. Если нет, то риталин, который является стимулятором, только повысит ее возбудимость и к тому же расстроит сон.

— Она и сейчас засыпает с трудом, может заявиться ко мне в комнату часов в одиннадцать и рассказывать о куклах Пуллип и еще бог знает о чем столь же увлекательном.

— Конечно, ей хочется привлечь ваше внимание.

— Что вы хотите сказать? Что я не интересуюсь своей дочерью? Да, вынуждена признать, на все меня не хватает. Я преподаю, меня постоянно дергает бывший муж, моя старшая дочь не желает ходить в школу, ей ставят разные диагнозы: то она депрессивная, то тревожная, то тревожно-депрессивная, меня вызывают на педсоветы из-за поведения Бландины. Вы не находите, что это перебор? Лично я нахожу!

Нервное возбуждение мадам Дютийо, очевидно, мешало ей заметить, что у нее задралась юбка, и Спаситель, стараясь смотреть ей только в лицо, чувствовал себя все скованней. Он опять перевел разговор на Бландину:

— Я подозреваю, что в ее возбудимости не последнюю роль играет сахар.

Мадам Дютийо язвительно усмехнулась: скажете тоже! Уж про сахар ей точно все известно и без него. Но Спаситель не сдался и прочитал небольшую лекцию:

— Избыток сахара активизирует поджелудочную железу, она вырабатывает повышенное количество инсулина, что ведет к понижению содержания сахара в крови. Человеку становится плохо, и он снова принимается есть сладкое. Так и идет по кругу. В конце концов, мы можем получить случай Бландины: возбуждение сменяется усталостью, внимание рассеивается. Это очень похоже на гиперактивность, но природа такого состояния другая: нарушение режима питания, что теперь очень распространено.

Мадам Дютийо волей-неволей прислушалась к психологу и нехотя признала, что Бландина по утрам ест только хлопья с шоколадом, наедается сладким в школе, за ужином почти не ест, жалуясь, что у нее болит живот, а перед сном лезет в шкаф за печеньем.

Спаситель, верный профессиональной этике, не мог рассказать мадам Дютийо о конфетных оргиях, заменяющих Бландине обед в столовой.

— Вы всерьез думаете, что без сахара Бландина станет спокойнее?

— Это зависимость, — холодно сообщил он. — В первое время она, как бывает с курильщиками, когда они бросают курить, может стать еще раздражительнее.

— Прекрасно. А Марго я избавлю от попыток самоубийства диетой без глютена, так?

В следующую секунду мадам Дютийо сообразила, что ее шутка может показаться просто ужасной.

— Я плохая мать, да? И поэтому мой бывший хочет забрать у меня Марго.

— Что она об этом думает?

— Да она сама не знает, что думать! Отец надул ей в уши, что она не собиралась кончать с собой, а просто хотела вас вызвать посреди ночи. Он сказал ей, что она в вас влюблена, что как врач вы ноль, зато опытный соблазнитель.

Спаситель счел, что возражать не имеет смысла, и консультация закончилась тем, что он назначил встречу с Бландиной на будущую среду. Мадам Дютийо стала надевать пальто, но ей мешала сумка, полная книг и тетрадей. Спаситель, секунду поколебавшись, все же помог ей одеться. Он проводил ее до парадной двери и попрощался, церемонно кивнув. В нем восторжествовал профессионал. Но, вернувшись в кабинет, он понял, что образ мадам Дютийо продолжает витать в воздухе: он так и видел ее глаза, декольте, ноги… «Поставлю на стол фотографию Луизы, — подумал он. — Нет. Фотографию сына. Отец семейства — это главное».

И сразу вспомнил о том, что собирался сделать. Открыл ящик стола и достал кофейную ложечку, которую унес из кухни после завтрака. Потом подошел к клетке мадам Гюставии, открыл дверцу и сунул ложку под подстилку. Через пять-шесть дней хомячиха родит. И он заберет у нее новорожденных этой ложкой.

А затем кошмарное дело — их придется утопить в раковине или усыпить эфиром в герметично закрытой коробке. И что он скажет сыну? Можно, конечно, сказать, что мадам Гюставию потревожили и она сама съела своих малышей. Хомячковый сайт предупреждает о таких случаях. Но как тогда будет выглядеть мадам Гюставия? Можно сказать, что все хомячки родились мертвыми. Но Лазарь и особенно Габен вряд ли этому поверят, они все равно будут подозревать его, и как тогда будет выглядеть он сам? Удрученный мрачными мыслями, Спаситель невольно вздрогнул, услышав стук в дверь. Очередной пациент. На этот раз молодая женщина, которая оплакивала своего кота. Спаситель полистал тетрадь, куда иной раз записывал кое-какие сведения. Так. «Фредерика Жовановик. 29 лет. Продавщица в ювелирном магазине. Вернулась жить к матери после большого сердечного разочарования. Истратила целую коробку платков. У матери аллергия на кошачью шерсть».

Спаситель смотрел на последнюю фразу, стараясь вспомнить, почему ее подчеркнул.

— Мадемуазель Жовановик?

Он запомнил молодую женщину с бледным лицом, красными от слез глазами и длинными тусклыми волосами. И остановился в недоумении перед явлением Венеры, только что вышедшей из морской раковины или, по меньшей мере, из парикмахерской. Светловолосая, завитая, загорелая, подкрашенная, надушенная, неузнаваемая, не осиротевшая хозяйка кота, а героиня телепередачи «Королевы шопинга».

— Я сказала себе: «move on!»^[47] — объявила она.

Вот теперь своего кота она похоронила окончательно. Спасителю почудилось, что еще секунда, и она спросит: «Что вы делаете сегодня вечером?», и он решил поставить на стол две фотографии: и Лазаря, и Луизы.

* * *

Луиза обживала свою новую квартиру на улице Гренье-а-Сель. Из двухэтажного домика, который она так любовно обихаживала, она переселилась в современную трехкомнатную белоснежно-бездушную квартиру. Опустившись в одно из уцелевших от прошлой жизни кресел, она смотрела на картонные коробки, выстроившиеся до потолка вдоль стен. И читала на них надписи фломастером: ИГРУШКИ, ОДЕЖДА, КУХНЯ, КНИГИ. Дети приедут завтра, но сил у Луизы больше не было. Значит, еще одна неделя на бивуаке — все будут спать на полу на матрасах и рыться в коробках в поисках сковородки или свитера на смену. А ей скоро сорок лет, и всю жизнь нужно строить заново. Но в эту пятницу у нее нет сил пошевелить даже мизинчиком. Однако Луизе пришлось шевелить обеими ногами, потому что в дверь постучали.

— Кто там?

На площадке стоял высокий костлявый старик — казалось, вместо плеч у него деревянная вешалка, — стоял и смотрел на Луизу синими-синими глазами.

— Жовановик, — представился он. — Ваш сосед. Видел, как прибыл грузовичок с вашими пожитками.

— Вот как? Приятно познакомиться. Луиза Рошто.

— Красивое имя, — похвалил он галантно. — Нелегко вам приходится в первые дни, все вверх дном, не так ли? Если могу чем-нибудь помочь, обращайтесь без стеснения.

Луиза не умела определять возраст на взгляд, но глубокие морщины на лбу и щеках Жовановика говорили, что ему лет семьдесят пять, а то и восемьдесят.

— Я бы предложила вам выпить кофе, — сказала Луиза, желая сразу же поддержать добрососедские отношения, — но, к сожалению, не нашла еще кофеварку.

— А муж что поделывает? — полюбопытствовал месье Жовановик без обиняков.

Луиза и хотела бы не покраснеть, но покраснела. Старый господин, конечно, придерживается старинной морали и не одобряет разведенных женщин и матерей-одиночек.

— Ах, бедняжка, — вздохнул старик, словно Луиза поделилась с ним подробностями своей одинокой жизни. — Но я рядом. Если вам что-нибудь понадобится, есть Жовановик! Ну, всего хорошего, я пошел.

Он выпятил грудь, и Луизе показалось, что в следующую минуту он отсалютует ей по-военному. Но он развернулся на каблуках и, не обращая внимания на лифт, стал спускаться вниз по лестнице.

Короткий визит старого господина вдохнул в Луизу новые силы, и она принялась распаковывать коробки в гостиной. Ближе к вечеру она поняла, что ей очень хочется булочку с шоколадом или еще что-нибудь вкусненькое. Она вышла из квартиры одновременно с соседом по площадке. Но это был не старый господин. Этому соседу было лет тридцать. Любезность Жовановика расковала Луизу, она представилась и упомянула о старике, который, очевидно, приходился соседу дедушкой.

— Какой еще дедушка? — спросил он высокомерно.

— Ну как же… месье Жовановик…

Луиза увидела на лице соседа удивление, граничащее с сомнением в ее психическом здоровье.

— Простите, я сморозила глупость, — сказала она с улыбкой. — Конечно, это был сосед сверху. Или снизу.

— У нас нет никаких Жовов и Вановиков, — оборвал ее молодой человек и захлопнул перед ее носом дверь лифта.

Луиза стала спускаться по лестнице, внимательно оглядывая почтовые ящики с фамилиями, — только ее ящик был пока безымянным — и не нашла никакого Жовановика. Все это показалось ей настолько странным — ну не в параллельном же мире она побывала! — что ей захотелось позвонить Спасителю. Но она тут же вспомнила, что он не любит, когда его беспокоят во время консультаций, а в шесть часов вечера он еще работает.

Спаситель и в самом деле был у себя в рабочем кабинете, а напротив него сидела Шарли. Одна. За пять минут, что они сидели друг напротив друга, ничего, кроме «Здравствуйте, как дела?», произнесено не было.

— Вы меня не спросите, почему не пришла Алекс? — наконец выговорила Шарли.

— Почему не пришла Алекс?

— Потому что она на меня обиделась. А вы меня не спросите…

— Почему она на вас обиделась? — послушно спросил Спаситель.

— Потому что я сделала на этой неделе первые попытки.

Шарли объяснила, что она поговорила с возможным донором в интернете, молодым геем, который согласился дать свою сперму супружеской паре лесбиянок с тем, чтобы поддержать дело ЛГБТ. План был следующим: Шарли заказывает номер в гостинице, туда приходит молодой человек, оставляет сперму в пластиковом стаканчике и уходит. Потом туда приходит Шарли и впрыскивает ее пипеткой.

Спаситель слушал ее, и ни один мускул не дрогнул у него на лице.

— Ну да, знаю, нельзя говорить, что вы против того, что я делаю. Но могу я все-таки узнать ваше мнение? — спросила Шарли.

— Человек, чье мнение для вас по-настоящему важно, — это Александра, вы не находите?

— Вы всегда уходите в сторону! Но я же вам плачу! Плачу, чтобы знать ваше мнение!

— Не мое дело иметь мнение и тем более сообщать его вам.

— Ах вот как? А если я вам скажу, что собираюсь убить своего брата, вы тоже ничего мне не скажете?

— А вы собираетесь убить брата?

— Вы просто невыносимы! — простонала Шарли.

Но им обоим нравилось вот так бодаться.

— Почему я не смогу сделать своего ребенка счастливым? — задала новый вопрос Шарли. — Посмотрите на Элоди, она говорит повсюду, что у нее две мамы, это ее нисколько не смущает, и ее учительница находит, что она просто расцвела.

— Да, она расцвела, — подтвердил Спаситель.

— Ну и?..

— И она знает, как она появилась, кто ее отец и кто мать. Просто ей повезло получить вторую маму, очень ласковую и покладистую.

— Я скажу своему ребенку, что я его мать и что был еще очень славный молодой человек, который дал свою сперму, чтобы он родился.

— И который исчез, как исчезает, зачав ребенка, энное количество совсем не славных молодых людей.

— Вот видите, у вас есть мнение! — проскрипела Шарли. — Подлый трус. Узколобый буржуа! Психолог зашоренный!

— Зашоренный? Вам бы хотелось меня обидеть?

Шарли передернула плечами.

— На Алекс я злюсь, а на вас никак не могу разозлиться. — Она замолчала, глядя на клетку с мадам Гюставией. — Счастливое событие уже скоро?

— В понедельник или во вторник.

— И что вы будете делать с вашим выводком?

— Топить.

— Я не предлагаю взять хотя бы одного…

— Я бы вам и не отдал.

— Не гожусь даже для хомячковых младенцев. Ну что? Сеанс окончен?

— Если желаете, есть еще пять минут.

— В любом случае второй попытки не будет, — сказала Шарли, вставая. — Получится — значит, получится. Еще раз я пробовать не буду.

Они пожали друг другу руки.

— Скажите Александре, я надеюсь увидеться с ней в следующий раз.

Глаза Шарли наполнились слезами.

— Обещать не могу. Она обо всем этом даже слышать не хочет.

Спаситель досадливо чипнул^[48] и повторил:

— Надеюсь увидеться с ней в следующий раз.

Едва он успел закрыть дверь за Шарли, как в кабинете зазвонил телефон.

— Я не помешала? — Звонила Луиза.

— Надеюсь, ты не отменяешь завтрашнюю встречу?

— Нет, что ты! Я хочу тебе рассказать очень странную историю.

И она рассказала о старике, который представился ее соседом. А потом она, как и положено журналистке, расспросила о нем троих своих соседей, и все они сказали, что никакой такой старик не живет ни на ее площадке, ни вообще у них в подъезде.

— Так-так-так, — проговорил Спаситель. — Он сказал тебе, чем занимается?

— Только назвал фамилию. Жовановик.

Спаситель открыл рот, чтобы воскликнуть: «У меня есть пациентка с такой фамилией!» Но прикусил щеку изнутри и сохранил информацию для себя.

— Может, у старого господина начинается Альцгеймер?

Вечером, когда Спаситель просматривал газету «Репюблик дю Сантр», его удивило еще одно совпадение. На странице восемь в статье под названием «Школьник изменил жизнь иракских беженцев», подписанной Л. Р., речь шла о семье Хадад, они тоже были его пациентами. О бедах этой семьи в статье почти не говорилось, просто потому что Дина не рассказала о них Луизе. А их крестный путь не окончился 20 июня, когда они бежали из Мосула с тремя детьми, самому маленькому из которых еще не исполнилось и двух месяцев. Потом они прятались вместе со ста тридцатью другими беженцами в подвале православной церкви в Эрбиле. Потом благодаря многим добрым людям и небольшой сумме денег, которую Хададу удалось, рискуя собственной жизнью, утаить от террористов, они, перенеся множество лишений, все-таки добрались до прихода Сен-Патерн, где обрели наконец крышу над головой.

Мадам Хадад снова пришла в кабинет к психологу в субботу утром и опять оставила у него частичку тяжкой ноши, что лежала у нее на сердце. Спаситель подбадривал ее своими «так-так-так». Но он по-прежнему наводил страх на малютку Райю, и она опять сидела, вцепившись в маму и зажмурившись.

— Она… tired, — сказала мадам Хадад.

— Устала, — перевел Спаситель. — Да, она устала, но она слушает. Верно, Райя?

Маленькая головка забилась еще глубже под мамину руку. Райя по-прежнему ни с кем не разговаривала и не играла в школе, спрятавшись в свою скорлупу. Она отказывалась узнавать что бы то ни было новое и рисовала только черными фломастерами. По ночам ей снились кошмары, и она будила домашних криком.

— А вы, Дина, как вы себя здесь чувствуете?

Дина Хадад помолчала несколько секунд, потом легкая улыбка тронула ее губы.

— Здесь красиво. Магазины.

Улыбка стала насмешливой, и Дина прибавила, что в Мосуле она всегда должна была спрашивать разрешения у Юсефа.

— Разрешения на что?

— На то, чтобы выйти из дома.

Здесь женщины выходят, делают покупки в магазинах, не спрашиваясь у своих мужей.

— Так неужели месье Хадад не возражал против того, чтобы вы одна приходили сюда? — не без удивления осведомился Спаситель.

Дина расхохоталась так, что маленькая Райя встревожилась.

— Я сказала Юсефу, мистер Сент-Ив — доктор Райи, — объяснила она на своем еще очень неуверенном французском. — Папа Юсефа… тоже доктор… был… и Юсеф мне сказал: доктор хорошо.

Находчивая, изобретательная, целеустремленная Дина скоро похоронит свое прошлое, забудет о нем. Уходя, Дина показала на спящую мадам Гюставию, у которой шевелился живот.

— Бэби? — спросила она.

— Да, у нее скоро будут маленькие, — кивнул Спаситель.

Райя подняла на него свои чудесные темные глаза, они были полны мольбы.

— Я подарю тебе одного хомячонка, — пообещал он, с сожалением вспомнив Клотильду Дюбюи.

Дина и Райя были последними пациентками на этой неделе, и Спаситель запер на ключ дверь, отделявшую его профессиональную жизнь от личной. Из кухни до него донеслись смех и радостные крики. Луиза должна была прийти с Алисой на улицу Мюрлен обедать и в качестве разведчика прислала первым Поля.

— Папа! Папа! — кричал Лазарь. — Мы его дрессируем.

Большой стол на кухне стал тренировочной площадкой для Чудика, хомячка со сверхспособностями. Поль принес с собой реквизит: деревянные бруски от конструктора, японские палочки, картонную трубку и бельевую прищепку. Спаситель с улыбкой наблюдал, как трое ребят построили коридор из брусков, сделали две загородки из палочек, картонная трубка превратилась в туннель, а бельевая прищепка с дощечкой стала качелями. За качелями победителя дожидалась награда — кусок яблока.

— Пускайте зверя! — скомандовал Габен.

Поль открыл клетку, и Чудик ринулся из нее так, словно всю жизнь рвался на свободу. Он пробежал по коридорному лабиринту, перепрыгнул через изгороди, исчез в туннеле, приостановился в удивлении, когда земля закачалась у него под ногами, и тут же набросился на добычу.

— And the winner is Чудик!^[49]

И мальчишки запели гимн победителю:

На Спасителя повеяло весельем Антильских островов, он подхватил стеклянную бутылку и стал выбивать на ней ритм консервным ключом, а Лазарь постукивал деревянной ложкой по дну кастрюли. Потом все пустились в пляс вокруг стола.

Когда Луиза позвонила в садовую калитку, карнавал уже кончился, стол в кухне снова стал обычным обеденным столом со стаканами и тарелками.

— И Алиса, — разочарованно вздохнул Поль, увидев сестру на маленьком видеоэкране.

Алиса согласилась сопровождать мать, но согласию предшествовала небольшая финансовая операция. Во время обеда мрачная Алиса открывала рот только для того, чтобы отправить туда кусочек пиццы. Болтовня мальчишек — о хомячках, обезьянках и скунсах — окончательно убедила ее, что она имеет дело с тремя дебилами.

Пришло время кофе, и Спаситель объявил:

— Кыш отсюда, парни, освобождайте место! И забирайте своих попрыгунчиков! Видеть их больше не могу.

Габен, Лазарь, Поль, мадам Гюставия с животом до носа, Чудик и Спасён покинули кухню. Алиса, чтобы не остаться наедине с двумя взрослыми, встала и ушла на веранду, а там достала телефон и принялась искать кого-нибудь из девчонок — Марину, Мелену, Сельму, Ханну, — чтобы пожаловаться.

Спаситель, довольный субботним днем, насвистывая, варил кофе, а Луиза составляла на столе узор из крошек. Алиса испортила всем обед. «Спаситель наверняка считает меня размазней, — думала Луиза, — неспособной применять правильные педагогические методы. В общем, думает все, что думают психологи, видя перед собой мать семейства…» Не сомневаясь, что Спаситель, повернувшись к ней спиной и ища кофейные чашки, читает про себя обвинительную речь, Луиза скисала все больше и больше. Я во всем виновата. Как с мамой. Как с Жеромом.

— Сахар положить? — спросил Спаситель, усевшись напротив Луизы. — Погода стоит отличная. Мы могли бы… Скажи мне, а что не так?.. — Он заметил, что настроение у них с Луизой совсем разное.

Луиза мотнула головой в сторону Алисы, которая с головой ушла в переписку, сидя на веранде. Спаситель удивленно поднял брови. Подросток, сидящий с надутым видом за семейным столом, был для него не только не проблемой, а самым естественным и натуральным явлением.

— Не знаю, что с ней делать, — пожаловалась Луиза. — Даже чтобы она пришла, пришлось ее подкупать.

— Да? И чем же?

— Купила дурацкую книжонку «Я не сдаюсь».

— Знаю, знаю! EnjoyYourself.

Луиза не ожидала, что Спаситель в курсе существования блогерш на YouTube, специалисток по красоте. Она посмотрела на него с подозрением. Но нет, он вовсе не думал, что это постыдное чтение, в его глазах Алиса вовсе не выглядела дурочкой.

— Ты читал ее? — спросила Луиза.

— Нет, но попрошу почитать у Алисы. Это история девочки. В школе все над ней смеялись, а потом она стала красивой, богатой и знаменитой. Результат отличный, но вряд ли достижимый для всех желающих.

Луиза успокоилась и улыбнулась. Потом взглянула в сторону веранды.

— А там солнышко, — сказала она.

Где Спаситель — там и солнышко светит.

Неделя с 28 сентября по 4 октября 2015 года

— Здравствуйте, мадам Бравон!

— Выучил? Больше не ошибаешься?

Спаситель не стал говорить мадам Бравон о мнемотехническом приеме, который использовал, чтобы запомнить ее фамилию, — «микробы вон!». Она по-прежнему была в белых перчатках и снова положила скатерку на сиденье.

— Вы упражнялись?

Мадам Бравон панически боялась микробов, так что Спасителю пришлось довести до ее сознания, что у нее фобия, и дать ей задание на неделю.

— Я бралась за ручку без перчаток, но прежде хорошенько чистила ее жавелевой водой.

— То есть вы немножко хитрили? А вечером вам удавалось лечь в постель, не помыв ноги?

— Я надевала специальные носки, тоже промытые жавелевой водой.

— Но если вы обходились без тазика, это уже прогресс!

— Кстати, о прогрессе, я сходила к ясновидящему целителю.

— К целителю?

— Ты же мне сказал, проблемы нужно разделять. Целитель — это для проблемы с шурином.

— И что же делает этот целитель?

— Он делает свое дело, — таинственно сообщила мадам Бравон.

Разумеется, речь шла о магии, скорее всего, связанной с вуду, которая должна была вернуть порчу злоумышленнику.

— А почему ваш шурин так настроен против вас? Вы мне этого не объяснили.

— Это давняя история.

— У нас есть время.

Действительно, это была давняя история, и началась она на Антилах, когда Мадлон было десять лет. Среди ее многочисленных братьев и сестер была единоутробная старшая сестра по имени Розмари. Розмари вышла замуж за месье Лемпрерёра, и у нее родились два мальчика. А потом родилась еще девочка.

— Я пошла в больницу Фор-де-Франса, чтобы посмотреть на малютку моей сестры. У меня была температура. Но я никому не сказала. Когда я увидела такую миленькую крошку в колыбели, я взяла ее на руки, а потом выяснилось, что у меня гнойная ангина. Иисус, Мария, Иосиф! Девочка заразилась и умерла.

Спаситель сочувственно вздохнул.

— Девочка умерла, — повторила Мадлон, закатывая глаза. — По моей вине, потому что я взяла ее на руки.

— Вам было десять лет, Мадлон, и ребенок мог умереть совсем по другой причине. Ангина лечится, есть антибиотики.

Но мадам Бравон была убеждена в том, что виновата именно она, возможно потому, что ее упрекали родители девочки. Мадлон выросла, уехала, устроилась на работу в метрополии; казалось, все было позабыто. Но три года тому назад Лемпрерёры переехали в Орлеан, чтобы жить поближе к старшему сыну.

— Когда я случайно увидела сестру на улице, у меня задрожали ноги и закружилась голова.

— Они вам ничего не сказали?

— Я даже не знала, что их старший сын живет в Орлеане.

Розмари пригласила Мадлон на чай, она как будто бы ей все простила. Но, вернувшись от Лемпрерёров, — а она повидалась и со своим шурином, — она заметила, что у нее из сумки исчезла помада. А потом она начала болеть.

— Ты все понял?

— Что именно?

— Ты же знаешь, как это делается.

Спаситель действительно знал. В Фор-де-Франсе, где он работал добрый десяток лет, он лечил пациентов, уверенных, что на них навели порчу. Мадлон считала шурина злоумышленником, который воспользовался ее личной вещью, губной помадой, и навел на нее порчу. Она была убеждена, что он ее ненавидит, потому что хотел не сыновей, а дочку и лишился ее по вине Мадлон. Дело было в чувстве вины десятилетней девочки, которое вновь всплыло на поверхность, оно было всему причиной и обернулось воображаемой порчей, а целителю-ясновидящему было выгодно версию с порчей поддерживать. А микробофобия? Вполне возможно, и ее причина коренится в давней трагедии, — ведь Мадлон была уверена, что передала ребенку смертельный вирус прикосновением.

— Вы мне сказали, Мадлон, что стали очень чувствительны к чистоте года два или три назад. Это началось до того, как вы встретились с сестрой, или после?

— Может, незадолго до встречи, а может, вскоре после, — рассеянно ответила она.

— Нет-нет, давайте вспомним — до или после! — настаивал Спаситель. — Подумайте, когда вы надели перчатки — до или после?

— После.

Да, все так и было, как он себе представил. Но найти причину расстройства еще не значит вылечить его.

— Упражняйтесь каждый день, Мадлон, и вы увидите, ваш страх перед инфекцией сойдет на нет.

— Я улажу и другие свои дела, — сказала она многообещающе. — Я разделяю, разделяю проблемы!

После ухода пациентки Спаситель подумал об Элле, которая должна была прийти к нему во второй половине дня. Может быть, стоит навести порчу на злых девчонок? Элла принесет от них какую-нибудь вещицу — ластик или колпачок от фломастера… Так-так-так. Спаситель сам себя одернул, почувствовав, что увлекся.

— Элла?

Он решил больше не называть ее Эллиотом. Он не вправе увеличивать ее трудности с самоопределением. Она прошла мимо него с сумкой на плече. Да, той самой синей сумкой. Они с мамой отчистили ее сильным пятновыводителем.

— Как дела?

— Неплохо. Получила шестнадцать баллов за контрольную по математике. Папа страшно обрадовался. «Вот видишь, ты же можешь! Можешь даже лучше, чем твоя сестра!» Жад позеленела.

— Ей так и положено^[50].

Они оба улыбнулись, радуясь маленькой победе, одержанной над сестрой, которая всегда была недосягаемым примером.

— Мама собирается отвести меня к врачу.

— Терапевту? Что-то не так? Давление?

— Нет. У меня прекратились…

Она не сказала что, но Спаситель понял: прекратились месячные. Он присмотрелся к ней. Нет, об истощении не могло быть и речи. Но человеческая психика такая могущественная вещь, что Элла могла сама заблокировать свой менструальный цикл.

— Но я вам говорила, что я не хочу…

— Договаривай до конца, Элла.

— Почему вы не называете меня Эллиотом?

— Потому что есть вещи, над которыми я не властен.

— Например?

— Изменить твой пол.

Значит, их договор расторгнут. Значит, она ничего больше ему не скажет.

— Эллиот Кюипенс — это твой литературный псевдоним, — продолжал Спаситель. — Когда тебя будут печатать, я буду гордиться, что был знаком с тобой, когда ты только еще начинала писать.

В ответ он получил вежливую отстраненную улыбку. Он попробовал зайти с другой стороны:

— Что слышно о девчонках из параллельного класса?

Элла нетерпеливо мотнула головой, она не хотела с ним разговаривать.

— Ты обижена на меня?

Тишина. Минуту. Две.

— Я обижена с тех пор, как родилась, — сказала она наконец. — Я хотела родиться мальчиком.

— Произошла ошибка при доставке.

— Не смешно.

— Нет, не смешно. Но чувство юмора никому еще не мешало.

Элла носком ноги пинала свою синюю сумку, символ ее мужского Я.

— Постарайся понять мою позицию, Элла. Меня больше устраивает слушать, как ты изливаешь свою обиду на то, что родилась девочкой, чем делать вид, что я верю, будто ты мальчик. Ведь цель терапии — добраться до истины. Ты со мной согласна?

Элле нравилось, когда с ней говорили, как со взрослой.

— Истина состоит в том, что я НЕ ХОЧУ быть девочкой и НЕ МОГУ быть мальчиком.

— Ни той, ни этим… А что, если одновременно и тем и другим? То есть ты ни то и ни другое. Или, наоборот, и то и другое?

Вопрос повис в воздухе.

— В любом случае, меня достает один парень. Джимми, — все-таки заговорила Элла.

— Джимми?

— Вы не помните?

— Как же! Брекеты. Call of Duty. И как же он тебя достает?

— По-прежнему считает, что мы «друзья». Говорит, что следит за теми девчонками. Что предупредит, если они приготовят мне какую-нибудь гадость.

— Но это же хорошо, разве нет?

— Я его об этом не просила! Он посылает мне кучу эсэмэсок, а меня это бесит.

— Что за эсэмэски?

— Да чушь какая-то! Твои глаза такие и сякие, ты такая красивая… Мне это не нравится! Не нравится!

— Ты ему сказала об этом?

— Нет.

— Если ты нравишься кому-то, это не дает ему никаких прав.

— Как вы думаете, я лесбиянка?

— Ты думаешь о девочках? — спросил Спаситель, застеснявшись даже больше, чем она.

— Нет. Меня вообще все это не интересует.

— Ну, вот ты и нашла ответ Джимми. «Видно, я еще не доросла до всех этих историй. Они меня не интересуют».

Оба были рады, что сумели возобновить диалог. Консультация закончилась на мажорной ноте. Надевая куртку, Элла подошла к клетке мадам Гюставии. Спаситель в это время записывал в свой ежедневник время следующей консультации — будущий понедельник, 17:15.

— Ой! Спаситель, идите сюда!

Спаситель отложил ручку и склонился над клеткой. Хомячиха родила — целая куча розовых существ шевелилась возле ее бока. Крошечные червячки с двумя точками на месте глаз. Не слишком приятное зрелище. Спаситель принялся считать: один, два…

— Семь, — объявил он обреченно.

— Вы не могли бы оставить мне одного?

— Но твои родители, кажется, против животных?

— Я заключу с папой договор. Еще три отметки выше пятнадцати, и мне позволят завести хомячка. Я хочу мальчика и назову его Джек.

— Хорошо. Но гарантировать мальчика не могу.

— Не может быть, чтобы из семи хомячков не было ни одного мальчика!

Спаситель не стал объяснять, что собирался, как только она уйдет, от пятерых избавиться. Но минуту спустя он застыл перед открытой клеткой с ложкой в руке. Как не покалечить хомячков Райи и Эллы? Если он начнет орудовать ложкой, то получится пюре из хомячков. А мадам Гюставия возбудится и съест остальных.

— Че-е-ерт, — пробормотал он и закрыл клетку.

В этот понедельник, точно так же, как в предыдущий, он напрасно прождал мадемуазель Мотен. Для него стало ясно, что она решила больше к нему не ходить. Кто же она такая? Мифоманка, страдающая послеродовой депрессией? Несмотря на инфантильность, она не показалась Спасителю опасной для малыша. Конечно, ему было бы спокойнее, если бы он мог узнать по телефону, как она себя чувствует. Он пожалел, что не спросил номер ее мобильника. Впрочем, она и телефон, скорее всего, дала бы неправильный.

Спаситель решил, что пора закрывать лавочку. Мужества уничтожить потомство мадам Гюставии у него так и не хватило. Он взял клетку и отнес ее в кухню.

— Целая горсть, что скажете?

Габен и Лазарь, толкаясь возле клетки, поступили точно так же, как Спаситель: они принялись считать. И тоже насчитали семь штук.

— Семеро детей. Она просто чудо, — заявил Габен светским тоном.

— Она заслуживает, чтобы о ней написали в газете, — поддержал светскую беседу Лазарь.

На следующий день класс встретил новость взрывом восторга. Целых семь! Поль прыгал и скакал в школьном дворе.

— Надо взять хомячка для моей сестры.

— Ты с ума сошел? Она их терпеть не может!

— Вот и хорошо. Значит, я оставлю его себе, — рассудительно заключил Поль.

— Нужно брать еще одного мальчика, иначе они будут спариваться, — сообщил Лазарь, который успел узнать жизнь.

Оставалось пристроить еще четырех, и Лазарь понимал, что это не очень-то просто.

— Твой отец может раздать их своим клиентам, — предположил Поль.

— Не факт. И потом, говори, пожалуйста, пациенты, а не клиенты, это тебе не фирма и не булочная. Слушай, а это идея! Мы повесим объявление в булочной.

— Я нарисую на нем Чудика.

Они вошли в класс, думая только о хомячках. Впрочем, большую часть дня они только о них и думали. Поль тут же принялся за дело: перевернул лист с раскраской из «Звездных войн» и написал: «ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ хомячки!»

Мадам Дюмейе начала неделю с новшества. В тот день, во вторник, она решила отказаться от пословиц, которые погружали детей в уныние, и принесла из дома книгу, чтобы читать им каждое утро по главе.

— Эту книгу подарили мне, когда я была еще девочкой.

— Вау! — выдохнул класс. — Такая древняя!

Мадам Дюмейе пожалела, что она не тот самый глухой, что не хочет слышать.

Прочитав несколько страниц «Дома маленьких радостей»^[51], мадам Дюмейе подняла глаза от книги, наслаждаясь тишиной. Кое-кто из учеников рисовал, двое задремали, Жанно украдкой сосал большой палец.

— Продолжение следует.

Класс ожил в ту же секунду, как только учительница с сожалением закрыла книгу.

— Поль, скажи, пожалуйста, что такого важного ты сообщаешь каждую секунду?

Тут мадам Дюмейе вспомнила, что нельзя постоянно угнетать мальчиков замечаниями, и подошла к парте, где сидели два приятеля. Поль поспешно перевернул раскраску.

— Рисуй на здоровье, — сказала ему учительница, желая поощрить в мальчике творческую жилку.

Поль, уже не прячась, показал учительнице объявление с нарисованным Чудиком, воистину шедевром анималистики.

— Значит, у тебя есть хомячки? Ты собираешься их продавать?

Луиза дожидалась сына после уроков, чтобы вместе пойти домой, на улицу Гренье-а-Сель, 9. Она никак не могла успокоиться после телефонного разговора с Жеромом. Он снова изменил детское расписание, сделал ей выговор за слишком дорогие ботинки для Поля и сказал, что не будет участвовать в покупке, отказался вести Алису к ортодонту, потому что Луиза не имела права записывать ее на его неделю, и т. д. и т. п. Луиза боялась ссор как огня и ничего ему не возразила. Но она никак не могла понять, с чего вдруг он так на нее взъелся. Ей и в голову не пришло, что Жером не находит себе места после того, как случайно столкнулся со Спасителем у дверей ее дома.

В школе прозвонил звонок. Ученики мадам Дюмейе всегда выбегали первыми.

— Мам! Мы на выходные у Лазаря? — еще не успев поцеловать маму, спросил Поль, чтобы на всякий случай удостовериться.

Теперь стало само собой разумеющимся, что мамины выходные Поль и Алиса проводят на улице Мюрлен.

— Да… То есть… нет, — промямлила Луиза. — Звонил папа, он хочет забрать вас в воскресенье утром.

— Нет! Не надо! — сразу расстроился Поль. — Это же все испортит!

Сама Луиза еще даже не успела сообразить, насколько все и вправду будет испорчено. У них просто не будет выходных. Нужно было не соглашаться, а напомнить Жерому, что они обсудили все пункты договора при участии адвоката. Она вздохнула, заранее чувствуя безнадежную усталость. И еще она чувствовала, что Жером настроился на скандалы. По поводу и без повода.

— Слушай! Со мной случилась очень странная вещь, — сказала Луиза, желая переменить тему. — Вы помните о старом месье Жовановике?

— Соседе, которого нет? — вмешался в разговор Лазарь.

Они с Габеном каких только объяснений не придумали, разумеется, не исключив и параллельный мир.

— Я только что его видела, — объявила Луиза.

Она обходила свой новый квартал, изучая, какие есть магазины поблизости, и на площади Старого рынка ее ждал сюрприз: на скамейке сидел и дремал месье Жовановик. Не узнать его было невозможно: седая грива, орлиный нос, лицо, изборожденное глубокими морщинами.

— Я не стала его будить и пошла за покупками, а когда вернулась, на скамейке никого не было. Но под скамейкой… — Луиза достала из кармана плаща черный кожаный бумажник, ветхий, потертый, совсем плоский, — …лежало вот это.

Мальчишки, толкаясь, просили:

— Покажи! Покажи!

— Осторожнее, — одернула их Луиза. — Это чужая вещь.

Но сама она уже заглянула в бумажник. И нашла совсем немногое: черно-белую фотографию молодого человека с девочкой, которую он держит за руку, медальон с изображением Святой Девы, карточку с расписанием бассейнов в Орлеане и листок бумаги, на котором красивым старомодным почерком было написано:

— Грустно, — сказал Поль задумчиво.

— А на фотографии — это он? — спросил Лазарь.

С фотографии смотрел высокий костистый парень с орлиным носом.

— Да, — ответила Луиза, тоже задумавшись. — Бумажник, наверное, выпал у него из кармана, когда он спал.

— А как его вернуть? — спросил Поль. — Мы же не знаем, где живет этот старик?

— На улице, — ответил Лазарь. — Я думаю, он бомж.

Лазарь часто изумлял Луизу. Пока другие ахали — как жаль! или какая гадость! — он анализировал факты и делал выводы.

* * *

Вот уже и день Самюэля настал. Что-то очень быстро бежит время! Или, может, Спаситель не слишком рвется встретиться с мадам Каэн? Он видел ее один-единственный раз, и она напомнила ему его собственную мать. На первый взгляд она только и делала, что пеклась о сыне, но за ее преданностью таилось неутолимое желание контролировать, управлять, владеть.

— Котик, ты уже встал? — крикнула мадам Каэн у двери комнаты сына. — Я сварила тебе какао.

И стала собираться на консультацию к «доктору Спасителю». Она упорно звала его так. Хотя он несколько раз ей напомнил, что он вовсе не врач и фамилия его Сент-Ив. После того как сын толкнул ее, она напустила на лоб челку, чтобы скрыть шишку и шрамик. Но, идя к доктору, она открыла лоб и не накрасилась.

Резким движением она распахнула дверь в комнату сына.

— Я ухожу. Не хочу из-за тебя опаздывать.

Самюэль только еще снимал пижаму, он вздрогнул от неожиданности, но ничего не сказал.

Мадам Каэн хотела успеть поговорить с психологом с глазу на глаз, рассказать без вмешательства сына, как ужасно он с ней обращается. Спаситель расстроил ее планы. Он дождался 9:45 и ровно в это время вышел в приемную. В ту же минуту Самюэль постучал в парадную дверь. Спаситель сразу отметил две вещи: от мальчика пахло мылом, на лбу у матери была шишка.

Войдя в кабинет, мадам Каэн села на стул, а Самюэль занял привычное место на кушетке, но сидел, опустив голову, как маленький мальчик, ожидающий наказания.

— На тебя сегодня приятно посмотреть, — обратился к нему Спаситель, зайдя с неожиданного конца.

Самюэль в недоумении поднял голову.

— Ничто так не бодрит, как утренний душ, — продолжал психолог. — Не так ли, мадам Каэн?

— Что-что? Ну… да, — промямлила она и пожалела, что не привела себя в порядок.

— Расскажите, как ваши отношения? — продолжал Спаситель все так же участливо.

Мадам Каэн рассчитывала, что психолог, увидев ее шишку, вскрикнет от ужаса, но этого не случилось. Теперь приходилось специально привлекать его внимание. А как это сделать? Сказать: «Не видишь, что ли, какая у меня на лбу гуля?» Примерно так она и поступила, жалобно простонав:

— Сами видите, как он меня толкнул.

Самюэль промычал что-то похожее на извинение.

— А в остальном все хорошо? — деловито осведомился Спаситель. — В школе Самюэль успевает, как он мне сказал. А у вас как на работе? Все в порядке?

Мадам Каэн работала в ресторане, что прибавляло ей сходства с его приемной матерью, Мари-Франс Сент-Ив. У нее был ресторан «Бакуа» на Мартинике, в городке Сент-Анн.

— Вы так говорите, как будто все у нас наладилось, а у нас ничего не наладилось, — заявила мадам Каэн.

— Ничего? А что вы имеете в виду?

В дело пошло все: и ботинки Самюэля, которые валяются в прихожей, и вода, которую он не спускает, даже когда «по-большому». Он же дома живет, как в гостинице, ни спасибо тебе, ни до свидания. Хотел даже задвижку завести, чтобы запираться — от мамы, в ее-то квартире! И постоянно на телефоне висит, треплется по ночам со всякими потаскушками и портит себе здоровье.

— Уж я-то знаю, я же его постель стелю, — прибавила она с чувством глубокой удовлетворенности.

«Тяжелый случай, — подумал Спаситель. — Она достает своего сыночка в самых дальних уголках его ЛЖ».

Бедный Самюэль, раздетый донага перед своим психологом, молчал, сгорая со стыда.

— Скажем коротко: Самюэлю шестнадцать лет, и ведет он себя соответственно возрасту, — подвел итог Спаситель. — Я вижу только одну проблему: Самюэль не умеет сдерживать свое раздражение, когда вы делаете ему замечания.

— Уж очень вы культурно выражаетесь: «не умеет сдерживать раздражение»! Я это называю иначе: «сын бьет свою мать». — Мадам Каэн показала на свой лоб. — Я все для него делаю, утром завтрак готовлю, и вот как он меня благодарит.

Самюэль дернулся и что-то пробормотал.

— Слушаю, Самюэль, что ты хотел сказать? — подбодрил его психолог.

— Не нужен мне этот завтрак.

— Ты сам можешь себе приготовить, так? — спросил Спаситель, наклонившись к подростку. — Или вообще без него обойтись…

Самюэль хотел ответить, но мать не дала ему и слова сказать. Нет-нет, мальчик должен питаться правильно: утром нельзя без горячего какао и бутербродов, «вы же доктор, сами должны понимать!». Они буксовали на месте. Одни и те же упреки, все та же агрессия. Спасителю хотелось рявкнуть этой тетке, которая выедала мозг и ему, и собственному сыну: «Оставь мальчика в покое! Заведи себе дружка!» Но как клинический психолог он обязан был помочь этой матери, наладить ее отношения с сыном, а вовсе не судить и не осуждать ее. После получаса разговоров Спасителю удалось предложить ей в качестве выхода интернат для Самюэля «в воспитательных целях». У Самюэля хватило ума не выказать по этому поводу ни малейшего энтузиазма. Спаситель излагал положительные стороны этого решения и сообщил, что в интернате Ги-Моке есть свободные места. Мадам Каэн не сказала ни слова, но взгляд у нее стал умоляющим, она искала выхода и помощи. Ей бы очень хотелось возразить доктору, потому что перспектива потерять власть над сыном приводила ее в ужас.

— Я подумаю, разузнаю, — пробормотала она и заторопилась поскорее уйти.

— Значит, в девять сорок пять в будущую среду, — сказал Спаситель, записав время консультации в еженедельник. — Мы неплохо продвинулись, мадам Каэн, будем так держаться.

Спасителю хотелось уверить мадам Каэн, что ей тоже по душе мысль об интернате. Но когда, прощаясь, он пожал ее вялую руку, то понял: она не стала ему союзником.

Чувствуя необходимость переключиться, Спаситель наклонился над клеткой с потомством мадам Гюставии. Он помнил, что в прошлом помете двое детенышей у нее погибли. Но на этот раз все семеро чувствовали себя отлично — копошились в гнезде из соломки и бумажных носовых платков. Спаситель выпрямился и схватился за стену — так закружилась у него голова. Слишком много всего накопилось: Луиза делала шаг вперед, а потом два шага назад, Габен обещал ходить в школу и не ходил; психическое здоровье мадам Пупар оставляло желать лучшего, и выписывать из больницы ее не собирались, а тут еще пять непристроенных хомячков…

— Знаешь что? — начал разговор Лазарь за ужином. — Учительница хочет хомячка для своего внука. И она, представляешь, хочет его купить!

Осталось четыре.

— И еще Алиса, я так думаю, мечтает о хомячке, — прибавил хитрец Лазарь.

Теперь только три. «А почему, собственно, не дать хомячка Бландине?» — подумал Спаситель. Кажется, раздача хомячков стала у него навязчивой идеей.

На следующий день в пять часов Спаситель заглянул в приемную и увидел Бландину. Она сидела неподвижно на стуле, чем удивила его несказанно.

— Ты здорова?

— Зачем вы сказали маме, что я ем слишком много сладкого? — сердито спросила она. — Я-то думала, вы никому ничего не разбалтываете!

Спаситель стал оправдываться, как мог: он ни словом не обмолвился об их сладких пиршествах, а просто предупредил мадам Дютийо о том, как вредно есть много сладкого.

— Она даже полную банку нутеллы выбросила, — пожаловалась Бландина, но обиды в ее голосе не чувствовалось.

Она была непривычно спокойной. Даже поникшей. Неужели так действует отсутствие сахара? Неужели возникла зависимость, как от наркотика?

— Ты хорошо себя чувствуешь, Бландина?

— Я устала.

Она и в самом деле сидела, глядя в одну точку, словно в прострации. Неужели то, чего Спаситель опасался, оказалось правдой?

— Ты поздно ложишься?

— Поздно или рано, не важно, я все равно не сплю.

— Не спишь?

Молчание. Возбуждение прошло, вечный двигатель остановился.

— Да. Что? Я думала… — Она попыталась встряхнуться. — Марго дала мне для вас письмо.

Бландина порылась в сумке и вытащила запечатанный конверт. Спаситель взял его и положил в карман.

— Вы не будете читать?

— Не сейчас. Сейчас консультация с тобой, а не с Марго. Что ты делаешь, когда не спишь?

— Вы все расскажете маме?

— Играешь на телефоне? Сидишь в чате с Самиром и Луной? Читаешь манги при свете фонарика? Ешь конфеты? Фотографируешь Пуллипов?

— Зачем спрашивать, если вы все и так знаете?

Бландина спросила без обиды, она даже была довольна, что Спаситель в курсе ее дел.

— Ты беспокоишься? Боишься, что что-то случится?

— Случится что? — спросила она и вся напряглась.

— Что-то вроде того, что было той ночью, когда Марго пыталась покончить с собой?

Отец Бландины и Марго, месье Карре, был женат во второй раз, и в этот вечер они с женой были в театре. Пожарным пришлось взламывать дверь, чтобы дать возможность войти врачам из скорой. Марго унесли на носилках, а Бландина, напуганная вторжением в квартиру чужих людей, выскочила на улицу.

— Какое счастье, что вы тоже там оказались, — вспомнила Бландина. — Вы дали мне свою куртку, я же выскочила в пижаме.

Тогда всем было не до нее. А Бландину долгие месяцы преследовало воспоминание об этой ночи. Ей стали сниться страшные сны. Потом пришла бессонница. Родители забеспокоились, когда учителя стали жаловаться, что девочка очень рассеянна.

— Бландина, твоя сестра находится под наблюдением опытного психиатра. Твои родители тоже предупреждены, они знают, что надо быть бдительными.

— Что значит — быть бдительными?

— Внимательными к Марго, следить, чтобы она…

Спаситель замолчал, потому что Бландина покачала головой.

— Они слишком заняты, — сказала она без малейшего осуждения.

Постепенно она заняла место родителей. Бессознательно, не отдавая себе отчета, она следила по ночам за сестрой. Днем ее нервное возбуждение, ее нескончаемая болтовня продолжали всех обманывать, сладкое поддерживало мнимую гиперактивность. Но тревога и страх продолжали свою подрывную деятельность. Бландина находилась на грани срыва.

Во время консультации Спаситель не раз теребил в кармане письмо, раздумывая, не прочитать ли его в присутствии Бландины, которую Марго выбрала в почтальоны. Прощаясь с девочкой у дверей, он сказал:

— Бландина, тебе двенадцать лет, ты не можешь нести на своих плечах больше, чем твои ровесники.

Он не успел еще договорить, как Бландина бросилась к нему и прижалась. Но тут же опомнилась, подхватила брошенный рюкзачок и исчезла в коридоре. Спаситель снова потрогал в кармане письмо, вытащил его и осмотрел. Марго написала: «Месье Сент-Иву». Он собрался уже распечатать конверт, но все-таки не стал этого делать. У него впереди еще одна консультация, он не должен думать о постороннем.

— Мадемуазель Жовановик?

Фредерика — так звали мадемуазель Жовановик, очень добросовестную молодую женщину, — готовилась к каждому сеансу психотерапии, словно к классному сочинению. В прошлый раз она выбрала тему, как оплакивать умершего кота. На этот раз это будет…

— Семейный рок.

— Семейный рок, — повторило эхо.

— Да. В двадцать девять лет мама забеременела мной, а ее тогдашний друг ее бросил. Никто не знает, что с ним сталось. В двадцать девять лет моя бабушка Соня забеременела моей мамой, и ее друг тоже ее бросил.

— Совершенно одинаковые истории?

— Не совсем. Маму ее отец признал. И мы все носим его имя.

— Жовановик.

— Бабушка уже умерла, но она мне рассказывала, что по национальности дед был серб, и он был легионером. Мама помнит высокого мужчину, который казался ей настоящим красавцем. Время от времени он появлялся, приносил ей плюшевых зверушек, огромные леденцы, водил на аттракционы. Ей исполнилось лет одиннадцать, когда он исчез из их жизни навсегда. Она думает, что он погиб в какой-нибудь военной операции.

— Повтор в двух поколениях, — уточнил Спаситель.

— В трех, — поправила Фредерика. — У меня тоже был… один человек, он меня бросил, а потом я поняла, что я беременна.

Фредерике исполнилось двадцать девять. Спаситель молча ждал продолжения.

— Я сделала аборт. Мне не хотелось, чтобы еще одна девочка росла без отца.

— Значит, вы не только потеряли котика Филу, вы еще положили конец тяготеющему над вашей семьей року, — подвел итог Спаситель.

— Да, — согласилась Фредерика. По щеке у нее поползла слеза.

Спаситель протянул ей коробку с бумажными платками.

— Это ваша жена? — спросила она, показав на фотографию Луизы у него на столе.

— Это… это подруга. А это мой сын, — спохватился Спаситель, показав на фотографию Лазаря. И тут его посетила ошеломительная идея. — А вы не хотите взять ЧУДЕСНЕЙШЕГО хомячка вместо вашего котика?

Фредерика удивленно на него посмотрела:

— Вам некуда его девать? Почему бы и нет? Все лучше, чем ничего.

Уходя, она обернулась на пороге:

— В следующий раз я хочу, чтобы мы обсудили любовь.

— Любовь, — повторило эхо.

— Как узнать, встречая мужчину, тот ли это человек, какой тебе нужен?

Вечером Спаситель дождался, пока сын уляжется в кровать, пока успокоятся маленькие хомячки на кухне и Спасён с Габеном на чердаке, потом узнал от Луизы по телефону все ее новости, потом прочитал другие в газете, потом почувствовал, что устал до предела… Но все-таки распечатал письмо.

Спаситель взглянул на мобильник: сколько сейчас времени? Без четверти двенадцать. Глаза его выделили фразу: «на моих похоронах они будут ссориться над гробом». Марго воображает себя мертвой. Воображает мир, где ее уже нет, но где о ней еще говорят. «Отвечать на письмо не надо». Слова прощания, так пишут самоубийцы. Марго готова перешагнуть черту, и Бландина это чувствует. Он обязан позвонить матери Марго, иначе получится, что он оставил без помощи человека в беде.

— Мадам Дютийо? Спаситель Сент-Ив. Простите, что беспокою вас в такой поздний час.

На другом конце провода сонное бормотание. Мадам Дютийо приняла снотворное и пока еще даже не поняла, что держит в руках телефонную трубку.

— Я позволил себе позвонить вам, потому что беспокоюсь о Марго.

— Но сейчас же ночь? — вздохнула мадам Дютийо.

— Не могли бы вы заглянуть к Марго и убедиться, что у нее все в порядке?

— Что в порядке? Она уже погасила свет.

— Прошу вас, проверьте, пожалуйста!

Вздох, что-то падает на пол, чертыханье, скрип двери, тишина. И наконец!

— Я разбудила девочку, она перепугалась, — послышался сердитый голос в телефоне. — У вас часто бывают такие приступы?

Спасителю пришлось прочитать мадам Дютийо несколько фраз из письма, чтобы оправдаться.

— Мне же завтра на работу, — простонала она. — Успокойтесь! Пожалуйста! Я слежу за Марго. Ножницы, ножи — все, даже для бумаги, я убрала. Да она сейчас и не режется. Ее психиатр вчера мне сказал, что фаза саморазрушения сменилась у нее бунтом против нас. Он считает положительным симптомом, что ей больше не хочется радовать нас своими успехами. Плевать на уроки, если мать учительница, — это классика переходного возраста. Чего я только не выслушала!

— В том числе идиота психолога, который поднял вас с постели посреди ночи! Простите меня, пожалуйста, — повинился Спаситель.

— По крайней мере, вы признаете свои ошибки.

— Это единственное, что можно сказать в мою защиту. Спокойной ночи, мадам Дютийо.

«Ну я и идиот!» — обругал себя Спаситель, погасив лампу. Он сам разогревал в себе беспокойство, все время отодвигая чтение письма. Но, проваливаясь в сон, он услышал голос Бландины: «Что значит быть бдительным?»

* * *

Луиза с удовольствием огляделась вокруг. Квартира понемногу становилась жилой. Надо будет еще повесить несколько картин, оживить белизну стен. А кучу картонных коробок в углу снести в мусорный ящик. Луиза подхватила несколько коробок и вышла на площадку. Столкнувшись со своим молодым нелюбезным соседом, она все-таки улыбнулась и сказала:

— Говорят, сегодня будет дождь.

— М-м, — промычал сосед, давая понять, что его предками были быки и коровы.

— Хорошего дня, — пожелала Луиза, не сдаваясь, недаром же она прожила чуть ли не десять лет с брюзгой.

Но и у Луизы были вещи, справляться с которыми ей было трудновато. С детства. Например, подвал. Мама, «закаляя ее характер», заставляла ее через день, по очереди с братом, спускаться в подвал относить мусор в мусорный ящик. С тех самых пор Луиза боялась подвальных помещений, любых, от парковки в «Ашане» до велостоянок. Напрасно она и сейчас, как в детстве, твердила себе: «Это укрепит мой характер», она с удовольствием уступила бы кому-нибудь свою очередь. А когда все-таки спустилась и приготовилась расстаться с коробками, то чуть в обморок не упала от неожиданности, услышав позади себя голос:

— Не в эту урну!

Луиза обернулась, загораживаясь коробками, как щитом, и ее взгляд встретил глаза лазурной синевы.

— М…месье Жовановик, — пролепетала она.

— Напугал вас, бедняжечка вы моя? А я здесь спасаюсь, когда на улице дождь ливмя.

Голос звучал грубоватой лаской, так говорят, когда не хотят испугать ребенка. С галантностью старого военного он освободил Луизу от коробок и сам выбросил их в нужную урну. Лазарь все понял правильно: Жовановик жил на улице, но иногда прятался в подвале дома номер девять по улице Гренье-а-Сель.

— Я знаю код этой двери, — сообщил он, подмигнув.

Участливый месье Жовановик напомнил Луизе отца — она долго плакала, когда его не стало, — и она пригласила старика выпить у нее чашку чая.

— Это большая честь, — сказал он, выпрямляя высокую костистую фигуру, — но я не могу бросить свое хозяйство.

Он показал на объемистый походный мешок возле батареи. Луизе он показался очень тяжелым, и она робко предложила, что поможет его нести.

— Отставить, детка! Я оттрубил двадцать лет в Легионе, — ответил Жово. — «Иди или сдохни!» — вот наш девиз.

— Тогда пойдемте, — кивнула Луиза и двинулась первой.

Жово оглядел квартиру с таким же удовольствием, с каким совсем недавно ее оглядывала Луиза.

— Люблю порядок, — признался он. — У вас тут все по местам.

— Какой чай будете? Эрл грей подойдет?

— А чего-нибудь похолоднее нет?

— Похолоднее?

— И покрепче.

— А-а-а, — догадалась Луиза и только тут задумалась, кого же это она позвала к себе в гости. — Как вы относитесь к рому?

— Годится. Алкоголь уничтожает паразитов.

Месье Жовановик, как видно, в первую очередь заботился о гигиене, и у него на этот счет были твердые правила. Луиза поставила на стол бутылку «Ла Мони», которую Спаситель привез ей с Мартиники. Ром с тех пор уменьшился в ней разве что на наперсток.

— Мать-перемать! Да он мертвого воскресит! — обрадованно воскликнул легионер и прищелкнул языком.

Луиза сразу вспомнила распоряжения Жово, написанные на бумажке.

— Скажите, это не ваш? — спросила она и протянула ему найденный бумажник.

— Сучья кровь! Неужто вы его нашли?

«Мать-перемать» и «сучья кровь» были любимыми присловьями галантного месье Жовановика, который прошел от Индокитая до Алжира с уставным револьвером и пистолетом-пулеметом системы «стен». Теперь они, завернутые в старые кальсоны, покоились в его объемистом походном мешке.

Ром развязал старику язык, и он рассказал Луизе свою жизнь. Он родился в Сербии, мать у него была проституткой, она бросила его в Бельгии, французская социальная служба позаботилась о нем, в пятнадцать он пошел в Сопротивление, а когда Францию освободили, играл на праздниках на аккордеоне, потом работал помощником парикмахера, был инструктором парашютного спорта, пожарным-добровольцем, гонщиком на велосипеде, бродячим торговцем и, в конце концов, поступил в Иностранный легион. Двадцать лет он верно служил Франции. Лишился одного легкого. А на старости лет перебивался как мог, наделал долгов, обнищал, оказался на улице. Луиза с удовольствием бы кое-что записала и поместила очерк-портрет в «Репюблик дю Сантр», но она чувствовала, что Жово многого не договаривает, умалчивает о многих горестях. Не стоило его смущать.

— А что это за фотография? — спросила она, показав на бумажник.

— Девочка-то? Дочка моей сестры. Славная девчушка. Не знаю, что с ней стало.

Луиза кивнула, сделав вид, что поверила. Но вряд ли человек вроде Жовановика хранил бы в бумажнике фотографию племянницы.

Старый легионер не жаловался на свою теперешнюю жизнь. Считал, что сам виноват, «наделал глупостей», не научился жить на скромную пенсию, — понятно, что домовладелец сначала отключил ему за неуплату отопление и свет, а потом выставил за дверь. Подвал, скамейка в парке в качестве кровати его вполне устраивали, он беспокоился только за походный мешок, «свое барахлишко», как он его называл.

— Тут все мое имущество, чистая одежда и… кое-какие сувениры. Боюсь, что его украдут, когда сплю. Даже здесь, у вас в подвале…

Луиза охотно бы предложила старику оставить его мешок у себя, но все же она была одинокой женщиной с двумя детьми. И что подумает неприятный сосед, если часто будет видеть у нее Жово? По счастью, у нее нашлось решение, и звали это решение Спаситель. И она рассказала Жово о месье Сент-Иве, психологе, который живет в центре города и который с кем только не знаком: и с социальными службами, и с директорами общежитий, и с волонтерами из благотворительной столовой, и он…

— Это ваш милок? — прервал ее рассказ вопросом Жово.

Луиза слегка смутилась, услышав это вышедшее из моды словечко.

— Оно и правильно, — одобрил он ее, не ожидая подтверждения. — Милок куда лучше мужа. Оба свободны. И на такую, как вы, красотку не жалко и денежки тратить.

У месье Жовановика были правила и насчет морали.

* * *

«Быть бы вот таким розовым слепышом, — думал Спаситель в пятницу утром, склонившись над клеткой мадам Гюставии. — Жить инстинктом, не знать, что умрешь. Быть пятидневным хомячком. Не нести ответственности за Марго Карре, Эллу Кюипенс, Габена Пупара, мадам Мадлон Бравон, за маленькую Райю Хадад…» Алекс и Шарли отменили консультацию во второй половине дня, зато неожиданно появилась Пенелопа Мотен с новой «неотложной» проблемой. Спаситель с удовольствием бы отправил куда подальше бесцеремонную девицу, но она вызывала у него любопытство, он ее пока не разгадал. Любопытство и помогало ему переносить тяготы профессии.

— Сегодня в шесть, — предложил он Пенелопе. — У меня отменилась одна консультация.

Пенелопа взялась за бронзовый дверной молоток с пятнадцатиминутным опозданием, и Спаситель сказал ей, что она имеет дело не с мальчиком на побегушках.

— Что значит «побегушки»? — спросила она, как всегда, недовольным тоном.

Спаситель пожал плечами и не стал отвечать.

— Что у вас произошло?

— Мой изменяет мне со своей бывшей.

— Хорошо.

— Что хорошего? — взорвалась Пенелопа. — Вы всерьез считаете, что это хорошо?

— Нет, я дал вам понять, что я вас слушаю.

— А, ну да, я забыла… Эти ваши штучки. А мне-то что теперь делать?

— Да, что вам теперь делать?

— Разводиться, что ли?

— А вы, значит, замужем?

— Ну да. А я вам разве не сказала?

— Сказали вот сейчас. Вы поговорили с… Как зовут вашего мужа?

— Я забыла… Я же вам называла, вы не записали?

Спаситель пристально посмотрел на Пенелопу.

— Нет, я с ним не говорила. Но он без конца звонит ей по телефону. Для того, видите ли, чтобы обсудить проблемы их детей.

— А сам обсуждает другое?

— Нет, но…

— Но что?

— До этого он звонил ей изредка, по обязанности.

— До этого чего?

— До того, как бывшая нашла себе кого-то. Мужиков это жуть как заводит.

— Что заводит?

— Как что? Конкуренция. Соперник. Свежий импульс для старичка. Уверена, спит со мной, а думает о ней.

— Если я вас правильно понял, бывшая не интересуется вашим мужем, значит, муж вам не изменяет.

— Мысленно изменяет. Это еще оскорбительней.

Спаситель попытался урезонить Пенелопу, но она стояла на своем: муж ей изменяет. Чем больше он приводил доводов, что ей не из-за чего волноваться, тем больше она нервничала. Говорила, что умрет из-за этого, или прикончит мужа, или сбежит, забрав ребенка. Взрослая жизнь оказалась ей не по размеру, она тонула в ней, выглядела смешной и жалкой, как девчонка в футболке XXL.

— Может быть, провести сеанс семейной терапии? — предложил Спаситель.

— Чего-чего?

— Пригласить на консультацию вас и вашего мужа.

— С ума, что ли, сошел?! Я ни за что не скажу Же…

— Же?..

— Жереми, что хожу к психологу. Он против.

— Так-так-так.

Фрагментики мало-помалу сложились в пазл. Молодая женщина, судорожно скрывающая свое имя, мамочка маленького А, замужем за неким Же, которого она ни за что на свете не позовет на консультацию…

— Я понимаю, что вы не хотите моей встречи с вашим мужем, Пэмпренель.

— Почему вы меня… — Голос у нее прервался, и она замолчала.

— По существу, — продолжал Сент-Ив с полным спокойствием, — ваш муж и вы ревнуете к одному и тому же человеку. Ваш муж — собака на сене: сам не гам и другим не дам. А вы ревнуете, потому что хотели бы быть похожей на мадам Рошто.

На первую консультацию Пэмпренель нарядилась в костюм, надеясь стать похожей на Луизу.

— Вы, когда были маленькой, восхищались своей мамой?

— Мамой все восхищались, — вздохнула Пэмпренель, шмыгнув носом. — На нее на улице оборачивались.

В голосе у нее слышались восхищение и горечь. В тени своей матери-красавицы эта девочка так и не повзрослела.

— Ваша мама жива?

— Она умерла, когда мне было шестнадцать.

Пэмпренель заплакала. Спаситель протянул ей коробку с бумажными носовыми платками.

— Вы про меня расскажете? — спросила она тонким сиротским голоском.

— Вы моя пациентка. Я обязан все держать в тайне.

— Вы ее любите? — спросила она, кивнув на фотографию Луизы.

— Это моя личная жизнь.

— Ей повезло, — вздохнула она.

«Повезло? — подумал Сент-Ив. — Повезло, потому что вы отобрали у нее мужа? Повезло, потому что вы разрушили ее семейную жизнь?»

— Ну-у… — Но это было все, что он сказал вслух.

Провожая Пэмпренель, он посоветовал ей лечиться под своим именем и обратиться к психологу-женщине.

— Если хотите, я дам вам адрес, — сказал он и пошел было к письменному столу.

Но Пэмпренель, стоя на пороге, повернулась к Спасителю, положила ему руку на грудь и протянула губы. Она его обольщала.

— НЕТ, — сказал он тоном, каким говорят с упрямыми детьми.

Зазвонил телефон, и оба они невольно вздрогнули.

— Она, да? — ревниво спросила Пэмпренель.

— Главное — это вы, Пэмпренель. Станьте главной в своей собственной жизни.

Телефон продолжал звонить. Сент-Ив специально не брал трубку, не проявляя ни малейшего нетерпения.

— Шанс есть у каждого, и свой вы заслужили.

— Спасибо, — с чувством сказала она. Телефон перестал звонить, и ей показалось, что последнее слово осталось за ней.

Спаситель подождал, когда входная дверь хлопнет, и набрал номер Луизы.

— Это ты сейчас звонила?

— Прости, пожалуйста. Консультация еще не кончилась?

— Да, еще не совсем. Ты приедешь завтра с детьми?

— Если ты не против. И я хотела бы тебя кое с кем познакомить. С одним очень милым старичком, о котором уже рассказывала, месье Жовановиком.

Уж не дедушкой ли Фредерики, исчезнувшим на полях сражений? В любом случае проверить это Спаситель не сможет.

* * *

В субботу утром Юсеф решил проводить Дину и Райю до дверей доктора Спасителя. Нельзя отпускать жену одну ходить по улицам. Здесь нет отрядов ИГИЛа, зато есть мужчины.

— Мы пришли, — сказала Дина. — Хочешь познакомиться с доктором?

Юсеф нахмурился и отрицательно покачал головой. Он не понимал людей, живущих здесь, даже если они говорили с ним по-английски. Он взглянул на свою маленькую дочку. Вот ее он понимал. Ей было страшно, ей было грустно. Она никогда не улыбалась. А Дина? Иногда она казалась счастливой. Как можно быть счастливой, если убили твоего брата? Если мертвого Хилаля бросили на улице? Юсеф не мог понять Дины. Может быть, он ошибся и плохо выбрал себе жену? Она слишком молода… Но, кроме нее, у него ничего не осталось от прошлой жизни. Ее и троих детей.

— Здравствуйте, Дина! — приветствовал ее Спаситель. — Прекрасно выглядите, джинсы вам очень идут!

— It’s a gift^[52], — ответила она, словно бы извиняясь.

Юсефу сразу не понравились эти слишком узкие брюки, но их подарила старенькая учительница, которая обучала их французскому языку, она принесла их в подарок его жене. Дина с золотистой кожей, с перекрашенными в медовый цвет волосами, подведенными глазами, в обтягивающих джинсах была чудесным воплощением союза Востока и Запада. Спаситель поманил к себе маленькую Райю, по-прежнему жавшуюся к матери.

— Посмотри, Райя, на маленьких хомячков.

Девочка застыла перед клеткой, немного напуганная шевелящейся кучкой крошечных младенцев. Спаситель переставил клетку на этажерку и разложил на столике бумагу и карандаши, пригласив Райю порисовать. И все же маме самой пришлось усадить дочку, а потом осторожно вернуться на место, повторяя, что она здесь, совсем рядом, сидит на кушетке. Спаситель наблюдал за молодой женщиной, ставшей опытной матерью, повзрослевшей в испытаниях.

— Как Райя? — спросил он ее.

В школе Райя по-прежнему молчала, сидела одна и красила черным раскраски. Она ничего не усваивала, учительница за нее беспокоилась. Мешая английский с французским, Спаситель объяснил Дине, что у ее дочери посттравматический синдром: днем она думает о тех ужасах, какие видела, а ночью они ей снятся. Существует особая терапия для таких случаев: перепрограммирование эмоций путем концентрации на движении глаз. Пациенту предлагают рассказывать то, что он помнит, а врач время от времени прерывает его и водит рукой у него перед глазами. Пациент должен следить за ней, не двигая головой. Его глазные яблоки двигаются ритмично, как у спящего человека. По причине, до сих пор остающейся неизвестной, эти движения воздействуют на мозг, причем на самую древнюю его часть — ромбовидную, — и помогают излечиванию травмы. Спаситель посоветовал мадам Хадад и ее дочке обратиться к психологам из Французской ассоциации жертв терроризма.

Дина внимательно слушала объяснения, время от времени вставляя «I understand». Но она была очень огорчена: она прониклась доверием к доктору Спасителю, и вот теперь предстояло начать все сызнова с кем-то другим. А Спаситель, вечно готовый в чем-то себя обвинить, спрашивал себя: он отправляет малышку Райю к другому специалисту из профессиональной добросовестности или потому, что хочет вернуть себе свободную субботу?

— Если хотите о чем-то меня спросить… — обратился он к Дине слегка сдавленным голосом, протягивая ей листок с телефоном Ассоциации.

— No, thank you, Doctor, thank you for all^[53].

Оба они встали одновременно, но Спаситель невольно взялся за спинку кресла, так у него закружилась голова.

— Я оставлю одного хомячка для Райи, — пообещал он, подходя к девочке.

Услышав свое имя, она подняла голову. В руке она держала красный фломастер. Взрослые только сейчас сообразили, что, пока они разговаривали, Райя рисовала. Она нарисовала дорогу, по обеим сторонам дома, на дороге черные человечки с оружием, а посередине дороги, занимая всю середину листа, лежал человечек со скрещенными руками, из шеи у него текла красная кровь. Дина прижала руки ко рту, чтобы не закричать: «Хилаль! Хилаль!» Райя протянула рисунок доктору Спасителю. Это для него. A gift. Что подумал бы Юсеф, увидев, как его жена плачет на груди Спасителя, а его дочь повисла у него на шее?

— Я буду работать с Райей и дальше, — пообещал Спаситель, стараясь сохранить хладнокровие. — Она поправится. К ней вернется радость жизни. Она сильная, и вы тоже.

После их ухода Спаситель открыл ящик письменного стола, где хранил рисунки своих маленьких пациентов, и убитый Хилаль поместился рядом с зеленой коровой за рулем синего автомобиля, которых когда-то нарисовала ему Элоди.

У Спасителя минутки не нашлось, чтобы немного прийти в себя: по другую сторону двери его уже ждала Луиза. Он подхватил клетку с мадам Гюставией и поспешил в кухню, где на пороге его едва не сбил с ног Поль.

— Который тут мой? — закричал он.

— Что значит «твой»? — удивился Спаситель, прищурившись в сторону Луизы и сожалея, что не может ее поцеловать.

— Алисин, — поправился Поль. — Она хочет мальчика.

— Ничего я не хочу, — возразила сестра, которая считала, что по возрасту имеет полное право интересоваться мальчиками, но уж точно не в виде хомячков.

— А не пойти ли вам ссориться на второй этаж? — предложила своим детям мама.

— Я не собираюсь ссориться и не хочу здесь оставаться, — объявила в ответ Алиса.

Луизе очень хотелось достать из арсенала классическую фразу нормальных родителей: «А получить как следует не хочешь?» Но в присутствии месье Сент-Ива, клинического психолога, о таком и помыслить было невозможно.

— Пойдешь посмотреть, как я на чердаке устроился? — неожиданно обратился к одной только Алисе Габен.

— Ладно, — буркнула она и мотнула головой, чтобы волосы скрыли ее прыщи.

Алиса вышла из кухни вместе с Полем и Лазарем, а когда Габен, проходя мимо Спасителя, промурлыкал: «Сладко встречаться, сладко целоваться, вместе пить вино, о-о-о…», Спаситель толкнул его плечом.

— Лучше скажи спасибо, я уладил твои дела.

Впервые Габен назвал Спасителя на «ты».

Луиза и Спаситель наконец-то остались одни на кухне. Спаситель поцеловал Луизу, а потом удивленно спросил, почему у нее с собой только сумочка через плечо.

— Мы не сможем остаться у тебя на все выходные, — вздохнула Луиза.

И объяснила: во-первых, Жером теперь желает забирать детей в воскресенье утром, во-вторых, Алиса по-прежнему не желает ночевать на улице Мюрлен.

— Ну хорошо.

— Неужели? — возмутилась Луиза.

— Хочешь чашечку кофе?

Спасителю нужна была передышка. Он понимал, что Жеромом движет ревность, но не имел права воспользоваться тем, что узнал от Пэмпренель на консультации. Он поставил на стол чашки, блюдца, сахарницу, положил ложечки, следя за каждым своим движением. Его душил гнев, он был возмущен как мужчина и как психолог-профессионал тоже. Этот тип, который бросил жену и детей, чтобы сделать ребенка жалкой растерянной девчонке, ни за что не помешает Луизе наладить свою жизнь.

— Я понимаю Алису, — сказал он, садясь напротив Луизы. — Она устала переходить с места на место.

— Сразу видно, что ты с ней не живешь. Я под обстрелом каждую секунду.

— Тебе нужно сходить с ней к дерматологу.

— К дерматологу? Какое отношение…

— Ее замучили прыщи.

— Замучили прыщи? При чем тут прыщи? — Что он ей такое рассказывает? — Прыщи не причина, чтобы мне грубить.

Спаситель мешал сахар в чашке и молчал. Он разговаривал с Луизой точно так же, как с любой другой матерью, которой хотел бы дать понять, что она не умеет позаботиться о дочери-подростке.

— Ты всегда все знаешь лучше всех, — сказала Луиза, продолжая обижаться.

Спаситель удивленно поднял бровь:

— Я сказал тебе то, что есть: Алиса комплексует из-за прыщей.

— И еще сказал, что я к своей дочери невнимательна.

Спаситель положил руку Луизе на запястье:

— Я хотел помочь, но взялся, как видно, очень неуклюже, прости, пожалуйста.

— Нет, ты бесподобен! — сказала она и засмеялась.

А потом на глазах у нее выступили слезы, она стала такой уязвимой в последнее время… Через секунду она была в объятиях Спасителя, и он шепнул ей на ушко:

— В рабочем кабинете у меня стоит кушетка.

— Это еще что такое? — Спаситель вскочил — в парадную дверь кто-то барабанил по-военному.

— Ой, я совсем забыла. Это… ну, ты же знаешь, тот старик…

— Жовановик? Так рано?

Бам! Бам! Бам! Бам! Новая очередь ударов.

— Че-е-ерт!

Спаситель оглядел себя, все ли в порядке, оглядел Луизу и велел ей застегнуть доверху кофточку.

Бам! Бам! Бам! Бам!

— Да он мне дверь вынесет!

Спаситель поспешил открыть и увидел на крыльце Жово с походным мешком у ноги и небесно-синим взором.

— Надо же! Негритос. А хозяин дома?

— Да, мисьи, — не дрогнув, ответил Спаситель. — Ты входить, я звать.

Жово вошел, бросив на черного возмущенный взгляд: как он посмел быть выше него ростом? Тут он заметил выходящую из рабочего кабинета немного растрепанную Луизу, которую называл про себя «милой красотулей».

— А-а, вы здесь? — просиял он. — А где ваш месье Сент-Ив?

— Но… вот же он, — указала Луиза на Спасителя.

— Он? — пробормотал Жово, чувствуя, что череп у него сейчас треснет. Милок милой красотули не мог быть… — Но это же негритос!

Луиза затравленно взглянула на Спасителя: что же она, несчастная, натворила? Но Жово успел сообразить, что к чему.

— Ладно. О вкусах не спорят. Ну и куда мне с моим барахлишком?

По телефону Луиза сказала, что вещи старика можно было бы хранить либо в сарайчике в саду, либо в подвале дома на улице Мюрлен. И Спаситель, словно ничего не произошло и план Луизы остается в силе, подхватил мешок старика-легионера и взгромоздил его себе на спину. Весил мешок тонны три, не меньше.

В кухне легионер огляделся с одобрительной улыбкой.

— Вам нравится у меня в доме, месье Жовановик? — спросил Спаситель.

— Зови меня Жово, паренек, так меня звали в Легионе.

— Согласен. А вы зовите меня Баунти, меня так звали в первом классе.

Жово кивнул, прозвище ему понравилось.

— Папа! — послышался голос со второго этажа. — Ты внизу?

— Так точно! — отрапортовал Спаситель. Повернулся к Жово и прибавил: — Приготовьтесь, сейчас появится негритосик.

Неделя с 5 по 11 октября 2015 года

Жизнь всегда непредсказуема, умение к ней приспособиться и есть главное искусство. Так философствовал Спаситель за третьей традиционной понедельничной чашкой кофе, глядя на мокрый сад под дождем. Эти выходные обломили все его планы о восстановленной семье.

Все субботнее утро Габен занимался Алисой. Он дал ей послушать Eagles of Death Metal, приобщил к игре World of Warcraft, замучил Спасёна, вытаскивая его из клетки, ну и так далее. Звездой обеда стал Жово. Мальчишки с него глаз не сводили.

— Почему тебя зовут Жово, а не Боско? — пожелал узнать юный Поль.

— Потому что моего папашу тоже звали Боско. Тот еще был гусь, сутенер из сутенеров.

— А что такое сутенер? — поинтересовался Лазарь.

Жовановик, похоже, хотел попросить у Спасителя разрешения, чтобы ответить, но тот ответил сам вместо него:

— Мужчина, который заставляет девушек заниматься проституцией.

— А что такое проституция? — спросил Поль, продолжая расширять свои познания.

— Потом узнаешь, — вмешалась в разговор Луиза.

Жовановик одобрил ее кивком. Понятное дело, разговор затеялся не для женских ушей.

— А сколько тебе лет? — продолжал задавать вопросы Поль, обнаруживая сходство с одним любопытным Слоненком из сказки Киплинга.

— Сразу не скажешь, — задумался Жово. — В одной бумаге стоит тысяча девятьсот двадцать девятый, а в другой тысяча девятьсот тридцать второй год рождения. И с фамилией то же самое, я то Керкец, то Жовановик. Выбираю, что удобнее.

Луиза вскоре поняла, что, рассказывая свою жизнь, старый легионер тоже выбирает, что удобнее. На этот раз он не торговал на ярмарках, а продавал с лотка бакалею, и легкие у него были в целости и сохранности, зато пуля прошила ему плечо. В Легионе он прослужил только пятнадцать лет, а потом стал наемником, нанимался к тому, кто больше заплатит. Луизе показалось, что умолчаний и темных мест стало еще больше.

— Тебе, наверное, лет восемьдесят семь или восемьдесят четыре! — неожиданно объявил Поль, обожавший устный счет.

Догадавшись, что не сильно обрадовал Жово своим подсчетом, Поль прибавил: самой старой женщине на земле исполнилось сто двадцать лет.

— Мне столько не надо! — ответил Жово. — Поживу еще годок-другой и пущу себе пулю в лоб.

Поскольку никто понятия не имел, что лежит в его походном мешке, все решили, что сказал он это для красного словца.

После обеда Габен сообщил, что собирается пойти в больницу Флёри навестить маму. Тут же подала голос Алиса: ей срочно понадобились учебники и тетради, о которых она впервые вспомнила с начала года. Назревал скандал. Тогда Луиза решила отправиться вместе с Алисой, оставив Поля ночевать у Сент-Ивов. Потом и она кое-что вспомнила и сказала:

— Но утром папа заберет вас обоих.

— Наш папа прямо как отец Жово, — вздохнул Поль. В воздухе повисло неловкое молчание. — Тот еще гусь.

Алиса первая подала голос:

— Не смей так говорить!

Только тут Луиза сообразила, что дочь окончательно встала на сторону отца.

После ухода Габена, Луизы и Алисы оставшимся стало как-то не по себе. Спаситель не позволил себе унывать и распорядился:

— А ну, парни, где ваши самокаты?

Поль заныл, что вечно у них какие-то спортивные занятия, давно пора купить вай-фай. Но десять минут спустя он заливисто хохотал, катя по улице Мюрлен. А Жово? Он чем занялся? Жово попросил Спасителя разрешить ему убрать сад.

— В Алжире я ухаживал за садом нашего полковника.

После прогулки мальчишки вернулись домой по аллее Пуансо и увидели, что за эти два часа Жово успел очень много чего сделать. Собрал в кучу все сухие листья, подстриг деревья, подвязал розы, навел порядок в сарайчике с инструментами. Спасителю ничего другого не оставалось, как пригласить Жово ужинать. Между тем за окном стемнело.

— Ты же не пойдешь ночевать на улицу, — забеспокоился Поль. — Там дождь.

— Имею, что заслужил, парнишка. Плачу за грехи.

— Тут есть подвал, — сообщил обитатель чердака.

— Отличная мысль! — воодушевились оба мальчугана.

— Баунти не согласится, — сказал Жово, покосившись на Спасителя.

Не прошло и минуты, как вся компания спустилась в подвал. Габен предложил себя в качестве дизайнера, у него был опыт, он обжил чердак. И вскоре он уже тащил подстилку, диванную подушку и покрывало.

— Здесь могут быть мыши, — предупредил он.

— Им будет кого бояться, паренек.

Вот так и вышло, что в эти выходные в доме Сент-Ивов вместо Луизы обосновался старый легионер Жовановик. Он и его объемистый походный мешок.

Спаситель, допивая кофе, думал об этом без всякой досады. Старый легионер, галантный мачо, расист без задних мыслей, был в его глазах равноправным со всеми остальными представителем человечества. Он не представлял опасности для детей.

— Что ж, теперь Антилы! — сказал он и потянулся. Подошел и распахнул дверь приемной. — Мадам Бравон.

— Я заполнила твою таблицу, но имей в виду, мне это было нелегко.

Мадлон должна была каждый день сидеть по пять минут без скатерки на лавочке в парке. Подумать только, а на этой лавочке могли ведь сидеть бомжи! В табличку ей приходилось записывать степень тревожности: 15 % — слабая, 30 % — средняя, 50 % — сильная, 70 % и больше — очень сильная. В следующей графе — сколько времени она длилась.

Спаситель просмотрел табличку:

— Видите, Мадлон, тревожность уходит. И я рад, что сегодня вы обошлись без скатерки на стуле.

Спасителю показалось, что Мадлон смотрит на него насмешливо.

— Я вижу, что-то произошло. Вы не такая, как обычно.

Мадам Бравон рассмеялась, но, возможно, желая скрыть смущение.

— Ты тоже ясновидящий!

— Значит, дело в ясновидящем целителе?

— Я не просила его убивать, — сказала Мадлон так, словно Спаситель обвинял ее. — Я просила перевести на него обратно порчу. Но он малость перестарался.

— Что вы имеете в виду?

— Мой шурин в субботу умер.

Спаситель на секунду замер от неожиданности. Нет, он не верил в магию. И все же в мире было немало таинственного…

— Отчего он умер?

— Не знаю. Мне сказал один знакомый, который знает и Лемпрерёров тоже. Он сказал: «Твоего шурина отвезли в больницу Флёри, и в субботу он умер».

— Я узнаю.

— Нет-нет, я не хочу ничего знать.

Спаситель не без колебаний предложил мадам Бравон в конце консультации новую порцию упражнений. Но, как он сам сказал своей пациентке, необходимо понять, что порча и мания чистоты — разные вещи.

Спасителю была интересна мадам Бравон, он со вниманием выслушивал каждого из своих пациентов, но все-таки понедельник для него был днем Эллы, вторник — днем Самюэля, среда — днем Бландины. Даже у него были свои любимчики.

— Элла?

Девочка сбросила куртку и осталась в новенькой обтягивающей матроске. Спаситель снова отметил, что фигура у нее плоская, как у мальчика. Элла уселась на кушетку и смотрела перед собой со скучающим видом.

— Иногда я сама не знаю, зачем к вам прихожу.

— Не видишь никакого смысла, — поддержал ее Спаситель.

Она покраснела:

— Нет, я рада с вами повидаться. Но у меня ничего не происходит. Мне нечего вам рассказать.

— Ты больше не пишешь?

— Мои истории не имеют отношения к моей жизни.

— «Литература — свидетельство того, что просто жить для нас мало». — Спаситель процитировал Пессоа^[54]. — Что происходит в мире твоего воображения?

— Ничего. Я хожу по кругу. Начинаю историю и бросаю. Начинаю другую и тоже бросаю. У меня истории без конца.

— А что тебе мешает продолжать их?

— Я не вижу продолжения.

— У твоих историй нет продолжения?

— Нет. — Элла пнула носком темно-синюю морскую сумку. — Все застопорилось.

Ее физическое развитие тоже застопорилось.

— А почему бы тебе не вести дневник? — предложил Спаситель.

— Дневник? Нет, это сплошная скука.

— Конечно, интереснее, если бы каждый день случалось что-то из ряда вон, но мы все-таки что-то переживаем, у нас возникают непростые чувства. Исследование внутреннего мира — тоже своего рода приключение.

Элла молчала, потом губы ее тронула слабая улыбка, скорее даже усмешка.

— О чем ты подумала?

— Что? А-а… О Call of Duty.

— Джимми. И что?

— Ничего. Говорит, что в меня влюбился. — Элла подавила смешок.

— А ты что чувствуешь?

— Он лох.

— Ясно. Но я спросил, что чувствуешь ты.

— Я как раз хотела с вами посоветоваться. Я не знаю, может, это ненормально?

— Что именно?

— Когда он меня при встрече целует в щеку, мне хочется умыться. Я как будто испачкалась.

— Испачкалась, — повторило эхо.

— Мне противно. Он сам мне противен. Я не хочу быть в его мыслях. Помните, я когда-то вам говорила, что хотела бы иметь волшебное кольцо? Становиться невидимкой. Есть люди, для которых я хочу быть невидимкой. Не хочу, чтобы они на меня смотрели. Обо мне думали. Хочу, чтобы меня для них просто не существововало.

— Какие мы в чужих глазах, в чужих головах, в чужих мечтах… — забормотал Спаситель.

— Если бы я однажды пришла в школу и мне сказали: «Представляешь? Джимми попал под автобус!», я бы, честное слово, подумала: «Супер, он больше не будет меня целовать!» — Элла взглянула на Спасителя, и взгляд у нее был испуганный.

— Это потому, что он навязывает тебе то, чего ты не хочешь: свои прикосновения. Ты хочешь, чтобы между вами была дистанция. Ты можешь протянуть ему руку при встрече.

— Могу, — обрадовалась Элла.

Спаситель задумался — может, стоит развить эту тему дальше? Спросить Эллу, как она относится к контактам с другими людьми? С отцом? С другими мальчиками? Вообще со всеми?

— Мне нравится, когда меня вдруг нечаянно принимают за мальчика, — сказала Элла, по-своему ответив на молчаливые вопросы Спасителя.

Главным просчетом Джимми было то, что он требовал от Эллы быть девочкой.

— Вот и хорошо, с завтрашнего дня буду пожимать ему руку, — заключила Элла. — Хорошо, что я к вам пришла. Со мной так часто бывает, сижу в приемной и идти в кабинет не хочется. А когда ухожу, будто камень с души свалился.

— Пиши, пожалуйста, — посоветовал Спаситель.

— Да. У меня появилась одна идея, пока я вас слушала.

Элла поспешила сказать, что, конечно, она внимательно его слушала, но при этом думала еще о чем-то другом.

— И о чем же ты думала?

— Это будет история девушки, которая носила мужскую одежду, и все будет происходить в Средние века.

Элла постоянно обыгрывала один и тот же сюжет, но теперь она уже не перевоплощалась в рыцаря Эллиота, она была переодетой в рыцаря девушкой.

— Ей придется жить среди мужчин, участвовать в турнирах, носить доспехи, сражаться мечом… Э-э-э-э, — недовольно протянула она, — это слишком похоже на Жанну д’Арк.

— Но все может кончиться не так плохо, — предположил Спаситель.

— Ну да, она выйдет замуж за епископа Кошона! — насмешливо отозвалась Элла.

— За епископа Кошона, — повторил Спаситель.

— Вы же знаете, он приговорил Жанну д’Арк к костру.

— Все мужчины свиньи^[55], — процитировал Спаситель расхожее мнение.

— Вы про Джимми?

— Который побывал у нас сначала лохом.

— Бедняжка.

Оба рассмеялись. Шуткой можно все расставить по местам, пошутишь и поймешь: огорчаться было не из-за чего. Прощаясь, Спаситель и Элла пожали друг другу руки, глядя в глаза.

— Для вас мне никогда не хотелось быть невидимкой, — сказала девочка.

Когда Элла ушла, Спаситель вспомнил, что они не поговорили о Джеке, хомячке, которого она попросила ей оставить. Может быть, родители даже слышать не захотели о хомячке. Спаситель со вздохом взял клетку с мадам Гюставией и двинулся по коридору с ощущением, что волочит за собой пушечное ядро.

Вошел в кухню и очень удивился: Габен, Жово и Лазарь чистили картошку.

— Наряд на чистку картошки, — буркнул старый легионер.

— Мы сделаем картошку фри, — радостно сообщил Лазарь.

— У нас нет фритюрницы, — охладил его радость отец.

— У меня в хозяйстве есть тазик из нержавейки, — сказал Жово.

— А я купил подсолнечного масла, — прибавил Габен.

Военный отряд встал в кухне лагерем.

— Жово научил нас маршу легионеров, — похвастался Лазарь. — Он смешной.

И, стараясь добавить воинственности в свой голосок, он запел:

— Мне… Мне пора на работу, — едва выговорил потрясенный Спаситель. — Еще одна консультация, и я присоединюсь к вашему батальону.

Последние пациенты понедельника — пожилая пара. На старости лет супруги возненавидели друг друга. Стоило ей начать говорить, как он ее прерывал. Только он пускался в объяснения, она заглушала его громким голосом. Что можно было понять в этой какофонии? Только то, что какофонией стала вся их жизнь с тех пор, как муж ушел на пенсию и расположился на территории жены. В голове у Спасителя неотвязно звучал марш легионеров:

За ужином Лазарь поделился с отцом замечательной идеей Жово — она принесет им много экономии.

— Мы купим кур и пустим их в сад, у нас будут свежие яйца.

— Безусловно, — процедил Спаситель.

— Видишь, он согласен, — сказал Лазарь, поворачиваясь к Жово.

— Это ирония, — уточнил Спаситель. — И означает безусловно нет.

— А почему?

— Потому что мне вполне достаточно хомяков.

— Да, но они же не несут яйца.

— Неизвестно. Мы их еще не просили, — ответил Спаситель, потворствуя абсурду, грозящему затопить его жизнь.

* * *

Мадам Дюмейе далеко продвинулась в чтении «Маленьких радостей».

Чтение вслух было коротким мигом покоя для учительницы. Ребята ждали ее чтения, и в классе воцарялась тишина. Нередко кто-то из младших засыпал, убаюканный ее размеренным голосом. Но что касается остального дня, то у мадам Дюмейе не было иллюзий: она выдерживала его благодаря маленьким таблеточкам, прописанным доктором Дюбуа-Гереном. Месье Сент-Ив не предложил ей продолжать сеансы психотерапии, и она никак не могла понять почему. Может, он решил, что она слишком стара и не может извлечь из них пользу? Или не верит, что она способна измениться? Эта мысль ее огорчала. Иногда она сравнивала себя с тетей Мими из книжки, та тоже была полна самых добрых намерений, но все-таки никто ее не любил. Как раз в этот вторник мадам Дюмейе читала, как тетя Мими пытается завоевать сердца троих ребятишек, которых ей доверили, подарками.

— Учительница! Райя… Райя… смотрите!

Мадам Дюмейе тяжело вздохнула. Стоит кончить чтение, и ни минуты покоя!

— Что опять такое, Жанно?

— Райя взяла желтый фломастер!

Мадам Дюмейе подошла к девчушке. Она заканчивала раскрашивать картинку из мультика «Холодное сердце». Райя нарядила Анну в розовую кофточку и теперь, к изумлению своего соседа, старательно раскрашивала желтым юбку.

— Какая красота! — обрадовалась учительница.

Райя чуть приподняла голову и улыбнулась ей одним уголком губ, впервые за этот учебный год.

— Учительница, это же… это же… это же лучше, чем черный? — повторял Жанно.

Девочка положила фломастер и застенчиво протянула раскраску мадам Дюмейе. It’s a gift.

— Спасибо, Райя, ты очень меня порадовала. Ты прав, Жанно, желтый гораздо лучше черного. А теперь, старшие, приготовьтесь, мы закончим контрольную по математике.

Когда речь шла о счете и задачах, Поля обычно не надо было просить, но сейчас мадам Дюмейе увидела, что он сидит, подперев щеку кулаком, и ничего не делает.

— Поль, ты что, спишь?

— Сплю, — ответил он, но не потому, что хотел нагрубить учительнице.

Он и вправду мало спал этой ночью. У отца, по словам Поля, он жил бомжом с тех пор, как в его комнате поселили младенца брата. Поль спал в гостиной на кресле-кровати. Мало того, что у него не было своего угла, он еще слышал все, что происходит вокруг, а главное, все телефонные разговоры, потому что телефон тоже находился в гостиной. Вчера вечером, часов в девять, когда он читал старую Алисину книжку из серии «Люблю читать», зазвонил телефон. Когда Поль понял, что звонит мама, он навострил уши. Мама была главной любовью его жизни, его сокровенной тайной, болью и радостью. Маму нельзя было обижать.

Луизе нелегко дался этот телефонный звонок. Она знала, что ее ожидает сражение, и от одной мысли об этом ей хотелось заплакать.

— Почему так поздно звонишь? Целый день была свободна! — сразу накинулся на нее Жером.

Конечно, он чуть не сказал «лентяйничала». У Луизы сразу перехватило горло от обиды, но она себе напомнила: нельзя отвечать на провокации. Она скажет только то, что необходимо. А необходимо сказать, что в отношении детей они должны соблюдать условия их официального договора, заключенного через адвоката.

— Ах вот оно что! А благополучие детей тебя не волнует?! — тут же возмутился Жером и пустился в путаные, но агрессивные объяснения, дескать, он ущемлен в своих родительских правах, потому что, в отличие от нее, он, будучи коммерсантом, по субботам работает (у Жерома был магазинчик фотопринадлежностей и рамок), вот почему он хочет видеть своих детей по воскресеньям. К тому же Пэмпренель не может ОДНА заниматься по субботам Алисой, Полем и малышом Ахиллом. Она перегружена. Так что логика, здравый смысл и любовь к детям требуют, чтобы Луиза была с детьми ВСЕ субботы, а он — ВСЕ воскресенья! Выходило, что выходные у Луизы вообще испарялись, а у Жерома вторым выходным все равно оставался понедельник, день, когда он закрывал магазин. Сначала Луиза отступила было перед штормовым напором слов, но потом стойко выдержала ветер и волны, повторяя одну и ту же фразу: по закону одни выходные твои, вторые мои. Поль слышал, как отец назвал маму эгоисткой, сказал, что она «ведет сомнительный образ жизни» и калечит детей. Когда Жером повесил трубку, он встретил взгляд сына и услышал его слова:

— Спаситель никогда так не кричит.

Так что поутру Поль подумал, что в подвале вместе с Жово ему будет гораздо лучше, чем на кресле-кровати в отцовской гостиной.

Алиса смотрела на все на это другими глазами, потому что у нее была своя комната, и она с некоторых пор подружилась с Пэмпренель. У них было три неиссякаемых источника для разговоров. Во-первых, Ютуб.

— Знаешь Нормана?

— Смотришь Сиприена?^[57]

— Отпад.

— Улет.

— А «Игрок на чердаке»?^[58]

— Супер.

— Класс.

И так далее.

Во-вторых, прыщи.

— Паста не помогла.

— Я тебя отведу к своему дерматологу. Она крутая.

В-третьих, ОН, то есть Спаситель Сент-Ив.

— Ну и как там у НЕГО?

Алиса, забыв свою сдержанность, выкладывала все подряд, сдавая мать. Рассказала о Габене на чердаке, о Жово с мешком в подвале, рассказала о несметном количестве хомяков. Сама того не понимая, она снабжала отца боеприпасами, чтобы он потом попрекал Луизу «сомнительным образом жизни».

А Пэмпренель оказалась злопамятной. После последней консультации у Спасителя она сначала успокоилась. Ей понравились его слова: «Шанс есть у каждого, и свой вы заслужили». Но стоило ей отойти чуть подальше от дома на улице Мюрлен, как ей стало очень стыдно из-за того, что ее вычислили, и ее захлестнула новая волна ревности.

Примерно то же самое произошло в прошлый вторник и с мадам Каэн, матерью Самюэля. Она ушла от Спасителя, а в ушах у нее звучали его слова: «Мы неплохо продвинулись, мадам Каэн, будем так держаться». Но вскоре к ней вернулась привычная подозрительность. Этот человек хотел встать между ней и ее сыном. Нет, не этого она от него ждала.

— Самюэль?

Подросток снова сидел один в приемной психолога и на оклик едва приподнялся со стула.

— Я не смогу остаться, — сказал он.

— То есть?

— У меня нет денег на оплату. Мама больше не хочет.

— Проходи, объяси мне всё толком.

Объяснение уместилось в одну-единственную фразу: мадам Каэн не хочет, чтобы Самюэль продолжал психотерапию.

— Она сказала тебе почему?

— Да. Потому что нет никакого толку. Я не меняюсь. Я такое же грубое животное, как мой отец. Вот и все.

— Так-так-так.

Спаситель прекрасно знал, что не имеет права продолжать лечение несовершеннолетнего подростка, даже бесплатно, если кто-то из родителей против. По этой причине он был вынужден «бросить» Марго. Ее отец, месье Карре, пришел к нему лично, чтобы сообщить, что подаст на него в суд, если его дочь еще хоть раз переступит порог его кабинета.

— А ты что думаешь, Самюэль, лечение тебе не помогло?

— Мне помогло, даже очень.

— В чем?

— Я лучше понимаю… ну… как оно всё… — Он замолчал, глядя на свои руки, которые у него постоянно двигались.

— Связь? Цепочку? — подсказывал ему Спаситель.

— Ну да, как получается… что я взрываюсь.

— Ты знаешь, что случилось с твоим отцом?

Отцом? Грубым животным и психопатом, который бил его мать и на которого он так боялся быть похожим? Самюэль покачал головой.

— А что ты вообще о нем знаешь?

— Ничего.

— Совсем? Не знаешь, как его зовут?

— Только имя — Андре… Больше ничего не знаю.

— Ну и фамилию знаешь!

— Андре Вьенер.

— А что он делал? Чем занимался? Какая у него профессия? Ни малейшего представления?

На каждый вопрос Самюэль мотал головой и смотрел все враждебнее.

— Ты никогда не спрашивал о нем у мамы?

— Конечно, спрашивал! Хотя нет…

— Так да или нет?

— Что толку спрашивать, если слышишь одно и то же: он алкоголик, он выродок, он нас бросил… Хотя иногда она говорит, что сама его выставила за дверь.

— Значит, о своем отце ты знаешь только со слов матери?

Самюэль заерзал на стуле.

— Я не могу оставаться. У меня нет сорока пяти евро.

— Тебе трудно говорить об отце, — заключил Спаситель.

— Мне просто нечего о нем сказать.

— А ты хотел бы узнать о нем больше?

— Узнать, что он попал в тюрьму или в сумасшедший дом? Нет, спасибо.

— А почему он должен попасть в сумасшедший дом или в тюрьму?

— Потому что он бешеный.

— Как ты?

Самюэль застыл на секунду, задохнувшись, и прижал руку к сердцу.

— Я? — переспросил он.

— Так говорит твоя мама. Что ты бешеный, как отец.

— Она так говорит… Нет, это слишком… Просто я ее довожу.

— Ты ее доводишь?

— И она меня тоже… Мы заводим друг друга. — И он снова стал вертеть руками.

— Знаешь, как говорят маленькие дети? «Это он начал!»

— Бывает, я начинаю, бывает — она.

Самюэль не хотел перекладывать всю ответственность за ссоры на мать. Спаситель попытался напомнить ему последнюю, но подросток стоял на своем: нет, он не знает, кто начал; один что-то сказал, другой не так ответил, дальше больше, и, в конце концов, он замахнется или хлопнет дверью.

— Может быть, и с твоим отцом бывало то же самое? Может, они оба были виноваты? — предположил Спаситель, пытаясь реабилитировать несчастного Андре Вьенера, объявленного алкоголиком и выродком.

Самюэль застыл, не зная, что отвечать. Что-то ему мешало. Он чего-то боялся.

— Ничего не случится, Самюэль. Что бы ты ни сказал, что бы ни подумал, здесь ты в безопасности. Я ничего никогда не повторю.

— Может, она, — начал он страдальческим, задыхающимся голосом, — может, она его тоже доводила? Иногда…

— Может быть, — откликнулось эхо.

— Может, он ушел, потому что не мог больше это выносить…

— Может быть.

— Мне тоже хочется иногда убежать. Далеко. Куда глаза глядят.

В зону безопасности.

— Черт! Почему я реву? — спросил он, вытирая со щеки слезу.

Спаситель протянул ему коробку с бумажными платками.

— Мой папа… — пробормотал Самюэль, вытирая мокрые глаза.

— Тебе нужно поговорить о нем с мамой.

— Нет, это невозможно, она сразу с катушек слетит. Она все, что было от него, уничтожила. Я даже имя узнал случайно, она говорила по телефону с какой-то социальной службой, которая выясняла, имеет ли она право на пособие. Мама очень нервничала, сказала, что она не потаскушка какая-нибудь, что у ее сына есть отец, зовут его Андре Вьенер. Она даже фамилию назвала, не знала, что я слышу.

— А ты не набирал его имя в интернете?

Лицо у Самюэля стало испуганным.

— Почему бы нет? Из чистого любопытства? — настаивал Спаситель.

— Да смысл? Он же чокнутый, — возразил Самюэль. — Бомж на улице или в психушке.

Спаситель молча пересел к компьютеру. Он был не так уж силен в информатике, но набрать имя в Гугле мог даже он.

— Андре Вьенер, — прочитал Спаситель. — Концерт 17 октября, в субботу, в концертном зале Лувра. В программе Шуман, Лист, Барток. Далее список концертов с датами и указанием мест.

Он повернулся и посмотрел на Самюэля. Подросток был в панике.

— Он пианист, исполняющий классическую музыку. Есть его фотография в Википедии, — спокойно продолжал Спаситель. — Ему… я бы сказал, лет сорок. На ангела не похож, но и на грубого выродка тоже. Наверняка сложная личность. — Спаситель говорил и продолжал кликать мышкой. — Много статей в специальных журналах. Много дисков. Человек с именем.

Самюэль медленно поднялся с кушетки, но все еще не решался подойти к компьютеру.

— Это не он. Просто однофамилец.

— Ты похож на него, — сказал Спаситель, встав перед подростком. — Не хочешь взглянуть?

Материнский запрет навалился на Самюэля всей своей тяжестью, приклеил его к полу.

— Мне плевать… Даже если это он. Он меня бросил.

— Возможна и другая версия. В любом случае он достижим одним кликом. Одной поездкой на поезде.

— И что? Я подойду к нему в антракте? Ку-ку, папа, это я, твой сынок, ты меня помнишь?

— А ты его помнишь?

— Я-то нет, я же был младенец.

До Самюэля мало-помалу дошло: отец алкоголик и выродок — не более чем миф.

— Мать все выдумала?

— Не обязательно. У твоей матери нелегкий характер, а твой отец мог реагировать на ее навязчивость… излишне горячо.

— Как я.

Спаситель не счел нужным сообщать Самюэлю, что деспотичность матери для него смягчающее обстоятельство.

— Даже если ты не собираешься знакомиться с месье Вьенером, — снова заговорил он, — тебе не повредит посмотреть вот сюда. Возможно, этот человек виноват перед твоей матерью и тобой. Но судя по тому, что о нем говорится… — Спаситель показал на экран, куда по-прежнему не решался взглянуть Самюэль. — Ничего позорного для тебя в таком отце нет.

Самюэль так и не смог решиться. Он был в шоке. Но пообещал Спасителю, что непременно посмотрит.

— Я не могу оставаться твоим психологом, — сказал Спаситель, — но мы можем быть друзьями.

Он написал на листочке свой личный номер телефона, протянул Самюэлю, и тот спрятал его в карман.

— Этот человек — твой отец. У тебя есть отец, — настойчиво повторил Спаситель. — Не ангел. Не демон. Человек. Кстати, его имя на греческом и означает «человек». Андрос.

Он подталкивал Самюэля к отцу. Но не обернется ли это опасной авантюрой? Кстати, об авантюрах: как там поживает Жово?

Жово старался понять, что из себя представляют обитатели дома на улице Мюрлен, где он приземлился. Старый вояка на свой лад влюбился в милую красотулю. Его трогали ее хрупкость и отвага. Глядя на нее, он вспоминал безусых солдатиков на передовой. И если удивился, что у нее дружок — чернокожий, то только в первую секунду. Такие, как Луиза, всегда выбирают не в свою пользу, выбирают тех, с кем будет нелегко. А Габен? Он что такое? Был бы хорош на военной службе, у него и рост, и плечи, не будь такой раздолбай. Такого не мешало бы малость взгреть для бодрости. Поль — малое дитятко, сынок своей мамочки, поэтому каждый волосок на его головенке священен. Лазарь хитер, как обезьянка. Нормально для негритосика, не в обиду ему будет сказано. На Алису Жово не обратил внимания, ее заслоняла от него Луиза.

Еще Жово занимал вопрос, чем станет для него подвал в доме на улице Мюрлен: надежным пристанищем на долгие годы или походным бивуаком? У кого об этом справиться? Баунти, он что, всерьез тут главный? На первый взгляд авторитет у него в подразделении нулевой. А вдруг он из тех военачальников, которые так управляют людьми, что его все только любят? Говорил же маршал Лиотэ^[59]: «Я люблю, чтобы меня обожали». Вот и думай, как маневрировать с этим парнем. Это-то и был последний и самый главный вопрос.

В полдень Жово и Спаситель встретились в кухне.

— Я сварю вам кофе, шеф?

Спаситель отметил, что старый вояка встал у него на якорь. Он повесил маленькое зеркальце над раковиной, чтобы иметь возможность побриться, и купил большой кирпич хлеба и колбасу себе на обед.

— Я и бутерброд съем, — сказал Спаситель.

Он не знал, что Жово делает у него в доме, но тот обосновался — это факт. Спаситель ел и пил кофе молча. Ему нужен был островок тишины среди дня, заполненного беседами с пациентами. Жово изучал его исподтишка. Не мужик, а платяной шкаф, и при этом кроткий, как ягненок. Поев, Спаситель поднялся и скомандовал:

— Вольно!

Жово одобрительно усмехнулся. Док-психолог видит тебя насквозь, входит в мозги, как нож в масло. Вот уж кому не надо разрешать рыться в походном мешке.

Спаситель дошел по коридору до двери-границы и понял, что одной чашки кофе ему мало. Он вернулся и, войдя в кухню, увидел, что Жово закурил вонючую сигаретку.

— В моем доме не курят.

— Есть, шеф, — отозвался Жово и загасил сигарету в тарелке.

Спасителю не хотелось обидеть старика, и он прибавил:

— Вы можете курить на веранде.

«Все-таки слабак», — решил Жово, когда Спаситель ушел.

* * *

Маленьким хомячкам исполнилось десять дней. К сожалению, их было все так же семеро. У них уже обозначились веки, но глаза были затянуты пленкой, так что они походили на крошечных злодеев, натянувших на голову нейлоновые чулки. Они стали покрываться пушком, кто бежевым, кто бронзовым, кто золотистым. Крошечными розовыми лапками они вслепую хватали зернышко кукурузы или семечко подсолнуха и мусолили его. Если мамаша покидала гнездо, они пищали, призывая ее обратно. Она возвращалась, не слишком-то довольная, и расталкивала малышей, уча их хорошим манерам. Смотреть на них было забавно, и Спасителю вспоминалась фраза, которую он часто слышал: «В этом возрасте они становятся интересными». Так говорили и о младенце, который улыбался ангелам в небесах, и о школьнике, который усвоил согласование времен. «А когда я показался интересным своим родителям?» — задумался Спаситель. Его усыновила немолодая белая супружеская пара, подсказавшая его умирающей после родов матери назвать его многозначительным именем — Спаситель. Бландине он дал совет не брать на себя больше, чем ей положено по возрасту, но сам, словно предчувствуя, что ему пригодятся широкие плечи, рано начал заниматься спортом, развивать мускулы.

— Бландина?

Девочка дремала, сидя на стуле. Она со вздохом открыла глаза и поплелась в кабинет, волоча по полу ранец.

— Я вижу, ты в отличной форме, — заметил Спаситель, которому и предназначался этот небольшой спектакль.

Бландина достала из кармана начатый пакетик с жевательными мармеладками и — вот уж вызов так вызов! — протянула Спасителю. Спаситель покопался, объявил «крокодил» и отправил его в рот. Бландина тоже поискала, сказала «медвежонок» и тоже стала жевать. Жуя, они смотрели друг на друга.

— Ну, все, как я думала, — сказала Бладина небрежно. — Сестра в больнице.

Спаситель чуть не подавился крокодилом.

— Что с ней? Снова вскрыла вены?

— Не, теперь наглоталась таблеток. Опустошила всю аптечку.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— С понедельника на вторник? Значит, у вашего отца?

— Это всегда бывает у отца, — вздохнула Бландина, как будто с Марго это случилось в десятый раз.

— Сделали промывание желудка?

— Не, за ней присматривают. Она много спит.

— А кто вызвал скорую?

— Как ты думаешь?

Бландина снова протянула мармеладки психологу. Он вытянул конфету и сказал «яичница». Бландина вытянула смурфика.

— Если можно, расскажи поподробнее, — попросил Спаситель.

Бландине ночью не спалось. Она пошла в туалет и, проходя мимо комнаты сестры, услышала странные звуки. Вошла, зажгла свет.

— Она лежала поперек кровати, свесив голову, и… Она… В общем… фу…

Ее рвало? Бландина не захотела уточнять. Она пошла к отцу и разбудила его, а он сначала велел ей идти спать.

— Мне пришлось орать ему в ухо: «Марго умирает!»

К Бландине вернулась присущая ей живость, и она в лицах изобразила сцену. Отец подскочил как ужаленный, оттолкнул ее и, шатаясь, побрел к Марго.

— А потом как обычно: скорая, носилки, сирена, — заключила Бландина.

Спаситель не мог прийти в себя. Письмо Марго было в самом деле прощальным письмом самоубийцы, а ее младшая сестра следила за ней до последней минуты, пока она не попыталась покончить с собой. Сколько будет еще попыток? Опять будут рассуждать о ПС, говорить: «Это крик о помощи» и даже: «Она хочет привлечь к себе внимание». Бландина ела конфеты одну за другой, и Спаситель сделал ей знак: оставь и мне тоже.

— Черт, опять крокодил, — сказал он, почти всерьез огорчившись.

— Поменяй. Хочешь, возьми бутылку коки.

— Спасибо. Я загляну вечером в больницу, навещу твою сестру.

— Не стоит. У нее очень опытный психиатр и очень бдительные родители.

— Понял, — кивнул Спаситель, окаменев от язвительной иронии Бландины.

Ей стало его жалко.

— Можем поговорить о чем-нибудь еще, если хочешь.

— Да? И о чем же?

— Может, о Пуллипах, — не слишком уверенно предложила девочка.

— Да, кстати, я хотел тебе сказать, что заходил на Ютуб и… У тебя какой ник?

— МисфитПуллип89.

— Так это ты? Восемнадцать тысяч подписчиков? «Убийца у порога»?

Бландина улыбнулась, привстав со стула.

— Вы смотрели, да?

— Но это же гениа-а-ально! «Смертельная любовь»!

— Сценарий мы писали вместе с Луной, — сообщила она тоном профессионала. — Думаем сделать второй сезон. Но нужен перерыв. Трудная работа.

Наконец-то Спаситель мог, как задумал, поговорить с Бландиной о будущем, о киношколе, профессии сценариста или режиссера. Раздувая потихоньку искорку, можно разжечь большой костер. Бландина оживилась, воодушевилась, развеселилась.

— Видел? Мы с тобой все слопали! — И она помахала пустым пакетиком у Спасителя перед носом.

— Любишь меня дразнить, да?

— Я вас просто люблю. Если не поженимся с Луной, выйду замуж за чернокожего.

— Приятно слышать разумные речи.

Уходя, она почувствовала угрызения совести, обернулась и сказала:

— Мы забыли о Марго.

— Это ТВОЯ консультация, Бландина.

Спаситель услышал, что мадемуазель Жовановик уже вошла в приемную, на десять минут раньше назначенного времени. «Возможно, собирается просмотреть свои записи, прежде чем начнет говорить?» — подумал он. Его забавляла добросовестность молодой женщины. А ему нужно было хоть несколько минут посидеть в кресле, ни о чем не думая, помассировать веки, подержать на них теплые ладони. В дверь постучали.

— Да? — откликнулся он удивленно.

Мадемуазель Жовановик приоткрыла дверь и заглянула в кабинет:

— Вы обо мне забыли?

— Что вы! Но вы пришли на десять минут раньше. — Спаситель всеми силами старался не показать раздражения. — Как правило, я сам выхожу и приглашаю пациента.

— Извините, пожалуйста, — сказала она, ничуть не смущаясь. — Я боюсь, что не успею все рассказать за три четверти часа.

Спаситель жестом пригласил ее сесть.

— Всю эту неделю я размышляла над своей темой.

— Вашей темой?

— Да. Каким образом можно распознать любовь?

— Но психотерапия — это не школьное сочинение. И гораздо лучше, если вы будете говорить о том, что спонтанно приходит вам в голову. Без всякой подготовки.

— Но я вообще ничего не скажу, если не подготовлюсь.

— Почему вы об этом спрашиваете? Хотите получить совет?

— Я хотела бы знать, как выбрать нужного человека и не ошибиться.

— Вы знаете историю об одной романтичной девушке, которая решила, что полюбит английского лорда, когда встретится с ним на поле ромашек?

— Нет.

Спаситель сидел молча, и Фредерике пришлось задать вопрос:

— И что же с ней произошло?

— Она все еще сидит на поле среди ромашек.

Мадемуазель Жовановик сухо улыбнулась и спросила, какое это имеет отношение к ее теме.

— Возможно, никакого, — признал Спаситель. — Просто вспомнилось. Думаю, вам приходится взвешивать каждое слово, когда вы говорите с покупателями в ювелирном магазине, с хозяйкой магазина и даже со своей мамой. Отпустите себя хотя бы здесь, Фредерика. — Он впервые назвал молодую женщину по имени.

— Ненавижу свое имя! — воскликнула она сердито.

— Фредерика?

— Фредерика Жовановик. Имя противное и фамилия дурацкая. А уж вместе!..

— Зато вы сами умница.

— Почему это?

— Выбрали свой путь. Справились с семейным роком.

— И какое это имеет отношение к моему имени?

— Не знаю. Просто пришло в голову, и все.

— Значит, вы говорите невесть что? — сама себе не веря, спросила Фредерика.

— Болтаю, что придет в голову.

— Мама ненавидит разболтанность. Когда я все время плакала о своем Филу, мама мне говорила: «Ты разболталась. Возьми себя в руки».

— Вы ей сказали про аборт?

— Нет, что вы! Для нее аборт — преступление. Именно поэтому она вынуждена была меня оставить.

— Вынуждена?

— Когда мне было лет четырнадцать или пятнадцать, я страшно ее разозлила, уж не помню чем, и она мне сказала: «Лучше бы я сделала аборт, чем терпеть от тебя такое!»

— А как вы теперь ладите с мамой?

— Я вынуждена была к ней переехать.

— Вынуждены?

— Скажем, меня это устраивало. Я сэкономила на квартплате. Но что за нелепый у нас разговор! — жалобно простонала она. — Я хотела говорить о любви, а мы говорим о квартире. Кстати, я не понимаю, почему я все-таки осталась.

— Здесь?

— Нет, у мамы. Мне двадцать девять. Как можно встретить великую любовь, если жить в вечных дочках? «Когда вернешься? Кто такой Марк, который тебе звонит? Ты же не наденешь эту юбку на работу?» И потом, она разрушает все мои надежды. «Мужчины, они такие-сякие. Любовь вспыхнет и погаснет, скажи спасибо, если года на два хватит…»

В конце консультации мадемуазель Жовановик, собиравшаяся порассуждать о высоких материях, решила, что займется поиском маленькой квартирки. И как можно скорее.

— И я опять заведу себе кошку. А то у мамы аллергия на кошачью шерсть.

Значит, Фредерика не возьмет хомячка. Никогда ему от них не избавиться! Почему он их сразу не утопил?

Рабочий день у Спасителя закончился, и он отправился к «мальчишкам». За ужином он старательно изучал Жово на предмет сходства с мадемуазель Жовановик. И не нашел ни малейшего, даже самого приблизительного. Луиза говорила о фотографии, на которой молодой Жово держит за руку девочку. Если это мать Фредерики, то, может, она похожа на нее? Но под каким предлогом попросить показать фотографию?

— Что собираетесь с ними делать? — спросил Жово после ужина, кивнув на клетку мадам Гюставии.

— Троих удалось пристроить, — ответил Спаситель.

Один Райе. Один для внука мадам Дюмейе. Один Алисе, которая на самом деле не хочет никаких хомяков.

— Разорюсь на одних клетках. Их же всех нужно рассадить до того, как они начнут размножаться.

— Семь клеток, — подсчитал Жово с усмешкой.

— М-м-м-м…

Габен собирался уже подняться на чердак, но Спаситель его остановил:

— Завтра встанешь в семь. Твой классный руководитель прислал мне твое расписание. В четверг у тебя в восемь физика. Потом химия.

— А я думал, у нас каникулы…

— Перестань валять дурака. А то мадам Сандоз позвонит в социальную службу.

— И кто эта гражданка? — поинтересовался Жово грозным тоном, предупреждающим: «Не тронь наших».

— Школьная медсестра, — сказал Спаситель и почувствовал, что должен непременно добавить: — Очень добрая женщина.

— Папа, пап! — прервал их Лазарь, с ходу врезавшись в разговор. — Я знаю, что в марше дальше!

И, печатая шаг, он зашагал вокруг кухонного стола, распевая басом:

— Отпад, — еле-еле сумел выдавить из себя Спаситель.

В половине десятого, после отбоя, Спаситель тихонько проскользнул в сарайчик, вывел оттуда велосипед и по аллее Пуансо отправился в больницу Флёри. Небольшая разминка. Небольшая прогулка. Прекрасная звездная ночь, теплый ветерок, а в голове стучит: «Глянь! Вот кольцо колбасы! Колбасы! Колбасы!» «А что, если Жово — это такая болезнь, и к тому же еще заразная?» — подумалось ему.

— Добрый вечер, Брижит, — поздоровался Спаситель, весь в мыле.

— Что это с тобой? — засмеялась хорошенькая антилийка, дежурная в регистратуре.

— Давно не крутил педали, потерял форму. Скажи, что там с моей юной пациенткой, Марго Карре, ее положили в психиатрическое.

Спаситель солгал, он больше не лечил Марго. Но это был единственный способ обойти строгие больничные правила.

— Девочка, которая наглоталась лекарств? — уточнила Брижит. — К ней никого не пускают. Наблюдают психиатр и сиделка.

— Но с ней все в порядке?

— Да, но ты же их знаешь. Они не любят рецидивов. К тому же она травилась прописанными ей лекарствами.

Спаситель огляделся вокруг, надеясь, вдруг его осенит вдохновение. Но нет, полное бессилие.

— Извини, — сказала Брижит. — Может, я могу чем-то еще тебе помочь?

— Да нет… Хотя да! В прошлую субботу к вам привезли одного антильца. Месье Лемпрерёра. Он из Ле-Франсуа. Скончался у вас в больнице.

Лицо Брижит выразило сочувствие.

— Родственник?

— Дальний, — ответил Спаситель — врать так врать! — Не могла бы ты узнать, отчего он умер?

Брижит пошла спрашивать у других медсестер, которые сидели в комнате отдыха.

— Его привезли по скорой, но отправили в онкологическое отделение. Он наблюдался уже три года — рак простаты. Ты не знал?

Спаситель замялся, не знал, то есть знал, но не точно, в любом случае большое спасибо. На обратном пути он крутил педали как сумасшедший, и время от времени у него вырывался короткий смешок. Честное слово, он чуть было не поверил в порчу. До того все совпало! В кармане зазвонил мобильник, и он соскочил с велосипеда. И правильно, а то бы не миновать ему падения.

— Луиза?! Ты еще не спишь?

Замороченный Спаситель говорил с ней, как с Лазарем. Она от души рассмеялась и напомнила, что сейчас только половина одиннадцатого. И Спаситель потихоньку двинулся домой, вертел не спеша педалями, одной рукой держась за руль, а другой прижимая к уху мобильник и слушая голос, который так любил. Они расстались у калитки. Как можно распознать любовь? По плотности земли под ногами, по свежести воздуха, которым дышишь… «Глянь! Вот кольцо колбасы…» — мурлыкал Спаситель, входя в кухню. В кухне он посветил себе телефоном. Клетка мадам Гюставии стояла на столе, и он сразу заметил, что зверек беспокойно мечется по клетке. Подошел поближе, наклонился и поднес телефон к клетке. В луче света шевелились один, два, три маленьких хомячка. Спаситель вскочил, задохнувшись от гнева. Голова у него закружилась, и он вынужден был присесть на край стола. Потом он выпрямился, вышел из кухни и направился к двери в подвал. Спускаясь по лестнице, он увидел идущий снизу дрожащий свет и почувствовал запах сигареты. Легионер был здесь, он лежал на подстилке и при свете огарка свечи курил. Синие глаза удивленно уставились на Спасителя.

— Это вы их убили? — спросил Спаситель.

— Кого это?

— Хомячков.

— Я понял, что у вас не получится.

— А я вас просил?

— О грязном деле никто не просит.

— Вы подумали, что мне завтра скажет Лазарь? А что я ему скажу?!

— Слопали какую-то дрянь и сдохли.

Обычное дело в мире, где жил Жово.

— Вы не можете оставаться у меня в доме, месье Жовановик. Завтра утром вы уйдете со всем своим хозяйством. Ясно?

На лице Жово появилось одобрение. Парень все же умеет командовать. Жаль только, что портит себе кровь из-за каких-то жалких тварюшек — сожмешь в кулаке, и нет их.

На следующее утро Спасителя ожидали сюрпризы. Когда он вошел в кухню — за многие годы первым, потому что хотел опередить Лазаря, — его встретил запах кофе. На столе был накрыт завтрак: свежий хлеб, масло, конфитюр, и рядом с кружкой Лазаря с Барбапапой лежал конверт. Спаситель понял, не затрудняя себя проверкой, что Жово ушел, а накрытым столом он с ними попрощался. Вторым сюрпризом был Габен, он вошел после душа, одетый, готовый отправляться на занятия физикой-химией. Спаситель, у которого дар речи появлялся только после третьей чашки кофе, ни о чем его не спросил. Если Габен встал, это тоже была заслуга Жово.

В шесть утра старый легионер поднялся на чердак и потряс паренька за плечо:

— Габен, мне надо тебе кое-что сказать.

И Жово поведал ему о своем злодеянии.

— Спаситель выставил тебя за дверь? — встревожился Габен, помня и о своем весьма шатком положении.

— За грехи нужно платить, паренек.

— Но ты же хотел как лучше!

Обитатель чердака понял Жово, и это немного утешило старика.

— Это что? — спросил Габен, показав на конверт.

— Не знаю.

Когда в кухню вошел Лазарь, Габен и Спаситель молча завтракали.

— Я последний? — удивился Лазарь. — А Жово? Он еще спит?

Ответа не последовало. Но Лазарь привык к отцовскому молчанию поутру.

— А почему мое имя на конверте? — снова спросил он.

Спасителя беспокоило содержание письма, и он внимательно следил за Лазарем, неуклюже разрывающим конверт.

— Это слова «Колбасы»! — воскликнул он с довольной улыбкой.

Прощальный подарок легионера.

— Лазарь, у меня плохая новость, — неожиданно заговорил Габен.

Спаситель с удивлением посмотрел на подростка. Габен взял тяжесть неприятных объяснений на себя.

— Этой ночью умерло несколько хомячков, наверно, чем-то отравились.

Лазарь кинулся к клетке и пересчитал выживших.

— Трое! — воскликнул он со слезами на глазах. И, бессознательно связав потери воедино, крикнул: — А Жово! Он где?

Габен не дал Спасителю времени ответить:

— Ну, знаешь, он же солдат, привык к дороге.

— Ушел?!

Теперь Лазарь расплакался по-настоящему. Еще бы! Ушел его друг легионер!..

— Он как-нибудь навестит нас, — вставил свое слово Спаситель.

«Или нет, — подумал Габен. — Старик на улице, долго ли он протянет?»

На другой улице в Орлеане другой подросток тоже собирался в школу.

— Ты выпил свое какао, котик?

— Да.

— А меня не поцелуешь? Думаешь, стал слишком взрослым? Но мама на всю жизнь мама.

Самюэль поцеловал ее, задумчивый и безучастный. Мать лукаво усмехнулась:

— От тебя пахнет лосьоном после бритья… Есть что брить?

Самюэль и на уроках сидел задумчивый и безучастный. Его занимало одно: Андре Вьенер. Он пока еще не видел своего отца. Но сегодня вечером непременно увидит. Сегодня вечером у него будет время. Мама вернется поздно, она работает в ресторане до одиннадцати, нечего опасаться, что без стука влетит в комнату.

На последней консультации психотерапевт сказал ему, что к трудностям люди относятся по-разному: можно с ними бороться, можно от них бежать, а можно ничего не делать. В зависимости от обстоятельств выбирают одно из трех. На часах было 20:32. Самюэль сел перед компьютером и набрал «Андре Вьенер». Один клик, и он увидит отца. Первый шаг не обязывал его делать следующие. У него всегда в запасе три возможности: бороться, бежать, ничего не делать.

Первой открылась афиша концертов. Самюэль записал те, что будут в Париже. Ближайший состоится в субботу в 18 часов в мэрии IV округа. Месье Сент-Ив был прав: Андре Вьенер был вполне досягаем, сел на поезд и… Самюэль знал, что в Википедии есть его фотография… Бороться, бежать, ничего не делать? Он снова кликнул.

Посмотрев на фотографию, он едва не расплакался: такого отца он и хотел! Нервное лицо, романтическая шевелюра, черные глаза, сигарета в тонких музыкальных пальцах. Прочитав несколько журнальных статей, Самюэль понял, что Вьенера часто сравнивают со знаменитым Самсоном Франсуа, умершим в 1970 году. «Андре Вьенер — пианист-канатоходец, он всегда над бездной, нежданный порыв вдохновения может заставить его забыть о верных нотах…» Его противопоставляли пианистам с безупречной техникой, но без души. У Вьенера были свои фанаты, хотя некоторые музыкальные критики упрекали его за слишком вольное обращение с партитурой и повышенную эмоциональность. Называли обольстительным и непредсказуемым. Чем больше Самюэль читал про человека, которого про себя уже называл «мой папа», тем больше волновался. Он был растроган, потрясен. На Ютубе нашлась запись сольного концерта Андре Вьенера. Никогда прежде Самюэль не слушал классической музыки, а тут у него побежали мурашки.

— Папа…

Дверь хлопнула. Самюэль совсем позабыл о времени. Мать вернулась с работы. Он выключил компьютер.

* * *

Два дня спустя после ухода старого легионера Спаситель понял: он ничуть не горюет о четырех хомячатах, а вот Жово ему не хватает. Он прогнал его под влиянием вспышки гнева, ему показалось, что он оберегает мальчиков от опасного человека. Но Жовановик был опасен только для самого себя. Теперь старик со своим тяжеленным мешком снова оказался на улице. И Спаситель пообещал себе, что в воскресенье объедет весь квартал на велосипеде и непременно отыщет Жово.

— Шарли? Опять одна?

Молодая женщина сидела в приемной с насупленным видом, засунув руки в глубокие карманы байкерской куртки. Тут послышался стук в парадную дверь, и вошла Алекс. На этот раз предстояло объяснение. Раньше они садились рядышком на кушетку, теперь расселись на стулья.

— Рад видеть вас обеих, — сказал Спаситель.

Шарли упорно рассматривала носки ботинок сантьяго.

— Что нового?

— Она беременна, — ответила Алекс, указав подбородком на Шарли.

— У меня просто задержка, — поправила ее Шарли.

— Ты не выносишь запаха кофе утром, так у меня было с Элоди, и у тебя набухла грудь.

Спаситель сделал вывод, что спят они по-прежнему в одной постели.

— Вы сделали тест?

— Она не хочет. — Теперь Шарли повела подбородком в сторону Алекс.

— Теста?

— Нашего малыша.

— Это не наш малыш, — возразила Алекс с нарастающим гневом. — Ты завела его одна с каким-то типом из интернета.

— Я его в глаза не видела, — запротестовала Шарли.

— Что это меняет? Ты навязываешь мне ребенка от неведомо кого, и обе мои старшие просто с ума сойдут, когда об этом узнают.

— Значит, из-за твоих старших я не имею права стать матерью?

— Ты сочла это «решением», чтобы не искать больше работу! Мамаша-домохозяйка!

— Как не стыдно так говорить! Да я сутра до ночи только и делала, что искала работу!

— В любом случае если ты оставишь ребенка, то будешь растить его одна.

— Я так и собираюсь.

Еще две-три такие реплики, и одна из пациенток выбежит из его кабинета.

— Вы знаете венгерскую сказку про полушубочек?

Молодые женщины в недоумении уставились на Спасителя. По его тону можно было подумать, что он вообще не заметил, о чем они тут говорили!

— Что-что? — переспросила Алекс.

— Очень славная сказка. В одной венгерской деревеньке жил богатый торговец с женой, и была у него дочка-красавица на выданье. Женихов к ней сваталось много, один из них семье приглянулся, и его пригласили на обед.

— Ну и к чему это? — заныла Шарли.

— Тихо! — шикнула Алекс, с детства любившая сказки.

— За обедом не хватило вина. «Спустись в погреб и нацеди из большой бочки», — приказал дочке отец. Девушка спустилась с кувшином в погреб и увидела на полке возле бочки большой камень, которым прижимают кислую капусту.

— Кислую капусту, — повторила Шарли.

— Да тихо ты!

— Посмотрела девушка на камень и подумала: вот выйду я замуж, пошлет мне Бог сыночка, поеду я на ярмарку и куплю ему вышитый полушубочек. Подрастет он, станет шалить и побежит играть в погреб… — Спаситель выдержал паузу и продолжал трагическим тоном: — Будет он в погребе прыгать, свалится на него камень и убьет его. Кто же тогда будет полушубочек вышитый носить? — спросила она и горько-горько заплакала.

Спаситель жестами и голосом изображал все, о чем говорил, ощущая при этом живейшее наслаждение. Так наслаждались его пращуры, деревенские сказители-колдуны, сидя на деревенской площади в окружении слушателей.

— Отец забеспокоился, что дочка не идет, и говорит жене: «Сходи узнай, что там с ней случилось. Верно, разлила вино и не решается нам сказать». Спустилась мать в погреб, видит, дочка плачет горькими слезами. «Что случилось, доченька?» Та ей все рассказала: о свадьбе, о сыночке, о камне и о полушубочке. Мать села с ней рядом и тоже заплакала.

Алекс, услышав это, улыбнулась. А сказка потекла дальше. Вот уже и отец спустился в погреб, и тоже услышал про камень и полушубочек, и тоже заплакал. Спаситель так смешно изображал каждого персонажа, что Шарли тоже рассмеялась.

— Наконец, и жених, который не любил есть остывшее, тоже спустился в погреб узнать, что же случилось. Рассказали и ему про камень и полушубочек, а он расхохотался. «Никогда я не видел людей страннее вас! — сказал он. — Пойду-ка я бродить по белу свету и, если найду еще трех таких же чудаков, вернусь и женюсь на вашей дочери». Я опущу подробности венгерского роуд-муви, скажу только, что жених все же встретил еще троих дурачков.

Спаситель замолчал, словно сказка на этом закончилась.

— И он вернулся и женился на той девушке? — захотела узнать Алекс.

— Да, была свадьба, родился сыночек, ему купили вышитый полушубочек. Мальчик играл в погребе, камень никакой не упал, и вырос из него румяный молодец, тут и сказочке конец.

— Но… — начала Алекс.

— Можно я воспользуюсь вашим туалетом? — спросила Шарли.

— Дверь рядом с приемной.

Шарли вышла, а Алекс, уже успевшая успокоиться, спросила, с какой стати психолог рассказал им эту дурацкую историю.

— Вы находите ее дурацкой? — притворно огорчился Спаситель. — А вы никогда не думали, что мы то и дело волнуемся из-за того, что никогда не произойдет?

— Ах вот в чем дело…

Слегка задетая, Алекс задумалась и не проронила ни слова до возвращения подруги. Шарли остановилась перед Александрой, держа руки в карманах куртки.

— Я не беременна.

Алекс недоверчиво покосилась на Спасителя. Потом встала и крепко ее обняла:

— Прости меня за все, что я тебе наговорила.

Консультация подошла к концу, жизнь потекла своим чередом.

Вечером, за ужином, Спаситель протянул Габену конверт со словами:

— Надеюсь, это не от директора твоего лицея.

Лицо Габена просияло. Это же билет на концерт Eagles of Death Metal! И запел фальцетом:

— «I only want you, I only want you».

Спаситель нахмурился:

— Значит, твой концерт в Париже?

— Ну да, я же тебе говорил! Я поеду не один, а с приятелем! И обещаю, никаких глупостей.

Спаситель задумался: парню скоро семнадцать, нужно с ним ехать или нет? Габен не знал Парижа, мог заблудиться в метро, нарваться на хулиганов, забрести в опасный квартал, опоздать на последний поезд. «Стоп! — урезонил себя Спаситель. — Я тоже играю в „Полушубочек“».

* * *

Всю неделю, пока у Жерома были Алиса и Поль, он играл роль ответственного отца, стоящего на страже их интересов, и повторял, что «хочет быть с ними как можно ближе», «быть с ними рядом» и в воскресенье, и в понедельник.

— В понедельник я с тобой рядом быть не смогу, я в школу иду, — заметил отцу Поль с наивностью, которая иногда походила на хамство.

— Тебя не спросили, — одернула его сестра.

Алиса продолжала стоять на стороне отца, хотя разорванные напополам выходные ее уже достали.

В субботу в 9 утра Жером высадил детей перед их домом на улице Гренье-а-Сель, назначив им встречу здесь же в тот же час завтра.

— Пойдем в «Бургер» и в кино. Сейчас идут отличные фильмы.

Жером позабыл одну мелочь: он не предупредил Луизу.

— Что случилось? — испугалась Луиза, увидев входящих в дом детей.

Алиса, невыспавшаяся и злая, ни слова ей не ответила. Поль запрыгал вокруг матери и потянул ее за руку:

— Чудик? Где Чудик?

— Отпусти! — крикнула Луиза. — Ты мне руку выдернешь!

Поль застыл, у него закралось жуткое подозрение: он попал в параллельный мир, где его мамочку подменили злыдней.

— Объясни мне, пожалуйста, почему вы здесь? — допрашивала Луиза Алису.

— Ну папа же! Он что, не объяснил тебе про субботу и воскресенье?

Луиза негодовала: Жером бросил детей на улице!

— А если бы меня дома не было, что бы вы делали?

— Все! Порядок! Ты дома! — буркнула Алиса. — Я пошла спать. У меня голова распухла от ваших фокусов.

— Это не мои фокусы! — вспыхнула Луиза. — Это твой отец…

Алиса не пожелала ничего слушать. Надоело! Надоело! Надоело! Ушла и заперлась в своей комнате.

— Мама? — шепнул Поль с тайной надеждой, что мама все же его не разлюбила.

— Что?

И тут Луиза увидела себя в зеркале: в трениках, непричесанная, неумытая, из глаз искры сыплются от злости. Еще месяц тому назад она горевала, что не видит детей целую неделю, а теперь, когда они неожиданно приехали, разобиделась.

— Прости меня, Поль. — Луиза притянула к себе сына. — Сейчас мы сварим с тобой какао, укроемся пледом, и я тебе почитаю.

— С Чудиком?

— Конечно, только мы втроем.

Говоря это, Луиза думала, что ей нужно позвонить Спасителю и отменить романтический обед, который они задумали. Если Габен согласился отправиться с Лазарем в «Макдо», это не значит, что он будет нянчиться еще с Полем и Алисой.

— Алло, Спаситель? Я тебе не по…

— У меня консультация, — проговорил голос на другом конце провода.

— Извини, я перезвоню.

Он услышал, как дрогнул голос Луизы, и спросил, что произошло.

— Ничего. Потом скажу.

Спаситель повесил трубку с ощущением беспокойства. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к работе. В субботу утром он работал с мадам Хадад и ее маленькой дочкой.

— Значит, учительница довольна Райей?

Это была главная новость: девочка стала участвовать в жизни класса, она рассматривала книжки в классной библиотеке, она написала свое имя, у нее появился друг.

— Как зовут твоего друга?

Райя, прижавшись к маме, не с первого раза, но все-таки сумела произнести имя Жанно. А мадам Хадад предложили работу: встречать ребенка после школы и гладить белье у себя на дому. Французский она тоже осваивала очень успешно.

— Вы просто чудо! — искренне похвалил ее Спаситель.

Дину, похоже, радовали ее успехи, но и огорчали тоже почему-то.

— Юсеф так не думает.

Ее мужа расстраивало, что она так быстро приспособилась к новой жизни. Ему казалось, что она отвернулась от своей страны, своих корней, своей родни, забыла оставшихся там живых и мертвых, отказалась от своего прошлого и пережитых бед.

— Вам с Юсефом было бы полезно поговорить о том, что вы пережили, а потом о будущем. Вашем общем будущем. Вы могли бы поговорить об этом здесь, — предложил Спаситель.

— Здесь?

Лицо Дины, такое подвижное, было открытой книгой. Она не хотела, чтобы Юсеф приходил сюда.

— Здесь или где хотите. Чтобы двигаться вместе.

Спаситель нарисовал в воздухе дорогу, а потом развел ее руками на две. Дина кивнула в знак того, что поняла, но в следующую субботу опять собралась прийти одна с дочкой.

Как только они ушли, Спаситель набрал Луизу, он о ней беспокоился. Луиза с Полем устроилась на постели под пледом, а Чудик бегал по ним. Луиза снова не могла с ним встретиться, и Спаситель невольно увидел в воздухе две расходящиеся дороги.

— А могу я заглянуть к тебе во второй половине дня ненадолго? Я как раз собирался проехаться на велосипеде.

— Приезжай на чашечку кофе.

Спаситель собирался объехать квартал и найти Жово, но об этом, как и о многом другом, он не стал говорить.

— Мама! — дернул Луизу Поль. — Чудик потерялся в кровати.

Луизе хотелось поговорить со Спасителем, но Поль уже судорожно переворачивал плед и подушки в ужасе, что не видит своего хомячка.

— Хватит с меня твоего Чудика, — простонала Луиза. — Хуже, чем младенец!

Неужели? А кто полгода тому назад горевал, что не может родить еще ребеночка?..

Куда же подевался Жово? Спаситель изъездил весь квартал на велосипеде, но так его и не нашел. Хорошо, что булочница на площади Старого рынка навела его на след.

— Вы ищете старика, который часами сидит у нас тут на скамейке? Он и вчера вечером сидел. Я обратила на него внимание, потому что очень уж он заметный.

— Что значит «заметный»?

— Синяк заметный, у него глаз почти не открывается.

Неделя с 12 по 18 октября 2015 года

— Без перчаток?! — удивился Спаситель, открыв дверь в приемную в понедельник утром.

Мадлон покрутила обеими руками, напевая:

— «Так танцуют куколки, тра-ля-ля-ля-ля!»

Спаситель протянул ей руку, но тут Мадлон заколебалась.

— Все прививки сделаны, а чернота вовсе не грязь, это цвет моей кожи от рождения. — Женщина засмеялась и пожала Спасителю руку. — Значит, дело идет на лад, — сказал психолог, усевшись напротив пациентки.

— Под душем — сорок пять минут.

— Как экономно! Вот увидите, вместо дамы с фобией будет дама с небольшими причудами.

— У меня больше не болят спина и ноги. В общем, мы правильно все разделили.

Мадам Бравон намекала на порчу. Она не сомневалась, что после смерти шурина должна почувствовать себя гораздо лучше, — так и произошло, ее напасти были в большой мере психосоматического свойства. Спаситель решил пока ни в чем ее не разубеждать.

— Меня теперь только одно огорчает, — заговорила Мадлон. — Тебе я могу сказать, ты из Сент-Анна, ты все это знаешь. — Она заговорила шепотом: — Это не по моей вине, я не желала ему смерти. Но все же и я приложила руку… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…

Спаситель смотрел на нее во все глаза, пытаясь понять, что именно она имеет в виду.

— Приложила руку… К чему?

— Причинила, ты знаешь, — то, что не добро.

— Зло?

Мадлон перекрестилась.

— Вы причинили зло?

— Не говори этого слова, — одернула Спасителя Мадлон и снова перекрестилась. — Я теперь даже тех слов не говорю, где оно внутри прячется.

Спаситель попытался следовать за мадам Бравон по лабиринту ее мыслей.

— Чего вы теперь не говорите? Слов с корнем «зло»? Например, злобный? Или назло? Или злодей?

Спаситель подбирал слова, а мадам Бравон торопливо крестилась.

— И еще мне нужно переехать, — сказала она с виноватым видом.

— С чего вдруг?

Тут Спаситель вспомнил, что записывал адрес мадам Бравон. Она жила на улице Возла.

— Мадам Бравон, — обратился он к ней очень серьезно.

— Да?

— Вы наживаете новый синдром.

— Что вы, что вы! Я отделяю одно от другого. Это же порча.

— Нет, Мадлон, это синдром.

— Порча.

— Син… — Спаситель осекся на полуслове. Потом заговорил снова: — Мадам Бравон, вы знаете, отчего умер ваш шурин? Он умер от тяжелой болезни (Мадлон перекрестилась), которой долго болел. Она не имеет никакого отношения к порче. Вы никак не причастны к тому, что с ним произошло.

Мадлон не слушала Спасителя и толковала о своем:

— Как только слышу плохое слово, сразу говорю: «Господи, спаси и помилуй» — и все обходится. Но вот что плохо, теперь эти все слова так и вертятся у меня в голове, так что приходится твердить «Господи, помилуй» целый день.

— Обсессивно-компульсивный синдром, — проговорил себе под нос Спаситель. — Послушайте, Мадлон, мы скоро окончательно разделаемся с синдромом чистоты. Я вам дам новые упражнения.

— Разделаемся?

— Разделаемся, — эхом отозвался Спаситель.

Мысленно он посылал свою пациентку ко всем чертям, и тут на столе зазвонил телефон.

— Месье Сент-Ив? Это мадам Кюипенс, мать Эллы. Хочу предупредить, что Элла сегодня не придет, она заболела.

— Что с ней? — недоверчиво спросил Спаситель. Он прекрасно знал, что отец Эллы не одобряет психотерапию.

— Желудочный грипп.

— И температура есть?

— Нет, только рвота. У них в школе эпидемия.

Спаситель чуть было не возразил: эпидемия школьной фобии. Но воздержался: нельзя делать выводы на расстоянии. Он ограничился тем, что записал Эллу на следующий понедельник. Но очень огорчился. Что за понедельник без Эллы!

Спаситель сомневался не случайно. Живот у Эллы заболел из-за приступа паники. А началось все в прошлый вторник до начала школьных занятий. Как только Джимми подошел к ней, собираясь поцеловать, Элла протянула ему руку. Он уставился на нее: рука обозначала расстояние, которое отныне их разделяло.

— Я ни с кем не целуюсь, — сказала Элла.

Весь остальной день Джимми делал вид, что не замечает ее. Но протянутая рука, рука, которая на самом деле скорее отталкивала, обидела его и унизила.

Джимми был не только отвергнутым влюбленным, он был травмированным мальчиком, которого сторонились одноклассники. С начала года он выбрал Эллу, потому что она тоже играла в Call of Duty. Потом ему показалось, что насмешки над ней одноклассниц их сблизят. Он стал ее защищать и ждал от нее благодарности. В Фейсбуке она приняла его в друзья. Почему они не могли дружить и в жизни?

Джимми заметил, что Элла иногда возвращается домой пешком. Так она себя тренировала на выносливость. Он пошел за ней следом, но она была так погружена в свои мысли, что даже не заметила его. Раз, другой… Игра превратилась в навязчивую идею. Джимми думал об Элле днем и ночью. Он узнал номер ее мобильника, узнал адрес и бродил вокруг ее дома. Про себя он прокручивал целые фильмы, где она была героиней, но отваживался только на поцелуй при встрече. И все-таки он решился предложить ей куда-нибудь вместе пойти, но она не ответила. Он бомбардировал ее эсэмэсками: «ты чудо» или «я т л» и сердечко, но в классе он с Эллой не разговаривал и не садился с ней рядом. В глубине души он знал, что не нравится ей. Возможно, даже почувствовал, что она его боится. Но он не делал ничего такого, что могло бы вызвать у Эллы враждебность. И тем не менее во вторник 6 октября она, с его точки зрения, очень его обидела, даже оскорбила, и любовь обернулась ненавистью — перчатку вывернули наизнанку.

В среду во второй половине дня Джимми снова бродил вокруг дома, где жили Кюипенсы. Уроки кончились рано, и Элла была дома одна: родители на работе, старшая сестра еще в школе. Она свободна. Свободна быть Эллиотом. Черный пиджак, белую рубашку и галстук в узкую полоску она прятала в глубине платяного шкафа. Мужскую одежду она купила тайком на свои карманные деньги, которые экономила месяц за месяцем. Этот костюм она надела один-единственный раз на консультацию к своему психологу. А в этот осенний день почему-то пахло весной. Элла решила переодеться Эллиотом и немного погулять в ближайшем парке.

Посмотревшись в зеркало, она довольно улыбнулась. Она выглядела изящным мальчиком, модно подстриженным, щеголевато одетым: джинсы в обтяжку, узконосые лаковые туфли. Мальчик и мальчик, никакого сомнения, пока не присмотришься хорошенько. Именно эта неопределенность — мальчик-девочка, Элла-Эллиот, — две сущности, как два крыла, наполняли ее жизнью, звали в полет. Ей захотелось танцевать, так она себе понравилась, и она принялась напевать песенку Милен Фармер^[60]:

Накладывая один образ на другой, Элла двигалась по-мальчишески энергично.

Покачивая бедрами, она прикрыла ладошкой причинное место.

Понимала ли она точный смысл того, что пела? Она захмелела от радости. Она себя любила. Ей хотелось, чтобы Спаситель увидел ее такой.

Понемногу успокоившись, она завершила последним штрихом свое преображение — надела мягкую шляпу борсалино и вышла на улицу. Ей и в голову не приходило, что за ней следует «хвост». В парке Элла уселась на лавочку, откинула голову и, прикрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам. И вдруг вздрогнула, широко открыв глаза. Она почувствовала: кто-то на нее смотрит. Огляделась. Нет. Никого. Но почему-то ей стало страшно в этой пустой аллее на склоне дня. На улице среди магазинов ей стало легче. А совсем она успокоилась, когда закрыла за собой дверь своей квартиры. Быстренько переоделась и спрятала в шкаф мужской костюм. В ее возрасте игра была небезопасной. Никто не подозревал в ней пристрастия к подобным переодеваниям, и уж тем более родители. Отец и так ворчал на нее за короткую стрижку.

Пискнул телефон, оставшийся в кармане пиджака. Эсэмэска. Элла прочитала и ничего не поняла. «Транс». Всего одно слово: «Транс». Эсэмэску прислал Джимми. Она не захотела ему отвечать, даже чтобы получить разъяснение. Минут через десять новая эсэмэска распорядилась: «Проверь свою ленту». Ее приглашали зайти в Фейсбук. Элла так и поступила. Она была заинтригована и уже встревожилась: тон эсэмэски показался ей угрожающим. В Фейсбуке в своей ленте она увидела фотографию, ее поместил Джимми. Элла, переодетая Эллиотом, блаженно подставляла лицо солнечным лучам. И подпись: «Не девка, а мужик». Элла почувствовала, что холодеет, так с ней бывало перед обмороком. Удалить! Как можно скорее удалить фотографию! Через час пришла новая эсэмэска, от которой Эллу забила дрожь. На этот раз от Марины: «Транс». Джимми разослал ее фотографию. Вскоре на Эллу дождем посыпались эсэмэски, одноклассницы не скупились на издевательства и оскорбления. «А-а, карнавал! А сиськи куда подевала?», «Ждешь клиента?», «Эй, парень, ты для школы переодеваешься девчонкой? Или ты лесби и кадришь девчонок?», «Дрэг-квин или дрэг-кинг?»^[62]

На следующее утро одноклассница, которая никогда с Эллой и словом не обмолвилась, встретила ее вопросом, впрочем вполне беззлобным: «А почему ты сегодня галстук не надела?» Все уже были в курсе. Фотография кочевала с экрана на экран, с телефона на компьютер, и двойственная красота юной Эллы вызывала все новые сальные, сексистские и гомофобные шуточки. Все веселились, только и всего. Половину пятницы Элла провела в медпункте. В понедельник у нее началась рвота.

* * *

Вот уже третий день Луиза раздумывала о словах Спасителя насчет нее и Жерома. Перед лицом противника у тебя три возможности: бороться, бежать и ничего не делать. Все всегда думают, что самое правильное, самое смелое решение — это бороться. Но бороться с противником заведомо сильнее тебя — вовсе не смелость, а глупость. «Вот что-то такое и произошло с месье Жовановиком», — подумала Луиза во вторник утром. Она спускалась в подвал, раздумывая о нем. Включила свет и направилась к мусорным ящикам, желая как можно скорее выбраться из этого неприятного места. Проходя мимо бойлера, она услышала то ли хрипение, то ли стон.

— М…месье Жовановик? — спросила она боязливо.

Тишина. Луизе надо было сделать несколько шагов вглубь помещения, чтобы проверить, есть там кто-нибудь или нет. Больше всего ей хотелось повернуться и убежать как можно быстрее. Но она не позволила одолеть себя физической слабости, от которой у нее подгибались ноги и сохло во рту.

— Жово!

Да, это был он: сидел, привалившись к бойлеру, положив руку на свой мешок. На лице кровоподтек, глаз заплыл. Луиза присела на корточки и заговорила с ним, но он ее даже не узнал. Он стонал, пытаясь что-то сказать, и Луиза попыталась разобрать его слова.

— У…убил… я их убил, — хрипел он.

Луиза вздрогнула и торопливо заговорила со стариком, прося его посидеть тут, никуда не уходить — вряд ли он мог ее не послушаться, — а она непременно ему поможет, позвонит Спасителю, его непременно вылечат…

— Убил… А как иначе? — снова прохрипел Жово.

— Да, да, конечно, но… Не важно, мы… Мы обязательно вам поможем.

— Убил… троих…

— Я сейчас вернусь, — пообещала перепуганная Луиза.

Она бегом поднялась к себе в квартиру. Интересно, почему именно на нее всегда все сваливается? Ей бы очень хотелось тихо-мирно растить своих детей и хомячка и зарабатывать на жизнь статьями на социальные темы, например «Почему „чип“^[63] так популярен среди школьников?» или «Как приветливость и улыбки в магазинах украшают наши будни». Честное слово, ей бы хватило этого выше головы.

— Спаситель? Извини, у тебя наверняка консультация…

— Нет.

Самюэль Каэн в этот вторник не пришел.

— Тем лучше. Жово у нас в подвале. Он в плохом состоянии.

— Сейчас буду.

Луиза повесила трубку. Удивительное дело, позвонишь Спасителю — и все сложности улетучиваются.

Спаситель вскоре приехал. Состояние старого легионера было тяжелым. Похоже, его парализовало. Сент-Ив вызвал скорую, старика положили на носилки и увезли в больницу Флёри.

— Мне пора на работу, — сказал психолог, взглянув на часы. — Мешок я заберу к себе.

— Как ты думаешь, он выйдет из больницы?

— Боюсь, у него инсульт. Если выберется, неминуемы осложнения.

Луиза выглядела такой растерянной, такой огорченной, что Спаситель обнял ее и зашептал на ухо:

— Ты сделала все, что могла, все, что было в твоих силах…

— Знаешь, Спаситель, — отозвалась она тоненьким голоском, — Жово сказал мне, что он кого-то убил.

— Убил?

— Да. Троих. Он сказал: «Убил троих».

— Нет, их было четверо.

— Четверо?

— Моих хомячат.

На следующее утро, как раз перед первой консультацией, Спасителю позвонила Брижит. Он решил, что сейчас услышит о кончине Жовановика. Однако новости были хорошие.

— Никакого инсульта, — сказала Брижит. — Истощение и начало обезвоживания, но он быстро идет на поправку. Беспокоится о своем мешке.

— Успокой его. Мешок у меня.

— Не мог бы ты порыться в боковых карманах? Где-то должно быть удостоверение личности. Нам нужно для оформления.

Как только выдалась свободная минутка, Спаситель изучил содержимое карманов походного мешка. В одном нашелся старый кожаный бумажник, о котором говорила Луиза. Он открыл его и посмотрел на фотографию молодого Жово, держащего за руку маленькую девочку. Посмотрел и улыбнулся, сомнений быть не могло: мадемуазель Жовановик — внучка старого легионера. У девочки были волосы, глаза и подбородок Фредерики. Из другого кармана он достал совсем новенькую визитницу со старой банковской картой на имя Жозефа Керкеца, потрепанный паспорт на имя Боско Керкеца и свидетельство об инвалидности на имя Боско Жовановика. Спаситель понял: старый легионер успел прожить не одну жизнь, и что-то ему подсказало, что последнюю старик проживет на улице Мюрлен в доме № 12.

Однако была среда, часы показывали 16:55, и Спаситель, который всех своих пациентов мысленно раскладывал по полочкам, чтобы извлекать их в нужный день и час, сейчас должен был сосредоточиться на одном-единственном.

— Бландина, как поживаешь?

— Супер. Видишь у меня мешки?

Спаситель оглядел приемную.

— Мешки под глазами, я имею в виду.

— Понял. Ты по-прежнему не спишь?

— Сплю, и еще как! Вот только что в музыкалке дрыхла. Училка по флейте чуть меня не убила. — Бландина, вместо того чтобы сесть на кушетку, отправилась к клетке мадам Гюставии. — Куда остальные подевались? — удивилась она.

— Заболели и умерли.

— А эти как себя чувствуют?

— Как видишь.

Трем хомячатам исполнилось семнадцать дней, и они набирались самостоятельности. Мамаша Гюставия время от времени наставляла кого-то из непосед на путь истинный, утаскивая за шкирку.

— Забавные зверятки. Оставьте мне одного, папа обрадуется.

— Да ты что? Он полюбил хомячков?

— Неа, он меня боится.

— Тебя боится?

— Как только он скажет какую-нибудь гадость, — Бландина рассекла воздух ладонью, — я его ставлю на место.

— Так-так-так. Ты случайно не возомнила себя всемогущей?

— Возомнила. Я королева никудышников. А знаешь, я ведь потеряла телефон за двести двадцать евро. Мне в тот день было совсем погано.

— Отец купит тебе другой.

— Знаю, он старается купить меня своими денежками, но со мной этот номер не пройдет.

Бландина решила манипулировать манипулятором. Она потеряла уважение, какое младшие испытывают к старшим. В конце сеанса она сказала:

— Жалко, что мне двенадцать лет и вы меня не дождетесь.

— Не дождусь чего?

— Меня, чтобы жениться.

— М-м.

— Я же вас очень люблю. Даже когда вы «м-м» говорите с улыбочкой, которую не поймешь.

Спаситель улыбнулся еще шире, и улыбка стала почти пугающей.

— Вау! — воскликнула Бландина. — Прямо как у кота из «Алисы»!

Спаситель с Лазарем раз десять смотрели «Алису в Стране чудес», и он заговорил вкрадчивым кошачьим голосом:

— «Может быть, ты заметила, что голова у меня не всегда в порядке? Потому что все мы тут безголовые…»

— Это точно, — подхватила Бландина, — особенно взрослые. Нет, не очень-то хочется мне взрослеть!

— А это уже не Алиса, а Питер Пэн. Но подумай, хочется ли тебе до скончания дней ходить в школу и заниматься флейтой?

— Вот уж нет, это точно! — согласилась она, раскинувшись на кушетке.

— Значит, лучше все-таки взрослеть.

— А можно как Марго…

— То есть?

Бландина сделала вид, что режет себе запястье.

— А-а, напугала дорогого психолога?! Не стоит. Умирать мне не хочется. Уж очень я люблю конфеты. — И запела: — «Харибо конфет лучше в мире нет!»

Спасителю всерьез нужна была небольшая передышка после ухода Бландины. Он очень рассчитывал, что мадемуазель Жовановик не явится к нему раньше времени, как в прошлые разы. Спаситель откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза ладонями. Он любил Бландину, но очень уставал от нее.

— Здравствуйте, мадемуазель Жовановик.

Фредерика терпеливо ждала в приемной и, похоже, не спешила перейти в кабинет.

— Здравствуйте, месье Сент-Ив, — поздоровалась она, ее официальный тон не предвещал ничего приятного. Она вошла и села, положив на колени сложенное пальто.

— Разрешите? — Спаситель хотел избавить ее от пальто.

— Спасибо, не нужно.

— И какая у нас сегодня тема? — Спаситель решил ее подбодрить.

— Никакой. Я поняла, что темы у вас тут не приняты.

— Не приняты, — эхом откликнулся Спаситель.

— Я могла бы предупредить вас по телефону, что не буду больше заниматься психотерапией, но сочла, что лучше сказать вам это лично.

Для Спасителя решение Фредерики было полной неожиданностью: с его точки зрения, прошлая консультация прошла очень удачно.

— Раз вы потрудились прийти, мы могли бы воспользоваться этим и подвести итог нашим четырем консультациям, — предложил он.

— Какой итог?

— Вы не почувствовали, что так или иначе сдвинулись с мертвой точки?

Фредерика не понимала, о чем толкует Сент-Ив.

— Вы пришли сюда, потому что были безутешны из-за смерти своего котика.

Фредерика повела плечом: есть о чем вспоминать! Дело прошлое.

— На предыдущей консультации вы задумались, не переехать ли вам от матери, не так ли?

— Я нашла себе квартирку. Переезжаю через четыре дня.

Спаситель чуть рот не открыл от изумления: месяц тому назад у него в кабинете несчастная молодая женщина оплакивала своего Филу, теперь перед ним сидела красавица, готовая зажить независимой жизнью, и, по ее мнению, психотерапия тут ни при чем?!

— Лично мне ваша терапия никак не помогла. Очевидно, все зависит от характера.

— Так-так-так.

— Если бы вам платили в конце курса по результатам, я бы ничего не потратила.

Спаситель прикусил себе щеку. Он всегда так делал, когда считал, что лучше промолчать. Мадемуазель Жовановик сочла его молчание признанием собственной никчемности и проявила великодушие:

— Не принимайте близко к сердцу. Я пошутила.

Вообще-то она начинала его злить.

— Вы когда-нибудь слышали о барселонском Teatreneu?

— Это что? Футбольная команда? — спросила она, на секунду утратив свою великолепную самоуверенность.

— Нет. Особый театральный зал, где выступают артисты-комики. Кресла оборудованы электроникой, которая реагирует на выражение лица. Вход в театр бесплатный, но за каждую свою улыбку зритель платит по тридцать сантимов на выходе.

На лице мадемуазель Жовановик было написано недоумение, она не понимала, куда клонит психолог.

— Если бы мне платили по окончании курса, но не по улыбкам, а по бумажным платкам, вы были бы моей самой выгодной клиенткой… Я пошутил…

Фредерика огляделась вокруг, словно бы ища, чем бы ему ответить. Ее взгляд упал на клетку с хомячками.

— Я хотела вас спросить… Насчет хомячка, когда я смогу его забрать?

— Хомячка? Но вы ведь хотели завести кошку.

— Моя квартирка слишком маленькая. Но для хомячка в самый раз.

Спасителю пришлось объяснить, что сейчас хомячки в дефиците, но, если один освободится, он непременно ей позвонит.

— Спасибо, вы очень любезны, — улыбнулась мадемуазель Жовановик. Она снова стала вежливой, почувствовав, что противник крепче, чем она ожидала.

«Не заняться ли разведением хомячков, — подумал Спаситель, — это более прибыльное занятие».

Не преминула и Луиза получить свою порцию неблагодарности, но, разумеется, от детей. В два часа дня Алиса постучалась к ней в комнату, одетая и причесанная.

— Я ухожу, — объявила она тем более решительно, чем меньше была уверена, что мама одобрит ее затею.

— Куда?

— К Пэмпренель.

— Разве сейчас папина неделя?

— Я же сказала: к Пэм-пре-нель!

Луиза застряла на этапе, когда Пэмпренель считалась «толстой дурой». Как ей было не удивиться?

— И что вы будете делать?

Настал момент истины.

— Пойдем к ее дерматологу.

— Зачем?

— Из-за моих прыщей! Говорю на тот случай, если ты не заметила, — обиженно объявила Алиса. — У меня прыщи!

«Ее замучили прыщи». Спаситель был прав.

— Я могла бы записать тебя к нашему семейному врачу, — возразила Луиза, уже заведомо проиграв.

— Я иду к специалистке! У Пэмпренель она крутая, — заявила Алиса тоном рекламы фирмы «Лореаль»: «Потому что ты этого достойна».

Луиза сдалась и поступила, как все родители, желающие найти выход из безвыходной ситуации: протянула дочке свою банковскую карточку. А потом постаралась снова взяться за работу.

Она предложила шефу серию статей о новомодных выражениях. Почему теперь чаще говорят не «пока», а «до связи». Почему все, начиная от подростков и кончая продавщицами в «Галери Лафайет», отвечают: «Нет проблем!» Короткие забавные статейки в хронике были коньком Луизы, но сейчас она никак не могла отделаться от мыслей об Алисе и Пэмпренель. Она что, ревнует? Или ей обидно? Луиза вспомнила об альбоме с фотографиями, который всплыл на поверхность во время их переезда. Пошла за ним, устроилась на кровати и стала его листать. Альбом, посвященный Алисе…

Фотографии — настоящее чудо, недаром Жером — фотограф-профессионал. Начиналось все с палаты в роддоме: среди букетов роз и лилий спала, сжав крошечные кулачки, Алиса — сытый, здоровенький младенец. Потом купание, это уже дома. Первая улыбка. Первые шаги. Первое падение. Ой, а это хорошенькое летнее платьице подарила ей тетя Клодин! А соломенную шляпу Алиса называла «пляша». Как же быстро она развивалась. В полтора года у нее был свой собственный язык… А какие строила мордашки, чтобы понравиться папочке-фотографу. Потом новогодние праздники, карнавальные костюмы, утренники в школе в конце года… Как же быстро пролетело время! Луиза уже не смотрела фотографии. Она их не видела и ничего не видела из-за слез. Алиса, маленькая моя, моя девочка, мое сокровище.

Маленькая девочка и сокровище вернулась в шесть часов с торжествующим видом, держа в руках пакет из аптеки.

Вечером, удалившись в ванную, она принялась священнодействовать — ритуал очищения по совету дерматолога. «Ни в коем случае не вода из-под крана, мадемуазель, только лосьон для чувствительной кожи, нанесенный на ватку». Затем мазь, купленная в аптеке по рецепту. «Только чистыми руками, мадемуазель, с идеальными ногтями». Укладываясь спать со спокойной душой после забот о своей красоте, Алиса посмотрела на телефон и увидела, что ей звонила Марина. Еще недавно она поспешила бы ей перезвонить, но…

Она знала Марину Везинье еще с начальной школы, всегда была в ее свите и немного ее побаивалась. Марина была из тех, кто может поднять палец — и тебя примут в компанию, опустить — и ты изгой. Она задавала тон, подруги подражали ее одежде, запоминали словечки. Но после истории с фотографией Алиса кое о чем задумалась. Сначала она машинально переслала фотку переодетой мальчиком Эллы дальше, прибавив какую-то шутку, но потом почитала комментарии, а их становилось все больше — обидные, издевательские, оскорбительные. А вчера Элла не пришла на латынь. Алиса поняла, что это было следствие, и причина ей тоже была известна. Поэтому в тот вечер она поступила не так, как всегда. Выключила телефон.

* * *

— Я ухожу.

Это была пятница, и это была Шарли.

— И вы тоже! — невольно вырвалось у Спасителя.

Самюэль вынужденно прервал курс лечения. Пэмпренель сбежала. Фредерика больше в нем не нуждалась. Элла заболела. Марго Карре снова была в больнице.

— Что значит «тоже»?

Спаситель покачал головой:

— Извините, не обращайте внимания, я подумал совсем о другом. Вы уходите, Шарли, куда?

— Уезжаю в Берлин. Нашла работу — заведующей сектором маркетинга, полный рабочий день. Закинула им резюме по интернету, ни на что не надеясь, но пришел положительный ответ. Здесь мне ничего не светит. Мне двадцать восемь, у меня хороший диплом, три языка… Я разослала десятки резюме, прошла десятки стажировок и получала только приглашения на очередную стажировку за пятьсот евро в месяц. Я стою большего.

— Вы уезжаете, а как же Алекс?

— У нее косметический кабинет, у нее дочки… Ее жизнь здесь. — Шарли выпрямилась, между бровей обозначилась вертикальная морщинка.

— Но вы же знаете, что Александра вас любит? Элоди тоже к вам привязалась.

— Зачем… Почему вы мне это говорите? — спросила она, отворачиваясь.

Зная, что Шарли пишет стихи, Спаситель стал читать своим обволакивающим голосом:

Шарли заглянула Спасителю в глаза:

— Я хотела вам сказать, мы с вами часто бывали не согласны, но я всегда чувствовала: здесь меня уважают.

— Спасибо. Мне приятно это слышать от вас, хотя я иногда высказываюсь не к месту. Вот как сейчас, сказав вам об Александре.

— Вы правильно сказали. И это правда. Алекс любит меня, и я ее люблю, но я не могу остаться и жить на ее деньги. А малышки мне будет очень не хватать.

Спаситель протянул Шарли коробку с бумажными платками, но она уже вытерла щеки рукавом.

— И как кончается это ваше стихотворение?

Спаситель на секунду задумался. Последние строчки

были бы правдой лишь частично, и он решил прочитать последнюю строчку предыдущей строфы.

Шарли кивнула и спросила, больше сама себя:

— Я когда-нибудь что-нибудь доведу до конца? Даже курс терапии и тот бросаю.

— Жизнь начинается в Берлине, Шарли. Для вас это так, я чувствую.

После консультации Спаситель проводил Шарли до двери.

— Иди, дыши?.. — неуверенно повторила она, припоминая стихотворение Блеза Сандрара.

— «Шагай, дыши, уезжай, уходи», — прочитал всю строчку Спаситель. И протянул ей руку. — А потом возвращайся!

В воздухе веяло прощаниями, и Спаситель, вернувшись в кабинет, стал готовить к отъезду юных хомячков, двух маленьких самочек и крупного самца. Крыша клетки мадам Гюставии снималась, и это было очень удобно. Спасителя укусили всего лишь раз, прежде чем он ухитрился схватить за шкирку резвую самочку, которую предназначил для внука мадам Дюмейе. Он заранее приготовил для нее обувную коробку, провертев в ней дырочки и положив подстилку. Оп! — и маленькая хомячиха оказалась в новом жилище.

Для Райи Спаситель выбрал самочку поспокойнее, она даже позволяла гладить себя пальцем по спинке. Спаситель поместил ее, как принцессу, в металлическую клетку с ярко-зеленым домиком, колесом, горкой, наблюдательной площадкой, трубой-туннелем — в общем, в рай для хомячка, который обошелся ему в скромную сумму 29,95 евро в «Жардиленде».

Тут в дверь постучали, Спаситель открыл и впустил мадам Дюмейе.

— Как вы себя чувствуете? — машинально осведомился он.

— То лучше, то хуже. Боюсь, без таблеток мне не обойтись.

Но Спаситель не поддержал разговор, его рабочий день на сегодня закончился.

— Прошу, — сказал он, протягивая учительнице коробку. — Ваш хомячок там. Но его как можно скорее нужно будет посадить в клетку. Хотите на него посмотреть?

Не дожидаясь ответа, он приподнял крышку и дал возможность мадам Дюмейе полюбоваться крошечной зверюшкой, которая яростно раскапывала свою подстилку в поисках выхода. Трудно было не заметить, что малышка нервничает.

— Вот и мои младшие такие же, — вздохнула учительница, все еще надеясь на капельку сочувствия.

— Хорошо, что скоро осенние каникулы, — отозвался Спаситель. Он проводил мадам Дюмейе до двери. До свиданья, спасибо. Привет Дамьену, счастливому обладателю хомячка!

Возвращаясь в кабинет, Спаситель довольно потирал руки. Хомячков стало меньше, территория освобождается! А когда улегся в постель, подумал, что у него и с пациентами то же самое. Самюэль, Шарли, Элла, Марго. Он помотал головой, отгоняя тень, которую можно было бы принять за огорчение. И взялся за новую книгу по психологии «Может, мы все ненормальные?»^[65].

— Хороший вопрос, — одобрил сквозь зубы Спаситель.

На улице Гренье-а-Сель Луиза решила, несмотря на поздний час, все-таки позвонить Жерому. На этот раз из трех возможностей: сражаться, бежать или ничего не делать — она выбрала сражение, уверенная, что у нее есть оружие, чтобы пойти в бой.

— Ты понимаешь, — начала она, сдерживая всеми силами возмущение, — что в прошлую субботу ты бросил детей на улице?! А ведь меня могло и не быть дома, и…

— Хорошо, что ты заговорила об этом! — тут же оборвал Луизу Жером. — Почему у детей нет ключа от твоей квартиры? Ключ от моей квартиры у них есть, потому что это их дом! Они в самом деле окажутся на улице, если ты вздумаешь заночевать не дома.

— Что-что?.. — Луиза чуть не задохнулась. Пять секунд — и она, сама не понимая как, снова оказалась на скамье подсудимых.

— И скажи, пожалуйста, почему это ты не можешь отвести Алису к дерматологу? Почему Пэмпренель должна тратить на это свое время? Ты так уж занята?

— Но…

Жером громоздил обвинения, не давая Луизе слова сказать:

— А ты отдаешь себе отчет, чем рискуешь, когда отправляешь наших детей в дом, где принимают сумасшедших?

— Каких еще сумасшедших?

— Обыкновенных! Параноиков, шизофреников, психопатов, которыми занимается твой близкий друг!

— Но… это совсем в другом месте, — промямлила Луиза. — Кабинет с другой стороны…

— Он находится через дверь! — насмешливо заявил Жером. — Мои дети под одной крышей с ненормальными! Имей в виду, это опасно! Доказательства? Пожалуйста! Происшествие в феврале, когда приезжала полиция. Ты журналистка, сама должна знать. Об этом писала твоя газета «Репюблик дю Сантр». В дом твоего психолога проник сумасшедший и хотел заставить его сына проглотить опасные лекарства, морфин и что-то еще. А если бы на его месте был наш Поль? Ты об этом подумала?

Луиза решилась на телефонный звонок, чтобы отвоевать себе выходные, а повесила трубку в полном расстройстве. Неужели она действительно безответственная легкомысленная эгоистка? Все детство ее третировала мать, потом предал муж, теперь постоянно упрекает дочь-подросток, да еще пришлось смириться с более скромным, чем прежде, достатком — на что опереться? Поддержать Луизу могло только отражение в зеркале. Но красные глаза и распухший нос не улучшили ее настроения, когда она посмотрела на себя, смывая макияж. По-детски простодушной Луизе не приходило в голову, что выпады и обвинения Жерома преследуют одну-единственную цель: помешать им со Спасителем любить друг друга.

Но Луиза была мужественным человеком и решила не сдаваться. В субботу утром за завтраком она сказала, что ужинать они будут у Сент-Ивов.

— А потом ночевать? — с надеждой спросил Поль.

— Да, и ночевать.

— Yes!

— А папа? — поинтересовалась Алиса.

— Он заберет вас в понедельник, — ответила Луиза. — По закону. — Луизе показалось, что тон у нее был сухой и мстительный.

— Не ссорьтесь, пожалуйста, — попросил Поль, умоляюще складывая руки.

В глубине души Алиса была рада передышке.

— Можно мне переночевать сегодня у Сельмы?

Луиза поняла: Алиса ищет компромисс. Ее Алиса, деточка, доченька, сокровище. Сердце у нее защемило.

— Как хочешь, — сдалась она.

— А завтра придешь к нам в обед есть пиццу? — спросил Поль, вечный миротворец, и посмотрел на сестру. А потом прибавил, надеясь, вдруг это послужит приманкой: — Жово тоже придет.

Алиса вопросительно посмотрела на Луизу: этот тип? Опять?

— Да, — сказала Луиза, — Спаситель заберет его из больницы на выходные.

Алиса сочла нужным вздохнуть и закатить глаза. Потом, так уж и быть, изъявила согласие: да, завтра на обед она придет. Луизе очень хотелось спросить: «Теперь у нас ты все решаешь?», но прикусила изнутри щеку, как ее научил Спаситель, и промолчала.

* * *

Не в характере Спасителя было унывать и печалиться. Самюэль, Элла, Шарли, Марго… О да, их уход опечалил его, и печаль угнездилась в уголке его сердца, ничего не поделаешь. Но сегодня суббота, и вечером он увидит Луизу. А днем поедет за Жово в больницу. А сейчас к нему придут мадам Хадад и малышка Райя.

— Смотри, это тебе.

Спаситель взял Райю за руку, и она позволила ему себя вести. А теперь стояла и с восторгом смотрела на клетку. Она снова открыла для себя разноцветный мир и засмеялась от радости, любуясь зеленым домиком. Маленький хомячок спал, закопавшись в подстилку. Спаситель поднес палец к губам, потом открыл крышу клетки и осторожно погладил зверька по спинке. Райя протянула к клетке ручку, и Спаситель направил ее к хомячку. Но девочка слишком сильно прижала хомячка. Испуганный зверек проснулся, заверещал и убежал в домик. Райя тоже испугалась и отпрянула. Хорошо, что ее мама рассмеялась и предложила дочке посмеяться над маленьким трусливым хомячком.

— Подрастет и будет с тобой играть, — пообещал Спаситель. — Как ты ее назовешь?

— Анна, — ответила малышка.

Дина и Спаситель недоуменно переглянулись, они не помнили мультика «Холодное сердце».

Взрослые уселись друг напротив друга, а Райя взялась за цветные карандаши.

— Расскажите, как у вас дела?

Райя стала успешнее учиться в школе, пишет повсюду свое имя. Сама Дина ходит на работу: с четырех до семи вечера сидит с очень милой девочкой. Дина улыбалась, но чему-то своему, далекому.

— Вы чего-то не договариваете, Дина?

— Разве от доктора что-нибудь утаишь? — засмеялась она не без лукавства. — У Юсефа есть теперь скрипка. May I speak in english?^[66]

— Да-да, расскажите мне обо всем по-английски.

Старшеклассник Фелисьен Л., который сделал для них страничку в Фейсбуке, обратился с просьбой по интернету одолжить Юсефу скрипку, и вот уже три дня, как он на ней играет.

— He’s happy!^[67]

Да, что-то вернулось к нему от счастливого прошлого. Он надеется, что будет учить игре на скрипке.

— Я хорошо подумала, — прибавила Дина. И повторила жест Спасителя — две руки, две дороги, которые расходятся. Потом спросила, можно ли будет прийти Юсефу.

«Чудо, а не женщина», — подумал Спаситель, но просто вежливо кивнул и записал в ежедневник на 31 октября в 9 часов мадам и месье Хадад.

Проводив Дину, Райю и Анну, Спаситель прошел через дверь-границу и поднялся на чердак. Габен спал.

— Я еду за Жово в больницу, привезу к обеду, — сообщил он и потряс Габена. — Выходи из своей спячки! На обед кускус.

— Класс, — одобрил Габен и снова закрыл глаза.

Спаситель не знал, как они встретятся с Жово. Он выставил его из дома, и с тех пор, можно сказать, они не виделись — скорая не считается. Он издалека улаживал его дела и один раз говорил по телефону. Ему показалось, что старик сильно ослабел, с трудом подбирал слова.

— Жовановик? — переспросила дежурная сестра, с любопытством глядя на Спасителя. — Да он вас уже два дня как ждет. «Пришел? А сегодня у нас суббота? Когда же он придет?» С шести часов утра оделся. Палата четыреста первая.

Спаситель поблагодарил сестру слабой улыбкой и пошел по больничному коридору искать палату 401. Дверь была приоткрыта, в щель он увидел старика. Легионер сидел на кровати, прямой как палка, еще более костлявый, чем был, с большим синяком на щеке. Спаситель в нерешительности остановился. Интересно, почему он робеет перед этим ненормальным стариканом?

— Привет, Жово! Как самочувствие?

— Так сегодня суббота? — Под наплывом чувств ничего больше он сказать не смог.

Спаситель решил, что Жово не совсем в себе, и наклонился к нему пониже:

— Вы меня помните? Я Спаситель. Негритос.

Жово кивнул.

— Мы едем домой обедать, — отчетливо и негромко продолжал Спаситель.

Жово прочистил горло и обрел дар речи:

— Давно пора. Здешний-то суп уже холодный.

И он запел старинную солдатскую песню:

— Порядок, — сказал Спаситель, успокоившись.

Однако бодрость легионера была наигранной.

— Знаешь, Баунти, у меня вместо ног теперь вата, — признался он.

Спаситель понял, что это скрытая просьба о помощи, обнял Жово за плечи и поставил на ноги. «Иди или сдохни». Сейчас или никогда. Тот самый момент.

— Ну как?

— Нормально, парень, ты иди, иди.

Опираясь на Спасителя, Жово удалось одолеть коридор.

— Покидаете нас, месье Жовановик? — весело осведомилась дежурная по этажу. — Мы будем без вас скучать!

Пройдя несколько шагов, Жовановик шепнул Спасителю на ухо:

— А я нет! — чем очень его позабавил.

— Она что, не очень симпатичная?

— О нет, очень! Но не в моем вкусе.

— А кто в вашем вкусе?

— Вроде вашей Луизы. Маленькие женщины, в них как будто и нет ничего особенного, но, уверен, в постели…

Спаситель чипнул, чтобы оборвать Жово. Но в глубине души он был с ним согласен.

На улице Мюрлен легионера встретил хор, исполнявший колбасный марш, — пели Лазарь, Габен и успевший к ним присоединиться Поль. В рассудительном Лазаре проснулась душа героя, и она трепетала, обещая «умереть за славу легиона, как когда-то умирали старики».

— Ну а теперь кускус, сынки, — объявил Спаситель, завершив таким образом марш.

— Вот это по-нашему, — одобрил Жово. Во время обеда Поль выпустил Чудика, и тот трусил между стаканов и тарелок, угощаясь с присущей ему деликатностью то кусочком морковки, то комочком пшеничной крупы, никого не тревожа.

— Когда я смогу взять моего второго хомячка? — спросил Поль.

— Хомячка Алисы, — поправил его Спаситель. — Да хоть сразу после обеда. И как же Алиса его назовет?

В ответ молчание.

— Ладно, — сдался Спаситель. — Как вы решили его назвать?

— Сержант! — ответили мальчишки в один голос.

Это был чин Жово в легионе. Старика, похоже, растрогало их внимание.

Луиза отвезла Поля и вернулась к себе на улицу Гренье-а-Сель с каким-то предчувствием. Ей бы очень хотелось порадовать Алису, прежде чем та отправится к Сельме. В запасе у нее была лишь одна палочка-выручалочка всех несчастных родителей: «Макдоналдс».

— Ок, — кивнула Алиса, не показав, что обрадовалась.

По дороге Луиза искала тему для разговора, уводящую подальше от минных полей. Лечение прыщей? Успехи сводного братца Ахилла? Подруги? Да, пожалуй, это самое лучшее.

— Как дела с подругами в школе?

— Почему спрашиваешь? — сразу ощетинилась Алиса.

— Не знаю… Ты вообще мне мало что рассказываешь.

«Ох, в Алисином возрасте мне бы эта фраза очень не понравилась», — тут же огорчилась Луиза. И они больше не обменялись ни единым словом до тех пор, пока не поставили подносы на столик в «Макдоналдсе».

— Я не очень-то лажу с Мариной, — неожиданно сказала Алиса.

— С Сельмой лучше?

Алиса неопределенно покачала головой и впилась в бургер «Халапеньо» (новый рецепт). Ей очень хотелось поговорить, но она не знала, достойна ли ее мать того доверия, какое она собиралась ей оказать. Она ее прощупывала.

— Что такое транс, то есть трансвестит?

Луиза не ждала такого вопроса.

— Это… А почему ты спрашиваешь?

Алиса откусила еще кусок и промолчала. Мать у нее ноль. Ее спрашивают, она не отвечает. Но Луиза уже опомнилась.

— Трансвестит — это человек-травести, мужчина, который переодевается в женскую одежду.

— А женщина в мужскую?

— Может быть и так. Но это не так заметно, сейчас большинство женщин носят брюки, а мужчины юбки не носят.

— У нас в параллельном классе есть девчонка, которая одевается как парень. Она и похожа на мальчика, плоская, коротко стрижется и носит галстук. Про нее говорят, что она транс..

«До чего странный разговор, — подумала Луиза. — Можно подумать, мы в телестудии на реалити-шоу. Тема сегодняшней субботней передачи: „Я поменял пол. Что дальше?“»

— Думаю, она подросток, которому несладко с самим собой. — И тут же она снова пожалела о своих словах: Алисе тоже было несладко с самой собой.

— Ей посылают эсэмэски, дразнят трансом.

— Безобразие какое! — возмутилась Луиза.

— И она перестала ходить в школу.

Алиса рассказала во всех подробностях, как была разослана фотография Эллы, что написал Джимми, а потом Мелани, как насмешки превратились в оскорбления. Луиза, вспыхнув, сказала, что это травля, точнее, кибертравля. Алиса кивнула, успокоившись. Ей было нужно, чтобы вещи были названы своими именами. Она хотела услышать, где черное и где белое.

— Очень вкусно, хороший рецепт, — одобрила она, покончив со своим бургером.

Выйдя из «Макдоналдса», она спросила, какие у них планы на воскресенье.

— Как захочешь, — отозвалась Луиза. — Могу отвезти тебя к папе, а Поль останется у своего приятеля.

— Папа опять начнет выступать. Просто жуть, как он ревнует к Спасителю!

Хлоп! Повязка упала с глаз Луизы. Ну конечно, так оно и есть. Жером ревнует ее к Спасителю. Тема сегодняшней субботней передачи: «На помощь! Мой бывший все еще меня любит!»

Луиза остановила машину у дома Сельмы, и они с Алисой поцеловались на прощание. Ни одна, ни другая не подозревали, как здорово помогли друг другу.

На улице Мюрлен Луизу на кухне встретили трое парней. По столу бегал Чудик и еще малыш Сержант.

— Мы их знакомим, — объяснил Поль маме.

Луиза забеспокоилась, зная, что хомячки агрессивны.

— Только не Чудик, — ответил Поль, безгранично веря в своего маленького товарища.

Чудик тихонько затрусил к Сержанту и так же тихонько влез на него.

— Это еще что такое?! — закричал Лазарь.

Чудик, видно, решил потрудиться ради улучшения демографической ситуации в стране.

— Так не бывает! — проговорил Поль со слезами в голосе. — Это же его брат.

— Тут даже посложнее будет, — заметил Габен, сгоняя Чудика. — А ну, пошел быстро в клетку! Он же извращенец! Нападает на малолетку!

Чудик вернулся в клетку, не чувствуя за собой никакой вины.

— Теперь придется искать другое имя для Сержанта, — сказал Габен.

— Почему? — удивился Поль.

— Потому что это сестра Чудика, — прошипел ему в ухо Лазарь.

— Нет, тут все еще сложнее, — снова заговорил Габен. — Она к тому же и его дочь, поскольку Густавия родила от него.

— Мне все равно нравится Сержант, — уперся Поль.

— Класс. Первый хомяк-трансгендер.

Луиза, решив положить конец казуистике Габена, спросила, куда делся Спаситель.

— Он устраивает Жово в кабинете на втором этаже, — ответил Лазарь.

Так. Значит, в кресле-кровати, предназначенном для Алисы, будет спать старый легионер?.. Бывали минуты, когда Луиза отчетливо понимала, что в доме номер 12 на улице Мюрлен для нее нет места. Это чувство стало еще острее, когда она уселась за стол с Полем, Лазарем, Габеном, Жово и Спасителем. Это мужской дом. Что она тут делает?

— Мама, закрой глаза, — попросил Поль.

Луиза пробормотала: «Зачем?», но послушалась. Вокруг все засуетились. Выключили свет.

— Теперь открывай!

Спаситель поставил перед Луизой чудесный шоколадный торт со свечами, а мальчишки хором запели песенку Безумного Шляпника из «Алисы»:

— «С днем нерождения! Чьего? Твоего! Моего? С днем нерождения, дорогая!»

— Мы хотели сделать тебе сюрприз, — радостно закричал Поль.

Луиза, ища слова благодарности, переводила взгляд с одного на другого: простачок Поль, проницательный Лазарь, дурашливый Габен, авантюрист Жово. И Спаситель, ее спаситель. Луиза растерялась. Куда завела ее жизнь? Почему она не на улице Льон с Алисой и Полем? Как она очутилась в параллельном мире? Луиза вскочила и убежала на веранду, чтобы никто не увидел, что она плачет. И успела услышать за спиной голосок — Поль с беспокойством спрашивал:

— Она рада или нет?

Луиза и сама не знала. Она была взволнована, это точно. Через секунду она почувствовала, что ее обняли за плечи, и завораживающий голос мягко пообещал:

— Все получится, Луиза. Ты будешь здесь дома. И Алиса тоже.

* * *

Самюэль прочитал все статьи, даже по-английски, даже по-немецки, пересмотрел все доступные ролики, прослушал все музыкальные фрагменты, жертвуя сном, сидя до трех часов ночи. Всю неделю он только и думал, что об Андре Вьенере. Субботнюю программу в мэрии IV округа он выучил наизусть. Завершит ее третья соната Скрябина для фортепиано. Самюэль нашел в книжном магазине CD Вьенера и ставил его, когда оставался один. Он ничего не знал о музыке, но физически ощущал и бархатное туше музыканта в состоянии благодати, и другую его манеру, когда он яростно терзал инструмент. Иногда мозг Самюэля острой бритвой прорезала мысль: «А что, если это не мой отец?» Может, он не так расслышал фамилию? Или эта фамилия очень распространенная? Может, его мать соврала социальной службе? Спаситель сказал, что он похож на Андре Вьенера, но что, собственно, у них общего? Разве что глаза, угольно-черные глаза. А так у Самюэля вон какие щеки, жуткая стрижка и неровные зубы. У него в лице нет ни капельки благородства. Муки творчества, жизнь артиста не наложили на него отпечатка… Хотя вот! У них одинаковые руки! Может, пальцы коротковаты для музыканта, но они такие же тонкие. Самюэль обожал все, чем походил на Андре Вьенера, и ненавидел все, чем был непохож.

Мадам Каэн, бдительная, как всегда, учуяла неладное. Сын теперь мылся и даже чистил ботинки.

— Красоту наводишь? — не без насмешки интересовалась любящая мама. — Она из твоего класса?

Самюэль пил по утрам какао, относил грязное белье в корзину. Он стал послушным, и это было крайне подозрительно. Теперь мать еще чаще навещала его без предупреждения. Она заглядывала под его тетради и учебники, рылась в карманах, искала сама не зная что. Какое-нибудь письмо. Адрес. Фотографию. Любой признак, говорящий о том, что у сына есть девушка. Самюэль не расставался с диском, он носил его под футболкой и надевал сверху свитер.

В субботу утром он еще не принял решения. Концерт начинался в 18 часов, с поездом в 16:28 он успевал как раз вовремя. Собственно, это был последний шанс перед длительным турне Андре Вьенера. Музыкант уезжал в Канаду, потом в Шанхай. И что же? Мать проведала о его планах, или это просто совпадение? Как раз в субботу она отпросилась с работы во второй половине дня…

— Хочешь, сходим в кино, — предложила она сыну.

— Нет, мне надо написать сочинение к понедельнику.

Мадам Каэн не удивилась. Самюэль всегда был примерным учеником. Школа была его убежищем, подготовка к урокам давала возможность уединиться дома.

Деньги на билет у него были. А про концерт на сайте было написано: вход свободный. Значит, бесплатный, подарок от мэрии. От дома до вокзала бегом двадцать минут. Пять минут купить билет. Если он уйдет в четыре, все успеет. Самюэль то и дело поглядывал на телефон: сколько времени? Мадам Каэн, то и дело заглядывая к сыну в комнату, не могла не заметить, как он нервничает: 15:40, 15:50… Она снова вошла и ходила вокруг сына, делая вид, что складывает книги и вытирает пыль.

— Что же ты не работаешь?

— Может, хватит шуршать у меня за спиной?! Мешаешь сосредоточиться!

— Да ты ничего не делаешь. Сидишь, мечтаешь. Лучше скажи мне, как ее зовут!

Она припомнила, в кого он влюблялся в детском саду. Тогда он был маленьким, ей все-все рассказывал!

Шестнадцать ровно! Самюэль почувствовал, что сейчас с ума сойдет. Ему нужно было надеть куртку, переодеть ботинки. Деньги он уже спрятал в карман джинсов. Четыре часа пять минут.

— Мам, ты можешь дать мне спокойно поработать?

Она понимающе ему подмигнула, мол, знаю-знаю!

— Хочешь ей позвонить? От мамы ничего не утаишь. Ты уже неделю сам не свой: наряжаешься, лосьоном прыскаешься.

Самюэль решил воспользоваться этим ложным следом.

— Ты права, — сказал он, вставая. — Через десять минут у меня свидание на площади Арк.

Он шагнул к шкафу, чтобы взять куртку, но мать преградила ему путь.

— С кем? Я ее знаю? Эта та брюнеточка, которую я как-то видела? Она курит гашиш, я видела, какие у нее глаза.

Самюэлю удалось обогнуть мать слева и приоткрыть дверцу шкафа.

— Нет, это не она. Ты ее не знаешь.

— Она из твоего класса? Спит со всеми подряд?

Самюэль как раз успел вытянуть курку, еще немного, и матушка прищемила бы ему руку дверцей.

— Успокойся, она не наркоманка и не проститутка, — сказал он, стараясь не выходить из себя. — В школе полно нормальных девушек, с кем можно пойти и выпить чашку кофе.

— И не меньше таких, кто может заразить дурной болезнью или специально забеременеть, — закричала мадам Каэн.

Она теряла сына! Он хотел от нее сбежать! Какой ужас!

— Ты же еще маленький, некуда тебе спешить, — умоляюще проговорила она и схватила его за рукав. — Разве нам плохо вместе? Что ты хочешь на полдник? Вафли хочешь?

Самюэль наклонился, чтобы взять ботинки, но у него была свободна только одна рука, и он уронил куртку. Мать подобрала ее и отдавать не собиралась. В Самюэле вспыхнула ярость. Он готов был на все. Дернувшись, он отцепил от себя ее руку.

— Отдай мою куртку!

— Ни за что!

Она спрятала куртку за спину. На лице ее расцвела лукавая улыбка, как будто они играли.

— Думаешь, запрешь меня дома? Ну, знаешь! — со злобой крикнул Самюэль, уж он-то играть не собирался.

— Ну, ударь меня! Ударь! Твой отец всегда так делал! — подначивала его мать. — У тебя глаза точь-в точь как у него, когда ты так злишься. Он был ненормальный! Сексуальный маньяк! Об одном только и думал. Ему бы только трахаться! Трахаться!

Андре Вьенер. Непредсказуемый, обаятельный Андре Вьенер. Канатоходец. Она стащила его в грязь. Только это она и умела.

— Ты врешь, врешь! Я тебе не верю!

— У тебя дурная кровь, как у него! Если не уберегу, ты кончишь, как он!

— Да, буду, как он, пианистом! Пианистом, которому аплодируют Париж, Шанхай, Торонто, — взревел Самюэль.

С дикой яростью он оттолкнул мать, она отлетела к стенке и беззвучно осела. Он вырвал у нее свою куртку, не взглянув, жива она или нет, подхватил ботинки и вылетел пулей на лестницу. Обулся он только в парадном. Четыре часа десять минут. Если поднажмет, успеет. Самюэль побежал со всех ног. А вдруг умерла?.. Вдруг умерла? — стучало у него в мозгу при каждом шаге. Когда он вбежал в здание вокзала, парижский поезд стоял на платформе номер один, и громкоговоритель объявил, что он отходит. Самюэль влетел в первый вагон и как подкошенный упал на сиденье. У него так схватило сердце, что он согнулся пополам и несколько минут не мог разогнуться. А когда выпрямился, увидел перед собой форменную фуражку. В голове у него все спуталось, он решил, что это полицейский, и первой его мыслью было бежать. Хорошо, что расслышал сообщение по громкоговорителю:

— Пассажиров, не успевших прокомпостировать билет, просим сообщить об этом контролеру, как только он подойдет.

Самюэль поднял палец, как на уроке:

— Месье!

Контролер подошел к нему.

— Я… У меня есть деньги на проезд, — забормотал Самюэль. — Но я прямо на ходу вскочил в поезд!

— Не волнуйтесь, — успокоил его молоденький контролер. — Отдышитесь. Я к вам еще подойду.

— Да… спасибо.

Мир вокруг Самюэля засветился благожелательством. Пожилая дама, сидевшая напротив, улыбнулась ему. Из-за туч вышло солнце и осветило вагон. «Я еду в Париж, я увижусь с папой». Ничего, кроме этих слов, не имело значения. Концерт начнется с Дебюсси, потом будет Шуман, а потом соната Скрябина. Самюэль знал теперь наизусть, как будут звучать четыре ее части: Drammatico. Allegretto. Andante. Presto con fuoco^[68]. А когда концерт закончится, он подойдет к пианисту до того, как тот уйдет со сцены, протянет ему диск и попросит автограф. Самюэль потрогал, на месте ли диск, — да, он был тут, у него под футболкой, прямо на голом теле. Потом он вытащил из кармана клочок бумаги, на котором начертил маршрут от вокзала Аустерлиц до площади Бодуайе, где находилась мэрия IV округа. Там будет концерт. Два километра. Самюэль решил добраться туда пешком быстрым шагом, а не путаться по переходам в метро. В Париж он приезжал раза два или три вместе с матерью, и все виды транспорта его только напугали. Вдруг, посмотрев в окно, он понял, что поезд стоит в чистом поле. Контролер, который тоже обратил на это внимание, объявил в громкоговоритель:

— Непредвиденная остановка поезда. Ради вашей безопасности просим не пытаться открывать двери и выходить на пути.

Самюэль бросил тревожный взгляд на пожилую даму. Она его успокоила:

— Такое случается сплошь и рядом.

Вынужденная неподвижность вернула мысли Самюэля назад, домой. Он достал телефон и отправил матери эсэмэску: «Как ты? Прости меня, пожалуйста». Ответ пришел через минуту: «Я в больнице, едва вижу. Приходи меня забрать». Значит, жива и, как всегда, все драматизирует, чтобы он чувствовал себя виноватым. Самюэль выключил телефон. И в ту же минуту контролер сделал следующее объявление:

— Рабочие-ремонтники оставили на путях дрезину. Поезд остановлен на неопределенное время. Как только буду знать больше, непременно сообщу.

Детская вера в материнское всемогущество не иссякла в Самюэле, у него возникло чувство, что мать в очередной раз нашла средство ему помешать. Он взглянул на соседей. Они сидели спокойно, нисколько не возмущаясь идиотами, которые бросили посреди дороги свою таратайку. Постоянные пассажиры местного поезда чего только не навидались за время поездок: баран на рельсах, несчастный случай на вокзале в Этампе, забастовщики, запрыгнувшие в поезд с платформы, машинист, забывший завести будильник. Но никто еще не подозревал железную дорогу в сговоре с матерями-тиранками.

Когда Самюэль увидел того самого молоденького контролера, который с озабоченным видом торопливо шел по проходу, он снова поднял палец:

— Месье!

— По поводу билета? Ничего страшного, на этот раз…

— Нет, я по поводу остановки. Это надолго?

— Я непременно сообщу, как только…

— У меня крайне важная встреча, — прервал его Самюэль. — Вопрос жизни и смерти!

Контролер и пожилая дама обменялись полуулыбками, подумав одновременно одно и то же: бедный мальчик, должно быть, влюблен.

— Я узнаю и непременно вам скажу, — сочувственно пообещал молоденький контролер.

Прошло минут десять, но контролер так и не появился, поезд по-прежнему стоял, а пассажиры безучастно перелистывали странички книг или водили пальцами по экранам айфонов, лишь изредка вздыхая. Самюэль грыз кулак. Неужели все напрасно? Он толкнул мать, проговорился, что знает об отце правду, а теперь сидит в этом проклятом поезде, и если приедет в Париж, то темной ночью! И еще ему хотелось есть. А еще больше — плакать. Вдруг вагон легонько встряхнуло. Молоденький контролер радостно объявил пассажирам, что путь свободен и они прибудут на вокзал Аустерлиц примерно с двадцатиминутным опозданием. Управление железных дорог приносит свои извинения.

— Че-ерт, — простонал Самюэль.

Он все просчитал по минутам, не сомневаясь, что жизнь — несложная арифметика, где 17:32 + 20 минут пешком = я пришел к началу концерта. Ничего подобного. Жизнь — это куча передряг, и это твердо усвоили остальные пассажиры.

Самюэль выпрыгнул из поезда на платформу ровно в 18 часов, время начала концерта. Он стрелой помчался вдоль набережной Сены, как было нарисовано у него на плане, но… в другую сторону. И понял это только через целых пять минут. Он побежал обратно, чувствуя отчаяние и боль в бешено колотящемся сердце.

Тем временем Андре Вьенер в замершем концертном зале успел сыграть Дебюсси и начал играть Шумана, а его сын все бежал из последних сил, и по щекам у него текли слезы, но он их не замечал, бежал, ничего не видя, рискуя попасть под автобус или сбить велосипедиста. На улице Сен-Поль он остановился, озираясь: «Где же я? Куда бежать?!»

— Как попасть на площадь Бодуайе, скажите, пожалуйста!

— Вы почти на месте. Пройдите немного вперед.

Вот она, мэрия! «Концерт, наверное, уже кончился, — подумал Самюэль. — Но, может, я все-таки увижу папу?» Он пощупал свитер. Да, диск никуда не делся.

— Вам куда? — окликнул его охранник у ворот во двор мэрии.

— Я… на концерт.

— Концерт давно начался.

— Я знаю. Поезд опоздал… Прошу вас, пожалуйста, пропустите меня. Играет мой отец.

Охранник не спешил, похоже, паренек был того.

— Пожалуйста, — повторил Самюэль, вытирая слезы.

— Ладно, иди, но чтобы на цыпочках, понял?

Охранник проводил Самюэля до двери, по счастью, ее оставили приоткрытой. В зале полная тишина. Неужели все кончилось? Самюэль проскользнул внутрь. Полутьма, но на освещенной ярким светом эстраде сидел перед фортепиано Андре Вьенер, неподвижный, сосредоточенный. Черный пиджак, белоснежная рубашка, бледное лицо, темные волосы. Самюэль заметил свободное место у самого края, единственный свободный стул, потому что сидевший на нем молодой человек встал и стоял у стены, чтобы лучше видеть игру пианиста. Самюэль не сел, а почти что упал на стул, и не потому, что бежал, а потрясенный первыми трагическими аккордами. Соната № 3 Скрябина. Первая часть. Drammatico.

Самюэль узнавал каждую ноту, но звучали они по-иному, были живыми, теплыми, а рояль казался ослепительным черным солнцем. Пианист слился с ним, был его частью. На лице его боль сменялась восторгом, пальцы то впивались в клавиши, то ласкали их, а потом на короткую секунду взмывали в воздух — гибкие, белоснежные, немые — и вновь бежали от низких октав к высоким, от высоких к низким. Самюэлю сделалось страшно. Он читал, что его отец непредсказуем, что ему случается взять не ту ноту. У Вьенера случались срывы, разумеется из-за стресса, но еще и потому, что он мог впасть в транс. Музыка завладевала им, и в эти мгновения он был так прекрасен, что у сидящих в зале захватывало дух. По временам его словно отбрасывало назад, романтическая шевелюра взлетала волной, но в следующий миг он уже снова нависал над клавишами, и ноты по капле стекали с его пальцев. Последняя часть. Con fuoco. С огнем. И огонь вспыхнул — в пианисте, в его игре, все более нервной и напряженной. Он то замирал в какой-то истоме, то вздрагивал и исступленно рвался вперед к трем последним аккордам, в которые вложил неистовую страсть. Как сказал сам Скрябин: «В темные бездны / Взором сжигающим / Он проникает…»^[69] Самюэлю показалось, что он парит над бездной, а стоящий рядом молодой человек болезненно застонал. В следующую минуту зал, освобождаясь от долгого напряжения, бурно захлопал в ладоши, награждая аплодисментами канатоходца, который увел их так далеко… Увлек так высоко…

— Браво! Браво! — кричали ему.

Пианист встал и, положив руку на рояль, поклонился так изысканно, словно одарял публику своей благосклонностью, а не благодарил за аплодисменты. В зале зажегся свет, и Самюэль увидел, что слушателями были в основном пожилые люди, молодежи — юношей и девушек — было совсем немного, но это явно были музыканты, и они боготворили Андре Вьенера. Из них был и стоящий рядом с Самюэлем молодой человек. Как только виртуоз покинул сцену, молодой человек устремился за кулисы. Самюэль побежал за ним, зажав в руке диск, служивший ему предлогом. Он услышал, как молодой человек крикнул:

— Переодевайся, Андре! Я повесил рубашку на ширму!

Самюэль вошел, не стучась, в помещение, которое приспособили под гримерку. Вьенер к нему обернулся.

— Да? — спросил он отрывисто.

— Мне… автограф, — выговорил Самюэль и протянул диск в конверте.

— Надо же! Антуан, у тебя есть ручка?

Пока молодой человек искал ручку, Вьенер и Самюэль смотрели друг на друга.

— Вас зовут?..

— Самюэль.

— Я напишу просто «Самюэлю»? — спросил Вьенер, ища место на конверте для надписи.

— Самюэлю Каэну.

Волнение и тревога вызывали у Андре Вьенера легкий тик, вот и сейчас он быстро заморгал.

— Антуан, оставь нас на минутку!

— Но нас ждет мэр! — отозвался молодой человек, который, как видно, исполнял у пианиста обязанности импресарио.

— Пусть ждет, — уронил Вьенер.

У него была своеобразная манера говорить: почти не разжимая губ, отчего слова звучали несколько высокомерно. Антуан сердито посмотрел на непрошеного посетителя и молча вышел из комнаты.

— У меня была знакомая, Лина Каэн, — сказал Вьенер, подписывая диск.

— Это моя мать.

— Я был совсем юнцом. Без гроша в кармане. Она меня приютила на некоторое время.

— Приютила, — повторил озадаченный Самюэль.

— На год или два, — сказал Вьенер и протянул Самюэлю подписанный диск, держа его кончиками пальцев.

— Но… я ваш сын или нет? — пробормотал Самюэль.

— Она так вам сказала?

— Она ничего мне не говорила. Я догадался. В общем, я подумал…

Дверь приоткрылась, и Антуан заглянул в комнату:

— Извини, но нам пора. Мы же приглашены в ресторан.

— У меня, Антуан, семейная сцена. Дай мне, пожалуйста, несколько минут. Я только что нашел сына.

— Ты? Сына? — изумленно переспросил тот.

— Да. И закрой, пожалуйста, дверь.

Антуан закрыл ее со злобным хлопком.

— Патологически ревнив, — заметил Вьенер. А потом улыбнулся.

Самюэль впервые видел, что Андре Вьенер улыбается. Улыбка была скорее насмешливой, чем счастливой.

— Тебе захотелось иметь отца?

— Не знаю, у меня никогда его не было. Но, наверное, чего-то не хватало, — ответил Самюэль, мгновенно усвоив небрежный тон Вьенера.

Он видел, что Вьенер, что бы он ни чувствовал, предпочитает играть роль «равнодушного красавца». Однако глаза его заморгали чаще.

— И ты думаешь, меня можно звать папой?

* * *

Десять часов вечера. Спаситель мысленно произвел смотр всем, кто расположился у него под крышей. В кухне мадам Гюставия и трансгендер Сержант. На чердаке Габен и Спасён. В детской Лазарь, Поль и еще Чудик. На кресле-кровати в рабочем кабинете Жово, лестницы ему не одолеть. И наконец, Луиза в спальне, ставшей уже семейной. А что? Нормальная семья: трое детей, родители и дедушка.

— Если в мире все бессмысленно, — сказал сам себе вслух Спаситель, — кто нам мешает самим придумать какой-нибудь смысл?

Луиза уже лежала в постели и делала вид, что читает книгу «Может, мы все ненормальные?». Услышав слова Спасителя, она подняла голову:

— Это ты сам додумался?

— Мог бы и сам, но меня опередил Льюис Кэрролл. Очень красивая на тебе штучка, вся в дырочках.

— Называется кружевная сорочка.

— Надо бы и мне такую же, а то у меня даже пижамы нет.

Он притушил лампу и снял свою несносимую толстовку с надписью «Колумбийский университет», которую надевал по субботам. Луиза исподтишка на него взглянула и лишний раз задала себе вопрос: как это она ухитрилась обзавестись таким удивительным бойфрендом. Полуголый Спаситель сидел на краю кровати и смотрел на нее так пристально, так внимательно, как может смотреть только любящий психотерапевт. Да, конечно, он влюблен в нее, но настолько ли сильно, чтобы помочь ей достичь желаемого?

— Думаешь, у нас получится? — спросила Луиза.

— Что именно?

Луиза искала слова и выкладывала их одно за другим перед ним и перед собой тоже.

— Создать… новую… семью. Несмотря на то, что Жером и Пэмпренель стараются изо всех сил нам помешать. Потому что… это ведь так, правда?

— Так-так-так, — подтвердил Спаситель.

Минутка молчания. И завораживающий голос:

— У нас все получится. Я думаю, даже ребенок.

Луиза вздрогнула. Она никогда не говорила ему, как мучительно ей хочется третьего.

— Как… Как ты догадался?

— На улице ты заглядываешься на все коляски.

Луиза обняла Спасителя.

— Твой телефон, — шепнула Луиза.

— Слышу.

Это пришла эсэмэска.

— Уже поздно, кто это может быть?

— Понятия не имею. Возможно, кто-то из пациентов грозит выброситься из окна, если я немедленно не доставлю ему хомячка.

— Проверь, если хочешь, — сочувственно посоветовала Луиза.

— Не хочу. Но все же придется.

Он вскочил слишком резко, так что пришлось снова сесть на край кровати.

— Что с тобой?

— Голова закружилась, — объяснил он, вставая.

Оба телефона, личный и рабочий, Спаситель оставил на комоде. Мигала в темноте старушка «нокия», которую иной раз он даже одалживал сыну. Кто же мог писать ему ночью по его личному телефону?

— Самюэль Каэн, — едва слышно прошептал он.

«Добрый вечер! Я в Париже, был на концерте Андре Вьенера. Скрябин. Потрясающе. Ни единой фальшивой ноты. Хоть я у вас больше не лечусь, но вы сказали, мы можем быть друзьями. Мне нужно с вами поговорить. О Вьенере. Вы во всем правы. Не ангел, не зверь, он очень сложный. Я ужинал с ним в ресторане, он представил меня куче людей и говорил: Самюэль, мой сын».

— Что-то серьезное? — спросила Луиза.

— Нет, ничего особенного.

Самюэль оставался в зоне врачебной этики: его эсэмэска — врачебная тайна. Поэтому Спасителю пришлось в одиночку наслаждаться последней фразой:

Благодарности

Спасибо газете «Монд» и журналу «Филозофи магазин», откуда я делаю вырезки.

Спасибо газете «Круа», которая помогает мне не отчаиваться, какие бы ни были новости.

Спасибо моему мужу, который рассказывает мне о пульмонологии за завтраком и о Фоме Аквинском перед сном.

И особая благодарность молодежи вокруг меня, которая держит меня в курсе происходящего на их планете.

1

Библиотека для юношества, издавалась с 1947 г., включала в себя классику, французских и иностранных современных авторов. Пользовалась большим успехом до конца ХХ века. Издатель Натан возродил ее в 2005 г. как коллекцию классики.

2

Call of Duty (англ. «служебный долг», «зов долга») — серия компьютерных игр в жанре шутера от первого лица, посвященных Второй мировой войне.

3

Модная в семидесятые годы песня Пьеро (Пьер Лан; род. 1947). Луций Нинний Квадрат — друг Цицерона, который добился его возвращения из изгнания.

4

Такой же (лат.).

5

Деловая девушка (англ.).

6

Аверонский дикарь родился около 1788 года, умер в 1828 году в Париже. Был найден в возрасте примерно двенадцати лет, переходил от одних людей к другим, убегал от цивилизации. Был передан молодому врачу Жану Марку Гаспару Итару, который дал ему имя Виктор и занимался с ним в течение пяти лет. Итар разработал специальные методики, чтобы научить Виктора говорить. На основе своей работы Итар вышел на новый уровень в обучении отстающих в развитии.

7

Пепе ле Пью, один из героев мультсериала «Безумные мелодии», любвеобильный скунс, который часто принимает кота или кошку за самку скунса и флиртует.

8

Во Франции по средам школьники учатся до половины дня.

9

Мило (англ.).

10

Бландина искажает латинское выражение nec plus ultra — «лучше не бывает» (лат.).

11

Фирма, продающая кукол.

12

Таянг — друг куклы Пуллип и старший брат куклы Дал.

13

Заветная мечта (англ.).

14

Герои мультсериала «Земля до начала времен».

15

Плохой мальчишка (англ.).

16

Автобиографическая книга Элизабет Вурцель (род. 1967), писательницы и журналистки, описывающая ее борьбу с депрессией.

17

Люби себя (англ.).

18

Ш. Бодлер. Вечерние сумерки. Перевод Эллиса.

19

Входите, добро пожаловать! (англ.)

20

Неужели у вас трое детей? (англ.)

21

Члены террористической организации ИГИЛ, запрещенной в России.

22

Полнометражный американский мультфильм студии Диснея (2013) по мотивам сказки Андерсена «Снежная королева».

23

Понедельник (англ.).

24

Она (англ.).

25

Райе нужен доктор (англ.).

26

Голова (исп.).

27

Кое-кто, некто (англ.).

28

«Лохматый Петер», детская книжка Генриха Гофмана, изданная в 1845 году, пользовалась огромным успехом и была переведена на множество языков. В России называлась «Степка-растрепка».

29

Вы говорите по-английски? Хорошо, нет проблем. Я понимаю (англ.).

30

Она очень, очень застенчивая (англ.).

31

Американская рок-группа из Палм-Дезерт, Калифорния, образованная Джошем Хомме и его школьным приятелем Джесси Хьюзом в 1998 году.

32

«Я люблю только тебя» (англ.).

33

Julien Picquart. Ni homme, ni femme. Enquête sur l’intersexuation. La Musardine, 2009.

34

Основано на реальных событиях (англ.).

35

Высшая национальная школа аудиовизуальных искусств в Париже.

36

Французский рэп-исполнитель марокканского происхождения.

37

Экстракорпоральное оплодотворение.

38

Пожалуйста, проходите (англ.).

39

Я ее удивил? — Да, удивили (англ.).

40

Люди в черном (англ.).

41

Популярный американский актер, снялся в фильме «Люди в черном».

42

Террористы (англ.).

43

Не могли бы вы мне рассказать, что с вами случилось в Мосуле? (англ.)

44

Когнитивно-поведенческая терапия, состоит в последовательно выстроенных практических упражнениях, которые помогают пациенту понемногу преодолевать свои страхи, например прикасаться к дверной ручке без перчаток.

45

Что? (англ.)

46

См. «Спаситель и сын», сезон 1., М.: Самокат, 2019.

47

Идем дальше! (англ.)

48

«Чип» — словечко, привезенное с Антильских островов, означающее у Спасителя крайнюю степень недовольства.

49

Победителем становится Чудик! (англ.)

50

Нефрит — полудрагоценный камень зеленого цвета.

51

Книга французской писательницы Колетт Вивье (1898–1979).

52

Это подарок (англ.).

53

Нет, спасибо, доктор, большое спасибо (англ.).

54

Фернандо Пессоа (1888–1935) — португальский поэт, прозаик, драматург, символ португальской литературы Нового времени.

55

Кошон по-французски «свинья».

56

«Кровяная колбаса» — официальный марш французского Иностранного легиона. Авторство музыки приписывается композитору Вилему. Автор слов неизвестен.

57

Норман и Сиприен — известные блогеры на Ютубе.

58

Видеоблог на Ютубе.

59

Лиотэ Юбер (1854–1934) — французский военачальник, маршал Франции, участник колониальных войн в Индокитае и Марокко.

60

Милен Фармер (род. 1961) — французская певица, композитор, актриса и поэтесса.

61

Шевалье д’Эон (1728–1810) — французский дворянин, дипломат, шпион, первую половину жизни прожил как мужчина, вторую — как женщина.

62

Сленговое выражение для артистов-мужчин, переодевающихся женщинами, и актрис-женщин, переодевающихся мужчинами.

63

Невербальный язык общения африканцев в Африке, на Антильских островах и в Америке. Получил такое распространение в лицеях Франции, что в некоторых из них был запрещен.

64

Из кн.: Блез Сандрар. По всему миру и вглубь мира. Перевод М. Кудинова. М., 1974.

65

Книга американского психиатра А. Френсиса привлекает внимание к злоупотреблению психотропными лекарствами.

66

Можно я буду говорить по-английски? (англ.)

67

Он счастлив (англ.).

68

Драматично. Оживленно. Умеренно. Быстро, с огнем (ит.).

69

Скрябин. Поэма экстаза.