Camilla Läckberg

HÄXAN

2017 Camilla Läckberg.

First published by Bokfoerlaget Forum, Sweden.

Published by arrangement with Nordin Agency AB, Sweden

© Перевод с шв. яз. Колесова Ю. В., 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Невозможно узнать, какая бы жизнь ждала эту девочку. Кем бы она стала. Какую профессию выбрала бы, кого бы любила, кого бы потеряла, чего бы добилась. Родились бы у нее дети и кем они стали бы. Невозможно даже представить, как она выглядела бы во взрослом возрасте. В четыре года основные черты лишь намечаются. Глаза ее были голубовато-синими; волосы, при рождении казавшиеся темными, теперь посветлели, однако в них угадывалось присутствие рыжего, так что цвет их снова мог измениться. Сейчас его было особенно трудно определить. Она лежала лицом на песчаном дне озера. Затылок был покрыт толстым слоем спекшейся крови. Лишь пряди, расплывавшиеся от затылка, казались светлыми.

Нельзя сказать, чтобы вся эта сцена выглядела зловеще. Ничего зловещего не было бы, если б она не лежала в воде. Из леса доносились самые обычные лесные звуки. Свет падал сквозь кроны деревьев, как всегда в это время суток. Вода тихонько покачивалась вокруг нее, и лишь иногда стрекоза садилась на ровную поверхность воды, оставляя после себя круги. Превращение уже началось, и постепенно ее тело сольется с водой и лесом. Если никто не обнаружит девочку, природа сделает свое и присвоит ее себе.

Пока еще никто не знает, что она пропала.

– Как ты думаешь, твоя мамочка наденет белое платье? – спросила Эрика, поворачиваясь к Патрику на широкой кровати.

– Очень смешно, – буркнул тот в ответ.

Эрика рассмеялась и ткнула его в бок.

– Почему ты так переживаешь, что твоя мама выходит замуж? У твоего папы уже много лет новая семья, и тебе это вовсе не кажется странным.

– Глупо, понимаю, – проговорил Патрик, спуская ноги с кровати и натягивая носки. – Мне нравится Гуннар, и я так рад, что мама не будет одна… – Он надел джинсы. – Наверное, мне просто немного непривычно. Сколько себя помню, мама всегда была одна – если начать анализировать, то наверняка выяснится, что это какая-то тонкость в отношениях между матерью и сыном. Мне просто кажется… странным… что у мамы… будет интимная жизнь.

– Ты хочешь сказать – странно, что они с Гуннаром занимаются сексом?

Патрик зажал уши ладонями.

– Перестань!

Эрика со смехом кинула в него подушку. Та тут же прилетела обратно, и скоро разразилась настоящая подушечная война. Патрик накинулся на Эрику, однако борьба вскоре сменилась ласками и томными вздохами. Она потянулась к пуговицам на его джинсах и начала расстегивать верхнюю.

– Что вы делаете?

Звонкий голос Майи заставил их обоих замереть и обернуться к двери. Там стояла не только Майя – с обеих сторон от нее в спальню просовывались головы близнецов, которые с любопытством разглядывали родителей в постели.

– Мы просто немножко пощекотали друг друга, – проговорил Патрик, задыхаясь, и поднялся.

– Ты должен наконец приделать крючок на дверь! – прошипела Эрика, натягивая на себя одеяло, прикрывавшее ее лишь до талии. – Сев в постели, с усилием улыбнулась детям. – Спускайтесь и начинайте завтракать, мы сейчас придем!

Патрик, успевший натянуть на себя одежду, подтолкнул детей к двери.

– Если ты не можешь сам прикрутить крючок, попроси Гуннара – он, похоже, всегда наготове с ящиком инструментов. Если только не занят другими делами с твоей мамой…

– Хватит насмехаться! – весело отозвался Патрик и убежал вслед за детьми.

С улыбкой на губах Эрика снова улеглась в постель. Ничто не мешало ей еще немного поваляться, прежде чем вставать. То, что не надо приходить на работу к определенному часу, – один из плюсов жизни фрилансера, но и один из минусов тоже. Писательский труд требует воли и самодисциплины и иногда кажется слишком уединенным. Впрочем, свою работу Эрика обожала – любила писать, вдыхая жизнь в те истории и человеческие судьбы, за которые решила взяться, копаться в прошлом, исследовать и выяснять, что же в действительности произошло и почему. То дело, которым она занималась сейчас, давно привлекало ее. Дело маленькой Стеллы, похищенной и убитой Хеленой Перссон и Марией Валль, потрясло всех во Фьельбаке и по-прежнему никого не оставляло равнодушным.

А теперь Мария Валль вернулась. Прославленная голливудская звезда приехала во Фьельбаку для съемок фильма об Ингрид Бергман. Весь поселок гудел от слухов.

Все знали кого-то из участников этой истории или их семьи; все были одинаково потрясены в тот июльский день 1985 года, когда тело Стеллы обнаружили в озере.

Повернувшись на бок, Эрика задумалась: неужели солнце в тот день светило так же ярко, как сегодня? Когда пора будет пройти несколько метров от спальни к кабинету, она начнет с того, что проверит это. Но дела могут еще чуть-чуть подождать. Закрыв глаза, она снова задремала под звуки голосов Патрика и детей, доносившиеся из кухни на первом этаже.

* * *

Хелена наклонилась вперед, опершись о колени потными ладонями. Сегодня – личный рекорд, хотя она вышла на беговую тропу позднее чем обычно.

Море лежало перед ней, синее и спокойное, но внутри у нее бушевал шторм. Хелена потянулась, обняла себя руками, но дрожь не унималась. «Это кто-то наступил на мою могилку», – говорила в подобных случаях ее мать. Возможно, так оно отчасти и было. И не потому, что кто-то наступил на ее могилку. А вообще на могилку.

Время завесило пеленой то, что было, воспоминания стали расплывчатыми. Лучше всего ей помнились голоса, желавшие узнать, что именно произошло. Раз за разом повторяли они одно и то же, и в конце концов Хелена уже не понимала, где их правда, а где ее.

Тогда казалось, что вернуться сюда невозможно – здесь ей жизни не будет. Но с годами шепоты и крики становились все тише, превращались в бормотание и в конце концов совсем стихли. И стало казаться, что она снова влилась в жизнь поселка.

И вот теперь опять пойдут разговоры… Былое разворошится… И, как часто бывает в жизни, все, как назло, совпало. Несколько недель она не спала – с тех пор, как получила письмо от Эрики Фальк, в котором та рассказывала, что пишет книгу и желает встретиться с Хеленой. После этого ей пришлось обновить рецепт на таблетки, без которых она много лет обходилась. Без них она не перенесла бы следующей новости: Мария вернулась.

Прошло тридцать лет. Тихо, без лишнего шума они с Джеймсом жили своей жизнью – Хелена знала, что именно этого Джеймс и желает. «Настанет день, когда им надоест болтать», – сказал он. И оказался прав. Тяжелые моменты уныния вскоре ушли, стоило ей только наладить повседневный ритм. А воспоминания хранились где-то в потаенных уголках души. До сегодняшнего дня. В голове замелькали картины из прошлого. Лицо Марии так и стояло перед глазами. И радостная улыбка Стеллы…

Хелена устремила взгляд на море, пытаясь следить глазами за немногочисленными волнами. Однако образы прошлого не желали ее отпускать. Мария вернулась – это начало конца…

* * *

– Простите, где здесь туалет?

Стюре из общины ободряюще смотрел на Карима и других участников занятий по шведскому языку в центре для беженцев в Танумсхеде.

Все повторяли за ним, кто как мог.

– Простите, где здесь туалет?

– Сколько стоит вот это? – продолжал Стюре.

Карим изо всех сил пытался сопоставить звуки, которые Стюре произносил у доски, с лежавшим перед ним текстом. Все такое непохожее… Буквы, которые предстояло выучить, звуки, которые нужно произносить…

Оглядев комнату, он увидел компанию из шести отважных. Остальные либо играли в футбол на солнышке, либо лежали в домиках. Одни спали целым днями, пытаясь убить время и отогнать воспоминания, другие без конца переписывались с друзьями и родственниками, оставшимися на родине, с которыми все еще можно было связаться, или бродили по новостным сайтам. Не то чтобы там было много полезной информации. Правительство распространяло сплошную пропаганду, а новостные агентства по всем миру не могли послать туда корреспондентов. В своей прошлой жизни Карим сам был журналистом и понимал, как трудно получить верные и объективные сведения из воюющей Сирии, пребывавшей в таком плачевном состоянии.

– Спасибо, что пригласили нас в гости.

Карим фыркнул. Эта фраза ему вряд ли когда-нибудь понадобится. Первое, что он узнал, попав сюда, – что шведы очень сдержанные. Беженцы не общались ни с кем из шведов – помимо Стюре и других людей, работавших в центре.

Казалось, они попали в крошечное государство в государстве, изолированное от остального мира. Друг для друга они стали просто компанией, попутчиками. Их объединяли лишь воспоминания о Сирии. Хорошие, но в первую очередь плохие. То, что многим на родине приходилось переживать снова и снова. Сам Карим пытался вытеснить все это из сознания. Войну, ставшую повседневностью. Долгий путь в удивительную страну на севере.

Он выжил. Как и его любимая Амина, а также их бесценные бриллианты – Хассан и Самия. Все остальное не имело значения. Ему удалось увезти их в спокойное место, дать им надежду на будущее. Порой в странных снах ему мерещились трупы, плывущие по воде, но стоило ему открыть глаза, как они исчезали. Он и его семья здесь. В Швеции. Это самое главное.

– Как сказать, когда с кем-то секс?

Аднан засмеялся своим словам. Он и Халил были самыми младшими в группе. Сидя рядом, они подзуживали друг друга.

– Проявляйте уважение, – сказал Карим по-арабски и строго посмотрел на них.

И с виноватым видом пожал плечами, глядя на Стюре, который легко кивнул в ответ.

Халил и Аднан приехали сюда одни – без семьи, без друзей. Им удалось выбраться из Алеппо, прежде чем это стало опасно. Бежать иль оставаться – и то, и другое таило в себе смертельную опасность.

Карим не мог на них сердиться, несмотря на их явную дерзость. Они всего лишь дети. Одинокие, напуганные дети, попавшие в чужую страну. Внешняя крутизна – единственное, что у них осталось. Здесь им все чуждо. Карим немного побеседовал с ними после занятий. Их семьи собрали всё до последней монеты, чтобы дать им возможность уехать. Многое было возложено на плечи этих мальчиков. Их не только забросили в чужой мир – от них ожидалось, что они как можно скорее наладят там жизнь и спасут свои семьи от войны. Но, хотя он и понимал их, проявлять неуважение к своей новой стране было недопустимо. Как бы шведы ни боялись чужаков, их все же пустили и приняли. Им дали крышу над головой и еду. А Стюре и вовсе приходил сюда в свободное время, чтобы научить их спрашивать, что сколько стоит и где находится туалет. Не то чтобы Карим понимал шведов, однако испытывал большую благодарность к ним за то, что они сделали для его семьи. Не все разделяли эту точку зрения – те, кто без уважения относился к новой стране, портили жизнь всем, заставляя шведов относиться к беженцам с подозрением.

– Какая сегодня отличная погода, – отчетливо произнес Стюре у доски.

– Какая сегодня отличная погода, – повторил Карим и улыбнулся ему.

После двух месяцев в Швеции он начал понимать, почему шведы так радуются каждый раз, когда светит солнце. «Черт, ну и мерзкая погода!» – это была одна из первых фраз, которые он выучил по-шведски. Хотя не все звуки у него получались правильно.

* * *

– Как ты думаешь, много ли в этом возрасте занимаются сексом? – спросила Эрика, отхлебнув игристого.

Анна расхохоталась так, что остальные посетители кафе «Брюгган» уставились на них.

– Нет, честно, сестренка, – ты целыми днями размышляешь над этой проблемой? Сколько трахается мать Патрика?

– Да, но я подхожу к этому вопросу с несколько иной позиции, – ответила Эрика и взяла еще ложечку жаркого из креветок и раков. – Сколько лет полноценной сексуальной жизни нам еще осталось? Или на каком-то этапе интерес ослабевает? Неужели половое влечение сменяется неудержимым желанием решать кроссворды и судоку, заедая все это шоколадными конфетами, – или все же остается неизменным?

– Послушай…

Анна потрясла головой и откинулась на стуле, пытаясь найти удобное положение. У Эрики все сжалось внутри, когда она взглянула на сестру. Не так давно они побывали в ужасной аварии, в результате которой Анна потеряла своего неродившегося ребенка. Шрамы на лице останутся навсегда. Но теперь она скоро должна родить дитя любви от Дана. Жизнь иногда преподносит такие сюрпризы…

– Как ты думаешь, вот например…

– Если ты собираешься сказать «мама и папа», то я немедленно встаю и ухожу, – заявила Анна, выставив вперед ладонь. – Об этом я даже думать не хочу.

Эрика ухмыльнулась.

– Хорошо, не будем брать в пример маму и папу, но как часто, по твоему мнению, занимаются сексом Кристина и ее Боб-строитель?^[1]

– Эрика! – Анна закрыла лицо руками и снова покачала головой. – И прекратите называть бедного Гуннара Бобом-строителем только за то, что он добрый и умелый.

– Хорошо, тогда давай поговорим о свадьбе. Тебя тоже пригласили в качестве советчицы при выборе подвенечного платья? Не может быть, чтобы только мне пришлось делать хорошую мину, когда она будет демонстрировать одно жуткое старомодное платье за другим.

– Нет, меня она тоже пригласила, – ответила Анна, пытаясь податься вперед, чтобы дотянуться до своего бутерброда с креветками.

– Ты лучше положи бутерброд прямо на живот, – предложила Эрика с улыбкой, так что Анна кинула на нее сердитый взгляд.

Как бы Дан и Анна ни мечтали об этом младенце, беременность в разгар жаркого лета доставляла мало удовольствия – а живот у Анны был буквально гигантский.

– Так неужели мы не можем ни на что повлиять? У Кристины отличная фигура, талия у нее тоньше, а грудь красивее, чем у меня, – просто она никогда не решается это подчеркнуть. Подумай только, как прекрасно она смотрелась бы в узком кружевном платье с глубоким вырезом!

– Не втягивай меня в это дело, если ты планируешь предложить Кристине смену имиджа. Я скажу, что она прекрасно выглядит, что бы она мне ни показала.

– Трусиха.

– Занимайся своей свекровью сама, а я займусь своей. – Анна с наслаждением откусила от своего бутерброда.

– Да уж, Эстер такая злобная свекруха, – усмехнулась Эрика, представив себе добрейшую маму Дана, которая никогда и никому не сказала бы обидного слова. Об этом ей было известно на собственном опыте – с тех давних пор, когда сама она встречалась с Даном.

– Да уж, ты права, мне с ней ужасно повезло, – проговорила Анна и тут же выругалась, уронив бутерброд с креветками на живот.

– Да ты не расстраивайся, никто не обратит внимания на твой живот, когда у тебя такие огромные базуки, – произнесла Эрика, показывая на грудь Анны шестого размера.

– Заткнись!

Анна постаралась по возможности отчистить с платья майонез. Эрика наклонилась вперед, взяла ладонями лицо сестры и чмокнула ее в щеку.

– Чего это ты? – удивленно проговорила Анна.

– Я люблю тебя, – просто ответила Эрика и подняла бокал. – За нас! За тебя, за меня и нашу сумасшедшую семейку. За все то, через что нам пришлось пройти, за все, что мы пережили, и за то, что у нас больше нет секретов друг от друга.

Сморгнув пару раз, Анна подняла свой стакан с колой и чокнулась с Эрикой.

– За нас!

На мгновение Эрике показалось, что она заметила черную тень в глазах сестры, но в следующую секунду это выражение пропало. Должно быть, ей показалось.

* * *

Санна наклонилась над кустом гортензий и вдохнула их аромат. Однако он не успокоил ее, как обычно бывало. Вокруг нее копошились покупатели, брали в руки горшки, клали в тележки упаковки с землей для растений, но она едва замечала их. Перед глазами у нее стояла лживая улыбка Марии Валль.

Санна не могла понять, как Мария решилась вернуться. После стольких лет. Мало того, что ей самой пришлось встречаться иногда в деревне с Хеленой, кивать ей…

Санна свыклась с мыслью, что Хелена рядом, что она в любой момент может столкнуться с ней. Она видела чувство вины в глазах Хелены – видела, как оно с каждым годом все больше съедает ее. Но Мария никогда не проявляла ни малейшего раскаяния, ее улыбающееся лицо появлялось во всех газетах о жизни знаменитостей.

И теперь она вернулась. Лживая, красивая, смеющаяся Мария. Когда-то они занимались в одном классе в воскресной школе. С завистью разглядывая длинные ресницы Марии и ее светлые вьющиеся волосы, достающие до поясницы, Санна видела и тьму в ее душе.

К счастью, родителям Санны не придется вновь увидеть улыбку Марии в деревне. Санне было тринадцать, когда ее мама умерла от рака печени, а в пятнадцать она похоронила отца. Врачи так и не смогли поставить окончательный диагноз, но Санна знала, что случилось. Отец умер от горя.

Она покачала головой, и головная боль снова напомнила о себе.

Ее вынудили переехать к тетушке Линн, но там Санна так и не прижилась. Собственные дети Линн и дяди Пауля были на несколько лет моложе ее – и родственники понятия не имели, что им делать с сиротой-подростком. Их нельзя было упрекнуть ни в глупости, ни в злости; они делали все, что могли, – но оставались чужими.

Санна выбрала земледельческую программу в гимназии подальше от них и сразу после окончания начала работать. С тех пор она сама себя содержала. У нее был собственный садовый магазинчик в окрестностях Фьельбаки – дохода он приносил немного, но достаточно, чтобы прокормить их с дочерью. А больше ей ничего и не нужно.

Ее родители превратились в живых мертвецов, когда Стеллу нашли убитой, – в каком-то смысле Санна их понимала. Некоторые люди с самого рождения словно несут в себе свет – именно такой была Стелла. Всегда веселая, всем довольная, готовая поделиться со всеми вокруг поцелуями и объятиями. Если б Санна могла умереть вместо Стеллы в то жаркое летнее утро, она не колебалась бы.

Но в озере нашли именно Стеллу. И все оборвалось…

– Простите, у вас есть розы, неприхотливые в уходе?

Санна вздрогнула и подняла глаза на женщину, подошедшую совершенно незаметно. Та улыбнулась Санне, и ее морщинистое лицо разгладилось.

– Люблю розы, но зеленых пальцев мне бог не дал.

– А цвет для вас важен? – спросила Санна.

Никто лучше нее не умел подбирать людям растения, которые им подходят. Одним подходили цветы, нуждающиеся в каждодневном уходе и внимании. У таких приживались и начинали цвести орхидеи – вместе они жили долго и счастливо много лет. У других едва хватало сил позаботиться о самих себе – таким требовались сильные, упорные растения. Не обязательно кактусы – их Санна приберегала для самых тяжелых случаев, зато могла предложить спатифиллум или монстеру. Найти подходящее растение к каждому человеческому типу стало для нее делом чести.

– Розовый, – мечтательно проговорила дама. – Я люблю розовый.

– А знаете, у меня есть для вас подходящее растение. Оно называется «роза пимпинеллифолия». Тут важно приложить усилия при посадке. Выройте глубокую ямку, обильно полейте. Положите немного удобрения – я приложу нужный вид – и опустите туда кустарник. Подсыпьте земли и снова полейте. Поначалу полив очень важен, когда растение пускает корни. А потом достаточно поливать иногда, чтобы оно не пересыхало. И подрезайте его каждый год по весне – говорят, это надо делать, когда на березах распустились первые листочки.

Дама с обожанием смотрела на куст роз, который Санна положила в ее тележку. Санна хорошо понимала ее. В розах есть что-то особенное. Сама она часто сравнивала людей с цветами. Если б Стелла родилась цветком, то она точно была бы розой. «Роза галлика». Прекрасная, волшебная, слой за слоем восхитительных лепестков…

Женщина откашлялась.

– С вами всё в порядке? – осторожно спросила она.

Санна покачала головой, осознав, что в очередной раз предалась воспоминаниям.

– Да, все хорошо, просто немного устала. Да еще и эта жара…

Женщина кивнула на ее уклончивый ответ.

Однако нет, не всё в порядке. Зло вернулось. Санна ощущала его присутствие так же отчетливо, как запах роз.

* * *

«Отпуск с детьми – не совсем отдых», – думал Патрик. Это было интересное сочетание потрясающе ярких ощущений и полного изнеможения. Особенно сейчас, когда ему одному приходится справляться со всеми тремя детьми, пока Эрика обедает с Анной. К тому же он опрометчиво спустился с детьми на пляж, поскольку дома они уже стали лезть на стенку. Обычно легче удавалось избежать ссор, когда они были чем-то заняты, но он упустил из виду, как все осложняется на пляже. Во-первых, риск того, что кто-нибудь утонет. Их дом располагался в Сэвике прямо над пляжем, и Патрик не раз просыпался в холодном поту, когда ему чудилось, что кто-то из детей выбрался из дома и побрел вниз, к воде. Вторым пунктом был песок. Ноэль и Антон не только упорно кидались им в других детей, так что на Патрика стали строго посматривать другие родители, – по непонятным причинам они обожали запихивать песок в рот. Он уже успел вытащить окурок из крошечного кулачка Антона – вопрос времени, когда туда попадет осколок стекла или еще что похуже.

Слава богу, что есть Майя. Иногда Патрика мучила совесть, что ей приходится брать на себя ответственность за младших братьев, но Эрика всегда утверждала, что дочери это очень нравится. В точности как она сама обожала в детстве заботиться о младшей сестренке.

Сейчас Майя следила за тем, чтобы близнецы не заходили далеко в воду, твердой рукой выводила их на берег, проверяла, что они кладут в рот, и отряхивала тех деток, в которых ее братья кидались песком. Иногда Патрику хотелось, чтобы она не вела себя столь серьезно. Он подозревал, что в будущем ее ждет язва желудка, если она всегда будет вести себя так образцово.

С тех пор, как с ним несколько лет назад случился сердечный приступ, Патрик усвоил, как важно заботиться о себе, не забывая отдыхать и расслабляться. Вопрос лишь в том, можно ли это обеспечить, проводя отпуск с детьми. Хотя он и любил своих деток более всего на свете, в глубине души иногда вынужден был признать, что скучает по тишине своего кабинета в полицейском участке Танумсхеде.

* * *

Мария Валль откинулась в шезлонге и потянулась за напитком. «Беллини». Шампанское с персиковым соком. Ах, совсем не то, что в «Баре у Гарри» в Венеции… Здесь свежих персиков не нашлось. Вариант на скорую руку – дешевое шампанское, которым заполнили ей холодильник эти жмоты из кинокомпании, с персиковым соком от «Провивы»^[2]. Но что поделать… Она потребовала, чтобы к ее приезду ингредиенты для «Беллини» уже стояли в кухне.

Странное чувство – вернуться назад. Не в дом, конечно. Старый давно снесен, от него не осталось и следа. Временами Мария невольно задавалась вопросом, как живется владельцам нового дома, построенного на прежнем участке, – не посещают ли их привидения после всего того, что тут разыгралось. Видимо, нет. Зло сошло в могилу вместе с ее родителями.

Мария отпила глоток коктейля. Интересно, где сейчас владельцы дома?.. Августовская неделя с прекрасной погодой – как раз то время, когда больше всего пользы от жилья, купленного и обставленного за миллионы. Даже если не часто бываешь в Швеции. Скорее всего, они сидят сейчас в своем роскошном, похожем на за́мок доме в Провансе, который Мария нашла, введя в поисковик их фамилию. Богатые люди обычно выбирают самое лучшее. Включая дачу.

Однако она благодарна им, что они согласились сдать ей дом. Именно сюда Мария спешила, когда заканчивался съемочный день. Она понимала, что так не может продолжаться бесконечно, – однажды она столкнется нос к носу с Хеленой, вспомнит, как много они когда-то значили друг для друга, будет потрясена тем, как все изменилось… Однако пока она не готова к этой встрече.

– Мама!

Мария закрыла глаза. С того момента, как родилась Джесси, она пыталась заставить ее обращаться к ней по имени вместо этого ужасного ярлыка – но напрасно. Ребенок упорно называл ее мамой, словно пытаясь тем самым превратить Марию в типичную квочку.

– Мама!

Звук доносился сзади, и Мария поняла, что спрятаться не удастся.

– Что? – спросила она и снова потянулась к бокалу.

Пузырьки обжигали горло. С каждым глотком тело становилось все мягче и податливее.

– Мы с Сэмом собираемся прокатиться на его лодке, можно?

– Ясное дело, – ответила Мария и отпила еще глоток. Прищурив глаза, взглянула на дочь из-под полей соломенной шляпы. – Хочешь?

– Мама, мне пятнадцать лет, – со вздохом ответила Джесси.

Боже, она такая правильная – трудно поверить, что это ее дочь… К счастью, ей удалось познакомиться с парнем, едва они приехали во Фьельбаку.

Мария откинулась в шезлонге и закрыла было глаза, но вскоре снова открыла.

– Что ты стоишь надо мной? – спросила она. – Ты заслоняешь мне солнце. Я пытаюсь хоть чуть-чуть загореть. После обеда у меня съемки, и режиссер хочет, чтобы я выглядела естественно загорелой. Ингрид была как шоколадка, когда проводила лето на Даннхольмене.

– Я… – Джессика начала что-то говорить, но потом резко развернулась и ушла.

Мария услышала, как с грохотом захлопнулась входная дверь, и улыбнулась. Наконец-то одна…

* * *

Билл Андерссон открыл крышку корзинки и достал один из бутербродов, сделанных Гуниллой. Глядя в небо, поспешно закрыл крышку. Чайки летают быстро – стоит зазеваться, и не видать тебе обеда. Особенно легко это может произойти здесь, на мостках.

Гунилла ткнула его кулачком в бок.

– Нет, правда, отличная идея, – сказала она. – Сумасшедшая, но отличная.

Билл закрыл глаза и откусил кусок бутерброда.

– Ты правда так думаешь или просто говоришь это, чтобы порадовать своего старика? – спросил он.

– С каких это пор я что-то говорю, только чтобы тебя порадовать? – удивилась Гунилла, и по этому пункту Билл вынужден был согласиться с ней.

За сорок лет совместной жизни она всегда вела себя с ним беспощадно честно.

– Да, на самом деле я все размышлял об этом, с тех пор как посмотрел то кино. Думаю, у нас тоже получится. Я переговорил с Рольфом, который работает в центре для беженцев, – жизнь у них там не больно веселая. Народ так боится, что даже на пушечный выстрел к ним не подходит.

– Здесь, во Фьельбаке, достаточно того, что ты приехал из Стрёмстада, как я, чтобы тебя считали почти иностранцем. Нечего удивляться, что они не ждут сирийцев с распростертыми объятиями.

Гунилла потянулась за свежей французской булочкой и положила на нее особо толстый слой масла.

– Пора народу менять свое отношение, – проговорил Билл и раскинул руки. – К нам приехали люди, бежавшие от войны и ужасов с малыми детьми на руках, столько натерпевшиеся по дороге… мы должны что-то сделать, чтобы народ начал разговаривать с ними. Если получилось научить сомалийцев кататься на коньках и играть в хоккей с мячом, то уж можно научить сирийцев ходить под парусами? Кстати, их страна расположена у воды… Может, они уже всё умеют?

Гунилла покачала головой.

– Понятия не имею, мой дорогой. Придется тебе «погуглить».

Билл потянулся за планшетом, который лежал рядом с ним после битвы с очередным судоку.

– Да, Сирия расположена у воды, но трудно сказать, многие ли из них бывали на побережье. Я всегда говорил, что научиться ходить под парусами может каждый; это прекрасный повод доказать мою правоту.

– Но неужели недостаточно, чтобы они просто катались на паруснике для своего удовольствия? Им обязательно участвовать в соревнованиях?

– В этом была вся суть «Приятных людей»^[3]. Поставив перед собой по-настоящему сложную задачу, они обрели мотивацию. Получилось нечто вроде манифеста.

Билл улыбнулся. Подумать только – он умеет выражать свои мысли так компетентно и продуманно…

– Но почему нужен этот самый – как ты сказал – манифест?

– Потому что иначе не будет такого резонанса. Если этой идеей увлекутся другие, как увлекся я, все это начнет распространяться, как круги по воде, и беженцам станет легче вливаться в общество.

Билл уже видел, как он создает национальное движение. Все большие изменения начинались с чего-то малого. То, что началось с команды по хоккею с мячом для сомалийцев и продолжилось обучением сирийцев парусному спорту, могло отлиться в самые неожиданные формы!

Гунилла положила ладонь на его руку и улыбнулась ему.

– Прямо сегодня поеду и поговорю с Рольфом. Надо договориться о проведении собрания в центре для беженцев, – сказал Билл и взял новую булочку.

Поколебавшись минутку, он взял еще одну и кинул ее чайкам. Они ведь тоже есть хотят.

* * *

Эва Берг вырывала сорняки и складывала в корзину. Сердце радостно подпрыгивало в груди каждый раз, когда она смотрела на поля. Все это принадлежит им. Их мало волновала история хутора. Ни она, ни Петер суевериями не страдали. Хотя, ясное дело, было много разговоров, когда десять лет назад они купили хутор семейства Странд, – обо всех несчастьях, постигших бывших хозяев. Но, насколько поняла Эва, речь шла о большой трагедии, вызвавшей позже все остальное. Смерть маленькой Стеллы обернулась трагедией для всей семьи – к самому хутору это не имело никакого отношения.

Наклонившись вперед, Эва выискивала сорняки, не обращая внимания на боль в коленях. Для нее и Петера новый дом стал раем. Они жили в городе – если Уддеваллу можно назвать городом, – но всегда мечтали переехать в деревню. Хутор неподалеку от Фьельбаки показался им идеальным решением во всех отношениях. То, что он продавался по низкой цене из-за того, что там произошло, позволило им купить его. Эва очень надеялась, что они сумеют наполнить это место любовью и позитивной энергией.

Приятнее всего было видеть, как тут нравилось Нее. Они дали дочери имя Линнея, но когда она начала говорить, то называла себя Нея – и Эва с Петером тоже стали звать ее так. Теперь ей уже четыре – и она такая решительная и настырная, что Эва холодеет при мысли о подростковом возрасте. Но, похоже, других детей у них с Петером не будет, так что они смогут уделить все внимание Нее, когда это потребуется. Сейчас казалось, что до того еще очень далеко. Нея носилась по хутору, бегая вокруг животных, как маленький сгусток энергии, с растрепанными на ветру светлыми волосами, доставшимися ей от мамы. Эва боялась, что девочка сгорит на солнце, но у той лишь становилось еще больше веснушек…

Эва поднялась и вытерла пот со лба рукавом, чтобы не запачкать лицо садовыми перчатками. Прополка была ее любимым занятием. Какой контраст с ее обычной офисной работой! Детская радость охватывала ее всякий раз, когда она видела, как посаженные ею семена превращались в растения, росли, расцветали, и наконец наставала пора собирать урожай. Овощи они выращивали к собственному столу – существовать только за счет хутора у них не получилось бы, однако он с успехом выполнял роль подсобного хозяйства: огород, грядка с приправами и поле с картошкой. Порой Эве становилось как-то неловко, оттого что у них все так хорошо. Жизнь сложилась куда прекраснее, чем она могла мечтать, и теперь ей ничего на земле не нужно, кроме Петера, Неи и их общего дома.

Эва начала дергать морковку. Вдалеке показался Петер на тракторе. В обычной жизни он работал на заводе «Тетра Пак», но все свое свободное время проводил за рулем трактора. Сегодня утром Петер уехал, когда она еще спала, прихватив с собой бутерброды и термос с кофе. Хутору принадлежал кусок леса, который муж решил проредить, так что она знала, что он вернется с дровами на зиму – потный и уставший, но с улыбкой до ушей.

Сложив морковь в корзинку, Эва отставила ее в сторону – это им сегодня на ужин. Сняв с себя садовые перчатки, она положила их рядом с корзиной и двинулась к Петеру. Прищурившись, попыталась разглядеть Нею в тракторе. Дочка наверняка заснула, с ней это часто случается. Ей пришлось встать сегодня рано, но она обожала ездить с Петером в лес. Возможно, она и любила маму, но папа был лучше всех.

Петер заехал на тракторе на площадку перед домом.

– Привет, дорогой, – проговорила Эва, когда он заглушил мотор.

Сердце забилось чаще, когда она увидела его улыбку. После стольких лет совместной жизни от его улыбки по-прежнему сладко кружилась голова.

– Привет, милая. Вы хорошо провели день?

– Да…

Почему он сказал «вы»?

– А вы? – поспешно спросила она.

– Кто это мы? – спросил Петер, целуя ее в щеку. Огляделся. – Где Нея? Заснула?

В ушах зашумело, и откуда-то издалека Эва услышала свой голос, произнесший:

– Я думала, она уехала с тобой.

Они стояли и смотрели друг на друга. Весь их мир рухнул.

Дело Стеллы

Линда посмотрела на Санну, подпрыгивавшую на сиденье.

– Как ты думаешь, что скажет Стелла, когда увидит все твои одежки?

– Думаю, она обрадуется, – ответила Санна с улыбкой, делавшей ее похожей на младшую сестру. Но потом наморщила лоб, как умела только она. – Хотя и завидовать тоже будет, наверное.

Линда улыбнулась, заезжая на площадку перед домом. Санна всегда была такой заботливой сестрой…

– Мы объясним, что тоже купим ей много красивых вещичек, когда пора будет идти в школу.

Едва она затормозила, как Санна выскочила наружу и открыла заднюю дверцу, чтобы вытащить все свои пакеты.

Входная дверь открылась, и на крыльцо вышел Андерс.

– Прости, что мы задержались, – проговорила Линда. – Зашли перекусить.

Он смотрел на нее со странным выражением лица.

– Знаю, скоро пора ужинать, но Санна очень хотела зайти в кафе, – продолжала она, улыбаясь дочери, которая быстро обняла папу и убежала в дом.

Андерс покачал головой.

– Не в том дело. Я… Стелла все еще не вернулась.

– Как не вернулась?

Взглянув на Андерса, Линда почувствовала, как внутри все перевернулось.

– Не вернулась. Я звонил и Марии, и Хелене. Никого из них дома нет.

Она выдохнула и закрыла дверцу машины.

– Они наверняка задержались. Ты же знаешь Стеллу – скорее всего, она повела их через лес, чтобы все показать… – Чмокнула Андерса в губы.

– Ты наверняка права, – пробормотал тот, но видно было, что ее слова его не убедили.

В доме зазвонил телефон, и Андерс поспешил в кухню, чтобы снять трубку.

Линда наморщила лоб, наклоняясь, чтобы снять ботинки. Так не похоже на Андерса нервничать из-за небольшой задержки. Однако, ясное дело, он целый час бродил один по дому, недоумевая, что же случилось.

Когда она выпрямилась, перед ней снова стоял Андерс. Выражение его лица снова заставило все у нее внутри сжаться.

– Звонил Карл-Густав. Хелена вернулась домой, они садятся ужинать. Карл-Густав звонил домой к Марии – по его словам, обе девочки утверждают, что они расстались со Стеллой около пяти.

– Боже мой, что ты говоришь?

Андерс натянул кроссовки.

– Здесь, на хуторе, я уже все обыскал, но, может быть, она снова пошла в лес и заблудилась?

Линда кивнула.

– Мы должны ехать искать ее.

Подойдя к лестнице, она крикнула на второй этаж:

– Санна! Мы с папой поедем искать Стеллу. Она наверняка в лесу. Ты же знаешь, как она любит там гулять. Скоро вернемся!

Посмотрела на мужа. Не надо показывать Санне ту тревогу, которую они ощущали.

Но уже через полчаса супруги не могли скрыть друг от друга свое отчаяние. Андерс вцепился в руль так, что побелели косточки пальцев. Обыскав лес возле участка, они проехали взад-вперед по дороге, заглянули во все места, где обычно бывает Стелла. Но нигде ее не нашли.

Линда положила руку на колено Андерсу.

– Надо возвращаться домой.

Тот кивнул и посмотрел на нее. Тревога в ее глазах казалась пугающим отражением его собственной.

Они должны позвонить в полицию.

* * *

Йоста Флюгаре пересматривал кипу бумаг, лежавших перед ним. В понедельник в августе месяце кипа была не особенно высокой. Он ничего не имел против того, чтобы поработать летом. Помимо нескольких партий в гольф, у него все равно нет других занятий. Иногда приезжала в гости Эбба, однако с рождением нового малыша визиты стали нечастыми – и он относился к этому с пониманием. Ему хватало того, что она всегда была рада видеть его у себя в Гётеборге – и приглашала не просто на словах, а от всей души. Маленькая доза того, что стало его семьей, – все же лучше, чем ничего. Лучше уж пусть Патрик, у которого маленькие дети, отгуляет свой отпуск летом. А они с Мелльбергом посидят тут, как две старых коняги, занимаясь поступающими делами. Мартин тоже то и дело заглядывал, чтобы проверить, как там «наши старички», как он поддразнивал их, но Йоста думал, что тому тоже хочется компании. Мартин так и не нашел себе новую спутницу жизни после смерти Пии, и Йоста очень жалел его. Он отличный парень. И дочери нужна женская ласка. Флюгаре знал, что Анника, секретарша участка, иногда берет девочку к себе домой под тем предлогом, что Тува поиграет с ее дочерью Леей. Однако этого мало. Девочке нужна мама. Однако Мартин пока не готов к новым отношениям, и тут уж ничего не попишешь. Любовь приходит, когда приходит, – вот для Йосты в жизни существовала только одна женщина. Просто Мартин был, по его мнению, слишком молод, чтобы так и сидеть один.

Встретить новую любовь нелегко, это он прекрасно понимал. Заставить запылать чувства усилием воли невозможно, к тому же и выбор слегка ограничен, когда живешь в маленьком поселке. Помимо всего прочего, до встречи с Пией Мартин был дамским угодником – так что есть риск пойти по второму кругу. А, по мнению Йосты, повторный визит редко получается лучше прежнего, если с первого раза что-то не сложилось. Впрочем, что ему об этом известно? Его единственной любовью стала Май-Бритт, с которой он прожил всю свою взрослую жизнь. Никого для него не существовало ни до нее, ни после.

Размышления Флюгаре прервал резкий телефонный звонок.

– Полицейский участок Танумсхеде.

Он внимательно вслушивался, что говорил голос на другом конце провода.

– Мы выезжаем. Какой адрес?

Записав адрес, Йоста положил трубку и ворвался в соседний кабинет, даже не постучав.

Мелльберг вздрогнул, пробудившись от сладкого сна.

– Какого черта? – воскликнул он и уставился на Йосту.

Волосы, которые Мелльберг обмотал вокруг черепа, желая скрыть лысину, упали на лицо, но он быстрым привычным движением вернул их на место.

– Пропал ребенок, – сказал Йоста. – Четыре года. Его не видели с утра.

– С утра? И родители звонят только сейчас? – воскликнул Мелльберг и вскочил со стула.

Йоста взглянул на наручные часы. Они показывали четверть четвертого.

Пропажу детей никак нельзя было назвать обычным делом. Летом чаще всего случались пьяные драки, воровство, квартирные кражи и иногда – попытки изнасилования.

– Каждый из них думал, что она с другим. Я сказал, что мы немедленно выезжаем.

Мелльберг засунул ноги в ботинки, стоявшие рядом с письменным столом. Его пес Эрнст, спавший под столом, устало положил голову на лапы, убедившись, что всеобщее оживление не означает ни прогулку, ни кормежку.

– Где это? – спросил Мелльберг и трусцой побежал за Йостой к гаражу.

Добежав до машины, он уже запыхался.

– Хутор Бергов, – ответил Йоста. – Где раньше жило семейство Странд.

– Ах ты, черт! – воскликнул Мелльберг.

Об этом случае, произошедшем задолго до его появления во Фьельбаке, он только слышал и читал. Но Йоста был там, когда все произошло. Во всем этом ощущалось что-то до боли знакомое.

* * *

– Алло!

Патрик отряхнул ладонь, прежде чем ответить, однако телефон все равно оказался весь в песке. Свободной рукой он поманил детей и достал пачку печенья и контейнер с нарезанным яблоком. Ноэль и Антон кинулись на печенье, пытаясь вырвать пачку друг у друга, в результате чего та упала на песок, и бо́льшая часть ее содержимого высыпалась наружу. Другие родители косились на них – Патрик почти физически ощущал, как они фыркали. Собственно говоря, он их даже где-то понимал. Хотя считал себя и Эрику относительно компетентными родителями, близнецы порой вели себя так, словно выросли в лесу с волками.

– Подожди, Эрика, – проговорил Патрик, со вздохом поднял с земли пару печенюшек и обдул их от песчинок.

Ноэль и Антон съели уже столько песка, что несколько песчинок вряд ли им повредят.

Майя взяла контейнер с яблоком, уселась, положила его себе на колени и устремила взгляд на море. Патрик разглядывал ее тоненькую спину и волосы на затылке, закурчавившиеся от влаги. Она казалась ему прекрасной, хотя Патрику, как всегда, не удалось сделать ей хвостик.

– Ну вот, сейчас могу с тобой поговорить. Мы на пляже, и у нас тут был небольшой инцидент с печеньем, потребовавший моего участия…

– Понятно, – сказала Эрика. – Но в целом все хорошо?

– Да-да, все прекрасно, – солгал Патрик, в очередной раз пытаясь оттереть руку от песка о плавки.

Ноэль и Антон поднимали печенье и радостно жевали, хотя песок похрустывал у них на зубах. Над ними кружилась чайка, ожидая, когда мальчуганы зазеваются хотя бы на секунду. Однако вряд ли ей что-то перепадет. Близнецы могли умять пачку печенья с рекордной скоростью.

– Я уже отобедала, – сказала Эрика. – Хочешь, приду к вам?

– Прекрасно, – ответил Патрик. – Только, пожалуйста, прихвати термос с кофе. С непривычки я его забыл.

– Поняла. Ваши желания для меня закон.

– Спасибо, дорогая. Ты себе не представляешь, как мне сейчас не хватает чашечки кофе.

Положив трубку, Патрик улыбнулся. Какое редкое счастье, что после пяти лет совместной жизни и рождения троих детей он по-прежнему волнуется, как мальчишка, услышав в трубке голос жены… Эрика – лучшее, что у него есть. Конечно, помимо детей. С другой стороны, без нее он никогда ими не обзавелся бы…

– Это мама звонила? – спросила Майя, которая, обернувшись, смотрела на него, прикрывая глаза ладонью.

Боже, до чего она похожа на мать в некоторых ракурсах… Патрик был этому несказанно рад. Его Эрика красивее всех на свете.

– Да, звонила мама, она идет к нам.

– Ура!!! – закричала Майя.

– Подожди-ка, мне звонят с работы, я должен с ними поговорить, – пробормотал Патрик и нажал пальцем с прилипшим к нему песком на зеленую кнопку.

На дисплее высветилось имя «Йоста», а он догадывался, что коллега не стал бы тревожить его во время отпуска по пустякам.

– Привет, Йоста, – сказал Патрик. – Подожди минуточку. Майя, ты не могла бы дать мальчикам яблоко? И отбери у Ноэля эту карамельку, которую он где-то нашел и собирается съесть… Спасибо, солнышко.

Он снова поднес телефон к уху.

– Прости, Йоста, теперь я тебя слушаю. Я с детьми на пляже в Сельвике. Сказать, что тут полный хаос, – значит, ничего не сказать.

– Очень жаль отвлекать тебя в разгар отпуска, – проговорил Йоста. – Но мне подумалось, что тебе важно будет узнать – мы получили сигнал о пропаже ребенка. Маленькая девочка, пропавшая еще утром.

– Что ты говоришь? Еще утром?

– Пока больше ничего не известно, но мы с Мелльбергом сейчас едем к ее родителям.

– Где они живут?

– В этом-то все и дело. Она пропала с хутора Бергов.

– Вот дьявол, – прошептал Патрик, чувствуя, что весь холодеет. – Не там ли жила Стелла Странд?

– Да, это именно тот хутор.

Он посмотрел на своих детей, которые теперь относительно мирно играли в песочек. От одной мысли, что кто-то из них мог пропасть, у него закружилась голова. Ему не надо было долго думать, чтобы решиться. Хотя Йоста не сказал этого открытым текстом, Патрик подозревал, что ему понадобится помощь кого-нибудь другого, помимо Мелльберга.

– Я приеду, – сказал он. – Эрика появится минут через пятнадцать, и тогда я смогу выехать.

– Ты знаешь, где это?

– Прекрасно знаю.

Еще бы ему не знать… В последнее время дома только и разговоров было, что об этом хуторе.

Нажав на красную кнопку, Патрик почувствовал, как внутри все перевернулось. Наклонившись вперед, он прижал к себе всех троих детей. Те бурно запротестовали, и он оказался весь в песке. Однако это не имело никакого значения.

* * *

– Ты такой забавный, – сказала Джесси, откинув волосы, которые ветер все время задувал ей в лицо.

– В смысле – забавный?

– Ты не похож на морского волка.

– Ну и как же выглядит морской волк? – Сэм повернул руль, увернувшись от большой яхты.

– Да прекрасно ты понимаешь, что я имею в виду. У них типа такие специальные ботинки с помпонами, бирюзовые шорты, поло и джемпер с V-образным вырезом, накинутый на плечи.

– А на голове морская фуражка, да? – Сэм усмехнулся. – Кстати, откуда ты знаешь, как выглядит морской волк, – ты же никогда не бывала у моря?

– Нет, но я смотрела кино. И фотки в журналах.

Сэм лишь делал вид, что не понимает ее. Ясное дело, моряк не мог выглядеть как он. В рваной одежде, с черными, как вороново крыло, волосами и разводами сажи вокруг глаз. А ногти! Черные, искусанные… Но ей и в голову не пришло бы критиковать его. Сэм был самым красивым парнем, которого она видела.

Однако, пожалуй, про морского волка – это она загнула. Стоит ей открыть рот, как из него вырывается какая-нибудь глупость. Джесси об этом частенько говорили в школах-интернатах, когда ее бросало из одного в другой. Что она глупая. И некрасивая.

И они совершенно правы, она это знала.

Джесси толстая и неуклюжая, лицо все в прыщах, волосы всегда кажутся жирными, как бы часто она их ни мыла. Она почувствовала, как навернулись слезы, и усиленно заморгала, чтобы Сэм ничего не заметил. Ей так не хотелось опозориться перед ним. Он первый друг за всю ее жизнь. С того самого дня, когда подошел к ней в очереди перед киоском. Когда сказал, что знает, кто она, – и она поняла, кто он.

И кто его мама.

– Черт, везде полно народу, – проворчал Сэм, ища заливчик, где уже не стояли бы на якоре или у причала две-три яхты.

Большинство мест оказались заняты еще с утра.

– Чертовы дачники, – буркнул Сэм.

Наконец ему удалось найти уголок с подветренной стороны позади острова Лонгшер.

– Пристанем здесь. Ты можешь выпрыгнуть на берег с канатом. – Он указал на веревку, лежавшую в самой передней части палубы.

– Выпрыгнуть? – переспросила Джесси.

Она не из тех, кто прыгает. И уж точно не из лодки на скользкий уступ скалы.

– Ничего страшного, – спокойно сказал Сэм. – Я приторможу прямо перед скалой. Сядь на корточки на носу, и тогда ты сможешь выпрыгнуть на берег. Все будет хорошо. Положись на меня.

Положись на меня. Может ли она полагаться на кого бы то ни было? На Сэма?

Джесси сделала глубокий вдох, залезла на нос катера, схватила веревку и присела на корточки. Когда остров приблизился, Сэм затормозил, дав задний ход, и катер медленно и плавно скользнул к скале, где они собирались сойти на берег. К своему удивлению, Джесси сделала прыжок с катера на скалу и мягко приземлилась, даже не выпустив веревку.

У нее получилось.

* * *

Четвертый заход в «Хедемюрс» за два дня. Однако больше в Танумсхеде делать особо нечего. Халил и Аднан бродили по второму этажу среди одежды и домашней утвари. Халил ощущал косые взгляды, но сейчас у него не было сил сердиться. Поначалу ему было сложно обороняться от этих взглядов, от постоянной подозрительности. Сейчас он уже привык к тому, что они очень выделяются. Выглядят не как шведы, разговаривают не как шведы, движутся не как шведы. Увидел бы он шведа в Сирии – тоже, вероятно, уставился бы на него.

– Чего смотришь? – прошипел Аднан по-арабски даме лет семидесяти, пристально смотревшей на них.

Наверняка чувствует себя полицейским в штатском – следит, чтобы они ничего не стащили. Халил мог бы объяснить ей, что они никогда не брали чужое. Что им это даже в голову не пришло бы. Что они не так воспитаны. Но когда она фыркнула и двинулась в сторону лестницы, ведущей вниз, он понял, что это бесполезно.

– Что они о нас думают, черт возьми? Всегда одно и то же…

Аднан продолжал ругаться по-арабски и размахивать руками, так что чуть не уронил лампу, стоявшую на полке рядом.

– Пусть думают что хотят. Похоже, они раньше и араба живого не видели…

В конце концов ему удалось заставить Аднана улыбнуться. Тот на два года моложе – ему всего шестнадцать – и порой ведет себя по-мальчишески. Он не управляет своими чувствами – они управляют им.

Халил давно уже не чувствует себя мальчишкой. С того дня, как от взрыва бомбы погибли его мать и младшие братья. Стоило ему подумать о Билале и Тарике, как на глаза наворачивались слезы, и Халил быстро замигал, чтобы Аднан ничего не заметил. Билал всегда придумывал какие-то озорные выходки – но с такой веселой физиономией, что на него невозможно было сердиться. Тарик, который много читал, всегда ходил с книгой – все говорили, что он станет великим человеком. Одно мгновение зачеркнуло все. Их нашли в кухне – тело матери лежало поверх тел мальчиков. Но она не смогла их защитить.

Сжав кулаки, Халил огляделся, подумав о том, какой стала его жизнь сейчас. Свои дни он проводил в тесной комнатушке в центре или бродил по улицам в этом странном поселке, куда их забросила судьба. Молчаливом и пустынном, без запахов, звуков и красок. Шведы словно замкнулись в собственном мире – едва здоровались друг с другом и, кажется, почти пугались, если к ним кто-то обращался; разговаривали тихо и без всякой жестикуляции.

Аднан и Халил спустились по лестнице и, выйдя на залитую солнцем улицу, остановились на тротуаре. Каждый день одно и то же. Трудно найти себе занятие. В комнате сами стены давили, словно пытаясь задушить их. Халил не желал быть неблагодарным. В этой стране ему дали кров и еду. И безопасность. Бомбы здесь с неба не падают, не приходится постоянно бояться солдат и террористов. Но даже в безопасности трудно жить в подвешенном положении. Когда дома никто не ждет, нечем заняться, нет цели в жизни.

Это и не жизнь. Так, прозябание.

Аднан, идущий рядом, тихо вздохнул. Они уныло побрели обратно к центру.

* * *

Эва стояла, словно оцепенев, обхватив себя руками. Петер по-прежнему бегал повсюду и искал. Она посмотрел уже везде, по четыре-пять раз. Поднимал одно и то же покрывало, переставлял один и тот же ящик, звал Нею. Но Эва знала, что это бесполезно. Неи здесь нет. Тоска ощущалась во всем ее теле.

Прищурившись, она увидела вдали точку. Та становилась все больше, приобретая по мере приближения белый цвет. Эва поняла, что это наконец-то едет полиция. Вскоре она уже вполне отчетливо могла разглядеть синие и белые полосы, и тут в душе у нее словно разверзлась пропасть. Полиция приехала, потому что пропала Нея. Ее нет с самого утра. Мозг все еще не мог до конца воспринять эту мысль. Нея пропала еще утром. Что же они за родители, как могли не заметить, что их четырехлетней дочери нет весь день?

– Это вы звонили нам?

Пожилой мужчина с седыми волосами вышел из полицейской машины и направился к ней. Она молча кивнула, и он протянул ей руку.

– Йоста Флюгаре. А это Бертиль Мелльберг.

Второй полицейский, примерно такого же возраста, но куда более грузный, тоже протянул руку. Он весь вспотел и вытирал лоб рукавом рубашки.

– Ваш муж тоже здесь? – спросил стройный и седой, оглядывая двор.

– Петер! – крикнула Эва, сама ужаснувшись тому, как слабо прозвучал ее голос.

Она попробовала еще раз, и Петер прибежал бегом со стороны леса.

– Ты нашла ее? – крикнул он.

Взгляд его остановился на полицейской машине, и он сгорбился.

Все это казалось совершенно невероятным. Такое просто не могло произойти! В любую минуту она проснется и с облегчением поймет, что это был всего лишь кошмарный сон…

– Мы могли бы поговорить за чашечкой кофе? – спросил Йоста Флюгаре спокойным голосом и взял Эву под локоть.

– Да-да, проходите, присядем в кухне, – проговорила она и пошла вперед, указывая дорогу.

Петер так и остался стоять посреди двора. Его руки бессильно повисли вдоль тела. Она знала, что он хочет продолжать поиски, но без него ей не выдержать этой беседы.

– Петер, пошли.

Тяжелыми шагами он вошел в дом следом за ней и полицейскими. Стоя к ним спиной, Эва занялась кофейником, однако все время ощущала их присутствие. Словно их мундиры заполнили собой помещение.

– Молоко? Сахар? – спросила она машинально, и оба кивнули.

Она достала молоко и сахар, а ее муж так и остался стоять в дверях.

– Сядь, – строго проговорила Эва, и он повиновался.

Словно на автопилоте, она продолжала вынимать чашки, ложки и пачку печенья «Балерина», лежавшую в шкафу. Нея любила печенье «Балерина». От этой мысли Эва вздрогнула и уронила ложку на пол. Йоста наклонился, чтобы поднять ее, но хозяйка успела раньше. Подняв ложку, она бросила ее в раковину и достала новую.

– Может быть, вы уже начнете задавать вопросы? – спросил Петер, глядя на свои большие руки. – Она пропала еще утром, каждая секунда на вес золота.

– Пусть ваша жена сядет, и мы начнем разговаривать, – сказал Йоста и кивнул Эве.

Она налила им кофе и села.

– Когда вы в последний раз видели девочку? – спросил толстяк, потянувшись за печеньем.

Внутри у Эвы все закипело от гнева. Печенье она поставила на стол потому, что так принято делать, когда приходят гости, но что у него хватало наглости жевать, задавая вопросы о Нее, доводило ее до умопомрачения.

Эве сделала несколько глубоких вдохов, понимая, что ведет себя иррационально.

– Вчера вечером. Она легла спать как обычно. У нее отдельная комната. Я почитала ей перед сном, потом погасила свет и закрыла дверь.

– И с тех пор вы ее не видели? Ночью она не вставала? Никто из вас не просыпался и не заходил к ней? Не слышал ничего необычного?

Голос Йосты звучал мягко, заставив ее почти отрешиться от того факта, что его коллега взял еще одно печенье.

Петер откашлялся.

– Нет, она прекрасно спит по ночам одна. Утром я проснулся первым – собирался на тракторе в лес, – так что быстренько выпил кофе с бутербродом и уехал.

Голос его звучал умоляюще – словно в том, что он говорил, содержался какой-то ответ. Эва протянула руку и положила на его ладонь. Руки у него были такие же холодные, как и у нее.

– Так вы не видели Линнею? Я имею в виду – утром?

Петер покачал головой.

– Нет, дверь в ее комнату была закрыта. И я прошел мимо на цыпочках, чтобы не будить ее. Хотел, чтобы Эва еще чуть-чуть поспала.

Она крепче сжала его руку. Он такой, ее Петер. Заботливый. Всегда думает о ней и Нее.

– А вы, Эва? Расскажите о том, что делали утром.

От мягкого голоса Йосты у нее навернулись слезы.

– Я проснулась поздно, в половине десятого. Даже не припомню, когда я в последний раз так долго спала… В доме было тихо, так что я сразу пошла проверить, как там Нея. Дверь в ее комнату была открыта, постель не убрана. Ее там не было, так что я не сомневалась…

Эва всхлипнула. Теперь Петер положил свою руку поверх ее ладони и крепко сжал.

– Я не сомневалась, что она поехала с Петером в лес. Она очень это любит и часто с ним ездит. Так что в этом не было ничего странного, и я даже подумать не могла, что…

Эва больше не могла сдерживать слезы. Свободной рукой она стала вытирать их.

– На твоем месте я бы тоже так подумал, – проговорил Петер, и она снова почувствовала, как он сжал ее руку.

И Эва знала, что он прав. Но все же. Если б она только…

– Нет ли у нее подружек, к которым она могла уйти? – спросил Йоста.

Петер покачал головой.

– Нет, она всегда играет во дворе. Выходить за границы участка даже никогда и не пыталась.

– Когда-то все случается в первый раз, – сказал толстяк. До этого момента он сидел тихо и только поедал печенье, так что даже Эва вздрогнула, когда он подал голос. – Она могла заблудиться в лесу.

Йоста бросил на Бертиля Мелльберга взгляд, смысла которого Эва не поняла.

– Мы прочешем лес, – сказал он.

– Вы так думаете? Что она ушла в лес?

Лес казался бескрайним. От одной мысли, что Нея могла исчезнуть там, внутри у Эвы все перевернулось. По этому поводу они никогда не волновались. Нея ни разу не уходила в лес одна. Возможно, это было очень наивно с их стороны. Наивно и безответственно. Отпускать четырехлетнего ребенка свободно бегать по хутору, когда рядом большой лес…

Нея наверняка заблудилась, и в этом виноваты они сами.

– Если она ушла в лес, то мы ее найдем. Сейчас я сделаю пару звонков, и поиски начнутся немедленно. В течение часа начнется прочесывание, так что мы максимально используем светлое время суток.

– Она продержится ночь в лесу? – почти беззвучно спросил Петер. Лицо у него побелело как полотно.

– Ночи по-прежнему стоят теплые, – успокаивающе проговорил Йоста. – Так что она не замерзнет. Само собой, мы сделаем все возможное, чтобы найти ее до наступления темноты.

– Как она была одета? – спросил Бертиль Мелльберг, потянувшись за последним печеньем, лежавшим на блюде.

У Йосты был удивленный вид.

– Действительно, хороший вопрос… Вам известно, что на ней было надето, когда она пропала? Даже если вы не видели ее утром – проверьте, может быть, каких-то вещей нет на месте?

Эва кивнула и встала, чтобы пойти в комнату Неи. Наконец-то ей дали конкретное поручение.

Но перед самой дверью она замерла. Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем нажать на ручку. Внутри все было как обычно. Душераздирающе обычно. Розовые обои со звездочками, от которых Нея отковыряла большие куски, когда у нее была мания все ковырять. Мишки, лежавшие кучкой в ногах кровати. Постельное белье с Эльзой из «Холодного сердца». Кукла Олаф, всегда лежавшая у нее на подушке. Вешалка с… Эва вздрогнула. Она точно знает, что было надето на Нее. На всякий случай заглянула в шкаф, оглядела комнату. Нет, его нигде нет. Она поспешила вниз.

– Нея надела платье с Эльзой.

– Как выглядит платье с Эльзой? – спросил Йоста.

– Это голубое платье, как у принцессы. С изображением Эльзы из «Холодного сердца» на груди. Она обожает этот мультик. Наверняка надела и трусики с Эльзой.

Эва вдруг осознала, что вещи, очевидные для родителей маленьких детей, кому-то могли показаться совершенно чуждыми. Сама она видела этот мультик сотни раз – он крутился в доме и утром, и вечером, каждый день, круглый год. Нея любила его больше всего на свете и могла изобразить целый танец под песню «Отпусти и забудь». Эва проглотила слезы. Так отчетливо видела она перед собой Нею, танцующую в голубом платье и длинных белых перчатках и распевающую песню из мультика… Где она? Почему все сидят на месте, ничего не предпринимая?

– Я пойду позвоню, и мы начнем поиски, – проговорил Йоста, словно услышав ее беззвучный крик.

Она могла лишь кивнуть. Снова перевела взгляд на Петера. Оба думали об одном и том же.

Бухюслэн, 1671 год

Стояло сумрачное ноябрьское утро, и Элин Йонсдоттер мерзла, сидя рядом с дочерью в скрипучей повозке. Пасторская усадьба, вырастающая перед ними, казалась настоящим дворцом по сравнению с их крошечным домиком в Укснэсе.

Бритте повезло. Ей всегда везло. Любимица отца, младшая сестра всегда была окружена в детстве вниманием – не могло быть никаких сомнений в том, что она найдет себе выгодную партию. И отец оказался прав. Бритта вышла замуж за пастора и переехала в пасторскую усадьбу, в то время как Элин довольствовалась рыбаком Пером. Однако на судьбу Элин не жаловалась. Может, Пер и был бедняком, но более доброго человека на этой земле не найти.

Словно тяжелый камень лег на ее грудь при мысли о Пере. Однако Элин потянулась и приободрилась. Какой смысл лить слезы, когда ничего не можешь изменить? Бог решил послать ей испытание, и теперь им с Мартой предстоит как-то жить без Пера…

Что уж тут говорить? Бритта оказалась очень добра, когда предложила ей место служанки на своей усадьбе и крышу над головой для них обеих. Однако ее охватило острое неприятное чувство, когда Ларс Ларссон заехал во двор на повозке с их немногочисленными пожитками. Бритта никогда не была доброй девочкой, и вряд ли годы изменили ее в лучшую сторону. Впрочем, отказаться от такого предложения она не могла себе позволить. Свой участок земли семья брала в аренду, и когда Пер умер, хозяин сообщил, что они могут жить там до конца месяца, а потом должны съехать. Не имея ни дома, ни средств к существованию, Элин, вдова с маленьким ребенком, полностью зависела от чужой милости. К тому же она слышала, что муж Бритты Пребен, пастор Танумсхеде, человек хороший и добрый. Она видела его только на службах – на свадьбу ее не пригласили, и, конечно, даже речи не могло идти о том, чтобы они с мужем посетили пасторскую усадьбу. Но глаза у него были добрые.

Когда повозка остановилась и Ларс пробурчал, чтобы они слезали, Элин на мгновение крепко прижала к себе Марту. «Все будет хорошо», – убеждала она себя. Но внутренний голос нашептывал ей нечто совсем другое.

* * *

Мартин снова толкнул качели, невольно улыбаясь радостным выкрикам Тувы.

С каждым днем на душе у него становилось немного легче. Видимо, из-за Тувы. Сейчас, когда она не ходила в садик, а у него было две недели отпуска, они проводили вместе каждую секунду – и это шло на пользу им обоим. С тех пор как умерла Пия, Тува спала в его постели и каждый вечер засыпала, уткнувшись личиком ему в грудь, – обычно под какую-нибудь сказку. Убедившись, что она спит, Мартин тихонько вставал, садился на часок перед телевизором и выпивал чашку успокоительного чая, купленного в магазине товаров для здоровья. Зимой, когда со сном дело обстояло совсем плохо, Анника посоветовала ему найти какое-нибудь натуральное успокоительное. Он так и не понял, был ли это эффект плацебо или чай действительно действовал, но теперь Мартин, по крайней мере, мог спать. И стал чувствовать себя совершенно по-другому. В результате он мог справляться со своим горем, хотя оно и не оставляло его ни на секунду. Однако острые углы потихоньку сгладились, и теперь ему даже иногда удавалось подумать о Пие и не разрыдаться. Он пытался поговорить о ней с Тувой. Рассказать о маме, показать ее фотографии. Тува была еще совсем маленькая, когда Пия умерла, – у нее не осталось никаких собственных воспоминаний, – так что он хотел по возможности заполнить эти пробелы.

– Папа, качай сильнее!

Тува взвизгнула от восторга, когда он стал качать сильнее, так что качели взлетали все выше и выше.

Темные волосы взлетали вокруг лица, и, как и много раз прежде, его поразило, насколько Тува похожа на маму. Он достал телефон, чтобы сфотографировать ее, и отступил на шаг назад, чтобы все попало в кадр. Пятка наткнулась на что-то, и раздался громкий крик. С ужасом обернувшись, Мартин увидел годовалого малыша, который оглушительно орал, сжимая в руках лопатку.

– Ой, прости, – пробормотал он, опустился на колени, пытаясь успокоить малыша.

Огляделся, но никто из взрослых не пытался подойти, так что их можно было исключить в качестве родителей карапуза.

– Ну-ну, ничего страшного, сейчас найдем маму или папу, – утешал Мартина мальчика, который орал все громче.

Возле кустов чуть в стороне он заметил женщину своего возраста, разговаривавшую по телефону. Попытался встретиться с ней глазами, но она разговаривала очень сердито, жестикулировала свободной рукой и не обращала на него внимания. Он помахал ей, но она его по-прежнему не замечала. В конце концов Мартин повернулся к Туве, у которой качели почти остановились, поскольку их никто не раскачивал.

– Подожди меня, я только отнесу малыша к его маме.

– Папа ударил малыша, – радостно сказала Тува, и он решительно замотал головой.

– Папа не ударил малыша, папа просто… ну ладно, потом поговорим.

Подняв орущего малыша на руки, он понадеялся в душе, что успеет подойти к женщине, пока та сама не заметила, как неизвестный мужчина несет куда-то ее сына. Однако можно было не беспокоиться – мамаша по-прежнему была полностью поглощена разговором. Не без раздражения Мартин наблюдал, как она продолжает разговаривать и жестикулировать. За детьми все же надо присматривать. Мальчик вопил так, что барабанные перепонки прогибались.

– Простите, – проговорил Мартин, подходя к женщине, и она замолкла посреди фразы. В глазах у нее были слезы, тушь размазалась.

– Я должна прерваться, ТВОЙ сын плачет! – сказала она и нажала на кнопку телефона. Затем, вытерев под глазами, протянула руки к сыну.

– Простите, я его случайно толкнул, – сказал Мартин. – Мне кажется, он не пострадал – но, конечно, испугался.

Женщина крепко обняла мальчика.

– Ничего страшного, в этом возрасте они все боятся незнакомых, – ответила она и поморгала, прогоняя последние слезинки.

– С вами всё в порядке? – спросил он и заметил, что женщина покраснела.

– Боже, как ужасно – плакать среди бела дня и не смотреть за ребенком… Простите, я, наверное, кажусь самой никудышной мамой на свете.

– Нет-нет, не надо себя винить, и с ним ничего не случилось; просто я надеюсь, что с вами все хорошо.

Он не хотел приставать с расспросами, но у нее был совершенно удрученный вид.

– Да нет, никто не умер, просто мой бывший – больной на всю голову. Его новой девушке не шибко интересен его «багаж», так что он только что отменил те три дня, которые должен был провести с Йоном, – под тем предлогом, что Мадде так хотела провести время с ним вдвоем.

– Отвратительно, – проговорил Мартин и почувствовал, что сердится. – Вот придурок!

Она улыбнулась ему, и он обратил внимание на ямочки у нее на щеках.

– А ты?

– Я-то? Со мной всё в порядке, – ответил он, и она рассмеялась, словно засветившись изнутри.

– Нет-нет, я имею в виду – который твой?

Она кивнула в сторону площадки, и он приложил ладонь ко лбу.

– А, понял, вот ты о чем… Вон та девочка на качелях, которая очень недовольна тем, что качели остановились.

– Ой, иди скорее качай. Или ее мама тоже здесь?

Мартин покраснел. Что же это такое – она с ним флиртует? Он вдруг поймал себя на мысли, что надеется на это. Не зная, как лучше ответить, решил, что лучше сразу сказать все как есть.

– Нет, я вдовец.

Вдовец… Как будто он семидесятилетний старик, а не молодой отец.

– Ой, прости, – сказала женщина и приложила руку к губам. – А я-то так глупо пошутила…

Она положила руку ему на локоть, и Мартин улыбнулся ей так ободряюще, как мог. Ему не хотелось видеть ее расстроенной или взволнованной – хотелось видеть, как она смеется, чтобы снова показались ямочки на щеках.

– Всё в порядке, – проговорил он и почувствовал, что она немного расслабилась.

За спиной он услышал голос Тувы:

– Папа-а-а! – кричала дочка все громче и требовательнее.

– Надо придать малышке ускорение, – сказала женщина, вытирая сопли и песок с лица Йона.

– Может быть, еще увидимся? – спросил Мартин.

И сам удивился, что произнес это с такой надеждой. Она снова улыбнулась ему, и теперь ямочки на щеках стали еще отчетливее.

– Да, мы тут часто бываем. Скорее всего, и завтра придем, – сказала она, и Мартин радостно закивал, отступая назад к Туве.

– Тогда точно увидимся, – добавил он, стараясь сдержать улыбку.

И тут почувствовал, что на что-то наступил. Раздался детский вопль. Тува, сидевшая на качелях, вздохнула.

– Ну папа…

В самый разгар хаоса зазвонил телефон, и Мартин поспешно вытащил его из кармана. На дисплее высветилось имя «Йоста».

* * *

– Откуда вы взяли этого человека?

Мария оттолкнула женщину, которая уже час накладывала что-то ей на лицо, и возмущенно посмотрела на режиссера Йоргена Хольмлунда.

– Ивонна очень толковая, – ответил тот с той дрожью в голосе, которая всегда так бесила Марию. – Она работала гримером почти во всех моих фильмах.

Ивонна всхлипнула за его спиной. Головная боль, которую Мария ощущала с тех пор, как пришла в трейлер, заметно усилилась.

– Я должна быть Ингрид до кончиков ногтей, в каждой сцене. Она всегда была безупречна. Я не могу выглядеть, как Кардашян^[4]. Контуринг – нет, вы слыхали что-либо подобное? У меня идеальные черты лица, мне не нужен этот дурацкий контуринг!

Она указала на свое лицо, где были пятнами нанесены белый и темно-коричневый.

– Это растушевывается, это не будет так выглядеть, – пробормотала Ивонна так тихо, что Мария едва расслышала ее голос.

– А мне плевать. Мои черты лица корректировать не надо!

– Я уверен, что Ивонна сможет все переделать, – ответил Йорген. – И сделать так, как ты хочешь.

На лбу у него выступили бисеринки пота, хотя в трейлере было прохладно.

Офис кинокомпании расположился в туристическом центре «Танум Странд» между Фьельбакой и Греббестадом, но на съемочной площадке во Фьельбаке в качестве гримерных использовались трейлеры.

– Хорошо, убери все и сделай снова, тогда посмотрим, – сказала она и невольно улыбнулась, заметив облегчение на лице Ивонны.

В первые годы работы в Голливуде Мария позволяла управлять собой, делала то, что ее просили другие. Однако теперь она уже совсем другой человек. И точно знает, каким должен быть ее персонаж. Как она должна выглядеть.

– Мы должны быть готовы максимум через час, – сказал Йорген. – На этой неделе будем снимать самые простые сцены.

Мария обернулась. Тем временем Ивонна за десять секунд стерла с нее влажной салфеткой все, что делала целый час, – и теперь Мария была совсем без грима.

– Ты хочешь сказать, что на этой неделе будем снимать самые дешевые сцены? Я думала, нам дали зеленый свет…

В ее голосе звучала тревога – с этим она ничего не могла поделать. Проект был не из тех, когда финансисты стоят в очереди, желая вложить деньги. Климат в кинематографе изменился, предпочтение отдавалось фильмам для широкой публики, в то время как фильмы для ценителей отошли на задний план.

– По-прежнему ведутся дискуссии… о приоритетах…

Снова эта нервная дрожь в голосе.

– Но тебе не следует об этом беспокоиться. Сосредоточься и сыграй те сцены, которые мы будем снимать, наилучшим образом. Это единственное, о чем тебе надо думать.

Мария снова повернулась к зеркалу.

– У нас тут несколько журналистов, желающих взять у тебя интервью. О твоих корнях из Фьельбаки. И о том, что ты вернулась впервые за тридцать лет. Я понимаю, что тебе, может быть… немножко трудно говорить о том времени, но не могла бы ты…

– Назначь им время, – сказала Мария. – Мне нечего скрывать.

Всякая огласка – хорошая реклама, уж это-то она знала точно. Мария улыбнулась своему отражению в зеркале. Кажется, трижды проклятая головная боль начинает отпускать…

* * *

Сменив Патрика, Эрика собрала детей, и потом они не спеша поднялись на пригорок, в сторону дома. Патрик унесся прочь, едва она появилась, и в его глазах Эрика заметила тревогу. Она понимала его чувства. Представить себе, что что-то могло случиться с детьми, – словно рухнуть в ледяную пропасть.

Вернувшись домой, Эрика расцеловала их еще и еще раз. Уложила близнецов на тихий час и усадила Майю смотреть «Холодное сердце». Когда Патрик рассказал, из какого места пропала девочка – а также о зловещем совпадении в возрасте, – она сразу ощутила острую потребность сесть за свои материалы. До того как начинать писать книгу, было еще очень далеко, но на письменном столе уже лежали папки, ксерокопии статей и записи от руки по поводу дела Стеллы. Некоторое время Эрика сидела молча, разглядывая эти кипы. Пока что она, как хомяк, тащила в свою норку факты – несортированные, несистематизированные, неструктурированные. Это станет следующим шагом в непростом и извилистом пути к готовой книге. Потянувшись за копией статьи, Эрика стала рассматривать девочек на черно-белой фотографии. Хелена и Мария. Мрачные, тяжелые взгляды. Трудно понять, что в них таилось, – страх или гнев. Или зло, как говорили многие. Однако Эрике трудно было представить себе это – чтобы дети являлись носителями злого начала.

Такого рода домыслы возникали вокруг всех громких случаев, когда дети совершали ужасные преступления. Мэри Белл было всего одиннадцать лет, когда она лишила жизни двоих детей. Убийцы двухлетнего Джеймса Балджера были еще моложе. Полин Паркет и Джульет Хьюм из Новой Зеландии, убившие мать Полин. Эрика обожала фильм Питера Джексона «Небесные создания», снятый на основании этого дела. Задним числом люди обычно говорили: «Она всегда была отвратительной девчонкой». Или: «Еще с раннего детства в его глазах читалось зло». Соседи, друзья, даже члены семьи с готовностью излагали свой взгляд на вещи и указывали на разные факторы, якобы подтверждавшие врожденную тягу к злу. Но ведь дети не рождаются злыми! Эрика скорее склонялась к одному высказыванию, которое где-то прочитала: «Зло – это отсутствие доброты». Конечно, человек рождается с теми или иными наклонностями. Однако затем они подкрепляются или смягчаются в зависимости от среды и обстановки, в которой растет человек.

Поэтому ей необходимо узнать как можно больше об этих девочках на фото. Кто такие Мария и Хелена? Как прошло их детство? Она не намеревалась ограничиваться тем, что было заметно со стороны, – куда больше ее интересовало то, что происходило в их семьях за запертыми дверями. Какие ценности им внушались? Хорошо или плохо с ними обращались? Что им было известно о мире до того страшного дня в 1985 году?

Обе девочки через некоторое время взяли назад свои признания и потом упрямо утверждали, что невиновны. Хотя большинство были убеждены в их виновности, слухи ходили разные. А что, если в смерти Стеллы виноват кто-то другой, кому в тот день просто выпал удобный случай? А что, если такой случай возник снова? Не случайно, что девочка такого же возраста пропала с того же самого хутора. Каковы шансы, что это просто совпадение? Наверняка между событиями прошлого и настоящего существует связь. А вдруг полиция пропустила тогда следы убийцы, который теперь по каким-то причинам снова взялся за старое? Возможно, его вдохновило возвращение Марии. Но почему? Может быть, и другие девочки в опасности?

Ах, если б она чуть больше продвинулась в сборе материала!.. Эрика поднялась со стула. В комнате стояла жуткая духота. Потянувшись через стол, Эрика распахнула окно настежь. Снаружи жизнь текла в своем обычном русле. До нее донеслись звуки лета. Возгласы и смех детей внизу, на пляже. Крики чаек над водой. Ветер, шумящий в кронах деревьев. Снаружи царила полная идиллия. Но Эрика даже не замечала этого.

Снова усевшись, она принялась сортировать собранные материалы. Эх, еще даже не начинала брать интервью!.. У нее сформировался длинный список людей, с которыми она планировала побеседовать, и, само собой, Мария и Хелена возглавляли его. С Хеленой Эрика уже пыталась связаться, отослала ей несколько запросов, так и не получив ответа, и пообщалась с агентом Марии. Перед ней на столе лежали тексты различных интервью Марии по поводу этого дела, поэтому она не сомневалась, что актриса согласится поговорить с ней. Напротив: по общему убеждению, карьера Марии сложилась бы по-другому, если б новость о том, кто она такая, не просочилась в прессу, когда Валль только-только снялась во второстепенных ролях в малоизвестных фильмах.

Опыт написания предыдущих книг о настоящих убийствах научил Эрику, что люди испытывают потребность выговориться, рассказать свою историю. Практически все без исключений.

Она включила звук телефона на случай, если позвонит Патрик. Но, скорее всего, он будет слишком занят, чтобы сообщать ей о ходе дела. Эрика сказала, что может поучаствовать в поисках, однако Патрик ответил, что добровольцев собирается достаточно – будет больше пользы, если она останется дома с детьми. Эрика не стала протестовать. Из гостиной до нее доносились звуки той сцены, где Эльза сорвалась и построила целый замок изо льда. Эрика медленно отложила бумаги, которые держала в руках. Давненько ей не случалось сидеть с Майей у телевизора. «Придется потерпеть эгоистичную принцессу, – подумала она. – А Олаф симпатичный. Да и олень тоже».

* * *

– Что удалось сделать? – спросил Патрик, даже не поздоровавшись, едва прибыв на хутор.

Йоста стоял у входа в дом рядом с деревянной садовой мебелью.

– Я звонил в Уддеваллу, они выслали вертолет.

– А в общество спасения на водах?

Флюгаре кивнул.

– Мы связались со всеми, они в пути. Я позвонил Мартину и попросил его собрать добровольцев для прочесывания леса. Он запустил процесс обзвона во Фьельбаке, так что вскоре у нас будет полно народа. Из Уддеваллы приедут также кинологи.

– Что думаешь? – тихо спросил Патрик, заметив родителей девочки, которые стояли в стороне, прижавшись друг к другу.

– Они тоже хотели идти искать, – ответил Йоста, видя, куда тот смотрит. – Но я сказал, что они должны оставаться здесь, пока мы не организуем поиски, – иначе вскоре нам придется тратить силы еще и на то, чтобы искать их… – Откашлялся. – Даже не знаю, что и подумать. Никто из них не видел ее с тех пор, как они уложили ее спать вчера вечером, а ведь девчушка совсем маленькая. Четыре года. Будь она поблизости, то проявилась бы в течение дня. По крайней мере, вернулась бы домой, когда проголодалась. Так что, должно быть, заблудилась. Или…

Слова повисли в воздухе.

– Странное совпадение, – проговорил Патрик.

Внутри его уплотнился ком, а мысли, которые он гнал от себя, снова и снова возвращались.

– Да, тот же хутор. – Йоста кивнул. – И девочка такого же возраста.

– Я полагаю, мы отрабатываем не только версию о том, что она заблудилась? – Патрик старался не смотреть в сторону родителей.

– Нет, не только, – ответил Йоста. – Как только сможем, поговорим с соседями вокруг – по крайней мере, с теми, что живут у дороги, ведущей отсюда, – и спросим, не видели или не слышали ли они чего ночью или днем. Но прежде всего нам надо сосредоточиться на прочесывании леса. В августе рано темнеет. Как подумаю о том, что она сидит где-то в лесу одна, до смерти напуганная, мне просто жутко становится. Мелльберг желает, чтобы мы связались с прессой, но я предпочел бы подождать.

– О боже мой, ясное дело, он рвется пообщаться с прессой! – вздохнул Патрик.

Тем временем начальник участка с важным видом встречал добровольцев, которые начали прибывать на место.

– Мы должны все четко организовать, я взял с собой карту местности, – сказал Патрик, и Йоста просиял.

– Нужно разбить область поиска на сектора, – ответил он и взял карту из рук Патрика. Положив ее на садовый столик, достал из кармана рубашки карандаш и начал чертить. – Как ты считаешь, нормальный размер сектора для каждой группы? Если мы разделим их на группы по три-четыре человека…

– Думаю, нормально, – проговорил Патрик.

В последние годы они с Йостой очень хорошо взаимодействовали. Хотя Патрик по большей части работал в паре с Мартином Молином, со старым полицейским ему тоже работалось хорошо. Все было немного по-другому пару лет назад, когда Йоста работал с ныне покойным коллегой Эрнстом. Однако оказалось, что учиться никогда не поздно. И хотя мозги Флюгаре порой находились больше на площадке для гольфа, чем в участке, но, когда случалось что-то серьезное, как сейчас, коллега действовал четко и быстро.

– Ты проведешь небольшой брифинг? – спросил Патрик. – Или мне взять это на себя?

– Давай ты, – ответил Йоста. – Лишь бы Бертиль не пустился в разговоры…

Патрик кивнул. Выпускать Мелльберга на публику всегда было рискованной затеей. Обычно это заканчивалось тем, что кто-то чувствовал себя оскорбленным или задетым, и им приходилось тратить силы на разруливание ситуации, вместо того чтобы заниматься делом.

Снова взглянув на родителей Неи, по-прежнему стоявших посреди двора, он заколебался, но потом проговорил:

– Только сперва поздороваюсь с родителями. Потом соберу всех, кто пришел, а остальным будем давать информацию по мере их прибытия. Люди будут прибывать все время – все равно собрать всех одномоментно не удастся. А нам надо начинать как можно скорее.

К родителям девочки Патрик стал приближаться осторожно. Разговаривать с близкими потерпевшего всегда непросто.

– Патрик Хедстрём, тоже из полиции, – сказал он и протянул руку для приветствия. – Как видите, мы уже начали собирать добровольцев для прочесывания леса, и я собирался лишь сказать им несколько слов – а затем мы начнем.

Он почувствовал, что говорит слишком официально, но это был единственный способ держать под контролем собственные чувства и сосредоточиться на главной задаче.

– Мы позвонили друзьям. И родители Петера, которые сейчас в Испании, сказали, что приедут, – тихо проговорила Эва. – Мы сказали им, что в этом нет нужды, но они очень обеспокоены.

– Кинологи с собаками из Уддеваллы уже едут сюда, – сказал Патрик. – У вас есть вещи, которые носила ваша дочь?

– Нея, – произнесла Эва и сглотнула. – На самом деле ее зовут Линнея, но мы называем ее Нея.

– Нея, красивое имя… У вас найдутся вещи, принадлежавшие Нее, которые можно было бы дать понюхать поисковым собакам?

– В корзине для белья есть ее вчерашняя одежда. Подойдет?

Патрик кивнул.

– То что надо. Вы не могли бы принести ее прямо сейчас? И, может быть, поставить вариться кофе для добровольцев?

Он понимал, как глупо звучит предложение приготовить кофе, но хотел поговорить с добровольцами без родителей девочки и к тому же чем-то занять их. Обычно это хоть немного, но помогало.

– Разве не лучше будет, если мы тоже пойдем искать? – спросил Петер.

– Мы предпочли бы, чтобы вы находились здесь. Когда мы разыщем ее, нам важно будет знать, где вы, так что лучше оставайтесь дома – нас и так соберется много.

Казалось, Петер колеблется, и Патрик положил руку ему на плечо.

– Понимаю, как это тяжело – просто ждать… Но, поверьте мне, от вас больше всего пользы здесь.

– Хорошо, – тихо ответил Петер и направился в сторону дома вместе с Эвой.

Патрик свистнул в два пальца, чтобы привлечь внимание трех десятков людей, собравшихся тем временем во дворе хутора. Парень лет двадцати, снимавший хутор, засунул мобильный телефон в карман.

– Мы сейчас отпустим вас, чтобы вы могли начать поиски, – каждая минута дорога, когда потерялся такой маленький ребенок. Стало быть, мы ищем Линнею, которая откликается на имя Нея, четырех лет от роду. Нам точно неизвестно, как долго она отсутствовала, но родители не видели ее с тех пор, как уложили спать вчера около восьми вечера. Сегодня в течение дня каждый из них думал, что она с другим. Несчастливое недоразумение, так что ее отсутствие они обнаружили лишь пару часов назад. Одна из версий, которую мы отрабатываем – и она наиболее вероятна, – что девочка заблудилась в лесу.

Он указал на Йосту, который все еще стоял рядом с садовой мебелью, разложив на столе карту.

– Вас разделят на группы по три-четыре человека, а потом Йоста выделит каждой группе сектор поисков. Карта у нас только одна, поэтому вам придется действовать приблизительно. Может быть, кто-нибудь сфотографирует карту мобильным, чтобы знать, где искать?

– Карту местности можно найти в мобильнике, – сказал лысый мужчина и поднял свой телефон. – Если у вас нет хорошего мобильного приложения, подойдите ко мне, прежде чем пускаться в путь; я посоветую вам, какое лучше установить. Я сам пользуюсь мобильной картой, когда хожу по лесу.

– Спасибо! – сказала Патрик. – Когда сектора будут распределены, я хотел бы, чтобы вы шли на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Торопитесь, но будьте внимательны. Понимаю, что очень хочется обыскать свой сектор как можно быстрее, но в лесу очень много мест, где можно спрятать четырехлетнего ребенка… вернее, где четырехлетний ребенок может спрятаться. Так что смотрите в оба.

Он закашлялся, сжав кулак. Ком льда внутри разросся.

– Если вы… найдете… что-нибудь… – проговорил Патрик и сбился. Он не знал, как продолжить, и лишь надеялся, что собравшиеся поймут его без особых уточнений. Он снова начал фразу:

– Если вы найдете что-нибудь, попрошу вас ничего не трогать. Это могут быть следы или… что-нибудь другое.

Несколько человек кивнули, но большинство смотрели в землю.

– Оставайтесь на месте и звоните мне. Я повешу сюда свой номер телефона, – сказал Патрик и прикрепил на стену сарая большой лист бумаги, – чтобы вы могли занести его в ваши мобильные. Все понятно? Оставайтесь на месте и звоните мне. Больше ничего не предпринимайте. Хорошо?

Пожилой мужчина, стоявший позади всех, поднял руку. Патрик узнал его – это был Харальд, хозяин пекарни во Фьельбаке.

– А существует ли… – Он замолк, потом снова взял себя в руки. – Существует ли шанс, что это не случайное совпадение? Этот хутор… и девочка… и то, что случилось в прошлый раз…

Больше ничего можно было и не говорить. Все и так поняли, на что он намекает. Патрик некоторое время обдумывал ответ.

– Мы не исключаем такой возможности, – произнес он в конце концов. – Но в настоящий момент важнее всего обыскать лес вблизи хутора.

Уголком глаза он заметил, как мать Неи выходит из дома со стопкой детских вещей в руках.

– Ну что ж, начинаем.

Первая группа из четырех человек подошла к Йосте, чтобы получить свой сектор. Тут послышались звуки вертолета, приближавшегося сверху. С приземлением на таком огромном дворе проблем не возникнет. Люди двинулись в сторону лесной опушки. Патрик смотрел им в спины. За спиной он слышал звук снижавшегося вертолета, и тут во двор заехала машина с кинологами из Уддеваллы. Если девочка в лесу, они ее найдут, в этом он был убежден. Его пугало лишь одно – а вдруг она все же не заблудилась?

Дело Стеллы

Девочку искали всю ночь. Людей собиралось все больше – Харальд слышал вокруг в лесу голоса добровольцев. Полиция старалась изо всех сил, и помощников нашлось немало. Семью в поселке очень любили, и все знали девочку с рыжеватыми светлыми волосами. Она была из тех, кто обязательно добьется, чтобы вы улыбнулись, случайно встретившись с ней в магазине.

Харальд до глубины души сочувствовал родителям девочки. Его собственные дети уже выросли – двое сыновей тоже участвовали в поисках. Пекарню он закрыл – там все равно сейчас наступило затишье; время отпусков закончилось, и колокольчик на входной двери звенел нечасто. Хотя он закрылся бы все равно, будь торговля и в самом разгаре. В груди все сжималось при мысли о том, что переживают сейчас родители Стеллы.

Харальд наобум тыкал в кусты найденной тут же палкой. Задача им была поставлена непростая. Лес большой и протяженный, а кто знает, насколько далеко маленькая девочка может зайти одна? Если она вообще в лесу… Это всего лишь одна из версий полиции. В новостях по всей стране показывали ее портрет. Конечно, с таким же успехом ее могли затащить в машину, и сейчас она, не дай бог, находится далеко от родного дома… Однако он не позволял себе об этом думать. Сейчас его задача – искать в лесу, вместе с другими, чьи шаги и голоса Харальд слышал за стволами деревьев.

На мгновение он остановился, вдыхая запахи леса. Ему так редко доводилось бывать на природе… В последние десятилетия все время уходило на пекарню и семью, но в молодости Харальд много времени проводил на открытом воздухе. Сейчас он дал себе обещание делать это почаще. Жизнь коротка. А события этого дня стали напоминанием о том, что все может измениться в любую минуту.

Всего несколько дней назад родители Стеллы думали, что знают, чего ждать от жизни. Они занимались повседневными делами, не останавливаясь, чтобы порадоваться тому, что у них есть. Как и большинство людей. Только когда что-то случается, начинаешь ценить каждую секунду, которую довелось провести с теми, кто тебе дорог.

Харальд снова двинулся вперед, медленно, метр за метром. Чуть впереди за деревьями виднелось озеро. Им были даны четкие инструкции, что делать при обнаружении водоема, – сообщить полиции, которая обыскала бы местность с баграми или вызвала водолазов. Поверхность озера оставалась гладкой и неподвижной – за исключением нескольких стрекоз, садившихся на воду и пускавших по ней маленькие круги. Ничего необычного он не заметил. Единственное, что можно было разглядеть невооруженным глазом, – ствол дерева, поваленного в воду ветром или молнией. Подойдя ближе, Харальд увидел, что дерево все еще держится в земле одним корнем. Он осторожно вступил на ствол. По-прежнему ничего. Только неподвижная гладь воды. Потом он медленно опустил глаза вниз. И тут увидел волосы. Светло-рыжие волосы, которые плавали в мутной воде, словно водоросли.

* * *

Санна стояла в проходе между полками универсама. Летом она обычно старалась не закрывать свой магазинчик как можно дольше, но сегодня мысли не давали ей покоя. Внезапно вопросы о том, как часто следует поливать пеларгонии, стали казаться ей дурацкими.

Встряхнувшись, она огляделась вокруг. Сегодня Вендела вернется от папы, надо купить ее любимую еду и любимые сладости. Раньше Санна знала назубок, что любит дочка, но сейчас ее вкусы менялись так же часто, как и цвет волос. То она веганка, то питается одними гамбургерами, то худеет и сосет морковку, и Санне приходится объяснять ей, что надо есть, пугая анорексией… Все постоянно менялось – и все было не так, как прежде.

Неужели у Никласа те же проблемы с дочерью? Много лет Вендела жила неделю у мамы, неделю у папы, и все шло гладко. Но теперь, похоже, она осознала свою власть. Если еда не нравилась, дочь заявляла, что у папы лучше – и уж он-то разрешает ей встречаться по вечерам с Нильсом. Порой Санна чувствовала себя совершенно измотанной и даже удивлялась, почему она когда-то считала младенческий период утомительным. Подростковые годы оказались в разы хуже.

Все чаще дочь казалась ей чужой. Раньше Вендела всегда ругала ее, стоило Санне втайне выкурить сигаретку на заднем дворе, произнося целые лекции об опасности рака. Но когда дочь в прошлый раз гостила у нее, Санна почувствовала, что от ее одежды пахнет сигаретным дымом.

Санна оглядела полки и наконец приняла решение. Лепешки «Такос» – беспроигрышный вариант. Запасшись и мясным, и соевым фаршем, она будет во всеоружии, даже если у дочери веганская неделя.

Сама Санна пропустила подростковый период. Ей пришлось слишком быстро повзрослеть. Смерть Стеллы и все, что произошло потом, резко закинуло ее во взрослую жизнь. Не было возможности предаваться подростковым капризам. Не было родителей, которым можно было предъявлять претензии.

С Никласом она познакомилась в сельскохозяйственной гимназии. Они стали жить вместе, когда Санна получила первую работу. Со временем родилась Вендела – скорее по неосторожности, если уж быть до конца честной. И не его вина в том, что все не сложилось. Никлас был хороший человек, но Санна никогда не впускала его в свое сердце. Любить кого-то – мужа или дочь – может быть очень болезненно, это она поняла еще в детстве.

Положив в тележку помидоры, огурцы и лук, Санна направилась к кассе.

– Ты, конечно, слышала, – проговорила Будиль, привычными движениями сканируя товар, который Санна выкладывала на ленту.

– Нет, о чем я должна была слышать? – спросила Санна, вынимая бутылку кока-колы и укладывая ее боком на ленту.

– О девочке.

– О какой девочке?

Санна слушала вполуха. Она уже жалела, что взяла Венделе кока-колу.

– О той, которая пропала. С вашего бывшего хутора.

Будиль не могла скрыть возбуждения. Санна застыла с пакетом тертого сыра в руках.

– С нашего хутора? – переспросила она. В ушах у нее зашумело.

– Да, – ответила Будиль, продолжая пробивать товары и не заметив, что Санна перестала выкладывать что-либо из тележки. – С вашего бывшего хутора пропала четырехлетняя девочка. Мой муж тоже пошел прочесывать лес вместе со всеми. Всех подняли по тревоге.

Санна медленно положила пакет с сыром на ленту. Потом повернулась и направилась к двери. Ее товары остались на кассе. Сумочка тоже. За ее спиной раздавались изумленные выкрики Будиль.

* * *

Анна откинулась на стуле, глядя на Дана, перепиливавшего очередную планку. Именно сейчас, в разгар летней жары, ему пришло в голову затеять проект под названием «новая веранда». На самом деле разговоры об этом шли уже года три – но сейчас, похоже, откладывать дальше стало невозможно. Вероятно, перед родами у мужчин тоже возникает желание вить гнездо. У нее же инстинкт выражался в том, что она перебрала содержимое всех шкафов в доме. Дети кинулись спасать свою любимую одежду, опасаясь, что та может отправиться в контейнер для сбора гуманитарной помощи.

Анна улыбнулась Дану, самоотверженно работавшему на жаре, и осознала, что впервые за очень долгий период наслаждается жизнью. Ее небольшая фирма по дизайну интерьеров не то чтобы была готова к выходу на фондовые рынки, однако заказы от привередливых дачников сыпались градом, и ей порой приходилось отказывать клиентам, поскольку она физически не успевала всех обслужить. И младенец в животе рос. Они решили не узнавать его пол, так что рабочее название пока было «малыш». Остальные дети активно участвовали в процессе выбора имени, однако их предложения типа «Базз Лайтер», «Блогер» или «Дарт Вейдер» не очень-то помогали. А Дан с ноткой обиды в голосе процитировал однажды вечером Фредди из «Солнечной стороны»: «Каждый написал свой список предложений, а потом мы взяли то имя, которое значилось первым в ее списке». Только потому, что она отвергла его предложение назвать мальчика – если будет мальчик – Брюсом в честь Брюса Спрингстина. Сам он вел себя не лучше, утверждая, что ее предложение назвать ребенка Филиппом предполагает, что тот родится в костюме моряка. Вот на этом этапе они и застряли. Месяц до родов – и ни одной вразумительной идеи по поводу имени, ни для девочки, ни для мальчика.

«Все образуется», – подумала Анна, когда Дан подошел к ней. Наклонившись, он поцеловал ее в губы. От пота поцелуй получился соленым.

– Уютненько ты тут устроилась, – проговорил он, погладив ее по животику.

– Да, дети пошли к приятелям, – ответила Анна и отхлебнула глоток кофе со льдом.

Она знала, что, по некоторым данным, пить много кофе во время беременности вредно, но нужно же позволять себе хоть какие-то удовольствия теперь, когда алкоголь и непастеризованные сыры под запретом…

– Ох, сегодня я чуть не умерла от зависти, когда за обедом сестрица сидела и посасывала холодное игристое из большого бокала, – проговорила Анна со стоном, и Дан утешающее потрепал ее по плечу. Затем уселся рядом с ней и тоже откинулся, наслаждаясь поздними лучами вечернего солнца.

– Потерпи, дорогая, уже скоро, – проговорил он, гладя ее по руке.

– После родов я буду просто купаться в вине, – вздохнула Анна и закрыла глаза.

Потом ей вспомнилось, что гормоны во время беременности могут вызывать пигментные пятна, и она с проклятьем надела широкополую шляпу, лежавшую рядом на столе, пробормотав:

– Черт, даже загорать нельзя.

– Что? – переспросил Дан, и Анна поняла, что он уже задремал на солнышке.

– Ничего, мой дорогой, – ответила она, но вдруг ощутила почти непреодолимое желание ударить его ногой по голени только за то, что он мужчина и ему не приходится переживать все трудности и ограничения беременности.

Чертовски несправедливо. И все эти женщины, мечтательно вздыхавшие о том, как чудесно быть беременной и какое это благословение – носить в себе новую жизнь, им всем она тоже хотела бы наподдать. И побольнее.

– Люди – идиоты, – пробормотала Анна.

– Что? – переспросил Дан, на этот раз совсем сонным голосом.

– Ничего, – ответила она, натягивая шляпу до самых глаз.

О чем она думала, когда Дан подошел и прервал ход ее мыслей?.. Ах да. О том, как прекрасна жизнь. Ибо так оно и есть. Несмотря на все тяготы беременности. Она любима. Рядом ее семья.

Сорвав с себя шляпу, Анна подставила лицо солнцу. Ну и черт с ними, с пигментными пятнами. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в удовольствии наслаждаться солнцем.

* * *

Здесь Сэму хотелось бы остаться навсегда. Все это он обожал еще с детства. Разогретые солнцем скалы. Плеск воды. Крики чаек. Здесь он мог укрыться от всего. Закрыть глаза и от всего отрешиться.

Джесси лежала рядом. Он ощущал тепло ее тела. Чудо – вот что она такое. Подумать только – появилась в его жизни именно сейчас… Дочь Марии Валль. Ирония судьбы.

– Ты любишь своих родителей?

Сэм открыл один глаз и посмотрел на нее. Она лежала на животе, подперев подбородок рукой, и смотрела на Сэма.

– Почему ты спрашиваешь?

Это был слишком интимный вопрос. Они знают друг друга так недавно…

– Я со своим папашей никогда не встречалась, – сказала Джесси и отвела глаза.

– Почему?

Она пожала плечами.

– Точно не знаю. Скорее всего, мама не хотела. Возможно, она даже точно не знает, кто именно мой папа.

Сэм осторожно протянул руку и положил поверх ее ладони. Она не отдернула руку, и он свою не убрал. В ее глазах появилось новое выражение.

– А у тебя хорошие отношения с родителями? – спросила Джесси.

Спокойствие, которое он только что ощущал, улетучилось. Однако Сэм понимал, почему она спрашивает, – и чувствовал, что должен ответить.

Он сел и посмотрел на море, прежде чем ответить.

– Мой папа, он… в общем, побывал на войне. Иногда отсутствовал месяцами. А иногда он приносит войну с собой в дом.

Джесси прижалась к нему, положив голову ему на плечо.

– Так он…

– Не хочу об этом говорить… не сейчас…

– А мама?

Сэм закрыл глаза, ощутил тепло солнечных лучей.

– Она ничего, – проговорил он наконец.

На секунду подумал о том, о чем нельзя было думать, и зажмурился еще сильнее. Нащупал в кармане «травку», которую взял с собой. Достал две сигаретки, зажег обе и протянул одну своей спутнице.

От дыма по телу разлилось успокоение, в голове перестали вертеться посторонние мысли, воспоминания отлетели. Сэм подался вперед и поцеловал Джесси. Сперва она оцепенела. От страха и непривычки. Потом он ощутил, как ее губы смягчились и раскрылись ему навстречу.

– Ой, как мило!

Сэм вздрогнул.

– Поглядите на этих голубков!

По скале спускался Нильс с Бассе и Венделой. Как всегда. Похоже, они дня не могут прожить друг без друга.

– А кто это у нас тут?

Нильс плюхнулся на камень вплотную к ним и уставился на Джесси, которая стала поправлять верх от купальника.

– Ты что, завел себе девушку, Сэм?

– Меня зовут Джесси, – проговорила Джесси и протянула руку, но Нильс проигнорировал ее.

– Джесси? – переспросила Вендела, стоявшая у него за спиной. – Это же дочь Марии Валль.

– Ах вот оно что, дочь подружки твоей мамаши… Голливудской звезды.

Теперь Нильс посмотрел с восторгом на Джесси, которая продолжала тянуть на себе купальник. Сэму хотелось защитить ее от их взглядов, обнять ее и сказать, чтобы она не обращала на них внимания. Вместо этого он потянулся за ее футболкой.

– А чё, ничего странного, что они нашли друг друга, верно? – сказал Бассе, толкнув Нильса локтем в бок.

Он говорил высоким женоподобным фальцетом, за который никто не решался его дразнить, опасаясь гнева Нильса. На самом деле его звали Буссе, но еще в начальной школе все стали называть его Бассе, поскольку это звучало круче.

– Нет, не удивительно, – проговорил Нильс, переводя взгляд с Джесси на Сэма.

Он поднялся с тем странным блеском в глазах, от которого всегда все сжималось в животе – потому что было ясно, что сейчас случится что-то плохое. Но тут Нильс вдруг повернулся к Венделе и Бассе.

– Черт, я так проголодался, – сказал он. – Рванули.

Вендела улыбнулась Джесси.

– Увидимся позже.

Сэм с удивлением смотрел им вслед. Что с ними такое?

Джесси прижалась к нему.

– Что это за ребята? – спросила она. – Странные. Симпатичные, но странные.

Сэм покачал головой.

– Они не симпатичные. Ни разу.

Затем достал из кармана мобильный телефон, открыл папку и стал перелистывать видеофайлы. Он знал, зачем сохранил это видео, – как напоминание о том, что люди могут делать друг с другом. С ним. Он не собирался показывать его Джесси – и так слишком много людей его увидели. Но…

– Прошлым летом они выложили его в «Снэпчат», – проговорил Сэм, протягивая Джесси мобильник.

Сэм отвел глаза, когда Джесси запустила видео. Ему ни к чему это смотреть. Услышав голоса, он словно снова увидел все это перед собой.

– Ты такой нетренированный! – слышался резкий голос Нильса. – Как слабая девчонка… Плавание – очень полезный вид спорта.

Нильс подошел к лодке Сэма, которая была привязана неподалеку от того места, где они пришвартовались сегодня.

– Придется тебе добираться до Фьельбаки вплавь. Это позволит тебе подкачать мышцы.

Вендела смеялась, снимая все происходящее на телефон. Бассе скакал рядом с Нильсом.

Нильс сбросил канат в воду, уперся в нос лодки и поднажал. Маленькая деревянная лодочка поначалу медленно отплыла от острова задним ходом, но потом, подхваченная сильным течением, начала быстро удаляться.

Нильс обернулся к камере, ухмыльнулся во всю ширь лица.

– Ну что ж, хорошо тебе поплавать.

На этом запись оборвалась.

– Ах, черт, – прошептала Джесси. – Вот проклятье… – Взглянула на Сэма блестящими от слез глазами.

Тот пожал плечами.

– Со мной случались вещи похуже.

Джесси заморгала, стараясь прогнать слезы. Сэм подозревал, что и с ней случалось кое-что похуже. Положив руку ей на плечо, он почувствовал, что Джесси вся дрожит. Но еще он почувствовал, как крепнет их дружба – то, что их связывает.

Однажды он покажет ей свой дневник. Поделится своими мыслями. Большими планами. Настанет день, когда все увидят…

Джесси обняла его за шею. От нее восхитительно пахло солнцем, по́том и марихуаной.

* * *

Вечер выдался светлый – словно воспоминание о солнце, светившем на ясном небе целый день. Эва смотрела на двор, где тени становились все длиннее. Словно холодная рука сжимала сердце, когда до сознания все яснее доходила очевидность. Воспоминания о Нее, которая всегда прибегала домой задолго до сумерек.

Люди приходили и уходили. Голоса смешивались с лаем собак, раз за разом отправлявшихся в лес на поиски. И снова словно ледяные пальцы сжали сердце.

В дверь вошел пожилой полицейский, Йоста.

– Я только выпью чашечку и снова пойду искать.

Эва поднялась, чтобы налить ему кофе, – в последние часы она сварила его невероятное количество.

– Пока ничего? – спросила, хотя знала ответ.

Знай он что-нибудь, сказал бы сразу. Не стал бы просить кофе. Но было что-то успокаивающее в том, чтобы просто задать этот вопрос.

– Нет, однако нас собралось очень много. Похоже, вся Фьельбака вышла на поиски.

Эва кивнула, пытаясь справиться с голосом.

– Да, люди замечательные, – проговорила она и снова опустилась на стул. – Петер тоже ушел искать, я не смогла его удержать.

– Знаю, – сказал Йоста, садясь напротив нее. – Я встретил его – он шел с одной из групп, прочесывающих лес.

– Что… – Голос не повиновался ей. – Как вы думаете, что произошло?

Эва не решалась поднять глаза на Йосту. Различные варианты, один другого ужаснее, постоянно всплывали в ее сознании, но когда она пыталась осмыслить один из них, сделать его более понятным, в грудь ударяла такая боль, что даже дыхание перехватывало.

– Нет оснований ломать голову, – мягко проговорил Флюгаре и, подавшись вперед, положил свою морщинистую руку поверх ее ладони. Его теплое спокойствие понемногу согревало ее.

– Ее уже так давно нет…

Йоста сжал ее руку.

– Сейчас лето, тепло. Она не замерзнет. Лес большой; нам надо время, чтобы его прочесать. Мы найдем ее, и она будет напуганная и уставшая, но все поправимо. Договорились?

– Хотя… с той другой девочкой все кончилось не так…

Йоста убрал руку, отхлебнул кофе.

– Эва, с тех пор прошло тридцать лет. Другое время, другая жизнь… Это чистое совпадение, что вы живете на том же хуторе и вашей дочери оказалось столько же лет. Четырехлетние детки часто теряются. Они очень любопытны, а, насколько я понял, ваша дочь – весьма решительная юная особа, так что в конце концов желание совершить вылазку в лес стало необоримым. А дальше все пошло не так, как она думала… Но все образуется. Нас много, и мы все ее ищем.

Он поднялся.

– Спасибо за кофе, я пошел дальше. Мы будем продолжать поиски всю ночь, но вам хорошо бы хоть немного поспать.

Эва покачала головой. Как она может спать, пока Нея одна в лесу?

– Нет, я и не ожидал, что вы согласитесь, – сказал Йоста. – Но должен был вам это сказать.

Эва видела, как за ним закрылась дверь. И вот она снова осталась одна. Наедине со своими мыслями и холодными пальцами, сдавливающими сердце…

Бухюслен, 1671 год

Наклонившись вперед, Элин застелила постель Бритты. Потом приложила руку к пояснице. Тело еще не привыкло к жесткой кровати в домике для служанок.

На мгновение она взглянула на роскошную кровать, в которой спала Бритта, и позволила себе испытать нечто вроде зависти, но потом потрясла головой и потянулась к пустому графину на ночном столике.

С изумлением Элин обнаружила, что сестра не делит с мужем ни ложе, ни даже спальню. Однако это не ее дело. Хотя ей самой казалось, что лучший момент дня – когда она ложится в теплую постель рядом с Пером. Когда она лежала в его крепких теплых объятиях, ее охватывало чувство, что никакое зло мира никогда не коснется ее и Марты…

Как же она ошибалась!

– Элин!

Мягкий голос хозяина заставил ее вздрогнуть. Она была так погружена в свои мысли, что чуть не уронила кувшин.

– Да? – проговорила Элин, взяла себя в руки и обернулась.

Его голубые добрые глаза были устремлены на нее, и она почувствовала, что краснеет. Поспешно опустила глаза.

До сих пор Элин не могла решить, как ей относиться к мужу сестры. Пребен был всегда так дружелюбен по отношению к ней и Марте. Он – пастор и хозяин усадьбы. А она – всего лишь прислуга в доме сестры. Вдова, живущая чужой милостью в чужом доме.

– Коротышка Ян говорит, что Элин умеет помогать при отёле. Моя лучшая корова так мучается…

– Звездочка? – спросила Элин, по-прежнему не поднимая глаз. – Батрак что-то говорил про нее сегодня утром.

– Да, Звездочка. Элин занята – или может спуститься и посмотреть на нее?

– Конечно, могу.

Она снова поставила кувшин на ночной столик и молча пошла вслед за Пребеном в хлев. В дальнем углу лежала Звездочка и мычала. Ей больно, это сразу бросалось в глаза – она не могла подняться. Элин кивнула батраку Коротышке Яну, в растерянности стоявшему рядом.

– Сходи на кухню и принеси мне соли.

Присев на корточки, она погладила мягкую морду коровы. Звездочка посмотрела на нее округлившимися от страха глазами.

– Элин может помочь ей? – спросил Пребен и тоже погладил бело-коричневую шкуру коровы.

На мгновение их руки соприкоснулись, и Элин тут же отдернула руку, словно ее укусила змея. И снова кровь прилила к лицу; к тому же ей показалось, что хозяин тоже чуть заметно покраснел. Но тут вернулся запыхавшийся Коротышка Ян, и она выпрямилась.

– Вот, – проговорил он и протянул Элин солонку.

Кивнув головой, она приняла ее, высыпала в ладонь большую горку и, проводя в соли круги против часовой стрелки указательным пальцем правой руки, стала читать стишок, которому научила ее бабушка.

– Аминь, – повторил Пребен, и Коротышка Ян поспешил сделать то же самое.

Звездочка мычала.

– А что теперь? – спросил Пребен.

– Теперь остается только ждать. Заговоры на соли обычно очень действенны, но могут проявиться не сразу – дело еще и в том, насколько велик плод. Но загляните к ней завтра утром – думаю, окажется, что с ней всё в порядке.

– Коротышка Ян слышал? – спросил Пребен. – Заглянуть к Звездочке, едва он проснется завтра утром.

– Будет сделано, хозяин, – пробормотал Коротышка Ян и, пятясь, вышел из хлева.

Пребен обернулся к Элин.

– Где Элин такому научилась?

– От бабушки, – коротко ответила та.

Чувство, которое она испытала, когда их руки соприкоснулись, все еще тревожило ее.

– При каких еще болезнях Элин может помочь? – спросил Пребен, опираясь о стенку загона.

Слегка шаркнув ногой, она нехотя ответила:

– Ну по большей части, если уж не самые тяжелые хвори…

– И у людей, и у животных? – с любопытством спросил пастор.

– Да, – проговорила она.

Ее удивило, что Бритта ни разу не упомянула об этом при муже. До батрака Коротышки Яна все же дошли слухи об умениях Элин. Впрочем, это, наверное, не так уж и странно. Когда они обе жили под одной крышей в отцовском доме, Бритта всегда с презрением высказывалась и о бабушке, и о ее познаниях.

– Расскажи еще, – попросил Пребен, направляясь к двери.

Элин нехотя последовала за ним. Не пристало ей идти и переговариваться с хозяином – слишком уж легко начинают молоть злые языки в усадьбе. Но здесь решает Пребен, так что она тяжелым шагом пошла следом.

Снаружи стояла Бритта, уперев руки в бока, с самым мрачным взглядом. Сердце у Элин ушло в пятки. Все вышло именно так, как она опасалась. Ему ничто не угрожает, она же может впасть в немилость. А с ней и Марта.

Ее опасения, каково это будет – жить на милости сестры, – оказались куда как верны. Бритта была злой и суровой хозяйкой, и от ее злого языка и сама она, и Марта уже не раз страдали.

– Элин помогла мне со Звездочкой, – сказал Пребен, спокойно встретив взгляд жены. – А сейчас идет накрывать нам трапезу. Она предложила нам побыть вместе, только нам с тобой вдвоем, ибо я в последнее время так много отсутствовал по делам прихода.

– Предложила нам побыть вместе? – с подозрением переспросила Бритта, но уже куда более мягким голосом. – Ну что ж, неплохое предложение от Элин… – Она смело взяла Пребена под руку. – Я-то ужасно соскучилась по моему мужу и господину, и мне кажется, он слишком мало видится со своей женушкой.

– В этом моя дорогая жена совершенно права, – ответил пастор и двинулся с Бриттой в сторону господского дома. – Однако сейчас мы постараемся это исправить. Элин сказала, что через полчаса мы можем садиться за стол, и это прекрасно, ибо тогда я успею привести себя в порядок, чтобы не выглядеть оборванцем рядом с моей прекрасной женой.

– Да что уж там, оборванцем ты никогда не выглядишь, – ответила Бритта и хлопнула его по плечу.

Идя за ними, на минуту забытая всеми, Элин перевела дух. Мрак в глазах Бритты был ей слишком хорошо знаком, и она знала, что сестра неразборчива в средствах, когда надо сделать зло тому, кто, по ее понятиям, поступил с ней несправедливо. Но на этот раз Пребен спас ее и Марту, за что она была ему навечно благодарна. Хотя на самом деле он мог бы и не ставить ее в подобную ситуацию.

Быстрым шагом Элин поспешила в кухню. Всего за полчаса ей нужно накрыть на стол, да еще и добиться от кухарки, чтобы та приготовила нечто особенное… Поправляя передник, она все еще чувствовала тепло руки Пребена.

* * *

– Пап, чем ты занят?

Билл был так погружен в текст, что вздрогнул, услышав голос сына. Он задел чашку, стоявшую рядом, и несколько капель кофе выплеснулось на письменный стол.

Билл обернулся к Нильсу, стоявшему в дверях.

– Я работаю над новым проектом, – ответил он и повернул монитор, чтобы сын мог увидеть.

– «Новые “Приятные люди”», – прочел Нильс заголовок на первом слайде презентации. Под заголовком виднелась фотография яхты, рассекающей волны.

– Что это такое?

– Ну помнишь фильм, который мы смотрели? «Приятные люди» Филипа и Фредрика^[5].

Нильс кивнул.

– Ну да, как черномазые играли в хоккей с мячом.

Билл поморщился.

– Про сомалийцев, которые играли в хоккей с мячом. Не надо говорить «черномазые».

Нильс пожал плечами.

Билл посмотрел на сына, стоявшего в полутемной комнате, небрежно засунув руку в карман шорт и откинув светлую челку, падавшую на глаза. Он появился в их жизни довольно поздно. Незапланированный, да и не очень желанный ребенок. Гунилле было сорок пять, ему самому – к пятидесяти, а два старших брата Нильса уже вышли из подросткового возраста. Гунилла настояла, чтобы они оставили ребенка, утверждая, что в этом есть какой-то высший смысл. Но Билл никогда не ощущал такой связи с Нильсом, как с двумя старшими сыновьями. Он не хотел – да и сил уже особо не было – менять подгузники, сидеть в песочнице или в третий раз проходить арифметику за первый класс.

Билл снова повернулся к компьютеру.

– Это презентация для СМИ. Моя идея состоит в том, чтобы сделать что-то позитивное и помочь беженцам в нашей местности влиться в шведское общество.

– Так ты собираешься обучить их играть в хоккей? – спросил Нильс, по-прежнему не вынимая рук из карманов.

– Разве ты не заметил яхты? – Билл указал на экран монитора. – Они научатся ходить под парусами. А потом мы будем участвовать в регате вокруг острова Даннхольмен.

– Регата вокруг Даннхольмена – немного не то же самое, что чемпионат мира, на котором выступали черномазые, – произнес Нильс. – Слегка другой уровень.

– Не говори «черномазые»! – одернул его Билл.

Сын наверняка делал это специально, чтобы позлить его.

– Я знаю, что регата вокруг Даннхольмена куда менее престижное соревнование, однако в наших краях она имеет символическое значение, и отклик в прессе будет значительный. Особенно теперь, когда снимается фильм и все такое.

Нильс, стоявший у него за спиной, фыркнул.

– Если они вообще беженцы. Сюда приезжают лишь те, у кого хватает на это денег, я читал об этом в Сети. А у этих детей-беженцев бороды и усы.

Билл взглянул на сына, покрасневшего от злости. Казалось, перед ним чужой человек. Не знай он его, мог бы подумать, что тот… расист. Но нет, подростки просто еще слишком мало знают о мире. Тем больше оснований для проведения такого проекта. Большинство людей по сути своей добры, им просто нужен толчок в правильном направлении. Обучение. Нильс скоро убедится, что ошибался.

Дверь у него за спиной закрылась, когда сын вышел из кабинета. Завтра установочная встреча, и важно подготовить все материалы для прессы. Это будет сенсация. Настоящая сенсация.

* * *

– Есть кто дома? – крикнула Паула, когда они с Юханной ввалились в квартиру с двумя детьми на руках, двумя колясками и тремя чемоданами.

Поставив на пол самый тяжелый чемодан, Паула улыбнулась Юханне. Отпуск на Кипре с трехлетним ребенком и грудным младенцем – не самое продуманное решение, однако им удалось выжить.

– Я здесь, в кухне!

Услышав голос матери, Паула расслабилась. Если Рита и Бертиль здесь и возьмут на себя детей, то они с Юханной смогут спокойно распаковать вещи. Или же наплевать на это дело, оставить распаковку на завтра и просто броситься на кровать, включив скучный фильм, под который легко можно заснуть.

Рита улыбнулась им, когда они вошли в кухню. Не было ничего удивительного в том, что мама готовила им еду на их кухне, словно на своей собственной. Рита и Бертиль жили в квартире этажом выше, но с рождением детей границы между квартирами стерлись настолько, что уже можно было устанавливать между ними лестницу.

– Я приготовила энчилады – подумала, что вы наверняка голодные с дороги. Все прошло хорошо? – Она протянула руки к Лизе.

– Да. То есть нет, – ответила Паула, с благодарностью передавай ей малышку. – Застрели меня, если я когда-либо снова начну говорить, как здорово было бы поехать на недельку в отпуск с детьми.

– Да уж, идея-то была твоя, – пробормотала Юханна, пытаясь разбудить заснувшего в дороге Лео.

– Сущий кошмар, – сказала Паула, отщипнув кусочек золотисто-желтого сыра с одной из энчилад. – Повсюду дети, а взрослые, вырядившиеся мягкими игрушками, бродят повсюду среди этой жары и распевают какую-то дикую футбольную песню…

– Мне кажется, это нельзя назвать футбольной песней, – рассмеялась Юханна.

– Ну хорошо, какое-то промывание мозгов, типа как в секте. Если меня еще хоть один раз заставят это слушать, я подойду и задушу этого большого лохматого медведя голыми руками.

– Расскажи про шоколадный фонтан, – сказала Юханна.

– О боже! – простонала Паула. – Каждый вечер у них там устраивали шведский стол, больше рассчитанный на детей, – блинчики, фрикадельки, пицца и спагетти в огромных количествах… И шоколадный фонтан. И был там один мальчик по имени Линус, который произвел на всех неизгладимое впечатление. Кстати, о том, что его звали Линус, знал весь отель, потому что его мама всю неделю бегала за ним и вопила: «Лииинус, нельзя, не трогай! Лииинус, не делай этого! Лииинус, не пинай девочку!» В то время как папаша сидел и накачивался пивом с самого завтрака. А в последний день…

Юханна хихикнула, а Паула взяла тарелку, положила себе энчиладу и села за стол.

– А в последний день он, конечно же, как ты понимаешь, с разбегу впилился в огромный шоколадный фонтан и перевернул его. Все вокруг было в шоколаде! А ребенок кинулся прямо в этот шоколад и стал кувыркаться в нем, пока мама бегала вокруг в полной истерике…

Откусив большой кусок, она с удовлетворением вздохнула. Это было первое блюдо с нормальным количеством приправ, которое она попробовала за неделю.

– Деда Бертиль? – спросил Лео, уже начав просыпаться на руках у Юханны.

– Да, а где Бертиль? – спросила Паула. – Что, уже заснул перед телевизором?

– Нет, – ответила Рита. – Он на работе.

– Так поздно?

Бертиль редко ставил себе вечерние смены.

– Да, ему пришлось уехать. Но ты-то все еще в отпуске по уходу за ребенком, – проговорила Рита, осторожно поглядывая на Паулу.

Она знала, как нелегко было уговорить дочь засесть дома, и Юханна постоянно тревожилась, что Паула слишком рано вернется на работу. Изначально они планировали провести лето всей семьей.

– А что случилось? – спросила Паула, откладывая приборы.

– Они все ушли искать пропавшего человека.

– А кто пропал?

– Ребенок, – проговорила Рита, избегая ее взгляда. – Четырехлетняя девочка.

Свою дочь она знала слишком хорошо.

– Как давно пропала девочка?

– В худшем случае – еще вчера вечером, но родители обнаружили это только сегодня после обеда, так что ее ищут часа два.

Паула бросила умоляющий взгляд на Юханну. Та взглянула на Лео и кивнула.

– Ясное дело, тебе надо ехать туда. Сейчас всякая помощь будет кстати.

– Обожаю тебя! Я еду немедленно.

Паула вскочила и поцеловала спутницу жизни в щеку.

– Где это? – спросила она, натягивая на себя в коридоре тонкую летнюю куртку.

– На хуторе. Бертиль называет его «хутор Бергов».

– Хутор Бергов?

Паула замерла на месте. Это место она хорошо знала. Знала и его историю. А природный цинизм мешал ей верить в случайные совпадения.

* * *

Карим сурово постучал в дверь. Он знал, что Аднан на месте, и не собирался сдаваться, пока тот не откроет. Годы, проведенные в мире, где стук в дверь мог принести с собой смерть – тебе или близким людям, – привели к тому, что многие не открывали, так что Кариму пришлось колотить в дверь еще раз. В конце концов она открылась.

Увидев округлившиеся глаза Аднана, он даже пожалел, что стучал так громко.

– Я только что разговаривал с Рольфом – он говорит, что вся Фьельбака вышла искать пропавшую девочку. Мы должны помочь.

– Девочка? Ребенок?

– Да. Рольф сказал, что ей четыре года. Они думают, что она заблудилась в лесу.

– Ясное дело, мы должны помочь. – Аднан обернулся внутрь комнаты, одновременно протягивая руку к куртке. – Халил! Пошли!

Карим сделал пару шагов назад.

– Помоги мне собирать людей. Скажи, что мы встречаемся у киоска. Рольф обещал подвезти нас.

– Конечно. Надо спешить. Маленькая девочка не должна оставаться ночью одна в лесу.

Карим продолжал стучать в двери, слыша, как в дальнем конце коридора Аднан и Халил делают то же самое. Через некоторое время собралось человек пятнадцать желающих помочь. Рольфу придется дать две-три ходки, чтобы отвезти всех, но для него это наверняка не проблема. Он добряк. Сам всегда готов помочь.

На мгновение Карим почувствовал себя неуверенно. Рольф добрый, это понятно. К тому же он их знает. Но как отреагируют на их появление другие шведы? Шайка черных из лагеря. Он знал, что их так называют. Черные. Или черножопые. Но пропавший ребенок – ответственность всех. Неважно, какой это ребенок – шведский или сирийский. Где-то в отчаянии плачет его мать.

Когда Рольф подъехал на своей машине, у киоска ждали Карим, Аднан и Халил вместе с Рашидом и Фаридом. Карим взглянул на Рашида. Его дети остались в Сирии. Рашид встретился с ним глазами. Он не знал, живы ли его дети, но сейчас собирался идти искать шведскую девочку.

* * *

Когда дети улеглись спать, в доме наступила блаженная тишина. Иногда Эрику даже мучила совесть из-за того, как остро она наслаждалась вечерним покоем. Когда Майя была маленькая, Эрика зашла на форум «Семейная жизнь», чтобы найти единомышленников и выплеснуть перед ними свои чувства. Ей казалось, что не только у нее возникает внутренний конфликт между материнской ролью и потребностью иногда побыть наедине с собой. Но поток ненависти, обрушившийся на нее, когда она честно написала о своих чувствах, заставил ее уйти и никогда больше туда не заходить. Ее совершенно застали врасплох ругань и оскорбления со стороны других мам, объяснявших ей, какой она плохой человек, раз не наслаждается каждой минутой грудного вскармливания, ночных бдений, смены пеленок и диких воплей. Эрика по-прежнему ощущала приступ гнева при одной мысли об этих женщинах, так строго судивших ее за то, что она поступает или чувствует себя не так, как они. «Почему каждый не может делать так, как удобно ему?» – подумала Эрика, сидя на диване с бокалом красного вина и пытаясь расслабиться перед телевизором.

Вскоре ее мысли устремились к эмоциям другой матери. Эвы, мамы Неи. Трудно представить себе весь тот ужас, который она сейчас испытывает. Эрика послала Патрику несколько сообщений, спрашивая, не надо ли ей присоединиться к поискам, – она могла бы попросить Кристину прийти и присмотреть за детьми. Но он лишь повторял, что их достаточно, что больше добровольцев не требуется и что она принесет больше пользы, оставаясь дома с детьми.

Супругов Берг Эрика не знала и никогда не бывала на их хуторе. Для того чтобы описать это место в своей книге как можно более подробно, она несколько раз собиралась поехать туда и попросить разрешения все осмотреть, сделать снимки, однако руки так и не дошли. В ее распоряжении имелись старые фотографии, так что она могла описать, как выглядел хутор, когда там жила семья Страд, однако совсем другое дело – самому вдохнуть атмосферу, увидеть детали, прочувствовать, какой могла быть жизнь на хуторе.

Наведя справки о семье Берг, Эрика узнала, что они переехали туда из Уддеваллы, ища покоя в деревне. Хорошее место, где их дочь проведет детство на лоне природы. Она от души надеялась, что эта мечта исполнится – вот-вот придет сообщение от Патрика, что они нашли девочку в лесу, напуганную, но живую. Однако интуиция подсказывала ей нечто другое.

Эрика повертела в руках бокал с вином. Сегодня, несмотря на жару, она позволила себя тяжелое «Амароне». Летом большинство ее знакомых употребляли лишь охлажденное розовое или белое с кусочками льда. Однако сама Эрика не любила ни розового, ни белого – пила только игристые или насыщенное красное, вне зависимости от времени года. Зато не ощущала никакой разницы между дорогим шампанским и дешевым «кава», поэтому Патрик любил шутить, что ее содержание обходится ему не слишком дорого.

И тут же она ощутила укол совести из-за того, что сидит и размышляет о винах, в то время как четырехлетняя девочка заблудилась одна в лесу – и это в лучшем случае. Однако мозг Эрики зачастую работал именно так. Слишком тяжело было думать о том, как плохо все могло кончиться для этого ребенка, и тогда она подсознательно переключалась мыслями на мелкое и банальное. Такой роскоши мама Неи не могла себе позволить. Она и ее муж оказались в кошмарном сне.

Выпрямившись на диване, Эрика отставила бокал и потянулась за блокнотом, лежавшим на журнальном столике. За долгие годы работы над книгами она завела себе привычку всегда иметь под рукой карандаш и бумагу, записывая по ходу дела все мысли, возникавшие в голове, набрасывая списки дел, которые предстоит сделать, чтобы продвинуться в написании книги. Именно этим она и собиралась заняться сейчас. Интуиция подсказывала ей, что исчезновение Неи как-то связано со смертью Стеллы. В последние недели Эрика ленилась, лето и солнце отвлекали ее, и она не продвинулась в работе над книгой так, как планировала. Но сейчас пора взяться за дело – и если выяснится, что случилось самое страшное, она, по крайней мере, окажется полезной благодаря своим познаниям о старом деле. Возможно, ей удастся нащупать ту связь, которая – она не сомневалась – должна существовать.

Эрика взглянула на телефон – по-прежнему ни слова от Патрика, – затем взялась за карандаш и принялась писать.

Дело Стеллы

Она все поняла, когда они подошли к ней. Тяжелая поступь. Глаза в землю. Слов уже не требовалось.

– Андерс! – крикнула Линда срывающимся голосом.

Он выбежал из дома, но замер на месте, увидав полицейских. Упал на колени прямо на гравий на площадке перед домом. Линда подбежала к нему, обняла его. Андерс всегда был такой большой и сильный, но теперь ей придется нести на своих плечах двойную боль.

– Папа? Мама?

В дверях стояла Санна. Ее светлые волосы, освещенные светом из кухни, напоминали нимб.

Линда, не в силах смотреть в глаза дочери, повернулась к одному из полицейских. Тот кивнул ей.

– Мы нашли вашу дочь. Она… она мертва. Соболезнуем.

Он смотрел на носки ботинок, глотая слезы. Лицо у него было бледное, как полотно, и Линда подумала, что он, наверное, видел Стеллу. Видел тело.

– Как она может быть мертва? Этого же не может быть! Мама! Папа!

Голос Санны звучал у нее за спиной. Вопросы сыпались градом. Но у Линды не было на них ответа. Она не могла никого утешить. Понимала, что должна отпустить Андерса и заключить в объятия дочь, но не двигалась с места. Только Андерс понимал ту боль, которая пронизывала каждую клеточку ее тела.

– Мы хотим ее видеть, – проговорила Линда, наконец найдя в себе силы поднять голову с плеча Андерса. – Мы должны видеть нашу дочь.

Высокий полицейский откашлялся.

– Вы ее увидите. Но сначала мы должны выполнить свою работу. Выяснить, кто это сделал.

– В смысле – сделал? Ведь это же несчастный случай…

Андерс высвободился из объятий Линды и поднялся во весь рост.

Высокий полицейский тихо ответил:

– Нет, это не несчастный случай. Вашу дочь убили.

Земля приблизилась так резко, что Линда даже не успела удивиться. В следующую секунду все погрузилось в темноту.

* * *

Осталось двадцать.

Джеймс Йенсен даже не запыхался, делая свои отжимания. Один и тот же ритуал каждое утро. Зимой и летом. В канун Рождества или праздника середины лета. Такие вещи не имеют значения. Единственное, что имеет значение, – дисциплина, последовательность, порядок.

Осталось десять.

Отец Хелены понимал значение распорядка. Джеймс по-прежнему мог испытывать тоску по Карлу-Густаву, хотя тоска – слабость, которую он не желал себе позволять. С тех пор как десять лет назад Карл-Густав умер от инфаркта, никто не мог его заменить.

Последний. Джеймс поднялся после ста быстрых отжиманий. Долгая служба в армии научила его, насколько важно всегда оставаться в форме.

Джеймс взглянул на часы. Одна минута девятого. Припоздал. Если он дома, то обычно завтракает ровно в восемь ноль-ноль.

– Завтрак готов! – крикнула Хелена, точно услышав его мысли.

Джеймс нахмурил лоб. Раз она позвала его, значит, заметила, что он припозднился.

Утерев пот полотенцем, Джеймс вошел с веранды в гостиную. Рядом располагалась кухня, и он сразу ощутил запах бекона. Завтракал Джеймс всегда одним и тем же блюдом. Омлетом с беконом.

– Где Сэм? – спросил он, усаживаясь и набрасываясь на омлет.

– Еще спит, – ответила Хелена, подавая ему идеально прожаренный, хрустящий бекон.

– На часах уже восемь, а он все еще спит?

Раздражение пронеслось по всему телу, словно стая мошкары. В последнее время Джеймс всегда испытывал это чувство, едва речь заходила о Сэме. Спать в восемь часов утра… Самому ему приходилось вставать в шесть и работать допоздна.

– Разбуди его, – потребовал он, отхлебывая большой глоток кофе, но тут же выплюнул все обратно в чашку. – Какого черта? Ты забыла молоко!

– Ах, извини, – проговорила Хелена и взяла чашку у него из рук.

Вылив кофе в мойку, она снова наполнила чашку, добавив немного жирного молока. Теперь вкус у кофе стал такой, как надо.

Хелена поспешила прочь из кухни. На лестнице послышались быстрые шаги, потом бормотание.

Снова нахлынуло раздражение. Такое же чувство Джеймс испытывал, когда шел на марше со своим подразделением, а кто-нибудь из солдат начинал медлить или отлынивать из страха. Такое поведение не вызывало у него понимания. Если уж решил пойти в армию, да еще в такой стране, как Швеция, где отправка в горячие точки в других странах происходит на сугубо добровольной основе, надо делать свое дело. А страх оставлять дома.

– Что за паника? – проворчал Сэм, небрежно входя в кухню – заспанный, с растрепанными черными волосами. – Почему я обязательно должен вставать в это время?

Джеймс сжал руки на столе.

– В этом доме мы не дрыхнем весь день, – ответил он.

– Но мне не удалось устроиться на летнюю работу – какого черта я должен теперь делать?

– Не смей ругаться!

Хелена и Сэм вздрогнули. От злости у старого вояки потемнело в глазах, но он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов. Он должен сохранить контроль. Над собой. Над этой семьей.

– В девять часов ноль-ноль минут встречаемся за домом, будем учиться стрелять.

– Хорошо, – буркнул Сэм, глядя в стол.

Хелена по-прежнему пряталась у него за спиной.

* * *

Всю ночь они провели на ногах. Харальд так устал, что глаза закрывались сами собой, но ему и в голову не приходило уйти домой. Это равносильно тому, чтобы сдаться. Когда усталость начинала брать верх, он возвращался на хутор, чтобы согреться и выпить кофе. И каждый раз в кухне сидела Эва с неподвижным посеревшим лицом. Это придавало ему сил снова идти прочесывать лес.

Харальд невольно задавался вопросом, известно ли остальным, кто он такой. Какую роль он сыграл в событиях тридцатилетней давности. Что именно он обнаружил ту девочку. Все жители Фьельбаки, конечно же, знали об этом, но Харальд надеялся, что Эва и Петер не знают. Во всяком случае, он на это надеялся.

Когда распределяли области поиска, Харальд сознательно выбрал квадрат с небольшим озерцом, где в свое время обнаружил Стеллу. И сразу же направился туда. Водоем давно высох, осталась лишь заболоченная местность. Но старый ствол лежал на прежнем месте. Само собой, массивное дерево пострадало от ветра и непогоды – рассохлось, казалось более хрупким, чем тридцать лет назад. Но никакой девочки он там не обнаружил. И невольно вздохнул с облегчением.

В течение ночи группы постоянно переформировывались. Некоторые уходили домой, чтобы поспать несколько часов, снова возвращались и присоединялись к новым группам, к тому же ближе к утру прибыли новые добровольцы. Среди тех, кто не ушел домой отдыхать, была группа мужчин и юношей из центра для беженцев. Харальд перекинулся с ними несколькими словами на смеси их плохого шведского и его плохого английского. Но каким-то образом им удавалось понимать друг друга.

Маленькая группа, в которой он оказался теперь, состояла из него самого, мужчины, который представился как Карим, и Юханнеса Клингбю – строителя, которого Харальд приглашал делать ремонт в своей пекарне. Стиснув зубы, они медленно продвигались вперед по лесу, который все ярче освещался лучами солнца. Полицейские, руководившие поисками, несколько раз призывали их не торопиться, прочесывать лес тщательно и методично.

– За ночь мы обыскали огромный участок, – сказал Юханнес. – Не могла же она так далеко уйти… – Он развел руками.

– В прошлый раз мы искали целые сутки, – проговорил Харальд, будто снова увидев перед собой тело Стеллы.

– What?^[6]

Карим покачал головой. Ему трудно было понимать Харальда, говорившего на бухюсленском диалекте.

– Harald found a dead girl in the wood, thirty years ago^[7], – пояснил Юханнес Кариму по-английски.

– Dead girl? – переспросил Карим и остановился. – Here?^[8]

– Yes, four years old, just like this girl^[9]. – Юханнес поднял вверх четыре пальца.

Карим перевел взгляд на Харальда – тот медленно кивнул.

– Yes, – сказал он. – It was just over here. But it was water there then^[10].

Он стыдился своего английского произношения, но Карим понял его и кивнул.

– There, – продолжал Харальд, указывая на ствол дерева. – It was… not a lake… a…^[11]

– A small lake, like a pond^[12], – подсказал Юханнес.

– Yes, yeas, a pond^[13]. – Харальд кивнул. – It was a pond over by that tree and the girl was dead there^[14].

Карим медленно подошел к лежащему дереву и, присев на корточки, осторожно положил руку на ствол. Когда он обернулся, лицо у него было таким бледным, что Харальд отшатнулся.

– Something is under the tree. I can see a hand. A small hand^[15].

Харальд пошатнулся. Юханнес наклонился над кустом, его вытошнило. Харальд встретился взглядом с Каримом и увидел в его глазах отражение собственного отчаяния. Нужно звать полицейских.

* * *

Мария сидела с раскрытым сценарием на коленях, пытаясь вникнуть в реплики будущей сцены, но сегодня дело не шло. Предстояли съемки в павильоне – огромном заводском здании в Танумсхеде. Там умело создали различные интерьеры, постоянно фигурирующие в фильме, – словно маленькие миры, в которые легко войти в любую минуту. Бо́льшая часть сюжета разворачивалась на Даннхольмене, в те времена, когда Ингрид была замужем за директором театра Лассе Шмидтом, и в более поздние годы, когда она продолжала приезжать туда, хотя и развелась с Лассе.

Мария потянулась и покачала головой, пытаясь отогнать мысли, роившиеся в голове с того момента, как пошли разговоры о пропавшей девочке. Мысли о смеющейся Стелле, прыгавшей впереди них с Хеленой…

Мария вздохнула. Она приехала сюда, чтобы сняться в роли, о которой мечтала всю жизнь. Ради этого она старалась так много лет; это стало ее наградой – сейчас, когда предложения из Голливуда начали иссякать. Она это заслужила, ведь она прекрасная актриса. Ей не требовалось особых усилий, чтобы войти в роль, вообразить себя кем-то другим. В этом искусстве Мария начала практиковаться с детства. Ложь и актерская игра всего лишь на волосок отстоят друг от друга, и она рано научилась и тому и другому.

Если б только она могла отогнать мысли о Стелле…

– Как лежат волосы? – спросила Ивонна, подходя своей нервической походкой.

Внезапно она остановилась, да так резко, что чуть не подпрыгнула на месте. Оглядев Марию снизу доверху, достала расческу, вставленную в большой узел волос на затылке, и поправила несколько мелких прядей. Затем протянула Марии зеркало – и с напряжением ждала ее реакции, пока актриса разглядывала результат.

– Отлично, – проговорила та, и встревоженное выражение на лице Ивонны исчезло.

Мария обернулась к павильону, изображавшему гостиную, где Йорген о чем-то спорил с Сикстеном, отвечавшим за свет.

– Готово, наконец?

– Дай нам еще пятнадцать минут! – крикнул Йорген.

В его голосе отчетливо звучал стресс. Мария знала, с чем это связано. Каждая минута простоя означала потерянные деньги.

И снова она задалась вопросом, как обстоят дела с финансированием фильма. Не впервые ей доводилось попадать в такие ситуации, когда съемки начинались еще до решения финансовых вопросов – иногда их потом приходилось резко прерывать. Ни на что нельзя надеяться, пока не наступит такой момент, когда в фильм уже вложено столько средств, что закрывать его не имеет смысла. Однако до этой стадии они пока не дошли.

– Простите, можно задать вам несколько вопросов, пока вы все равно ждете?

Мария оторвала глаза от сценария. Мужчина лет тридцати смотрел на нее и широко улыбался. Ясное дело, журналист. В обычном случае она никогда не согласилась бы давать интервью без предварительной договоренности, но его футболка обтягивала такие великолепные мышцы – Мария не могла допустить, чтобы его попросту выставили.

– Пожалуйста, я все равно сижу и жду.

Про себя она с удовольствием отметила, что рубашка ей очень к лицу. Ингрид всегда одевалась со вкусом и чувством стиля.

Парень с прекрасно тренированным телом представился как Аксель из «Бухюсленской газеты». Он начал с нескольких спокойных вопросов о фильме и ее карьере в целом, чтобы потом начать приближаться к той теме, которая, вне всяких сомнений, являлась главной целью его визита. Мария откинулась в кресле, скрестив свои длинные ноги. Прошлое пошло на пользу ее карьере.

– Какие эмоции вы испытываете, вернувшись обратно? Я чуть было не сказал «на место преступления», но назовем это оговоркой по Фрейду – ведь вы с Хеленой всегда настаивали на своей невиновности.

– Мы и были невиновны, – ответила Мария, с удовольствием отмечая, что молодой журналист не сводит глаз с ее глубокого выреза.

– Хотя вас осудили за это преступление? – проговорил Аксель, с усилием отрывая взгляд от ее округлостей.

– Мы были детьми, совершенно неспособными совершить то преступление, в котором нас обвиняли и за которое нас осудили, – но, конечно, охота на ведьм существует и в наше время.

– А как вы себя чувствовали в последующие годы?

Мария покачала головой. Ей никогда не удалось бы описать ему то время. Сам он наверняка вырос с образцовыми родителями, которые во всем его поддерживали, а сейчас живет с женой и детьми. Бросив взгляд на его левую руку, она отметила про себя, что права.

– Это было очень поучительно, – ответила актриса. – Когда-нибудь я напишу об этом в моих мемуарах. В двух словах не скажешь.

– Кстати, если уж речь зашла о мемуарах… Я слыхал, что писательница Эрика Фальк, которая сама живет неподалеку, планирует написать книгу об убийстве и о вас с Хеленой. Вы собираетесь участвовать в этом проекте? Вы с Хеленой дали добро на эту книгу?

Мария ответила не сразу. Конечно же, Эрика обращалась к ней, однако параллельно Мария ведет переговоры с одним из крупнейших издательств Швеции об издании книги, где изложит свою версию.

– Я пока не решила вопрос о том, буду участвовать или нет, – ответила она, давая понять, что не намерена больше обсуждать эту тему.

Намек Аксель понял и сменил тему.

– Предполагаю, что вы слышали про девочку, пропавшую вчера вечером, – с того самого хутора, с которого пропала в свое время Стелла?

Он смолк, ожидая ее реакции, но Мария лишь снова закинула ногу на ногу. Журналист проследил взглядом за ее движением. Она точно знала – ничто в ней не выдает, что она провела ночь без сна.

– Совпадение странное, да, но наверняка просто совпадение. Девочка просто заблудилась в лесу.

– Мы очень на это надеемся, – проговорил Аксель.

Он снова заглянул в свой блокнот, но в этот момент Йорген помахал Марии рукой. Пресса – отличная вещь, но сейчас настала пора войти в гостиную на Даннхольмене и заблистать. Убедить финансистов, что этот фильм станет грандиозным успехом.

Взяв Акселя за руку, Мария жала ее особенно долго, благодаря за интервью. Уже двинувшись в сторону Йоргена и съемочной группы, она остановилась и обернулась. Магнитофон Акселя все еще крутился, Мария наклонилась и хрипловатым голосом наговорила в микрофон несколько цифр. Затем подняла глаза на Акселя.

– Это мой номер телефона.

Затем она снова повернулась и шагнула в эпоху семидесятых, на открытый всем ветрам остров, ставший для Ингрид Бергман раем на земле.

* * *

Отвечая на неизвестный номер, Патрик уже по первым звукам понял, что это тот самый звонок, которого они так опасались. Выслушивая человека на другом конце провода, он помахал рукой Йосте и Мелльбергу, стоявшим чуть в стороне и беседовавшим с кинологами.

– Да, я знаю, где это, – сказал Патрик в трубку. – Ни к чему не прикасайтесь. Ждите нас на месте.

Он медленно нажал на кнопку. Мельерг и Йоста подошли к нему – слова показались излишними. По выражению его лица они и так все поняли.

– Где она? – спросил наконец Йоста.

Взгляд его был устремлен на дом, где мать Неи стояла в кухне, заваривая очередную порцию кофе.

– Ровно там же, где нашли другую девочку.

– Что за чертовщина? – воскликнул Мелльберг.

– Но мы же там всё прочесали – я знаю, что несколько групп искали именно в этом месте, – проговорил Йоста, нахмурив брови. – Как они могли ее пропустить?

– Не знаю, – ответил Патрик. – Звонил Харальд, который держит пекарню «Зеттерлиндс»; тело обнаружила его группа.

– И Стеллу тоже нашел он, – тихо проговорил Флюгаре.

Мелльберг уставился на него.

– Странное дело… Каковы шансы, что один и тот же человек обнаружит двух мертвых девочек с интервалом в тридцать лет?

Йоста отмахнулся.

– В прошлый раз мы проверили его самым тщательным образом, но у него было стопроцентное алиби; он не имеет отношения к убийствам. – Взглянул на Патрика. – Ведь это убийство? Не несчастный случай? Учитывая, что ее нашли на том же месте, трудно предположить, что здесь может быть что-то другое.

Патрик кивнул.

– Нам придется подождать, пока эксперты скажут нечто более определенное, но Харальд сказал, что на ней нет одежды.

– Тьфу, черт! – воскликнул Мелльберг. Лицо его посерело.

Патрик сделал глубокий вдох. Утреннее солнце только начало взбираться на небо, но температура уже поднялась настолько, что его рубашка прилипла к телу от пота.

– Предлагаю разделиться. Я пойду встречусь с Харальдом у того места, где нашли девочку, – его группа ждет там. Возьму с собой скотч и огорожу территорию вокруг этого места. Бертиль, ты свяжешься с Турбьёрном в Уддевалле и скажешь, чтобы тот как можно скорее выезжал сюда с бригадой экспертов. Кроме того, можешь предупредить добровольцев – по мере того, как они будут возвращаться сюда, – чтобы больше не искали. Скажи также кинологам и вертолетчикам, что операция прекращена. А ты, Йоста…

Патрик смолк, с болью глядя на коллегу.

Флюгаре кивнул.

– Возьму это на себя, – проговорил он.

Патрик не завидовал ему. Но самым логичным было поручить это именно Йосте. За то время, что они провели на хуторе, у него установился контакт с родителями Неи. К тому же Йоста был человеком спокойным и надежным – Патрик верил, что он справится с ситуацией.

– И позвони пастору, – продолжал Хедстрём, снова переводя взгляд на Мелльберга. – Бертиль, постарайся как можно скорее перехватить отца Неи, когда вернется его группа, чтобы он не услышал эту весть до того, как Йоста сможет с ним поговорить.

– Это будет нелегко, – проговорил Мелльберг, поморщившись.

– Понимаю, новость разнесется мгновенно, но хотя бы постарайся.

Мелльберг кивнул, и Патрик, оставив своих коллег, двинулся в сторону леса. Он все еще не понимал. Первым делом они обыскали то место, где тридцать лет назад обнаружили Стеллу. Тем не менее, похоже, пропустили ее.

После десяти минут ходьбы по пересеченной местности он увидел троих мужчин, поджидавших его. Помимо Харальда, группа состояла из двух молодых мужчин, один из которых выглядел иностранцем. Патрик протянул руку, здороваясь с каждым. Никто из них не мог смотреть ему в глаза.

– Где она лежит? – спросил он.

– Вон там, под стволом, – ответил Харальд, указывая рукой. – Поэтому мы ее сразу не заметили. Под стволом образовалась пустота, и кто-то запихнул туда девочку. Ее видно, только если подойти совсем близко и покачать ствол.

Патрик кивнул. Это многое объясняет. Однако он клял самого себя за то, что не дал указаний осмотреть это место более внимательно.

– Ты в курсе, что она вернулась? Впервые с тех пор, как ее услали отсюда…

Патрик не стал спрашивать, кого имеет в виду Харальд. Никто в поселке не пропустил возвращение Марии Валль – тем более что оно было обставлено с большим шумом.

– Да, нам это известно, – проговорил он, не уточняя, что может означать в данной связи ее возвращение.

Однако и у него возникли подобные мысли. Мягко говоря, странное совпадение, что еще одна девочка с того же хутора убита и найдена на том же месте практически в тот же день, когда Мария вернулась сюда.

– Я должен огородить территорию, наши эксперты-криминологи обследуют место преступления.

Он опустил на землю взятую с собой сумку и достал два больших рулона сине-белого скотча.

– Нам возвращаться? – спросил один из молодых мужчин, представившийся как Юханнес.

– Нет, я хотел бы попросить вас остаться на месте и как можно меньше передвигаться. Эксперты захотят обследовать вашу одежду и обувь, поскольку вы ходили здесь, по этому месту.

У мужчины с иностранной внешностью было вопросительное выражение лица. Обернувшись к нему, Харальд сказал на небезупречном, но понятном английском:

– We stay here. Okay, Karim?^[16]

– Okay, – кивнул тот, и Патрик понял, что это один из тех, кто приехал из центра для беженцев вместе с Рольфом.

Несколько мгновений все молчали. Жуткое событие, приведшее их сюда, резко контрастировало с окружавшей людей идиллией. Радостно щебетали птицы, словно ничего не случилось, словно убитая четырехлетняя девочка не лежала в двух метрах отсюда. Шумели кроны деревьев, аккомпанируя птичьим трелям. Здесь было невыносимо красиво – особенно сейчас, когда лучи солнца пробивались сквозь листву, словно острые лучи лазера. Патрик заметил всего в нескольких шагах от них целую поляну лисичек. В другой ситуации сердце у него радостно забилось бы. Сейчас мысль о том, чтобы собирать грибы, не вмещалась в сознание.

Хедстрём начал разматывать скотч. Единственное, что он мог сделать для девочки, – это выполнить свою работу наилучшим образом. Патрик избегал смотреть в сторону ствола упавшего дерева.

* * *

Эва стояла возле мойки, споласкивая кофейник. Она уже сбилась со счета, сколько кофейников заварила в эту ночь. Легкое покашливание за спиной заставило ее обернуться. Увидев взгляд Йосты, его напряженную позу, она выронила кофейник. Вслед за звуком разбитого стекла раздался крик – близкий, но такой далекий. Крик боли и невообразимого горя.

Этот крик исходил от нее самой.

Эва упала на руки Йосты – его крепкие руки не дали ей развалиться на части. Она хватал ртом воздух, а тот гладил ее по волосам. Как ей хотелось, чтобы Нея была здесь, чтобы, смеясь, скакала вокруг ее ног… Нет, лучше б Нея вообще не родилась – лучше вообще не заводить ребенка, которого потом суждено потерять…

Все потеряно. Все умерло с Неей.

– Я позвонил пастору, – проговорил Йоста и повел ее к стулу.

«Наверное, он видит, что я хрупкая, как скорлупа, – подумала Эва, – и потому прикасается ко мне так осторожно».

– Зачем? – спросила она совершенно искренне.

Что может сделать для нее пастор? Она никогда не чувствовала в себе веры. Ребенок должен быть с родителями, а не с богом на небе. Что такого может сказать пастор, что дало бы им с Петером хоть каплю утешения?

– А Петер? – спросила Эва надтреснутым голосом.

Голос тоже умер с Неей.

– Его ищут. Он скоро придет.

– Нет! – Она покачала головой. – Не надо. Не говорите ему ничего.

«Пусть лучше остается в лесу. И по-прежнему надеется». Петер еще жив. Сама же она умерла вместе с Неей.

– Он должен узнать правду, Эва, – проговорил Йоста, обнимая ее за плечи. – Это неизбежно.

Она чуть заметно кивнула. Само собой, Петер не может вечно бродить по лесу, словно лесной дух. Они должны рассказать ему – хотя тогда он тоже умрет…

Высвободившись из объятий Йосты, Эва уронила голову на стол. Почувствовала прикосновение дерева к лицу. Почти сутки она не спала, надежда и страх заставляли ее держаться. Сейчас ей хотелось лишь заснуть и отключиться от всего. Пусть все это будет сном. Тело расслабилось, деревянный стол под щекой казался мягким, как подушка, и она все больше ускользала прочь от реальности. Теплая рука нежно гладила ее по спине. Тепло распространялось по телу.

Тут открылась входная дверь. Эва не хотела открывать глаза. Не хотела видеть Петера, стоящего в дверях. Но Йоста сжал ее плечо, и ей пришлось поднять голову. Взглянув вверх, она встретилась глазами с Петером и увидела у него в глазах такую же безбрежную пустоту, которую ощущала в себе.

Бухюслен, 1671 год

Утром, когда Коротышка Ян заглянул к ней, Звездочка была совершенно здорова. Пребен ни слова не сказал об этом Элин, но смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Она постоянно ощущала на себе его взгляд, пока готовила завтрак. Бритта пребывала в необычно хорошем расположении духа, когда Элин помогала ей привести себя в порядок. Но по воскресеньям такое часто случалось – Бритта обожала сидеть на первом ряду во время службы, в своем лучшем платье и с красивой прической, оглядываясь на ряды, заполненные прихожанами Пребена.

От пасторской усадьбы до церкви было недалеко, так что вся прислуга собралась и тронулась в путь. Пребен и Бритта уехали заранее в коляске, чтобы роскошное платье последней не запачкалось грязью и глиной.

Элин крепко держала Марту за руку. Девочка всю дорогу подпрыгивала, и светлые косички ударялись о спину, о потрепанное пальтишко. Мороз пробирал до костей, и Элин очень основательно набила ботинки Марты бумагой, чтобы утеплить их и заполнить пустоты, поскольку они достались Марте в наследство от одной из служанок и были на несколько размеров больше. Но дочка не жаловалась – ботинки всегда ботинки, и она уже научилась радоваться тому, что имеешь.

На сердце полегчало, когда Элин увидела перед собой высокое здание церкви. Оно было расположено в таком красивом месте… Недавно построенная башня выглядела очень солидно, а свинцовая крыша церкви сияла на зимнем солнце. Вокруг церковь была окружена каменной стеной с оранжевой черепицей наверху, а в стену вделали трое ворот с железными решетками, чтобы не позволить скотине забрести на кладбище и все там попортить.

Едва входя в ворота, Элин почувствовала, как ее сердце радостно забилось, а когда они вошли в церковь, глубоко вздохнула, проникаясь тишиной и торжественной атмосферой.

Они с Мартой уселись в самом конце. В церкви было сорок восемь скамеек, но сейчас они все не заполнялись. Войны и голод обескровили местность, и потоки людей, устремлявшихся к побережью в период лова сельди сто лет назад, ушли в прошлое. Бабушка Элин рассказывала о тех временах – эти истории сама она слышала от своих дедушек и бабушек. Тогда все было по-другому. Селедки было так много, что они придумать не могли, куда девать такое количество рыбы. Люди приезжали сюда со всей страны и поселялись тут. Но сельдь пропала, пришла война… Остались лишь рассказы о былых временах. Теперь многие скамейки в церкви пустовали, в то время как на других сидели бледные исхудавшие жители Бухюслена с потухшими глазами. «Жалко народ», – подумала Элин, оглядываясь по сторонам.

Окна в церкви были только с южной стороны, но свет, падавший сквозь них, казался таким прекрасным, что у Элин навернулись слезы. Кафедра тоже стояла на южной стороне, и гул голосов стих, когда на нее поднялся Пребен.

Они начали с пения псалмов, и Элин постаралась от души, поскольку знала, что у нее красивый голос. Она позволяла себе эти краткие мгновения тщеславия, потому что Марта любила слушать, как она поет.

Элин постаралась понять, что говорит Пребен. Новые правила, по которым в церкви теперь до́лжно говорить и читать только по-шведски, большинство прихожан считали неприятной выдумкой, ибо куда более привыкли слышать датский и норвежский.

Но голос у него такой красивый… Элин закрыла глаза – и тут же почувствовала тепло руки Пребена. Снова открыв глаза, она заставила себя смотреть на затылок Бритты, сидевшей далеко впереди в первом ряду. На голове у той была красивая коса, которую Элин заплела ей утром, а воротничок был белоснежный и туго накрахмаленный. Она кивала, слушая слова Пребена.

Элин велела себе прекратить думать о голосе Пребена и о прикосновении его руки к ее руке. Он – супруг Бритты, а она сидит в храме Божьем и предается запретным мыслям… И как только молния не ударит прямо в церковь и не убьет ее на месте в наказание за такое богохульство? Крепко сжав руку Марты, Элин заставила себя вслушаться в слова, доносившиеся с кафедры. Пребен говорил о большой беде, распространявшейся по их лену и всему королевству, о том, как их соотечественники ведут мужественную борьбу с дьяволом, находя его посланников, чтобы предать праведному суду. Паства сидела как завороженная. Наряду с Богом, дьявол был частью их повседневной жизни. Вездесущая темная сила, пытающаяся свить гнездо. Опасность подстерегала везде – в глазах кошки, в морских глубинах, в вороне на дереве… Сатана так же реален, как отец, или брат, или сосед. От того, что его нельзя увидеть невооруженным глазом, он еще опаснее, и надо постоянно беречься самому и оберегать своих близких.

– Пока Бог хранил нас, – говорил Пребен, и его голос красивым эхом отдавался от каменных стен. – Но это лишь временная отсрочка. Сатана может запустить свои когти в детей и женщин и в нашей части страны. Посему прошу вас – будьте бдительны. Признаки всегда есть. Глядите на вашу жену, дочь, служанку, соседку, тещу или сестру глазами Божьими. Чем раньше мы обнаружим среди нас этих дьяволовых невест, тем скорее дадим отпор, помешав сатане угнездиться среди нас.

Все кивали с горящими от возбуждения щеками. Дети хихикали, однако их толкали локтем или давали затрещину, так что они замолкали.

Остаток службы прошел слишком уж быстро. Это был долгожданный перерыв в повседневных делах, минута отдохновения, время для души…

Поднявшись, Элин крепко взяла за руку Марту, чтобы та не потерялась в толпе, устремившейся к выходу. Когда они вышли наружу, поежилась от холода.

– Тьфу на тебя! – услышала она за спиной.

Элин с удивлением обернулась, но, увидев, кто это ругается, опустила глаза. Это была Эбба из Мёрхульта, вдова Клаэса, погибшего вместе с Пером и другими на рыболовной шхуне. Отчасти из-за Эббы Элин не могла оставаться во Фьельбаке и вынуждена была согласиться на предложение Бритты. Ненависть Эббы не знала границ – она обвиняла во всем случившемся Элин. И та понимала почему, хотя слова, которые Элин выкрикнула в то трижды проклятое утро Перу, ни на что не могли повлиять. Не ее слова утопили Пера и его людей, а внезапно налетевший шторм.

После смерти Клаэса дела у Эббы пошли совсем плохо, и она обвиняла Элин во всех своих несчастьях.

– Эбба, не здесь, не на святой церковной земле, – пыталась урезонить ее Хельга Клиппаре и потянула младшую сестру за руку.

Бросив на нее благодарный взгляд, Элин поспешила дальше, уводя Марту, пока все сказанное не превратилось в целый спектакль. Многие смотрели ей вслед, и она знала, что среди них есть те, кто стоит на стороне Эббы. Но Хельга всегда была добра и справедлива. К тому же именно она помогла Марте появиться на свет тем утром восемь лет назад, да и не было в их местах ни одного ребенка, родившегося на свет без присмотра Хельги. К тому же ходили слухи, что она помогала бедным девушкам, попавшим в беду, но в этом Элин отнюдь не была уверена.

Тяжелыми шагами возвращалась она в пасторскую усадьбу. Просветленное состояние словно рукой сняло, и воспоминания о том роковом дне заставляли ее едва волочить ноги всю дорогу до дома. Обычно она старалась не думать об этом – случившееся не воротишь, и даже сам Бог ничего не смог бы изменить. А Пер отчасти был сам виноват – его сгубила гордыня, о чем она предупреждала его с тех самых пор, как согласилась стать его женой. Но он не послушался. И вот теперь он и другие лежат на морском дне добычей для хищных рыб, а она и дочь бредут домой к сестре, как бедные родственники. Весь остаток жизни Элин будет страдать, оттого что сказала вслед мужу злые слова в последний раз, когда видела его. Слова, которые Эбба и бог знает сколько еще жителей Фъельбаки вменяли ей в вину.

* * *

Все началось с бочки соли. Вышел указ о том, что вся торговля будет теперь идти через Гётеборг, и во всем Бухюслене был наложен запрет на торговлю с Норвегией и другими странами, с которыми раньше поддерживались связи. Люди обнищали еще больше, и велико было недовольство властью, так легко принявшей решение, от которого со стола пропала еда. Не всем понравилось это решение, и береговые стражники рыскали повсюду, накладывая запрет на то, что не прошло таможню. Элин много раз умоляла Пера следовать указам – их нарушение грозило бедой. И тот кивал, заверяя ее, что согласен с ней.

Поэтому, когда береговой стражник Хенрик Мейер постучал в дверь в тот сентябрьский вечер, она без всякой тревоги впустила его в дом. Но, едва взглянув на Пера, сидящего за кухонным столом, поняла, что это была роковая ошибка. Немного времени понадобилось инспектору Мейеру, чтобы обнаружить бочку соли, не прошедшую таможню, в самом дальнем углу рыбачьего сарая. Элин прекрасно знала, что это означает, и сжала кулаки в карманах. Сколько раз призывала она Пера не делать глупостей! И все же он не удержался… Пропадать теперь ради бочки соли.

Мужа она знала слишком хорошо. Его непокорный взгляд, в котором светилась гордость, заставлявшая его расправлять плечи и затмевавшая собой бедность… Уже одно то, что Пер стал ухаживать за ней, показывало, что он обладал мужеством, которого многим недоставало. Не мог же он знать, что отец мало заботился о ее судьбе; в его глазах она была дочерью богача, недоступной для него. Но то же мужество, та же гордость и сила теперь навлекли на них всех погибель.

В тот день в их хижине инспектор заявил, что в качестве штрафа отберет у них лодку. Он дает Перу всего три дня, а потом у него отберут лодку, за которую он боролся много лет, с великим трудом наскреб денег, чтобы выкупить ее в те времена, когда улов был небогат и голод все время маячил за дверью. У него было что-то свое – и всем этим он готов был рискнуть ради бочки соли, незаконно привезенной им из Норвегии.

Элин была в гневе. Никогда еще она так не злилась. Ей хотелось ударить мужа, выцарапать его зеленые глаза и вырвать светлые волосы. Из-за его трижды проклятой гордыни они лишатся всего. Как им теперь прокормиться? Она бралась за всякую работу, однако не много риксдалеров приносила в семейную кассу, а Перу нелегко будет устроиться на чужую шхуну – теперь, когда торговать заграничными товарами стало запрещено. А с рыбным промыслом дела идут и вовсе плохо.

Всю ночь она пролежала без сна. Потом соседка рассказала, что ветер сдул Хенрика Мейера с лошади, когда он ехал от них домой, так что инспектор оказался в канаве. Так ему и надо. Ни капли сочувствия не выказал он, отнимая у них то, на чем держалась вся их жизнь. Лишившись лодки, они лишились всего.

Под утро Пер попытался положить руку ей на плечо, но Элин стряхнула с себя его ладонь и повернулась к нему спиной. Уткнувшись лицом в стенку, она плакала горькими слезами. От злости. От страха. За стенами их рыбацкой хижины крепчал ветер, и когда на рассвете Пер поднялся, она села в постели и спросила, куда он собирается.

– В море, – ответил муж, натягивая рубаху и штаны.

Элин уставилась на него. Слышалось лишь сладкое сопение Марты на кухонной лавке.

– В такую погоду? Да ты совсем спятил!

– Раз через три дня у меня отнимут судно, мы должны успеть сделать все, что только возможно, – ответил он, надевая плащ.

Поспешно одевшись, Элин выбежала за ним. Пер даже не потрудился поесть – так торопился выйти в море в непогоду, словно сам дьявол гнался за ним.

– Никуда ты сегодня не пойдешь! – крикнула она навстречу ветру, заметив краем глаза, как из соседних домишек выглядывают любопытные.

Вышел из дома и муж Эббы из Мёрхульта, Клаэс, за которым следовала столь же разъяренная жена.

– Навлечете на себя беду, если выйдете в море в такую непогоду! – крикнула Эбба срывающимся голосом, хватая Клаэса за куртку.

Тот вырвался и прошипел:

– Если ты хочешь, чтобы у детей была еда, то у нас нет выбора.

Пер кивнул Клаэсу, и они направились к тому месту, где была привязана шхуна. Элин смотрела ему в спину, и страх вонзился в ее сердце острыми когтями, так что она едва могла дышать. Набрав в легкие воздуху, она крикнула во весь голос, стараясь перекричать вой ветра:

– Ну что ж, Пер Брюнгельссон, пусть тогда море заберет тебя и твою шхуну, потому что мне вы больше не нужны!

Уголком глаза Элин увидела полный ужаса взгляд Эббы, когда, развернувшись, бросилась в дом, так что юбки развевались вокруг ног. Кинувшись на кровать и разрыдавшись, она и подозревать не могла, что эти слова будут преследовать ее до самой смерти.

* * *

Джесси вертелась в своей постели. Мама уехала на съемки еще около шести утра, и дочь наслаждалась тем, что весь дом теперь в ее распоряжении. Потянувшись, она положила руку на живот и втянула его, насколько смогла. Живот стал восхитительно плоским. Не толстым и отвислым, как обычно, а упругим и плоским. Как у Венделы.

Однако в конце концов Джесси не могла больше задерживать дыхание, и живот вывалился вперед. Она с отвращением убрала руку. Свой живот Джесси ненавидела. Так же, как и все остальное свое тело. Все в своей жизни. Единственное, что она не могла ненавидеть, – это Сэм. Вкус его поцелуя она по-прежнему ощущала на губах.

Перекинув ноги через край кровати, Джесси поднялась во весь рост. Прямо за домом плескалась вода, и девушка отдернула штору. Сегодня опять яркий солнечный день. Она надеялась, что Сэм захочет и сегодня поехать покататься на лодке. Несмотря на то, что он показал ей на видео.

Таких ребят, как Нильс, Бассе и Вендела, Джесси не раз встречала в своей жизни – в разных школах, в разных странах, на разных континентах. Она прекрасно знала, чего им надо. И на что они способны.

Но по каким-то причинам они не захотели проделать это с ней.

Джесси всегда чувствовала, когда новость о том, кто ее мама, начинала распространяться в очередной школе. Поначалу – улыбочки, гордость за то, что дочь кинозвезды учится в их школе. Но потом наступал второй момент, когда кто-нибудь, «погуглив», узнавал, кто на самом деле ее мать. Убийца, ставшая актрисой. Тут на нее начинали коситься, шептаться за спиной. Никогда ей не стать одной из популярных девчонок. Из-за внешности – и из-за того, кто она такая.

Мама ее не понимала, считая, что всякое внимание идет лишь на пользу. Как бы плохо ни было в школе, Джесси приходилось учиться там, пока маме не подвернется очередной кинопроект в другом месте.

У Сэма была та же история. То, что натворили их мамы тридцать лет назад, нависало над ними, словно черная туча.

Выйдя на кухню, Джесси открыла холодильник. Как всегда – никакой еды, только множество бутылок шампанского. Еда для мамы никогда не была приоритетом, вообще ее не интересовала – она была слишком озабочена тем, чтобы сохранить свое тело. Джесси приходилось жить на те щедрые карманные деньги, которые мама ей выделяла. По большей части они уходили на фастфуд и сласти.

Проведя рукой по бутылкам, Джеси почувствовала под кончиками пальцев холодное стекло. Затем осторожно достала одну бутылку, которая показалась ей неожиданно тяжелой. Поставила ее на мраморную столешницу. Шампанское она никогда не пробовала, но мама… Мария пила его все время.

Оторвав фольгу, Джесси уставилась на стальную проволоку, намотанную вокруг пробки, потом осторожно размотала ее. Легко потянула за пробку, но хорошо знакомый хлопок не последовал – пробка сидела как влитая. Джесси огляделась. Точно, Мария обычно обматывала пробку полотенцем, когда открывала бутылку. Джеси взяла одно из белых кухонных полотенец, потянула за пробку, одновременно поворачивая ее. Наконец пробка подалась. Когда Джесси потянула еще чуть-чуть, раздался внезапный хлопок, и пробка вылетела из горлышка.

Из бутылки полилась пена. Джесси отскочила назад, чтобы ее не облило шампанским. На столешнице стоял стакан. Она поспешно налила в него немного пенистого напитка. Попробовала маленький глоточек – и сморщилась. Вкус отвратительный. Но Мария обычно добавляла сок – так наверняка вкуснее. К тому же она пила из бокалов для шампанского. Джесси достала из шкафа высокий тонкий фужер, а из холодильника – одинокий пакет с соком. Сколько нужно добавить сока, она понятия не имела, однако наугад заполнила бокал на две трети шампанским, а потом добавила персикового сока. Напиток стал переливаться через край, и Джесси поспешно отпила глоток. Так-то лучше. Теперь даже вкусно.

Поставив открытую бутылку в холодильник вместе с соком, она взяла свой бокал и вышла на мостки, начинавшиеся прямо у фасада дома. Можно делать что захочется – мама пробудет на съемках весь день.

Джесси потянулась за телефоном. Может быть, Сэм захочет прийти и выпить с ней шампанского?

* * *

– Тук-тук! Можно войти? – крикнула Эрика через раскрытую дверь, обрамленную огромными кустами розового шиповника. Цветы пахли восхитительно, и она потратила несколько минут на то, чтобы насладиться ими.

– Войдите! – раздался высокий голос из глубины дома, и Эрика, скинув туфли в прихожей, вошла в дом.

– Боже мой, неужели это ты? – воскликнула дама лет шестидесяти, вышедшая ей навстречу с кухонным полотенцем в одной руке и тарелкой в другой.

Эрике до сих пор казалось странным, когда люди, с которыми она не была знакома, узнавали ее. Однако после успеха своих книг Эрика Фальк стала своего рода знаменитостью – порой случалось даже, что кто-то останавливал ее, прося сфотографироваться с ней или дать автограф.

– Добрый день, да, меня зовут Эрика, – проговорила она, протягивая руку.

– Виола, – представилась дама, широко улыбаясь. Вокруг глаз у нее была сеточка тонких морщин, свидетельствовавших о том, что улыбалась она много и часто.

– У вас найдется для меня несколько минут? – спросила Эрика. – Я пишу книгу об одном деле, которое вел ваш отец, а поскольку его уже нет в живых…

– …то ты решила спросить меня, что известно мне, – подхватила Виола и снова улыбнулась. – Заходи, я только что наварила целый кофейник кофе. Думаю, я догадываюсь, о каком деле ты хотела бы поговорить.

Виола пошла впереди нее. Кухня, светлая и просторная, располагалась рядом с прихожей. Единственными яркими пятнами в ней были акварели на стенах. Эрика остановилась перед одной картиной, восхищенно рассматривая ее. В искусстве она не особо разбиралась, но, взглянув на картину, сразу почувствовала – та написана рукой опытного художника.

– Какие прекрасные картины! – воскликнула Эрика, разглядывая их одну за другой.

– Спасибо, – проговорила Виола, краснея. – Все они написаны мною. Долгое время это было своего рода хобби, но потом я стала выставляться, и… оказалось, что они даже продаются. В пятницу у меня будет вернисаж в Городском отеле – приходи, если хочешь.

– Вполне возможно. Понимаю, что они пользуются успехом, – они просто великолепны, – сказала Эрика и уселась за большой кухонный стол возле гигантского старинного окна с мелкой расстекловкой.

Она обожала старинные окна. Неровности стекла делали их куда более живыми, чем новые, современные окна, изготовленные на фабрике.

– Молоко? – спросила Виола, и Эрика кивнула.

– Да, самую малость.

Хозяйка взяла блюдо с бисквитом, стоявшее на столешнице, и отрезала два больших куска. Эрика почувствовала, как потекли слюнки.

– Видимо, тебя интересует следствие по делу об убийстве маленькой Стеллы, – сказала Виола, садясь напротив нее.

– Да, я намерена написать книгу о деле Стеллы, и ваш отец Лейф – важное звено.

– Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как папа ушел от нас. Да, ты, наверное, знаешь – он покончил с собой. Для нас это был ужасный шок – хотя на самом деле мы должны были догадаться, что все к тому идет. С тех пор как мама умерла от рака легких, папа находился в глубокой депрессии. И все еще усугубилось, когда он вышел на пенсию. Папа говорил, что ему больше незачем жить. Но я помню, что он до самой смерти часто вспоминал об этом деле.

– Вы помните, что именно он говорил?

Эрика ощутила желание зажмуриться, откусывая большой кусок бисквита. Масло и сахар таяли во рту.

– Это было так давно… Сейчас я уже не помню деталей. Может быть, что-нибудь всплывет, если я подумаю. Но главное – помню, что его это очень мучило. Он начал сомневаться.

– Сомневаться в чем?

– В том, что девочки действительно виновны.

Впервые Эрика услышала нечто подобное. От слов Виолы в животе у нее забегали мурашки. После стольких лет жизни с полицейским она знала, что первое чувство нередко самое верное. Если Лейф засомневался в виновности девочек, значит, на то были причины.

– Он говорил, почему сомневается?

Виола, держа чашку с кофе обеими руками, поглаживала пальцами рифленую поверхность.

– Нет, – задумчиво произнесла она. – Ничего конкретного он никогда не говорил. Однако ему явно не стало легче от того, что девочки взяли назад свои признания и потом все эти годы твердили, что невиновны.

– Однако им никто не поверил, – ответила Эрика, вспоминая все статьи, которые читала об этом деле, все разговоры, которые слышала от местных жителей, когда речь в очередной раз заходила об этом деле.

Все были единодушны в том, что Стеллу, вне всяких сомнений, убили девочки.

– Незадолго до смерти папа говорил о том, что надо бы снова поднять это дело. Но потом наложил на себя руки, так и не успев этого сделать. Кроме того, он уже вышел на пенсию, так что ему пришлось бы сперва уговорить нового начальника полицейского участка. Да и не думаю, чтобы ему этого сильно хотелось. Дело раскрыто, вопрос о виновности решен, хотя суд не состоялся, так как девочки были еще слишком юны.

– Даже не знаю, слышали ли вы… – проговорила Эрика, покосившись на свой телефон. По-прежнему никаких сообщений от Патрика. – …О маленькой девочке, которая пропала еще вчера – в худшем случае позавчера вечером – как раз с того хутора, где жила Стелла.

Виола уставилась на нее.

– Что ты говоришь?.. Нет, не слышала. Я сидела взаперти в своей студии, работая над картинами к вернисажу. Что же произошло?

– Они пока не знают. Со вчерашнего дня прочесывают лес. Мой муж – полицейский, так что он тоже участвует в поисках.

– Что же это такое? Как же так?

Похоже, Виола не находила слов. Наверняка ее одолевали те же мысли, с которыми боролась накануне Эрика.

– Да, очень странное совпадение, – сказала та. – Слишком странное. Девочка была ровесница Стеллы. Четыре года.

– О боже! – воскликнула Виола. – Может быть, она просто заблудилась? Ведь этот хутор расположен на отшибе.

– Да, ясное дело. Мы все на это надеемся.

Однако Эрика видела, что Виола не верит ее словам – как и она сама в это не верила.

– Ваш отец делал какие-нибудь записи по поводу этого дела? Могли у него дома сохраниться материалы следствия?

– Насколько мне известно, нет, – ответила Виола. – После смерти отца его имуществом занимались я и мои два брата, но не помню, чтобы я видела там что-нибудь такое. Могу спросить у своих братьев, но мне кажется, там не было ни блокнотов с записями, ни папок с материалами. А если они там и были, – боюсь, мы их выбросили. Мы не сентиментальны и не очень-то любим хранить старые вещи; считаем, что память хранится тут.

Она приложила руку к сердцу.

Эрика понимала, что она имеет в виду, – ей хотелось бы быть такой же. Однако очень тяжело расставаться с предметами, имеющими эмоциональную ценность. Патрик иногда шутил, что женат на хомяке.

– Пожалуйста, спросите их. И возьмите мой номер телефона – на случай, если вы, вопреки ожиданиям, что-нибудь обнаружите. Или если вспомните что-нибудь, что папа говорил об этом деле. Это может быть все что угодно. Позвоните, даже если это покажется вам мелочью. Никогда не знаешь, к чему это может потом привести.

Эрика достала из сумочки визитную карточку и протянула Виоле, которая несколько мгновений разглядывала ее, а потом положила перед собой на стол.

– Ужасная история с девочкой. Надеюсь, они найдут ее.

– Я тоже надеюсь, – ответила Эрика, вновь покосившись на телефон.

Однако вестей от Патрика по-прежнему не было.

– Спасибо, – сказала она и поднялась, собираясь уходить. – Если успею, обязательно зайду в пятницу. Картины очень хороши!

– Тогда до встречи на вернисаже, – проговорила Виола, снова покраснев от похвалы.

Когда Эрика шла к машине, ноздри все еще ощущали аромат шиповника. А в ушах звучали слова Виолы. Лейф начал сомневаться в виновности Марии и Хелены…

* * *

Ожидание казалось невыносимо долгим, но через час после звонка Мелльберга в лесу показались наконец Турбьёрн Рюд и его группа экспертов-криминалистов из Уддеваллы. Они обменялись рукопожатиями, и Патрик сделал жест рукой в сторону ствола дерева за ограждением.

– Ах ты черт, – мрачно сказал Турбьёрн, и Хедстрём кивнул.

Он понимал, что в своей работе эксперты видят всякое и рано или поздно в них неизбежно развивается профессиональная черствость. Но мертвые дети всегда задевают за живое. Контраст между жизненной силой в маленьком ребенке и необратимостью смерти всегда казался ему ударом в солнечное сплетение.

– Она там? – спросил Турбьёрн.

Патрик кивнул.

– Под стволом. Я сам не смотрел – хотел дождаться вас, чтобы не натоптать. Но, по словам тех, кто ее нашел, под стволом образовалась пустота, и ее засунули туда. Поэтому мы обнаружили ее лишь сейчас, хотя уже не раз обыскивали это место.

– Кто ее нашел – они? – Турбьёрн указал на Харальда, Юханнеса и Карима, стоявших чуть поодаль.

– Да. Я попросил их подождать здесь, чтобы вы могли сделать все необходимое и убедиться, что на месте обнаружения тела нет ничего от них. Подозреваю, вы захотите сфотографировать их обувь, чтобы видеть, где их следы.

– Точно, – сказал Турбьёрн и дал инструкции двум специалистам, приехавшим вместе с ним. Затем надел защитный костюм и бахилы на ноги, дав набор защитной одежды и Патрику.

– Пошли, – сказал он, когда оба были готовы.

Хедстрём сделал глубокий вдох и отправился вслед за Турбьёрном к дереву. Он мысленно готовился к этому зрелищу, однако все равно был так потрясен, что пошатнулся. Первое, что он увидел, – маленькую детскую ручку. Голенькая девочка действительно лежала в пустом пространстве под деревом, скрючившись, словно в позе зародыша. Лицо было повернуто к ним, но частично скрыто рукой, почерневшей от земли. В светлых волосах застряли земля и листья, и Патрик подавил в себе первое желание подойти и отряхнуть ее. Кто мог так поступить с маленьким ребенком? Кем надо быть, чтобы сделать такое? Гнев разлился по его жилам, придав сил сделать то, что он должен был сделать, помогая ему сохранять сдержанность и профессионализм. Он должен держаться – ради девочки и ее родителей. Эмоции пока придется отложить в сторону. После стольких лет работы с Турбьёрном Патрик был уверен, что в душе коллеги происходит то же самое.

Присев на корточки, они внимательно осмотрели все детали. В том положении, в котором находилась девочка, констатировать причину смерти не представлялось возможным – это будет следующим шагом. Сейчас надо было найти улики, которые мог оставить преступник.

– Я отойду в сторонку, чтобы не мешать вам работать, – сказал Патрик. – Скажите мне, когда будете вынимать ее из ямы. Я бы хотел присутствовать.

Турбьёрн кивнул, и эксперты занялись своим трудоемким делом – поиском следов вокруг дерева. Эту работу нельзя было ускорить. Каждую волосинку, окурок, кусочек пластика – все, что будет найдено вокруг девочки – они сфотографируют, сложат в пакетики и промаркируют. Со всех следов в мягкой земле будут сняты отливки – это делается путем заполнения углублений вязкой массой. Когда масса застынет, эксперты смогут взять с собой весь след для сравнения – и как улику против преступника. Дело продвигалось медленно, однако после стольких дел об убийствах Патрик научился сдерживать свое нетерпение, давая время Турбьёрну и его команде. Потом все это окажется на пользу. Если сейчас что-то упустить, то шанса исправить это потом уже не будет.

Выйдя из огороженной зоны, он встал в стороне. Сейчас у него не было сил ни с кем разговаривать; нужно было сосредоточиться на том, что предстоит сделать. Первые двадцать четыре часа обычно решают успех следствия. Свидетели забывают, улики исчезают, да и преступник успевает замести за собой следы. За сутки многое может произойти, так что необходимо с самого начала верно расставить приоритеты. В теории, этим должен был бы заниматься Мелльберг, как начальник полицейского участка, но на практике вся ответственность ложилась на Патрика.

Он достал телефон, чтобы сообщить Эрике, что задерживается. Внезапно до него дошло, что она ждет от него вестей. На нее он полагался и знал, что жена ничего никому не расскажет без его сигнала. Однако приема не было, так что Патрик снова положил телефон в карман. Придется позвонить позднее.

На том месте, где он стоял, было жарко, так что Хедстрём закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Звуки леса смешивались с бормотанием экспертов. Патрик подумал о Йосте. Интересно, как у него дела? Патрик был благодарен, что не ему выпало вести разговор с родителями Неи.

На руку ему сел комар, однако он не стал убивать его, как обычно делал, а просто прогнал. Достаточно на сегодня смертей.

* * *

Все это казалось совершенно сюрреалистичным. Вот он стоит посреди шведского леса с людьми, которых никогда не встречал раньше…

Не впервые Кариму довелось видеть труп. Когда он сидел в тюрьме в Дамаске, мертвое тело выволакивали из камеры прямо у него перед глазами. А во время переезда через Средиземное море он видел тела детей, плывшие рядом с лодкой.

Но здесь все было по-другому. Карим приехал в Швецию, потому что в этой стране не убивали детей. И тем не менее в нескольких метрах от него лежала мертвая девочка.

Карим почувствовал, как кто-то положил ладонь ему на руку. Это был тот пожилой мужчина, Харальд, говоривший по-английски с таким шведским акцентом, что Карим едва понимал его. Но ему нравился Харальд. Они пытались беседовать, чтобы скоротать время. Там, где слов не хватало, прибегали к жестам и мимике. А молодой парень, Юханнес, помогал пожилому, подсказывая слова, когда тот не сразу их вспоминал.

Внезапно Карим обнаружил, что впервые с тех пор, как приехал в Швецию, рассказывает о своей семье и своей стране. Он слышал тоску в своем голосе, говоря о городе, который покинул, чтобы никогда туда больше не возвращаться. Но понимал, что создает неверную картину. Он тосковал по тому, что никак не было связано с террором.

Впрочем, какой швед может понять, что такое постоянно оглядываться через плечо, чувствовать, что тебя в любой момент могут предать – друг, сосед, даже член твоей семьи? У правительства везде свои соглядатаи. Каждый боялся за себя и своих, каждый был готов на все, чтобы спасти свою шкуру. Все кого-то потеряли. Все видели смерть близких – и это означало, что ты сделаешь все, чтобы этого не повторилось. Как журналист, он был в особенно опасном положении.

– You okay? – спросил Харальд, не снимая руки с его плеча.

Карим понял, что его мысли отразились на лице. Должно быть, он расслабился, показал всю тоску и фрустрацию, накопившуюся в душе, и теперь чувствовал себя застигнутым врасплох. Он улыбнулся и закрыл дверь к воспоминаниям.

– I’m okay. I’m thinking about the girl’s parents^[17], – проговорил он и на мгновение увидел перед собой лица своих детей.

Амина наверняка тревожится, а ее тревога, как обычно, передается детям. Но в том месте, где они находились, приема не было, так что он никак не мог с ней связаться. Амина наверняка рассердится на него, когда он вернется. Она всегда сердится, когда волнуется. Но это не страшно. Амина особенно красивая, когда сердится.

– Poor people^[18], – вздохнул Харальд, и в его глазах блеснули слезы.

В стороне, рядом с телом девочки, работали мужчины в белых пластиковых комбинезонах. Они сфотографировали ботинки Карима – как и ботинки Харальда и Юханнеса. Затем приложили кусочки скотча к их одежде и аккуратно сложили в пакетики, которые потом закрыли и надписали. Карим догадался, что они делают, хотя никогда такого раньше не видел. Эксперты хотели исключить те следы, которые он и другие оставили вокруг того места, где лежала девочка.

Юханнес сказал что-то пожилому по-шведски, и тот кивнул. Юханнес перевел Кариму:

– Мы подумали – может быть, спросить полицейских, можем ли мы уже идти. Похоже, с нами они уже закончили.

Карим кивнул. Ему хотелось скорее уйти от этого места, где лежала мертвая девочка. Ее светлые волосы, маленькая рука, скрывавшая лицо. Тельце, засунутое в яму в земле в позе зародыша.

Харальд подошел к полицейскому, стоявшему по другую сторону от ограждения, и заговорил с ним. Они негромко что-то обсудили, и Карим увидел, как полицейский кивнул.

– Мы можем идти, – сказал Харальд по-английски, снова вернувшись к ним.

Теперь, когда напряжение начало спадать, дрожь пошла по всему его телу. Карим хотел поскорее попасть домой. К своим детям. К сверкающим от гнева глазам Амины.

* * *

Санна закрыла глаза, когда Вендела прогрохотала вверх по лестнице. Сегодня голова у нее буквально раскалывалась, и она невольно вздрогнула, когда дверь на втором этаже захлопнулась. Санна буквально видела перед собой, как дерево пошло трещинами.

Всего-то навсего предложила дочери пойти с ней в магазин! Вендела и раньше не очень-то любила бывать там, но теперь восприняла это как наказание. Санна знала, что ей следовало бы начать спорить с Венделой, однако сил не было. Казалось, все силы утекли из нее, когда она услышала об исчезновении Неи.

Наверху включилась музыка, загрохотали басы. Санна задумалась – как дочь собирается провести день? Сейчас она по большей части болтается с этими двумя парнями – далеко не лучшая компания. Пятнадцатилетняя девочка и двое парней того же возраста – это лишь новые проблемы.

Санна прибралась после завтрака. Вендела съела только яйцо. В булке, которую она каждый день ела на завтрак с самого детства, теперь оказалось слишком много сахара. Санна поджарила в тостере кусок хлеба для тостов и положила сверху толстый слой апельсинового джема. Она уже настолько опаздывает, что пять минут туда или сюда ничего не изменят.

В каком-то смысле ей даже на руку, что у Венделы сегодня приступ упрямства.

Санна не могла думать о Нее. И не могла думать о Стелле. Но сейчас в тишине кухни все мысли нахлынули разом. Тот день она помнила до мельчайших подробностей. Как она радовалась поездке в Уддеваллу, чтобы купить обновки к школе! Как ее разрывали противоречивые чувства между радостью от поездки и завистью к Стелле, которая осталась с двумя крутыми старшими девчонками. Однако зависть была забыта, едва они попрощались и мама направила большую машину «Вольво» в сторону города.

На обратном пути Санна постоянно оглядывалась на заднее сиденье, где лежали пакеты с вещами. Такие красивые вещи! Она так радовалась, что едва могла усидеть спокойно. Мама со смехом делала ей замечания.

Это был последний раз, когда она видела свою маму смеющейся.

Санна отложила бутерброд с джемом на стол. Ей вспомнилось, как они вышли из машины, – потерянный взгляд папы, когда он вышел им навстречу…

Тошнота накатила, словно шок. Санна кинулась в туалет и едва успела поднять крышку. Вскоре в унитазе плавали кусочки апельсинового джема, и Санна почувствовала, как все перевернулось в животе.

Потом она, вся дрожа, опустилась на холодный пол. Со второго этажа гремела музыка.

* * *

Что-то грохнуло о мишень, прибитую к дереву на опушке леса за их задним двором.

– Хорошо, Сэм, – кратко сказал Джеймс.

Сэм постарался сдержать улыбку. Это единственное, за что отец его хвалил. За то, что он мог вмазать пулю куда захочет. Самое главное качество в сыне.

– Ты стреляешь все увереннее, – кивнул Джеймс, с довольным видом глядя на него поверх очков в стальной оправе.

Очки были модели «пилот» с зеркальными стеклами. Его отец выглядел как пародия на американского шерифа.

– Давай проверим, сможешь ли ты попасть с более дальнего расстояния, – сказал Джеймс и жестом показал, чтобы Сэм отошел назад. – Рука неподвижна. Выдохни, прежде чем нажать на курок. Сосредоточься.

Джеймс привычно давал инструкции. Много лет он с успехом тренировал шведские элитные подразделения, и Сэм знал, что у отца безупречная репутация. А то, что он бесчувственный чурбан, лишь способствовало его карьере. Впрочем, Сэм с нетерпением ждал, когда же папа снова уедет в долгосрочную командировку за границу.

В те месяцы, когда Джеймс уезжал – нередко в неизвестное место, – они могли дышать полной грудью. И он, и мама ходили легкой походкой, мама часто смеялась, а он радовался этому. Стоило же Джеймсу переступить порог, как ее смех умолкал, и она начинала суетиться еще больше, чем обычно. Еще больше худела. Смотрела затравленным взглядом. Эту маму Сэм ненавидел так же сильно, как любил веселую маму. Он понимал, что несправедлив, однако завести ребенка от этого мужчины – ее выбор. Сэм не хотелось называть его папой. И даже отцом.

Он быстро выстрелил серией. Знал, что попадает в «яблочко».

Джеймс удовлетворенно кивнул.

– Черт подери, будь у тебя характер, из тебя получился бы неплохой солдат, – проговорил он и расхохотался.

Мама вышла на задний двор.

– Я пошла на пробежку! – крикнула она, но ни Джеймс, ни Сэм не ответили.

Сэм считал, что мама уже убежала – обычно она уходила бегать сразу после завтрака, чтобы успеть до жары, – но сегодня она дотянула почти до десяти часов.

– Отступи еще на пару метров, – сказал Джеймс.

Сэм знал, что попадет в мишень и с такого расстояния. Он тренировался стрелять, отходя куда дальше, пока Джеймс был в отъезде. Но по каким-то причинам ему не хотелось демонстрировать отцу, насколько хорошо он стреляет. Не хотел доставлять ему этого удовольствия – веры в то, что сын что-то от него унаследовал, что можно бить себя в грудь и гордиться. Это не заслуга Джеймса. Как и ничто другое. Все в жизни Сэма существовало вопреки Джеймсу, а не благодаря ему.

– Nice!^[19] – воскликнул его отец, когда он засадил в мишень еще одну серию выстрелов.

Еще одна черта, так раздражавшая Сэма, – то, как часто Джеймс переходил на английский, с выраженным американским акцентом. Никакого американского происхождения у него не было – просто дедушка любил в молодости Джеймса Дина^[20]. Однако Джеймс провел с американцами столько времени, что приобрел их акцент. Каждый раз, когда он сбивался на английский, Сэму становилось мучительно стыдно за него.

– One more time^[21], – сказал Джеймс, словно прочтя его мысли и сознательно поступая ему назло.

– All right^[22], – ответил Сэм с таким же акцентом, надеясь, что тот не уловил иронию.

Прицелившись в мишень, он выстрелил. Опять в «яблочко».

Бухюслен, 1671 год

– Вчера девчонка опять заходила в большой дом. Элин известно, что я сказала по этому поводу.

Голос Бритты звучал сурово, и Элин склонила голову.

– Я поговорю с ней, – ответила она тихо.

– Есть веские причины, почему у нас отдельный дом для прислуги!

Бритта свесила ноги с кровати.

– Сегодня у нас гости, – продолжала она. – Все должно быть безукоризненно. Элин постирала и накрахмалила мое синее платье? То, которое из парчи.

Она засунула ноги в тапочки, стоявшие у кровати. Они были совсем нелишние. Хотя пасторская усадьба – самый роскошный дом, какой только Элин видела в жизни, по полу гуляли сквозняки и зимой бывало очень холодно.

– Все готово, – ответила Элин. – Мы вымели каждый угол дома, а Буэль из Хольта приехала еще вчера и начала готовить еду. На закуску она подаст фаршированные тресковые головы, на горячее – петуха с крыжовником и на сладкое – взбитые сливки с вареньем.

– Вот и славно, – сказала Бритта. – Посланник Харальда Стаке должен быть принят с почестями, соответствующими его положению. Харальд Стаке – губернатор всего Бухюслена, он получил распоряжение от самого короля поговорить с пасторами о той чуме, которая гуляет по стране. Всего несколько дней назад Пребен рассказывал мне, что в Марстранде поймали ведьму. – На щеках у Бритты выступили красные пятна.

Элин кивнула. В народе только и разговоров было, что о недавно назначенной комиссии по ведовству, и теперь ведьм ловили по всему Бухюслену и отдавали под суд. Да, по всей стране им объявлена смертельная война – так говорили. Элин поежилась. Ведьмы и колдуны… Полеты в Блокулу^[23] и сношения с дьяволом… Страшнее ничего и не придумаешь.

– Я слыхала от Иды-Стины, что Элин помогла Свее из Хульта зачать, – сказала Бритта, пока Элин подавала ей одежду. – Что бы Элин ни сделала с ней, я хочу, чтобы Элин помогла и мне таким же образом.

– Я знаю только то, чему научила меня бабушка, – проговорила Элин, зашнуровывая платье у Бритты на спине.

Вопрос ее не удивил. Бритте было уже почти двадцать, и они с Пребеном прожили в браке два года, а ее талия все еще не раздалась.

– Пусть Элин сделает мне то же самое, что сделала Свее. Мне пора подарить Пребену ребенка. Он начал спрашивать меня, когда же я буду уже непорожняя ходить.

– Я приготовила Свее отвар трав по бабушкиному рецепту, – ответила Элин и взяла щетку, чтобы расчесать длинные волосы Бритты.

Внешне сестры совсем не походили друг на друга. Элин унаследовала от матери светлые волосы и голубые глаза, в то время как Бритта с ее черными волосами и темно-синими глазами уродилась в ту женщину, что заняла место матери еще до ее смерти. Некоторые в деревне до сих пор поговаривали, что мать Элин Керстин умерла от сердечного горя. Но даже если это и было так, Элин не могла терять времени на размышления об этом. Их отец умер за год до того, и теперь Бритта была единственной, кто стоял между ними и голодной смертью.

– Еще она обучила меня заклинаниям, – осторожно прибавила Элин. – Если Бритта не возражает, я могу сварить отвар и прочесть над ней заклинания. У меня есть все, что нужно, чтобы сварить отвар, – летом я запасла предостаточно трав, чтобы их хватило на всю зиму.

Бритта махнула на нее своей тонкой белой рукой.

– Все что угодно. Я должна родить мужу ребенка, иначе накликаю на нас несчастье.

У Элин на языке крутилось, что для этого неплохо было бы разделить с мужем ложе. Однако она была достаточно мудра, чтобы промолчать. Ей доводилось видеть, какие последствия ждут того, кто пробудит в Бритте гнев. На мгновение она задумалась, как такой добрый человек, как Пребен, мог жениться на такой женщине, как Бритта. Наверняка к этому делу приложил руку отец, мечтавший сделать для дочери выгодную партию.

– С остальным я разберусь сама, – сказала Бритта и поднялась. – У Элин наверняка много дел, которые надо справить до прихода посланника Стаке. И пусть поговорит со своим дитятей, а не то я велю розге поговорить с ней.

Элин кивнула, но от слов сестры о том, чтобы побить Марту, кровь в ней закипела. Пока Бритта не поднимала на нее руку, но если такое случится, Элин опасалась, что может натворить такое, за что не сможет потом отвечать. Так что лучше она как можно скорее всерьез поговорит с дочерью, чтобы та больше не ходила в господский дом.

Элин вышла на двор и встревоженно огляделась.

– Марта! – позвала она негромко.

Бритта не любила, когда прислуга шумела. Еще одно, о чем стоит помнить, если не хочешь впасть в немилость.

– Марта! – окликнула Элин чуть громче и двинулась к конюшне.

Самое вероятное место для поисков, хотя и там Марте находиться нельзя. К сожалению, дочь унаследовала от отца не только зеленые глаза, но и упрямство – порой казалось, что у нее в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

– Мы тут! – донесся из конюшни знакомый голос.

Пребен. Она замерла на месте.

– Зайди сюда, Элин, – любезно позвал он ее из самого темного угла конюшни.

– Мамочка, иди скорее сюда! – нетерпеливо крикнула Марта.

Элин заколебалась, но потом подтянула юбки, чтобы не запачкаться, и быстрым шагом направилась в ту сторону, откуда доносились голоса.

– Мамочка, смотри! – с восторгом проговорила Марта.

Она сидела в пустом деннике в самом дальнем конце конюшни, держа на руках трех котят. Казалось, им всего несколько дней от роду; они неуклюже вертели головками, а глазки у них еще не раскрылись. Рядом с Мартой сидел Пребен, тоже с котятами на коленях.

– Если не это чудо Господне, то что? – проговорил он, гладя крошечного серого котенка.

Тот жалобно пищал и тыкался головой в рукав его рубашки.

– Мамочка, ну же, погладь вот этого, – сказала Марта, протягивая ей черно-белого малыша с растопыренными в воздухе лапами.

Элин снова заколебалась. Бритта не проявит милости, если застанет ее и Марту здесь. С Пребеном.

– Сядь, Элин. Моя дорогая жена целиком поглощена приготовлениями к визиту высоких гостей. – Пребен чуть заметно улыбнулся.

Еще несколько секунд Элин сомневалась. Но потом не смогла устоять перед беспомощностью крошечного котенка и взяла его на руки. Она уселась на сено, держа крошечное существо в руках.

– Пребен говорит, что я могу выбрать одного – и он будет моим, только моим.

Сияющие глаза Марты смотрели на пастора. Элин неуверенно взглянула на него. Пребен улыбался – улыбка светилась в голубых глазах.

– Ей разрешено будет окрестить его, – сказал он. – Но мы договорились, что это будет тайна, которая останется между нами.

Он приложил палец к губам и посмотрел на девочку. Марта кивнула с самым серьезным видом.

– Обещаю хранить это как самую бесценную тайну, – проговорила она, оглядывая котят. – Я хочу вот этого.

Она погладила по головке крошечного серого зверька. Это был самый маленький из котят, и Элин посмотрела на Пребена, пытаясь незаметно покачать головой. Котенок, кажется, был истощен, и она сильно сомневалась в том, что он выживет. Но Пребен спокойно встретился с ней глазами.

– Марта прекрасно разбирается в кошках, – сказал он. – Я бы тоже выбрал именно этого.

Марта взглянула на пастора взглядом, которого Элин не видела у нее с самых последних дней, предшествовавших роковому дню, и он отдался в сердце болью. Только Перу доставались такие взгляды от Марты. Но было в Пребене что-то такое, что напоминало Пера. Доброта, угадывавшаяся в глазах, которая успокаивала и вселяла уверенность.

– Ее будут звать Фиалка, – сказала Марта. – Это мой любимый цветок.

– Прекрасный выбор, – кивнул Пребен.

Он снова взглянул на Элин. Оставалось надеяться, что это не кот.

– Марта хочет выучиться читать, – сказал пастор, погладив девочку по светлым волосам. – Мой звонарь учит детей два раза в неделю.

– Даже не знаю, какая ей от этого польза, – проговорила Элин.

Если она чему-то и научилась в жизни, так это тому, что женщине лучше не выделяться. И не иметь больших надежд на будущее. На этом пути ее ждут одни разочарования.

– Она должна уметь читать катехизис, – сказал Пребен, и Элин покраснела.

И вправду, как она могла возражать пастору в таком вопросе? Если он счел уместным и даже благотворным для ее дочери научиться читать, то кто она такая, чтобы спорить?

– Тогда Марта будет с удовольствием и прилежанием посещать уроки, – проговорила Элин и склонила голову.

Сама она так и не научилась читать и выдерживала опросы по катехизису лишь за счет того, что выучила все наизусть.

– Ну что ж, тогда решено, – радостно ответил Пребен и снова погладил Марту по волосам.

Он поднялся, отряхивая с брюк сено. Элин старалась не смотреть на него. Что-то в нем притягивало ее взгляд, и она стыдилась уже самих мыслей о нем. Пребен был мужем ее сестры, ее хозяином и пастором ее прихода. Испытывать к такому мужчине какие-то иные чувства, кроме благодарности и благоговения, было грехом, за который она заслуживала божьей кары.

– Мне следует пойти и помочь Бритте с приготовлениями, пока та совсем не загоняла прислугу, – весело проговорил он и повернулся к Марте: – Заботься о своей Фиалке. Марта сразу видит, кому нужна рука помощи.

– Спасибо, – вымолвила девочка и посмотрела на Пребена с таким обожанием, что сердце Элин растаяло.

Однако боль осталась. Снова тоска по Перу охватила ее с такой силой, что пришлось отвернуться. Пока удалялись шаги Пребена, Элин заставляла себя не вспоминать. Его нет. С этим ничего нельзя сделать. Остались только они с Мартой. А с нынешнего дня еще и Фиалка.

* * *

– Да, сегодня у нас тяжелый день, – проговорил Патрик, оглядывая конференц-зал.

Никто не ответил, даже не взглянул на него. Хедстрём подозревал, что все, как и он, думают о своих детях. Или внуках.

– Мы с Бертилем вынуждены немедленно отозвать всех из отпуска, – сказал он. – Надеюсь, вы отнесетесь к этому с пониманием.

– Думаю, могу сказать от имени всех, – ответила Паула. – Тебе не удалось бы нас отсюда выгнать, даже если б ты захотел.

– Так я и думал, – проговорил Патрик, ощущая огромную благодарность к собравшимся коллегам. В том числе к Мелльбергу. Даже тот ни на секунду не заколебался.

– Вы сможете решить свои личные вопросы? Я знаю, что у многих есть дети, которые сейчас не ходят в садик… – Он перевел взгляд на Мартина. – Родители Пии забирают к себе Туву, когда я работаю.

Поскольку больше никто ничего не сказал, Патрик счел, что Паула и Анника могут как-то разрешить свою семейную ситуацию. Смерть ребенка все изменила. В таких случаях подается команда «свистать всех наверх» – он знал, что впереди долгие часы работы.

– Йоста, как чувствуют себя родители? – спросил Патрик, прислоняясь к письменному столу рядом с белой доской.

– Ну ожидаемо, – ответил Флюгаре и сморгнул. – Приехал пастор, к тому же я позвонил участковому врачу, так что, когда уходил, обоим дали снотворное, чтобы они могли поспать.

– У них нет родственников, которые могли бы приехать? – спросила Анника, которая тоже явно приняла все очень близко к сердцу.

– Родителей Эвы нет в живых, а родители Пера живут в Испании, но они уже в самолете по пути в Швецию и через несколько часов будут у них.

Анника кивнула.

Патрик знал, что у нее большая семья и она привыкла всегда видеть вокруг себя много народу.

– Что говорит Турбьёрн? Как далеко они продвинулись? – спросил Мартин и потянулся к термосу с кофе, который Анника заполнила перед совещанием.

– Девочку везут в Гётеборг на вскрытие, – тихо ответил Патрик.

Этот образ остался у него на сетчатке. Он присутствовал, когда тело Неи вынимали из-под ствола дерева, и знал, что в ближайшем будущем именно эта картина будет являться ему, едва он прикроет глаза. Крупные животные не могли добраться до нее в яме, но насекомые вывалились в огромных количествах, когда ее вынимали. Картины проносились в быстром темпе. Патрик присутствовал при вскрытиях, и ему было известно, как это делается. Слишком хорошо известно. Он не желал видеть девочку перед собой, обнаженную и беззащитную на холодном металлическом столе. Он не желал знать, где Педерсен будет резать, как будут вынимать ее внутренние органы, как все, что когда-то позволяло ей жить, будет взвешиваться и измеряться с помощью приборов. Он не желал знать, как будут наложены швы на большой разрез в форме буквы Y у нее на груди.

– Как прошел осмотр места происшествия? – спросил Йоста. – Нашли что-нибудь ценное?

Патрик, вздрогнув, попытался отогнать образы Неи, мелькавшие перед глазами.

– Они собрали немало материала, но мы пока не знаем, что из этого окажется ценным.

– А что же они собрали? – с любопытством спросил Мартин.

– Следы ног, но они вполне могли принадлежать тем троим, что обнаружили ее. Кроме того, это место обыскивали несколько раз, так что на всякий случай всех участвовавших в поисках попросят оставить свои отпечатки. Кто-нибудь из вас побывал в этом квадрате? В таком случае нам нужны и ваши следы.

– Нет, никто из нас не был в том квадрате, где нашли девочку, – сказал Йоста и тоже налил себе кофе.

– Отпечатки подошв; что еще? – спросила Паула.

– Точно не могу сказать – видел только, как они что-то поднимали с земли и складывали в пакетики. Хочу дождаться рапорта Турбьёрна – он обычно не любит давать никакой предварительной информации, пока основательно не проработал материал.

Мелльберг поднялся и отошел к окну.

– Черт, какая тут духота!

Он потянул за воротник рубашки, словно ему не хватало воздуха. В подмышках у него виднелись большие круги пота, а зализанные на сторону волосы упали на одно ухо. Он открыл окно. Шум машин за окнами слегка мешал, но никто не стал протестовать, когда поток свежего воздуха ворвался в душное помещение. Участковый пес Эрнст, до этого лежавший и пыхтевший у ног Мелльберга, поднялся, подошел к окну и поднял морду. Из-за своей огромной массы он очень реагировал на жару; язык его свисал наружу.

– Стало быть, он не упоминал ни о каких находках? – спросила Паула.

Патрик покачал головой.

– Нет, придется подождать, пока мы не получим от Турбьёрна первый рапорт. Потом я хочу узнать у Педерсена, сколько времени ему понадобится, чтобы дать нам результаты вскрытия. К сожалению, очередь, как мне известно, велика, но я поговорю с ним, спрошу, что он может сделать.

– Ты ведь был там. Неужели ничего не было заметно? По ней…

Задавая этот вопрос, Мартин поморщился.

– Нет, и не вижу никакого смысла строить догадки, пока Педерсен не посмотрел ее.

– С кем нам надлежит побеседовать первым делом? Есть ли явные подозреваемые? – спросил Мартин, постукивая карандашом по столу. – Что мы думаем по поводу родителей? Не раз бывало, что родители убивали своих детей, а потом делали вид, что виноват кто-то другой.

– Нет, я так не думаю, – ответил Йоста и поставил свою чашку на стол с такой силой, что кофе чуть не пролился через край.

Патрик поднял ладонь.

– В нынешней ситуации у нас нет никаких оснований считать, что родители Неи каким-то образом замешаны в убийстве. Но Мартин прав в том смысле, что полностью исключать такую возможность не следует. Мы должны переговорить с ними как можно скорее – во-первых, выяснить, есть ли у них алиби, во-вторых, узнать, располагают ли они какими-либо сведениями, которые могли бы помочь нам продвинуться в нашей работе. Однако я согласен с Йостой – ничто не указывает на то, что это они.

– Поскольку девочка была без одежды, нам следует, наверное, посмотреть, не появились ли в наших местах сексуальные маньяки, интересующиеся детьми, – предложила Паула.

За столом воцарилась тишина. Никто не хотел даже думать о том, что стояло за ее предложением.

– К сожалению, ты права, – произнес Мелльберг через какое-то время. – Но как это осуществимо, по-твоему? – Пот по-прежнему катил с него градом, он пыхтел, как Эрнст. – Сейчас здесь тысячи туристов. Мы никак не сможем выяснить, есть ли среди них педофилы или сексуальные маньяки.

– Верно. Но мы можем взглянуть на те заявления, что поступали в течение лета. Кажется, на прошлой неделе какая-то дама заявила на парня, который втихаря фотографировал детишек на пляже…

– Точно, – кивнул Патрик. – Я лично принимал это заявление. Прекрасная мысль. Анника, ты могла бы просмотреть все заявления такого рода, поступившие с мая месяца? Обрати внимание на все, что может представлять малейший интерес. Тут лучше перестараться, чем что-то пропустить, а мы потом отсеем лишнее. Представь нам выборку.

– Сделаю, – сказала она и записала что-то в блокноте, лежавшем перед ней.

– Мы должны поговорить о том, о чем все думают, но никто не решается сказать, – проговорила Паула и налила себе еще кофе из термоса.

Насос термоса начал шипеть в знак того, что кофе кончается, и Анника поднялась, чтобы подлить еще. Кофе служило тем горючим, на котором они все работали.

– Да, я знаю, о чем ты, – ответил Патрик и поерзал на стуле. – Дело Стеллы. Хелена и Мария.

– Да, – сказал Йоста. – Я работал здесь, в участке, тридцать лет назад, когда все это случилось. К сожалению, деталей я не помню. Много лет прошло, к тому же Лейф сам занимался следствием и допросами, передав мне текущие дела. Но я помню, какой шок пережили все жители поселка, когда Хелена и Мария сперва сказали, что они убили Стеллу, а потом взяли назад свои признания. Мне кажется, не может быть случайным совпадением, что Нея пропала с того же хутора и была обнаружена на том же месте. И что это происходит тогда, когда Мария впервые за тридцать лет вернулась сюда. Трудно представить себе, что это всего лишь случай…

– Согласен, – заявил Мелльберг. – Мы должны поговорить с ними обеими. Хотя меня здесь не было, когда все произошло, я, само собой, много слышал об этом случае, и мне всегда казалось, что это чудовищно – в таком юном возрасте убить ребенка.

– Обе все эти годы утверждали, что невиновны, – напомнила Паула.

Мелльберг фыркнул.

– Да, но поначалу-то они сознались! Лично я никогда не сомневался, что именно эта парочка пристукнула девчонку. И не надо быть Эйнштейном, чтобы сложить два и два, когда такое происходит снова – именно сейчас, когда они впервые за тридцать лет снова сошлись вместе. – Он постучал себя по ноздре.

– Предлагаю не делать поспешных выводов, – сказал Патрик. – Но я согласен, что с ними необходимо поговорить.

– Ясное дело, – продолжал Мелльберг. – Мария возвращается, они с Хеленой снова объединяются, и происходит новое убийство.

Анника вернулась с термосом, наполненным кофе.

– Я что-то пропустила?

– Мы констатировали, что нам необходимо проанализировать возможные черты сходства с делом Стеллы, – сказал Патрик. – А также допросить Хелену и Марию.

– Да уж, дело странное, – проговорила Анника и села.

Патрик перевел взгляд на доску.

– Не будем на этом зацикливаться. Однако исключительно важно, чтобы мы досконально изучили дело Стеллы и расследование восемьдесят пятого года. Анника, ты можешь поискать протоколы допросов и прочие материалы дела? Понимаю, что это будет непросто, учитывая, в каком плачевном состоянии наш архив, но все же попытайся.

Анника кивнула и сделала еще одну пометку в своем блокноте.

Некоторое время Патрик сидел молча, размышляя, хорошо ли продумано то, что он собирается сказать. Но если он ничего не скажет сейчас, все равно это каким-либо образом выяснится, и тогда на него будут сердиться, что он скрыл такую важную вещь.

– Что касается дела Стеллы… – начал Патрик и сделал паузу. Потом снова собрался с силами. – Дело в том, что Эрика начала работать над очередной книгой. И… решила написать именно об этом деле.

Мелльберг выпрямился на стуле.

– Тогда придется ей пока подождать, – сказал он. – Хватит уже с нас проблем с твоей женой, которая бегает и повсюду сует свой нос. Это дело полиции, а не гражданских лиц, не имеющих ни соответствующего образования, ни опыта полицейской работы.

Патрик стиснул зубы, чтобы удержаться от комментария, что в последних громких делах Эрика помогала следствию больше, чем сам Мелльберг. Он понимал, что ни к чему унижать его. Веру начальника в свою исключительность все равно ничто не поколеблет, а Патрик с годами научился работать в обход Мелльберга. Кроме того, по опыту он знал, что бессмысленно убеждать Эрику держаться в стороне от дела Стеллы. Если уж она начала что-то распутывать, то не остановится, пока не получит ответа на все свои вопросы. Однако об этом Патрик не собирался распространяться перед данной аудиторией. Правда, ему казалось, что все, кроме Мелльберга, уже давно это прекрасно поняли.

– Разумеется, – сказал он. – Я передам это Эрике. Однако она уже успела собрать сведения, и мне пришла в голову мысль, что мы могли бы использовать ее как дополнительный ресурс – она могла бы помочь нам с некоторыми базовыми фактами. Как вы отнесетесь, если я попрошу ее прийти сюда во второй половине дня и рассказать, что ей известно об этом деле?

– По-моему, прекрасная идея, – сказал Йоста, и все, кроме Мелльберга, закивали.

Почувствовав свое поражение, тот в конце концов пробурчал:

– Ну ладно, пусть приходит.

– Хорошо, я позвоню ей, как только мы закончим совещание, – сказал Патрик. – А ты, Йоста, может быть, дополнишь ее тем, что помнишь?

Флюгаре кивнул и криво улыбнулся, давая понять, что дополнений будет немного.

– Так. Что еще у нас есть в списке дел, за которые мы должны взяться? – спросил Патрик.

– Пресс-конференция, – ответил Мелльберг и сразу приосанился.

Хедстрём поморщился, однако решил не вступать в бой. Пресс-конференцию проведет Мелльберг, а им остается лишь надеяться, что вред от нее будет минимальный.

– Анника, ты можешь назначить пресс-конференцию на вторую половину дня?

– Разумеется, – сказала она и пометила себе. – До или после прихода Эрики?

– Давай до, – сказал Патрик. – Лучше всего в два, а я позабочусь, чтобы Эрика пришла в полчетвертого.

– Тогда зову журналистов на четырнадцать часов. Они мне уже телефон оборвали; как приятно осознавать, что у меня уже есть что им ответить.

– Мы должны отдавать себе отчет, что СМИ раздуют это дело до небес, – сказал Патрик.

Он заерзал на стуле, скрестив ноги и сложив руки на груди. В отличие от Мелльберга, Хедстрём воспринимал интерес со стороны прессы как помеху следствию. В отдельных случаях репортажи в СМИ могли привести к ценным сигналам от общественности, но чаще всего негативные эффекты сильно перевешивали положительные.

– Спокойствие, это я возьму на себя, – ответил Мелльберг, с довольным видом развалившись на стуле.

Эрнст снова устроился на его ступнях, и хотя это было равносильно паре толстых шерстяных носков, Мелльберг не стал его прогонять. Эрика обычно говорила, что за его любовь к большому лохматому псу готова простить Мелльбергу почти все.

– Тщательно взвешивай каждое слово, – сказал ему Патрик, прекрасно зная, что тот имеет обыкновение выражаться, не дав себе труда задуматься.

– У меня большой опыт работы со средствами массовой информации. Когда я служил в Гётеборге…

– Ну вот и прекрасно, – прервал его Патрик. – Только перед началом проведем небольшое совещание, обсудим, что мы можем рассказать, а о чем пока упоминать не следует. Хорошо?

Мелльберг помрачнел.

– Как я уже сказал, когда я служил в Гётеборге…

– Как разделим прочие обязанности? – спросил Мартин, желая прервать тираду начальника, и Патрик с благодарностью повернулся к нему.

– Я переговорю с Турбьёрном и Педерсеном, постараюсь выяснить, когда ждать от них информации.

– Я могу поговорить с родителями Неи, – сказал Йоста, – но хочу для начала позвонить врачу и узнать, в каком они состоянии.

– Возьмешь с собой кого-нибудь? – спросил Патрик и снова почувствовал, как все внутри сжалось при мысли об Эве и Петере.

– Нет, я справлюсь сам, – заверил Йоста, – так что мы можем использовать людей для чего-то другого.

– Я могу поговорить с девочками, осужденными за убийство Стеллы, – сказала Паула. – Вернее, с женщинами – они ведь уже не девочки…

– Я тоже могу поучаствовать, – сказал Мартин, поднимая руку, как школьник.

– Хорошо, – Патрик кивнул. – Но подождите до прихода Эрики, она даст нам немного исходных данных. Пока же используйте время на то, чтобы опросить соседей, живущих вокруг хутора. Когда живешь на отшибе, обычно замечаешь все необычное, всякое непривычное движение в своей местности… Так что попробовать стоит.

– Хорошо, – Паула кивнула в ответ. – Мы поедем туда и поговорим с ближайшими соседями.

– Я останусь в «лавке», – ответил Патрик. – Телефон звонит непрерывно, к тому же я должен проанализировать состояние следствия перед пресс-конференцией.

– И мне нужно подготовиться, – сказал Мелльберг и проверил, как лежат волосы на его черепе.

– Ну что ж, тогда всем есть чем заняться, – проговорил Патрик, показывая, что совещание окончено.

В маленьком помещении было так жарко и душно, что трудно было дышать. Хедстрём с нетерпением ждал того момента, когда можно будет выйти отсюда – вероятно, и коллеги тоже. Первое, что он сделает, – позвонит Эрике. Уверенности в том, что стоит допускать ее к следствию, у него не было. Но в нынешнем положении выбора не оставалось. Если повезет, у нее найдется информация, которая поможет им задержать убийцу Неи.

* * *

Первый километр всегда давался тяжело, несмотря на то, что она бегает так много лет; потом открывалось второе дыхание. Хелена чувствовала, как тело входит в ритм и дыхание становится ровнее.

Бегать она начала практически сразу же после окончания процесса. В первый раз пробежала полмили^[24], чтобы сбросить с себя стресс. Равномерные толчки ногами по гравию, ветер, трепавший волосы, звуки, доносившиеся со всех сторон, – единственное, что заставляло внутренние голоса смолкнуть.

С каждым разом Хелена бегала все дальше и дальше. С годами ее послужной список составило участие более чем в тридцати марафонах, но только в Швеции. Она мечтала о марафонах в Нью-Йорке, Сиднее и Рио, но ей оставалось радоваться тому, что Джеймс по крайней мере разрешал ей участвовать в шведских.

То, что ей позволялось иметь собственный интерес, тратить два часа времени каждый день на бег, объяснялось исключительно уважением мужа к дисциплине в спорте. Это было единственное, что он в ней ценил, – способность пробегать милю за милей, силой духа побеждать телесные ограничения. Однако Хелена не могла рассказать ему, что, когда она бежит, все происшедшее в прошлом стирается, отдаляется, теряет четкость очертаний, словно однажды приснившийся сон.

Уголком глаза она увидела дом, стоящий на месте того дома, где выросла Мария. Когда Хелена вернулась во Фьельбаку, новый дом уже стоял на этом месте. Ее родители решили уехать практически сразу после того, как все рухнуло. Харриет не могла выносить разговоров, сплетен, взглядов украдкой и шепота за спиной.

Джеймс и ее отец Карл-Густав частенько встречались, вплоть до его смерти. Иногда они с Сэмом ездили с Джеймсом, когда тот отправлялся в Марстранд, но лишь для того, чтобы Сэм пообщался с бабушкой и дедушкой. Сама Хелена не желала с ними знаться. Ведь они предали ее, когда она в них более всего нуждалась, – этого она не могла им простить.

Ноги начали неметь, и Хелена напомнила себе, что надо подкорректировать беговой шаг. Как и во многом другом, ей пришлось много биться, чтобы выработать правильный шаг. Ничто в этой жизни не давалось ей без усилий…

Нет, она лжет самой себе. До того страшного дня жизнь казалась легкой. Тогда они все еще были семьей. Хелена не помнила никаких проблем, никаких препятствий – лишь светлые летние денечки и запах маминых духов, когда та укладывала ее по вечерам. И любовь. Любовь она ясно помнила.

Хелена прибавила темп, чтобы разогнать мысли. Те самые, которые бег помогал отбросить. Почему они так навязчиво нахлынули сейчас? Неужели у нее будет отнято последнее убежище? Неужели возвращение Марии все испортило?

С каждым вдохом Хелена ощущала, насколько сегодня все по-другому. Дышать становилось все тяжелее. В конце концов ей пришлось остановиться. Ноги онемели, тело было совершенно измочалено. Впервые оно победило ее волю. Хелена заметила, что ноги подкосились, только когда уже лежала на земле.

* * *

Билл оглядел зал туристического центра «Танум Странд». Здесь собрались всего пять человек. Пять усталых лиц. Он знал, что эти люди всю ночь искали Нею, – об этом они с Гуниллой говорили в машине по дороге сюда, обсуждая, не перенести ли собрание, однако Билл был уверен, что предлагает именно то, что им нужно.

Но что соберется только пять человек – такого он никак не ожидал.

Рольф позаботился о том, чтобы на одном из столов стояли термосы с кофе и бутерброды с сыром и сладким перцем, и Билл уже взял себе и того и другого. Он отхлебнул глоток кофе, и Гунилла, сидевшая рядом с ним, поднесла кружку к губам.

Билл перевел взгляд с усталых лиц на Рольфа, стоявшего у входа в зал.

– Может быть, ты представишь всех присутствующих? – спросил он.

Тот кивнул.

– Это Карим, он приехал сюда с женой и двумя детьми. Раньше работал журналистом в Дамаске. Затем – Аднан и Халил, одному шестнадцать, другому восемнадцать; оба приехали одни и познакомились только тут. И еще Ибрагим, самый старший в этой компании. How old are you, Ibrahim?^[25]

Лицо мужчины, сидевшего рядом с Рольфом, украшала большая борода. Он с улыбкой поднял пятерню.

– Fifty^[26].

– Точно. Ибрагиму пятьдесят, он привез с собой жену. И, наконец, Фарид, приехавший со своей мамой.

Билл взглянул на крупного мужчину с бритой головой. На вид ему было чуть больше тридцати, и, если судить по его размерам, бо́льшую часть времени он проводил за едой. Распределение веса может оказаться непростым делом, когда один из участников весит раза в три больше, чем остальные, но любую проблему можно разрешить, было бы желание. Нужно мыслить позитивно. Если б не позитивное мышление, ему ни за что было бы не выжить, когда он перевернулся у побережья Южной Африки и белые акулы уже начали кружить вокруг него.

– А меня зовут Билл, – произнес он медленно и четко. – Я постараюсь говорить с вами только по-шведски.

Они с Рольфом обсудили и решили, что так будет лучше. Ведь все затевалось ради того, чтобы эти люди выучили язык и скорее интегрировались в общество.

Все, кроме Фарида, вопросительно смотрели на него. Фарид ответил с акцентом, но на хорошем шведском:

– Я единственный, кто понимает шведский хорошо, я здесь давно и много-много занимался. Может быть, для начала я смогу переводить, чтобы ребята поняли?

Билл кивнул. Это разумно. Даже для этнических шведов терминология парусного спорта могла показаться сложноватой. Фарид быстро и бодро произнес по-арабски то, что сказал Билл. Остальные закивали.

– Мы… пытаться… шведски… понимать… и учить, – сказал мужчина по имени Карим.

– Отлично! Good! – воскликнул Билл и поднял вверх большой палец. – Вы умеете плавать?

Он сделал руками в воздухе плавательные движения, а Фарид повторил по-арабски. Пятеро снова переговорили между собой, и Карим снова ответил от имени всех.

– Мы умеем… поэтому мы здесь. А так – нет.

– А как вы научились? – спросил Билл с облегчением, но слегка удивленно. – Вы много бывали на побережье?

Фарид быстро перевел – его слова вызвали смех.

– У нас в стране есть бассейны, – сказал он с улыбкой.

– Ясное дело.

Билл чувствовал себя глупо. На Гуниллу, сидевшую рядом, он даже не решался взглянуть, однако услышал ее сдержанное фырканье. Надо было ему больше почитать про Сирию, чтобы не выглядеть идиотом. Во многих частях света ему довелось побывать, но эта страна оставалась для него белым пятном.

Он потянулся за очередной булочкой. На ней был толстый слой масла – как он любил.

Карим поднял руку, и Билл кивнул ему.

– Когда… когда мы начинать?

Он сказал что-то по-арабски, и Фарил перевел:

– Когда мы начнем ходить под парусами?

Билл раскинул руки.

– Время терять нельзя. Регата «Вокруг Даннхольмена» стартует через несколько недель, так что начнем прямо завтра! Рольф подвезет вас во Фьельбаку, ровно в девять приступим. Возьмите теплую одежду – на воде холоднее, чем на берегу, когда дует ветер.

Когда Фарид перевел его слова остальным, те заерзали. Теперь они словно заколебались. Но Билл посмотрел на них с одобрительной улыбкой. Все будет отлично. Никаких проблем. Одни решения.

* * *

– Спасибо, что присмотрела за моими детьми, – сказала Эрика и уселась напротив Анны на недостроенной веранде.

Она с благодарностью согласилась выпить чаю со льдом. Жара стояла невыносимая, а в машине испортился кондиционер, так что Эрику не покидало чувство, будто она сорок дней шла пешком по пустыне. Потянулась за стаканом, который Анна налила из графина, и залпом опустошила его. Рассмеявшись, Анна налила ей еще – и теперь, утолив самую острую жажду, Эрика могла пить спокойнее.

– Все прошло великолепно, – сказала Анна. – Они вели себя так тихо, что я их почти не замечала.

Ее сестра ухмыльнулась.

– Ты уверена, что говоришь именно о моих детях? Старшая и впрямь девушка серьезная, а вот младших бузотеров я что-то не узнаю в твоем описании.

Эрика нисколько не преувеличивала. Когда близнецы были поменьше, они казались очень разными – Антон поспокойнее, более сдержанный и задумчивый, а Ноэль неугомонный и непоседливый, всегда все хватающий руками. Сейчас же оба вошли в период неиссякаемой энергии, и это высасывало из нее все соки. У Майи такого периода не было, она успешно миновала даже возраст первого упрямства, так что они с Патриком оказались совершенно неподготовленными к такому обороту дела. К тому же в двойном размере. Эрика с удовольствием оставила бы детей у Анны до конца дня, но вид у сестры был усталый, так что она не решилась злоупотреблять ее добротой.

– Ну и как там все у тебя? – спросила Анна и откинулась назад в шезлонге с кричаще яркими подушками.

Всякий раз, когда они сидели на веранде, Анна проклинала эти подушки, но их сшила мама Дана, а она всегда вела себя так мило, что у Анны рука не поднималась заменить их. В этом Эрике повезло больше. Мама Патрика Кристина вовсе не интересовалась рукоделием.

– Не очень, – мрачно ответила Эрика. – Отец Виолы умер много лет назад, и она мало что помнит. Кроме того, почти уверена, что никаких материалов дела не сохранилось. Но она сказала одну интересную вещь – что Лейф под конец жизни начал сомневаться, правильно ли они поступили.

– Ты хочешь сказать – он усомнился в том, что девочки виновны? – переспросила Анна, отгоняя слепня, навязчиво кружившегося вокруг них.

Эрика бдительно следила за ним. Слепней и ос она ненавидела всей душой.

– Да, Виола говорит, что он не был до конца уверен, особенно в последние годы.

– Но ведь они признались? – уточнила Анна и хлопнула по слепню. Однако тот лишь немного потерял устойчивость – и снова принялся атаковать, едва стабилизировав свое положение в воздухе.

– Проклятье!

Анна встала, схватила журнал, лежавший на столике, скрутила его и треснула по слепню так, что тот размазался по клеенке.

Эрика улыбалась, наблюдая, как ее младшая сестра охотится на слепней. Движения Анны в последние недели стали особенно неуклюжими.

– Смейся, смейся, – обиженно проговорила та, вытирая пот со лба и снова садясь на место. – Так на чем мы остановились?.. Ах да, ведь они признали свою вину?

– Да, они признались, и это их признание легло в основу решения суда. Поскольку обе были так юны, то не получили срока, но сам вопрос вины считался решенным.

– Тогда с какой стати они могут оказаться невиновными, если признались и их сочли виновными? – спросила Анна.

– Понятия не имею. Суд решил, что девочки совершили преступление вместе. Но что касается признания… Им было по тринадцать лет. В такой ситуации нетрудно заставить тринадцатилетнего подростка сказать все что угодно. Думаю, они были очень напуганы. А когда взяли свои признания назад, было уже поздно. Решение суда вынесено, никто им не поверил.

– Подумать только, а если они и вправду невиновны? – проговорила Анна, уставившись на Эрику. – Какая трагедия! Две тринадцатилетние девочки, которым сломали жизнь… Кстати, одна из них по-прежнему живет здесь? Мужественный поступок, должна сказать.

– Да, невероятно, что она решилась вернуться сюда после нескольких лет в Марстранде – можешь себе представить, как тут народ судачил… Но, наверное, когда-то всем надоедает обсуждать что бы то ни было.

– Ты уже с ней встречалась? В связи с книгой?

– Нет, я послала ей несколько сообщений, но ответа так и не получила. Теперь намерена разыскать ее. Посмотрим, как она отнесется к моему визиту.

– Как ты думаешь, на твою работу над книгой повлияет то, что случилось? – тихо проговорила Анна. – Я имею в виду, с девочкой.

Эрика позвонила и рассказала про Нею, как только узнала, что ее нашли. Весть о смерти девочки все равно распространилась бы, как лесной пожар.

– Даже не знаю, – задумчиво проговорила Эрика и налила себе еще ледяного чаю из графина. – Может быть, люди станут более расположены к разговору со мной… Или наоборот. Пока не знаю. Но я замечу, это уж точно.

– А как с Марией? Нашей гламурной голливудской звездой? Думаешь, она согласится на интервью?

– Я веду переговоры с ее агентом уже в течение полугода. Подозреваю, что у нее намечается выход собственной книги, и она точно не знает – то ли моя книга поможет привлечь внимание, то ли отвлечет весь интерес. Впрочем, я разыщу и ее – а там посмотрим.

Анна пробормотала «угу». Эрика знала, что сама мысль о том, чтобы разыскивать незнакомых людей и лезть к ним с разговорами, пугает сестру, как самый кошмарный сон.

– Давай поговорим о чем-нибудь более приятном? – предложила Эрика. – Ведь нам надо устроить девичник для Кристины.

– Ясное дело, без этого никак! – воскликнула Анна и захохотала так, что ее большой живот запрыгал. – Но что делать с невестой, которая слегка… в годах? Продавать поцелуи на перекрестке, вероятно, не совсем уместно – не говоря уже о прыжках с парашютом или с тарзанки…

– Да уж, с трудом представляю Кристину в этой роли… – Эрика вздохнула. – Но мы же можем просто собрать ее подруг и устроить для нее приятный вечер? Ужин в кафе «Брюгган», вкусная еда и хорошее вино – этого вполне достаточно.

– Прекрасная идея, – согласилась Анна. – Однако похищение невесты мы должны устроить.

Эрика кивнула.

– А иначе какой же это девичник? К слову говоря, когда Дан намерен с тобой обручиться?

Анна покраснела.

– Ну ты же видишь, как я выгляжу… Мы решили, что сначала малыш, а потом уж подумаем о свадьбе.

– Так когда же… – начала Эрика, но тут ее прервала мелодия, раздавшаяся из ее сумки.

– Привет, дорогой, – ответила она, увидев имя на дисплее. Слушая Патрика, отвечала отрывистыми фразами. – Разумеется. Да, с детьми придумаю. Увидимся.

Засунув телефон обратно в сумочку, Эрика умоляюще посмотрела на Анну. Круто снова обращаться к сестре с просьбой, но других вариантов не было. Кристина уехала на весь день в Уддеваллу, так что обратиться к ней за помощью Эрика не могла.

– Да-да, я могу взять детей еще на некоторое время. Сколько ты будешь отсутствовать? – смеясь, спросила Анна, видя ее несчастное лицо.

– Могу я снова закинуть их тебе около трех? Патрик попросил меня приехать в участок к половине четвертого и рассказать о деле Стеллы. Это значит, что я вернусь часов в пять – в полшестого. Сможешь меня выручить?

– Всё в порядке, – ответила Анна. – С твоими детками я управляюсь лучше, чем ты сама.

– Да ладно тебе, – рассмеялась Эрика и кинула сестре воздушный поцелуй. Но в одном Анна точно была права – дети вели себя как ангелочки.

* * *

– Как ты думаешь, чего они боятся?

Сэм почувствовал, что язык у него немного заплетается. Шампанское в сочетании с солнцем сильно ударило в голову. Бокал он держал в левой руке – правая затекла и тряслась после утренней тренировки в стрельбе.

– Боятся? – переспросила Джесси, тоже слегка растягивая слова. Еще до его прихода она выпила несколько бокалов – а сейчас они доканчивали вторую бутылку.

– А твоя мама не заметит, что бутылок стало меньше? – спросил Сэм, указывая бокалом на Джесси.

Золотые пузырьки сияли на солнце. Он никогда не задумывался о том, что шампанское – такой красивый напиток. С другой стороны, ему никогда не доводилось видеть его вблизи.

– Да нет, ничего страшного, она не берет это в голову, – ответила Джесси и покачала головой. – Лишь бы ей осталось. – Потянулась за бутылкой. – Почему ты говоришь, что они боятся? Ведь нас-то они не боятся.

– Ясное дело, боятся, – сказал Сэм, протягивая свой бокал.

Шампанское вспенилось и перелилось через край, но он лишь рассмеялся и облизал ладонь.

– Они знают, что мы не такие, как они. Они чувствуют… ощущают в нас мрак.

– Мрак?

Джесси молча смотрела на него. Сэму нравился контраст между ее зелеными глазами и светлыми волосами. Если б она знала, какая она красивая! Сэм видел то, что не могли испортить ни прыщи, ни лишние килограммы. Едва увидев ее у киоска, он узнал в ней себя. Понял, что оба они несут в себе ту же потерянность. Увидел в ней тот же мрак.

– Они знают, что мы ненавидим их. Видят всю ту ненависть, которую создали в нас, но не могут сдержаться и продолжают подливать масла в огонь – создавая то, с чем потом не смогут справиться.

Джесси хихикнула.

– Боже, как торжественно… За нас! Мы сидим на солнышке, на мостках возле роскошной виллы, пьем шампанское, и нам чертовски хорошо.

– Ты права. – Сэм улыбнулся, когда их бокалы со звоном стукнулись друг о друга. – Нам чертовски хорошо.

– Потому что мы того стоим, – проговорила Джесси заплетающимся языком. – Ты и я. Мы этого заслужили. Мы лучше их. Они не стоят пушка у нас в пупке.

Она подняла бокал таким резким движением, что шампанское перелилось через край и вылилось ей на живот.

– Ой! – воскликнула Джесси и захихикала.

Она потянулась за полотенцем, но Сэм остановил ее руку. Огляделся. Мостки были отгорожены забором, а яхты качались на воде где-то далеко. Они одни во всем мире.

Он встал перед ней на колени. Между ее ног. Джесси напряженно следила за его движениями. Медленно и нежно он начал слизывать шампанское с ее живота. Высосал то, что попало ей в пупок, а затем стал водить языком по ее теплой от солнца коже со вкусом шампанского и пота. Подняв голову, посмотрел ей в глаза долгим взглядом. Не сводя с нее глаз, взялся за бока ее трусиков-бикини и медленно потянул их вниз. Лаская ее, он почувствовал, как ее тяжелое дыхание смешивается с криками чаек в вышине. Они были одни. На всем свете.

Дело Стеллы

Лейф Херманссон сделал глубокий вдох, прежде чем войти в маленький зал для совещаний. Там его ждали Хелена Перссон и ее родители, Карл-Густав и Харриет. Родителей он знал – как знали их и все жители Фьельбаки, но знакомство было шапочным. С родителями Марии Валль дело обстояло иначе. За все эти годы полиция Танумсхеде неоднократно имела повод с ними пообщаться.

Лейфу не нравилась роль начальника полицейского участка. Ему не нравилось руководить другими, принимать решения. Но он слишком хорошо делал свое дело, и жизнь привела его в кресло начальника. Правда, всего лишь начальника участка в Танумсхеде, однако он сам вежливо, но решительно отверг все предложения, предполагавшие переезд в другие места. В Танумсхеде Лейф родился – и намеревался прожить здесь, пока не пробьет его последний час.

В такие дни, как сегодня, ему особенно сильно не нравилось быть начальником. Не хотелось быть тем, на кого возложена ответственность по поимке злоумышленника – или злоумышленницы, лишившей жизни ребенка. Слишком тяжкое бремя легло на его плечи.

Открыв дверь в унылое помещение с серыми стенами, он сперва остановил взгляд на сгорбившейся фигурке Хелены, потом кивнул Харриет и Карлу-Густаву, сидевшим с двух сторон от нее.

– Этот разговор обязательно должен состояться здесь, в участке? – спросил Карл-Густав.

Он был председателем «Ротари-клуба», одним из заправил местного бизнеса. Его жена Харриет всегда выглядела очень ухоженной, с укладкой и свежим маникюром, но чем еще она занималась, помимо своей внешности и общества «Семья и школа», Лейф понятия не имел. На вечеринках и мероприятиях ее всегда видели рука об руку с Карлом-Густавом, с улыбкой на губах и бокалом мартини в руке.

– Мы сочли, что будет проще, если вы приедете к нам, – ответил Лейф и дал понять, что дискуссия по этому вопросу окончена.

Они сами решают, как им делать свою работу, – его не покидало смутное чувство, что Карл-Густав легко перехватит инициативу, если сразу не ввести разговор в жесткие рамки.

– Вы должны поговорить с другой девочкой, – сказала Харриет и потянула за подол своей белой наглаженной блузки. – Марией. У нее ужасная семья.

– Мы должны поговорить с обеими девочками, поскольку все указывает на то, что они последними видели Стеллу в живых.

– Но Хелена не имеет к этому никакого отношения – ведь вы это прекрасно понимаете. – Усы у Карла-Густава подпрыгивали от возмущения.

– Я не утверждаю, что Хелена и Мария имеют отношение к смерти девочки, однако они последними видели ее в живых, и мы должны восстановить последовательность событий, чтобы найти виновника.

Лейф покосился на Хелену. Та сидела молча, глядя вниз на свои руки. Темноволосая, как мать, она была хорошенькая, но тихая и неброская. Плечи напряжены, пальцы перебирают подол юбки.

– Хелена, ты не могла бы рассказать мне, что произошло? – мягко проговорил он, с удивлением ощущая волну нежности к девочке. У нее такой запуганный и несчастный вид, а родители, похоже, слишком заняты собой, чтобы поддержать ее…

Хелена посмотрела на отца; тот коротко кивнул.

– Мы обещали Линде и Андерсу присмотреть за Стеллой. Мы живем по соседству и иногда играем со Стеллой. Мы должны были получить по двадцать крон и пойти со Стеллой к киоску за мороженым.

– Когда вы ее забрали? – спросил Лейф.

Девочка не подняла на него глаз.

– Кажется, около часу. Я просто пошла вместе с Марией.

– Мария! – фыркнула Харриет, но Лейф жестом остановил ее.

– Стало быть, около часу.

Он сделал заметки в блокноте, лежавшем перед ним. Работал магнитофон, тихо крутясь, но заметки помогали ему структурировать мысли.

– Да, но Мария знает лучше.

Хелена заерзала на стуле.

– Кто был дома, когда вы ее забрали?

Лейф оторвал ручку от блокнота и улыбнулся Хелене. Однако она, не глядя ему в глаза, лишь выщипывала невидимые катышки на своей белой летней юбке.

– Ее мама. И Санна. Они собирались уезжать, когда мы пришли. Нам дали денег на мороженое. Стелла была счастлива. Она прыгала от радости.

– Вы сразу же пошли за мороженым? Или оставались во дворе?

Хелена покачала головой, и темные волосы с длинной челкой упали на лицо.

– Мы поиграли во дворе, прыгали со Стеллой на скакалке. Ей нравилось, когда мы крутили скакалку за два конца, а она прыгала. Хотя она все время запутывалась, и потом нам надоело.

– Что вы стали делать потом?

– Мы пошли с ней во Фьельбаку.

– Должно быть, это заняло немало времени?

Лейф прикинул в уме. Ему понадобилось бы минут двадцать, чтобы дойти до центра от хутора Страндов. Но с четырехлетним ребенком дорога заняла бы куда больше времени. Ведь нужно понюхать траву и собрать цветочки, а потом в сандалик попадет камушек, потом срочно захочется писать, а потом ноги так устанут, что идти станет невозможно… Да, это расстояние до Фьельбаки пешком с четырехлетним ребенком займет уйму времени.

– Мы взяли коляску, – сказала Хелена. – Такую, складную, которая становится очень маленькой.

– Коляску-зонтик, наверное, – подсказала Харриет.

Лейф бросил на нее строгий взгляд, и она поджала губы.

– Да, коляску-зонтик; наверное, это так называют. – Хелена посмотрела на мать.

Лейф отложил карандаш.

– И сколько времени вы шли? Со Стеллой в коляске?

Девочка наморщила брови.

– Очень долго. Дорога до шоссе посыпана гравием, по нему трудно было ехать, колеса все время выворачивались.

– Но все-таки сколько, как ты думаешь?

– Минут сорок пять. Но мы не смотрели на часы. Ни у кого из нас часов не было.

– У тебя есть часы, – сказала Харриет. – Просто ты не желаешь их носить. Но то, что у этой девицы нет часов, меня нисколько не удивляет. Будь у нее часы, они наверняка оказались бы ворованными.

– Мама! Прекрати! – Глаза Хелены внезапно блеснули злым огнем.

Лейф взглянул на Харриет.

– Я был бы вам очень благодарен, если б мы придерживались заданного вопроса. – Он кивнул Хелене. – А потом? Как долго вы пробыли со Стеллой во Фьельбаке?

Та пожала плечами.

– Даже не знаю… Мы купили мороженое, потом посидели на мостках, но не разрешали Стелле подходить к краю – она не умеет плавать, а надувного жилета у нас с собой не было.

– Мудро, – Лейф кивнул.

Он пометил себе поговорить с Челлем и Анитой, хозяевами киоска, и спросить, видели ли они накануне девочек и Стеллу.

– Итак, вы съели мороженое и немного посидели на мостках. Что-нибудь еще вы делали?

– Нет, потом мы пошли назад. Стелла устала, немного поспала в коляске.

– Стало быть, во Фьельбаке вы провели около часа. Похоже?

Хелена кивнула.

– Обратно вы шли тем же путем?

– Нет, на обратном пути Стелла захотела пройти немного по лесной дороге; там она выпрыгнула из коляски – и весь остаток пути мы прошли по лесу.

Лейф записал.

– Когда вы вернулись назад – сколько было времени, как ты думаешь?

– Точно не знаю, но дорога домой заняла примерно столько же, что и дорога туда.

Он взглянул на свои записи. Если девочки пришли на хутор около часу, поиграли минут двадцать, потом сорок минут шли до Фьельбаки, пробыли там час и еще сорок минут шли обратно, то получается, что они вернулись примерно без двадцати четыре. Однако, учитывая неточность временных данных Хелены, он не мог полагаться на них полностью, и записал в свой блокнот: «15.30–16.15» – и обвел в кружочек. Однако и этот интервал оставался очень примерным.

– Что было дальше, когда вы вернулись к дому Стеллы?

– Мы увидели во дворе машину ее папы, так что мы были уверены, что он уже дома. Увидев, что Стелла побежала к дому, мы пошли прочь.

– Вы видели ее папу? Или как она заходила в дом?

– Нет.

Хелена потрясла головой.

– Потом вы пошли прямиком домой?

– Нет… – Она покосилась на родителей.

– А что вы делали?

– Мы пошли к озеру за домом Марии и искупались.

– Мы же тебе запретили…

Харриет прервалась на полуслове, поймав на себе взгляд Лейфа.

– Сколько времени вы там провели? Примерно?

– Не знаю. По крайней мере, домой я вернулась к ужину – к шести.

– Да, так и есть, – кивнул Карл-Густав. – Но нам она ничего не рассказала о том, что они купались. Сказала, что всё это время сидели со Стеллой.

Он строго взглянул на дочь, которая снова сидела, уставившись в свою юбку.

– Конечно же, мы заметили, что у нее мокрые волосы, однако она сказала, что они со Стеллой бегали вокруг газонной поливалки.

– Глупо было врать, я понимаю, – сказала Хелена. – Но мне вообще нельзя было там находиться. Им не нравится, когда я провожу время с Марией, но это из-за ее семьи – она же в этом не виновата! – Ее глаза снова блеснули.

– Эта девчонка из того же теста, что и ее семейство, – проговорил Карл-Густав.

– Она просто… немного круче других, – тихо возразила Хелена. – Но, возможно, у нее есть веские причины, почему ей пришлось стать такой, – вы об этом не задумывались? Она себе семью не выбирала.

– Успокойтесь, пожалуйста, – проговорил Лейф, поднимая ладони.

Хотя их перепалка обнажала многие ценные сведения об отношениях в семье, время и место для обсуждения этих вопросов явно не подходило.

Заглядывая в блокнот, он прочел вслух свои записи.

– Это соответствует тому, что ты помнишь о вчерашнем дне?

Хелена кивнула.

– Да, так и было.

– И Мария скажет то же самое?

На мгновение ему показалось, что в ее глазах промелькнула неуверенность. Потом она спокойно ответила:

– Да, то же самое.

* * *

– Ну как ты? – спросила Паула, пристально глядя на него.

Мартин подумал – как долго все будут тревожиться за его состояние?

– У меня все хорошо, – ответил он, с удивлением отметив, что звучит это совершенно искренне.

Скорбь никогда не пройдет. Он всегда будет задаваться вопросом, какой могла бы стать их совместная жизнь; всегда будет видеть Пию, словно невидимую тень, при всех больших событиях в жизни Тувы… Да и при малых тоже, собственно говоря. Когда умерла Пия, ему сказали, что он должен постепенно отвоевывать жизнь обратно. И однажды снова сможет испытывать радость и смеяться. Что горе никогда не уйдет, но он научится с ним жить – бок о бок. Тогда, когда Мартин словно бродил впотьмах, это казалось совершенно несбыточным. В первое время он часто ощущал, что делает шаг вперед и два шага назад, но в какой-то момент стало два шага вперед и один назад. И постепенно он начал двигаться только вперед.

Мартин подумал о маме малыша, которую встретил на площадке. Если уж быть до конца честным, он много думал о ней с тех пор, как они повстречались. Теперь сообразил, что надо было узнать ее номер телефона. Или хотя бы спросить, как ее зовут. Однако хорошие мысли часто приходят задним числом. Его вообще застало врасплох собственное желание снова видеть ее. К счастью, они живут в небольшом поселке, и Мартин надеялся уже сегодня встретиться с ней на площадке. Во всяком случае, таков был его план, пока все карты не смешало убийство Неи.

Тут его охватило чувство вины. Как он может в такой момент думать о какой-то случайной знакомой?

– Вид у тебя довольный, но озабоченный, – проговорила Паула, словно прочтя его мысли.

Не успев остановить себя, Мартин рассказал ей о женщине на детской площадке. В результате чуть не пропустил съезд – ему пришлось резко повернуть налево.

– Стало быть, она так хороша, что ты разучился водить машину? – усмехнулась Паула, хватаясь за ручку над окном рядом с пассажирским сиденьем.

– Ты думаешь, что я выгляжу глупо, – пробормотал Мартин и покраснел так, что веснушки стали еще более заметны.

– Мне кажется, это здорово, – ответила Паула и похлопала его по колену. – И пусть тебя не мучает совесть – жизнь идет вперед. Когда у тебя хорошо на душе, ты лучше работаешь. Так что узнай, кто она, и позвони ей. Мы все равно не сможем работать круглосуточно – начнем совершать ошибки.

– Пожалуй, ты права, – проговорил Мартин и задумался, каким образом мог бы разыскать ту мамочку. По крайней мере, он знал, как зовут ее сына. Это уже что-то. Танумсхеде – поселок небольшой, наверняка ее удастся найти. Если только она не туристка, приехавшая на пару дней… А если она вообще не из этих мест?

– Может, остановимся где-нибудь? – спросила Паула, когда Мартин проехал мимо первого дома, попавшегося им, едва они свернули на гравийную дорогу.

– А… что? Ох, извини, – пробормотал он, покраснев до корней волос.

– Потом я помогу тебе ее разыскать, – усмехнулась Паула.

Мартин затормозил возле старого деревянного дома, красного с белыми углами, щедро украшенного резьбой, и поймал себя на том, что вздохнул от зависти. О таком доме он мечтал всю жизнь. Они с Пией начали откладывать на покупку дома, и им почти удалось собрать необходимую сумму. Каждый вечер они заходили на сайт недвижимости и даже успели сходить на первый показ. Но тут пришло известие о том, что у Пии рак. Деньги так и остались на счете в банке. Мечты о доме умерли вместе с Пией, как и все прочие мечты…

Паула постучала в дверь, не дождалась ответа и через некоторое время крикнула:

– Есть кто дома?

Взглянув на Мартина, она подергала дверь, открыла ее и вошла в прихожую. В большом городе такое никому бы не пришло в голову, но здесь двери обычно не запирали, и знакомые просто заходили в дом, если дверь была не заперта. Пожилая дама, вышедшая им навстречу, нисколько не удивилась и ни капельки не испугалась, услышав у себя в прихожей незнакомые голоса.

– А, никак полиция пожаловала? – сказала она и улыбнулась им.

Женщина была такая маленькая, хрупкая и сморщенная, что Мартин побоялся, как бы ее не сдуло сквозняком.

– Входите, я как раз досматриваю третий раунд между Густавссоном и Дэниелом Кормье, – сказала она.

Мартин вопросительно взглянул на Паулу. Он понятия не имел, о чем говорит старушка. Его интерес к спорту ограничивался футболом – он мог посмотреть по телевизору пару матчей, если сборная Швеции играла на чемпионате Европы или мира, но не более того. И он знал, что Паула интересуется спортом еще меньше, чем он.

– По какому бы делу вы ни пришли, вам придется подождать; сядьте пока на диван, – заявила старушка и указала на цветастый диванчик.

Сама же она уселась в кресло с подставкой для ног, расположенное перед гигантским телеэкраном. Мартин с удивлением констатировал, что «матч», который так захватил ее, представляет собой дикую драку двух мужиков в какой-то клетке.

– Во втором раунде Густавссон держал Кормье в таком захвате, что тот уже был близок к тому, чтобы похлопать по ковру, но гонг прозвучал как раз в тот момент, когда он был готов сдаться. А теперь, в третьем раунде, Густавссон, похоже, выдохся, а у Кормье открылось второе дыхание. Однако я не теряю надежды – у Густавссона обалденный боевой дух, и если ему только удастся завалить Кормье на пол, он одержит победу. Кормье лучше всего борется стоя, на полу он не столь хорош.

Мартин уставился на старушку, разинув рот.

– MMA, да? – спросила Паула.

Старушка бросила на нее такой взгляд, словно она была имбецилка.

– Ясное дело, ММА. А что, это похоже на что-то другое? Типа, на хоккей?

Она засмеялась, и Мартин отметил, что рядом с ее креслом стоит стакан с изрядной порцией виски. И тут он подумал, что, доживи до такого возраста, тоже стал бы позволять себе все, что хочется и когда хочется, не задумываясь о вреде и пользе.

– Это решающий матч, – сказала старушка, не отрывая взгляда от телевизора. – Они бьются за звание чемпиона мира.

Похоже, она начала понимать, что впустила в свой дом двух совершенно некомпетентных людей.

– Это самый крутой матч года, так что извините, пока я не в состоянии уделить вам внимания. Я не могу это пропустить!

Она потянулась к стакану и отхлебнула большой глоток виски. На экране светловолосый гигант бил об пол темнокожего парня с неестественно широкими плечами, а потом и вовсе уселся на него. С точки зрения Мартина, это было избиение, в реальной жизни потянувшее бы на несколько лет тюрьмы. А уши? Что парни сделали со своими ушами? Уши у них были огромные, толстые и выглядели как плохо прилепленные куски глины. В голове мелькнул термин, и он вдруг понял, что имелось в виду под «боксерской деформацией уха». Стало быть, вот как это выглядит!

– Осталось три минуты, – провозгласила старушка и отхлебнула еще глоток виски.

Мартин и Паула взглянули друг на друга, и он увидел, что напарница с трудом сдерживает смех. Все это было, мягко говоря, неожиданно.

Внезапно старушка, взревев, вскочила с кресла.

– Да-а-а!

– Он выиграл? – спросил Мартин. – Этот самый Густавссон?

Светловолосый гигант скакал в клетке, как безумный, прыгал и вопил. Очевидно, он выиграл.

– Кормье попросил пощады. Густавссон завалил его в удушающем захвате, и в конце концов он сдался. – Она допила остатки виски.

– Это тот, о котором пишут все газеты? Мольер? – спросила Паула, довольная, что знает что-то по теме.

– Мольер? – Старушка фыркнула. – Маулер, девочка моя. Это означает «костолом». Густавссон – один из лучших в мире. Такое вам следовало бы знать. Хотя бы для общего развития. – Она пошла в кухню. – Я собиралась заварить кофе. Хотите?

Когда заходишь в дом к людям, чтобы поговорить с ними, принято выпить чашечку кофе. Если за день состоялось много встреч, вечером бывает трудно уснуть.

Полицейские поднялись и пошли вслед за старушкой в кухню. Мартин вдруг понял, что они так и не представились.

– Простите, меня зовут Мартин Молин, а это Паула Моралес, мы из полицейского участка Танумсхеде.

– Дагмар Хагелин, – радостно представилась старушка и поставила на плиту кофейник. – Садитесь за стол, тут лучше. На самом деле я сижу в гостиной, только когда смотрю телевизор. А так я в основном здесь.

Она указала на потрепанный деревянный стол, усыпанный кроссвордами. Быстро и легко собрала их в стопку и положила на подоконник.

– Гимнастика для мозгов. Мне в сентябре исполнится девяносто два, так что голову надо тренировать, иначе навалится деменция, не успеешь сказать… эх, забыла, что не успеешь сказать. – И она от души расхохоталась над своей собственной шуткой.

– А как получилось, что вы заинтересовались смешанными единоборствами?

– Мой правнук серьезно ими занимается. Ну он, конечно, пока не выступает в UFC^[27], но это лишь вопрос времени. У него отличные данные и есть воля к победе.

– Да-да, конечно, но все же это немного… необычно, – осторожно проговорила Паула.

Дагмар ответила не сразу. Сперва сняла кофейник с плиты вязаной прихваткой и поставила на пробковую подставку. Затем достала три очаровательные крошечные чашечки из тонкого фарфора с розовым узором и тонким золотым ободком. Только усевшись и разлив кофе, она ответила на вопрос:

– Мы с Оскаром всегда были очень дружны, так что я стала ходить на его матчи. А потом втягиваешься. Просто невозможно оставаться в стороне. Я сама в молодости была довольно успешной легкоатлеткой, так что спортивный азарт мне близок и понятен.

Она указала на черно-белую фотографию на стене – там была изображена молодая, атлетического телосложения женщина, бежавшая к планке для прыжков в высоту.

– Так это вы? – с восхищением произнес Мартин, пытаясь сопоставить образ высокой, стройной и мускулистой женщины с маленькой седой сгорбленной фигуркой, сидевшей перед ним.

Дагмар, похоже, угадала его мысли и широко улыбнулась.

– Мне самой бывает трудно представить, что это я. Но самое удивительное – внутри я чувствую себя все такой же. Иногда у меня самой шок, когда я вижу себя в зеркале. Так и хочется спросить: «Кто эта старая тетка?»

– Как долго вы выступали? – спросила Паула.

– Слишком недолго по современным меркам – но слишком долго по тем временам. Когда я повстречалась с мужем, мне пришлось расстаться со спортом, заняться домом и детьми. Но я не обвиняю дочь в том, что та разрушила мою карьеру, – она чудесный ребенок. Теперь вот хочет, чтобы я переехала к ней – мне самой уже сложновато ухаживать за домом. Она и так-то уже становится старой теткой – зимой ей будет шестьдесят три, – так что мы с ней наверняка сможем ужиться под одной крышей.

Мартин отхлебнул глоток кофе из крошечной хрупкой чашечки.

– Этот сорт называется копи-лувак, – пояснила Дагмар, заметив его довольное выражение лица. – Мой старший внук импортирует его в Швецию. Его делают из кофейных вишен, которые поедают мусанги^[28], – а затем, когда они выделяют зернышки кофе, люди собирают эти зернышки, моют и обжаривают. Один из самых дорогих сортов в мире – одна чашка стоит шестьсот крон. Но Юлиус его импортирует, как я уже сказала, так что сам покупает его по выгодной цене и иногда дарит мне. Знает, что я его обожаю – кофе лучше этого нет на свете.

Поначалу Мартин с ужасом посмотрел на кофе, но потом пожал плечами и сделал еще глоток. Плевать, каким образом его делают, если у него такой волшебный вкус. Поколебавшись с минутку, Мартин все же решил, что разговоров о посторонних вещах уже достаточно.

– Не знаю, слышали ли вы о том, что произошло, – начал он, подавшись вперед. – Но в лесу неподалеку обнаружили убитой маленькую девочку.

– Да, слышала, дочь заходила и рассказала мне, – ответила Дагмар, и лицо ее помрачнело. – Такая была милая светловолосая девочка, которая всегда носилась вокруг, словно вихрь… Я по-прежнему совершаю каждый день долгие прогулки и часто прохожу мимо хутора Бергов. Чаще всего я видела ее во дворе.

– Когда вы видели ее в последний раз? – спросил Мартин и отпил еще глоток.

– Да, когда же это было? – Дагмар задумалась. – Вчера… нет, кажется, позавчера. Стало быть, в воскресенье.

– В какое время дня? – спросила Паула.

– Свои прогулки я всегда совершаю в первой половине дня, до жары. Она играла во дворе. Проходя мимо, я помахала ей, как обычно, и она помахала мне в ответ.

– Стало быть, в воскресенье утром? – сказал Мартин. – И с тех пор вы ее не видели?

Дагмар покачала головой.

– Нет, вчера я ее не видела.

– Вы не заметили чего-нибудь необычного? Чего-то странного? Малейшая деталь может иметь значение, так что даже если это какая-то мелочь, расскажите нам, а мы уж решим.

Мартин допил свой кофе. Его рука казалась неуклюжей на фоне тонкой романтической чашечки, так что он осторожно поставил ее обратно на блюдце.

– Нет, не могу вспомнить ничего особенного. А ведь у меня отличный обзор, когда я сижу у кухонного окна… Однако не помню, чтобы что-то привлекло мое внимание.

– Если вы что-нибудь вспомните, обязательно позвоните нам, – сказала Паула и поднялась, бросив вопросительный взгляд на Мартина – тот кивнул, положила на стол визитную карточку и задвинула стул.

– Спасибо за кофе, – сказал Мартин. – Очень вкусно – и новое впечатление.

– Таким и должно быть все в этой жизни, – ответила Дагмар и улыбнулась.

Он покосился на фото молодой красивой женщины в легкоатлетической форме и заметил в ее глазах ту же искорку, что и у девяностодвухлетней Дагмар. Эту искорку Мартин хорошо знал. Она светилась и в глазах у Пии. То была сама радость жизни.

Он бережно закрыл за собой старую деревянную дверь.

* * *

Мелльберг, восседавший за столом в конференц-зале, расправил плечи. В зале собралась впечатляющая толпа журналистов – не только из местных, но и из национальных СМИ.

– Убийца тот же? – выпалил Челль из газеты «Бухюсленинген».

Патрик не сводил глаз с Мелльберга. Ответы на вопросы он с удовольствием взял бы на себя, но этого бы Мелльберг ни за что не допустил. Пресс-конференции были его минутами славы, и от них он не намеревался отказываться. Зато всю прочую работу, в особенности все, что требовало малейшего напряжения, с удовольствием перекладывал на Патрика и других сотрудников.

– Мы не исключаем, что существует связь с делом Стеллы, но не хотим зацикливаться на одной лишь данной версии, – сказал Мелльберг.

– Но ведь это не может быть случайным совпадением? – настаивал Челль.

В его черной бороде начали появляться проблески седины.

– Как я уже сказал, мы, разумеется, рассмотрим такую возможность, но когда нечто кажется слишком очевидным, велика вероятность зациклиться на этом и не исследовать другие возможности.

«Отлично сказано, Мелльберг!» – удивленно подумал Патрик. Похоже, он все-таки кое-чему научился.

– Хотя, ясное дело, это более чем странное совпадение – когда кинозвезда возвращается назад как раз перед таким происшествием, – продолжал Мелльберг, а все журналисты рьяно записывали за ним.

Патрик сжал кулаки, чтобы не ударить себя по лбу. Он уже видел перед глазами заголовки вечерних газет.

– Вы планируете допросить Марию и Хелену? – спросил один из журналистов вечерней газеты, подавшись вперед от любопытства. Из молодых – они всегда рвутся вперед, мечтая занять достойное место в редакции. Они готовы почти на все, лишь бы сделать себе имя.

– Мы побеседуем с ними, – подтвердил Мелльберг, и видно было, как он наслаждается всеобщим вниманием.

Шеф с готовностью подставлял лицо щелкающим со всех сторон фотоаппаратам, на всякий случай проверяя, что его волосы лежат как надо.

– Стало быть, они – ваши главные подозреваемые? – спросила женщина-репортер из другой вечерней газеты.

– Нет, собственно говоря… Нет, я не стал бы этого утверждать…

Мелльберг почесал затылок – похоже, он понял, что повел разговор в несколько нежелательном направлении. Взглянул на Патрика. Тот откашлялся и произнес:

– На данном этапе у нас пока нет подозреваемых. Как уже сказал Бертиль Мелльберг, мы пока не склоняемся к какой-либо одной версии. Ожидаем рапорта экспертов-криминалистов и ведем широкий диалог с общественностью, которая, как мы надеемся, может дать нам информацию о том временнóм периоде, когда пропала Нея.

– То есть вы считаете, что это случайность – что девочка с того же хутора исчезла и была найдена мертвой на том же месте, что и Стелла, причем на той же неделе, когда одна из осужденных по делу Стеллы впервые за тридцать лет возвращается в поселок?

– Мне кажется, что выводы, лежащие на поверхности, не всегда бывают самыми верными, так что было бы роковой ошибкой для нас остановиться сейчас только на одной версии. Как уже сказал Мелльберг.

Челль из «Бухюсленинген» поднял руку, чтобы показать, что у него есть еще вопрос.

– Отчего умерла девочка?

Мелльберг подался вперед.

– Как уже сказал Патрик Хедстрём, мы пока не имеет рапорта экспертов-криминалистов, и заключения судмедэкспертов тоже пока нет. До этого момента у нас нет ни возможности, ни оснований что-либо утверждать по этому вопросу.

– Существует ли риск, что погибнут другие дети? – продолжал Челль. – Следует ли родителям держать детей дома? Как вы понимаете, слухи расползлись, люди боятся…

Мелльберг ответил не сразу. Патрик чуть заметно покачал головой в надежде, что его начальник уловит сигнал. Нет смысла запугивать местное население.

– В нынешней ситуации нет никаких оснований для беспокойства, – произнес наконец Мелльберг. – Сейчас мы прилагаем все усилия к расследованию данного дела, чтобы выяснить, каким образом была убита Линнея Берг.

– Таким же образом, что и Стелла? – не сдавался Челль.

Остальные журналисты переводили взгляд с него на Мелльберга и обратно. Патрик зажал большие пальцы в кулаках – только бы шеф не свернул с избранного им курса.

– Как я уже сказал, мы будем обладать информацией, лишь когда получим отчет судмедэкспертов.

– Но вы не отрицаете, что это было именно так? – настаивал молодой выскочка.

Патрик снова увидел перед собой маленькую девочку – как она лежит, одинокая и ничем не защищенная, на холодном стальном столе, не смог сдержаться и прошипел:

– Мы ведь уже сказали, что будем всё точно знать, только когда получим заключение судебно-медицинской экспертизы.

Молодой журналист замолк с обиженным видом.

Челль снова поднял руку. Теперь он смотрел прямо на Патрика.

– Я слышал, что ваша жена начала писать книгу о деле Стеллы. Это так?

Хедстрём предполагал, что этот вопрос всплывет, однако не сумел до конца подготовиться. Он посмотрел на свои сжатые кулаки.

– По каким-то причинам моя жена не желает обсуждать свои книжные проекты с домашним мозговым центром, – сказал он наконец и услышал смешки среди собравшихся. – Так что я слышал об этом только между делом. Я не знаю, как далеко она продвинулась в своей работе, – как я уже сказал, она не допускает меня в свой творческий процесс, и я обычно вступаю на том этапе, когда она просит меня прочесть готовую рукопись.

Патрик слегка приврал, но не так чтобы очень. Конечно, он примерно знал, на какой стадии рабочего процесса находится Эрика, но эти знания строились на отрывочных комментариях. Она действительно не желала обсуждать свои книги в процессе работы и привлекала его, лишь когда надо было проверить полицейские данные. Но эти вопросы обычно были вырваны из контекста и давали лишь очень смутное представление о книге в целом.

– Не могло ли это послужить триггером для нового убийства?

Молодая женщина-журналистка с надеждой смотрела на него, и Патрик почувствовал, как потемнело в глазах. Что такое она тут плетет, черт подери? Что его жена стала причиной смерти маленькой девочки?

Он уже готов был открыть рот, чтобы дать отпор журналистке, когда услышал спокойный, но строгий голос Мелльберга:

– Данный вопрос я считаю неэтичным и нерелевантным. Мой ответ – нет, ничто не указывает на то, что существует какая-либо связь между книжным проектом Эрики Фальк и убийством Линнеи Берг. И если вы не будете придерживаться приличий в оставшиеся… – Мелльберг взглянул на часы, – десять минут пресс-конференции, то я без всяких сомнений прерву ее раньше времени. Это понятно?

Патрик с Анникой обменялись изумленными взглядами. К его большому удивлению, в оставшееся время журналисты держали себя в рамках.

Когда Анника выставила всех за дверь, несмотря на протесты и попытки забросить еще один вопросик, Хедстрём и Мелльберг остались одни в конференц-зале.

– Спасибо, – просто сказал Патрик.

– Какого черта, пусть даже не думают нападать на Эрику, – проворчал шеф и повернулся спиной.

Он позвал Эрнста, прятавшегося под столом, на который Анника выставила кофе и печенье, и вышел из помещения. Патрик тихонько рассмеялся. Вот это да! Старик все же не сдает своих.

Бухюслен, 1671 год

Элин была вынуждена признать, что Бритта выглядит потрясающе. Голубая ткань платья подчеркивала глубину темных глаз, а расчесанные до блеска распущенные волосы были перехвачены красивой шелковой лентой. Не так часто к ним приезжали столь почетные гости. Если уж говорить правду, то никогда ранее. У таких высокопоставленных лиц не было причин посещать простую пасторскую усадьбу в приходе Танумсхеде, но приказ короля губернатору Бухюслена Харальду Стаке прозвучал предельно ясно. Все представители церкви в лене должны включиться в борьбу с колдовством и сатанинскими силами. Государство и церковь рука об руку выступили на борьбу с дьяволом, поэтому пасторская усадьба в Танумсхеде и удостоилась такого визита. И Бритта быстро поняла и использовала этот повод. Когда они будут принимать Ларса Хирне, им не придется краснеть ни за угощение, ни за прием гостей, ни за беседу. Гость вежливо предложил, что переночует на постоялом дворе, но Пребен ответил, что об этом не может быть и речи. Само собой, они будут счастливы принять у себя такого дорогого гостя. И хотя на постоялом дворе по закону выделяются специальные комнаты для дворянства и других важных особ, пасторская усадьба в Танумсхеде позаботится о том, чтобы разместить посланника губернатора со всем возможным удобством и роскошью.

Бритта и Пребен стояли в дверях, когда прибыл экипаж. Элин и прочая прислуга стояли позади, склонив головы и глядя себе под ноги. Всем было велено помыться и одеться прилично, в чистую и целую одежду, и все служанки тщательно расчесали волосы, чтобы ни один волосок не выбился из-под чепчика. В доме чудесно пахло мылом и еловыми ветками, которыми батрак украсил с утра все комнаты.

Когда все уселись за стол, Элин налила вина в высокие кубки. Их она хорошо знала. В ее детстве в них подавали вино в доме ее отца, а потом они были подарены Бритте на свадьбе. Сама Элин получила несколько скатертей, вышитых ее матерью. В остальном же отец счел, что красивые и дорогие вещи из их дома придутся не ко двору в бедняцкой лачуге рыбака. И в каком-то смысле Элин была склонна с ним согласиться. На что им с Пером украшения и побрякушки? Они куда лучше смотрелись в пасторской усадьбе, чем в простом домишке Элин. А вот мамины скатерти она нежно хранила. Они лежали у нее в маленьком сундучке вместе с растениями, которые она собирала и сушила каждое лето, а потом заворачивала в бумагу, чтобы не оставили пятен на белой ткани.

Марте с самого раннего возраста было строго-настрого сказано не открывать сундучок. И не только потому, что Элин не желала видеть на маминых скатертях отпечатки грязных детских пальчиков – некоторые растения могли оказаться ядовитыми, если использовать их не так, как предписано. Бабушка научила ее, как пользоваться травами и какие заклинания подходят для разных случаев. Тут ничего нельзя напутать, последствия могут быть губительными. Ей самой было десять, когда бабушка начала учить ее, и она решила подождать, пока Марте исполнится столько же, прежде чем передать ей эту мудрость.

– Ах, какой ужас все эти прислужницы дьявола, – проговорила Бритта и мягко взглянула на Ларса Хирне.

Он не сводил восторженных глаз с ее прекрасного лица, освещенного светом многочисленных свечей. Бритта была так права, когда выбрала голубую парчу, – ткань отсвечивала и искрилась на фоне темных стен в столовой усадьбы, придавая глазам Бритты цвет синевы моря солнечным июльским днем.

В глубине души Элин задалась вопросом, как Пребен воспринимает нескромные взгляды, которые гость бросает на его жену, – но тот, казалось, нисколько не волновался или даже вовсе не замечал их. Зато она отметила, что он смотрит на нее, и поспешно опустила глаза. Однако успела заметить, что и пастор сегодня необычно красив. Когда он не надевал свое облачение, они видели его в основном в грязной рабочей одежде. У него была странная для человека в его положении любовь к физическому труду в усадьбе и уходу за животными. Уже в первый день своего пребывания здесь она спросила об этом другую служанку и услышала в ответ, что это очень странно, но хозяин часто работает бок о бок с батраками. Приходится привыкать к этим его странностям. Однако, продолжала служанка, хозяйке это не очень нравится, и по этому поводу в усадьбе случалось немало ссор. Потом она спохватилась, вспомнив, кто такая Элин, и покраснела до корней волос. Такое нередко случалось с тех пор, как Элин стала жить в этом доме. Будучи, с одной стороны, служанкой, с другой – сестрой жены хозяина, она занимала двойственное положение. Она была и своя, и как бы чужая и не раз, входя в домик, где жили служанки, замечала, что все разговоры разом смолкали, а многие даже не решались посмотреть в ее сторону. В каком-то смысле из-за этого Элин чувствовала себя еще более одинокой, но, с другой стороны, не имела ничего против. Среди женщин у нее никогда не было подруг – она считала, что они слишком много сплетничают, бранятся между собой и болтают попусту.

– Да, тяжелые настали времена, – говорил Ларс Хирне. – Но, по счастью, у нас есть король, который не боится принять бой с силами зла. Тяжелые годы выпали стране, и наступление дьявола видится куда более явно, чем в прошлых поколениях. Чем больше этих женщин мы разыщем и предадим суду, тем быстрее сокрушим власть дьявола.

Отломив кусок хлеба, он с явным удовольствием вкушал трапезу. Бритта буквально смотрела ему в рот с восторгом и страхом.

Элин внимательно слушала, подливая вина в кубки. На стол подали первое блюдо, и Буэль из Хольта явно могла не стыдиться своего творения. Все ели с большим аппетитом, и Ларс Хирне несколько раз похвалил еду, отчего Бритта покраснела от удовольствия.

– Однако же как узнать наверняка, что эти женщины попали в сети дьявола? – спросил Пребен, откидываясь на спинку стула с кубком в руках. – Мы в наших краях еще никого не отдавали под суд, но я подозреваю, что чаша сия нас не минует. Хотя пока до нас доходили лишь слухи о том, как вы это делаете.

Ларс Хирне оторвал взгляд от Бритты и обернулся к Пребену.

– На самом деле вовсе не сложно выяснить, что женщина – ведьма, ну или же что мужчина – колдун. Не следует забывать, что не только женщины соблазняются на искушения дьявола. Однако среди женщин это все же случается чаще, ибо они легче поддаются на сатанинские приманки.

Теперь он взглянул на Бритту серьезным взглядом.

– Первое, что делается, когда нам удается поймать ведьму, – это испытание водой. Мы бросаем ее в воду, связанную по рукам и ногам.

– А потом? – Бритта подалась вперед; похоже, разговор сильно взволновал ее.

– Если она не утонет, – значит, ведьма. Лишь таковые остаются на поверхности, так учит мудрость наших предков. Если же женщина утонула, значит, она невинна. Но могу с гордостью сказать, что до сих пор ни одну невинную мы не очернили несправедливым обвинением. Все они плыли, как утки. И тем самым обнажали свое истинное нутро. Однако потом им дается возможность сознаться – и тем самым получить Божье прощение.

– И они сознавались? Те ведьмы, которых вы ловили? – Бритта еще сильнее подалась вперед, и пламя свечи бросало на ее лицо танцующие тени.

Ларс Хирне кивнул.

– Да, все они сознались. Некоторых ведьм пришлось уговаривать дольше, чем других, – похоже, в некоторых из них сатана глубже пустил корни. Мы думаем, что такие женщины долгое время находились во власти дьявола или он особенно возлюбил именно ее. Но все они сознались. И были казнены по закону Бога и короля.

– Вы делаете благое дело, – ответил Пребен, задумчиво кивая. – Однако я с трепетом жду того дня, когда нам придется взяться за ту же мучительную работу в нашем уезде.

– Да, это тяжкий крест, однако Бог посылает нам, как известно, ту ношу, которую мы можем вынести. И все мы должны проявить мужество и выполнить возложенную на нас миссию.

– Истинно так, истинно так, – проговорил Пребен, поднося кубок к губам.

На стол подали горячее, и Элин поспешила подлить красного вина. Все трое пили много, глаза их все больше блестели. Элин снова почувствовала на себе взгляд Пребена, но избегала встречаться с ним глазами. Словно холодок пробежал вдоль ее позвоночника, так что она чуть не уронила кувшин с вином. Ее бабушка называла это чувство предчувствием беды, предупреждением о будущих несчастьях. Но Элин внушила себе, что это всего лишь сквозняк из щелястых окон.

Однако, когда поздно ночью она ложилась спать, это чувство снова накрыло ее. Элин крепче прижала к себе Марту на узкой кровати, стараясь прогнать его, но оно не уходило.

* * *

Йоста радовался тому, что ему не пришлось присутствовать на пресс-конференции. По его мнению, все подобные мероприятия – просто скандальные шоу. У него всегда возникало чувство, что журналисты приходят лишь затем, чтобы найти оплошности следствия и создать проблемы, а не для того, чтобы передать важную информацию общественности и таким образом помочь полиции. Хотя, возможно, он просто судит слишком цинично – это качество нередко развивается с годами…

Хотя Йоста и радовался, что у него есть повод пропустить пресс-конференцию, под ложечкой неприятно посасывало, когда он думал о том, куда направляется. Флюгаре заранее побеседовал с врачом и получил от него известие, что Эва и Петер потрясены, но в состоянии говорить. Он и сам помнил, как они с Май-Бритт потеряли маленького сына и как надолго горе парализовало их.

Проезжая мимо красного домика с белыми углами, Йоста заметил машину Паулы и Мартина и понадеялся, что опрос соседей окажется успешным. Из опыта он знал, что люди, живущие в сельской местности, обычно следят за тем, что происходит по соседству. Сам Йоста тоже жил на окраине Фьельбаки, возле поля для гольфа, и нередко ловил себя на том, что сидит у кухонного окна, разглядывая прохожих. Видать, это тоже привычка, приходящая с годами. Он отчетливо помнил, как его отец сидел у кухонного окна и смотрел на улицу. В детстве это занятие казалось Йосте невыносимо скучным, но теперь он начал понимать своего отца. Это так успокаивает… Не то чтобы он когда-либо опробовал на себе все эти глупости с медитацией, но догадывался, что они из той же оперы.

Флюгаре свернул на короткую дорожку, ведущую к хутору. Вчера во дворе кипела работа, но сейчас здесь было пусто и безлюдно. Ни души. Так тихо… Полное затишье. Ветер, слегка дувший с утра, после полудня улегся. Воздух вибрировал от жары.

Возле сарая валялась скакалка, и Йоста сделал несколько осторожных шагов вокруг «классиков», начерченных на земле. Наверняка это Нея начертила на земле квадратики – или же ей помогли в этом мама или папа.

На мгновение он остановился и оглядел дом. Ничто здесь не говорило о трагедиях, случившихся на хуторе. Старый сарай покосился набок еще больше, чем тридцать лет назад, но небольшой жилой дом был свежевыкрашенным и выглядел ухоженным, а сад цвел как никогда. У дома на веревке висело на просушке белье, и Йоста разглядел детские вещички, которые никогда уже не наденет та, которой они принадлежали. Горло сдавило, он откашлялся. Затем направился к дому. Эмоции эмоциями, а дело надо делать. Если кто-то должен поговорить с родителями девочки, то это будет он.

– Можно войти?

Дверь была приоткрыта, и Йоста нажал на нее. Пожилой и куда более загорелый мужчина, похожий на Петера, поднялся и пошел ему навстречу, протягивая руку.

– Бенгт, – представился он с серьезным лицом.

Маленькая женщина с выгоревшими на солнце волосами и красивым загаром тоже поднялась и представилась как Улла.

– Мы слышали от врача, что вы придете, – произнес Бенгт.

Его жена снова опустилась на стул. На столе лежала куча скомканных платочков.

– Да, я попросил его предупредить вас о моем приходе, – сказал Йоста.

– Садитесь, я позову Эву и Петера, – тихо проговорил Бенгт и направился к лестнице. – Они прилегли.

Улла подняла на Йосту полные слез глаза, когда тот сел за стол напротив нее.

– Кто мог такое совершить? Она была такая маленькая… – Потянулась к рулону бумажных полотенец, стоявшему на столе, оторвала кусочек бумаги и вытерла под глазами.

– Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы это выяснить, – ответил Йоста и сжал руки на столе.

Уголком глаза он заметил, что Бенгт спускается по лестнице, а Эва и Петер идут за ним. Они двигались медленно, как во сне, и Йоста снова почувствовал ком в горле.

– Хотите кофе? – механически спросила Эва.

Улла вскочила.

– Сядь, моя дорогая, я сварю кофе.

– Но я могу… – проговорила Эва, поворачиваясь к плите.

Улла мягко усадила невестку за стол.

– Нет-нет, ты садись, а я займусь кофе, – сказала она и принялась рыться в шкафах.

– Фильтры в шкафчике справа от мойки, – сказала Эва и сделала движение, чтобы подняться.

Йоста положил ладонь на ее дрожащую руку.

– Ваша свекровь справится, – сказал он.

– Вам нужно было поговорить с нами, – сказал Петер, садясь на пустой стул, где раньше сидела Улла, и посмотрел на гору платочков на столе, словно не понимая, что они там делают.

– Что-нибудь случилось? – спросила Эва. – Вам что-нибудь известно? Где она?

Голос звучал однотонно, но нижняя губа дрожала.

– Пока мы ничего не знаем, но, поверьте, все работают не покладая рук, и мы делаем все возможное. Нея сейчас в Гётеборге; мы сможете увидеть ее потом, если захотите, но чуть позже.

– Что они… что они с ней делают? – спросила Эва, глядя на Йосту пронзительным взглядом.

Флюгаре сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться. Слишком хорошо ему было известно, что будут делать с маленьким телом, но матери об этом лучше не знать.

– Эва, не спрашивай, – проговорил Петер, и теперь Йоста заметил, что тот тоже дрожит всем телом. Шок – или уже отпускает? Этого он точно не знал. Все реагируют по-разному. За долгие годы Йоста повидал немало разных реакций на смерть близких.

– Мне необходимо задать вам несколько вопросов, – сказала он, кивком поблагодарив Уллу, когда та поставила перед ним чашку кофе.

Теперь, когда у нее появилось дело, Улла казалась спокойнее. Они с Бенгтом сели за стол, серьезные и собранные.

– Все, что может помочь. Мы ответим на любые вопросы. Но мы ничего не знаем. Не можем понять, как это могло произойти. Кто…

Голос Петера прервался, и он всхлипнул.

– Давайте начнем с самого начала, – спокойно произнес Йоста. – Я знаю, что вы уже отвечали на некоторые из этих вопросов, но лучше повторим – важно, чтобы все было точно. – Он положил на стол свой телефон и, получив кивок одобрения от Петера, включил диктофон на запись. – Когда вы видели ее в последний раз? Постарайтесь как можно точнее указать время.

– В воскресенье вечером, – сказала Эва. – Позавчера. Я почитала ей сказку, когда мы переоделись в ночную рубашку и почистили зубы, а все эти приготовления начали в восемь. Я читала, наверное, с полчаса. Ее любимую книжку про крота…

Эва вытерла у себя под носом, Йоста потянулся к рулону бумажных полотенец, оторвал кусок и протянул ей. Она высморкалась.

– Стало быть, между половиной девятого и без четверти девять? – переспросил Флюгаре. Эва взглянула на мужа – тот кивнул.

– Да, кажется, так.

– А потом? Вы видели или слышали ее после этого? Ночью она не просыпалась?

– Нет, она всегда спала очень крепко, – проговорил Петер, качая головой. – Дверь в ее комнату мы закрывали и не заглядывали к ней после того, как пожелали ей спокойной ночи. Проблем со сном у Неи никогда не было, даже в самом раннем возрасте. Она обожает свою кроватку… обожала…

Его нижняя губа задрожала, он несколько раз сморгнул.

– Расскажите, что было утром, – сказал Йоста. – Утром в понедельник.

– Я поднялся в шесть часов, – ответил Петер. – Вышел на цыпочках, чтобы не разбудить Эву и Нею, сделал быстренько пару бутербродов с собой. Кофеварку я заправил еще с вечера, так что мне оставалось только включить ее. А потом… потом я уехал.

– Вы не заметили ничего необычного? Входная дверь была закрыта и заперта?

С минуту Петер молчал, потом проговорил чуть слышно:

– Да, она была закрыта.

Голос не повиновался ему, он всхлипнул. Бенгт погладил его по спине своей загорелой рукой.

– Иначе я обратил бы внимание. Если б дверь была открыта, я бы точно обеспокоился.

– А дверь в комнату Неи?

– То же самое. Закрыта. Иначе я задумался бы, что случилось.

Йоста подался вперед.

– Стало быть, все было как обычно? Никаких, даже малейших, отклонений? Вы не заметили ничего странного за пределами дома? Людей? Проезжавшие машины?

– Нет, ничего такого. Выходя из дома, я подумал – такое ощущение, что я один во всем мире не сплю. Услышал только пение птиц, а единственным живым существом, которое я встретил, был кот, который стал тереться о мои ноги.

– И потом вы уехали? Знаете, во сколько, хотя бы примерно?

– Будильник я поставил на шесть, в кухне провозился минут двадцать… Так что в шесть двадцать – в половине седьмого.

– И вернулись только после обеда? Вы кого-нибудь видели? С кем-нибудь разговаривали?

– Нет, я весь день провел в лесу. Когда мы покупали хутор, к нему прилагался участок леса, а за ним надо ухаживать…

Голос снова изменил ему.

– Стало быть, никто не может подтвердить, где вы были в течение дня?

– Вы в чем-то обвиняете Петера? – спросил Бенгт, побагровев. – Какого дьявола!

Йоста поднял ладонь. Он знал, что такая реакция последует. Так бывало всегда. И это было более чем понятно.

– Я должен задать эти вопросы. Мы должны исключить Эву и Петера. Я не думаю, что они замешаны. Но моя задача заключается в том, чтобы чисто формально исключить это.

– Всё в порядке, – проговорила Эва чуть слышно. – Мы понимаем. Бенгт, Йоста просто делает свое дело. Чем быстрее и лучше он это сделает…

– Хорошо, – ответил Бенгт, но остался сидеть неестественно прямо, готовый кинуться защищать сына.

– Нет, за целый день я никого не встретил, – сказал Петер. – Я был в лесу. Там даже приема нет, так что вы не увидите ни исходящих, ни принятых звонков. Я был совсем один. А потом отправился домой. Дома оказался без четверти три. Это я знаю точно, потому что посмотрел на часы, прежде чем въехать во двор.

– Хорошо, – сказал Йоста. – А вы, Эва? Как прошли ваши утро и день?

– Я проспала до половины десятого. Я тоже это точно знаю, потому что, проснувшись, первым делом смотрю на часы – если, конечно, не завела будильник. Помню, что я очень удивилась… – Она потрясла головой.

– Чему вы удивились? – спросил Йоста.

– Удивилась тому, что уже так поздно. Я редко сплю дольше чем до семи, – просыпаюсь сама. Наверное, просто устала накануне… – Она потерла глаза. – Потом поднялась, заглянула в комнату Неи и увидела, что ее нет. Но я не встревожилась. Ни капельки не встревожилась.

Она ухватилась за край стола.

– Почему вы не встревожились? – спросил Йоста.

– Она часто ездила с Петером, – вставила Улла.

Эва кивнула.

– Да, она очень любила ездить с ним в лес, к тому же обычно просыпалась очень рано. Так вот, я и подумала, что она уехала с ним.

– Что вы делали потом? В течение дня?

– Долго завтракала, читала газету, потом собиралась. Около одиннадцати решила поехать в Хамбургсунд и пройтись по магазинам. У меня так редко выпадает свободное время…

– Вы с кем-нибудь общались? – Йоста отпил глоток кофе, но кофе успел остыть, так что он поставил чашку обратно на блюдце.

– Я сварю еще, этот наверняка остыл, – сказала Улла и поднялась.

Он не стал протестовать, только благодарно улыбнулся.

– Нет, просто заглянула в несколько магазинов, – ответила Эва. – Народу было много, но никого знакомых я не встретила.

– Хорошо, – сказал Йоста. – Кто-нибудь приезжал сюда, на хутор, до или после вашей поездки в Хамбургсунд?

– Нет, никто не заходил. Конечно же, несколько машин проезжали мимо… Несколько человек, кто бегает… Еще, прежде чем уехать, я видела Дагмар, отправившуюся на прогулку, как всегда по утрам.

– Дагмар? – переспросил Йоста.

– Она живет в красном домике неподалеку от нас. И каждое утро выходит на прогулку.

Йоста кивнул и с благодарностью принял из рук Уллы чашку.

– Спасибо, – произнес он и отхлебнул кофе, на этот раз обжигающе горячего. – Было ли что-нибудь, что привлекло ваше внимание? Что-то, что выделялось?

Эва задумалась, нахмурив лоб.

– Подумайте хорошенько. Всякая мелочь может оказаться ценной.

Она покачала головой.

– Нет, все было как всегда.

– А как с телефонными разговорами? В течение дня вы с кем-нибудь разговаривали по телефону?

– Нет, насколько я помню… нет. Хотя что я говорю – я же звонила тебе, Улла, когда вернулась домой.

– Да, действительно, ты звонила.

Казалось, Улла удивлена тем обстоятельством, что еще вчера жизнь шла своим чередом. Ничто не предвещало краха…

– В каком часу это было?

Эва посмотрела на Уллу. Теперь она дрожала меньше. Йоста знал, что это относительное спокойствие – временная передышка. На короткие промежутки времени мозг вытеснял мысль, которая в следующую секунду снова наваливалась непосильным грузом. За годы службы в полиции он так много раз сталкивался с этим. То же горе. Разные лица. Разные реакции, но, по сути, похожие. И нет этому конца. Все новые и новые жертвы…

– Кажется, это было около часу. Бенгт, ты ведь тоже слышал, как звонила Эва. Ведь было около часу, правда? Мы спустились к Ла Мате, чтобы искупаться, а к часу вернулись домой готовить обед. – Она обернулась к Йосте. – В Торревьехе у нас всегда легкий обед, моцарелла с помидорами – помидоры там намного вкуснее, так что мы…

Она зажала себе рот рукой, осознав, что на секунду забыла о случившемся и разговаривала как обычно, затем тихо продолжила:

– Обратно в квартиру мы вернулись около часу. Эва позвонила чуть позже. И мы проговорили – минут десять?

Эва кивнула. Слезы снова полились из ее глаз, и Йоста потянулся за очередным бумажным полотенцем.

– Еще с кем-нибудь вы вчера разговаривали?

Он понимал, что им кажется совершенной дикостью, что он спрашивает о телефонных разговорах и о том, не встречались ли они с кем-нибудь. Но все обстояло именно так, как он им сказал. Их нужно исключить из числа подозреваемых, посмотреть, есть ли у них хоть какое-то алиби. Сам Флюгаре ни на секунду не верил, что Эва и Петер были замешаны. Однако он не первый полицейский в мировой истории, которому трудно поверить, что родители могут навредить собственному ребенку. И, к сожалению, многим пришлось убедиться в обратном. Бывают несчастные случаи. И, что особенно ужасно, не только они.

– Нет, только с Уллой. Потом приехал Петер, и тогда я поняла, что Нея была не с ним, и… дальше вы знаете.

Она так сжала бумажное полотенце, что костяшки ее пальцев побелели.

– Есть ли кто-то, кто мог желать смерти вашей дочери? – спросил Йоста. – У вас не возникло мыслей по поводу предполагаемых мотивов? Кто-то из вашего прошлого? Человек, враждебно настроенный к вам или вашей семье?

Оба покачали головами.

– Мы самые обычные люди, – сказал Петер. – Никогда не были замешаны в криминальных разборках.

– Может, бывшая или бывший, желающий отомстить?

– Нет, – ответила Эва. – Мы познакомились, когда нам было по пятнадцать лет. Других отношений у нас не было.

Йоста сделал глубокий вдох, прежде чем произнести следующую фразу, – но все же произнес ее.

– Я знаю, что этот вопрос может показаться оскорбительным, особенно в нынешней ситуации; но были ли у кого-то из вас отношения на стороне? Я спрашиваю не для того, чтобы обидеть вас, а лишь для того, чтобы выяснить все возможные мотивы. Может быть, кто-то счел, что Нея стоит у него или у нее на пути?

– Нет, – ответил Петер и уставился на Йосту. – Боже мой… Нет. Мы все время проводим вместе и никогда бы… Нет.

Эва затрясла головой.

– Нет, нет, нет… Почему вы тратите на это время? На нас? Почему вы не ищете убийцу? Есть в наших краях люди, которые…

Она побледнела, осознав, что собиралась сказать, какое слово чуть было не произнесла – и что это означало.

– Так она… ее… О боже!

Эва разрыдалась так, что эхо отдалось в стенах кухни, и Йоста с трудом сдержался, чтобы не встать и не уйти. Так невыносимо было видеть глаза родителей Неи, когда они поняли, что у них есть к нему вопрос, ответ на который они не хотят слышать…

А у Йосты не было ответа, и он ничем не мог их утешить, потому что сам не знал.

* * *

– Извините, но там снаружи творится черт-те что!

Йорген обернулся к юному ассистенту. На виске у него пульсировала жила.

– Какого черта? Мы тут работаем, а не дурака валяем!

Он толкнул оператора, подошедшего к нему слишком близко, тот попятился и чуть не врезался в стол в павильоне, изображавшем гостиную. Одна из ваз чуть не упала на пол.

Мария понимала нервно сглатывавшего ассистента. Они снимали уже четвертый дубль, и настроение у Йоргена портилось на глазах.

– Простите, – снова извинился ассистент, которого звали Якоб. Или Юнас. – Откашлялся. – Я больше не могу их сдерживать. Там собралась целая толпа журналистов.

– Им назначено на четыре часа; тогда мы и будем давать интервью.

Йорген перевел взгляд на Марию, которая развела руками. Она надеялась, что у него не войдет в привычку разговаривать с ней в таком тоне. Иначе процесс съемок будет долгим и трудным.

– Они спрашивают о мертвой девочке, – нервно проговорил Якоб или Юнас, и Йорген закатил глаза.

– Да, нам это уже известно. Но им придется потерпеть до четырех часов.

Шея у Якоба или Юнаса пошла красными пятнами, однако он не сдавался:

– Хотя они говорят не о… не об этой девочке, а о другой девочке. И хотят поговорить о ней с Марией. Прямо сейчас.

Мария обвела взглядом небольшой павильон. Режиссер, оператор, помощник режиссера, гримерша, ассистенты – все смотрели на нее. Так же, как все смотрели на нее тридцать лет назад. В каком-то смысле ее успокаивало то, что ситуация ей хорошо знакома.

– Я пойду и поговорю с ними, – сказала актриса, быстрым движением поправляя блузку и проверяя, в порядке ли прическа.

Фотографы и операторы тоже наверняка будут там.

Она взглянула на взбудораженного ассистента.

– Пригласи их в кафетерий, – и обернулась к Йоргену. – Придется нам поменять расписание. Будем снимать эти сцены в то время, которое было отведено под интервью. Таким образом, мы не потеряем еще один съемочный день.

На съемках расписание определяло все – и у Йоргена сейчас был такой вид, словно весь его мир рухнул.

Войдя в маленькое помещение кафетерия, Мария на мгновение остановилась. Журналюг собралось впечатляющее количество. В душе она порадовалась, что одета, как Ингрид Бергман, – в белых шортах с кнопками по бокам, белой блузке и с платком, повязанным у корней волос. Такой наряд очень ей шел – получатся замечательные фотографии, прекрасный промоушн будущего фильма.

– О, привет всем, – проговорила Мария своим чуть хрипловатым голосом, который стал ее отличительным признаком. – Мне сказали, что вы хотите задать несколько вопросов моей скромной персоне…

– Можете дать комментарии к тому, что произошло?

Молодой человек с голодными глазами начинающего репортера жадно смотрел на нее.

Остальные присутствующие уставились на нее с той же жадностью. Валль осторожно присела на ручку дивана, занимавшего немалую часть помещения. Ее длинные ноги всегда прекрасно смотрелись, когда она закидывала их одну на другую.

– Простите, но мы сегодня не выходили из студии. Не могли бы вы рассказать нам, что случилось?

Журналист из вечерней газеты подался вперед.

– Пропавшую вчера маленькую девочку нашли убитой. Ту, которая жила на том же хуторе, что и Стелла.

Мария поднесла руку к груди. Перед глазами вдруг возник образ маленькой девочки с рыжеватыми волосами и большим рожком мороженого в руках. Мягкое мороженое стекало по рожку и по пальцам.

– Какой ужас, – проговорила она.

Пожилой мужчина, сидевший рядом с молодым журналистом, встал и отошел к столу, на котором стоял графин с водой. Налив воды в стакан, он протянул его Марии. Та, кивнув, отпила несколько глотков.

Голодные глаза по-прежнему смотрели на нее.

– Полиция только что провела пресс-конференцию, и, судя по словам полицмейстера Бертиля Мелльберга, следствие интересуется вами и Хелен Йенсен. Что вы на это скажете?

Мария взглянула на протянутый к ней магнитофон. Слова не приходили. Она несколько раз сглотнула. Ей вспомнилось другое помещение, другой допрос. Глаза мужчины, с подозрением смотревшие на нее.

– Я не удивлена, – проговорила она. – Полиция сделала поспешные и ошибочные выводы еще тридцать лет назад.

– У вас есть алиби на это время? – спросил мужчина, протянувший ей стакан.

– Поскольку я не знаю, о каком периоде времени идет речь, ответить на этот вопрос не представляется возможным.

Вопросы посыпались градом.

– Вы поддерживали связь с Хеленой, когда вернулись сюда?

– Не странное ли совпадение, что маленькую девочку с того же хутора убивают вскоре после вашего возвращения?

– Вы с Хеленой общались все эти годы?

Обычно Мария обожала быть в центре всеобщего внимания. Но сейчас это был уже перебор. Она умело использовала свое происхождение, делая карьеру, – оно выделяло ее среди тысяч других молодых и голодных девушек, бившихся за роли. Однако воспоминания о тех мрачных, тяжелых годах измотали ей душу.

И вот теперь ей предстоит снова пройти через все это…

– Нет, мы с Хеленой не общались. Мы с ней жили в разных мирах с того момента, как нас обвинили в том, чего мы не совершали, и всякое общение лишь пробуждало бы мучительные воспоминания. В детстве мы дружили, но, став взрослыми, сильно изменились. Так что – нет, мы не поддерживали связь с тех пор, как я вернулась во Фьельбаку, да и до того тоже. Собственно, мы не общались с тех пор, как меня услали отсюда. И жизнь двух невинных детей была сломана.

Фотографы без конца щелкали фотоаппаратами, и Мария чуть откинулась назад.

– А вопрос о совпадении? – настаивал журналист вечерней газеты. – Полиция, очевидно, считает, что между этими двумя убийствами, скорее всего, есть связь.

– На этот вопрос я не могу ответить.

В знак сожаления Валль чуть наморщила лоб. Пару месяцев назад она в очередной раз сделала себе иньекции ботокса и вновь обрела контроль над чертами лица – как раз к началу съемок.

– Пожалуй, нет, я тоже не думаю, что это случайное совпадение. И это только подтверждает то, что я говорила все эти годы. А именно – что настоящий убийца так и разгуливает на свободе.

Фотоаппараты снова заработали.

– Стало быть, вы считаете, что в смерти Линнеи виновна полиция Танумсхеде? – спросил пожилой журналист.

– Ее так звали? Линнея? Бедная девочка… Да, я утверждаю, что если б они хорошо сделали свое дело тридцать лет назад, всего этого не случилось бы.

– И все же характерно, что новое убийство произошло буквально через несколько дней после вашего возвращения, – сказала темноволосая женщина с прической «паж». – Могло ли ваше возвращение стать триггером для убийцы и толкнуть его на новое преступление?

– Вполне могло. Мне кажется, это вполне логичное предположение.

Подумать только, какие заголовки будут завтра! Наверняка на первых полосах всех газет. Инвесторы фильма будут счастливы такой огласке. Это, как ничто другое, гарантирует успех проекта.

– Прошу прощения, но я так потрясена этими новостями… Я должна переварить их, прежде чем снова буду в состоянии отвечать на вопросы. Пока же вам придется обращаться в пресс-центр кинокомпании.

Мария поднялась, с удивлением обнаружив, что ноги у нее дрожат. Не думать об этом сейчас. Не впускать мрачные воспоминания, постоянно лезущие в голову. На вершине тесно, и если хочешь оставаться там, надо постоянно выдавать нечто новенькое.

Валль слышала, как за ее спиной журналисты поспешили на выход – к своим машинам, к своим компьютерам, чтобы успеть сдать материал в печать. Она закрыла глаза – и снова увидела перед собой улыбающуюся девочку с рыжеватыми волосами.

* * *

– Тебе так повезло с мамашей – ее никогда не бывает дома…

Нильс закурил, пустив дым до потолка комнаты Венделы, а потом стряхнул пепел в пустую баночку из-под кока-колы на ее ночном столике.

– Ага, только она пыталась затащить меня сегодня в свой магазин, – сказала Вендела и потянулась за сигаретой Нильса.

Когда она затянулась, тот снова отобрал у нее сигарету и, стерев помаду Венделы, сделал еще одну затяжку.

– Трудно представить себе, как ты стоишь у грядки и пересаживаешь цветы.

– А мне дадите? – спросил Бассе, сидевший, откинувшись, в кресле-мешке.

Нильс кинул ему пачку «Мальборо», и Бассе поймал ее обеими руками.

– Прикинь, если б меня кто-то там увидел? Надо мной смеялась бы вся школа.

– У тебя слишком красивые сиськи, над тобой не стали бы смеяться…

Нильс сжал грудь Венделы – и получил удар по плечу. Не слишком сильный – Нильс знал, что Вендела просто изображает недовольство, а на самом деле ей приятно.

– Видели, какие сиськи у этой? У жирной, – проговорил Бассе, не в силах скрыть своих эмоций.

Нильс бросил в него подушкой.

– Только не говори, что тебя возбуждают ее сиськи! Бог ты мой… Заметил, какая она страшная?

– Само собой, заметил. Но такие сиськи, черт подери…

Он показал руками, и Вендела вздохнула.

– Ты спятил.

Она посмотрела на светлые квадраты под потолком. Год назад Нильс заявил, что группу «Уан Дайрекшн» слушают только малявки. На следующий день Вендела сняла со стены их афиши.

– Думаешь, они трахаются? – Нильс выпустил колечко дыма под потолок мансарды. Пояснять, кого он имеет в виду, не требовалось.

– Я всегда думал, что он гомик, – ответил Бассе, сделав несколько неудачных колец дыма. – Он так красится… Трудно понять, почему его папаша это разрешает.

Когда они были помладше, то смотрели на Джеймса Йенсена с большим почтением. Закаленный в боях вояка! Теперь же он постарел, утратил былую мощь. Но ведь ему лет, типа, шестьдесят… Наверное, потому, что Джеймс казался таким крутым, они и начали дразнить Сэма еще в младших классах – он мало походил на своего папашу.

Нильс потянулся к банке колы. В ней зашипело, когда он бросил туда сигарету. Потом вздохнул. Снова это чувство, когда не находишь себе места…

– Черт, пусть бы поскорее хоть что-нибудь произошло!

Бассе посмотрел на него.

– Или ты сам это организуешь.

Дело Стеллы

Лейф медленно открыл дверь. С Ларри и Ленитой он не раз встречался за все эти годы. И с их сыновьями. Но дочку видел в первый раз.

– Здравствуйте, – сказал он просто, входя в дверь.

Ларри и Ленита тут же повернулись к нему, Мария же даже не посмотрела в его сторону.

– Вечно вы хватаете нас и тащите в участок, едва что-то случится, – проворчал Ларри. – Ладно, мы-то уже привычные, что на нас всех собак вешают. Но когда вы заставляете Марию прийти сюда на допрос, это уже ни в какие ворота…

Из его щербатого рта вылетала слюна. Три передних зуба он потерял в драках. Концерт ли, танцы или просто субботний вечер – Ларри уже там, навеселе и готовый к бою.

– Это не допрос, – ответил Лейф. – Мы просто хотели побеседовать с Марией. На нынешний момент нам известно лишь то, что она с Хеленой последними видели Стеллу в живых, так что нам важно уточнить, что и когда они делали, пока сидели с девочкой.

– Уточнить, – фыркнула Ленита, и ее осветленные волосы с химической завивкой дернулись. – У вас одно на уме – засадить. А девочке всего тринадцать лет.

Она с возмущенным видом закурила, и Лейф не стал зачитывать ей правила поведения. Курить в участке было запрещено.

– Мы просто хотели узнать, что происходило в те часы, которые они провели со Стеллой. И всё.

Он наблюдал за Марией, которая молча сидела между родителями. Каково расти в такой семье? Брань, ссоры, кражи, алкоголь и бесконечные приезды полиции по сигналам соседей…

Особенно ему запомнился канун Рождества, когда девочка была еще грудная. Насколько он помнил, в полицию тогда позвонил их старший сын. Сколько же ему было лет? Девять? Когда Лейф приехал на место, Ленита лежала в кухне с окровавленным лицом. Ларри ударил ее головой о плиту, которая была вся забрызгана кровью. В гостиной, за новогодней елкой, сидели оба мальчика, спрятавшиеся от Ларри, который метался по дому, бранился и орал. Старший мальчик держал на руках грудную девочку. Эту сцену Лейф никогда не забудет.

Как всегда, Ленита отказалась подать заявление. И все эти годы бесконечных ссор, побоев, синяков она продолжала выгораживать Ларри. Иногда тот тоже получал пару солидных синяков, а один раз даже заработал приличную шишку – когда Ленита двинула его по голове чугунной сковородкой. Лейф точно знал, как это было, поскольку все произошло у него на глазах.

– Я в порядке, – спокойно произнесла Мария. – Спрашивайте что хотите. Я так понимаю, что и с Хеленой вы тоже разговариваете?

Лейф кивнул.

– Я видела, как они вошли, – сказала Мария и сжала руки на коленях.

Девочка была очень хороша собой – но ведь, кажется, и Ленита когда-то слыла красавицей…

– Расскажи о вчерашнем дне своими словами, – сказал Лейф, кивнув Марии. – Я буду записывать на магнитофон и делать пометки в блокноте. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Не возражаю.

Ее сцепленные руки так и лежали на коленях. Одета она была просто, в джинсы и белую майку, а светлые волосы, длинные и блестящие, свисали до середины спины.

Спокойно и методично Мария рассказала, что делала накануне. Не отклоняясь в сторону, недрогнувшим голосом она описывала, час за часом, время, проведенное со Стеллой. Лейф заметил, что заслушался. У нее был неотразимый голос чуть с хрипотцой, и она казалась старше своих тринадцати лет. Возможно, детство, проведенное среди полного хаоса, накладывает на некоторых свой отпечаток…

– Все это соответствует твоему рассказу? – переспросил он, повторив все временны́е интервалы. Мария кивнула.

– И вы запустили Стеллу во двор, где стояла машина ее папы? Но его самого вы не видели?

Мария уже сказала это, однако наступал самый важный момент дознания, и Лейф хотел убедиться, что все понял правильно.

– Да, именно так.

– А потом вы пошли купаться? Вы с Хеленой?

– Да, Хелене на самом деле нельзя было идти со мной купаться. Ее родители не разрешают нам общаться.

Ленита снова фыркнула.

– Заносчивые снобы… Думают, они лучше других. Но, насколько мне известно, срут они в сортире, как и все остальные.

– Вы с ней подруги? – спросил Лейф.

– Да, пожалуй, – ответила Мария и пожала плечами. – Мы с самого детства постоянно болтались вместе. В смысле – до того момента, как нам запретили общаться.

Лейф отложил ручку.

– А как давно вам запретили общаться?

Он подумал, что сам не обрадовался бы, если б его дочь стала общаться с кем-либо из семьи Валль. Наверное, он тоже сноб.

– С полгода назад. Они узнали, что я курю, и решили, что их принцессе нельзя дружить со мной. Что я на нее плохо повлияю.

Ларри и Ленита закачали головами.

– Еще что-нибудь хочешь добавить? – спросил Лейф, глядя в глаза Марии.

Эти глаза оставались совершенно загадочными. Но тут на ее лбу появилась морщинка.

– Нет. Я только хотела сказать – это ужасно, то, что произошло со Стеллой… Она была такая милая… Надеюсь, вы возьмете того, кто это сделал.

– Сделаем все от нас зависящее, – сказал Лейф.

Мария спокойно кивнула.

* * *

Приятно было ненадолго запереться у себя в кабинете. Всю ночь они провели в поисках, а потом все закрутилось, когда Нею нашли мертвой. Казалось, веки падают сами собой, и если Патрик не приляжет отдохнуть, то просто отключится, сидя за столом. Однако он не мог пока позволить себе пойти и лечь в комнате отдыха. Нужно было сделать несколько звонков; к тому же Эрика собиралась прийти и рассказать им все, что ей известно по делу Стеллы. Патрик с нетерпением ждал этого момента. Что бы там ни брякнул Мелльберг на пресс-конференции, все коллеги чувствовали, что эти два дела взаимосвязаны. Вопрос только в том, каким образом. Убийца вернулся на старое место? Или объявился подражатель? В чем тут суть?

Сняв трубку, Хедстрём сделал первый звонок.

– Привет, Турбьёрн! – сказал он, когда опытный эксперт снял трубку. – Хотел спросить – не можешь дать мне никакой предварительной информации?

– Ты знаешь все процедуры не хуже меня, – ответил Турбьёрн.

– Я знаю, что вы должны внимательно изучить все находки, но здесь речь идет об убитой девочке, так что дорога каждая минута. Ничего явного? Никаких особенных следов на теле? Или что-нибудь, что вы нашли, обыскивая местность?

– Мне очень жаль, Патрик, но мне пока нечего тебе сказать. Мы собрали довольно много всего – и теперь предстоит все тщательно проанализировать.

– Понятно. Но все равно хотел попытаться… Ты же знаешь, как ценно время – особенно первые сутки следствия. Пожалуйста, поддай жару, поторопи своих ребят и позвони мне, как только у тебя появится нечто конкретное. Всякая помощь сейчас очень важна.

Патрик взглянул на ясное голубое небо за окнами. Большая птица парила в восходящих потоках воздуха, но потом камнем бросилась вниз и скрылась из глаз.

– Вы можете поднять отчеты по делу Стеллы? – спросил он. – Для сравнения.

– Я уже сделал это, – ответил Турбьёрн. – Скоро перешлю тебе по внутренней почте.

Патрик улыбнулся.

– Ты просто золото, Турбьёрн.

Положив трубку, он несколько раз вздохнул, прежде чем набрать следующий номер.

– Привет, Педерсен! Это Хедстрём. Как дела со вскрытием?

– Что тебе ответить? – проговорил начальник судебно-медицинской лаборатории в Гётеборге. – Каждый раз это тяжело.

– Да, черт подери… Дети – самое ужасное. И для вас тоже, как я понимаю.

Турд Педерсен пробормотал что-то в знак согласия. Патрик не завидовал его работе.

– Когда ты сможешь дать нам что-нибудь?

– Думаю, через неделю.

– Что?! Через неделю?! А побыстрее не получится?

Судмедэксперт вздохнул.

– Сам знаешь, что творится летом…

– Да, я понимаю, жара. Знаю, что и количество смертей возрастает. Но мы говорим о четырехлетнем ребенке. Неужели ты не можешь…

Патрик сам слышал, что голос его звучит умоляюще. При всем уважении к правилам и порядку, он видел перед собой лицо Неи и был готов просить и унижаться, если только это могло бы хоть как-то помочь следствию.

– Дай мне хоть что-нибудь, чтобы мы могли начать работать. Предварительную причину смерти, например. Ты наверняка успел на нее взглянуть…

– На этом этапе слишком рано что-либо говорить, но у нее глубокая рана на затылке. Это все, что я могу сказать.

Патрик записал это, зажав телефон между ухом и плечом. Когда доставали тело, раны он не заметил.

– Хорошо, но ты не знаешь почему? От чего могла появиться эта рана?

– Нет, к сожалению.

– Понимаю. Но, пожалуйста, поторопись со вскрытием – и позвони мне, как только что-то появится. Хорошо? Спасибо, Педерсен.

Патрик положил трубку, чувствуя себя напрочь опустошенным. Результаты нужны ему прямо сейчас, однако ресурсы ограниченны, а трупов много… Так обстояло дело практически все годы его службы в полиции. Кое-что ему все же удалось выведать, пусть и очень предварительное. Однако это мало что ему дало…

Он потер глаза. Надо срочно отдохнуть.

* * *

Когда они проезжали хутор, где жила Нея, Паула поморщилась. Лео, их с Юханной сыну, исполнилось три года, и от одной мысли, что с ним что-то могло случиться, все внутри переворачивалось.

– Одна из наших машин, – сказал Мартин, проезжая мимо. – Должно быть, Йоста.

– Не завидую ему, – проговорила Паула.

Мартин не ответил.

В стороне они увидели белый дом. Он находился на небольшом расстоянии от хутора Неи – вероятно, его даже было видно из сарая, стоявшего во дворе, но из жилого дома, скорее всего, нет.

– Туда? – спросил Мартин, и Паула кивнула.

– Да, это ближайшие соседи, так что неплохая идея, – сказала она и поймала себя на том, что это прозвучало высокомернее, чем было задумано.

Но Мартин, похоже, не обиделся. Свернув на гравийную дорожку перед домом, он припарковался. Никакого движения в доме не наблюдалось.

Они постучали в дверь, но никто не открыл. Паула постучала еще раз, на этот раз громче. Крикнула, но ответа не последовало. Поискала звонок, но такового не оказалось.

– Может, никого нет?

– Давай посмотри позади дома, – предложил Мартин. – Кажется, оттуда доносится музыка.

Они обошли дом. Паула с восхищением оглядела цветы, красующиеся в маленьком саду, ненавязчиво переходившем в лес. Теперь и до нее донеслась музыка. На заднем дворе они увидели женщину, которая в быстром темпе делала отжимания, включив музыку на полную громкость. Увидев их, она вздрогнула и сорвала с себя наушники.

– Простите, мы кричали… – проговорила Паула, указывая на другую сторону дома.

Женщина кивнула.

– Ничего страшного, я просто немного напугалась – была так занята своей…

Она отключила музыку в телефоне и поднялась. Вытерев потные ладони полотенцем, протянула руку для приветствия – сперва Пауле, потом Мартину.

– Хелена. Хелена Йенсен.

Паула нахмурила лоб. Имя показалось ей знакомым. В следующую секунду все встало на свои места. Черт! Да ведь это та самая Хелена! Паула и не подозревала, что та живет настолько близко к хутору Бергов.

– Какие у полиции дела ко мне? – спросила Хелена.

Паула посмотрела на Мартина. По выражению его лица она поняла, что он тоже все сообразил.

– Разве вы ничего не слышали? – растерянно спросила Паула.

Как Хелена может делать вид, что ничего не знает? Неужели она могла пропустить суматоху в лесу, продолжавшуюся всю ночь? В поселке только и говорили что об этом.

– Не слышала чего? – переспросила Хелена, переводя взгляд с Мартина на Паулу и обратно. И вдруг замерла. – Что, с Сэмом что-то случилось?

– Нет, нет, – поспешила заверить ее Паула.

Она предположила, что Сэм – это сын или муж.

– Девочка с соседнего хутора. Линнея. Она пропала вчера во второй половине дня – то есть вчера во второй половине дня обнаружилось, что она пропала. А сегодня утром ее, к сожалению, нашли мертвой.

Хелена уронила полотенце на пол веранды. Она даже не стала наклоняться за ним, оставив его лежать.

– Нея? Нея умерла? Как? Когда?

Она схватилась за горло. Паула, увидев, как быстро пульсирует под ее кожей сонная артерия, мысленно выругалась. Изначально полицейские собирались поговорить с Хеленой после того, как Эрика приедет в участок и расскажет им о деле Стеллы. Но теперь ничего не попишешь. Они уже здесь и теперь не могут просто уйти, а потом вернуться. Надо как-то использовать ситуацию.

Паула взглянула на Мартина. Тот, кивнув, спросил, указывая на пластиковую садовую мебель в нескольких метрах от них:

– Мы можем сесть?

– Да-да, конечно, извините, – проговорила Хелена.

Через открытую дверь веранды она прошла в гостиную.

– Просите, я только надену джемпер, – сказала она, указывая на свой спортивный топ:

– Да-да, само собой.

Они с Мартином уселись на пластиковые стулья и обменялись взглядами. Паула увидела, что напарник тоже недоволен тем, как сложилась ситуация.

– Всегда мечтал о таком саде, – проговорил он, оглядываясь. – Розы, рододендроны и кустовые розы… А вон там еще прекрасные пионы.

Он указал на дальний угол сада. Паула не понимала до конца, какие именно цветы Мартин имел в виду. Сажать сад – это не для нее. Ей нравилось жить в квартире, и она не тосковала ни по собственному дому, ни по газону.

– Да, они хорошо прижились, – сказала Хелена, выходя из дома в легком спортивном костюме. – В прошлом году я их пересадила, раньше они у меня росли вон там. – Она указала на более тенистый уголок сада. – Но я подумала, что им будет лучше там, где они сейчас. Так и оказалось.

– Вы сами посадили этот сад? – спросил Мартин. – А то я знаю, что Санна, которая держит магазин для садоводов, большой специалист в этом вопросе; она…

Он замялся, видимо, вспомнив, что связывает Санну и Хелену, – но их собеседница лишь пожала плечами.

– Нет, я все сделала сама.

И уселась напротив них на белый пластиковый стул. Похоже, она успела принять душ – волосы на затылке были мокрые.

– Так что все-таки случилось с Неей? – спросила Хелена чуть дрожащим голосом.

Паула рассматривала ее. Изумление и испуг Хелены выглядели очень натурально.

– Вчера родители сообщили в полицию, что она пропала. Вы и вправду не слышали поисковые группы, ходившие по лесу всю ночь? Такая толпа народа собралась прямо за углом…

Странно было, что Хелена не слышала всех тех людей, которые ходили по лесу и искали, всего в нескольких сотнях метров от них.

Та покачала головой.

– Нет, мы легли рано. Я приняла снотворное – могла бы и войну проспать. А Джеймс… Он спал в подвале, ему там прохладнее, и туда никакие звуки не доносятся.

– Вы упомянули Сэма, – напомнил Мартин.

Хелена кивнула.

– Это наш сын. Ему пятнадцать. И он наверняка сидел и играл допоздна с музыкой в наушниках, а когда он наконец засыпает, его уже никакая сила не разбудит.

– Стало быть, никто из вас ничегошеньки не слышал?

Паула понимала, что произносит это с подозрением, однако не могла скрыть своего удивления.

– Нет, насколько мне известно. Во всяком случае, сегодня утром никто из них ничего не говорил.

– Хорошо, – медленно проговорила Паула. – Как вы понимаете, нам потребуется поговорить и с другими членами семьи.

– Да-да, конечно. Их сейчас нет дома, но вы можете заехать в другой раз или позвонить.

Паула кивнула.

– Вы видели вчера Линнею?

Хелена задумалась, разглядывая свои пальцы. Они были неухоженные, без маникюра – и руки выглядели как руки человека, привыкшего копаться в земле и вырывать сорняки.

– Не могу припомнить, чтобы видела ее вчера… Я бегаю каждое утро, и если она во дворе, то обычно машет мне – думаю, она машет всем, кто проходит мимо. Кажется, вчера я ее не видела. Но я не уверена. Точно не помню. Когда я бегу, то сосредоточена на беге, а если вхожу в ритм, то совсем отключаюсь от всего остального.

– Вы бегаете для поддержания формы или участвуете в соревнованиях? – спросил Мартин.

– Я бегаю марафонскую дистанцию, – ответила Хелена.

Это объясняло, почему она такая стройная и тренированная. Паула постаралась не думать о своих лишних килограммах. Каждую неделю она давал себе слово с понедельника взяться за питание и тренировки, но с маленькими детьми и работой на это не оставалось ни времени, ни сил. К сожалению, тот факт, что Юханна любила ее такой, как она есть, тоже нисколько не мотивировал ее к изменениям.

– И вчера вы пробегали мимо их хутора? – спросил Мартин.

Хелена кивнула.

– Я всегда бегу одним и тем же маршрутом. Помимо двух выходных дней, когда я вообще не бегаю. Но это бывает по субботам и воскресеньям.

– И вам кажется, что вы ее не видели? – спросила Паула.

– Нет, мне кажется, что нет.

Хелена наморщила лоб.

– Как… что… – начала она, но смолкла. Потом снова собралась с силами: – Отчего она умерла?

Паула и Мартин переглянулись.

– Мы пока не знаем, – ответил последний.

Хелена снова поднесла руку к горлу.

– Бедные Эва и Петер! Я незнакома с ними близко, но это наши ближайшие соседи, так что иногда мы перебрасываемся парой слов… Это несчастный случай?

– Нет, – ответила Паула, внимательно следя за реакцией Хелены. – Нею убили.

Хелена уставилась на нее. Потом медленно повторила:

– Убили? – Потрясла головой. – Девочка того же возраста, с того же хутора… Мда. Понимаю, почему вы пришли сюда.

– Это вышло случайно, – честно признался Мартин. – Мы предполагали поговорить с ближайшими соседями, выяснить, не слышали ли они чего-нибудь. Мы и не знали, что вы тут живете.

– Кажется, я слышала разговоры о том, что ваши родители продали дом и уехали отсюда, – проговорила Паула.

– Так и было, – Хелена кивнула. – Сразу после суда они продали дом и перебрались в Марстранд. Но дом у них купил хороший друг папы, Джеймс. Ну а потом так получилось, что мы с Джеймсом поженились – и он захотел, чтобы мы жили тут.

– А где ваш муж сейчас? – спросила Паула.

– Ушел по делам, – ответила Хелена, пожав плечами.

– А ваш сын? – спросил Мартин.

– Понятия не имею. Сейчас каникулы. Когда я вернулась с пробежки, его не было, и его велосипеда тоже. Наверное, уехал к дружкам во Фьельбаку.

Воцарилась пауза. Хелена посмотрела на них с новым выражением в глазах.

– Все… все теперь снова подумают, что это мы? – Она провела рукой по волосам. – Газеты… Народ… Думаю, опять все начнется.

– Мы рассматриваем разные версии, – ответила Паула, испытывая сочувствие к этой женщине.

– Вы с Марией общались с тех пор, как она вернулась сюда? – спросил Мартин.

Он просто не мог удержаться, хотя и понимал, что надо подождать с вопросами, связанными со старым делом.

– Нет, нет, нам нечего сказать друг другу, – ответила Хелена, качая головой.

– Так вы не виделись и даже не разговаривали по телефону? – переспросила Паула.

– Нет. Мария – из другой жизни, из другого мира.

– Хорошо, – сказала Паула. – Нам нужно будет еще не раз побеседовать с вами чуть позднее, но сейчас мы хотим спросить вас как соседку. Вы не заметили чего-нибудь необычного в последние сутки? Машина? Человек? Нечто необычное, что показалось не к месту или на что вы просто обратили внимание?

Паула постаралась выражаться как можно более неопределенно. Они сами не знали, о чем спрашивали.

– Нет, – задумчиво ответила Хелена. – Не могу сказать, чтобы я видела или слышала в последние дни что-нибудь необычное.

– Как мы уже сказали, нам придется задать тот же вопрос вашему мужу и сыну, – сказал Мартин и поднялся.

– И нам придется еще встретиться с вами и задать новые вопросы, – добавила Паула.

– Понимаю, – сказала Хелена.

Когда полицейские уходили, она неподвижно сидела на веранде, даже не глядя им вслед. За ее спиной гордо цвели розы и пионы.

* * *

Эрика быстро поцеловала в губы Патрика, встретившего ее в холле. Анника на своем месте за стойкой просияла и вышла, чтобы обнять Эрику.

– Привет! – сказала она тепло. – Как мальчики? Как Майя?

Эрика тоже обняла ее и спросила о семье. Ей нравилась эта женщина, державшая в руках весь участок, и с каждым днем она проникалась к ней все большим уважением. Иногда им удавалось поужинать вместе, однако не так часто, как хотелось бы. С маленькими детьми недели и месяцы пробегают так быстро, а на общение за пределами дома остается так мало времени…

– Мы будем в конференц-зале, – сказала Анника, и Эрика кивнула. Она не раз бывала у мужа на работе и знала, какое помещение та имеет в виду.

– Я сейчас приду! – крикнула Анника им вслед, когда Фальк и Хедстрём двинулись по коридору.

– Привет, Эрнст! – радостно крикнула Эрика большому псу, выбежавшему ей навстречу, виляя хвостом и высунув язык.

Как обычно, он лежал и спал под столом у Мелльберга, но выскочил, услышав голос Эрики. Поприветствовал ее, лизнув мокрым языком и ткнувшись носом ей в колени, а Эрика почесала у него за ухом.

– Внимание, гражданские лица в офисе, – мрачно сказал заспанный Мелльберг, появляясь в дверях своего кабинета.

Но Эрика заметила, что он тоже рад ее видеть.

– Я слышала, что вы блестяще провели пресс-конференцию, – сказала она без нотки иронии в голосе.

Патрик ткнул ее локтем в бок. Он прекрасно знал, что жена хвалит Бертиля, чтобы поддразнить его. Однако Мелльберг не заметил подвоха. Он буквально просиял.

– Да уж, в этом деле я спец с давних времен. В этом захолустье народ не привык, что человек с таким опытом, как у меня, проводит пресс-конференции на таком уровне. Знаешь ли, они буквально смотрели мне в рот. А уметь обращаться с журналистами так, как я, – важнейший инструмент в полицейской работе.

Эрика серьезно кивнула, и Патрик посмотрел на нее злым взглядом.

Они вошли в конференц-зал, и папка в портфеле у Эрики вдруг стала казаться ей непосильно тяжелой. Достав, она положила ее на стол и, ожидая, пока усядутся Патрик и Мелльберг, обошла вокруг стола, чтобы поприветствовать Йосту, Паулу и Мартина.

– Патрик сказал, что ты будешь помогать мне с моим резюме, – сказала она Йосте.

– Посмотрим, много ли я помню, – проговорил тот и почесал в затылке. – Как-никак, тридцать лет прошло…

– Я буду благодарна за любую помощь.

Анника поставила у стола белую доску и подложила фломастеров. Эрика достала несколько листов бумаги из своей папки и прикрепила их на доску маленькими серебряными магнитами. Потом взяла фломастер и задумалась, с чего бы начать. Наконец, откашлявшись, заговорила:

– Стелле Странд было четыре года, когда она пропала с хутора, принадлежавшего ее родителям. Две девочки в возрасте тринадцати лет, Мария Валль и Хелена Перссон, ныне Йенсен, должны были присмотреть за ней в течение двух-трех часов, поскольку мама Стеллы Линда и ее старшая сестра Санна собирались поехать в Уддеваллу за покупками.

Она указала на две школьные фотографии, которые прикрепила к доске. На одной – серьезная темноволосая девочка-подросток, на второй – блондинка со смелым взглядом и таким красивым лицом, что просто дух захватывало. Хелена выглядела как типичный подросток – где-то на полпути между ребенком и взрослым, – в то время как у Марии уже был взгляд взрослой женщины.

– Обе девочки проживали неподалеку от хутора Страндов, поэтому знали Стеллу и всю семью. Ранее они несколько раз оставались со Стеллой – не регулярно, но такое случалось.

В помещении повисла тишина. Каждый что-то знал об этом деле, но полный обзор они слышали в первый раз.

– К семье Странд они пришли около часу – более точно время установить не удалось, но что-то около того. Когда Линда и Санна уехали в Уддеваллу, девочки какое-то время поиграли со Стеллой во дворе. Вскоре после этого они отправились во Фьельбаку, везя Стеллу в складной коляске. Им дали денег на мороженое, так что они пошли к киоску. Пробыв там некоторое время, так же пешком возвратились обратно на хутор.

– Путь неблизкий, – сказал Мартин. – Не уверен, что я отпустил бы свою четырехлетнюю дочь по этой дороге с двумя такими юными нянями.

– То были другие времена, – сказала Эрика. – И немного иные представления о безопасности. Будучи маленькими, мы с сестрой стояли между сиденьями без всяких ремней безопасности, когда папа вел машину. Сейчас это трудно себе представить, но тогда в этом не было ничего странного… Ну вот, девочки пошли обратно на хутор со Стеллой в коляске и пришли примерно в четыре. Они договорились с Линдой, что вернут Стеллу Андерсу в половине пятого, но, увидев перед домом его машину, подумали, что тот вернулся с работы раньше, и выпустили Стеллу во дворе.

– Они его не видели? – спросила Паула, и Эрика кивнула Йосте.

– Он был в доме, – ответил тот.

Взглянув на доску, Эрика на минуту задумалась, как продолжить.

– Полицейским участком в восемьдесят пятом году заведовал Лейф Херманссон. Не далее как сегодня утром я беседовала с его дочерью, пытаясь выяснить, не помнит ли она каких-либо подробностей следствия. Но Виола мало что могла вспомнить, и они с братьями не нашли среди вещей отца никаких материалов. Зато она сказала, что в последние годы жизни Лейф начал сомневаться в виновности девочек.

Патрик наморщил лоб.

– Он ничего не говорил о том, на чем именно строились его сомнения?

Эрика покачала головой.

– Нет, такого она не помнила. Йоста, что скажешь?

Флюгаре почесал шею вверх к подбородку.

– Я даже не могу припомнить, чтобы Лейф в чем-то сомневался. Зато и он, и все мы считали, что все это ужасно трагично. Одним махом было загублено так много жизней – не только Стеллы и ее семьи…

– Но как обстояло дело, пока Лейф вел следствие? – спросил Мартин. – Он высказывал какие-нибудь сомнения? – И, подавшись вперед, сложил руки на столе.

– Нет, насколько я помню, нет, – ответил Йоста. – После того как девочки сознались, все казалось предельно ясным. А то, что потом они взяли назад свои признания, осознав серьезность ситуации, уже ничего не меняло, с его точки зрения.

Флюгаре смотрел в стол, и Эрика почувствовала, что он пытается заглянуть в себя. То, что Лейф в последние годы перед смертью начал сомневаться, явилось для него новостью.

– Что произошло потом? – нетерпеливо спросил Патрик. – Девочки оставили Стеллу во дворе, думая, что ее папа уже вернулся.

– Папа был в числе подозреваемых? – уточнила Паула.

– Андерса Странда допрашивали несколько раз, – ответил Йоста. – Лейф очень внимательно изучил все указанные им отрезки времени, опросил других членов семьи – маму и старшую сестру, чтобы…

Он заколебался, и Мартин договорил за него:

– Чтобы определить, нет ли проблем в семье, насилия и прочего.

– Именно, – подтвердил Йоста. – Вечно неприятная задача – задавать все эти вопросы…

– Приходится делать свое дело, – тихо проговорил Патрик.

– Ничего такого обнаружено не было, – сказала Эрика. – Ничего плохого или сомнительного. Все указывало на то, что это самая обычная, дружная семья, без всяких признаков того, что что-то не так. Поэтому следствие перешло в новую фазу – поиски злоумышленника на стороне.

– И это не дало ни малейших результатов, – продолжил Йоста. – Никаких неизвестных лиц около хутора не видели, ни до убийства, ни в то время, когда была убита Стелла; мы не нашли в наших местах ни одного известного педофила – короче, ничего!

– Отчего умерла Стелла? – спросила Паула, рассеянно почесывая Эрнста за ухом.

– Тяжелая травма головы, – произнесла Эрика и, поколебавшись, прикрепила на доску еще одно фото.

– Какой кошмар! – воскликнула Анника и заморгала, прогоняя слезы.

Йоста опустил глаза. Эти фотографии он видел раньше.

– Стелле было нанесено несколько ударов по затылку. В протоколе вскрытия сказано, что некоторые удары наносились тогда, когда она уже была мертва.

– Двумя разными орудиями, – вставил Патрик. – Я пробежал глазами протокол, который переслал мне Педерсен, и сразу обратил внимание на это обстоятельство.

Эрика кивнула.

– Да, в ранах были обнаружены частицы камня и дерева. Существовала версия, что ее били и камнем, и палкой.

– Это была одна из причин того, что Лейф начал задумываться о двух злоумышленниках, – проговорил Йоста, поднимая глаза.

– Когда девочки не вернулись со Стеллой, как было уговорено, ее папа, разумеется, обеспокоился, – продолжала Эрика. – А Линда и Санна, вернувшиеся домой в половине шестого, застали Андерса вне себя от тревоги. Ему позвонил Карл-Густав, который заявил, что Хелена и Мария оставили Стеллу во дворе час назад. Линда и Андерс отправились искать ее в лес и вдоль дороги, но вскоре оставили свои попытки. В шесть пятнадцать они позвонили в полицию, и вскоре после этого та начала поиски. Как и в этот раз, пришли помогать многие добровольцы из поселка.

– Я слышал, что тот же старик, который нашел Стеллу, обнаружил и Нею, – сказал Мартин. – Может, нам стоит заняться им поплотнее?

Патрик покачал головой.

– Нет, по моему мнению, в этом нет необходимости. Нам скорее повезло, что он решил поближе осмотреть место, где нашел Стеллу.

– А почему ее не учуяли собаки? – спросила Паула, продолжая чесать Эрнста за ухом.

– Кинологи с собаками до этой зоны поиска не добрались, – ответил Патрик, скривившись. – Расскажи более подробно о девочках.

Эрика понимала, чего он от нее ждет. Много времени она обычно тратила на составление портретов отдельных личностей и была уверена, что в этом и кроется успех ее книг. Ее цель заключалась в том, чтобы оживить фигурантов дела, ранее известных по газетным заголовкам и мутным фотографиям в статьях.

– Я пока успела провести не так много интервью с людьми, знавшими Хелену и Марию в то время. Но с некоторыми все же успела поговорить – и выяснила некоторые обстоятельства, связанные с ними и их семьями.

Эрика откашлялась.

– Обе семьи были хорошо известны в поселке, но по разным причинам. Семья Хелены внешне казалась идеальной семьей. Ее мать и отец были хорошо известны как в бизнесе, так и на поселковых вечеринках. Папа был председателем «Ротари-клуба», мама участвовала в работе союза «Семья и школа»; они вели активную социальную жизнь и организовывали во Фьельбаке всякие увеселительные мероприятия.

– Братья-сестры? – спросила Паула.

– Нет, Хелена – единственный ребенок. Прилежная девочка, хорошо училась в школе, тихая – в общем, так ее описывали. Хорошо играла на пианино, и родители, как я слышала, охотно демонстрировали ее умения. Зато Мария происходила из семьи, с которой вы наверняка не раз сталкивались до этих событий.

Йоста кивнул.

– Да уж, в этом можешь не сомневаться.

– Драки, алкоголь, квартирные кражи – короче, вы поняли… И это касается не только родителей, но и старших братьев Марии. Она – единственная девочка в семье и до смерти Стеллы не фигурировала в реестрах подростков-правонарушителей; между тем ее братья попали в него задолго до тринадцатилетнего возраста.

– Какие бы преступления ни совершались – украденный велосипед, взлом киоска, короче, всякая мелочовка, – мы первым делом ехали к семейству Валль, – сказал Йоста. – И в девяти случаях из десяти находили у пацанов велосипед или что там еще пропало. Особым умом они не отличались.

– Но ничего, связанного с Марией? – спросил Патрик.

– Нет, помимо сообщений из школы – там подозревали, что дома ее избивают. Но она всегда и всё категорически отрицала. Говорила, что упала с велосипеда. Или просто споткнулась.

– Но ведь вы все равно могли вмешаться? – спросила Паула, нахмурив лоб.

– Может, и да, но в те времена это так не работало.

Эрика отметила, что Йоста заерзал на месте. Скорее всего, он понимал, что Паула права.

– То были иные времена; обратиться в социалку считалось крайней мерой. И Лейф решил вместо этого поехать туда и основательно побеседовать с папашей Марии. После этого никаких сигналов больше не поступало. Но, ясное дело, невозможно понять, перестал он ее бить или научился не оставлять видимые следы. – Он кашлянул в кулак и замолк.

– Хотя девочки происходили из очень разных семей, – продолжила Эрика свой рассказ, – они очень подружились. Почти все время проводили вместе, хотя семья Хелены этого не одобряла. Поначалу ее родители смотрели на их дружбу сквозь пальцы – видимо, надеялись, что она временна. Но постепенно все больше раздражались по поводу компании, которую нашла себе их дочь, и запретили девочкам общаться. Отец Хелены умер, а с ее мамой мне пока не удалось побеседовать, но я переговорила с людьми, с которыми они в то время общались. Все говорят, что началось черт-те что, когда Хелене запретили дружить с Марией, – сами понимаете, две девочки-подружки в раннем подростковом возрасте… Но в конце концов им пришлось подчиниться, и в свободное время они больше не встречались. Хотя родители Хелены не могли помешать им общаться в школе – те учились в одном классе.

– Однако было сделано исключение, когда девочкам предстояло сидеть со Стеллой, – задумчиво произнес Патрик. – Почему? Не странно ли это, если они были так против, чтобы девочки общались?

Йоста подался вперед.

– Отец Стеллы возглавлял банк во Фьельбаке, то есть занимал один из самых высоких постов среди жителей поселка. И поскольку он и его жена Линда уже спросили девочек, готовы ли те вместе посидеть со Стеллой, Карл-Густав Перссон, я думаю, не захотел ссориться с Андерсом Страндом. Поэтому и было сделано исключение.

– О люди, – удивленно проговорил Мартин и покачал головой.

– Сколько прошло времени до того момента, как они признались? – спросила Паула.

– Неделя, – ответила Эрика, снова разглядывая фотографии на белой доске.

Раз за разом она мысленно возвращалась к одному и тому же вопросу. Почему девочки сознались в жестоком убийстве, которого не совершали?

Дело Стеллы

– Это возмутительно! Долго еще вы будете издеваться над бедной девочкой?

Ленита взбила свои пышные осветленные волосы. Мария спокойно сидела у стола, сложив руки на коленях. Длинные волосы обрамляли ее красивое лицо.

– Мы вынуждены задавать эти вопросы. Сожалею, но это неизбежно.

Лейф не сводил глаз с Марии. Пусть ее родители говорят что хотят, он был уверен, что девочки что-то скрывают. Андерса Странда допросили уже несколько раз, вывернули наизнанку историю семьи, так ничего и не обнаружив. Только девочки могут дать им подсказку. В этом он был уверен.

– Всё в порядке, – сказала Мария.

– Ты не могла бы еще раз рассказать, что произошло, когда вы вошли в лес?

– А с Хеленой вы беседовали еще раз? – спросила Мария, вопросительно глядя на него.

Лейф снова подумал о том, что во взрослом возрасте она станет красавицей.

Интересно, как к этому относится Хелена? По своей дочери он немного знал о динамике отношений девочек – нелегко бывает оставаться в тени красавицы. На фоне яркой Марии Хелена казалась невзрачной, и Лейфа интересовало, как это повлияло на их взаимоотношения. Они во многом очень разные – что вообще свело их вместе? Что-то у него в голове не сходилось…

Лейф отложил ручку. Сейчас или никогда. Он взглянул на родителей Марии.

– Я хотел бы поговорить с Марией наедине.

– Даже не обсуждается!

Резкий голос Лениты заполнил собой все маленькое помещение.

– Иногда память выдает больше, когда мы можем расслабиться, – спокойно проговорил Лейф. – А мне кажется, что Марию вся эта ситуация вводит в стресс. Если я смогу задать несколько вопросов по поводу дороги через лес, может быть, мы получим новую информацию, которая приведет нас к чему-либо интересному для следствия, и тогда все скоро закончится.

Ларри постукивал пальцами по одной из своих многочисленных татуировок и поглядывал на жену.

Она фыркнула.

– В нашей семье никогда ничего хорошего от бесед в полиции не получалось. Достаточно вспомнить тот случай, когда Крилле вернулся с синяком после того, как его загребли в кутузку.

Голос снова зазвучал надрывно.

– И ничего он такого не сделал. Просто пошел поразвлечься с друзьями, когда его ни за что ни про что замели в участок, а потом он вернулся домой с синяком под глазом.

Лейф вздохнул. Он прекрасно знал, о каком случае она говорит. Крилле и впрямь пошел повеселиться с друзьями и напился вдрабадан. И тут ему показалось, что какой-то парень приударяет за его девушкой, так что он начал замахиваться пивной бутылкой с отбитым горлышком. Понадобились трое полицейских, чтобы затолкать его в машину, а на пути к участку он продолжал замахиваться на стражей порядка, которым пришлось заломить ему руки за спину, чтобы он успокоился, и в этой суматохе ему и поставили синяк под глазом. Однако Лейф понимал, что нет смысла пускаться в дискуссии, особенно если его цель – выдворить родителей Марии из помещения.

– Прискорбный случай, – проговорил он. – Если хотите, я могу еще раз рассмотреть этот инцидент. Возможно, даже есть основания для выплаты вам компенсации. Но в этом случае особенно важно, чтобы вы доверяли мне и дали поговорить с Марией наедине. Она в надежных руках.

Он улыбнулся так широко, как только мог, и заметил, что при упоминании о компенсации лицо Лениты сразу просветлело.

Она обернулась к Ларри.

– Ясное дело, полиция должна иметь возможность задать Марии несколько вопросов наедине. Ведь она – свидетельница по делу об убийстве. Не понимаю, почему тебе обязательно нужно возражать по этому поводу.

Ларри покачал головой.

– Но я…

Ленита поднялась, не дав ему договорить.

– Давай дадим полиции возможность делать свое дело, а потом, когда вы поговорите, продолжим разговор о том, другом случае.

Схватив Ларри за руку, она выволокла его из помещения. В дверях остановилась.

– Не позорься, Мария. Будь похожей на своих братьев. – Перевела взгляд на Лейфа. – Из них выйдут великие люди. А с этой у меня одни проблемы и головная боль, с тех пор как она родилась…

Дверь за ними захлопнулась, и в комнате стало абсолютно тихо. Мария по-прежнему сидела, сложив руки на коленях и опустив подбородок на грудь. Затем медленно подняла голову. Взгляд ее был неожиданно мрачен.

– Это сделали мы, – проговорила она своим чуть хрипловатым голосом. – Мы ее убили.

* * *

Джеймс открыл холодильник – тот был заполнен продуктами, все уложено по порядку, в этом Хелене не откажешь, – достал масло и поставил на столешницу возле мойки. Там стоял пустой стакан. Наверняка Сэм опять не помыл за собой. Джеймс сжал кулак. Его переполняло разочарование. Сэм, который выглядит как фрик. Сэм, которому не удалось найти работу на лето. Сэм, которому не удается ничего.

Но стрелять он умеет, этого Джеймс не может не признать. Настанет день, когда сын будет стрелять лучше, чем он сам. Однако все равно проведет остаток своей бессмысленной жизни за компьютерными играми…

Когда Сэму стукнет восемнадцать, Джеймс выкинет его из дома. Пусть Хелена говорит что хочет – он точно не собирается содержать взрослого лоботряса. Вот тогда Сэм почувствует, каково это – искать работу с черным макияжем и в дурацкой одежде…

В дверь постучали, и Джеймс вздрогнул. Кто это может быть?

Солнце светило прямо в лицо, когда он открыл, и Джеймс приложил руку ко лбу, чтобы понять, кто перед ним.

– Да-да? – проговорил он.

На крыльце стоял молодой человек лет двадцати пяти. Он слегка откашлялся.

– Вы Джеймс Йенсен?

Джеймс нахмурил брови. Что такое? Он сделал шаг вперед, и молодой мужчина сразу же отступил на пару шагов. Джеймс часто вызывал у людей именно такую реакцию.

– Да, это я. А в чем дело?

– Я – корреспондент «Экспрессен». И мне хотелось бы узнать, как вы прокомментируете то, что ваша жена снова упоминается в связи с расследованием дела об убийстве?

Джеймс уставился на него. Он ни слова не понял из его речи.

– В смысле – снова? Что вы имеете в виду? Вы о том убийстве, в котором моя супруга была невинно обвинена? Об этом нам давно уже нечего сказать, и вам это прекрасно известно.

На его виске запульсировала жилка. Почему они снова заговорили об этом? Правда, время от времени возникали вопросы по поводу интервью – кто-то хотел «снова посмотреть на старое дело» и «дать Хелене шанс рассказать свою версию случившегося», но последний раз это было давно. Не менее десяти лет назад.

– Я говорю о том, что маленькая девочка, жившая на том же хуторе, что и Стелла, была сегодня утром найдена убитой. После обеда полиция провела пресс-конференцию, на которой упоминались ваша жена и Мария Валль.

Что происходит? Какого дьявола?

– Меня интересует, как вы относитесь к тому, что Хелену тридцать лет спустя снова называют подозреваемой? Я имею в виду – она всегда утверждала, что невиновна. Кстати, она дома? Если б я мог переговорить с ней, было бы отлично – важно, чтобы она дала свое видение ситуации, пока народ не стал делать поспешных выводов…

Артерия забилась еще сильнее. Проклятые гиены… Опять будут сидеть в засаде у дома, как тогда, когда здесь жили родители Хелены? Карл-Густав рассказывал, что они сидели в машинах с погашенными фарами, стучали в дверь, обрывали телефон. Они буквально осадили дом.

Он видел, что губы журналиста продолжают шевелиться. Видимо, тот продолжал задавать вопросы, пытаясь уговорить Джеймса ответить на них. Но тот не слышал ни звука. Единственное, что он слышал, – это громкий шум в ушах, и единственный способ избавиться от него – сделать так, чтобы губы стоящего перед ним человека перестали шевелиться…

Кулак сжался крепче. Джеймс сделал шаг к журналисту.

* * *

После утренней встречи они остались, чтобы искупаться. Обсуждали энтузиазм Билла и эту безумную идею, на которую они согласились. Ходить под парусами. Никто из их знакомых никогда не ходил под парусами. Даже не был на яхте. А уже через несколько недель им предстоит участвовать в соревнованиях…

– Ничего не выйдет! – сказал, закрывая глаза, сидевший в джакузи Халил.

Он любил тепло. Здесь оно какое-то поверхностное – в самый неожиданный момент может налететь холодный ветер, и по коже снова побегут мурашки… Халил тосковал по сухой, всепоглощающей жаре. Непрекращающемуся зною, который смягчался лишь ближе к вечеру, сменяясь благословенной прохладой. К тому же дома жара имела запах. А в Швеции – нет. Климат здесь плоский и невыразительный – такой же, как и сами шведы. Но об этом он не решался говорить вслух.

Карим сердился на него, едва он начинал ругать Швецию. Или шведов. Говорил, что они должны быть благодарны. Что это их новая родина, что здесь они обрели тихую гавань, могут жить в мире. И Халил знал, что Карим прав. Просто так чертовски сложно относиться хорошо к шведам… Они буквально излучают подозрительность и смотрят на тебя так, словно ты хуже их. И не только расисты. С ними-то как раз все просто. Они открыто говорят, что думают, и их слова отскакивают, как от стенки горох. Сложнее обстоит дело с обычными шведами. Теми, которые на самом деле неплохие люди и считают себя открытыми и прогрессивными. Читают новости о войне, охают по поводу того, как это ужасно, посылают деньги и вещи в организации по оказанию помощи – но никогда в жизни не пригласят беженца к себе в дом. С ними ему никогда не удастся познакомиться. А как тогда он узнает свою новую страну? Халил не мог заставить себя называть ее родиной, как это делал Карим. Это не дом, просто страна.

– Взгляни на этих, – сказал Аднан, и Халил проследил за его взглядом.

Блондинка и две брюнетки их возраста громко плескались в бассейне чуть в стороне от них.

– Поболтаем с ними? – спросил Аднан, кивая в сторону девушек.

– Одни проблемы, – сказал Халил.

Во время одного из занятий по шведскому языку Стюре рассказывал им о том, как вести себя со шведскими девушками. Лучше всего вообще с ними не заговаривать. Но Халил невольно думал о том, как здорово было бы наладить контакт со шведской девушкой. Тогда он лучше узнал бы страну и научился говорить на языке…

– Пошли поболтаем с ними, – настаивал Аднан, потянув его за руку. – Что может случиться?

Халил вырвал руку.

– Вспомни, что говорил Стюре.

– Э, да он просто старый перец; что он понимает?

Аднан выбрался из джакузи, нырнул в бассейн и, сделав несколько быстрых гребков, добрался до девушек. Халил с сомнениями на душе последовал за ним. Ему эта идея не нравилась.

– Hello! – крикнул Аднан, и Халил понял, что у него нет выбора – надо включаться.

Поначалу девушки посмотрели на них с подозрением, но потом улыбнулись и ответили по-английски. Халил внутренне расслабился. Возможно, Аднан был прав, а Стюре ошибался. Девушки, похоже, не обиделись, что с ними заговорили. Они представились и сказали, что отдыхают в курортном центре со своими родителями; тут и познакомились.

– Какого черта вам от них надо?

Халил вздрогнул.

К ним приближался мужчина лет пятидесяти.

– Sorry, no Swedish^[29], – проговорил Халил и развел руками. Внутри все сжалось. Хотелось поскорее уйти.

Блондинка зло посмотрела на мужчину и выпалила несколько предложений по-шведски. По тому, как они разговаривали друг с другом, Халил заподозрил, что мужчина – ее папа.

– Leave the girls alone and go back where you came from!^[30] – прошипел мужчина. Он стоял перед ними в плавках с изображением Супермена, что в другой ситуации выглядело бы забавно.

– Sorry, – произнес Халил, отплывая в сторону. На Аднана он даже не решался смотреть. Слишком часто его взрывчатый темперамент оказывался не на пользу им обоим – сейчас Халил буквально ощущал, как друга переполняет гнев.

– We don’t need people like you here, – продолжал мужчина. – Only trouble^[31].

Халил посмотрел на покрасневшее от возмущения лицо мужчины. Что тот сказал бы, если б узнал, что они всю ночь искали в лесу Нею? Но, вероятно, это ничего не изменило бы. Некоторые уже всё для себя решили – раз и навсегда.

– Пошли, – сказал он по-арабски и потянул за собой Аднана. Лучше всего уйти.

Девушка-блондинка пожала плечами, словно извиняясь.

* * *

Когда Эрика закончила свой обзор дела Стеллы, часы показывали уже половину шестого. Патрик видел, насколько все измотаны: никому не удалось ни поспать, ни даже отдохнуть, так что после некоторых колебаний он велел всем отправляться домой. Лучше пусть завтра все будут выспавшимися и с ясной головой, чем от усталости наделают ошибок, которые потом трудно будет исправлять. Его самого это тоже касалось. Он и не помнил, когда в последний раз так остро желал лечь в кровать и проспать до утра.

– Не забудь про детей, – сказала Эрика, когда они въехали во Фьельбаку, и, улыбнувшись, положила голову ему на плечо.

– Ах, черт, а я так наделся, что ты про них забудешь… Как ты думаешь, мы не можем чисто случайно забыть их у Дана и Анны до завтра? Я дико устал, да и давненько у нас не было такого, чтобы за целую ночь никто не прибегал и не впихивался между нами…

– Боюсь, сегодня забыть не получится, – ответила Эрика и с улыбкой потрепала его по щеке. – Ты можешь лечь в гостевой комнате, а детей я возьму на себя. Тебе нужно выспаться.

Патрик покачал головой. Он терпеть не мог ложиться спать без Эрики. К тому же было что-то уютное в звуке маленьких ножек, ступающих по полу, когда потом в кровать между ними забивался кто-то из детей, а то и сразу несколько. Кроме того, сейчас ему, как никогда, хотелось ощущать присутствие семьи – ради этого он готов пожертвовать даже ночным сном. Глупо было шутить о том, чтобы оставить детей у Анны и Дана. Ему хотелось поскорее их обнять. А учитывая, как он устал, вряд ли они смогут его разбудить.

У Анны и Дана Патрик и Эрика получили трех довольных, объевшихся сластями детей. Им предложили остаться на ужин, но, бросив быстрый взгляд на мужа, Эрика поблагодарила и отказалась. Да он и не знал, хватит ли у него сил, чтобы поесть.

– Папа, папа, нам дали мороженое, – доложила счастливая Майя, сидя на заднем сиденье. – И конфеты. И печенье.

Она проверила, хорошо ли пристегнуты братишки. Ее отношение к родителям сводилось к тому, что те, конечно, люди милые, но недостаточно зрелые, чтобы нести ответственность за ее младших братьев.

– Как хорошо, значит, вся пирамида питания охвачена, – проговорил Патрик и закатил глаза.

– Все чудесно, – ответила Эрика и рассмеялась. – В следующий раз, когда нас попросят посидеть с их детьми, мы отомстим, накормив их одними сластями.

Ах, как Патрик любил ее смех! Хотя, если быть до конца честным, он любил в ней всё. Даже ее дурные привычки. Без них она не была бы Эрикой. Какую гордость он испытывал, когда она подробно и методично делала обзор материала, который ей удалось собрать для своей книги… Блестящий ум, тонкий профессионализм – Патрик первым готов был подписаться под тем, что из них двоих умнее она. Иногда он задавался вопросом, как сложилась бы его жизнь, не встреть он Эрику, но мозг каждый раз отбрасывал эту мысль. Она здесь, она с ним, а на заднем сиденье восседают трое великолепных сорванцов… Направляя машину в сторону дома в Сэльвике, он взял жену за руку и получил в награду улыбку, от которой у него всегда теплело на душе.

Когда семья вернулась домой, дети буквально ходили на голове от переизбытка углеводов, поэтому, чтобы они немного успокоились перед сном, родители решили усадить их за фильм. Патрик приготовился к бою, ибо выбор фильма обычно переходил в битву трех титанов. Но, судя по всему, по дороге домой Майя уже провела переговоры на высшем уровне, поскольку сейчас заявила с умным видом:

– Папа, я знаю, что им на самом деле нельзя смотреть «Холодное сердце», потому что он чуть-чуть страшный, и только большим детям можно смотреть его так поздно… Но я сказала, что сегодня вы готовы сделать подключение…

Затем она принялась преувеличенно подмигивать одним глазом. Патрику трудно было удержаться от смеха. До чего хитрая девчонка! Это в ней гены матери. И говорит как взрослая, хотя и сказала «подключение» вместо «исключение». Исправлять ее у него язык не повернулся, и он заставил себя сделать серьезную мину. Близнецы с надеждой смотрели на него.

– Ну даже не знаю… Днем – другое дело, но, как ты говоришь, он чуть-чуть слишком страшный, чтобы смотреть его на ночь… Но хорошо. Подключение. Только на этот раз!

Близнецы радостно завопили, Майя с довольным видом улыбнулась. Боже, что вырастет из этой девочки? Перед глазами у Патрика промелькнул образ стокгольмского особняка, ставшего резиденцией премьер-министра…

– Ты слышала? – проговорил он со смехом, придя на кухню к Эрике.

Та широко улыбнулась, стоя возле мойки и нарезая овощи для салата.

– Да. Что из нее вырастет…

– Я как раз подумал – не меньше премьер-министра, – проговорил Патрик, встал позади Эрики, обнял ее и понюхал ее затылок. Он любил ее запах.

– Садись, скоро будет ужин, – сказала она, целуя его. – Я налила тебе бокал красного и положила в духовку лазанью, приготовленную твоей мамой.

– Да, временами бывает даже неплохо, что она так нас опекает, – проговорил Патрик, тяжело опускаясь на стул.

Его мама Кристина постоянно волновалась, что дети – да и сами Эрика с Патриком – умрут от недоедания из-за постоянного потребления полуфабрикатов. Не меньше одного раза в неделю она забегала к ним с готовой едой, которой они могли забить морозилку. И хотя ворчали, что чувствуют себя недееспособными, в такие минуты ее заботы ценились на вес золота. Помимо всего, Кристина великолепно готовила, и из духовки уже доносился восхитительный аромат.

– Что скажешь? То, что я рассказала, вам хоть как-то поможет? – Эрика села напротив него, налив и себе красного вина. – Вы продвинулись в расследовании?

– Пока у нас нет ничего конкретного, – задумчиво проговорил Патрик, вертя в руках бокал.

Две зажженных свечи отражались в красном напитке. Впервые за последние двое суток он позволил себе расслабить плечи. Но до конца сможет расслабиться лишь тогда, когда они выяснят, что же случилось с Неей.

– Хелена или Мария тебе что-нибудь ответили? – спросил Патрик, глядя на Эрику.

Та покачала головой.

– Нет, пока что нет. Вопрос в том, какой совет даст Марии издательство, с которым она ведет переговоры, – соглашаться на интервью для моей книги или нет. Лично мне кажется, что моя книга только возбудила бы интерес и способствовала продаже ее книги, но никогда не знаешь, как рассуждают издатели.

– А Хелена?

– Она тоже пока не ответила, но тут я считаю, что шансы на ее согласие – фифти-фифти. У большинства людей есть потребность облегчить сердце, однако Хелене все же удалось построить какую-то жизнь здесь, во Фьельбаке, хотя для этого ей пришлось уйти в тень. И я не уверена, что она захочет выйти из нее по собственной воле. Хотя после того, что произошло сейчас, ей все равно придется что-то делать. Взгляды всех снова будут прикованы к ней и Марии.

– А каково твое мнение? – спросил Патрик, поднимаясь, чтобы заглянуть в духовку и проверить лазанью. Та уже начала пузыриться, но нужно было подождать еще немного, чтобы сыр пропекся до золотистой корочки. Патрик снова сел на место, глядя на Эрику. Та наморщила лоб и в конце концов задумчиво произнесла:

– Честно говоря, я уже ничего не понимаю. Когда начала собирать материал для книги, я исходила из того, что они виновны. Тот факт, что девочки признались, все же остается достаточно весомым, хотя они потом и взяли назад свои признания и с тех пор утверждали, что невиновны. Я намеревалась написать книгу, в которой исследую и пытаюсь понять, как получилось, что две такие юные особы убили маленькую девочку. Но сейчас я уже и не знаю… То, что Лейф Херманссон начал подозревать, что они невиновны, заставило меня взглянуть на все это другими глазами. Все же он лучше всех был посвящен в это дело. Все держалось на признаниях девочек. После них полиция перестала что-либо расследовать. Когда же те взяли свои признания назад, ни у кого не было интереса снова заниматься этим делом. И у Лейфа тоже. Сомнения у него появились много позже.

– Так что же могло заставить его поверить, что девочки невиновны?

– Понятия не имею, – проговорила Эрика и покачала головой, так что светлые локоны мягко заколыхались у ее лица. – Но я это выясню. Просто-напросто начну расспрашивать людей, близко знавших Марию и Хелену тридцать лет назад, пока я жду ответа от них самих.

Эрика поднялась, чтобы достать лазанью из духовки.

– Я уже звонила маме Хелены, и она положительно отнеслась к тому, что я приеду и задам ей парочку вопросов.

– Как ты думаешь, как к этому отнесется сама Хелена? – спросил Патрик. – К тому, что ее мама будет общаться с тобой?

Эрика пожала плечами.

– Судя по тому, что я до сих пор слышала о матери Хелены, она более всего озабочена собой. Думаю, у нее и мысли не возникает, что дочери это может быть неприятно.

– А семья Марии?.. Ну да, ее родители умерли, но ведь у нее есть два брата.

– Да, один из них в Стокгольме – совершенно опустившийся наркоман, а второй братец сидит в Кумла за разбойное нападение.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты держалась от них подальше, – сказал Патрик, хотя и понимал, что не будет услышан.

– Хм, – проговорила Эрика, поскольку знала – Патрику известно, что он не может ею управлять.

По молчаливому уговору они сменили тему и накинулись на лазанью.

Из гостиной на полную громкость доносилось «Отпусти и забудь».

Дело Стеллы

Лейф пытался собраться с мыслями, прежде чем войти в крошечный зал заседаний. Все логично. И все же нет. Более всего его убедило спокойствие Марии. Голос ее не дрогнул, когда она призналась.

Мария – ребенок, ей никогда не удалось бы обмануть такого опытного полицейского, как он. Да и как мог ребенок солгать про такое? Уже сама невероятность их поступка заставила его поверить ей. Спокойно и деловито она рассказала все от начала до конца, в то время как ее мама рыдала и кричала, а папа призывал ее замолчать и больше ничего не говорить.

Шаг за шагом она рассказывала, что произошло. Лейф слушал ее с нарастающим ощущением тяжести на плечах, слышал нежный девчоночий голос, видел ее руки, сложенные на коленях, и солнце, освещавшее ее светлые волосы. Невероятно трудно было поверить, что такое ангельское существо могло сотворить такое чудовищное зло, однако он не усомнился, что так оно и было. Теперь ему нужно было поставить на место последние кусочки пазла. Вернее, последний недостающий кусочек.

– Извините, что вам пришлось ждать, – проговорил он, закрывая за собой дверь.

Карл-Густав коротко кивнул и положил тяжелую руку на плечо дочери.

– Мы уже начали уставать от всего этого, – проговорила Харриет и покачала головой.

Лейф откашлялся.

– Я только что беседовал с Марией, – сказал он.

Хелена медленно подняла голову. Взгляд ее был туманен, словно она находилась где-то в другом месте.

– Мария созналась, что это сделали вы.

На мгновение ему показалось, что в глазах Хелены промелькнуло удивление. Но оно так же быстро исчезло, и задним числом он даже не был уверен, что правильно разглядел.

Несколько секунд она сидела молча, потом кивнула.

– Да, это мы.

– Хелена!..

Харриет протянула к ней руку, а Карл-Густав сидел как парализованный. Лицо его застыло, словно маска.

– Наверное, нам следует пригласить адвоката? – проговорил он.

Лейф заколебался. Ему хотелось все выяснить прямо сейчас. Но он не мог отказать им.

– Это ваше право, если вы так хотите, – сказал он.

– Нет, я хочу ответить на вопросы, – проговорила Хелена и обернулась к отцу.

Похоже, между ними разыгралась беззвучная битва – и, к большому удивлению Лейфа, Хелена вышла из нее победительницей. Она взглянула на Лейфа.

– Что вы хотели бы узнать?

Пункт за пунктом он пересказал ей рассказ Марии. Иногда девочка молча кивала, и тогда Лейф напоминал ей, что она должна отвечать громко, поскольку включен магнитофон. Хелена демонстрировала то же спокойствие, что и Мария, и он не знал, как к этому относиться. Многих преступников ему приходилось допрашивать за все эти годы – от воришек, стащивших чужой велосипед, и алкашей, избивавших своих жен, до женщины, утопившей в ванне своего новорожденного младенца. Все они показывали широкий спектр чувств: гнев, горе, панику, ярость, отчаяние. Но ни разу ему не приходилось допрашивать злоумышленника, который относился бы к своему деянию настолько равнодушно. Тем более двоих. Лейф подумал, что это, возможно, объясняется тем, что они еще дети и слишком юны, чтобы правильно оценить то, что совершили. Та холодность, с которой девочки рассказывали свою жуткую историю, вряд ли объяснима тем, что они злые гении. Исчадия ада.

– И после этого вы пошли купаться? Мария сказала, что вам надо было смыть с себя кровь.

Хелена кивнула.

– Да, так и было. Мы запачкались кровью и пошли купаться.

– А разве одежда не перепачкалась кровью? Как вам удалось это отмыть?

Она закусила губу.

– Бо́льшую часть мы просто оттерли водой. Потом все быстро высохло на солнце. А мама с папой не разглядывали на мне одежду, когда я пришла домой, так что я переоделась к ужину и бросила все в стиральную машину.

За ее спиной рыдала Харриет, закрыв лицо руками. Хелена даже не смотрела в ее сторону. Карл-Густав по-прежнему сидел словно окаменев. Казалось, он постарел лет на двадцать.

Невероятное спокойствие Хелены сделало ее похожей на Марию. Теперь они уже не казались странной парочкой. Одинаково двигались, одинаково говорили, и взгляд Хелены напоминал взгляд Марии. Пустота. Полный ноль.

На мгновение Лейф похолодел, глядя на ребенка, сидевшего перед ним. В движение пришло нечто непостижимое, что будет отдаваться эхом еще много лет – возможно, до конца их жизни. Он получил ответы, но они вызвали к жизни новые, куда более сложные вопросы. Вопросы, на которые он вряд ли когда-нибудь получит ответы. Глаза Хелены казались бездонными и блестели, когда она посмотрела на него.

– Нас отправят в одно и то же место? Там мы сможем быть вместе?

Лейф не ответил. Он поднялся и вышел в коридор. Почему-то ему внезапно стало трудно дышать.

* * *

Скала, на которой он лежал, была совершенно гладкая, однако Карим постоянно менял положение тела. Солнце светило на удивление жарко, однако по телу то и дело пробегал холодок. Столько новых странных слов предстояло выучить, что просто голова шла кругом. Левентик, румпель, бакштаг, бейдевинд… Вместо «право» и «лево» теперь звучало «штирборт» и «бакборт». Ветер по-морскому «заходит» и «отходит». На часах нет еще и десяти, а он уже дико устал.

– Если застрял в левентике, это означает, что нос судна – the front of the boat – направлен прямо против ветра. The wind.

Билл активно жестикулировал, мешая шведский с английским, при этом его слова тут же переводил на арабский Фарид. К счастью, остальные выглядели такими же растерянными, как чувствовал себя Карим. Билл указывал на яхту, рядом с которой стоял, тянул парус то в одну, то в другую сторону, но Карим мог думать лишь о том, какой маленькой и неустойчивой выглядит яхта на фоне огромного синего моря. Малейшее дуновение ветерка просто перевернет ее, и все они окажутся в воде.

Зачем он ввязался в это дело? Однако Карим прекрасно знал почему. Это редкий шанс вписаться в шведское общество, изучить шведов, понять, как они себя ведут, – и, может быть, избавиться наконец от косых взглядов.

– В левентике паруса только полощут, судно не движется. – Билл проиллюстрировал свою мысль, подергав паруса. – Нужен угол не менее тридцати градусов, thirty degrees, чтобы развить скорость. А скорость нам нужна – мы же собираемся соревноваться!

Он замахал руками.

– We must find the fastest way for the boat. Use the vind^[32]. Используйте ветер!

Карим кивнул, сам не понимая почему. Что-то кололо его в затылок, и он обернулся. На скале чуть в стороне, уставившись на них, сидели трое подростков: девушка и трое парней. Что-то в их фигурах вызвало у Карима неуверенность, и он снова повернулся к Биллу.

– Постановку парусов следует сообразовать с направлением ветра. Это делается натяжением шкотов, то есть вы натягиваете или отпускаете фалы – специальные тросы, закрепленные на парусе или на парусах.

Билл потянул за то, что Карим до сегодняшнего дня называл веревкой, и парус натянулся. Тут так много всего надо знать – им никогда не овладеть всей этой наукой за такой короткий срок. Если это вообще когда-нибудь удастся.

– Если судно идет против ветра, не попадая в левентик, то этого можно добиться, лавируя. То есть ложась то на левый, то на правый галс.

Фарид рядом с ним тяжело вздохнул.

– Идти зигзагом. – Билл снова замахал руками, показывая, что имеет в виду. – You turn the boat and you turn it again, back and forth^[33]. Это называется «лавировать».

Он снова указал на маленькую яхту.

– Сегодня я хотел, чтобы вы вышли со мной по одному и посмотрели, как я управляю парусами, – небольшой круг, просто чтобы почувствовать, что это такое.

Он указал на яхты, лежавшие чуть в стороне. Когда они собрались утром, Билл сказал, что они называются «Лазер». Суденышки казались неправдоподобно маленькими.

Билл улыбнулся Кариму.

– Пусть Карим начнет, а потом ты, Ибрагим. А остальные могут пока посмотреть список терминов, о которых я говорил. Мне удалось найти их в Интернете на английском, начнем с этого. По ходу дела выучите их по-шведски. О'кей?

Остальные кивали, но Карим с Ибрагимом в ужасе переглянулись. Кариму вспомнилась дорога из Стамбула в Самос. Морская болезнь. Высокие волны. Судно, шедшее впереди, которое перевернулось у них на глазах. Крики людей. Утопленники.

– У меня есть спасательный жилет, – радостно произнес Билл, не подозревая о шторме, бушующем в душе Карима.

Тот натянул жилет, так мало похожий на тот, что он купил за огромные деньги перед той поездкой через море.

В затылке снова закололо. Трое подростков по-прежнему разглядывали их. Девчонка хихикала. Кариму не понравился взгляд светловолосого парня. Он подавил в себе желание сказать об этом другим – они и без того нервничают.

– Ну вот, – сказал Билл. – Теперь только проверим, хорошо ли затянуты жилеты, – и можно выходить в море!

Он затянул на Кариме ремни и одобрительно кивнул. Потом взглянул на что-то у него за спиной и рассмеялся.

– Поглядите-ка, молодежь пришла нас поддержать! – Махнул подросткам рукой. – Идите же сюда!

Трое слезли со скалы и направились к ним. Чем ближе они подходили, тем больше у Карима бегали по телу мурашки от взгляда светловолосого.

– Это мой сын Нильс, – сказал Билл, положив руку на плечо светловолосому. – А это его друзья Вендела и Бассе.

Те, кого представили как друзей сына, протянули руки для приветствия, но Нильс лишь молча уставился на них.

– И ты тоже поздоровайся, – сказал Билл, подталкивая сына.

Карим протянул руку. После нескольких долгих секунд Нильс вытащил руку из кармана брюк и взял руку Карима. Ладонь у парня была ледяная. Но взгляд казался еще холоднее. Внезапно море показалось ему теплым и желанным местом.

* * *

Хелена закусила изнутри щеку, как делала всегда, когда надо было сосредоточиться. Она стояла на маленькой табуретке – одно неверное движение, и упадет. Вряд ли сильно ударится, зато помешает Джеймсу, который сидит, погруженный в газету.

Она поворачивала банки и коробки, стоявшие на верхней полке в шкафу, так, чтобы те располагались этикетками вперед. Взгляд Джеймса жег ей спину. Недовольный вздох, когда он открыл шкаф, – и вот уже все внутри у нее сжалось. Теперь, когда она все быстро исправила, ей удастся избежать наказания.

Жить с Джеймсом она научилась. Его постоянный контроль. Перепады настроения. У нее просто не было альтернативы, Хелена знала об этом. В первые годы она так боялась… Но потом у нее родился Сэм. Тогда она перестала бояться за себя и стала бояться за него. Большинство матерей опасались того момента, когда их дети уедут из родного дома. Она же считала секунды до того дня, когда он будет свободен. Будет в безопасности.

– Теперь все хорошо? – спросила Хелена, поворачиваясь к обеденному столу.

Вся посуда после завтрака была давно убрана, посудомоечная машина работала с тихим гудением, все поверхности сияли чистотой.

– Сгодится, – проговорил Джеймс, не отрываясь от газеты.

Он начал пользоваться очками для чтения. Почему-то ее это удивило. Оказывается, у него тоже есть свои слабости. Он всегда стремился к безупречности во всем. Для себя и ближайшего окружения. Именно поэтому Хелена так волновалась за Сэма. В ее глазах сын был совершенством. Но уже с самого раннего возраста он стал большим разочарованием для отца. Чувствительный, осторожный и боязливый, предпочитал спокойные игры, лазил невысоко, бегал небыстро, не любил бороться с другими мальчиками, а предпочитал часами сидеть в своей комнате с игрушками, создавая фантастические миры. Став старше, полюбил все разбирать и снова собирать. Старые радиоприемники и магнитофоны, старый телевизор, найденный в гараже, – все, что можно было разобрать, он разбирал и собирал заново. Как ни странно, Джеймс не возражал против этого его увлечения. Несмотря на всю свою педантичность и страсть к порядку, он оставил в гараже уголок для Сэма, где тот мог заниматься своими делами. По крайней мере, такой интерес он понимал.

– Что еще ты хотел бы, чтобы я сегодня сделала? – спросила Хелена, слезая с табуретки.

Она поставила ее на место, у короткой стороны кухонного островка, на одной линии с другой табуреткой, на расстоянии десяти сантиметров, чтобы они стояли строго симметрично.

– В прачечной лежало грязное белье. И мои брюки поглажены очень небрежно – это тебе придется переделать.

– Хорошо, – сказала Хелена и склонила голову.

Пожалуй, она заодно и все рубашки перегладит. Так будет надежнее.

– Я собираюсь за покупками. У тебя есть пожелания – помимо обычного?

Джеймс перевернул страницу в газете. В руках у него была газета «Бухюсленинген» – значит, ему еще осталось прочесть «ДН» и «Свенска дагбладет». Он всегда читал их в определенном порядке. Сперва «Бухюсленинген», потом «ДН», потом третью.

– Нет, только то, что обычно. – Теперь муж поднял глаза. – А где Сэм?

– Взял велосипед и поехал в поселок. Встретиться с другом.

– Что это за друг? – Джеймс взглянул на нее поверх очков для чтения.

Хелена заколебалась.

– Ее зовут Джесси.

– Ах, ее… Стало быть, это девушка? А кто ее родители?

Он опустил газету на колени, в глазах сверкнули искорки. Хелена глубоко вздохнула.

– Мне он ничего не говорил, но я слышала, что его видели с дочерью Марии.

Джеймс несколько раз вдохнул.

– Ты считаешь, что это уместно?

– Если ты хочешь, чтобы я сказала ему, чтобы он с ней не встречался, то я это сделаю. Или поговори с ним сам.

Хелена не могла оторвать глаз от носков тапочек. Живот снова свело. Так много всего всколыхнулось – такого, что должно было бы оставаться в далеком прошлом…

Джеймс снова взялся за газету.

– Нет, оставим всё как есть. Пока.

Сердце забилось, и Хелена ничего не могла с этим поделать. Она не была уверена, что Джеймс принял правильное решение. Но не ей решать. С того самого дня тридцать лет назад она ничего и никогда не решала сама.

* * *

– Тебе удалось найти что-нибудь среди заявлений? Что стоило бы распутывать дальше?

Патрик кивнул Аннике, но она лишь покачала головой.

– Нет, помимо того парня, снимавшего детей на пляже, не смогла найти никого, кто приставал бы к детям. Но я просмотрела еще не всю кипу.

– Какой период мы рассматриваем?

Йоста потянулся за ломтем хлеба и стал намазывать на него масло. Анника предусмотрительно позаботилась в это утро о завтраке, понимая, что все будут торопиться в участок и не позавтракают дома.

– Я начала с мая, как мы и говорили. Хотите, чтобы я посмотрела еще раньше?

Она взглянула на Патрика. Но тот только покачал головой.

– Нет, пока начнем с мая. Но если ты не найдешь ничего связанного с детьми, тогда подумаем, не начать ли искать более широко – просмотреть все заявления о сексуальных посягательствах и изнасилованиях.

– Но есть ли хоть какие-нибудь основания думать, что это убийство на сексуальной почве? – спросила Паула, откусывая кусок бутерброда с ветчиной и сыром.

Эрнст сидел рядом с ней, глядя ей в рот, однако она игнорировала его. От вкусностей, которыми его подкармливал Мелльберг, пес уже начал понемногу толстеть.

– Педерсен еще не закончил экспертизу, так что мы пока не знаем. Но Нею нашли голой, а два самых распространенных варианта убийства ребенка – это либо сексуальные мотивы, либо…

Он запнулся.

– Либо же убийца – кто-то из ближайшего окружения, – договорил за него Йоста.

– Да. И что тебе тут подсказывает твоя интуиция? – спросила Паула Йосту, оттолкнув морду Эрнста, которую тот уже почти положил ей на колени.

– Я уже говорил – мне исключительно сложно представить, чтобы родители Неи имели ко всему этому отношение. Но клясться не буду. Когда так долго проработал в полиции, то знаешь – ничего нельзя исключать.

– Скажем так – это не главная версия следствия, – проговорил Патрик.

– Нет. Такое ощущение, что мы никак не можем игнорировать связь с убийством Стеллы, – сказал Мартин. – Вопрос в том, как действовать дальше. Ужасно много времени прошло.

Он поднялся, взял кофейник и подлил еще кофе всем, сидящим вокруг стола.

– Вы вчера поговорили с Хеленой, – сказал Патрик. – Не могли бы вы сегодня побеседовать с Марией? А я тогда поеду к Хелене. Я хочу знать, есть ли у них алиби.

– А на какой период времени? – спросила Паула. – Мы ведь даже не знаем, действительно ли Нея пропала утром, как думают родители. Они не видели дочь с тех пор, как уложили ее спать, – может быть, похищение произошло ночью…

– Каким образом? – спросил Мартин, усаживаясь на свое место. – Есть ли признаки взлома?

– Я могу спросить родителей, мог ли кто-то проникнуть в дом ночью незаметно для них, – сказал Йоста. – Стояли теплые ночи, в сельской местности многие спят с открытыми окнами…

– Отлично, – сказал Патрик. – Тогда выясни это. Ты права, Паула, мы должны проверить их алиби начиная с вечера воскресенья.

– Хорошо, тогда поедем к Марии и посмотрим, что она скажет.

– Поговорите и с ее дочерью, – сказал Патрик. – Если я правильно помню, у нее есть дочь подросткового возраста по имени Джесси. Я тоже надеюсь встретиться не только с Хеленой, но и с ее сыном Сэмом и ее мужем – этим солдатом миротворческих сил ООН, у которого такой вид, будто он ест на завтрак колючую проволоку.

Хедстрём поднялся, чтобы поставить в холодильник молоко, пока оно не прокисло на жаре. В кухне не было кондиционера, только старинный вентилятор, и в крошечном помещении царила немилосердная жара, хотя все окна были распахнуты настежь.

– Кстати, кто-нибудь видел Мелльберга? – спросил он.

– Дверь в его кабине закрыта, и никто не ответил, когда я постучался. Так что он, наверное, спит и видит сны, – ответил Йоста, криво улыбнувшись.

Раздражаться на Мелльберга ни у кого не было сил. Пока он сидел у себя в кабинете и спал, остальные могли спокойно делать свое дело.

– От Турбьёрна и Педерсена что-нибудь слышно? – спросила Паула.

– Да, я вчера звонил обоим, – ответил Патрик. – Турбьёрн, как обычно, не хотел ничего говорить, пока не будет составлен рапорт, но он переслал мне акт экспертизы по делу Стеллы. А Педерсен после некоторых уговоров открыл мне, что у Неи рана на затылке. Не знаю, что это может нам дать, но, по крайней мере, уже что-то.

– Может так быть, что Хелена и Мария невиновны? – спросила Паула и посмотрела на Йосту. – Или одна из них снова убила ребенка?

– Даже не знаю. – Йоста вздохнул. – Тогда я был во всем уверен… Однако сейчас, когда услышал, что Лейф усомнился, я тоже начал ломать над этим голову. Но чтобы тридцать лет спустя у них появились мотивы убить еще одну маленькую девочку… Это уж слишком притянуто за уши.

– Это может быть копикэт, подражатель, – сказал Мартин и подергал за рубашку, чтобы проветриться. Его рыжеватые волосы прилипли ко лбу.

– Ну да, сейчас мы не можем исключить ни одну возможность, – проговорил Йоста, глядя в стол.

– Как идут поиски старых протоколов допросов? – спросил Патрик. – И прочих материалов следствия?

– Я работаю над этим, – ответила Анника. – Но ты сам знаешь, как тут велся архив. Документы складывались как попало. Документы исчезали, уничтожались… Но я не сдаюсь – если сохранились хоть какие-то записи по делу Стеллы, то я их разыщу.

Она криво улыбнулась.

– Кстати, ты спрашивал у своей жены? Она обычно находит старые материалы следствия куда лучше нас.

– Спасибо, я в курсе. – Патрик рассмеялся. – Я получил доступ ко всему, что ей удалось собрать, но это в основном копии того, что писали в то время газеты. Эрике тоже не удалось добраться до материалов следствия.

– Я буду продолжать копать, – сказала Анника. – Если что-нибудь найду – немедленно отзвонюсь.

– Отлично. Ну что ж, значит, на сегодня всем есть чем заняться, – сказал Хедстрём и снова почувствовал внутри ком. Он пытался дистанцироваться от ситуации, но это было сложно. Почти невозможно.

Из открытой двери донеся громовой голос:

– Ах вот оно что, вы тут сидите и кофеек попиваете!

Мелльберг смотрел на всех сонным взглядом.

– Какая удача, что хоть кто-то в этом участке умеет работать… Пошли, Эрнст! Хозяин покажет им, как надо делать дела.

Эрнст радостно побежал за хозяином, и они услышали, как Мелльберг протопал по коридору и захлопнул дверь в свой кабинет. Скорее всего, чтобы продолжить утренний сон в рабочем кресле. Никто даже не стал ничего комментировать. Всех ждала работа.

* * *

Джесси наслаждалась покоем, который охватывал ее, когда она слушала мерное дыхание Сэма. Так непривычно. Покой. Чувство защищенности. Другой человек интересуется тобой.

Она повернулась в постели, стараясь не потревожить Сэма. Но его рука, лежавшая на ней, обняла ее еще крепче. Казалось, ничто из того, что она делает, не раздражало его.

Джесси осторожно погладила его живот под черной футболкой. Странное чувство. Близость другого человека. Парня. Прикасаться к нему, не получая отпор.

Она повернулась к нему, приподняла голову, глядя на Сэма. Выступающие скулы, чувственные губы. Длинные черные ресницы.

– Ты раньше с кем-нибудь был? – тихо спросила Джесси.

Веки его дрогнули, но он продолжал лежать с закрытыми глазами. Наконец ответил:

– Нет. А ты?

Она покачала головой, потерлась подбородком о его грудь.

О том ужасном времени в школе-интернате в Лондоне этой весной ей не хотелось вспоминать. На краткий волшебный миг Джесси поверила, что Паскаль хочет быть с ней. Он был сыном французского дипломата – такой красавчик, что при одном взгляде на него у нее буквально дыхание перехватывало. Паскаль начал с того, что стал писать ей эсэмэски – милые и трогательные сообщения. Потом пригласил ее на школьные танцы, и она ночь не спала, думая о том, как все разинут рты, когда увидят ее рука об руку с Паскалем. После этого они продолжали строчить друг другу сообщения, он все больше выманивал ее из ее раковины, они шутили, смеялись, приближаясь к запретной грани…

Однажды вечером он попросил прислать фото ее груди. Сказал, что хочет засыпать, видя ее перед собой, что у нее наверняка самая красивая грудь на свете и что он мечтает прикоснуться к ней и ласкать ее. И Джесси, стоя в своей комнате, подняла джемпер и сфотографировала свою грудь. Без лифчика, ничем не защищенную.

На следующий день это фото облетело всю школу. Все знали, что замыслил Паскаль с его дружками. Они подготовили для нее ловушку. Вместе сидели и придумывали эсэмэски. Тогда ей хотелось умереть. Просто исчезнуть с лица земли.

– Нет, – ответила Джесси. – У меня никогда не было парня.

– Мы были мудры и дождались друг друга, – мягко сказал Сэм и повернул к ней лицо.

Синие глаза внимательно смотрели на нее, и Джесси знала, что может положиться на него. Они напоминали двух израненных ветеранов, прошедших одну войну и понимавших друг друга без слов. То, что сделали их матери, оставило следы в душах обоих.

– Представляешь, я почти ничего не знаю о том, что произошло тогда, тридцать лет назад.

– То есть как? – проговорил Сэм, приподнимаясь. – Вообще ничего?

– Да нет, я знаю лишь то, что можно «нагуглить». Но тогда об этом так много писали – далеко не все есть в Интернете. А вот маму я никогда не спрашивала… С ней невозможно об этом говорить.

Сэм погладил ее по волосам.

– Может быть, я могу тебе помочь. Тебе этого хочется?

Джесси кивнула. Прислонившись головой к его груди, она почувствовала, как покой разливается по всему телу – даже глаза начали слипаться.

– Через год все это закончится, – сказал Сэм.

Школа. Она все поняла без слов. Как они похожи!

– И что ты будешь делать?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Не хочу попасть в беличье колесо – бегать на одном месте без всякой пользы.

– А я мечтаю отправиться путешествовать, – сказала Джесси, крепко обнимая его. – Взять с собой то, что поместится в рюкзак, и поехать туда, куда мне захочется.

– Этого ты не можешь сделать, пока тебе не исполнится восемнадцать. А до восемнадцати так далеко… Даже не знаю, выдержу ли я.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Джесси.

Сэм отвернул голову.

– Ничего, – тихо проговорил он. – Я ничего не имел в виду.

Джесси хотела еще что-то сказать, но вместо этого продолжала гладить его живот, словно могла своими прикосновениями убрать комок, притаившийся там.

Почувствовав что-то кончиками пальцев, она приподняла футболку Сэма.

– Что это такое? – спросила, гладя круглую отметину.

– Ожог. В седьмом классе. Бассе и другие парни из класса держали меня, а Нильс прижег меня сигаретой.

Джесси зажмурилась. Ее Сэм… Как ей хотелось залечить все его раны!

– А это?

Ее рука перебралась ему на спину, и она слегка нажала, чтобы он повернулся на бок и показал ей спину. Длинные полосы образовывали на коже хаотичные узоры.

– Тоже Нильс?

– Нет. Папаша. Ремнем. Когда учитель физкультуры стал спрашивать, я соврал – сказал, что поцарапал спину о колючий куст. Мне кажется, он мне не поверил, но никто не решился выяснять дальше. С Джеймсом все боятся связываться. Но после этого он, по крайней мере, сообразил, что нельзя делать такого, что оставляет следы. А три года назад совсем перестал меня бить – уж не знаю почему.

– У тебя есть еще шрамы? – спросила Джесси, разглядывая как завороженная полосы на спине.

Ее собственные шрамы таились в глубине души. Но это не означало, что они причиняли ей меньше боли, чем ремень, изодравший кожу на спине.

Сэм сел в постели. Он закатал брюки, так что стали видны колени. Они были покрыты шрамами. Джесси протянула руку и погладила их тоже. На ощупь они оказались узловатыми.

– Как… от чего у тебя такие следы?

– Меня заставили стоять на коленях на полу. На сахарном песке. Звучит не так уж и ужасно, но поверь мне – это очень больно. И оставляет шрамы.

Джесси наклонилась и поцеловала шрамы.

– А еще?

Он повернулся к ней спиной и сдвинул штаны, обнажив ягодицу.

– Видишь?

Она увидела. Еще один круглый шрам – но непохожий на ожог.

– Карандаш. Старая милая шутка – поставить стоймя остро заточенный карандаш, как раз когда кто-то садится на стул. Он вошел на три сантиметра. И обломился. Класс хохотал так – я думал, они описаются от смеха.

– Фу, какой ужас! – воскликнула Джесси.

Больше она не хотела ничего знать, не хотела видеть другие шрамы. Свои собственные, внутренние, она ощущала слишком явно, чтобы выдержать вид внешних повреждений на теле Сэма. Джесси подалась вперед. Поцеловала круг на его ягодице. Осторожно положила его на спину. Медленно стянула с него брюки, не решаясь взглянуть на него. Почувствовала, как его дыхание изменилось, стало тяжелее. Принялась нежно целовать его бедра. Сэм запустил руку ей в волосы, гладя ее по голове. На мгновение Джесси вздрогнула, вспомнив свои фотографии, распространившиеся по школе, – и что она пережила после этого. Затем разомкнула губы и усилием воли прогнала воспоминания. Она сейчас не там. Она здесь. Со своим астральным двойником. Он сумеет залечить все шрамы.

* * *

– Тьфу, черт, как жарко… – Мартин пыхтел, как пес, пока они шли к полицейской машине. – А ты разве не вспотела?

Паула, рассмеявшись, покачала головой.

– Я родом из Чили. Для меня это не жара.

– Но ты же почти не жила там, – усмехнулся Мартин, утирая пот со лба. – Ты шведка до мозга костей, как и я.

– С тобой в этом никто не сравнится. Вот ты действительно шведский парень до мозга костей.

– Ты произнесла это таким тоном, словно это недостаток, – улыбнулся Мартин, открывая дверцу машины.

Он сел было за руль, но тут же вылез обратно.

– Тьфу, совсем мозги отшибло – сейчас она наверняка в студии!

– Да, ясное дело, – проговорила Паула и покачала головой. – Это в двух шагах отсюда.

– Забавно посмотреть на киностудию, – сказал Мартин и двинулся в сторону промышленной зоны, где в одном из заброшенных цехов шли съемки фильма об Ингрид Бергман.

– Боюсь, там все куда скромнее, чем ты себе представляешь.

Мартин обернулся к Пауле, которая едва поспевала за ним на своих коротеньких ножках, и лукаво улыбнулся.

– Посмотрим. Как бы там ни было, интересно повидать Марию Валль – она прекрасно выглядит для своих лет.

Паула вздохнула.

– Кстати, о женщинах. Как у тебя дела с той мамочкой?

Мартин почувствовал, что краснеет.

– Да так, поболтал с ней пару минут на детской площадке… Даже не знаю, как ее зовут.

– Но, похоже, стрела Амура тебя пронзила.

Мартин застонал. Зная Паулу, он понимал, что она так просто эту тему не оставит. Чем больше он смущается, тем ей веселее.

– В общем… – Мартин мучительно подыскивал какой-нибудь остроумный комментарий, но безуспешно. – Да брось, – сказал он наконец и покачал головой. – Пора работать.

– Хорошо, – ответила Паула, улыбаясь ему.

Киностудия располагалась в промышленном здании, внешне совершенно не гламурном. Снаружи оно было окружено забором, но когда Мартин потрогал калитку, та оказалась не заперта, так что они беспрепятственно проникли на территорию. Одна дверь была открыта – видимо, для вентиляции, – и двое полицейских осторожно вошли. Внутри это напоминало ангар – высокий потолок, одно внутреннее помещение. Слева находились несколько дверей – в туалет и в какую-то импровизированную гримерную. Справа были возведены стены с окнами, создающие иллюзию настоящей комнаты, а вокруг расставлено множество осветительных приборов.

Навстречу им вышла светловолосая женщина. Волосы ее были схвачены в небрежный узел, заколотый кисточкой, а вокруг талии надет столярный пояс, набитый всякими приспособлениями для макияжа.

– Добрый день, кого вы ищете?

– Мы из полиции. Хотели бы побеседовать с Марией Валль, – сказала Паула.

– Как раз сейчас идут съемки сцены, но я скажу ей, когда они закончат. Или это очень срочно?

– Нет, ничего страшного, мы можем подождать.

– Тогда присядьте и налейте себе кофе.

Полицейские уселись, взяв себе кофе и печенье со стола, стоявшего рядом с диваном.

– Ты права, не очень-то у них тут гламурно, – проговорил Мартин, озираясь.

– Я же говорила, – усмехнулась Паула, кладя в рот пригоршню орехов.

Они с любопытством посмотрели в сторону декораций, откуда доносились голоса, произносившие реплики. Через некоторое время мужской голос звучно выкрикнул: «Стоп!», и еще пару минут спустя гримерша появилась в сопровождении звезды – Марии Валль. Помещение вдруг стало казаться совсем не таким убогим. Актриса была одета в белую рубашку и облегающие белые шорты, волосы схвачены белой лентой. Мартин не мог не отметить, что у нее великолепные ноги для женщины такого возраста, однако заставил себя сосредоточиться на главном. При виде красивой женщины он всегда слегка забывался. До встречи с Пией это не раз создавало ему проблемы, и до сих пор он избегал некоторых мест в Танумсхеде, чтобы не столкнуться с кем-нибудь, с кем у него в свое время возникли осложнения. Некоторые люди куда более злопамятны, чем другие.

– Как чудесно, когда утро начинается встречей с красивым мужчиной в форме, – проговорила Мария своим хрипловатым голосом, от которого волоски на руках у Мартина встали дыбом.

Он сразу понял, как она приобрела славу одной из главных хищниц Голливуда. Сейчас Мартин и сам не отказался бы, чтобы его проглотили.

Паула бросила на него строгий взгляд, и он осознал, что позорно сидит с открытым ртом. Мартин закашлялся, а Паула поднялась, чтобы поздороваться и представить их.

– Паула Моралес и Мартин Молин из полицейского участка Танумсхеде. Мы расследуем убийство маленькой девочки, которую нашли убитой во Фьельбаке, и хотели бы задать несколько вопросов.

– Разумеется, – проговорила Мария и села на диван рядом с Мартином. Когда они здоровались, она взяла его руку и держала на несколько секунд дольше, чем следовало. У него не было ни малейшего желания возражать, однако уголком глаза он отметил, что Паула сердито смотрит на него.

– Предполагаю, что ваше желание поговорить со мной связано с тем, что произошло тридцать лет назад.

Мартин снова закашлялся и кивнул.

– Между этими двумя событиями есть большое сходство, так что мы должны побеседовать с вами. И с Хеленой.

– Понимаю, – спокойно ответила Мария, словно все это мало ее задевало. – Но вам наверняка известно, что мы с Хеленой в течение тридцати лет утверждали, что невиновны. Всю жизнь нам пришлось жить под грузом обвинений в том, чего мы не совершали.

Откинувшись назад, она закурила. Мартин, словно загипнотизированный, смотрел, как Валль закидывает ногу на ногу.

– Нас не упрятали за решетку, но в глазах общества разница невелика, – продолжала она. – Все считали, что мы виновны в убийстве, наши фотографии публиковались в каждой газете, меня изъяли из семьи, и наша жизнь никогда уже не была прежней. – Выдохнула кольцо дыма, глядя прямо в глаза Пауле. – Как вы считаете, чем это лучше тюрьмы?

Паула не ответила.

– Прежде всего нам нужно спросить, есть ли у вас алиби с восьми вечера в воскресенье до второй половины дня понедельника, – сказал Мартин.

Мария затянулась, прежде чем ответить.

– В воскресенье вечером мы гуляли всей съемочной группой – получилась импровизированная вечеринка по случаю начала проекта. Мы находились в «Городском отеле».

– А когда вы вернулись домой? – спросил Мартин, доставая блокнот и ручку.

– Хм… так получилось, что я осталась ночевать в отеле.

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? – спросила Паула.

Мария окликнула высокого черноволосого мужчину, стоявшего у декораций и громко разговаривавшего с кем-то.

– Йорген! Darling^[34], подойди сюда…

Услышав зов Марии, тот тут же прервался и подошел к ним.

– Это Йорген Хольмлунд, режиссер фильма.

Он кивнул, поздоровался и вопросительно посмотрел на Марию, которая, казалось, наслаждается ситуацией.

– Darling, ты не мог бы рассказать этим полицейским, где я находилась в ночь с воскресенья на понедельник?

Йорген стиснул зубы. Мария затянулась и пустила дым колечком.

– Не волнуйся, darling, вряд ли они заинтересованы в том, чтобы звонить твоей жене.

Он фыркнул, но потом ответил:

– У нас была вечеринка в «Городском отеле» в воскресенье вечером, а потом так получилось, что Мария осталась ночевать у меня в номере.

– А когда вы вернулись домой? – спросила Паула.

– Домой я не вернулась, мы с Йоргеном вместе поехали прямо в студию. Приехали в половине девятого, а в девять я уже сидела в гримерной.

– Еще есть вопросы? – спросил Йорген и, услышав отрицательный ответ, тут же повернулся и ушел.

Марию, казалось, только забавляло его смущение.

– Бедняга Йорген, – произнесла она, указывая сигаретой на удаляющуюся спину. – Слишком много времени тратит на то, чтобы жена не узнала о его маленьких шалостях. Он из тех мужчин, у которых совесть сочетается с ненасытным либидо, – весьма неудачная комбинация!

Мария подалась вперед и загасила окурок в банке из-под колы, стоящей на столе.

– Еще что-нибудь? У вас больше нет вопросов по поводу моего алиби?

– Мы хотели бы также поговорить с вашей дочерью. Поскольку она несовершеннолетняя, требуется ваше согласие.

Мартин закашлялся от дыма, окутавшего диван, на котором они сидели.

– Само собой, – ответила Мария и, пожав плечами, снова откинулась на спинку дивана. – Я прекрасно понимаю серьезность ситуации, однако если у вас нет ко мне больше вопросов, я вынуждена вернуться к съемкам. У Йоргена начнется экзема от стресса, если мы выбьемся из графика съемок.

Поднявшись, она протянула руку для рукопожатия. Потом взяла блокнот Мартина и его ручку, написала что-то и вернула блокнот с лукавой улыбкой, прежде чем решительным шагом проследовать в съемочный павильон.

Паула закатила глаза и сказала:

– Дай я угадаю. Ее номер телефона.

Мартин взглянул в блокнот и кивнул, не в силах скрыть глупую улыбку.

Бухюслен, 1671–1672 годы

После того визита еще много дней все говорили только о Ларсе Хирне и комиссии по ведовству. Возбуждение Бритты резко контрастировало с подавленным настроением Пребена, однако вскоре настали будни, и разговоры улеглись. У всех были дела – и у прислуги, и у самого пастора, которого ждали церковные дела как в Тануме, так и в приходе Люр.

Зимние дни приходили и уходили – монотонные и одинаковые. Жизнь в усадьбе шла однообразно, однако все же куда более переменчиво, чем для многих других, тянувших лямку каждый день от восхода до заката. В усадьбу приезжали гости, и Пребен привозил с собой всякие истории из своих служебных поездок. Споры, которые надо было разрешать, трагедии, которые надо было умиротворять, радость, которую надо было отмечать, и горе, которое надо было разделять. Пастор проводил свадьбы, крещения, похороны и давал советы в делах, касаемых Бога и семьи. Временами Элин подслушивала, когда он разговаривал с кем-нибудь из паствы, и его советы всегда казались ей мудрыми и продуманными, хотя и осторожными. Он не был человеком мужественным, как ее Пер, и не имелось в нем той гордой непокорности, которая присутствовала в ее покойном муже. Пребен казался мягче, а его глаза – добрее. У Пера в душе таился мрак, от которого тот иногда впадал в тяжелое настроение, в то время как Пребен, казалось, был начисто лишен уныния. Порой Бритта вздыхала о том, что она замужем за ребенком, и ругала его за то, что он каждодневно являлся в грязной одежде, поработав в поле или возясь со скотиной. Но Пребен лишь улыбался и пожимал плечами, не давая себя поколебать.

Марта начала ходить на занятия к звонарю вместе с другими детьми. Элин не знала, как относиться к той радости и жадности, которую выказывала дочь, стремясь познать смысл закорючек, ей самой совершенно непостижимых. Конечно, это дар – научиться писать, но на что девочке такие знания? Элин – бедная служанка, а это означает, что Марте уготована та же судьба. Для них никакого другого пути нет. Она – не Бритта. Она – Элин, нелюбимая дочь своего отца. Она – вдова, чей муж утонул в море. То, что пастор настаивал на учебе Марты, не могло изменить все эти обстоятельства. Куда больше пользы дочери принесут те знания, которые Элин унаследовала от бабушки. Они не принесут еды в дом или награды в риксдалерах. Однако они вызывают уважение, которое тоже имеет ценность.

Элин часто звали к роженицам или к кому-то, кто страдал зубной болью или хандрой. Множество недугов умела она исцелить при помощи трав и заговоров. И в таких делах, как несчастная любовь или нежеланное сватовство, люди обращались к ней за помощью, а также когда недуг охватывал скотину. В трудных ситуациях Элин становилась важным лицом – и это лучшая судьба для Марты, чем наполняться знаниями, которые ей никогда не пригодятся, а лишь могут навести ее на опасные мысли о том, что она достойнее других.

Однако, похоже, средства Элин не возымели никакого влияния на Бритту. Месяц проходил за месяцем, а кровь приходила, как и раньше. Сестра все больше сердилась и настаивала на том, что Элин что-то делает не так, не умеет того, чем хвасталась. Однажды утром Бритта отшвырнула кубок, в котором Элин принесла ей отвар, и зеленый напиток потом медленно стекал по стене, образуя лужицу на полу. А потом Бритта, рыдая, упала на постель.

Элин не была злой, но порой тайно злорадствовала по поводу отчаяния сестры. Бритта часто бывала сурова – не только к прислуге, но и к Марте, и иногда Элин невольно думала, что ребенок отказывается заводиться в животе у Бритты из-за всего того зла, которое в ней живет. А после проклинала себя за такие мысли. Неблагодарной она быть не хотела. Кто знает, что сталось бы с ней и Мартой, если бы Бритта не сжалилась над ними и не взяла их под свое покровительство. Всего двумя днями раньше Элин слышала, что Эбба из Мёрхульта со своими двумя младшими детьми попала в бедняцкий приют. Без Бритты им с Мартой тоже прямая дорога туда.

Однако с сестрой трудно было оставаться человеком богобоязненным. Было в ней что-то холодное и жестокое, с чем не мог справиться даже такой человек, как Пребен. Иногда Элин думала о том, что он заслуживает жену получше – с теплым сердцем и веселым нравом, а не только с красивым лицом и роскошными темными волосами. Впрочем, об этом не ей судить.

Все чаще Элин замечала, что Пребен украдкой разглядывает ее. Она пыталась избегать его, но это было непросто. Пастор часто находился там же, где и его работники, словно был одним из них, – его можно было увидеть то в сарае, то на пастбище в заботах о скотине. Он обладал редким даром в общении со всем живым, и Марта везде следовала за ним, словно преданный щенок. Не раз Элин извинялась перед ним за навязчивость дочери, он же смеялся в ответ и качал головой, говоря, что нет приятнее компании. Где ни увидишь Пребена – Марта всегда неподалеку. Казалось, им всегда есть о чем поговорить – Элин постоянно видела их за разговорами, когда Марта, сложив руки за спиной, старалась поспевать за широкими шагами Пребена. Она пыталась спросить дочь, о чем они говорят, но та лишь пожимала плечами и отвечала, что они говорят обо всем. О животных, о Боге и о таком, о чем Марта читала в книжках. Пребен завел себе привычку постоянно подбрасывать ей новые книжки из своей библиотеки. Закончив дела, она садилась читать.

Элин лишь удивлялась, как закорючки на странице могут представлять такой интерес для девочки, но не мешала ей, хотя все ее нутро подсказывало – ничего хорошего из этого не выйдет.

А тут еще Бритта… С каждым днем она все больше мрачнела, видя интерес Пребена к девочке. Не раз Элин замечала, как она с ревностью следит за странной парой, а иногда до нее доносились звуки горячих споров. Но тут Пребен не уступал жене. Марта продолжала таскаться за ним, куда бы он ни направлялся. А за ней шла Фиалка. Котенок вырос за зиму и следовал за хозяйкой так же преданно, как Марта за Пребеном. Забавно выглядела эта троица, когда они шли через двор, и Элин знала, что злые языки шепчутся об интересе Пребена к девочке. Однако мнение служанок и батраков мало интересовало ее. Пусть себе шепчутся у нее за спиной, сколько захотят. Зато как схватит их головная боль или зубы разноются, так она им снова нужна… И каждый раз, когда они спрашивали, что Элин хочет за беспокойство, она просила чего-нибудь для дочери. Немного еды. Старые ботинки. Юбку, которую можно было перешить и сделать платьице. Марта была для нее всем, и когда она радовалась, Элин чувствовала себя счастливой. А Бритта пускает думает, что хочет.

Элин стискивала зубы, когда дочка приходила к ней в слезах, рассказывая, что хозяйка ущипнула ее или выдрала за челку. Приходилось расплачиваться за то, что девочке здесь ничто не угрожает. Ее Бритта тоже сурово щипала, пока они были маленькие, – и все же Элин выжила. Пребен защитит Марту. И ее он тоже защитит. Его добрые глаза, следившие за ней, когда он думал, что она не видит, заставляли ее поверить в это. И иногда, когда их взгляды на секунду встречались и эта секунда, казалось, тянулась целую вечность, Элин чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

* * *

Приближаясь к Марстранду, Эрика ощутила прилив возбуждения. Она много читала про родителей Хелены, составила себе представление о них на основании тех интервью, которые они давали. Отец Хелены Карл-Густав давно умер, но сейчас ей предстояла встреча с матерью. Эрика вынуждена была признаться самой себе, что у нее есть некие предубеждения по поводу Харриет Перссон. Она и ее муж свалили всю вину на Марию, выставляя Хелену жертвой. Но первое, что бросалось в глаза, – насколько тяжело они сами переживали общественный резонанс.

Эрика знала, что до случившегося они принадлежали к высшему обществу Фьельбаки. Карл-Густав владел сетью канцелярских магазинов, а Харриет до замужества была фотомоделью. Он богат, она красива. Старый банальный сюжет.

Эрика свернула на парковку на Коровьем острове. Стоял теплый солнечный день, она предвкушала прогулку в Марстранд. Давно ей не приходилось бывать здесь, и теперь бросилось в глаза, как красив этот маленький прибрежный поселок.

Короткая переправа до Марстранда доставила ей удовольствие, но, едва сойдя на берег, Эрика сосредоточилась на предстоящем интервью. Вопросы, которые она намеревалась задать, роились в голове, пока Фальк, пыхтя, поднималась по склону к дому Харриет. Найдя нужный ей номер, остановилась, разглядывая дом. Он был великолепен. Белый, с красивыми старинными деталями, утопающий в розах и люпинах розового и сиреневого цвета, с огромным балконом в сторону моря. Если Харриет вздумает продать дом, то получит немало миллионов. Двузначное количество миллионов.

Она вошла в белые деревянные ворота и двинулась по маленькой выложенной камнем дорожке к входной двери. Звонка здесь не было, только дверной молоток в виде головы льва, и Эрика стукнула кольцом по двери. Дверь немедленно распахнулась – ей открыла элегантная ухоженная дама лет шестидесяти.

– Эрика Фальк! Как приятно наконец-то познакомиться с вами! Да-да, я прочла ВСЕ ваши книги – вы безумно талантливы. Как здорово, что и за границей к вам тоже пришел успех…

Не дожидаясь ответа, хозяйка втащила Эрику в дом.

– Я накрыла для нас кофе, нечасто ко мне заходят такие дорогие гости, – продолжала она, направляясь к балкону через большую открытую гостиную.

По части интерьеров Эрика не считала себя специалисткой, однако узнала мебель от «Юсефа Франка», «Бруно Матссона» и «Карла Мальмстена». Однако создавалось впечатление, что дом обставляла не сама Харриет, а профессиональный дизайнер.

– Прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что согласились меня принять, – начала Эрика, усаживаясь на стул, к которому решительно подвела ее Харриет.

– О, само собой. Все эти годы мы мечтали о том, чтобы народ узнал правду – ради самой бедняжки Хелены, – так что вы пишете поистине долгожданную книгу. Да еще к тому же именно сейчас, когда я слышала от стокгольмских подруг, что эта ужасная женщина планирует написать свою…

– Но разве это так уж плохо? – осторожно спросила Эрика и кивнула, когда Харриет взяла в руки кофейник. – Мария, как и Хелена, все эти годы утверждала, что она невиновна, – так что ее книга, скорее всего, подкрепит версию Хелены?

Харриет поджала губы, наливая кофе, который выглядел подозрительно светлым.

– Я не верю, что она невиновна. Думаю, она и убила несчастную девочку, а потом попыталась переложить вину на Хелену.

– Хотя Мария первой призналась в убийстве? – Эрика отхлебнула глоток кофе, который, как она и опасалась, оказался совсем некрепким.

– Это было частью ее плана, как вы сами понимаете. – Голос Харриет вдруг сорвался на фальцет, она несколько раз сглотнула. – Она хотела обмануть Хелену, чтобы та призналась. Моя дочь всегда была доверчивой и ведомой, а эта Мария – прожженная девчонка из ужасной семьи. Мы с самого начала волновались, как она повлияет на Хелену, – дочь словно подменили, когда она начала дружить с ней. Однако мы опрометчиво позволили им общаться слишком долго. Не хотели, чтобы нас обвиняли в снобизме, и, конечно же, ребенку важно узнать разные типы людей. Однако то семейство… Нам надо было остановить это с самого начала, я так и говорила Карлу-Густаву. Но вы же понимаете, каковы мужчины, когда они что-то вбили себе в голову, – так что поначалу он настаивал на том, чтобы мы не вмешивались. А потом случилось то, что случилось, и задним числом он много раз говорил мне: «И почему только я не послушался тебя, Харриет?»

Она перевела дух и отпила глоток кофе.

– Не знаю, известно ли вам о случившемся, – поспешила вставить Эрика. – Маленькую девочку с того же хутора, на котором жила Стелла, нашли убитой, к тому же на том самом месте, что и Стеллу.

– Да, я слышала; это так ужасно…

Харриет вздрогнула, и ее золотые украшения звякнули. На шее висела толстая цепочка плетения «бисмарк», на запястьях – широкие золотые браслеты, на блузке – маленькая скромная брошь от «Шанель». Эрика понимала, что ее собеседница в прошлом работала моделью – держалась прямо, вытянув шею, волосы были так искусно выкрашены в светлые оттенки, что никаких признаков седины разглядеть не удавалось. Выглядела она скорее на пятьдесят, чем на шестьдесят, и Эрика невольно распрямилась на стуле. Сама она имела тенденцию сидеть как мешок с сеном – профессиональная деформация после долгих часов, проведенных за компьютером.

Харриет подлила ей некрепкого кофе, и Эрика внутренне поморщилась.

– Это лишь доказывает то, о чем я говорила. Что Хелена ни в чем не виновата. Никак не может быть случайным совпадением, что девочка погибает как раз тогда, когда Мария после долгих лет возвратилась в поселок. Это наверняка она. – Харриет устремила взгляд на Эрику.

– Но как вы думаете, почему Хелена призналась? – спросила та. – Зачем тринадцатилетней девочке сознаваться в убийстве, которого она не совершала?

Харриет ответила не сразу. Нервно подергивая за цепочку, она смотрела на крепость Марстранд. Когда же снова повернулась к Эрике, в ее глазах появилось странное выражение, которое невозможно было истолковать.

– Хелена очень ранимая и хрупкая. Такой она и останется. Карл-Густав сильно ее избаловал. Больше детей у нас не было, она стала папенькиной дочкой. Он от всего ее защищал и давал ей все, чего она только пожелает. Должна признаться, что иногда я чувствовала себя немного лишней – они могли проводить вместе долгие часы, только вдвоем, словно у них был свой маленький мирок. Я тоже росла папиной дочкой, так что все понимала и не мешала им. Но когда в нашей жизни появилась Мария… Она напоминала некую первобытную силу, против которой Хелена не могла устоять. Я видела, что моя дочь буквально в восторге от своей подруги. Конечно, эта девочка была красавицей и уже тогда, в тринадцать лет, казалась опытной и… как бы это назвать… у нее был инстинкт выживания. Думаю, Хелена, которая всего боялась, чувствовала себя с Марией защищенной. Хелена очень изменилась, когда познакомилась с ней. Стала избегать нас. Карл-Густав тоже это заметил и пытался проводить с ней больше времени. Нам обоим не нравилось, что они общаются между собой. Через некоторое время мы начали этому препятствовать, однако Фьельбака – маленький поселок, и удержать двух людей на расстоянии друг от друга здесь сложно. Что мы должны были сделать – целый день сидеть рядом с ней в школе?

Она продолжала тянуть за цепь, которая терлась о загорелую кожу в вырезе блузки.

– Так почему она призналась, как вы думаете?

Рассуждения Харриет увели разговор от исходного вопроса, и Эрика постаралась ненавязчиво вернуть его в нужное русло.

– Думаю, она хотела угодить Марии. Наверное, полицейские сказали ей, что та призналась, и она не хотела оказаться хуже. Именно такая она была, Хелена. И остается до сих пор. Изо всех сил старается плыть по течению. Когда Мария взяла назад свое признание, Хелена сделала то же самое. Но изменить уже ничего было нельзя… – Харриет придвинула Эрике блюдо с булочками. – Вот, свежие, куплены сегодня утром в пекарне.

Эрика взяла булочку.

– Вы смогли оставить Хелену у себя, – сказала она. – В отличие от Марии, которую поместили в приемную семью.

Эрика постаралась сформулировать эту фразу как вопрос, хотя то была скорее констатация факта.

– Да, к счастью, девочек не могли посадить в тюрьму. Тут вмешалось Социальное управление и провело анализ, какое решение будет оптимальным для девочек. Как и ожидалось, пришли к выводу, что семья Валль не в состоянии позаботиться о Марии. Но Хелена вернулась к нам, проведя несколько месяцев в молодежном интернате. И правильно. Мы ни в чем не виноваты, в детстве Хелены и в нашем воспитании не было изъянов. Не подружись она с этой ужасной девчонкой, ничего такого не случилось бы. – Голос Харриет снова сорвался на фальцет.

– Но вы сразу же уехали из Фьельбаки? – спокойно спросила Эрика.

Харриет кивнула.

– Да, здесь невозможно было оставаться, учитывая все сплетни и пересуды. С нами внезапно стали обращаться как с париями. Они даже сместили Карла-Густава с поста председателя «Ротари-клуба». Словно он в чем-то был виноват.

Она несколько раз глубоко вздохнула. Похоже, старые раны еще не до конца затянулись. Эрика не могла не удивиться тому, что Харриет больше возмущает их с мужем падение с вершин социальной лестницы, чем травма, пережитая их дочерью.

– Но Хелена все же решила вернуться?

– Да, хотя я этого никогда не понимала. Однако Джеймс, купивший у нас дом, не захотел из него перебираться, когда женился на Хелене. Карл-Густав поддержал его в этом решении – что я могла этому противопоставить?

– Джеймс и ваш муж, насколько я понимаю, были близкими друзьями. А Хелена в очень юном возрасте вышла замуж за человека, который был ровесником ее отца. Каковы ваши чувства по поводу ее замужества?

Эрика подалась вперед от любопытства – за все долгие месяцы, посвященные сбору сведений, она много раз задавалась этим вопросом.

– Карл-Густав был просто счастлив. Они с Джеймсом друзья детства – родом отсюда, из Фьельбаки, и он им безгранично восхищался. С самого начала поощрял этот союз. И я не видела в этом ничего страшного – сама знакома с Джеймсом с тех пор, как мы с Карлом-Густавом поженились, так что он в каком-то смысле был почти членом семьи. И когда незадолго до совершеннолетия Хелены Джеймс завел об этом разговор, мы сказали, что решать, конечно, ей, но мы не против.

Эрика внимательно следила за выражением лица Харриет – оно как-то не вязалось с ее словами. Могла ли она так однозначно позитивно относиться к тому, что друг семьи, годившийся в отцы ее дочери, вдруг начинает ухаживать за Хеленой и женится на ней? В это как-то не верилось. Что-то тут не сходилось. Однако Эрика понимала, что от Харриет она ничего больше не добьется.

– Я несколько раз пыталась связаться с Хеленой, – проговорила она. – Но та не отреагировала и, похоже, не хочет давать мне интервью. Однако для книги было бы исключительно ценно включить туда версию Хелены. У вас есть возможность поговорить с ней?

Харриет кивнула.

– Ясное дело, Хелена должна согласиться. Знаю, она боится, что опять разворошат старое, и, если честно, у меня тоже сразу возникла эта мысль – что вновь пойдут разговоры. Но потом я поняла: это шанс, которого мы ждали все эти годы, возможность раз и навсегда восстановить нашу репутацию. Да, даже столько лет спустя на меня смотрят косо и год за годом не приглашают на некоторые мероприятия здесь, на острове. Хотя я так много могла бы дать! – Она снова несколько раз сглотнула. – Я поговорю с Хеленой, она согласится.

– Спасибо, – сказала Эрика.

– Я позвоню ей прямо сегодня, – решительно заявила Харриет. – Я не позволю ей упустить этот шанс восстановить наше доброе имя.

Эрика ушла, а Харриет так и осталась стоять на балконе.

* * *

В середине дня всегда наступало затишье. Народ уходил в море или уезжал в поселок, кто-то обедал, сидя на солнышке. Ни у кого не было сил бродить между рядами, рассматривая цветы, когда наступала невыносимая жара. Санне это было на руку. В теплице она всегда чувствовала себя уютнее всего, так что давящая жара, когда солнце стояло в зените, ее не донимала, хотя голова болела – как всегда в первой половине дня. Зато у нее появлялся шанс поухаживать за растениями. Они жадно впитывали воду, так что она тщательно старалась не пропустить ни одно, даже самое маленькое подсыхающее растеньице.

Сейчас у нее было время поставить на место горшки, поваленные небрежными посетителями, она могла поговорить с гортензиями и посплетничать с розами. Корнелия могла пока оставаться на кассе. Качество работников, приходивших на летнюю подработку, обычно оставляло желать лучшего, но Корнелия – настоящая находка.

Если б кто-нибудь спросил Санну, кто ее ближайшие друзья, она назвала бы цветы. Не потому, что существовали другие варианты. Ей всегда трудно было впустить кого-то в свою жизнь. В гимназии она делала неуклюжие попытки подружиться с другими ученицами. Пыталась делать как все – попивать кофе, болтая о мальчиках, легко обсуждать покупку последних туфель или всерьез говорить о последствиях парникового эффекта. Санна старалась казаться нормальной. Однако людей не понимала. Просто чудо, что она начала встречаться с Никласом. А вот цветы – их Санна понимала. И в отличие от людей они тоже ее понимали. Ни в какой другой компании она не нуждалась.

Санна осторожно зарылась лицом в большую лиловую гортензию и вдохнула ее аромат. Он был прекраснее, чем все ароматические свечи в мире. Этот запах успокаивал душу и заставлял ее хотя бы на короткое мгновение расслабиться. Он прогонял все воспоминания, оставляя место лишь для негромкого жужжания.

В детстве все было по-другому. Стелла обожала лес, могла играть там бесконечно. Санна же проводила дни на хуторе, избегала леса с его незнакомыми запахами.

А после того, что случилось со Стеллой, у нее и вовсе не стало оснований приближаться к лесу. После того, что сделали Хелена и Мария…

Что-то шевелилось на дне души каждый раз, когда Санна думала о Марии. Потребность что-то сделать. Что угодно. Тридцать лет мрачных размышлений складывались слой за слоем, образовав в итоге твердый ком. С каждым годом невидимая тяжесть все больше давила на грудь.

С этим нужно что-то делать.

– Простите, а где у вас приправы?

Санна вздрогнула, оторвалась от гортензии и огляделась. Женщина, державшая за руку нетерпеливого малыша, вопросительно смотрела на нее.

– Сейчас покажу, – ответила Санна и повела ее к той части магазина, которая была отведена для приправ и овощей.

Она сразу же догадалась, что женщина любит базилик. В таком Санна никогда не ошибалась.

* * *

Жизнь долгое время бросала ее то вверх, то вниз. И вот впервые за многие годы Анне казалось, что она обрела твердую почву под ногами. Это ее пугало, поскольку она знала, как легко все может рухнуть. Годы, проведенные с Лукасом, что-то капитально изменили в ней. Его побои постепенно разрушили ее самооценку – она до сих пор боролась, чтобы стать прежней.

До встречи с Лукасом Анна считала себя непобедимой. Во многом благодаря Эрике. Лишь во взрослом возрасте пришло осознание, что старшая сестра избаловала ее, защищая от невзгод. Возможно, пытаясь компенсировать все то, чего они недополучили от родителей.

Их маму Эльси Анна давно уже простила. Больно было узнать о ее тайне, но, с другой стороны, хорошо, что Эрика разыскала ту окровавленную одежду на чердаке в доме их детства. Благодаря этому у них появился новый член семьи. Они с Эрикой старались как можно чаще встречаться со своим единокровным братом Йораном.

«Все в этой жизни происходит не случайно», – подумала Анна, обгоняя старый трактор. Солнце слепило глаза, и она потянулась за солнцезащитными очками, не отрывая глаз от дороги. Лихачом она и раньше не была, а после того ДТП стала особенно осторожна. К тому же теперь из-за большого живота она едва доставала до руля. Скоро она будет не в состоянии водить машину. Дан предложил отвезти ее, однако Анна отказалась – вежливо, но решительно. Здесь такое дело, в которое она не хотела его посвящать. Никого другого тоже – ей нужно принять решение самостоятельно.

Анна воспринимала краткую поездку на машине как отдых от повседневной домашней жизни. Летние каникулы во многих отношениях прекрасное изобретение – для детей, но не для родителей. Во всяком случае, не для тех, кто устал, вспотел и вообще на сносях. Анна любила детей, но целый день находить им занятия – задача непростая, а из-за большого разброса в возрасте между ее детьми и детьми Дана у них было все – от детских капризов до подростковых взрывов эмоций. К тому же ей трудно отказать Эрике и Патрику, когда те просят о помощи. Дан обычно ругал ее и убеждал, что она должна подумать о себе. Однако Анна обожала троих своих племянничков, к тому же видела для себя возможность хоть как-то отплатить Эрике за все, что та сделала для нее в детстве. Посидеть с Майей и близнецами – та минимальная вещь, которую она могла сделать для сестры, а Дан пусть ворчит, сколько хочет. Своей сестре она всегда готова помочь.

Анна включила радиостанцию «Винил 107» и теперь наслаждалась тем, что может подпевать. Став мамой, она совсем перестала следить за музыкальными новинками – знала, что ныне популярен Джастин Бибер, и могла напеть пару песен Бейонсе. В остальном же совсем отстала от жизни. Но когда «Винил» передавал песню «Сломанные крылья» группы «Мистер Мистер», она могла подпевать во все горло.

В разгар припева Анна прервалась и громко выругалась. Проклятье! Машина, приближавшаяся по встречной полосе, показалась ей очень знакомой. Эрика. Их старый пикап «Вольво» Анна узнала бы при любом освещении. У нее возникла мысль присесть, но потом она поняла, что сестра скорее узнает машину, чем ее. Между тем ей было известно, что Эрика совсем не разбирается в машинах и не отличит «Тойоту» от «Крайслера», так что она надеялась, что сестра не обратит внимания на красный «Рено», пролетающий мимо.

Телефон завибрировал. Она скосила на него глаза – аппарат держался на магните на панели инструментов. Черт, черт, черт… Звонила Эрика. Значит, узнала машину. Анна вздохнула, но, поскольку она не любит разговаривать за рулем, у нее есть немного времени, чтобы придумать какое-нибудь объяснение. Лгать сестре она не любила. Слишком часто ей в последние годы приходилось это делать. Но сейчас у нее не оставалось выбора.

* * *

Качели медленно покачивались взад-вперед, хотя Йоста не ощущал ни малейшего ветерка среди полуденной жары. Он размышлял о том, давно ли Нея в последний раз качалась на них. Гравий скрипел под ногами. Классики у дома уже почти стерлись.

Внутри все сжалось, когда Флюгаре подошел к двери, – та распахнулась еще до того, как он успел постучать.

– Входите, – сказал Бенгт.

Он сдержанно улыбнулся Йосте, но тот почувствовал агрессию, скрывающуюся за вежливостью.

Йоста заранее позвонил, чтобы предупредить о своем визите, и теперь все собрались за кухонным столом – казалось, в ожидании его прихода. Он подозревал, что родители Петера останутся здесь надолго, даже после похорон, которые когда еще будут. Пока не сделано вскрытие, тело Неи нельзя предать земле. Или родители захотят ее кремировать? Отогнав эти мысли и ненужные картины, Флюгаре согласился выпить чашечку кофе. Затем уселся рядом с Петером и положил руку ему на плечо.

– Как у вас дела? – спросил он, кивая в знак благодарности Эве, которая поставила перед ним чашку с дымящимся кофе.

– Секунда за секундой, минута за минутой, – тихо ответила Эва и села напротив него рядом со свекром.

– Врач прописал им снотворное, оно помогает, – сказала мать Петера. – Поначалу они не хотели его принимать, но я уговорила их. Никому не станет легче от того, что они не могут заснуть.

– Наверное, это правильно, – согласился Йоста. – Надо принимать ту помощь, которая есть.

– Вы что-нибудь выяснили? Поэтому пришли? – Петер смотрел на него глазами, начисто утратившими блеск.

– К сожалению, нет, – ответил Йоста. – Но мы работаем на полную мощность – делаем все, что в наших силах. Я пришел, чтобы спросить вас – возможно ли, чтобы кто-то проник в дом, пока вы спали? Может быть, вы заметили открытое окно?

Эва подняла на него глаза.

– Было жарко, и все окна стояли открытыми; но они были закреплены изнутри крючками, и все выглядело как обычно.

– Хорошо, – продолжал Йоста. – В прошлый раз вы сказали мне, что наружная дверь была закрыта и заперта. Но, возможно, есть другие способы проникнуть в дом. Например, дверь подвала, которую вы забыли запереть…

Петер хлопнул себя по лбу и указал на дверь.

– Боже, совсем забыл вам сказать в ваш прошлый приход! Ведь у нас сигнализация. Каждый вечер мы включаем автономную сигнализацию перед тем, как лечь спать. Когда мы жили в Уддевалле, в нашу квартиру ночью вломились воры. Да, это было до рождения Неи. Кто-то швырнул гранату со слезоточивым газом в щель почтового ящика и выломал дверь. У нас не было никаких ценностей, которые можно было бы украсть, но нас так потрясла наглость взломщиков, проникших в дом, пока мы спали… Так что после этого случая мы всегда включали охраннную сигнализацию – ее мы установили в первую очередь, когда переехали сюда. Нам это казалось особенно важным, поскольку мы живем так изолированно…

Голос изменил ему, и Йоста понял, о чем он подумал. Самое страшное все равно стряслось. Сигнализация давала им чувство защищенности, но она не помогла.

– Стало быть, вы отключили ее, когда встали?

– Да.

– А включили ее заново, когда уезжали?

– Нет, – ответил Петер и покачал головой. – Уже настало утро, было светло, так что… – Он посмотрел на Йосту, только теперь поняв смысл его слов. – Значит, до половины седьмого Нея не могла выйти из дома.

– Стало быть, она не могла пропасть до этого момента, иначе сработала бы сигнализация. Ведь, наверное, никто из посторонних не знает код, чтобы снять охрану?

На этот раз покачала головой Эва.

– Нет. К тому же мы получаем уведомления на мобильные телефоны обо всем, что связано с сигнализацией.

Она поднялась и взяла свой «Айфон», лежавший на зарядке на кухонной столешнице, ввела пароль, перелистала страницы и показала Йосте телефон.

– Взгляните, это та самая ночь. Мы включили сигнализацию около десяти, когда собирались идти спать, а потом она была отключена в полседьмого, когда поднялся Петер.

– Надо же, мы об этом не подумали, – тихо проговорил тот.

– Я должен был сам сообразить, – ответил Йоста. – Ведь вот коробка сигнализации. В таких ситуациях… да уж, в таких ситуациях рассуждать логически бывает непросто. Но теперь мы, по крайней мере, можем исключить ту возможность, что кто-то проник в дом ночью.

– Вы проверили этих, из Танумсхеде? – спросил Бенгт.

Улла потянула его за рукав, подалась вперед и что-то прошептала ему на ухо. Он сердито вырвал руку и заявил:

– Если никто этого не решается произнести, то скажу я! Говорят, среди обитателей этого лагеря в Танумсхеде немало преступных элементов. Некоторые из них даже отправились на поиски. Вы что, не понимаете, какая прекрасная возможность уничтожить улики? К тому же один из них как раз и обнаружил ее. Не странноватое ли совпадение, как вам кажется?

Йоста не нашелся, что на это ответить. Такого заявления он не ожидал, хотя в последние годы заметил, что люди, страдающие ксенофобией, не всегда явно выделяются бритыми затылками и ботинками на грубой подошве – они могут выглядеть как самые обычные пенсионеры. Интересно, разделяют ли Эва и Петер взгляды Бенгта?

– Мы ничего не исключаем, однако у нас нет никаких оснований подозревать кого-либо из обитателей центра.

– Но это правда? Там есть преступники?

Трудно было сказать, спрашивает ли Петер на основании личной убежденности, или это попытка схватиться за соломинку.

– Разве полиции не следовало бы выяснять прошлое этих людей, когда они прибывают сюда? Они могут быть убийцами, ворами, насильниками и… да, педофилами!

Голос Бенгта звучал громко, и жена снова потянула его за рукав.

– Тише, Бенгт, это неподходящий момент, чтобы…

Но ее муж уже не мог остановиться:

– Не понимаю, что происходит с этой страной. Именно из-за безграничной шведской наивности мы отсюда и уехали! Народ валит к нам через все границы, и мы даем им еду, одежду, крышу над головой, а у них еще хватает наглости жаловаться на условия жизни! Они клянутся, что сбежали от войны и пыток, а потом возмущаются, что им не предоставили бесплатный вай-фай! Это о многом говорит, не так ли?

– Извините моего мужа, – проговорила Улла и еще сильнее потянула его за рукав, заставив его, по крайней мере, перевести дух. – Но ведь неизвестно, что за люди там разместились, а когда мы ходили в поселок, чтобы купить еды, то… Ну, в общем, всякие идут разговоры. Народ боится, что и других детей могут похитить.

– У нас есть другие версии, которые мы считаем необходимым прорабатывать, – ответил Йоста. Ему активно не нравился тот оборот, который принял разговор.

– Вы имеете в виду то, что произошло тут тридцать лет назад? С Хеленой и той актрисой, которая тоже сейчас здесь? Вы правда в это верите?

Подняв голову, Эва встретилась глазами с Йостой.

– Мы знаем Хелену, это наша соседка, и она никогда не сделала бы зла Нее. И эта актриса – боже мой, зачем ей убивать нашего ребенка? Они сами были детьми, когда это произошло. Нет, в это я ни на секунду не поверю. Тогда я скорее готова поверить в… в то, что говорит Бенгт.

Йоста сидел молча. Он понимал, что не стоит ничего говорить. Родители Неи находились в состоянии отчаяния. Не самая подходящая ситуация, чтобы начинать дискуссию о ксенофобии.

– Мы не исключаем никаких версий, но существует опасность слишком уйти в каком-либо одном направлении, – сказал он. – Следствие находится на ранней стадии, мы ожидаем заключения судмедэкспертизы и рапорта криминалистов. Поверьте мне, мы пока не остановились ни на одной версии, однако будет мало пользы от того, что сознание людей будет затемнено кучей необоснованных сплетен. Поэтому я прошу вас не затруднять нам работу… призывая людей бежать не в том направлении.

– Мы вас услышали, – ответил Петер, который сидел, сжав кулаки на столе. – Но и вы пообещайте, что не исключите никаких возможностей по политическим мотивам. Если о них ходит дурная слава, то, вероятно, для этого есть причины. Нет дыма без огня.

– Обещаю, – сказал Йоста.

Но неприятное чувство у него в груди нарастало. Возникло ощущение, что запущен какой-то механизм, который будет тяжело остановить. Последнее, что он видел, выходя за дверь, были мрачные, безжизненные глаза Петера.

Бухюслен, 1672 год

Из последнего растаявшего снега радостно зажурчали ручейки, все зазеленело. Усадьба ожила – целую неделю они убирались и наводили порядок, чтобы прогнать зиму и встретить теплую половину года. Перины и матрасы были постираны и развешаны на просушку, тряпичные коврики вычищены, полы натерты. Окна помыты, чтобы солнце могло проникнуть в маленькие комнатки и разогнать тени в углах. В груди поселилось тепло, растопив в ней то, что застыло долгими зимними ночами, и Марта радостно пританцовывала, носясь по двору со своей Фиалкой. Элин поймала себя на том, что напевает себе под нос, натирая щеткой деревянные доски пола. И даже Бритта, кажется, немного подобрела.

Новости о ведьмах, которых ловили и сжигали по всему Бухюслену, способствовали всеобщему возбуждению – истории переносились от одного дома в другой и рассказывались при свете свечей. И раз от раза описания полетов на Блокюлу и танцев с сатаной все больше приукрашались. Батраки и служанки, с которыми они жили в одном домике, наперебой повествовали об ужинах, подаваемых задом наперед, о свечах, стоящих вверх тормашками, летающих коровах и козах, а также о детях, которых ведьмы заманивали, на радость сатане. Марта всегда слушала их с широко раскрытыми глазами, и Элин поглядывала на нее снисходительно. Интересные истории, никак не возразишь, однако она невольно задавалась вопросом, сколько в них доли правды. Ей казалось, что эти рассказы напоминают бабушкины сказки про водяных и эльфов, которые она слышала в детстве. Однако Элин не вмешивалась. Людям нужны сказки, чтобы справиться с жизненными испытаниями, а зачарованное лицо Марты радовало ее. Кто она такая, чтобы испортить дочери удовольствие? Со временем та узнает, где сказки, а где правда. Чем дольше она останется в сказочном мире, тем лучше для нее.

В последние дни Бритта была необычно добра к Марте. Гладила ее по светлым волосам, угощала сластями и спрашивала, можно ли погладить ее Фиалку. Элин не могла объяснить почему, но все это ей не нравилось. Слишком хорошо она знала свою сестру. Бритта ничего не делала по доброте. Однако девочка впитывала оказанное ей внимание, как губка – воду, и радостно показывала маме лакомые кусочки, полученные от хозяйки. Элин пыталась отогнать тревогу.

В тот день работы было особенно много. Ждали в гости тетку Бритты Ингеборг, поэтому очень торопились закончить весеннюю уборку до ее приезда. Весь день Элин не видела Марту, поскольку была занята уборкой и натиркой полов, и ближе к вечеру стала озираться в поисках дочери. Она бегала по двору, зовя девочку, посмотрела в домике, в сарае и в других постройках, но Марта не отзывалась. Тревога рвала когтями нутро, и Элин звала все громче и громче. Она спрашивала всех, кого встречала, но никто не видел девочку.

Распахнулась дверь. Из дома выбежал Пребен, взлохмаченный, в небрежно заправленной в брюки рубашке.

– Что случилось, Элин? – спросил он.

Та в отчаянии подбежала к нему, все еще оглядывая двор в надежде увидеть светлую косичку дочери.

– Не могу найти Марту – все обыскала…

– Спокойно, Элин, – сказал Пребен, положив руки ей на плечи.

Ощутив через ткань платья тепло его рук, она разрыдалась у него на груди. Несколько мгновений стояла так, потом оторвалась от него и вытерла глаза рукавом платья.

– Я должна найти ее, она еще такая маленькая… Она – самое дорогое, что у меня есть.

– Мы найдем ее, Элин, – сказал Пребен и решительно направился к конюшне.

– Там я уже искала, – горестно проговорила Элин.

– Я видел там Коротышку Яна – а если кто-то и знает, что происходит в усадьбе, то это он, – сказал Пребен.

Открыв дверь конюшни, пастор вошел внутрь. Элин подобрала юбки и побежала следом. В полусумраке конюшни она услышала голоса двух мужчин и уловила имя Бритты. Сердце заколотилось. Она заставила себя подождать, пока Пребен и Коротышка Ян договорят, но, увидев лицо Пребена, поняла, что холодный ком в груди возник не случайно.

– Коротышка Ян видел, как Бритта шла с Мартой к лесу некоторое время назад.

– К лесу? Что они собирались там делать? Бритта никогда не ходит в лес. И зачем ей идти туда с Мартой?

Она почти кричала, и Пребен шикнул на нее.

– Не время впадать в отчаяние. Мы должны найти девочку. Я только что видел Бритту в библиотеке – пойду поговорю с ней.

Он убежал в дом, а Элин осталась стоять словно парализованная. Нахлынули воспоминания детства. Все, что было ей дорого, у нее отняла сестра. Кукла, которую подарила ей мать, была найдена в выгребной яме с отрезанными волосами и вырванными ресницами. Щенок, которого подарил ей батрак, просто исчез, но в глубине души Элин чувствовала, что тут не обошлось без вмешательства Бритты. Душу сестры покрывала ржавчина. Она не могла допустить, чтобы у кого-то было то, чего не было у нее. Всегда была такой.

И теперь у Бритты нет ребеночка, в то время как у Элин есть дорогая доченька. Девочка, на которую Пребен смотрит с любовью в глазах, словно она его собственное дитя. Элин чувствовала, что добром это не кончится, – но что она могла сделать? Она жила на милости сестры, им с дочерью больше некуда было деваться. Особенно после того, как сказанные ею однажды слова заставили многих смотреть на нее с ненавистью и злобой. Бритта стала ее спасением. И теперь, возможно, это стоило ей дочери…

Пребен вернулся с помрачневшим лицом.

– Они ходили к озеру, – сказал он.

Элин ни на мгновение не задалась вопросом, что за сцена произошла в усадьбе. Единственное, о чем она могла думать, – что девочка отправилась к озеру, не умея плавать.

С отчаянно бьющимся сердцем Элин понеслась следом за Пребеном в лес в сторону озера, мысленно моля Бога о помощи. Если Бог хоть чуточку милосерден, он позволит им найти Марту живой. Если же нет, она лучше найдет свой конец в темной воде вместе с дочерью.

* * *

Нильс сжал сигарету губами, сделал глубокую затяжку. Сидевшая рядом с ним Вендела тоже закурила. Бассе шуршал пакетиком со сластями, купленными в киоске.

Они сидели на самой вершине скалы, откуда открывался вид на Королевское ущелье. Внизу под ними группа туристов фотографировала вид на залив.

– Как думаешь, твоему папаше это удастся? – спросил Бассе. – В смысле – научить арабов?

Закрыв глаза, он подставил лицо солнцу. Его веснушчатое лицо скоро станет красным как рак, если он просидит так еще какое-то время.

– Во всяком случае, он заразился этой идеей, – ответил Нильс.

С отцом всегда было так. Если тому что-то взбредет в голову, он хватается за дело с неиссякаемой энергией, готовый тратить на это двадцать четыре часа в сутки. Дома на стенах висели фотографии Билла со старшими братьями – как он носит их на плечах, учит ходить под парусами, читает им книги…

Нильсу приходилось радоваться, если папаша хотя бы спросит, как у него дела.

Вендела рассеянно смотрела в телефон. С ним она проводила бо́льшую часть суток, и Нильс шутил, что мобильник скоро прирастет у нее к руке.

– Смотрите, какая она была классная…

Она показала телефон парням, и те прищурились, чтобы разглядеть дисплей на солнце.

– Красивая, – проговорил Бассе, жадно вглядываясь в картинку.

Это была фотография начала девяностых. Мария Валль рядом с Брюсом Уиллисом. Тот фильм Нильс смотрел несколько раз. Там она была очень горяча.

– Как она могла родить такую страшную дочь? – спросил он, качая головой. – Должно быть, папаша Джесси был страхолюдиной.

– По крайней мере, сиськи у нее большие, – сказал Бассе. – Больше, чем у моей мамаши. Интересно, каково с ней трахаться? Некрасивые девчонки обычно бывают очень хороши в постели. – Он ткнул сигаретой в Венделу. – Ты не можешь «погуглить» и ее тоже? Посмотреть, что там про нее…

Вендела кивнула. Пока она возилась с мобилой, Нильс откинулся, подставив лицо солнцу.

– Охренеть! – воскликнула Вендела и стала трясти его за руку. – Вы только посмотрите!

Она показала дисплей Нильсу и Бассе.

– Ты шутишь? – спросил Нильс, ощущая, как приятный холодок возбуждения пробежал по телу. – Так это выложено в Сети?

– Да, я нашла это, типа, одним кликом! – воскликнула Вендела.

– Охрененно здорово…

Рядом с ним заерзал Бассе.

– Что будем делать? Выложим в «Снэпчат»?

Вендела улыбнулась Нильсу. Тот сидел молча, обдумывая что-то. Потом по его лицу расползлась улыбка.

– Мы ничего не будем делать. Пока.

Поначалу лица у Бассе и Венделы выглядели разочарованно. Но когда он быстренько изложил им свой план, Бассе громко расхохотался. Гениально. Так просто и так гениально…

* * *

Когда Карим уселся за кухонный стол, дети напали на него с расспросами, однако у него не было сил отвечать. Только пробормотал что-то. Так много впечатлений за такой краткий срок… Такой умственной усталости ему не приходилось переживать с тех пор, как он начал учиться в университете. Пожалуй, все это не так сложно – он изучал и более трудные дисциплины; все затруднялось тем, что информация подавалась на языке, которым он не владел, и сама суть была ему чужда. И пугающа.

Воспоминания о пути через Средиземное море навалились с такой силой, что Карим оказался застигнут врасплох. Только сейчас он до конца осознал, какого страху натерпелся, находясь в той лодке. Тогда у него не было времени на собственные страхи. Они с Аминой думали лишь о том, чтобы придать детям чувство уверенности. Но сегодня утром, выйдя под парусами с Биллом, Карим вспомнил каждую волну, каждый крик тех, кто оказывался в воде, взгляд в глазах тех, кто внезапно переставал кричать и медленно уходил под воду, чтобы никогда больше не вынырнуть. Ему удалось вытеснить из себя все это, убедить себя в том, что единственное по-настоящему важное – их нынешняя безопасность. У них есть новая страна. Новый дом.

– Ты хочешь поговорить об этом? – спросила Амина, погладив его по волосам.

Карим покачал головой. Не то чтобы он не хотел довериться ей. Жена не осудит, не станет сомневаться в нем. Но она так долго держалась… И там, в Сирии, и во время их долгой дороги в Швецию. Теперь его очередь быть сильным.

– Просто устал, – проговорил он, накладывая себе порцию баба-ганужа^[35]. Это блюдо у нее получалось не хуже чем у его матери. Хотя последней он никогда не решился бы об этом сказать. Темперамент у нее был такой же необузданный, как и у Амины.

Жена положила ладонь на его руку. Погладила шрамы выше запястья. Он устало улыбнулся ей.

Мать умерла, пока Карим сидел в тюрьме, а потом им пришлось бежать. Рассказывать о своих планах они никому не решились. Сирия превратилась в страну доносчиков, где никогда не знаешь, кто решит спасти свою шкуру, сдав других. Соседи, друзья, члены семьи – ни на кого нельзя было полагаться.

Думать о поездке ему не хотелось. Он понимал – многие шведы считают, что они покинули свою страну в надежде на богатую жизнь. Его поражала эта наивность – как можно подумать, что человек бросит все, что ему известно и дорого, ради мысли о том, что на Западе он будет купаться в роскоши. Естественно, ему тоже доводилось сталкиваться с людьми, готовыми перешагнуть через женщин и детей, чтобы спасти самих себя, – тех, кто считал, что своя рубашка ближе к телу. Но как ему хотелось, чтобы шведы увидели всех остальных… Тех, кому пришлось оставить свой дом, чтобы спасти жизнь себе и близким. Тех, кто готов был отдать все свои силы и знания стране, принявшей их.

Амина продолжала гладить его по шраму, и Карим поднял глаза от тарелки. Заметил, что так ничего и не съел, погрузившись в воспоминания, которые, как ему казалось, он уже вытеснил.

– Ты уверен, что не хочешь об этом поговорить? – Жена улыбалась ему.

– Было трудно, – ответил он.

Самия поддала Хассану, и Амина строго посмотрела на них. Одного такого взгляда обычно было достаточно.

– Было много нового, – продолжал Карим. – Много странных слов… К тому же я не уверен – может быть, он все же сумасшедший?

– Билл?

– Да. Не знаю – а вдруг он сумасшедший и хочет сделать нечто невозможное…

– Все возможно – разве не так ты всегда говоришь детям?

Амина села к нему на колени. При детях они обычно не проявляли друг к другу нежность, и те сейчас смотрели на родителей большими глазами. Но жена, должно быть, почувствовала, как ему нужна сейчас ее близость.

– Ты используешь слова мужа против него самого? – спросил он, отводя прядь волос с ее лица. Они падали на спину густым черным водопадом – одна из многих вещей, которые Карим обожал в своей жене.

– Мой муж говорит мудрые вещи, – сказала Амина, целуя его в щеку. – Иногда.

Он громко расхохотался – впервые за долгое время – и почувствовал, как полегчало на душе. Дети не поняли шутки, но тоже начали смеяться, увидев, что он смеется.

– Ты права. Все возможно, – ответил Карим и нежно похлопал ее по попе. – А теперь пусти меня, чтобы я мог поесть. Ты готовишь почти так же вкусно, как моя мама.

Амина легонько хлопнула его по плечу. Он потянулся за добавкой.

* * *

– Ты позвонишь ей? – спросила Паула, лукаво глядя на Мартина, который переключался на более низкую передачу, чтобы вписаться в поворот. – «Кугуар»^[36] – это сейчас модно. И, насколько я слышала, это будет не первое твое приключение с такой пумой.

Ни для кого не было тайной, что Мартин в свое время вскружил голову многим дамам в поселке и пользовался особым успехом среди женщины старше себя. Сама Паула познакомилась с ним тогда, когда он уже встретил Пию, главную любовь своей жизни; видела, как он любил ее и как потерял. Истории о его холостяцких похождениях казались ей россказнями, однако это не мешало ей немного поддразнить его. А откровенное заигрывание с ним Марии оставляло все двери открытыми.

– Да ну, перестань, – сказал Мартин и покраснел.

– Вот он, – сказала Паула и показала пальцем, когда они проезжали мимо роскошного дома у воды.

Мартин, казалось, перевел дух. Она поддразнивала его на протяжении двадцати километров.

– Поставлю машину внизу, – зачем-то сообщил он, съехав на бетонный пирс и припарковавшись там.

Над ними нависал «Бадис», и Паула порадовалась, что старый дом в стиле конструктивизма пару лет назад привели в порядок. На фотографиях она видела, как тот выглядел до реставрации; ужасно и позорно было бы, если б этот дом пустовал и разваливался дальше. До нее доходили слухи о шумных вечеринках и ночных клубах, существовавших там ранее, – вероятно, немалое количество жителей Фьельбаки именно «Бадису» было обязано своим рождением.

– Не факт, что она дома, – проговорил Мартин, запирая машину. – Но все равно постучим, проверим.

Он двинулся к красивейшему дому, который снимала Мария, и Паула пошла следом.

– Джесси – подросток, и в ее распоряжении такой роскошный дом! – сказала она. – Боже мой, я бы не выходила из него…

Паула прикрывала глаза ладонью – море прямо перед ними отбрасывало слепящие солнечные зайчики.

Мартин постучал в дверь. Конечно же, они могли позвонить заранее и предупредить о своем приезде, но и Паула, и Мартин предпочитали встречаться с людьми, когда те не подготовлены. У собеседников оставалось меньше времени, чтобы продумать свои слова, и легче выяснялась правда.

– Похоже, никого нет дома, – сказала Паула, перетаптываясь на месте.

Терпение не было ее главной добродетелью, в отличие от Юханны, которая была само спокойствие – что, в свою очередь, могло довести Паулу до исступления.

– Подожди, – ответил Мартин и постучал еще раз.

После нескольких минут ожидания, показавшихся им вечностью, они услышали шаги по лестнице внутри дома. Шаги приблизились к двери, заскрежетал замок.

– Здравствуйте, – сказала девочка подросткового возраста.

На ней была черная футболка с принтом на тему хард-рока и коротенькие шорты. Волосы взъерошены – казалось, она натянула на себя одежду в большой спешке.

– Мы сотрудники полицейского участка Танумсхеде, хотели бы задать пару вопросов, – сказал Мартин и кивнул девушке, которая лишь чуть-чуть приоткрыла дверь.

Она с сомнением поглядела на них.

– Моя мама…

– Мы только что разговаривали с твоей мамой, – прервала ее Паула. – Она знает, что мы собирались поехать сюда и побеседовать с тобой.

Выражение лица у девушки было по-прежнему скептическое, но через несколько секунд она, отступив на шаг и распахнув дверь, сказала:

– Входите. – И прошла впереди них в дом.

Паула почувствовала, как застучало сердце при виде комнаты, в которую они вошли. Вид отсюда фантастический! Большие стеклянные двери были раскрыты настежь в сторону мостков, а за ними открывался вид на фарватер Фьельбаки. Боже! Подумать только, что кто-то живет в таком месте!

– Чего вы хотели?

Джесси уселась за массивный деревянный стол в кухне, даже не пытаясь поздороваться по-настоящему. Паула задумалась про себя, с чем связана такая невежливость – с плохим воспитанием или с подростковым упрямством? После разговора с ее матерью она склонялась к первому варианту. Мария не производила впечатление теплого и заботливого человека.

– Мы расследуем убийство маленькой девочки. И оно… в общем, у нас были основания побеседовать об этом с твоей мамой.

Паула заметила, что Мартин с трудом подбирает слова. Они не в курсе, что известно Джесси о прошлом своей матери.

На этот вопрос она ответила сама:

– Да, я слышала – маленькую девочку нашли на том же месте, где ту, другую девочку, о которой говорят, что ее убили моя мама и Хелена.

Глаза ее забегали, и Паула улыбнулась ей.

– Нам надо знать, где находилась твоя мама начиная с вечера воскресенья до второй половины дня понедельника, – сказала она.

– Откуда мне знать? – Джесси пожала плечами. – В воскресенье вечером она была на какой-то вечеринке со своей съемочной группой, но когда именно пришла домой и пришла ли вообще, я понятия не имею. Мы ведь не в одной спальне спим.

Она подтянула под себя ноги и натянула футболку на колени. Паула не заметила особого сходства между матерью и дочерью – возможно, Джесси похожа на отца, кто бы он там ни был. Она «погуглила» Марию, чтобы узнать о ней как можно больше, и этот факт упоминался во многих местах – никто не знает, кто отец Джесси. Интересно, знает ли это девочка? И знает ли сама Мария?

– Дом не очень большой – даже если вы спите не в одной комнате, ты должна была услышать, когда она вернулась домой, – сказал Мартин.

«Он прав», – подумала Паула. Перестроенный рыбацкий домик и впрямь отделан роскошно, но назвать его большим никак нельзя.

– Я сплю с музыкой. В наушниках, – сказала Джесси как нечто само собой разумеющееся.

Паула, которая засыпала лишь в прохладе, полной темноте и полной тишине, задалась вопросом, как можно спать с музыкой в наушниках.

– И в ту ночь тоже – в ночь с воскресенья на понедельник? – продолжал упорствовать Мартин.

Джесси зевнула.

– Я всегда так сплю.

– Стало быть, ты понятия не имеешь, когда вернулась домой твоя мама и возвращалась ли она вообще? А когда ты проснулась, она была здесь?

– Нет, она обычно рано уезжает на съемки, – ответила Джесси, натягивая футболку еще ниже.

Эта футболка уже никогда не примет свою первоначальную форму. Паула пыталась прочесть, что на ней написано, но буквы выглядели как какие-то странные вспышки, так что разобрать их было невозможно. Да и вряд ли она знает название группы. Когда-то в подростковые годы Паула некоторое время увлекалась «Скорпионз», однако знатоком хард-рока ее никак нельзя назвать.

– Вы же не думаете, что моя мама могла поехать на этот хутор и убить ребенка? Нет, серьезно…

Джесси стала ковырять кутикулу на левой руке – Пауле больно было видеть, как изгрызены у нее ногти. В некоторых местах Джесси отгрызла кожу у самого ногтя, так что вокруг него образовались ранки.

– Вы знаете, что все это означало для их семей? Для нас? Сколько дерьма на нас вылилось за то, что наших мам считали виновными в том, чего они не совершали? А теперь вы приходите сюда и начинаете задавать вопросы об убийстве, которое тоже не имеет никакого отношения к нашим мамам!

Паула молча посмотрела на Джесси. Ей пришлось сдержаться, чтобы не сказать девочке, что ее мать выстроила всю свою карьеру на рассказах о травматичных переживаниях детства.

Мартин повернулся к Джесси.

– Нашим? – переспросил он. – Ты говоришь о сыне Хелены? Вы знакомы?

– Да, мы знакомы, – ответила Джесси и тряхнула волосами. – Это мой парень.

Звук, донесшийся со второго этажа, заставил их всех вздрогнуть.

– Так он здесь? – спросила Паула, взглянув на крутую лестницу, ведущую наверх.

– Да, – ответила Джесси, и на шее у нее выступили красные пятна.

– Ты не могла бы попросить его спуститься? – вежливо попросил Мартин. – Наш коллега должен сегодня встретиться с Хеленой и ее семьей, но раз один из них все равно здесь…

– О’кей, – кивнула Джесси и крикнула в сторону второго этажа: – Сэм! Тут полиция пришла. Они хотят поговорить с тобой.

– Вы давно вместе? – спросила Паула и отметила, что девушка выпрямилась. Должно быть, в ее жизни до этого было не так уж много парней.

– Да нет, недавно, – ответила Джесси и заерзала на стуле, однако от Паулы не укрылось, что ее собеседница не прочь поговорить об этом.

Она сама прекрасно помнила это ощущение, когда впервые становишься не один, а с кем-то. Когда ты уже не просто ты, а часть пары. Хотя в ее случае вторую половинку звали не Сэм, а Юсефин. И демонстрировать свои отношения в открытую они не решались. Каминг-аут она сделала только в двадцать пять, а потом недоумевала, зачем так долго ждала. Небо не упало ей на голову, мир не рухнул, молнии не ударили в землю. Ее жизнь не была испорчена. Скорее наоборот. Впервые за все это время Паула обрела свободу.

– Хелло.

Долговязый парень лениво спускался по лестнице. На нем были только шорты, и он указал рукой на Джесси.

– Моя футболка на ней.

Паула с любопытством разглядывала его. Большинство окрестных жителей знали его отца – в их местах было не так много солдат миротворческих сил ООН, но она не представляла себе, что сын Джеймса Йенсена может так выглядеть. Крашеные волосы цвета вороньего крыла. Глаза, подведенные карандашом, и упрямый взгляд, за которым, как она сразу инстинктивно почувствовала, скрывалось нечто большее. Не раз и не два встречала она такой взгляд у молодых ребят, с которыми приходилось сталкиваться по работе. За таким взглядом обычно скрывалось много тяжелых и мрачных переживаний.

– Ты готов с нами побеседовать? – спросила Паула. – Или хочешь позвонить родителям и спросить их разрешения?

Они с Мартином переглянулись. Строго говоря, это было полнейшим нарушением всех правил – допрашивать несовершеннолетнего без присутствия родителей. Однако Паула решила рассматривать это как простой разговор, а не допрос. Они лишь зададут парочку вопросов, да и глупо не воспользоваться случаем, раз парень все равно здесь.

– Мы ведем расследование убийства Неи, которая жила по соседству с тобой. И по причинам, которые, наверное, не нужно объяснять, нам важно знать, где находились ваши мамы в то время, когда исчезла Нея.

– Вы разговаривали с мамой? – спросил Сэм, садясь рядом с Джесси. Она улыбнулась ему, и ее лицо тут же преобразилось. Теперь она буквально сияла.

– Да, мы встречались с твоей мамой, – ответил Мартин, поднимаясь, и шагнул к раковине. – Можно мне стакан воды?

– Конечно, – сказала Джесси и пожала плечами, не сводя глаз с Сэма.

– И что она сказала? – спросил тот, ковыряя дырку от сучка на деревянной столешнице.

– Мы предпочли бы услышать, что скажешь ты, – ответила Паула и мягко улыбнулась ему.

Что-то в нем тронуло ее. Сэм был где-то на полпути между ребенком и взрослым, и она буквально видела перед собой, как эти две стороны враждуют между собой. Интересно, он хоть сам знает, на какой стороне предпочел бы быть? К тому же с таким отцом, как Джеймс, у него вряд ли было легкое детство. Паулу всегда мало интересовали милитаристы и мачо – вероятно, потому, что от них мало толку для такой женщины, как она. А жить с отцом, который воплощает в себе такой идеал мужчины, точно непросто.

– А что вы хотите узнать? – спросил Сэм и пожал плечами, словно это не имело значения.

– Тебе известно, что делала твоя мама начиная с вечера воскресенья до второй половины дня понедельника?

Он продолжал ковырять дырочку на столе.

Мартин вернулся на свое место со стаканом воды.

– Расскажи, что помнишь, – произнес он. – Начни с вечера воскресенья.

Сэм залпом выпил чуть не весь стакан.

Паула почувствовала, что ей самой захотелось пить. У стены стоял включенный вентилятор, но это мало помогало. От давящего зноя воздух в комнате вибрировал, несмотря на распахнутые окна.

– Мы рано поужинали, – проговорил Сэм и поднял глаза к потолку, словно пытаясь увидеть перед собой события воскресного вечера. – Котлеты с картофельным пюре. Мама делает пюре сама – папаша ненавидит порошковое. Потом он уехал по каким-то делам, а я поднялся к себе в комнату. Что делала мама, я понятия не имею. По вечерам я обычно сижу один. А утром проспал до… даже не знаю… долго спал. Но, думаю, мама отправилась на пробежку. Она бегает каждое утро.

Паула поднялась и тоже взяла себе стакан воды. Язык у нее начал прилипать к нёбу. Наливая воду, она обернулась к нему.

– Но ты ее не видел?

Сэм потряс головой.

– Не-а. Я спал.

– А когда ты увидел ее на следующий день?

Сэм допил последние капли воды и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Не знаю. Может быть, в обед… Сейчас ведь каникулы. Типа, кому придет в голову следить за временем?

– Потом мы уплыли на твоей лодке, – напомнила Джесси. – Мне кажется, было около двух. В понедельник. – Она по-прежнему не сводила глаз с Сэма.

– Точно, так и было, – сказал тот, кивая. – Мы поплыли на моем катере. В смысле – мамашином и папашином. Семейном. Хотя им в основном пользуюсь я. Мамаша не умеет водить катер, а папаши, типа, никогда не бывает дома.

– Как долго он пробыл дома на этот раз? – спросила Паула.

– Несколько недель. Скоро он снова уедет. Думаю, когда начнется школа.

– Куда? – спросил Мартин.

Сэм пожал плечами.

– Не знаю.

Молодые люди покачали головами. Паула взглянула на Мартина, тот кивнул. Они поднялись.

– Больше ничего по поводу понедельника никто из вас не помнит?

Оба снова отрицательно покачали головами.

– Спасибо за воду. И за беседу. Возможно, у нас будут к вам еще вопросы.

– Пожалуйста, – ответил Сэм, снова пожимая плечами.

Подростки не проводили их до двери.

Бухюслен, 1672 год

Услышав крик Марты, Элин понеслась так, как не бегала никогда в жизни. Впереди между деревьями мелькала белая рубашка Пребена – он бежал быстрее Элин; расстояние между ними увеличивалось. В груди словно стучал молот, юбка цеплялась за ветки, слышался звук рвущейся материи. Далеко впереди показалось озеро, и она побежала быстрее. Крик дочери доносился все ближе.

– Марта! Марта! – закричала Элин срывающимся голосом. Подбежав к краю озера, она рухнула на колени.

Пребен уже подбирался к девочке, идя по воде, но, зайдя по грудь, выругался.

– У меня нога застряла! Элин должна доплыть до Марты, девочка долго не продержится!

Взгляд у Пребена был безумный – она видела, как он изо всех сил пытается вырваться.

Элин с ужасом смотрела то на него, то на Марту, которая затихла и, казалось, вот-вот скроется в черной воде озера.

– Я не умею плавать! – крикнула Элин, оглядываясь в поисках спасения.

Она обежала озеро. Оно было маленькое, но глубокое. И теперь из воды виднелась только макушка Марты. Над водой свисала большая ветка, и Элин кинулась к ней так далеко, как могла, – однако от девочки ее отделяло некоторое расстояние, и она крикнула Марте, чтобы та боролась. Похоже, девочка услышала ее – начала махать руками и снова бултыхаться. Руки у Элин свело от боли, когда она потянулась еще дальше, – зато теперь уже почти дотянулась до Марты.

– Дай руку! – крикнула Элин, изо всех сил стараясь не выпустить из рук ветку.

Пребен тоже закричал во всю мочь:

– Марта! Дай руку Элин!

Девочка боролась изо всех сил, чтобы ухватиться за руку матери, но не могла удержаться и все время захлебывалась.

– Марта! Боже, помоги нам!.. Дай руку!

И тут словно случилось чудо – Марта дотянулась. Изо всех сил держа ее, Элин стала пробираться назад по ветке. Та согнулась под двойной тяжестью, но тут откуда-то взялись силы, которых Элин так не хватало. Пребен наконец освободился и подплыл к ним. Когда они приблизились к краю озера, пастор взял Марту на руки, так что Элин смогла ее отпустить. Руки болели, от радости и облегчения градом хлынули слезы. Едва почувствовав под ногами твердую почву, она схватила в объятия Марту, одновременно обнимая Пребена, который сидел на корточках, тоже обхватив девочку.

Потом Элин не могла вспомнить, сколько они просидели так втроем, обняв друг друга, и только когда Марта начала дрожать, они поняли, что надо возвращаться, чтобы надеть на нее сухую одежду – и переодеться самим.

Пребен взял Марту на руки и нежно понес через лес. Пастор слегка прихрамывал, и Элин увидела, что он потерял ботинок – наверное, тогда, когда увяз одной ногой в иле.

– Спасибо, – проговорила она дрожащим голосом, и Пребен с улыбкой обернулся к ней.

– Я ничего не сделал. Элин сама нашла спасение.

– Бог помог мне, – тихо проговорила Элин от всей души.

Именно сила Божья помогла ей в тот момент, когда она умоляла дочь схватиться за ее руку, – в этом она была убеждена.

– Тогда я особенно горячо поблагодарю сегодня вечером Господа Бога нашего, – ответил Пребен, крепче прижимая к себе девочку.

Губы у Марты были синие, зубы стучали.

– Зачем Марта пошла на озеро? Она же знает, что не умеет плавать.

Элин старалась говорить без упрека в голове, но она и вправду не понимала. Марта прекрасно знала, что нельзя подходить близко к воде.

– Она сказала, что Фиалка упала в озеро и что она тонет, – пробормотала Марта.

– Кто? Кто сказал, что Фиалка упала в озеро? – спросила Элин, наморщив лоб.

Однако ей казалось, что она знает ответ. Они с Пребеном встретились глазами над головой девочки.

– Это сказала Бритта? – спросил Пребен.

Марта кивнула.

– Да, и она прошла со мной немножко и показала, в какой стороне озеро. А потом сказала, что ей надо назад, но я должна спасти свою кошечку.

– Я поговорю с женой, – глухо произнес Пребен.

Они приближались к усадьбе, и Элин более всего на свете хотелось дать волю чувствам – бить, царапаться, вырвать все волосы сестре; но она знала, что должна послушаться Пребена, иначе навлечет несчастья на себя и дочь. Она заставила себя глубоко вздохнуть, еще и еще раз, моля Бога дать ей силы сохранять спокойствие. Внутри у нее все кипело.

– Что случилось? – спросил Коротышка Ян, выбегая им навстречу. За ним бежали другие батраки и служанки.

– Марта упала в озеро, но Элин вытащила ее, – сказал Пребен, быстрым шагом направляясь к усадьбе.

– Уложите ее в нашем доме, – проговорила Элин. Ей не хотелось, чтобы дочь находилась под одной крышей с Бриттой.

– Нет, Марте нужно согреться и надеть сухую одежду. – Пастор обернулся к младшей служанке. – Стина может сделать горячую ванну?

Та присела и побежала впереди них в дом, чтобы согреть воду.

– Я принесу ее сухую одежду, – сказала Элин.

Нехотя оставила она Пребена и Марту, проведя рукой по макушке девочки и поцеловав ее в холодный лобик.

– Мама сейчас придет, – сказала она, когда Марта захныкала.

– Что тут происходит? – сердито спросила Бритта, появляясь в дверях – видимо, услышав шум и крики во дворе. Увидев Марту на руках у Пребена, она стала белее рубашки мужа. – Что… что…

Глаза у нее округлились от удивления. Элин молилась про себя – молилась, как никогда раньше, чтобы Господь вразумил ее и не позволил ей убить Бритту на месте. И ее молитвы были услышаны. Элин удалось промолчать, но на всякий случай она повернулась на каблуке и ушла за сухой одеждой. Она не слышала, что Пребен сказал жене, но успела поймать взгляд, который он бросил на нее. Впервые в жизни она увидела, что ее сестра напугана. Но за страхом скрывалось что-то еще, что напугало Элин. Ненависть, пылавшая ярче адова огня.

* * *

Дети играли на первом этаже. Патрик был на работе, и Эрика попросила Кристину побыть с ними еще немного – чтобы спокойно поработать. Оставаясь одна с детьми, она тоже пыталась сесть за компьютер, но невозможно сосредоточиться, когда каждые пять минут тебя окликает детский голосок. Всегда кто-нибудь хочет есть или писать. Впрочем, Кристина не возражала против того, чтобы остаться, – Эрика была бесконечно благодарна ей за это. Что ни говори о ее свекрови, но та прекрасно ладит с детьми и всегда готова помочь. Иногда Эрика размышляла над тем, как вели бы себя ее родители в роли бабушки и дедушки. Поскольку они умерли еще до рождения детей, она знала, что никогда не получит ответа на этот вопрос; однако ей хотелось думать, что дети смягчили бы сердце ее матери – что они, в отличие от них с Анной, смогли бы пробиться через тот панцирь, которым окружила себя мама.

Теперь, зная ее историю, Эрика давно уже простила ее – и предпочитала думать, что Эльси стала бы для своих внуков доброй и заботливой бабушкой. К тому же Эрика ни на секунду не сомневалась, что ее отец был бы прекрасным дедушкой, как был прекрасным отцом. Иногда она буквально видела его перед собой, сидящего в любимом кресле на веранде, в окружении Майи и близнецов, попыхивающего своей трубкой за рассказами о разбойниках и привидениях, живущих на островах. Наверняка пугал бы детей своими историями до потери пульса, как пугал когда-то Анну и Эрику. Но они обожали бы эти истории – как когда-то Эрика с сестрой. Обожали бы запах его трубки и толстые вязаные свитера, которые он всегда носил, потому что Эльси хотела сэкономить на отоплении дома.

Слезы стали жечь глаза, и Эрика заставила себя перестать думать о родителях. Вместо этого она стала разглядывать огромную пробковую доску, закрывавшую почти всю стену в кабинете. Разобрав кипы бумаг на своем столе, прикрепила на эту доску все копии, распечатки, фотографии и заметки. Это был важный шаг в ее работе над книгами – сперва создать хаос, собрать материалы и сложить в кучу, а потом попытаться навести порядок, как-то структурировать этот хаос. Данную стадию в работе она любила особенно сильно – именно в такие минуты туман нередко рассеивался и начинала выкристаллизовываться история, до этого момента не дававшаяся в руки. Каждый раз, начиная работу над очередной книгой, Эрика чувствовала, что у нее никогда не получится свести все воедино. Однако каждый раз это все же удавалось.

Но сейчас речь шла не просто о книге. То, что изначально задумывалось как рассказ о давнем случае и былой трагедии, приобрело неожиданный оборот. Сейчас это стало историей о новом следствии – о смерти еще одной девочки и новом людском горе.

Заложив руки за голову, Эрика прищурилась, пытаясь найти во всем этом красную нить. Теперь ей требовалось больше усилий, чем раньше, чтобы читать на таком расстоянии, но она отказывалась сдаваться и признать, что пора завести себе очки.

Эрика внимательно рассмотривала фотографии Марии и Хелены. Такие разные… И по внешнему виду, и по стилю. Хелена – темноволосая, заурядная, подавленная как личность. Мария – блондинка, красавица, всегда спокойно смотрящая в камеру. То, что никак не удавалось найти старые протоколы допросов, подавляло Эрику. Никто не знал, где они, – может быть, вообще уничтожены… Из опыта она знала, что в полицейском участке Танумсхеде старые дела не всегда содержались в порядке. Тот факт, что Анника завела во всем поистине прусский порядок, мало помогал, кода речь заходила о материалах, полученных до того, как она стала секретаршей участка. Протоколы допросов помогли бы Эрике лучше понять отношения между девочками, что именно произошло в тот день и как были сделаны их признания. Газетные статьи тех времен давали слишком мало подробностей – констатировали, «что», и мало объясняли, «почему». А поскольку Лейф давно умер, то и тут помощи ждать было неоткуда. Эрика надеялась, что визит к его дочери что-нибудь даст, но Виола ей не позвонила. Да она и не знала, действительно ли Лейф хранил материалы, – это была всего лишь догадка, построенная на том, что он так никогда и не смог забыть дело Стеллы.

Эрика все время мысленно возвращалась к этому моменту. Именно Лейф выслушал признания Марии и Хелены, именно он заявлял во всех газетах, что дело раскрыто. Так почему же позднее изменил свою точку зрения? Почему много лет спустя усомнился в виновности девочек?

Эрика снова сощурилась, чтобы буквы показались отчетливее. С нижнего этажа до нее доносились звуки, свидетельствовавшие о том, что дети играют с бабушкой в прятки, что всегда несколько осложнялось творческим подходом близнецов к счету: «Раз, два, пять – я иду искать!»

Внезапно ее внимание привлекла статья из газеты «Бухюсленинген». Поднявшись, Эрика подошла к стене и сняла вырезку с доски. Эту статью она прочла уже много раз, но сейчас, взяв карандаш, выделила одну строчку.

Это была цитата: «Кто-то шел следом за нами по лесу».

Утверждение было отброшено как явная ложь, как попытка ребенка свалить вину на другого. А что, если кто-то и вправду следил за девочками в тот день в лесу? Что это означает в плане убийства Неи? Взяв со стола желтый клейкий листочек, Эрика написала: «Человек в лесу?» Прилепив бумажку на доску поверх статьи, она встала посреди комнаты, уперев руки в бока. Как двигаться дальше? Как узнать, действительно ли кто-то следил в тот день за девочками? И кто это был в таком случае?

Ее телефон, лежавший на столе, звякнул, и Эрика, обернувшись, взглянула на дисплей. Неизвестный номер, никакого имени. Но по содержанию сообщения она сразу догадалась, от кого оно.

«Я узнала, что вы разговаривали с моей мамой. Можем встретиться?»

Эрика улыбнулась и отложила телефон, кратко ответив согласием. Похоже, ей все же удастся получить ответ на некоторые свои вопросы.

* * *

Закончив отчет о беседе с Хеленой и Джеймсом, Патрик нажал на кнопку «Распечатать». Оба они были дома, когда он приехал к ним, и с готовностью ответили на все вопросы. Джеймс подтвердил слова Хелены о том, что никто из членов семьи не слышал звуки поисков в ночь с понедельника на вторник, и рассказал также о том, где находился в понедельник. Он был в командировке и прибыл в отель в Гётеборге еще в воскресенье вечером. Там он принимал участие в совещании, продолжавшемся до четырех часов вечера, после этого сел в машину и отправился домой. Хелена сообщила, что в воскресенье легла спать около десяти вечера. Приняв таблетку снотворного, она проспала до девяти утра и потом вышла на свою обычную пробежку.

Патрик ломал голову над тем, сможет ли кто-нибудь подтвердить слова Хелены.

Его размышления прервал резкий телефонный звонок. Хедстрём рассеянно ответил, пытаясь собрать содержимое подставки для карандашей, которую случайно задел. Услышав, кто говорит, снова сел, взял ручку и придвинул к себе блокнот.

– Стало быть, тебе удалось обойти очередь, – проговорил он с облегчением и получил ворчливый, но утвердительный ответ от Педерсена.

– Да уж, это было непросто. Теперь ты у меня в долгу. Однако когда речь идет о детях…

Он вздохнул, и Патрик понял, что смерть Неи потрясла Педерсена, как и его самого.

– В общем, сразу перейду к делу. Окончательный отчет еще не готов, однако могу констатировать, что девочка умерла от сильного удара по голове.

– Понятно, – сказал Патрик, делая запись в блокноте.

Он знал, что сразу по окончании разговора Педерсен пошлет ему подробный отчет, но заметки помогали ему проанализировать картину.

– Есть ли следы предмета, вызвавшего травму?

– Нет; только то, что в ране обнаружена грязь. В остальном она была смыта.

– Грязь? – Патрик перестал записывать и наморщил лоб.

– Да, я послал образцы в центральную лабораторию – если повезет, получим ответ в ближайшие дни.

– А предмет, которым нанесли травму? Стало быть, он был в грязи?

– Да-а… – задумчиво проговорил Педерсен.

Патрик знал – судмедэксперт тянет слова, когда не до конца уверен, поэтому не хотел сбивать его вопросами. Неверные факты губительны для следствия. Педерсен это прекрасно сознавал.

– До конца я не уверен, – проговорил он и снова сделал паузу. – Но, судя по травме, это либо нечто очень тяжелое, или…

– Или что? – не выдержал Патрик.

От артистических пауз Педерсена сердце у него забилось чаще.

– Ну или она упала с большой высоты.

– С высоты?

Патрик увидел перед собой поляну. Там неоткуда было упасть, если только девочка не свалилась с дерева. Но кто тогда засунул ее под ствол?

– Мне кажется, тело переносили, – продолжал Педерсен. – На теле имеются следы, показывающие, что она долго пролежала на спине, но когда мы обнаружили ее, она лежала лицом вниз. Ее перенесли и придали это положение, но до этого она несколько часов пролежала на спине. Мне трудно сказать, как долго.

– Тебе удалось обнаружить сходство с делом Стеллы? – спросил Патрик, снова поднося ручку к блокноту.

– Я сравнил результаты со старым протоколом вскрытия, – ответил Педерсен, – но никакого другого сходства, кроме того, что обеих убили ударом по голове, не нашел. Однако в ране Стеллы обнаружились следы и дерева, и камня. К тому же было очевидно, что девочку убили на поляне возле водоема, где ее потом обнаружили. Турбьёрну удалось найти подобные улики в этот раз? Хотя я вижу, что Стеллу перенесли и положили под дерево, это еще не значит, что ее несли на дальнее расстояние. Девочку могли убить неподалеку.

– Да, если травма получена все же от удара, а не в результате падения. В тех местах упасть абсолютно неоткуда, для этого нет ни малейшей возвышенности. Позвоню Турбьёрну и спрошу, как у него дела. Но лично я не видел никаких признаков того, что Нея была убита на том месте, где ее нашли.

Патрик снова представил себе поляну. Он не заметил на ней пятен крови, но Турбъёрн и его команда прочесали местность – и если там было что-то, сразу незаметное невооруженным глазом, то они это нашли.

– Ничего другого не хочешь мне сообщить? – спросил Патрик.

– Нет, ничего интересного я не обнаружил. Девочка была здоровым четырехлетним ребенком, хорошо питалась, никаких других повреждений, кроме травмы головы; содержимое желудка – смесь шоколада и печенья, предположительно шоколадный батончик.

– Хорошо, я понял, – сказал Патрик.

Отключившись, он положил ручку, подождал несколько минут и позвонил Турбьёрну Рюду. Много сигналов ушло в пустоту, и Хедстрём уже собирался положить трубку, когда услышал суровый голос Турбьёрна:

– Алло!

– Привет, это Патрик Хедстрём. Я только что разговаривал с Педерсеном и хотел узнать, насколько вы продвинулись.

– Мы пока не закончили, – сухо ответил Турбьёрн.

Говорил он таким тоном, словно был сильно рассержен, но к этой его манере Патрик давно привык. Турбьёрн считался одним из лучших специалистов в своей области, ему не раз предлагали работу и в Стокгольме, и в Гётеброге, но он остался верен своему родному городу Уддевалла и не видел причин переезжать.

– А когда вы закончите, как ты предполагаешь? – спросил Патрик, снова берясь за ручку.

– Невозможно сказать, – проворчал Турбьёрн. – Халатности в этом деле мы не допускаем. Ну как и в любом другом, конечно. Но сам понимаешь… Девчушке выпала недолгая жизнь. Тут такое…

Он закашлялся и тяжело сглотнул. Патрик прекрасно его понимал. Но лучшее, что они могли сделать для девочки, – это держать голову в холоде, быть профессионалами и найти виновника.

– Что-нибудь можешь мне сказать прямо сейчас? Педерсен провел вскрытие – девочка умерла от удара по голове. Что-нибудь указывает на то, что какой-то предмет был использован в качестве оружия? Или что она умерла вблизи того места, где ее обнаружили?

– Нет… – нехотя ответил Турбьёрн.

Патрик знал, что тот не любит давать какую бы то ни было информацию, пока полностью не закончит, но вместе с тем коллега не мог не понимать, как остро Хедстрём нуждается в фактах, которые помогли бы следствию двигаться дальше.

– Мы не нашли ничего такого, что указывало бы, что ее убили на поляне. Там не было никаких следов крови, и ни на каких предметах мы ее тоже не нашли.

– Какую территорию вы проверили?

– Мы обыскали большой участок вокруг поляны. Не могу сказать точно, это будет указано в окончательном рапорте, но мы не скупились. И, как я уже сказал, никаких следов крови. Травма головы означает большое количество крови.

– Да, похоже, поляна является вторичным местом преступления, – проговорил Патрик, делая заметки. – А где-то есть и первичное.

– Дом девочки? Может, следует поискать следы крови там?

Поначалу Патрик не ответил. Потом проговорил, растягивая слова:

– Семью допрашивал Йоста. У него сложилось мнение, что нет никаких оснований подозревать их. Так что пока мы не разрабатывали эту версию.

– Даже не знаю, если честно, – проговорил Турбьёрн. – Мы с тобой видали, что может происходить в семье. Иногда как несчастный случай. Иногда – нет.

– Ты прав, – ответил Патрик и поморщился.

У него возникло неприятное чувство, что они совершили ошибку. Наивную, глупую ошибку. Он не мог позволить себе наивность и сентиментальность. Многое они повидали в своей работе – так что должны были сообразить…

– Патрик?

Осторожный стук в дверь заставил его поднять глаза. Хедстрём уже закончил разговор с Турбьёрном и сидел, глядя в одну точку, размышляя, каким должен стать следующий шаг.

– Да?

В дверях стояла Анника с озабоченным выражением лица.

– Я должна сообщить тебе кое-что. Нам звонили. Много звонят. Звонки весьма неприятного характера…

– Что ты имеешь в виду?

Анника сделала пару шагов внутрь комнаты и остановилась напротив его стола, сложив руки на груди.

– Народ звонит и возмущается. Говорят, что мы не делаем свою работу. Даже начали поступать угрозы.

– По поводу чего? Не понимаю…

Патрик покачал головой. Анника глубоко вздохнула.

– Многие звонят и говорят, что мы не обследуем центр для беженцев так, как следовало бы.

– Но у нас нет никаких улик, указывающих в этом направлении, – с какой стати мы будем это делать?

Патрик наморщил лоб. Он никак не мог взять в толк, о чем она говорит. Почему народ звонит по поводу центра для беженцев?

Анника достала блокнот и прочла:

– Так вот, по словам одного господина, пожелавшего остаться анонимным, совершенно ясно, что «это сделал какой-то черножопый из лагеря беженцев». А по словам дамы, тоже пожелавшей остаться анонимной, «просто скандал, что вы немедленно не привозите к себе на допрос каждого из этих преступных элементов». Она также решительно утверждает, что «никто из них не бежал от войны, это всего лишь отговорка, чтобы приехать сюда и попользоваться благами шведского общества». Я приняла дюжину звонков такого рода. Все пожелали остаться анонимными.

– О боже, – проговорил Патрик с тяжелым вздохом.

Этого еще не хватало…

– Ну вот, теперь ты в курсе, – сказала Анника и направилась к двери. – Как ты хочешь, чтобы я со всем этим поступала?

– Как ты делала до сих пор, – ответил Патрик. – Отвечала вежливо и неопределенно.

– Хорошо, – сказала она и вышла за дверь.

Хедстрём окликнул ее:

– Анника?

– Да? – Она снова заглянула в кабинет.

– Ты не могла бы попросить Йосту зайти ко мне? И позвони, пожалуйста, прокурору в Уддеваллу. Нам нужно разрешение на обыск.

– Сделаю прямо сейчас, – она кивнула.

Анника привыкла не задавать вопросов. В свое время она узнает, о чем речь.

Патрик тяжело откинулся на своем рабочем кресле. Йоста не обрадуется. Но это необходимо. И давно нужно было сделать.

* * *

В груди у него потеплело, когда Мартин посмотрел на Туву в зеркало заднего вида. Он заехал к родителям Пии и забрал дочь. Ей предстояло ночевать у них еще сутки, чтобы Мартин мог сосредоточиться на работе, но тоска по ней оказалась настолько невыносимой, что он выпросил у Патрика свободный час. Ему нужно было побыть с дочерью, чтобы продолжать работать. Он понимал, что так скучает по Туве из-за того, что скучает по Пие, и что со временем ему придется учиться отпускать дочь, давать ей больше свободы. Но сейчас ему постоянно хотелось видеть ее рядом с собой. Родители Пии и Анника – единственные люди, которым он мог ее доверить, и то лишь тогда, когда этого требовала работа. Его собственных родителей не очень интересовали маленькие дети. Они охотно приезжали в гости, чтобы попить кофе и поболтать, но никогда не предлагали посидеть с Тувой, а он никогда не просил их об этом.

– Папа, я хочу на площадку, – заявила Тува с заднего сиденья, и Мартин повстречался с ней глазами в зеркале заднего вида.

– Кончено, доченька, – ответил он и послал ей воздушный поцелуй.

Если уж быть до конца честным, Мартин надеялся, что она захочет поехать туда. Он все не мог забыть женщину, с которой познакомился на площадке, и хотя понимал, что вероятность новой встречи с ней невелика, пока не придумал, как еще ее можно было бы разыскать. В душе Мартин пообещал себе, что если ему повезет и он снова столкнется с ней, то на этот раз уж точно выяснит, как ее зовут.

Припарковав машину возле площадки, Мартин отстегнул ремень безопасности на сиденье Тувы. Сейчас он мог бы пристегнуть ее даже во сне, однако прекрасно помнил, как тяжело ему приходилось поначалу, когда Тува была маленькая. Он пыхтел и ругался, а Пия стояла в стороне и посмеивалась над ним. Многое из того, что тогда казалось сложным, теперь стало простым и естественным. Но многое, что тогда было легким, сейчас стало чудовищно сложным. Мартин обнял Туву, вынимая ее из детского кресла. Моменты, когда она ласкалась к нему, случались все реже. Так много в мире было всего интересного, так мало времени для игр – так что теперь она лезла к нему обниматься и сидеть на ручках, только когда ударится или сильно устанет. Он принимал и понимал это, но иногда ему хотелось остановить время.

– Папа, малыш, на которого ты наступил, тоже здесь!

Мартин почувствовал, что краснеет до корней волос.

– Спасибо за формулировку, доченька, – сказал он, гладя Туву по головке.

– Пожалуйста, папочка, – сказала она вежливо, не понимая до конца, за что он ее благодарит, и побежала к малышу, который как раз собирался засунуть в рот горсть песка. – Нет-нет, мальчик, не ешь песок! – нежно взяла его за руку и отряхнула.

– Какая у меня чудесная новая няня! – произнесла его мама и широко улыбнулась.

Ямочки у нее на щеках заставили Мартина покраснеть еще больше.

– Обещаю больше не наступать на твоего ребенка.

– Я это ценю, – ответила она и улыбнулась ему такой улыбкой, что у него покраснели даже уши.

– Мартин Молин, – представился он и протянул руку.

– Метте Лауритсен.

Ладонь у нее была теплая и сухая.

– Из Норвегии? – спросил он, сразу отметив легкий акцент.

– Да, я родилась там, но уже пятнадцать лет живу в Швеции. Я из Хальдена, но вышла замуж за парня из Танумсхеде. За того, с которым позавчера ругалась по телефону. – Она сделала извиняющееся выражение лица.

– Все уладилось? – спросил он, видя уголком глаза, как Тува продолжает вертеться вокруг мальчика.

– Нет, не очень. Он по-прежнему слишком занят своей новой девушкой, чтобы общаться с малышом.

– Его зовут Малыш? – пошутил Мартин, хотя и знал, как зовут ее сына.

– Нет, конечно же, нет, – рассмеялась Метте, бросив на сына полный любви взгляд. – Его зовут Йон, в честь моего отца, но я называю его Малышом. Важно вовремя прекратить, пока он не станет подростком.

– Пожалуй, это будет лучше всего, – проговорил Мартин с деланой серьезностью. В животе у него защекотало, когда он увидел, как в глазах у нее сверкнули искорки.

– А чем ты занимаешься? – спросила она.

На мгновение ему показалось, что она говорит это кокетливым тоном – однако Мартин не мог понять, не померещилось ли ему это, оттого что очень хотелось в это верить.

– Я полицейский, – сказал он и услышал, какая гордость прозвучала в его голосе.

Мартин и вправду гордился своей работой. От него зависело многое в этом мире. Полицейским он мечтал стать еще с детства и ни разу не усомнился в выборе профессии. Работа стала его спасением, когда умерла Пия, а коллеги по работе стали не просто коллегами – это была его семья. Даже Мелльберг. В каждой семье нужен бесполезный член экипажа, и можно было сказать, что Бертиль Мелльберг с честью исполняет эту роль.

– Полицейский, – проговорила Метте. – Круто.

– А ты?

– Я работаю бухгалтером в одной фирме в Греббестаде.

– Ты здесь живешь? – спросил Мартин.

– Да. Папа Йона живет здесь. Но если он не намерен участвовать в его жизни, то… даже не знаю…

Она бросила долгий взгляд на сына, которого Тува обнимала и целовала.

– Она еще не научилась проявлять такт, – сказал Мартин со смешком.

– Некоторые из нас так этому и не научились, – ответила Метте, широко улыбаясь. Затем заколебалась. – В общем… Если ты не сочтешь это за дерзость… Что скажешь по поводу того, чтобы как-нибудь поужинать вместе?

Казалось, она пожалела о своих словах, едва произнеся их, но Мартин снова ощутил радостное щекотание в животе.

– С удовольствием, – произнес он, пожалуй, слишком с нажимом. – Но с одним условием…

– С каким? – подозрительно спросила Метте.

– Я угощаю.

На ее лице снова обрисовались ямочки, и Мартин почувствовал, как что-то внутри его чуть заметно начало таять.

* * *

– Где Мартин и Паула? Они еще не вернулись? – спросил Йоста, садясь на стул у рабочего стола Патрика.

Когда Анника попросила его зайти, он подумал, что на совещание соберутся все, – но пока пришел только он.

– Я ненадолго отослал их домой. Мартин собирался забрать Туву, да и Паула хотела повидать своих, но потом они вернутся.

Флюгаре кивнул, ожидая, что Патрик изложит ему суть дела.

– Я снова переговорил и с Педерсеном, и с Турбьёрном, – начал тот.

Йоста выпрямился на стуле. Ему казалось, что с того момента, как девочку обнаружили, они топчутся на месте, так что малейшая информация, позволяющая двигаться дальше, была бесценна.

– И что они сказали?

– Вскрытие проведено, и я получил предварительное заключение. Турбьёрн и его ребята еще не закончили, но я упросил его дать мне первичную оценку.

– И что? – спросил Йоста, чувствуя, как сердце в груди забилось чаще.

Ему от всей души хотелось дать родителям Неи какой-то ответ, внести хоть какую-то ясность.

– С большой вероятностью девочку убили не на поляне. Это, предположительно, вторичное место преступления, и мы должны как можно скорее разыскать первичное.

Йоста сглотнул. Он предполагал, что все произошло на поляне. То, что Нею убили в другом месте и затем перенесли туда, все меняло. Но пока они не знали точно, как именно.

– Так где мы начнем искать? – спросил Флюгаре.

И, едва произнеся вопрос, сам понял ответ.

– Проклятье, – тихо выругался он.

Патрик кивнул.

– Да, логично начать именно там.

Хедстрём смотрел на Йосту с тревогой, зная, как тот проникся к семье девочки. Хотя они и были чужими друг другу, Флюгаре с первой минуты прочувствовал их горе и сопереживал им всем сердцем.

– Как бы ни хотелось, возразить мне нечего, это нужно сделать, – проговорил он и, почувствовав, как сердце у него упало, поднял глаза на Патрика. – Когда?

– Ждем разрешения на обыск от прокурора из Уддеваллы. Но, думаю, проблем с этим не возникнет – лично я начал бы прямо завтра утром.

– Да, – чуть слышно проговорил Йоста. – Что-нибудь еще?

– Она умерла от травмы затылка. Возможно, при падении, или же удар был нанесен тяжелым предметом. В этом случае неясно, каким именно предметом, – в ране нет никаких следов, кроме грязи.

– Ну грязь ведь можно сдать на анализ, – проговорил Йоста.

Патрик кивнул.

– Да, пробы переданы для детального анализа. Однако пройдет какое-то время, прежде чем мы получим результаты.

Некоторое время оба сидели молча. Солнце за окном начало садиться, острые желтые лучи сменились мягкими оттенками красного и оранжевого. Температура в участке стала почти комфортной.

– Еще что-нибудь я могу сделать сегодня? – спросил Йоста, убирая невидимую ниточку со своей форменной рубашки.

– Нет, отправляйся домой и отдыхай; буду держать тебя в курсе по поводу завтрашнего. Мартин и Паула вернутся вечером и напишут протоколы сегодняшних допросов; к тому же я слышал от Анники, что ты уже написал свой протокол после разговора с родителями Неи.

– Да, так и есть. Я помогаю Аннике просматривать все заявления по поводу сексуальных приставаний и всякого такого, но могу взять их с собой домой и продолжить работу, если ты не возражаешь.

Он поднялся и задвинул стул.

– Хорошо, – Патрик кивнул. Потом, вроде бы заколебавшись, произнес: – Ты слышал о телефонных звонках? По поводу центра для беженцев?

– Да, – коротко ответил Йоста.

Он вспомнил комментарии родителей Патрика, но не стал говорить об этом вслух.

– В людях говорит страх. Страх неизвестного. Во все времена люди сваливали всё на тех, кто приехал из других мест. Так проще, чем представить себе, что преступление совершил кто-то из знакомых.

– Думаешь, возникнут проблемы? – спросил Патрик, склонившись над столом и сложив руки.

Йоста не спешил с ответом. Он подумал о черных заголовках вечерних газет в последние годы, о том, что «Друзья Швеции» набирают все больше избирателей, несмотря на скандалы. Он хотел бы ответить «нет», но вместо этого услышал свой голос, произносящий то, что Патрик, похоже, и так знал.

– Да, проблемы возникнут.

Хедстрём кивнул, но ничего не сказал.

Выйдя от него, Йоста зашел в свой кабинет, чтобы взять с собой бумаги, над которыми собирался работать дома. Присев ненадолго у стола, он посмотрел в окно. Закат за окном напоминал пожар.

* * *

Вендела осторожно открыла окно, прислушиваясь к звуку телевизора на первом этаже. Хотя ее комната располагалась на втором, она давно проложила себе дорогу вниз. Крыша веранды находилась прямо под ее окном, так что Вендела могла перебраться на нее, а затем – на большое дерево, росшее возле дома. В качестве дополнительной меры она заперла дверь в комнату изнутри и включила музыку на полную громкость. Если маме вздумается постучать, она решит, что Вендела просто ее не слышит.

Спускаясь с дерева, девушка заглянула в окно гостиной. Увидела затылок мамы, сидевший в полном одиночестве на диване и смотревшей какой-то тоскливый детективный сериал, с обязательным бокалом вина в руке. Снаружи было так светло, что мама заметила бы ее, если б обернулась, но Вендела быстро спрыгнула на землю и скользнула прочь. А мама все равно ничего не замечает, когда выпьет. Раньше она пила вино пару раз в неделю, сидя с фотографией Стеллы в руках. На следующий день всегда жаловалась на головную боль, словно не понимая, откуда та берется. Но с тех пор как в поселок вернулась Мария Валль, мама стала пить вино каждый вечер.

Мария и Хелена. Эти две женщины, которые убили ее тетку и превратили ее маму в алкоголичку, без конца сосущую вино…

У самой границы участка Венделу ждали Нильс и Бассе, и она прогнала мысли о Марии и Хелене и их детях Сэме и Джесси.

Нильс обнял ее и прижался к ней всем телом.

Нильс с Бассе приехали на великах, так что она залезла к Нильсу на багажник, и друзья быстро понеслись в сторону Фьельбаки. Проехали завод «Тетра Пак», миновали большую открытую парковку с маленькой пожарной станцией, пронеслись мимо пиццерии «Багор» и маленькой площади с островком травы на ней. На самой вершине склона Галербаккен остановились, и Вендела крепче обхватила Нильса за талию, почувствовав под пальцами его плоский накачанный живот.

Склон был крутой, а Нильс не тормозил. От ветра заложило уши, волосы развевались позади нее. Под ложечкой посасывало, особенно когда в асфальте попадались ямки, и она сглатывала, чтобы победить страх.

Проехали площадь Ингрид Бергман, и Вендела перевела дух, когда спуск закончился. На площади было немало народу; несколько разодетых подростков отпрыгнули в сторону, когда они пронеслись мимо. Обернувшись, Вендела увидела, как те грозят им вслед кулаками, но только рассмеялась. Гребаные дачники – приезжают на несколько недель в году, но уже вообразили, что Фьельбака принадлежит им… В ноябре что-то никто из них не приезжает. Нет, они приплывают на роскошных яхтах со своими богатыми родителями отдохнуть от своих элитных школ – и лезут без очереди, громко обсуждая «местных».

– Ты взяла с собой купальник? – спросил Нильс, обернувшись к ней.

Они не спеша ехали по маленькому пирсу в сторону Бадхольмена, так что Вендела отчетливо расслышала его слова.

– Ах, черт, забыла… Но я все равно буду купаться.

Она погладила его по бедрам, и Нильс рассмеялся. Вендела быстро изучила, что ему нравится. Чем развязнее она вела себя, тем больше его это заводило.

– Там уже кто-то есть, – сказал Бассе, указывая на старую вышку для прыжков в воду.

– Да нет, это просто малышня из младших классов. Они свалят, когда мы приедем. Поверь мне.

В полутьме Вендела могла разглядеть улыбку Нильса. Было что-то такое в его улыбке, отчего у нее всегда мурашки бежали по телу.

Они положили велосипеды на гравий возле старой купальни и пошли к вышке, у которой плескались и гоготали трое парней. Увидев, кто пришел, они смолкли и застыли на месте, перебирая ногами.

– Валите, мы будем купаться, – спокойно произнес Нильс.

Все трое, не издав ни звука, поплыли к лестнице. Поспешно взобравшись по лестнице, они перелезли через скалы и побежали к кабинкам. Это было старое курортное место с деревянными кабинками, но Нильс, Вендела и Бассе не пошли туда. Они просто скинули одежду.

Парни стали взбираться на вышку, а Вендела не спеша раздевалась. Вышка ее не привлекала. Скорее всего, Бассе тоже, но он все делал как Нильс.

Вендела подошла к лестнице, спустилась вниз и откинулась спиной назад. Вода сомкнулась над ней. Уши заложило, но так было даже проще на несколько восхитительных секунд отгородиться от всего. От мамы, сидящей с бокалом вина в одной руке и фотографией Стеллы в другой. В конце концов ей пришлось вынырнуть на поверхность. Она легла на спину в воду и посмотрела вверх на вышку.

Само собой, Бассе струсил, а Нильс стоял рядом и ухмылялся. Вышка была не то чтобы очень высокая, но приличная, так что в животе холодело, когда стоишь на краю. Бассе подошел к краю, но продолжал колебаться. Тогда Нильс толкнул его в спину.

Бассе орал всю дорогу до самого низа.

Нильс последовал за ним, сделав элегантный прыжок. Вынырнув на поверхность, крикнул во все горло:

– Блин, какой кайф!

Он схватил Бассе за голову и затолкал его под воду, но через несколько секунд отпустил. Затем мощными гребками поплыл к Венделе. Притянув ее к себе, прижался к ней, работая ногами в воде. Его рука пробралась ей в трусики, и Вендела почувствовала, как он вставил в нее палец. Закрыв глаза, она подумала о проклятой дочери этой проклятой Хелены – та наверняка делает то же самое с Сэмом – и в ответ поцеловала Нильса.

Внезапно Нильс дернулся в сторону, закричав:

– Ах ты черт! Гребаная медуза!

Он подплыл к лестнице и выбрался из воды. Правое бедро покрылось малиново-красными полосами.

Выбравшись вслед за ним, Вендела вдруг поняла, что забыла полотенце. Воздух, раньше такой теплый, теперь казался ледяным.

– Держи, – тихо сказал Бассе и кинул ей свою футболку.

Он вылез сразу за ними. Бледное лицо почти светилось в темноте.

– Спасибо, – ответила она и вытерла с себя соленую морскую воду.

Нильс натянул на себя одежду, то и дело хватаясь за бедро, но боль, казалось, лишь еще больше раззадоривала его. Когда он обернулся к ним, Вендела заметила у него в глазах искорку, которая всегда появлялась перед тем, как сломать кому-либо жизнь.

– Ну что? Приступим к делу?

Вендела перевела взгляд на Бассе. Она знала, что тот не решится возразить.

В груди пробежал холодок.

– Так чего же мы ждем? – спросила она и пошла впереди них к велосипедам.

Бухюслен, 1672 год

В последующую неделю в усадьбе царило странное настроение. Злость и ненависть кипели в душе Элин, однако разум взял верх над безрассудством. Если она обвинит в чем-то Бритту, опираясь лишь на слова ребенка, то их выгонят из усадьбы – и куда им тогда пойти?

По ночам она лежала без сна, обнимая Марту, которую мучили кошмарные сны; дочь крутилась и вертелась, что-то тревожно бормоча себе под нос. А Фиалки и след простыл. И с ней исчезла веселость Марты. Больше она не прыгала по двору и не протестовала, когда ей давали поручения. Больно было смотреть в глаза дочери, ставшие черными, как вода в маленьком лесном озере, но Элин ничего не могла с этим поделать. Никакие премудрости из тех, которым обучила ее бабушка, не помогали от горя и страха, и даже материнская любовь не могла излечить Марту от ее недуга.

Элин волновало, что же Пребен сказал Бритте. С того момента, как он на руках отнес Марту в дом и оставил на двое суток в своей кровати, сам перейдя спать в комнату, предназначенную для гостей, Бритта не решалась встретиться с Элин глазами. В остальном же они делали то же, что и всегда. В повседневной жизни все осталось без изменений, и они разговаривали о поручениях, которые Бритта давала Элин, – все как и раньше, с самого приезда Элин и Марты в усадьбу. И все время Бритта старательно избегала взгляда сестры. Лишь однажды Элин заметила, что та смотрит на нее в упор – когда быстро обернулась, чтобы встряхнуть перину Бритты. И ненависть в ее глазах чуть не сбила Элин с ног. Она поняла, что теперь младшая сестра стала ее заклятым врагом. Но лучше пусть Бритта преследует ее, чем дочь. Тут Элин полагалась на Пребена. Что бы он ни сказал жене – Элин верила, что та больше не решится нападать на Марту. Но он не мог исправить того, что разорвалось в душе Марты. Доверие ребенка – один из самых хрупких даров Божьих, и этот дар Бритта отняла у нее.

– Элин!

Голос Пребена от дверей кухни заставил ее вздрогнуть, так что она чуть не уронила сосуд, который чистила.

– Да, – ответила Элин и обернулась, вытирая руки о передник.

Целую неделю они не разговаривали друг с другом, и внезапно она увидела, как он идет впереди нее через лес. Его белую рубашку, мелькающую между деревьев, отчаяние в его взгляде, когда лицо Марты медленно скрывалось под водой, нежность в его глазах, когда он на руках нес Марту по камням и валежнику. Внезапно дыхание перехватило. Руки затряслись, и она спрятала их под передник.

– Элин может пойти со мной? – нетерпеливо спросил пастор. – Марта в доме?

Элин нахмурила лоб, ломая голову, чего он хочет. Светлая прядь волос упала ему на лоб, и ей пришлось крепко сжать руки, чтобы удержатся от искушения подойти к нему и убрать непослушный локон с его лица.

Элин поспешно кивнула.

– Да, она в доме, – проговорила она. – Во всяком случае, я видела ее там. Сейчас Марта редко выходит.

Она тут же пожалела о своих словах – это было слишком прямое напоминание о том, что произошло. О темной воде озера, о злом умысле Бритты. О преступлении его жены.

– Тогда пойдем скорее, чего же Элин ждет? – спросил Пребен.

Та нехотя последовала за ним.

– Коротышка Ян! Где он? – крикнул Пребен, выйдя на двор, и все его лицо просияло, когда он увидел батрака, шедшего ему навстречу с каким-то непонятным предметом в руках.

– Что он еще придумал? – спросила Элин.

С тревогой она огляделась вокруг. Менее всего ей хотелось, чтобы Бритта увидела, как она стоит и беседует с ее мужем посреди двора. Но радость Пребена была такой неподдельной, когда он бережно взял сверток из рук Коротышки Яна и прижал к груди…

– Я понял, что Марта очень скучает по Фиалке. Поэтому, когда Жемчужина ощенилась, я сразу решил отдать одного щенка Марте.

– Это слишком много, – строго проговорила Элин и тут же отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Вовсе нет, – ответил Пребен, показывая ей белого щенка с коричневыми пятнами.

Зверек был очарователен, и Элин не смогла удержаться, чтобы не протянуть руку и не погладить его за большими мягкими ушами.

– Мне нужна помощь, чтобы воспитать из этого бедняги хорошую собаку-пастуха, и я подумал, что Марта могла бы помочь мне. Не так уж много лет осталось Жемчужине гонять овец, нам нужен кто-то ей на смену. Мне кажется, из этого малыша получится неплохая собака. Что скажет Элин?

Пребен держал перед ней щенка, и она понимала, что побеждена. Коричневые глаза кутенка с доверием смотрели на нее, маленькая лапка потянулась к ней…

– Да, если он позаботится о том, чтобы Марта научилась всему, что нужно, чтобы воспитать собаку, – тогда, наверное, дело пойдет на лад, – проговорила она строго, но сердце у нее в груди растаяло.

– Тогда я нижайше благодарю за разрешение матери Марты, – ответил Пребен с лукавой улыбкой и двинулся к домику для прислуги.

Пройдя несколько шагов, он обернулся и кивнул ей.

– Ну как же, разве она не хочет присутствовать, когда девочка получит щенка?

Он снова пошел вперед своим быстрым шагом, и Элин поспешила за ним. Да, этот момент она не хотела пропустить.

Марту они нашли в постели. Она лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок. И только когда Пребен встал на колени у ее кровати, повернула голову.

– Могу я попросить Марту о большой услуге? – мягко спросил пастор, и девочка с серьезным видом кивнула.

Ее восхищение Пребеном лишь усилилось с тех пор, как он принес ее домой от озера.

– Мне нужна помощь Марты, чтобы позаботиться об этой маленькой бедняжке. Она слабее, чем другие щенки, и мать не признает ее. Так что, если ей не найти другую мать, она умрет с голоду. И я подумал: кто же лучше всех сможет помочь мне в этом, если не Марта? Конечно, если у нее есть время и желание. Работы будет много, тут я не могу солгать. Ее нужно будет кормить в любое время суток и заботиться о ней с утра до вечера. К тому же ей потребуется имя – даже этого у бедняжки пока нет.

– Я могу, – проговорила Марта и резко села в постели, не сводя глаз со щенка, пытавшегося выбраться из тряпки, в которую тот был завернут.

Пребен осторожно развернул материю и выпустил щенка Марте на кровать – та немедленно уткнулась лицом в мягкую шерстку собаки. Щенок начал радостно лизать ее в лицо, виляя из стороны в сторону крошечным хвостиком.

Элин поймала себя на том, что улыбается так, как давно не улыбалась. И, почувствовав, как Пребен взял ее за руку, не вырвала руку.

* * *

Подушка под головой сбилась в ком, но у Эвы не было сил сменить позу. В эту ночь ей снова не удалось поспать. Она и не помнила, когда в последний раз спала. Все происходило как в тумане. Бессмысленное существование. Зачем вставать с постели? Разговаривать друг с другом? Дышать? Петер не мог дать ей ответ. Его взгляд был таким же пустым, как и у нее, а прикосновения холодны, как лед. В первые часы они искали утешения друг у друга, но теперь Петер стал для нее как чужой. Они бродили по дому, не прикасаясь друг к другу, каждый со своим горем.

Родители Петера старались изо всех сил. Следили за тем, чтобы они с Петером вовремя ели и вовремя ложились спать. Изредка бросив взгляд за окно, Эва поражалась, как цветы могут по-прежнему цвести. Как солнце может сиять, морковь расти в земле, помидоры краснеть среди зелени.

Петер, лежавший рядом с ней, тяжело вздохнул. Ночью она слышала его тихие всхлипывания, но не могла заставить себя протянуть руку.

На лестнице раздались тяжелые шаги Бенгта.

– Кто-то приехал! – крикнул он.

Эва тихо вздохнула, с трудом спустила ноги с кровати.

– Твой отец говорит, что кто-то приехал, – проговорила она, глядя на свои ноги.

– Угу, – тихо ответил Петер.

Кровать заскрипела у нее за спиной, когда он тоже сел. Некоторое время они молча сидели так, спиной друг к другу. Между ними – рухнувший мир.

Эва медленно спустилась по лестнице на первый этаж. Она так и спала в одежде – в той самой, которая была на ней в тот день, когда пропала Нея. Улла несколько раз пыталась убедить ее переодеться, но это была одежда, в которой она ходила, когда думала, что все будет как прежде, – в ней она собиралась обнять Нею, играть с Неей, готовить ей ужин…

Бенгт стоял у кухонного окна.

– Две полицейские машины, – сказал он, вытягивая шею. – Возможно, они что-то узнали.

Эва, лишь молча кивнув, подвинула стул и опустилась на него. Никакая определенность в мире уже не вернет им Нею.

Бенгте пошел к входной двери и впустил полицейских. Те о чем-то негромко переговаривались в холле, и Эва услышала, что один из полицейских – Йоста. И на том спасибо.

Флюгаре первым зашел в кухню, взглянул сначала на нее, потом на Петера; в глазах у него было выражение неловкости, которого она не замечала раньше.

Бенгт стал у плиты, Улла – позади них, положив руки на плечи Петера.

– Вы что-нибудь выяснили? – спросил Бенгт.

Йоста покачал головой, по-прежнему с виноватым видом.

– Нет, к сожалению, ничего нового мы сейчас сообщить не можем, – ответил он. – Но мы должны провести обыск.

Бенгт, развернув плечи, сделал шаг к Йосте.

– Вы что, шутите? Вам мало того, что их жизнь разбита вдребезги?

Улла подошла к нему и положила руку ему на рукав. Он покачал головой. Но ничего больше не сказал.

– Пусть делают, что хотят, – сказала Эва.

Она поднялась и пошла к лестнице на второй этаж. Из кухни доносились возмущенные голоса, но ее все это уже не задевало.

* * *

– И много еще визитов полицейских нам предстоит?

Йорген стоял, прислонившись к столику в гримерной. В зеркале Мария видела его нахмуренные брови. Макияж был уже сделан, прическа уложена, и Мария сама наводила последний блеск.

– Откуда я могу знать? – спросила она, убирая немного подводку для глаз, сбившуюся в комок в уголке правого глаза.

Йорген фыркнул и отвернулся от нее.

– Напрасно я с тобой связался.

– Ты о чем? Тебе не понравилось, что полиция обратилась к тебе по поводу моего алиби? Или ты думаешь о жене и детях?

Лицо Йоргена помрачнело.

– Моя семья ко всему этому не имеет никакого отношения.

– Вот именно! – Она улыбнулась ему в зеркале.

Йорген молча посмотрел на нее, затем развернулся и быстрым шагов вышел из гримерки, оставив ее одну.

О боже! Мужчины так непредсказуемы… Все они хотели с ней переспать, но не желали потом разгребать последствия своих поступков. Достаточно она навидалась, как отец обращался с матерью. Следы от его побоев, когда он не получал то, чего хотел. В первой приемной семье, куда попала Мария, отец семейства тоже наглядно показал ей, на что она годится…

А между тем Хелена смогла вернуться к своим родителям. Говорили, что у нее стабильная семейная ситуация – в отличие от Марии. Но та-то знала, как Хелену подавляют и принуждают дома, – никому другому об этом не было известно.

Она знала, что многие считали их с Хеленой странной парой, но на самом деле они подходили друг другу, как два кусочка пазла. Друг в друге они нашли то, чего им так не хватало, – у них появился стимул к жизни. Они делились друг с другом своими невзгодами – и от этого ноша становилась легче.

Не смогло помешать даже то, что им запретили общаться. Так стало еще интереснее – встречаться тайно. Они объединились против несправедливого мира. Никто не разлучит их. Какая наивность! Никто не понимал серьезности ситуации. Даже в тот день, в помещении для допросов. Мария была окружена панцирем, который, как она считала, должен был защитить ее – так что ничего плохого с ними не могло случиться.

Но потом все рухнуло. И для Марии началось скитание по разным приемным семьям.

Через несколько месяцев после своего восемнадцатилетия Мария упаковала чемодан и ушла не оборачиваясь. Наконец-то она свободна. От родителей. От братьев. От длинной вереницы приемных семей.

Несколько раз братья пытались разыскать ее. Когда умерли родители, когда она снялась в первой своей роли в Голливуде. Роль второго плана – однако об этом писали все шведские газеты. Жирные заголовки на первых полосах. Тут оказалось, что они – семья и она уже не маленькая засранка. Через своего адвоката Мария дала им понять, что им ничего не обломится. Для нее они умерли.

Где-то снаружи ругался Йорген. Пускай дуется сколько влезет. Благодаря ей и всем этим статьям, вышедшим в последние сутки, у финансистов развеялись все сомнения, все вопросы снялись. У нее нет оснований переживать по поводу его опасений. К тому же она знала, что он изменял жене на съемках каждого фильма. И дело не в ней, а в его неумении держать ширинку застегнутой.

Внезапно перед ней снова встало лицо Хелены.

Накануне вечером Мария видела ее в «Хедермюрс». Сама она отправилась туда, когда закончились съемки. Завернула за угол – а там стояла Хелена со списком покупок в руке. Мария поспешно ретировалась; похоже, Хелена ее не заметила.

Ухмылка, игравшая на ярко накрашенных губах Марии, медленно погасла. Хелена выглядела такой старой… Пожалуй, именно это произвело на нее самое сильное впечатление. Сама Мария за все эти годы потратила целое состояние на косметические процедуры и пластические операции. Хелена же просто предоставила все естественному ходу вещей.

Мария посмотрела на себя в зеркало. Впервые за долгое время она увидела настоящую себя. Но не могла выдержать собственный взгляд, не защищенный, словно броней, мыслями только о себе. Медленно отвернулась. Женщину в зеркале она больше не узнавала.

* * *

– Ты хорошо все продумала? – спросила Анна, хватаясь за живот. – Как мы будем сохранять хорошую мину, если оно ужасно?

– Внутренне я готова к чему-то лососево-розовому, – ответила Эрика, сворачивая в сторону Греббестада.

– И для нас тоже? – с ужасом в голосе спросила Анна. – Ты так думаешь?

– Да нет, с тобой всё в порядке. Они наверняка найдут восьмиместную палатку и немного перешьют. Только приготовься, что на твоем платье где-нибудь будет написано «Фъяльревен»^[37].

– Ха-ха, как смешно! Подумать только: моя старшая сестра – комик!

– Да, подумай о том, как тебе повезло, – сказала Эрика и улыбнулась.

Выйдя из машины, она захлопнула дверцы.

– Кстати, забыла спросить… Не тебя ли я видела вчера, когда ехала домой из Марстранда?

– Что? Нет.

Анна тут же мысленно застонала. Ну что за дурость? Она придумала такое хорошее объяснение, но первый импульс – отрицать – сработал быстрее, чем она вспомнила свою заранее подготовленную ложь.

– Да, но я совершенно уверена, что это была ваша машина. И успела разглядеть, что за рулем сидела женщина. Вы что, одалживали кому-то свою машину?

Анна чувствовала на себе внимательный взгляд сестры, когда они пешком сворачивали на торговую улицу. Свадебный салон находился метрах в ста впереди – там они договорились встретиться с Кристиной.

– Ох, все я перепутала… Извини – одурела совсем от гормонов, жары и всего прочего. – Анна выдавила из себя улыбку. – Да, я ездила к новой клиентке. Просто сил не было больше сидеть дома.

Это было самое удачное объяснение, которое она смогла придумать, но Эрика покосилась на нее с сомнением.

– Новая клиентка? Сейчас? Когда ребенок уже на подходе? Как у тебя сил хватит?

– Ох, да нет, это небольшой заказ – так, чтобы занять себя чем-то в ожидании родов.

Эрика по-прежнему смотрела на нее с подозрением, но в конце концов, похоже, решила оставить эту тему. Анна осторожно перевела дух.

– Это здесь, – сказала сестра, указывая на витрину магазина, в котором были выставлены подвенечные платья.

Через окно они увидели Кристину, которая пришла раньше их и уже вовсю обсуждала что-то с продавщицей.

– Зачем здесь такое глубокое декольте? – услышали они ее громкий голос, едва переступив порог. – Не помню, чтобы тут был такой вырез, когда я видела его в прошлый раз. В таком виде я точно не смогу показаться на люди! Боже, я буду выглядеть, как хозяйка борделя! Должно быть, вы что-то сделали с вырезом!

– Мы ничего в нем не меняли, – ответила продавщица.

Она, казалось, слегка вспотела, и Анна посмотрела на нее полным сочувствия взглядом. Свекровь Эрики ей нравилась – в ней нет ничего плохого, но иногда ее бывает чересчур много – особенно с непривычки.

– Может быть, померить его еще раз? – предложила Эрика. – Вещи иногда смотрятся на живом человеке совсем по-другому, нежели на вешалке.

– Как это – по-другому? – возмущенно переспросила Кристина, целуя в щеку сперва Эрику, потом Анну. – Боже, какая ты стала большая!

На секунду Анна задумалась, как лучше ответить, и в конце концов решила промолчать. С Кристиной лучше держаться осторожнее.

– Совершенно не понимаю, как это платье может выглядеть по-другому, – продолжала Кристина, – но я примерю его, чтобы показать вам, что я права и что-то случилось с вырезом. – Она резко развернулась и пошла в примерочную. – Вы же не собираетесь оставаться здесь? – строго сказала продавщице, зашедшей в примерочную повесить платье. – Всякой услужливости есть пределы. В нижнем белье я показываюсь только своему мужу, спасибо большое.

Она вытолкнула женщину из кабинки и царственным жестом задернула шторку.

Анна изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос, так что на глазах даже выступили слезы. Взгляд, брошенный на Эрику, показал, что та находится примерно в таком же состоянии.

– Простите, – шепнула Эрика продавщице, которая лишь пожала плечами и тоже шепотом ответила:

– Я не первый день работаю в свадебном салоне и видала кое-что покруче, поверьте.

– Ну и как, по-вашему, я должна застегнуть эту молнию? – прошипела Кристина, отдергивая занавеску.

Она уже залезла в платье и прижимала его к груди, чтобы оно не упало. С ангельским терпением продавщица подошла к ней и застегнула молнию на спине. Затем отступила на пару шагов, давай невесте увидеть себя в большом зеркале.

Несколько мгновений Кристина молчала. Потом изумленно проговорила:

– Оно же… великолепно!

Эрика и Анна встали рядом с ней. Анна улыбнулась ей.

– Восхитительное платье, – сказала она. – Ты потрясающе выглядишь.

Эрика кивнула, и Анна заметила, что у сестры на глазах слезы. Сестры внимательно разглядывали каждую деталь платья Кристины. Та выбрала узкое платье-футляр серебристо-серого цвета. Вырез был совсем не такой глубокий, в самый раз – и красивой формы. Короткие рукава заканчивались ажурным швом. Платье было чуть короче спереди, чем сзади, и прекрасно подчеркивало хорошо сохранившуюся фигуру Кристины.

– Ты выглядишь сногсшибательно! – проговорила Эрика, незаметно утирая слезу.

Кристина неожиданно повернулась к ней и обняла. Такое с ней случалось нечасто – обычно она избегала физического контакта; исключением были лишь внуки, которых она осыпала поцелуями. Это был чудесный миг – но он так же быстро и закончился.

– Ну что ж, давайте посмотрим, что мы сможем найти для вас, девочки. С тобой Анна, конечно, придется поломать голову… боже мой, ты уверена, что у тебя там не близнецы?

За спиной у Кристины Анна кинула на сестру полный отчаяния взгляд.

Но старшая сестра только ухмыльнулась и прошептала театральным шепотом:

– «Фъяльревен».

* * *

Джеймс смотрел на кроны деревьев. Стоял полный штиль, слышалось лишь карканье ворон и редкое шуршание в кустах. В сезон он был бы куда активнее, но сейчас сидел здесь скорее из желания уединиться. Охота на косуль открывалась лишь через несколько недель, но Джеймс всегда находил, во что выстрелить ради тренировки. В лису или голубя. Один раз даже убил кобру из своей сторожевой башни на ветвях дерева.

Лес он всегда любил. Людей, если быть до конца честным, он не понимал. Наверное, поэтому так комфортно чувствовал себя в армии. Здесь так мало места уделялось людям и так много – стратегии и логике, а эмоции следовало отложить в сторону. Угроза шла снаружи; ответом был не диалог, а действие. Джеймса и его людей подключали тогда, когда все возможности для переговоров уже были исчерпаны.

Единственным близким человеком для него был Карл-Густав. Только он понимал Джеймса – да, они понимали друг друга, и этого чувства он с тех пор не испытывал.

Когда Сэм был маленьким, Джеймс пытался взять его с собой на охоту, но все пошло к черту – как и все, связанное с сыном. Ему было тогда три года, и он не мог молчать или сидеть смирно больше чем пару минут. В конце концов терпение Джеймса лопнуло. Он схватил Сэма за куртку и отбросил его в сторону. И, конечно же, это нелепое дитя сломало себе правую руку. Он вообще не должен был пострадать; всем известно, какие дети мягкие и гибкие. Но, как и положено, Сэм все испортил, упав на торчащий камень. Врачу и Хелене Джеймс сказал, что Сэм упал с соседской лошади. У мальчишки хватило ума не разболтать. Он лишь кивнул и сказал «глупая лошадь».

Все же Джеймсу спокойнее всего было здесь, на природе. Если б можно было выбирать, он проводил бы так все свое время. Чем старше становился, тем меньше понимал, зачем ехать домой. Армия стала ему домом. Само собой, не его личный состав – Джеймс только фыркал над теми, кто считал, что в армии все братья. Трудно оказаться дальше от истины. Для него его личный состав – как пешки на игровой доске, средство для достижения поставленной цели. Именно этого ему так не хватало. Логики. Простых ровных линий. Легких ответов. В процессах со сложными вопросами он никогда не принимал участие. Политика. Власть. Деньги. Никогда речь не шла о гуманизме, о помощи или о мире. Все сводилось к тому, кто над кем получит власть и куда направится поток денег с помощью политических решений. Ничего больше. Но люди наивны и хотят приписывать своим лидерам благородные мотивы…

Джеймс поправил рюкзак и двинулся дальше по тропинке. Человеческая наивность сыграла им на руку. Никто не знал всей правды о Хелене – о том, на что она в действительности способна.

* * *

Турбьёрн, стоявший у сеновала семьи Берг, обернулся к Патрику.

– Что включено в решение об обыске? – спросил он.

– Все строения на участке, – ответил Хедстрём, – в том числе сеновал и сарай с садовым инвентарем.

Турбьёрн кивнул и отдал несколько кратких распоряжений своим сотрудникам. Сегодня их было трое – две женщины и мужчина. Это были те же люди, кто обследовал поляну, на которой обнаружили Нею, но Патрик лучше запоминал лица, чем имена, и даже под угрозой расстрела не вспомнил бы, кого из них как зовут. Все, кто находился здесь – и криминалисты, и полицейские, – надели бахилы; выражение их лиц было мрачным. Но Патрику и его коллегам выпала роль наблюдателей, в целом же им предписывалось не мешать. Чем меньше людей разгуливало по объекту обыска, тем лучше. Подумав об этом, Патрик мысленно поблагодарил всех богов за то, что Мелльберг в этот день решил остаться в участке. Обычно он редко упускал шанс оказаться в центре событий, но жара в сочетании с избыточным весом шефа заставили его сегодня предпочесть свой кабинет, где постоянно гудели три вентилятора.

Патрик отозвал Йосту в сторонку, в тень жилого дома. Первый разговор с семьей он поручил ему, а сам остался снаружи и слышал возмущенные голоса из кухни.

– Как там семья? Успокоились?

Йоста кивнул.

– Да. Я разъяснил, что это стандартный алгоритм в подобных случаях. Что это нужно, дабы исключить все возможности.

– Они согласились?

– Думаю, они решили согласиться, понимая, что у них нет выбора. Но веселого тут мало. – Йоста поморщился.

– Знаю, – произнес Патрик, положив руку ему на рукав. – Сделаем свое дело как можно скорее и эффективнее, а потом уж оставим их в покое.

Флюгаре глубоко вздохнул, наблюдая, как Турбьёрн и его сотрудники заносят в дом оборудование.

– Кстати, вчера вечером я нашел кое-что интересное, – сказал он. – Когда просматривал заявления по поводу сексуальных посягательств.

Хедстрём поднял брови.

– Туре Карлсон, проживающий в Уддевалле, приезжал в начале мая в Танумсхеде, – продолжал Йоста. – В заявлении указано, что он пытался познакомиться с пятилетней девочкой в торговом центре. Возле туалетов.

Патрик похолодел.

– А где он сейчас?

– Я уже позвонил коллегам в Уддеваллу – они его проверят, – ответил Флюгаре.

Хедстрём, кивнув, снова взглянул в сторону дома.

На этот раз эксперты-криминалисты решили не разделяться; все работали в одном месте, проходя комнату за комнатой. Патрик нервничал и чувствовал себя неуместно, стоя во дворе в слепящем свете солнца. Он слышал, как Турбёрн попросил всех членов семьи выйти из дома; сначала вышел Петер, затем его родители и последней – Эва. Она моргала, щурясь на солнце; Патрик подумал, что Эва не выходила из дому с тех пор, как они обнаружили Нею.

Петер медленно подошел к Хедстрёму, стоящему в тени яблони.

– Когда это закончится? – тихо спросил он и уселся на траву.

Патрик уселся рядом с ним. Он видел, как родители Петера на повышенных тонах разговаривают с Йостой чуть в стороне. Эва, сжав руки, уселась на стул возле дома и уставилась в крышку стола.

– Через пару часов мы закончим, – проговорил он, хотя и понимал, что Петер говорит не об этом.

Патрик имел в виду горе. И тут он ничем не мог помочь. Никакие слова не могли дать утешения. Они с Эрикой побывали на волоске от трагедии – тогда, после страшной автомобильной аварии. Но беда прошла стороной. Впрочем, это несравнимо с той пропастью, в которой оказались сейчас родители Неи. Такое даже представить себе трудно.

– Кто мог такое сотворить? – проговорил Петер, машинально выдирая из газона травинки.

Газон уже несколько дней никто не поливал, он начал желтеть и подсыхать.

– Мы не знаем, но делаем все возможное, чтобы это выяснить, – ответил Патрик, чувствуя, как безжизненно и шаблонно звучат его слова.

В таких ситуациях он никогда не знал, что сказать. Йоста куда лучше умел обращаться с родственниками. Сам же Патрик чувствовал себя нелепо и часто начинал машинально говорить банальности.

– Мы не стали заводить других детей, – проговорил Петер. – Думали, нам достаточно Неи. Надо было завести еще… Иметь резерв. – Он издал металлический смешок.

Патрик сидел молча, чувствуя себя так, словно вторгся на чужую территорию. Маленький хутор казался таким уютным, таким красивым – а они ворвались, как саранча в Ветхом Завете, и разорвали в клочки остатки идиллии… Однако он вынужден взять на себя роль того, кто проникает за фасад. Многое в этой жизни оказывается совсем не таким, каким кажется на первый взгляд, – и если у кого-то горе, это еще не означает, что этот человек невиновен. В начале своей карьеры Хедстрём думал иначе – и сейчас иногда тосковал по тем временам, по той наивной вере в доброе начало в человеке. За годы работы в полиции он слишком часто убеждался, что в каждом человеке таится тьма, и никогда не знаешь, когда она возьмет над ним власть. Наверняка и в нем самом это было – как и во всех прочих. Патрик принадлежал к тем людям, кто был глубоко убежден: каждый в состоянии убить человека – вопрос только в том, насколько высок порог. Социальная надстройка тонка; под ней скрываются древнейшие инстинкты, готовые в любой момент захватить власть, как только обстоятельства сложатся благоприятно. Вернее, неблагоприятно.

– Я по-прежнему вижу ее, – сказал Петер и лег в траву, словно его большое сильное тело капитулировало. Он, не мигая, смотрел в небо, хотя лучи солнца пробивались сквозь листву и должны были бы ослепить его. – Я вижу ее, я слышу ее. Забываю, что она уже не вернется домой. А когда вспоминаю, где она, мне кажется, что ей холодно. И одиноко. И она тоскует без нас и не понимает, где мы, почему не придем и не заберем ее.

Голос его звучал тихо, мечтательно. Он уносился куда-то над травой, и Патрик почувствовал, как у него защипало в глазах. Горе другого человека давило на грудь. Сейчас они были не полицейский и родственник жертвы, а просто двое отцов, на равных. Патрик задумался, перестает ли человек в душе быть родителем. Меняется ли это чувство, если он потерял единственного ребенка? Забывается ли такое с годами?

Хедстрём улегся рядом с Петером и тихо проговорил:

– Мне кажется, она не одна. Мне кажется, она с вами.

Он сам в это верил, произнося эти слова. Закрыв глаза, буквально услышал звонкий детский голос и смех, поднимающийся к небу. А потом – лишь шуршание листьев и крики птиц. Рядом с собой он услышал спокойное дыхание Петера. Скоро тот мирно спал рядом с Патриком – вероятно, впервые с тех пор, как пропала Нея.

Бухюслен, 1672 год

Весна – благословенное время, однако и забот немало, так что все работали от зари до зари. Надо позаботиться о скотине и прочей живности. Поля пора готовить к пахоте. Да и дома в усадьбе следует осмотреть – каждая пасторская семья живет в страхе перед плесенью, превращающей дерево в труху и заставляющей крышу пропускать дождь. Когда умирал священник, проводился осмотр того, насколько хорошо он ухаживал за усадьбой. Если плесени находили больше, чем положено, вдове приходилось платить штраф. Если же усадьба оказывалась более ухоженной, чем ожидалось, вдова даже получала вознаграждение. Так что существовали веские причины починить сараи, постройки, сеновал и господский дом. Расходы на починку делились между пастором и приходом. А Пребен очень следил за состоянием усадьбы, так что на дворе с утра стучали молотки.

Никто ни словом не упоминал о том, что произошло у озера, и Марта все больше становилась прежней. Щенка назвали Сигрид – она следовала за Мартой по пятам так же преданно, как когда-то Фиалка.

Пребен часто отсутствовал. Он уезжал рано утром и возвращался в сумерках, а иногда был в отъезде по несколько дней. Многим в приходе нужны были добрый совет или слово Господне, чтобы сделать свою жизнь хоть чуть-чуть переносимее, а Пребен всерьез воспринимал свою задачу заботиться об их душах. Бритте это совсем не нравилось, и иногда, когда он уезжал, ему вдогонку неслись злые слова. Но даже у нее настроение улучшилось, когда лучи солнца, становясь все жарче, стали выманивать жителей усадьбы наружу.

Кровотечение у Бритты приходило так же верно, как и полнолуние, раз в месяц. Она перестала принимать отвар Элин, и та больше не заводила об этом разговор. Сама мысль о том, что ребенок Пребена будет расти в животе у Бритты, наполняла ее отвращением. Ей удавалось общаться с хозяйкой хутора в том тоне, которого требовало ее положение, но ненависть к Бритте все ярче разгоралась в ее душе. Ей не было известно, что произошло между Пребеном и Бриттой после того, как Марта чуть не утонула. Она не спрашивала, он же ни словом не упомянул об этом. Но с того дня Бритта всегда вела себя с Мартой дружелюбно, следила за тем, чтобы ей перепадал дополнительный кусочек с кухни, и даже делилась с ней сластями, купленными в поездках в Уддеваллу. Несколько дней в месяц Бритта гостила у своей тетки, живущей в Уддевалле, и в эти дни все в усадьбе переводили дух. Батраки и служанки расправляли плечи и ходили легкой походкой. Пребен напевал и часто проводил эти дни вместе с Мартой. Элин иногда подглядывала за ними, когда они сидели в библиотеке, голова к голове, обсуждая какую-нибудь книгу, которую он доставал для нее с полок. Эта сцена согревала ей сердце. Элин и не думала, что ей снова будет дано испытать это чувство после того, как Пер пропал в морской пучине. С того для, как он унес с собой ее последние злые слова…

* * *

– Боже мой, ты всю дорогу бежала?

Эрика смотрела на Хелену с нескрываемым ужасом. Сама она начинала задыхаться, стоило ей лишь погоняться за детьми по гостиной, и от одной мысли о том, чтобы пробежать расстояние от дома Хелены, ее бросило в пот.

– Да ну, ничего особенно, – проговорила Хелена, криво улыбаясь. – Так, разминка.

Она натянула толстовку, которая была повязана у нее вокруг талии, уселась за кухонный стол и с благодарностью взяла предложенный стакан воды.

– Хочешь кофе? – спросила Эрика.

– Да, с удовольствием.

– Разве у тебя не начинается одышка, когда ты пьешь? – с любопытством спросила Эрика, наливая Хелене кофе и усаживаясь напротив.

Дети были в гостях у знакомых, пока они с Анной ездили в Греббестад, и когда пришло сообщение от Хелены, Эрика решила оставить их там чуть подольше. Придется взять с собой бутылку вина или еще что-нибудь, чтобы отблагодарить родителей, когда она пойдет забирать своих детей.

– Да нет, организм привык. Ничего страшного.

– Я-то как раз отношусь к тем, кто считает, что человек должен сразу рождаться на колесах. Так что пока бегу от моциона, как от чумы.

– Носиться за маленькими детьми – непростая задача, – сказала Хелена и пригубила кофе. – Помню, когда Сэм был маленький, мне постоянно приходилось бегать за ним. Кажется, это было так давно – в другой жизни…

– Сэм у вас один? – спросила Эрика, делая вид, что ей неизвестны все факты об этой семье.

– Да, так получилось, – проговорила Хелена, и ее лицо закрылось.

Эрика решила оставить эту тему. Она была благодарна Хелене, что та согласилась встретиться с ней, но чувствовала – здесь надо действовать осторожно. Один неудачный вопрос – и Хелена убежит. Для Эрики эта ситуация не была в новинку. Собирая сведения для своих книг, она частенько сталкивалась с людьми, которые словно балансировали на грани между желанием рассказать и стремлением промолчать. Тут надо было продвигаться осторожно, шаг за шагом, заставляя их раскрыться и, возможно, рассказать больше, чем они изначально намеревались. Хелена сама пришла к ней, но вся ее фигура демонстрировала, что она сделала это не по доброй воле и уже сомневается в правильности своего решения.

– Почему ты в конце концов согласилась со мной встретиться? – спросила Эрика в надежде, что этот вопрос не вызовет у Хелены рефлекса спасаться бегством. – Я много раз писала тебе, но до сих пор мое предложение тебя не интересовало.

Хелена не спеша отпила пару глотков кофе. Эрика положила на стол свой мобильник, показывая Хелене, что записывает их разговор. Та только пожала плечами.

– Я считала – и считаю до сих пор, – что прошлое должно оставаться в прошлом. Однако наивностью я не страдаю. Понимаю, что не смогу помешать тебе написать эту книгу – да это и не входило в мои планы. Кроме того, я знаю, что Мария собирается написать свою, да и вообще нельзя сказать, чтобы она обходила этот вопрос молчанием. Мы с тобой обе прекрасно знаем, что она построила всю свою карьеру на нашей… трагедии.

– Да, ведь это и ваша трагедия тоже, не так ли? – проговорила Эрика, хватаясь за эту нить. – Не только у родных Стеллы вся жизнь была загублена, но и у вас, и у ваших близких…

– Большинство воспринимает это совсем не так, – проговорила Хелена, и в ее серо-голубых глазах мелькнуло суровое выражение. – Большинство решило поверить в первую версию рассказа. В наше признание. Все, что было после, утратило свое значение.

– Как ты думаешь, почему это так? – Эрика с любопытством подалась вперед, скосив на секунду глаза и убедившись, что диктофон в мобильном телефоне продолжает работать.

– Наверное, потому, что иного ответа нет. Нет никого другого, на кого можно было бы возложить вину. Люди любят простые решения и аккуратно завязанные мешки. Взяв назад свое признание, мы разбили их иллюзию, что они живут в безопасном мире, где никто не может сделать ничего плохого им или их детям. Продолжая верить в то, что это сделали мы, люди могли продолжать верить, что все в порядке.

– А теперь? Когда маленькую девочку с того же хутора нашли на том же месте – думаешь, кто-то решил подражать? Пробудилось к жизни что-то страшное?

– Не знаю, – ответила Хелена, качая головой. – Понятия не имею.

– Я только что читала статью, где сказано, что Мария видела кого-то в лесу в тот день. Есть ли у тебя какие-либо воспоминания об этом?

– Нет, – поспешно ответила Хелена и отвела глаза. – Я никого не видела.

– Как ты думаешь – она действительно кого-то видела или по каким-то причинам присочинила? Чтобы перевести внимание на кого-то другого? Чтобы подтвердить свою историю, когда она взяла назад свое признание?

– Об этом тебе лучше спросить Марию, – ответила Хелена, ковыряя вылезшую ниточку на своих узких спортивных брюках.

– Но все-таки – что ты думаешь? – настаивала Эрика, поднимаясь, чтобы подлить кофе.

– Я знаю только, что никого не видела. И не слышала. Мы все время шли вместе, так что я должна была бы что-нибудь заметить.

Хелена продолжала ковырять ниточку. Она сидела как на иголках, и Эрика сменила тему. У нее оставалось еще несколько вопросов, и она не хотела отпугнуть Хелену, не получив ответы на них.

– Как ты могла бы описать ваши с Марией отношения?

Впервые с того момента, как она вошла в дверь, лицо Хелены озарилось улыбкой, и Эрика подумала, что та мгновенно стала на десять лет моложе.

– Мы были такие разные… Но сразу нашли друг друга. Из разных семей, росли в разных условиях, она была общительная, я – стеснительная… На самом деле у нас вроде не было ничего общего. Просто ничего. И я до сих пор не понимаю, что Мария нашла во мне. Все хотели быть с ней. Хотя ее дразнили из-за семьи, и ей пришлось слышать немало обидных комментариев, но все-таки это было больше в шутку. Все тянулись к ней. Она была такая красивая, такая смелая и… дикая.

– Дикая? Такого определения я по поводу Марии еще не слышала, – сказала Эрика. – Поясни, что ты имеешь в виду.

– Как бы это лучше объяснить… Мария была как природная стихия. Уже тогда она говорила, что станет актрисой, будет сниматься в США, станет звездой Голливуда. В смысле – о таком многие говорят в детстве, но скольким удалось воплотить их мечту? Понимаешь, какая сила таится в таком человеке?

– Да, это выдающееся достижение, – согласилась Эрика, однако невольно задумалась о том, какую цену за это пришлось заплатить.

Во всех статьях, которые она читала о Марии, актриса представала довольно трагичной фигурой, окруженной звенящей пустотой и одиночеством. Интересно, понимала ли она в детстве, что исполнение ее мечты будет куплено такой ценой?

– Я любила проводить время с Марией – в ней было все то, чего недоставало мне. Она давала мне чувство защищенности, придавала мне мужества. С ней я решалась быть такой, какой никогда бы не решилась быть в других обстоятельствах. Она пробуждала во мне самое лучшее.

Лицо Хелены пылало – усилием воли ей удалось обуздать свои чувства.

– Как вы отреагировали, когда вам запретили общаться? – спросила Эрика, внимательно следя за выражением лица Хелены. В голове у нее мелькнула мысль – но такая смутная, что она не могла ее ухватить.

– Мы были в отчаянии, ясное дело, – ответила Хелена. – Прежде всего я; Мария же сразу сосредоточилась на том, как нам обойти запрет.

– Так вы продолжали встречаться?

– Да, каждый день мы виделись в школе, но и в свободное время встречались так часто, как только могли. Казалось, мы живем в истории про Ромео и Джульетту – несправедливо обиженные всем миром. Но мы никому не позволили разлучить нас – ибо были друг для друга всем.

– Где же вы встречались?

– На сеновале на хуторе Страндов. Он пустовал, животных они не держали, так что мы тихонько пробирались в него и залезали на чердак. Мария таскала у своих братьев сигареты, мы лежали там и втихаря курили.

– Как долго ваша дружба продолжалась втайне? До того… ну до того, как все произошло.

– Что-то около полугода. Точно не помню. Так много лет прошло – я старалась не вспоминать то время…

– Как вы отреагировали, когда семейство Странд спросило, не могли бы вы посидеть со Стеллой?

– Отец Стеллы сперва спросил моего папу, и мне кажется, тот был застигнут врасплох – ответил согласием, не подумав. Видишь ли, имидж всегда был для него важен, и папа не хотел казаться узколобым, осуждающим чужого ребенка из-за его семьи. Это выглядело бы не очень красиво. – Хелена поморщилась. – Но мы, конечно, очень обрадовались, хотя и понимали, что это ничего не изменит. Сама понимаешь, нам было по тринадцать лет. Мы жили сегодняшним днем. И надеялись, что когда-нибудь сможем быть вместе, не прячась на сеновале.

– Стало быть, вы с радостью согласились посидеть со Стеллой?

– Да, еще бы, – Хелена кивнула. – Мы любили Стеллу. А она любила нас.

Она замолчала; суровая складка пролегла у ее губ. Наконец проговорила, допивая кофе:

– Мне пора домой.

Эрику охватила паника – так много о чем ей еще хотелось расспросить, так много всего нужно было узнать… О большом и малом – о деталях, событиях, эмоциях… Этого краткого разговора явно недостаточно, чтобы вдохнуть жизнь в ее рассказ. Однако Эрика понимала, что если давить на Хелену, это скорее даст противоположный эффект. Если же она решит пока довольствоваться тем, что получила, будет больше шансов, что Хелена согласится на новые встречи. Так что она заставила себя радостно улыбнуться.

– Само собой! Я так рада, что ты нашла время поговорить со мной… Можно задать тебе последний вопрос? – Снова покосилась на свой телефон, дабы убедиться, что запись все еще идет.

– Хорошо, – нехотя ответила Хелена, и Эрика почувствовала, что в мыслях та уже за порогом дома.

Из всех вопросов, которые мечтала задать Эрика, один был самым важным.

– Почему вы признались? – спросила она.

Повисла томительная пауза. Хелена неподвижно сидела у стола, но Эрика буквально видела, как проносятся мысли у нее в голове. В конце концов последовал долгий выдох – словно напряжение тридцати лет в один миг отпустило ее.

Взглянув в глаза Эрике, Хелена тихо произнесла:

– Чтобы быть вместе. И дать понять нашим родителям, чтобы те катились на все четыре стороны.

* * *

– А сейчас шкоты домой! – крикнул Билл, перекрикивая ветер.

Карим изо всех сил старался понять его. У Билла была тенденция начинать по-английски, но потом все равно соскальзывать на шведский. Однако некоторые слова уже начали откладываться – он знал, что «шкоты домой» означает, что нужно потянуть за веревку, привязанную к парусу.

Он тянул, пока Билл не кивнул в знак одобрения.

Аднан завопил в голос, когда яхта накренилась, и судорожно вцепился в борт. После того как все они выходили в море по одному в небольшой яхте с Биллом, теперь все сидели в большой белой яхте, которую Билл называл «Самба». Поначалу они смотрели на нее с подозрением, увидев, что она полностью открыта сзади, но Билл заверил их, что яхта не будет черпать воду. Судя по всему, ее специально разработали для инвалидов, чтобы им легче было взбираться на борт, если они окажутся в воде. Впрочем, уже одно это объяснение вызвало у Карима тревогу. Если все так надежно, зачем тогда залезать на нее из воды?

– Ничего страшного! Don’t worry! – кричал Билл Аднану, широко улыбаясь и кивая.

Аднан скептически смотрел на улыбку Билла и еще крепче цеплялся за борт.

– It should lean, than it goes better in the water, – сказал тот, продолжая кивать. – Она должна накрениться, так надо.

Ветер заглушил часть его слов, но они поняли общий смысл. Как странно… Подумать только, если б все так рассуждали, когда водят машину… Карим по-прежнему сомневался в разумности проекта. Но энтузиазм Билла заражал их, так что он и остальные готовы были продолжать в надежде, что все получится. К тому же тренировки прерывали однообразное течение дней в центре. Если б только отпустил страх, возникавший каждый раз, когда они ступали на борт…

Он заставил себя дышать ровно и в пятый раз проверил, что все ремни на спасательном жилете застегнуты как положено.

– Заводи! – закричал Билл, и все в недоумении переглянулись. Почему Билл хотел, чтобы они стали кого-то куда-то заводить?

Тот махал руками и кричал:

– Turn! Turn!

Ибрагим, стоявший у руля, со всей силы отвернул его вправо, отчего всех их кинуло на левый борт. Гик пронесся над их головами, они едва успели присесть. Билл сам чуть не вывалился за борт, но в последнюю секунду умудрился за что-то ухватиться.

– Проклятье! Тысяча чертей! – выругался он. Эти слова все прекрасно поняли. Ругательства стали первыми словами, которые сирийцы выучили по-шведски. «Чертовы иммигранты», – слышали они, едва прибыв на вокзал.

– Sorry, sorry! – крикнул Ибрагим, отбрасывая от себя штурвал, словно ядовитую кобру.

Билл кинулся в заднюю часть яхты, продолжая ругаться. Схватил штурвал и, когда яхта снова выровнялась, перевел дух. Потом широко улыбнулся.

– Все в порядке, ребята! Don’t worry! Nothing compares to the storm when I crossed the Biscaya^[38].

Он весело присвистнул, а Карим еще раз проверил, хорошо ли застегнут спасательный жилет.

* * *

Анника заглянула в кабинет.

– Бертиль, тут какой-то человек настаивает на том, чтобы переговорить лично с тобой. Скрытый номер, голос звучит очень странно… Что скажешь? Переключить его на тебя?

– Ну да, переключи, – со вздохом ответил Мелльберг. – Наверняка какой-нибудь рекламщик, который надеется втюхать мне что-нибудь жизненно необходимое, но меня-то так просто не проведешь…

Он почесал Эрнста за ушком, ожидая, когда загорится лампочка на телефонном аппарате. Когда та загорелась, ответил важным голосом:

– Алло!

Уж что-что, а справляться с телефонными торговцами он умеет.

Однако человек на другом конце провода не собирался ничего продавать. Измененный голос поначалу вызвал у Бертиля подозрения, но сами сведения были, вне всяких сомнений, сенсационными. Выпрямившись на стуле, он напряженно слушал. Эрнст заметил изменения в его настроении – поднял голову и навострил уши.

Прежде чем Мелльберг успел задать контрольные вопросы, раздался щелчок – звонивший бросил трубку.

Бертиль почесал голову. Информация, которую он только что получил, и впрямь обостряла ситуацию и давала делу совершенно новый оборот. Он уже протянул было руку к телефону, чтобы позвонить Патрику, но потом отдернул ее. Все остальные члены оперативной группы заняты обыском на хуторе Бергов. События такого уровня требуют участия человека, занимающего начальственный пост. Лучше он во всем разберется сам. Если потом на него обрушится благодарность общественности за то, что он единолично раскрыл дело, то что ж – такие вещи приходится принимать на себя, когда руководишь другими и регулярно оказываешься в свете прожекторов. Кроме того, это будет справедливо – воздать честь тому, кто достоин почестей, ведь именно он – мозг и сердце участка Танумсхеде, и он раскроет это запутанное дело…

Бертиль встал из-за стола, и Эрнст с надеждой приподнял голову.

– Мне жаль, старина, – проговорил Мелльберг, – но сегодня тебе придется остаться дома. Меня ждут важные дела.

Игнорируя поскуливание Эрнста – жалобные звуки, которые стал издавать пес, поняв, что его не возьмут с собой, – Бертиль поспешно покинул кабинет.

– Я тут съезжу ненадолго, – сказал он, проходя мимо Анники, сидевшей за стойкой.

– По какому делу был звонок? – спросила та.

Мелльберг чуть не застонал вслух. Какая мука работать с сотрудниками, которые постоянно суют нос не в свое дело! Никакого уважение к вышестоящим!

– Э, всего лишь назойливый телефонный торговец. Как я и думал.

Анника с подозрением покосилась на шефа, однако у него хватило ума не посвящать ее в свои планы. Не успеет он и глазом моргнуть, как она позвонит Хедстрёму, который наверняка станет настаивать на своем участии. Власть опьяняет, это Мелльберг выучил за долгие годы службы – все время приходится отбиваться от попыток молодых коллег обойти его, едва только запахнет успехом и славой. Трагично.

Выйдя на жару, он зафыркал. Такая тропическая жара – нечеловеческое испытание. Должно быть, все дело в этом самом парниковом эффекте. «Если так будет продолжаться, то можно с таким же успехом переехать в Испанию», – подумал Бертиль. Впрочем, зиму он тоже недолюбливал. Ему ближе всего весна и осень. Хотя… дождливая шведская осень тоже небольшое удовольствие, если подумать. Вот весна – это приятно. Особенно если она солнечная, а не холодная и ветреная, как в последние годы.

Мелльберг буквально оторопел, когда втиснулся в полицейскую машину. С тем идиотом, который оставил ее на солнце, у него еще будет отдельный разговор. Внутри было как в бане, и он поспешил включить кондиционер. Однако температура снизилась лишь к тому моменту, как Бертиль подъехал к центру для беженцев – за это время его рубашка насквозь промокла от пота. О своем приезде он заранее сообщать не стал – не будучи лично знаком с заведующим, опасался, что тот расскажет кому не надо о приезде полиции. Такие дела лучше делать без предупреждения. Вот почему в старые добрые времена проводили ночные облавы – чтобы максимально использовать эффект внезапности.

Подойдя к зданию администрации, Мелльберг дернул ручку двери. Внутри царила блаженная прохлада. Он тщательно вытер правую руку о брюки, прежде чем протянуть ее для рукопожатия.

– Добрый день, Бертиль Мелльберг из полицейского участка Танумсхеде.

– Добрый день, я – Рольф, заведующий центром. Чем мы заслужили такую честь?

Он смотрел на Мелльберга с тревогой во взгляде. Тот потянул время, дав ему немного вспотеть, – и не потому, что у него были на это причины; просто жаль было упускать такую возможность.

– Мне нужен доступ к одной из ваших квартир.

– Так-так, – проговорил Рольф, замирая на месте. – К какой? И почему?

– Кто живет в самом последнем доме? Ближе к морю?

– Карим и его семья.

– Карим? Что тебе о нем известно? – Мелльберг скрестил руки на груди.

– Ну он из Сирии, приехал сюда пару месяцев назад с женой и маленькими детьми. Журналист, спокойный, тихий… А что?

– Так это он участвовал в понедельник в поисках пропавшей девочки?

– Да, кажется… – Рольф наморщил лоб. – Да, это был он. А в чем дело? – Он тоже сложил руки на груди.

– Я должен осмотреть его дом, – заявил Бертиль.

– Я не уверен, что могу разрешить это, – проговорил Рольф, но в его голосе звучали сомнения.

Мелльберг решил рискнуть – он знал, что большинство шведов не в курсе своих прав.

– Это государственное учреждение, так что мы имеем право на доступ к этим помещениям.

– А, ну если так… Хорошо, тогда пойдем туда.

– Это полицейское дело, так что я пойду один, – сказал Мелльберг. Ему совсем не хотелось, чтобы перепуганный заведующий заглядывал ему через плечо. – Укажите мне нужный дом, остальное я беру на себя.

– Хорошо, – проговорил Рольф и вышел с ним на крыльцо. – В эту сторону. Последний дом.

Мелльберг снова был потрясен тем, какую адскую жару приготовило им это лето. В таком зное беженцам самое то – наверняка чувствуют себя как дома.

Маленький белый домик снаружи выглядел ухоженным. На крыльце лежали кучкой игрушки, у лестницы стояли в ряд несколько пар обуви. Дверь была нараспашку, оттуда доносился радостный детский смех.

– Алло! – крикнул он внутрь дома.

В дверях появилась красивая женщина с темными волосами, державшая в руках кастрюлю и кухонное полотенце. Увидев его, она замерла и перестала вытирать кастрюлю.

– What you want?^[39] – спросила она.

У нее был сильный акцент, голос звучал холодно и враждебно.

О языковом барьере Мелльберг как-то не подумал. В английском он был не силен, если уж быть честным. К тому же не факт, что женщина понимает по-английски. Она продолжила говорить на языке, в котором он не понимал ни слова. «Боже, неужели так сложно выучить язык той страны, куда ты попал?» – подумал он.

– I have to… see in your house…^[40]

Язык онемел у него во рту от одной лишь попытки выговорить английские слова.

Женщина недоуменно посмотрела на него и развела руками.

– I have some… information… что вы… that your man is hiding something in the house^[41], – выговорил он и попытался протиснуться мимо нее.

Женщина встала в дверях, скрестив руки на груди. Глаза ее метали молнии, она разразилась длинной гневной речью на своем языке.

На мгновение в груди у Мелльберга зашевелились сомнения. Однако у него дома предостаточно сердитых женщин – его таким не запугаешь. Теперь он сообразил, что надо было прихватить с собой переводчика, но решил, что сейчас на это уже нет времени. Нет, придется действовать хитростью. Как старый лис. Хотя в Швеции никакие бумаги не нужны, он знал, что они требуются во многих других странах. У него мелькнула мысль, и он поднес руку к нагрудному карману. Достав лежавшую там бумажку, осторожно развернул ее.

– I have a permission to look in your house, – сказал он, показывая ей бумагу. – You do know this? A permission?^[42]

Сурово нахмурив брови, Бертиль потряс бумагой у нее перед носом. Она проследила глазами за бумажкой – и сразу утратила уверенность. Сделав шаг в сторону, кивнула. Довольный Мелльберг засунул обратно в карман ветеринарное удостоверение на Эрнста. В таком важном деле все средства хороши.

Бухюслен, 1672 год

Бабушка многому научила Элин – в особенности следовать смене времен года. Поздняя весна – пора сбора цветов и растений, которые потом будут использоваться ею весь год, поэтому каждую свободную минутку она проводила в лугах. Собрав травы, бережно сушила их в своей крохотной части общего домика для прислуги. В этом году трав было предостаточно – ранняя дождливая весна сменилась солнечной поздней весной, и земля сплошь покрылась зеленью. А гулять по землям пасторской усадьбы – сплошное удовольствие. Здесь и поля, и заливные луга, и пастбища, и лес… С радостью глядя на все это, Элин напевала, собирая в корзинку травы, которые пригодятся ей, чтобы лечить и усмирять недуги. Стояло самое чудесное время года, и впервые за долгие месяцы в ее груди теснилось чувство, похожее на счастье.

У старого курятника Элин на минутку остановилась и присела отдохнуть. По таким местам ходить трудновато – она запыхалась, хотя и была крепкая и здоровая.

Два часа времени удалось ей выторговать у младшей служанки Стины, уговорив взять на себя ее работу, – взамен Элин пообещала научить ее заклинанию, притягивавшему женихов. Она понимала, что надо провести эти редкие часы с пользой, но вокруг царили такие чудесные ароматы, солнце припекало, и небо казалось таким голубым… Никому не навредит, если душа отдохнет несколько минут, уговорила себя Элин и легла в траву, вытянув руки и устремив взгляд в голубое небо. Она знала, что Бог вездесущ, но не могла не думать, что именно сейчас Он особенно близко – и раскрашивает этот день во все самые яркие цвета.

Тело отяжелело. Аромат травы и цветов, облака, медленно плывущие по голубому небу, мягкость земли, словно обнимавшей ее, – все это сладко укачивало Элин. Глаза слипались, она боролась со сном, но потом, не в силах сопротивляться, опустила веки.

Проснулась оттого, что что-то щекотало ее по носу. Подергала ноздрей; когда это не помогло, провела рукой по носу – и услышала рядом приглушенный смех. Элин быстро села. Рядом с ней сидел Пребен с травинкой в руке.

– Что он себе позволяет! – воскликнула она, пытаясь казаться сердитой, но сама чувствовала, что вот-вот рассмеется.

Пастор широко улыбнулся – его голубые глаза притягивали, манили ее.

– Элин спала сладко, как младенец, – проговорил он и снова провел травинкой по ее лицу.

Ей хотелось встать, отряхнуть юбки, взять полную корзинку и пойти прямиком обратно на усадьбу. Это было единственно правильным поступком. Именно так ей и надлежало сделать. Но, сидя в траве у заброшенного курятника, они на минуту перестали быть хозяином и служанкой. И даже зятем и свояченицей. Они просто Элин и Пребен, и Бог раскрасил небо над ними самым нежным голубым цветом, а под ними нарисовал траву самым сочным зеленым. Элин хотела то одного, то другого. Она знала, что должна, и знала, что может. И не могла встать и уйти. Пребен смотрел на нее так, как никто другой, кроме Пера. Она видела его с Мартой, со щенком на руках, с челкой, падавшей на глаза, видела его руку, нежно гладившую морду Звездочки, когда той было больно. И даже не успев понять, что такое на нее нашло, подалась вперед и поцеловала его. Поначалу тот остолбенел. Элин почувствовала, как его губы сжались, а тело подалось назад. Но потом он смягчился и обнял ее. И хотя это было неправильно, казалось, сам Бог видит их. Видит и улыбается своей всепрощающей улыбкой.

* * *

– С жилым домом мы закончили. – Турбьёрн подошел к Йосте и указал на сеновал. – Продолжим там.

– Хорошо, – кивнул Флюгаре.

Во всей этой ситуации он по-прежнему чувствовал себя ужасно неуютно и не нашел в себе сил присоединиться к Патрику и Петеру, которые лежали на траве чуть в стороне и разговаривали. Попытался было приблизиться к Эве, сидевшей на деревянном стуле перед столом во дворе, но взгляд у нее был совершенно отсутствующий, и войти с ней в контакт не удалось. Родители Петера были сердиты и невосприимчивы к рациональным аргументам, так что их он оставил в покое.

Эксперты-криминалисты работали вовсю, а Йоста чувствовал себя ненужным и лишним. Он знал, что присутствие полицейских необходимо, но предпочел бы делать что-то конкретное, чем просто стоять и наблюдать. Патрик поручил Пауле и Мартину более детально изучить историю семьи Берг – Йоста охотно поменялся бы с ними. С другой стороны, он понимал, что нужен здесь – ведь именно он больше всех общался с семьей.

Флюгаре проследил взглядом за криминалистами, отправившимися со своим оборудованием к сеновалу. Когда они широко распахнули дверь, оттуда выскочил серый кот.

Возле уха Йосты зажужжала оса, и он заставил себя стоять неподвижно. Ос Флюгаре всегда боялся – сколько бы ему ни говорили, что не надо убегать и махать руками, он ничего не мог с собой поделать. Это был какой-то древний инстинкт, выплескивавший в кровь адреналин и нашептывающий ему «беги!», стоило появиться осе. Но на этот раз ему повезло – оса нашла что-то послаще и поинтереснее и унеслась, так что Йоста не утратил свое достоинство перед всеми, кто находился во дворе.

– Иди посиди с нами, – позвал его Патрик и махнул рукой.

Флюгаре уселся в траву рядом с Петером. Странно было сидеть рядом с ним, пока криминалисты переворачивают все вверх дном в его доме, но Петер, похоже, уже смирился с этой мыслью, и держался спокойно и собранно.

– Что они ищут? – спросил он.

Йоста подумал, что Петер справляется с ситуацией, глядя на нее как бы со стороны, притворяясь, что все это его не задевает. Такую стратегию Флюгаре не раз уже наблюдал раньше.

– Мы не имеем права рассказывать, что делаем и что ищем.

Петер кивнул.

– Потому что мы – потенциальные подозреваемые.

В его голосе звучало отчаяние, и Йоста подумал, что честность – лучший ответ.

– Да, это так. И я понимаю, каково вам. Но вы, наверное, хотите, чтобы мы сделали все от нас зависящее, чтобы узнать, что же произошло с Неей. А это включает в себя, к сожалению, и отработку невероятных альтернатив.

– Я понимаю. Всё в порядке, – проговорил Петер.

– Ваши родители тоже поймут? – спросил Йоста, переведя взгляд на Бенгта и Уллу, которые возбужденно обсуждали что-то, стоя в стороне. Отец Петера что-то говорил, размахивая руками; лицо у него было красным, несмотря на южный загар.

– Они встревожены. И расстроены, – ответил Петер и вырвал целый пук травы из газона. – Папа всегда был таким – когда его что-то тревожит, он реагирует агрессией. Но он не так грозен, как кажется.

С сеновала вышел Турбьёрн.

– Патрик! – крикнул он. – Ты можешь подойти?

– Да, могу! – ответил Хедстрём и с трудом поднялся. В коленях у него захрустело, когда он вставал, и Йоста подумал, что, когда он сам будет вставать, хруста будет еще больше.

Флюгаре проводил взглядом Патрика, когда тот прошел через двор и остановился, нахмурив лоб. Держа телефон в руке, Турбьёрн что-то возбужденно говорил Патрику, стоявшему с озабоченным видом.

Йоста поднялся.

– Пойду узнаю, чего хочет Турбьёрн, – сказал он и, встряхнув слегка онемевшую правую ногу, похромал к ним. – Что случилось? Что-нибудь нашли?

– Нет, мы даже не начали осматривать сеновал, – сказал Турбьёрн, встряхнув в воздухе мобильным телефоном. – Но мне только что позвонил Мелльберг, который приказывает нам сниматься отсюда и ехать в центр для беженцев. Говорит, он там что-то обнаружил.

– Обнаружил? – растерянно переспросил Йоста. – Когда? Как? Он сидел и спал в своем кабинете, когда мы уезжали сюда.

– Держу пари, это какая-нибудь чертовщина, – проворчал Патрик и обернулся к Турбьёрну. – Мне хотелось бы, чтобы мы сперва закончили здесь, но Мелльберг – начальник, и я не могу пойти против его приказа. Нам придется все здесь оцепить, поехать в центр для беженцев, а потом вернуться сюда.

– Не лучший вариант прерывать обыск, – проговорил Турбьёрн.

Йоста понимал его. Однако он был согласен с Патриком. Формально Мелльберг был их начальником и нес ответственность за работу участка, и хотя все прекрасно знали, что это происходит скорее в теории, чем на практике, они все же были вынуждены подчиняться его приказу, если уж он его отдавал.

– Мы поедем с вами, – сказал он, и Патрик, доставший телефон и безуспешно пытавшийся дозвониться до Мелльберга, одобрительно кивнул.

Йоста подошел к хозяевам дома и сообщил, что они вернутся позже, оставив их вопрос «почему» без ответа. Его мучили дурные предчувствия. То, что Мелльберг отправился куда-то по собственной инициативе, могло означать лишь неприятности. И что такое он мог обнаружить в центре для беженцев?.. Йосту охватило чувство надвигающейся катастрофы.

* * *

Дети вовсе не торопились домой, но Эрика знала, что, если она планирует в будущем хоть раз снова привозить их сюда поиграть, лучше не оставлять их слишком надолго. Близнецов она вела за руки, а Майя радостно прыгала впереди. Благословенный ребенок. Всегда в хорошем настроении, всегда заботлива и настроена на хорошее. Эрика отметила для себя, что надо уделять больше времени дочери. Иначе выходило, что бешеные близнецы перетягивают на себя все внимание.

Ноэль и Антон весело рассказывали о том, чем занимались в течение дня, но она не могла отвлечься от мыслей о Хелене. Так много вопросов осталось без ответа… Однако она понимала, что интуиция ее не подвела. Если начать давить на Хелену, та закроется, как улитка в ракушке. А Эрике надо еще многое выяснить, чтобы закончить свою книгу. Срок сдачи – первое декабря, а она пока не написала ни строчки. В принципе, так и было задумано по плану – обычно Эрика тратила львиную долю времени на сбор материала, а потом создавала рукопись примерно за три месяца. Но это означает – если она хочет успеть в срок, ей надо садиться писать не позднее чем в конце сентября. А теперь все ее выверенные планы опрокинуты. Она пока не знает, как убийство Неи повлияет на книгу и ее издание. Независимо от того, имеют Хелена и Мария отношение к делу или нет, ей придется написать о сходстве между этими двумя преступлениями. А поскольку убийство Неи пока не раскрыто, невозможно заранее планировать, как оно сможет вписаться в книгу. К тому же Эрике было не по себе, оттого что она хладнокровно думает о книге, когда у других людей горе. Но еще с тех пор, как была написана книга об убийстве ее подруги детства Александры, Эрика решила отделять эмоции и работу. И не раз ее книги помогали родственникам погибших, давая определенность. В некоторых случаях Эрика даже способствовала раскрытию преступления и на этот раз намеревалась помогать полиции в том, что у нее получалось лучше всего, – раскапывании старых убийств.

Усилием воли Эрика заставила себя отбросить мысли от книги – на Новый год она дала себе обещание не думать о постороннем, находясь с детьми. Не размышлять о работе, не сидеть, уткнувшись в телефон или в лэптоп на коленях, а уделять им все свое внимание. Детство так скоротечно…

Хотя младенческий период не был ее любимым временем, она от души радовалась по поводу малыша Анны. И брать его иногда ненадолго – словно выковыривать изюминки из булочки: обниматься, играть с ним, а потом возвращать родителям, когда маленькое чудо начинает голосить или плохо пахнуть. И, конечно же, ей было любопытно, кто там внутри. Ни Дан, ни Анна не пожелали заранее узнать пол ребенка, говоря, что для них это не имеет никакого значения. Но что-то подсказывало Эрике, что у Анны и Дана будет девочка. Наверное, так лучше, потому что неродившийся ребенок, которого Дан и Анна потеряли при таких трагических обстоятельствах, был мальчик. На лице и теле у Анны остались следы той аварии, которая и ей чуть было не стоила жизни, но, казалось, сестра начала привыкать к физическим изменениями в своей внешности. Во всяком случае, она давно об этом не упоминала.

Эрика резко остановилась. Мысль об Анне внезапно напомнила ей о девичнике. Она и забыла, что сама предложила устроить его для Кристины. Порой свекровь действовала ей на нервы, но всегда соглашалась помочь, когда надо было посидеть с детьми. Поэтому нужно как минимум устроить для нее приятный день. Что-нибудь веселенькое. Не какие-нибудь глупости, типа ходить по улицам в фате и продавать поцелуи – в ее возрасте это недостойно. А что-нибудь милое и приятное, чтобы Кристина оказалась в центре внимания. Но что придумать? И когда? Времени осталось совсем мало. Может быть, прямо в эти выходные? Но тогда надо и впрямь торопиться, если она хочет успеть что-нибудь организовать…

Объявление на доске у кемпинга заставило ее остановиться. Это идея. Очень хорошая. Более того – гениальная. Достав мобильный, Эрика сфотографировала объявление, потом позвонила Анне.

– Послушай, я обещала устроить Кристине девичник. Что скажешь по поводу субботы? Я все организую, если ты готова выделить под это дело субботу. Дан сможет посидеть с детьми?

Анна отвечала односложно, совершенно не проявляя того энтузиазма, которого ожидала Эрика. Но, возможно, у нее просто трудный день, как часто бывает под конец беременности, так что Эрика продолжала говорить.

– Я пока еще не до конца продумала, что мы устроим, но только что увидела объявление рядом с кемпингом, которое подкинуло мне идейку…

По-прежнему никакой реакции. Странно.

– Анна, с тобой всё в порядке? Голос у тебя… какой-то необычный.

– Нет-нет, ничего особенного, просто устала.

– Ладно, не буду тебя утомлять. Отдыхай, я позвоню, когда буду знать все детали.

Положив трубку, Эрика в задумчивости запихнула мобильный телефон в карман шортов. С Анной явно что-то не то. Слишком хорошо она знала сестру – и сейчас все больше приходила к выводу, что та что-то от нее скрывает. А учитывая большой талант Анны притягивать к себе неприятности, Эрика встревожилась. После всех проблем и неудач казалось, что сестра наконец-то встала на ноги и начала принимать продуманные решения – или Эрика всего лишь принимает желаемое за действительное? Вопрос в том, что именно Анна от нее скрывает. И почему? Несмотря на жару, по спине у Эрики пробежал холодок. Неужели она всегда будет волноваться за сестру?

* * *

Всю дорогу до Танумсхеде Патрик сидел молча, стиснув зубы. Его и без того не блестящий стиль вождения еще ухудшался, когда он злился. Всю дорогу Йосте пришлось держаться за ручку над дверцей.

– По-прежнему не отвечает? – спросил Хедстрём.

Йоста, свободной рукой прижимавший к уху телефон, покачал головой.

– Нет, ответа нет.

– Проклятье! Его ни на минуту нельзя оставить одного. Хуже ребенка!

И Патрик еще сильнее вдавил педаль газа.

Они уже ехали мимо конюшни; вскоре их глазам откроется Танумсхеде. На склонах слегка посасывало под ложечкой, и Патрик заметил, что лицо Йосты начинает приобретать зеленоватый оттенок.

– Мне не нравится то, что мы не успели закончить работу на хуторе. Хотя мы и поставили ограждение, есть риск, что осмотр места провалится, – бормотал Хедстрём. – Паула и Мартин едут?

– Да, я поговорил с Мартином, они ждут нас у центра. Они наверняка уже на месте.

Патрик сам удивлялся своему гневу. Мелльберг обладал невероятной способностью красиво сесть в лужу – часто в надежде на личную выгоду. Но на этот раз Патрик не мог ему позволить все испортить. Дело касалось убийства ребенка.

Когда они свернули к центру, Хедстрём увидел Паулу и Мартина, ждущих их на парковке. Поставив машину рядом с их, вылез и с грохотом захлопнул дверцу машины.

– Вы его видели? – спросил он.

– Нет, решили дождаться вас. Но мы побеседовали с заведующим – похоже, Мелльберг пошел в самый дальний дом. – Паула указала на вереницу домиков за ними.

– О’кей, тогда пойдем разберемся, что он отмочил на этот раз.

Патрик обернулся, услышав шум подъезжающих машин. Это был Турбьёрн и его люди, следовавшие за ними.

– Почему он захотел вытащить сюда Турбьёрна? – спросил Мартин. – Вам что-нибудь известно? Кто-нибудь с ним разговаривал?

Патрик фыркнул.

– На звонки он не отвечает. Единственное, что нам известно, – он велел Турбьёрну немедленно ехать сюда – дескать, что-то нашел и «раскрыл это гребаное дело, как банку сардин».

– Даже и знать не хочется, – мрачно проговорила Паула. Затем кивнула остальным. – Пошли, надо довести все до конца.

– Брать с собой оборудование или нет? – спросил Турбьёрн.

Патрик колебался.

– Да какого черта… Возьмите всё с собой. Что-то там есть, раз Мелльберг говорит, будто он что-то нашел.

Хедстрём сделал знак рукой Йосте, Пауле и Мартину идти за ним и двинулся к указанному дому. Турбьёрн и его сотрудники доставали из багажников свое оборудование, намереваясь последовать за ними.

А вокруг на них смотрели люди. Одни выглядывали из окон, другие выходили наружу и становились у дверей. Но никто ни о чем не спрашивал. Только следили за ними встревоженными взглядами.

Издалека Патрик услышал крики женщины и прибавил шагу.

– Что тут происходит? – спросил он, подходя к дому.

Мелльберг стоял и разговаривал с женщиной, отчаянно жестикулируя и изо всех сил стараясь напустить на себя важность. Он повторял на ломаном английском: «No no, cannot go in house. Stay outside»^[43].

Увидев Патрика, Бертиль обрадовался:

– Как хорошо, что вы пришли!

– Что тут происходит? – повторил Патрик. – Мы пытались связаться с тобой с тех пор, как ты позвонил Турбьёрну, но ты не отвечаешь.

– Да мне тут было ни до чего; она бьется в истерике, дети орут, но мне пришлось выгнать их из дому, чтобы они не испортили улики.

– Улики? Какие такие улики?

Патрик почувствовал, что голос у него срывается на фальцет. Неприятное чувство в душе нарастало – более всего ему хотелось схватить Мелльберга за плечи и встряхнуть так, чтобы с его круглого лица исчезло это самодовольное выражение.

– Я получил сигнал, – высокопарно заявил Мелльберг и сделал театральную паузу.

– Что за сигнал? – спросила Паула. – От кого?

Она шагнула к Мелльбергу, с волнением бросив взгляд на плачущих детей. Патрик понимал, что она, как и он сам, стремится понять ситуацию, прежде чем что-либо предпринимать.

– Э-э… анонимный сигнал, – сказал Мелльберг. – Что здесь якобы есть улики, которые приведут к убийце девочки.

– Здесь? Конкретно в этом доме? Или у того, кто здесь живет? Что именно сказал звонивший?

Мелльберг вздохнул и заговорил медленно и отчетливо, словно объясняя ребенку:

– Человек дал четкие инструкции по поводу этого дома. Описал его очень точно. Но имени не назвал.

– И ты поехал сюда? – спросил Патрик с нескрываемым раздражением. – Не сообщив нам?

Мелльберг фыркнул и зло уставился на него.

– Ну вы же были заняты другим делом, а я почувствовал, что тут надо действовать мгновенно, пока улики не исчезнут или не будут уничтожены. Это было продуманное полицейское решение.

– И тебе не показалось, что нужно дождаться санкции прокурора на обыск? – спросил Патрик, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

– Ну… – проговорил Мелльберг, и впервые за все это время вид у него сделался несколько растерянный. – Я счел, что в этом нет необходимости, и сам принял решение, как руководитель следствия. При расследовании убийства нужно сохранить улики, и ты прекрасно знаешь, что формальное решение не требуется.

Патрик медленно проговорил:

– Стало быть, ты поверил анонимному доносчику и вторгся сюда, никого больше не поставив в известность? Так было дело? А женщина, живущая здесь, просто тебя впустила? Без всяких вопросов? – Он бросил взгляд на женщину, стоявшую чуть в стороне.

– Ну это самое… Я знаю, что во многих странах надо показать бумагу, и подумал, что будет легче, если я тоже так сделаю…

– Бумагу? – переспросил Хедстрём, не будучи уверенным, что хочет услышать ответ.

– Ну да. Она не понимает по-шведски, и по-английски тоже, похоже. А у меня в нагрудном кармане оказалось ветеринарная справка на Эрнста. На днях ходил с ним к ветеринару – у него, понимаешь ли, стал болеть живот, и…

Патрик прервал его:

– Правильно ли я тебя понял? Вместо того чтобы дождаться нас и переводчика, ты насильно проник в дом к семье беженцев, предъявив справку от ветеринара и сделав вид, что это разрешение на обыск?

– Черт подери, да ты что, не слышишь, что я говорю? – выпалил Мелльберг, побагровев. – Речь идет о результатах! Я кое-что нашел! Трусики девочки – те самые, с Эльзой, о которых упоминала ее мама, спрятанные за унитазом. Они забрызганы кровью.

Все замолчали. Слышался лишь плач детей. Издалека полицейские увидели мужчину, бегущего со всех ног прямо сюда.

– What is happening? Why are you talking to my family?^[44] – крикнул он, еще находясь в нескольких шагах от них.

Мелльберг шагнул к нему, схватил его за руку и заломил ему за спину.

– You are under arrest^[45].

Боковым зрением Патрик увидел, как женщина смотрит на них широко раскрытыми глазами, в то время как дети продолжают кричать. Мужчина не сопротивлялся.

* * *

Все же она решилась. И теперь стоит здесь, у дома Марии. До сих пор у нее не было уверенности, что она поступает правильно, но грудь сжимало все больше.

Санна сделала глубокий вдох и постучала в дверь. Удары прозвучали оглушительно, как выстрелы из пистолета, и Санна вдруг осознала, в каком напряжении находится.

Расслабься.

Тут дверь отворилась, и на пороге возникла Мария. Недосягаемая Мария. Она вопросительно посмотрела на нее. Красивые глаза сузились.

– Да?

Во рту пересохло, язык не слушался. Санна откашлялась и заставила себя произнести:

– Я сестра Стеллы.

В первый момент Мария так и стояла в дверях, подняв одну бровь. Потом отступила в сторону.

– Проходи, – сказала она.

Санна вошла в большую открытую гостиную. Красивые французские двери стояли нараспашку в сторону мостков и фарватера Фьельбаки. Вечернее солнце отражалось в воде.

– Хочешь чего-нибудь выпить? Кофе? Воды? Чего-нибудь крепкого? – Мария взяла в руки бокал с шампанским, стоявший на столике, и пригубила.

– Нет, спасибо, – ответила Санна.

Больше ничего ей не в голову приходило. В последние дни она собиралась с мужеством, продумывала, что скажет… Теперь все как ветром сдуло.

– Садись, – сказала Мария, подходя к большому деревянному столу. Сверху доносилась громкая поп-музыка, и она кивнула в сторону потолка. – Подросток.

– У меня тоже, – сказала Санна, садясь напротив Марии.

– Странные существа эта молодежь. Ни тебе, ни мне не пришлось в полной мере побыть подростком.

Санна уставилась на Марию. Неужели та сравнивает себя с ней? У Санны украли ее подростковые годы, а Мария была той, кто их украл. У нее и у самой себя. Однако Санна не ощущала той злости, которую, как ей казалось, она должна была испытывать. Человек, сидящий перед ней, казался пустой оболочкой. Ровная блестящая поверхность – и звенящая пустота внутри.

– Слышала про твоих родителей, – проговорила Мария и отхлебнула еще глоток из своего бокала. – Соболезную.

Слова были произнесены без всякого чувства, и Санна молча кивнула. Все это было так давно… От родителей у нее остались лишь смутные воспоминания, годы стерли следы.

Мария отставила бокал.

– Так зачем ты пришла? – спросила она.

Санна почувствовала, как горбится под ее взглядом. Весь гнев, который она испытывала, вся ненависть и злость казались полузабытым сном. Женщина, сидящая перед ней, была так не похожа на монстра, являвшегося ей в кошмарных снах.

– Вы это сделали? – спросила она. – Вы убили Стеллу?

Мария опустила глаза, словно разглядывая свои ногти, – Санна даже задалась вопросом, слышала ли она ее. Потом подняла глаза.

– Нет, – ответила она. – Мы этого не совершали.

– Зачем же вы тогда сказали, что сделали это?

Музыка на втором этаже стихла, и у Санны возникло ощущение, что кто-то там тоже слушает их разговор.

– Это было так давно… Какое это теперь имеет значение?

Впервые в ее глазах отразилось хоть какое-то чувство. Усталость. Мария испытывала то же самое, что и Санна.

– Имеет значение, – проговорила Санна, подаваясь вперед. – Тот, кто это сделал, отнял у нас все. Мы потеряли не только Стеллу – наша семья перестала существовать, мы потеряли хутор, лишились всего… Осталась одна я.

Она снова выпрямилась. Слышался лишь плеск воды о столбики мостков.

– Я кого-то видела в лесу, – проговорила Мария. – В тот день. Я видела человека в лесу.

– Кого?

Санна не знала, что и подумать. Зачем бы Марии признаваться ей, что виновны они с Хеленой? Наивно было бы думать, что Мария честно ответит ей после того, как тридцать лет отрицала свою вину, однако Санна надеялась узнать правду по реакции Марии, если только ей удастся задать этот вопрос с глазу на глаз. Но лицо Марии было похоже на маску. Ничего настоящего.

– Знай я это, мне не пришлось бы тратить тридцать лет жизни, чтобы утверждать свою невиновность, – сказала Мария и поднялась, чтобы долить себе в бокал. Достав из холодильника полупустую бутылку, показала ее Санне. – Ты не надумала?

– Нет, спасибо.

В глубинах подсознания Санны зашевелилось воспоминание. Кто-то в лесу. Тот, кого она боялась. Тень. Незримое присутствие. Кто-то, о ком она не вспоминала тридцать лет и кого снова вызвали к жизни слова Марии.

Хозяйка дома снова села.

– Зачем же вы тогда признались? – спросила Санна. – Если вы ее не убивали?

– Тебе этого не понять.

Мария отвернулась, но Санна успела увидеть, как ее лицо исказила гримаса боли. На мгновение она перестала быть красивой куклой, сделалась похожа на настоящего человека. Когда же снова посмотрела на Санну, все следы боли исчезли.

– Мы были детьми, не понимали серьезности ситуации. Когда до нас дошло, было уже поздно. Все получили свои ответы и уже ничего не желали слушать.

Когда Санна отворила входную дверь, Мария стояла у кухонной столешницы, наливая себе еще шампанского. На втором этаже снова загрохотала музыка. Выйдя на улицу, Санна подняла глаза и увидела в окне на втором этаже девочку. Она помахала ей рукой, но та лишь молча посмотрела на нее. Потом повернулась и скрылась из виду.

* * *

– Билл! Проснись!

Голос Гуниллы доносился откуда-то издалека, но он встряхнулся. Подумать только – забыл завести будильник, когда прилег поспать после обеда.

– Что произошло? – выдавил он из себя.

Гунилла никогда его не будила.

– Пришли Аднан и Халил.

– Аднан и Халил?

Он принялся протирать глаза.

– Они ждут внизу. Что-то стряслось…

Гунилла отвела глаза, и Билл сразу же обеспокоился. Она никогда не теряла самообладания.

Спустившись вниз, он увидел Аднана и Халила, нервно бродивших туда-сюда по комнате.

– Привет, парни! Hello boys! What has happened?^[46]

Они заговорили по-английски, перебивая друг друга, и Биллу пришлось напрячься, пытаясь понять, о чем они говорят.

– What? Что? Карим? Парни, говорите помедленнее! Slowly!

Аднан и Халил продолжали тараторить наперебой, и Билл поднял руку.

– Спокойно, парни! Easy, boys. Я разберусь. Это Швеция. Здесь полиция никого не может забрать просто так, это не какая-то там банановая республика.

Гунилла кивнула, и от этого на душе у него потеплело.

Над их головами заскрипели ступени лестницы.

– Я же говорил!

Нильс спускался по лестнице. В глазах у него мелькнуло выражение, которого Билл раньше не видел – и не желал видеть.

– Разве я не говорил? Что это сделал кто-то из черножопых? Все об этом говорят – что кто-то из беженцев прочел о старом убийстве и решил использовать свой шанс. Все знают, что за типы там тусуются! Народ такой наивный! Те, кто приезжает к нам, не нуждаются в помощи – это либо халявщики, либо преступники!

Волосы у Нильса стояли дыбом, он говорил так возбужденно, что слова наскакивали друг на друга. От взгляда, который он бросил на Аднана и Халила, у Билла перехватило дыхание.

– Вы такие наивные, верите в гуманитарную помощь, – а в результате через границу нам на голову валятся насильники и воры. Вы дали им себя обдурить, купились, как два идиота, – надеюсь, вы поняли, как ошибались? И пусть этот гад, который убил ребенка, сгниет в тюрьме, и…

Ладонь Гуниллы приземлилась на щеку Нильса с таким звонким шлепком, что эхо разнеслось по дому. Парень охнул и с изумлением уставился на мать. Внезапно он снова превратился в ребенка.

– Да пошли вы все к чертям собачьим! – закричал Нильс и кинулся вверх по лестнице, прижимая руку к щеке.

Билл посмотрел на Гуниллу, которая стояла и разглядывала свою руку. Обнял жену, затем обернулся к Аднану и Халилу, топтавшимся в нерешительности.

– Sorry about my son. Don’t worry. I will fix it^[47].

От всего этого на душе у него стало гадко. Он хорошо знал свой поселок. И людей, живущих тут. Чужое, непривычное здесь никогда не принимали с распростертыми объятиями. Если парня из центра для беженцев заподозрили в убийстве, скоро начнется черт-те что.

– Я поехал в участок, – сказал он, засовывая ноги в ботинки. – И передай Нильсу – когда я вернусь, у меня с ним будет серьезный разговор.

– Я первая на очереди, – ответила Гунилла.

Когда они отъезжали от дома, Билл увидел в зеркале заднего вида Гуниллу, стоящую на крыльце со скрещенными на груди руками и мрачным выражением лица. На мгновение он даже пожалел Нильса. Но потом увидел страх в глазах Аднана и Халила – и сочувствие к сыну мгновенно растаяло.

* * *

Джеймс взбежал вверх по лестнице. Слухи, поползшие по поселку, взбодрили его, зарядили новой энергией.

– Я так и знал! – воскликнул он, распахнув дверь и посмотрев на Хелену, которая вздрогнула от его выкрика, стоя у кухонной мойки.

– Что стряслось?

Она резко побледнела, и Джеймс в очередной раз поразился ее слабости. Без него она точно пропала бы. Ему пришлось всему ее учить, от всего защищать…

Он плюхнулся за стол.

– Кофе. Потом расскажу.

Хелена, похоже, только что поставила кофе – напиток как раз капал через фильтр. Она взяла его чашку, налила из кофейника, хотя в него по-прежнему текло, и подала ему с небольшим количеством молока. Ни больше, ни меньше.

– Они задержали человека за убийство девочки, – произнес Джеймс, когда Хелена подняла кофейник, вытирая тряпкой нагревательную пластину кофеварки.

Внезапный звук кофейника, разбившегося о пол, заставил его вздрогнуть, так что он пролил кофе себе на рубашку.

– Что ты творишь! – выкрикнул, вскакивая со стула.

– Прости, прости, – пробормотала Хелена и поспешно пошла за совком и шваброй, стоявшими у кухонной двери.

Пока она убирала с пола, Джеймс потянулся за бумажным полотенцем и стал оттирать свою рубашку.

– Теперь придется покупать новую колбу, – проговорил он, садясь на место. – А денег мы не печатаем.

Хелена продолжала молча убирать осколки. Этому она научилась за долгие годы – чувствовать, когда лучше промолчать.

– Я зашел на площадь и там услышал эту новость, – сказал Джеймс. – Им оказался один из тех, которые живут в лагере для беженцев. Никто особо не удивился.

Хелена перестала подметать, ее плечи опустились. Но она тут же продолжила свое занятие.

– Они уверены? – спросила, пересыпая осколки в пустой пакет из-под молока, который осторожно поставила в помойное ведро.

– Деталей не знаю, – ответил муж. – Слышал только, что взяли парня. Шведская полиция не являет собой чудо эффективности, однако они не могут арестовывать народ без оснований.

– Ну что ж, – сказала Хелена и вытерла столешницу тряпкой, которую тут же выжала и аккуратно повесила на кран. Затем обернулась к Джеймсу. – Тогда все наконец-то позади.

– Да, все закончилось. И давно. Я позабочусь о тебе. Я всегда о тебе заботился.

– Знаю, – проговорила Хелена и опустила глаза. – Спасибо, Джеймс.

* * *

Их разбудил грохот расколотой в щепки двери. Секунду спустя они уже были в спальне, схватили его за руки, поволокли с собой. Первое инстинктивное желание Карима было сопротивляться, но, услышав крики детей, он сдался – не хотел, чтобы его избили на глазах у детей. Со многими другими это уже случилось – сопротивляться не имело смысла.

В последующие сутки он лежал на холодном влажном полу в комнате без окон, не зная, что снаружи – ночь или день. В ушах звенели крики детей.

Удары сыпались на него градом. Раз за разом ему задавали одни и те же вопросы. Они знали, что Карим располагает документами о тех, кто противостоит режиму в Дамаске, и желали, чтобы он отдал эти документы. Поначалу Карим отказался, заявив, что его как журналиста нельзя заставить выдать свой источник, но последовали сутки пыток, и в конце концов он дал им то, чего они требовали. Сообщил имена, места встреч. Во сне, в краткие тревожные минуты сна, Карим видел перед собой тех, кого выдал, – видел, как их выволакивали из дома, как плакали их жены, кричали дети…

Каждую минуту, проведенную без сна, он царапал себе руки, чтобы отогнать мысль о тех, кого погубил. Он расцарапал себя до крови; руки покрылись рваными ранами, которые загноились от грязи.

Через три недели его отпустили, а еще через пару дней они с Аминой упаковали то немногое, что могли взять с собой. Жена осторожно касалась ран на его руках, но он так и не рассказал ей, что совершил. Это была его тайна, его позор, которым он не мог поделиться с ней…

Карим прислонился головой к стене. Хотя комната, в которой он сидел, казалась холодной и унылой, тут было чисто, и солнце светило через маленькое окошко. Однако чувство бессилия то же самое. Кажется, полиция в Швеции не имеет права бить арестованных – впрочем, он не мог быть в этом уверен. Он – чужак в чужой стране – не знает их правил…

Он-то считал, что оставил позади все ужасы, приехав в новую страну, но теперь в ушах снова звенели крики детей. Пальцы сами нащупали шрамы на руках. Он начал тихо биться головой о стену в крошечной камере, куда через зарешеченное окошко проникали звуки с улицы.

Вероятно, такова его судьба – расплата за то, как он поступил с теми, кто преследовал его в кошмарных снах. Он думал сбежать, но никто не ускользнет от глаз всевидящего Бога.

Дело Стеллы

– Что теперь будет с девочками?

Своими сильными ловкими руками Кейт месила тесто. Он любил смотреть, как она это делает. Сорок лет он наблюдает ее у кухонной столешницы – лицо в муке́, сигарета в уголке рта. И всегда где-то кроется улыбка. Виоле досталась ее улыбка и солнечный характер. И творческая жилка. Мальчики больше походили на него: слишком серьезно относились к жизни. Старший, Рогер, стал ревизором, а младшенький, Кристер, работал в службе занятости. Похоже, особого удовольствия от жизни никто из них не получает.

– Они слишком юны, чтобы предстать перед судом, так что дело передано в социальную службу.

– Дело… Фу, какой канцелярский язык. Речь идет о жизни двух детей.

Вокруг Кейт летала мука. За ее спиной солнце пробивалось через кухонное окно, отчего мелкий пушок у нее на голове светился золотом. Кожа на затылке казалась тонкой и прозрачной, под ней пульсировали жилки. Лейф с трудом сдержался, чтобы не подойти и не обнять ее. Она не любила, когда с ней обращались, как со слабой.

Слабой Кейт никогда не была. Год за годом ее изнуряла химиотерапия, а она по-прежнему оставалась самым сильным человеком, которого он знал.

– Тебе следовало бы бросить курить, – мягко проговорил Лейф, когда она привычно стряхнула пепел с сигареты за секунду до того, как тот упал бы в тесто.

– Нет, это тебе следовало бы бросить курить, – ответила она, а он расхохотался и покачал головой.

Кейт была невыносима. Сколько раз они вели эту дискуссию! Она всегда больше волновалась за него, чем за себя. Даже сейчас. Абсурдность такого подхода заставляла его любить ее еще больше. Хотя он и считал, что больше уже просто некуда.

– Так что же все-таки будет? – настаивала Кейт.

– Социальное управление проведет анализ, что лучше всего для девочек. И я понятия не имею, что они порекомендуют.

– А если попробовать угадать?

– Если попробовать угадать, то, думаю, Хелену оставят с родителями, а Марию отправят в приемную семью.

– Ты считаешь, так будет справедливо? – спросила Кейт и затянулась. Многолетние тренировки сделали ее виртуозом – она умела говорить, не вынимая сигарету изо рта.

Лейф задумался. Ему хотелось ответить утвердительно, но что-то скребло у него в душé. Собственно, это чувство не покидало его с тех пор, как он допрашивал девочек, – однако все никак не мог понять, что же это было.

– Да, мне кажется, это было бы справедливо, – медленно проговорил он.

Кейт перестала месить.

– Ты говоришь это как-то неуверенно… Ты что, сомневаешься в их виновности?

Он покачал головой.

– Нет, я не вижу никаких причин, зачем бы две тринадцатилетние девочки сознались в убийстве, которого не совершали. Это верное решение. У Хелены стабильная домашняя обстановка, в то время как у Марии… в общем, наверняка виновата ее семья, заложившая основы поведения дочери и сделавшая ее зачинщицей.

– Зачинщицей… – повторила Кейт, и глаза ее наполнились слезами. – Она ребенок. Как ребенок может быть зачинщиком?

Как он мог объяснить это Кейт? То хладнокровие, с которым Мария призналась в убийстве Стеллы и шаг за шагом рассказала, что произошло… Кейт всегда желала видеть во всех только хорошее.

– Думаю, так будет лучше. Для них обеих.

Кейт кивнула.

– Ты наверняка прав. Ты всегда хорошо разбирался в людях. Это делает тебя хорошим полицейским.

– Хорошим полицейским меня делаешь ты. Потому что ты делаешь меня лучше, – ответил он просто.

Кейт остановилась, не закончив движения. Сильные руки внезапно затряслись. Она провела по затылку рукой, перепачканной в муке, и разрыдалась.

Лейф обнял ее. Она была хрупкая, как птенчик. Он прижал ее голову к своей груди. У них осталось так мало времени… Год или даже меньше. Все остальное не имело значения. Даже двое детей, которыми теперь займется система. Он сделал свое дело. Теперь ему нужно сосредоточиться на том, что для него важнее всего.

* * *

– Я созвал это совещание, чтобы внести ясность в то, что произошло.

Патрик оглядел собравшихся, и Мелльберг погладил себя по животу.

– Да-да, я понимаю, что вы все слегка лишились дара речи и не совсем успевали за событиями. Но так уж обстоит дело в полицейской работе – если тщательно трудиться над основной задачей, рано или поздно наступает момент, когда достаточно оказаться в нужное время в нужном месте. И, можно сказать, ваш покорный слуга имеет склонность именно там и оказываться.

Он смолк и оглядел коллег. Никто не проронил ни слова. Мелльберг нахмурил брови.

– Ну можно было бы сказать пару добрых слов… Не то чтобы я ожидал оваций, но такая явная зависть вам, прямо скажем, не к лицу.

Патрик буквально кипел от ярости, однако просто не мог придумать, с чего начать. Он давно привык к монументальной глупости Мелльберга, однако на этот раз тот поставил рекорд.

– Бертиль. Во-первых, грубейшей ошибкой было не оповестить коллег, когда ты принял анонимный звонок. Все мы были при телефонах – чего стоило снять трубку и просто проинформировать кого-нибудь из нас? Во-вторых, я не понимаю, как ты мог поехать в центр для беженцев без всякой подготовки, даже не захватив с собой переводчика. Не будь я в таком бешенстве, точно лишился бы дара речи. В-третьих – ворваться в дом к женщине, которая не понимает, что ты говоришь, размахивая ветеринарной справкой, – это просто…

Патрик сбился. Сжав кулаки, он перевел дух и оглядел помещение.

Стояла такая тишина, что можно было бы услышать, если б упала булавка. Остальные смотрели в стол, не решаясь поднять глаза на Патрика и Мелльберга.

– Какого черта! – взорвался шеф; от злости он буквально побелел. – Я тут вам нашел убийцу ребенка и принес, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой, а вы мне – нож в спину! Думаете, я не понимаю, что причина всему – зависть, поскольку вы знаете, что вся слава достанется мне, раскрывшему это дело? Но, доложу я вам, просто восторжествует справедливость, поскольку вы отвлеклись на какую-то идиотскую версию по поводу родителей ребенка, в то время как все в поселке уже поняли очевидное – что у нас за углом целый лагерь преступников. Слава богу, инстинкт не подвел старую ищейку – я вывел вас прямо на того, кто это сделал, и именно этого вы не можете перенести. Что я сделал то, с чем не справились вы. Вы все желаете быть политкорректными, но иногда приходится называть лопату лопатой… Нет, катитесь вы ко всем чертям!

Мелльберг вскочил из-за стола – его волосы разметались и повисли над левым ухом – и выскочил, захлопнув за собой дверь, так что стекла задрожали.

Некоторое время все молчали. Потом Патрик сделал глубокий вдох.

– Ну что ж, прекрасно, – проговорил он. – Что будем делать дальше? Мы попали в переделку, из которой надо как-то выходить.

Мартин поднял руку, и Хедстрём кивнул.

– У нас вообще есть основания задерживать Карима?

– Да, поскольку в его доме были обнаружены детские трусики. Действительно, на них мотивы из мультика «Холодное сердце», но пока у нас нет доказательств, что это трусики Неи и что именно он спрятал их там. Придется действовать осторожно. И он, и его жена очень остро отреагировали на задержание. Кто знает, что им пришлось пережить в своей стране…

– А что, если это все-таки он? – спросила Паула.

Несколько мгновений Патрик взвешивал ответ.

– Разумеется, это возможно, однако представляется маловероятным с учетом странного анонимного звонка. С таким же успехом это мог быть сам убийца, который подкинул трусики, чтобы свалить вину на кого-то другого. Нам остается лишь держать голову холодной и делать свою работу очень основательно. У нас нет права на ошибку.

– Прежде чем мы начнем, – взял слово Йоста, – я могу сообщить, что мне позвонили из Уддеваллы по поводу того Туре Карлссона. По словам соседей, в последние недели он не бывал дома, и никто не знает, где он находится.

Сидящие за столом переглянулись.

– Не будем горячиться, – сказал Патрик. – С большой вероятностью, это всего лишь совпадение. Пусть коллеги в Уддевалле продолжают искать Туре Карлссона, а мы будем работать над тем, что у нас есть.

Он кивнул Аннике.

– Ты не могла бы выяснить хоть что-нибудь по поводу того анонимного звонка, поступившего в участок? Мы ведь записываем все входящие звонки – надо прослушать и посмотреть, что это даст. Йоста, ты возьмешь с собой фотографии трусиков, обнаруженных в доме у Карима, и покажешь Эве и Петеру – посмотрим, опознают ли они их. Мартин и Паула, постарайтесь узнать как можно больше о Кариме – есть ли у него криминальное прошлое, как его характеризуют другие обитатели центра и так далее.

Все, кому было дано задание, кивали, и Патрик усилием воли заставил себя расслабиться, опустить плечи. От гнева он чувствовал себя как натянутая струна, сердце колотилось в груди. Стресс и напряжение могли привести к катастрофическим последствиям, а ему категорически не хотелось оказаться сейчас в больнице. Такого они сейчас просто не могли себе позволить.

Сердце снова забилось ровнее, и Патрик с облегчением выдохнул.

– Я попытаюсь поговорить с Каримом. Он, конечно, в шоке, но, если повезет, может быть, нам совместными усилиями удастся внести ясность.

Оглядев понурые лица, он кратко закончил:

– Сделайте все от вас зависящее, и мы снова направим следствие по верному пути. Мелльберг и раньше подносил нам сюрпризы, они будут и в дальнейшем. Тут мы мало что можем сделать.

Не дожидаясь ответа, Хедстрём взял блокнот и пошел в тот конец участка, где находились камеры. Когда проходил мимо стойки, раздался звонок в дверь, и он пошел открыть. На пороге стоял взбешенный Билл Андерссон, и Патрик мысленно вздохнул. Этого он и боялся. Сейчас начнется.

* * *

Уложив детей пораньше, Эрика устроилась на диване с бокалом красного и плошкой орехов. Она проголодалась, и ей следовало бы приготовить себе что-нибудь посытнее, но так скучно было готовить только для себя, а Патрик прислал сообщение, что будет поздно.

Несколько папок, хранившихся у нее на рабочем столе, она прихватила с собой, чтобы еще раз полистать их. Нужно время, прежде чем все сведения отложатся в голове. Для этого Эрика постоянно перечитывала статьи и распечатки и вынимала фотографии, пытаясь взглянуть на них новыми глазами.

Поразмышляв минутку, она потянулась к папке с надписью «Лейф». Без сомнений, он станет главным героем ее книги, однако есть немало вопросов, на которые предстоит найти ответ. Почему он изменил свое мнение? Почему от полной убежденности в том, что Хелена и Мария убили Стеллу, пришел к сомнениям? И почему покончил с собой? Депрессия в связи со смертью жены – или нечто другое?

Эрика достала копии протоколов вскрытия и фотографии мертвого Лейфа. Он лежал головой на столе в своем кабинете, рядом с ним стоял бокал с виски, в правой руке зажат пистолет. Лицо было повернуто к пистолету, большая лужа крови вытекла из виска и застыла у него под головой. На виске виднелась рана, глаза были открытые и остекленевшие. По данным вскрытия, он был мертв уже несколько суток, когда один из сыновей обнаружил его.

По словам детей, пистолет принадлежал ему, что подтверждалось и данными регистрации. Лейф получил лицензию, когда на старости лет увлекся спортивной стрельбой.

Эрика перелистала бумаги в поисках отчета баллистической экспертизы, но не нашла его. Она нахмурилась. Ее это встревожило – она знала, что получила все материалы, касающиеся его смерти. Либо анализ пистолета и пули не был проведен, либо отчет затерялся. Потянувшись за блокнотом, который всегда лежал под рукой, Эрика написала: «Баллистическая экспертиза» – и поставила вопросительный знак. У нее не было никаких причин подозревать, что со следствием по поводу самоубийства Лейфа что-то не так, – просто ей не нравилось, когда в пазле недостает фрагментов. Во всяком случае, это надо проверить. Между тем со смерти Лейфа прошло уже пятнадцать лет, так что потребуется большое везение, чтобы ей удалось добраться до тех, кто тогда занимался судебно-медицинской и криминологической экспертизой.

Так или иначе, это придется отложить до завтра. Слишком поздний вечер, чтобы браться за это дело. Эрика откинулась на диване, положив ноги на журнальный столик, поверх папок и бумаг. У вина был потрясающий вкус, и она подумала с некоторым чувством вины, что после лета надо будет взять «отпуск» от алкоголя. Она не одна на свете, кто находит всякие причины и летом практически каждый день выпивает по бокалу вина, однако от этого не легче. Осенью она обязательно присоединится к кампании «В сентябре не пьем». Довольная тем, что приняла такое полезное для здоровья решение, Эрика отпила еще глоток и почувствовала, как по всему телу разливается приятное тепло. Ее интересовало, что же случилось и почему Патрик так задержался на работе, однако она понимала, что нет смысла расспрашивать, пока он не вернется домой.

Эрика снова подалась вперед и еще раз посмотрела на фотографию Лейфа, голова которого была окружена лужей крови, точно нимбом. Ее все не отпускала мысль о причинах его самоубийства. Ясное дело, можно потерять вкус к жизни, когда умерла любимая жена. Но ведь у него остались дети, к тому же с момента смерти жены прошло несколько лет… Да и зачем интересоваться старым расследованием, если не собираешься жить дальше?

* * *

Билл стукнул кулаком по рулю, когда они отъехали от участка в его машине. Карим молча сидел рядом и смотрел в одну точку. Сумрки окрасили небо в лилово-красные цвета, но он видел лишь тьму, которую создал сам. Все произошедшее сегодня показало, что нельзя убежать от собственной вины – Бог знает, что он сделал, и карает его за это.

Сколько жизней на его совести, Карим и сам не знал, – все, кого он назвал, бесследно исчезли, и никто не знал, что с ними случилось. Может быть, они живы – а может быть, и нет. Точно известно только то, что их жены и дети плакали, пока не заснули от изнеможения.

Карим спас себя и собственную шкуру – за счет других. Как он предполагал жить с этим дальше? Он затерялся в мыслях бежать, построить новую жизнь далеко от этих мест. Но старая жизнь, старые грехи преследовали его.

– It’s scandal, but don’t you worry, I will sort out for you, okay?^[48]

Голос Билла грохотал от кипевших внутри чувств, и Карим был благодарен, что кто-то в него верит, что кто-то на его стороне. Но он не заслужил этого – и слова Билла не проникли в его душу. Единственное, что звучало у него в ушах, – многократно повторенная фраза на арабском языке: «Дай нам правду!»

По полу бегали тараканы, облепляли пятна крови, оставшиеся от тех, кто сидел в этой камере до него. Он дал тем, кто его допрашивал, все, чего они хотели. Пожертвовал другими ради себя.

Когда шведский полицейский сказал, что он должен последовать в участок, Кариму даже не пришло в голову возражать. Ведь он виновен. Виновен перед Богом. На его руках кровь. Он не заслужил своей новой родины. Он недостоин Амины, Хассана и Самии. Этого уже ничто не изменит. Даже удивительно, как он мог так долго обманывать самого себя…

Когда Билл высадил его у дома, Амина стояла снаружи, ожидая его. Ее темные глаза были полны страха – как в то утро в Дамаске, когда его уволокла полиция. Смотреть ей в глаза Карим не мог – прошел мимо нее и лег в постель.

Отвернувшись спиной к двери, он смотрел в стену. Пару часов спустя услышал, как Амина разделась и легла рядом. Она нежно положила руку ему на спину. Карим не стал возражать, но продолжал делать вид, что спит.

Он понимал, что ему не удастся ее обмануть. Он ощущал, как ее тело содрогается от рыданий – и слышал, как она шепотом молится по-арабски.

* * *

Рита вышла ему навстречу в холл, когда Мелльберг захлопнул за собой входную дверь.

– Тсс! Лео заснул на диване, а Юханна пошла вниз укладывать Лизу. Что случилось?

Мелльберг почувствовал запах чили кон карне^[49], и на мгновение его гнев рассеялся, уступив место голоду. Потом он вспомнил о только что пережитом унижении, и ярость вспыхнула с новой силой.

– Мои трижды проклятые коллеги вонзили мне нож в спину! – воскликнул он и скинул ботинки на коврике у двери. Поймав взгляд Риты, нагнулся, поднял их и поставил на полку для обуви слева от двери.

– Проходи и рассказывай, что стряслось, – сказала Рита, направляясь в кухню. – У меня еда на плите, не хочу, чтобы подгорела.

Ворча, Бертиль последовал за ней и плюхнулся на один из стульев. Втянул ноздрями воздух – запах стоял восхитительный.

– Рассказывай, – проговорила Рита. – Но потише, чтобы не разбудить Лео. – Она погрозила ему большой деревянной ложкой, которой помешивала чили.

– Сперва мне надо что-нибудь съесть, я возмущен до глубины души. Ни разу за всю карьеру меня так не предавали. Да, разве что в Гётеборге в восемьдесят шестом году, когда мой тогдашний начальник…

Рита подняла ладонь.

– Чили будет готово через десять минут, пойди пока поцелуй Лео – он так сладко спит на диване, – а потом поговорим за ужином.

Послушавшись ее, Мелльберг пошел в гостиную. Ему не надо было отдельного приглашения, чтобы пообниматься с мальчиком, которому он стал дедушкой. Бертиль присутствовал при рождении Лео, и с тех пор у них сложились совершенно особые отношения. При виде спящего на диване мальчика пульс у него успокоился. Лео – лучшее, что у него есть в жизни. Ну, пожалуй, он делит первое место с Ритой. С другой стороны, ей тоже повезло. Не каждой выпадает счастье видеть рядом с собой такого заслуженного мужчину. Порой ему даже казалось, что она не до конца осознает и ценит этот факт. Но это придет с годами. Он – тот лакомый кусочек, который со временем становится только лучше.

Лео зашевелился во сне, и Мелльберг слегка подвинул его, чтобы сесть рядом. После отпуска мальчуган был очень загорелый, а волосы выгорели и стали светлее. Бертиль нежно убрал прядь волос, упавшую ему на лицо. Ребенок был и вправду прекрасен. У Мелльберга в голове не укладывалось, что они не кровные родственники. Но, как известно, с кем поведешься…

Рита негромко окликнула его из кухни, сказав, что еда готова, и Мелльберг осторожно поднялся. Лео вздрогнул, но не проснулся. На цыпочках Бертиль пробрался в кухню и уселся на тот же стул, с которого только что встал. Рита в последний раз попробовала жаркое и достала из шкафа две глубокие тарелки.

– Юханна поднимется к нам, как только Лиза заснет, мы можем начать без нее. А где Паула?

– Паула? – фыркнул Мелльберг. – Вот именно. Сейчас ты все узнаешь.

Он рассказал об анонимном звонке – как он принял профессиональное и продуманное полицейское решение выяснить все единолично, как ему пришла в голову светлая мысль использовать ветеринарную справку Эрнста, чтобы проникнуть в дом, как он обнаружил за унитазом детские трусики, как ожидал бурных оваций за прекрасную работу. И как шокировала его постыдная реакция коллег. Он перевел дух и посмотрел на Риту, чтобы принять ее сочувствие и большую тарелку чили, которую она начала накладывать ему.

Но Рита молчала, и выражение ее глаз ему не понравилось. И тут она взяла тарелку и перевернула ее вверх дном, вылив чили обратно в кастрюлю.

Пять минут спустя Мелльберг стоял на улице перед домом. Что-то вылетело с их балкона на втором этаже и с глухим звуком приземлилось на тротуар. Спортивная сумка. Судя по звуку, в ней не содержалось ничего, кроме зубной щетки и пары трусов. С балкона донесся также поток ругательств на испанском языке. Теперь вдруг стало не столь важно говорить тихо, чтобы не разбудить Лео.

Тяжело вздохнув, Бертиль поднял сумку и побрел прочь. Похоже, весь мир в сговоре против него.

* * *

Нажимая на ручку входной двери, Патрик чувствовал себя уставшим до глубины души. Но войти в прихожую своего дома было все равно что упасть в теплые распахнутые объятия. За окнами веранды, выходившей на залив, вечер окрашивал небо в красные тона, а из гостиной доносилось потрескивание очага. Некоторые наверняка назвали бы их с Эрикой безумцами за то, что они топят камин теплым летними вечерами, но им казалось, что так уютнее, а когда становилось слишком жарко, они просто открывали пару окон.

В гостиной мигал телевизор, и Патрик направился прямиком туда. Если когда-либо ему остро требовалось сесть рядом с Эрикой и прижаться к ней, то именно в такой вечер, как сегодня.

Увидев его, она просияла, и Патрик кинулся на диван рядом с ней.

– Такой вечер? – спросила Эрика, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть.

Телефон надрывался весь вечер. Аннике звонили СМИ, «обеспокоенные граждане» и откровенные сумасшедшие. Все хотели знать одно и то же – правда ли, что они арестовали одного из обитателей центра для беженцев по подозрению в убийстве девочки? Особенно наседали вечерние газеты, поэтому на восемь утра Хедстрём назначил пресс-конференцию. Спать оставалось не так уж много, а ему еще нужно подготовиться, тщательно продумав каждое слово. Конечно, существовала альтернатива – бросить под танки Мелльберга, – но они в участке своих не сдавали. Так уж повелось.

– Рассказывай, – проговорила Эрика, положив свою светловолосую голову ему на плечо.

Она протянула ему бокал красного вина, но он отрицательно покачал головой. Завтра ему нужна максимально свежая голова.

Патрик рассказал ей все. Без прикрас.

– Ты шутишь! – выпалила Эрика – Что вы намерены делать теперь? Как будете выкручиваться?

– Никогда мне еще не было так стыдно, как когда я сегодня вошел в камеру. Карим изодрал себе руки ногтями. Взгляд у него был совершенно пустой.

– Тебе-то нечего стыдиться, – проговорила Эрика и погладила его по щеке. – Сарафанное радио уже заработало?

– К сожалению, да. И теперь мы имеем дело с темной стороной человеческой природы. Все вдруг заговорили о том, что они «с самого начала знали, что это сделал кто-то из иностранцев».

Патрик принялся массировать брови. Все вдруг страшно запуталось. Он любил свой поселок и людей, но знал, как легко в них поселяется страх. В Бухюслене особо дорожили традициями, и эти места всегда были благодатной почвой для разрастания подозрительности и осуждения других. Порой ему казалось, что с позапрошлого века мало что изменилось. С другой стороны, такие люди, как Билл, являли собой доказательство, что всему этому есть противовес.

– Что говорит семья девочки? – спросила Эрика и выключила телевизор, так что гостиная освещалась теперь лишь светом свечей и огнем в камине.

– Они еще не знают – вернее, мы им не сообщали. Сейчас они уже наверняка услышали об этом из других источников. Но Йоста поедет и поговорит с ними прямо завтра утром и покажет им фото трусиков – посмотрим, опознают ли они их.

– Как прошел криминологический анализ у них дома?

– Мы успели осмотреть только жилой дом, когда Мелльберг вызвал нас и Турбьёрна в центр для беженцев. Эксперты-криминалисты как раз собирались осмотреть сеновал, но это пришлось отложить на потом. Или это вообще больше не понадобится…

– Что ты имеешь в виду? Неужели ты действительно веришь, что виновный – Карим?

– Не знаю, – ответил Патрик. – Слишком уж явно все подстроено. Кто звонил? Откуда этому человеку известно, что трусики хранятся дома у Карима? Мы прослушали разговор – и хотя звонивший использовал приложение, изменяющее голос, было отчетливо слышно, что человек говорит без акцента. И это тут же вызывает у меня подозрения по поводу того, каковы у него мотивы. Зачем он доносит на Карима? Но, возможно, это просто мой цинизм…

– Нет, я думаю совершенно так же, как ты.

Патрик буквально видел, как вертятся шестеренки у нее в голове.

– Карим был среди тех, кто помогал прочесывать лес в поисках девочки?

Он кивнул.

– Да, он – один их тех троих, которые ее нашли. Собственно говоря, это отличный ход, чтобы замести следы. Если мы обнаружим отпечатки подошв, ниточки или еще что-нибудь, Карим всегда может заявить, что они оказались там, когда он обнаружил тело.

– Тогда он имеет солидный криминальный стаж, раз у него все так продумано, – заметила Эрика.

– Согласен. Проблема в том, что нам ничего не известно о его происхождении, поскольку он приехал сюда в качестве беженца. Мы знаем только то, что он сообщил о себе сам – плюс то, что есть на него после его приезда в Швецию. А это равно нулю. Ничегошеньки. От разговора с ним у меня осталось благоприятное впечатление. Когда Карим понял, о чем речь, то сказал, что жена может дать ему алиби и что он понятия не имеет, каким образом трусики попали к нему в дом. Поскольку его жена и дети были так потрясены его задержанием, я отпустил Карима под обещание явиться завтра на допрос.

Эрика отпила глоток вина и стала задумчиво катать бокал в ладонях.

– Что это у тебя? – спросил Патрик, заметив яркую рекламную листовку, лежавшую среди бумаг и папок, разбросанных на журнальном столике.

Он слишком устал, чтобы дальше обсуждать дело, – ему хотелось отвлечься, прежде чем начать готовиться к завтрашнему выступлению.

– Это реклама завтрашнего вернисажа. Виола, дочь Лейфа Херманссона, выставляет свои картины. Некоторое время назад она звонила мне – сказала, что у нее, вероятно, найдется для меня что-то интересненькое, и попросила прийти.

– Интересно, – проговорил Патрик, откладывая листовку.

Картины – дело хорошее, однако искусство – это не для него. Он предпочитал фотографии – особенно черно-белые. Больше всего ему нравилась черно-белая афиша концерта Брюса Спрингстина на стадионе «Уэмбли» во время его турне в поддержку альбома «Рожденный в США». Вот тут есть на чем остановиться глазу. Это настоящее искусство.

Эрика положила ладонь на колено Патрику и поднялась.

– Я пошла ложиться. Ты придешь или будешь дальше сидеть? – Она собрала в кучу все, что лежало на столе, и запихнула под мышку.

– Ложись, дорогая, а мне надо поработать еще пару часов. Завтра в восемь утра у меня пресс-конференция.

– Круто! – сухо сказала Эрика и послала ему воздушный поцелуй.

Боковым зрением Патрик отметил, что его телефон засветился. Ранее он поставил его на беззвучный режим, но, увидев на дисплее «Йоста Флюгаре», потянулся за ним.

Йоста говорил быстро и возмущенно, и Патрик почувствовал, как сердце у него падает куда-то вниз.

– Сейчас приеду, – отрывисто бросил он и положил трубку.

Спустя пару минут Хедстрём уже сидел в машине. Новая «Вольво» резко стартовала с места, унося его в сторону Танумсхеде. В зеркале заднего вида он видел огни своего дома. И силуэт Эрики, стоявшей в дверях и смотревшей ему вслед.

* * *

Человек выпрыгнул на дорогу прямо перед ним, и он выстрелил ему прямо в грудь.

Халил заморгал. Глаза казались сухими и воспаленными – не только от игры в видеоигры, но и от ветра во время долгого перехода под парусом. Хотя страх не отпускал, он ловил себя на том, что ждет очередной тренировки. Все это так непохоже на то, чем он занимался раньше…

– Я видел, что Карим вернулся домой, – сказал Аднан и выстрелил в голову вражескому солдату. – Билл подвез его до дома.

Они погасили все лампы – комнату освещало только мерцание экрана.

– Ты знаешь, почему его забрала полиция? – спросил Аднан.

Халил вспомнил, как плакали дети и как Амина окинула всех гордым взглядом, прежде чем закрыть дверь.

– Понятия не имею, – ответил он. – Спросим завтра у Рольфа.

Еще один вражеский солдат упал, и Аднан победно взмахнул рукой. У него набиралось уже много очков.

– Тут полиция не такая, как у нас, – проговорил Халил, но и сам услышал, что голос у него звучит не очень уверенно.

На самом деле о шведской полиции они ничего не знали. Возможно, здесь они столь же бесправны, как и в Сирии.

– Хотя – что у них может быть на Карима? Не думаю, чтобы…

– Тсс! – прервал Аднана Халил. – Слышишь?

Он выключил звук, и оба напряженно прислушались. Снаружи доносились крики.

– Что еще стряслось?

Халил отложил игровую консоль. Крики продолжались. Он взглянул на Аднана, который отбросил свою консоль. Вдвоем они выбежали из комнаты. Крики становились громче.

– Горим! – крикнул кто-то, и тут они увидели огонь, поднимавшийся к небу метрах в пятидесяти от них. Над домом Карима.

Огонь приближался.

Мимо пробежал Фарид с огнетушителем в руках – но тут же в гневе отбросил его.

– Не работает! – в отчаянии вскричал он.

Халил схватил Аднана за руку.

– Мы должны принести воды!

Развернувшись, они стали кричать всем, кто бежал им навстречу, принести воды. Они знали, где находится шланг, которым Рольф поливал газон вокруг административного здания, но не нашли никаких емкостей.

– Несите кастрюли, ведра – все, что найдете! – крикнул Халил, кинулся в их с Аднаном комнату и вынес оттуда две кастрюли.

– Надо вызвать пожарных! – крикнул Аднан, и Халил кивнул, поворачивая кран.

И тут они услышали вой приближающихся сирен.

Халил обернулся и опустил кастрюлю. По старым деревянным домикам огонь распространялся со скоростью ветра – уже горело несколько домов. Где-то громко кричал ребенок.

И тут они услышали вопль Карима – увидели, как он выходит из горящего дома, волоча безжизненное тело. Амина.

Женщины рыдали, подняв руки к ночном небу, где мерцали искры огня. Когда приехали пожарные машины, Халил опустился прямо на землю, спрятав лицо в ладони. Карим все еще кричал, держа на руках Амину.

Снова все рухнуло.

Бухюслен, 1672 год

Целую неделю они избегали друг друга. Их совместные переживания оказались такими острыми, настолько все перевернули в них, что потом они поспешно натянули одежду, стряхнули с себя траву и поспешили домой разными путями. Теперь они боялись даже взглянуть друг на друга из страха, что Божья зелень и небо отразятся в их взглядах.

Элин словно стояла на краю пропасти, неумолимо засасывающей ее. От одного взгляда вниз кружилась голова, но стоило ей взглянуть издалека на Пребена, работавшего на дворе в своей белой рубашке, – и душа желала броситься в омут с головой.

И вот Бритта уехала в Уддеваллу. Три дня она будет отсутствовать. Вскоре после ее отъезда Пребен пришел к Элин в кухню и провел рукой по ее ладони. Затем заглянул ей в глаза, и она медленно кивнула. Она знала, чего он хочет, и все ее тело и душа жаждали того же.

Медленно выйдя из кухни, Пребен пошел через двор в сторону луга. Элин долго выжидала, чтобы не возбудить подозрения тем, что отправилась в ту же сторону. Затем поспешила через двор к старому курятнику, где они встречались в прошлый раз. День стоял такой же погожий и солнечный, как и неделю назад, и она чувствовала, как по ее груди стекают бисеринки пота – от жаркого солнца, от бега по траве в тяжелых юбках и от мысли о том, что ей предстоит.

Он ждал ее в траве. Глаза его светились такой нежностью, что она буквально отшатнулась. Боялась, хотя и понимала, что именно так и должно быть. Он в ее крови, в ее теле, в ее сердце, в ее вере в то, что Бог все делает со смыслом. Не мог же он подарить им эту любовь, если не предполагал, что они воспользуются этим даром? Таким жестоким ее Бог быть не мог. А Пребен был служителем церкви – он, как никто другой, умел толковать Божью волю и остановил бы их, если б не знал, что это уготовано Им.

Непослушными пальцами она развязала юбку. Пребен смотрел на нее, подперев голову ладонью, ни на секунду не сводя с нее глаз. И вот она уже стоит перед ним, обнаженная, дрожащая, но не испытывает стыда или желания прикрыться.

– Элин так прекрасна! – восторженно прошептал Пребен и протянул к ней руку. – Помоги мне снять одежду.

Она опустилась рядом с ним и принялась расстегивать на нем рубашку, пока он снимал брюки.

В конце концов оба они оказались нагие. Медленно-медленно провел он пальцем по изгибам ее тела, остановился у родимого пятна под правой грудью и рассмеялся.

– Оно похоже на Данию.

– Тогда, может быть, Швеция захочет его у меня отнять? – ответила она с улыбкой.

Пребен ласкал ее лицо.

– Что с нами будет?

Элин покачала головой.

– Не будем думать об этом. На все Божий промысел, в этом я убеждена.

– Элин в это верит?

Взгляд его стал печальным. Она наклонилась вперед и поцеловала его, лаская. Он застонал, губы его раскрылись – и она почувствовала, как он отвечает на ее прикосновения.

– Я точно знаю, – прошептала Элин, опускаясь вниз и принимая его.

Пребен, не отрываясь, смотрел ей в глаза, беря ее за талию и прижимая к себе. Когда они упали в объятия друг друга, солнце и небо над ними превратились в единый водопад света и тепла. «Это дела Господни», – подумала Элин, засыпая на его груди.

* * *

– Ну как Амина себя чувствует? – спросил Мартин, когда они с Паулой вошли в холл больницы.

Патрик потянулся на неудобном стуле.

– Состояние критическое, – ответил он и пошел налить себе чашку кофе.

Десятую с того момента, как Хедстрём приехал сюда. Всю ночь он вливал в себя отвратительный больничный кофе, чтобы не заснуть.

– А Карим? – спросила Паула, когда он вернулся на место.

– Легкие пострадали от дыма, на руках ожоги – когда он вытаскивал из дома Амину и детей. К счастью, с детьми всё вроде бы в порядке. Правда, они надышались дымом, их лечат кислородом. Оставят на сутки под наблюдением врачей.

Паула вздохнула.

– А потом? Кто о них позаботится, пока их папа и мама в больнице?

– Ожидаем прибытия социальной службы – посмотрим, что скажут специалисты. Но родственников у них здесь нет – и никого близких, насколько я понял.

– Мы можем забрать их к себе, – сказала Паула. – Мама взяла отпуск на все лето, чтобы помогать нам с малышом; уверена, что она предложила бы то же самое, будь она здесь.

– Да, но Мелльберг… – начал Патрик.

Лицо Паулы помрачнело.

– Когда он рассказал маме, что сделал – с гордостью и с обидой на нас, – она выставила его за дверь.

– Что-что она сделала? – переспросил Мартин.

Патрик уставился на Паулу.

– Рита выставила Мелльберга? Но где же он тогда живет?

– Понятия не имею, – Паула пожала плечами. – Но дети могут пожить у нас. Если социалка разрешит.

– Вряд ли у них будут возражения, – сказал Патрик.

По коридору к ним направлялся врач, и Хедстрём поднялся. Это был тот же врач, который информировал его в течение всей ночи.

– Приветствую, – сказал он и протянул руку Пауле и Мартину. – Меня зовут Антон Ларссон, я заведующий отделением.

– Есть новости? – спросил Патрик, с гримасой отвращения допивая кофе.

– Нет. Состояние Амины по-прежнему критическое – за ее жизнь борется целая бригада. Она сильно надышалась дымом, на больших участках кожи ожоги третьей степени. Пострадавшая на искусственной вентиляции легких и получает капельницу, чтобы восстановить потерю жидкости в результате ожогов. Ими мы занимались всю ночь.

– А Карим? – спросил Мартин.

– Как я уже проинформировал вашего коллегу, у него поверхностные дермальные повреждения и небольшие нарушения дыхания, но в целом он почти не пострадал.

– Почему Амина пострадала куда сильнее, чем Карим? – спросила Паула.

Им пока не удалось восстановить последовательность событий – эксперты расследовали причины пожара, пытаясь выяснить, что произошло, однако поджог назывался как вероятная версия.

– Этот вопрос вы можете задать Кариму – он в сознании, и я могу выяснить у него, в состоянии ли он побеседовать с вами.

– Это было бы очень ценно, – ответил Патрик.

Вместе с Паулой и Мартином он в полном молчании ожидал возвращения врача. Через несколько минут тот снова появился в коридоре и махнул им рукой.

– Не думал, что получится, – проговорил Мартин.

– Да уж, в его ситуации я никогда больше не согласилась бы беседовать ни с одним полицейским, – сказала Паула, поднимаясь.

Они подошли к палате, где их ждал доктор Ларссон, и осторожно вошли. На кровати у окна лежал Карим; его лицо исказилось от усталости и страха. Руки у него были забинтованы и лежали поверх одеяла. Рядом с кроватью гудела трубка, подавая кислород.

– Спасибо, что согласился поговорить с нами, – сказал Патрик, придвигая к кровати стул.

– Я хотел бы знать, кто сотворил все это с моей семьей, – проговорил Карим, говоривший по-английски лучше Хедстрёма.

Он закашлялся, слезы навернулись ему на глаза, но он не сводил глаз с Патрика.

Мартин и Паула молча стояли поодаль – по молчаливой договоренности они предоставили Патрику вести разговор.

– Они пока не знают, выживет ли Амина, – сказал Карим и снова зашелся в кашле.

Слезы катились у него по щекам. Он потрогал пальцем носовой катетер, снабжавший его кислородом.

– Пока это неизвестно, – проговорил Патрик.

Комок в горле заставлял его снова и снова сглатывать. Он прекрасно понимал, что чувствует Карим. Ему вспомнился период после автокатастрофы, чуть не стоившей Эрике жизни, – это чувство, этот страх он никогда не забудет.

– Что я буду делать без нее? Как дети будут жить без нее? – проговорил Карим, на этот раз не закашлявшись.

Он замолчал. Патрик не знал, что ответить. Вместо этого он спросил:

– Ты не мог бы рассказать, что помнишь о вчерашнем вечере? Что произошло?

– Я… я даже не знаю, – Карим покачал головой. – Все произошло так быстро… Мне снился сон. Поначалу я даже подумал, что снова нахожусь в Дамаске. Как будто взорвалась бомба. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, где нахожусь… Потом побежал к детям, думая, что Амина бежит за мной; я слышал ее крики, когда проснулся. Но когда вынес детей, то увидел, что ее со мной нет, так что я схватил с веревки полотенце, обмотал рот и кинулся обратно в дом…

Голос не повиновался ему, он мучительно закашлялся. Патрик взял стакан с водой, стоявший на тумбочке, и поднес ему, чтобы Карим мог отпить из трубочки.

– Спасибо, – сказал он и снова откинулся на подушки. – Я побежал обратно в спальню, и она… – Он всхлипнул, но взял себя в руки. – Она горела. Амина горела. Ее волосы. Ее ночная рубашка. Я схватил ее, выбежал на улицу и стал катать ее по земле. Слышал, как кричат дети… Я… – Слезы хлынули градом, когда он поднял голову и посмотрел на Патрика. – Они говорят, что дети чувствуют себя хорошо. Это правда? Они не лгут мне?

Тот отрицательно покачал головой.

– Нет, они не лгут. С детьми всё в порядке. Их оставят на сутки для… – он мучительно искал английское слово, и лишь потом понял, что оно очевидно. – For observation^[50].

На мгновение лицо Карима посветлело от облегчения, но тут же снова помрачнело.

– Где они будут жить? Меня оставят на несколько дней, а Амина…

Паула сделала шаг вперед. Подставив к кровати еще один стул, она осторожно проговорила:

– Не знаю, что ты скажешь по этому поводу. Но я предлагаю, чтобы дети пожили у меня, пока тебя не выпишут. Я… Моя мама – беженка, как и вы. Из Чили. Они приехала в Швецию в семьдесят третьем году. Она понимает. Я понимаю. Я живу с мамой, двумя детьми и… – Паула замялась, – моей женой. Мы с удовольствием возьмем к себе детей. Если ты не возражаешь.

Карим долгим взглядом разглядывал Паулу. Она терпеливо ждала. Потом он кивнул.

– Да. У меня нет особого выбора.

– Спасибо, – тихо сказала Паула.

– Ты никого не видел вчера вечером? – спроси Патрик. – Не слышал ничего подозрительного? Перед тем как начался пожар.

– Нет. – Карим покачал головой. – Мы так устали. После… всего. Так что мы легли в постель, и я мгновенно заснул. Ничего не видел и не слышал. Так никто не знает, кто это сделал? Зачем кому-то причинять нам такое горе? Это связано с тем, в чем меня обвиняют?

Патрик не мог смотреть ему в глаза.

– Я не знаю, – ответил он. – Но мы это выясним.

* * *

Сэм потянулся к телефону, лежавшему на ночном столике. Мама не пришла будить его, как ее заставлял делать Джеймс; он сам проснулся от страшных снов. Раньше кошмары будили его раз-два в месяц, но теперь он каждую ночь просыпался в холодном поту.

Сэм уже и не мог вспомнить то время, когда его не преследовал страх, не давила тревога. Возможно, поэтому мама все время бегает – изматывает себя физически, чтобы не думать. Хорошо бы он научился делать так же.

Лица из сна мучили его, и он сосредоточился на дисплее телефона. Джесси послала ему сообщение. Сэм почувствовал, как между ног разливается тепло от одной мысли о ней. Впервые в жизни у него появился человек, который воспринимает его таким, как он есть, не отступивший перед тьмой в его душе.

Черная мгла заполняла его с каждым днем. Они всё для этого сделали. Сэм проверил, на месте ли дневник под матрасом. Там его не найдут ни мамаша, ни Джеймс. Он не предназначен для посторонних глаз, но, к своему удивлению, Сэм начал размышлять над тем, не показать ли его Джесси. Она такая же, как он. Она поймет.

Ей незачем знать, с какой целью он на самом деле пригласил ее покататься на лодке в понедельник. Сэм решил никогда больше об этом не думать. Но в снах все это возвращалось, сливалось с другими демонами, мучившими его. Впрочем, это уже не имело значения. В его дневнике было размечено будущее. Прямая широкая дорога, как шоссе 66.

Он больше не намерен бояться того, что ждет его за углом. Он знал, что может показать ей свой дневник. Она поймет.

Сегодня он отнесет все Джесси. Все, что собрал за эти годы. Все папки Сэм сложил в сумку, стоящую у двери.

Он послал ей сообщение, предложив встретиться через полчаса, и получил в ответ «ОК». Быстро одевшись, перекинул через плечо рюкзак. Прежде чем двинуться к двери и взять тяжелую сумку, оглянулся и посмотрел на кровать – он почти видел дневник, спрятанный там.

Сглотнув несколько раз, Сэм вернулся к кровати и приподнял матрас.

* * *

Открыв дверь, Джесси увидела улыбку Сэма – которую он, похоже, приберег для нее одной.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

За плечами у него был рюкзак, в одной руке он держал спортивную сумку.

– Не тяжело тебе было ехать на велике с таким грузом?

Сэм только пожал плечами.

– Всё в порядке – я на самом деле сильнее, чем кажусь.

Поставив рюкзак и сумку у двери, он обнял Джесси. Вдохнул запах ее волос, только что помытых. Она наслаждалась тем, что ему нравится ее запах.

– Я тебе кое-что привез, – сказал Сэм, подходя к кухонному столу. Достал содержимое из сумок. – Я ведь обещал тебе показать. То, что касается наших мам и того старого дела.

Джесси посмотрела на папки, которые он выложил на стол. На них было написано «Математика», «Шведский» и еще что-то про школу.

– Джеймс и мама думают, что это мои учебные материалы, – произнес Сэм, садясь на стул. – Мне удалось собрать все это так, что они ничего не заметили.

Джесси села рядом с ним, и вместе они открыли папку с надписью «Математика».

– Откуда ты все это взял? – удивилась она. – В смысле – помимо Интернета.

– В основном в газетном архиве библиотеки.

Джесси разглядывала фотографии Марии и мамы Сэма Хелены. Это были их школьные снимки.

– Подумать только, они были еще моложе, чем мы сейчас, – проговорила она.

Сэм провел пальцем по статье.

– В их душах жила такая же тьма, – сказал он. – Как и у нас с тобой.

Поежившись, Джесси перевернула несколько страниц и наткнулась на фотографию улыбающейся Стеллы.

– Но что заставило их так поступить? Как можно разозлиться на… на ребенка?

Джесси погладила фотографию, и Сэм вскочил. Лицо у него пошло красными пятнами.

– Из-за тьмы, Джесси. Какого черта, неужели ты не понимаешь? Как ты можешь НЕ ПОНИМАТЬ?

Джесси отшатнулась. Она молча уставилась на него, не понимая, откуда взялась эта внезапная ярость. Слезы сами собой хлынули из глаз.

Гнев Сэма сразу же растаял. Парень опустился перед ней на пол.

– Прости, прости меня, – бормотал он, обнимая ее ноги, уткнувшись головой в ее колени. – Я не хотел злиться – просто я как загнанный. Внутри меня все кипит, и я хочу… просто хочется взорвать к чертям весь мир…

Джесси кивнула. Она прекрасно его понимала. На всем свете ее волновал один-единственный человек – и это был Сэм. Остальные лишь научили ее тому, что все хотят ее унизить, заставить почувствовать себя маленькой и беспомощной.

– Прости, – снова проговорил он, вытирая слезы у нее на щеках. – Я никогда не сделал бы тебе больно. Ты – единственный человек на свете, которого я не хочу ранить.

* * *

Деревянные доски мостков под ногами казались теплыми, почти горячими. Мороженое таяло быстрее, чем Вендела успевала его поедать. Но у Бассе было еще больше проблем, чем у нее. Он усиленно облизывал руки, пытаясь подобрать тающее шоколадное мороженое.

Вендела невольно рассмеялась. Она прижалась к Нильсу, и тот обнял ее одной рукой. Когда он был рядом, все опять становилось хорошо. Это заставило ее забыть о снимках, увиденных утром в Интернете. Горящие дома… Подумать только, что дело зашло так далеко. Ведь все это не имеет к ним никакого отношения? Или…

Наконец Бассе надоело воевать с мороженым, и он швырнул его в воду – резвая чайка тут же нырнула за добычей.

Он повернулся спиной к птице.

– Мамаша с папашей не вернутся домой на выходные, как собирались. Останутся до следующих выходных.

– То, что нужно для вечеринки, – сказал Нильс и улыбнулся Бассе, у которого в глазах появилось то самое неуверенное выражение, которое иногда так бесило.

Вендела вздохнула, а Нильс снова ухмыльнулся.

– Ну же, послушай! Давай воспринимать это как подготовку к школьному празднику в клубе в следующую субботу. Мы пригласим классных людей, достанем самогонки и разожжем костер.

– Даже не знаю…

Но Нильс уже победил. Вендела это знала.

И снова перед ее глазами встала фотография горящего дома. Она попыталась отогнать ее. Заголовок гласил: «Женщина получила тяжелые ожоги». И тут Венделе пришло в голову, чего бы ей хотелось.

Нильс думал подождать с распространением снимка голой Джесси до начала учебного года, чтобы добиться всеобщего внимания. Но что, если использовать его раньше?

– У меня возникла идея, – сказала она.

* * *

Бенгт встретил его на гравиевой дорожке перед домом, едва он подъехал на полицейской машине. Йоста сделал глубокий вдох, прежде чем вылезти наружу, заранее зная, какой оборот примет разговор.

– Правда, что вы задержали одного из беженцев? – Он ходил туда-сюда по двору. – Я слышал, что он даже участвовал в поисках! У них совсем нет совести – у этих типов… Вам следовало с самого начала прислушаться к моим словам.

– Пока мы ничего не знаем точно, – сказал Йоста, направляясь в дом.

Как всегда, сердце сжалось, едва он увидел одежду Неи, висевшую на веревке возле угла дома. Злорадство на лице Бенгта вызывало неприятное чувство, особенно теперь, после пожара, однако Йоста сочувствовал ему в его горе. К тому же он понимал человеческую потребность в простых решениях и ответах. Проблема заключалась лишь в том, что простые ответы редко оказывались правильными. Реальность часто была более сложной, чем хотелось бы.

– Я могу войти? – спросил он Бенгта, и тот открыл перед ним входную дверь.

– Ты не могла бы позвать Петера и Эву? – спросил Бенгт жену. Та кивнула.

Петер спустился первым. Следом за ним шла Эва. Вид у них был такой, словно они только что проснулись.

Петер сел и жестом попросил Йосту сделать то же самое.

Сидеть за этим столом уже стало для Флюгаре привычным занятием. Однако ему хотелось прийти к ним с окончательным ответом. Он вдруг понял, что и на этот раз вынужден разочаровать их. К тому же вчерашний обыск подорвал доверие к нему, и теперь он не знал, как разговаривать с этой семьей. Как и Патрик, Йоста был искренне возмущен пожаром и поведением Мелльберга в отношении Карима и его семьи. Однако не исключал возможности, что они нашли в доме у Карима решающие улики, указывающие на то, что злоумышленник – он. Все слишком смутно и запутанно.

– Это правда? – спросил Петер. – О том, что арестовали беженца?

– На сегодняшний день мы ничего не знаем, – осторожно начал Флюгаре и заметил боковым зрением, как Бенгт снова начал краснеть.

Он поспешил продолжить:

– Мы кое-что нашли, но по техническим причинам пока не знаем, что это может означать для следствия.

– Я слышал, что вы нашли у него одежду Неи, – это так? – спросил Петер.

– Люди звонят нам, – сказал Бенгт. – Мы узнаем новости от других, а не от вас. Мне кажется, что это просто…

Он снова заговорил на повышенных тонах, однако Петер поднял ладонь, останавливая отца, и спокойно произнес:

– Правда ли, что вы нашли одежду Неи у кого-то в центре для беженцев?

– Мы нашли один предмет одежды, – сказал Йоста и достал пластиковую папку, лежавшую у него в сумке. – Но нам нужна ваша помощь в его опознании.

Эва вскрикнула, и Улла погладила ее по руке. Казалось, Эва не заметила ее жеста – сидела, молча уставившись на папку, которую держал в руках Йоста.

– Узнаете? – спросил он, выкладывая на стол фотографии.

Эва тихо ахнула.

– Это ее. Трусики Неи – с Эльзой.

Йоста взглянул на фото голубых детских трусиков с изображением светловолосой принцессы и снова спросил:

– Вы уверены? Это трусики Линнеи?

– Да! – Эва решительно кивнула.

– И вы его отпустили! – воскликнул Бенгт.

– Существуют некоторые проблемы в связи с тем, как был обнаружен этот предмет одежды…

Бенгт презрительно фыркнул.

– Проблемы? У вас есть иностранец, который приезжает сюда, похищает и убивает маленькую девочку – а вы говорите о проблемах!

– Я понимаю ваше возмущение, но вы должны…

– Мы никому ничего не должны! Я с самого начала говорил вам, что это наверняка один из этих, но вы меня не послушали, потеряли драгоценное время, оставив нас в полной безвестности по поводу того, что случилось с Неей, – а теперь вы к тому же отпустили преступника на волю! Да к тому же перевернули вверх дном весь дом, обращаясь с моим сыном и его женой как с подозреваемыми… У вас что, ни грамма совести нет?

– Папа, успокойся, – сказал Петер.

– Как может быть, чтобы это был не он? Если вы нашли у него ее трусики? К тому же мы слышали о пожаре. Стало быть, он пытался замести следы? Если вы отпустили его, логично предположить, что он кинется уничтожать улики. Наверняка потому и отправился вместе со всеми на поиски…

– Пока нам неизвестно, отчего загорелся дом…

Йоста мысленно взвесил, стоит ли рассказывать этим людям, что сам Карим пострадал, что его жена в реанимации и неизвестно, очнется ли она. В конце концов он решил ничего не говорить. Пожалуй, сейчас они невосприимчивы к чужому горю, к тому же в высшей степени эффективное сарафанное радио Фьельбаки вскоре донесет до них все новости.

– Вы совершенно уверены, что именно эти трусики были на ней, когда она пропала? – спросил Йоста, глядя на Эву.

На секунду она заколебалась, но потом кивнула.

– У нее было пять пар таких, разных цветов. Остальные лежат у нас дома.

– О’кей, – сказал Йоста.

Сложив фотографии обратно в папку, он поднялся.

Бенгт сжал кулаки.

– Позаботьтесь о том, чтобы «закрыть» этого урода как можно скорее, иначе я возьму дело в свои руки.

Йоста посмотрел на него.

– Я с уважением отношусь к вашему горю. Но никто – я повторяю, никто – не должен совершать такого, что еще усложнит ситуацию.

Бенгт снова фыркнул, но Петер кивнул Йосте.

– Он только на словах такой грозный, – сказал он.

– Очень надеюсь, что это так – ради его же блага, – ответил Флюгаре.

Выезжая со двора, он увидел Петера, который стоял в дверях и глядел ему вслед. Что-то скребло Йосту изнутри, но он никак не мог сообразить, что именно. Что-то он упустил… Но чем больше Флюгаре пытался ухватить это, тем больше оно ускользало. И снова он бросил взгляд в зеркало дальнего вида. Петер все еще стоял на крыльце, глядя ему вслед.

* * *

– Алло! Кто здесь?

Голос, разбудивший его, принадлежал не Рите. Мелльберг открыл глаза, не понимая, где находится. Потом разглядел в дверях Аннику.

– Ну это просто я, – ответил он и поднялся.

Он протер глаза.

– Что ты тут делаешь? – спросила Анника. – Ты меня чуть не до смерти напугал, когда я услышала звуки из этой комнаты. Что ты здесь делаешь так рано? – Она сложила руки на высокой груди.

– Ну или… в смысле – так поздно, – проговорил Мелльберг, пытаясь улыбнуться.

Ему не хотелось рассказывать Аннике о том, что с ним произошло, однако ясно, что новость и так распространится по участку со скоростью света, поэтому он решил взять быка за рога.

– Рита выгнала меня из дома, – сказал Бертиль и указал на сумку, стоявшую рядом с кушеткой.

Рита не положила ему с собой его любимую фланелевую пижаму, так что пришлось спать во вчерашней одежде. А крошечная комната отдыха была предназначена именно для краткого отдыха, а не ночного сна – здесь было жарко и душно, как в бане.

Мелльберг посмотрел на свое помятое потное тело.

– Я на ее месте поступила бы точно так же! – заявила Анника, развернулась и пошла в кухню. На полпути туда снова обернулась и крикнула: – Стало быть, ты крепко спал и не в курсе того, что произошло?

– Не могу сказать, чтобы я так уж крепко спал, – проговорил Мелльберг, ковыляя за ней и держась за поясницу. – Кушетка ужасно жесткая, кондиционера нет, а у меня очень чувствительная кожа – сразу начинается зуд, если я сплю на постельном белье ненадлежащего качества, а это, похоже, сделано из бумаги, так что я… – Он умолк и склонил голову набок. – Ты сваришь и мне чашечку, раз все равно собираешься ставить кофе, моя дорогая?

Свою ошибку в употреблении слов «моя дорогая» Бертиль осознал в ту секунду, когда слова сорвались с языка, и приготовился к ответной реакции. Но ее не последовало.

Анника бессильно опустилась на стул.

– Ночью кто-то поджег центр для беженцев, – сказала она чуть слышно. – Карим и его семья в больнице.

Мелльберг приложил руку к груди. Он не мог заставить себя взглянуть в глаза Аннике. Тяжело опустился на стул напротив нее.

– Это как-то… как-то связано с тем, что я сделал? – Собственный язык казался ему большим и неповоротливым.

– Не знаю. Но, боюсь, есть риск, что это так, Бертиль. Нам буквально оборвали телефон, так что на ночь мне пришлось переключить номер на свой домашний – и не удалось поспать ни минуты. Патрик в больнице вместе с Мартином и Паулой. Жена Карима под наркозом. У нее такие серьезные ожоги, что врачи не знают, выживет ли она, а Карим обжег себе руки, вынося ее из горящего дома.

– А дети? – глухо спросил Мелльберг, чувствуя, как все внутри сжимается.

– Их оставили в больнице для наблюдения до завтра, но, похоже, с ними всё в порядке. Другие люди не пострадали – тех, у кого сгорели дома, эвакуировали в клуб.

– Боже мой, – прошептал Мелльберг. – Известно, кто это сделал?

– Нет, пока никаких следов. Но было много звонков с сигналами, так что надо их как можно скорее проверить. У нас вся палитра – от сумасшедших, которые считают, что беженцы сами себя подпалили, чтобы вызвать сочувствие, до тех, кто считает, что за всем этим стоят «Друзья Швеции». После пожара весь поселок разделился на два лагеря. До сих пор есть такие, кто считает, что беженцам так и надо, а с другой стороны, есть, например, Билл, мобилизовавший многих на помощь пострадавшим и собравший всех, кому нужно новое жилье, в клубе. Народ приносит им туда все необходимое. Так что можно сказать, что эти события заставили людей проявить как свои худшие, так и свои лучшие стороны.

– Я вообще-то… – Мелльберг потряс головой – голос не слушался его. – Я же не хотел… Я не думал…

– Вот именно, – со вздохом проговорила Анника. – Ты не думаешь, Бертиль.

Поднявшись, она начала заполнять кофейник.

– Ты сказал, что хочешь чашку кофе?

– Да, спасибо, – проговорил он и сглотнул. – Каковы шансы?

– На что? – спросила Анника и снова села напротив него, пока шумел кофейник.

– Что его жена выживет?

– Насколько я знаю, невелики, – тихо ответила Анника.

Мелльберг молчал. Впервые в жизни он совершил ужасную ошибку. И мог лишь надеяться в глубине души, что ее удастся исправить.

Бухюслен, 1672 год

К концу лета Элин овладела тревога. Поначалу она думала, что это просто осенние хвори, от которых ее то и дело тошнит, так что приходилось бегать за сеновал. Однако в глубине души она знала, в чем дело. Такое бывало с ней, когда она ждала Марту. Каждую ночь Элин молилась Богу. Что Он имел в виду? Какое испытание уготовил ей? Поговорить ей с Пребеном или нет? И как он это воспримет? В том, что он любит ее, она не сомневалась, но где-то на самом дне души жили сомнения в его силе. Пребен – человек добрый и покладистый, но вместе с тем честолюбивый, это она уже поняла. Все ее вопросы о том, к чему все это приведет, что с ними будет, всегда прерывались поцелуями и объятиями, однако она успевала увидеть озабоченность в его глазах.

Ну и, конечно же, была еще Бритта, которая становилась все мрачнее и подозрительнее. Хотя они всячески скрывались, Элин понимала, что в какие-то минуты их с Пребеном глаза встречаются в присутствии Бритты и, возможно, выдают их чувства друг к другу. Слишком хорошо она знала сестру. И догадывалась, на что та способна. Хотя Элин ни с кем никогда этого не обсуждала, она, однако, не забыла, как Марта чуть не утонула в озере. И кто, вне всяких сомнений, пытался достичь этого результата.

Дни становились все короче, обитатели усадьбы трудились без устали, пытаясь закончить до зимы все работы, а Бритта все больше замыкалась в себе. По утрам она все дольше оставалась в постели, отказываясь вставать. Как будто совсем обессилела.

Пребен просил кухарку готовить любимые блюда Бритты, но та отказывалась есть, и каждый вечер Элин забирала на ее ночном столике тарелку с несъеденным ужином. По ночам Элин гладила себя по животу, ломая голову, что скажет Пребен, узнав, что она ждет его ребенка. Он обрадуется – иного она и представить себе не могла. Похоже, у них с Бриттой не будет детей, к тому же он не любит жену так, как любит ее. А что, если у Бритты какой-нибудь смертельный недуг? Тогда они с Пребеном однажды смогут начать жить одной семьей… После таких мыслей Элин особенно усердно молилась, выпрашивая у Бога прощения.

День ото дня Бритта все слабела – без всякого объяснения. В конце концов Пребен пригласил врача из Уддеваллы. Перед приездом врача Элин не находила себе места от волнения. Изо всех сил пыталась она убедить себя, что волнуется за здоровье сестры, но единственная мысль, вертевшаяся в голове, была о том, что если с Бриттой все плохо, то у нее самой появляется надежда на будущее. Даже если народ и будет шептаться, если они начнут жить вместе вскоре после того, как Пребен овдовеет, со временем разговоры улягутся – в этом она не сомневалась.

Когда во двор въехала коляска доктора, Элин уединилась и принялась молиться – с бо́льшим пылом, чем когда-либо, в надежде, что Бог не разгневается на нее за то, о чем она молится. В глубине души Элин верила – Бог желает, чтобы они с Пребеном были вместе. Их любовь слишком огромна, чтобы оказаться случайностью, так что нынешняя болезнь Бритты – наверняка часть Его плана. Чем дольше она молилась, тем больше убеждалась в том, что Бритте недолго осталось. У неродившегося ребенка Элин будет отец. Они станут одной семьей. Таков Божий промысел.

С бьющимся сердцем Элин направилась обратно в господский дом. Никто из прислуги не проронил ни слова, так что она сделала вывод, что ничего еще не известно. Сплетни быстро распространялись по усадьбе, и она знала, что о них с Пребеном тоже шепчутся. От глаз прислуги ничто не укроется. А о том, что к госпоже приедет доктор из Уддеваллы, говорили уже несколько дней.

– Эльза ничего не слышала? – спросила Элин у кухарки, которая стояла у плиты, готовя ужин.

– Нет, ни звука, – ответила кухарка, продолжая помешивать в большом горшке на плите.

– Пойду спрошу, что слышно, – проговорила Элин, стараясь не смотреть в глаза кухарке. – Как-никак, речь идет о моей сестре.

Она опасалась, что по ней будет заметно, о чем она молила Бога или что выдаст себя сердце, буквально выпрыгивавшее из груди. Но кухарка, стоявшая к ней спиной, лишь кивнула.

– Да уж, если хозяйка не ест мои оладушки, я сразу чувствую, что с ней что-то не так. Но, даст Бог, это не какой-нибудь тяжелый недуг.

– Бог даст, – тихо повторила Элин и отправилась в комнату, где лежала Бритта.

Долгое время она стояла у двери, терзаемая сомнениями. Не могла решиться постучать. Внезапно дверь отворилась, и из комнаты вышел плотный мужчина с пышными усами с докторским саквояжем в руке.

Пребен тряс его руку.

– Даже не знаю, как мне благодарить доктора Брурссона, – сказал он, и Элин с удивлением заметила, что он улыбается.

Какое же заявление доктора заставило Пребена так улыбаться, что глаза его засверкали в полутемном холле? На душе у Элин стало тяжело.

– Это Элин, сестра Бритты, – проговорил Пребен, представив доктора Элин.

Она рассеянно пожала его руку. Ей все еще не удавалось истолковать выражение лиц обоих мужчин. За ними на высоко взбитых подушках, с распущенными волосами восседала Бритта. Вид у нее был как у кошки, проглотившей птичку. Это окончательно сбило Элин с толку.

Доктор Брурссон произнес с лукавым выражением лица:

– Могу поздравить господина пастора. Пока всего лишь несколько недель, но нет никаких сомнений в том, что Бритта беременна. Однако беременность отнимает у нее все силы – пусть Элин позаботится о том, чтобы ее сестра пила побольше жидкости и хорошо питалась. Я дал рекомендации в ближайшие недели кормить ее бульоном, пока нездоровье не пройдет и не вернется аппетит.

– В этом Элин охотно поможет, – радостно ответил Пребен.

Почему он так и сияет от счастья? Он не хочет быть с Бриттой, а хочет быть с ней – он сам так говорил. Сказал, что выбрал не ту сестру. На то была Божья воля, что семя Пребена не прорастало в Бритте.

Но вот он стоит с улыбкой от уха до уха и восхваляет доктору Брурссону ее способности позаботиться о сестре. Бритта бросила на нее злорадный взгляд. Медленно провела рукой по волосам и проговорила жалобным голосом:

– Пребен, мне снова так плохо…

Она протянула руку, а Элин стояла и смотрела, как он кинулся к Бритте.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? Ты слышала, что сказал доктор, – отдых и бульон. Хочешь, я велю Элин подать тебе бульон?

Бритта кивнула.

– У меня, конечно, совсем нет аппетита, но ради нашего ребенка я готова постараться. Но я хочу, чтобы ты не оставлял меня. Скажи Элин поговорить с Эльзой и подать мне бульон. Она с радостью это выполнит. Ведь она хочет, чтобы ее племянник или племянница родилась здоровенькой.

– Элин будет только рада, – ответил Пребен. – Но я должен проводить доктора Брурссона, прежде чем посидеть с тобой.

– Нет-нет, я могу сам позаботиться о своем отъезде, – усмехнулся доктор и двинулся к выходу. – Я сделал свое дело, а вы уж позаботьтесь о будущей мамочке.

– Ну что ж, – сказал Пребен и кивнул, держа Бритту за руку обеими руками. Затем перевел взгляд на Элин, стоявшую в дверях, словно замерев. – Я хотел бы, чтобы Элин устроила это как можно быстрее. Бритта должна выполнять назначения доктора.

Элин кивнула и опустила глаза.

Смотреть на носки своих ботинок – единственное, что она могла сделать, чтобы не расплакаться. Если ей придется еще хотя бы секунду наблюдать счастливое лицо Пребена и триумф Бритты, ее буквально разорвет на части. Развернувшись на месте, она быстрым шагом направилась в кухню.

Хозяйка беременна, ей прописан бульон. А Бог в сиянии своего всемогущества смеется над бедной глупой Элин.

* * *

Не зная точно, как принято одеваться на вернисажи, Эрика выбрала беспроигрышный вариант – простые белые шорты и белую блузку. Детей она оставила дома у Кристины, иначе никогда не решилась бы надеть белое. Ибо, как мать троих детей, прекрасно знала, что белая одежда притягивает грязные детские ручонки, словно магнит.

Эрика достала приглашение, полученное от Виолы, чтобы еще раз посмотреть время начала, – однако это, собственно говоря, и не требовалось, ибо к маленькой галерее напротив Городского отеля направлялся целый поток людей.

Войдя в помещение, она огляделась. Выставочный зал казался светлым и воздушным, картины Виолы были развешаны очень выигрышно, а на столике в углу стояли бокалы с шампанским и вазы с цветами, принесенными друзьями. Эрика растерялась. Может быть, ей тоже следовало принести цветы?

– О Эрика! Как здорово, что ты пришла!

Виола устремилась к ней с широкой улыбкой на лице.

Она выглядела убийственно стильно – седые волосы уложены на затылке, красивый темно-синий кафтан… Эрика всегда восхищалась людьми, которые могли легко и изящно носить кафтан и не выглядеть при том разодетыми. В тех редких случаях, когда она сама решалась надеть на себя такую одежду, ей казалось, что она идет на маскарад, переодевшись в Томаса ди Леву^[51]. А вот Виола выглядела великолепно.

– Вот, возьми бокал шампанского, ты ведь не за рулем? – сказала художница, подавая Эрике бокал.

Быстро проанализировав планы на день, та обнаружила, что управление транспортным средством не планируется, и взяла у нее бокал.

– Осмотрись тут, – продолжала Виола. – А если тебе захочется купить что-нибудь из картин, скажи вон той милой девушке, что стоит вон там, – она прилепит рядом с картиной красную наклейку. Кстати, это моя внучка.

Виола указала на юную девушку, стоявшую наготове у дверей с целой полоской красных наклеек. Похоже, она очень серьезно относилась к своей задаче.

Эрика не спеша разглядывала картины. Рядом с некоторыми уже виднелись красные кружочки, и это порадовало Эрику. Виола ей нравилась. И нравились ее картины. В искусстве она не разбиралась, и ей трудно было понять и воспринять произведения, ничего не изображавшие. Но сейчас перед ней были прекрасные акварели с легко узнаваемыми мотивами – в основном люди в житейских ситуациях. Особенно ей понравилась картина, изображавшая светловолосую женщину, месившую тесто, с белыми мучными пятнами на лице и сигаретой в уголке рта.

– Это моя мать. Все картины на этой выставке изображают людей, которые много для меня значили, и я решила показать их за самыми обычными занятиями. Никаких парадных портретов – я нарисовала их такими, какими помню. Моя мама все время стряпала. Она обожала печь – особенно хлеб. На завтрак у нас всегда был свежий хлеб. Но лишь задним числом я задумалась над тем, какую дозу никотина получили мы с братьями, поскольку она всегда дымила как паровоз, пока месила тесто. О таком в те времена никто не задумывался.

– Она была очень красивая, – искренне проговорила Эрика.

У женщины на картине была та же искорка в глазах, что и у ее дочери, – вероятно, они были очень похожи в одном и том же возрасте.

– Да, это самая красивая женщина из всех, кого я знаю. И самая веселая. Дай мне бог быть хотя бы вполовину такой прекрасной матерью для своих детей, какой она была для меня.

– Я уверена, что так и есть, – ответила Эрика.

Кто-то тронул Виолу за плечо, и она извинилась.

Эрика осталась стоять перед портретом матери Виолы. Картина вызывала у нее и радость, и грусть. Радость, потому что она желала всем людям иметь такую мать, буквально излучающую тепло. Грусть, оттого что у них с Анной в детстве ничего подобного не было. У них не было мамы, которая пекла бы хлеб, улыбалась, обнимала своих детей и говорила, что любит их.

Эрику тут же начала мучить совесть. Когда-то она поклялась, что станет полной противоположностью своей матери – то есть всегда включенной в жизнь детей, теплой, веселой и любящей. А вот сейчас опять отправилась по делам, оставив детей с няней – уже и сама сбилась со счета, в который раз подряд… Но она дарила своим детям море любви, к тому же им нравилось бывать у бабушки и у Анны, где они могли пообщаться с кузенами. Так что с ними всё в порядке. А если не дать ей работать, это уже будет не Эрика. Которая любит и детей, и свою работу.

Попивая шампанское, она медленно продвигалась вдоль ряда картин. В помещении было прохладно и хорошо, много народу, но не толпа. То и дело Эрика слышала, как кто-то рядом шептал ее имя, подталкивая своего спутника локтем в бок. Она по-прежнему не могла привыкнуть к тому, что люди воспринимали ее как какую-то знаменитость. Пока ей все же удалось избежать главных ловушек для звезд – она не ходила на кинопремьеры, не боролась со змеями и крысами в программе «Форт Боярд», не участвовала в «Танцах со звездами»…

– А вот и папа, – произнес голос у нее за спиной, и Эрика вздрогнула.

Виола стояла слева от нее и указывала на большую картину, висевшую посреди стены. Картина была красивая, но излучала совсем иное чувство. Пытаясь подобрать к нему название, Эрика остановилась на слове «меланхолия».

– Папа за своим рабочим столом. Таким я его помню – он всегда работал. В детстве мне трудно было это понять, но сейчас я понимаю и уважаю его за это. Он был пылко предан своей работе – это и благословение, и проклятие. С годами этот огонь сжег его…

Фраза повисла в воздухе. Затем Виола поспешно обернулась к Эрике.

– Ах да, чуть не забыла. Я попросила тебя приехать по конкретному поводу. Я нашла папин старый ежедневник. Не знаю, даст ли он тебе что-нибудь – папа все обозначал сокращениями, – но, может быть, все же пригодится… Ежедневник у меня с собой, если хочешь.

– Хочу, спасибо, – проговорила Эрика.

Она все никак не могла оставить мысль о том, почему Лейф так резко переменил свое мнение по поводу виновности девочек – надо выяснить это до конца… А вдруг ежедневник подкинет ей зацепку?

– Вот, – сказала Виола, протягивая ей потрепанную черную книжечку. – Можешь оставить его себе. – Протянула ежедневник Эрике. – Папа у меня вот здесь, – сказала она, указывая на сердце. – В любую минуту я могу воскресить его в памяти. Сидящим за своим столом.

Похлопав собеседницу по плечу, она оставила ее стоять перед картиной. Некоторое время Эрика разглядывала портрет. Потом подошла к девушке с красными наклейками.

* * *

Халил сидел на стуле в уголке и смотрел на пожилую, слегка сгорбленную женщину, которая протягивала Аднану одеяла. Он все не мог забыть лицо Карима, вытаскивающего из горящего дома Амину. Как у него дымились руки. Как он кричал, а Амина страшно молчала.

Утром в центре появились Билл, их преподаватель шведского языка Стюре и еще несколько человек, которых Халил не знал. Судя по всему, остальных привели Рольф и Билл. Билл размахивал руками и быстро-быстро что-то объяснял на своей странной смеси шведского и английского, указывая на машины, но никто не решался в них сесть, пока Халил, Аднан и еще несколько человек из парусной команды не расселись по разным машинам. Они вопросительно переглянулись, когда их привезли в кирпичный дом на другом конце Танумсхеде. Что теперь будет? Но в последние полчаса стал подтягиваться народ. Онемев от изумления, они наблюдали, как машина за машиной заезжали на большую парковку перед зданием клуба, привозя одеяла, термосы с кофе, детскую одежду и игрушки. Одни оставляли привезенное и уезжали, другие оставались и, как могли, пытались общаться.

Где все эти шведы были раньше? Они улыбались, разговаривали, спрашивали, как зовут детей, привозили еду и одежду. Халил ничего не понимал.

Аднан подошел к нему, вопросительно поднял брови. Халил пожал плечами.

– Послушайте, парни! – крикнул Билл через весь зал. – Я поговорил с людьми из «Хедемюрс» – они готовы пожертвовать продукты. Вы не могли бы съездить забрать их? Вот ключи от моей машины.

Билл кинул ключи Аднану, который ловко поймал их в воздухе.

Халил кивнул.

– Да, мы съездим, – сказал он.

Когда они вышли на парковку, он протянул руку.

– Дай мне ключи.

– Я хочу сам, – ответил Аднан, крепче сжимая ключи.

– Забудь об этом, за руль сяду я.

Аднан нехотя пошел к пассажирскому сиденью. Халил уселся на водительское и стал задумчиво разглядывать ключ и приборную панель.

– Тут некуда вставлять ключ.

– Нажми на кнопку «пуск», – вздохнул Аднан.

Машины были его вторым большим увлечением после видеоигр, но свои знания он в основном черпал из клипов на «Ютьюбе».

Халил с подозрением нажал на кнопку с надписью «старт-стоп», и машина загудела.

Аднан ухмыльнулся.

– Как ты думаешь, Билл догадывается, что у нас нет прав?

Халил заметил, что сам улыбается, – несмотря на все, что произошло.

– Думаешь, он дал бы нам ключи?

– Ну это же Билл, – ответил Аднан. – Ясное дело, дал бы. Ты умеешь водить машину, а? Иначе я вылезаю.

Халил включил задний ход.

– Спокойно, меня папа научил.

Он выехал с парковки и свернул на шоссе. До магазина «Хедмюрс» было всего несколько сотен метров.

– Шведы – странные люди, – сказал Аднан, качая головой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Халил, заезжая на задний двор супермаркета.

– Они шарахаются от нас, как от прокаженных, говорят о нас гадости, бросают Карима в тюрьму и пытаются нас поджечь. А потом хотят помочь нам. Не понимаю…

Халил пожал плечами.

– Думаю, не все готовы везти нам одеяла, – ответил он, нажимая на кнопку «стоп». – Многие не отказались бы, чтобы мы все там сгорели.

– Думаешь, они еще вернутся? – спросил Аднан. – И снова подожгут?

Халил захлопнул за собой дверь машины и отрицательно покачал головой.

– Люди, которые под покровом ночи подбрасывают горящий факел в чужой дом, – трусы. Сейчас на нас все смотрят.

– Думаешь, это случилось бы, если б полиция не приехала и не забрала Карима? – спросил Аднан, придерживая Халилу входную дверь.

– Кто знает? Давно уже что-то назревало. Возможно, это и заставило их перейти от слов к делу.

Халил огляделся. Билл не сказал, к кому обратиться, и в конце концов он подошел к парню, распаковывавшему консервы из коробки в одном из проходов.

– Поговорите с начальником, он сидит в офисе. – Парень указал в глубь зала.

Халил заколебался. А что, если здесь ничего не слышали ни про какую помощь? Может быть, Билл разговаривал совсем не с тем человеком? А вдруг их примут за попрошаек?

Аднан потянул его за рукав.

– Пошли, раз уж мы приехали.

Десять минут спустя они загружали багажник бутербродами, напитками, фруктами и даже сладостями для детей. Халил в очередной раз покачал головой. Странные люди эти шведы…

* * *

Казалось, ноги летят, не касаясь земли. Долгие годы эта привычка помогала ей выжить. Вставать каждое утро, надевать спортивную одежду, зашнуровывать кроссовки и бежать.

С годами Хелена постепенно наращивала результаты. В марафоне, что забавно, не было дискриминации по возрасту – где молодые бегуны выигрывали за счет энергии и сил, зрелые компенсировали их недостаток опытом и умением распределять силы. Забавно было видеть молодых амбициозных спортсменов, которых на их первой марафонской дистанции обгоняла женщина, годившаяся им в мамы.

Предчувствие колотья в боку заставило Хелену дышать ритмичнее. Сегодня она не намерена сдаваться.

Мужчину из центра для беженцев отпустили, а потом кто-то поджег весь центр. При виде фотографий Хелена пришла в ужас, но тут же мелькнула мысль: сейчас они снова займутся ею и Марией. Заподозрят кого-то из них. Или их обеих.

У них с Марией было так много мечтаний, множество планов… Когда им исполнится восемнадцать, они оставят все позади, купят билет в один конец до Америки, а там в их жизни будут происходить удивительные вещи. И Мария добралась туда. Она исполнила свою мечту. А Хелена осталась здесь. Покорная. С чувством долга. Все это с самого начала превратило ее в жертву. Мария не смирилась бы с такой судьбой. Она начала бы бороться.

Но Хелена – не Мария. Всю свою жизнь она плыла по течению, делая, как ей велели другие.

Разумеется, Хелена следила за карьерой Марии, читала о ее жизни, о ее репутации холодной и жестокой женщины. Плохая мать, переводившая свою дочь из одного интерната в другой. Ее постоянно видели с разными мужчинами, на вечеринках, где она напивалась и с кем-то ссорилась. Но Хелена видела другое. Она видела девочку, которая никогда ничего не боялась, которая всегда готова была защищать ее до последнего, которая достала бы ради нее луну с неба.

Именно поэтому Хелена никогда ничего ей не говорила. Что та могла бы сделать? Мария была еще ребенком; что она могла изменить?

Вчера, кажется, Хелена видела Марию в супермаркете, когда ходила за покупками. Всего лишь движение на периферии зрения, но ее присутствие так остро ощущалось… Подняв глаза, она увидела лишь пожилого мужчину с палочкой, однако готова была поклясться, что Мария только что стояла на этом месте и разглядывала ее.

Под ней убегала гравийная дорожка, по которой ритмично отбивали такт кроссовки. Приземлиться на носки, потом перекатиться на пятку. Правая нога вперед – правая рука сзади. Хелена взглянула на фитнес-часы. Результаты лучше, чем когда-либо, – возможно, потому, что ритмичный звук шагов прогонял все остальное.

Сколько воспоминаний, которые не хотелось воскрешать… И Сэм. Ее чудесный, потрясающий Сэм, которому не дано было ни единого шанса. Его уже заранее осуждали, словно он заразился ее грехами. Как она могла поверить, что годы заставят все исчезнуть, раствориться в темной воде забвения? Ничто никуда не девается. Ей ли этого не знать.

Хелена бежала, устремив взгляд к горизонту. Начать бегать она решила в тринадцать лет. И до сих пор не решалась сбросить темп.

* * *

Джесси отодвинула последнюю папку со статьями о Хелене, Марии и Стелле. Затем взглянула на Сэма, котороый то смотрел на нее доверчивым взглядом, то тут же замыкался в себе. В самом конце папки он набросал свои соображения по поводу убийства. Читать это было все равно что увидеть свои собственные мысли напечатанными. Но все же нет. Он пошел на шаг дальше.

Что она теперь может ему сказать? Что он хотел бы услышать?

Сэм потянулся к рюкзаку.

– Я хотел показать тебе еще одну вещь.

Из рюкзака он достал потрепанную записную книжку, повертел в руках. Внезапно вид у него сделался такой беззащитный.

– Я… – начала Джесси.

Больше она ничего не успела сказать. Громкий стук в дверь заставил их обоих вздрогнуть.

Открыв дверь, Джесси в изумлении отступила на несколько шагов назад. Там стояла Вендела. Она не смотрела на Джесси, уставившись на свои сандалии, нервно переминаясь с ноги на ногу.

– Привет, – сказала она тихо, почти смущенно.

– Привет, – выдавила из себя Джесси.

– Я… не знаю, что тебе сказал о нас Сэм, но я хотела… может быть, ты…

Громкое хмыканье позади Джесси заставило ее поднять глаза. Сэм стоял, прислонившись к стене в холле. Взгляд его казался невыносимо мрачным.

– А, привет, Сэм! – сказала Вендела.

Сэм не ответил, и Вендела снова обратилась к Джесси:

– Может быть, ты согласишься поехать ко мне в гости? Тут всего десять минут на велике. Если у тебя есть велик.

– Да-да, я могу поехать.

Джесси почувствовала, как у нее запылали щеки. Вендела – одна из самых популярных девчонок; об этом она догадалась, даже еще не ступив на порог школы. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять это. Никто из популярных ребят никогда не приходил так запросто к ней домой. Или не приглашал ее в гости.

– Только не говори, что ты купилась на это, – сказал Сэм.

Он продолжал сердито смотреть на них, и Джесси ощутила раздражение. Само то, что Вендела пришла сюда, – огромное событие, шанс для Джесси и Сэма наладить жизнь в школе. Как он хочет, чтобы она поступила? Захлопнула дверь у нее перед носом?

Вендела подняла ладони.

– Честное слово, мне очень стыдно за то, что мы сделали с Сэмом. Нильсу и Бассе тоже, хотя они не решаются прийти и попросить прощения. Парни – они такие…

Джесси кивнула и обернулась к Сэму:

– Давай встретимся попозже, хорошо?

Почему он не может отказаться от своей дурацкой гордости и сказать ей, что не возражает, что – ясное дело – она может пойти в гости к Венделе. Но его глаза сузились, он подошел к кухонному столу, собрал все папки и сложил их обратно в рюкзак и сумку. Ей показалось, что Сэм смахнул слезу с глаз, когда кинул потрепанную записную книжку обратно в рюкзак.

Вернувшись в холл, он прошел мимо Джесси, но остановился в дверях лицом к лицу с Венделой.

– Если я услышу, что вы ее обидели…

Сэм замолчал, пробуравил ее суровым взглядом и пошел к своему велосипеду. Вскоре он исчез из виду.

– Не сердись на Сэма… он…

Джесси искала подходящее слово, но Вендела только покачала головой.

– Да я врубаюсь. Мы и вправду обижали его еще с тех пор, как все были маленькими; ясное дело, он на нас дуется. На его месте я бы тоже дулась. Но теперь мы выросли, и до нас дошло то, чего мы раньше не понимали.

Джесси кивнула.

– Да, понимаю. Правда.

Понимала ли она? Джесси и сама не знала. Но тут Вендела хлопнула в ладоши.

– Ну вот и классно! – воскликнула она. – Садись, поехали.

Джесси направилась к своему велику. В аренду дома входили велосипеды, и ее велик был новый и блестящий, выглядел роскошно, чему она мысленно порадовалась, поймав восхищенный взгляд Венделы.

– Какой у вас обалденный дом! – сказала та, когда они поехали в сторону Хамнгатан.

– Спасибо! – крикнула в ответ Джесси, почувствовав, как сладко защекотало в животе.

Все в Венделе было просто идеально. Джесси согласилась бы на что угодно, лишь бы на ней так отлично сидели такие вот короткие шорты из обрезанных джинсов.

Они проехали площадь, где было полно народу. Джесси увидела Марию перед кинокамерами – та стояла и разговаривала с режиссером. Йорген. Иногда Мария упоминала о нем.

У Джесси возникла внезапная мысль.

– Там моя мама. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?

Вендела не смотрела на нее.

– Если ты не против, я предпочла бы поехать домой и поболтать с тобой.

Джесси почувствовала, как сердце чаще забилось в груди. Впервые в жизни – конечно, помимо Сэма – кого-то не интересовало, кто ее мама. Эх, был бы здесь сейчас Сэм – тогда бы он увидел, что Вендела искренняя и честная…

Изо всех сил нажимая на педали вверх по крутому склону Галэрбаккен, она испытала чувство, которое поначалу не могла назвать словами, но потом поняла. Должно быть, это и есть счастье.

* * *

Открывая входную дверь, Санна почувствовала, как болит голова. Даже сильнее, чем обычно. Она подошла к мойке и налила себе большой стакан воды. На самом деле Санна любила обедать среди цветов в своем саду, но сегодня она забыла взять с собой коробочку с обедом, так что ей пришлось ехать домой. В течение часа Корнелия вполне справится одна.

Открыв холодильник, Санна чуть не расплакалась. Помимо тюбика томатной пасты и банки горчицы, здесь было лишь несколько увядших овощей, срок годности которых явно давно прошел.

Она знала, что выбило ее из колеи, – мысли о Марии и Хелене. О Стелле и малышке Нее. О тени в лесу. О той, которой она так боялась. Вчера вечером ее преследовали мысли о мужчине, который приходил и расспрашивал о тени в лесу – о том, с кем играла Стелла. Соврала ли она ему? Этого Санна уже не могла вспомнить. Не хотела вспоминать. Потом он исчез, и в снах ей стала являться девочка с зелеными глазами.

По крайней мере, он больше не приходил и вопросов не задавал.

Санна вздрогнула, услышав приближающиеся девичьи голоса. Вендела редко появлялась дома – в основном болталась с этими двумя парнями из класса, а уж подружек у нее точно не было. А вот и она, как всегда, идущая напрямик через газон со своим велосипедом, а с ней – полная светловолосая девочка…

Санна нахмурила лоб. В девочке ей почудилось что-то знакомое, но она не могла вспомнить, что именно. Наверняка одна из тех девчонок, которые часто приходили в гости, когда Вендела была маленькая. Санне никогда не удавалось запоминать имена всех бывших друзей дочери – да и сил на это не было.

– Привет! – сказала Вендела. – Ты что, дома?

– Нет, я осталась обедать в магазине, – ответила Санна и тут же пожалела о сказанном.

Ей следовало вести себя по-взрослому, но Вендела так явно не смогла скрыть своего разочарования при виде нее.

– Добрый день, – сказала полная девочка и шагнула вперед, протягивая руку. – Меня зовут Джесси.

– Санна, мама Венделы, – ответила она и посмотрела на девочку.

Да-да, она ее точно знает. Может быть, это та, у которой мама учительница? Или та, что живет в доме у поворота дороги? С которой Вендела играла в детстве?

– Ты которая из подружек Венделы? – спросила наконец Санна напрямую. – Вы все так выросли, что вас стало трудно узнать…

– Ну мама!

– Я недавно сюда переехала, – ответила Джесси. – Моя мама здесь по работе, так что мы тут немного поживем.

– А, понятно, очень мило.

Санна готова была поклясться, что знает эту девочку.

– Мы пойдем ко мне, – бросила Вендела, поднимаясь по лестнице.

– Приятно познакомиться, – сказала Джесси, уходя вслед за Венделой.

Наверху захлопнулась дверь, и вскоре оттуда загрохотала музыка. Санна вздохнула. Вот тебе и обед в спокойной обстановке…

Она открыла морозилку и стала в ней рыться. Здесь все выглядело не так безнадежно, как в холодильнике. В одном из ящиков Санна обнаружила полпачки готовой пютт-и-панны^[52]. Достав сковороду, она положила туда хороший кусок масла и высыпала смесь.

Вскоре Санна смогла усесться за стол с чашкой кофе. В задумчивости взглянула вверх в сторону второго этажа, откуда доносилась теперь танцевальная музыка. Где же она видела эту девочку раньше?

Санна потянулась за гламурным журналом, валявшимся на столе, и стала рассеянно перелистывать его. Какая-то чушь, которую Вендела упорно притаскивает домой. Страница за страницей бессмысленных сплетен про жизнь никому не нужных звезд. Она перевернула страницу – и вдруг увидела ее. Марию. Внезапно Санна осознала, кто эта девочка.

Перед глазами затанцевали черные пятна. Джесси, ясное дело. Дочь Марии. Девочка, которую она видела в окне в доме Марии. У нее были такие же глаза. Те самые зеленые глаза, которые за все эти годы так часто являлись Санне в ее снах.

Со второго этажа доносился радостный смех девчонок, порой заглушавший музыку. У Санны пересохло во рту. Дочь Марии – в ее доме… Следует ли ей что-то предпринять? Что-нибудь сказать? Конечно, девочка не виновата в том, что натворила ее мать. Но все же. Слишком явно. Слишком близко. Стены стали давить, горло сдавил спазм.

Санна схватил ключи от машины и кинулась прочь.

* * *

– Так-так, нам предстоит кое в чем разобраться, – сказал Патрик и сложил руки на животе, глядя на свои ботинки.

Никто не произнес ни слова.

– Что скажете? Пригласим на совещание Мелльберга?

– Он осознал, что натворил, – негромко проговорила Анника. – Я обычно далека от того, чтобы защищать Бертиля, но в данном случае мне кажется, что он осознал свою ошибку и искренне желает помочь.

– Оно конечно, но одно дело – хотеть помочь, и другое – быть в состоянии это сделать, – сухо заметила Паула.

– По крайней мере, он – начальник участка, – сказал Патрик и поднялся. – Как бы мы ни относились к этому факту, дело обстоит именно так.

Несколько минут он отсутствовал, но потом вернулся с притихшим Мелльбергом. Эрнст тащился за хозяином, опустив голову, словно тоже чувствовал себя виноватым.

– Ну что ж, – сказал Патрик и сел. – Теперь мы все в сборе.

Мелльберг уселся на другом конце стола, и Эрнст улегся у его ног.

– С нынешнего момента мне хотелось бы, чтобы мы все работали согласованно. Давайте браться за дело профессионально, не поддаваясь эмоциям. Мы должны сосредоточиться на двух вещах, одна из которых – следствие по делу об убийстве Линнеи Берг, а второй вопрос – кто совершил поджог в центре для беженцев.

– Как мы будем действовать? – спросил Мартин.

Йоста кивнул.

– Да, как мы поделим работу?

– Есть несколько моментов, которые мы должны сделать. Анника, ты записываешь?

Та показала ручку, которую держала в руках.

– Во-первых, мы должны допросить других обитателей центра для беженцев – в первую очередь тех, кто жил рядом с Каримом и его семьей. Насколько я понимаю, те, чьи дома пострадали, пока проживают в доме культуры, пока подыскивается решение их жилищной ситуации. Паула и Мартин, вы возьмете это на себя?

Они кивнули, и Патрик перевел взгляд на Флюгаре.

– Йоста, что сказали Эва и Петер по поводу трусиков? Они опознали их как принадлежавшие Нее?

– Да, – ответил Йоста. – Они сказали, что у нее были подобные трусики и что это с большой вероятностью могли быть те самые, которые она надела в тот день, когда исчезла. Но…

– Но – что? – переспросил Патрик, навострив уши.

Йоста был самым опытным коллегой в группе, и если ему есть что сказать, обычно к нему стоит прислушаться.

– Даже не знаю… Ничего конкретного у меня нет, но что-то мне мешает. Пока не могу точно сказать, что именно.

– Подумай еще. Посмотрим, к чему ты придешь, – сказал Патрик.

Помедлив, он продолжил:

– Первый пункт в моем списке – снова связаться с Турбьёрном. Не могу смириться с тем, что мы не закончили обыск у семьи Берг. Сегодня утром я обсуждал это с прокурором, и она со мной согласилась. Считает, что обыск надо завершить – несмотря на «находку» в доме Карима.

– Согласен, – подал голос Йоста.

Патрик бросил на него удивленный взгляд. Что-то и вправду не давало ему покоя. Что же это могло быть?

– Хорошо, – коротко ответил он. – Я позвоню Турбьёрну, и в ближайшее время мы снова выедем туда. Если повезет – уже сегодня или завтра, в зависимости от их загруженности.

– С пожаром тоже разбираются они? – спросила Паула.

Патрик покачал головой.

– Нет, этим занимаются пожарные эксперты. Но пока не выяснились дополнительные подробности, нам приходится исходить из предварительных сведений, что в окно дома Карима была брошена бутылка с зажигательной смесью.

– А как мы поступим с записью того анонимного звонка? – спросила Паула.

– Он у Анники, – сказал Патрик. – Послушайте и скажите, не появились ли у вас какие-нибудь идеи. Голос искажен, но я сегодня же отправлю запись на анализ. Будем надеяться, что они смогут что-то сделать с искажениями или выделить фоновые звуки, которые помогут нам установить личность звонившего.

– О’кей, – сказала Паула.

– А как же Хелена и Мария? – спросил Мартин. – Мы по-прежнему не знаем, существует ли связь с убийством Стеллы.

– Нет, но мы уже беседовали с ними, и конкретно сейчас у нас нет к ним больше никаких вопросов. Подождем, пока выяснится что-нибудь еще. Я по-прежнему склонен думать, что связь существует.

– Несмотря на находку у Карима? – переспросила Паула.

– Да, несмотря на «находку», – проговорил Патрик и не смог удержаться, чтобы не бросить взгляд на Мелльберга.

Тот сидел, уставившись в стол, и не проронил ни слова за время всего совещания.

– Мне кажется, это ложный след, – продолжал Хедстрём. – Но на данном этапе мы не можем ничего исключать. Просто уж больно гладко все складывается – с анонимным звонком и находкой Мелльберга… Кто мог знать, что трусики лежат именно там? И какие у него причины звонить по этому поводу в полицию? Нет, я в это не верю.

Все это время Йоста сидел глубоко задумавшись и крутил большими пальцами на коленях. В тот момент, когда Патрик уже собирался объявить совещание закрытым, он вдруг поднял глаза.

– Кажется, я понял, что меня так гложет. И как я могу это доказать.

Бухюслен, 1672 год

Отчаяние Элин все нарастало. Пребен каждую минуту проводил с Бриттой, а Элин не замечал, словно она стала для него пустым местом. Казалось, всего того, что произошло между ними, никогда и не было. Не то чтобы он вел себя грубо – но словно позабыл обо всем, что их еще совсем недавно связывало. Теперь его занимали лишь Бритта и будущий ребенок, даже к Марте он потерял интерес; девочка в полной растерянности бродила по двору в сопровождении Сигрид. У Элин разрывалось сердце при виде ее отчаяния и удивления по поводу внезапного равнодушия Пребена, и она не знала, как объяснить дочери безумие взрослых людей.

Как может она объяснить ребенку то, чего не понимает сама?

Между тем одно было ясно. Больше и речи не может идти о том, чтобы рассказать Пребену о ребенке. Тем более сохранить его. Она должна избавиться от дитя. Любой ценой. Не сделай она этого, они с Мартой останутся без крыши над головой, им придется умереть с голоду или попрошайничать. Она не может допустить, чтобы их с дочерью постигла страшная судьба многих несчастных женщин, оставшихся без приюта. Сама она не знала, как выгнать плод. Однако знала, к кому обратиться. Когда такое случалось с женщиной – и не было мужчины, способного позаботиться о матери и ребенке, – шли к той, которая могла помочь. К Хельге Клиппаре.

Неделю спустя ей представилась такая возможность. Бритта отправила Элин по делам во Фьельбаку. Всю дорогу, едучи на телеге, она ощущала, как сердце в груди опускается все ниже и ниже. Ей казалось, что ребенок уже шевелится во чреве, хотя она и знала, что для этого еще рано. Коротышка Ян, державший поводья, вскоре бросил все попытки разговорить ее. Ни с кем не хотелось ей разговаривать – она молча сидела, прислушиваясь к мерному постукиванию колес. Когда они приехали во Фьельбаку, Элин слезла с телеги и пошла прочь, не говоря ни слова. У Коротышки Яна тоже были поручения от хозяина, так что они собирались пуститься в обратный путь лишь ближе к вечеру. Достаточно времени на то, что ей необходимо сделать.

Взгляды преследовали ее, когда она шла вдоль домишек. Хельга жила в последнем из них, и Элин заколебалась, прежде чем постучать. Но в конце концов занесла руку и ударила костяшками пальцев по старому дереву.

* * *

Хельга дала ей самогонки от боли, однако Элин ничего не имела против телесных мучений. Чем больнее телу, тем глуше становится сердечная боль. Она почувствовала, как чрево сжалось. Ритмично. Методично. Как тогда, когда рождалась Марта. Но на этот раз – без радости и ожидания, которые жили в ней прошлый раз, когда она знала, что принесет ей этот тяжкий труд. Сейчас тупая боль и кровь вели только к горю и потере.

Хельга никак не проявляла своего сочувствия. Но и не осуждала. Молчаливо и методично проделывала она все необходимое, и единственным проявлением заботы было то, что она время от времени вытирала пот со лба Элин.

– Скоро все будет позади, – коротко сказала она, заглянув между ног Элин, лежавшей на полу на грязном тряпичном коврике.

Элин взглянула на окошко рядом с дверью. Уже подступали сумерки. Через пару часов она должна сесть в телегу с Коротышкой Яном и ехать обратно на пасторскую усадьбу. Дорога неровная и ухабистая, и она знала, что каждый толчок будет отзываться во всем теле. Ей придется сохранять лицо. Никто не должен узнать о том, что произошло.

– Теперь надо потужиться, – сказала Хельга. – Когда придет схватка, Элин потужится изо всех сил, чтобы все вышло наружу.

Элин закрыла глаза и ухватилась за края тряпичного коврика. Прислушавшись, как нарастают спазмы там, внизу, она дождалась момента, когда стало совсем невыносимо больно, и потужилась изо всех сил.

Что-то выскользнуло из нее. Что-то маленькое. Жалкий комочек. Первого крика ожидать не приходилось. Никаких признаков жизни.

Хельга работала быстро. Элин услышала, как что-то плюхнулось в ведро, стоявшее рядом.

– Ну и хорошо, – сухо проговорила Хельга и тяжело поднялась, вытирая полотенцем перепачканные кровью руки. – С этим что-то было не так, как надо. Ничего хорошего не вышло бы.

Она взяла ведро и поставила у двери. Элин почувствовала, как ей хочется всхлипнуть, но сдержалась, и всхлип застыл в груди маленьким комком. Даже этого ей не дано – образа дочки или сына, который мог бы получиться таким прекрасным, с голубыми глазами Пребена… С ребенком что-то было не так. У них и не могло быть семьи – лишь в ее наивных мечтах.

Дверь распахнулась, и в дом влетела Эбба из Мёрхульта. И замерла на месте, увидев Элин, лежащую на полу. Раскрыв рот, она разглядывала эту сцену – окровавленная Элин с раскинутыми ногами, ведро у двери и Хельга, вытирающая руки от крови.

– Ах вот оно что! – воскликнула Эбба, и в глазах ее сверкнули молнии. – Так у нее нашлось дело к Хельге… Насколько мне известно, Элин не нашла себе нового мужа. Стало быть, она стала делить постель с батраками? Или продавать себя на постоялом дворе?

– Заткнись, – сурово сказала Хельга сестре, которая лишь поджала губы.

Отвечать Элин была не в состоянии. Все силы словно вытекли из нее – и чувства Эббы ее больше не трогали. Теперь она сядет на телегу с Коротышкой Яном, вернется на пасторскую усадьбу и навсегда забудет обо всем этом.

– Это и есть плод? – спросила Эбба и поддала ногой по ведру. Затем с любопытством заглянула туда и наморщила нос. – Выглядит как настоящий уродец.

– Замолчи, а не то получишь хорошую оплеуху, – прошипела Хельга.

Она схватила сестру и вытолкала за дверь. Потом повернулась к Элин:

– Не обращай внимания на Эббу; она всегда была зловредная, еще с детства. Если Элин осторожно сядет, я помогу ей помыться.

Элин сделала, как она сказала. Приподнялась, опираясь на руки. Внизу все болело, а между ног на полу образовалось кровавое месиво.

– Элин повезло, зашивать не придется. И она потеряла не так много крови. Но пару дней надо держаться потише.

– Будь что будет, – проговорила Элин, принимая из ее рук мокрую тряпку.

Когда она подмывалась, ее обжигало острой болью. Хельга поставила рядом с ней сосуд с водой, чтобы она могла выжать туда тряпку.

– Я… – Хельга заколебалась. – Я слышала, что ее сестра в ожидании.

Поначалу Элин не ответила, потом кивнула.

– Да, так и есть. Зимой в усадьбе раздастся детский плач.

– Похоже, о госпоже позаботится какой-то важный доктор из Уддеваллы, когда придет срок; но, если понадобится, посылайте за мной.

– Я передам, – сухо ответила Элин.

У нее не было сил думать о ребенке Бритты. Даже о своем собственном, лежавшем в ведре.

Тяжело поднявшись, она опустила юбку. Скоро пора ехать домой.

* * *

– Не хлопай дверьми!

Джеймс уставился на Сэма, стоявшего в холле.

– Не так уж сильно я хлопнул, – проговорил тот, стаскивая с себя ботинки.

Джеймса охватило так хорошо знакомое чувство гнева. Бесконечное разочарование. Черный лак на ногтях и черная подводка вокруг глаз – это плевок сына ему прямо в лицо, и тот прекрасно об этом знает. Он со всей силы стукнул кулаком по цветочным обоям. Сэм вздрогнул, и Джеймс почувствовал, как напряжение в теле отпустило.

Всю ту злость, которую у него вызывал Сэм, когда был ребенком, надо было куда-то выплеснуть. Когда они уходили в лес. В те немногочисленные дни, когда Хелена уезжала. Несчастья с детьми случаются часто. Но однажды Хелена застала их. Сэм сидел на корточках на полу, когда Джеймс занес над ним кулак. Из разбитой губы у мальчика текла кровь, и Джеймс понимал, как все это выглядело со стороны. Но Хелена отреагировала даже чересчур сильно. Голос ее дрожал от ярости, когда она объясняла ему, что произойдет, если он еще хоть раз тронет Сэма.

С тех пор Джеймс оставил его в покое. Это было три года назад.

Сэм зло протопал к себе в комнату, и Джеймс на мгновение задумался, что могло так разозлить сына. Потом пожал плечами. Подростковые взбрыки.

Он не мог дождаться того дня, когда ему снова пора будет уезжать. Осталось две недели. Джеймс считал минуты. Коллег, которые тосковали по дому – мечтали вернуться к унылому времяпрепровождению, к семье, – он никогда не понимал, но армия настаивала на том, чтобы иногда они брали отпуск. Наверняка какой-то психологический выверт. Ему все это было чуждо.

Войдя в свой кабинет, Джеймс пошел к сейфу для оружия позади письменного стола. Ввел цифровую комбинацию и услышал, как щелкнул замок. Здесь лежало оружие, которым он владел законно. А вот в платяном шкафу на втором этаже у него был целый арсенал, который он собрал за тридцать лет, – от простых пистолетов до автоматов. Если знать, куда обратиться, достать оружие несложно.

В этом шкафу Джеймс хранил свой «Кольт М1911». Это настоящее оружие, не элегантная легкая игрушка. Сорок пятый калибр.

Он положил пистолет на место. Может быть, стоит еще потренироваться с Сэмом во второй половине дня. По иронии судьбы, единственное, что у сына получалось хорошо – помимо компьютеров, – ему никогда не пригодится. Что толку быть снайпером, если ты – офисный планктон? А Сэма, скорее всего, ждет именно такое будущее. Сидеть в конторе, заниматься IT… Скучное, бессмысленное, ненужное занятие.

Джеймс тщательно закрыл дверцу сейфа. Замок, щелкнув, автоматически закрылся. Он поднял глаза. Комната Сэма располагалась прямо над ним. Там было тихо, но это наверняка означает, что он сидит в наушниках за компьютером и вся эта дурацкая музыка льется ему прямо в уши. Джеймс вздохнул. Чем скорее он отправится на службу, тем лучше. Долго он здесь не выдержит.

* * *

По окончании вернисажа Эрика попросила отослать картину к ней домой и попрощалась с Виолой. Едва она вышла из галереи, как в мобильном у нее пропищало, и она быстро прочла сообщение. Отлично. Завтрашнее мероприятие забронировано и подтверждено, осталось только придумать, как они похитят Кристину. Эрика набрала номер Анны – возможно, у нее есть идеи. Все, что она сама могла придумать, отдавало черным юмором; Эрика боялась, что это может прийтись свекрови не по вкусу.

Пока в трубке раздавались гудки, она оглядела площадь. Тут сейчас явно шли съемки. Вытянув шею, Эрика угадала за камерами Марию Валль, но ее трудно было разглядеть из-за толпы любопытных зевак.

– Алло! – ответила Анна, и Эрика вздрогнула.

– Привет, это я. Послушай, на завтра все готово, мы должны приехать в отель к двенадцати. Вопрос только в том, как нам увезти туда Кристину, чтобы это не вызвало подозрений. Может быть, у тебя есть идеи? Ты наверняка не одобришь мой план нанять пару мужиков, переодетых террористами, которые просто ввалятся в дом и вынесут ее.

Анна расхохоталась. На заднем плане послышались звуки сирен.

– Ой, это что – полиция? – спросила Эрика.

На другом конце стало тихо.

– Алло! Ты меня слышишь? – Эрика взглянула на дисплей, но не увидела никаких признаков того, что разговор прервался.

– Да, я тебя слышу. Нет, просто мимо проехала «Скорая».

– «Скорая»? Надеюсь, с твоими соседями ничего не случилось?

– Нет. То есть я не дома.

– Не дома? А где ты тогда?

– В Уддевалле.

– Что ты там делаешь?

Почему она ничего не сказала об этом, когда они с Кристиной мерили свадебное платье?

– Просто визит к врачу.

– Почему? – удивилась Эрика, нахмурив лоб. – Ты же ходишь в консультацию не в Уддевалле.

– Осмотр специалиста, который есть только в больнице в Уддевалле.

– Анна, я слышу по твоему голосу, что ты что-то от меня скрываешь. Что-то с ребенком? Или с тобой? Ты больна?

От тревоги все внутри сжалось. После той аварии Эрика все переживала очень остро.

– Нет-нет, честное слово. Всё в порядке. Просто они хотят все еще раз проверить, учитывая…

Анна не закончила фразу.

– Хорошо, но пообещай, что расскажешь мне, если что-то пойдет не так.

– Обещаю! – сказала сестра и поспешила сменить тему: – До завтра я что-нибудь придумаю. В двенадцать в Городском отеле – так ты сказала?

– Да, а потом у меня уже готова программа на весь день и вечер. Будешь участвовать, сколько хватит сил. Целую.

Эрика положила трубку, но по-прежнему пребывала в задумчивости, готовая поклясться, что Анна что-то недоговаривает.

Она пересекла площадь, направляясь к съемочной площадке. Да, вот и Мария Валль. Они как раз заканчивали съемку какой-то сцены, и Эрика впечатлилась ее харизмой. Не требовалось смотреть на нее через объектив камеры, чтобы понять – она будет сиять на экране. Мария относилась к тому типу людей, которые всегда оказываются в свете прожекторов.

Когда съемки сцены подошли к концу, Эрика обернулась, чтобы пойти домой. Кто-то окликнул ее, и она обернулась, пытаясь понять, откуда доносится голос. Мария, стоявшая чуть в стороне, помахала ей, увидев, что Эрика повернулась. Затем кивнула в сторону кафе «Брюгган», и Эрика подошла к ней.

– Ведь ты и есть Эрика Фальк? – спросила Мария, и голос ее звучал так же томно и глухо, как в фильме.

– Да, это я, – ответила Эрика и ощутила неожиданный приступ стеснительности. Раньше ей не доводилось встречаться с кинозвездами, и даже она чувствовала себя слегка ошеломленной, стоя напротив женщины, которая целовалась с Джорджем Клуни.

– Ну кто я такая, ты знаешь, – проговорила Мария с небрежным смешком и достала из сумочки пачку сигарет. – Покурим?

– Нет, спасибо, я не курю.

Мария задымила.

– Насколько я понимаю, ты хотела пообщаться со мной. Я видела твои письма… У меня небольшой перерывчик, пока у них там разбор полетов, так что можем присесть, выпить по бокальчику и поговорить. – Мария указала сигаретой в сторону столиков в кафе «Брюгган».

– Конечно! – ответила Эрика с энтузиазмом.

Ей хотелось спросить, в каком смысле у них «разбор полетов», но она постеснялась.

Они уселись за столик на самом краю мостков, и к ним тут же подлетела официантка. Она была так возбуждена оттого, что будет обслуживать Марию, – казалось, ее вот-вот хватит инфаркт.

– Два бокала шампанского, – сказала Мария и жестом отослала девушку, которая со счастливой улыбкой поспешила внутрь, в зал ресторана. – Я не спросила тебя, будешь ли ты шампанское, но только скучные люди не пьют шампанское, а мне показалось, что ты не из таких.

Она выдохнула дым в сторону Эрики, пристально разглядывая ее с головы до ног.

– Э…

Эрика так и не придумала, что ответить. Боже, она ведет себя как школьница. Звезды Голливуда тоже люди, как и все остальные. Эрика попыталась воспользоваться тем приемом, которому обучил ее отец, когда она нервничала перед докладом в школе, – представила себе, как Мария сидит в туалете со спущенными штанами. К сожалению, это не совсем сработало – актриса и в этой ситуации умудрилась выглядеть бесконечно элегантно.

Подбежала официантка и поставила перед ними два бокала.

– Солнышко, мы сразу можем заказать еще два, эти закончатся через пять секунд, – сказала Мария и снова отослала ее. Взяв бокал правой рукой, подняла его, глядя на Эрику. – За встречу, – сказал она и выпила половину.

– За встречу, – повторила Эрика, но лишь чуть-чуть пригубила.

Если она будет вот так, бокалами, пить шампанское в середине дня, то скоро опьянеет.

– Так что ты хотела узнать? – спросила Мария, допивая свое. Оглянулась, ожидая продолжения, и официантка тут же подбежала с двумя новыми бокалами. Эрика снова чуть отпила от первого бокала, размышляя, как лучше начать.

– Ну мой первый вопрос – почему ты изменила свое мнение и теперь готова поговорить со мной? Я довольно давно пыталась с тобой встретиться.

– Понимаю, что тебя это удивляет, – ведь я открыто рассказывала о своей истории на протяжении всей карьеры. Но ты, наверное, слышала, что я планирую сама написать книгу.

– Да, до меня дошли слухи.

Эрика допила первый бокал и потянулась за вторым. Так чудесно было сидеть на мостках, попивая шампанское со всемирно известной звездой, – она могла заставить себя прислушаться к голосу разума…

– Я по-прежнему не знаю, как лучше поступить. Но я подумала – раз Хелена уже переговорила с тобой…

Мария пожала плечами.

– Да, она заходила ко мне вчера, – сказала Эрика. – Вернее, забегала.

– Да-да, насколько я понимаю, она помешалась на беге. Мы с ней не разговаривали, но я видела ее на пробежке. Едва узнала. Она тощая, как борзая собака. Никогда не понимала, зачем нужны все эти пробежки и моционы – достаточно избегать углеводов, чтобы поддерживать фигуру…

Она закинула одну длинную красивую ногу на другую. Эрика с завистью смотрела на ее стройное тело; однако мысль о жизни без углеводов внушала ей ужас.

– Вы поддерживали контакт все эти годы? – спросила Эрика.

– Нет, – коротко ответила Мария. Потом ее лицо несколько смягчилось. – Вскоре после мы предпринимали попытки связаться, но родители Хелены сразу положили этому конец. Так что мы сдались. Пожалуй, легче было попытаться все забыть и оставить позади.

– Как вы восприняли то, что произошло? Полицию, газеты, общественность? Вы были детьми – наверное, все это было непросто?

– Мы до конца не понимали серьезность ситуации. И я, и Хелена – мы обе думали, что это пройдет и все станет как раньше.

– Как вы могли так думать? Когда погиб ребенок?

Сперва Мария не ответила. Лишь пригубила шампанского.

– Не забывай, что мы сами были детьми, – проговорила она. – Нам казалось, что весь мир ополчился против нас, что мы живем в своем пузыре, куда никто не может проникнуть. Как ты сама воспринимала мир, когда тебе было тринадцать? Видела ли ты нюансы? Оттенки серого? Или все делилось на черное и белое?

Эрика покачала головой.

– Да, ты права.

Она вспомнила себя в подростковые годы. Наивная, неопытная, мыслящая шаблонами и простыми истинами… Только с возрастом она начала понимать, насколько сложна жизнь.

– Я спросила ее, почему вы признались, а потом взяли назад ваши признания, но не могу сказать, чтобы получила вразумительный ответ на этот вопрос.

– Не могу обещать, что ты получишь его от меня, – сказала Мария. – Есть вещи, о которых мы не хотим говорить. Не будем говорить.

– Почему?

– Потому что кое-что должно остаться в прошлом. – Мария загасила сигарету в пепельнице и тут же закурила новую.

– Но ведь ты всегда открыто рассказывала почти обо всех обстоятельствах дела. О своей семье, о приемных семьях… Мне показалось, что ты не скрываешь деталей.

– Не все можно рассказывать, – проговорила Мария. – Возможно, о чем-то я расскажу в своей книге – или нет. Скорее всего, нет.

– Во всяком случае, ты честно признаёшься, что рассказываешь не всё. Хелена на это не пошла.

– Хелена и я – совершенно разные люди. Так было всегда. У нее свои демоны, у меня – свои.

– Ты поддерживаешь связь со своей семьей? Я знаю, что твои родители умерли, но с братьями?..

– С братьями? – Мария фыркнула и стряхнула пепел с сигареты прямо на мостки. – Еще не хватало! Они пожелали восстановить отношения, когда я начала делать карьеру и обо мне стали писать в газетах. Но я быстро внесла ясность в этот вопрос. Оба они спустили свою жизнь в унитаз, хотя и по-разному; так что – нет, я никогда не испытывала потребности впустить их в свою жизнь. С ними еще в детстве были одни мучения – не думаю, чтобы во взрослом возрасте они стали более симпатичными людьми.

– Но у тебя есть дочь.

Мария кивнула.

– Да, моей дочери Джесси пятнадцать лет. Подросток до мозга костей. Она вся в отца, а не в меня, к сожалению.

– Он никогда не участвовал в ее воспитании, насколько я понимаю по статьям в прессе?

– Нет, спаси бог; это произошло наспех, на его рабочем столе, чтобы получить роль.

Мария рассмеялась сипловатым смешком. Потом посмотрела на Эрику и подмигнула ей.

– Но роль я получила.

– Она знает о твоей истории?

– Ясное дело! Нынешняя молодежь имеет доступ к Интернету – она наверняка «прогуглила» все, что обо мне написано. Такое ощущение, что из-за меня ее дразнят в школе.

– Она очень переживает?

Мария пожала плечами.

– Понятия не имею. Сегодняшним детям приходится терпеть такие вещи. Да и отчасти – сама виновата; уделяй она чуть больше внимания своей внешности, ей было бы куда легче.

Эрика задалась вопросом, действительно ли Мария столь хладнокровна, как кажется, когда говорит о своей дочери. Сама она даже не представляла себе, что бы сделала, если б кто-то посмел обидеть Майю или близнецов.

– Какова твоя версия того, что произошло здесь? Я имею в виду убийство Неи. Выглядит как слишком уж невероятное совпадение, что ты возвращаешься сюда – и тут же убивают маленькую девочку и находят на том же месте, что и ту девочку, которую, как все считают, убили вы.

– Я не дура и прекрасно понимаю, что это выглядит не лучшим образом.

Мария обернулась и сделала знак официантке. Ее бокал опустел, и она приподняла бровь, вопросительно глядя на Эрику. Та покачала головой – у нее в бокале еще осталось шампанское.

– Единственное, что я могу сказать, – мы невиновны, – проговорила Мария, устремив взгляд на море.

Эрика подалась вперед.

– Я только что нашла статью, в которой было написано, что ты видела кого-то в тот день в лесу.

Мария улыбнулась.

– Да, и я рассказала об этом полиции.

– Не с самого начала – только тогда, когда взяла назад свое признание, – сказала Эрика, внимательно следя за реакцией Марии.

– Туше, – ответила актриса и ткнула в нее пальцем. – Ты хорошо подготовилась.

– У тебя нет версий, кто это мог быть?

– Нет, – ответила Мария. – В противном случае я рассказала бы об этом полиции.

– А что говорит полиция сейчас? Как тебе кажется – они верят в то, что вы с Хеленой замешаны в новом убийстве?

– Не могу сказать, что они думают по поводу Хелены. Но я рассказала им, что у меня есть алиби на то время, когда пропала девочка, так что меня они не могут подозревать. И Хелена в этом деле не замешана. Так же, как и я, она не была замешана тогда и не имеет отношения к делу теперь. Горькая правда заключается в том, что полиция не стала отслеживать того человека, которого я видела в лесу, и теперь этот человек, судя по всему, нанес новый удар.

Эрика вспомнила свой визит на вернисаж.

– С тобой не связывался полицейский, который вел следствие по делу Стеллы? Лейф Херманссон.

– Да-да, – проговорила Мария, и на лбу у нее появилась крошечная морщинка, что заставило Эрику заподозрить ботокс. – Сейчас, когда ты мне напомнила, я что-то припоминаю… Но это было много лет назад. Он разыскал меня через моего агента. Оставил несколько сообщений, что хочет связаться со мной. В конце концов я решила ему ответить. Но когда позвонила, то узнала, что он покончил с собой.

– Понятно, понятно, – проговорила Эрика, напряженно размышляя.

Если Мария говорит правду и он не общался с ней до того момента, то, стало быть, ему стало известно нечто, пролившее новый свет на старое расследование. Но что это могло быть?

– Мария!

Высокий мужчина – судя по всему, режиссер – окликнул ее и стал жестами показывать, чтобы она подошла к нему.

– Пора работать, извини.

Поднявшись, Мария залпом допила остатки шампанского и улыбнулась Эрике.

– Поговорим в другой раз. Ты, конечно, будешь ангелом и оплатишь счет?

И она направилась обратно к съемочной группе, провожаемая взглядами всех вокруг.

Эрика подозвала официантку и расплатилась. Шампанское, которое они пили, оказалось не из дешевых, так что Эрика допила остатки из своего бокала. Каждая капля стоила столько, что она не могла дать им пропасть.

Тот факт, что Мария согласилась поговорить с ней, много для нее значил, и она планировала провести с ней настоящее интервью на следующей неделе. Кроме того, ей надо продолжить разговор с Хеленой. Именно эти два человека должны были стать ключевыми фигурами в ее книге о Стелле. Без их высказываний та не будет иметь успеха.

Но есть и еще один человек, без которого в повествовании не обойтись. Санна Лундгрен. Всю жизнь она прожила под гнетом последствий этого убийства, доконавшего ее семью. Когда Эрика писала свои книги, ее интересовало не только само убийство, жертвы и преступники. Не менее важным было рассказать о судьбе родственников. О семьях, чья жизнь разбилась вдребезги, о людях, получивших такой страшный удар, что многие из них так и не смогли оправиться. Санна тоже могла рассказать о Стелле. Она была еще ребенком, когда убили ее младшую сестру, – возможно, эти воспоминания с годами размылись и утратили отчетливость. Однако именно она могла добавить жизни в рассказ о Стелле. А это всегда составляло суть книг Эрики. Описать жертву максимально живо, показать читателю, что это был живой человек со своими мечтами, чувствами и мыслями…

Она должна как можно скорее связаться с Санной.

Когда Эрика проходила мимо толпы, глазевшей на съемки, кто-то коснулся ее руки. Женщина со всякими приспособлениями для макияжа на поясе, косясь одним взглядом на Марию, наклонилась к уху Эрики и прошептала:

– Я слышала, как Мария сказала, будто у нее есть алиби на то время, когда пропала девочка. Что она якобы ночевала у Йоргена в его номере…

– И что? – спросила Эрика, с нетерпением ожидая продолжения.

– Это неправда, – прошептала женщина – судя по всему, гримерша.

– Откуда вы знаете? – прошептала в ответ Эрика.

– Потому что с Йоргеном в ту ночь была я.

Эрика взглянула на женщину. Потом задумчиво посмотрела на Марию, вовсю игравшую очередную сцену. Она и впрямь прекрасная актриса.

* * *

От лекарств, которыми его накачивали, кружилась голова. Болеутоляющее. Успокоительное. Усыпляющее гудение от трубки с кислородом. Карим почти все время спал. В те недолгие минуты, когда он вспоминал, где находится, из глаз текли слезы. Он спрашивал медсестер, как себя чувствует Амина, умолял, чтобы ему позволили увидеть ее, но ему отвечали, что он должен оставаться в постели. К нему в палату приходили дети; Карим помнил их горячие щечки, когда они плакали, уткнувшись в его подушку. Врач сказал, что завтра их выпишут, но можно ли на кого-то полагаться? На полицию? Других обитателей центра? Карим уже не знал, кто друг, а кто враг.

С какими надеждами он приехал в свою новую страну… Он хотел работать, вносить свой вклад. Видеть, как дети растут, становясь сильными, уверенными в себе, толковыми. Теми, кто в состоянии изменить мир…

Теперь все рухнуло. Амина лежит на больничной койке в чужой стране, окруженная бригадой чужаков, борющихся за ее жизнь. Возможно, она умрет здесь – на чужбине, за тысячи миль от дома. В стране, куда он ее привез.

В течение всего их долгого путешествия Амина была такой сильной. Ее воля перенесла их с детьми через бурное море, через таможни и границы, сквозь постукивание колес о рельсы и шуршание автобусных шин по асфальту. Они с Аминой нашептывали детям нежные слова, когда те не могли заснуть, обещая, что все будет хорошо. Он обманул их. Предал Амину.

Его преследовали тревожные сны. Видения тех, кого он предал, сменялись картинами пожара, горящих волос Амины. Он видел ее потухший взгляд, когда она спрашивала его, зачем он притащил ее и детей в эту забытую богом страну, где никто не желал смотреть им в глаза, никто не приветствовал их, но кто-то пожелал, чтобы они сгорели заживо.

Под действием лекарств Карим снова заснул. Он достиг конца пути.

* * *

– Здесь, – сказал Йоста, указывая на боковую дорогу.

Они проехали полпути до Хамбургсунда; дорога, отходившая от асфальтированной трассы, была узкой и петляла по лесу.

– Он что, живет прямо в лесу? В его возрасте? – спросил Патрик и притормозил, пропуская кота, перебежавшего дорогу прямо перед машиной.

– Когда я позвонил, он сказал, что временно проживает у дедушки. Сикстена я немного знаю. Он и впрямь одряхлел, и до меня дошли слухи, что к нему переехал внук, чтобы помогать ему. Но я не сообразил, что этот внук и есть Юханнес Клингсбю.

– Такое нечасто бывает, – проговорил Патрик и снова прибавил скорость. – Чтобы внуки соглашались заботиться о стариках.

– Вот здесь, – сказал Йоста, судорожно держась за ручку над дверцей. – Боже, поездки с тобой за рулем отняли у меня несколько лет жизни.

Патрик улыбнулся, въезжая на маленький ухоженный дворик, где перед домом стояло несколько транспортных средств.

– Кто-то любит все, что приводится в движение двигателем, – усмехнулся он, оглядев стоящие в ряд моторную лодку, автомобиль, гидроцикл и экскаватор.

– Хватит пускать слюнки, пошли, – сказал Йоста, похлопав его по плечу.

С трудом оторвавшись от моторизированных штуковин, Патрик поднялся по каменной лестнице и постучал в дверь. Юханнес тут же открыл.

– Заходите, заходите, я как раз варю кофе, – сказал он и шагнул в сторону, пропуская их в дом.

Патрик помнил, при каких обстоятельствах они встречались в прошлый раз, и был рад тому, что нынче можно поговорить в более уютной обстановке, хотя тема разговора оставалась весьма серьезной.

– Дедушка, они пришли! – крикнул Юханнес, и Патрик услышал, как на втором этаже кто-то забормотал. – Подожди, я помогу тебе; мы ведь с тобой говорили – тебе нельзя спускаться самому!

– Глупости! – донесся сверху голос, но Юханнес уже убежал наверх. Вскоре он вернулся, крепко держа под руку сгорбленного старичка в потрепанной вязаной кофте.

– Старость – сущее проклятье, – произнес старик и протянул руку для рукопожатия. – Прищурив глаза, он взглянул на Йосту. – Тебя-то я знаю.

– Меня-то ты знаешь, – ответил Йоста и улыбнулся. – Смотрю, у тебя надежный помощник.

– Ума не приложу, что бы я делал без Юханнеса. Поначалу я протестовал – не хотел, чтобы молодой парень сидел в лесу со стариком, – но тот не сдавался. Он очень добрый, мой Юханнес, хотя не всегда мир поворачивался к нему своей лучшей стороной.

Он потрепал внука по щеке, и Юханнес смущенно пожал плечами.

– Само собой, я помогаю дедушке, – сказал он и прошел впереди них в кухню.

Они уселись в маленькой, но светлой и уютной деревенской кухоньке, похожей на те, в которые Патрику за все эти годы не раз доводилось заходить по делу. Здесь все было ухожено и прибрано, но оставлено в первозданном виде. На полу лежал старый линолеум, кухонные шкафы сохранились с пятидесятых годов, а кафель заметно пожелтел. На стене уютно тикали ходики, а стол был покрыт клеенкой с маленькими ягодками малины.

– Не волнуйтесь, кофе настоящий, – сказал Юханнес и улыбнулся, поворачиваясь к мойке. – Джезву я выкинул первым делом – и завел настоящую кофеварку. Согласись, дедушка, что кофе стал вкуснее, не так ли?

Сикстен заворчал, но потом кивнул.

– Да уж, на некоторые современные штучки в конце концов приходится соглашаться.

– Пожалуйста, вот бисквит, если хотите, – сказал Юханнес, разливая кофе. Потом тоже сел и взглянул на них серьезным взглядом. – Вы хотели посмотреть то, что я снимал?

– Да, – ответил Патрик. – Йоста сказал, что заметил, как ты снимал видео на хуторе, перед тем как отправиться прочесывать лес. Нас очень интересует это видео.

– Я не знал, что снимать нельзя. Мне показалось, это здорово, что собралось так много народу, желая помочь… Приятно видеть, что люди на самом деле могут проявлять отзывчивость… – Юханнес смутился. – Но я выключил камеру, как только Йоста сделал мне замечание, и я не выкладывал это ни в «Фейсбук», ни вообще в Интернет, честное слово.

Йоста поднял ладонь.

– Ничего страшного не произошло, Юханнес; скорее, это может помочь нам в следствии. Очень хотелось бы посмотреть твое видео. Оно у тебя в телефоне?

– Да, но я записал его для вас на флешку. Если хотите, можете забрать с собой и телефон, но этого мне хотелось бы избежать, он нужен мне для работы и… – Он покраснел, но продолжал: – Чтобы моя девушка могла связаться со мной.

– Он встретил такую милую девушку, – сказал Сикстен, подмигивая Юханнесу. – Они познакомились в Таиланде, и она настоящая красавица-брюнетка с карими глазами. Я ведь говорил тебе, что рано или поздно ты кого-нибудь встретишь, разве не так?

– Говорил, дедушка, говорил, – пробормотал Юханнес, еще более смущаясь. – Как я уже сказал, вы можете забрать телефон, если хотите, но видео сброшено на флешку – может быть, этого достаточно?

– Достаточно, – успокоил его Патрик.

– Но мы не отказались бы посмотреть его прямо сейчас, если можно, – сказал Йоста и указал на телефон, лежавший на столе рядом с Юханнесом.

Тот кивнул, взял аппарат и стал перелистывать видеозаписи.

– Нашел, вот оно…

Он подвинул телефон, так что тот оказался между Йостой и Патриком. Они сосредоточенно посмотрели отрывок. Теперь, когда все знали, чем кончилось дело, смотреть на все это было жутковато. В тот момент, когда Юханнес снимал свое видео, надежда еще не умерла. Это было заметно по возбуждению на лицах людей, по тому, как все разговаривали, жестикулировали, объединяясь в группы и уходя в лес. Патрик увидел и самого себя, промелькнувшего в кадре, и отметил, что вид у него очень озабоченный. Увидел он и Йосту, который стоял и разговаривал с Эвой, обняв ее за плечи.

– Отличная камера, – сказал Патрик, и Юханнес кивнул.

– Да, это «Самсунг» последней модели, функция видео у них на хорошем уровне.

– Угу.

Йоста прищурился, внимательно просматривая фильм. Камера сняла панораму хутора, сеновал, снова двор и затем перешла на жилой дом.

– Вот! – воскликнул Флюгаре, указывая на экран.

Патрик нажал на «паузу», но ему пришлось переместить маркер чуть назад, поскольку он уже пропустил те кадры, которые хотел посмотреть Йоста. Наконец остановился на нужном отрывке, и оба наклонились над телефоном, чтобы лучше видеть.

– Вот, – проговорил Йоста, указывая пальцем на экран.

Тут и Патрик увидел, что он имел в виду. Теперь все представало в совершенно ином свете.

Дело Стеллы

Без Кейт жизнь казалась пустой. Лейф бродил взад-вперед по дому, не зная, чем заняться. Горе было необъятным – годы, прошедшие с тех пор, как он похоронил ее, ничуть не смягчили тоску. Одиночество лишь разрасталось. Конечно, порой его навещали дети – они с Кейт вырастили хороших детей, и те желали ему добра. Виола заходила почти каждый день. Но у них была своя жизнь. Они стали взрослыми, жили отдельно, у них были свои семьи, работа и повседневные заботы, к которым не стоило добавлять проблему одинокого скорбящего человека. Так что перед ними он притворялся довольным. Рассказывал, что у него все хорошо, что совершает долгие прогулки, слушает радио, решает кроссворды. И он на самом деле занимался всем этим. Но ему так не хватало ее – временами ему казалось, что его буквально разрывает на части…

И еще Лейф скучал по работе. Казалось, там о нем все забыли, словно он никогда не имел значения.

Теперь, когда у него появилось много свободного времени, он начал размышлять. О большом и малом. О людях. О преступлениях. О том, что говорилось за эти долгие годы. А также о том, что не было сказано.

Но более всего Лейф размышлял над делом Стеллы. Хотя это было очень странно. Поначалу он был так уверен… Но Кейт посеяла зерно раздора – она всегда задавала вопросы. И под конец становилось все заметнее, что ее гложут сомнения. Так же, как и его.

По ночам, когда сон не приходил, Лейф снова и снова обдумывал каждую деталь. Каждое свидетельское показание. Каждое слово. И чем больше он думал, тем больше приходил к выводу: что-то не сходится. Что-то прошло мимо его внимания, а его желание поскорее раскрыть дело привело к тому, что все так и осталось.

Но закрывать глаза на свои просчеты он больше не мог. Пока он не знал, как, где и когда, но он совершил непростительную ошибку. И убийца Стеллы до сих пор бродит на свободе.

* * *

– Рита, дорогая!

В пятый раз Мелльберг постучал в дверь, но в ответ ему неслись лишь потоки брани на испанском языке. Во всяком случае, он подозревал, что это ругательства. Сам Бертиль не очень хорошо владел испанским. Но, судя по тону, вряд ли это были слова любви.

– Солнышко! Радость моя! Моя замечательная Рита!

Стараясь говорить как можно мягче, он снова постучал в дверь. Потом вздохнул. Подумать только, что просить прощения так трудно!

– Дорогая, можно я войду? Рано или поздно мы должны поговорить. Подумай о Лео, он будет скучать по дедушке…

Изнутри до Мелльберга донеслось ворчание, но потоки брани прекратились. Это подсказывало, что он избрал верную стратегию.

– Мы не могли бы поговорить? Я скучаю по тебе. Мне не хватает всех вас…

Он задержал дыхание. В квартире стояла тишина. Затем Бертиль услышал звук поворачиваемого замка. С облегчением он взял свою сумку, стоявшую у ног, и осторожно вошел, едва Рита открыла дверь. Он был готов к тому, что в голову ему полетит твердый предмет – от Ритиного темперамента вещи иногда летали по воздуху. Но она ограничилась тем, что скрестила руки на груди и сурово уставилась на него.

– Прости, я вел себя необдуманно и очень глупо, – проговорил Меллберг – и испытал удовлетворение, увидев, что у Риты раскрылся рот.

Впервые в жизни он просил прощения.

– Я слышала, что произошло, – сказала Рита. Голос у нее по-прежнему звучал сурово и сердито. – Ты знаешь, что твой поступок, возможно, привел к пожару?

– Да, знаю, и я ужасно расстроен.

– Ты сделал для себя какие-нибудь выводы? – спросила она, строго глядя на него.

Бертиль кивнул.

– Сделал. И готов на все, чтобы исправить дело.

– Отлично. Тогда начни с того, что помоги мне упаковать вещи, которые я вытряхнула из шкафов.

– Упаковать? Я думал, ты…

Его охватила паника, и, наверное, это читалось в его взгляде, потому что Рита поспешно продолжила:

– Я собрала твои вещи. И свои. Для беженцев, которых разместили в клубе. Так что тебе предстоит упаковать то, что лежит на кровати, а потом поехать со мной и отдать все это. Насколько я знаю, Билл делает огромное дело, заботясь о беженцах, у которых сгорели дома.

– Что ты там собрала? – с тревогой спросил Мелльберг, но тут же смолк.

Даже он понимал, что сейчас неуместно задавать лишние вопросы. И если что-то из его любимых вещей попало в кучу, он всегда сможет незаметно вернуть их на место в шкаф.

Словно прочтя его мысли, Рита заявила:

– И если ты положишь обратно хоть одну вещь из того, что я собрала, будешь сегодня ночью спать в другом месте. И все последующие ночи.

«Черт. Рита всегда видит все на два хода вперед», – подумал Мелльберг, направляясь в спальню. Куча одежды на постели показалась ему слишком большой. И поверх всего лежал его любимый свитер. Он готов был признать, что эта вещь видала лучшие времена. Но в нем было так уютно, а маленькие дырочки здесь и там – это ведь не смертельно… Он осторожно взял его в руки и огляделся. Может быть, она не заметит…

– Держи!

Рита стояла у него за спиной, протягивая ему большой черный мешок. С глубоким вздохом Бертиль сложил в мешок свой свитер, а поверх – оставшиеся вещи. Ее кучка была вполовину меньше, однако он сообразил, что на этом не стоит сейчас заострять внимание. Получилось два мешка вещей. Он завязал их и выставил в прихожую.

– Всё, поехали, – сказала Рита, выходя из кухни с двумя пакетами продуктов.

Из квартиры она вышла впереди него, но, когда Мелльберг отставил мешки, чтобы запереть дверь, обернулась и сказала коротко:

– Кстати, с завтрашнего дня у нас гости.

– Гости? – переспросил он, ломая голову, кого она могла пригласить. Гостеприимство Риты порой переходило все границы.

– Да. Дети Карима будут жить у нас, пока его не выпишут из больницы. Это самое малое, что мы можем сделать, дабы загладить твою выходку.

Мелльберг открыл было рот, чтобы что-то сказать. Но затем закрыл его и взял мешки. Иногда лучше не вступать в бой.

* * *

– Привет, Билл. Ох, сколько народу! – воскликнула Паула, оглядывая клуб.

Новые и новые люди всё приезжали сюда, и старое здание буквально бурлило. Шведы и беженцы стояли и разговаривали друг с другом парами и группками; то и дело к потолку взлетал веселый смех.

– Ты видела что-нибудь подобное? – сказал Билл. – Какая щедрость! Какой энтузиазм! Кто бы мог подумать…

– Во всяком случае, нет худа без добра, – горько ответила Паула.

Билл кивнул.

– Ты права. Да, мы все думаем о тех, кто в больнице.

Он закусил нижнюю губу.

Его жена Гунилла подошла и взяла его под руку.

– Есть новости? – спросила она.

Паула покачала головой.

– Последнее, что нам стало известно, – что детей Карима и Амины оставят до завтра для наблюдения. Кариму придется остаться в больнице еще на пару дней, поскольку у него обожжены руки, а Амина… увы, они не знают, как все будет.

Гунилла крепче сжала руку Билла.

– Если мы что-то можем сделать…

– Боже, да вы делаете больше, чем можно пожелать, – сказал Мартин, оглядывая помещение.

– Я предложила Кариму, чтобы его дети пожили у меня, – сказал Паула.

Гунилла кивнула.

– Очень мило с вашей стороны, а то мы тоже готовы их принять.

– Нет-нет, – ответила Паула. – Лео будет только рад новым друзьям, а мама поможет присматривать за ними, пока я на работе.

Мартин откашлялся.

– Нам надо поговорить с теми, кто жил рядом с домиком Карима и Амины. Спросить, не заметили ли они чего-нибудь. Ты не знаешь, кто именно… – Он огляделся среди толпы людей.

– Само собой, – ответил Билл. – Я уже начал разбираться, кто есть кто. Пара, сидящая вот там, жила как раз рядом с ними – начните с них и спросите, с кем еще стоит поговорить.

– Спасибо! – сказала Паула.

Они с Мартином проложили себе путь сквозь толпу к тем двоим, на кого указал им Билл. Однако разговор не дал желаемых результатов. Как и беседы с другими соседями по центру. Никто ничего не видел и не слышал. Все спали в своих постелях, как вдруг их разбудили крики и запах дыма, а когда они выбежали на улицу, там уже царил полный хаос.

Паула плюхнулась на стул в углу, чувствуя, как ее накрывает чувство беспомощности. Удастся ли им задержать того, кто виновен в этом поджоге? Мартин уселся рядом с ней, обсуждая, как действовать дальше. Внезапно он запнулся на полуслове. Паула проследила за его взглядом, и улыбка расползлась по ее лицу.

– Так это…

Она ткнула его в бок, и Мартин кивнул. Впрочем, он мог и не отвечать. Его раскрасневшиеся щеки говорили сами за себя, и Паула улыбнулась еще шире.

– Хорошенькая.

– Прекрати, – буркнул он и покраснел еще больше.

– Так когда вы собираетесь в ресторан?

– В субботу, – проговорил Мартин, не сводя глаз с женщины с ребенком.

– Как ее зовут? – спросила Паула, разглядывая женщину.

Она показалась ей симпатичной. Добрые глаза; только вот этот вечный родительский стресс во взгляде, который сама она наблюдала каждый раз, когда ей случалось взглянуть на себя в зеркало…

– Метте, – кратко ответил Мартин, покраснев так, что трудно было различить, где кончается лоб и начинаются волосы.

– Мартин и Метте, – произнесла Паула. – А что? Звучит неплохо.

– Перестань, – снова проговорил он и поднялся, когда Метте посмотрела в их сторону.

– Помаши ей, – сказала Паула.

– Нет-нет, – занервничал Мартин, но Метте уже направлялась к ним, держа на руках сына.

– Привет! – радостно поздоровалась она.

– Привет! – ответила Паула и с готовностью протянула руку для приветствия.

– Такой ужас – то, что случилось, – проговорила Метте, качая головой. – Подумать только, что у кого-то поднялась рука такое сделать… Когда в доме живут дети и все такое…

– Да уж, не перестаешь удивляться, на что способны люди. – Паула вздохнула.

– Вы знаете, кто это сделал? Или их было несколько?

Метте взглянула на Мартина, который тут же снова покраснел.

– Нет, пока не знаем. Мы как раз беседуем с людьми, но никто ничего не видел.

– Значит, в статистических сводках станет одним сгоревшим центром для беженцев больше, – сказала Метте.

Паула и Мартин не ответили. Оба опасались, что она права. На сегодняшний день у них вообще нет никаких улик или зацепок. По всей Швеции совершались поджоги в центрах для беженцев – и в большинстве случаев злоумышленников не удавалось задержать. Велик риск, что и здесь произойдет то же самое.

– А мы пришли отдать старые игрушки Йона, – сказала Метте, целуя сына в щеку. – Нам пора, но ведь мы увидимся завтра вечером, да?

– Обязательно, – ответил Мартин, и теперь краснота залила всю его шею.

Он помахал рукой вслед Метте и Йону, когда они пробирались к двери, и Паула подняла руку, чтобы помахать.

– Одобрено на сто процентов! – сказала она с ухмылкой, и Мартин вздохнул. Но тут настал его черед ухмыльнуться.

– Смотри-ка! Похоже, Бертиль получил отпущение грехов.

Паула взглянула в сторону двери и подняла глаза к небу, увидев свою маму с продуктовыми пакетами в сопровождении Мелльберга, тащившего два больших черных мешка.

– Я думала, ему придется походить поджав хвост хотя бы недельку, – вздохнула она. – Мама слишком добра. Но – да, я понимаю. Он ведь ничего плохого не имеет в виду. Если разобраться.

Мартин снова ухмыльнулся.

– Интересно, кто же на самом деле слишком добрый…

Паула не ответила.

* * *

Сэм проигнорировал первые пять сообщений от Джесси, потом не отвечать стало невозможно. Он понимал ее. Не знай он Венделу и всех остальных как облупленных, поступил бы так же. Он не столько сердился, сколько тревожился. Что они там задумали? Сэм волновался, что ее ждут неприятности.

Несколько минут он сидел с мобильным телефоном в руке. Потом написал:

«Встречаемся позади моего дома у большого дуба. Ты его не пропустишь».

Отправив сообщение, он спустился на первый этаж. Джеймс сидел за своим столом, уставившись в компьютер. Он поднял глаза, когда Сэм вошел, – с той же складкой между бровей, которая всегда появлялась у него при виде сына.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

Сэм пожал плечами.

– Хотел пойти пострелять. Могу я взять на время «кольт»?

– Разумеется, – ответил Джеймс, встал и отошел к сейфу. – Я думал, мы немного постреляем во второй половине дня…

– У меня встреча с Джесси.

– Так ты стреляешь вместе со своей девушкой?

Джеймс загородил собой сейф – Сэм слышал лишь звук вводимого кода, потом дверца запищала и отворилась.

– Она не такая, как все, – сказал Сэм.

– О’кей, – ответил Джеймс, протягивая Сэму пистолет. – Правила тебе известны. Вернуть в том же виде, в каком ты его взял.

Сэм лишь молча кивнул.

Засунув пистолет за пояс, он вышел из кабинета отца. Взгляд Джеймса сверлил ему затылок.

Когда Сэм проходил мимо кухни, мама, как всегда, стояла у плиты.

– Куда ты? – спросила она. Голос у нее дрожал.

– Пострелять, – ответил он, не глядя на нее.

Они сейчас ходили вокруг да около. Оба боялись заговорить, опасаясь, что выскочит лишнее слово. Мама упомянула, что с ним хочет встретиться Эрика Фальк, но Сэм еще не решил, как поступить. Что он хочет рассказать. О чем может рассказать.

Когда он вышел на заднюю сторону дома, там пахло свежескошенной травой. Накануне вечером Сэм подстриг газон. Джеймс заставлял его подстригать траву три раза в неделю.

Взглянув направо, он увидел сеновал возле дома Неи. Строго говоря, Сэм не любил маленьких детей – по большей части они неуправляемые и сопливые. Но Нея была другая – словно лучик солнца. Внутри все сжалось, он отвел взгляд. Думать об этом не хотелось.

Когда Сэм вошел в лес, его плечи расслабились. Здесь он обретал покой. Здесь никого не заботило, как он выглядит, как ведет себя, как говорит. В лесу он мог быть просто Сэмом.

Он закрыл глаза и откинул голову назад. Вдохнул носом. Ощутил запах листьев и хвои, услышал пение птиц и шуршание зверюшек. Иногда ему казалось, что он может расслышать трепетание крыльев бабочки и царапанье жука, лезущего по стволу дерева. Медленно, медленно он принялся вращаться с закрытыми глазами.

– Что ты делаешь?

Сэм вздрогнул и чуть было не потерял равновесие.

– Ничего, – ответил он.

Джесси улыбнулась ему, и он почувствовал, как в груди растекается тепло.

– Выглядит забавно, – сказала она и закрыла глаза.

Затем тоже закинула голову назад и начала кружиться. Она хихикала и, конечно же, оступилась, а он подскочил и поймал ее. Зарылся носом в ее волосы, обнял ее и почувствовал округлую мягкость ее тела. Ах, видела бы она себя такой, какой видел ее он! Ничего он в ней не стал бы исправлять, даже если б мог. Но она была как он. С надорванной душой. И никакие слова не могли ее залатать.

Джесси взглянула на него своими серьезными прекрасными глазами.

– Ты сердишься? – спросила она.

Убрав прядь волос, упавшую ей на лицо, он ответил от души:

– Нет. Я просто не хочу, чтобы тебя постигло разочарование. Или чтобы тебя обидели.

– Знаю, – проговорила Джесси и уткнулась лицом ему в грудь. – Знаю, что у тебя другой опыт общения с Венделой, нежели у меня. Но она вела себя так мило, когда мы были у нее дома… Не верю, что можно такое сыграть.

Сэм лишь хмыкнул, заметив, что машинально сжал кулаки. Он знал, кто такая Вендела. И кто такие Нильс с Бассе. Видел, как они наслаждались, мучая его.

– Завтра меня пригласили на вечеринку домой к Бассе, – сказала Джесси. – Тебя тоже приглашают.

Глаза ее сияли, и Сэму хотелось крикнуть ей, чтобы она ни в коем случае не ходила туда. Но ею всю жизнь помыкали. А он не будет так с ней поступать.

– Будь осторожна, – сказал Сэм и погладил ее по щеке.

– Ничего страшного не случится, но если ты волнуешься – может, пойдешь со мной?

Он покачал головой. Ноги его не будет в доме у Бассе.

– Я с ними не хочу общаться, но ты, ясное дело, можешь пойти. Я никогда не стал бы тебе что-то запрещать, ты же знаешь!

Он взял лицо Джесси в ладони и нежно поцеловал ее в губы. Как обычно, от прикосновения к ним у него перехватило дыхание.

– Пошли! – сказал Сэм, схватил ее за руку и потащил за собой.

– Куда мы? – спросила она, запыхавшись, едва поспевая за ним.

– Научу тебя кое-чему.

Остановившись, он указал на мишень, прикрепленную к дереву чуть впереди.

– Ты что, будешь стрелять? – спросила она. В ее глазах появился блеск, которого он не замечал ранее.

– И ты тоже, – ответил Сэм.

Джесси не сводила взгляд с пистолета, который он вытащил из-за пояса.

– Подумать только, твои родители разрешают тебе носить оружие…

Сэм фыркнул.

– Папа это поощряет. Он считает, что это единственное достойное занятие.

– А ты хорошо стреляешь?

– Очень хорошо.

Так оно и было. Казалось, его тело само прекрасно знает, как всадить пулю туда, куда ему хочется.

– Сначала я покажу, а потом помогу тебе, ладно?

Она кивнула и улыбнулась ему.

Ему нравилось видеть себя ее глазами. Тогда Сэм становился лучше. В ее глазах он был таким, каким никогда не стал бы в глазах своего отца.

– Встань вот так. Твердо. Ты правша?

Она кивнула.

– Я тоже. Тогда держи пистолет правой рукой – вот так. Затем отводишь затвор назад. Теперь в патронник вошел патрон.

Она кивнула. Ее глаза горели.

– И вот пистолет готов к стрельбе. Держи руку твердо. То, по чему ты стреляешь, должно лежать вот в этой плоскости. Если тебе удастся держать пистолет ровно, ты попадешь туда, куда тебе нужно.

Он встал в нужную позицию, прицелился и выстрелил. Джесси подскочила и вскрикнула. Сэм рассмеялся.

– Испугалась?

Джесси кивнула, но тут же широко улыбнулась. Он сделал ей знак подойти и встать рядом с ним.

– Теперь твоя очередь.

Сэм отдал ей пистолет, встал позади и обхватил ее руками.

– Держи вот так. – Помог ей обхватить пальцами рукоятку и поставить ноги в нужное положение. – Сейчас ты правильно стоишь и правильно держишь оружие. Ты смотришь на мишень? Целишься в середину?

– Да.

– Отлично. Тогда я отойду, а ты осторожно нажми на спусковой крючок. Не нажимай внезапно и резко – надо мягко, словно ты его гладишь.

Джесси стояла уверенно и устойчиво, держа пистолет как надо. Дышала спокойно и ровно.

В ожидании выстрела Сэм вжал голову в плечи.

Пуля попала точно в цель, и Джесси запрыгала от восторга.

– Осторожно, не надо прыгать с заряженным пистолетом в руках! – крикнул он, но почувствовал, как легко стало на душе при виде ее радости.

Джесси отложила пистолет и повернулась к нему с радостной улыбкой. Никогда еще она не была так прекрасна.

– Ты крута, – сказал Сэм.

Обняв ее, он крепко прижал ее к себе. Вцепился в нее, словно она была последним, что держало его в этом мире. Отчасти так оно и было.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

Несколько мгновений Джесси стояла молча, глядя на него снизу вверх с неуверенностью во взгляде. Словно ломала голову, действительно ли эти слова предназначались ей. А потом улыбнулась своей чудесной улыбкой.

– Я тоже люблю тебя, Сэм!

* * *

– Привет, Кристина! – прокричала Эрика чуть более радостно, чем следовало.

Эффект от двух бокалов шампанского начал ощущаться, и она напомнила себе, что надо собраться. На всякий случай всю дорогу до дому жевала ментоловую жвачку и, выдохнув для пробы себе в ладонь, сочла, что никакого запаха алкоголя нет.

– Так-так, ты уже пропустила пару бокальчиков? – спросила Кристина, едва она вошла в холл.

Эрика вздохнула. У свекрови нюх как у бладхаунда. Удивительно, что Патрик не привлекает ее к работе полиции, когда надо что-либо разыскать.

– Да, на вернисаже мне поднесли бокал, – ответила она.

– Один? – фыркнула Кристина и снова ушла в кухню. Оттуда доносились восхитительные запахи. – Как всегда, у вас в доме только вся эта гадкая еда с добавками Е и бог весть еще какой дрянью. У детей скоро отрастут хвосты, если они будут жить на такой диете. Домашняя еда еще никому…

Эрика перестала слушать, подошла и открыла духовку. Кристинина лазанья. В четырех формах, так что они смогут пополнить запасы в морозилке.

– Спасибо! – воскликнула она и в спонтанном порыве обняла свекровь.

Кристина изумленно уставилась на нее.

– Точно больше одного бокала, – сказала она, сняла передник, повесила его на крючок и вышла в холл, рассказывая по дороге: – Дети смогут поесть, когда будет готово. Они мирно играли – не считая одного инцидента с грузовиком, но мы с Майей нашли решение, которое всех устроило. Чудесная девочка! Она такая милая и тихая – точно как Патрик в этом возрасте; он часами мог сидеть и играть на полу, не привлекая к себе внимания… А сейчас мне пора домой – так много всего надо подготовить к свадьбе… А от Гуннара мало толку – он и хочет помочь, но получается не то, так что лучше уж я сама. А еще позвонили из «Городского отеля» – настаивают, чтобы я пришла прямо завтра и выбрала посуду для банкета. Я по наивности думала, что у них всего один вид посуды, но со свадьбой все получается непросто, и в это «все» приходится вникать. В двенадцать у меня там назначена встреча – но я надеюсь, что это будет быстро. Я попросила их просто переслать мне фотографии сервизов, но, судя по всему, мне непременно надо увидеть их лично. Я точно инфаркт схвачу, пока все это не останется позади…

Кристина вздохнула. Она стояла спиной и надевала обувь, поэтому не заметила довольной улыбки Эрики. Анна все сделала, как обещала!

Распрощавшись с Кристиной, Эрика вошла в гостиную к детям. Здесь было необычно прибрано, и она ощутила смешанное чувство благодарности и стыда. Естественно, ей было несколько неудобно, что мама Патрика прибиралась, пока сидела с детьми, но у Эрики были более важные приоритеты в жизни, чем идеальный дом. Само собой, она наслаждалась чистотой и порядком, но это стояло на третьем месте после потребности поработать и пообщаться с детьми. К тому же она должна еще успевать быть женой – и к тому же просто Эрикой. Для того чтобы все это удалось, ей иногда приходилось отдавать предпочтение просмотру очередного выпуска «Доктора Фила»^[53], а не уборке. Возможно, от послеродовой депрессии ее спасло именно то, что иногда она просто позволяла себе пустить все на самотек.

Прозвонил таймер, и Эрика пошла в кухню, чтобы достать из духовки формы с лазаньей. В животе у нее громко урчало. Она позвала детей, усадила их за стол и положила им и себе по большому куску ароматного блюда. Чудесно было поболтать с детьми – у них имелось немало ценных соображений обо всем на свете и сто тысяч «почему». На этом этапе Эрика уже усвоила: «потому что» в качестве ответа не всегда срабатывает.

После ужина дети сразу же снова убежали играть, так что она прибралась в кухне и включила кофеварку. Пять минут спустя наконец-то смогла присесть и открыть ежедневник, полученный от Виолы. Стала перелистывать его. Он был весь испещрен заметками и закорючками. Ей тяжело было понимать старомодный замысловатый почерк, к тому же, как и сказала Виола, ее отец в основном пользовался сокращениями. Но вскоре Эрика обнаружила, что Лейф записывал все, что происходило за день, – от встреч до погоды. Странное чувство – держать в руках жизнь другого человека. Рабочие дни и выходные, день за днем – отметки чернильной ручкой о том и о сем… До того момента, как страницы опустели. Эрика глянула на последнюю дату, когда были сделаны записи. Это был день его смерти.

Она задумчиво провела рукой по странице. Что же все-таки заставило его принять решение о том, что именно в этот день его жизнь закончится? Никаких зацепок в записях не было. Лишь простые повседневные дела. Солнечно, легкий бриз, прогулка до Сэльвика, покупки. Единственное, что выделялось, – заметка «11». Что это могло означать?

Эрика нахмурила лоб. Пролистнула несколько страниц обратно, ища, не попадется ли эта цифра в другом месте. Нет. Это было единственное упоминание. Зато за неделю до этого она нашла заметку, которая заставила ее замереть. На странице было помечено «55» и далее «14.00». Могло ли «55» означать человека, с которым он собирался встретиться в это время? И кто это мог быть? Встретились ли они?

Эрика отложила ежедневник. Солнце за окнами поменяло желтый цвет на оранжевый и стало спускаться к горизонту. Скоро вечер, а когда Патрик вернется домой – одному богу известно. Ее не покидало чувство, что она должна не забыть что-то ему сказать, но что именно – никак не могла вспомнить. Эрика пожала плечами. Значит, не так уж это и важно.

* * *

Патрик, стоявший у доски с фломастером в руке, оглядел собравшихся.

– Нам пришлось работать много и интенсивно, – сказал он. – Но, учитывая последние события, мне хотелось бы, чтобы мы обсудили ситуацию все вместе и распределили роли на завтра.

Паула подняла руку.

– Не пора ли нам запросить подкрепление? Из Уддеваллы или Гётеборга?

Патрик покачал головой.

– Я уже выяснял. Нехватка ресурсов. Сокращения. К сожалению, нам придется справляться своими силами.

– Понятно, – проговорила Паула; вид у нее был невеселый.

Патрик понимал ее. У нее дома дети еще младше, чем у него, – а она почти не успевает видеться с семьей.

– В клубе удалось что-нибудь выяснить? – спросил он, недоумевая, почему Паула ухмыляется и подмигивает Мартину.

– Нет, ничего, – пробормотал тот, избегая встречаться глазами с напарницей. – Никто ничего не видел. Все спали, когда их разбудили крики и шум.

Патрик кивнул.

– Хорошо, в любом случае – спасибо. Йоста, ты можешь рассказать, что тебе удалось сегодня?

– Само собой, – не без гордости ответил тот.

Патрик считал, что коллега имеет право гордиться собой. Сегодня он показал высший класс полицейской работы.

– Мне с самого начала казалось, что что-то не так с этим анонимным звонком по поводу трусиков, которые потом так кстати обнаружились у Карима.

Йоста избегал смотреть на Мелльберга, который, в свою очередь, сосредоточил все внимание на дырке от сучка в столешнице.

– И я вспомнил, что уже видел что-то схожее. Однако мы не становимся моложе… – Он криво улыбнулся.

Патрик видел, что коллеги сидят как на иголках. Все уже догадались, что что-то намечается, когда они с Йостой вернулись в участок, но Патрик решил выждать и рассказать всем сразу.

– Дело в том, что Нея, по словам матери, надела в тот день трусики с картинкой из диснеевского мультфильма «Холодное сердце». Они были куплены в упаковке по пять штук, все разных цветов. Трусики, обнаруженные у Карима, были голубые – и что-то в связи с этим не оставляло меня в покое. Но потом мне в голову пришла идея – только я не знал, как это доказать, да и не был уверен на сто процентов…

– Боже мой, давай уже ближе к делу! – проворчал Мелльберг, но на него все зашикали.

– Я вспомнил, что один из молодых парней, бывший в той группе, которая обнаружила Нею, снимал видео на телефон, прежде чем отправиться на поиски. Так что мы с Патриком поехали к нему домой и взяли копию фильма. Патрик, ты можешь показать?

Тот кивнул и нажал клавишу на компьютере; монитор он развернул так, чтобы всем было видно.

– Что мы должны увидеть? – спросил Мартин, подаваясь вперед.

– Сперва просто посмотрите – интересно, заметите ли вы. Если нет, прокрутим запись еще раз и покажем, – сказал Патрик.

Все самым внимательным образом уставились на экран. Камера снимала панораму хутора, туда и обратно – дом, двор, сеновал, собравшихся людей.

– Вот, – сказал Йоста. – На веревке для сушки белья. Видите?

Все еще больше подались вперед.

– Голубые трусики! – воскликнула Паула. – Вон они висят!

– Точно!

Йоста сложил руки за головой.

– Эти трусики никак не могли быть на Нее, когда она пропала, поскольку сушились на веревке, когда мы ее искали.

– Иными словами, кто-то украл их с веревки и подбросил Кариму. А потом анонимно позвонил в участок и попал на Мелльберга.

– Да, – мрачно проговорил Патрик. – Кто-то попытался возложить вину на Карима, и мне представляется, что действия злоумышленника не обязательно были направлены против него лично. Возможно, цель была в том, чтобы бросить тень подозрения на кого-нибудь из центра для беженцев.

Паула тяжело вздохнула.

– В поселке ходило много сплетен о том, что это кто-то оттуда…

– И тут кто-то счел, что очень хорошо было бы взять дело в свои руки, – продолжал Патрик. – Вероятная версия – предположение, что за этим стоят расистские мотивы. И главный вопрос: не тот ли человек – или те же люди – потом совершили поджог.

– По всей Швеции горят центры для беженцев, – горько проговорил Йоста. – Некоторые считают, что закон не для них.

– Учитывая, какой процент проголосовал на последних выборах за «Друзей Швеции», я даже не удивлен, – сказал Патрик и покачал головой.

Климат в Швеции стал суровее – да и по всей Европе тоже. Даже для иммигрантов второго поколения – таких, как Паула. Однако Патрик надеялся, что ненависть не доберется до их краев.

– С нынешнего момента я предлагаю отделить это дело от расследования убийства Неи. Мне кажется, одно не имеет непосредственного отношения к другому, и я не хочу смешивать все в одну кучу. Мы и так потеряли драгоценное время.

– Кто же знал, – пробормотал Мелльберг, но тут же снова затих, поняв, что пока лучше помалкивать.

– Паула, я хотел бы, чтобы ты занялась расследованием пожара – возьми себе в помощь Мартина. Продолжайте расспрашивать – не только по поводу пожара, но и как трусики могли подкинуть Кариму. Не заметили ли на территории центра посторонних и все такое.

– Трудно понять, о каком моменте времени спрашивать, – сказала Паула.

Патрик на минутку задумался.

– Думаю, это связано с анонимным звонком – он был сделан в обеденное время в четверг, – проговорил он. – Это всего лишь предположение, но начните с этого момента и продвигайтесь назад во времени. Йоста побеседовал с семьей Неи – они понятия не имеют, когда трусики могли пропасть с веревки. Так что единственное, что нам известно наверняка, – что они висели там во время поисков. После этого их в любой момент могли стащить.

Паула кивнула Йосте.

– Ты спрашивал семью, не заметили ли они посторонних?

– Спрашивал, но они никого не видели. Однако к участку нетрудно подобраться незаметно со стороны леса и утащить что-то с веревки. Она натянута за домом, у стены, в которой нет окон.

– Понятно, – сказала Паула, делая пометку в блокноте. – Я хотела бы, чтобы мы проверили это с нашими контактами в ксенофобских организациях. Возможно, не совсем уместно, чтобы с ними общалась я, учитывая мое происхождение… Мартин, может быть, ты с ними поговоришь?

– Конечно, – ответил тот.

Патрик очень надеялся, что Мартин не чувствует себя обойденным, оттого что ответственное поручение дали Пауле, а не ему. Однако он наверняка понимает – его час еще придет.

– Отлично, тогда ситуация под контролем – в том, что касается расследования пожара и провокации против Карима. Поддерживайте контакт с больницей и держите меня в курсе. Как с детьми, Паула? Тебе уже сказали, когда их можно будет забрать?

– Да, и все домашние тоже одобрили.

Мелльберг, до того сидевший необычно тихо, просиял.

– Да, и Лео веселее – будет с кем играть.

– Хорошо, – коротко произнес Патрик. Он заставлял себя не думать слишком много о Кариме и его семье; сейчас все равно мало что можно сделать – лишь попытаться найти и посадить за решетку того, кто все это сделал.

– Тогда вернемся к убийству Неи. Как известно, я очень недоволен тем обстоятельством, что нам пришлось прервать обыск до того, как мы закончили. Я только что переговорил с Турбьёрном – они могут выделить сотрудников завтра во второй половине дня, чтобы закончить обыск. Мы оцепили местность – остается только надеяться, что в наше отсутствие там ничего не изменилось. Придется работать исходя из ситуации.

– Да, мы мало что можем сделать, – проговорил Йоста.

Патрик понимал – коллеге не нравится мысль еще раз вторгаться в дом Бергов.

– Как обстоят дела по поиску сходства со старым делом? – спросил он, и Анника подняла глаза от своих бумаг.

– Мне пока не удалось обнаружить в архиве старые протоколы допросов, однако я еще раз просмотрела отчеты судмедэкспертов и криминалистов, а также все материалы, предоставленные Эрикой. Однако там нет ничего нового, за что можно было бы зацепиться. Все вы читали протоколы вскрытия, видели материалы с места преступления и слышали рассказ Эрики о Марии и Хелене.

– Да, кстати, беседы с Марией и Хеленой ничего не дали. Обе утверждают, что они невиновны в убийстве Стеллы и что, иными словами, существовал другой злоумышленник – теоретически это может быть тот, кого мы сейчас ищем. У Марии есть алиби. У Хелены его нет, но, с другой стороны, у нас нет ничего, что указывало бы на нее.

Мартин потянулся за шоколадным печеньем. Шоколад на нем растаял, и Мартину пришлось слизывать его с пальцев.

– Завтра закончим обыск, от этого и будем плясать, – сказал Патрик.

Ему не нравилось, что в деле так много тупиков и так мало зацепок. Если они не обнаружат еще что-нибудь, расследование может зависнуть.

– А как обстоят дела с шоколадом у нее в животе – мы точно никак не можем работать над этим дальше? – спросила Паула.

Патрик покачал головой.

– Судя по всему, это был обычный батончик, продается во всех магазинах. Нам не удастся отследить, от кого она могла его получить. Но поскольку дома у Бергов шоколада не было, Нея должна была достать его в то утро где-то в другом месте. Или получить от кого-то.

– А что ты думаешь по поводу того, что Лейф в конце концов начал сомневаться в виновности девочек? – спросил Йоста.

– Насколько мне известно, этим вопросом занимается Эрика. Будем надеяться, что ей удастся что-нибудь нащупать.

– Гражданские лица делают работу полиции, – проворчал Мелльберг и почесал за ушком Эрнста.

– И иногда делают это лучше некоторых, – вставил Мартин.

Патрик откашлялся.

– Мы должны держаться вместе и тянуть в одну сторону, – сказал он. – Все вместе.

Мартин виновато взглянул на него. Потом спросил:

– А как продвигается анализ анонимного звонка? Много ли это займет времени и на что мы, собственно, надеемся?

– Честно говоря, я даже не знаю, что тут технически возможно, – ответил Патрик. – Но, конечно же, надеюсь, что удастся убрать фильтр и услышать настоящий голос. Ну и потом – вдруг там окажутся какие-то фоновые звуки, которые помогут установить личность звонившего?

– Как в кино, где обязательно раздается паровозный гудок или бой церковных колоколов? – шутя проговорил Мартин.

– Да, если повезет, запись может дать нам какую-либо информацию, – сказал Патрик.

Оглядев собравшихся, он отметил, что Йоста подавил зевок.

– Мне кажется, на сегодня можно закончить. Если мы не отдохнем, то не сможем работать продуктивно. Так что по домам – пообщайтесь с близкими, поешьте, отоспитесь, а завтра начинаем по новой.

Все с готовностью поднялись, и Хедстрём заметил на всех лицах следы напряжения последних дней. Всем нужно сегодня обнять своих родных. Всем без исключения. Поколебавшись мгновение, он взглянул на Йосту, но Мартин опередил его:

– Ты можешь прийти сегодня поужинать со мной и Тувой? Она по тебе соскучилась.

Флюгаре кивнул.

– Конечно, – ответил он и пожал плечами.

Но не смог скрыть свою радость.

Патрик остался стоять на месте, пока коллеги один за другим покидали помещение. Они – семья. Во многих отношениях неидеальная, в которой не обходится без ссор. Но любящая и заботливая семья.

Бухюслен, 1672 год

Тело восстановилось быстрее, чем она думала. Пару дней еще болело и жгло, потом все стало как прежде. Но тоска не покидала Элин. Она делала все, что ей поручали, выполняла свои обязанности, но радости не было.

Марта тревожилась и по ночам крепко прижималась к матери, словно пытаясь согреть ее своим телом. Она приносила ей маленькие подарочки, словно пытаясь заставить ее улыбнуться. Маленький букетик цветов, сорванных на лугу, красивый белый камень, коллекцию блесток в баночке… И Элин пыталась. Она улыбалась Марте и благодарила ее, обнимала и гладила по мягкой щечке. Но сама чувствовала, что улыбается одними губами. А руки, которыми она обнимала Марту, казались окоченелыми и непослушными.

Пребен больше не разговаривал ни с ней, ни с Мартой. Девочка в конце концов смирилась и больше не пыталась привлечь его внимание. Она продолжала ходить к звонарю и учиться грамоте, однако казалось – то время, когда она сидела с Пребеном в библиотеке, безвозвратно ушло в прошлое. Новость о том, что Бритта ждет ребенка, все изменила – теперь Пребен носился с женой, как с фарфоровой куклой.

Теперь, пользуясь полным вниманием мужа, Бритта начала брать власть в свои руки. Одновременно росло и ее недоверие к Элин. Та постоянно ловила на себе ее пристальный взгляд, хотя поводов для подозрений уже не было. Элин делала все, что нужно, помогала Бритте во всех делах – и старалась избегать ее. Мучительно было видеть живот сестры, с каждым днем растущий под юбками, – это лишний раз напоминало ей, что ее живот плоский и пустой.

Однажды утром Бритта засобиралась во Фьельбаку. Скорее всего, ей просто надоело лежать в кровати, и, едва доктор разрешил ей вставать с постели, она поспешила поехать развеяться.

Элин долго глядела ей вслед, когда та уехала. Целый час потратила Бритта на то, чтобы одеться и привести себя в порядок, – что показалось Элин немного излишним ради поездки во Фьельбаку. Но для женщины в ее положении до Уддеваллы было слишком далеко, так что Бритта воспользовалась тем, что было доступно, и наверняка наслаждалась возможностью снять ночную рубашку и показать себя во всей красе.

День прошел быстро. Это был день стирки – все тряпочное в пасторской усадьбе предстояло помять в воде, потереть и прополоскать, развесить на солнце и снова внести в дом. Приятно все время находиться в движении – тогда Элин не успевала думать. К тому же она наслаждалась тем, что ни Бритты, ни Пребена не было дома. Пастор уехал по делам в Люр и должен был вернуться через два дня, в то время как Бритта ожидалась к вечеру.

Впервые с тех пор, как она отделалась от ребенка, Элин заметила, что тихонько напевает себе под нос.

Марта с удивлением посмотрела на нее, и маленькое личико дочери осветилось такой радостью, что в сердце кольнуло. Теперь Элин стыдилась, что девочке пришлось страдать за материнские грехи. Выпустив из рук коврик, который терла в корыте, она притянула к себе дочь и крепко обняла, целуя в светлую макушку. Все образуется. Ведь они есть друг у друга.

Все остальное – всего лишь сон. Невероятный детский сон. Напрасно Элин пыталась убедить себя, что Бог на их стороне – ее и Пребена. Роковая весть выбила из нее все ее высокомерие. Бог послал ей то наказание, которое счел нужным. И кто она такая, чтобы подвергать сомнениям Его волю? Вместо этого ей следует благодарить Господа за то, что у нее есть. За Марту. За хлеб насущный и крышу над головой. Многим и того не дано, желать большего – спесь и чванство.

– Давай пойдем погуляем вместе? – спросила она и присела на корточки перед Мартой, нежно держа ее за руки.

Дочка горячо закивала. Сигрид вертелась у ее ног, подпрыгивая и поскуливая, словно чувствуя, что хозяйка снова радуется.

– Мы могли бы взять с собой корзинку, так что я начала бы потихоньку учить Марту тому, чему меня научила бабушка. Чему она в свою очередь научилась от своей матери. То, что Марта могла бы потом применять, чтобы помогать другим, – как иногда делаю я.

– О, матушка! – воскликнула Марта, кидаясь ей на шею. – Значит, я уже большая девочка?

Элин засмеялась и кивнула.

– Да, это означает, что Марта уже большая девочка.

Дочка радостно убежала прочь в сопровождении Сигрид, и Элин с улыбкой посмотрела ей вслед. На самом деле она думала начать на пару лет позже, но Марта быстро выросла, так что все правильно.

Снова склонившись над корытом, Элин продолжила стирку. Руки болели от тяжелой работы, но на сердце было легко, как никогда. Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, она подняла глаза, услышав, как на двор въезжает коляска. Сощурилась на солнце. Это приехала Бритта, и лицо у нее было мрачнее тучи, когда она слезала с коляски. Быстрым шагом подошла к Элин, шурша юбками, и остановилась прямо перед ней. Все, кто был на дворе, бросили свои дела и замерли. Выражение лица Бритты заставило Элин попятиться. Она не поняла, что происходит, пока ладонь Бритты не ударила ее по щеке. Затем сестра развернулась на каблуках и унеслась в дом.

Элин склонила голову. Не надо было оглядываться, чтобы понять – все уставились на нее. Теперь она точно знала, что произошло. Бритта узнала, по каким делам Элин ездила во Фьельбаку. И она была не настолько глупа, чтобы не понять очевидного.

С пылающими от стыда и пощечины щеками Элин снова присела на корточки и продолжила свое занятие. Что теперь будет? Этого она не знала. Зато знала свою сестру. Впереди ждало что-то плохое.

* * *

– Почему ты думаешь, что твоя мама дала тебе разрешение на разговор со мной? – спросила Эрика, разглядывая подростка, сидящего перед ней.

Она очень удивилась, когда Сэм позвонил в дверь, но и обрадовалась. Вероятно, он поможет ей увидеть Хелену другими глазами – а также расскажет, каково расти ребенку в тени давнего преступления.

– Не знаю. Но она же поговорила с тобой!

– Это так, но у меня сложилось впечатление, что она не хотела бы впутывать тебя в это дело.

Эрика придвинула ему блюдо с булочками, Сэм взял одну, и она заметила черный лак на ногтях, местами отслоившийся и отколотый. Было нечто трогательное в его попытках скрыть свою детскую сущность – жирную кожу, покрытую прыщами, долговязую фигуру, двигавшуюся размашисто, без взрослой четкости и контроля. Ребенок, отчаянно старающийся казаться взрослым, одновременно стремящийся и отличаться, и быть как все. Внезапно Эрика почувствовала, как ее переполняет нежность к этому мальчику, – она видела одиночество и неуверенность, угадывала фрустрацию, скрывающуюся за упрямым взглядом. Ему пришлось нелегко. Он вырос на фоне истории своей матери. Пришел в мир, уже полный шепотов и сплетен, которые хоть и поутихли с годами, но до конца не исчезли.

– Ей не удалось меня не впутывать, – мрачно проговорил Сэм, словно подтверждая мысли Эрики.

В своей подростковой манере он не смотрел ей в глаза, однако она видела, что он внимательно слушает ее.

– Что ты имеешь в виду? – переспросила Эрика.

Диктофон в телефоне ловил каждое слово, каждую интонацию.

– Разговоры обо всем этом я слышал с самого детства. Даже не помню, как это началось. Но люди задавали мне вопросы. Их малявки дразнили меня. Сколько же мне было лет, когда я начал сам собирать сведения? Кажется, лет девять. Начал искать в Интернете статьи про это дело – их несложно было найти. И с тех пор я собирал все, что мне удавалось обнаружить. Дома у меня хранятся папки с вырезками.

– Твоей маме об этом известно?

Сэм пожал плечами.

– Думаю, нет.

– Она обсуждала с тобой то, что случилось?

– Нет, ни слова. Дома мы никогда не говорили об этом.

– А тебе этого хотелось бы? – мягко спросила Эрика и поднялась, чтобы подлить себе еще кофе.

Сэм ответил согласием, когда она предложила ему кофе, но Эрика отметила, что он не притронулся к своей чашке. Вероятно, он предпочел бы лимонад – но не хотел выглядеть ребенком.

Сэм снова пожал плечами и покосился на блюдо с булочками.

– Пожалуйста, – сказала Эрика. – Бери сколько хочешь. Я стараюсь есть поменьше мучного и сладкого – будет очень удачно, если ты их съешь и мне не придется бороться с соблазном.

– Ой, ну ты же такая стройная… Чего тебе переживать, – ответил Сэм с невинной детской прямотой.

Присев на свое место, она улыбнулась. Сэм симпатичный парень. Как бы ей хотелось, чтобы он сбросил груз, который ему пришлось нести на себе всю жизнь… Он ни в чем не виноват. И не сам выбрал родиться среди стыда, обвинений и горя. Грехи родителей не должны были стать его ношей. Однако Эрика видела, как они давят ему на плечи.

– Легче было бы, если б вы говорили об этом открыто? – повторила Эрика свой вопрос.

– Мы не говорим. Ни о чем. У нас… у нас не такая семья.

– Но тебе хотелось бы? – настаивала она.

Сэм поднял глаза и посмотрел на нее. Черная обводка вокруг глаз затрудняла визуальный контакт, но где-то в глубине их горел огонь, жаждавший кислорода.

– Да, – ответил он наконец. – Да, мне этого хотелось бы.

Затем снова пожал плечами. Этот жест защищал его, как броня. Равнодушие служило ему плащом-невидимкой, за которым он всегда мог спрятаться.

– Ты знал Линнею? – спросила Эрика, чтобы сменить тему.

Сэм вздрогнул. Откусив большой кусок булочки, он жевал, глядя себе в колени.

– Почему ты спрашиваешь? Какое отношение это имеет к Стелле?

– Просто из любопытства. Моя книга посвящена обоим случаям, и поскольку ты живешь по соседству с Бергами, я подумала, что ты, наверное, можешь рассказать, какой она была. Как ты ее воспринимал.

– Я ее часто видел, – проговорил Сэм, и на глазах у него выступили слезы. – И неудивительно, ведь мы жили совсем рядом. Но она была совсем маленькая, так что не могу сказать, чтобы я ее знал. Впрочем, я хорошо относился к ней, а она – ко мне. Всегда махала мне, когда я ехал на велосипеде мимо их хутора…

– И больше ты ничего не можешь о ней рассказать?

– Нет, а что?

Эрика пожала плечами. Потом решилась задать вопрос, на который ей так хотелось бы получить ответ.

– Как ты думаешь, кто убил Стеллу? – спросила она и затаила дыхание.

Что думает Сэм о виновности или невиновности матери? Сама она пока не могла определить свою позицию в данном вопросе. Чем больше читала, чем больше общалась с людьми, чем больше проверяла факты, тем больше все запутывалось. Эрика и вправду не знала. Так что мнение Сэма было для нее очень важным.

Он долго медлил с ответом. Пальцы с черными ногтями барабанили по столу. Затем Сэм поднял голову, и порхающий свет в его зрачках затеплился увереннее, когда он посмотрел прямо в глаза Эрике и едва слышно проговорил:

– Понятия не имею. Но моя мама никого не убивала.

Когда некоторое время спустя Сэм сел на свой велосипед и поехал прочь, Эрика долго смотрела ему вслед. Что-то в нем тронуло ей душу. От сочувствия к этому мальчику в черном, которому не дано было того детства, которого он заслуживал, в груди больно царапало. Она ломала голову, как все это повлияло на него. Каким он станет, когда вырастет. И от всей души надеялась, что боль, которую он излучает, не заведет его куда не надо. Авось кто-нибудь перехватит его в пути и залечит дыры, пробитые в душе прошлым.

Она очень надеялась, что кто-нибудь полюбит Сэма.

* * *

– Как ты думаешь, как она отреагирует? – спросила Анна. – А что, если рассердится?

Они стояли в зале ресторана «Городского отеля», ожидая прихода Кристины.

Эрика шикнула на нее.

– Она может появиться в любой момент.

– Да, но ведь Кристина не любит сюрпризов. А если она придет в ярость?

– Согласись, что сейчас уже поздновато об этом переживать, – прошипела Эрика. – И перестань толкаться!

– Ой, прости, мне просто не удается втянуть живот, – шепнула ей в ответ Анна.

– Слушайте, девочки, если вы не помолчите, она нас услышит.

Барбара, лучшая подруга Кристины, строго взглянула на них, и Эрика с Анной замолкли. На девичник Кристины собралась маленькая, но отважная компания. Помимо Эрики и Анны, здесь были четыре подруги, с которыми Кристина больше всего общалась. Эрика знала их очень поверхностно. В худшем случае мероприятие затянется допоздна.

– Идет!

Анна возбужденно замахала им, и все смолкли. Тут до них донесся голос Кристины, разговаривавшей с администратором. Тот получил четкие инструкции попросить ее пройти в зал ресторана.

– Сюрприз! – громко завопили все, едва она переступила порог.

Кристина вздрогнула и приложила руку к груди.

– Боже мой, это что еще такое?

– Начинается твой девичник! – крикнула Эрика с широкой улыбкой, хотя поджилки у нее тряслись.

А вдруг Анна все-таки права?

С секунду Кристина стояла молча, потом захохотала.

– Девичник! Для старой кошелки! Да вы все спятили! Но давайте. Что я должна делать? Продавать поцелуи на улице?

Она подмигнула Эрике, и та почувствовала, как по всему телу разливается чувство облегчения. Похоже, полного провала все же не будет.

– Нет-нет, продавать поцелуи тебе не придется, – заверила Эрика, обнимая свекровь. – У нас другие планы. Для начала переоденься в то, что лежит в этом пакете.

На мгновение на лице Кристины отразился ужас, когда она взглянула на пакет, который протягивала ей Эрика.

– Тебе не придется выходить в этом на улицу, это только для нас.

– Хорошо, – осторожно проговорила Кристина. – Пойду в туалет, переоденусь.

Пока Кристина отсутствовала, администратор принес шесть бокалов и бутылку шампанского в ведерке. Анна с тоской поглядела на бутылку и, поморщившись, взяла стакан сока.

– Круто, – проворчала она и отпила пару глотков.

Эрика обняла ее за плечи.

– Потерпи, уже недолго…

Налив шампанского остальным дамам и себе, она стала ждать появления Кристины. По залу пронесся вздох восторга, когда она появилась в дверях ресторана.

– Что вы такое задумали?

Кристина развела руками, и Эрика подавила смешок. Однако она не могла не признать, что ее свекровь великолепна в коротком красном платье с пайетками и бахромой на подоле. «Какие ноги!» – с завистью подумала Эрика. Будь у нее ноги чуть похуже Кристининых, и то она была бы на седьмом небе от счастья.

– И что вы хотите, чтобы я делала в этом наряде? – спросила Кристина, но дала провести себя в зал.

Эрика налила еще один бокал и вложила в руку Кристины. Свекровь взяла его и нервно выпила разом половину.

– Скоро увидишь, – сказала Эрика, достала телефон и послала сообщение.

«Приходи!»

Ожидая ответа, она нервно топталась на месте. Ну теперь пан или пропал…

Сверху донеслась музыка – огненные ритмы латины, медленно приближавшиеся к ним. Кристина допила свое шампанское. Эрика поспешила снова наполнить ее бокал.

В дверях появилась круглая фигура в черном костюме. Зажав в зубах розу, мужчина мелодраматично раскинул руки. Анна хихикнула, но Эрика ткнула ее локтем.

– Боже мой, Гуннар! – изумленно вымолвила Кристина.

Потом она тоже начала хихикать.

– Моя прекрасная дама, – сказал он, вынув розу изо рта. – Разреши пригласить тебя на танец. – И, подойдя к ней, элегантным жестом протянул ей розу.

Хихиканье Кристины перешло в хохот.

– Ну уж прямо не знаю, что вы еще придумали! – воскликнула она, принимая розу.

– Вы научитесь танцевать ча-ча-ча, – с улыбкой сообщила Эрика, указав пальцем на дверь. – И мы пригласили настоящего специалиста.

– Что? Кого? – спросила Кристина, тут же занервничав.

Зато Гуннар сиял и от нетерпения едва мог устоять на месте.

– Мы пригласили настоящего эксперта. Человека, которого ты обожаешь смотреть по пятницам в «Танцах со звездами».

– Не Тони Ирвинга, я надеюсь? – спросила Кристина с неподдельным ужасом. – Его я боюсь!

– Нет-нет, не Тони, другого танцмейстера – тоже очень строгого.

Кристина нахмурилась. Ее платье шуршало при каждом движении, и Эрика сказала себе, что надо не забывать снимать. Массу фотографий! Прекрасный материал для шантажа на много лет вперед.

Тут Кристина увидела, кто вошел в зал, и взвизгнула от восторга:

– Сисси!

Теперь Эрика улыбалась от уха до уха. По счастливому лицу Кристины она поняла, что это был гениальный ход. Тот факт, что Кристина – фанат передачи «Танцы со звездами», не мог ускользнуть ни от кого из ее знакомых, поэтому, увидев рекламное объявление, что Сесилия «Сисси» Эрлинг Данемарк из программы «Танцы со звездами» проводит танцевальный курс в туристическом центре «Танум Странд», Эрика тут же схватилась за телефон.

– Отлично, начинаем! – с энтузиазмом проговорила Сисси, поздоровавшись со всеми.

На лице Кристины снова появилось нервозное выражение.

– Что, я тут буду перед вами танцевать? Я опозорюсь.

– Нет-нет, танцевать будут все, – решительно заявила Сисси.

Эрика и Анна с ужасом переглянулись. Это совсем не входило в план Эрики. Они-то думали, что Кристина и Гуннар возьмут урок танца, в то время как остальные будут смотреть на них, попивая шампанское. Однако сообразила, что протестовать бесполезно, и, бросив на Анну долгий взгляд, подошла и встала перед Сисси. Пусть только Анна попробует улизнуть, сославшись на свою беременность!

Два часа спустя она была вспотевшая, уставшая, но счастливая. Сисси разучивала с ними базовые шаги с заразительной энергией, вымотавшей из них все силы, и Эрика даже не хотела думать о том, как у нее завтра будет болеть все тело. Но как забавно было наблюдать радость Кристины, когда та научилась поворачиваться и вращать бедрами так, что бахрома на платье шуршала. Гуннар, похоже, тоже получил огромное удовольствие, однако сильно вспотел в своем темном костюме.

– Спасибо! – сказала Эрика и спонтанно обняла Сисси.

Пожалуй, это был один из самых веселых моментов в ее жизни. Но теперь настала пора переходить к следующему пункту программы. День был распланирован по минутам, к тому же аренда зала заканчивалась.

Подлив всем шампанского, она заявила:

– А теперь жениху пора откланяться. Остаток дня и вечера мужчинам на наш праздник вход запрещен. В нашем распоряжении номер люкс на втором этаже, чтобы привести себя в порядок, а через час нас ждет кулинарный мастер-класс.

Кристина поцеловала Гуннара в щеку. Тот, видимо, уже вошел во вкус, потому что грациозно откинул ее спиной назад, что вызвало всеобщее ликование. Настроение было – лучше некуда.

– Отлично придумано, – шепнула Анна и похлопала ее по руке. – Но ты двигалась как марионетка. Даже старые тетки лучше вертели бедрами, чем ты.

– Да ну, заткнись ты, – рассмеялась Эрика и шлепнула сестру, которая только ухмыльнулась в ответ.

Поднимаясь по лестнице в номер «Марко Поло», Эрика поняла, что ни на секунду не вспомнила о работе с тех пор, как начался девичник. Чудесно. И весьма к месту. Но – черт, до чего же болят ноги!

* * *

– Вы пришли в себя?

Они растерянно уставились на него, и Билл в тысячу первый раз напомнил себе, что надо говорить на упрощенном шведском или на английском.

– Are you okay?

Они кивнули, но их лица были напряжены. Билл понимал их. Наверное, у них возникло чувство, что это никогда не кончится. Многие из тех, с кем он беседовал в клубе, говорили одно и то же. Они думали, что стоит им только добраться до Швеции – и все будет хорошо. Но их воспринимали с подозрением, на их пути вставала изощренная бюрократия, и множество людей ненавидели их и все, что для них дорого.

– Аднан, смени меня, – сказал Билл и указал рукой на штурвал.

Сириец сел за штурвал, в глазах его сверкнула гордость. Билл от души надеялся, что сможет дать им иной образ страны, которую сам любил. Шведы не злые. Они просто боятся. От этого общество становится суровым. От страха. Не от злобы.

– Выберешь шкоты, Халил? – Билл потянул за воображаемую веревку и показал пальцем.

Тот кивнул и выбрал шкоты – как раз в меру, точно по учебнику, как раз столько, сколько нужно, чтобы парус натянулся и перестал полоскать на ветру.

Судно стало набирать скорость и чуть-чуть накренилось, но теперь это не вызывало прежней паники в глазах его спутников. Билл нервничал больше них. Совсем скоро регата, а ему еще так многому надо их научить… Но во всей нынешней ситуации надо радоваться уже тому, что они захотели продолжать тренировки. Билл понял бы их, если б они предпочли прервать проект. Но сирийцы решили продолжать – ради Карима, как они сказали, – и глаза их были полны решимости, когда они пришли сегодня утром в яхт-клуб. Теперь они отнеслись к делу со всей серьезностью, как-то по-новому – это было заметно по тому, как сегодня скользило по воде судно.

Люди, увлекающиеся конным спортом, говорят, что важно найти общий язык с лошадью; но для Билла так же обстояло дело и с яхтами. Он не воспринимал их как мертвые, бездушные предметы. Порой ему казалось, что он лучше понимает яхты, чем людей.

– Скоро поворачиваем к ветру, – сказал Билл, и они его поняли.

Впервые возникло чувство, что все они – одна команда. Нет худа без добра, как говаривал его отец, – отчасти так было и в этом случае. Однако цена оказалась слишком высока. Утром он звонил в больницу, чтобы узнать о состоянии Амины, но эти сведения сообщали только родственникам. Оставалось надеяться, что отсутствие новостей – уже хорошие новости.

– Отлично, поворачиваем!

Когда паруса заполнились ветром и натянулись, ему пришлось сдержаться, чтобы не завопить от радости. Это был самый красивый поворот за все время тренировок. Они управляли яхтой, словно отлаженный механизм.

– Отлично, ребята! – с чувством произнес Билл и поднял вверх большой палец.

Халил просиял, остальные расправили плечи.

Они напоминали ему старших сыновей, которых он тоже учил ходить под парусами. Но вот брал ли он с собой Нильса? Этого Билл не мог вспомнить. Младшему он не уделял столько внимания, сколько Александру и Филиппу. И вот теперь настал час расплаты.

Нильс стал для него чужим. Билл не понимал, как человек с такими убеждениями и такой злобой мог вырасти в их с Гуниллой доме – в доме, где законом была толерантность. Откуда у Нильса его представления?

Накануне вечером, придя домой, Билл решил поговорить с Нильсом. Поговорить начистоту. Сорвать корку со старых ран, прорвать гнойник, лечь ниц, попросить прощения, дать Нильсу высказать ему свое разочарование и гнев. Но дверь была заперта, и сын отказался открывать, когда он постучал. Лишь включил музыку так громко, что стены затряслись. В конце концов Гунилла положила руку Биллу на плечо и посоветовала ему подождать. Дать Нильсу время. И она наверняка права. Все образуется. Нильс еще молод, до конца не сформировался…

– Поворачивай к дому! – крикнул Билл, указывая в сторону Фьельбаки.

* * *

Сэм сидел над тарелкой с йогуртом, уткнувшись в телефон. Хелене больно было смотреть на него. А еще ее пробирало любопытство – где он был с утра?

– Ты так много времени проводишь с Джесси, – сказала она.

– Да. И что?

Сэм отодвинулся на стуле и отошел к холодильнику. Налил себе большой стакан молока и залпом выпил. Внезапно он показался ей таким маленьким… Кажется, прошло всего несколько недель с тех пор, как Сэм бегал по двору в коротких штанишках, прижав к груди любимого игрушечного медвежонка. Интересно, куда девался тот мишка? Джеймс наверняка его выбросил. Он не любил, когда в доме хранились вещи, которыми больше не пользовались. Хранить что-то из-за сентиментальных воспоминаний – такого в его мире просто не существовало.

– Просто мне кажется, что это не очень-то разумно, – сказала Хелена.

Сэм покачал головой.

– Мы ведь решили не обсуждать это. Ни с какой стороны.

Мир сдвигался с места, стоило ей подумать об этом. Хелена закрыла глаза, и ей удалось заставить мир остановиться. У нее было время потренироваться. Тридцать лет она прожила в эпицентре шторма. В конце концов ко всему можно привыкнуть.

– Просто мне не очень нравится, что вы так много времени проводите вместе, – сказала она и сама услышала, что ее голос звучит почти умоляюще. – Думаю, и папе это не понравится.

Раньше этого аргумента хватало.

– Джеймс, – фыркнул Сэм. – Он ведь скоро уезжает?

– Да, через пару недель, – ответила она, не в силах скрыть облегчение.

Несколько месяцев свободы. Передышка. Самое нелепое – Хелена знала, что Джеймс ощущает то же самое. Они – узники в тюрьме, которую сами выстроили. А Сэм – их общий заложник.

Сын отставил стакан.

– Джесси – единственный человек, который меня понимает. Тебе этого не понять, но это так.

Он поставил пакет с молоком в холодильник – на полочку, предназначенную для масла и сыра.

Хелена хотела сказать Сэму, что прекрасно понимает. Очень даже. Но стена, вставшая между ними, росла по мере того, как тайн становилось все больше. Это душило его, хотя Хелена и не понимала почему. Она могла бы отпустить его на свободу, но не решилась. А теперь уже поздно. Теперь ее наследие, ее вина загнали его в клетку, из которой невозможно выбраться – как из ее собственной. Их судьбы сплелись, их не разделить, как бы она того ни желала.

Но молчание становилось невыносимым. Его внешний фасад казался таким непробиваемым – твердым, как броня.

Хелена собралась с духом:

– Ты хоть иногда думаешь о…

Сэм прервал ее. Взгляд у него был холодный – как у Джеймса.

– Я же сказал – мы не будем говорить об этом.

Хелена смолкла.

Хлопнула входная дверь, в прихожей послышался топот Джеймса. Не успела она и глазом моргнуть, как Сэм скрылся в своей комнате. Хелена задвинула его стул, поставила тарелку и стакан в посудомоечную машину и поспешила к холодильнику, чтобы переставить молоко.

* * *

– Ну что ж, приступим, – сухо проговорил Турбьёрн, и нутро у Патрика сжалось.

С обыском все пошло вкривь и вкось, и теперь он не знал, как это повлияет на результаты. Но единственное, что им оставалось, – закатать рукава и взяться за дело.

– Да, в доме мы не обнаружили ничего интересного – теперь осмотрим сеновал, – сказал он.

– А затем сараи и весь участок, если я тебя правильно понял?

Патрик кивнул.

– Да, именно так.

Турбьёрн посмотрел на него поверх очков. Они появились у него в последние годы – как напоминание о том, что оба они стали старше.

– Я слыхал, что Мелльберг спутал нам все карты…

– Кто же еще… – Патрик вздохнул. – Но нужно исходить из ситуации. Во всяком случае, слава богу, что на этот раз семейства нет на месте.

Хедстрём оглядел пустой двор и с благодарностью подумал о Йосте. Накануне во время долгого разговора с Петером тот объяснил ему необходимость закончить обыск. И предложил семье воспользоваться случаем и попробовать отправиться куда-нибудь за пределы хутора. Судя по всему, они прислушались к его совету, потому что их не было дома, когда они с Йостой и группой экспертов прибыли на место.

– Можно мне присутствовать? – спросил он Турбьёрна в надежде на положительный ответ.

Важно было, чтобы как можно меньше людей находились в зоне розысков, однако он не знал, чем ему заняться. Йоста исчез в лесу по одному ему известным делам.

– Ладно, – сказал Турбьёрн и строго ткнул в него пальцем. – Но ты стараешься держаться как можно дальше и надеваешь на себя весь защитный комплект, договорились?

– Разумеется, – ответил Патрик. Но от одной мысли, как жарко будет в пластиковом защитном костюме, ему стало дурно. Лето побивало все температурные рекорды – он вспотел и в своей обычной одежде.

Как и ожидалось, пластиковый костюм создавал полное ощущение парилки в бане. Впрочем, на сеновале было прохладнее, чем под открытым небом. Хедстрём всегда любил деревенские постройки. Было какое-то особое очарование в том, как свет просачивался в пространствах между досками. Возникало чувство торжественности, к тому же на сеновале царил такой покой… Поэтому казалось варварством нарушать этот покой, вваливаясь туда в шуршащих защитных костюмах, со всеми инструментами, жидкостями и разговорами.

Встав в одном углу, Патрик огляделся. Сарай был большой. Кто-то поддерживал его в приличном состоянии – он не накренился и не разваливался, как многие другие сараи в сельской местности. При этом его не использовали для хранения всякого хлама. Никаких ржавых машин, тракторов и прочего металлолома – он был практически пуст и аккуратно подметен. В углу стояла лестница, прислоненная к краю чердака, и у Патрика буквально руки чесались туда залезть.

Он вздрогнул. Кто-то потерся о его ноги, и Хедстрём взглянул вниз. Серый кот, мяукая, вертелся вокруг его ног, и Патрик наклонился, чтобы почесать его под подбородком. Кот начал громко мурлыкать и вертеть головой от удовольствия.

– Как же тебя зовут, киса? – ласково заговорил Патрик с котом, гладя его по шерстке. – Ты мой хороший…

Кот, вне себя от счастья, завалился на спину и дал погладить себя по животу.

– Патрик!

– Да?

Он поднялся, и кот посмотрел на него с обидой и разочарованием, но потом вскочил на лапы и убежал.

– Ты не мог бы подняться сюда?

Турбьёрн махал ему с чердака.

– Здесь ничего нет, – сказал эксперт, когда Патрик влез на чердак. – Кроме вот этого.

Он показал ему бумажку от батончика.

Хедстрём нахмурил лоб.

– Педерсен предположил, что у Неи в желудке были остатки батончика, когда ее обнаружили, – проговорил он и почувствовал, как сердце забилось чаще.

– Возьму ее и сниму «пальчики», – сказал Турбьёрн. – Невооруженным глазом не вижу, есть ли тут хорошие отпечатки. Бумажка завалилась в щель между двумя досками – мне повезло, что я ее обнаружил. В остальном же здесь стерильная чистота. Даже слишком чисто. – Турбьёрн обвел рукой сарай.

– Вы не могли бы спуститься? – спросил один из криминалистов. – Нам надо затемнить помещение.

Патрик спустился по лестнице вслед за Турбьёрном, держащим в руке пакетик с упаковкой от батончика.

– Следующий этап обследования будет выполняться в полной темноте, – пояснил тот, – так что нам придется завесить все стены черной тканью. Это займет какое-то время, так что тебе лучше подождать снаружи.

Патрик уселся на стул рядом с садовым столиком и стал следить, как криминалисты ходят туда-сюда. Потом дверь закрылась и наступила полная тишина.

Через некоторое время Турбьёрн позвал его. Не без колебаний открыв дверь, Хедстрём шагнул в полную темноту. Постепенно глаза привыкли к потемкам, и он различил в глубине сарая несколько темных теней.

– Иди сюда, – сказал Турбьёрн, и Патрик осторожно пошел на звук его голоса.

Подойдя ближе, он увидел то, что с таким интересом разглядывали Турбьёрн и его эксперты. Светящееся голубое пятно на полу. После многочисленных экспертиз на месте происшествия он уже знал, что это значит. На поверхность нанесли спрей «Люминол», позволяющий видеть следы крови, незаметные невооруженным глазом. Здесь было большое пятно.

– Думаю, мы нашли первичное место преступления, – проговорил он.

– Не спеши делать выводы, – возразил Турбьёрн. – Не забывай, что это старый сарай, здесь наверняка держали животных – возможно, пятно крови старое.

– А если нет? Пятно в сочетании с бумажкой, которую ты нашел наверху, наводит меня на мысль, что мы нашли место, где умерла Нея.

– Думаю, ты прав. Однако мне приходилось ошибаться, поэтому лучше не застревать на одной версии, пока все не будет доказано фактами.

– Мы можем взять образец, чтобы определить, принадлежала ли кровь Нее?

Турбьёрн кивнул.

– Видишь щели в полу? Подозреваю, что немало крови утекло вниз между досками. Хотя кто-то и сделал здесь генеральную уборку, мы найдем кровь, если поднимем пол.

– Так давайте сделаем это! – воскликнул Патрик.

Турбьёрн предостерегающе поднял ладонь в латексной перчатке.

– Сначала мы должны все подробно задокументировать. Дай нам немного времени – я позову тебя, когда можно будет поднимать пол.

– Хорошо, – ответил Патрик и опять забился в угол сарая.

Снова появился серый кот и стал тереться о его ноги, так что он пошел ему навстречу – присел на корточки и стал гладить его.

Прошло около четверти часа, когда снова загорелся свет, и Турбьёрн заявил, что они готовы взломать пол – но Патрику показалось, что прошла целая вечность. И снова он поднялся так резко, что кот испугался и умчался прочь. Сгорая от любопытства, Хедстрём подошел к тому участку пола, который теперь был заснят со всех углов. Пробы были собраны и уложены в пакетики. Оставалось только узнать, что таится под полом.

Дверь открылась, и Патрик обернулся. К нему направлялся Йоста с телефоном в руке.

– Я только что беседовал с коллегами из Уддеваллы.

– С теми, которые обещали приглядывать за Туре Карлссоном?

Флюгаре покачал головой.

– Нет, речь шла не об этом. Но в прошлый раз, когда я звонил им, то спросил о семействе Берг, и они у себя в участке стали вспоминать эту семью.

Патрик поднял брови.

– И что?

– Похоже на то, что за Петером Бергом закрепилась репутация драчуна. По пьяной лавочке он становился агрессивен.

– До какой степени агрессивен?

– Весьма. За ним числится несколько драк в кабаках.

– Но никакого насилия в семье?

Йоста покачал головой.

– Нет, такого замечено не было. Кстати, против него ни разу не возбуждали уголовных дел, поскольку никто не подавал на него заявлений – поэтому мы ничего не нашли.

– Отлично. Это полезная информация, Йоста. Спасибо. Придется нам еще раз поговорить с Петером.

Флюгаре кивнул экспертам.

– Как у вас тут дела? Что-нибудь нашли?

– Обертку от батончика на чердаке, но самое главное – следы крови. Она смыта, но проявилась, когда эксперты нанесли «Люминол», а теперь мы собираемся вскрыть пол, потому что Турбьёрн думает, что между досками затекла кровь.

– Ах ты черт, – пробормотал Йоста, уставившись на пол. – Так ты думаешь, что…

– Да, – ответил Патрик. – Я думаю, что Нея умерла именно здесь.

Некоторое время они стояли молча. Потом из пола выломали первую доску.

Бухюслен, 1672 год

Шум за дверью разбудил Элин. Впервые за долгие дни она спала крепко и сладко. Вчерашняя долгая прогулка с Мартой в тот час, когда солнце начало спускаться в луга, принесла покой душе. И почти отогнала тревогу по поводу того, что теперь придумает Бритта. Ее очень заботило, что скажут люди, – она не захочет жить со стыдом за то, что произошло между ее мужем и сестрой. Перед тем как заснуть, Элин сумела убедить себя в этом. Все пройдет, Бритта будет занята младенцем, а время имеет способность делать большое малым – пока оно не исчезнет вовсе.

Ей снились чудесные сны о Марте, когда начались шум и возня. Элин села в постели, протирая глаза. Оказалось, она проснулась первой из служанок. Элин перекинула ноги через край кровати, в которой спала вместе с Мартой.

– Иду, открываю! – крикнула она и поспешила к двери. – Что за шум ни свет ни заря?

За тяжелой дверью стоял ленсман^[54] Якобссон, который с мрачным видом уставился на нее.

– Я ищу Элин Йонсдоттер.

– Это я, – ответила Элин.

За спиной она услышала, как все проснулись, замерев, прислушивались к разговору.

– Элин поедет в тюрьму по обвинению в ведовстве, – сказал ленсман.

Элин уставилась на него. Что он такое говорит? Ведовство? Что он, умом тронулся?

– Это какое-то недоразумение, – пробормотала она.

Марта подбежала к ней сзади и вцепилась в ее юбки. Элин спрятала девочку позади себя.

– Никакого недоразумения нет. Нам поручено препроводить Элин в тюрьму. Она предстанет перед судом.

– Но этого не может быть. Я не ведьма. Поговорите с моей сестрой, она жена пастора, она может подтвердить…

– Бритта Виллумсен и обвинила вас в ведовстве, – прервал ее ленсман и крепко схватил Элин за руку.

Она сопротивлялась, когда тот вытаскивал ее в дверь. Марта кричала, цепляясь за ее юбку. Элин охнула, услышав, как Марта за ее спиной упала. Она увидела, как служанки кинулись к ее дочери, а рука ленсмана еще крепче сжала ее запястье. Все завертелось перед глазами. Бритта заявила о том, что ее сестра – ведьма…

* * *

Рука слегка дрожала, когда Джесси красилась перед зеркалом в комнате Венделы. Лишь бы тушь не скаталась комками.

Позади нее Вендела примеряла уже четвертое платье, но тут же в ярости стащила его с себя, воскликнув:

– Мне нечего надеть! Я так ужасно растолстела!

Она ущипнула себя за несуществующие жировые складки на животе.

Джесси обернулась к ней.

– Как ты можешь так говорить? Ты такая стройная! Мне бы такое тело…

В ее тоне не было отчаяния. Теперь, когда ее полюбил Сэм, лишние килограммы не доставляли ей особых горестей.

В животе урчало. За весь день Джессика так и не успела поесть. Словно все в ее жизни изменилось с тех пор, как она приехала во Фьельбаку. Как она боялась, что здесь все станет еще хуже! А потом встретила Сэма и подружилась с Венделой, которая… да, Вендела прекрасная, крутая и уверенная в себе. Она словно ключ к тому миру, в который Джесси всегда мечтала попасть. Все оскорбления, щипки украдкой, насмешливые комментарии, жестокие розыгрыши и унижения – все как рукой сняло. Теперь она разом все перечеркнет, забудет, какой была. Теперь она – новая Джесси.

Кажется, Вендела остановилась на платье, которое было на ней сейчас, – обтягивающее красное, из жатого трикотажа, едва закрывавшее трусики.

– Что скажешь? – спросила она и сделала пируэт перед Джесси.

– Классно выглядишь, – искренне ответила та.

Вендела была хороша, как куколка. Стоя позади нее и взглянув на себя в зеркало, Джесси вдруг разом утратила только что обретенную веру в себя. Блузка сидела на ней мешком, волосы свисали жирными патлами, хотя она и помыла голову сегодня утром.

Должно быть, Вендела заметила ее расстроенное лицо. Она положила руки на плечи Джесси и усадила ее на стул перед зеркалом.

– Знаешь, мне кажется, я могла бы сделать тебе красивую прическу. Разрешишь мне попробовать?

Джесси кивнула, и Вендела достала спреи и баночки, три вида щипцов и выпрямитель. Двадцать минут спустя на голове у Джесси красовалась совершенно новая прическа. Разглядывая отражение в зеркале, она едва узнавала себя.

Теперь она новая Джесси, и она идет на вечеринку. Лучше просто и быть не может.

* * *

Мартин плюхнулся за кухонный стол рядом с Паулой.

– Когда будет ответ по поводу записи? – спросил он.

– Записи? – переспросила Паула. Впрочем, секунду спустя все встало на место. «Боже мой, – подумала она, – в такую жару мозг просто отказывается работать».

Ночью ей почти не удалось поспать. Лиза хныкала и просыпалась раз сто. Казалось, во время краткого затишья нет смысла и ложиться. В конце концов она поднялась с постели и села за стол, чтобы немного поработать. Зато теперь глаза сами собой закрывались от усталости.

– На неделе получим ответ, – проговорила Паула. – Однако сильно надеяться на это не стоит.

– Дети переехали к тебе? – спросил Мартин и налил ей большую чашку кофе. Восьмую за сегодня, если она не сбилась со счета.

– Да, все хорошо, они приехали сегодня утром. Патрик забрал их из больницы и привез к нам домой.

– Он узнал что-нибудь новое об Амине? И Кариме?

– Без изменений, – ответила Паула. – Это я об Амине. А вот Карима скоро выпишут.

– Он тоже будет жить у вас или как вы решили?

– Нет-нет, у нас больше места не осталось, – ответила Паула. – Предполагается, что муниципалитет предоставит временное жилье для тех, кто пострадал от пожара, и чиновники говорят, что на момент выписки Карима у них что-то для него будет. Некоторые пострадавшие уже начали перебираться – они не могут до бесконечности жить в клубе. Однако должна сказать, что я приятно удивлена. Люди распахнули им двери, предоставляют свои гостевые комнаты, дачи, а одна пара переехала к сестре моей мамы, поселив в своей квартире семью беженцев.

Мартин покачал головой.

– Человек – загадочное существо. Одни настроены на разрушение, другие готовы пойти на что угодно, лишь бы помочь незнакомым людям. Посмотри на Билла и Гуниллу – они проводят в клубе целый день, с раннего утра до позднего вечера.

– Да, это позволяет надеяться, что человечество не безнадежно.

Паула поднялась, подошла к холодильнику и налила себе в чашку немного молока. Заставить себя пить черный кофе она больше не могла.

– Я поехал домой, – сказал Мелльберг, просовывая голову в кухню. – Рите тяжело одной справляться со всеми детьми. Заеду в пекарню и куплю булочек. – Внезапно лицо у него вытянулось. – Кстати, как ты думаешь, они едят булочки?

Паула, снова усевшаяся за кухонный стол, подняла глаза к небу.

– Да, они едят булочки, Бертиль. Они из Сирии, а не из космоса.

– Зачем насмешничать, я просто спросил, – обиженно проговорил Мелльберг.

Эрнст тянул за поводок – ему не терпелось выйти на улицу.

Паула кивнула и улыбнулась Бертилю.

– Булочки наверняка будут пользоваться успехом, – сказала она. – Только не забудь купить датских пирожков для Лео.

Мелльберг фыркнул.

– Неужели я могу забыть, что дедушкин любимчик обожает датские пирожки?

Он развернулся и пошел, уводя с собой Эрнста.

– Он достался мне за грехи мои, – вздохнула Паула, провожая глазами Бертиля, удаляющегося по коридору.

Мартин покачал головой:

– Да уж, никогда не знаешь, чего от него ожидать.

Паула снова посерьезнела.

– Ты успел проверить расистские организации?

– Я позвонил нескольким людям, с которыми мне приходилось раньше иметь дело, но все говорят, что им ничего не известно о пожаре.

– Неудивительно. – Паула вздохнула. – Вряд ли стоит ожидать, что кто-то поднимет руку и скажет: «Это сделали мы!»

– Нет, конечно, но эти типы не отличаются большим умом, так что рано или поздно кто-нибудь да проговорится. Или у кого-то появятся основания донести на своих… такое тоже бывает. Буду продолжать трясти свою яблоню – посмотрим, что с нее упадет.

Паула отпила глоток кофе. От усталости тело казалось тяжелым и неповоротливым.

– Думаешь, обыск что-нибудь даст?

Мартин заколебался. Потом покачал головой.

– Нет, в жилом доме мы ничего не нашли, и я не думаю, что в этом деле замешаны члены семьи. Так что, скорее всего, нет.

– У нас кончаются версии, – проговорила Паула, глядя на него. – У нас нет свидетелей, нет улик, и, несмотря на все сходство, нам так и не удалось найти связь с убийством Стеллы. Я все больше склоняюсь к мысли, что никакой связи нет. Ее дело стало настолько хорошо известно – все живущие в окрестности знают его каждую подробность. И, конечно, где ее обнаружили; это ни для кого не тайна. Кто угодно мог имитировать похожее убийство – а вот зачем? Над этим нам остается ломать голову.

– А сомнения Лейфа по поводу виновности девочек? Что заставило его изменить свое мнение? А потом наложить на себя руки?

– Не знаю, – проговорила Паула и потерла глаза. – Меня не покидает ощущение, что мы топчемся на месте. Да еще и поджог в центре для беженцев… Сможем ли мы все это распутать?

– Разумеется, сможем, – ответил Мартин и поднялся. – Мы справимся.

Паула лишь молча кивнула. Ей очень хотелось поверить в его слова, но от усталости чувство безнадежности все больше овладевало ею. Интересно, остаются ли у других силы надеяться?

– Послушай, мне пора идти, я должен немного подготовиться…

Мартин стоял, переминаясь с ноги на ногу.

В первый момент Паула не сообразила, потом широко улыбнулась.

– Ах да, сегодня же великий день… Ужин с той девушкой, которую мы видели в клубе…

Казалось, Мартин готов провалиться сквозь землю от стеснения.

– Да ладно. Просто поужинаем. Посмотрим, что из всего этого выйдет.

– Ага, – со значением проговорила Паула, и напарник показал ей средний палец.

Она рассмеялась и крикнула ему вслед, когда Мартин уже направлялся к входной двери:

– Удачи! Это как кататься на велике – тело помнит!

В ответ с грохотом захлопнулась дверь. Паула взглянула на часы. Еще час работы, решила она, и хватит на сегодня.

* * *

Бассе жил в старинном особняке с эркерами, нишами и укромными уголками, и Джесси наслаждалась тем, что попала в дом, так непохожий на остальные. Но когда дверь им открыл совершенно незнакомый человек, а за ним угадывалось скопление народа, она вдруг испугалась.

Почти все здесь уже были пьяны и вели себя совершенно раскованно – Джесси так не умела. Она вообще редко бывала на вечеринках. Ей хотелось отступить и сбежать, но Вендела взяла ее за руку и повела к столу в дальнем конце гостиной. Там стояло множество банок с пивом и бутылок с водкой и вином.

– Это все принадлежит родителям Бассе? – спросила Джесси.

– Нет, так не получилось бы, – ответила Вендела и откинула длинные светлые волосы. – Когда у нас вечеринка, каждый приносит то, что может достать.

– Я могла бы взять с собой бутылку шампанского, – пробормотала Джесси, чувствуя себя глупо.

Вендела рассмеялась.

– Да ладно, ты же новенькая и типа… почетная гостья. Что ты будешь?

Джесси провела рукой по ряду бутылок, стоящих перед ней.

– До этого я пила только шампанское, – сказала она.

– Тогда тебе пора попробовать настоящий коктейль. Я тебе смешаю.

Вендела потянулась за большим пластиковым стаканчиком, налила туда из разных бутылок и добавила «Спрайт».

– Держи! – сказал она, протягивая Джесси полный стакан. – Это очень вкусно!

Затем взяла еще один стакан и заполнила его до краев белым вином из картонной коробки.

– За нас! – сказала она и притронулась своим стаканом к стакану Джесси, словно чокаясь.

Та отпила глоток – и с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться. На вкус было очень крепко, но она никогда раньше не пила коктейли – наверное, так и должно быть… Похоже, Вендела, знает, что делает.

Вендела кивнула в сторону противоположного конца комнаты.

– Вон сидят Нильс и Бассе.

Джесси отпила большой глоток коктейля. Второй показался ей лучше первого. Сколько народу! И никто не смотрит на нее с насмешкой или с презрением. Скорее с любопытством. Но с позитивным любопытством. Во всяком случае, у нее было такое ощущение.

Вендела снова взяла ее за руку и потянула мимо всех болтающих, танцующих и смеющихся подростков.

Парни сидели на большом диване, держа по банке пива. Они кивнули Джесси, и Вендела плюхнулась на колени к Нильсу.

– Черт, вы чего так поздно? – спросил тот, притягивая ее к себе. – Наверняка красились-прихорашивались…

Вендела захихикала, когда Нильс убрал ее волосы и поцеловал в шею.

Джесси села в большое кресло рядом с диваном, стараясь не смотреть на Нильса и Венделу, которые слились в поцелуе, и обратилась к Бассе:

– А где твои предки?

У нее за спиной на полную громкость грохотала музыка.

– Пошли куда-то на яхте, – ответил Бассе и пожал плечами. – Летом они всегда куда-нибудь отправляются, но в последние два лета я с ними не езжу.

Вендела перестала целоваться с Нильсом и улыбнулась Джесси.

– Они думают, что он все лето подрабатывает, – сказала она.

– Что, правда?

В принципе, у нее самой была такая мама, которая и не заметила бы, отсутствуй она хоть три недели; но тут немного другое – подумать только, наврать целую историю!

– Они требуют, чтобы я работал, если хочу остаться дома, – сказал Бассе, отпив глоток пива. Он пролил немного на джемпер, но, кажется, даже не заметил этого. – Я сказал, что устроился в «Танум Странд», – а они никого там не знают, чтобы это проверить.

– А разве они не спрашивают, куда девается твоя зарплата?

– У них целый подвал всяких дорогущих вин, за которым они не особо следят; пока их нет, я продаю несколько бутылок.

Джесси с удивлением посмотрела на него. Подумать только, что Бассе такой предприимчивый!

– Нильс обычно помогает мне в этом деле, – продолжал Бассе.

Джесси кивнула. Это многое объясняет. Она отпила еще глоток своего коктейля; он обжигал, но не мог усмирить радостного дрожания в животе. Значит, вот так бывает, когда тебя принимают в компанию?

– Жаль, что Сэм не захотел прийти, – бросил Нильс, откидываясь на спинку дивана.

Джесси почувствовала, как ей не хватает Сэма. Зачем он так упрямится? Ведь очевидно, что они поняли, как плохо себя вели.

– Сегодня он не смог. Но на праздник в клубе в следующую субботу мы с ним обязательно придем.

– Здорово! – сказал Нильс и поднял свою бутылку с пивом, словно для тоста.

Джесси достала из сумочки мобильник и быстро настрочила Сэму сообщение.

«Всё хорошо, все ведут себя мило, мне очень весело».

Он тут же ответил, прислав эмоджи – большой палец и смайлик. Улыбнувшись, Джесси положила телефон обратно в сумочку. Даже не верится, как все хорошо. Впервые в жизни она почувствовала себя… нормальной.

– Питье тебе понравилось? – спросил Нильс, указывая бутылкой пива на ее стакан.

– Да… очень вкусно! – сказала она и отпила еще пару больших глотков.

Нильс спихнул Венделу с колен и похлопал по попе.

– Ты не могла бы принести Джесси еще один? Она скоро допьет.

– Конечно, – ответила Вендела, одергивая свое суперкороткое платье. – У меня тоже вино кончается, так что подолью нам обеим.

– И мне пива принеси, – проговорил Бассе, ставя на стол выпитую бутылку.

– Постараюсь все унести.

Вендела стала пробиваться через толпу к столику с напитками. Джесси не знала, как поддержать разговор. По ее спине текли струйки пота, и под мышками наверняка образовались большие круги. Больше всего на свете ей сейчас хотелось убежать прочь, и она молча уставилась на ковер.

– Каково иметь мамашу – звезду экрана? – спросил Бассе.

В душе́ Джесси поморщилась от этого вопроса, однако была благодарна, что кто-то что-то сказал. Говорить на эту тему она не любила.

– Да ну, мама – она и есть мама. Я не воспринимаю ее как кинозвезду…

– Но ты наверняка общалась с кучей суперкрутых людей?

– Ясное дело, но для мамы это просто коллеги по работе.

Нужно ли говорить, как обстоит на самом деле? Что она никогда не была для Марии частью ее жизни. Как в детстве сидела дома с бесконечно сменяющимися нянями, пока Мария снималась или была на других мероприятиях. Едва Джесси чуть-чуть подросла, как ее стали отправлять в школы-интернаты в разных точках света – вне зависимости от того, где у Марии проходили съемки. Когда она ходила в школу в Англии, Мария в течение полугода снималась в Южной Африке.

– А вот и добавка, – объявила Вендела, ставя на стол стаканы и бутылку. Взглянула на Джесси. – Попробуй, понравится ли тебе этот. Я сделала тебе другой коктейль.

Джесси отпила. Новый коктейль так же обжигал горло, но больше отдавал фантой, чем прошлый, и ей это понравилось. Она показала Венделе большой палец.

– Там почти нет водки – можешь не волноваться, от него не опьянеешь.

Джесси благодарно улыбнулась Венделе и отпила еще глоток. Интересно, какой вкус у напитка, где много водки, – если этот так обжигает желудок… Но как мило со стороны Венделы… Чувство счастья разливалось у нее в груди. Сможет ли она подружиться с этими ребятами? Это было бы потрясающе. И Сэм. Чудесный, милый, добрый, замечательный Сэм…

Подняв стакан, она взглянула на троицу, сидевшую на диване, и отпила еще глоток. Коктейль снова приятно обжег изнутри.

* * *

Мария тщательно стерла грим. Киношный грим – самое ужасное испытание для кожи, учитывая, каким толстым слоем его накладывают, и она ни за что на свете не легла бы спать, не смыв его до конца – так, чтобы кожа дышала. Подавшись вперед, внимательно оглядела свое лицо в зеркале. Тоненькие морщинки в уголках глаз и несколько вокруг рта. Временами ей казалось, что она сидит в скоростном поезде, несущемся к обрыву. Карьера – это все, что у нее есть.

Впрочем, фильм, в котором она сейчас снимается, точно состоится, и если его ждет успех, то она выиграет себе еще несколько лет. По крайней мере, в Швеции. Ее время в Голливуде заканчивается. Роли становятся все меньше и все хуже. Если ей сейчас и дают роль, то обычно чьей-нибудь мамы, а не горячей чувственной героини. Ее теснили старлетки с молодыми голодными глазами и упругими телами, которые они охотно подкладывали под режиссеров и продюсеров.

Взяв баночку дорогущего крема, Мария принялась смазывать лицо. Затем – крем для глаз из маленькой баночки. Шею она тоже намазала кремом – многие ухаживают только за лицом, а на шее появляются морщины, выдающие возраст.

Затем взглянула на часы. Без пяти двенадцать. Стоит ли ей дождаться Джесси? Нет, рано или поздно дочь придет домой. Или переночует у приятелей. А ей самой нужен сон для восстановления красоты перед очередным долгим съемочным днем…

Мария посмотрела на свое отражение в зеркале. Без макияжа. Внешний фасад был ее защитой с самого детства. Он не давал никому проникнуть вглубь. Никто не видел ее, не видел по-настоящему – с тех пор, как она рассталась с Хеленой. Бо́льшую часть времени ей удавалось отгонять мысли о ней. Никогда не оборачиваться. Никогда не бросать взгляда через плечо. В самом деле, зачем? Их насильно разлучили. А потом… потом Хелена не пожелала ее больше видеть.

Как она ждала этого дня – когда они обе станут совершеннолетними… День ее рождения был раньше, чем у Хелены, и только четыре месяца спустя, в октябре, они наконец-то смогут поговорить. Начать строить планы. Тоска развеется, не будет тяготить ее каждую секунду…

Мария позвонила ей с самого утра. Она придумала, что скажет, если ответит кто-то из родителей Хелены, но заготовленные фразы не понадобились. Голос Хелены в трубке наполнил ее таким счастьем… Марии хотелось раздавить ушедшие годы, вычеркнуть их навсегда – и начать с начала. Вместе с Хеленой.

Но та отвечала ей как чужая. Холодным и безразличным тоном. Заявила, что не желает общаться с Марией. Сообщила, что скоро выходит замуж за Джеймса – а Мария осталась для нее в прошлом, о котором ей не хочется вспоминать. Оцепенев, Мария сидела с трубкой в руке. Тоска смешалась с разочарованием. Она ни о чем не спросила. Не попыталась переубедить. Молча положила трубку и решила для себя, что больше никогда никого не пустит к себе в душу. И сдержала свою клятву. Все эти годы ей удавалось думать об одном-единственном человеке – о самой себе. И она получила все, чего ей хотелось.

Но сейчас во мраке домика у моря Мария взглянула себе в глаза и спросила, стоило ли оно того. Внутри у нее была звенящая пустота. Все, что она накопила за жизнь, – всего лишь фальшивые блестки.

Единственная ценность, которая была у нее когда-либо, – это Хелена.

Впервые Мария позволила себе подумать о том, как прекрасно все могло бы быть. И с удивлением отметила, как заплакала женщина в зеркале. Слезами тридцатилетней давности.

Дело Стеллы

Разговор с ней направил его мысли совсем в иное русло. Интуиция подсказывала Лейфу, что он напал на верный след. Вместе с тем это означало, что ему придется признаться себе самому, а затем и другим, что он совершил ошибку. Роковую ошибку, загубившую множество жизней. И бессмысленно было говорить, что он искренне верил в то, что делал. Тот ответ, который Лейф получил сейчас, он с таким же успехом мог бы получить и тогда. Однако пошел по пути простых решений, выбрал самое очевидное… Лишь куда позднее жизнь научила его, что все обычно оказывается не так просто, как кажется вначале. И что одна секунда может изменить все. Смерть Кейт дала ему это понимание, которым он не располагал в тот самый ответственный момент.

Ему тяжело было смотреть ей в глаза. Когда он смотрел в них, то видел лишь боль и одиночество. И не знал, стоит ли доставлять ей новую боль, ворошить прошлое. Но вместе с тем он обязан восстановить справедливость – в той мере, в какой это возможно. Многого уже нельзя исправить. Многого не вернуть.

Лейф заехал на площадку перед домом, но остался сидеть в машине. Дом казался слишком пустым. Слишком переполненным воспоминаниями. Он понимал, что надо бы продать его, купить квартиру… Но у него не было на это сил. Ему не хватало Кейт, так много лет он тосковал по ней – жизнь без нее превратилась в мучение. Это стало еще очевиднее, когда Лейф перестал ходить каждый день на работу. Он пытался внушить себе, что у него остались дети и внуки, – многим этого хватало, чтобы жить дальше. Но Кейт вошла в каждую клеточку его существа, стала причиной и смыслом его жизни. Без нее он не видел ни в чем смысла.

Лейф нехотя вылез из машины. В доме царила звенящая тишина. Единственный звук, доносившийся до него, – тиканье кухонных часов, которые Кейт принесла с собой из родительского дома. Еще одно воспоминание о ней…

Лейф вошел в свой кабинет – только там он в последнее время ощущал подобие покоя. Каждый вечер раскладывал диван и спал там. С того дня, как вышел на пенсию.

На письменном столе, как всегда, царил идеальный порядок. Это Лейф считал делом чести – и так было, пока он оставался в профессии; его рабочий стол в участке выглядел так же аккуратно, как и дома. Это помогало ему приводить в порядок мысли. Создавать структуру и ранжировать внешне разрозненные факты.

Лейф достал папку с материалами дела. Он уже давно сбился со счета, в который раз пересматривает эти бумаги. Но на этот раз смотрел на все новым глазами. И – да. Теперь многое сошлось. Слишком многое. Он ошибался. Допустил чудовищную ошибку.

* * *

Вендела покачнулась на высоких каблуках, стоя в дверях спальни родителей Бассе. От вина голова приятно кружилась, все казалось забавным – и немного отдаленным. Она указала на Джесси, лежащую на постели.

– Как, черт подери, вам удалось затащить ее сюда?

Нильс ухмыльнулся в ответ.

– Нам с Бассе пришлось потрудиться.

– Она не переносит алкоголь, эта телка, – сказал Бассе и ткнул пальцем в Джесси.

Язык у него заплетался, однако он отпил еще глоток пива из бутылки.

Вендела взглянула на Джесси. Та совершенно вырубилась – спала так крепко, словно вообще умерла. Но грудь слегка вздымалась. Как и всегда, когда Вендела видела Джесси, ее охватил гнев. Мама Джесси совершила убийство, но это не привело для нее ни к каким последствиям. Она стала звездой Голливуда, в то время как мать Венделы заливала свою боль алкоголем. Джесси довелось побывать во всех странах, пока Вендела гнила тут, во Фьельбаке…

В дверь постучали, и Вендела открыла. С нижнего этажа доносились звуки песни «ФлоРидас» My House и радостно вопящие голоса, пытающиеся перекричать музыку.

– Чё вы тут делаете?

Трое парней из Стрёмстада стояли под дверью, глядя на них мутными глазами.

– У нас тут своя вечеринка, – ответил Нильс и обвел рукой комнату. – Входите, парни!

– А кто это? – спросил самый длинный из парней.

Вендела вспомнила, что его, кажется, зовут Маттиас.

– Озабоченная девица, которая приставала ко мне и Бассе, – сказал Нильс и покачал головой. – Весь вечер домогалась хера, так что в конце концов мы отнесли ее сюда.

– Во шлюха, – проговорил Маттиас заплетающимся языком и встал посреди комнаты, не сводя глаз с Джесси.

– Смотри, какие фотки она выкладывает! – сказал Нильс и достал свой мобильный.

Он нашел фото, где Джесси показывает грудь, и парни изо всех сил попытались сфокусировать взгляды на экране.

– Большие, – ухмыльнулся один из них.

– Она переспала типа со всеми, – сказал Нильс, допил свое пиво и помахал пустой бутылкой. – Кто хочет еще выпить? Какая же вечеринка без бухла?

Все что-то забормотали в знак согласия, и Нильс посмотрел на Венделу.

– Принесешь нам еще?

Та кивнула и, пошатываясь, вышла из комнаты.

Ей удалось добраться до кухни, где Бассе спрятал запасы алкоголя. Несколько бутылок стояло на длинной столешнице. Вендела взяла в одну руку картонную коробку с белым вином, в другую – большую бутылку водки. Прихватила и пару бумажных стаканов, зажав их в зубах.

Поднимаясь по лестнице, она несколько раз чуть не упала. Наконец ей удалось постучать в дверь локтем, и Бассе впустил ее.

Сам он плюхнулся на кровать рядом с отрубившейся Джесси. Маттиас и двое других сидели на полу. Вендела раздала стаканы и начала наливать всем смесь белого вина с водкой. Вкуса все равно уже никто не чувствовал.

– Такую деваху надо как следует проучить, – сказал Маттиас, отпив пару больших глотков смеси. Даже сидя, он слегка покачивался.

Вендела встретилась глазами с Нильсом. Довести дело до конца? Она подумала о маме, о ее мечтах, которым не суждено было сбыться. О ее жизни, разбившейся тридцать лет назад.

Они кивнули друг другу.

– Надо ее чем-то пометить, – сказал Нильс.

– У меня есть маркер, – сказала Вендела и достала из сумочки заранее приготовленный фломастер. – Такой, который фиг отмоешь.

Парни из Стрёмстада захихикали. Самый низкорослый из них с большим энтузиазмом закивал.

– Да, черт, это круто! Пометим шлюху!

Вендела подошла к постели и указала пальцем на спящую.

– Сначала надо ее раздеть.

Она начала расстегивать на Джесси блузку, но пуговки были маленькие, а пальцы не слушались, так что ей так и не удалось расстегнуть ни одной. В конце концов она ухватила за полочку и дернула.

Нильс рассмеялся.

– That’s my girl!^[55]

– Сними с нее юбку, – велела Вендела Маттиасу, который, хихикая, подошел к кровати и принялся стаскивать с Джесси юбку.

Под ней оказались некрасивые белые хлопковые трусы, и Вендела поморщилась. Впрочем, неудивительно…

– Помогите мне перекатить ее на бок, чтобы я могла расстегнуть лифчик, – сказала она.

Целый лес рук потянулся, чтобы помочь ей.

– Вау!

Бассе уставился на грудь Джесси. Та чуть-чуть шевельнулась, когда они снова положили ее на спину, и что-то пробормотала во сне, но слов нельзя было разобрать.

– Кому налить?

Нильс протянул Маттиасу бутылку водки, которая пошла по кругу. Вендела села рядом с Джесси.

– Эй, дайте мне бутылку!

Нильс протянул ей бутылку с водкой. Одной рукой Вендела приподняла голову Джесси, а второй налила водки прямо в открытый рот, сказав:

– Она тоже участвует в вечеринке.

Джесси закашлялась и зафыркала, но не проснулась.

– Подожди-ка, я должен это сфоткать! – крикнул Нильс. – Попозируй мне!

Непослушными пальцами он достал телефон и принялся щелкать камерой. Вендела наклонилась над Джесси. Наконец-то ее семья взяла власть в свои руки! Четверо других парней тоже достали свои телефоны и стали фотографировать.

– Что напишем? – спросил Бассе, по-прежнему не сводя глаз с грудей Джесси.

– Давайте по очереди, – заявила Вендела, снимая крышку с маркера. – Я начну.

Она написала «ПОТАСКУХА» прямо поперек живота. Парни восторженно завопили. Джесси пошевелилась, но в целом не отреагировала. Вендела передала маркер Нильсу, который на минуту задумался. Потом стащил с Джесси трусики, провел стрелку к треугольнику волос и написал Glory Hole^[56]. Маттиас расхохотался, Нильс сделал жест «я крутой» и передал маркер дальше. Поначалу у Бассе был нерешительный вид, но потом он отпил большой глоток водки, подошел к изголовью кровати, зафиксировал голову Джесси и написал на лбу: «ШЛЮХА».

Скоро все тело Джесси было покрыто надписями. Все остервенело щелкали своими телефонами. Бассе по-прежнему не сводил с нее глаз.

Нильс ухмыльнулся ему.

– Слушайте, мужики, мне кажется, Бассе хотел бы остаться наедине с Джесси.

Он вытолкал всех из комнаты и показал приятелю большой палец. Вендела вышла последней и закрыла за собой дверь. Перед этим она успела увидеть, как Бассе расстегивает штаны.

* * *

Патрик в очередной раз взглянул на часы. Его удивляло, что Эрика пока не вернулась, однако он радовался – это означало, что им там весело. Хедстрём слишком хорошо знал жену – в противном случае она наверняка нашла бы какой-нибудь предлог, чтобы улизнуть домой.

Он вышел в кухню и прибрался после ужина. Дети устали после долгого дня, проведенного в играх с друзьями, и заснули необычно рано, так что в доме царила непривычная тишина. Патрик даже не стал включать телевизор. Все мысли, скопившиеся за день, надо было привести в порядок в спокойной обстановке – покамест ему казалось, что они бесцельно вертятся в голове без всякой логики. Сегодня сделаны исключительно важные находки. Это настоящий прорыв. Однако Патрик пока не знал, что все это может означать. Если Нея умерла на родном дворе, то они вынуждены всерьез рассмотреть вопрос о том, не является ли виновником ее смерти кто-либо из членов семьи. Поэтому им пришлось сообщить Эве и Петеру, что им пока нельзя возвращаться на хутор, а эксперты приготовились прочесать весь участок и сараи позади дома.

Запустив посудомоечную машину, Патрик достал бутылочку красного, налил себе бокал и вышел на веранду. Там уселся в плетеное кресло и устремил взгляд на море. Хотя часы уже показывали полночь, тьма сгустилась не окончательно. Небо было темным с розовыми полосами, до Патрика доносился слабый плеск волн о берег. Это было их с Эрикой любимое место в доме, однако лишь теперь он осознал, как мало времени они просиживали тут в последние годы. До рождения детей они много вечеров проводили на веранде, разговаривали, смеялись, пересказывали сны, делились мечтами, строили планы и вместе закладывали рельсы на будущее. Теперь этого давно уже не случалось. Когда дети засыпали, оба были слишком уставшие, чтобы предаваться мечтам и планам. Вместо этого все чаще включали какую-нибудь бессмысленную телепередачу, и нередко дело кончалось тем, что Эрика тыкала мужа в бок, когда тот уже храпел, и предлагала перейти спать в постель. Нет-нет, никогда и ни на что он не променял бы жизнь с детьми; просто ему хотелось, чтобы у них оставалось чуть больше времени на… да-да, на любовь. Она незримо присутствовала в повседневных заботах – но чаще всего ограничивалась нежным взглядом, пока каждый из них зашнуровывал ботинки на одном из близнецов, или поспешным поцелуем в кухне, пока Эрика делала бутерброды Майе, а он подогревал малышам кашу. Это был хорошо отлаженный механизм, словно паровоз, мчавшийся по рельсам, проложенным когда-то ими с Эрикой во время посиделок на веранде. И все же неплохо было бы иногда остановить поезд и насладиться окружающими видами…

Патрик знал, что ему следует лечь поспать. Однако он не любил засыпать без Эрики. Грустно было ложиться на свою половину кровати, когда на ее половине пусто. И вот уже много лет у них был свой ритуал, который они соблюдали, перед тем как лечь. Если у них не случалось более тесного контакта (а это происходило исключительно редко), то они всегда целовали друг друга на ночь и держались под одеялом за руки, пока не заснут. Так что Патрик предпочел дождаться ее, хотя и знал, что ему рано вставать. Однако он все равно будет бестолково ворочаться в кровати, если пойдет и ляжет один…

Было уже около часу ночи, когда кто-то дернул входную дверь. До него донеслись приглушенные ругательства – кто-то никак не мог попасть ключом в замок. Патрик навострил уши. Неужели его дорогая жена вернулась домой на бровях? Он не видел Эрику пьяной со дня свадьбы, но, судя по тому, какие трудности у нее вызвало открывание входной двери, это случилось вновь. Отставив бокал, Хедстрём пересек гостиную, чуть не споткнувшись о картину, которую Эрике доставили из галереи, и вышел в холл. Жене по-прежнему не удалось открыть дверь, и ругательства, доносившиеся снаружи, сделали бы честь любому матросу. Патрик повернул замок и нажал на ручку. Эрика стояла с ключом в руке и с изумлением рассматривала то его, то открытую дверь. Потом лицо ее просияло.

– Привееееет! Мой дорогой!

Она повисла у него на шее, и ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть спиной назад. Смеясь, он шикнул на нее:

– Не шуми, дети спят!

Эрика кивнула с самым серьезным видом и приложила палец к губам, изо всех сил стараясь сохранить равновесие.

– Буду тиииихо… Дети спяяяят…

– Вот именно, малыши спят, – сказал Патрик, поддерживая жену под локоток.

Он повел Эрику в кухню и усадил на стул. Потом налил графин воды и поставил перед ней вместе со стаканом и двумя таблетками ипрена.

– Выпей всю воду. И прими две таблетки. Иначе завтра не сможешь голову от подушки оторвать.

– Ты такой добрый, – пробормотала Эрика, пытаясь сфокусировать на нем взгляд.

Судя по всему, девичник прошел успешно. Патрик задался вопросом – хочет ли он знать, в каком состоянии находится его мама? Или ему лучше не знать…

– Это самое… Кристина… – проговорила Эрика и выпила первый стакан воды. Патрик подлил ей еще. – Это самое… Кристина… Твоя мама…

– Я знаю, кто такая Кристина.

Это было и вправду забавно. Очень хотелось заснять всю сцену на видео, но Патрик понимал – если он так сделает, Эрика его убьет.

– Она такая красииивая, твоя мама, – сказала жена, кивая. Выпила еще стакан и икнула. Он снова подлил ей воды из графина.

– Таааакие ножки! Супер! – сказала Эрика, мотая головой.

– У кого ножки супер? – спросил он, пытаясь навести порядок среди хаоса, явно царившего у нее в голове.

– У твоей мамы… Кристины… моей свекрови…

– Стало быть, у моей мамы ножки супер. О’кей. Полезная информация.

Ему удалось подставить ей еще один стакан воды. Завтрашний день будет для Эрики непрост. Ему придется пойти на работу, а их обычная нянька Кристина вряд ли будет в состоянии выполнять свои обязанности.

– Она тааааак классно танцует! Они должны пригласить ее выступить в «Танцах со звездами». Не меня. Я не умею танцевать.

Эрика снова помотала головой и допила последний стакан воды, проглотив таблетки, поданные Патриком.

– Но это было круто, мы танцевали ча-ча-ча… Представляешь? Ча-ча-ча!

Снова икнув, она поднялась и обняла его.

– Я тебя люблю-у-у-у! Хочу танцевать с тобой ча-ча-ча!

– Солнышко мое, мне кажется, ты сейчас не совсем в том состоянии, чтобы танцевать ча-ча-ча.

– Но я хочу! Пошли… Не лягу спать, пока не станцую с тобой ча-ча-ча!

Патрик быстро взвесил в уме все существующие возможности. Отнести Эрику на второй этаж на руках – не самая удачная альтернатива. Лучше пойти ей навстречу, а потом уговорить подняться в спальню.

– Хорошо, дорогая, мы станцуем ча-ча-ча, но нам придется пойти в гостиную – боюсь, в кухне мы можем все своротить.

Он выволок Эрику в гостиную. Она встала напротив него, положила одну руку ему на плечо и взяла его левую руку в свою. Пару раз покачнулась, но потом ей удалось стабилизировать положение. Бросила взгляд на портрет Лейфа, стоящий у стены рядом с ними.

– Лейфи, ты тоже смотри. Будешь нашей публикой.

Она рассмеялась собственной шутке, и Патрик слегка потряс ее.

– Сосредоточься. Ча-ча-ча. А потом пойдем и ляжем. Хорошо? Ты обещала.

– Да. Мы пойдем и ляжем… И, может быть, еще кое-чем займемся…

Она взглянула ему в глаза. Он почувствовал, как у него выступили слезы от ее выхлопа, и с трудом сдержался, чтобы не закашляться. Пожалуй, впервые с тех пор, как они встретились, такое предложение его нисколько не вдохновило.

– Ча-ча-ча, – напомнил он.

– Ах да, – сказала Эрика и выпрямилась. – В общем, ногами ты делаешь вот так… Раз-два, ча-ча-ча… Понял?

Он пытался понять, что она делает ногами, но Эрика похоже, переступала ими совершенно беспорядочно. Оттого что она пару раз спотыкалась, дело еще более усложнялось.

– В общем, сначала вправо… потом влево…

Патрик пытался следовать за ее движениями, но больше размышлял о том, как долго будет дразнить ее после этого.

– Раз-два, ча-ча-ча, потом вправо, то есть влево…

Она снова споткнулась, и Патрик подхватил ее. Ее взгляд упал на портрет Лейфа. Эрика попыталась сфокусировать мутный взор, нахмурила лоб.

– Вправо… влево… – бормотала она.

Потом подняла на Патрика совершенно затуманенные глаза.

– Теперь я знаю, что тут не сходится…

И уронила голову ему на плечо.

– Что? Что не сходится? Эрика!

Патрик легонько потряс ее, но жена не ответила. Потом услышал, что она захрапела. Боже! Как он втащит ее на второй этаж? И что она имела в виду? Он даже не подозревал, что где-то что-то не сходится…

Бухюслен, 1672 год

Тюрьма располагалась на холме, рядом с постоялым двором, и раньше Элин думала о ней не иначе как мимоходом. Конечно же, она представляла себе, что такое тюрьма, но даже не подозревала, что там так темно и сыро. Впотьмах ползали какие-то твари, касаясь ее ног и рук.

Тюрьма была совсем маленькая; сюда обычно сажали тех, кто слишком захмелел, пируя на постоялом дворе, или какого-нибудь буйного мужа, чтобы проспался после того, как в пьяном угаре нападал на жену и детей.

Здесь она была одна.

Элин обхватила себя руками, дрожа от сырости и холода. Крик Марты все еще звенел у нее в ушах, и она по-прежнему ощущала, как дочь цеплялась за ее юбку.

Они взяли с собой ее имущество из домика для служанок. Ее засушенные растения и отвары. Книгу с картинками, доставшуюся ей от бабушки. Картинки, изображавшие, что и как смешивать, – объяснения человека, который сам не владел грамотой. Что они сделали с этими вещами, Элин не знала.

Единственное, что было ей доподлинно известно, – она попала в беду.

Через два дня вернется Пребен – и он-то не позволит этому безумию продолжаться. Как только вернется из Люра, ему сразу же все станет известно. Он знает ленсмана, может поговорить с ним. И убедить Бритту взять себя в руки. Скорее всего, она хотела просто напугать Элин. Не может же она всерьез желать сестре смерти!

Однако ей вспомнилось озерцо. До смерти перепуганный взгляд Марты, уходящей под темную воду. И Фиалка, которая исчезла и уже не вернулась. Возможно, Бритта желает ей смерти, но Пребен этого не допустит. Он не будет добр с ней, когда поймет, что она натворила. Ей надо лишь продержаться двое суток, а потом она вернется домой. К Марте. Куда они отправятся потом, Элин не знала, но оставаться под одной крышей с Бриттой они точно не смогут.

Заскрипели засовы, в дверях появился ленсман. Элин поспешно поднялась и отряхнула юбку.

– Вправду ли так необходимо держать меня в тюрьме как преступницу? У меня есть дочь, и мне некуда бежать. Не могу ли я побыть дома под своей крышей, пока мы не разрешим это дело? Я обещаю ответить на все ваши вопросы, и я знаю – многие дадут показания в мою пользу.

– Она никуда не пойдет, – прошипел ленсман и с важным видом потянулся. – Уж я-то знаю, на что она способна и к каким дьявольским уловкам вы, служанки сатаны, прибегаете. Я – набожный человек, и на меня не действуют никакие заклинания и дьявольские обещания; это я хочу заявить ей раз и навсегда.

– Я не понимаю, о чем он говорит, – пробормотала Элин с нарастающим отчаянием.

Как такое могло произойти? Как она оказалась здесь? Что такое сделала ленсману, что тот смотрит на нее с таким отвращением? Конечно же, она грешила – слабая и душой, и телом, – но за это ей пришлось заплатить высокую цену. Элин не понимала, почему Бог посылает ей новые испытания. В отчаянии она упала на колени на грязный пол, сжала руки и стала искренне молиться.

Ленсман презрительно посмотрел на нее.

– Эта игра меня не обманет, – заявил он. – Уж я-то знаю, кто она такая, – и скоро об этом узнает вся округа!

Дверь захлопнулась, и снова стало темно. Элин продолжала молиться. Она молилась, пока не затекли ноги и не потеряли чувствительность руки. Но никто не слышал ее молитв.

* * *

Медленно открыв глаза, Эрика сощурилась на свет. Перед ней стояла Майя.

– Мама, почему ты спишь на диване? – спросила она.

Эрика огляделась. Да, почему она спит на диване? У нее не осталось никаких воспоминаний о том, как она добралась домой.

Диван под ней казался жестким и неудобным; она оперлась на него рукой, чтобы сесть. Голова раскалывалась, словно вот-вот взорвется. Майя стояла рядом, ожидая ответа.

– У мамы болел живот, так что мне лучше было поспать здесь, чтобы не заразить папу, – проговорила Эрика.

– Бедная мамочка, – сказала Майя.

– Да, бедная мамочка, – согласилась Эрика, поморщившись.

Боже, такого похмелья с ней не случалось со дня их с Патриком свадьбы, и она успела позабыть, как это ужасно…

– Стало быть, трупик уже проснулся, – весело провозгласил Патрик, заходя в гостиную с близнецом на каждой руке.

– Пристрелите меня, – пробормотала Эрика, однако со второй попытки ей удалось подняться.

Комната кружилась перед глазами, во рту было сухо и все слиплось.

– Кажется, вчерашний девичник прошел успешно, – рассмеялся Патрик.

Эрика почувствовала, что он смеется над ней, а не вместе с ней.

– Мы правда отлично повеселились вчера, – проговорила она, прикладывая руку ко лбу. – Но чуть-чуть слишком много выпили. Подозреваю, что твоя мама сегодня тоже чувствует себя, как она того заслуживает.

– Я даже рад, что мне не довелось этого видеть, – достаточно было лицезреть тебя, когда ты заявилась домой.

Патрик усадил близнецов перед телевизором и включил детский канал.

Усевшись рядом с Ноэлем и Антоном, Майя произнесла с самым серьезным видом:

– Мама больна, мы должны вести себя очень тихо.

Близнецы закивали, но тут же снова уткнулись в телевизор.

– Когда я вернулась домой? – спросила Эрика, пытаясь заполнить провалы в памяти.

– Около часу. И тебе очень хотелось танцевать. Ты настаивала на том, что научишь меня танцевать ча-ча-ча.

– О нет!

Эрика снова схватилась за голову. Она знала, что теперь муж долго будет ей об этом напоминать.

Внезапно Патрик посерьезнел и сел рядом с ней на диван.

– Перед тем как отрубиться, ты говорила что-то странное. Ты посмотрела на портрет Лейфа, пробормотала что-то про «лево-право» и заявила, что теперь понимаешь, что же не сходится. Помнишь что-нибудь об этом?

Эрика пыталась вспомнить, но в голове у нее было совершено пусто. Последнее, что она помнила, – стакан с коктейлем «Лонг-Айленд»^[57], который поставили перед ней. Ей следовало бы поостеречься и не пить подобные напитки. Но, как известно, «мудрая мысля приходит опосля». Эрика даже не могла вспомнить, как добралась домой. Судя по тому, какие у нее черные ноги, она пришла домой босиком.

– Нет, что-то ничего не припоминаю, – проговорила она и поморщилась. – Увы.

– Попробуй вспомнить. Право. Лево. Об этом ты говорила прямо перед тем как отключиться. Казалось, у тебя в мозгу что-то щелкнуло…

Эрика искренне пыталась, но в голове стучало так, что думать не получалось.

– Нет, к сожалению. Но, наверное, потом само вспомнится… – Она вздрогнула и снова поморщилась. – Зато я вспомнила одну вещь! Прости, за хлопотами по поводу девичника совсем забыла…

– Что такое? – спросил Патрик.

– Это наверняка очень важно, и я должна была сразу сообщить тебе, но ты поздно вернулся домой, а потом я занялась подготовкой к девичнику. В пятницу я случайно встретилась с Марией. Проходила мимо съемочной площадки у порта, как раз когда они сделали перерыв. Мария сама меня окликнула и сказала, что ей известно, будто я хотела поговорить с ней. Мы посидели с ней в кафе «Брюгган» и побеседовали о том, что могло произойти со Стеллой. Но это не самое важное. Когда я уже собиралась уходить, ко мне подошла гримерша и сказала, что никакого алиби у Марии нет, потому что у режиссера ночевала она, а не Мария.

– Ах ты, черт! – воскликнул Патрик, и Эрика буквально увидела, как в голове у него завертелись новые мысли.

Она помассировала лоб.

– И еще одно… Мария говорит, что она видела или слышала кого-то в лесу перед тем, как пропала Стелла. Полиция ей не поверила, поскольку она рассказала об этом только тогда, когда взяла назад свое признание. Как бы там ни было, Мария склонна думать, что этот человек нанес новый удар.

Патрик покачал головой. Слишком притянуто за уши.

– Знаю, возможно, это просто слова, – вздохнула Эрика. – Но я все же хотела тебе об этом рассказать. А как у вас дела? – Говорила она с усилием, потому что язык буквально приклеивался к нёбу. – Вы ведь проводили вчера обыск на хуторе?

– Да, и довольно успешно.

Патрик рассказал о находке в сарае, и Эрика почувствовала, как у нее округлились глаза. Она еще не знала, что все это означает, но понимала, что следствие сделало большой шаг вперед, установив место, где была убита Нея.

– Когда будет готов отчет криминалистов?

– В середине недели, – со вздохом ответил Патрик. – Мне этот ответ нужен, как говорится, вчера; невыносимо ждать и не знать, из чего исходить в своей работе. Но сегодня я буду допрашивать маму и отца девочки – посмотрим, что это даст.

– Думаешь, это кто-то из них? – спросила Эрика, не будучи уверенной, что хочет услышать ответ.

Преступления родителей против детей – один из самых ужасных видов насилия. Она знала, что это происходит сплошь и рядом, но понять этого до конца не могла. Взглянув на детей, сидящих на полу перед телевизором, Эрика всем телом почувствовала, что на все пошла бы, лишь бы защитить их.

– Не знаю, – проговорил Патрик. – Именно с этим у нас всю дорогу проблемы. Существует огромное количество возможностей – но никаких следов. А теперь еще ты говоришь, что у Марии нет алиби… Это открывает дорогу для новых версий.

– Все получится, – сказала Эрика, гладя его по руке. – И – кто знает, может быть, через несколько дней ты получишь бесценную информацию…

– Да, возможно, – ответил Патрик и, поднявшись, кивнул в сторону детей. – Ты сможешь присмотреть за ними в твоем нынешнем состоянии?

Более всего на свете Эрике хотелось сказать «нет», но она сдержалась. Похмелье было вызвано ее собственными действиями, так что оставалось только нести груз последствий. Однако денек предстоит нелегкий… Много подкупов и просмотра детских телепередач.

Поцеловав ее в щеку, Патрик отправился на работу. Страдая от мучительного постукивания в голове, Эрика разглядывала портрет, прислоненный к стене. Что она могла иметь в виду? Но, сколько ни старалась, в голову не приходило ничего. Все по-прежнему было укутано плотным туманом.

* * *

Патрик нажал на магнитофоне кнопку записи и наговорил формальные фразы о дате, времени и присутствующих на допросе. Затем некоторое время сидел молча, глядя на Петера. Человек перед ним, кажется, постарел за прошедшую неделю лет на десять. Патрика охватило сочувствие, однако он напомнил себе, что должен вести себя профессионально и думать о деле. Так легко обмануться, поверив в то, что хочется или не хочется думать о других… Ему доводилось ранее совершать эту ошибку, и он выучил, что человек – существо исключительно сложное и в нем нет ничего само собой разумеющегося.

– Как часто вы пользуетесь сараем для сена у вас на участке? – спросил Патрик.

Глаза Петера сузились.

– Я не… в смысле… сараем? Хм, мы им вообще практически не пользуемся. Животных у нас нет, помимо кота, и мы даже не используем его для хранения. Не любим хранить старое барахло. – Он внимательно посмотрел на Патрика.

– Когда вы в последний раз заходили в сарай?

Петер почесал в затылке.

– Наверное, когда искали Нею, – ответил он.

– А до того?

– Даже не знаю… Наверное, где-то за неделю до того. Я заходил туда, потому что тоже искал ее. Она единственная иногда заходила туда, ей там нравилось. Собственно, она часто сидела там и играла с котом, которого почему-то называла «черный кот».

Петер рассмеялся было, но смех застрял у него в горле.

– Почему вы спрашиваете про сарай? – спросил он, но не получил от Патрика ответа.

– Вы уверены, что это было за неделю до исчезновения Неи, или можете указать более точный момент времени?

Петер покачал головой.

– Нет, если честно, я понятия не имею. Про неделю я сказал навскидку.

– А Эва? Вам известно, когда она в последний раз заходила в сарай? В смысле – до того, как вы стали искать Нею?

Собеседник снова покачал головой.

– Нет, не знаю. Спросите ее саму. Но у нее тоже нет никаких причин идти туда. Мы не пользуемся этим сараем.

– Вы видели кого-либо другого в сарае или рядом с ним?

– Нет, никогда. Хотя… нет, один раз мне показалось, что там кто-то шевелится, и я пошел туда и осмотрел все кругом, но тут мне навстречу вышел кот – так что, должно быть, это его я там заметил. – Он поднял глаза на Патрика. – А что, вы думаете, там кто-то побывал? Я не совсем понимаю, к чему все эти вопросы…

– Как часто Нея бывала в сарае? Вам известно, что она там делала?

– Нет; только то, что ей нравилось находиться там и играть. Она всегда прекрасно умела находить себе занятия… – Голос у него сорвался, и он закашлялся. – Часто говорила: «Пойду в сарай, поиграю с черным котом», – так что, думаю, именно это она и делала. Играла с котом. Он обожает, когда его гладят.

– Да-да, я заметил, – сказал Патрик, слегка улыбнувшись. – А как обстояло дело в то утро, когда она пропала? Вы не заметили рядом с сараем или внутри ничего особенного? Малейшая деталь может представлять интерес.

Петер нахмурил лоб.

– Нет, стояло самое обычное утро… Все было тихо.

– Вы когда-нибудь поднимаетесь на чердак в сарае?

– Нет. Думаю, никто из нас не поднимался туда с тех пор, как мы купили хутор. А Нее мы и вовсе запретили туда забираться. Там нет ни перил, ни сена внизу, которое смягчило бы удар, если б она упала, – Нея прекрасно знала, что туда ей ходить нельзя.

– Она обычно слушалась?

– Да, она… она была не из тех детей, которые поступают вопреки родительским словам. Если мы сказали, что ей нельзя одной подниматься на чердак, то она туда и не ходила.

– Как Нея вела себя с другими людьми? С незнакомыми? Она могла довериться человеку, которого раньше не знала?

– К сожалению, мы не успели объяснить Нее, что не все люди добрые. Она всех любила и обо всех думала только хорошее. Все люди, с которыми она встречалась, тут же становились ее лучшими друзьями. Кстати, Нея часто говорила, что черный кот – ее лучший друг, так что могу добавить, что ее лучшими друзьями были не только люди, но и животные…

Его голос снова сорвался. Патрик увидел, как Петер закусил губу, чтобы не потерять самообладания. Он сжал кулаки, не зная, как задать следующий вопрос.

– Мы кое-что узнали от полиции Уддеваллы.

Петер вздрогнул.

– Что такое?

– О ваших вспышках гнева, когда вы… выпивали лишнего.

Петер покачал головой.

– Это было несколько лет назад. Когда у меня… были проблемы на работе.

Он взглянул на Патрика. Еще сильнее покачал головой.

– Так вы думаете, что я… Нет, я никогда не причинил бы Нее зла. И Эве тоже. Они моя семья, как вы не понимаете? Нея была частью моей семьи…

Он спрятал лицо в ладонях. Его плечи затряслись.

– Что происходит? Почему мы говорим о моих давних прегрешениях? Почему вы так много расспрашиваете о сарае? Что вы там нашли?

– Больше я сейчас ничего не могу рассказать, – ответил Патрик. – Может получиться, что нам придется задать вам еще вопросы. Как вы знаете, сейчас Йоста беседует с Эвой, задавая примерно те же вопросы, что и я. Мы благодарны за вашу готовность сотрудничать, а вам сейчас придется просто поверить нам на слово – мы делаем все, что в наших силах.

– А точно… что это не… он? – Петер вытер ладонью под глазами. – Знаю, у моего отца сильное предубеждение, и мы тоже немного увлеклись… Тем более все говорят… о центре для беженцев. В конце концов невольно начинаешь прислушиваться.

– Совершенно точно, что это не тот мужчина, на которого нам указали. Кто-то украл трусики Неи с веревки у вашего дома уже после того, как она пропала, и просто попытался засадить его.

– Как они себя чувствуют? – Петер не смотрел в глаза Патрику.

– Если честно, то так себе. Врачи не знают, выживет ли его жена, а Карим – так зовут этого человека – получил серьезные ожоги обеих рук.

– А дети? – спросил Петер, наконец поднимая глаза.

– С ними всё в порядке, – успокаивающе ответил Патрик. – Они временно живут у моей коллеги, до тех пор, пока их отца не выпишут из больницы.

– Я очень сожалею, что мы…

Он не смог закончить фразу.

Патрик кивнул.

– Все нормально. Мы верим в то, во что хотим верить. А из беженцев часто делают козлов отпущения. За все на свете.

– Я не должен был…

– Это уже не важно. То, что произошло, уже произошло, и теперь мы пытаемся выяснить, кто поджег центр для беженцев – и кто убил вашу дочь.

– Нам важно это узнать, – проговорил Петер, и в его глазах появилось выражение отчаяния. – Иначе мы этого не переживем. Эва не переживет. Неизвестность убьет нас.

– Мы делаем все, что от нас зависит, – повторил Патрик.

Однако он намеренно избегал давать обещания. В эту минуту Хедстрём и сам не был уверен, что им удастся раскрыть дело. Он объявил, что допрос окончен, и выключил магнитофон.

* * *

Первое, что она почувствовала, – это тошноту. Потом – что лежит на чем-то скомканном. Веки словно склеили клеем; ей пришлось долго бороться, чтобы открыть глаза. Потолок, крутившийся у нее над головой, показался ей незнакомым, и тошнота усилилась. Комната была оклеена полосатыми бело-голубыми обоями, но она не могла припомнить, чтобы видела их раньше. Все тело буквально затряслось, и она в панике повернула голову набок. Блевотина вылилась на пол рядом с кроватью. У нее был чудовищный вкус и запах алкоголя.

Джесси застонала. Повернувшись, почувствовала, что вся покрыта чем-то липким. Поднеся руку к груди, поняла, что перемазана в блевотине.

Ее охватила паника. Где она? Что с ней случилось?

Медленно-медленно Джесси села в кровати. Ее трясло, и тошнота вот-вот готова была взять верх, но ей удалось подавить новый рвотный спазм. Опустив голову, она посмотрела на себя – но поначалу даже не поверила своим глазам. Она была абсолютно голая. Везде виднелись черные черточки. Прошло несколько секунд, прежде чем Джесси поняла – это слова, написанные у нее на теле. Одно за другим они вбивались в ее сознание, словно молотком.

Шлюха. Потаскуха. Жиртрест. Страхолюдина.

Дыхание перехватило.

Где она? Кто все это сделал?

В памяти ожила картина. Кресло, в котором она сидела. Стакан с коктейлем, который ей поднесли.

Вечеринка у Бассе.

Джесси натянула на себя одеяло и огляделась. Похоже, это спальня его родителей. На ночном столике стояла фотография в рамочке, изображавшая улыбающееся семейство. Да, вот он. Бассе. Ухмыляется, стоя на борту яхты – между мужчиной и женщиной с безукоризненными улыбками.

Ее охватил новый приступ тошноты, а с ним пришло осознание. С самого начала у них был план. Все – фейк. Вендела, которая постучала к ней в дверь и захотела пообщаться. Они только притворялись, что подружились с ней. Все – притворство.

Как в Англии.

Джесси подтянула к себе колени, уже не ощущая запаха. Единственное, что она чувствовала, – растущую дыру в груди.

Между ног болело, и она потрогала рукой. Там было липко, и хотя опыта у нее не было, Джесси сразу догадалась, что это такое. Сволочи…

Собрав все силы, она спустила ноги с кровати. Поднявшись, покачнулась, и на этот раз побороть приступ тошноты ей не удалось.

Когда ее вырвало, Джесси вытерла рот тыльной стороной ладони и переступила через лужу блевотины на полу. Ей удалось добраться до ванной, дверь в которую находилась прямо в спальне.

Слезы затуманили ей глаза, когда она увидела себя в зеркале. Косметика размазалась, на шее и груди – остатки блевотины. На лбу написано «шлюха». Все щеки тоже исписаны плохими словами.

Уронив голову на край раковины, Джесси разрыдалась. Простояла так несколько минут. Потом залезла под душ, открыла горячую воду – как можно горячее. Когда повалил пар, встала под душ, чтобы бурлящая вода облила все тело. Кожа покраснела, как от ожога. Блевотину тут же смыло, отчего черные слова проступили еще явственнее.

Эти слова буквально кричали ей в лицо, и она чувствовала, как внизу живота что-то судорожно и болезненно пульсирует.

Взяв с полочки бутылку жидкого мыла, Джесси вылила на себя огромное его количество. Она терла у себя между ног, пока не уничтожила все следы. Теперь она никогда и никому не позволит к ней там прикоснуться. Все осквернено, уничтожено.

Она все терла и терла кожу, но слова не оттирались. Ее пометили – и теперь она желала пометить тех, кто это сделал.

Стоя под горячей водой, Джесси приняла суровое решение. Они за это заплатят. Все до одного. Мало не покажется.

* * *

Сидеть с тремя детьми в состоянии тяжелого похмелья – такое следует занести в список наказаний за тягчайшие преступления. Эрика понятия не имела, как ей пережить этот день. И, как всегда, дети мгновенно почувствовали слабину и воспользовались этим. Конечно же, Майя оставалась такой же спокойной и сговорчивой, как обычно, зато близнецы выбрали этот день, чтобы вести себя так, словно никогда ранее их нога не ступала в меблированные комнаты. Они кричали, дрались, залезали повсюду, а на каждое замечание реагировали долгим воем, от которого у Эрики буквально раскалывалась голова.

Когда зазвонил мобильный телефон, она поначалу хотела не отвечать, поскольку уровень звука все равно исключал возможность беседы. Но потом увидела, что звонит Анна.

– Приветики, как ты себя чувствуешь?

Голос у Анны звучал неприлично бодро, и Эрика тут же пожалела, что ответила. Слишком велик был контраст с ее собственным состоянием. Однако она утешалась мыслью, что, не будь Анна беременна, сейчас она представляла бы собой еще более плачевное зрелище.

– Ты вчера нормально добралась до дома? Ты еще оставалась, когда я уходила, но я немного волновалась, найдешь ли ты дорогу домой…

Анна издевательски расхохоталась, а Эрика вздохнула. Еще один член семьи, который будет дразнить ее этим до конца дней.

– Судя по всему, домой я все же добралась, однако никаких воспоминаний у меня по этому поводу не осталось. Однако мои ноги наглядно демонстрируют, что я шла домой босиком.

– Боже мой, какая обалденная вечеринка! И кто мог подумать, что тетки в молодости так гуляли… Что за истории! У меня в какой-то момент чуть уши не отвалились.

– Да уж, теперь я никогда не смогу смотреть на Кристину прежними глазами, это уж точно…

– С танцем тоже здорово получилось.

– Да уж. Мне, видимо, приспичило поучить Патрика танцевать ча-ча-ча, когда я вернулась домой…

– Правда? – воскликнула Анна. – Я отдала бы все на свете, чтобы это увидеть.

– А потом я отрубилась, припав к его плечу, в самый разгар урока, так что ему пришлось уложить меня на диване в гостиной. И теперь я чувствую себя так, как того заслуживаю. Ну а мальчишки, разумеется, сразу почувствовали, что мама не в форме, и атакуют с двух флангов.

– Бедняга! – проговорила Анна. – Я могу посидеть с ними немного, чтобы ты могла отдохнуть. Я все равно сижу дома.

– Нет, я справлюсь, – ответила Эрика.

Предложение показалось ей невероятно заманчивым, однако совесть где-то в глубине нашептывала, что она сама поставила себя в такую ситуацию и винить особо некого.

Разговаривая по телефону, Эрика бродила туда-сюда, но теперь она остановилась перед портретом Лейфа. Виоле и впрямь удалось ухватить в нем самое главное – если судить по его фотографиям, которые видела Эрика. Однако портрет показывал нечто большее, чем обычные снимки. В нем отражалась вся его личность – казалось, он не сводит глаз с Эрики. С прямой спиной и гордым выражением лица Лейф восседал за своим письменным столом, на котором все лежало в идеальном порядке. Пачка бумаг перед ним, ручка в руке, стакан с виски, стоящий рядом. Эрика уставилась на портрет. И вдруг туман рассеялся. Теперь она точно знала, на что обратила внимание вчера, прежде чем захрапеть на плече у Патрика…

– Анна, я передумала. Ты можешь ненадолго приехать к нам? Мне срочно нужно в Танумсхеде.

* * *

Карим повернул голову к окну. Одиночество здесь, в больнице, угнетало его больше всего, хотя к нему и заходили посетители. Его навещали Билл с Халилом и Аднаном. Но Карим не знал, что им сказать. Даже когда они сидели в комнате, он все равно чувствовал себя одиноким и брошенным. Когда рядом была Амина, Карим везде был дома, куда бы его ни забросила судьба. Она была для него всем.

Поначалу он сомневался, стоит ли отправлять детей жить к этой женщине-полицейскому. Ведь именно полицейские все это начали. Но у нее были такие добрые глаза… К тому же она тоже иммигрантка.

Сегодня утром ему удалось поговорить с детьми по телефону. Карим слышал, что им хорошо. С тревогой спросив, что с мамой и долго ли он еще пробудет в больнице, они принялись рассказывать, какой у них новый приятель по играм по имени Лео, какие у него игрушки, а еще такая милая крошечная сестричка, и что Рита готовит очень вкусную еду, хотя и совсем не такую, как у мамы.

Их радостные голоса на мгновение сделали Карима счастливым. Но тревога тут же снова придавила его. Врачи смотрели на него все более озабоченно каждый раз, когда он спрашивал об Амине. Один раз ему разрешили навестить ее. В палате было очень жарко; ему сказали, что температура там тридцать два градуса. Медсестра объяснила, что люди, получившие сильные ожоги, переохлаждаются от потери жидкости, поэтому пришлось повысить температуру в палате.

От запаха у него выступили слезы. Запах жареной свинины. Такой запах исходит от его любимой Амины. Она неподвижно лежала в постели, и Карим протянул руку, желая прикоснуться к ней, но не решился. С ее головы срезали все волосы, и он не мог сдержать всхлипов, когда увидел обожженную кожу. Поврежденное лицо блестело вазелином, тело было замотано бинтами.

Амину держали в состоянии искусственного сна, подключив к респиратору, чтобы облегчить дыхание. Все время врачи и сестры находились в палате. Они были заняты Аминой, и почти никто из них не взглянул на Карима. Он был бесконечно благодарен им – благодарен, что они делают все, чтобы ее спасти.

Ему же оставалось только ждать. И молиться. Шведы, похоже, не верят в силу молитвы. Сам же он молился за Амину и день и ночь, прося, чтобы она осталась с ним и с детьми, чтобы Бог одолжил им ее еще на время.

За окном светило солнце, но это было не его солнце. Не его страна. И тут у него мелькнула мысль. Неужели, бежав из своей страны, он покинул и своего Бога?

Когда врач тяжелыми шагами вошел в его палату, Карим сразу понял, что так оно и есть. Одного взгляда на врача было достаточно, чтобы понять – он остался совсем один.

* * *

– Выявился целый ряд новых обстоятельств, – заявил Патрик, поднявшийся, чтобы привлечь всеобщее внимание.

Анника организовала все необходимое для перекуса – тосты, масло, сыр, ломтики томата и кофе.

Для Паулы это было как раз то, что нужно, поскольку утром она едва успела перехватить бутерброд с сухим хлебцем – и то только после того, как Юханна несколько раз напомнила ей о еде. Намазывая себе бутерброд, она взглянула на Мартина. Вид у него был усталый, словно он и вовсе не успел поспать, но не так, как это бывает, когда всю ночь маешься бессонницей, а словно выспаться ему помешали другие обстоятельства. Паула многозначительно ухмыльнулась, и он тут же покраснел до корней волос. Она радовалась за него, надеясь, что его новое увлечение не сменится скрежетом зубовным и сердечной болью. Достаточно с него бед.

Затем Паула обратила все свое внимание на Патрика.

– Как вам известно, вчера во время обыска на хуторе семьи Берг мы сделали несколько важных находок. В сарае эксперты-криминалисты обнаружили упаковку от батончика, попавшую в щель. Мы не знаем, как и когда она туда попала, однако в желудке у Неи обнаружены остатки печенья и шоколада, так что вполне вероятно, что между этими двумя фактами имеется связь. Особенно учитывая то, что было обнаружено чуть позже.

Он замолчал, но никто не проронил ни слова. Накануне новость об их находке имела эффект разорвавшейся бомбы, у коллег возникла надежда, расследование снова ожило.

– Когда мы узнаем, принадлежала ли кровь Нее? – спросил Мартин.

– Турбьёрн сказал, что в середине недели.

Отхлебнув глоток сока, Патрик продолжал:

– А сейчас я перехожу к тому, о чем никто из вас еще не знает. Только что позвонил Турбьёрн и сказал, что они сделали еще одну находку. Я уехал с хутора, когда эксперты закончили осматривать сарай. После этого они планировали прочесать всю территорию вокруг построек – по предположению Турбьёрна, это должно было занять весь день и весь вечер. Ни он, ни я не верили, что они обнаружат нечто интересное, но мы оба ошибались.

Патрик сделал театральную паузу.

– В высокой траве рядом с сараем один из криминалистов обнаружил часы. Детские часики с картинкой из «Холодного сердца»… Я еще не знал об этом, когда сегодня утром допрашивал Петера, но тут же позвонил им, и Эва подтвердила, что у Неи имелись такие часы и что она носила их почти каждый день. Хотя они и не опознали их, думаю, мы можем исходить из того, что часики принадлежали Нее.

Паула затаила дыхание. Как и другие сотрудники участка, она поняла, что это может означать.

– Пряжка сломалась, стекло разбито, часы остановились на восьми. Как всегда, не следует делать поспешных выводов, однако вполне вероятно предположение, что мы таким образом имеем первичное место преступления и примерное время смерти.

Мелльберг почесал лысину.

– Стало быть, она умерла там около восьми утра, а затем ее перенесли на то место, где потом обнаружили?

– Да, это наиболее вероятный сценарий. – Патрик кивнул.

Мартин поднял руку.

– Это что-либо меняет в отношении алиби Марии и Хелены?

– Строго говоря, нет, – ответил Хедстрём. – У Хелены вообще не было сколь-нибудь приемлемого алиби ни на ночь, ни на утро. Она утверждает, что приняла снотворное и проспала крепким сном до девяти утра, когда пошла на пробежку. Но подтвердить эти ее слова никто не может, ибо муж был в отъезде, а сын увидел ее только в обед. Мария всю дорогу утверждала, что у нее есть алиби на ночь и утро, но вчера Эрика рассказала исключительно интересную вещь. В пятницу она случайно столкнулась с Марией и беседовала с ней, сидя в кафе «Брюгган». Когда та вернулась к съемочному процессу, к Эрике подошла гримерша и заявила, что алиби Марии не действует, так как ночь и утро провела с режиссером она, а не Мария.

– Ах ты черт! – воскликнул Мартин.

– Думаешь, это правда? – спросила Паула. – Не может быть, что она все это выдумала из ревности?

– Нам придется просто-напросто спросить Марию. И, разумеется, придется еще раз поговорить с режиссером и с этой женщиной. Если окажется, что это правда, Марии предстоит давать объяснения. Например, почему ей понадобилось лгать, чтобы обеспечить себе алиби…

– Хотя этот самый Йорген тоже подтвердил, что Мария провела ночь с ним, – проговорил Мартин. – Зачем ему это говорить, если на самом деле он был с другой?

Паула вздохнула, бросив на него быстрый взгляд. Он – толковый полицейский, но порой ведет себя совершенно наивно.

– Мария – звезда в фильме с многомиллионным бюджетом. Они надеются, что его ждет кассовый успех. Думаю, Йорген готов сказать все что угодно, лишь бы не рисковать им.

Мартин посмотрел на нее.

– Черт, я как-то и не подумал…

– Ты слишком порядочен, чтобы так думать, – ответила Паула, отчего у него сделался глубоко оскорбленный вид.

Однако никто не возразил, и Мартин тоже не стал протестовать. В глубине души он наверняка понимал, что Паула права.

– Начнем с того, что послушаем, что скажет по этому поводу Мария, – сказал Патрик. – Сразу после совещания я планирую взять с собой Йосту и отправиться к ней. Но, поскольку Мария сидела в гримерке в Танумсхеде в девять утра, мне все же трудно понять, как она могла в восемь часов убить Нею.

– Хорошо, – проговорила Паула. – Давайте вернемся к упаковке от батончика. Когда будет готов анализ? Ведь там могут быть отпечатки пальцев и слюна.

Патрик кивнул.

– Именно на это мы и надеемся. Но, как обычно, все будет очевидно, когда у нас на руках окажутся результаты. В данный момент это дело приоритетное, но произойти может все.

– О’кей, стало быть, по ситуации на сегодняшний день мы, скорее всего, получим результаты анализов в середине недели? – спросил Мартин.

– Да, именно так сказал мне Турбьёрн.

– Вы больше ничего не нашли? Следы подошв? Отпечатки пальцев? Что-нибудь еще?

Паула проглотила остатки своего бутерброда и принялась намазывать новый. Ночью ей удалось поспать всего несколько часов, а от недостатка сна у нее всегла разыгрывался аппетит.

– Нет. Создается впечатление, что в сарае провели генеральную уборку. Турбьёрн обнаружил бумажку лишь благодаря тому, что она завалилась в щель. Тот, кто убирался, просто не заметил ее.

Мартин снова поднял руку.

– Когда Педерсен закончит свой окончательный отчет?

– Каждый раз, когда я спрашиваю, слышу в ответ: «Через пару дней», – ответил Патрик, и в голосе его сквозило раздражение. – У них очень много работы, и они делают все возможное, я это знаю. Но от этого не легче, черт подери. – Прислонившись к мойке, он сложил руки на груди.

– Что говорят родители? Ты знаешь, я всегда говорил, что надо первым делом искать в семье, – проговорил Мелльберг, делая себе гигантский бутерброд из шести ломтей хлеба.

Паула улыбнулась про себя. Она-то знала, что он, как всегда, вернется домой к Рите и заявит, что изголодался и что за весь день у него маковой росинки во рту не было. И добавит, что не понимает, откуда берутся лишние килограммы, – он же ест как птичка.

– Пока они не знают, что именно мы нашли, – ответил Йоста. – Но, само собой, догадываются, что там что-то было. Оба утверждают, что сеновалом не пользовались и что там бывала только Нея. Никого из посторонних ни в сарае, ни возле они не замечали – ни тогда, когда она пропала, ни ранее.

Йоста вопросительно взглянул на Патрика, который добавил:

– Да, кстати, один раз Петеру показалось, что там кто-то шевелится, но, когда он пошел туда, чтобы посмотреть, навстречу ему выскочил кот. Так что наверняка ничего особенного; просто я хотел упомянуть об этом.

– Так какие мы делаем выводы? – спросила Паула. – Возможно, кто-то спрятался на сеновале и напал на Нею? Что-нибудь указывает на сексуальные посягательства? Следы спермы обнаружены?

Ей тяжело было поднимать эту тему, сексуальные посягательства на детей – самое отвратительное, что она знала, однако закрывать глаза на такую возможность они не имели права.

– В таком случае об этом будет сказано в протоколе вскрытия, – проговорил Патрик. – Но, конечно же, кто-то мог поджидать Нею на сеновале. Заманил ее батончиком и… что произошло потом, никто не знает.

– Я зашел в лес позади дома и все там изучил, – сказал Йоста. – Меня интересовало, мог ли кто-то подкрасться оттуда и утащить с веревки трусики, не будучи замеченным в доме. Думаю, злоумышленник так и поступил – идти через двор было бы слишком рискованно. И я обнаружил, что можно совершенно незаметно, скрываясь в кустах, подобраться прямо к стене дома, у которой подвешена веревка. Кроме того, там полно местечек, где можно было бы укрыться и наблюдать за хутором. Возможно, кто-то следил за Неей и заметил, что она часто играет на сеновале. Должно быть, этот человек видел и то, что отец уехал, а на хуторе осталась только мама. Если речь идет о преступнике мужского пола, то он наверняка посчитал, что женщины ему бояться нечего, – иное дело, если б дома был отец.

– Нередко случается, что насильники некоторое время наблюдают за своей жертвой, прежде чем совершается преступление, – тихо проговорила Паула.

Неожиданно бутерброд встал ей поперек горла, и она отложила его, пытаясь проглотить кусок, который уже откусила.

– Само собой, вчера криминалисты прочесали и лес за домом, – сказал Патрик. – Но мы не обнаружили ничего определенного. Конечно, собрали кое-какой мусор, но ничто не привлекло к себе особого внимания.

Он взглянул на Паулу.

– Как дела с поджогом? И попыткой засадить Карима? Вы продвинулись?

Ей так хотелось, чтобы было что ответить, но куда бы они ни обращались, везде заходили в тупик. Никто ничего не знал. Никто не брал на себя ответственность. Возможно, кто-то и процедил сквозь зубы «так им и надо», но дальше этого дело не пошло.

Она глубоко вздохнула.

– Нет, у нас пока ничего нет. Но мы не отчаиваемся. Рано или поздно кто-нибудь проговорится.

– Похоже на то, что это было тщательно организовано? – спросил Мелльберг. – Или подростковая выходка?

Во время всего совещания он держался необычно молчаливо – возможно, все еще стыдясь своей роли в произошедшем.

Некоторое время Паула размышляла.

– Даже не знаю, – ответила она. – Одно знаю точно – тем, кто это сделал, двигала ненависть. Было ли решение принято спонтанно или все заранее спланировано – этого я не могу сказать. Во всяком случае, пока.

Мелльберг, кивнув, погладил Эрнста, лежащего у его ног, и больше не стал задавать вопросов. Паула была благодарна ему за его внезапную серьезность. И догадывалась, с чем это связано. Все утро он играл с Самией, Хассаном и Лео. Он гонялся за ними по всей квартире, притворяясь монстром, щекотал их, так что они хохотали в голос. Вероятно, они давно так не смеялись. Может быть, именно поэтому Паула где-то в глубине души любила этого мужчину, которого выбрала себе ее мама. Никогда в жизни она не призналась бы в этом вслух, однако Бертиль стал для ее детей дедушкой, и то, как он держался дома, забыв о чести мундира, заставляло ее прощать ему весь его высокопарный идиотизм. Скорее всего, Мелльберг будет раздражать ее, пока не испустит дух, однако она уверена: он готов умереть за ее детей.

Кто-то подергал ручку входной двери, и Анника пошла открывать. Она вернулась с запыхавшейся Эрикой, которая, коротко кивнув всем присутствующим, обратилась к Патрику:

– Я вспомнила, какая мысль посетила меня вчера. Лейф Херманссон не покончил с собой. Его убили.

В комнате воцарилась звенящая тишина.

Бухюслен, 1672 год

Два дня миновали. Элин напряженно прислушивалась, когда кто-либо подходил к двери. С тех пор как она попала сюда, ей не давали еды, только немного воды, и ночной сосуд не выносили. Стоило ей чуть повернуться, как в нос ударяла вонь. Единственное, что помогало ей выстоять, – мысль о том, что с каждым часом приближается тот момент, когда Пребен вернется домой и узнает, что случилось.

Наконец дверь заскрежетала и отворилась. В дверях стоял он. Ей хотелось кинуться ему на шею, но Элин устыдилась себя, такой грязной. Она заметила, что его затошнило от запаха.

«Пребен!» – хотелось ей крикнуть, но вышло какое-то карканье. За два дня Элин не произнесла ни слова, и голос ее звучал сипло и надтреснуто. Живот свело от голода, но она знала, что скоро выйдет отсюда. Как ей хотелось поскорее ощутить маленькие ручки Марты, обнимающие ее, мягкое тельце, прижимающееся к ней… Только бы быть с ней – ее не волновало даже то, что им придется скитаться и попрошайничать. С Мартой она готова голодать и мерзнуть.

– Пребен, – снова произнесла Элин; теперь голос слушался лучше.

Он смотрел в пол, вертя в руках шляпу. Тревога сдавила ей сердце. Почему он молчит? Почему не отругает ленсмана и не заберет ее отсюда? Домой к Марте?

– Пребен пришел, чтобы забрать меня? – спросила она. – Бритта рассердилась, узнав о том, что мы делали у нее за спиной, – она узнала об этом, когда ездила в деревню. Она назвала меня ведьмой из мести. Но уже наверняка успокоилась, а я и так наказана. Сидеть здесь было так ужасно… Все дни и ночи я молила Господа о прощении за наши грехи, и я могу попросить прощения у Бритты, обещаю. Если она захочет, я буду целовать ее ноги и просить прощения, а потом мы с Мартой навсегда исчезнем с ее глаз долой. Пожалуйста, ведь Пребен может договориться с ленсманом, чтобы мы поехали домой!

Пастор продолжал вертеть в руках шляпу. Позади него стояли звонарь и ленсман, и она вдруг поняла, что все это время они слушали.

– Я понятия не имею, о чем говорит Элин, – сухо сказал Пребен. – Я и моя жена проявили доброту, приняв в свой дом Элин и ее дочь, считая их частью своей семьи, и вот чем она отплатила нам. Для меня было потрясением, вернувшись домой, узнать, что Бритта выведала: Элин – ведьма и всеми силами старалась помешать ей забеременеть… Да, это позор – то, что Элин сделала по отношению к нам. А то, что Элин теперь возводит напраслину на мужа своей сестры, лишь доказывает, как она зла и испорчена, и показывает со всей ясностью, что Элин в когтях дьявола.

Она уставилась на него, широко раскрыв глаза. Затем, упав на колени, спрятала лицо в ладонях. Его предательство было столь безграничным и убийственным, что у нее даже не нашлось сил рассердиться. Что она может противопоставить этому? Пребен – служитель церкви, его положение и его слова много значат. Если он с теми, кто говорит, что она ведьма, ей никогда отсюда не выбраться – во всяком случае, живой.

Развернувшись, Пребен вышел в сопровождении звонаря. Ленсман зашел в камеру и с презрением взглянул на Элин, которая лежала и завывала на полу.

– Завтра ей будет дано право доказать свою невиновность. Ее подвергнут испытанию водой. Но, будь я на месте Элин, я не питал бы больших надежд. Она наверняка удержится на воде.

Он вышел и захлопнул дверь. В камере снова стало темно.

* * *

Сэм медленно шагал по тропинке. Проснувшись утром, он первым делом потянулся к телефону, и чувство надвигающейся катастрофы охватило его, едва он увидел сообщение от Джесси. Сердце его разрывалось. Она не хотела приходить к нему домой, и они договорились встретиться в лесочке за домом. В руке Сэм нес пакет с тем, что могло ей пригодиться: мамин ацетон, которым та снимала лак с ногтей, бумажные платочки и полотенца. Он прихватил с собой также пачку альведона, большую бутылку воды, бутерброды и чистую одежду, которую взял из маминого шкафа.

В рюкзаке по-прежнему лежал его блокнот. Шансов показать его ей пока не представилось.

Джесси ждала его на полянке. Сэм остановился, увидев ее, – она не смотрела в его сторону. Казалось, она вообще ничего не видит. На ней были спортивные штаны и толстовка с низко опущенным капюшоном.

– Джесси, – мягко проговорил Сэм и подошел к ней.

Она по-прежнему не шевелилась. Не поднимала глаз. Он взял ее за подбородок и поднял ее лицо к себе. Стыд в ее глазах был безграничен. Его словно ударили в солнечное сплетение.

Сэм обнял ее, крепко прижал к себе. Она не обнимала его. Не всхлипывала. Не шевелилась.

– Сволочи, – тихо проговорил он.

Хотел поцеловать ее в щеку, но Джесси отвернулась, и он возненавидел их за все то, что они разрушили в ней.

Сэм достал бутылочку с ацетоном и несколько бумажных салфеток.

– Хочешь перекусить?

– Нет, убери это. Я хочу поскорее от всего этого избавиться.

Нежным движением он сдвинул капюшон и убрал с лица ее волосы. Заложил прядь за ухо и погладил ее по затылку.

– Стой спокойно, чтобы ацетон не попал тебе в глаза.

Затем принялся осторожно оттирать надписи. Ради Джесси он старался держаться спокойно, но внутри его бушевал шторм. Раньше ему казалось, что он ненавидит их – за все, что они сделали с ним в школьные годы. Однако оказалось, что это был пустяк – по сравнению с теми чувствами, которые охватили его теперь, после того, что они сделали с Джесси. Его нежной, мягкой, хрупкой Джесси…

Маркер удалось свести, но кожа стала сухой и красной. Стерев все с лица, Сэм перешел к надписям на шее. Джесси оттянула толстовку вниз, чтобы ему было легче достать.

– Ты можешь снять это? Конечно, как хочешь… – Он не знал, как правильно вести себя и что говорить.

Джесси сорвала с себя толстовку и стащила футболку. Лифчика на ней не было, и он увидел надписи на груди, на животе, на спине. Они покрывали все ее тело.

Он посмотрел в лицо Джесси. Ее глаза пылали яростью.

Сэм продолжал остервенело тереть. Постепенно чернота отступала. Иногда Джесси покачивалась, когда он нажимал слишком сильно. Через некоторое время Сэм закончил с верхней половиной тела и вопросительно посмотрел на нее. Не говоря ни слова, она сбросила спортивные брюки. Трусиков на ней тоже не было – теперь она стояла перед ним совершенно голая. Сэм встал на колени, не в силах выдержать ее пустого, полного слепой ненависти взгляда. Слова танцевали у него перед глазами, пока он оттирал их. Пять разных почерков. У него было так много вопросов, которые он не решался задать… Да и не знал, сможет ли она ответить.

– Они еще кое-что со мной сделали, – проговорила Джесси. – Я не помню, но чувствую.

На мгновение он перестал тереть ее салфеткой. Какая-то часть его хотела прижаться к ее бедру и заплакать. Но Сэм знал – ради них обоих он должен теперь быть сильным.

– Они лежали и дрыхли, как свиньи, когда я уходила, – сказала она. – Как они могут спать? Сделать такое – и спать…

– Они не такие, как мы, Джесси. Я всегда это знал. Мы лучше их.

Теперь он знал, что делать. Что делать с теми, кто так с ней поступил – и кто все это допустил.

* * *

– Ты ведь не за рулем? – строго спросил Патрик, глядя на Эрику.

Та воздела глаза к небу.

– Нет, я не сошла с ума. Села на автобус.

– Почему ей нельзя садиться за руль? – спросил Мартин, глядя на Эрику.

– Потому что моя дорогая жена пришла вчера домой… хм, мягко говоря, на бровях.

– На бровях! – фыркнула Эрика. – Позвонили из пятидесятых и попросили отдать им их словечко. – Она повернулась к Мартину. – Мы вчера устроили девичник для мамы Патрика и… вероятно, немного перебрали.

Мелльберг хохотнул, но, встретив суровый взгляд Эрики, ничего не сказал.

– Теперь, когда мы обсудили все пикантные подробности, может быть, сосредоточимся на более важных вещах?

Патрик кивнул. Ночью он долго лежал без сна и размышлял, о чем же говорила Эрика. Она редко ошибалась, и, если ей что-то приходило в голову, это чаще всего оказывалось важным.

– Стало быть, ты утверждаешь, что Лейфа Херманссона убили, – сказал он. – На чем строится это твое утверждение?

Вид у Эрики был бледный, и он указал рукой на свободный стул.

– Садись, пока ты не упала в обморок. Кофе с бутербродом тоже не повредили бы.

С благодарностью во взгляде она опустилась на свободный стул у окна. Паула придвинула ей бутерброд с сыром, а Анника поднялась и налила ей кофе.

– Виола, дочь Лейфа, – художница, – начала Эрика. – Как вам известно, я разыскала ее, чтобы спросить, не оставил ли Лейф после себя материалы по делу Стеллы. Надеялась получить его записи или что-нибудь еще. При встрече со мной она не могла вспомнить ничего такого, но сейчас выяснилось, что кое-что нашла. Это ежедневник Лейфа. Такой небольшой блокнот-календарь, в котором делают записи. Я не успела его просмотреть, но отметила, что Лейф записывал туда погоду и всякие мелкие события дня. Как бы то ни было, Виола отдала мне ежедневник, когда я пришла в пятницу на ее вернисаж. Там мне очень понравилась одна картина, и я ее купила. Это портрет Лейфа.

Сделав паузу, она отпила кофе и откусила кусочек бутерброда. С усилием проглотив его, продолжила:

– Что-то в этой картине зацепило меня, но я никак не могла сообразить, в чем дело. В последнее время я перечитала все старые материалы по делу Стеллы, к тому же изучила фотографии и материалы по делу о самоубийстве Лейфа. Меня не покидало смутное чувство, что тут что-то не так.

Она отпила еще глоточек кофе. На висках у нее выступили бисеринки пота. Патрику было жаль жену, однако он восхищался ею, что она добралась сюда. Поездка на автобусе в таком состоянии явно далась ей нелегко.

– Но вчера я, судя по всему, догадалась, в чем дело.

– О чем у тебя, увы, к утру не осталось никаких воспоминаний, – не мог не вставить Патрик.

– Спасибо за информацию, – сухо проговорила Эрика. – В конце концов я все же вспомнила. Право-лево.

– Право-лево? – изумленно переспросила Паула. – Что «право-лево»?

– Смотрите сами!

Порывшись в сумочке, Эрика разложила на столе фотографии, снятые на месте самоубийства Лейфа. Затем указала на его висок.

– Вот рана от выстрела. В правом виске. Пистолет у него тоже в правой руке.

– И что? – спросил Патрик, наклоняясь вперед, чтобы лучше видеть снимки. После долгих лет работы в полиции ему все равно было странно видеть мертвого человека.

– Сейчас увидите! – Эрика достала свой телефон и начала перелистывать фотографии в галерее. – Я сфотографировала портрет. Он великоват, чтобы тащить его сюда. Видите?

Она указала на портрет Лейфа, и все подались вперед, чтобы разглядеть его на небольшом дисплее. Паула первой догадалась, в чем дело.

– Он держит ручку в левой руке! Он левша!

– Точно! – воскликнула Эрика так громко, что Эрнст в страхе поднял голову. Убедившись, однако, что все тихо, снова положил ее на ноги Мелльберга.

– Совершенно не понимаю, как и полиция, и родственники могли это пропустить, но на всякий случай я позвонила Виоле, и та подтвердила: Лейф был левшой. Правой рукой он никогда не стал бы пользоваться – ни для того, чтобы писать, ни для того, чтобы стрелять.

Эрика бросила на Патрика торжествующий взгляд. Тот сперва почувствовал, как под диафрагмой у него защекотало от возбуждения, но потом заглянул на шаг дальше и вздохнул.

– Нет-нет, только не говори, что…

– Придется, – ответила Эрика. – Ты должен позвонить тому, кому вы обычно звоните, чтобы получить разрешение. Придется вам выкопать Лейфа.

* * *

Билл и Гунилла сидели за кухонным столом, когда открылась входная дверь. За поздним завтраком они почти не разговаривали. Несколько раз Билл доставал мобильный телефон, перечитывал сообщение, пришедшее среди ночи. «Ночую у Бассе».

Выйдя в холл, он посмотрел на своего сына, снимавшего ботинки, и наморщил нос.

– От тебя воняет, как от спиртового завода, – сказал он, хотя решил держаться спокойно. – Просто взять и послать среди ночи эсэмэску… Ты прекрасно знаешь, что нам важно знать заранее, где ты.

Нильс пожал плечами, и Билл обернулся к Гунилле, которая стояла, прислонясь к косяку.

– Я там ночевал сто раз, – ответил Нильс. – Да, вчера мы пропустили по паре банок пива, но мне уже пятнадцать лет, я не сопляк какой-нибудь!

Не находя слов, Билл посмотрел на Гуниллу. Затем указал рукой в сторону второго этажа.

– Сейчас ты пойдешь наверх и примешь душ. И пока ты там, поищи новый стиль общения с родителями. Потом придешь сюда, и мы поговорим.

Нильс открыл было рот, но Гунилла лишь еще раз указала в сторону второго этажа. Покачав головой, сын направился к лестнице. Пару минут спустя они услышали, как наверху зашумел душ.

Билл долго смотрел в сторону лестницы. Потом пошел в гостиную и встал у окна, за которым открывался вид на море.

– Что мы будем с ним делать? – спросил он. – Ни Александр, ни Филипп никогда так себя не вели.

– Да нет, у них тоже случались трудные периоды, – ответила Гунилла. – Но у тебя тут же возникало некое срочное дело с твоими яхтами, едва дома происходил какой-нибудь инцидент. – Она горько покачала головой. – Но ты прав, до такого не доходило. Наверное, мы были слишком старыми, когда завели его.

При виде безнадежного выражения ее глаз его грудь сдавило от угрызений совести.

Билл знал, что Гунилла делала все, что могла, – это он виноват в том, что все пошло вкривь и вкось. Его отсутствие, его равнодушие. Ничего удивительного, что Нильс ненавидит его.

Тяжело опустившись на большой цветастый диван, он спросил:

– Так что же нам теперь делать?

Снова посмотрел в окно. Прекрасный день, чтобы выйти под парусом, но у него пропало всякое желание, а Халил и Аднан пойдут сегодня смотреть новое жилье.

– Он такой злой, – проговорил Билл, не отрывая глаз от моря. – Не понимаю, откуда в нем столько злобы…

Гунилла села рядом с ним и сжала его руку.

Мысль, с которой он боролся всю ночь, прочно пустила корни. Ему не хотелось произносить это вслух, однако вот уже сорок лет Билл всем делился с Гуниллой – слишком сильна была привычка.

– Как ты думаешь, он замешан в этом деле? – прошептал он. – Я имею в виду поджог…

Молчание Гуниллы сказало Биллу, что не только его одолевали по ночам мрачные мысли.

* * *

Резкими движениями Санна поднимала горшок за горшком. Она заставляла себя дышать, держать себя в руках. Розы – нежные цветы, какими бы колючими и суровыми ни казались кусты, и она запросто могла попортить саженцы. Но тем не менее просто не знала, куда деваться от ярости.

Как она могла поверить Венделе, когда та сказала, что переночует после вечеринки у отца? Никлас и его семья живут неподалеку от дома Бассе, так что ей удобно было бы пойти туда и переночевать у них. Это казалось таким логичным, что ей и в голову не пришло обговорить это с Никласом.

Но утром Вендела не отвечала на телефон, и когда Санна позвонила Никласу, оказалось, что дочь к ним не приходила. Более того – Никлас сказал, что она ни словом не заикнулась, что будет ночевать у них. «Мне стоит волноваться?» – спросил он. «Нет, тебе пора рвать и метать», – ответила Санна и положила трубку.

Санна отправила Венделе не менее десяти сообщений – и если дочь не появится в ближайшее время, то получит еще десяток.

Земля полетела во все стороны, когда Санна поставила в нее горшок с розовым кустом. Перчатка зацепилась за шип и съехала, на руке образовалась длинная царапина.

Она так громко выругалась, что покупатели с удивлением уставились на нее. Санна улыбнулась им, заставляя себя дышать ровно. Она выведена из равновесия. Слишком много всего навалилось. Смерть малышки Неи. Возвращение Марии. Тот факт, что в ее доме побывала Джесси, дочь Марии. Умом она понимала – девочка никоим образом не виновата в событиях тридцатилетней давности. Рациональная, взрослая сторона ее существа осознавала это. Однако так дико было видеть эту девочку и знать, кто ее мама…

Ночью сон никак не желал приходить. Вместо этого Санна лежала, уставившись в потолок, отгоняя картины, не являвшиеся ей несколько десятилетий. Стелла, рассказывающая о Зеленом дяденьке – своем тайном друге в лесу. Когда началось расследование, Санна рассказала маме с папой о Зеленом дяденьке, упомянув о нем и в разговоре с полицейским. Никто не захотел ее слушать. Теперь она понимала – это звучало как детская выдумка. Наверняка так и было. Стелла просто все выдумала. Да и зачем баламутить старое? Они получили ответ, все знают, кто убил ее младшую сестру, – что изменится от того, что разбередятся старые раны?

– Почему я должна была прийти сюда? Мы что, не могли встретиться дома?

Санна вздрогнула. Вендела стояла у нее за спиной, скрестив руки на груди. На лице у нее красовались большие солнечные очки. Платье было слегка помято. И хотя она, похоже, только что приняла душ, Санна ощутила запах.

– Только не говори мне, что ты с похмелья.

– Что такое? Мы ничего не пили. Просто веселились допоздна, и я устала.

Вендела избегала смотреть на нее, и у Санны сжались кулаки. Дочь лгала ей прямо в лицо.

– Ты лжешь мне сейчас, и ты солгала мне, что переночуешь у папы.

– Вовсе нет!

Санна чувствовала, что покупатели косятся на них. Корнелия за кассой нервно заерзала на стуле. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Ты сказала, что переночуешь у отца, однако ему об этом ничего не известно!

– У меня свой ключ, так что зачем мне было предупреждать его? Мы засиделись допоздна, и другие ребята волновались за меня. Они не захотели отпускать меня так поздно одну и оставили ночевать на диване. – Теперь голос у нее дрожал. – Я делаю все правильно, а вы все равно сердитесь… Вы так несправедливы ко мне!

Вендела развернулась и убежала прочь. За спиной у Санны перешептывались покупатели. Она глубоко вздохнула и принялась снова переставлять горшки. Оставалось лишь признать свое поражение.

* * *

– Так что он сказал? – спросил Йоста, пытаясь поспевать за Патриком по пути к киностудии.

– Кажется, я уже слегка достал его нашими бесконечными пожеланиями по поводу эксгумации трупов, – ответил Патрик с кривоватой улыбкой. – Он вздохнул и дал разрешение, когда я представил ему все формальности по поводу нашего запроса. Согласился, что этот вопрос требует более детального изучения.

– Так когда произойдет эксгумация?

– Разрешение получено, и мы сможем открыть могилу, как только это будет возможно чисто практически. Я постарался сделать так, чтобы это произошло уже во вторник.

– Ух ты, – с уважением произнес Йоста.

Обычно такого рода процедуры занимали куда больше времени, но Флюгаре чувствовал зуд и желание Патрика двигаться дальше, приближаться к цели; он догадывался, что Хедстрём нажал на все рычаги. В такие минуты его ничто не могло остановить – это Йоста знал по опыту. И его не очень удивило, что Патрику удалось заставить крутиться быстрее колеса административно-правовой машины.

– Что будем делать с Марией? Как выстроим разговор? Просто спросим? Или перейдем в атаку?

– Даже не знаю, – ответил Патрик. – Мне показалось, что ею не так просто манипулировать. Придется действовать по обстановке.

Йоста позвонил в звонок, висевший у ворот студии. Когда он объяснил, что они из полиции, их пропустили на территорию. Они прошли далее к самой студии и вошли в открытую дверь. Йоста подумал, что снаружи студия более всего напоминает ангар, однако внутри было множество людей, прожекторов и декораций. Женщина с блокнотом в руках зашипела на них, так что Йоста догадался: они пришли в самый разгар съемок. Он с любопытством посмотрел вправо, где, похоже, проходило действо, но съемочная площадка была скрыта за кулисами, так что Флюгаре ничего не увидел; до него доносились лишь обрывки фраз.

Они осторожно приблизились. Реплики стали слышны отчетливее, но увидеть по-прежнему ничего не удавалось. Казалось, разыгрывается сцена между двумя женщинами – своего рода решающее объяснение. Все произносилось эмоционально и на повышенных тонах. Наконец полицейские услышали мужской голос, скомандовавший: «Стоп!» Тогда они решились осторожно зайти за угол. Тут Йоста буквально обомлел. На сцене, ограниченной стенами из МДФ, была в деталях воссоздана настоящая комната, своей обстановкой уносившая зрителя в семидесятые годы. Каждая деталь воскрешала в его памяти воспоминания о давно ушедших временах.

В комнате стояли две женщины; они беседовали с режиссером. В старшей из них Йоста узнал Марию – теперь она была загримирована так, что выглядела больной и усталой. Наверное, снимали сцену из последнего периода жизни Ингрид, когда у нее развился рак. Интересно, кого должна была изображать молодая женщина? Скорее всего, одну из дочерей Ингрид…

Увидев их, Мария прервалась на полуслове. Патрик помахал ей, чтобы она подошла, и актриса, сказав несколько слов второй женщине и режиссеру, быстрым шагом приблизилась к ним.

– Извините меня за мой вид, – сказала она и сбросила шаль, прикрывавшую волосы.

Гримом в ее лицо добавили сероватые оттенки, появились морщинки и складочки. От этого Мария казалась еще красивее.

– Чем могу служить сегодня? – томно проговорила она и указала на диванчик и кресло чуть в стороне.

Когда все уселись, Патрик серьезно взглянул на Марию.

– Мы получили новую информацию относительно вашего алиби.

– Моего алиби? – переспросила она. Единственная реакция, которую смог подметить Йоста, – что ее глаза слегка сузились.

– Да, – сказал Хедстрём. – Нами получена информация, что оно фальшивое. И нас в первую очередь интересует, где вы находились около восьми утра в понедельник.

– Ах вот оно что, – проговорила Мария и потянула время, закурив сигарету. Сделав пару затяжек, спросила: – А кто говорит, что у меня фальшивое алиби?

– Мы не обязаны информировать вас об этом, и вопрос остается. Вы по-прежнему утверждаете, что ночевали у Йоргена Хольмлунда в ночь с воскресенья на понедельник и вместе покинули его номер около восьми утра?

Мария сидела молча. Пару раз затянулась. Потом вздохнула.

– Нет, признаю́сь, – она подняла ладони и рассмеялась. – На вечеринке я подцепила такой лакомый кусочек и… побоялась, что это уронит меня в ваших глазах, так что предпочла ложь во спасение.

– Ложь во спасение? – возмутился Йоста. – Вы отдаете себе отчет в том, что речь идет о расследовании убийства?

– Да, разумеется. Однако знаю и то, что я невиновна и что мой режиссер Йорген с ума сойдет, если я окажусь замешанной в деле, которое может сорвать съемки. Кстати, именно поэтому я попросила его дать мне алиби, когда услышала об убийстве маленькой девочки. Я сразу заподозрила, что вы прискачете ко мне и начнете рыться в моем белье. – Она улыбнулась им очаровательной улыбкой.

Йоста почувствовал, что его накрывает волна раздражения. Так легко относиться к ситуации не только высокомерно, но просто бесчувственно и бесчеловечно. Теперь им снова придется тратить драгоценное время на то, чтобы анализировать ее алиби – время, которое они могли бы употребить на другое!

– А этот молодой мужчина, с которым вы провели ночь, – у него было имя? – спросил Патрик.

Мария покачала головой.

– Должна признаться в этом позорном факте – я понятия не имею, как его звали. Я называла его «мой сладкий», мне этого вполне хватало. И, если уж быть до конца честной, меня больше интересовало его тело, чем его имя. – Она стряхнула пепел с сигареты в переполненную пепельницу, стоявшую на столике.

– Хорошо, – проговорил Патрик с терпением, которое далось ему нелегко. – Вы не знаете, как его зовут, но, может быть, вы могли бы описать нам его? Или у вас есть другие сведения, которые помогли бы идентифицировать его? Может быть, вы слышали, как звали его друзей?

– К сожалению, я не располагаю такими сведениями. Он был в отеле с компанией парней своего возраста, но он единственный из всех хорошо выглядел, так что желания беседовать с остальными у меня не возникло. Да и с ним меня не особо тянуло беседовать, если честно. Я предложила ему поехать ко мне домой, что он и сделал; вот и всё. Когда утром мне пора было отправляться на съемки, я просто выставила его. Больше мне нечего рассказать.

– Словесный портрет? – напомнил Патрик.

– О боже мой!.. Он выглядел как большинство парней лет двадцати пяти, которые тусуются здесь летом. Блондин с голубыми глазами, зачесанные назад волосы, дорогая фирменная одежда и налет снобизма. Денежки наверняка папины. – Она помахала в воздухе сигаретой.

– Так вы думаете, что он не из этих мест? – спросил Йоста, закашлявшись от дыма.

– Нет, он говорил с легким гётеборгским акцентом. Думаю, какой-нибудь яхтсмен из Гётеборга. Но это всего лишь мои догадки.

Откинувшись назад, Мария в последний раз затянулась своей сигаретой.

Йоста вздохнул. Безымянный парень лет двадцати пяти, предположительно приплывший на яхте из Гётеборга. Это не сильно органичивало область поисков. Под подобное описание подходили тысячи молодых мужчин, приезжавших летом во Фьельбаку.

– Ваша дочь его видела? – спросил он.

– Нет, она спала, – ответила Мария. – Сами знаете, каковы подростки. Могут проспать полдня.

Партик приподнял брови.

– Моя жена рассказала мне, что вы говорили по поводу человека в лесу, которого, по вашим словам, слышали незадолго до того, как пропала Стелла.

Мария улыбнулась.

– Ваша жена – исключительно умная женщина. И я могу повторить вам то же самое, что сказала ей: полиция наплевала на мои слова и упустила эту версию, и из-за этой небрежности убийца нанес теперь новый удар.

Патрик поднялся.

– Если вы вспомните что-либо, что поможет нам найти вашего свидетеля, звоните нам немедленно, – сказал он. – В противном случае у нас имеются лишь ваши слова о том, что вы общались с этим молодым человеком в ночь с воскресенья на понедельник, а этого недостаточно для алиби.

Йоста тоже поднялся, с удивлением разглядывая Марию. Она снова улыбнулась им. Казалось, ее нисколько не беспокоила та серьезная ситуация, в которую она себя поставила.

– Само собой, – с сарказмом ответила актриса. – Все, чтобы помочь полиции.

Ее окликнули из-за кулис, и она поднялась.

– Пора снимать следующий дубль. Мы закончили?

– Пока – да, – ответил Патрик.

Выйдя из прохладной студии на уличный зной, они остановились у ворот.

– Ты веришь в ее версию? – спросил Йоста.

Хедстрём долго размышлял.

– Даже не знаю. По первому впечатлению я ответил бы «нет». Собственно говоря, я допускаю, что она могла привести к себе домой молодого парня, даже не узнав его имени. Но что она солгала об этом, потому что не хотела, чтобы мы интересовались ее личной жизнью, – это представляется мне маловероятным.

– Да, согласен, – сказал Йоста. – Вопрос лишь в том, что она в таком случае скрывает. И почему.

Дело Стеллы

В один прекрасный день оказалось, что Марии нет. Они думали, что смогут чем-то управлять, на что-то влиять, что-то решать. И лишь постепенно осознали, что ситуация им неподвластна. А потом Марию услали.

Временами Хелена завидовала Марии. Возможно, ей лучше там, где она теперь. Может быть, она попала к добрым людям и у нее теперь хорошая семья… Ее там любят… Во всяком случае, она на это надеялась. Хотя от этой мысли ее переполняла зависть.

Сама же Хелена оказалась в темнице, которая на деле оказалась хуже настоящей тюрьмы с решетками на окнах. Ее жизнь больше не принадлежала ей. Днем родители следили за каждым ее шагом. Ночью ее преследовали сны, где раз за разом проигрывались одни и те же сцены. Ни секунды свободы.

Ей было тринадцать, и ее жизнь уже закончилась, не начавшись. Все оказалось ложью. Иногда ее тянуло сказать всю правду. Однако она понимала, что никогда не сможет этого произнести. Правда была слишком огромна и ужасна. Она грозила раздавить под собой все.

Но ей не хватало Марии. Хелена тосковала по ней каждую минуту, каждую секунду. Как может не хватать руки или ноги. Части собственного тела. Раньше они вместе боролись против всего мира. Теперь она осталась одна.

* * *

Она испытала огромное облегчение, когда вспомнила, что ее так смущало в картине. Теперь пусть этим занимаются Патрик и его коллеги. Но хотя Эрика и считала, что тело обязательно надо обследовать заново, она очень скептически относилась к тому, что они смогут там найти. Тела очень быстро разлагаются.

Виола была в шоке, когда Эрика позвонила и рассказала об их подозрениях и о том, что необходимо сделать. Художница попросила дать ей время переговорить с братьями, но уже через десять минут перезвонила и сказала, что все они поддерживают решение полиции об эксгумации. Им тоже важно узнать правду.

– Вид у тебя не самый бодрый, – сказал Паула, подливая Эрике кофе.

Они остались сидеть на кухне в полицейском участке с ежедневником Лейфа, пытаясь разобраться совместными усилиями в его закорючках. Наибольший интерес представляла запись «11» в тот день, когда он умер. Лейф сохранил пристрастие прежних поколений к хитроумным завитушкам, да к тому же обожал странные сокращения, так что записи в его ежедневнике выглядели скорее как какой-то шифр.

– Может быть, температура? – спросила Паула, шурясь на открытый блокнот, словно это могло помочь ей расшифровать записи.

– Не похоже, – ответила Эрика. – За пару недель до того есть запись «пятьдесят пять» – не думаю, чтобы речь шла о температуре… – Она застонала. – Математика и цифры всегда были моей ахиллесовой пятой, а сегодня я и вовсе не в форме… Забыла, что на следующий день так тяжело.

– Надеюсь, вы отлично повеселились!

– Да, было невероятно круто! Утром я несколько раз пыталась дозвониться до Кристины, но она, судя по всему, до сих пор лежит, обложив голову подушками.

– Тебе это тоже не повердило бы.

– Да, и мне тоже… – пробормотала Эрика, уставившись на нечитабельные закорючки в ежедневнике.

В кухню вошел Йоста.

– Ну что, девочки, всё сидите? Может быть, тебе стоит поехать домой и лечь в постель, Эрика? Вид у тебя тот еще…

– Было бы куда лучше, если бы мне постоянно не тыкали в глаза этим обстоятельством.

– Ну как? – спросила Паула. – Что сказала Мария?

– Заявила, что привезла к себе домой какого-то молодого парня, имени которого не знает, и наврала про режиссера, чтобы быстренько получить алиби, которое нас устроило бы.

– Мы ей верим? – спросила Паула.

– Ну и я, и Патрик настроены скептически, – ответил Флюгаре, наливая себе кофе. Остановившись за спиной у Эрики, загянул в раскрытый ежедневник. – Что-нибудь удалось?

– Нет, такое ощущение, что это какой-то непонятный шифр. Как ты думаешь, что могут означать «пятьдесят пять» и «одиннадцать»? – Она указала Йоста на загадочные закорючки.

– В смысле «пятьдесят пять» и «одиннадцать»? – удивился он. – Здесь же написано SS и JJ!

Паула и Эрика уставились на него. Йоста расхохотался при виде их вытянувшихся лиц.

– Понимаю, это трудно увидеть, но такой же почерк был у моей матушки. Это буквы, а не цифры. Думаю, инициалы.

– Ты прав! – воскликнула Эрика. – Это буквы!

– SS и JJ, – задумчиво произнесла Паула.

– Может быть, Джеймс Йенсен? – предположил Йоста.

– Вполне возможно, – ответила Паула. – Это довольно редкие инициалы. Вопрос лишь в том, зачем Лейф вписал в свой ежедневник инициалы мужа Хелены. Они должны были встретиться? Встретились ли они на самом деле?

– Придется вам пойти и спросить у самого Джеймса, – ответила Эрика. – Кстати, что вы думаете по поводу SS? Кто это может быть? Это мог бы оказаться кто угодно в окружении Лейфа, но Виола говорит, что в последнее время его ничто не интересовало, кроме дела Стеллы, так что, подозреваю, инициалы как-то с ним связаны.

– Похоже на правду, – согласился Йоста.

– На всякий случай позвоню еще раз Виоле. Возможно, мы зря изобретаем велосипед и для нее предельно ясно, кто стоит за этими инициалами…

– В ожидании решения этой загадки остается надеяться, что эксгумация тела что-нибудь даст, – проговорил Йоста.

– Да, всегда непросто, когда речь идет о давнем деле, – вздохнула Паула. – Народ все забыл, улики утрачены, а эксгумация – мягко говоря, прыжок в никуда. Мы понятия не имеем, даст ли это доказательства того, что Лейф был убит.

Эрика кивнула.

– Думаю, Лейф столкнулся с такими же трудностями, когда вновь взялся за дело Стеллы. Прошли годы, время упущено… Открытым остается вопрос, получил ли он новые сведения или обнаружил что-либо в старых материалах следствия. Ах, как бы мне хотелось иметь доступ к старым протоколам допроса Марии и Хелены! – Она провела рукой по волосам.

– Если JJ действительно означает «Джеймс Йенсен», то, вероятно, Хелена сможет рассказать нам, действительно ли у них была назначена встреча в тот день, когда Лейф умер, – проговорил Йоста. – И состоялась ли она… – Он взглянул на Паулу. – Что скажешь? Прокатимся до Фьельбаки и переговорим с Джеймсом Йенсеном? А тебя, Эрика, можем подвезти до дома. Если, конечно, ты не предпочтешь поехать домой на автобусе…

– Спасибо, нет, – ответила Эрика, почувствовав тошноту при одной лишь этой мысли.

– Мы позвоним ему, чтобы узнать, дома ли он, но не будем рассказывать, в чем дело. А потом тронемся в путь. Договорились?

Йоста вопросительно посмотрел на них – и обе кивнули.

Паула придвинулась ближе к Эрике.

– Знаешь, у нас в полицейской машине есть такие специальные пакетики, как в самолете, – если что…

– Ох, заткнись! – буркнула Эрика.

Паула ухмыльнулась и пошла звонить.

* * *

Бассе проснулся, оттого что солнце било прямо ему в лицо. Он осторожно приоткрыл один глаз. От одного этого голова чуть не взорвалась. Во рту было липко и сухо одновременно. Ему удалось открыть второй глаз, и Бассе заставил себя сесть. Он лежал на диване в гостиной – должно быть, заснул в неудобной позе, потому что шея дико болела.

Потерев шею, Бассе огляделся. Солнце за окном стояло высоко, и он взглянул на часы. Половина первого. Как долго они вчера веселились?

Бассе приподнялся, но ему тут же захотелось снова лечь. Вокруг валялись спящие люди. На полу лежали две разбитые лапмы. Паркет был весь исцарапан. Диван, на котором он лежал, завален объедками и недопитыми бутылками. Обивка безнадежно испорчена. На белом кресле виднелись пятна от красного вина, а на полке, где у папы стояла его коллекция виски, осталось лишь пустое место.

Боже! Родители вернутся через неделю – ему в жизни не успеть привести дом в порядок. Они его убьют. Бассе и не предполагал, что на вечеринку припрется столько народу. Половину тех, кто спит вповалку в гостиной, он даже не знает. Просто чудо, что соседи не вызвали полицию…

Все из-за Венделы и Нильса. Это их идея. Кого-то из них. Кого точно, Бассе не помнил. Надо разыскать их. Они помогут ему выпутаться из этой ситуации.

Носки промокли, едва он ступил пару шагов по ковру. Везде было мокро, липко и удушливо пахло пивом. От этого запаха его начало мутить, и он с трудом сдержал приступ тошноты. Среди тех, кто спал на первом этаже, Нильса и Венделы не оказалось. Один парень спал с расстегнутой ширинкой, и Бассе даже подумал, не прикрыть ли его чем-нибудь, однако у него были другие заботы помимо того, что какой-то парень вывалил наружу свой член.

Тяжелыми шагами он поднялся на второй этаж. От усилий все тело облилось холодным потом. Оборачиваться не хотелось, не хотелось видеть общую картину разрушений на первом этаже.

В его комнате спали три человека, но Нильса и Венделы среди них не было. В комнате невыносимо воняло. Кого-то вырвало прямо на клавиатуру, а все содержимое его тумбочки было разбросано по полу.

В спальне мамы и папы разгром был поменьше, но и здесь пахло блевотиной. С одной стороны замызганной кровати красовалась целая лужа. Одеяло и простыни были покрыты черными пятнами.

Бассе замер. Какие-то воспоминания отразились на сетчатке глаз, словно недопроявленные полароидные снимки. Они ведь были здесь, не так ли? Бассе увидел, как Нильс ухмыляется Венделе, несущей в руке полный стакан. Услышал голоса парней. Кто еще был здесь? Чем больше Бассе силился вспомнить, тем дальше ускользали воспоминания.

Наступив на что-то твердое, он выругался. На полу валялся маркер без крышки – он оставил следы на светлом паркете, которым так гордилась его мама. Маркер. Джесси. План Венделы. Что они собирались сделать? И что осуществили? Бассе увидел перед собой груди. Белые, большие, пышные груди. Вчера он на ком-то лежал, уткнувшись носом как раз в эти груди…. Хватал их руками… Бассе потряс головой, чтобы сознание прояснилось. Казалось, голова вот-вот расколется на две половины.

В правом кармане завибрировало. Непослушными пальцами он достал телефон. Сообщение от Нильса. Масса фоток. И с каждым новым снимком память прояснялась. Зажав рот рукой, Бассе кинулся в родительский туалет.

* * *

Сидя в своем кабинете в участке, Патрик писал отчет о странноватом разговоре с Марией. Однако мысли все время уносились к тому, что он только что услышал о ежедневнике Лейфа. Йоста вкратце изложил ему свои с Эрикой теории, и теперь Хедстрём тоже сидел и размышлял над загадочными инициалами. Разумеется, он тут же разрешил Йосте взять с собой Паулу и отправиться к Джеймсу. Конечно, действовали они наудачу, но иногда именно такие спонтанные допросы приносят результат и продвигают расследование вперед.

Его размышления прервал внезапный звонок мобильного. Он потянулся к телефону.

– Это Педерсен, – произнес бодрый голос. – Ты занят?

– Нет, ничего такого, что я не мог бы на время отложить. А ты что – работаешь в воскресенье?

– Этим летом отдыхать не приходится. В июле мы поставили рекорд по количеству трупов, и август обещает быть не лучше. Прошлый рекорд продержался тридцать лет.

– Ах ты черт! – воскликнул Патрик. Его снедало любопытство. Педерсен никогда не звонил просто так. А фактические доказательства – как раз то, чего им сейчас так остро не хватало. Все, что у них было, – косвенные улики и догадки, сплетни и предположения.

– Кроме того, я слышал, ты позаботился о том, чтобы подкинуть мне еще одного. Старое самоубийство?

– Да, Лейф Херманссон. Он руководил следствием по делу Стеллы. Послезавтра мы откопаем его – посмотрим, что вы отыщете.

– Это будет небыстро, – ответил Педерсен. – Что касается девочки, окончательный отчет я представлю на неделе – предположительно в среду. Надеюсь. Но по поводу одного момента я решил позвонить тебе сразу – думаю, вам это пригодится.

– Да-да?

– Я обнаружил на теле два отпечатка пальцев. На веках. Тело вымыто, так что больше я ничего не нашел. Зато тот, кто его мыл, забыл про веки. Моя догадка – они оказались там, когда преступник закрывал ей глаза.

– Вероятно… – проговорил Патрик и задумался. – А ты не мог бы переслать эти отпечатки мне? Сейчас нам не с чем их сравнивать, но мы обнаружили отпечатки на первичном месте преступления, и я хотел бы, чтобы Турбьёрн Рюд провел сравнение с ними.

– Сейчас перешлю, – ответил Педерсен.

– Спасибо. И спасибо, что позвонил, хотя у вас там аврал. Надеюсь, дальше будет полегче.

– И я на это надеюсь, – вздохнул Педерсен. – Пока же зашиваемся. Причем все.

Положив трубку, Патрик с нетерпением уставился на монитор.

Одна из неразрешимых загадок жизни – чем больше чего-то ждешь, тем медленнее оно приходит. Но в конце концов почтовая программа для служебного пользования звякнула, и на дисплее отразилось новое сообщение от Педерсена.

Патрик открыл приложенный документ. Два прекрасных отпечатка пальцев.

Схватив телефон, он набрал Турбьёрна.

– Привет, это Хедстрём. Послушай, бросаюсь тебе в ноги. Мне нужна твоя помощь в суперважном деле. Педерсен только что переслал мне два отпечатка пальцев, которые он обнаружил на теле Неи, и я хотел бы, чтобы ты сравнил их с теми, которые нашел на бумажке от батончика в сарае.

Турбьёрн что-то проворчал.

– Это не может подождать, пока мы закончим? Я предпочел бы сперва завершить обыск, а потом мы сопоставим отпечатки с базой. Разве этого не достаточно?

– Все понимаю, но печенкой чую, что эти отпечатки совпадут.

Услышав, что его голос звучит совсем умоляюще, Хедстрём замолчал, давая Турбьёрну время подумать.

После долгой паузы тот мрачно ответил:

– Ну ладно. Перешли их мне; я позабочусь о том, чтобы их сравнили как можно скорее. Ты доволен?

– Спасибо! – воскликнул Патрик. – Ты просто ангел.

Турбьёрн что-то проворчал себе под нос и положил трубку. Хедстрём перевел дух. Похоже, у них наконец-то появится нечто конкретное.

* * *

– Есть кто дома? – крикнула Эрика в глубь дома.

Анна в кухне разговаривала по телефону. Увидев сестру, она поспешно положила трубку.

– Привет!

Эрика посмотрела на нее с подозрением.

– С кем это ты говорила?

– Ни с кем… То есть… С Даном, – ответила Анна и покраснела.

Эрика ощутила комок в животе. Ей было доподлинно известно, что Анна беседовала не с Даном. По той простой причине, что она сама только что закончила разговаривать с ним. Эрика могла бы припереть сестру к стене и спросить, что та скрывает от нее. Однако ей хотелось выказать Анне свое доверие. Сестра через многое прошла, стараясь исправить ошибки прошлого, – и теперь все это осталось позади. Начать распрашивать Анну, заявить ей, что она лжет, означало бы разрушить доверительные отношения, которые они с большим трудом выстроили. Анна так долго была уязвима… И теперь, когда она наконец-то обрела состяние баланса, Эрика не решалась раскачивать лодку. Так что сделала глубокий вдох и притворилась, что ничего не заметила. До поры до времени.

– Как твое самочувствие, бедняжка? – спросила Анна.

Эрика плюхнулась на кухонный стул.

– Как я того заслуживаю. И мне не легче оттого, что все указывают мне на то, как ужасно я выгляжу.

– Понимаю. Но обычно ты и вправду выглядишь чуточку получше.

Анна уселась напротив Эрики с кривоватой улыбкой на губах и придвинула к сестре блюдо с булочками. Некоторое время Эрика смотрела на них, борясь с собой. Но потом решила, что если уж она заслуживает избыточной дозы углеводов, то именно сегодня. К тому же организм требовал пиццы, так что придется съездить вечером в кафе «Ботхаке». Дети будут счастливы. А Патрик для вида повозмущается, но внутренне тоже будет прыгать до потолка.

Взяв булочку, она единым махом откусила половину.

– Что они сказали? По поводу твоей версии, что это не самоубийство?

Анна тоже взяла булочку, и Эрика отметила, что огромный живот сестры прекрасно выполняет функцию подноса для сбора крошек.

– Они согласились. Патрику уже удалось пробить эксгумацию. Надеюсь, они достанут его уже послезавтра.

Анна закашлялась.

– Послезавтра? Разве такие дела делаются так быстро? Я думала, бюрократические жернова движутся медленнее…

– Ему удалось уговорить прокурора срочно подготовить представление в суд об эксгумации; если все срастется, могилу можно будет открыть во вторник. Во всяком случае, Патрик готовит все практические моменты, исходя из того, что разрешение они получат. Иными словами, ничего еще не решено, но прокурор считает, что проблем не будет.

– Они наверняка уже привыкли, что Патрик все время кого-нибудь выкапывает. – Анна усмехнулась. – Он у них уже постоянный клиент.

Эрика невольно ухмыльнулась.

– Как бы то ни было, интересно будет взглянуть, что даст новое обследование. И семья поддерживает нас, что само по себе приятно.

– Да уж, они, само собой, хотят знать, что же произошло.

Анна потянулась за новой булочкой. Остатки первой лежали на ее большом животе.

Эрика огляделась. Только теперь она заметила, как тихо в доме.

– А где дети? Они под наркозом?

– Нет, свалили поиграть к соседским детям, – ответила Анна. – А Дан пошел с нашими на озеро, так что я пока охраняю штаб. А ты поспи. Как уже было сказано, выглядишь ты ужасно.

– Спасибо, – ответила Эрика и показала ей язык.

Но с благодарностью приняла предложение. Тело громко напоминало о том, что ей уже не двадцать. Тем не менее сон пришел не сразу. Некоторое время она ломала голову над тем, с кам разговаривала Анна. И почему та столь поспешно положила трубку, когда появилась Эрика.

Бухюслен, 1672 год

Утро выпало холодное и туманное. Элин разрешили помыться с помощью тряпки и ведра воды, которое принесли в ее камеру, к тому же ей дали чистую белую рубашку. Она слышала об испытании для ведьм, но не знала, как это делается. Неужели ее сбросят с пристани, чтобы она билась в воде? Они хотят, чтобы она утонула? И ее тело всплыло ближе к весне?

Стражники грубо подвели ее к краю пристани. Там собралось множество народу, и она подумала, что власти специально решили устроить все это во Фьельбаке, чтобы причинить ей самое большое унижение.

Оглядевшись вокруг, Элин заметила в толпе много знакомых лиц. Все пребывали в радостном возбуждении. Эбба из Мёрхульта стояла в нескольких шагах от нее. Глаза ее горели от нетерпения.

Элин отвернулась от Эббы, не желая показать ей свой страх. Взглянула вниз на воду. Так темно… Так глубоко… Если ее бросят туда, она сразу же утонет, в этом Элин не сомневалась. Здесь она найдет свой конец. На пристани во Фьельбаке. На глазах у прежних друзей, соседей и врагов.

– Свяжите ее! – приказал ленсман стражникам, и Элин с ужасом посмотрела на него.

Если ее свяжут, она мгновенно пойдет ко дну и утонет среди крабов и тины. Элин закричала и попыталась вырваться. Но они были сильнее и повалили ее на землю. Ее ноги обкрутили грубой веревкой, а руки связали за спиной.

Чуть в стороне мелькнул знакомый подол юбки, и Элин удалось поднять голову. Посрели толпы стояла Бритта. И Пребен с ней. Он так же нервно вертел в руках свою шляпу, как тогда, когда навещал ее в тюрьме, а Бритта с улыбкой наблюдала за сестрой, которая лежала, связанная, в белой рубашке. Пребен отвернулся.

– Посмотрим, сможет ли она держаться на воде! – проговорил ленсман, оборачивась к собравшимся.

Заметно было, что он наслаждается всеобщим вниманием и воодушевлением и хочет извлечь из этого момента все, что можно.

– Если поплывет, то она, без сомнений, ведьма; если утонет, то не ведьма. Тогда постараемся достать ее поскорее, пока не станет поздно.

Он загоготал, толпа вторила ему. Лежа на земле, связанная грубой веревкой, Элин молилась Богу, не в силах сделать ничего другого, чтобы сдержать панику. Дышала она резко и поверхностно, словно пробежала немалое расстояние. В ушах у нее шумело.

Когда ее подняли, веревки впились в тело, и она закричала в голос. Крик тут же оборвался, когда она упала в воду и рот ее заполнился соленой водой. От холода тело сжалось, и Элин ожидала, что уйдет под воду и ее тут же утянет на дно. Но ничего не произошло. Она лежала лицом вниз, но могла поднять голову и набрать воздуху.

Вместо того чтобы утонуть, Элин покачивалась на волнах. Народ на пристани охнул. Потом все наперебой заорали.

– Ведьма! – крикнул кто-то, а остальные подхватили:

– Ведьма!

Элин вытащили так же грубо, как и бросили в воду, но она уже не кричала. Боль ушла куда-то далеко.

– Вы видели! – крикнул ленсман. – Поплыла, как утка, проклятая ведьма!

Публика завопила, и Элин с трудом приподняла голову. Последнее, что она увидела, прежде чем потерять сознание, – спины Пребена и Бритты, когда те повернулись и пошли прочь. Кажется, Эбба из Мёрхульта плюнула ей в лицо в тот момент, когда Элин погрузилась в темноту.

* * *

Джеймс не ответил на телефонный звонок, но Йоста и Паула решили рискнуть в надежде застать его дома.

– Ой, неужели эта милая тетушка продает свой дом? – сказала Паула, когда они проезжали маленький красный домик у дороги.

– Милая тетушка? – переспросил Йоста, поглядев на дом и табличку «Продается».

– Да, мы с Мартином были у нее, когда опрашивали соседей. Ей за девяносто. Когда мы пришли, она смотрела по телевизору ММА.

Флюгаре расхохотался.

– Почему бы и нет? На старости лет я, пожалуй, тоже стану фанатом ММА.

– Да уж, непростая задача как-то убить время, живя на отшибе, когда уже никуда не можешь добраться… В основном она сидит у кухонного окна и наблюдает за тем, что происходит снаружи.

– Мой папа тоже так делал, – сказал Йоста. – Интересно, зачем? Может быть, это способ сохранить контроль, когда жизнь начинает казаться хрупкой?

– Может быть, – ответила Паула. – Но мне кажется, это сугубо шведский феномен. Только вы оставляете своих стариков сидеть в одиночестве. В Чили это даже не обсуждается – там ухаживают за своими стариками до самого конца.

– Стало быть, если я правильно тебя понял, вы с Юханной будете жить под одной крышей с твоей мамой и Мелльбергом до конца их дней. – Йоста засмеялся.

Паула в ужасе уставилась на него.

– Когда ты так говоришь, шведская модель начинает казаться мне куда более привлекательной.

– Я подозревал это, – сказал Флюгаре.

Тем временем они подъехали к дому Хелены и Джеймса, и Паула припарковалась рядом с хозяйской машиной. Хелена сразу же открыла дверь, едва они постучали. По выражению ее лица трудно было судить, что она испытала, увидев их.

– Привет, Хелена, – сказал Йоста. – Мы хотели бы поговорить с Джеймсом. Он дома?

Ему показалось, что в ее глазах промелькнуло испуганное выражение, но оно тут же исчезло, словно его и не было.

– Он тренируется в стрельбе позади дома.

– Мы можем пойти туда, не рискуя жизнью? – спросила Паула.

– Да, крикните ему и предупредите, что вы идете, тогда все будет в порядке.

Действительно, поодаль раздавались одиночные выстрелы. Йоста вместе с Паулой двинулся в том направлении.

– Не знаю, стоит ли мне начинать подсчитывать, сколько законов он нарушает, занимаясь здесь стрельбой? – пробормотала Паула.

Йоста покачал головой.

– Думаю, будет лучше, если мы пока закроем на это глаза. Но при первой же возможности всерьез поговорим с ним о недопустимости подобных действий.

Выстрелы звучали все громче и громче, по мере того как они подходили ближе.

– Джеймс! – крикнул Флюгаре. – Это Йоста и Паула из полицейского участка Танумсхеде. Не стреляй!

Выстрелы смолкли. На всякий случай Йоста крикнул снова:

– Джеймс! Подтверди, что ты нас услышал!

– Я вас слышу! – ответил Джеймс.

Они прибавили шагу и вскоре увидели его за деревьями. Он стоял, сложив руки на груди, положив оружие на пень. Йоста невольно отметил, что перед ним человек, вызывающий благоговейный ужас. А то, что он обожал одеваться так, словно снимается в американском военном фильме, делало его фигуру еще более пугающей.

– Знаю, знаю, здесь нельзя стрелять, – сказал Джеймс, обезоруживающе подняв ладони.

– Да, и об этом мы поговорим в следующий раз, – сказал Йоста. – Но сейчас мы пришли сюда не за этим.

– Я только уберу пистолет, – сказал Джеймс, поднимая оружие с пня.

– Это «кольт»? – спросила Паула.

Джеймс гордо кивнул.

– Да, «М-тысяча девятьсот одиннадцать». Он находился на вооружении лиц офицерского и сержантского состава всех видов вооруженных сил США с тысяча девятьсот одиннадцатого по тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Применялся в обеих мировых войнах, в Корейской и Вьетнамской войне. Это мое первое оружие; я получил его от отца, когда мне исполнилось семь. Из него я учился стрелять.

Йоста воздержался от комментариев по поводу того, насколько неуместно дарить семилетнему ребенку боевое оружие. Он заподозрил, что Джеймс его не поймет.

– Ты и своего сына научил стрелять? – спросил он, пока Джеймс аккуратно, почти с нежностью, убирал пистолет в сумку.

– Да, он отличный стрелок, – ответил тот. – В остальном он мало на что годится, но стрелять умеет. Кстати, он тренировался весь день – я пришел сразу после него. Из Сэма получился бы отличный снайпер, но он никогда не сдаст начальную физическую подготовку.

Он пренебрежительно фыркнул.

Йоста осторожно покосился на Паулу. Ее взгляд ясно показывал, что она думает по поводу того, как Джеймс отзывается о своем сыне.

– Так в чем же дело? – спросил тот, ставя сумку с пистолетом на землю.

– Речь идет о Лейфе Херманссоне.

– Полицейском, который когда-то засадил мою жену за убийство? – переспросил Джеймс и нахмурил лоб. – Почему вы хотите поговорить о нем?

– Что вы имели в виду, говоря «засадил»? – спросила Паула.

Джеймс выпрямился и снова скрестил руки на груди, отчего его бицепсы показались гигантскими.

– Я не имею в виду, что он поступал не по закону или что-нибудь в этом духе, но он весьма настойчиво работал над тем, чтобы доказать виновность моей жены в убийстве, которого она не совершала. И мне кажется, что другие версии он не рассматривал всерьез.

– Создается впечатление, что под конец жизни Лейф сам начал сомневаться в своей правоте, – сказала Паула. – И у нас есть основания думать, что он выходил на контакт с вами в тот день, когда его не стало. Вы что-нибудь помните по этому поводу?

Джеймс удивленно покачал головой:

– Это было очень давно, но я не припомню, чтобы мы контактировали в тот день… Мы вообще очень редко общались. Да и зачем?

– Мы подумали, что он связался с вами в качестве первого шага, – ответил Йоста, – чтобы потом выйти на Хелену. Подозреваю, что она была настроена к нему не совсем доброжелательно.

– Да уж, в этом вы правы, – сказал Джеймс. – Если б он захотел переговорить с ней, это было бы куда легче сделать через меня. Но он и не пытался. Я даже не знаю, как бы отнесся к этому… Много лет прошло. Мы постарались оставить все это позади.

– Думаю, сейчас это довольно трудно, – сказала Паула, наблюдая за его реакцией.

– Да, трагедия… Но она куда ужаснее для семьи девочки, чем для нас. Нам грех жаловаться, хотя настойчивый интерес вечерних газет весьма утомляет. К нам в дверь стучались журналисты. Однако вряд ли они еще раз осмелятся… – Джеймс криво улыбнулся.

Йоста почувствовал, что не стоит задавать лишних вопросов. К тому же он счел, что журналисты сами виноваты. С каждым годом они становятся все более навязчивыми и слишком часто нарушают границы допустимого.

– Хорошо, тогда у нас на сегодня больше нет вопросов, – сказал Флюгаре и вопросительно посмотрел на Паулу. Та кивнула.

– Если я что-то вспомню, то обязательно позвоню, – сказал Джеймс и указал в сторону дома, проглядывавшего за деревьями. – Я провожу вас.

Он пошел впереди, и Йоста с Паулой обменялись взглядами. Было очевидно, что она тоже ни на секунду не поверила словам Джеймса.

Проходя мимо дома, Йоста на мгновение поднял глаза к окну во втором этаже. В окне стоял мальчик-подросток и с абсолютно равнодушным выражением лица наблюдал за ними. Его выкрашенные в черный цвет волосы и черный макияж вокруг глаз делали его похожим на привидение. Йоста почувствовал, как по его спине пробежал неприятный холодок. В следующую секунду мальчик исчез.

* * *

Когда Мария вернулась домой, Джесси сидела на мостках. Она намазала лицо и тело каким-то кремом, который нашла в ванной. Наверняка дорогим. Краснота от него не прошла, но хотя бы зуд уменьшился. Джесси хотелось бы, чтобы существовал крем для лечения души. Или как там называется то, что в ней раскололось на части…

Она снова подмывалась, несколько раз. И все же по-прежнему чувствовала себя грязной. Отвратительной. Одежду мамы Бассе она выбросила. Теперь сидела в старой футболке и спортивных брюках и смотрела на вечернее солнце. Мария остановилась рядом с ней.

– Что у тебя с лицом?

– Обгорела, – кратко ответила Джесси.

Мария кивнула.

– Ну немного позагорать только полезно для прыщей.

После этого она повернулась и ушла в дом. Ни слова о том, что Джесси не пришла ночевать накануне вечером. Да и заметила ли она ее отсутствие? Скорее всего, нет.

Сэм вел себя замечательно. Он был готов проводить ее домой и остаться с ней. Однако ей надо было побыть одной. Сидеть и чувствовать, как в ней растет ненависть. Джесси лелеяла в себе это чувство. В каком-то смысле она ощущала свободу в том, чтобы ненавидеть без всяких ограничений. Все эти годы она сопротивлялась, не хотела думать о людях плохо. Какая наивность!

В течение дня на ее телефон сыпались сообщения. Джесси не понимала, откуда они взяли ее номер. Но, наверное, его распространяли вместе с фотографиями. Она открыла только первые, а потом просто нажимала на «удалить». Все сообщения были на ту же тему. Шлюха. Шалава. Потаскуха. Жирняйка. Страхолюдина.

Сэм тоже получил сообщения. И снимки тоже. Они посыпались тогда, когда он отмывал последние надписи маркером. Отложив телефон, Сэм взял ее лицо в ладони и поцеловал ее. Сначала она отстранилась. Чувствовала себя отвратительной, грязной, знала, что изо рта у нее пахнет блевотиной, хотя она и почитила зубы в ванной у родителей Бассе. Но Сэма это не волновало. Он поцеловал ее долгим поцелуем, и Джесси почувствовала, как горящий шар ненависти стучал в их сердца. Ненависть объединяла их.

Вопрос был лишь в том, что теперь делать.

Когда солнце начало краснеть, Джесси подняла вверх лицо. Слышно было, как Мария в доме открывает очередную бутылку шампанского. Все было как раньше. А между тем все изменилось.

* * *

Патрик пил уже третью чашку кофе с тех пор, как переговорил с Турбьёрном Рюдом. А судмедэксперт все не перезванивал.

Вздохнув, Хедстрём выглянул в коридор, где медленно плелся Мартин с чашкой в руке.

– У тебя усталый вид, – сказал он, и тот остановился.

Патрик подумал об этом еще на утреннем совещании, но не хотел распрашивать его при других. Он знал, что после смерти жены Мартина мучает бессонница.

– Да нет, всё в порядке, – ответил коллега и зашел в кабинет Патрика.

Тот замер, увидев, что Мартин покраснел до корней волос.

– Чего ты там мне не рассказываешь? – спросил Патрик, откинувшись в своем рабочем кресле.

– Просто я… это самое… – проговорил Мартин, уставившись на свои ботинки и переминаясь с ноги на ногу, словно не мог решить, на какую встать.

– Садись и выкладывай. Как ее зовут?

Мартин сел и смущенно улыбнулся.

– Ее зовут Метте.

– И?.. – спросил Патрик, ожидая продолжения.

– Она в разводе. У нее годовалый сын. Метте из Норвегии, работает бухгалтером в фирме в Греббестаде. Но вчера у нас было первое свидание, так что я пока не знаю, что из всего этого выйдет…

– Судя по тому, какой у тебя замученный вид, свидание прошло успешно. – Патрик ухмыльнулся.

– Ну… типа… да.

– А как же вы познакомились?

– На детской площадке, – ответил Мартин и заерзал на стуле.

Хедстрём решил, что не стоит мучить Мартина расспросами.

– Ну и отлично, что ты снова ходишь на свидания, – сказал он. – Во всяком случае, рассматриваешь для себя возможность с кем-то познакомиться. Пусть будет что будет. Все равно хорошо. Пию никто не заменит. Но это будет другая история.

– Знаю, – ответил Мартин, снова уставившись на свои ботинки. – Мне кажется, время пришло.

– Ну что ж… Значит, так тому и быть.

Тут на столе зазвонил телефон, и Патрик поднял палец, призывая Мартина остаться.

– Да, тут ты оказался прав, Хедстрём, – проворчал Турбьёрн.

– Что скажешь? – спросил Патрик. – Отпечатки одного и того же человека?

– Без сомнений. Но я пробил их по базе – там, увы, никаких совпадений. Сравнил также с отпечатками пальцев родителей – тоже не подходят.

Патрик вздохнул. А кто сказал, что будет легко? Но, во всяком случае, родителей теперь можно исключить.

– Во всяком случае, теперь у нас есть зацепка. Спасибо тебе!

Положив трубку, он взглянул на Мартина.

– Отпечатки пальцев на теле Линнеи совпадают с отпечатками на упаковке от батончика.

Мартин поднял брови.

– Надо посмотреть, найдем ли мы что-нибудь в базе.

Хедстрём покачал головой.

– Турбьёрн уже проверил – никаких совпадений.

Сам он не верил в убийцу, выбирающего жертвы наугад, – казалось, здесь все тщательно продумано, есть какие-то личные мотивы. Да и параллели с делом Стеллы не могли быть случайностью. Нет, его не удивило, что они не нашли обладателя отпечатков пальцев в полицейском реестре.

– Есть несколько человек, с которыми мы должны сравнить… – Мартин заколебался. – Мне неприятно это говорить, но… Например, родители девочки. И…

– И Хелена с Марией, – добавил Патрик. – Поверь мне, я сам об этом думал. Но, чтобы снять у них отпечатки пальцев, мы должны иметь более весомые подозрения. Отпечатки пальцев Петера и Эвы мы сняли, когда расспрашивали их о сарае, и Турбьёрн уже провел сравнение. Они не подходят.

– А разве отпечатки пальцев Хелены и Марии не сохранились в реестре? – спросил Мартин. – С предыдущего расследования?

Патрик покачал головой.

– Нет, они были детьми, когда произошло убийство, и не отбывали наказание – их отпечатков в реестре нет. Но мне очень хотелось бы сделать такое сопоставление. Особенно теперь, когда алиби Марии рассыпалось. И уже сам тот факт, что она соврала нам, заставляет меня задуматься…

– Согласен, тут что-то не сходится, – сказал Мартин. – Кстати, ты что-нибудь слышал от Йосты и Паулы?

– Да, Паула звонила. Джеймс решительно утверждает, что никаких контактов с Лейфом у него не было. Похоже, и Йоста, и Паула скептически относятся к этим его заявлениям.

– Однако, не имея ничего более конкретного, чем просто догадки, мы не можем прижать его по этому вопросу.

– Увы, – согласился Хедстрём.

– Тогда будем надеяться, что Лейф раскроет нам свои тайны. Когда ты получишь ответ по поводу разрешения?

– Завтра в первой половине дня, – ответил Патрик. – Но прокурор думает, что проблем не возникнет. Все готово, чтобы во вторник его достать… – Он вздохнул и поднялся. – Думаю, сегодня от нас уже толку не будет. Утро вечера мудренее. Завтра еще раз пораскинем мозгами – авось сообразим, как наилучшим образом использовать эту информацию.

Сообрав со стола распечатки, он сложил их в пластиковую папку и засунул в портфель. Потом вдруг остановился.

– Когда вы снова встречаетесь?

– Сегодня вечером. Ее бывший забрал сына на двое суток, так что надо этим пользоваться…

– Само собой, но все же постарайся хоть немного поспать, – сказал Патрик и положил руку на плечи Мартину, направляясь с ним к выходу.

Они уже дошли до входной двери, когда их окликнула Анника. Они обернулись и увидели, что та держит в руке телефонную трубку.

– Звонят из больницы. Они пытались дозвониться тебе, но ты не отвечаешь.

Патрик взглянул на дисплей своего телефона. В самом деле – три пропущенных звонка с одного и того же номера.

– Чего они хотят? – спросил Хедстрём, но Анника лишь показала ему жестами, чтобы он подошел и взял турбку.

Патрик подошел к стойке и взял трубку. Выслушал, сказал несколько коротких фраз и положил трубку на рычаг. Потом обернулся к Аннике и Мартину, с нетерпением ждавшим, что он скажет.

– Амина умерла два часа назад, – проговорил он, чувствуя, что голос плохо повинуется ему. – Это означает, что теперь речь идет не просто о поджоге, а об убийстве.

Повернувшись, Патрик направился к кабинету Мелльберга. Нужно спросить Карима, как поступить с детьми. Их мама умерла. И кому-то придется рассказать им об этом.

* * *

Сверху доносились приглушенные звуки телепрограммы. Халил взглянул на Аднана, вытиравшего слезы. Они попросили, чтобы их поселили вместе, и проблем не возникло – муниципалитет и без того желал, чтобы иммигранты поселились как можно кучнее, тогда временного жилья хватило бы на всех.

И вот теперь они сидят здесь. В крошечной комнатушке в темном подвале виллы постройки пятидесятых. Здесь было душно, пахло плесенью и сыростью. Но старушка, хозяйка виллы, оказалась добрая. Она угостила их ужином и вела себя очень любезно, хотя они могли сказать не так уж много слов на одном и том же языке, а еда, которую хозяйка называла мясом в укропном соусе, имела странный вкус.

После ужина начались звонки. А они позвонили другим. Все искали утешения друг у друга. Нет больше красивой, веселой, задорной Амины…

Аднан снова вытер слезы.

– Давай съездим к Кариму. Может быть, Билл согласится нас отвезти?

Халил проследил за остановившимся взглядом Аднана, устремленным на грязное ковровое покрытие. Поковырял носком одно из пятен. Оно выглядело старым и засохшим. Похоже, здесь давно никто не жил.

– Так поздно нас никто не пустит, – сказал он. – Давай завтра.

Аднан сжал руки. Вздохнул.

– Хорошо. Давай завтра.

– Как думаешь – они рассказали детям?

– Это наверняка придется сделать Кариму.

– Если он в состоянии.

Аднан снова потер лицо.

– Почему всё так, а?

Халил не знал, кому он адресует это вопрос – ему или Богу. Или Швеции – богатой и свободной стране.

– Многие были добры к нам, – ответил он. – Есть и такие, как Билл. Билл и Гунилла. И Рольф. И Стюре. Не надо о них забывать.

Говоря это, он не смотрел на Аднана. Снова потер носком пятно на ковре.

– Они нас так ненавидят, – проговорил Аднан. – Не понимаю… Они приходят среди ночи и хотят нас сжечь, хотя мы им ничего не сделали. Да-да, я знаю, что ты мне обычно говоришь. «Они боятся». Но когда кидают в дом зажигательную смесь в надежде, что живущая там семья сгорит заживо – только потому, что они приехали из другой страны, – то это уже не страх. Это нечто другое…

– Ты жалеешь?

Аднан долго сидел молча. Халил знал, что тот думает о брате, которого застрелили у него на глазах, о дяде, которому взрывом оторвало ногу. По ночам он выкрикивал во сне их имена.

Ответ казался простым – но теперь все изменилось. Изменилось после смерти Амины.

Аднан сглотнул.

– Нет, я не жалею. Выбора у меня не было. Но я понял одну вещь.

– Какую? – спросил Халил.

– У меня никогда больше не будет дома.

Сверху вновь донеслась веселая музыка из телевизора.

Бухюслен, 1672 год

Словно во сне шла Элин, когда ее вели на суд. Она все еще не осознала, что удержалась на поверхности во время испытания водой. Зал суда был переполнен – Элин догадалась, что многих желающих не пустили.

Ленсман сказал, что ее призовут к ответу, но что это означает? Есть ли что-то, что может спасти ее? Или кто-то?

Элин усадили впереди. Взгляды зевак заставили ее ерзать на месте. Одни смотрели с любопытством, другие – со страхом, третьи – с ненавистью. Бритта тоже была здесь, но Элин не решалась взглянуть в ее сторону.

Судья ударил молотком по столу, и гомон в зале затих. Элин тревожно взглянула на мужчин, восседавших за столом. Среди них она знала только Ларса Хирне. Остальные были ей незнакомы и от этого выглядели особенно грозно.

– Сегодня мы собрались, чтобы выяснить, является ли Элин Йонсдоттер ведьмой. Все мы видели, как она плыла по воде со связанными руками и ногами, и у нас есть несколько свидетелей ее темных дел, но и у Элин Йонсдоттер есть право вызвать своих свидетелей, готовых говорить в ее пользу. Имеются ли таковые у Элин?

Элин оглядела скамьи. Увидела служанок из усадьбы, соседей из Фьельбаки, Бритту и Пребена, мужчин и женщин, которым она помогла от головной и зубной боли, любовной печали, подагры и прострела. С мольбой переводила она взгляд с одного на другого, но все отворачивались. Никто не встал. Никто не сказал ни слова.

Некому ее защитить.

Наконец Элин обратила свой взор на Бритту. Та сидела с улыбкой на губах, сложив руки на еще небольшом животе. Рядом с ней сидел Пребен. Он смотрел в пол, светлая челка упала ему на глаза. Ах, как она любила эту челку! Гладила ее в минуты нежности. Она любила его. Теперь же не знала, что к нему испытывает. Какая-то часть ее помнила свою любовь к нему. Какая-то часть ненавидела его. Какая-то испытывала отвращение к нему за его малодушие. Он плывет по течению, сгибается при малейшем препятствии. Ей следовало разглядеть это раньше. Но она была слишком ослеплена его добрыми глазами и его заботами о дочери. Позволила себе отдаться мечтам и сама заполнила пробелы, где чего-то недоставало. А теперь ей придется заплатить за это сполна.

– Поскольку никто не вышел, чтобы свидетельствовать в пользу Элин, вызовем тех, кто может рассказать о ее деяниях. Первой вызывается Эбба из Мёрхульта.

Элин фыркнула. Ничего удивительного. Она знала, что Эбба только и ждет своего часа, чтобы отомстить. Как жирный паук поджидает муху. Она даже не удостоила Эббу взглядом, когда та заняла место за свидетельской кафедрой.

Когда Эбба произнесла клятву, начались вопросы. Она буквально раздувалась от важности, рассказывала, размахивая руками.

– Первое, что мы заметили, – что она умела такое, чего человек уметь не должен. Она заставила деревенских баб бегать к ней по всякому делу – то больные ноги, то боли в животе, – а девушки приходили к ней за приворотным зельем, чтобы привлечь мужчину. Но я сразу поняла, что тут что-то нечисто – не в человеческой природе делать такие вещи. Это проделки дьявола, я сразу догадалась. Но разве кто послушал Эббу из Мёрхульта? Нет, все бегали к ней со своими хворями. И она лечила мазями, отварами и длинными заклинаниями – таким богобоязненная женщина заниматься не должна.

Она огляделась. Многие из сидевших на скамьях закивали. Даже те, кто с радостью принимал помощь Элин.

– А как с селедкой? – спросил Хирне, подаваясь вперед.

Эбба радостно закивала.

– Да, когда селедка пропадала, я точно знала, что это делала Элин.

– Делала? – спросил Хирне. – Каким образом?

– Однажды вечером я видела, как она воткнула что-то в песок возле воды. А все знают, что если сажать медных лошадей, то это отпугнет селедку.

– Но какие же у нее были мотивы? Она и ее покойный муж жили за счет рыбной ловли.

– Да это только показывает, какая она злая: готова была свою собственную семью уморить голодной смертью, лишь бы напакостить остальным. Накануне она поругалась с несколькими женами рыбаков на корабле Пера. И после этого селедка исчезла, как корова языком слизнула.

– А как все обстояло с береговым стражником? Что произошло в тот день, когда он уехал из их дома, сообщив Перу, что его лодку отбирают в пользу государства за то, что тот без разрешения привез из Норвегии бочку соли?

– Да-да, я слышала, как она проклинала его, когда он уезжал от них. Страшные проклятия, которые мог вложить ей в уста только сам сатана. Никто с Богом в душе не мог бы выговорить тех слов, что она бросила ему вслед. И потом по пути домой…

Она сделала паузу. Собравшиеся задержали дыхание.

– Береговой страж сам расскажет, что с ним случилось, – сказал Хирне. – Но давайте сперва дослушаем Эббу.

– По пути домой ветер сдул его с дороги вместе с лошадью, так что он очутился в придорожной канаве. Я сразу догадалась, что это Элин наколдовала.

– Спасибо, Эбба, мы, как и было сказано, выслушаем по этому вопросу самого Хенрика Майера.

Он откашлялся.

– Все это приводит нас к самому серьезному обвинению против Элин Йонсдоттер. А именно – она обвиняется в том, что при помощи волшебства отправила на дно судно своего мужа.

Элин ахнула и уставилась на Эббу из Мёрхульта. Она знала, что не имеет права говорить, пока ей не разрешат, но не могла удержаться.

– Да Эбба совсем умом тронулась! Чтобы я отправила на дно судно Пера? Со всеми людьми? Это просто безумие!

– Элин Йонсдоттер должна молчать! – прикрикнул Хирне.

Эбба из Мёрхульта приложила руку к груди и принялась махать платочком у лица.

Элин фыркнула, наблюдая ее притворный ужас.

– Не обращай внимания на подсудимую, – проговорил Хирне и положил руку на плечо Эббы. – Продолжай.

– Да-да, она сильно прогневалась на мужа своего, Пера. За бочку да за то, что он собирался в то утро выйти в море. Я слышала, как она говорила, что если он выйдет, то может не возвращаться.

– Рассказывай, что случилось потом, – сказал Хирне.

Все подались вперед, ловя каждое слово. Неизвестно, когда в следующий раз выпадет такое развлечение.

– Они вышли в море в шторм, и я видела, как за ними полетела голубка. Это была Элин – каким-то непонятным образом я узнала ее, хотя она была не в человеческом обличии. Когда она полетела за лодкой, я поняла, что мой муж не вернется домой. Так и получилось.

Она громко всхлипнула и вытерлась платком.

– Он был хороший муж, прекрасный отец нашим пятерым детям – а теперь покоится на дне морском, обглоданный рыбами, только потому что эта… эта ведьма разозлилась на своего мужа!

Эбба указала на Элин, которая только покачала головой. Все это казалось невероятным. Словно в кошмарном сне. В любую минуту она может проснуться. Но тут Элин снова взглянула на Бритту, на ее довольную улыбку, на склоненную голову Пребена. И поняла, что все это – ужасная правда.

– Расскажи об уродце, – сказал Хирне.

Элин почувствовала, как дурнота подступает к горлу. Неужели ж для них нет ничего святого?

– Должно быть, она спуталась с дьяволом и понесла от него, – сказала Эбба из Мёрхульта, и по залу пробежал шепоток. – Потом пришла к моей сестре, чтобы выгнать плод. Я сама его видела. Когда я вошла в дом, он лежал в ведре у двери. Он не был похож на ребенка – словно образ самого дьявола, весь перекошенный и такой отвратительный, что у меня внутри все перевернулось.

Несколько женщин вскрикнули. Рассказы о том, чтобы спутаться с дьяволом и родить от него ребенка, – это уж нечто неслыханное.

– Сестра Эббы помогла избавиться от этого уродца, и она тоже будет свидетельствовать, – сказал Хирне и кивнул.

Тут обсуждались серьезные вещи, и он всячески старался подчеркнуть это всем своим видом.

Элин снова покачала головой. Руки, лежашие у нее на коленях, дрожали. Тяжесть от всего, что возводилось на нее, давила ей на плечи, заставляя опустить голову к полу. Однако она не подозревала, что ждет ее впереди.

* * *

Миновали два дня напряженного ожидания. Хотя следствие пока застопорилось, Йосте не пришлось сидеть без дела. Сигналы от общественности поступали в огромных количествах, особенно потому, что газеты теперь не только пестрели заголовками об убийстве – к ним добавилось сообщение о смерти Амины. Все это вызвало бурные дебаты по поводу политики в отношении беженцев, где обе стороны пытались использовать поджог и смерть Амины как аргумент в свою пользу. Одна сторона утверждала, что поджог явился результатом ненавистнической пропаганды и ксенофобии, насаждаемой «Друзьями Швеции». Другая же заявляла, что поджог – результат фрустрации народа по поводу необдуманной политики в отношении беженцев. Некоторые из них к тому же считали, что дом подожгли сами беженцы.

От этих дебатов Йосту тошнило. Сам он считал, что политика в отношении иммигрантов и беженцев нуждается в улучшении и там есть что обсудить. Невозможно просто открыть границы и принять всех желающих – необходимо создать работающую инфраструктуру, которая будет наилучшим образом интегрировать иммигрантов в шведское общество. В этом он был согласен. Однако в риторике «Друзей Швеции» и их избирателей его отталкивало то, что вина за все возлагалась на самих беженцев. Они во всем виноваты. Потому что приехали сюда.

Конечно, приезжали к ним всякие. Как полицейский Флюгаре не мог закрывать глаза на очевидные факты. Но большинство бежавших в Швецию спасали свою жизнь и жизнь своих близких, надеясь построить лучшую жизнь в новой стране. Никто не бросает свою страну и своих родных, возможно, навсегда, не будучи доведен до полного отчаяния. Йоста невольно задавался вопросом, как поступили бы все те, кто вопил, что беженцы не должны приезжать сюда и расходовать наши ресурсы, если б в Швеции бушевала война и их собственные дети находились в постоянной опасности. Разве они не пошли бы на все, чтобы спасти их?

Вздохнув, он отложил газету. Анника следила за тем, чтобы на столе в кухне всегда лежали свежие газеты, но обычно Йосту хватало лишь на то, чтобы бегло просмотреть их. Впрочем, приходится следить за тем, что пишут об их деле. Домыслы и неверные утверждения испортили немало расследований.

Паула вошла в кухню с лицом еще более усталым, чем обычно. Йоста с сочувствием взглянул на нее.

– Тяжело с детишками?

Она кивнула, взяла себе кофе и уселась напротив него.

– Да, они всё плачут и плачут. А ночью просыпаются от кошмарных снов. Мама ездила с ними в больницу, когда Карим рассказал им, – удивительно, что ее удар не хватил. Но она делает все, что в ее силах, и сейчас мы стараемся устроить так, чтобы Карим с детьми могли снять квартиру в нашем доме, когда его выпишут. У владельца дома есть квартира, которая уже некоторое время пустует, – она как раз рядом с нашей, и мне кажется, что это был бы неплохой вариант. Проблема в одном – муниципалитет считает, что квартплата слишком высока. Посмотрим, что будет.

Паула покачала головой.

– Я слышала, все прошло хорошо, – сказала она. – Вчера с эксгумацией.

– Да, очень достойно – с учетом всех обстоятельств. Теперь ждем новостей. Но пуля, которую должны были достать на первом вскрытии, по-прежнему не найдена. Она даже не зарегистрирована. Мы обыскали все сохранившиеся материалы – кстати, их немного, – но пули нет. По закону улики должны храниться семьдесят лет – было бы очень мило, если б они соблюдали правила.

– Мы не знаем, почему ее не могут найти, – дипломатично ответила Паула. – Но тогда никто не думал об убийстве, дело рассматривалось как совершенно однозначное самоубийство.

– Какая разница? Доказательства не должны исчезать просто так, – обиженно проговорил Йоста.

В глубине души он понимал, что несправедлив. В национальном центре судебной медицины работали не покладая рук. Бюджет выделялся скромный, а работы было невпроворот. Однако отсутствие пули стало еще одним источником ошушения безысходности в этом расследовании, где все дороги, казалось, вели в тупик. Йоста был стопроцентно убежден, что предполагаемое убийство Лейфа Херманссона напрямую связано с делом Стеллы. Хорошо бы они как можно скорее нашли хоть какое-нибудь конкретное подверждение этой версии…

– Насколько я понимаю, поиски гипотетического молодого жеребца Марии не увенчались успехом?

Йоста потянулся за печеньем и тщательно отделил верх от низа, чтобы слизнуть шоколадную прослойку.

– Нет. Мы поговорили с несколькими людьми, кто находился в тот вечер в «Городском отеле», но никто ничего не видел. А режиссер подтверждает, что ту ночь в его номере провела гримерша, а не Мария. Говорит, что Мария попросила его солгать – если у нее не будет алиби, на нее в первую очередь падут подозрения. Она и ему рассказала о том мистическом молодом человеке, но он не видел их вместе.

– Да уж, я сильно сомневаюсь, что этот парень вообще существует, – проговорил Йоста.

– Если мы будем исходить из того, что она лжет, – зачем? А если она имеет отношение к убийству девочки, – почему? Какие у нее мотивы?

Их разговор прервал звонок мобильного телефона Паулы.

– О, добрый день, Дагмар! – сказала она в трубку, рукой показывая Йосте, что это важный звонок. Внимательно выслушала собеседницу, и Флюгаре заметил, как ее лицо просияло. – Боже мой, ничего страшного, что вы забыли! Главное, что сейчас вспомнили! Мы немедленно выезжаем.

Нажав на кнопку, она взглянула на Йосту:

– Теперь я знаю, как проверить, какие транспортные средства заезжали на хутор Бергов в то утро, когда пропала Нея. Поехали!

Она встала. Потом остановилась, и на ее лице появилась улыбка.

– Знаешь, я возьму с собой Мартина. Я тебе потом все объясню.

* * *

Сидя за рабочим столом, Патрик пытался спланировать работу на день. Но какой путь выбрать, когда со всех сторон тупики? Более всего он надеялся на результаты эксгумации. Педерсен обещал позвонить ему прямо утром, и действительно, телефон зазвонил ровно в восемь утра.

– Приветствую! – сказал Патрик. – Быстро сработано.

– Да, и у меня два момента, – сказал Педерсен.

Хедстрём выпрямился на стуле. Начало многообещающее.

– Во-первых, я составил окончательный рапорт по поводу Линнеи Берг. Ты получишь его в течение часа. Однако там нет ничего, помимо тех моих комметариев, которые ты уже получил от меня предварительно, в обход всех правил. Что, кстати, должно остаться между нами.

– Как всегда, ты же знаешь, – заверил его Патрик.

Педерсен откашлялся.

– Ну вот. А второй момент касается тела, которое мы получили от вас вчера. Лейфа Херманссона.

– И что? – спросил Патрик. – Насколько я понимаю, вы еще не успели даже начать. Так что ты хочешь мне сказать?

Педерсен вздохнул.

– Видишь ли, эта пропавшая пуля… Та, которая нигде не зарегистрирована, которую как корова языком слизнула…

– И что? – спросил Хедстрём, едва дыша от напряжения.

Если Педерсен сейчас же не выложит ему все, он просто взорвется.

– Ну мы ее нашли.

– Отлично! – сказал Патрик. Наконец хоть в чем-то повезло. – И где же? На дне какого-нибудь старого архива?

– Да нет… в гробу…

Патрик разинул рот. Может быть, ослышался? Изо всех сил пытался он найти логику в том, что сказал Педерсен, – и не мог.

– В гробу? Как она могла попасть в гроб?

Он рассмеялся, но Педерсен не ответил на его смешок. Вместо этого проговорил устало:

– Понимаю, что это похоже на шутку, но, как всегда, сказался человеческий фактор. Судмедэксперт как раз разводился, судился с женой из-за ребенка и слишком часто прикладывался к бутылке. Потом все утряслось, но работа моего предшественника в тот год, когда в его личной жизни царил беспорядок… как бы это помягче выразиться… оставляет желать много лучшего.

– Так ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что врач, делавший вскрытие, не достал пулю. Она осталась в голове, и когда мягкие части с годами исчезли, пуля выкатилась наружу.

– Ты шутишь, – пробормотал Патрик.

– Поверь, мне самому хотелось бы, чтобы это была шутка. – Педерсен вздохнул. – И, к сожалению, даже обругать некого – он умер от инфаркта год назад. В связи с третьим разводом.

– Значит, пуля у тебя?

– Нет, ее здесь нет. Я немедленно послал ее с посыльным к Турбьёрну в Уддеваллу. Подумал, что предварительный анализ нужен тебе как можно скорее. И я очень извиняюсь за своего предшественника, земля ему пухом. Такого просто не должно быть.

– Конечно. Но самое главное, что у нас теперь есть пуля, – ответил Патрик. – Мы можем сопоставить ее с пистолетом Лейфа и определить, было это самоубийство или нет.

* * *

Бассе плюхнулся на диван, который ему так и не удалось оттереть от пятен. Двое суток напролет он убирался, но дом по-прежнему выглядел как хлев. Страх сдавливал горло. Когда позвонили родители, Бассе заверил их, что все хорошо, но колени у него дрожали, когда он положил трубку. Ему запретят выходить из дома на целый год, не меньше. Вероятно, для него теперь введут вечный комендантский час.

А все Нильс и Вендела… Ему надо бы сообразить и не слушать их, но с самых младших классов он всегда делал как они скажут. Поэтому и брали его в свою компанию. Иначе они вполне могли издеваться над ним вместо Сэма.

Помогать ему с уборкой приятели не стали. Нильс только рассмеялся в ответ, а Вендела даже не ответила. И среди проблем были не только грязь и разрушения. Пропала мамина шкатулка с украшениями. И папина коробка с сигарами. Утащили даже каменного ангелочка, которого мама поставила для украшения в саду.

Бассе подался вперед, упершись локтями в колени. Холодный ком в животе разрастался с каждым днем. Скоро вернутся мама с папой. Он подумывал о том, чтобы сбежать из дома. Но куда податься? Один он не сможет прожить…

Снова ему померещилось тело Джесси, и Бассе всхлипнул. Стоило ему закрыть глаза – и он видел ее перед собой. По ночам она являлась ему в кошмарных снах. В памяти всплывали все новые и новые детали. Он видел черные надписи на ее коже, ощущал под собой ее тело. И слышал свое собственное сопение, когда раз за разом входил в нее – и свой звериный рык, когда тело взрывалось от оргазма.

Он помнил чувство наслаждения, запретности, ее полной беспомощности, собственной власти – он мог делать с ней все, что захочет. Помнил даже сейчас, когда его охватывали столь противоречивые чувства, что тошнота подступала к горлу.

Бассе знал, что все получили снимки; он уже потерял счет тем эсэмэскам, которые ему прислали. Нильс и Вендела наверняка довольны: их план – унизить Джесси раз и навсегда – сработал.

Похоже, с тех пор никто не видел Джесси и ничего не слышал о ней. Тишина. И от Сэма тоже никаких вестей. Почему-то никому это не кажется странным. И только Бассе сидел один в разоренном доме и чувствовал, что все глубже проваливается в пропасть. Что-то подсказывало ему, что история не закончена. Слишком тихо. Как перед штормом.

* * *

Выехав задним ходом с парковки, Эрика подумала, как ей везло в последнее время. Она напряженно работала над книгой в те часы, когда дети были заняты, и теперь, похоже, многие кусочки мозаики становятся на места.

Эрика не решалась даже надеяться, что Санна согласится поговорить с ней. Она позвонила наобум, когда Кристина увезла детей в Стрёмстад в парк развлечений. Поколебавшись немного, Санна согласилась и попросила ее приехать к ней в магазин. И теперь Эрика ехала на встречу с одним из тех людей, кто знал Стеллу лучше всех.

И что-то подсказывало Эрике, что скоро выяснится, кто скрывается за инициалами SS.

Припарковав машину на большой площадке перед магазином, она огляделась и вошла под арку, увитую розами, которая, похоже, служила входом в магазин и сад. Место находилось всего в десяти минутах езды от Фьельбаки, но у Эрики никогда ранее не возникало повода завернуть сюда. К садоводству она никакого интереса не питала и после нескольких попыток поддержать жизнь в орхидее, полученной от Кристины, сдалась. Их сад выглядел скорее как игровая площадка, чем как сад; к тому же Эрика все равно подозревала, что нет таких кустов и цветов, которые вынесли бы дикий напор близнецов.

Санна вышла ей навстречу, снимая на ходу перепачканные землей садовые перчатки. Они не раз сталкивались и здоровались, как обычно бывает в маленьком поселке, где все всё обо всех знают, но впервые встретились наедине.

– Добрый день, – сказала Санна, протягивая руку. – Можем посидеть в беседке, Корнелия пока присмотрит за магазином.

Она направилась к белому резному деревянному столику, стоявшему чуть в стороне в окружении кустов и роз. На мебели был ценник, и Эрика мысленно охнула, взглянув на цифру. Цены для дачников.

– Да, настала пора нам встретиться, – сказала Санна, пристально разглядывая посетительницу, словно пытаясь прочесть ее мысли.

Эрика немного поерзала под ее пристальным взглядом – впрочем, она привыкла, что ее встречают скептически. Близкие родственники обычно уже повидали немало охотников за сенсациями, которые толпятся вокруг них, как гиены, вынюхивая подробности их трагедии; у Санны были все основания считать, что Эрика тоже одна из них.

– Тебе известно, что я пишу книгу о деле Стеллы, – сказала Эрика, и Санна кивнула.

С первого взгляда она понравилась Эрике. В ней было что-то основательное и естественное. Светлые волосы собраны в хвост на затылке, лицо без макияжа, и Эрика подозревала, что даже на праздничные события она красится исключительно скупо. Одежда предназначалась для работы – высокие сапоги, джинсы и свободная джинсовая рубашка. В ней не было ни капли кокетства, ничего поверхностного.

– Как ты к этому относишься? – спросила Эрика, сразу беря быка за рога.

Для интервью это обычно был самый больной вопрос. Как собеседник вообще относится к тому, что кто-то пишет книгу?

– У меня возражений нет, – ответила Санна. – Но не могу сказать, что я очень того желаю. Мое отношение… нейтральное. Для меня это не имеет значения. Для меня Стелла – не книга. А с тем, что произошло, я живу уже так давно – то, что ты напишешь, ничего мне не добавит и не убавит.

– Я попытаюсь быть к ней справедливой, – сказала Эрика. – И мне очень нужна твоя помощь. Я хочу описать ее живо и убедительно. А ты можешь рассказать о ней, как никто другой… – Эрика достала из сумочки телефон и показала его Санне. – Можно, я буду записывать?

– Да, конечно. – Та кивнула и нахмурила брови. – Так что ты хотела бы узнать?

– Расскажи своими словами, – попросила Эрика. – О Стелле, о своей семье. И если у тебя есть силы – о том, как ты перенесла то, что произошло.

– Прошло тридцать лет, – сухо проговорила Санна. – Жизнь идет дальше. Я стараюсь об этом не думать. Прошлое очень легко может разрушить настоящее. Но я… попытаюсь.

Санна проговорила два часа. И чем больше она рассказывала, тем отчетливее видела Эрика настоящую Стеллу. Не только жертву, о которой она читала в материалах следствия и газетных статьях. Но и настоящую, живую четырехлетнюю девочку, обожавшую смотреть программу «Пять муравьев – это больше, чем четыре слона», никак не желавшую вставать по утрам и ложиться спать по вечерам. Девочку, которая любила рисовую кашу с сахаром, корицей и большой ямкой от масла, которая требовала сделать ей два хвостика, а не один и повыше, которая часто залезала ночью в кровать к старшей сестре и давала имена каждой из своих многочисленных веснушек. Ее любимцем был Хуберт на носу.

– Иногда с ней бывало трудновато, но более веселой компании и представить себе невозможно. Меня она часто раздражала, потому что обожала сплетничать – любимым ее занятием было тайком прокрасться за кем-то, подслушать и подсмотреть, что он делает, а потом рассказывать об этом направо и налево, – и порой мне хотелось ее придушить.

Санна внезапно смолкла – казалось, она раскаивается в своих словах. Потом, глубоко вздохнув, продолжила:

– Меня постоянно посылали искать ее в лесу. Но я боялась заходить туда. Мне казалось, что там страшно и жутко. А вот Стелла не боялась. Она обожала лес. Всегда убегала туда, как только ей представлялась возможность, – стоило родителям зазеваться. Наверное, именно поэтому нам было так трудно поверить, что с ней действительно случилось нечто плохое. Она и до того много раз уходила в лес, но всегда возвращалась. И вовсе не благодаря мне – я никогда не искала ее по-настоящему, просто заходила в лес ровно настолько, чтобы мама с папой думали, что я ищу. Потом садилась под большим дубом, метрах в пятидесяти от дома, и ждала. Рано или поздно Стелла появлялась. Она всегда находила дорогу домой. Кроме того, последнего раза.

Внезапно Санна рассмеялась.

– У Стеллы было не много подружек, но у нее был вымышленный друг. Странное дело – именно это обстоятельство в последнее время прокралось в мои сны. Он мне снился несколько раз.

– Он? – переспросила Эрика.

– Да, Стелла называла его Зеленым дяденькой – думаю, это было какое-нибудь заросшее лишайником дерево или куст, оживший в ее фантазиях. В этом смысле она была уникальна. Могла создавать в воображении целые миры. Иногда мне казалось, что в ее мире выдуманных персонажей было не меньше, чем реальных…

– Моя старшенькая тоже такая, – проговорила Эрика с улыбкой. – Чаще всех появляется ее вымышленная подружка Молли, которая, судя по всему, считает, что и ей положено печенье и конфеты, когда их дают Майе.

– О, гениальный способ получить двойную порцию! – улыбнулась Санна, и черты ее лица смягчились. – Ну у меня-то дома невыносимый подросток. Просто трудно поверить, что из них потом выходят нормальные люди…

– Сколько у тебя детей? – спросила Эрика.

– Одна дочь, – со вздохом ответила Санна. – Но иногда с ней не легче, чем с десятью…

– Жду этого периода с ужасом. Сейчас трудно представить себе, как они когда-нибудь будут кричать мне: «Отстань! Ты ни черта не понимаешь…» Ну, придет время, посмотрим.

– Поверь, мне говорят куда более ужасные вещи, – Санна усмехнулась. – Особенно по поводу того, что я, дескать, порчу ей жизнь, заставляя работать здесь. В выходные у нас произошел небольшой инцидент, за который полагались последствия, а принуждение честно отработать в мамином магазине, видимо, приравнивается к пыткам.

– Я ощущаю безграничную радость, что моей самой большой проблемой является вымышленная подружка Майи, большая любительница сладостей.

– Угу, – согласилась Санна и внезапно посерьезнела. Поколебавшись, спросила: – Как ты думаешь, это может быть случайным совпадением? Что маленькая девочка, жившая на нашем хуторе, теперь тоже убита?

Эрика не знала, что ответить. Разум – это одно, интуиция – совсем другое. Если она переведет разговор в нужное русло, то, возможно, узнает, права ли в свих подозрениях по поводу того, кто скрывается за инициалами SS.

– Думаю, это как-то взаимосвязано, – ответила она наконец. – Но пока не знаю как. Вероятно, все не так просто, чтобы снова тыкать пальцем в Хелену и Марию. Я не хочу бередить старые раны – понимаю, что вы почувствовали, что вся эта история завершилась, когда Марию и Хелену признали виновными. Но вопросы остались. И Лейф Херманссон – полицейский, в свое время руководивший следствием, – незадолго до смерти сказал своей дочери, что начал сомневаться. Мы только не знаем почему.

Санна опустила глаза на свои сапоги. Казалось, какая-то мысль вертится у нее в мозгу. Потом она подняла голову и взглянула на Эрику.

– Знаешь… Я давно уже обо всем этом не вспоминала, но твои слова напомнили одну вещь… Лейф позвонил мне. Мы встретились и побеседовали за чашкой кофе – незадолго до его смерти.

Эрика кивнула. Все встало на место. В участке о Санне привыкли думать как о Санне Лундгрен. Но для Лейфа она оставалась Санной Странд.

– О чем он хотел с тобой поговорить? – спросила Эрика.

У Санны сделалася смущенный вид.

– Это и есть самое странное. Он расспрашивал меня о Зеленом дяденьке. Я упомянула об этом вымышленном друге тогда, когда убили Стеллу. И вот много лет спустя какой-то полицейский снова захотел поговорить о нем…

Эрика уставилась на нее. Зачем Лейф расспрашивал Стеллу о вымышленном друге Стеллы?

* * *

– Привет, есть кто дома? – спросила Паула, осторожно открывая дверь.

Полицейские стучали много раз, но никто их, похоже, не услышал. Когда они подъезжали к дому, она с удовлетворением отметила, как Мартин бросил взгляд на табличку «Продается».

– Кто там? Проходите! – послышался из глубин дома дрожащий голос, и они тщательно обтерли ноги у порога, прежде чем войти.

Дагмар сидела на своем обычном месте у окна. Перед ней лежал кроссворд. Радостно взглянув на вошедших, она воскликнула:

– Опять гости! Как приятно!

– Все-таки решились продавать? – спросила Паула. – Я видела табличку перед домом.

– Да, пожалуй, так будет лучше. Иногда нужно время, чтобы эта упрямая старуха сообразила, что к чему. Но дочь права. Место глухое, а мне уже не двадцать лет. Но могу считать себя счастливой, если дочь хочет, чтобы я переехала к ней, – сегодня большинство стремится поскорее засунуть своих родителей в какой-нибудь дом престарелых.

– Вот именно. Я только что говорила коллеге, что шведы не очень-то заботятся о своих стариках… Кто-нибудь интересовался домом?

– Пока покупателей не нашлось, – ответила Дагмар, жестом приглашая их садиться. – Никто не хочет жить в таком месте. Старый дом далеко в деревне… Нет, все хотят новостройки в самом пекле, никаких углов и скрипучих полов. А жаль. Я люблю этот дом – в его стены вложено много любви, так и знайте.

– Мне кажется, дом чудесный, – сказал Мартин.

Паула прикусила язык, чтобы ничего не сказать. Некоторые вещи должны вызреть сами.

– Ну ладно, хватит философствовать. Подозреваю, что вы приехали побеседовать не о доме, а о моем ежедневнике. Сама не понимаю, как я могла о нем забыть, когда вы были здесь в прошлый раз…

– Легко понять, – сказал Мартин. – Вы, как и все остальные, были потрясены новостью о смерти Неи, и вам трудно было мыслить рационально.

Паула кивнула.

– Главное – что вы вспомнили об этом сейчас и позвонили нам. Расскажите, что это за ежедневник?

– Да-да, насколько я помню, вас интересовало, заметила ли я что-нибудь необычное в то утро, когда пропала Нея. Я по-прежнему ничего не могу вспомнить – но, может быть, вы лучше сумеете разглядеть закономерность, чем я… Вот и подумала, что вам навернка интересно будет взглянуть на заметки, которые я делаю ради собственного удовольствия. Они помогают мне сосредоточиться на кроссвордах. Если я делаю только одно дело, у меня совсем не получается сосредоточиться – мне надо на что-то переключаться. Так что я записываю все, что происходит за окном, вот сюда.

Она протянула блокнот Пауле, и та быстро перелистала его, остановившись на том дне, когда пропала Нея. Записей было немного. Ничего особенного: проехали две машины и двое велосипедистов. Велосипедисты описывались как «двое толстых немецких туристов», так что их она мысленно вычеркнула. Оставались машины. Дагмар записала только цвет и марку – но это все же лучше, чем ничего.

– Я могу забрать его с собой? – спросила Паула, и Дагмар кивнула.

– Возьми на здоровье.

– Послушайте, когда строился дом? – спросил Мартин.

– В девятьсот втором году. Его построил мой отец. Я родилась на деревянном диванчике вот у той стены. – Дагмар указала на противоположную стену.

– А осмотр дома производился? – спросил Мартин, и Дагмар лукаво взглянула на него.

– Надо же, какой любопытный!

– Да нет, я просто спрашиваю, – смутился он, избегая смотреть на Паулу.

– Осмотр сделан. Крыша нуждается в срочном ремонте. Потом, в подвале слишком сыро, но этим можно заняться чуть позже – так сказал инспектор, делавший осмотр. Все бумаги у маклера. Но если появится потенциальный покупатель, то пусть приходит и сам все смотрит.

– Угу, – пробормотал Мартин и опустил глаза.

Дагмар внимательно разглядывала его. Солнце осветило ее лицо, подчеркивая каждую добрую морщинку. Она положила ладонь на его руку, подождала, пока он поднимет глаза и посмотрит на нее, и произнесла:

– Это хорошее место, чтобы начать все сначала. Его надо наполнить новой жизнью. И любовью.

Мартин поспешно отвернулся. Но Паула все-таки успела заметить, что на глаза у него навернулись слезы.

* * *

Анника просунула голову в дверь кабинета Мелльберга, пробудив его от глубокого сна.

– Там звонят по поводу того телефонного звонка. Того анонимного звонка, который ты принял. Позвонить Пауле? Этим вроде бы занимаются они с Мартином.

– Что? Что ты сказала? По поводу того звонка? – переспросил он и сел. – Нет, соедини их со мной.

За долю секунды Мелльберг проснулся. Он только и мечтал добраться до той скотины, которая все это спровоцировала. Не приди кому-нибудь в голову идея засадить Карима, пожара не было бы – в этом он не сомневался.

– Мелльберг, – важно произнес Бертиль, когда у него на столе зазвонил телефон.

К своему величайшему удивлению, он услышал женский голос. Поскольку вопрос касался техники, Мелльберг ожидал, что звонит мужчина.

– Здравствуйте. Я звоню по поводу аудиофайла, с которым вам нужна была помощь.

Голос был высокий и девчоночий – Мелльберг подумал, что разговаривает с подростком.

– Да. Я полагаю, что с ним ничего сделать не удалось?

Он вздохнул. Должно быть, острейшая нехватка персонала, если такое важное и трудное дело поручают какой-то девчонке. Придется позвонить ее начальнику и попросить, чтобы им выделили для этого более компетентного человека. Желательно – мужчину.

– Да нет, все получилось. Пришлось повозиться, но мне все же удалось… ну ладно, не буду утомлять вас техническими подробностями. Но мне кажется, я приблизилась к исходному голосу настолько, насколько это возможно при современной технике.

– Да? Ах вот оно что…

Мелльберг не знал, что сказать. Он-то уже мысленно разговаривал с ее начальником.

– Ну ладно, давайте послушаем, – проговорил Бертиль. – И кто же прячется за техническими ухищрениями?

– Если хотите, я могу проиграть запись прямо в телефон, а потом переслать вам файл.

– Да, отличная идея.

– Хорошо, тогда включаю воспроизведение.

В трубке раздался голос, произносящий те же слова, которые Мелльберг уже однажды слышал. Но если раньше неизвестный голос звучал низко и невнятно, то теперь – звонко и отчетливо. Мелльберг нахмурил лоб, пытаясь услышать нечто характерное. Конечно, нельзя сказать, чтобы он узнал этот голос, но на это и не приходилось рассчитывать.

– Пошлите это на мой адрес, – сказал Бертиль, когда воспроизведение закончилось.

Он назвал свой адрес электронной почты, и буквально через пару минут после окончания разговора в компьютере звякнуло. Мелльберг еще несколько раз прослушал файл. В голове у него начала созревать мысль. На мгновение он задумался, не посоветоваться ли с Патриком, но они с Йостой отправились купить чего-нибудь на обед, жалко было их отвлекать. А идея гениальная – так разве Хедстрём будет возражать? К тому же Патрик созвал всех на совещание к двум часам – тогда и можно будет проинформировать всех разом. Бертиль предвкушал, как его похвалят за эту инициативу. Именно в этом разница между хорошим полицейским и блестящим полицейским. Блестящий мыслит нестандартно. Смотрит под неожиданным углом зрения. Пробует новые пути и использует самую современную технику. С довольной улыбкой Мелльберг набрал номер, который заранее сохранил у себя в телефоне. Ну сейчас начнется!

* * *

– Ты стреляешь все лучше и лучше, – сказал Сэм, слегка подправляя стойку Джесси. – Но по-прежнему давишь слишком быстро и слишком сильно, когда нажимаешь на спуск, – его надо как бы нежно погладить.

Джесси кивнула, не сводя глаз с мишени, прикрепленной к дереву. На этот раз она очень нежно нажала на спусковой крючок – и пуля попала почти в десятку.

– Ты крута! – выдохнул Сэм.

Он сказал это совершенно искренне. В ней это было – природное умение видеть цель. Но стрелять по неподвижной мишени недостаточно.

– А теперь ты должна потренироваться на движущихся объектах, – сказал Сэм, и она кивнула.

– Да, понимаю. А как мы будем это делать? Как ты тренировался?

– На животных, – ответил он и пожал плечами. – Папа заставлял меня отстреливать белок, мышей, птиц – кто бы там ни появлялся.

– Ну что ж… Тогда попробуем так.

Стальная решимость в глазах Джесси снова вызвала у него желание обнять ее и прижать к себе. Вся ее прежняя мягкость улетучилась. Он знал, что она мало ест. За те несколько дней, что прошли с выходных, ее лицо утратило округлость. Ничего страшного. Он любит ее во всех вариантах. Раньше ему нравилась ее наивность, но ее новое отношение к миру лучше согласовывалось с его взглядом.

У него твердое нутро, которое и станет их главным козырем. Граница уже пройдена. Путь назад отрезан, и он уже не сможет вернуться. Во всем наступает решающий момент. Так же и с людьми. Сэм первым миновал точку невозврата, а теперь за ним последовала и Джесси, войдя в ту же пограничную зону, что и он.

Приятно было сознавать, что теперь он там не один.

Сэм понимал, что должен все ей рассказать. Сложить к ее ногам свои самые страшные тайны. И это было единственное, чего он боялся. Но предполагал, что она его не осудит. Хотя точно знать не мог. Какая-то часть его хотела забыть все плохое, но другая понимала, что нужно помнить – это поможет ему двигаться вперед. Топтаться на месте невозможно. Нельзя останавливаться. Нельзя больше оставаться жертвой.

Сняв с плеча рюкзак, Сэм достал свой блокнот. Настало время поделиться с ней своими самыми сокровенными тайнами. Она готова к этому.

– Я хочу тебе кое-что показать, – проговорил он. – Это о том, что я должен сделать.

Бухюслен, 1672 год

Свидетели сменяли друг друга. Береговой стражник рассказал, как Элин навела на него чары и как его лошадь сдуло ветром с дороги. Соседи из Фьельбаки и жители Танумсхеде свидетельствовали, как она использовала силу дьявола, чтобы исцелять недуги. Потом настал черед Бритты. Красивая и бледная, она важно прошла через зал и уселась на свидетельском месте. Вид у нее был грустный, но Элин знала, что сестра наслаждается делом рук своих. После стольких лет она наконец загнала Элин туда, куда хотела.

Бритта опустила глаза – темные ресницы веером лежали на щеках. Живот уже слегка округлился под юбкой, но по лицу ничего не было заметно – черты лица оставались тонкими и красивыми.

– Не желает ли Бритта немного расскзать о себе? – спросил Хирне, улыбаясь ей.

Он по-прежнему без ума от нее, как в тот вечер в пасторской усадьбе, отметила Элин.

Ничто не могло ей помочь, она понимала это. Для нее не было спасения. Что бы ни сказала Бритта, это уже ничего не меняло. Но она никогда не отказалась бы от этой минуты триумфа, это Элин знала точно.

– Я – сестра Элин. Единокровная, – добавила она. – У нас один отец, но разные матери.

– И Элин жила у Бритты после смерти своего мужа? Бритта и ее муж, пастор Пребен Виллумсен, щедро предоставили кров Элин и ее дочери Марте?

Бритта смущенно улыбнулась.

– Да, мы были единодушны в том, что должны помочь Элин и ее чудесной дочурке Марте, когда Пер утонул. Мы же семья, а в семье принято помогать друг другу.

Глаза Хирне сияли, когда он взглянул на нее.

– Истинно щедрое предложение, продиктованное добротой и любовью. И вы не знали…

– Нет, мы не подозревали… – Бритта покачала головой и всхлипнула.

Хирне достал из кармана жилета носовой платок и протянул ей.

– Когда Бритта начала замечать? – спросил он.

– Не сразу. Она – моя сестра, и мне не хотелось думать…

Бритта снова всхлипнула. Потом выпрямилась и подняла подбородок.

– Она стала давать мне каждое утро отвары трав, чтобы помочь мне понести. Я была благодарна ей – знала, что она помогла другим женщинам в деревне. Каждое утро я пила эту ужасную бурду. Элин что-то бормотала над напитком, прежде чем дать его мне. Но месяц проходил за месяцем, а ничего не происходило. Много раз я спрашивала Элин, вправду ли помогает этот отвар, и она настаивала, что все уладится и что мне лучше принимать этот напиток.

– Но в конце концов Бритта что-то заподозрила?

Хирне подался к Бритте, и та кивнула.

– В конце концов я стала подозревать, что за спиной Элин стоит не Бог, а темные силы. У нас… у нас была кошка, которая пропала. Котенок. Фиалка. Я нашла ее повешенной за хвост за нашим домом, под окнами моей спальни. И тут я все поняла. Так что начала тайно выливать напиток за спиной у Элин. И как только перестала его пить, я понесла.

Она провела рукой по животу.

– Тут я поняла, что Элин вовсе не хотела помочь мне забеременеть. Наоборот, она хотела помешать мне.

– Почему?

– Элин всегда завидовала мне. Ее мать умерла, когда она была маленькой, а моя мать стала любимицей отца. Ну а я всегда была для него светом в окошке. С этим я ничего не могла поделать, но Элин озлилась на меня за это. Она всегда хотела получать то же, что и я, и дело стало совсем плохо, когда я вышла замуж за пастора, а ей пришлось довольствоваться бедным рыбаком. Думаю, Элин просто не хотела, чтобы у меня был ребенок. К тому же она расставляла сети на моего мужа.

Она оглядела зал.

– Представляете себе, какой триумф для дьявола, если б одна из его женщин сумела совратить служителя церкви? К счастью, Пребен человек волевой – ее игра и попытки соблазнить на него не подействовали.

С торжествующей улыбкой взглянула она на Пребена, и тот кратко встретился с ней глазами, прежде чем вновь устремить их в пол. Элин не сводила с него глаз. Как он может сидеть и слушать всю эту ложь? Насколько она поняла, сам он не будет выступать свидетелем. Пастор освобождается от этого. И счастье, что это так, – неизвестно, как бы она вынесла, если б он сам стал лгать, сидя на свидетельском месте, вместе того, чтобы поручить это Бритте.

– Расскажи о дьявольской метке, – сказал Хирне.

Публика замерла. Об этом они слыхали. О том, что дьявол оставляет знак на телах своих женщин. Дьвольскую отметку. Есть ли такая у Элин Йонсдоттер? Все напряженно ожидали ответа от Бритты.

Она кивнула.

– Да, у нее есть знак под левой грудью. Огненного цвета. В форме Дании.

Элин ахнула. В детстве это родимое пятно было почти незаметным. Да и откуда Бритте было знать, как выглядит Дания? Только один человек мог сделать такое сравнение.

Пребен.

Это он дал Бритте доказательства против Элин. Та изо всех сил пыталась встретиться с ним глазами, но этот жалкий трус сидел, глядя в пол. Ей хотелось встать и рассказать все как есть, но она знала, что это бессмысленно. Никто не поверит ее словам. В их глазах она ведьма.

Единственное, что ей оставалось, – позаботиться о Марте. У девочки никого нет, кроме Бритты и Пребена. Никаких других родственников. Элин могла лишь надеяться, что Бритта и Пребен оставят девочку у себя. Поэтому она молчала. Молчала ради Марты.

Пока Бритта продолжала рассказывать о дьвольской отметке на ее теле – и тысячу других выдумок, которые одна за другой непоправимо губили ее, – Элин мечтала лишь о том, чтобы суд поскорее закончился. Ее ждет смерть, это она сейчас ясно понимала. Но в ней жила надежда на достойную жизнь для дочери. Марта была для нее всем. Остальное не имело значения.

* * *

– Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки, – сказал Патрик, ощущая знакомое щекотание в животе, когда клубок нитей стал потихоньку распутываться.

Все-таки у него безумно увлекательная работа. Вроде бы все кажется совершенно безнадежным, как вдруг – раз, и фрагменты мозаики начинают вставать на место один за другим.

– Звонил Педерсен. Вы не поверите – пропавшая пуля была обнаружена в гробу. Из-за халатности при первом вскрытии она осталась в теле.

– Стало быть, вот почему ее никто не мог найти, – усмехнулся Йоста.

– Нет смысла пилить опилки, – сказал Патрик. – Во всяком случае, сейчас пуля обнаружена. И я получил от Турбьёрна первичный рапорт. Это оболочечная пуля сорок пятого калибра. Я могу вам объяснить, что это означает, но вы наверняка разбираетесь в вопросе не хуже меня. Самое главное в полученной мною информации – что пуля, скорее всего, выпущена из «кольта».

– Так это означает, что мы теперь с точностью знаем – самоубийство Лейфа на самом деле убийство? – спросил Мартин.

Патрик задумался. В расследовании исключительно важно не делать поспешных выводов, даже если они кажутся очевидными. Но в конце концов он произнес:

– Лейф был левша, но рана от пули обнаружена в правом виске, и пистолет он держал в правой руке, а не в левой. Пистолет был его именным оружием – «вальтер ППК», тридцать второго калибра. Пуля сорок пятого калибра, обнаруженная в гробу, никак не могла быть выпущена из этого оружия. В связи со всем этим я могу с большой вероятностью утверждать, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве. И у нас есть подозреваемый. Лейф записал в своем ежедневнике инициалы JJ, и нам известен некий Джеймс Йенсен, имеющий в своем арсенале «кольт», хорошо подходящий к той пуле сорок пятого калибра, которую нашли вместе с телом – вернее, с останками.

– Да, он с гордостью продемонстрировал нам свое любимое оружие, когда мы пришли поговорить с ним, – горько сказала Паула.

– А какие у нас возможности привязать его к этой пуле? И к убийству Лейфа? – спросил Йоста. – Все это лишь предположение. В Швеции наверняка найдутся тысячи людей, владеющие «кольтом» – как законно, так и незаконнно. А то, что JJ означает «Джеймс Йенсен», – наша догадка, ничем не подтвержденная.

– Мы должны привязать пулю к пистолету, – медленно проговорил Патрик. – Я сомневаюсь, что мы получим у прокурора ордер на обыск с тем немногим, что у нас имеется. Поэтому вопрос на засыпку: как мы можем привязать пулю к оружию?

Паула поняла руку.

– Йенсен устраивает тренировочную стрельбу на общественной территории. Он стоял и стрелял из своего «кольта», когда мы с Йостой нашли его в лесу. Там должно быть огромное количество пуль, которые мы можем взять без всякого разрешения.

– Гениально! – восклинул Патрик. – Тогда так и поступим. Вы с Йостой соберете пули, так что мы сможем проделать анализ нарезов ствола.

В эту минуту он взглянул на дисплей своего телефона. Десять пропущенных звонков! Что такое? Некоторые номера были ему знакомы, и Патрик попытался сообразить, что могло вызвать такой бурный интерес со стороны вечерней прессы. Наконец он попросил прерваться на минуту, чтобы прослушать свой автоответчик. Положив трубку, сурово взглянул на Мелльберга.

– Судя по всему, мы обратились к общественности с просьбой помочь нам идентифицировать голос. Звуковой файл выложен на сайте «Экспрессен». Кто-нибудь что-нибудь про это знает?

Мелльберг расправил плечи.

– Да, я получил этот файл, когда вас не было на месте. Подумать только – техническую проблему разрешила женщина!

Он с энтузиазмом огляделся, но не получил ожидаемой поддержки.

– Ну сам-то я голос не узнал, – продолжал Бертиль, – и подумал, что нам очень потребуется помощь, а общественность – важный ресурс. Так что я проявил инициативу и связался с «Экспрессен», а они вызвались помочь нам. Так что теперь остается только ждать сигналов.

Довольный, он откинулся на спинку стула.

Патрик мысленно сосчитал до десяти, а затем выбрал путь наименьшего сопротивления – сделал глубокий вдох.

– Бертиль… – начал он было, но не знал, как продолжить.

Так много всего ему хотелось сказать, но говорить этого не стоило. Просто-напросто ничего не даст.

Он снова собрался с духом.

– Бертиль. Ты сам будешь заниматься приемом поступающих сигналов.

Мелльберг закивал и поднял большой палец.

– Я сообщу, когда возьму его за жабры, – радостно сказал он.

Патрик изобразил на лице улыбку. Потом вопросительно посмотрел на Мелльберга, который ответил ему недоуменным взглядом.

– Да?

– Тебе не кажется, что было бы неплохо дать нам тоже послушать?

– Да, черт, конечно, – пробормотал Бертиль и потянулся к телефону. – Я послал файл себе на мобильный. Я ведь сказал, что его раскусила девчонка?

– Да, ты упомянул об этом, – сказал Патрик. – Мы что-нибудь услышим?

– Да-да, кошмар, какие вы нетерпеливые, – бурчал Мелльберг, нажимая на что-то в телефоне. Затем почесал в затылке. – Как там это делается, чтобы вытащить файл? Эти проклятые современные телефоны…

– Скажи, если тебе понадобится помощь женщины, – нежно проговорила Паула.

Бертиль сделал вид, что не слышит, и продолжал нажимать.

– Вот! – наконец торжественно провозгласил он.

Все напряженно вслушивались в запись.

– Ну? – спросил Мелльберг. – Кто-нибудь узнал голос? Или услышал что-нибудь интересное?

– Нет, – медленно проговорил Мартин. – Но голос очень молодой. И, судя по выговору, я бы сказал, что этот человек из наших мест.

– Видите! Вы сами понятия не имеете! Какое счастье, что я уже запустил все это на всю страну! – с удовлетворением произнес Мелльберг, откладывая телефон.

Патрик проигнорировал его слова.

– Ну что ж, идем дальше. Некоторое время назад мне позвонила Эрика – похоже, ей удалось выяснить, что означают инициалы SS. Сегодня утром она проводила интервью с Санной Лундгрен для своей книги. Санной Лундгрен, которую ранее звали Санна Странд… По всей вероятности, именно ее имел в виду Лейф, занося в свой ежедневник инициалы SS. Она рассказала, что Лейф назначил ей встречу за пару недель до смерти.

– Чего он хотел? – с любопытством спросил Йоста.

– Э-э-э…

Патрик запнулся. Он и сам не знал, как логично изложить коллегам то, что рассказала ему Эрика.

– Так вот, Лейф расспрашивал ее о вымышленном друге, который был у Стеллы…

Мартин закашлялся, поперхнувшись кофе, и с недоверием уставился на Хедстрёма.

– О вымышленном друге? Но зачем?

– Вот именно – зачем? – вздохнул Патрик, беспомощно разводя руками. – Он хотел узнать больше о выдуманном друге, которого Стелла называла «Зеленым дяденькой».

– Ты шутишь! – воскликнул Мелльберг и загоготал. – «Зеленый дяденька»? Выдуманный друг? Бред какой-то!

Патрик снова проигнорировал его.

– По словам Санны, Стелла часто играла в лесу и рассказывала потом о вымышленном друге, который у нее там есть, – продолжал он. – Она называла его «Зеленым дяденькой», и Санна упомянула об этом в разговоре с полицейскими вскоре после того, как было обнаружено тело Стеллы, но никто не воспринял ее слова всерьез. Много лет спустя ей позвонил Лейф и снова пожелал расспросить ее об этом. Санна точно не помнила, какого числа они встречались, но похоже, что это было как раз тогда, когда Лейф записал в своем ежедневнике SS. Пару недель спустя до нее дошла новость, что он покончил с собой. Она и не задумывалась над этим, пока Эрика не начала расспрашивать ее о Стелле.

– Так мы охотимся за персонажем из детской сказки? – фыркнул Мелльберг и ухмыльнулся.

Однако остальные не улыбались. Патрик покосился на телефон. Еще двенадцать пропущенных звонков. Словно без этого проблем недоставало.

– Мне кажется, в этом что-то есть, – проговорил он. – Давайте не будем отбрасывать эту мысль – возможно, Лейф наткнулся на нечто важное.

– А с Джеймсом что будем делать? – спросил Йоста, напомнив всем, что они еще не закончили с этим пунктом.

– В нынешней ситуации – ничего, – спокойно ответил Патрик. – Пусть сперва Паула и Мартин соберут пули.

Он прекрасно понимал их нетерпение. Ему и самому хотелось немеделенно задержать Джеймса, но без доказательств они ничего не смогут сделать.

– У нас есть другой важный вопрос, – сказала Паула. – Мне позвонила пожилая дама, живущая по соседству с Бергами. Во время нашего первого визита она сказала, что не может припомнить ничего необычного в то утро, когда пропала Нея. Но теперь ей пришло в голову, что нам может пригодиться ее блокнот, в котором она отмечает все, что наблюдает из окна кухни. Мы с Мартином поехали туда и забрали его. На первый взгляд кажется, что она права – я не вижу ничего необычного. – Она помедлила. – Но что-то все-таки не сходится; я только не могу уловить, что именно.

– Работай дальше, – сказал Патрик. – Сама знаешь, как это бывает, – рано или поздно все прояснится.

– Да, – с сомнением в голосе проговорила Паула. – Будем надеяться.

– А мотивы? – негромко спросил Мартин. Когда все обернулись к нему, он продолжил свою мысль: – Допустим, мы исходим из того, что Джеймс застрелил Лейфа. Зачем?

Воцарилась долгая тишина. Патрик размышлял. Много времени он потратил, пытаясь найти ответ на этот вопрос, но так ни к чему и не пришел. Наконец проговорил:

– Давайте начнем с того, что докажем связь между Джеймсом и пулей. От этого потом и будем танцевать.

– Мы можем выехать прямо сейчас, – сказал Йоста и посмотрел на Паулу. Та зевнула, но кивнула.

– Позаботьтесь о том, чтобы собрать материал корректно, – сказал Патрик. – Бумажные пакеты, четкая маркировка, документация – не хочу, чтобы кто-то потом мог поставить под сомнения способы сбора улик.

– Обещаю! – сказал Йоста.

– Я тоже могу поехать, – сказал Мартин. – Все равно от моих контактов в ксенофобных кругах нет никакого толку. Никто ничего не знает о пожаре. По их словам.

– Давай, – одобрил Патрик. – На сегодняшний день это наш самый лучший след. А еще мне кажется, что Лейф неспроста расспрашивал Санну о выдуманном друге Стеллы. Йоста, ты что-нибудь помнишь? Что могло продвинуть старое следствие?

Флюгаре нахмурил лоб. Сначала казалось, что он уже собирается покачать головой, но потом взгляд его прояснился и он вскинул голову.

– Мария. Мы уже говорили об этом – она утверждала, что кто-то шел за ними по лесу. В тот день, когда убили Стеллу. Понимаю, возможно, это притянуто за уши, – но вдруг эти две вещи взаимосвязанны? Вдруг выдуманный друг Стеллы – реальный человек?

– Это мог быть Джеймс? – спросила Паула.

Все взгляды обратились на нее. Она пожала плечами.

– Подумайте. Джеймс – военный. Когда Санна упоминает о «Зеленом дяденьке», мне сразу же приходит на ум зеленая одежда. Военная форма. Может быть, Стелла видела в лесу Джеймса? И, может быть, именно его Мария слышала в лесу?

– Пока это всего лишь догадки, – медленно проговорил Патрик.

Звучит безумно. Но нельзя сказать, что совсем уж немыслимо.

Он бросил взгляд на свой телефон, который теперь показывал двадцать пропущенных звонков, и вздохнул.

– Пока остальные собирают улики, нам с тобой, Бертиль, надо поговорить.

* * *

Анна все больше нервничала. Слишком много всего – что-то может пойти не так. И она заметила, что Эрика что-то заподозрила. Нельзя не заметить, что сестра порой внимательно наблюдает за ней – однако пока Эрика ничего не сказала.

В кухне Дан, насвистывая, готовил запоздалый обед. По мере того как Анна становилась все неповоротливее, ему приходилось брать на себя все больше домашних хлопот, но она знала, что он делает это с радостью. Они чуть было не потеряли всё, но теперь им удалось снова наладить повседневную жизнь, вернуть семью и вновь обрести друг друга. Шрамы на сердце остались и у него, и у нее, но они научились с этим жить. А следы на теле Анна просто приняла. Волосы отросли, шрамы постепенно посветлели. Они всегда будут видны, хотя теперь при желании она могла закрыть их макияжем. Но не всегда это делала – шрамы стали частью ее.

Однажды Дан спросил ее, как ей удается не испытывать горечи. Ведь у них с Эрикой жизнь сложилась очень по-разному. Порой казалось, что она буквально притягивает к себе несчастья, в то время как Эрика живет в гармонии. Однако Анна понимала, что все не так просто. Легко было попасться в эту ловушку, жалеть себя и завидовать Эрике. Но это означало бы отказаться от собственной ответственности за свой путь. Она сама выбрала Лукаса, отца своих детей. Никто другой. Именно она игнорировала предупреждения Эрики. Никто другой. В аварию, оставившую шрамы на ее теле, попали они обе – Анне просто не повезло, что она потеряла ребенка, которого ждала. А то, что почти убило их с Даном любовь, было только ее ошибкой, и это чувство вины она осмысляла и перерабатывала много долгих дней. Нет, Анна никогда не испытывала ни горечи, ни зависти. Эрика всегда заботилась о ней и охраняла ее – еще с малых лет, хотя ей не раз приходилось тяжело. Анна смогла быть ребенком за счет того, что Эрика раньше времени повзрослела, – и на всю жизнь останется благодарна за это.

Но теперь она нарушила обещание, данное сестре. Обещание больше не иметь от нее тайн. Она слышала звон посуды, когда Дан накрывал стол к обеду – теперь он подпевал мелодии, которую передавали по радио. Анна могла лишь позавидовать его беззаботности и легкому нраву. Сама она очень волновалась. И сомневалась, что приняла верное решение. Она боялась ранить Дана и чувствовала, что уже вступила на тонкий лед, начав лгать. Но теперь уже поздно.

С большим трудом Анна поднялась с дивана. Когда она вышла в кухню и увидела улыбку Дана, по ее телу разлилось тепло, и тревога на время отступила. Несмотря на все, что ей пришлось пережить, она считала себя везучей. А когда дети начали собираться в кухне из разных концов дома и из сада, ощутила себя просто миллионершей.

* * *

– Как ты думаешь, это Джеймс убил Стеллу? – спросила Паула, разглядывая профиль Йосты. – А потом убил Лейфа, потому что тот собирался разоблачить его?

Флюгаре попросил пустить его за руль, и она нехотя согласилась, хотя и понимала, что он будет теперь ползти, как улитка, всю дорогу до Фьельбаки.

– Даже не знаю, что и подумать, – ответил Йоста. – Насколько я помню, в ходе первого расследования он даже не упоминался. Возможно, это связано с тем, что Лейф так быстро сосредоточился на девочках и они признались. Не было смысла интересоваться кем-то еще. А когда Мария заявила, что видела кого-то в лесу – это она сказала, уже когда взяла назад свое признание, – все мы подумали, что это неуклюжая попытка ребенка отправить нас по ложному следу.

– Ты знал, кто он? Я имею в виду – тогда? – спросила Паула, отметив, что сидит и нажимает правой ногой на несуществующую педаль газа. Боже, как медленно и осторожно он едет! Даже безумная езда Патрика устроила бы ее больше.

– Ясное дело, большинство жителей Фьельбаки знают друг друга. А Джеймс всегда был фигурой заметной. Его главная цель в жизни была стать солдатом – насколько я помню, отправляясь в армию, он записался в какие-то крутые войска, служил не то водолазом, не то десантником, а потом продолжил военную карьеру.

– Мне представляется очень странным этот поступок – жениться на дочери лучшего друга, – проговорил Мартин, сидящий на заднем сиденье. – С такой разницей в возрасте…

– Да уж, все только рты разинули, – сказал Йоста.

Он сбросил скорость, включил поворотник и наконец свернул налево, на посыпанную гравием дорогу.

– До того момента никто не видел Джеймса с девушками, так что для всех это явилось неожиданностью. А Хелене только исполнилось восемнадцать. Но ты знаешь, как это бывает. Поначалу народ в ужасе, потом у них появляются другие темы для разговоров, а со временем самые странные вещи начинают казаться привычными и нормальными. Потом у них родился Сэм, и злые языки затихли. А теперь они вместе уже много лет, так что, по всей видимости, все у них сладилось.

Он остановил машину.

Полицейские решили не предупреждать Джеймса о своем приезде, и Йоста припарковался в стороне от дома, чтобы войти прямо в лес и пройти к стрельбищу так, чтобы их нельзя было заметить из дома Джеймса и Хелены.

– Что будем делать, если он там? – спросил Мартин.

– Тогда просто-напросто объясним, по какому мы делу. Надеюсь, осложнений не возникнет. Мы имеем полное право взять отсюда все, что сочтем нужным.

– Хм… я не горю желанием оказаться лицом к лицу с профессиональным военным и, возможно, убийцей, пока мы ищем улики, чтобы его засадить, – пробурчал себе под нос Мартин.

– Да брось. Мог бы тогда остаться в участке, – сказала Паула и пошла в лес впереди него.

Выйдя на поляну, они остановились. К счастью, Паула не увидела там Джеймса, зато вдруг осознала, какая им предстоит работа. Годы занятий стрельбой оставили здесь огромное количество пуль и гильз – на земле их валялось множество, самых разных видов. Не будучи специалистом по оружию, Паула тем не менее сразу поняла, что тут применялся целый арсенал.

Йоста огляделся и взглянул на Мартина и Паулу.

– Разве все это не дает нам оснований считать, что дома у Джеймса нелегально хранится оружие? Мы можем доказать связь между ним и этим местом – нам известно, что здесь он имеет обыкновение упражняться. Когда я вижу все эти гильзы, у меня возникает мысль, что у него хранится оружие, которое не зарегистрировано должным образом.

– У него есть лицензия на «кольт», «смит-и-вессон» и охотничье ружье, – сказал Мартин. – Я проверял.

– Позвоню Патрику и спрошу его мнение – хватит ли этого для санкции на обыск. Вы тут пофотографируйте, пока мы ничего не трогали, хорошо?

– Конечно, – ответила Паула и достала по фотоаппарату для себя и Мартина. Не самые последние модели, но вполне рабочие.

Йоста отошел в сторонку, чтобы позвонить, но вскоре вернулся.

– Он поговорит с прокурором. Впрочем, по мнению Патрика, то, что лежит здесь, плюс пуля из гроба – достаточные основания заглянуть в дом к Джеймсу.

– Как ты думаешь, что мы там найдем? – спросил Мартин. – Автоматы? Пулеметы? – Присев на корточки, он разглядывал усыпанную гильзами землю.

– Думаю, ты близок к истине, – кивнула Паула, продолжая фотографировать.

– Как-то не по себе при мысли о Джеймсе с «MП-пять»^[58] в руках, – проговорил Йоста.

– Трудно было бы инсценировать самоубийство, если б он воспользовался пулеметом, – сказала Паула. – Хотя всякое случалось.

– Курт Кобейн застрелился из ружья марки «Ремингтон», – сказал Мартин.

Паула с удивлением посмотрела на него – она и не подозревала, что он располагает такими сведениями.

У Йосты зазвонил телефон, и он ответил.

– Привет, Патрик! – Поднял ладонь, показывая Пауле и Мартину, чтобы те прекратили сбор вещдоков. Положив трубку, сказал: – Прокурор требует, чтобы мы призвали экспертов-криминалистов, чтобы все здесь осмотреть. Собственная инициатива не приветствуется.

– О’кей, – с изумлением проговорила Паула. – Значит, он даст санкцию?

– Да, – ответил Флюгаре. – Патрик уже едет сюда. Он хочет присутствовать, когда мы войдем в дом.

– А Мелльберг? – с тревогой спросила Паула.

Йоста покачал головой:

– Нет-нет. Похоже, там начался полный хаос после того, как тот отправил звуковой файл в «Экспрессен». Теперь раздает интервью направо и налево. А Аннике буквально оборвали телефон. Все считают, что узнаю́т голос. Список имен растет.

– Не удивлюсь, если чертов старикашка на этот раз сделал то, что надо, – пробормотала Паула. – Может оказаться, что это нам что-то даст. Сами мы не смогли бы идентифицировать голос – никаких шансов.

– Что Патрик сказал по поводу Джеймса? – спросил Мартин, пока они медленным шагом возвращались к машине.

– Закончив обыск, мы заберем его на допрос. Но на время обыска кто-то из нас должен остаться с ним снаружи.

– Я могу, – вызвался Мартин. – Мне любопытно с ним пообщаться.

* * *

Нильс лизнул ее в ухо. Обычно это безумно возбуждало Венделу, но сейчас она испытывала лишь неприятные чувства. Ей не хотелось, чтобы он находился здесь, в ее постели.

– В общем, когда Джесси… – начал Нильс.

– Как ты думаешь, что скажут родители Бассе, когда вернутся домой? – спросила она, отодвигаясь.

О Джесси ей говорить не хотелось. Это была ее идея. Все получилось в точности так, как она запланировала. Но сейчас ее не покидало странное чувство. Ей так хотелось отомстить Марии. Наказать ее дочь. Почему же она не рада?

– Ну немного урежут Бассе карманные расходы, – ответил Нильс с улыбкой.

Он провел рукой по ее животу, и Вендела вдруг ощутила приступ дурноты.

– Думаешь, он все свалит на нас? – спросила она.

– Никогда в жизни. Думаю, он сам заинтересован в том, чтобы как можно меньше распространяться о том, что произошло в тот вечер.

Они закрыли за собой дверь спальни, оставив там Бассе с отключившейся Джесси. Тогда, когда Вендела сама была сильно пьяна, казалось, что так и надо, но теперь… ее не покидало чувство, что это начало конца.

– Думаешь, она кому-нибудь расскажет? Типа, маме?

Именно этого она и хотела. Наказать их обеих.

– Думаешь, она захочет, чтобы это распространилось еще дальше? – спросил Нильс. – Ты что, совсем с башней не дружишь?

– Они с Сэмом вряд ли появятся в субботу.

По крайней мере, это ей удалось. Раз и навсегда отбить у Джесси желание показываться другим на глаза.

Нильс снова лизнул ее в ухо и взялся за ее грудь, но она оттолкнула его. Почему-то сегодня ей не хотелось быть с ним.

– Должно быть, она все рассказала Сэму. Разве не странно, что он не пришел в ярость?

Нильс вздохнул и стал стаскивать с себя шорты.

– Плевать на этого слабака Сэма. Плевать на эту страшную телку. Прекрати трендеть о них и пососи мне.

Положив руку ей на голову, он направил ее вниз.

* * *

Хелена подняла голову, когда полицейские машины свернули к их дому. Полиция. Что им понадобилось? И почему сейчас? Она подошла к входной двери и открыла еще до того, как они успели постучать.

Там стояли Патрик Хедстрём с Паулой, Мартином и пожилым полицейским, которого она раньше не встречала.

– Добрый день, Хелена, – сказал Патрик. – У нас есть санкция прокурора на обыск. Джеймс дома? И ваш сын?

Ноги подогнулись, Хелена вынуждена была прислониться к стене. Она кивнула, а в голове закружились воспоминания тридцатилетней давности. Полицейский голос, говоривший таким же тоном, что и Патрик. Серьезность на лицах. Проницательный взгляд, пытающийся, казалось, выжать из нее всю правду. Воздух в комнате для допросов спертый, в нем тяжело дышать. Тяжелая рука отца на ее плече. Стелла. Малышка Стелла. Ее рыжеватые волосы, развевающиеся впереди, когда она прыгала перед ними по дороге, счастливая оттого, что отправилась навстречу приключениям с двумя большими девочками. Всегда любопытна. Всегда там, где что-то происходит…

Хелена покачнулась и поняла, что Патрик о чем-то спросил ее. Она заставила себя взять себя в руки.

– Джеймс в своем кабинете, а Сэм у себя в комнате.

Голос ее прозвучал неожиданно буднично, хотя сердце отчаянно колотилось в груди.

Отступив в сторону, Хелена впустила их в прихожую. Они зашли в кабинет Джеймса и начали разговаривать с ним, а она окликнула сына:

– Сэм! Ты можешь спуститься?

Раздраженное бормотание в ответ – но через пару минут он небрежной походкой спустился по лестнице.

– Приехала полиция, – сказала Хелена, глядя ему в глаза.

Его голубые глаза, оттененные черными линиями, ничего не выражали. Они казались совершенно пустыми. По спине у нее пробежал холодок; ей захотелось протянуть руку, погладить его по щеке и сказать, что все будет хорошо. Сказать, что она рядом. Как и всегда. Но Хелена так и осталась стоять, опустив руки.

– Мы просим вас выйти из дома, – сказала Паула и открыла входную дверь. – Вы не сможете вернуться, пока мы не закончим.

– А… а что случилось?

– Этого мы сейчас не можем сказать.

Хелена почувствовала, как сердечный ритм замедляется.

– Вы можете решить сами, как вам поступить, – сказала Паула. – Если хотите, можете поехать к друзьям или родственникам. Возможно, вам придется долго ждать.

– Я останусь здесь, – сказал Джеймс.

Она не решалась поднять на него глаза. Ее сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Она подтолкнула Сэма, который замер посреди прихожей.

– Пошли на улицу.

Несмотря на жару, воздух освежал, и Хелена несколько раз глубоко вдохнула. Попыталась взять Сэма за руку, но он вырвал ее.

Стоя на участке при ярком солнечном свете, она посмотрела на своего сына – впервые за долгое время. Его лицо казалось бледным на фоне черных волос и черной подводки вокруг глаз. Годы пронеслись так быстро… Куда девался тот малыш с пухленькими ручками и заливистым смехом? Хотя Хелена знала ответ. Она позволила Джеймсу выместить без остатка того мальчика – и того мужчину, которым он мог бы стать. Позволила вложить ему в голову мысль, что он ни на что не годится. Правда заключалась в том, что они стоят тут, потому что им некуда идти. Ни родственников, ни друзей. Только ее мать – но та не желает слышать плохие новости.

Хелена и Сэм. Они жили в своем пузыре.

Из дома донесся возмущенный голос Джеймса. Хелена знала, что должна встревожиться. Ибо одна из тайн, ставших основой их жизни, сейчас будет раскрыта. Она протянула руку, чтобы погладить Сэма по щеке. Тот резко отвернулся, и она снова опустила руку. На секунду увидела Стеллу, повернувшуюся к ней в лесу. Рыжеватые волосы горели как огонь на фоне белой кожи. Потом ее не стало.

Хелена достала телефон. Существовало лишь одно место, куда она могла пойти.

* * *

– Джесси, я уехала!

Несколько секунд Мария стояла под лестницей, но ответа не последовало. Джесси вошла в ту стадию, когда недолгие часы, проведенные ею дома, проходили в своей комнате. Когда Мария просыпалась, дочери обычно уже не было дома. Она не знала, куда та уходит, но Джесси наконец-то стала стройнее. Видимо, этот самый Сэм хорошо на нее влияет…

Мария направилась к двери. Съемки шли все лучше. Она уже почти забыла, что такое – сниматься в хорошем фильме, когда тебя не просто проглатывают, как бутерброд перед телевизором, и забывают, едва начинаются титры в конце.

Она знала, что играет хорошо – просто великолепно. Видела это после каждой сцены по глазам съемочной группы. Отчасти это объяснялось тем, что Мария ощущала своеобразное родство со своей героиней. Ингрид была непростой личностью – сильной и дружелюбной, однако умела быть беспощадно целеустремленной. В ней Мария узнавала себя. Разница заключалась в том, что Ингрид испытала любовь. Она любила и была любима. Когда она умерла, ее оплакивали не только те, кто видел ее на экране, но и близкие, для которых она много значила.

У Марии близких людей не было. Во всяком случае, в таком смысле. Лишь Хелена когда-то проникла ей в душу. Возможно, все сложилось бы иначе, если б в тот день Хелена не положила трубку. Возможно, в ее жизни были бы люди, которые станут горевать о ней, как горевали по Ингрид…

Но какой смысл плакать над тем, чего не вернешь? Некоторые вещи изменить нельзя. Актриса медленно закрыла за собой дверь, чтобы вернуться на съмочную площадку. Джесси справится сама. Самой Марии в этом возрасте не на кого было надеяться.

Дело Стеллы

Хелена дрожала, стоя на ветру на лестнице ратуши. Отрицать это было невозможно. Она боится. Боится так, как бывает, когда поступаешь неправильно – и знаешь об этом. Ярлычок на шее простого платья из H&M щекотал ее, но она оставила его на месте. Благодаря ему ей было на чем сосредоточиться.

Строго говоря, Хелена даже не знала точно, когда все решилось. Или когда она согласилась. Внезапно это стало почти свершившимся фактом. Вечерами Хелена слышала, как ее родители ругаются по этому поводу; слов было не разобрать, только голоса, разговаривающие на повышенных тонах, но она знала, о чем они спорят. О ее браке с Джеймсом.

Папа Карл-Густав убедил ее, что так надо для ее же блага. Он всегда знал, что для нее лучше. Она лишь молча кивнула. Так все всегда и было. Они заботились о ней. Оберегали ее. Хотя она этого не заслуживала. Она знала, что должна быть благодарна, что ей повезло, что она не заслужила их заботы.

Возможно, границы ее мира слегка расширятся, если она сделает, как они говорят. Годы, прошедшие с того страшного дня, Хелена провела словно сидя в клетке. И по этому поводу она никогда не задавала вопросов. Просто все было именно так. После школы она прямиком шла домой; весь ее мир ограничивался домом, а единственными людьми, с которыми она общалась, были папа, мама – и Джеймс.

Он часто уезжал за границу. Воевал в других странах. Или отстреливал негров, как говаривал папа.

Когда Джеймс возвращался в Швецию, то проводил в ее семье почти столько же времени, что и у себя. Странная атмосфера царила в доме во время подобных визитов. У папы и Джеймса был свой особый мир, в который больше никто не допускался. «Мы как братья», – говорил Карл-Густав. До того, когда все произошло. До того, как им пришлось уехать.

Неделю назад позвонила Мария. Хелена сразу узнала ее голос, хотя он изменился, стал взрослее. Ее словно отбросило на много лет назад. На мгновение она снова почувствовала себя тринадцатилетней – когда вся ее жизнь вертелась вокруг Марии.

Но что она могла сказать? Все равно ничего уже не исправишь. Хелена выходит замуж за Джеймса – после того, что случилось, просто нет никакой альтернативы. После всего, что он сделал для нее.

Правда, Джеймс того же возраста, что и папа, но он отлично выглядел, стоя рядом с ней в своей военной форме, и мама так обрадовалась возможности в кои-то веки красиво одеться – хотя даже вечером накануне свадьбы Хелена слышала, как они с папой ссорились.

Но в конечном итоге все всегда решал папа.

Они решили, что венчания в церкви не будет. Краткая процедура в ратуше, а потом ужин в банкетном зале гостиницы. Затем они с Джеймсом переночуют в доме ее родителей, прежде чем отправиться в его – вернее, теперь их – дом во Фьельбаке. В тот дом, из которого однажды уехала ее семья. Никто и не спросил Хелену, да и как она могла бы возражать? Удавка у нее на шее сдавливала горло днем и ночью, напоминая ей о тысяче причин, по которым лучше закрыть на все глаза и плыть по течению. Но маленькая часть ее рвалась наружу, тоскуя по свободе.

Хелена покосилась на Джеймса, когда они подошли к судье, который должен был поженить их. Может быть, он готов дать ей немного свободы? Ей восемнадцать, она взрослая. Уже не ребенок.

Она попыталась взять его за руку. Разве не так обычно делают? Разве не держатся за руки, когда женятся? Но Джеймс сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал держать руки сомкнутыми. Ярлычок на шее кололся, когда она слушала слова судьи. Он задавал им какие-то вопросы, на которые Хелена пока не знала как отвечать. Но она произнесла «да» там, где было нужно. Когда все свершилось, взглянула в глаза маме. Харриет отвернулась, зажав рот кулаком. Однако ничего не сделала, чтобы остановить то, что происходило.

Ужин прошел так же быстро, как и церемония. Карл-Густав и Джеймс пили виски, а Харриет пригубила вина. Хелене тоже налили бокал вина – впервые в жизни. В одно мгновение она из ребенка стала взрослой. Она знала, что мама постелила им в гостевой комнате – на раздвижной кровати, которую можно превратить в двуспальную, если выдвинуть нижний ящик. Постелила голубые простыни и голубой пододеяльник. Весь ужин Хелена видела перед собой эту простыню – и постель, которую ей предстоит разделить с Джеймсом. Еда наверняка была изысканная, но она не могла есть, только гоняла ее по тарелке.

Когда они вернулись домой, родители пожелали им спокойной ночи. Внезапно у Карла-Густава сделался озабоченный вид. От него пахло виски, выпитым во время ужина. От Джеймса тоже пахло спиртным, и он споткнулся, заходя в гостевую комнату. Хелена разделась, а муж зашел в гостевой туалет и громко помочился. Натянув на себя просторную футболку, она залезла под одеяло и легла поближе к стене. Там, вытянувшись как палка, ждала, пока Джеймс гасил свет, – ждала того, что сейчас должно будет произойти. Первого прикосновения, которое все изменит. Но ничего не произошло. Через несколько секунд она услыхала пьяный храп Джеймса. Когда Хелене наконец удалось заснуть, ей приснилась девочка с рыжеватыми волосами.

* * *

– Я же говорил – вы не найдете ничего, что не зарегистрировано должным образом, – сказал Джеймс, откинувшись на стул в комнате для допросов.

Патрик взял себя в руки, подавив желание испортить его самодовольную физиономию. Он понимал, что надо держаться нейтрально.

– У меня есть лицензия на хранение «кольта», «смит-и-вессона» и охотничьего ружья «Зауэр сто классик», – перечислил Джеймс, спокойно глядя в глаза Патрику.

– Как получилось, что на стрельбище, где вы упражняетесь в стрельбе, обнаружены гильзы и пули от других видов оружия? – спросил Патрик.

Джеймс пожал плечами.

– Откуда мне знать? Не секрет, что я хожу туда стрелять; наверняка другие тоже ездят туда и используют мишени, которые я поставил.

– Так, что вы даже не заметили? – спросил Патрик, не скрывая своего скепсиса.

Джеймс лишь улыбнулся.

– Периодически я подолгу отсутствую и не могу присматривать за этим местом. Никто наверняка не решается заглянуть на стрельбище, когда я дома, но большинство жителей поселка знает, когда я уезжаю и сколько буду отсутствовать. Уверен, что подростки ездят туда и палят по неопытности.

– Подростки? Палят из пистолетов-пулеметов? – спросил Патрик.

Джеймс вздохнул.

– Да уж, нынешняя молодежь такая пошла… Куда катится мир?

– Вы что, откровенно издеваетесь надо мной? – спросил Патрик, сердясь на себя, что позволил Джеймсу задеть его за живое.

В целом он старался избегать предрассудков, но таких мужчин ему трудно было выносить: высокомерные, заносчивые мачо, уверенные в главенстве законов Дарвина, по которым и следует жить.

– Разумеется, нет, – ответил Джеймс, улыбаясь еще шире.

Патрик ничего не понимал. Они обыскали весь дом. И нашли только то оружие, которое было зарегистрировано на имя Джеймса. Вместе с тем он чувствовал, что тот лжет – где-то у него спрятано еще оружие. И подозревал, что неподалеку. Джеймс наверняка предпочитал держать свой арсенал под рукой – просто им не удалось его обнаружить. Помимо жилого дома, они обыскали небольшой сарай, служивший для хранения садового инвентаря. Больше на участке негде было искать. Но чисто теоретически Джеймс мог держать оружие в лесу. Беда в том, что они не могут обыскать весь лес.

– Лейф Херманссон связывался с вами третьего июля – в тот день, когда он умер?

– Как я уже говорил ранее, у меня не было никаких контактов с Лейфом Херманссоном. Единственное, что мне о нем известно, – он руководил следствием, в результате которого мою жену обвинили в преступлении.

– Обвинили и сочли виновной, – сказал Патрик, желая посмотреть, какой будет реакция, если нажать на эту кнопку.

– Да, но на основании признания, которое она потом взяла назад, – ответил Джеймс.

Никакие чувства, похоже, не всколыхнулись в нем; взгляд его был так же тверд, как и раньше.

– Но зачем признаваться, если ты невиновен? – продолжал Патрик.

Джеймс вздохнул.

– Она была ребенком. Ее сбили с толку, заставили сделать то, чего она не хотела. Но какое это имеет отношение к делу? В чем, собственно, суть? Почему такой интерес к моему оружию? Вы знаете, чем я занимаюсь: оружие – часть моей жизни, и нет ничего странного в том, что я им владею.

– Вам принадлежит «Кольт М-тысяча девятьсот одиннадцать», – проговорил Патрик, не отвечая на его вопрос.

– Да, так и есть, – кивнул Джеймс. – Жемчужина моей коллекции. Легендарное оружие. И у меня оригинальная модель, не из тех подделок, которых потом так много появилось.

– Он заряжается патронами калибра сорок пять АСР с оболочечными пулями?

– Вы хоть знаете, что это значит? – спросил Джеймс.

Хедстрём заставил себя сосчитать до десяти.

– Знания об оружии входят в базовый курс полицейской академии, – сухо ответил он, не признаваясь, что по этому вопросу ему пришлось проконсультироваться с Турбьёрном.

– Ну да, в городах народ что-то знает, но тут, в деревне, знания, полученные на школьной скамье, быстро выветриваются, – сказал Джеймс.

Патрик проигнорировал его слова.

– Вы не ответили на вопрос. Все верно?

– Да, так и есть. Это проходят в первом классе.

– Как давно вы владеете этим оружием?

– Ой, давно. Это мой первый пистолет. Мне его подарил отец на мое семилетие.

– Стало быть, вы прекрасный стрелок? – спросил Патрик.

Джеймс расправил плечи.

– Один из лучших.

– Насколько хорошо вы следите за своим оружием? Кто-то мог одолжить его без вашего ведома? Например, когда вы в отъезде?

– Мое оружие у меня всегда под контролем. Почему такой интерес к моему «кольту»? И к Лейфу? Насколько я помню, он покончил с собой много лет назад – из-за жены, которая умерла от рака…

– А, так вы, стало быть, еще не слышали? – проговорил Патрик, ощутив удовольствие, когда на мгновение различил тень неуверенности в глазах Джеймса.

– Не слышал – о чем? – спросил тот, и голос его звучал совершенно равнодушно, так что Патрик даже засомневался, действительно ли он что-то заметил.

– Об эксгумации.

Он осознанно сделал паузу. Джеймс сидел молча. Затем выпрямился.

– Об эксгумации? – переспросил он, словно не понял, что сказал Хедстрём.

Тот догадался, что собеседник пытается выиграть время.

– Да, мы получили новую информацию. Так что пришлось открыть могилу. И оказалось, что это вовсе не самоубийство. Он никак не мог застрелиться из того пистолета, который был у него в руке, когда нашли тело.

Джеймс сидел молча. Его высокомерие никуда не делось, но Патрик почувствовал, что уверенность в себе слегка подтаяла. Хедстрёму показалось, что он видит брешь, и он решил этим воспользоваться.

– Кроме того, мы получили сведения, что вы находились в лесу, когда была убита девочка Стелла. – Поколебавшись, Патрик применил такое преувеличение, которое легко могло быть расценено как ложь. – Есть свидетель.

Джеймс никак не отреагировал, но на виске у него запульсировала маленькая жилка – казалось, он просчитывает, что предпринять.

Наконец Джеймс поднялся.

– Я исхожу из того, что у вас недостаточно улик, чтобы задержать меня, – сказал он. – Так что я считаю разговор законченным.

Патрик улыбался. Наконец-то эта самодовольная ухмылка исчезла. Джеймс показал свои слабые места.

Теперь осталось всего ничего – найти доказательства.

* * *

– Проходи, – осторожно сказала Эрика.

Звонок Хелены, когда та попросила разрешения прийти к ней, мягко говоря, застал ее врасплох.

– Сэм с тобой? – спросила она.

Хелена покачала головой.

– Нет, он пошел к приятелю, – ответила она и опустила глаза.

Отступив в сторону, Эрика впустила ее в дом.

– Я очень рада, что ты пришла, – проговорила она и закусила губу, чтобы не начать задавать вопросы.

Только что звонил Патрик и рассказал, что они подозревают, будто Джеймс и есть «Зеленый дяденька» – это, мол, он бродил по лесу в своем камуфляже, и Стелла натыкалась на него во время своих вылазок. По словам Патрика, они подозревали также, что именно его Мария могла слышать в тот день в лесу.

– У тебя найдется кофе? – спросила Хелена, и Эрика кивнула.

В гостиной снова сцепились Ноэль и Антон, не обращая внимания на призывы Майи. Вздохнув, Эрика вышла к ним и самым строгим голосом попросила прекратить безобразничать. Когда это не помогло, она применила последний прием отчаявшихся родителей, чтобы добиться тишины и покоя, – достала три эскимо из большой коробки, купленной про запас, и дала каждому по мороженому. Все трое уселись, довольные, поедая мороженое; она же вышла в кухню, мучимая совестью, чувствуя себя плохой мамой.

– Помню это время, – с улыбкой проговорила Хелена.

Взяв чашку кофе, она уселась за кухонный стол. Некоторое время женщины сидели молча. Потом Эрика поднялась, взяла плитку шоколада и положила на стол.

Хелена покачала головой.

– Спасибо, мне нельзя, не переношу шоколад. У меня начинается сыпь, – сказала она и отпила глоток кофе.

Эрика взяла большой кусок, пообещав себе с понедельника покончить с сахаром. Эта неделя все равно испорчена – какой смысл начинать сейчас?

– Я часто думаю о Стелле, – проговорила Хелена.

Эрика недоуменно приподняла бровь. Ни слова о том, почему она вдруг пожелала прийти. Ни слова о том, что случилось. А что-то точно случилось – это Эрика ощущала всем телом. От Хелены исходила какая-то нервозная энергия, не заразиться которой было невозможно. Однако Эрика не решалась напрямую спросить, что случилось, опасаясь, что Хелена может испугаться и замолчать. А ей так нужен ее рассказ… Так что она сидела молча, взяв еще один кусок шоколада и ожидая продолжения.

– У меня не было ни братьев, ни сестер, – сказала наконец Хелена. – Не знаю почему. Мне и в голову не пришло бы спросить об этом родителей. Такое у нас в семье не обсуждалось. Поэтому мне нравилось проводить время со Стеллой. Мы жили рядом, и она всегда так радовалась, когда я заглядывала к ним… С ней было весело играть. Такая забавная девочка… Помню как сейчас. У нее было столько энергии – весь день прыгала, как мячик. И эти ее рыжие волосы. И веснушки. Ей не нравился ее цвет волос, пока я не сказала, что рыжие волосы красивее всех. Тогда Стелла изменила свое отношение к ним. У нее всегда было множество вопросов. Обо всем на свете. Почему жарко, откуда берется ветер, почему одни цветы белые, а другие голубые, почему трава зеленая и небо синее, а не наоборот. И еще тысяча вопросов. И она не сдавалась, пока не получала ответ, который ее устроил бы. Нельзя было просто ответить «потому что» или придумать какой-нибудь ответ наобум – тогда она продолжала спрашивать, пока ты не скажешь что-нибудь такое, что, с ее точки зрения, звучит красиво и правильно.

Хелена говорила так быстро, что запыхалась, и остановилась, чтобы перевести дух.

– Мне нравилась ее семья. Они были не такие, как мои родители, – обнимались и смеялись. Меня они тоже обнимали, когда я приходила к ним, и мама Стеллы шутила со мной и гладила меня по волосам. Папа Стеллы обычно говорил, что мне пора перестать расти, иначе достану головой до туч. Иногда Санна тоже играла с нами. Но она вела себя так серьезно – скорее как маленькая мама для Стеллы, – и обычно таскалась за своей мамой, хотела помогать ей стирать и готовить ужин, словно ей не терпелось стать взрослой; а мир Стеллы был заполнен играми с утра до вечера. Как я гордилась, когда меня иногда просили посидеть с ней! Думаю, они это замечали – иногда казалось, что у них даже нет потребности в няньке, просто они видели, какой счастливой делают меня.

Хелена прервала свой рассказ.

– Можно, я задам невежливый вопрос? У тебя есть еще кофе?

Эрика кивнула и поднялась, чтобы подлить Хелене еще кофе. Казалось, плотину прорвало и теперь все буквально хлынуло наружу.

– Когда я подружилась с Марией, мои родители отреагировали не сразу, – продолжала Хелена, когда Эрика вернула ей чашку. – Они были так заняты – своими вечеринками, обществами, мероприятиями… У них не оставалось времени размышлять о том, с кем я общаюсь. Когда же они поняли, что мы подружились, то поначалу выжидали, а потом стали относиться все более негативно. Марию они в нашем доме видеть не хотели, у нее дома мы быть не могли, ее дом был… не самым приятным местом. Но мы все равно общались так часто, как получалось. В конце концов мои родители поняли это и запретили нам видеться. Нам было по тринадцать лет, и мы мало что могли возразить. Марии вообще было наплевать, что думают ее родители, – и их нисколько не заботило, где она и с кем. Но я не решилась перечить своим родителям. Я не была такой сильной, как Мария. Меня приучили всегда делать, как того хотели мои родители. Других вариантов я не знала. Так что я попыталась больше не общаться с Марией. Всерьез попыталась.

– Однако вам разрешили в тот день вместе сидеть со Стеллой? – спросила Эрика.

– Да, папа Стеллы случайно столкнулся с моим папой и спросил его. Он и понятия не имел, что нам не разрешили видеться. Должно быть, это застало папу врасплох, и тот сказал «да».

Она сглотнула.

– В тот день нам было так весело… Стелле очень понравилось путешествие во Фьельбаку. Всю дорогу до дома она прыгала впереди нас. Поэтому-то мы и пошли через лес. Стелла обожала лес, а раз нам не надо было везти ее в коляске, мы с таким же успехом могли пойти лесной дорогой.

Голос Хелены дрожал. Она взглянула на Эрику.

– Стелла была такая счастливая, когда мы прощались с ней у ее хутора… Я помню, она так веселилась… Мы поели мороженое; она шла, держа нас за руки, и всю дорогу прыгала – просто не понимаю, как у нее сил хватило. Мы отвечали на все ее вопросы, и она обнимала нас, как маленькая обезьянка, цепляющаяся за маму. Помню, как ее волосы щекотали мне нос, – она радовалась до слез, когда я чихнула.

– А человек в лесу? – спросила Эрика, не успев сдержаться. – Вымышленный приятель Стеллы, которого она называла «Зеленым дяденькой»? Может быть, это был реальный человек, а вовсе не вымышленный персонаж? Это был Джеймс? Твой муж был тем человеком в лесу? Не о нем ли говорила Мария?

Эрика увидела панику в глазах Хелены, и поняла, что совершила чудовищную ошибку. Она дышала прерывисто, взгляд ее напоминал взгляд загнанного животного за секунду до выстрела. Когда Хелена выбежала прочь из дома, Эрика осталась сидеть у кухонного стола, проклиная саму себя. Хелена была близка к тому, чтобы рассказать нечто важное, что дало бы ключ к пониманию прошлого. А ее неумеренное любопытство все испортило… Она вяло взяла чашки и поставила рядом с мойкой. Снаружи раздался звук заводимого мотора, и машина Хелены унеслась прочь.

* * *

– В наше время они анализируют пули при помощи программы 3D, – сказал Йоста, когда Паула вошла в кухню.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, садясь, и отложила в сторонку блокнот Дагмар.

Порой Паула задавалась вопросом, не проводят ли они в маленькой желтой кухоньке больше времени, чем на рабочем месте, – однако обсуждение идеи с коллегами обычно помогает увидеть ее новыми глазами. К тому же на кухне куда уютнее, чем в тесных кабинетах. И к кофе ближе.

– Прочел в «Новостях криминалистики», – ответил Йоста. – Обожаю этот журнал. Каждый раз узнаю что-то новое.

– Отлично, – сказала она. – Однако это ведь не дает гарантий, что удастся доказать, из какого оружия выпущена пуля? Или – выпущены ли две пули из одного и того же пистолета?

– Да нет, в статье говорится, что нет двух идентичных нарезов ствола. Кроме того, могут возникать проблемы, если пули выпущены с большим промежутком во времени. Оружие стареет – его состояние зависит от того, как за ним ухаживают.

– Но чаще всего их удается сопоставить?

– Да, насколько я понял, – ответил Йоста. – А эта новая техника 3D наверняка еще лучше.

– Турбьёрн говорит, что кто-то спилил напильником нарезку в стволе «кольта», – проговорила Паула, отодвигаясь, чтобы не попасть в поле солнечного света из окна.

– Кто-то, – фыркнул Йоста. – Джеймс сделал это сразу после того, как мы спросили его, общался ли он с Лейфом. Он мужик тертый.

– Ему трудно будет найти отговорки, если пуля, найденная в теле Лейфа, совпадет с теми, которые валяются на стрельбище за его участком, – сказала Паула и отхлебнула кофе.

Она поморщилась. Должно быть, кофе варил Йоста – он всегда делал его совершенно некрепким.

– Да, но я боюсь, что Джеймс сбежит из страны. Он так и так проводит за границей бо́льшую часть года. Анализ из криминалистической лаборатории мы получим не скоро – а до того нам трудно будет взять его.

– У него здесь семья.

– У тебя сложилось впечатление, что он полностью сосредоточен на семье?

– Нет, ты прав, – вздохнула Паула.

О такой возможности она даже не подумала – что Джеймс может сбежать.

– А мы сможем доказать его участие в деле Стеллы?

– Не знаю, – проговорил Йоста и горько добавил: – Прошло тридцать лет!

– Похоже, Лейф все-таки был прав – девочки невиновны. Через какой ад им пришлось пройти! – Паула покачала головой.

Телефон в приемной надрывался – Аннику по-прежнему засыпали звонками по поводу анонимного голоса.

– Да… – Йоста заколебался. – Хотя я до сих пор не могу понять, зачем Мария лжет по поводу своего алиби. И мы знаем, что Джеймса даже не было во Фьельбаке, когда убили Нею, так что это убийство он никак не мог совершить.

– Да уж, на это убийство у него стопроцентное алиби, – сказала Паула. – Он уехал еще накануне вечером; отель «Скандик Рубин» подтверждает, что он жил у них, и его даже видели за завтраком. А потом он просидел на совещании до вечера и поехал домой. Поскольку часы Неи остановились на восьми, многое указывает на то, что это момент ее смерти. А Джеймс был в это время в Гётеборге. Вполне возможно, что Нея умерла раньше, а часы пострадали, когда ее переносили, но это ничего не меняет, поскольку Джеймс уехал в Гётеборг еще в воскресенье вечером.

– Да, знаю, – пробормотал Йоста и в отчаянии почесал в затылке.

Паула снова придвинула к себе блокнот.

– Никак не могу сообразить, что меня смутило в записях Дагмар, – сказала она. – Хочу попросить Патрика взглянуть – может быть, он что-то увидит свежим взглядом…

– Хорошая мысль, – сказал Флюгаре и поднялся, захрустев суставами. – А я пошел домой. Не засиживайся допоздна, завтра у нас еще будет шанс.

– Угу… – пробормотала Паула.

Она все листала блокнот и едва слышала, что сказал Йоста. Что же она пропустила?

* * *

Джеймс зашел в спальню. Полицейские – жалкие дилетанты, даже обыск сделать не умеют. Но это, наверное, убогие шведские законы предписывают им скакать, словно балерины, и осторожно приподнимать вещи. Когда Джеймсу и его людям поручали что-нибудь найти, они отрывали каждую доску, ломали все на своем пути. Искали до тех пор, пока не находили то или того, кто от них прятался.

«Кольта» ему будет не хватать, о двух остальных он и не вспомнит. Но бо́льшая часть осталась тут, в сейфе, за рядом рубашек и стеной шкафа, которую можно отодвинуть. Они даже стенку не простукали!

Осмотрев свой арсенал, Джеймс задумался, какое оружие ему взять с собой. Здесь оставаться нельзя. Земля горит под ногами. Все это он оставит позади. В его мыслях не было и намека на сентиментальность. Все выполнили свои роли. Доиграли до финала.

Так или иначе, он начинает стареть, его военная карьера неизбежно движется к концу. Придется уйти на пенсию раньше срока. Средств достаточно. За все эти годы ему выпало немало возможностей положить в карман и деньги, и то, что легко было превратить в наличные; все это он благоразумно положил на банковский счет за границей.

Джеймс вздрогнул, услышав в дверях голос Хелены.

– Почему ты так внезапно появляешься? – раздраженно спросил он. Она знает, что не должна так себя вести. – Как давно вы вернулись домой?

Закрыв дверь сейфа, он поставил на место стенку шкафа. Бо́льшую часть оружия ему придется оставить, когда он уедет. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь. К тому же оно ему больше не понадобится.

– С полчаса назад. Во всяком случае, я. Сэм пришел пятнадцать минут назад. Он в своей комнате.

Обхватив руками свое тощее тело, Хелена взглянула на мужа.

– Ты собираешься сбежать, не так ли? Хочешь бросить нас. Не просто уехать в командировку. Оставить нас навсегда.

Она произнесла это без печали – вообще без всяких эмоций. Просто констатировала факт.

Поначалу Джеймс не ответил. Не хотел, чтобы ей стало известно о его планах, не хотел давать ей власть. Однако понимал, что все держит в руках он, а не она. Эта иерархия сложилась давным-двано.

– Я подготовил все бумаги, чтобы переписать дом на тебя. На счету есть деньги. Некоторое время вы продержитесь.

Она кивнула.

– Зачем ты это сделал?

Ему не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. Закрыв дверь шкафа, Джеймс повернулся к ней.

– Ты прекрасно знаешь, – коротко ответил он. – Ради твоего отца. Я обещал.

– И ничего никогда ради меня?

Он не ответил.

– И ради Сэма?

– Сэм! – Джеймс фыркнул. – Сэм был для меня вынужденной мерой. Ничего другого я никогда не пытался изображать. Сэм – твой. Не будь мне все равно, я никогда не дал бы тебе так его воспитывать. Маменькин сынок, который всегда держался за твою юбку… Он ничего не может сам.

По ту сторону стены раздался шорох, и оба посмотрели туда. Потом Джеймс повернулся к ней спиной.

– Я останусь до воскресенья, – сказал он. – А потом – справляйтесь сами.

Несколько мгновений Хелена стояла неподвижно. Потом он услышал ее удаляющиеся шаги.

* * *

– Я дико устал, – проговорил Патрик, опускаясь на диван рядом с Эрикой.

Она протянула ему бокал вина, и он с благодарностью принял его. В участке дежурил Мартин, так что Хедстрём со спокойной совестью мог позволить себе бокал вина.

– Как прошел допрос Джеймса? – спросила она.

– Его нам не сломить, пока не будет конкретных улик. А чтобы раздобыть их, требуется время. Пули посланы для сравнения, но в центре криминологической экспертизы нагрузка колоссальная.

– Жаль, что отпечатки пальцев не удалось обнаружить в реестре. Отлично сработала твоя интуиция, подсказавшая тебе, что отпечатки пальцев на теле Неи должны совпасть с теми, что обнаружены на упаковке от шоколадного батончика.

Эрика придвинулась ближе к мужу и поцеловала его. От прикосновения ее мягких губ напряжение, накопившееся в теле, отпустило. Патрик откинулся на спинку дивана и издал глубокий вздох.

– Боже мой, как чудесно хоть немного побыть дома! Но мне придется посидеть и поработать. Постараться разложить все по полочкам.

– Попробуй мыслить вслух, – посоветовала Эрика, откидывая назад волосы. – Все нередко становится куда яснее, если проговариваешь мысли вслух. Кстати, мне тоже есть что тебе рассказать.

– Вот как? И что же? – с любопытством спросил Патрик.

Но Эрика покачала головой и отхлебнула глоток вина.

– Нет, сначала ты. Давай. Я слушаю.

– Видишь ли, проблема заключается в том, что одни вещи очевидны, другие неочевидны, а третьи я и вовсе никак не могу охватить умом…

– Поясни, – попросила Эрика.

Он кивнул.

– Я не сомневаюсь, что Джеймс застрелил Лейфа. Из своего «кольта». А потом вложил пистолет Лейфа ему в правую руку, посколько счел, что тот правша. – Он сделал паузу. – Видимо, это произошло после того, как Лейф вышел на него, желая поговорить о деле Стеллы. Они договорились о встрече, которая закончилась смертью Лейфа.

– Два вопроса, – сказала Эрика, показывая ему два пальца. – Первый: какие у Джеймса могли быть мотивы, чтобы убивать Лейфа? Насколько я понимаю, есть два варианта: чтобы защитить жену или чтобы защитить себя.

– Согласен. И я точно не знаю, какой из них верен. Моя догадка – чтобы защитить себя. Мы почти убеждены, что именно Джеймса Стелла встречала в лесу. Он всегда вел себя как одинокий волк.

– Вы спрашивали родителей Неи, не говорила ли она то же самое? Что она кого-то встречала в лесу?

– Нет, – ответил Патрик. – Но, по словам ее родителей, она не ходила в лес, а по большей части играла в сарае. Играла с «черным котом», как она его называла. У них есть серый кот, с которым я успел подружиться, пока мы делали обыск.

– Хорошо, – ответила Эрика, которая, похоже, теперь больше размышляла, чем слушала. – Предположим, что ты прав и Джеймс убил Стеллу, а потом убил Лейфа, чтобы замести следы, – но это вызывает целый ряд новых вопросов. Почему девочки признались? И не странно ли, что Джеймс женился после этого на Хелене?

– Да, понимаю, – задумчиво проговорил Патрик. – Похоже, в этой истории есть немало моментов, которых мы пока не понимаем. И, боюсь, никогда не узнаем правды. Йоста уверен, что Джеймс свалит за границу, прежде чем у нас появится шанс задержать его.

– Разве вы не можете этому помешать? Запретить ему покидать страну? Как говорят в американских фильмах: «Вам запрещено покидать этот город»…

Патрик рассмеялся.

– Хорошо бы. Но у нас нет никаких возможностей помешать ему, пока не появятся конкретные улики. А на это, как уже было сказано, потребуется время. Я надеялся, что во время обыска мы найдем незаконное оружие – этого хватило бы, чтобы задержать его и выиграть время… А второй вопрос? Ты сказала, что у тебя два вопроса.

– Хм… Меня интересует, как он мог подумать, что так неуклюже совершенное убийство не будет раскрыто. Я имею в виду убийство Лейфа. Ведь если б вскрытие проводилось как положено, они уже тогда заметили бы, что пуля не подходит к пистолету Лейфа. Они разного калибра.

– У меня возникал тот же вопрос, – проговорил Патрик, задумчиво вертя в руках бокал. – Но после встречи с Джеймсом я могу ответить на него одним словом: спесь. Он считает всех дураками.

Эрика кивнула.

– А убийство Неи? Как оно связано с убийством Стеллы? Если мы по-прежнему исходим из того, что Джеймс убил Стеллу, а затем – Лейфа, чтобы это скрыть, каким боком в деле появляется Нея?

– Это вопрос на засыпку, – согласился Патрик. – На это убийство у Джеймса стопроцентное алиби. И, поверь мне, мы его очень серьезно проверяли. Когда ее убили, он находился в Гётеборге – в этом не приходится сомневаться.

– Так кто же тогда? Кому принадлежат отпечатки пальцев на обертке от батончика и на теле?

Патрик развел руками.

– Если б я знал это, то не сидел бы сейчас тут, а уже ехал бы арестовывать убийцу Неи… Как мне хотелось бы сравнить их с отпечатками пальцев Марии и Хелены! Но, поскольку у меня нет достаточных улик, я не могу требовать, чтобы у них взяли отпечатки пальцев.

Внезапно Эрика поднялась. Проходя мимо Патрика, она погладила его по щеке.

– С обеими я тебе, к сожалению, помочь не могу. Но могу помочь с одной.

– Что? – изумленно переспросил Патрик.

Эрика вышла в кухню. Через полминуты она вернулась с чашкой в руке, которую осторожно держала с помощью полиэтиленового пакета.

– Отпечатки пальцев Хелены заказывали?

– Что ты хочешь сказать? – спросил Патрик.

– Она приходила сюда сегодня. Да, понимаю, я тоже удивилась. Но она сама позвонила мне – и теперь до меня дошло, что это было в тот момент, когда вы проводили у них обыск.

– Чего она хотела? – спросил Патрик, не сводя глаз с чашки, которую Эрика поставила на журнальный столик в гостиной.

– Хотела поговорить о Стелле, – ответила Эрика, снова садясь рядом с ним. – Из нее буквально хлынул словесный поток. Казалось, она собиралась сказать нечто исключительно важное, но я, дура набитая, прервала ее, спросив, замешан ли в этом деле Джеймс, – и тут она буквально бежала с поля боя.

– Но ты захватила в качестве трофея ее чашку, – проговорил Патрик, многозначительно приподнимая брови.

– Да-да, я поленилась помыть посуду, – ответила Эрика. – Но ведь ты мечтал получить отпечатки пальцев Хелены. Вот они. «Пальчики» Марии тебе придется раздобыть самому. Знай я раньше, утащила бы тот бокал шампанского, из которого она пила в кафе «Брюгган»…

– Задним умом мы все крепки, – рассмеялся Патрик и поцеловал ее.

Потом он внезапно посерьезнел.

– Послушай, Паула просила помочь ей в одном деле. Короче говоря, у самого поворота дороги в сторону хутора Бергов и дома Джеймса и Хелены живет одна милейшая пожилая дама. Знаешь, в таком симпатичном красном домике…

– Да-да, знаю; это тот, который выставлен на продажу? – спросила Эрика, в очередной раз показав себя ходячей энциклопедией жизни Фьельбаки.

– Да, именно. Так вот, у старушки есть привычка сидеть у окна и решать кроссворды, при этом она записывает все, что происходит за окном, вот в этот блокнот.

Достав темно-синий блокнот Дагмар, он положил его на журнальный столик.

– Паула утверждает, что в нем что-то не так, но никак не может сообразить, что же не сходится. Может быть, что-то с машинами? Она отметила только цвет и модель, и у нас нет возможности «пробить» машины, которые там проезжали. Но не знаю точно, в этом ли дело. Паула просмотрела его много раз, я тоже, и никто из нас не замечает ничего, что выделялось бы.

– Давай сюда, – сказала Эрика и взяла у него блокнот, заполненный витиеватым почерком.

Она долго рассматривала записи. Патрик старался не смотреть на нее, пока она читала, – пригубливал вино и перескакивал с одного канала на другой на телевизоре. Наконец Эрика положила блокнот перед собой – раскрытый на том дне, когда была убита Нея.

– Вы сосредоточились не на том. Вы искали то, что выделяется, а не то, чего недостает.

– Ты о чем? – спросил Патрик, наморщив лоб.

Эрика указала на заметки утра понедельника.

– Вот. Тут кое-чего не хватает. Того, что есть во все другие рабочие дни.

– Что-что? – переспросил Патрик, уставившись на заметки.

Он перелистал на две недели назад, прочел коротенькие записи – и тут наконец до него дошло, что имеет в виду Эрика.

– По утрам во все прочие рабочие дни есть пометка, что мимо пробежала Хелена, – произнес он. – Но в понедельник она бежит только в районе обеда.

– Странно, не правда ли? Должно быть, именно на это отреагировало подсознание Паулы, но она не смогла это ухватить. Представляю, как это раздражает. Когда что-то вертится на языке, а сказать не можешь…

– Хелена… – проговорил Патрик в воздух, уставившись на чашку, стоящую на столе. – Я должен послать это в лабораторию прямо завтра утром. Но пройдет некоторое время, прежде чем я получу ответ, совпадают ли эти отпечатки с теми, что обнаружены на обертке и на теле Неи.

Эрика взглянула на него и подняла свой бокал.

– Хотя Хелене об этом неизвестно…

Хедстрём понял, что его жена права – а случалось это очень-очень часто.

Бухюслен, 1672 год

Свидетели сменяли один другого. Элин впала в какое-то дремотное состояние и никак не воспринимала выдуманные истории о ее дьявольских делах. Ей хотелось лишь одного – чтобы все это скорее закончилось. Но после завтрака на третий день по залу пробежал шумок, и Элин очнулась от своего полусна – с чем связано такое оживление?

Потом она увидела ее. Светлые косички и светлый взгляд.

Ее жизнь. Ее самая дорогая. Ее Марта. За руку с Бриттой она вошла в зал суда и растерянно огляделась. Сердце у Элин чуть не выпрыгнуло из груди. Что ее дочь делает здесь? Неужели они хотят унизить ее еще больше, заставив Марту сидеть в зале и слушать, что говорят о ее матери? Потом Элин увидела, как Бритта подвела Марту к свидетельскому месту и оставила ее там. Поначалу она не поняла, почему девочку посадили туда, а не вместе со всеми. Потом пришло осознание. Ей захотелось закричать в голос.

– Нет, нет! Не делайте этого с Мартой! – сказала она.

Марта растерянно посмотрела на нее. Элин протянула к ней руки, и дочь готова уже была вскочить и подбежать к ней, но Хирне схватил ее за плечо и заставил сесть обратно на стул. Элин хотелось разорвать его в клочья за то, что он прикоснулся к ее дочери, но она понимала, что должна держать себя в руках. Она не хотела, чтобы Марта увидела, как охранники волокут ее прочь из зала.

Стиснув зубы, Элин попыталась улыбнуться дочери, но почувствовала, как сами собой потекли слезы. Марта казалась такой маленькой… Такой беззащитной…

– Это мать Марты, не так ли? Элин Йонсдоттер?

– Да, мою маму зовут Элин, и она сидит вон там, – ответила Марта чистым и звонким голоском.

– Марта рассказала дяде и тете, что она делала вместе со своей матерью, – сказал Хирне. – Не могла бы Марта рассказать об этом?

– Да, мы с мамой ездили в Блокюлу! – возбужденно произнесла девочка.

Вокруг Элин раздались крики ужаса, и она закрыла глаза.

– Обычно мы летали на нашей корове Розочке, – с восторгом продолжала Марта. – В Блокюлу. А там устраивался такой праздник, что дым коромыслом. И все делалось наоборот – сидели спиной к столу и ели через плечо, а ели там с перевернутых тарелок и в обратном порядке, начиная со сладкого. Очень веселые праздники – раньше я такого никогда не видела.

– Такие праздники, что дым коромыслом, – проговорил Хирне и подавил нервный смешок. – Не может ли Марта рассказать побольше об этих праздниках? Кто там был? Что вы делали?

С нарастающим удивлением и ужасом Элин услышала, как ее дочь живо описывает поездки в Блокюлу, и Хирне даже удалось заставить ее шепотом признаться, что она видела, как ее мать путалась с дьяволом.

Элин не понимала, как им удалось убедить Марту все это напридумывать. Она взглянула на Бритту, сидевшую улыбаясь в очередном роскошном платье. Она подмигивала и махала Марте, которая сияла и махала в ответ. Должно быть, Бритта сделала все возможное, чтобы завоевать сердце Марты, после того как Элин арестовали.

Марта не понимала, что делает. Улыбаясь Элин, она радостно рассказывала свои истории. Для нее они были сказками. Подбадриваемая Хирне, девочка рассказывала о ведьмах, с которыми они встречались на Блокюле, и детях, с которыми она там играла.

Дьявол особенно интересовался Мартой. Она сидела у него на коленях, пока мама танцевала, не прикрытая ни единой ниткой.

– А рядом с залом, где проходили праздники, находилась белая комната, и там ангелы играли с нами, детьми, – такие красивые, такие сияющие… Просто глазам трудно поверить!

Марта в восторге хлопнула в ладоши.

Куда бы Элин ни бросила взгляд, везде – открытые от изумления рты и округлившиеся глаза. Она совсем упала духом. Что можно противопоставить этому? Ее собственная дочь свидетельствует о том, что она летала на Блокюлу и совокуплялась с самим дьяволом. Ее Марта. Ее прекрасная, наивная, невинная Марта. Элин разглядывала профиль дочери, пока та рассказывала свои сказки замершей публике – и сердце готово было разорваться от тоски.

Наконец вопросы к Марте иссякли, и Бритта подошла, чтобы увести ее. Взяв тетю за руку и идя к выходу, Марта повернулась к Элин с радостной улыбкой и помахала ей рукой.

– Надеюсь, мама скоро вернется домой! – крикнула она. – Я так скучаю по маме!

Больше у Элин не было сил держаться. Уронив голову на руки, она безутешно разрыдалась.

* * *

– Как вам ваше новое жилье? – спросил Билл. К счастью, теперь он научился говорить медленно и четко, чтобы его понимали.

– Хорошо, – ответил Халил.

Билл невольно задался вопросом, правду ли тот говорит. Вид у Аднана и Халила был усталый, и подростковое бунтарство Аднана, похоже, исчезло.

Завтра Карима выписывают из больницы. Он вернется домой к детям – но там не будет Амины…

– Поверните к ветру, turn up in the wind, – сказал Билл, кивая на бакборд.

Аднан сделал, как он сказал. Теперь они стали заправскими моряками. Но радость улетучилась. Словно из всех вышел весь воздух – это описание подходило к ним как нельзя лучше.

Билл так и не поговорил с Нильсом и понимал, что сам избегает этого разговора. Он не знал, что сказать сыну. Словно они находились на разных планетах. Даже у Гуниллы не было сил бороться с ним. Нильс поздно возвращался по вечерам, шествовал прямиком в свою комнату и врубал музыку на полную громкость. Ни «здрасте», ни «до свидания». Только бормотание себе под нос.

Билл аккуратно выбрал паруса. Сейчас ему следовало дать своим подопечным инструкции, использовать этот момент, чтобы как можно большему научить их перед регатой вокруг Даннхольмена. Но их лица казались серыми на фоне белого паруса, и он подозревал, что у него самого вид человека, упавшего духом. Энтузиазм всегда был его визитной карточкой. Теперь это чувство изменило ему, а без него Билл и сам не знал, кто он такой.

Когда он говорил, что надо убирать паруса, они следовали его инструкциям. Молча и без возражений. Без души. Как команда призраков.

Впервые с тех пор как Билл затеял этот проект, его душу начали терзать сомнения. Как можно идти под парусами, не испытывая радости? Одного ветра недостаточно, чтобы гнать вперед судно.

* * *

Было раннее утро, когда они постучали в дверь дома Джеймса и Хелены. Патрик позвонил Пауле, когда проснулся, и попросил ее поехать с ним. Конечно, он понятия не имел, сработает ли их с Эрикой план, но, если он правильно понял Хелену, шансы велики.

Дверь открылась, и Хелена вопросительно уставилась на них. Она была полностью одета – создавалось впечатление, что она давно встала.

– Нам нужно задать несколько вопросов. Ты не могла бы поехать с нами?

Патрик затаил дыхание, надеясь, что Джеймса нет дома. Иначе могут возникнуть проблемы. Решения прокурора, обязывающего ее поехать на допрос, у них не было. Никто не мог ее заставить. Все зависило от доброй воли Хелены.

– Разумеется, – ответила та и бросила взгляд в глубь дома.

Казалось, она намеревалась что-то сделать, но потом передумала, взяла ветровку, висевшую на крючке в прихожей, и пошла с ними. Она не задавала вопросов, что им нужно, не злилась, не выражала сомнений. Просто склонила голову и молча села в полицейскую машину. По дороге до участка Патрик пытался завести светскую беседу, но Хелена отвечала односложно.

Когда они пришли в участок, Хедстрём взял с кухни две чашки с кофе и принес в одну из двух комнат для допросов. Хелена была по-прежнему молчалива, и его очень интересовало, что же происходит у нее в голове. Сам Патрик зевал и изо всех сил старался сосредоточиться. Всю ночь он пролежал без сна, еще раз все продумывая, вспоминая все подробности дела – вернее, дел – и анализируя те открытия, к которым помогла ему прийти Эрика. Очевидной связи Патрик по-прежнему не видел, но не сомневался в том, что ключ к пониманию всего – Хелена. И ей известно если не все, то многое.

– Можно я буду записывать? – спросил он и указал на магнитофон, стоявший на столе.

Хелена кивнула.

– Вчера мы беседовали с твоим мужем Джеймсом, – начал он. Не увидев никакой реакции, продолжил: – У нас есть доказательства, которые привязывают его к убийству Лейфа Херманссона. Думаю, это имя тебе знакомо?

Хелена снова кивнула.

– Да, он отвечал за расследование по делу Стеллы.

– Вот именно, – кивнул Патрик. – И мы склонны думать, что твой муж убил Лейфа.

И вновь он ожидал реакции. И вновь не дождался. Однако отметил, что Хелена не удивилась.

– Тебе об этом что-нибудь известно?

Он пристально смотрел на нее, но она лишь покачала головой.

– Нет, ничего.

– У нас есть также основания полагать, что твой муж держит дома оружие, на которое у него нет лицензии. Тебе об этом известно?

И снова она покачала головой, но вслух не ответила.

– Извини, но мне нужен устный ответ, чтобы он был зарегистрирован на магнитофоне, – сказал он.

Хелена заколебалась, но потом ответила:

– Нет, мне об этом ничего не известно.

– Ты знаешь, какие мотивы могли быть у твоего мужа, чтобы убить полицейского, расследовавшего дело, в котором тебя и Марию признали виновными?

– Нет, – ответила Хелена, но тут голос изменил ей. Откашлявшись, она повторила: – Нет, не знаю.

– Так ты не знаешь, почему он это сделал? – спросил Патрик.

– Нет, я не знаю, убивал ли он Лейфа, и потому не могу строить догадок по поводу мотивов, – ответила она и впервые взглянула ему в глаза.

– А если я скажу, что у меня есть доказательства этого, что ты тогда скажешь?

– Я попрошу, чтобы мне показали эти доказательства, – ответила Хелена, которую теперь охватило удивительное спокойствие.

Выждав минутку, Патрик проговорил:

– Тогда, пожалуй, поговорим об убийстве Линнеи Берг.

Хелена посмотрела ему прямо в глаза.

– В тот день мой муж был в отъезде.

– Нам это известно, – спокойно ответил Хедстрём. – Но ты была дома. Что ты делала в то утро?

– Я уже рассказывала. То, что делаю всегда. Каждое утро. Я бегала.

В ее глазах что-то дрогнуло.

– Хотя в то утро ты не бегала, Хелена. Ты убила маленькую девочку. Почему – мы не знаем, но мы хотели бы, чтобы ты нам рассказала.

Хелена сидела молча, уставившись в крышку стола. Руки ее неподвижно лежали на коленях.

На мгновение Патрик даже посочувствовал ей, но тут же вспомнил, что она сделала, и продолжал с металлом в голосе:

– Хелена. Тот обыск, который мы делали вчера, – детский лепет по сравнению с тем, что мы устроим, ища следы того, как ты убила невинную девочку. Мы заглянем в каждую щель, проверим каждый уголок твоей жизни – вашей жизни.

– У вас нет доказательств, – хрипло проговорила Хелена.

Однако Хедстрём заметил, что ее руки, лежащие на коленях, дрожат.

– Хелена, – мягко заговорил он. – Мы обнаружили отпечатки твоих пальцев на обертке от батончика, которую нашли в сарае. Обнаружили их также и на теле девочки. Игра проиграна. Если ты не признаешься, мы перевернем весь твой мир вверх дном, раскроем каждую тайну, которую скрывает твоя семья. Ты этого хочешь? – Он склонил голову набок.

Хелена смотрела на свои руки. Потом медленно подняла голову.

– Я убила ее, – сказала она. – И Стеллу тоже убила я.

* * *

Эрика оглядела все, что собрала и прикрепила на стену. Все фотографии, статьи, выдержки из старых отчетов криминалистов и судмедэкспертов, выписки из разговоров с Харриет, Виолой, Хеленой, Марией, Сэмом и Санной. Затем взглянула на фотографию Стеллы, висящую рядом с фотографией Неи. Наконец эта история завершилась. Их семьи получили ответ, хотя для Санны он пришел слишком поздно. Но теперь, по крайней мере, она узнает, что же произошло с ее младшей сестрой. Когда Патрик позвонил и рассказал, что Хелена призналась в обоих убийствах, первая мысль Эрики была именно о Санне. Той, что осталась одна от всей семьи.

Ее интересовало, как восприняли известие родители Неи. Труднее ли им, оттого что человек, убивший их дочь, – соседка, знакомое лицо, человек, с которым они общались. Или было бы еще хуже, если б убийца оказался незнакомцем. Вероятно, это уже не имеет значения. Их девочку все равно не вернешь. Эрику интересовало также, останутся ли они жить на хуторе. Сама она ни за что не смогла бы остаться. Жить на этом месте с воспоминаниями о живой смеющейся девочке, которая никогда уже не будет бегать по лужайке перед домом… На том самом месте, где все напоминает о ней…

Включив компьютер, Эрика открыла «Ворд». Месяцы исследований, когда она лично знакомилась с участниками этой истории, узнавала факты и заполняла пробелы, привели к тому этапу, на котором можно начинать писать книгу. Эрика точно знала, с чего начать. С двух маленьких девочек. С двух девочек, которым было отмерено лишь несколько лет на земле. Она хотела оживить их в сознании читателя, заставить воспоминания о них жить в сознании читателя даже после того, как книга будет прочитана. Сделав глубокий вдох, Эрика поднесла пальцы к клавиатуре.

Стелла и Линнея имели много общего. Их жизнь была полна фантазий и приключений, они жили в чудесном мире на хуторе возле леса. Стелла обожала лес. Сбегала туда при малейшей возможности и играла со своим другом «Зеленым дяденькой» – настоящим или выдуманным? Этого мы, скорее всего, никогда не узнаем. Не на все вопросы удалось найти ответы – в чем-то нам придется ограничиваться догадками и предположениями. Любимым местом Линнеи был сарай. Она часто играла там в тишине и полумраке. Ее лучшим другом стал не вымышленный персонаж, а кот. Для Стеллы и Линнеи не существовало границ и пределов. Фантазия могла переносить их куда угодно. Они были в безопасности. Они были счастливы. Пока однажды на их пути не встал человек, желавший им зла. Это история о двух маленьких девочках, слишком рано узнавших, что мир не всегда добр.

Эрика убрала руки с клавиатуры. В ближайшие месяцы формулировки наверняка не раз будут отшлифованы. Однако она знала, что именно с этого хочет начать, именно так составить свой рассказ. Ее книги никогда не были черно-белыми. Иногда ее даже критиковали за то, что она относится с пониманием к тем, кто совершил ужасные и отвратительные преступления. Однако Эрика верила, что никто не рождается злым – человека формирует его судьба. Одни становятся жертвами. Другие – преступниками. Пока она не знала подробностей – что именно рассказала о случившемся Хелена, какие у нее были мотивы, чтобы убить двух маленьких девочек. Трудно было представить себе, что тихая женщина, сидевшая в ее кухне, убила двоих детей. С другой стороны, многое встало на место. Теперь Эрика осознала, что нервозная энергия, исходившая вчера от Хелены, объяснялась чувством вины. К тому же она поняла, почему Хелену охватила паника, когда она начала распрашивать ее о Джеймсе и убийстве Стеллы. Ясное дело, она испугалась, что мужа обвинят в том, что сделала она.

Смерть одного человека затрагивает жизнь многих. Последствия распространяются, как круги по воде, но те, кто находится в эпицентре, конечно, страдают больше всех. И скорбь передается из поколения в поколение. Что же теперь будет с сыном Хелены? При встрече Сэм показался ей таким ранимым… На первый взгляд он казался суровым и крутым. С иссиня-черными волосами, весь в черном, ногти с черным лаком, подведенные черным глаза… Однако за всем этим она разглядела его тонко чувствующую душу – и даже, как ей показалось, установила с ним контакт. Словно ему остро не хватало кого-то, с кем он мог бы поделиться. Теперь Сэм останется без матери. Еще один ребенок, чья жизнь будет разбита. И снова в голове у Эрики вертелся все тот же вопрос: почему?

* * *

Йоста приехал домой к семье Берг, чтобы рассказать им новости. Не захотел делать это по телефону – так получилось бы слишком сухо и официально. Родителям Неи нужно было услышать это в личном разговоре.

– Хелена? – переспросила Эва, не веря своим ушам, и схватилась за руку Петера. – Но почему?

– Мы пока не знаем, – ответил Йоста.

Родители Петера сидели молча. Их южный загар поблек, и они сильно постарели с тех пор, как Флюгаре увидел их в первый раз.

– Не понимаю… – Петер покачал головой. – Хелена? Мы с ними почти не общались, только перемолвились с ней пару раз несколькими словами. И это всё.

Он взглянул на Йосту, словно желая вытянуть из него ответы на все свои вопросы, но у того никаких ответов не было. Только те же самые вопросы.

– Хелена призналась также, что Стеллу тоже убила она. Сейчас ее допрашивают, и мы проведем обыск в ее доме в поисках улик. Но мы уже собрали немало материала, и признание Хелены – всего лишь логический финал.

– Как она это сделала?

Слова Эвы прозвучали едва слышно – она задала вопрос в воздух, ни к кому не обращаясь.

– Пока мы не знаем, но будем информировать вас по ходу дела.

– А Джеймс? – растерянно спросил Петер. – Мы слышали, что вы увезли его на допрос, и подумали…

– Это касается другого дела, – ответил Йоста.

Больше он ничего не мог рассказать семье Неи. Полиция не могла привязать Джеймса к убийству Лейфа, пока не получены результаты анализов и нет настоящих доказательств. Однако он знал, что вся Фьельбака – да и окрестности – буквально гудят от сплетен. Ни обыск, ни то, что Джеймс побывал на допросе в участке, не прошли незамеченными.

– Бедный мальчик, – медленно проговорила Эва. – Сын Хелены и Джеймса. У него всегда такой потерянный вид… А теперь еще это…

– Не переживай за него, – тихо произнес Петер. – Он жив. В отличие от Неи.

Вокруг кухонного стола повисла тишина. Слышалось только тиканье настенных часов. Наконец Йоста откашлялся.

– Мне хотелось, чтобы вы услышали все это от меня. В поселке будет много пересудов. Но не слушайте всякие домыслы – обещаю, что буду держать вас в курсе.

Никто не ответил. Тогда он собрался с духом для следующей темы.

– Я хотел сказать, что они закончили… вскрытие. Вы можете забрать ее, так что можно готовиться к… – Он осекся.

Петер взглянул на него.

– К похоронам, – закончил он.

Йоста кивнул.

– Да, к похоронам Неи.

Больше ему нечего было добавить.

Уезжая, Флюгаре взглянул на хутор в зеркало заднего вида. На мгновение ему почудилось, что вслед ему машут две маленькие девочки. Он сморгнул – и они исчезли.

* * *

– Проклятые гиены! – прошипел Джеймс.

Отшвырнув телефон, он зашагал туда-сюда по кухне. Сэм лениво наблюдал за ним. В глубине души он наслаждался этим зрелищем – Джеймс, выведенный из равновесия. Человек, который все всегда держал под контролем, который считал, что зажал мир в кулаке.

– Они и вправду думают, что я буду сидеть с ними и давать им эти гребаные интервью? – воскликнул он. – «Мы хотели бы услышать, как вы прокомментируете…» Тьфу, собаки!

Сэм стоял, прислонившись к холодильнику.

– Лишь бы у нее хватило ума держать язык за зубами, – проговорил Джеймс и замер.

Казалось, до него только сейчас дошло, что Сэм слушает его. Он потряс головой.

– Все, что я сделал для вас. Все, чем пожертвовал ради вас. Никакой гребаной благодарности! – Джеймс продолжал ходить взад-вперед. – Тридцать лет дисциплины и порядка. А теперь – весь этот проклятый хаос…

Сэм слышал его слова, сознание регистрировало происходящее, но он словно находился за пределами собственного тела. Ничто уже не могло поколебать его.

Справедливость будет восстановлена. Больше никаких тайн – он очистит их всех. А до того он будет словно заключен в незримый пузырь. Вместе с Джесси. Ничто, происходящее снаружи, не повлияет на них. Ни обыск накануне – когда Сэм поначалу подумал, что полиция явилась из-за него, что они пронюхали о его планах. Ни то, что мама теперь сидит в участке. Ничто.

Они уже начали готовиться. Джесси все поняла, прочтя его дневник. Поняла, что он хочет сделать – и почему это должно свершиться.

Сэм взглянул на Джеймса, который стоял у кухонного окна, весь дрожа от гнева и опустошения.

– Я знаю, что ты презираешь меня, – спокойно произнес он.

Джеймс резко обернулся, уставился на него округлившимися глазами.

– Ты о чем? – спросил он.

– Ты – жалкий человечишка, – медленно проговорил Сэм, и увидел, как Джеймс сжал кулаки.

На правой стороне шеи у Джеймса запульсировала крупная жила. Сэм, наслаждаясь вызванной им реакцией, посмотрел Джеймсу прямо в глаза. И впервые в жизни не отвел глаз.

Всю свою жизнь он боялся, тревожился, изображал равнодушие, но в глубине души носил раны. Злость была его врагом – теперь она стала ему лучшим другом. Он взял злость в руки, и она дала ему власть. Только тогда, когда тебе нечего терять, у тебя появляется реальная власть. Этого Джеймсу не дано понять.

Сэм увидел, что Джеймс колеблется. Тот сморгнул, отвел взгляд. Потом в его глазах зажглась ненависть. Джеймс сделал быстрый шаг к нему, поднял руку. В этот момент раздался стук в дверь. Джеймс вздрогнул. Бросив на Сэма долгий взгляд, он пошел открывать. В дверях раздался мужской голос:

– Добрый день, Джеймс. У нас разрешение на повторный обыск.

Сэм прислонился головой к холодильнику. Потом вышел на участок через веранду. Джесси ждет его.

* * *

Весь поселок гудел, как улей. Новость распространилась, словно лесной пожар, как это бывает в маленьких сообществах, – даже и не понять, как всё произошло, но все уже знают.

Санна стояла у центрального киоска, когда услышала новость. Ей лень было заниматься обедом, так что она решила выйти из положения, быстренько съев хот-дог.

Пока Санна стояла в очереди, народ вокруг нее заговорил. О Стелле. О Хелене. О Линнее. Поначалу она даже не поняла, о чем речь, так что ей пришлось обратиться к парню, стоявшему за ней в очереди, которого она знала как жителя Фьельбаки, и тот рассказал ей, что Хелена задержана за убийство Линнеи. И что она также призналась в убийстве Стеллы.

Санна замерла, понимая: те, кто ее знает, уставились на нее, ожидая реакции. Однако она ничего не могла им дать. Все это подтверждало то, что она и так знала, – что это все же одна из них. Просто это было так странно… Санна всегда воспринимала Марию и Хелену вместе. Но теперь появилось одно лицо. Одна виновница. Сомнения, одолевавшие ее тридцать лет, улетучились. Теперь она знает правду. Это было ни с чем не сравнимое чувство.

Санна вышла из очереди. Чувство голода внезапно улетучилось. Она двинулась к воде, вышла на мостки за будкой туристической информации и села на дальнем конце понтонных мостков, скрестив ноги. Легкий ветер трепал ей волосы. Санна закрыла глаза, наслаждаясь прохладой. Она слышала гул голосов, крики чаек, звяканье посуды в кафе «Брюгган» и проезжающие машины. И видела Стеллу. Видела, как та бежит к опушке, бросив лукавый взгляд через плечо на Санну, бегущую следом. Видела ее руку, поднятую, чтобы помахать на прощание, и улыбку, открывающую чуть скошенный передний зубик. Видела своих маму и папу – до того, как все произошло, до того, как скорбь и бесконечные вопросы заставили их забыть о ней. Видела Хелену. Тринадцатилетнюю Хелену, которой тайком восхищалась. И нынешнюю – с ускользающим взглядом и ссутуленной спиной. Она знала, что скоро начнет спрашивать почему, – но не теперь, пока нежный ветерок касается ее лица и легкость от полученной ясности еще ощущается в теле.

Тридцать лет. Тридцать долгих лет. Санна подставила лицо ветру. И только теперь из глаз у нее полились слезы.

Бухюслен, 1672 год

Через три дня после окончания суда Ларс Хирне из комиссии по ведовству вошел в камеру. Элин ждала в темноте. Отчаявшаяся. Одинокая. Теперь ей дали немного еды – но очень мало. Прогорклая каша, которую бросали в миску с небольшим количеством воды. Она ослабела, замерзла и сдалась перед крысами, которые грызли по ночам пальцы на ногах. Все у нее отнято – так пусть крысы едят ее плоть.

Элин прищурилась от яркого света, когда ленсман открыл дверь. В дверях стоял Хирне. Как всегда, он был одет с иголочки и прикрывал нос платком от вони, которой сама Элин уже не замечала.

– Элин Йонсдоттер обвиняется в ведовстве, но она имеет возможность признаться в своем преступлении.

– Я не ведьма, – тихо ответила она и встала, тщетно пытаясь отряхнуть грязь с одежды.

Хирне глянул на нее с отвращением.

– Это уже доказано испытанием водой. Я слышал, что Элин поплыла, как лебедь. К тому же все свидетельства в суде. Признание нужно ради самой Элин. Для того чтобы искупить свою вину и быть принятой в христианское сообщество.

Элин оперлась о холодную стену. От этой мысли закружилась голова. Попасть на небо – вот в чем цель жизни на земле; обеспечить себе местечко рядом с Богом и жить вечно, без того унылого труда, который сопровождает бедняка в его земной жизни.

Однако она покачала головой. Лгать – грех.

– Мне не в чем признаваться, – сказала Элин и выпрямилась.

– Ну что ж. Тогда поговорим там, – сказал он и махнул рукой стражникам.

Они схватили ее, потащили дальше по коридору и втолкнули в тесную комнатушку. Элин ахнула, когда они вошли туда. На нее смотрел высокий крепкий мужчина, весь заросший рыжей бородой. В комнате теснились странные инструменты и приспособления, и Элин вопросительно посмотрела на Хирне.

Тот улыбнулся.

– Это мастер Андерс, уже не первый год помогающий нам вывести на чистую воду пособников дьявола. Он заставил признаться многих ведьм по всему лену. Такая же возможность будет и у Элин. Поэтому я хочу еще раз спросить Элин Йонсдоттер – хочет ли она воспользоваться предлагаемой возможностью и признаться в своем преступлении?

– Я не ведьма, – прошептала Элин, не сводя глаз со страшных предметов.

Хирне фыркнул.

– Ну что ж, тогда пусть мастер Андерс приступает к своей работе, – сказал он и вышел.

Рослый мужчина с рыжей бородой смотрел на нее, не говоря ни слова. Взгляд его не был враждебным – скорее равнодушным. В каком-то смысле это показалось ей еще страшнее ненависти, к которой она уже начала привыкать.

– Умоляю, – проговорила Элин.

Не поведя и бровью, он потянулся за цепью под потолком, и у женщины округлились глаза. Она кричала и отступала, пока не почувствовала спиной холодную каменную стену.

– Нет, нет, нет!

Не говоря ни слова, палач схватил ее за запястья. Она упиралась босыми ногами в каменный пол, но это было бессмысленно. Он легко связал ей ноги и руки, потом поднес ножницы к лицу Элин, кричавшей во все горло. Она кидалась из стороны в сторону на полу, но он спокойно взял ее длинные волосы и начал резать их. Прядь за прядью падали на пол ее прекрасные локоны, а она лишь беспомощно всхлипывала.

Потом мастер Андерс поднялся и взял со стола бутылку. Когда он вынул пробку, Элин почувствовала запах спирта. Да, ему надо укрепить свой дух перед предстоящей работой. Она надеялась, что он даст и ей отхлебнуть напитка, который смягчил бы боль, но понимала, что это вряд ли случится. Вместо того чтобы поднести бутылку ко рту, палач вылил ее на голову узницы. Она заморгала, когда жидкость стала заливать ей глаза.

Теперь Элин ничего не видела и могла полагаться лишь на слух. Что-то заскрежетало – ей показалось, что она услышала звук огнива. Потом почувствовала запах гари. Страх охватил ее, Элин забилась.

Потом – дикая боль. Мастер Андерс поднес огонь к ее голове, и спирт у нее на затылке загорелся, сжигая остатки волос и брови.

Боль была такая чудовищная, что Элин показалось, будто душа отделяется от тела и смотрит на все снаружи, откуда-то сверху. Когда огонь погас, она ощутила запах гари, и ее вытошнило.

Она вся перепачкалась, когда ее вырвало. Мастер Андерс издал какой-то угрюмый звук, но по-прежнему ничего не говорил.

Он поднял ее на ноги, прицепил что-то к ее запястьям, и она повисла в воздухе. Боль от огня по-прежнему не давала ей вздохнуть, но теперь, когда цепь впилась в тело, Элин закричала.

Она уже была где-то далеко и поначалу не поняла, чем он мажет ей подмышки. Но потом ощутила запах серы и снова услышала чирканье огнива. Забилась, вися на дыбе.

И издала страшный крик, когда он зажег огонь у нее в подмышках. Когда все догорело, Элин безжизненно висела, уронив голову на грудь. У нее хватило сил лишь на то, чтобы жалобно подвывать, – такой огромной оказалась боль.

Она не помнила, сколько провисела там. Сколько прошло минут или часов. Но мастер Андерс, по крайней мере, спокойно сел за стол и отобедал. Закончив трапезничать, он вытер рот. Глаза перестало жечь, и теперь Элин видела смутные фигуры. Дверь отворилась; она повернула голову туда и увидела лишь темный силуэт. Но голос она узнала.

– Готова ли она признаться в своем преступлении? – спросил Хирне медленно и четко.

В Элин продолжалась внутренняя борьба. Любой ценой хотела она положить конец боли – но как признаться в том, чего она не совершала? Разве не грешно лгать? Разве Бог будет к ней милосерден, если она солжет?

Элин покачала израненной головой и попыталась произнести непослушными губами:

– Я… не… ведьма.

На мгновение воцарилась тишина. Потом Хирне сухо произнес.

– Ну что ж. Тогда мастер Андерс продолжит свою работу.

Дверь закрылась. Элин снова осталась наедине с мастером Андерсом.

* * *

– Ну как дела?

Мелльберг высунул голову из кабинета, когда Патрик проходил мимо. Тот не без удивления взглянул на него. Дверь в кабинет Бертиля нечасто бывала открытой. Но в этом деле – вернее, в этих делах – было что-то, что всех брало за живое.

Патрик остановился, прислонясь к дверному косяку.

– В десятку. В камине в гостиной мы нашли остатки одежды Неи. Хелене удалось сжечь практически всю ткань, но, к счастью, в одежде Неи были пластмассовые включения, которые не сгорели. Кроме того, мы нашли инвентарь для уборки со следами крови и несколько батончиков в шкафу. Ну такие батончики есть во многих семьях, так что их вряд ли можно воспринимать как улики… Но остатки пластика и кровь на ведре и швабре в достаточной мере подтверждают ее признание.

– Она не сказала, почему сделала это? – споросил Мелльберг.

– Нет, но мне сейчас предстоит разговор с ней. Я хотел дождаться результатов обыска. И хотелось оставить ее посидеть и поволноваться пару часов – думаю, тогда она станет более разговорчивой.

– Но ей удалось молчать об этом тридцать лет, – скептически произнес Мелльберг.

– Верно. Но теперь она решила признаться, не так ли? Мне кажется, ей самой хочется все рассказать… – Патрик огляделся. – А где Эрнст?

Мелльберг что-то проворчал себе под нос.

– Да ты знаешь, Рита такая сентиментальная, что просто беда…

Он помолчал.

Патрик выжидал, но потом взмахнул рукой, призывая коллегу говорить.

– Так Эрнст остался с…

Мелльберг смущенно почесал лысину.

– Ну понимаешь ли, они его так обожают, эти детки… А им пришлось тяжело, мягко говоря. Так что я подумал – пусть он останется дома.

Патрик подавил смешок. Бертиль Мелльберг… В глубине души он истинный добряк.

– Очень хорошо, правильная мысль, – сказал он, но шеф только фыркнул в ответ.

– Я пошел беседовать с Хеленой. Ты ведь не расскажешь газетчикам о том, что я тебе только что сказал?

– Да чтобы я… – Мелльберг с обидой во взгляде приложил руку к груди. – Когда речь идет об информации, я – могила!

– Угу, – пробормотал Патрик, но, когда отвернулся, не смог сдержать улыбку.

Он махнул рукой Пауле, проходя мимо ее кабинета, и они вошли в комнату для допросов. Анника привела туда Хелену и позаботилась о кофе и бутербродах. Никто не воспринимал Хелену как агрессивную или склонную к побегу, так что с ней обращались скорее как с посетительницей, чем как с преступницей. Патрик всегда придерживался той точки зрения, что мед привлечет больше мух, чем ловушка.

– Здравствуй, Хелена, как ты себя чувствуешь? Хотела бы пригласить адвоката? – начал он, включая магнитофон.

Паула уселась рядом с ним.

– Да нет, зачем, – ответила Хелена.

Она казалась бледной, но собранной. Ни волнения, ни других эмоций. Темные волосы, тронутые первой сединой, были схвачены в хвост на затылке, а руки сложены на столе.

Некоторое время Патрик спокойно смотрел на нее. Потом произнес:

– В твоем доме обнаружены предметы, подтверждающие твои слова. Мы обнаружили остатки одежды Неи, которые ты пыталась сжечь, а также обнаружили следы крови на швабре, тряпке и в ведре.

Хелена замерла. Некоторое время она смотрела на Патрика, но потом, похоже, расслабилась.

– Все верно. Одежду девочки я сожгла в камине и помыла пол в сарае. Надо было и эти вещи тоже сжечь.

– Мы пока не понимаем почему. Почему ты убила Стеллу и Нею? – спросила Паула мягким голосом.

Хелена кивнула.

В комнате не ощущалось никакой злости, никакой агрессии. Атмосфера казалась почти убаюкивающей. Возможно, от жары – или оттого, что Хелена смирилась. Она отвела глаза. Потом начала говорить:

– Мы с Марией так радовались, что нам выпал шанс побыть вместе… Погода стояла прекрасная – как в течение всего лета. Хотя в детстве лето всегда солнечное. Во всяком случае, так потом вспоминается. Мы решили сходить со Стеллой на площадь и купить мороженое. Стелла жутко обрадовалась – впрочем, она и без того всегда ходила веселая. Хотя мы были намного старше, иногда нам нравилось играть с ней. А она любила потихоньку подкрадываться к нам. Самое большое удовольствие для нее было неожиданно выскочить и напугать нас. А мы позволяли ей это делать. Мы любили ее. И Мария, и я. Нам очень нравилась Стелла…

Хелена замолчала, ковыряя кожу вокруг ногтя. Патрик терпеливо ждал.

– Мы взяли с собой коляску и почти насильно усадили ее туда, пока шли во Фьельбаку. Купили ей самое большое мороженое. Она беспрерывно болтала. Помню, что мороженое у нее растаяло и потекло, так что нам пришлось сбегать к киоску за салфетками и оттирать ее. Стелла была… такая бурная. Всё всегда через край.

Она снова поковыряла ноготь. Из-под кутикулы выступила кровь, но Хелена продолжала тянуть за крошечный заусенец.

– По пути домой она тоже почти все время говорила. Прыгала впереди нас – нам с Марией показалось, что ее рыжие волосы так красиво смотрятся в лучах солнца… Они буквально светились. Эти волосы я потом много раз видела в своих снах…

Кровь потекла обильнее, стала стекать по пальцу. Патрик взял салфетку и протянул Хелене.

– Когда мы подошли к хутору, то увидели машину отца Стеллы, – продолжала та, оборачивая палец салфеткой. – Мы сказали ей идти домой, сказали, что папа ждет ее там. Мы… мы хотели избавиться от нее, чтобы побыть вместе. Мы видели, как она пошла в сторону дома, и были уверены, что она вошла в дом. Мы с Марией пошли к лесному озеру купаться. Мы разговаривали. Нам так этого не хватало – возможности встретиться и поговорить…

– О чем вы говорили? – спросила Паула. – Ты помнишь?

Хелена нахмурила лоб.

– Точно не помню, но почти уверена, что мы обсуждали наших родителей. Как это обычно делают подростки. Говорили, что они ничего не понимают, что несправедливы к нам. Мы с Марией очень жалели самих себя. Чувствовали себя жертвами и героями большой драмы.

– А что потом? – спросил Патрик. – Почему все пошло вкривь и вкось?

Сперва Хелена не ответила. Она начала ковырять салфетку, обмотанную вокруг пальца, отрывая крошечные кусочки. Тяжело вздохнула, потом снова заговорила – совсем тихо. Полицейские едва могли различить ее слова, так что Патрик подвинул магнитофон поближе, и они с Паулой подались вперед, чтобы лучше слышать.

– Мы вытерлись и оделись. Мария ушла в свою сторону, а я собиралась идти к себе домой. Помню, я волновалась, как объясню, почему у меня мокрые волосы. Но потом придумала, что скажу, будто мы вместе со Стеллой бегали под разбрызгивателем. Но тут появилась Стелла. Вместо того чтобы пойти домой, она шпионила за нами. И обиделась, что мы пошли купаться без нее. Рассердилась до слез. Кричала и топала ногой. По дороге домой она спрашивала, не можем ли мы искупаться – и мы ответили «нет». И она сказала…

Хелена сглотнула. Казалось, она колеблется. Патрик еще больше подался вперед, всем своим видом прося ее продолжать.

– Она пригрозила, что расскажет родителям, что мы ходили купаться. Стелла была неглупа, а уши у нее были как локаторы. Она где-то слышала, что родители не разрешают нам общаться вдвоем, и хотела таким образом отомстить нам. И тут я… Не могу объяснить, как и почему это случилось. Но я так скучала без Марии и знала, что, если Стелла действительно нажалуется, что мы одни пошли купаться, у нас больше не будет ни единого шанса встретиться…

Хелена смолкла и закусила губу. Затем подняла глаза и посмотрела на них пронзительным взглядом.

– Помните, как это было, когда вам тринадцать? Кажется, что на лучшей подружке или мальчике весь мир клином сошелся, и так будет всегда. Без этого человека мир просто рухнет. Именно такое чувство испытывала я к Марии. А Стелла стояла и кричала, кричала – и я знала, что она в состоянии все нам испортить, и когда она повернулась, чтобы бежать домой, я… меня охватила паника, и злость, и страх, и я хотела только одного – чтобы она замолчала! Так что я наклонилась, подняла с земли камень и швырнула в нее. Думаю, я хотела только заставить ее перестать кричать, чтобы уговорить промолчать, подкупить ее – только б она не разболтала. Но камень ударил ее по затылку с таким глухим жутким звуком – и ее крик вдруг оборвался, и она упала на землю, как мешок. Я так испугалась, что пустилась бежать, бежала всю дорогу до дома, вбежала в комнату и заперлась. А потом пришла полиция…

Салфетка была теперь разорвана в мелкие клочки, и они валялись по всему столу. Хелена часто дышала, и Патрик дал ей прийти в себя, прежде чем задал вопрос:

– Тогда почему вы обе признались? А потом взяли назад свои признания? Зачем Мария призналась, если она не была замешана?

Хелена покачала головой.

– Мы были еще маленькие. И глупые. Мы могли думать только об одном – чтобы быть вместе. Мария ненавидела свою семью – она спала и видела, как бы ей от них отделаться. Так что даже не знаю, у нас не было возможности сговориться… Но, наверное, она подумала, что, если мы обе признаемся, нас отправят в одно и то же место. Мы считали, что детей тоже отправляют в тюрьму. И Мария предпочла быть вместе со мной в тюрьме, чем дома с родителями.

Она перевела взгляд с Паулы на Патрика.

– Вы понимаете, как тяжко ей жилось? Но когда мы поняли, что нас никуда не отправят вместе, то попытались взять все назад. Однако было уже поздно. Я понимала, что мне не следовало брать назад свое признание – я должна была рассказать, что натворила, как все было на самом деле. Но я боялась. Все взрослые вокруг были такие сердитые… Все кричали. Все угрожали. Все возмущались или впадали в отчаяние. Так много эмоций – у меня просто не хватило духу. Поэтому я соврала и сказала, что не совершала этого – что не убивала Стеллу. Однако это уже не имело значения… С таким же успехом я могла бы во всем признаться. Во время разбирательства^[59] они все равно пришли к выводу, что мы виновны, и здесь на меня всю жизнь смотрели косо. Большинство и так думает, что это я убила Стеллу. Понимаю, я должна была рассказать правду, чтобы освободить от подозрений Марию, но нам не назначили наказания, и я вправду думала, что ей будет лучше в приемной семье, чем в собственном доме. А годы шли – и она, похоже, выиграла на том, что за ней всегда тянулась мрачная тень, как и за мной. Так что я оставила все как есть.

Патрик медленно кивнул. У него затекла шея.

– Хорошо, теперь я понимаю чуть лучше, – сказал он. – Но мы должны поговорить и о Нее. Может быть, сделаем перерыв?

Хелена отрицательно покачала головой.

– Нет, но я хотела бы попросить еще чашку кофе.

– Я принесу, – сказала Паула и поднялась.

Патрик и Хелена сидели молча, пока не вернулась Паула. Она принесла с собой весь кофейник и пакет с молоком и подлила кофе во все три чашки.

– Нея, – сказал Патрик. – Что произошло?

В его тоне не звучало ни нотки обвинения. Ни капли агрессии. С таким же успехом они могли бы говорить о погоде. Хедстрём хотел, чтобы Хелена чувствовала себя в безопасности. И, что самое странное, не испытывал к ней никакой злобы. Он понимал, что ему следовало сердиться – ведь она лишила жизни двоих детей. Тем не менее Патрик невольно испытывал сочувствие к женщине, сидящей под другую сторону стола.

– Она… – Хелена посмотрела в потолок, словно пытаясь представить себе всю сцену. – Она… она пришла к нам. Я была в саду – внезапно Нея оказалась рядом. Иногда она так делала – ускользала из дома и приходила к нам. Обычно я говорила ей, чтобы она шла обратно, а то ее родители будут волноваться. Но тут Нея хотела мне что-то показать. И ей так хотелось, она так радовалась… Так что я пошла за ней.

– А что она хотела показать? – спросила Паула, протягивая Хелене пакет с молоком, но та лишь покачала головой.

– Она хотела, чтобы я пошла с ней в сарай. Просила меня поиграть с ней. Я сказала, что не могу, что у меня есть дела. Но тут у нее стал такой разочарованный вид… Тогда я сказала – хорошо, пусть она покажет мне одну вещь, и потом я пойду домой.

– Ты не задалась вопросом, где ее родители? Ведь время было раннее.

Хелена пожала плечами.

– Нея часто играла одна по утрам. Наверное, я подумала, что ее отпустили побегать после завтрака.

– И что было дальше? – спросил Патрик, осторожно подводя ее к главному.

– Она захотела, чтобы мы пошли в сарай. Там был кот – серый такой, который все время терся у наших ног. Она сказала, что хочет показать мне чердак. Я спросила, правда ли ей разрешают туда подниматься, и она ответила, что разрешают. И первой залезла по лестнице. Я последовала за ней. А потом…

Она отпила глоток кофе и осторожно отставила чашку, словно та была сделана из хрупкого фарфора.

– Потом я повернулась спиной… буквально на секунду. Должно быть, Нея оступилась. До меня донесся краткий вскрик, потом глухой удар. Когда я взглянула вниз, она лежала на полу. Глаза ее были открыты, вокруг головы постепенно натекала лужица крови. И я сразу поняла, что она мертва. Как тогда, когда камень попал в голову Стеллы, – я тоже сразу почувствовала, что она мертва.

– Зачем ты перенесла ее? – спросил Патрик.

– Я… я даже не знаю… – Хелена покачала головой, руки у нее задрожали. – Я видела Стеллу. Там, у озера. Я… решила отнести вторую девочку туда же. И уничтожить все следы, которые могли бы привести ко мне. У меня есть сын. Я нужна Сэму. Я не могла… не могу…

Она заморгала, отгоняя слезы, а руки задрожали еще сильнее. Патрик ощутил волну сочувствия к этой женщине. Этого он сам не понимал. Ему не хотелось жалеть ее, но он ничего не мог с собой поделать.

– Стало быть, ты замела за собой все следы?

Хелена кивнула.

– Я отнесла ее к озеру. Раздела ее, помыла и положила под дерево. Было так тепло – я не опасалась, что она замерзнет…

Она резко замолчала, осознав, как нелепа эта мысль. Потом крепче сжала в руках чашку.

– Я долго сидела у озера, но потом сходила домой и взяла все, что мне было нужно, чтобы убраться в сарае. Я видела, как уехала машина Эвы, так что можно было начинать, ничего не опасаясь.

Патрик кивнул.

– У Неи в желудке были остатки шоколада, когда ее обнаружили. И печенья. У них дома такого не было.

Хелена сглотнула.

– Да, это я ее угостила. Зайдя к нам, она увидела, как я ем батончик, и тоже захотела. Так что я дала ей такой же.

– Бумажку мы нашли в сарае, – сказал Патрик.

Хелена кивнула.

– Да, там я и дала ей батончик.

– Где? Внизу, в сарае, или на чердаке?

Хелена задумалась. Потом покачала головой.

– Не знаю. Не помню. Знаю только, что угостила ее батончиком.

– О’кей, – Патрик покосился на Паулу. – Думаю, нам придется ненадолго прерваться, а потом продолжим.

– Хорошо, – ответила Хелена.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Паула, когда они поднялись.

– Нет, мне ничего не нужно.

У Патрика возникло чувство, что эта фраза охватывала нечто большее, чем ее потребности в данный момент. Они с Паулой переглянулись. Хедстрём заметил, что у нее возникло то же чувство. Теперь у них есть ответ. Но он потянул за собой новые вопросы.

* * *

Карим смотрел в окно машины. С каждым метром ком в его горле нарастал. Он так соскучился по детям – однако боялся минуты встречи с ними. Он не готов был принять на себя их горе – слишком велико было его собственное.

Билл был так любезен, что вызвался забрать его из больницы, и он очень ценил это. Однако поддерживать беседу был не в состоянии. Билл пытался говорить о пустяках, но через несколько минут сдался и оставил Карима в покое. Высаживая его, взглянул на забинтованные руки и спросил, нужна ли ему помощь. Карим ответил, что если Билл повесит ему сумку через руку, этого будет достаточно. Он не в состоянии выносить слишком много сочувствующих взглядов – во всяком случае, пока.

Дверь ему открыла женщина, непохожая на шведку. Должно быть, это мама Паулы, предложившей ему свою помощь. Та, которая сама бежала из Чили в 1973 году. Как она сама относится к Швеции? Как ее встретили? Так же косились с подозрением и ненавистью? Однако то были другие времена…

– Папа!

Хассан и Самия, выбежав навстречу, кинулись ему на шею, и он чуть не упал под тяжестью их общего веса.

– They missed you^[60], – проговорила женщина, улыбаясь всем лицом.

Они еще не успели поздороваться, но ему нужно было сперва вдохнуть запах своих детей. Запах Амины, ее черты в лице дочери, в глазах сына… Они – все, что у него осталось от нее, и вместе с тем – тягостное напоминание о том, что он потерял.

Наконец Карим отпустил детей и поднялся. Они снова убежали в гостиную и уселись на диван рядом с мальчиком, который смотрел на него смущенно, но с любопытством, держа на коленях мягкую игрушку. Видимо, детская передача оказалась очень интересной.

Карим поставил сумку и огляделся. Квартира была большая и светлая, но здесь он чувствовал себя чуждо и потерянно. Куда ему теперь податься? Они с детьми остались одни, без крыши над головой. У них нет даже самого необходимого. Оставалось лишь жить на милостыню людей, которые не желают видеть их в своей стране. А что, если их выкинут на улицу? Карим уже видел попрошаек, сидящих у магазинов с неразборчиво написанными просьбами на картонках и пустыми глазами…

Позаботиться о детях – его ответственность, и он сделал все, что было в его силах, чтобы обеспечить им безопасность и хорошее будущее. И вот оказался здесь – в прихожей у чужих людей, не имея ничего… Сил не осталось.

Карим опустился на пол, почувствовав, как потекли слезы. Знал, что дети напугаются, что не надо их пугать, перед ними он должен выглядеть сильным, но сил больше не было.

Тяжесть теплых рук, опустившихся ему на плечи. Женщина обняла его, и ее тепло отогрело его, растопило куски льда, давившие в груди еще с тех пор, как его семья покинула Дамаск. Она покачивала и утешала его, и он не сопротивлялся.

Тоска по дому рвала грудь, как острое шило, а раскаяние рвало на части надежды на лучшую жизнь. Он потерпел кораблекрушение.

* * *

– Добрый день!

Мартин резко остановился, увидев, кто стоит у стойки. Не без улыбки он отметил, что и непоколебимая Анника на этот раз лишилась дара речи. Она сидела молча, уставившись на Марию Валль.

– Чем могу помочь? – спросил Мартин.

Казалось, Мария колеблется. Растеряв всю свою самоуверенность, она выглядела нерешительной. Он невольно подумал, что это ей к лицу. Так она выглядит моложе.

– Кто-то на съемках сказал, что вы взяли Хелену. За убийство той девочки. Я… я должна поговорить с начальником. Этого не может быть.

Она встряхнула головой, и светлые волосы, завитые кудряшками в стиле пятидесятых годов, затанцевали вокруг лица. Боковым зрением Мартин отметил, что Анника все еще таращится на нее. Не так уж часто звезды мирового кино забредают в полицейский участок Танумсхеде. Собственно говоря, это первый случай в его истории.

– Тогда вам надо поговорить с Патриком, – сказал Мартин и кивнул ей, приглашая следовать за ним.

У кабинета Хедстрёма он остановился и постучал костяшками пальцев в открытую дверь.

– Патрик, тут один человек желает с тобой поговорить…

– Он не может подождать? – спросил тот, не поднимая глаз от бумаг. – Я должен написать протокол допроса Хелены, и потом мне надо…

Мартин прервал его:

– Думаю, этот разговор для тебя очень важен.

Хедстрём поднял глаза. Единственное, чем он обнаружил свое удивление при виде Марии, – глаза у него немного округлились. Поднявшись, коротко кивнул.

– Разумеется. Мартин, ты присоединишься?

Тот тоже кивнул.

Они уселись в той же комнате, где совсем недавно сидела Хелена. Кусочки разорванной в клочья салфетки все еще лежали на столе – Патрик быстро сгреб их ладонью и выбросил в мусорную корзину.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал он, указывая на стул у окна.

Мария с сомнением огляделась.

– Последний раз я была в этой комнате много лет назад, – проговорила она.

Мартин понял, что именно здесь ее допрашивали тридцать лет назад – при других, но весьма похожих обстоятельствах.

– Хотите кофе? – спросил Патрик.

Она покачала головой.

– Нет… Я… Правда, что вы арестовали Хелену за убийство Неи? И что она призналась в убийстве Стеллы?

Хедстрём заколебался, взглянул на Мартина, но потом коротко кивнул.

– Да, так и есть. По официальным каналам мы пока об этом ничего не сообщали, но сарафанное радио в нашей местности работает чрезвычайно эффективно.

– Я только что узнала, – сказала Мария.

Она достала пачку сигарет, и Патрик кивнул. На самом деле курение в помещениях участка запрещено, но если когда-либо и стоит сделать исключение из этого правила, то сегодня именно такой случай.

Мария задумчиво закурила и сделала пару затяжек, прежде чем продолжать.

– Я всегда думала, что Хелена не виновата в убийстве Стеллы, – и я по-прежнему так думаю, что бы она ни говорила. Но прежде всего я точно знаю, что она не могла убить ту, вторую девочку.

– Откуда вы это знаете? – спросил Патрик, подаваясь вперед.

Он вопросительно указал на магнитофон, стоящий на столе, и Мария кивнула. Хедстрём включил его и, когда магнитофон загудел, быстро наговорил дату и время. Хотя это и не было настоящим допросом, лучше записать лишнее, чем упустить важное. Человеческая память ненадежна и порой может сыграть злую шутку.

– Она была со мной, когда умерла девочка. Да, вы ведь хотели знать, что я делала около восьми утра в понедельник, – сказала Мария, робко глядя на них.

Мартин закашлялся от табачного дыма.

– И где же вы были? – спросил Патрик. Все его тело сжалось от напряжения.

– У Хелены. Так что вы правы – я солгала про свое алиби. Никого я не привозила к себе домой. В восемь утра я уже была у Хелены. Она не знала о моем приезде заранее – я была уверена, что она скажет «нет», если б я позвонила.

– Как вы добрались туда? – спросил Патрик.

Мартин покосился на ее высоченные каблуки под столом. Нет, трудно себе представить, что она дошла туда пешком.

– В стоимость аренды дома входит машина. Белый «Рено», стоящий на большой парковке рядом с домом.

– На имя владельцев дома, который вы снимаете, не зарегистрирована машина. Мы это проверяли.

– Она зарегистрирована на маму владельца. Они пользуются этим «Рено», когда приезжают в Швецию. А теперь, когда я арендовала дом, это входит в услуги.

– В заметках Дагмар в то утро фигурирует белый «Рено», – сказал Мартин Патрику.

– Поначалу Хелена не хотела меня пускать, но я умею… умею быть настойчивой, так что в конце концов она сдалась. Накануне вечером мы с ней разговаривали по телефону, и она упомянула, что ее муж в отъезде. Иначе я не поехала бы туда. Мне почему-то кажется, что она упомянула о его отъезде, подсознательно желая, чтобы я приехала к ней.

– А ее сын Сэм?

Мария пожала плечами и снова затянулась.

– Не знаю. То ли спал, то ли его не было дома. Во всяком случае, я его не встретила. Но видела его вместе с моей дочерью. По иронии судьбы, они стали друзьями… возможно, даже больше, чем друзьями… Хотя оба они всегда были изгоями.

– По какому делу вы приехали к Хелене? – спросил Патрик, который тоже начал приглушенно покашливать.

На лице Марии снова появилось растерянное выражение. Она загасила сигарету.

– Я хотела спросить ее, почему она бросила меня, – тихо сказала она. – Хотела узнать, почему она меня разлюбила.

В комнате воцарилась тишина. Слышно было лишь жужжание мухи, кружившейся у окна. Лицо у Патрика вытянулось. Мартин пытался осознать то, что только что сказала Мария. Он покосился на Хедстрёма, который молча разглядывал Марию, не зная, как продолжить разговор.

– Стало быть, вы любили друг друга… – медленно произнес он.

Обрывки фраз, легкие намеки, выражение лица, брошенный взгляд – многое вдруг обрело иной смысл.

– Рассказывайте, – проговорил он.

Мария сделала глубокий вдох и потом так же медленно выдохнула.

– Поначалу мы не осознавали своих чувств. Сами понимаете, когда живешь в глуши… тем более в те времена… да, все было не так, как сегодня, – мы даже не знали, что такое случается. Семья – это мама, папа, ребенок – без вариантов. Я и не слыхала о том, что женщина может любить женщину, а мужчина – мужчину. Так что прошло немало времени, прежде чем мы поняли, что влюблены друг в друга. Нам еще не случалось влюбляться ни в кого другого; мы только прощались с детством, вступали в подростковый возраст и болтали о парнях, как это делали другие девчонки и как было принято. Но мы ощущали нечто иное. Медленно-медленно мы раздвигали границы допустимого. Прикасались друг к другу. Ласкали друг друга. Мы играли, мы изучали это новое чувство – оно было сильнее, чем что бы то ни было другое в моей жизни. Целый мир состоял только из нас двоих, и этого вполне хватало, больше ничего не требовалось. А потом… Думаю, родители Хелены не то чтобы поняли, а нутром почуяли, что происходит нечто, с их точки зрения, недопустимое. У них не было никаких доказательств – ничего конкретного, но мне кажется, они начали подозревать, что происходит. И решили разлучить нас. Мир рухнул. Неделями мы рыдали от тоски. Впадали в отчаяние. Думали лишь о том, как бы нам встретиться. Но быть вместе, даже не прикасаясь друг к другу, – невыносимо. Понимаю, что это звучит глупо, – мы были так юны, совсем девочки, не взрослые женщины. Но не зря говорится, что первая любовь – самая сильная. Наша пылала дни и ночи. Хелена перестала есть, а я со всеми рассорилась. Мое положение дома стало совершенно невыносимым, и они делали все возможное, чтобы выбить из меня дурь. В самом прямом смысле.

Мария снова закурила.

Патрик поднялся и открыл окно. Муха вылетела наружу.

– Думаю, вы понимаете, каким особенным стал для нас тот день, когда нам вместе поручили посидеть со Стеллой. Естественно, нам удавалось иногда увидеться тайно, но всего лишь пару раз и очень ненадолго. Родители Хелены стерегли ее, как два ястреба.

– Хелена рассказала, что вы пошли со Стеллой на площадь, купили мороженое, вернулись через лес и потом оставили девочку на хуторе, увидев машину ее отца. Правильно? А потом вы пошли купаться.

Мария кивнула.

– Да, все верно. Мы поспешили сдать Стеллу, чтобы хоть немного побыть наедине. Мы купались, целовались и… думаю, вы понимаете. Именно тогда мне показалось, что я слышу чьи-то шаги в лесу, и у меня возникло чувство, что кто-то следит за нами.

– А что было потом?

– Потом мы оделись. Я пошла к себе, а Хелена – к себе домой. Так что, если она утверждает, что убила Стеллу потом, когда я ушла… – Мария покачала головой. – Мне трудно в это поверить. Боже мой, нам было по тринадцать лет! Думаю, это сделал тот человек, шаги которого я слышала в лесу, и нетрудно догадаться, кто это был. Джеймс уже тогда был весьма неприятной личностью и постоянно болтался в лесу. Иногда мы находили убитых зверюшек – подозреваю, это Джеймс играл в снайпера. Он всегда обожал оружие, войну – убивать… Все понимали, что с головой у него не всё в порядке. Все, кроме отца Хелены, – они были друзья неразлейвода. Если Джеймс не болтался по лесу, то торчал дома у родителей Хелены. И то, что он потом женился на Хелене… это, мягко говоря, почти что инцест!

Мария сморщила нос.

– Зачем же вы тогда признались? – спросил Патрик. – Признались в убийстве, которого не совершали?

Будет ли ответ Марии отличаться от Хелениного?

– Я была наивна. Не понимала серьезности ситуации – что все было по-настоящему. Помню, все это даже казалось мне в каком-то смысле увлекательным. Мой план заключался в том, что мы с Хеленой будем вместе. У меня в голове возникла романтическая картина, как нас осудят и вместе отправят в тюрьму. Тогда я избавлюсь от своего семейства и буду только с Хеленой. А когда нас отпустят, мы отправимся вместе путешествовать по миру… да, сами слышите, детские мечты тринадцатилетней девочки. Я не могла даже представить себе последствий своей глупости. Я призналась, надеясь, что Хелена догадается о моем плане и поддержит меня. Что она и сделала. Потом, когда я поняла, что мы не попадем в один и тот же интернат для правонарушителей… мда, тогда было уже поздно. Никто нам не верил. Дело раскрыто, все подшито, отчеты написаны. Подано на блюдечке с голубой каемочкой. Никто не был заинтересован в том, чтобы что-то ставить под сомнение или продолжать следствие.

Она сделала паузу, несколько раз сглотнув.

– Нас разлучили. Я попала в приемную семью, а Хелена переехала со своей семьей в Марстранд, проведя несколько месяцев в интернате для подростков. Но я считала дни до того момента, как нам стукнет восемнадцать…

– А что произошло, когда вам стало по восемнадцать? – спросил Мартин.

Он глаз не мог оторвать от губ Марии. История, разворачивающаяся перед их глазами, была невероятна, однако проста и убедительна. Она заполняла пробелы, объясняла то, что они интуитивно ощущали, но никак не могли ухватить.

– Я связалась с Хеленой. А она дала мне отставку. Сказала, что выходит замуж за Джеймса и не желает больше со мной общаться. Что все это было ошибкой… Поначалу я не поверила своим ушам. Но когда до меня дошло, что она говорит серьезно, мое сердце разбилось. Я-то любила ее по-прежнему. Мое чувство к ней не ослабло. Оно оказалось не подростковым увлечением, которое проходит с годами. Напротив, время и обстоятельства привели к тому, что я любила ее еще больше. А она не желала со мной знаться. Этого я не могла понять, но что мне оставалось? Труднее всего было смириться с тем, что Хелена решила выйти замуж не за кого-нибудь, а именно за Джеймса. Нет, тут что-то не так… Но у меня не было выбора, и пришлось оставить все как есть. До нынешнего момента. Не случайно мне выпала эта роль, так что пришлось вернуться в родные места. Судьбе было угодно, чтобы я получила ответ. Я не смогла ее забыть. Хелена была моей большой любовью. И я думала, что я для нее – тоже.

– Стало быть, поэтому вы поехали туда в то утро? – спросил Патрик.

Мария кивнула.

– Да, я решила потребовать у нее ответы на вопросы, мучившие меня все эти годы. Как я уже сказала, поначалу она не желала меня впускать.

– Что произошло потом? – спросил Патрик.

– Мы вышли на веранду на задней стороне дома и разговаривали там. Поначалу она относилась ко мне как к чужой, холодно и надменно. Но я разглядела, что та Хелена, которую я знала, жива в ней, как бы она ни пыталась это скрыть. Так что я поцеловала ее.

– Как она отреагировала?

Мария поднесла пальцы к губам.

– Поначалу никак. Но потом ответила на мой поцелуй. Казалось, никаких тридцати лет не было. Это была моя Хелена. Она вцепилась в меня, и я поняла, что все это время мое сердце не обманывало – она не переставала любить меня. И я сказала ей об этом. Она и не отрицала этого, но я так и не получила вразумительного ответа, почему Хелена бросила меня. Она не могла или не хотела объяснять. Я спросила ее про Джеймса – сказала, что не могу поверить, будто она в восемнадцатилетнем возрасте захотела за него замуж; не могла же она полюбить его! Тут явно что-то не так. Но она упрямо настаивала, что влюбилась в него. Что отдала предпочтение ему, и мне придется с этим смириться. Но я знаю, что она солгала, поэтому разозлилась и уехала оттуда. Ее я оставила на веранде. Уезжая, взглянула на часы, поскольку уже опаздывала на съемки, – было двадцать минут девятого. Так что, если девочка умерла около восьми, Хелена не могла ее убить. В это время она была со мной.

– Тогда почему она утверждает, что убила ее, – как вы думаете? – спросил Патрик.

Мария долго посасывала сигарету, обдумывая вопрос.

– Думаю, у Хелены много тайн, – наконец ответила она. – Но разгадка к ним только у нее одной.

Внезапно она резко поднялась.

– Я должна возвращаться в студию. Работа – единственное, что имеет значение в моей жизни.

– У вас есть дочь, – напомнил Мартин, не сдержавшись.

– Несчастный случай на производстве, – коротко ответила Мария и оставила их в помещении, полном табачного дыма и запаха тяжелых духов.

* * *

– Стой спокойно, Бертиль! – прошипела Паула.

Надеть на Мелльберга галстук оказалось задачей невыполнимой. Рита, с ворчанием и руганью пытавшаяся проделать это, некоторое время назад сдалась, а теперь время уже поджимало, если они хотели вовремя успеть на свадьбу Кристины и Гуннара.

– Что за маразм так расфуфыриваться? И кто только придумал все эти глупости – что по торжественным случаям надо надевать себе на шею удавку? – возмутился Мелльберг и потянул за галстук, так что узел, который Пауле только что удалось затянуть, снова развязался.

– Тьфу ты, черт побери! – выругалась она, но тут же горько пожалела о сказанном, потому что Лео просиял, как солнышко, и радостно воскликнул:

– Сёт побели! Сёт побели!

Бертиль рассмеялся и обернулся к Лео, который наблюдал за ними, сидя на кровати.

– Отлично! Тебе надо обзавестись целым набором ругательств, они пригодятся тебе в жизни. Можешь сказать «проклятье»? И «дьявол»?

– Покатье! Явол! – крикнул Лео.

Паула сердито взглянула на Мелльберга.

– Ты сам как большое дитя. Учить трехлетнего ребенка ругательствам!.. – Обернувшись к Лео, она строго сказала: – Не смей повторять эти слова, которым тебя учит деда Бертиль! Слышишь?

Лео посмотрел на нее с изумлением и подавленно кивнул.

Мелльберг обернулся, подмигнул ему и шепнул:

– Сатана!

– Сатана! – повторил Лео и захихикал.

Паула застонала. Боже милосердный! Миссия невыполнима. При этом имелся в виду не только узел на галстуке.

– Что мы будем делать, если Кариму и детям не дадут квартиру? – спросила она, предпринимая последнюю попытку завязать галстук. – Вижу по Кариму, что ему тяжело быть у нас гостем, да так и не может продолжаться бесконечно – им нужно что-то свое. Отлично было бы, если б им позволили занять квартиру рядом с нами, но мне все не удается дозвониться до хозяина, чтобы выяснить, что там решили с квартплатой. А муниципалитет, похоже, не может предложить им ничего другого.

– Да ну, все уладится, – сказал Мелльберг.

– Уладится? Легко тебе говорить; тебе-то, похоже, все равно. Ты палец о палец не ударил, чтобы помочь Кариму, притом отчасти твоя вина, что все вышло именно так!

Она закусила губу – последнее прозвучало чересчур сурово. Но бессильная ярость оттого, что никто не хочет помочь семье Карима, вызывала у нее желание заехать кому-нибудь как следует ногой по голени.

– Темперамент у тебя от мамы, – радостно сказал Мелльберг, внешне вроде бы не задетый ее словами. – В некоторых ситуациях это здорово, но вам с ней следовало бы потренироваться в терпении и самообладании. Берите пример с меня. Все всегда улаживается. Как говорят в «Короле-льве» – «акуна матата».

– Акуна матата! – радостно завопил Лео и запрыгал на кровати.

«Король-лев» был его любимым мультиком. Сейчас он смотрел его в среднем пять раз в день.

Паула сердито выпустила галстук Бертиля. Она знала, что не должна давать волю чувствам, но его беззаботность довела ее до полного бешенства.

– Бертиль, то, что ты эгоистичная свинья, – к этому я уже привыкла. Но то, что тебе совершенно наплевать на судьбу Карима и бедных детей, только что потерявших мать, это просто…

Паула так разозлилась, что не могла говорить.

– Просто черт знает что! – выкрикнула она наконец.

Выбегая из спальни, услышала за спиной радостное «сёт нает тё!» в исполнении Лео. Но с ним она поговорит позже. Сейчас ей необходимо найти этого трижды проклятого хозяина – пусть даже если ей придется колотиться к нему в дверь до завтрашнего утра. Собрав одной рукой широкую юбку платья, Паула снова выругалась, спускаясь по лестнице на высоких каблуках. Наряжаться она не умела и не любила и в платье в пол чувствовала себя глупо. «До чего неудобная форма одежды», – подумала Паула, снова чуть не поскользнувшись у двери хозяина дома. Она постучала кулаком в дверь и уже собиралась постучать снова, еще сильнее, когда дверь отворилась.

– Что такое? – спросил хозяин. – Пожар? Горим?

– Нет, нет, – ответила Паула, проигнорировав его удивленный взгляд, который он бросил на нее, увидев ее в длинном платье и туфлях на высоких каблуках.

Она расправила плечи, но почувствовала, как трудно выглядеть серьезно, когда на тебе платье в цветочек и туфли-лодочки.

– Я по вопросу о квартире. Для семьи беженцев, которая временно проживает у нас. Я знаю, что та сумма, которую предлагает муниципалитет, отличается от квартирной платы на пару тысяч, но у этой проблемы должно быть какое-то решение! Квартира давно пустует, а семье нужен дом – а поскольку квартира рядом с нашей, им будет не так одиноко. Мы готовы поручиться за них, я подпишу бумаги – все что угодно! Кто-то же должен проникнуться положением семьи с детьми, которым так необходима помощь!

Уперев руки в бока, она строго уставилась на него. Мужчина с удивлением посмотрел на нее.

– Но ведь все уже разрешилось! – воскликнул он. – Бертиль приходил ко мне вчера и сказал, что готов оплачивать разницу сколько потребуется. Они могут въезжать прямо в понедельник!

Паула изумленно уставилась на него. Хозяин растерянно покачал головой.

– Он что, ничего не сказал? Бертиль просил меня ничего не говорить Кариму, если я столкнусь с ним, – хотел, чтобы эту новость сообщили вы…

– Чертов старикашка, – пробормотала Паула.

– Что, простите? – спросил хозяин.

– Нет-нет, ничего, – ответила она и замахала руками.

Медленно-медленно поднималась Паула по лестнице в квартиру Мелльберга и Риты, понимая, что он стоит там и от души хохочет над ней. Но этого права у него не отнять. В этом человеке Паула так и не смогла разобраться. Порой он казался самым противным, тупым, узколобым и упрямым стариком, каких она только встречала. Однако при этом был тем человеком, которого Лео обожал больше всех на свете, – и уже за одно это Паула готова была простить ему все его придури. Но теперь она никогда не забудет, что благодаря ему Карим и его дети обрели новый дом.

– Иди сюда, я завяжу тебе этот гребаный галстук! – крикнула Паула, входя в квартиру.

Из спальни донесся радостный возглас Лео:

– Гёбаный!

* * *

– Я в нем выгляжу не очень толстой? – тревожно спросила Эрика, обернувшись к Патрику.

– Ты великолепна, – ответил он, встал позади нее и обнял. – О, как ты вкусно пахнешь! – И понюхал ее затылок.

– Осторожно, моя прическа! – рассмеялась она. – Мирьям понадобилось полтора часа, чтобы ее уложить, так что даже не думай…

– Даже не понимаю, о чем ты, – проговорил Патрик, целуя ее в шею.

– Прекрати!

Вывернувшись из его объятий, она снова оглядела свое отражение в зеркале.

– Платье удачное, не правда ли? Я опасалась, что придется надеть на себя нечто лососевого цвета с большим бантом на попе, но твоя мама удивила меня. И у нее платье тоже потрясающее.

– Мне по-прежнему кажется, что вся эта история со свадьбой выглядит немного странно, – проворчал Патрик.

– Глупенький. – Эрика вздохнула. – У родителей тоже есть жизнь. И я, во всяком случае, планирую спать с тобой и тогда, когда тебе стукнет семьдесят… – Она улыбнулась мужу в зеркале. – Кстати, интересно будет увидеть, как выглядит Анна. Сшить ей платье подружки невесты оказалось непростой задачей.

– Да, совсем большая девочка стала, – ответил Патрик и присел на кровать, чтобы завязать ботинки.

Эрика вставила в уши парочку блестящих сережек с белыми камешками и повернулась к Патрику.

– Так что ты думаешь по поводу всего этого? Тебе удалось разобраться в том, что рассказали Хелена и Мария?

– Даже не знаю, – пробормотал он и потер глаза. – Всю ночь в голове вертелись всякие мысли… Хелена отрицает любовную связь с Марией, утверждает, что все это выдумка со стороны Марии и что та не была у нее в то утро. Правда, заметки Дагмар подтверждают, что белый «Рено» проезжал мимо именно тогда, – это говорит в пользу того, что Мария рассказала правду. Но во сколько это было – мы знаем только с ее слов. И даже если она и вправду была там около восьми утра, нам точно неизвестно, действительно ли часики Неи указывают момент смерти. Возможно, они шли неправильно и могли остановиться в другой момент, а не тогда, когда она упала с чердака. Так что многое представляется довольно зыбким, и мне в значительной мере полегчает, когда мы получим результаты анализов, которые дадут нам конкретные доказательства. Но у нас достаточно оснований для задержания Хелены – ее признание соответствует действительности по стольким пунктам, что у нас, строго говоря, нет причин в нем сомневаться. Следы в сарае, шоколадка, которую она дала Нее, одежда, которую она пыталась сжечь, отпечатки пальцев…

Эрика отметила, что что-то не дает ему покоя.

– Но?.. – спросила она.

– Мне просто не нравится, когда что-то подвисает. И есть кое-что, что не сходится. Например, Хелена говорит, что бросила камень в голову Стелле, увидела, что она мертва, и убежала домой. Но, по материалам старого расследования, Стелле было нанесено несколько ударов по голове. И обнаружили ее в воде. Как в таком случае она туда попала?

– Прошло тридцать лет – память могла с годами ослабеть, – проговорила Эрика, бросив последний взгляд в зеркало. Покрутилась перед Патриком. – Ну вот. Сгодится?

– Ты просто невероятно красива, – от всего сердца сказал он. Затем поднялся, надел пиджак и произвел имитацию ее пируэта. – А как я? Сгодится?

– Ты прекрасен, мой дорогой, – сказала она и шагнула к мужу, чтобы поцеловать его в губы, но замерла на полпути. Что-то в недавних словах Патрика зацепило ее. Но что?

Тот обнял ее, и мысль улетучилась. Сегодня от него так приятно пахло… Она осторожно поцеловала его.

– Что ты думаешь по поводу маленьких дикарей? – спросил Патрик. – По-прежнему целы, невредимы и одеты? Или придется начинать сначала?

– Тьфу-тьфу, – пробормотала она и двинулась впереди него вниз по лестнице.

«Бывают в жизни чудеса», – невольно подумала Эрика, когда они спустились в гостиную. Ноэль и Антон сидели на диване смирно, как два ангелочка, – умопомрачительно милые в белых рубашечках, жилетках и с бабочками. Вероятно, благодарить за чудо нужно было Майю. Она стояла перед ними, следя за братьями, как ястреб. Весьма решительный охранник, внешне напоминавший принцессу. Ей предоставили самой выбрать себе платье, и Майя выбрала розовое с широкой тюлевой юбкой – что, впрочем, не явилось большой неожиданностью. Довершал образ розовый цветок в локонах, которые Эрика с большим трудом завила, не спалив при этом волосы Майи. Уже само по себе подвиг.

– Ну что ж! – сказала она, оглядывая свою празднично одетую семью. – На бабушкину свадьбу!

Когда они приехали к церкви, многие гости уже прибыли. Кристина и Гуннар решили венчаться во Фьельбаке, хотя и жили в Танумсхеде, и Эрика понимала почему. Церковь Фьельбаки была невероятно красива – она возвышалась над маленьким поселком и сверкающим на солнце заливом, словно гранитный столб.

Мальчики кинулись вперед, и Эрика с удовольствием передала заботы о них Патрику. Затем она взяла за руку Майю и пошла разыскивать Кристину. Огляделась, высматривая Анну, которая тоже должна была идти в процессии за женихом и невестой, но не увидела ни ее, ни Дана. Это очень в духе Анны – приехать с опозданием…

– А где же Эмма? – спросила Майя.

Дочь Анны Эмма была ее любимой двоюродной сестричкой, и для Майи стало большим событием то, что они будут одеты в одинаковые платья.

– Они скоро появятся, – успокаивающе проговорила Эрика, подавив невольный вздох.

Она вошла в маленькую комнатку, где находились пастор и участники процессии, пока гости рассаживались на церковных скамьях.

– Вау! – воскликнула она, увидев свекровь. – До чего ты хороша!

– Спасибо, ты тоже, – ответила Кристина и искренне обняла ее. Потом взглянула на часы, и лицо у нее сделалось озабоченное. – А где же Анна?

– Как всегда опаздывает, – ответила Эрика. – Но они наверняка вот-вот появятся.

Она достала мобильный телефон, чтобы посмотреть, нет ли у нее сообщений от Анны, – и действительно, на дисплее высветилось ее имя.

Прочтя сообщение, она проговорила с натянутой улыбкой:

– Ты не поверишь, но они поехали в Мункедаль забрать Беттину. И по дороге домой машина закипела. Они стоят у дороги в ожидании эвакуатора, и Анна уже полчаса пытается вызвать такси.

– И об этом они сообщают нам только теперь! – надрывно воскликнула Кристина.

Эрика подумала то же самое, но заставила себя держаться спокойно. Это день ее свекрови – ничто не должно его омрачать.

– Они наверняка приедут. В противном случае придется нам начинать без них.

– Да, придется, – проговорила Кристина. – Народ ждет, да и опоздать на ужин в «Городской отель» мы не имеем права. Но я просто не могу молчать – не понимаю, как ей всегда удается…

Она вздохнула, но Эрика увидела, что ее раздражение отступает. Иногда приходится смириться с ситуацией. Да никто и не удивился. Анна буквально притягивала к себе неприятности.

Зазвонили церковные колокола, и Эрика протянула Кристине букет невесты.

– Пора, – сказал Гуннар и поцеловал будущую жену в щеку.

Как хорош он был в темном костюме, а его добродушное лицо буквально сияло, когда он смотрел на свою невесту…

«Как прекрасно! – подумала Эрика. – Как здорово и как правильно!»

Она почувствовала, что в уголке глаза выступила слеза, но постаралась взять себя в руки. В свадебных делах она сентиментальная идиотка, но было бы мило, если б роскошный макияж продержался хотя бы до алтаря.

– Ну что ж, входите, – сказал церковный служка и поманил их рукой.

Эрика бросила быстрый взгляд сквозь церковные ворота. Анны по-прежнему не видно. Но дольше ждать невозможно.

Орган заиграл входной марш, под который жених и невеста должны входить в церковь, и Кристина с Гуннаром рука об руку двинулись вперед по проходу. Эрика держала Майю за руку и чуть заметно улыбалась, наблюдая за дочерью, которая со всей серьезностью отнеслась к своей миссии. Она буквально плыла по проходу и с королевским достоинством махала рукой гостям.

Дойдя до алтаря, Эрика и Майя встали с левой стороны, а Кристина и Гуннар подошли к пастору. Патрик, сидящий с Ноэлем и Антоном на передней скамье, спросил одними губами: «А где Анна?» Эрика чуть заметно покачала головой и воздела глаза к небу. Как все нелепо! А Эмма так радовалась, что будет идти в процессии с невестой…

Торжественная церемония продолжалась, и жених с невестой, как и положено, ответили «да». Эрика смахнула слезинку, однако ей на удивление хорошо удавалось держать себя в руках. Она улыбнулась Кристине в ожидании того, что зазвучит другой марш и пара двинется к выходу.

Но вместо заключительного марша вдруг снова заиграл входной. Эрика с удивлением бросила взгляд на хоры. Что такое? Кантор пьян? Но тут она увидела их. И до нее вдруг дошло. Все тревоги улетучились, слезы ручьями потекли по щекам. Она взглянула на Кристину, которая улыбалась и моргала. Они с Гуннаром отошли в сторонку и теперь стояли напротив Эрики и Майи.

По рядам пробежал шепот. Тихий гомон и изумленные улыбки сопровождали новую пару до самого алтаря. Проходя мимо, Анна обернулась к Эрике, но та так рыдала, что еле могла дышать. С благодарностью она ощутила, как кто-то вложил ей в руку платок. Подняв глаза, она увидела, что это Патрик тихонько подошел к ней.

Анна была невероятно красива. Она выбрала белое платье с вышивкой, которое облегало живот и подчеркивало его, вместо того чтобы пытаться скрыть. Светлые волосы были распущены, а фата приколота простой диадемой. Фату Эрика узнала. Та самая, которую надевала она на венчание с Патриком, – фата их матери. Дан выглядел очень эффектно в темно-синем костюме и белой рубашке с синим галстуком. Широкоплечий и светловолосый, он напоминал викинга, но и в праздничном костюме смотрелся неожиданно удачно.

Когда обещания были произнесены и пастор объявил их мужем и женой, Анна обратила взгляд на Эрику. И впервые та увидела в ее глазах новое выражение, которого никогда ранее не замечала у своей неугомонной сестры. Она увидела покой. И Эрика поняла, что Анна пыталась сказать ей без слов. Теперь сестре можно расслабиться. Больше незачем тревожиться. Анна обрела свою тихую гавань.

* * *

Солнце все еще согревало, Мария полулежала на деревянном шезлонге. Вечернее солнце было, как всегда, прекрасно. Джесси ушла час назад, так что в доме было пусто. Она опять ушла к Сэму, а завтра какая-то вечеринка… Подумать только – она ходит на вечеринки! Похоже, жизнь у доченьки налаживается.

Мария выпила больше чем обычно, однако это не имело значения. Ее сцена завтра после обеда. Жадно допив последние капли, она потянулась к бутылке, стоявшей на маленьком столике. Пусто. Мария попыталась встать, но тут же рухнула обратно.

В конце концов ей все же удалось подняться. С пустой бутылкой в руке она заковыляла обратно в кухню. Открыв холодильник, достала холодную бутылку шампанского. Третью за вечер. Но ей это сейчас необходимо – заглушить боль.

Она сама не понимала до конца, на что надеялась. Верила, что Хелена расскажет об их отношениях, подтвердит их – если только Мария все расскажет, сделает так, что нечего станет скрывать. Но Хелена еще раз отвергла ее. Отказалась от нее, унизила ее…

Марию удивило, что это могло причинять ей такую боль теперь, тридцать лет спустя. Всю жизнь она старалась забыть ее, достигла успеха, о котором Хелена и не мечтала. Жила на полную катушку, без шор и тормозов. А тем временем Хелена сидела тут среди своей серой реальности с занудой-мужем и странноватым сыном. Она осталась жить во Фьельбаке, где народ начинал перешептываться у тебя за спиной, стоило тебе пропустить бокал вина в четверг или выкрасить волосы в более оригинальный цвет, чем скучный пепельный.

Как могла Хелена отвергнуть ее?

Мария плюхнулась на стул, пролила несколько капель шампанского себе на руку и тут же слизнула. Потом налила очередной бокал и добавила персикового сока. Хмель ударил в голову, в теле ощущалась блаженная вялость. Она вспомнила свои слова, сказанные тому очаровательному рыжему полицейскому. О том, что Джесси – несчастный случай на производстве. В каком-то смысле так оно и было. Заводить детей Мария не планировала. Всегда тщательно предохранялась, чтобы не повесить себе на шею иждивенца. Тем не менее она забеременела. От толстого низкорослого продюсера, к тому же женатого. Как и все они.

Свою беременность она ненавидела и всерьез думала, что умрет во время родов. А ребенок родился замызганный, красный, злой и дико прожорливый. Бесконечные няни, а потом школы-интернаты, едва представилась такая возможность. Ей самой почти не приходилось заниматься ребенком.

Иногда она задумывалась, что вырастет из Джесси. Пока ей не исполнилось восемнадцать, Мария будет получать ежемесячные переводы от толстого продюсера. По договоренности. После восемнадцати Джесси уже не будет выполнять никакой функции в ее жизни. Мария попыталась представить себе жизнь без Джесси, с радостью думая о свободе и одиночестве. Люди все равно приносят только разочарование. Любовь – сплошное разочарование.

Рано или поздно газеты разнюхают про них с Хеленой – теперь это вопрос времени. Она сама не до конца понимала, как все здесь распространяется с такой быстротой – словно есть некое общее коллективное сознание. Новости, информация, сплетни, факты, выдумки – все разлеталось со скоростью ветра.

Впрочем, она не была уверена, что это ей навредит. Сейчас такое в чести. Среди артистов и людей творческих стало почти что модно спать с людьми своего пола. Это придаст ее торговой марке новую остроту. Чувство того, что она шагает в ногу с эпохой. Финансисты, вложившиеся в фильм, будут в восторге. Звезда с сомнительной репутацией – это гарантированный выигрыш. Сначала все статьи о двух убийствах. Запретное, темное, опасное всегда привлекательно. Затем – история любви. И размолвки. Две юные девушки, которых разлучили непонимающие взрослые. Так банально. Так драматично. Так эффектно.

Мария поднесла к глазам почти пустой бокал. Пузырьки в нем танцевали свой волнующий танец. Единственные, кто оставался рядом с ней все эти годы. Ее постоянные спутники.

Она снова потянулась за бутылкой. Она не перестанет пить до тех пор, пока тьма и алкоголь не утопят все мысли. О Хелене. О Джесси. О том, что у нее было. И о том, чего никогда не было.

* * *

– Алло!

Мелльберг отошел в сторонку и заткнул пальцем ухо. Народ вокруг квохтал, как курицы в курятнике.

– Да? – сказал он, пытаясь разобрать, что говорит человек на другом конце провода.

Затем вышел еще дальше в холл. Наконец качество связи улучшилось настолько, что он услышал: звонит его знакомый из «Экспрессен».

– Вам позвонили? Да-да, нам тоже оборвали телефон. Все узнаю́т этот голос. От почтальона до моего соседа… Что? Подвозил их до места? Когда? Что? Говори громче!

Мелльберг слушал не дыша. Потом отключился и вернулся обратно в ресторан. Патрика он обнаружил на диване – тот болтал с дамой, давно миновавшей отметку «употребить до», к тому же изрядно приложившейся к бесплатным напиткам.

– Хедстрём! Можно тебя на минутку?

Патрик бросил на него благодарный взгляд и извинился перед дамой.

– Кто эта жуткая ящерица? – прошипел Мелльберг, когда они отошли.

– Точно не могу сказать. Невестка моей бабушки или что-то в этом духе. Здесь масса людей, про которых я даже не подозревал, что состою с ними в родстве.

– Это самое неприятное в свадьбах. Поэтому я точно не намерен жениться, – сказал Мелльберг. – Сколько бы Рита меня ни упрашивала, такого не будет. Некоторые души слишком свободны, чтобы сажать их на цепь.

– Ты хотел сказать мне нечто важное, – прервал его Патрик.

Они отошли к бару и прислонились к стойке.

– Мне позвонили из «Экспрессен». С ними связался один мужчина. С очень… интересной информацией. Накануне того дня, когда мы получили анонимный звонок по поводу Карима, он подвозил из Фьельбаки троих подростков. Двух парней и девушку. Высадил их возле центра для беженцев. И ему показалось, что по дороге они хихикали по поводу того, что собирались сделать. Тогда он не воспринял этого всерьез. Но теперь, после всех статей в газетах, начал задумываться.

– Очень интересно. – Патрик кивнул.

– Подожди, – сказал Мелльберг. – Дальше будет еще интереснее. Он узнал одного из парней. Это сын Билла.

– Билла? Яхтсмена?

– Да. Мужик, который звонил, водит своего сына в яхтенную школу Билла. И узнал его сына.

– Что мы о нем знаем? – спросил Патрик и заказал два пива, показав бармену два пальца. – Это вероятно?

– Короче, сегодня вечером мы ничего по этому поводу не будем предпринимать? – спросил Мелльберг, указывая на бокалы с пивом.

– Нет, сегодня вечером – нет, – подтвердил Патрик. – Но в понедельник я с удовольствием встречусь и побеседую с этими подростками. Ты пойдешь со мной?

Бертиль огляделся, потом с изумлением ткнул себя в грудь.

– Я?

– Да, ты, – сказал Патрик, отхлебывая глоток пива.

– Ты никогда меня не спрашиваешь. Обычно ты спрашиваешь Мартина. Или Йосту. Или Паулу…

– Да, но сейчас я спрашиваю тебя. Ведь именно ты нашел этот след. Возможно, я поступил бы по-другому. Но это сработало. Поэтому я хотел бы взять с собой тебя.

– Да, черт возьми, ясное дело, я пойду с тобой, – ответил Мелльберг. – Тебе пригодится человек с опытом.

– Разумеется, – ответил Патрик и засмеялся.

Потом он снова посерьезнел.

– Послушай, Паула рассказала про Карима и квартиру. Хочу сказать тебе, что это очень достойный поступок. – Он поднял бокал.

– Да ну, – смутился Мелльберг и тоже поднял бокал. – Рита настаивала. Ты же знаешь поговорку: «Happy wife, happy life»^[61].

– Не могу не согласиться!

Патрик чокнулся с ним. Сегодня вечером он будет веселиться и позволит себе расслабиться – давненько с ним такого не случалось.

Бухюслен, 1672 год

Мастер Андерс достал бутылку со спиртом и открутил пробку. Элин начала молиться. Ей казалось, что Бог ее покинул, но она не прекращала молить его.

Жидкость выплеснулась ей на спину, и Элин поежилась, когда коже стало холодно. Но теперь она знала, что произойдет дальше. Элин перестала бороться и биться – от этого кожа на запястьях сдиралась с мясом. Глубоко вздохнула, услышав звук огнива и почувствовав запах огня, а потом закричала в голос, когда спина запылала.

Когда огонь наконец погас, она лишь жалко поскуливала, ощущая, как обморок начинает великодушно затуманивать ее чувства. Элин висела под потолком, как кусок мяса. Все человеческое уходило из нее; единственное, о чем она могла думать, – о боли и о том, чтобы дышать, дышать…

Когда дверь открылась, Элин подумала, что это Ларс Хирне, пришедший спросить, готова ли она сознаться. Скоро она не выдержит.

Но голос принадлежал кому-то другому. Этот голос был ей слишком хорошо знаком.

– О боже! – воскликнул Пребен, и в груди Элин затеплилась надежда.

– Пребен, – прошептала она, пытаясь повернуть к нему лицо, но цепь закручивала ее в другую сторону. – Помоги… мне.

Голос изменил ей, но она знала, что он услышал. Пастор шумно дышал, но ничего не говорил. После невыносимо долгого молчания он произнес:

– Я пришел как пастырь Элин, чтобы призвать ее сознаться в том преступлении, за которое ее осудили. Если Элин сознается в своих ведьминских делах, то сможет искупить свою вину. Я обещаю сам позаботиться о погребении Элин. Только б она призналась.

Когда до нее дошел смысл его слов, когда она услышала страх в его голосе, казалось, рассудок покинул ее. С хриплым карканьем Элин выпустила на волю безумие, вися на цепи, – обгорелая и израненная. Она хохотала и хохотала, пока дверь наконец не закрылась. И Элин приняла решение. Ни за что не признается она в том, в чем не виновата.

* * *

Сутки спустя Элин Йонсдоттер призналась в том, что она ведьма и совершала дьявольские дела. Искусство мастера Андерса оказалось сильнее ее. Когда он прикрепил грузила к ее ногам и бросил ее спиной на ковер из гвоздей, когда пилил между пальцами стальной пилой, ломал ей пальцы в тисках и загонял занозы под ногти, Элин не выдержала.

Решение суда было утверждено в Уддевалле и придворным судом Йота. Она – ведьма и будет приговорена к смерти. Сначала ее обезглавят, а потом сожгут на костре.

* * *

– Ты должна нормально поесть, – сказал Сэм.

Он открыл холодильник и заглянул в него. Джесси, сидевшая у стола, лишь пожала плечами.

– Я сделаю нам с тобой бутерброды.

Сэм достал масло, сыр и ветчину, вынул хлеб и принялся намазывать бутерброды. Два из них он положил на тарелку и поставил перед Джесси. Потом налил ей какао.

– Какао для детей, – сказала она.

– Это вкусно, – ответил он.

Пока она сидела, наклонившись над столом, и ела бутерброд, Сэм любовался ею. Джесси была такая красивая! Такая красивая, что больно смотреть. Он готов был пойти с ней на край света и обратно. И лишь надеялся, что она чувствует то же самое.

– Ты не передумала?

Джесси покачала головой.

– Теперь уже поздно отступать.

– Мы должны еще раз все проверить, чтобы ничего не забыть. Все должно быть идеально. Элегантно. Красиво.

Джесси кивнула и доела второй бутерброд.

Сэм сел на стул рядом с ней и притянул ее к себе. Провел пальцем по ее подбородку. Теперь уже было незаметно, что ее тело покрывали надписи фломастером, но то, что скрывалось внутри, никуда не делось. И оставался только один способ смыть это. Он готов ей помочь. И он ей поможет. А заодно смоет ту черноту, которая грозит захватить и его.

– Как у нас со временем?

Он взглянул на часы.

– Нам надо выезжать через полчаса. Но почти все готово. И оружие я раздобыл.

– Какие у тебя были чувства? – спросила Джесси, натягивая капюшон. – Все хорошо?

Сэм остановился и постарался вспомнить свои ощущения. По-настоящему. Увидел перед собой удивленное лицо Джеймса.

Потом ухмыльнулся.

– Просто обалденно.

* * *

На втором этаже грохотала музыка, и Санна раздраженными шагами поднялась вверх по лестнице. Она распахнула дверь, и Вендела с Нильсом отскочили друг от друга на кровати.

– Что ты делаешь? – закричала Вендела. – Как ты смеешь нарушать мое личное пространство?

– Сделайте музыку потише. И с этого момента дверь должна быть открыта.

– Ты спятила?

– Сделайте музыку потише и держите дверь открытой, иначе можете не надеяться, что я подброшу вас до Танумсхеде.

Вендела открыла было рот, но тут же снова закрыла. На мгновение Санне показалось, что дочь вздохнула с облегчением.

– Бассе тоже с вами?

Вендела покачала головой.

– Мы с ним больше не общаемся, – сказал Нильс.

– Нет? А почему?

Парень напустил на себя серьезный вид.

– Человек растет. Развивается как личность. Движется вперед. Это путь взросления. Не так ли, Санна?

Он склонил голову набок. Затем покосился на Венделу и улыбнулся ей. Казалось, та заколебалась, прежде чем ответить на его улыбку.

Санна повернулась к двери. В Нильсе ей всегда что-то не нравилось. Бассе, конечно, бестолковый, но было в нем что-то симпатичное. А в Нильсе ей чудилась какая-то жесткость, происхождения которой она не понимала. Билл и Гунилла такие приятные люди… Всегда думают о других… Нильс совсем другой.

Ей не нравилось, что дочь дружит с ним. И сегодня складывалось впечатление, что Вендела тоже не очень хотела быть с Нильсом.

– Музыку тише. Дверь открыта. Выезжаем через десять минут.

* * *

– А ты умеешь водить машину? – спросила Джесси, когда Сэм направил пульт на машину и нажал, так что внутри что-то пискнуло.

Он открыл багажник и сложил в него сумки.

– Мама меня научила. Мы ездили тут, вокруг дома.

– Но ведь это не совсем то же самое, что выезжать на шоссе, – пробормотала она.

– Какие у тебя предложения? Поехать на автобусе?

Джесси покачала головой. Ясное дело, он прав. Да и какое это имеет значение?

– Мы всё взяли?

– Думаю, да, – ответил Сэм.

– Ты оставил флешку в компьютере?

– Да, ее невозможно не заметить.

– Канистры?

– С собой. – Он закрыл багажное отделение и улыбнулся ей. – Не волнуйся. Мы все продумали.

– О’кей, – ответила она и открыла дверь со стороны пассажирского сиденья.

Сэм сел за руль и завел машину. За рулем он казался спокойным и уверенным в себе, так что Джесси расслабилась. Покрутив радио, она нашла канал, передававший веселую музыку. Какой-то старый шлягер Бритни Спирс, но бодренький и подходящий для того, чтобы подпевать, к тому же сегодня все это не имело значения. Опустив боковое стекло, Джесси высунула голову. Закрыла глаза, ощущая, как ветер треплет волосы и гладит ее по щекам. Она свободна. После всех этих лет она наконец-то обрела свободу. Свободу стать кем захочет.

* * *

Все на месте, все продумано, все взвешено. Сэм составил в своем блокноте подробный план, учел все возможные неожиданности. Много часов он просидел у себя в комнате, продумывая детали этого вечера, а то, чего не знал, нашел в Интернете. Не требовалось большого ума, чтобы вычислить, как нанести максимальный вред.

Разрушение очистит, восстановит баланс. Ибо все, так или иначе, участвовали. Каждый по-своему. Те, кто молчал все эти годы, кто смотрел, ничего не говоря. Те, кто смеялся. Те, кто тыкал пальцем. Те, кто подбадривал обидчиков. И даже те, кто тихо протестовал, – они бормотали так тихо, что никто их не слышал, больше для того, чтобы считать себя положительными людьми.

Даже эти заслужили то, чтобы испытать на себе последствия.

Они приехали рано. В здании еще шли приготовления к дискотеке. Никто не видел их. Нетрудно оказалось разгрузить машину и тихонько расставить по местам то, что им потребуется. Канистры с бензином было тяжело нести, но они взяли по одной, отнесли в кусты и прикрыли ветками. Сумерки помогут им все скрыть.

Сэм посматривал на входы. Он долго размышлял, прежде чем пришел к простому решению. Большие навесные замки. Конечно, можно будет выбить окно. Но Сэм не думал, что кто-нибудь проявит такую предприимчивость и такое мужество. Все они трусы.

Они ждали в машине, низко опустившись на сиденьях. Не разговаривали, только держались за руки. Ему нравилось тепло ее руки в ладони. Этого ему будет не хватать. Но это единственное, с чем жалко расставаться. Слишком больно. Слишком больно жить.

Наконец народ начал подтягиваться. Сэм и Джесси смотрели через окно машины, внимательно наблюдая за тем, кто пришел. Нельзя начинать, пока не прибыли главные участники событий.

Наконец они увидели их. Сначала Нильса и Венделу. Чуть позднее подтянулся Бассе. Похоже, троица распалась. Сэм наклонился к Джесси и поцеловал ее. Губы у нее были слегка пересохшие, но смягчились от его поцелуя.

Поцелуй продолжался недолго. Они готовы начать. Все сказано. Все сделано.

Никто не взглянул в их сторону, когда они вышли из машины. Прошли по дуге, чтобы незаметно зайти с задней стороны, таща за собой канистры с бензином и сумку. Никто ничего не заметил, когда они тихо прошли по траве – в здании клуба было темно, окна затянуты черной тканью. Музыка грохотала на полную мощность, когда они открыли задние двери, а над танцполом мигали пульсирующие огни дискотеки.

Когда канистры и сумка были занесены внутрь, они снова вышли из здания, соединили ручки дверей цепью и повесили замок. С собой они не взяли ничего, помимо денег на входные билеты, еще одной цепи и замка. Решительно обошли здание и встали в очередь на вход. Никто не обратил на них внимания. Все шумели, все были слегка навеселе, поскольку уже начали где-то праздновать.

Они прошли, купив билеты в кассе, ни с кем не обменявшись ни словом. Здание было заполнено народом. Танцующая, шумящая многоголовая масса. Сэм шепотом напомнил Джесси о плане. Она кивнула. Они прошли вдоль стены. Парень с девушкой стояли и целовались у выхода. Сэм узнал их – парочка из параллельного класса. Они были полностью заняты своим делом, залезая руками друг другу под одежду, и не обратили внимания на Сэма и Джесси. Те быстро открыли сумки и засунули оружие под толстовки. Для сегодняшнего вечера они особенно тщательно подбирали просторные мешковатые вещи. Канистры остались стоять на прежнем месте и ждать своего часа. В первую очередь надо запереть входные двери, чтобы началась настоящая вечеринка.

Когда они шли ко входу, Сэм заметил уголком глаза, как Вендела и Нильс танцуют посреди танцпола в группе других ребят. Бассе с ними не было. Поискав глазами, он обнаружил его в углу в другом конце зала. Тот стоял, прислонясь к стене и сложив руки на груди, и не сводил глаз с Нильса и Венделы.

У входной двери стояла очередь длиной метров десять из желающих попасть на вечеринку. Перед дверями стоял билетер, и Сэм подошел к нему.

– Мы должны проверить, можно ли закрыть эти двери. Техника безопасности. Это займет всего пару минут.

– О’кей, – сказал парень, который взял у них деньги за вход. – Конечно.

Сэм закрыл двери и быстро стянул ручки цепью, заперев на замок. Опустив плечи, заставил себя сделать глубокий вдох. Сосредоточиться. Теперь никто не войдет и никто не выйдет. Помещение у них под контролем. Обернувшись к Джесси, он кивнул. Снаружи кто-то стал стучать во входную дверь, но Сэм проигнорировал это. Музыка звучала так громко – этот стук слышал только он, стоявший рядом с дверью.

Электрощиток, с которого регулировалось освещение, находился в маленьком холле слева от входа. Последний взгляд на Джесси – она держала руки наготове, засунув их под одежду. Он врубил свет и выдернул пробку от музыкального центра. Теперь возврата нет.

Когда помещение залил свет, а музыка стихла, в зале на несколько мгновений воцарилась растерянная тишина. Потом кто-то начал что-то кричать, какая-то девчонка завизжала. Потом раздались новые возмущенные голоса. Вид у них был идиотский, когда они стояли бледные, освещенные ярким светом. Сэм почувствовал, как уверенность заполняет грудь. И все чувства, которые он копил в себе долгие годы, полились, словно мощная волна прилива.

Сэм вышел вперед и, встав спиной к входной двери, повернулся к танцполу, чтобы все могли его видеть.

Джесси встала рядом с ним.

Он медленно достал оружие. Они заранее договорились, что у каждого будет по два пистолета. Ружье трудно было бы пронести незаметно.

Сэм выстрелил в воздух из одного пистолета, и голоса тут же смолкли. Все уставились на них. Наконец-то ситуация поменялась. Он-то всегда знал, что лучше них. Жалкие людишки с жалкими банальными мыслишками. Их скоро забудут. А вот их с Джесси запомнят.

Сэм пошел по танцполу. Нильс и Вендела стояли, тупо уставившись на него. Сэм наслаждался страхом в глазах Нильса. По нему он увидел, что тот все понял. Твердой рукой поднял пистолет. И медленно, наслаждаясь каждой секундой, нажал на спусковой крючок. Выстрел пришелся прямо в лоб, и Нильс упал на пол. Он лежал на спине с открытыми глазами. Тоненькая струйка крови стекала из идеально круглого отверстия.

* * *

Они все шли и шли. Каждый вечер выходили на улицу и подолгу бродили по поселку. Казалось, воздух подвала вот-вот задушит их – стены смыкались вокруг плотным кольцом, когда надо было ложиться спать. Звук телевизора с верхнего этажа раздавался до двух-трех ночи. Старушка, кажется, никогда не спала. Единственное, что помогало, – выйти на улицу и идти, идти. Часами. До полного изнеможения – заполнить легкие кислородом, чтобы его хватило на всю ночь в подвале.

На своих прогулках они ни о чем не разговаривали. В противном случае существовал риск, что они заговорят о том, что было, – и это даст пищу для снов, в которых им будут являться разрушенные дома и разорванные на части дети. Существовал также риск, что они заговорят о будущем и осознают, что оно не несет в себе никакой надежды.

Люди в домах, мимо которых они проходили, словно находились в ином мире.

По другую сторону окон скрывалась та часть Швеции, которую они мечтали изучить, и каждый вечер они пытались что-то узнать. Они шли по улицам, смотрели на квартиры, балконы у которых были такими странными и аккуратными. Ни развешанного белья, ни фонарей – разве что маленькая светящаяся гирлянда. Однажды они увидели, что на одном балконе стоит в кадке юкка^[62]. Это было так неожиданно, что Аднан указал на нее Халилу.

Пройдя через поселок, они обычно спускались к школе. Удивительно было видеть шведскую школу. Она была такая новая. Такая красивая.

– Похоже, в красном доме вечеринка, – сказал Аднан, указывая на здание клуба.

Билл пытался пояснить значение слова «клуб», но они не нашли ничего похожего в арабском языке, так что все беженцы называли его красным домом в те несколько суток, что жили там.

– Пойдем посмотрим? – спросил он.

Халил покачал головой.

– Там, похоже, подростки. Если это подростки, то они напьются. А если они напьются, всегда найдется кто-нибудь, кто захочет подраться с черными.

– Нет, вовсе не обязательно, – возразил Аднан и взял Халила за локоть. – А вдруг мы там познакомимся с девчонками?

Халил вздохнул.

– Я же сказал – если мы пойдем туда, все кончится дракой.

– Да брось, пойдем!

Халил колебался. Он знал, что порой бывает слишком осторожен. Но что в этом странного?

Аднан двинулся в сторону здания, но Халил схватил его за руку.

– Слышишь?

Аднан остановился и прислушался. Затем обернулся к Халилу с широко раскрытыми от страха глазами.

– Стрельба, – произнес он.

Халил кивнул. Этот звук был им слишком хорошо знаком. И он донесся из красного дома. Они переглянулись. Потом поспешили на звук.

* * *

– Потрясающая была свадьба! – сказала Эрика, придвигаясь поближе к Патрику на диване. – Я была потрясена, когда Анна и Дан вошли вчера в церковь! Конечно, я подозревала, что она что-то от меня скрывает, но никак не догадывалась, что речь идет о двойной свадьбе.

Она все еще не оправилась от шока, но праздничный ужин вылился в самое веселое мероприятие, на котором ей довелось бывать, – включая ее собственную свадьбу. Все были так тронуты неожиданным вторжением Анны и Дана, что праздничное настроение охватило всех еще в церкви. После потрясающего ужина с множеством прочувствованных речей виновники торжества и гости всю ночь зажигали на танцполе.

Теперь Эрика и Патрик сидели на веранде, наблюдая за тем, как садится солнце, и наслаждались воспоминаниями.

– Боже мой, – проговорил Патрик. – Видела бы ты свое лицо в тот момент, когда Дан и Анна вошли в церковь! Я думал, ты вся превратишься в лужицу. Даже не подозревал, что человек может так плакать. Ты была такая милая… Косметика растеклась, так что ты напоминала енота. Или кота. Черного котика с маленькой симпатичной мордочкой…

– Очень смешно! – проворчала Эрика, но вынуждена была согласиться с ним.

Когда они приехали в отель, она вынуждена была тут же отправиться в туалет и поправить макияж. Вся тушь и подводка размазались, так что она выглядела как…

Эрика замерла. Патрик с удивлением смотрел на нее.

– Что с тобой? Ты как будто увидела привидение.

Эрика рывком поднялась. Внезапно ей вспомнилась одна вещь, которая не давала покоя. Слова Патрика о Хелене.

– Ты что-то сказал вчера, когда мы говорили о Хелене. Что-то по поводу шоколадки, которую она дала Нее. О чем шла речь?

– Ах, да. В желудке у Неи обнаружили шоколад – это было последнее, что она ела. Печенье и шоколад, если быть совсем точным, так что Педерсен предположил, что она съела шоколадный батончик. И когда я спросил об этом Хелену, она сказала, что Нея видела, как она ест батончик, и просила ей тоже дать, так что Хелена с ней поделилась. А на чердаке мы обнаружили упаковку от батончика, так что все сходится.

– Хелена не могла есть шоколад. У нее аллергия. Она первая об этом упомянула? Или ты?

Некоторое время Патрик размышлял, потом покачал головой.

– Точно не помню… Может быть, я первым об этом упомянул.

– А как Нея называла своего кота, с которым играла в сарае?

– Черный кот, – Патрик рассмеялся. – Дети такие забавные…

– Патрик, – Эрика посмотрела на него серьезным взглядом, – я знаю, как все это взаимосвязано. Знаю, кто это сделал.

– Что сделал?

Эрика как раз собиралась объяснить, когда у Патрика зазвонил телефон.

– Я должен срочно уехать, – сказал он. – Звонил Мартин. В клубе в Танумсхеде стрельба.

* * *

– Что нам известно? – Мартин обернулся к Пауле и Мелльбергу, сидящим на заднем сиденье. В этот вечер он дежурил и заехал за ними после того, как позвонил Патрику. – Какие у нас версии по поводу того, кто стреляет?

Паула встретилась с ним глазами в зеркале заднего вида.

– Никаких, – ответила она. – Но я на связи с Анникой, в участок начали поступать звонки, и я надеюсь, что вскоре мы еще что-нибудь узнаем.

– Это может быть связано с иммигрантами? – спросил Мелльберг. – Опять.

– Не думаю. – Мартин покачал головой. – Похоже, это своего рода вечеринка перед началом учебного года. Так что там школьники.

– Черт, там дети… – проговорил Мелльберг. – Далеко еще?

– Бертиль, дорогой, ты сам ездил по этой дороге не меньше моего, – нетерпеливо ответил Мартин.

– Нам потребуется подкрепление? – спросила Паула. – Мне позвонить в Уддеваллу?

На мгновение Мартин задумался. Но интуитивно он уже знал, что ответить. Он чувствовал, что дело плохо. Очень плохо.

– Да, звони в Уддеваллу, – сказал Мартин, даже не посовещавшись с Мелльбергом, и, надавив на педаль газа, прибавил скорость. – Мы уже почти на месте. Вы видите Патрика и Йосту?

– Нет, но они едут, – ответила Паула.

Когда Мартин подъехал к клубу, то увидел двух молодых парней, бегущих прочь от здания. Припарковав машину, он остановил их.

– Что тут происходит?

– Someone is shooting in there! – сказал один из парней, которого Мартин видел раньше в центре для беженцев. – Там все crazy! People are panicking…^[63]

От волнения он говорил сбивчиво, смешивая шведский и английский. Мартин поднял ладонь, призывая его говорить медленнее.

– Вы знаете, кто стреляет?

– Нет, мы не видели, we just heard shots and people screaming^[64].

– Хорошо, спасибо, уходите отсюда, – сказал Мартин, показывая им, чтобы уходили, и, взглянув на клуб, обернулся к Пауле и Мелльбергу: – Мы должны выяснить, что происходит. Я подойду ближе.

– Мы с тобой, – сказали Паула и Мелльберг.

Мартин кивнул.

К ним бежали еще несколько подростков, но он видел, что это те, кто оставался снаружи. Из здания никто не выходил.

– Разделимся, – сказал Мартин. – Осторожно подберитесь к окнам. Надо понять, что происходит внутри.

Оба кивнули, и они тихонько подкрались к клубу. Нервы полицейских были напряжены до предела. Мартин заглянул в одно из окон – и похолодел. Теперь он знал, в чем дело. Но это не означает, что он понимал, как справиться с ситуацией. Патрик и Йоста в пути, но пройдет немало времени, прежде чем прибудет подкрепление из Уддеваллы. А интуиция подсказывала ему, что времени в обрез.

* * *

Крики становились все громче. Сэм выстрелил в воздух.

– Заткните глотки!

Все замолчали, слышались только сдавленные всхлипы. Сэм кивнул Джесси, и она прошла мимо него к заднему выходу. С трудом донеся канистры, поставила их к ногам Сэма.

– Ты, – сказал Сэм, указывая на высокого парня в белой рубашке и коричневых брюках-чинос. – Ты берешь эту канистру и начинаешь поливать вот там. – Указал на левую стену. – А ты, – продолжал он, ткнув пистолетом в невысокого темноволосого парня в розовой рубашке, – поливаешь эту сторону. Смотрите, чтобы тряпки хорошо пропитались.

Он указал на ткань, свисающую с окон.

Оба парня стояли как парализованные, но когда Сэм поднял пистолет, они зашевелились. Взяли каждый по канистре. Остановились у стен, засомневались.

– Давайте! – прикрикнул на них Сэм и обернулся к Джесси. – Следи за тем, чтобы они сделали все как надо. Если что – стреляй.

Он бросил взгляд на жалкое, трясущееся, всхлипывающее сборище. Несколько человек оглядывались в поисках пути к отступлению, прикидывая, каковы их шансы вырваться.

– Двери заперты, вы отсюда не выйдете, – сказал он и ухмыльнулся. – Так что без глупостей. Это ничего не даст.

– Зачем? – всхлипнула Фелиция из его класса. – Зачем вы так делаете?

Одна из популярных девчонок. Большие сиськи и масса светлых волос. Глупа, как пробка.

– А ты как думаешь? – спросил он.

Потом перевел взгляд на Венделу, которая все еще стояла там, где рухнул на пол Нильс. Она дрожала всем телом в своей коротенькой юбочке и супероткрытом топе.

– А у тебя есть соображения, Вендела? Зачем мы это делаем?

Оглядев помещение, он остановил взгляд на Бассе.

– А ты как думаешь?

Тот молча плакал, давясь слезами.

– Что же ты стоишь там один? – продолжал Сэм. – Подойди к Венделе и Нильсу. Вы же друзья. Железная команда.

Бассе медленно направился к Венделе, смотревшей в одну точку, и встал рядом с ней, даже не взглянув на тело Нильса.

Сэм склонил голову набок.

– Кого из вас мне пристрелить первым? Решайте сами, это будет по-товарищески, не правда ли? Или хотите, чтобы я решил сам? Это будет непросто. С кого начать – с сучки, которая заправляет тут и всем гадит, или со слабака и труса, который делает все, как ему велят?

Они не ответили. Щеки Венделы покрылись черными полосами от расплывшейся туши.

Контроль. Все в его руках.

Сэм поднял пистолет. Выстрелил. Вендела упала на пол, не издав ни звука. Резкие вскрики эхом отдались от стен, и он снова прорычал:

– Молчать!

Плач нельзя было остановить, а маленького мальчика из седьмого класса вырвало на пол. Вендела упала справа от Нильса. На этот раз Сэм выстрелил не так точно, как когда разделался с Нильсом, – пуля попала Венделе в правый глаз. Но с тем же результатом.

Она была мертва.

* * *

Эрика сидела на пассажирском сиденье рядом с Патриком, гнавшим автомобиль быстрее, чем когда бы то ни было. Он понимал, что это против всех правил, против логики и здравого смысла, но жена заставила его взять ее с собой.

– Жизнь ребят в опасности, – сказала она. – Нужно, чтобы на месте было много взрослых, готовых помочь и поддержать.

И она была права. Само собой. Патрик сжал руку Эрики, сидевшей рядом и смотревшей на прекрасный летний пейзаж. Было нечто убаюкивающее в том, чтобы нестись по темной пустой дороге, однако никогда его чувства не были так обострены, как сейчас.

Наконец он увидел съезд, ведущий к клубу. Покрышки завизжали, когда Хедстрём резко завернул и припарковался рядом с машинами Мартина и Йосты. Велев Эрике сидеть в машине, он вышел, чтобы получить рапорт о состоянии дел.

– Там сын Хелены! И дочь Марии! – возбужденно выкрикнул Мартин, в растерянности глядя на него.

Мелльберг и Паула кивнули.

– Ситуация острая, что будем делать? Сэм и…

Мартин не мог вспомнить имя, и Патрик подсказал:

– Джесси. Ее зовут Джесси.

– Да. Сэм и Джесси вооружены и держат остальных в качестве заложников. Мы видели одного на полу, он лежал неподвижно, но остальные стояли так, что невозможно было разглядеть, насколько все плохо. Я вызвал «Скорую», она едет, но пройдет еще некоторое время.

– А подкрепление из Уддеваллы? – спросил Патрик.

– Оно прибудет в лучшем случае через полчаса, – ответила Паула. – Боюсь, так долго мы ждать не можем.

Из здания донесся еще один выстрел, и все вздрогнули.

– Что будем делать? – спросил Йоста. – Мы не можем просто стоять и ждать подкрепления, пока они там внутри расстреливают детей.

Несколько мгновений Патрик размышлял. Потом принял быстрое решение. Открыв дверцу машины, он попросил Эрику выйти. Пояснил, что произошло и что поставлено на карту.

– Ведь у тебя есть номер телефона Сэма? – спросил он.

Она кивнула.

– Да, я его записала, когда брала у него интервью.

– Можешь мне его дать? Наш единственный шанс – попытаться связаться с ним, поговорить с ним, постараться дать ему и Джесси понять, какое безумие то, что они делают.

Эрика дала ему номер, и Патрик дрожащими руками набрал его. Сигнал за сигналом улетали в пустоту, но ответа не было.

– Проклятье! – выкрикнул он, чувствуя, что его охватывает паника. – Вот бы здесь была Хелена – на ее звонок Сэм, возможно, ответил бы… Но ехать за ней слишком долго. Мы должны связаться с Сэмом немедленно, а то они застрелят еще кого-нибудь!

Эрика подошла к нему.

– Можно я попробую? – тихо сказала она. – Может быть, он ответит, увидев, что это я… Когда мы с ним общались, мне показалось, что у нас установился контакт. Он раскрылся передо мной.

Патрик серьезно взглянул на нее.

– Попробовать стоит.

Эрика начала набирать номер на своем телефоне, Хедстрём с напряжением следил за ней, пока в трубке раздавались гудки.

– Включи динамик, – тихо сказал он.

– Зачем ты звонишь?

Мрачный голос Сэма огласил парковку.

Эрика глубоко вздохнула.

– Я надеялась, что ты захочешь поговорить со мной, – сказала она. – Когда мы общались, у меня возникло чувство, будто тебе кажется, что никто не желает тебя слушать. Я готова тебя выслушать.

Было тихо, на заднем плане слышались всхлипывания, бормотание и чей-то крик.

– Сэм?

– Чего ты хочешь? – спросил он странным голосом. Казалось, говорит старик.

Патрик жестами показал Эрике, что хочет взять телефон, и после секундного колебания та уступила.

– Сэм? Это Патрик Хедстрём. Из полиции.

Молчание.

– Мы хотели с тобой поговорить. Кому-нибудь там, внутри, нужна помощь? «Скорая» едет.

– Поздно для «Скорой».

– Что ты хочешь сказать? – спросил Патрик.

– Поздно…

Голос Сэма ускользнул куда-то. На заднем фоне они слышали, как Джесси зашипела на кого-то, приказывая замолчать.

Патрик колебался. Он взглянул на Эрику, та кивнула. Действовать приходилось наобум. Либо он достучится до Сэма, либо ситуация еще ухудшится. Но коммуникация с Сэмом была их единственным шансом. У них нет возможности штурмовать клуб, пока не прибудет подкрепление, поэтому продолжать разговор – единственная их надежда.

– Нам все известно, Сэм, – сказал Патрик. – Мы знаем, что случилось. Мы знаем, что твоя мама пыталась взять на себя вину за то, что произошло. Ты не мог бы отпустить ребят, которые там с тобой и не сделали ничего плохого, и мы смогли бы поговорить об этом?

– Ничего не сделали? Да что вы об этом знаете, черт возьми?

Голос Сэма сорвался на фальцет.

– Вы и понятия не имеете… Они отвратительны, всегда были отвратительны и не заслуживают того, чтобы жить дальше.

Он всхлипнул, и Патрик увидел лазейку, крошечную щелку. Пока Сэм испытывает чувства, до него можно достучаться – опаснее всего люди, которые полностью закрылись.

– А Нея? – поспешно сказал он. – Что случилось с ней? Она тоже заслуживала смерти?

– Нет, это был несчастный случай, – тихо сказал Сэм. – Я был… я просто… увидел, как мама целуется с Марией. Они думали, что одни, но я хорошо видел их из своего укрытия в сарае. Я хотел побыть один, но Нея не оставляла меня в покое. Она ныла и просила, чтобы я поиграл с ней, и в конце концов я потерял терпение и оттолкнул ее. Она оказалась рядом с краем, и я протянул руку, чтобы схватить ее, но она, должно быть, испугалась меня – я оттолкнул ее сильнее, чем хотел, – и сделала шаг назад… и упала…

В трубке стало тихо. Патрик взглянул на Эрику.

– А твоя мама помогла тебе замести следы? – спросил он, хотя уже знал ответ.

Молчание. Лишь стоны и причитания на заднем фоне. Всхлипывания и крики о помощи.

– Скажите маме, что я прошу у нее прощения, – тихо сказал Сэм. – За всё.

Он положил трубку.

Патрик пытался набрать его снова, но никто не отвечал. Снова раздался выстрел, и они все подскочили на месте. Стиснув зубы, Патрик взглянул на часы.

– Ждать нельзя. Мы должны подойти ближе. Эрика, ты остаешься здесь с Мелльбергом. Ни при каких обстоятельствах не покидай машину. Хорошо?

Эрика кивнула.

– Паула, Мартин и Йоста, вы пойдете со мной. Мелльберг, ты встретишь коллег, когда они прибудут, и проинформируешь их о том, что происходит. О’кей?

Все кивнули.

Патрик мрачно взглянул в сторону здания и проверил, на месте ли оружие. Он понятия не имел, как помешать надвигающейся катастрофе. Но он должен попытаться.

* * *

Положив трубку, Сэм слегка дрожал. Им все известно. Они знают, что это он. На мгновение Сэм увидел эту сцену перед собой. Маленькое детское тельце, потерявшее равновесие на краю. Он только хотел, чтобы она ушла, оставила его в покое. Ее лицо, когда она сорвалась с края, выражало скорее удивление, чем страх. Он кинулся вперед, чтобы подхватить ее, но было поздно, Нея уже лежала на полу, и вокруг ее головы разливалась лужица крови. Она несколько раз хрипло вздохнула. Потом тело ее опало, глаза остановились.

Если б не это, он, скорее всего, не стоял бы сегодня здесь. То, что он писал в своем блокноте, было всего лишь игрой, фантазией. Всего лишь способ создать ощущение, что он в любой момент может взять контроль над ситуацией в свои руки, стоит ему только захотеть. Но после того, что сделали они с Джесси, и после того, что он сделал с Линнеей, ему уже нечего было терять.

– Снаружи полиция, – сказал он Джесси. – Пора заканчивать.

Та, кивнув, подошла к Бассе и встала перед ним, расставив ноги. Предельно спокойная. Подняла пистолет и приставила дуло к его лбу. Глаза Бассе залились слезами, губы беззвучно произнесли «прости». Слышны были лишь отрывистые всхлипывания. Рука Джесси дрогнула, когда она выстрелила. Голова Бассе дернулась назад, он тоже упал на спину.

Мгновение Сэм и Джесси смотрели на троицу своих обидчиков, в то время как крики вокруг них зазвучали снова. Но теперь Сэму достаточно было поднять пистолет, и все смолкло.

Джесси запустила руку в карман и, достав две зажигалки, кинула их парням, разливавшим бензин.

– Зажигайте, – коротко сказал Сэм.

Они не пошевелились. Тупо смотрели на зажигалки.

Сэм спокойно всадил пулю в большого парня в белой рубашке. Тот с удивлением взглянул на свою грудь, где расцветала красная роза. Потом осел на колени и упал на живот. В правой руке у него осталась зажигалка.

– Ну-ка, ты, возьми зажигалку…

Сэм указал на невысокого парня в очках, который, трясясь всем телом, наклонился.

– Поджигай, – сказал он и снова поднял пистолет.

Парни поднесли зажигалки к пропитанным бензином кускам материи. Огонь мгновенно проглотил материю, поднялся к потолку, стал распространяться в стороны. Пытаться заглушить крики уже не имело смысла. В панике человеческая масса кинулась к дверям.

Сэм и Джесси встали спина к спине – это было у них отработано – и подняли пистолеты. Спиной он ощущал тепло ее тела, ритмичные толчки, когда звучали выстрелы. Никто не спасется – никто не заслужил спасения, все или никто, это он знал с самого начала. Это касается и его самого. И Джесси. На долю секунды Сэм пожалел, что втянул ее в это дело. Потом увидел – прямо перед собой, – как упала Нея.

* * *

Полиция велела им идти домой. Халил был готов последовать их указаниям, но Аднан схватил его за свитер.

– Мы не можем взять и уйти, мы должны помочь!

– Каким образом? – спросил Халил. – Здесь полиция. Что мы можем сделать?

– Не знаю, но там ребята. Моего возраста.

– Нас туда не пустят, – ответил Халил, указывая на красный дом.

Полицейские пробирались к дому, к тому углу, где можно было заглянуть внутрь.

– Делай как знаешь, – сказал Аднан и развернулся.

Халил понял, что друг собирается зайти с задней стороны.

– Черт тебя подери! – выругался он и побежал за ним.

Задняя дверь была завешена какой-то тряпкой, но та свисала не до самого низа, и они смогли заглянуть внутрь через стекло на одной из дверей. Вскоре увидели двоих с оружием в руках. Парень и девушка. Такие молодые… На полу неподвижно лежали другие девушка и парень. Девушка с пистолетом подошла к другому парню. Халил почувствовал, как Аднан сжал его руку. Не поведя бровью, девушка пристрелила парня. Его голову откинуло назад, и он упал на спину, рядом с двумя другими телами.

– Почему полиция бездействует? – прошептал Аднан, чуть не плача. – Почему они ничего не предпринимают? – Он подергал цепь с висячим замком.

– Их слишком мало, они ждут подкрепления, – сказал Халил и сглотнул. – Эти двое наверняка контролируют все помещение. Если полиция ворвется внутрь, они всех перестреляют.

– Да, но просто стоять и смотреть… – Аднан судорожно вцепился в его руку.

Внутри пристрелили еще одного парня – одного из тех, кто разливал жидкость, – и теперь парень с пистолетом указывал на мальчишку в очках.

– Что они делают?

– Кажется, я догадываюсь, – проговорил Халил.

Он отвернулся, и его вырвало. Блевотина попала ему на ботинки, он вытер рот тыльной стороной ладони. В помещении заполыхал огонь. Теперь стали слышны крики детей, запертых там, их ужас и отчаяние нарастали с каждой секундой. Они кинулись к дверям. Выстрелы раздавались один за другим. Аднан и Халил с ужасом смотрели, как подростки падают на пол.

Халил огляделся. На глаза ему попался булыжник, лежавший чуть в стороне, он схватил его и поднял высоко над головой. Раз за разом он ударял по ручкам дверей, и наконец цепь сорвалась, так что он смог распахнуть двери.

В лица им ударило пламя. Крики смертельного ужаса и паники. В помещении сгустился черный дым, от которого щипало глаза, но все же сирийцы увидели людей, кинувшихся к двери.

– Сюда, сюда! – кричали они, помогая подросткам выбраться из дверей.

Глаза буквально ослепило огнем, слезы текли ручьями, но они продолжали выводить на свободу перепуганных детей. Халил слышал, как Аднан что-то кричит им, видел, как он выводит до смерти перепуганную девочку…

Потом огонь добрался до Аднана. Халил обернулся, услышав страшный крик друга.

Бухюслен, 1672 год

На висельном холме собралось огромное количество народу. Палач уже ждал у плахи, когда Элин сняли с телеги. На нее надели новую белую рубашку, но голова была обожженная и безволосая, а изуродованные руки висели вдоль тела как плети – она едва шла, ее тащили вперед два стражника.

Перед плахой Элин упала на колени, со страхом обводя взглядом тех, кто пришел посмотреть на нее. Единственное, о чем она могла думать с тех пор, как признала себя виновной и решение суда было утверждено придворным судом, – приведут ли Марту на казнь? Неужели ей придется увидеть смерть матери?

К ее большому облегчению, Марты нигде не было видно. Бритта стояла с Пребеном. Чуть в стороне от них – Эбба из Мёрхульта. Как и многие другие, кто жил бок о бок с ней и Пером на побережье или бок о бок с ней в пасторской усадьбе.

Ларса Хирне там не было. Он уехал по другим делам – к новым ведьмам, к новым проделкам сатаны, с которым ему предстояло бороться. Для него Элин Йонсдоттер была лишь строкой в книге. Еще одна ведьма, которую комиссия по ведовству поймала и казнила.

Теперь у Бритты был большой живот. Она стояла такая довольная, сложив руки на животе… Лицо ее сияло праведным гневом. Пребен стоял, обняв ее одной рукой, глядя в землю и держа в другой руке шляпу. Эбба из Мёрхульта болтала с женщинами, стоявшими вокруг нее. Элин слышала, как она выдает им отрывки из своих свидетельских показаний. Интересно, сколько раз она пересказывала эту ложь? Эбба всегда была лгунья и сплетница.

В груди Элин горела ненависть. У нее было много времени в темной камере, чтобы еще раз вспомнить все. Каждое слово. Каждую ложь. Смех Марты. Когда она по незнанию говорила страшные вещи, которые ее заставили наговорить. Довольный взгляд Бритты, когда та взяла Марту за руку и увела ее из зала суда. Как сможет дочь жить с этим, когда подрастет и поймет, что наделала?

В ней нарастала ярость. Превращалась в шторм – сродни тому шторму, который отнял у нее Пера, превратив ее и Марту в беззащитных жертв, легкую добычу.

Элин ненавидела их всех. Ненавидела с таким пылом, что ее трясло. Она с трудом поднялась на подгибающихся ногах. Стражники шагнули вперед, но палач поднял руку, останавливая их. Глаза Элин горели гневом, когда она, нетвердо стоя на ногах в своей белой рубашке, устремила взгляд на Бритту, Пребена и Эббу. Все смолкли, тревожно глядя на нее. Как-никак, это ведьма. Кто знает, на что она способна, когда смерть стучится в двери?

Сильным и твердым голосом Элин спокойно проговорила, не сводя глаз с тех, кто обрек ее на смерть, – тех троих, стоявших там с видом праведников.

– Вам всем, наверное, кажется, что вы сделали богоугодное дело. Но я знаю лучше. Бритта, ты лживая и злая, и всегда была такой с тех пор, как вышла из лона твоей такой же лживой матери. Пребен, ты потаскун и лгун, слабак и трус. Ты знаешь, что согрешил со мной – и не единожды, а много раз – за спиной у своей жены, забыв о Боге. И ты, Эбба из Мёрхульта, злая, завистливая сплетница, которая не могла вынести, что у соседа хоть на одну заплесневелую корку больше, чем у тебя. Горите вы все в адовом огне! И пусть ваши потомки познают позор, огонь и смерть. Поколение за поколением. Сегодня в вашей власти уничтожить мое тело сталью и огнем, но мои слова будут жить долго и после того, как тело мое обуглится. В этом клянусь я, Элин Йонсдоттер, в этот милосердный день перед Богом всемогущим. И с этими словами я готова к встрече с Ним.

Она обернулась к палачу и кивнула. Потом, встав на колени, положила голову на плаху и устремила взгляд в землю, уголком глаза видя, как разжигали костер, на который вскоре положат ее обезглавленное тело.

Когда топор вознесся к небу, Элин Йонсдоттер произнесла свою последнюю молитву – тому Богу, которого только что призвала. Всей душой почувствовала она, что на сей раз Он ее услышал.

Им воздастся.

Отрубленная голова скатилась по склону, и когда она остановилась, глаза смотрели в небо. Поначалу вокруг царила тишина. Все потрясенно молчали. Потом к небу вознеслись радостные крики. Ведьма мертва.

* * *

Все утро Патрик собирался с духом, готовясь к разговору с Хеленой. Так много ролей сыграла она в этой истории… Как мать умершего подростка, ее следовало бы оставить в покое, наедине со своим горем. Но как мать убийцы, она должна помочь им в расследовании обстоятельств дела. Патрик понимал, что должен определиться. Как отец, он оставил бы ее в покое. Но как полицейский, должен получить ответы, которых заслуживают близкие погибших. А погибших было много. Все окрестные поселки силились понять, что же произошло. Вся страна. Черные заголовки газет кричали о трагедии в Танумсхеде.

Когда в прессе появились первые сообщения о стрельбе, «Друзья Швеции» тут же заявили в социальных сетях, что это террористический акт, осуществленный одним или несколькими иностранными гражданами. «Что мы говорили?» Этот тезис распространился со скоростью света в тех социальных сетях, которые готовы были им подыгрывать. Но вскоре стало известно, что массовое убийство совершили двое шведских подростков, и эта новость разнеслась по всему миру. А когда СМИ сообщили имена героев, помогших спасти немало жизней взятых в заложники подростков, «Друзья Швеции» надолго замолчали. Зато среди шведской общественности поднялась волна уважения и благодарности. Сочувствие к поселку Танумсхеде проявлялось со всех сторон. Вся Швеция была в шоке. Танумсхеде – в трауре.

Но сейчас Патрик видел перед собой лишь скорбящую женщину. Ее муж и сын погибли. Как разговаривать с человеком, которого постигло такое страшное несчастье? Этого он не знал.

Когда полицейские приехали в дом Хелены и Джеймса, то нашли последнего убитым перед сейфом с оружием, спрятанным за фальшивой стеной во встроенном шкафу. По их версии, Сэм заставил отца открыть свой тайный оружейный склад, а затем выпустил пулю ему в голову.

Они рассказали Хелене, что сделал Сэм и что они обнаружили Джеймса мертвым. Она горько рыдала, оплакивая сына. О муже даже и словом не упомянула.

Хелену оставили в покое на полчаса. Но больше они не могли ждать.

– Соболезную вашему горю, – произнес Патрик. – И прошу прощения за то, что мы вынуждены продолжать работу.

Хелена кивнула. Глаза ее ничего не выражали, лицо стало совсем белым. К ней заходил врач, но она отказалась от лекарств.

– Я понимаю, – ответила Хелена.

Ее тонкие руки чуть заметно дрожали, но она не плакала. Врач высказал предположение, что женщина все еще пребывает в состоянии шока, однако счел, что с ней можно разговаривать. Полицейские предложили ей вызвать адвоката, но Хелена отказалась.

– Как уже говорила ранее, Стеллу убила я, – сказала она, глядя ему прямо в глаза.

Патрик глубоко вздохнул. Потом взял несколько принесенных им с собой листков бумаги и положил перед ней на стол, чтобы она могла прочесть текст.

– Нет, вы ее не убивали, – сказал он.

Глаза Хелены расширились, и она посмотрела на него, словно не понимая, потом перевела взгляд на бумаги перед собой.

– Это копии бумаг, которые мы обнаружили в сейфе Джеймса. Он оставил целый ряд документов, касающихся разных вещей, – на случай если его убьют в одной из заграничных командировок… – Патрик собрался с духом. – Там есть документы, касающиеся практических вопросов: дома, банковских счетов и пожелания по поводу похорон. Но я хотел показать вам вот это. Это… как бы его назвать?.. признание.

– Признание? – переспросила Хелена.

Она уставилась на лист бумаги, исписанный почерком Джеймса, но потом отодвинула его от себя.

– Расскажите мне, что там написано.

– Вы не убивали Стеллу, – серьезно проговорил Патрик. – Вы думали, что нанесли ей смертельный удар, но она еще была жива, когда вы убежали. Джеймс… Джеймс, состоявший в отношениях с вашим отцом, осознал, что для него будет катастрофой, если Стелла выживет и расскажет, что вы сделали. Поэтому он убил ее. И заставил вас и вашего отца поверить, что ее убили вы, а он лишь спрятал ее тело, чтобы помочь вам. Таким образом, Джеймс приобретал ореол спасителя, а ваш отец остался у него в долгу. По этой причине ваш отец согласился выдать вас замуж за Джеймса. В армии многие начали задавать лишние вопросы, поползли слухи… Джеймсу нужна была семья для прикрытия. И он уговорил Карла-Густава, что так будет лучше для всех сторон, – и женился на вас. Вы стали его прикрытием. Спасением для человека, живущего двойной жизнью, которая могла стоить ему карьеры.

Хелена сидела, уставившись на него. Теперь руки у нее дрожали сильнее, дыхание стало поверхностным. Но она не произнесла ни слова. Потом потянулась к бумагам и медленно скомкала копии признания Джеймса в твердый комок.

– Он убедил меня… – Голос Хелены прервался, она крепко сжала в руках бумажный ком. – Заставил меня поверить, что я…

Ее дыхание стало тяжелым, слезы потекли по щекам, в глазах запылала ярость.

– Сэм… – Голос сорвался. – Оттого что он заставил меня поверить, что я убийца, Сэм…

Она не смогла закончить предложение – голос не слушался; ее охватила такая ярость, что, казалось, стены маленькой комнатки в полицейском участке сейчас взорвутся.

– Сэм мог всего этого избежать! Его гнев… Его чувство вины… Он не виноват. Вы понимаете, не так ли? Он ни в чем не виноват. Он добрый мальчик. Я никогда ранее не желала никому зла. Но на него взвалили такую тяжесть из-за моей вины, что в конце концов он не выдержал…

Хелена взвыла, и слезы полились ручьями. Когда крик утих, она вытерла слезы рукавом и уставилась на Патрика.

– Все это… Все это ложь. Сэм никогда… Если б Джеймс не лгал все эти годы, Сэм никогда бы…

Она сжимала и разжимала кулаки, наконец схватила бумажный ком и швырнула его в стену. Замолотила кулаками по столу.

– Все эти дети! Все эти убитые дети! Ничего этого не произошло бы, если б не… и Нея… Это был несчастный случай, он не желал ей зла! Он никогда бы…

Хелена смолкла, глядя в отчаянии прямо в стену. Потом заговорила спокойнее, с бесконечной скорбью в голосе:

– Должно быть, ему было очень больно, раз он пошел на такое. Его просто раздавило все то, что мы взвалили ему на плечи, но этого никто не поймет. Никто не увидит моего чудесного мальчика. Они будут видеть в нем монстра, изобразят его как ужасного человека, отнявшего жизнь у их детей. Как я могу заставить их понять моего чу́дного сына? Доброго, любящего, которого мы погубили своей ложью? Как сделать, чтобы они ненавидели меня, Джеймса – но не Сэма? Его вины тут нет! Он – просто жертва, всегда страдал от нашего страха, нашей вины, нашего эгоизма… Наша боль уничтожила все, что у нас было, – и все хорошее, что было у него. Как заставить их понять, что он ни в чем не виноват?

Хелена упала лицом вперед, ухватившись за стол. Патрик колебался. Положение не позволяло ему поддаваться сочувствию. Так много жизней загублено… Но родитель в нем видел страдания убитой горем матери, и отрицать этого Патрик не мог. Поднявшись, он обошел вокруг стола, поставил стул рядом с Хеленой и обнял ее за плечи. Он мягко покачивал ее, а ее слезы капали ему на рубашку. В этой истории нет преступников. Никто не выиграл. Только жертвы и трагедии. И скорбящая мать.

* * *

Домой она вернулась на рассвете. Пожарные машины. Больница. «Скорая помощь». Журналисты. Всё как в тумане. Мария помнила, что полиция допрашивала ее, но не могла вспомнить, что отвечала, – только то, что она ни о чем не догадывалась, не понимала.

Джесси ей не показали. Она даже не знала, где находится тело дочери. Что от него осталось. Что сделал с ней огонь – и полицейские пули.

Мария посмотрела на себя в зеркало. Руки сами делали свое дело. Махровая повязка, чтобы убрать от лица волосы. Три нажатия на бутылочку с лосьоном, чтобы пропитать ватный диск. Втереть лосьон круговыми движениями. Бутылочка с водой для лица. Новый ватный диск. Свежий холод на коже лица, когда она вытерла липкий крем. Новый диск. Убрать макияж с лица. Нежно протереть, смывая тушь так, чтобы не повредить ресницы. Наконец лицо стало совершенно чистым. Обнаженным. Готовым к омоложению, обновлению. Мария потянулась за большой серебристой баночкой. Ночной крем от «Ла Прери». Чудовищно дорогой – но авось чудодейственный для кожи, о чем свидетельствует его цена. Маленьким шпателем она достала немного крема. Взяла капельку на пальцы и начал аккуратно втирать. Сначала щеки. Потом область вокруг рта и носа. Потом лоб. Затем – маленькая серебристая баночка. Крем вокруг глаз. Не тереть, чтобы не повредить тонкую кожу. Маленькая капля, которая осторожно наносится в нужном месте.

Вот так. Готово. Таблетку снотворного – и она сможет поспать, пока клетки кожи омолаживаются, а воспоминания стираются из памяти.

Ни в коем случае не начинать думать о другом. Начни она думать о чем-то еще, кроме серебристых баночек и кожи лица, которую следует поддерживать молодой и упругой, чтобы финансисты от киноиндустрии готовы были вложить в нее деньги, – и запруда рухнет. Внешний фасад всегда был ее спасением, свет прожекторов и гламур заставляли ее забыть боль и грязь. Принуждая себя жить в одном измерении, она пряталась от воспоминаний о том, что потеряла, и о том, чего у нее никогда не было.

Дочь существовала в параллельной реальности, плыла в том мире, куда сама Мария позволяла себе лишь краткие визиты. Были ли минуты, когда она испытывала любовь к Джесси? Ее дочь наверняка ответила бы отрицательно. Это она знала. Она всегда осознавала, что Джесси мечтает хотя бы о минутном проявлении нежности с ее стороны. И бывали моменты, когда ей хотелось их подарить. Их первая встреча, когда дочь положили ей на грудь. Джесси была липкая и теплая, но ее взгляд, исполненный любопытства, был устремлен на Марию. Первые шаги. Счастье в глазах Джесси, когда она освоила то, что человечество умело делать миллионы лет. Гордость, которую испытала Мария в тот момент, буквально сбила ее с ног, и ей пришлось развернуться и уйти, чтобы не поддаться слабости. Первый школьный день. Маленькая светловолосая девочка с хвостиком на затылке и рюкзаком на спине, которая запрыгала вперед, вся в нетерпении от того, что ей предстоит так много узнать о мире, о жизни. Уже выйдя на тротуар за руку с няней Хуанитой, Джесси обернулась и помахала рукой Марии, стоявшей в дверях роскошного дома, который они снимали тогда в Беверли-Хиллс. В тот момент Мария едва сдержалась. Ей так хотелось побежать за дочерью, подхватить ее на руки, прижать к себе и уткнуться носом в светлые волосенки, всегда пахнувшие лавандой от дорогущего детского шампуня… Но она устояла. Слишком высока цена.

Все, кого Мария встречала в жизни, наперебой учили ее, что привязываться к кому-либо не имеет смысла. В первую очередь Хелена. Хелену она любила. И Хелена любила ее. Но тем не менее предала. Выбрала другого. Выбрала другую жизнь. Швырнула ей в лицо всю их любовь, все надежды. Такого больше не случится. Больше никто не сможет ее ранить.

Джесси тоже решила покинуть ее. Шагнула прямо в огонь. Даже Джесси в конечном итоге предала ее. Оставила в одиночестве…

Внезапно Мария ощутила запах гари. Она взяла еще один ватный диск, обильно полила водой для лица и протерла ноздри. В носу защипало и защекотало, ей захотелось чихнуть, на глаза навернулись слезы, но запах не исчезал. Подняв глаза вверх, она постаралась сдержаться, взяла еще одну косметическую салфетку и с усилием потерла глаза, но не смогла остановить поток слез.

На съемках был объявлен перерыв на несколько дней. Она никому не нужна. Совсем одна. Как она всегда мечтала. Но она не даст себя сломить. Она должна быть сильной. The show must go on^[65].

* * *

– Вчера был черный день в истории нашего муниципалитета, – проговорил Патрик.

Некоторые из сидящих вокруг стола закивали. Большинство же сидели, уставившись в стол. В помещении для совещаний внезапно стало тесно и душно.

– Какие новости из больницы? – спросил Йоста.

Его лицо казалось серым и морщинистым. За ночь никто из них не сомкнул глаз. Душераздирающая задача – проинформировать близких – отняла очень много времени, тем более что им все время мешали нахальные журналисты, пытавшиеся разнюхать подробности случившегося.

Об этом говорили давно. Этого многие боялись. Опасались, что волна расстрелов в школах из США докатится до Швеции, что кому-то рано или поздно придет в голову поубивать своих одноклассников. Сэм и Джесси совершили свое деяние не в школе, но паттерн был тот же, а их мишенями стали одноклассники.

– Час назад умерла еще одна девочка, так что теперь у нас девять убитых и пятнадцать раненых.

– Боже милосердный, – проговорил Йоста и покачал головой.

Патрик не мог пока осознать эти цифры. Мозг отказывался их воспринимать. Просто невозможно было представить себе, что так много подростков погибли или получили травмы на всю жизнь.

– Десять убитых, если считать Джеймса, – уточнил Мартин.

– Что говорит Хелена? – спросил Йоста. – И Мария? Они что-нибудь заметили? Сэм и Джесси не вели себя странно? Ни на что не намекали?

Патрик покачал головой.

– Обе утверждают, что ни о чем не подозревали. Однако дома у Сэма мы обнаружили блокнот с подробным описанием, как все это будет осуществляться, чертеж здания и все такое. Похоже, Сэм уже давно все это планировал, а потом, по всей видимости, каким-то образом увлек за собой Джесси.

– Раньше она имела тенденции к насилию? – спросила Паула.

– По словам Марии – нет. Мать говорит, что дочь всегда держалась особняком, что ее, возможно, травили в тех школах, где она училась, – но точно не знает. Похоже, Мария не уделяла дочери особого внимания.

– Вероятнее всего, триггером для Сэма стало то, что произошло с Неей, – сказал Мартин. – Подумать только – в пятнадцать лет нести на плечах такую вину… К тому же иметь доминирующего отца и слабую мать… Добавьте стигматизацию – он всю жизнь жил в тени вины Хелены. Парню пришлось нелегко…

– Не надо, черт подери, его жалеть! – рявкнул Мелльберг. – Многим приходилось еще хуже, однако они не шли и не расстреливали своих одноклассников.

– Я не совсем это имел в виду, – мягко ответил Мартин.

– Что говорит Хелена? – повторил свой вопрос Йоста.

– Она убита горем. Сломлена. Ее сын и ее муж погибли. За то, что она сделала после смерти Неи, ей будет предъявлено обвинение в сокрытии следов преступления. Она это приняла.

Паула подняла газету.

– Аднана во всех вечерних газетах называют героем, – сказала она, меняя тему. – Беженец, отдавший свою жизнь ради спасения шведских подростков…

– Чертов дурень, – проговорил Мелльберг, не в силах, однако, скрыть нотку восхищения в голосе.

Патрик кивнул. То, что сделали Халил и Аднан, было совершеннейшим безумием – и подвигом. Им удалось спасти тридцать жизней. Тридцать подростков, которые в противном случае неизбежно погибли бы.

Сам же Хедстрём всю ночь отгонял видения, навсегда отпечатавшиеся на сетчатке. Когда огонь и продолжавшиеся выстрелы заставили их действовать быстро и штурмовать здание наудачу, они с Паулой первыми ворвались в дверь, выбитую пожарными. Времени на размышления не было. И на сомнения тоже. Они увидели Сэма и Джесси посреди пылающего помещения, которые стояли спина к спине и расстреливали подростков, с криком устремившихся к задним дверям, которые удалось открыть Аднану и Халилу. Патрик обменялся быстрым взглядом с Паулой, и она кивнула. Полицейские подняли пистолеты и выстрелили. Сэм и Джесси упали на пол одновременно.

Дальше все было как в тумане. Всю ночь носились туда-сюда машины «Скорой помощи». Все больницы лена подключились к приему раненых, частные лица отвозили тех, кто получил легкие повреждения.

Все больше людей собиралось вокруг клуба. Зажигали свечи и плакали, обнимались и задавали тысячи вопросов, многие из которых, возможно, так и останутся без ответа. Танумсхеде вошел в историю – это название всегда будут связывать с большой трагедией, оно всегда будет вызывать в сознании людей мысли о смерти и зле. Но об этом сейчас никто не думал. Люди оплакивали своих сыновей и дочерей, своих братьев и сестер, друзей и знакомых. Больше невозможно было убеждать себя, что в маленьком городке ты избавлен от всего того плохого, о чем пишут в газетах. С этого момента все будут запирать двери по вечерам и ложиться спать в тревоге – тревоге о том, что готовит завтрашний день.

– С вами всё в порядке? – спросила Анника Патрика и Паулу.

Патрик бросил взгляд на Паулу, и оба пожали плечами. Что тут ответишь?

– У нас не было выбора, – тяжело ответила Паула. – Мы выполняли свой долг.

Патрик ничего не сказал, лишь молча кивнул. Он понимал, что она права. Никаких сомнений быть не могло. Застрелить Сэма и Джесси было единственной возможностью спасти жизнь остальным подросткам. Он знал, что это правильное решение, и никто никогда не упрекнет их за этот поступок. Но это чувство – когда ты был вынужден убить ребенка… С ним ему и Пауле придется жить до конца своих дней. И что бы там ни совершили Сэм и Джесси, они – всего лишь два заблудших подростка, которые подначивали друг друга совершить столь чудовищный поступок, что это даже трудно было себе представить. Вероятно, он так до конца и не поймет, что привело их к этому. Как они объясняли сами себе свое преступление.

Патрик откашлялся.

– Когда сегодня утром эксперты-криминалисты осматривали комнату Сэма, они обнаружили флешку с интимными фотографиями Джеймса в объятиях другого мужчины, который теперь идентифицирован как Карл-Густав Перссон – иными словами, отец Хелены.

– Может быть, это и послужило провоцирующим фактором? – сказал Мартин. – Увидеть, как мама целуется с другой женщиной – и найти такие фотографии своего отца?

Паула покачала головой.

– Не знаю, – сказал Патрик. – Думаю, многого мы никогда не узнаем. Но у нас есть другой вопрос, по которому нам надо выработать позицию.

Он указал на Мелльберга.

– На свадебном ужине ко мне подошел Бертиль. Ему поступил сигнал о том, что трое подростков попросили подвезти их к центру для беженцев и высадить там примерно в то время, когда трусики Неи были подкинуты в дом Карима. Свидетель говорит, что это был сын Билла Нильс и двое его приятелей, парень и девушка. Этих троих вчера застрелили. Не вижу никакого смысла расследовать это дело дальше. У кого-нибудь есть возражения?

Он оглядел собравшихся. Все только покачали головами.

– Что касается поджога в центре, то мы продолжаем поиски злоумышленников. Однако подозреваю, что нам будет нелегко выяснить, кто это сделал. По всей Швеции горят центры для беженцев, и чаще всего виновных не удается задержать. Но давайте оставим глаза и уши открытыми.

Все закивали. В комнате стало тихо. Патрик осознал, что им нужно было бы провести дебрифинг^[66], проанализировать случившееся, но усталость начала брать свое, а от жары в помещении глаза слипались еще больше. Все были в шоке, усталые и подавленные. На стойке беспрерывно звонил телефон. Внимание не только Швеции, но и весего мира приковано сейчас к Танумсхеде и трагедии, которая там произошла. И Патрик знал, что все сидящие в тесном помещении в полицейском участке чувствовали – что-то изменилось навсегда. Мир никогда уже не будет прежним.

* * *

Он боялся, что они сочтут его невежливым – подумают, что он не ценит того, что они сделали для него. Однако все совсем не так. Карим не ожидал, что кто-нибудь из шведов распахнет перед ним двери своего дома – перед ним и его детьми, – что они помогут ему обрести жилье, будут обнимать его детей и говорить с ним, как с равным. И он был рад, что ему довелось увидеть и эту сторону Швеции.

Но оставаться здесь Карим не мог. Они не могут здесь жить. Слишком многое отняла у него Швеция. Амина парила среди звезд и теплых солнечных лучей – он тосковал по ней каждую минуту, каждую секунду. Ее фотографии Карим аккуратно упаковал в чемодан – бережно завернутые в одежду. Бо́льшую часть чемодана занимала детская одежда. У него не хватило бы сил тащить более одного чемодана, поэтому для себя он взял лишь самое необходимое. Ему ничего не нужно. Им нужно все. Они это заслужили.

Взять с собой все те игрушки, которые им надарили Рита, Бертиль и Лео, просто не представлялось возможным. Карим знал, что дети огорчатся, но все просто не поместится. Во второй раз им придется расстаться с любимыми вещами. Это та цена, которую придется заплатить за свободу.

Он взглянул на детей. Самия спала в обнимку с кроликом, бело-серым, подаренным Лео, – без этого кролика она отказывалась засыпать. Его дочь сможет взять с собой – но это будет единственная игрушка. А Хассан зажал в руке мешочек с разноцветными шариками. Видно было, как они поблескивают сквозь прозрачную сеточку. Хассан мог часами разглядывать их. Придется и их тоже взять. Но больше свободного места нет.

Карим слышал об Аднане и Халиле. Все звонили друг другу и рассказывали о них – с ужасом и гордостью. Шведы восхваляли их как героев. Горькая ирония… Карим видел перед собой лицо Аднана, с горечью рассказывавшего про косые взгляды, которые на него бросали, – шведы смотрели на него, словно он прилетел с другой планеты. В центре для беженцев он был одним из тех, кто действительно хотел влиться в новую среду. Хотел, чтобы его приняли. И вот теперь шведы прославляли его как героя, но что толку? Он этого уже не увидит.

Карим огляделся. Квартира была светлая и уютная. Просторная. Она могла бы стать прекрасным домом для него и детей, в этом он уверен. Если б только скорбь по Амине не давила грудь… Если б только в нем жила надежда, что эта страна даст ему будущее… Но Швеция дала ему лишь горе и отторжение. Он ощущал ненависть и недоверие – и знал, что никогда не будет чувствовать себя в безопасности. Они отправятся дальше. Он и дети. В другое место, где смогут отдохнуть. Где смогут ощутить защищенность и веру в будущее. В такое место, где он сможет видеть перед собой улыбку Амины, не ощущая тоски в груди.

Карим с трудом взял карандаш своими поврежденными руками. Повязку с него сняли, но руки болели – он знал, что они еще долго будут болеть, возможно, всегда. Местами кожа затвердела, повсюду виднелись безобразные шрамы. Взяв лист бумаги, поднес к ней карандаш, не зная, что написать. Нельзя сказать, что он не испытывает благодарности. Вовсе нет. Просто он напуган. И на душе у него пустота.

В конце концов Карим вывел на бумаге одно-единственное слово. Одно из первых слов, которое он выучил на шведском. «Спасибо». Потом пошел, чтобы разбудить детей. Им предстоит долгий путь.

* * *

Почти неделя прошла с трагедии в клубе, мало-помалу переживания вошли в новую стадию, и на первый план стали выходить повседневные дела. Во всяком случае, для тех, кто оставался на периферии событий, а не в эпицентре трагедии. Тем, кто потерял близких, предстоял долгий путь, пока жизнь хоть немного вернется в привычную колею.

Все утро Мартин размышлял, что мог означать странный звонок адвоката накануне. Он смотрел в потолок, когда Метте перекатилась на его сторону кровати и сонным голосом пробормотала:

– Когда ты должен быть там?

– В девять, – ответил он, взглянув на часы, и констатировал, что скоро пора ехать. – Как ты думаешь, в чем дело? На меня подали в суд? Я кому-то должен денег? Что?

Мартин в растерянности развел руками, и Метте рассмеялась. Он любил ее смех. Собственно, он любил в ней все. Но сказать ей об этом пока не решался. Во всяком случае, не такими словами. Их отношения строились медленно, шаг за шагом.

– А вдруг ты мультимиллионер? Может быть, какой-то неприлично богатый родственник в США умер, оставив тебя своим единственным наследником?

– Ха! Так я и знал! – воскликнул Мартин. – Тебя интересовали во мне только деньги.

– Боже мой, а что ты думал? Что я взяла тебя за твои роскошные бицепсы?

– Слушай, полегче! – сказал он и навалился на нее, чтобы пощекотать.

Метте прекрасно знала, что его не слишком тренированные мышцы – больное место.

– Думаю, тебе пора подумать о том, что ты наденешь, если хочешь туда успеть, – сказала она.

Кивнув, Мартин нехотя оставил ее.

Полчаса спустя он сидел в машине по пути во Фьельбаку. Адвокат отказался сказать по телефону, в чем дело; только повторил, что Мартин должен прийти к нему в контору ровно в девять.

Припарковав машину перед коттеджем, где арендовала помещение маленькая адвокатская контора, Мартин осторожно постучал. Дверь открыл седовласый мужчина лет шестидесяти – и с большим энтузиазмом потряс его руку.

– Садитесь, – сказал он, указывая на стул перед своим аккуратно прибранным столом.

Мартин осторожно сел. Люди, окружавшие себя порядком, всегда внушали ему подозрения, а в этой конторе, похоже, каждая вещь знала свое место.

– Да-да, мне, конечно, очень интересно, о чем речь, – сказал Мартин.

Он почувствовал, как у него потеют ладони, – и подозревал, что по лицу и шее растекается краснота, которую он так ненавидел.

– Не волнуйтесь, ничего неприятного, – сказал адвокат, и Мартин поднял брови.

Теперь он испытывал еще большее любопытство. А вдруг Метте права насчет американского миллионера?

– Я исполняю последнюю волю Дагмар Хагелин, – сказал адвокат, и Мартин вздрогнул.

– Как? Дагмар умерла? Мы разговаривали с ней всего неделю назад…

В груди у него кольнуло. Он хорошо относился к пожилой даме. Дагмар ему очень нравилась.

– Она умерла пару дней назад, но требуется время, чтобы соблюсти все формальности, – сказал адвокат.

Мартин пробормотал что-то себе под нос. Он совсем не понимал, зачем его сюда пригласили.

– У Дагмар есть особое пожелание в отношении вас.

– Меня? – переспросил Мартин. – Мы ведь почти не были знакомы. Я общался с ней лишь дважды, в процессе полицейского расследования.

– Вот как? – удивленно проговорил адвокат. – Потом снова собрался: – Должно быть, за эти две встречи вы произвели на нее очень положительное впечатление. Дело в том, что Дагмар сделала дополнение к своему завещанию, желая, чтобы дом, в котором она жила, достался вам.

– Дом? Что вы имеете в виду?

Мартин замолчал в полном замешательстве. Не иначе как кто-то его разыгрывает. Однако адвокат, сидящий напротив него, выглядел чрезвычайно серьезным.

– Да, согласно своему завещанию, Дагмар желает, чтобы вы унаследовали ее дом. Она сделала приписку, что там надо кое-что починить, но вам там наверняка понравится.

Мартин все еще не мог поверить словам адвоката. Тут у него мелькнула мысль.

– Но ведь у нее есть дочь. Она не обидится? Разве ей не нужен дом?

Адвокат указал на бумаги, лежащие перед ним на столе.

– У меня есть документ, в котором дочь Дагмар отказывается от всяких притязаний на дом. Когда я беседовал с ней по телефону, она сказала, что слишком стара, чтобы заниматься старой развалюхой, а деньги ей не нужны. «У меня есть все, что мне нужно, – сказала она. – Если мама так решила – уверена, что так будет лучше всего».

– Но… – проговорил Мартин, с ужасом ощущая, как на глаза наворачиваются слезы.

Постепенно до него стал доходить смысл сказанного. Дагмар подарила ему свой чудесный красный дом. Дом, о котором он все время думал. Днем и ночью размышлял над тем, может ли он позволить себе купить его для себя и Тувы. Мартин буквально видел все детали – качели, которые он повесит в саду, крошечный огород, где Тува сможет выращивать овощи, зимние вечера у камина и расчищенную дорожку в снегу от калитки до крыльца… Представлял себе тысячу разных картин. Однако, как бы он ни считал, экономически все это не сходилось.

– Но почему? – спросил Мартин, не в силах больше сдерживать слезы, потому что теперь нахлынули мысли о Пие – она всегда мечтала, чтобы Тува выросла в маленьком красном домике в деревне, с качелями в саду и маленьким огородом.

Он плакал не только потому, что Пия не увидит этого, – но и потому, что знал: она порадовалась бы всему новому в их жизни, хотя ее и нет больше с ними.

Адвокат протянул ему бумажный платок и негромко проговорил:

– Дагмар сказала, что вы с домом нужны друг другу. И, знаете ли, я думаю – она была права.

* * *

Билл и Гунилла взяли на себя заботы о нем, когда он вернулся из больницы. Несмотря на собственное горе. Халилу предоставили светлую и красивую гостевую комнату на первом этаже. Его небогатые пожитки из подвала уже были перевезены туда. И вещи Аднана. Билл обещал помочь ему написать письмо родителям погибшего. Халил хотел, чтобы они знали – их сын погиб как герой. И теперь в его новой стране нет человека, который не видел бы его портрет, не знал бы его имя. Он стал символом, мостом к шведам. Премьер-министр упомянул о нем в своей речи по телевидению. Сказал о том, что Аднан показал – человечность не знает границ и цвета кожи. Ибо он не рассуждал о национальности шведских подростков, их культуре и цвете кожи, когда кинулся спасать их. Премьер-министр сказал еще много хороших слов. Он говорил долго. Но именно об этом Халил хотел написать в письме к родителям Аднана.

Премьер-министр упомянул и Халила. Но в этом месте тот перестал слушать. Он не чувствовал себя героем. И не хотел им быть. Он просто хотел быть одним из них. По ночам ему являлись в страшных снах лица детей. Ужас в их глазах, смертельный страх и паника. Он думал, что никогда больше не увидит такого. Но страх в глазах детей здесь выглядел так же, как и дома. Никакой разницы.

По вечерам Билл и Гунилла сидели перед телевизором. Иногда держались за руки. Иногда просто молча сидели рядом, а отсвет от экрана телевизора освещал их лица. Пока им даже не позволили похоронить своего сына Нильса. Полиция не могла сообщить, когда они закончат обследование тела. Приезжали старшие сыновья, но потом они разъехались по домам, к своим семьям. Они не могли помочь родительскому горю, к тому же у них было свое.

Халил считал, что они не выйдут на регату. Без Аднана. Без Карима. Он скучал по Кариму, ломая голову над тем, где сейчас он и его дети. Однажды утром они просто исчезли.

На третье утро его пребывания в доме Билла и Гуниллы Билл сказал, что он поговорил с остальными и что они встречаются у яхты в десять. Просто взял и сказал. Не спрашивал. Просто поставил их перед фактом – что они поплывут. Без Аднана. И без Карима.

И теперь они здесь. И ждут стартового выстрела. Яхты в нескольких других классах уже выступили, на Даннхольмене собралась масса народу. Организаторам чертовски повезло с погодой, солнце светит на ярко-голубом небе. Но многие приехали для того, чтобы наблюдать результаты проекта Билла. Пресса и любопытные. Местные и туристы. Да, казалось, все жители Фьельбаки и ее окрестностей собрались на маленьком лысом островке. В Интернете Халил прочитал, что там жила шведская кинозвезда. Та, которой установлен памятник на маленькой площади в центре Фьельбаки. Имя было ему незнакомо, но однажды вечером Билл и Гунилла включили ему фильм под названием «Касабланка». Актриса была очень красивая. Немного грустная. Но красивая. Холодная шведская красавица.

Остров Халил видел ранее, но никогда не высаживался на него. Они много тренировались в оставшиеся до регаты несколько дней и опробовали трассу вокруг острова. Поначалу регата устраивалась лишь для малых яхт, для детей и подростков парусной школы Фьельбаки. Но с тех пор как несколько лет назад регата возобновилась, их класс тоже добавили. Он называется «С55», как сказал Билл.

Халил разглядывал Билла, стоящего у румпеля. Они поворачивали туда-сюда вместе с остальными семью яхтами своего класса, не сводя глаз с часов, чтобы оказаться в наилучшем положении, когда прозвучит сигнальный выстрел. Никто не говорил об Аднане. Но все знали – теперь это не просто соревнование, не просто мероприятие, способ убить время в ожидании сообщения, станет ли Швеция их новым домом.

Когда до старта оставалось три минуты, Халил снова взглянул на остров. Гул голосов – людей, пьющих кофе с булочками, играющих детей, фотографов и журналистов, стоявших группами и переговаривавшихся друг с другом, внезапно стих. Все собрались там, где будет дан страт. Взрослые. Дети. Журналисты. Жители Фьельбаки. Туристы. Халил увидел несколько знакомых лиц из центра для беженцев. Рольф тоже здесь. И Гунилла вместе со старшими сыновьями. Знакомые и незнакомые лица. Полицейские из участка. Все стояли молча и смотрели на их яхту. Рука Билла на румпеле побелела, он стиснул зубы.

Какой-то ребенок стал махать им. Потом замахал еще кто-то. И еще. Все собравшиеся на Даннхольмене махали их команде, когда они проплывали мимо. Халил почувствовал это всем телом. Это не малопонятный язык. Жест, означающий одно и то же во всех уголках света. Универсальный жест доброжелательности и поддержки. Халил помахал в ответ, чтобы показать – они видят и чувствуют. Ибрахим и Фарид тоже помахали в ответ, и лишь Билл продолжал смотреть прямо вперед, стоя на корме с прямой спиной. Но что-то заблестело у него в уголках глаз, показывая, что он тоже заметил.

Потом прозвучал стартовый выстрел. С идеальной точностью пересекли они стартовую линию. Публика на Даннхольмене продолжала махать; кто-то начал кричать, подбадривая их, и свистеть в два пальца. Звуки поднимались к ясному небу. Парус заполнился ветром и натянулся, яхта накренилась, красиво разрезая волны. На мгновение Халилу показалось, что он видит их лица в толпе. Амину, Карима, Аднана. Но когда снова взглянул туда, их уже не было.

* * *

– Как приятно, что тебе понравилась еда, – сказала Эрика, накладывая сестре еще одну порцию картошки, запеченной в сливках.

Сейчас, во время беременности, Анна ела как двухметровый мужик.

– Ты не одинока, – сказал Патрик и потянулся к сковородке со свиными котлетками. – Ко мне тоже наконец-то вернулся аппетит.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Дан. – Нас всех потрясла трагедия в клубе, но для тебя это было особенно… ужасно.

Он кивнул Эрике, которая достала для него бутылку минеральной воды. Она знала, что он не рискует пить вино – вдруг придется срочно везти Анну в роддом.

Патрик положил приборы. Эрика понимала – он не знает, что ответить. В этой истории пострадали многие – так много тех, кто оплакивает близких, так много жертв…

– Нам оказывают профессиональную помощь, – сказал он, вертя в руках бокал. – Поначалу мне казалось странным разговаривать с психологом, но потом… Наверное, в этом что-то есть.

– Я слышала, что фильм уже считается претендентом на «Золотого жука», – сказал Анна, чтобы сменить тему. – И Марии сулят первую премию.

– Не удивлена – учитывая, каким вниманием пресса окружала этот фильм, – сказала Эрика. – Но Мария, похоже, изменилась после смерти Джесси. Она не дала ни единого интервью.

– Я слышал, что она планирует издать книгу обо всем этом, – сказал Дан и потянулся за салатом.

Эрика кивнула.

– Она говорит, что хочет рассказать свою версию событий. Но и она, и Хелена пообещали встретиться и побеседовать со мной. Санна тоже.

– Как Санна? – спросил Патрик.

– С ней я разговаривал вчера, – ответила Эрика и подумала о бедной женщине, которая теперь потеряла еще и дочь. – Что тебе сказать? Она пытается справиться с ситуацией – насколько это возможно…

– А что будет с Хеленой? – спросил Дан.

– Скорее всего, ее приговорят к тюремному заключению за осквернение трупа и сокрытие следов преступления, – сказал Патрик. – Трудно сказать, как я к этому отношусь. В каком-то смысле она тоже жертва, как и многие другие в этой трагической истории. Но закон есть закон.

– А как чувствуют себя родители Неи? – спросила Анна, откладывая приборы.

– Они собираются продавать хутор, – коротко ответил Патрик.

Эрика бросила на него сочувственный взгляд. Она знала, что это дело он принял очень близко к сердцу; наблюдала, как он лежал по ночам без сна и вертелся в постели, пытаясь отогнать образы, которые навсегда останутся с ним… Она любила Патрика именно за это. За то, что он переживает за других. За его мужество. За силу и преданность. Он – самый прекрасный муж, о каком она только могла мечтать, и замечательный отец для их детей. Их жизнь нельзя назвать легкой, нечасто остается в ней время для романтики. Стрессы, беспорядок, куча мелких повседневных проблем… При маленьких детях, как раз вступивших в возраст упрямства, они слишком мало спят, слишком редко занимаются сексом, у них слишком мало времени на себя и на разговоры о том, что действительно важно в жизни. Но это их жизнь. Детям хорошо – родители занимаются ими, они счастливы. Эрика протянула руку и сжала ладонь Патрика, почувствовав, как тот тоже пожал ее руку. Они команда. Они вместе.

Анна охнула. Она съела четыре порции свинины с картошкой – ничего удивительного, что после такого может заболеть живот. Но ее лицо все больше искажалось. Дан окаменел, не сводя глаз с Анны, которая медленно опустила глаза вниз. Потом снова подняла голову, тяжело дыша.

– Кровь, – проговорила она. – Помогите, у меня кровь!

Эрика почувствовала, как сердце забилось в два раза чаще. Потом кинулась к телефону.

* * *

Благодарности

Писать о XVII веке было сложно, но безумно увлекательно. Я перерыла кучу книг, искала материалы в Интернете и консультировалась с экспертами. Тем не менее мне удалось лишь прикоснуться к этому увлекательному периоду истории, и все возможные ошибки в тексте полностью на моей совести. То же самое касается и современной части романа. Я позволила себе некоторые вольности, приспосабливая исторические факты к своему повествованию. Это привилегия автора и сказочника.

Как всегда, когда я пишу книгу, мне есть кого благодарить. Книга не создается в вакууме – это всегда работа команды, хотя за клавиатурой сижу я.

С постоянной тревогой кого-то забыть я хочу поблагодарить здесь нескольких ключевых лиц в моей профессиональной и личной жизни.

Мой издатель Карин Линге Норд и редактор Йон Хэггблум проделали огромную работу с рукописью книги – в буквальном смысле слова, поскольку текст получился очень объемным. С аккуратностью, нежностью и любовью они пропололи сорняки на моей грядке и нашли то, что нуждалось в полировке. Я прекрасно осознаю, какой огромный вклад они внесли, и бесконечно благодарна им. Хочу также поблагодарить Сару Линдегрен из издательства «Форум», а также Терезу Седерблад и Йорана Виберга из издательства «Бонньер». В проверке фактов мне помогали Никлас Иттерберг, Мириам Сэфстрём, Ральф Тибблин, Андерс Тореви, Микаэль Тярнфальк, Кассем Хамаде, Ларс Форсберг и Кристиан Глауманн. Ваша помощь была бесценна!

И еще я хочу поблагодарить тех, кто помогает мне и поддерживает меня в жизни. Это моя мама Гуннель Лэкберг, Аннетт и Кристер Шёльд, Кристина Мелин, Сандра Вирстрём, Андреа Тоба и Муа Браун. И мои потрясающие большие детки Вилле, Мея и Чарли, которые с готовностью брали на себя мытье посуды или присматривали за Полли, когда мне нужно было поработать. Чудесные, замечательные дети!

Юаким и компания в агентстве «Нурдин эйдженси». Вы крутые, и я с нетерпением жду новых свершений вместе с вами.

Благодарю также мою подругу и сестру (хотя и не по крови) Кристину Салибу, а также Сеана Каннинга, ставшего не только бесценным членом моей команды, но и другом. Плюс всю вашу отличную творческую компанию.

Два человека, которых я хочу отметить особо, – это Юханнес Клингсбю, который вдохновил меня на создание одного важного персонажа в книге. На аукционе организации «Музыкальная помощь» он выиграл лот, гарантировавший возможность быть описанными в книге, и тем самым щедро помог им в их благотворительной деятельности. На том же аукционе ему противостоял Фредрик Данемарк, жених моей подруги Сесилии Эрлинг, с которой я познакомилась на программе Let’s Dance. Ему пришлось уступить Юханнесу, но он был безгранично разочарован, поскольку хотел подарить свой выигрыш невесте в качестве свадебного подарка. Поэтому я решила в качестве свадебного подарка от меня и Симона дать и Сесилии небольшую роль в книге. Благодарю Юханнеса и Сесилию за то, что вы придали достоверность и характерность моему повествованию.

Затем – всех моих друзей. Как обычно, не хочу называть имен, потому что вас так много, вы такие хорошие – обидно было бы забыть кого-то из вас. Однако особо хочу упомянуть Денизу Рюдберг. Пожалуй, мы с тобой видимся реже, чем с другими, однако за всю мою писательскую карьеру мне достаточно было снять трубку, чтобы получить от тебя самые мудрые, самые оригинальные, самые лучшие советы. Ну а заговорив о мудрых советах, невозможно не упомянуть Мию Тёрнблум. Спасибо, что вы всегда поддерживаете меня!

И, наконец, моего любимого Симона. Даже не знаю, с чего начать… С тех пор, как была написана прошлая книга, у нас родилась чудесная доченька Полли. Солнечный лучик в нашей жизни, баловень всей семьи. Мне удалось написать этот роман в первый год ее жизни. И не будь у меня такого замечательного мужа, как ты, это никогда не получилось бы. Ты – моя опора. Я люблю тебя. Спасибо за все, что ты делаешь для меня и детей. Спасибо, что ты любишь нас.