ГЛАВА 1

Геля случайно создает пустыню и попадает на спецкурс Д

Я опоздала к Антонине в мастерскую на полторы минуты против назначенного времени. Вообще-то, можно было бы и не беспокоиться. Сегодня у меня нет занятий. Просто Антонина попросила — вернее, повелела — зайти и выслушать ее заключение о моей авторской внепрограммной работе «Сакура в цвету».

Пробегая через сад к двери мастерской, я заглянула в окно — народу немало. Какие-то малолетки, я их не знаю, может, первый год, в основном девчонки. Толкаются, заливисто хихикают — зверюшек, что ли, творят? Помню-помню.

Мое место вроде не занято. Авось Антонина не заметит меня, а я скажу, что сижу уже давно. Она страшно не любит, когда опаздывают.

В центре мастерской стоял здоровенный металлический верстак, обложенный кафелем, с латунными заслонками по бокам. Вполне возможно, что это не верстак, а печь, которую Антонина использует для каких-нибудь алхимических штучек — с нее станется. Полверстака занимало мое творение — «Сакура в цвету» в стильной керамической вазе. Я не удержалась, чтобы не полюбоваться, хотя это усугубило мое опоздание еще секунд на двенадцать. Даже сквозь давно не мытое стекло сакура смотрелась изумительно. Смелый изгиб узловатого ствола, кружево тонких веток и предмет моей особой гордости: огромные — в два раза больше нормального — трепетные белые бутоны с розоватой сердцевиной. Даже не верится, что это моя работа.

Антонине, впрочем, не понравится. Она всегда найдет, к чему прицепиться, а я, наивная, каждый раз с замиранием сердца ожидаю похвалы. Что характерно, не дождалась еще ни разу. Да, надежда не просто умирает последней — у меня так она вообще непотопляемая.

Мастерская Антонины располагалась в довольно тесной пристройке со сводчатым потолком и высокими узкими окнами. Зато туда вела отдельная дверь (как я узнала впоследствии, это было проявлением глубокой мудрости со стороны начальства). Я тихонько потянула на себя тяжеленную разбухшую дверь, обшитую неизвестно чьей черной кожей… и столкнулась нос к носу с Антониной. Судя по ее взгляду, она меня ждала. Точнее, подкарауливала.

Сколько ей лет, не знает никто на свете. Говорят, пятнадцать лет назад она выглядела так же. Невысокая худощавая женщина с висячим носом, узким лягушачьим ртом, щучьими зубами и соответствующим взглядом. Прямые черные волосы не по возрасту завязывает в высокий «хвост» или распускает по плечам, приобретая отчетливое сходство с ведьмой. А одевается вообще дико: вот сейчас, например, вырядилась в пончо и ботфорты в сочетании с тренировочными штанами. И притом очевидно считает себя красавицей.

— Явилась… — Это было сказано особым холодно-язвительным тоном, который вгонял меня на первых порах обучения в необратимый физический и умственный ступор. — Не торопишься, дорогуша. Думаешь, сдала куст в горшке и можно расслабиться?

На тон я давно уже научилась не обращать внимания, но при слове «куст» упала духом. Антонина сунула мне под нос свои наручные часы-«будильник». Кстати, руки у нее дивные: такое чувство, что ими она видит лучше, чем глазами. Последними она пользуется, только чтобы смотреть на всякие второсортные предметы, типа меня.

— Почти две минуты. И не первый раз. Полагаю, при таком отношении тебе стоит подумать о переходе в другую мастерскую…

— Минута сорок четыре секунды, — покосившись на секундомер, как бы невзначай заметила я.

Это ей будет капелькой бальзама на сердце. У Антонины странные отношения со временем: для нее секунды, как для остальных минуты. Она это скрывает — стесняется, что ли? Я недавно догадалась об этом и вовсю пользуюсь. Вот, подействовало. Антонина перестала загораживать вход в мастерскую.

— Иди, погляди еще раз на свой куст и хорошенько подумай.

«Чего там думать-то, — подумала я, — если все сделано безупречно».

Растолкав малолеток, я скинула чью-то сумку с единственной свободной табуретки и уселась напротив сакуры. Она даже пахла — правда, тяжеловатый аромат скорее напоминал черемуху. Но, с другой стороны, откуда мне знать, чем должна пахнуть сакура? Я и вишню-то ни разу толком не нюхала.

Мысли поплыли. Со мной это часто бывает — сижу, как в трансе, и грежу наяву. На этот раз я обратилась грезами к непосредственной причине опоздания… Коридор старого корпуса художественного училища, четырехугольное пятно света на стене, в солнечном луче порхают пылинки (а окон, между прочим, поблизости нет). В пятне света танцует незнакомая девушка в кремовом топе и тонких брючках в обтяжку. Скупые, точные движения. Маленький шаг, перекатом с пятки на носок. Левое бедро идет вперед, левое плечо — назад, голова — вполоборота, ресницы в том же ритме опускаются вниз, и опять все по новой.

Я подхожу поближе, раскрыв рот. Эх, сколько лет учусь, а все покупаюсь на такие вещи! Полная иллюзия реальности! Когда у нас проходила первая специализация, я тоже мечтала стать мастером иллюзии, но меня не взяли.

Вот они, стоят в тени — два красавца-парня в синих одинаковых джемперах с негритянскими косичками до плеч. Это на их отделении сейчас такая мода. Тоже иллюзия, конечно. При моем приближении красавцы прекращают обсуждение девушки и вперяют в меня недружелюбные взгляды. Будущие мастера иллюзии не любят нас, материалистов. С одной стороны, им проще — с их отделения мастерами станут процентов семьдесят, а с нашего — дай бог, два-три процента, остальные идут в расход. Зато с настоящим мастером реальности никакой иллюзионист не сравнится. Они это знают, и им завидно.

Впрочем, то же самое они говорят и о нас. Зато в плане напакостить материалисты, конечно, сильнее: никакая иллюзия присутствия кошачьего дерьма в темном гардеробе мастерской Антонины не идет в сравнение с настоящим кошачьим дерьмом, в которое вляпается будущий мастер иллюзии, не способный отличить видимость от реальности.

Да фиг с ними, с мастерами. Я хочу научиться двигаться так же непринужденно и грациозно, как их девушка. Бедро — плечо — подбородок — ресницы… В чем фокус? Чтобы не смущать иллюзионистов, я ухожу за угол, нахожу там стеклянную дверь и долго топчусь и покачиваюсь перед ней, впустую тратя время и навлекая на себя гнев Антонины. Может, я что-то упустила? Например, движение локтя или кисти руки?

— …Ну, надумала?

Я поспешно вышла из транса.

— По-моему, все нормально.

— Ах, все нормально, — зловеще повторила Антонина. — Все, значит, тебя устраивает…

Малолетние девчонки оставили свои работы и как по команде повернулись ко мне, предвкушая забаву. Преподавательница их не разочаровала. Окинув мою сакуру невыразимо презрительным взглядом, она собственноручно принялась обрывать белые цветы и бросать их на пол. Деревце облысело в одну минуту. Нет, я не смела сопротивляться — но лучше бы она повырывала мне все волосы! В тот миг я ее ненавидела страшной ненавистью.

Это было чисто демонстративное наказание, так сказать, акция устрашения, ведь она могла просто дематериализовать цветы и тихо, не привлекая внимания, объяснить мне, чем они ей не приглянулись. Но подобная тактичность, к сожалению, не в стиле Антонины.

— Теперь понятно? — тяжело дыша, спросила злыдня.

— Нет, — с ненавистью процедила я.

— Для особо тупых поясняю, — ответила она с деланным терпением. — Эти белые, дурно пахнущие лепехи — безвкусица. Бутафория. Мещанство. Я надеялась, ты заметишь сама. Ты могла, но не захотела — почему, не понимаю. Теперь взгляни на дерево. Про ствол я, ладно уж, промолчу. А это что такое?

— Где? А, это… Шипы.

— Откуда на вишне шипы?

— А разве на вишне нет шипов?

— Нет.

— Хм. А может, на сливе есть?

— Я тебе скажу, почему на твоей вишне выросли шипы. Это отрыжка неразвитого эстетического чутья. Ты почувствовала, что переложила сахару, и попыталась компенсировать свои аляповатые бутоны шипами. Как бы уравновесить, понимаешь?

— Нет, — повторила я из чистого упрямства.

— И получился ботанический урод, — закончила Антонина. — Ничего, зато горшок вышел вполне прилично. Ладно. Приступай к работе. Все надо переделать.

Моя душа была погружена в глубокое уныние. Вот это и называется — удар в самое сердце.

— Что же мне теперь делать с бутонами?

— Совсем фантазия не работает? Допустим, они еще не распустились. Наметь почки, а ветки оставь, как есть. Я прослежу, чтобы дальше все было в порядке.

«Зато горшок хорошо получился», — злобно подумала я, испытывая острое желание запустить сакурой в любимую учительницу.

Да, любимую. Наверно, я мазохистка. Помню, когда я была девчонкой-малолеткой, то боялась ходить на ее уроки, потому что глумилась она надо мной по-страшному. Мне вообще сначала не давалась учеба, да и не только мне, но учителя были снисходительны и терпеливы — все, кроме Антонины. Она на дух не переносила безрукость и бездарность. Сколько несчастных котят-мутантов было выхвачено из моих рук и безжалостно загублено, не успев пожить и получаса! Каждый урок мне тыкали в нос очередным уродцем, язвительно приговаривая: «Ты полагаешь, что оно может ходить? А ты смогла бы ходить, если бы у тебя не было позвоночника?» Когда я на первых порах пыталась оправдываться, утверждая, что позвоночник «там, под шерстью», шерсть была снята при мне вместе с кожей.

Словом, жилось мне нелегко вплоть до третьего года, когда мы получили задание «сказочный зверь». Тут-то я отвела душу! На вопрос наставницы: «Это кто, больной хорек?» — я, не моргнув глазом, заявила: «Чупакабра». Антонина прибалдела и отстала. В итоге в однообразной толпе колобков и ручных дракончиков моя чупакабра получила высший балл.

Несколько месяцев я ходила в любимчиках. Даже мое следующее творение — «эмоционально акцентуированное дерево» — было оценено весьма высоко, хотя постоянно валилось на бок, испуская глухие стоны. В то самое время прошла вторая специализация, и Антонина пригласила меня в свою группу мастеров. Это был мой единственный шанс не вылететь из училища вообще, и я его не упустила. Так я стала материалисткой. Очень вероятно, что Антонина впоследствии не раз пожалела о своем решении. Задание «альбинос» я бездарно провалила. Антонина, тяжело вздыхая, оторвала у существа руки и ноги, выпотрошила тушку и в таком виде повесила на дверь в качестве кошелька для ключей от мастерской. Про голема я до сих пор вспоминаю не иначе как с румянцем стыда на щеках. Но Антонина почему-то не гнала меня. Думаю, из чистого упрямства.

… Бутоны, почки… Надо напрячь фантазию. Шипы убирать не хочется, лишняя морока. А что растет на колючих кустах? Волчья ягода? Крыжовник? Нет, если крыжовник, то и ствол надо менять. Во, саксаул. Аксакал висел на саксауле. Ни цветов, ни листьев, одни ветки и шипы. Но у саксаула другое строение веток. Я попыталась представить себе куст саксаула, но перед глазами упорно маячил вид из какого-то журнала про путешествия: оранжевая пустыня, ребристая, как стиральная доска, уходит за горизонт, небо, окрашенное заходящим солнцем в безумные химические цвета, к горизонту зловеще чернеет. На переднем плане стоит девушка в прозрачной белой юбке, которую развевает ветер. Вроде там, в уголке, был маленький кустик саксаула…

От раздумий меня отвлек пронзительный визг. С индустриальным грохотом захлопнулась дверь. Через мгновение последовал яростный вопль Антонины:

— Кто?!!

Я даже не повернулась, только злорадно усмехнулась. За подобное хлопанье дверью Антонина карает нещадно.

— Кто это сделал?!!

В «предбаннике» у двери какая-то девчонка заливалась рыданиями. Остальные собрались в кучку и испуганно шушукались. Мне стало интересно.

— Ага… Геля! (Это ко мне). — Голос Антонины прозвучал на удивление миролюбиво. — Подойди-ка сюда и выгляни за дверь.

Я подошла и выглянула. Резкий порыв ветра бросил мне в лицо горсть песка. Училищный сад пропал. До самого горизонта простиралась оранжевая пустыня. Небо, окрашенное в безумные химические цвета, выглядело куда более зловеще, чем на картинке. Только девушки в белой юбке не было — вот единственное отличие.

— Твоя работа?

Зычный голос Антонины как подменили — вопрос прозвучал едва слышно. Я издала сдавленный хрип, который Антонина, очевидно, расценила как положительный ответ. Покачав головой, она закрыла дверь и снова открыла ее. На улице все стало по-прежнему: сад, потоптанные клумбы, асфальтовые дорожки и шоссе за кустами.

— Чего столпились? — рявкнула вдруг Антонина на девчонок. — До конца занятий еще восемнадцать минут. Ну-ка, вернулись по местам! Рысью!

Стены мастерской затряслись от дружного топота. Я бочком двинулась к своей табуретке, но Антонина поманила меня к себе. Выражение ее лица было какое-то странное. Я на всякий случай сказала:

— Я не нарочно. Оно само.

— Сейчас мы, голубушка, об этом говорить не будем, — задумчиво проговорила она. — И вообще, запомни: молчание — золото. В четверг, в восемнадцать тридцать, придешь сюда. Одна, и никому ни слова.

— Но у меня история искусства!

— Ничего, тебя отпустят.

— А… зачем?

— Узнаешь. Сакурой можешь больше не заниматься. Посадим ее на заднем дворе. Если зиму переживет, считай, оценка положительная. Все, ступай отсюда. И чтобы до четверга я тебя не видела.

В смятенных чувствах я взяла сумку и вышла во двор. Сделав несколько шагов, остановилась. Любопытство, одолевавшее меня, дошло до высшей степени. Что случилось? Почему за дверью оказалась моя пустыня? И что такое ожидает меня в четверг, в полседьмого? Ну, допустим, последнее выяснить нетрудно. Я развернулась и побежала в главный корпус, туда, где при входе висело расписание занятий. Что там по четвергам в мастерской реальности? С утра — окно, потом второй курс до трех, потом преддипломные проекты, а последним в списке — «спецкурс Д». Это что еще такое? Обшарив глазами расписание, я нашла еще несколько не менее загадочных названий — например, «спецкурс М» у иллюзионистов и «спецкурс архетипического символизма» у искусствоведов. Да… ясности не прибавилось, и любопытство мое только увеличилось.

Я огляделась по сторонам, надеясь найти поблизости кого-нибудь из реалистов, кто, возможно, знает об этом деле больше меня. Занятия еще не окончились, и в вестибюле было почти пусто. Но мне повезло: метрах в пяти я заметила хмыря Ивана. Он сидел на скамейке и ел пышку, посыпая свои мешковатые брюки сахарной пудрой. Этот Иван, чахоточный черноволосый парень с мрачным взглядом, тоже учился на отделении реальности, только на год старше меня. Я с ним особо не общалась: он казался юношей угрюмым и со странностями. Но сейчас у меня выбора не было.

— Эй, привет, — окликнула я его.

Иван вздрогнул, сунул в рот пышку, как будто опасаясь, что я ее отниму, и промямлил:

— Чего?

— Не знаешь, что за «спецкурс Д» такой?

Иван посмотрел на меня с подозрением:

— Не знаю. А зачем тебе?

— А я там теперь буду заниматься, — гордо сообщила я.

— Врешь!

— Не веришь, спроси у Антонины. Она сама мне только что сказала прийти в четверг.

Иван опустил голову и задумался, продолжая на меня скептически коситься.

— Ванечка, ну ты же знаешь, — сказала я умильным голосом. — У тебя на лице написано вот такими буквами.

— Ладно. «Д» означает «демиургия», — не выдержал Иван.

— Чего?

— Демиургия. Создание миров.

Я обалдела:

— Каких еще миров?

— Да любых, — снисходительно пояснил Иван. — Каких хочешь.

Полученной информации мне хватило, чтобы надолго потерять дар речи. Иван усмехнулся и убрел вдаль по коридору.

Я постояла у расписания, укладывая сказанное Иваном в сознании. Какой странный сегодня день! Я учусь танцевать у несуществующей девушки, за дверью возникает кислотная пустыня, и Антонина направляет меня на спецкурс по созданию миров. Не часто, думала я по дороге домой, выпадают такие чудные дни!

Однако это было еще не все. Еще не закончился вечер, как я влюбилась — первый раз в жизни.

ГЛАВА 2

Геля заново знакомится с другом детства. Явление синего призрака

Тем же вечером родители собрались в гости к своим друзьям Хольгерам (эта диковинная фамилия досталась им, по слухам, от норвежских предков) и меня с собой позвали. Чего тебе, сказала мама, дома одной весь вечер сидеть, пойдем вместе, с Сашкой пообщаешься. Сашка — это их сын, мой ровесник. Я не видела его уже, наверно, года полтора и почти забыла, как он выглядит. Худенький такой, с белыми волосиками и большими почти бесцветными глазами. Почему бы и нет, подумала я. Дома все равно делать нечего. Наемся в гостях от пуза, поболтаем с Сашей, вспомним молодые годы. Может, книг каких-нибудь наберу почитать.

По настоянию мамы я себя украсила (как-никак к кавалеру идем!) — белые пластмассовые бусы поверх коричневого свитера, и мы поехали.

Пока трамвай тащился по бесконечной улице Савушкина, меня одолевали воспоминания детства. Мама дружила с тетей Наташей еще со школы, так что мы с Сашей были знакомы, можно сказать, с колыбели. Когда мы были совсем маленькими, играли в разбойников под столом и в солдатиков. Всякого оружия у Саши было просто невероятное количество: автоматы с разноцветными лампочками, пистолеты, танки, зенитки и несколько мешков солдатиков: всяких рыцарей, десантников и монголо-татар.

Помню, Саша научил меня игре под названием «атомный взрыв». Солдатики долго и скрупулезно выстраивались в боевом порядке по всей комнате, одна армия напротив другой. Саша расставлял по правилам тактики и стратегии, я — как красивее. Когда войска были готовы к бою, Саша кричал: «Атомный взрыв!» — и швырял мяч. Мяч скакал по комнате, валя солдат целыми дивизиями. Мне потом нравилось собирать «выживших» и отводить их на базу, куда-нибудь на полку. Саша уничтожал армии до последнего солдата и смеялся при этом своим холодным и обидным смехом. В эти мгновения он мне не нравился, потому что казался старше и злее, чем был на самом деле.

Когда мне исполнилось восемь, я научила Сашу игре, которую придумала сама, — рисовать рай. Я представляла себе рай в виде комнаты, где я лежу на кровати с балдахином и смотрю телевизор. Рядом со мной столик, на нем — куча конфет, жевательных резинок, шоколадок (попадается, впрочем, и бутерброд с колбасой). На полу стоит цистерна пепси-колы с длинной соломинкой, чтобы не надо было утруждаться вставать. По телевизору непрерывно идут мультики, известные и неизвестные. А когда все на свете мультики заканчиваются, я вставляю в телевизор книгу, и она тоже превращается в мультфильм. Кстати, в комнате вокруг меня — шкафы с книгами, уходящие в бесконечность. Через огромные стрельчатые окна виден чудесный пейзаж: скалы, водопады, лес с грибами, ветвистые деревья, по которым можно лазать, когда мне надоест смотреть телевизор. Такой вот рай.

Саша сразу заметил, что чего-то не хватает. Он придумал рисовать ад. Внизу — котлы, сковородки и прочая посуда с грешниками, сверху — облака. На облаках летают караульные ангелы и присматривают за работой чертей. Идея мне очень понравилась. С тех пор мы рисовали две картинки: сверху — слегка поднадоевший рай с кроватью и телевизором, снизу — адский чертог, который становился все интереснее и интереснее, обрастая новыми подробностями. Мы с Сашей возглавляли побег грешников, угоняли облако, а черти и ангелы преследовали нас с хлыстами и трезубцами. Потом мы стали рисовать только ад, а потом игра приелась.

Еще мне вспомнилась увлекательная игра, одна из последних — «аутодафе». Придумала ее я, но непосредственным толчком послужило нечто демоническое, что появилось тогда в Сашиной внешности: лет в двенадцать он чем-то долго болел и некоторое время ходил костлявый, как скелетик. Играть полагалось так: я рисовала и вырезала из бумаги «грешника» — тощее голое существо с растрепанными волосами и ужасом на лице. Потом мы вешали его на цепочке на кран в ванной, зажигали свечку, выключали свет и запирали дверь. Дальше начиналось самое интересное. Саша, изображая Великого Инквизитора, брал книгу (какую, не помню, что-то историческое) и зачитывал оттуда мрачным голосом: «Восстань, о Господи, и сотвори свой суд! Всю силу гнева своего обрушь на язычников и неверных! Изобличенный еретик, несчастный грешник, прогнивший член христианской общины, отрекись от ереси и примирись с церковью!» — и дальше в этом роде. Еретик в хамском тоне отказывался каяться (как всякой порядочной девочке, мне очень нравилось ругаться), и тогда инквизитор подносил свечку к его ногам. На мой взгляд, еретик сгорал слишком быстро: всего долю мгновения его испуганные глаза смотрели сквозь очистительное пламя.

Что мне больше всего нравилось в этой игре? Во-первых, Сашино бледное лицо в полумраке, с глубокими тенями на худых щеках и запавшими глазами, в которых отражалось пламя свечи, и его глуховатый голос, произносящий страшные и величественные слова. Во-вторых, цепочка, на которой поджаривали грешника: от копоти свечи она из серебристой становилась черной, и это таинственным образом убеждало меня, что аутодафе совершилось совсем как по-настоящему.

Квартира у них была крохотная — типичное новостроечное жилье с микроскопическими комнатами и окнами во всю стену, — но в детстве она казалась мне огромной, безграничной. Она выглядела как приемная в целый мир тайн. За каждой дверцей шкафа мне мерещились анфилады залов, за дверью кладовки — винтовая лестница. Про зеркала скажу только одно — то, что там отражалось, абсолютно не походило на то, что было в действительности. Впрочем, наверно, все дело было в моем разыгравшемся воображении.

Трамвай наконец доехал. Мы прошли метров сто по усыпанной листьями улице до одинокого точечного дома, похожего на белый утес, поднялись на лифте на двенадцатый, а может, и тринадцатый этаж (я все время забывала). Мама зашуршала пакетом с подарками, папа позвонил в дверь. Внутри раздались приглушенные голоса, звук шагов, и на пороге возникла тетя Наташа, светясь приторной улыбкой. За ее спиной виднелся дядя Игорь. Из кухни тянуло чем-то горячим и вкусным, с корицей.

— Здравствуйте, здравствуйте! — протянула тетя Наташа. — Заждались. А Гелечка-то как выросла! Взрослая девочка стала, не узнать! А красавица-то какая! Сашуля, беги сюда, погляди на Гелю…

От тети Наташиных похвал я не знала, куда прятать глаза. Особенно меня смутила последняя фраза. Краем глаза я видела, что мама морщится, и даже знала, о чем она сейчас думает: что тетя Наташа сыплет похвалами исключительно ради того, чтобы кого-нибудь сглазить.

Тетя Наташа наконец отстала от меня и принялась захваливать маму, восхищаясь ее цветущим видом и вечной молодостью. Дядя Игорь увел папу на кухню, поговорить о каких-то своих делах. Я сняла куртку и повесила на один из латунных крючков вешалки. И эта вешалка, и высокое зеркало с ящиком для обуви, от которого Саша когда-то открутил и потерял ручку, и выцветшие желто-коричневые обои — ничто не изменилось. Все выглядело, в точности как полтора года назад, когда я побывала тут последний раз. «Как будто вернулась в позапрошлый год, — подумала я. — И тетя Наташа все такая же — лисичка со скалочкой».

— Саша, выйди поздоровайся, — крикнула тетя Наташа.

Из комнаты донесся незнакомый мне угрюмый баритон:

— Добрый вечер.

— А выйти?

— Я занят.

— И все-то он занят, — сокрушенно произнесла тетя Наташа, взглянув на моих родителей. — Я иногда и не пойму чем. Проходи, Гелечка, в гостиную, пусть этому грубияну будет стыдно.

Я сделала несколько шагов и застыла в дверях. На диване, вполоборота ко мне, сидел и щелкал пультом абсолютно взрослый беловолосый парень в спортивном костюме. Логика подсказывала, что это Саша, но я смотрела и не узнавала. Гордая посадка головы; лицо — неподвижное, самоуверенное, нереально красивое; холодный взгляд без выражения; очень светлые, серые с желтоватым отливом глаза. В его облике сквозило что-то слегка женственное: припухшие уголки довольно узких губ, матовая бледность, удлиненные серые глаза. Но жестокое, надменное выражение — то, что осталось с последнего раза от «великого инквизитора», — теперь, казалось, было для этого лица нормой.

— Что там за безобразие? — спросила тетя Наташа, указывая на телевизор.

Парень медленно повернул голову и недовольно посмотрел на тетю Наташу.

— «Мясорубка», хит-парад… скандинавская десятка, — цедя слова, как будто ему лениво отвечать, произнес он.

От его голоса у меня по коже прошел озноб.

— Привет, — беззвучно сказала я.

Парень остановил на мне взгляд, криво улыбнулся и повернулся к телевизору.

— Проходите к столу! — захлопотала тетя Наташа. — Игорек, иди, здесь наговоритесь! Гелечка, садись на диван, к этому буке поближе.

Я все-таки решила уточнить обстановку и выяснить, точно ли Саша сидит на диване. Спросить: «Кто это?» — мне показалось глупым. Я шепотом осведомилась у тети Наташи:

— Это Саша?

Мама и тетя Наташа покатились со смеху.

— Сашуля, Гелечка тебя не узнала! — заявила тетя Наташа. — Спрашивает, кто это там сидит?

Саша недовольно покосился на нее, дернул плечом и молча повернулся к экрану.

— Что ты застряла в дверях? — укорила меня мама. — Проходи, садись рядом с Сашей. Спроси его, что он смотрит.

— Наверно, что-то очень интересное? — игриво спросила его тетя Наташа. Саша даже виду не подал, что услышал.

«Чего они достают человека дурацкими вопросами?» — с внезапным негодованием подумала я и решительно прошла к дивану. Саша, не глядя на меня, демонстративно отодвинулся, хотя я села не меньше чем в полуметре, чтобы не смущать его своим присутствием.

— У Сашеньки последнее время так испортился характер! — громко жаловалась тетя Наташа. — Грубый стал невыносимо. Отцу хамит, меня не слушает. Художественную школу бросил…

— Ты правда бросил художку? — шепотом спросила я.

— На хрена мне это надо, — ледяным тоном ответил Саша, покосившись в мою сторону. — И так времени ни на что не хватает.

У меня снова мороз по коже прошел от его голоса.

— Он теперь на карате записался, — не без гордости сказала тетя Наташа, услышав его последнюю реплику. — Будет защищать старушку-маму.

Саша поднял голову и ухмыльнулся таким бандитским оскалом, что я невольно отшатнулась.

— Получу черный пояс, буду участвовать в кумитэ, — злорадно сказал он. — В боях без правил, кто не понял. На деньги. Заработаю тысяч десять, куплю байк. Бороду отращу лопатой… вдену серьгу в нос… сделаю татуировку на заднице в виде задницы…

— Ты видишь, каким он стал? — с наигранной горечью воскликнула тетя Наташа, обращаясь к маме.

Мама опасливо покосилась на Сашу и принялась рассказывать о моих успехах в училище. Я сидела рядом с Сашей, едва смея дышать, чтобы не вспугнуть то, что происходило сейчас на этом отрезке времени и пространства. А то, что здесь нечто происходило, я ощущала очень отчетливо. Реальность вокруг меня самопроизвольно изменилась. Я смотрела на сервант с хрусталем и фарфоровыми зверями, на истертый ковер — поле былых сражений, на звездное небо за окном, на лица людей, которых знала всю жизнь. И ничего не узнавала. Сохраняя прежние формы, уходящие в дремучее детство, о котором не осталось воспоминаний, реальность наполнилась новым, таинственным содержанием. Я чувствовала, что вхожу в незнакомую область, где от меня ничего не зависит.

С кухни пришли отцы, и тетя Наташа пригласила всех за стол.

— Саня, переключи программу, — попросил дядя Игорь. — Под такой рев пища не усваивается.

— Да, действительно, — с облегчением кивнула моя мама. — Выбери, Сашенька, что-то мелодичное, чтобы разговору не мешало.

— Такого я не слушаю, — угрюмо ответил Саша, и не думая шевелиться.

— Тогда вообще выключи телевизор, — рассердился дядя Игорь. — Я что, должен весь вечер напрягать голос, чтобы перекричать твою музыку?

Саша исподлобья взглянул на отца. Я подумала, что он сейчас скажет какую-нибудь грубость, но он молча встал, взял магнитофон, стопку кассет и ушел. Через полминуты из кухни послышалась музыка.

— Ты кушать-то будешь? — крикнула тетя Наташа, но ответа не дождалась.

— А говорил, музыки нормальной нет, — укоризненно заметил папа, принимаясь накладывать себе салаты.

— Иди, Гелечка, на кухню, пообщайся с Сашенькой, — сказала мама. — Мы пока посидим, поболтаем о своих взрослых делах, а вы потом перекусите…

Я покорно выскользнула из-за стола и направилась туда, куда меня и так тянуло, как магнитом. Свет на кухне был выключен, только под столом на магнитофоне горели два огонька — зеленый и красный. Звездно-лунное небо сияло во все окно. Саша сидел на полу, опираясь спиной о стену и поставив локти на колени. Он повернул ко мне голову, и глаза блеснули в полутьме.

— Чего, тебя тоже достали? — негромко спросил Саша.

Я тихонько села на пол рядом с ним:

— Кто это поет?

— Неужели не знаешь? — презрительно протянул Саша. — Это Бутусов.

— Кто?

— Ты что, «Наутилуса» никогда не слышала?

— Слышала, — кротко ответила я, будучи не в силах оторвать взгляд от Сашиных удлиненных глаз, волшебным образом собирающих и генерирующих лунный свет. — А чего они поют?

— Ну послушай, — милостиво сказал Саша. — Вот красивая песня, моя любимая.

Он отмотал пленку, нажал на <<плей". Немного пошуршало, и заиграла музыка. Очень Сашина. Абсолютно недетская. Непохожие темы нанизывались одна на другую то в мажоре, то в миноре, создавая парадоксальное и необыкновенно красивое звуковое пространство… Затем раздался голос — глуховатый, временами металлический, временами переходящий на шепот. Он речитативом рассказывал малопонятную, но именно поэтому чарующую легенду о Князе Тишины, волшебном существе, в образе которого переплелись лунный свет, музыка и смерть. Я слушала песню, на глаза наворачивались слезы, в горле стоял ком, и мне казалось, что Князь Тишины — это Саша.

А потом в кухне зажгли свет. Я зажмурилась от неожиданности, и мне почудилось, что за Сашиной спиной маячит синеватая тень, причем у меня возникло ощущение, что я имею к ее появлению самое непосредственное отношение. Синий призрак издевательски помахал мне рукой, повернулся и начал удаляться в сторону окна. "Стой!" — мысленно крикнула я зачем-то. Не обратив внимания на мой зов, синий прошел сквозь стекло и вскоре затерялся в темном небе.

Мы уже возвращались домой, когда мама обернулась ко мне и хитрым голосом сказала:

— Сашка-то на тебя весь вечер косился.

— Не косился! — пылко возразила я. — С чего ему на меня коситься?

— Может, понравилась, — тем же противным тоном сказал папа. — А что, девушка ты у нас вполне привлекательная…

Я фыркнула и ушла вперед, изображая возмущение. На самом деле я ужасно смутилась: родители грубо и бесцеремонно влезли туда, о чем я думала всю дорогу, а им и заикаться не следовало бы. А где-то на дне затаилась радость: "Неужели и вправду на меня смотрел?!" — и там же тревога: "Вдруг я ему не понравилась?" Действительно, куда мне рядом с ним? Ведь он так фантастически красив, а я… Как ему удалось так преобразиться за какой-то год?

"Похоже, я влюбилась, — поставила я себе диагноз. — Вот так, безо всякой подготовки, стихийно и непонятно зачем. И что мне с этим дальше делать?" Что делать, я понятия не имела, а хотела только одного: увидеть его снова, видеть его как можно чаще, прийти к нему в гости и никогда не уходить. Любоваться им вечно.

ГЛАВА 3

Первый урок демиургии

В четверг, полседьмого, опаздывая буквально секунд на пятнадцать, я с трепетом ступила на давно знакомое, но одновременно как бы и ставшее новым крыльцо мастерской реальности. На улице было уже темно, за стеклами горел свет, двигались расплывчатые силуэты — или это у меня от волнения выступили слезы на глазах? Я проскользнула внутрь и принялась слегка дрожащими руками освобождаться от шарфа и куртки. За стеклянной дверью, отделяющей гардероб от мастерской, было неестественно тихо — напряженное молчание, как неловкая пауза в разговоре. Вдруг кто-то произнес нежным мелодичным голосом, манерно растягивая слова:

— Полупрозрачные алые лица, как клубничная карамель, повисшие в кубах льда, подсвеченные изнутри голубоватым светом…

Смутно знакомый, очень самоуверенный девчоночий голос тут же возразил:

— Ну, допустим, эти посмертные маски по-своему красивы. Но в чем тут творчество? Оригинальная выдумка, пол-литра крови, покойник и морозильная установка. Всей работы на полчаса. Антонина Николаевна, извините, но я хочу разобраться…

Ничего не понимая, я тихонько подкралась к двери и прислушалась. Из мастерской доносилось бормотание, которое легко перекрыл резкий голос Антонины:

— Типичнейший обывательский подход: если мне что-то непонятно, значит, в этом виноват художник… а его творение — полное дерьмо, недостойное моего внимания…

Через захватанное стекло двери я заглянула внутрь. Вокруг верстака сидели какие-то ребята и смотрели на Антонину, которая в своей обычной манере расхаживала по мастерской, жестикулировала и философствовала. Это дело она издавна любила: загрузить учеников всякими абстрактными категориями до такой степени, чтобы они напрочь утратили ощущение реальности бытия, а на закуску обозвать всех присутствующих тупыми необразованными идиотами, не способными понять элементарных вещей. Впрочем, слушать философствования было не обязательно, оценок за это не ставили. "Ну вот, — огорчилась я. — Я-то думала. А тут то же самое. "Знаете ли вы, что такое Вселенский Хаос? Человеческому разуму этого не постичь, но я вам сейчас объясню за десять минут на пальцах…""

— …А замороженная кровь несет в себе определенную энергетику спящей жизни, что в сочетании с посмертной маской… И кто это к нам крадется?

— Добрый вечер, — робко сказала я, приоткрыв дверь. — Антонина Николаевна, не ругайтесь, я всего секунд на пятнадцать…

— Ладно уж, — смилостивилась Антонина. — Проходи, я тебя представлю. Дети, это Ангелина Щербакова — талантливый мастер реальности и, надеюсь, будущий демиург.

Я внимательнее посмотрела на "детей". Их было всего трое. Две незнакомые девчонки года на два-три постарше меня и — ой, кого я вижу! — Иван.

— О Господи, еще один реалист. Счастье-то какое нам привалило, — фыркнула одна из девушек: худощавая, с темно-каштановыми волосами до плеч и длинной мелированной челкой а-ля Земфира. Глаза у нее были карие, блестящие, немигающие, тонкий нос с горбинкой, красивые артистические руки. По ее презрительной интонации, с которой она говорила о реалистах, и темно-синему джемперу крупной вязки я безошибочно опознала иллюзионистку.

— Не "о Господи", а "Аллилуйя, слава тебе, Боже", — поправил ее Иван. — На худой конец, "да будет воля Твоя". Катенька, ну не надо цепляться. Пора наконец признать, что иллюзионисты — второй сорт по определению.

— Помалкивай, богослов недоделанный, — отрезала девчонка.

"Да это ж сама Катя Погодина!" — с невольным благоговением сообразила я.

Катя Погодина — отличница, гордость школы и всеобщая головная боль — прославленная своим высокомерием и гнусным склочным нравом, доучивалась последний год на отделении иллюзий, намереваясь по осени без экзаменов поступить в Академию художеств. Ходили слухи, что ее отец — знаменитый мастер иллюзии, и якобы Николаич, наш директор, считает огромной честью, что мэтр Погодин отдал дочь именно в его школу. Мне не особенно верилось, пока однажды Катин папаша не вздумал нас посетить. Я сама не видела, но надежные люди рассказывали, что это было еще то зрелище!

Преподаватели выстроились при входе в два ряда, директор только что ковровую дорожку не раскатывал. Папаша — толстый, носатый, воплощенная надменность — ноги об него вытер, прошел сквозь учителей и несколько минут поговорил об успехах любимой дочери с Антониной, умудрившись ни разу на нее не взглянуть, как та перед ним ни прогибалась, хихикая и строя свои рыбьи глазки. Да и вообще его лица никто толком не разглядел — не захотел он его профанам лишний раз показывать. Одно слово — мастер.

Рядом с Погодиной, изящно облокотившись о верстак, сидела красивая девушка с длиннющими черными волосами, в стильном белоснежном костюмчике, закинув ногу на ногу и покачивая в воздухе лакированным остроносым сапогом на десятисантиметровой шпильке. Кожа у нее прямо светилась изнутри, как старинный фарфор; в чертах лица было что-то азиатское. Я невольно вздрогнула: показалось, что на тыльной стороне ее левой ладони сидит огромный паук. Но, приглядевшись, я поняла, что это просто татуировка в виде иероглифа. Девушка приветливо взглянула на меня, улыбнулась и заговорщицки подмигнула. Я машинально расплылась в ответной улыбке.

— Так я о чем? — Антонина почесала кончик носа и продолжила хождение по мастерской, прерванное моим приходом.

— В сочетании с посмертной маской… — мелодичным голоском подсказала черноволосая девушка.

— Ах, да. Суть проблемы совсем не в том, является ли посмертная маска из замороженной крови произведением искусства. Дело в том, что все современное искусство — абсолютно любых жанров, начиная с ваяния и кончая театром, — нехудожественно. Этой категории больше не существует, она умерла. Отошла в прошлое. Парадокс, не так ли? Кто-то хочет возразить? — Антонина грозно воззрилась на Ивана, который с серьезным видом помотал головой. — Функция произведения искусства в наше время — как, впрочем, и в любое другое — донести до зрителя определенную информацию. Но сейчас это — невероятно трудная цель, которую приходится достигать любыми средствами, в число коих художественность больше не входит. Только так потрясенный, насильственно выбитый из обычного дремотного состояния современный обыватель способен воспринять нечто новое и непривычное. Тем более если художник оперирует такими категориями, которые обывателю не могут привидеться даже в горячечном бреду. С каждым десятилетием уменьшается количество людей, которые могут хотя бы понять, — я не говорю уже о том, чтобы творить самим. Этот процесс отупления масс пугающе стремителен…

Я тайком огляделась по сторонам. Все внимательно слушали, как будто им было ужасно интересно. Я-то с трудом понимала одно слово из десяти, а общий смысл речи от меня и вовсе ускользал. "Как бы Антонина не заметила. Еще выставит меня отсюда, массовую обывательницу", — с тревогой подумала я, принимая умный сосредоточенный вид.

— …Итак, взяв за отправную точку творчество Энди Уорхола, в развитии современного искусства я усматриваю два вектора: отсутствие художественности и синтез жанров, то есть тенденцию к слиянию различных его видов в нечто единое. И то и другое — заметьте, я не просто так говорю — имеет прямое отношение к Чистому Творчеству…

Похоже, я угодила на этот спецкурс по ошибке. "Если и дальше все пойдет в том же духе, я вылечу после первого же зачета, — тоскливо подумала я, чувствуя себя непоправимо тупой и необразованной. — Нет, после первого вопроса".

Антонина остановилась у окна, задумчиво глядя на свое отражение.

— В Историческом музее, на выставке, посвященной снятию блокады, меня поразила одна инсталляция: своего рода ширма длиной около десяти метров, сплетенная из человеческих волос, связанных девятьюстами узелками. Невероятная хрупкость и грандиозность одновременно! Нехудожественно? Да, бесспорно, но ведь потрясает. Или другой пример. Представьте себе: Финляндия, музей современного искусства, расположенный в естественных пещерах на глубине более пятидесяти метров под землей. Идешь по темному каменному коридору. В стенах — узкие ниши, из которых пробивается слабое мерцание, как будто отблески магмы. И вдруг коридор заканчивается круглым озером-колодцем, в центре которого — медленный, неумолимый водоворот, черная дыра, где исчезает все сущее. Сверху на гладкую поверхность озера падает столп бледного, невероятно далекого дневного света. И тишина.

— Сильно, — уважительно сказала темноволосая девушка.

"Тоже мне, произведение искусства. Штирлиц попробовал слив. Слив не работал", — подумала я скептически, хотя нарисованная Антониной картина меня, прямо сказать, впечатлила.

— Очень лаконично и просто, почти примитивно, — сказала Антонина. — Но эта простота гениальна. И вот еще — название. Как вы думаете, какое?

— "Все там будем", — угрюмо предположил Иван.

Антонина сделала отрицающий жест.

— Композиция называется "Wake up".

— "Проснись", — перевела Погодина. — Ишь ты.

Я впала в философскую задумчивость и пропустила несколько секунд разговора.

— Таким образом, — продолжила Антонина, обращаясь к Погодиной, — разложившиеся свиные туши в формальдегиде и посмертные маски из замороженной крови, которые ты видела на выставке в Дрездене, также великолепный образец современного искусства, предназначенного запугивать, озадачивать и потрясать.

Погодина довольно невежливо пожала плечами.

— А теперь вернемся к нашим баранам. Кто-нибудь обратил внимание на материал? Геля?

Я вздрогнула:

— Что?

— Из каких элементов состоит композиция "Проснись"? — нетерпеливо спросила Антонина.

— Ну… вода.

— Еще?

— Пещера.

— То есть — земля. Дальше.

— Свет, — напрягшись, выдала я. — Искусственный и дневной.

— Отлично, — кивнула Антонина.

— Воздух!

— Замысел и воля автора, — встрял Иван, не желая отдавать мне все лавры.

— Помолчи, — оборвала его Антонина. — Итак, земля, вода, воздух, свет. Пока хватит. Как мы называем все это вместе?

На это обобщение моего интеллекта не хватило.

— Материя, — подсказала темноволосая девушка.

— Материя, — повторила Антонина. — Прислушайтесь к этому слову.

С полминуты в мастерской было тихо. Погодина украдкой зевнула.

— Во всех древних философских системах считали, что материя едина. Запомните это, пожалуйста. Однако те же самые древние мудрецы делили ее на первоэлементы, — начала Антонина. — Геля перечислила их. Вода, земля, воздух и источник света — огонь. Некоторые вносили и пятый элемент. Его называли по-разному — жизнь, воля, дух…

— Любовь, — буркнула Погодина. — В том фильме была любовь.

— Неважно. Итак, четыре элемента и, как справедливо сказал Иван, замысел и воля автора. Это база, — сурово сказала Антонина, смотря мне в глаза. — С этим мы здесь работаем. Ты возразишь, что в мастерской реальности все то же самое. Да, детишек со способностями к Чистому Творчеству немало. Но перейти от примитивных упражнений к осознанному мастерству способны единицы. И знаешь почему?

— Нет, — испуганно ответила я.

— Из-за отсутствия того самого пятого элемента. Есть два качества, без которых самый талантливый реалист никогда не станет мастером. Не имеющие ни малейшего отношения к творческим способностям. Это целеустремленность и ответственность. У тебя, кстати, они в зачаточном состоянии.

Иван и Погодина захихикали.

— А у вас их вообще нет! — рявкнула Антонина. — Впрочем, эти качества не свойственны людям вообще и детям в частности, — смягчилась она. — Геля, слушай меня внимательно. Наш курс экспериментальный, открылся он всего несколько месяцев назад. Поступая на него, ты получаешь большие возможности. Никто из нас, в том числе и я, не знает, насколько они велики. Но огромные возможности — это огромная ответственность. Почему? Мы только что говорили о пяти элементах, пяти вечных энергиях. Мы не можем и не пытаемся их менять. Мы постигаем их, приспосабливаемся к ним и используем в своих целях. Но эти цели не должны противоречить законам существования материи. Если мы будем поступать вразрез с ее законами, наши усилия окажутся в лучшем случае бесплодными, а в худшем — гибельными, в первую очередь для нас самих. Маленьким детям запрещают совать пальцы в розетку, просто говоря — нельзя. Тем, кто постарше, нужны объяснения, пусть примитивные, но убедительные. Я поступаю так же. На отделении реальности я просто говорила "нельзя". Теперь я поясняю: "Нельзя, потому что иначе погибнешь…"

Я покосилась на соучеников, пытаясь понять, всерьез она или нет. Лица у всех были непроницаемые. Антонина, пронзив меня колючим взглядом, раздельно произнесла:

— Словом, правила просты. Вне училища мы не творим. Язык не распускаем. Если не хотим лишиться дара, здоровья и жизни.

— Ой, запугала до смерти! — пробормотала я, когда она отошла.

— Она не пугала, — расслышав мои слова, тихо сказала темноволосая девушка. — Она констатировала факт: творить мы можем только в училище. А в других местах…

— Как меня раздражает это вечное шипение за спиной, сил нет! — рявкнула Антонина, круто разворачиваясь к нам. — Если не наговорились, марш на улицу!

Я мигом сделала подхалимское лицо. Девушка прервалась на полуслове.

— То-то же, — кивнула Антонина. — Итак, замолчали, сосредоточились. Тема сегодняшнего занятия…

ГЛАВА 4

Геля создает мир своей мечты и попадает в неприятности

Вот так я и стала учиться демиургии. Наверно, это действительно круто. Мы — избранные, элита. Ведь, даже если прикинуть чисто статистически, в художественном училище больше шестисот человек. В двух группах мастеров иллюзии и реальности — около пятидесяти учеников. А нас всего четверо!

Остальные либо уходят после общего курса, либо дальше учатся традиционным искусствам, наравне с прочими общеобразовательными предметами, по урезанной программе. Например, моя подруга Маринка собирается пойти в училище Рериха, на дизайнера по интерьерам. Разве плохо — зарабатывать на жизнь собственным творчеством? А мастер реальности, как мне всегда казалось, это что-то вроде скульптора-монументалиста: ни заказов, ни доходов, плюс постоянные мозоли на руках и при этом сознание, что твой адский труд по большому счету никому не нужен. Но мама говорит, что если есть талант, то надо его развивать, а то Бог накажет. Антонина тоже неоднократно пугала нас, что те, кто уходит из училища, очень быстро теряют дар и потом всю жизнь мучаются, вспоминая об утраченных возможностях. Это мы еще посмотрим, думала я. Поучусь пока на мастера реальности, а там видно будет.

Но демиургия — это совершенно другое дело. Антонина называет ее "синтетическим искусством" — не от синтетики, разумеется, а от синтеза. Она даже не колдовство, она неизмеримо выше. Она… честно говоря, я и сама не знаю, что это такое и куда меня занесли попытки вспомнить, как выглядит кустик саксаула. Но от гордости за свою избранность все равно распирает.

Сто раз я спрашивала Антонину, что такое демиургия, но она ничего не хочет объяснять. Все, говорит, предельно просто. Как совершается Чистое Творчество, со временем обязательно узнаешь. Ну а пока не пытайся уподобиться сороконожке из известной сказки, которая задумалась, как ей удается ходить на сорока ногах. Можешь творить — твори и ни о чем не думай. Не все ли тебе равно, из чего и что создавать? Суть-то не в этом! Считай, говорит, демиургию творчеством в чистом виде, а больше тебе знать не надо.

В общем, никакой теории, одни ограничения. На первом занятии мне были преподаны два правила. Одно — строжайшее запрещение заниматься демиургией за пределами училища. Второе — молчание, молчание и еще раз молчание.

Итак, в мастерской нас четверо. Катя Погодина, Эзергиль, Иван и я. Народ подобрался, прямо скажем, своеобразный. Расскажу обо всех по порядку.

Катя Погодина лично у меня никаких симпатий не вызывает. Да ее никто не любит. А за что любить? Во-первых, она вся в отца: считает, что ей все по жизни должны и обязаны. С людьми общается строго по иерархии — чем выше статус человека (с ее точки зрения), тем Погодина приветливее. А выше ее в нашем училище разве что директор, да и то под сомнением. Антонине она в глаза не хамит — опасно для здоровья, остальные же учителя ее на дух не переносят и, по-моему, даже побаиваются. Подруг у нее в училище, понятное дело, нет. Единственный человек, который в состоянии с ней общаться, это Эзергиль. Но о ней речь пойдет позже.

Мое появление в группе Катька восприняла как личное оскорбление. Сначала были нарочито удивленные взгляды типа: "А это что у нас такое завелось?" Потом начались наезды. Погодина не упускала ни единой возможности поиздеваться надо мной, надеясь, вероятно, что я сбегу из группы сама. Я поначалу только дивилась, принимая беспричинные нападки Погодиной за местную форму дедовщины. Потом мне это надоело, и я пожаловалась Антонине. Преподавательница вызвала Катьку в свою каморку для разборок. Сквозь неплотно закрытую дверь до меня периодически доносились гневные реплики Погодиной: "Да кто она такая? Вы понимаете, что это позор для нашей студии? Ее же вообще едва не выгнали в том году — я узнавала! Вам придется отчитаться перед педсоветом, по какому праву вы ее к себе взяли!" Уж не знаю, что ей на это ответила Антонина, но с тех пор Катька оставила меня в покое. Точнее, мы вообще перестали разговаривать. Думаю, это для нас оптимальная форма сосуществования.

Вторая ученица Антонины — Эзергиль — существо куда более интересное и загадочное, чем стервозная зазнайка Погодина. Для меня особенно, поскольку с ее именем связаны важные для меня воспоминания детства. Когда я училась в первом классе самой обычной школы, в музыкальном зале устроили выставку работ художественного училища. Организацией этой выставки занималась, кстати, все та же Антонина. Сейчас я думаю, это было формой скрытой агитации, типа акции по переманиванию способных учеников.

О работах ничего сказать не могу — они не произвели на меня впечатления, от искусства я тогда была далека. Но на одной из рамок была подпись — "Эзергиль". Меня она проняла до самых печенок, можно сказать, что-то перевернула в прежде младенчески безмятежной душе. Несколько дней подряд я на каждой перемене бегала к выставочным стендам, стояла, вперясь глазами в подпись, и думала, думала. Учителя, вероятно, полагали, что я потрясена детским творчеством, но дело, как я уже сказала, было не в этом. Меня привлекали красота и тайна сочетания этих восьми букв. Что означает "Эзергиль"? Имя? Фамилия? Название работы? Что-то еще? Даже произносить это слово было вкусно. От него веяло колдовством. Нет, думала я, не может быть у обычного человека такого невероятно красивого имени. Я не могла поверить в существование загадочного Эзергиля (или загадочной Эзергили) и уж тем более допустить не могла, что когда-нибудь с этим существом встречусь. Ан нет, не угадала. В жизни еще и не то бывает.

Выглядит Эзергиль лет на семнадцать. Точнее, выглядит она, как хочет. Где учится, никому не говорит, но точно не в нашем училище. К Антонине ходит не первый год. Меняет свою внешность почти каждый день, относясь к ней как к произведению искусства. Но у нее есть пристрастия: например, к белой одежде спортивного фасона, черным длинным волосам, перламутровому лаку для ногтей и боди-арту. Двигается легко и красиво, как танцовщица. Парни от нее без ума, и она их меняет каждую неделю. Всегда веселая, приветливая и уравновешенная. Единственный минус — уж больно сама по себе, какая-то отстраненная.

Мне она сначала ужасно понравилась: я вспомнила подпись к картине, решила, что это судьба, объявила Эзергиль своим идеалом и захотела немедленно стать ее лучшей подругой. Однако ничего не вышло. Казалось, Эзергиль ничто в мире не интересует, в том числе и моя персона. Я делала шаг вперед, а она, вежливо и непринужденно, шаг назад. Ну и ладно, подумала я, тоже мне, вещь в себе, и даже не обиделась — разве можно на нее обижаться? Только любоваться издалека. Такая уж она есть.

А вот с Иваном у меня сложились отличные отношения. Причин тому несколько: он почти мой ровесник и по поведению самый обычный парень, в отличие от спесивой Катьки и загадочной Эзергили. С первого взгляда его можно принять за классического ботаника. Он молчаливый, начитанный, старательный и последовательный. Реагирует на все как-то замедленно; если погружен в работу, то уж целиком, и не докричаться до него никакими силами. Но я довольно быстро раскусила его. Никакой он не ботаник — просто ему интересно то, что другие не видят, и притом он гораздо умнее остальных. И, как у любого умного парня, тараканы у него в голове тоже специфические…

Как-то я пришла в мастерскую раньше времени и разговорилась с ним, чтобы чем-то время занять — начала расспрашивать об Антонине, о девчонках… Иван отвечал в своей манере — вяло и замедленно, явно стараясь отделаться от меня — пока речь не зашла о нашем обучении демиургии. Тут он внезапно разгорячился — должно быть, я задела больную тему.

— Конструирование реальности здесь поставлено отвратительно! Наш единственный метод — плутать в потемках, — возмущался он. — И все потому, что никто ничего толком не знает. Да и методики как таковой просто нет. Мы учимся, как подмастерья у какого-нибудь средневекового церковного художника. Мастер намечает контуры, мы раскрашиваем. Мастер надевает деревянные крылья на ребенка и говорит: "Рисуйте ангела". Мастер ставит перед нами свою картину и говорит: "Сделайте копию, а лучше несколько, пока не получится в точности, как у меня". И никакой теории, как будто философия и механика искусства стоят на месте!

— Но так все учатся, — возражала я. — Загляни к живописцам или скульпторам. Да ты разве не помнишь начальный курс? Везде то же, что и у нас. Помнишь девиз: "Учимся у природы"?

— В том-то и дело! — свирепо восклицал Иван. — То, о чем ты сейчас говорила — учиться у природы, — основной принцип для обычного художника. Но для мастера реальности это самый бездарный и примитивный метод из всех возможных…

— Это же не я, это над дверями написано! — защищалась я. — Думаешь, меня это радует? Я бы с удовольствием создала мир по собственным законам, как мне нравится, но разве Антонина позволит?

— Да не о том речь, — отмахнулся Иван. — Зачем создавать все эти бесконечные модели, которые на самом деле — повторение одной, самой первой? Вот ее-то и надо изучать! Все силы на это бросить, и мы за месяц добьемся большего, чем за все время существования нашей студии.

— Не поняла? — действительно не поняла я. — Что за первая модель?

— "В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста… и Дух Божий носился над водою…" — с легким вызовом процитировал Иван. — Единственная известная нам работающая модель. Плохо ли, хорошо — другой вопрос.

Я посмотрела в горящие глаза Ивана, и в душу мне закралось подозрение.

— Ты что, предлагаешь нам здесь Библию изучать? Ты случайно не сектант?

Иван выразительно посмотрел на меня, взглядом дав понять, что он обо мне думает.

— В отличие от прочих собравшихся здесь личностей со способностями к демиургии, я умею мыслить, — холодно произнес он. — Анализировать и делать выводы. Вы можете сколько угодно копировать вид за окном. Или населять крылатыми кентаврами лавровишневые леса. Я реконструирую модель мира в целом. Посмотри сюда.

Он подошел к верстаку и очертил ладонями невидимую полусферу. Под его руками воздух завибрировал, стал синеватым и светящимся, и на поверхности верстака что-то зашевелилось.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула я, когда разглядела, что находилось в этой синей полусфере. А был там целый мир, словно фотография земли из космоса, только живая, яркая и подвижная. Этакая кукольная планетка.

— Так-то! — гордо заметил Иван. — Вот пример серьезного комплексного подхода к проблеме. А то некоторые создадут пустыню, потом стоят посреди нее и думают — куда это меня занесло? И как отсюда выбираться?

— Я теперь поняла, чего ты хочешь. Сначала — как там? — небо и землю, потом свет и тьму, потом зверей…

— И на седьмой день человека, — кивнул Иван. — Самая простая и проверенная из возможных схем.

— То есть ты, типа, Бог?

— А то кто же?

Я была поражена: оказывается, Катькино самомнение — сущая мелочь по сравнению с манией величия, которой страдал Иван.

— Что, и я Бог?

Иван надменно усмехнулся:

— Ты пока нет. Так, некрупный начинающий демон.

Я расхохоталась, почему-то чувствуя себя польщенной.

— На самом деле, мы все тут начинающие боги, — с полной серьезностью добавил Иван. — И к этому надо относиться ответственно. Не тратить времени на ерунду.

— А эта твоя сфера и все, что в ней, — оно настоящее? То есть реальное?

— Разумеется, — пожал плечами Иван. — Уж реальность-то от иллюзии я отличу.

— А… — В голове у меня теснились вопросы. — Ты так и пойдешь по тексту Библии, да? Райский сад, Адам и Ева? Чего там еще… забыла…

— Ну да. Фантазировать не вижу смысла. Схема передо мной, со всеми ее недочетами и перегибами. Думаю, я смогу избежать большинства проколов ее автора, если правильно расставлю акценты и не буду создавать провоцирующих ситуаций.

Я покосилась на планетку в синей сфере, и неожиданно моя душа преисполнилась глубоким сочувствием к ее будущим обитателям.

— Хочешь создать рай на земле, что ли? Идея не новая. Я бы даже сказала, извини, банальная. И ничем хорошим это не кончится.

— Понимаешь, — задумчиво сказал Иван, — я не единожды читал Ветхий Завет, и мне совершенно ясно, что главный фактор, не дающий людям жить спокойно и счастливо, — вмешательство свыше. Это все равно, как если бы ты сочинила симфонию, а во время концерта непрерывно останавливала бы то одного, то другого музыканта и говорила: "Играй по-другому" — или вообще гнала бы его, чтобы посмотреть, как остальные выкрутятся. А потом бы еще и злилась, что все получается не так, как задумано. Весь-то фокус в том, что наш мир создан вовсе не для того, чтобы людям жилось здесь спокойно и счастливо, а для совершенно других, неизвестных нам целей. Может, чтобы проверить нас на живучесть, я не знаю. Мой же мир будет изначально создан для блага его обитателей. В этом оригинальность моей идеи.

— А Антонина что говорит? — поинтересовалась я. — Нам ведь вроде нельзя пока творить живые существа?

— У меня ее персональное разрешение, — надменно ответил Иван. — Я пришел к ней с этим проектом и сказал, что если мне не позволят его воплощать, то я поищу другую мастерскую. И ей ничего не оставалось, как согласиться. Знаешь, будущими мастерами моего уровня не швыряются.

Я призадумалась. В этой ситуации крылся какой-то подвох. Такое смиренное поведение было явно не в стиле Антонины. В мастерскую Иван пришел с курса мастеров реальности, где ничем не прославился. На общих занятиях по демиургии Иван ничего выдающегося тоже пока не сотворил: по слухам, его работы были гораздо слабее Катькиных, не говоря уж о работах Эзергили. И именитых родственников у него вроде не было. Почему же он настолько легко и быстро добился такой существенной уступки?

— Ладно, как знаешь, — сказала я. — В любом случае, интересно, что у тебя выйдет.

Вот такие мы, ученики. А теперь расскажу вкратце о доменах. Потому что домен для демиурга, как ракушка для улитки, — по отдельности они существовать не могут. Только я одна, как слизень, так и хожу без домена и не особенно рвусь его заиметь. А почему, станет ясно из моего рассказа.

Создание домена было темой первого урока демиургии, на котором мне довелось присутствовать. Как я узнала впоследствии, лекция о доменах проводилась специально для Ивана. Остальные могли послушать и принять к сведению, а мне так и вообще было рано все это знать. Но такой уж здесь принцип обучения — программа общая, но каждый идет в своем темпе и выбирает, что ему нужно.

Домен — это личное владение демиурга, его собственный мир, в котором он — Бог-творец и дух места. Как рассказывала Антонина, миров можно наплодить сотни, но доменом будет только один. Его особенность в том, что он как-то связан с творцом, на глубинно-личностном уровне, и эта связь чуть ли не обратная. Как, например, у дриады: срубишь дерево — погибнет дриада, убьешь дриаду — засохнет дерево. Как я поняла, создаешь пространство как бы из себя. То, что называется "вкладывать душу", только в буквальном смысле.

Работать над доменом надо вдумчиво и постоянно. То есть моя кислотная пустыня — никакой не домен, а так, как выразилась Антонина, "недержание подсознания". И еще — у демиурга домен должен быть обязательно. Он для него база, шлюз для дальнейшего проникновения в тайны материи и творчества. В чужой домен постороннему можно попасть только с позволения владельца. (На этом месте Эзергиль скорчила хитрую гримасу и подмигнула Погодиной, а Катька незаметно ущипнула ее за ногу, смотря на Антонину лживо-преданным взглядом.) А там, внутри, каждый волен творить все, что захочет. Но не людей.

Посреди лекции к нам заглянула мелкая девчонка и сообщила, что Антонину зовут к директору. Она вышла, и разговор сразу оживился. Погодина спросила Ивана, как он назовет свое владение, а когда он с важностью сообщил: "Ойкумена" — тут же переделала Ойкумену в "Ванькину домену". Я вцепилась в Эзергиль с расспросами, однако узнала мало интересного. Про свой домен Эзергиль рассказывать отказалась, при словах "домен Антонины" расправила плечи и загадочно улыбнулась. Насчет Катькиного владения сказала, что оно называется "Дом Эшеров", что место это мрачное и опасное, и лучше туда без приглашения не соваться.

— Готический замок, что ты хочешь? В подвале Франкенштейн, на чердаке Дракула, а в башне Погодина занимается черной магией при полной луне.

— Как романтично! — вздохнула я.

— А оборотня в парке встретить не хочешь? Говорят, они у нее водятся.

— Разве он может мне что-то сделать? — усомнилась я. — Разве что напугать. Он же ненастоящий.

— Как — ненастоящий? — изумленно взглянула на меня Эзергиль. — Чем мы тут, по-твоему, занимаемся? Ненастоящие по средам, в двенадцатом кабинете, на спецкурсе миражей. Подойди-ка к Катьке и скажи, что ее оборотень ненастоящий…

— Ась? — повернулась к нам Погодина, глядя на меня с нехорошим любопытством. — Девушка хочет увидеть оборотня? Это мы устроим…

— Не соглашайся, — быстро сказала Эзергиль. — Сожрет он тебя с потрохами и не подавится. И следов не найдут. Поэтому-то в чужие домены и нельзя соваться без разрешения хозяина. В каждом мире — свои законы.

Я пожала плечами. Честно говоря, не верилось, но и экспериментировать пока не хотелось. Но тем не менее все это было дико увлекательно. Да, кажется, спецкурс Д оказался стоящей штукой!

— Мне тоже хочется свой домен, — заявила я, решив сменить тему.

Погодина и Эзергиль переглянулись и обидно рассмеялись.

— Это будет сосновый лес, — торопливо продолжила я, не дожидаясь комментариев. — Такой древний, чтобы самые древнейшие чащи казались рядом с ним молодыми лесопосадками. И чтобы со всех деревьев мох свисал, а под корнями можно было пройти, не нагибаясь. Почва — розовый песок. Грибы там будут повсюду расти здоровенные: зеленые, голубые и коричневые с золотыми крапинками.

— Мухоморы? — с интересом спросил Иван.

— Еще там будут жить большие пауки. Такие все мохнатенькие…

— Белые и пушистые, — подхватила Эзергиль.

— …Нет, бежевые с розовыми коготками, и у каждого на спинке будет узор в виде черного глаза. И паутина такая перламутровая, целые волейбольные сетки высоко между соснами, а на солнце она будет сверкать золотыми каплями…

— Ядовитые пауки-то? — опять встрял Иван.

— Смертельно, — подумав, сказала я. — Укушенный начинает переваривать сам себя и умирает в страшных муках. Но меня они кусать не будут. Меня они будут любить, тереться спинками и курлыкать…

Погодина что-то прошептала на ухо своей соседке. Эзергиль почесала в затылке и задумалась. Катька опять принялась шептать. "Давай я!" — расслышала я. "А я говорю, не надо!" — "Такой порядок!" — "Кто угодно, только не ты". — "Тогда сама".

Иван навострил уши и пересел поближе. Я замолчала.

— Ты болтай, болтай, — подбодрила меня Катька. — Мы слушаем.

Я слегка обиделась, но продолжала, поскольку мысли еще теснились у меня в голове и надо было от них избавиться:

— Там будут необыкновенные закаты. Вот у меня дома в окне солнце заходит так, как будто весь мир сжигает напоследок, и вгоняет меня в ужасную депрессию. А в моем домене лучи заходящего солнца будут… как сказать?.. преображающими. Каждый закат будет казаться концом мира, а каждое утро мир будет рождаться заново.

— Ничего, живописно, — одобрила Эзергиль. — А что-нибудь еще там будет, кроме закатов, пауков и мухоморов?

— Я пока не придумала. Не все же сразу. Хотя вот еще: ручьи с радужной водой.

— Почему радужной? От солярки, что ли? — съязвила Погодина.

— Нет, они генерируют радугу, — принялась фантазировать я. — При ударе молнии в воду возникает вертикальный канал…

— Ну, завралась! — прокомментировал Иван, отползая на прежнее место.

Эзергиль положила ему руку на плечо и вернула обратно.

— Геля, действительно, хватит болтать. Переходи к делу.

— В смысле?

— Покажи нам домен-то!

Я растерялась.

— Это же просто фантазии…

— В этой мастерской, — наставительно произнесла она, — просто фантазий не бывает. Каждая твоя осознанная мысль вызывает изменения реальности. Ты еще не въехала?

Я глубоко задумалась, но так и не поняла, чего от меня хочет Эзергиль. Погодина и Иван выжидающе смотрели на меня, как будто я должна была что-то сделать прямо сейчас.

— Короче, в лес когда пойдем? — нетерпеливо спросил Иван. — Я хочу набрать мухоморов с золотыми пятнышками.

— А я хочу посмотреть на пауков, которые трутся спинками и курлычут, — сообщила Погодина. — Вот мой оборотень почему-то не хочет проявлять ко мне нежность, сколько я над ним ни бьюсь…

— Что мне делать-то? — спросила я, обращаясь к Эзергиль.

Она только плечами пожала.

— Ты сама должна знать. Я не поняла, ты как очутилась на спецкурсе демиургии, если не знаешь базовых вещей?

Я почувствовала, что вот-вот впаду в отчаяние. Действительно, болтать несложно, но откуда я возьму настоящий лес? Даже чтобы создать какую-нибудь тварь в мастерской реальности, мне надо было представить ее во всех подробностях, включая внешний вид, анатомическое строение, привычки и характер; надо было знать, чем она питается, какой образ жизни ведет, и нет ли у нее аллергии на хлорку, которой в мастерской моют полы. А если целый лес, со всеми зверями, растениями и минералами! Да это работы на год.

Тут мне пришла в голову неплохая мысль: не создавать лес с нуля, а представить, что он уже где-то есть, и входить в него постепенно, как человек идет по тропинке. Где-то внутри зашевелилось ощущение, что такой способ может сработать. Я восстановила в памяти образ — первый, самый яркий, с которого все началось: три гигантские сосны, освещенные малиновыми лучами заходящего солнца, растут на скалистой гряде. Между переплетенными корнями петляет тропинка. Семейство разноцветных грибов источает пряный дурманящий запах. С ветки на ветку перепорхнул бежевый паук, выпуская из себя золотистую нить будущей паутины…

— Пошли, — приглушенно сказала я, направляясь к выходу из мастерской.

Демиурги толпой двинулись за мной. Я распахнула дверь. Все-таки до последнего момента я опасалась, что у меня ничего не получится. Но за дверью был он — мой лес. Стройные сосны в густой паутине, багровое небо, стрелы заката.

— Чего застряла? Дай и другим посмотреть. — И Погодина спихнула меня с крыльца.

— Это неправильный лес!

Мы с Эзергиль стояли на повороте тропинки. Иван шуршал в кустах в поисках грибов, Погодина убежала куда-то вперед в погоне за взъерошенным нервным пауком. Эзергиль стояла и разглядывала сосны с таким видом, будто ее ничто не интересует.

— Я говорю, лес не тот!

— Как не тот? — лениво переспросила Эзергиль. — А какой?

— Чужой. Я все представляла… не совсем так. Сосны должны быть кряжистые, а не стоять стеной. Потом, оттенок неба. И вообще, это место мне незнакомо.

— Приехали! — Иван вылез из кустов с куском сине-зеленой грибной шляпки в руках. Из слома капало нечто неприятно похожее на венозную кровь. — А как мы отсюда выбираться будем?

— Через дверь, — не подумав, ляпнула я.

Иван заржал и снова ушел в кусты. Оттуда донесся треск и подозрительное чавканье.

— Действительно, выход не продуман, — заметила Эзергиль, — и вообще ничто не продумано. Это тебе еще аукнется. Причем в ближайшем будущем.

— Что теперь делать? — всерьез заволновалась я.

— Не знаю. Твой же лес, — хладнокровно сказала Эзергиль. — Но обрати внимание, что солнце скоро зайдет. Или у тебя страна вечного заката?

— Нет, — нервно ответила я, оглядываясь по сторонам. И впрямь, темнело в лесу буквально на глазах. Куда же делась Погодина, подумалось вдруг мне.

— А пауки твои, — продолжала Эзергиль, — они только тебе курлычут или всем, кто с тобой приходит? Кстати, чем они обычно питаются?

— Кого поймают, тем и питаются, — буркнула я. — Куда эту темненькую, в смысле Погодину, унесло? Давай покричим, вдруг она заблудилась!

Мы немного поорали, но отклика не дождались, только из кустов вылез Иван. Я с ужасом увидела, что он ест гриб.

— Съедобный? — быстро спросила Эзергиль, перехватив мой взгляд.

— Не знаю, — с трудом произнесла я.

— А кто знает? — укоризненно сказала Эзергиль. — Иван, у тебя голова на плечах есть или как?

— Не смог удержаться, — промямлил Иван, дожевывая шляпку. — Пахнет так, что перестаешь соображать напрочь. А на вкус, между прочим, как картон.

— Так зачем ты его лопаешь?!

— Остановиться не могу.

— А как вообще? Живот не заболел?

— Пока нет. Только пить очень хочется.

— Поищем воду? — предложила Эзергиль. — Полагаю, нам тут предстоит заночевать.

— Только не это! — категорически заявила я. — Будем искать выход. Давайте для начала пойдем вперед по тропинке. Может, встретим Погодину, а то я за нее начинаю переживать.

Втайне я надеялась все-таки найти то место с тремя соснами. Мне думалось, что стоит там оказаться, как все наши проблемы сразу решатся. Я уже и сама не рада была, что придумала этот волшебный лес. Что-то мне подсказывало, что он себя еще покажет.

За поворотом ничего не изменилось: все те же корабельные сосны стеной по обе стороны тропы. Закат почти догорел, только в верхушках сосен отсвечивали зловещие малиновые блики. Под деревьями было уже так темно, что мы начали терять тропинку. Но вскоре я с удивлением заметила на земле светящиеся салатные пятна: это фосфоресцировали грибы. Подняв голову, я обнаружила, что паутина тоже наливается розовым светом. Зрелище было красивое и страшноватое.

— Я этого не создавала, — вслух подумала я.

— Еще как создавала! — возразила Эзергиль. — Когда не утруждаешь себя детальным продумыванием жизненного пространства и пускаешь все на самотек, то из подсознания вылезают такие штуки, что нарочно не придумаешь.

— Пить хочу, — жалобно сказал Иван.

— Куда ты завел нас, Сусанин-герой? Отстаньте, заразы, я сам тут впервой! — процитировала Эзергиль. — Ну, где обещанный ручей с радужной водой?

Я молча прибавила шагу. Паутина освещала лес жутким холодно-розовым цветом. В подлеске кто-то шуршал и клацал зубами. "Мы выйдем к трем соснам! — повторяла я себе как заклинание. — А я говорю, выйдем!"

— Отрежем, отрежем Сусанину ногу! — изгалялась Эзергиль. — Не надо, не надо, я вспомнил дорогу!

— Тихо! — остановилась я. — Слышите — там, впереди?

Лес наполнился скрипом и шорохом, как будто ветер зашелестел в колючих кустах. Из отливающей малиновым темноты выкатился черный ком, за ним второй, третий… Пауки! Словно подчиняясь беззвучному зову, они со всех ног стремились к одной точке пространства. Когда первый паук вышел на финишную прямую, я запоздало сообразила, что этой точкой была я.

— Пошли вон!

Мой жалобный возглас пропал впустую. Пауки льнули к моим ногам, как лучшие друзья после долгой разлуки, уже не чаявшие встречи. Они терлись об меня и вовсю курлыкали, пихаясь и плюясь друг на друга ядом. Самые преданные ловко взобрались мне на плечи, обняли за шею всеми своими мохнатыми лапами и замерли, нежась.

— Эзергиль, — прошептала я, стараясь не дышать. — Сними их с меня!

Компания, стоя в отдалении, давилась от хохота.

— Я бы с радостью, да вот боюсь, покусают, — ответила Эзергиль сквозь смех. — А себя переваривать как-то неэстетично…

— Это определенно любовь! — комментировала невесть откуда взявшаяся Погодина. — Ой, смотрите, на голову полез! Гнездо вьет!

— Гелька, не тушуйся, — усмехаясь, советовал Иван. — Почеши спинку вон тому большому, с красными глазами, а то он, по-моему, недоволен — как бы кусаться не начал…

Я переминалась с ноги на ногу, пытаясь сохранить равновесие в толпе мохнатых тварей. Паук, угнездившийся у меня на голове, свесил лапы и окончательно загородил мне обзор.

— Да помогите же! Ах, сволочи!

— Это к кому относится? Надеюсь, к паукам? — услышала я голос Погодиной. — Нет уж, дорогуша, сама бреда собачьего нагородила, сама и выпутывайся. Пошли, ребята?

Голос Эзергили прозвучал неразборчиво — кажется, она возражала.

— Что тебя смущает? — Катька искренне удивилась. — Ты же видишь, что она ноль. Пусть на своей шкуре прочувствует, каково это — творить миры. Может, сделает правильные выводы. А то всякие стремятся пролезь туда, где им в принципе не положено… Ай! Черт! Что вы ржете, паразиты?

Из-за паучьих лап мне было не видно, что там произошло, но любопытство разобрало меня до такой степени, что я почти не дрогнувшей рукой сняла с головы паука и посадила его на землю.

В паре метров от меня стояла Катька, держа руку на отлете и глядя на нее с испугом и отвращением. На руке, вцепившись когтями и зубами, висел мохнатый бежевый паук и мрачно поглядывал на нас блестящими серебряными глазками.

— Вот гад… подкрался и прыгнул, — пробормотала Погодина. — Ну же, отцепите его от меня.

Эзергиль покачала головой:

— Не иначе как за хозяйку вступился. Ну, готовься, подруга, к неприятным ощущениям в области желудка. Покажи-ка зверя. Надо же, как впиявился! Ванька, надо его снять, что ли.

Иван молча шарахнулся от злобной твари.

— Тогда ты, Гелька.

Вместо ответа я мстительно расхохоталась.

— Ты сама говорила, что они тебя любят, — с укором сказал Иван. — Так докажи.

— Еще чего, — с вызовом сказала я. — Если она такая крутая, так пусть сама и выпутывается из моего собачьего бреда.

Эзергиль вздохнула и с неохотой протянула руку, чтобы взять паука за шкирку. Хищный выродок тут же отпустил Катьку, подпрыгнул, лязгнул зубами и попытался вцепиться ей в ладонь. Она едва успела отскочить. Паук, промахнувшись, шлепнулся на землю. Тут подоспел Иван и поддал паука ногой, как мяч. Паук с писком улетел в заросли грибов.

— Фу! — вздохнул Иван. — Отделались. Господи, пить-то как хочется! В горло как песку насыпали.

— Мне плохо, — умирающим голосом сообщила Погодина, оседая на землю.

— Надо уходить, — озабоченно сказала Эзергиль. — Судя по светящейся паутине, эти твари охотятся по ночам.

Я вцепилась себе в волосы, распихивая ногами пауков. Они обиженно пищали и не расходились. Мысленно я уже дала зарок поставить крест на демиургии, если выберусь из своего домена живой.

— Эзергиль! — воззвала я в отчаянии. — Спасай! Как выходят из домена?

— Ты правильно сказала — через дверь.

— Где же тут дверь?!

Эзергиль засмеялась. Должно быть, мне показалось в полутьме, подумала я. Как можно смеяться, когда рядом умирает от жажды Иван и сама себя переваривает Погодина? Что за душевная черствость?

— Есть такие двери, в которые выходят только один раз. Кстати, их большинство, — сказала Эзергиль. — Следовательно, когда создаешь мир, первое, что надо обеспечить, — удобный и безопасный выход. Эй, Катька, хватит умирать. Паук был не ядовитый.

Распластавшаяся на тропе Катька издала стон и приподнялась.

— Я вам это еще припомню, — пообещала она. — Со мной такие шутки даром не проходят. Блин, как рука-то болит!

— И поделом, — пробормотала я. — Мало тебя покусали.

— Если бы ты в самом деле умудрилась создать домен, мы бы тут все к утру скончались, — насмешливо заявил Иван, помогая Катьке подняться.

Тут до меня дошло. Ух как я разозлилась!

— Вы разыграли меня, паразиты! Лес ненастоящий! Так я и думала — что-то здесь неправильно…

— Лес настоящий, — возразила Эзергиль. — Я сделала эту модельку по твоему описанию. Кое-что, конечно, поменяла. Пауки неядовитые, грибы тоже. Будь ты поопытнее, сразу догадалась бы, в чем дело.

— Это, типа, посвящение в ученики, — добавил Иван. — Чтобы на своей шкуре прочувствовала, что такое демиургия. Было очень прикольно понаблюдать, как ты мечешься…

— Сейчас ты начнешь метаться! — пригрозила я, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого.

— Эй, ребята, — окликнула нас Эзергиль. — Отвлекитесь, дело еще не закончено. Геля, ты хочешь узнать, как выходить из домена, или нет? Тогда слушай. Сначала запоминаем место входа — это самое важное. Дверь там, но поскольку она открывается только в одну сторону, ее не видно. Наша задача — сделать ее двухсторонней. Для этого представляем, как дверь выглядит снаружи, как можно подробнее, пока она не станет реальной. А потом выходим.

— Все это хорошо, — кивнула я. — Но я не помню, где мы зашли.

— Я-то помню, — снисходительно сказала Эзергиль. — Разворачиваемся обратно.

Мы шли по тропинке под навесом из светящейся паутины. Далеко в небе виднелись необычные созвездия, в лесу то там, то сям вспыхивали чьи-то глаза. Но я уже не боялась. Волшебный лес расколдовали, он стал безопасным и неинтересным. "Когда буду создавать домен, придумаю что-нибудь другое", — решила я.

За очередным поворотом моим глазам открылось диковинное зрелище: среди темного леса, на невесть откуда появившейся полянке стояла наша художка. В окнах горел свет и мелькали чьи-то тени.

— И что теперь? — спросила я на всякий случай.

— Чего-чего, — удивилась Эзергиль. — Пошли в мастерскую. Заберем сумки, одежду и по домам. А то поздно уже.

ГЛАВА 5

Лазербол и "Рагпарек"

Моя первая попытка демиургии, несмотря на всю ее провальность, закончилось в общем благополучно — за одним неприятным исключением. Этим исключением была вполне реалистически прокушенная рука Погодиной. И хотя я в этом была абсолютно неповинна, Катька, как выяснилось впоследствии, затаила злобу именно на меня. И, дождавшись удобного случая, отплатила, как настоящий мастер Чистого Творчества, — аккуратно, изысканно и жестоко.

Так случилось, что вскоре после моего появления на спецкурсе Д отделение иллюзий охватило повальное увлечение лазерболом. О походе во Дворец молодежи, откуда поползла эта зараза, я узнала совершенно случайно. Моя лучшая подруга Маринка, с которой мы дружим с детского сада, как-то раз на перемене следила за очередным парнем своей мечты и нечаянно подслушала разговор компании иллюзионистов, с жаром этот самый поход обсуждавших. Если бы она оставила подслушанное при себе, и мне, и многим другим людям удалось бы избежать массы неприятностей. Но чтобы Маринка что-нибудь не разболтала "по секрету" всем окружающим, такого чуда в природе еще не случалось.

Началось, как водится, с ерунды: несколько парней сходили сыграть в этот самый лазербол во Дворец молодежи. Их вшестером провели в круглое "космическое" помещение, там они разделись до пояса, всем выдали бронежилеты, шлемы и бластеры и запустили в лабиринт. Устройство лабиринта, по словам Маринки, вызывало у иллюзионистов наибольший восторг: закоулки, тупики, темно и мрачно, повсюду дым, подсвеченный мелькающими разноцветными прожекторами, не видно ни фига, и музыка грохочет. На противоположных концах лабиринта находились "базы". Задача — прорваться в базу противника и расстрелять ее. Также засчитывается каждое попадание в шлем или бронежилет. Они там носились как угорелые минут сорок: кто-то кинулся на штурм базы, точно камикадзе, и тут же получил полный лазерный заряд в лоб, кто-то скрылся в засаде да так и просидел там всю игру, кто-то в лабиринте заблудился и долго орал: люди, где вы, убейте меня, пожалуйста!

Казалось бы, сходили и забыли. Но кому-то из иллюзионистов пришла в дурную голову мысль перенести аналог лазербола в коридоры училища. Несколько дней иллюзионисты носились на переменах, сшибая с ног тех, кто не успевал прижаться к стенке, и швырялись огненными шариками, которые с грохотом и сполохами взрывались при соприкосновении с жертвой. Это безобразие продолжалось дня три, пока огненным шаром нечаянно не залепили в самого Николаича. Директор озверел и приказал прикрыть веселье. Иллюзионистам ничего не осталось, как покориться. Больше шарики в училище не взрывались. Но самые внимательные, в том числе и я, заметили, что игра — втихомолку, тайком, в глубоком подполье — продолжается, и не только продолжается, но вроде бы даже эволюционирует.

Происходили, например, такие сцены. Весь поток — человек семьдесят — сидят в глубоком молчании и слушают лекцию, посвященную образу бизона в искусстве раннего мезолита. Вдруг какая-то девчонка, очень серьезная и старательная с виду, поднимает руку и делает легкое метательное движение. В ту же секунду с передних парт доносится удивленный возглас, а потом — страшная брань. Взгляды всех присутствующих обращаются на чертыхающегося парня. На вид он целый и невредимый, но зол так, как будто его холодной водой из-за угла облили. Препод, разумеется, выгоняет его из аудитории. Парень, мрачно обводя глазами ряды, выходит. Из-за двери несется ругань. Развеселившийся народ перешептывается, гадая, в чем дело. Серьезная девочка и ухом не ведет, пишет себе конспект, только улыбается уголком рта.

Шли дни, напряжение росло. Иллюзионисты вели себя как заговорщики государственного масштаба, кучковались на переменах, обсуждали какие-то девайсы, сыпали совершенно непонятными именами и названиями и периодически вели себя неадекватно, сползая под парту посреди лекции, неожиданно замирая на месте или разражаясь воплями безо всякого повода. Изредка я краем уха ловила обрывки загадочных разговоров примерно такого содержания: "… Он кинулся на меня сзади, и я ударил его пяткой с разворота так, что чешуя во все стороны полетела, а другой тем временем подкрался и жвалами меня за ботинок — хап! Сразу сто очков минус. Ах ты, думаю, сука, у меня уже пар из ушей, а из-за тебя мне тут еще двадцать минут лишних рубиться?! И я его схватил за задние клешни — он пищит, жгучей слюной брызжет — и об стену, об стену!!!" Часто в разговорах мелькало таинственное слово "Рагнарек".

Я понятия не имела, что собой представляет эта новая игра, да и не интересовалась особо, пока однажды случайно не угодила прямо на ее финал — впрочем, скорее всего, никакой случайности в этом не было. Как-то раз, уже после занятий, я приехала сдавать хвост по черчению. Я шла себе по полутемному второму этажу, когда из-за угла выскочила девчонка с яркими черными глазами, судя по прикиду — иллюзионистка, но явно не первогодок. Господи, неужели опять лазербол, подумала я, привычно отступая к стенке. Пробежав метров десять, девчонка круто затормозила и оглянулась назад, переводя дыхание. Лицо у нее было предельно напряженное — чем не спринтер на последних секундах дистанции. Меня она как будто не видела. Из-за угла между тем появился парень. Так же бурно дыша, он вертел головой, сжимая в руке какой-то продолговатый черный предмет. "Да ведь он же не видит ее! — поняла я. — Он ее ищет и в упор не замечает!"

— Эй, Один! — неожиданно крикнула девчонка. Она стояла прямо напротив меня и, выкрикнув это странное имя, быстро сделала шаг влево, едва меня не толкнув. В ее руке появилось, словно из воздуха, такое же устройство, как у парня, — похожее на дистанционный пульт управления от телевизора, только почти без кнопок, а с одной стороны у него торчали под углом два металлических зуба.

Глаза "Одина" вспыхнули — он заметил ту, кого преследовал.

— На этот раз ты просчиталась, Скульд! — радостно завопил он и кинулся в атаку. — Сейчас я тебе дам пня! В рог закатаю!

Скульд застыла на месте, стараясь даже не дышать. Я постаралась последовать ее примеру: отчасти, чтобы не портить людям кайф, а отчасти — ради собственной безопасности. Кто их знает, чем они тут занимаются, а "пульты" мне и вовсе казались довольно-таки угрожающими.

Один пронесся мимо нас и затормозил метрах в двух позади. На его лице отражалась досада — он опять потерял противника. Лицо Скульд было напряженным и неподвижным, как будто она к чему-то прислушивалась. Она тоже не видит Одина, догадалась я. Что же это за игра такая? Магические прятки?

В этот момент Один совершил нечто неописуемое. Он издал торжествующий вопль, ринулся вперед и как баран налетел на стену в конце коридора, даже не попытавшись затормозить. Раздался глухой удар. Я невольно вскрикнула. Один мешком рухнул на пол. Скульд встрепенулась, в одно мгновение оказалась рядом с ним, вскочила ему на спину и приставила "пульт" к затылку поверженного противника.

— Сдаешься?

Один нечленораздельно выругался.

— Сдаешься?

Скульд щелкнула "пультом", и между металлическими зубами промелькнула здоровенная белая искра. Один конвульсивно дернулся, пытаясь встать, но Скульд надежно уселась у него на спине. Да это же просто электрический шокер, сообразила я. Чертовски неприятная штука, особенно если включить на полную мощность. Жестокие, однако, у иллюзионистов игрища!

— Третий раз спрашиваю — сдаешься, ас?

— Да-а-а, — прохрипел Один. — Хватит шею поджаривать, паразитка!

— Давай шокер. Восемь — шесть в пользу асов. Кто-то скоро отправится в Нифльхейм, ха-ха…

Скульд слезла со спины Одина и помогла противнику встать.

— Еще не известно, как дела у остальных, — буркнул Один, отряхивая штаны и свитер. — Может, на других ярусах асы ваших обставили. А круто ты меня заманила. Я, в полной уверенности, что ты прячешься за следующим поворотом, с размаху впилился в эту долбанную стену…

Скульд довольно хихикнула:

— Пришлось поводить тебя по этажам, пока у тебя окончательно не пропало ощущение направления. Когда я заметила, что ты уже не рубишь, где находишься, то повела тебя к фальшивому коридору. Впредь обращай внимание на сквозняки. Это дело тонкое, на бегу не больно-то распознаешь, но иначе никак не определить, настоящий коридор или нет. Это уровень мастера. Кстати, тут появились умельцы, которые научились создавать иллюзию сквозняка. Ты как, в порядке? Синяк-то будет какой красивый, хи-хи-хи… Пошли, отметимся у Фрейи, заодно узнаем, как дела у остальных…

Дружески беседуя, иллюзионисты прошли мимо меня, как мимо пустого места, и исчезли за поворотом. После этого приключения мой абстрактный интерес к забавам иллюзионистов превратился в конкретное непереносимое любопытство. Судя по всему, иллюзионисты создали некое игровое пространство, которое только им и было видно, и разработали такие правила, чтобы игроки не особенно бросались в глаза остальным ученикам. Сюжетно игра как-то была связана со скандинавской мифологией, по крайней мере, слова "ас" и "Рагнарек" ассоциировались у меня именно с ней.

Я насела на Маринку: описала ей подсмотренную мной сцену побоища и принялась подбивать ее вытянуть из предмета слез и воздыханий, какой-такой тайной игрой поглощен весь курс иллюзий.

— Это ведь отличный повод для общения с твоим красавцем — как его там? — искушала я подругу. — Скажи ему: шла по коридору, увидела игру, теперь не могу ни есть, ни спать, и только ты один можешь мне помочь…

— С какой стати он будет мне что-то говорить? — сопротивлялась Маринка. — Пошлет подальше.

— Ты что?! Да он счастлив будет, что ты к нему сама обратилась! Помнишь, ты говорила, что он на тебя позавчера нежно посмотрел три раза, а на той неделе на ногу специально в дверях наступил. У него на лице написано, что он по тебе сохнет!

В итоге доводы на Маринку подействовали, и она пообещала поговорить со своим иллюзионистом. Но иллюзионист, как и следовало ожидать, рассказывать об игре наотрез отказался.

— Сказал, эта игра только для своих, — мрачно сообщила подруга. — А всяким реалистам там делать нечего. Рожденный ползать, дескать, летать не может.

Прошло несколько дней. Ценой невероятных волевых усилий я преодолела муки зависти и постаралась выкинуть чужую игру из головы. Тем сильнее удивила меня Марина, с сияющей физиономией окликнувшая меня в буфете.

— Гелька, победа! — крикнула она таким тоном, каким обычно по телевизору говорят: "Вы выиграли миллион!"

— Все устроено, — сообщила она, когда мы уединились на исписанном подоконнике. — Сегодня, в половине пятого, в столовке тебя встретят и отведут, куда следует.

Я ничего не понимала.

— Будешь играть!

— Во что?

— В "Рагнарек"!

Тут до меня дошло.

— Рассказывай, быстро! — в волнении приказала я.

Оказывается, вчера к Маринке подвалил парень ее мечты в компании нескольких однокурсников и потребовал разъяснений. Его интересовало, откуда девушка узнала об игре, что конкретно узнала, и кто, кроме нее, еще в курсе дела.

— И ты все разболтала?!

— А что тут тайного? Я просто сказала им, что одна девчонка с курса реальности догадалась насчет "Рагнарека" и жутко хочет сыграть. Все развеселились, стали всякие шутки шутить, и тут такая темноволосая девчонка с длинной челкой спрашивает: "Это не та ли, которая на той неделе жалась к стенке на первом уровне Асгарда?" Я говорю — вроде она. А как ее, спрашивает, зовут? Ну, я сказала. Тогда эта девчонка и говорит: "Пусть приходит. Почему бы не провести эксперимент? Запустим ее в Нифльхельм и посмотрим, чего стоят реалисты". Так вот! — гордо закончила Маринка, явно ожидая, что я кинусь ей на шею от благодарности и нежных чувств.

Но я не кинулась. Мне неприятно резанула слух одна фраза.

— Девчонка, говоришь, с длинной челкой? А ее случайно не Катя звали?

— Ой, не помню. Может, и Катя. Она там, типа, верховодит.

Если это Погодина, подумала я в замешательстве, то я попала. Мне вспомнились заколдованный лес и рассказы о Катькином домене с оборотнями, вампирами и прочими чудовищами, по коим она мастерица. По спине поползли мурашки, в голове промелькнула мысль, что моя идея была не такой уж удачной. Первое, о чем мне следовало подумать, прежде чем лезть в игры иллюзионистов, — а не приложила ли к ним руку Погодина? Она же теперь может сделать со мной все, что угодно! Но отказаться невозможно — это был бы позор на все училище.

— Спасибо, — промямлила я сияющей Маринке. — Ты настоящая подруга.

На другой день после занятий мы с Маринкиным иллюзионистом пересеклись в столовке и пошли через кухню, в подсобные помещения, по каким-то лесенкам, причем все вниз да вниз. Ни поварихи, ни встреченная в темном коридоре уборщица внимания на нас не обратили. Я сначала удивилась, а потом вспомнила, что чуть ли не первое, чему учат иллюзионистов, — отводить глаза. Это у них, можно сказать, базовый навык. По дороге я выпытывала у парня, что собой представляет игра, но он только ухмылялся и отделывался фразами типа: "Да сама увидишь". Маринку, к ее большому огорчению, с собой не взяли.

— Ну, вот мы и пришли.

Коридор заканчивался тупиком. Несколько грязных ступенек вели вниз, к могучей подвальной двери, напоминающей вход в застенки инквизиции. Перед дверью, оживленно переговариваясь, стояли человек шесть. Некоторых я узнала. Разумеется, в этой тусовке оказалась и Погодина.

— А вот и камикадзе идет! — приветствовала она меня.

Иллюзионисты дружно развернулись в мою сторону и принялись бесцеремонно меня разглядывать, пересмеиваясь и шепчась между собой.

— Я думала, струсишь, — заявила Катька. — Ну, раз такая смелая, то добро пожаловать в ад.

— Условия победы, — деловым тоном потребовала я. — Инвентарь. Карту.

Иллюзионисты встретили мою речь нестройным гоготом.

— Карту, надо же! — фыркнула незнакомая девчонка. — Может, ей еще и оружие выдать?

— А разве оружия не будет? — упавшим голосом спросила я.

— Ну, значит, так, — начал высокий парень. — Нынешняя игра из серии "Рагнарек" совсем новая, сегодня мы ее только запускаем. Называется она, если тебе это что-то говорит, "Дети Локи". Проводится в лабиринте. Лабиринт представляет собой нижний мир, или мир посмертных испытаний, называется он Нифльхельм, что означает "царство тумана". Его населяют разнообразные чудовища, которых надо побеждать тем или иным способом. Тебе будут предложены три загадки на выживание. Миф-то о детях Локи знаешь?

— Не-а…

— Значит, шансы выжить резко уменьшаются. Впрочем, тебе же хуже.

— Но это нечестно! — возмутилась я.

— Знаешь, что такое интерактивное пространство? — вмешалась Погодина. — Миражи высшего порядка тоже интерактивны. Учти этот момент, когда будешь решать загадки.

— Я не очень поняла… То есть я смогу влиять на то, что происходит в лабиринте?

— Если сумеешь.

— В лабиринт мы заходим без оружия, — продолжал парень. — Одна из задач — подобрать оптимальный способ убийства каждой твари. Против некоторых действуют призрачные девайсы разных видов, других можно убить голыми руками…

— "За клешни и об стену", — буркнула я.

— Угу, — кивнул мой инструктор. — Это довольно увлекательно, поверь. После того как загадки будут отгаданы и лабиринт очищен, тебе предстоит самое интересное — найти из него выход. Не дергайся, там будут подсказки… если сможешь их найти.

Иллюзионисты расступились, освобождая проход к двери. Кто-то принялся снимать навесной замок. Наверняка они явились понаблюдать за мной, мрачно подумала я. Устроили себе гладиаторские игры, паразиты. Ну ничего, честь реалистов не пострадает. Я им покажу, кто из нас круче. А кстати…

— Там не опасно? Я имею в виду, какие-нибудь настоящие опасности встречаются?

— Реальные — нет, а вот иллюзорных до фига, — ответила Погодина и при этом ухмыльнулась так пакостно, что я окончательно уверилась: она подготовила мне неприятный сюрприз.

Замок наконец сняли, и передо мной гостеприимно распахнулись двери в лабиринт.

ГЛАВА 6 (продолжение)

Дети Локи

Я спустилась по ступенькам вниз, осторожно заглянула внутрь. Подвал подвалом, темный, вдалеке едва теплится желтоватая лампочка, несет гнилой сыростью и, что нетипично, холодом — почти морозом.

— Иди, иди, — буркнул за спиной "привратник". — Время пошло.

"Тут еще и отсчет времени!" — тоскливо подумала я, шагая вперед. Дверь сзади глухо бухнула. В ту же секунду подвал исчез. Куда ни глянь — со всех сторон с шелестом и бульканьем идет проливной дождь.

"Хоть бы предупредили, — поежилась я. — Зонтик бы взяла".

Иллюзия или нет, а через полминуты я была уже насквозь мокрая и порядком замерзла. Я медленно шла сквозь дождь, оглядываясь по сторонам. Сверху, непонятно откуда, светил слабый желтый огонь, время от времен мерцая и затухая, как луна, на которую набегают рваные облака. Запрокинув голову и высунув язык, я обнаружила, что дождь еще и соленый. Впридачу то слева, то справа налетал холодный ветер.

Я шла вперед уже минут десять, но чудовищ все не было. Начало знобить — не то от страха, не то от холода. Неожиданно дождь усилился, как будто душ включили на полную мощность. Струи хлестали сверху с такой силой, что стало больно голове и плечам. Я, сжав зубы, сделала еще шаг вперед и оказалась словно внутри водопада. С криком "Черт!" я отшатнулась, вернувшись на исходную позицию. Удивительно — там дождь лил слабее. "Ага! — обрадовалась я. — Подсказка!"

Несколько минут хаотических метаний дали интересную картину. Дождь образовывал как бы коридоры, в центре которых едва накрапывал, а ближе к стенам превращался в совершенно невыносимый ливень. Это был водяной лабиринт, невидимый, зато ощутимый.

Довольная собой — первая тайна разгадана — я нашла середину коридора и пошла вперед в облаке мороси на поиск новых подсказок. "Должно быть, это обычный подвал, — размышляла я. — Только закамуфлированный. Типа комнаты страха. Ничего особенного. Ну, где же обещанные монстры?"

Слева шум дождя неожиданно стих. Я приостановилась, готовясь к отражению (уж не знаю как) возможной атаки. Еще пара осторожных шагов — и я увидела, что справа в стене дождя открылся проход. Прямоугольный, размером с обычную дверь. Струйки воды обтекали темный проем, который вел куда-то вниз. Я подкралась, заглянула внутрь. Из темноты повеяло морозом, лицо укололи несколько снежинок. Мне послышался шум, похожий на прибой, и что-то вроде отдаленного колокольного звона.

Несколько секунд я стояла в раздумье, обхватив себя руками. Как это понимать? Подсказка? Ловушка? Спускаться в проход крайне не хотелось. Решив довериться интуиции, я отвернулась от проема и пошла дальше.

По полу лабиринта бежали ручейки, хаотически переплетаясь и соединяясь в бурные потоки. Не успела я сделать и нескольких шагов, как в одном из ручьев промелькнуло что-то белое. Белый предмет не заметить было невозможно: в сыром полумраке он прямо светился, словно подсвеченный изнутри. Предмет подплывал ко мне, ныряя и вертясь в крошечных волнах. Я нагнулась и поймала его — мокрый лист бумаги, формат А4. На листе что-то было напечатано, и он явно оказался тут не случайно.

Прищурившись, я прочитала заголовок: "Дети Локи".

И дальше:

"Некогда бог огня Локи, странствуя по свету, забрел в Йотунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды. За это время она родила ему трех детей: девочку Хель, змею Йормундганд и волка Фенрира…"

— Вторая подсказка! — сообразила я.

Я погрузилась в чтение. Буквы были едва различимы, разбухшая от дождя бумага липла к пальцам. Тем не менее удалось прочесть, как бог Один узнал об этих сомнительных детях и, вместо того чтобы поздравить Локи с прибавлением семейства, решил сплавить их куда-нибудь подальше, желательно на тот свет.

Юную великаншу Хель ("левая половина ее лица была красной, как сырое мясо, а правая — иссиня-черной, как беззвездное небо страны вечной ночи") он прельстил троном замечательной страны с теплым безветренным климатом — так она и оказалась в царстве мертвецов. Змею Йормундганд отправили искупаться в море, и за то время, пока она купалась, она так выросла, что не смогла вылезти на сушу. А вот с Фенриром возникли проблемы. Волк бегал где хотел, и сколько раз его ни сажали на цепь, он разрывал ее, даже не замечая. Наконец боги ухитрились раздобыть волшебную мегацепь и посадили на нее Фенрира. Что с этой компанией произошло потом, я так и не узнала, поскольку на самом интересном месте текст оборвался. Но и прочитанного мне хватило, чтобы крепко задуматься и слегка испугаться.

Совершенно очевидно, что это очередная подсказка. И подложили в коридор не случайно. Зачем? Чтобы ввести меня в курс дела и дать возможность выработать стратегию борьбы? Или наоборот — чтобы напугать и деморализовать, а на самом деле здесь все по-другому? Почему бы не выдать мне этот лист перед входом в лабиринт, чтобы я прочитала его не торопясь и в комфортных условиях? В общем, дело непонятное. И чем, интересно, эта сказочка может мне помочь?

Лист неприятно лип к пальцам, как растение-хищник. Я стряхнула его. Он упал в ручей, разлившийся к тому времени от стенки до стенки, и быстрое течение унесло его в темноту.

"Ручей-то какой стал полноводный, — краем сознания отметила я. — Может, очередная подсказка?"

По логике, ручей течет сверху вниз. Предположим, в самой низкой точке находится центр лабиринта. Пойти по течению? Или против — поискать исток?

Поток бурлил и плескал о невидимые стены, заливал ботинки. Я еще не решила, куда пойти, а напор воды все усиливался, да так, что мне приходилось прилагать усилия, чтобы устоять на ногах. Из-за спины, из сырой темноты, вдруг набежала волна и ударила под колени. Я потеряла равновесие и плюхнулась в поток. "Черт, уровень воды повышается!" — холодея, сообразила я. С трудом поднявшись, обнаружила, что вода уже дошла мне до бедер, так что вопрос выбора направления движения отпал сам собой.

Мне удалось пройти метра три, борясь с течением и чувствуя себя как на тонущем "Титанике". Шум воды нарастал; волна, еще волна… Я потеряла пол под ногами и поплыла. "Нет, этого не может быть по-настоящему", — успела подумать я, когда дождевые стены по сторонам вдруг раздвинулись, и меня вынесло в круглое озеро, от стены до стены занимавшее обширный грот. Потолка не было; сужающиеся стены пещеры уходили куда-то в невероятную высь, откуда на черную воду, не отражаясь, лился бледный дневной свет.

Посреди озера я с ужасом увидела водоворот. Я сделала отчаянный рывок к стене, но моих сил тут было недостаточно. Поток быстро и плавно пронес меня по кругу, потом померк свет, вода загрохотала со всех сторон, меня завертело и потянуло вниз.

В первый момент я зажмурилась, а когда открыла глаза, меня окружала вода, зеленая и тягучая, как холодное жидкое стекло; в глазах рябило от бесчисленных воздушных пузырьков. Она как будто тянула мое тело ко дну. С каждой секундой мне было труднее шевелиться, все чувства, даже страх, отступили, чтобы освободить место единственной мысли — как я отсюда буду выбираться?

Мимо меня вдруг проплыла большая рыба, излучающая голубое неоновое сияние. В отдалении промелькнула другая, поменьше, малиновая. Должно быть, я опустилась глубоко, водоворот уже почти не ощущался. Невидимые гигантские ладони медленно разворачивали меня вокруг своей оси и мягко давили на спину, направляя вниз. Должно быть, я угодила в некий колодец: его блестящие, украшенные коралловыми зарослями стены неуклонно сдвигались. Мне вдруг показалось, что стены движутся по кругу, так же, как я, и колодец становится уже с каждым витком. Там, где кораллов было меньше, отливающая металлом поверхность стен была покрыта смутно знакомым геометрическим узором. "Да ведь это чешуя! — сообразила я на очередном витке. — Йормундганд! Змея, которая не смогла вылезти из моря!"

Загадка была разгадана. Но стало ли мне от этого легче? Кольца гигантского змея смыкались медленно, но верно. Я продолжала тонуть, беспомощно пошевеливая конечностями. Неожиданно проплывавшая мимо меня длинная рыба раскрыла зубастую пасть, которая занимала две трети ее туловища. Испуг придал мне силы; я отшатнулась и зацепилась за одну из веток коралла, которые в изобилии наросли на чешуе. На ветке что-то поблескивало. Я пригляделась и увидела абсолютно неожиданный предмет — кубок в виде черепа на бронзовой ножке. Недолго думая, я схватила его. В тот же миг давление на спину исчезло, и я легко и стремительно, как пузырек воздуха, понеслась вверх.

Несколько секунд — и я, глотая воздух, с плеском вынырнула на поверхность подземного озера. Уровень воды явно понизился, поскольку возле одной из стен образовалась отмель, куда я и поплыла, держа в одной руке добычу. Вскоре ноги коснулись дна. Я вылезла на отмель и свалилась без сил на мокрый камень. Вода отступала, уходила в воронку, быстро и без всякой суеты, как будто совершая военный маневр "отход на заранее подготовленные позиции".

Прошло около минуты, и в лабиринте не осталось ни капли воды. Типичная пещера, которую подземная река выточила в пористом камне. Черный потолок, черные стены, поросшие излучающими белесый свет колониями поганок. "Со змеей вроде разобрались, хоть и непонятно как. Теперь, значит, эпизод — два, — подумала я, наконец отдышавшись и поспешно изучая новые игровые условия. — Кто будет на этот раз: Фенрир или Хель?"

Я встретила ее в коридоре, за ближайшим поворотом. Мы остановились одновременно. С минуту не было слышно ничего, кроме моего дыхания.

Вопреки легенде, Хель не была великаншей — невысокая женщина в темной одежде до земли, с бледной кожей и белыми длинными косами, свисающими по обе стороны неподвижного лица с отстраненно-торжественным выражением жрицы, свершающей некий таинственный обряд. Один глаз у нее был черный, другой красный, и оба, похоже, слепые: довольно противное зрелище.

— Остановись, девушка! — негромко произнесла Хель. Речь у нее была под стать внешности — сладостная, слегка шепелявая, замирающая к концу фразы. — Остановись и склонись передо мной!

— Вы Хель? — на всякий случай спросила я. — И чего вам от меня надо?

— Я заберу твою душу.

От неожиданности я хихикнула. Смех получился довольно шизофреническим. Хель переменилась в лице.

— С каких пор вы, смертные, смеетесь, готовясь отдать душу богине ледяного ада? — холодно спросила она.

— А почему вы решили, что я вам ее отдам?

Хель, не ответив, улыбнулась. Я заметила, что она приблизилась, и тоже отступила на шаг назад.

— По-моему, ты меня пытаешься запугать, — заявила я, чтобы потянуть время: что делать, я пока не придумала. — Всякий может сказать — типа, душу заберу. Хотела бы — забрала бы без предупреждения.

— Душа должна быть подготовлена, — непонятно пояснила Хель. Она продолжала подкрадываться ко мне, а я мелкими шажками пятилась, стараясь, чтобы это выглядело незаметно, пока не уткнулась спиной в колонию светящихся грибов. Хель остановилась в полутора метрах от меня, убедилась, что бежать мне некуда, и тоже остановилась.

— Хм, интересно. А как готовят душу?

— Ты не знаешь, как готовят душу к странствию в мое царство? — удивилась Хель. — О чем вы, смертные, вообще думаете? Срок вашей жизни ничтожен, но вы и за эти несколько десятков лет умудряетесь так испохабить данный вам материал, что иные души и в руки брать противно, а уж запах от них! В древние времена при кончине человека напутствовал жрец, чтобы хоть сверху слегка отчистить грязь его земной жизни, а теперь и этого нет. Но в нашем с тобой случае, — Хель неожиданно сменила тон, — все гораздо проще.

Она прикрыла глаза и глубоко вздохнула.

— В души юных еще не успевают проникнуть эти споры разложения и тлена. Твоя душа чиста и свежа, как цветок асфодели, расцветший туманным утром и сам словно сотканный из тумана… Но это не навсегда. Нет более преходящей и непрочной чистоты, чем чистота невинности. Она драгоценна и в то же время ничего не стоит. Ее невозможно ни защитить, ни сохранить. Вся ее прелесть — именно в мимолетности. Но для путешествия в Хель это состояние чрезвычайно благоприятно. Вряд ли твоя душа еще когда-нибудь будет так готова, как сейчас. Так пойдем же!

Ее невыразительный монотонный голос зачаровывал, усыплял, притуплял все эмоции, лишал воли.

— Умереть молодой, — сладко, словно пробуя слова на вкус, произнесла Хель, — остаться прекрасной навечно — это удел избранных. Герои легенд, любимцы богов умирали в юности, потому что они были достойны большего, чем эта земная жизнь. Небесные покровители забирали их к себе. Отдай же мне твою душу, пока она чиста, дитя мое. И твое посмертие будет блаженным и грандиозным, чего ты никогда не получишь в этой жалкой жизни, полной мелочных забот, которые превращают в серую грязь самое высокое и чистое, что есть в душе. Ты покинешь ее молодой, и она не успеет отравить и разрушить тебя; ты пойдешь дальше, вверх, а не вниз, как большинство…

Я наконец догадалась, чего она хочет. Чтобы я отдала ей душу добровольно, пошла за ней сама.

— Подумай, — ласково сказала Хель. — Ты растеряна. Тебе еще ни разу не делали столь заманчивого предложения, и ты не можешь сразу сказать "да". Я подожду.

Левой щекой я ощущала тепло, очень знакомое, напоминающее деликатное поглаживание. Похоже на солнечный луч, подумала я. Наверно, слева подвальная отдушина, в которую проникает солнечный свет и греет мне щеку. Я покосилась на Хель. Она стояла как статуя в ожидании моего решения. Мираж частично был пробит, но, чтобы уничтожить его совсем, ни у меня, ни у солнца не хватало сил. Я могла бы находиться на пляже в выходной или посреди толпы на улице, и все равно этот мираж — темный коридор и Хель — никуда бы не делся и меня не отпустил. Возможно ли такое — мираж, который сильнее реальности?

"Не может ли иллюзия превращаться в реальность?" — явилась вдруг мне пугающая мысль. Хотя на занятиях нам об этом пока ничего не говорили, она показалась мне правдоподобной. Допустим, Хель — это всего лишь мираж, но, если я сейчас отдам ей душу, что будет со мной дальше? Это же натуральная ловушка!

— Нет, я не хочу.

— Почему? — искренне удивилась Хель. — Боишься? Не обращай внимания. Страх — физиологическая защитная реакция организма. Делая шаг вперед, надо обязательно преодолевать страх, иначе нельзя.

— Я не боюсь, — задумчиво ответила я. Я действительно не боялась, поскольку все мои силы были сосредоточены на борьбе с дремотой. — Спасибо, все очень заманчиво, но мне как-то не хочется.

— Это несерьезно, — свысока бросила Хель. — Тебе предоставляется шанс, какой бывает раз в жизни, а ты не понимаешь…

Все я понимала. И этот тон лохотронщика, который опрометчиво избрала Хель, не способствовал принятию мной положительного решения.

— Я отказываюсь, — так твердо, как могла, сказала я. — Мое решение окончательное, и хватит меня уговаривать. Только время зря потеряешь.

Хель взглянула на меня и потемнела лицом. По-моему, она глубоко обиделась.

— Мне нужна твоя душа, — упрямо повторила она. — Хочешь ты или нет, а придется тебе с ней расстаться.

— Ты не можешь ее забрать, — с вызовом заявила я. — Не положено, я угадала?

— Тогда мой младший брат отправит тебя ко мне, — прошипела Хель. — Случалось ли тебе встретить свою смерть лицом к лицу? Я выпускаю Фенрира по твоему следу. Отныне его единственная цель — найти тебя и убить. Ты познакомишься с запредельной тьмой. Ты заглянешь в бездну и познаешь настоящий ужас.

— Ой, напугала!

— Фенрир — это твои детские страхи, то, чего ты боишься в самой себе. Ты загнала их глубоко, но сегодня они проснутся…

Хель начала от меня удаляться. Она словно плыла по воздуху. Ее ласковая мертвенная улыбка стала откровенно злорадной.

— Смерть идет за тобой по пятам! — полз под черными сводами ядовитый голос. — Насильственная гибель в страхе и боли, которую желание жить делает еще мучительнее. Отвергнув меня, ты сама выбрала ее!

Хель резко развернулась и удалилась во мрак, похожая на древнеримское привидение в свете фосфоресцирующих грибов. Я осталась в коридоре одна, лихорадочно соображая, отделалась я от нее или нет. Было совсем тихо. Я собралась идти дальше и…

Тишину взорвал звериный рев. Она лопнула и разлетелась на части под напором этой невероятной звуковой волны, а на ее гребне неслись ярость, голод и жажда убийства. Фенрир! Кровь во мне застыла, я скорчилась, зажала уши. Рев нарастал, приближался, повторялся и усиливался подвальным эхом, будя во мне первобытный ужас и убивая все остальное. Он, как смерч, вырвал из меня остатки самообладания, рационального мышления, вообще способности мыслить. Я уже не помнила, кто я, где и почему. Остались только инстинкты. Два первичных инстинкта живого существа, на которого нападает враг: убегать или нападать самому. Но убегать было некуда. Лабиринт — это извращенная ловушка, где за каждым поворотом меня ждет новая смерть. И я, как и положено трусу, буду умирать тысячу раз, пока моя душа не надорвется и не взмолится: "Где же ты, убей меня, пожалуйста!"

Мой растерзанный разум был не в силах успокоиться и обрести хотя бы минимальный контроль над ситуацией. Но тут мне довелось узнать, что человек — устройство куда более сложное, чем я думала раньше. Нечто во мне приняло решение за меня. Я стояла и тряслась, желая только одного: чтобы этот кошмар как-нибудь сам, без моего участия, закончился, — когда вдруг почувствовала, что мое тело меняется. Я не сразу заметила, что рев Фенрира неожиданно смолк, что грибы на стенах сморщиваются и осыпаются, что в воздухе опять запахло дождем, а черные стены и потолок побелели от инея… Все внимание поглотили происходящие со мной перемены.

Кожа стала грубой и жесткой, как кора, потом — как кость, потом — как железо. Кровь разом вскипела и превратилась в горючий газ. Тело ощущалось одновременно легким и тяжелым, подвижным и очень сильным. Глаза ослепила яркая горячая вспышка, а когда зрение вернулось, мне показалось, что я со сверхъестественной зоркостью смотрю сквозь прицел, и каждый мой глаз — ствол огнемета. Пальцы на руках зудели и дергались, как будто через них пропускали электрический ток. Я посмотрела вниз и увидела, что вместо пальцев у меня самые натуральные оружейные стволы, и в каждом плещется зловещий огонек.

Вокруг меня со всех сторон вдруг что-то монотонно зашелестело. Я еще и подумать ничего не успела, а мои новые руки отреагировали: темноту разрезал надвое огненный поток. В полумраке что-то грохнуло, затрещало, посыпались искры. Через несколько секунд неподалеку раздались растерянные голоса:

— Ах, девочки! Что же это она делает?!

Тело обернулось к невидимой цели и ответило новым залпом. Раздался дружный вопль и топот удаляющихся шагов. Только теперь я сообразила, что за шелест спровоцировал первый выстрел — просто опять начался дождь. Но преобразившееся тело успокаиваться не желало. "Враги! Со всех сторон враги! Обложили! — думала я. — Да что же это у меня за мысли?! Надо искать убежище, а потом, кто сунется, перестрелять по одному. Хватит, успокойся! Нет, в засаду, пока не началось!"

…Я стояла в облаке пара: дождь, падающий на мою раскаленную кожу, с шипением испарялся. Кажется, место для укрытия было выбрано удачно. Спиной я упиралась в ледяную глыбу, в которой от жара моего панциря уже образовалась небольшая пещера; к тому же по спине стекала холодная вода, что было довольно приятно; слева была зона быстрого дождя, и нападения оттуда, скорее всего, можно было не ожидать. Оставалась зона впереди и справа. Именно там я последний раз слышала рев Фенрира.

Я стояла пригнувшись и выставив вперед руки-огнеметы, ожидая атаки. В лабиринте было тихо, только дождь шумел. Мелькание дождевых капель в глазах заставляло руки дергаться, отзываясь на малейшее движение в обозримом пространстве. Это ужасно выматывало, меня начало мутить. Должно быть, мое тело слишком чуткое для нервной системы, подумала я и попыталась закрыть глаза, но как бы не так: кровь вскипела, стволы отозвались выплеском огня. Я себя абсолютно не контролировала. Откуда-то из-за пелены дождя снова донеслась перекличка испуганных голосов. "Да позовите же кого-нибудь!" — "Ленка, с ума сошла, она тебя сейчас размажет! Отойди от двери!"

Мои трансформированные руки ответили новой вспышкой. Все, что я могла, это не шевелиться в засаде. Сквозь нарастающую головную боль я подумала, что если хоть на шаг отойду от глыбы, то от последствий никто не будет застрахован.

— Что она делает?

— Геля, ты нас слышишь?

Что я с собой сделала? Сейчас было хуже, чем десять минут назад, когда я почувствовала себя запертой в некой машине убийства, которой я не умею управлять; теперь я сама превращалась в эту машину, она пролезала в мой мозг, подменяла мысли. Перестань сопротивляться, говорило во мне что-то, и сразу станет легче; разлад между душой и телом пройдет, они гармонично объединятся и примутся за дело, для которого эта оболочка и была создана: убивать чудовищ. "Но тут нет чудовищ!" — пыталась спорить я. "Нет, они здесь, — возражала машина убийства. — За каждым углом. Фенрир еще не уничтожен. Кроме того, есть те, кто их создал. Родители чудовищ — сами худшие чудовища. И среди них та, которая все это подстроила. Кстати, неплохая мысль: не отомстить ли?" — "Нет!" — упорно повторяла я, понимая, куда все клонится. Пока еще понимая.

— Кого я зрю перед собой? Не сам ли это Локи? — раздался вдруг приятный баритон у меня над головой, как будто из динамика.

Руки непроизвольно дернулись наверх, в глазах вспыхнуло пламя, и на голову посыпалась бетонная пыль.

— Хитроумный Локи, сам себя перехитривший! — как ни в чем не бывало повторил голос.

— Выйди на свет и стань справа, лицом ко мне, с поднятыми руками, — произнесли мои губы. Голос из-под забрала прозвучал глухо и зловеще.

— Еще чего! — расхохотался невидимка. — Ты почему не пошла в подземный ход, несчастная? Давно бы выбралась отсюда.

— Так я тебе и поверила. Ты кто такой?

— Я… ну, скажем, Один.

— Врешь. У Одина другой голос.

— Ладно, признаюсь: я — дух-хранитель…

— Мой?

— Нет, школьного подвала.

— Водопроводчик, что ли?

— И мне совсем не нравится, что мой подвал твоими стараниями превращается в груду развалин. Кончай это дело. Пойдем, я тебя выведу.

Теперь голос прозвучал левее. "Пытается зайти мне за спину, собака", — отметила я, тоже поворачиваясь миллиметр за миллиметром и держа руки-стволы на изготовку. Как бы только невидимка не замолчал, а то куда я буду целиться?

— Я не могу отойти от льдины, — сообщила я. — Где-то поблизости болтается Фенрир.

— Да, я его только что видел. Он как раз взял след и будет здесь минуты через две. Ой, как глазки-то вспыхнули! В них тоже огнеметы? Только они не помогут. Фенрира убить невозможно.

— Неправда!

— Разве ты не нашла мой лист с подсказкой? Это заложено в условиях игры. Тебя подставили, глазастик.

— Что же мне теперь делать, человек-невидимка?

— А подумай. Ладно, нет времени на загадки. Фенрира можно связать. Помнишь сагу о трех цепях?

— Да, да, невидимая цепь из корней гор, шума кошачьих шагов, бород женщин, слюны птиц, голоса рыб и всего такого. Только у меня в инвентаре ее почему-то не предусмотрено. А ты ее с собой случайно не захватил?

— Представь себе, что-то в этом роде как раз при мне…

Я не успела ответить, как голос невидимки перекрыл яростный рев, который эхо делало еще громче и ужаснее. Из-за дождевой завесы выступило нечто огромное и черное. В пасти твари, как набор швейцарских кухонных ножей, синевой отливали клыки. Я вжалась спиной в льдину и вскинула руки, готовясь испепелить врага.

— Не стреляй! — зазвенел голос, казалось, прямо у меня в ушах. — Это бесполезно! Поймай цепь и просто брось ему в морду!

По рукам скользнуло что-то холодное и гладкое, почти невесомое. Я машинально схватила брошенное — на ощупь оно действительно напоминало цепь — и изо всех сил швырнула в приближающееся черное чудовище. Очередной душераздирающий рев резко оборвался. Фенрир остановился, замотал башкой. Я услышала звук, похожий на визг ножовки по металлу: волк пытался перекусить цепь. Потом его голова склонилась к полу, лапы подогнулись. С потрясшим подвал грохотом Фернир рухнул всей тушей на пол и захрапел.

— Вот и всех делов! — торжествующе сказал виртуальный водопроводчик. — Гейм овер. Умница. Я очень тобой доволен. Выдержка, сообразительность, хладнокровие в решающую минуту. Теперь принимай человеческий облик и катись из моего подвала. Интересно, кто его будет после тебя чинить?

Дождь прекратился, в подвале стало светлее. Лужи высыхали прямо на глазах. Вокруг меня постепенно проступали стены, опаленные и изуродованные дырами, кучи бетонной крошки на полу… Такое ощущение, будто я находилась на месте подземного ядерного взрыва. Где-то вдалеке слышались встревоженные голоса.

— Давай, превращайся, — торопил меня невидимый помощник.

— Я не могу, — проскрежетала я. — Лучше меня не трогай. Я как заряженное ружье с пальцем на спусковом крючке. И этих ваших кидал сюда не пускай, а то будут жертвы.

— Эх, елки-палки, — пробормотал голос. — Опять проблемы. Подожди-ка меня немножко…

Буквально через тридцать секунд невидимка радостно сообщил:

— Вот оно, твое спасение! На, выпей. Смотри, я ставлю вот сюда…

На полу передо мной появилась антикварная чаша в виде черепа на бронзовой ноге, в которой поблескивала какая-то сладко пахнущая жидкость.

— Что это за бурда?

— Поэтический животворящий напиток асов. Коктейль из крови врагов и перебродившего меда, вкусно и полезно. Ты как победительница чудовищ вполне достойна его вкусить, чтобы восстановить душевные и физические силы.

Я не шелохнулась.

— А почему я должна тебе верить?

— Ну… — задумался невидимка. — Есть по крайней мере две причины. Во-первых, я уже доказал тебе свою лояльность, спасши тебя от Фенрира. Во-вторых — у тебя что, есть выбор? Не хочешь — не пей, сиди здесь в этой чешуе и жди, пока за тобой пришлют роту ОМОНа.

— Я выпью, — подумав, сказала я. — По первой причине.

— Я очень рад, — серьезно сказал невидимка.

Кроваво-медовый коктейль оказался и впрямь вкусен. Мое тело как будто размягчилось, стало легким и горячим. Колючая броня, насыщенная инстинктами убийства, вдруг показалась мне грубой и чуждой. Я, как бабочка из кокона, выскользнула из нее. В тот же миг она осыпалась на пол тысячей чешуек, распалась в пыль и смешалась с бетонной крошкой. А я снова стала собой.

— Спасибо, водопроводчик, — поблагодарила я своего спасителя, но мне никто не ответил.

В подвале был полный разгром. Хорошо хоть никакую трубу не прорвало. Все миражи исчезли, в том числе Фенрир с невидимой цепью и чаша-череп. Я находилась в прямоугольном помещении, из которого в разные стороны уходили четыре одинаковых коридора. "А когда ты победишь всех чудовищ, — вспомнила я слова парня у входа, — тебе предстоит самое интересное — отыскивать выход".

— Эй, дух-хранитель! — позвала я еще раз. — Выход-то где?

Ответом было только слабое эхо. Похоже, помогая мне, дух перетрудился. Я переминалась с ноги на ногу, раздумывая, какой из коридоров мне больше нравится. Вдруг откуда-то справа донесся знакомый голос:

— Гелька! Это я, не стреляй!

— Сюда! — закричала я. — Не бойтесь!

Через полминуты из-за угла осторожно высунулась Эзергиль. Изумленным взглядом окинув руины, она спросила:

— Что здесь у вас творится? Погодина позвонила, говорит, выручай, Гелька с ума сошла, превратилась в мутанта, разнесла полшколы, я поймала машину, примчалась…

— Все, проехали, — отмахнулась я. — Выведи меня отсюда, меня уже тошнит от этого подвала.

Эзергиль посмотрела на потолок и вздрогнула.

— Ты можешь мне объяснить, кто это все устроил?

Я скромно потупилась.

— Ты?! Но почему?

Я в нескольких словах описала ситуацию. Эзергиль смотрела на меня расширенными глазами и ужасалась.

— Нет, чем думала эта Катька! — еле выговорила она, выслушав мой рассказ. — Я с ней поговорю. Пошли, нам в тот коридор…

— Мне интереснее всего, кто был этот невидимка?

— Скорее всего, просто глюк. А может, кто-то из иллюзионистов решил тебе помочь.

— Да, это вероятнее… Может, Погодина? Нет, кто угодно, только не она…

Когда мы вышли из подвала, иллюзионисты, взволнованно толпившиеся у входа, шарахнулись от меня, как от прокаженной. Все они выглядели насмерть перепуганными. Растолкав товарищей, вперед вышла бледная Катька Погодина.

— Мы решили никому ничего не говорить, — искоса глядя на меня, сказала она. — Так для нас всех будет лучше. Б "Рагнарек" ближайшее время играть не будем. И ты молчи, хорошо?

— Хорошо, — пожала я плечами. — А что такое случилось-то?

— Видишь? — сказала с упреком Эзергиль, обращаясь к Погодиной. — Она даже не поняла, что с ней произошло, бедная девочка. Все, хватит испытаний. Прекращаем войну и живем дружно. Девочки, пожмите друг другу руки.

Катька послушно протянула мне руку и вымученно улыбнулась, глядя на меня с явной опаской. Я пожала ее руку, с удивлением почувствовав, что она дрожит. Моя, впрочем, тоже.

ГЛАВА 7, маленькая

Ночные всадники и банный лист

В одной из моих тетрадок того времени есть рисунок: панорама новостроек, графическая линия крыш, россыпь звезд; над ними луна вполнеба и когтистые облака, разбегающиеся во все стороны, как испуганные призраки. Если приглядеться, то можно разглядеть силуэт летучей мыши, раскинувшей крылья от земли до неба. Луна у нее вместо сердца. А на луне — маленький всадник на лошади.

Ноябрьский вечер в доме у Хольгеров. От еще не заклеенных форточек веет зимой, острым космическим морозом. Мы с Сашей валяемся на полу в темной кухне и молча слушаем музыку. Из соседней комнаты пробивается полоска света и доносится приглушенная родительская болтовня. А у нас — особое пространство. Темное, тихое, только музыка бормочет, как подземный родник. Это уголок ночи, которая наступает снаружи. Те, в другой комнате, от нее спрятались. А мы лежим на полу, ждем ее и видим, как она приближается.

На черном линолеуме резкие белые полосы лунного света. Я кладу на освещенное место ладонь и чувствую, что линолеум теплый: должно быть, луна его нагрела. Это место — только частично кухня в доме Хольгеров, оно сложнее и таинственнее; оно открыто во все стороны, во все миры, здесь перекресток невидимых дорог. Только сделай шаг в сторону — и не вернешься.

Мы слушаем сборник Цоя. Мрачная депрессивная романтика. Но вот эта песня — "Спокойная ночь" — очень в тему.

"Крыши домов дрожат под тяжестью дней,

Небесный пастух пасет облака,

Город стреляет в ночь дробью огней,

Но ночь сильней, ее власть велика.

Тем, кто ложится спасть, — спокойного сна.

Спокойная ночь…"

Волшебная ночь… Нет, для меня она нормальная, такая, какой и должна быть: с собственной волей и целями. Все лишние, непосвященные, ее властью погружаются в сон. И появляются всадники, покидающие этот мир.

"Соседи приходят — им слышится стук копыт.

Мешает уснуть, тревожит их сон.

Те, кому нечего ждать, отправляются в путь.

Те, кто спасен, те, кто спасен.

А тем, кто ложится спать, — спокойного сна…"

Мне кажется, что я тоже слышу этот стук копыт. Более того, я чувствую, что эти всадники, покидающие мир, — сейчас прямо за дверью, на лестничной площадке. Они появляются из лестничного проема, замедляют на мгновение бег лошадей у двери Хольгеров… Они приехали за мной, потому что я — одна из них, и они ждут меня на дороге к вечности, которая сегодня по чистой случайности пролегает именно здесь. Но я — нет, фигушки, не пойду с ними. Я гордо и щедро жертвую вечностью и остаюсь с Сашей. Всадники продолжают свой путь, проникают сквозь двери лифта и исчезают в ином измерении…

Вот она, ночь: добрая, нестрашная, моя. Бездонная чернота, полная тайн, а в ней горят звезды — россыпь самоцветов на черном бархате (как поется в одной песне, jeweled sky). Их грани поворачиваются, и радужные лучи проходят сквозь ночь из ниоткуда в никуда, как косяк форели, играющий в темной воде. Лучи, которые не рассеиваются, радужные лазеры в темноте, подобной южной ночи, только гуще, чернее, — темноте, полной жизни и тайной радости… Это моя радость переливается радугой во тьме. Бесшумные взрывы смеха, невидимые улыбки.

В дверь стучат родители. Саша, как будто очнувшись от сна, вздрагивает и тянется выключать магнитофон. Уже почти одиннадцать, давно пора уходить. За весь вечер мы не сказали друг другу ни слова.

Я уже почти заснула, когда позвонил Макс и как всегда сел мне на ухо. С этим Максом я познакомилась летом на Елагином острове, где мы с Маринкой катались на лодке; какие-то лоси отобрали у нас весла, взяли на буксир и полдня таскали за собой по прудам. Одним из этих лосей и был Макс. По словам Марины, моя красота сразила его наповал. С тех пор прошло уже больше двух месяцев, но Макс пристал как банный лист: названивал, подкарауливал после занятий, приглашал на разные увеселительные мероприятия. Минут сорок он рассказывал про своего старшего брата, который устроился на "Юноне" торговать всякой видеопродукцией, делая толстые намеки на то, что теперь он может достать за бесплатно любой фильм, стоит мне только попросить. Я сонно бормотала "ага" и "ну ваще", время от времени демонстративно зевая в трубку и с тоской думая, когда же он наконец засохнет. После пятнадцатого зевка до Макса дошло, и он принялся прощаться (еще минут на двадцать). Чтобы отвязаться поскорее, я согласилась, чтобы завтра он встретил меня после занятий и сводил в кафе. Я уже и наметила одно неплохое заведение — минутах в десяти ходьбы от Сашиного дома. Так что завтрашний день, подумала я, проваливаясь в сон, может, и не пройдет зря.

ГЛАВА 8

Как Геля сдавала первый зачет и упала в бездонную пропасть

— Сегодня великий день! — заявила Эзергиль, едва я вошла в мастерскую. — Гелька, как лучше — так или так?

Она провела рукой по своим черным волосам, гладким и блестящим, как в рекламе шампуня, и они тут же завились мелкими колечками. На тыльной стороне ее левой ладони я опять заметила замысловатый иероглиф, выведенный черной тушью.

— Или как раньше?

Еще одно плавное движение изящной кисти — и волосы снова стали прямыми.

— Ты всех уже достала со своими волосами, — послышался из кладовки голос Погодиной. — Определяйся и катись наконец отсюда.

— И все-таки… — Эзергиль снова поднесла руку к голове и покрылась кудрями.

— По-моему, прямые лучше, — неуверенно сказала я. — Хотя тебе по-всякому идет. А почему ты сказала про великий день?

— Наша Эзергиль идет на свидание, — насмешливо сказала Погодина, появляясь в мастерской. — Всего-то третий раз за неделю, и опять с новым парнем. Знаешь, кто он? Прыгун с шестом! Эзергиль, в твоей коллекции толкателя ядра случайно не было? Или борца сумо?

— Зато какая у него пластика движений! — беззаботно произнесла Эзегиль. — А великий день сегодня вовсе не поэтому. Посмотри-ка на Ивана.

Я оглянулась и увидела Ивана — как всегда, в его любимом углу. Он сидел с отстраненным видом, ничего не видя и не слыша. Лицо у Ивана было благостное и просветленное.

— У него сегодня грехопадение, — драматическим шепотом сообщила Эзергиль. — Видишь, готовится?

— Чего?! — Я вытаращила на нее глаза.

Погодина расхохоталась до слез.

— Грехопадение Адама и Евы, — усмехнувшись, пояснила Эзергиль. — Сегодня решится вопрос с яблоком. Одно я знаю точно — змея Иван в райском саду не селил…

В этот момент Иван открыл глаза и окинул мастерскую сияющим взглядом.

— Я буду добр и справедлив, — мягко произнес он. — Никаких подстав. Слово "искушение" в моем мире да будет неизвестно. Роль змея выполнит сам творец.

— Это как? — спросила я.

— Сегодня Адам и Ева встретятся со мной возле древа познания. Я сам расскажу им о яблоке и предоставлю свободно выбирать между блаженством неведения и трудным путем прогресса и духовного роста. Надеюсь, они сделают правильный выбор.

— Хм, а какой выбор правильный? — поинтересовалась Эзергиль. — Вот ты сам как бы поступил в такой ситуации?

— Разумеется, съел бы яблоко, — спокойно сказал Иван. — И лично мне было бы приятнее, если бы и они поступили так же. Но если откажутся, это не будет иметь никакого значения. В этом и проявляется моя высшая справедливость. Что бы ни выбрали Адам и Ева, из рая их не изгонят. Если, конечно, они сами не захотят уйти.

— Ты бы по доброй воле ушел из рая? — скептически произнесла Погодина.

— Я бы ушел. Но Адам и Ева могут остаться. А могут уйти и вернуться. Мой мир — не испытательный полигон. Он создан для блага людей…

В окно громко постучали.

— Ага, это за мной! — перебила Ивана Эзергиль. — Катька, скажи Тоне, что у меня семейные обстоятельства и я немножко, часа на полтора, опоздаю.

— Да хоть на два, — отмахнулась Погодина. — Гелька сегодня сдает первый зачет, а это надолго. И главное, напрасная трата времени — все равно не сдаст.

— Почему это не сдам? — возмутилась я.

— Потому что не умеешь ни фига, — холодно ответила Катька. — Тебе еще яблоки творить учиться и учиться, а все туда же лезешь…

— Ну, началось! — демонстративно закатила глаза Эзергиль и побежала в "предбанник" одеваться.

Взвизгнула дверь, в мастерскую ворвался поток холодного воздуха. Я услышала резкий голос Антонины и сбивчивое щебетание Эзергили. Черт, с этими разговорами я совершенно забыла про зачет! В желудке стало как-то неуютно. Мне вдруг подумалось, что подготовилась я довольно небрежно. Мое задание было на первый взгляд несложным и абсолютно нетворческим — как можно точнее воссоздать кусок обычного городского пейзажа. Я справилась с этой скукотой быстро и заодно, чтобы не пропадала творческая энергия, подготовила для Антонины сюрприз.

В мастерскую, высматривая меня, заглянула Антонина.

— Геля, ты уже здесь? — не снимая куртки, позвала она. — Пойдем, нечего время тянуть! Закончим с этим делом побыстрее, попьем чаю с пряниками, и можно будет переходить к более интересным темам.

Похоже, с надеждой подумала я, наставница сегодня настроена довольно благодушно.

Мы прогуливаемся с Антониной туда-сюда по улице Савушкина. Голубое небо в кучевых облаках, с умеренной скоростью летящих на юго-запад. Температура воздуха тринадцать градусов. Увядающая трава на газонах покрыта налетом серой пыли. Из-за кустов акации выглядывает желтая крыша мастерской. Каждые четыре минуты по улице проезжает грузовик. Прохожих нет — это мне еще рано. Над тротуаром кружатся малюсенькие пылевые смерчи…

— Стоп. Смерчи убрать.

— Но почему?!

— Ты хоть раз видела смерч на Савушкина? — Антонина начинает заводиться.

Я отмалчиваюсь, покорно убираю смерчи. Не потому, что наехала Антонина. Просто я подумала и вспомнила, откуда они выплыли. Во всех американских фильмах, если на улице нет прохожих, то показывают крупным планом такие смерчики, вертящие над асфальтом пакеты из-под чипсов и другой мусор. Короче, типичный штамп. Обычно за этим следует разряд молнии и откуда-нибудь с неба или из-под земли под заунывную музыку является горец, Терминатор-2 или Киану Ривз в черном кожаном плаще. Ах, да, сначала налетает ветер…

Порыв ледяного ветра откуда-то со стороны Невы пробрал меня до костей. В облаках глухо прогрохотал гром. Антонина вздрогнула, одарив меня удивленным взглядом. Я очнулась и попыталась взять себя в руки. Итак, улица Савушкина, одиннадцать часов утра. Температура тринадцать градусов. Мимо проезжает надоевший до чертиков грузовик…

Мне скучно. Антонине тоже. Она этого даже не скрывает, ежеминутно поглядывая на свои наручные часы-будильник. Но она упряма и, пока не добьется своего, меня не отпустит.

— Безобразно!

Ну вот, началось.

— Что безобразно?

— Все безобразно! Плоско, бесцветно, детализация отсутствует полностью, элементы не стыкуются… На дворе октябрь, а у тебя все деревья стоят зеленые.

— Неправда. Где зеленые?

— Ах, уже желтые. Даже листья полетели. Кстати, что это тут растет — клен?

— Нет, липа. Разве не видите, какие листья?

— То-то и оно — вижу, что красные. Кошмар! Нет, милая, чтобы в твоем мире выжить, никаких нервов не хватит. Переделывай все заново.

— Но я уже шестой раз переделываю!

— Будешь переделывать двадцать шестой. Разворачивайся. Пойдем еще раз до перекрестка и обратно. Больше чувства, напряги память, больше внимания на детали. Реальность соткана из мелочей. Каждый элемент должен воспроизводиться на нескольких уровнях достоверности, соответствующих уровням человеческого восприятия. Если этим пренебрегать, создаваемое тобой пространство никогда не приобретет свойства реальности. А если оно их не приобретет, то какой смысл во всех наших усилиях?

Я скромно промолчала. Честно говоря, первую половину этой замечательной речи я прослушала, а вторую не поняла. Но Антонина не такой человек, чтобы просто так оставить жертву в покое.

— Напомни-ка мне основные свойства реальности!

— Ох… Материальность?

— Это не свойство! Это качество! Позор, обучаясь в моей мастерской, этого не знать. А главных свойств два. В отличие от иллюзии материя интерактивна и за счет этого способна к самостоятельной эволюции. Любой мастер реальности должен уметь задать вектор, чтобы направить эволюцию туда, куда ему необходимо…

Мы продолжали идти по тротуару. Справа начался забор из бетонных блоков, оклеенный объявлениями и разрисованный свастиками. Я шла, опустив голову и разглядывая асфальт — совсем как настоящий. Мне вдруг захотелось что-нибудь хорошенько пнуть. Под забором услужливо возникла пустая жестяная банка. Я сделала неприметный шаг в сторону, отвела назад ногу…

— Стоп. Ну-ка, дай сюда!

Антонина схватила банку и торжествующе повертела ей у меня перед носом.

— Вот об этом я и говорю, только у тебя в одно ухо влетает, а в другое…

"А ведь она права", — уныло подумала я. Банка была абсолютно гладкой, словно только что с конвейера. Никаких следов этикетки, чистые алюминиевые бока. Антонина бросила банку на асфальт, сорвала наугад одно из объявлений и прочитала вслух:

— "Je te rends ton l'amour…" Какой еще лямур? Ты о чем думаешь во время зачета? — фыркнула она.

Мне уже надоело оправдываться — все равно словами делу не поможешь. Я упорно смотрела на забор. На сером бетоне, как колдовские черные цветы, распускались свастики. С каждой секундой их становилось все больше, и я не могла остановить их бурный рост. Или не хотела?

Антонина бросила объявление, устало вздохнула.

— Сколько раз ты ходила по Савушкина?

— Да я на ней живу.

— Тогда я вообще не понимаю. Откуда в этом пейзаже такая вселенская тоска? У тебя что-нибудь не в порядке дома?

Я хотела ответить отрицательно, но вместо этого зевнула во весь рот, не успев отвернуться. Антонину этот зевок взбесил окончательно.

— Все! Иди отсюда! Больше ты в моей мастерской не занимаешься. При таком халтурном отношении тебя даже в уборщицы не возьмут, выгонят в первый же день…

— Ну и не надо. Вот поступлю в ПТУ, чашки расписывать. И всю жизнь буду пятном на вашей совести.

— Иди, поступай. Тебе там самое место. А мне здесь халявщики не нужны.

Антонина развернулась и быстрым шагом пошла в сторону мастерской. Ха, не очень-то и страшно. Не очень-то я и расстроилась. Ладно уж, поброжу тут еще, может, чего придумаю. А кстати…

— Антонина Николаевна!

Наставница молча продолжала удаляться.

— Вы не ходите через дыру в заборе, я там кое-что изменила…

Антонина резко остановилась, застыв с поднятой ногой на полушаге. Весьма мудро с ее стороны — а может, это инстинкт? Я догнала ее и, слегка запыхавшись, крикнула:

— Подождите, я кое-что хотела спросить!

— Это еще что за пакость? — устало, но без злобы, даже с легким интересом спросила Антонина, показывая себе под ноги.

Я не глядя могла сказать, что там. Глубокая, а точнее, бездонная щель в асфальте шириной около метра. Если лечь на край и заглянуть вниз, сквозь желтоватый туман можно разглядеть бесшумно улетающий водопад.

— Скажите, пожалуйста, вот я все утро думала — если я туда брошусь, что со мной будет?

— Бросься, сделай милость, — проворчала Антонина. — Может, ума прибавится. Убери-ка отсюда эту яму, а то еще свалится кто-нибудь.

— Нет, я серьезно… — начала я, но Антонина, обойдя пропасть, уже ушла.

Ну почему всегда так?! Или я должна делать только то, что она прикажет? В таком случае, какое же это творчество? Я все утро старалась, создавая пропасть с водопадом, и спрашивается, зачем — чтобы меня в очередной раз обругали? А вот не буду убирать яму. Спрячусь в кустах и посмотрю, что случится с тем, кто в нее первым свалится. Если меня не хотят учить по-хорошему, начну, как написано над дверями в кабинет директора, "учиться у природы".

— Геля!

Я оглянулась и увидела, что Антонина высунулась из мастерской:

— Дерево там посади! Может, хоть через дыру ходить перестанут. Ты вроде по деревьям мастерица.

Дверь закрылась. Я задохнулась от возмущения. Еще издевается, старая ведьма, на сакуру намекает! Ладно же, будет ей дерево! Я задумалась, припоминая облик наиболее отвратительных представителей растительного мира. Анчар, пожалуй, то, что надо. Или гигантская росянка-людоед…

— Ой, что это?

Я очнулась от раздумий и увидела Эзергиль с каким-то долговязым парнем. Эзергиль с интересом смотрела себе под ноги, парень поддерживал ее под локоток. Лицо у него было совершенно офигевшее. Должно быть, они пролезли в дыру в заборе и едва не свалились в мою пропасть, а я и не заметила.

Эзергиль низко наклонилась над провалом.

— Там водопад, да? Ничего, красиво. А что там такое зеленоватое?

— Не знаю, — растерялась я. — Зеленого быть не должно.

— Ага, так я и думала — горы. Ишь ты, оптический эффект, как у Хокусая: издалека не разобрать, травой они заросли или лесом. А вот и река.

— Какая еще река?

— Сейчас, облако пролетит… Приглядись — видишь, тоненькая такая блестящая полоска?

— Я ничего такого не задумывала, — удивленно сказала я. — Я просто создала пропасть и подумала — что будет, если я туда брошусь…

Эзергиль хитро прищурилась:

— Бросайся.

— Ты серьезно?

— Бросайся, не бойся.

Я заглянула в пропасть. У меня вдруг закружилась голова, и я отступила на шаг.

— Помочь? — вкрадчиво осведомилась Эзергиль. — Ты с парашютом никогда не прыгала?

— Нет.

— Знаешь, как парашютисты прыгают первый раз?

— Нет, и знать не хочу.

— Загляни-ка в провал еще разок.

— А ты меня случайно в спину не толкнешь? — нервно пошутила я, не двигаясь с места.

— С ума сойти, какая ты догадливая, Гелечка! — пропела Эзергиль, метко стукнула меня ногой под коленку и толкнула в спину. Я потеряла равновесие и с криком свалилась в пропасть.

В ушах стоит пронзительный свист. Я улетаю все вниз и вниз, желудок проваливается в какую-то черную дыру, душа проваливается в пятки и дальше. Воздух сам расступается, пропуская меня на встречу с острыми вершинами гор. Мое тело крутит во все стороны, а я ничего не могу сделать. Я чувствую себя беспомощной и страшно тяжелой, как ядро, запущенное из катапульты. Куда там обдумать ситуацию — я не успеваю даже переживать за себя, чувства за мной не поспевают. "Вот так и умру, — холодно и отстранение думаю я, в очередной раз переворачиваясь через голову. — Проклятая Эзергиль, я же не парашютист. Через несколько секунд будет удар, который я не почувствую, и все".

— Тормози-и-и! — доносится откуда-то из невероятной дали еле слышный крик.

В уме ли она? Чем мне тормозить — крыльями? Я попадаю в облако и несколько секунд лечу в густом ледяном тумане. Как ни странно, это помогает мне сосредоточиться. Это мой мир, вспоминаю вдруг я. Он создан мной и живет по моим законам. Почему бы, действительно, мне не затормозить?

Подражая парашютистам из какой-то передачи про экстремалов, я раскинула руки и ноги морской звездой. Через долю секунды я вырвалась из облака, и передо мной раскинулась великолепная панорама незнакомой горной страны. Земля приближалась, но, как мне показалось, довольно медленно. У меня в запасе, похоже, была минута-другая. Это, как и то, что я перестала кувыркаться в воздухе, очень меня приободрило. Я вдохнула полной грудью и постаралась ощутить себя пустой и легкой, как надувной шарик. Это оказалось совсем не сложно — хватило одного моего желания, чтобы стремительное падение замедлилось. Теперь я не летела камнем вниз, а скорее парила. Чувство страха ушло, хаос в мыслях и ощущениях сменился восхитительной тишиной и покоем. Я кругами плыла в воздухе, раскинув руки, ловила потоки ветра и смеялась непонятно чему, просто потому, что мне было хорошо и весело.

Что-то я все вниз да вниз, так и на землю упасть недолго. Прощай, прекрасная незнакомая страна, может, еще навещу тебя когда-нибудь. Сейчас же мне пора возвращаться, а то опоздаю на композицию.

Я, как ныряльщик, описала в воздухе полукруг и взмыла вверх — прямиком на небо, где за облаками звенел бесконечно далекий смех Эзергили.

ГЛАВА 9

О детских оккультных развлечениях. Первое явление Князя Тишины

На геометрии мне пришла записка: "Катька Туманова всех приглашает на день рождения Машки. Пойдем? А., М. и Л. К.".

Несмотря на внешнюю загадочность, ничего непонятного в записке не было. Нашей однокласснице Кате Тумановой не повезло — день рождения у нее выпал на август, когда все жили на дачах, и она завела себе привычку собирать гостей осенью, на день рождения младшей сестры. Пока Машка была достаточно мелкой, никто не возражал против буйной и прожорливой орды Катькиных одноклассниц за детским праздничным столом. Я там тоже бывала и могу сказать только одно — про Машку обычно забывали после первого же тоста, о чем она, кстати, совершенно не печалилась. Но в прошлом году случились два казуса: Машка вздумала пригласить собственных гостей, а торт оказался слишком маленьким. Результатом был страшный крик; торт пришлось уступить младшим, а старшее поколение осталось без сладкого и ушло недовольным. Надеюсь, Катька учтет прошлогоднюю ошибку, подумала я и написала в ответ: "Вы как хотите, а я пойду".

…Дверь мне открыла незнакомая девчонка с распущенными волосами до пояса и в лакированных туфлях на каблуке.

— Привет, — озадаченно сказала я. — Катя дома?

— Приветик, Гелька, — развязно ответила девица. — Подарок принесла?

Тут до меня дошло.

— Машка, ты, что ли?

— Не узнала! — радостно завопила Машка. С прошлого года она выросла как минимум на голову и во всей косметике выглядела чуть ли не старше меня.

— Тебе сколько лет исполняется? — с ужасом спросила я.

— Одиннадцать! — гордо ответила именинница. — Гони подарок!

— Да ты и в куклы, наверно, уже не играешь, — сказала я, вручая ей набор "Барби в инвалидной коляске и Кен на костылях". Честно говоря, я с трудом преодолела искушение оставить его себе.

Ответом был восторженный вздох, и Машка молча исчезла вместе с Барби в глубинах квартиры, предоставив мне отыскивать Катьку самостоятельно.

Катька нашлась на кухне. Она с мрачным и сосредоточенным видом резала овощи для салата.

— А где все наши? — удивилась я.

— Никого не будет, — угрюмо ответила Катька, не отрывая взгляда от кромсаемых помидоров. — Эта свинюшка пригласила восемнадцать человек. Родители свалили, а меня оставили за старшую. Во праздничек мне устроили, да? — с горьким юмором воскликнула она.

— Ничего, прорвемся, — пробормотала я в утешение. — Ну Машка и вымахала. Я ее сначала и не узнала. А где все-таки Калитина и прочие?

— Свалили. Увидели, что здесь творится, подарки отдали и смылись. Тоже пойдешь? Ты не думай, я тебя не задерживаю.

Я задумчиво выловила и съела из салата оливье несколько кусочков колбасы. Из гостиной доносились музыка и жизнерадостная болтовня: такое чувство, будто все восемнадцать человек говорили разом. Облом, конечно… но уходить было как-то лень. Притом я уже настроилась хорошенько перекусить.

— Я, пожалуй, останусь. Не бросать же тебя одну в этом детском саду. Давай, что ли, ножик. Чего тут надо нарезать?

Вместе мы быстро покончили с салатами и переместились в гостиную. Чтобы не заморачиваться, Катька выставила на стол все блюда сразу, включая торт. Естественно, мелкие начали именно с него. Таким образом, основная часть еды досталась мне. Я присела на подлокотник дивана, нагребла себе тарелку закусок и принялась набивать желудок. Машкины подружки болтали о своей школьной чепухе, хихикали, не обращали на меня ни малейшего внимания и насмехались над мрачной Катькой, пытавшейся нравоучительными замечаниями подпортить сестре праздничное настроение. Из магнитофона рвалась омерзительная, зато очень громкая музыка — гнусавый тенор с придыханием пел о любимом, который больше не придет. "Поем и уйду", — подумала я.

Слопав торт и выпив всю газировку, гостьи принялись спорить, чем бы им заняться дальше. Предложение звонить одноклассникам и анонимно признаваться в любви вызвало бурные дебаты. Тем временем кто-то высказал мысль устроить "комнату страха". Идея была воспринята с энтузиазмом: сразу несколько девчонок с криками "давайте я!" бросились в соседнюю комнату, заперлись там и начали что-то с грохотом ворочать. Человек пять, сказав, что им пора домой, потянулись в прихожую. Я доела все, что смогла, и тоже собралась на выход, но в дверях меня перехватила Машка и куда-то потащила. Возле приоткрытой двери в "комнату страха" толпились подруги, глядя на меня с нездоровым предвкушением.

— Что, решили на мне опробовать? — добродушно спросила я. — А почему не на Катьке?

— А она уже там! — с ангельской улыбкой ответила Машка.

Я прислушалась. Изнутри доносились сдавленный смех, звуки пинков и брань. Нет, сама идея "комнаты страха" была мне хорошо знакома. Я и сама года три назад устраивала нечто подобное в сарае на даче и вряд ли когда-нибудь забуду аттракцион "дорога в ад", когда меня с завязанными глазами спустили в садовой тачке по двум наклонным доскам. Аттракцион оказался непродуманным: доски разъехались, тачка рухнула, перевернулась и накрыла меня, едва не пришибив насмерть. Проблема состояла в том, что содержание "комнаты страха" каждый раз менялось, в зависимости от вывихов воображения ее устроителей.

— Что у вас там? — небрежно спросила я.

— Коридор злых духов, подземный лабиринт, адский вертолет, девочка, попавшая под трамвай, и музей-квартира Архимеда, — охотно сообщили мне.

О последнем я ни разу прежде не слышала.

— Встань на четвереньки, — скомандовала Машка. — Еще надо глаза завязать.

Из комнаты донесся Катькин вопль и новый взрыв хохота.

— Ладно уж. — Я опустилась на четвереньки и с завязанными глазами заползла в комнату. Кто-то бесцеремонно подтолкнул меня сзади, закрывая дверь. Я стукнулась головой обо что-то, судя по звуку, деревянное.

— Наклонись пониже, тут стул, — услышала я зловещий голос. — Ты попала в ад, несчастная! Чтобы спастись от злых духов, тебе надо найти правильную дорогу через подземный лабиринт. Духи будут тебе мешать и запугивать, но ты все равно ползи. Чур, не лягаться. В конце пути тебе встретится мертвая девочка…

— Куда ползти-то?

— А! Все тебе скажи! — злорадно ответил голос. — Ползи вперед.

Судя по всему, они составили длинный коридор из стульев и накрыли их одеялами. Ползти было тесно и душно. К тому же эти паразитки довольно больно пинали меня в бока, завывая при этом на разные голоса. В конце "коридора" они набросили мне на голову какую-то тряпку и навалились всей толпой. Пришлось пару раз лягнуть кого ни попадя, но вошедшие в азарт "духи" этого даже не заметили.

— Все? — спросила я, выбравшись из-под одеяла.

— Нет! — хором ответили "духи". — Теперь на вертолет.

Меня посадили на адский вертолет, оказавшийся конторским креслом на колесиках, и старательно раскрутили.

— Ты успешно прошла коридор злых духов. Сейчас мы прилетим, и ты пойдешь дальше — к мертвой девочке и в музей Архимеда, — сообщили мне. — Эта девочка попала под трамвай. Ее обезображенный труп ты увидишь своими глазами. Ты должна угадать ее имя, тогда она оживет…

— Знаю я эту хохму, — ответила я. — Она оживает и бросается. Хочу к Архимеду!

— А про Архимеда не знаешь?! — обрадовались "духи". — Все, Ленка, хватит ее крутить, прилетели.

Остановив кресло, меня потащили в другой конец комнаты и начали моей рукой дотрагиваться до разных вещей.

— Мы находимся в музее-квартире Архимеда, — важно рассказывал кто-то, подражая интонациям экскурсовода. — Перед вами самые настоящие исторические вещи из его кабинета. Вот кровать Архимеда… — моей рукой провели по покрывалу, — вот письменный стол Архимеда… Вот кресло Архимеда (я прикоснулась к адскому вертолету)… Вот компьютер Архимеда…

Я не удержалась и захохотала.

— Ничего смешного, — обиделся голос. — Вот тетрадь Архимеда… А вот тухлый глаз Архимеда!!! — восторженно выкрикнул экскурсовод и пихнул мою руку во что-то холодное, полужидкое и липкое.

Я вскрикнула и рефлекторно отдернулась, стягивая с глаз повязку чистой рукой. "Духи", довольные моей реакцией, испустили торжествующий вой.

— Что это за дрянь? — брезгливо спросила я, вытирая пальцы о покрывало.

— Сырое яйцо в тарелочке, — ответила девочка с полусотней серебряных заколок-"крабиков" в темных волосах. — Правда, страшно?

— Аж жуть, — согласилась я. — Ну, теперь-то все?

— Все. Ты не уходи, мы еще будем пиковую даму вызывать. А потом, если успеем, поиграем в "сегодня умерла королева". Хочешь быть королевой?

— Ни за что, — не раздумывая, ответила я и вышла из комнаты.

Пока они заканчивали с "комнатой страха", я копалась в Катькиных книгах. Уходить я раздумала. Молодежь развлекалась, надо признать, довольно изобретательно. С процедурой вызова пиковой дамы я была хорошо знакома, а вот что такое "сегодня умерла королева", не знала и решила выяснить — просто так, для расширения кругозора. Только чувствовала я себя неважно: подташнивало, слегка знобило. Наверно, переела, подумала я, или "духи" слишком сильно пнули в бок. Я посидела на диване с закрытыми глазами: вроде стало полегче. Минут через двадцать за мной пришла темноволосая девочка.

— У тебя золотые украшения есть? — спросила она. — Серьги или цепочка?

— Для пиковой дамы? — сообразила я. — Нет.

— Ни у кого нету, — пригорюнилась девочка. — У Капустиной золотой крестик, но он не подходит.

— Да уж конечно, — усмехнулась я. — Ладно, думаю, можно обойтись без золота. Главное, чтобы блестело и переливалось. Пошли, я проверю, все ли вы правильно сделали.

"Комната страха" преобразилась. Девчонки прибрались, завесили шторы и выключили свет. На письменном столе стояло снятое со стены круглое зеркало. Перед ним горели оставшиеся от торта свечки, таинственно отражаясь в темных зеркальных глубинах. Напротив зеркала на блюдо были кучей навалены всевозможные побрякушки: керамические бусы, цепочки, гигиенические сережки, кольца с фальшивыми самоцветами, фенечки из бисера. Там же я заметила все полсотни "крабиков" и еще несколько заколок со стразами. Сверху в кучу драгоценностей была воткнула карта с пиковой дамой. От зеркала удушающе несло тяжелыми дамскими духами.

Я окинула эту замысловатую композицию взглядом эксперта:

— Неплохо, неплохо… Может, и получится. Вроде, все, что нужно, на местах… А полотенце-то вы, голубушки, забыли!

— Какое полотенце? — послышались удивленные голоса.

— Белое. Вы знаете, что происходит, когда появляется пиковая дама?

— Не-е-е-т…

— Она высовывается из зеркала, хватает того, кто ближе, и утягивает за собой!

Со всех сторон раздалось ойканье и аханье.

— Поэтому, как только она начинает высовываться, кто-нибудь должен махнуть белым полотенцем. И она сразу исчезнет.

Кто-то тут же побежал на кухню за полотенцем.

— Теперь можно? — почтительно спросила меня Машка.

— Начинайте, — позволила я. — А я понаблюдаю.

Девочки сгрудились вокруг письменного стола, почти загородив мне обзор. Чтобы не уронить репутацию, я решила занять позицию немного в стороне.

— Эй, та, что с косичками! Наклонись, мне не видно, — скомандовала я, поудобнее устраиваясь на подоконнике. Из-за голов выглядывал кусок зеркала, вполне достаточный, чтобы разглядеть там пиковую даму, если она вдруг появится. Кстати, главная причина, почему я не приняла активного участия в вызывании, заключалась в том, что пиковую даму лично я не видела в зеркале ни разу. Другие, правда, утверждали, что видели, но мой принцип по жизни — верить только собственным глазам.

Девчонки немного пошептались и приглушенными голосами принялись хором завывать: "Пиковая дама, появись! Пиковая дама, появись!"

"Черта лысого у вас там появится!" — цинично подумала я.

И тут началось. Нет, не у девчонок — у меня. Голова заболела так, как будто мне воткнули иголку в самую глубину мозга. Боль растеклась изнутри по глазным нервам и оплела глазные яблоки. С краев видимого пространства поползло синеватое свечение. Я зашипела и сжала голову обеими руками, пережидая этот непонятный приступ. Такая острая беспричинная боль не может продолжаться долго, думала я, сдавливая виски. И действительно, не прошло и полминуты, как боль отпустила, оставив вместо себя неприятнейшее чувство в затылке — как будто у меня грипп, а из форточки холодным ветром подуло. Я вдруг поняла, что это такое. Говорят, это чувство знакомо многим, но я с ним доселе не сталкивалась, да и в будущем вполне могла бы без него обойтись. Это было ощущение, что кто-то стоит у меня за спиной и пристально смотрит в затылок, причем с самыми недобрыми намерениями.

В уголках моих глаз неприятно мерцало неоновое сияние. Оно-то, кажется, и вызывало головную боль. Я скосила глаза, и мне почудился синий силуэт высокого человека. Однако при попытке повернуть голову и оглянуться меня сковал приступ иррационального страха.

— Не оборачивайся! — негромко произнес тот, кто стоял у меня за спиной. Казалось, его голос возникал у меня в голове.

Как ни странно, мне стало капельку легче. Голос был, по крайней мере, человеческий, к тому же смутно знакомый.

— Ты кто? — шепотом спросила я.

— Можешь не говорить вслух. Просто думай, я тебя и так услышу.

— Кто ты? — повторила я мысленно.

— И еще. Никогда не спрашивай, откуда я, кто я и зачем с тобой разговариваю. Поверь, для тебя это абсолютно не важно. Все, что надо, я скажу сам. Важно другое — чтобы ты меня слушала.

— Если не хочешь сказать, кто ты, то покажись, — попросила я. — Мне неуютно, когда не вижу, с кем говорю.

— Попробуй, оглянись еще раз, — предложил голос.

Но стоило мне об этом подумать, как опять стало страшно.

— Ты совершенно правильно делаешь, что боишься, — одобрительно произнес голос. — Интуиция у тебя развита неплохо. Впрочем, даже звери чувствуют близкую опасность. Короче, чтобы снять лишние вопросы: если ты посмотришь на меня, то скорее всего умрешь.

Тут на мгновение мне стало дурно. Я покачнулась, сползая с подоконника. Прикосновение затылка к холодному стеклу вернуло мне сознание. Но синий, увы, никуда не делся.

— Я не хочу причинить тебе вред. Не делай лишних движений, и все будет в порядке, — поспешно добавил он. — Тем более что это не первая наша встреча. И даже не вторая. Нам с тобой уже давно пора познакомиться поближе. Я могу многое тебе рассказать… о свойствах реальности, например. Я о них много знаю. Куда больше твоей учительницы! Тебе даны такие возможности, а ты ими не пользуешься…

Этот поворот разговора поразил меня не меньше, чем само появление незнакомца, но в то же время подсказал ответ на мой первый вопрос. Я перевела дух и воскликнула (мысленно, разумеется):

— Не ты ли помогал мне тогда в подвале? Дух-хранитель! Помнишь, "Дети Локи"?

Призрак довольно хихикнул:

— Вполне возможно.

У меня отлегло от сердца. Кажется, бояться нечего.

— Ну что ж, водопроводчик, рада тебя снова слышать. Только я не поняла, что ты говорил насчет не первой и не второй встречи?

— А ты подумай.

— Мировой змей?

— Мимо.

— Кто-нибудь из иллюзионистов?

— Еще дальше. Голос мой тебе никого не напоминает?

— Вроде нет.

— А говорят, на Бутусова похож, — вздохнул призрак.

— Ага! — внезапно сообразила я. — Так ты тот синий призрак из Сашиной квартиры, который ушел сквозь окно!

Я снова услышала за спиной смех.

— Надо же, вспомнила. Ладно, можешь называть меня Князем Тишины. Благодаря тебе я получил некоторую свободу действий, которой теперь и пользуюсь…

"Оп-ля! — подумала я. — Значит, этот призрак — моя работа? Неосознанный акт творения? Да, ситуация нестандартная… И что мне с ним делать дальше?"

Вообще-то, по мелочам со мной такое уже бывало, и не раз: обрывки мыслей и образов тянули за собой куски реальности, которые тут же начинали самопроизвольно развиваться. Достаточно вспомнить пропасть, куда меня скинула негодяйка Эзергиль.

Я быстренько обдумала ситуацию. Значит, так: первым делом надо взять Князя Тишины под контроль. Мне очень не нравилось, что пока все происходило наоборот. Я по-прежнему не находила в себе сил, чтобы хотя бы оглянуться на него, а этот разговорчивый и чрезмерно смешливый призрак еще имел наглость меня поучать. После того как я возьму его под контроль, лучше всего, наверно, будет его уничтожить — так спокойнее…

— Размечталась. — Синий словно прочитал мои мысли. — Ты мне ничего не сможешь сделать. Сначала научись контролировать собственные творческие процессы. Кстати, могу тебе в этом поспособствовать. Видишь ту группу девочек? У тебя там есть близкие люди?

— Нет, — удивленно ответила я.

— Они пытаются вызвать из зеркала некое порождение тьмы. Хочешь им помочь? Я, честно говоря, очень хочу. Давай, повеселимся!

— А что с девчонками будет?

— Я пока не знаю, в том-то и прикол. Да какая тебе разница? Ну, давай, поехали. Я — твоя сила, ты — моя воля. Вместе со мной ты сможешь менять реальность где угодно и как угодно. Ну, что ты тянешь время? Неужели тебе не интересно посмотреть, как пиковая дама передушит этих пигалиц?

— Подожди ты, — отмахнулась я. — Дай подумать. А тебе случайно не кажется, что ты пытаешься мной управлять?

— Я хочу сделать тебя свободной! — искренне возмутился призрак. — Вам ведь запрещено заниматься изменениями реальности вне училища? Но реальность везде одинакова. Так что же тебе мешает?

— Давай ты замолчишь, — предложила я.

— Этика, что ли, мешает? Девчонок жалко? Ладно, понял свою ошибку. Я пока исчезну и появлюсь чуть позднее — скажем, через полчаса. Ты ведь еще не уходишь? Подумай пока о своих новых возможностях.

Сияние в уголках моих глаз медленно погасло. Я огляделась по сторонам. Девчонки, как и раньше, сидели перед зеркалом, напряженно вглядываясь в коридор огоньков. Судя по всему, моих переговоров с Князем Тишины никто не заметил. Да и времени, наверно, прошло немного. Такие вещи происходят быстро.

Я тихонько встала с подоконника и отправилась на кухню. Катька в одиночестве мыла посуду. "Бедная, — подумала я. — Ну и праздничек ей устроили. А впрочем, сама виновата. Чего сидит тут, обиженная на весь белый свет? Привлекла бы мелочь к кухонным работам, или хоть меня попросила бы помочь…"

— Кать, тебе помочь?

Катька пробурчала что-то неразборчивое.

— Ну, как хочешь, я не напрашиваюсь. А чего пиковую даму не вызываешь?

— Что я, маленькая? Фигня все это.

— А по-моему, нет, — задумчиво ответила я. — Катька, у тебя бывали видения?

— Чего? — Катька оторвалась от посуды и посмотрела на меня, как на ненормальную.

— Видения. В смысле, глюки.

— Нет.

Немного подумав, Катька добавила:

— Духов один раз вызывали, знаешь, с блюдечком. Рисуешь на листе бумаги алфавит, потом кладешь блюдечко со стрелкой, и оно ездит. Так вот, вызвали мы сначала дух Пушкина — его все вызывают — он обложил нас матом и ушел. Потом мы вызвали дух Сталина…

— Нашли кого вызывать!

— Его вообще многие рекомендуют, он разговорчивый. Но он тоже обложил нас матом и смылся. Тогда я сказала, что мне надоело общаться с посторонними, и вызвала дух своей бабушки.

— Мне кажется, это как-то неправильно, — с сомнением сказала я. — Неэтично.

— Слушай дальше. Я спросила у бабушки — ты где, она ответила: в аду. Ни фига себе, говорю, ну и как тебе там? А она в ответ: "а-а-а…" и пропала. Наверно, черти утащили.

— Как это — "а-а-а"? Закричала?

— Нет, блюдечко застряло на букве "а".

Я нервно рассмеялась. Порыв рассказать Катьке о том, что случилось со мной в комнате, постепенно ушел. "Все равно она ничего мне не посоветует, — подумала я. — Да и не поверит. Может, позвонить кому-нибудь из мастерской? Как в таких случаях поступают реалисты?" Но, к сожалению, записная книжка оказалась не при мне, а наизусть я телефонов не помнила.

Так и не придумав, как поступить, я вернулась в гостиную, обошла стол с объедками и вышла на балкон. Холодный ветер новостроек тут же забрался в рукава и ворот свитера.

"Высоко, — ежась, подумала я. Со всех сторон в темноте мерцали мириады желтых огней, только внизу чернела сырая бездна, слегка разбавленная зеленоватым свечением фонаря у двери парадной. — Да уж, если отсюда спрыгнуть, то воздушное течение вряд ли выручит. Хотя, как говорил этот синий, если реальность одинакова везде…"

Я представила себе, как, раскинув руки, шагаю с поручней балкона в темную пропасть и взлетаю. Я несусь над вечерним городом, как ракета, закладывая виражи, кувыркаясь в воздухе, падаю, словно самолет в штопоре, пока верх и низ не сольются в водовороте огненных полос, а потом, оттолкнувшись кончиками пальцев от мокрого асфальта, лечу наверх, пока не откажут легкие, а тело не заледенеет в стратосфере…

— Реальность — это просто то, что работает, — вкрадчиво произнес голос у меня за спиной. — Причем неважно, где — внутри или снаружи. Но до понимания этого тебе еще расти и расти.

— Неглупо для призрака, — одобрила я. — Чего тебе?

На этот раз едва заметное голубоватое сияние почти не причиняло мне дискомфорта, а ощущение взгляда в спину сменилось приятным щекотанием в области затылка, как будто кто-то легко водил мне по шее перышком.

— Я ведь обещал вернуться. Вижу, все-таки надумала?

— Что надумала?

— Испытать свои истинные возможности — с моей помощью, разумеется. Тотальная власть над реальностью только так и…

— Это насчет спрыгнуть с балкона? Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз.

Тот, что за спиной, вздохнул.

— Ты невероятная трусиха. Запомни, боящийся экспериментировать никогда не станет мастером. Я-то хотел разом перенести тебя на высшую ступень, но вижу, не получится.

— А почему я должна тебе верить?

Князь Тишины призадумался.

— Зайдем в комнату? — предложил он через несколько секунд. — Просто покажу тебе кое-что, а там уж сама решишь, что делать.

Я пожала плечами и открыла балконную дверь.

— Тихо! — прошептал он, когда я вошла в комнату. — Останься за шторой. А теперь аккуратненько выгляни.

Внутри не горел свет — ни люстра, ни свечи. Когда глаза привыкли к полумраку, я увидела, что стол отодвинут, а совсем близко от меня находится группа девчонок, человек восемь. Наверно, было уже довольно поздно, и остальные ушли. Девочки стояли кружком, сосредоточенно сопели и молчали. Мне показалось, что внутри круга на полу что-то (или, скорее, кто-то) лежит.

— Сегодня умерла королева! — вдруг торжественно произнесла одна из девочек.

— Сегодня умерла королева! — стараясь копировать ее интонации, сказала вторая.

— Сегодня умерла… — зловещим басом начала третья, но на нее шикнули. — … королева, — тоненьким голоском закончила она.

Фраза повторялась, пока ее не произнесли все восемь.

— Мы будем ее хоронить, — тем же серьезным и торжественным тоном сказала первая девочка. И эту фразу повторили все присутствующие.

— Нет, мы не будем ее хоронить!

"То будем, то не будем, — подумала я. — Что это они такое затевают?" Ритуал похорон королевы меня весьма заинтриговал. Теперь я видела, что на полу лежит девятая девочка, закрыв глаза и старательно изображая труп.

— Она мать четырех чертей… Она мать четырех чертей…

"Что, любопытная штука? — спросил голос с непонятной интонацией. — Не хочешь ли помочь им?"

— Мы сбросим ее с обрыва… Мы сбросим ее с обрыва…

"Отвяжись, — отказалась я. — Ты случайно не садист? Почему у тебя как власть над реальностью, так непременно то душить, то прыгать с балкона, то сбрасывать с обрыва?"

"Обижаешь. Ты ничего не поняла. Они просто пытаются сделать так, чтобы она взлетела".

— Черная роза! Черная роза!

Девчонки стеснились вокруг той, что лежала на полу. Каждая наклонилась и слегка прикоснулась к ней пальцами.

— Красный гроб! Красный гроб!

Девчонки явно разволновались. Я заметила, что мои руки задрожали — эти выкрики, похоже, начинали заводить и меня.

— Аллах, подними ее! — взвыли они нестройным хором, разом выпрямились и взметнули руки вверх.

"При чем тут аллах?" — мельком удивилась я.

"Давай!" — загремел у меня в голове крик синего.

В следующее мгновение у меня заложило уши от визга. Девчонки стояли с поднятыми руками и дружно орали, а почти под потолком на кончиках их пальцев парила неподвижная фигура королевы.

"Это что… моя работа?" — спросила я синего, когда через мгновение ко мне вернулся дар речи.

"Опускай ее, — устало отозвался он. — Все, хватит им на сегодня острых ощущений".

Следуя моей мысли, королева пошевелилась, вскрикнула и упала на пол. Это случилось так внезапно, что ее не все успели подхватить. Чем-то стукнувшись, королева тут же принялась громко жаловаться на неуклюжесть подруг и обзывать их всякими смешными словами. Поднялся ужасный гомон. Восхищенные девчонки говорили все вместе, наперебой делясь впечатлениями. Я вышла из-за занавески и направилась в прихожую. Теперь-то уж точно пора было уходить.

— Понравилось? — спросил меня синий.

— Ты знаешь, как ни странно, да, — честно призналась я.

— Лиха беда — начало. То ли еще будет! — посулил он, и его голубое сияние растаяло в полутьме комнаты.

ГЛАВА 10

Египтянин, шпионские игрища и вражеская школа

У Эзергили завелся новый парень. Да еще какой! Ее странные привычки всем известны, но тут уж она побила все рекорды. Можно сказать, слова Погодиной о толкателе ядра и борце сумо оказались пророческими.

Сидела я как-то на общих занятиях по теории композиции, от тоски рисовала в тетради угольную шахту в разрезе и поглядывала в окно, благо оно было открыто и снаружи приятно веяло сквознячком. Из окна виднелся кусок двора с кустами акации и угол мастерской Антонины. Неподалеку от культовой черной двери прохаживался упитанный волосатый мужик восточного вида, мне незнакомый. Я насторожилась: субъект явно кого-то выслеживал, слишком он пристально разглядывал окна мастерской. Я подумала, может, это отец кого-нибудь из новичков, но для отца он был, пожалуй, недостаточно стар — лет тридцати пяти, не больше. По одежде он походил на иностранца — вроде все то же самое, штаны, там, свитер, а все равно заметно.

Напрочь забыв о том, где я вообще нахожусь, я принялась следить за ним во все глаза.

Должно быть, восточный человек болтался под окнами уже давно, поскольку лицо у него было недовольное и весьма замученное. Устав ходить туда-сюда, он присел на каменную скульптуру в виде верблюда-мутанта, поерзал, резво подскочил, долго рассматривал сзади брюки, что при его габаритах было нелегким делом, потом тяжко вздохнул, ссутулился и убрел в сторону ворот. Я только вошла во вкус слежки и даже слегка обиделась на него. Но оказалось, я рано расстроилась. Не прошло и пяти минут, как из мастерской вылетела Эзергиль и принялась вертеть головой по сторонам. "Ушел!" — горестно воскликнула она в пространство и понеслась к воротам. Вслед за ней в дверях возникла Погодина. На плече у нее висел здоровенный кофр защитного цвета, под тяжестью которого она гнулась, как колодезный журавль.

— Ну что там? — крикнула она вслед.

— Хайруллах, подожди! — донесся крик. — Ах ты, черт! Уже уехал!

Из-за угла с несчастным видом появилась Эзергиль.

— Поймал тачку и свалил, — сообщила она, — меня не услышал. А все из-за Тони. Хоть бы раз в жизни, ради исключения, отпустила нас вовремя.

Погодина пожала плечами:

— Уехал и уехал. Честно говоря, я вообще не понимаю, чего ты с ним возишься.

— Да уж тебе не понять, — бросила Эзергиль и подхватила кофр за другую лямку. — Раз-два, взяли!

— Нет, ты погоди, — остановилась Погодина. — Я плечо переменю. Блин, тяжесть-то какая! Надорвешься ведь. Может, все-таки съездить с тобой?

Эзергиль тяжко вздохнула:

— Нет. Антонина дала специальное указание — тебя не брать. Ради нашего общего блага. Поверь, там, куда я еду, тебе появляться нельзя.

— Нельзя, так нельзя, — на удивление легко согласилась Погодина. — Давай хоть провожу до остановки. Ну Тоня, стерва, что она туда напихала? Был бы здесь твой чучмек, дотащил бы нам сумку.

— Он не чучмек, — очень надменно возразила Эзергиль. — Он египтянин.

— Древний? — неостроумно съязвила Катька. — Где ты его откопала?

— Он здесь учится по обмену. Через месяц поедет обратно. Так что, сама видишь, у меня каждый день на счету…

— А тут Тоня со своими дурацкими поручениями, — поддакнула Катька. — Тебя-то он с собой не зовет?

Девчонки взвалили кофр на плечи, потащили его к дыре в заборе и пропали у меня из виду за кустами акации. Однако голоса я слышала четко.

— Нет, конечно, не поеду, еще чего!

— Тогда зачем тебе он вообще сдался? Объясни пожалуйста, а то я третий день голову ломаю. Смотрю на него рядом с тобой, и не стыкуется. Он ведь старый…

— Всего-то двадцать восемь, — кокетливо возразила невидимая Эзергиль.

— Толстый, лапы волосатые, щеки на плечи свисают, глаза, как щелки…

— Вот то-то и оно!

Кофр глухо бухнул о землю.

— Ты ему в щелки эти хоть раз смотрела?

— Делать мне нечего, как всяким арабам в глаза заглядывать.

— Так загляни ради интереса. Они у него сине-зеленые, глубокие-глубокие, а если долго в них вглядываться, то они становятся почти черными, а на дне у них вспыхивает серебряный лабиринт.

— И что?

— Не понимаешь? У обычных людей таких глаз не бывает. Я пообщаюсь с ним, выясню, что за ними стоит, а потом заберу себе — и глаза, и то, что за ними. Вот так по кусочкам и собираю свой идеал…

— А! — понимающе воскликнула Погодина. — Теперь я въехала. Ну-ну, дерзай, только смотри, как бы Тоня не прознала. Ну-ка, взвалили эту дрянь на плечи…

Шаги быстро стихли за кустами. "Ой как интересно!" — пробормотала я, возвращаясь к шахте, занявшей уже добрую треть листа. Я машинально пририсовывала следующий ярус и думала, думала.

Слова Эзергили произвели полный переворот в моем сознании. Нет, я и раньше задумывалась, можно ли населять наши миры, но подслушанный мной разговор засвидетельствовал, что это реально. Передо мной открывались такие перспективы, что дух захватывало.

Решив не терять времени, я покидала барахло в сумку, тихонько выскользнула из аудитории и пустилась в погоню за Эзергилью. Через дырку я не пошла, не поленилась обойти училище и выйти через главные ворота на забитое автомобилями Приморское шоссе, на одном дыхании добежала до ларьков на углу улицы Савушкина, где находилась автобусная остановка, и спряталась за рекламным щитом. Осторожно высунувшись, я принялась высматривать Эзергиль. Она, к счастью, еще не уехала. Вскоре подошел 94-й автобус. Эзергиль взвалила кофр на плечо. Ага, подумала я, выскакивая из-за рекламного щита, значит, наш путь лежит на север, в новостройки. В последний момент я проскочила в закрывающиеся двери.

— О, кого я вижу! Привет! — изобразила я бурный восторг от внезапной встречи с Эзергилью.

— И тебя туда же, — кисло ответила она.

— Куда путь держишь? — тарахтела я. — Ого, какой сундук! Твой? А что в нем лежит? И ты хочешь сказать, что можешь его оторвать от земли?

— Гелька, ты что, экстази объелась? Болтаешь, как попугай.

— А что, разве я обычно неразговорчивая? — жизнерадостно сказала я, усаживаясь рядом с Эзергилью. — Я серьезно, давай помогу дотащить твою бандуру. Кстати, я уже спрашивала, что в ней?

— Расчлененный труп, понятное дело, — сказала Эзергиль с тяжким вздохом.

Я прекрасно видела, как она жаждет от меня избавиться, но в мои планы это не входило.

— Гелька, спасибо огромное, но я правда дотащу сама. У тебя, наверно, свои важные дела…

— Абсолютно никаких. Знаешь, есть такое развлечение: садишься в первый попавшийся транспорт и катишься, катишься…

— Вот и катись, — посоветовала Эзергиль. — Если человек намеков не понимает, приходится прибегнуть к открытому тексту.

Я обиделась и прибегла к шантажу:

— Если не довезешь ящик, Антонина тебя не похвалит.

Эзергиль вздрогнула и уперлась в меня пристальным, крайне неприятным взглядом. Мне как-то сразу расхотелось дальше играть в намеки.

— Ладно, признаюсь. Я подслушала ваш разговор с Погодиной,

— И что именно ты услышала? — холодно спросила Эзергиль, продолжая сверлить меня взглядом.

— Про египтянина… что ты везешь ящик куда-то в новостройки, в такое место, где Катьке нельзя появляться. А ящик тебе дала Антонина.

Про самое главное — заселение доменов — я решила пока не говорить.

— Где ты пряталась?

— За кустами акации. Поверь, я не нарочно. Просто в аудитории было открыто окно…

Колючий взгляд Эзергиль наконец смягчился, и она слегка презрительно улыбнулась. Я перевела дух.

— М-да. Я понимаю — сведений вполне достаточно, чтобы Гелька потеряла голову от любопытства. Ладно, так уж и быть, поехали со мной. Будем надеяться, вреда от тебя не будет.

Я расплылась в улыбке, с нежностью взглянув на зеленый кофр.

— Так чего в ящике-то? Эзергильчик, покажи!

Эзергиль оглянулась по сторонам, загородила собой кофр и расстегнула "молнию", шепнув мне:

— Только быстро!

Я заглянула в кофр. Из ее темного нутра на меня смотрели два круглых красных глаза. В тот же миг раздалось утробное ворчание, и обладатель глаз кинулся в атаку. Перед моим лицом возникла зубастая пасть, обрамленная похожими на червяков усами, в нос ударил запах сандала. В следующее мгновение взвизгнула "молния" — это Эзергиль застегнула сумку. Несколько ближайших пассажиров обернулись в нашу сторону.

— К-к-кто это был?

— Проснулся, ушастый, — ласково проворковала Эзергиль. — А вокруг-то темно, и место незнакомое, да еще всякие нос свой любопытный суют, можно сказать, прямо в пасть. Как тут не напугаться?

Эзергиль приоткрыла сумку, к моему ужасу, засунула туда руку по локоть и принялась поглаживать неведомую тварь.

— Сейчас успокоится, и я тебе его покажу.

Из кофра донеслось громкое урчание.

— Девочки котика везут, — с умилением сказала позади нас одна бабка другой.

Судя по тембру урчания, в сумке сидел как минимум небольшой леопард.

— Смотри, какие мы хорошенькие! Эзергиль плавно расстегнула "молнию". Теперь я смогла полностью рассмотреть зверя. Внешне он напоминал гибрид кота, сома и дракона: туловище, покрытое перламутрово-золотистой чешуей, драконья морда с приподнятой к ушам пастью, словно застывшей в лукавой улыбке. Сами уши, длинные и тонкие, загибались в разные стороны, как тычинки у цветка. Зверь лежал, поджав под себя лапы и обернувшись чешуйчатым хвостом с кисточкой. Вид у него был добродушный и уморительно смешной.

— Это цилинь, — пояснила Эзергиль. — Китайское мифологическое животное и самый мощный генератор благоприятного развития событий, то есть удачи, своего рода ходячий талисман. Обладает еще массой неизученных волшебных свойств. Совершенно безвреден, всех любит. Есть легенда, как один император случайно убил цилиня на охоте, так его царство вскоре погибло.

Я осторожно почесала цилиня за ухом. Он тут же лизнул мне руку теплым раздвоенным языком.

— Откуда у тебя эта прелесть?

— О, — многозначительно протянула Эзергиль. — В том-то все и дело. Это — конкурсная работа.

— Чья?!

— Неизвестно. Короче, вчера вечером Антонине позвонила приятельница из Академии художеств и спросила, не наш ли ублюдочный чешуйчатый кот сбежал с городской выставки работ художественных училищ "Сотворим мир заново", засел под лестницей и на всех рычит. Тоня, разумеется, сказала "наш". Кота привезли вот в этом кофре. Когда Антонина разобралась, что это такое, она просто офигела. Понимаешь, в нашей мастерской реальности такое не может сотворить никто, в том числе и сама Антонина. Пока мы гадали, кто же этот гениальный мастер-самоучка, снова позвонила приятельница и сообщила, что объявился хозяин цилиня. В Академию поступил звонок: зверя требовали отдать и привезти по такому-то адресу. Мы проверили, что там находится…

— Ну?

— Среднее художественное училище номер тринадцать, улица Авиаконструкторов, дом сто десять! — торжественно произнесла Эзергиль.

— Так мы сейчас туда едем?

За окном автобуса проплыла стеклянная крыша бассейна. Эзергиль погладила цилиня, закрыла кофр и встала.

— На выход. Берись за лямку, раз уж навязалась. Кстати, запомни два момента. Во-первых, я — студентка Академии художеств, которой поручили отвезти экспонат владельцам.

— А я?

— Ты никто. Постарайся обращать на себя поменьше внимания. Скорее всего, с тобой никто разговаривать не будет, но на всякий случай: ни слова о нашем училище. Мы к нему никакого отношения не имеем.

— Ух! — поежилась я. — А нас там случайно не грохнут?

— Почему это нас должны грохнуть? — усмехнулась Эзергиль.

— За шпионаж, — пояснила я.

Эзергиль пожала плечами и потащила сумку к дверям. А мне вдруг подумалось, что это истинная правда. Цилинь — только предлог, на самом деле мы едем туда именно шпионить.

Мы вышли из автобуса, пересекли пустынную улицу и углубились в хаотическое нагромождение домов-"кораблей". Художка номер тринадцать оказалась блочной двухэтажной коробкой, одиноко стоящей посреди безбрежного двора, по которому гулял ветер. Ее стены украшали полуобвалившиеся кафельные узоры многолетней давности в виде синего моря и белых облачков и бесчисленные матерные надписи. У входа курила кучка парней и девчонок. Я ощутила разочарование. Сама мысль о том, что волшебный цилинь появился на свет в таком гадюшнике, была оскорбительной. Это заведение скорее напоминало то мифическое ПТУ, куда я неоднократно грозилась уйти расписывать чашки.

— Это оно и есть?

Краем глаза я увидела, как Эзергиль зыркнула по сторонам — как невидимая молния пролетела.

— Гелька, по имени ко мне не обращайся.

Мы направились прямо ко входу. Толпящиеся на крыльце даже не обернулись, когда мы проходили мимо. В тускло освещенном вестибюле пахло столовской едой, на грязном полу валялись фантики, на стенах висели примитивные натюрморты. Я вспомнила наше училище — уютное, со стеклянными выставочными стендами и ковровой дорожкой по праздникам, не удержалась и презрительно фыркнула.

— Интересно, где тут учительская? — вслух поинтересовалась Эзергиль. — Пошли-ка на второй этаж. Начнем поиски оттуда.

— Может, проще спросить кого-нибудь? — предложила я.

Эзергиль на мои слова не отреагировала. Ах да, сообразила я, мы же шпионим. Мы поволокли кофр на второй этаж. Там было совсем темно — лампы перегорели, что ли, — и пахло олифой. В темном коридоре через равные промежутки располагались одинаковые двери. Одна из них была приоткрыта. Я мельком заглянула внутрь, заметив нагромождение мольбертов и нечто вроде египетского саркофага, вокруг которого эти мольберты группировались. Аудитория была пуста.

— Это училище словно вымерло, — поделилась я наблюдениями. — Совсем тут никого народу нет, кроме той компашки на крыльце…

Словно в опровержение моих слов, впереди в полутьме послышались гулкие шаги, и перед нами возникла объемистая женская фигура.

— Девочки, вы что здесь шастаете? — раздался начальственный голос. — Занятия давно закончились!

— Мы из Академии художеств, к вашему директору с поручением, — жизнерадостно заявила Эзергиль, демонстрируя кофр.

Тетка, окинув нас изучающим взглядом, холодно предложила Эзергиль следовать за ней. Решив, что приглашение ко мне не относится, я тихонько отстала и спустилась по лестнице в вестибюль. Выйти на улицу и мерзнуть в этом продуваемом всеми сквозняками дворе не захотелось, так что я села на подоконник и принялась разглядывать вид за окном. Снаружи почти стемнело. Из окна смутно виднелся задний двор с помойными баками и противоположное крыло училища, где горел свет и двигались тени людей. Несмотря на всю таинственность, которую разводила Эзергиль, я почти не нервничала и ощущала скорее легкий азарт, как будто ввязалась в чужую игру.

"Тетка ведь сказала, что занятия закончились, — вспомнила я. — А не сходить ли да посмотреть, что там такое, пока Эзергиль занята?" Я уже полезла с подоконника, когда в другом крыле открылась дверь, которую я раньше не заметила, и кто-то вышел. "Ага! — осознала я. — Да это же отдельный вход!" Мне сразу стало гораздо интереснее. В нашей мастерской реальности тоже был отдельный вход. Я тут же отправилась на улицу.

Компания с крыльца куда-то убралась, но мне это было только на руку. Перед входом, поскрипывая, качался на ветру фонарь, чуть ли не единственный на весь двор. Подбираясь к окнам, я обошла училище вокруг. Идти пришлось в почти полной темноте; я придерживалась рукой за стену, осторожно ступая по полоске бетона и думая о том, как бы во что-нибудь не вляпаться. Наконец впереди показались освещенные окна. Встав на цыпочки, я заглянула в одно из них.

Прямоугольное помещение было чем-то похоже на спортивный зал. Аккуратное, не в пример прочим аудиториям. Стены белые, в нескольких местах орнамент, наведенный как будто по трафарету: какие-то крючочки и галочки столбиками от потолка до пола. В центре помост. В углу стопка матов. На полу что-то забавное, типа соломенного паласа с плетеным узором в виде расходящихся кругов. В дальнем конце зала, ближе к двери, разговаривали несколько человек. Кучка ребят разного возраста — не те ли, что стояли на крыльце? — столпились вокруг невысокого стройного деда в синем джемпере. Внешность деда притягивала к себе внимание: у него были белые волосы, стриженные ежиком, надменное римское лицо с решительными морщинами и не по возрасту блестящие глаза. Он что-то экспрессивно объяснял, сопровождая каждую фразу движением рук.

Я подкралась к другому окну, чтобы попытаться подслушать, о чем он там распространяется. Вдруг почти рядом со мной с лязгом распахнулась дверь. Едва не угодив в пятно света, я отступила на пару шагов и прижалась к стенке.

Из зала, на ходу натягивая куртки, вышли двое парней. Один, светловолосый, с правильными чертами лица, сразу напомнил мне Сашу. Другой — среднего роста, сутулый, темненький — тоже показался знакомым, но его лица я толком разглядеть не смогла. Вопреки моей надежде, что они уйдут, желательно в противоположную от меня сторону, парни остановились напротив двери и закурили.

— Ну здесь и столпотворение, — буркнул темноволосый, затягиваясь. — Специально договорились встретиться после занятий, так на пару минут уединиться невозможно, чтобы кто-нибудь не притащился поговорить за жизнь…

— Какая разница? — знакомым голосом возразил блондин. — Нам-то что до них? Ходят и ходят.

У меня по коже поползли мурашки. Неужели и вправду Саша?

Вместо ответа темноволосый чиркнул в воздухе перед собой сигаретой. Огонек описал замысловатую дугу, оставив огненный знак. Он провисел во мраке долю секунды и погас. Темноволосый еще раз затянулся и бросил окурок в лужу.

— Вот теперь действительно без разницы.

"И с чего это я решила, что он похож на Сашу?" — подумала я.

— Так насчет нашего дела… — заискивающе произнес блондин.

Второй отозвался не сразу.

— Есть одна тема, — проронил он неохотно. — Непростая. Не факт, что ты с ней справишься. Работа в субпространстве.

— Как нечего делать! Я там уже работал, — поспешно заявил светловолосый.

— Надо будет зайти внутрь — раз. Побродить там, осмотреться — два. Наметить выходы — три.

— И только? — пренебрежительно сплюнул светловолосый.

— Не говори "гоп"… Субпространство — штука коварная и непредсказуемая. Но ты парень лихой, и мы в тебя верим, так что держи — это ключ…

Темноволосый протянул блондину какую-то плоскую прямоугольную коробку. Я же, как ни странно, не могла отвести взгляд от блондина. Все-таки он был очень похож на Сашу, но как-то мельче, бесцветнее, грубее — не больше похож, чем, скажем, настоящий Исаакиевский собор на убогий набросок, нацарапанный за бутылку пива бомжующим художником. В такие минуты, подумала я, и осознаешь в полной мере Сашину уникальность и его принципиальное превосходство над всеми прочими парнями.

Я попыталась разглядеть второго, но он, как нарочно, повернулся ко мне спиной.

— Я им еще докажу, — злобно посулил блондин, пряча коробку. — Они поймут, кого лишились…

— Ладно, посмотрим, — добродушно проворчал темноволосый. — Еще раз, что от тебя надо: зайти, оглядеться, выйти. Самое главное — выйти. Отмечай удобные выходы. Ориентируйся по звездам. Если хоть кого-нибудь встретишь, сразу вали оттуда со всех ног. Хотя отсутствие результата — это тоже результат, но ты нам нужен живой, ха-ха! Не бойся — это я так, подстраховываюсь. Ну, давай, ни пуха…

Он бросил на землю недокуренную сигарету и взялся за ручку двери.

— К черту, — отозвался светловолосый. — А к чему это все? Просто проверка? Типа, тест?

— Считай себя первопроходцем.

— Там вообще как, опасно?

Он докурил сигарету, застегнул куртку и протянул собеседнику руку.

— Если по-дружески, то я никаких гарантий дать не могу, — сказал тот. — Но ведь тебе это действительно нужно…

— Ты насчет восстановления? Да плевал я на них. Это скорее просто спортивный интерес.

— Ну-ну. Мухе тоже интересно, что там за гамак такой в траве поблескивает.

— Какой еще мухе?

— Которая летает туда-сюда и кричит: "Съешьте меня, съешьте!"

Блондин вздернул подбородок. В этот момент он поразительно напоминал Сашу.

— У меня свои методы. Я в ваши игры не играю.

— А хочется, — подытожил второй. — Ладно, до скорого.

Светловолосый кивнул и пошел в сторону улицы Авиаконструкторов, а другой парень вернулся в зал. В окно было видно, как он что-то сказал старику и все засмеялись. Лицом ко мне он так и не повернулся.

Разговор двух парней меня весьма озадачил. Такое ощущение, что один посылал другого на разведку. Опасно — не опасно, отмечай выходы… Все эти разговоры, иероглифы на стенах, пустой зал, дед, напоминающий итальянского кутюрье, не вязались с тем, что я привыкла понимать под Чистым Творчеством. Я тупо глядела в окно, когда мне на глаза наконец попалось что-то стоящее. Над дверью с внутренней стороны виднелась надпись. Этот обычай, общий для всех художественных училищ, — писать над дверями всякие лозунги и девизы — мне был хорошо известен еще со времен младшей школы. Я изогнулась как могла, почти прилипнув к стеклу и рискуя, что меня заметят, разобрала багровые готические буквы:

"Мы пользуемся материей, как оболочкой и оружием".

Снизу мелкие буквы поясняли, откуда взята цитата, но этого мне было уже не разглядеть. Однако и самого лозунга вполне хватило. Все встало на свои места. Никакая театральная студия не взяла бы себе подобный девиз. Я подумала, что свою шпионскую задачу выполнила с блеском, и побежала искать Эзергиль.

Она ждала меня на крыльце, нетерпеливо оглядываясь по сторонам.

— А что я видела! — торжествующе воскликнула я. — Пойдем покажу…

— Валим отсюда! — прошипела Эзергиль, схватила меня за руку и потащила за собой.

Мы почти бегом добрались до остановки на Авиаконструкторов и вскочили в кстати подошедший автобус. Только тут Эзергиль позволила мне говорить.

— Жалко, что мы убежали так быстро. Я бы тебе показала, как у них оформлена мастерская реальности. Надо и у нас что-нибудь такое сделать — хоть стены расписать…

— Лучше я тебя послушаю, — ухмыльнулась Эзергиль. — Они меня пасли от кабинета директора до самого выхода. Директриса, по-моему, тут же раскусила, зачем я пришла. Сейчас они, наверно, пытаются узнать, где все это время болталась ты. Теперь у них есть развлечение на ближайший месяц: выяснять, кто мы такие и откуда.

Пока мы ехали, она внимательно слушала мой рассказ, особенно заинтересовавшись узорами на стенах и полу, даже попросила меня нарисовать их в ее блокноте. Девиз мастерской она записала там же.

— Надо посмотреть, откуда цитата, — задумчиво сказала она, — определенные подозрения у меня есть…

— Звучит красиво, — заметила я.

— Некоторыми фразами лучше просто так не пользоваться. Они как ключи. Произносишь их, и дверь открывается. А еще цитату можно выдрать из контекста, и ее значение меняется на противоположное. Эта фраза, похоже, именно такая — как ключ от непонятно какой двери.

На "Старой деревне" мы с Эзергиль расстались: она пошла на метро, а я поехала домой. Только садясь в трамвай, я вспомнила, что так и не спросила ее о заселении миров.

За окнами трамвая, во влажной осенней тьме, проплывали разноцветные огни. Все-таки я устала от этой беготни, да и есть хотелось — пообедать-то не успела. Я вздохнула, села поудобнее и закрыла глаза. Тут же явились привычные мысли. Из подсознания вылез Сашин белый точечный дом с горящими окнами на фоне темно-синего ночного неба. Мне представилось, как я стою, запрокинув голову, и смотрю на его окна, а по темному небу бегут прозрачные белесые облака, и мне кажется, будто башня отрывается от земли и падает на меня. Белая башня посреди снежной равнины, принялась фантазировать я. Она стоит, открытая всем ветрам, но ее хозяин не боится бурь, сам повелевает ими. Потому что это его страна, самая страшная страна на свете. Люди не могут жить там, где нет ничего, кроме холода и мрака. Значит, он не человек, а бог. Или демон.

Я открыла глаза, вытащила из сумки тетрадь и ручку, положила тетрадь на колено и принялась строчить прямо поверх шахты: "Где-то, давным-давно, была далекая пустынная страна, обиталище злых духов, отгороженная от мира стеной снежных буранов и океаном замерзших волн. И правил ею Король Севера — самый благородный, жестокий и прекрасный из всех земных и неземных владык…"

ГЛАВА 11

Погодин наводит справки, а девушки разговаривают о любви

Сегодня было три часа "рисунка" подряд, все устали и дурачились, как могли, а началось все с меня. Я думала, помру от смеха. Надо было изобразить углем натюрморт с самоваром. Я искренне старалась, пока Маринка не посмотрела на мой рисунок, икнула и спросила: "Это кто? Годзилла?" Самовар и впрямь был похож на Годзиллу, вплоть до выражения зубастой морды. Народ развеселился; все начали искать в самоваре сходство с другими монстрами, и небезуспешно. Рисунков испохабили целую пачку. Препод юмора не понял и выставил у себя в тетрадке колонку двоек, но даже это не испортило всеобщего хорошего настроения.

Когда "рисунок" закончился, мы с девчонками пошли в буфет. В вестибюле сделали выставку декоративных керамических панно. Я задержалась, поскольку был шанс, что среди работ окажется и моя: "Город-вампир" (на опостылевшую тему "Любимый Петербург", разумеется). Проходившая мимо Эзертиль приветливо со мной поздоровалась.

— Будешь сегодня в мастерской? — спросила она.

— Конечно.

— Погодину не видела? Я специально пришла пораньше, но не могу ее найти.

— Так ты расписание посмотри.

— И правда, как это я не сообразила? — фыркнула Эзергиль, удаляясь по коридору.

"Вот чудачка", — подумала я, наверно, в тысячный раз.

Еще несколько секунд я изучала стенды с куполами, мостами, скрипками, книгами, чьи страницы перелистывает ветер, пустоглазыми античными лицами и прочими штампами, в тщетных поисках своей работы.

Внезапно показалось, что рядом со мной кто-то стоит. Словно тень промелькнула в углу глаза. Я оглянулась. Народу в вестибюле было немало. Девчонки и парни перемещались туда-сюда, входили и выходили, хлопая разбитой дверью, ели на ходу пирожки, толпились возле расписания. На длинной скамейке справа от расписания скучали родители первогодок в ожидании своих чад — несколько теток средних лет и средней наружности. Одна тетка вязала, другая читала женский детектив. Привычная картина. Повернувшись обратно к стенду, я погрузилась в поиски своего шедевра, но скоро оставила это занятие. Что-то мне мешало. Какая-то неправильность, словно соринка в глаз попала.

Я все еще пребывала в бесполезных догадках, когда рядом кто-то зычно кашлянул. Удивленная не дамским тембром, я повернулась к скамье, где сидели родители, и увидела с краю дядьку, которого секунду назад там точно не было. Я сморгнула — дядька не исчез. Наоборот, если так можно выразиться, приобрел материальность. Выглядел он вполне обычно: упитанный родитель средних лет в заношенных джинсах и свитере домашней вязки. Дядька вольготно устроился на скамейке, нога на ногу, с таким видом, будто он здесь царь, и плотоядно смотрел вслед Эзергили. На месте какой-нибудь из теток я бы из принципа сделала ему замечание.

Дядька тем временем повернулся ко мне, бесцеремонно рассмотрел с головы до ног и встретился со мной взглядом. В его глазах мелькнуло что-то вроде испуга. Несколько секунд мы глядели друг на друга. Потом на лице родителя выразилась досада, сменившаяся неожиданно обаятельной киношной улыбкой.

— Послушай, девочка, — обратился он ко мне, — ты здесь учишься?

— Ну да, а что?

— В общем-то ничего, — пробормотал дядька, отвлекшись от меня, чтобы проводить взглядом исчезающую за дверью Эзергиль.

— А вот та черноволосая мадемуазель тоже здешняя?

Я фыркнула. Надо будет вечером рассказать Эзергили, что на нее положил глаз пожилой толстопузый лысый — или не лысый? — нет, просто седоватый старикашка. Впрочем, она как раз такими увлекается. До египтянина ему, конечно, как до луны, хотя… Я с интересом взглянула в лицо дядьки. Оно показалось мне знакомым. Дядькина физиономия дисгармонировала с потрепанными одежками: она была широкая и важная, с крючковатым носом и крупным надменным ртом. Такая рожа, подумала я, отлично подошла бы для коррумпированного банкира в каком-нибудь бандитском сериале. Может, я его по телевизору видела? Только вот глаза подкачали — какие-то мутноватые, расплывчатые, с мешками и нависшими веками.

— Я задал вопрос, — мягко произнес дядька.

— А, насчет Эзергиль. Да, она тут учится, а что?

— Ничего, — пожал он плечами. — Деточка, нельзя быть такой подозрительной. Я, понимаешь, дочку жду, сижу тут уже почти час… Почему бы не поболтать с приятной умной девушкой?

— Пожалуйста, болтайте, мне не жалко, — смущенно пробормотала я. Взрослые мужчины не часто делали мне комплименты. Кстати, когда к родителям приходили гости, это был отличный способ заставить меня замолчать на целый вечер.

Пользуясь моим позволением, родитель спросил:

— Неужели вы все тут друг друга знаете? Или эта Эзергиль чем-то особенно знаменита?

— Да просто я с ней дружу.

Дядька улыбнулся мне еще обаятельнее прежнего. Когда он улыбался, его лицо полностью преображалось, как будто он, как актер театра Но, незаметно менял одну маску на другую.

— Извини, не спросил, как тебя зовут.

— Геля, а что? — автоматически насторожившись, сказала я.

— Какие у вас тут имена интересные. Геля или того пуще — Эзергиль. С первого раза и не выговоришь.

— Нормальное эльфийское имя, — с ходу выдумала я. — Преобладает среди лесных ирландских эльфов.

Дядька пренебрежительно изломил бровь. В профиль он был похож на реликтового гигантского ворона, которого я однажды видела в Изборске.

— Кто бы мог подумать, что у вас такие взрослые студентки, — задумчиво сказал он. — Мне-то сначала показалось, что эта девица — преподавательница или практикантка из академии. Какая необычная внешность. Абсолютно неопределимый этнический тип. Высокие скулы, большие глаза… А на каком отделении она учится?

— Она не на отделении, — внутренне угорая от смеха, ответила я. — Она ходит на спецкурс преподавательницы мастерской реальности.

— И что ты о ней скажешь как подруга?

"Ну точно, уже справки наводит, старый хрыч. Сейчас попросит телефончик".

— Что сказать… Классная девчонка, умная, талантливая. В нашей мастерской она круче всех. А в чем дело-то?

— Круче всех… — с расстановкой повторил дядька.

Его сонные глаза неожиданно расширились и вспыхнули. Обернувшись, я поняла, в чем дело: вернулась Эзергиль. В одной руке она держала недоеденный гамбургер, из которого то и дело высыпались разные овощи, а в другой — стаканчик с чаем. Отсалютовав мне гамбургером, она направилась в мою сторону. В это время из учительской вышел препод художественного моделирования. Эзергиль тут же сменила курс, порхнула к нему и начала о чем-то спрашивать.

Я покосилась на своего собеседника. Дядька рассматривал Эзергиль, полностью сосредоточившись на этом занятии и забыв обо мне. Казалось, что он даже помолодел от натуги; во всяком случае, тройной подбородок и большая часть морщин куда-то подевались. Теперь он еще сильнее кого-то мне напоминал. Я разглядывала в профиль немигающие темные глаза и думала, что взгляд у него вовсе не сластолюбивый, как мне сначала почему-то показалось, а наоборот, цепкий, изучающий и весьма недоброжелательный. "Может, это маньяк? — запоздало предположила я, хотя на самом деле это было первое, о чем следовало подумать. — Ведет себя, как охотник. Или как шпион… Шпион! Неужели по нашим следам, из вражеского училища?!"

Загадочный дядька тем временем встал, подошел к Эзергили и стал неподалеку, преспокойно слушая ее разговор с преподом по моделированию. Никто не обращал на него внимания: ни ученики, ни родители, ни сам препод. Похоже, его никто и не видел. Никто, кроме меня.

"Он отводит глаза, — сообразила я. — Как иллюзионисты…"

Смотреть на все это и ничего не делать было выше моих сил.

— Извините… — не выдержала я. — Можно вас спросить?

Дядька вздрогнул, оглянувшись с большим неудовольствием. Он, похоже, обо мне уже забыл.

— Чего тебе, девочка?

— Извините еще раз, — решилась я. — Вы случайно не папа Кати Погодиной?

Эффект моих слов превзошел все ожидания. Дядька побледнел, его лицо перекосилось. Показалось, что он меня сейчас пристукнет, во всяком случае, ему этого явно очень хотелось. Сделав над собой усилие, он прошипел:

— Нет, ты ошибаешься.

— А вы очень на нее похожи, — простодушно заявила я. — Или, наоборот, она на вас. Вы ведь тоже мастер иллюзии, да?

— Ты ошибаешься, — более спокойно произнес дядька. — Тот, кто хочет увидеть сходство кого-нибудь с кем-нибудь, обязательно его увидит. Вот, скажем, тот преподаватель. Он никого тебе не напоминает?

Я посмотрела на преподавателя и аж вздрогнула: он был похож на Погодина как брат-близнец.

— Но как такое мо..?

Оглянувшись, я прервалась на полуслове: мой собеседник исчез, как будто его и не было. Судя по поведению окружающих, этот странный разговор примерещился мне от начала до конца.

Вечером после школы мы с Маринкой пошли ко мне. Ничего особенного не затевалось: посидеть, выпить чайку, обсудить сердечные страдания. Я последнее время как-то переменилась, вероятно, от неразделенной любви: стала тормозная, задумчивая, повадилась вздыхать и выпадать из реальности, глядя в пространство параллельным взглядом и ни о чем не думая. Маринка, кстати, тоже вслед за мной начала вздыхать и ныть: и жизнь у нее вся какая-то пресная, и приличные парни внимания не обращают, а которые обращают, лучше бы не обращали, и прочее в том же духе… Но намечающийся девичник безжалостно сорвал явившийся в гости Макс. Пришел он, разумеется, без приглашения, зато принес коробку эклеров, которые я могу есть десятками. Хоть какое-то утешение.

Обычно визиты Макса наводили на меня вселенскую тоску. А как это еще назвать, если кавалер часами сидит и молчит, разглядывая собственные руки или какой-нибудь предмет мебели, а стоит мне отвернуться, начинает пялиться или, хуже того, бросает нежные томные взгляды исподтишка и краснеет, если я встречаюсь с ним глазами. Ни малейшей попытки занять девушку разговором, развеселить или хотя бы реагировать на ее вялые реплики. Я иногда думала: он тупой или просто застенчивый? Но тот вечер, в виде исключения, удался, и даже Максу не удалось его испортить.

Маринка, не особо стесняясь его присутствием, завела разговор о нелегкой женской доле. Обсуждалась интереснейшая тема: нужно ли парню быть красивым? Подруга упирала на то, что парень должен быть чуть симпатичнее обезьяны, а всякие журнальные красавчики — это уже патология. "Ну да, — посмеивалась я. — На безрыбье и рак рыба". Я-то была знакома с одним юношей, чья внешность была не просто красивой, но безупречной, да и Маринке он тоже был косвенно известен. И мы обе прекрасно знали: появись у Маринки мало-мальски привлекательный поклонник, как ее точка зрения на мужскую красоту моментально изменится.

— …В общем, я считаю, что внешность не имеет значения, — подвела итог подруга. — Главное — душа. И не хихикайте.

— Я не хихикаю, — сказал Макс. — Я с тобой согласен.

Ну еще бы Макс с ней не согласился, насмешливо подумала я. У него была как раз та самая внешность, которая "не имеет значения", — то есть никакая. Темные волосы, серые невыразительные глаза. Не кривой и не косой, рот и нос на месте. Чахлый вид обитателя новостроек. Обычный средний парень. Ничего интересного.

— А Гелька хихикает.

— Вы рассуждаете, как две старые девы, — сказала я свысока. — Это называется сознательно занижать планку. А меня второй сорт не устраивает. Или все, или ничего.

Маринка обиделась.

— Можно подумать, вокруг тебя поклонники вьются пачками, — фыркнула она. — Тоже мне, принцесса на бобах.

— Я просто себя уважаю. А то, знаешь, сначала "внешность не имеет значения", потом — "был бы человек хороший", а там и до курсанта можно скатиться.

— А чем тебе курсанты не нравятся? — взвилась Маринка.

Чего это она ярится, удивилась я. Неужто подцепила курсанта? Какой кошмар! И это моя лучшая подруга…

— Вы чего, девчонки? — испугался Макс, наверно, решив, что мы сейчас вцепимся друг другу в волосы. — Успокойтесь. Кто кому нравится и почему — это настолько индивидуально и необъяснимо… Иной бьется месяцами, чтобы привлечь внимание девушки, и все бесполезно. А другой, допустим, один раз посмотрел — и все, победа. И никакими естественными причинами это не объяснить.

— Причина элементарна, — возразила я. — Просто второй привлекательный, а первый — нет.

Макс опечалился и сник. Но ему на помощь пришла Марина.

— А если, скажем, парень симпатичный, но тупой? Или у него характер мерзкий? Или он бабник?

Я представила себе Сашу во всем блеске его красоты и к своему удивлению вдруг поняла, что мне совершенно безразлично, что у него на душе, умный он или наоборот, добрый или злой, какой у него характер… Что меня все это даже не интересует. Что все это действительно ничего не значит.

— Если человек наделен выдающейся красотой, — медленно начала я, подбирая слова, — в нем есть нечто божественное. Этот человек отмечен свыше. На нем — как бы это сказать — отпечаток рая. Все остальные его качества не имеют значения. Бог ведь содержит в себе все, и черное, и белое. Так какое мы имеем право критиковать то, что им отмечено?

— А почему ты уверена, что именно богом? — спросил Макс. — Известно много историй о демонах, которые завлекают людей прекрасным обликом и губят их души.

— Да потому, что… — начала я и осеклась, вспомнив, как сама в стихах неоднократно сравнивала Сашу с падшим ангелом.

— Ну, так как отличить? — повторил Макс с довольным видом.

— Если хочешь знать… — Я представила себе Сашу, и мне все стало ясно. — От бога красота или от дьявола, тоже не имеет значения.

Макс снова загрустил. А интересно, подумала я, знает ли он о Саше? Догадывается, скорее всего. Если Маринка не разболтала.

— Но Гелечка, — снова ринулась в бой Марина, — неужели душевные качества не имеют значения? Если, скажем, человек тебя преданно любит, все для тебя делает, готов пожертвовать жизнью, неужели у тебя не дрогнет сердце…

"Да что они, сговорились, что ли?" — рассердилась я.

— Есть такой анекдот. Один человек жалуется Богу: "Господи, уж я и молюсь, и пощусь, и праведную жизнь веду, так почему у меня судьба такая хреновая?" А Бог ему с неба и отвечает: "Ну не нравишься ты мне, не нравишься!"

Маринка засмеялась, а Макс даже из вежливости не улыбнулся. Я смутилась: вышло как-то уж слишком в лоб.

— Может, ты и права, — сказал он через полминуты. — И все это напрасно. Ладно, девчонки, пойду я, пожалуй. Не буду портить вам посиделки.

— Вот везет некоторым! — завистливо сказала Маринка, когда Макс ушел.

— Кому это?

— Тебе! И идеал свой нашла, и Макс тебя так любит, что даже страшно.

— То-то и оно, что страшно, — буркнула я. — Страшно скучно.

— Он на тебя таким преданным взглядом смотрит, так трогательно!

— Хочешь, забирай его себе вместе с его трогательным взглядом.

Маринка вытаращилась на меня:

— Ты серьезно?

— Если он тебе нравится, так действуй, — великодушно разрешила я.

— Ну, не то чтобы он мне нравился, — задумалась подруга. — Я его с этой стороны раньше не рассматривала… Ладно, я обдумаю. Но он же тебя любит…

— Это не любовь, — возразила я. — Одно занудство. Человеку нечем заняться, вот и ходит за мной как привязанный. Настоящая любовь не такая…

— А какая?

Я-то по опыту знала, какая бывает настоящая любовь. Но слов, чтобы передать, какая именно, люди еще не придумали. Одни звуки.

ГЛАВА 12

Поездка в леса, драка в электричке и встреча на кладбище

Сегодня Макс снова проявил свой удивительный талант попадать в неприятности. Я уже давно подозревала, что он рожден страдать и мучиться, всякие несчастья к нему так и липнут. Мне это, в общем, по барабану; главное, чтобы это его свойство не распространилось на окружающих, в частности, на меня.

Почти две недели Макс уговаривал меня "прогуляться в лесах", "насладиться красотой золотой осени", "слиться с природой" и т. д. Уж не знаю, на что он там рассчитывал, — я сразу объяснила, что если и выберусь на выходных за город, то только для того, чтобы порисовать на пленэре, — но наконец он меня уломал. Как говорит пословица, зануда — это тот случай, когда проще отдаться, чем объяснять, почему ты не хочешь этого делать. Ладно, пусть полюбуется, как я рисую в лесном антураже. К тому же одной ехать небезопасно, а с кавалером как-то спокойнее, подумала я и жестоко ошиблась.

Короче, к осенним каникулам я наконец созрела, и одним не особенно ранним утром мы с Максом сели на электричку в Новой Деревне. Настроение у меня было неплохое: ясное небо, относительно теплая погода, листья облетели далеко не все, рябины вдоль дороги — в офигенных багровых гроздьях ягод, непривычно молчаливый Макс — что еще нужно для счастья? Макс накупил кучу еды, как будто мы в поход шли: чипсы, пирожки, мороженое, пиво, сок, ворох шоколадок. Словом, проявил широту души. О причинах же неестественной молчаливости я узнала чуть позже.

Полупустая электричка со стуком и звоном катилась через затопленные пустыри и недострои Старой Деревни. Я ела мороженое, смотрела в оба окна сразу, набираясь впечатлений; размышляла о том, что здешние пейзажи похожи на гравюры голландского Возрождения, на которых несколькими штрихами передавалось ощущение пустоты и тишины скошенного осеннего поля на много миль во все стороны, и о том, смогу ли я когда-нибудь рисовать так же…

— Макс, смотри, как купол церкви блестит! Как огонь! Вон там, среди деревьев на кладбище.

— Хм-м, — отозвался Макс, напряженно смотря в противоположную сторону.

"Что это его так заинтересовало?" — полюбопытствовала я.

Проследив за его взглядом, я увидела за две скамейки от нас компанию гопников, напоминающих пэтэушников на каникулах. Трое нетрезвых бугаев о чем-то громко разговаривали, матюгаясь через слово, так что косился на них не только Макс. Один из бугаев заметил, что я его разглядываю, и развязно мне подмигнул. Макса аж передернуло.

— Пошли перейдем в другой вагон, — приглушенным голосом предложил он.

— Зачем? Мне и здесь неплохо.

— Вон та кодла мне не нравится, — еще тише сообщил Макс. — Я за ними давно слежу.

"Испугался!" — слегка презрительно подумала я, а вслух сказала:

— Да ладно тебе. Ребята сидят, никого не трогают. Они сами по себе, мы сами по себе. Юноши за город едут, им тоже отдохнуть хочется…

— Этого-то я и опасаюсь, — проворчал Макс.

Я отвернулась к окну. Над озером Лахтинский Разлив, серовато-розовым в свете утреннего солнца, пролетел косяк уток, почему-то на север. "Не почитать ли?" — подумала я. Где-то в сумке лежала взятая в дорогу книжка, сборник датских баллад. "Танец легко плывет над поляной…"

Пэтэушники ржали в три глотки, вызывая робкое возмущение прочих пассажиров. Макс не спускал с них глаз, как тигр в засаде, явно ожидая самого худшего.

— Хочешь, один сон расскажу, как раз в тему? — вспомнила я ни с того ни с сего. — Значит, мне снится, что я еду в электричке, одна, а напротив меня сидит примерно такая же компания. И вот они начинают ко мне приставать. Сначала словесно, потом лапать начинают, вот-вот изнасилуют прямо у всех на глазах. Я, естественно, вырываюсь, кричу "помогите", а пассажиры — ноль внимания. Отворачиваются, делают вид, будто ничего не происходит. Я уже рыдать начинаю, поскольку страшно, противно и ужасно обидно. И вдруг подошел какой-то мужчина, посмотрел на гопников так пристально — ничего больше не делал — и они тут же свалили в панике, как будто он их взглядом прогнал. А лицо у него такое спокойное-спокойное. Пассажиры по-прежнему делают вид, что все нормально. Тогда он окинул вагон таким взглядом, как будто перед ним тачка с дерьмом, и вышел. И я за ним. Не понимаю, зачем, но тянет как магнитом. Он с платформы сошел, идет по улице, как будто по делам, а я за ним плетусь, как на привязи. Потом он обернулся ко мне и спросил: "Ну, чего тебе еще?" и смотрит как на тех пассажиров, только взгляд усталый. Я подумала: "А действительно, чего это я?", развернулась, да и пошла в обратную сторону…

— Эй, красавица! — раздался возглас со скамейки гопников. — Я люблю тебя, мать твою!

— Начинается, — прошипел Макс, сжимая кулаки.

Мне стало как-то тревожно. На гопников-то плевать — все-таки день, люди вокруг — а вот воинственное настроение Макса настораживало.

— Ладно, уговорил, — сказала я. — Пьяный рабочий — худший ночной кошмар интеллигентной девушки. Пошли в другой вагон.

Мы поднялись со скамейки. В ту же секунду встал один из гопников и двинулся в нашу сторону. Вполне вероятно, что он просто шел в тамбур покурить. Но Макс счел своим долгом загородить ему проход, героически закрыть меня своим телом и осведомиться:

— Какие проблемы?

Гопник как будто этого и ждал. Рявкнув: "Ты че на меня вытаращился?!" — он без предупреждения треснул Макса кулаком в лицо.

Я вскрикнула и загородилась сумкой в полной уверенности, что следующий удар достанется мне. Макс упал и теперь ворочался на полу под ногами у ошалевших дачниц. Гопник смотрел на него сверху вниз с видом глубокого удовлетворения и чувством не зря прожитого дня. Подождав пару секунд и поняв, что Макс не готов продолжать сражение, он с достоинством вернулся к своим корешам.

Тетки, осмелев, принялись возмущаться, предлагая сдать в милицию почему-то Макса. Защитничек наконец поднялся. Из носа у него текла кровь.

— Пошли отсюда, — угрюмо сказал он, вытирая кровь рукавом. На этот раз я и не думала с ним спорить.

Электричка приближалась к Лахте. Мы вышли на платформу, и я сразу взяла курс на кольцо маршруток, намереваясь вернуться в город. Ехать в леса у меня пропало настроение. Макс с распухающим носом и окровавленным лицом выглядел отвратительно. Вид у него был виноватый и несчастный.

— Извини, что так вышло, — смущенно прогундел он. — Кто ж знал, что они вот так полезут…

"Если бы ты не нарывался, никто бы не полез", — сердито подумала я, но промолчала, пожалев инвалида.

— Пойду поищу, где можно умыться. Может, в кафе разрешат…

Я кивнула, в который раз давая себе клятву впредь с Максом не связываться.

— А я пока прогуляюсь по кладбищу. Оно вроде недалеко. Найдешь меня?

— Угу. Только осторожно там. Кладбище — место уединенное, всякое может случиться…

Я хмыкнула: "Кто бы советовал!" — и мы разошлись в разные стороны.

Лахтинское кладбище было такое же, как и сама Лахта: безлюдное, прозрачное, дрейфующее во времени в прошлое; как баржа, которая отцепилась от буксира и ее теперь медленно сносит по течению. Ржавые железные башенки с остатками красной краски на звездах, серые бетонные кресты с неразличимыми надписями, заброшенные могилы, похожие на кочки в зарослях бурьяна… Церковь выглядела живее: и купол блестел, и крыша была свежепокрашенная, и какая-никакая активность возле нее наблюдалась. В узких окнах с диагональными решетками мерцал свет, возле крыльца и в дверях маячили фигуры прихожан. Чтобы развеять мимолетную печаль, в которую меня вогнала окружающая местность, я решила зайти в храм.

Внутри оказалось неожиданно светло и довольно многолюдно. Под куполом пел хор нестройными молодыми голосами, по всем стенам и углам горели десятки свечей. Пол, стены, потолок церкви были обиты потемневшей вагонкой цвета гречишного меда, и из-за этого церковь слегка напоминала баню. Там и жарко было, как в бане. Я пристроилась с краю и принялась глазеть по сторонам, стараясь думать о возвышенном.

На странность я обратила внимание совершенно случайно. Где-то над поверхностью сознания мелькнула мысль: до чего же вон тому высокому парню не идет дутая синтетическая куртка. К таким темно-золотым локонам больше подошел бы плащ с капюшоном а ля эльф. Потом я подумала, что где-то я этого парня уже видела. И этого лысого старика тоже. И того бородатого… Я случайно перевела взгляд вверх, и у меня ослабели колени. На иконе, среди дремучего леса, коленопреклоненно молился святой — точная копия стоящего рядом со мной старика. Стараясь не очень заметно оползать по стенке, я смотрела на прочих прихожан и узнавала их одного за другим. Церковь была полна святых. Они стояли тесно, но не мешая друг другу, сосредоточенные, нереально спокойные и погруженные в молитву, все вместе и каждый сам по себе.

Еле дыша, я прокралась к дверям и в ужасе выскочила из церкви.

На улице все было таким же, как пять минут назад. Я диким взглядом обвела местность, будто ожидая, что сейчас из облаков пачками начнут валиться ангелы, однако кладбище оставалось все таким же пустынным и прозрачным. Метрах в пятидесяти, у ворот, сидели и болтали трое мужиков — вероятно, могильщики. По шоссе по направлению к станции деловым шагом прошла тетка с сумкой. Я перевела дух, с опаской оглянулась на церковь. Там пели себе и пели. В окнах дрожали огоньки свечей. Внезапно возникло острое желание вернуться обратно — чудеса ведь не повторяются — но одна мысль об этом нагнала на меня еще больше страха. Я потопталась на крыльце, вздохнула и двинулась к воротам.

Я прошла не больше десяти шагов, когда увидела идущую навстречу фигуру. По обочине, опустив голову и сгорбившись, брела женщина неопределенного возраста, судя по одежде — бомжиха в поисках пустых бутылок или нищенка с паперти. На голове криво и косо намотан грязно-бежевый платок, тело прикрыто пятнистым пальто с оторванным хлястиком, на ногах нечто бесформенное и невообразимое. Не дойдя до меня метров трех, нищенка вдруг опустилась на колени прямо в ворох гнилых листьев и начала перебирать их обветренными руками.

"Теперь еще и сумасшедшая, — подумала я, обходя ее по большой дуге. — Мне сегодня определенно везет".

— Миллионы листьев, — с глубоким удовлетворением в голосе вдруг произнесла нищенка, обращаясь ко мне.

— Что? — испуганно переспросила я, невольно остановившись.

— Нет — миллиарды, — повторила она, в подтверждение своих слов зачерпывая полные горсти прели.

Ее взгляд был как удар в лицо. Вневременной, невыразимый, потусторонний в самом точном смысле слова. Он поймал меня, парализовал и пригвоздил к месту.

— Миллиарды гниющих листьев — только здесь, на кладбище, — продолжила нищенка, улыбаясь наводящей ужас счастливой улыбкой. — И каждый не похож на другой.

Она вытащила из кучи черно-коричневый кленовый лист, напоминающий японский веер "скелет медузы", и трепетно, как по струнам, провела пальцами по его прожилкам. Потом отложила в сторону, на сухое место, и снова принялась рыться в листьях.

— И все они прекрасны, — шептала она, прикрыв глаза. — Наконец я нашла занятие, за которым хочу провести вечность. Один лист за другим, до конца времен — в поисках бесконечного очарования…

Теперь, когда она на меня не смотрела, я бочком двинулась к воротам — прочь из этого безумного места. Особенно когда я разглядела лицо нищенки. Оно меня, прямо сказать, добило. Неудивительно — ведь это было мое лицо.

На обратном пути я не выдержала и сделала глупость — заговорила о происшедшем с Максом. Хотя сразу было ясно, что эта затея обречена на провал.

— Макс, у тебя глюки бывают?

Макс посмотрел на меня без малейшего удивления и серьезно сказал:

— Нет.

— А у меня бывают, — с глубоким вздохом призналась я. — Могу рассказать. Не будешь смеяться?

— Я когда-нибудь над тобой смеялся?

— Это уж точно. Ты вообще редко смеешься.

— Жизнь такая. Что за глюки-то?

Я, смущаясь, рассказала о своих кладбищенских приключениях.

Макс, как и обещал, не смеялся, но слушал, казалось, вполуха. Я даже слегка обиделась.

— Что, не веришь?

— Верю, почему же. Только глюк — он и есть глюк. Мираж, бессмыслица. Наваждение. От него ни вреда, ни пользы. Говорят, когда мерещится — креститься надо. В общем, не переживай.

— А по-моему, так в них было очень много смысла, — вступилась я за свои глюки. — Знаешь, мне тут такая ценная мысль в голову пришла? Что, если эти мои видения — прорыв в некую высшую реальность? Которая, предположим, развивается по другим законам и поэтому кажется нам бредовой…

— Смысл глюков не в них, а в тебе, — заявил Макс. — Ты сама смысл в них вкладываешь, какой хочешь. Что еще за высшая реальность такая?

Я, конечно, могла бы рассказать Максу о создании миров, об интерактивных миражах и реальности, которая рождается из моей воли и фантазии. Но зачем? "Так я и знала, — подумала я, не ответив Максу. — Не о чем с ним и говорить. Ему этого просто не дано понять".

ГЛАВА 13

Краткий экскурс в историю Чистого Творчества. Геля узнает, что любовь к абстракционизму до добра не доводит

Я сижу в актовом зале училища и думаю: "Что со мной происходит?"

— Гелька, передвинь свою корму на полметра влево! — грубо прерывают мои заветные мысли. — Во расселась! И локти посмотрите, как расставила! Нарочно, что ли?..

— Девчонки, вам что, места мало? Куда вы лезете вшестером за одну парту?

— Мы хотим вместе. Может, ты перед нами сядешь? Заодно и загородишь нас от препода.

— Нет уж, вместе так вместе. Хотя имейте в виду, что я уже наполовину свисаю со скамейки…

Примерно так мы занимаем места перед лекцией по истории искусства. Сегодня к нам придет не кто-нибудь, а профессор из самой Академии художеств. В расписании так и сказано: "Хохланд Т. Л., почетный академик, заслуженный мастер и т. д. Тема лекции: "Школы Чистого Творчества — история вопроса"".

Лекция должна была проходить в актовом зале, поскольку народу набралась просто тьма: и реалисты, и иллюзионисты, и даже искусствоведы. Вместе мы собирались крайне редко. Накануне перед нами, реалистами, выступила Антонина и объяснила, что к чему. Оказывается, этот Хохланд — ее старый учитель, и к нам он приперся исключительно по ее приглашению. В академии он читает курс по истории и философии Чистого Творчества. И если у нас лекция пройдет на ура, то ее включат в наш обязательный курс обучения.

Радость-то какая. Дескать, будущие мастера должны знать свои корни. Я, в общем, и не против. Только мне сейчас не до корней. Меня волнуют другие, более серьезные вопросы. Точнее, один вопрос. Да, все тот же. Саша. Любимый, далекий, равнодушный Саша. Как же мне плохо без тебя.

На самом деле я, влюбившись, не ожидала таких страданий и теперь чувствовала себя растерянной, злой и даже несколько испуганной. Главное же ощущение было такое: я попалась. Предаваться сладким грезам было уже недостаточно. С каждым днем потребность видеть Сашу становилась все острее. А реализовать ее не было никакой возможности.

Я злилась и мучилась, и не могла думать ни о чем другом.

Реалисты с иллюзионистами наконец расселись — строго по обе стороны зала. Между ними втиснулись искусствоведы. Потом появилось начальство — Николаич, завуч, методичка, обросший бородой препод иллюзионистов, Антонина. Народ стал болтать на полтона тише и зашуршал тетрадками. Несмотря на середину дня, в зале горел свет. На улице было сумрачно. За окнами мокрыми тяжелыми хлопьями летел снег. Снежинки разбивались о стекла, и капли дрожали на ветру, как слезы.

"Дождь на стеклах, — начала сочинять я. — Дождь в глазах. Плачет небо. Плачет сердце. В целом мире — только дождь…"

На сцену поднялась Антонина, поддерживая под руку какого-то древнего деда. Должно быть, это и был тот самый Хохланд. При виде его по залу пролетел шепот удивления. Даже я на минуту отвлеклась от горьких дум. Таких экземпляров я не видела и на канале "Культура". Больше всего профессор напоминал умершего от голода гнома. Казалось, если Антонина отпустит его руку, то Хохланд помрет прямо у нас на глазах и развалится, как мумия. Росточком он едва доставал ей до плеча, зато его окладистой бороде позавидовал бы Дед Мороз.

— Дети, тихо! — трубным голосом произнесла Антонина. — Сегодня у вас необычный урок. Перед вами выступит профессор Академии художеств, один из главных специалистов по истории Чистого Творчества в Петербурге и вообще в России — Теобальд Леопольдович Хохланд!

Если она ждала овацию, то просчиталась. Будущие мастера и архивариусы молча таращились на диковинного деда.

— Теобальд Леопольдыч привык выступать перед сознательной аудиторией, — сурово продолжала Антонина. — Поэтому от себя я добавлю: если хоть кто-нибудь посмеет вякнуть во время лекции…

В древнем Хохланде, впрочем, чувствовалась привычка к публичным выступлениям: он решительно отстранил Антонину, откашлялся в бороду и с места в карьер начал скрипучим стариковским голосом:

— Здравствуйте, друзья. Сегодня мы поговорим о школе. Но не просто о школе, а о той, в стенах которой все мы собрались, чтобы изучать высшее из искусств — богоравное искусство творения. Многие ли из вас задумывались, придя сюда два, три, четыре года назад, — когда, где и как возникла первая школа Чистого Творчества? И многие из вас, несомненно, будут удивлены, когда узнают: несмотря на многотысячелетнюю историю Чистого Творчества, первое официально зарегистрированное художественное училище, выпускающее мастеров иллюзии и реальности, появилось относительно недавно — около восьмидесяти лет назад. И случилось это в России, вернее, в РСФСР…

Но, прежде чем повести разговор о школе, давайте поговорим о том, что, собственно, это такое — Чистое Творчество…

Я раскрыла тетрадь и нарисовала на полях глаза. В глазах плескалась смертная тоска. Это были мои глаза.

Девчонки в школе ждут любви, только о ней и твердят с утра до вечера. Не быть влюбленной — странно, не престижно, глупо. Девчонки — вы просто играете в любовь. Ждешь сладкого томления и романтических мечтаний, а они оборачиваются такой мукой. Что вы знаете о страданиях?

Позавчера я поднималась на эскалаторе в метро "Черная речка", и вдруг меня чуть удар не хватил — навстречу мне, на другом эскалаторе, спускался он. Проехал мимо, не заметив меня, со скучной миной глядя себе под ноги… Я бы, наверно, смогла остановить взглядом эскалатор — но не осмелилась. И поехала наверх с пылающими щеками, с бешеным сердцебиением и с таким ощущением, что прежде спала, а только теперь проснулась.

— …Так что же такое Чистое Творчество? — продолжал между тем трендеть дед. — Можно приводить десятки определений, и все они будут верными. Ибо Чистое Творчество, искусство искусств, суть которого — божественное таинство творения, включает в себя все. С тех пор как человек осознал себя в этом мире, он был одержим мыслью сравняться со своим Творцом, уподобиться ему, а может быть — даже превзойти. Все земные науки и искусства служат этой цели, но только Чистое Творчество к ней отчасти приближается…

Рядом с глазами я написала заголовок "Чистое Творчество", украсила его виньетками и гирляндами, гирлянды пустили побеги, на побегах разрослись экзотические цветы, и вскоре заголовок уже занимал три четверти страницы. Пустословие Хохланда мне записывать не хотелось. Между тем дед, резво сбегав в угол сцены, принес белую пластиковую доску на треноге и фломастер.

— Ну а теперь, закончив с понятийным аппаратом, переходим к истории вопроса, — объявил он. — Корни чистого искусства уходят в глубокую древность. Отголоски его мы встречаем в трудах китайских мудрецов династий Сун и Тан — например, в трактате знаменитого мастера реальности, ученого и художника Се Хэ "Шесть канонов совершенства" впервые появляется понятие "оживление творения путем духовного резонанса". Подразумевается, что мастер должен вдохнуть в работу свою жизненную энергию ци-юнь — только тогда она становится живой…

Я срисовала с доски в тетрадь имя Се Хэ и тут же забыла, кто это такой. "Ну что, получила свою любовь, несчастная? — язвительно спрашиваю я себя. — Добилась, чего хотела? Вот и радуйся. Вернее, мучайся. Все мы мечтаем о такой любви, когда весь смысл жизни — в другом человеке. Но что делать, если этого человека рядом нет?

Хотела яркой жизни, необыкновенных ощущений? О да, я чувствую теперь жизнь — так ярко и остро, как будто с меня сорвали кожу и повесили в шкаф, а ключ отобрали. Неужели это и есть любовь — когда не можешь нормально существовать отдельно от любимого? Как же я так нелепо попалась?"

Со сцены донесся противный скрип маркера по доске. Теперь дед болтал о мастерах Средневековья. Это было уже самую чуточку интереснее.

— Для мастеров реальности тех лет — их еще называли алхимиками — главным было освобождение духа жизни, затерявшегося, уснувшего в материи. Лишь во вторую очередь они стремились получить от творчества некую выгоду. Но и здесь их цели оставались благородными. Под выгодой подразумевалось создание так называемого "философского камня". Так называлась универсальная субстанция, позволяющая улучшить любое несовершенство в мире реальности. Например, повлиять на несовершенное — больное или дряхлое — тело или на неблагородный "больной" металл. Так возникли байки о "живой воде", эликсире бессмертия или способности мастеров реальности превращать свинец в золото.

Мастера реальности Средневековья стремились к уединению и тщательно таили друг от друга свои секреты. Каждый работал в одиночестве в своей студии, ни с кем не разделяя ни победы, ни поражения. Считалось, что акт творения — личное дело каждого, и настоящий мастер должен найти свой путь. Поэтому никаких школ реальности в средние века не было — знания передавались в лучшем случае от учителя к ученику. Некоторые мастера оставили нам записки и дневники, которые позднее, в эпоху Просвещения, были собраны и переработаны теоретиками Чистого Творчества. Так появились знаменитые классические труды по алхимии — как вы понимаете, в наши дни совершенно бесполезные с практической точки зрения, однако содержащие массу интереснейших намеков и загадок. Среди важнейших имен перечислим… — Дед снова принялся скрести фломастером по доске. — Яков Беме, Альберт Великий, Теофраст…

А может, забыть его, этого Сашу? Что на нем, свет клином сошелся?

"Я больше не люблю его, — принялась внушать я себе. — С чего я вообще решила, что влюбилась? Мало ли кто мне нравился? Есть на свете парни и покрасивее Саши, и уж вряд ли найдешь еще хоть одного с настолько мерзким характером. Да не такой уж он и красивый. Эти глаза с желтизной… холодный, самоуверенный, наглый взгляд человека, убежденного в том, что он лучше всех… эта мерзкая манера цедить слова…"

Но чем дольше я убеждала себя, тем ярче представляла Сашу, и желание увидеть его воочию становилось уже просто нестерпимым.

Я подняла голову и рассеянно оглянулась. Народ что-то сосредоточенно переписывал с доски. Дед заливался соловьем, увлеченный собственной лекцией.

— В семнадцатом веке наметились первые признаки кризиса Чистого Творчества. Внешне все выглядело великолепно. Студии плодились и множились, имена знаменитых мастеров реальности гремели по всей Европе и Азии, их опекали короли и церковь… И, как водится, миг наивысшего расцвета оказался началом конца. Теоретические проблемы творчества были сформулированы; практические наработки предыдущих веков записаны и упорядочены. То было время толкователей, библиографов, систематизаторов. Покинув таинственное уединение студий, мастера реальности все как один подались в писатели. Они создавали философские трактаты, стремясь как можно полнее запечатлеть на бумаге достижения прошедших веков — словно предчувствуя, что время Чистого Творчества в его прежнем виде идет к концу.

В восемнадцатом веке был сформулирован и официально закреплен главный принцип обучения Чистому Творчеству: obscurum per obscurius — "к темному через еще более темное". Это решение оказалось роковым. Искусство искусств остановилось в развитии; все меньше находилось желающих вступать на трудный путь мастера реальности; и в итоге мастера отрезали себя от той самой реальности, с которой работали.

Теобальд сделал паузу. Учащиеся внимательно слушали. Я, устав печалиться, слегка приободрилась, и мысли потекли в более конструктивное русло. Вот бы мне, как будто нечаянно, увидеться с Сашей…

— Реальность жестоко их наказала. Она сама отвернулась от адептов Чистого Творчества. Это произошло внезапно, и почти никто из мастеров не заметил перехода. Как будто перестали работать некие законы природы. В публицистике пишут о закате, упадке, несоответствии требованиям современности, но истинная причина была в другом. Лично у меня при чтении опусов того времени возникает ощущение, что мастера внезапно ослепли и в растерянности и нарастающем ужасе мечутся в поисках заветной цели. Доверие к Чистому Творчеству было подорвано, авторитет его непоправимо упал. Мастеров стали сначала за глаза, а потом и в лицо называть шарлатанами — и они были шарлатанами, зачастую сами этого не сознавая. К концу девятнадцатого века Чистое Творчество практически прекратило свое существование. Им занимались только немногочисленные жулики, мечтатели и сумасшедшие…

Так как же мне увидеть Сашу? Где его можно встретить, чтобы это выглядело естественно? Крайне не хочется, чтобы у него возникло ощущение, будто я за ним бегаю (как оно на самом деле и есть). Дожидаться, пока родители снова соберутся к Хольгерам в гости? Так это можно всю зиму прождать. Болтаться по улицам вокруг его дома? Бессмысленно. Заявиться к нему в школу, якобы по делу? Нет, ни за что! Шито белыми нитками. Чем он еще занимается? Карате? Хм. Одна девчонка из нашей парадной записалась на карате и радостно прозанималась там ровно три недели, пока ей не сломали палец. Впрочем, стоит обдумать. Пальцы обычно ломают другим, а не тебе. Художка? Это был бы самый реальный вариант, только Саша ее, говорят, бросил. Хотя…

Мне вспомнилась наша с Эзергилью вылазка на улицу Авиаконструкторов. Училище, куда мы отвозили цилиня. Мастерская реальности. Два парня курят у крыльца и разговаривают о странных вещах. И один из них — вылитый Саша. А вдруг это он и был?

Я ухватилась за эту ниточку обеими руками. Почему бы и нет? Внешность, голос, манера говорить — все ведь совпадало. Однако я была твердо и абсолютно безосновательно уверена, что это не он. И тот, второй парнишка, рисующий огненный знак в воздухе… Интересная мысль… а не отвели ли мне глаза? Я не знала, был ли Саша обычным учеником, иллюзионистом, реалистом или там учили чему-нибудь еще — о таких вещах вне школы говорить не принято. Для непосвященных и наша художка — самое обычное образовательное учреждение. Итак, если это был Саша, и если он был, допустим, иллюзионистом… и мне отвел глаза второй парень… значит, у меня есть отличный повод искать с ним встречи. Не имеющий никакого отношения к моим несчастным чувствам. Шпионаж — сама по себе серьезная причина для очередного визита. Эзергиль со мной уж точно не пойдет — значит, придется одной…

Оставалось найти предлог.

Дед между тем рассказывал довольно любопытные вещи. Я, слегка успокоившись и приняв решение, стала слушать.

— В начале двадцатого века всем стало ясно: Чистое Творчество погибло. Но одно поразительное событие, случившееся в Советской России, вернуло миру Чистое Творчество в новом качестве. Итак, точка отсчета, известная в наших анналах как момент Пробуждения, — тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Москва. Мастерские Веры Мухиной. Здесь произошло, на мой взгляд, величайшее событие минувшего века — Чистое Творчество вернулось к человечеству не в виде науки, а в виде Дара.

Впервые этот Дар открылся в молодом человеке, художнике-соцреалисте по имени Матвей Корин. Поистине удивительно, почему судьба выбрала для возвращения Чистого Творчества в мир не утонченного, высокообразованного эстета и мистика, одного из тех последних мастеров, кто свято в тайне хранил остатки знаний великой эпохи и, не щадя себя, проводил дни и ночи в поиске истины, а простого парня Матвея Корина — необразованного, наивного, вышедшего из народа художника-самоучку.

Мое мнение однозначно: разумеется, это было не случайно. Достаточно взглянуть на сохранившиеся картины Корина, такие как "Проводы агитатора" или "Первый советский трактор в лунную ночь", в которых не скованное образованием пламенное воображение художника гармонично сосуществует с его здоровой крестьянской психикой. По самой своей натуре Корин был экспериментатором — бесстрашным, с железными нервами. Именно поэтому тридцатого марта тысяча девятьсот двадцать седьмого года, когда изваянная Кориным небольшая скульптура "Птица Стальное Крыло" неожиданно вспорхнула с верстака и вылетела в окно, художник не повредился в рассудке и не кинулся ни в церковь, ни в ЧК. Сурово нахмурясь, он проводил птицу взглядом и произнес историческую фразу: "Нехорошо полетела. Низко и медленно. В другой раз надо крылья сделать поширше".

Карьера Корина была яркой, но недолгой и со страшным концом. Через месяц после открытия дара Корин по госзаказу работал над сюрреалистическим полотном к юбилею революции "Башня Света в лучах солнца народовластия". Однажды вечером Корин пропал. А на следующий день его коллеги увидели, что на полотне появился новый персонаж — сам Матвей Корин. Он висел, цепляясь за выступ многокилометровой Башни Света, и с ужасом и отчаянием глядел на багровое море флагов далеко внизу. Коллеги, не посвященные в тайну Корина, сочли автопортрет художника дурацкой шуткой и соскребли его с полотна. Если бы они просто закрасили его, дело еще можно было бы поправить, но — увы!

По залу прокатился приглушенный глумливый смех. Аудитория явно не прониклась трагизмом истории.

— Итак, по нелепой случайности Корин трагически погиб, — продолжал дедок. — Но вскоре в училище обнаружилось еще несколько Одаренных, потом еще и еще… Когда этот феномен стало невозможно игнорировать, он попал в сферу интересов государства. С тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, вся система обучения и дальнейшего использования мастеров осуществлялась исключительно под эгидой соответствующих государственных структур. Б тысяча девятьсот двадцать девятом году была официально учреждена Академия художеств, где будущие мастера могли совершенствовать и оттачивать свой дар. Позднее в крупных городах РСФСР были открыты филиалы Академии, а потом появилась и всероссийская сеть детско-юношеских училищ. Параллельно шли исследования феномена Чистого Творчества и эксперименты по применению его в практических целях. Например, довольно скоро выяснилось, что людей с задатками мастеров Чистого Творчества немало, но для развития этих задатков нужны либо специальная среда и годы упорного труда, либо исключительно удачные обстоятельства. Б тридцатых годах определились два главных направления в развитии Дара, появилось новое ответвление — мастера иллюзии. Впрочем, насколько мне известно, это не единственно возможные варианты. Эксперименты ведутся уже много лет…

"Это про меня", — с гордостью подумала я. А вдруг есть еще кто-нибудь, кроме демиургов? Что еще можно делать с реальностью, кроме как творить ее? Разрушать? Хм, мысль интересная…

Я глянула на часы. Лекция подходила к концу. Уставшие с непривычки слушатели болтали и вертелись. Дед теперь рассказывал о питерском филиале Академии, но его почти не было слышно. Мои мысли вернулись в привычное русло. Итак, нужен хороший повод, чтобы попасть в Сашино училище. Вот бы там учился кто-нибудь знакомый! Или, может, заявиться прямо к их директору и сказать, что хочу к ним перевестись? Если Антонина узнает, то сожрет меня живьем…

Хохланд закончил лекцию и предложил задавать вопросы. Вопросов ни у кого не оказалось — народ ломился в столовку. В последних рядах, поглощенная своими мыслями, я покинула аудиторию. На сломанном столе перед выходом кучкой лежали какие-то рекламки. Я машинально взяла одну.

На обложке, на темно-синем фоне был в абстрактной манере изображен портрет какого-то чудовища. Оно выглядело так, как будто его намалевал сумасшедший ребенок. Под ним белыми буквами было напечатано: ""Охота на ведьм". Выставка работ петербургских абстракционистов. Из коллекции Академии художеств".

"Жуть какая-то", — вскользь подумала я и собралась уже выкинуть рекламку, когда мой взгляд упал на адрес, по которому проходила выставка. "Актовый зал. Худ. училище. Пр. Авиаконструкторов, 110".

Вот и повод нашелся.

Спустя три часа я одиноко стояла в пустом актовом зале чужого училища и озиралась по сторонам. Исчирканный паркет, бежевые оштукатуренные стены, фиолетовый занавес над сценой. По стенам — премерзкие абстрактные портреты, напоминающие морды жуков-людоедов. Возле сцены — огромное абстрактное полотно, еще более мерзкое, чем портреты, если только это возможно. На сером фоне — бессмысленное переплетение серых монстров и уродов. Непонятно, почему эта выставка называется "Охота на ведьм"? Никаких ведьм здесь нет. Кроме меня, ха-ха.

Я добралась до училища на Авиаконструкторов только около семи вечера, перед самым закрытием выставки, и теперь корила себя за нетерпение. Разумеется, все давно ушли по домам. Надо было прийти на следующий день да пораньше. А так мало того, что я оказалась единственным посетителем (это-то как раз неудивительно, учитывая характер выставки), так еще и в училище, похоже, нет никого, кроме сторожа.

Я лениво брела вдоль картин, думая о том, что надо бы отсюда сейчас уехать, а завтра прийти еще разок. Б случае чего скажу, что обожаю абстрактное искусство и не могу без него ни дня прожить. Вот, например, этот портретик — разве не прелесть? Два носа, полтора рта, челюсти расположены вертикально; пустые круглые глазки — как в ствол пистолета заглядываешь; а что там внизу написано? "Портрет учителя". Нет, пожалуй, не буду я к ним переводиться. А это что за хищник — неужели тоже учитель? Да у них здесь коллективный портрет педсовета. Ужас какой-то. Не может быть у людей таких харь, даже у учителей. Это, наверно, маски. Да, разумеется, маски.

Мне показалось, что я отгадала загадку портретов, и это отчасти примирило меня с ними. Но тут в голову забрела мысль: "А что под масками? Может, нечто такое кошмарное, что его надо прикрывать этими адскими личинами? Нечто такое, на что нельзя смотреть без опасности для жизни?"

Я оторвала взгляд от портретов, из-за которых уже бегали мурашки по коже, и направилась к выходу. Но когда взялась за ручку двери, то она оказалась закрыта. Холодея, я подергала дверь, потом попинала ее. Никто не отозвался — похоже, дверь была заперта снаружи. Должно быть, сторож решил, что уже поздно и здесь никого нет, закрыл меня и ушел домой. Неужели придется сидеть тут до утра?

Я в волнении забегала по актовому залу. Настоящая ловушка — ни окон, ни дверей, кроме единственной запертой. Казалось, что изображенные на портретах учителя пристально смотрят мне в спину сквозь прорези в своих демонических масках. При одной мысли о том, что предстоит провести ночь в компании с этими чудищами, становилось худо. А что если они вздумают выйти из рам и снять свои маски? Если здесь действительно есть мастерская реальности, то возможно и такое…

Чтобы не смотреть на потреты, я отошла от них подальше, приблизилась к абстрактной картине, установленной возле сцены, и начала ее изучать. Уроды, демоны и монстры на сером полотне продолжали сражаться в своей бессмысленной схватке. Я вдруг заметила сбоку табличку с названием. Картина называлась "9/11".

Очередная бессмыслица. Б духе Малевича — "Настроение № 5". Через несколько минут до меня дошло. 11 сентября. Теракты в Нью-Йорке…

Я присмотрелась к драке монстров с возросшим интересом. Картина обрела некое подобие смысла и содержания. Угнетающее впечатление становилось понятным. Это мы, значит, людей так видим… Жертвы взрывов, потерявшие от ужаса человеческий облик, у которых осталось одно желание — хоть по головам других, да вырваться из огненного ада… Звериная борьба за существование… типа, перед лицом смерти все мерзкое и низкое в человеке вылезает наружу… Но почему серый цвет?

Я глядела на картину, пытаясь понять, а картина глядела на меня детскими глазами с взлетающего к небу крыла — единственного существа в этом пространстве, не изуродованного ужасом, злобой, эгоизмом и бессмысленной суетой. Серый мир… Там, наверно, очень тихо, подумала я. Нет — я услышала эту тишину. Мир, где нет ни света, ни тени, ни звука, ни времени. Иной мир.

И тут я внезапно поняла, о чем эта картина. Они все умерли. Все жертвы теракта. Может быть, это случилось секунду назад. Вокруг них бушует пламя, грохочут падающие башни, плавится металл, но они этого уже не видят, не замечают. Они — мертвые — в каком-то подпространстве. Искаженные отзвуки реального мира еще доносятся сюда, но переход совершен, и уже необратимо. Они умерли и даже успели преобразиться в новую, потустороннюю форму, но все еще надеются спастись, суетятся, ищут выход, не замечая, что серый мир поглощает их одного за другим.

На несколько мгновений осознания я выпала из времени. Да — наверно, это был выход. К тому же меня к нему явно подталкивали. Выходить через него мне крайне не хотелось. Но когда я представляла себе, как люди на портретах снимают маски, меня окатывала волна ужаса, и потусторонний мир картины казался приятным и уютным. Я переминалась перед картиной с ноги на ногу, не в силах решиться…

— Ты долго будешь здесь топтаться? — раздался знакомый раздраженный голос. Он прозвучал одновременно в моей голове и с картины. Я подняла глаза и вздрогнула — из-под верхней планки рамы мне подмигивало глазастое крыло. Глаза горели ледяным синим светом. На узнавание мне понадобилось не больше двух секунд.

— Князь Тишины! Ты вернулся!

— Зачем ты сюда пришла, безмозглая?!

— Из-за любви… к абстрактному искусству.

— Врешь ты все! — загрохотал голос. — Ладно, не о том речь. Тебе надо сматываться отсюда, и быстро. Полезай в картину.

— Лезть в это? Ты уверен?

— Не беспокойся, на этот раз я тебя тоже выведу. Думай быстрее! В конце концов, доверяешь ты своим старым друзьям или нет?!

Я вспомнила лабиринт и решительно шагнула вперед. Пол провалился, стены раздвинулись и пропали в сером тумане, потолок исчез. Вокруг меня летели тени, и, как лист в листопаде, я парила между ними. Никогда прежде я не слышала такой тишины. Что делать дальше, я даже представить не могла.

— Хочешь не хочешь, а придется тебе сегодня полетать, — раздался голос Князя. — Следуй за белым крылом да смотри не отставай.

Полет был стремительным, безумным и мгновенным. Только что я, едва успевая за крылом, прорывалась сквозь поток теней, и вот уже стою в коридоре чужого училища, а прямо за моей спиной — дверь в тот самый актовый зал. Только я с другой стороны — на свободе.

— А теперь своим ходом, — подсказывает мне синий. — Прямо, направо и вниз, пока они не очухались.

Я опрометью кидаюсь к выходу. Погони не слышно. Запоздало думаю: "Кто "они"?"

Училище я покинула беспрепятственно. Встречные не обращали на меня никакого внимания. Зато всю дорогу за спиной бухтел голос Князя. Синий был недоволен моим поведением. Я с ним не спорила: во-первых, еще не отошла от бега, а во-вторых, все-таки он меня снова выручил.

— Ежику понятно, что эти рекламки были примитивнейшей, рассчитанной на новичков ловушкой, — воспитывал меня синий. — Не понимаю, как ты могла отправиться в школу искусств, о которой абсолютно ничего не знаешь? Неужели вас не предупреждали?

— А чего от меня хотели-то?

— Да проверить тебя, глупая, посмотреть, на что ты способна. Только их методы проверки могли тебе дорого обойтись. И все-таки, скажи честно — почему ты сюда заявилась?

— Просто интересуюсь абстракционизмом, — гнула я свою линию. Еще чего — откровенничать с ним!

Я вышла из училища и быстрым шагом направилась к остановке. Из серых туч полетел снег — крупные редкие снежинки, каждая отдельно.

— Запомни, — продолжал синий. — В этот раз я тебя вытащил. Но теперь тебе в это училище ход закрыт. Не суйся сюда ни под каким видом. Мы с тобой сегодня мощно засветились. Меня-то они не найдут, а вот тебя, скорее всего, возьмут на заметку…

— Что, охотиться начнут?

— Не совсем. Скорее, будут дожидаться очередного прокола. А ты его совершишь, я не сомневаюсь. В нашем мире мастера реальности не имеют права сделать тебе ничего плохого. Это запрещено законом, за этим следят специальные структуры. Но есть еще домены, живущие по собственным законам… и еще кое-что…

Я резко остановилась. Этот разговор мне не нравился.

— Слушай, может, хватит изъясняться намеками?

— Что, испугалась? Бояться нечего, пока я с тобой. В общем, живи, учись, развлекайся и не суйся куда не надо — тогда все будет хорошо, и мы с тобой еще долго не увидимся.

Синий замолчал. Я почти перестала чувствовать его присутствие. Ушел, что ли? Вот так — по-английски, не прощаясь? Не успела я обидеться, как голос раздался снова.

— Хочу дать тебе на прощанье один совет. Запомни, пожалуйста, навсегда. Если ты находишься в домене — своем или чужом, неважно, — и вдруг видишь, что все вокруг теряет цвет, становится серым — сразу выходи. Любым способом возвращайся в реальность. Запомнила?

— А что это означает?

— В свое время узнаешь. Пока просто запомни. И еще один признак…

— Признак чего?!

— Признак опасности, дурочка. Если вокруг тебя пропадают люди. Если в домене было полно народу и вдруг он опустел. Опасайся пустых мест. Они пустые только с виду. Когда уходят люди, рано или поздно появляются нелюди.

— Я ничего не поняла, — с отчаянием заявила я. — Какие люди, куда пропадают?!

— Если тебе особенно не повезет, то скоро увидишь сама, — туманно заявил Князь.

И, как всегда, исчез без следа.

А обидно будет, подумала вдруг я, если он однажды так вот исчезнет и больше не вернется.

ГЛАВА 14

Говорящая голова

Эту дикую идею придумала Маринка, мне бы такое в жизни на ум не пришло. Б училище закончились занятия, мы намеревались разбежаться по домам, тут-то она меня и ошарашила своим экстремальным предложением. Когда до меня дошло, что она имеет в виду, у меня подвернулась нога, и я едва не упала на асфальт:

— Нет, никогда! Только через мой труп!

Но Маринка продолжала уговаривать:

— Ты только представь, сколько преимуществ! Твой Саша все узнает, а ты как бы ни при чем. Вычислить тебя невозможно. А как — по почерку, что ли?

— Да он сразу догадается, — заныла я. — Бот мы придем к ним в гости, он на меня так посмотрит (я изобразила на лице презрение, омерзение и брезгливость) — и я умру на месте от стыда!

— Никогда не догадается! — клялась Маринка. — Зато, если не дурак, поймет, что есть одна девушка, которую он вовремя не оценил, и будет всю жизнь мучиться угрызениями совести. А прикинь, как он будет гадать, кто это был?

Я с удовольствием представила, как Саша с озадаченным видом хмурит свои красивые брови, и затея сразу показалась мне не такой уж идиотской. Признаваться в любви, подставлять себя под удар возможных насмешек или, что вернее, натолкнуться на бетонную стену равнодушия — что я, безумная, что ли? А вот заинтриговать, озадачить, самой оставаясь за кадром, — это вполне подходяще. Б конце-то концов, сколько можно молча сохнуть и страдать? Пора переходить к активным действиям.

Сама же Маринкина идея заключалась в следующем. На стене напротив двери Сашиной квартиры предполагалось разместить говорящее лицо, запрограммированное на две вещи: узнать Сашу и сообщить ему некое послание. При посторонних лицо остается неподвижным, маскируясь под обычное граффити. Но как только на пороге появляется Саша, лицо оживало, открывало глаза, высовывалось из стены и начинало вещать. Текст послания следовало тщательнейшим образом продумать, чтобы ни единое слово не выдавало автора.

Я поломалась еще немного и к Маринкиной радости согласилась. Не теряя времени, мы побежали к ней домой и немедленно приступили к воплощению замысла. Пока подруга набрасывала текст, я занялась лицом. Оно должно было соответствовать отведенной ему высокой роли, производить сильное впечатление, но не отвлекать адресата от собственно послания. Чем дольше я обдумывала эту задачу, тем труднее она мне казалась.

— Марин, может, твое лицо изобразим? — предложила я после двадцати минут творческого бессилия.

— Ни за что, — отрезала она, пристально вглядываясь в бумажку с текстом. — Как ты думаешь, это звучит: "Любовь обрушилась на меня, как девятый вал, и я долго отплевывалась колючками морских ежей"?

— Какая любовь?! — возмутилась я. — И не вздумай. Он должен понять, что любовь, как говорится, прошла, завяли помидоры.

— Вот я и пишу дальше: "А теперь моя любовь растаяла, как льдина в Красном море…"

— Другое дело. Так что с лицом?

— Слушай, не отвлекай меня. Совсем фантазия отказала?

Я устыдилась и сосредоточилась на своей проблеме. А не изобразить ли на стене Сашино лицо? Это мысль! Он услышит о прошедшей любви как бы от самого себя, словно так долго молчавший внутренний голос, сокровенное Я, наконец пробудилось и возвестило ему, как чужому: прохлопал ты, гордец, свое счастье! Так. Лицо сделаем в натуральную величину и окружим темным облаком бессознательного. Глаза чуть больше и еще прозрачнее, чем в жизни… и пусть немножко светятся… красным огнем? — нет, это перебор. Пусть будет побледнее, щеки запавшие, как будто только что из камеры пыток или три дня не ел. Это я, Сашенька, я — голос твоей души. Посмотри на свое изможденное лицо на стенке, послушай этот приглушенный хрип и увидишь меня, замученную безответной тайной любовью…

— Послушай-ка, об этом надо? "И теперь, когда на горизонте моего жизненного моря маячит другой, я помашу тебе голубым платочком и скажу — ты не знал меня и уже не узнаешь, прощай, прощай навсегда…"

— Пиши, — махнула я рукой. — Пусть помучается.

Маринка пожала плечами и написала.

— Всё, — передала она мне бумажку. — Учи свою голову.

— Голова готова, — сообщила я.

— Ну, осталось только разместить ее напротив двери. Пошли?

Я выпучила на подругу глаза:

— Это мы что, сейчас пойдем? А если на него наткнемся? Он приходит из школы, а мы ковыряемся…

Маринка разозлилась:

— А как ты думала, голова сама туда полетит? Ну ты и трусиха! Хотя есть идея…

Я аж похолодела.

— Опять идея?

— Мы изменим свою внешность. Частично — переодеванием, а частично ты поработаешь. Кто у нас мастер реальности?

Ох, не нравилось мне все это!

— Ты не хуже меня знаешь, что за пределами училища нам творить нельзя.

— Да ладно тебе…

— Я и так непрерывно нарушаю все правила, с тех пор как влюбилась. Королева эта летучая… теперь лицо… А самого главного я тебе еще не рассказывала.

И я вкратце изложила события достопамятного вечера, когда мне явился Князь Тишины. А также эпизод в лабиринте, подначки на Катькином балконе и — в общих чертах — встречу с глазастым крылом.

— …И теперь мне кажется, что эта синяя тварь стоит и стоит у меня за спиной. Кто она, откуда взялась? Чего ей от меня надо, в конце-то концов!?

— Да… — протянула подруга, сочувственно выслушав мой рассказ. — Ты попала. Знаешь, опиши мне его поподробнее, а я поищу в сетке. Что-то мне в этом чудится смутно знакомое — как будто читала или где-то видела… Сейчас не могу сообразить, ускользает.

— Поищи, хуже не будет, — согласилась я. — Только внешность я менять все равно не стану. Нельзя, сказала же. Да и не учили меня этому.

— Ну хоть чуть-чуть, — упрашивала Маринка. — Ты же у нас такая талантливая! У тебя наверняка получится!

— Подлиза, — буркнула я, прикидывая, как реализовать перемену внешности. Я ведь действительно не знала, как это делается.

— Гелечка! — В порыве чувств Маринка обняла меня за шею, чуть не придушив. — Сделай мне такие миндалевидные фиалковые глаза!!!

— А фонарь под глазом не хочешь?

Я решительно отпихнула подругу, подошла к облепленному наклейками трюмо и принялась разглядывать свое отражение. То, что я там видела, меня не очень радовало: глаза не синие, а банальные серовато-зеленоватые, щеки могли бы быть и похудее, а губы, наоборот, более пухлыми. Моим идеалом в то время была черноволосая, синеглазая и призрачно-бледная Изабель Аджани, а я на нее была абсолютно не похожа. Не попытаться ли исправить эту ошибку природы прямо сейчас? Несколько минут я сосредоточенно вглядывалась в глубины зеркала, представляя на месте своей круглой физиономии точеные черты прекрасной Изабель. Вскоре у меня все поплыло перед глазами, в висках застучала кровь. Я почувствовала, что теряю равновесие и вот-вот свалюсь на пол.

— Маринка, держи меня, падаю, — слабо позвала я. Подруга подхватила меня, помогла сделать несколько шагов и усадила на диван. Я откинулась на спинку, потерла глаза. Стало полегче.

— Ну как? — Мой первый вопрос был по существу. — Лицо изменилось?

Маринка скептически осмотрела меня и покачала головой:

— Щеки не похудели? Горбинка на носу появилась?

— На твоей пуговице только горбинки и не хватало, — хмыкнула Марина. — Не надейся. Какой была, такой и осталась.

— Значит, не получится, — вздохнула я.

Мы немного посидели молча и погрустили каждая о своем.

— А Эзергиль у нас, — завистливо сказала я, — проведет рукой по волосам — ш-ш-шик — и новая прическа.

— Так и я умею, — проворчала Маринка. — Когда расчески под рукой нет. Давай собираться. Пятый час уже.

— Значит, так, — подвела я итог. — Слушай инструкции. Переодеваемся: ты — мной, я — тобой. Потом тридцать секунд пристально смотрим друг другу в глаза. Этого хватит, чтобы внешность переменилась — самую чуточку, но узнавать уже не будут, если специально не приглядываться. К Сашиному дому подъедем на трамвае, выйдем заранее, у кинотеатра, дальше пойдем дворами…

— А к дому будем подбираться ползком, — подхватила нахалка, — надев черные бархатные полумаски…

— Зачем же полумаски? Капюшоны на глаза надвинем, и нормально. И хватит ржать как лошадь, дело серьезное.

— Ты только вообрази! — заливалась хохотом подруга. — Выходит твой Саша из квартиры, а напротив двери — Гелька не Гелька, а что-то смутно знакомое, да еще с его собственной головой в руках!

— Честное слово, сейчас передумаю идти!

— Ладно, пошли переодеваться, а то правда уже скоро стемнеет…

Сашин дом представлял собой белую пятнадцатиэтажную башню среди целого микрорайона невысоких кирпичных домишек старой постройки (разумеется, я усматривала в этом нечто символическое). К двери в нужную нам парадную можно было подобраться двумя путями: безыскусно и откровенно приехать на трамвае, затем пройти сто метров по широкой, со всех сторон обозримой улице, или прокрасться через детский сад, вылезти из кустов метрах в десяти от двери и преодолеть расстояние одним броском. Разумеется, мы выбрали второй путь.

Всю дорогу Маринка не переставала фыркать и хихикать, чем ужасно меня раздражала. Болтая о всякой всячине и не забывая поглядывать по сторонам, мы прошлись по окрестным дворам, успешно миновали опасный, видный из его окна открытый участок — площадку детского сада и затаились в кустах, готовясь к последнему рывку. Все мои мысли были заняты одной-единственной проблемой — как бы нас кое-кто здесь не застукал — когда Маринка рявкнула мне в ухо:

— О, мысль! А может, ты ненароком вызвала демона?

— Где, кто? Какого еще демона?! — подпрыгнула я.

— Ну этого, который синий за спиной. Натуральный демон! Он тебе еще ничего не предлагал — душу там продать? Или купить?

— Блин, обменять! — разозлилась я. — Ты пойми, ни один нормальный человек не вынесет, когда его собственное создание начинает учить его жизни да еще в таком наглом тоне, а потом берет и исчезает непонятно куда. Б общем, когда он явится в следующий раз, я обернусь к нему и выскажу, что накипело!

— Не обернешься, — уверенно заявила Марина. — Сработает здоровый инстинкт самосохранения. Помнишь, как в песне? "… Хрясь — и растоптал тебя добрейший князь — князь тишины-ы-ы", — пропела она, на мой взгляд, чересчур громко. — О, еще мысль! Одна за другой! Может, это даймон?

— Кто-кто?

— Даймон. Такой призрак, типа музы, всякие умные мысли подсказывает… Из "Розы мира"… или "Имя розы" — ну нам по истории философии задавали…

— Всё, засохни, — прошипела я. — Мы на подходе. Надевай капюшон.

Я высунулась из кустов, последний раз окинула взглядом пустынную улицу, и мы ринулись на штурм парадной.

— Самое опасное место, — пыхтела мне в спину Марина. — Представляешь, сейчас… ха-ха-ха… подожди ты… он выйдет из лифта… и мы с ним столкнемся… То-то он удивится! Ой, скажет, да это ж Гелька! А что это на ней надето такое странное?

— Молчать, — злобно отвечала я, прибавляя ходу. — Я тебе это еще припомню…

Мы влетели в парадную, свернули от лифтов налево и спрятались на черной лестнице. Там на нервной почве нас разобрал смех. Мы долго хохотали, сидя на грязных ступеньках, и наш смех разносился по всему дому, будя эхо в мусоропроводе.

— Пошли наверх, — отдышавшись, скомандовала я. — Наша цель — двенадцатый этаж.

— Ого! Может, все-таки на лифте?

— Или тринадцатый, я все время путаю.

— Так который? — остановилась подруга.

— Поднимемся, вспомню.

— А номер квартиры?

— У меня на цифры плохая память.

— Ты, чучело!..

— У них такая дверь полосатая. Под дерево.

— Под деревом?

— Ой как смешно…

С подобными тупыми шутками, время от времени отдыхая, мы добрались до двенадцатого этажа. На этом мое мужество закончилось.

— Выгляни, есть там кто-нибудь? — слабеющим голосом спросила я.

Маринка глянула на лестничную площадку.

— Никого. Ну, великий час настал. Ступай, а я буду прикрывать тебя сзади.

Я качнулась вперед, но ноги отказались меня нести.

— Может, ты пойдешь?

— Дура, что ли?

Я медленно двинулась к двери. Тут у кого-то щелкнул замок, и я шарахнулась обратно на лестницу, едва не сбив с ног Маринку.

— Вот кобылища-то! — возмутилась она. — Все ноги оттоптала. Ты что, собираешься тут весь вечер прыгать туда-сюда?

Маринкины оскорбления возымели действие. Я ощутила прилив храбрости, подошла к полосатой двери, прислушалась — внутри было совершенно тихо.

— Карауль лифт, — прошептала я Маринке. — Я начинаю работать.

Маринка энергично закивала из-за лестничной двери. Я положила руку на стену, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Перед внутренним взором как живое вставало самое прекрасное на свете Сашино лицо.

— Гелька, эй… Уходи! Оглохла, что ли?! Гелька!

Я похлопала глазами, чувствуя себя так, как будто меня внезапно разбудили. На лестнице грохотали удаляющиеся шаги Маринки. Соседняя дверь была распахнута настежь. В дверном проеме, подпирая рукой толстый бок, стояла крупная тетка и пристально разглядывала меня. В ее глазах разгорался боевой огонь.

— Наркоманы проклятые… — зловещим, сулящим бурю голосом произнесла она. — Повадились! Ничего, я милицию уже вызвала. Сейчас приедут, повяжут и в Кресты, на принудительное лечение!

— Уходи-и-и! — донесся вопль с лестницы.

— Вы ничего не поняли, — начала оправдываться я, чтобы устранить недоразумение. — Я не наркоманка. Я в гости пришла, тут мои знакомые живут…

— Знакомые?! Ничего, дай Бог, сейчас приедут и разгонят наконец этот притон… А ну стой, шалава!

Увидев, что я попятилась назад, тетка сделала быстрое хватательное движение своей могучей лапищей. Судя по всему, она намеревалась задержать меня здесь до прихода милиции. Я в одно мгновение представила все последствия моего задержания в качестве наркоманки под Сашиной дверью. Эти мысли придали мне такое невероятное ускорение, что тетка и опомниться не успела, как я уже неслась по лестнице вниз.

Между этажами я налетела на Маринку. Подруга мужественно кралась наверх, мне на помощь.

— Чего ты там застряла? — плаксиво осведомилась она. — Я чуть не померла от переживаний. Ты что, таких теток не знаешь? Она бы тебя сожрала с потрохами. Я кричу-кричу, а ты ноль внимания…

— Ладно, — вздохнула я. — Все равно я ничего не успела. Хватит на сегодня. Тетка наверняка будет сторожить под дверью. Пошли отсюда.

И мы дружно направились вниз.

— Что за бред она несла насчет притона наркоманов? — спросила Марина через минуту.

Я резко остановилась:

— Маринка! Разворачивайся!

— Что еще?

— Это был не тот этаж! У Хольгеров номер на двери черный, а там был золотой!

— Господи! — простонала Маринка. — Как меня все это достало! Ну пошли.

На тринадцатом этаже было тихо и спокойно. После сумасшедшей тетки мне уже ничего не было страшно. Я постояла у полосатой двери с черным номером, не услышала ни звука и принялась за дело. Когда мысленный образ перед моими глазами стал достаточно четким, я вытащила из кармана черный фломастер и принялась рисовать.

Прошло минут десять. Маринка ходила туда-сюда по площадке, нервно поглядывая на лифт. Под моими руками напротив двери постепенно рождалось красивое лицо с резкими, утрированными чертами, очень похожее на Сашино. Для отвода глаз я приписала сбоку кривыми готическими буквами "Nirvana forever".

— Все! Посмотри, хорошо получилось?

Маринка окинула произведение взглядом художницы.

— Неплохо. Довольно выразительно. Знаешь, я бы на него посмотрела в реале…

— Все, теперь валим отсюда. Нет, нет, только не на лифте, по лестнице!

Мы вышли из парадной и постояли с полминутки на крыльце, глотая холодный воздух. Я переживала редкое чувство абсолютного удовлетворения — как от своей творческой работы, так и от успешно выполненного замысла. Даже не хотелось сразу уходить.

— Классно я все это придумала! — хвастливо произнесла Маринка. Очевидно, она была довольна не меньше меня.

— Знаешь что? — чуток подумав, предложила я. — Давай спрячемся в кустах у детского сада и подождем, пока Саша не вернется из школы. Просто так, для проверки.

— А лучше на дерево залезем! — с воодушевлением подхватила Маринка. — Вот на тот клен. С него будет гораздо лучше видно подходы. До самой трамвайной остановки.

Идея насчет клена показалась мне несколько легкомысленной, но, в принципе, я была не против. Почему бы не тряхнуть стариной и не обновить навыки лазания по деревьям, которыми я не пользовалась уже лет пять? Словом, не прошло и получаса, как мы, исцарапанные и икающие от смеха, но очень довольные, взгромоздились на проклятое дерево. Я с опаской выпрямилась на нижнем суку, окинула взглядом улицу, и моим глазам предстало ужасное зрелище.

— Маринка! — простонала я. — Все пропало!

— Что там еще? — недовольно спросила подруга, балансируя на соседней ветке.

— Саша идет!

— Ну и что?

— Он с мамой!!!

— Ну и… — Тут Маринка осеклась — до нее дошло. — А голова?..

— Об этом-то я и не подумала. — Я лихорадочно полезла вниз. — Не подумала, что он может быть не один! Боже мой, сейчас голова заговорит, а там тетя Наташа! Она такая змея, что мигом обо всем догадается!

— Ой, блин! Что делать-то будем?!

— Отвлеки их! Придумай что-нибудь! Надо уничтожить голову!

Я рухнула на увядшую траву и кинулась к парадной. На страхи времени не оставалось.

Лифт стоял где-то под самой крышей. Я прикинула, сколько времени он будет спускаться, потом подниматься, и побежала вверх по лестнице. Какой это был забег! На тринадцатом этаже я оказалась минуты через четыре; правда, сердце колотилось так, что было больно ребрам, в глазах потемнело, во рту пересохло. Шатаясь, я выползла на площадку. Голова, моя прекрасная, высокохудожественная голова одиноко красовалась напротив Сашиной двери. С горечью глядя на нее, я прикидывала, сколько времени уйдет на то, чтобы ее уничтожить. В этот момент лифт загудел и поехал вниз. Значит, в моем распоряжении оставалось минуты три.

Я положила трясущуюся руку на граффити. Сквозь четкие линии я нутром ощущала ее живое тепло. "Исчезни! — приказала я, вкладывая в эту команду все душевные силы. — Исчезни немедленно!" Как бы не так — голова осталась, где была, ее жизненный импульс был таким же явственным. Я даже не могла установить контакта с собственным творением.

"Я не могу манипулировать с реальностью в таких условиях! — осознала я после нескольких напрасных попыток. — Теперь действительно все пропало!"

Лифт поехал наверх.

Оставалось последнее средство. Я плюнула себе на пальцы и энергично провела ладонью по рисунку. Четкие линии размазались, лицо стало уродливым и совсем неузнаваемым. Но этого мало — изображение должно исчезнуть совсем. На следующий плевок в пересохшем рту не хватило слюны. Я изо всех сил ладонью терла стену, но эффект был минимальным. Надежда умирала на глазах.

Лифт остановился. Я услышала, как открываются двери, услышала шаги и глуховатый ворчливый голос Саши. Теперь не осталось времени даже на то, чтобы убежать. Я стояла на ватных ногах, опираясь о стену в покорном ожидании своей судьбы.

Шли секунды, но никто не приходил. Этажом выше щелкнул замок, хлопнула дверь. Голоса замолкли, и в доме снова стало тихо. Я слегка удивилась, подождала еще немного… и без сил сползла по стенке на пол. Слава богу! Как хорошо, что у меня нет памяти на цифры!

Я опять перепутала этаж.

"Значит, первый раз мы пришли не на двенадцатый, а на одиннадцатый, — думала я, поднимаясь на ноги. — Получается, тринадцатый выше. Тут, наверно, во всем доме двери полосатые. Все, хватит приключений. Никакая любовь не стоит таких нервов. Чувства чувствами, а свое здоровье дороже. А Маринке я сейчас вломлю: и за идею, и за вторую идею, и за то, что задержать их не сумела…"

С такими мыслями я вызвала лифт — пешком спускаться не было ни сил, ни смысла — и поехала вниз.

Вечером, около половины одиннадцатого, когда я уже валялась в кровати с книжкой, пришла мама и сказала, что мне звонит Марина.

— Ну чего тебе, предательница? — сонно спросила я.

— Нашла! — торжественно крикнула подруга в трубку.

— Чего нашла?

— Про синего твоего! Б мифологическом словаре, один к одному. Так я и знала, что это демон! Слушай, читаю выдержки: "Тлалок — у ацтеков и сапотеков бог дождя… Является в грозовом облаке… обитает в облачном дворце над Мексиканским заливом, насылает бури и проливные дожди".

— И при чем тут мой синий? — удивилась я.

— Ты описание внешности послушай! "Изображается в виде высокого мужчины с кожей цвета индиго… так… синее лицо, клыки ягуара… не замечала? Носит пугающую маску или является в облике гигантского термита. Тело человеческое, сильное и красивое. Б одной руке жезл, усаженный змеиными зубами — символ молнии, в другой стебель маиса. На голове корона из длинных перьев или костяная, с острыми зубцами. Глаза полуприкрытые, тяжелый мрачный взгляд… Бот! Всегда появляется сзади; если сопровождает вызвавшего его колдуна или разговаривает с ним, то стоит за спиной". Кстати — требует человеческих жертв. Что скажешь? В самое яблочко!

— М-да, — все, что смогла я из себя выдавить. Бессонница мне сегодня была обеспечена.

ГЛАВА 15

О расовых экспериментах и Кодексе мастеров

Несмотря на твердое решение не переживать из-за превратностей любви, все произошло с точностью до наоборот. После этого приключения Саша стал моим наваждением. Весь мир сфокусировался вокруг предмета моей любви; все им озарялось, через него выражалось, им объяснялось. Он был невидимо разлит в воздухе, причем в районе Белой Башни его концентрация увеличивалась настолько, что, казалось, случись что-нибудь с ним, и район полностью изменится. Навязчивое желание видеть его стало менее болезненным, но не менее сильным; хоть я и научилась жить без Саши, но он по-прежнему занимал мои мысли и чувства. Все без исключения привлекательные парни были на него похожи, а все блондины казались мне красивыми. Я вздрагивала при виде автомобилей марки "Нива", на которой ездил дядя Игорь; с утра, проснувшись, мне было достаточно просто подумать: "Саша", чтобы обеспечить себе хорошее настроение на весь день.

А вообще события развивались в соответствии со своими никому не известными целями, когда утром примерно знаешь, что будет вечером, но если вдуматься, то именно того, что ожидаешь, никогда не случается. Декабрь выдался холодным, бесснежным и как всегда суматошным. Синий призрак не являлся мне уже больше месяца, а сама я его призвать не могла, как ни старалась. Одолевавшее меня после выставки абстракционистов любопытство, не находя пищи, понемногу завяло, и Князь Тишины переселился в область воспоминаний. Понемногу я и думать о нем перестала. Меня занимали другие, более интересные и актуальные вещи.

Саша, несмотря на все мои ухищрения, по-прежнему не обращал на меня внимания, так что я всерьез задумала купить красные контактные линзы, чтобы хоть как-то заинтересовать его своей персоной. Эзергиль угодила в неприятную историю. Почти месяц ее вызывали то в милицию, то в другие места: оказывается, ее араб попался на какой-то антигосударственной деятельности, и его в двадцать четыре часа выставили обратно в Египет. После этого Эзергиль долго ходила мрачная и новым парнем обзавестись не торопилась, а наш директор Николаич озаботился вопросом безопасности и внес вклад в борьбу с терроризомом, заведя в училище охранника — здоровенного парнище в камуфляжных штанах. На первый взгляд, он был отпетым дармоедом: целыми днями болтался по первому этажу, слушая плеер, или сидел в буфете, глушил кофе и строил глазки девицам со старших курсов. Впрочем, когда я случайно узнала, что он знает в лицо и по имени всех учеников, мой скептицизм поубавился. А когда однажды при мне охранник распознал и выставил компанию иллюзионистов, прикинувшихся комиссией из РОНО, я зауважала и его, и Николаича.

А еще у Маринкиной овчарки родилось пять щенков, и я недели две напрасно уламывала родителей взять хоть одного; в училище начали готовиться к встрече Нового года, и надо было придумывать маскарадный костюм пострашнее; и самое главное, я случайно узнала о существовании Кодекса мастеров.

Было это так. Пришла я как-то раз в мастерскую пораньше с тайной целью поэкспериментировать со своей внешностью и к большой досаде наткнулась на Ивана. Мастерская была, против обыкновения, чисто прибрана и украшена бумажными гирляндами. Особенно сильно пахло хлоркой, на окнах были налеплены кружевные бумажные снежинки: не иначе как постарались подлизы-первогодки. Иван подозрительно покосился на меня и что-то загородил собой.

— Да ладно тебе, — решив быть вежливой, сказала я. — Мне неинтересно, что ты там делаешь. Могу даже отвернуться.

Иван поколебался и, наверно, решив, что я теперь все равно не уйду, отодвинулся.

— Глянь, как получилось, — хмуро попросил он, очертив руками круг. Б стенке появилось что-то типа иллюминатора, из которого открывался довольно заунывный вид на ковыльные степи. Пейзаж выглядел пустынным и безжизненным.

— И что? — удивилась я. — Ну, степь.

— Это не степь, — буркнул Иван. — Это берег Иордана.

Я фыркнула.

— И нечего смеяться, — обиделся он. — Я сам знаю, что похоже на степь. Откуда мне знать, как оно должно выглядеть на самом деле?

— Новости посмотри, — посоветовала я.

— Там толком ничего не разглядеть. Сплошная пыль и автоматчики. А как выглядит степь, уж мне ли не знать: каждое лето под Батайском отдыхаю.

Я пожала плечами:

— Твое дело. Только все равно местность какая-то тоскливая.

— Пейзаж ей, видите ли, не понравился! — продолжал бухтеть Иван. — А он и не должен нравиться! Нормальная среда обитания для всяких подонков. Пусть поборются за существование. А то совсем озверели на всем готовом. Как я их ненавижу!

— Кого?!

— Людей!

Я ничего не поняла, так и сказала Ивану.

— Чего ж тут непонятного! — желчно произнес он и начал печальную повесть Творца о постигшем его горе и разочаровании. В Банькином домене дела развивались, мягко говоря, неважно. Виноваты были, разумеется, потомки Адама и Евы.

— Сначала я все контролировал, но сама понимаешь, постоянно держать их под наблюдением никаких сил не хватит. У первых, Адама, Евы и их детей, все было великолепно — и неудивительно. Сколько сил и нервов я в них вложил! Выросли умные, образованные, почтительные. А уж меня как обожали, просто преклонялись, насмотреться не могли. Бывало, явишься, а они млеют, к одежде тайком прикасаются, норовят ботинок поцеловать…

— Ишь ты! — невольно позавидовала я. — Приятно, наверно?

— Не то слово. Дети у них были отличные ребята, особенно Каин. Помнишь тот эпизод, когда бог принял жертву Авеля, а от Каиновой отказался?

— И Каин его убил из ревности, да?

— Я принял обе жертвы. Правда, парни все равно поссорились. Каин надавал Авелю по шее за то, что он все время вылезал вперед старшего со славословиями. В следующий раз я заглянул туда и вижу, что Каин построил алтарь в виде каменной башенки и поджарил на нем такого барана, что у меня аж слюнки потекли, а Авель увил свой жертвенник плющом и со всем своим семейством полдня распевал перед ним гимны в мою честь — кстати, очень неплохие. Я послал обоим благожелательные знамения в знак своего одобрения…

Дальше события развивались по нарастающей. В общем, как я поняла, Ивана погубили лесть и собственное тщеславие. Время в его домене шло быстро, первые люди интенсивно плодились и размножались, и скоро райский сад стал для них тесноват. Поначалу Иван даже не заметил, что потомки Каина и Авеля поселились отдельно. Он отмечал только различия в культуре и радовался, поскольку культура обоих народов была построена на почитании Творца. Каиниты называли его Всепожирающим, Свирепоглазым, Круторогим и прочими пышными именами, возводили в его честь треугольные пирамиды и приносили обильные кровавые жертвы, в годы особых несчастий — человеческие, на что Иван смотрел сквозь пальцы. Потомки Авеля жили разрозненными селениями в тропических лесах и горах, куда их вытеснили более общественно организованные каиниты. Они строили индивидуальные алтари, украшали их цветами и росписями, воскуряли благовония и устраивали многодневные музыкально-танцевальные фестивали в честь Великой первопричины и Лучезарного столпа. И все шло своим чередом, пока однажды Иван, заглянув в свой домен, не обнаружил там гражданскую войну. Точнее, бойню. Регулярные войска каинитов вылавливали по джунглям потомков Авеля и азартно жгли их на собственных увитых зеленью алтарях, вознося славу Творцу.

Иван был шокирован и, мягко говоря, возмущен.

— Чего им не хватало? — горько вопрошал он. — В раю ведь жили, не где-нибудь. Ни тебе труда в поте лица, ни борьбы за существование. На всем готовом жили, знай только, мне молитвы возноси и духовно совершенствуйся. И вдруг такие инстинкты полезли. Короче, я понял — зажрались. Силушку некуда девать. А может, скучно стало. Подумал я и решил, что эти ничтожные рая недостойны.

— И создал им степь, — хихикнула я.

— По сути это пустыня, — поправил меня Иван. — Место испытаний. Как гласит пословица, земля и не таких засранцев исправляла.

— Они уже там живут? — с любопытством спросила я. — Покажи обитателей-то.

— Запросто.

Иван исподлобья глянул в иллюминатор. Картинка сместилась, и курган, маячивший у горизонта, оказался в центре. Вокруг него стояли разноцветные палатки, во множестве сновали туземцы.

— Это каиниты, — пояснил Иван. — Их страшное количество развелось, просто не знаю, как они себя прокормят. А вот потомков Авеля я и сам пока не нашел. Еще в раю наловчились прятаться, следопыты несчастные.

Я пригляделась к поселенцам поближе и содрогнулась. Бледные рахитичные личности с длинными кривыми носами и красными вампирскими губами от уха до уха напоминали компанию зомби. Одеты они были в белые одежды, уложенные изящными складками, что к ним совершенно не шло. Некоторые, впрочем, разгуливали в древнегреческих доспехах — наверно, это были начальники.

— А почему у них лица такие уголовные? — спросила я.

— Кто ж они, по-твоему? — ухмыльнулся Иван. — Я же сказал, ссыльные. Физический труд на свежем воздухе, борьба за выживание — звучит примитивно, но какая глубокая мудрость заложена в этих простых вещах!

— Хватит демагогии. Подумай сам, разве можно ожидать добра от таких харь? У них ведь нечеловеческие лица…

— Какие были в Библии, такие и сделал.

— Не может быть!

— Пожалуйста, могу доказать.

Иван полез в сумку и достал оттуда глянцевую ядовито-зеленую книгу. На обложке, в обрамлении абстрактного пейзажа красовался некто в белом, с разными глазами и с прической, похожей на растревоженный выводок змей. Сверху была надпись по-английски: "Библейские рассказы для детей".

— А-а-а, — протянула я, разглядывая жутковатые иллюстрации, коих там было немало. — Теперь все ясно. Конечно, твое дело, но я бы в качестве примера взяла что-нибудь более классическое. Например, картину "Явление Христа народу". Сходи в нашу библиотеку, там наверняка полно альбомов с иллюстрациями.

— Делать мне нечего. Хотя погоди… Броде у Антонины где-то был альбом по истории искусства, — вспомнил Иван.

— Отлично, сейчас я тебе и покажу…

Недолго думая, я направилась в сторону "учительской" — крошечной каморки, где Антонина хранила всякое барахло и пила чай между занятиями.

— В столе посмотри, — посоветовал Иван. — Только быстро. Она терпеть не может, когда в кладовку заходят без спроса.

В каморке было темно, только в полоске света, проникающей из мастерской, виднелись очертания захламленного письменного стола и кресла.

— Свет не включай, — посоветовал Иван, заглядывая в каморку. — А то она еще с улицы увидит. Бот там, в левой тумбе.

Я подергала дверцу.

— Но она закрыта!

— Ключ висит на лампе. Вставь его и поверни два раза.

Я заколебалась. Вторжение в запертый стол — это уже напоминало кражу со взломом. Но отступить не позволяла гордость. Я повернула ключ и с натугой вытащила из недр стола целую папку разноформатных книг. Они тут же выскользнули из рук и с грохотом рассыпались по всему полу.

— Ты что, обалдела?! — сделал страшные глаза Иван. — Быстро собирай и пихай обратно!

— Хоть бы помог, — огрызнулась я, лихорадочно сгребая книги. — Ради тебя же стараюсь.

Иван оглянулся на окна и неохотно шагнул в кладовку. Несколько минут мы с пыхтением засовывали книги в стол, а они оттуда упорно высыпались. За этим суматошным занятием я не забывала искать искусствоведческий альбом, но ничего подобного не попадалось: в основном дизайнерские журналы и каталоги выставок, книги типа "Высокотемпературный обжиг и глазирование" и "Искусство резьбы по дереву", красиво изданные "Мифы Древнего Востока", какие-то растрепанные тетрадки…

Из пачки тетрадей выпал лист и, описав в воздухе круг, спланировал на пол. Я подняла его, собираясь засунуть куда-нибудь в глубь пачки, но невольно задержала на нем взгляд. Лист был забавный. Похоже, он представлял собой ксерокопию страницы из какой-то старой книги. Три четверти занимала картинка: на траве невозмутимо возлежала обнаженная девушка с плохой фигурой, а из макушки ее росло ветвистое дерево. Сверху в разрисованной виньетками, факелами и розами рамочке виднелась надпись "Instructio de arbore". Снизу мелким почерком было написано по-русски:

"Взгляни мысленным взором на то, как растут невысокие колосья пшеницы во всех подробностях, и ты поймешь, что способна посадить дерево творения".

Дальше стоял восклицательный знак и приписка: "Это — суть активного воображения, которое приводит процесс к реальному действию".

— Как ты думаешь, что это значит? — озадаченно спросила я.

Иван уткнулся в рисунок и издал шип, достойный доисторического ящера:

— Откуда он вывалился?!

— На, ищи. — Я протянула ему пачку тетрадок.

Пока Иван в них лихорадочно копался, я рассматривала картинку и размышляла. Совершенно очевидно, что запись имела прямое отношение к творчеству — не в общем смысле, а именно к Чистому, которым занимались мы. Меня охватило ощущение, что я нашла нечто секретное и очень важное. "Да это, можно сказать, про меня, — вдруг с волнением подумала я. — Дерево творения — это типа моей сакуры…"

— Нашел! — почти крикнул Иван, извлекая на свет тетрадь и с гордым видом демонстрируя ее мне. Тетрадь выглядела необычно: из грубоволокнистой бумаги, в прозрачной желтоватой суперобложке с золотой надписью: "Aurum eternum".

— Что это? Дай посмотреть! — потребовала я, протягивая руку за тетрадью.

— Перед тобой, — высокопарно произнес Иван, отдергивая тетрадь, — легендарный Кодекс мастеров Чистого Творчества. Точнее, выдержки оттуда. Наверно, Антонина выписывала для собственного пользования. Для учеников, к твоему сведению, — добавил он, — сей документ запретен. Почему — не знаю. Но определенные догадки у меня есть, и я собираюсь поискать им подтверждения.

Иван принялся листать тетрадь. Передо мной замелькали страницы, исписанные мелким корявым почерком Антонины. Судя по тому, что записи были сделаны разными чернилами, их заносили в тетрадь урывками.

— А почему Кодекс легендарный?

— Потому что его никто не видел. Среди старшекурсников ходят сплетни, что его скрывают специально, потому что правила творения, по которым обучаемся мы, и те, что записаны в Кодексе, — две большие разницы. Я всегда это подозревал…

Заинтригованная, я заглянула Ивану через плечо. Записи были малопонятные, иные даже не по-русски.

— О чем там речь?

— Да так… типа словаря. Термины всякие, — отмахнулся Иван, листая тетрадь. — Мне нужно совсем другое. Законы, правила…

— "Активное воображение", — прочитала я вслух. — "Сила видимого и невидимого"… "Vera Imaginatio — материя, которая формируется с помощью иллюзии". Ни фига себе! Получается, между материалистами и иллюзионистами нет особой разницы? Не переворачивай, это же интересно…

— Отвянь… Вот! Нашел!

Иван торжественно ткнул пальцем в текст и прочитал:

"Если у тебя есть истинный дар…"

Резкий взвизг открываемой двери поразил нас, как гром небесный, а шквал холодного воздуха, ворвавшийся в кладовку, приморозил к полу. Но это были сущие пустяки по сравнению с ледяным взглядом Антонины.

— Это что еще такое?! — рявкнула она.

"Господи, как я ненавижу, когда на меня орут", — тоскливо подумала я.

— Как называется это свинство?!

— Разбой среди бела дня, — услужливо подсказал Иван, незаметно убирая тетрадь за спину. Антонина налетела на него, как голодный орел, и выхватила тетрадь, едва не вырвав ему руку из туловища.

— Да ты… знаешь, кто ты такой?!

Я машинально втянула голову в плечи, с некоторым облегчением осознав, что первый удар Иван вольно или невольно принял на себя. Ругаться Антонина любила и умела, в выражениях не стеснялась.

— Кретин безмозглый, идиот хронический, дебил неизлечимый, — зачастил скороговоркой Иван. Антонина оторопело на него взглянула.

— Тюрьма по мне плачет, кончу я маляром, ни стыда, ни совести, бездарь ленивый, выродок тупоголовый…

— Хватит, — резко, но без прежней самозабвенной ярости оборвала Антонина. Такой контратаки она явно не ожидала и даже, как мне показалось, слегка устыдилась, когда Иван самокритично применил к себе ее не самые забористые эпитеты.

— Антонина Николаевна, мы просто искали альбом по русскому искусству, — подала я голос. — У Ивана в домене не ладится…

— А кто вам разрешил в мой стол залезать?

Мы как по команде покаянно опустили головы.

Антонина прямо в куртке прошла к столу и принялась заботливо складывать в него тетради.

— Что стоите? Вон отсюда оба!

Мы не шевельнулись. Иван тоскливым взглядом провожал желтую тетрадь.

— Антонина Николаевна, а вот этот рисунок действительно про мою сакуру? — решилась я.

Вместо ответа наставница пробормотала про себя: "Ну, дорвались!"

— Деточки, шли бы вы отсюда.

Иван с тяжким вздохом вышел. Я осталась. Антонина почесала переносицу и уселась на край стола.

— Иван, куда попер? — крикнула она неожиданно. — Для кого я умные вещи читать буду?

Иван как по мановению волшебной палочки возник в дверях. Антонина полистала заветную тетрадь и зачитала своим скрипучим голосом:

— "Существует связь между душой мастера и тайной вещества. Никогда не сумеешь создать из внешнего образ того, что ищешь, за исключением, что сначала сделаешь это из самого себя… Ибо если мастер не обладает сходством с творением, никогда оно не поднимется на подлинную высоту, и не найдет он дороги, ведущей к цели".

Некоторое время в каморке было тихо.

— Поняли хоть что-нибудь?

— Чего ж тут не понять? — помолчав, ответил Иван. — Это самоочевидные вещи. Лично я так и делаю: по своему образу и подобию…

— А по-моему, здесь речь совсем не об этом, — возразила я. — Вот ты, скажем, творишь крокодильчика, и сам ему должен уподобиться. Представить себя им, почувствовать его изнутри. Тогда он получится живее.

Я сама вообще-то так не делала, разве что иногда нечаянно получалось. Иван в ответ на мою речь пренебрежительно фыркнул.

— Еще мнения будут? — холодно спросила Антонина. — Хорошо. Баня, вопрос. Знаешь, что делали перед началом работы средневековые иконописцы?

— Угу, — довольно кивнул Иван. — Перед началом работы три дня постились и молились… или вообще пока работа не закончится? Забыл.

— Не суть важно. А зачем они это делали?

— Типа, чтобы душу очистить, — высказалась я, поняв, куда гнет Антонина. — Чтобы приблизиться к совершенству. Как там… чтобы мастер был похож на творение, и наоборот. Только я думаю, что можно обойтись без этого. Есть куча примеров. Бот у нас на даче сосед — художник очень талантливый, так он ночью выкопал у нас целую грядку редиски, а на ее месте посадил свой мак и вообще ворует все, что плохо лежит… Опять-таки, если вспомнить Погодину…

У Антонины вытянулось лицо.

— Я, конечно, в Гелькины крайности не вдаюсь, — сказал Иван, — но замечу, что в моем домене и так дела идут отлично. Просто идеально.

— Хочешь сказать, что ты по жизни идеальная личность? — съязвила я.

Иван скромно промолчал.

— М-да, — уронила Антонина. — Печально. Даже не так печалят меня ваши заблуждения, как неумение слушать и слышать. Ладно, идите отсюда. Готовьтесь к тесту по управлению ночным небом. Геля, тебе вроде картинка понравилась? Ну так возьми ее себе. А если еще раз увижу, что какие-нибудь паразиты залезли в мой стол…

Почтительно пятясь, мы удалились из каморки.

— Знаешь, что я прочитал в тетрадке? — прошептал мне Иван, когда мы вернулись в мастерскую.

— Ну?

— Если у тебя есть истинный дар, то акт творения не требует ни проверок, ни ограничений.

— Прямо так и написано?

— Угу.

Я впала в задумчивость, прижимая к сердцу картинку с ветвистой девушкой. Высказывание очень напоминало поучения достопамятного Князя Тишины. По-моему, над этим обстоятельством стоило поразмыслить.

После занятий, уже довольно поздно, мы встретились с Мариной, чтобы ехать домой вместе. Однако наши планы непредвиденно изменились.

— Глянь-ка налево. Тебя кое-кто ждет! — хитро заметила Маринка, пролезая сквозь дыру в заборе.

"Саша!!!" — подумала я, покрываясь мурашками. Но это была чисто рефлекторная реакция. И секунды не прошло, как я поняла, в чем дело, и брякнулась духом с эмпиреев на сырую землю. У дыры в заборе караулил неотвязный Макс. Судя по синему цвету его носа, торчал он тут уже давно.

— Бедняжка! — шепотом пожалела его Марина. — У него что, шапки нет? Чего он вечно одет не по сезону?

— Закаляется, наверно, — съязвила я. — А может, крутизну изображает, заморыш несчастный.

— Привет! — пролязгал зубами подошедший Макс, кутаясь в свою вечную куртку-плащевку. — Долго вы сегодня!

— Как всегда, — я привычным жестом вручила ему сумку. — Ну и погодка! Это мокрый снег, или мне кажется?

— Погуляем? — с надеждой предложил Макс. — Ты вроде в кафе хотела?

Я поморщилась. Погода для блуждания по улицам была и впрямь отвратительная.

— Ладно, я побежала, — быстро произнесла Маринка. — Мне еще на бальные танцы к семи.

— Все-таки записалась? Молодец! Я тоже хочу!

— Так пойдем сегодня вместе.

— Сегодня… да что-то лень. Я внезапно не могу. Надо все обдумать…

— У нас на сегодня планы, — заявил Макс, испугавшись, что я воспользуюсь поводом и сбегу от него. — Ведь правда, Гелечка?

Я не удостоила его ответом, но подумала: "Ты за "наши планы" еще ответишь. Совсем обнаглел!"

Мы шли по улице. Уже начинало темнеть. Снежинки попадали в глаза и таяли на ресницах. Свет фонарей дробился в каплях, превращаясь в подвижный замысловатый узор из разноцветных огоньков. Макс болтал, как радио со сломанным выключателем, я мечтала о Саше. Точнее, я думала: "Саша", а остальное приходило само. Как он смеется, когда тетя Наташа делает ему замечания; как сидит на диване, откинув голову, и с презрительным видом смотрит телевизор; какие у него бездонные глаза, сколько в них уровней и смыслов. "Золотые хлопья света — роковые капли мрака, — непроизвольно начала я нанизывать сравнения, — лунный луч из поднебесья, заблудившийся в пещере, — серый камень озаривший, сплошь покрытый древней вязью, — задрожала капля мрака, не упав… он весь — загадка, и ее не разгадаешь, только край души увидишь, заглянув сквозь каплю мрака…"

— Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?

До меня постепенно дошло, что Макс задал какой-то вопрос.

— Говорю, хочешь, за город съездим?

— Да мне…

— Только не говори, что тебе все равно, — дрогнувшим голосом произнес Макс. — Я уже слышать этого слова не могу.

Я хмыкнула. Слышать он не может! Да что он о себе воображает? А в Пушкин я ехать не хочу. У меня на субботу другие планы — я собираюсь возвращать Саше "Кладбище домашних любимцев" Стивена Кинга. Полдня буду предвкушать и собираться с духом, пятнадцать минут общаться и оставшиеся полдня — перебирать впечатления и ловить кайф.

Макс вдруг остановился.

— Слушай, я правда так больше не могу, — дрожащим голосом сказал он. — Тебе, по-моему, все равно, есть я рядом или нет.

"Ошибаешься, дорогой, — подумала я. — Без тебя гораздо лучше".

— Ну чего ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь, — умоляюще произнес Макс, хватая меня за руку.

Ладони у него были горячие и липкие. Я выдернула руку и спрятала ее в карман. Его прикосновение было мне неприятно.

Макс это почувствовал. Он покраснел и срывающимся голосом сказал:

— Зачем ты вообще со мной ходишь, если тебе на меня наплевать?

— Я к тебе нормально отношусь, — возразила я. — Положительно.

— Ты общаешься со мной, когда тебе нечем больше заняться. Ты меня унижаешь своим высокомерием. Каждый раз, как я тебе звоню, чувствую себя как оплеванный…

— Так не звони, — сердито сказала я. Присутствие Макса начинало меня конкретно тяготить.

Макс отвернулся и не ответил. Некоторое время мы шли молча.

— Я решил, что нам нужно расстаться, — наконец сказал он дрожащим голосом.

— Ну, если ты так хочешь… — протянула я без особого энтузиазма.

В принципе, подумала я, он меня не очень доставал, а наличие поклонника греет самолюбие и вызывает у подруг здоровую зависть…

— Расстаемся?

Макс остановился.

— Что, прямо здесь? — удивилась я.

— Почему бы и нет?

— Ну, пока.

Макс закусил губу, развернулся и пошел в обратную сторону. "Ой-ой-ой, какие мы решительные", — пробормотала я, глядя ему вслед, и направилась вперед по улице. Через две минуты Макс меня догнал и пошел рядом, как привязанный.

— Что, совсем гордости нет? — неприязненно спросила я.

— Ты мне дороже гордости, — глухим голосом сообщил Макс.

"Не дай бог мне когда-нибудь дойти до такого унижения", — подумала я.

— Я все-таки пойду, — сказал Макс через полминуты. — Проводить тебя до метро?

— Иди, иди, — радостно ответила я. — А я еще погуляю.

Макс ушел. Видно было, что он до последнего надеялся, что его окликнут. Я осталась одна. Наконец-то! В душе нарастал непонятный восторг; мне словно стало легче дышать. Я стояла посреди улицы и смотрела, как вокруг по обледенелому асфальту ползут гонимые ветром сухие листья, словно армада мертвых кораблей. Черный прозрачный воздух над крышами становится синим, бархатистым, украшенным, как стразами, первыми звездами. Прохожие — не более чем светотеневые эффекты в переливах этой стеклянной тьмы. Где-то поблизости, в колючей от холода темноте за домами, излучает жар невидимое солнце — Белая Башня, где живет Саша. Никого нет между нами. Какой кайф — одиночество и свобода! Я исчезаю, растворяюсь в этом вечере, расцветаю электрическими огнями, превращаюсь в ветер.

ГЛАВА 16

Как Геля ради любви нарушает все правила демиургии

Ночь одевает мир непроницаемой тьмой.

Из-под земли сочится нездешний холод.

Воздух заражен страхом.

Когда открываются двери заката,

Жизнь обретает новый смысл.

Бурзум

В субботу, как и планировалось, я отправилась к Саше в гости, отдавать книги. Прошлый раз я набрала их столько, сколько смогла унести, в основном Стивена Кинга. Честно говоря, я терпеть его не могла: запугивать себя до полусмерти не доставляло мне удовольствия. Поэтому Кинга я сложила дома в ящик стола, чтобы лишний раз не попался на глаза, и решила возвращать его небольшими порциями, используя по прямому назначению, то есть в качестве предлога для встреч. Словом, примерно неделю я собиралась с духом и наконец, сразу после школы, отважно направилась к Хольгерам. Было бы неплохо, думала я, если бы дома оказалась тетя Наташа, которая непременно захочет задержать меня и напоить чаем. А если Саша будет там один? Меня же удар хватит от ужаса и восторга! И как я в таком состоянии буду его очаровывать?

Я позвонила в дверь.

— А, это ты. Здорово, — без особого энтузиазма встретил меня Саша, возникнув на пороге в растянутом на коленях и локтях спортивном костюме. Вид у него был заспанный, глаза красные — на компьютере играл, что ли? Но выйди он хоть в дверной коврик завернутый, мне было все равно.

— Книги принесла? Че, так быстро прочитала?

Я обшарила взглядом пространство: кроме Саши, кажется, никого. Откуда-то доносилась музыка, любимая Сашей мрачная тяжелятина. У меня по коже пополз озноб, горло сжалось так, что я засомневалась, смогу ли издать хоть какой-нибудь звук, кроме комариного писка.

— Да я вообще быстро читаю, — кое-как ответила я, отдавая книги. — Спасибо.

— Понравилось?

Ах, какой у него красивый голос! Мужественный, глубокий и в то же время мелодичный. Им можно играть на струнах моей души, как на арфе: малейшее изменение интонации вызывает мгновенный отклик, доставляя при это невыразимое наслаждение.

— Что? Да, конечно… Круто…

Я бы с удовольствием поделилась своими впечатлениями от Кинга в более развернутой форме. Но поскольку я его не читала, тема закрылась сама собой. Саша молчал, облокотясь на дверной косяк и небрежно перелистывая страницы. На меня он не смотрел, я же буквально ела его глазами, безуспешно пытаясь наглядеться на неделю вперед. Наверно, мне надо было уходить. Но очень не хотелось.

— А что это там у тебя играет? — поинтересовалась я для поддержания разговора. — Такое интересненькое?

— "Бурзум", — ответил Саша, чуть-чуть оживляясь. — Знаешь такую группу?

— Что-то знакомое… Типа этого… "Металлики"? — блеснула я познаниями в тяжелом роке.

— Ха! — с презрением усмехнулся Саша. — "Металлика" по сравнению с "Бурзумом" жалкая писклявая попса. Видела их клип, где кровавые руны?..

— Как, он у тебя есть?! — с поддельным энтузиазмом воскликнула я. — Нет, еще не видела. Покажешь?

— Пошли, покажу. Да ты проходи, что стоишь в дверях, — запоздало вспомнил он о гостеприимстве. — Кстати, переведешь мне песню.

— Я со слуха не смогу, — растерялась я.

— Не бойся, текст у меня записан.

Саша отточенным жестом предложил мне сесть на диван, сам расположился в кресле у письменного стола и нажал перемотку на пульте. Я бросила взгляд на монитор компьютера: точно, играл. Надо будет узнать, во что — впрочем, какая разница, — и одолжить диск, когда закончится запас Стивена Кинга.

— Ну, смотри, — сказал Саша, включая клип.

По черному экрану побежали белые полоски, промелькнули титры и багровая вычурная надпись. Я приготовилась увидеть каких-нибудь лохматых рокеров в железных штанах, с гитарами и топорами, однако ничего подобного: на экране появилось поле. Ровное, однообразное поле до самого горизонта. Травы в отдалении равномерно колыхались, как море при сильном волнении. По небу быстро, почти как при ускоренном воспроизведении, бежали облака плотной серой массой.

Зазвучала музыка, не похожая ни на что слышанное мной прежде: низкий рокот, сквозь который пробивался монотонный колокольный звон. Казалось, его издают эти самые облака и змеящиеся по полю травы. От этого холодного, заунывного пейзажа веяло необъяснимой угрозой. Шли секунды, на экране ничего не менялось, но в душе нарастал страх. Там, на просторах мрачного поля, как будто назревала какая-то ужасная катастрофа.

Вдруг посередине экрана возникла, словно из воздуха вытекла, темно-красная капля. Она побежала вниз, оставляя за собой неровную дорожку. "Кровь!" — догадалась я. Рядом появилась вторая кровавая полоса. Она пересеклась с первой, образовав похожий на незнакомую мне букву знак. Помаячив какое-то время, знак исчез, как будто в облака впитался. На его месте опять появилась капля, и возник второй знак, похожий на кровавую лапу; потом третий, четвертый. Знаки появлялись и исчезали, следуя ритму музыки.

— Что это? — шепотом спросила я.

— Руны, — сказал Саша. — Древнескандинавские священные письмена. Они не для письма, а для колдовства. В них разбирались только посвященные.

— Я знаю, что такое руны, — слегка обиделась я. — Что написано?

— А я откуда знаю? — отмахнулся Саша. — Я же не языческий жрец.

На экране сменяли друг друга руны. Поле продолжало нести свое загадочное послание. Музыка мне и нравилась, и нет: она как будто влезала в запретные места души, вызывая непонятную тоску и беспокойство. Несмотря на то что клип был довольно-таки однообразным, мне было не оторвать от экрана глаз.

— Сейчас закончится, — услышала я голос Саши.

И тут наконец раздалось пение. Оно было под стать музыке. Нечеловеческий шипящий голос нараспев произнес длинную фразу. Она вплелась в монотонную мелодию и растаяла среди серых трав. Фраза отзвучала, и экран словно вспыхнул изнутри. Последнее, что я увидела, — черный силуэт огромного дерева, объятого слепящим белым пламенем. Музыка затихла, по черному экрану снова побежали титры.

— А теперь он чего сказал? — спросила я.

Саша молча вручил мне распечатку, на которой мелким смазанным шрифтом было изображено следующее:

"When night falls she cloaks the world in impenetrable darkness a chill rises from the soil and contaminates the air suddenly life has new meaning".

— Переводи, — коротко приказал он.

— Ага… когда опускается ночь, она накрывает мир непроницаемой тьмой… Холод поднимается из почвы и заражает воздух внезапно… Тут непонятно — или жизнь получает новый смысл внезапно? Короче, когда наступает ночь, погружая мир во тьму и пропитывая его отравленным холодом… там что-то внезапно происходит. Что-то плохое.

— Это я и сам вижу, — мрачно произнес Саша. Он явно был разочарован текстом. — Что именно происходит?

— Я не знаю, — огорчилась я. — Оно как бы за кадром. Кто клип делал, тот наверно знает.

— Черт, — буркнул Саша, выключая видак. — Я думал, ты мне подскажешь.

Вид у него был раздосадованный. Я чувствовала себя виноватой, как будто это я его огорчила — да, в общем, так оно и было. Но чем я могу помочь? Откуда мне знать, что там должно случиться, в этом поле, зараженном холодом и темнотой?

— Тебе это важно? — спросила я.

Некая идея зашевелилась в сознании. Как там говорит Антонина? Реальность способна к эволюции, Если взять оборванный сюжет, скопировать его и задать вектор в нужном направлении… Теоретически это возможно. Но сумею ли я? И это может быть весьма опасно, по ряду причин: во-первых, сам сюжет, это отвратительно зловещее поле…

— Ну да, важно, — ответил Саша, взглянув на меня в упор.

Его серые глаза на миг вспыхнули и погасли, но за это мгновение между нами пронеслось нечто такое, чего раньше не было: как разряд молнии, как будто от зрачка к зрачку протянулась и исчезла серебряная нитка. Я прерывисто вздохнула и опустила глаза. Наверно, на моем лице в тот момент все было написано метровыми буквами, как на транспаранте. Саша, к счастью, как раз отвернулся, убирая в шкаф кассету. Боже мой, конечно, я сделаю все, что угодно. Лишь бы тебе было хорошо, а что будет со мной, неважно.

— Погоди, дай мне кассету, — быстро сказала я. — Я кое-что придумала.

И я вкратце рассказала о своем замысле.

— Только имей в виду: это все закрытая информация. В случае чего ты тут ни при чем, просто мне самой понравился клип и захотелось потренироваться. Я попробую сначала сама, а если не получится, попрошу кого-нибудь из старших учеников или Антонину.

— Училку не надо, — покачал головой Саша.

— Но почему?..

— Незачем, говорю, — отрезал он. — Держи кассету. Когда займешься этим делом?

— Попробую сегодня, — с энтузиазмом ответила я. — Что бы ни получилось, обязательно позвоню.

— Сегодня я на тренировке допоздна. Позвони завтра часа в четыре, я буду уже дома.

— Непременно позвоню!

— Ну, давай, буду ждать звонка.

"Буду ждать звонка!!!"

Унося в душе эти потрясающие слова, я распрощалась с Сашей и поспешила домой, не чуя под собой ног от радости. Прорыв в наших отношениях, кажется, наконец состоялся.

ГЛАВА 17

Зловещий мир поля в действии

Под ногой захрустел, как пластмасса, лед на луже. Я вздрогнула, оглянулась по сторонам, не сразу сообразив, где нахожусь. Как выяснилось, я шла по какой-то набережной. Слева, как стена утесов у моря, высились новостройки; справа, за полосой пустой земли, поросшей бурьяном и белой от первого ноябрьского снега, море и находилось. Точнее, Финский залив, еще не замерзший, гладкий и серый, как оконная замазка; в нем не отражался даже закат, неровным пятном расплывшийся в холодно-розовой туче. "Это я что, в Лахту забрела?" — ужаснулась я. Это ж почти пригород! Ничего себе прогулочка получилась! Казалось, вышла от Саши буквально минут двадцать назад и полетела на крыльях экстаза куда ноги занесут. Б чувствах — сплошной восторг, на физиономии бессмысленная улыбка, а в уме гвоздем сидит одна мысль — как бы выполнить Сашину просьбу? Что бы такое сделать с этим полем? Надо будет завтра попросить помощи у Эзергиль. Или, наступив страху на горло, сначала попробовать самой? Кстати, когда первое впечатление от клипа прошло, я удивилась — что меня так напугало? Подумаешь, кровавые руны. Вот я недавно видела по телевизору рекламу фильма "Исполнитель желаний", так тамошней кровью можно не то что руны рисовать, а хоть все стены выкрасить, и еще останется. Я попыталась вспомнить музыку, подумав, не она ли навевала на меня жуть, и не смогла. Возникало только ощущение некоего зловещего шума, наподобие далекого грохота лавины.

Ветер свистел, обжигая левую щеку и висок. На берегу залива, казалось, температура воздуха была ниже среднегородской градусов на пять. Первый привет от зимы, а всего-то десятое ноября. Местных жителей не было видно, они благоразумно сидели по домам. Свет в окнах не горел нигде, что я отметила краем сознания, но особого внимания не обратила: лахтинские новостройки были совсем свежие, и в них постоянно отключали то тепло, то электричество, на что неоднократно жаловались мои одноклассники, живущие в этом районе. Я продолжала идти по набережной под гаснущим красноватым небом, натянув шапку по самые брови и спрятав руки в рукава, и наблюдала, как порывистый ветер сметает снег с высоких трав пустыря, а эти серые травы, освобожденные от груза, выпрямляются с сухим хрустом. Я все никак не могла вспомнить мелодию песни и начала подумывать, а где в этой унылой местности располагается ближайшая автобусная остановка… когда откуда-то издалека ветер донес колокольный звон. Одинокий приглушенный удар колокола. Он удивительно гармонично вплелся в посвист ветра и монотонный шорох бурьяна. "Вот оно! — остановилась я. — Та мелодия!" Я ее не вспомнила — услышала. И мне стало неуютно.

Колокол прозвенел еще раз. Ничего удивительного, стараясь успокоиться, подумала я, где-то в Лахте есть церковь. А вообще пора выбираться отсюда. Что-то в этом пейзаже ненормально. Ни людей, ни машин. Я посмотрела по сторонам, надеясь убедиться в беспочвенности своих опасений, и вдруг увидела нечто такое, что у меня вмиг замерзла внутри вся кровь. На глухой стене блочного дома была нарисована огромная багровая руна.

— Ой, мамочки, — пробормотала я, догадываясь, что эта местность ну никак не Лахта. — Мамочки мои! Как же это меня угораздило!

Нет, такой подлянки я не ожидала даже от собственного ушибленного подсознания. Да, брела, как в трансе, да, всю дорогу думала о поле, как бы туда попасть и узнать, что именно такое нехорошее там происходит… Вероятно, скоро узнаю.

Я нервно огляделась по сторонам. Теперь я отчетливо понимала, что никого, кроме меня, в Лахте нет. Дома стояли откровенно пустые, даже занавесок не было на темных окнах; очертаний Васильевского острова на другой стороне залива не было и в помине, на что могла не обратить внимания только такая растяпа, как я. Ветер сдул с травы весь снег, так что я стояла как бы посреди того самого поля. Трава росла повсюду; пустые дома выглядывали из нее, как губчатые каменные грибы. И все было мутно-серым, как в старом кинескопе.

Это место казалось неприятным и страшным — куда страшнее, чем в клипе. И не пустота или одиночество внушали мне этот страх, а наоборот, ощущение, что здесь бродит кто-то еще. Чуждый всему живому, смертельно опасный. Может, он затаился среди домов и следит за мной, может, заманивает в ловушку, а может, просто еще не обнаружил меня, и когда это случится…

Я запоздало вспомнила предупреждения Князя Тишины. "Когда мир становится серым, немедленно выходи из него. Когда в мире пропадают люди, на их место приходят нелюди".

"В любом мире должен быть выход, — подумала я, стараясь не поддаваться панике. — Даже в таком мерзком. Так, ну-ка быстро ищем его и валим отсюда. Я шла по набережной, никуда не сворачивала…"

Я развернулась и рысцой побежала назад. Теперь ветер дул мне в правое ухо, надувая отит. Кажется, пейзаж начал меняться где-то здесь…

Я застыла на месте, тупо глядя себе под ноги. Там, где я проходила пять минут назад, на асфальте темнела еще одна руна — такая же, как на стене. И никаких признаков выхода.

Меня затрясло. С трудом подавляя рвущийся наружу страх, я принялась разглядывать руну. Кто-то не желает меня отсюда выпускать, это очевидно. Почему? Издевается, играет, как кошка с мышкой? Хочет, чтобы я корчилась от страха и орала: "Помогите!" Нет, не дождется!

— Выходи! — неожиданно для себя завопила я. Между домами прокатилось звонкое эхо. — Выходи, познакомимся!

На призыв никто, кроме эха, не ответил. Зато я неожиданно вернулась в почти нормальное состояние и снова принялась размышлять.

Почему именно руна? Я постаралась запомнить, как она выглядит, и решила обязательно поискать в справочниках, что она означает. Может, мне хотят что-то сообщить? Прежде я старалась для Саши, но теперь мне самой вдруг стало интересно. "Умница, выбрала конструктивный подход, — похвалила себя я. — Не пугаться, не убегать, не кидаться с ходу в атаку. Прислушаться и постараться понять, что это такое и чего оно хочет".

Я опустилась на колени перед руной, спрятала руки в рукава, выгнала из головы мысленный мусор, как нас учили в мастерской. Не знаю, что это за место. Может, я его создала, может, нечаянно в него угодила. Передо мной небрежно сотворенная оболочка — микрорайон Новой Лахты. Остается узнать, что под ней.

С полминуты я сидела, прикрыв глаза, и слушала свист ветра. От обледенелого асфальта одна за другой поднимались волны мороза и пытались пролезть мне под одежду. Вокруг становилось темнее и темнее: на Лахту сходила ночь.

Песня — заклинание. Это же так просто. Оно призывает, и ты идешь.

Ты можешь не понимать языка — его и не обязательно понимать, на то он и тайный.

Ты можешь не понимать, куда тебя зовут, — тем лучше, если бы ты знал, то не пошел бы.

Ты можешь не понимать, чего от тебя хотят, — тем хуже для тебя. Разгадывай вечную загадку, живи в тоске и бесплодной злости.

Но мне не надо идти туда, куда зовет заклинание.

Я уже там.

У меня внутри как будто зажегся свет. Он неожиданно высветил все, что было от меня скрыто, о чем я даже не подозревала. Нравилось мне это или нет, но я увидела сокровенную суть мира поля. На несколько мгновений я заняла место того, кто этот мир создал: смотрела его глазами, думала его мыслями, чувствовала его чувствами. А создал ли? Я ощущала кровную связь, зависимость. Странное двойственное чувство плена и свободы. Так он и воспринимает свободу, поняла я: как абсолютную независимость, полную изоляцию от внешних влияний. Он ценит ее, как величайшее сокровище, но в то же время она доставляет ему страдания. Какие страдания? Это очень просто — одиночество. Атмосфера поля была пропитана таким одиночеством, что даже мне стало жутко.

На меня нахлынуло чувство тоски и одновременно — прилив неестественного энтузиазма. Это были чужие, не свойственные мне чувства. Наверно, их переживают воины, готовясь к безнадежному бою. Энергия мятежа, обреченного на поражение. Но что делать? Против кого воевать в этой пустыне? Одинокий воин с единственной просьбой — покажите мне врага, я хочу знать, кто меня губит!

Свет в голове потух так же внезапно, как и появился. Потрясенная, я сидела на коленях и размышляла об увиденном. Теперь мне не было страшно. Мной владела глубокая иррациональная жалость.

От размышлений меня отвлек знакомый звук дизельного мотора. Я встала, прислушалась. Шум приближался, и вскоре на набережную вывернул "Икарус". Остановившись напротив меня, он гостеприимно распахнул двери. Автобус был пуст; водитель тоже отсутствовал. У меня впервые промелькнула мысль о нереальности происходящего.

"Может, это снова глюки, как тогда, осенью? Может, пора голову лечить?" — подумала я, прикидывая, стоит ли садиться в подозрительный автобус. Но небо все темнело, а ветер был такой пронизывающий… Я вскочила в автобус, нашла сиденье с подогревом, и меня куда-то повезли. "Ну-ну, посмотрим, — думала я, глядя, как за окном проплывают пустые неосвещенные кварталы новостроек. — Если эта бредятина мне мерещится, то это многое объясняет…"

Вскоре мы оказались в Старой Деревне. Казалось, все жители Приморского района снялись с места и куда-то уехали. Зрелище покинутых кварталов вселяло глубочайшую тоску, пожалуй, слишком глубокую для моей юной неокрепшей души.

Миновав по-зимнему мрачный парк, автобус свернул на Школьную улицу. Неожиданно зажглись фонари. В тот же момент автобус обогнала легковушка, потом грузовик. Я несказанно обрадовалась. Похоже, мы въезжаем в обитаемые места! Мы покинули мир поля!

Неожиданно автобус со скрипом остановился, двери распахнулись. Ага, намек понят, подумала я. И вышла наружу.

Я оказалась на улице Школьной, совсем запорошенной снегом. В витринах горел свет, мимо проезжали автомобили, слепя меня фарами. Приключение закончено, весело подумала, побегу-ка я на трамвайную остановку, благо тут и до дома довольно близко…

В трех шагах передо мной снег заносил нарисованную на асфальте кровавую руну, опять ту же самую.

Я остановилась, некоторое время разглядывая руну. Потом подняла глаза. Прямо напротив меня, в торце пятиэтажной "хрущевки", светилось окно с красными занавесками. Рядом с окном стену дома украшал подсвеченный номер "13-6". Одно из двух стекол номера было разбито, но лампочка горела исправно. Окно выглядело смутно и нелогично знакомым: наверно, так бывает, когда встречаешь на улице человека, который, по вашим сведениям, уже лет десять как умер. Я напрягла память и вспомнила.

Это было одно из самых неприятных воспоминаний моего детства.

Мы с Маринкой гуляем после уроков по окрестным дворам, думая, чем бы заняться. Настроение хулиганское. "Что бы такого сделать плохого", как поется в мультике "Голубой щенок". Маринке приходит на ум замечательная идея.

— Гелька, давай расфигачим вон ту стеклянную штуковину!

— Давай!

Мы быстро набираем кучку всяких обломков и начинаем азартно метать их в стеклянный номер дома (как сейчас помню, "13-6"). Бросок, другой… и чей-то удачно запущенный камень с громким звоном попадает в оконное стекло. Мы с Маринкой вопим от восторга. Неожиданно в окне возникает женское лицо, уродливое от ярости.

— Бежим! — орет Маринка, и мы кидаемся в разные стороны. Подруга убегает за угол дома, а я, проносясь мимо парадной, попадаю прямо в лапы разъяренной мегеры: высоченной, похожей лицом на скелет тетки с лохматыми, крашенными перекисью волосами и хищными змеиными глазами.

— Попалась, зараза! — визжит тетка и треплет меня за плечи с такой силой, что моя голова болтается, как у марионетки. — Хулиганье! Я вам покажу, как стекла бить!

Тетка пытается нащупать мое ухо, не может его найти и больно дергает за волосы. Что-то шипя себе под нос о родителях, директоре школы и деньгах, она волочет меня в подъезд. Она убьет меня, в отчаянии и ужасе думаю я, вырываясь изо всех сил, убьет, она сумасшедшая, маньячка. А ведь даже стекло в ее паршивом окне не разбилось. Слезы брызгают из глаз.

— Это не я! — рыдаю я, размазывая сопли по щекам. — Пустите! Это не я! Я просто мимо шла!

— А кто? — ядовито осведомляется тетка.

— Другая девочка.

— И где она, эта девочка?

— Вот туда побежала.

Я показываю за угол дома, в ту сторону, куда скрылась Маринка. Да, я все понимаю, это предательство. Отвратительное, неприкрытое предательство. Но что такое дружба перед лицом реальной опасности? Не более чем пустые слова. Слова не стоят ничего.

Тетка отпускает меня и устремляется за угол, подтверждая поведением свое сумасшествие. Самое время сбежать, но я стою, как приклеенная, и покорно жду. Мы с теткой теперь сообщники. Хуже того — я искренне надеюсь, что Маринка не убежала слишком далеко, что она прячется неподалеку, и тетке удастся схватить ее и наказать.

Тетка возвращается из-за угла. Одна. Еще более разъяренная, чем прежде. Сейчас я получу свое, и за себя, и за Маринку. Тетка, грозно пыхтя, подбегает, впивается страшным змеиным взглядом и хватает за плечо. У меня сжимается горло, темнеет в глазах, я падаю в обморок.

В знакомом окне горел свет. Точно, это сон, с облегчением подумала я. Сон с самого начала. Не было никакой Лахты и пустого автобуса. Может быть, я даже и к Саше не ходила. Это просто снится, что мне девять лет. Сейчас появится Маринка и скажет: "Ну, что сегодня делать будем? Может, снеговика слепим?" А я скажу: "Не-а, давай лучше кидать камни в тот фонарь"… А потом мы возьмемся за руки и убежим быстро-быстро и далеко-далеко, чтобы никакая сумасшедшая тетка нас не догнала.

В парадной хлопнула дверь. Я напряглась, на всякий случай готовясь рвануть прочь. Но перед глазами предстала отнюдь не страшная тетка, а — ну, с трех раз, кто? — разумеется, Макс.

"Господи! — подумала я, невольно развеселясь и заодно окончательно убедившись, что сплю. — Да он меня и на том свете достанет! Будет подкарауливать у райских врат, предлагать прогуляться по облакам и говорить: "Отличная сегодня погодка, летная"…"

Макс между тем с озабоченным видом подошел ко мне и быстро сказал:

— Беги отсюда. Дуй в темпе, пока не поздно.

— Куда?

— Куда угодно, — прошипел Макс. — О, черт. Поздно.

Из парадной выскочила тетка. Та же самая, что и пять лет назад.

— Где эта мерзавка?! Убью!

— Она вот туда побежала! — мгновенно отреагировала я. — Кинула камень, и за угол!

Беловолосая ведьма устремилась в указанном направлении.

"Самое время валить", — подумала я, но осуществить намерение не удалось. Я не могла двинуться с места. Ноги как к земле прилипли.

Только тогда я поняла, как я близка к истерике.

— Макс! — дрожащим голосом воззвала я. — Почему?

Макс пожал плечами, глядя на меня грустным взглядом.

— Мне страшно!

— Тебе страшно, потому что ты маленькая врунишка. Пока ты идешь путем вранья и предательства, ты никогда не победишь. Но если вступишь на правый путь, это уже само по себе победа.

Ух как мы, оказывается, умеем высокопарно выражаться! Но почему у него такие печальные глаза?

— Она возвращается!

Сон оборачивается кошмаром. Тетка со змеиными глазами показывается из-за угла. В свете окон она кажется облитой кровью. Теперь я уверена на сто процентов: это ее присутствие превращает мир "поля" в такое жуткое место. Что она сделала с моей Маринкой там, за углом? Убила, как и грозилась?

Не помня себя от страха, я вцепилась в Макса.

— Помоги мне!

Но Макс молчит.

— Она меня убьет!

— Я все сказал, — говорит Макс и отступает на шаг, выпихивая меня навстречу страшной тетке.

Тетка была уже в двух шагах. Я отцепилась от Макса и бросилась ей навстречу. Мы схватили друг друга одновременно: длинными ногтями она впилась в мои плечи, а я ухватила ее за костлявые запястья.

— Это я придумала бросать камни в фонарь! И в окно я попала! — крикнула я, опередив ее. — Я, а не Маринка!

Тетка смотрит на меня стеклянным взглядом, распахнув пасть для крика, а в моей душе расцветает торжество. Я больше не боюсь. Тем, кто сражается за правое дело, страх, похоже, действительно неведом. Успев в течение доли секунды ощутить себя бесстрашной и беспредельно сильной, я ухмыляюсь тетке в лицо и падаю в обморок.

Тьма в глазах понемногу рассеивается, картинка и звук возвращаются. Я чувствую, что Макс на руках несет меня прочь от этого дома. Тетки поблизости нет. Улица Школьная, мимо проезжают автомобили, кружится редкий снег.

— Я сама могу идти, — говорю невнятно, вырываясь из рук Макса. Он меня беспрекословно отпускает, ставит на землю, поддерживая за плечи. Меня мутит и шатает.

— Я поймаю тебе машину до дома, — слышу я его голос. — Тут недалеко, всего пара остановок.

Заснеженный асфальт качается у меня под ногами, как прошлой зимой, когда мы с Маринкой выпили из интереса полбутылки бренди; закрываю глаза — и меня уносит, уносит, крутит в каких-то тошнотных звездных лабиринтах.

Макс ловит машину, довозит меня до улицы Савушкина, высаживает, расплачивается с водителем. Я молчу, переставляю ноги, как кукла. Не понимаю, в каком я мире; да мне уже все равно, мозг перегрелся из-за стрессов и отключился.

— Ну, все, — устало говорит Макс. — Дойдешь до парадной или проводить? О, смотри, твоя мама идет. Здравствуйте, тетя Света.

Моя мама. Самая настоящая, обычная, реальная мама.

— Добрый вечер, Максик. С Гелечкой гуляли, по такому холоду? Ну-ка, быстро к нам. Чай пить, греться! Геля, ты, конечно, без перчаток?

Интересно, я все еще вижу сон? Так бывает: просыпаешься во сне, встаешь, выходишь из дома, идешь в школу, потом просыпаешься снова, и оказывается, что ты все еще в постели. Если это сон, то где я теперь? И кто я теперь? Геля — мастер реальности, безнадежно заблудившийся между мирами, застрявший в какой-то пространственно-временной петле? Девятилетняя Геля, которой снится сон о том, как она разбила фонарь и погибла, прибитая на месте маньячкой-теткой, и спустя многие годы встречает себя на месте гибели? Если я все еще в мире поля, то это страшно, страшнее всего. Потому что я не могу распознать, где проходит грань, отделяющая его от реального мира. Сама себя загнала в ловушку. Теперь я никогда не буду полностью уверена, что мир, где я живу, — настоящий. Что моя улица, мама, училище, книги, Макс — это реальность, а не декорации, в которых пытается найти себя неизвестно кто. В смысле, я.

Я пришла домой, на автомате поужинала и легла спать с чувством глубокой тоски и ощущением полной нереальности происходящего. На следующее утро все было как обычно. Кроме сумбурных жутковатых воспоминаний о прошедшем вечере. Спокойнее было думать, что все приснилось. Скорее всего, так оно и было.

А Сашину видеокассету я решила отдать Эзергили — пусть разбирается, раз такая крутая.

ГЛАВА 18

Глумление над Авраамом. Саша посещает училище

Придя вечером в мастерскую, я увидела нечто странное. Иван стоял, склонившись над столом, и на что-то пристально смотрел, со свистом переводя дыхание. Его лицо злорадно-свирепым выражением напоминало маску демона из альбома по японскому искусству.

— Ты чего зубы скалишь? — спросила я.

— Пусть доказывает! — прошипел Иван, не отрывая глаз от одному ему видимой картины.

Эзергиль и Катька наблюдали за ним издалека с каким-то нехорошим удовольствием, время от времени перешептываясь и хихикая. Иван ничего не замечал.

— Чего он делает? — спросила я у девчонок.

— Над Авраамом глумится, — со смешком ответила Эзергиль. — Сотворение мира, попытка вторая.

Я подошла и заглянула Ивану через плечо. Как и ожидала, увидела дрожащую синюю полусферу. В ней четко, как в телевизоре, виднелся лысый холм, сильно напоминающий типичный степной курган. На верхушке холма, на прямоугольном камне, лежал связанный парень, а рядом с ним стоял на коленях бородатый старик. Он воздевал к небу руки и что-то кричал. Я припомнила библейский сюжет: Авраам должен был принести в жертву своего сына Исаака, но Бог в последний момент его остановил. Испытание верности. Это понятно: после того безобразия, которое устроили у Ивана потомки Каина, ему требовалось доказательство того, что он вывел-таки новую породу приличных, послушных ему людей. Но мне очень не нравилось кровожадное выражение на лице Творца.

— Ты чего над человеком издеваешься? — укоризненно сказала я. — А если бы с тобой так поступили?

Иван не ответил. Он буквально упивался зрелищем.

— Переживает, собака! — наконец произнес он с глубоким удовлетворением. — Молит меня о пощаде. Интересно, хватит у него духу или нет?

— Прекрати сейчас же! — крикнула я.

— Нет, пусть теперь доказывает! — выкрикнул в ответ Иван, оборачиваясь ко мне. — Теперь я ничего на веру не принимаю. Ты не представляешь, какие они все гады. Тупые, неблагодарные эгоисты… Я убедился — с ними по-хорошему нельзя. Понимают только язык силы. О, смотри!

Я заглянула в полусферу и невольно вскрикнула: Авраам замахнулся ножом и нанес удар. После этого он мешком повалился на землю, да так и остался лежать у подножия жертвенника.

— Он исполнил мою волю! — торжественно возгласил Иван. — Все-таки они не безнадежны.

Он пошевелил пальцами, и над курганом закружились несколько воронов.

— Ну, ты и садист! — бросила я, отходя от стола. — Мне рядом с тобой стоять противно.

— Ты не остановил Авраама? — с интересом спросила Погодина, подходя поближе. — Сильно. Пошли-ка ему какое-нибудь знамение — например, радугу. Пусть он убедится, что поступил правильно, и порадуется.

— Перебьется, — небрежно ответил Иван, но я видела, как он доволен. — Не хочу их баловать.

— Тут ты не прав, — возразила Катька. — Твои люди должны испытывать счастье от того, что отдают тебе жизнь. А если перестанут тебя слышать, они не смогут исполнять твою волю и рано или поздно докатятся до атеизма. Ты же не этого хочешь?

— Кстати, — встряла Эзергиль, — что дальше-то? Был у Авраама сын, а теперь нет. И других наследников тоже не предвидится. Все, конец истории?

— Почему же не предвидится? — пожал плечами Иван. — Для Бога нет ничего невозможного. Будут у него еще дети, не переживай. Дам ему вторую жену… Агарь.

— Ты ничего не напутал? — спросила Погодина. — В Библии вроде не так…

— Неважно, — отмахнулся Иван. — В конце концов, это мой мир, что хочу, то и делаю. О, Авраам успокоился, огонь разводит. Надо будет им дать другой обряд жертвоприношения, а то от этого дыма у меня картинка плывет и мутнеет. Ладно, оставлю их на время в покое. Пусть у патриарха новые дети народятся и подрастут, он их воспитает, как надо.

— От Агари у Авраама был сын Исмаил, — проявила начитанность Погодина.

— Вот видишь? Все в порядке. Продолжение рода обеспечено.

— И назовутся его потомки исмаилитами, — с многозначительным смешком изрекла Эзергиль. Но Иван ее намека не уловил. Как выяснилось впоследствии, напрасно.

Воспользовавшись заминкой в беседе, я отозвала Эзергиль в сторону и сбивчиво изложила просьбу относительно клипа.

— Ты ведь это не сама придумала, — сказала Эзергиль, внимательно меня выслушав. — Кто-то наверняка тебя попросил.

Я опустила голову. Ну что тут возразишь? Можно возмущаться и оправдываться до посинения, но зачем, если Эзергиль угадала правду? Да, начало разговора было не особенно удачным.

— Попросили, — согласилась я. — Но ведь не просто для развлечения. Человеку очень надо. Он… собирается стать режиссером-клипмейкером.

— Ну-ну, — хмыкнула Эзергиль. — Кто такой-то? Твой парень?

— Друг детства, — ответила я, покраснев по самую макушку. — Не бойся, он никому не скажет. Я взяла с него честное слово…

— Болтунья ты… А откуда он узнал, что ты занимаешься моделированием реальности?

— Он тоже учился в художественном училище, только в другом районе, — вовремя вспомнила я. — Может, у них есть своя мастерская реальности?

— Не можешь узнать, в каком именно? А лучше — знаешь что? — пригласи его сюда. Я сама с ним побеседую, может, чем и помогу. Или действительно Катьку попросим. У нее всякие зловещие штуки получаются неплохо. Ты еще не видела ее домен, Дом Эшеров? Омерзительное местечко, но как сделано! Озеро, похожее на мертвый глаз, белесые деревья-вампиры, сосущие астральную энергию, классический готический замок с полным набором ловушек и лабиринтов…

— Так я его послезавтра приведу?

— Давай послезавтра. Только до занятий, чтобы на Тоню случайно не наткнуться.

— Ну, естественно!

Словом, все устроилось просто замечательно. Гораздо лучше, чем я ожидала.

Придя домой, я немедленно сообщила Саше радостную новость. Его сдержанная реакция меня слегка огорчила. В ответ на мою восторженную речь он сказал "угу", а потом, как бы вспомнив о вежливости, "спасибо". На предложение встретиться на остановке и поехать к Эзергиль вместе Саша коротко сказал: "Это лишнее", — а потом спросил:

— Ваша художка — это такое желтое здание типа дворянской усадьбы на улице Савушкина? Знаю, проезжал мимо тысячу раз. Я подойду без пятнадцати четыре прямо туда, чтобы времени не терять.

— Ладно, — разочарованно сказала я. — Послезавтра встретимся в мастерской.

Мой трамвай еле тащился сквозь снежный буран, и к без пятнадцати четыре я опоздала. Когда я влетела в мастерскую, ловя ртом морозный воздух, Саша уже заканчивал разговор с Погодиной. Снимая куртку и шапку, я слышала его голос за стеклянной дверью — как всегда высокомерный, но непривычно оживленный и веселый. Иногда у него пробивалась прежняя манера лениво цедить слова, но казалось, он пытается ее преодолеть, благодаря чему выглядел еще обаятельнее. Меня это почему-то задело. "Со мной он никогда не был таким приветливым, — обиженно подумала я. — Лицемер. Ради какого-то клипа…"

Я вошла в мастерскую и столкнулась с ним в дверях. Он, оказывается, уже уходил.

— Привет, — переводя дыхание, сказала я. — Договорились?

— Ну так! — с неимоверным самодовольством бросил Саша, направляясь мимо меня прямо к выходу.

— Чаю не хочешь? — крикнула я ему вслед, но Саша уже исчез за черной дверью.

"Ну, почему у него всегда не хватает времени, чтобы поговорить?" — вздохнула я, потопталась немного в предбаннике и прошла в мастерскую.

— А вот и Геля. Тут твой хахаль приходил, — с невинным видом заявила Эзергиль.

— Повторяю еще раз для глухих: он мне не хахаль, — сурово сказала я. — Просто друг детства. Ну, решили вопрос?

— Катьку спрашивай. Катька, будешь помогать красавцу?

— Почему бы и нет? Работы на пять минут, — буркнула Погодина, деловито пряча в сумку Сашину кассету. — Хотя вообще мысль интересная…

— И юноша интересный, а? — лукаво заметила Эзергиль.

Погодина невпопад пожала плечами. Ее мысли явно витали где-то не здесь.

— Да он же в два раза младше тебя! — ляпнула я, так меня удивила реплика Эзергили.

Обе мастерицы дружно расхохотались.

— Смотрите, Гелька ревнует! — обрадовалась Эзергиль. — Катька, я думаю, нам с тобой не стоит тратить на него время. Ейный хахаль, конечно, юноша приятный, да уж больно красоваться любит. Какие мы эффектные в черном свитере в обтяжку, а как мы плечи расправляем и подбородок вздергиваем, а как реснички опускаем и глазками в девушек стреляем…

Погодина хмыкнула, но от себя, как ни странно, ничего не добавила.

— Каждый жест-то у нас отрепетирован, — продолжала измываться Эзергиль.

— Да ты сама такая же! — не выдержала я.

— Такая же манерная и неестественная?

— Ну вас всех, — махнула я рукой, осознав, что, защищая Сашу, подставляюсь сама. — Болтайте что хотите, мне абсолютно все равно.

— И волосы он наверняка перекисью осветляет, — добавила Эзергиль, но не нашла поддержки ни у меня, ни у Погодиной, и тема закрылась сама собой.

— Кстати, — вспомнила я, — Кать, давай договоримся, когда ты отдашь мне кассету.

— С чего это я должна ее тебе отдавать? — подняла брови Погодина.

— Мне же надо будет вернуть ее Саше…

— Я сама отдам. Саша дал мне телефон. Твое посредничество абсолютно не требуется.

— Вот, получи! — захохотала Эзергиль. — С Катькой только свяжись…

А я подумала, что могу защищать Сашу, рисковать ради него жизнью, подставляться и унижать себя просьбами, но на благодарность с его стороны мне, скорее всего, рассчитывать нечего.

ГЛАВА 19

В преддверии весны. Жмурки в доме Хольгеров

Я жду весну. Ее предвестники мерещатся мне там, где они есть и где их нет. Типично февральское утреннее солнце, которое всю зиму появлялось раз в неделю, радуя народ ослепляющим холодным сиянием, начинает греть: я чувствую прикосновения его тепла на щеке, такие нежные и неуловимые, как будто кто-то, едва касаясь, водит по моей коже пуховкой. За окнами поет невидимая синичка с интонациями человека, который жаждет высказать что-то важное, а мысли обгоняют слова — наверно, ей, как и мне, что-то показалось. Слякоть теперь не бесит, а внушает безосновательный оптимизм.

Двадцать восьмого февраля, дождавшись, когда стемнеет, мы с мамой пошли выгуливать шубы, дабы та моль, которая ела их всю зиму, могла подышать свежим воздухом и собраться с силами перед весенне-летним сезоном. Медленно, как две копны, мы продвигались по самым неосвещенным дворам и переулкам в окрестностях улицы Савушкина. Темнота была непременным условием, при котором я пару раз в год соглашалась выйти на улицу в этом чудовищном тулупе — даре вологодской тетки, от которого в свое время не удалось отвертеться, а теперь было жалко выбросить. С маминой шубой история была еще печальнее. Шуба была, можно сказать, боярская — норковая, стелющаяся по земле, с широкими рукавами и воротником асимметричной формы на безвкусной золоченой пуговице. От мехового одеяния убийственно разило нафталином, поскольку всю зиму она провисела в шкафу. Мама не носила ее по целому ряду причин, хотя мечтала о ней года два: уговаривала папу, копила деньги. Потом вершился ритуал покупки: каталоги, журналы мод, хождение по магазинам и салонам, примерки, муки выбора. Поначалу мама таскала с собой меня, но чем дальше, тем реже — во-первых, это было мне неинтересно, а во-вторых, я ее компрометировала своим видом и поведением: в салонах хватала руками шиншилловые палантины и к ужасу продавщиц норовила их примерить, на вопль: "Так какую же мне выбрать?!" отвечала: "Возьми вон ту прикольную, с бантом на попе", или: "Да они все какие-то облезлые", или: "Лучше поехали на птичий рынок, найдем там такую же в десять раз дешевле, заодно на хомячков посмотрим", и прочее в том же духе.

Наконец к середине зимы, свершилось — шуба была куплена. Но тут мама где-то вычитала, что норковые шубы в цивилизованном мире носят только проститутки из стран Восточной Европы. После этого шуба прочно поселилась в шкафу и покидала его пару раз за зиму, когда ее полагалось проветрить, чтобы ее, не дай бог, никто не съел.

Мы брели дворами, стараясь выбирать неосвещенные участки трассы, и болтали ни о чем, когда у мамы в сумочке заиграл мобильник. С полминуты она с кем-то жизнерадостно чирикала — я не вслушивалась — а, закончив, сказала мне:

— Гелечка, тетя Наташа приглашает нас на чашечку чаю. Зайдем? Заодно и прогуляемся полчасика.

Все-таки хорошо, что мы выбирали самые темные дворы и закоулки: мама не увидела, как у меня вспыхнули щеки. Вот это и называется подарок судьбы! Как-то сразу я осознала, что на улице уже почти март — чудесный, прохладный, свежий весенний вечер.

— Ну, давай зайдем, — равнодушно согласилась я. — Что там у нее, вечеринка?

— Ничего особенного, — со смешком сказала мама. — Бабьи посиделки. Натка с подругой Майей отдыхают от своих мужиков.

Так, поняла я, значит, Саши там нет. В этом по крайней мере один плюс — он не увидит, как я захожу в его квартиру в дурацком тулупе. И вообще, если уж мама попадет в гости, то одной чашечкой дело не ограничится, а там, глядишь, и "мужики" вернутся. Мне много о чем хотелось с ним поговорить: например, спросить, добилась ли Погодина успехов с кассетой "Бурзума". Предвкушая, каждая по-своему, приятный вечер, мы бодрым шагом двинулись в сторону Белой Башни.

Бабьи посиделки у Хольгеров были организованы основательно. В гостиной витали клубы сизого табачного дыма, проникновенно пел Джо Дассен, за художественно сервированным журнальным столиком восседала с сигареткой массивная тетя Майя с видом полной расслабленности и неги. Тетя Наташа встретила нас в дверях и, не забыв отметить наши доспехи ("Ах, какая стильная молодежная дубленочка! Гелечка, почему же ты ее не носишь постоянно?!"), пригласила угоститься тортом "наполеон" собственной выпечки — разумеется, "погубленным и неудавшимся", зато изготовленным по эксклюзивному рецепту. Но не успела я опробовать на себе ее кулинарные эксперименты, как вдруг выяснилось, что мое присутствие на этом празднике жизни вовсе не приветствуется и вроде бы даже лишнее. В самой любезной форме мне было предложено после обещанной чашки чаю перебазироваться на пятый этаж того же дома, в квартиру тети Майи, где в данный момент происходит молодежная вечеринка в честь дня рождения ее сына Дани и где мне, несомненно, будет гораздо веселее, чем в унылой компании трех старых теток. На мое растерянное: "Но я же там никого не знаю!" — тетя Наташа с негодованием воскликнула: "А Сашеньку!" — и я поняла, что попала.

Упиралась я минут двадцать. В ход пошли все аргументы — от "я не одета" до "я не хочу навязываться незнакомым людям". Но тетя Наташа поставила себе цель выжить меня из квартиры Хольгеров и добилась ее. Она позвонила в квартиру Майи, обрадовала собравшихся там вестью о моем приходе, после чего бросила трубку и сообщила, что меня с нетерпением ждут. Пришлось идти.

Я спустилась на пятый этаж. Там уже была открыта дверь. Меня поджидал симпатичный очкарик. Это оказался тот самый Даня. Он приветливо со мной поздоровался, пригласил внутрь и тут же повел на кухню — знакомить с гостями.

С кухни доносилась веселая болтовня вперемешку с хохотом. При виде меня все на секунду замолкли.

— Всем привет, — смущенно сказала я. А потом персонально, робко и с надеждой: — Здравствуй, Саша.

Часть присутствующих небрежно ответила на приветствие, часть не удосужилась. Саша, как всегда, ограничился кивком и вернулся к прерванному разговору. Даня представил мне гостей. Стоящий рядом с Сашей красавец со стрижкой-"ежиком" одарил меня долгим взглядом прищуренных зеленых глаз. Его звали Леха. Третий, увалень по имени Антон, просто тупо вытаращился и не менее тупо ухмыльнулся. Как звали девиц, я не запомнила: кажется, какая-то из них была Вика. "Боже мой, а девчонки-то какие нарядные!" — в отчаянии подумала я. Бархат и атлас, открытая спина и разрез до середины бедра, вечерний макияж, накладные ногти и все, что полагается… А я в джинсах с масляным пятном на колене и в папином свитере, который не глядя нацепила перед выходом. Позорище! Лучше бы я сюда вообще не приходила!

Очкарик Даня неловко потоптался рядом со мной и наконец предложил чего-нибудь съесть. Я с радостью согласилась. Он проводил меня в гостиную, к столу с объедками. Вид у парня был слегка растерянный — похоже, он не знал, куда меня пристроить.

— Вот, угощайся… это все мать наготовила, я думал, за год не съедим, но ребята ничего, справились. Это, кажется, остатки крабового салата, как раз на твою долю хватит… А на селедку под шубой еще никто не покушался…

При слова "шуба" меня разобрал нервный смех. Даня улыбнулся и спросил:

— Хочешь вина?

— То, что надо, — оживилась я. — Если можно, налей мне вот того, фиолетового, с золотой наклейкой. Так у тебя сегодня день рождения?

— Ну да. Я вообще-то не собирался отмечать, думал, приглашу только Леху с Саней, а они привели с собой Антона и девчонок… Тебя вот еще мать прислала…

— Ну, извини, я не напрашивалась.

— Ты не думай, я только рад.

— А чем вы тут развлекаетесь, кроме вина?

Даня пожал плечами:

— Девчонки вроде хотят потанцевать…

Потанцевать с Сашей! Такого мне не являлось в самых смелых мечтах… Мой взгляд упал на масляное пятно на джинсах, и я снова сникла. Захочет ли он со мной танцевать, когда рядом куча нарядных привлекательных девушек?

Между тем в коридоре послышались громкие голоса, и с кухни вернулась компания. Шкафообразный Антон споткнулся, упал на стол и едва не своротил всю посуду на пол. Да он не пьян ли часом, заподозрила я. И остальные, кажется, тоже… Девицы громко хохотали, оживленно кокетничая с парнями; Саша и Леха снисходительно принимали знаки внимания, а Антону было, по-моему, уже все по барабану. Компания нравилась мне все меньше и меньше. И даже правильный мальчик Даня, такой тихий, любезный и предупредительный, в этот миг показался навязчивым и неприятным.

— Я пойду, пожалуй, — неуверенно сказала я, делая движение к двери.

— Нет, нет, никаких "пойду"! — Дверь загородила одна из девиц. — Сейчас же танцы! Правда, Данька?

— Раз хотите, значит, будут, — сказал покладистый Даня. — Только организовывайте сами.

Пожав плечами, я вернулась в комнату и принялась наблюдать за гостями. Парни попытались слинять из комнаты, но не тут-то было. Как-то незаметно погас свет, заиграла музыка, и вот уже красавец Леха обнимает в танце девчонку в голубом атласном платье, а сонный Антон топчется с другой, явно используя ее в качестве подпорки. Чувствуя, что теряю время, я нервно обернулась в поисках Саши, но в полутьме его было не разглядеть.

— Потанцуем? — раздался позади меня робкий голос. Увы, это был не Саша, а всего лишь Даня.

— Ну, давай, — без энтузиазма согласилась я. Отказывать безо всяких причин, тем более хозяину квартиры, было неудобно.

Мы пошли танцевать. Даня прикасался ко мне так осторожно, как будто боялся, что от резкого движения я развалюсь на части. Я невежливо вертела головой. Через несколько минут наконец увидела Сашу — третья девчонка, хихикая, тащила его с кухни за руку. Я в бешенстве отвернулась.

Черт, и песня, как назло, такая красивая, такая романтичная… Как будто поверженный ангел летит сквозь межзвездное пространство, оставляя за собой шлейф пылающих осколков… Космическая катастрофа и космическая тьма — обе одинаково далекие от мира людей… Саша обнимает меня за талию, мои руки лежат у него на плечах… Мы — вместе; мы не люди, а боги. Или поверженные ангелы…

Нет, вдруг отчетливо поняла я, не будет Саша со мной сегодня танцевать. И никогда не будет. Судьба такая.

Как же быть? Неужели может быть такая ситуация, когда я ничего не могу сделать, вообще ничего? Что толку быть демиургом, если я не в состоянии даже…

Я уныло глядела через Данино плечо в темное окно и вдруг увидела, что из мрака выступает размытый силуэт человеческой фигуры. По затылку побежали мурашки. Долю секунды я надеялась, что это просто глюки, но силуэт приобрел отчетливый синеватый оттенок. Только этого тут не хватало!

Повеяло холодом. Призрак прошел через окно и растворился в воздухе.

В голове раздался ехидный голос Князя Тишины:

— Привет, красавица! Давненько не виделись. Чувствую, меня тут не хватало.

Я окинула комнаты быстрым взглядом. Никто ничего не замечал, не слышал и не видел. Даня рассеянно смотрел мимо меня в пространство. Леха с девицей самозабвенно висли друг на друге, Антон спал на ходу, Саша со своей "дамой" о чем-то тихо разговаривал.

— А, это ты, синий, — мысленно приветствовала я призрака. — Ты что, живешь тут?

— Нет, пролетал мимо по своим делам, смотрю — народ тусуется…

— Ты как всегда не вовремя. Видишь, я танцую.

— По-моему, ты от этого не в восторге.

— Ишь, какой наблюдательный.

— Кавалер неподходящий, да?

На глаза у меня неожиданно навернулись слезы.

— Послушай, — обратилась я к Князю, — раз ты такой умный, такой догадливый, так помоги мне!

— Да чем же я могу тебе помочь? — изумился синий. — Разве что морально поддержать…

— Ну почему он меня не пригласил на танец? Что ему стоило?

— Он. — Князь хмыкнул. — Да-да, конечно. Давай перечислим возможные варианты. Раз — он не любит танцевать. Два…

— Но с той девчонкой же пошел?!

— Так она его сама вытащила.

— Ну и что?

— А почему ты его не пригласила?

Я даже остановилась от такого нелепого предположения. Даня удивленно на меня посмотрел. Я сделала вид, что споткнулась, и продолжила танец, не прекращая вести оживленный мысленный разговор.

— Ты что? Не будет такого, чтобы я за ним бегала!

— Ну и не бегай, — согласился Князь. — Зачем он тебе? Люби его молча и не мучайся. Высказанная любовь неизбежно теряет свое достоинство.

— С чего ты взял, что я его люблю?

— Ну извини, показалось. Так на чем мы остановились? Раз — он не любит танцевать; два — он стесняется приглашать тебя на танец…

— С чего бы ему стесняться?

— А вдруг ты откажешься?

— Это я-то? — Я едва не разразилась хохотом.

— Он ведь не знает, как ты к нему относишься.

— Саша Хольгер никогда ничего не стесняется, — сообщила я. — Потому что он страшный гордец.

— А ты знаешь, что гордость и застенчивость с виду легко спутать?

— Спасибо за тонкое оригинальное наблюдение. Так что же мне делать-то?

— Да ничего. Я тебе в таких делах не помощник. И плавно переходим к третьему варианту — ты не хочешь предположить, что абсолютно его не интересуешь?

— Я и так в этом уверена!

— Не-а. В глубине души ты надеешься, что он в тебя тоже тайно влюблен.

— А если и так, — прошептала я, — почему бы этому и не быть на самом деле? Давай, помогай мне! Сам понимаешь — больше мне такого случая никогда не представится.

Затылком я чувствовала почти осязаемый взгляд Князя. Казалось, он смотрит мне прямо в голову, запросто читая мысли.

— Запомни: я помогу только тогда, когда тебе действительно будет нужна помощь. Даже если ты сама не будешь об этом знать. Ладно уж, подскажу. Предложи им поиграть в жмурки и увидишь, что будет.

Ощущение взгляда в спину исчезло, холодный сквознячок прекратился. Я сделала неловкое движение и нечаянно наступила Дане на ногу.

— Ой, прости! — Даня сразу выпустил меня. — Просто сплю на ходу! Извини, пожалуйста! Это все музыка, натуральная колыбельная, честное слово…

Я приняла Данины извинения и пошла к столу, чтобы выпить и собраться с мыслями. Вскоре вслед за мной пришли Антон с девчонкой, потом Саша, и через пару песен танцы сами собой закончились. Мы сидели за столом, перекусывали, лениво болтали и думали, чем заняться дальше. Тут я и подкинула свежую мысль насчет жмурок.

Несмотря на мое опасение, что забаву сочтут детской и скучной, идею с энтузиазмом подхватили, особенно девчонки.

— Только играть будем в темноте, — заявила одна из них. — Так романтичнее.

— Ага, — подхватила другая. — Помните, как на день святого Валентина мы играли в темноте в прятки? Когда Тошка забрался на пианино и спрыгнул оттуда на диван, а на диване сидели мы с Викой.

Антон скорчил выразительную рожу — должно быть, тот прыжок врезался ему в память навсегда. Но Леха с Сашей, кажется, против жмурок не возражали.

Мебель, типа стола и стульев, мы решили не убирать, чтобы было интереснее бегать в темноте. Девчонка в голубом платье посчитала нас какой-то смехотворной детской считалкой. Водить выпало бедняге Антону. Девицы завязали ему глаза шарфом, как будто естественной темноты было недостаточно, после чего выключили свет и с визгом и хихиканьем попрятались по углам. Меня темнота застала на диване. Поскольку пианино поблизости не наблюдалось, я решила там и остаться. Тем более что на том же диване, буквально в двух шагах от меня, неподвижно сидел Саша. Когда мои глаза привыкли к темноте, комната наполнилась шорохом и блуждающими тенями. Посередине, хватая растопыренными руками воздух, топтался прекрасно видимый на фоне окна Антон. В шаге перед ним, сдавленно хихикая, маячила одна из девиц, пытаясь подманить его к столу. Мигом представив, как Антон натыкается на стол со всей посудой и объедками и обрушивает его на меня, я попыталась скрыться, но споткнулась и упала кому-то на колени. Меня схватили за плечи и усадили на место. Голос красавца Лехи прошипел мне в ухо: "Сиди тихо!" Тем не менее Антон шепот расслышал и с криком: "Ага!" — опрокидывая стулья, рванул к нам.

За спиной у него хором завизжали девчонки. Я тоже завизжала и кинулась бежать, но снова оказалась на коленях у Лехи. Антон споткнулся о стул и плашмя упал на диван. Раздался грохот, звуки возни и сердитый Сашин голос: "Ты мне шею сломал! Слезай с меня, кабан!"

Зажегся свет. Пара стульев была перевернута, часть посуды оказалась на полу. Девчонки хохотали. Придавленный Саша ухмылялся. Водить предстояло ему. Пока одна из девчонок завязывала ему глаза шарфом, я незаметно вылезла из-за стола и встала у него за спиной, прислонившись к серванту. Гости умолкли, Даня выключил свет. "Я иду искать", — сообщил Саша. Девчонки, хихикая, шарахнулись к дивану. Я же, наоборот, шагнула к Саше и расположилась прямо напротив него, подворачиваясь ему под руку. Несколько секунд в комнате было тихо, как в межзвездном пространстве. Саша стоял неподвижно и прислушивался. Потом он сказал: "Ага!" — и быстрым движением поймал меня за плечи.

Мир пропал, остались только я и Саша. Когда Сашины пальцы сжали мои плечи, я почувствовала, что лишилась сил, и если он меня отпустит, то я сразу упаду. Но он не отпускал, а наоборот, сжимал все крепче. Ему нравится прикасаться ко мне, почувствовала я, и меня бросило в жар от радости и волнения. Я никогда не забуду этого мгновения; но в тот миг я не могла ни о чем думать. Прошло несколько бесконечных секунд безграничного счастья. Потом раздался Сашин голос:

— Вика, ты?

Только что я была в райском саду, а теперь он превратился в ледяную пустыню. В темноте хихикнули.

— Ты что ли, Маришка?

Я промолчала. Саша разжал объятия и стащил с лица шарф.

— Это Геля, — мрачно сказала я. — Не утруждайся.

В комнате снова включили свет, и все изменилось — не в лучшую сторону. Только что мы с Сашей были одни во тьме предвесеннего вечера, и он почти держал меня в объятиях, а теперь тени убил электрический свет. Мы снова в неприбранной комнате; нетрезвые парни, встрепанные девчонки, стол с объедками, Саша уже отступил от меня на метр и не смотрит в мою сторону. Ну и пусть.

Я ушла на кухню да так и осталась там, глядя в звездное небо и россыпи огоньков внизу. Я консервировала мгновение. Убираем то, что раньше, и то, что после, и остается только темная комната и Сашины ладони на моих плечах. Пусть хоть будет о чем вспомнить. Он ведь действительно меня не любит. Как трудно поверить в очевидное…

ГЛАВА 20

Ревность. Горящий лес

Сегодня моя душа горит невидимым испепеляющим пламенем. Неужели никто вокруг не чувствует этот жар? От него сжимается мой мозг и леденеют ладони. Мысли мечутся, как стая ворон, носятся по кругу и опять возвращаются к одному и тому же ненавистному имени. "Катя" — словно выстрел в сердце. Вчера мы были в гостях у Хольгеров, и тетя Наташа в разговоре с мамой обронила одну фразу. Всего одну, но ее ядовитый смысл отравил меня насмерть. У Саши роман, его девушку зовут Катя.

"Названивает и названивает! — фальшиво жаловалась тетя Наташа. — Почти каждый вечер, аж телефон перегрелся. Сашенька приходит из школы усталый, а тут она: "Позовите, пожалуйста, Сашу!" И разговаривают чуть ли не часами…"

Когда я думаю об этом, то мне хочется кричать от горя. А может, это неправда? Просто выдумки тети Наташи? Чего она только не соврет, лишь бы похвалиться своим сыном! Но ведь он, он ничего не опроверг, хоть и слышал эти ужасные слова. Он только самодовольно ухмыльнулся. Когда я увидела эту усмешку, я поняла, что все правда, и я погибла.

Весь день я просидела на уроках как пришибленная, ничего не слышала и не понимала, а после обеда побежала в мастерскую. Сегодня занятий не было, но что-то тянуло меня туда: может, я бессознательно рассчитывала найти помощь или утешение, а может, там я чувствовала себя сильней. В мастерской у Антонины было немноголюдно, тепло и уютно, что было особенно приятно, поскольку в небе, под стать моему настроению, клубились косматые тучи и назревал какой-то природный катаклизм. Антонина встретила меня приветливо, но тут же заявила, что занята с дипломниками, и отправила в свою каморку.

— Включи чайник. В китайской вазе найдешь заварку и пряники. Сахар в черепе гнома. И заодно подумай насчет леса. Когда я закончу урок, изложишь свои соображения.

"Правильно я сделала, что пришла сюда!" — подумала я, окидывая взглядом каморку в поисках китайской вазы. Привычная обстановка подействовала утешающе, терзающие душу мысли до времени затаились. В саму каморку, кстати, я раньше заглядывала нечасто. Мне она всегда страшно нравилась: крохотная, вытянутая кверху комнатушка неправильной формы, по самые стропила заваленная всяким хламом, в основном работами учеников с разных курсов. Единственным островком порядка в этом царстве хаоса был застеленный салфеткой стол с электрическим чайником, настольной лампой, создававшей загадочный полумрак, черепом гнома и журналом посещений.

Забулькал чайник. Я вытрясла из единственной чашки присохшие чаинки, бросила туда пакетик фальшивого "липтона", плеснула кипятка и надкусила пряник. Теперь надо сосредоточиться и заняться делом: подумать о лесе.

Да, о лесе, а не о чем-то (или ком-то) другом. И не о финиковой роще или, не дай бог, о джунглях, а о хорошо знакомом мне сосновом лесе Карельского перешейка. Это мое персональное задание. В то время как все дают простор воображению, творя экзотические сказочные дебри, я воссоздаю банальную природу северо-западного региона. С фантазией-то у тебя все в порядке, заявила вредоносная Антонина, а вот достоверности и знания реалий не хватает. Так что тренируйся.

Итак, лес. Чтобы настроиться, я закрыла глаза и еле слышно, почти шепотом, запела бесконечную походную песню: "А за деревом дерево, а за деревом куст. А за кустом снова дерево, а за деревом дерево, а за деревом куст…" (Мантра повторяется, пока певцы не охрипнут или пока лес не кончится.)

Постепенно образы и воспоминания становились все ярче, выстраивались в одну картинку. Что там, в лесу? Елки, березы, сосны. Белый мох. Брусника под слоем хвои. Шишки, как коричневые цветы. Ледниковые валуны, вросшие в землю. Мелкие злые комары. Запах болотной воды, еловой смолы, сыроежек. Дыма и жареного на костре хлеба… Помнится, позапрошлой осенью ездили с Хольгерами за грибами, и мы с Сашей бегали друг за другом и швырялись шишками. И он так столкнул меня с высокого валуна, что неделю болела спина — мама даже боялась, не повредила ли я позвоночник. Он тогда запросто касался меня, а я не ценила!

Какая она, эта Катя, отнявшая у меня моего возлюбленного? Я могу представить ее с легкостью, как живую. Конечно, привлекательная (но не красавица, а то не останется надежды). Она ходит в голубом атласном платье. Внешне чем-то похожа на Изабель Аджани. Темные волнистые волосы. Наглые выразительные глаза. Развязные манеры. Умение вести разговор так, чтобы за каждой шуткой таилось приглашение. Полное отсутствие комплексов. Я встречала таких девчонок и старалась держаться от них подальше: они внушали мне странную смесь отвращения и зависти.

Не иначе как она преследовала его, вешалась ему на шею… а он решил — почему бы и нет, раз само в руки валится… Нет, не надо об этом думать.

Зубы ревности впились в мое сердце с такой силой, что у меня стало красно в глазах от боли. Я резко поставила на стол чашку; горячий чай выплеснулся на колени, но я даже не почувствовала этого. Перед глазами висела красная пелена. Когда она исчезла, я увидела, что стою на холме посреди равнины, как полководец, руководящий сражением. У меня за спиной стоят трое с закрытыми лицами — моя свита. Передо мной, метрах в трехстах, расстилается лес.

Дерево, еще дерево… Сухие стволы с голыми ветвями, похожими на когти хищных птиц. Мертвый лес до самого горизонта. Ураган несет по небу грозовые тучи, гнет деревья к земле и ломает их. Из туч вырываются молнии, десятки, сотни, тысячи молний, наполняя пространство жутким светом. Молнии поджигают деревья. Весь лес охвачен огненной бурей. Вихри разбрасывают по небу клубы копоти. Грохот и оглушающий рев. Земля раскалывается, и из глубоких трещин вырываются языки пламени. Миру приходит конец. Моя душа превращается в пепел.

В лесу, среди багровых и черных стволов, я замечаю какое-то шевеление. Разве там можно кому-нибудь выжить, невольно удивляюсь я и вижу, как из леса выползает огромный ящер. Ничего более омерзительного не являлось мне даже в ночных кошмарах. Волоча за собой шипастый хвост, ящер ползет прямо ко мне. В его выпученных глазах без зрачков пляшут отблески огня. Голодная зубастая пасть распахнута, на траву стекает ядовитая слюна. Она хочет меня сожрать, эта тварь, выползшая из бездны моей ненависти и ярости. Но я не боюсь ее. Чего мне бояться воплощения собственной ревности? Для того она и явилась, чтобы умереть. Медленно, мучительно и наверняка.

Я поворачиваю голову направо и отдаю приказ. Вперед шагает первый воин. Это рыцарь, закованный в доспехи с ног до головы. Вороненые латы отсвечивают красным, плюмаж над головой — как грозовое облако. Забрало опущено, только щель там, где глаза, но и они скрыты в тени. Доспехи сплошь усажены шипами: на плечах, на локтях, на груди. С плеч складками ниспадает тяжелый бархатный плащ. Щит украшает геральдическая надпись-девиз: "Hate and Madness". В руке у рыцаря огромный острый меч. Вдоль клинка идет гравировка: "Kill'em all". Я не помню, где слышала это выражение, но оно мне нравится: в нем слышится нечто окончательное и неумолимое.

Рыцарь выступает вперед, поднимая меч. Он выглядит могучим, преисполненным высокомерия и неуязвимым. Но я движением руки останавливаю его и вызываю стоящего слева. Точнее, стоящую — потому что это фурия. На ней нет иной одежды, кроме кожаной маски на лице, однако вид ее обнаженного тела вызывает не вожделение, а оторопь — оно напоминает высохший труп. Но впечатление от ее мощей обманчиво — фурия невероятно сильна. Ее длинные взлохмаченные волосы шевелятся, как клубок змей. В обеих руках хлысты. Под маской угадывается дьявольская улыбка, кровожадная и безумная.

Ящер подползает все ближе. Его опаленный панцирь пышет жаром. "Идите. Не церемоньтесь, нападайте с двух сторон", — говорю я воинам и чувствую, как рядом со мной становится третий, охранявший мою спину. Он в плаще цвета морской волны, с низко опущенным капюшоном. У него нет другого оружия, кроме лука. Я не могу разглядеть его глаз, зато вижу, как он улыбается — спокойно и насмешливо. Ему я доверяю больше, чем остальным. Он не слуга — он союзник. Но вовсе не факт, что он поступит так, как я прикажу.

— Что будешь делать? — спрашиваю я.

Третий не отвечает. Вместо этого он натягивает лук и, почти не целясь, стреляет твари по глазам: по стреле в каждый. Тварь шипит и дергает головой. Я мельком жалею, что она не может завыть от боли — мне бы это доставило удовольствие. Фурия балетным движением подскакивает сбоку и наносит страшный удар хлыстом, срывая куски панциря. Рыцарь заносит меч. Стрелок смеется и снова натягивает лук. Я отворачиваюсь и иду прочь — мне уже неинтересно. Огненная буря заканчивается. Похоже, я начинаю успокаиваться. Вряд ли моя ревность перегорела совсем; скорее всего, я просто устала от нее. В конце концов, может, все не так уж страшно. Ведь он не покраснел, не смутился, а всего лишь самодовольно усмехнулся…

— Ну, что с лесом?

Резкий голос Антонины был сопоставим с эффектом ведра холодной воды на голову. Я потрясла головой, протерла глаза. Вот я, сижу за столом в каморке, джинсы мокрые от чая, а передо мной стоит преподавательница и смотрит на меня с большим подозрением.

— С лесом, спрашиваю, что?

— Сгорел лес, — вздохнула я.

— Как сгорел?!

— Лесной пожар. Гроза, молния, и пошло-поехало… И зверюшки все того… И ящерки…

Подозрение на лице Антонины перешло в тревогу.

— Ты здорова ли? Иди-ка ты, голубушка, домой.

Я беспрекословно поднялась с места и направилась к двери. В голове звенело, в глазах двоилось. Зато на душе был мертвый штиль. Тихо, темно, спокойно. И никакой ревности.

— Только сажу с лица вытереть не забудь! — крикнула мне вслед Антонина. — Чумазая, как трубочист!

А я и не поняла, о чем она.

Глава 1

Маевка — это ноу-хау нашего художественного училища. Эта традиция держится уже много лет, хотя ни учителя, ни родители ее не поощряют. Проводится маевка обычно так: ясным утром на весенних каникулах собирается здоровенная толпа с рюкзаками, набивается в электричку и едет в лес. В лесу, между прочим, еще не распустились почки, а в ближайшем водоеме (наличие которого обязательно) не сошел весь лед. Народ вылезает на каком-нибудь 163-м километре Приозерского направления и долго бродит по непросохшим весенним тропинкам, пока впереди не покажутся живописные берега лесного озера. Люди с радостными криками кидаются к воде, пробуют ее на ощупь, содрогаются, отдергивая руки: "Ой, ледяная!" Время воды наступит чуть позже. Потом принимаются шастать по окрестным зарослям, набирают огромную кучу хвороста и разжигают хаотический костер, больше похожий на небольшой лесной пожар. Парни пытаются обычно заставить девушек готовить еду, но те не поддаются. В итоге всю привезенную снедь ссыпают на траве в кучу, из которой каждый выбирает то, что ему больше нравится. Выпивку тоже привозят, но не очень много и с конкретной целью, о которой речь пойдет позже.

Потом — внимание, такого вы нигде не встретите — когда народ отдохнет, надышится свежим воздухом и перекусит, наступает относительная тишина. Мы достаем этюдники, расползаемся по берегу и начинаем рисовать. Так открывается сезон пленэра. Он продлится до середины июня, когда художка закроется на лето. А до тех пор мы покидаем затхлые стены училища и творим под открытым небом, сливаясь с природой. Это своего рода ритуал: лес после зимы, не проснувшаяся вода, первый набросок с натуры.

Минут через сорок нам надоедает рисовать. Народ захлопывает этюдники, раскладывает на просушку акварели, прижимая уголки камешками, чтобы не улетели. Какое-то время всякий занимается, чем хочет: некоторые пытаются загорать под бледным солнышком, закатывая свитера до начала ребер и джинсы до колен, другие в карты играют. А если кто-то, не дай бог, притащил гитару, это конец — вокруг певца тут же соберутся девчонки, сядут кружком у догоревшего костра, сделают умные лица, пригорюнятся и нестройно завоют: "Изгиб гитары желтой, а может, и не желтой, а может, не гитары я буду обнимать…"

Тем временем день начинает клониться к вечеру. Загорающие замерзнут, певцы проголодаются. Солнышко уйдет за деревья, и сразу похолодает градусов на пять. Начинаются разговоры о том, что нам еще по лесу долго идти, а расписание поездов посмотреть никто не удосужился. Значит, настало время пробуждения весенней воды. Начинают обычно парни. Демонстративно не пробуя воду и говоря между собой о посторонних вещах, они начинают раздеваться. Девчонки смотрят на них с ужасом и восхищением, приговаривая: "Самоубийцы! Психопаты! Совсем крыша съехала!"

— Да нормально, вода совсем теплая, — небрежно отвечает кто-нибудь из парней.

— Если вас судорогой скрутит, мы вылавливать не будем.

— И по фигу.

— Там лед у берега!

— Где? А, этот… Да разве это лед — так, иней…

Парни гордо пожимают плечами и, помедлив несколько секунд (страшно же), с разбегу кидаются в воду под всеобщий крик. Не проходит и нескольких секунд, как оставшиеся на берегу начинают лихорадочно раздеваться и с визгом лезут наперегонки в ледяное озеро. Потом — дикарские пляски на берегу, колотун, горящая кожа, онемевшие конечности, торопливо глотаешь что-то спиртное, давишься и хохочешь. Негнущимися пальцами не натянуть свитер, который тоже почему-то сырой и холодный, — должно быть, на нем кто-то успел посидеть. От мокрых волос капли стекают за шиворот. На берегу больше не хочется оставаться ни единой лишней минуты. Часа через два, расставаясь на Финляндском вокзале, все прощаются слабыми севшими голосами.

В этом году на майские праздники шел снег, и я уже решила, что маевка отменяется. Но накануне вечером мне позвонила наша староста и сообщила, что встречаемся в девять на Витебском вокзале и что мне выпало по жребию купить буханок пять хлеба. "А почему на Витебском, а не на Финляндском?" — удивилась я. "Решили поехать на Оредеж. Туда кто-то прошлым летом ходил в поход. Говорит, классно". Ладно, подумала я. Какая разница, где веселиться?

Тем же вечером неожиданно позвонил Макс со своим дежурным набором фраз: здорово, как дела, чем занимаешься, а я соскучился, поехали погуляем за город. Узнав, что я еду на Оредеж, он расстроился и принялся меня отговаривать, чем разозлил до крайности. Когда до него дошло, что я все равно поеду, он переменил тактику и начал напрашиваться в компанию. "Еще тебя там не хватало!" — подумала я и отказалась наотрез, даже не подсластив отказ обещанием "встретиться как-нибудь на праздниках, если время будет". Минут десять после звонка я развлекалась тем, что подсчитывала, сколько раз мы с Максом расставались за последние полгода, и гадала, на сколько его еще хватит.

Следующим утром, прохладным и ясным, мы собрались на вокзале. Обычная неразбериха: долго искали друг друга, потом искали расписание, потом платформу, опоздали на электричку и полтора часа ждали следующую, потом бегали по поезду, выбирая лучшие места. Наконец поехали. Народу собралось страшно много, две трети незнакомого. Гитар оказалось аж четыре: я надеялась, их владельцы не сумеют договориться, и мы будем избавлены от ненавистного традиционного бряканья. Реалисты и иллюзионисты, как училищная элита, набились в отдельный вагон. Маринку мне так и не удалось отыскать — наверно, она проспала или перепутала место встречи. Я приуныла. Девчонки с моего курса тут же затеяли играть в карты, а мне было что-то лень, да и не выспалась. Я зевала и разглядывала мелькающие за мутным стеклом питерские промзоны, которые и зимой, и летом выглядят одинаково серо, когда из тамбура донесся знакомый угрюмый баритон: "Рюкзак убери, паршивец… щас как дам по ластам, не пройти же…"

"Да не может быть", — мельком подумала я, однако от окна отвернулась и тут же покрылась холодным потом. В дверях вагона стоял Саша Хольгер. Он был одет как для похода — в плащевке цвета хаки, в резиновых сапогах и со спортивной сумкой через плечо. Саша обвел глазами вагон, как будто кого-то искал.

— Саша! — воскликнула я, вскакивая и невольно расплываясь в счастливой улыбке. — Привет! Кого я вижу!

Саша увидел меня, улыбнулся в ответ, подошел и стал рядом, бухнув сумкой об пол.

— Здорово, — приветливо сказал он. — Не ожидал. Это все ваши? Я три вагона прошел, везде уродцы с рюкзаками и балалайками.

— Наверно, — светясь от счастья, ответила я. — В этом году что-то много, по-моему, даже прошлогодние выпускники поехали. А ты куда едешь? На дачу?

— Туда же, куда и вы, — ошарашил меня Саша. — На Оредеж.

— Но как…

— Меня пригласил приятель из вашей художки. Что-то не могу его найти. Кстати, Катя поехала?

— Кто?

— Ну, та девчонка, которая хотела разобраться с кассетой.

Я задумалась. Эзергиль я мельком видела — она покупала на вокзале газировку. Значит, и Погодина должна быть где-то рядом.

— Иллюзионисты сидят в том конце вагона, — сообщила я. — Если Погодина поехала, то она там. Между прочим, я давно хотела спросить: что у вас вышло с клипом? Узнали, что там случилось в отравленной тьме?..

Саша, не дослушав, отвернулся и принялся вглядываться в дальний конец вагона.

— Вижу, — довольно сказал он. — Сидит, читает. Ты насчет "Бурзума" спрашиваешь, да? Ничего не получилось. Магия помешала.

— Чего? — вытаращила я глаза.

— В этой хреновине оказалась зашифрована какая-то магия. Я имею в виду, не в тексте песни, а в кровавых рунах. Твоя сокурсница сказала, что это "место смерти" и то, что клип обрывается, — это, типа, способ защиты, как недосказанное заклинание.

— Хм. Что-то такое и я чувствовала…

— Как же она сказала… а, минное поле. Я, говорит, не самоубийца, чтобы ходить по минному полю ради праздного интереса, — насмешливо произнес Саша и добавил: — Тем более, чужого. Ладно, я не обиделся. Она умная. Знает, о чем говорит.

— Еще бы не быть умной, в неполные восемнадцать лет, — надбавив Погодиной года два, съязвила я. Уж больно мне не понравились Сашин тон и особенно задумчивый взгляд в другой конец вагона, которым он сопроводил свои слова.

— Восемнадцать? — спокойно, без малейшего удивления повторил Саша, продолжая внимательно разглядывать невидимую мне Погодину. Вдруг его глаза вспыхнули, он улыбнулся и слегка кивнул — должно быть, Катька его увидела.

Мне внезапно стало страшно. Где-то внутри, в душе, зашевелилось что-то черное, как будто бросили камень в прозрачную воду и со дна клубами поднялась ядовитая грязная муть. Из сгоревшего леса, ухмыляясь, выглянул недобитый ящер.

"Не смей, — мрачно глядя на Сашу, подумала я. — Лучше и не думай об этом. А то случится плохое…"

Прогнав усилием воли пугающие мысли, я решила переменить тему и беспечно спросила:

— Купаться-то будешь? Знаешь нашу традицию пробуждения весенней воды?

— Знаю, — весело ответил Саша, переводя наконец на меня взгляд. — А как же! Первый полезу, будь там хоть сплошной лед. Думаешь, зачем я поехал на маевку?

— Я тоже буду купаться, — похвасталась я. — Сплаваем наперегонки?

— А дуба не дашь посреди реки?

Боже, какая у него улыбка! Как факел, разгоняющий тьму, зажигающий меня, точно бумагу, изгоняющий всю нечисть из моей души.

— Ха! Я каждую весну озеро переплываю, а у тебя опыта нет, так что еще неизвестно, кто даст дуба. Но ты не бойся, я тебя вытащу.

Электричка остановилась на каком-то полустанке, и в вагон повалили ранние дачники. Стало тесно. Саша нагнулся и поднял сумку с пола.

— Ладно, я пошел искать Димона. Блин, все ноги оттоптали, старые козлы…

— Увидимся на озере! — многозначительно ответила я ему.

Саша взвалил на плечо сумку и пошел по вагону, распихивая старух с тележками. Я глядела на его удаляющийся беловолосый затылок и думала: "Чудо. Свершилось чудо. Я хотела его увидеть, и он пришел. Желание сбылось. Такое бывает раз в жизни. Саша здесь! Он едет с нами! Мы будем вместе целый день!" Я глубоко вздохнула и закрыла глаза, предаваясь сладкой неге. Ведь все это не просто так. На сцену выходит наша общая судьба. Что-нибудь сегодня обязательно случится.

Часа через два по вагону пролетел крик: "Выходим!" Электричка приехала в Сиверскую. Куда идти дальше, никто толком не знал. Народ, подъевший в поезде запасы, разбрелся по ларькам. В группе парней, покупавших пиво, я заметила Сашу. Он с кем-то разговаривал, как со старым знакомым, — должно быть, нашел своего приятеля. "Как удачно, что я поехала! — с энтузиазмом подумала я. — На Маринку плевать, не буду ее разыскивать. Если она здесь, то сама меня отыщет, а мне не до нее. Что же сегодня случится?"

Затоварившись, мы наконец пошагали по узкому шоссе. Я брела в конце огромной нестройной колонны, метрах в тридцати за компанией, в которой шел Саша, и грезила наяву. Что подготовила для нас судьба? Ливневые дожди отрежут лагерь от обитаемых мест, нам придется жить на острове, и я смогу видеть его много-много дней, во всякое время суток… С оглушительным скрипом упадет поперек дороги древняя ель: я, бледная и залитая кровью, лежу на шоссе, все в ужасе смотрят на меня, не решаясь подойти и прикоснуться. И только ом, не колеблясь ни мгновения, возьмет меня на руки и молча понесет в Сиверскую, а остальные проводят взглядами, не в силах двинуться с места… Мы переплываем реку, я выдыхаюсь и начинаю тонуть, и никто этого не замечает, кроме него. И никто не хватится, что двое пропали, пока бурные воды не вынесут наши искалеченные тела на скалистый берег. Почему бы нет? Известное дело: жить ли вместе или умереть вместе, в сущности, это одно и то же.

Радость настолько переполняла меня, что захотелось ею с кем-нибудь поделиться. Убедившись, что Саша никуда не денется, я пошла искать свою группу. Девчонки шли, обнявшись и перегородив шоссе, и пели под гитару что-то про лесную любовь. Удивительное дело — треньканье гитары меня не раздражало и типично бардовская песня показалась уместной и даже трогательной. Я влезла в середину группы, крепко обняла кого попалось и принялась подпевать.

Пройдя километра три по шоссе, мы свернули в лес и тащились еще столько же по ухабистой сырой дороге. Приближалось обеденное время, и силы были уже на исходе, когда спереди колонны донеслись радостные вопли. Затем мы услышали грохот воды. Лес поредел. Перед нами простерся берег, песчаный пляж, несколько палаток сумасшедших любителей природы, едва зеленеющий лес на той стороне реки. И сам Оредеж: неширокая, бурлящая на блестящих черных камнях река, с байдаркой, пляшущей на перекатах. Гребец в красной куртке отчаянно вертел веслом, напоминая попавшую в кастрюлю стрекозу; потом байдарку перевернуло и потащило по камням. Кто-то из девчонок ахнул.

— Никто не передумал купаться? — раздался в тишине громкий насмешливый голос Саши.

— Мы же договорились — плывем наперегонки, — тут же откликнулась я, пока никто меня не опередил.

Байдарочник миновал камни, ловко перевернулся обратно и снова замахал веслом, гребя к берегу. Наши утратили к нему интерес и начали разбредаться по лесу, принимаясь за обычные дела: кто-то пошел искать дрова, кто-то — к туристам, знакомиться; большинство с наслаждением поскидывало рюкзаки и разлеглось на берегу отдыхать. Повалявшись на первой травке, я приняла участие в разжигании костра, заболталась и так увлеклась, что даже забыла о Саше. От костра тянуло жареными сосисками и хлебом, припекало полдневное солнышко. Парень, побывавший здесь прошлым летом, увлекательно рассказывал о том, как споткнулся и вступил в кипящий котелок, оставив товарищей без ужина, и что они потом с ним за это сделали. Человек пятнадцать моих одногруппников слушали как завороженные, сосредоточенно жуя бутерброды. Через некоторое время стало шумно у костра иллюзионистов: там Эзергиль, к всеобщему восторгу, талантливо изображала индийские танцы под аккомпанемент собственного пения. Каждое танцевальное па она фиксировала особым положением глаз, что-то пищала сладостным голоском, а уставая петь, начинала молоть всякую чепуху: "О, братец Радж, почему ты двадцать лет притворялся моей сестрой Зитой?" Я даже не заметила, как ко мне подошел Саша с просьбой поделиться жратвой.

— А то я все деньги на пиво угрохал, — объяснил он.

— Какие вопросы! — Я гостеприимно раскрыла пакет с бутербродами. — Ну, как тебе здесь?

Саша пожал плечами, кусая бутерброд.

— Рисовать будешь?

— Чего здесь рисовать? — невнятно ответил он. — Разве что тебя.

Я почувствовала было себя польщенной, но потом не к месту вспомнила Сашины рисунки тех времен, когда он тоже посещал художественное училище, особенно один рисунок, висевший у него в комнате: два коричневых тиранозавра в желто-зеленом лесу рвут друг друга на части. Особенно тщательно Саша выписал зубастые челюсти, кровавые брызги и рваные раны на лишенных оттенков шкурах тварей.

— Хм, спасибо, не надо, — усмехнувшись, ответила я. — Кстати, знаешь анекдот: спрашивают маньяка, что такое "зимой и летом одним цветом"?

— Ну?

— Кровиш-ш-ша!!!

Саша хмыкнул и запрокинул голову, намереваясь выхлебать пиво до конца.

— Эй, а поделиться? — раздался вдруг рядом голос Погодиной. — Нехорошо жадничать, Санек!

Саша тут же протянул ей бутылку. Катька хладнокровно допила пиво, взлохматила Саше волосы на макушке и вернулась к своей компании. Саша стоял и глуповато улыбался. Я же просто онемела. Всему есть предел, и зараза Погодина его перешла.

— Во нахалка! — возмущенно высказалась я. — Сперла пиво…

— Саня, иди к нам! — донесся от костра иллюзионистов Катькин голос.

Саша положил недоеденный бутерброд обратно в пакет и поднялся с земли.

"Пошел к ней! — с ужасом осознала я. — Она что, серьезно, или прикалывается? Или надо мной поиздеваться захотелось?" Словно нарочно, до меня долетела насмешливая реплика Эзергили:

— Ну ты, Катька, и совратительница малолетних! Бери лучше пример с меня…

"Значит, серьезно, — подумала я. — Ну что ж, это вполне естественно".

Я уже давно удивлялась, почему все без исключения девчонки не теряют головы при первом взгляде на Сашу. Дождалась, опасения подтвердились. Хорошего настроения как не бывало; душу затопила мрачная и безнадежная тоска.

— Ты куда? А поплавать? — сделала я попытку задержать его. — Мы же собирались!

На Сашином лице отразилась нерешительность. Плавать ему явно не хотелось. Ему хотелось сидеть у костра с Погодиной, которая будет хохмить и без всякого трепета лохматить ему волосы — ему, на которого я даже ласково взглянуть не решаюсь!

— А потом костры прогорят, и будет не согреться, — добавила я.

Этот аргумент показался Саше веским.

— Ладно, пошли, — нехотя сказал он. — Сгоняем на тот берег и обратно, и хватит.

Только раздевшись, я осознала, насколько все-таки здесь холодно. У берега я присела на корточки, попробовала пальцем воду и мгновенно покрылась гусиной кожей. "Вода градусов десять, не больше. — подумала я. — Вот нырну и сразу умру. Что ж, тем лучше".

— Как вода? — раздался спокойный голос Саши.

Я оглянулась. Похоже, на нас собрались посмотреть все присутствующие, в том числе и посторонние туристы. На Сашу в одних плавках я взглянуть не посмела, именно потому, что ужасно хотелось. Сама я была в очень красивом, сиреневом — как раз в тон коже — купальнике. Ох, лучше бы это был гидрокостюм.

— Смотрите, дети купаться собрались, — заметила туристическая тетка. — Моржи, что ли?

— Ребята, осторожно, здесь сильно сносит, — сообщил какой-то мужик в куртке. — Поднимитесь метров на тридцать выше по течению, а то угодите прямо на камни.

— Тут-то нашей Гельке и конец придет, — жизнерадостно ляпнула Эзергиль. — Размажет ее, как лягушку.

Саша высокомерно послал подальше нескольких приятелей, донимавших его советами, и медленно двинулся в воду. Я поспешила за ним. Ноги пронзила жгучая боль. Она быстро доползла до колен и двинулась дальше. Я испугалась — такого со мной еще не бывало — и уже хотела позорно предложить Саше: "Может, не надо?", — когда он вдруг глубоко вздохнул и с головой нырнул в грохочущий поток.

— Эх! — с досадой воскликнул мужик. — Я же говорил, выше надо было…

Я не дослушала, выкинула из головы все мысли и бросилась в ледяную воду вслед за Сашей.

В тело словно воткнули несколько тысяч раскаленных иголок. Наверно, если бы меня бросили в кипяток, ощущения были бы похожие. Я молотила по воде руками и ногами как сумасшедшая, понимая, что если остановлюсь, то тут же окоченею и пойду ко дну. Когда через минуту-две немного сбавила темп, чтобы перевести дух, я обнаружила, что переплыла уже почти половину реки и даже чуть-чуть обогнала Сашу. Он воспользовался заминкой и обошел меня несколькими мощными гребками. Передо мной мелькнули его глаза, полные хищного веселья.

— Отлично! — отплевываясь, крикнул он. — Поднажми, еще метров пять, и попадем в заводь.

Я попыталась последовать совету и поняла, что вот-вот выдохнусь. Меня сразу потащило вниз по течению. Саша, оглянувшись, что-то прокричал. Мне в лицо плеснула волна, я глотнула воды, закашлялась.

— Давай! — крикнул Саша.

Он уже выплыл в спокойное место и стоял по грудь в воде. "Тут же мелко", — сообразила я, и стало страшно обидно, что я не могу преодолеть какие-то жалкие два-три метра. Как, должно быть, глупо я смотрюсь с того берега. Это у меня тут отчаянная борьба за жизнь, а зрителям, наверно, кажется, что я праздно болтаюсь на мелководье. "Ну, помоги же мне!" — мысленно воззвала я к Саше. Он, как будто услышав мой зов, обернулся и двинулся в мою сторону. Я отвоевала у реки еще метр и с облегчением почувствовала под ногами дно.

— Ты в порядке? — спросил Саша, чересчур пристально разглядывая мое лицо. — Давай руку. Я тебя вытащу.

Давай руку! Это были лучшие слова в моей жизни. Лучше этого может быть только: "Предлагаю руку и сердце". Я протянула вперед обе руки и устремилась к Саше. В этот момент на меня накатилась ледяная волна, и я потеряла дно. Парализующее холодное течение со страшной скоростью тащило куда-то вниз. Я изо всех сил рванулась наверх. Но верх пропал. Его место заняли мутная вода и клочья пены. На секунду меня выбросило, я вдохнула воздух пополам с пеной и увидела прямо перед собой черный валун. "Все", — подумала я.

Однако веселье только начиналось. Меня пронесло мимо валуна, снова затянуло под воду, выбросило и опять затянуло. Река играла со мной, как команда баскетболистов с мячом. Берег несся мимо с неестественной скоростью. Потом мне сказали, что все наши истошно кричали, пытаясь углядеть меня среди валунов, но я ничего не слышала, даже грохота реки. Когда я оказалась под водой последний раз, в легких было полно воды, я ничего не видела и не соображала, и, если бы меня случайно не вынесло в тихую заводь, следующего нырка я бы, наверно, не пережила.

Но течение вдруг пропало, и я обнаружила, что стою на четвереньках на каменистой отмели, кашляю и с трудом глотаю воздух, который жжет горло. Я выползла на берег и упала на камни, чувствуя себя страшно уставшей.

Вскоре рядом со мной появились несколько перепуганных одногруппников, в поисках моего трупа переплывших Оредеж ниже порогов. Никто не понимал, что со мной случилось, в том числе и я сама: все видели, что я почти вышла на берег, и вдруг меня утянуло под воду. Через полчаса я настолько оклемалась, что нашла в себе силы переплыть реку обратно.

Теперь одна мысль занимала меня — где Саша? Вдруг он кинулся за мной, и его ударило о камень? Может, Сашу унесло вниз по течению и его надо срочно искать? Я принялась расспрашивать, но никто вразумительно не ответил. Саша был чужой, и его судьба никого особо не интересовала. Я встревожилась еще сильнее. Но, когда мы пришли в лагерь, моя тревога сменилась горечью и яростью. Саша как ни в чем не бывало грелся у костра и лопал жареные сосиски, а рядом соловьем разливалась Погодина. Вели себя они так, как будто были давно и близко знакомы. Похоже, они пребывали в наилучших отношениях.

А ведь это она — та самая "Катя", дошло вдруг до меня. Которая "названивает и названивает", как выражается тетя Наташа. С которой у него роман.

— Ну, ты даешь! — заявил мне Саша, когда я подошла к его костру, намереваясь осыпать его упреками. — Такой переполох из-за тебя тут поднялся. Всех перепугала до смерти.

— Если силенок не хватает, то и соваться нечего, — заявила Погодина, не глядя на меня. — Верно я говорю, Саня?

Я молча смотрела на них. Говорить тут было нечего.

— Гелька, ты еще жива, бедолага? — Сзади незаметно вылезла Эзергиль. — Давай-ка я тебе сделаю китайский массаж…

— Не надо, — хрипло ответила я. — Мне тепло.

Я пошла к нашему костру, который уже почти погас, оделась, выпила чаю из термоса, подсунутого заботливой Эзергилью. Видя, что я веду себя адекватно, девчонки вскоре оставили меня в покое. Я посидела у костра, глядя на умирающие угли. Когда угли стали серыми, угасла и надежда, что Саша подойдет ко мне, — хотя бы поинтересоваться, как я себя чувствую. Неподалеку нестройно забренчали две гитары. Я тихонько собрала рюкзак, встала и, ни с кем не прощаясь, двинулась в сторону шоссе.

Я пришла на станцию, купила обратный билет, посмотрела в расписании, когда прибудет электричка — все как во сне. В чувствах царил полный хаос, а в голове засела одна-единственная мысль: "Что произошло?" Только сейчас до меня дошло, что я чуть не утонула. Меня била запоздалая нервная дрожь, да так, что руки тряслись и зубы лязгали. "Но я же почти вышла на берег, когда меня сшибла с ног волна! Откуда взялось это подводное течение, если секунду назад его там не было?"

Откуда, откуда… Все было ясно. Кое-кто решил мне напакостить и слегка перестарался. Я попыталась восстановить картину происшедшего. Итак, Саша кинулся в воду, я сразу за ним. Сначала мы плыли рядом, потом он немного меня обогнал (перед моими глазами как живое возникло его лицо с выражением развлекающегося хищника), потом сказал "давай руку" — и тут-то ледяное течение потащило меня куда-то вниз. Значит, причина — в Саше. Кто был заинтересован в том, чтобы держать нас подальше друг от друга? Ответ напрашивался сам собой — Погодина.

Когда я поняла, что нашла правильный ответ, колотун вдруг прошел и хаос в мыслях мгновенно унялся. Меня охватило незнакомое доселе чувство веселой ярости. Итак, наше скрытное соперничество заканчивается. Погодина показала настоящее лицо и четко продемонстрировала свои намерения, попытавшись меня утопить. Что ж, война так война. Я принимаю вызов. Следующий ход за мной.

Я подняла лицо к пасмурному небу и расхохоталась замечательным злодейским смехом. Словно в ответ, за лесом глухо прогрохотал гром. "Как бы под дождь не попасть!" — озабоченно подумала я. В воздухе пахло озоном, ветер трепал пушистые комочки вербы, росшей по сторонам железной дороги. Прямо надо мной назревала качественная, черно-синяя, светящаяся изнутри туча.

Я вдруг обратила внимание, что на станции стою совсем одна. Поезд уже должен был минут пять как прийти, однако его и слуху не было. Ветер дул все сильнее, вокруг словно сумерки сгустились. В лоб смачно ударила холодная капля дождя.

В затылке возникло знакомое ощущение присутствия, по спине побежали мурашки. Блин, нашел время являться, адский папа! Я чуть покосилась влево, ожидая увидеть краем глаза синий силуэт моего персонального демона. За спиной никого не оказалось, однако ощущение присутствия было явственным, как никогда. Меня снова забила дрожь, от кончиков пальцев к локтям пополз холод. Я оглянулась по сторонам — никого не видно. А на платформе все темнело и темнело. "Да куда же он делся?" — пробормотала я.

— А ты наверх посмотри, — раздался приятный негромкий голос у меня в голове.

Я подняла глаза к небу. Лучше бы я этого не делала! Я забыла, как дышать, ноги приросли к платформе, а живот прилип к спине. Из бурлящей черно-синей тучи на меня смотрел Тлалок. Я поймала его тяжелый, мрачный, вынимающий душу взгляд и рефлекторно зажмурилась.

— Что, боишься? — насмешливо прошептал голос.

— Боюсь, — подумала я в ответ. Губы не шевелились, поскольку их тоже парализовало. — Еще немного, и прямо тут умру от страха.

— Он на тебя не смотрит, глупая. Не так-то просто привлечь его внимание. Но сейчас тебе созданы благоприятные условия. От тебя не требуют ритуалов, даже жертву приносить не надо. Наберись духу, посмотри ему в глаза, обратись к нему, и он услышит.

— А мне от него тоже ничего не надо, — дрожащим голосом заявила я. В тот момент мне действительно ничего от него не было надо — только чтобы убрался поскорее.

— Ты, кажется, собираешься воевать? — весьма вкрадчиво спросил голос. — А какими средствами располагаешь ты, новичок, против наследственного мастера? Ты обречена на поражение. У тебя нет ни умений, ни знаний, ни боевого духа. У тебя даже не хватает храбрости принять дармовую помощь…

— Отстань, — вякнула я. — Я сама разберусь.

— Твоя наглость от невежества, поэтому мы ее прощаем. Но запомни — одной тебе ничего не сделать. Лучше сразу сдаться и отойти, если не хочешь неприятностей. Последний раз говорю: открой глаза и попроси. Другого шанса не будет.

Я чуть-чуть приоткрыла один глаз и взглянула в небо. Туча была все еще там. Я видела, как ветер срывает мохнатые шарики с верб, как трепещут ветки берез, но не чувствовала и не слышала ветра, как будто меня окружал вакуум. Тишина вокруг была такая, что заложило уши.

— Мне понадобится воин, — сказала вдруг я, вовсе не собираясь ничего говорить. — Страшный, сильный — какой-нибудь демон. Чтобы один его вид вызывал тошноту. Я запущу его к Катьке в домен, в Дом Эшеров. Пусть он подкараулит в темном углу и наваляет ей как следует. А потом раздолбает все, что она там понастроила. Чтобы надолго отбить у нее охоту творить реальность. Желательно навсегда.

— Неплохо, — помолчав, одобрил голос. — Вполне грамотная и достойная просьба. Мы полагаем, ее услышат и исполнят. Остается только попросить. Ты ведь смелая девочка — неужели остановишься на последнем шаге?

Я набралась храбрости, открыла глаза и посмотрела прямо в страшные глаза Тлалока, глядящего из тучи.

— Ну, ты меня понял, — прошептала я.

Глаза Тлалока с серебряными зрачками заглянули мне в душу и вынули ее целиком. Наверно, я на несколько секунд отключилась — потому что, когда пришла в себя, все небо было обложено серыми тучами, из которых лил дождь, на семафоре горел зеленый, и никаких глаз в небе не было. Я промерзла до костей, меня знобило, голова болела: в общем, простуды не миновать. Минуты через три подошла долгожданная электричка, и я, насквозь мокрая и замученная, наконец отправилась домой.

ГЛАВА 2

Князь Тишины вызывает демона-разрушителя

Весь день шел дождь, а в сумерках улицу заволокло густым туманом. Я сидела перед окном, положив подбородок на руки, смотрела, как фонари таинственно светят сквозь белесое марево, и размышляла… О том, что папа передумал идти в ларек за пивом, опасаясь заблудиться; что туман — это набухшее от дождя облако, спустившееся на землю под собственной тяжестью; о том, что классно было бы побродить в этом летучем молоке, не задумываясь о цели прогулки, — просто, куда занесет; что снаружи, наверно, довольно холодно и сыро, и на самом деле никуда идти не хочется. А еще я нутром чувствовала, что сегодня ночью мне опять будет не уснуть. Что ж, я уже начала понемногу к этому привыкать.

"Буду писать стихи, — подумала я. — Вот так сидеть, пялиться в окно на огоньки и ждать. К утру, если не свихнусь от бессонницы, наверняка что-нибудь придет".

Около половины одиннадцатого, когда я уже заняла свой ночной пост у окна, завернувшись в одеяло, с чашкой чая, бутербродом и блокнотом в руках, мама позвала меня к телефону.

— Какой-то мужчина, — подозрительно сказала она. — Кто это, интересно, звонит так поздно? Скажи ему, что нам можно звонить до десяти.

— Не знаю никаких мужчин, — ответила я, шлепая босиком в прихожую. — Это наверняка Макс прорезался. Он вечно одет не по сезону, вот и охрип. Але?

— Приве-е-е-т, — загадочно-издевательским полушепотом протянул низкий голос. В первый момент я его не узнала. Естественно, если раньше он звучал исключительно у меня в голове.

— Ты?! — Я проглотила возникший в горле комок и вежливо ответила, косясь на маму: — Добрый вечер.

— Не ожидала? — голос Князя Тишины так и источал самодовольство. — Стишки сочиняем, туманом любуемся, а тем временем уходят драгоценные часы полнолуния!

— Не поняла…

— Быстро выходи на улицу. Там все скажу.

— Но уже поздно!

В трубке раздались короткие гудки.

— Кто это был? — требовательно спросила мама.

— Это… мой однокурсник из мастерской. Иван. Он сейчас занесет конспекты по композиции.

— А не поздновато ли… Ты куда собралась? — повысила голос мама, увидев, что я надеваю ее летний плащ поверх ночной рубашки.

— Я на секундочку, только спущусь, возьму тетрадку и назад, — торопливо сообщила я, влезла в кроссовки и выскочила за дверь, пока мама открывала рот для возмущенного вопля.

Бегом спустившись по лестнице, я вылетела на улицу. Там было в точности, как я ожидала: сыро, холодно, ни зги не видно и не слышно. Туман поглощал все звуки и движения на расстоянии метров полутора. Я огляделась по сторонам, полуосознанно ожидая увидеть Князя Тишины во плоти. Наверно, подумала я, это мое давнишнее желание и заставило меня выскочить на улицу через тридцать секунд после звонка. Хитер, ничего не скажешь, кто бы он там ни был — призрак, нечистая сила, бог дождя или…

— Я не обману твоих ожиданий, — раздался ласковый голос у меня за спиной, и на плечо мне опустилась вполне осязаемая, довольно тяжелая рука. — Привет еще раз. Э, нет, не оборачивайся.

Я прикоснулась к тыльной стороне его ладони, провела по ней пальцами. Она была теплой. Обычной человеческой.

— Как тебе это удалось?

— Что?

— Настолько убедительно материализоваться?

Князь Тишины разразился хохотом. Смех его был бы довольно приятным, если бы мне все время не казалось, что он смеется надо мной.

— Мы, призраки… — торжественно начал он. — Впрочем, неважно. У нас не очень много времени.

— Это уж точно. Через десять минут меня выйдет искать папа.

— Пусть поищет. Так вот, переходим к делу. Сегодня исключительно благоприятная ночь для вызывания демонов… И куда это мы собрались?

— Домой, — буркнула я, пытаясь вырваться из цепкой руки Князя Тишины, держащей меня за воротник плаща.

— А как же демон? — обиделся он. — Тот самый демон-разрушитель, о котором ты просила меня на прошлых выходных? Я пришел исполнить просьбу. И никуда ты от меня не денешься.

С этими словами Князь Тишины, не отпуская моего воротника, толкнул меня в спину и коротко скомандовал:

— Вперед.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Мы нырнули в туман. Весь мир растворился в грязно-белой мгле. Остался только приглушенный топот ног по асфальту и дыхание моего спутника за спиной.

Шли мы действительно недолго. Шагов через тридцать я наткнулась на фонарный столб и поневоле остановилась.

— А теперь куда?

— Ладно, — сказал Князь Тишины, отпуская воротник. — Можно и здесь. Место уединенное, никто не помешает…

— Я не хочу демона! — жалобно взмолилась я. — Давай в другой раз!

— Не будет другого раза! — рявкнул он. — Хватит ныть. Ты готова?

— Я боюсь, — забыв о гордости, пролепетала я. От одной мысли о том, что сейчас из тумана вылезет какое-то сверхъестественное страшилище, меня трясло как в лихорадке.

— Трусиха! — презрительно сказал синий. — Послушай. Демон тебе ничего не сделает. Вызову его я, а ты только скажешь, подходит тебе такой или нет, и объяснишь ему дорогу во вражеский домен. Рассматривай его функционально, как оружие…

— Полностью полагаюсь на твой вкус. Ну, правда, мне пора домой.

— Иди! — сменил тактику Князь, отступая назад. — Я тебя не держу.

— А как я найду дорогу?

— Твои проблемы. Демона я вызову сам, на свой, как ты выразилась, вкус, и пошлю его тебе вдогонку. Думаю, он найдет тебя быстрее, чем ты доберешься до парадной, заодно и проводит. Договорились? Ну, чего стоишь?

— Какой же ты подонок! — выкрикнула я в отчаянии. — Призрак поганый! Адский выродок! Садист!

— Я тебя тоже люблю, — любезно отозвался синий.

— Дай руку!

— Зачем? — насторожился он. — Ладно, держи…

Я вцепилась в запястье Князя двумя руками, чтобы не сбежал, и решительно приказала:

— Давай, вызывай своего уродца.

— Извини, твоего уродца. Значит, передумала возвращаться?

Я только зашипела от злости. Как было бы славно развернуться и вцепиться Князю ногтями в глумливую синюю физиономию! Но увы, инстинкт самосохранения был во мне слишком силен.

Синий сделал глубокий вздох.

— Начали, — другим тоном произнес он. — Смотри прямо перед собой. Когда туман поползет в разные стороны, жди появления демона.

Князь Тишины кашлянул и начал вполголоса:

— Призываю яростного, злобного, созданного уничтожать, любящего смерть, того, чей долг и страсть — нести гибель врагам своего господина, чья единственная энергия — это энергия разрушения… — Он перевел дух и продолжал: — Глаза его мечут молнии, пасть его — врата страха, голод его неутолим, ненависть его беспредельна…

— Туман расходится! — крикнула я, впиваясь ногтями ему в руку.

Воздух вибрировал, туман завивался в струйки и поднимался в небо, постепенно становясь прозрачнее. Белые волны отхлынули от наших ног, как будто мы стояли на берегу моря. Передо мной проступили темные очертания кустов. Над ними появился размытый силуэт фигуры, похожей на человеческую, но в полтора раза выше. Силуэт был черным, только глаза светились холодными зеленоватыми огоньками. Я ахнула и крепче вцепилась в руку Князя.

— Спокойно, — пробормотал он. — Сейчас я закончу. Ты найдешь того, кому призван служить, и поклонишься ему. Прочие же — враги, им смерть, отчаяние и вечная тьма твоего царства.

Демон легко перемахнул через кусты и очутился прямо перед нами. Воздух вокруг него был уже прозрачным, так что я могла рассмотреть его во всей красе. Вблизи демон оказался пугающе живописен. Человеческое тело, не то раскрашенное, не то пестрое от природы, как змеиная шкура; черная, расшитая золотыми узорами набедренная повязка; куча браслетов на могучих ручищах и ножищах; связка поблескивающих амулетов на шее. Все четыре конечности демона украшали ярко-красные загнутые когти. Но особенно впечатляла голова. Верхняя часть лица демона была закрыта омерзительной маской, напоминающей гибрид тигра и муравья. В отверстиях маски светились, как два небольших прожектора, зеленоватые глаза. Ниже маски располагалась пасть — от уха до уха, полная змеиных зубов. Зубы были красные и блестящие, как будто коралловые, и настолько длинные, что пасть была явно не способна закрываться целиком. В правой руке демон держал небольшой колючий жезл, а в левой — оторванную человеческую руку с маникюром. В целом демон напоминал отрицательного персонажа из тайского театра и кого-то еще.

Демон остановился метрах в полутора, небрежно откусил от руки и навел на меня свои прожекторы.

— Это ты призвала меня, девочка? — В гулком голосе явственно прозвучало удивление и оскорбленное самолюбие.

— Нет, я, — невозмутимо сообщил сзади Князь Тишины. — Здорово, полосатый. Есть работа.

— А-а-а! — протянул демон. Он сразу оживился, взглянул на меня и облизнулся. — Плата вперед?

— Сначала выслушай заказ, — холодно сказал Князь Тишины. — О вознаграждении поговорим чуть позже.

— Ладно, я немного подожду, — согласился демон, разглядывая меня с нездоровым интересом.

— Я его правильно поняла? — севшим голосом спросила я у синего. — Ты что, меня подставил?

Князь Тишины захохотал и хлопнул меня по плечу свободной рукой.

— Ну ты и влипла, между нами говоря. Ладно, шучу. Я же обещал: халява, значит, халява. Ну как, нравится тебе демон-разрушитель?

От его слов мне сразу полегчало, и даже демон показался куда менее страшным, чем в первый момент.

— В общем ничего. Ты поговори с ним еще, а я понаблюдаю. Кого-то он мне напоминает…

— Сама поговори, — возразил синий. — Объясни ему: кого, когда, где и каким образом. Слышал? — громко обратился он к демону. — Заказчица перед тобой.

Демон неуважительно ухмыльнулся, откусил кисть оторванной руки, прожевал и сплюнул ногти на асфальт. Я подавила нервную дрожь и начала рассказывать. Подробно описала домен Погодиной и ее внешность, изложила свои наблюдения и догадки насчет того, как туда попасть. Демон, казалось, слушал вполуха.

— Все понял? — спросил его Князь, когда я закончила.

— А плата?

— Насчет платы подойдешь позже.

— Так я пошел?

— Погоди, — возразила я. — Есть замечания.

Демон изумленно уставился на меня. Затылком я чувствовала не менее изумленный взгляд синего.

— Значит, так, — начала я, втайне наслаждаясь замешательством обоих нелюдей. — Во-первых, демон недостаточно страшный. Погодина сама спец по нечистой силе, ей надо что-то посерьезнее. Знаете, что подумает Погодина, когда его увидит: "Ой, какой хорошенький!"

Князь Тишины издал такой звук, будто чем-то подавился. У демона отвалилась зубастая челюсть — надо заметить, выглядело это впечатляюще.

— Во-вторых, у этого демона неподходящий характер. Он пререкается с заказчиками, торгуется — плату ему, видите ли, вперед…

— Просто ты ему понравилась, — проворчал синий.

— Короче, он вообще не должен думать. Если демон способен вступить в дискуссию, значит, его можно уболтать, или переубедить, или перекупить…

— Определенный резон в этом есть, — задумчиво сказал Князь.

— К тому же, он не оснащен.

— Я не оснащен?! — обиженно проревел демон, демонстрируя змеиные клыки во всей красе, и взмахнул колючим жезлом.

— Каким местом он будет крушить Дом Эшеров? Своими ногтями накрашенными? Или этим сушеным кактусом, который у него в руке?

Глаза демона полыхнули, он наклонил голову и зашипел — кажется, я разозлила его не на шутку.

— Хватит издеваться, — вступился за него Князь. — Рассказывай, чего тебе надо, и будем работать.

— Мне нужен не фольклорный персонаж, а боевая машина. Первым делом — броня. Панцирь, скорлупа, чешуя. Пусть будут черного цвета, все эти полосочки убираем. Вот здесь и здесь острые выступы, наподобие зубцов пилы. Когти в два раза длиннее и стальные. Морду, так уж и быть, оставь, только маска должна быть пуленепробиваемой. Пасть подойдет. Мозги тоже убираем…

— Совсем? — съязвил Князь.

— Да. Оставляем одну извилину, в ней запись — уничтожить Дом Эшеров и всех, кто попадется на пути.

— И Погодину? — вкрадчиво спросил синий.

— Нет, ей только врезать пару раз, — опомнилась я. — Без членовредительства. Дай ему какое-нибудь нормальное оружие вместо этой палочки, и, пожалуй, все.

— Всего-то, — хмыкнул синий. Его ладонь вдруг закрыла мне глаза. — Секундочку… Ну, принимай работу.

Князь убрал ладонь. Я жадно уставилась на демона. Передо мной возвышалась кромешно-черная туша, отсвечивая стальными бликами на заостренных гребнях и шипах. Теперь демон напоминал достопамятного ящера из сгоревшего леса, только вставшего на задние лапы и одетого в рыцарские доспехи. В правой лапе он держал здоровенный моргенштерн, в левой огрызок руки, который он немедленно засунул в пасть и сожрал с хрустом и чавканьем.

— Хм… Эй, красавец! — несколько растерянным голосом окликнул его синий. Похоже, результат был для него неожиданным. Модернизированный демон мгновенно повернул голову в его сторону. Взгляд светящихся зеленых глаз стал совершенно бессмысленным и в то же время цепким, пристальным и невероятно хищным. Я сразу почувствовала себя так, как будто меня заперли в одном террариуме с голодным крокодилом.

Демон шагнул в нашу сторону. Князь попятился назад, нецензурно выругался и что-то быстро забормотал.

— Этот годится, — одобрительно сказала я, глядя на приближающегося демона снизу вверх. — Молодец, постарался.

— Заткнись, — прошипел синий, продолжая бормотать. Мне показалось, он повторяет про себя описание Дома Эшеров. Демон вдруг оскалился, взревел и занес моргенштерн над моей головой.

— Чего он?! — взвизгнула я, отшатываясь назад, наступила на ногу Князю Тишины, потеряла равновесие, и мы оба свалились на землю. Демон тучей навис над нами, загородив все небо… и пропал. Я сидела на сыром асфальте, удивленно хлопая глазами, пока Князь не взял меня под мышки и не поднял на ноги. В земле, в полуметре от моих ног, разверзся бездонный провал, куда, очевидно, и ухнул демон.

— Чего это он на нас кинулся? — заикаясь, спросила я синего.

— Ты же сама сказала… одна извилина… убить всех, кто встретится на пути, — переводя дыхание, ответил Князь. — Моя вина, я должен был это учесть.

— А что это за яма?

— Кратчайший путь в Дом Эшеров. Пришлось придать разрушителю ускорение, пока он нас не расплющил. Хорошо, что он долго думал, прежде чем нанести удар. Все-таки в одной извилине есть своя прелесть… А ведь неплохо все прошло, а?

— Это был последний раз, — стуча зубами, сказала я. Меня запоздало начало трясти. — Больше не надо мне никаких демонов: ни сотворенных, ни вызванных, ни игрушечных, ни живьем, ни в кино…

Мы развернулись и быстро, как только могли, пошли обратно через туман. На улице уже совсем стемнело. Фонарь, расплывчатым пятном парящий в зеленоватом облаке, казался светящимся спрутом-людоедом из самых глубин моря. Мне вдруг стало так тоскливо, что слезы навернулись на глаза; словно умер кто-то близкий, или я потеряла что-то важное, или потерялась сама…

— Что теперь будет с Погодиной? — приглушенным голосом спросила я.

— То, что ты сама заказывала, — усмехнувшись, сказал синий. — Телесные и душевные повреждения различной степени тяжести.

Мне стало совсем кисло. Никакой радости по поводу удавшейся мести. Так, наверно, и должен чувствовать себя человек, сделавший своему ближнему крупную гадость.

— Слушай, а давай отзовем демона обратно! — неуверенно сказала я. — Может, Катька меня не собиралась убивать, а просто попугать хотела?

— Вот и мы ее попугаем. Все, обратного хода нет. Не бойся, ей только полезно.

— А что будет с Катькиным доменом?

— О, — хохотнул синий. Его настроение явно улучшилось от моих вопросов. — Большая куча мусора. Хотел бы я посмотреть, как демон будет там все громить. Везет тебе — ты все увидишь!

— Ты что? — буркнула я. — Да меня туда близко не подпустят. Я и не умею залезать в чужие домены. К тому же, это запрещено.

— Ну, последняя фраза абсолютно лишняя, — зевая, заметил синий. — А вообще, девочка, надо прогрессировать. Обидно же — сама себя лишила великолепного зрелища. Кто мне теперь все в красках перескажет?

— Одного я не пойму, — желчно сказала я. — Тебе-то все это зачем? Ты, конечно, не ответишь…

— Пожалуйста, могу и ответить. По мере того как ты набираешь умения, я, твое создание, тоже становлюсь сильнее.

Я промолчала, чувствуя, как нарастает во мне беспричинное раздражение. Впереди показалась стена дома. Князь остановился и отпустил мою руку.

— Пришли, — сообщил он. — Ну все, до свидания и приятных сновидений.

— Да уж, сновидения у меня теперь будут исключительно приятные. Погоди секунду, я хотела тебе кое-что сказать! Я тут подумала и догадалась, кто ты такой, — быстро произнесла я, торопясь высказать мысль, пока синий не исчез.

— Вот как? — с интересом заметил Князь. — Долго думала, наверно. Ну-ну, послушаем.

— Ты все врешь, ты не мое творение, раз не поддаешься никакому контролю. Ты полностью автономный, а так не бывает. Противоречит всем правилам творения. Кроме того, ты иногда залезаешь в мои мысли и пытаешься влиять на эмоции: запугиваешь меня, насмехаешься, загадки загадываешь…

— Неплохо, — одобрил синий. — Логика, правда, женская, но уже прогресс.

— Ты не призрак и не демон, потому что демонов не бывает, а призраки ничего не могут.

— Ну, ничего себе заявления!

— Когда мне на станции явился Тлалок в облаке, ты выступал как этакий посредник, толкователь воли небес. Но потом я подумала, что это могла быть липа. Никакого Тлалока там не было. Ты просто прочитал мои мысли или подслушал телефонный разговор с Маринкой. Ты показываешь мне картинки, которые уже есть у меня в голове, а сам прячешься за спиной…

— Это прокол, — согласился синий. — Еще подумаешь, что у меня недостаток воображения. Но я уже начинаю понимать, к чему ты клонишь.

— Я клоню к тому, что ты человек! — рявкнула я. — Самый обычный, такой же, как я. Скорее всего, мастер иллюзии. Проводишь надо мной эксперименты, непонятно зачем. Но мне это уже давно надоело. Все, иди к черту. Я тебя раскусила, и больше не смей ко мне являться.

Меня переполняла злость. Я злилась на стерву Погодину, на бессердечного Сашу, на весь этот мир, который так паршиво устроен, но сильнее всего — на Князя Тишины, который втравил меня в эту историю с демоном. Хотелось наговорить ему чего-нибудь такого, чтобы ему стало так же плохо, как и мне.

— Так, — зловеще произнес синий после непродолжительного молчания. — Это бунт?

— Бунт?! — Я аж задохнулась от возмущения. — Я ему говорю человеческим языком: пошел вон, шарлатан, — а он еще права качает?

— Я не люблю, когда мне хамят, — негромко произнес Князь Тишины. — Если ты недовольна моей помощью, скажи мне это в лицо. Как человек человеку.

Я попыталась гордо повернуться к Князю, но вместо этого инстинктивно зажмурилась.

— Ну, что же ты не оборачиваешься? — издевательски продолжал он. — Нет, вы полюбуйтесь на этого логика! Я прихожу в виде призрака, и она говорит: а, я догадалась, ты призрак! Звоню по телефону, и она радуется — он человек! А если я приду в виде демона? Хочешь?

"Сейчас я обернусь!" — снова и снова повторяла я про себя. Но шея словно одеревенела. Это не было внушение, не колдовство — просто-напросто мой собственный страх. Его первая фраза: "Если обернешься, то умрешь", — намертво засела у меня в голове.

— Ты ничего не можешь со мной сделать. Даже взглянуть на меня. Когда наберешься храбрости, вот тогда мы поговорим по-другому, — презрительно бросил он.

Я слышала, как глухой звук шагов синего постепенно затихал в темноте, но так и не обернулась — не хватило моральных сил.

ГЛАВА 3

Геля побеждает Погодину в честной драке и подслушивает спор о своей дальнейшей судьбе

На следующее утро мне звонили все, кому не лень. Так иногда бывает: то неделями ты никому не нужна, а то как прорвет. Еще восьми не было, когда меня разбудил звонок Эзергили: она просила подойти перед занятиями, минут за пятнадцать, желая о чем-то со мной побеседовать. Пока я раздумывала, что ей от меня надо, раздался второй звонок: Иван смущенно просил принести ему мультфильм "Суперкнига", который уже год как валялся у меня в шкафу. Зачем продвинутому Ивану понадобился этот идиотский мультфильм по библейским мотивам, оставалось только гадать. Наверно, подумала я, дела у него в домене совсем зашли в тупик, если он вынужден обращаться за помощью к такому бесполезному источнику. А перед самым моим выходом из дома позвонила Антонина и утомленным голосом сообщила, что занятий не будет. Я ругнулась, но отменять договоренности было уже поздно.

На улице оказалось на удивление тепло. Наступало мое любимое время года, первые недели мая, когда распускаются листья и доцветает мать-и-мачеха. Для меня это был период беспричинной эйфории, хронической бессонницы и припадков стихотворства. Я расхаживала туда-сюда по остановке, подставляя лицо солнцу в надежде, что хоть в этом году у меня наконец появятся веснушки, когда подошел Иван. Он был в длиннополом черном пальто с поднятым воротником, являя собой гибрид дьякона и гангстера. Я невольно вспомнила Макса, который преодолел-таки свою гордость и потряс моих родителей, заявившись в гости в спортивной майке на голое костлявое тело.

— Здорово! — весело приветствовала я Ивана. — Классная погодка, а? Вот, держи "Суперкнигу". Можешь не возвращать. Ну, как дела в домене?

— Хреново, — поморщившись, ответил Иван. — Надоели они мне до чертиков. Все идет наперекосяк.

— Что на этот раз?

— Мировая война.

— Ух ты! — поразилась я. — Кто с кем воюет?

Иван вкратце изложил ситуацию. Перекос пошел с момента Исхода. До того все было нормально, Иван расслабился и немедленно пожал плоды своего небрежения. Избранный народ Ойкумены (Иван так его скромно и назвал: "мой народ") благополучно сбежал из Египта, пересек море аки по суху и расположился передохнуть на Синайском полуострове. Там его и догнали египтяне. Они на судах переправились через Красное море и перерезали почти всех беглецов. Остатки добили только что сотворенные вавилоняне.

— И что ты думаешь, — досказывал Иван, — после этого у египтян попер такой прогресс, просто какая-то научно-техническая революция! Я и глазом моргнуть не успел, как они захватили Вавилон и вскоре заполонили всю Ойкумену. Уж я их и морил, и катаклизмы устраивал, а они живучие, как тараканы. Недавно заглядываю к ним, а они уже на танках под зеленым знаменем разъезжают.

— Тяжело, — согласилась я. — Бросай ты все это на фиг.

— Я подумываю, — признался Иван. — Но гордость не позволяет. Столько сил вложено…

Мы постояли молча. Из-за угла показался трамвай.

— Ты знаешь, что занятий не будет? — вспомнила я.

Иван кивнул:

— Я туда сейчас не поеду. Кстати, ты в курсе, что твоя яблоня зацвела?

— Правда? — обрадовалась я.

— Еще вчера. Начальство во дворе топталось, все спрашивали, что за сорт. Еще листья не появились, а все дерево в цветах. Красиво!

Подошел трамвай, я торопливо простилась с Иваном и побежала садиться. Пока я ехала в училище, мысли блуждали между яблоней и Эзергилью. Мне было как-то тревожно. Я подозревала, что она хочет поговорить со мной насчет моих мстительных затей. Если бы демон разорил Катькин домен, она бы наверняка узнала об этом первая.

Проходя через двор, я остановилась осмотреть яблоню и вдруг заметила, что из цветов свисают чьи-то ноги в спортивных тапочках. По ним и белым брюкам я опознала Эзергиль. От сердца сразу отлегло, хотя мне, в принципе, неприятно, если к моему дереву, проросшему сквозь миры, приближается кто-нибудь посторонний. Кстати о яблоне: она выросла в той, самой первой модели, на месте бездонной пропасти, которую Антонина повелела мне убрать. Дикая яблоня, высокая, развесистая, как в сказке про гусей-лебедей, с могучими ветками и толстым корявым стволом. Цвела яблоня так, что не передать словами, а яблоки походили на недозрелые вишни и на перезрелую рябину. Когда я была маленькой, такая же яблоня росла у нас на даче, затеняя и замусоривая получастка. Держали ее исключительно ради цветов и меня. Летом я проводила в ее ветвях целые дни, можно сказать, жила на ней. А как я горевала, когда ее спилили! После первого зачета, который у меня, кстати, так и не приняли, я сидела возле пропасти, думая, какую бы гадость там посадить, и вдруг вспомнила о моей яблоне. Там, в том плоском, скучном, пустынном мире, я ее и вырастила заново. А вскоре выяснилось, что она проросла сквозь реальность, и теперь ее могут видеть во дворе училища все желающие. Еще более интересную новость сообщила Эзергиль: оказывается, яблоня растет и в ее моделях миров на том же самом месте. Уж теперь-то Антонину точно проймет, решила я и как всегда ошиблась. Подняв домиком бровь, она долго рассматривала дерево с крыльца мастерской и наконец буркнула: "Ладно, пусть растет. В принципе, проходу не мешает. Надеюсь, цветов на ней не будет?" — "Разумеется!" — сладостно пропела я…

— Эй, Гелька! — донеслось из ветвей. — Иди сюда.

— Привет! — Я подошла к яблоне и щелкнула Эзергиль по тапку. — Что это ты делаешь на моей яблоне?

— Не поверишь — тебя поджидаю.

Я увидела Эзергиль целиком — она сидела верхом на толстом суку, и лицо у нее было нарочито беспечное. Но мне показалось, что эта беспечность — только маска, как будто Эзергиль душит смех, а она его прячет.

— На твоем месте, — с загадочной усмешкой сказала она, — я бы в мастерскую сегодня не ходила.

— А что? — испугалась я. — Тоня не в настроении?

Эзергиль махнула рукой:

— Когда ты последний раз видела ее в настроении? Нет, дело в Катьке. Она рвет и мечет с самого утра. Говорит, когда ты явишься, она тебе глаза выцарапает. И замечу в скобках, я ее понимаю.

— А я нет, — машинально ответила я.

В первый момент до меня не дошло. Потом, обгоняя друг друга, явились две мысли: "Круто, демон все-таки разнес Дом Эшеров!" и: "Мамочки! Как она меня вычислила?!"

Эзергиль посмотрела на меня и вдруг фыркнула от смеха.

— А ты-то откуда знаешь, что случилось? — сообразила вдруг я. — Погодина всем растрепала?

— Что ты, — посерьезнела Эзергиль. — О таком не болтают. Это же позорище — ей, такой крутой, задала трепку девчонка-первогодок! Что касается меня… ладно, признаюсь. Я все видела своими глазами. Когда в Доме Эшеров начался беспредел, я подумала: нет, не могу пропустить такое зрелище!

Эзергиль снова развеселилась.

— Твое чудо-юдо с полчаса возило Катькиного стража мордой по чернозему, по-моему, из чистого садизма. Потом оно пошло громить Дом, а это ой как непросто! Вся структура — сплошной капкан, притом иззубренный, отравленный и под напряжением. Но твой демон — это какая-то машина смерти. Как говорится, впереди него все разбегалось, а позади все горело и рыдало. Короче, шел напролом и целенаправленно искал хозяйку. Может, Катька и отсиделась бы в каком-нибудь бункере, но гордость не позволила, а может, за стража стало обидно. Вылезла — и тут…

— Навалял? — с надеждой спросила я.

— Еще как! Ну, ты сама сегодня увидишь. Похоже, она вообще ничего не могла ему повредить и, когда поняла это, тут же сбежала. Демон доломал Дом и куда-то исчез. Чего ухмыляешься? Довольна?

— Ну так! А я и не знала, что у нее в Доме будет страж.

— Как же иначе? Защита своего мира — один из обязательных аспектов творения. В следующем семестре ты с этим еще столкнешься. А откуда ты взяла демона?

— Сама создала, — нагло соврала я.

Эзергиль посмотрела на меня с уважением.

— У тебя исключительный талант, — сказала она. — Только впредь будь поосторожнее. У мастеров свой этический кодекс, и весьма строгий. Если бы Погодина захотела подослать демона к тебе, ты бы на следующий же день загремела в психушку. Но она никогда этого не сделает, потому что тут же вылетит из училища, кем бы ни был ее папа. Так что готовься к репрессиям.

— Меня выгонят из училища?! — Теперь я испугалась всерьез.

— Тебя — нет, — добродушно сказала Эзергиль. — Ты ведь новичок, правил не знаешь. Антонина заступится. Она тебя знаешь как ценит!

Я смущенно хрюкнула. Вот уж не ожидала!

— Так, устроят выволочку, Тоня поорет немного для порядка. Да может, она и не узнает ничего. Вряд ли Катька захочет ей жаловаться. Она с тобой лучше лично разберется. Только демона к ней засылать — это все-таки перебор. Она, конечно, стерва, но меру надо знать.

— Погодина получила по заслугам! — заявила я с возмущением. — К твоему сведению, она меня убить пыталась. Помнишь, меня унесло, когда мы ездили на Оредеж? Ее работа.

— Этого не может быть, — сурово сказала Эзергиль. — Бред собачий.

— Но там не было течения! А когда поплыла я, оно появилось.

— Повторяю тебе еще раз: это абсолютно нереально. Хотя бы потому, что никто из нас не может творить вне стен училища. Я имею в виду, это не запрещено, а физически невозможно. Это что-то вроде блока, закладывается в программу обучения. Слишком большие соблазны, слишком опасно. В общем, забудь. Обычное недоразумение. Катька сейчас в мастерской. Пойди, объясни ситуацию, извинись.

— Никогда! — гордо ответила я.

— Ну и дура, — пожала плечами Эзергиль и отвернулась.

— Сама такая, — проворчала я, отходя от дерева.

Я вошла в мастерскую с холодком в груди, морально готовясь к серьезным разборкам. "Я не боюсь, — повторила я себе, наверно, в сотый раз, открывая дверь. — Я права, не она". Как себя вести, я пока не придумала, все зависело от дальнейших Катькиных действий. "Может, действительно свалить, пока не поздно? — заговорил во мне трусливый внутренний голос. — Или подождать Антонину, при ней Погодина буянить не будет". — "Она хотела меня убить!" — возразила я. "Ну и что? — внутренний голос проявлял позорное безразличие к моей судьбе. — Может, это и не она. Помнишь, что сказала Эзергиль? Никто не может творить вне училища…" — "Но я-то могу!" — "И какой из этого вывод?" — "Вывод? Да вот какой…"

Новая, потрясающая мысль пришла мне в голову, но обдумать ее я не успела. В дверном проеме передо мной возникла Катька Погодина. Выглядела она так, как будто перенесла приступ лучевой болезни — бледная, руки трясутся, глаза желтые, щеки запавшие. Но лицо было злое-презлое.

— Ты! — рявкнула она, схватила меня за плечи и встряхнула так, что у меня лязгнули зубы. — Уродка малолетняя! Я тебя научу гадости подстраивать!

При виде свирепой Катьки вся моя неуверенность испарилась, вместе с сомнениями и угрызениями совести. Она была моим врагом, а я — права на сто процентов.

— А кто меня утопить хотел?! — яростно завопила я и изо всех сил толкнула ее в грудь. Погодина неожиданно легко потеряла равновесие и упала спиной на верстак, где стояли рядами клетки с тварями. Мастерская огласилась грохотом, хрустом и писком.

— Все в порядке? — испугалась я. — Ты цела?

Погодина ворочалась среди обломков клеток, пытаясь подняться, и продолжала осыпать меня проклятиями. Мелкое зверье с писком разбегалось во все стороны. Я хотела подать Катьке руку, но не рискнула приблизиться.

"Встанет, ведь и впрямь убьет, — подумала я. — Боже мой, вот-вот Антонина явится, а здесь такой хаос! И опять я виновата! И убирать мне! Валить надо, причем немедленно!"

Я развернулась, выбежала из мастерской, преследуемая руганью Погодиной, и помчалась к забору. "Яблонька-сударыня, укрой меня!" — задыхаясь, выкрикнула я кодовые слова, одним движением взлетая на дерево. Ветки плавно опустились за моей спиной. Кто-то испуганно вскрикнул: "Эй, не скинь меня ненароком!"

— А, ты еще здесь? — пытаясь перевести дыхание, прохрипела я. — Нет, ты видела эту психопатку? Как она на меня накинулась!..

— Не видела, но слышала, — ответила Эзергиль. — Замечу, что ты орала гораздо громче. Ну как, разобрались?

Вместо ответа я осторожно раздвинула ветки. Из мастерской никто не выходил. Я напрягла зрение, стараясь понять, что происходит за окнами. Вроде как Погодиной удалось встать, и теперь она копошилась, наводя порядок. Я ухмыльнулась с чувством мрачного удовлетворения: "В следующий раз трижды подумает, прежде чем наезжать!" Но тут мысль, ускользнувшая от меня перед побоищем, вернулась и мгновенно отравила всю радость победы. От наблюдательной Эзергили это не укрылось.

— Ты чего скуксилась?

— Так, подумала кое о чем.

— А ты не думай. Как говаривал мой египтянин, девушке вообще думать незачем.

В другое время я бы непременно отреагировала на подобную подначку пинком, но посетившие меня мысли были слишком важны. Что там сказала Эзергиль перед моим набегом на мастерскую? Никто не может творить вне училища. Но я-то могу! Вывод отсюда следует незамысловатый. Подводное течение создала не Погодина. А кто? Неужели я сама?

Несколько мгновений я поворачивала эту мысль в голове и так, и этак, но она там не укладывалась.

— Гелька, — негромко окликнула меня Эзергиль, — мне отсюда слышно, как у тебя в мозгу шестеренки скрипят. Может, вслух будешь думать? А я помогу?

Я отмахнулась. Допустим, течение действительно создала я. Но зачем? Да элементарно. Во-первых, от робости. Застенчивая, блин, слишком. Лучше утонуть, чем продемонстрировать нежные чувства к любимому. А еще романтичная до отупения. Думала, любимый бросится тебя спасать, рискуя жизнью, и мечты сбудутся? Вот, получи! Как же я раньше не догадалась?! Выходит, я напакостила Погодиной исключительно ради собственного удовольствия?

Эзергиль, видя, что отвечать я не расположена, слезла с яблони и пошла в мастерскую. А я осталась на дереве, продолжая заниматься психоанализом.

Нет, наш мир не приспособлен для переживания высоких чувств. Порой в самый разгар жизненной трагедии вдруг почувствуешь, что пожрать хочется ну просто невероятно — не иначе как на нервной почве. Сидя на цветущей ветке, как этакая птица Сирин, я пыталась охватить умом мотивы собственного поступка и взглянуть на ситуацию с Сашей в целом. Мрачные мысли множились и сгущались, как тучи перед грозой. Вспоминались таинственные телефонные разговоры, причинившие мне столько страданий… Сашины нежные взгляды в электричке… чудовищное поведение Погодиной у костра… детали складывались в картину, сюжет которой был для меня абсолютно непереносимым. Мое горло сжалось от подступающих слез жалости к себе… и я вдруг поймала себя на том, что размышляю, где бы купить пару-тройку чебуреков, а то что-то живот скрутило. Что делать — пришлось, наступив на горло страданиям, идти в буфет. Однако до буфета я добралась нескоро, поскольку в кои-то веки оказалась в нужное время в нужном месте, и то, что я там узнала, заставило меня мигом позабыть о такой ерунде, как самообман, уязвленное самолюбие или неудавшаяся месть.

Еще на подходе к дверям меня удивила непривычная тишина. Нет, у нас и обычно не особо шумели, но тут все как вымерло. Я притормозила, оглядываясь по сторонам в ожидании очередной подставы. Во дворе училища не было видно ни единого человека. На ум сразу пришла моя прогулка в Новую Лахту с ее кровавыми рунами и пустыми новостройками. Я уже начала подозревать самое худшее, когда дверь резко открылась и наружу выскочила полузнакомая училка. Она рысью промчалась по асфальтированному пятачку перед входом, собирая в горсть всякий мусор, который в изобилии там всегда валялся — упаковки, фантики, окурки… Заметив меня, она сделала испуганное лицо и замахала руками — дескать, кыш отсюда! Не успела я сообразить, чего она от меня хочет, как вслед за ней вышел Николаич и торопливым шагом удалился в сторону ворот. Училка, собиравшая бумажки, скрылась в училище.

За углом художки резко взвыла и замолчала сирена. Громко хлопнула дверца машины. И кто это к нам, интересно, приехал? Нечистая совесть тут же подкинула мысль, что это за мной. Я в красках представила, как мне заламывают за спину руки, грузят в ментовоз и отдают под суд за покушение на чужую собственность, коей является Катькин домен. Хотя это был очевидный бред, я слегка занервничала. Обойдя флигель Антонины, я забралась в кусты сирени, росшие метрах в десяти от. ворот, и осторожно выглянула наружу. Вот это да! На Приморском проспекте, перед главным входом, стояли три машины с синими мигалками на крыше: один милицейский "форд" и две длинные черные иномарки. Возле ворот толпились какие-то люди в темных костюмах.

Я потихоньку отползла назад и побежала в училище. В вестибюле судорожно подметали. По коридору туда-сюда пробегали встрепанные преподаватели. Немногочисленных озадаченных учеников разгоняли по классам. "Как бы не выставили меня отсюда", — подумала я, забилась в уголок и сделала вид, что читаю конспект. Но, когда мимо с недовольным видом проходила Антонина, я не удержалась и поймала ее за рукав.

— Антонина Николаевна, что здесь происходит? — шепотом спросила я.

— Господин Погодин прикатил, — буркнула она. — Не было печали. Ступай-ка ты лучше отсюда подальше, нечего тебе тут маячить.

Я промедлила несколько секунд, и уходить стало поздно: в услужливо распахнутые двери уже заходил мэтр Погодин. Вот теперь его внешность коррумпированного банкира нашла достойное обрамление; невольно хотелось пасть ниц или спрятаться, или и то и другое одновременно. За спиной у мэтра маячили какие-то люди в черном, сбоку семенил Николаич с парадоксальным угодливо-недовольным выражением лица. Антонина ощерилась приветственной улыбкой, одновременно загородив меня своей поджарой фигурой. Компания, не удостоив нас взглядом, прошествовала мимо и скрылась в кабинете директора. Антонина перевела дух.

— А теперь катись отсюда! — скомандовала она, направляясь к выходу.

— Я в буфет.

— Тогда пулей, и не высовывайся, пока они не уедут.

— Да-да, конечно…

— Завтра перед занятиями зайдешь ко мне. Будет серьезный разговор.

— Разговор? О чем?

Но преподавательница, не пожелав давать объяснений, уже уходила. Как только большая часть учителей разбрелась по своим кабинетам, я подкралась к кабинету директора, прислонилась к стене у дверного косяка, раскрыла для маскировки конспект и принялась подслушивать. Пусть это была невероятная наглость с моей стороны, но меня не оставляло подозрение, что торжественный приезд Погодина как-то связан со мной. И уж наверняка — с Катькиным доменом.

В кабинете ругались. Я узнала голос Николаича, неестественно резкий и визгливый — должно быть, от злости. Его собеседник, наоборот, говорил, как печати ставил: что ни фраза, то резолюция. Я напрягла слух.

— …Ваши обвинения, извините, выглядят безосновательно. И еще раз попрошу вас, Михаил Петрович, не обострять ситуацию, которая и так достаточно сложна…

— Это ваши проблемы.

— О чем я и говорю! Да, это наша проблема, которую мы решаем самостоятельно и вполне успешно. Поэтому ваше драгоценное вмешательство представляется нам совершенно лишним…

— Да хватит, — брюзгливо произнес знакомый голос. — Вы не хуже меня знаете, что ситуация давно вышла из-под контроля. В мастерской этой старой ведьмы Антонины творится черт знает что, полный произвол под предлогом свободы творчества. Не теряйте времени на оправдания, это бесполезно. Я смотрел на это сквозь пальцы, но после известных вам событий мое терпение лопнуло. Я задаю два вопроса и хотел бы получить на них ответ. Первый. Во время нашего предыдущего разговора вы гарантировали безопасность моей дочери. Как случилось, что на вашей подведомственной территории произошло такое ЧП? И второй, традиционный — кто виноват?

Несколько секунд в кабинете молчали.

— Что вы имеете в виду?

Я воспользовалась моментом, пока в коридоре никого не было, и заглянула в щель между дверными створками, но ничего толком не увидела, кроме половины сидящего за столом Николаича. Вид у этой половины был весьма запаренный.

— Как, разве вы не знаете подробностей? У моей дочери, — чеканя слова, произнес старик Погодин, — вчера ночью была уничтожена некая ментально-пространственная структура, которую в вашей мастерской реальности именуют "доменом". Вам, надеюсь, известно, что это такое?

— Продолжайте.

— Это крайне пагубно отразилось как на ее духовном состоянии, так и на физическом…

— А что такое с Катей? — встревожился директор. — Неважно себя чувствует?

— Вам нужен анамнез? — ядовито спросил собеседник. — Учтите, если здоровье моей дочери понесет хоть сколько-нибудь серьезный ущерб, я подам на вас в суд.

— Боже мой, — тихо простонал директор. — Дождались.

— Я давно ожидал чего-то подобного, — зловеще произнес Погодин. — И поскольку вы оказались не в состоянии обеспечить безопасность Кати, теперь этим займусь я. Итак, назовите мне имя того, кто устроил этот вандализм.

Я похолодела. Нет, это мягко сказано — я превратилась в ледяную глыбу. В переносную морозильную установку. В кабинете молчали.

— Откуда мне-то знать? — с недоумением сказал наконец Николаич.

— Кому, как не вам, знать, кто из ваших учеников способен на такие штучки? — в свою очередь удивился Погодин. — Или не хотите говорить? Так я узнаю и без вашей помощи. Список кандидатов невелик.

— Вы мне угрожаете? — мягко произнес Николаич. — Разрешите обратить ваше внимание, что в этом училище директором являюсь я, а не вы, как вам, вероятно, кажется.

— Это вам кажется. Но очень может быть, что скоро и казаться перестанет.

— Ах да, вы же специалист по иллюзиям, — усмехнулся Николаич.

Я услышала в кабинете шаги — должно быть, директор решил размять ноги. "Вот было бы круто, если бы они подрались! — подумала я мстительно. — В принципе, Николаич должен победить, он подвижнее — осенью сам антенну на школьную крышу ставил — но у Погодина масса больше…"

— Как специалист по иллюзиям, вы должны знать, что ваши возможности ограничены, и представлять себе их предел. Возможности мастера реальности — вы это тоже знаете — гораздо шире. Но никто из нас пока не знает, на что способен демиург. Что это вообще такое. Вы ведь помните наш прошлогодний разговор? Когда у Кати проявились способности демиурга, вас честно предупредили, что этот спецкурс — экспериментальный. И вы, кажется, против этого не возражали. Так что я советую вам — не встревайте в это дело. Не нужно. Михаил Петрович, зачем вам неприятности на свою голову? Вы хотите защитить дочь — это понятно и объяснимо. Я клянусь, худшего с ней не случится.

— Один раз вы уже клялись.

— Мы проведем воспитательную беседу с провинившимся… когда найдем его, конечно.

— Я требую, чтобы виновный — или виновная — была исключена из училища. Иначе ждите серьезных неприятностей.

— Еще раз напоминаю, не надо мне угрожать. А исключать мы никого не будем. Вы в своем уме? Выгнать демиурга — это все равно что выкинуть на улицу атомную бомбу…

— Ах, боитесь, — задумчиво произнес Погодин. — Значит, вот уже до чего дошло. Ну ладно, все-таки придется разбираться самому. Это я не угрожаю, а констатирую факт.

— Дело хозяйское, — холодно ответил директор. — Но на вашем месте…

Шаги в кабинете неожиданно приблизились к двери. Я отшатнулась, сжала тетрадь в кулаке и деловито направилась прочь по коридору. Оглянуться не решилась, но слышала, как позади открылась и захлопнулась дверь. Я уходила, гордо задрав подбородок, и представляла, как Погодин смотрит мне вслед, утверждаясь в своих подозрениях. Надежда на спасение явилась ко мне внезапно, как это и бывает: я вспомнила, как встретила Погодина в вестибюле у расписания и поняла, что он подозревает не меня, а Эзергиль. А она — в этом я почему-то не сомневалась — с ним справится. В конце концов, мы — реалисты, демиурги, а он всего-навсего мастер иллюзий. "Пойду домой, — решила я. — Там и поем. Не жизнь, а сплошные стрессы".

Я вышла во двор, прокралась мимо мастерской, где все еще прибирались Катька с Эзергилью, и побежала на остановку. Яблоня на прощание осыпала меня мелкими цветами — снежно-белыми, с неуловимым румянцем в сердцевине. Мрачные мысли, от которых меня отвлек приезд Погодина, застлали уже весь мой мысленный горизонт. Я не стала с ними бороться, и вскоре в них, как молния, промелькнула истина. "Знаешь что, — призналась я наконец самой себе, — ведь тебе по большому счету наплевать, хотела Катька тебя утопить или нет. Это предлог. Настоящая причина не прозвучала ни разу. И называется она "Саша". Катька Погодина положила на него глаз, что вполне естественно, и активно пытается привлечь его внимание. И приходится признать, что ей это удается куда лучше, чем тебе. А теперь дуй куда-нибудь в уединенное место, поплачь над своей липовой победой".

ГЛАВА 4

Прекраснейшая из женщин. Месть мастера

Сегодня вечером я в печали. Если точнее, я пребываю в состоянии возвышенной поэтической грусти. Сижу, смотрю в окно на тополя. Роняю украдкой слезу на исписанный тетрадный лист (кто не ронял, не поймет). Машинально подбираю сравнения к первой весенней зелени. Вот если, скажем, взять зеленоватую бутылку из-под пива, да шарахнуть ее об асфальт, чтобы разбилась в кашу, да потом меленькие осколки вперемешку с землей склеить в шар, то получится очень похоже вон на тот лохматый куст… О ясеневый сад апрельский, где в сумерках туман клубится и губит нежные ростки предсмертный вздох седой зимы…

Мир встречает весну, а я провожаю любовь. Саша, прощай навсегда, — теперь я всерьез. Видно, не суждено нам соединиться на этом свете. Может быть, в предыдущих жизнях мы были прокляты. Все мои усилия пошли прахом, сама судьба против меня, и я не смею больше противиться ей. Но я тебя не забуду, о нет, никогда. Ты — как незаживающий шрам в моем сердце, вечно открытая рана. Я обречена любить тебя безо всякой надежды. Это и есть мое проклятие. Все мои подруги вырастут, выйдут замуж, заведут детей, лишь я останусь одна. Самые упорные поклонники от меня отстанут, даже Макс, родители поставят на мне крест и посоветуют посвятить себя научной карьере, раз уж личная жизнь не задается. Одни будут жалеть меня, другие удивляться, третьи дразнить "синим чулком", но никто не поймет, что я верна призраку, что я девушка-вдова! (Я вытираю слезу умиления и жалости к себе.) А кстати, это мысль — не уйти ли в монастырь? Кто-то из девчонок рассказывал, как они ездили прошлым летом послушницами на Валаам и классно провели время…

— Гелечка, тебя к телефону!

— Ну, кто там еще? — Я неохотно оторвалась от страданий и потащилась в прихожую. — Але?

— Геля? Добрый вечер, — весьма дружелюбно произнес приятный глуховатый баритон.

— Это кто?

— Это Саша.

— Какой Саша? — не смогла сообразить я.

— Саша Хольгер, — терпеливо пояснил голос в трубке.

Меня бросило в жар и в холод одновременно.

— Извини, не узнала, наверно, что-то с телефоном, не ожидала, очень рада, как дела?!

— Дела отлично, как обычно, — слегка насмешливо ответил Саша. — Гелечка, не окажешь мне любезность? Давай сегодня встретимся и погуляем. Я хочу тебе кое-что сказать. Что-то важное.

Я ничего не ответила — ибо то, что я чувствовала, словами было невыразимо.

— Через полчасика спускайся, ладушки? Я буду ждать внизу.

— Л-ладно.

— Ну, до встречи.

В трубке раздавались короткие гудки, а я все стояла, прижимая ее к уху, и проникалась осознанием происшедшего. Это называется… нет, погодите: да это же шаг навстречу! Это не просто прорыв! Это победа!!!

Я понеслась в свою комнату, грохнулась на кровать, повалялась там, болтая ногами в воздухе и хохоча как безумная, кинулась в ванну, сгребла кучу косметики, принесла к себе, вывалила на пол одежки из шкафа, сплясала что-то латиноамериканское; слегка унявшись, метнулась к столу, сочинила стих: "Улыбка — розовый бутон — в одно мгновенье расцветет…"; сообразила, что стих не мой и даже не расстроилась; вспомнила, откуда он всплыл. Была такая персидская принцесса, которая влюбилась в придворного поэта. Когда о романе узнали, он благополучно свалил из Персии, а ее заточили в башню, где она и провела всю жизнь, сочиняя стихи о своей безнадежной любви. Ее имя, кстати, по-персидски означало "прекраснейшая из женщин". Ну, чем не я? А ну-ка, погадаем на ее стихах… Я вытащила из шкафа книжку, раскрыла наугад и прочитала:

"Кто успехом обольщался, жил в зазнайстве и гордыне,

У дверей своей любимой, словно нищий, встанет ныне…"

Как говорится, ни убавить, ни прибавить.

А что мне надеть на первое свидание с любимым? Помнится, я как-то придумала себе специальный наряд. Он так и назывался: "костюм для прогулки с Сашей в парке майской белой ночью, когда цветут дикие фиалки". Длинное платье декольте из шелка-сырца, колье из лунного камня, сиреневые чулки с узором в виде тюльпанов, шелковые сапоги-ботфорты на шпильках, белые перчатки и черные волосы до пояса (парик). Представив себя в подобном наряде, я почему-то слегка устыдилась. "Нет, много чести будет наряжаться", — решила я и в результате выскочила за дверь одетая, как всегда, в джинсах и свитере. Разве что чуть-чуть накрасилась и слегка облилась духами.

Саша сидел на качелях во дворе, опустив голову, что-то задумчиво вертя в руках. Увидев меня, он сразу встал и приветливо улыбнулся.

— Это тебе, — протянул он букетик ветреницы. — Прекрасно выглядишь, кстати.

"Вот это да!" — потрясенно подумала я. Это было уже даже как-то чересчур. Передо мной словно стоял другой человек.

— Не нравится? — озабоченно спросил Саша. — Прости, я торопился, не было времени поискать что-то стоящее.

— Нет, почему же, очень нравится, — пробормотала я.

Цветы мне действительно нравились. Я вообще любила ветреницу. Но почему? Точнее, зачем? Как романтична я ни была, но здравый смысл во мне еще не умер. Раньше Саша никогда ничего мне не дарил. Он вообще лишних жестов не делал без крайней необходимости. Ему, наверно, что-то от меня надо. Причем такое, что для меня крайне опасно или неприятно. Например, исследовать очередное "место смерти". Или, не дай бог, что-нибудь передать через меня Погодиной…

— Даже не знаю, как мне тебя благодарить… — с умыслом произнесла я.

— Просто скажи "спасибо". Мне этого достаточно.

При этих словах Саша кинул на меня настолько нежный взгляд, что моя душа преисполнилась самыми мрачными подозрениями.

— Я тут подумал, что был не прав, — вдруг сказал Саша. — Вел себя не так, как следовало. Ну, сама знаешь, о чем я.

О чем это он, задумалась я. Ах, вот в чем дело! Как же я не догадалась! Это у нас совесть прорезалась, предательское поведение на Оредеже покоя не дает! Все встало на свои места, Сашина неестественная любезность логически объяснилась. Я сразу пришла в хорошее настроение.

— Да ладно, я все уже забыла, — снисходительно ответила я, чувствуя себя хозяйкой ситуации. — Там все растерялись, не только ты. Не бери в голову.

Саша рассеянно кивнул.

— Прогуляемся? — предложил он. — Погода сегодня великолепная.

— Неплохая идея. А куда мы пойдем?

— Может, у тебя есть конкретные пожелания?

— Погоди, дай подумать… Как насчет Удельного парка?

— Блестяще, — после секундного размышления кивнул Саша. — Лучше и придумать невозможно. Ты умница, Гелечка.

— Да ладно тебе, — смутилась я. — Просто в парке сейчас очень хорошо. Почки распускаются, ветреница цветет, фиалки… часов в одиннадцать запоют соловьи. Там такие красивые местечки попадаются…

— Не сомневаюсь. Мы их непременно посетим.

Саша одарил меня еще одним ласковым взглядом и улыбнулся — самую малость хищно. В этот миг он стал наконец похож на себя самого, и я остро и сладко почувствовала, что иду на первое свидание с настоящим объектом своих грез — самым вредным, холодным, эгоистичным и прекрасным парнем на свете.

А насчет местечек я упомянула не просто так. Дело в том, что несколько месяцев назад — на святках — мы с Маринкой гадали на суженого-ряженого. Поскольку мы были уже девушки взрослые, то традиционные методы, типа бросания сапога за дверь, литья воска в воду и приставания к случайным прохожим по поводу имени, были признаны устаревшими. Наше гадание было новаторским. На листе бумаги была проведена черта, с одной стороны которой написано "да", а с другой "нет". Потом к среднему пальцу подвешивалась нитка с иголкой, так чтобы иголка висела точно над разделительной полосой. Гадающая, держа руку над листом, задавала наводящие вопросы типа: "Уж не признается ли Саша мне в любви на этой неделе?" Иголка послушно отклонялась в нужную сторону. Результат гадания для меня был таков: в мае неизвестно какого года, между 11 и 12 часами вечера, в Удельном парке, на пригорке рядом с текучей водой под ивой, Саша выскажет все, что он обо мне думает, после чего мы сольемся в страстном поцелуе и будем жить долго и счастливо.

О предсказании я не забыла, и вот все шло к тому, чтобы оно сбылось.

Мы приехали на "Пионерскую", прогулялись вдоль ларьков, перешли через забитый ревущими грузовиками Кантемировский проспект и направились по тропинке в сторону парка. Удельный парк самой природой разделялся на две части: верхний парк — ухоженный, подстриженный и покрашенный, с пенсионерами-шахматистами и мамашками с колясками, и нижний — кусок дикого заболоченного березового леса, место выгула собак, молодежных посиделок и последующих пьяных разборок. Там же находилось основное гнездилище соловьев. Лично мне больше всего нравилась полоска неровного рельефа между верхним и нижним парками; зимой там стихийно возникало множество гор для саней и лыж, а летом там были сплошные овраги, заросшие ивняком и одуванчиками. Туда я и вела исподволь своего кавалера.

Саша пребывал в разговорчивом расположении духа (я уже знала, что он может быть приятным собеседником, если хочет кому-то понравиться). Сбивая хворостиной цветы ветреницы, которой вокруг нас росли целые поляны, и изредка обжигая меня взглядом, он чего-то рассказывал о музыке, упоминая абсолютно неизвестные мне группы. Я просто слушала его голос и млела, даже не пытаясь поддерживать разговор. Саша, проявляя чудеса тактичности, это заметил.

— А я думал, ты слушаешь "black metal". "Бурзум" тебе вроде нравился…

— Да я особо не разбираюсь. Просто я люблю хорошую музыку, неважно, попса или классика.

— Что значит "хорошая"? — хмыкнул Саша.

Я задумалась:

— Как бы сформулировать… Хорошая музыка цепляет. Она несет настроение и тебя им заражает. Причем неважно, какое настроение. Иногда и просто поорать, руками-ногами подрыгать очень приятно. А иногда хочется более сложных эмоций. Самая лучшая музыка — как дверь в другой мир: слушаешь, слушаешь и постепенно оказываешься там. Ну, вот твой любимый "Бурзум"…

Зря я его вспомнила. В моей памяти вмиг ожило странное путешествие — не то во сне, не то наяву — по пустынным новостройкам Лахты, разрисованным кровавыми рунами, и волна мороза прошла по коже, словно в холодную воду окунули.

— Ну?

— Нет, это неудачный пример.

— Почему же?

— Что ж ты хочешь, сам говорил — "место смерти". Нет, музыка очень сильная, но затягивает совершенно не туда, куда хотелось бы попасть по доброй воле. Разве Погодина тебе не рассказывала? — добавила я совсем чуть-чуть ядовито.

— О, Катька, — протянул Саша, сразу оживившись. — Помнится, мы с ней эту тему обсуждали. Она ныла, мол, боюсь, не понимаю ничего. Я тогда ей сказал: это твоя специальность, я в этом не разбираюсь. Если подряжалась на такую работу, так делай. А она на меня обиделась, дурочка…

"Это было до поездки на Оредеж или после? — с волнением подумала я. — Уж не поссорились ли Саша с Катькой? Ну если это правда, теперь он точно мой!"

— Да, — вздохнув, сказала я. — Погодина, она такая. Как хвастаться, так она самая крутая, а когда доходит до дела, оказывается пшик. Знаешь, как она травила меня осенью?

— Весьма любопытно послушать, — с ухмылкой произнес Саша.

Я с жаром принялась очернять Погодину. Рассказала, какая она стерва и зазнайка, про все наезды и подначки, и про "Рагнарек" не забыла. Саша слушал, кивал, временами хохотал, не спуская с меня пристального взгляда, который, однако, становился все холоднее и холоднее.

Мы прогулочным шагом брели по извилистой дорожке сквозь нижний парк. Над головой в темно-синем вечернем небе монотонно шумели едва зазеленевшие березы, в глубине парка подавали голос первые соловьи. В канавах еще стоял лед. Пахло талой водой, прелыми листьями; мне упорно мерещилось, что в воздухе разлит едва уловимый аромат диких фиалок. Народу вокруг не было никого. Полное уединение. Но я этого не замечала. Я ожесточенно нападала на Погодину, вымещая все свои весенние переживания.

— …И представляешь, до чего эта выдра под конец дошла? Решила меня погубить!

— Да ладно.

— Не веришь!? Клянусь, хотела убить самым натуральным образом. Когда меня унесло на Оредеже, это ведь была ее работа!

Саша остановился и вытаращился на меня с неподдельным изумлением:

— Так ведь вы же не можете создавать реальность вне училища!

— Это дело индивидуальное, — загадочно сказала я. — Если я могу, так почему бы не мочь и Погодиной?

— Ты хочешь сказать, что можешь творить… везде? — запнувшись, переспросил Саша. — Хм. Я не знал. Очень интересно…

— Нам запрещено, — пояснила я. — Но истинному дару… как там… не требуются ограничения. Это из Кодекса мастеров.

— Из Кодекса? А я и не знал, что вам его позволяют читать…

Саша погрузился в глубокую задумчивость.

Тропинка начала подниматься наверх. Скоро должны были начаться мои любимые овраги. Уже недалеко было до заветного места… Я начала нервничать, даже ладони вспотели. Саша ничего не замечал. Он смотрел в землю и что-то бормотал себе под нос.

— Мне тут звонила Катька, — сказал он после длительной паузы. — Говорит, приболела. Не знаешь, что с ней такое?

Несколько секунд я думала, не рассказать ли Саше про демона и уничтоженный домен — исключительно из злорадства — но в последний момент здравый смысл победил. И потом, если уж говорить все, то пришлось бы рассказать и о Князе Тишины, а мне почему-то ужасно не хотелось, чтобы Саша о нем узнал. Князь был моим и только моим призраком, и делиться им не хотелось ни с кем.

Я пожала плечами:

— Откуда мне знать?

— А Катькина подруга с идиотским именем — кажется, Эзергиль — считает, что это ты ей напакостила, — вскользь заметил Саша, оглядываясь по сторонам.

— Эзергиль может считать, что хочет, — отмахнулась я. — Доказательств у нее нет. Я тут ни при чем, и хватит об этом.

Мне, честно говоря, уже надоели разговоры о Погодиной. Я завела Сашу в парк с другой целью. И цель (географически) была близка. Мы поднялись на крутой склон и оказались на краю неглубокого оврага, казавшегося засыпанным снегом из-за зарослей ветреницы. На дне оврага журчал и переливался по гнилым веткам недавно оттаявший ручей. Над цветущими склонами оврага склонялась усыпанная зелеными почками ива.

Я засмотрелась, как над почерневшим льдом по краям ручья порхают две бабочки-лимонницы, и не услышала Сашиного вопроса.

— Я все-таки хотел бы разобраться, — задумчиво повторил он, гладя ладонью кору ивы. — Я понимаю, что у вас, девчонок, могут быть свои интриги. Мальчика не поделили, поцапались, это нормально, в общем, даже иногда полезно для правильного формирования характера. Но, когда детские разборки выходят из-под контроля, они порой становятся опасными для жизни. А иногда, Гелечка, случается, что деток используют для своих недетских разборок взрослые дяди и тети…

"Что за бред? — изумилась я. — И что за тон?"

— И когда близкому для меня человеку угрожает опасность, — продолжал Саша, глядя на меня в упор с очевидной ненавистью, — я просто обязан вмешаться, даже если некоторые лже-авторитеты прозрачно намекают, что это не мое дело. Первый раз я согласился. Хорошо, вы утверждаете, что ситуация под контролем, — я вам верю. Я даю вам шанс заслужить мое доверие. Но потом происходит катастрофа. И вместо того чтобы ответить за свои слова, мне приносят извинения и в очередной раз советуют не соваться не в свои дела…

— Саша, ты о чем? — растерянно перебила его я.

Ситуация нравилась мне все меньше и меньше. Я чувствовала нарастающую агрессию со стороны Саши, но не могла понять, в чем дело.

— …Э нет, говорю я, теперь это уже мое дело. Мое личное дело.

Где-то я уже слышала эти слова. Причем совсем недавно. Сказанные этим самым тоном сдержанной ярости и неприкрытой угрозы.

Я невольно попятилась от Саши. Он тоже отступил на шаг, еще раз медленно обвел взглядом окрестности оврага, и на его лице появилась удовлетворенная улыбка.

— Прекрасное безлюдное местечко. Никто нам тут не помешает поделиться заветными мыслями. А если ты рассчитываешь смыться, сначала выслушай меня. Любой лес — довольно любопытная структура. Ему присуще весьма полезное в данном случае свойство искажать пространство, дробя его на одинаковые элементы, а потом перемешивая их через неравные промежутки времени в произвольном порядке. У тебя был шанс подготовить мне тут первоклассную ловушку, но ты упустила время, а я уже не позволю тебе что-либо предпринять.

Я только глазами хлопала, тщетно пытаясь въехать в ситуацию.

Саша стоял на некотором отдалении и следил за моей растерянностью с искренним удовольствием.

— Смотри, — негромко сказал он, вытянув руку ладонью вверх.

На ладони лежало крохотное серое зернышко. Вдруг из него проклюнулся росток, потянулся вверх, выпуская и разворачивая резные листья; из листьев высунулся стебелек, на верхушке которого набух и распустился желтый цветок одуванчика. Саша подержал цветок перед моими глазами, после чего аккуратно пересадил его на ствол ивы. Одуванчик так и повис на стволе, как орхидея.

— Я знаю, что ты способна отделять иллюзию от реальности, — сказал Саша, — но этот парк слишком большой. В нем слишком много предметов и явлений. Тебе понадобятся годы, чтобы найти отсюда выход.

— Но, Саша, в чем дело?! — воскликнула я. — Объясни…

— Не прикидывайся, будто не понимаешь, чего я от тебя хочу, — неожиданно прошипел он. — Хватит делать круглые глаза. Я прекрасно помню, сколько времени тебе понадобилось в прошлый раз, чтобы снять иллюзию. Хочешь открыть карты? Так вот тебе прямой вопрос: кто уничтожил домен моей дочери?

— Твоей… кого?

На секунду мне показалось, что у меня солнечный удар. Сашино лицо потеряло очертания, распалось на части и растаяло в воздухе. Фигура моего собеседника стала как будто ниже и толще. Чеканные Сашины черты исказились, расплылись и покрылись морщинами, нос вытянулся, под глазами появились мешки…

"Да это же не Саша! — с ужасом поняла я. — Это Катькин папаша, мэтр Погодин, в Сашином обличье!"

— Если это сделала ты сама — я не исключаю такой вариант, — продолжал между тем Погодин, — то ты заплатишь. Хоть я всего лишь жалкий иллюзионист, моего мастерства на это хватит, будь уверена. Есть несчастные, которые живут в мире иллюзий годами, искупая свои преступления. Если уничтожение домена — твоя работа, то ты останешься в этом парке навсегда. Куда бы ты ни пыталась убежать, он всегда будет вокруг тебя. Ну, а если тебя кто-то использовал, предлагаю другой вариант. Ты говоришь мне, кто это, а я тебя отпускаю. Ну?

Я промолчала. В первый момент я порядком испугалась. Но почти сразу испуг сменился разочарованием и стремительно нарастающей злостью. Я злилась на всех: на Погодина, на Сашу, на Катьку, а больше всех на себя. "Размечталась, одноглазая! — с отвращением и горечью думала я, вспоминая свои нелепые мечты и не менее нелепые восторги по поводу внезапного Сашиного звонка. — Даже детям известно, что чудес на свете не бывает. Надо сразу предполагать самое худшее, и на сто процентов оно и окажется правдой. Это ж надо было так проколоться! Как я теперь сама себе буду в глаза смотреть?!"

— Я, кажется, задал вопрос, — ядовито повторил Погодин.

— Ничего я вам, дяденька, не скажу, — желчно ответила я. — Обойдетесь.

— Та-ак, — протянул мэтр. — Значит, будем играть в партизан. Ты хоть представляешь, что я могу с тобой сделать?

— Ничего вы сделать не можете, — подумав, ответила я. — Бон, Катька попыталась, и что с ней теперь? А насчет бесконечного парка, так сами знаете, что я умею распознавать иллюзии. Так что лучше оставьте меня в покое.

Моя последняя фраза Погодина взбесила.

— На помощь надеешься, пигалица? — зловеще произнес он и отступил на шажок. — Погоди же, когда я выясню, кто за тобой стоит, вам всем мало не покажется!

"Да он же меня боится! — догадалась я. — Не знает, что я могу, а что нет. Запугивает, а сам держится на всякий случай подальше".

Проблема состояла в том, что я тоже не знала, чего мне ожидать от Погодина. С иллюзионистами его уровня я просто не сталкивалась. Так что в некотором роде мы были на равных.

— Ты, наверно, представляешь, каково это — когда уничтожают твой домен, твою собственную Вселенную? — зашел Погодин с другой стороны. — Это сравнимо с медленным изощренным убийством. Как будто твою душу разрывают на части и поочередно втаптывают ее обрывки в грязь. Вот что ты устроила моей дочери! Но ты ведь не хочешь пережить нечто подобное сама, верно? Твой домен тебе дорог?

— А нет у меня никакого домена! Можете проверить, — заявила я, и, глядя на офигевшего Погодина, подумала: "Два-ноль в мою пользу".

Но запас угроз Катькиного папаши еще не был исчерпан.

— Я приму все меры, чтобы тебя исключили из училища. Поверь, это в моих силах. Сорняки надо уничтожать в зародыше.

— У меня такое чувство, будто вы уже пытались вырвать сорняк, — насмешливо сказала я. — Позавчера, в кабинете Николаича. Что-то не больно у вас получилось.

— Ладно, — сквозь зубы процедил Погодин. — Если не желаешь по-хорошему, возвращаемся к первоначальному варианту.

Папаша вдруг наклонился, набрал горсть земли и швырнул мне в лицо. Мои глаза запорошила пыль и зеленые бусины ивовых почек, порыв ветра вырвал из рук букетик ветреницы. Я на мгновение зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что Погодин исчез, а парк изменился.

Я по-прежнему стояла на краю оврага, но обрыв был с другой стороны. Вместо ивы росли какие-то кусты с темно-красными ветками. Ива тоже присутствовала, но в стороне, раскидистая и корявая. Дорожка, по которой мы пришли, растворилась в зарослях ветреницы. Вокруг сплошной стеной росли березы.

Я быстро огляделась в поисках путей к отступлению. На севере между деревьями светлела прогалина. Я кинулась туда, но не успела пробежать и трех метров, как споткнулась на ровном месте и полетела на мокрую землю. В воздухе загрохотал издевательский смех Погодина.

"Урод! — злобно подумала я. — Хуже своей доченьки".

Ситуация напоминала "Рагнарек", но сейчас не было ни Князя Тишины, ни Эзергили, чтобы спасти меня. Что ж, придется выкручиваться самостоятельно.

Я поднялась на ноги, готовясь к контратаке. Главное — осознать, что ничего этого нет: ни деревьев, ни красных кустов, ни оврага. Есть настоящий парк, но он от меня скрыт. Иллюзия — это искажение реальности. Если устранить источник искажений, то она исчезнет.

Неторопливо отряхивая джинсы, я прикрыла глаза, прислушиваясь, принюхиваясь и вспоминая, как выглядит местность на самом деле. У меня было преимущество перед Погодиным, о котором я знала, а он мог только догадываться: я отлично ориентировалась в Удельном парке и четко представляла себе, где нахожусь. Оставалось только временно нейтрализовать Погодина.

Слева — там, где не надо, — бодро журчал ручей, а справа, там, где росли красные кусты и ива, едва ощутимо веяло теплом. Я быстро прикинула пространственный расклад. Значит, надо перебраться через овраг, за ним будет футбольное поле (главное, не поломать ноги о скамейки), потом бегом в березовую аллею и прямо, к железной дороге, а там уж и парк кончается. Я посмотрела на темно-красные кусты и корявую иву. Чисто интуитивно сделав выбор в пользу ивы, я глубоко вздохнула, подскочила к дереву и изо всех сил ударила его ногой. Раздался крик боли. Ива растаяла в воздухе; на ее месте корчился, держась за колено, Погодин.

— Ну что, побегаем? — бросила я ему вызов и с закрытыми глазами, чтобы не отвлекаться на иллюзии, рванулась в сторону оврага.

Вскоре у меня под ногами исчезла земля, и я покатилась вниз, цепляясь за кустики ветреницы и прошлогодние ветки; свалилась в ледяной ручей, форсировала его на четвереньках. Наверху что-то кричал Погодин. Я вылезла наверх, открыла глаза и к своей радости увидела футбольное поле — очевидно, распространить иллюзию на весь парк Погодин не озаботился. Оглянувшись, я увидела Погодина, который, не жалея штанов, съезжал на заднице в овраг. Похоже, убедившись, что иллюзией меня не одолеть, он пустился в погоню самым примитивным материальным способом.

"Ладно же, — подумала я, прикидывая расстояние до железной дороги. — Держись, мэтр!"

Через десять минут я, спотыкаясь, подбегала к железнодорожной насыпи. За спиной, шагах в двадцати, грузно топал и пыхтел Погодин. Под ноги ежесекундно попадались какие-то ветки, коряги, кочки, и какая из них реальная, а какая иллюзия, на бегу было определить практически невозможно. Чтобы не терять скорость, я игнорировала все препятствия. Я сильно рисковала: если бы мне попалась настоящая яма… До насыпи я, однако, добежала, ни разу не упав, и даже оторвалась от Погодина. "Ну, теперь-то этот бегемот меня точно не догонит! — злорадно подумала я. — Посмотрю я, как он полезет на насыпь!" Остановившись на секунду, чтобы перевести дыхание, я развернулась в сторону железной дороги… О нет! Из-за поворота, метрах в пятидесяти справа от меня, донесся хриплый свист электрички. Я мгновенно прикинула, что если сейчас полезу на насыпь, то попаду прямо под поезд. Как неудачно получилось! Появись она минутой позже, и я бы оторвалась от преследователя.

Электричка показалась из-за поворота. Погодин с мокрой от пота рожей был уже метрах в десяти. Я растерянно оглянулась по сторонам, готовясь рвануть вдоль насыпи, как вдруг заметила, что на семафоре слева горит красный свет. "Как же так?" — краем сознания отметила я эту странность. — Первый раз вижу, чтобы электричка ехала на красный". И тут меня осенило. Электричка была иллюзией! Очередной попыткой Погодина меня задержать. Не тратя больше времени на размышления, я решительно полезла на насыпь.

Электричка тем временем поравнялась с нами. В лицо мне ударила воздушная волна, оглушил грохот колес. Погодин со стиснутыми зубами карабкался за мной. "Господи! — подумала я с внезапным ужасом. — А если это не иллюзия?"

— Стой, самоубийца! — задыхаясь, сквозь грохот поезда крикнул Погодин, вытягивая лапу в мою сторону. Это было его ошибкой.

Окрик мистическим образом убедил меня в собственной правоте, и я без колебаний кинулась под поезд. В то же мгновение мираж электрички исчез. Я стояла на пустых рельсах. Вокруг стало тихо-тихо.

— Ага!!! — торжествующе завопила я. — Обломался, толстопузый!

Погодин молча рванулся за мной, но я его ждать не стала: перескочила через рельсы и скатилась кубарем вниз по насыпи. Мастер иллюзии не решился рискнуть здоровьем, повторяя мой акробатический трюк. Вместо этого он встал на рельсах и протянул обе руки в мою сторону. Я видела, что у него шевелились губы, но слов расслышать не могла.

— Давай, давай, колдуй, неудачник! — крикнула я. — Мне на твои иллюзии плевать!

Погодин опустил руки и исчез из виду — должно быть, спустился с насыпи с другой стороны. Или испарился от стыда, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Интересно, что он там пытался наколдовать? Никаких перемен в себе я не ощущала. Определенно, неудачная погоня сказалась на творческих способностях Катькиного папаши. Так что, можно считать, в поединке с заслуженным мастером иллюзии я оказалась сильнее.

Страшно гордая собой, я направилась в сторону Светлановской площади искать транспорт, идущий в Старую деревню.

ГЛАВА 5

Эзергиль должна умереть

На следующий день Погодина на занятия не пришла. Все сидели по своим углам тихие и заторможенные. Иван от меня демонстративно отвернулся; он казался полностью погруженным в свои мысли. Эзергиль с отсутствующим видом качалась на стуле и бездельничала. При виде меня она встрепенулась и явно хотела что-то сказать, но потом как будто передумала и принялась за мной исподтишка наблюдать. Антонина поздоровалась со мной небрежно, как обычно, ничем не дав понять, что знает о моей причастности к вчерашним событиям. И тут же, без перехода, наехала по полной программе, как только она одна и умеет. Дескать, и ленивая я, и бездарная, и криворукая, и на занятия постоянно опаздываю, и мастерскую реальности совсем забросила, вообразив себя неизвестно кем, а на самом деле я никто, и звать никак, и зачет за вторую четверть до сих пор не сдала, и никогда не сдам, поскольку я… (см. выше). Короче, будешь сдавать зачет прямо сейчас, огорошила меня наставница. Сиди и готовься. Я пошла чай пить, вот тебе пятнадцать минут форы. И если не сдашь, тут-то мы и распрощаемся навсегда. И ушла, хлопнув дверью, злющая, как волчица. Я перевела дыхание и изумленно спросила Эзергиль:

— Что здесь творится? У Антонины весеннее обострение бешенства?

Эзергиль косо посмотрела на меня с таким выражением, как будто хотела сказать что-то неприятное, но промолчала и пожала плечами. Я удивилась еще больше: первый раз в жизни я видела Эзергиль недовольной.

— Вы чего такие кислые?

— Катька заболела, — вяло сказала Эзергиль. — Совсем с ней плохо. В больнице лежит.

Я хотела сказать, что так ей и надо, но поймала взгляд Ивана и вместо этого спросила:

— А что с ней?

— Тебе лучше знать, — буркнул Иван из угла.

— Да ладно, отстань от нее, — сказала Эзергиль. — Она тут ни при чем.

— Как — ни при чем?! — взвился Иван. — А кто это все устроил? Пусть посмотрит на Дом Эшеров!

— Ей нельзя, — меланхолично ответила Эзергиль, продолжая качаться на стуле.

— Нет, пусть посмотрит и осознает!

— Чего это с Иваном? — удивилась я. — Внезапно озверел?

— Послушай, — сказала мне Эзергиль, — у Погодиной серьезные проблемы со здоровьем. Тот демон был какой-то непростой: демиургией она не сможет заниматься как минимум месяц. Может быть, и дольше. А при наихудшем раскладе, так и вообще никогда. В общем, ситуация такая: если она поправится, у тебя тоже будет все в порядке. Если нет… тебе придется заплатить. Из училища вылетишь в один день. Катькин папаша сделает все, чтобы испортить тебе дальнейшую карьеру. Никто из мастеров реальности тебе руки не подаст.

Я промолчала. А что тут скажешь — все ясно. Оправдываться не хотелось, и Катьку мне все равно было не жалко. Представься мне вторая попытка, я поступила бы точно так же.

— Ты, конечно, скажешь, что не знала, не хотела и все такое, — продолжала Эзергиль. — Поэтому тебе и дается шанс. Пока Катька лечится, все делают вид, что ничего не случилось. Кстати, вопрос: куда ты девала демона после разгрома Дома Эшеров?

— Никуда, — пожала я плечами. — Сам ушел.

Иван ядовито расхохотался. Меня внезапно охватила ярость, которую с трудом удалось подавить. "Да ты просто завидуешь, — злобно подумала я. — Тебе-то ни в жизнь такого классного демона ни создать, не вызвать. Играй в свои куклы и помалкивай".

Эзергиль взглянула на меня в упор. "Чего это у нее лицо сегодня такое застывшее? — мельком удивилась я. — С тональным кремом переборщила, что ли?"

— Никогда так больше не делай, — тихо сказала она.

— Так не буду, — послушно согласилась я.

— Я это говорю ради твоего же блага.

Я промолчала.

— Ой, нарвешься! — покачала Эзергиль головой. — Жалко ведь, глупую! Ну чем тебе Катька не угодила? Что за нелепая ненависть? Да, характер у нее сложный. Да, она тебя вначале не оценила и поплатилась. Всё, теперь вы квиты. Успокойся и займись делом. Вы с ней еще подружитесь.

— Да что ты ее уговариваешь? — злобно крикнул Иван. — Она тебя вообще не слушает…

Я подняла руку, жестом заставив его замолчать. Внезапно я поняла, что тут происходит.

— Знаешь, почему ты сегодня озверел? — громко и спокойно произнесла я. — От страха. Ты боишься, что я сделаю с твоими игрушечными государствами то же самое, что с Домом Эшеров. И Эзергиль боится, поэтому и уговаривает меня мириться с Погодиной. И Антонина меня боится…

— Ну, глупая! — протянула Эзергиль. — Совсем мозгов нету!

— На тебя я не обижаюсь, — свысока ответила я. — Так я решила. Но могу и передумать. А теперь замолчите и не мешайте мне. Я буду работать.

Иван попытался что-то вякнуть, но я повернулась к нему спиной и села на свое место у верстака. Прикрыв глаза, надела плеер и начала вытряхивать из сознания лишние мысли. Рядом скрипнула табуретка.

— Музыкальные ассоциации, да? Что там у тебя, Крис Ри? А чего такое старье?

— Отвянь, — сонно произнесла я.

— Разве я что-то делаю? — вкрадчиво спросила Эзергиль. — Просто сижу.

Я совсем закрыла глаза. Внутри уже образовалась привычная пустая, звонкая тишина. Теперь я была уже вне досягаемости. Я могла двигаться в любом направлении. В нужный момент подключилась музыка. Это такое задание, для развития воображения: включаешь музыку и запускаешь фантазию. Иной раз вылезают поразительные вещи, какие в здравом уме не сотворишь.

…Темная затхлая комната, где пыль не трогают годами. Окно, завешенное плотными грязными шторами. Лицом к окну стоит инвалидное кресло. Старик, больше похожий на труп, — кажется, он врос в это кресло, оно часть его беспомощного дряхлого тела. Ему уже все равно, в какой он комнате, в каком он теле. Он на три четверти на том свете. Когда-то он был живым и молодым. Теперь он хочет только одного — чтобы открылось окно. Но открыть его некому. Ведь для этого надо встать с кресла. А его время уже истекло.

Да — он может так и умереть в своей комнате, не увидев неба. И тогда он проведет там вечность. От него уже ничего не зависит. Конечно, он рассчитывает на награду за прошлые заслуги. Он надеется, что былые страдания должны когда-нибудь компенсироваться, хотя бы по закону равновесия. В конце концов он, как ребенок, хочет, чтобы его пожалели и выпустили. Но его время кончилось. Здесь, сидя в инвалидном кресле перед закрытым окном, он не имеет права даже просить.

Я думаю, может, их двое? Один вечно сидит в кресле и ждет. Когда бы я ни заглянула в эту затхлую комнату, он всегда будет сидеть там. И это тоже справедливо. А другой вдруг почувствовал на губах вкус меда и увидел свет. Ослепляющий свет, острый, как лезвие меча, которым разрезали штору сверху донизу. Когда его глаза привыкнут к свету, он увидит, что за окном — зеленая долина, а над ней радуга. И тогда он встанет с кресла, расправит плечи и шагнет вперед.

— А может, и не шагнет, — раздался у меня в голове насмешливый голос Эзергиль.

— Не мешай, — еще не поняв, что случилось, огрызнулась я.

— Знаешь, почему не шагнет? — не обратив внимания на мою реплику, продолжала Эзергиль.

Теперь я ее разглядела. Мы стояли друг против друга по обе стороны инвалидного кресла, как ангелы смерти. Старик нас не видел. Его слезящиеся глаза были прикованы к полосе света между шторами. Эзергиль улыбнулась мне, взмахнула рукой, и свет за окном начал меркнуть.

Тут до меня дошло: Эзергиль каким-то образом пролезла в мою реальность. Мало того, она еще и пытается ею управлять! И у нее, кажется, получается…

— Знаешь, почему он останется здесь? — повторила Эзергиль. — Потому что ему некуда идти. За окном ничего нет. Гляди.

Она отдернула штору. Полоса света исчезла. Пропала радуга, так и не появившись. Ни солнца, ни зелени. Только голая равнина, темнота и тишина. И тихо посвистывает ветер.

— Да хватит мне мешать! — сердито крикнула я. — Как ты сюда вообще попала?

Эзергиль подошла к старику и легко подняла его за плечо. Морщинистое лицо старика скривилось в жалобной гримасе, тусклые глаза беспомощно забегали в поисках погасшего окна.

— Что тут за мумия к креслу прилипла? — брезгливо произнесла Эзергиль и толкнула старика. Коснувшись пола, его тело мгновенно рассыпалось и смешалось с многолетним слоем пыли. Эзергиль растерла тапочком контуры его фигуры и присела на подлокотник инвалидной коляски.

— Это к вопросу о том, кто кого боится, — небрежно сказала она. — Попробуй меня отсюда выставить. Попробуй сделать мне хоть что-нибудь. Ты не думай, никаких обид. Я буду просто здесь сидеть.

— Лучше уходи, — угрожающе сказала я. — Смотри, пожалеешь!

Эзергиль пожала плечами и принялась болтать в воздухе ногой.

— Я — единственное препятствие, стоящее между тобой и зачетом. Не получишь зачета — вылетишь из мастерской. У тебя ведь и так хвостов предостаточно.

— Последний раз предупреждаю!

Поганка Эзергиль не соизволила отреагировать.

Я чувствовала себя злой и растерянной. Мании величия у меня все-таки не было, и я отдавала себе отчет, что самостоятельно мне с Эзергилью не справиться. Но, после того что я сегодня наговорила, надо было обязательно что-то предпринять, чтобы не опозориться окончательно, — на что Эзергиль, конечно, и рассчитывала. Я начала с простого: попыталась восстановить пейзаж за окном, а там уж видно будет. Но Эзергиль мигом отследила и пресекла мое намерение. Меня охватил полный физический и ментальный паралич, в голову словно ваты напихали. Поединок двух воль закончился в считанные секунды; его единственным результатом был усилившийся снаружи ветер. Я стояла перед Эзергилью совершенно беспомощной. Через несколько мгновений я с ужасом осознала, что она пытается пролезть в мои мысли.

— Сотворила, говоришь, демона, — мурлыкала она. — Посмотрим, где ты его взяла на самом деле…

Я чувствовала себя так, как будто кто-то ходит у меня в голове, пинком открывая все встречные двери. Там было немало интересного, помимо демона, — такого, что Эзергили знать ну никак не следовало, и, если бы она обращала внимание на все, что попадалось ей на пути, многое бы впоследствии в моей жизни изменилось. Но ей была нужна именно информация о происхождении демона.

— Вот и оно! — деловито произнесла она. — Гелька, повернись ко мне левым боком, а то неудобно смотреть.

Я начала уже поворачиваться, как под гипнозом, когда в комнате вдруг резко потемнело. Словно тень набежала и ушла. На лице Эзергили появилось озабоченное выражение.

— Это еще что? — пробормотала она.

Ветер снаружи затих. Наступила мертвая тишина. Эзергиль медленно встала с подлокотника, опустила голову и прикоснулась ладонями к вискам, как будто у нее заболела голова. Хотя она все еще держала меня парализованной, в моих мыслях ее присутствия больше не было, и я обрела способность думать самостоятельно. Эге, что-то у негодяйки не заладилось. Судя по всему, моя музыкальная реальность уходила у нее из-под контроля. Не захотелось ли кое-кому немного мне помочь?

На комнату снова опустилась темная пелена. Теперь она была гуще и тяжелее. Штора колыхнулась — за окном прошелестел ветер. Фарфоровое лицо Эзергили приобрело синюшный оттенок.

— Кто здесь? — хрипло крикнула она.

Я вздрогнула от неожиданности и, к большому удивлению, услышала, что ее голос дрожит. Конец света — Эзергиль испугалась!

— Гелька, я спрашиваю, кто здесь?

Она спрашивает меня? Мне-то откуда знать? Я чуть так и не ответила, но вовремя вспомнила о поддержании репутации.

— Здесь нет никого, кроме тебя и меня, — зловещим шепотом произнесла я. — И ты это прекрасно знаешь.

Эзергиль обернулась ко мне и открыла рот, намереваясь что-то сказать. Теперь ее лицо выглядело копией моего — злое и растерянное. Наши взгляды встретились… и в этот миг ее глаза вспыхнули. Уж не знаю, что она увидела. Я успела заметить на ее лице выражение изумления и испуга, которое почти сразу исчезло. За несколько секунд лицо Эзергили снова превратилось в бесстрастную, лишенную всякий эмоций маску. Вдруг она выбросила вперед руку и швырнула мне что-то в лицо. Я успела только заслониться локтем, но и этого не потребовалось: кинутое вспыхнуло в воздухе роем крошечных огоньков и сгорело, не долетев до меня.

"Да она меня убить хочет, что ли?" — ошеломленно подумала я. Эзергиль тем временем оказалась напротив меня, и в руке у нее возник клинок, длинный, узкий и блестящий. Глядя мне в глаза, она медленно, как будто осторожно, занесла его над головой. Я даже закрыться не смогла — стояла и смотрела как зачарованная. То, что случилось потом, было едва ли не самым красивым из виденного мной в жизни: в одно мгновение клинок оплело кружево тончайших трещин, и тысячи стальных блесток с хрустальным звоном посыпались на пол. Эзергиль осталась без оружия, к своему великому удивлению.

Все совершалось очень быстро, как будто по заранее намеченному плану. Силуэт Эзергили вдруг стал расплывчатым. Я подумала было, что у меня заслезились глаза, сморгнула, но не помогло. Бесстрастные черты Эзергили исказились, словно от физического усилия; она стояла неподвижно, и ее тело медленно растворялось в воздухе. Она смыться пытается, догадалась я. Радость-то какая! Скатертью дорожка!

Однако у того, с кем она сражалась (а у меня уже возникли определенные подозрения на этот счет), явно были другие планы. Свет луны померк. В комнате стало совсем темно. Однако я видела Эзергиль, как будто чужими глазами, — она стояла в черной пустоте и светилась изнутри белым пламенем, как гнилушка. Вдруг она всхлипнула, и ее очертания из расплывчатых снова стали четкими.

В комнате было очень тихо. По потолку изредка пробегали полосы синеватого света. Эзергиль, тяжело дыша, опиралась на спинку кресла и светилась, как радиоактивная. Я перевела дыхание. Все?

Эзергиль подняла голову и посмотрела сквозь меня глазами, горящими белым огнем. Вид у нее был абсолютно нечеловеческий.

— Ты кто такой? — хрипло спросила она. — Назови свое имя. По какому праву ты сюда проник?

Меня вдруг захлестнула ненависть. И не только ненависть — гремучий коктейль из ярости и страха и чего-то еще жуткого, чему я не могла найти определения. Меня как будто придавила чужая воля. Что-то похожее я ощущала, когда увидела среди грозовых туч в Сиверской глаза Тлалока. Только теперь я смотрела этими глазами сама.

— Ах ты тварь! — свирепые слова сами срывались с моих губ. — Как ты посмела покуситься на то, что тебе не принадлежит?

— Гелька, очнись! — выкрикнула Эзергиль. — Сделай усилие, если меня слышишь! Ты одержима демоном!

— Здесь нет других демонов, кроме тебя. Я это всегда подозревал. Эта мастерская — настоящее змеиное гнездо. Я чувствовал угрозу, но долго не мог определить, от кого она исходит. Но когда я увидел это существо, которое только маскируется под человека…

"Это он о ком?" — пробилась сквозь поток чужих слов моя изумленная мысль.

— О ней, Эзергили, кого ты считала подругой, наивная. У демонов нет человеческих эмоций, а есть только личные интересы. Или не личные.

— Гелька, не слушай его! — подала голос Эзергиль. — Ты что, не понимаешь, к чему он клонит?

Я пожала плечами, давая понять, что еще не разобралась в происходящем. Но мои губы ответили:

— Ты знаешь, что я говорю правду. Мне достаточно пообщаться с тобой несколько минут, чтобы определить твою истинную сущность. С каждой секундой она становится все яснее, как бы ты ни пыталась ее скрыть…

Эзергиль дернулась. На ее лице было написано страстное желание свинтить отсюда как можно скорее.

— Я вижу за тобой чужую волю, — через мгновение произнесли мои губы.

— Ты ничего не перепутал? — нашла в себе силы съязвить Эзергиль.

— Кто-то направляет тебя… чтобы ты следила… Ах, черт!

Мне неожиданно стало легче. Чужое напряжение и эмоции схлынули. Ощущение присутствия осталось. В уголках глаз замерцал синий свет.

— Может, объяснишь мне наконец, что происходит? — переведя дух, накинулась я на Князя Тишины (разумеется, это был он).

— На подругу свою посмотри, — устало произнес он.

Эзергиль стояла в той же застывшей позе, чуть наклонившись вперед. Лицо у нее было неподвижное и безмятежно спокойное.

— Вот тебе иллюстрация, как действует блок, — сказал синий. — Я попытался достать запретную информацию, и пожалуйста — дверца захлопывается, работа мозга прекращается, и мы благополучно впадаем в кому.

— Что с ней теперь будет?

— В принципе, кто ставил блок, тот и снимает. Но я этой ситуации не допущу. А ты мне поможешь.

Меня охватило ощущение, что я должна что-то сделать. Я смотрела на Эзергиль и думала: чего мой помощник от меня хочет? Нет, я уже догадалась, но хотела, чтобы он сказал сам.

— Шевели мозгами быстрее, — раздался раздраженный голос синего. — Время идет. Чего доброго, кто-нибудь явится.

— Некому являться. Погодина в больнице, Антонина ушла. Иван не сумеет сюда добраться.

— Хватит болтать. Убивай ее быстренько, и пошли отсюда.

— Ты что, рехнулся? Мне — убить Эзергиль?

— Она меня видела! Она могла меня узнать! Я не могу допустить…

— Так убей ее сам, если такой крутой! При чем тут я?!

— Смерть смерти рознь. Если ее убью я, толку от этого будет немного. Так, небольшое нервное потрясение. Тем более, ей явно не впервой. А если ты…

— Можно спросить, зачем тебе это надо?

— Зачем?! — поразился синий. — Ты еще спрашиваешь? Ты что, ничего не поняла?

— Не-а.

— Это же заговор против тебя! Валить надо из этой мастерской, причем срочно, пока не поздно! Тебя же хотят погубить с того момента, как ты сюда пришла. Вспомни "Рагнарек"! А Оредеж, где тебя едва не утопили? Я уже замучился тебя выручать. Такого демона раздобыл на халяву, и, кстати, никакой благодарности. А сейчас тебя кто спас? Смотри, будешь тянуть время, уйду, и разбирайся с этой компанией сама. Неужели ты думаешь, что сегодняшнее тебе оставят без последствий?

Я покосилась на Эзергиль и заметила, что она подняла голову, а ее свечение стало более тусклым.

— А как мне ее убить? — поинтересовалась я. — Голыми руками?

— Ну, почему? — обиделся голос. — Как тебе больше нравится, так и убивай. Хочешь, голову ей отруби, хочешь, взорви. Средства я тебе предоставлю в любой момент.

Я немного подумала.

— Думаю, ты выбрал не того человека, — сказала я. — Убивать я не умею. У меня скорее всего не хватит духу даже на курок нажать. А ты говоришь — голову отруби. Насмешил!

Князь пробормотал какую-то невнятную грубость и надолго замолк, очевидно, подыскивая способные убедить меня аргументы. Эзергиль уже почти перестала светиться.

— Каждому настоящему мастеру реальности надо пройти через убийство, как и через собственную смерть, — наставительно произнес он наконец. — Человеческая жизнь — одно из проявлений высшей реальности, на манипуляции с которой в душе у каждого человека поставлен блок. Пока ты не снимешь этот блок, не освободишь душу от присущей всем людям инстинктивной неприязни к убийству и не поймешь, что жизнь и смерть — одно, тебе никогда не стать мастером, попомни мои слова. Рано или поздно это придется сделать. Так почему бы не сейчас? И тебе полезный опыт, и меня прикроешь. Она ведь все равно тебя погубит, разве не понимаешь? И вообще, в этой школе тебе жизни больше не будет. Они начнут тебя тормозить всеми силами. Давать глупые бесполезные задания. Скрывать информацию. А главное, когда ты это поймешь, они не дадут уйти. Просто не выпустят. Для таких заведений это нормально. Хочешь навсегда остаться в чьем-нибудь ночном кошмаре и закончить жизнь в психушке? А я мог бы найти для тебя новое учебное заведение, между прочим, гораздо приличнее этого…

— Ладно, убедил, — сказала я. — Давай подумаем, как ее лучше убить. Я думаю, застрелить. Мне так будет проще.

— Вот и ладушки, — с огромным облегчением выдохнул голос. — Протяни руку ладонью кверху.

Я так и поступила. В руке вскоре появился тяжеленный пистолет.

— А поменьше не мог найти? Мне ж его не поднять!

— Нормальный пистолет, — возмутился голос. — Ты посмотри, какой красивый! "Беретта", оружие киллеров. Давай целься.

— И куда тут нажимать?

— Странный вопрос. На спусковой крючок, естественно, — язвительно ответил голос. — Это такая маленькая железная закорючка…

— Вот эта? Так я и жму на нее, и ничего не происходит.

— Быть не может! — обиделся голос. — Ты, наверно, не сняла с предохранителя.

— Господи! — вздохнула я. — Откуда же мне знать, где тут предохранитель? Все это слишком сложно. Честное слово, отрубить голову было бы проще.

— Я тоже так думаю, — мрачно заметил голос. — Все, хватит валять дурака. Нажми сюда, потом прицелься и дави на спуск. Как только терпят здесь такого тугодума?

Я не без труда подняла пистолет и тут же опустила.

— Что, опять? — злобно спросил голос. Я нервно хихикнула:

— А Эзергиль-то где?

— Что?!

Комната озарилась вспышкой ядовито-синего цвета. Эзергили не было; остался только едва заметный контур, который на глазах растаял в воздухе.

— Ты это нарочно сделала! — загремел яростный вопль у меня в ушах. — Отвлекала меня идиотскими вопросами и тянула время, пока она не сбежала!

— А не надо варежкой хлопать, — парировала я.

— Ты за это заплатишь! Прямо сейчас!

Темнота снова сгустилась. Я стояла в полном мраке с пистолетом в руке, вообще не понимая, в комнате я или уже нет. Вот так — повисшей в чуждой темноте, выкинутой из реальности — должно быть, чувствовала себя Эзергиль перед тем, как ей удалось сбежать. Неужели Князь и впрямь думал, что я собираюсь ее убить? Мне вдруг без всякой причины стало весело и абсолютно не страшно.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? — спросила я своего раздражительного помощника. — По-честному? Выйди-ка у меня из-за спины и покажись.

— Решилась наконец? Ты догадываешься, что потом с тобой произойдет? — зловеще спросил голос.

— Давай, я жду, — отважно заявила я.

— Ты уверена? Даже в ваших убогих версиях миров смерть остается смертью. А ведь ты не знаешь, где сейчас находишься…

— Знаешь, в чем твоя основная проблема? Для Князя Тишины ты слишком болтливый.

Я обернулась и с огромным удовольствием выстрелила Князю в синюю физиономию. Как давно я мечтала это сделать!

И мир развалился в грохоте и брызгах крови.

Когда пространство собралось по новой, я обнаружила, что нахожусь там же, где и была, — на табуретке перед верстаком. Я похлопала глазами, чтобы привыкнуть к электрическому свету. Иван сидел на своем месте, погруженный в творческий процесс. Перед ним голубела полусфера, в которой мелькали какие-то вспышки. Похоже, он вообще ничего не заметил. Метрах в двух от меня стояла Эзергиль, отвернувшись к окну, и водила пальцем по стеклу. Лицо у нее было задумчивое и расстроенное.

— Прости меня, — не глядя на меня, сказала вдруг она. Выражение у нее было такое, словно она обращается не ко мне, а к себе.

Я оторопела:

— Нет, это ты меня прости. То есть не прости… извини, что так все вышло. Меня просто занесло — знаешь, как это бывает, когда кажется, что ты круче всех, и хочется это всем доказать, и кажется, что сейчас самый подходящий момент? И я не знала, что он явится. А круто я отвлекла его, когда догадалась, что ты хочешь сбежать, правда? Кстати, знаешь, я его застрелила. Выстрелила ему в рожу так, что он отлетел шагов на пять и куда-то провалился — наверно, к себе в ад. Смотри, у меня до сих пор его кровь на одежде…

— Прости меня, — смиренно повторила Эзергиль, как будто не услышав моей сбивчивой оправдательной речи, и даже голову опустила, словно провинившаяся первоклассница. — Мне нельзя было так поступать. С самого начала, как ты пришла, все было неправильно… неестественно…

Бот теперь, глядя на Эзергиль, я конкретно испугалась.

— Если тебе так хочется, я, конечно, прощаю. Но, по-моему, это тебе надо меня прощать. Точнее, Антонине. Давай пойдем к ней и все расскажем, — загорелась я. — Наверно, мне надо было сразу сказать ей о синем призраке…

— Надо, — вяло ответила Эзергиль. — Как он тебе представился?

— Князь Тишины. А ты с ним что, знакома? Эзергиль истерически расхохоталась, развернулась и выбежала из мастерской.

"Она не человек… — снова и снова думала я, ошеломленно глядя ей вслед и чувствуя, как нарастает уверенность в том, что Князь Тишины сказал правду. — А кто?!"

ГЛАВА 6

Демон приходит ночью

Весь оставшийся вечер я просидела, запершись у себя в комнате, снимала стресс; с родителями не разговаривала, Маринка позвонила — я не стала брать трубку. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Хотелось побыть наедине с собой, любимой, которую все обижают и никто не желает оценить по достоинству. Я включила диск с какой-то сиропной западной попсой, поставила на стол зеркало, разложила косметику и занялась украшением себя: намазалась как минимум четырьмя разными кремами, накрасила ногти, надушилась горьковатыми мамиными духами. Потом долго расчесывала волосы щеткой — вперед, назад, пока не начали искрить и потрескивать. Выкопала в книжном шкафу руководство по вечернему макияжу и принялась за работу, пытаясь нарисовать поверх своего лица утонченно-чувственный облик девушки с иллюстрации: тональный крем, терракотовая пудра, помада с перламутровым блеском, техника "дымчатый глаз"… А внутри, в душе, был настоящий ералаш. Самое ужасное, я не понимала, что происходит. Почему я так оборзела сегодня в мастерской? Как осмелилась выстрелить в Князя? За что Эзергиль просила прощения? Похоже, я утратила всякий самоконтроль и даже не в состоянии оценить, хорошо я поступаю или плохо.

"Instructio de arbore" висело, пришпиленное к обоям, у меня над столом. Я мрачно посмотрела на картинку. Девушка лежала себе на травке; хотя вид у нее с деревом на макушке был довольно-таки идиотский, выражение лица было спокойное и самоуверенное, я бы даже сказала, нахальное.

"Да при чем тут душа мастера, очищение от зла и прочая фигня! — ожесточенно подумала я, вспомнив поучения Антонины. — Если нет таланта, то никакое очищение не поможет. И вообще, нет в природе никакого зла. И добра тоже нет. Все это относительно. Что одному хорошо, то другому плохо, и наоборот. Единственное, что имеет значение, — это сила. Кто сильнее, тот и прав".

В дверь постучалась мама. Я позволила ей принести чай с горячим бутербродом и выставила из комнаты, зная, что она все спишет на переходный возраст.

— Макс звонил весь вечер, — сообщила она из-за двери.

— Пошли его подальше.

— Гелечка, ну так же нельзя… Он хороший мальчик. Людей надо жалеть…

— А меня кто пожалеет? — с надрывом спросила я. — Все только о себе и думают. Что я им, кукла на веревочках? Подергали, и она танцует. Надоело, всех ненавижу, а себя в первую очередь. Все, я сплю.

Вздохнув, мама ушла, а я прямо в вечернем макияже, хоть сейчас на дискотеку, залезла в кровать. Спать, как всегда, не хотелось. На душе было тяжело и муторно. Угнетала неопределенность. Душу назойливо точила мысль: "А не выгонят ли меня теперь из мастерской?" Логика подсказывала, что могут, и даже более того, просто должны, после того что я там натворила. Я утешала себя единственным соображением, что обычной логикой там никто не руководствуется. Мне уже многое сходило с рук, но рано или поздно должен наступить конец. "Я же спасла Эзергиль!" — "А кто ее спровоцировал? Кто нарывался?" — возражал внутренний голос. Но самой неприятной была запоздалая догадка, что окаянный Князь Тишины намеренно втравил меня во что-то запретное, опасное и, что хуже всего, имеющее целью нанести вред нашей мастерской. "Ну, так он и получил по заслугам!" — довольно подумала я, чувствуя, что тот выстрел был моим единственным правильным поступком с самого начала нашего знакомства.

Ощущая припадок какой-то злобной активности, я взяла наугад из шкафа одну из Сашиных книг и погрузилась в чтение. Девушка купалась в ночном море, ее пьяный парень остался спать на пляже. Она плыла и вдруг почувствовала резкую боль в ноге. Наверно, наткнулась на камень, подумала она, потянулась ощупать ногу… а ноги нет. Мне вспомнился один знакомый парень, которого угораздило сняться в эпизоде фильма про Чечню в роли малолетнего ваххабита. Его роль заключалась в одной реплике. Когда его спрашивали: "А с глазом-то у тебя что, пацан?", — он снимал с лица повязку и загробным голосом говорил: "Нету глаза". Прочитав, как акула-людоед рвет девушку на части, я отложила книгу. Припадок активности иссяк, сменившись депрессией и непонятной тревогой. Я выключила свет, вытянулась на кровати, полежала минут пять, и мне стало все понятно с моим взвинченным настроением. Мастерская, Эзергиль, странности характера — да черт с ними.

Просто я боялась, что Князь Тишины вернется из своего ада, чтобы мне отомстить.

В соседней комнате тикали часы. В окно сквозь прозрачную листву ивы светил фонарь.

"Убила я его или нет? — размышляла я, лежа в постели и глядя, как по потолку пробегают световые полоски от фар проезжающих автомобилей. — Скорее всего, нет, к сожалению. Нечисть так просто не убьешь, особенно из призрачного оружия. Как и мастера иллюзий, кстати. К тому же он сам сказал, что смерть в одном из собственных миров — это всего лишь нервное потрясение. Но если он захочет отомстить — а он непременно захочет, я его характер знаю уже неплохо…"

"Хочешь, я приду к тебе в образе демона?" — вспомнился мне вкрадчивый шепот синего. И ведь придет, собака…

"Кстати — Тлалок требует человеческих жертв", — услышала я Маринкин жизнерадостный голос.

Первое предупреждение: "Обернешься — погибнешь". Сегодня я обернулась. А его кровь на моей одежде исчезла еще в мастерской…

С час я ворочалась в кровати, пытаясь выбросить из головы девушку с откушенной ногой из книги и прочие мрачные мысли. Но страхи являлись сами, быстрее, чем я с ними расправлялась. Я взглянула наверх и покрылась холодным потом — показалось, будто у меня над головой сидит огромный паук. Но это была просто тень на потолке.

Часы тикали и тикали. "Вот что мешает мне спать!" — догадалась я, встала, сняла их со стены и унесла на кухню. Вернувшись в постель, я поняла, что сделала ошибку: в комнате стало тихо, как в могиле, только в соседней комнате иногда подозрительно поскрипывал пол. Я лежала, как в засаде, поглядывая на потолок. Тень уж слишком походила на паука, это явно не было случайным сходством. Я шевельнулась, раздумывая, не перебраться ли спать на диван в другую комнату, но тут дверь приоткрылась и снова захлопнулась с глухим стуком. "Я попала", — в ужасе подумала я. "Обычный сквозняк!" — возразил рассудительный внутренний голос. Но до него ли мне было, когда вот-вот явится кровожадный демон?

"Что же делать?" — в отчаянии подумала я. Собравшись с духом, я снова отправилась в кухню, нашла в аптечке по запаху настойку валерьянки, наугад накапала в стакан, залпом выпила и вернулась в кровать. Довольно скоро настойка ударила по мозгам, мысли стали мешаться. Я почувствовала, что наконец засыпаю. В воображении возник демон-разрушитель в первоначальном фольклорном варианте, но мои эмоции как-будто отключились. "И пожалуйста, — лениво думала я. — Милости просим. Снись мне хоть всю ночь, все равно утром я проснусь и все забуду".

В темноте морда демона казалась подсвеченной и была видна во всех деталях. Один глаз и половина лба у него отсутствовали; на их месте зияла кровавая, обожженная по краям дыра. Другой глаз, живой, ярко-зеленый, не отрываясь, смотрел на меня. Я вдруг поняла, что демон меня видит. Он поймал мой взгляд и чуть приоткрыл пасть, что, вероятно, означало приветственную улыбку. Хоть я и находилась в некотором ступоре после ударной дозы валерьянки, но опасность ощутила. "Это неестественно, когда твой сон на тебя смотрит, — вяло подумала я. — Все, раз-два, просыпаюсь, открываю глаза". Я открыла глаза и увидела демона. Он стоял посреди комнаты, смотря на меня единственным глазом. Вид у него был угрожающий.

Я мигом подскочила в кровати и забилась в дальний угол, закутавшись в одеяло.

— Здравствуй, — знакомым голосом сказал демон. — Хотя нет, неправильно. Здоровья ты скоро лишишься.

— Сгинь, нечистый, — рефлекторно сказала я.

— Я долго терпел. — Демон сделал шаг в мою сторону. — Твое упрямство, своеволие, постоянное хамство и трусость. Но предательство и покушение на жизнь — это уже перебор. Пришло время провести воспитательную работу…

— Князь Тишины! — прошипела я. — В облике демона, как и обещал…

— А кто тебе сказал, что это облик, а не моя сущность? — попытался с ходу запугать меня Князь. — Что бы ты там ни утверждала, ты ведь не знаешь, кто я на самом деле.

— Знаешь, мне пофиг, — гордо ответила я. — А к демонам я уже привыкла. К тому же я смотрю на тебя и не умираю — значит, это просто маскировка.

Демон усмехнулся. Теперь он был совсем близко. Он протянул руку и легко провел когтями по моей щеке.

— Маскировка или нет, — почти ласково сказал он, — особой разницы я не вижу. В любом облике я могу сделать с тобой все, что угодно.

Когти неожиданно впились мне в щеку. Я вскрикнула, отдернув голову.

— Мастер иллюзии, да?

Демон продемонстрировал когти со следами моей крови.

— Во всем признаюсь и раскаиваюсь, — быстро сказала я. — Ты прав, а я не права. Извини, пожалуйста. Больше не повторится.

Демон помолчал, разглядывая меня как диковину, пока я не почувствовала себя полной дурой.

— Взрослые люди, деточка, — язвительно сказал он, — за проступки не извиняются, а расплачиваются.

— Но ты ведь не умер!

— Откуда ты знаешь?

Я не нашлась, что ответить: тут он меня уел.

— Помнишь, что я говорил об опыте собственной смерти? Очень полезное упражнение, и сейчас мы им займемся.

— Оставь меня в покое! — взмолилась я. — Просто уйди.

— Уйти?! — неожиданно вскипел Князь. — Да как у тебя язык повернулся? После того, как ты предала меня…

— Тебя? — изумилась я. — Я что тебе, в верности клялась?

— После того, как я помогал тебе… советовал, направлял, спасал… как ты могла так поступить со мной? Это хуже чем неблагодарность…

— Да, я предательница! — не выдержав, закричала я. — Из-за тебя я предаю своих! Ты подсунул мне того монстра, и я едва не погубила Катьку…

— Ты сама хотела ее смерти!

— А сегодня… Эзергиль — моя подруга, а я чуть не убила ее, сама того не желая. Что ты из меня делаешь? Зачем?

Демон не ответил. Из его змеиной пасти вырывалось тихое шипение. Неожиданно он шагнул в сторону двери и рывком распахнул ее.

— Вставай, — хрипло сказал он.

За дверью были только темнота, полная ночных страхов, источающая запах земли и металла.

— Я туда не пойду, — испуганно ответила я, крепче заворачиваясь в одеяло. — Нет-нет, ни за что.

— Думаешь, тебя спрашивают? — отрывисто сказал Князь Тишины, схватил меня и поволок за дверь, в пахнущую землей тьму.

Наверху чуть сквозил свет: это были звезды, мелкие и плоские, как шляпки гвоздей. Шумели листья, ветер срывал их, наполняя воздух шорохом и холодом. Демон целеустремленно шагал, закинув меня на плечо.

— Куда ты меня тащишь? — выкрикнула я после нескольких безуспешных попыток вырваться.

Ответа не дождалась.

— Ненавижу тебя, синемордый!

Ноль реакции.

— Ну, пожалуйста, прости. Да, у меня вздорный характер…

Демон продолжал шагать.

— Сам виноват, ты меня довел!

Я всхлипнула. Только тогда синий остановился.

— Как тебе местность? — спросил он. — Отвратная, правда? Может быть, ты ее даже узнаешь. Я долго думал, что с тобой сделать, и наконец придумал пару вариантов. Погоди. Мы уже почти пришли.

Мои глаза понемногу привыкали к темноте. Нас окружал странный лес: деревья с черными стволами, растущие на равном расстоянии друг от друга, без подлеска. Местность понемногу повышалась, посвистывал ветер, летели листья. Демон шагал себе и шагал без устали. Лес становился все реже. Откуда-то волнами накатывал шум, похожий на далекие удары прибоя. По моей спине поползли мурашки, горло сжалось от нехорошего предчувствия. Я заерзала на плече у демона, пытаясь подавить нарастающий страх. Этот панический страх, лишающий сил и разума, мне уже был знаком.

Наконец вдалеке едва слышно ударил колокол. Металлический зловещий звук избавил меня от последних сомнений.

— Так это твое, — прошипела я в спину Князю. — Твой домен, да? Ты хозяин поля. Ты прячешь выходы и рисуешь кровавые руны.

— Ошибаешься. Я не хозяин поля. К сожалению, я скорее его слуга.

С этими словами Князь поставил меня на ноги. Я едва не потеряла равновесие, и пришлось ухватиться за его когтистую руку.

Лес кончился. Передо мной простерлось поле, и оно было черное. В небе едва угадывались силуэты стремительно несущихся облаков. Время от времени сверху молотом падал холодный шквал, нанося полю быстрый тяжелый удар. Безлиственное дерево, стоящее в центре поля, горело белым огнем; я видела, как этот огонь струится под блестящей корой, темной и полупрозрачной, как обсидиан.

— Тебе здесь не нравится? — спросил синий. — Мне тоже. Ненавижу это место. А знаешь, каково тут торчать годами? В полном одиночестве, не живым и не мертвым, здесь таких понятий нет… Я сначала подумывал, не оставить ли тебя здесь вместо себя — духом-хранителем? После твоего вчерашнего покушения это было бы даже справедливо. Но потом я передумал. Есть еще один способ…

— Способ? — не поняла я. — Ты о чем вообще?

— Способ освободиться. Но тебе он не понравится совсем.

В воздухе промелькнула белая искра, затем другая. Это напоминало звездопад. Но вскоре я поняла, что пошел снег: редкий, очень легкий, летучий. Я поежилась. Слова Князя казались непонятными, а насчет духа-хранителя я ему не поверила. Где-то в глубине моей души сидела твердая уверенность, что он не захочет причинить мне зла. Если бы хотел, подумала я, давно бы причинил, поводов я ему давала предостаточно.

— Оглядись еще раз, — продолжал Князь. — Насладись прикосновениями снежинок, попробуй терпкий вкус морозного ветра. Когда ты умрешь, последние воспоминания будут самыми сладкими. Страх, боль, холод — с какой завистью вспоминают о них те, кто не способен больше чувствовать ничего…

Я в упор посмотрела на синего. Облик демона как никогда походил на карнавальный костюм, к тому же плохо подогнанный. Я окончательно уверилась, что это только личина. "Что он несет? — подумала я. — Как ему не надоест меня пугать? Почему это я вдруг сейчас умру?"

— В общем, выбирай. Ты можешь навсегда остаться здесь. Или второй вариант.

— Остаться здесь? — Я даже хихикнула, услышав такое нелепое предложение. — Еще чего! У меня другие планы.

— Ну вот ты и выбрала, — глухим голосом сказал демон, крепко ухватил меня одной лапой за шею, а другой проткнул мне грудь насквозь.

— Ай! Больно! — закричала я, не столько от боли, сколько от испуга.

— Будет еще больнее. — Демон шарил рукой у меня в груди, пытаясь нащупать сердце. — Ага, вот оно!

Всю левую половину моего туловища пронзила острая боль. Я отчаянно извернулась, пнула демона в голень. В ответ он только крепче сжал пальцы на моем горле, впившись когтями в кожу.

Нащупав сердце, он сжал его с такой силой, что я заорала во весь голос, и рванул на себя. Внутри что-то натянулось и лопнуло. Демон отпустил мою несчастную шею и отступил, держа на ладони красный комок.

— Жизнь за жизнь. Справедливо, не так ли? Чего ты выпучила глаза? Кстати, не хочешь поинтересоваться, почему ты еще жива?

— Жива? — тупо повторила я.

— Или нет? — усомнился вдруг демон. — Короче, я не знаю, как назвать твое состояние. Пускай будет переходное. В этом мире оно значения не имеет. А в обычном…

Демон убрал сердце в одну из сумок, которые висели у него на груди.

— Кончай пыхтеть и слушай меня внимательно. Без сердца жить невозможно, хоть с этим ты согласна? Твое переходное состояние продлится недолго. Около суток. За это время ты должна найти себе замену, и я отдам сердце тебе обратно. Иначе завтра ночью умрешь.

— Ты о чем? — с трудом спросила я, ощупывая грудь. Раны не было, но внутри, слева, было тихо-тихо.

— Ты культурная девушка, знаешь, что такое замещающая жертва? Но не кто попало, а только тот, кто для тебя важен. Впрочем, поскольку я не привередлив, меня устроит кто-нибудь из твоей паршивой мастерской.

— Ты предлагаешь мне убить…

— Вот именно.

— Но как… и кого?

— Это уж твое дело, кого, — пожал плечами демон. — В общем, чтобы к завтрашнему вечеру у меня был труп. Я знаю, что он будет. Ибо, — сказал он совсем другим тоном, глядя поверх моей головы, — я предчувствую близкую смерть. Она витает в воздухе. Она во всем. Я ее вижу, слышу, осязаю. Даже во сне. Особенно во сне… Так что постарайся, чтобы этот труп не оказался твоим. Мне это было бы… скажем так, невыгодно. Ладно, до завтра. Кстати, дверь сразу за деревьями, найдешь сама. Желаю всего наилучшего.

Демон тряхнул головой, хлопнул по сумке и направился в сторону леса.

— Зачем ты мучаешь меня? — тихо и жалобно произнесла я ему вслед. Это был чисто риторический вопрос, но демон обернулся. На его кошмарной роже, опаленной выстрелом, странно смотрелся устремленный на меня задумчивый зеленый глаз.

— Это ты меня мучаешь, — глухим голосом сказал он и исчез в пляске снежинок.

ГЛАВА 7

День смерти. Зомби

Я проснулась в своей постели, не сразу разобравшись, где я и что к чему. В комнате было полутемно. Из приоткрытой форточки тянуло сквозняком. Такая погода часто бывает осенью, когда нет ни утра, ни дня, а словно один бесконечный вечер. Я села и посмотрела в окно. Ветер брызгал на стекло дождем и раскачивал тополя. Их листва приобрела отталкивающий неживой медный оттенок. С кухни доносился беспечный мамин голос: она с кем-то трепалась по телефону. "Интересно, сколько сейчас времени? — подумала я. — На первый урок точно опоздала, это в лучшем случае. Что-то странное. Почему меня никто не разбудил?"

Тут меня как током ударило: я вспомнила ночные приключения и схватилась за левый бок. "А теперь успокоилась, — прошипела я себе, стиснув зубы. — Тихо, спокойно… слушаем…" В груди была тишина. Ни звука. Меня затрясло. Я вскочила с кровати, прошлась по комнате, выглянула в окно. По двору резво пробежала тетка, прикрывая голову полиэтиленовым пакетом. "Дождь", — отметила я, прижимаясь лбом к стеклу. Досчитав до десяти, чтобы успокоить дыхание, я снова прижала руку к левому боку. Ничего. Сердце не билось.

По рукам, спине пополз липкий озноб. Он прошелся волной по шее, залез в голову, парализовал мысли. В глазах потемнело. Не осталось ничего, кроме ужаса. Я забегала по комнате туда-сюда, обхватив себя руками и повторяя как молитву: "Все нормально. Спокойно. Я не умерла. Все нормально…"

Как такое может быть? Неужели Князь Тишины действительно демон? Что-то я не слышала о людях, пусть даже мастерах иллюзии, которые вырывают или останавливают сердце. "Это глюк, — с надеждой подумала я. — Самый обычный глюк".

Взгляд упал на стоящее на столе зеркало, и я машинально протянула к нему руку, но остановилась с ощущением, что делаю ошибку, последствия которой будут самыми роковыми. Его блестящая поверхность внушала мне неестественный страх. На всякий случай я взяла со стула свитер и набросила на зеркало.

Когда в дверях возникла мама, я чуть не разрыдалась.

— Проснулась, спящая красавица! — будничным голосом сказала мама. — Завтрак давно остыл. А мне тетя Лена звонила — помнишь, у нее сын Валерик — в гости на дачу зовут. Поедем?

— Нет, — на рефлексе ответила я. — Мама!

— A?

— Ничего. Почему ты меня раньше не разбудила?

— Сегодня же суббота, — улыбнулась мама. — Какое у тебя лицо несвежее, — покачав головой, добавила она. — Опять не выспалась? Может, валериану попить?

"Я не умерла, — чуть взбодрившись, подумала я. — Хожу, разговариваю, мыслю опять-таки. Умирают не так".

Я вообще-то не знала, как умирают. И мертвецов, кроме мумии в Эрмитаже, своими глазами не видела. Настоящая смерть представлялась мне совсем по-другому: мрак, тишина, ничто. "Штучки синего, — решила я. — Припугнуть захотел, паразит. И заодно отомстить. Вот и навел иллюзию".

Но за завтраком страхи вернулись. Во-первых, не было аппетита — ну, то есть вообще, как будто передо мной стоял муляж омлета. Сходство омлета с муляжом усугублялось тем, что он не имел ни запаха, ни вкуса. Я расковыряла его вилкой, пошевелила челюстями, как робот, проглотила пару кусочков с осознанием того, что спокойно могла бы и не глотать, и стало настолько жутко и противно, что я бросила это занятие, быстро оделась и ушла из дома гулять.

На улице было мерзко и пустынно — бывают такие пасмурные, растянутые до бесконечности выходные дни. Тишина, царящая внутри меня, распространялась и захватывала окружающий мир, как ядовитый туман. Капал редкий дождь, порывами налетал ветер. Мне все время казалось, что очередным порывом меня унесет, как пустой пакет. Когда я проходила мимо остановки, к ней как раз подъехал трамвай, и я в него зачем-то села. Так я раньше любила делать, когда нападала беспричинная тоска: сесть в первый попавшийся городской транспорт и ехать, куда завезет. Трамвай с бряканьем медленно двинулся по Савушкина. По грязному полу перекатывались растоптанные бутоны гвоздик. Контролерша азиатского вида сидела на своем насесте и что-то монотонно напевала под нос. Я подобрала с пола обломок гвоздики и тайком понюхала: она не пахла.

Надо найти Князя и отобрать у него мое сердце, пока не поздно. Ленивым раздумьям на тему "Кто такой Князь" пришел конец. На поиски разгадки — сутки.

Версию, что Князь — демон, отметаем как бесперспективную. Где и как ловят демонов, за сутки мне не выяснить. Итак, берем за основу, что он — человек. Я принялась строить логические цепочки, собирая все, что мне было известно о Князе: все облики и ипостаси, в которых он мне являлся. Князь Тишины. Синяя тень в окне. Дух-хранитель школьного подвала. Дух-искуситель на Катькином балконе. Дух-спаситель во вражеском училище. Дух-толкователь велений Тлалока. Дух-заклинатель демона. Призрак-провокатор. Одноглазый демон — хранитель поля.

Мир поля. Кассета с "Бурзумом". Саша Хольгер.

Что если Князь Тишины — это Саша Хольгер?

Эта незамысловатая мысль поразила меня так, что я на секунду забыла о пропавшем сердце. Действительно, почему я не подумала об этом раньше? Зачем искать разгадку где-то далеко? К чему гадать о таинственном мастере иллюзий, который почему-то проявляет ко мне нездоровый интерес? К чему нелепые домыслы о том, что Князя нечаянно создала я сама, или хуже того — что он потустороннее существо? Разве не в квартире Саши впервые явился Князь? И разве не в Сашином духе — мучить, издеваться, а потом отобрать сердце и сказать: все, я пошел?

Сознание прояснилось, и в нем забрезжил план дальнейших действий. Я решительно пошла к метро. Мой путь лежал в сторону вражеского училища.

Возле метро "Черная речка" было более людно, чем на улице Савушкина. Вскоре я заметила, что люди обращают на меня внимание. Прохожие оборачивались, лоточницы провожали взглядами. Я нервно погляделась в витрину, но ничего особенного там не увидела.

Внутри метро продолжалось то же самое. Беспричинное внимание публики скоро начало меня нервировать. Я вошла в вагон и встала лицом к двери, спиной к народу. Мое лицо в темном стекле выглядело особенно бледным и мрачным. Впрочем, может, виной этому был искусственный свет.

— Девочка, тебе нехорошо? — раздался женский голос у меня за спиной. — Ты присесть не хочешь?

Я обернулась и попыталась благодарно улыбнуться, но с улыбкой явно вышло что-то не то. Доброжелательно-сочувствующее выражение на лице сердобольной тетки мгновенно сменилось испугом.

Не отрывая от меня взгляда, она попятилась.

— Спасибо, — растерянно сказала я. — Я постою.

Вскоре вокруг меня образовался вакуум. Тетка и с ней еще человек пять стоявших неподалеку от меня незаметно переместились к другим дверям.

— Какая бледная… Явно анемия… или СПИД… Наркоманка, наверно… — бормотали у меня за спиной. — Молодежь пошла…

На "Пионерской" я выскочила из вагона, как ошпаренная, и кинулась к эскалатору, пока кто-нибудь из пассажиров не догадался на всякий случай позвать милиционера.

Выйдя из метро, я направилась к автобусной остановке. Зона пустоты и тишины вокруг меня, казалось, расширялась с каждой минутой. Когда я вошла в автобус, народ тут же раздался в стороны. Я опустилась на приглянувшееся сиденье. Рядом со мной никто и не вздумал сесть. Более того, часть пассажиров перебралась в другой конец салона, а многие вообще вышли. Если в метро меня принимали за наркоманку, то теперь люди интуитивно, явно не осознавая того, что с ними происходит, старались держаться подальше. Меня это абсолютно не расстраивало, наоборот — возникло мрачное веселье. Кроме того, в голове замаячила и оформилась мысль, вскоре преобразовавшаяся в план дальнейших действий.

Я вышла на проспекте Авиаконструкторов и направилась прямиком в знакомый бескрайний двор. Шла быстрым твердым шагом, не прячась. Воин обретает бесстрашие, если ведет себя так, как будто он уже умер. А чего может бояться зомби?

Мое прибытие не прошло незамеченным. Проходящие мимо ученики как по команде притормаживали и боязливо на меня косились. Остановить меня никто не пытался. Интересно, может, у меня уже начали отваливаться части лица, или я покрываюсь трупными пятнами? Я мельком глянула в зеркало — нет, ничего особенного, просто бледность. И взгляд какой-то странный. И выражение лица… Ну, и еще движения слегка изменились… Для моих целей я выглядела именно так, как надо.

Насколько я помнила, кабинет директора располагался за стеклянной дверью на втором этаже. Я надеялась, что директорша окажется на месте — тогда бы сработал эффект неожиданности, и никто не успел бы меня перехватить.

На втором этаже царила полутьма. За моей спиной на лестнице послышались взрослые голоса. Кажется, охрана опомнилась. Надо действовать быстрее. Я прибавила шагу и без стука вломилась в кабинет.

Мне повезло — директорша была на месте. Давешняя тетка квадратных пропорций с генеральским голосом удивленно подняла на меня глаза. Не ожидая столь наглого вторжений, она даже не успела возмутиться. Я подошла вплотную к ее столу, оперлась на край руками и наклонилась вперед, не отрывая от нее неподвижного взгляда. Думаю, лицо у меня к тому времени выглядело достаточно впечатляюще — во всяком случае, директриса заметно побледнела.

— Оставайтесь на месте, — замогильным голосом приказала я. — Я задам вам пару вопросов.

Директриса, очнувшись от столбняка, сделала попытку приподняться.

— Девочка, что ты себе позволяешь?

— Здесь учился Саша Хольгер?

— Кто разрешал тебе сюда врываться?

Директриса оказалась крепким орешком, но мои средства были еще далеко не израсходованы. Я окинула взглядом стол и в стаканчике с карандашами и ручками заметила подходящий предмет — циркуль. Положив перед директрисой на стол левую руку, я с размаху вонзила в нее циркуль. Кровь, как я и ожидала, не пошла. Директриса ахнула и вжалась в кресло, глядя на меня с ужасом. Я ухмыльнулась, как голодный вампир.

— Пара вопросов, и я уйду, — напомнила я.

— Что здесь происходит? — слабо взвизгнула директриса.

— В следующий раз я воткну его в глаз, — пообещала я, занося циркуль. — И не поручусь, что в свой. Так я жду ответа.

Директриса глотнула воздуха, поморгала и покорно ответила:

— Да, Хольгер у нас учился.

— Ага! Может, он и сейчас у вас учится? Скажем, на отделении иллюзий, а?

— Я не имею права отвечать на такие вопросы… Это отдельная структура…

— Значит, учится!

— Нет, нет! — Похоже, по выражению моего лица директриса решила, что сейчас я пойду его убивать. — Он давно уже отчислен. Еще осенью.

— Вранье. Иллюзионистов не отчисляют. Нам рассказывали. Кто раз попал в систему, больше из нее не выйдет.

— С младших курсов у нас отчисляют постоянно. — Директриса понемногу приходила в себя. — Неперспективный ученик уходит и вскоре теряет дар. Это происходит автоматически. Никто не может заниматься высшим искусством в одиночку. Хольгер не был перспективным. Весьма средние способности, огромное самомнение и регулярные нарушения устава училища. Это типичный случай.

"Как бы мне убедиться, что она не врет?" — думала я.

— У вас есть какие-нибудь документы… записи…

— В том шкафу — личные дела… Но вы не должны…

— Сидеть! Я сама достану. По алфавиту, да?

Сашина папка нашлась довольно быстро. Я быстро пролистала ее. Все так и есть. "За дисциплинарные нарушения" и т. д.

По коридору за дверью загрохотали шаги. Время на исходе. Но надо уточнить кое-что еще. Я бросила папку на стол и напоследок спросила директрису:

— А Хольгер действительно не был талантливым?

— Ограниченный дар иллюзиониста, — пожала плечами директорша. — Таких любое училище готовит по полсотни в год. Потом они идут в госструктуры, в шоу-бизнес… Без работы не остаются, но это, скажем так, не штучный товар, а поток…

Дверь кабинета распахнулась, и в проеме возникли обеспокоенные физиономии. Я развернулась, угрожающе поднимая циркуль.

— Дайте мне выйти, — угрожающе произнесла я. — Вам меня все равно не остановить. Если выпустите добром, обещаю, что никого не трону. Уйду и больше сюда никогда не вернусь.

В коридоре шепотом заспорили.

— Выпустите ее поскорее, — дрожащим голосом приказала директриса. — Пусть это существо идет куда хочет.

Физиономии послушно исчезли. Не прощаясь, я покинула кабинет и пошла к выходу из училища, чтобы никогда сюда не возвращаться.

ГЛАВА 8

Геля разговаривает с умершим дедом и устраивает в училище пожар

На Авиаконструкторов я села на автобус, который повез меня в сторону Старой Деревни. На этот раз народу было мало, и внимания на меня никто не обращал. Я сидела, повернувшись к окну, и думала о Саше Хольгере. Вот и отпала моя замечательная версия. Оно и к лучшему. Мне почему-то не очень хотелось, чтобы Саша оказался Князем, — особенно после нелестного отзыва директрисы о его способностях. В первый раз я встретила человека, который критически отозвался о Саше, и в первый раз подумала, что, может, он такой и есть, а я, ослепленная любовью, чего-то не вижу… Между тем автобус въехал в промзону, пересек железную дорогу и повернул к кладбищу, в сторону кольца. Эта местность, известная раньше как Торфяное Болото, была мне хорошо знакома: можно сказать, на ее свалках, чердаках, помойках и живописных развалинах прошло мое детство. Когда я была совсем маленькой, здесь еще стояли деревянные двухэтажные дома, в которых жили мои друзья; потом эти дома снесли, на их месте соорудили корпуса заводов, которые так и стояли с тех пор пустые и недостроенные, утопая фермами в болотной жиже. Еще там по соседству было кладбище, железная дорога и строили метро — в общем, райский уголок, полный ностальгических воспоминаний. Здесь я убегала по крышам гаражей от сторожа, здесь подкладывала монетки под проходящий поезд, чтобы посмотреть, что из них получится, а там носилась между могил в красивом еловом венке, и черные с золотом ленты развевались у меня за спиной, как крылья тьмы.

Словом, на кольце я вышла из трамвая с приятным чувством возвращения в прошлое — домой.

Возле метро "Старая Деревня" было пооживленнее: народ входил, выходил, кучковался у ларьков; несколько десятков теток, как крысы, копались на барахолке. Я купила в ларьке жвачку, оказавшуюся абсолютно безвкусной, с отвращением выплюнула ее и пошла прогулочным шагом вдоль вечно пыльной Торфяной дороги, по которой один за другим проезжали КАМАЗы. Шла куда глаза глядят; что-то подсказывало мне, что меня занесло на Болото не просто так. Слева потянулись корпуса Северного завода, справа недостроенные цеха, сплошь обвешанные рекламными плакатами, сразу за ними — кладбищенский забор из шлакоблоков, который тоже не постеснялись оклеить объявлениями.

Минут через пятнадцать забор закончился, и я оказалась на краю огромного — до самого горизонта — пустыря. Это место и было тем самым Торфяным Болотом, в честь которого назывался микрорайон: полузатопленная равнина, где из луж с ржавой водой торчали куски арматуры, бетонные блоки и детали механизмов, а кочки поросли бесцветной травой и чертополохом. Пустырь напоминал бывший эпицентр ядерного взрыва. На западом краю равнины виднелись далекие новостройки в районе озера Долгого, на севере — только размытая полоса там, где земля сходилась с белесым небом. Метрах в ста от дороги, прямо посреди пустыря, возвышалась серая ступенчатая пирамида. Ее вершина терялась в облаках, а основание было скрыто туманом. Вот тут я догадалась, куда иду, и наконец поверила в собственную смерть.

Эту пирамиду придумала я сама, еще лет пять назад. Однажды мы с родителями проезжали в машине по Торфяной дороге, мама махнула рукой в сторону пустыря и сказала, что там работал мой дед. Дед — это отдельная песня. Он умер, когда я была совсем маленькой, и я знала его только по фотопортрету, у которого было удивительное свойство менять выражение глаз в зависимости от освещения. Судя по рассказам, дед был личностью неординарной и загадочной. Он отличался редкостным обаянием и при этом всю жизнь болел всякими нелюдскими болезнями, одна из которых и свела его в могилу. Чем он занимался по жизни, не знала толком даже бабушка. Но свои последние годы он провел, незамысловато работая ночным вахтером в одном из корпусов Северного завода. Всю сознательную жизнь, слушая бабушкины ностальгические рассказы о деде, я жалела, что он умер так рано. Личность деда давала повод к беспочвенным фантазиям, чем я и злоупотребляла: в частности, выдумала призрачную страну Борию (от слова "Борей"), пограничную башню — серую пирамиду и деда — привратника, а может, и короля или того и другого одновременно. Что ж, меланхолично подумала я, мечта сбылась. Сейчас мертвая Геля познакомится с мертвым дедом.

Дед ждал снаружи. Перед влажной металлической дверью, ведущей в пирамиду, я увидела ободранный конторский стол. На столе стоял термос и лежала толстая растрепанная тетрадь, а рядом на табуретке сидел дед в телогрейке и черной менингитке. По тому, как блеснули яркие голубые глаза деда, я поняла, что он меня узнал.

— Ангелина! — приветствовал он меня. — Радость-то какая! Присаживайся, попей чайку, только пошустрей, а то я на работе.

— Здравствуй, дедушка, — робко сказала я, оставаясь на ногах. — Приятного аппетита.

— А, табуреточку! — спохватился дед. — Сейчас я принесу. Чайку-то наливай, не стесняйся.

Дед встал и бодро направился к дверям. Чтобы не обижать предка, я налила себе полкружки коричневой бурды из термоса. Бурда имела отчетливый вкус спитого чая, побывавшего в емкости из-под кофе, и попахивала плесенью. Я быстро выплеснула чай в траву.

Тем временем вернулся дед с табуреткой. Усевшись напротив, он принялся молча меня разглядывать.

— Ну, зачем пришла? — спросил он наконец строго, но добродушно.

— Да вот заблудилась, смотрю — стоит пирамида, ко мне передом, к лесу задом, — подумав, ответила я. — Дедушка, давай без этих ритуалов, Просто скажи мне "да" или "нет". Я умерла?

Дед почесал в затылке.

— Это где ж теперь учат такие задачки старым людям задавать? — со вздохом спросил он. — Я тебе, внучка, ответить не могу. Знаю я немало, но недостаточно, чтобы в таких материях разбираться. Спрашивай дальше.

— Как мне сердце у демона назад забрать?!

— Ох, — вздохнул дед. — Горюшко ты мое. Ну какой демон? Какое сердце?

— Мое сердце! — с надрывом сказала я. — Которое он вытащил и в сумку спрятал.

— Никто у тебя сердце не вытаскивал.

Я аж подскочила:

— Как не вытаскивал?! А почему оно не бьется?

Дед вздохнул еще горше:

— Я бы объяснил, только долго, да и не поймешь. Ничего, со временем все узнаешь. Еще, не дай бог, и сама научишься так делать.

— А есть оно у меня, время-то?

— Тебе назвали срок? — сурово спросил дед.

— Э… один день.

— Ну, вот и рассчитывай.

— А что я за день сделаю?

— За день, — мечтательно произнес дед, — можно ой как много сделать! Эх, был бы у меня этот день…

— Ну и?.. — подначила я деда.

— Тебя это не касается, — опомнился он. — Ладно, горе мое, давай вместе подумаем. Этот демон липовый тебе какие-нибудь условия ставил?

— Труп, — быстро сказала я. — Хочет мертвое тело до заката, причем непременно чтобы убийцей была я.

— Если он ставит такое условие, значит, считает тебя подготовленной к совершению убийства, — задумчиво сказал дед, отхлебывая свой тухлый чай. — Нехорошо это, Гелюшка. Стыдно умной девочке с демонами связываться.

— Ты что, я не собираюсь никого убивать! — с возмущением возразила я. — За кого ты меня принимаешь?

— За воспитанницу демона. Что ты на меня так сердито смотришь? Ой, бровки-то нахмурила! Да и демон твой, откровенно говоря…

Прищурившись, он некоторое время следил взглядом за чем-то по ту сторону пустыря.

— Вон твой автобус едет, — сказал он, указывая на желтую точку, ползущую вдалеке по Торфяной дороге. — Хочешь, сказку расскажу? Ты их в детстве любила: залезет, бывало, такая кроха мне на колени и слушает, только глазки блестят… Итак, жила-была принцесса. Мать ее умерла, и король женился еще раз, но с мачехой ей не повезло. Все бы ничего, да было у королевы волшебное зеркало, в которое она смотрелась, спрашивая: "Кто на свете все милее…"

"Он что, издевается?" — изумилась я.

— Не издеваюсь, а даю совет. Сказка, как известно, что?

— Литературно обработанный миф.

— О господи! Ложь! А в ней намек. Помнишь, как проснулась Белоснежка? Кто ее разбудил?

— Прекрасный принц?

— Любовь ее разбудила.

Тут дедовы намеки до меня дошли.

— Это невозможно!

— Я не спрашиваю, что тебе дороже, любовь или гордость, — несколько презрительно заметил дед. — Ваша девчоночья любовь немного стоит. Речь идет о твоей жизни. Я считаю, ради жизни вполне можно поступиться ложной гордостью. Ступай, я все сказал.

— Но…

— Бегом, а то на автобус опоздаешь и останешься здесь. Следующего не будет.

Икарус уже вывернул из-за поворота. Я побежала к дороге, скользя и спотыкаясь на кочках.

— А поблагодарить? — крикнул в спину дед.

— Спасибо, дедушка!

— А попрощаться?

На прощание у меня не хватило воздуху в легких. Я заскочила в автобус и повисла на поручне, тяжело дыша. Через окно я видела, как дед вошел в железные двери, и пирамида Бории растаяла в кисее дождя, растворившись в клочковатых серых облаках.

В разговоре с дедом времени прошло относительно немного. Когда я приехала в художку, до занятий оставалось еще с полчаса. И сразу начались странности. Не успела я подняться на крыльцо мастерской Антонины, как дверь распахнулась и наружу вылетел Иван. Лицо у него было багровое, уши пылали, он пыхтел, как бегемот. На меня не взглянул; я готова была поклясться, что он меня даже не заметил.

— Эй; куда несешься?

— Предатели чертовы! Ненавижу! — крикнул Иван, отпихнул меня локтем и бросился бежать.

Мне показалось, что он плачет. Я обернулась, но никого не увидела. Иван исчез бесследно.

"Ну дела!" — озадаченно подумала я, входя в мастерскую. Там было пусто и неопрятно, как на рынке после закрытия: верстаки передвинуты, табуретки перевернуты, на полу — огрызки, бумажки, чей-то полосатый пушистый хвост, небрежно закинутый за батарею… Никогда прежде Антонина не допускала у себя подобного разгрома. В стене красовался иллюминатор, Иваново окно в свой домен. Выглядело оно в точности как устье хорошо натопленной печки: языки пламени только что наружу не вырывались. Похоже, в Ойкумене опять настал Судный день.

В каморке послышался отчетливый шорох. Я заглянула внутрь и увидела Катьку Погодину. Она сидела на учительской табуретке, закинув ногу за ногу, и брезгливо перелистывала обтрепанный журнал "Лиза".

— Привет, — машинально сказала я. Вспомнив наш последний разговор, на всякий случай отступила за дверь.

Катька оторвалась от журнала и посмотрела на меня утомленным взглядом. Вообще вид у нее был смертельно усталый и печальный. Однако я заметила, что Погодина накрасилась, и довольно оригинально. Четкий рисунок темно-вишневых губ резко выделялся на бледном лице; круглые карие глаза она обвела тонкой черной линией, отчего они казались еще больше и круглее. Я подумала, что в своем экологическом балахоне она стала похожа на манерного Пьеро, которого отпинал ногами Карабас-Барабас. И еще подумала: пусть она не пыталась меня убить — я все равно ее ненавижу, еще сильнее, чем раньше; что я боюсь ее, что она для меня как заноза в спине, что один ее вид для меня непереносим. И что моя заветная мечта — чтобы она исчезла из моей жизни навсегда.

— Чего пришла? — спросила Погодина, снова утыкаясь в журнал.

— Как чего? На занятия.

— Ты разве не знаешь, что тебя отчислили?

— Отчислили?! — похолодела я. — Кто сказал?

Погодина сложила журнал и перевела на меня отчужденный взгляд.

— Сходи в главный корпус, там на доске объявлений висит приказ. Интересно, ты ожидала чего-то другого при своем отношении к учебе?

Я не ответила, пытаясь свыкнуться с ужасным известием. В животе заныло; я подумала, что меня уже физически мутит от Катькиной близости.

— Почему здесь такой хаос? — спросила я — надо же было что-то спросить.

— Тоня с утра на великом педсовете, вот мелкие и не прибрались.

— А чего ты им не напомнила?

— Я не обязана. У меня свои дела.

Погодина взглянула на часы и встала. Я посторонилась, пропуская ее к выходу.

— Ты все-таки дождись Тоню, — почти дружелюбно посоветовала она.

Теперь, когда я больше не оскверняла своим присутствием спецкурс демиургии, у нее не было причин злобствовать.

— Или в учительскую зайди, они там заседают. Чего надулась? Ну, вернешься к реалистам, получишься года два-три… может, мозги в черепушке нарастут…

Я молча глядела на Погодину с такой испепеляющей ненавистью, что удивительно, как на ней не загорелся свитер.

— Пока, неудачница, — бросила Катька, выходя из мастерской.

Я не ответила и отошла к окну, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть вдогонку какую-нибудь грубость. На ум пришли дедовы слова о том, что Князь Тишины считает меня подготовленной к убийству, и я подумала, что, возможно, дед был в чем-то прав.

Бросив случайный взгляд в окно, я остолбенела. На спине каменного верблюда-мутанта сидел Саша Хольгер и смотрел на нашу дверь, как будто кого-то ждал. Кровь прилила к моим щекам. Нет, все-таки судьба бережет меня: мой спаситель здесь! Любовь — единственное спасение в царстве смерти. Я была настолько растрогана, что не могла отлипнуть от окна; казалось, едва я потеряю Сашу из виду, как он тут же уйдет. Это судьба, больше медлить нельзя. Сейчас я признаюсь ему в любви; а он скажет — я тоже люблю тебя, еще с прошлой осени, и вся эта ненависть, интриги и синие призраки отойдут в прошлое, а у нас с Сашей все будет потрясающе…

Тем временем в окне показалась Погодина, издала приветственный возглас и направилась прямиком к Саше. Он встал с верблюда, что-то говоря ей с веселой улыбкой; они небрежно поцеловались и в обнимку направились к дыре в заборе. Они так гармонично смотрелись рядом: стройные, худощавые, оба с гордой осанкой, в черном и белом, как две шахматные фигуры — король и королева.

Дыхание пресеклось, словно меня стукнули под ребра. Романтические мечтания разлетелись, как дым. Я смотрела, как они уходят, болтая и смеясь, и думала: все кончено. Принц не придет к Белоснежке. Завтра гномы похоронят Белоснежку и разойдутся по своим делам. Вот теперь у нас с Сашей действительно все закончилось — так и не начавшись.

Глубоко и прерывисто вздохнув, я почувствовала, что воздух наконец обрел запах и вкус. Это был вкус крови.

"Они оба убийцы, — подумала я. — Убивают меня и смеются". Ненависть разгоралась как пожар. Так загорается дом: маленькие жгучие огоньки пляшут на половиках и занавесках, хозяева плещут воду из кастрюль, кашляют, звонят по 02; с треском вспыхивает крыша, по стенам стекают капельки черной смолы; на улице собираются прохожие, любуясь гигантским фонтаном искр. Потом пожар уже не потушить: пламя словно оживает и обретает свою волю, оно ревет и пожирает все способное и не способное гореть; зрители расступаются, смотрят издалека, притихнув в мистическом страхе; пожарники даже не пытаются лить воду, стоят и курят, приговаривая: "Эх, как занялось!" Дом отдан на растерзание пламени, ибо справиться с ним уже невозможно.

Я продолжала следить за Сашей и Погодиной, и в голове сам собой возник замысел. Выходя за забор, они поравняются с моей яблоней. А дерево, оно ведь не приклеенное, с ним всякое может случиться. Скажем, молния ударит или ветер налетит, а яблоня-то давным-давно насквозь прогнила, потому что сотворена тяп-ляп, а что вы хотите от новичка, вот и… Они умрут оба — эта мысль доставила мне острое наслаждение. И на меня никто не подумает. Все знают, что я с этой яблони только что пылинки не сдуваю. "И Князь Тишины будет доволен", — радостно подумала я, выходя на крыльцо мастерской.

Яблоня стояла в полном цвету; розоватые соцветия сладко пахли и трепетали на ветру, словно яблоня готовилась взлететь. Саша с Катькой поравнялись с яблоней. Они были поглощены друг другом. До моих страданий им не было никакого дела.

"Так ведь они и впрямь ничего не знают, — дошло вдруг до меня. — Саша не знает, что я в него влюблена. И Катька об этом не знает. И нет у них против меня никакого заговора. Они ни в чем не виноваты. У них любовь. А мои страдания — это только мои проблемы".

Еще шаг… вот они прошли мимо яблони… они уже вылезают в дыру и пропадают из виду. Я упустила момент.

Они ни в чем не виноваты.

Яблоня загорелась под моим взглядом, сразу вся, словно в нее выстрелили из огнемета. Секунд пятнадцать я наблюдала, как скручиваются листья и чернеют соцветия. Потом раздался громкий треск, и яблоня рухнула поперек тропинки, подняв сноп искр. Над кустами пополз черный дым, из главного входа с испуганными криками повалил народ.

Мне вдруг стало трудно дышать. Я почувствовала, каким горячим стало лицо, и поняла: сейчас заплачу. Фигушки, не увидят они моих слез, подумала я, отступая обратно за дверь. Там-то, уткнувшись носом в черную дверную кожу и безуспешно пытаясь не всхлипывать в голос, я поняла, что момент настал. В моем распоряжении было несколько секунд — на улице уже раздавался топот.

Я распахнула дверь, восстанавливая в памяти образы моего настоящего домена — того, который втайне делала всю зиму и совсем недавно закончила. Передо мной распростерлась ледяная страна. Меня охватил восторг, какого я не испытывала никогда прежде; я ощущала себя невероятно сильной и абсолютно бесстрашной; казалось, все, что я делаю, — правильно, и я наконец подчинила себе реальность. Я шагнула вперед, в снег.

ГЛАВА 9

Магни, король севера

Я назвала мой домен по-фински: Сариола, темное царство. А еще — "страна серых скал". Серые скалы — это своего рода ловушки на живые существа. Если к ним прикоснется человек или зверь, даже нечаянно, то вскоре обязательно заблудится и замерзнет насмерть. Впрочем, люди здесь не живут. Кроме серых скал, в этой стране больше нет ничего — только снег, ветер и лед, холод и мрак. Это обиталище богов и демонов.

Я стояла возле серой скалы, похожей на сломанный клык. Ну, вот я и на месте. Во все стороны, куда ни глянь, простиралась белая пустыня. Небо было какое-то странное — сизое, светящееся. Солнце-то бывает, подумала я, или здесь вечная полярная ночь? А надо было заранее продумывать такие вещи, тоном Антонины ядовито заметил внутренний голос. Я его проигнорировала. Небо — это мелочи. Моя задача гораздо серьезнее. Думали, я ограничусь тем, что создам собственное королевство и поселю там свой идеал — волшебного двойника Саши? Ошибаетесь. Это идея на уровне Эзергили периода прошлой осени. Я же в первую очередь хочу полностью преобразовать себя саму. Стать другим существом — высшим. И в этом мне поможет мой мир. Когда я его задумывала, я заложила в него такие возможности. Надо просто расслабиться… внимать… не мешать ему…

Холод уходит. Я уже не чувствую его. Мне вообще незнакомо это ощущение. Представление о расстоянии меняется. Я вижу пути, ведущие во всех направлениях: за горизонт, на небо, под землю. Я могу передвигаться по ним с любой устраивающей меня скоростью. Могу ходить пешком. Могу летать. Категория времени становится полностью субъективной и превращается в одно из чувств. Длительность того или иного момента зависит исключительно от моих ощущений. Зрение и слух необыкновенно обостряются и тут же трансформируются во второстепенные способности, вроде умения шевелить ушами. Мозг наполняется странными и незнакомыми образами. Я обретаю имя и биографию. Я становлюсь богиней. Так странно, в голове уже не моя — чужая — память. Я скольжу над снежной равниной, края которой теряются во мгле, смотрю по сторонам и вспоминаю.

Я Хольда, Хозяйка звезд, хранительница огней. Того, кого я ищу, зовут Магни. Это имя холодно, как вспышка синей молнии, как удар серебряного клинка. Северным сиянием написано оно через все небо. Он носит стальные доспехи; его белая гладкая кожа нечувствительна к морозу. Глаза Магни — каменные, с зеркальными зрачками — выпивают жизнь из теплокровных. Здесь — или в другом месте — мимо меня однажды промчалась дикая охота. Ее возглавлял Магни, Король Севера, ушедший с неба ради ярости и азарта сражений и облав. Как он был прекрасен и весел! По его следам неслась армия теней, которые подчинялись каждому его движению. Он выглядел одержимым — поймав его пылающий взгляд, я впервые увидела, что такое священное безумие. Он пролетел и исчез, а я поняла, что полюбила его.

Красиво, правда? Что же было дальше? Обратимся к сказке, задуманной еще осенью, на лекции по композиции, и законченной в начале мая, специально для этого случая.

"…И случилось так, что когда Король Севера охотился в горах, он пронесся во всей своей славе и великолепии через ущелье Последнего выбора и повстречал там Хольду, Хозяйку звезд, и та полюбила его с первого взгляда.

А полюбив, воззвала к богам, восклицая: "Услышьте, великие, равные, и снизойдите к моей просьбе, ибо сегодня настал Мой День".

Ей же, явившись в северном сиянии, Владыка великий, равный, сказал: "Отчего докучаешь мне, Хольда, своими воплями? Разве не знаешь, что боги никогда ничего не просят?"

"Я отрекаюсь от своей божественности, — ответила Хольда. — Забирай ее вместе со всеми светилами, земными и небесными, и могущество мое тоже мне не надобно. Об одной милости прошу: сделай меня тенью серой, безмолвной, летучей, да пребуду такой на веки вечные".

Тут раздался в небесах превеликий шум: то смеялись боги, говоря: "Совсем с ума сошла наша Хольда, не иначе как влюбилась. Кто, кроме безумца или влюбленного, по доброй воле пожелает стать тенью?" А Владыка великий, равный, только головой покачал и изрек: "Пути богов неведомы даже самим богам. Да исполнится твоя просьба, Хольда".

И стала она тенью серой, летучей, промелькнула в ущелье Последнего выбора и пропала навеки. Только Магни, отверженный, мог бы подсказать, где она. Но он свою свиту отродясь не пересчитывал.

Несчетные годы прошли с тех пор, как не стало Хольды. Лишь тень безымянная ютилась в закоулках замка Магни, похожего изнутри на аметистовую щетку, а снаружи покрытого вечным льдом, тщетно ожидая мимолетного взгляда или доброго слова своего владыки. Тем жила, тем и счастлива была. Не понимала, глупая, что никогда Король Севера не унизится до разговора с тенью, и вообще он одну тень от другой не отличает.

И однажды почувствовала Хольда, что отречение ее было напрасным…"

На этом месте меня, помнится, заклинило. Я ума не могла приложить, что Хольде предпринять дальше. Словом, у сказки не было продолжения вплоть до моего сегодняшнего разговора с дедом. То, на что он намекнул, несло в себе колоссальный риск. Но благодаря любезности Князя Тишины мне нечего было терять.

Я перечеркнула написанное и решила все сделать по новой.

Сизое небо на горизонте посветлело, как будто вдалеке начиналась гроза. Там в снежной дымке высились горы, где охотился Магни. Я видела внутренним зрением, как кавалькада приближается к ущелью Последнего выбора. У меня оставалось секунд десять. Я стряхнула снег с длинных шелковых рукавов, пригладила черные волосы, мельком пожалев, что не позаботилась заранее о расческе и косметичке, и перенеслась в ущелье.

Каменные стены вокруг меня гудели и дрожали, на голову сыпалась снежная крошка. Я откашлялась. Руки дрожали; пришлось сжимать кулак изо всех сил, чтобы не выронить то, что я держала в правой руке. Воздух потемнел и наполнился мельканием теней. Они кружились вокруг меня, пытаясь прогнать с дороги. "А вот это видели?" — негромко сказала я, поднимая правый кулак. Тени на всякий случай шарахнулись к стенкам. Мне того и надо было — разогнать их буквально на несколько мгновений, чтобы не мешались под ногами. Я подгадала все до секунды. Из-за поворота вылетел огромный конь с серебристой шерстью, неся на себе всадника в белом плаще. Всадник натянул повод, движением руки остановил теней и спешился — все в одно мгновение. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.

Магни оказался великаном — ростом метров пять, не меньше — и вообще выглядел не совсем так, как я себе представляла. Вместо стальных лат на нем было что-то вроде костюма скандинавского крестьянина — должно быть, отклик на Сашино норвежское происхождение: круглая финская шапочка с крестообразным узором, белая рубаха до колен, перетянутая кожаным поясом, холстяные штаны, кожаные грубо сшитые сандалии с ремешками, оплетавшими ноги до колен; с плеч свисал белый плащ, сколотый серебряной фибулой в виде спирали. На поясе у него крепилось много разного охотничьего барахла: какие-то сумочки, мелкие инструменты, нож; топор на боку и длинный меч за спиной. Но лицо было знакомое, можно сказать, родное — Сашино, только что зрачки как серебряные монетки.

— Ты кто, девушка? — недовольно спросил Магни, громовым голосом будя эхо в ущелье. Его вопрос явно подразумевал: "Кто ты такая, чтобы загораживать мне дорогу и отвлекать от охоты?" Я порадовалась, что он этого не сказал вслух: деликатностью Магни выгодно отличался от Саши. "Если все пройдет, как я задумала, останусь здесь насовсем", — подумала я.

— Я Хольда, Хозяйка звезд. Приятная встреча, Король Севера.

— Где-то я тебя видел, Хольда, — медленно произнес Магни, протянув мое имя дольше, чем прочие слова. — И что-то подсказывает мне, что наши прежние встречи воистину были приятными.

Я внутренне возликовала. Нет, это не угрюмый Саша, из которого не вытянешь клещами комплимента!

— Но ты мешаешь мне проехать. — Холодный голос Магни спустил меня на землю. — Соблаговоли отступить к обочине.

— Погоди, Магни! У меня есть для тебя подарок.

Король Севера отступил на шаг и глянул на меня с большим подозрением. Бедняга, подумала я. Тяжело вам, королям. Отовсюду жди предательского удара — так и паранойя развиться может. Ну, ничего, это мы потом вылечим.

Я сделала шаг вперед и разжала кулак. На ладони вспыхнул малиновый огонек.

— Возьми, — приглушенным голосом попросила я. Король Севера помедлил, наклонился и решительно протянул руку. Малиновый огонек, вспыхнув, упал ему на ладонь.

— Что сие? — спросил Магни с озадаченным видом, катая огненный шарик на ладони.

— Мое сердце, — трепеща, произнесла я. — Настоящее, живое. Оно не бьется, но не обращай внимания, это временно.

Магни бросил на меня взгляд и опустил глаза, разглядывая сердце. Я молчала и слушала тишину. Тысячи раз я произносила эти слова про себя, и как блекло они прозвучали…

— Отдавая сердце, не уничтожаешь ли себя? Странный дар, — наконец сказал он. — Бесполезный. Может, даже опасный. Мне оно не нужно. Тебе, как я понимаю, тоже.

Он перевернул ладонь. Сердце скатилось в снег, последний раз вспыхнуло, погасло и исчезло в сугробе. Магни отвернулся, вскочил на коня, и через мгновение дикая охота исчезла из виду.

А я еще долго стояла на вьюжном ветру, медленно осознавая, что проиграла окончательно, по всем направлениям. Горя я не испытывала. Я не чувствовала вообще ничего. Прикидывая, сколько времени у меня осталось на то, чтобы успеть расквитаться со своим убийцей, я пошла в сторону Белой Башни.

И снова обратимся к сказке.

"…Но не поникла в печали Хольда, рыдая над останками своего сердца, над поруганной любовью своею. Воззвала она к братьям своим небесным, гневно восклицая: "О великие, равные! Подверглась я глумлению и унижению от бродяги и отступника Магни. Помогите же мне отомстить, иначе падет бесчестие на всех вас!" На то Владыка, явившись ей в виде гигантского сугроба, с досадой отвечал: "Поистине, Хольда, ты отличная пара для смутьяна Магни, ибо беспокойства от тебя в Совершенных Сферах куда больше, чем от него! Судить же его я не властен, в любовные дела встревать не желаю и не единой мысленной силой не шевельну, чтобы наказать Короля Севера".

"Я и не прошу твоего вмешательства, — невозмутимо отвечала Хольда. — Как раз напротив, я прошу, чтобы не мешали мне. Ибо намерена я поступить против законов Сариолы. В том вся помощь, другой не желаю".

Долго молчал Владыка, долго боролись в нем стремление к порядку и жгучее любопытство. И суетное чувство победило мудрость, идущую от разума, как то всегда и бывает.

"Ступай, мсти, — со вздохом ответил Владыка, рассыпаясь вихрем снежинок в поземке. — А мы сверху понаблюдаем…""

Глядя, как передо мной постепенно вырастает Белая Башня, я поймала себя на том, что замедляю шаги — не из страха или жалости, а чтобы растянуть удовольствие от предвкушения расправы. Метрах в ста я остановилась. Башня высилась передо мной, монолитная и неприступная, как скала. Я знала, что Магни там, внутри.

Несколько минут я полюбовалась ее обманчивой неуязвимостью; потом, не отрывая от башни взгляда, быстро опустилась на одно колено и нанесла рубящий удар сверху вниз, чуть наискось, ребром ладони разбив блестящую корку наста. В тот же миг вершина башни потонула в белом облачке. Чуть позднее пришел глухой грохот. Он нарастал волнообразно, превращаясь в оглушительный треск, словно небо ломалось на куски и рушилось на землю. Вокруг меня засвистели камни и осколки вечного льда. Моим глазам предстало восхитительное зрелище: Белая Башня раскололась на две половинки сверху донизу. Из разлома выплеснулся холодный аметистовый свет. Он на мгновение окрасил облака в сиреневый цвет и погас. Когда же камнепад закончился и утих грохот, я взлетела над равниной и направилась на поиски Магни.

Король Севера обнаружился среди осколков, недалеко от башни. На этот раз он был нормального роста и в стальных доспехах, самую малость поцарапанных и погнутых. Лицо было злющее, взгляд расфокусированный от ярости. Двумя руками он сжимал меч и явно искал, кого бы убить.

— А, Хозяйка звезд! — злобно пробормотал он, заметив меня. — Та, что раздает направо и налево малиновые шарики! Ступай отсюда и не докучай мне. Женщине не место там, где вот-вот прольется кровь.

— Чья кровь? — полюбопытствовала я.

— Того гада, который разрушил мой замок! — рявкнул Магни. — Он должен быть здесь, поблизости… если, конечно, к этому разбою не приложил руку кто-то из богов.

— Боги сегодня не вмешиваются. Это мой день, я свожу счеты, Магни.

Король Севера долго разглядывал меня. Наконец, его губы растянулись в кровожадной улыбке.

— Вот это по-нашему! — воскликнул он. — Я, пожалуй, начну уважать тебя, Хольда.

С этими словами он ударил меня мечом и рассек надвое, от плеча до бедра.

— А еще разок? — подначила его я.

Магни стремительными скупыми движениями разрубил меня как минимум на шесть кусков. Но с таким же успехом он мог бы рубить ветер.

— Потешился? Отдохни, — сказала я.

Мои ладони налились, как ртутью, холодной тяжестью. Улучив момент, когда Магни отвел меч для замаха, я шагнула к нему, обняла за плечи и быстро поцеловала в губы. Король Севера застыл металлической статуей, злобно глядя на меня своими прекрасными глазами.

— А теперь самое главное. Ты перестаешь быть богом, — запела я. — Сила твоя уходит, чувства притупляются; нет у тебя всемогущества, нет бессмертия. Человеком ты родился, человеком и умрешь.

Краем глаза я увидела, как Магни содрогнулся всем телом, как его гладкая белая кожа покрылась мурашками, как посинели губы.

— Что… со мной? — с трудом шевеля губами, произнес он.

— Ага! Что, больно, холодно? — злорадно спросила я.

— Ладно… я проиграл… Хотя бы объясни… почему?

Его бесчувственность меня просто взбесила:

— Ты мое сердце в снег бросил!

Глаза Магни выражали искреннее непонимание. Всем своим видом он как бы говорил: "Ну и что?"

— Ты отверг мою любовь! — для совсем тупых пояснила я, все еще надеясь, что в его душе что-нибудь шевельнется.

— Это… твои… проблемы, — совсем не по-рыцарски произнес Король Севера.

— Так сдохни! — в бешенстве крикнула я. — Оставайся тут на веки вечные, как памятник самому себе посреди этой белой холодной гадости!

Король Севера последним усилием расправил плечи и замер в гордой позе, опираясь двумя руками на меч. Он замерзал, а я стояла напротив и смотрела ему в глаза, чувствуя себя так, как будто выпиваю его жизнь. Какой она была вкусной! Когда все было кончено, на его лице осталось выражение неподдельного удивления. Он так и не понял, чем меня обидел.

"Получи свою замещающую жертву, — мысленно сказала я Князю Тишины. — Теперь доволен? Сердце можешь не возвращать, оно мне больше без надобности. А я пойду и повешусь".

ГЛАВА 10

Большое астральное путешествие. Геля навещает Дом Эшеров, Гору Лушань и прощается с Эзсргилью

Я сидела на обледенелом валуне в ущелье Последнего выбора и едва слышно напевала мелодию без слов. Эту песню я слышала в каком-то спектакле: ее пела одинокая девушка, украшая на Рождество свой пустой замок остролистом и омелой. Это была песня человека, который ничего не ждет от жизни, у которого нет ни будущего, ни надежды. Мне казалось, что звуки моего голоса застывают в воздухе ледяными узорами и, колыхаясь, как кисея, уплывают к горизонту.

— О, Белоснежка! — раздался неподалеку звонкий голос Эзергили.

Я чуть приоткрыла глаза, глядя сквозь козырьки смерзшихся ресниц. Эзергиль стояла на соседней скале со срезанной верхушкой. Одета она была нарядно и фантастично, а ля японская принцесса — в голубую шелковую хламиду с радужными переливами, пробегавшими по материи от малейшего дуновения ветра. Приглядевшись, я заметила, что хламид две: нижняя туго перепоясана, а верхняя свободно накинута поверх нижней. Гладкие черные волосы Эзергили сегодня свисали почти до колен, на плече висел модный рюкзачок. На камне она стояла босиком, явно не испытывая дискомфорта.

— Белоснежка, где твои гномы? — весело осведомилась Эзергиль. — Одного я видела неподалеку отсюда, но это скорее не гном, а прекрасный принц, спящий заколдованным сном…

— Хватит уже, — буркнула я. — Чего явилась? И при чем тут Белоснежка?

— А ты на себя посмотри. Кто это, по-твоему, Красная Шапочка?

Порывшись в рюкзаке, Эзергиль кинула мне зеркальце, которое я рефлекторно поймала. Из зеркала на меня смотрела мрачная диснеевская Белоснежка: пухлые белые щечки, алые губки бантиком, пятна чахоточного румянца, черные волосы, уложенные на висках в две баранки, и кукольные круглые синие глаза. Неудивительно, подумала я, что Магни от меня шарахнулся. Я бы с такой вообще разговаривать не стала. С глубоким вздохом я бросила зеркальце обратно и снова закрыла глаза.

— И долго ты тут будешь сидеть? — раздался вскоре голос Эзергили.

— Вечно.

— Это уже получается не Белоснежка, а Снежная Королева. Гелька, ведь снегом занесет или вообще сдует! Перебралась бы хоть под крышу. Давай я тебе дворец починю…

— Слушай, отстань. Тебя сюда никто не приглашал.

— Что, совесть мучает? Такого парня погубила ни за что, ни про что! — по-старушечьи принялась причитать Эзергиль. — Дуреха ты малолетняя! Да такого кавалера надо было на руках носить, а ей проще убить, чем поговорить по душам!

— Нет, совесть меня не мучает, — равнодушно сказала я. — Мне все по фиг.

— То есть ты решила здесь остаться навсегда?

— И как ты догадалась?

— Смерти ищешь? — проницательно спросила Эзергиль.

Я снова приоткрыла глаза:

— Знаешь, это единственная мысль, которая внушает мне оптимизм. Как подумаю: "Вот заберусь на крышу дворца, да кинусь вниз!", — так сразу на душе светлее. Не то чтобы мне было очень плохо жить, а просто незачем.

Эзергиль задумалась. Пошел мелкий снег.

— Ну тогда ладно, — сказала она через пару минут. — Если ты уже решила, я вмешиваться не стану. Конечно, было бы интересно посмотреть, как ты кинешься с крыши дворца — просто в познавательных целях. Еще ни разу не видела, как демиург совершает самоубийство в собственном домене. Очень любопытно, что будет после этого с доменом. Но я спешу. Я и к тебе-то попала так, проездом.

— А куда ты направляешься? — вяло спросила я.

Эзергиль широко улыбнулась:

— В Дом Эшеров, мародерствовать. Катька вот-вот поправится, надо же воспользоваться моментом, пока домен без присмотра. Собираюсь посмотреть на разрушения, причиненные твоим демоном, пошарить среди развалин, поискать редкие книги и всякие прочие артефакты. У Катьки должно быть немало волшебных штучек. Кстати, хочешь со мной? Только решай быстро.

Я в замешательстве смотрела на Эзергиль. Предложение выглядело чертовски заманчивым, прежде я о таком и мечтать не смела. Своими глазами увидеть, что сделал демон с Домом Эшеров! Исследовать развалины! Но я уже сказала ей, что останусь тут навсегда, и, в принципе, мои планы не изменились…

— Ладно, — решилась я на компромиссный вариант. — Сгоняем в Дом Эшеров, а потом забрось меня сюда. Кинуться с крыши я всегда успею.

— Идет, — пожала плечами Эзергиль. — После Дома Эшеров собираюсь проведать свой домен. Попьем там чайку, и я покажу тебе выход, а сама пойду дальше.

— Так что, у тебя сегодня большое астральное путешествие?

— Такое большое, что тебе и не представить, — не то в шутку, не то всерьез ответила Эзергиль. Прикрыв ладонью глаза от летящего снега, она окинула взглядом местность и указала наверх, туда, где почти смыкались стенки ущелья. — Надо подняться на кромку обрыва. Там будет вход в Катькин домен.

Я кивнула и спрыгнула с камня.

— О'кей, полетели.

Эзергиль, не меняя позы, взлетела, я вслед за ней. Сужающиеся стенки ущелья замелькали перед глазами. Нас подхватил теплый ветер и понес вверх, как два воздушных шара.

— Слушай, Эзергиль, — сообразила я. — Почему я чувствую тепло и все остальное, если у меня нет сердца?

— А куда ты его дела?

— Отдала Королю Севера, а он бросил в сугроб.

— Теперь понятно, почему ты с ним расправилась, — хмыкнула Эзергиль. Ее длиннющие черные волосы колыхались и змеились на ветру, как будто она попала в щупальца плотоядного растения, а голубая хламида превратилась в сплошное радужное сияние.

— Так что с ощущениями?

— Думаю, дело в том, что ты уже не Гелька, — глубокомысленно сказала Эзергиль.

— А кто?

— Может, Королева Севера, — пожала она плечами, — а может, Белоснежка. В общем, некая тварь.

— Сама ты тварь, — обиделась я. — Ой, прости.

— Да ладно. Я же в положительном смысле слова. Ты ведь, как я понимаю, пыталась сотворить из себя что-то новое?

— Ну да.

— Вот и сотворила. Чего же обижаться?

Мы поднялись над краем пропасти, и перед нами простерлась каменистая равнина. Небо над ней было темно-синее, очень насыщенного оттенка; в нем, если присмотреться, горели крошечные звезды. Вдалеке поднимались заросшие лесом горные хребты и маслянисто поблескивала черная гладь круглого озера. Над приозерным лесом поднималась струйка дыма.

— Дом Эшеров? — спросила я, указывая в сторону озера.

— Угу. Полетели, еще километра три.

Я вертела головой, изучая окружающий пейзаж. Почва была самой обычной: в обе стороны бесконечные непролазные каменные завалы, словно здесь прошел гигантский оползень. Но небо притягивало к себе взгляд, оказывая на меня гипнотическое воздействие и вытягивая из головы все мысли и желания, кроме одного — лечь на спину и провести вечность, растворяясь в этой бархатной синеве. Пейзаж довольно ярко освещали две луны, желтая и розовая.

— Ночь — Катькино любимое время, поэтому дня здесь не бывает, — раздался голос Эзергили. — Эта тема у нее продумана до тонкостей. Двенадцать периодов ночи, график движения лун и планет, часы звездопадов, оттенки неба в зависимости от времени суток, направления ветра и температуры воздуха…

Мы одолели уже полпути, когда мне пришла в голову новая мысль:

— Слушай, а мои нечеловеческие свойства сохраняются в других мирах?

— Нет. В каждом мире свои законы. Тем более твоя новая сущность неотделима от домена.

— То есть я могу в одном мире быть мертвой, а в другом нет? Вот это круто! Эзергиль… а почему мы летим? Мы ведь в чужом домене.

Эзергиль ответила не сразу; по ее лицу было видно, что я достала ее вопросами.

— На меня, а также на тех, кто со мной, — холодно сказала она наконец, — эти ограничения не распространяются.

— А почему?

— Потому что я самая крутая, — резко ответила Эзергиль. — А если ты еще раз скажешь "почему"…

— Молчу, молчу.

Мы почти достигли озера и летели над опушкой леса, когда я увидела сам Дом Эшеров. Точнее, то, что от него осталось. Сверху это выглядело как огромная конусообразная свалка мусора с кое-где торчащими из нее остатками стен. С другой стороны, ближе к озеру, виднелось несколько уцелевших башен. Обожженная остроконечная крыша одной из них воткнулась в землю, как наконечник копья. Я была разочарована: в этих развалинах не было ничего величественного и загадочного; что величественного в куче дымящихся бревен, щебенки и прочего хлама? Вспомнились средневековые замки, которые я видела в Прибалтике: куча камней, кусок стены три метра длиной и табличка с надписью "90 процентов разрушений. Восстановлению не подлежит".

Мы опустились на выгоревший луг. Противно пахло гарью и тухлятиной, ноги скользили по черной липкой грязи.

— Тебе-то хорошо, ты в туфельках, — сказала Эзергиль, заметив мою брезгливую гримасу. — А представь, каково мне босиком.

Сама она, впрочем, продолжала парить в воздухе сантиметрах в десяти над землей, а вот моя способность к левитации внезапно пропала.

— Ну, пойдем на экскурсию. Вот перед нами воронка от взрыва ракеты класса "земля-земля". Откуда она, интересно, взялась?

— Это не воронка, — сразу догадалась я. — Здесь вылезал демон.

— Похоже на то, — согласилась Эзергиль, заглядывая в яму. — Здесь его встретил страж…

Я тоже заглянула в провал. На дне смутно виднелась мохнатая туша оборотня. Я прикинула, что габаритами оборотень не уступал демону, оценила его когти и зубищи и порадовалась, что не поддалась в свое время на предложение Катьки с ним познакомиться.

— Дальше демон пошел вот туда… — Эзергиль полетела в сторону развалин. — Здесь, похоже, были крепостные ворота…

— Не особо похоже, — пробормотала я, вступая на мерзко пахнущий какой-то химией участок, гладкий, как стол, покрытый пленкой с металлическим блеском. На окружающих площадку руинах повсюду блестели застывшие металлические капельки.

— Ты бы лучше его обошла, — посоветовала Эзергиль. — Смотри, там можно пролезть между двумя балками. Наверно, на этом месте демона поджидала Погодина. Как нам известно, не сумев с ним справиться, она сбежала. Давай поищем путь ее отступления?

— Да ладно, полезли лучше к тем башням, — предложила я. У меня уже глаза слезились от едкого дыма, который струйками сочился из всех щелей. — Разве не видишь, что здесь все сгорело?

Эзергиль задумчиво осмотрела развалины, неожиданно с недевичьей силой подхватила меня под мышки и за десять секунд по воздуху перенесла к одной из уцелевших башен.

— Зачем терять время на лазание, — резонно заметила она. — Тем более я тут сориентировалась и сообразила, что это за башня.

— Ну?

— То, что надо, — библиотека. Хотя у Погодиной книги повсюду были понапиханы. Ну, ищи вход.

Подножие башни, наверно, по третий этаж утопало в строительном мусоре. Я решила обойти ее кругом и вскоре обнаружила в паре метров над землей окно-бойницу. По краям рамы блестели осколки стекла.

— Эзергиль, глянь-ка, что я нашла! — радостно воскликнула я. — Как думаешь, пролезем?

— Как нечего делать.

Эзергиль подняла меня на подоконник, и я осторожно протиснулась в бойницу.

Мы попали в небольшой восьмиугольный зал с белым сводчатым потолком. Мраморный пол был загроможден обломками книжных шкафов из блестящего красноватого дерева. Демон здесь явно побывал, но не особенно буйствовал: ничего не сжег и не изгадил, просто повалил мебель и пошел дальше. Со стороны озера даже уцелели витражи. Проникающий сквозь их золотистый орнамент свет розовой луны создавал в зале удивительно приятное освещение; мне вдруг показалось, что снаружи солнечный июльский вечер. Книг на полу не было, только несколько случайных листков — должно быть, о книгах позаботился кто-то более шустрый. В простенках между окнами засыхали в кадках неизвестные мне деревья с острыми листьями. "И это тоже моя работа!" — подумала я. Эта мысль неожиданно погрузила меня в прежнюю меланхолию.

— Это и есть библиотека? — хмуро поинтересовалась я.

— Да так, проходная комната, их в Доме Эшеров десятки. Я здесь побывала один раз, прошлой зимой. Мы с Катькой поспорили, чем отличается палиндром от палимпсеста, а потом речь зашла о том, выцветают ли от времени надписи на пергаменте. Она сказала, что у нее как раз есть один манускрипт, но сжульничала: не призналась, что, во-первых, это кожа не телячья, а человеческая, во-вторых, что надпись сделана кровью, а не чернилами, а в-третьих, что его происхождение более чем сомнительно, и, соответственно, датировать манускрипт невозможно. Я потом приходила сюда одна, рассмотрела его как следует, и все стало ясно как день: Катька сама его подделала, правда, не совсем понятно зачем…

— Не поняла, о чем речь-то идет?

— Да вот об этом куске кожи!

Я окинула зал взглядом и в темной нише между двумя витражами обнаружила вышеупомянутый пергамент. К старинного вида некрашеной деревянной панели была прибита медными гвоздиками темно-желтая чуть сморщенная кожа, сверху донизу испещренная бурыми надписями. Кожа представляла собой неровный прямоугольник и действительно весьма походила на человеческую.

— А по-каковски тут написано? — спросила я с любопытством. — На санскрите?

— Ты приглядись, — насмешливо ответила Эзергиль. — На буковки-то посмотри.

Я уткнулась носом в кожу, пытаясь разобрать расплывчатые и местами попорченные письмена. Короткие строчки разной длины навели на мысль, что передо мной стихи. В корявых замысловатых буковках проглядывало нечто знакомое. Если бы только не эта черта сверху…

— Да ведь тут по-русски! — догадалась я. — Ну, Катька!

— Как заправский антиквар, — усмехнулась Эзергиль. — Я тебе не рассказывала, захожу недавно к приятельнице — она в антикварном салоне работает — и вижу картину Васнецова "Лунная ночь на рейде в Неаполе" в отличном состоянии. Говорю ей: "А Васнецов-то в Неаполе сроду не бывал", а она мне отвечает: "Наших покупателей такие мелочи не интересуют, и вообще, не подходи к полотну, а то лак повредишь — ее только вчера закончили". Вот так-то! А вообще, я тебя сюда не за этим привела. Можешь прочитать то, что на коже написано?

— Стоит ли время тратить на эту фальшивку? — усомнилась я.

— Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая — я проверяла.

— Ладно, — пожала я плечами и принялась за чтение.

Баллада о веселых гулях и костяной лютне

— Ну как? — спросила Эзергиль. — Чего хихикаешь?

— Прикольно. Наверняка Погодина сама сочинила. Очень в ее духе. Растерзать, кожу сорвать, жилы вытянуть — в общем, все умерли. И непременно под музыку.

— Мораль уловила?

— Тут что, еще и мораль есть? — хмыкнула я. — Добрее надо быть к людям, так Катьке при встрече и передай.

— Ты ведь, по-моему, тоже кого-то недавно убила? — вскользь заметила Эзергиль. — Весьма экзотическим способом…

Я промолчала. Зачем ей понадобилось об этом напоминать? Едва я успела развеяться…

— Я все жду, когда ты меня спросишь, — продолжала Эзергиль.

— О чем?

— Откуда у Катьки эта кожа.

Тут я сообразила, куда она клонит и зачем притащила меня сюда. Б моей душе потеплело. Добрая Эзергиль! Хочет показать мне, что я не одна такая злодейка. Что все мы, в общем, движемся в одном направлении…

— Она его тоже любила? — тихо спросила я.

Эзергиль удивленно посмотрела на меня и расхохоталась.

— Ой, какие мы романтичные! Гелька, ты что? Погодина никогда не нарушала Кодекса. Она не творила разумные существа и тем более не убивала их. На это ей ума хватало. Она понимала, что, воздержавшись от мелких нарушений, со временем получит больше.

— В таком случае, зачем мы здесь?

— У Катьки в свое время возникла некая теория об истоках творчества. Суть ее в том, что душевная боль, страдания и смерть каким-то таинственным образом преобразовываются в душе в творческий импульс. Уж не знаю, что навело ее на эту мысль. Обычно подобные идеи появляются как результат собственных переживаний. Мне кажется, эта песнь — такая же смоделированная ситуация, как у тебя, только нереализованная.

— "Каждый мастер реальности должен пройти через смерть", а? — коварно спросила я.

— Ага, — кивнула Эзергиль. — Неточная и крайне двусмысленная цитата из Кодекса мастеров. Именно из-за подобных высказываний к Кодексу не подпускают неподготовленных учеников. Особенно таких, у которых руки растут из задницы, а они все норовят проверять на практике.

— Спасибо за комплимент.

— Словом, подумай на досуге о страданиях и творческих импульсах. Когда вернешься в Сариолу и будешь замерзать на камне. А теперь… — лицо Эзергили вдруг утратило серьезность и стало хитрым-хитрым, — следующий номер нашего шоу. Подойди к южному окну — вон тому, которое не совсем разбито, — и выгляни, только осторожно, чтобы тебя не было заметно снаружи.

Пожав плечами, я высунулась в окно. Чего я только не видела за этот богатый событиями день, но Эзергили удалось-таки меня еще раз поразить. На уцелевшем куске стены, метрах в пятнадцати от башни, сидел мэтр Погодин — мрачный и погруженный во вселенскую тоску, как врубелевский демон. Мэтр неподвижным взором смотрел за горизонт, словно надеясь разглядеть там что-то интересное.

Я шарахнулась назад в библиотеку. Эзергиль хихикнула.

— Погодин? — на всякий случай переспросила я. — Настоящий?!

— Ага.

— А что… а как…

— Это моя маленькая месть, — скромно призналась Эзергиль. — За ту подставу. Помнишь, когда ты меня чуть не убила?

— Еще бы!

— Так ты была ни в чем не виновата. Ну, или почти ни в чем. Должно быть, накануне Погодин наложил на тебя что-то вроде заклятия. Ты этого, конечно, не заметила. Он по таким делам спец: скорректировать внешность в заказанную сторону, вызвать нужное впечатление, ничего не меняя по сути… Даже книгу написал: "Имидж политика в современной России". Ужасно интересная, но реально полезна только для мастеров иллюзии высшего уровня.

Погодин сделал так, чтобы ты всех бесила одним своим видом. А когда пришла в мастерскую и все начали к тебе цепляться, ты, естественно, вспылила. Вероятно, Погодин надеялся, что ты выйдешь из себя, случится то же, что в подвале, когда ты играла в "Рагнарек", и от нашей мастерской останутся одни головешки…

— Вот гад!

— Погодин, похоже, неплохо тебя изучил. Так что впредь остерегайся, Гелечка. Вряд ли он будет еще мстить — ему дали понять, что за тебя есть кому заступиться — но случившегося не забудет.

— А что он здесь-то делает?

Эзергиль снова захихикала:

— Отбывает ссылку. Это я его сюда заманила. Пусть посидит, поразмыслит о жизни. Катька через пару дней здесь, наверно, объявится и его выпустит.

Я присоединилась к ее смеху. Будущие козни Погодина были мне до лампочки.

— Ну все, повеселились, а теперь пошли отсюда.

И мы отправились искать ближайший выход.

— Вот эта дверь подойдет.

Эзергиль отодвинула засов, с усилием приоткрыла резную створку. Я увидела перед собой пропасть. Из нее тянуло холодом и сыростью. Каменный порожек обрывался под ногами в пустоту. Мимо меня величественно проплывало облако в виде растрепанной бороды. Судя по всему, мы оказались где-то высоко в горах. Я машинально вцепилась в косяк.

— Чего застряла? — буркнула сзади Эзергиль. — Поворачивай налево, там тропинка.

Я уже достаточно привыкла к манипуляциям с реальностью, чтобы осознать, что рядом с Эзергилью мне ничего не грозит, и смогла усилием воли преодолеть страх высоты. Поэтому я смело двинулась вперед по уступчатой, вырубленной в скале дорожке шириной сантиметров двадцать, и даже не особенно придерживалась за стену. Вскоре каменные ступени повернули за выступ скалы и вывели нас к ровной площадке, со всех сторон окруженной безднами. Под ногами, очень близко, медленно плыли облака, подобно разлившейся туманной реке. На площадке располагалась крошечная беседка в китайском стиле. Места в ней едва хватило бы на одного человека.

— Это что, павильон для любования луной?

— Заходи, — пригласила меня внутрь Эзергиль.

Я вошла и за неимением мебели села на гладкий пол. Эзергиль осталась снаружи, опираясь локтями на ограждение.

— Вот и мой домен, — сказала она. — Гора Лушань. Чаю не хочешь?

— Нет, спасибо. Да, по сравнению с Домом Эшеров у тебя незатейливо. Тесновато. Сквознячок опять же…

— Из какой пропасти дует? — заботливо поинтересовалась Эзергиль. — Сейчас уберем.

— Я так, к слову. Зачем мы здесь?

— Ты будешь каждый раз спрашивать? Раз мы здесь, значит, надо. Кстати, хочешь, покажу одну хохму? Я немного разгоню облака, а ты оглядись по сторонам и подумай, не напоминает ли тебе этот пейзаж что-нибудь.

Тучи под ногами забурлили и ринулись в разные стороны, завиваясь в жгуты. Внизу в разрывах между ними показалось что-то зеленое.

— Что там, лес?

— Лес или трава там, на склоне гор? Ты четко видишь одно, но знаешь, что глаза тебя обманывают, — с невинным видом произнесла Эзериль. — Эффект Хокусая.

"Где-то я это уже слышала", — подумала я.

— А вот и река. Видишь тоненькую блестящую…

— Это же моя пропасть! — сообразила я. — Куда ты меня подло скинула!

— А вот и ошибаешься. Нет, местность та же самая. Ошибка в том, что это моя пропасть.

Я ничего не ответила, обдумывая ее слова.

— То есть ты хочешь сказать, что я…

— Тогда ты залезла в мой домен. Уж не знаю, как это у тебя получилось. Устроила общедоступный вход, поступив крайне неэтично. Сама понимаешь, это требовало сурового наказания. Я ведь была уверена, что ты сделала это нарочно, для прикола. Но когда я увидела, как ты с воплями летишь прямо на скалы и ничего не предпринимаешь, чтобы спасти жизнь, то подумала, что, возможно, переоценила тебя. И помогла выбраться.

— Я сама затормозила падение, — возразила я.

— Хочешь попробовать еще раз? Устрою.

Мне, мягко говоря, не хотелось. Даже ради того, чтобы вступиться за свое мастерство.

— То-то же, — кивнула Эзергиль. — Давай все-таки выпьем чайку, а то тебя действительно продует. Вот там, справа от тебя, подносик.

Я взяла с черного квадратного подноса расписную пиалу с вонючим темно-зеленым чаем. Пить его, конечно, не стала, но погреть о чашку руки было приятно. Вторую пиалу я передала Эзергили. Несколько минут мы провели в молчании: она, жмурясь от удовольствия, смаковала свою отраву, я думала о том, что еще минут десять на этом полу, и я наверняка подхвачу радикулит.

— Творить миры — дело увлекательное, никто не спорит, — сказала наконец Эзергиль, допив чай.

Я машинально сжала в ладонях пиалу. Начало было угрожающее.

— К сожалению, дело это не только увлекательное, но и весьма опасное, — продолжала Эзергиль. — Главное, никогда не знаешь, откуда эта опасность придет и в чем она будет заключаться. А ну-ка угадай, почему я не покажу тебе домен Ивана?

— Потому что нет у него никакого домена, — сказала я, пожав плечами. — Одна иллюзия.

— Ишь ты, догадалась, — удивленно протянула Эзергиль. — Сама, или подсказали?

— А чего тут гадать? Элементарная логика. Будь у Ивана не такое раздутое самомнение, он и сам давно бы понял, что к чему. Кто ж ему позволит такие эксперименты над живыми людьми ставить?

— Точно, — кивнула Эзергиль. — Нет, он ставит эксперименты над одним живым человеком. Над собой. Это, если хочешь, его персональная методика обучения. Проработанная Антониной и утвержденная на педсовете. На отсутствие которой он постоянно жалуется, ха!

— Бедный Иван. Что с ним будет, когда догадается?..

Я вдруг вспомнила, как накануне Иван с багровым лицом выскочил за дверь мастерской и бесследно пропал. Значит, момент истины для него уже наступил.

Эзергиль покосилась на меня и кивнула:

— Нескоро мы его теперь увидим. Словом, о чем я? В случае с Иваном главная опасность кроется в нем самом. Но бывает и гораздо сложнее. Вот, скажем, появилась осенью в нашей мастерской некая девочка Геля. Ничего не знает, ничего не умеет, учится неважно. И вдруг иду я по улице и вижу: прямо посреди тротуара трещина в асфальте, а в ней виднеется мой домен. Какой я делаю вывод?

— Мочить, — предположила я.

— Оно, конечно, хочется. Но в первую очередь надо разобраться, как такое могло случиться. Может, у девочки какие-нибудь необыкновенные способности? Не исключено, демиургия — область мало исследованная, постоянно открывается что-то новое. В таком случае, нужны время и аккуратный надзор. Но есть еще один вариант: что девочку кто-то использует втемную в собственных интересах. Вопрос: с какой целью?

— Ты хочешь сказать…

— Погоди. За тобой ненавязчиво последили в течение нескольких месяцев. Училась ты средненько, никаких фокусов больше не выкидывала, и понемногу эта история забылась. Но в мае происходит новое чепэ, куда серьезнее предыдущего.

— Демон? Хочешь, расскажу, как это было на самом деле?

— Не надо. На следующий день после разрушения Катькиного домена я сама увидела, кто за тобой стоит.

— Князь Тишины? — едва не подскочила я. — Кто он?!

Эзергиль усмехнулась:

— Не знаю. И вряд ли когда-нибудь узнаю, разве что он захочет сам мне открыться, что навряд ли. Скорее всего, никто не знает, кто такой этот "Князь Тишины", кроме него самого.

— М-да… Я-то думала…

— Ты спросишь, зачем я тогда вообще затеяла этот разговор? Я просто хочу помочь тебе разобраться. У меня есть кое-какие мысли на этот счет. Конечно, одного проигранного сражения маловато, чтобы составить представление о противнике, который явно круче тебя, особенно если он заинтересован в сохранении инкогнито. Зато я знаю по опыту: в определенный момент мастер реальности теряет интерес к созданию миров и начинает работать исключительно над собой. Сначала меняется внешность, потом психика, потом что-то еще, более тонкое и неуловимое, в результате чего от исходной личности не остается и следа. Думаю, сейчас уже нельзя найти ему определения. Демон? Пожалуй, и демон. Человек? Если требует ситуация — сколько угодно, не отличить. Призрак? Да, эту форму мы очень любим, она так удобна для перемещений из домена в домен… Он как бы живет в другом измерении, где свои законы, отличные от законов наших миров, поэтому его цели и мотивы поступков иногда просто не понять…

— А что ему нужно было от меня?

— О-о! — протянула Эзергиль. — Вот главный вопрос. Версий было столько, что голова едва не лопнула. Помнишь, как мы отвозили цилиня? Меня ведь Антонина специально послала, чтобы выяснить, кто это такой продвинутый его создал. Могла бы предположить, что продвинутый не захочет показаться. А после разрушения Катькиного домена мы были почти уверены, что это коварный подкоп под нашу мастерскую.

— Мы пользуемся материей, как оболочкой и оружием, — пробормотала я.

— Вот-вот, — кивнула Эзергиль. — Это, если не знаешь, тоже цитата из Кодекса мастеров. И глубоко не права школа, которая взяла эти слова девизом. Он внушает ученикам необоснованные амбиции. Ты знаешь, что твой Саша, кстати, тоже там обучался, но вылетел на первом году курса иллюзий? Интересная подробность, да?

Только сейчас я заметила, что выпила почти весь чай из пиалы, причем даже не заметив его вкуса.

— Но после того побоища я поразмыслила и поняла, что Князь Тишины не хочет тебе зла, — продолжала Эзергиль. — Более того, он не хотел причинять вред и нашей мастерской, хотя по факту едва не развалил ее своими действиями.

— Но зачем?

— Чтобы тебя защитить, разве непонятно? Он решил, что у нас тебе угрожает опасность.

— Да ладно, — возразила я. — Защищать — не в его стиле. Знаешь, какой он гнус? Ничего, кроме неприятностей, провокаций, насмешек и дурацких приключений…

— Он никогда не причинял тебе зла, — сказала Эзергиль. — Наоборот — он охраняет тебя. Выручает. Он был готов убить меня, чтобы спасти тебя. Какой из этого вывод?

— Даже и думать не хочу, — сердито сказала я.

— Ты чем-то ему дорога.

На что она намекает, изумилась я. Совсем с ума сошла?

— Постарайся разобраться, чего ему от тебя надо, — добавила Эзергиль. — Это может объяснить очень многое, если не все…

Я не ответила. Эзергиль говорила что-то еще, но я уже не слушала — обдумывала ее слова. То, что она сказала, было так странно, так нелепо и неправдоподобно…

— Ты мне лучше вот что расскажи, — сказала я, усилием воли отогнав сумбурные мысли. — Почему не вмешивалась Антонина? Это ведь диверсия против ее собственной мастерской. А она вела себя так, как будто ничего не знает или ей наплевать. Или она хотела, чтобы мы разобрались сами?

Эзергиль, помолчав с минуту, вдруг лукаво на меня взглянула.

— Хочешь еще загадку? Почему никто никогда не видел домен Антонины?

— Наверно, потому что он хорошо защищен, — предположила я.

— Ответ неправильный. Вторая попытка.

— Но ведь не хочешь же ты сказать… что у Антонины нет домена?

Эзергиль искоса наблюдала за мной:

— А почему тебя это так удивляет?

— У демиурга должен быть домен, это аксиома!

— Правильно, — кивнула Эзергиль. — Значит, если у Антонины нет домена, то она…

— Не демиург, — потрясенно закончила я.

— У нее нет дара создавать миры, — подтвердила Эзергиль. — Она отличный мастер реальности, и только. Ладно, открываю тайну. У Антонины все-таки есть домен. Это я.

— В каком смысле?

— В прямом. Я — ее домен. Много лет назад она задумала и создала меня именно с этой целью — расширить свою власть над реальностью, и все эти годы не переставала надо мной работать. Я ее инструмент для проникновения в другие миры, ее глаза и руки, оболочка и оружие.

— Bay! — только и смогла сказать я, уставясь на Эзергиль, как будто увидела ее впервые.

— Вот тебе и вау.

— То есть, ты, типа, биоробот? Искусственный человек, голем? Круто!

— Сама ты голем, — фыркнула Эзергиль. — Я практически не отличаюсь от обычных людей. Разве что тем, что была не рождена, а сотворена.

— Уже взрослой?

— Ага. Взрослой и телом, и умом, и даже с изрядным набором знаний. Правда, выглядела немного не так, как сейчас. Я была очень похожа на Антонину, но потом, разобравшись, что к чему, решила: нет, с такой внешностью я не выживу, — и занялась собой. Для всех — я ее любимая ученица. Она меня и учит. И от меня тоже учится. Но демиургом надо родиться. Ты не думай, что она не вмешивалась. Она была в курсе происходящего и действовала через меня. Но в одном просчиталась. Я, в принципе, не против того, чтобы быть ее орудием, она меня такой создавала. Но, как всякий мастер реальности, я тоже понемногу изменяю свою личность.

— Ты о чем? — не поняла я.

Эзергиль отошла на край своей скалы и остановилась, покачиваясь на пятках. Хоть умом я и понимала, что это ее мир, но все равно страшно было смотреть на эту тонкую фигуру, балансирующую на самом краю многокилометровой пропасти.

Около минуты мы молчали. Мой мозг со скрипом перерабатывал полученные сведения и намеки.

— Гелька, — сказала вдруг Эзергиль, поглядев на меня какими-то безумными глазами, — можешь забыть мои слова. Все это не имеет значения.

— Как это — не имеет?

— Неважно. Все, что должно было произойти, уже произошло.

Эзергиль посмотрела на облака и засмеялась. В эту минуту она стала похожа на себя прежнюю.

— Может, все было не так, — добавила она. — Считай то, что я сказала, моим частным мнением. Или придумай свою версию. Или спроси Погодину, она тебе расскажет третью. А Тоню не спрашивай. Вообще, будь с ней повнимательнее, ей нелегко придется в ближайшие дни. Пожалуй, хуже всех. Когда демиург не по своей воле лишается домена, ему очень хреново.

Я кивнула, не вдумываясь в ее слова. Эзергиль не стала пояснять. Что она имела в виду, я поняла чуть позднее.

— Сейчас здесь начнется гроза, — продолжала она, достав из рюкзака коробку с черными мелками, и принялась рисовать иероглиф на тыльной стороне левой руки. — Потом буря и землетрясение. Никуда не уходи из павильона. Что бы ни происходило снаружи, не бойся — здесь ты в безопасности.

— Что ты затеваешь?

— Никогда не видела, как уничтожают домен? Я собираюсь этим заняться. Армагеддон в миниатюре. Через десять минут с горой Лушань будет покончено.

— Но зачем?.. — потрясенно спросила я.

— Я ухожу навсегда, — сказала Эзергиль. — Послушай. Я проводила разные эксперименты с реальностью. Один из них ты даже повторила — я имею в виду создание идеала, в твоем варианте — Магни. Это, разумеется, далеко не предел. Если будешь еще заниматься демиургией, ты это со временем поймешь. Я научилась переходить из мира в мир, лазать в чужие домены без ведома их владельцев, вычисляя таким образом демиургов из других школ и вступая с ними в состязание, — исключительно из озорства. Но однажды подвернулась некая видеокассета, и благодаря ей я попала в такое место, которое оказалось уникальным. Просто поле, до самого горизонта, посреди него — светящееся дерево без листьев, с прозрачной корой…

Мои щеки вспыхнули, как от удара.

— Да это же поле из Сашиного клипа! То самое поле! Так ты туда пробралась? Что там было?

— Там не было защиты в обычном смысле слова, но было что-то гораздо худшее, от чего я едва не загнулась. Я убралась оттуда и долго наблюдала издалека, пока не поняла главного: это место никто не создавал. Это поле — не домен. Оно само по себе, оно не позволяет собой управлять. Я там беспомощна, как первокурсница, которая ничего не знает и не может сотворить даже яблоко, потому что для ее плоского зашоренного умишки непостижимо Чистое Творчество. Наблюдая снаружи, его исследовать невозможно. Поэтому сейчас я ухожу туда сама.

— У тебя что, крыша съехала?! — изумилась я. — Не ты ли сама говорила, что это ловушка? Что там смертельно опасно?

— Я не боюсь смерти, — спокойно ответила Эзергиль. — Ловушка? Не создано еще такой ловушки, из какой я не смогла бы выбраться! Выяснить, что такое поле, для меня гораздо важнее, чем сохранить жизнь. Как ты не понимаешь? С тех пор как я узнала об этом месте, все стало мне безразлично. Баша возня с Погодиной, Ванькино кидалово, синий призрак, который нагло лезет в наши дела, — все это жалко и мелко по сравнению с тайной, за которой стоит что-то настоящее…

Эзергиль дорисовала иероглиф и спрятала коробку. Ясное небо над горами быстро затягивали тучи, похожие на серый невод, в котором плескались вспышки сотен и тысяч молний. Облачная река внизу потемнела и забурлила. Эзергиль сейчас уйдет и не вернется, осознала я, и все ее загадки исчезнут вместе с ней.

— Эзергиль, подожди, — торопливо окликнула я, — скажи… зачем ты все время рисуешь на руках иероглифы?

— Небольшая дань суевериям, — засмеялась Эзергиль. — Благожелательные знаки, на удачу. Есть такая тема — управление реальностью через знаковые системы. У нас ее не изучают, а зря… Кстати, ты когда-нибудь видела, как приближается стена ливня? — сквозь стремительно нарастающий шум прокричала она. — Посмотри налево! Редкостное зрелище!

Я едва успела повернуться, чтобы увидеть, как на меня надвигается что-то темное и влажное. Через секунду водяной обвал накрыл павильон, сметя и поглотив все, в том числе и Эзергиль. Земля задрожала, павильон со скрипом покачнулся. Я вцепилась в ограждение. Прямо надо мной в небе так грохнуло, что у меня заложило уши. За громом последовал оглушительный скрежет, и я почувствовала, что скала, на которой находился павильон, падает в облака. Я бросилась на пол, прикрывая голову руками.

Я совсем не боялась. Подумаешь, Армагеддон. Мне просто не хотелось оглохнуть.

ГЛАВА 11

Последний разговор с Максом

Было около половины пятого вечера. Казалось, с того момента, когда я проснулась и обнаружила, что сердце не бьется, прошло несколько дней. Или даже лет. Я вышла на крыльцо мастерской, остановилась и огляделась. На училищный сад как будто высыпали вагон зеленого бисера. Каждое дерево распускалось на свой лад: кусты смородины уже покрылись крохотными резными листиками, влажные встопорщенные ветки тополей выглядели как беличьи кисточки, которые кто-то обмакнул в зеленую краску, стряхнул да и оставил сохнуть, не вымыв; а на дубе даже почки не набухли. За кустами, дымясь, чернел уродливый обугленный ствол моей яблони. На газоне вылез из-под прелых прошлогодних листьев первый лопух. Вокруг него на раскладных табуретках уже сидела толпа с этюдниками и сосредоточенно рисовала.

Я посмотрела на соучеников — таких привычных и в то же время бесконечно чуждых мне. Обыкновенные люди со своими мелкими заботами… Должно быть, так чувствуют себя какие-нибудь космонавты, возвращаясь на землю. Возвращаясь другими, видевшими и пережившими недоступное простому человеку. Мне бы стало печально, если бы не удивительное возвышенное равнодушие, поселившееся в душе. Казалось, с утра я успела прожить целую жизнь, умереть и возродиться — кем? Все мои прежние проблемы, переживания и привязанности не имели никакого значения. Они вообще не имели отношения ко мне, нынешней.

За забором, на другой стороне улицы Савушкина, к ларьку с мороженым подходили Погодина с Сашей. Это зрелище не вызвало во мне ни малейшего отклика. Сашина красота, сводившая меня с ума почти полгода, внезапно утратила свои чары.

"Все равно через месяц они расплюются, — философски думала я, глядя, как Погодина роется в сумке в поисках денег, а Саша торопит ее, хмуря красивые брови. — Если кто и сумеет совладать с Катькиным ядовитым характером, так уж точно не Саша. Он и сам, честно говоря, не подарок. Привык быть первым номером — чтобы о нем заботились, чтобы им восхищались, чтобы бегали за ним, а Катька сама такая же. Кому-то из них придется круто измениться. Подозреваю, что никто не захочет…"

Предаваясь размышлениям, я подошла к забору и увидела своего вечного Макса. Он стоял, уткнувшись лбом в решетку, и глядел на меня с выражением вселенской тоски, точно как больная обезьяна в зоопарке. Его унылый вид меня неожиданно рассмешил.

— Сижу за решеткой в темнице сырой! — приветствовала я его. — Привет молодым орлам!

Вместо ответа Макс с глубоким вздохом закрыл глаза и отвернулся.

— Никак ждешь кого-нибудь? Не меня ли случайно?

— Нет, не тебя, — глухо ответил Макс.

— А кого?! — изумилась я.

— Теперь никого.

— Эй, — встревожилась я. — Что случилось?

Очередной страдальческий взгляд:

— Слушай, иди, куда собиралась. Ладно?

Я взглянула на Макса… Б кои-то веки ему удалось меня заинтриговать.

— Ты чего затеял, друг мой? Что за новости?

— Ты мешаешь мне жить, — мрачно сообщил Макс. — Ты мое проклятие. Петля на шее. Капкан на ноге.

Я обиделась и растерялась, не зная, как реагировать на подобные заявления.

— Интересно. И давно ты это осознал?

— Давно, наверно. Но гнал от себя эти мысли. Сам себе врал, что все будет хорошо, ты поймешь меня, поможешь…

Макс глубоко вздохнул, помолчал полминуты и снова стал прежним. По крайней мере, с виду.

— Я хочу от тебя освободиться, — ровным голосом сказал он. — Полностью и навсегда. Больше ничего.

— Ах, освободиться, — слегка уязвленная, повторила я. — Всего-то. Ну, я могу тебе подсказать, как этого добиться.

— Сделай милость, — слабым голосом попросил Макс.

Я повернулась к дороге, прищурилась и посмотрела на ларек и парочку в черном и белом.

— Значит, так. Во-первых, надо взглянуть на объект любви без розовых очков. Увидеть его таким, какой он есть. Например, у меня несколько серьезных недостатков. Я слишком мягкая, снисходительная к людям…

— Неужели? — еле слышно произнес страдалец.

— Чрезмерно альтруистична, а люди этого не ценят; не умею отказывать просьбам…

— Все твои недостатки я давно изучил. Можешь не продолжать.

— Во-вторых, надо осознать, что объект любви тебя недостоин. Что ты сам возвел его на пьедестал, тогда как его истинное место гораздо ниже. Сначала это трудно, но надо стараться, регулярно внушать себе: "Он полный урод, и все это видят, у одной меня что-то с глазами…"

— Я так не могу, к сожалению.

— Надо. Наверно, это самое главное. Можно сколько угодно позволять топтать себя ногами и при этом сиять от счастья, но на тысяча первый раз ты вдруг задаешь себе вопрос: "А на фига? Ради кого я тут мучаюсь, расходую нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются? Ради вот этого?"

— Я прекрасно знаю, ради кого я позволяю топтать себя ногами. Я знаю тебе цену, Гелечка. Понимай это, как хочешь. Но к моим чувствам она не имеет никакого отношения.

— Да, тяжелый случай, — согласилась я. — О, идея! Надо, чтобы объект любви сделал тебе какую-нибудь ужасную гадость. Оскорбил, унизил, высмеял. Подставил. Назначил свидание и не пришел. Взял конспекты списать, потерял и не извинился.

— Да, конспектов ты у меня еще не брала, — усмехнулся Макс. — Это упущение. Все остальное ты со мной уже проделывала, и неоднократно.

— Ну, тогда и не знаю, что посоветовать, — сокрушенно покачала я головой.

— Можно кого-нибудь убить.

Я нервно рассмеялась:

— Тебя или меня?

— Для меня это самый реальный способ освободиться, — серьезно сказал Макс. — Если не придумаю других, тогда даже не знаю, что делать.

Мы шли вдоль бетонного забора, привычным путем направляясь к остановке трамвая. Сумбурные впечатления от недавнего побоища в стране вечных снегов и последующего безумного путешествия постепенно отступали, казались с каждым шагом все более нереальными. Здесь, на улице Савушкина, было куда приятнее. Жарило солнце, мокрые газоны ярко зеленели, дул легкий ветер, то теплый, то прохладный, с кислинкой. От нагревшегося на солнцепеке асфальта пахло близким летом.

— Вот ты говоришь, убить, — рассеянно сказала я. — А хоть знаешь, что такое смерть?

— А ты? — тихо спросил Макс.

— Я-то по опыту знаю. Каждому настоящему мастеру реальности надо пройти через смерть — свою и чужую. Человеческая жизнь — одно из проявлений высшей реальности, на манипуляции с которой в душе у каждого человека поставлен блок. И снять его может далеко не каждый, — заявила я, только потом заметив, что цитирую Князя.

— Только избранный? — усмехнулся Макс. — А я, значит, к ним не отношусь. Признайся, в этом все дело?

— Да при чем тут это! Словом, Макс, зачем тебе вся эта никому не нужная любовь? Да и нет на свете никакой любви, — подумав, добавила я. — Есть увлечение, восхищение, уважение, симпатия. Влюбленность, наконец. Все это временные помрачения сознания. Миражи. А когда они проходят, остается дружба. Так почему бы нам не миновать все эти стадии и не перейти сразу к окончательной…

— Эх, Гелька, Гелька… — с тяжелым вздохом произнес Макс. — Ты только не обижайся, но мне иногда кажется, что у тебя чего-то в голове не хватает. Ты ведь понятия не имеешь, что такое любовь!

Несмотря на предупреждение, я все-таки обиделась.

— Ну и что это, по-твоему?

— Любовь — это самое ужасное чувство на свете, — мрачно заговорил Макс. — Представь себе чувство абсолютной зависимости. Оно связывает по рукам и ногам, лишает воли, превращает в раба. Можно сразу поддаться, можно сопротивляться, но это бесполезно. Сначала это казалось мне унизительным. Я переживал, трепыхался, чего-то затевал… Но однажды понял, что ничего оскорбительного в этом нет — когда окончательно перестал думать о своих интересах. Ты просто живешь жизнью другого человека. Его обидят — тебе больно. Его похвалят — ты радуешься. Мне казалось, что только одно невозможно вынести — если он тебя отвергает. Но я понял, что можно принять и это. Принять чужое желание как свое. Ты говоришь: пусть будет так, как ты хочешь. И уходишь.

И Макс, неожиданно ускорив шаги, ушел вперед, обогнав меня, — как уходил уже много раз. Только недалеко и ненадолго.

— Значит, так? — глядя в сутулую спину, подумала я с ожесточением, которое меня саму удивило. — Сначала попробуй прожить без меня хоть сутки!

На этот раз Макс выдержал-таки характер и удалился, даже ни разу не обернувшись. А я прогулялась по набережной, съела мороженое, посидела на скамейке, подставив лицо солнцу и ни о чем не думая. Б закрытых глазах от солнца расцветали оранжевые круги, воздух пах свежей травой, бензином и теплой пылью. Я загорала и оттаивала, чувствуя себя так, как будто перенеслась из зимы в лето: телом, душой, мыслями. Пусть вся эта история останется в прошлом. Только одно дело еще не закончено. Я выполнила договор. Теперь Князь Тишины должен вернуть мне сердце.

ГЛАВА 12

Шесть часов, станция метро "Пионерская"

На верху главной лестницы училища издавна было общеизвестное тайное место: площадка под самой крышей, пыльная, темная и заваленная всяким хламом. Года два-три назад я любила там прятаться, учинив какую-нибудь пакость товарищу по группе — например, толкнув под руку, смазав краску или пролив воду на акварель. Еще я уходила туда дуться, когда на кого-нибудь обижалась. Вот и теперь я сидела там, на верху лестницы, под чердачным люком, на куче старых мольбертов, и плакала навзрыд. Слезы стекали по щекам, и я их не вытирала, только слизывала соленые капли, затекавшие в углы рта. Потому что моя роль была сыграна, жертва принесена, сердце возвращено, и Князь Тишины сообщил мне, что покидает меня навсегда. Разве еще вчера я могла представить, что это известие так на меня подействует?

— Не уходи! Пожалуйста, останься, — безнадежно взывала я. — Ну, что мне теперь делать? Как я буду теперь жить? Ты мне нужен, очень нужен.

— Слушай, что за сопли? — звучал у меня в ушах раздраженный голос. — Сердце на месте? На месте. Бьется? Бьется. Что тебе еще-то от меня надо?

— Ты.

Я ощущала след его присутствия, но он был очень далеко, слабый-слабый, как многократно отраженный свет. И понимала, что он может исчезнуть в любой момент, а от меня ничего не зависит. Князь Тишины больше не нуждался во мне. Я чувствовала себя так, как будто у меня вырвали большую часть души.

— Если ты уйдешь, я умру, — прорыдала я, и от жалости к себе слезы снова полились ручьями.

— Да прямо! — холодно усмехнулся Князь. — А кто говорил мне на той неделе: "Пошел вон, призрак поганый"? А кто в меня позавчера стрелял?

— Моя жизнь потеряет смысл. Лучше убей меня сам, а потом уходи. Я больше ничего не прошу.

— Не вижу смысла. Все, спасибо за сотрудничество.

Ощущение присутствия неуклонно таяло, становясь практически неуловимым.

— Неужели я тебе абсолютно не нужна?! — вырвался вопль из глубины моего сердца.

— Хорошо, черт с тобой, — проворчал голос неожиданно близко. — Сегодня в шесть, метро "Пионерская", на выходе с эскалатора.

Я не поверила своим ушам, поэтому даже не сообразила, что нужно обрадоваться.

— Ты хочешь сказать, что мы там встретимся?

— Именно.

— Ты будешь… в человеческом обличье?

Пауза.

— Я приду в своем истинном облике.

— Как я тебя узнаю?

Пауза, потом усмешка.

— По глазам. Ладно, чао.

— Боже мой! — пробормотала я и поспешно глянула на часы. У меня было два часа. Можно пройтись до метро пешком. Сейчас гулять хорошо: все деревья и кусты в зеленых почках. Б моем распоряжении будет пара километров свободы и одиночества. Так, на память о прошлом.

1. Секретный объект

Мудрецы говорят, что случайностей на свете не бывает в принципе. Даже то, что кажется случайностью, на самом деле часть чьего-то грандиозного, неизвестного тебе плана. Напрашивается вопрос: чьего? И пусть не говорят, что в тот вечер первого июня я оказалась у метро "Старая Деревня" случайно. Хотя я сама позвонила Маринке и позвала ее гулять, и сама же предложила ей пошататься по ларькам с музыкой, а "Старая Деревня" просто оказалась ближе всего к Маринкиному дому. И, конечно же, чисто случайно в тот день задул ветер с кладбища.

Итак, вечером первого июня мы с моей лучшей подругой Маринкой болтались по торговой зоне у метро "Старая Деревня" в поисках нового альбома группы "Манга", от которой у Маринки едет крыша в буквальном и переносном смысле слова. А лично я ничего конкретного не искала — просто хотелось побродить, на людей поглазеть, себя показать, расслабиться. Все-таки своего рода праздник — первый день лета…

Пока Маринка рылась в дисках и трепалась с продавцами, я расхаживала у цветочных ларьков и нюхала розы: сначала одни, потом другие, потом третьи. Все однообразно пахли подсахаренной водой. Ага, вот эта большая, багровая, с острыми загнутыми, чернеющими к краям лепестками, похожими на обгорелые свитки, пахнет по-другому — тягучей южной сладостью, похожей на низкие ноты виолончели… и чем-то горьким. Я принюхалась — горький неприятный запах усилился, нарастая, октава за октавой.

— Что это за розы у вас такие вонючие? — наконец не выдержала я.

Торговец, пацан в плеере, на вид не намного старше меня, разгадывающий кроссворд в бесплатной газете, поднял сонный взгляд.

— Ась?

— Разве вы сами не чувствуете? Ваши цветы пахнут гарью.

Запах дыма был сладковато-горьковатым, тревожащим. Мне вдруг подумалось, что если долго нюхать, то с мозгами может произойти что-нибудь забавное, но нехорошее.

— При чем тут розы, — сказала Марина. — Это оттуда. — Она показала в сторону Торфяной дороги. — Где-нибудь помойка горит.

Парень вытащил из ушей "ракушки" и встревоженно обнюхал свой цветник.

— Вот, опять повеяло!

— А-а… — Парень облегченно вздохнул. — Это не розы. Опять, блин, библиотека загорелась. Как ветер с кладбища, так здесь всегда гарью попахивает.

— Что еще за библиотека? — удивилась я. — Тут же промзона. Склады, заводы всякие. Откуда в промзоне библиотека?

— Раньше была, — добродушно пояснил парень. — Там, у Серафимовского кладбища. Ее давным-давно подожгли, лет десять назад.

— И что, она так и горит десять лет?

— Ага.

— Ни фига себе! Но почему не потушат?

— Я-то откуда знаю? Говорят, уже тушили, и не раз, а потом проходит неделя, и опять дым ползет. Да она не сильно горит… так, тлеет себе потихоньку. Там же подземные книгохранилища были, этажей, говорят, на десять в глубину. Туда года три никто не лазал. Я слышал, какие-то пацаны пробовали, потом их мертвыми нашли — задохнулись. В общем, построили вокруг забор и успокоились. А мы тут нюхай дым…

Я неуверенно усмехнулась:

— Это уже не библиотека, а какой-то вулкан получается.

— Все вранье! — категоричным тоном сказала Маринка. — Пошли диски смотреть.

— За что купил, за то и продаю, — пожал плечами парнишка. — Не верите, сами сходите и гляньте. Пойдете через Торфяную дорогу, по грунтовке вдоль стройки, и упретесь в железные ворота. Тут на самом деле недалеко, минут пятнадцать. Только к библиотеке вас не пустят — там забором все огорожено…

* * *

— Чудеса, Маринка, — задумчиво сказала я, когда мы отошли от лотка. — Сколько лет здесь живем и не знаем, что у нас под боком неугасимая библиотека… Вот будь я лет на пять помладше, непременно попыталась бы туда залезть.

— Я бы тоже, — согласилась подруга. — Да, старость — не радость. Ну, пошли, старушка, слушать "Мангу". Новый альбом — "Шелест шифера"!

— Все-таки нашла?

Маринка с победоносным видом продемонстрировала диск. На обложке — сюрреалистическая физиономия лидера группы Тимофея Китахары, чахлого юноши с запавшими щеками и плотоядной ухмылкой. С виду ему лет шестнадцать, по выражению лица можно дать все сорок, а по глазам… увы, они закрыты зеркальными очками.

— Как я его люблю! — с придыханием сказала Маринка.

Я пожала плечами. Гуманоидами я никогда не интересовалась. А вот библиотека меня чем-то зацепила.

— Давай сходим туда. Прямо сейчас, — предложила я. — Ну, пожалуйста. Просто заглянем, а по развалинам шариться не будем.

— Ну, что ты, маленькая, что ли? — заныла Маринка. — Скоро замуж пора, а она все по заборам лазает.

Я слегка обиделась:

— Не хочешь, не ходи. Я одна пойду.

Игнорируя Маринкино нытье, я пошла к переходу через Торфяную дорогу.

— Ладно уж! — донесся сзади голос подруги. — Но учти, я исключительно за компанию. Надо же за тобой проследить, чтобы ты себе шею не сломала. Сама будешь мне покупать новые туфли, если там грязь!

Грязи оказалось по самую шею. Перейдя дорогу, мы словно перенеслись в иное измерение — из цивильной, чистенькой торговой зоны чуть ли не на стройплощадку. Вместо тротуаров — разбитая грунтовка, недостроенный торговый комплекс, кучи мусора. Мы обошли парковку автомобилей и зашагали по грунтовке, петляя между лужами. Справа зеленели густые заросли вербы. Слева возвышался бетонный забор. За ним шумно работала какая-то строительная техника.

— Господи, что за помойка! — возмущалась Маринка. — Я уже по колено в цементе…

— Все-таки очень странно, — гнула я свою линию. — Я никогда ничего не слышала о сгоревшей библиотеке в Старой Деревне. Даже если этот пожар случился десять лет назад… Как такое может быть, чтобы здание горело десять лет — и не погасить?

— Не может, — охотно кивала Маринка. — Тебе лапшу на уши навешали, а ты и рада. Сразу детство в попе заиграло, на графские развалины захотелось…

— Это же романтично! Не понимаю, как можно быть равнодушной к загадочным развалинам, — продолжала я, обходя широкую лужу приятного кофейного цвета. — Разве ты не чувствуешь себя Ларой Крофт?

— Я себя чувствую бульдозером. В лучшем случае танком.

— Ой, какие мы нежные. Знаешь пословицу: "Танки грязи не боятся"? Подожди, мы уже почти пришли.

Сама того не зная, я сказала правду. Минут через пять дорога свернула в заросли верб. Стройка пропала из виду. Мы уперлись в обещанные железные ворота. Остановившись, я понюхала воздух. Он отчетливо пах горьким дымом.

Для начала я внимательно осмотрела сами ворота. Они были основательные — почти не ржавые, крашенные в зеленый цвет, высотой метра три, закрытые на великанский засов. В обе стороны от ворот, теряясь в зарослях, уходил забор из бетонных плит. Справа от ворот у забора стоял потрепанный синий вагончик, в каких обычно живут строители, с дверью и окошком с белой занавеской. На боку вагончика было написано "ОА Феникс".

— Убедилась? — услышала я за спиной голос Маринки. — Все глухо. И ничего интересного.

Я отвела взгляд от ворот и задумчиво посмотрела на забор.

— Если бы как-нибудь на него взобраться, то я бы, пожалуй, спрыгнула с той стороны. И, возможно, даже не разбилась.

— Слава Богу, что на него никак не взобраться.

— Ну почему же. А вагончик на что?

Маринка вытаращила глаза:

— Ты же не всерьез!

— Еще как всерьез.

— Прекрати! Разобьешься, дурочка!

— Спокойно. Я не собираюсь никуда прыгать. Просто влезу наверх и немножко посмотрю на пепелище.

Я двинулась в сторону вагончика, прикидывая, как бы забраться на крышу. Если, скажем, поставить ногу на дверную ручку… потом Маринка подтолкнет меня снизу… потом я цепляюсь за провода и подтягиваюсь…

— Сорвешься — на себе не потащу! — Маринка тщетно продолжала взывать к моему здравому смыслу.

Я подошла к двери вагончика и дернула за ручку, испытывая ее на прочность. Ручка поддалась неожиданно легко. Дверь распахнулась, и прокуренный мужской голос из темноты осведомился:

— Че надо?

Я шарахнулась назад. Маринка схватила меня за руку и оттащила метров на десять от вагончика. Потом мы остановились и принялись наблюдать. Через несколько секунд в дверях вагончика появился небритый и лохматый черноволосый мужик в оранжевой телогрейке поверх какой-то непотребной рванины.

Он посмотрел на нас заспанным взглядом, широко зевнул и вполне дружелюбно, хоть и сипловато, спросил;

— Чего вам, девчата? Заблудились?

— Ага! — радостно подтвердила я. — Заблудились. Мы тут сквозь вас не выйдем?

— Не выйдете. Вы че, ослепли, ворот не видите? Вот дорога, по ней идите взад и упретесь прямо в метро.

— А что за воротами, стройка?

— Секретный объект. — Я не могла понять, издевается мужик или говорит всерьез. — Зона экологической катастрофы.

— С ума сойти! А вы кто, сторож?

Мужик полез в карман спецовки, достал пачку "Беломора" и принялся закуривать.

— Ишь, какие любопытные. Ну-ка, шуруйте отсюда.

— Пошли, пошли, — зашептала Маринка, дергая меня за руку.

Я медлила. Вот так сдаться? Результат похода был нулевой. Я к такому не привыкла. Мужик затянулся папиросой и ушел в вагончик, но дверь не закрыл.

— Интересно, как расшифровывается "ОА"? — громко спросила я назло сторожу. — "Отойди, А то убью"?

— Наверно, "охранное агентство", — предположила Маринка, с опаской косясь на вагончик. — Пошли отсюда — видишь, как тут все серьезно?

Поддаваясь уговорам Маринки, я неохотно отошла от ворот. Когда мы сюда шли, мне представлялась совсем другая картина: какая-нибудь чисто символическая изгородь, к тому же давно пришедшая в негодность, а за ней — дымящиеся развалины, усыпанные остатками книг, или что-нибудь в этом роде. Кому надо охранять развалины давно сгоревшей библиотеки? А вместо этого здесь "секретный объект" и "зона экологического бедствия". Непонятно.

Прежде чем мы ушли, я успела проверить еще одну догадку. Допустим, через ворота не пройти, а как насчет забора? Может, он дырявый или давно обвалился? С таким парадоксом — могучие ворота при дырявом заборе — в детстве я сталкивалась часто. Но стоило сойти с дороги, как я угодила в воду. Похоже, заросли верб были основательно подтоплены. Везде, куда ни глянь, корявые стволы торчали из воды, как во время весеннего паводка. Вода была прозрачная, зеленоватая и пахла тиной.

— Гелька! — услышала я недовольный голос подруги. — Вылезай из кустов! Я же говорила, что тут сплошная помойка!

"А приду-ка я сюда как-нибудь еще разок, — решила я. — Только без Маринки. И исследую этот закрытый объект более пристально".

2. Встреча с Погодиной. Геле предсказывают будущее

На следующий день, чудесным июньским утром, я вышла из дома и не торопясь пошла к трамвайной остановке. Солнце нежно пригревало сквозь буйную зелень. Лето еще только начиналось, а Приморский район уже превратился в самый настоящий дремучий, опасный, волшебный лес. Новостройки Комендантского аэродрома затопило зеленое море манжетки и лекарственной ромашки. Я шла и представляла, как в этом море сбиваются с курса дома-корабли. Редкие, жалкие, трепещущие на истинно океанском ветру саженцы берез — ложные маяки в этом море сорных трав. А у нас на Савушкина, в тополиных зарослях, в старушечьих цветниках, где цветет душистый табак и плодятся бабочки-лимонницы, дворы и улицы превратились в своды и тоннели лесного царства.

Настроение абсолютно не соответствовало началу каникул. Я собиралась поехать в художку, отыскать Антонину и поставить вопрос ребром: допустят меня к занятиям в мастерскую реальности или нет? Последний раз я побывала в мастерской недели три назад, как раз в тот день, когда так много всего случилось: исчезла непонятно куда Эзергиль, сгорела моя яблоня, ушел Иван, прокляв нас всех на прощанье, а я в Сариоле заморозила до смерти двойника Саши Хольгера. С тех пор я обходила мастерскую стороной, поскольку боялась там появляться. Но сегодня утром, замученная неопределенностью, сказала себе: хватит. От судьбы не уйдешь.

В то время, когда во всех школах начинались каникулы, в художке, наоборот, набирал обороты пленэр. В июне художка обманчиво пуста. Зеленая крыша едва виднеется над буйством зелени, благоухают заросли сирени; все подходы к зданию, кроме главного, заасфальтированного, вросли могучими наглыми сорняками. В здании уютно пахнет нагретой на солнце пылью. Везде прибрано, даже у живописцев мольберты не валяются грязной кучей посреди аудитории, а помыты и убраны в кладовку. Буфет закрыт. Редко-редко пройдет ленивым шагом какой-нибудь препод. И то верно — что ему тут делать? Место препода сейчас на природе. Если заглянуть в глубь зарослей, то непременно найдешь там десяток-другой учеников-реалистов, готовящих первые, самые простые задания: "травинка", "ствол дерева", "сныть", "лист щавеля"… Когда подготовительные задания выполнены, группа едет туда, куда взбредет на ум преподу. Например, в позапрошлом году, когда я еще не поступила в мастерскую реальности, нашу общехудожественную группу занесло аж к Петропавловской крепости. Мы торчали там с мольбертами неделю, как группа сбежавших из дурдома пациентов, а иностранные туристы то и дело заглядывали нам через плечо, восклицая: "О, русский Пикассо! Русский Малевич!" — к глубокому возмущению препода. А как-то ходили в зоопарк, рисовать зверей в динамике. Я сейчас думаю: хорошо, что у меня тогда еще не открылся дар реалиста, а то карьера доктора Моро мне была бы обеспечена.

Итак, художка была пуста. Я с надеждой осмотрела доску объявлений, но ничего относящегося к себе не нашла, кроме приказа об отчислении из мастерской реальности, висевшего там же, где и прежде. А спецкурс демиургии, похоже, вообще расформировали. Вернее, он распался сам собой. Эзергиль покинула нашу реальность, отправившись искать загадочный мир поля, и с тех пор ни слуху, ни духу. Иван, возмущенный тем, что созданный им мир оказался ненастоящим, хлопнул дверью и ушел в другое училище, а в какое — никому не сказал. Меня выгнали "за грубые нарушения профессиональной этики и поступки, несовместимые с Кодексом мастеров Чистого Творчества". Хоть бы ознакомили меня с этим Кодексом, я бы знала, что нарушаю. Впрочем, незнание закона не освобождает от ответственности. На спецкурсе осталась только Погодина, но было совершенно ясно, что папаша ее отсюда заберет при первой возможности.

Я заглянула в учительскую. Там мирно попивал чаек бородатый учитель иллюзионистов. На мой вопрос он сказал, что Антонина Николаевна с группой реалистов ушла в парк на Елагин остров и передала всем опоздавшим, чтобы они отправлялись сами знают в какое место. Я кивнула, поскольку знала, какое место она имеет в виду, поблагодарила препода, вышла из учительской и в коридоре нос к носу столкнулась с Катькой Погодиной.

Мы обе аж вздрогнули, отпрянули в стороны, а потом надменно друг на друга уставились.

Первой мыслью было: "Ну почему я все время одеваюсь, как Гаврош, в первое, что с утра под руку подвернется? Почему бы, по примеру Погодиной, не завести себе персонального стилиста, а также визажиста, парикмахера и кутюрье?"

Катька была наряжена, как на пикник с президентом: белая суперкороткая плиссированная юбка, босоножки с оплеткой голени и блуза с узким глубоким декольте, в котором матово поблескивает нечто не то серебряное, не то платиновое. Настроение у меня мгновенно испортилось.

— Привет, — неожиданно поздоровалась первой Катька. Она наверняка провела сравнение в свою пользу и решила до меня снизойти.

— Ну, привет, — настороженно ответила я. — Ты чего в художке делаешь?

— Учусь, вообще-то.

"А мини к твоим кривым ногам не идет", — мысленно парировала я, а вслух спросила:

— Нет, не вообще, а сегодня? У нас же вроде каникулы.

— Это у вас каникулы, — Погодина выделила слово "вас". — А у нас — практика.

"У кого это "вас""? — удивилась я. А когда догадалась, то покраснела от злости и стыда. "Они" — это значит "мастера реальности". Я же теперь отношусь к большинству. К тем, кто получает общее художественное образование. С Олимпа меня изгнали, из элиты исключили. Я теперь — как все.

— Тебе не о чем переживать, — сказала с притворным сочувствием внимательно наблюдавшая за мной Катька. — Формы и средства выражения могут меняться, но искусство всегда остается искусством.

Кем она себя считает, чтобы читать нотации, возмутилась я. Антониной? А больше я ни в чьих поучениях не нуждаюсь. Не успела я придумать, как изящно отбрить Катьку, как та снова заговорила:

— Давай вместе подумаем, к чему ты больше всего склонна, если отбросить Чистое Творчество. Может, к станковой живописи? Или к компьютерному дизайну?

Ну надо же, Погодина озаботилась моей судьбой, восхитилась я. И заявила с серьезным видом:

— О да, мне с детства нравилось расписывать тарелки и чашки.

— Вот видишь! Советую тебе уже сейчас нацелиться в Мухинское. Там самая сильная школа декоративно-прикладного искусства…

— Я собиралась пойти работать на Ломоносовский фарфоровый завод, — скромно потупив глаза, пролепетала я. — Правда, сначала надо закончить ПТУ. Даже не знаю, справлюсь ли…

Перед моим внутренним взором встала яркая картинка: цех по росписи чашек на Ломоносовском фарфоровом заводе. В огромные решетчатые окна врывается утреннее солнце. Бесконечные ряды столов, за каждым — труженица с кистью в одной руке и чашкой в другой. Я в белой косынке и синем халате. Передо мной штабель белых чашек. Дневная норма — двести штук. Я поправляю волосы, убираю под край косынки выпавшую прядь, беру сверху штабеля первую чашку и рисую на ней аленький цветочек…

До Катьки наконец-то дошло, что я над ней издеваюсь. Она сощурила глаза, открыла рот с таким выражением, как будто собралась наговорить мне множество гадостей, но передумала и уронила:

— Бедняжка. Мне тебя правда жаль. Не представляю, как жить без Чистого Творчества. По мне, так лучше смерть.

Я почувствовала себя так, как будто меня ударили. Причем ниже пояса. И немедленно ответила тем же.

— Как там Санек? — спросила я невинным тоном. — Что-то давно мне не звонил. Дня два, наверно.

Я угадала. Стоило только произнести имя Саши Хольгера, как у Погодиной мгновенно пропали и чувство юмора, и большая часть здравого смысла.

— Он тебе не Санек, — угрожающе процедила она.

— Передавай ему от меня нежный и пламенный привет. И пусть позвонит.

— Лучше отстань от него. Если между вами что-то и было, все кончено.

— Ты можешь, конечно, так считать, — с явно притворным сочувствием сказала я. И добавила, как бы в сторону: — Бедняжка…

И, гордо пройдя мимо Катьки, двинулась в сторону двери. Однако мне решительно перегородили путь. Я слегка струхнула и подумала, что сейчас меня, наверно, будут бить. Но Катька, мрачно глядя на меня, спросила:

— Хочешь знать, что с тобой будет, когда перестанешь заниматься Чистым Творчеством?

— Будущее мне предскажешь?

— Ага. Бесплатно. Рекламная акция.

— Я бесплатными образцами не пользуюсь, — заявила я как можно надменнее.

— Бери, пока дают. Скоро не будет и этого.

— Ты о чем?

— Ты наверняка думаешь, что дар Чистого Творчества — это что-то неизменное. От рождения тебе присущее свойство, которое никуда не денется. Но он может исчезнуть. Причем очень легко. Дар на самом деле… как поезд. Или ты садишься и едешь, или он уходит без тебя…

При слове "поезд" я презрительно фыркнула и шагнула к двери, намереваясь гордо удалиться. Но Погодина схватила меня за локти, толкнула к стенке и буквально заблокировала в углу. Ее пальцы больно впились в мои запястья, и я убедилась, что Катька не только старше, но и гораздо сильнее меня.

— Это происходит примерно так, — негромко заговорила Катька, глядя на меня в упор. — Сначала тебе кажется, что ничего не меняется. Но постепенно в тебе поселяется некое чувство. Оно как заноза, как мелкая хроническая болезнь, вроде насморка. Тебе все время кажется, что ты что-то потеряла, или забыла, или оставила, и надо срочно вспомнить — что именно, где, когда… Что надо вернуться и подобрать, а то будет поздно. Но ты не можешь вспомнить и поэтому чувствуешь себя все хуже и хуже. При этом умом ты понимаешь, что ничего не случилось и все в порядке — твой дар пока еще при тебе…

В голосе Погодиной ни насмешки, ни злорадства. Он был просто мрачным. Таким голосом говорят пророчицы в исторических фильмах. Я слушала Погодину, как заколдованная, и не могла набраться силы воли, чтобы оттолкнуть ее или хотя бы послать подальше. Мне вдруг стало страшно.

— А тем временем незаметно подкрадывается следующая стадия, — продолжала Катька, гипнотизируя меня круглыми темными глазищами. — Мир вокруг тебя начинает тускнеть. Краски становятся блеклыми, звуки теряют глубину. Мир становится… некрасивым. Вернее, ты перестаешь видеть красоту, но пока еще об этом не догадываешься. А потом ты теряешь связь с миром; он уже сам по себе, отделяется от тебя и идет своим путем, а ты как будто остаешься на обочине. Ничто тебя не радует. Ты одна в серой, отвратительной, тоскливой пустыне. И вот тут ты обнаруживаешь, что там, в этой пустыне, в которую превратился мир — творить невозможно. Там просто не из чего творить…

Я вывернулась из-под локтя Погодиной и рванула к двери. Катька мне, впрочем, особенно не препятствовала.

— Думаешь, это не про тебя? — крикнула она мне в спину. — Не надейся! Ты не особенная!

Я обернулась в дверях и закричала:

— Можете меня выгонять! Пожалуйста! Я все равно не перестану заниматься Чистым Творчеством!

Погодина за мной не погналась. Неприязненно глядя, сказала:

— Давай, давай. Увидишь, что будет. Просто так ничего не запрещают. Один раз сошло с рук, второй, а на третий не проскочит. Говорят, лет десять назад был в нашем училище один такой… экспериментатор. Решил, что весь мир ему подвластен. А в один прекрасный день просто исчез. Его искали всей школой, конечно, но ни в одном из доменов не нашли. Понимаешь, что это значит?

— И что?

— Что он умер! Самым реальным образом!

— А мне наплевать. Я мастер реальности и навсегда им останусь! — гордо сказала я и выскочила на улицу, хлопнув дверью, чтобы последнее слово осталось за мной.

3. Геля выращивает в парке лотос. Ей еще раз предсказывают будущее

Я перешла через мост на Елагин остров, сразу вернула налево и пошагала напрямик, игнорируя дорожки. Мой путь лежал к некоему пруду, расположенному в самой середине парка. Посреди пруда был остров, абсолютно дикий. Деревьев и прочей растительности там было столько, что прибрежные кусты едва не падали в воду. Этот остров много лет назад облюбовали для пленэра реалисты. Еще издалека я услышала доносящийся из зарослей резкий голос Антонины. Между деревьями мелькали чьи-то силуэты. К нависающей над прудом черемухе была привязана лодка, на которой реалисты переплыли на остров.

Несколько минут я бесцельно болталась по берегу, а потом смущенно окликнула какую-то парочку на проплывающей мимо лодке, попросив переправить меня на остров. Парочка согласилась. Все три минуты, пока длилась переправа, я думала, как объясню Антонине свое присутствие. А ну как она мне скажет: а вы, девушка, кто такая и что здесь делаете? Вряд ли, конечно, но с формальной точки зрения…

Не успела я сойти на берег, как тут же натолкнулась на всю компанию, расположившуюся на полянке среди кустов. Как я и ожидала, компания была разновозрастной, из моей бывшей группы — никого. В тот момент, когда я выходила из кустов, реалисты один за другим покидали полянку, что-то унося в руках, а Антонина раздавала им прощальные напутствия. Увидев ее, я попятилась в кусты, но она меня уже заметила и помахала рукой, предлагая подойти.

Вся моя храбрость улетучилась. Краснея, я открыла рот, чтобы соврать, как я тут случайно очутилась, но Антонина молча протянула холстяной мешочек.

— Засунь туда руку, — велела она.

— Зачем? — опешила я.

— Давай, давай, не тяни.

Я с опаской сунула руку в горловину. Судя по тому, что я нащупала, в мешке были какие-то разнокалиберные зерна.

— Достань одно зерно, — поступила следующая команда. — Достала? Покажи. Так, понятно. Ну, выбери себе место и иди работай.

Не успела я опомниться, как Антонина уже почесала куда-то в заросли и скрылась из виду. На моей ладони осталось лежать семечко. С виду — обычное семечко подсолнуха, и абсолютно ничего особенного в нем не было. Я сшелушила черную шкурку и попробовала ядрышко на зуб. Подсолнух подсолнухом… И что дальше? В задумчивости доев семечко, я огляделась по сторонам и вскоре приметила у пруда чью-то белобрысую макушку.

— Эй, чего делать-то надо? — громким шепотом спросила я обладателя макушки. Тот поднял голову и оказался маленьким большеглазым мальчиком лет десяти — наверно, первогодком. Вид у него был тоже слегка растерянный.

— Надо из семечка чего-нибудь вырастить, — полушепотом ответил он.

"Опаньки!" — подумала я, глядя на прилипшую к ладони шелуху.

— А у меня ничего не получается! — жалобно сообщил мальчишка. — Не хочет расти, подлюка!

Я продралась через кусты и уселась на травянистом берегу пруда рядом с малолетним реалистом.

— Ты не знаешь, от какого это растения? — несчастным голосом спросил он, демонстрируя мне свое зерно. Зерно выглядело крайне экзотически: засохший двудольный стручок кирпичного цвета с синей полоской посередине.

— Может, это баобаб? — предположила я. Мальчишка шмыгнул носом:

— Я полчаса тут сижу, а из него ничего не выросло. Лучше бы мне досталось что-нибудь простое, вроде гороха…

— Я бы тебе предложила поменяться семенами, но увы: меняться уже нечем, — сказала я, возвращая стручок.

Мальчик с ненавистью на него уставился.

— Сейчас разберемся, — утешила его я. — Как тебя зовут?

— Андрей.

— А меня Геля. Дай-ка мне его еще раз.

Держа стручок на раскрытой ладони, я уставилась на него, представляя, как он темнеет, набухает, лопается пополам… как пробивается толстый белый росток, вытягивается и наливается зеленью… По моему мнению, именно так должно появляться на свет любое растение. Но, очевидно, это было семечко особой породы. Прошло минут пять, я вся взмокла от мысленных усилий, но семечко даже не шелохнулось.

— Ничего не получится, — снова завел свою песню заскучавший Андрюша. — Я так уже пробовал. Оно меня не слышит.

— В смысле — "не слышит"?

— Антонина Николаевна перед уроком говорила: загляните в ваше семечко, в нем уже все есть. Главное — чтобы оно вас услышало.

— Может, не услышало, а послушалось?

— Нет, услышало. Я вот подумал: может, оно глухое?

Я отмахнулась, морща в раздумьях лоб. Намек Антонины ясен — надо выйти с этим несчастным стручком на контакт. Но как?

— Давай по порядку, — предложила я, отдавая стручок Андрюше. — Мы должны вырастить растение. Для этого надо, во-первых, узнать, что это за растение. Антонина сказала — заглянуть в семечко. Во, идея: может, просто расколупать его и посмотреть, что там внутри?

Андрюша сжал стручок в кулаке и решительно замотал головой.

— Ладно. Попробуем с другой стороны. Мы хотим, чтобы из него выросло растение. Как мы можем заставить его прорасти, если он нас даже не слышит?

— Мало ли что мы хотим, — желчно заявил Андрюша. — А вот он не хочет прорастать. Мерзкий стручок.

Я поглядела на Андрюшу, и мне в голову пришла неожиданная мысль.

— А почему он не хочет прорастать? Чего он вообще хочет? Действительно, почему бы не поинтересоваться его желаниями? Андрюша, давай-ка попробуй его спросить: чего он хочет…

— Почему я? Может, лучше ты?

— Это ведь твой стручок, ты и спрашивай.

С глубоким вздохом Андрюша раскрыл ладонь и уставился на стручок. Я заметила, что он шевелит губами, как будто читает про себя. Через несколько секунд он вздрогнул, поднял голову и широко улыбнулся.

— Отвечает! — радостно сообщил он.

— Ну?! Чего хочет?

— Он хочет пить.

Я разволновалась. Конечно! Как же мы сразу не догадались? Совсем ум за разум зашел с этим Чистым Творчеством. Как прорастить стручок? Да посадить его, разумеется!

— Ну мы и тормоза с тобой, Андрюха! Копай быстро ямку, будем сажать.

Андрюша вдруг опечалился.

— Я ведь уже сажал его, — разочарованно сказал он. — Мне это давно в голову пришло. И сажал, и поливал, и обратно выкапывал.

— Ты, наверно, мало его поливал.

— Нет, много — горсти три вылил, и ничего.

— Может, его надо замачивать, как горох?

За кустами послышался шум шагов.

— Пятиминутная готовность! — раздался зычный голос Антонины.

Андрюша насупился, сердито глядя на стручок. Кажется, он собрался плакать. Я напряженно соображала.

— Поливал, говоришь, и все равно он хочет пить? Вот что, Андрей. Я кое-что придумала. Только в этом есть риск.

— В чем?

— Давай бросим стручок в пруд. Пускай зальется своей водой.

Позади нас снова затрещали кусты — наверно, возвращалась Антонина. Андрюша испуганно оглянулся. Я вспомнила, какой первобытный ужас преподавательница наводила на меня три года назад, и посочувствовала ему.

— Бросай, — шепотом скомандовала я.

— Бросаю, — послушно повторил Андрюша и кинул стручок в воду.

Мы как по команде склонились над прудом. Стручок лилипутским корабликом плавал по поверхности. Через несколько секунд он начало темнеть и набухать… потом треснул по всей длине… а потом утонул.

Мы еще не успели осознать нашего поражения, когда позади раздались кусты, и на берегу появилась Антонина. Она оглядела берег в поисках наших растений, не нашла их и грозно нахмурилась. У бедняжки Андрея задрожали губы.

— Что-то я не вижу ваших мутантов, — не сулящим ничего доброго голосом сказала Антонина.

По долгу старшинства я заговорила первая, принимая огонь на себя:

— Извините, я это… неправильно поняла задание… ваше семечко… короче… я его нечаянно съела.

Антонина посмотрела на меня так, что я почувствовала себя полной дурой, хмыкнула и переключилась на Андрюшу:

— А у тебя что за проблемы?

— Оно хотело пить… — пролепетал мальчик, растерянно показывая на пруд.

Внезапно поверхность пруда колыхнулась. Из воды высунулся толстый белый росток. Он быстро потянулся кверху, наливаясь зеленью. По воде от него бежали круги. От стебля отпочковались два отростка и на наших глазах переродились в круглые, похожие на веер листья. Листья раскрылись, опустились на воду и поплыли. На среднем стволе начал набухать круглый тугой бутон. Вскоре с легким треском бутон раскрылся, на свет показались полупрозрачные багровые лепестки, по форме напоминающие наконечники копий. Тяжелый водяной цветок, похожий на закатное солнце, несколько секунд глядел прямо в небо, а потом склонился на стебле, как будто здороваясь с нами.

— Вау! Какой красивый! — восхищенно выговорил Андрюша.

— Это, наверно, лотос, — проявила я эрудицию.

Хитрая Антонина! Наверняка нарочно посадила Андрюшку на берегу пруда, когда увидела, что он вытянул семечко водяного растения. Я краем глаза поглядела на нее. Несмотря на традиционно придирчивый взгляд наставницы, я видела, что она довольна. Хе-хе, молодец Геля, похвалила я себя, разгадала загадку для первоклашек. Ладно, пусть мелкий порадуется.

— Это Геля придумала бросить стручок в воду, — тут же выдал меня Андрей. Надо же, запомнил, как меня зовут.

— Он бы и сам догадался, — пробурчала я. — И вообще это был его стручок.

Антонина на меня поглядела и покачала головой.

— Пошли-ка побеседуем, — сказала она.

Мы отошли к нависающей над водой черемухе, к которой была привязана лодка. Антонина села на пологий ствол, отполированный штанами и покрытый надписями, как старая скамейка. Я в ожидании приговора осталась на ногах.

— Ну что тебе сказать? — резко произнесла Антонина. — Для начала, чтобы не оставалось никаких недомолвок: в мастерской тебя не восстановили и в ближайшее время восстанавливать не собираются.

Я опустила голову и отвернулась. Все, надежда умерла. Конечно, было бы логично этого ожидать, но все-таки…

— Ты чего надулась? Плакать собралась, что ли? А сама виновата, дорогуша, ты одна, и никто, кроме тебя. И давно надо было гнать! За лень, и за самодеятельность, и за опоздания твои непрерывные! Еще зимой меня на педсовете спрашивали: ну как, тянет новенькая? А я-то тебя выгораживала: ничего, дескать, хоть и глуповата, и безответственна, но какой-то проблеск таланта имеется — давайте ее еще подержим на курсе, дадим шанс… Потому что заниматься надо, вкалывать! Пахать, пахать и еще раз пахать! А не за мальчиками бегать!

"И об этом знает!" — с трудом сдерживая слезы, подумала я. Что ж, все понятно. Теперь Антонина в последний раз порекомендует мне отправляться в ПТУ, и я пойду в художку забирать документы.

— На самом деле все не так плохо, — менее резко, чем прежде, сказала Антонина. — Сейчас идут выпускные экзамены, и всем просто не до тебя. Скорее всего, вопрос о твоем восстановлении будет решаться в сентябре.

Я вполоборота повернулась к Антонине, уловив в ее голосе намек на сочувствие.

— И как он будет решаться? — угрюмо спросила я. — Положительно или отрицательно?

— Уж этого я не знаю. Но до сентября у нас три месяца, за которые может случиться всякое. Ты в училище заходила?

— Ага.

— Задание на лето на доске объявлений видела?

— Да я не смотрела — меня же это теперь не касается.

— Еще как касается. На обратном пути зайдешь еще раз и внимательно прочитаешь. И к первому сентября изволь представить результат. Да такой, чтобы впору на городскую выставку отправлять. Придется, конечно, серьезно потрудиться, что с непривычки тяжело…

— То есть, если я сдам хорошую работу, то меня…

— Никаких гарантий я не даю, — быстро сказала Антонина. — Но имея на руках достаточно приличную летнюю работу, я смогу осенью продемонстрировать, на что ты способна. Понятно?

— Ага, — сказала я, улыбаясь сквозь слезы. — А что за тема?

— Там все написано, — отмахнулась Антонина. — И вот еще. Чтобы ты за лето не деградировала окончательно, я предлагаю тебе позаниматься индивидуально.

— С вами?

— Нет. Я летом хочу поехать на теплое море, от вас всех отдохнуть. А заниматься ты будешь с одним очень хорошим преподавателем. И не просто хорошим, а потрясающим. Ты, конечно, не в состоянии оценить масштабность его личности, но я уверена, что даже эпизодические занятия с ним будут исключительно полезными. Теобальд Леопольдович — ученый европейского уровня, кладезь энциклопедических знаний, опытнейший педагог и просто прекрасный человек. Когда-то я и сама у него училась…

— Погодите… где-то я слышала это имя…

— Неудивительно. — хмыкнула Антонина. — Теобальд Леопольдович Хохланд. Прошлой зимой он читал у вас обзорную лекцию по истории и философии Чистого Творчества.

"Ах, это тот ветхий старикан, который чуть не убаюкал нас до смерти своим утомительным трепом?" — едва не вырвалось у меня.

— А, такой ученый дедушка с длинной бородой?

Антонина поморщилась от моей непочтительности.

— Я приложила нечеловеческие усилия, чтобы уговорить его взять тебя на лето в ученики, — укоризненно сказала она. — График занятий он составит сам, но при его занятости полагаю, что перегружать он тебя не будет. Надеюсь, ты его не разочаруешь. О благодарности я уж и не упоминаю…

— Спасибо, — выдавила из себя я. Перспектива занятий с Хохландом меня абсолютно не вдохновляла. Но если это непременное условие для возвращения в мастерскую…

Я тусовалась на острове еще с полчаса, с увлечением наблюдая, как Антонина принимает у реалистов готовые задания. Потом мы все погрузились в лодку и переплыли на материк. Дальше наши пути разделились: реалисты толпой отправились в кафе, а я — в художку, изучать задание на лето. Прочитав объявление, я сначала долго хлопала глазами, а потом расхохоталась. Либо Антонина впала в детство, либо решила над нами подшутить. Тема задания называлась "Аленький цветочек".

4. Вещий сон

Возвращаясь домой полная надежд и радужных планов, я буквально летела над землей. Все мои мысли были о летнем задании и как бы сделать его получше. Тема, правда, казалась не особо интересной и простой, как три копейки. Что за детский сад — "аленький цветочек"? Я даже как-то разочаровалась. Но из этой примитивной темы мне предстояло сотворить нечто выдающееся и необыкновенное. "Надо почитать сказку, — думала я, весело глядя по сторонам. — Может, там найдется намек?"

Вдруг я заметила в небе столб дыма. Темное облако угрюмым грибом поднималось над домами и деревьями где-то на севере, в новостройках. Оно ужасно дисгармонировало с легкомысленным солнечным днем. "Пожар, что ли?" — с легким интересом подумала я. Нет, это не новостройки, горит ближе — скорее, у метро "Старая Деревня", а то и на Торфяном болоте. Чему там гореть? Ничего же нет, кроме строек и кладбища… "Библиотека!" — осенило меня.

Все мысли об "аленьком цветочке" и возвращении в мастерскую мгновенно вымело из головы. Июньский день и чудесная погода внезапно утратили значение. Я остановилась и принялась смотреть на дым. Темное облако, похожее на атомный гриб, медленно уползало на запад. При виде него почему-то сдавило горло и все поплыло перед глазами.

"Она горит десять лет, и никто не может ее потушить", — вспомнились слова продавца цветов. И на миг возникло странное видение: как будто я стою и смотрю в темный колодец, и склоняюсь над ним, и падаю, и мне страшно и сладко, и я совершенно не против… Я тряхнула головой, прогоняя глюк, и побежала дальше.

Надо все-таки выяснить, что там такое горит. Только не так, как в прошлый раз, не лезть нахрапом. Все-таки придется идти с Маринкой — одной, без подстраховки, слишком сложно. Во-первых, мы составим план действий. Предварительную разведку уже провели. Далее — сбор сведений. Наверняка о пожаре писали в газетах. Посмотреть подшивки. Поспрашивать родителей. Запастись инвентарем. Веревки там, фонарики и все такое. И последнее — найти вход и наконец забраться внутрь…

* * *

Той ночью мне приснился очень странный сон. О том, что я оказалась на верхушке огромного тополя, того самого, который растет напротив училища, и смотрю на север, в сторону Торфяного болота. С высоты виден весь микрорайон, порывистый ветер качает ветку, на которой я стою, но неустойчивое положение меня абсолютно не беспокоит. Перед моими глазами идет небесный бой — тяжелые темно-серые тучи сталкиваются, как танки, грохоча и плюясь молниями. Земли внизу не видно в сером мареве дождя. Иногда где-то в тучах вспыхивает на миг неживой неоновый свет, а вслед за ним мягко ворчит гром. На севере, невзирая на дождь, поднимается густой черный столб дыма.

А на соседней ветке стоит незнакомец в черном плаще. Он не обращает внимания ни на дождь, ни на высоту и даже на меня не смотрит. Я же думаю только об одном — хоть бы он никуда внезапно не исчез.

— Привет! — окликаю я его, балансируя. — Я птица Сирин, если кто не понял.

— Тебе там не тесно, птичка? — насмехается незнакомец. — Лети ко мне!

— Погоди, дай угадаю, кто ты? Человек-паук?

Незнакомец откидывает капюшон. Головы у него нет, зато имеются глаза цвета молнии — неживые и холодные, как галогенные лампы. Пустоту венчает железная корона.

— Хм, знакомое лицо… — задумчиво говорю я. — Бэтмэн?

— Давай я анекдот расскажу, — предлагает "черный плащ". — Вползает на брюхе в кабинет психиатра клиент. "Ну и кто это к нам пришел? — интересуется врач. — Ящерка? Змейка? Черепашка?" — "Не угадали, — отвечает клиент. — Это я так высоты боюсь".

Я захохотала и чуть не сорвалась с ветки.

— Ты мне зубы не заговаривай. Значит, не Бэтмэн… не Дарт Вейдер… Ага, точно! Верховный Назгул!

— Смотри-ка, вспомнила.

— А где твой птеродактиль?

— Да я так наловчился.

— Ладно, хватит трепаться. Это ты, Князь, — говорю я. — Я тебя уже давно узнала.

* * *

Мы стояли рядом прямо в кроне огромного дерева. Вокруг меня к тучам тянулись листики, нежные и яркие, каких никогда не увидишь внизу, такие уверенные в себе и беспечные. Все они глядели в небо, и до меня им никакого дела не было. Здесь, на верхотуре, даже воздух пах по-другому: кисло — молодыми листьями, сладко — свежим ветром.

— Тебе не надоело надо мной прикалываться? — спросила я.

— Не понял?

— На позапрошлой неделе ты обещал, что покажешься в настоящем обличье. Я прибежала к метро, как дурочка, а ты опять явился в образе демона, назадавал загадок и свалил…

— Не демона, а божества, — строго поправил меня Князь. — Тлалок — мексиканский бог дождя.

— Дался тебе этот Тлалок! У тебя что, мания величия?

— Да так, знаешь ли… ностальгия, воспоминания молодости…

По тону Князя было не догадаться, издевается он или всерьез.

— Мне-то что? Являйся хоть в виде пенька с глазами, — буркнула я. — Тоже мне, мистификатор.

— А откуда ты знаешь, что это не мой настоящий облик?

— Ой, хватит, это мы уже слышали! — вспылила я. — Просто ты хронический врун!

Князь ничего на это не ответил. Несколько минут мы молчали. Мимо нас по небу бежали облака.

— Знаешь, о чем я думаю? — заговорила я после долгой паузы.

— Обо мне?

— Ха, на этот раз не угадал! Я думаю о дереве на котором мы сидим. Это такое место — не предназначенное для людей. Ну, то есть вообще никак. Сюда даже не залезть. Мы здесь вопреки всем законам природы. И вообще здесь все другое. Земля отсюда кажется далекой, опасной и враждебной. Верхние ветки похожи на лесных зверей, не видевших человека, — дикие, но доверчивые. Воздушное пространство, у которого свои цели и заботы, как будто отвлечется от них на минуту и присмотрится к тебе: а что это такое у нас тут появилось?

— И что?

— У меня, короче, такое странное чувство возникло… — Я замялась, думая, как бы поточнее выразить свои ощущения в словесной форме. — Что это место запретное. И то, что мы здесь, — это, ну, типа кощунства…

— Нет, не то слово, — возразил Князь, секунду подумав. — Не кощунство, а скорее вызов. В мире куча запретных мест. И вообще запретных, и персонально для тебя. А тебя, как магнитом, именно в такие и тянет…

— Как это — персонально для меня?

— Это такое место, куда ты пока не готова попасть. Или оно вообще не для тебя. Или, наоборот, персонально тебя там поджидает враг. В общем, там тебя ждет такой вызов, с которым ты не в состоянии справиться.

— Хе! И как я узнаю, что это место для меня запретное?

— А на персонально запретных местах обычно персонально для тебя написано: "Не влезай — убьет". Ну, не так прямо, конечно. В завуалированной форме…

— А если я все-таки туда попаду?

Князь многозначительно промолчал. Я энергично пожала плечами:

— Значит, если я вижу запретное место и захожу туда, я бросаю ему вызов. Пусть так. Но если я иду по улице и натыкаюсь на запретное место, на котором написано: "Не влезай — убьет", то это место бросает вызов мне.

— Смотри, нарвешься…

— Это намек?

Князь указал на столп дыма над Старой Деревней:

— Мы сейчас говорим с тобой именно об этом. Не ходи туда. Сожженная библиотека — это очень опасное место. Тебе даже не представить, настолько опасное. Почти нет шансов выйти оттуда живым. И хорошо, если просто, банально сгоришь или задохнешься…

Я упрямо промолчала.

— Ты ведь уже попалась, — печально сказал Князь. — Оно тебя выбрало и зацепило. Так всегда и бывает. Не ты первая.

— Я буду очень осторожна, — сказала я, чтобы утешить его. — Ты ведь поможешь мне в случае чего?

— Нет, — сухо сказал Князь. Я удивилась:

— Почему нет?

— Не смогу.

— Как это — не сможешь?

— Я не имею права тебе сказать.

— Да ты просто вредничаешь.

— И более того, — холодно продолжал Князь. — Как только ты вступишь на территорию библиотеки, ты больше меня не увидишь и не услышишь.

— Это что, шантаж?

— Нет. Я тебя просто предупреждаю. Рассчитывай только на себя.

— Да я именно этого и хочу! — рассердилась я. — А ты со своими бесполезными советами только мешаешь.

— Тогда прощай.

— Ну и катись отсюда.

— Последний совет, — тяжело вздохнув, сказал Князь. — На тот случай, если ты все-таки уцелеешь в библиотеке. Когда попадешь в такое место, откуда не будет никаких выходов, произнеси слово "конец" и сделай так…

Князь Тишины прикоснулся к стволу дерева, на котором мы стояли. Не успела я удивиться этому движению, как в дерево ударила молния.

Я вижу и осязаю это пламя — белое, трескучее, сыплющее искрами; оно заполняет собой все небо, превращая его в огненный снегопад. Мы падаем вниз… мы горим. Горит черный плащ, горят орлиные крылья. Князь Тишины растворяется в огненных сполохах. Ну и гори, предатель. Умирая, он смеется — как всегда. Нет больше ни земли, ни неба — только белое пламя. Я ничего не вижу и не слышу, по щекам ползут слезы, и я просыпаюсь.

* * *

Потом я долго лежала без сна, глядя, как за окнами уходит короткая белая ночь, и обдумывала сон. Сон ли это был вообще? Или это Князь выбрал такой странный способ общения? А почему именно во сне? Наяву нельзя было поговорить, что ли? Одно ясно — меня хотели предостеречь. Неужели он действительно покинет меня, если я сунусь в библиотеку? "Поздно. Все решено, — подумала я. — Завтра начинаю собирать сведения о библиотеке. А послезавтра мы с Маринкой…"

Я незаметно уснула снова, и на этот раз приснилась пустыня. Оранжевая ребристая пустыня, окруженная черной стеной ночи, зловещей, пахнущей гарью и дымом. А посреди пустыни стоит башня из белого ракушечника. Она вызывает у меня ощущение спокойствия, мира и безопасности. Но чем ближе к горизонту, чем ближе к стене тьмы, тем сильнее проникают в сердце мрачные предчувствия. Эти предчувствия невозможно даже сформулировать. Они не имеют формы и ежесекундно меняются, как тот столб дыма за железной дорогой возле Старой Деревни. Может быть, так действует на меня темнота. Но почему мне так весело?

5. "Аленький цветочек" — попытка первая

На следующий день лил дождь, и поход в библиотеку пришлось отложить. Все утро я перелистывала старые газеты, выискивая статьи о пожарах, но ничего толкового мне не подвернулось. Тогда я решила заняться "аленьким цветочком" и для начала хотя бы прочитать первоисточник. Сказка обнаружилась в академическом собрании сочинений Аксакова. Я с трудом прочла ее, продираясь через архаичный язык, и глубоко задумалась. Похоже, в задании Антонины была скрыта подстава (впрочем, как всегда). В сказке имелась следующая фраза:

"Во многих странах побывал купец, и видел много прекрасных цветов, но ни об одном нельзя было сказать, что краше его нет на белом свете". То есть это должен быть такой цветок, при виде которого можно сразу с уверенностью сказать: best. Лучший цветок на свете. Несравненный, идеальный. Когда до меня дошло, чего от нас хочет Антонина, я поняла, что с этим заданием мне предстоит хорошо помучиться.

Но судьба пошла мне навстречу. Мама, придя с работы, вычитала в газете "Петербургские ведомости", что в Ботаническом саду в эти выходные намеревается расцвести уникальная лиана. Раз в год, на одну ночь, на этой лиане распускается белый фосфоресцирующий бутон неземной красоты. Цветение этой лианы — всегда небольшой праздник городского масштаба и повод для многолюдного ночного паломничества в Ботанический сад.

— Сходим? — предложила мама.

Раньше бы я и не подумала пойти. Эка невидаль, бутон на лиане. А теперь меня словно озарило — вот он, аленький цветочек, в готовом виде! Остается только поменять цвет с белого на красный.

Несмотря на позднее время, очередь на вход в Ботанический сад было видно еще от метро "Чернышевская". В призрачной полутьме белой ночи безмолвный человеческий хвост, обвивающийся вокруг стеклянных оранжерей сада, выглядел жутковато и заранее вселял депрессию в посетителей. Мама ужаснулась количеству любителей живой природы, и мы чуть было не уехали обратно. Но, как выяснилось, очередь двигалась довольно быстро. Ввиду наплыва посетителей работники Ботанического сада прогоняли людей мимо бутона чуть ли не бегом. Не прошло и получаса, как мы проникли под стеклянные своды оранжереи.

Это было все равно что оказаться посреди ночи в тропическом лесу. Звуки гасли в теплом влажном воздухе. Свет был потушен, кроны пальм казались черными на фоне белесого ночного неба. Не было слышно ничего, кроме монотонного шороха ног и звука падающих капель.

Лиана, толстая, как анаконда, обвивалась вокруг мраморной колонны. Люди, не доходя до нее полутора метров, задерживались на несколько мгновений и поворачивали обратно с восхищенным шепотом. Должно быть, там и цвел знаменитый бутон. Я вставала на цыпочки и вытягивала шею, как могла, но не видела ничего, кроме расплывчатого белесого пятна, которое к тому же то и дело закрывали от меня спины посетителей. Наконец наступила наша очередь, и мы с мамой оказались напротив колонны. Я обшарила взглядом мрамор, но бутона не увидела. Где же он? Может, я не там ищу? Судя по растерянному виду мамы, она тоже не видела цветок. Очередь остановилась.

— А где же ваш цветок? — обратилась мама к сотруднице оранжереи, следившей за тем, чтобы посетители не хватали бутон руками.

Сотрудница взглянула на лиану с такой же растерянностью, как и мама.

— Только что был тут… Неужели все-таки сорвали, мерзавцы?! Подождите секунду… Фу! Вот он!

Сотрудница с явным облегчением показала пальцем на что-то темненькое, сарделькообразное, прилепившееся сбоку к лиане. На цветок это было похоже меньше всего.

— А почему оно не светится? — влезла я.

— Ой, бутон закрылся! — с удивлением сказала сотрудница. — Непонятки какие-то. Он вообще-то до рассвета должен цвести…

Народ за моей спиной заворчал.

— Что за кидалово? — донесся обиженный голос. — Я за цветок деньги платил!

— Вероятно, в этом году сезон цветения уже окончился, — предположила сотрудница.

— Ну, что же делать! — плачущим голосом сказала мама. — Пойдем, Гелечка, домой. Значит, не повезло.

Я не двигалась с места, хотя уже подталкивали в спину. Во мне закипало бессмысленное возмущение. Я злилась на цветок. Вот угораздило же его закрыться не вовремя! Все планы сорвал! А теперь уж до следующего года не раскроется.

— Это нечестно! — заявила я. — Тот парень правильно сказал — кидалово! Пусть деньги возвращают!

— Гелечка! — укоризненно сказала мама. — Это же дикая природа, тут ничего нельзя предсказать. Пошли домой.

— Нет, вы видели, какая подлость?!

Я была вне себя от возмущения. "Проходите, девушка, не задерживайтесь", — буркнула сотрудница.

Люди уже подпирали меня сзади. Я прошла мимо цветка, глядя на него с бессильной злостью. Кожистые лепестки были сомкнуты плотно, как челюсти варана. Я прошла шагов десять к выходу, когда над залом пронесся, как порыв ветра, дружный вздох: "Ах!!!" Оглянувшись, я заметила дрожащее светящееся белое пятно, которое тут же скрыли от меня спины посетителей. "Чтоб ты сдохла, поганая лиана!" — злобно подумала я и, скрежеща зубами, принялась проталкиваться к выходу. Теперь я догадалась — цветок закрылся специально для меня.

Как в таких случаях образно выражается Антонина — "халявы не будет".

6. Геля собирает сведения о библиотеке в Интернете и навсегда ссорится с Мариной

Все следующее утро я занималась сбором информации. Отложив "аленький цветочек" в долгий ящик, переключила внимание на то, что интересовало меня гораздо больше, а именно — на загадочные руины библиотеки. Для начала решила пойти по самому простому пути: включила компьютер, зашла на "Яндекс" и набрала в поисковой строке слова "Старая Деревня", "пожар" и "библиотека". Среди того, что там повылезало, мое внимание привлекли следующие статьи:

Из "Петербургский ведомостей" за 199… г. "Пожар в библиотеке".

"Сегодня ночью в книгохранилище библиотеки Академии художеств по ул. Торфяной, д. 4, неподалеку от Серафимовского кладбища, внезапно начался пожар. За считанные минуты пламя распространилось на второй и третий этажи, охватило крышу, перекинулось на близстоящие деревья, угрожая корпусам Северного завода. Приехавшему по тревоге пожарному наряду спасти здание не удалось. Что не уничтожил огонь, погубила вода: при тушении пожара книгохранилища подвалы библиотеки были полностью затоплены. Погибли более пятисот тысяч ценнейших книг и рукописей со всего мира, собранных академией более чем за двести лет существования…

Книгохранилище было построено на спонсорские средства и открылось всего три месяца назад, причем последние книжные фонды были перевезены туда только за несколько дней до пожара. Здание было спроектировано и выстроено по последнему слову техники, с многоуровневой сигнализацией, автономной противопожарной системой и т. д. Прокуратурой Приморского Района Санкт-Петербурга возбуждено уголовное дело о поджоге. Однако никаких явных свидетельств пока не имеется… Руководство академии высказало подозрение, что пожар должен был замаскировать следы крупной кражи…"

Районная газета "Приморский курьер", 199… г.

"Тела двух подростков, пропавших без вести 18 сентября, были найдены в развалинах бывшего книгохранилища возле Серафимовского кладбища. Судя по всему, причиной смерти было отравление угарным газом; несмотря на то что со времени пожара прошло более года, книгохранилище все еще продолжает тлеть… Председатель районной администрации приказал обнести развалины бетонным забором, чтобы подобные трагические происшествия больше не повторялись".

200… г. 5-й канал, "Петербургские тайны"

"А вот еще любопытный факт (ведущая берет со стола потемневший томик). Это — одна из немногочисленных книг, спасенных при пожаре в книгохранилище Академии художеств шесть лет назад. В свое время это было громкое дело, о которым вы, уважаемые зрители, уже наверняка не помните. Обратите внимание (вертит книгу перед объективом) — обложка практически цела. Теперь мы открываем книгу — видите?! Страницы сгорели! При том, что книга стояла на полке в плотном ряду других книг! Такое ощущение, что она выгорела изнутри. В других книгах мы обнаружили еще более странные вещи: прожженные извилистые ходы, как будто книга была проедена огненными червями, точечные возгорания отдельных страниц, когда другие оставались целыми… Выгорали отдельные слова, отдельные строчки… Вы понимаете, что это означает? Нам приходится сделать вывод, что причиной пожара была не неисправность проводки и не кража с поджогом, как подозревали прежде, а редчайшее явление — самовозгорание книг. Наука этот факт не подтверждает, но и не опровергает…"

Вот оно что! Книгохранилище-то принадлежало Академии художеств, моим, так сказать, собратьям по Чистому Творчеству! Но это полностью меняло дело! Господи, что же они там такое хранили, что оно не может погаснуть уже десятый год?! Все-таки интуиция меня не обманула! Я с удвоенным вниманием принялась читать дальше.

До обеда я просидела за компьютером, занимаясь неблагодарным делом: пыталась построить график пожарной активности библиотеки и систематизировать сведения о ней. График строился с трудом из-за огромных пробелов в данных. Своего сайта у библиотеки не было, а на сайте академии о книгохранилище в Старой Деревне упоминалось одной строкой, причем, что интересно, как о действующем. О пожаре не было ни слова. Ну лентяи, сколько ж лет они не обновляли сайт, подумала я и принялась читать дальше.

Согласно разрозненным интернетовским статьям, библиотеку пытались потушить раз восемь в течение первого года; потом почти на год оставили в покое — либо надоело, либо она действительно погасла. Новый всплеск произошел через год, когда там задохнулись те подростки. В книгохранилище вылили целое озеро воды (не потому ли все окрестности превратились в болото?) и построили вокруг развалин забор. После этого туда никто не совался почти три года — до прошлого лета, когда группа каких-то деятелей, не то краеведов, не то эфэсбэшников, попыталась проникнуть в подвалы хранилища. Об этой попытке вскользь упоминалось в той передаче о книгах, проеденных огненными червями. Зачем туда полезли эти люди, кто они были такие и нашли ли они что-нибудь толковое, ничего не говорилось. Упоминалось только, что они не смогли спуститься глубже второго подземного этажа из-за воды и невыносимой атмосферы, отравленной дымом и миазмами гниения, и внезапно начавшегося возгорания.

С тех пор на развалинах никто официально замечен не был.

Картина в общих чертах получилась такая. Сразу после пожара по всем СМИ прошла невнятная информация о возгорании в библиотеке — очень коротко и в общих чертах. Книгохранилище стояло в отдалении от жилых домов, жертв при пожаре, кажется, не было (по крайней мере, трупов не нашли). Через год же, в связи с тем несчастным случаем, к библиотеке пробудился нездоровый общественный интерес. Пошли разговоры о поджоге, о краже, о замалчивании истинного объема ущерба и о человеческих жертвах. Что характерно — академия всеми силами старалась избежать огласки. Ее начальство не давало комментариев, отрицало все скандалезные догадки и твердо придерживалось версии о случайном возгорании по причине неисправной проводки. На все вопросы о сгоревших книгах академики заявляли, что ничего особенно ценного не пострадало, и всячески давали понять властям, что пожар — это их внутреннее дело. В принципе, в этом не было ничего удивительного. Даже если обычные районные художественные училища тщательно засекречивали две трети своей истинной деятельности, что уж говорить об Академии художеств.

Вывод напрашивался смелый, но незамысловатый: мистическая неугасимость библиотеки (если не сам пожар) — дело рук самих академиков. Если рассматривать дело с такой точки зрения, находила объяснение и другая закономерность: как только в развалины кто-то пытался залезть, возникал пожар, начинал валить дым, и библиотеку принимались тушить по новой. Вопрос — что именно пытались там скрыть?

Я откинулась на спинку кресла, очень довольная своими дедуктивными и аналитическими способностями. Ситуация понемногу прояснялась. Конечно, загадок оставалось все равно больше, чем разгадок. И среди них главные: почему загорелась библиотека, что именно там сгорело, и как мне туда забраться, не подвергаясь опасности задохнуться или сгореть заживо.

Да, мое намерение только окрепло: я собиралась залезть в хранилище и посмотреть на него собственными глазами. Я не сомневалась, что смогу увидеть гораздо больше, чем пожарники и случайные искатели острых ощущений. Я ведь все-таки демиург. А у мастеров Чистого Творчества порой попадаются очень, очень интересные и полезные книги. Я-то знаю. Чтобы завладеть такой книгой, знающий человек может пойти на что угодно. В том числе и ограбить библиотеку… и поджечь ее…

* * *

Закончив с поисками, я сохранила данные, поставила на папку пароль, позвонила Маринке и позвала ее гулять. Встретились мы снова у "Старой Деревни". Маринка по привычному маршруту направилась к музыкальным ларькам. Я крепко держала ее под руку и тянула к переходу, в сторону развалин, попутно взахлеб рассказывая о своих сетевых открытиях. Маринка упиралась и никакого энтузиазма не проявляла.

— Ты представляешь?! — в сотый раз воскликнула я, заканчивая рассказ. — Правда, классно?!

— Глупости все это, — проворчала подруга. — Пошли на Елагин, возьмем лодку и поплаваем, пока погода не испортилась.

— Какая еще лодка? Мы же идем сейчас искать путь в развалины!

Маринка резко остановилась:

— Почему это "мы"? Я никуда не собираюсь.

Я посмотрела на подругу с удивлением. Такое безразличие не укладывалось у меня в голове.

— Ты что, не хочешь со мной идти?

— Снова на ту помойку? Нет уж!

— Даже если я попрошу?

Маринка упрямо помотала головой. На ее лице было написано крайнее отвращение к моему предложению.

Я стояла и молчала, не зная, что делать. Маринкина несговорчивость огорчила меня сильнее, чем можно было ожидать, но самым печальным было то, что она просто не понимала меня. Особенно сейчас, когда мне так нужна была ее компания… и, возможно, помощь.

— Даже не зови меня в это мерзкое место, — продолжала Марина. — И сама там не шастай.

— Да чем же оно тебе так не нравится?!

— Не нравится, и все. У меня предчувствия. Там опасно.

— Опасно?! — повторила я почти в отчаянии. — Ну конечно, опасно! Разумеется! А что ты ожидала — что в такую библиотеку можно лазать каждому встречному-поперечному? "Заходите, люди добрые, берите, что хотите!" Поэтому я и предлагаю: давай подстрахуемся и пойдем вместе. Вдвоем-то безопаснее! Осторожненько заберемся и все там изучим — сначала наверху, а потом внизу…

— Нет и нет!

— Я даже не хочу, чтобы ты лезла внутрь. Мне надо, чтобы кто-нибудь постоял наверху и покараулил…

Я продолжала уговаривать подругу и видела, что все мои старания напрасны. Это было безнадежно. Наверно, надо было оставить ее в покое, но я разозлилась не на шутку, и меня понесло.

— Ты просто трусиха!

— А мне наплевать, что ты обо мне думаешь.

— Тебе вообще ничего в жизни не интересно, кроме своей "Манги", — бросала я обвинения. — Ты ограниченный человек. Через десять лет станешь жирной теткой с жирным мужем и тремя жирными детьми и тогда вспомнишь, как отказалась со мной пойти на развалины.

— А ты застряла в детстве — все бы по помойкам лазать и на неприятности нарываться.

— Ты уже и разговариваешь, как тетка.

— Я вообще с тобой разговаривать не желаю!

— Ну и не надо!

Я развернулась и, кипя от злости, пошла к переходу. Шагов через десять я оглянулась, надеясь, что Маринка передумала и догоняет меня, но увидела только ее спину: Маринка быстро уходила в сторону метро. "Вот и все, Гелечка, — ожесточенно объявила я себе. — Давно копилось, зрело и наконец прорвалось. Больше у тебя подруги нет. Ну и не надо мне таких подруг".

Перейдя через улицу, я свернула в заросли верб и побрела наугад, не выбирая дороги. Ноги скоро промокли, а в глазах все расплывалось от внезапно нахлынувших слез. Ну почему меня окружают сплошные предатели?! Сначала Князь, теперь — Маринка… Только вчера я считала, что быть более одинокой нельзя. Оказалось — можно.

Блуждая в глубоких лужах среди верб, я неожиданно вышла к железной дороге и, взобравшись на высокую насыпь, дальше побрела прямо по шпалам. С насыпи было много чего видно: забор вокруг библиотеки, поднимающийся над вербами, ржавый трактор, стоящий к этому забору вплотную… Если бы Марина не бросила меня так подло, как бы нам было сейчас весело, как бы мы строили планы проникновения в развалины, рассматривая и откидывая те или иные способы! А теперь мне на все наплевать, даже на библиотеку со всеми ее зловещими тайнами.

Забор закончился, утонул в зеленых зарослях. На смену вербам пришли тополя, потом березы, и вскоре под березами появились кресты. Похоже, я дошла до Серафимовского кладбища. Впереди, на переезде за тополями, раздавались резкие короткие звонки. Я сошла с рельсов и несколько минут простояла под насыпью, ожидая, пока пройдет электричка, а потом вытряхивая грохот из ушей. После того как электричка скрылась из виду, кладбище показалось мне еще более тихим, чем прежде. Кладбище же направило мои мысли в несколько необычную сторону. "Надо похоронить свое прошлое, — думала я, возвращаясь на рельсы. — Прежняя Геля умерла — та, которая была влюблена в Сашу Хольгера, ходила в художественное училище и дружила с Маринкой. Все ее покинули, даже дух-покровитель, Князь Тишины. Новая Геля круче, она — демиург-одиночка, мастер без школы. Она никого не любит, ничего не боится и не рассчитывает ни на кого, кроме себя. У нее нет ни друзей, ни помощников. Только она сама знает, куда идет, и никто не имеет права указывать ей".

— Никто! — крикнула я, вспомнив сон про разговор с Князем Тишины на вершине тополя. Выкрик предназначался Князю.

Итак, похоронить прошлое. Как же это сделать? Устроить поминки по самой себе! Это должны быть веселые поминки, как в анекдоте: "Хоронили тещу — порвали два баяна", — потому что я провожаю отжившее, которому туда и дорога. И вообще, веселые поминки — это национальная традиция, корни которой уходят в языческую древность. Я читала в каком-то журнале, что если вы истерически хохочете во время фильма ужасов, то это, дескать, не что иное, как "ритуальный смех" — генетический пережиток языческих обрядов жертвоприношения. Настроение мое существенно повысилось. Я резво шагала по шпалам и обдумывала детали. Где? Когда? Кого пригласить?

Насчет "где" мне в голову сразу пришла замечательная мысль. Почему бы не пойти в какой-нибудь ночной клуб? Правда, туда пускают только совершеннолетних, но я же мастер реальности — что я, внешность изменить не смогу? Когда? Да хоть сегодня вечером! Пойду ненадолго, часа на три, а родителям что-нибудь совру.

С выбором клуба особых проблем не было. Недалеко от метро "Черная речка" располагался некий "Мираж" — непритязательное заведение, посещаемое в основном местной молодежью, мимо которого я регулярно проходила по дороге в училище. У входа постоянно висели афиши с объявлениями о разных праздниках, конкурсах и стриптиз-шоу, так что скука мне не грозила. Вопрос — кого взять с собой? Раньше бы я сразу позвала Маринку, но теперь она в том самом прошлом, которое я буду сегодня хоронить. И тут меня посетила такая потрясающая идея, какой я никогда от себя не ожидала. Почему бы мне не пригласить в клуб Сашу Хольгера?!

От этой мысли у меня по спине побежали мурашки, как будто я на миг перенеслась в прошлое. Позвонить ЕМУ? Хм, почему бы и нет? Еще месяц назад это было абсолютно нереально. Но сейчас я чувствовала себя так, как будто мне подвластно все. Слегка опасаясь, чтобы не прошел прилив энтузиазма, я в приподнятом настроении вприпрыжку побежала по рельсам в сторону ближайшей станции.

7. Поход в "Мираж". Геля танцует стриптиз

Придя домой, я первым делом позвонила Саше Хольгеру. Постоянно напоминая себе, что мне на него наплевать, я набрала номер и сказала: "Привет", понятия не имея, что скажу потом.

Дальше все выглядело так:

— Привет!

— Э… Привет (после паузы, без энтузиазма).

— Как жизнь?

— Да так… ниче ваще… (сдержанно).

— Чего делаем?

— Да ваще ниче…

— Я вот подумала, — мосты сожжены, — не хочешь сегодня вечером сходить со мной в ночной клуб?

На другом конце — раздумье и растерянность.

— Да я вроде собирался в гости…

— Слушай, не так уж часто я звоню и приглашаю тебя в клуб! — Я неожиданно рассердилась. — Можешь один день обойтись без своих гостей. Или пойдешь туда завтра. Я ведь могу и передумать.

— Хм… — Саша размышлял. — Тебе что-то конкретное от меня надо?

— Ничего мне от тебя не надо! — Мне надоело препираться. В конце концов, я ему сама звоню! Такую честь оказываю! Мог бы оценить мой подвиг, только куда ему! Счастья своего не понимает! Хотя сейчас-то уже без разницы… — Последний раз спрашиваю — пойдешь или нет?!

— Ну ладно, — услышала вдруг я, уже почти потеряв надежду. — Когда и куда идем?

* * *

Положив трубку, я некоторое время стояла у телефона, сдавленно хихикая от радости. Согласился! Как это, оказывается, просто! А я-то целых полгода ходила вокруг да около, лишний раз взглянуть на него, принца прекрасного, боялась. Зато теперь, когда меня больше не интересовали его чувства ко мне, я могла делать с ним все, что хочу.

Все шло к тому, чтобы поминки по "мне прежней" удались на славу. До вечера оставалась куча времени, которое я потратила на выбор наряда и макияж. Перерыв платяной шкаф, я нашла нечто, отлично подходящее, по моему мнению, для ночного клуба, — черные шелковые брючки в обтяжку и мамину черную кружевную блузу. Блуза была великовата, и из ее глубокого ворота то и дело выпадали плечи, но я подумала, что так даже пикантнее. Волосы я свободно распустила по спине, вдела в уши серьги со стразами, обвела глаза тонким черным контуром, накрасила губы ярко-розовой помадой, посмотрела на себя в зеркало и решила, что мне вполне можно будет дать лет двадцать пять.

Мы встретились напротив клуба в начале одиннадцатого. Я предусмотрительно опоздала минут на десять, и мы подошли к дверям одновременно. Судя по Сашиным вытаращенным глазам, преобразилась я как надо.

— Приветик, — развязно сказала я. — Ну что, оторвемся по полной?

— Здорово, — приветствовал меня Саша. — Я тебя сразу не узнал. Забойная кофта.

Я с трудом удерживалась, чтобы сохранять на лице надменно-спокойное выражение, а не ухмыляться торжествующе во весь рот, как конкистадор при виде сокровищ инков.

Проникновение в "Мираж" прошло безукоризненно. Охранник не потребовал паспорт ни у меня, ни у моего кавалера, только обшарил Сашу с головы до ног на предмет оружия. Судя по его взглядам, он был не прочь обшарить и меня, но под моей блузкой нельзя было пронести незамеченной даже зажигалку.

Мы с трудом нашли свободный столик. Свободным он был относительно: лежащая на нем пачка сигарет сигнализировала, что хозяин куда-то временно отошел. Мы, не сговариваясь, сели, вытащили из пачки по сигарете, а остальное Саша скинул под стол — типа: "Не знаем вас и не было тут никаких сигарет". Саша стрельнул у соседей зажигалку и дал мне прикурить. Через полминуты я уже вовсю дымила, откинувшись на спинку стула, и с удовольствием глядела, как под потолком, в химическом дыму, пляшут ядовито-зеленые лазерные лучи. Господи, сколько же тут было народу! Танцующие, бродящие туда-сюда парни и девушки то исчезали в ослепительных вспышках, то фосфорными пятнами выступали из черноты. Все белые детали одежды начали излучать собственный свет, как радиоактивные. Я хихикнула, заметив, что у девушки за соседним столиком под черной блузой ярко светится белый бюстгальтер. Может, так и задумано?

— Ну, как тебе тут? — крикнула я своему кавалеру, наклоняясь почти к самому его уху, чтобы перекричать музыку.

— Нормально, — Саша курил, не глядя по сторонам. Вид у него был какой-то напуганный и неуверенный. Меня же, наоборот, распирали азарт и жажда деятельности.

— Я думаю, надо чего-нибудь выпить, — предложила я.

Саша согласно кивнул, но развивать эту тему не стал. Я тоже пока молчала. Время между тем шло. Поддерживать беседу в таком грохоте было невозможно.

— Может, пойдешь к стойке, закажешь нам — что нибудь? — не выдержала я. — Мне какого-нибудь вина.

Саша с глубоким вздохом встал и ушел в сторону стойки. Что за увалень такой, возмутилась я. Девушка его в клуб пригласила — он должен от счастья прыгать, а не сидеть с таким видом, как будто ему хочется скорей домой, поспать. Может, он еще захочет, чтобы я за него заплатила?! Нет, тогда наши пути расходятся раз и навсегда.

Я достала из сумочки пудреницу, проверила, не потекла ли тушь — нет, все классно, вокруг глаз аккуратные роковые круги, вон и лысый мужик в черной футболке из-за того столика мне подмигивает, кажется, уже двинулся приглашать на танец, что в мои планы не входило… К счастью, вернулся Саша. Лицо у него было такое, будто он съел стручок декоративного красного перца. В руках он нес два пластиковых стаканчика с чем-то желтым.

— Это что? — удивилась я, понюхав сомнительную жидкость. — На вино вроде не похоже…

— Пиво "Балтика тройка". — мрачно заявил Саша. — Шестьдесят рублей за ноль-три. Совсем охренели. У метро пол-литровая бутылка стоит тринадцать рублей. И это самое дешевое, что у них там есть. На вина я даже не глядел.

— Спасибо, — не менее мрачно ответила я. Все тот же любезный кавалер. В принципе, я и сама могла бы купить себе вина. Но было принципиально важно, чтобы меня угостил Саша. Вот и получила — на мне нагло и откровенно сэкономили. Зачем я его сюда притащила? Зачем сама сюда пошла?

Зачем-зачем — веселиться и танцевать. Да ну его, этого Сашу Хольгера. Не дорос он еще в ночные клубы ходить. Пусть сидит букой в углу и считает свои копейки, а я пойду на танцпол.

Я одним глотком выпила свое пиво, забралась в толпу танцующих и начала отплясывать нечто лихое под электронные обработки самой тупой российской попсы, надеясь, что Саша на меня смотрит, а может, даже и восхищается. Через некоторое время вокруг начали виться кавалеры. Сзади незаметно подобрался лысый в черной футболке и принялся навязчиво знакомиться, приглашая прокатиться в сауну. На мой глупый вопрос "зачем" он заржал и вскоре свалил. Когда начались медленные танцы, я вернулась к нашему столику, полная решимости умереть на месте, но вытащить потанцевать Сашу. Однако Саши за столиком не было. Вместо него сидел какой-то пожилой тип лет сорока с сонным лицом — впрочем, при виде меня оно сразу оживилось.

— А где… — растерянно спросила я его, вертя головой по сторонам.

— Что, девушка, кавалера потеряли? — насмешливо спросил тип. — А нечего чужой столик снимать. Специально оставил пачку сигарет, возвращаюсь — уже сперли! Да вы присаживайтесь, никуда ваш кавалер не денется — вон он, у стойки.

Саша действительно сидел на высоком табурете у стойки и трепался с барменом.

— Шампанского не желаете? — искушающе спросил владелец сигарет.

Я оглянулась на Сашу и сказала, что желаю. Этот посетитель клуба, в отличие от лысого бандюги, не выглядел опасным.

Официантка принесла бутылку, завернутую в салфетку, и два нормальных бокала. Мой новый кавалер сам разлил шампанское и предложил тост за знакомство. Звали его Славик. В качестве соседа по столику он оказался просто идеален. Он не давил на психику приглашениями в сауну, поддерживал легкую беседу ни о чем, приветливо улыбался и подливал мне шампанского — в общем, вел себя именно так, как, по моему представлению, должен вести себя человек, пришедший в клуб, чтобы приятно провести время. Саша же плотно засел у стойки. Пару раз он оглянулся, проверяя, на месте ли я, а потом и оглядываться перестал. Вконец обидевшись на него, я снова пошла танцевать.

Вторая порция танцев запомнилась уже урывками. Вот я выплясываю с кем-то рок-н-ролл и улетаю к стойке, валя по дороге народ; вот сижу на табурете рядом с Сашей и делюсь с ним сокровенными мыслями, не интересуясь, слушает он меня или нет; дремлю за столиком, а Славик открывает вторую бутылку шампанского; смотрю на чье-то бледное, мокрое, с жуткими черными разводами вокруг глаз лицо, выплывающее из тумана; по лицу стекают капли воды, виски ломит от холода, туман расступается, и я постепенно осознаю, что это я смотрю на себя в зеркало в женском туалете и плещу в лицо холодной водой, чтобы прийти в себя. Когда мне это удается, я возвращаюсь в зал, где ди-джей как раз объявляет конкурс стриптиза.

На небольшой высокой сцене возник полуголый парень с роскошной фигурой и туповатой физиономией и начал делать приглашающие жесты. Я подошла к своему столику. Теперь диспозиция поменялась: Славик куда-то делся, а вернувшийся Саша цедил пиво и глядел на полуголого с видом крайнего отвращения.

— Чего это он там вертится? — поинтересовалась я, кивая в сторону парня.

— Приглашает желающих станцевать стриптиз. — Позади незаметно возник Славик, на нем висла какая-то нетрезвая девица. — Я бы на вашем месте принял участие в конкурсе.

— Не ходи, — мрачно донеслось со стороны Саши.

— Идите, девушка, у вас такая дивная пластика движений! — подначивал Славик. — Вы всех сразите наповал. За лучший танец приз — автомобиль.

— Ни фига, — возразил Саша. — За автомобиль я бы и сам стриптиз станцевал. Иди отсюда, мужик, со своими советами — видишь, девушка перепила…

— Кто перепил? — возмутилась я. — Ты почему за меня решаешь?

Саша скорчил рожу и пожал плечами.

— Хочешь шею свернуть — иди, — буркнул он.

— И пойду.

Я выбралась из-за столика и решительно полезла на сцену. Стриптизер протянул мне руку и поднял наверх, как перышко. Народ приветствовал меня воплями и свистом. Ди-джей орал в микрофон что-то жизнерадостное. Загрохотала музыка.

— Ты танцевать-то умеешь? — скептически оглядев меня, осведомился танцор.

И, не дожидаясь ответа, метнул со сцены. У меня едва не остановилось сердце, но в последний момент он поймал меня за руку, рывком вернул на место, раскрутил и швырнул в другую сторону. И пошло веселье. В крепких руках стриптизера я летала по сцене, как теннисный мячик, время от времени приземляясь ему прямо на ноги. Народ, временами перекрывая грохот музыки, поддерживал нас нестройным воем. В какой-то миг меня обдало холодом, и я увидела, как моя блуза взмыла в воздух: танцор с профессиональной сноровкой умудрился ее незаметно снять. "Эй, отдайте!" — заорала я, пытаясь нырнуть в зал вслед за блузой. Публика ликовала. Танцор перехватил меня в полете, я потеряла равновесие, упала, и мы оба свалились со сцены на пол под дружное аханье, свист и гром аплодисментов. Когда нас подняли на ноги, первое, что я увидела, был беловолосый затылок уходящего из клуба Саши.

— Да ну тебя к черту! — закричала я ему вслед. — Все, прощай навек! Видеть тебя больше не желаю!

Вряд ли он услышал. Минут через десять я, злая и почти трезвая, прижимая ко лбу мокрую салфетку, тоже выходила из клуба. Никто за мной не увязался и не попытался остановить. Времени было всего-то около двенадцати, и на улице кипела вечерняя жизнь — огни, машины, пешеходы… Садясь в трамвай, я полезла в сумочку за проездным и обнаружила там кем-то подложенный выигранный приз — пригласительный билет на одно бесплатное посещение "Миража". С огромным удовольствием я порвала его пополам и бросила под сиденье. Мне хотелось домой, спать, и больше никаких Саш.

8. Бар "Скептик". Трактат об адском пламени

Я проснулась от головной боли и все утро провалялась в постели, страдая и зарекаясь на будущее как от шампанского с пивом, так и от ночных клубов, а особенно — от дальнейшего общения с Сашей, о котором я даже вспомнить не могла без отвращения, хотя, честно говоря он-то был тут ни при чем. К полудню слегка полегчало. Я нашла в себе силы выпить чашку чаю, полюбовалась в зеркало на мрачную зеленоватую физиономию… Что-то сегодня надо было сделать, такое важное? Ах, да — посетить дедушку Хохланда. Начинаются летние занятия у великого мастера. Не особенно жизнерадостное настроение тут же упало ниже нуля. Только Антонина могла устроить такую пакость в разгар каникул. Мне въяве представился занудливый карликовый дед, замучивший нас бесконечной лекцией о Чистом Творчестве, которую, слава Богу, так и не включили в нашу программу. А теперь, значит, предстоит сначала ехать куда-то через весь город, а потом сидеть и слушать его высокопарный бред. И так целый месяц, а то и два. Антонина небось еще и экзамен устроит. Может, сказать, что я отравилась (что не так уж далеко от истины)? Нет, с Антониной этот номер не проскочит… Так и не придумав, как мне избавиться от Хохланда, я в отвратительном настроении потащилась к метро.

* * *

Встретиться с Хохландом мне предстояло в два часа дня, в Академии художеств, где он читал какие-то лекции. Прежде я в академии не бывала, и она произвела на меня мощное впечатление. Огромный стеклянный купол поднимался над целым кварталом. Казалось, он висит в воздухе сам по себе. Но, подходя ближе, я поняла: весь этот квартал и есть Академия художеств. Со своими факультетами, административными зданиями, общагами и всем прочим, что требуется студентам.

Я с трудом открыла массивную дверь из такого тяжелого дерева, что оно казалось камнем, вошла в вестибюль и остановилась в легком трепете. Все здесь было великанским: сам зал, уходящий в бесконечность, трехметровые античные статуи в нишах, далекий потолок, по которому летели силуэты каких-то небесных обитателей, длинные стенды с расписаниями курсов, сплошь состоящими из незнакомых мне предметов. Мимо проходили толпы студентов, среди них я чувствовала себя маленькой и беспомощной, как потерявшийся в толпе ребенок. Чтобы взбодриться, я представила, как лет через десять, а может, даже и раньше буду точно так же уверенно ходить по этим мраморным полам, и все эти странные названия станут привычными и знакомыми. Но образ студентки академии почему-то заставил меня загрустить. Эта взрослая студентка никак со мной нынешней не вязалась, и я вдруг почувствовала, что это и в самом деле буду уже не я, а совершенно другая, неизвестная личность. Я же нынешняя исчезну, все равно что умру, и будет это — что-то подсказывало мне — уже скоро. Гораздо раньше, чем могло бы…

Я тряхнула головой, прогоняя навевающие печаль мысли и видения. Сколько же тысяч студентов тут учится, и как я найду Хохланда? Я в растерянности топталась у дверей, мешая проходу, пока на помощь не пришла бабушка-вахтер. Заглянув в толстую расчерченную тетрадь, она назвала номер аудитории, где вел лекции Хохланд, и даже объяснила, как туда пройти.

Хохланд был занят. Он самозабвенно токовал перед доброй сотней студентов, и я не решилась его отвлекать. С полминуты слушала под дверью визгливый голос, потом спросила проходившую мимо девушку, когда у них заканчиваются занятия, и выяснила, что в моем распоряжении минимум сорок минут. Не успела я задуматься, на что бы их потратить, как мой организм, оклемавшийся от алкогольного отравления, подсказал ответ: пойти в столовку и перекусить.

Со столовкой не повезло — она была закрыта на все лето. Бабушка-вахтерша подсказала, что тут совсем рядом располагается какое-то кафе, куда часто заходят студенты, а называется оно "Скептик". Туда я и направилась.

* * *

"Скептик" оказался не кафе, а пивным баром — обширным, мрачным, с нарочито грубой стильной отделкой и запредельными ценами. Несмотря на дневное время, там тусовалась огромная толпа, причем явно не только студенты. В подобные места меня раньше как-то не заносило. Но ноги уже не держали и очень хотелось есть. Я подошла к стойке и робко взяла меню. Это оказалась какая-то карта вин. Роскошный бармен не глядя протянул другую папку. Над головой у бармена висела реклама пива — бутылка на фоне листа марихуаны. Некоторое время я с любопытством ее разглядывала.

— А вот то пиво… — дождавшись момента, когда бармен повернулся ко мне, пролепетала я.

— Семьдесят рублей, — равнодушно сообщил бармен и протянул руку к холодильнику.

— Нет, я просто спросить. Вы сами его не пробовали?

Бармен посмотрел на меня сверху вниз, прищурился и усмехнулся:

— Пробовал.

— Оно правда с марихуаной?

— Да как сказать… Что-то такое присутствует.

— И как?

— Да никак, честно говоря.

— Что, совсем никак?

— Ну, чего-то слегка чувствуется… Будете покупать?

Хм… будь у меня лишние семьдесят рублей, я бы пожалуй, купила это липовое наркотическое пиво — просто из интереса. Но как раз когда я намеревалась спросить бармена, нет ли самого обычного чая с сахаром, где-то в зале, среди шума, гама и грохота музыки, прозвучало одно слово, и мое натренированное подсознание выделило его и зафиксировало. Понятное дело, это было слово "книга". Я отвлеклась от рекламы пива и машинально прислушалась.

— Что на этот раз? — добродушно спросил кто-то.

— Джордж Рипли, "О сущности адского огня", — ответил грубый, смутно знакомый голос.

— Ого! В ту же цену?

— Нет, втрое. "De Sulfure" этого года издания осталось два экземпляра в мире. Один из них перед тобой.

— Господи, зачем тебе столько денег? Ладно, вопрос риторический. Так где книга-то?

— Пожалуйста — вот она, перед тобой на столе.

— Не-е-ет, дружочек, не выйдет, — ласково протянул первый. — Где она на самом деле?

Я чуть не подскочила на месте, а потом аккуратненько, не привлекая к себе внимания, повернула голову.

За столиком недалеко от стойки сидели два мужика восточного вида. Один был средних лет, упитанный, лысоватый, невзрачный. Другой — помоложе, черноволосый, с худым небритым лицом, в лохматом свитере, кожаных джинсах и "казаках" с заклепками. Оба фальшиво улыбались и сверлили друг друга взглядами, но, кажется, бить морды пока не собирались. Между ними на столе и впрямь лежала книга в суперобложке.

— Зачем тебе знать? Бери, читай, пользуйся.

— Ты что, думаешь, мне не вычислить, где она? — спросил толстый. — За кого ты меня держишь?

— Да я пошутил, — примирительно сказал небритый. — Она в Хоразоне.

Толстый кивнул и хлопнул собеседника по плечу:

— Профессионал!

— А ты думал, я потащу ее в этот пивняк? — буркнул небритый. — Как ты себе это представляешь?

Оба мужика захохотали, как будто было сказано что-то очень смешное.

Я осторожно пригляделась к собеседникам на предмет иллюзий. Точно, внешность толстого была изменена, причем не очень-то и тщательно, не от мастеров иллюзий, а от обычной публики: в реальности толстяк был мелкий, тощий, пожилой, с властным взглядом, похожий на небольшого ощипанного орла. Другой внешность не менял. Но, что самое удивительное, оба они казались мне знакомыми. Где же я могла их видеть? Некоторое время я приглядывалась то к одному, то к другому… и вдруг узнала молодого.

Это был сторож! Тот самый, который дрых в вагончике с надписью "ОА Феникс" и прогнал нас от ворот! Я еще раз искоса посмотрела на небритого — точно, он!

"А ведь он вполне симпатичный", — неожиданно подумала я. Надо же, что делает с человеком одежда! Просто в голове не укладывалось — заспанный ханыга из вагончика и элегантный парень, который сидит в этом дико дорогом баре в двадцати метрах от академии и приторговывает книгами из сожженной библиотеки! Ого, как он приподнялся на этих книгах! Мне бы такие кожаные штаны тоже не помешали. Это сколько же книг он перетаскал из хранилища, подумала я с тревогой. Как бы сорвать ему бизнес? А вдруг он не один такой умелый? Надо бы мне поторопиться с подготовкой, а то там на мою долю ничего не останется!

— Если с Рипли все, то переходим к традиционному вопросу, — продолжал между тем упитанный. — Как продвигаются поиски нашей любимой книги?

— Традиционный ответ — по нулям. Она наверняка на нижних ярусах, а я еще не добрался даже до третьего…

* * *

Случайный взгляд на часы меня парализовал. Без десяти три! У Хохланда закончилась лекция, и он сейчас уйдет! Мгновенно позабыв о ворюге-стороже, я сорвалась с места и кинулась в академий.

К счастью, Хохланд был из той же породы учителей, что и Антонина. Без пяти три, когда я, задыхаясь, подбегала к его аудитории, он только-только отпустил студентов и как раз запирал дверь на ключ. Я остановилась у него за спиной, схватившись за грудь и пытаясь унять частое дыхание. Хохланд закончил с дверью и повернулся ко мне. Окинув меня рассеянным взором, он отрывисто сказал:

— Я слушаю.

— Здравствуйте, Леопольд Леонардович, — с трудом выговорила я.

Дед молча смотрел на меня, а я на него. Прошло еще секунд десять, я вспомнила, что Хохланда зовут вроде как-то не так.

— Э… здравствуйте, Теобальд Эдуардович…

Дед смотрел как бы сквозь меня и одновременно вбок. Вид у него был страшно надменный. Я судорожно соображала, в чем я опять ошиблась, и решила сделать еще одну попытку.

— Леопольд Теобальдович, мы договаривались сегодня встретиться…

На лице деда отражалось глубокое непонимание.

— Я Геля, — пояснила я.

— Что такое "геля"? — соизволил выговорить Хохланд. Он положил ключ в карман и двинулся по коридору к лестнице. Начиная злиться на этот старческий выпендреж, я побрела за ним.

— Геля из художественного училища. Антонина Николаевна сказала подъехать к вам сегодня после лекций.

В тусклых глазах Хохланда наконец возник проблеск осознания.

— Ах, Тонечка? Так это, значит, она насчет вас мне звонила?

На слове "вас" старый пень сделал ударение, всем своим видом давая понять, что удивлен и шокирован.

— Да. — Я чуть не добавила "к сожалению".

— Извините, сударыня, сразу не сообразил. Как вас, говорите, зовут?

— Геля, — вздыхая, повторила я.

— Это, простите, не имя.

— А что, по-вашему? Кличка?

Хохланд остановился:

— Давайте уж представьтесь как следует. Так или иначе придется запоминать ваше имя. Так как вас зовут?

Да, похоже, мне предстоит нелегкий месяц. Что же ему надо, этому замшелому козлу?

— Ангелина.

— Это уже лучше. А по отчеству?

— Ангелина — достаточно.

— Ну ладно, — смилостивился Хохланд. — Мое имя вы, конечно, знаете…

— Конечно, конечно, — поддакнула я. — А куда это мы идем?

Хохланд спускался по лестнице, направляясь прямо к выходу.

— Разве мы не в академии будем заниматься?

— Частная репетиторская деятельность на территории академии запрещена, — отчеканил дед. — Заниматься мы с вами будем у меня дома, и впредь извольте приезжать прямо туда.

9. В гостях у Хохланда

Хохланд жил в облезлом старинном доме с башенками и эркерами на Среднем проспекте Васильевского острова. Всякий раз, когда меня заносило в центр и я проезжала или проходила мимо таких вот древних домов, мне было интересно, как они выглядят изнутри? Казалось, что внутренности такого дома дадут фасаду сто очков вперед, особенно если там коммуналка. Это слово было для меня окутано романтическим ореолом. Сама я в коммуналке побывала один раз в глубоком детстве, в гостях у какой-то старенькой дальней родственницы, и запомнился только бесконечный неосвещенный коридор — идешь, идешь, вокруг характерный подвальный запах вековечной пыли и гниющей воды, а коридор все не кончается, а потом вдруг упирается во входную дверь, запертую на огромный железный крюк, и я с ужасом понимаю, что эту дверь вижу в первый раз. То, что в квартиру могут вести две входные двери — для парадного и черного хода — не укладывалось у меня в голове.

В квартиру Хохланда вела парадная лестница, вернее, она была парадной лет, наверно, сто назад. На первом этаже не горела лампочка, из подвала несло кошачьей мочой; стены с осыпающейся вокзально-зеленой краской были исчирканы росписями. Кое-где на литых перилах еще сохранились чугунные бутоны, резные листья и завитушки; на некоторых площадках перил не было вовсе, и такие места я обходила по стенке, всякий раз в красках представляя, как срываюсь вниз, в пахнущий котами темный провал. Хохланд остановился у древней на вид двери, открыл несколько латунных замков и с любезным полупоклоном впустил меня внутрь.

Я перешагнула порог и уперлась взглядом в зеркало. Оно занимало простенок между двумя уходящими в темную даль коридорами, вытягиваясь от пола до высокого, как во всех старинных домах, потолка. Темное зеркало, с которого осыпалась амальгама, на резной деревянной тумбе, набитой тапочками, выглядело в точности как врата в царство призраков. Впервые с момента знакомства с Хохландом я почувствовала, что мрачное настроение отступает и ко мне возвращается здоровое любопытство.

— У вас тут коммуналка? — поинтересовалась я, разглядывая прихожую: черный электросчетчик какой-то дореволюционной модели, вывеска старых пальто на гвоздях вместо нормальной вешалки, склад обуви, покрытой слоем пыли, и прочие экзотические предметы обстановки.

— Нет, с чего вы взяли? Это моя собственная квартира, — сердито возразил старикан, с кряхтением нагибаясь перед тумбой в поисках пары одинаковых тапок. — Пребывающая в моей личной и безраздельной собственности.

Кажется, мне удалось еще раз оскорбить Хохланда. Я определенно добьюсь в этом искусстве больших успехов, прежде чем у него лопнет терпение и он меня выставит.

— Я ничего плохого не хотела сказать, — принялась я оправдываться. — По-моему, коммуналка — это так стильно, так романтично…

"И пахнет здесь, как в коммуналке", — чуть не сболтнула я, но, к счастью, сдержалась. Подумаешь, дедушка годами не прибирается, ведь он чахлый и дохлый, хорошо хоть сам выход из квартиры отыскивает, а квартира, похоже, настоящий лабиринт…

Дед провел меня темным коридором мимо ряда дверей — некоторые были заперты снаружи на замок, а иные, кажется, вообще заколочены, — и мы вошли в гостиную.

Пожалуй, слово "зал" подошло бы ей больше. Такие гостиные я прежде видела только в Зимнем дворце. С точно такими же, кстати, росписями на плафоне. Обстановка гостиной была не бедная, но какая-то запущенная. Вдоль стен, теряясь в пространстве, скромным рядком выстроились буфет, шифоньер, ширма, тумба с мертвым телевизором, оттоманка с валиками по бокам и трогательным ковриком перед ней, еще одно стоячее зеркало, круглый трехногий столик с китайской вазой, ножная швейная машинка "Зингер", накрытая гобеленом… Средний проспект с его рекламными щитами и автомобилями за мутным окном казался нереальным, как будто из другого времени. В глубоких узких оконных нишах цвела красная герань. Цветки были яркие и свежие, а листья — серые от пыли.

— Ух ты! — с восхищением выдохнула я, окидывая взглядом диковинное зрелище. — Можно, я здесь немного огляжусь, чтобы слегка привыкнуть?

Хохланд фыркнул, но возражать не стал. Я обошла комнату по кругу. В поле моего зрения попадали все новые детали. Заложенная кирпичами голландская печь в углу; ажурная золототканая скатерть на трехногом столике; горка с хрусталем — даже сквозь пыль видно, что хрусталь — необыкновенного цвета "загнивающей сливы". Приблизившись к выцветшим обоям, я заметила золотые проблески и вдруг поняла, что это вовсе не бумага, а какая-то дорогая обивочная ткань, вроде парчи.

— У вас как в музее, — невольно понизив голос, сказала я Хохланду, — Столько всяких интересных штучек…

— Тут у меня покойная супруга все устраивала, — неохотно сообщил Хохланд. — Я и прежде в ее хозяйство не вникал, и теперь не собираюсь. В отношении быта я ретроград. Когда за десятилетия привыкаешь к определенному жизненному укладу…

— Поня-а-атно… — Во мне пробуждался азарт расхитителя гробниц. — Значит, у вас и другие комнаты есть?

— Разумеется, есть! — оскорбленным тоном заявил дед. — Только вам там делать абсолютно нечего.

"Теперь понятно, в кого пошла Антонина", — уныло подумала я.

— Заниматься мы с вами будем, скорее всего, не здесь, а в кабинете. У меня есть и лаборатория, но до практической работы мы вряд ли успеем добраться.

"Что он имеет в виду?"

Вслух я спрашивать не стала, чтобы не спугнуть его.

Между тем Хохланд жестом предложил сесть на диван и вслед за мной уселся сам. Несколько мгновений испытующе смотрел на меня, а потом сказал:

— Я в некотором затруднении. Тонечка поставила передо мной нелегкую задачу. Безусловно, если я беру ученика, — а такого не случалось уже лет десять, — то учу его от начала и до конца по собственной методе и программе. Вы же, как я понимаю, отнюдь не табула раса и уже чему-то учились, причем весьма бессистемно. Поэтому, хм, даже не знаю, с чего начать… Чего бы хотелось вам самой?

— Выпить чаю и чего-нибудь съесть, — чистосердечно призналась я. — У меня с утра крошки во рту не было.

Хохланд поджал губы и нахмурился.

— Я на пустой желудок ничего не соображаю, — торопливо добавила я. — А могу и в голодный обморок упасть.

— Что же, вас дома не кормят? — холодно осведомился Хохланд.

— Меня все утро тошнило. Я вчера в ночном клубе… э… отравилась шампанским… с пивом.

Хохланд молча покачал головой. Я втихомолку ухмыльнулась, представляя, какое мнение он обо мне составил.

— Подождите здесь, я сделаю чай, — сказал вдруг Хохланд и вышел.

— Спасибо! — крикнула я ему в спину. Я чувствовала себя очень довольной по двум причинам: во-первых, добилась-таки своего и наконец позавтракаю, а во-вторых, осталась в комнате одна. Дело в том, что во время короткого разговора с Хохландом мое внимание привлекла стоящая на крышке серванта шкатулочка в китайском стиле. Ничем таким особенным среди прочего старинного барахла она не выделялась: просто симпатичная шкатулка, размером с коробку маргарина, обтянутая синим шелком с мелким орнаментом, закрытая на латунный замочек. Я не планировала никаких противозаконных действий — мне просто до смерти захотелось посмотреть, что там внутри.

Едва за Хохландом закрылась дверь, как я спрыгнула с дивана, подбежала к серванту, схватила шкатулку и едва не выронила — она была тяжелой, как будто внутри лежал кусок золота, и — приятный сюрприз — замочек оказался декоративным. Я не медля подняла крышку. Внутри шкатулка была обита красным бархатом, а в специальной полусферической выемке посередине, блестя и переливаясь, лежал синий шар с серебристым рисунком. Я осторожно вынула шар из его гнезда. Сначала подумала, что он фарфоровый, но, судя по весу, он был металлическим. Его покрывала синяя эмаль, по которой извивался, оплетая собой шар, серебряный дракон. Крошечный, изумительно сделанный, свирепый дракон летел в атаку, выставив вперед когтистые лапки, выпятив грудь и широко распахнув пасть.

Тихонько прошептав "Вау!", я перевернула шар, чтобы рассмотреть дракона во всех подробностях, и услышала веселый мелодичный звон. Через секунду, сообразив, что звон идет изнутри шара, я поспешно положила его обратно в шкатулку. Одна надежда — в такой громадной квартире Хохланд его не услышал.

Ставя шкатулку на место, я обратила внимание на необычную салфетку. Желтоватая старинная салфетка с изящной розой в середине, из необыкновенной полупрозрачной ткани, напоминающей очень тонкий шелк. Я взяла салфетку — вообще не почувствовала ее веса. Не представляю, как можно соткать такую тонкую материю, восхитилась я. И для эксперимента ткнула в салфетку пальцем. Эффект далеко превзошел ожидания: палец прошел через ткань, как через масло. В салфетке осталась аккуратная круглая дыра. Я злобно выругалась, проклиная мастеров древности, но словами делу не поможешь — пришлось положить салфетку на прежнее место и прикрыть дыру шкатулочкой. Оставалось только надеяться, что Хохланд не слишком часто пользуется синим шаром.

Минуты через три в комнату вернулся Хохланд, неся в руках подносик с чайником и двумя чашками. Я приподнялась с дивана, готовая прийти на помощь. Продолжая держать поднос, дед сказал:

— Пойдемте в кабинет.

* * *

Кабинет Хохланда привел меня в восторг. Это была комната самой неправильной формы, какую я видела в жизни, с низким сводчатым потолком и двумя высокими окнами в виде стрельчатых арок. Стены кабинета от пола до потолка скрывали мрачные книжные шкафы; напротив окна находились захламленный стол, уставленный пустыми чашками со следами кофе, и кресло из гладкого, как кость, желтого дерева с коричневыми пятнышками. Прямо посередине комнаты наверх уходила ветхая на вид винтовая лестница с резными деревянными перилами.

— А куда ведет эта лестница? — первым делом спросила я, задирая голову. Наверху что-то темнело, но ничего толком разглядеть было нельзя.

— В лабораторию, — сварливо буркнул Хохланд. — Не прикасайтесь к перилам — они держатся на честном слове. Присаживайтесь.

Он указал на трехногий табурет с вытертым бархатным сиденьем, а сам уселся в кресло, поставив поднос с едой на край стола. Я осторожно угнездилась на неустойчивой конструкции и принялась разглядывать книжные шкафы. Корешки книг были одинаково блеклые — от красновато-коричневого до болотно-зеленого, лишь кое-где поблескивало тусклое золото названий, в основном на иностранных языках. Как я ни вглядывалась, не увидела ни единой хоть сколько-нибудь современной книги.

— Угощайтесь, — Хохланд кивнул на поднос. Поблагодарив его голодным взглядом, я взяла чашку с чаем и впилась в бутерброд. Некоторое время в кабинете не было слышно ничего, кроме чавканья.

— Ну, а теперь, когда нам наконец ничто не препятствует, вы ответите на мой вопрос?

— Какой вопрос? — невнятно спросила я, дожевывая бутерброд.

— Прежде чем приступать к вашему обучению, — с демонстративной терпеливостью произнес Хохланд, — я должен узнать, что вы собой представляете. Поймите меня правильно: если бы не просьба Тони, я бы не стал учить вас вообще. Ангелина, пожалуйста, не спешите обижаться, нo вы не хуже и не лучше других, на первый взгляд ничем не отличаетесь от большинства моих безмозглых студенток, которых интересуют только мальчики и тряпки, и мне абсолютно не хочется тратить на вас время попусту. Но я доверяю мнению Тони, а она вас выделила. Возможно, я чего-то не вижу… Словом, соберитесь с мыслями и определите для себя самой: зачем вы ко мне пришли? Чем я для вас ценен? Если таких причин не найдется, я позвоню Тоне и скажу, что слишком занят и не могу заниматься с вами индивидуально. На этом мы и расстанемся к нашему обоюдному удовольствию. Если же причины есть, я вас охотно выслушаю и отвечу на все ваши вопросы.

Оскорбительная речь Хохланда вызвала во мне целую бурю эмоций. Во-первых, она меня просто взбесила. Это я-то, демиург, ничем не отличаюсь от его безмозглых студенток? Это меня-то интересуют только мальчики? Секунду меня одолевало желание ответить на правду-матку тем же самым, высказав Хохланду все, что я о нем думаю. Но конец речи заставил меня задуматься. Предоставленная мне лазейка казалась чересчур уж заманчивой, чтобы кинуться в нее сломя голову. Сказать правду — и отделаться от вредоносного деда раз и навсегда? Я чуть так и не поступила, но что-то меня удержало. Отчасти — мысль о синем шаре в гостиной. Если я уйду, то мне его уж точно не видать. "Может, стоило его попросту спереть? — мельком подумала я. — Сунуть в сумку — Хохланд и через год бы пропажу не заметил, а теперь поздно…" Но было что-то еще, кроме шара.

Хохланд с безразличным лицом ждал ответа. Я подняла голову, изображая задумчивость, обвела взглядом кабинет. Книги, везде старинные книги. За стеклом кожаные корешки, серебряное тиснение, золотые обрезы. Покопаться бы тут спокойно с недельку, складывая в сумку все, что приглянется, и чтобы никакой Хохланд не стоял над душой со своими комментариями… Вдруг в моем сознании вспыхнул свет; я поняла, зачем я здесь, зачем мне Хохланд и почему я отсюда сейчас не уйду.

— Теобальд Леопольдыч, расскажите мне что-нибудь о сожженной библиотеке, — попросила я. — О книгохранилище академии, которое сгорело в Старой Деревне десять лет назад.

Брови Хохланда полезли на морщинистый лоб. Он пожевал губами, почесал бороду и проскрипел:

— Что именно вас интересует?

— Книги, разумеется. Что там хранилось, что сгорело, что удалось спасти. Там, говорят, были самые редкие книги, которые на руки выдавали только профессорам, и то под расписку, по особому разрешению…

— Хм. Неожиданный вопрос… особенно от вас, — проговорил Хохланд. — А позвольте узнать, какого характера ваш интерес к сгоревшим фондам?

— Праздный, — хладнокровно ответила я. — Детское любопытство.

Никак не отреагировав на мое нахальное заявление, Хохланд теперь глядел на меня как-то по-другому. Не то чтобы с уважением, но без прежнего пренебрежения, во всяком случае. Скажем так — с легким интересом.

— Ну что же, почему бы не ответить, — сказал он наконец. — В конце концов, я сам предложил задавать вопросы. Тем более, никакой особой тайны в этом нет. Списки книг спецхрана можно затребовать в главной библиотеке академии… Другое дело, что вам их не дадут, поскольку вы не преподаватель и даже не аспирантка. Вас, вероятно, интересуют самые редкие и ценные из сгоревших книг?

— Да, естественно.

— Я не смогу перечислить все, — предупредил Хохланд. — Моя память не безгранична.

— Можно записывать?..

— Извольте. Итак… — Хохланд встал с кресла, заложил руки за спину и начал прогуливаться туда-сюда по кабинету. Я, с ручкой наготове, напряженно следила за ним.

— Для начала — небольшое вступление. Вы ведь присутствовали на моей лекции по истории Чистого Творчества прошлой зимой? Тогда вы помните, что Чистое Творчество было открыто человечеству первым мастером реальности Матвеем Кориным в Москве, в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Несколько лет проводились эксперименты, целью которых было разобраться в сущности происходящего чуда — а иначе это назвать было нельзя, — которые закончились созданием Академии художеств. Почти одновременно с ней возникла и библиотека. Она активно пополнялась на протяжении всего двадцатого столетия. Сочинения, имеющие отношение к Чистому Творчеству, попадали туда самыми причудливыми путями. Ядро коллекции — превосходное собрание трудов "золотого века" алхимии, так называлось Чистое Творчество в Средние века — было вывезено из Германии и Нидерландов после Второй мировой войны. Именно они и составляли основное содержание сгоревшего спецхрана.

— Вы можете назвать какие-нибудь из этих трудов?

— Разумеется. Это знаменитые книги великих мастеров. Главные из них объединяет название "Книги блужданий", они же "Книги ключей", коих ровно девятнадцать. Начнем с классики. "Tabula Smaragdina", или "Изумрудная скрижаль", авторство которой приписывается легендарному египетскому магу и алхимику Гермесу Трисмегисту. Содержит основы всей священной науки превращений. В библиотеке академии было два уникальных экземпляра шестнадцатого века. Оба для пущей сохранности увезли в книгохранилище, где они и сгинули. Далее: Валентин, "Двенадцать ключей мудрости", где символически, поэтапно, описывается процесс трансформации, иначе превращения, материи…

— Во что?

— Во что угодно мастеру. Еще — "Rosarium Philosophorum", также шестнадцатый век. Трактат перечисляет свойства всех элементов, из которых состоит мир, и их основных сочетаний. "Novum Lumen" — известнейшая книга, где детально исследован вопрос превращения невидимого в видимое и наоборот.

— Подождите, я не успеваю!

— "Трактат о камне" Келли. Именно в нем говорится, что разум есть демон, враг человека и противник демиурга. Анонимный трактат "О работе солнца". "De sulfure" сэра Джорджа Рипли, исследователя адского пламени….

— Все, хватит, — прервала я его. У меня голова шла кругом от латинских названий. Но я не сказала Хохланду, что последнее из них я слышала в "Скептике" не далее как сегодня днем. — И что же, они все сгорели? Какой ужас!

— Да, колоссальная утрата, — согласился Хохланд, впрочем, без особого трагизма. — Но надежда еще не потеряна. Дело в том, что мы не знаем, сгорели эти книги или нет. В хранилище, насколько я помню, было пять подземных этажей. Самые редкие книги содержались на последнем, пятом. Я не знаю, в каких условиях они хранились, но обычно такие раритеты держат в ячеистых несгораемых шкафах с шифровыми замками. Пятый подземный этаж вполне мог уцелеть. Чисто теоретически, разумеется.

— Насколько мне известно, туда так и не смогли добраться? — продолжала я тянуть из Хохланда сведения.

— Именно так. Академия потратила огромные средства на расчистку завалов, но пока все впустую. Впрочем, надежды они не теряют, и, говорят, этой осенью будет предпринята очередная попытка пробиться на нижние ярусы…

Надо спешить, подумала я. Пока меня не опередили. Да еще этот "черный археолог" из вагончика, чтоб ему ногу подвернуть, мешает мне заниматься изысканиями и таскает книги прямо из-под носа. Ну ничего, я его переиграю…

— Я ответил на ваш вопрос? — спросил Хохланд.

Я кивнула, сказала "спасибо" и убрала тетрадь в сумку.

— Я так понимаю, на сегодня хватит? — правильно истолковал мой жест Хохланд. — А могу в свою очередь я поинтересоваться: зачем вам эти сведения?

— Да так, в Интернете нашла какое-то интервью и решила узнать побольше, — сказала я полуправду. — Правда, просто интересно. Как там огненные черви книги проедали и отдельные слова выгорали, это же круто!

— Ну что ж, тогда ступайте, — со вздохом произнес Хохланд. — У Тони есть ваш телефон? Я вам позвоню, когда появится возможность подниматься, а пока обдумаю программу нашего курса…

* * *

Выйдя, я глубоко вдохнула уличный воздух, чтобы провентилировать легкие от пыли веков, чувствуя себя так, как будто совершила путешествие во времени. Чуть позже, топчась на остановке, я разглядывала дом Хохланда и прикидывала: вот его окна на последнем этаже, а круглая башня с куполом и стрельчатыми окнами — его кабинет… Купол венчало типичное для Васильевского острова архитектурное украшение — миниатюрная башенка с острым шпилем. Она была такой маленькой, что там едва поместился бы один человек. Неужели это туда вела винтовая лестница? А смысл? Где там можно разместить лабораторию? У кого из нас старческий маразм? Я про себя посмеялась, но кое-какие догадки насчет предназначения башенки у меня зародились…

10. Экспедиция на развалины

Остаток вечера и утро следующего дня я посвятила основательной, вдумчивой подготовке к походу на развалины. Местность я, как могла, изучила, всю доступную информацию по библиотеке собрала. Оставалось продумать мой наряд и подобрать снаряжение. Одежду я выбрала поплоше, какую не жалко трепать в руинах: джинсы, куртку, заношенные кроссовки. Волосы заплела в тугую косу, чтобы не мешались, и спрятала под бейсболку. Бейсболка имела дополнительный смысл — надвинешь козырек пониже, и лица уже не видно, а могут и вообще принять за мальчика, что мне только на руку.

Закончив с одежками, я принялась за инвентарь. Номером один был фонарик — компактный, очень мощный, купленный специально для этого случая. Кроме него, я положила в свой школьный рюкзак: свитер — мало ли, под землей будет холодно; упаковку пряников и пластиковую бутылку с минералкой — на случай, если надолго задержусь там и проголодаюсь; строительный мастерок, чтобы копать, — конечно, я бы предпочла саперную лопатку, но ее среди папиных инструментов не оказалось; моток веревки — вдруг там будут лабиринты. Вообще же я старалась не перегружаться, поскольку с этим рюкзаком за плечами мне еще предстояло лезть через трехметровый забор.

План экспедиции был прост, как грабли: проникнуть на территорию библиотеки, обследовать развалины, смыться оттуда незамеченной.

Безупречный план, кабы не одно досадное обстоятельство — наличие сторожа.

Вообще конкретно этот сторож был мне крайне подозрителен. Его появление в баре "Скептик" свидетельствовало о том, что он — отнюдь не тот пропитый забулдыга-пролетарий, за которого себя выдает, и то, что он поселился в вагончике у ворот, кстати, заблокировав доступ к объекту для всех, кроме себя, тоже явно не случайно. Он знает, что именно охраняет; ему удалось добраться до книг, чего тщетно добивалась десять лет вся Академия художеств; а его метод прятать украденные из библиотеки книги слишком напоминает то, чему меня почти год учили на "спецкурсе Д". В общем, все говорило о том, что я имею дело с серьезным конкурентом, и, возможно, этот конкурент для меня опасен.

Когда я приехала в Старую Деревню, было около полудня — прекрасный солнечный июньский день. В такой день хочется валяться на пляже, а не ползать в грязи и пыли старого пепелища. Выйдя из маршрутки у метро, я некоторое время топталась на месте, прикидывая разные варианты действий. Все зависело от того, где сейчас находился сторож. Либо он дрыхнет в своей будке, либо шарится в руинах, либо его нет там вообще — например, уехал торговать книгами, или у него выходной. Если он сидит в вагончике, то к воротам мне идти нельзя. Если я не пойду к воротам, я никогда не узнаю, там он или нет. Но если он меня увидит, то можно считать, то экспедиция сорвалась. Решив не рисковать, я повернула направо, добралась до железной и дороги и пошла по шпалам, как позавчера. Путь занял минут пятнадцать. Я увидела в зеленых дебрях ржавый остов трактора и свернула с рельсов в кусты. Забраться по нему на стену оказалось парой пустяков, как будто он был поставлен тут нарочно. Сидя верхом на заборе, я долго изучала панораму развалин. Панорама впечатляла. Библиотека оказалась гораздо больше, чем я ожидала. Она была похожа на развалины Кносского дворца-лабиринта. Уцелевшие остатки стен торчали над черными провалами, напоминавшими огромные мусорные ямы; повсюду какие-то бетонные блоки, ржавая арматура, и все это изрядно заросло крапивой, чертополохом и прочей дикой флорой. Позади руин библиотеки стеной вздымались тополя. Дым и прочие признаки пожара отсутствовали напрочь. Сторожа на обозримом пространстве также не наблюдалось. Слева от меня, метрах в пятидесяти, виднелись знакомые ворота, но они были закрыты. Не колеблясь ни секунды, я перекинула ногу через забор и спрыгнула.

Вот я и проникла на запретную территорию, и ничего страшного не произошло.

Несмотря на выведенные мною закономерности возгорания библиотеки, я была спокойна, как мамонт. Старое пепелище выглядело вполне мирно. По небу плыли легкие облачка, ветер шелестел в траве, звенели кузнечики, припекало солнце — разве что слабо пахло гарью. Я поправила лямки рюкзака и пошла к развалинам, перепрыгивая с кочки на кочку. Вскоре я остановилась на краю здоровенного прямоугольного котлована.

Наверно, раньше здесь было что-то вроде холла или гардероба при входе, но теперь это была просто обширная яма около трех метров глубиной, заваленная строительным мусором. Кое-где на стенках виднелись остатки желтой штукатурки, покрытой черными разводами, — должно быть, следами пожара. Я нашла удобное место и спустилась вниз. Кирпичи, известка, грязь. Сорняки и кое-где даже молодые деревца. Обгорелые куски дерева. Слабый запах земли и костра. За моей спиной когда-то была дверь, но она почти целиком завалена.

М-да, пейзаж выглядел не особенно перспективно. Никаких проходов вниз здесь не наблюдалось. Равно как и книг. Если бы я не знала, ни за что не подумала бы, что когда-то здесь была библиотека.

Я скинула рюкзак с плеч, положила его на более-менее чистый бетонный блок и принялась бродить туда-сюда по остаткам помещения, внимательно разглядывая стены. Под ногами вдруг что-то хрустнуло. Это оказался лист бумаги, буквально впрессованный в мусор на полу. Лист формата А4, твердый от известки, украшенный отпечатком подошвы (не моей). Я наклонилась и попыталась отклеить лист от пола. Он прилип намертво. После долгих усилий мне удалось оторвать от него угол. Я быстро осмотрела обгрызок в поисках бесценной информации и прочитала:

"…В книгохранилище запрещается пользоваться кипятильниками, электрическими чайниками, электрическими бритвенными приборами и прочей работающей от сети бытовой техникой; зажигать открытый огонь, разводить костры и курить позволяется только в специально отведенных местах (см. план) в строго указанное время… Сотрудники хранилища, пренебрегающие этими правилами, караются штрафом в размере…"

Это была противопожарная инструкция!

— Костры не разводить! — сквозь смех произнесла я. — Супер!

Я бросила обрывок обратно на пол, выпрямилась, собираясь продолжить осмотр, и обнаружила струйку дыма. Тонкую, почти невидимую. Она пробивалась из-под куска грязной фанеры робко, как лесной родничок. Но минуту назад ее там не было.

У меня по спине пробежали мурашки. На мгновение я замерла на месте, готовая рвануть к забору, почти ожидая, что струйка дыма на моих глазах превратится в столб пламени, однако быстро пришла в себя. Неужели я могла хоть на секунду подумать, что мне — мне! — может угрожать подобная ерунда? Гордо задрав подбородок, я шагнула к тому месту, откуда поднимался дым.

— Значит, что у нас тут — возгорание? — суровым тоном пожарного инспектора спросила я невидимых нарушителей. — Курим, значит, прямо в читальном зале, а хабарики за собой не тушим?

Невидимые нарушители тушевались и отмалчивались. Струйка дыма между тем стала чуть гуще.

— А костры в библиотеке разжигать вообще запрещено! — продолжала я валять дурака, пинком отбросив лист фанеры.

Теперь я видела, откуда просачивался дым: что-то тлело в разрыве линолеума, между двумя досками пола бывшего вестибюля.

— С вас штраф триста баксов! Нет, лучше пятьсот!

Я с размаху припечатала струйку дыма кроссовкой…

Раздался оглушительный треск, и пол исчез у меня из-под ног. Я взмахнула руками, теряя равновесие, упала на колени. Пол действительно проваливался. И я вместе с ним. Он тянул меня за собой, как трясина, и я ничего не могла сделать. В куче обломков, в туче пыли я рухнула вниз.

Полет, удар в спину; мимо меня пронеслись ряды пустых стеллажей в почти неповрежденном помещении, и я провалилась еще глубже, на следующий подземный этаж. Во второй раз удар был сильнее, и падение внезапно прекратилось.

Несколько мгновений меня беспокоила только возможность дышать, чему мешали густая цементная пыль и паралич легких. Наконец я закашлялась и заворочалась в куче щебенки и остатков прогнивших перекрытий, пытаясь сообразить, что во мне сломано, а что нет. Когда пыль улеглась, мне удалось сесть. Болели локти, голова и спина, куда явно воткнулся лежащий в рюкзаке мастерок. Вокруг царил первобытный мрак. Над головой, очень далеко, синело пятно неба. "Говорят, если посмотреть днем со дна колодца, можно увидеть звезды", — пришла мне на ум нелепая мысль. Никаких звезд наверху, разумеется, не было — только с края пролома у меня над головой, покачиваясь, свешивалась насквозь гнилая штакетина. Воздух здесь был тяжелый и затхлый. "Господи, да я же провалилась сквозь два яруса! — сообразила я, когда отчасти пришла в себя. — Вот это круто!"

Это действительно было очень круто — если я точно ничего себе не сломала. До третьего подземного этажа не добиралась даже прошлогодняя экспедиция. За несколько секунд полета мне удалось добиться большего, чем целой команде исследователей за десять лет!

Струйка дыма, с тревогой вспомнила я. Откуда она пробивалась — не отсюда ли? Как бы мне тут не сгореть ненароком! Но вокруг дыма совсем не ощущалось. Я схватилась за боковой карман рюкзака, стащила фонарик, который, к счастью, не разбился при падении, и включила. Луч выхватил из темноты голую стену. На ней не было следов огня. Ура! На этот этаж пожар не добрался!

Я посветила выше. Потолок был черным от копоти. Все-таки здесь что-то горело, но очень давно, и пожар явно затронул это помещение не так сильно, как верхние этажи. Я стряхнула с себя обломки и попыталась подняться на ноги. Движение отозвалось ноющей болью в спине и почему-то в пятках. Однако стоять было можно. Я направила луч фонаря в темноту и, хромая, шагнула прочь от светового колодца.

Через десять минут исследований можно уже было делать кое-какие выводы относительно того, куда я рухнула. Это была узкая, небольшая зала, что-то вроде комнаты отдыха. Книжных шкафов я здесь не увидела ни одного. Может быть, вынесли, но, скорее всего, их здесь и не было. Из предметов обстановки в зале удалось обнаружить здоровенную керамическую кадку, набитую окаменевшей землей. Из земли торчал сухой волосатый пенек финиковой пальмы. Должно быть, спасти растение при пожаре никто не потрудился, и пальма так и засохла здесь в темноте. Неподалеку от пальмы виднелся металлический остов конторского дивана: ножки, рама и прилипшие к ней черные ошметки обивки. В углу стоял закопченный железный шкаф, в котором я вскоре опознала автомат для продажи пепси-колы. Никаких бумаг, даже обрывков газет или чеков, здесь не было.

Из залы вели три двери. Одна, деревянная, выглядела совсем ветхой и рассохшейся, но проникнуть за нее мешала железная решетка, закрытая на навесной замок. Замок находился с моей стороны, и выглядел он вполне прилично — на нем даже остались следы смазки — так что я взяла его на заметку. Я посветила за решетку и увидела начало длинного коридора. К сожалению мощности фонаря хватило метра на два, а дальше все терялось во мраке. Другая дверь была просто железной. Я толкнула ее, но она тоже оказалась закрыта, на этот раз снаружи. Я представила себе сотрудников библиотеки, которые покидают помещения по сигналу пожарной тревоги и запирают за собой один зал за другим, и переключила свое внимание на третью дверь. Эта была гостеприимно открыта во тьму.

Я оглянулась на световой колодец в центре вестибюля и впервые задумалась, как выбираться наверх. Будь я обычным человеком, ситуация была бы неприятной до крайности: пришлось бы сидеть тут и звать на помощь в надежде, что кто-нибудь случайно услышит, а в противном случае тихо помереть от голода. Так что без обращения к Чистому Творчеству, похоже, не обойтись. "Значит, придется обратиться, — беспечно подумала я. — Думаю, эту ситуацию можно считать крайним случаем? Сейчас обойду здесь все закоулки, а потом сотворю что-нибудь типа лестницы. И никто не узнает — ведь каникулы!" С этими мыслями я направилась к открытой двери. Мне не было страшно. За последние месяцы я, кажется, вообще утратила способность бояться, что, кстати, абсолютно меня не огорчало.

За дверью оказалась лестничная площадка. Лестница вела вверх и вниз, и, кажется, проход был открыт в обе стороны. Для начала я решила выяснить, что наверху. Я поднялась на два пролета, представляя себе, как выйду прямо на поверхность в каком-нибудь скрытом месте, но этажом выше меня ждало разочарование — мощный завал. Бетонные блоки были так искорежены, как будто в библиотеке случился не пожар, а взрыв, и перебраться через них не было никакой возможности. Я запомнила искореженные блоки и направилась вниз.

Один пролет, второй… Я миновала "свой" вестибюль и двинулась дальше. Луч фонаря высвечивал гладкие стены с темными прямоугольниками — должно быть, раньше там висели картины или плакаты. Здесь везде была пыль, но никаких следов копоти, даже на потолке. Я почувствовала необыкновенный прилив энтузиазма, от волнения у меня слегка дрожали руки; я забыла даже про ушибленные пятки. Так, наверно, чувствовал себя Картер, когда нашел нетронутую гробницу Тутанхамона в десять раз вдоль и поперек перекопанной Долине царей. Я спустилась еще на один пролет. Следующего пролета не было: часть лестницы обвалилась и упала куда-то вниз. Пахло тут неприятно — гораздо хуже, чем в вестибюле, гарью и гнилью. Я стояла на краю темного колодца, уходящего неизвестно в какие глубины. Потом оглянулась назад.

Передо мной была лестничная площадка четвертого подземного этажа. Она выглядела совсем не так, как все помещения библиотеки, которые я видела прежде. До пожара здесь, наверно, было невероятно красиво. Пол был не бетонным, как везде, а выложен плиткой глубокого синего цвета. Я пошаркала по нему носком кроссовки, и он сразу заблестел в свете фонаря. Стены тоже украшала плитка: матовая, шоколадно-коричневая, густо покрытая узорами, которые в темноте разобрать было невозможно. С площадки на этаж вела деревянная двухстворчатая дверь, не крашенная, а лакированная, с витражным стеклом. Витраж при пожаре не пострадал — возможно, потому, что цветные стекла были довольно мелкими и закреплены в настоящей свинцовой оплетке. Рисунок витража был выполнен в синих и красных тонах. Он изображал какие-то цветы с тугими и острыми, как наконечники копий, лепестками. Двери были полуоткрыты, и из них высыпалась груда строительного мусора — наверное, в помещении за дверями обрушился потолок. Что там было дальше, я разглядеть не смогла, но решила, что по завалу можно пробраться внутрь. Однако только я подошла к этой куче штукатурки, так дисгармонировавшей с чудесными дверями, как прямо под ногами увидела то, за чем сюда так долго рвалась.

Лист бумаги с черными значками текста. И это была явно не противопожарная инструкция и не обрывок газеты. Скорее, письмо. Или страница рукописной книги.

У меня перехватило дыхание. Я присела на корточки и прикоснулась к бумаге, как будто боясь, что она мне привиделась. Из-под завала выглядывал самый край листа. Я разглядела только необычный скачущий почерк. А вдруг это одна из тех Книг Блужданий, о которых мне рассказывал Хохланд? Я осторожно потянула лист на себя. Он не поддавался. Возникло неприятное ощущение, что кто-то держит его с той стороны. "Библиотека не хочет отдавать свои книги, — подумала я, вспомнив, как отдирала от цемента противопожарную инструкцию. — А ну-ка, потянем… человек против штукатурки…" Лист затрещал и надорвался. Я подумала, что надо бы раскидать хоть часть завала, но в мозгу вдруг возник пугающе яркий образ — под штукатуркой лежит человек. Труп человека, погибшего при пожаре. В последней агонии, задыхаясь в дыму, под градом камней, он вытягивает вперед руку с зажатым в кулаке посланием, чтобы спасти его от наступления хаоса. Мне показалось, что если я подниму хоть один кусок штукатурки, то увижу под ним мертвую руку, вцепившуюся в драгоценный листок. Я содрогнулась, резким движением дернула на себя листок и разорвала его окончательно. В моем распоряжении оказалось не больше абзаца — обрывок текста без начала и конца. Я немедленно направила на лист луч фонарика. Там по-русски было написано:

"…Я выхожу из тьмы луны навстречу рассвету, я ношу тысячи имен; я — земля и змея, тьма и утренняя роса, и живая вода, соединяющая разделенное.

Ветер носил меня в своем чреве; я — небесный цветок, родившийся в новолуние, после большого дождя. Я разрываю круг небес и обращаюсь к земле и воде. Моя тень падает на землю, а образ отражается в воде…"

И все? М-да. Я повертела листок, но нашла только странное словосочетание у нижнего края оборотной стороны — "истинный целитель знает…"

Несколько секунд я стояла, вглядываясь в текст, как будто ожидая, что среди строк проступит какая-нибудь тайнопись, которая все мне разъяснит. Что бы это значило? Какой в этом глубокий смысл? Какая ценность?

Додумать я не успела. Отвлек треск за дверью. Цветы на витражных стеклах внезапно ожили, наливаясь багровым светом, светлея и расцветая на глазах. Я стояла как зачарованная, глядя на это волшебство. В голове возникла и застряла очередная несвоевременная мысль: "Вот ты какой, аленький цветочек!"

Но когда резко запахло гарью, а из провала сзади меня повалили клубы дыма, я сообразила в чем дело. В библиотеке снова начинался пожар.

Я отскочила от завала, машинально сунув бумажку в карман джинсов. Повсюду, куда ни обращался луч моего фонарика, клубился дым, наполняя воздух удушающим смрадом. Из-за витража выхлестнулся яркий язык пламени. Чему там гореть, если вокруг одна штукатурка?! Я развернулась и побежала наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Я влетела в "комнату отдыха" вместе с первой волной дыма. Наступало время совершить простенький акт творения. Я устремила взгляд на свисающую с края пролома доску и ярко, стараясь не упускать ни единой детали, начала представлять, как она становится длиннее, дорастает до пола; сбоку у нее одна за другой проклевываются ступеньки — вырастают через равные промежутки, как ветки, крепнут, утолщаются… Vera Imaginatio — активное творящее воображение, единственный и универсальный инструмент мастера реальности.

Через несколько секунд штакетина наконец пошевелилась. "Быстрее, быстрее!" — в нетерпении шептала я. Дым щипал глаза.

Лестнице уже пора было материализоваться, но тут произошло нечто прямо противоположное. Штакетина оторвалась и со стуком упала на пол. А пролом на потолке стал затягиваться! Я ничего не могла с этим поделать — реальность мне не повиновалась. Когда пролог затянулся полностью, свет погас. И все стало серым.

Мне было все прекрасно видно, как будто я смотрела через прибор ночного видения. Подземелье изменилось. Замки с дверей упали, решетки распахнулись. Исчез запах гари, пропали черные разводы на потолке. Ошметки кожи на диване превратились в нормальную обивку, на ржавом автомате для продажи напитков проступили рисунки и ценники. На полу появилась ковровая дорожка. А на дорожке, прямо у меня под ногами, возникло нечто ужасное и отвратительное. Это была разорванная в клочья шкура волка. Пол усеивали обрывки кожи и пучки шерсти. Огромная голова лежала отдельно, глядя на меня пустыми глазницами и хищно скалясь.

Я вскрикнула и отскочила к стенке, не спуская взгляда со шкуры. Вряд ли это был декоративный коврик. Шкура выглядела так, будто волка разорвало изнутри.

В голове помутилось от страха. Единственное, что я ощущала — это желание убежать со всех ног, куда глаза глядят, подальше от этого места. "У тебя почти нет шансов выйти оттуда живой" — некстати вспомнились слова Князя.

Текли секунды, ничего не происходило. Я глядела на растерзанного волка, и страх постепенно отпускал меня. "Он уже дохлый, — сказала я себе. — Просто шкура".

Внезапно прямо над ухом заскрежетало железо — я едва не упала в обморок от неожиданности. Повернувшись, с изумлением увидела, что автомат для продажи пепси-колы раскрылся и наружу вывалился мужик в ватнике и телогрейке. Даже если бы не эти очевидные признаки, я бы узнала конкурента. Конечно же, это был "феникс" из вагончика — ворюга-сторож.

Он огляделся по сторонам, глотнул дыма, раскашлялся с ужасным хрипом, а отдышавшись, принялся облегчать душу, не стесняясь в выражениях. Довольно скоро я поняла, что ругань предназначается мне.

— Какого черта!.. Все изгадила, все! Три месяца работы псу под хвост! За каким бесом ты сюда полезла? И чего их тянет сюда, этих проклятых подростков, как будто здесь медом намазано! Двое уже окочурились — нет, все мало! Ну, я понимаю — парни, но девке-то какого рожна здесь надо?

Я так растерялась от этого натиска, что принялась оправдываться:

— Я же случайно провалилась… Там пол гнилой оказался…

— Случайно, говоришь?! — рявкнул сторож, сверля меня взглядом. — И у ворот тоже случайно околачивалась?

Я наконец собралась с духом и перешла в атаку:

— Что вы на меня кричите, в самом деле? Что я, убила кого-нибудь или обокрала? Мне же просто было интересно поглядеть на развалины…

— Ты из какой мастерской реальности? — перебил меня сторож. — Из одиннадцатого училища или из того, которое на Савушкина?

— Какой такой мастерской? — "удивилась" глядя на него честным взглядом. Именно так Антонина учила нас реагировать на вопросы посторонних о том, что им знать не положено. Сейчас она могла бы мной гордиться.

— Ты хоть понимаешь, идиотка, что теперь здесь все сгорит? — устало спросил сторож. — Я на этот ярус три месяца ход прокладывал, а она является, проваливается, поджигает абсолютно нетронутый этаж, и теперь ее еще и спасать надо!

— Ничего я не поджигала! — возмутилась я.

Но сторож вдруг замолк на полуслове и поднял руку, призывая меня к молчанию. В сером полумраке мне показалось, что его глаза слегка фосфоресцируют.

— Слышишь что-нибудь? — шепотом спросил он.

Я прислушалась. Сначала не слышала ничего, кроме частого дыхания — своего и сторожа. Потом к этому добавились какие-то скрипы и шорохи на лестничной клетке.

— Там? — шепотом спросила я, указывая на лестницу.

Сторож помотал головой и указал на одну из раскрывшихся дверей. Несколько секунд мы молчали. Потом я поняла, что он имел в виду: из одного коридора доносилось тихое частое цоканье. И оно явно приближалось.

— Кто-то сюда бежит, — прошептала я. — По-моему когти по паркету стучат…

Сторож изумленно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на волка и пробормотал;

— Я ж его вроде убил… Их тут что, двое?

Этих слов хватило, чтобы я бросилась к нему с криком:

— Забери меня отсюда, быстро!

Клацанье становилось все громче. Вскоре к нему добавилось тихое рычание. "Феникс" схватил меня за руку, крепко сжал и потащил к автомату.

— Сматываемся, — глухо произнес он. — О черт, надеюсь, он нас еще не учуял…

Сторож втолкнул меня в шкаф, влез следом, прижав так, что у меня перехватило дыхание, с лязгом захлопнул за собой дверь, а через мгновение мы в клубах дыма вывалились с другой стороны, оказавшись на крыльце синего вагончика "ОА Феникс".

Не успела я поблагодарить сторожа за чудесное спасение, как он схватил меня за плечи и развернул лицом к себе. Его глаза неожиданно оказались совсем близко. Они были светло-серые, блестящие и злые-презлые.

— Значит так, — свирепо сказал он. — О том, что сейчас было, забудь навсегда. Чтобы больше я тебя здесь не видел.

За этими грубыми словами последовал не менее грубый толчок в спину, и я слетела с крыльца на вытоптанную траву. Дверь вагончика с треском захлопнулась. Я осталась в одиночестве перед закрытыми воротами, разъяренная и униженная. Что за хамство?! Выкинули, как паршивого котенка! Меня, мастера реальности, демиурга, спустил с крыльца какой-то немытый сторож! И добро бы из служебного рвения…

Я развернулась и закричала, обращаясь к белой занавеске в окне вагончика:

— Я все про тебя знаю! Вор!

Результат последовал немедленно: дверь отворилась, и в проеме возник сторож.

— Что ты сказала? — грозно спросил он. Я отбежала шагов на десять.

— А то! Сам книги из развалин таскаешь, а другим не даешь! У меня на тебя полный компьютер компромата! Вот я расскажу кому следует…

Густые брови сторожа сдвинулись. Я приготовилась к драпу. Но он вдруг презрительно расхохотался.

— Иди, иди, — сказал, отсмеявшись. — Хоть в милицию, хоть куда, если время тратить не жалко. Но запомни вот что: если еще хоть раз сюда явишься, я тебя спасать не стану, так что станешь третьей.

— В смысле — третьей? — не поняла я, но потом догадалась, что он говорит о задохнувшихся подростках. — Ну надо же, напугал!

— Делать мне больше нечего, как всяких пигалиц пугать, — бросил сторож и ушел в вагончик, закрыв за собой дверь. Однако дверь тут же открылась, и я услышала:

— Только сунься еще раз, ей-богу, поймаю — так задницу надеру, мало не покажется!

На мгновение я онемела от такого оскорбления, а потом яростно выкрикнула:

— А спорим, что я первая доберусь до следующего яруса?

И кинулась бежать по дороге к метро.

11. Старая Деревня преображается безлунной ночью

Я вернулась домой в шестом часу. Родители с работы еще не пришли, да оно и к лучшему. Виду меня был колоритный — аж люди сторонились в общественном транспорте. Вся насквозь пропахшая дымом, по уши в грязи и известке, лицо в черных разводах от липкой сажи, куртка разорвана по шву — видно, за что-то зацепилась, пока летела сквозь перекрытия, пятки болят, спина в синяках… Прямо от дверей я ринулась в ванную и провела там не меньше часа, стирая одежду и отмываясь сама. Мой замечательный фонарик так и сгинул, остался на третьем ярусе. Зато рюкзак уцелел, а вместе с ним и добытое сокровище — обрывок загадочного текста.

За окнами было тепло и зелено, со двора доносились детские голоса. Благоухая персиковым шампунем, я вышла из ванной, закуталась в мамин купальный халат, налила чаю, сделала пару бутербродов и с полчаса сидела у стола и сушила волосы, ни о чем не думая, молча наслаждаясь тишиной, чистотой и покоем. Потом пошла в прихожую, где рядом с двумя монстрами, похожими на лапы больного проказой крокодила, — моими кроссовками — валялся грязный и пыльный рюкзак. Стараясь не запачкаться, я достала из внешнего кармашка свою добычу, вернулась с ней на кухню, расправила лист и принялась изучать его. "Истинный целитель знает…" Кто это такой, и что он там знает? "Я выхожу из тьмы луны…" Кто это "я"? Может, в том тексте таится скрытый смысл? Да-да, наверняка так и есть. Символический язык, зашифрованное послание. Из детективных романов мне было известно, что каждый шифр имеет свой ключ. Значит, нужно искать ключ.

Поскольку после ванны меня разморило, то разум обратился на поиски легких путей. "Господи, да что я мучаюсь? — лениво думала я, вертя в руках лист. — Завтра съезжу, покажу его Хохланду. Наверняка он знает, что означает эта тарабарщина. Или к Антонине обращусь — кстати, и ехать далеко не надо".

Я перебралась к телефону. У Хохланда никто не брал трубку. У Антонины незнакомый женский голос сообщил, что наставница уехала отдыхать — "буквально вчера, ах, как вам не повезло; да, до конца лета, на Украину, к родственникам. Нет, позвонить туда никак нельзя, извините…"

Новость меня огорчила. Антонина была мне нужна здесь: во-первых, я так и не посоветовалась с ней, как вести себя с Хохландом, чтобы его от меня не слишком тошнило, а во-вторых, в глубине души я рассчитывала на ее помощь, если дела с библиотекой обернутся как-нибудь не так.

Золотые лучи вечернего солнца дрожали на паркете. За окном черной вспышкой промелькнула птица.

"А погода-то какая хорошая! — неожиданно обратила внимание я. — Классный июньский вечер, сейчас только гулять!" Я захотела было позвонить Маринке, помириться и пригласить съездить в Озерки искупнуться, но и по ее номеру в трубке слышались только долгие гудки. "Бродит где-то… без меня. Ну и ладно, — миролюбиво подумала я. — Пойду погуляю одна".

Сборы вопреки ожиданиям затянулись надолго. Пока я искала купальные принадлежности, пришла с работы мама и устроила выволочку за кроссовки и рюкзак, а потом не отпускала, пока не приготовила ужин; не успела я поужинать, как явился папа, и мы проболтали с ним еще с полчаса "за жизнь". В общем, когда я наконец вышла из дома, был уже девятый час, и солнце ощутимо клонилось к закату.

* * *

Я шла к метро, помахивая пакетом с купальником и полотенцем, и бездумно глазела по сторонам — как небо постепенно меняет цвет с лазурного на малиновый, как ветер полощет зеленые кроны старых кленов у дороги, — и всеми порами впитывала нагретый за день воздух, пахнущий бензином и сиренью. После утренних приключений я испытывала потребность разгрузить как мозги, так и нервную систему, и купание для этого казалось мне в самый раз. На Савушкина я попала в плотный людской поток, тоже стремящийся к метро: в основном молодежь, девчонки и парни, с пивом в руках, загорелые и еще не очень, ехали оттягиваться в центр, либо в Озерки, либо на Крестовский — а куда еще можно пойти в такую шикарную погоду?

До метро мне оставалось метров пятьсот, когда улицу Савушкина накрыла тень и все теплые живые краски уходящего дня вмиг стали холодными и сумрачными. Как-то вдруг ощутимо похолодало. Я подняла глаза и увидела, как край багрового солнца скрывается в быстро наползающеи с запада сизой туче. "Вот, блин, выкупалась", — ругнулась я. Дольше надо было собираться! Я ускорила шаг, надеясь, что до Озерков эта туча не долетит. Но туча оказалась шустрой. До метро было еще топать и топать, а небо окончательно затянуло, и улица Савушкина погрузилась в полумрак. На закате начало погромыхивать. Где-то вдалеке магниевой вспышкой блеснула зарница. Толпа вокруг меня как-то незаметно рассосалась. С неба накатил легкий шелест дождя. Холодные капли застучали по голым плечам, с каждым мгновением все сильнее и чаще. Я подумала, что надо бы спрятаться, пока не началось.

Я успела. Только я шмыгнула под раскидистый клен, как шелест дождя превратился в грохот ливня. Прямо надо мной грянул гром. По асфальту побежали ручьи. Вода пузырилась и булькала, как будто кипела в лужах. В воздухе повисла водяная дымка — это разбивались мелкие капли. Я стояла и смотрела на это холодное кипение воды, чувствуя радостное возбуждение. Мне всегда нравились грозы.

Я простояла под кленом минут пятнадцать, растворяясь в глухом грохоте ливня и высматривая в небе вспышки молний. Потом это дело стало мне надоедать. Ливень не подавал никаких признаков завершения, небо плотно обложили иссиня-серые тучи; к тому же холодные капли начали просачиваться сквозь густую листву. Все шло к затяжному дождю, который безнадежно срывал мне планы на вечернее купание.

"Черт, когда же он закончится!" — бормотала я, ежась от холода и сырости. Похоже, мне предстояло идти — вернее, бежать — обратно домой. Неожиданно мною овладел приступ упрямства. В конце концов, мастер я или кто? На что меня учили целый год управлять реальностью, если я не смогу справиться с такой пустяковой проблемой, как дождь? Тут ведь даже не требуется трансформировать материю — достаточно просто вызвать ветер, чтобы он отогнал эту несвоевременную тучу куда-нибудь в Купчино или, еще лучше, на Финский залив. Где здесь творчество? А если нет творчества, то я ничего и не нарушаю!

Приняв решение, я развеселилась. А потом сосредоточилась и начала представлять себе ветер. Северный ветер, студеный и мощный, из тех, что стремительно гонит по небу облака, но почти не чувствуется внизу; из тех, что кажется далеким дыханием какого-нибудь недоброго божества, о котором невольно думаешь: хорошо, что он там, а я тут… Прошла минута, потом вторая, и что-то в природе изменилось. Я еще не ощущала этого дыхания, и тучи все так же неспешно и тяжело ползли по небу, но уже чувствовала — заработало. Процесс пошел.

Под ненадежную крышу из живых листьев вруг впорхнула бабочка-лимонница. Наверно, она тоже пряталась от дождя. Бабочка расположилась прямо на моей руке, медленно шевеля крыльями.

— Привет, — сказала я ей. — Расслабься, сейчас дождь пройдет, и просохнешь.

Бабочка раскрыла крылья. Мне почудилась какая-то неправильность.

"Они же только что были желтые, — сообразила я. — А теперь стали серые…"

Не успела я осмыслить этот факт, как бабочка удивила меня еще больше. Она исчезла. Не улетела, а просто растворилась в воздухе.

Что-то пошло неправильно. Я быстро выглянула из своего убежища, осматривая улицу. Дома и деревья почти скрылись в водяной дымке. Шел дождь. Людей не было. В потоках ливня все казалось серым, бесцветным. Дождь смывал улицу Савушкина, как мы на уроках живописи смывали неудачные акварели. Вот пропал один дом, вот второй… Вот тротуар устремился куда-то вверх, а проезжая часть, наоборот, опустилась вниз… Вот из пелены дождя, выше самых высоких домов, выступили толстые корявые ветки деревьев… Все происходило тихо, плавно, бесшумно. Я наблюдала за этими метаморфозами, оставаясь на месте, не суетясь и не делая пока никаких выводов, — просто ожидая, чем все кончится.

Когда прекратились неуловимые трансформации реальности, прекратился и дождь. Я обнаружила, что нахожусь в густом лесу, на берегу реки.

Быстрая, но тихая река со странной, непрозрачной темной водой устремлялась строго на восток. Ее русло в точности соответствовало улице Савушкина. Дома по сторонам исчезли, их место заняли лесистые склоны, уходящие куда-то вверх. Если бы не морось в воздухе, я бы наверное, увидела горы — что-то подсказывало, что я нахожусь в горном ущелье. Со всех сторон высились перламутрово-серые стволы огромных деревьев, покрытых капельками росы.

Куда же я попала? Ненароком провалилась в чей-то домен, как прошлой осенью? Неприятное какое-то место — безлюдное, бесцветное… На меня вдруг ледяным шквалом нахлынули воспоминания прошлой зимы: мертвая Новая Лахта, кровавые руны, мир поля и Князь Тишины, предостерегающий меня: "Если мир вокруг тебя становится серым и исчезают люди, это признак опасности…" Мне внезапно стало зябко. Я нервно огляделась по сторонам, словно ожидая появления неведомых чудовищ из тумана. В невидимых кронах деревьев шелестел ветер, в реке булькала вода…

Я попыталась проанализировать ситуацию. Что происходило перед тем, как меня сюда занесло? Началась гроза. Я спряталась под деревом. Вызвала ветер. Прилетела бабочка…

Вызвала ветер… Может, дело в этом? Недаром же нам запрещали прибегать к Чистому Творчеству вне школы!

И в библиотеке, на третьем ярусе, было то же самое: я попыталась вырастить лестницу из штакетины, и мир сразу стал серым…

Где я? И что мне теперь делать?

Между тем дождь совсем прекратился, и морось в воздухе быстро рассеивалась. Я увидела горы, гряда за грядой мягкими волнами поднимающиеся к темно-серому небу. А над горами мерцали звезды: целые россыпи, незнакомые созвездия и скопления. Темнее вокруг не становилось, скорее наоборот. Туман ушел, и окружающий пейзаж приобрел четкость, и я увидела то, чего не замечала раньше, — метрах в пятидесяти слева от меня над рекой легкой аркой нависал мост.

Поколебавшись, я решила перейти на другую сторону реки. В быстром, почти черном потоке ничего не отражалось: ни я, ни деревья, ни звезды. От моста вдоль реки вела в лес широкая тропа. Я подумала, что все равно заблудиться в таких условиях невозможно, и пошла по ней куда глаза глядят.

Рядом со мной река молча несла на восток свои чернильные воды. Может, от нее и пошло название района — "Черная речка"? К настоящей, убитой и загаженной Черной речке это название подходило слабо. Эта же молчаливая река казалась слегка не от мира сего — и я бы не удивилась, если бы она брала начало в каком-нибудь другом домене и в другой же домен впадала.

Через четверть часа лес на другой стороне реки расступился. Моим глазам предстал холм, на вершине которого росло уходящее в небо дерево со светло-серой корой, наподобие березы. Под сенью его ветвей теснилась деревенька — первые настоящие дома, которые я увидела в этом домене. Аккуратные уютные избушки, и во всех окнах звездочками горит свет. Напротив холма через черную реку был перекинут мост. Я обрадовалась сильнее, чем сама ожидала. Свет! Люди! Я не раздумывая кинулась к мосту.

Беги я чуть быстрее, наверно, там бы и сгинула: у моста отсутствовал средний пролет, как будто его разрушили специально. Я успела затормозить на самом его краю и долго ругалась, бессильно глядя на деревушку на той стороне. Но вскоре, приглядевшись к постройкам, я удивилась по-настоящему: метрах в ста от подножия холма стояла наша художка. Стены ее были такие же серые, как все в этом мире, и в темных окнах не горел свет, но это несомненно была она.

"Ничего не понимаю", — растерянно подумала я. Что в нормальном мире слева от художки? Сквер, клумбы, скамейки, потом церковь — "первая ротондная церковь в Петербурге", как нам рассказывали на краеведении. И еще кое-что вспомнилось из тех уроков: возле церкви, там, где сейчас был сквер с клумбами и скамейками, в советские времена стоял какой-то заводик, а до того — кладбище… Если черная река этого мира соответствует улице Савушкина, то кладбище располагалось как раз на месте приятной деревушки.

После этих мыслей я как-то утратила интерес к ее обитателям, и разобранный мост перестал меня раздражать.

Я уже собралась идти обратно, когда мне на ум пришла замечательная мысль. Если в этом мире есть художка, то почему бы в нем не быть и сожженной библиотеке?! И там уж точно нет никакого сторожа!

Я решительно повернулась спиной к реке. От широкой тропы в горы вело множество мелких которые я сразу не заметила. Я выбрала подходящую по направлению, и начался подъем — деревья, звезды, безлюдность и тишина.

12. Встреча с оборотнем

Минут через двадцать я миновала перевал и оказалась по ту сторону гор. Тропа вывела на край высокого обрыва, и в просвете между деревьями открылся величественный вид. Передо мной расстилалась долина, большую часть которой занимало озеро — дымчатый хрусталь и перламутр в черных лесистых берегах. Справа, там, где по-настоящему должна была находиться станция метро "Старая Деревня", плескалась вода. ("Так и знала, что метрополитен — это коллективная галлюцинация", — позлорадствовала я мельком.) А слева, на высоком мысу, над озером поднимался замок. Нет, не замок. Не бывает замков в стиле "конструктивизм". Пятиэтажное светло-серое кубическое здание вырастало над лесом подобно пирамиде майя. Никаких архитектурных изысков. Прямоугольные окна светились бледным неприятным светом галогенных ламп. Внизу горел желтый огонек электрического фонаря — первое цветное пятно, встреченное мной в этом домене. Я пригляделась и увидела внизу глухой забор и ворота. Эти ворота были мне знакомы. Как и само здание — не далее как на прошлой неделе я видела его фотографию в Интернете. Вот она, сожженная библиотека. Целая и невредимая. Такая, какой она выглядела десять лет назад, до пожара. И ворота — раскрыты!

Я почти вприпрыжку побежала вниз. Несмотря на пугающее переплетение горных троп, путь до библиотеки оказался недолгим. Не прошло и получаса, как я уже стояла перед воротами, изучая обстановку. В этом месте тянуло забыть, что я в чужом домене, — так оно напоминало реальность. Если бы не безлунное небо… Темный лес, бетонный забор, фонарь, распахнутые железные ворота. Вагончик "Феникса" пребывал на своем месте, почти незаметный в тени забора. Я подкралась к вагончику, прислушалась — тихо, и заглянула в ворота.

Там оказалась самая натуральная проходная. Из приоткрытой двери, ведущей в помещение для охраны, выбивался луч света и доносилось монотонное бормотание не то радио, не то телевизора. Дальше, метрах в ста от меня, лежала, как пирожное на блюдечке, сожженная библиотека: целая, невредимая, готовая к разграблению.

Я вошла в ворота, на цыпочках подкралась к комнате охраны и заглянула внутрь. Сторожа там не было, как я, впрочем, и ожидала. Просторное помещение, в дальнем конце вторая дверь — закрытая. Обстановка скудная; стол, стул, продавленный диван, черно-белый телевизор тихонько бухтит на подоконнике, показывая футбол. Только что вязания на столе не хватает или газеты с кроссвордами. Осмотрев комнату, я собралась идти дальше.

Меня остановило тихое рычание. Я подняла голову. Дверь в дальнем конце комнаты была теперь широко раскрыта, и оттуда на меня смотрела овчарка.

Я замерла, стараясь не делать лишних движений и даже не дышать. Овчарка не пыталась напасть. Она стояла, пристально на меня смотрела и монотонно рычала.

Первой мыслью было — откуда собака?! Здесь не должно быть никаких живых существ! Вторая мысль: а с чего я, собственно, так решила? Откинув глупые мысли, я постаралась сосредоточиться на происходящем. Итак, овчарка. Охраняет вход. Я не боялась — ни собак вообще, ни этой в частности, но по собственному опыту знала, что поведение сторожевых зачастую агрессивно и непредсказуемо. В свирепость овчарок мне не особенно верилось.

Единственная овчарка, с которой я была знакома — Маринкина Джерька — была трепетным и истеричным созданием. Но теперь, когда в трех метрах от меня стояла и глухо рычала здоровенная чужая псина, я почувствовала, что начинаю нервничать.

— Спокойно, — пробормотала я вполголоса, скорее себе, чем собаке. — Не надо сердиться. Я ничего не буду трогать. Сейчас я закрою дверь и уйду…

Как бы не так. Стоило мне шевельнуться, как овчарка зарычала вдвое громче. "Не двигаться!" — ясно говорило ее поведение. Я послушно застыла, соображая, что предпринять. Есть такие собаки, которые ловят вора, но не трогают его, а задерживают до прихода хозяев — просто не выпускают наружу. Но я-то и так снаружи, а псина — внутри. Если между нами будет дверь… Я повела глазами вниз и в сторону, пытаясь разглядеть, запирается ли дверь снаружи. Овчарка не спускала с меня глаз. Как-то неправильно она себя ведет, с тревогой подумала я. Почему все время смотрит в лицо? Да еще со странным таким выражением… как будто чего-то ждет.

Проигнорировав известное правило: если глядеть собаке прямо в глаза, то она разозлится, я собралась с духом и ответила псине таким же пристальным взглядом. Она не отвела глаз. В зрачках мелькнул темно-красный отсвет — так бывает, если зверь смотрит из темноты — и мне на мгновение стало жутко. Судить о намерениях собаки по таким глазам не хотелось вообще. Я с тоской подумала: как бы хорошо было прямо сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Где же хозяин этой псины? Хоть бы он уже пришел поскорее и избавил меня от нее!

От напряжения заболели икры, но я стояла неподвижно, продолжая наблюдать за овчаркой. Проклятая тварь была хорошо выдрессирована и стояла как каменная. Она не нюхает, с испугом заметила вдруг я. Почему? При встрече собаки всегда принюхиваются. Может, она механическая? Поведение псины не нравилось мне все больше и больше.

Со стороны окна вдруг раздался непонятный шум — не то вой, не то звук сходящей лавины. Я машинально резко повернула голову. То же самое сделала овчарка. Синхронность наших движений заставила меня нервно хихикнуть.

— Это в телевизоре, — сказала я собаке. — "Зенит" гол забил. Видишь, болельщики беснуются?

Собака отвернулась от телевизора, посмотрела в окно, оглянулась на дверь и снова уставилась мне в лицо, приоткрыв пасть. Если бы на ее месте был какой-нибудь маньяк, я бы сказала, что он самодовольно ухмыляется, наслаждаясь своей властью над жертвой. Я почувствовала, что вспотели ладони. "Манера поведения у нее абсолютно не собачья. Скорее, человеческая, — пришла ко мне в голову мысль, в которой я боялась себе признаться. — Значит, это не собака. А кто?"

Не успела я додумать, как овчарка пошла ко мне. Не прыгнула, не бросилась, не побежала — именно пошла неспешным шагом. Когда собака хочет напасть, это всегда заметно, хотя бы по вздыбившейся шерсти на хребте. У этой твари ничего не вздыбливалось, и тем не менее я ничуть не сомневалась в ее намерениях. Они были написаны у нее на морде. Такое выражение я уже видела в передаче "В мире животных", только там была морда не собаки, а крокодила. В этих неподвижных глазах я вот такими буквами прочла: "Ты — моя пища".

Я еще и не испугалась толком, а тело уже решило за меня. Не прошло и доли мгновения, а я уже наваливалась на дверь снаружи, шаря в поисках замка или задвижки. К счастью, он там нашелся — чисто символический крюк, на какие закрывают дачные туалеты. Я накинула крюк и бросилась бежать прочь от библиотеки, в сторону озера.

Свирепое рычание, сопровождаемое ударом в дверь, застало меня в воротах. Разум подсказывал, что надо убраться отсюда, и как можно скорее. "От собаки нельзя убегать, — вдруг вспомнилось мне. — Если за вами гонится собака, надо остановиться, посмотреть на нее властным взглядом и сказать "Фу".

Я споткнулась, остановилась — все равно подгибались колени от страха — и оглянулась. В этот момент грохнул второй удар в дверь, крючок соскочил, и овчарка вырвалась на свободу. Она осмотрелась по сторонам, заметила меня, и яростный рык превратился в глухое зловещее ворчание. Потом овчарка трусцой побежала ко мне.

"Сматываться!" Разум издал последний вопль отчаяния, и его голос умолк, сметенный волной паники. Я не могла отвести от собаки взгляда, который никому не пришло бы в голову назвать властным, а ватные ноги сами несли меня прочь от ворот. Я была уже метрах в двадцати от забора, когда овчарка неожиданно остановилась. Она по-прежнему смотрела на меня и глухо рычала, но что-то, как будто невидимая преграда, удерживало ее, не выпуская за ворота. "Ага! — возликовала я. — Она не может выходить за забор библиотеки!" Не успела я обрадоваться, как собака шагнула вперед. В тот же миг мне показалось, что она стала выше ростом. Потом — что поднялась на дыбы. Я увидела, что ее шерсть чернеет и стремительно удлиняется, лапы превращаются в кисти рук с длинными черными когтями… "Это оборотень", — осознала я в полуобморочном состоянии. Овчарка в кого-то превращалась. И этот "кто-то" мог разгуливать вне библиотеки. И находился в двадцати метрах от меня. А за моей спиной был только темный чужой лес, и ни единого человека поблизости.

Жуткое существо завершило свою трансформацию и теперь двигалось в мою сторону — черный силуэт в желтом свете фонаря.

Это сон, подумала я. Это не может быть правдой. Неужели я сейчас умру? Я, мастер реальности и демиург!

Сознание включилось и заработало со скоростью света. Выход! Где в этом чертовом мире выход?! До того дерева у чернильной реки мне уже не добежать. Что там говорил Князь? Произнести слово "конец"? Да уж, по-другому это и не назвать…

Оборотень приближался. Он не торопился — все равно мне было некуда деваться. Я застыла, как снежная баба, загородившись пакетом с купальными принадлежностями. Смертельный холод сковал мне все конечности. Оставалось только кричать. И я закричала — неожиданно для себя, пронзительно, не надеясь на помощь и вообще ни на что больше не надеясь. Оборотень даже ухом не шевельнул. Он был от меня уже в двадцати шагах.

В этот миг произошло нечто абсолютно неожиданное: в окне вагончика "ОА Феникс" зажегся свет.

— Помогите! — завопила я с новыми силами. Дверь вагончика раскрылась, и на крыльцо вышел сторож. Из одежды на нем были только тренировочные штаны, в руке он держал зажженный фонарик.

— Какого черта? — осипшим со сна голосом осведомился он. — Кто тут орет как резаный?

При виде сторожа оборотень отшатнулся за ворота и исчез — должно быть, вернулся в комнату охраны. Я отступила к обочине и притаилась. Луч фонаря пробежался по кустам вербы, по глубоким лужам, упал на ворота.

— Это еще что? — пробормотал сторож. — Почему открыты? Кто это тут прошел через субпространство без моего ведома? Ладно, ему же хуже. Мое дело закрыть, и пусть выбирается как хочет!

Он сошел с крыльца, заглянул внутрь и закрыл сначала одну створку, а потом другую. Когда сторож принялся задвигать засов и навешивать замок, я возликовала. Спасена! Оборотень остался по другую сторону!

Закончив с воротами, сторож пошел обратно к вагончику. Я подумала, что пора показаться и поблагодарить его за спасение, но вдруг вспомнилось вчерашнее обещание сторожа надрать мне задницу при следующей встрече. Разумеется, порка была предпочтительнее смерти от клыков оборотня, но теперь нас разделял трехметровый забор…

Я все еще колебалась, когда дверь за "фениксом" закрылась. Вокруг опять стало темно, и с темнотой вернулись мои страхи. До вагончика было метров десять. Я сделала шаг, случайно подняла глаза вверх и увидела на крыше вагончика оборотня.

Он стоял, освещенный со спины фонарем. Я видела когтистые руки, длинные космы, развевающиеся одежды… Мы оба на миг замерли неподвижно. Потом оборотень взлетел над крышей, а я помчалась в сторону озера — туда, где в моем мире находилось метро.

Путь до озера занял не более трех минут. Если оборотень хотел меня догнать, он должен был лететь со скоростью сверхзвукового самолета. Достигнув цели, я, не тормозя, бросилась в перламутровые воды озера. Удар был такой, как будто я плашмя упала с десятиметровой вышки. Или с разбегу ударилась головой о каменную стену. Все вспыхнуло перед глазами, и на мгновение я потеряла сознание. А очнувшись, обнаружила, что не так уж ошиблась насчет каменной стены — только это была не стена, а автобус. К счастью, он в тот момент стоял на остановке, впуская пассажиров. Их было немного. Какой-то мужик, глядя в мою сторону, расхохотался. Увядшая тетка посмотрела на меня с осуждением. Другая тетка помогла встать с асфальта и пересесть на скамейку. Автобус закрыл двери и уехал. Я сидела на скамейке, голова гудела от удара, а прямо напротив меня находилось метро "Старая Деревня".

— Куда ж вы так спешите, девушка? Это не последний ваш автобус, — насмешливо заявил высунувшийся из окошка ларька продавец.

Я вспомнила про оборотня и нервно завертела головой. Никакого оборотня поблизости не было. Озера тоже. За Торфяной дорогой в темные заросли верб уходила неосвещенная узкая дорожка. Там тоже было пусто. Я перевела взгляд на ларьки у метро, сияющие всеми цветами радуги, потрогала голову и постепенно осознала, что мое дикое приключение закончилось. Пусть и ценой разбитого лба, но я вырвалась из серого мира.

— Который час? — успокаивая дыхание спросила я продавца. — Что? Сколько-сколько?!

Домой я пришла в первом часу ночи. Мама выругала за позднее возвращение, попугала маньяками. Я почти не спорила с ней, с содроганием вспоминая оборотня. Оставалась одна надежда — что все происшедшее было просто глюком.

13. Второй визит к Хохланду. "Трактат о камне"

Когда я проснулась, долго не могла понять: день сейчас, утро или вечер. Вчерашнее казалось кошмарным сном. Я чувствовала себя вялой и сонной. Дома никого не было. Часы на кухне показывали половину второго. Так долго я не спала даже после празднования Нового года. Я пошла в ванную и там долго умывалась ледяной водой, стараясь смыть остатки сна. Под глазами залегли черные круги. Лоб украшал здоровый фиолетовый синячище, украшенный несколькими параллельными царапинами, — должно быть, это я проехалась с разбегу по дверям автобуса. Мысли о еде вызвали приступ тошноты. Я с испугом подумала, нет ли сотрясения мозга.

Привиделось мне все или нет? Что же это за поганое место — серый мир? Почему всякий раз, как я пытаюсь прибегнуть к Чистому Творчеству, я проваливаюсь в эту серость? Такого и нарочно не выдумаешь — мир, где не действует демиургия, где я лишена преимуществ своего Дара и ничем не отличаюсь от первой попавшейся школьницы безо всяких талантов. Где я всего лишь обычная, беспомощная маленькая девочка, которую может обидеть любой, кто сильнее. Может, у меня есть скрытый враг, и это его работа?

При мысли о скрытых врагах я моментально вспомнила о клане Погодиных и искренне понадеялась, что мои догадки беспочвенны. Это было бы в духе Катьки — отомстить таким вот изощренным образом, никак себя не проявляя. А старик Погодин в случае чего прикрыл бы ее от закона. "Кто Погодин, а кто я, — утешала я себя. — Мэтру просто несолидно мстить какой-то школьнице. Нет, серый мир — это что-то другое. Может, я случайно зашла в какое-нибудь непонятное место, и оно теперь меня притягивает. Аномалия со своими законами, вроде мира поля. Или это он и есть?"

В конце концов мне надоело задавать себе вопросы без ответов. Единственным существом, кто действительно что-то знал о сером мире, был Князь Тишины. Но мы с ним расплевались, и где его теперь искать? "Истинный целитель знает", — саркастически подумала я, вспомнив найденную в библиотеке бумажку.

По крайней мере на один из вопросов я собиралась получить ответ уже сегодня. Обрывок загадочного текста не давал покоя. А чтобы расшифровать его, мне предстояло осчастливить своим визитом Хохланда. Старинные книги и рукописи были по его части, тем более что все равно надо было к нему съездить.

Я попыталась замазать синяк густым тональным кремом и стала похожа на приукрашенный труп. Тогда я все смыла и решила ехать к Хохланду как есть. Снова и снова мысленно повторяя обрывок текста, я поехала на Васильевский остров.

Хохланд открыл почти сразу, как будто ждал за дверью. Вид у него был куда более приветливый, чем в первый раз.

— Рад вас видеть, Ангелина, — благодушно сказал он. — Итак, наш прошлый разговор вас не отпугнул. Ну что ж, пройдемте…

Темным коридором мы добрались до кабинета, и я уже привычно заняла трехногий стульчик. На паркете, с которого давно слез весь лак, дрожало пятно солнечного света, просочившееся в башню через стрельчатое окно. На столе Хохланда среди бумаг одиноко лежала сухая хлебная корка. При виде корки я вспомнила, что не завтракала. Не попросить ли у деда чайку с бутербродами?

— Что с вами случилось? — спросил Хохланд, заметив наконец мой синяк.

— Ударилась… об автобус.

— Как это вас угораздило?

— Да вот вчера ночью бежала и с разбегу лбом впилилась.

Хохланд неодобрительно поморщился:

— Боюсь, при столь насыщенном образе жизни наши занятия скоро отойдут на второй план. Вы подготовили список вопросов, как я вас просил?

Вместо ответа я расстегнула карман рюкзака, достала оттуда обрывок и протянула Хохланду.

— Что это? — удивленно спросил он.

— Я вас хотела спросить — что это?

— "Истинный целитель… Я выхожу из тьмы луны…" — вслух зачитал Хохланд, и его брови поползли на лоб. — Откуда это у вас?

— Нашла. Подобрала на полу библиотеки, — почти не соврав, сказала я.

Хохланд погрузился в изучение текста. Много времени это не заняло. Он поднял глаза от листа и задумчиво сказал:

— На самом деле любопытный текст. И написан чернилами. Орфография достаточно устаревшая, но без "ятей"… На полу, говорите, нашли?

— Да… он вроде из какой-то книги выпал… по истории искусства.

— Ну, тогда понятно. Давайте начнем по порядку. Первая фраза — это слегка видоизмененная цитата из знаменитого алхимического трактата "Tabula Smaragdina" — "Изумрудная скрижаль". Во втором абзаце этого заклинания я вижу несомненную связь с "Трактатом о камне" Келли…

— Заклинание?!

— Разумеется. Я бы сказал, что перед нами попытка написать заклинание, имеющее своей целью пробуждение духа из камня.

— Какого духа? Из какого камня? Зачем?

Хохланд вздохнул, вертя лист в морщинистых руках.

— Ну, хорошо. Если вам интересно, пусть это и будет темой сегодняшнего занятия. Располагайтесь поудобнее, разговор не на пять минут. Итак, дух из камня… С чего бы начать? Ангелина, вам известно, как совершается Чистое Творчество в современном мире?

— Нам об это никогда не рассказывали, — растерялась я. — Уж я Антонину Николаевну пытала-пытала, а она говорит: твори молча, тебе думать вредно…

— Это она зря, — укоризненно качнул головой Хохланд. — Никакой тайны в сущности творческого процесса нет. Его главный элемент — активное воображение.

— А, что-то слышала! — обрадовалась я, вспомнив термин из желтой тетрадки Антонины.

— А как оно работает, знаете? Нет? Вся сущность Чистого Творчества заключена в одной емкой формулировке — к сожалению, не моей. Мастер реальности воспринимает неживую материю как часть собственного сознания, после чего она оказывается в его власти, готовая для любых превращений.

Я была потрясена:

— Так просто?!

— Просто только на словах. И просто для тех, у кого есть Дар. Но прежде, до тысяча девятьсот двадцать восьмого года, ситуация была другая. Чистое Творчество тогда существовало в виде науки. Приобрести власть над неживой материей теоретически мог каждый. На практике же материю подчиняли себе лишь единицы, посвятившие всю жизнь Чистому Творчеству. Их называли, если вы не в курсе, алхимиками. О них я рассказывал вам зимой.

Процесс обретения власти над неживой материей назывался, как у нас переводят, Великое Делание. Пробуждение духа из камня, о котором идет речь в вашем заклинании, — это один из его главных этапов. Изначальная, неочищенная, неподготовленная, сырая материя, из которой состоит мир, не годится для превращений. Творить из нее может только Бог. В алхимии она называется prima materia, ее сущность — хаос, цвет — черный, символ — ворон. Чтобы материя стала годной для трансформации, ее надо было подготовить. Это был сложнейший химический и духовный процесс, иногда занимавший годы. Целью его была совершенная, идеальная, одухотворенная материя, включающая в себя все первоэлементы из которых состоит наш мир. Она обладает свойствами всех стихий, но не принадлежит ни одной. Эта материя и есть ваш дух из камня. Ее сущность — порядок, цвет — белый, символ — дракон. Но и на этом процесс превращения не заканчивается. Третья стадия… Вы еще не уснули?

— Я ничего не понимаю, — с тоской призналась я. — Слишком сложно.

— Из совершенной материи уже можно творить, — терпеливо пояснил Хохланд. — Причем заметьте: из нее может творить любой знающий человек, не только владеющий Даром. Так было в древние времена.

Хохланд встал с кресла, открыл книжный шкаф и долго там копался.

— Вот тот самый "Трактат о камне", — сказал он, раскрывая одну из книг. — Книга описывает многочисленные полезные свойства камня. "Он является из тьмы prima materia… Это не просто камень — он включает в себя субстанцию vegetabili, animali et minerali, и более того — он вырастает из плоти и крови, а состоит он из духа, души и плоти…"

Хохланд достал другую книгу.

— А вот еще… Tabula Smaragdina говорит: "Камень находится посередине между совершенным и несовершенным, это то, с чего сама природа начинает подвигать к совершенству с помощью искусства".

Видя, что я никак не реагирую на его слова, Хохланд убрал книгу обратно в шкаф и вернулся за стол.

— Я говорю "камень", но на самом деле он может принять практически любой вид или не принимать его вовсе. Еще его называют "камнем невидимости", — добавил он. — А в Китае его зовут "золотым цветком"…

— Камень — цветком? — тупо спросила я.

— Вы слышали такое словосочетание: "философский камень"?! — рявкнул Хохланд.

— Да, конечно.

— Так вот, это он и есть.

— Ах, философский камень! Так бы сразу и сказали…

— Как интересно, — язвительно произнес Хохланд. — Что такое "активное воображение", вы не знаете, а философский камень у вас затруднений не вызывает! Разрешите полюбопытствовать, что вы подразумеваете под философским камнем?

"Слава Богу, что я не родилась во времена алхимиков", — подумала я и спросила, уходя от ответа:

— А все-таки, какое отношение имеет философский камень к моему заклинанию?

— На самом деле — никакого, — все еще сердясь, буркнул Хохланд. — Ваше заклинание — просто бессмысленный набор фраз. Бред сумасшедшего.

— А по-моему, не бред, — тихо возразила я. — Или если бред, то логичный и красивый. Может, какой-нибудь мастер реальности захотел возродить старинное Чистое Творчество?

Колючий взгляд Хохланда снова затуманился.

— Ваши слова напомнили мне об одной из многочисленных мистификаций, окружающих возрождение Чистого Творчества. Вы, наверно, никогда не слышали о Книге Корина?

Я навострила уши:

— Нет. А что это?

— Легендарная книга, якобы написанная Матвеем Кориным в ночь накануне его гибели. Вы, конечно, знаете, кто такой Корин…

— Художник-соцреалист? — напрягши память, предположила я. — Вхутемасовец? "Рабочий и колхозница", и все такое?

— Позор! Корин — первый в истории мастер реальности, наделенный Даром спонтанного превращения вещества. С него началось все современное Чистое Творчество. Но повторяю: он был не ученый и даже не теоретик искусства. Он был обычный — вернее, необычный — самоучка. И никакой книги он, разумеется, написать не мог. Не говоря уже о том, что крестьянский сын Корин вообще вряд ли умел писать. Существует одно-единственное свидетельство, что эта книга действительно была написана. В мемуарах некоего чекиста говорится, что Корин незадолго до смерти показывал ему какие-то записи, которые выглядели полнейшим бредом на мистико-религиозной основе. Чекист посоветовал Корину не маяться дурью и выкинуть записки, что Корин и сделал.

— Но зачем же он так поступил? — разволновалась я. — Может, этот чекист просто ничего не понял! Надо было сохранить книгу для потомства…

— Вот так и появилась легенда о загадочной Книге Корина, — покивал Хохланд. — Люди, которые мыслят так, как вы, до сих пор не оставляют попыток ее разыскать. Иногда — примерно раз в три года — даже появляются люди, которые ее уже нашли.

— А мой текст случайно не может быть отрывком из Книги Корина? — затаив дыхание, спросила я.

— Этот — вполне может, — небрежным жестом возвращая мне лист, съязвил Хохланд. — Еще вопросы?

— Кто такой "истинный целитель"?

— Понятие встречается у Парацельса применительно к самому себе. Если коротко, истинный целитель — это средневековый мастер реальности, способный проводить Великое превращение. Еще что-то?

Я сделала паузу, думая, как бы поаккуратнее формулировать вопрос о сером мире, который давно жег мне язык.

— В каких случаях невозможно заниматься Чистым Творчеством?

— Не понял, простите?

— Ну, существуют такие места, где нельзя заниматься Чистым Творчеством?

— А, вот это уже конкретнее. Да, бывают.

Я затаила дыхание. Неужели тайна раскрывается так просто?

— Интересные у вас вопросы, — заметил Хохланд, наблюдая за мной с иронической усмешкой. — От своих студенток я такого точно не слышал. Все их интересы ограничиваются рамками программы, вас же кидает в абсолютно неожиданные сферы. Иногда мне кажется, что Тонечка относительно вас не совсем ошиблась.

Я проигнорировала нежданный комплимент — все мои интересы были в тот момент сконцентрированы на заданном вопросе.

— Теобальд Леопольдович, вы не ответили…

— Во-первых, вы неточно сформулировали вопрос. Речь идет не о "месте" в любом смысле этого слова — географическом или метафизическом, — но об особом виде материи. Материи, которая не способна подвергаться превращениям. Наука наук уделяет этому вопросу не очень много внимания, — как всегда издалека начал Хохланд. — Но существование подобной материи известно и описано в таких трудах, как… Ладно, неважно. Итак, в классической алхимии есть понятие "terra damnata" — "про́клятая материя". Это шлак, который остается после извлечения духа из камня, о чем мы говорили двадцать минут назад. Он не поддается превращениям, лишен каких бы то ни было полезных свойств, кои в латентном состоянии присущи любому другому веществу. Как философский камень является шагом к гармонии и совершенству, так эта материя — шаг к хаосу. По сути "терра дамната" — это мертвая, пустая материя.

Я внимательно слушала и кивала, прикидывая, как все это можно приплести к серому миру.

— А как с ней бороться?

— Что? — Хохланд посмотрел на меня так, как будто я сболтнула невероятную глупость. — Как можно бороться со шлаком? Зачем?

— Ну не бороться — управлять.

— В смысле превращать? Никак.

— Но если она не поддается превращениям, то мы, мастера реальности, там совершенно беспомощны!

— Во-первых, вы пока еще не мастер реальности, — поставил меня на место Хохланд. — А во-вторых, где это "там"? "Терра дамната" в чистом виде в мире не встречается.

"Похоже, это все-таки не то", — чувствуя глубокое разочарование, подумала я.

— А не может быть целого мира из "проклятой материи"? — сделала я последнюю попытку, — ну чисто теоретически?

— Ну, это сомнительно.

— Понятно, — мрачно буркнула я.

В общем, Хохланд мне ничем особо не помог. Что ж, в глубине души я этого и ожидала. Если бы существовал такой премудрый дедушка, к которому можно приходить и получать готовые ответы на все жизненно важные вопросы, это было бы слишком хорошо для человечества.

Хохланд поднялся с кресла, давая понять, что разговор закончен. Я, скорчившись на своем табурете, быстро дописывала в тетради о проклятой материи.

— А знаете что, Ангелина, — неожиданно сказал Хохланд. — Посидите минутку здесь. У меня для вас есть сюрприз.

14. Нападение

Профессор вышел, закрыв за собой дверь. Слушая, как постепенно затихают шаги в коридоре, я с подозрением подумала: "Какой еще сюрприз?" — случайно перевела взгляд на винтовую лестницу, ведущую в лабораторию, и поняла, что это мой шанс. "Я только гляну", — успокоила я свою совесть, сорвалась с места и полезла наверх по скрипящей лестнице. Добравшись до верха секунд за десять, я просунула голову в круглое отверстие в потолке.

И оказалась на улице. Только не той, которая была снаружи, а в каком-то мрачном лесу. Мои руки опирались на влажную колючую землю, над головой нависали еловые лапы. Под деревьями царили сумерки. В лицо дунул холодный ветер пахнущий мхом, на голову посыпались ледяные капли.

"Круто, — озираясь, подумала я. — Это что, домен Хохланда? Так я и предполагала! Климат тут, мягко говоря, неважный. Но все равно…"

Я уже собралась вылезти из люка целиком, когда издалека донесся тоскливый одинокий колокольный звон. Это безобидный звук пробудил во мне такие неприятные воспоминания, что мне сразу расхотелось продолжать знакомство с профессорским доменом. К тому же время, с тревогой вспомнила я. Сейчас вернется Хохланд и устроит мне выволочку. Я шагнула вниз… и не смогла двинуться с места. Похоже, я застряла, хотя как такое могло случиться? Я снова попыталась вернуться в кабинет — с тем же результатом. Мне словно сопротивлялся сам воздух. Я ощущала себя воздушным шариком, который пытается нырнуть. Что за дрянь такая? Защита от дурака, что ли? Скорее надо убраться отсюда, пока не пришел дед. Я выдохнула и, с огромным трудом преодолевая сопротивление среды, рванулась вниз.

На этот раз мне повезло. Я вылетела из люка, упала на перила лестницы — вопреки словам Хохланда, они не развалились даже от такого натиска — и покатилась с треском, стуком и хрипом. Докатившись донизу, я уронила табурет, рассыпала все содержимое моей сумки и растянулась на полу. В этот момент в кабинет вошел Хохланд. Он так удивился, что даже не выказал признаков гнева.

— Что здесь за хаос? — изумленно спросил он.

— Ножка у табурета подломилась, — нашлась я, вскакивая с пола.

Хохланд молча покачал головой.

— Приношу свои извинения. Этот табурет давно надо было выкинуть. В следующий раз я посажу вас в кресло.

Я наклонилась, чтобы собрать рассыпанные вещи, и мой взгляд упал на то, что держал в руках Хохланд. Это была коробочка с синим шаром из гостиной, на которую я положила глаз в первый визит.

— Мне показалось, что вам приглянулся этот китайский шар, — сказал Хохланд, проследив за моим взглядом.

Я вспомнила о продырявленной батистовой салфетке, и меня бросило в краску.

— Я случайно… я заштопаю, честное слово…

— Так вот, можете взять его себе.

— Как?! — На мгновение я потеряла дар речи.

— Мне он не нужен. Не обольщайтесь, это не антиквариат. Мне вот тоже что-то померещилось, я и купил его на какой-то выставке, а потом разглядел поближе… Ширпотреб, дешевка, только раздражает. Забирайте. Право же, услугу мне окажете.

— Спасибо… — Я выхватила у профессора из рук коробочку, кое-как запихала в рюкзак рассыпанные тетрадки и бочком двинулась в прихожую, пока Хохланд не передумал.

На том наша вторая лекция и закончилась. Выйдя от Хохланда, я достала в метро свою тетрадь и записала это название — Книга Корина — в тот же список, куда прошлый раз внесла Книги Блужданий. Круг моих поисков определялся все точнее. Где-то я читала, что это свойство всех настоящих экспедиций — заранее знать, что именно ты собираешься найти. Но прежде чем я доехала домой…

* * *

В беспечном настроении я шла по дорожке к парадной, когда справа от меня затрещали кусты сирени и из-за угла дома появилось что-то темное. Я затормозила, с любопытством глядя, кто это на меня бежит с такой дикой скоростью. "Собака! — отметила я. — Странная какая-то… Здоровенная… Куда это она так ломится?" Когда псина была уже шагах в двадцати от меня, я ее узнала. Это была овчарка из библиотеки. Среди бела дня, в реальном мире, раскрыв пасть и злобно рыча, она неслась на меня во весь опор.

Я не успела испугаться, а мое тело уже отреагировало на ее появление. До дверей оставалось метров десять. Я миновала это расстояние в два прыжка, влетела в парадную и захлопнула за собой дверь. В ту же секунду она затряслась от удара. Хорошо, что дверь открывалась наружу, потому что никаких замков на ней не было. Овчарка с грохотом и рычанием бросалась на дверь, а я с другой стороны сползала по стенке в полном параличе, подавленная ощущением нереальности происходящего. Один удар, другой… Овчарка, кажется, поняла, что дверь ей не вынести, и принялась царапать ее когтями и грызть. Противный и жуткий скрежет наполнил парадную. Я была близка к обмороку. Взбежать наверх, позвать кого-нибудь, поднять тревогу — такие мысли даже не приходили в голову. Вместо этого я думала: "Она прогрызает себе дорогу из серого мира в наш. А когда прогрызет, тут-то мне и конец".

Скрежет внезапно оборвался. Несколько секунд было совершенно тихо. Потом за дверью раздались шаги и голоса. Дверь распахнулась, и передо мной появились соседи с третьего этажа — муж и жена пенсионого возраста. Они громко разговаривали о каких-то парниках и грядках, как будто снаружи никого и не было.

— Здравствуйте, — сдавленно сказала я, отступая к стене. Если бы соседская бабушка сейчас превратилась в оборотня, я бы, наверное, не удивилась. Но соседи, ни в кого не превратившись, приветливо поздоровались, протиснулись мимо меня и ушли по лестнице. Наверху щелкнул замок, хлопнула дверь. Я снова осталась одна. За дверью парадной царило молчание.

"Подкарауливает", — решила я. Минуты шли, ничего не происходило. Я обдумала ситуацию, и она показалась не такой уж опасной, как в первый момент.

"Существа из других миров в нашем сделать ничего не могут, — вспомнилась одна из лекций по доменам. — Чтобы они могли вам навредить, надо попасть в их мир, либо в такой мир, где вы оба являетесь чужаками".

Это был призрак. Иллюзия. Психологическая атака. Последствие проникновения в библиотеку.

— Вот хулиганы! — раздался снаружи женский голос. Дверь снова открылась. Я увидела еще одну соседку и машинально с ней поздоровалась.

— Иди сюда, Гелечка, полюбуйся! — призвала меня соседка, держа дверь открытой. Я с опаской подошла к выходу. — Посмотри, как нам дверь изуродовали! Это случайно не твои дружки?

— Нет, — пролепетала я, глядя на дверь. Всю внешнюю сторону покрывали глубокие кривые борозды.

— Это, наверное, приятели Сережки с четвертого, — продолжала возмущаться соседка. — А ведь только полгода назад новую дверь ставили…

Не дослушав ее, я развернулась и неверным шагом пошла к себе в квартиру. На душе не было ничего, кроме чистого ужаса.

15. В поисках спасения

Остаток дня я думала только о том, что ничего не предпринимаю для своего спасения, а между тем отпущенное время уходит. Чудовище из библиотеки идет по моим следам и уже обнаружило, где я живу. Значит, надо немедленно уходить из дома и где-то прятаться. Но куда идти? А вдруг я выйду, и на меня набросится эта тварь? Или рассказать все родителям? Так они не поверят! Даже если я покажу борозды на двери… даже если они увидят самого оборотня. Они ничего не поймут. "Подумаешь, овчарка, — скажут. — С каких пор ты, Гелечка, боишься собак?"

Весь вечер я проторчала у окна, наблюдая за улицей. Овчарки не было видно. "Может, убежала обратно в библиотеку? — с надеждой подумала я. — Напугала меня, чтобы я больше туда не совалась, и ушла?" Как бы мне хотелось, чтобы все закончилось! "Никогда больше я не пойду на эти развалины! — с жаром поклялась я себе. — Все, хватит! С этого момента я забуду о библиотеке навсегда! Маринка была права. И Князь тоже, хоть он и сволочь. Только бы эта овчарка отстала!"

Вечер прошел быстро. Овчарка так и не появилась. В двенадцатом часу в комнату заглянула мама и велела ложиться спать. Я подчинилась — легла в постель, не надеясь, что усну.

А среди ночи проснулась от ощущения чьего-то присутствия в комнате.

Не шевелясь — все равно от страха отказали руки и ноги — я приоткрыла глаза и сквозь ресницы оглядела комнату. На этот раз я мгновенно поняла, что происходит. Я снова попала в серый мир. Или он сам пришел ко мне. Что-то в глубине сознания возмутилось — ведь на этот раз я даже не совершала попыток творчества, я просто спала. Но возмущение было незначительным по сравнению с чувством глубокой обреченности. Интуиция подсказывала, что ничего удивительного в этом нет. Я угодила в серый мир раз, другой, наверняка влезла туда, куда человеку залезать было нельзя, и в законах мироздания что-то нарушилось. Не об этом ли — в том вещем сне — предупреждал меня Князь Тишины? Теперь события развивались по нарастающей — от плохого к худшему.

За моим письменным столом, скорчившись, сидел некто в черном. Раздался еле слышный шелест — это ночной гость выдвинул верхний ящик стола и принялся торопливо в нем копаться. Потом наступила очередь другого ящика. Не найдя того, что ему было нужно, — в моем столе не бывало ничего ценнее изрисованных карандашей, — незнакомец, которого я про себя обозначила как "ниндзя", переключился на компьютер.

Он уселся поудобнее, уставился в экран и тихо застучал по клавишам. Он явно получал какую-то информацию, но компьютер при этом оставался выключенным. От удивления я невольно подняла голову. Ниндзя, заметив движение, бесшумно вылетел из-за стола, на мгновение ослепив меня белыми вспышками глаз-прожекторов. Я невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, успела заметить только, как тень промелькнула в форточке. Ниндзя исчез мгновенно и бесшумно, как призрак, не оставив никаких следов пребывания. Кто это был? И что ему здесь понадобилось??

Спать расхотелось. Я вылезла из теплой постели и подошла к окну. Нет, это не сон, увы. За окном был лес. Над темным морем крон сияли незнакомые созвездия. Туманный, сумрачный, серый лес, не вызывающий к себе никаких симпатий, а только одну меланхолию. Я поглядела наверх, надеясь, что ниндзя уже давно ушел, а не висит над окном, как летучая мышь, готовясь кинуть в меня каким-нибудь острым предметом. Нет, его там не было. Из форточки тянуло сыростью и сквозняком. Поежившись, я приказала себе не переживать из-за того, что я все равно не в силах сейчас изменить, и собралась вернуться в постель. Но случайно глянула вниз и мгновенно лишилась способности о чем-то размышлять. Под окном сидела овчарка-оборотень.

Позорно забыв о достоинстве мастера реальности и демиурга, я с криками "Мама!!! Папа!!!" кинулась в спальню родителей. Там меня ждал еще один удар — спальня была пуста. Несколько секунд метания по квартире, и я убедилась, что родителей дома нет. Единственным живым существом поблизости была овчарка. Это же серый мир, вспомнила я. Он пустой. В нем нет никого живого, кроме меня. И овчарки. И, возможно, еще кучи оборотней, поджидающих меня в лесу. И… этого хама, ворюги-сторожа из вагончика!

Меня все еще трясло от страха, но, к счастью, паралич сменился припадком лихорадочной активности. Я вернулась в свою комнату, подкралась сбоку к окну и осторожно выглянула на улицу. Овчарка неподвижно сидела внизу, устремив взгляд на мое окно. Мне показалось, что она подобралась на несколько шагов поближе. Согнувшись почти до пола и хватая первые попавшиеся вещи, я начала торопливо одеваться. "Тут же второй этаж! — утешала я себя. — Ей не допрыгнуть!" Но вспомнилось, как жуткая когтистая фигура медленно взлетала над крышей вагончика, и джинсы едва не выпали из моих дрожащих рук. Чего же она ждет? Кое-как одевшись, я схватила рюкзак и бросилась прочь из квартиры, пока овчарка не начала превращаться. К счастью, дверь парадной выходила на другую сторону, и это давало мне некоторое время форы.

Выскочив на улицу, я как будто погрузилась на дно морское. Стволы деревьев, как мачты затонувших кораблей, смутно выступали из тумана. Мои неровные шаги гулко разносились в полной тишине. Глубоко вздохнув, я закинула за плечи рюкзак и бросилась бежать.

Да, это был бег. Я не бегала так ни на физкультуре, сдавая стометровку, чтобы вытянуть годовую оценку хотя бы на трояк, ни догоняя уезжающий автобус, ни гонясь за Маринкой, чтобы дать ей пинка после очередной подставы… Это совсем другой бег — когда за тобой гонится оборотень.

Реки я достигла минуты за три — дорога шла под уклон. Там я притормозила, отдышалась и взглянула, что творится у меня за спиной. Позади все было чисто. Но я была уверена, это ненадолго. Как только овчарка обнаружит, что меня нет в квартире, она тут же пустится в погоню, а бегает она наверняка раза в три быстрее, чем я. Может, зря я покинула дом? Может, этого она и добивалась? Но менять решение было уже поздно. Стараясь экономить силы, я побежала дальше по хорошей тропе вдоль реки.

То ли овчарка потеряла меня, то ли я так быстро бежала, но когда минут через двадцать я, задыхаясь, на пределе сил добралась до перевала, никаких признаков погони не наблюдалось. На мысу над озером все таким же замком графа Дракулы вздымалась библиотека, в окнах горел мертвенный свет, а над проходной покачивался электрический фонарь. Зловещий пейзаж — но я приободрилась, тем более что дорога теперь вела под уклон. Мне оставалось не более километра. Я с полминуты отдохнула, готовясь бежать дальше. Но когда кровь перестала стучать в ушах, из леса, со стороны тропы позади меня, отчетливо послышался быстрый топот. Меня нагонял оборотень.

Этот звук, которого я давно с таким ужасом ожидала, как ни странно, влил в меня новые силы. Я кинулась вниз, неосознанно устремившись к озеру, которое спасло меня от оборотня прошлый раз. Стволы деревьев мелькали по сторонам тропы, звезды плясали в небе, а я летела, как на крыльях, с каждый шагом осознавая, что до озера добежать не успею, а уж до библиотеки — тем более. "А если напрямик, через Торфяное болото?" — пришла безумная мысль. Не анализируя, плоха она или хороша, я свернула с тропы, с треском вломилась в кусты и тут же по щиколотку провалилась в холодную воду. В зарослях верб царила кромешная тьма. Взяв по памяти направление к воротам библиотеки, я пошлепала через болото.

Спонтанное решение оказалось не таким уж плохим. По крайней мере, топота я больше не слышала. Куда делась овчарка — побежала ли дальше к озеру, ждет у проходной или летит над моей головой в виде оборотня, — меня временно не интересовало. Стоял более насущный вопрос: как бы не промахнуться мимо ворот. Никакого чувства направления у меня отродясь не бывало, и я довольно скоро поняла, что не знаю, в какую сторону иду. Я едва не запаниковала, но, к счастью, минут через десять уперлась в бетонный забор, окружавший "запретную зону". Чувствуя себя почти спасенной, я трусцой побежала по кромке сухой кочковатой земли вдоль забора, время от времени пригибаясь, чтобы ветки верб не выкололи мне глаза. Вскоре впереди, среди кустов, замаячил свет фонаря. Я была почти на месте. Вот только где же проклятый оборотень? Последние несколько метров я кралась чуть ли не ползком, как заправский следопыт. Сначала закончились кусты, потом забор. Передо мной был знакомый пейзаж: проходная, фонарь, вагончик сторожа, призрачно-серая громада библиотеки. И никого. Ни овчарки, ни сторожа. В вагончике не горел свет, а дверь была заперта снаружи на засов.

Я скорчилась у обочины, растерянно оглядываясь и думая, что делать дальше. Весь план спасения, построенный на гипотетической помощи со стороны сторожа, полетел к чертям. Может, он просто ненадолго отошел, утешала себя я. Обход, пересменок или что-нибудь такое? Или в библиотеке копается? В глубине сознания я уже привыкла считать грубияна-сторожа неотъемлемым элементом этого пейзажа. Но и подумать толком мне не удалось. Левым глазом я заметила движение в конце тропы, которая, к счастью, в этом месте была абсолютно прямой и просматривалась метров на пятьдесят. Надежда на возвращение сторожа возникла и развеялась в мгновение ока. Это была все та же овчарка. Она приближалась со стороны озера и, насколько можно было разглядеть в серой полутьме, неслась во весь опор.

В моем распоряжении было несколько мгновений, и мне удалось потратить их с большим толком. Я вскочила на ноги, в два прыжка пересекла площадку перед воротами, отодвинула засов двери вагончика, влетела внутрь и захлопнула за собой дверь. Секунд десять я стояла, навалившись на дверь и обливаясь холодным потом, ожидая того момента, когда овчарка добежит до вагончика и начнет ломиться в дверь. Но овчарка все не ломилась. Я нашарила защелку, на которую закрывалась дверь изнутри, закрыла ее и подкралась к окошку. Снаружи все было мирно и спокойно. Овчарка-оборотень куда-то исчезла. Надеясь, что она не сидит сейчас на крыше вагончика, я прикинула, не пролезет ли она через окно, и решила, что не пролезет. В первый раз за эту ночь почувствовав себя в относительной безопасности, я на ощупь нашла выключатель и включила свет.

Передо мной предстало тесное жилище сторожа. Лампочка без абажура под потолком, белая занавеска на окне, об которую явно вытирают руки, самодельный деревянный столик, низкая лежанка, накрытая засаленным одеялом. На столе — термос, кипятильник и початая упаковка снетков. Я плюхнулась на лежанку, промахнулась, сползла на пол, да и осталась там, вытянув ноги, потому что сил подняться уже не было. Руки и ноги дрожали от перенапряжения, сердце колотилось как сумасшедшее, горло горело — не вздохнуть. Но панический страх наконец отступил, и в душе воцарился долгожданный, ничем не обоснованный покой. Странно, но факт — я была твердо уверена, что в вагончике сторожа мне ничто не угрожает. Когда я пришла в себя настолько, чтобы принять сидячее положение, прислонившись спиной к лежанке, дверь распахнулась во всю ширину, и в вагончик вошел сторож, на ходу стягивая с головы что-то черное. На этот раз он был одет как нормальный человек, в темную "водолазку" и джинсы, волосы были аккуратно завязаны в хвост, а лицо было недовольное и очень усталое.

Увидев меня, он резко остановился. Мимолетное недоумение на его лице быстро сменилось узнаванием. Несколько секунд сторож, вытаращившись на меня, стоял как вкопанный. Потом его глаза зловеще сузились.

— Ты зачем опять приперлась?

— Овчарка… та самая, из библиотеки… сегодня бросилась на меня прямо у парадной… — Мой голос невольно задрожал. — И чуть меня не загрызла…

На лице "феникса" появилось непроницаемое выражение, он смотрел на меня в упор.

— Ты уверена, что это именно та овчарка?

— Да! — выкрикнула я. — Не веришь, иди ко мне домой и глянь на дверь — там такие следы от когтей, как будто это динозавр был, а не собака!

— Ну допустим. Но я не пойму, сюда-то ты зачем пришла?

— Потому что боюсь! Я ночью проснулась, а она сидит под окном и караулит! И какой-то ниндзя залезал в окно, в компьютере моем копался! А я ничего не могу сделать!

И, расписавшись таким образом в собственной беспомощности, я расплакалась навзрыд.

Сторож переменил положение, облокотился на косяк и достал "беломорину".

— Ну, а я тут при чем? — спросил он, закурив. — Что за бредовая мысль — притащиться именно ко мне? Сидела бы дома и по ночам не шастала, где не надо…

Я глубоко вздохнула, пытаясь сдержать рыдания:

— Помнишь, ты там… в библиотеке… говорил… надеюсь, она нас не учует… значит, учуяла… и что мне теперь делать?

Сторож, покуривая, по-прежнему смотрел на меня — без выражения, но пристально, как будто видел меня насквозь и читал все мои мысли. Его холодный пронизывающий взгляд почему-то напомнил мне о Князе Тишины, только с одним существенным различием: сторожу было на меня глубоко наплевать.

— Одного я не понимаю, — сказал он наконец. — Почему ты еще жива. Это ведь ты приходила сюда прошлой ночью?

— Как ты узнал? — Я быстро подняла голову — от удивления у меня даже пересохли слезы. — Ты же меня не видел!

Сторож скривил в улыбке тонкие губы:

— Потрясающая наглость! Вломиться в сожженную библиотеку — через субпространство, с парадного хода, игнорируя все предупреждения! Это даже не отмороженность… такого понятия вообще еще не изобрели! И после этого она удивляется, что ее преследуют…

— Я попала туда случайно! Провалилась в этот чертов серый мир, а потом смотрю — библиотека! Целая и невредимая, и дверь открыта! Ну как мне после этого было не зайти?

На лице сторожа промелькнула пренебрежительная гримаса. Он мне явно не поверил.

— Тебе вообще не надо было сюда приходить, — наставительно сказал он. — Ни в первый раз, ни во второй, ни тем более в третий. Это место не про таких, как ты. Оно и посерьезнее людей обламывало. Ладно, — сторож глянул на наручные часы, — четвертый час, с ума сойти. Слушай, я дико устал. Можешь взять с кровати матрас и устраивайся где-нибудь на полу. Но чтобы в семь утра твоего духу здесь не было.

Я не шелохнулась. Наступал решительный момент. Глядя на сторожа исподлобья, я сказала:

— Никуда я отсюда не уйду.

Наши взгляды встретились.

— Уйдешь как миленькая.

— Сначала избавь меня от овчарки. Ты ведь сторож, значит, и овчарка твоя.

— Классно, — бросил сторож с неприкрытой насмешкой. — Женская логика, том первый.

Я почувствовала, что следует сменить тактику.

— Ну помоги мне! — взмолилась я. — Ты ведь можешь, я знаю! Никто, кроме тебя, не может! Неужели ты выбросишь меня за дверь прямо в пасть к этой твари? Она ведь только прикидывается овчаркой! Знаешь, как она выглядит на самом деле?

Сторож ничего не ответил. От меня он отвернулся и теперь нарочито глядел в сторону. На его лице появилось ожесточенное выражение. Увидев его, я испугалась. Неужели меня сейчас выставят в ночь, к смерти в лапы?

— Ты мне поможешь? — дрожащим голосом повторила я.

"Феникс" встал и задумчиво прошелся туда-обратно, перешагивая через мои ноги. Я сидела на полу вагончика, хлюпая носом, и не отрывала от сторожа взгляда.

— Мне некуда идти, понимаешь? Если выйду ни улицу, меня там мгновенно сожрут!

Сторож стал в дверях, отвернулся от меня и снова закурил с задумчивым видом. Казалось, мыслями он где-то очень далеко.

— Все из-за тебя! — зло заявила я. — В тебе источник всех моих проблем!

Это была неправда, но хотелось добиться хоть какого-то отклика… даже если бы он выругал меня или принялся спорить. Лишь бы не делал вид, что меня тут нет. Но он так и не заговорил со мной, а просто взял и ушел.

Снаружи была тьма кромешная. У меня затекла спина, и я перебралась с пола на лежанку. Все равно не уйду, думала я, пока он не скажет, что со мной происходит. А главное — больше негде искать помощи.

Я опять заплакала — теперь не демонстративно, а в прокуренную подушку, тихонько и беззвучно, исключительно для себя. За окном стало совсем черно, и я сама не заметила, как уснула.

* * *

Проснулась я оттого, что сторож тряс меня за плечо. Я села на лежанке, хлопая глазами, и не сразу сообразила, где нахожусь. В вагончике тускло горела пыльная лампочка. За открытой дверью была непроглядная тьма, из которой веяло холодом.

— Сейчас день или ночь?

— Ночь, — буркнул сторож. — Вставай быстро, если действительно хочешь остаться со мной.

С меня мигом слетел весь сон. Я приняла сидячее положение, спустила ноги с лежанки и спросила:

— А куда мы идем?

— В Хоразон.

— О! — Я вскочила на ноги, быстро пригладила волосы и протерла глаза. — Я готова. Что мы там будем делать?

— Засядем в оазисе и разведем костер.

Я ничего не поняла, но с энтузиазмом закивала. Эге, кажется, моя взяла! Сторож не выгнал! Он будет помогать! "Феникс" глянул на меня и вяло усмехнулся.

— Иди за мной и ничего не бойся, — сказал он, протягивая руку.

— Я и не боюсь, — гордо выпрямилась я. — Хоразон — это ведь твой домен, я угадала?

— Дай руку, тебе говорят! — рявкнул сторож, схватил меня за локоть и потащил в темноту.

Я сбежала с крыльца и почувствовала, что ноги по щиколотку утонули в холодном мелком песке.

16. Джеф из Хоразона

Снаружи была ночь. Дул ветер, то подвывая, то посвистывая; шелестели песчинки. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что мы стоим посередине неглубокой ложбины правильной круглой формы. Со всех сторон кверху поднимались барханы; их гребни смутно виднелись на фоне звездного неба. Среди пустыни одиноко стоял вагончик, сквозь щели наружу пробивался электрический свет.

— А где оазис? — удивилась я.

— Вот он. Милости просим.

— Что у тебя с глазами?!

— Что с глазами? Ах, почему светятся? Форсированное ночное зрение, специально для работы в темноте. При дневном и искусственном свете незаметно. Хватит расспросов, займись лучше делом. Нужен хворост — костер разведем.

Некоторое время мы почти впотьмах бродили по ложбине, пока не набрали целый ворох ломких колючих веток каких-то мелких кустов. Сторож свалил их в кучу в центре ложбины и щелкнул зажигалкой. Ветки вспыхнули, как бумага. Тьма отступила от костра на десяток шагов, однако за кромкой барханов стала совсем непроницаемой. Я неловко устроилась на песке. Сторож сел шагах в пяти от меня, скрестив ноги. Его светящиеся глаза погасли и снова стали нормальными.

— Нет у тебя в компьютере никакого компромата, — насмешливо сказал он, проследив за моим взглядом. — Я с самого начала знал, что это просто блеф.

"Тогда зачем ты ко мне лазал?" — подумала я, вспомнив ночного гостя. Что ж, по крайней мере, одна загадка разъяснилась.

— Кто ты вообще? — задала я долго вызревавший вопрос.

— В каком смысле?

— Ну… для начала, как тебя зовут?

— Джеф.

— Это что, имя такое?

— С тебя хватит.

Я обиделась и решила, что отвечу ему тем же — не стану представляться. Но сторожа, похоже, мое имя и так не интересовало.

— Ну ладно, пусть Джеф, — заговорила я снова, когда любопытство пересилило обиду. — А этот оазис — Хоразон, да? — твой домен.

Джеф не отреагировал. Молчание — знак согласия, подумала я, продолжая допрос.

— Раз у тебя есть домен, значит, ты — мастер реальности и демиург… Где учился?

— К чему эти расспросы? — лениво поинтересовался сторож.

Несколько мгновений я молчала, пытаясь сформулировать свои ощущения.

— Мне же надо решить, что делать дальше. А ты… понимаешь, ты очень необычный. Я не знаю, чего от тебя ждать. Ты не похож ни на одного из известных мне мастеров реальности.

— А много ты их знаешь?

— Да порядочно. — В моей памяти промелькнули учителя из художки, Антонина, Хохланд, заочный дед из вражеского училища, Погодин…

— И чем я от них отличаюсь?

— Хм… — Я задумалась. — Вот когда я, допустим, встречаю мастера, он тут же норовит что-нибудь изречь, раскритиковать меня, поучить жизни, продемонстрировать собственное величие и значимость в иерархии… А ты, хоть и мастер, — не задаешься, не важничаешь… Во, поняла — ты первый мастер, который ничего от меня не хочет.

— У меня нет необходимости доказывать свою важность и биться за место в какой-то там системе, потому что я сам себе система, — надменно сказал Джеф. — Я не подчиняюсь никакой школе и не принадлежу никому, кроме себя.

— И я тоже! — воскликнула я, страшно обрадовавшись, что встретила родственную душу. — Свободный мастер — это мой путь и мой идеал!

— Только не говори мне, что от природы умеешь перемещаться в субпространстве и знаешь, что такое домен. Ведь где-то ты всему этому научилась? Признавайся-ка: из какой ты школы?

— Из двадцать пятой, которая на улице Савушкина. Но я недавно ее бросила. Ну ладно, не бросила. Меня, честно говоря, оттуда выперли за несовместимое с Кодексом мастеров поведение. Так что я теперь вольна как ветер.

Некоторое время Джеф смотрел мне прямо в лицо таким пронизывающим взглядом, что его было физически тяжело переносить. Казалось, что в его отношении ко мне что-то переменилось. Как будто раньше не знал, зачем мне помогает и что со мной делать, а теперь понял.

— Я не выбирал себе образ жизни, — сказал Джеф после долгой паузы. — Так сложились обстоятельства, которые тебя не касаются. Не знаю, как бы я поступил десять лет назад, будь у меня выбор. А ты хочешь стать свободным мастером, даже не представляя, что такое свобода. Что такое не принадлежать никакой школе или корпорации, что такое быть изгоем, лишенным защиты и поддержки, и рассчитывать только на себя. Вот посмотри на меня — работаю обычным сторожем…

— Я ничего не боюсь!

— Правда? Тогда что ты здесь делаешь?

Я вспомнила оборотня и не нашлась, что сказать.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил Джеф, не дождавшись ответа. — Чтобы я тебя и дальше вытаскивал изо всяких проблем?

Откровенно говоря, именно этого мне и хотелось, но лобовой вопрос Джефа совсем сбил меня с толку, и я выпалила:

— Если не хочешь помогать просто так, возьми меня в помощники!

Джеф хмыкнул и промолчал. Я чувствовала, что краснею, и радовалась, что в темноте этого не видно.

— А как же свободное творчество? — спросил он. — Независимость и так далее?

Я пробормотала что-то невнятное. Меня снова загнали в угол.

— Тебе сейчас нужна защита, — сказал сторож, — ты считаешь, что я единственный, кто может тебе эту защиту обеспечить. Вот ты сюда и прибежала. Ну что ж, я, пожалуй, помогу тебе. Погоди благодарить! Тебе тоже надо будет кое в чем мне помочь.

— Сделаю все, что в моих силах!.. — с жаром начала я.

— Наша общая проблема — это овчарка, — перебил меня Джеф. — Ты умудрилась выпустить ее на свободу, и теперь в библиотеку не попасть никому — ни тебе, ни мне. С овчаркой надо будет расправиться.

— Убить? — замирая, спросила я.

— Да. С твоей помощью.

— Но что я могу…

— О свободном мастере забудь. Ты будешь делать то, что я велю.

— Но скажи хотя бы, как эта псина оказалась под землей и почему она меня преследует?

Джеф кинул в костер ветку.

— Это, конечно, не собака, а некое существо — сторож библиотеки. Что оно из себя представляет? Понятия не имею. Кем посажено? Не знаю. Ну как, я ответил на твой вопрос?

— Чего она за мной везде бегает?

— А уж это тебе лучше знать.

Я ответила Джефу взглядом, полным искреннего недоумения. На что он намекает?

— Ты ничего не уносила из библиотеки? — неожиданно спросил он, впиваясь в меня глазами.

— Ничего… — машинально ответила я. А потом вспомнила. Страница с обрывком текста — "Я выхожу из тьмы луны…" — и чуть было не выболтала все Джефу, но потом подумала: а зачем? И промолчала.

Костер горел ровным сильным пламенем. Сторож наблюдал за мной, то и дело подбрасывая в огонь ветки.

— Когда начнем охотиться на овчарку? — спросила я, меняя тему.

— Уже начали, — сообщил Джеф.

— Как это?

— Считай, что мы в засаде.

Я нервно оглянулась. Мне вдруг стало неуютно сидеть спиной к темной пустыне.

— Сейчас я кое-что объясню, — сказал Джеф, заметив мое беспокойство. — Ты не обратила внимание на здешний ветер?

— Ага. Он действительно какой-то странный. Раздражающий. Дует все время с разных сторон. Меняет направление каждые три минуты.

— Это не один ветер, а несколько. Из разных миров. Из других доменов…

— Типа сквозняки?

— Ну да. Понимаешь ли, Хоразон — это местность, созданная, так сказать, по спецзаказу. Оно задумано как точка притяжения, или перекресток… можно называть по-разному, но суть будет одна. Всякий, кто путешествует из мира в мир, неизбежно пройдет через оазис Хоразона. Некоторые даже считают, что это удобно. Так же, — зевая, продолжал он, — сюда попадает всякий, кто собьется с пути, так что мой оазис — еще и ориентир. Впрочем, иногда сбивают с пути специально. Тогда я бессилен. За исключением тех случаев, когда с пути сбиваю я сам.

— Круто! — возбужденно сказала я, вертя головой, как будто в темноте можно было что-нибудь разглядеть. — Вот это я понимаю, мастерство! А почему пустыня? Ты любишь песок?

— Нет, — захохотал Джеф. — "Скажите, почему вы вегетарианец? Вы так любите животных? Нет, я просто ненавижу растения!" Шутка. Хм, почему пустыня? Да нравится мне, вот и все. Удобно, просто, пластично, красивые световые эффекты… Своего рода минимализм в искусстве.

— Хорошо хоть не абстракционизм, — весело сказала я. Мое первое знакомство с абстрактной живописью едва не закончилось летальным исходом. Не выручи меня тогда Князь…

— Джеф, можно задать дурацкий вопрос: зачем тебе такой домен?

— В основном для работы. Слушай, — встряхнулся он, — можно тебя попросить? Я посплю, а ты поддерживай огонь, ладно? Ты обещала меня слушаться.

Я кивнула. Джеф уселся по-турецки, закрыл глаза и вырубился — мгновенно, как будто нажал на "выкл".

— Эй, — спохватилась я. — Джеф! А если сюда придет овчарка?

— Разумеется, она придет, — с задержкой ответил Джеф, не открывая глаз. — Думаешь, мы просто так сидим? Так что ты посматривай по сторонам. И от костра не отходи…

Я серьезно встревожилась:

— А ты уверен, что тебе надо сейчас спать?..

— Да, еще момент, — совсем "вдалеке" пробормотал Джеф. — Не надо меня будить по пустякам.

Я открыла рот для очередного вопроса, но по лицу сторожа поняла, что он не ответит.

17. Возвращение Эзергили

Ну вот, я осталась наедине с собой. В незнакомом домене, в гостях у неизвестного, но явно опасного типа, о котором всего-то известно, что он мастер реальности и вор. Что же, получается, мы с ним теперь в одной шайке? Но лучше стать помощником вора, чем еще раз угодить в серый мир и стать пищей неведомой твари. И домен у него такой своеобразный… Как он сказал — "с пути сбивает"? Интересно, надо ли разбудить Джефа, если к нашему костру выйдет какой-нибудь заблудившийся демиург?

Джеф не то спал, не то пребывал в трансе — тоже мне, нашел время. Я сунула в костер ветку и долго смотрела, как сгорает дерево и, сохраняя какое-то время форму, превращается в сгусток пламени. Я представляла, что костер — это комета, летящая в пустоте. Эту пустоту я чувствовала затылком, она была позади меня, вокруг — везде. Мне было страшно и очень одиноко.

Прошло довольно много времени, когда я краем глаза заметила какое-то шевеление на границе света и темноты. Там скачками перемещались тени, небольшие клубки темноты. Время от времени они замирали и смотрели на меня. Я не видела глаз, но чувствовала алчные взгляды. Твари собирались к костру, как ночные мотыльки. Может, их притягивает свет? Или тепло? Или… мы?

Я пододвинулась к Джефу и коснулась его руки. Он не шелохнулся. Проявлять настойчивость я не решилась — не была уверена, что эти тени представляют опасность.

Налетел ветер, в темноте с шорохом покатились песчинки. Эти, за кругом света, перестали перемещаться и сгрудились напротив нас. Теперь они все смотрели на меня, только на меня. Ночь наполнилась шепотом.

— Рассмотрим ее, запомним запах ее страха… а потом придем и устроим пир…

— Джеф! — нервно выговорила я.

— Она ничего не может нам сделать… Она сама откроет нам дверь и впустит…

— Джеф, немедленно проснись и объясни, что это там за уроды и чего им от меня надо!

— Я же просил — по пустякам не будить, — вдруг сонно произнес Джеф, не открывая глаз. — Наплюй на них. Ты им не нужна. Они ищут меня.

— Но кто они?

— Не знаю… наверно, чьи-нибудь разведчики — Джеф зевнул. — Все, я сплю.

Слова Джефа — даже не сами слова, а его беспечное спокойствие — значительно меня приободрили. Мне даже стало неловко за свой детский страх. Я повернулась и посмотрела на тех, кто угрожал мне из темноты. Они тихо сидели на прежнем месте. Почему-то возникла твердая уверенность, что к костру они подойти не смогут. Я взглянула на мирно спавшего Джефа. Ну, конечно, это же его собственный домен — чего нам тут бояться?

Я повернулась к костру и в тот же миг услышала позади знакомый голос:

— Гелька, привет!

На вершине ближайшего бархана, шагах в десяти от костра, стояла черноволосая девушка в белом многослойном одеянии японской принцессы. Ноги у нее были босы, а на плече висел рюкзачок.

— Эзергиль!

Эзергиль приветливо улыбнулась. Она совершенно не изменилась — именно такой я запом-иила ее, когда мы расстались на горе Лушань.

— Вот это сюрприз! Где ты пропадала? Джеф, смотри…

Я осеклась. Сторож продолжал спать, а я не была уверена, что встреча с подругой не попадает в разряд "пустяков".

— Ты нашла мир поля? Иди скорей сюда, рассказывай!

Эзергиль не двинулась с места.

— Э, нет! — сказала она. — К костру я не пойду.

— Но почему?

— Будто сама не знаешь? Это ловушка. А ты сидишь в самой ее середине.

Я недоверчиво оглянулась по сторонам:

— Костер как костер…

— Бедная наивная Гелька, — с состраданием сказала Эзергиль. — Ты, похоже, совсем не поумнела. Этот оазис знаком всем, кто способен странствовать из домена в домен. Тут пропадают люди. Не просто люди — мастера реальности, демиурги… еще кое-кто. По доброй воле сюда никто не сунется.

— А сама ты что здесь делаешь?

— Собираюсь тебя выручить, разве не ясно?

— И как же ты это хочешь сделать?

— Да просто заберу тебя отсюда. Не могу же я допустить, чтобы моя подруга сидела тут беспомощной приманкой, как коза на привязи.

Слова насчет приманки мне очень не понравились. Уж больно они смахивали на правду.

"Она же не видит Джефа! — сообразила вдруг я. — Как и те темненькие! Он, наверное, не спит. Как-то сделал себя невидимым и сидит, точно паук в засаде".

Эзергиль перевесила рюкзак с одного плеч на другое.

— Ты со мной? — нетерпеливо спросил она. — Давай, иди сюда! Или ты действительно привязана?

Я поднялась на ноги и сделала шаг от костра. Не то чтобы я поверила Эзергиль на сто процентов и захотела уйти с ней прямо сейчас. Но мысль о ловушке меня задела. Надо было убедиться, что никакие невидимые узы меня не держат.

Я отошла от костра метра на три и остановилась на середине пологого склона бархана. До Эзергили оставалось шагов пять, и я могла рассмотреть ее поближе. Что-то в ней было не таким, как раньше. И эта перемена была чисто внешняя. Мелкая, неуловимая, но важная перемена… Кисти рук. Кожа на них — белая и гладкая.

— Ты теперь не рисуешь иероглифы на счастье?

— Мне это теперь не нужно, — сказала Эзергиль своим мелодичным голосом. — Ты спрашиваешь, нашла ли я мир поля. Да, нашла. И обрела там новый дар — я могу прочитать любую надпись…

— Правда?

Я сразу вспомнила о загадочном обрывке из библиотеки. Но у меня его с собой все равно не было, он остался дома, в боковом кармане рюкзака.

— Это просто, — продолжала Эзергиль. — Главное — понять, что материя — это текст. Знаковый ряд, где записано прошлое, настоящее и будущее.

Эзергиль протянула мне узкую руку ладонью вверх, чтобы я могла посмотреть на переплет ее линий жизни, сердца и ума.

— Линии ладони — живой иероглиф. Надо только знать язык. Каждый носит с собой свой иероглиф, начертанный персонально для него. Вот почему я больше ничего не рисую на руках. Хочешь, прочитаю твой?

Я покосилась на Джефа — он по-прежнему пребывал в нирване. "Да ну его", — подумала я и сделала еще три шага вверх по склону бархана, Эзергиль осторожно взяла меня за руку и принялась водить по ней ногтем. Ноготь был длиннющий, выкрашенный в черный цвет.

— Каждый сложный иероглиф включает в себя несколько простых, от сочетаний которых зависят оттенки его смысла, — начала она. — Вот здесь, в области сердца, я вижу иероглиф "она", — ноготь кольнул меня в середину ладони. — Он означает — "тот самый, именно он". Этот иероглиф состоит из элементов "тот, о ком думаешь", "именно этот момент", "чувство" и "мы оба". Ты знаешь, о ком идет речь?

— Наверное, знаю, — сказала я, подумав о Князе.

— Линия ума. Знак "ши" — "я сам". Всего два элемента — "доверие и свобода".

— Так и есть, — кивнула я и незаметно попыталась отнять руку. Пальцы Эзергиль тут же сжали ее чуть крепче. Возникло смутное ощущение, что я опять влипла.

— Дальше, — ноготь уперся в линию судьбы. — Поговорим о прошлом. Здесь мы видим иероглиф "ша". "Просить прощения".

— У кого я только не просила прощения, — первой хихикнула я. — В том числе и у тебя.

— Его элементы: "благодарность", "отказ" и "воздаяние".

— То есть кто-то меня не простил? — С этими словами я отступила на шаг и попыталась отдернуть руку. Эзергиль не отпускала.

— Не простил и собирается мстить, — согласилась Эзергиль. — И настроен настолько серьезно, что эта месть отмечена на твоей ладони.

— Все, спасибо.

Я попыталась отнять руку, но Эзергиль держала ее, как клещами. Моя ладонь стала влажной от пота. Я хотела позвать Джефа, но не смогла даже оглянуться.

— А вот еще иероглиф, "эй", — продолжала Эзергиль, скользя острым наманикюренным ногтем вдоль моей линии жизни. — "Вечность — смерть — завершение — совершенство — законченность — конец".

— Слушай, отпусти меня, — плаксиво попросила я. — Я тебе никогда ничего плохого не делала… разве что разок убить пыталась… ведь ты меня вроде простила…

— Я же сказала — конец, — ласково произнесла Эзергиль. Она рассматривала мою ладонь, как художник, закончивший очередной шедевр.

— Ладонь-то отпусти, — напомнила я.

— Вот так работают мастера. Что-то я забыла… Ах, да, печать! У мастеров, каллиграфии принято ставить личную печать. Киноварью. Знаешь, что такое киноварь? Волшебный минерал… кровь дракона… она входила в состав всех эликсиров бессмертия…

Неожиданно Эзергиль наклонилась и укусила меня за мякоть ладони левой руки возле большого пальца. Я вскрикнула — больше от страха, чем от боли — и рванула руку к себе. На этот раз Эзергиль не стала ее удерживать. Она нежно улыбнулась мне, развернулась и пропала в темноте.

* * *

— Она меня укусила! — чуть не плача крикнула я, бегом возвращаясь к костру. — Джеф, очнись!

Теперь разбудить его оказалось нелегким делом. Я трясла его за плечи и дергала за руки, но он оставался совершенно бесчувственным. Будь рядом вода, я бы облила его, но в моем распоряжении был только огонь. Огонь! Я схватила сухую ветку и выкатила из костра головешку, прикидывая, как бы с ее помощью разбудить Джефа, не покалечив его (и чтобы он не покалечил потом меня). К счастью, я заметила, что его веки зашевелились. Джеф качнулся, глубоко вздохнул и принялся тереть лицо руками.

— Ты с ума сошла? — невнятно спросил он. — Я же ясно сказал…

— Вот! — Я продемонстрировала укус. Джеф с хмурым видом исследовал рану:

— Не было печали… Небось отходила от костра?

— Буквально на три шага…

— Кто это тебя?

— Эзергиль!

— Кто-кто?

Я вкратце рассказала, кто такая Эзергиль. Не стала вдаваться в подробности; просто сказала, что моя подруга из мастерской реальности месяц назад ушла в чужой домен, и с тех пор ее никто не видел.

Джеф задумался, морщась от мыслительных усилий. Вид у него был, как у человека, которого среди ночи вытащили из кровати, облили ледяной водой и треснули дубиной по башке.

— Никакая это не Эзергиль, — сообщил он через полминуты. — Неужели сразу было не ясно?

— А кто?

— Раз сама не догадалась, то лучше тебе пока не знать… ради твоего же спокойствия.

— Джеф! — испугалась я. — Быстро выкладывай все, что знаешь!

Вместо ответа Джеф широко зевнул и отвернулся. Я уже достаточно познакомилась с его манерами, чтобы понять, что он мне не расскажет ничего, кроме того, что захочет рассказать сам.

— А что мне теперь делать? Сорок уколов в живот от бешенства? Или достаточно смазать йодом?

— Не вздумай! — мигом отреагировал Джеф. — Дня два не трогай рану вообще. Понаблюдай за ней… и за собой.

— В смысле? Не будет ли заражения?

— И за этим тоже. Но главное — не меняется ли в тебе что-нибудь… мысли… желания… физиологические реакции… цвет глаз…

— Ты это серьезно?

— И как только что-нибудь заметишь, тут же приходи ко мне.

— Какого черта?!.

— От этого, возможно, будет зависеть твоя жизнь, — добил меня Джеф. — А может быть, и моя.

18. Приключения с фотографией Саши Хольгера и последствия укуса Эзергили

Я вернулась домой уже под утро. Дверь была открыта, все спали, и моего отсутствия никто не заметил. Я тихонько прокралась на кухню, вопреки совету Джефа, смазала укус зеленкой и легла спать. Остаток ночи прошел в несвязных сновидениях, а под утро приснился настоящий кошмар — будто я стою у стола на кухне в незнакомой квартире и ем мясо. У мяса какой-то немясной, на редкость отвратительный вкус, и жуется оно очень плохо. Оно же сырое, — отмечаю я, (продолжая есть). И ем я его прямо с разделочной доски, отрезая куски от тушки. Кстати, чья это тушка? Я вижу ребра, вскрытую и очищенную от внутренностей грудную клетку, руки… Руки?! Это же человеческое мясо! (Я отрезаю и кладу в рот следующий кусочек.) Интересно, чье оно? Вот ребра, вот ключицы, вот руки и шея… а где голова? Я оглядываюсь по сторонам. Да вот она — стоит в тарелке на подоконнике и смотрит на меня мертвым взглядом. Присматриваюсь — это моя голова!

Меня перекосило от отвращения, и я проснулась. Укушенная рука распухла, ранки от зубов, несмотря на зеленку, воспалились, голова была тяжелая от недосыпа. Больше никаких перемен в своем состоянии я не заметила. Разве что завтракать не хотелось. После тошнотворного сна аппетит пропал начисто. Все еще впереди, мрачно подумала я. Зомби я уже однажды побывала, почему бы теперь не стать вампиром?

В подавленном настроении убрав в холодильник несъеденный завтрак, я позвонила Хохланду и сказала, что прийти к нему не могу, потому что заболела.

Судя по ледяному тону, Хохланд был мной крайне недоволен.

— Если не хотите у меня заниматься, почему бы не сказать об этом прямо, не тратя время на изобретение неправдоподобных предлогов? — ядовито спросил он. — И что с вами на этот раз? ударились о трамвай?

— Нет… меня укусили.

— Кто? Бешеная собака?

— Теобальд Леопольдыч, вы не подумайте ничего такого, — страдальчески продолжал я, — мне очень хочется у вас заниматься! Мне у вас так интересно…

— А по-моему, вам неймется пошарить в моих книжных шкафах.

— Вы так много знаете! Просто человек-энциклопедия…

— Только давайте без грубой лести, — Хохланд вздохнул в трубку. — Сегодня я хотел наконец заняться с вами составлением плана занятий, даже сделал кое-какие наброски, но, чувствую, придется все отложить на неопределенный срок. Сколько вы будете лечить ваше бешенство?

— Не знаю… Ну неделю…

— А у меня через неделю начинается сессия. Я буду принимать экзамены, и времени у меня не останется совсем. Что будем делать?

Я ответила тяжким вздохом. Все мои мысли сейчас крутились вокруг укушенной руки и зловещих предупреждений Джефа.

— Тонечка, кажется, дала вам задание на лето? — некстати вспомнил Хохланд.

— Угу, "аленький цветочек". Не только мне — оно для всей мастерской. А первого сентября будут выставка и зачет.

— Цветочек, говорите… — Хохланд задумался. Я терпеливо ждала.

— Вы его, разумеется, еще не выполнили?

— Вообще-то собиралась начать в августе. Но времени даром не трачу. В оранжерею ходила, искала прототип…

— Вот и славно. Этим заданием вы сейчас и займетесь. Итак, сначала надо сформулировать концепцию. На раздумья даю три дня…

Я едва не застонала. Только аленького цветочка мне сейчас и не хватало.

— Я уже с начала июня непрерывно думаю, и мысли давно иссякли!

— Что такое "аленький цветочек" для мастера Чистого Творчества? — сердито спросил Хохланд. — Господи, это же очевидно! Неужели вы не помните, о чем мы беседовали в нашу прошлую встречу? Это живой символ совершенства, понимаемого как примирение и единство противоположностей, символ абсолютной гармонии и красоты. Воплощенный идеал, если хотите. Задумайтесь — что для вас является воплощенным идеалом? Какие черты и свойства делают его таковым? Вот вам, можно сказать, готовый план работы! Выделите эти свойства, проанализируйте их, и результаты анализа отошлете мне послезавтра по электронной почте. Все, до свидания.

Не успела я ничего сказать, как в трубке уже звучали долгие гудки.

Я положила трубку на базу, опустила подбородок на руки и невольно задумалась, временно отвлекшись от вчерашних приключений. Хохланд подкинул интересную тему. Что для меня является воплощенным идеалом? Какая-нибудь Мона Лиза? Нет, при чем тут Мона Лиза! Плевать я на нее хотела! Может, для кого-то она "символ красоты", но уж не для меня. Если бы такой вопрос задали мне пару месяцев назад я бы ответила на него без малейших колебаний: мой воплощенный идеал — это Саша Хольгер. Но чем он может мне помочь с аленьким цветочком?

Кстати, это неплохая мысль — насчет Саши Хольгера. Конечно, я его разлюбила, но менее красивым-то он от этого не стал… Откуда-то же бралось в нем это неземное обаяние, порождавшее во мне нелепые романтические чувства? Я попыталась восстановить в уме его облик, но через несколько минут вынуждена была признаться самой себе, что это не очень получается. В памяти хаотически всплывали отдельные черточки и детали — хмурый взгляд исподлобья, четкий рисунок губ, гордый профиль на фоне темного окна, бритый затылок, а единый образ как-то ускользал… "Вот бы у меня была его фотография! — неожиданно пришло в голову. — Я бы тогда спокойно предалась созерцанию и постижению духа красоты". Где-то у мамы в шкафах валялась одна фотка, на которой мы с Сашей были изображены вместе — в одной коляске — правда, было нам года по два. Для созерцания она явно не годилась. Где же раздобыть более современную Сашину фотографию?

Тут меня осенило. Чего я, собственно, создай проблему на ровном месте? Да позвонить ему и попросить!

Моя рука потянулась к трубке, но тут же опустилась. А что если Саша не даст фотку? Учитывая его довольно-таки вредный характер, это не исключено. Тем более что расстались мы не особо дружески (я с содроганием вспомнила стриптиз и пьяный дебош в "Мираже"). Нет, действовать надо тоньше… Или все-таки напролом? Я решительно сняла трубку и набрала номер Хольгеров.

Трубку взяла тетя Наташа. "Ну, теперь все растреплет моим родителям", — с досадой подумала я, пока она звала Сашу. Саша шел к телефону долго и приветствовал меня, как и прежде, безо всякого энтузиазма.

Но мне его энтузиазм был сейчас ни к чему. Я таинственно сообщила, что должна сказать ему нечто очень важное, причем не по телефону и к тому же срочно, да еще желательно, чтобы тети Наташи не было дома. Саша слегка опешил от такого напора. Несколько секунд он что-то мямлил, а потом сказал, что тетя Наташа собирается через часик пойти в парикмахерскую. "Через час двадцать я подъеду!" — заявила я и, не дожидаясь возражений, положила трубку.

По дороге произошло мелкое приключение. Проехавшись на трамвае, я проголодалась и купила в ларьке на остановке пакет чипсов. Но только я успела надорвать его, как налетел ветер, вырвал пакет из рук и раскидал чипсы по всей улице. Я было расстроилась, а потом подумала, что у Хольгеров наверняка найдется что-нибудь пожевать.

Голодная и решительная, я поднялась на крыльцо Сашиного дома. В парадной витал характерный запах гари. "Кто-то остался без обеда", — мельком отметила я, поднимаясь на лифте. Когда двери лифта открылись на тринадцатом этаже и в нос ударил невыносимый чад, до меня дошло, что без обеда осталась я.

Мое предчувствие оправдалось. Квартира Хольгеров была затоплена сизым смогом. Саша, открывший мне дверь, мельком поздоровался, держа перед собой противень с горкой сажи, и понес его к мусоропроводу. Тетя Наташа встретила меня потоком жалоб:

— Ах, Гелечка, как ты неудачно зашла! А я-то как раз пироги затевала, с печенкой. Целый противень пропал! И как это мы не почувствовали, что подгорает?!

— Нечего по телику всякую муть смотреть, — раздраженно бросил Саша, возвращаясь в квартиру. — Вытаращится на экран, как кролик на удава, и все, больше не отлепить — ничего не слышит, не видит…

— А сам? Мог бы мать предупредить!

— Я был занят.

— Чем занят?

— Делом!

— Знаем мы твои дела! На компьютере играл. Сейчас еще Игорь явится, а мне теперь снова готовить на вас, спиногрызов!

Я слушала эти препирательства, глаза мне разъедал дым, и было ясно, что тетя Наташа уже никуда не уйдет и с Сашей мне обстоятельно поговорить не удастся. Зайду-ка в другой раз, подумала я и начала пятиться к двери, бормоча извинения:

— Вам наверно, сейчас не до гостей. Я-то просто мимо проходила… Лучше я в другой раз приду, с мамой…

Увидев, что я собираюсь смыться, Саша спохватился.

— Погоди, ты куда собралась? Пошли ко мне в комнату, там не так воняет. Ну, чего тебе надо было, такое срочное и важное? — нетерпеливо спросил он, закрыв за собой дверь. Я села на край дивана и вздохнула, не зная, с чего начать.

— Ты на меня не сердишься из-за "Миража"? — на всякий случай спросила я.

— Почему это я должен сердиться? — искренне удивился Саша. — Нормально оттянулись. Я и не знал, что ты умеешь стриптиз танцевать.

"Я и сама не подозревала, что умею", — сгорая со стыда, подумала я. Так я и знала — теперь Саша меня презирает. Ну и поделом. Главное, он не обиделся, так что можно переходить к делу. И я начала объяснять про фотографию. Чем дольше Саша меня слушал, тем круглее становились у него глаза.

— Так я не понял — тебе моя фотография нужна для чего?

— Медитировать.

— Чего-чего?!

— Ну, смотреть на нее буду. Созерцать. — Я мучилась, как бы подоходчивей объяснить Саше мою идею. — Любоваться…

— Мной, что ли, любоваться?

— Не совсем тобой, а… как бы это… идеалом.

— Это я, что ли, идеал?

— Ну как ты все превратно понимаешь! Представь, что есть некий архетип… абстрактная идея такого классного, крутого, идеального парня… и эта идея выражается через тебя.

— Ну, спасибо, — хмыкнул Саша.

— Благодарить тут не за что — так уж устроена природа. В общем, я беру твою фотографию, таращусь, значит, на нее часами, и сквозь твой облик постепенно проступают бессмертная Красота, Гармония и Совершенство. Они-то мне и нужны. Для работы, не просто так. Понятно, наконец?

Саша пробормотал что-то невнятное. Вид у него был несколько смущенный. Я заподозрила, что он опять что-нибудь не так понял. Тем не менее он куда-то ушел и вскоре вернулся с целым фотоальбомом. Я просмотрела его с большим интересом, обнаружила там несколько фотографий с маевки, на одной из которых нашла себя — правда, не в фокусе и за спиной Погодиной, а также кучу других, не менее любопытных. В конце концов я выбрала совсем маленькую, простенькую фотографию. Во-первых, Саша был на снимке один; во-вторых, смотрел мне прямо в глаза своим ясным и надменным взглядом, сурово нахмурив брови и чуть приподняв уголки губ в полуулыбке, и в-третьих, на фотке этой он выглядел чертовски обаятельно. Глядя на нее, я на мгновение даже забыла, что больше его не люблю.

— Годится? — сурово спросил меня оригинал, и я вернулась из царства мечты в реальность. — Тогда бери… хе-хе… созерцай.

Дверь распахнулась, впустив облако дыма и тетю Наташу.

— Детки, окно откройте, пусть сквозняком вытягивает, — сказала она, впиваясь в нас взглядом. — Что вы делаете? Фотографии смотрите? Саша, покажи Гелечке свой детский альбом. Он маленьким такой смешной был, пухленький…

Я попыталась спрятать Сашину фотографию в карман, но зоркие глаза тети Наташи тут же ее заметили. В ситуацию она въехала с лету.

— Саша, что же ты такую плохую фотографию Гелечке подарил?! Девушке надо дарить такую, где хорошо получился, чтобы она на нее смотрела, и душа радовалась…

— Мам, отстань, пожалуйста, — с тоской произнес Саша. — Открою я окно, открою.

— Мне для созерцания, — попыталась объяснить я.

— Ах, да что уж там созерцать, и покрасивее мальчики встречаются… Хотя и наш не из последних — слава Богу, в мать пошел, а не в папашу…

Не зная, куда деваться от бестактных намеков тети Наташи, я заторопилась на выход. Меня провожали сахарными улыбками и приглашениями заходить почаще. Кажется, тетя Наташа уже примеряла на себя роль свекрови. Саша, тоже вышедший меня проводить, стоял в дверях и усмехался, глядя на меня как-то странно. Я быстро ушла, злая и пристыженная. "Небось тетя Наташа решила, что я выпрашиваю у ее сынка на память фотографию, потому что влюбилась в него, — с досадой думала я. — И предлог такой дурацкий сочинила, что нарочно не придумаешь. Созерцание, надо же! Можно подумать, что кто-то мне поверит…" Тут я вспомнила Сашины косые взгляды, и меня бросило в дрожь, — я неожиданно поняла, что Саша тоже мне не поверил! Боже мой, ужаснулась я, все один к одному — сначала "Мираж", теперь еще и фотография! Что он обо мне подумает?! "Да наплевать мне на его мнение", — ожесточенно решила я и пошла на автобусную остановку. Я собиралась поехать к Джефу, поговорить с ним о вампиризме и что-нибудь наконец съесть.

19. Подготовка к бою

Джефа я застала на работе, то есть в вагончике. Он валялся на кровати прямо в обуви, читая какую-то бульварную газету. Я бросила взгляд на стол и с радостью обнаружила там надкусанный батон и целую связку охотничьих колбасок.

— Солдат спит, служба идет! — приветствовала я его. — Пока ты тут валяешься, всю библиотеку растащат.

— Ты чего так рано? — спросил Джеф, складывая газету. — Случилось что-нибудь? Как рука?

— Воспалилась, а больше ничего.

Я показала рану. Сторож внимательно ее рассмотрел. Потом долго вглядывался в лицо. Наконец он от меня отстал. Вид у него был недовольный.

— Не понимаю, — хмуро сказал он. — С виду никаких изменений.

— А должны быть? — спросила я, протягивая руку к колбасе.

— Должны, — вздохнул Джеф. — И я их не вижу, что очень плохо. Мне бы не хотелось, чтобы они вдруг всплыли в самый неподходящий момент.

— Думаешь, я должна стать вампиром?

— Ох, не знаю… Чего ты так вцепилась в колбасу?

— Просто так получилось, что я сегодня целый день не ела. То одно, то другое. Поделишься?

— Запросто. Только не откусывай от батона, сделай бутерброд. Вот там складной ножик возьми…

Я повертела в руках колбасу и вспомнила, что собиралась рассказать Джефу о ночном кошмаре. Джеф выслушал с напряженным внимание А потом сделал нечто неожиданное и глубоко меня возмутившее. Он выхватил из моих рук колбасу и батон и положил их на другой край стола.

— Так, говоришь, целый день тебе что-то мешало поесть?

— Это же случайность…

— Не бывает таких случайностей. Придется тебе сегодня попоститься.

— Что за издевательство? Зачем?

— На всякий случай, — сказал Джеф. — Считай, что это интуиция. И сядь вон на тот ящик, подальше отсюда, чтобы я все время тебя видел.

Я, надувшись, села на указанный ящик. Джеф устроился напротив и впал в глубокую задумчивость.

— Сегодня вечером что-то будет, — изрек он после продолжительного молчания. — Зреет что-то очень серьезное.

— С чего ты решил?

— Мне почему-то захотелось прибраться в вагончике. Это неспроста.

Я хихикнула:

— Да уж, загадочное желание.

— Я подобрался слишком близко к разгадке, — продолжал Джеф, игнорируя мои слова. — И сам этого не заметил, вот что плохо. И упустил инициативу.

— О чем ты болтаешь? — не выдержала я.

— Об этом, — Сторож кивнул на мой укус. — Против меня сделан ход, а я даже не знаю, как на него реагировать…

Неожиданно Джеф встал, взял со стола складной нож, собрал свои длинные волосы в хвост и одним движением отрезал его. Укороченные патлы тут же в беспорядке рассыпались вокруг его лица.

— Это еще зачем? — опешила я.

— Ты еще не поняла, что тут творится? Это сигнал — я вступаю в битву.

— Сегодня будет какая-то битва?!

— Она уже началась, — нетерпеливо сказал Джеф. — Еще вчера ночью. А сегодня, возможно, закончится. И может быть, даже нашей победой.

— А с кем битва-то?

— Не знаю, — мрачно бросил Джеф, — С теми, ето сторожит подходы к библиотеке. Ладно, хватит впустую протирать штаны. Бери веник за дверью и подметай, а я пока выкину мусор. И помни: ничего нельзя есть.

* * *

Уборкой мы занимались часа два, пока совершенно не выдохлись. Казалось невероятным, что в таком маленьком вагончике может поместиться такое чудовищное количество грязи. Вагончик опустел, посветлел и приобрел абсолютно нежилой вид. Джефу было все равно. Он трудился, чтобы занять руки и ум, и явно нервничал. Я же, наоборот, постепенно вошла во вкус.

— Занавеску неплохо бы постирать. Ты что, руки об нее вытираешь? Вместо кипятильника купи нормальный электрический чайник. Здесь стекло треснуло, надо вставить новое, а то сквознячком тянет… А это что?

В ворохе мусора, который я вымела из-под лежанки, блеснуло что-то золотое. Я наклонилась и выудила из пыли бумажный прямоугольник, оказавшийся чьей-то роскошной визиткой. На матовой бумаге золотилась надпись на двух языках.

"Ого, какие гости бывают у нашего сторожа!" — удивилась я, читая: "Дамиров Джафар Русланович. Президент международного общества по изучению творческого наследия М. И. Корина…"

— Корина? — повторила я вслух. — Это не того ли Корина, который… Слушай, Джеф, а кто такой Дамиров? И по какому случаю он потерял у тебя визитку?

— Чего? — встрепенулся Джеф. — Дай сюда.

Не успела я моргнуть глазом, как сторож отобрал визитку и спрятал в карман джинсов.

— Не поняла! — возмутилась я. — Отдай! Это я ее нашла!

Но Джеф визитку не отдал и комментировать свои разбойные действия отказался.

— Тебя это не касается, — сказал он наконец, садясь на крыльцо и закуривая. — Твое дело — прибираться. Ладно, перерыв. Отдохни, соберись с силами — они тебе скоро понадобятся…

Я, обиженно ворча под нос, бросила под крыльцо веник и уселась на ступеньку рядом с Джефом. Вечерело. Где-то за вербами послышались короткие звонки — это закрывался переезд. Дорожный шум до нас почти не долетал. В кустах пищали какие-то птицы. Железные ворота, как мрачное напоминание, нависали над вагончиком.

— Странно, — сказала я. — Метро в двух шагах, а так безлюдно. К тебе вообще часто любопытные забредают, типа как мы с Маринкой?

— До вас года два никто не заглядывал.

— Не может быть!

Джеф усмехнулся:

— Почему нет? Это такое место, которое не всякий может увидеть. Знаешь, как глаза отводят? Академики специально так сделали, чтобы лишнего народу тут не шастало. Я, когда вас увидел, мягко говоря, удивился.

— Скажи, ты и вправду сторож? — спросила я, заглядывая Джефу в глаза.

— Да, конечно. Тебе что, трудовую показать?

— И в академии знают, что ты тут сидишь?

— Естественно.

— Но как же они допускают, чтобы ты воровал книги? — невинным голосом спросила я.

— Почему ты меня все время называешь вором? — с любопытством спросил Джеф.

Я решила выложить свой козырь.

— Я видела тебя в "Скептике" и подслушала разговор с тем тощим старикашкой, ты пытался впарить ему иллюзорный экземпляр трактата "О сущности адского пламени" Джорджа Рипли.

Джеф ничего не сказал, только кивнул. Выражение его лица мне совсем не понравилось.

— Я не к тому, чтобы шантажировать тебя или что-нибудь еще, — поспешно сказала я. — Воруй книги, продавай, мне-то что. Просто я подумала, что если мы не будем скрытничать, то сможем помочь друг другу добраться до самых интересных книг на нижних ярусах.

— Это каких еще книг?

— Ну, например, девятнадцать Книг Блужданий, — сказала я, давая сторожу понять, что не с куста свалилась.

— Ну и зачем тебе эти книги? — равнодушно спросил Джеф. — Даже великий учитель Парацельс сказал, что чтение книг еще никого мастером не сделало.

— А тебе зачем? — парировала я. — Не верится, что просто продавать. Ни один демиург не стал бы тратить время из-за такой ерунды.

— Древние книги современным мастерам бесполезны. Это общеизвестный факт.

— Ну, значит, есть исключения.

Только через несколько секунд я поняла, что сказала, и поразилась собственной проницательности. Ну разумеется! Это было очевидно с самого начала. Зачем демиургу книги, которые не имеют силы? Не читать же их на досуге, в самом деле! Помнится, и Хохланд предполагал, теоретически это возможно…

— Ты ищешь книги, по которым можно работать, — обвиняюще ткнув пальцем в лицо Джефу, заявила я.

Ничуть не удивившись моему открытию, сторож спокойно спросил:

— А разве ты ищешь не то же самое?

На мгновение я оторопела. А потом, глядя Джефу в глаза, с вызовом сказала:

— Разумеется.

Несколько минут мы молчали. Я обдумывала все прозвучавшее, пытаясь заодно осмыслить наши с Джефом отношения. Кто мы — собратья по воровской шайке, компаньоны? Или он считает меня бесполезным грузом, а выручает только из милосердия? Или хочет сделать меня своим подручным?

Мои размышления были прерваны Джефом на самом интересном месте.

— Ветер, — сказал он напряженным голосом и вскочил на ноги.

— Что — ветер?

Действительно, со стороны кладбища задул какой-то особенно холодный восточный ветер. Я подумала, что вечером непременно будет дождь.

— Это ветер из моего домена, — сказал Джеф. — Там что-то происходит. Все, время настало.

— Погоди, в чем де… — Я начала вставать крыльца.

В этот миг меня поразила слепота. На вагончик и весь окружающий мир пала тьма.

* * *

— Джеф! Где ты? — Мой одинокий голос прозвучал в темноте особенно жалобно.

— Извиняюсь за внезапность. Не переживай, мы в Хоразоне, — послышался приглушенный голос Джефа. — Сейчас… найду этот чертов фонарик…

Глаза постепенно привыкали к мраку. Ночные тени вокруг складывались в знакомый пейзаж: низина, окруженная барханами, бледные звезды над головой, посвист ветра и шелест песка. Позади меня вспыхнул луч света. Джеф вышел на крыльцо, держа перед собой фонарик, и осветил окрестности. Фонарик был смутно знаком — по-моему, именно его я потеряла на третьем ярусе.

— Все в порядке? — спросила я. — Что ты говорил про ветер?

— Ветер, — повторил Джеф. — Дует ровный, сильный, холодный ветер из чужого домена. Это ненормально. Это означает, что в Хоразоне образовалась дыра.

— И из этой дыры кто-то сейчас вылезет! — пискнула я.

— Может быть. Но я думаю, что в эту дыру сейчас предстоит лезть нам.

— А как мы ее отыщем?

— Пойдем против ветра.

— Ага — там-то нас и поджидают.

— Наверняка. Но отсиживаться я не намерен.

— Джеф, ну постой! Это же глупо — идти именно туда, куда тебя явно подталкивают!

Джеф соскочил с крыльца и быстрым шагом двинул на восток. Мне ничего не оставалось, как пойти за ним. Мы поднялись на кромку бархана. Во все стороны, куда ни глянь, тянулась пустыня, похожая на застывшее море. На востоке, примерно в километре от нас, в песках горел какой-то желтый огонек. Ветер дул именно оттуда.

— Приготовься, пойдем через субпространство, — сказал Джеф через плечо. — По-другому не разрушить иллюзию.

— Что такое субпространство?

Джеф остановился и посмотрел на меня с изумлением:

— Как ты можешь не знать, что это такое, если регулярно в него входишь? Как же ты попала ночью в библиотеку?

— Я не знаю никакого субпространства. Просто последнее время при каждой попытке творчества я попадаю в чей-то омерзительный пустой и бесцветный домен. Это что, оно и есть?

Джеф вдруг захохотал, но сразу оборвал смех.

— Так ты не знаешь, что такое субпространство? Я тебе потом, когда все закончится, обязательно расскажу…

Позади нас раздались хлопок, треск и вспыхнул яркий свет. Мы оглянулись одновременно и увидели гигантский костер. Над ним в небо поднимался столб искр. Мне в лицо ударила волна горячего воздуха.

— Джеф! — изумленно воскликнула я, когда до меня дошло, что случилось. — Это же твой вагончик! Кто-то взорвал твой вагончик!

Джеф ничего не ответил. Луч фонарика метался по барханам, как будто сторож опасался нападения сразу со всех сторон. Свет фонаря казался таким слабеньким и бледным по сравнению с этим полнокровным пляшущим пламенем.

Убедившись, что нападение нам не грозит, Джеф принялся ругаться.

— Прекрати, уши вянут, — не выдержала я секунд через десять. — Чего ты переживаешь? Тоже мне, хоромы. Не убивайся так из-за этой халупы. Вернешься — новую построишь.

— Ты что, не понимаешь, — проорал Джеф, тыча фонарем в сторону костра, — что они уничтожили мой выход из Хоразона?!

— М-да… А ведь ты провидец! Недаром тебе хотелось в вагончике прибраться. Типа, на прощанье!

Джеф ответил злобным рычанием.

— Ладно, не ярись. Как же нам отсюда выбираться?

— Теперь никак, — саркастически ответил Джеф, унимая свой гнев. — Два — ноль в пользу невидимого врага. Теперь остается только один путь — вперед, на огонек. 20. Бой с оборотнем

Мы с Джефом стояли посреди пустыни и смотрели на ворота. Ворота, освещенные электрическим фонарем, были открыты. По обе стороны во тьму уходил бетонный забор. В проеме виднелась библиотека, она поднималась к темному небу. Окна всех ее пяти этажей тускло светились мертвенным галогенным светом.

— Ты ожидал чего-нибудь подобного? — шепотом спросила я Джефа.

— Именно этого я и ожидал, — отозвался он, не спуская глаз с проходной. — Сюда-то мы и шли.

— Что это за место?

— Хм… долго объяснять… короче, такое место, где библиотека никогда не сгорала.

— То есть мы можем здесь пройти на пятый подземный ярус?

— Ага.

Я рванулась вперед, к воротам. Джеф схватил меня за руку и вернул обратно.

— Не торопись. Иди медленно, смотри по сторонам. Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу говори мне.

— А ты?

— Я сразу за тобой.

— Боишься поворачиваться ко мне спиной?

Джеф промолчал. Я двинулась через проходную. Слева виднелась дверь в комнату охранника. Хотя на этот раз она была закрыта, в щели пробивался свет. Как только я заметила этот свет, меня охватил ужас, и я бегом вернулась обратно.

— Я не пойду первая. Вдруг там оборотень?

— Иди, трусиха, я тебя прикрою.

— Не пойду.

— Ты пойми: после того как тебя покусал неизвестно кто, я не могу оставить тебя за спиной. Малейший прокол, и нам обоим конец.

— Все равно не пойду, — уперлась я. При одной мысли об овчарке мне становилось плохо от страха.

Уловив панические нотки в моем голосе, Джеф осознал, что выпихнуть меня на передовую не удастся.

— Пошли вместе, — злобно приказал он. — Только держись от меня подальше.

И мы пошли. Джеф чуть впереди, я — в метр от него, сбоку и чуть позади. Сердце колотилось как бешеное, я шла, еле переставляя ноги. Джеф миновал дверь. Надо бы ему посоветовать, чтобы открыл и проверил, нет ли там оборотня… Но слова замерли у меня на языке, а тело сковал паралич. Казалось, я вижу страшный сон. Дверь бесшумно открылась, из нее высунулась голова овчарки. В полумраке тварь казалась огромной, как полярный волк. Овчарка посмотрела в спину Джефа — он по-прежнему шел вперед, ничего не замечая, — а потом перевела взгляд на меня. Это был взгляд разумного существа, и он нес в себе приглашение. "Хочешь есть?" — спрашивал взгляд. Мне казалось, что я смотрю глазами овчарки и думаю ее мыслями. Это продолжалось долю мгновения. Потом огромная голова убралась в комнату охраны, и дверь бесшумно закрылась.

Через мгновение Джеф остановился и обернулся.

— Ты чего застряла? — сердито спросил он. — Что-нибудь случилось?

Я хотела сказать про овчарку, но мой язык сам ответил:

— Ничего, все нормально.

— Тогда пошли дальше. Последний раз напоминаю: не иди у меня за спиной.

Джеф направился дальше, держа курс на библиотеку. Я догнала его и пошла рядом, затылком чувствуя, что кто-то идет по нашим следам. Идет и ведет меня, с каждым мгновением все больше подчиняя своей воле. Сначала я была слишком взвинчена и напугана, чтобы бороться, а потом страх исчез. И мне стало все равно. Я снова начала отставать.

— Долго ты еще будешь плестись нога за ногу? — Джеф оглянулся и замер. Даже в темноте было видно, как он побледнел.

Мне было его не жалко, хотя возникла странная уверенность, что Джеф уже все равно что покойник. Он беспечно влез во все расставленные для него ловушки, и очень скоро ему это выйдет боком.

— Она идет за тобой! Овчарка!

Я смотрела на Джефа, и мой рот растягивался в чужой улыбке. А то я не знала, что она за мной идет.

— Беги!

Я осталась на месте. Мне было безразлично, что с нами будет. Джеф смотрел поверх моей головы, вытянув руки перед собой в инстинктивном жесте защиты. Потом он шагнул вперед, схватил меня, как будто намереваясь мной закрыться, и после секундного колебания толкнул себе за спину, загородив своим телом от оборотня.

Овчарка была уже близко. Наверно, так ходит человек, забравшийся в волчью шкуру. В ее повадках не было ничего звериного, и взгляд был совершенно разумный — спокойный, уверенный, иронический.

Джеф напряг все мышцы и глубоко вздохнул — овчарка остановилась, открыла пасть… и посмотрела на меня.

"Давай!" — сказал ее взгляд. Этот безмолвный приказ как будто отпустил во мне невидимую пружину. Разум, воля — все мгновенно исчезло, сменившись бездумной кровожадностью. Я кинулась на Джефа, чтобы вцепиться в шею.

Потом была вспышка боли и черного огня, и больше ничего не осталось.

Следующие несколько секунд выпали из памяти. Я очнулась, лежа на песке, а метрах в трех от меня кипело побоище. Лицо дико болело, рот закрывался с трудом — похоже, мне свернули челюсть; желудок скручивали мучительные голодные судороги, но никаких признаков чужой воли я в себе больше не ощущала. С поля битвы неслись свирепое рычание, вопли и хрип. Джеф, выпучив глаза и оскалившись, держал оборотня за горло, а оборотень выл, хрипел и превращался.

— Когда нечто… хочет вкрасться в доверие… — долетали до меня отрывистые фразы, — оно принимает знакомый облик…

— Эзергиль! — завопила я, разглядев наконец, кого он душит. — Не убивай ее! Отпусти! Это же Эзергиль!

— Это… уже… не Эзергиль… — прохрипел Джеф. Длинные черные ногти впивались ему в запястья. Эзергиль пыталась освободиться.

— Я не виновата! — выкрикнула она, когда Джеф на миг ослабил хватку.

— Это никого не волнует, — Джеф сильнее сжал горло оборотня. — Я вижу твою сущность. Я сниму с тебя искусственные личности, слой за слоем, а то, что останется…

Лицо Эзергили вдруг перекосила жуткая улыбка, и оно стало чернеть. Через несколько мгновений Эзергили не осталось. Только существо с черной маской вместо лица, под которой разгоралось зеленоватое свечение. Из глазниц, из-за ушей, из шеи полезли прозрачные зеленые световые жгуты. Их становилось все больше, как будто под черной маской скрывалась медуза. Извиваясь и скручиваясь, они набросились на Джефа, как плотоядные лианы. Но навстречу им вылетели точно такие же световые бичи. Джеф и Эзергиль выглядели, как коралловые рыбки, бьющиеся в щупальцах актинии. Джеф по-прежнему держал Эзергиль за горло, она пыталась оторвать от себя его руки, а вокруг плясало зеленое пламя. Казалось, земля трескается под ударами этих огненных бичей. Сияние стало нестерпимо ярким, и я зажмурилась, чтобы не ослепнуть.

Когда я открыла глаза, зеленое пламя уже погасло. Джеф стоял, наклонившись, и тяжело дышал. На дороге, не подавая признаков жизни, лежала Эзергиль. Меня начала бить запоздалая дрожь. Осторожно подкравшись, я посмотрела Эзергили в лицо, надеясь, что все-таки это не она. Джеф не воспрепятствовал.

— Она умерла? — прошептала я.

— Не знаю, — устало ответил Джеф. — Это уже неважно.

— Это Эзергиль?

— Отчасти.

— А оборотень? Овчарка? Черное лицо, зеленые огни?

— Вот что бывает с теми, — наставительно сказал Джеф, — кто в одиночку шастает по чужим доменам. Кто-то поймал твою подругу, подчинил своей воле и сделал оборотнем. На ее месте могла быть ты.

— Еще чего! — надменно фыркнула я.

— Ладно, не о том речь. Главное — мы победили, — отдышавшись, сказал Джеф. — Я их всех перехитрил. Я ведь знал, что ты на меня набросишься. Это такой вампиризм, обращенный против конкретной цели, в данном случае — против меня. Я и сам такое умею делать. Знаешь, в чем прикол? Как только в желудок попадает хоть какая-то пища, ты сразу исцеляешься.

— То есть ты мог снять заклятие еще в вагончике, но не стал? — дошло до меня. — Ну ты и экстремал!

— Просто не люблю неожиданностей, — пожал плечами Джеф. — Если бы я снял с тебя заклятие в вагончике, враги придумали бы что-нибудь другое.

— А ты предпочел просто свернуть мне челюсть, — я потрогала подбородок. — Блин, как больно-то!

— Если вернешься домой, что-нибудь съешь, и больше не будет никаких вампирских проявлений, даже во сне.

— Спасибо за совет, — сказала я, отметив слово "если".

Эзергиль валялась на дорожке труп трупом.

Джеф критически осмотрел дело своих рук. Он все еще был мокрым и бледным, но я видела, как он собой доволен.

— Последний штрих, — сказал он, как будто что-то вспомнив. — У тебя нет ручки или фломастера?

Меня все еще колотило. Я дрожащими руками покопалась в рюкзаке.

— Только синий маркер. Подойдет?

— Супер. Дай сюда.

Джеф взял у меня маркер, наклонился над телом Эзергили и быстро написал у нее на лбу три латинские буквы — J, A, F.

— Это еще зачем?

— Роспись мастера, — хищно усмехнулся он. — Личная печать. Возможно, потом узнаешь, зачем. А теперь, — сказал он, возвращая мне маркер, — когда защита уничтожена и путь свободен…

— …Идем скорее в библиотеку! — подхватила я. Мы с Джефом переглянулись и радостно расхохотались. А потом, оставив на дороге поверженного оборотня, быстрым шагом двинулись к библиотеке.

21. Подземелье красного праха

Двери библиотеки были открыты. Везде было тихо и безлюдно. Даже не верилось, что все наши испытания позади. Джеф пошел вперед, я — за ним. В полном молчании мы пересекли пустой вестибюль, освещенный неживым светом галогенных ламп, свернули налево, беспрепятственно вышли на лестницу и начали спускаться вниз. Первый подземный этаж… второй… третий… От волнения у меня кружилась голова. Ежесекундно я ожидала чего-то ужасного — обвала, пожара — что воспрепятствует нам в этом святотатстве. Да, это было то самое ощущение, которое я испытала во сне, на вершине гигантского тополя: вторжение в святилище неведомого враждебного бога; и теперь я спиной чувствовала его недобрый взгляд. Четвертый этаж… безупречно-чистый синий кафель, изразцовые стены, дверь с витражом приоткрыта, и лотосы на ней горят кроваво-красным, пропуская изнутри электрический свет.

Я придвинулась поближе к Джефу, на всякий случай готовясь к неприятностям.

— Нам туда? — прошептала я.

— Нет, дальше, — глухо ответил Джеф. Он тоже волновался. Когда я поняла это, мне снова стало страшно.

Мы спустились еще на два пролета, и лестница кончилась. Перед нами возник дверной проем — просто прямоугольник, без малейших следов дверей, за которым начиналась глухая могильная чернота.

Джеф непочтительно присвистнул, но я заметила, как он побледнел.

— Ого! Что здесь было? Атомный взрыв?

— Ты же вроде говорил, что на пятом ярусе пожара не было, — тихо сказала я.

— Значит, я ошибался.

Джеф опустил голову, кусая губы. Он выглядел по-настоящему потрясенным. Я огляделась по сторонам. Весь пол был покрыт густым слоем какого-то бурого порошка. От дверного проема по потолку змеились языки копоти.

— Да, похоже на взрыв, — глубокомысленно заявила я. — Двери вынесло вместе с коробкой.

— Вот они, двери, — пробормотал Джеф, указав на бурый порошок на полу. — Дьявол! Здесь же все превратилось в пепел! Этого не должно быть!

Мне стало его жалко.

— Слушай, рано расстраиваться. Давай зайдем внутрь и пошарим там. Я слышала, что книги на этом ярусе хранились в несгораемых шкафах.

— Ну надо же, как хорошо подготовилась — ядовито заметил уже овладевший собой Джеф. Он достал мой фонарик, включил его и направил луч в бархатистую тьму подземелья. — Ты права, — раз уж мы сюда пробились, надо идти до конца.

Джеф вошел в проем, я — за ним, стараясь на всякий случай идти след в след. Зола поднималась легкими облачками вокруг наших ног. Пахло даже не гарью, а чем-то мерзким, химически-кислым. Этот запах будил беспричинную тревогу и желание сбежать. Луч фонаря выхватывал из темноты стены и то, что осталось от несгораемых шкафов. Джеф присмотрелся и грязно выругался.

— И это называется несгораемый шкаф! — горько сказал он, облегчив душу.

Да, останки шкафов больше всего напоминали экспонаты палеонтологического музея — бесчисленные ребра и прочие кости. Джеф злобно ткнул фонарем в один из шкафов, и тот с мертвенным шелестом неторопливо рассыпался в прах. Я тяжко вздохнула.

— М-да. Кажется, действительно сгорело все.

— Она не могла сгореть! — вдруг страстно заговорил Джеф, опустив фонарик и глядя сквозь меня горящими белыми глазами. — Пятьдесят тысяч книг хранилось в Старой Деревне, но мне нужна была всего одна! Та, из-за которой и начался пожар! Та, из-за которой его не могут потушить и никогда не потушат, пока она здесь!

— Что ты сказал?! — Я вытаращила глаза. Эта информация была для меня абсолютно новой. — О какой книге ты говоришь?

— Все говорит за то, что книга здесь, — продолжал Джеф, точно в бреду. — Когда десять лет назад ее сюда упрятали, всем было понятно, что долго она тут не пробудет — ее обязательно попытаются украсть. Но подобные книги нельзя красть безнаказанно, они этого не терпят. Я на сто процентов уверен, что из-за этого все и случилось. Кто-то попытался украсть книгу, и она вызвала пожар.

— Хм, оригинальный способ защиты. Что-то типа программы самоуничтожения?

— Нет. Скорее, уничтожения вора. Книга себя бережет. Одно то, что ей удалось пережить Вторую мировую войну, о чем-то говорит…

Джеф постепенно успокаивался. Он снова поднял фонарик и вернулся к осмотру.

— Потом, вспомни эту тварь, которая сторожила вход…

— Не смей так выражаться о моей подруге!

— Если бы здесь нечего было охранять, так ее бы тут не было.

Мы медленно двигались по проходам между бывшими шкафами. Джеф не пропускал ни единой детали. Но везде мы видели одно и то же: золу, пепел, тлен.

— Но что самое интересное… — бормотал себе под нос Джеф, — что одновременно и обнадеживает, и смущает…

— Что?

— Если книга уцелела, то почему столько лет не прекращается пожар?

Я подумала о клочке бумаги с текстом, который по-прежнему лежал в кармашке рюкзака, и внезапно поняла, что нахожусь в большой опасности. Выждав мгновение, когда Джеф отвернулся, я незаметно вытащила обрывок из рюкзака и сжала в кулаке.

— Слушай, Джеф… а если, скажем, эта книга, которую ты ищешь, повреждена?

Джеф остановился и пристально посмотрел на меня. Я мгновенно пожалела о своем вопросе, но слова было не вернуть.

— В смысле?

— Ну, если она обгорела при пожаре и часть текста утрачена?

— Поврежденная, неполная книга работать не будет, — медленно выговорил Джеф. — Но я еще раз повторяю — книга себя бережет. Чтобы нанести ей вред, нужна направленная злая воля.

— То есть ее может повредить только человек, и только специально?

— Вот именно…

Я вдруг испуганно вскрикнула. В простенке между шкафами неподвижно стоял человек. Его черная обугленная голова находилась примерно на уровне груди Джефа, а зубы скалились в жуткой усмешке.

Реакция Джефа удивила меня.

— Это статуя, — сквозь нервный смех выговорил он. — Мраморный бюст на подставке.

Он пригляделся и добавил:

— Кажется, Парацельс.

Я покраснела от стыда за свое малодушие — хорошо, что в подземелье было темно.

— А вот еще один, — Джеф посветил в другую сторону. Из простенка между шкафами на нас смотрела зловещая черная физиономия с очками и бородкой клинышком.

— Кто это?

— Как, неужели не узнаешь? Это же ваш святой патрон, нарком просвещения Луначарский. Под его руководством была создано первое училище Чистого Творчества. В двадцать восьмом году, если не ошибаюсь. Почти последнее, что он успел сделать на своем посту…

Неожиданно Джеф прервался. Его губы сомкнулись в узкую линию. Он подошел к наркому, крякнул и с усилием своротил мраморный бюст с постамента.

С глухим грохотом Луначарский рухнул, подняв тучу золы. А на постаменте осталась книга в кожаной обложке.

Я подалась вперед. Джеф схватил книгу.

— Вот она! — задыхаясь, крикнул он.

— Где? Что? Покажи! — сунулась я ему под локоть.

Джеф отпихнул меня в сторону, положил книгу на постамент, направил на нее луч фонаря и принялся быстро листать. Он стоял, ссутулившись, над книгой, как стервятник над добычей, а мне вдруг стало страшно, и с каждым мгновением делалось все страшнее и страшнее. Эта черная комната без окон, в которой не было ничего, кроме бурого пепла, казалась привратницкой ада, откуда нет иного выхода, кроме как в преисподнюю. Я попятилась к двери. Джеф не обращал на меня внимания. Я дошла до дверного проема, постояла там и вернулась обратно. Подойдя к Джефу, попросила:

— Дай посмотреть.

Джеф даже ухом не шевельнул. Он продолжал перелистывать, как будто не мог найти что-то важное. Я заглянула сбоку. Это была не книга, а тетрадь с ломкими, пожелтевшими от времени страницами. Я наклонилась пониже и вздрогнула — почерк был знаком. Мелкие, похожие на арабскую вязь буковки, прописные, каждая отдельно.

— Я был прав, — раздался хриплый голос Джефа. Сторож закрыл книгу и выпрямился. — Насчет пожара.

Я подумала, что сейчас самое время линять отсюда, но книга держала меня, как на привязи.

— Книга повреждена, — продолжал Джеф, поднимая на меня глаза. — Так и я предполагал. Кто-то вырвал первую страницу.

— И что, она теперь не работает? — спросила я, стараясь не смотреть в глаза Джефа.

— Именно так.

— Значит, все наши усилия напрасны?

Джеф не ответил. Я рассеянно протянула руку к тетради, но компаньон положил ладонь на обложку.

— Ты знаешь, что это за книга? — спросил он.

— Думаю, что это Книга Корина.

— Это она, — кивнул Джеф. — И хватит тянуть к ней шаловливые ручки. Она по праву принадлежит мне.

— По какому еще праву? По праву сильного?!

— По праву первооткрывателя! — рявкнул Джеф. — Книгу Корина семьдесят лет считали легендой. Вряд ли даже сам Корин понимал, что он создал. Что такое книга Корина, в полной мере постиг только я! Это было внезапное озарение — такое же озарение, не объяснимое разумом, в двадцать восьмом году заставило Корина обратиться к книгам алхимиков, в которых он ни черта не понимал! Потом я потратил годы на поиски сведений: копался в архивах, защитил диссертацию, стал лучшим в стране специалистом по жизни и творчеству этого дурня Корина, чуть не создал фонд сохранения его наследия — и все ради того, чтобы найти одну засаленную тетрадку, которая, скорее всего, погибла в какой-нибудь печи еще в войну…

Я нашел ее десять лет назад, — продолжал Джеф. — В глухой деревне, на чердаке дома двоюродной внучатой племянницы Корина, среди личного имущества, которое академия переслала его тетке после гибели первого в мире мастера реальности. Среди прочего там была старая красноармейская шинель: а в ее кармане, свернутая в трубочку, и лежала тетрадь. Шинель тетка отдала своему сыну, а тетрадку сохранила ради обложки — мало ли понадобится кожа на заплатки. И тут я совершил непростительную ошибку. Поскольку я действовал в рамках научной экспедиции академии, мне пришлось сделать доклад о ее результатах. Я подробно раасказал ученому совету о своих нелегких поискам Книги Корина и под конец с идиотским торжеством продемонстрировал тетрадь в кожаной обложке. Меня похвалили, опубликовали доклад в научном сборнике, а тетрадь забрали в спецхран. С тех пор и до сего дня я ее не видел. Но в тот день, когда ее помещали в спецхран, — закончил Джеф, глядя мне в глаза, — она была целой и невредимой.

— Так вот почему ты стал сторожем! — воскликнула я, с увлечением выслушав его историю. — Дожидался удобного момента, чтобы вернуть ее…

— Я устроился сюда сторожем через год после того, как сгорела библиотека, именно с этой целью, — сказал Джеф. — А сгорела она через неделю после того, как была доставлена Книга Корина. Я с самого начала был уверен, что причина пожара именно в ней. Когда же оказалось, что библиотеку невозможно потушить, я уверился в этом окончательно. Тогда я уволился из академии и стал искать другие пути проникновения в недоступные ярусы.

— Например, через домены, да? Или через серый мир…

Джеф бледно усмехнулся:

— Не гадай, тебе все равно не понять.

— Не буду спорить, — примирительно сказала я. — Ты мне здорово помог. Сама бы сюда ни за что не пробралась.

— Не стоит благодарности. Ты мне тоже пригодилась. Вообще-то я собирался скормить тебя оборотню, — хладнокровно сказал Джеф. — А пока он будет заниматься тобой, пройти и взять книгу. Но все оказалось несколько проще, чем предполагал, и жертва не понадобилась.

От этого циничного заявления меня бросило в жар.

— Не воображай, что это для меня новость, — стараясь сохранять внешнее спокойствие, ответила я. — Только вот я здесь, и никто меня не съел, и книгу мы нашли. И все напрасно — она не действует. Может, отдашь ее… на память?

Джеф неожиданно направил луч фонаря мне в лицо.

— А может, это ты отдашь вырванную страницу?

Жмурясь от яркого света, я отступила на шаг к двери. Джеф следовал за мной.

— Какую страницу?

— Не трать время на отговорки, я знаю, что она у тебя.

— С чего ты взял? Убери ты этот чертов фонарь!

— Тебе нужны доказательства? — Джеф отвел луч в сторону. — Изволь. Когда ты забралась в развалины, начался пожар. А я давно заметил: как только из библиотеки пытаются вынести какие-нибудь бумаги, пожар возобновляется. Вывод — ты что-то утащила. Надо было обыскать тебя сразу, но тогда мне было не до того. Второе — овчарка-оборотень. Кто-то поместил ее в библиотеку специально для охраны Книги Корина. Когда овчарка начала преследовать тебя в реальном мире, тогда у меня впервые возникли подозрения, я побывал в твоей квартире и устроил небольшой обыск — извини, если напугал. И наконец, на следующий день после того, как ты от меня ушла, я отправился в библиотеку, спустился к завалу на третьем ярусе и частично разобрал его.

Я затаила дыхание. Джеф заметил мое волнение, и зубы блеснули в усмешке.

— Да-да! Там под штукатуркой лежал труп. Он был почти не поврежден — наверное, вора оглушило, а потом он задохнулся в дыму. В правой руке он сжимал клочок бумаги. Хочешь знать, что там было написано?

Джеф достал из кармана обрывок листа. Он выглядел братом-близнецом моего.

"Ночью 21 августа 1928 года я проснулся в мастерской, где обычно ночевал в теплое время года, чтобы не тратиться на съемный угол, и увидел, что на верстаке расцвел золотой цветок, похожий на огромный лютик. Я слегка удивился, поскольку в то время по заказу Наркомпроса работал над "башней солнца". Вдруг я услышал голос цветка: "Матвей! Возьми перо и запиши то, что я скажу". И он начал говорить, а я записывал; "Черное — безлунная ночь; белое — восход луны; красное — утренняя заря. Из хаоса тьмы является совершенное; в свете луны разрозненное становится целым, а тайное — явным; рассвет несет преображение, необъяснимое и неизъяснимое словами. Звезды говорят мне, что настало время пробуждения. Я открываю глаза…"

"Я выхожу из тьмы луны…" — мысленно продолжила я.

— Признайся, где вторая половина страницы, — настойчиво повторил Джеф. — Я ведь не отступлюсь, сама понимаешь, Я всю жизнь потратил на поиски этой книги. Я не злодей и не испытываю к тебе никакой враждебности, но если ради этого клочка бумаги понадобится тебя убить, я не задумаюсь ни секунды. Если отдашь обрывок добровольно, я выведу тебя отсюда хоть сейчас. Если нет — просто унесу книгу, а тебя оставлю здесь. Возможно, лет через десять завал все-таки разроют. Не знаю, удастся ли опознать твои кости…

Я заколебалась. Умом я понимала, что положение безвыходное и надо соглашаться. Но при виде Книги Корина в руках Джефа во мне разгоралось иррациональное упрямство. Чего ради я сюда проникала — чтобы меня вот так кинули? Отдать? Ни за что! "Что же делать? — мучилась я. — Он ведь может просто обыскать меня. И, разумеется, найдет обрывок. Вот он, родимый, мокнет в сжатом кулаке. Сбежать? Джеф не выпустит… Он меня все равно не выпустит, — поняла вдруг я. — Зачем ему оставлять такого свидетеля? Он же понимает, что едва я отсюда выберусь, как сразу побегу в академию и все о нем расскажу. Ему даже убивать меня не надо. Как он сказал — просто уйдет…"

То, что последовало за этим озарением, возможно, было подсказано мне кем-то из иных сфер мира, но в тот миг я просто совершила спонтанный, отчаянный и бессмысленный поступок. Я выхватила из кармана обрывок страницы засунула его в рот и, давясь, проглотила.

Через мгновение Джеф осознал, что я делаю. С диким воплем ярости он налетел на меня и принялся разжимать мне челюсти. Но опоздал. Старая бумага мгновенно расползлась в неаппетитную кисловатую кашу. Я с трудом проглотила ее и показала Джефу язык. Сторож отшвырнул меня. Он выглядел, как буйный сумасшедший. Я упала на пол, проехалась по нему, подняв тучу черной золы, и осталась валяться, корчась от истерического смеха. Я смеялась и не могла остановиться, хотя и понимала, что через несколько секунд меня, скорее всего, просто придушат.

— Ты хоть понимаешь, что натворила?! — заорал Джеф, обретя дар речи.

— Я выхожу из тьмы луны! — задыхаясь от смеха, цитировала я. — Я цветок, рожденный в ночь равноденствия! Моя тень… падает на землю… а образ… ха-ха-ха!.. отражается в воде!

* * *

Вопреки моим ожиданиям, Джеф не стал душить. Он отошел к постаменту Луначарского, на котором лежала Книга Корина, и долго стоял, повернувшись ко мне спиной. Если бы это был не Джеф, а кто-нибудь другой, я бы сказал, что он плакал. Постепенно мой истерический смех утих, и я приняла сидячее положение. Джеф наконец обернулся. На вид он был спокоен. Бесполезная книга была у него в руках.

— Ну что, закончим, — сказал он. — Нет, можешь не вставать. Всего несколько слов на прощание. Лишив силы единственный в мире экземпляр Книги Корина, ты, безусловно, заслуживаешь смерти. Но я тебя не убью. Это было бы слишком просто.

Джеф склонился ко мне, и я отшатнулась — ни на одном лице я еще не видела столько ненависти.

— Я обещал рассказать, что такое субпространство. Оно выглядит именно так, как ты описывала — жуткий серый и безлюдный мир. А знаешь, почему он серый? Потому что цвет — это иллюзия. Наш мир насквозь пропитан иллюзиями. Людям комфортнее и приятнее жить в окружении миражей. Субпространство — это истинный облик нашего мира. Так он выглядит, когда иллюзия полностью уничтожена. Вспоминай об этом всегда, когда захочешь заняться Чистым Творчеством. Если захочешь.

Джеф выпрямился, обошел меня и направился к двери.

— И еще, — донесся с лестницы его голос. — Когда ты в следующий раз провалишься в серый мир, не удивляйся, если встретишь там оборотня.

* * *

Шаги Джефа затихли на лестнице. Я еще несколько минут сидела на полу, не веря своему счастью. Угрозы не отложились в сознании. Главное — я осталась жива! И Джефу не досталась Книга! Впрочем, не досталась она и мне. Мне досталось проклятие. И — черт! — как же отсюда выбраться?! Эйфория мгновенно прошла. Я вскочила на ноги, нащупала стену и побрела в кромешной тьме к дверям. Проклятый Джеф, все-таки отомстил! Мы пришли сюда через серый мир. В реальности тут завал, значит, надо выбираться тем же путем. Но в сером мире меня поджидает оборотень. Получается, я здесь похоронена заживо?

В любом случае, оставаться в подземелье я не собиралась. Нащупав лестницу, я отправилась искать выход. Я одолела два пролета, а лестница все не кончалась. Еще этаж, еще… никаких следов завала, никакого запаха гари… воздух свежий, как из кондиционера. Последний пролет… и передо мной забрезжил свет. Бледный естественный свет. Я бегом кинулась наверх и оказалась в вестибюле — совершенно целом, пыльном, с рядами вешалок и скамейками по стенам. У входной двери в кадке стояла, растопырив мертвые листья, засохшая пальма. Сквозь закрытые жалюзи внутрь пробивался рассеянный свет. В просветах между пластинками мелькала темная зелень деревьев.

Я подошла к входной двери и толкнула. Она оказалась не заперта. Небо, перламутровое по краям, над головой было голубое, а ближе к закату — холодно-розовое. Обычное июньское небо ясной белой ночью. Когда глаза адаптировались, я осмотрелась. Меня окружал знакомый пейзаж. Заросший двор библиотеки, бетонный забор, проходная. Ворота настежь. Веет теплый ветер. Я поглядела наверх и увидела пять этажей кубического белого здания библиотеки.

"Мне почему-то казалось, что она серая, — подумала я, выходя из библиотеки. — А на самом деле она белая".

Оказывается, горящая библиотека на самом деле никогда не горела. Все десять лет это была потрясающе правдоподобная, устойчивая и сложная наведенная иллюзия.

1. Не смотри в окно

Я иногда задумываюсь — как на самом деле мир устроен? То есть вообще-то я об этом часто думаю. Последнее время так и вообще постоянно. Может, я бы и не думала, но жизнь заставляет. Иногда мне кажется, что мир похож на матрешку: множество слоев, которые по сути — одно и то же. Как иначе назвать то, что я сейчас вижу в телевизоре?

На улице темная пелена дождя, в комнате полумрак, из форточек сочится сырой холод. Дождь идет третий день. Лето, считай, уже кончилось, питерская норма по солнечным дням выбрана еще в мае. Я сижу дома, никуда не хожу, никому не звоню, и мне тоже никто не звонит, даже Хохланд — у него сессия. Видеть никого не хочется, настроение отвратительное. Валяюсь на диване с утра до вечера и смотрю телик.

На экране МТВ, "русская десятка". Бледная физиономия какого-то малолетнего рэпера в темных очках, с задранным носом. На заднем плане в разноцветных огнях мелькают всякие девчонки, каблуки, коленки, негры, бокалы с коктейлями, банки с пивом — в общем, примерно то, что я в пьяном угаре видела в "Мираже". Что там снизу написано? О, знакомое название, "Манга". Песня какая-то новая — "Не смотри в окно".

М-да, очень глубокомысленно. Так это и есть Тимофей Китахара, Маринкина любовь? Ну-ка, полюбопытствуем… Лет шестнадцати, тощий, инфантильный. Лицо на первый взгляд самое обычное, мальчишеское, ужасно самоуверенное… только неподвижное, будто ненастоящее. Оно и есть ненастоящее. Я-то вижу, что этот пацан — начинающий мастер иллюзии. Наверно, сын продвинутых родителей, наследственный иллюзионист, иначе бы такого маленького, недоученного, не пустили на телевидение. Хотя кто знает, сколько ему лет на самом деле? Может, уже шестьдесят. Глаза-то он прячет.

За спиной Китахары мелькают все те же картинки — негры, девчонки, машины. Изображение идет то цветное, то черно-белое. Как будто Китахара проваливается в серый мир, как я… А если это не случайно?! Если это своего рода игра с иллюзией? Понимает ли он сам, о чем поет?

Вот это да! Так это песня о нереальности мира… вернее, о той реальности, которую нашла я. Неужели Китахара тоже знает о сером мире? Это что — насмешка над зрителями или тайное послание для своих, кто в состоянии понять? Но как можно жить, если знаешь, что наш мир — просто картинка? Как жить в мире, если знаешь, что его нет? Причем знаешь не так, как, допустим, буддисты — философски, чисто теоретически. Они ведь тоже об этом вроде как говорят. Но одно дело — говорить, а другое дело — знать наверняка. Буквально. Знать, что можешь в любую минуту выключить эту жизнь, как телевизор. Выключаешь телевизор — иллюзия пропадает, и сидишь перед пустым серым экраном.

Поэтому я и сижу дома уже почти неделю. Все стало бессмысленно. Мир вокруг меня разваливается, теряет реальность. Нет, наоборот, — говорит во мне насмешливый голос Джефа, — это ты нашла истинную реальность. И что, легче стало?

Но вот Китахара тоже знает, и живет, причем неплохо. Он с этим как-то примирился. И его родители тоже, и те, кто эту песню сочинил. А у меня что, есть выбор? Это реальность, в которой мне предстоит жить. Смотреть на родителей и ежесекундно вспоминать, что это иллюзия…

В прихожей зазвонил телефон. Погруженная в мрачные мысли, я не тронулась с места. Но телефон все звонил и звонил. Я неохотно потащилась в прихожую и взяла трубку.

— Але?

В трубке грозно сопели.

— Кто там?

— Слушай, ты, — безо всякого предисловия произнес голос Катьки Погодиной. — В первый и последний раз предупреждаю: еще раз попробуешь клеиться к моему парню, я тебе глаза вырву, поняла?

— Кать, у тебя что, крыша едет? — хлопая глазами от удивления, спросила я. — Ты о ком?

— Сама знаешь, о ком. Ему на тебя наплевать, дошло? Он же смеется над тобой. Мой тебе совет — не позорься. Бегаешь за ним, как собачонка на привязи…

— Ни за кем я не бегаю! — разозлилась я. — Хватит бредить!

— В общем, ты ведь меня поняла? Если еще раз хоть на пушечный выстрел подойдешь к его дому, пеняй на себя!

— Да наплевать мне на твои указания, — кипя от злости, закричала я. — За кем хочу, за тем и бегаю! Это мое дело, к кому клеиться! А ты тут вообще сбоку! Еще неизвестно, чей он парень…

— Значит, по-хорошему не хотим? Ладно, увидишь, что будет. Готовься к большим проблемам, — зловеще сказала Катька и бросила трубку.

"Психопатка!" — в сердцах пробормотала я, услышав короткие гудки. Вот только Погодиной мне и не хватало для полного счастья.

Я бросила трубку и вернулась к телевизору и своим мыслям.

А вечером родители устроили мне сюрприз.

2. Хорошо иметь домик в деревне

— Как тебе наша идея? — спросила мама с довольным видом.

Я пребывала в замешательстве.

— Это кто ж такое сочинил?

— Мы давно уже думали, как отпуск провести, хотели выбраться куда-нибудь на юг, а тут позвонила тетя Нина. Помнишь ее?

— Смутно…

— А Машеньку?

— Нет… Мам, а чего я там делать-то буду?

Родительская идея была довольно неожиданная: навестить легендарные земли предков, откуда якобы пошел весь наш род. Земли располагались в Вологодской области, в лесной глухомани где-то под Череповцом. Там, в Утишье — маленькой, совершенно дикой деревне, затерянной в дремучих лесах, — жила мамина двоюродная сестра Нина и еще куча совершенно незнакомых мне родственников. Тетя Нина пару раз к нам приезжала, а я в тех краях никогда прежде не бывала и бывать не собиралась.

— Человек должен знать свои корни, — наставительно изрек папа.

— Я же там помру с тоски!

— Посмотришь, как живет простой народ. Своими глазами увидишь, что такое "натуральное хозяйство". Тебе, например, известно, что средняя пенсия в колхозе — двести рублей в месяц?

— Нина, кстати, живет в настоящей русской избе, — соблазняла меня мама. — С русской печкой…

— Можно я лучше в городе останусь?

— К тому же там и подружка у тебя будет, Машенька.

— О господи, какая еще Машенька?

Как выяснилось, у тети Нины была дочка, моя троюродная сестра, приблизительно моего возраста, которую в лучших деревенских традициях звали Маша. Знакомиться с ней мне абсолютно не хотелось, и рассказы родителей такому желанию не способствовали.

— Помню я Машку-то, — посмеиваясь, говорил папа. — Такую трудно не запомнить. Мордастая девка, белобрысая, боевая! Смотри, всех кавалеров у тебя отобьет.

— И на здоровье.

— Нет, девчонка симпатичная, энергичная… Но противная! А наглая какая! Помнится, обедаем это мы во дворе под яблоней, а она влезла на крышу сарая и сидит. Ей мать говорит: слазь с крыши, коровища! А она — хрен вам с маслом!

— Ну не при детях же, — укоризненно взглянула мама на папу.

— Ей батя кричит — слазь, дылда! — не унимался папа. — А она — хочу и сижу. Не нравится — залезайте сюда и снимайте меня. И ведь так и не слезла. Батя ее звал в детстве "Манька-Росомаха"…

От таких разговоров у меня пропадало всякое желание знакомиться со страшной троюродной сестрой. Но, впрочем, моего мнения никто и не спрашивал. Папа объявил, что выезд состоится в ближайшую пятницу; путешествовать мы будем на собственной машине, и всего-то сутки; уикэнд родители проведут в Утишье, после чего уедут обратно в город, а меня бросят на произвол судьбы у тети Нины. Вернусь же я сама на поезде, через месяц-полтора-два.

От родительских планов я отбивалась весь вечер. Но, ложась спать, вдруг подумала — почему бы и нет? Что мне здесь делать — перед теликом в депрессии и одиночестве сидеть? "Может, эта жуткая Машенька меня там грохнет, и на этом мои страдания закончатся", — оптимистично подумала я, проваливаясь в сон.

* * *

— Гелечка, проснись! — услышала я мамин голос. — Выгляни-ка в окно!

Я уселась на заднем сиденье автомобиля, где проспала всю дорогу, и увидела, что нашу машину преследуют байкеры. Целый отряд парней на мотоциклах с ревом и треском несся по обе стороны от нас. Это были, наверное, самые жалкие байкеры на свете: тощие мальчишки в ватниках верхом на замызганных "Явах" и "Уралах". Мне вспомнились настоящие байкеры, которых я несколько раз видела в Питере: брутальные мужики на своих сияющих монстрах, в темных очках, в кожаных банданах и фирменных куртках с волком на спине двигались величественно и зловеще, как звено истребителей. А эти напоминали стаю, в лучшем случае, шакалов.

— Чего им от нас надо? — зевая, спросила я.

— Делать им нечего, — буркнул папа, нажимая на газ. — Шпана. Ну вот, прокатились с почетным эскортом. В каждой деревне одно и то же.

За окном промелькнули какие-то серые крыши, и снова начался лес. А дорога становилась все хуже и хуже. Меня мутило и укачивало, но я не просила остановиться — хотелось скорее отмучиться.

Пока мы ехали по шоссе, я сидела на переднем сиденье, изучая карту; позднее, когда машина свернула на проселок и углубилась в поля, я перебралась назад, где то дремала, то смотрела в окно, то страдала от тряски.

До Утишья мы добрались уже на закате. Машину последний раз тряхнуло на ухабе, и я окончательно проснулась.

— Наконец-то, — вытирая лоб, сказала мама. — Боже мой, какая тяжелая дорога!

Еще не отойдя от дремы, я выбралась наружу, и передо мной распростерся сельский пейзаж — пыльная грунтовка в огромных колдобинах у обочин, пижма и лебеда в половину человеческого роста, повсюду бесконечные огороды с сочной изумрудной капустой и цветущей картофельной ботвой, среди них — большие серые избы, окруженные лабиринтами всяких пристроек и сараев, за огородами — поля, и со всех сторон черной бахромой вдоль горизонта — лес.

Папа вылез из-за руля и принялся разминать спину. Мама глубоко вздохнула:

— А воздух-то какой чистый!

— А по-моему, тут чем-то пованивает, — пробормотала я.

— Где же наши родственнички? — поинтересовался папа, заглядывая через дощатый забор в ближайший двор. — Почему не встречают?

— Нина! Тетя Маша! — закричала мама, приоткрыв калитку. — Свои приехали!

Не прошло и полминуты, как во дворе раздались приветственные возгласы, и мы оказались в объятиях родственниц. С тетей Ниной я была знакома и раньше, с тех пор, когда она приезжала в Питер от чего-то лечиться и жила у нас, а с двоюродной бабкой познакомилась впервые — бабка, тоже Маша, оказалась мелкой, жилистой, с цепким взглядом, в белой косынке, повязанной на манер первых комсомолок. Выразив ритуальный восторг от встречи с мамой и папой, родственницы принялись вертеть во все стороны меня, критически высказываясь насчет моего чахоточного внешнего вида и обещая превратить за ближайший месяц в жирного, пышущего здоровьем розового поросенка.

— А где ваша Машенька? — спросила мама.

— Да носится где-то с утра, шалава, — едко сказала бабка. — Ничего, небось скоро явится. Как узнает, что городские приехали, так и прискачет поглядеть.

Улучив момент, я отошла от женщин и уселась на травке у обочины. Меня еще слегка мутило после дороги, а земля казалась такой приятно твердой и устойчивой. У машины открыли багажник, и папа с каким-то потрепанным мужичком, которого мне не представили, начал таскать в избу вещи. Я перевела взгляд на панораму улицы и увидела вдалеке тучу пыли. Туча с ревом приближалась. Вскоре уже можно было разглядеть внутри нее мотоцикл.

— А вот и Машка, легка на помине, — услышала я голос тети Нины и вскочила на ноги.

К крыльцу, взревывая, подкатил здоровенный, облепленный грязью "Урал". За рулем "Урала" сидела девчонка примерно моего возраста. На глазах у нее были темные очки, на которые свешивалась белобрысая челка. Русая коса присутствовала, но была она не до пояса, как я ожидала, а маленькая, кривенькая, загнутая кверху в виде скорпионьего жала. На девчонке были тренировочные штаны цвета хаки, черный топик в обтяжку с выложенной крупными стразами надписью "Шанель" и заношенные кроссовки на босу ногу. Накачанный бицепс левой руки украшала черная татуировка "кельтский хвост".

— Добрый день, — глухим голосом сказала я, стараясь придать себе самоуверенный вид.

— Здорово, — мрачно ответила девчонка. Несколько секунд мы глядели друг на друга. Потом она неторопливо сняла темные очки. Я увидела ее глаза — один синий, другой зеленый — в обрамлении густых ресниц. Синий смотрел сквозь меня с надменным равнодушием античной статуи. А зеленый — робко и подозрительно. Я бы даже сказала, испуганно.

Я вгляделась в зеленый глаз, как более дружелюбный, и вдруг меня осенило: "Да она меня боится еще больше, чем я ее!" Мне сразу значительно полегчало.

— Привет, я Геля, — весело сказала я. — Ты, наверно, Маша?

Девчонка кивнула, исподлобья меня рассматривая.

— Как это "Геля"? Галина, что ли? — спросила она низким грудным голосом.

— Геля — это Ангелина.

— Ни фига себе имя. А у нас в Краснозаводском Евфимия есть.

— "Ангелина" означает — "ангельская". Мне нравится. Почти Анжелика.

Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. У ворот родители и прочие родичи болтали, перетаскивали из машины вещи в избу.

— А почему у тебя глаза разные? — спросила я. Маша замялась.

— Я левым не вижу, — сказала она. — Он слепой. С позапрошлого года. Подралась с одним… — последовал забористый эпитет. — Ну, он тоже свое получил.

Я ужасно смутилась. Тоже мне, нашла о чем спросить для поддержания светской беседы!

— Извини… Синий глаз у тебя очень красивый, — пробормотала я, чтобы спасти положение. — Ой, прости. Зеленый тоже ничего.

Я понимала, что плету дикую чушь, а Маша внимательно слушала и молчала. Сейчас она выбьет глаз мне, подумала я, глядя на татуировку, и будет совершенно права. Но она вдруг простодушно расхохоталась. И я сразу почему-то перестала ее бояться.

— Чем тут так везде воняет? — поинтересовалась я.

— Ты о чем? — Машка потянула носом воздух. — А, так это ж навоз. Воняет, говоришь? А я не замечаю. Ничего, тоже скоро привыкнешь.

Разговор снова увял. Я поглядела на дом и спросила:

— А у вас русская печка есть?

— Конечно.

— Круто! А спать на ней можно?

— Можно, — хмыкнула Машка. — Но не нужно. Душно очень.

— Пошли дом посмотрим? — предложила я. — Печку и прочие коромысла?

— Чего там смотреть-то? — буркнула сестра. — Ну, пошли, если тебе интересно…

* * *

Изнутри бабкин дом напоминал не шибко модернизированную избу из музея памятников древнерусского зодчества. Первое, на что я наткнулась, была та самая печка. Она занимала полкомнаты, гармонично разделяя дом на две части — хозяйственную и парадную. Мебель в парадной части: буфет, стол, стулья и прочее — была самая обычная, старая и потрепанная, за исключением роскошного кованого сундука, в который с легкостью поместилось бы все наше семейство. Дощатый пол был застелен полосатыми половиками этнографического вида. На окнах цвели вездесущие герани. В красном углу, накрытый вологодским кружевом, матово поблескивал телевизор "Рекорд". Я заглянула за печь и обнаружила там железную кровать, холодильник и электроплитку.

— Разве вы не в печи готовите? — удивилась я.

Машка объяснила, что печь бабка топит только зимой, а летом использует ее в качестве запасного холодильника. И что вообще-то бабка живет здесь одна, и Машка с матерью ходят к ней в гости, а живут на другом конце деревни. Но я буду жить именно у бабки, потому что у тети Нины нет места.

— А здесь оно есть, ты хочешь сказать? — Я обвела взглядом комнату. — Как я понимаю, кровать бабушкина, значит, мне придется спать на печке?

— Не на печке, а на сундуке, — возразила Машка. — И не "я", а "мы".

— В смысле?

— Я тоже тут буду жить до твоего отъезда. Мать так сказала. Небось рада от меня избавиться на пару недель…

Я невольно обрадовалась этой новости. За полчаса знакомства Машка успела мне понравиться. Что касается спальных мест — разумеется, мне хотелось бы спать именно на печи, раз уж довелось пожить в деревне. Но я подумала, что на сундуке — не менее романтично.

— А как тут у вас развлекаются? — спросила я, когда мы вышли на крыльцо.

Машка пожала плечами:

— Да никак. Дискотеки в клубе по субботам. Кино показывают… Все обычно. Пьянки-гулянки. Ну, рыбу ловим…

— Ничего, — пообещала я, — скоро вы тут забудете, что такое спокойная жизнь. Только я с начала осмотрюсь…

С осмотром пришлось подождать: на крыльце нас перехватила бабка и загрузила трудовыми заданиями. В доме жизнь кипела ключом. Тетя Нина и с ней толпа еще каких-то сельских обитательниц в честь нашего приезда готовили грандиозное пиршество. У бабкиного крыльца скопилось уже не меньше десятка родственников, и постоянно подходили новые, требуя от мамы и папы, чтобы их узнали и расцеловали.

— Им только повод дай нажраться, — бурчала Машка, глядя на родственников с неприязнью.

За хлопотами незаметно наступил вечер. Родственники переместились в дом, поближе к столу, заставленному чудовищным количеством алкоголя. Усталая и голодная, я сидела на перилах крыльца, глядя, как солнце заходит на зубчатый край леса, и начинала скучать по городу.

— Гелечка, посмотри, какое небо! — раздался за спиной мамин голос. — Бирюзовое!

Небо действительно отливало зеленью, как на картинах Васнецова. К западу его необычный голубовато-зеленый оттенок бледнел и становился прозрачнее, постепенно превращаясь в холодный розовый — словно вино разлилось в морской воде.

— Нет, воздух-то какой! — продолжала восторгаться мама. — Пьянит! Голова кружится!

В небе уже начали появляться звезды. Я подумала, что сегодня ночью городской смог наконец-то не помешает мне увидеть Млечный Путь — один раз я его уже видела, в Сиверской. Небо там казалось перевернутым сияющим колодцем — оно было усыпано звездами так густо, что для космической пустоты не оставалось места…

— Послезавтра мы уедем, а ты останешься, — задумчиво сказала мама. — Смотри, не скучай. Бабулю слушайся, по хозяйству ей помогай. Машке в обиду не давайся. Если за грибами в лес пойдете, то обязательно надевай резиновые сапоги и косынку — говорят, есть энцефалитные клещи…

— Да знаю я все, мам, что я, маленькая, что ли?

— …И гадюки водятся. Речка тут есть, Утка… — Мама вздохнула. — В общем, купайся, загорай, сил набирайся. Мозгу тоже надо отдыхать. Теобальд Леопольдович так и сказал…

— Кто?! — подскочила я.

— Твой учитель, кто же еще, — удивленно взглянув на меня, ответила мама. — Позвонил нам на той неделе и посоветовал увезти тебя из города. На природу, говорит, ее отправьте, или куда-нибудь подальше. Очень, говорит, ваша девочка устала, что негативно сказывается на ее успехах…

"Сволочь старая!" — злобно подумала я, сжимая кулаки. "Увезите ее куда-нибудь подальше!" Ишь, о здоровье моем позаботился! Кто его просил, гнома-переростка?

— Ты ведь действительно устала, Гелечка. Нервная, дерганая, кричишь на всех… Может, сердечные дела не ладятся? — лукаво спросила мама.

— Нет у меня никаких сердечных дел! — рыкнула я, кипя от злости. — Я же сто раз говорила, что всех людей ненавижу!

— Даже Сашу Хольгера?

На мгновение я онемела.

— Что ты сказала?

— Совсем забыла: тетя Наташа звонила перед самым отъездом, просила тебе передать, чтобы ты зашла за фотографией. Самую красивую, говорит, подобрала…

— Какой еще фотографией?

— Сашиной. Ты ведь вроде просила у него фотографию на память?

Слушать этот бред было выше моих сил. Надо же все так извратить! Теперь, когда все уже давно умерло и отгорело! Еще и тетю Наташу впутали! Теперь вся Старая Деревня уж точно будет считать, что я влюбилась в Сашу Хольгера и преследую его, домогаясь взаимности.

На крыльцо очень своевременно вышла тетя Нина — скликать гостей к столу. С горящими щеками я сорвалась с перил и убежала в дом.

3. Семья вурдалаков

Праздничный банкет казался бесконечным. Время близилось к одиннадцати, а народ и не думал расходиться. Несмотря на шум и гам, я сидела и от усталости засыпала прямо за столом. Бабка и тетя Нина уже несколько раз предлагали мне пойти спать, но я упорно отказывалась, поскольку намеревалась попробовать местный самогон и ждала удобного момента, когда на меня не будут смотреть родители. Пьяные тосты мужиков и крикливое перешучивание теток, так раздражавшие вначале, теперь совершенно меня не трогали, как будто я оказалась в невидимом коконе, глушившем все звуки и запахи.

В дверях появилась Машка с недовольной физиономией. Она несла толстое сложенное одеяло.

— Ангелина! — позвала она. — Пошли спать, ну их к дьяволу!

Вокруг раздался хохот, посыпались шуточки. Бабка замахала мне рукой, изгоняя из-за стола. Я незаметно взяла соседскую стопку с самогоном, быстро глотнула, в ужасе закусила соседским же бутербродом с сервелатом и пошла за сестрой.

На выходе я столкнулась с тетей Ниной.

— Пошли, дам тебе одеяло, — сказала она и повела меня за печь. — Ничего, ночи сейчас теплые, а тут, сама видишь…

В комнате за печью в несколько глоток, с подвываниями, орали "Подмосковные вечера".

— А разве я не на сундуке буду спать? — упавшим голосом просила я.

— Завтра — на сундуке. А сегодня в доме спальных мест нет, так что поспите с Манькой на сеновале.

С меня тут же слетел весь сон. Я схватила одеяло и устремилась за дверь.

Единственным источником света в обозримом пространстве были луна и тусклый фонарь у дороги, метрах в ста от бабкина двора. Я шагнула с крыльца в ночь, как нырнула в океан тьмы. Но скоро глаза привыкли. Освещенные окна избы вместе с приглушенным пением остались позади. Я разглядела Машку, которая уверенно куда-то шла через двор, таща одеяло, приметила темные прямоугольники хозяйственных построек, огоньки вдалеке, в окнах других домов. Луна была настолько яркой, что ее свет не позволял разглядеть звезды. Вскоре мне начало казаться, что в лунном свете постройки отбрасывают тени.

— Вот это луна у вас, даже глядеть больно, — щурясь, сказала я.

— Так полнолуние же, — равнодушно сказала Машка.

Я еще раз посмотрела на луну, и у меня в голове начал зреть замысел.

Что собой представлял сеновал, в темноте было не разобрать, но забираться на него предстояло по приставной лестнице. Я с трудом затащила свое одеяло и провалилась в пахучее и колючее сено. На сеновале было темно, хоть глаз выколи. Это было царство звуков и ощущений. Я разровняла под собой сено и легла на спину, завернувшись в одеяло, как в кокон, и вытянувшись во весь рост. Рядом, вздыхая и что-то недовольно бормоча, ворочалась невидимая Машка. Где-то поблизости зудел комар. Сквозь щели полосами струился лунный свет.

— Ты спишь? — прошептала я.

— Почти, — сонно отозвалась сестра.

— А здесь классно. Я думаю, буду здесь все время ночевать.

Из темноты донеслось мрачное хихиканье.

— Посмотрим, что ты утром скажешь. Еще в избу греться убежишь. Все, спокойной ночи.

Но спать мне расхотелось, зато возникло желание поболтать.

— Маш, как ты относишься к тому, что сегодня полнолуние?

— Гм?

— Вампиры, оборотни и все такое. Ты веришь в вампиров?

Сбоку донеслось сонное "нет".

— А хочешь, одну правдивую историю расскажу? Называется "Кровавый сеновал". Про мою подругу Маринку. Однажды она приехала к родственникам в деревню, а тетка ей и говорит: в доме места нет, пьянки-гулянки, иди-ка ты лучше ночевать на сеновал. А моя дочка тебя проводит. И подходит к ней девочка — в принципе, самая обычная, только глаза почему-то красным светом светятся. А звали ее… Марфуша.

— Чего? — услышала я после долгой паузы, — голос был уже почти не сонный.

— Дальше рассказывать?

Не услышав отказа, я азартно принялась фантазировать, накручивая одни ужасы на другие. Дела у Маринки складывались все хуже и хуже. Зловещая Марфуша завела ее в чащу, к кровавому тотемному столбу, увешанному черепами жертв, и там бросила; потом бедная девочка долго бродила по лесу, натыкаясь на обглоданные кости и странных существ, которые за ней гонялись с голодным воем. Машка меня не прерывала, и вскоре я разглядела, что она полулежит, опираясь на локоть, и внимательно слушает. Я слегка ослабила напряжение, позволив Маринке выйти к одинокому лесному хутору. Откуда же ей было знать, что именно этого места надо было избегать, как огня?

— …Когда она зашла в дом, там никого не было — только большое старинное зеркало. "Не смотри в него!" — сказал ей внутренний голос. Но она не послушалась и посмотрела. И увидела, что на нее из зеркала смотрит замученная принцесса. У принцессы было белое лицо, красные губы и повязка на шее, а левую руку она держала за спиной…

— Почему? — глухим голосом спросила Машка.

— Да, почему, спросила она. И принцесса из зеркала ответила: я — это ты в будущем, и рука твоя скоро достанется демонам, и, отведав твоей крови, они будут преследовать тебя до конца. До твоего конца, разумеется.

"Убегай отсюда!" — сказал Маринке внутрений голос, но она опять его не послушалась, продолжая рассматривать принцессу в зеркале и думая, о чем бы еще ее спросить. А принцесса вдруг высунула из зеркала другую руку с длинными острыми когтями, схватила Маринку и начала тянуть к себе. Лицо ее исказилось, изо рта показались клыки, и Маринка поняла, что зеркало было ловушкой, а принцесса — демоном. Маринка рванулась из последних сил и оторвала себе руку…

Я сделала паузу, ожидая Машкиного смеха, но не дождалась. Зато увидела, как лунный свет отражается в Машкиных широко раскрытых глазах.

— И чего дальше было? — нетерпеливо спросила она.

— Ну как, интересно?

— Угу. Только жутко очень. Я же теперь не усну…

— Да ты что? — поразилась я. — Правда, страшно? Ну ладно, тогда слушай дальше. В общем, побежала Маринка обратно в лес. Бежит, а кровь так и хлещет…

Еще с полчаса, не меньше, продолжались Маринкины хождения по мукам. Под конец у меня пересохло во рту и начала иссякать фантазия, Машка жадно слушала — я только поражалась ее дикости.

— В общем, нашла она наконец дорогу домой, — устало заканчивала я. — Входит, а там за столом — бабушка, тетя, дядя, куча родственников, Марфуша — и все вампиры. А на столе перед ними пустое блюдо. И бабушка ей говорит: мы тебя специально из города сюда пригласили, потому что нам нужна была ежегодная жертва, и эта жертва — ты! Полезай-ка на блюдо! Ф-фу! Конец!

— И чего, так и сожрали ее? — потрясение спросила Машка.

— Естественно.

— А как же она тебе потом эту историю рассказала?

— Кто?!

— Да твоя подруга, Маринка.

Я не поверила своим ушам:

— Ты что, думаешь, это все правда?!

— Ты же сама говорила — правдивую историю расскажу…

Я была потрясена. Просто жуть, до чего здесь, в деревне, дремучий народ. В вампиров не верит, а байку от правды отличить не может! Зато передо мной замаячило новое развлечение. Я представила, как запугаю Машку за две недели, и усмехнулась.

Машка по-прежнему лежала, опираясь на локоть, и задумчиво глядела куда-то мне за спину.

— Маш, — прошептала я через полминуты, душа в себе смех, — может быть, мне кажется, но, по-моему, у тебя глаза светятся.

Троюродная сестра дернулась.

— Врешь!

— Ну-ка повернись… Слушай, точно сейчас что-то красное промелькнуло! Ой, а вдруг ты меня ночью загрызешь?

— Отвяжись ты от меня, и так тошно, — простонала Машка, поворачиваясь ко мне спиной.

Я, мысленно хохоча, поплотнее завернулась в одеяло и собралась спать.

* * *

Вскоре я уснула, и мне приснился сон. Сон был странный и неприятный, хотя вроде бы ничего плохого в нем не происходило. Мне снилось, что я нахожусь в бабкиной избе, рядом со мной — Машка, а в красном углу на месте телевизора стоит старинное зеркало из квартиры Хохланда. Мы с Машкой в него смотримся и спорим, у кого красивее глаза. Она говорит, что самыми красивыми считаются синие и зеленые глаза, а поскольку у нее есть и такой, и такой, то выигрывает, конечно же, она. "Ничего подобного, — говорю ей я. — Вот у меня глаза действительно зеленоватые, особенно при дневном свете, а у тебя они серые, как немытая шея". — "На себя посмотри!" — возмущается Машка. Я смотрю на свое отражение и вижу, что она права: у нас обоих одинаковые глаза — тусклосерые…

Испугавшись непонятно чего, я проснулась и увидела Машку. Она не спала. Снова приподнявшись на локте, она пристально смотрела мне в лицо. У меня по спине побежали мурашки.

— Ты чего? — сдавленным голосом спросила я.

Машка не ответила, только ее глаза блеснули в лунном свете.

— Чего уставилась, говорю?

— Так просто, — странным тоном ответила Машка, не отрывая от меня взгляда.

Мне стало жутковато. Может, она лунатик? Или на голову больная? Я же ничего о ней не знаю, полдня назад познакомились. Сейчас как набросится…

— Что-то мне не спится, — нервно сказала я. — Пойду-ка прогуляюсь до дома.

— Иди, — тем же странным тоном ответила Машка, провожая меня взглядом.

Я на ощупь нашла лестницу и спустилась во двор.

Во дворе было тихо, как в гробу. В городе даже ночью всегда есть какой-никакой звуковой фон от транспорта, но эта абсолютная тишина угнетала психику и давила на барабанные перепонки. Луна полностью доминировала над пейзажем. Ее холодный свет слепил, как направленный в глаза прожектор. Гульба в доме закончилась, и хотя в одном из окон еще горел слабый свет, ничто не нарушало покой бабкиного двора. Я перевела дыхание и пошла на огонек. Неужели там не найдется какой-нибудь свободной лавки? Ночевать поблизости от Машки мне расхотелось.

Я прошла уже больше половины пути, периодически спотыкаясь о невидимые кочки, когда мне почудилось какое-то движение в темноте слева. Я остановилась, пытаясь разглядеть. Все было тихо. Но стоило сделать шаг, как совсем близко от меня раздались звуки, от которых заледенела кровь. Это было низкое угрожающее рычание. Услышать такое звуки во мраке ночи — это уже чересчур. Я опрометью кинулась к дому. Мне в спину свирепо рявкнули, и снова наступила тишина.

Задыхаясь и чудом не падая, я добежала до крыльца. Дверь была приоткрыта, между ней и косяком пробивался слабый свет. "Спасена!" — выдохнула я, поднимаясь на крыльцо. В этот момент на меня обрушилась волна перегара, и вслед за ней раздался шаркающий звук шагов. Я рефлекторно отшатнулась назад, и не зря — существо, возникшее на крыльце, могло бы вселить ужас и в более здравомыслящего человека, чем я. Белесая перекошенная рожа, напоминающая маринованную бледную поганку; стоящие дыбом всклокоченные волосы; поступь и жестикуляция чудовища Франкенштейна; глухой невнятный хрип, доносящийся из зловонной пасти… Монстр вывалился на крыльцо, икнул, перегнулся через перила, и из его рта с отвратительными звуками потекло что-то черное. Своим воспаленным сознанием я первым делом подумала, что это опившийся крови вурдалак. Не к месту вспомнился зпизод из собственной байки: "И показалось Маринке, что тотемный столб выкрашен черным лаком, но, подойдя поближе, она поняла, что это блестит при полной луне свежая кровь…"

Прочистив внутренности, вурдалак поднял голову и вдруг заметил меня. Раздался невнятный возглас, и в мою сторону протянулась здоровенная лапа. Не тратя времени на размышления, я кинулась обратно к сеновалу. Машка с ее странным поведением казалась мне в тот момент милым и приятным соседом.

Впопыхах я забыла о другой опасности. В темноте, на этот раз справа от меня, снова раздалось свирепое рычание. На этот раз оно сопровождалось фырканьем и металлическим лязгом. Тут до меня дошло — да это же просто цепная собака! Я вгляделась во мрак, и стало смешно: жуткие звуки издавал ушастый песик ростом едва ли мне до колена. Я подошла поближе, наклонилась к страшному зверю и потрепала его по загривку:

— Ах ты, маленький! Да какие мы грозные!

Рычание мгновенно прекратилось с таким звуком, как будто пес захлебнулся собственными слюнями. Я тихо рассмеялась и пошла дальше.

* * *

Темный шелестящий пахучий сеновал показался мне родным домом. Машка лежала там же, где и прежде, свернувшись в клубок, и, кажется, спала.

— Боже мой, как же хочется в Питер! — простонала я, валясь на сено. Машка подняла голову.

— А, это ты, — сонно сказала она. — А чего уходила? До ветру?

— Куда-куда?

— Да неважно. Я думала, ты испугалась и ушла в дом спать.

— Я и хотела, — буркнула я, заворачиваясь в одеяло. — Нечего было так на меня смотреть. Специально меня пугала, что ли?

— Не специально. Просто от твоих рассказов у меня сон пропал, ну я лежала и думала о вампирах и всем таком, а потом в голову такие странные мысли полезли, как будто чужие: а что, думаю, если действительно прокусить ей горло да крови попробовать? Каково оно? И, знаешь, даже зуд такой в челюстях появился…

Я засмеялась, не зная, верить или она меня разыгрывает.

— А сейчас крови не хочется? — на всякий случай спросила я ее, устраиваясь, спать.

— Уже нет. Странно так — накатило и отпустило…

Вскоре Машка уснула, на этот раз по-настоящему, и принялась громко храпеть. Я лежала на спине, смотрела, как в щели светит луна, чувствовала, как под одеяло ко мне медленно пробирается ночной холод, а шею колют травинки, и в ушах звучал голос Джефа: "…когда ты в следующий раз… провалишься в серый мир…"

Хотела спрятаться в деревне? Вот, получи, нет мне нигде спасения. Джеф не шутил. Так что с Чистым Творчеством для меня покончено.

Я размышляла об этом безо всяких истерик, спокойно и почти безразлично, принимая как данность. Если я хочу выжить, то должна стать такой, как все. Жить жизнью нормального человека. Чем я с завтрашнего дня и займусь.

Никакой радости мне это решение не доставило. Тем не менее, приняв его, я успокоилась и наконец смогла уснуть.

4. Жизнь нормального человека

— Ангелина, стой! Только не к сараю!

— А что?

— Душман, — исчерпывающе объяснила Машка, указав на симпатичную мохнатую дворняжку, лежащую на траве метрах в пяти от нас. Приглядевшись, я заметила, что собачка прикована к сараю могучей цепью.

Вообще-то мы шли смотреть на кроликов. За завтраком я попросила Машку провести для меня обзорную экскурсию по бабкиному хозяйству.

— Держись от него подальше, а то и глазом не моргнешь, как Душман тебя сожрет.

— А я ему ночью шею чесала, — растерянно сказала я.

Машка взглянула на меня, как на камикадзе.

— Он, наверно, офигел от такой наглости, — предположила она. — Тебе просто повезло.

— Я еще раз попробую.

— Жить надоело?

Не ответив, я медленно двинулась в сторону Душмана. Пес лежал неподвижно и глядел на меня, не отрывая глаз. Взгляд у него был нехороший. Спиной я чувствовала напряжение сестрицы. Я сделала еще шаг, остановилась и принялась улещивать пса:

— Душманчик, Душманчик! Кто у нас такой лохматенький? Кто у нас такой зубастенький? Иди сюда, я тебя поглажу!

В ответ Душман, не шевельнув даже ухом, приоткрыл пасть и беззвучно зарычал.

— Не связывайся с ним, — раздался позади Машкин голос. — Он же цепной. Полудикий. И при этом хитрый, как черт. Он только бабку слушается, она ведь чуть что — тяпкой по хребту…

На мгновение я преисполнилась сочувствием к бедному псу. В следующий миг Душман взвился в воздух и налетел на меня. Вернее, попытался налететь — его остановила цепь. Я отскочила сразу метра на полтора. Пес рвался с цепи, заливаясь хриплым кровожадным лаем, и всячески выражал желание порвать меня на куски и съесть. Машка за моей спиной заржала во всю глотку.

— Вот уродец! — высказалась я, очутившись на безопасном расстоянии от пса. — Я к нему со вей душой, а он!

— Он только один язык понимает, — отсмеявшись, сказала сестра. — Язык тяпки.

— Я его приручу, — упрямо заявила я. — В нем должно быть светлое начало. Он у меня еще из рук есть будет.

— Если не покормишь недели две, тогда, может, и будет. Вместе с руками.

Уходя, я мысленно бросила Душману вызов: "Мы еще посмотрим, кто кого". Пес широко распахнул пасть и проводил меня голодным взглядом. Мне почему-то стало тоскливо.

— Маш, что-то мне расхотелось смотреть на кроликов, — сказала я минут через пять. — Пойду, прогуляюсь по лесу, ладно? Мне надо побыть наедине с собой.

— Куда ты пойдешь? — подозрительно спросила сестра. — В лес? Ну-ну!

— А что, в лесу тоже сожрут? — съязвила я.

— Именно в лесу первым делом и сожрут. Дура, не волки. Волки летом на людей не нападают. Там воинская часть, секретный объект…

— Какой еще секретный объект?

— Пусковая шахта. С баллистическими межконтинентальными ракетами. Только имей в виду, это военная тайна.

— О Боже…

— Там солдаты, которые при этой шахте, все сплошь радиоактивные мутанты. Кроме того, у них от радиации совершенно крыша съезжает. Если встретишь такого в лесу, все — считай, тебе хана. А если в другую сторону пойдешь, то угодишь прямо в болото. Там даже местные тонут, что уж говорить о городских…

— Тогда я пойду на реку, — упорствовала я. — Что, и там сожрут?

— На реке — нет. Но там браконьеры.

— Ну и что?

— Да ничего. Изнасилуют и отпустят.

— Да ну тебя к черту с твоими дурацкими шутками! — рассердилась я и, ускорив шаги, пошла к дому. Позади радостно хохотала Машка. Ишь, как быстро научилась дразниться. Главное, она так и не призналась, соврала насчет опасностей или нет.

Я прошла за дом, влезла на сеновал, зарылась там в сено и погрузилась в мрачные мысли. Пахучую сухую траву золотило утреннее солнце, снаружи доносился беззаботный Машкин голос. Но это ничего не меняло. Мир был по-прежнему сложен, непонятен и полон опасностей.

Мои пальцы нащупали в кармане Сашину фотку, Я вытащила ее на свет и вопросительно посмотрела в глаза своему бывшему идеалу. "Не парься, — прочитала я в них ответ. — Ты больше не мастер реальности, да и я не идеал. Ничего не выйдет". Я мысленно согласилась и со вздохом Убрала фотографию в карман.

Так начиналась моя жизнь нормального человека. К вечеру воскресенья наконец угасла грандиозная пьянка, сельские родственники постепенно расползлись по своим дворам, и мои родители уехали в город. Я осталась одна: в дикой местности, в чужом доме, с незнакомой бабкой и почти незнакомой сестрицей. Я засыпала в темноте на жестком матрасе на сундуке, в котором с каждой ночью оставалось все меньше романтики; заклепки впивались в бока, и спящая Машка, оттеснив меня на самый край, сопела прямо в ухо. Я слушала скрипы и шорохи старинной избы и сама себе казалась чужой, как будто настоящая Геля осталась в городе.

5. Меловой карьер

Несколько дней спустя мы с Машкой сидели на траве у самого берега реки Утки, мочили босые ноги в воде и плели венки из кувшинок. Идея была моя, и не сказать, что из самых удачных. У кувшинки красива только желтая чашечка, а ведь еще у нее есть длиннющий склизкий стебель, воняющий, как гнилая картошка, и покрытый какой-то бурой слизью. Впрочем, этой странной Машке было, по-моему, все равно. Такое ощущение, что до знакомства со мной ей и в голову не приходило плести венки из кувшинок, и теперь ее это страшно прикалывает. Я, морща нос, доплетала свой венок и как раз думала, что ни за что в жизни его не надену, когда вдалеке за лесом загрохотало. Сначала удар, как от взрыва, — "б-у-уух" аж земля завибрировала, а потом — глухой длинный нарастающий рокот, как будто где-то в бездонную пропасть обрушивалась десятикилометровая гора. Я посмотрела в небо, хотя и так знала, что оно ясное — уютное, бирюзовое с розовым краем деревенское небо. "Гроза, что ли?" — подумала я, косясь на Машку. Она на грохот не обратила внимания вообще, будто его и не было. Лицо у нее было спокойное и сосредоточенное на работе. Может, у меня начались слуховые галлюцинаци?!?

Рокот начал затихать. Но теперь к нему добавился свист. Это было что-то новенькое. Я не выдержала и повернулась к Машке:

— Слушай, а что это такое…

Свист нарастал, становился все пронзительнее и вдруг превратился в звонкое "шмяк". Мне по лицу хлестнула прибрежная грязь. Я с визгом вскочила на ноги. Машка уставилась на меня и захохотала, как гиена.

— Хватит ржать! Ты это видела?! — крикнула я, вытирая лицо.

— Ну видела, — послушно перестав веселиться, сказала Машка. — Ну и что? Подумаешь, Чуть-чуть забрызгало. Вот если бы он тебе на голову упал, это было бы не смешно, а грустно.

— Кто — он?!

— Камень.

Меня охватили нехорошие предчувствия.

— Какой еще камень?

Машка со вздохом поднялась с травы, пошарила рукой в воде у берега и выловила здоровенный — с ладонь — плоский серовато-белый булыжник с острыми рваными краями.

— Вот этот.

Я представила, как эта каменюга со свистом падает на голову, и мне стало плохо.

— Я чего-то не въезжаю… а почему он по воздуху летел?

— Так взрывы же, — пояснила Машка. — Это ж не настоящий камень, это кусок мела. Там, за железкой, возле Краснозаводского — меловой карьер. Типа мел добывают. Взрывают стенку, осколки и разлетаются во все стороны. Бабка говорит, километра за три их находят. И к нам во двор залетали не один раз.

"О, блин! — подумала я. — Значит, вот откуда грохот. Ну и местность. Атомные ракеты, браконьеры, псы-людоеды, да еще, оказывается, и камнепады бывают. А не вернуться ли мне по-быстрому в город?"

— Там, на карьере, очень интересно, — продолжала Машка. — Только детей близко не подпускают. Да и вообще никого не пускают, когда взрывают. А когда не взрывают, туда все шастают. Мужики за мелом, мальчишки — купаться, парни — за трилобитами.

— За чем, за чем?

— За трилобитами, — четко и внятно, как умственно отсталой, повторила мне Машка и сунула под нос осколок. И я увидела, что из камня торчит окаменелая ракушка, а из ракушки — окаменелые клешни и чья-то окаменелая морда. — Вы что, по биологии не проходили? Меловой период. Триас, юра, мел. Сколько-то там миллиардов лет назад. По всей планете — теплые моря. В морях всякие твари. Сине-зеленые водоросли, многоножки, плавучие динозавры… панцирные рыбы… не знаю, кто там еще водился… Опять же, трилобиты.

— Хе, — сказала я, снова садясь на траву. — И чего… там, в карьере… много этих самых трилобитов?

— Да полно. Там после взрыва, как очередную стенку снесут, так красиво! Как будто срез первобытного моря. Все видно, как тогда было. И водоросли, и многоножки, и панцирные рыбы — все отпечаталось…

— Так чего же мы здесь сидим?! Побежали скорей туда!!!

Машка помотала головой с равнодушным видом:

— Сейчас не пустят. Ты что, там же рабочие. А вот завтра с утра…

* * *

Следующим утром я напомнила Машке про карьер, и мы отправились в поход. Сначала долго ехали на великах по лесной тропинке. Сосны постепенно редели. Я заметила, что на стволах с одной стороны появился белый налет. "Оно?" — спросила я Машку. Она кивнула. Поблизости от тропинки все чаще попадались белые камни — примерно такие же, как тот, что прилетел вчера на реку, только раз в пять крупнее. Лес кончился. Карьер мы увидели еще издалека. Посреди зеленого луга зиял гигантский снежно-белый кратер. Над ним висело белое облако пыли. Подъехав поближе, я увидела, что на дне провала находится озерцо. Вода в нем больше всего походила на снятое молоко. В озерце бултыхалась компания мальчишек. Сверху они казались белыми карликами. На другой стороне карьера виднелись какие-то постройки и стоял белый трактор странной конфигурации. Стенки карьера местами были просто крутыми, а местами — абсолютно отвесными. Трава над обрывом была испещрена белыми пятнами.

Машка с лязгом уронила на землю велосипед и по-кошачьи выгнула спину, разминаясь после поездки.

— Они что, сумасшедшие? — спросила я, указывая на мальчишек в белой воде.

— Да там нормальная вода. Ну и что, подумаешь, белая? Всяко чище, чем в Утке. Только нырять страшно. Я как-то нырнула и не понимаю, где верх, где низ. Искупнемся?

— Я купальник не взяла, — отказалась я. — А без него при них не хочу.

Машка хмыкнула.

— Тебя мел облепит с головы до ног, вообще будет непонятно, девочка ты или мальчик.

— Тем более не хочу. Полезли лучше, покажешь мне трилобитов и прочие окаменелости.

На лице сестрицы появилось упрямое выражение. Ей-то на трилобитов было наплевать. Она приехала купаться.

— Ну иди, иди, — сжалилась я над ней. — Я одна полазаю.

Мы спустились в карьер по длинному острому гребню, напоминающему спину динозавра. На дне карьера расстались: Машка свернула направо, вниз — к озерцу, а я полезла влево, к свежевзорванной стенке.

Пробираясь между хаотически разбросанными глыбами окаменевшего мела, я глазела по сторонам, и жгучий азарт первооткрывателя смешивался с легким разочарованием. После Машкиных рассказов перед моим внутренним взором вставали красочные и жутковатые картины бурной жизни первобытного моря, похожие на картинки из энциклопедии "Жизнь до начала времен", и я подсознательно надеялась увидеть нечто вроде цветной голограммы с пожирающими друг друга панцирными рыбами. Здесь же все больше напоминало древнегреческий барельеф — белый, застывший и к тому же изрядно пострадавший от рук варваров. Только если остановиться и хорошенько приглядеться, из неровных белых стен начинали выступать нежные очертания морских тварей, умерших миллиарды лет назад. Невообразимая древность этого мелового моря давила на психику. Дышать было трудно. Глаза ела мелкая пыль. Я вся изгваздалась в мелу, но все равно упорно лезла к намеченной стене. В подобных местах я всегда становилась слегка одержимой.

* * *

— Ну как? — Голос Машки пробудил меня от транса. — Нашла что-нибудь?

После купания вид у сестрицы был дивный — как будто она извалялась в густой сметане. Я окинула ее долгим взглядом, молча показала большой палец и кивнула на "дольмен", сложенный из приглянувшихся кусков мела с доисторическими тварями.

— Не представляю, как я все это потащу. А как в город повезу, лучше даже не думать. Ох, как подумаю, сколько тут еще осталось интересного…

Машка глядела на меня, как на диво.

— Да брось ты эти каменюги, — посоветовала она. — Зачем они тебе?

— Не знаю… — со вздохом ответила я. — Нравятся… А знаешь, что мне здесь больше всего понравилось? Самое обидное — именно это я и не смогу с собой забрать.

Я показала на стенку у себя над головой, и ней отчетливо, во всей красе отпечаталась огромная извивающаяся многоножка. При виде ее невольно думалось: как хорошо, что она окаменела. Она была, наверно, втрое больше меня и могла бы проглотить одним глотком. Ее многочисленные лапы напоминали бахрому на покрывале, а по бокам головы располагались глаза в форме яблочных косточек. Окаменевшую многоножку совершенно не повредило взрывом. Она выглядела красиво и жутковато — можно сказать, красиво до жути. Существо из другого мира. Другой реальности.

— Ого! — протянула Машка, разглядывая древнее чудовище. — Я таких еще не видела. Надо бы сфотографироваться на ее фоне, что ли… Пока стенку снова не взорвали.

— Прикинь, если бы она ожила, — задумчиво сказала я. — Июльской ночью, в новолуние, многоножка открыла глаза и увидела, что мир, в котором она родилась и прожила всю жизнь, превратился в камень. Нет, хуже — в мел. А вокруг — что-то непонятное и незнакомое, в чем ей совершенно нет места. И она так разозлилась… к тому же ей и покушать захотелось… в общем, выползла она наружу и двинула в Утишье. Все живое разбегалось на ее пути, а она подползала все ближе и ближе к деревне… Этот мир был холодным, а она привыкла к теплому морю, и ей хотелось чего-нибудь горяченького. И вот она ползла на двор нашего дома, и тут как раз учуяла свое любимое тепло… и запах вкусного, живого мяса…

Машка пискнула, как маленькая, со страхом глянув на многоножку, которая до того вызывала у нее не больше эмоций, чем припаркованный на другом краю карьера трактор.

— Гелька, хватит пугать! Ну что за привычка!

— А потом, сожрав все Утишье, она переселилась бы в Утку. И в Вологодской области появились бы своя деревня-призрак и лох-несское чудовище, — безжалостно продолжала я.

— Ангелина! Уймись!

Я хотела продолжать, но неожиданно зашлась в кашле. Кажется, я насквозь пропиталась этой проклятой пылью.

— Пошли-ка отсюда, — скомандовала Машка. — Я тебе забыла сказать, тут долго быть опасно. Вредно для здоровья.

Машка подхватила меня под руку и потащила с недевичьей силищей к "динозавровой спине", по которой мы спускались в карьер.

— Да ты… кхе-кхе… просто боишься, — в промежутках между приступами кашля продолжала я дразнить ее. — Смыться хочешь. А древние славяне… если бы откопали эту многоножку… объявили бы ее богом… жертвы бы стали приносить… человеческие… э… красивых девушек… с разными глазами…

— Гелька, замолкни! — рявкнула сестрица. — Я ночью спать не буду. А ты, если рот не закроешь, наглотаешься пыли, и будет у тебя туберкулез.

— Камни-то! Трилобиты! — взвыла я, тщетно вырываясь. — Окаменелости забыли!

— Нет уж! — Машка доволокла меня до гребня, отпустила и полезла наверх. — Я эти булыжники не понесу, это точно.

Я с тоской оглянулась на "дольмен", чихнула и полезла за ней. "Завтра вернусь сюда с большим мешком, — решила я. — Если дорогу найду, конечно".

6. Мишка, мастер тишины

Но мне было не суждено вернуться за камнями. Вечером, ложась спать, я обнаружила, что Машка сама куда-то потихоньку собирается, стараясь не привлекать моего внимания. После допроса с пристрастием оказалось, что сестрица намылилась на рыбалку. Причем не на простую рыбалку, а на какую-то особенную. Не для всех.

По Машкиным словам, в деревне было несколько способов рыбной ловли. Профессионально-браконьерский: с катером, сетями, суровыми мужиками в резиновых сапогах до бедер и прорвой выловленной рыбы, часть которой очень ловко потом выклянчивает у браконьеров наша бабка. Детско-тусовочный: толпа молодежи сидит с удочками, свесив ноги с пристани в Утку, болтает, поминутно меняет наживку, и десяток пойманных окуней — это уже рекорд. Вообще это не более чем способ убить время, не хуже любого другого. Любительско-пикниковый — то же самое, только компания повзрослее берет лодки, донки и много водки и уплывает на пару дней в какое-нибудь живописное дикое место. Все выловленное обычно съедается на месте, разве что кто-нибудь привезет хвастовства ради особо крупную щуку.

А можно еще ловить хариусов. Это не развлечение — это почти как творчество, небрежного подхода оно не терпит. Хариусов никогда не ловят шумной пьяной толпой — все происходит скрытно, в одиночестве. Ловля хариусов окружена аурой тишины и тайны. В тишине люди идут в лес, каждый — в свое заповедное место; потом, неторопливо и торжественно, хариусов жарят, после чего совершается церемония их поедания в узком кругу избранных.

Потому-то Машка и не особенно меня приглашала и, может, так бы и уехала без меня, если бы я не заметила, что она собирает рюкзак и готовит снасти.

— Только учти, — сказала она в ответ на мое желание отправиться за хариусами вместе с ней, — ловить их очень трудно. И ехать довольно далеко, причем по бездорожью.

— Мы разве не на реку пойдем?

— Конечно, нет. В этой реке ни один хариус не выживет. Им нужна кристально чистая проточная вода. Мы в лес поедем, на ручей, в самую чащу.

— И долго ехать?

— Да часа два. Далеко, за секретную зону. Там, между прочим, медведи водятся. В позапрошлом году дядя поехал с родственниками за брусникой на своем "Запорожце". Тогда старая дорога еще не так заросла. Приехали они на место, разошлись в разные стороны, а потом возвращаются к машине и видят — весь капот когтями исцарапан, и крыша просела! — Машка хихикнула. — Они в "Запорожец" вшестером впихнулись за пять секунд и умчались оттуда, как на ракете. Больше этого рекорда с тех пор никто не повторил.

Я пожала плечами. Призрачная угроза медвежьего нападения только придавала остроты поездке.

Мы выехали на следующий день до рассвета, в холоде и сырости, груженные разнообразным рыболовным снаряжением и запасами еды. Пока Машка петляла на "Урале" по деревенским закоулкам, я дремала, обхватив сестру за пояс и уткнувшись носом ей в воротник. Вскоре нас обступили почти черные в предутреннем сумраке ели таких гигантских размеров, каких я прежде не встречала. Лес, на который я любовалась издалека уже вторую неделю, но до сих пор не забиралась в него дальше опушки, выглядел неприветливо, чтобы не сказать враждебно. Пахло черникой, хвоей и гниющей водой. Туманный голубоватый полумрак навевал мысли о лесном царе, жаждущем захватить душу странника, и о комарах, которые непременно накинутся на нас, если мы остановимся хоть на секунду. Медвежья угроза с каждой секундой казалась мне все менее призрачной.

Машка вдруг резко, с разворотом, тормознула. Я стукнулась носом о ее затылок.

— Смотри! — громко прошептала она. — Впереди, на дороге!

Невольно похолодев, я глянула ей через плечо. Мельком успела разглядеть что-то черное. Потом раздался громкий хлопок, черное взлетело и исчезло за ближайшей елкой.

— Что это было?

— Глухарь.

— Вот блин, — огорчилась я. — В кои-то веки встречаю дикого глухаря, и то не успела разглядеть. Ты уж в другой раз предупреждай меня пораньше.

— Забыла сказать, тут еще рыси водятся.

— Хм. Главное — вовремя вспомнить.

— Да они на людей не нападают. Ну, если только с лосем случайно сверху перепутают.

— Спасибо, успокоила…

Чем ближе к рассвету, тем больше мне нравился лес. Туман уползал в мох; верхушки елей порозовели, и они стояли, наливаясь жаром восходящего солнца, как огромные черные свечи. Но дорога с каждым километром становилась все хуже и хуже. Заброшенный проселок превратился в заросшую тропу, которую часто пересекали то ямы с водой, то стволы упавших деревьев. Машка, не раздумывая, направляла мотоцикл в обход. Из-под колес "Урала" летели мох и брызги грязи, он надсадно ревел и поровил упасть на бок, но тянул.

Ели стали встречаться реже, постепенно сменяясь соснами. Мы заехали на какой-то пригорок, и Машка заглушила двигатель. Сразу стало удивительно тихо.

— Все, — сказала сестра. — Дальше ехать нельзя. Только пешком.

* * *

Холодные тени и сизые языки тумана растаяли в воздухе. В лес пришло утро, тихое, свежее и душистое. Дул легкий ветерок, принося волны одуряюще сладкого аромата земляники.

— Нам вниз, — Машка распутала лески и указала удилищем на заросли у подножия взгорка. — Туда, в орешник.

— Машка… — Я озиралась по сторонам, пуская слюни. — Сколько тут ягод!!!

— Никуда они не денутся! Давай посидим часов до одиннадцати, наловим хоть десяток, а потом сделаем перерыв. Костер разведем, попьем чайку, отравимся бабкиной кулебякой…

Машка вручила мне удочку — довольно паршивую, самодельную, с которой мы обычно ходили за окунями.

— Что, думаешь, я все равно ничего не поймаю? — ядовито спросила я.

— Дело не в снасти, а в сноровке, — важно сказала сестра. — Хариусы — рыба капризная и очень чуткая, не на любителя, а на умельца. Они снизу, из воды, видят тени. Если тень шевельнется — сразу уплывают и прячутся. Вода там, как стекло. Так что надо сидеть абсолютно неподвижно, даже головой не двигать…

— По-моему, это перебор, — усомнилась я.

— Увидишь. Самое главное — удилище. Постарайся, чтобы тень от него не падала на воду. Если не получится, то держи его неподвижно — тогда хариусы подумают, что это ветка, и минут через двадцать успокоятся.

— Да я сама двадцать минут его не продержу!

— Ничем не могу помочь. В общем, никаких резких движений. Еще — не разговаривать. Даже шепотом. Звук по воде идет отлично. И встань на всякий случай от меня подальше. Чую, всю рыбу распугаешь.

Машка ободряюще мне подмигнула и пошла к орешнику. Я в легком шоке последовала за ней.

— И стоит оно таких хлопот? Они хоть вкусные?

Следующие десять минут мы продирались сквозь заросли, как в бразильской сельве. Мало того что кусты лещины росли невероятно густо, так еще нам приходилось лезть через метровую крапиву, а потом — через осоку. Машка каким-то чудом находила в этих дебрях тропинку. Я уже взмокла, когда Машка резко остановилась, повернулась ко мне и шепотом сообщила:

— Пришли.

* * *

Мы оказались в тоннеле — по-другому не сказать. Длинные густые ветви лещины так переплелись у нас над головами, что под этим зеленым сводом, казалось, еще не наступило утро. От этого места веяло удивительной чистотой. У наших ног с тихим бульканьем тек ручей. Шириной он был метров пять, а глубиной примерно по колено. Он был настолько прозрачен, что, если бы не кудрявые бурунчики у выступающих камней, показалось бы, что зелено-бурые травы на дне шевелятся сами по себе, а поверх них ползут по течению прошлогодние листья.

— А где хариусы? — громко спросила я.

Машка зашипела на меня, прижимая палец к губам. Она отступила на пару шагов от берега и начала готовить снасть: размотала леску, достала коробку с червяками. Глядя на нее, я занялась тем же.

Через полминуты, когда я, кривясь от отвращения, мучила червяка, пытаясь насадить его на крючок, Машка тронула меня за руку. Я подняла глаза. Она молча указала в сторону ручья. Я перевела взгляд и увидела хариуса.

В прозрачной воде он как будто полз по траве или, вернее, низко летел над ней; крепкая узкая круглоголовая серебристо-белая рыбина, формой очень похожая на торпеду. Хариус двигался медленно, порыскивая в стороны, словно осматриваясь. Я замерла без напоминания — но казалось, что хариус чует нас даже из-под воды.

Продырявленный червяк в борьбе за жизнь сделал попытку удрать и сорвался с крючка. Я поймала его на лету, а когда взглянула в сторону ручья, хариуса там уже не было.

"Вот они какие шустрые!" — поднятием бровей сообщила мне Машка. А потом сказала:

— Давай разделимся. Я здесь стану, а ты иди вот к той коряге, ниже по течению. Поплавок будет сносить, так что закидывай повыше. А потом плавно-плавно, без рывков, перебрасывай снова.

Я последовала указанию сестры, взяла свою удочку и ушла к коряге. Следующий час я добросовестно ловила хариусов. Вернее, изображала ловлю. Нет, я все делала правильно: закидывала, стояла, как статуя, не шевеля даже шеей, пока у меня не заныли мускулы, а удочка не начала трястись в руках, как ветка в ураган, — только вот хариусы не подплывали. Я их прекрасно видела: толстые рыбины поблескивали у противоположного берега, что-то лопая на дне, а моего червяка почему-то игнорировали. Один раз я вздрогнула от неожиданности, услышав громкий всплеск, и увидела, как Машка одним быстрым плавным движением вытягивает хариуса из воды.

Солнце между тем давно уже взошло, его лучи слепили мне глаза, пробиваясь сквозь зеленый свод. Становилось жарко. Минут через десять Машка выловила еще одного хариуса. Я подумала, что выбрала неподходящее место, и, молча завидуя сестре, пошла дальше вниз по ручью. Вскоре мне приглянулась укромная заводь. Ручей вырыл у берега яму, в которой бурлила подводная жизнь: сновали какие-то жуки и кормилась пара хариусов, при моем появлении тут же куда-то сваливших. Я нашла себе место, где было поменьше осоки, закинула удочку и застыла, надеясь, что сбежавшие хариусы вернутся доедать своих жуков и примут меня за дерево.

Несмотря на то, что в заводи течения почти не чувствовалось, поплавок все же медленно сносило. Я глядела, как раскрашенный кусок пенопласта лениво рассекает воду, и впадала в какой-то сонный транс… пока не увидела, что навстречу моему поплавку плывет вертикально торчащее из воды перо. Перо ловко уклонилось от столкновения и вынырнуло из воды, таща за собой леску с крючком. Тут до меня дошло, что одинокая ветка, свисающая над водой метрах в двух от меня — вовсе не ветка, а удочка. Я обернулась в поисках ее начала и встретила взгляд — ясные безмятежные зеленоватые глаза, а потом увидела и их обладателя. В пяти шагах от меня, особенно не таясь, стоял симпатичный, смутно знакомый светловолосый паренек моего возраста с удочкой в руке. Рядом с ним стояло ведро, полное хариусов. Ну просто человек-невидимка, с восхищением подумала я. Это же надо так замереть! Парень был абсолютно неподвижен: он не шевелил даже зрачками, даже как будто и дышал — и в то же время его поза была естественной и непринужденной. Казалось, он может так простоять целый день. Он не просто изображал из себя дерево — он, можно сказать, стал деревом. Если даже я в упор его не увидела, что уж говорить о хариусах.

Несколько секунд я полюбовалась на этого мастера маскировки, а потом, чтобы не мешать ему, тихонько пошла в обратную сторону. Сестра переместилась метров на десять выше по течению. Она уже не стояла, а сидела на кочке, держа удочку низко над водой, и вид у нее был довольно усталый. Рядом в траве серебрились пойманные хариусы. Я помахала ей рукой и двинулась напролом через кусты, взяв курс на земляничник.

Прошло около получаса, и Машка присоединилась ко мне. На ее лице и волосах дрожали капли воды — должно быть, смывала усталость в ручье, — а руку оттягивал увесистый полиэтиленовый пакет с хариусами. Она подошла ко мне и со вздохом облегчения упала в траву.

— Чего-то я совсем замаялась, — слабым голосом сообщила она. — Ну и жара!

— Как улов?

— Неплохо. Штучек десять наберется.

— Хе! Это называется неплохо?

— А у самой-то сколько?

— Я ж новичок, я не в счет. Зато я тут видела парня, так у него целое ведро!

Машка приподнялась на локте и уставилась мне в лицо:

— Когда видела?

— Да только что. Представляешь, стояла буквально в шаге от него и не заметила.

— Где ты его видела?

— Вниз по ручью, там еще коряга, а за ней — заводь.

— Он все еще там?

— Наверно… А что это он тебя так заинтересовал?

Тут я с изумлением увидела, как Машка краснеет, и до меня дошло.

— Ага! Так ты его знаешь!

— Ну знаю…

— Небось, и на это место нарочно приехала!

Кончики ушей у Машки стали дивные — как малина на просвет.

— Ничего подобного! — буркнула она. — Больно надо. Я и не знала, что он здесь сегодня будет…

— А как его зовут? И давно ты в него влюблена?

— Ну, все!

Машка с угрожающим видом вскочила на ноги и двинулась на меня, и быть бы мне нещадно трепаной и битой, если бы из зарослей орешника не вышел тот самый парень. В одной руке у него была удочка, а в другой — ведро с добычей. На ручье он был в джинсовой куртке, которую теперь снял и обмотал вокруг пояса. Шел он босиком. Увидев нас, он расплылся в улыбке.

— Машка, ты, что ли? Здорово!

— Здорово, — огрызнулась Машка, свирепо глядя на меня. "Только вякни что-нибудь лишнее!" — говорил этот взгляд. Я пожала плечами и перенесла внимание на парня. Он встретил мой взгляд и снова обаятельно улыбнулся. Теперь его глаза были небесно-голубые.

— Это твоя родственница, городская? — спросил он Машку.

— Ее Ангелиной звать.

— Можно Геля, — сказала я. — А тебя как зовут?

— Михаилом, — с достоинством сказал парень.

— Можно Мишкой, — бросила Машка.

— Хотите, девчонки, я вам такое покажу? — никак не отреагировав на Машкин тон, загадочно спросил Миша.

— Что там еще? — буркнула сестра, скосив на него зеленый глаз.

— Неужели вы его не заметили?!

— Кого "его"?

— Пошли, покажу, кто поселился в нашем ручье!

— Только без всяких там шуточек. Не жаба, надеюсь? — спросила я.

— Да пошли скорее, а то уплывет! — настойчиво повторил Миша.

Мы вернулись к ручью по другой тропе, вышедшей прямо к заводи, где Миша ловил рыбу.

— Ты из Утишья? — спросила я Мишу. — Я вроде тебя там не видела.

— Я из Краснозаводского, это от Утишья километров пять по железке. А я тебя видел — вы с Машкой на реку ходили… Т-с-с! Смотри!

Миша пригнулся и вновь уподобился дереву. Я вытягивала шею из-за его спины, стараясь высмотреть в ручье то, на что он указывал.

Заводь жила своей насыщенной жизнью. Теперь в яме тусовались аж три хариуса. Не успела я пожалеть о том, что не взяла удочку, как в воде промелькнула какая-то белая тень, и хариусов осталось два. Через долю секунды они спохватились и уплыли, резво шевеля плавниками. В заводи стало тихо и пусто.

— Ну и что это было? — шепотом спросила я. Мишка указал куда-то в воду. Машка вдруг беззвучно ахнула.

— Анаконда! — прошептала она, схватив Мишку за руку.

— Дракон, — шепотом поправил ее Мишка. Проследив за направлением его пальца, я наконец разглядела белое существо, поймавшее хариуса, и у меня задрожали коленки. Это была ископаемая многоножка из мелового карьера. Я сразу ее узнала. Тварь плыла зигзагами, по-змеиному, только голову она держала не над водой, как это делают змеи, а в воде. Черные фасетчатые глаза мерцали под водой, как два ограненных агата. Над поверхностью ручья поднимался только костистый гребень, из-за чего многоножка слегка напоминала подводную лодки в перископном режиме. Распустив в стороны свои бахромчатые края, она казалась плоской, как ленточный червь. В пасти у нее трепыхался хариус.

— Ишь, ловко охотится! — с каким-то странным удовольствием прошептал Мишка. — Как кошка — ам, и нет.

— Пошли отсюда! — пискнула я, вцепившись ему в свободную руку.

— Так он же неагрессивный, — неуверенно возразил Миша. — И вроде как водяной… Давайте лучше понаблюдаем за ним.

— Водяной, как же! А сюда он из мелового карьера как пробрался? Через канализацию? А вдруг сейчас вылезет?!

— Ой, и впрямь! — подала голос сестра. — Гель, это же та усатая змеюка со стенки! Слушайте, надо что-то делать! Мужиков звать, пусть ловят…

Вода тихо плеснула, и над стеклянной поверхностью поднялась голова многоножки. Глаза, как две черные капли, уставились прямо на нас. Мы с Машкой, хором взвизгнув, шарахнулись в кусты. Дракон беззвучно нырнул и пропал из виду.

— Валим! Быстро! — заверещали мы, вцепившись в Мишку. Я тянула его к пригорку, мечтая побыстрее добраться до "Урала".

Когда первый страх отступил, его место заняла жуткая злость. "И здесь достали! — бормотала я, ломясь сквозь орешник. — Сначала вампиры, теперь этот белый глист! Неужели я никогда не смогу с собой справиться?" Помня о проклятии Джефа, я запретила себе даже думать о Чистом Творчестве, но натура бунтовала. Чистое Творчество все-таки пробилось на волю — через страшилки, которыми я с садистским удовольствием запугивала Машку. Вампиры были первым предупреждением, которое я проигнорировала. Что ж — теперь в Утишье имеется собственный дракон, с которым надо будет что-то делать. Причем не кому-нибудь, а именно мне. Ведь это я его оживила. Больше некому.

7. Разговор с тенью

Дождь как зарядил с ночи, так и лил весь день без устали, как будто где-то в небе прорвало гигантскую плотину. Вся деревенская природа сразу поблекла, обвисла, приобрела оттенок тоски и безнадежности. Бабкино зверье попряталось по своим курятникам и крольчатникам и впало там в спячку. Душман наплевал на свои обязанности сторожа и залез в конуру, заткнув вход мохнатой задницей. Мы с Машкой просидели целый день в избе, играя в карты и лениво болтая за жизнь. К вечеру Машка не выдержала и укатила к матери. Я осталась одна с бабкой. Поскольку бабка из экономии не разрешала включать свет до захода солнца, то в доме было темно и мрачно. Время от времени сквозь шум дождя прорывались глухие раскаты. Это был не гром — на меловом карьере шли своим чередом взрывные работы. Я лежала, свернувшись под одеялом на проклятом сундуке, и мечтала о том, что пройдет всего десять дней, и я вернусь домой, в Питер.

В десятом часу, как будто мало было дождя, в избе вырубилось электричество. Бабка здорово разозлилась — накрылись все ее вечерние сериалы, — и послала меня на чердак на поиски свечки.

Чердак в бабкином доме был совершенно необжитой, и лезть туда пришлось по лестнице, приставленой снаружи дома. Пока я забиралась, вымокла насквозь. На чердаке царила кромешная тьма. Пахло сушеным укропом и мышами. Я чиркнула спичкой. Вспышка осветила кучи журналов "Огонек" на полу, полочки вдоль стен, голые стропила и свисающие с них огромные укропные веники. Свечка нашлась на одной из полочек. Я зажгла ее, вставила в стакан, опустила на пол, села рядом и, глядя на язычок пламени, задумалась о своих проблемах. Точнее — о драконе. Чертов змей, похоже, решил навеки поселиться в этих краях. Сестра говорила, что тот парень, Мишка, снова видел его: один раз там же, на ручье, а другой — когда дракон переползал через "железку" в километре от Утишья, направляясь в сторону Краснозаводского. О жертвах среди мирного населения слышно не было. Значит, дракон питался только рыбой. Пока.

По крыше шуршал и стучал дождь, как будто десятки меловых многоножек скребли ее своими когтями и зубами, пытаясь добраться до меня. Да, я была уверена: дракон пришел именно за мной. Что, впрочем, не помешает попутно сожрать всех местных жителей, если ему придет в голову такая блажь. Я оживила его — пусть ненарочно, — обратившись к Чистому Творчеству, и вот результат. Что там говорил Джеф насчет возмездия? Не исключено, кстати, что это именно он наслал дракона…

Крошечный язычок пламени почти не давал света, зато отбрасывал длинные зловещие тени. Лучше бы это случилось в городе, с тоской подумала я. Здесь чужое место, и я совсем одна. Даже помочь некому. Называется, спряталась от Джефа! Разве спрячешься от себя? Стоит мне еще немного тут посидеть, и из всех темных углов полезут… лучше даже не думать…

"Если дракон как-нибудь сам рассосется, — подумала я с жаром, — то никогда больше не буду заниматься Чистым Творчеством! Все, с ним покончено! Жизнь дороже! И не жалко. Как там советовала Погодина? Поступить в Мухинское, на декоративно-прикладное отделение? С удовольствием! А лучше вообще на юридический, оно и выгоднее…"

— Эй, о чем задумалась? — раздалось из темноты.

Я подскочила, едва не схватившись за сердце.

— Кто здесь?!

Голос исходил из угла, полностью скрытого мраком. Преодолевая страх, я подняла свечу. В углу никого не было, кроме тени. От света тень не рассеялась.

— Привет, — сказала тень знакомым голосом.

— Князь! — прошептала я. В глазах защипало от слез, душу наполнила благодарность судьбе. — Какое счастье! Я знала, что ты меня не покинешь! Но как ты мог? Почему ни разу не выручил меня? Я чуть не погибла! У меня все так плохо!

— Но ты же справляешься? — невозмутимо спросила тень, игнорируя мою истерику.

— Нет, не справляюсь! Я только бегаю! Я уже устала от того, что каждый день чудом спасаюсь от гибели. Ты в курсе, что меня чуть не сожрал оборотень?

— Может, ты что-то неправильно делаешь?

— А, намекаешь, что вообще не надо было лезть в библиотеку? Может, и не надо было, но сейчас уже поздно об этом думать. У меня все просто ужасно! Во-первых, выгнали из училища, — я начала загибать пальцы, — потом, поссорилась с лучшей подругой, Джеф обманул меня, и Книга Корина уплыла из-под носа… Так, про оборотня я уже сказала… Да, еще и Погодина теперь хочет меня убить, совершенно без причин, а самое главное — я не могу пользоваться моим Даром!

— Разве?

— Ну, все равно что не могу. Стоит хоть попытаться что-нибудь сотворить, как я провалюсь в серый мир и больше оттуда не вернусь. А ты так и не сказал, что это такое, — злобно добавила я. — И не помог ни разу!

— Я же тебя предупредил, что не буду помогать, — холодно сказал Князь. — Впрочем, могу подсказать. Хочешь?

— Сделай одолжение, — ядовито сказала я.

— Тогда слушай. Ты запутала и испортила все, что только можно, а потом сбежала в деревню. Ты ведь обрадовалась, когда родители предложили поехать сюда? Подумала, как удачно все совпало? И вот теперь сидишь здесь, как мышь в норке, трясясь от страха и не смея применить Дар даже для того, чтобы защитить себя, — я уж не говорю о других, если тебе до них есть какое-то дело…

— Да как ты смеешь?!

— Что я сказал не так? Тебя запугали, загнали в эту дыру, и все идет к тому, что ты добровольно откажешься от своего Дара. А ты, вместо того чтобы бороться, как и подобает настоящему мастеру реальности, сидишь тут и хнычешь. Хватит прятаться, хватит убегать! Это путь к гибели!

— Но я же могу умереть! Самым реальны образом!

— Если ты откажешься от Дара, твоя жизнь не будет представлять никакой ценности. И меня ты точно никогда не увидишь.

Из окна налетел ветер, пламя свечи забилось, а вместе с ним потеряла форму и тень.

— Я тебя и так не вижу, — крикнула я, прикрывая ладонью огонек свечи. Новый порыв ветра загасил его, и все пропало во тьме. В тот же миг под потолком вспыхнула пыльная лампочка. Внизу немедленно забубнил телезизор.

* * *

Итак, Князь, в своих лучших традициях, накидал намеков, несколько раз походя оскорбил меня и исчез, снова отказавшись помогать. Но кое-чего он все-таки добился — окончательно лишил меня покоя. Нет, я не приняла никакого решения. Одного спора с говорящей тенью недостаточно, чтобы, как она выражается, "перестать убегать", рискуя жизнью почем зря. Но чисто теоретически…

Время близилось к полуночи, но мне не спалось. Я лежала на сундуке, завернувшись в пыльное ватное одеяло, смотрела в темноту и размышляла. Как подчинить себе дракона? Одного такого я уже подчинила. Теперь он бродит неизвестно где и появляется в призрачном виде, чтобы поучить меня жизни. Но с прошлой осени прошел почти год — по моим ощущениям, целая вечность. Я изменилась и могу теперь гораздо больше. И дракон — это все-таки не говорящий призрак.

Что такое дракон? Дракон — это рептилия. С точки зрения палеонтологии, этот белый червь — даже не рептилия, а так, многоножка первобытная. Без мозгов. Абсолютно тупая, глупее рыбы. Только один инстинкт — хватать и жрать. Ну еще, может, инстинкт самосохранения. Как можно заставить такую тварь слушаться? Я напрягла память, вспоминая все, что мне было известно о повадках животных. Есть, например, такая штука — импринтинг. Первого, кого увидел детеныш, он начинает считать своей матерью. Интересно, каково быть матерью дракона?

Что еще? Если бы дракон был нормальным зверем, типа собаки, то его можно было бы попробовать приручить. Но многоножку приручить нельзя. Отпадает. Еще один теоретический вариант — волшебство. О волшебных приемах я кое-что знала из книжек. Если узнать истинное имя существа, оно попадает в твою власть. Можно придумать заклинание… Нет, что-то меня совсем занесло.

И последнее — Чистое Творчество. Самый реальный, но крайний выход, равносильный самоубийству. Потому что я сразу провалюсь в серый мир, а вытаскивать меня оттуда будет некому.

А если дракона не удастся приручить, что еще с ним можно сделать? Убить?

Нет, я не могу так сразу. Сначала надо побольше узнать о чертовом змее. Где у него логово, например. Проследить за ним, разведать привычки. Может, он уже кого-нибудь сожрал и теперь переваривает, а в таком состоянии можно его брать голыми руками. Или впал в спячку от холода…

Я повеселела. Разведка — это не бой, это совсем другое дело. По разведке я спец. Можно будет заняться слежкой хоть завтра. Основные пункты — ручей и карьер. Хм, далековато. Привлеку-ка я Машку с ее "Уралом". С ней веселее… да и безопаснее. С другой стороны, Машка буйная, болтливая. Увидит дракона и ненароком спровоцирует его, тут-то нам и конец придет. Нет, мне нужен опытный следопыт. Человек, способный бесшумно подкрасться и незаметно смыться. Знающий повадки зверей. "И такой следопыт, — подумала я, отплывая в сон, — у меня будет…"

8. Геля заманивает Машку и Мишку на охоту

Я раздумывала над словами Князя почти целый день, и к вечеру сложился план. Дождавшись, когда Машка уедет по очередному бабкиному заданию, я улизнула со двора и направилась на поиски узкоколейки, ведущей в сторону села Краснозаводского.

Дом Мишки я нашла на удивление быстро, учитывая, что не знала, где он живет. Чудо, что я вообще пошла по железке в нужную сторону, а то так бы и пришла в Череповец. Краснозаводское оказалось вполне цивилизованным селом, в отличие от патриархально вымирающего Утишья. Мишку я увидела издалека. Не увидеть его было сложно. Он, как орел, балансировал на конце стремянки, одной рукой держа моток провода, а другой пытаясь забросить конец провода с крючком на линию электропередачи. Внизу топтались две тетки, комментируя Мишкины загадочные действия.

— Привет! — крикнула я, подходя ближе. — Чего делаем?

Мишка бросил вниз мимолетный взгляд и возобновил свои шаманские пляски с крючком. Ему явно было не до меня.

— Совсем Корины обнаглели, — возмущенно сказала стоящая рядом тетка. — Электричество воруют среди бела дня!

Раздался громкий сухой треск, сверху посыпались искры. Мишка слетел со стремянки и изчез из поля зрения. Я ахнула, но через мгновение Мишкина голова показалась над забором.

— Так-то! — довольно заявил он теткам. — Да вы не парьтесь, мать только суп доварит.

— Знаем мы ваш суп, — заворчала тетка. — Каждый день суп! Взял бы да проводку и починил. Мужик ты или кто?

Мишка в спор ввязываться не стал.

— Как-нибудь в другой раз, — важно сказал он. — А сейчас у меня гости. Ангелина, обойди забор слева, там калитка.

Следуя указаниям, я обошла высокий крепкий забор и увидела раскрытую калитку, в которой уже стоял Мишка. Он как будто не удивился моему визиту и вообще вел себя очень солидно, как взрослый.

— Заходи, — пригласил он меня. — Супа хочешь?

Я покачала головой и спросила:

— Твоя фамилия — Корин?

— Да, а что?

— Так… прикольно. Редкая фамилия.

— Ничего себе редкая! — засмеялся Миша. — Половина Краснозаводского — Корины. А вторая половина — Щербаковы.

Тут и я засмеялась:

— А мы с тобой, случайно, не родственники?

— Наверняка родственники, — кивнул Мишка. — Тут все родственники. Дальние.

Разговаривая, мы пошли к дому. В отличие от большинства местных дворов, этот был тщательно ухоженным: трава подстрижена, грядки выполоты и везде — цветы, цветы, прямо как в Европе. Дом был тоже, хоть и явно старый, но свежекрашенный, нарядный.

— Мне у вас нравится! — заявила я, осмотрев Мишкино хозяйство.

— Все сам, своими руками! — гордо ответил он. — Пошли, сад покажу.

Мишка прошел мимо дома в яблоневый сад, я — за ним. Мишка остановился возле летней кухни, перед которой на колченогом столе стояла электроплитка с кастрюлями, повернул рукоятку и указал на красный огонек.

— Процесс пошел, — сказал он с довольным видом. — Проводку ей почини, ха! Надо не чинить, а целиком менять. Ее еще батя делал, лет, может, пятнадцать назад, все сгнило, а что не сгнило, то мыши обгрызли…

— А чего он сам этим не займется?

— Так он умер.

— Ох, извини!

— Ничего. Он давно уже умер, лет восемь назад, от рака желудка — пил много…

Возле летней кухни в траве виднелось жестяное ведро. В ведре кто-то вяло плескался.

— Хариусы? — спросила я.

— Нет, лещи. Хариусы в стоячей воде не живут. Я с утра наловил. Мать придет, пожарит.

— Ты с тех пор больше за хариусами не ходил? — начала я издалека.

— Ходил разок.

— А змея водяного случайно не видел?

— Видел, и не раз, — кивнул Мишка. — Он в ручье всю рыбу распугал. Теперь о рыбалке в тех местах можно забыть. Хариусы — твари умные, осторожные…

— А я уж решила, мне померещилось.

— Какое там померещилось, — ухмыльнулся Мишка. — Я его позавчера разглядел поближе. Такая зверюга!

— Ты никому о нем не рассказывал?

Мишка помотал головой:

— Все равно никто не поверит. А если и поверят — зачем людей пугать понапрасну?

— Так ведь он может быть опасен!

— Нет, — твердо возразил Миша, выключая плитку.

— Почему ты так уверен?

— Я за ним наблюдал. Вот скажи, — Миша огляделся по сторонам и указал на ползущую по бельевой веревке зеленую гусеницу, — эта гусеница опасна для человека?

— Знаешь, если бы она была три метра длиной…

— Хорошо, другой пример. Лошадь крупнее и гораздо сильнее человека. Она опасна?

— Так то лошадь…

— Поверь мне, я в животных разбираюсь. Этот белый змей не агрессивен, — сказал Мишка. — Конечно, если его не злить. Он очень ловкий и быстрый, и умный к тому же.

— Откуда ты все это знаешь? — с подозрением спросила я. — Следишь за ним, что ли?

— Ну, слежу, — спокойно признался Мишка. — Так интересно ведь. Я о нем хочу узнать как можно больше. Например, недавно прошел до его следу и выяснил, где логово…

— Отлично, — с жаром поддержала его я. — Ты, можно сказать, провел за меня всю подготовительную работу. Давай пойдем туда вместе. Например, сегодня вечером!

Мишка поднял руку, прерывая меня. На его лице было написано сожаление о том, что он вообще завел этот разговор.

— Слушай, давай договоримся: не надо лезть мне под руку, — с явным неудовольствием сказал он. — Я-то уверен, что дракон не опасен, но кто его знает… В общем, риск есть. Лучше держаться от него подальше, пока я все не разведаю.

— Держаться подальше! — с раздражением повторила я. — Только от вас и слышу: знай свое место, не высовывайся, не влезай — убьет! Ты просто не знаешь моих возможностей. По-настоящему это я должна предостерегать тебя…

— Зверя выслеживать — это не женское дело, — сухо добавил Мишка, чем разозлил меня окончательно.

Да кто он такой? Какая-то деревенщина намеревается выслеживать моего дракона да еще смеет что-то мне запрещать?!

— Жаль, жаль, что ты так шовинистически настроен, — надменно проронила я, стараясь сохранять на лице равнодушное выражение. — Придется нам сегодня вечером обойтись без тебя.

— Кому это нам? — попался на приманку Мишка.

— Мне и Машке.

— Только Машку в это дело не впутывай!

— Кто кого впутывает? — Я широко раскрыла глаза в притворном изумлении. — Да Машка сама, с того дня как увидела дракона, мечтает его завалить. Ты ведь ее знаешь, верно? С утра до вечера только и слышу: пошли к ручью, грохнем гада, спасем родную деревню! Она уже и топор наточила…

— Вот дура! — со злостью и досадой высказался Мишка. — Обе вы дуры безголовые! Хоть ты уговори ее бросить это дело…

Я картинно вздохнула, помолчала и печально произнесла:

— Даже если бы вдруг и захотела, извини — не могу.

— Почему?

— Поздно.

— Как — поздно? — дернулся Мишка, как будто намереваясь сорваться с места и спасать свою воинственную даму сердца.

— Она уже пошла туда. К логовищу дракона.

— На карьер?!

— Угу.

Мишка ругнулся с чисто сельской непринужденностью. Я промолчала, довольная собой. "Проговорился, следопыт! Значит, логово дракона в меловом карьере…" В голове у меня забрезжил замечательный план дальнейших действии.

— Еще не поздно… Я, конечно, могла бы попробовать ее отговорить. Особенно если дракон действительно не опасен.

— Абсолютно! — с волнением отозвался Мишка. — Главное — пусть она его не трогает! С ним будет гораздо труднее наладить контакт, если кто-нибудь…

— Если мне не удастся отговорить Машку, то сегодня около двенадцати мы будем в засаде у карьера, — сказала я. — Дальше решай сам.

Интересно, за кого он больше боится, думала я, прощаясь с Мишкой и пускаясь в обратный путь, — за Машку или за дракона? Чтобы заставить человека выдать заветные мысли, его первым делом надо вывести из душевного равновесия. Мишка отчасти выдал свои намерения, и они на удивление совпадали с моими. Итак, все это время, пока я мучилась от страха и не спала по ночам, он выслеживал дракона и собирал о нем информацию. А теперь намеревается наладить с ним контакт и… Что дальше?

Нет уж, Мишенька, укротитель ты наш, думала я, не видать тебе собственного ручного дракона. Потому что кем бы он ни был — добродушным рыболовом или кровожадным людоедом, — этот зверь мой, и только мой.

* * *

Я вернулась в Утишье в начале десятого вечера. Бабка с Машкой ужинали перед телевизором, смотря какой-то слезливый сериал. После ужина нас с Машкой отправили мыть посуду. В диких деревенских условиях это было целое действо. Посуду полагалось мыть в трех тазиках, причем бабка экономила на моющем средстве, гордясь тем, что пользуется одной бутылкой "Фэри" уже третий год.

— А я сегодня была в Краснозаводском, — начала я, протирая тарелку жирноватой ветошкой.

— Эк куда тебя занесло.

— Видела там кое-кого…

Машка, не глядя на меня, усиленно скребла сковородку.

— Поболтали немного… Тебе привет, кстати. Представляешь, куда он собирается идти сегодня? На меловой карьер!

Машка наконец оторвалась от сковороды, взглянув на меня с удивлением:

— Ну и что?

Я оглянулась, не подслушивает ли бабка, и шепотом сообщила;

— Он на дракона поохотиться решил! Помнишь дракона? Из ручья?

— Конечно, помню, — вздрогнула сестра. — А почему на карьер?

— Миша выследил: у дракона там логовище.

Машка помолчала, обдумывая ситуацию и мрачнея с каждой секундой.

— С ума сошел, — сердито сказала она наконец. — Змеюка — метра три длиной. Она ж его проглотит в один присест.

— Сначала задушит в кольцах, — подсказала я. — А потом медленно-медленно проглотит и будет месяц отлеживаться в логове и переваривать…

— Дурацкий повод для шуток, — резко сказала Машка.

— А я и не шучу, — спокойно ответила я.

Бросив недомытую посуду, Машка решительным шагом направилась в дом.

— Топор с собой возьми, — посоветовала я. — На всякий случай.

9. Ночь новолуния. Охота на дракона, часть 1

Над меловым карьером догорал закат. В косых лучах заходящего солнца карьер казался багровой раной на зеленом теле луга. Над ним висел тонкий месяц, похожий на кривую саблю. Меловое озерцо на дне карьера полностью утонуло в вечерней тени и выглядело почти черным — этакий тягучий неподвижный смоляной омут.

— Ты заметила, как рано сегодня стемнело? — приглушая голос, спросила Машка, слезая с велосипеда. — Это потому, что ночи длиннее становятся. Где там наш охотничек? Силки ставит?

Мы с Машкой оставили велики у опушки леса и неторопливо пошли к карьеру. Машка чуть задержалась, отвязывая от багажника остро заточенный топор.

У самого карьера внезапно возник, поднявшись с земли, Мишка.

— Явились-таки, — проворчал он. — Две дурищи.

От Мишки отчетливо пахло вяленой рыбой. Никакого оружия при нем заметно не было.

Машка с Мишкой немедленно вступили в перепалку, обвиняя друг друга в отмороженности, придурковатости и скрытности.

— Тихо вы! — выступила я в роли миротворца. — Орете так, что в Утишье слышно. Все уже, мы здесь. Давайте охотиться вместе.

— Я сюда не охотиться пришел! — рявкнул разозлившийся Мишка, обращаясь к моей сестре. — А тебя выручать, балда!

— Так я тебе и поверила, — ядовито бросила Машка и отвернулась. Голос у нее был обиженный. Мне стало стыдно — как-никак они поругались благодаря моим интригам.

— Ну, пожалуйста, не ссорьтесь! — воззвала я. — Дракон услышит.

Эти слова привели спорщиков в чувство, и они замолчали, сердито сопя. Я обвела пристальным взглядом окрестности. Но вокруг было так тихо и безлюдно, как бывает только в настоящей глухомани. Единственными движущимися объектами были только мы, уходящее за лес солнце и восходящий месяц. Я окинула вглядом засыпающий луг и подумала, что он просто притаился до поры, а в полночь все его цветы и травы очнутся и явят миру свои волшебные свойства.

Мы подошли к краю карьера и несколько минут внимательно разглядывали его во все пять глаз.

— Абсолютно марсианский пейзаж, — невольно понижая голос, высказалась я.

— Ты что, на Марсе была?

— Нет, по телику видела. Камни, камни, трещины, зубцы, все багровое, и никаких признаков жизни.

— Это верно, — кивнула Машка, поглаживая рукоятку топора. — Никакого шевеления. Блин, как же эта змеюка все-таки ожила, не представляю! Может, от тепла? Или от сотрясения почвы?

— Может, дракон все там же, в ручье с хариусами? — подумала я вслух.

— В ручье его нет, — негромко сказал Мишка. — Я же за ним следил. Он там только охотится, а потом возвращается сюда.

— А почему сюда? — угрюмо спросила Машка, еще не переставшая обижаться. — Почему не в Утку? Там, кстати, и пищи больше. Браконьеры, скотина, школьники на каникулах…

— В Утке для него слишком грязно и шумно, — возразил Миша. — Катера, лодки, сети. Он любит, когда тихо.

— А взрывы? — спросила Машка. — Представляете, придут завтра рабочие, заложат шашку, рванут, а дракон на них как выскочит!

— Мишка же сказал, что днем дракон болтается по лесу…

— Если серьезно… — негромко произнес Мишка, и мы сразу замолчали. — Если серьезно, то я думаю, что дракон сейчас там.

И Мишка показал в сторону смоляного озерца на дне карьера.

Мы дружно посмотрела вниз.

— Вполне вероятно, — помолчав, согласилась я. — Что-то в нем есть такое… зловещее.

— А давайте я камень кину! — кровожадно предложила Машка.

— Не надо ничего кидать, — решительно остановил ее Миша. — Не надо шума. Предлагаю другое — садимся здесь, разводим костер и ждем.

— Чего ждем?

— Пока дракон не вылезет сам.

— И придет на огонек?

— Огонь животных притягивает, — авторитетно сказал Миша. — Но одновременно и отпугивает. На это и расчет. А мы посмотрим на змея вблизи и попробуем установить контакт.

— И как ты себе этот процесс представляешь.

Миша пожал плечами:

— Увидите. Главное — не мешайте.

Машка немного поворчала себе под нос, выражая сомнение в Мишкиных планах, но, по-моему больше для порядка. Поскольку других планов у нас не было, а лезть в озеро с топором наперевес, как мечталось Машке, я отказывалась категорически, мы поступили по-Мишкиному. Набрали в лесу валежника, разожгли костер. Мишка достал из кармана куртки мятый батон и предложил желающим поджарить его над огнем, а сам расселся на траве и принялся грызть семечки.

— Рыбу половить в озере не желаешь? — поддела его Машка. — Некоторые психи ловят. Там, говорят, водятся слепые рыбы. Не иначе как радиоактивные. Сами белые, вместо глаз — два бугорка, а вместо плавников — ножки…

Солнце зашло совсем, и небо стало густо-синего цвета. У самой вершины синего купола на наших глазах таяли прозрачные облачка и одна за другой загорались звезды. Месяц улыбался нам сверху кривой улыбкой. Из темного провала мелового карьера веяло холодом и угрозой. Я устроилась так, чтобы между мной и карьером оказался костер.

— Как же змеюка все-таки ожила? — опять затянула Машка. — Может, она не окаменела, а вспала в спячку, и солнце ее пробудило?

— Мы этого никогда не узнаем, — отрезала я.

Как бы ни были мне симпатичны Машка с Мишей, рассказывать этим деревенским подросткам о Чистом Творчестве я не собиралась.

— Один мой родственник, — задумчиво сказал Миша, — умел оживлять птиц.

Я навострила уши. Машка недоверчиво хмыкнула:

— Мертвых?

— Нет, искусственных. Например, деревянных или нарисованных. Вырежет "птицу счастья" — знаете, такие, на нитке крутятся — а она улетает.

— Фигня все это, — пренебрежительно бросила сестра.

— Правда! — обиделся Мишка. — Ну то есть не правда, но слухи такие ходили. Мне мать в детстве рассказывала.

— А кто он был, этот твой родственник? — вкрадчиво спросила я. — Колдун?

— Нет, конечно. Какие колдуны при советской власти? Да он много кем побывал. Мать рассказывала, его у нас не любили. Бродяга, дескать, лентяй, на земле работать не хотел… Ну да ничего, у прапрадеда еще восемь сыновей было, все нормальные мужики. На столяра-краснодеревщика в Череповце учился, на Северном флоте служил, а потом уехал в Питер, поступать в полиграфический техникум. Тогда многие уходили. Как раз колхозы начали создавать. Так и ушел, как прапрадеда раскулачили… И больше не возвращался.

"С ума сойти — мастер реальности от сохи, — подумала я. — Если только Мишка не сочиняет". Что-то в этом парне такое было, тревожащее. Я искоса поглядывала на Мишку, и казалось, что его меняющие цвет глаза вообще не глаза, а а два кристалла, которые смотрят куда-то в иной мир. "Он вообще-то нормальный? — спросила я себя. И тут же сама себе ответила: — Нет, ненормальный. Но в положительном смысле слова".

— А больше в вашем семействе таких вот одаренных не было? — продолжала я допрос.

— Боже упаси. И одного такого хватило, ну да в семье не без урода, — добродушно сказал Миша.

— А ты сам никогда не хотел стать, например, художником?

Миша равнодушно покачал головой:

— Я после школы поеду в Череповец и выучусь на бухгалтера. Бухгалтеры везде нужны. Опять-таки, высокооплачиваемая работа. Мне ж семью содержать. К тому времени мать на пенсию выйдет, а пенсия в колхозе — двести рублей. Не веришь? Потом, сеструху замуж выдать надо? Надо…

— Знаешь, что я тебе скажу? — прервала я его. — Посмотри туда!

Я указала на костер, над которым на прутике уже обжаривались насаженные Машкой куски батона, источая вкусные запахи.

— Вот эта буханка — это твоя глупая голова. А пламя внизу — это твоя душа. Твоя истинная сущность.

Со стороны Машки донеслось невнятное хрюканье. Миша пожал плечами.

Разговор увял. Вокруг было уже совсем темно. Явственно похолодало. Мишка начал засыпать. Машка смотрела в костер и о чем-то напряженно думала. Я мысленно перебирала разные способы борьбы с драконами. Когда оба охотника впали в дрему — Мишка даже принялся похрапывать, — я придумала кое-что забавное.

— Машка! — пнула я сестру. — Очнись! Дракон лезет!

Машкина голова тут же возникла над костром.

— Где?

— Щелбан за испуг! Послушай, что я надумала. Дракон — волшебное существо?

— Этот, из карьера? А пес его знает!

— С волшебным существом надо бороться волшебными методами. Типа заклинаниями…

Машка села прямо и сняла с огня подгорающий хлеб.

— Ну-ну, бреши дальше, раз уж разбудила. Ой, звезда упала!

Я подняла голову, но метеорита, разумеется, и след простыл.

— Итак, заклинание, — вернулась я к своему замыслу. — Во-первых, чтобы оно действовало, его должен придумать волшебник. Во-вторых, в нем должно упоминаться имя дракона, — продолжала я вываливать на Машку сведения, почерпнутые из популярной литературы. — Чтобы подчинить себе волшебное существо, надо назвать его по имени.

— Ты уверена, что у этой сколопендры есть имя? — усомнилась сестра.

— Если имени нет, значит, в заклинании надо перечислить как можно больше признаков заклинаемого существа. Например: "О, ты, крылатый, хвостатый и рогатый повелитель водяных просторов…" и так далее. В-третьих, заклинание должно быть в стихах.

— Это еще зачем?

— Такое правило. В древние времена любое стихотворение по определению считалось заклинанием. Прочитает какой-нибудь парень своей девушке стишок: "Люби меня, как я тебя!" — и все, девушка попалась.

— Забавно, — ухмыльнулась Машка. — Только вот в чем облом-то — где мы возьмем волшебника?

Я молча указала на Мишку, который сидел, медленно клонясь вбок, и тихо похрапывал.

— Он потомок колдуна, а значит, в нем есть волшебная сила. Погоди, сейчас мы его раскрутим так, что он даже ничего не поймет. Эй, Мишка! Ты какие-нибудь стихи о драконах знаешь? Или песни?

Мишка проснулся и очумело похлопал глазами.

— Знаю одну песню, только она не совсем подходит, — после долгой паузы сказал он. — А зачем вам?

— Спой, пожалуйста! — начала подольщаться я. — Машка говорит, у тебя такой голос красивый! Как у Пенкина!

— Чтобы я такое сказала?! — приподнялась возмущенная Машка. — Да у меня скорее язык отсохнет!

Я выразительно на нее посмотрела, взглядом напоминая о нашем замысле.

— Ладно, сказала… — буркнула она, мрачно глянув на Мишку. — Валяй, певец.

Миша без лишнего жеманства выпрямил спину и откашлялся.

— Только я сиплю, хриплю и фальшивлю, — предупредил он. И запел — негромким, очень приятным глуховатым голосом:

Машка каталась по траве от смеха.

— Ну как? — спросил певец, глядя на мое вытянутое лицо. — Не понравилось? Я предупреждал…

— Ой, не могу! — хохотала Машка. — Радары. Ты кого заклинаешь — вертолет?

— М-да, это не совсем то, — сказал я и, чтобы не огорчать исполнителя, добавила:

— Но поешь ты классно. Думаю, будь я Машкой, так влюбилась бы в тебя без памяти.

Машка мгновенно прекратила ржание и свирепо на меня уставилась.

Миша слегка смутился.

— Вы чего, разыграть меня хотели? — усмехнувшись, спросил он.

— Это у меня возникла идея заклясть дракона, — пояснила я. — Чтобы он нам подчинился.

Миша удивленно приподнял брови. Вдруг его взгляд застыл.

— Не шевелитесь, — одними губами приказал он. — Он здесь.

Мы обернулись к карьеру и увидели дракона. Он появился из провала совершенно бесшумно. В свете костра он казался красным, а глаза блестели двумя огромными каплями крови.

10. Охота на дракона, часть 2

Машка и Мишка вскочили одновременно; у меня же, наоборот, напрочь отказали ноги. В пламени костра багровым отблеском сверкнул топор.

— Не трогай зверя! — раздался Мишкин вопль.

— С дороги, дурень!

— Положь топор, тебе говорят!

Мишка вцепился в Машку, чтобы отобрать у нее оружие, она изо всех сил вырывалась, а я думала, что если дракон вздумает на них напасть, то момент ему подвернулся самый удобный. Но дракон не напал. Возможно, возня и вопли его испугали. Он остановился метрах в пяти от костра, свернул нижнюю часть туловища кольцом, а верхнюю поднял над землей, как атакующая кобра. Теперь его можно было рассмотреть в деталях. Вблизи дракон напоминал скорее не змею, а гигантского червя. Я видела, как меняется форма гладкого туловища, словно в нем нет костей, как непрерывно трепещет бахрома на его плоских краях — на самом деле это были крошечные щупальца или присоски. Длинные тонкие усищи дракона извивались, как будто ощупывая воздух, а над бровями торчали другие, поменьше. Пасть дракона была так плотно закрыта, что возникали сомнения, есть ли она вообще. Он казался и чарующим, и отвратительным. Дракон, медленно покачиваясь, глядел на побоище у костра. Из-за формы глаз вид у него был слегка удивленный. Нападать он вроде пока не собирался.

Я наконец обрела голос и зашипела не хуже змеи, призывая к тишине. Охотнички наконец опомнились, отпустили друг друга и замерли — Машка по-прежнему держала топор наготове.

— Замолчите. Не шевелитесь, — прошептала я. — Если он подползет близко, даже глазами не двигайте, не дышите… Мишка, делай что-нибудь с драконом… что ты там собирался…

Мишка быстро пришел в себя:

— Сидите тихо и не мешайте. Сейчас я им займусь.

Мишка встал и сделал шаг навстречу дракону. Я схватила за руку рванувшуюся к нему сестру. Гигантский червь, не шевелясь, внимательно наблюдал за ним.

Подойдя к дракону метра на полтора, Мишка сунул руку в карман и достал таранку.

— А вот и рыбка пришла! — ласковым, успокаивающим тоном произнес он. — Кто у нас рыбку любит?

Держа таранку в вытянутой руке, Миша мелкими шажками приближался к дракону. Змей не реагировал, все так же плавно покачиваясь на хвосте.

— Ну, давай, скушай рыбку! Вкусная рыбка!

Краем глаза я заметила, что Машка поудобнее перехватила топор. "Что она сможет? — пришло мне на ум. — Не успеет даже вскочить, как от Мишки одни кроссовки останутся". Картина напомнила мне эпизод с укрощением Душмана. Чертов пес так же смирненько стоял, выжидая, пока я подойду к нему на длину цепи…

— Мишка, стой! — закричала я. В тот же момент Мишка кинул дракону тараньку, а дракон взлетел.

Вернее, не взлетел, а прыгнул и завис в воздухе, как вертолет, едва ли не над нашими головами. Из его плоских бахромчатых боков вытянулись прозрачные, отливающие радугой крылья, трепещущие, как у стрекозы. Несколько мгновений дракон неподвижно нависал над нами, а мы в ступоре таращились на его белое брюхо. Потом голова дракона нырнула вниз. Я увидела, как надвигается слизистая разинутая пасть, вместо зубов оснащенная какими-то пластинами, и меня чуть не стошнило. В следующее мгновение Машка не выдержала. Она вскочила на ноги и с криком бросилась в атаку, занося топор.

Дальше все происходило очень быстро. Движения дракона я не успевала увидеть вообще, зато видела их последствия. Наперерез сестре с голыми руками бросился Мишка. Кажется, на этот раз он все-таки хотел защитить ее, а не дракона. Голова твари метнулась, раздался глухой звук удара, и Мишка молча улетел во тьму. А Машка с криком: "Убью гада!" — рубанула дракона поперек морды. И едва не упала на землю, потеряв равновесие, потому что драконьей морды на том месте уже не было. Змей увернулся с такой легкостью, что сразу стало ясно: в этой битве Машке ловить нечего.

Но сестра не сдавалась. Делая ложные выпады топором, она поднырнула дракону под брюхо и попробовала достать его снизу. Хвост описал в воздухе дугу, и самый кончик его щелкнул Машке по пальцам. Вскрикнув, она выпустила топор, и тот упал в траву рядом со мной, едва не отрубив мне ногу. И снова хвост со свистом возник откуда-то с неба, хлестнул Машку по ногам, потом еще раз… Машка махала руками, пытаясь перехватить хвост, но это было все равно что ловить луч лазера. Дракон мог расправиться с ней в любой момент, но не делал этого. Кажется, он просто развлекался.

Уворачиваясь от живого бича, Машка споткнулась и рухнула прямо на меня. Мы упали на землю, едва не угодив в костер. Лежа на спине, я видела, как из темноты к нам прянула драконья морда, и, внезапно обретя голос, завопила:

— Кыш, зараза!!!

Машка перекатилась на бок, выхватила из огня головешку и выставила ее перед собой, метя дракону в голову. Пламя мигнуло в фасетчатых глазах гигантской многоножки, прозрачные крылья затрепетали сильнее, и внезапно дракон, щелкнув хвостом по земле, как пружина, взвился в небо. По нам ударил ветер, в темноте белой лентой просвистел хвост, и дракон исчез из виду.

* * *

Несколько мгновений мы с сестрой напряженно озирались в ожидании нового нападения. Машка углядела в траве топор и вцепилась в него, как в спасательный круг. Я взяла ее головню, которая доказала себя более эффективным орудием. Дракон не возвращался. Зато из темноты донесся стон.

— Мишка! — вспомнила сестра и с топором руке бросилась на голос. Но Мишка вышел ей навстречу сам: медленно, шатаясь, держась одной рукой за поясницу, другой за голову, зато живой и вроде как невредимый.

— Ты в порядке?

— Где он? — сквозь сжатые зубы проскрипел Мишка.

— Улетел, — сообщила я. — Смылся. Огня испугался.

— А я о чем говорил? Черт, как он меня ударил, ублюдок поганый! Я даже не заметил! Только что был у костра и вдруг раз — валяюсь на траве, а дракон уже исчез…

— Хорошо еще, что не угодил головой на камень, их тут полно, — заметила я. — Ведь не угодил?

Мишка, зашипев от боли, сел возле костра, Машка тут же подсела к нему и принялась ощупывать спину и шею.

— Вроде кости не сломаны, — заключила она через полминуты. — Голова не кружится? Не мутит?

— Не надо было отходить от костра, — сказал Мишка, осторожно вертя головой вправо-влево. — Я ведь вас предупреждал…

— Ты же первый отошел! — возмутилась я. — Да, фиговый из тебя укротитель. Кстати, где твоя таранка? Может, дракон ее понюхал и взбесился?

— Ты права, надо было свежую рыбину брать, — согласился Мишка. — Только в кармане ее тащить не хотелось. Вы-то сами как?

Машка молча показала правую руку. Поперек тыльной стороны кисти протянулся на глазах распухающий след от удара хвоста.

— А ты? — обратился Мишка ко мне.

— Со мной все в порядке.

— Ну и слава Богу.

— Я бы сидела у костра на попе ровно, и со мной было бы все в порядке, — сердито бросила Машка. — Никакого от тебя проку, Ангелина…

— Неправда, — обиделась я. — Может, змей моего крика испугался.

— Еще подеритесь, — посоветовал Мишка. — Тоже мне, нашли время для разборок. Дальше что делать будем?

— Пошли домой, — предложила я. — Я уже этим драконом сыта по горло.

— Пошли, — поддержала меня Машка. — Убедились, что дракон на контакт не идет? А завтра расскажу все папаше, и пусть мужики сами с ним разбираются.

— Во-первых, мы уже об этом говорили: тебе никто не поверит, — возразил Мишка. — Во-вторых, это была только первая попытка контакта. В-третьих…

Мишка неожиданно замолчал и показал куда-то мне за спину.

Я оглянулась и обмерла. Метрах в пяти позади меня, свернувшись кольцом, лежал дракон и глядел на нас. Не так уж он, оказывается, испугался.

* * *

Время, казалось, шло сегодня вдвое медленнее, чем всегда. Мы жались к догорающему костру, и со всех сторон на нас наступала июльская ночь, полная злых чар и неведомых врагов.

— Надо уходить отсюда, — проговорил Мишка. — Смотрите!

Я повернулась в ту сторону, куда показывал Мишка, и увидела, что белое чудовище, растекаясь в траве, как густая сметана, обогнуло костер и исчезло во тьме.

— Он кружит вокруг нас. Ты отпугнула его огнем. Костер ему не нравится, и он ждет, когда огонь потухнет, — сказал Мишка. — А потухнет он… скоро.

Мы посмотрели на костер. Язычки пламени уже не плясали над углями. По прогоревшим головням пробегали малиновые и голубые сполохи. Дела были плохи. Чтобы набрать веток для костра, надо было отойти от него.

— Вот бы у нас ружье было, — пробормотала Машка. — А лучше гранатомет. Блин, как он быстро ползает!

— Это была на редкость дурацкая идея — пойти охотиться на дракона, — дрожащим голосом сказала я.

— Дошло наконец, — проворчал Мишка.

— Может, он уже убрался? — с надеждой спросила Машка, Она по-прежнему не выпускала топора, но я заметила, что теперь она держит его левой рукой. — Пополз к ручью, ужинать?

— Не надейтесь, — мрачно сказал Мишка. — Вон он, поганец. Сторожит нас.

Змей выбрал себе место и расположился метрах в семи от костра. Он свился кольцом и лежал, положив на землю голову. Его агатовые глаза были обращены в нашу сторону. Я нервничала — казалось, что дракон следит персонально за мной.

— Выжидает, сволочь, — прошипела Машка.

— Так-то, — в тишине произнес Мишка. — Никуда мы отсюда не пойдем. Потому что он именно этого и ждет.

* * *

Пляска огоньков в костре прекратилась, головни постепенно остывали. Рдеющие ветви, как будто вылепленные из пламени, темнели, трескались и превращались в россыпь углей, похожих на огненные леденцы в серой золе. Угли гасли один за другим. Мы сидели, прижавшись друг к другу и мрачно глядя, как исчезают последние проблески огня. А за спинами у нас все так же караулил дракон. Он отдыхал, положив на землю голову и вольготно распустив по траве свои кольца, не отрываясь, глядел на нас и терпеливо ждал своего часа.

— Три двадцать, — тихо сказал Мишка, глянув на часы. — Скоро начнет светать.

— Ну и что? — сварливо отозвалась Машка. — Он разве Вий, чтобы исчезнуть с первым криком петуха? Миш, отдай топор. Я с ним ловчее управляюсь.

— Надо что-то делать, — проговорила я, выходя из задумчивости, в которой пребывала последние полчаса.

— Гениально! — съязвила Машка и вернулась к разговору с Мишей. — Значит, так: я отвлеку его с левого боку, а ты бей по глазам…

Судя по Мишкиному лицу и тем взглядам, которые он бросал в сторону врага, на успех он не особо надеялся.

Про меня забыли. Как боевая единица я была равна нулю. Между тем моя душа разрывалась на части. "Это ведь из-за меня мы здесь так влипли! — говорила одна ее половина. — Я их сюда обманом заманила на гибель! И ничего не делаю, чтобы выручить. Подвиги тут совершенно ни при чем — если я не вытащу их отсюда, это будет элементарная неблагодарность. Хуже того — элементарная подлость! А ведь я могу! Так чего же я медлю?" А другая половина души отвечала на это только бессмысленным писком насмерть запуганного существа, и этот писк с легкостью глушил все доводы рассудка и угрызения совести.

В пепле костра бледно светились последние головни.

— Слушайте, девчонки, — глухим голосом произнес Мишка, — делаем так. Я отвлекаю дракона, а вы бегите к опушке, где велосипеды…

— Ни фига! — горячо возразила Машка.

— Ладно уж — ты отвлекаешь дракона, а я рубану его по морде…

— Стойте, — прервала их я. — Я знаю, как нам отсюда выйти.

Мишка и сестра уставились на меня с явным недоверием.

— Только не смейтесь, — попросила я. — Я его загипнотизирую. Отведу глаза.

— Что ты ему отведешь? — после паузы переспросила Машка и фыркнула.

— Просила же не смеяться, — недовольно сказала я. — Сделаю так, чтобы он нас не видел, пока мы будем отсюда сматываться.

Машка снова зафыркала:

— Ты че, ведьма, что ли?

Я перевела взгляд на Мишку. Он по крайней мере не смеялся.

— Ты серьезно? — тихо спросил он.

— Да не верь ей, — встряла Машка. — Она все время разные страшные истории сочиняет. Прикинь, один раз придумала, что я вампир. Я чуть не поверила.

— Я серьезно, — не глядя на Машку, ответила я.

— Так почему же раньше молчала?

Я тяжко вздохнула. Мне было не до оправданий. Какие оправдания, когда приговор уже подписан и вот-вот будет приведен в исполнение? Не объяснять же, что любая попытка Чистого Творчества для меня равносильна самоубийству?

— Я надеялась, что можно будет обойтись б этого. Но, похоже, выбора у нас нет.

— Это верно, — кивнул Мишка. — А у тебя получится?

— Не уверена, но попытаться можно.

— Врет она все! — сердито сказала Машка. — Тоже мне, нашла время для сказок.

— Помолчи, — отмахнулся Мишка. — Давай, Ангелина. Если у тебя ничего не выйдет, то нам все равно придется прорываться с боем.

Я снова вздохнула, с ненавистью глянув на безмятежного дракона. Вспомнила о Князе, мысленно высказав ему все, что думаю о его дурацком совете. И сказала:

— Я сейчас встану и подойду к дракону. Если он так и будет валяться, значит, все получилось. Тогда я обернусь и махну вам рукой — можно идти.

* * *

Сопровождаемая недоверчивыми взглядами Машки и Мишки, я встала и через силу пошла в сторону дракона. Он все так же неподвижно лежал на траве, но надбровные отростки, как локаторы, повернулись в мою сторону. Не доходя метров полутора, я остановилась и поглядела ему в глаза.

"Здесь никого нет, — мысленно сказала ему я. — Сам посмотри — никого. Ни здесь, ни возле костра".

Отводить глаза — очень простое искусство. Реалистов ему вообще-то не обучают, поскольку оно не входит в программу, но как-то так получается, что к третьему году им овладевают буквально все. Оно требует минимальных затрат силы, и все же это хоть и примитивное, но Чистое Творчество.

Дракон по-прежнему глядел на меня, но его локаторы опустились в траву. Сработало! Я обернулась к костру, чтобы махнуть рукой Машке и Мишке… и увидела, что они исчезли. Исчез и сам костер. И луг, и карьер, и небо. Повсюду, куда ни глянь, колыхалась ненавистная знакомая серая хмарь. Весь мир исчез. Остались только мы с драконом.

11. Меловое море

— Спокойно, — пролепетала я, глядя на нависающего надо мной белого змея. — Стой как стоишь. Ты мне совершенно не нужен…

Дракон не шевелился. Его изогнутая шея выступала из плотной стены белого тумана, а фасетчатые агатовые глаза были почему-то закрыты. Поскольку змей вроде как не намеревался немедленно на меня нападать, я пригляделась и поняла: его глаза не закрыты, они стали белыми. Что случилось? Я пригляделась — и с души свалилась огромная тяжесть.

"Он снова окаменел! В сером мире, в реальности, он вовсе не оживал! Значит, это был просто призрак!"

Ну да, призрак, скептически заметил внутренний голос. Призрак, который ест рыбу, бросается на людей и оставляет после себя синяки. Но раздумывать над этим было совершенно не ко времени. Когда непосредственная опасность миновала, я осмотрелась по сторонам, чтобы выяснить, куда меня занесло на этот раз.

И обнаружила, что нахожусь в горном ущелье. Его известняковые стены поднимались почти отвесно на многокилометровую высоту. Дно ущелья скрывалось в дымке далеко внизу. Весь мир вокруг стал белым, безлюдным и безжизненным.

Я посмотрела вниз и отшатнулась. Из-под ног в пропасть посыпались мелкие обломки. Звука падения я так и не дождалась. Оказывается, я стояла на торчащем из стены ущелья выступе правильной продолговатой формы длиной метра три. Никаких признаков тропинки или какого-нибудь другого выхода не имелось. За моей спиной из стенки, которую я сначала приняла за густой туман, высовывалась шея моего дракона. А рядом еще одна голова, втрое больше. У этой имелись зубы, все вразнобой, каждый длиной с палец, а то и больше. Такие челюсти я однажды видела в журнале. Ископаемая акула.

Я сползла по стенке, прижимаясь к окаменевшему дракону как к лучшему другу. Меня окружало меловое море — мириады существ, миллиарды лет назад ставшие мелом. Со всех сторон из белых стенок торчали морды, панцири, плавники, щупальца; бесчисленные аммониты, отпечатки водорослей размером с пальму, рыбы тысячи форм, ихтиозавры, акулы, осьминоги и Бог знает кто: существа, напоминающие костяных бабочек, гигантских личинок и раскрытые чашечки цветов, — все жуткие и диковинные, они выступали из белого скола трещины, разрезавшей этот меловой массив.

Выступ, на котором я нашла себе пристанище, оказался головой огромной рыбы или, скорее, какого-нибудь бронтозавра. Мой дракон выглядел на его фоне крошечным ленточным червем. Сколько же их тут? Неужели все эти горы состоят из их костей? Они умерли так давно, что их плоть стала камнем. Совершилось превращение — останки живых существ стали минералом, абсолютно неживой материей. Materia Damnata, вспомнила я рассказ Хохланда. Мертвая материя, единственное свойство которой — распад и снова распад. Вот уж поистине проклятое место!

Мне стало так душно, как будто мел впитывал в себя весь воздух, не оставляя его для дыхания. Всей душой я желала как можно скорее покинуть это колоссальное кладбище. Это был не мой мир. Я чувствовала себя здесь пришельцем, одиноким, крошечным и несчастным. Вот так, наверно, чувствовал себя разбуженный мною дракон, подумалось мне. В точности так же. Бедненький.

Внезапно меня охватило странное чувство, как будто я на пороге разгадки — как зимой, когда я рассматривала серую абстрактную картину "9/11", пытаясь въехать в ее смысл. Тогда я в какой-то момент поняла, что вижу все детали картины, но не могу увидеть главное — то, что над ними. Чего я не увидела сейчас? Все эти доисторические морские животные — они не выглядят дохлыми, мирно умершими своей смертью. Судя по их позам, они куда-то активно плывут, как будто их внезапно остановили и превратили в мел…

Как просто! Они не мертвые. Они спят. Волшебным сном.

Все встало на свои места. Я нашла разгадку и почувствовала себя такой довольной, как будто я сама была пазлом, который наконец удалось собрать. Оставался один последний элементик, который я не могла не добавить.

Тут мне в голову пришла мысль, которая показалась гениальной и требующей немедленного воплощения. Так я и поступила. А именно — закричала во все горло, так что по ущелью прокатилось эхо:

— Просыпайтесь! Плывите дальше!

* * *

Сначала ничего не случилось. Потом с головы динозавра, на которой я стояла, скатился небольшой камень. За ним прошуршал маленький оползень. Потом…

Меловые горы задрожали мелкой дрожью. Ущелье наполнилось глухим гулом. Казалось, это заворчали сами стены. Чувствуя, что голова бронтозавра уходит у меня из-под ног, я вцепилась в шею окаменевшего дракона. Со дна ущелья, клубясь, поднималось облако меловой пыли. Воздух стал мутным и влажным. Гул нарастал с каждой секундой, превращаясь в громовой рев. Я зажмурилась и инстинктивно закричала, чтобы не оглохнуть, но даже не услышала себя. Шея дракона стала мокрой, и мои руки соскальзывали с нее. Голова бронтозавра покрылась сетью мельчайших капель, как росой.

В грохот и рев ворвался треск, как будто раскололось небо. Я приоткрыла глаза и увидела, как от противоположной стенки ущелья откололась огромная скала и рухнула вниз, а из образовавшегося пролома хлынула вода. Дрожь усиливалась, по меловым горам расползались все новые трещины. Вокруг низвергались уже десятки водопадов, и с каждой секундой их становилось все больше. В воде мелькали темные силуэты.

Голова бронтозавра вздрогнула у меня под ногами. Последовал толчок такой силы, что я едва не слетела в пропасть, а потом голова наклонилась и провалилась. И я вместе с ней.

Я летела вниз, горы рушились и превращались в потоки воды. Со всех сторон падали доисторические чудовища, извиваясь на лету. Мимо меня, едва не задев, пронеслось нечто вроде гигантского крокодила, но я даже не успела испугаться. Сверху на меня обрушилось какое-то другое чудовище, и я оказалась в его пасти. А потом обнаружила, что лечу уже не вниз, а вверх. Чудовище летело, как ракета, неожиданными рывками уходя от столкновений, по крутой дуге облетая водопады, увертываясь от падающих водяных гор. Я ни о чем не думала и ничего не чувствовала, сосредоточившись на попытках вздохнуть в насыщенной водой атмосфере. Теплая, почти горячая соленая вода была повсюду, сверху и снизу.

И вдруг на меня обрушились солнце и резкий ветер, а кипящее море осталось внизу. Я летела над морем, скованная по рукам и ногам, а подо мной разворачивался мировой катаклизм. До самого горизонта в море бушевал шторм. Морских животных и рыб в волнах было больше, чем макарон в супе, и все они метались, как безумные. От меловых гор не осталось и следа.

Я скосила глаза, чтобы посмотреть, кто вынес меня из моря, и не очень удивилась, увидев белого дракона. Он парил, ловя ветер в радужную пленку своих выдвижных крыльев, и держал меня в пасти поперек туловища, крепко, но не слишком сильно сжимая челюсти. Я посмотрела вниз, и тут в первый раз мне стало страшно. Что если он выронит меня и я свалюсь в этот суп, где мгновенно утону или буду разорвана взбесившимися динозаврами? Но дракон не выпускал меня и куда-то целенаправленно летел. "К берегу, пожалуйста!" — мысленно попросила я его, стараясь не трепыхаться. Шло время. Дракон упорно летел, я смотрела вниз, а шторм постепенно утихал. К тому времени, когда на горизонте показалась зеленая полоса берега, все животные исчезли, и море совершенно успокоилось.

* * *

Я стояла по колено в теплой, пахнущей йодом воде. Позади в лучах невидимого солнца сияло и плескалось изумрудное меловое море, а впереди бесшумно колыхался зловещий, абсолютно серый сосновый лес.

— Так, так, что это мы тут делаем? — раздался поблизости знакомый голос. Я резко обернулась и увидела Эзергиль.

Она выглядела в точности так, как прошлый раз, в пустыне: длинные черные пряди, как щупальца осьминога, белое одеяние японской принцессы и синяя корявая надпись на лбу — три латинские буквы имени Джефа. Эзергиль смотрела на меня спокойно и доброжелательно, не демонстрируя никаких эмоций. Это она умела делать еще в училище, полагая большим достоинством способность прятать свои истинные чувства под неподвижной фарфоровой маской. Что ж, в случае со мной ей этот навык пригодился. Мне бы вспомнить про оборотня, про коварный укус в барханах, а я увидела ее и обрадовалась, как дурочка.

— Ты жива! — воскликнула я, бросаясь ей на встречу. — Так Джеф не убил тебя!

Вдруг вода неподалеку от меня словно взорвалась, и со дна морского, как баллистическая ракета, сорвался дракон. Он пронесся мимо так быстро, что я успела заметить только белую вспышку, и спикировал прямо на Эзергиль. Раздался звук удара, во все стороны полетел песок, и через мгновение картина выглядела так: Эзергиль, оплетенная змеевидным туловищем дракона, и широко раскрытая пасть над ее головой.

— Стой! — успела крикнуть я. Дракон послушно застыл, как будто снова обратился в мел, однако Эзергиль не выпустил.

— Надо же, какого зверя себе добыла! — послышался слегка придушенный, но абсолютно спокойный голос Эзергили. — Как тебе это удалось?

— Добром и лаской, — сурово ответила я. Внезапное нападение дракона напомнило мне, с кем я имею дело. Какая бы дружба ни связывала нас с Эзергилью раньше, кем она была теперь, я не знала. Похоже, дракон опознал в ней врага. Значит, и мне надо быть настороже.

— Ты зачем сюда пришла, оборотень? — спросила я неприветливо. — Все еще неймется меня загрызть?

— Все не так, — ответила Эзергиль. — Во-первых, я больше не оборотень. Оборотня убил Джеф. Во-вторых, я здесь не затем, чтобы причинять тебе вред.

— А зачем?

— Джеф послал меня сюда, чтобы выяснить, что тут за вселенский катаклизм. Во всех соседних доменах творилось черт знает что. В Хоразоне выпал дождь, что в принципе невозможно. Я и не думала, что встречу здесь тебя, — Эзергиль слабо улыбнулась.

"Врет! — подумала я. — Хочет меня уболтать, чтобы я расслабилась, а потом нападет".

— Кто тебя послал — Джеф? А зачем ты его слушаешься?

— Я не могу не слушаться, — печально сказала Эзергиль. — Видишь буквы у меня на лбу? Это рабское клеймо. Он победил меня тогда в проходной, и теперь я должна ему служить.

Я пожала плечами:

— Наплюй на него и уходи.

— Когда-то ты назвала меня биороботом, — продолжала Эзергиль. — Тогда мне было смешно это слышать. Я считала себя высшим существом, более совершенным, чем обычные, рожденные люди. Но теперь мне указали мое место — я и есть биоробот. Искусственное существо, созданное для определенной цели, от рождения играющее по чужим правилам.

— Но что тебе мешает отказаться? У тебя ведь есть собственная воля?

— А у тебя она есть?

— Разумеется! Я делаю только то, что считаю нужным, и никто мне не указ.

— Ты уверена? А не бывало ли такого: ты на сто процентов уверена, что самостоятельна, а на самом деле — просто чья-то марионетка? Очень досадно, когда в конце концов оказывается что так все и есть. Поэтому я предпочитаю честное неприкрытое рабство. По крайней мере, я себя не обманываю.

Эзергиль указала на буквы, пятнающие ее лоб.

— Так вот он что тогда задумал… А я еще ему фломастер дала! — с досадой сказала я. — Слушай, а почему Джеф не написал эти буквы на моем лбу?

— Над тобой он власти не имеет.

— Что это за власть?! — взорвалась я. — Откуда она берется? Не понимаю! Он заколдовал тебя, что ли? А если бы Джеф приказал убить меня?

— Я бы постаралась тебя убить, — равнодушно ответила Эзергиль. — Но никакой радости от этого не получила бы, поверь.

Дракон, нависающий над Эзергилью, зашипел, как будто понял ее слова. У меня промелькнула мысль, что я могу просто ему приказать, и Эзергиль освободится от своего рабства вместе с жизнью, а я избавлюсь от угрозы оборотня, и Джефу тоже будет небольшой облом с его разведкой — если, конечно, Эзергиль сказала правду.

— Ладно, допустим, Джеф победил тебя и обрел над тобой власть. А куда смотрел тот, кто сделал тебя оборотнем?

На лице Эзергили наконец промелькнула тень человеческого чувства. Это был страх.

— Не надо об этом, — глухо сказала она.

— Расскажи, я же хочу тебе помочь!

— Я не могу.

Вид у Эзергили стал такой несчастный, что мне стало ее ужасно жалко. Вполне возможно, что она просто изображала страх, но все в моей душе хотело ей верить.

— Если ты не врешь… то тебя надо как-то выручать. Сначала освободить от власти Джефа, а потом разобраться, как ты стала оборотнем.

Эзергиль снова улыбнулась. Я невольно восхищалась ее выдержкой — так хладнокровно вести себя почти в пасти дракона! И вдруг подумала: а может, ей просто наплевать, жива она или нет?

— Если тебя можно спасти, я спасу, — пообещала я.

— Спасибо, — сказала Эзергиль. — А теперь прикажи дракону выпустить меня.

— Отпусти ее, — велела я. Дракон, помедлив несколько секунд, ослабил свои кольца, опустил голову на песок, разочарованно отполз и свился в спираль.

— Я расскажу Джефу обо всем, что видела, — предупредила Эзергиль. — Мне от него ничего не скрыть.

— Ладно уж, иди. Не убивать же тебя, на самом деле, — пробурчала я. — Погоди, Эзергиль! А как ты собираешься отсюда выйти?

— Откуда?

— Из серого мира!

— Откуда-откуда?

— Ну, перейти из реальности в мир иллюзий.

— Какой странный взгляд на субпространство, — удивленно заметила Эзергиль. — С чего ты взяла, что это реальность?

— Так… мне же… говорил Джеф… Значит, серый мир — это не реальность?!

— Нет, Джеф тебя не обманывал, — возразила Эзергиль. — Он сказал правду… частично. Любую правду можно разобрать на тысячу кусочков, как пазл. Каждый элемент в отдельности будет бессмысленным, и все они будут отличаться друг от друга, но если собрать их все вместе, то получится именно то, что нужно.

С этими словами Эзергиль махнула мне рукой и направилась к безмолвным серым деревьям на опушке.

— Эзергиль, что такое серый мир?! — закричала я ей в спину.

— Кстати, ты спросила, как отсюда выйти, — Эзергиль, не останавливаясь, повернула голову. — Глупый вопрос — у тебя же теперь есть дракон. Прикажи, и он выведет.

"Она не скажет мне, — подумала я, глядя, как Эзергиль уходит к лесу, легко ступая по песку босыми ногами. — Она теперь служит Джефу и ничего мне не скажет. Бедная Эзергиль".

— Пошли, вернемся в мир иллюзий, — со вздохом сказала я дракону. — Выведи меня отсюда — если я правильно поняла Эзергиль. Будь она проклята, эта реальность, или как ее там.

Дракон по-прежнему лежал на берегу, свившись в тугую спираль. Он приподнял голову и взглянул на меня своими фасетчатыми агатами, а я не понимала, чего он хочет. Может, обиделся, что я не позволила сожрать Эзергиль?

— Выведи меня, — повторила я, шагая к берегу. — И сгинь прочь с моих глаз.

В тот миг, когда моя нога коснулась берега, раздался громкий щелчок, как от удара кнутом, и дракон взвился в воздух. Я проводила взглядом его полет над морем по высокой дуге. Где-то у горизонта дракон спикировал в воду. Вдалеке возник маленький водяной столп, и море успокоилось. Затихло, застыло, побелело… окаменело.

12. Геля узнает кое-что новое о своих предках

За моей спиной раздался изумленный возглас, Я быстро обернулась и в пяти шагах увидела Машку. Сестра смотрела на меня, как на привидение. Если бы Машка была в состоянии чего-нибудь бояться, кроме моих страшилок, я бы поклялась, что она насмерть перепугана.

— Ты откуда здесь взялась?! — воскликнули оба в один голос и нервно рассмеялись.

Испуг исчез из Машкиных глаз, и на ее лице выразились облегчение. Широко улыбаясь, она воскликнула:

— Нашлась! А я думала — все, кранты, завалило тебя. Мишка, беги сюда, Гелька нашлась!

Вскоре из серого леса появился серый Мишка и бегом направился к нам. Оба они в мутных сумерках выглядели абсолютно, неестественно бесцветными.

— Погодите-ка… Мы что, в сером мире?

— Какой еще серый мир? Мы тебя ищем второй час подряд. Мишка все порывался голыми руками раскапывать карьер, уже собрался трактор добывать…

— Куда ты делась? — задыхаясь, спросил подбежавший Мишка. Вид у него был загнанный и даже постаревший. — Что тут вообще случилось?

— А что случилось?

— Ты исчезла, — пояснила Машка. — Подошла к дракону и растворилась в воздухе вместе с ним.

— Мы сначала думали, что так и надо, — добавил Мишка, — мы ж не знаем, как глаза отводят. Подождали полчаса — ты не появляешься. Мы затревожились… и главное, совершенно непонятно, чем можно тебе помочь!

— Решили ждать до утра, — подхватила Машка. — Сидели, разговаривали — спать, понятное дело, не хотелось, не то настроение — и вдруг начался этот кошмар!

— Что началось?

— Землетрясение и ливень, — ответил Мишка. — Вон, смотри.

Я повернулась к морю, из которого только что вышла, и не увидела его. Но не увидела я и мелового карьера. Он прекратил свое существование. Вместо него передо мной простиралось неровное поле, усеянное обломками валунов самой разной величины и формы. Я однажды видела фотографию лавовых полей — так вот, это выглядело в точности так же, только не черное, а серовато-белесое.

— Такой грохот тут стоял — я думала, оглохнем, — рассказывала Машка. — Знаешь, эти камни как будто из-под земли наверх полезли…

— Нет — как будто стенки карьера сдвинулись, — возразил Мишка. — Или трещина в земле закрылась. Шум точно был адский. И трясло так, что на ногах устоять невозможно. Я уж подумал, нам всем конец пришел.

— М-да… Мощно, — проговорила я, растерянно глядя на каменные завалы. Выходит, творя меловое море, я уничтожила карьер?

Так… если карьер был иллюзией, а на самом деле здесь море… или море тоже было иллюзией? Проклятый серый мир, способный запутать кого угодно! Я окинула взглядом окружающий пейзаж, погруженный в серую туманную дымку, — не свет, но и не тьма, и в те моменты, когда замолкает Машка, — неестественно тихо. По всем приметам — серый мир. Но тогда что здесь делают эти двое?

— А дракон где? — услышала я вопрос Машки.

— Там, — ответила я, указывая на карьер. — Внизу.

— Уф, слава Богу! — в один голос выдохнули охотнички.

— Слушайте, — прервала я их, — вам ничего не кажется странным в окружающем мире?

Машка и Мишка удивленно переглянулись:

— Что именно?

— Ну, например, что здесь все серое…

— Так ты посмотри, сколько времени! — Мишка сунул мне под нос электронные часы. Светящиеся ядовито-зеленые цифры показывали половину пятого утра. Чудесней цвета в жизни не встречала. Это был он — родной мир иллюзий!

— Рассвет, — сказал Мишка, убирая часы. — И туман.

— И мел, — добавила Машка. — Из-за этой меловой пыли мы все выглядим, как привидения. Ты тоже вся белая. Я, как тебя увидела, чуть не испугалась. Фу, ну и ночка! Натерпелись мы страхов! Кому расскажи — не поверят!

— Лучше и не рассказывай, — быстро сказала я.

— Главное — избавились от дракона, — с удовлетворением продолжала Машка. — Помните, как я его хотела топором достать?

— Погоди, — прервал ее Мишка. — Еще рановато его хоронить. Пусть сначала Геля расскажет, что тут происходило такое, чего мы не могли видеть.

— Да зачем вам это знать? — попыталась отпереться я. — Меньше знаешь — крепче спишь.

— Давай, колись.

— Вы все равно не поймете.

— Расскажи так, чтобы поняли, — настаивал Мишка.

— Вас это никак не касается.

— Да как же — не касается? — хохотнула Машка. — Еще как касается! Вот как крепко коснулось! — Она показал синеющий след от драконьего хвоста на пальцах. — Между прочим, я наши жизни защищала!

— Рассказывай, да не ври, а то нехорошо получится, — сказал Мишка. — Как будто ты нас использовала втемную, понимаешь?

Я устыдилась. Самое неприятное, что Мишка был на сто процентов прав. Хоть Джеф и отказался брать меня в ученики, но кое-чему я от него все же научилась. В частности — подсовывать в опасные места людей, которые мне доверяют.

— Ладно уж, расскажу, где была, — согласилась я. — Только это тайна. И вы все равно мне не поверите.

— Поехали к бабке, пока мы тут от холода не околели, — предложила Машка.

— Нет, лучше ко мне, тут ближе. А по дороге все и расскажешь, — добавил Мишка.

* * *

В общем, я рассказала им все, начиная с того, как узнала о сожженной библиотеке, заканчивая проклятием Джефа и материализацией вампиров в Машкином дворе. Вопреки моим ожиданиям, все было выслушано безо всяких насмешек и сомнений, хотя Машка смотрела на меня такими вытаращенными глазами, как будто я ей рассказывала сказки Шахерезады, и все поглядывала на Мишку. Когда я закончила, с полминуты все молчали. Потом Мишка тихонько засмеялся. Это был странный смех — смущенный и самодовольный одновременно, как будто не имеющий отношения к моему рассказу.

— А говоришь — меня не касается, — посмеиваясь, сказал Миша. — Касается, и еще тесней, чем Машки. Помнишь, я тебе рассказывал о моем родственнике, который в город ушел, учиться на типографского работника? Так его звали Матвей. Матвей Корин. Я и не знал, что он настолько знаменит.

— Думаешь, тот самый? — деловито спросила Машка, прежде чем я успела отреагировать.

— Точно он. К нам лет десять еще назад приезжал какой-то историк из Питера, на чердаке копался, вещи его искал — я, правда, маленький был, но мать подтвердит. Вот, значит, в чем было дело…

— Погоди, — прервала я. Новость не укладывалась в голове. — Корин же знаменитость! Первый в мире мастер реальности!

— И что?

— Ну, я думала, что у него на родине… ну, какой-нибудь мемориальный комплекс… памятник… Музей-квартира… хоть памятная доска… а тут о нем вообще ничего не знают. Наверно, это все-таки кто-нибудь другой. Мало ли в России Кориных?

— Много, — согласился Мишка. — Корины исконный утишинский род. Но, кроме Матвея, никто птиц оживлять не умел. Ты пойми, его здесь выродком считали — какие там мемориальные комплексы… выгнать в город и забыть.

— Эх, будь мы в городе, я бы залезла в Интернет и посмотрела биографию Корина…

— Да что ты сомневаешься? — возмутилась Машка. — Ты на Михаила посмотри!

Мишка глянул на мою сестру и улыбнулся так тепло, что на его лице и вправду промелькнуло что-то неземное.

— Мы с тобой, между прочим, тоже с Кориными в родстве, — заявила Машка. — Гелька, а ты можешь сделать так, чтобы у меня слепой глаз прозрел?

— Да я не волшебник! Чистое Творчество — это просто вид искусства.

— Как ни назови, а суть не меняется, — заявила Машка.

Я хотела возразить, а потом вспомнила, что Погодина говорила примерно то же самое и промолчала.

13. Призрак в шинели

До Краснозаводского от карьера было километра два. Уже достаточно рассвело, чтобы можно было проехать на велике по раскатанной лесной тропе, не рискуя свернуть себе шею. Краснозаводское спало глубоким сном. Как белые призраки — с ног до головы в меловой крошке — мы бесшумно пролетели по пустым улицам, свернули в Мишкин двор и прокрались в избу. Несколько минут мы с Машкой простояли в пахнущих укропом сенях, слушая, как в соседней комнате Мишка объясняется с недовольной сонной матерью.

— Чего-то мне спать расхотелось, — прошептала зевавшая всю дорогу сестра. — А вот поесть — наоборот…

Скрипнула дверь, и рядом послышалось Мишкино дыхание.

— Значит, так, — сердитым шепотом сообщил он, — мать говорит — идите на чердак, там две кровати, или на летнюю кухню, там тоже диванчик имеется.

— Я за чердак, — высказалась я. — На улице замерзнем.

— Не советую, — сказал Мишка. — Там страшная грязища — никто не жил лет восемь, если не больше.

— Надо было к бабке идти…

— Так кто же знал! — с досадой сказал Мишка.

— Предлагаю другой вариант, — прошептала Машка. — Ты чем-нибудь меня накормишь, мы все втроем пойдем на чердак и там поболтаем. Все равно не уснем.

Дверь, ведущая на чердак, была заперта на висячий замок, который Мишка не без труда отомкнул.

— Не пугаться, — предупредил он. — С тех пор как отец умер, сюда никто не поднимался.

Зажглась тусклая лампочка, осветив тесную комнатку с низким полотком. На чердаке было не столько грязно, сколько пыльно. Со стен свисали отклеившиеся обои двадцатилетней давности. На аккуратно застеленных железных постелях белье успело не только пожелтеть, но и покрыться черными разводами плесени. Стоило нам войти, как пыль взлетела в воздух и комната потонула в сером тумане. Мишка с треском распахнул окно.

— Лучше уж пусть комары налетят, — буркнул он.

Машка села на постель, положила котлету на хлеб и принялась азартно жевать. Я занялась этнографическими изысканиями, благо что материал для них присутствовал.

— О, настоящие вологодские кружева! А это что на полу? Чайник? А почему у него два носика?

— Это умывальник, — пояснил Мишка. — Устраивайтесь, я схожу за нормальными одеялами.

— Хотела бы я посмотреть на этого Джефа, — невнятно проговорила Машка.

— А я — нет. Уже насмотрелась, спасибо.

— Я думаю, что тебе надо найти его и отобрать книгу Мишкиного предка, — заявила сестра. Я скептически усмехнулась:

— Думаешь, это так просто? Найти, отобрать… Да и зачем мне испорченная книга?

— Ну, хотя бы почитать, что в ней дальше, — донесся с лестницы приглушенный Мишкин голос. — И выяснить, что с тобой происходит.

"Разве со мной что-то происходит?" — удивилась я. А потом подумала: да, происходит. Со мной уже некоторое время творятся странные вещи. Я как будто попала во власть внешних сил, которые не могу ни объяснить, ни контролировать. Что-то вокруг меня закручивается, а я не вижу ни начала, ни конца.

— Думаете, в книге можно найти ответ? — задумчиво спросила я. — В общих чертах мне известно, что пишут в таких книгах. Превращение материи, которое мастер реальности совершает инстинктивно, за считанные секунды, там разобрано на десятки и сотни этапов. Это мне не нужно…

— Откуда ты знаешь, что там написано именно это? — спросил Мишка. — Ты ее читала?

— Джеф говорил… потом Хохланд…

— Хохланд книги не видел, а пересказывал тебе слухи, — возразил Мишка. — А Джеф… Судя по тому, что ты о нем рассказала, ему верить нельзя. Ни единому слову.

Я подумала о сером мире и тяжко вздохнула. Поистине, от знания — одна печаль. Кто же скажет мне правду? Эзергиль говорила — собрать правду из элементов, как пазл…

— Жаль, что этот Джеф приезжал сюда так давно, — сказал Мишка. — Будь я постарше, ни за что бы не позволил ему забрать книгу.

— Я вот подумала — может, она тебе и предназначалась? — спросила Машка. — Послание потомкам.

Эти слова натолкнули меня на любопытную мысль.

— Когда Джеф рассказывал о своей экспедиции на родину Корина, он сказал, что там была не только тетрадь. В мастерской Мухиной оставались и другие его вещи, которые были потом переправлены к родственникам, то есть сюда. Миш, тебе об этом ничего не известно?

Мишка нахмурился:

— Другие вещи? Нет, вообще впервые слышу. Может быть, мать знает.

Я старательно восстанавливала в памяти давний разговор с Джефом. Где это было — в Хоразоне? Нет, на пятом ярусе. Джеф был в ярости и отчаянии и выдал мне массу мелких подробностей. Вдруг там проскользнет какая-то деталь.

— Джеф говорил, что тетрадь нашлась на чердаке, — медленно произнесла я. — Среди прочих… личных вещей.

— Других чердаков тут нет, — сказал Мишка. Мы дружно осмотрелись. Маленькая пустая пыльная комната. Две кровати, которые не разбирались уже много лет. Рукомойник валяется в углу.

— Бесполезно. Все ценное Джеф наверняка увез. А остальное родители выкинули, — сказал Мишка.

— Какие бывают личные вещи? — задала Машка вопрос в пространство.

— Записная книжка, — сказала я. — Зубная щетка. Белье. Вообще одежда. Вспомнила! Книгу Корина нашли в кармане пальто!

Мишка посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.

— Я знаю, что это за пальто, — сказал он. — Маш, ну-ка, слазь с кровати.

Когда Машка подчинилась, он сбросил на пол подушки, кружевное покрывало, белье и перину, снова подняв тучу пыли. Под периной обнаружился древнего вида матрас, а на матрасе лежала сплющенная серовато-зеленая красноармейская шинель. Все пуговицы были срезаны, но материал выглядел почти как новый — не истлевший и не побитый молью.

— Вот оно, — довольно заявил Мишка. — Натуральное сукно. Отец хотел перешить себе на пальто, а потом помер, и мать положила шинель под матрас, — пускай ждет, пока я вырасту.

— Дай-ка мне, — отодвинула его Машка. Вдвоем мы минут десять обшаривали карманы шинели, прощупывали швы, в общем, тщательно исследовали каждый сантиметр ткани, сами не зная толком, что ищем. Результат был нулевой. Я разочарованно отложила шинель на кровать.

— Может, это было другое пальто? — с надеждой спросила я Мишку. Он устало пожал плечами:

— По-моему, это. А может, и нет. Завтра пошарим в шифоньере у матери. Там подобного барахла вагон.

— Кстати, неплохое пальтецо, — заметила я, глядя на бесполезную шинель. — Этакое, в стиле "милитари". Если отдать в химчистку, рукава подкоротить, обшить гарусом и подобрать красивые пуговицы, а к нему еще ботинки со шнуровкой до колена, на протекторе, стрижку "ежик" и темные очки… Миш, дай примерить!

Я напялила шинель и утонула в ней. Она была сыроватой, пахла тленом и неприятно холодила кожу. Потом захотела примерить Машка. Поскольку сестра была ниже меня ростом и коренастее, зрелище получилось еще потешнее. Мишка долго наблюдал за нами, а потом сказал:

— Дайте-ка мне!

Мишке шинель неожиданно пошла. В шинели нараспашку, с оборванными пуговицами и русыми вихрами он стал похож на белогвардейского корнета, которого ведут на расстрел. Так я ему и сказала. Мишка в ответ отдал честь на белогвардейский манер и принялся стаскивать шинель.

Вдруг его движения замедлились, а затем он и вовсе замер, наполовину вытащив руку из рукава.

— Застрял? Помочь? — заботливо спросила Машка.

Мишка отступил на шаг и глухим голосом сказал:

— Тихо.

Мы застыли, глядя на него с изумлением. Мишка сунул руку обратно в рукав. Он стоял, низко наклонив голову, и как будто к чему-то прислушивался.

— Что слу…

— Тихо, — едва слышно повторил он. — Я слышу голос.

Я увидела, что его лицо заблестело от пота, и мне внезапно стало жутко. Кажется, то же самое испытывала Машка.

— Внизу кто-то есть? — шепотом спросила она.

Мишка качнул головой, продолжая молчать. Мы тоже замерли, стараясь даже не дышать. В доме было так тихо, что я слышала, как внизу в комнате тикают часы. Машка беспокойно шевельнулась:

— В чем дело-то?

Мишка вздохнул, поднял голову, страдальчески сморщился и сказал:

— Я здесь уже был.

— В смысле?

— Ну, здесь. — Он обвел рукой комнату.

— Конечно, был! Это же твой дом, — нетерпеливо ответила Машка.

— Ну и что?!

— Не, он не это имеет в виду, — волнуясь, возразила я. Казалось, я понимаю, что с ним происходит. — У тебя дежа вю, да? Кажется, будто ты был тут раньше, когда тебя тут быть не могло…

— Только вот в чем штука, — морщась, продолжал Мишка. На мои слова он не отреагировал и вел себя так, как будто я ничего не говорила. — Помню, как отсюда уезжал, но не помню, как вернулся.

— Куда уезжал?

— В Москву, — сказал Мишка, поворачивая голову из стороны в сторону. — Ну здесь и грязь! Куда мамаша смотрит…

До меня начало доходить. Я вцепилась Машке руку, с ужасом гадая, чем все это кончится.

— Да ты отродясь не был в Москве, — возмутилась Машка. — А значит, и вернуться оттуда не мог.

— Как же я не вернулся, ежели здесь моя шинель? — впервые взглянув на нее, возразил Мишка. Он перевел взгляд вниз и укоризненно добавил: — И какие сволочи все пуговицы оборвали? В поезде, что ли?

Тут дошло и до Машки, что дело нечисто. Она вытаращилась на Мишку со страхом и подозрением:

— Миш, с тобой все в порядке?

Мишка не отреагировал, как будто обращались не к нему. Я сжала Машкину ладонь, давая понять, чтобы заткнулась.

— Что с ним? — пробормотала она, обращаясь ко мне.

— Ты что, не видишь, что это никакой не Мишка? — прошипела я ей в ухо. — Это дух Корина в его теле. Он, может, даже не знает, что умер. Он думает, что приехал домой из Москвы.

Машка побледнела и застыла в глубоком параличе. А я решила рискнуть.

— Воры тут были, воры, — запинаясь, сказала я, вступая в игру. — Все украли, даже пуговицы с шинели. И Книгу Ко… то есть тетрадку вашу с записями унесли.

Это было натуральной авантюрой — пытаться перехитрить призрака. Что будет дальше с нами, а главное — с Мишкой, я не могла и представить.

— Шут с ней, с этой тетрадкой, — с каким-то даже ожесточением заявил дух Корина. — Никому она не нужна. Меня из-за нее чуть в гэпэу не забрали. Кто тебе, говорят, это продиктовал? А там все написано, как есть: что, откуда, зачем…

— Я выхожу из тьмы луны навстречу рассвету, — начала я, трепеща. — Я есть земля и вода…

Я прочитала наизусть съеденный мной отрывок. Дух Корина внимательно слушал, благосклонно кивал и поправлял, когда я (нарочно) сбивалась. Дочитав до слов "…а образ отражается в воде…", я запнулась и искательно взглянула на Корина.

— Ну, чего остановилась? — грубовато спросил он. — Забыла, что ли?

И заговорил сам:

Я — камень живой,

пробуждающий жизнь,

дающий силу,

жаждущий совершенства,

изгоняющий смерть,

исцеляющий материю и дух, тело и разум от тленности и нечистоты.

— Дальше, дальше! — жадно шептала я.

Я побеждаю волчицу и раскрываю врата храма,

Чтобы мертвое снова стало живым,

Чтобы рухнули стены башни лжи,

Чтобы белый дракон победил черного,

Чтобы истинный целитель был явлен миру…

Полученные сведения были так важны, что я на мгновение даже забыла, с кем разговариваю. Книга Корина из первых рук! Я могу восстановить ее целиком, и тетрадка Джефа перестанет быть единственным экземпляром, и более того — это будет работающий экземпляр!

Но тут из паралича вышла Машка. С яростным воплем она набросилась на призрака в теле Мишки и с криком "Изыди, нечистый!" принялась вытряхивать Мишку из шинели. Прежде чем я успела что-то предпринять, шинель была безжалостно сорвана. Мишка не особенно-то и сопротивлялся. Он стоял, как манекен, — казалось, толкни, и упадет.

— Мишенька! Миленький! Очнись! — услышала я Машкин крик. Мишка, закатив глаза, не реагировал. Шинель валялась на полу, как тело убитого. Я хотела ее подобрать, но побоялась.

— Не тряси, — наконец выговорил Мишка, вяло пытаясь отстраниться от Машки. Сестра испустила дикий вопль и повисла у Мишки на шее, как будто он вернулся с того света.

— Хватит орать, всех перебудишь, — одернула я ее. Нет, я тоже была рада, что все обошлось — но такой шанс был упущен!

— Я что-то говорил? — пробормотал Мишка. В его глаза возвращался разум. — Черт, голова болит! Надел шинель, услышал голос и больше ничего не помню.

— Не ты, — сказала я. — Призрак Корина. А Машка его спугнула, и он ушел. Все испортила!

— И слава Богу, — выкрикнула сестра. — Мишенька… что с тобой?

Мишка, бледный, как мертвец, клонился набок. Мы с Машкой подхватили его и совместными усилиями положили на кровать. Машка стащила с него кроссовки. Я подобрала с пола шинель, на всякий случай заглянув в рукава, как будто там мог скрываться призрак. Мишка что-то пробормотал, потом задышал ровно и вроде как уснул.

— Какой он горячий! — услышала я плачущий голос Машки. — Гелька, что делать-то?

— Ничего с ним не будет, — сказала я, сердясь, что Машка помешала дослушать призрака. Пока она хлопотала над Мишкой, я в уме повторяла слова Книги, пытаясь вникнуть в их смысл. Волчица… храм… белый дракон… черный дракон… башня лжи… истинный целитель. Опять он. Истинный целитель, который что-то знает, чего не знаю я… Задумавшись, я не сразу услышала Машкины всхлипывания.

— Ну что с тобой? — устало спросила я. Сестра сидела на краю кровати и заливалась слезами.

— Мишку… жалко… — выговорила она, глотая слезы. — А если не очнется? Вдруг он инвалидом останется?

— Не останется, — принялась я утешать Машку. — Он пережил потрясение, а теперь просто спит. Так всегда бывает, когда вселяется призрак. Я читала.

— Правда? — жалобно спросила Машка. Все ее лицо было в разводах от слез и мела.

— Он проспит до утра и проснется здоровый, — сказала я. — Иди умойся. Ну посмотри на себя — сущее пугало…

Неожиданно Машка опять зарыдала.

— Ну что с тобой такое? — огорчилась я. Машка, всхлипывая, залепетала что-то неразборчивое.

— Никогда он меня не полюбит… такую уродину…

Я была поражена.

— Машка, что ты несешь? Ты же красивая!

— Я? — горько переспросила сестра, размазывая по лицу мел. — Я же инвалидка, ты что, не в курсе? Знаешь, как меня в школе обзывали? Лихо одноглазое! Он никогда не посмотрит на такую…

— Но… — Я не находила слов, пораженная такой слепотой. Мне, да и всем окружающим, было совершенно очевидно, что Мишка к Машке неравнодушен.

— Но он же сегодня побежал тебя спасать! Рискуя жизнью!

— Он просто добрый… он всех спасает…

Машка снова залилась слезами. Я растерялась и расстроилась. Чувствуя, что еще чуть-чуть, и зареву за компанию с сестрой, я села рядом с Машкой на кровать и обняла ее за плечи.

— Я тебе помогу, — пообещала я. Машкино лицо сразу просветлело;

— С глазом?

Она взглянула на меня с такой надеждой, что стало совестно.

— Помогу, чем смогу, — уточнила я.

— Спасибо, Гелечка!

Машка подозрительно быстро успокоилась.

— Слышала — чем смогу! Никаких гарантии.

— Да, да, я поняла.

— Наверняка превратно…

* * *

Мы с Машкой вернулись в Утишье, когда уже совсем рассвело, слишком взволнованные, чтобы спать. В воротах нас встретила разъяренная бабка, которая прождала всю ночь. Она долго ругалась в глубоко шокировавших меня выражениях, а Машку вдобравок выдрала пучком крапивы, после чего заперла нас обеих в избе. Экзекуция волшебным образом оказала успокаивающее воздействие, и остаток дня мы проспали беспробудным сном.

14. И снова волшебные цветы. Поход за купавой

— Смотри, всего одиннадцать, а уже темнеет, — сказала Машка, широко загребая веслами. — Белые ночи кончаются.

Мы плыли по Утке на лодке-плоскодонке. Воздух был прохладный, сырой и пах дождем и тиной. Весла с глухим всплеском погружались в мутную от недавнего дождя воду, полную всякой живности и растительности. Речка была неширокая, с вкрадчивым течением. Справа берег был низкий, травянистый; смутно виднелись баньки, изгороди и лодочные сараи, а подальше уютно светились вечерние огоньки Утишья. Слева в воде полоскал корни и ветви сплошной ольхово-ивовый лес. Небо над лесом светилось виниловыми красками заката.

— Лето кончается, — поправила ее я.

— Что ты, весь август впереди.

— Неважно. Теперь с каждым днем лета будет все меньше и меньше. Смотрела фильм "Лангольеры"? Там самолет попал во вчерашний день, и оказалось, что мир каждое утро создается, а вечером — разрушается. И вот они вышли из самолета, а вокруг — никого… только мир распадается. Сначала потихоньку, потом сильнее, а под конец они взлетают, а земля под ними разваливается и исчезает в космическом пространстве. Так и с летом.

— Да ну тебя с твоими страшилками, — зевнула Машка. — Опять за старое. Мало тебе дракона…

— Сама что-нибудь придумай.

— А чего там придумывать? Вот видишь лес? Из него иногда выходят дикие кабаны. Мой дядька один раз видел. Он тут ходил на ночную рыбалку, и вдруг треск, хрюканье, из леса выломился здоровенный кабан, залез в воду да и поплыл…

— Куда? К нему?

— Нет, на другой берег. Жрать в огороды. Но мог и напасть. Кабаны, они тупые и свирепые. Им в любой момент моча в голову ударяет, и тогда они последний разум теряют и начинают крушить все подряд…

Я с опаской посмотрела на темную стену зарослей. Все-таки хорошо, что я отсюда через три дня уезжаю. Хотя и за три дня всякое может случиться. Дикое место это Утишье. Колдовское, непредсказуемое и опасное.

— А знаешь, — заявила вдруг Машка, как будто читая мои мысли, — мне последние дни чего-то не хватало. Я не могла понять — чего. А сейчас дошло: дракона мне белого не хватает! Хочешь верь, хочешь не верь! Я тут съездила к ручью, и такая тоска на меня напала… Пусто там как-то, скучно, обычно. Хоть бы какая змеюка белая из ямы выплыла…

— И тебя — хап!

— Он людей не ел, — печально сказала Машка. — Если бы ел, то ему на карьере такой случай представился… Он нас просто попугал. Или поиграть хотелось. Жаль, что ты его убила.

— Ну, приехали. Да я нас всех спасла!

— И все-таки зря… Знаешь, что мне Мишка как-то раз сказал? Если ты оживила многоножку, то она должна тебе служить.

— Но ведь не служила! — с досадой возразила я. — Думаешь, я сама об этом не думала? Думаешь, не пробовала наладить с ней контакт? Это же многоножка, понимаешь — гигантский червяк! Тупой! Попробуй наладь контакт с червяком!

— Представляешь, как здорово было бы иметь собственного ручного дракона… — принялась фантазировать Машка. — Летаешь на нем где хочешь, и никто тебе поперек слова не вякнет. А он еще и защищать тебя может…

Я вдруг вспомнила, как дракон вынес меня из мелового моря, а потом налетел на Эзергиль. Нет, существо глупее рыбы на такое не способно. Неужели я что-то упустила?

— Знаешь, он иногда как будто угадывал мои желания, — сказала я. — Один раз из трех. Но только я начинала думать — ура, он меня понимает, как вдруг раз — и дракон что-нибудь выкинет по-своему или вообще не отреагирует.

— Может, он твои мысли читал? Дракон-телепат?

— Это червяк! Летающий глист! Он не мог читать мысли. Ему нечем их читать. Все, его завалило, и хватит об этом. Как там Мишка?

— Вроде ничего. Я к нему вчера ходила. Он лежит, но чувствует себя получше, и температура вроде спадает.

— А что врач сказал?

— Говорит, менингит.

— Ха, какой еще менингит! Мишка ему про призрака рассказывал?

— Ага, конечно. После этого ему не менингит, а белую горячку поставят.

Огни Утишья скрылись за излучиной реки. Теперь кабаний лес рос по обоим берегам. Свисающие над водой ветви не внушали доверия. Я попросила Машку выгрести на фарватер.

— Близко уже этот остров?

— Еще минут десять.

— А поближе ты не могла найти свою купаву? Мы же в темноте ее просто не найдем!

— Поближе она не растет. Чудо, что еще на острове выросла.

— Вернее, чудо, что ты ее нашла.

— Спасибо дождям. Вот прекратятся они, понаплывут на остров браконьеры, и прощай купава. Так что надо ею воспользоваться, пока не нашел кто-нибудь другой.

Вчера Машка, забирая с острова какие-то снасти, случайно наткнулась на эту самую купаву и с тех пор ходила сама не своя. Купавой местные называли некий невиданный цветок и приписывали ему массу необыкновенных свойств. Зачем он Машке, я не вполне понимала.

— Объясни толком — он лекарственный?

— Вроде того. И не только. Ну, в общем — купава.

— Волшебный, что ли?

— Не совсем. Ну, понимаешь — купава!

— Знаешь, один раз спрашиваю знакомого ребенка: кто такой покемон? Зверек, робот, мутант или нечто среднее? А ребенок посмотрел на меня как на дурочку и отвечает: "Покемон — это покемон"! Тебе это ничего не напоминает?

Река впереди разделилась на два рукава, огибая особенно запущенный участок леса. Машка направила лодку прямо к нему.

— Вот и остров. Я пойду первая. Не шуми, смотри под ноги. Тут змеи водятся.

— Слушай, я не хочу туда! На фига нам эта купава.

Машка повернулась ко мне, нахмурилась и очень строго сказала:

— Не шуми. Не злись. Помолчи и ни о чем не думай. А не то купава завянет.

Мы плыли метрах в двух от берега, выбирая место, чтобы причалить. Весла тихо скребли по дну. Вдруг Машка перестала грести. Она воткнула весло в дно, и лодку стало медленно разворачивать вокруг ее оси.

— Смотри, вот купава, — тихо сказала она. Я вгляделась в сумеречные заросли и с трудом рассмотрела то, на что показывала Машка: желтую глянцевитую чашечку цветка, напоминающего очень крупный лютик. Цветок выглядывал из листьев так осторожно, как будто в любой момент был готов спрятаться обратно. Потянув носом, я уловила сладковатый, ненавязчивый запах.

— Руками не трогай, — предупредила сестра. — Она вянет по любому поводу. Даже дышать на нее нельзя. Человеческое тепло и дыхание для купавы ядовиты.

Лодку развернуло к берегу другим бортом. Я, невольно затаивая дыхание, смотрела на купаву, пытаясь понять, чего в ней такого особенного. С острова, алчно пища, прилетел комар и начал пристраиваться мне на шею. Я хотела было прихлопнуть его, но Машка аккуратно перехватила мою руку.

— На агрессию купава тоже плохо реагирует?.. — рассердилась я.

— Ага.

— А что она сделает, если ее сорвать? Заплачет?

— Нет, просто завянет. Очень быстро.

На моей шее кормились уже два комара. Машка смотрела на купаву так, как будто чего-то от нее ждала.

— Зачем мы сюда приплыли? — спросила я раз в десятый.

— Слушай, я не знаю, — буркнула Машка, — думала, ты мне поможешь.

— Да чем же?

— У нас болтают, что купава волшебная. Я-то раньше не верила, а теперь, после всех наших дел с драконом и Мишкиным духом в шинели, подумала: черт его знает, только не может быть, чтобы такой чувствительный цветок был обычным. Я хотела, чтобы ты глянула. Может, разберешься — какие у нее свойства, чего она может…

— Я тебе что, знахарка? — слегка растерявшись, сказала я. — Или ботаник?

— Да мне подумалось — вдруг можно как-нибудь Мишке помочь? — искоса глядя на меня, произнесла Машка.

"Врет, — решила я. — У Мишки и так уже температура спадает. Купава ей нужна для чего-то другого".

— Подгреби поближе, — попросила я. — Сейчас я буду с ней разговаривать.

Машка, аккуратно шевеля вторым веслом, подогнала лодку под самый берег. Я уставилась на желтый бутон, прислушиваясь и еще не зная, услышу ли что-нибудь вообще. Не обращая внимания на предостерегающий жест Машки, я прикоснулась пальцами к чашелистикам. Купава отчетливо вздрогнула и подалась назад. Впрочем, возможно, это сестра от возмущения качнула лодку.

"Я же не могу общаться с этим цветком, если от него не будет никакого отклика, — мысленно оправдалась я перед ней. — Шокирую его для начала, а там посмотрим".

Судя по тому, что цветок купавы почти закрылся, общаться ей со мной не хотелось. Я слышала множество разных звуков: тихие всплески под нависающими ветками, комариный звон на грани ультразвука, Машкино сопение, шелест листьев, далекий скрип какой-то водяной птицы. Не слышала я только купавы. "По-моему, это самый обычный цветок, который просто хочет спать. Вообще-то уже темно… Ишь, чувствительная. Того не любит, сего… Сорвать бы тебя, да в венок. Кстати, именно так с цветами и общаются. Сплести венок, пустить по воде, загадать желание. Машке, что ли, предложить? Нет, у нее рука не поднимется — она на купаву даже дышать боится. "Чудо, что расцвела", ха!"

А я вот не побоялась уничтожить чудо — убила дракона. Он меня спас, из моря вытащил, хотя я даже не просила, а я его так отблагодарила… по-человечески.

Он случайно погиб, возразила я себе. Я не хотела его гибели. Просто сказала "сгинь", он и улетел прямо в каменеющее море. Я, наоборот, до конца надеялась, что этот дракон — для меня. Мое порождение. Мой дух из камня.

И многое свидетельствовало, что так оно и есть. Вон, даже Мишка заметил. Тогда, у костра, дракон набросился на него и на Машку, а меня не трогал. А потом… я крикнула: "Отойди!" — дракон так и сделал. А мы думали, что он нас подкарауливает, огня боится…

Почему он стал меня спасать? И почему накинулся на Эзергиль? Отпустил-то он ее по моему приказу, но напал сам! Как такое может быть? Будь он разумным, это значило бы, что он полетел меня защищать, как предполагала Машка. Но мой дракон — это просто многоножка. Какая-то морская тварь из мелового периода. Она не может читать мысли. Просто не поймет их — у нее нет мозгов. Она их просто не поймет.

А что если дракон воспринимает не мысли, а чувства? Чужие ощущения? Тут ведь думать не надо! Я глядела на купаву — казалось, весь берег пропитался ее ненавязчивым ароматом — и чувствовала, что близка к разгадке. Итак, дракон воспринимает чувства и желания. Для этого не надо быть разумным. Надо быть просто телепатом, как сегодня предположила умница-Машка. Вернее, не просто телепатом, а эмпатом, который воспринимает чужие желания и чувства, как свои.

Почему бы и нет? Я создала его, и как мое творение (нормальное, а не такое, как Князь Тишины!) он хочет того же, чего хочу я. Он считает, что мы с ним — единый организм. Он не отделяет себя от меня и слушается меня, как будто я его мозг, реагирует на прямые приказы и действует сам в случае опасности.

Все части сложились в единую картинку, не противореча друг другу. Я разгадала тайну дракона.

— Машка, — прошептала я. — Я все поняла.

— Ну?! — Сестра подалась вперед.

— Я напрасно погубила дракона!

— При чем тут дракон? Что говорит купава?

— Да при чем тут купава?! Дракон! Не надо было с ним сражаться и охотиться на него! Он был неагрессивый! Я ему могла приказывать телепатически! Просто надо было не суетиться и лезть в драку, а посидеть в тишине и подумать.

Машка смотрела на меня, хлопая глазами.

— Ну что уж об этом, теперь-то? — сказала она наконец.

— Ничего! — Я злобно плюнула в воду. — Поплыли домой.

— А купава?

— Ничего в ней нет, в твоей купаве. Самый обычный цветок. Только пахнет как ненормальный, мне уже худо от этого запаха…

— Я тебе не хотела говорить… — начала Машка и смущенно замолчала.

— Что еще?!

— Этот цветок не единственный. Здесь целые заросли купавы. Весь остров ею покрыт. Поэтому и запах сильный.

— Так зачем ты мне мозги парила?

— Я просто подумала — если бы ты поверила, что этот цветок волшебный, он бы и стал волшебный, а?

Я ядовито расхохоталась:

— Вот так, разводим наивных чародеев?

— Ну извини, облом вышел, — пробормотала Машка. — Я думала — может, получится, как с драконом. Помнишь, ты насчет него нафантазировала, и он ожил…

— Дракон умер! — отрезала я.

— Не факт, — покачала головой Машка. — Знаешь, о чем я вдруг вспомнила? Слова духа Корина: "Белый дракон сразится с черным, обрушится башня…"

— И что? Я тоже их помню.

— Так вроде твой дракон ни с кем еще не сражался… кроме меня. Но я на черного дракона не особо похожа…

— К чему ты гнешь?

— К тому. Ты уверена, что убила его?

— Я его не убивала, — мрачно сказала я. — Я ему сказала "сгинь". Он нырнул, и море закаменело.

— Так получается, что ты его просто прогнала! — воскликнула Машка.

— И что?

— Да что ты сегодня такая тупая? Позови его обратно!

По спине у меня побежали мурашки.

— Ничего из этого не выйдет.

— А ты попробуй. Позови его… телепатически.

Чувствуя, как нарастает во мне волнение, я сосредоточилась, прикрыла глаза и позвала дракона. Потекли секунды.

— Ну как? — через полминуты спросила Машка.

Я открыла глаза и сказала:

— Давай сделаем вот что: сплетем из этой купавы по венку, бросим в воду и загадаем по желанию.

— Думаешь, сбудется? — с сомнением спросила Машка.

— Мне кажется, да.

Машка вытащила весло из илистого дна, и мы поплыли вдоль берега. Присмотревшись, я убедилась, что он действительно сплошь зарос купавой. Ее сочные стебли, украшенные полузакрытыми бутонами, утомленно склонялись к воде. Мы их безжалостно рвали и скручивали, сплетая в венки.

Вскоре венки были готовы.

— Я загадала, — сказала я и бросила венок в Утку. Он, медленно кружась, поплыл вдоль берега.

— Я тоже, — сказала Машка и надела венок себе на голову.

— Ты чего? А бросить? Оно же не сбудется!

— Сбудется. Я прослежу.

— Ты чего загадала? Чтобы Мишка поправился?

— Фигня, он и так почти поправился. Другое.

— Что другое?

— Секрет. А ты чего загадала? Насчет дракона?

— Не-а. Извини, пока тоже секрет.

— Ну, если не дракон, тогда мне не угадать.

— Поплыли обратно?

Машка развернула лодку и мощными гребками погнала ее обратно в Утишье. Весь обратный путь мы молчали, переглядывались и загадочно улыбались.

— Ты чего на меня косишься? — сдерживая смех, спросила Машка, когда за излучиной показались огни Утишья.

— Просто так. А ты чего улыбаешься?

— А сама?

— Потому что знаю, что ты загадала, — сказала я. Машка не ответила, только сдвинула венок со лба. Вид у нее был страшно довольный. Через несколько минут киль лодки зашуршал по песчаному дну.

— Как ты думаешь, сбудется? — спросила Машка. — А здорово я придумала с этой купавой?

— Завтра увидим, — сказала я. — Эй, ты куда? К бабке в другую сторону!

— А я не к бабке. Хочу проверить, сбылось ли мое желание.

— Хоть венок сними! — крикнула я вслед Машке. — Напугаешь инвалида!

— Ни за что! — донеслось до меня, и вскоре Машка исчезла в сумерках, направляясь в сторону Краснозаводского.

"Не могла до завтра подождать", — проворчала я ей вслед, возвращаясь к лодке.

Мне, может, тоже интересно посмотреть, сбылось ли то, что я загадала. Но я это увижу только при ярком свете. А пока я влезла в лодку, села на банку и стала ждать, пока вернется мой дракон.

Это не имело никакого отношения к купаве. Когда я позвала его, то почувствовала, что он меня услышал. Так что сейчас он уже плывет сюда.

15. Отъезд. Секрет китайского шара

— Манька, где она? — донесся бабкин крик со двора.

— А я откуда знаю? Что я за ней, присматриваю, что ли?

— Ищут меня, — сказала я вслух. — Отозваться?

Из-за укропных веников бесшумно высунулась голова дракона. В пахучей тени под вениками угадывалось его длинное, свившееся в кольцо туловище. Глаза — яблочные косточки — блеснули красным, как вечернее солнце в черном омуте.

— Ты все молчишь, — сказала я. — Только шипишь иногда, в бою. Ишь, молчаливый убийца. Ну, иди сюда, шею почешу.

Дракон послушно скользнул ко мне и подставил шею. Шкура у него была странная: не то крошечные чешуйки, не то жесткая шерсть, на ощупь прохладная. Я принялась чесать дракону загривок, потом пощекотала нижнюю челюсть… Ласкать его было ужасно приятно и слегка жутковато. Хотя я буквально упивалась властью над зверюгой — одолела, приручила! — но где-то в глубине, под желудком, сидел страх — а вдруг я что-то сделаю не так, и ему не понравится, и тогда… Тем более что по реакции дракона невозможно было понять, что ему нравится, а что нет. Он просто слушался. Вел себя так, как будто действительно был частью меня.

— Как бы тебя назвать? Может, Снежок?

Во дворе раздавались звонкие Машкины воли и хриплые бабкины. Меня продолжали искать. Наверняка бабке взбрело в голову одарить меня очередным тулупом или фамильной периной. Отзываться не хотелось. Было хорошо в компании с драконом.

— Не о том я думаю, — сообщила я дракону. — Назвать тебя еще успею. А вот куда тебя девать…

Это действительно была проблема. Оставлять дракона в Утишье не хотелось категорически. Но как быть в городе? Куда спрятать такого "домашнего любимца"? Не говоря уже о том, что в поезд с драконом меня не пустят, зверя надо кормить — покупать ему рыбу или отпускать охотиться. Я представила себе, как приезжаю на Витебский вокзал, выхожу из вагона, а вслед за мной навстречу родителям выползает дракон…

— Что же нам делать? — спросила я дракона, обнимая его голову обеими руками и прижимая к себе. — Машка за тобой тут, конечно, присмотрит, но ты ведь хочешь со мной поехать?

Дракон неожиданно мягко освободился из моих рук и засунул морду в валявшийся на полу рюкзак.

— Ты чего? — удивилась я.

От следующего движения змея рюкзак перевернулся, и из него вывалилось все содержимое. Я рассмеялась;

— Хулиганишь? Эй, не трогай… А, вот ты зачем туда полез!

Я подняла с пола хохландовский подарок.

— Вот, видишь — шар. А я про него и забыла. Это мой талисман. — На самом деле это просто массажный шар, но у меня с детства дурацкая привычка — объявить какой-нибудь необычный предмет талисманом и таскать его с собой, пока не надоест. Тяжеленький вообще-то талисманчик. — Смотри — на нем твой портрет…

Дракон глядел на шар, как будто понимал мои слова. А я замолчала, внезапно удивившись совпадению — ведь шар действительно обвивал белый змеевидный дракон. Это явно неспроста…

— Ну прямо пророчество, — задумчиво сказала я дракону. — Может, это твой талисман?

Дракон смотрел на шар.

— Ну хочешь, подарю его тебе?

Снаружи, прямо под дверью, раздался торжествующий бабкин голос:

— Ах, вот она где сидит! Ангелина, ты что там притаилась?

— Я сейчас, — крикнула я. — Уже слезаю.

К моему ужасу, снаружи заскрипели ступеньки.

— Прячься! — шепотом приказала я дракону и ринулась навстречу бабке. Та одолела уже половину лестницы.

— Что ты там делаешь? — с подозрением спросила бабка. — Не одна, что ли? Хахаля привела?

— Какой еще хахаль?! — Я перегородила вход, мысленно проклиная бабку за догадливость.

— Нет уж, я проверю… — Несмотря на мое сопротивление, бабка влезла и обшарила весь чердак, но никого не нашла.

— Слазь и иди собираться, — сердито приказала она, спускаясь с чердака.

— Через полминуты, — пообещала я. А захлопнув за ней дверь, обернулась и прошептала: — Вылезай!

И дракон вылез. Вернее, возник — на том месте, где лежал шар.

— Ты был в шаре? — еще не веря, спросила я. — А как ты это делаешь?

Дракон молча посмотрел на меня. Будь он человеком, я могла бы поклясться, что он улыбается. Тоже мне, приколист нашелся.

Да как бы он это ни делал, подумала я, чувствуя, как с плеч валится тяжкий груз нерешенной проблемы. Все-таки не случайно мне в свое время приглянулся этот шар. Похоже, вопрос транспортировки дракона решился. Я взглядом простилась с чердаком, велела дракону отправляться в шар, кинула шар в рюкзак и полезла вниз.

* * *

В избе все было перевернуто вверх дном особым, предотъездным, манером. Вековой сундук был распахнут. Из него, как всходящая опара, вываливалась фамильная перина. Стол и лавки уставлены банками с вареньями и соленьями и завалены связками сушеной рыбы. Бабка обстоятельно, с размахом, собирала гостинцы для моих родителей. Сегодня вечером приедет Машкин дядя на своем легендарном, поцарапанном медведями "Запорожце" и отвезет меня со всеми сумками, вьюками и чемоданами в Краснозаводское, где посадит на поезд до Питера.

В большом полиэтиленовом пакете, перевязанном крест-накрест бечевкой, лежала Мишкина шинель. Шинель была мне подарена еще утром.

— Все равно я никогда в жизни ее больше не надену, — сказал Мишка. — А тебе пригодится — пальто себе сошьешь в стиле "милитари". Если мать вдруг хватится, скажу — моль съела…

— Значит так, — непримиримым тоном начала бабка. — Я отправляю твоей матери вот этот капот, и ты его без разговоров отвезешь…

— Гелька! — донесся с улицы Машкин крик. Я воспользовалась поводом и быстро сказав: "Меня зовут", улизнула от бабки во двор.

Машка с сияющим видом стояла перед крыльцом. Половину ее лица закрывали темные очки.

— Ты чего такая радостная? — спросила я. — От того, что я уезжаю?

— А как ты думаешь?

— Ну тогда от любви.

Машка была в таком хорошем настроении, что даже не стукнула меня под дых.

— А почему ты в очках? — спросила я.

— Глаз от света берегу. На всякий случай.

— Покажи-ка мне его еще раз.

Машка, не чинясь, сняла очки. Оба ее глаза — и зеленый, и синий — смотрели на меня сияющим взглядом.

— Спасибо, — сказала она. — В тысячный раз.

— В тысячный раз говорю, что это не я.

— Я понимаю, что это купава. Но желание-то ведь ты загадала?

Я промолчала. Конечно, я была очень рада, что все получилось так, как я задумала, и мое загаданное на венок желание сбылось. Но глядеть в Машкин оживший синий глаз было почему-то жутковато.

Мы вернулись в избу — поучаствовать в сборах.

— Ты к нам еще приедешь? — спросила Машка, когда барахло было увязано в тюки и запихано в чемоданы.

— Не знаю, — сказала я.

С улицы донесся треск двигателя "Запорожца".

— Вот и Семен приехал. Ох, присядем на дорожку, — сказала бабка, с кряхтеньем опускаясь на лавку.

Мы с Машкой чинно сели и с полминуты молчали. В это время полагалось вспоминать, не забыто ли чего. Но я думала о другом.

С драконом серый мир мне уже не страшен. У меня есть защита от всяких оборотней. По моему приказу дракон выводит меня в мир иллюзий. Я снова могу стать мастером реальности!

Вот теперь и наступает пора выяснить, что такое этот серый мир. Иногда мне казалось, что он существует только у меня в голове. Все окружающие или не знали, что это такое, или не считали его проблемой. Собрать пазл… Пока элементов было явно недостаточно. У меня имелся кусочек правды — ответ Джефа. Другим кусочком с грехом пополам можно было считать ответ Хохланда. Хотя я не была уверена, что его замечательная история о "проклятой земле" имеет отношение к серому миру. И, наконец, что-то наверняка знает Князь Тишины.

Бабка прервала молчание:

— Ну, Ангелина, в добрый путь, во святое времечко, Николай-угодник с тобой… Маме-папе от всех Щербаковых кланяйся…

Машка вскочила, схватила два куля с гостинцами и поволокла их на крыльцо. Я задумчиво взялась за чемодан. Мыслями я была уже далеко отсюда.

…Кого еще можно спросить о сером мире?

Эзергиль отвечать отказалась. Антонину? Обязательно, вот только возвращается она в сентябре. Катьку Погодину? Она мне не скажет, даже если что-то знает, к тому же она иллюзионистка.

Я принялась вспоминать все случаи моего выпадания в это отвратительное субпространство, начиная с самого первого, когда я через абстрактную картину сбежала из вражеского училища на проспекте Авиаконструкторов. Вот куда мне надо бы наведаться по приезде в город. Они должны знать, что такое серый мир, если пользуются им, чтобы устраивать такого рода ловушки на начинающих мастеров реальности. Какого рода? Да затягивание в серый мир через творчество. Только я попадаю туда через собственное творчество, а ловушка действует через чужое. Через картину… через клип…

Только сейчас — через полгода! — до меня дошло, что за видеокассету с "Бурзумом" подсунул мне зимой Саша.

Это была ловушка!

Западня на мастера реальности! На меня!

Вот он, недостающий элемент. Ответ Саши Хольгера.

1. Городские новости

Когда поезд приехал в Питер, было около полудня. Родители уже ждали меня на платформе. В городе было жарко и пыльно. Солнце шпарило так, что болели глаза, а воздух пах шавермой и бензином. Все казалось сухим, грязным и чуждым. Папа, ворча, доволок до машины неподъемные сумки с бабкиными гостинцами. По дороге домой, пока мы ехали с вокзала, мама рассказывала всякие городские новости. В общем, за время моих деревенских каникул ничего интересного не случилось. Припадки жары чередовались с грозами, а с неделю назад разразилась ужасная буря: посрывало рекламные щиты, повалило десяток-другой деревьев, но, к счастью, обошлось без жертв. Звонил Хохланд, спрашивал, когда я вернусь, и велел по приезде с ним связаться. Маринка так ни разу и не позвонила и даже не поздоровалась с мамой, когда та случайно встретила ее на остановке.

— А Саша Хольгер сейчас в городе? — не подумав, спросила я и была немедленно наказана многозначительным маминым взглядом и возмутительной папиной ухмылкой.

— В городе, куда же он денется, — сказал папа. — Устроился работать попкой в какой-то "Луна-парк".

— Кем-кем устроился?

— Билетером, — пояснила мама. — Или при аттракционе каком-то на кнопку нажимать, я не помню точно.

— Вот уж устроил себе каникулы, — хмыкнул папа. — Все мысли — только о деньгах. Мы в его возрасте с друзьями в походы ходили, пели Визбора у костра под гитару…

— Наоборот, хорошо, — вступилась мама. — Если мальчик уже сейчас думает о серьезных вещах…

— Добро бы чем-то осмысленным занялся, а то на кнопку нажимать… О, совсем забыл! — Папа даже сбросил скорость, обернувшись ко мне. — Тут ведь у нас была сенсация! Наконец раскопали библиотеку Академии художеств. Ты, наверно, не помнишь — она сгорела лет десять назад. Было громкое дело, подозревали поджог, но потом замяли…

— Да-да, — подхватила мама. — Оказалось, что у этой библиотеки были подземные хранилища, которые совершенно не затронул огонь! И теперь там работает несколько бригад, посменно. Экскаваторов нагнали на развалины…

— На развалины? — растерянно пробормотала я.

Когда я уезжала, библиотека была цела и невредима, каковой она, собственно, и оставалась все эти десять лет. Мне еще думалось — вот прикол-то для жителей Старой Деревни: вчера ничего не было, а сегодня — пятиэтажное здание! Но как раз об этом родители ничего не сказали. То есть я ожидала услышать о какой-нибудь сенсации, но не о такой же! Развалины! Откуда там быть развалинам?

2. Битва на стадионе

Папа все перепутал насчет Саши Хольгера. Он действительно устроился работать, но вовсе не в "Луна-парк", а на Петровский стадион и не билетером, а продавать пиво. Впрочем, еще неизвестно, что хуже, с точки зрения моего папы. Поскольку, как и следовало ожидать, Саша пиво не столько продавал, сколько пил.

Я сидела на полупустой раскаленной трибуне под жарким августовским солнцем и смотрела на соревнования по бегу с препятствиями. На стадионе проходил всероссийский чемпионат по легкой атлетике. На бегунов пришло посмотреть немало народу, но вся публика скопилась напротив "финиша", а дальние трибуны были пустыми. Я нашла себе место почти на самом верху. Во-первых, там меня овевал хоть какой-то ветерок, а во-вторых, оттуда было отлично видно весь стадион, и я могла быть спокойна, зная, что не пропущу Сашу, если он вдруг здесь появится. Перед началом соревнований я обошла все ларьки и лотки с пивом, чипсами и лимонадом, но Саши нигде не увидела.

Трибуны взорвались воплями и свистом: бег с препятствиями подходил к своему финалу. Бегуны, которые, с точки зрения нормального человека, должны были упасть без сил и сдохнуть еще на первом круге, помчались быстрее, потом еще быстрее, и еще, и не успела я глазом моргнуть, как под громовой рев трибун соревнование закончилось.

Голос в динамиках начал объявлять результаты, вопли смолкли, и до меня донесся отчетливый крик:

— Народ, налетай! Горячее пиво! Жидкое мороженое!

Трибуны захохотали. Я обшарила взглядом амфитеатр и в самом низу наконец увидела знакомую физиономию. Саша и еще какой-то парень, оба в белых кепках и футболках с фирменными логотипами, поднимались по проходу между трибунами, и у каждого в руках была битком набитая пластиковая корзинка.

— Пиво, кола! Только что из холодильника! — закричал другой парень. — Покупайте скорее, а то через десять минут будет, как у него!

— Эй! — радостно закричала я, устремляясь вниз. — Саша!

* * *

Минут через десять, когда содержимое корзинки было распродано, Сашин напарник пошел за следующей порцией, а мы с Сашей уселись на скамье. В динамиках заиграла музыка. Народ с трибун начинал понемногу расходиться.

— Хочешь пива? — спросил Саша, протягивая мне банку "Балтики". — Оно не горячее. Это я так, для рекламы кричал. Публика любит здоровый юмор.

— А чего ты по рядам бродишь, а не в ларьке сидишь? Тяжело же!

— Зато гораздо выгодней, — усмехнулся Саша. — В ларьке цена фиксированная, а здесь сам назначаю, какую хочу. Шеф далеко. Разницу — в карман.

Пиво было теплым и на вкус отдавало мылом. Я отхлебнула, сморщилась и вернула банку Саше. Высоко над головой ветер трепал какие-то транспаранты.

— Как отдохнула? — лениво спросил Саша подставляя лицо солнцу.

— Хм… разнообразно. Скучать не пришлось. Слушай, я фотку твою еще подержу, ладно? В деревне мне было как-то не до созерцания.

— Держи сколько угодно, — благодушно позволил Саша. — Можешь оставить навсегда. На светлую память обо мне, хе-хе…

— Ну, не последний раз видимся, — рассеянно заметила я, думая, как бы перевести разговор на видеокассету. Меня вдруг одолели сомнения. Почему это я была так уверена, что Саша мне все расскажет?

— Катька, как узнала про эту фотку, так взбесилась! — не без удовольствия продолжал Саша. — Потребовала, чтобы я ее у тебя забрал.

— Да зачем же ты ей рассказал? — ужаснулась я.

— Ничего я не рассказывал. Это все мать. Ей Катька не нравится, вот она и пытается ее от нашего дома отвадить. По-моему, мать ее просто боится…

— Завтра же отдам тебе фотку, — решительно заявила я. — Только этих интриг мне не хватало!

— О! А вот и Катька, легка на помине! — радостно воскликнул Саша, указывая куда-то влево.

Я посмотрела и вздрогнула: действительно, к нам, переступая через ряды сидений, решительным шагом направлялась Погодина.

— Черт! — прошипела я. — Сейчас начнется…

— Какая неожиданная встреча! — раздался язвительный голос Катьки.

— Привет, Катюш, — сказал Саша. — Как это тебя сюда занесло? А мы тут с Гелей пиво пьем.

— Чудесное совпадение! Гелечка пришла посмотреть на бег с препятствиями! — продолжала издеваться Погодина. — Она такая фанатка спорта!

— Чего тебе надо? — мрачно спросила я.

— Да вот, тоже хочу соревнованиями полюбоваться, — Погодина надвинулась на меня всем туловищем. — А ты заняла мое место! Так что кыш отсюда! Рысью!

— Ты чего, Кать, тут мест полно, — произнес Саша, с беспокойством глядя на Катьку. — Садись здесь, слева. Пива хочешь?

— Пока не уйдет вот эта, я с тобой разговаривать не буду, — отрезала Катька.

Видя, что Саша еще не въехал, что тут происходит, я крепко подхватила его под локоть и лучезарно улыбнулась Погодиной:

— Располагайтесь, где хотите, мадам, только не на этой трибуне.

На лице Погодиной отразилось страстное желание скинуть меня с трибуны, лучше всего — с самого верха. Я улыбалась, как робот, надеясь только, что при скоплении народа и при Саше она не посмеет.

— Девчонки, успокойтесь, — хмурясь, сказал Саша. — Давайте только без разборок.

Я прижалась к Саше и улыбнулась еще шире.

— Ладно же, — с ненавистью сказала Погодина. — Тебе это еще выйдет боком. Саня, нам надо серьезно поговорить. Отцепи от себя эту дрянь и пошли отсюда.

— Ты чего, я же на работе! — возмутился Саша.

— А мне до лампочки! — заводясь, рявкнула Погодина. — Что тебе дороже — работа или я?!

— Видишь, видишь, — подлила я масла в огонь. — Какой эгоизм! Думает только о себе!

Катькино терпение лопнуло, она схватила Сашу за другую руку и рванула к себе. Несколько мгновений мы тянули обалдевшего Сашу в разные стороны. Наконец Погодина, будучи сильнее, победила. Она дернула Сашу так, что мы втроем чуть не улетели с трибуны, и, не давая ему опомниться, потащила за собой.

Но я не собиралась сдаваться так просто.

— Эй, Катька! — крикнула я ей вслед. — Видела когда-нибудь вот такую штучку?

Любопытство в Катьке возобладало, и она оглянулась. Я продемонстрировала синий шар.

— Кыш отсюда! — приказала я. — Рысью! Пока не забрали силой.

Катька презрительно пожала плечами.

— Сама напросилась, — И я потрясла шар. Из него полился веселый звон.

— Вот идиотка! — засмеялась Катька. Больше она сказать ничего не успела, потому что из шара вылетел белый дракон.

— Отнеси Погодину на вон тот фонарь, — приказала я дракону, указывая на высоченную осветительную башню с гирляндами прожекторов. — Пусть проветрится, а то у нее голова перегрелась. И покарауль ее там, чтобы не рухнула вниз.

Мой приказ был выполнен так быстро, что никто и ахнуть не успел. Дракон белой молнией взвился в небо, унося Погодину, — только подошвы босоножек мелькнули. Через несколько секунд с высоты донесся слабый яростный вопль.

— Ты что делаешь? — заикаясь, спросил Саша.

— Змея запускаю, — хладнокровно ответила я. — За Катьку не беспокойся, ничего с ней не будет. Пусть слегка остынет.

— Да она вообще нормальная девчонка, — кисло сказал Саша, глядя наверх. — Но характер у нее, блин… Кого хочешь достанет. Думаешь, она случайно здесь появилась? Как бы не так. Все время за мной следит, никуда без нее не пойти… С друзьями моими перессорилась, все у нее хамы и дебилы… Слышь, Геля, — смущенно обратился он ко мне, — ты, когда ее спустишь вниз, лучше уйди отсюда. Я тебя не гоню, но я же знаю Катьку — она так просто не успокоится…

— Уйду, уйду, — пообещала я, с состраданием глядя на Сашу. — Только ты мне сначала кое-что расскажи. Я тебя долго не задержу…

— Договорились, — веселея, пообещал Саша. Мы снова сели на скамью. Погодина больше не вопила. Дракон, распустив крылья, уцепился хвостом за крепления прожектора и вился в небе, как натуральный воздушный змей. Снизу, если не знать, было и не различить.

— А клевый у тебя дракон, — заметил Саша. — Сама сотворила?

— Нет, нашла.

— Где такие водятся?

— В сером мире, — переводя разговор на нужную тему, сказала я.

— В каком мире? — Саша смотрел на меня с неподдельным удивлением.

— Помнишь, прошлой зимой ты дал мне кассету с клипом "Бурзума" и попросил посмотреть, чем кончается песня? Я тебе тогда сказала, что отдала кассету Погодиной, но на самом деле сначала я попробовала посмотреть сама. И знаешь, что получилось?

И я рассказала Саше о том, как попала в безлюдную серую Лахту и какого страха там натерпелась, под конец едва не сойдя с ума.

— Я до сих пор не понимаю, как сумела выбраться оттуда. Подозреваю, что меня кое-кто вывел…

— Да что же тут сложного? — прервал меня Саша. — Разве вас не учили выходу из субпространства?

Я уцепилась за знакомое слово;

— Что за субпространство такое?

— Судя по описанию, это и есть твой серый мир. Ты что, это же первый год обучения! Иллюзия и реальность в мире существуют нераздельно друг от друга. Содержание иллюзии в мире колеблется от тридцати до семидесяти процентов. Субпространство — это состояние полного отсутствия иллюзий, как бы подкладка под наш мир. Костяк, основа…

— Нас этому не учили! — выдохнула я. — Нас вообще учили совсем не так!

— Так ты же реалистка, а это курс иллюзий, — свысока заявил Саша. — Прежде чем иллюзионист научится создавать иллюзии сам, он должен научиться распознавать чужие иллюзии. А тут без субпространства не обойтись. Входишь туда, и сразу все предстает в истинном виде.

— Так оно не опасно?

— Конечно, нет!

— А как оттуда выходить?

— На самом деле туда не надо ни входить, ни выходить. Ты ведь никуда не перемещаешься. Это как внутренний фильтр. Включается — ты перестаешь видеть иллюзии и входишь в субпространство. Выключается — снова видишь мир, как все. Это такой навык, иллюзионисты его специально в себе тренируют…

Вот это да, потрясение подумала я. Что же это получается… что никакого серого мира на самом деле нет? Что это просто особый взгляд на реальность?

Сколько я перестрадала из-за серого мира, сколько нервных клеток было потрачено, сколько раз я прощалась с жизнью и чуть не отказалась от Дара — и получается, все это было незачем? Что серый мир существовал исключительно у меня в голове? Если так, то это… прекрасно! Замечательно!

Я перевела дыхание и оглянулась по сторонам с таким чувством, как будто вернулась к жизни после смертельной болезни. Мир снова обретал плоть, становился ярким, вкусным, полнокровным. Серое субпространство расползалось по темным углам, превращаясь в вечерние тени, в пыль на листьях, в тонкий прах под ногами… Но Джеф, этот подонок, чертов враль!

— Я это субпространство всегда терпеть не мог, — продолжал Саша. — Да его люди вообще с трудом переносят. Отсутствие иллюзий противно человеческой природе. Но без него не сможет работать ни один иллюзионист. Это как перекресток: как бы ты ни заблудился в иллюзиях, всегда можно вернуться в субпространство и начать по новой.

— А можешь сказать, кто дал тебе кассету с "Бурзумом"? — вкрадчиво спросила я.

— Не могу. Я просто не знаю этого парня.

— Какого парня?

— Погоди… — спохватился Саша. — Откуда ты знаешь, что эту кассету мне кто-то дал?

— У меня свои источники, — загадочно улыбнулась я. — Ну, расскажешь?

— Да нечего рассказывать. Я правда его не знаю.

С башни донесся новый вопль. Я взглянула наверх. Там дракон, выхватив из рук Погодиной что-то белое, полоскал его в воздухе. Погодина махала руками и явно проклинала его.

— Мне позвонил один парень… Как бы тебе объяснить? В общем, на первом году меня вроде как курировал один бугор из академии, такой профессор Савицкий. Он у нас вел спецкурс. Кстати, хрен мне это помогло, когда меня выперли. А когда я пришел к нему качать права, он предложил реабилитироваться. Сделать внепрограммное задание, как бы тайком, а потом всех потрясти…

Я нахмурилась — ситуация была мне смутно знакома.

— …И вот как-то в феврале — звонок. Надо прийти в училище, и там мне передадут кассету с заданием. Я приехал, ко мне подошел какой-то парень, объяснил ситуацию, отдал кассету. Ну и все.

— А задание-то ты сделал?

— Выяснилось, что никакого задания и не было. Когда я позвонил Савицкому — мол, у меня ничего не получается, — он ответил, что ничего мне не передавал и вообще не понимает, о чем идет речь.

— Кто же был тот парень?

— Черт его знает.

— А кассета? — вспомнила я. — Куда делась кассета?

— Пропала. Катька дала ее на время своей подруге с нерусским именем, а подруга куда-то свалила вместе с кассетой. Ну, все, что знал я тебе выложил.

— Не так уж этого мало, — кивнула я, все еще думая о сером мире. — Ладно, я пошла.

— Катьку-то сними, — напомнил Саша. Дракон послушно снес Катьку вниз. Как ни странно, вид у нее был почти спокойный. Казалось, она что-то про себя решила.

— Дурочка хвастливая. Ты сама себе могилу вырыла. Прощайся с творчеством навсегда, — злорадно сказала она мне, схватила Сашу за руку и потащила со стадиона. Уходя, я обернулась и поймала ее торжествующий взгляд.

3. На "развалинах библиотеки". Геля встречает оранжевого гнома и попадает в мешок

Вернувшись домой, я узнала от мамы, что снова звонил Хохланд. Мама сообщила ему, что я вернулась, и теперь, хочешь — не хочешь, придется к нему идти. И признаваться, что я абсолютно ничего не сделала по "аленькому цветочку". Честно говоря, после неудачной попытки созерцания Сашиной фотки я даже ни разу не вспомнила о летнем задании.

Голос Хохланда в телефонной трубке был неприветливым и нервным. Мне даже показалось, что в первый момент старик меня не узнал.

— Здравствуйте, Ангелина, — отрывисто произнес он. — Вернулись? Да, да, замечательно… Надеюсь, хорошо отдохнули. Нет, сегодня ко мне приезжать не надо. Непредвиденные обстоятельства… аврал на работе. Может быть, завтра вечером… Звоните. До свидания.

"Не больно-то и надо", — в глубине души довольная, подумала я. Хоть все лето просиди на своей работе, мне же лучше.

Тем не менее у меня неожиданно освободился день, и я решила съездить в Старую Деревню и посмотреть, что там за ерунда с библиотекой и откуда снова взялись развалины.

* * *

Я шла по грунтовке от метро с таким чувством, как будто все, что я пережила в июне, случилось не со мной. Как можно быть такой безмозглой, укоризненно думала я о той Геле, которая, вцепившись в самого неподходящего спутника — Джефа, лезла напролом навстречу все новым и новым неприятностям. Теперь я буду действовать умнее: никому не доверять, никуда не соваться без разведки и вообще не лезть в то, что меня не касается. Просто посмотрю на библиотеку, даже на территорию заходить не буду, и вернусь домой.

Высокие белые стены библиотеки я заметила еще издалека и обрадовалась неизвестно чему. Бормоча: "Так и знала", я вышла к знакомым воротам и в растерянности остановилась. Ворота были широко распахнуты, над дорогой висела пыль. Повсюду бродили рабочие в касках и оранжевых спецкостюмах. Из-за забора доносился шум дизеля. Вагончика "Феникса" больше не было. На его месте высилась куча земли. Подобные кучи виднелись повсюду. Поскольку на меня никто не обращал внимания, я подкралась к воротам и заглянула во двор. Там тоже бурлила деятельность: работяги с деловитым видом таскали туда-сюда какой-то непонятный строительный мусор и землю. Откуда бралась земля, скоро стало ясно — двор библиотеки был весь в ямах, как после бомбежки. Сама библиотека была по периметру огорожена веревкой с красными флажками. За флажками то и дело пробегали люди, с виду никакого отношения к рабочим не имеющие. Справа от библиотеки громыхал экскаватор.

"Библиотеку ломают по новой, что ли?" — поразилась я.

Какие-то рабочие с тачкой чуть не снесли меня с ног. Я увернулась, отошла в сторону и спросила у мужичка, ковырявшего лопатой кучу земли:

— Что тут творится?

— Вишь, пожарище расчищаем, — дружелюбно ответил мужичок. — Смотрела в новостях, про подземелья-то?

— Ага… пожарище, — тупо повторила я, глядя на библиотеку. — Какое еще пожарище?

— Да вот оно, — Мужик уверенно показал на белое здание. — Говорят, здоровенная библиотека была, а ведь в одночасье дотла сгорела.

Я бочком отошла от этого психа, не вступая с ним в споры, и снова принялась наблюдать.

— Заворачивай! — донесся до меня вопль. Кричал один из людей, работающих за ограждением, обращаясь к экскаваторщику. — Не здесь копай! Левей заворачивай, к пепелищу!

"Да они тут все с ума посходили", — с изумлением подумала я и вернулась к мужичку с лопатой.

— То есть вы тут развалины раскапываете, — вкрадчиво обратилась к нему я.

— Угу.

— И как, выкопали что-нибудь?

— Копают-то ученые, — мужичок показал на людей "в штатском" за веревкой. — Академики, или как их там. А мы только место расчищаем да землю просеиваем, если они чего упустят.

Работа вокруг кипела. Похоже, народ пребывал в твердой уверенности, что расчищает развалины библиотеки.

Иллюзия, догадалась я. Снова навели иллюзию. Неглупо. А под шумок обследуют нижние этажи. Интересно, кто это такой сообразительный. Ученые… Неужели из Академии художеств? А откуда же еще?

Теперь мое внимание переключилось на людей за веревкой. Уж они-то должны были понимать, что работают не на развалинах. Как бы подобраться к ним поближе? Девочка, разгуливающая по стройплощадке, в которую превратился двор, привлечет к себе слишком много внимания. Я подумала, какие еще есть подходы к библиотеке, и вспомнила о старом тракторе, по которому перелезла во двор в прошлый раз. Отличный способ! Не теряя времени, я пошла вдоль забора к железной дороге, свернула налево по путям и вскоре достигла трактора. С июня он ничуть не изменился. Я влезла на забор и притаилась на нем, всматриваясь в лица бродящих за веревкой людей. Отсюда до дверей библиотеки было гораздо ближе, чем от ворот, и многих можно было неплохо разглядеть. Человек пять караулили какие-то ящики, другие выносили из вестибюля и клали на землю холстяные мешки. Караульщики покуривали и о чем-то болтали. Потом подошел мелкорослый пожилой дядька и начал визгливо на них орать. Я насторожилась: этот тип мне был определенно знаком. Ори он хоть чуть-чуть погромче, и я могла бы разобрать слова. Как бы подслушать их разговоры?

Пока я думала, из библиотеки появилось необыкновенное существо. Оно было настолько необыкновенным, что на него вытаращились даже караульщики. Больше всего оно напоминало гнома, покрытого густым слоем ржавчины. У существа была оранжевая кожа, костюмная пара морковного оттенка и всклокоченная красная борода. Тощий дядька, ругавший караульщиков, замолчал, хихикнул и громко спросил:

— Где это вы так перемазались, Теобальд Леопольдович?

* * *

Забыв об осторожности, я соскользнула с забора и поползла через заросли лебеды к библиотеке. К счастью, двор тут изрядно зарос, и меня бы никто не заметил, даже если бы я просто шла пригнувшись. Когда голоса стали слышны громко и отчетливо, я свернулась под раскидистым чертополохом и стала слушать.

— …Самая настоящая философская сера, adamas. Тонкий красный пепел, в точности, как описано в "Четвертом Ключе" у Валентина, — раздраженно говорил Хохланд.

— Откуда там взяться философской сере? — с сомнением произнес смутно знакомый голос.

— Если не верите глазам, Андрей Михайлович, так понюхайте… А я говорю, понюхайте! Теперь убедились, что это не ржавчина?

— Откуда на пятом ярусе взяться философской сере? — повторил тот же голос.

— Вот и я вам говорю — откуда? А все оттуда же…

Осторожно раздвинув колючие ветки, я выглянула из-за чертополоха. Хохланд стоял ко мне спиной, сверкая кроваво-рыжей лысиной. Он был весь вымазан, как я поняла, в том самом красном пепле, которым был покрыт пятый подземный ярус. Дядька, стоящий напротив него, — невысокий, седой, с римским орлиным носом, блестящими серыми глазками и властными манерами, — был мне определенно знаком. Если не подводили память и зрение, я видела его в баре "Скептик". Именно ему Джеф продавал украденные из библиотеки книги.

— Помните бурю? — спросил Хохланд, тщетно пытаясь отряхнуть костюм. — На прошлой неделе, ночью в среду…

— А как же, — буркнул его собеседник, закуривая сигарету. — У меня в Токсово с крыши сорвало флюгер — кованый дракон, авторской работы — так, представляете, до сих пор не могу найти. Соседей спрашивал, все без толку. А как поживает ваша знаменитая лаборатория? Ее не унесло?

— Не об этом речь. Помните, я сразу, следующим утром сказал, что эта буря непростая?

— Да-да, — подхватил седой дядька. — Вся академия восхищалась вашей прозорливостью. Мне потом говорили, что в доменах такое творилось… Кто же это так неаккуратно поработал с реальностью? Небось кто-нибудь из ваших дипломантов нахулиганил…

— Я вам еще раз повторяю, что это не хулиганство, — раздраженно прервал Хохланд. — И не случайность. К сожалению, мы так и не смогли выяснить, что именно случилось и где, но последствия свидетельствуют о том, что имел место Opus Magnum — великое и таинственное превращение неживого вещества в живое. Философская сера в библиотеке — это следы все той же цепочки. Кто-то за относительно короткий промежуток времени — не более часа по моим расчетам — трансформировал огромный пласт неподготовленной сырой материи, совершенно не заботясь о последствиях, а потом, — Хохланд от злости повысил голос, — куда-то его спрятал!

С трясущейся бороды Хохланда во все стороны летела рыжая пыль. Седой заметил это и отступил на шаг.

— Мы обсуждаем эту бурю уже больше недели, — сдержанно заметил он. — Я вытащил полкафедры из летних отпусков. Лучшие мастера реальности страны днем и ночью ищут пропавшую трансформированную материю, но не находят даже ее следов. Понимаете — она исчезла вся, сразу и бесследно! Это фантастика!

— Ничто не появляется из ничего и не исчезает никуда, — возразил Хохланд. — Закон сохранения вещества действует одинаково во всех мирах. Ищите дальше. Нам нужна эта материя… а еще больше нам нужен мастер реальности, который с ней поработал.

Я съежилась под своим чертополохом. Тон Хохланда не сулил мне ничего хорошего.

— Ну, мастера найти будет проще, — сказал седой. — По крайней мере, мы знаем, кто он такой. А выяснить, где он прячется сейчас, — это только вопрос времени.

— Только умоляю — никакой огласки. Мы и так едва замяли скандал со снятой иллюзией. Никаких публичных обвинительных процессов, никаких государственных тюрем. Брать его надо быстро и тихо…

— Без шума и пыли, — усмехаясь, процитировал седой. — Я все понимаю. Как только он будет в наших руках, тут же переправим его в подвалы академии и там неторопливо, обстоятельно побеседуем с нашим умельцем о загадочных фокусах с материей…

Я почувствовала, что холодею. Они что, серьезно?

— Нет, только не в подвалы, — возразил Хохланд. — Из подвалов выходят. А из моей лаборатории, раз попав туда, не может выйти никто. Кроме меня, конечно. А выпускать его нельзя, сами понимаете, ни при каких обстоятельствах, даже после того, как он все нам выложит…

— Ваша лаборатория? Хм, спасибо. Очень любезно с вашей стороны предоставить ее в наше распоряжение. Только, знаете ли, подвалы академии как-то надежнее — место удобное, проверенное…

— Не доверяете мне, Андрей Михайлович?

— Что вы, как можно, Теобальд Леопольдович…

Старики пустились в долгий и бессмысленный спор, видимо, уже не в первый раз деля шкуру неубитого медведя. Я, съежившись, лежала в траве. Наверно, надо было сматываться, но услышанное было настолько ужасно… Запереть меня в подвалах академии? Может, они еще и пытать собираются? Что им от меня надо, в конце концов?! Я же ничего такого не делала! А я-то собиралась все рассказать сегодня Хохланду… Тут-то он и засадил бы меня в свою лабораторию, из которой нет выхода. Я вспомнила черный лес, и меня передернуло от страха.

В следующую секунду мне на плечо опустилась тяжелая рука и придавила к земле. Другая рука в замаранной глиной рукавице зажала мне рот. Как я ни пыталась вырваться, но меня снова и снова тыкали носом в сухую траву.

— Хочешь отсюда выбраться? — прошептал знакомый голос.

Я попыталась укусить зажавшую мой рот ладонь, чтобы хоть на мгновение освободиться и заявить Джефу, что не желаю иметь с ним дела, но он не отпускал.

— Я могу тебя вытащить за ворота, так что никто ничего не заметит, — едва слышно добавил он. — Но если пикнешь, нам обоим хана.

С этими словами Джеф убрал ладонь. Я успела один раз вздохнуть, после чего мне на голову накинули холстяной мешок. В таких мешках работники академии таскали книги из библиотеки. Этот был здоровенный, и я уместилась в нем целиком. Джеф взвалил мешок на плечо и, тяжело ступая, куда-то пошел.

В мешке было душно, но вполне можно дышать. Джеф шел мерным шагом, но я даже сквозь холстину слышала, как колотится его сердце. Постепенно шум стройки начал затихать, Джеф пошел быстрее, и я поняла, что мы покинули территорию библиотеки.

— Выпусти меня, — попросила я. — Кажется, уже можно.

В ответ Джеф швырнул мешок на что-то жесткое.

— Молчи. Еще рано, — прошептал он. — Мы у ворот, тут полно рабочих. Ты когда-нибудь ездила в багажнике?

— Где-где?

Вместо ответа над моей головой захлопнулась крышка. Заурчал мотор, зашуршал гравий под колесами, и мы поехали по грунтовке к Старой Деревне. Машина лихо прыгала по колдобинам, меня бросало из стороны в сторону и било о крышку багажника. Потом машина повернула налево и пошла ровнее — должно быть, мы выехали на шоссе. На железнодорожном переезде меня подбросило еще раз. Я подумала, что пора бы Джефу остановиться и открыть багажник, но он снова свернул налево, и машина начала разгоняться. "Собирается ли он вообще выпустить меня?" — встревожилась я.

Стало совсем нечем дышать. Титаническими усилиями я выпростала из мешка голову и руки и принялась колотить в крышку багажника.

Через несколько минут мои старания увенчались успехом — Джеф остановил машину. Я услышала его шаги снаружи и закричала:

— Ты выпустишь меня или нет?! Мы давно уехали со стройки!

— Вот что я тебе скажу, — холодно произнес Джеф, не открывая багажника. — У тебя два выхода. Или ты молчишь и делаешь то, что я скажу. Или дам по голове и снова засуну в мешок. Лично мне второй вариант кажется проще и приятнее. Ну?

— Сволочь, ты меня обманул! — заорала я в бешенстве. Это же надо было так глупо попасться!

— Дошло наконец, — усмехнулся Джеф. — Ну так что? Будем молчать или нет?

Я ничего ему не ответила, подумав, что если Джеф оглушит меня и посадит в мешок, то удрать от него будет еще сложнее.

— Я тебя правильно понял? — насмешливо спросил Джеф. — Отлично. Тогда вот указания. Пока я тебя везу, ты молчишь. Когда я остановлюсь и открою багажник, ты должна лежать в мешке и не дергаться. Я отнесу тебя в укромное место, и там мы спокойно поговорим. Не волнуйся, ничего страшного с тобой не случится. Если бы я хотел наказать тебя за Книгу, то сделал бы это еще в прошлый раз.

— То есть ты хочешь просто поговорить?

— Да… почти.

— Ради этого меня надо тащить в мешке?

— Я просто не хочу, чтобы тебя увидели. Поверь, в том месте, куда мы едем, тебе совершенно незачем светиться.

— А что за место?

— Увидишь. Ты там уже наверняка бывала.

Несколько секунд я размышляла. Похоже, Джеф не врал. Да и другого выхода у меня не было.

— Договорились, — крикнула я. — Вези.

4. Подвалы Академии художеств

Ехали мы очень долго. По пути я кое-как натянула на себя мешок, не уверенная, что поступаю правильно. Потом Джеф снова куда-то меня тащил, задевая за углы, и спускался по лестницам; с грохотом открывались и закрывались двери; кто-то заговорил с Джефом, требуя пропуск, а потом оба расхохотались… Наконец в последний раз лязгнул засов, и Джеф со вздохом облегчения вытряхнул меня из мешка на бетонный пол.

— Ну наконец-то, — проворчала я, жмурясь от света. — Меня уже укачало. Где мы?

Джеф коротко подстриг черные волосы и похудел еще сильнее, но в общем особо не изменился. Одет он был странновато: поверх оранжевого рабочего комбинезона — белый медицинский халат нараспашку. Он приветственно кивнул мне, сладко потянулся и упал на стул. Нашарив на конторском столе пакет с соком, он стал жадно пить прямо из коробки.

— А сама как думаешь?

Я посмотрела по сторонам, с каждым мгновением удивляясь все сильнее и сильнее. Больше всего это низкое и длинное помещение напоминало лабораторию. Куда ни глянь — везде непонятная аппаратура, стеклянные шкафы, могучая дверь, как в бомбоубежище, и ни одного окна в поле зрения.

— Ну и что это такое?

— Подвал Академии художеств, — невозмутимо попивая сок, сообщил Джеф. — Лаборатория при кафедре экспериментальной алхимии.

Я мгновенно вскочила на ноги и бросилась к двери.

— Можешь не трудиться, — крикнул мне в спину Джеф. — Там кодовый замок.

— Предатель! — закричала я, оборачиваясь к нему. — Так ты с ними! Заманил меня, урод! А я-то тебе поверила!

— Тебя неинтересно обманывать, — продолжал издеваться Джеф, пока я металась по помещению в поисках другого выхода. — Раз обманешь, два, другой бы давно параноиком стал, а ты продолжаешь верить.

Убедившись, что из лаборатории не выбраться, я постаралась взять себя в руки.

— Что дальше? — спросила я, усевшись на стол перед Джефом. — Будешь меня пытать и добывать сведения?

— Что ты? — картинно изумился Джеф. — Я же не какой-нибудь старый инквизитор типа Хохланда. Мне никаких сведений от тебя не нужно. Я и так знаю, кто устроил вселенский катаклизм, оживив древнее море. Я даже догадываюсь, куда оно потом делось, — правда, это только моя гипотеза.

Джеф поставил на стол сок и поглядел мне в глаза.

— И я знаю то, чего не знаешь даже ты сама, — как ты это сделала. Именно в связи с этим я тебя сюда и притащил.

— Я чего-то не понимаю, — нахмурилась я. — Так ты не заодно с Хохландом и прочими академиками?

Джеф рассмеялся:

— Поразительная догадливость! Конечно, нет! Скажу тебе по секрету, меня-то они и ищут. Считают, что тот катаклизм устроил я, ха-ха!

— А, — сообразила я, — так это тебя они собирались заточить в подвалы академии?

— Ага.

— Тогда что ты тут делаешь?!

— На то две причины. Во-первых, пока все профессора околачиваются возле библиотеки, академия для меня — самое безопасное место. Никому не придет в голову, что я прячусь именно там, куда меня собираются заточить. Я же работал тут много лет, у меня в академии полно знакомых, и многие мне кое-чем обязаны…

— Книжечки краденые, помню-помню… А вторая причина?

— Вторая причина — это оборудование.

Джеф встал со стула и положил ладонь на низкий металлический шкаф, похожий на старинный холодильник "Морозко".

— Оборудование кафедры экспериментальной алхимии уникально. Все эти агрегаты служат одной цели — преобразованию материи. Например, это — атанор, алхимическая печь, в которой и происходит процесс выращивания философского камня. Не знаю, удалось ли им что-нибудь вырастить…

— Все это замечательно; уникальное оборудование и все такое — только при чем тут я?

Джеф, слегка прищурившись, задумчиво посмотрел вдаль и сказал:

— Да вот, хочу провести один эксперимент.

— Ну и проводи, а я тебе зачем?

— А без тебя никакого эксперимента не получится.

Я на всякий случай встала так, чтобы нас с Джефом разделял стол, и спросила:

— А поподробнее?

Джеф глянул на часы:

— Изволь. Время у нас пока есть. Тогда в подземелье, когда ты испортила Книгу, даже и не знаю, почему я тебя сразу не убил…

— Ты меня проклял, — напомнила я.

— Ах, да. Тебе на самом деле повезло, что ты рассказала о сером мире. Я сначала думал, что ты не всерьез, а потом дошло — и правда ведь, девчонка ничего не знает о субпространстве! Боится его, дурочка! Сама, не будучи иллюзионистом, как-то туда влезла, а теперь страдает. Меня это все долго прикалывало. Думал — сказать тебе или нет? А тогда, в подвале, я решил: пусть помучается, да подольше, как я. А когда узнает, что мучилась без причины, так будет страдать еще сильнее. И сказал тебе, что субпространство — это реальность, а все остальное иллюзия. В принципе, не особо и соврал.

Потом ты куда-то уехала — мне было уже наплевать, а я остался думать, как можно исправить дело с Книгой. Выходило — никак. На что годна Книга, если целый кусок ее вырван и съеден? Я даже в депрессию впал от безысходности… Но как-то в июле в моем домене случилась странная штука. Дело было вечером. Сидел я на балконе, пил какую-то шипучку и предавался мрачным мыслям. Вдруг чувствую — с неба капает! Что за бред, думаю, откуда в пустыне вода? И тут как ливанет! Гром, молния, штормовой ветер… кстати, снова видел дракона — на этот раз белого… и вроде не одного. Я такого ливня даже в нашем мире не припомню. А в моем домене дождя не могло быть в принципе. В Хоразоне во внутреннем дворе стояла вода чуть не по колено. Вся буря длилась с полчаса. Потом стихло. Такой воздух стал хороший, свежий, ну прямо морской! Я понюхал и догадался — дело нечисто. И послал на разведку Эзергиль. А когда она вернулась и сказала, что видела новое море, а на его берегу — тебя… тут-то у меня мысль и заработала.

Со слов Эзергили я понял, что имело место превращение мертвой материи в живую. Ты спросишь: что в этом особенного? Разве все мы не создаем домены? Нет! Создавать свое и превращать чужое — это разные вещи. Потом, если хочешь, объясню разницу. Но второе — гораздо сложнее. А уж превращать мертвое в живое… В общем, я задумался. Перед отъездом я тебя хорошо запугал и считал, что с Чистым Творчеством для тебя покончено. И вдруг ты оживляешь море. Откуда такой прорыв? Что изменилось?

— Да — что? — спросила я, слушая Джефа с огромным вниманием.

— А вот что. Мы с тобой совсем забыли о некоем съеденном листке.

— Ты серьезно считаешь, что из-за того огрызка я смогла…

— Это и есть та самая версия, которую я хочу проверить экспериментально, — кивнул Джеф. — А именно: что в тебе так удачно изменилось после того злодейского поступка.

Я слушала Джефа, и веря, и не веря. Что он такое говорит? Я давным-давно забыла про этот несчастный обрывок! Не рехнулся ли Джеф? Что тут можно проверять? И как?

Последний вопрос я задала вслух:

— Что ты собираешься со мной делать?

— Не знаю, сможешь ли ты понять… Тебе знакомо выражение "философский камень"?

Я вздрогнула:

— Да… приблизительно.

— Люди считают, что это такая волшебная штуковина, чтобы превращать свинец в золото. Но мало кто знает, что это лишь ее побочный эффект. Философский камень — хотя мне не нравится это слово, потому что никакой это не камень — имеет чудесное свойство: он заставляет материю стремиться к совершенству. Превращаться из худшего в лучшее, из мертвого в живое. Улучшаться до бесконечности. Об этом и идет речь в Книге Корина.

— Я уже в курсе, — пробормотала я.

— Съев лист из Книги, ты обрела способность превращать и улучшать материю. Значит, часть Книги не пропала. Утратив свою бренную оболочку, она сохранила всю свою силу. Она живет в тебе!

— И что это значит? — Во мне зашевелились нехорошие предчувствия.

— Это значит, что ее можно попытаться извлечь!

Энтузиазм Джефа почему-то не вызвал у меня ни малейшего отклика.

— Извлечь, значит…

— Именно.

— Из меня. Утраченную часть Книги Корина.

— Ее самую.

— И оборудование припас…

— Как видишь.

— А вот этого не хочешь?!

Я показала Джефу фигу и бросилась в другой конец лабораторного подвала. Там, между двумя шкафами, виднелась еще одна дверь. Джеф припустил за мной, схватил за плечо, но мне удалось вырваться. Я уронила какую-то вешалку, чтобы его задержать, стукнулась об угол железного стола, добежала до двери, дернула ее на себя и обнаружила, что она закрыта снаружи. Тогда я шмыгнула за ближайший стол с приборами и с вызовом посмотрела на Джефа.

— Что тебе надо от меня?

— Чтобы не металась тут, как курица, — Джеф обогнул стол. Я спряталась за какой-то облепленный датчиками аппарат. — Чтобы не сопротивлялась… по крайней мере… минуту…

— Что ты хочешь со мной сделать?

— Я же сто раз сказал: провести эксперимент.

— Отойди от меня, маньяк!

Я заметила, что Джеф пытается загнать меня в угол между аппаратом и застекленным стеллажом. А еще — что, несмотря на внешнее спокойствие, он начинает злиться. А я, хотя тоже была изрядно зла, понимала, что в драке с Джефом сила будет не на моей стороне. Если он захочет скрутить меня, я вряд ли смогу помешать. Только покалечусь.

— Если не скажешь, что затеял, я тебе тут все стекло раздолбаю! Всю аппаратуру! — пообещала я. — Камня на камне не оставлю, этими самыми руками!

Эта угроза Джефа остановила. Он перестал гонять меня по лаборатории, глубоко вдохнул и сказал:

— Ну ладно, черт с тобой. Все объясню. Смотри сюда.

Он указал на один из столов у окна. На нем стоял прибор. Я злобно засмеялась. Над белоснежным столом на сияющем штативе висело нечто вроде замысловатой капельницы: переплетение прозрачных трубок, колб с делениями и металлических штуковин с устрашающими зажимами.

— Подойди поближе, тебе оттуда не видно…

— Ишь какой заботливый! К этой хреновине подойти, ага? Может, еще и голову туда засунуть?

— Для начала будет достаточно руки, — сказал Джеф, делая быстрый бросок влево.

На мгновение я потеряла его из виду. Этого мгновения было достаточно. В глазах ярко вспыхнуло белое пламя, и лаборатория исчезла. Когда она появилась снова, все вокруг изменилось, и не в лучшую сторону.

Я обнаружила, что сижу — вернее, полулежу кулем — на стуле перед загадочной капельницей, затылок болит, виски ноют, а левая рука от локтя намертво зафиксирована в той самой железяке с зажимами.

— Не дергайся, — предупредил Джеф, заметив, что я зашевелилась. — Иглу сломаешь, и тебе кранты.

— Какую еще… — Тут я заметила, что из вены торчит толстая игла. От нее тянулся тонкий прозрачный пластиковый шланг, по которому в стеклянную колбу бежала моя кровь.

— Сволочь! — взвыла я, пытаясь вытащить иглу свободной рукой.

Джеф мигом перехватил ее.

— Мало тебе? Сейчас еще раз стукну! — прошипел он. — А потом свяжу и запихаю в атанор!

— Зачем тебе моя кровь? Вампир проклятый!!!

— Разве ты не поняла? — удивился Джеф. — Я же все рассказал. Ах, да — самое главное забыл. На чем мы остановились? Итак, я стал думать, как извлечь из тебя эту самую утраченную часть Книги. Сиди смирно, тебе говорят! — Джеф держал меня за руку и говорил быстро, как будто надеясь словами удержать от дальнейших попыток вырваться. — В одной из Книг Блужданий — не скажу, в какой — я нашел рецепт уникального эликсира. Это зелье соединяет душу с телом…

— А мне-то что?!

— Как — что? Сейчас дух Книги Корина связан с твоей плотью. С помощью моего эликсира я улавливаю дух Книги, извлекаю его, соединяю с плотью Книги, и он снова становится моей собственностью. Рецепт включает в себя кровь, мед и волшебные цветы.

— Какие-какие цветы?

— Неважно. Главный компонент — кровь.

— Да ты маньяк, — вырвалось у меня.

— Только сейчас догадалась? — съязвил Джеф. — Знаешь, когда речь заходит об этой Книге, каждый маньяком…

Неожиданно что-то щелкнуло, и железная дверь, закрытая на кодовый замок, распахнулась настежь. За ней толпились какие-то люди, и вид у них был далеко не мирный.

— Вот он где, мерзавец! — раздался вопль. Мне показалось, что я узнала скрипучий голос Хохланда.

Я еще не успела сообразить, что к чему, но Джеф отреагировал мгновенно. Он схватил меня, перебросил через плечо и кинулся ко второй двери в дальнем конце лаборатории. Трубка капельницы натянулась, я почувствовала болезненный рывок. Позади нас с лязгом обрушилась кровососная установка.

— Ловите его! — надрывался Хохланд. — Скорее!

— Счас! — прошипел Джеф, торопливо набирая код на второй двери. Мновение спустя он уже несся по коридору. Я, как кукла, висела у него на плече. Бетонный пол коридора прыгал под головой. Где-то орали, грохотали дверями, в ушах гудело от прилива крови и топота многочисленных преследователей.

— Держите его! Во двор побежал!

Джеф, тяжело дыша, куда-то целенаправленно меня нес. От удара отлетела в сторону дверь, в глаза мне ударил свет, и бетон коридора сменился вытоптанной травой и гравием. Мы оказались на заднем дворе академии. Передо мной промелькнул высокий забор, мусорные бачки, штабель почерневших досок, облезлый вагончик на колесах, в каких живут строители, с до боли знакомой надписью "ОА Феникс" на боку… Джеф ринулся к вагончику, влетел туда и захлопнул за собой дверь.

— Ф-фу! Успели! — задыхаясь от бега, выдохнул он и опустил меня на пол. — Учись! Все рассчитано по секундам…

Дверь вагончика распахнулась, и внутрь заглянул какой-то запыхавшийся лаборант. Скользнув по нам равнодушным взглядом, он крикнул куда-то назад: "Тут никого!" — и исчез, небрежно хлопнув дверью.

— Ты ему глаза отвел, что ли? — спросила я, приглаживая пятерней растрепавшиеся волосы.

— Им отведешь, как же. Просто во дворе академии нас уже нет.

— А где мы?

— В Хоразоне, где же еще?

Я выглянула в окно, занавешенное все той же тряпочкой с отпечатками грязных пальцев. Снаружи стояли помойные бачки, росла трава и бегали туда-сюда люди Хохланда.

— Значит, ты восстановил вход?

— Разумеется. Как же мне жить без входа в родной домен?

— И установил его во дворе академии? Ну ты и обнаглел!

Джеф пожал плечами. Я, не переставая приглаживать волосы, на шаг приблизилась к двери.

— Ну, от Хохланда ты, допустим, смылся. А что дальше?

— Как — что? Будем продолжать то, что начали…

— Ага, жди! — крикнула я и, прежде чем Джеф успел шевельнуться, выскочила наружу. В тот же миг на меня обрушилась волна такого жара, словно я с разбегу бросилась в печку. Ноги по щиколотку зарылись в раскаленный песок.

— Я же сказал, — повторил Джеф, втаскивая меня, ошеломленную и полуослепшую, обратно в вагончик. — Мы — в Хоразоне.

5. Плен в Хоразоне-1. История Эзергили

Солнце ползло по небу медленно, как часовая стрелка. Нежно-бирюзовое на рассвете, небо попеременно становилось лимонным, потом розовым, потом ярко-синим, в то время как солнце из дрожащего вишневого диска превращалось в раскаленную золотую каплю. Чем ближе к полудню, тем ослепительнее и огромнее становилось оно, и тем бледнее — небо. Синева выцветала, как ткань, и наконец совсем сгорала в невыносимом солнечном пламени. В полдень небо и солнце сливались в пылающий белым огнем вселенский пожар, и смотреть наверх было совершенно невозможно.

В эти часы я пряталась в самом темном углу камеры и сидела там с закрытыми глазами, слушая доносящиеся снизу звуки. Днем в башне Джефа все как будто вымирало, но я знала, что эта тишина обманчива. Стоит предпринять хоть малейшую попытку к бегству, как через пару минут Джеф уже будет здесь со своими угрозами. Я ничего не могу сделать — это ведь его домен. К тому же как мастер реальности Джеф гораздо опытнее меня. А если он куда-то отлучается, так остается Эзергиль. "Перестань, — грустно говорит она. — А то мне придется помешать тебе силой". И я перестаю, потому что знаю: если не послушаюсь, то мне будет плохо, а ей — еще хуже. Ведь по сути она здесь такая же пленница, как я.

Шел третий день моего заточения. Я перепробовала кучу планов побега. Сначала все казалось так просто. Неужели какая-то каменная башня сможет удержать мастера реальности?

Смешно! В любой момент я могу развалить тут все на части, превратить в песок! Сотворить танк, истребитель, могу сама превратиться в дракона или боевой вертолет. Могу, в конце концов, просто дематериализовать дверь и спокойно уйти.

Но стоило приступить к творчеству, как появлялся Джеф и с легкостью блокировал все мои старания. Превращение материи требовало усилий и времени, а он уничтожал все сделанное мной за считанные секунды и снова уходил. На второй день я перестала рваться на свободу. Вечером, принеся мне ужин в своих лучших традициях — банку "колы" и коробку с растворимой лапшой, Джеф с довольным видом похвалил меня за покорность и смирение.

— Не беспокойся, — сказал он, — тебе недолго осталось тут сидеть. Скоро шумиха вокруг лаборатории спадет, академики снова займутся библиотекой, и тогда мы вернемся и закончим начатое. А после этого я тебя отпущу. Честное слово!

Когда я слышала это "честное слово", меня начинало трясти от злости. Одно я знала точно: нельзя позволить Джефу сделать то, что он задумал. Даже если ему действительно нужна "всего одна маленькая пробирочка крови". Так что теперь я сидела в темном углу и думала. Надо было придумать нечто такое, что Джеф не сможет дематериализовать, или обнаружить его слабое место. Пока мне приходило на ум только одно.

Эзергиль. Вот оно, слабое место Джефа. Она подчиняется ему не по доброй воле, а из-за каких-то чар. Узнать бы, что это за чары, да снять их, и тогда Джеф лишится своего единственного помощника, а нас станет двое. Вдвоем с таким союзником, как Эзергиль, вполне можно рассчитывать на успех!

Склоняясь к закату, солнце снова превратилось в багровый диск, и небо заиграло всеми цветами радуги. Исчерченная волнообразными тенями пустыня казалась дном высохшего моря, и мне вспоминалась моя первая, случайная попытка демиургии в мастерской Антонины. Нет, в этой пустыне не мог бы вырасти никакой кустик.

Когда солнце коснулось краев барханов, пришла Эзергиль и принесла ужин — пиццу с ветчиной в полиэтиленовой пленке и яблочный сок. На этот раз она была одета совсем без затей и потому на себя не похожа — черные джинсы, красный топ и сандалии на шнуровке, а волосы связаны в длинный живописный хвост.

— Это уже лучше, чем лапша, — одобрила я, забирая еду. — Посиди со мной, ладно? Давай хоть поговорим о чем-нибудь. Или тебе запрещено?

— Нет, — ответила Эзергиль. — Но о Хоразоне лучше не спрашивай — все равно не отвечу.

— Не больно-то интересно, — с набитым ртом ответила я. — М-м, вкусно! Хочешь кусочек?

Эзергиль покачала головой и села на пятки в дверном проеме. За ее спиной виднелась лестница, ведущая вниз, в жилые апартаменты Джефа. Оттуда веяло прохладой.

— У Джефа там кондишен, что ли? — спросила я, не переставая жевать. — Неплохо устроился. А где он сам, кстати?

— В отъезде. Но для тебя от этого ничего не меняется.

— Ну почему же не меняется? Вот, с тобой могу поговорить спокойно. Давно мы так не разговаривали, да? Последний раз, помнишь, у тебя в домене, на горе Лушань? Те два раза, когда ты мне прокусила руку, и у моря, не считаются.

При упоминании о горе Лушань Эзергиль вышла из своей летаргии, вздохнула и поморщилась. Должно быть, эти воспоминания ей сейчас тягостны, подумала я, но все равно продолжала:

— Ты тогда сказала, что нашла мир поля. Правда?

Эзергиль кивнула в ответ.

— И что там было? Что он собой представляет?

Эзергиль снова вздохнула. С тремя корявыми синими буквами на лбу она почему-то казалась ненастоящей — самым натуральным биороботом, как назвала себя на берегу мелового моря.

— Ну давай расскажу, если тебе интересно, — начала она. — Все мои проблемы начались из-за увлечения семиотикой…

— Чем-чем?

— Знаковыми системами. Помнишь, я иероглифы на руках рисовала? Меня одно время здорово цепляли все эти теории — мир как книга, управление материей через слова и символы, и прочая муть…

— Да это не муть, — растерянно возразила я. — Наверно… Я с таким не сталкивалась, но звучит любопытно. Управление материей через слова, хе… Это заклинаниями, что ли? Но при чем тут мир поля?

— Слушай дальше. В апреле Катька Погодина отдала мне видеокассету с клипом…

— Ту самую, с "Бурзумом"?

— Ага. Там, говорит, как раз по твоей части — действующее зашифрованное заклинание в виде кровавых рун. Все смертельно опасно. У меня, естественно, глаза разгорелись, говорю — давай, давай! Сказать по правде, я до самого мая только кассетой и занималась. Изучила рунные системы разных народов, все значения рун, все их сочетания. Попутно шарилась по доменам. В конце концов кое-что узнала. Мир поля — будем звать его так — для реалистов практически недоступен, потому что вход в него возможен только через субпространство, с которым они не работают. Именно поэтому создается впечатление, что в мире поля невозможно творить. На самом деле это не так, но об этом дальше. Итак, я нашла дорогу, страшно обрадовалась, попрощалась с тобой, в эйфории разрушила свой домен и направилась прямо в мир поля. Ну, ты помниш, клип и знаешь, как он выглядит. Серое поле среди черного леса, в центре — дерево со стеклянной светящейся корой. Я подхожу к дереву и вижу: под ним сидит друид и палкой что-то рисует на земле.

— А кто это — друид?

— Ну, языческий жрец, колдун… Такой мелкорослый дедок в белых одеяниях, очень важный, с белой длинной бородой. Подошла я к нему, вежливо поздоровалась и принялась выведывать, кто он да что тут делает, да что это за место такое необычное — вдруг знает? И он мне стал рассказывать… В общем, речь шла о том, что мир поля устроен совершенно иначе, не так, как другие домены. И творчество здесь не невозможно, а просто оно на порядок круче того, чем занимаемся мы. Оно там знаковое. В смысле, власть над материей с помощью знаков — например, рун, иероглифов, букв… Я об этом как услышала, у меня аж слюнки потекли. Можно, говорю, мне тут остаться? Поучиться у тебя, о великий старец? Он говорит: легко. Только сначала пройди испытание. И начертил палкой на земле руны — те самые, которые тогда бежали по экрану. Тут, говорит, в конце не хватает одной руны. Если догадаешься, какой — беру тебя в ученики и научу всему, что знаю сам.

Я мучилась, мучилась, и вдруг из леса выходит демон. Ну, скажу тебе, такая харя — во сне не приснится! Сам какой-то полосатый, морда фавьиная, полная пасть зубов, а глаза светятся зеленым пламенем. Ты, говорит, не бойся меня, я тоже у мудрого старца учусь. Ага, испытание проходишь? Могу подсказать. И подсказал. И знаешь, он не соврал, — Эзергиль подняла голову, и ее глаза блеснули, как прежде. — Я тут же поняла: эта руна — то, что надо. Это как чудо — когда видишь, как из набора разрозненных элементов прямо на глазах возникает целостность. Может, у тебя бывало такое озарение — когда все-все в один миг становится ясно? Вот так я мгновенно осознала, как работать с рунами, иероглифами и прочими знаками.

И на радостях эту руну приписала в хвост к остальным. Тут демон расхохотался и говорит: ну, вот и попалась! И мгновенно исчез. А потом пришел друид. Похвалил меня за догадливость, а потом осчастливил радостным известием — оказывается, я закончила заклинание и отдала себя под его власть.

Я сразу подумала: надо валить, а не могу, сама себя сковала! Не ученик был нужен этому Друиду, а раб. И стала я ему служить. Но сначала…

Эзергиль тяжко вздохнула и потерла лоб, как будто неосознанно пытаясь стереть надпись.

— Сначала друид решил меня переделать. Сказал, что в моей нынешней форме я недостаточно эффективна для его целей, и меня надо улучшить… Я почти не помню, что он со мной делал. Долго мучил… Разобрал мою личность на части, все перекроил заново, подсадил какие-то жуткие структуры, часть сознания заблокировал. В общем, то, что получилось, уже не было Эзергилью. Был оборотень — полуличность с кучей звериных условных рефлексов, запрограммированным сознанием и полным отсутствием собственной воли.

А потом друид привел меня в библиотеку и приказал ее охранять. Мне разрешалось покидать ее пределы только в том случае, если надо преследовать вора. Там я и жила. Кажется, я всю жизнь буду чувствовать этот запах иллюзорной гари…

— М-да, — выдавила я, чтобы не молчать. — Кошмар… Так, получается, Джеф тебя спас?

— Можно сказать, да. На самом деле я ему благодарна хотя бы за то, что он уничтожил оборотня — помнишь, в проходной? Это очень страшно и неприятно, когда тебя убивают, но по-другому, наверно, мне бы не удалось снова стать собой. Но воли он мне не вернул, и теперь я подчиняюсь ему так же, как подчинялась друиду. По крайней мере, Джеф не заставляет меня убивать… пока.

Я глядела на Эзергиль, такую красивую и печальную, и мне было ее ужасно жалко.

— Я тебя выручу, — снова пообещала я. — Только сначала придумаю как.

— Спасибо, — улыбнулась Эзергиль. — Вот только сомневаюсь, что ты способна меня освободить от заклятия Джефа. Друид ведь кое-чему меня все-таки научил. Я теперь в знаках разбираюсь, могу прочитать все написанное, видимое и невидимое. Абсолютно любую надпись. По-мнишь, как я тебе гадала на бархане? Так вот, эта надпись, — Эзергиль указала себе на лоб, — наглядная иллюстрация власти знаков. Ее нанес Джеф, и только он может меня освободить.

— Ха! — беспечно сказала я. — А просто стереть ее ты не пробовала?

— Ты ничего не понимаешь в знаках, — терпеливо повторила Эзергиль. — Они все равно останутся, даже невидимые.

— Ну давай я попробую! У тебя есть тряпочка с водой?

Я сделала движение в сторону Эзергили. Это было ошибкой. Эзергиль вскочила на ноги и отшатнулась к лестнице.

— Не прикасайся ко мне! — с неожиданной злобой прошипела она.

— Ты чего? — Я испуганно отступила назад в камеру. — Я же только попробовать… помочь…

Эзергиль перевела дух и снова коснулась рукой лба — на этот раз как будто проверяя, на месте ли надпись.

— Не делай так больше, — попросила она. — И вообще зря мы с тобой тут разговаривали. Все, это был последний раз. Я не знаю, какая защита стоит на этой надписи, и мне бы не хотелось тебя нечаянно покалечить.

— Погоди! — крикнула я ей в спину. — Джеф когда вернется?

— Не знаю, — ответила она, закрывая дверь. — Обещал к закату.

6. Плен в Хоразоне-2. Попытка побега

Эзергиль закрыла за собой дверь и пошла вниз. Я слушала, как удаляется звук ее шагов.

Что ж, с Эзергилью пока не получается, хотя кое-какие идеи у меня появились. Но для того, чтобы их реализовать, мне понадобится помощь. Значит, переходим к плану "Б". Мой дракон, дух из камня — он ведь неподвластен никому, кроме меня, а значит, и Джефу тоже. Проблема в одном: дракон сидит в шаре, а шар спрятан в письменном столе у меня дома…

Дождавшись, когда затихли шаги Эзергили, я глубоко вздохнула и представила, что у меня в руке лежит мобильник. Примерно такой, как у мамы, — серенький "симменс" с серебряными кнопками. Времени в моем распоряжении было от силы несколько минут. Вскоре тень в моей ладони потемнела, сгустилась и приобрела прямоугольные очертания. Я нажала на "yes", панель загорелась зеленым светом. Готово!

Где-то внизу хлопнула дверь. Я, путаясь в цифрах, торопливо набрала номер Саши Хольгера, молясь, чтобы он оказался дома. Из динамика донеслись гудки вызова и через несколько мучительно долгих секунд — Сашин голос.

— Але, Саша?! — быстро зашептала я. — Я тебя очень прошу: выручи меня, пожалуйста! Больше некому! Если ты не поможешь, у меня будут такие неприятности!..

— Геля? Куда ты пропала? Твои родители с ума сходят…

— Я тебя умоляю! Дело жизни и смерти!

— Да ты говори толком, что случилось-то? Где ты?

— У меня дома, в письменном столе, в левом нижнем ящике, в шелковой коробочке, лежит шар — такой синий, тяжелый, размером с кулак. Поезжай ко мне домой — тебя мама впустит, но ты ей ничего не говори, придумай что-нибудь, забери потихоньку шар и привези в Академию художеств…

— Твой шар с драконом? — Сашин тон сразу переменился. — Какие-то проблемы?

— А я о чем?! В общем, вези этот шар в академию. Там на заднем дворе строительный вагончик с надписью "ОА Феникс". В нем слева у окна такая узкая лежанка. Положи шар под матрас, ближе к двери. И сразу уходи! Сделаешь?

— Ладно, сделаю, — деловито сказал Саша. — Когда?

— Прямо сейчас! Как можно быстрее! — Саша секунду помолчал. Из-за двери отчетливо донеслись быстрые шаги — кто-то поднимался по лестнице.

— Я смогу подвезти его через час. Годится?

— Да, — бросила я в трубку, отключилась и дематериализовала мобильник.

В ту же секунду дверь распахнулась, и в камеру заглянула Эзергиль. Я с невинным видом показала пустые ладони. Эзергиль укоризненно покачала головой, внимательно осмотрелась и вышла. Я села на пол и принялась за остатки пиццы. Теперь она казалась мне вдвое вкуснее, чем раньше. Оставалось только дождаться Джефа. И когда мы в следующий раз отправимся в лабораторию, его будет ждать сюрприз.

* * *

Над безжизненными просторами Хоразона снова заходило солнце. Я в боевом настроении стояла возле окна, рассеянно наблюдая, как малиновый оттенок светила становится все более ядовитым, и проигрывала в уме план побега. Прошло больше полутора часов, и Саша уже давно должен был принести шар с драконом в вагончик. Следующий ход — за Джефом. Рано или поздно мы с ним отправимся в лабораторию. Зная Джефа, я предполагала, что поход состоится сегодня ночью. Он спешит, поскольку прекрасно понимает, что его ищут и скоро наверняка найдут. И когда мы окажемся в вагончике, главное — не зевать. Требуется всего лишь потрясти шар…

Край солнца коснулся горизонта, и почти сразу внизу послышался шум. Я отвернулась от окна, готовясь встретить Джефа. Судя по нестройному топоту, по лестнице быстро поднималось несколько человек. Это меня слегка насторожило. Кто там? Уж не попался ли Джеф? Но дверь распахнулась, и я поняла, что мой замечательный план побега рухнул. Я увидела хищную физиономию Джефа, удивленное лицо Эзергили за его спиной и… Сашу Хольгера, которого Джеф крепко держал за плечо.

— Как это понимать?! — рявкнул Джеф, вталкивая Сашу в камеру. — Каким образом этот пацан оказался в моем домене?

— Ты меня сам сюда затащил, — хладнокровно ответил Саша.

— А за каким чертом ты залез в мою времянку?

— Откуда же мне знать, что она твоя? На ней не написано. Захотел и зашел.

— Я не тебя спрашиваю! — вконец разозлился Джеф. — Что это за тип? — спросил он меня.

Я промолчала, не зная, что уже успел соврать Джефу Саша. М-да, такого расклада я не ожидала. Неужели Джеф захватил Сашу в вагончике? Или это Саша проявил инициативу? В любом случае, ситуация резко обострилась.

— Я же говорила, это ее парень, — подала голос Эзергиль. — Он зимой приходил в наше училище. Она, наверно, как-то ухитрилась с ним связаться. Но зачем? Все равно не смог бы освободить ее — он же не мастер реальности…

— А вот зачем! — Джеф с торжеством продемонстрировал Эзергили синий шар. — Вот эту штуку он прятал под матрасом, когда я его застукал.

Эзергиль взяла у него из руки шар и некоторое время с интересом его разглядывала.

— Китайский массажный шар… вполне обычный, только очень большой, неудобный, — заключила она. — Никаких особых свойств вроде не имеет. Не понимаю.

— Я тоже не понимаю, — кивнул Джеф. — Поэтому Геля нам сейчас все и расскажет.

Шар был так близко — и в то же время абсолютно бесполезен. Чтобы вызвать дракона, мне надо было взять его в руки. Я смотрела то на шар с драконом, такой близкий, но недоступный, то на пленного Сашу, и постепенно осознавала, что мой план спасения был на редкость неудачной идеей. Что же делать? Как вытаскивать нас отсюда?

— Итак, кто толком скажет мне, что это такое? — еще раз спросил Джеф.

Саша с великолепным безразличием пожал плечами. Я молчала, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.

— Ладно, — сказал Джеф, поняв, что ответа не дождется. — Мне не к спеху. Шарик пока полежит у меня. А сейчас есть более срочные дела. Ты, — обратился он к Саше, — пока посидишь здесь. А ты, — приказал он мне, — иди за мной. Нас ждет лаборатория.

Я так и не смогла ничего придумать. Меня мучило странное чувство — как будто все, что надо, собрано здесь, в этой камере, и мне остается только правильно этим распорядиться. И вдруг я как наяву увидела чердак Мишкиного дома, белую ночь за окном, умывальник в углу… Я стояла посреди комнаты, а на плечах у меня была шинель Корина… и в моих ушах звучал незнакомый голос: "Выйдет дух из камня, обрушится башня, и белый дракон победит черного…"

— Подожди, — медленно сказала я. — Этот шар… он непростой.

На лице Джефа промелькнуло довольное выражение.

— Как будто я сомневался. И в чем его непростота?

— Он… как тебе объяснить… ("Что бы такое сказать, чтобы не соврать и не проговориться?") …полый. Там внутри пустота. Ну типа безразмерной шкатулки… или контейнера…

Эффект от этих довольно-таки бессвязных слов превзошел все мои ожидания. У Джефа буквально отпала челюсть.

— Пространственный контейнер? — пробормотал он, пожирая взглядом шар.

— Ага! — подтвердила я, думая — интересно, что же я такое ляпнула?

— Пространственный контейнер, — повторил Джеф, придя в себя. — Крутая штука! Огромных денег стоит. В Питере их делают в одном-единственном месте — в академии, на кафедре экспериментальной алхимии. Штучная работа на заказ. Продажа запрещена. Мастера их изготовляют только для собственного пользования. И ты утверждаешь, что это один из них? А не врешь?

— Не врет, — сказала вдруг Эзергиль. — Я чувствую.

Джеф покатал шар по ладони.

— Ну что ж, допустим. А можно поинтересоваться, где ты его взяла?

— Украла у Хохланда, — с достоинством ответила я, не вдаваясь в подробности. Джеф захохотал.

— Сходится! — воскликнул он. — Именно Хохланд с ним и экспериментировал. Делал такие штуки — с первого взгляда и не догадаться, что это контейнер, — форма абсолютно произвольная. Ну надо же, как удачно получилось, что я прихватил этого парнишку в моей времянке!

Саша возмущенно фыркнул, но промолчал. Джеф смотрел на меня, радостно скаля зубы.

— Что же в нашем контейнере? — вкрадчиво спросил он. — Что такое ценное ты утащила у Хохланда?

— Когда я унесла его от Хохланда, он был пустой, — сказала я. — А теперь там меловое море.

— Что?!

— Ну, не все море, разумеется. Только часть.

— Она не врет, — подтвердила Эзергиль. Несколько секунд Джеф молчал, глядя на меня с очевидным изумлением.

— Снимаю шляпу, — выговорил он наконец. — Это мощно. До такого бы даже я не додумался. Так вот куда ты его запрятала! Академики перевернули все домены, залезли во все слои мироздания, а живая материя — вот она, в шаре!

Я поймала Сашин вопросительный взгляд и чуть заметно пожала плечами — мол, сама не знаю, что из этого всего выйдет.

— Но скажи мне, ради всего святого, — воскликнул Джеф, — зачем ты приказала этому пацану принести такую ценную вещь, как контейнер, в котором лежит вообще бесценная штука — живая материя — ко мне, в Хоразон?!

Этого-то вопроса я и ждала, и опасалась. Но пока Джеф тратил время на эмоции, пока выражал удивление и восхищение, я успела кое-что придумать.

— Я попросила принести этот шар, чтобы предложить тебе обмен.

— Геля, не дури, — подал голос Саша. — На фига ему с тобой меняться, если шар и так у него?

— Да, неудачная мысль, — сухо сказала Эзергиль.

— А по-моему, просто замечательная, — промурлыкал Джеф, катая по ладони шар. — Как приятно, что ты решила мне его подарить.

— Ты что, не расслышал? Не подарить, а обменять, — повторила я, не обращая внимания на его наглый тон. — Думаешь, я совсем дурочка? Этот безразмерный контейнер могу открыть только я. Так уж получилось, что он на меня закодирован.

Джеф продолжал играть шаром, но благодушное выражение с его лица сползло.

— Можешь проверить, — предложила я. — Попытайся его открыть и увидишь, что будет.

— А что будет? — заинтересовался Саша.

— А ничего. Ну, может, сломает. Но это вряд ли. Шарик все-таки железный…

— И на что же ты хочешь его обменять? — небрежно спросил Джеф.

— Догадайся сам.

Джеф посмотрел на меня, прищурившись, и усмехнулся. Я не показала виду, но в душе встревожилась. Эта усмешка мне не понравилась. Где я допустила промах?

— Сбегай-ка вниз, подруга, — обратился Джеф к Эзергили, — и принеси нам тетрадку с моего лабораторного стола. Такую, в кожаной обложке. Я угадал?

Вопрос был адресован мне, но я не ответила. Мне становилось все тревожнее и тревожнее. Что задумал Джеф? Не может быть, чтобы он так вот, с лету, решил расстаться с Книгой Корина, за которой охотился всю сознательную жизнь! Не может быть, чтобы мое первобытное море было ценнее Книги. Рассуждая логически, море — всего лишь продукт деятельности мастера реальности, а Книга — источник этой деятельности…

— Что смотришь исподлобья? — усмехнулся Джеф. — Не веришь? Да, я согласен поменяться.

Я сделала вид, что все идет, как задумано.

— Значит, если тебя устраивает, меняем шар на Книгу…

— Ну, продолжай. Это ведь не все твои условия?

— Да, конечно. Ты должен выпустить отсюда меня, Сашу и Эзергиль, предварительно сняв с нее заклятие.

— Ого! Не жирно будет?

— Так ты согласен?

— Согласен, — хладнокровно заявил Джеф, даже не попытавшись поторговаться.

— Тогда обсудим технические детали. Ты выпускаешь ребят, а потом я открываю шар и размещаю море в любом удобном для тебя месте. Как снять код, я не знаю. Я отдам тебе пустой шар, и дальше разбирайся с ним сам…

— Новый Хоразон… — мечтательно проговорил Джеф. — Я вижу замок на одинокой скале среди бескрайнего доисторического моря…

— По рукам? — нервничая, спросила я.

— По рукам.

Мы пожали друг другу руки. Ладонь Джефа была горячей, как здешний песок.

Вернулась Эзергиль с Книгой Корина. Джеф взял у нее тетрадку, раскрыл и протянул мне.

— Она?

Я осторожно взяла в руки тетрадь. Да, это была она — потертая, закопченная, с обгорелым переплетом и ломкими желтоватыми страницами. Половина первого листа отсутствовала. Я рассеянно пролистнула страницы дальше… и с изумлением подняла глаза на Джефа.

— А где текст?

— Как где? Все там.

— Здесь исписаны две страницы! Крупным почерком! А все остальные — пустые!

— Это все, что там есть, — с искренним видом заявил Джеф.

— Ты снова меня обманул!

— Честное слово — перед тобой вся Книга!

— Хватит с меня твоих честных слов! — затряслась я от злости. — Надоело! Хронический враль! Трепло!

Джеф засмеялся:

— Можешь орать сколько угодно. Это настоящая Книга Корина, и я не виноват, что она оказалась не такой, как ты ее себе представляла. Между тем наш уговор остается в силе. Открывай контейнер!

И Джеф небрежным жестом бросил мне шар. Камера наполнилась веселым звоном. Я рефлекторно поймала его, не сразу поняв, что чудо свершилось: я переиграла Джефа. Саша, тоже мигом сообразив, что к чему, широко улыбнулся и показал мне большой палец.

— Шар тебе открыть?! — злорадно крикнула я Джефу. — Уговорил — открываю!

7. Битва в пустыне

Следующие несколько секунд в камере творилась настоящая неразбериха. Под темным сводом потолка как будто вспыхнула белая молния. Воздух наполнился громким механическим шипением. Белый дракон завис под потолком, трепеща невидимыми в полутьме крыльями. Джеф на мгновение оторопел, но тут же очнулся и шарахнулся к двери, что-то бормоча. Насколько я успела понять, это была опрометчивая попытка дематериализовать дракона, и хотя она оказалась неудачной, но дракону явно не понравилась. В воздухе промелькнул белый хвост и, как бич Божий, пал на Джефа. Владелец Хоразона потерял равновесие, повалился навзничь и, прихватив с собой замешкавшуюся Эзергиль, укатился вниз по лестнице. Дракон с шипением и свистом устремился вдогонку.

— Мочи козла! — вопль Саши раздался у меня над ухом.

— За ними! — закричала я, схватила Сашу за руку и потащила к лестнице.

Мы сбежали вниз как раз вовремя. Еще бы немного, и дракон наконец проявил бы себя в качестве людоеда. В центре зала шел бой на два фронта, и только благодаря тому, что дракон не знал, за кого приняться первым, и Джеф, и Эзергиль были еще живы. В тот момент, когда я влетела в зал, дракон определился с жертвой. Не обращая внимания на Эзергиль, он сделал свое невероятно быстрое движение головой, и Джеф вдруг пропал.

— Выплюнь его! — крикнула я, обретя голос.

Дракон повиновался незамедлительно. Из его пасти вылетел облепленный слизью Джеф и с несвязным воплем исчез в широком балконном окне. Эзергиль пронзительно закричала и бросилась к балкону.

— Схватить ее! — приказала я.

В ту же секунду драконий хвост несколько раз захлестнулся вокруг Эзергили, лишив ее возможности двигать хоть чем-то, кроме глазных яблок. В зале тут же стало удивительно тихо.

— Интересно, который тут этаж? — задумчиво спросил Саша, выглядывая с балкона.

— Через несколько минут он вернется, — тяжело дыша, сказала Эзергиль. — Не надейтесь, что так легко победите его. Джеф — сильный мастер реальности, и это его домен. Ему тут стены помогают… и земля… все…

— Значит, несколько минут у нас есть? Отлично, больше мне и не надо.

Я огляделась и на круглом столе у второго окна нашла то, что было надо, — недопитую бутылку "кока-колы".

— Держи ее очень крепко, — предупредила я дракона. — Саш, у тебя нет носового платка?

— Чего?

— Извини. Тогда будь добр, оторви рукав от рубашки. Мне нужна тряпочка.

Эзергиль вдруг побледнела.

— Зачем тебе тряпочка? — полюбопытствовал Саша, послушно отрывая рукав.

— Чтобы снять чары.

Я щедро намочила Сашин рукав "кока-колой" и шагнула к Эзергили, которая при моем приближении начала с силой вырываться.

— Не знаю, что из этого выйдет, — сказала я. — Может, и ничего. Но попытаться я просто обязана.

Я поднесла тряпку к ее лицу. Эзергиль молча и абсолютно безуспешно рвалась на свободу, пряча от меня лоб. В тот момент, когда тряпка коснулась кожи, глаза Эзергили закатились, и она без сознания обмякла в драконьих кольцах.

— Не ослабляй хватку! — предупредила я дракона. — Будь готов ко всему!

— Что это с ней? — удивился Саша.

— Защитная система, — Я начала тереть ей лоб. Маркер смывался с трудом, лоб порозовел, потом покраснел, но все же надпись постепенно бледнела. — Освобождаю ее от чар Джефа. Плесни еще "колы" на тряпку.

Шли минуты, я терла. Надпись почти исчезла. Дракон вдруг выпустил крылья и негромко зашипел.

— Этот безумный чел возвращается, — сказал Саша, встревоженно оглядываясь на дверь. — Заканчивай.

— Уже. Ну вот… готово. Вроде чисто. Эзергиль, очнись!

Эзергиль пребывала в глубоком обмороке.

— Надеюсь, что у тебя получилось. Не хотелось бы, чтобы она вдруг очнулась и набросилась на нас со спины. Что будем делать дальше?

— Я не хочу экспериментировать с драконом. Это действительно домен Джефа, и лучше бы нам сражаться с ним на какой-нибудь другой территории. Поэтому предлагаю свалить отсюда.

— Согласен, — поддержал Саша. — А как?

— Как пришли. Где это чертов вагончик?

— Вроде был во дворе.

— Значит так: как только Джеф поднимется сюда, я прикажу дракону унести нас вниз. Надеюсь, успеем.

Я обернулась к Эзергили. Та не пришла в себя, зато надпись с ее лба исчезла.

— Эй! — крикнул вдруг Саша, выглянув с балкона. — Джеф что-то затевает!

Я подбежала к балконной арке. Джеф, с виду целый и невредимый, стоял внизу и махал руками. В тот же миг вздрогнул пол, с потолка посыпалась пыль. Чтобы не упасть, мне пришлось ухватиться за Сашу.

— Как бы он тут все не развалил, — встревоженно сказал Саша. — Колдун хренов. Давай на выход.

— Ты помнишь, где он?

— Ага — по той лестнице, два раза направо и во внутренний двор.

— Тебе придется тащить Эзергиль. А я пошлю дракона, чтобы он задержал Джефа.

Несмотря на все, мне не хотелось его убивать, да и, честно говоря, я была уверена, что это невозможно — по крайней мере, у него в домене.

Саша подхватил Эзергиль, я отдала ментальный приказ дракону, и мы побежали вниз по указанной лестнице. Замок Джефа снова вздрогнул, осыпав нас песком и мелкой щебенкой. Непонятно откуда — казалось, со всех сторон — пошел низкий гул. К нему добавился свист, потом — вой… Адские звуки нарастали и нарастали. Замок дрожал теперь не переставая. Мы, натыкаясь в полутьме на стены, бежали к выходу из домена.

— Черт!!! — закричал Саша, вылетев во внутренний двор.

Выход исчез. Вернее, как раз не исчез — его было отлично видно со всех точек двора. Вагончик с надписью "Феникс" болтался метрах в двадцати над землей, а посреди двора с адским гулом и свистом дымовым столбом покачивался огромный смерч. Все небо Хоразона заволокли грозовые тучи, с ног валил ветер, и земля вздрагивала под ногами. На наших глазах вагончик швырнуло о стену замка; хлипкое строение, сложившись пополам, с треском рухнуло на землю. Вслед за ним обрушилась часть стены, похоронив остатки выхода под каменной россыпью.

Саша, весьма неаккуратно уронив Эзергиль на каменные плитки двора, повернулся ко мне и что-то закричал.

— Чего?! — заорала я в ответ, но не услышала даже саму себя.

Саша схватил меня за руку и указал куда-то в небо. Я посмотрела и ахнула: в дымном водовороте смерча мелькали знакомые силуэты — белый дракон, казавшийся маленьким, как чайка, и совсем уж крошечный Джеф. Над Хоразоном кипел небесный бой. Следуя моей команде, дракон старался добраться до Джефа; тот же всеми силами пытался этого не допустить, ускользая и оперируя подвластными ему воздушными потоками. Я увидела, как дракон в какой-то момент неожиданно провалился вниз, как в воздушную яму, и упал на крышу замка. Я дернулась, как будто сама ударилась, и на мгновение меня словно парализовало. Джеф устремился к моему защитнику, как коршун, но оглушенный на мгновение дракон очнулся и снова рванул к врагу навстречу.

— Джефу крышка! — крикнул мне прямо в ухо Саша. — Он не может уничтожить дракона! Дракон сильнее!

"С чего это ты взял?" — подумала я, и в тот же миг у меня из глаз ни с того ни с сего брызнули слезы. В небе загрохотало, вспыхнула и погасла молния, и я услышала неестественно громкий, как из динамиков, голос Джефа:

— Смотри на меня!

Джефу удалось поймать дракона в его вихрь, закрутить и ударить о главную башню. Весь замок зашатался, и башня начала рушиться.

— Смотри! Я похороню его под камнями! — раздался голос Джефа.

— Не надо! Не мучай его! — закричала я. По лицу текли слезы. Что со мной творилось? Не знаю, но только мне вдруг стало жалко дракона, жалко так сильно, как я сама не ожидала.

— Он блефует! — снова крикнул Саша. — Дракон сейчас ему покажет!

Дракон действительно освободился из-под камней и полетел на Джефа.

— Не надо! — закричала я. Теперь крик был адресован дракону. — Все, хватит! В шар!

— Стой! — завопил Саша.

Но поздно — дракон уже возвращался. Поле битвы осталось за Джефом. Порывы ветра ослабели, тряска земли прекратилась; смерч с глухим гудением, разнеся по дороге стену замка, удалился в пустыню. Через несколько минут во дворе стало почти тихо. Все вокруг было разгромлено. От половины замка осталась кучка развалин, двор усыпан обломками. Посреди двора стоял Джеф, встрепанный и взлохмаченный, но сияющий, как самовар.

— Чистая психологическая победа! — закричал он. — Учитесь, подмастерья!

— Какого черта?! — рявкнул Саша, обращаясь ко мне.

Я пожала плечами:

— Не имею морального права подвергать его таким истязаниям.

— Кого?!

— Дракона, разумеется, — заявил Джеф, подходя ближе. — Твоя подружка связана с этим пресмыкающимся на клеточном уровне, а такая связь всегда действует в обе стороны. Когда до меня дошло, что эта тварь управляется телепатически и воспринимает себя как часть хозяйки, я понял, что у меня есть отличный шанс — хозяйка тоже может воспринимать каждый удар, нанесенный дракону, как удар лично ей. Если не на физическом уровне, так на эмоциональном точно. И я оказался прав.

— Дело совсем не в этом, — мрачно возразила я. — Просто мне стало его жалко.

— В этом или не в этом, а шарик на всякий случай отдай, — приказал Джеф.

Чувствуя себя морально уничтоженной, я послушно протянула ему шар. И тут погода в Хоразоне снова изменилась. Резко стемнело, как будто небо застлали тучи. Я взглянула вверх и увидела, что на солнце набежала тень, очертаниями напоминающая гигантского черного дракона.

8. Человек в черном с цветущим посохом

Через несколько минут в Хоразоне преждевременно настала ночь. Ветер стих совсем, и над развалинами башни Джефа застыла тишина. Мы все стояли и растерянно переглядывались, не понимая, что творится. Но самый ошеломленный вид был у Джефа.

— Кто-то идет, — сказала вдруг Эзергиль.

— Я ничего не слышу, — раздался нервный голос Джефа.

— Я тоже не слышу, — добавила Эзергиль. — Но это же и так ясно.

— А я слышу, — сказал Саша. — Если вы заткнетесь, то услышат все.

Эзергиль с Джефом замолчали. Действительно, где-то среди развалин башни раздавался мерный скрип песка.

— Ладно же, — с угрозой пробормотал Джеф. — Сейчас посмотрим, кто тут такой крутой…

Скрип песка приближался. Через несколько секунд из тьмы выступила фигура в длинном черном одеянии.

— Бедуин… — изумленно прошептала Эзергиль.

Незнакомец подошел к нам не таясь, уверенным шагом. По бедуинскому обычаю его лицо было закрыто. Оставалась только щель для глаз. Глаза были яркие, светло-синие. В руке бедуин держал деревянный посох.

— Ты кто?! — налетел на него Джеф.

— Ты меня не знаешь, — ответил гость. Из-под повязки его голос звучал приглушенно. — А представляться не вижу смысла.

— Ты не из академии, иначе я бы тебя узнал даже с закрытым лицом. Из Москвы, что ли? Уже и дотуда дошло?

Незнакомец не ответил. Глядя в его яркие светло-синие глаза, я готова была поклясться, что он усмехается.

— Не хочешь отвечать — не надо, я все равно скоро узнаю. Это твоя работа? — Джеф повел рукой вокруг.

— Моя, — не стал отпираться гость.

Джеф побагровел:

— Так ты все-таки из академиии.

Теперь незнакомец явственно рассмеялся:

— Если думаешь, что я пришел уничтожить твой домен и повергнуть тебя в прах, то ошибаешься. Я хочу просто поговорить. А поскольку здесь было слишком шумно, пришлось навести порядок. Джеф заскрипел зубами от злости.

— Ну, давай, побеседуем, — неожиданно согласился он, садясь на обломок каменной балки. — Я тебя внимательно слушаю.

Незнакомец оглянулся, нашел подходящий камень и тоже сел. Посох он воткнул рядом с собой в песок.

— Кто это такой? — прошептал мне на ухо Саша.

Я пожала плечами и шепотом повторила вопрос Эзергили. Она отрицательно покачала головой, но потом прошептала:

— Я его где-то уже встречала.

— Аналогично, — пробормотала я, с изумлением глядя на посох незнакомца. Никто не обращал на него внимания, а между тем с деревяшкой происходило нечто загадочное. У самой земли на посохе набухла почка, из нее показался росток и, извиваясь, зарылся в песок. Потом второй, третий… Посох пускал корни! Может, это диверсия со стороны Джефа? Или, наоборот, гостя? Я решила пока понаблюдать и не вмешиваться.

— Я слушаю, — бесстрастно повторил Джеф.

— Последнее время среди мастеров реальности царит волнение, переходящее в безумие, — начал незнаконец. — Кто-то пустил слух, что где-то — неизвестно где — появилась живая материя. И теперь все ищут ее как одержимые, потому что появление живой материи означает одно: кому-то удалось создать философский камень.

— Абсурд, — насмешливо бросил Джеф. — Пустые слухи. Меня это не интересует.

— Слухи? Среди присутствующих два человека видели своими глазами живую материю, и все пятеро держали в руках философский камень, — хладнокровно заявил незнакомец. — Что ты на это скажешь?

Тут Джеф не выдержал.

— Брехня! — заорал он, вскакивая с места. — Где он, этот камень? Покажите его мне!

— Ты не видишь камень? — деланно изумился незнакомец. — Он может вырасти везде. Из песка, из звезд — отовсюду на нас смотрят глаза, и из них вырастает чудесный камень, золотой цветок…

Джеф оглянулся, как будто и в самом деле рассчитывал увидеть, как на песке откроются глаза, а из них начнут расти золотые цветы.

— Что толку показывать камень тому, кто не способен его увидеть? — посмеиваясь, сказал незнакомец.

"Джеф совсем повернулся на этом философском камне, — подумала я. — Натуральный маньяк. А этот тип его нарочно дразнит".

Посох человека в черном между тем продолжал мутировать. Он врос в песок, вцепившись в него целой связкой корней, и продолжал давать побеги. Оглянувшись, я увидела, что за нашими спинами из песка начали проклевываться ростки. Они тянулись кверху с поразительной быстротой. Похоже, посох размножался усами, наподобие клубники. "Если так пойдет дальше, мы скоро окажемся в лесу", — подумала я. Джеф, поняв, что над ним насмехаются, взорвался:

— Что тебе надо от меня, в конце концов?!

— Чтобы ты опомнился. Ты ведь считаешь, что ближе всех к цели, да? У тебя есть неполная Книга Корина и девочка, кровь которой, по твоему мнению, может восстановить ее целостность…

— Я прежде умру, чем ты получишь девчонку и Книгу!

— Не так уж и сложно это устроить. Но они мне не нужны. А если ты остынешь и обдумаешь ситуацию, то поймешь: тебе они тоже не нужны.

— Неужели? И это все, что ты хотел мне сказать?

— Я хочу тебя предостеречь: не вмешивайся. Ты не можешь завладеть камнем. Им уже завладели. Разве не видишь — процесс превращения уже идет! Его можно только насильственно прервать, уничтожив и камень, и творца, но это будет такая катастрофа… Ты ведь сам мастер реальности, ты можешь меня понять.

Джеф от комментариев воздержался, но заметно побледнел.

— Я понимаю, что это тяжело, — мягко продолжал незнакомец. — Это ужасно — когда тебе кажется, что ты главное действующее лицо и мироздание закручено вокруг тебя, и вдруг в конце выясняется, что ты — один из статистов, а все действо было разыграно для совершенно другого персонажа…

— Вот оно что. Значит, я в пролете. Меня опередили. И кто же? — сдавленным голосом спросил Джеф.

— Ты ничего не понял…

— Кто?! Москвичи? Хохланд? Савицкий?

Я увлеченно слушала этот разговор, когда стоящий рядом Саша издал странный звук и схватил меня за локоть.

— Смотри! — прошипел он. — Что это? Там, за спиной у Джефа!

Позади Джефа поднимался, выбрасывая все новые побеги, живой купол. Пустыня исчезала на глазах, превращаясь в тропические джунгли. Поглощенный беседой Джеф ничего не замечал. Незнакомец сидел абсолютно спокойно. Я толкнула локтем Эзергиль и указала на заросли.

— Я уже заметила, — кивнула она.

— Может, смыться потихоньку?

— Незачем. Думаю, сейчас все закончится. Посмотри на его ноги.

Я глянула в указанном направлении и увидела, что вокруг ноги Джефа вкрадчиво обвивается лиана.

— Я не буду называть никаких имен, — продолжал человек в черном. — У тебя же есть Книга Корина — там все сказано прямым текстом.

— Хватит загадок, — угрожающе произнес Джеф. — Мне надоела эта пустая болтовня. Ты ответишь на три вопроса: кто ты такой, кем послан и кто пытается меня переиграть — и можешь убираться.

— Я и так сейчас уберусь. Все, что хотел, я тебе сказал. — Незнакомец встал с камня, как будто собираясь немедленно уйти.

Джеф попытался вскочить, но тут же упал обратно.

— Это что еще за дрянь? — воскликнул он, дергая лиану.

Саша громко расхохотался:

— Наконец-то заметил!

— Попался, кровопийца! — добавила я. — Так тебе и надо! Лопух!

Джеф с ревом начал рваться из петель лианы, но они не поддавались.

— Ты проиграл по всем статьям, — спокойно сказал человек в черном. — Но у тебя есть последний шанс. Если ты еще раз перечитаешь Книгу Корина и сумеешь первым среди своих безмозглых конкурентов понять, что происходит на самом деле, то твой проигрыш, возможно, обернется победой. По крайней мере, сохранишь жизнь. Потому что еще не все кончено.

Джеф, оплетенный лианами по рукам и ногам, ответил только невнятным воплем ярости. Незнакомец помахал ему рукой и обернулся к нам. Посох он оставил там, где тот врос в песок. Деревяшка уже покрылась листьями и светящимися бутонами и выглядела, как экзотический торшер.

— Идите за мной, — сказал незнакомец. — Я вас отсюда выведу.

* * *

В первое мгновение мы все растерялись.

— Уходим? А этого замочить? — спросил Саша, указывая на Джефа.

— Надо забрать Книгу! — напомнила Эзергиль.

— У вас мало времени, — как будто не услышав этих слов, сказал незнакомец. — Два раза предлагать не буду. Уйду, и ищите выход сами.

— Пойдемте, пойдемте, — заволновалась я. — Саша, не спорь с ним. А как мы выйдем? Джеф же взорвал вагончик!

— Мы выйдем по караванному пути. Их тут полно, только надо знать, где они.

— Но Книга! — повторила Эзергиль.

— Вам Книга больше не понадобится, — Незнакомец повернулся и направился в темноту. Мы, перешептываясь и переглядываясь, побрели за ним. Минут десять шли в молчании. Со всех сторон что-то шелестело и шуршало. Я подумала, что это продолжают расти джунгли, представила, на что будет скоро похож Хоразон, и злорадно улыбнулась.

— Мы на караванном пути, — донесся вдруг из темноты голос нашего спасителя. — Где вы хотите выйти из этого домена?

— На улице Савушкина, — выпалила я.

— На Покрышева, — перебил меня Саша. — От твоего дома до меня полчаса тащиться.

— А я уже три дня дома не была! Меня, наверное, в розыск объявили! Я помыться хочу, в конце концов!

Незнакомец остановился.

— А теперь послушайте меня, — сказал он. — Вы вроде как расслабились и думаете, что все закончилось. Так вот — не надейтесь.

— Разве ты нас не вытащил? — с подозрением спросил Саша. — Кто ты, кстати, такой?

— Я вас, конечно, вытащил, раз уж вы подвернулись, — согласился незнакомец, — но вообще-то меня послали в этот домен, чтобы прищучить Джефа. А для вас все только начинается. Поэтому предупреждаю: будьте очень осторожны. Не расслабляйтесь. Никому не доверяйте. Держитесь вместе. Больше вам помогать никто не будет. А неприятности вам гарантированы.

— Какие еще неприятности? — возмутился Саша. На языке у меня копились вопросы, но я молчала, понимая, что незнакомец все равно не ответит.

— Что же нам делать? — спросила Эзергиль. — Прятаться?

— Я бы вам посоветовал попытаться найти защитника, — сказал незнакомец. — Кого-нибудь посильнее Джефа. Не знаю, поможет ли, но хуже не будет. Все, мы пришли. Вот выход.

Мы уткнулись в глухие заросли. От пустыни действительно ничего не осталось. Незнакомец отвел рукой ветки и сделал нам знак:

— Полезайте вперед и идите, пока не увидите просвет.

— Спасибо — буркнул Саша, с треском ломясь через заросли. — В смысле, за все хорошее.

За Сашей бесшумно проскользнула Эзергиль. Я нарочно задержалась. Когда Эзергиль исчезла в темноте, человек в черном сказал:

— Дай руку.

Я протянула руку и почувствовала, как он вложил в нее что-то холодное, круглое и тяжелое.

— Получи обратно своего дракона. Но имей в виду: пока у Джефа в голове не прояснится, он будет гоняться за тобой с капельницей и пробиркой. Когда сам отдаст тебе Книгу Корина, считай, что он больше не опасен. А я тебя спасаю в первый и последний раз.

Я схватила незнакомца за руку и спросила, ловя взгляд светло-синих глаз:

— Князь Тишины, это ты? Можешь ничего не говорить, я все равно тебя узнала!

Князь улыбнулся глазами и подтолкнул меня к выходу.

9. Саша подает гениальную идею

Дорожка в кустах вывела нас на улицу Покрышева, прямо к Сашиному дому. Мы по очереди вылезли на белый свет, щурясь, отряхиваясь и кашляя. Прохожие поглядывали на нас с неодобрением. М-да, колоритную компанию мы собой представляли: все в песке и пыли, чумазые, обтрепанные, у Эзергили на лбу синее пятно, у Саши оторван рукав…

— Мне надо переодеться! — капризно сказала я. — У меня из всех швов песок сыплется. Вымыть голову, зубы, в конце концов, почистить. Я не могу ходить таким чучелом в общественных местах… Все, вы как хотите, а я домой.

Саша посмотрел на меня, потом на Эзергиль и захохотал:

— Семейка Адамсов, честное слово!

Я показала ему язык. Саша заткнулся.

— Знаю, сам такой. Пошли ко мне. Родителей дома нет, хоть почистимся.

— Отличная идея, — поддержала его Эзергиль. — И одежду постираем.

— Ладно уж, — кивнула я. — Все равно мама в таком виде меня на порог не пустит.

* * *

Через полчаса мы уже сидели в Сашиной комнате, сохли после мытья. Вся кухня была увешана нашими постиранными одежками. Проголодавшийся Саша разогревал в микроволновке какие-то полуфабрикаты. Эзергиль, нарядившись в халат дяди Игоря, сидела в кресле и пришивала Саше оторванный рукав. Пятно с ее лба бесследно исчезло. Я стояла в коридоре и, трепеща, набирала номер родителей.

Трубку, слава Богу, взяла мама, а не папа.

— Привет, мам, — робко сказала я, — извини, что сама не позвонила…

Мамин голос был таким сухим и резким, какого я в жизни не слышала.

— У тебя совесть есть или нет? Ни о ком не думает, кроме себя! Ничего не сказав, не предупредив, уезжает к подруге, как будто так и надо. Ей наплевать, что мать испсиховалась, разыскивала ее по всем знакомым…

— Мам, но Эзергиль же позвонила…

— Какая еще Эзергиль?! Не знаю никакой Эзергили и знать не хочу! И никто ее не знает! А подружка твоя Марина сказала, что эта Эзергиль в мае бросила училище и из дома сбежала. Гелечка, ну как так можно?! Уехала неизвестно куда, неизвестно к кому, родителям не позвонила! Ты же нас в гроб загонишь! Папа вчера рвался заявление в милицию подавать…

— Ну мам, прости…

— Слышать ничего не желаю! Где ты сейчас?

— У Хольгеров.

— Быстро езжай домой! Я пока позвоню отцу, порадую его, что ты нашлась. Ох, еще неизвестно, что он тебе скажет, когда с работы придет…

Зазвучали короткие гудки — мама в сердцах бросила трубку, чего никогда себе не позволяла.

Я, вся красная, вернулась в комнату. Эзергиль подняла голову над шитьем и вопросительно на на меня взглянула.

— Что, получила выволочку? — весело спросил Саша, появляясь в дверях.

— Все, ребята, я еду домой. Папа будет делать из меня шашлык.

Эзергиль взглянула на меня и скривила губы:

— Домой? Ты что, серьезно?

— В каком смысле?

— Думаешь, Джеф тебе это так оставит? Ты ведь его надула с доисторическим морем — раз, развалила крепость — два, унизила его — три. И если мне не изменяет память, он собирался извлечь из тебя какой-то эликсир.

— Мне же помогли, — пробормотала я. — Тот бедуин…

— Насколько я поняла, больше он тебе помогать не будет, — возразила Эзергиль. — Помнишь, он сказал: не надейтесь, что все закончилось, — худшее впереди…

— Он все время всякие гадости говорит…

— Нет, я согласен с Эзергилью. Нельзя все так бросить и разойтись. Нам было сказано: ищите "крышу", — заявил Саша. — Кого-нибудь покруче Джефа. Есть у тебя такие на примете?

— Хорошая идея, — поддержала его Эзергиль. — Но тут важно не ошибиться.

— Есть-то есть, — проворчала я. — Но я не уверена, что стоит к нему обращаться за помощью.

— Ты о ком?

— Есть в академии такой профессор Хохланд, занимается историей алхимии…

— Я о нем слышал, — прервал меня Саша. — Крутой чел. Большая академическая шишка.

— Антонина направила меня к нему на лето заниматься.

— Неплохо, — одобрила Эзергиль. — Антонине можно доверять, и ее рекомендациям тоже. Пойди к этому Хохланду и все расскажи. Он плохого не посоветует и тебя защитит.

— Я так и хотела, — сказала я. — Но, понимаете, позавчера я приехала в Старую Деревню, глянуть на липовые развалины, и как вы думаете, кого я там встретила?

И я рассказала о том, как Хохланд вышел из библиотеки весь в оранжевом порошке, и о чем он разговаривал со своим коллегой.

Несколько минут мы все думали.

— Ну и что? — сказала наконец Эзергиль. — То, что Хохланд оказался в твоей библиотеке, ни о чем не говорит. Там небось толклась вся академия. Ты что, такой повод! Горящая библиотека перестала гореть! А Хохланд, как ты говорила, специалист по древним книгам.

— Но эти разговоры! Того, кто оживил море, — в подвалы, без суда и следствия…

— Дались тебе эти подвалы, — поморщилась Эзергиль. — Какая ты все-таки наивная, Гелька. Это же мастера реальности. У них свои законы и свои интересы. Естественно, они хотят найти мастера, который не входит в их систему, но может творить такие вещи, которые им не под силу. Они хотят устранить возможную опасность со стороны Джефа, поскольку он уже доказал им, что он человек опасный и непредсказуемый. Но ты-то не Джеф! Ты не выступаешь против Хохланда — ты его собственная ученица!

— Это все очень логично, — согласилась я. — Но вдруг ты не права? Знаешь, мы как саперы — ошибиться можно только один раз, потому что второго уже не будет.

— Я знаю, что нам делать, — заявил вдруг Саня. — Как подстраховаться. Надо узнать всю правду про Хохланда.

* * *

— …Есть один человек. Его зовут Андрей Михайлович Савицкий. Когда меня определили на курс иллюзионистов, он несколько раз приходил к нам на занятия. Просто сидел и смотрел. Потом пригласил нескольких ребят, в том числе и меня, походить к нему на спецкурс. Очень прикольный курс, кстати, что-то о том, как вычленять из внешнего облика человека типичные черты и менять внешность минимальными средствами, убирая эти черты или заменяя на чужие. У меня это получалось неплохо. Когда спецкурс закончился, Савицкий вернулся обратно в академию, но мы с ним продолжали общаться — он мне иногда звонил, приглашал на интересные семинары, задания подкидывал. Потом случилась эта штука с кассетой. С тех пор мы с ним не встречались.

Так я все это к чему рассказываю? Дело в том, что Савицкий ужасно не любит твоего учителя. От него-то я и услышал о Хохланде — что, мол, большего подлеца свет не видывал. Я так понимаю, что у них внутри академии какое-то соперничество. Вот я и предлагаю: поедем к Савицкому и спросим, что плохого он знает о Хохланде. Так и узнаем, стоит ли ему доверять.

С полминуты мы молчали, обдумывая вариант.

— А если этот Савицкий не захочет нам ничего рассказывать? — спросила я. — Он нас не знает… Подумает, что это провокация.

— Есть два выхода, — заговорила Эзергиль. — Первый — Саша спросит как будто от себя, ничего не говоря о нас. Второй — мы приходим к нему вместе и рассказываем всю правду.

— Что-то мне не нравится второй вариант, — нахмурилась я.

— Хорошо, рассказываем правду, но не всю. Если этот Савицкий — сильный мастер иллюзий, то обмануть его будет нелегко по определению…

— А я все же попытаюсь, — сказал Саша и пошел в прихожую звонить.

— Про нас ни слова! — крикнула я ему в спину. — И про дракона, и про Джефа не говори…

Эзергиль с сомнением покачала головой. Из прихожей вскоре донесся бодрый Сашин голос.

— Ты никогда не думала о том, чтобы сменить училище? — спросила вдруг Эзергиль.

— Нет… — в недоумении ответила я. — А что?

— Возможно, придется.

— Не поняла…

Но никаких объяснений я не дождалась. Голос в прихожей затих, я услышала стук повешенной трубки и тяжкий вздох. Потом в комнату вернулся Саша.

— Ну вот что, девчата, — сказал он, пряча глаза, — первый вариант не прокатил. Доедаем, заканчиваем сохнуть и едем к Савицкому знакомиться.

10. Выставка Эшера. Знакомство с Савицким

Еще издалека было видно, что училище на проспекте Авиаконструкторов ждут большие перемены. Безобразная бетонная коробка была почти полностью спрятана в лесах, и бригада рабочих сколачивала со стен остатки мозаики с солнцем, морем и корабликом. Мы, невольно пригибаясь, прошли под лесами внутрь. В гардеробе тоже шел ремонт — красили стены в песочный цвет. Саша уверенно пошел на второй этаж в сторону учительской.

— Ты точно уверен, что здесь нет никого из учителей? — на всякий случай спросила я.

В прошедшем учебном году Эзергиль была едва не застукана здесь за шпионажем, а я, в обличье зомби угрожая здешней директрисе циркулем, вымогала у нее сведения о Саше. Так что встречаться с преподами нам было как-то не с руки. Саша беспечно пожал плечами:

— Охота им в известке мараться. Савицкий здесь только потому, что готовит какую-то выставку.

— Знаю я их выставки, — проворчала я. — Небось опять абстракционизм? Танцы уродов при полной луне?

Учительская оказалась закрыта. Мы направились в актовый зал, но и там, к моему удовольствию, никого не нашли.

— Может, ты что-то напутал? — спросила Эзергиль. — Не здесь, не сегодня?

— Погодите, — хладнокровно ответил Саша. — Сходим в мастерскую. Там тоже иногда вешают на стены всякую хрень.

* * *

Флигель, в котором располагалась мастерская, был уже отремонтирован и сиял на солнце веселыми, пахнущими краской оранжевыми стенками. Железная дверь была широко распахнута и приперта табуреткой для притока свежего воздуха.

— Андрей Михайлович, вы здесь? — крикнул Саша, заходя внутрь. Его голос прозвучал гулко и громко, отозвавшись эхом под потолком.

Я с любопытством выглядывала из-за его плеча. С прошлого года здесь почти ничего не изменилось. Те же оштукатуренные стенки с вертикальными рядами загадочных знаков, деревянные колонны, концентрические соломенные маты. В отмытые окна лился полуденный солнечный свет. Так и хотелось поваляться на этих матах и позагорать, как на пляже. Над дверью багровел знакомый лозунг: "Мы пользуемся материей, как оболочкой и оружием". С прошлого года он изрядно выцвел. Я с некоторым удивлением вспомнила, каким зловещим в свое время показался этот лозунг, потом прочитала то, что было написано под ним мелким шрифтом: "В. Соловьев", но эта фамилия ни о чем не сказала.

Впрочем, одно новшество здесь появилось. Вдоль стен тянулась длинная рейка, от которой книзу через равные интервалы спускались веревочки. На некоторых веревочках, тихо покачиваясь от сквозняка, висели картины в хрупких рамах. Другие картины штабелями стояли возле стен либо кучками лежали на полу.

— Графика! — с отвращением произнесла я приглядевшись. — Ненавижу графику!

Саша позвал еще раз, удивленно поднял брови и ушел в глубину мастерской, где виднелась еще одна дверь. Я принялась рассматривать экспозицию.

Прямо напротив входа висел большой рисунок. На нем был изображен хоровод каких-то премерзких карликов, которые в пляске двигались навстречу друг другу. Встретившись, они превращались в одно существо, из которого в обе стороны снова начинал вылезать хоровод. Я присмотрелась и радостно захохотала:

— О, в точности, как я предсказывала, — танцы уродов при полной луне!

— Вау! — почтительно понижая голос, воскликнула за моей спиной Эзергиль. — Это же Эшер!

— Какой еще Эшер? — буркнула я. Это имя почему-то вызывало у меня исключительно неприятные ассоциации.

— Эшер — один из величайших художников нашего столетия, — раздался голос из дальнего конца мастерской. Я увидела, что к нам направляется спортивного телосложения дед в джинсах и футболке с надписью "Принстон". Его надменное лицо с резкими морщинами, ястребиным носом и не по возрасту яркими темно-синими глазами было мне определенно знакомо. В руках дед держал картину в раме. За ним шел Саша, который нес целую стопку рисунков.

— Как же так, девушки, — произнес дед, окидывая нас с Эзергилью острым взглядом. — Пришли на выставку, а Эшера не знаете?

— Но ведь это же не подлинники? — спросила Эзергиль.

— Разумеется, — сухо рассмеялся дед. — Это отличные репродукции. Нам их делали на заказ в Германии. Я считаю, что для учеников нашего училища не знать Эшера — это просто позор.

— Они не из нашего училища, — вмешался Саша. — Я вам о них говорил по телефону. Геля и Эзергиль. Девчонки, это мой куратор Андрей Михайлович Савицкий.

— Счастливы с вами познакомиться, — кокетливо сказала Эзергиль.

Я же стояла столбом, внимательно рассматривая танцы карликов, чтобы не выдать своих эмоций даже взглядом. Да, это был именно он — тот самый дед, которого я видела здесь прошлой зимой, который покупал книги у Джефа в "Скептике" и который в разговоре с Хохландом намеревался засадить творца живой материи в подвалы академии. Первым моим порывом было немедленно удрать. К счастью, я вовремя вспомнила о том, что Савицкий никогда меня не видел и ничего обо мне не знает.

Между тем Савицкий продолжал нас рассматривать. Вернее, Эзергиль. Меня он удостоил лишь мимолетным взглядом.

— Мне кажется, я вас уже видел, — сказал он Эзергили, любезно улыбаясь. — Могу поклясться, что вы имеете отношение к Искусству.

— Вы не ошиблись, — ослепительно улыбнулась Эзергиль в ответ. — Самое прямое.

— Саша сказал мне сегодня странную фразу, которую я не совсем понял… Вам нужна информация… об одном из моих коллег?

— Я же говорил — о Хохланде, — подсказал Саша.

— Информация какого рода?

— Да это не Эзергили, а мне, — решила встрять я. — Дело в том, что меня направили учиться к Хохланду, а он…

Савицкий навел на меня свои синие глазищи, и следующие несколько секунд я чувствовала себя крайне неуютно.

— Для студентки вы слишком молоды, — заметил он.

— Я учусь в мастерской реальности на улице Савушкина, — пояснила я. — Третий год обучения. Хохланд, он… ну, типа, мой куратор.

Савицкий посмотрел на меня вдвое пристальнее, чем прежде.

— Как интересно, — пробормотал он. — Впервые слышу, чтобы Леопольдыч брался кого-то курировать, тем более не из академии.

— Его уговорила моя учительница, — я назвала фамилию Антонины.

— А, конкуренты, — протянул Савицкий. — Слышал, слышал. Это отчасти проясняет ситуацию с кураторством. Но в таком случае, как понять ваш приход сюда?

— Она не хочет учиться у этого Хохланда, — встрял Саша. — Она ему не доверяет.

— И хочет узнать о нем как можно больше, — добавила Эзергиль. — Согласитесь, нет ничего хуже для юной одаренной мастерицы, чем угодить в лапы к безнравственному негодяю, который будет использовать ее талант в своих низменных интересах. Хохланд не произвел на нее впечатления благородного и порядочного человека. В отличие от вас, — неожиданно добавила она, стрельнув в деда глазами.

Савицкий смущенно кашлянул и нахмурил брови, изображая раздумье. Трудно сказать, купился ли он на дубовый комплимент Эзергили, однако на улицу нас не выставил, а предложил выпить чайку и побеседовать более детально.

За дверью в дальнем конце мастерской оказалась небольшая аудитория с партами, рассчитанная человек на десять. Савицкий попросил, чтобы мы подтащили стулья к учительскому столу, включил электрический чайник, который немедленно зашумел, и послал Сашу на остановку за чем-нибудь к чаю. Саша ушел демонстративно неохотно. Я было шагнула к двери сама, но Эзергиль поймала меня за рукав, возвращая на место.

— Итак, — начал Савицкий, заваривая чай, — прежде всего, уважаемая Геля, ответьте мне на один вопрос. В чем истинная причина вашего недоверия к Хохланду?

Я замялась. Вообще-то исповедь в мои планы не входила.

— Деточка, — довольно язвительно добавил Савиций, заметив мои колебания, — если вы приготовились сочинять, то напрасно теряете время. Вам известно, что я мастер иллюзий? Если услышу хоть слово лжи, считайте, что наш разговор окончен.

Мы с Эзергилью переглянулись. Я начала понимать, в какие железные лапы угодила, но обратного хода уже не было.

— Расскажи ему правду, — одними губами шепнула мне Эзергиль.

— Дело в том… — Я замолчала, пытаясь вспомнить конкретные причины, по которым я потеряла доверие к Хохланду. Не про подслушанный же разговор насчет подвалов академии рассказывать Савицкому… Тут ко мне явилось спасительное воспоминание. Я отхлебнула чаю и заговорила: — Однажды я поехала к Хохланду в гости. Точнее, на занятия. Ну, вы знаете — на Васильевский…

Савицкий кивнул. Слушал он очень внимательно.

— И там, посреди кабинета, такая винтовая лесенка… — Я говорила медленно, подбирая слова, чтобы не врать даже в мелочах. — Хохланд сказал, что она ведет в его лабораторию. Как-то раз я туда поднялась — просто так, из любопытства — а там…

Несколько минут я образно описывала зловещий черный лес. Савицкий слушал теперь не просто внимательно, но жадно, не упуская ни слова.

— Значит, еловый лес… И как же вы оттуда выбрались?

— С трудом. Там возникло какое-то сопротивление, я едва смогла вернуться.

Савицкий кивнул, как будто именно это и ожидал услышать.

— А Хохланд как это потом объяснил? — спросила Эзергиль.

— Никак. Я его не спрашивала.

Несколько секунд мы молчали. Савицкий обдумывал мой рассказ.

— Поразительно, — проговорил он. — Вам, Геля, просто повезло. В академии о лаборатории Хохланда ходят ужасные слухи. Еще вопрос: вы там никого не видели?

— Нет…

— Ни людей, ни… нелюдей?

Мы с Эзергилью еще раз переглянулись.

— Что же ты мне раньше не рассказала? — прошептала Эзергиль. — Все понятно с твоим Хохландом. Можно было бы и сюда не ходить…

Савицкий снисходительно усмехнулся:

— Вы честно ответили на мой вопрос и заслужили честный ответ. Итак, вы хотите знать, чем себя скомпрометировал Хохланд? Тогда слушайте…

Он сел поудобнее и начал:

— То, что я вам расскажу о Хохланде, — естественно, не для передачи. Впрочем, это не более чем общеизвестные факты и более или менее достоверные слухи. Делайте выводы сами.

Хохланд — выдающийся ученый. Один из самых сильных мастеров реальности в нашей стране. Выдающийся специалист, ученый и… практик. При этом — абсолютно беспринципный человек. Приведу пример из недавнего прошлого, поскольку здесь находится мой ученик, который может подтвердить мои слова. Этой зимой Хохланд весьма непорядочно со мной поступил — попытался, как вы, молодежь, выражаетесь, меня кинуть. Якобы от моего имени он через своего правнука подсунул сидящему перед вами Саше Хольгеру видеокассету. Судя по описанию, там содержалась ловушка — вход в некую зону знакового управления материей, которым мы не занимаемся, а Хохланд в нем, как вы выражаетесь, рубит. Эта ловушка была одновременно и тестом. Вы не читали о ловушках для хакеров, которые устраивают в крупных компьютерных компаниях? Хакер по своим каналам узнает о некоей "вкусной" информации, с невероятным трудом добирается до нее и вместо искомого находит предложение поступить на работу. По этому же принципу действовал и Хохланд. Слабый ученик, который не сумеет пройти этот тест и добраться до поля, был ему не нужен. Хохланд не сомневался, что рано или поздно кассета найдет своего адресата…

Я незаметно сжала руку Эзергили. Значит, кассета с "Бурзумом" исходила от Хохланда!

— Вы спросите — что плохого в подобном методе поиска учеников? — продолжал Савицкий. — А то, что Хохланду ученики на самом деле не нужны. Ему нужны… управляемые модули. Вы же, девушки, на роль модулей явно не подходите. Так что заниматься у него категорически не советую. Верьте моему опыту — я когда-то и сам у Хохланда учился, но вовремя раскусил его…

Попивая чай, Савицкий с явным удовольствием пересказал еще пару сплетен о Хохланде. Одна из них касалась каких-то академических внутренних интриг и меня не заинтересовала, хотя, как упирал Савицкий, именно она ярче всего характеризовала коварство и двуличие моего старикана. В другой сплетне, касавшейся уже чисто научных вопросов, речь шла о чем-то вроде воровства идей — я точно не поняла, поскольку Савицкий мгновенно загрузил меня латинской терминологией. В память мне врезался только зловещий эпитет, которым Савицкий наградил Хохланда, — "мастер оборотней".

В мастерской хлопнула дверь — это пришел Саша с печеньем. Савицкий, вероятно, решив, что достаточно дискредитировал Хохланда в наших глазах, резко сменил тему и принялся расхваливать свою школу. По его словам, училище на проспекте Авиаконструкторов ждали большие перемены, причем все — к лучшему.

— Ремонт — это так, мелочи. Вот с осени пойдет прямое финансирование из академии, будет куча грантов, появятся новые программы… Дело в том, что у нас самая, как вы выражаетесь, продвинутая в городе мастерская иллюзий. А станет еще сильнее — со следующего года я буду здесь завучем.

— А мастерская реальности у вас сильная? — спросила Эзергиль.

— Мастерской реальности у нас нет вообще.

Мы вытаращились на Савицкого.

— Как же так? Вы не умеете управлять реальностью?

— Мы изучаем истинное искусство, — сказал Савицкий. — Заблуждения материалистов нас не интересуют. Они недостойны того, чтобы тратить на них время.

— А лозунг?

— Этот лозунг хорош, но я бы повесил другой, чтобы не сбивать людей с толку. Мастера реальности, разделяя мир на существующую и якобы несуществующую части, просто ограничивают себя. На самом деле никакой материи нет. Точнее, материя и иллюзия — это одно и то же.

— Буддизм какой-то, — заметила Эзергиль.

— Чушь! — заявила я. — Ой, извините. Но правда как-то глупо звучит…

Савицкий понимающе покивал:

— Трудно проникнуться этой мыслью? Но она верна. И ничего нового и сенсационного тут нет, вы это слышали наверняка множество раз. Весь мир — иллюзия, а люди в нем…

— Кто?

— Дело в том, — Савицкий загадочно улыбнулся, — что мастер иллюзии может быть всем кем хочет быть. Когда он осознает, что он сам — тоже иллюзия, тогда он становится всесильным.

Я не удержалась и снова фыркнула в чашку.

— Что вы хмыкаете? Это не аллегория, это правда. Постичь иллюзорность собственного "я" — это высшая мудрость мастера иллюзии. Я сам, например, пока на это не способен. Если бы я ее постиг, то сейчас правил бы этим иллюзорным миром. Но своих учеников я именно этому и учу. Вы умеете переходить в субпространство?

Я вздрогнула и кивнула.

— Тогда вы меня поймете.

"Ничего не понимаю", — подумала я.

— Я бы хотела поучиться у вас, — неожиданно заявила Эзергиль.

— Приходите осенью, — любезно отозвался Савицкий. — Тестирование начнется в конце сентября. А вас, Геля, не заинтересовала наша школа?

— Не знаю, — пробормотала я. — У меня в голове сплошная каша. Одни говорят, что весь мир — иллюзия. Другие — что иллюзий не существует…

— Я помог бы разобраться, — вкрадчиво предложил Савицкий. — Ну что, присоединяетесь к вашей подруге?

Я молчала. Так вот о чем меня предупреждала Эзергиль? Черт, такого я не ожидала. Придя в это училище за информацией о Хохланде, я вовсе не собиралась поступать сюда. С другой стороны, из моего родного училища меня выгнали и я ему ничем не обязана… А Савицкий меня защитит от Хохланда… Почему бы и нет? Это, в своем роде, очень неплохой выход! Но Антонина? Она скажет, что это предательство… и будет права.

— Переходи, переходи! — сказал Саша, грызя печенье. — Будем учиться вместе.

Эх, получить бы это предложение полгода назад — я не колебалась бы ни секунды. Но теперь…

— Вас что-то смущает? — продолжал мягко давить Савицкий.

— Да… — промямлила я.

— Что именно?

— Я… не люблю абстрактную живопись.

Савицкий засмеялся. Вслед за ним захихикал и Саша.

— Это серьезный недостаток, — смеясь, заявил Савицкий. — Мы здесь очень много работаем с абстракциями, поскольку через них удобнее всего изучать иллюзорный мир. Вот, например, эта репродукция, о которой вы так непочтительно отозвались.

— Танец уродов?

— Она называется просто "Танец", — строго сказал Савицкий. — И входит в целую серию рисунков под общим названием "Метаморфозы", то есть "Превращения". Эшер был не только выдающимся художником, но и одним из самых сильных мастеров иллюзии двадцатого века. Знаете, даже мне, опытному мастеру, страшно смотреть на то, что он делает. Я бы так не смог, проживи я хоть двести лет.

— А что он делает? — спросила я.

— Он совершает процесс превращения прямо на глазах зрителя. Анатомирует материю, выворачивает изнанкой наружу. Демонстрирует, как создается или разрушается иллюзия. Разбивает ее на кадры. Это как остановленная пленка в кино. Вот взгляните…

Савицкий встал, подошел к одному из столов, на котором возвышалась кипа репродукций, взял лежащий сбоку свиток, развернул и продемонстрировал нам. На свитке шахматные фигуры непринужденно и естественно превращались в птиц, потом в людей, потом в квадраты, в звезды, в соты, в город на берегу моря и снова в шахматные фигуры.

— Эшер как будто говорит: "В этом нет никакой тайны! — несколько театрально провозгласил Савицкий. — Превращение — это так просто! Вот оно, по пунктам: один, два, три. Сделайте так сами, если сможете!"

Саша сидел тихо и почтительно смотрел на Савицкого. Эзергиль, блестя глазами, проникалась искусством. Я подумала, что абстракционизм не так уж отвратителен, если хоть что-то в нем понимать.

— …Но о главном уважаемый Андрей Михайлович промолчал, — раздался вдруг у двери знакомый скрипучий голос. — Эшер, грубо говоря, врет. Врет непрерывно, талантливо и самозабвенно, как любой настоящий иллюзионист. Врет самим своим творчеством. И, как любой настоящий абстракционист, смеется над зрителями. Никто еще не смог совершить превращения по его детальным схемам, покадровым отсмотрам и готовым рецептам.

Я оглянулась и окаменела: в дверях стоял Хохланд.

11. Два старых друга

— Теобальд Леопольдович! Какой приятный сюрприз! Чем обязан? — радушно воскликнул Савицкий. Это радушие не обмануло даже меня. Для Савицкого приход Хохланда если и был сюрпризом, то крайне неприятным. В не меньшей степени, чем для меня. Но я еще не видела Эзергиль. Только почувствовала, как ее пальцы впиваются мне в запястье.

— Друид! — едва слышно прошептала она.

— Какой друид? — шепотом переспросила я, обернувшись к ней, и невольно вздрогнула — с таким ужасом Эзергиль смотрела на Хохланда. И вид у нее был беспомощный, как у подопытного мышонка.

Хохланд глянул на Эзергиль и усмехнулся, как будто все слышал. На меня он даже не посмотрел.

— Присаживайтесь, Теобальд Леопольдович, — проявил гостеприимство Савицкий. — Чайку не желаете?

Хохланд не сдвинулся с места.

— Учеников переманиваете, друг мой? — ехидно спросил он. — Нехорошо. Кажется, есть определенные правила…

— Никого я не переманиваю, — возразил Савицкий. — Эти две девицы по своей воле пришли ко мне и изъявили желание поступить в мое училище.

— Драгоценный Андрей Михайлович, давайте обойдемся без жалких отговорок, — отрезал Хохланд. — Если вы не в курсе, я довожу до вашего сведения: эта девица, — профессор брезгливо ткнул пальцем в мою сторону, — обучается у меня уже два месяца. Правда, с минимальными результатами. К сожалению, я доверился рекомендации и потратил массу времени впустую. Но тем не менее, это ничего не меняет. Ученик может принадлежать только одной школе, и в данном случае эта школа не ваша. Поверьте, вы ничего не теряете. У вас обучается множество талантливых подростков, так что одна ленивая, бестолковая, дерзкая…

От "комплиментов" Хохланда меня бросило в краску. Я чувствовала, что вот-вот выйду из себя и наговорю Хохланду всяких заслуженных им гадостей, подтвердив свою репутацию, чего он, несомненно, и добивается. Но меня отвлекли ледяные пальцы Эзергили, точно тиски, сдавившие мою руку. Пока Хохланд расписывал перед Савицким мои многочисленные недостатки, я обернулась к подруге и шепотом спросила:

— Что с тобой?

— Это друид, — зашептала в ответ Эзергиль, косясь на Хохланда. — Тот старик из мира поля, который превратил меня в оборотня. Гелька, мы попали! Надо убираться отсюда!

— …Вот так, любезнейший Андрей Михайлович. В следующий раз, положив глаз на кого-нибудь из моих учеников, сначала потрудитесь навести справки, чтобы не вышло конфуза.

— Непременно наведу, — желчно ответил Савицкий. — Восхищен вашей заботой о самой, как вы выразились, бестолковой из ваших учениц — не прошло и получаса, как я с ней познакомился, а вы уже примчались спасать ее из моих хищных лап. Но когда ученики разбегаются по другим мастерам — это, согласитесь, о многом говорит…

Хохланд наконец перевел на меня холодный взгляд. "Ты мне за это ответишь!" — говорил он. Как именно отвечу, не хотелось даже представлять.

— Ангелина, вы на что-то жаловались Андрею Михайловичу?

— Она не жаловалась, — сердито произнес Савицкий. — И давайте закончим этот бесполезный и неприятный разговор. Вы пришли забрать свою ученицу. Вы в своем праве, и я вам ничем препятствовать не могу.

— Вот именно, — ухмыльнулся Хохланд. — Как славно, что мы всегда понимаем друг друга.

"Он отдает меня Хохланду! — с ужасом думала я, глядя, как Хохланд и Савицкий раскланиваются, фальшиво заверяя друг друга в уважении и вечной дружбе. — Что делать? Что делать?!"

— Пойдемте, Ангелина, — ледяным тоном сказал Хохланд, простившись с Савицким. — Нам предстоит серьезный разговор.

Я медленно встала из-за стола. У меня в запасе не осталось иного оружия, кроме правды.

— Андрей Михайлович! — окликнула я Савицкого. — Живая материя, которую вы все тут ищете… ведь это я ее оживила!

Савицкий круто обернулся ко мне:

— Что?!

Краем глаза я взглянула на Хохланда. Как я и ожидала, на его лице не отразилось ни малейшего удивления. Он уже все знал. Если и был чем-то удивлен, так это фактом моего признания.

— Это было меловое море, — выпалила я, опасаясь, что Хохланд может помешать. — Я оживила его с помощью Книги Корина. Знаете, есть такая книга. Джеф ее искал — и недавно нашел…

Разумеется, Савицкий знал о Книге — ведь Джеф искал ее именно по его заказу. Он посмотрел на меня, потом на Хохланда, и неожиданно его кислая физиономия просветлела.

— Так вот в чем дело! — воскликнул он, глядя на Хохланда. — Можно было догадаться! Вот значит, на что вы нацелились, Теобальд Леопольдович?

— Что ты ее слушаешь, старый дурень?! — неожиданно грубо рявкнул Хохланд. — Она же врет!

— Уж правду от лжи я отличить сумею, — захихикал Савицкий. — Присядьте, Геля, и налейте себе еще чаю — наши отношения только начинаются.

— Она сейчас уйдет со мной! — отчеканил Хохланд.

— Неужели вы думаете, что я ее отпущу? Пока она не расскажет всего, что знает о живой материи и Книге Корина?

— Отпустишь, — зловеще произнес Хохланд. Они стояли друг напротив друга: величественный, похожий на американского сенатора Савицкий и мелкий, щуплый, скрюченный Хохланд в своем обтрепанном костюмчике, с острым, как шило, взглядом. Мне показалось, что воздух в мастерской сгустился и запах озоном.

— Андрюша, — сказал вдруг Хохланд, — ты соображаешь, что делаешь? Ты же отдаешь себе отчет — кто ты, а кто я? Я же тебя учил…

— Всякий ученик рано или поздно одолевает своего учителя, — криво улыбаясь, сказал Савицкий. — И на этом его ученичество заканчивается.

— Твоя проблема в том, что ты слишком торопливый. Мог бы подождать лет двести-триста, пока я умру своей смертью, и стал бы главным по праву наследования, — сказал Хохланд, — за недостаток терпения сейчас поплатишься.

12. Дематериализация

Несколько секунд ничего не происходило. Все стояли и смотрели друг на друга, каждый — чего-то ожидая. В аудитории медленно потемнело, как будто солнце зашло за тучу.

Саша вдруг издал такой звук, как будто подавился, и уронил пакет с печеньем на пол. Сухой шорох, с которым печенье рассыпалось по полу, показался мне неожиданно громким. Сашин взгляд расфокусировался, лицо позеленело, он согнулся пополам, как будто его внезапно затошнило, и вдруг свалился на пол, прямо на печенье. Я тихо ахнула. Но никто из присутствующих не шевельнулся и даже не посмотрел в его сторону. Савицкий и Хохланд по-прежнему пристально смотрели друг на друга. Эзергиль застыла в каком-то столбняке.

Неожиданно у меня заложило уши, как в самолете. Продолжало темнеть. Я случайно взглянула на Хохланда, и у меня пересохло в горле — пространство за его спиной было совершенно черным. Казалось, он отбрасывает огромную тень, которая растет с каждым мгновением; и тень эта была не его, а чужая, угрожающая и отвратительная.

"Что же это творится? — испуганно подумала я. — Бежать отсюда, немедленно! Где Эзергиль, что она стоит, как пень?"

Воздух продолжал сгущаться. У меня сдавило горло, начало двоиться в глазах. Я нашла взглядом Эзергиль, хотела крикнуть ей, чтобы убегала, пока эти двое заняты друг другом, открыла рот, но не услышала собственного голоса. Как будто сквозь дрожащий туман я видела, что Эзергиль зажимает уши и тоже что-то кричит. Я ничего не слышала. На мгновение мне почудилось, что я оглохла, скоро стало не до того. Вокруг творилось что-то совсем нехорошее. Эзергиль, сжавшись в комок, с тем же безмолвным криком рухнула на пол рядом с валявшимся в отключке Сашей. Я смотрела на Эзергиль, не в силах пошевелиться в этом окаменевшем воздухе, и казалось, что она рассыпается, как печенье из пакета. Потом мне почудилось, что рассыпается сам воздух. Не утратив прозрачности, он кипел и бурлил, как будто все молекулы стали видимыми невооруженным глазом, превратились в мириады шариков и теперь разлетались во все стороны. До меня вдруг дошло, что в аудитории распадается сама материя. А в эпицентре этого распада оказался Савицкий.

Всю эту гадость, несомненно, устроил Хохланд. Он все так же стоял и смотрел на Савицкого. Вокруг последнего пространство просто кипело. В его сторону нельзя было даже взглянуть без приступа тошноты. Но я пересиливала себя и смотрела. Физически я чувствовала себя явно лучше других — по крайней мере, была еще в сознании, — но в душе нарастали отвращение и протест. Вокруг Хохланда материя была почти обычной, за исключением черной тени, которая расползлась уже на всю стену. Тень выглядела так, как будто ее отбрасывал не Хохланд, а лес в бурю. Лицо Савицкого взмокло от усилий. Глядя на него, я поняла, что он ничего не может сделать Хохланду, — он только защищается, и то не особо удачно. "Хохланд же убивает его!" — сообразила я, и эта мысль напугала сильнее, чем все эти жуткие превращения, вместе взятые.

— Прекратите! — закричала я. Бесполезно. Я даже не услышала своего голоса. Но зато убедилась, что не оглохла: в аудитории стали раздаваться другие звуки. Я слышала, как трутся друг о друга шарики-молекулы, как низко гудит тень, как со стороны Савицкого нарастает пронзительный писк, напоминающий звук пикирующего самолета. Звучала сама материя. Писк превратился в непереносимый визг, и вдруг раздался взрыв. С этим взрывом молекулы, из которых состоял Савицкий, брызнули во все стороны. В меня ударила взрывная волна. Я едва не упала, скорее от неожиданности, чем от удара, но волна прошла насквозь и ушла в стены. Вместе с волной прекратились и прочие аномалии. Материя перестала звучать и делиться на сегменты. Савицкого больше не было. На его месте остался столп серого тумана, как провал в реальности. В центре серого сгустка светился крошечный огонек. Несколько мгновений он висел в воздухе, а потом полетел вверх, тихо и плавно, как пушинка одуванчика, подхваченная вертикальным воздушным потоком. Звездочка прошла сквозь потолок, которого не было, и пропала где-то наверху. Серый туман рассосался, и в мастерской все стало так, как прежде. Пространство перестало звучать. Я услышала голос Хохланда.

— Прощай, Андрюша, — говорил он, провожая звездочку взглядом. — Надеюсь, тебе нравится твой истинный облик. Теперь у тебя есть возможность на своей шкуре проверить, обрел ли ты высшую власть над реальностью. Лично я сомневаюсь…

— Убийца! — закричала я, обретя голос.

Хохланд пожал плечами.

Мастерская была полностью разгромлена. Офорты Эшера валялись по всему полу, как подстреленные чайки. Под столом, среди рассыпанного печенья, зашевелился Саша — приподнялся, обвел комнату диким взглядом, увидел профессора и затрясся от страха. Хохланд брезгливо поглядел на него, шевельнул рукой…

— Я никому не скажу… — лязгая зубами, пробормотал Саша.

— Естественно, не скажешь. Только попробуй, — бросил Хохланд и обернулся ко мне. Я с изумлением увидела, что он улыбается во весь рот. Настроение у него явно было превосходное.

— Вот и поговорили, — весело сказал он мне. — Считайте, что гибель Савицкого на вашей совести.

— Что?! — Я задохнулась от возмущения.

— Спасибо, Ангелина, что дали мне отличный повод разделаться с этим высокомерным ничтожеством. Он меня давно раздражал. Ну, пойдемте отсюда.

— Нет.

— Что значит "нет"? — искренне удивился Хохланд. Похоже, он ждал, что я буду валяться у него в ногах и молить о пощаде.

— Вот что! — Я разжала кулак и показала ему синий шар. Пока Хохланд упивался победой, я успела незаметно вытащить его из рюкзака.

— Узнаю, — прищурился Хохланд. — И что это значит?

— Это значит, что я с вами никуда не пойду. И вы навсегда оставите меня в покое.

— С чего бы?

— Вы сделали крупную ошибку, подарив мне этот шарик. Я научилась им пользоваться.

Хохланд одобрительно кивнул:

— Признаться, я на это рассчитывал. Рад, что вы меня не разочаровали. Ну, и что там внутри? Меловое море?

— Что в шаре — это мой секрет, — слегка смущенная словами Хохланда, твердо заявила я. — Но знайте одно: там нечто очень для вас опасное. И если не оставите в покое меня и моих друзей, вы очень скоро с ним познакомитесь.

Хохланд рассмеялся.

— Дайте шар, — приказал он.

— Ага, уже побежала.

Профессор требовательно протянул руку. В тот же миг я отдала приказ дракону на "боевой вылет".

И ничего не случилось. Вообще ничего.

Хохланд подошел ко мне и отобрал шар. Я даже не особенно сопротивлялась.

— Это мой контейнер, — сказал Хохланд, глядя на меня с сочувствием. — Я сам его сделал. Хотите доказательств?

Он обвел глазами мастерскую, скептически посмотрел на сжавшегося среди печенья Сашу и наконец остановил взгляд на Эзергили. Она все еще не пришла в себя — так и сидела у стенки, как кукла, закрыв глаза и обняв коленки руками. Хохланд протянул к ней руку с шаром и что-то прошептал. Я только успела сморгнуть, как Эзергиль исчезла.

— Она тоже тут, в шаре, — пояснил мой учитель. — Хотите убедиться лично? Я вас тоже в него посажу.

Я замотала головой.

— Все еще отказываетесь меня слушаться? Нет? Тогда нам пора идти. Боже мой, ну и хаос! Мальчик, можешь тут прибраться.

Хохланд отвернулся, взявшись за дверную ручку.

— Мы идем?

— Идем, — кивнула я.

Хохланд открыл дверь. За дверью была пустыня. Именно была.

* * *

— Самый короткий путь, хе-хе. Самый удобный. Этот мир так и проектировался, как перекресток. Никто не проходит мимо, и хозяин всегда в курсе всех новостей. Ну, пока еще тут можно пройти. Но это ненадолго — скоро все тропы зарастут…

Мы шли по узкой тропинке в диком тропическом лесу. Буйство зелени, лианы, корни и везде — цветы, цветы… Где-то в этих джунглях лежала в развалинах Джефова башня. Где пребывал сам Джеф, можно было только предполагать. Хохланда это, похоже, не беспокоило. Он брел прогулочным шагом, отодвигая загораживающие дорогу ветки, и разговаривал — не столько со мной, сколько сам с собой, поскольку мои ответы не требовались.

— Неплохой был домен этот Хоразон, — продолжал болтать Хохланд. — Полезный. Надо же было умудриться так его загадить! В следующий раз пошлю на разборки кого-нибудь другого. Не забыть бы восстановить его. Посажу-ка я сюда, пожалуй, ту черноволосую девушку… такую исполнительную… забыл, как ее зовут…

— А как насчет Джефа? Это ведь его домен?

— Бедняга Джеф, — с презрением сказал Хохланд. — Я его сильно переоценивал, а он меня глубоко разочаровал. Нет, он меня больше не интересует. Я не работаю с неудачниками.

— Но ведь вы так и не нашли доисторическое море?

— Не надо считать меня старым маразматиком. Мы оба знаем, где находится море на самом деле.

— Где? — хлопая глазами, спросила я.

— Хватит прикидываться! — рявкнул Хохланд. — Море — в моем шаре!

— Его там нет!

Терпение Хохланда иссякло. Он остановился, достал шар и что-то пробормотал. Прошло несколько секунд. Хохланд ждал. Вид у него был довольно-таки глуповатый.

— Ну, убедились? — радостно спросила я. — Нет там никакого моря. А Джеф знает, где оно. Не такой уж он лох.

Хохланд остановился и развернулся ко мне. У него были мерзкие, холодные, колючие глаза, и никакого глубоко затаенного добра в них и в помине не было.

— Джеф не имеет к меловому морю никакого отношения. В отличие от вас, Ангелина. Сейчас мы придем в лабораторию, и вы его поищете.

13. Геля в плену у Хохланда

Снова знакомый старинный дом, лестница с выпадающими перилами, могучая дверь. На этот раз Хохланд не стал приглашать меня в гостиную и чаю тоже не предложил. Длинным темным коридором провел меня в кабинет, указал на колченогую табуретку, а сам сел за стол и уставился на меня, как сыч. Почти минуту мы сидели и молчали. Я смотрела, как Хохланд катает по столу синий шар, и гадала, что он собирается со мной сделать.

— Вы прочитали Книгу Корина? — неожиданно спросил он.

— Ну… не всю. Первую страницу.

— Знаете, в чем предназначение Книги? Зачем она нужна?

— По-моему, это сборник пророчеств.

Хохланд задумчиво кивнул:

— А небезывестный вам Джеф полагает, что в Книге символическим языком записан способ создания философского камня. И тоже ошибается. Да, там действительно идет речь о философском камне. Но нет ни рецептов его изготовления, ни зашифрованного маршрута его поисков, ни забытых научных истин, ни мистических откровений.

Книга Корина содержит одно-единственное заклинание. Предназначенное для того, чтобы его произнес один-единственный человек. Как только он произносит его первые строки, он обретает способность запустить реакцию великого превращения материи. Из хаоса образуется порядок, а порядок превращается в совершенство… Как там… белый дракон одолеет черного…

— Ого! Вы ее наизусть знаете, что ли?

— Конечно. Я изучал творчество Корина много лет.

— Но в таком случае… почему сами не запустили этот процесс, прочитав заклинание? — дошло до меня. — И Джеф — ему-то что мешало, он ведь нашел ее!

— В том-то и загадка, — согласился Хохланд. — Я не мог разгадать ее с тех самых пор, как догадался о сущности Книги Корина. Мы следили за Джефом, но убедились, что он, как и все мы, не способен пользоваться Книгой… Мы предполагали, что эта способность передается по наследству, но прямых потомков у Корина не было, а из прочих никто не проявил способностей демиурга. Лично я допускал даже такой вариант, как возвращение Корина — ведь никто не видел его мертвым, и вполне вероятно, что он написал это как памятку для самого себя… Но вот однажды у меня появляется девочка, которая сначала интересуется сожженной библиотекой, а потом приносит обрывок той самой Книги Корина, которая десять лет как под землей. Естественно, я не оставляю это без внимания. Вы понимаете — синий шар… Ну а потом, когда вам удалось добыть Книгу…

"Я не добывала никакой книги!" — хотела заявить я, но сдержалась.

— …Оставалось только подождать результатов. И после недавнего небольшого катаклизма — я имею в виду появление и последующее исчезновение мелового моря — стало ясно, что Книга заработала. А вы послужили открывшим ее ключом.

Хохланд замолчал. Я тоже помалкивала, предполагая, что все это была прелюдия. И оказалась права.

— У меня к вам один вопрос, — заговорил Хохланд. — Мне даже не интересно, где меловое море. В конце концов, преображенная материя — это всего лишь материя, и она никуда от меня не денется. А меня интересует дух. Где он?

— Какой дух? — не поняла я.

— Книга запустила реакцию, цель которой — извлечение духа из камня. Вам хоть что-то запало в голову из моих лекций? Где он?

— Я не знаю! — с искренним недоумением воскликнула я. — Я не видела никакого камня! И вообще не понимаю, о чем речь!

— Где живой камень?!

В этот миг случилось нечто действительно неожиданное: в дверь позвонили.

Хохланд явно никого не ждал. Несколько секунд он колебался, открывать или нет. Я тоже удивилась, поскольку знала, что к Хохланду почти никто не заходит. Но звонок раздался снова, потом еще раз.

— Кого там черт принес? — пробормотал Хохланд, вставая с кресла, и со встревоженным видом пошаркал в прихожую.

Как только спина Хохланда скрылась за дверью, я вскочила и кинулась к столу. Там лежал непредусмотрительно оставленный Хохландом синий шар. Я схватила его, спрятала в рюкзак, выскочила в темный коридор и со всех ног побежала в противоположную от прихожей сторону. Несколько раз на моем пути попадались какие-то замшелые двери. Я на бегу дергала ручки, но без толку — все двери были закрыты. Наконец четвертая или пятая дверь подалась. Я проскочила внутрь, захлопнула дверь за собой и перевела дух. Пока Хохланд будет разбираться с гостями, я придумаю, как отсюда выбраться.

Я оглянулась, чтобы узнать, куда угодила, и меня аж передернуло. Зайти неудачней было просто невозможно. Я угодила в совмещенный санузел, темный и жуткий, как щель между мирами. Свет в него сочился из жалкого окошка под самым потолком. Я прикинула, смогу ли пролезть через него, и решила, что попытаться стоит. Встав на край пожелтевшей чугунной ванны, я потянулась к окну. Оно заросло грязью и паутиной так, что даже не было видно, что творится на улице. "Последний этаж, — подумала я. — Можно попробовать вылезти на крышу. Эх, мне бы только оказаться снаружи, а уж там…"

Но мои планы сорвал паук-крестоносец, прыгнувший с оконной рамы прямо мне на руку. Если бы это был какой-нибудь другой паук, я, может, и стерпела бы, но мохнолапый монстр слишком напоминал тех ядовитых тварей, которых я когда-то наплодила в своем первом псевдо-домене. Я стряхнула паука, с визгом спрыгнула на пол и мгновенно провалила весь побег. В коридоре раздались шаги, и принадлежали они не только Хохланду. Шаги затихли напротив двери.

— Ангелина, у вас живот прихватило? — раздался холодный насмешливый голос Хохланда. — Вы так быстро сюда бежали, что я подумал…

— Со мной все в порядке, — надменно ответила я, отпирая дверь. И едва не шарахнулась назад — рядом с Хохландом стоял Джеф.

— Здорово, — простуженным голосом приветствовал меня он. Одет он был так же, как в домене, а выглядел неважно: лицо распухло и покрылось какой-то сыпью, глаза покраснели, как будто Джефа замучил насморк или аллергия.

— Не думал, что мы с тобой так скоро увидимся… Да еще в таком… ммм… неожиданном месте. И нечего на меня таращиться, словно я Фредди Крюгер, — усмехаясь, прогундосил Джеф. — В конце концов, Теобальд Леопольдыч — мой старый коллега, у меня к нему деловое, можно сказать, партнерское предложение…

— Не здесь же его обсуждать, — брезгливо перебил его Хохланд. — Пройдемте в кабинет.

Итак, мы вернулись в кабинет. Я опять устроилась на колченогом табурете, Хохланд уступил Джефу свое кресло, а сам встал спиной к окну.

— Я вас слушаю, — сказал Хохланд.

— Для начала я хочу объяснить, что меня сюда привело, — заговорил Джеф. — Пару месяцев назад в руки сидящей здесь девицы попала наверняка известная вам Книга Корина…

— С этого места поподробнее, пожалуйста, — перебил его Хохланд, блеснув глазами.

"Боже мой, как бы Джеф ему все не разболтал!" — с ужасом подумала я.

Мои опасения немедленно оправдались…

К слову, загадочное появление Джефа в квартире Хохланда скоро объяснилось. Виноват в нем был не кто иной, как Саша Хольгер. Надо заметить, что действовал он с самыми благими намерениями. Вскоре после того, как мы с Хохландом ушли из разоренной мастерской Савицкого, у Саши достало сил и храбрости, чтобы направиться прямиком в Академию художеств и доложить кому надо о том, что случилось в училище на Авиаконструкторов. Но во дворе академии Саша наткнулся на Джефа, который к тому времени как раз восстановил выход из Хоразона. По словам Саши, рассказавшего мне потом эту историю, Джеф в невменяемом состоянии кинулся на него, требуя немедленно сообщить, где я прячусь. Затем последовал краткий разговор, из которого выяснилось, что Джефу нужно от меня то же, что и раньше, то есть пробирка с кровью, причем немедленно, "а то цветы завянут". Саша решил, что помешанный на Книге Джеф все-таки меньшее зло, чем убийца Хохланд, и все ему рассказал.

— Ах, как интересно, — бормотал Хохланд, глядя то на меня, то на Джефа. — Скушала, значит, листик из Книги, и процесс превращения пошел. Меловое море оживает, и… Значит, девочка не врала и море все-таки у вас. Как я понимаю, вы хотите предложить обмен?

— Обмен — да, — кивнул Джеф, — но море тут ни при чем. Этого моря мы больше не увидим.

— Почему? Где оно?

— Я полагаю, оно там, где живо, — в меловом периоде.

Несколько секунд мы молчали, переваривая информацию.

— Перенос материи во времени… — произнес наконец Хохланд. — Значит, у живого камня есть и такое свойство?

— Да, это ценная штука, — небрежно подтвердил Джеф.

— Что будем делать?

— Все очень просто. Утраченная часть Книги, дающей власть над материей, — в крови этой девочки, — сказал Джеф. — А я нашел способ ее извлечь.

— Знаю, о чем вы, — отмахнулся Хохланд. — Эликсир из крови и волшебных цветов. Идея достаточно старая, остроумная, но не применимая на практике. Ни одному алхимику за последние двести лет еще не удавалось подобрать упоминаемые в рецепте "волшебные цветы", поскольку никто не знает, что это такое.

— Мне удалось, — сказал Джеф. — У меня есть эти цветы.

С минуту Хохланд сидел молча, переваривая информацию.

— Где вы их взяли? Что они из себя представляют?

— Земля не производит ничего такого, что бы не было прежде посеяно в небе, — еще более загадочно заметил Джеф.

Для меня эти слова прозвучали полным бредом, но Хохланд встрепенулся.

— Ах, вот в чем дело! Вот какой цветок имеется в виду? Так Ангелина его все-таки вырастила?!

— Ничего я не выращивала! — возмутилась я.

— Я вас понял, — отрезал Хохланд. — Перейдем к делу. Итак, у нас очень интересная ситуация. Вы обладаете катализатором, а я — основным компонентом эликсира. Что вы желаете мне предложить?

— Поделиться, конечно. Пусть эликсир будет у нас обоих. Дальше — уж как пойдет. Варианты — от взаимовыгодного союза до вооруженного нейтралитета. Я бы предпочел просто разделить сферы влияния и не мешать друг другу. С вами у меня никаких личных счетов нет, я, в отличие от бедняги Савицкого, не ваш завистливый ученик и не конкурент по научной работе…

— Похоже, я вас немного недооценил, — сказал Хохланд. — А вы не боитесь, что недооцениваете меня и мои возможности? Вы сейчас, извините, никто — бывший научный сотрудник, ни имени, ни связей, герой-одиночка, тогда как я…

— Если у нас будет эликсир, с помощью которого можно восстановить Книгу и вырастить философский камень, ваши научные достижения и связи не будут иметь никакого значения.

— Рад, что вы это понимаете, — буркнул Хохланд. Никакой радости в его голосе не было. — И все-таки, как вы себе представляете раздел… хм… основного компонента? Девочка только одна…

— Мне — мозг, сердце и печень, — с людоедской ухмылкой предложил Джеф. — Вам — все остальное.

От шуточек Джефа у меня едва не отнялись ноги. Но Хохланд как будто вообще не уловил в словах Джефа никакого юмора.

— Печень — мне, — серьезно возразил он. — И глаза, если у вас нет возражений. Сердце и мозг можно разделить пополам.

— Теобальд Леопольдович, — тихо позвала я Хохланда. — Вы же не всерьез? Этот Джеф — он же настоящий маньяк…

Хохланд в мою сторону даже не покосился.

— Этот разговор о дележе — преждевременный, — сказал он Джефу. — Первым делом разрешите поинтересоваться, какое количество катализатора вы готовы мне выделить. Второй вопрос: сколько крови, по вашим расчетам, требуется для эликсира?

— Джеф! — воскликнула я. — Немедленно прекратите надо мной издеваться!

— Помалкивай, — бросил Джеф. — Раньше надо было думать, пока с тобой говорили по-хорошему, а теперь поздняк метаться, сама виновата. Извините, коллега. Насчет крови — ну, поскольку нас теперь двое…

Когда Джеф перевел взгляд от меня к Хохланду, я быстро огляделась по сторонам. Колени дрожать, к счастью, перестали, но адреналин в крови так и гулял, и это было по-своему неплохо. Рюкзак я так и не сняла, он висел за плечами. Напротив двери, развалившись в кресле, сидел довольный собственной хитростью Джеф; у окна, спрятав лицо в тени и зловеще поблескивая глазами из-под морщинистых век, стоял Хохланд. Оставался третий путь. Насчет которого меня предостерегали все кому ни лень. Но сидеть здесь и ждать, пока меня поделят два маньяка: "Вам мозги, а мне задние ноги", — я не была намерена.

Прервав на самом интересном месте сложные химические вычисления Джефа, я сорвалась с табурета, взлетела по винтовой лестнице и одним движением проскользнула в люк лаборатории.

14. Шепчущее поле, горящее дерево и рунный круг

Я как будто нырнула в холодное темное море. Черт, как же здесь мрачно и зябко после кабинета Хохланда! Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что нахожусь там же, где и в прошлый раз, — в густом непроходимом лесу.

Путаясь в лямках, я немедленно начала стаскивать с плеч рюкзак. Действовать надо быстро, кто знает, не явится ли сейчас сюда Хохланд. Будь мы одни, он бы так и сделал, но, к счастью, в кабинете сидел Джеф, а я уже немного знала Хохланда, чтобы понять: чужого человека в своей драгоценной квартире он из виду ни на секунду не выпустит. А в лабораторию Джеф за ним не полезет, если у него есть хоть капля разума. Следовательно, какое-то время — пока Хохланд не выпроводит Джефа — у меня есть.

Выудив из рюкзака шар, я позвала: "Эзергиль!" Ура, шар по-прежнему мне повиновался — Эзергиль возникла рядом, как призрак. Она и выглядела, как привидение — бледная, растрепанная, будто разбудили посреди ночи. У меня промелькнула мысль, что последнее время в Эзергили остается все меньше и меньше от человека, и вряд ли она и сама знает, что она сейчас такое. Но кто бы она ни была — призрак, оборотень или биоробот — она все равно оставалась моей подругой. Теперь, после ссоры с Маринкой — самой близкой.

Эзергиль рассеянно поправила прическу, посмотрела по сторонам… и ее лицо перекосила гримаса ужаса и отвращения.

— Боже мой, опять это место? — воскликнула она.

— Эзергиль, о чем ты? — Я схватила ее за руку, поймала безумный взгляд. — Что за место?

Эзергиль посмотрела на меня, вымученно улыбнулась… Секунда — и взгляд стал осмысленным. Вид у нее был нездоровый и все еще немного ошалевший. Но ее самоконтролю можно было только позавидовать.

— Что случилось? — резко спросила она, отнимая руку. — Мы попались?

— В некотором смысле, — подтвердила я и вкратце рассказала обо всем, что случилось после разгрома мастерской Савицкого. Эзергиль слушала, с каждым мигом все более встревоженно.

— Зачем же ты сюда-то полезла? В сто раз лучше было остаться внизу!

— Ага, тебя бы начали делить на составные части, я бы посмотрела, как бы ты усидела на месте…

— Если бы только Хохланд не применил дематериализацию! — с досадой воскликнула Эзергиль. — Но я ужасно чувствительна к таким превращениям, даже если их проводят не со мной, а просто рядом. Я ведь создана искусственно, дематериализовать меня очень легко. И как только Хохланд начал развоплощать Савицкого, мне стало так плохо…

— Да уж, я видела, как тебя колбасило, — кивнула я. — А что ты чувствовала там, в шаре?

— Ничего.

Мне вдруг вспомнилась дематериализация Савицкого: желтый огонек, медленно взлетающий в сером тумане. А увижу ли я такой огонек, если развоплотится Эзергиль? Ведь она не человек…

— Слушай, что делать-то будем? — спросила я, стряхнув несвоевременные мысли. — Надо бы выбраться, да побыстрее — скоро сюда полезет Хохланд.

— Не думаю, — возразила Эзергиль. — Он знает, что тебе никуда не деться. Закончит дела с Джефом, договорится обо всем, а уж потом…

— Но ведь шар снова у меня! А в шаре, кроме тебя, спрятан мой дракон!

Эзергиль покачала головой:

— Гелька, вынуждена тебя огорчить, но это не твой дракон. Может, это вообще не дракон. Разве не слышала, что сказал Хохланд? Помнишь, как Савицкий назвал его? Мастер оборотней!

— Этого не может быть, — упрямо возразила я. — Дракон мой. Я это чувствую. Он ко мне привязан. Я его возродила к жизни.

— Все было подстроено. Старик подсунул тебе дракона, чтобы расправиться с Джефом.

— Хохланд просто соврал, а дракон мне предан. Он мой друг.

— Это просто змей, он не может быть ничьим другом.

— Он меня любит. Не спорь со мной, я такие вещи чувствую.

— Это ты его любишь, — печально сказала Эзергиль. — А он служит Хохланду. Не надо на него рассчитывать.

— Ты тоже служила Хохланду, а потом Джефу, — парировала я. — Но все равно оставалась моей подругой, разве не так?

— Тебе очень повезло, что я не убила тебя! — рявкнула Эзергиль, внезапно разозлившись. — И больше не напоминай об этом.

Несколько секунд мы молчали. Наконец Эзергиль, преодолев припадок ярости, спросила:

— Ты знаешь, где мы?

— Это лаборатория Хохланда?

— Нет.

— Его домен?

— Нет. Хохланд окопался в этом месте и пользуется его возможностями, но он его не создавал. Помнишь, я рассказывала о том, как искала мир поля и встретила некоего друида…

— Так мы в мире поля?!

— Ну да.

Вот это номер! Я затравленно огляделась.

— Но… он же не похож! Где само поле? Дерево?

— Поле окружено лесом. Мы довольно далеко от него. Чем дальше от центра, тем гуще лес. Я проверяла, когда пыталась найти выход. Километрах в двух от поля лес становится непроходимым.

— Значит, выход должен быть в самом центре.

— Я тоже об этом думала, но его там нет.

— Может, ты просто не нашла. Пойдем, поищем.

— Пойдем, — поколебавшись, сказала Эзергиль. — Я покажу тебе дорогу до поля. А дальше…

* * *

Мы стояли на опушке леса, а перед нами шумело поле. Как и полгода назад, от одного его вида меня пробрал озноб. Поле напоминало нечто нечеловеческое и даже не живое, но в то же время занятое какой-то осмысленной, сложной и целенаправленной деятельностью. Все так же дул ветер, змеились серые травы, по поверхности поля пробегали тени облаков. Вдалеке, может быть, в километре от нас, темнел грибообразный силуэт одинокого дерева.

— Вот здесь начинается тропинка к центру, — сказала Эзергиль.

— Жаль, не захватила куртку, — ежась, сообщила я. — Проклятый ветер, до чего же на нервы действует!

— Да, этот может, — ответила Эзергиль. — Он непростой. Как и все в этом гнусном месте. Гелька, выслушай меня внимательно. Вряд ли я смогу тебе серьезно помочь, но по крайней мере расскажу все, что знаю о поле, дереве и рунном круге. Знаю я, к сожалению, не очень много — хоть я тут и жила, но Хохланд прятал от меня все, что можно. Посмотри на поле.

Я посмотрела.

— И что?

— Помолчи… прислушайся.

Я выполнила указание и через минуту с изумлением сообщила Эзергили:

— Оно шепчет!

Эзергиль кивнула.

— Здесь еще тихо, дальше будет хуже. Итак, правило первое — поле не слушать. Что хочешь делай, песни пой, мысли выкидывай, как нас учили, но этот шепот должен от тебя отскакивать, как горох. Кстати, уши затыкать бесполезно — оно шепчет не только голосом.

— Ни фига себе трава…

— Это не трава, она только так выглядит. Лучше и не вникать, что это такое — спокойнее будет. Лично я подозреваю, что перед нами огромный генератор всех известных и неизвестных людям заклинаний. И хотя они здесь пребывают в, так сказать, заархивированном виде, но их сила от этого никуда не исчезает. Поэтому правило второе — с тропы не сходить, траву не рвать и вообще к ней не прикасаться. Сама она будет тянуться к тебе, но не обращай внимания — она первая тебя не тронет.

— А если случайно прикоснусь, что будет?

— Не знаю. Может, и ничего. А может, и каюк тебе настанет. Или превратишься в кого-нибудь нехорошего… Но траву трогать незачем, главное — не слушай ее. И сама ей ничего не говори. На вопросы не отвечай. На провокации не поддавайся. Втянут тебя в разговор — считай, пропала. Ладно, поле прошли, выходим к дереву.

Дерево — похоже на дуб, с черными листьями и прозрачной корой. Кора слегка светится — это под ней древесный сок. Пару раз я видела, как ствол вспыхивал, как звезда, но только издалека видела — в эти моменты Хохланд меня к дереву не подпускал. Оно стоит посреди круглой площадки голой земли, метров пяти в диаметре. У меня есть подозрение, что этот дуб служит проводником силы поля в наш мир. Может, и не только в наш. Дерево само по себе вроде не опасно, но лучше его опять-таки не трогать, потому что я так и не выяснила, как оно действует.

— Еще что там есть?

— Переходим к самому главному — рунному кругу. Вокруг дерева на земле начертаны руны — магические знаки. Их довольно много, на моей памяти они периодически менялись: одни появлялись, другие исчезали — и по меньшей мере половину из них начертил Хохланд. Думаю, что этими рунами он и направляет силы поля туда, куда ему угодно. По правилам безопасности мне бы надо тебя предостеречь — руны эти не читать, к знакам не прикасаться и ни в коем случае ничего не писать на той земле самой. Но боюсь, что именно этим тебе и придется заняться. Потому что выход, если он только существует, именно там.

— Постой, — прервала я Эзергиль, — помнишь, ты мне сама говорила — тогда, в пустыне — что можешь прочитать любую надпись на любом языке? Так чего мы переживаем? Пустяковое дело! Пройдем по тропе, ты разберешься с этими рунами, найдешь нужную для выхода или сама ее напишешь…

— Не разберусь и не напишу.

— Почему?

— Потому что ты туда пойдешь одна.

— Но почему?! А как же ты?

— Если я зайду в эту траву, то никогда из нее не выйду. В лучшем случае мгновенно забуду, кто я и зачем туда пришла. В худшем… Не думай, что это я такая слабачка или трусиха. Я просто реально смотрю на вещи.

Глядя на виноватое лицо Эзергили, я внезапно разозлилась. Да что это такое? Издевается она надо мной, что ли? Собирается меня бросить здесь, можно сказать, на последнем рубеже?

— Ты сильно изменилась, — сдерживая гнев, сказала я. — Мне больше нравилась прежняя Эзергиль. Она была веселая, всегда помогала мне и ничего не боялась. А ты настоящая трусиха и нытик. Никакого толку от тебя нет, одна обуза.

— Да, я изменилась, к сожалению, — печально согласилась Эзергаль. — Трудно этого не заметить. И трудно не измениться после того, как попадешь в рабство и будешь вынуждена делать такие вещи, о которых потом не хочется даже вспоминать.

— Но теперь ты не в рабстве, — возразила я. — Я тебя освободила. И не хочу, чтобы ты осталась таким унылым призраком.

— Это не от тебя зависит, — вздохнула Эзергиль.

— Давай это обсудим потом. Сейчас перед нами конкретная задача — пройти через это чертово поле, написать нужные руны и вылезти из этого мира, пока сюда не явился Хохланд. Через поле-то я, допустим, пройду сама, но писать руны будешь ты, потому что я в этом ни фига не разбираюсь, и если ты со мной не пойдешь, то это будет самое натуральное предательство.

— Я же сказала — я не могу…

— Ах так? Тогда придется обойтись без твоего согласия! — рявкнула я и отдала приказ синему шару. Эзергиль исчезла, и я осталась наедине с шепчущим полем.

"Сама мне потом спасибо скажешь", — мысленно сказала я Эзергили и ступила на тропинку.

Как и предупреждала Эзергиль, шелест травы резко усилился. Я медленно пошла по тропинке — узкой полосе голой земли — в море серой травы, где каждая травинка извивалась, как червяк, сама по себе. Чувствовала я себя так, как будто оказалась посреди огромной толпы сумасшедших, где каждый с жаром говорит о своем, не слушая соседей. В шелесте то и дело пробивались знакомые слова и даже обрывки фраз, но тут же тонули в тысячеголосой болтовне. Даже если бы я захотела прислушаться, все равно не смогла бы разобрать ни слова. Если бы Эзергиль не предупредила, что трава шепчет, я сама, может, и не заметила бы этого.

"Так я и знала, что ничего опасного. Перестраховщица!" — подумала я в адрес Эзергили и уверенно двинулась в путь.

Метров через сто я поняла, что недооценила расстояние — или переоценила свои силы. Я раньше и не знала, что так быстро устаю. Плечи ломило, колени подгибались, голова кружилась, как будто я прошла десять километров с рюкзаком по пересеченной местности. Хотелось лечь на землю и лежать, не двигая ни единым мускулом. Это нервное, думала я, упрямо плетясь по тропе. Просто переволновалась. Надо сделать еще одно решительное усилие… последний марш-бросок…

"А чего я парюсь!? — внезапно осенило меня. — У меня же в шаре сидит дракон! Пусть перенесет меня к дереву, и никаких проблем!"

Я остановилась, сняла с плеч рюкзак и полезла за шаром. Но что-то меня слегка смущало. "Если дракон действительно служит Хохланду, то вызывать его нельзя ни в коем случае! — подумала я. — Чего это я обрадовалась?" И вдруг поняла: идея насчет дракона — это была не моя мысль. Кто-то ее мне подсказал. Вернее, не кто-то, а вполне конкретное поле.

Я застегнула рюкзак и пошла дальше. Усталость куда-то делась, как будто неудачная попытка поля пролезть в мои мысли придала мне сил. Но шелест травы изменился. Поле заметило меня. Я чувствовала его внимание, как будто тысячи глаз смотрели мне в спину. Я внутренне собралась, готовясь к психической атаке. "Так, срочно думать о чем-нибудь постороннем… О погоде! Отчего, интересно, в мире поля всегда такая отвратительная погода? Ветрено, пасмурно, как будто вечные осенние сумерки… и самое главное, почему здесь все такое зловещее? Постоянное ожидание чего-то плохого, что все никак не наступает…"

"Ну почему же не наступает? — явилась вкрадчивая мысль. Она выглядела в точности как моя собственная. Не будь я наготове, я бы ее не отличила. — Разве ты изучала этот мир? Так, заглядывала пару раз… Подожди немного, и узнаешь, чего ждет и боится мир поля. Просто подожди…"

— Я вообще-то тороплюсь, — сообщила я, вступая в игру. — Другое дело, если бы хоть приблизительно догадывалась, чего мне ждать…

— Гнева богов! — загрохотал вдруг нечеловеческий голос у меня над ухом. — Приближается гроза!

От неожиданности я шарахнулась в сторону, очнулась и обнаружила, что давно уже не иду, а стою, причем одной ногой на тропе, а второй в траве, и чертова трава уже обвилась вокруг нее, как будто я плетень, а она вьюнок. Одним прыжком я вернулась на тропинку. Трава беспрекословно отпустила меня. Я пошла дальше, глядя, как постепенно приближается черное дерево, и разговаривая сама с собой.

— …Погода — это банально. Вот что действительно интересно — это Книга Корина. Куда же Джеф спрятал настоящий экземпляр? Может, просто вырвал из него страницы, а мне отдал только то, что и так уже все прочитали? Тогда он, конечно, мог подарить мне Книгу — он ничем не рисковал… Но зачем ему самому покалеченная Книга? Неужели он смог поднять на нее руку? Или совсем потерял надежду ее восстановить? Нет, дело не в этом… Но если Книга все-таки была настоящая… неужели от меня что-то ускользнуло?

— Мудрые говорят, одна книга открывает другую, — произнес неподалеку от меня знакомый нежный голос той, что сидела сейчас в синем шаре. — Что это означает?

— Не знаю. И что же? — спросила я, останавливаясь.

Нет, конечно, это говорила не Эзергиль, а все та же трава. Но мне хотелось, чтобы она пояснила свою мысль.

— В Чистом Творчестве, — поучающе продолжал голос, — знание не перейдет к другому, если он того не стоит. Например, та же Книга Корина. Дай прочитать ее любому человеку, даже мастеру реальности — большинство просто ничего не поймут. Надо иметь не только Дар творения, но и Дар разумения.

— И все-таки я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду…

— Чтобы понять Книгу Корина, мастер, во-первых, должен знать, как совершается великое превращение материи…

— А во-вторых?

Голос затихал, как будто постепенно удаляясь, и я шагнула вслед за ним.

— Во-вторых, мастер должен быть способен совершить это превращение. Некоторые вещи нельзя постичь, пока не сделаешь их сам…

— Постой! — взмолилась я, делая еще шаг вслед за удаляющимся голосом. — Не уходи! Так Книга все-таки была настоящая?

Я чувствовала, что вплотную приближаюсь к какой-то очень важной тайне. Еще пара намеков, и я начну что-то понимать…

"Хоть оно и говорит голосом Эзергили, а все равно не похоже. Эзергиль раньше не изъяснялась намеками, — подумалось вдруг мне. — Она или говорила прямо, или просто молча улыбалась, и сразу становилось ясно, что ничего не скажет. А изображать из себя пророчицу начала после того, как стала оборотнем".

Стоило мне об этом подумать, как голос исчез — на полуслове, как будто радио отключили. А я пришла в себя и обнаружила, что стою по пояс в этой псевдотраве, в лицо хлещет ветер, а тропинки и след простыл. Я незаметно сошла с нее и потеряла.

На мгновение мной овладела паника. Я вспомнила предостережения Эзергили — не сходить с тропы, не слушать траву и не говорить с ней. Я нарушила их все, и вот результат. И что теперь делать? "Пойду напрямик! — решительно подумала я, отгоняя страх. — Курс на дерево".

Я уже собралась идти, но нечаянно взглянула под ноги и снова замерла от страха. Мои ноги по щиколотку утопали в каком-то сером месиве, под которым совершенно не ощущалось твердой почвы. Неожиданно перед мысленным взором возникла совершенно сюрреалистическая картина: я делаю шаг, проваливаюсь с головой в эту серую гниль, выныриваю с другой стороны и снова оказываюсь в мире поля, который, как лента Мебиуса, имеет только одну поверхность. Возможно, эта картина была тоже послана мне полем, чтобы окончательно свести с ума, но убеждаться в ее истинности как-то не хотелось. Я глубоко вздохнула, чтобы о успокоиться, постаралась восстановить в памяти весь разговор с полем, зажмурилась и, с хлюпаньем вытаскивая ноги из жижи, сделала два шага назад. Открыв глаза, обнаружила, что снова стою на тропе. Оказывается, я ушла от нее совсем недалеко. Секунду я радовалась собственной сообразительности, а потом, не теряя времени, почти бегом направилась к дереву. На этот раз я не слушала шепот поля — я спешила, вообще ни о чем не думая, а страх меня подгонял. Поле попыталось еще раз пробиться в мое сознание, подкинув странную мысль: "Ты знаешь, кто на самом деле твой дракон?" "Не знаю и знать не хочу!" — отмахнулась я, увеличивая темп. Больше провокаций не было, и вскоре я, целая и невредимая, вступила под сень черного дерева со светящейся корой. Развесистая крона закрывала полнеба. Оказавшись на твердой земле, я перевела дыхание и посмотрела назад. Поле все так же шумело и волновалось. Хохланда пока видно не было. Я достала шар и выпустила Эзергиль.

— Хочешь не хочешь, я перетащила тебя через поле, — заявила я, не давай ей сказать ни слова. — Теперь давай, работай. Где этот рунный круг?

Эзергиль возмущенно посмотрела на меня, потом махнула рукой и рассмеялась.

— Ты тоже изменилась, — сказала она. — Раньше никогда не посмела бы…

— Рунный круг, — напомнила я. — Это важнее всего. Где он?

— Ты на нем стоишь.

15. Превращение наоборот

Глаза уже привыкли к полутьме, и удалось разглядеть странные знаки, широким кольцом окружающие дерево. Они выглядели так, как будто их рисовали палкой на твердой земле. Некоторые были мне с виду знакомы. Но что они означали, я понятия не имела. Я обошла дерево по кругу, рассматривая знаки на земле, и вернулась к Эзергили.

— Видишь, как хорошо, что я взяла тебя с собой? Смотрю на эти иероглифы и ничегошеньки не понимаю. Что там написано, зачем, что с этим делать…

— Когда-то произнесенные и записанные слова имели огромную силу, — сказала Эзергиль. — Но в нашем мире слова утратили силу еще раньше, чем исчезло старинное Чистое Искусство. Этот мир поля — своего рода заповедник. Отсюда можно управлять материей с помощью записанного слова. Возможно, когда-нибудь способность управлять материей словами и знаками вернется в людям в виде Дара, как это случилось с Чистым Творчеством. Но пока других таких мест не существует. Представляю, как был счастлив Хохланд, когда нашел его. Он ведь получил колоссальное преимущество перед другими мастерами…

— Я очень рада за Хохланда, но давай все-таки решать наши проблемы. Расскажи про эти знаки. Где тут руна "escape"?

— "Растущий в воде", — сказала Эзергиль.

— Что?

— Я буду читать руны, начиная с этой. А ты слушай.

Эзергиль указала на знак у себя под ногами. Он слабо светился. Потом он пошла по кругу, обходя дерево слева направо. Возле каждого знака она останавливалась, долго вглядывалась в очередной иероглиф и произносила его название. С каждым новым именем знаки светились чуть сильнее. На втором десятке они стали ярче, чем сок прозрачного дерева.

— Малое небо. Два ворона. Мантия уничтожения. Зеркало феникса. Неприступная крепость, — все больше удивляясь, слышала я.

— Эзергиль, подожди минутку!

— Белый дракон. Красный царь. Черное солнце…

На "черном солнце" Эзергиль остановилась сама и посмотрела на меня.

— Хватит? — спросила она.

— Что все это значит?

— Это имена рун.

— Но они… бессмысленные!

Я чувствовала нарастающее разочарование. Хоть я и шутила насчет руны "escape", но все-таки ожидала чего-то более конкретного и понятного.

— Они не бессмысленные, — сказала Эзергиль. — Они просто зашифрованы. А поскольку тут поработал Хохланд, то это язык Чистого Искусства. Для тех, кто разбирается, в каждом из этих названий заложен глубокий смысл.

— А ты разбираешься?

— Я знаю некоторые знаки, но не все. Да ведь и ты тоже должна кое-что понимать. Разве ты не занималась два месяца у Хохланда?

Я тяжко вздохнула:

— Честно говоря, вся эта муть про алхимическое превращение материи мной как-то не усваивалась.

— Давай попробуем вместе. Что-то я вспомню, что-то ты. Я тебе сейчас покажу, как это шифруется. Вот например, "мантия уничтожения", иначе "одеяние тьмы". Знаешь, что называется "одеянием тьмы" в алхимии?

— Понятия не имею.

— А я знаю — человеческое тело. На языке алхимии "умереть" — значит "освободиться от трупа".

— То есть умереть — это хорошо?

— Для мастера реальности — разумеется. От тела ведь одни проблемы. Оно стареет, болеет, в общем, портит жизнь.

— То есть эта руна означает "смерть"?

— Скорее, с ее помощью можно кого-нибудь убить. Ну, не совсем, конечно — только тело… А вот другая знакомая руна — "неприступная крепость". Она означает скрытую истину, кладезь знаний, до которых трудно добраться.

— Сожженная библиотека? — предположила я.

— Интересная мысль! — Эзергиль посмотрела на меня с уважением. — Это вполне может быть проход в библиотеку.

Я перевела взгляд правее.

— А почему вот эта руна обведена кругом?

— Это руна читается "высохшее море"…

Эзергиль несколько секунд, нахмурясь, смотрела на руну, а потом расхохоталась.

— Да это же не иначе как Хоразон! Не тормоши меня, сейчас объясню. Есть старинный колдовской прием: если обвести руну кругом, то она меняет значение на противоположное…

Я поняла, о чем она, и тоже засмеялась.

— Кто-то обвел знак, и теперь в Хоразоне джунгли!

Вдруг меня посетила некая мысль, которая совершенно не обрадовала.

— Так получается, что это "человек в черном"… ну ты понимаешь, о ком я… он что, приходил из мира поля?

— Хохланд, — напряженным голосом сказала Эзергиль.

— Ты думаешь, его послал Хохланд? Не мо…

— Хохланд! Он идет сюда!

Эзергиль указала в сторону леса. Я посмотрела в указанном направлении и похолодела. По тропинке через поле в нашу сторону быстрым шагом, почти бегом, двигался Хохланд. В своем ветхом костюмчике, с белой как пух бородой, маленький и хрупкий, он казался мне страшнее, чем все поле с его чарами, вместе взятыми. Либо он уже отделался от Джефа, либо почуял неладное, когда Эзергиль начала читать знаки. Профессор двигался через поле пугающе быстро.

— Эзергиль, что нам делать? Как отсюда убраться?

— Я не знаю! Правда, не знаю! Здесь нет подходящего знака…

— Ищи! Он должен быть здесь!

Эзергиль растерянно огляделась. Появление Хохланда опять ее деморализовало. У меня же мозг работал, как компьютер, — на пределе возможностей.

— Как остановить Хохланда?

— Можно попытаться через знаки. Вычислить его знаки…

— Что?

— Обвести кругом или… стереть.

— Эзергильчик, времени нет совсем! Дед через пять минут будет здесь. Обводи все руны подряд. Если не поможет — стирай!

— Да ты с ума сошла?! — изумилась Эзергиль. — Это крайняя мера, страшный риск! Хочешь нас всех угробить? Я не буду ничего стирать!

— Я сама сотру. У меня опыт уже есть.

— Откуда ты знаешь, что здесь нет твоей руны? — прошипела Эзергиль. — Ты не боишься стереть саму себя?

Хохланд неотвратимо приближался.

— Читай все руны подряд, — приказала я. — Заново.

— Растущий в воде… — упавшим голосом начала Эзергиль.

— Что это значит?

— Одно из определений философского камня…

— Не годится. Дальше.

— Малое небо. Символ человека. Я не знаю, кто именно тут имеется в виду…

— Обведи-ка его.

Позади раздался шорох и нервный голос сказал: "Готово". Ничего не изменилось. Хохланд продолжал чесать через поле.

— Следующий, — скомандовала я.

— Черное солнце… Смутно знакомо. Но я не помню, что это такое.

— Обводи.

— Пожалуйста, не надо. Оно точно не связано с людьми. Это может быть очень опасно…

— Ладно, пропустим. Дальше!

— Красный царь. Я тоже не знаю, но вообще красный в Чистой Науке — символ завершенного превращения, поэтому в сочетании с царем знак можно истолковать как "глава всего мира".

— Ага! — обрадовалась я. — Это он!

— Ты уверена?

— Абсолютно. Я за это лето насмотрелась на мастеров реальности с их маньяческими амбициями, так что теперь я спец по их психологии. Если бы это был домен Джефа, то я бы сказала, что это Джеф. Но поскольку это мир поля, то "царь всего мира" — наверняка Хохланд. Обводи!

— Я не уверена…

— Обводи, иначе нам конец!

Эзергиль неохотно выполнила мой приказ. В ту же секунду ситуация на поле резко изменилась. Хохланд остановился, будто споткнувшись, качнулся вперед, потерял равновесие, грохнулся в траву и исчез, словно поле поглотило его.

— Получилось! — заорала я. — Эзергиль, я гений!

Дерево громко зашумело и закачалось под порывом ветра. Псевдотрава на месте падения Хохланда бурлила, как кипяток.

— Погоди радоваться. Что является противоположностью "красного царя"? — мрачно спросила Эзергиль.

— Откуда я знаю? Черный царь?

— Мы сейчас это узнаем, — сказала Эзергиль, кивая на поле.

С Хохландом отнюдь не было покончено. В траве что-то происходило. Кажется, профессор рвался на волю, а его что-то удерживало.

— Ничего, ничего, — жадно глядя на поле, приговаривала я. — Сразу только кошки родятся. Поле и не таких переваривало.

— Да он же превращается, — с ужасом сказала Эзергиль. — Что мы наделали, Гелька!

Из травы высунулась лысая макушка Хохланда, снова нырнула и снова явилась — черной.

— Черный царь! — в восторге завопила я. — Круто! Хохланд стал негром!

Эзергиль застонала в отчаянии.

— Конец нам, конец! — причитала она. Голова Хохланда опять появилась над полем. Я прекратила свои вопли и задрожала. Эта голова — нечеловечески крупная, увенчанная какими-то выступами и рогами — поднималась из травы на длинной, толстой, оснащенной гребнем шее. Шея тянулась к небу и все не кончалась и не кончалась.

— Это еще что? — севшим голосом спросила я.

— Великое Превращение состоит из трех стадий, — услышала я голос Эзергили. — Черное — хаос — превращается в белое — порядок, чтобы преобразиться в красное — совершенство. Мы видим превращение наоборот. Черный дракон — символ хаоса…

Существо, преобразившееся в траве, выползло на тропу, и мы смогли разглядеть его почти целиком. Это действительно был дракон — огромный, черный, ошалевший от превращений, психически неуравновешенный и потому беспричинно агрессивный. Он дергался и извивался всем своим гигантским телом, бил по воздуху рудиментарными крыльями и издавал рев, больше напоминающий предсмертный хрип.

— Когда придет в себя, поползет к нам, — с трудом проговорила Эзергиль.

Вмсто того чтобы впасть в истерику, я неожиданно успокоилась. К тому же кое о чем вспомнила.

— Эзергиль, как ты думаешь, будет хуже, если я выпущу Снежка?

— Какого еще, к черту, Снежка?

— Мелового дракона. Он в шаре.

Моя рука уже потянулась к рюкзаку, когда Эзергиль набросилась на меня, с криком "Стой, не надо!" отобрала рюкзак и закинула на прозрачное древо.

— Он служит Хохланду, как ты не понимаешь! Мало тебе черного дракона? Хочешь иметь дело еще и с белым?

— Я хочу просто отсюда убраться! — закричала я в ответ.

С поля донесся могучий рев, от которого задрожал каждый лист волшебного древа. Словно вторя ему, в небе загрохотал гром.

— Ну вот, Хохланд тебя услышал, — с упреком сказала Эзергиль. — Все, давай прощаться.

Но я еще не собиралась сдаваться. Оставалось одно сильное средство. Против старика Хохланда я бы, скорее всего, не смогла его использовать, но черное чудовище — это совсем другое дело…

— Покажи мне руну "мантия уничтожения", — приказала я. — Так, хорошо. Она так и называется, другого имени нет? Замечательно. А теперь держись за что-нибудь покрепче.

Я шагнула к дереву с прозрачной корой. Вернее, уже не прозрачной — кора горела холодным огнем, как будто под стеклянной оболочкой по стволу дерева тек звездый свет. Пересилив себя, прикоснулась к коре. Ладонь защекотали слабые электрические разряды. "Могло быть и хуже", — подумала я и, переведя взгляд на подползающего к дереву черного дракона, произнесла имя руны смерти.

Раздался грохот, треск, и дерево вспыхнуло, как звезда. По коре пробежали такие сполохи, что я чуть не ослепла. Потом мы решили, что в дерево ударила молния. Наверно, так оно и было, но в тот миг мне было не до размышлений. Я смотрела на черного дракона и ждала спасения. Но если я надеялась, что под ним разверзнется земля, то я ошиблась. Вместо этого из моего рюкзака сам, безо всякого вызова с моей стороны, вылетел белый дракон. На одно мгновение я успела испугаться — неужели Эзергиль была права? — но в следующий миг белый дракон налетел на Хохланда и скинул его с тропы. Раздался последний рев, и серая трава сомкнулась над ними. Стало очень тихо. Когда далеко в тучах пророкотал гром, я перевела дух и обернулась к Эзергили.

— Ведь получилось? — хриплым голосом спросила я. — А кто-то говорил — не надо, смертельный риск!

— С ума сойти, — жалобно сказала Эзергиль, зажимая ладонями уши. — Просто конец света!

Кажется, с драконом было покончено. Поле не волновалось, гроза ушла, и даже ветер стих. На месте побоища слегка покачивались верхушки псевдотравы. Меня начала бить дрожь. Эзергиль захихикала.

— Не расслабляйся, — предупредила я ее. — Мы еще не вышли отсюда.

Вместо ответа Эзергиль встала на цыпочки, сняла с ветки рюкзак и протянула мне.

— Откуда ты узнала, как управлять рунами? — спросила она.

— Да ты же сама мне рассказала, — удивилась я. — Помнишь, на краю поля? Что дерево — передатчик силы рун…

— Я вообще-то имела в виду совсем другое…

— Да неважно. Посмотри еще раз на руны, подумай, как нам отсюда выйти, ладно?

Эзергиль послушно побрела вдоль рунного круга.

— Белый дракон, — сказала она, остановившись. — Кто бы мог подумать? Вот так, собственного хозяина… А ты что-то и не расстроена. Ты ведь так была к нему привязана… Неужели думаешь, что он вернется?

— Становишься такой же догадливой, как раньше, — усмехнулась я. — Конечно, я верю, что дракон вернется. Он всегда возвращался. Покажи-ка мне его руну!

Я подошла к знаку, указанному Эзергилью, и к ее ужасу стерла его подошвой.

— Если дракон и служил раньше Хохланду, то теперь он больше никак к этому миру не привязан, — сказала я. — Я его освобождаю.

— А уничтожить его не боишься?

— Не-а, Я вообще подозреваю, что он бессмертный. В общем, я его отпустила. Если захочет, то сам ко мне придет. Ну как, не появились мысли, как нам выйти?

— Появились, — лукаво улыбнулась Эзергиль. — Я вспомнила. Черное солнце.

— И что?

— Черный — символ первозданного хаоса. Черное солнце — знак начала. Если обвести его кругом, он превратится в знак конца. В руну "escape".

— Ну, давай попробуем…

Эзергиль вдруг засмущалась:

— Слушай, Гелька, иди одна. Я тут еще немного побуду. Такой мир остается совершенно без присмотра, а у меня как раз нет домена… Так что, пока всякие мастера не набежали…

— Как хочешь, — легко согласилась я. Вот теперь я наконец узнала прежнюю Эзергиль. А меня мир поля никогда не привлекал.

— Мы скоро увидимся, — пообещала Эзергиль. — Теперь ты знаешь, где меня искать.

Мы попрощались, я прикоснулась к дереву, произнесла имя руны конца, и снова на миг меня ослепило белое пламя.