Книга: Конь бледный



Конь бледный

Евгений Щепетнов

Конь бледный

© Щепетнов Е. В., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

***

Конь бледный

Евгений Владимирович Щепетнов – современный российский писатель, автор книг в жанре фантастики и фэнтези. Родился в 1961 году. Работал геологом и нефтяником, служил в милиции, был предпринимателем.

Писать начал в 2011 году, просто для души.

Профессионально занялся писательским ремеслом в 2012 году, в январе, выложив главы первой книги в стиле фэнтези на Самиздат.

На конец 2015 года написано 39 книг, издано 30.

Остальные ждут очереди в печать.

Хобби: кладоискательство, охота, дайвинг.

***

Вспышка! Грохот! Крупинка антиматерии, прилетевшая из центра Галактики… И на месте, где стояла тюрьма особого режима для осужденных пожизненно, – лишь воронка, наполняющаяся озерной водой.

Новый мир – люди ездят на динозаврах, в небе летают драконы, магия – обыденность.

Как этот мир встретит землян? Землян, часть из которых охранники (и охранницы!) одной из самых жестких в содержании тюрем, а другая, бо́льшая часть, – осужденные на пожизненный срок.

И кого тут только нет, в этой тюрьме! И майор ГРУ, осужденный за массовое убийство коллекторов и банковских работников, и полковник милиции, который расстреливал людей в супермаркете, и всевозможные убийцы, насильники, маньяки…

Все, что у них есть, – это автоматы, пистолеты и пулеметы с ограниченным боекомплектом. Но и этого достаточно, чтобы весь новый мир начал интриговать, желая заполучить «магическое» оружие пришельцев.

Ждут их кровь и жестокие испытания.

Смерть на коне бледном гарцует над древним миром. Чью жизнь она укоротит своей смертельной косой?

***

И когда Он снял четвертую печать, я слышал

голос четвертого животного, говорящий:

иди и смотри.

И я взглянул,

и вот, конь бледный, и на нем всадник,

которому имя «смерть»;

и ад следовал за ним,

и дана ему власть

над четвертою частью земли —

умерщвлять мечом и голодом,

и мором и зверями земными.

Откр., 6, п. 7–8

Пролог

Небо разорвала вспышка, сравнимая с той, что может возникнуть при взрыве нескольких баллистических ракет одновременно. Земля содрогнулась от удара, и его зафиксировали все сейсмостанции мира. По тревоге поднялись воинские части, открылись крышки люков ракетных шахт во всех концах света – мир встал на грань ядерной войны, совершенно неожиданно, без каких-то для того предпосылок.

Тысячи глаз, видеодатчиков и радаров обшаривали небо, чтобы в конце концов их хозяева с облегчением убедились – стаи смертоносных стрел не приближаются к стране, дабы навсегда прекратить противостояние двух великих держав.

Люки закрылись, ракеты уснули, чтобы никогда больше не пробудиться и не сгореть в адском пламени.

Спутники-шпионы, которые никогда не спят, вылизывая взглядами интимные места Земли, активизировались, будто любовник при встрече с давно желаемой партнершей. Двигаясь, меняя орбиту, шаря руками-радиоволнами, они сообщили своим хозяевам, приникшим к мониторам мощных военных компьютеров, что где-то на севере России имеется мощный источник радиоизлучения, там, где на дне кривого, изогнутого озера появился ровный, как пятак, кратер. Этот кратер заметно «светился» в радиодиапазоне, но через сутки «остыл», радиоактивное излучение ослабело, опустившись до уровня, превышающего обычный «всего» в пятьдесят раз.

Наблюдать за странным кратером через видеодатчики спутников пришлось недолго, потому что скоро небо закрыли тяжелые дождевые тучи – в природе ничего не исчезает бесследно, и тысячи тонн воды, поднявшиеся в виде пара, куда-то в конце концов должны были излиться. И они излились. Такого потопа эта северная земля не видела, наверное, с тех пор, когда на этой территории плескались теплые юрские моря.

Первыми место катастрофы посетили военные, оцепив район бедствия плотным кольцом патрулей.

Выжав из ситуации всю возможную информацию, через две недели после происшедшего события допустили до места предположительного падения метеорита (если это был он!) гражданских ученых, в том числе и ученых других стран. Ученые несколько недель исследовали феномен, но, как и военные специалисты, не пришли ни к какому определенному выводу. Самой популярной была версия о том, что в землю врезался микрометеорит, состоящий из антиматерии – что-то вроде песчинки, обладающей невероятной энергетической мощью.

Это не объясняло, почему уже по прошествии месяца после катастрофы радиоактивность кратера была близка к фоновому уровню.

Не объясняло, почему пострадал только район Камень-озера и почему разрушения от аннигиляции антиматерии были сравнительно щадящими, и это при том, что возник кратер глубиной около ста метров, диаметром около семисот. Даже озеро осталось на своем месте, почти не выплеснулось из берегов, не полностью испарилось в огне ядерного взрыва.

Деревни, что находились на берегах, частично пострадали, но больше от волны цунами, чем от радиации: много домов снесло, пострадали сотни людей, несколько десятков из числа местных жителей погибли. Жертв было бы больше, но Камень-озеро находится в малонаселенной местности, и, кроме того, МЧС среагировало быстро, четко, в первые же минуты после катастрофы выслав в район бедствия вертолеты и наземную (и наводную) технику.

Каких только версий не было выдвинуто, кроме версии о метеорите из антиматерии, – и диверсия, и взрыв двигателя инопланетного корабля (вторая по значимости, после метеорита из антиматерии), и даже испытание новейшего российского оружия, информация о котором скрывалась жесткосердными генералами. Простор для фантазии, так же, как в трагедии на перевале Дятлова, – версий много, и каждая, несмотря на свою безумность, имеет право на существование – все равно никто и никогда не узнает истины.

Но самой главной интригой был все-таки факт бесследного исчезновения целого острова, именуемого «Красным островом». Небольшой, несколько сотен метров в диаметре, формой похожий на неправильную трапецию – он не представлял из себя ничего интересного. Не представлял БЫ, если бы на нем не находилась одна из четырех зон особого режима, в которой содержались осужденные на пожизненное заключение.

Маньяки-убийцы, грабители-убийцы, педофилы-убийцы, сто девяносто человек, которых и людьми-то назвать можно лишь с натяжкой.

Сто девяносто – и пятьдесят охранников, «вертухаев», вместе с обслуживающим персоналом, в то время находившимся на работе. В числе охранников – тридцать женщин, которые несли службу наравне с мужчинами.

Красный остров оказался как раз в эпицентре катаклизма, и судьба тех, кто пропал вместе с островом, – неизвестна. «Тройка», как называли зону заключенные, исчезла бесследно и навсегда, будто какой-то великан огромной ложкой вычерпнул «Тройку» вместе с островом Красным из тяжелого скального грунта и швырнул ее в помойку, туда, где и должны находиться отбросы человеческого общества. В ад.

Глава 1

Полгода в командировке. Хватит уже, наверное… тридцать семь лет, а ни семьи, ни детей! Только сестра. Она и есть семья. Ну и племянница, само собой. Умница, красавица – в Англии учится. Какого хрена в Англии? А вот поди ж ты, спроси у Вальки – какого хрена?! Услышишь много интересного! Но не очень приятного.

Ах, Валька, Валька! Бизнесменша! Или как там называют таких дам? А! Бизнесвумен! Нет, а чего – молодец ведь! Без мужика, в одиночку подняла бизнес, наладила – и магазины, и салоны красоты!

И его деньги там крутятся, все, что заработал за годы службы. М-да… заработал. Зарплата так-то неплоха, но… никак она не может компенсировать опасность – ежедневную, тягучую, к которой привыкаешь и к которой привыкнуть невозможно. А еще заработал – раны и контузию, которую получил пять лет назад, когда граната разорвалась в воздухе над головой. Посекло крепко, по башке врезало, но жив остался. Везунчик, одно слово!

Но когда-нибудь все-таки не повезет, когда-нибудь так жахнет, что полголовы в канаву! Нельзя постоянно испытывать судьбу на прочность.

Хватит. Рапорт – и боевой разведчик спецназа ГРУ отправится на заслуженный отдых. Выслуга есть – год за три, это что-то да значит. Набрал уже на пенсию. Ребят терять не хочется, а так бы давно ушел. Привычка, что ли?

Привычка, ага… привычка видеть везде врагов. Вот сейчас за углом что-то мелькнуло – следят? Подкрадываются?! Дозор?! И тут же, как холодным душем – дурак, да ты же в городе! В своем родном городе! Кто тут может подкрадываться?! Вон та девушка в коротких шортах, из-под которых выглядывают узенькие черные трусики? Или тот парень, который бежит, торопится, а в руке букет – к девушке, наверное…

Защемило в груди – никого! Ну, совсем никого, кроме Вальки! Никто не ждет, никто не встретит… Друзья?! Типа – боевые друзья, да? Чушь собачья. Какие друзья у разведчика? Приятели в лучшем случае. И то… теоретически. Когда тебя выбрасывают в джунгли с заданием… или не в джунгли, а наоборот – в пустыню, и вокруг тебя одни бородатые рожи, твое ранение – это смерть группы. Ведь если ты не можешь идти и соратники тебя понесут – им тоже кранты. А значит, одно – остаешься и выбираешься, как можешь. Или НЕ выбираешься, а устраиваешься за барханом и выпаливаешь бое-комплект, стараясь экономить патроны, забирая с собой на тот свет как можно больше любителей молоденьких гурий. Прикрываешь группу.

Так остался Васька Инин, так остался Петька Сиротин. Выстрелы – одиночные, короткие очереди, а потом взрыв. Все. Конец.

Никто не хочет попасть в плен к бородачам. Впрочем, и они тоже не любят объятий спецназа. Попался один такой… полевой командир. Случайно влетел – наткнулся на разведчика, – пришлось убирать. Как они с нами – так и мы с ним… пожалел он, что не умер сразу. Горько пожалел. Возможно, и о том, как резал головы христианам.

Николай вздохнул, встретился взглядом с продавщицей мороженого – молоденькой девушкой, видать, студенткой, подрабатывающей на каникулах, и та вдруг едва заметно вздрогнула. И что такого в нем? Мужик как мужик! Взгляд тяжелый? Так повоюй с мое, и не такой взгляд наработаешь! Шрам на щеке? Решила, что какой-нибудь там уголовник? А что, все может быть… «клешни» тоже в шрамах, лицо загорело до черноты, ну а гламурностью никогда не отличался – не баба же, в конце концов! Валька всю красоту себе забрала, а ему оставила худую, жесткую физиономию, крепкий костяк да стальные мышцы, способные свернуть в кольцо двадцатисантиметровый гвоздь. Зачем красота мужчине? Это гомики пусть о красоте заботятся, а ему нужно думать о том, как выжить!

Впрочем, хватит уже об этом думать. Пора остепеняться. Ей-ей, устал. И мерещиться стало, накрывает… паранойя! Никто об этом не знает – скажешь костоправу, тут же нахрен комиссуют. А что он умеет, кроме того, как прокрасться туда, куда никто не сможет пробраться, да убивать из всех видов оружия! И не только оружия…

Валька все водит к нему знакомых девиц – сватает, сводница чертова! Все надеется племянников потискать! А какие, к черту, племянники, когда он из командировки в командировку?

Ну да, дело нехитрое – сунул, не вынул, вот тебе и племянник, только дальше-то что? И будет пацан расти безотцовщиной! При живом отце! Нехорошо это. Совсем нехорошо. А если убьют? Кто сына-дочь воспитает? Нет, это было бы безответственно.

Улыбнулся продавщице, от чего та сделалась еще более подозрительной, даже злой. Ругнул себя – улыбка-то у него тоже еще та! Не улыбка, а оскал! Звери так улыбаются – вроде и весело, но клыки-то огромные, белые! Чует девчонка в нем зверя, хотя вот спроси ее сейчас – а что такого испугало в сорокалетнем прохожем? Чем он ее напугал? Так и не скажет же.

Но это все интуиция – люди подсознательно чувствуют опасность, и надо доверять своим чувствам. Если тебе кажется, что за углом стоит бородач с автоматом, – лучше поверить своему чувству и ошибиться, вылетев кувырком из дверного проема и зря потратив патроны, чем шагнуть за порог и оказаться без головы, как многие, кто не верит в предчувствия.

Вообще, предчувствие можно развить – как говорил некогда преподаватель в учебном центре. Предчувствие – это совокупность фактов, которые ты не сумел сопоставить прямым способом и которые обработало твое подсознание, выдав необходимый результат. Например, тот же бородач за углом разрушенного артиллерией дома воняет потом и насваем, но твой нюх не может определить этот запах сразу, не может сделать вывод на основании неуловимых молекул, попавших в ослабленный цивилизацией нос. Но подсознание отсортировало поступивший поток информации, и в голове тут же вспыхнул красный сигнал тревоги. Интуиция, предчувствие? Чушь! Опыт, вот и все.

Знакомая улица… прожил здесь долгие годы! Вначале – счастливые, а потом… потом погибли родители, отправившиеся на дачу в своей старенькой «девятке». У грузовика со щебнем отказали тормоза… Десять тонн щебня плюс одиннадцать тонн маза – никаких шансов. Родителей вырезали из легковушки с «козырным» номером А544АА.

Отец смеялся – достался номер, как какому-нибудь крутяку! На халяву! Счастливый номер!

Вот оно, счастье… хромое какое-то. Подлое.

Школа… В этой школе учился, отсюда бегал на тренировки – в девятом классе стал чемпионом города по боксу! Карьера, однако! Если бы тогда послушался тренера и занялся спортом профессионально – что бы тогда было? Может, сейчас жил бы где-нибудь… Хм-м… Где? Что-то, кроме Питера или Сочи, в голову ничего не идет. Даже представить нельзя, чтобы жить где-нибудь в Германии или Англии!

Дура Валька, ну зачем племяшку отправила к этим уродам! Что у нас, университетов хороших нет?! А там нахватается дряни какой-нибудь, наркоты, разврата! А то еще сделают из нее вражину, как многих, кто учился у пиндосов или в Европе: внедрят мысль, как хреново быть русской, как надо стыдиться своих корней, как правильно жить – толерантно, уважая права гомосеков и каннибалов! И будет вместо Нюски Дермуська! Это надо?

Отец хоть Родину и поругивал, но за нее всех бы порвал. И мама такая же была. Не зря он, Николай, пошел на сверхсрочную, ну а потом в офицерское училище. Родину защищать. «Есть такая профессия – Родину защищать!» – отец всегда аж глазами влажнел, когда слышал. И мама. А вот Валька…

Да ну что Валька – Валька молодец! Когда они вдвоем остались, она работала на двух работах, а у него, Кольки, все было! И поесть, и одеться, и лисапед! И телефон сотовый – что тогда было не у всех.

И с мужем своим разбежались из-за него – какому мужику понравится, если его жена заботится о своем брате больше, чем о благоверном? Ну и сбежал через год, оставив «подарок» – Нюську.

Так-то не Нюська – Нина, но ему нравилось звать ее так. Ей очень подходило – такая кнопочка была, вся в кудряшках, умненькая, говорливая! Эх, жаль, что она не его дочь! Такой дочерью только и гордиться!

Нащупал в кармане маленькую коробочку, улыбнулся – колечко с бриллиантом. Дорогое, наверное. У бородача в котомке было – видать, магазин ювелирный грабанул. А может, в квартиру к христианам вломился. Ему уже ни к чему, он сейчас гурий тискает или скорее всего в аду на колу корчится, а вот Нюське колечко с красным брюликом пригодится – она, как сорока, охоча до блестюшек. А ему, вояке, побрякушки не нужны. Жены нет, любовницы постоянной тоже. Пусть радуется девчонка!

Вальке тоже есть подарок – браслет с изумрудами, она любит зеленое. Рядом с колечком лежал, завернутый в клочок цветной ткани.

М-да… лучше девкам не говорить, как побрякушки достались. Не знают – и слава богу, носи на здоровье. А то начнут ныть о проклятиях, о всякой экстрасенсорной ерунде, в которую Николай никогда не верил и верить не собирался. Верить нужно в то, что реально, а не в придуманные досужими выдумщиками сказки.

Усмехнулся – какие, к черту, проклятия? Какие колдуны? Людей надо бояться, а не мифических волшебников! Хотя и людей бояться не надо – опасаться, это да, но чтобы бояться…

Хорошо все-таки, что войны нет! Солнце, ветерок, красивые девушки – жизнь хороша, и жить хорошо! Война где-то там, далеко – рвутся снаряды, гортанно кричат бородачи перед тем, как отправиться в райский сад, а тут… вот где рай! Особенно если выберешься из ада…

Шагнул за угол дома, и вдруг сердце захолонуло – у подъезда знакомые бабульки, все в темных платках, темной одежде. Тетя Маша с первого этажа, она его знала как облупленного с самого детства – увидела, отвела глаза. Потом что-то сказала, и все бабки, как один, повернулись к Николаю. Он подошел, ускоряя шаг, и обостренный слух услышал шепот:

– Как проклятие какое-то! То родители, а вот теперь она!

– Что случилось?! – спросил Николай деревянным голосом, лишенным и намека на эмоции. Он уже знал, что случилось, но не хотел в это верить. – Вы чего на меня так смотрите?!



Тетя Маша всхлипнула, вытерла глаза, потом плачущим голосом заговорила-завыла:

– Не успел ты, касатик! Коленька, да где же ты был-то?! Похоронили красавицу, похоронили ласточку нашу! Ой, беда-то какая! Беда!

– Что, что случилось?! – рыкнул Николай, и в глазах его потемнело, мир закружился, будто рядом жахнул стапятидесятимиллиметровый гаубичный снаряд.

– Покончила с собой твоя сестренка, – мрачно, дребезжащим голосом сказал Иван Сергеевич, бывший учитель математики, из третьего подъезда. – Утром сегодня схоронили. Вот с поминок идем, Ниночка поминки делает. Крепись, Коля…

Николай больше уже ничего не слышал. Он рванулся вперед, в подъезд, знакомый, как свои пять пальцев, пробежал по ступеням (ровно семьдесят пять на каждом лестничном пролете) и взлетел на пятый этаж. Валя скупила тут сразу три квартиры, объединила их в одну – блажь, конечно, но с другой стороны – он ее понимал. Родительская квартира – память. Она сейчас дом строила, но увязла в строительстве, с деньгами что-то лихорадить стало – в подробности не вдавался, бизнес – это не его дело. Она всем рулит, ей виднее.

Открытая дверь, запах щей, на столах – кутья, как и положено на поминках. Портрет Вали – молодой, улыбающейся, веселой.

Он помнил это фото – семь лет назад, вернувшись из очередной командировки, позвал Вальку с Нюськой погулять в городской парк. Катались на лодках, на каруселях, сидели в кафе, ели мороженое, разговаривали. Валька тогда пыталась ему впарить очередную претендентку на руку и сердце – врача-косметолога из салона красоты. Молодая женщина, приятная, фигуристая – они встречались около года, даже пожили вместе в квартире Николая, пока он не улетел в командировку. Вернулся через два месяца – записка и ключи: «Прости, но такая жизнь не для меня. Мне нужен муж дома». Он ей больше не звонил. Права она, что поделаешь?

Негромкие голоса, незнакомые лица – кто они, эти люди? Зачем тут? Суетятся, какие-то женщины ходят, разливают борщ, компот. Отвратительный приторный компот, коричневый, как глина, в которую закапывают покойников.

Николай ненавидел этот компот. Он возненавидел его на поминках родителей и ненавидел всю жизнь, как символ смерти, тлена, как символ разрушения счастья.

Нюська сидела с угла стола – молоденькая, красивая и потухшая. Черный платок, напяленный кем-то из бабулек-организаторов, контрастировал с блузкой и серыми брюками, светлыми, почти белыми. Валька ненавидела черный цвет, искореняя его везде, где можно, и приучила к тому свою дочь. Он для нее был символом смерти и напоминанием.

Когда Николай вошел в двери, бормотание стихло и все оборотились к нему, как и соседи пять минут назад на улице. Они будто чего-то ждали, лица, глаза, любопытство и сочувствие – искреннее и напускное. На поминках всегда бывают люди, которые желают на халяву поесть. Русский обычай это поощряет – чем больше знакомых и незнакомых помянут покойника, тем легче ему будет на том свете. С чего решили, что именно так и будет, – неизвестно. Просто решили, и все. Видимо, так легче принять факт того, что близкий тебе человек уже никогда не вернется назад, не сядет в свое любимое кресло, не обнимет, не прижмет к груди. Ни-ког-да. Страшное слово…

Нюська заметила его самой последней, она будто впала в ступор, глядя перед собой в пространство, а когда заметила – сорвалась с места, уронив стул, и бросилась к Николаю, ударив его кулаками по груди:

– Будь ты проклят! Проклят! Где ты был?! Где ты был, когда мама умирала?! Почему не защитил ее?! Почему?! Ты ведь говорил, что не дашь ее в обиду! Что всех за нее порвешь! А ты… а ты…

Она захлебнулась слезами, побелевший Николай обхватил ее за плечи, яростным, кинжальным взглядом обведя комнату по кругу. Глаза сразу потупились, взгляды уткнулись в чашки – люди сделали вид, что ничего не заметили. И тогда Николай увлек девушку в другую комнату – благо, что их было тут предостаточно.

Взгляд разведчика автоматически отметил, что в квартире неожиданно пусто – Валя любила загромождать комнаты диванчиками, диванами, тахтами, пуфиками и всякой такой мещанской ерундой, смеясь, говорила, что настрадалась в детстве, когда он сталкивал ее с единственного дивана напротив телевизора, и теперь отыгрывается за всю свою юность.

А еще она любила картины, скупала всякую дребедень, мня себя маститым искусствоведом – наивная, ей всучивали всякую мазню, то «под Айвазовского», то «под Врубеля», и она искренне считала, что этот кич стоит своих денег и что ее вложение с каждым днем растет в цене. Как ни странно – ей везло, и картины, которые Николай считал совершеннейшей дрянью, вдруг кто-то покупал, и прибыль, бывало, составляла тысячи процентов.

«Дурочкам везет!» – смеялся он, а Валя лишь хохотала и норовила выдать ему пендаля. «Высокие родственные отношения!» – как однажды, хихикая, определила Нюська.

Не было и каминных часов, купленных Валей где-то в деревне, совершенно случайно и глупо – зашла купить молока и увидела эту монументальную штуку, покрытую куриным пометом. Отремонтировали, отчистили – ей предлагали за них пять тысяч баксов, но Валя не отдала, считая, что часы стоят гораздо дороже. Скорее всего так и было.

Тут же заметил разбитое, перекошенное пластиковое окно – по нему будто кто-то ударил со всего размаха, тяжелым табуретом, проламывая сразу помутневший прозрачный пластик.

Не было люстры, которая висела в зале, вместо нее – пустой крюк, и с замиранием в сердце Николай понял – тут. Она повесилась тут.

В спальне Нюськи остался только старый стул с высокой спинкой да табурет – оба остались еще от родителей. Старые, но крепкие, как и многое из того, что делалось в советское время. Их давно следовало выкинуть, но рука не поднималась – на этом стуле любил сидеть отец, а этот табурет мама придвигала к столу, когда приходил кто-то из гостей. Дерево хранило тепло рук родителей, и выбросить их означало истончить и так уже тонкую нить, протянувшуюся в прошлое.

Николай усадил Нюську на стул со спинкой, сам уселся на табурет, широко расставив колени и наклонившись вперед, к заплаканному лицу, с которого слетел европейский лоск. Теперь это была просто зареванная русская девчонка, только что похоронившая маму. И плевать ей на всю Европу и Америку, вместе взятые! Пусть они сдохнут! Лишь бы мама жила…

– Что случилось, Нюся?! – максимально бесстрастно, подавив порыв крикнуть, спросил Николай. Его потряхивало, как перед боем, но железная воля подавила дрожь – как и обычно, как и всегда.

– Мама повесилась, – бесстрастно, пусто прошептала девушка. – Взяла и бросила меня! Бросила! Она меня бросила! И ты бросил!

– Я не бросал! Я был в командировке! – проскрипел зубами Николай. – Рассказывай по порядку! Ну!

Последнее слово он произнес яростно, выдохнул, будто жаром пыхнула огромная сталеплавильная печь, и Нина чуть отшатнулась, будто испугавшись его порыва. Потом вздохнула и так же пусто, бесстрастно начала рассказ:

– Она в долгах запуталась. Насколько я поняла – взяла большой кредит на что-то, на что – не знаю. Миллионы долларов! И ее кинули. Подробности мне неизвестны – ты же знаешь… знал маму, она насчет работы молчит как рыба. Мол – не твое дело. Ну вот… начали на нее наезжать – бандиты приходили. Коллекторы вроде как… соседи рассказали. Кричали, ругались. В общем – все очень плохо. Она записку оставила, что перевела на мой счет какие-то деньги, я еще не проверяла. Написала, что виновата передо мной и перед тобой, дядь Коль… Что вложила деньги и ее обманули, а теперь угрожают, и чтобы уберечь меня – она приняла такое решение. Вот и все.

– Господи, да почему же она ко мне не обратилась?! – простонал Николай. – Ну почему, почему?!

– Тебя не было, – просто сказала Нина и потерла лоб. – Да и что бы ты сделал? Денег у тебя нет, а у них все по закону. Эта квартира теперь не наша – мне уже сказали, приходили из коллекторского агентства, показывали документы. Она переписала квартиру на них. Машины тоже переписала – обе. И дом недостроенный с участком уже не наш. И магазины, и салоны красоты – все теперь не наше. Я нищая, дядь Коль. Ничего нет, дядь Коль. Вот пройдут поминки, и куда идти – я не знаю. У меня есть на счету пятнадцать тысяч долларов – она давно их положила, на проживание, на учебу, но на все время обучения не хватит. Буду работу искать. Чуть-чуть ты не успел, дядя Коля… Говоришь, почему к тебе не обратилась? Берегла, наверное. Как и меня. Она тебя всегда считала едва не сыном… мне иногда даже смешно было…

Нина вдруг зарыдала, уткнувшись лицом в ладони, а Николай растерянно подумал о том, насколько девочка была права. Точно, Валя всю жизнь считала его чем-то вроде маленького, несмышленого сына, о котором надо заботиться, иначе он сам о себе позаботиться не сможет. И неважно, что теперь он был майором спецназа, руки которого были по локоть или даже по плечи обагрены кровью врагов, для нее он все равно был Колюнькой, маленьким мальчишкой, который рыдал на плече сестры, когда родителей опускали в могилу.

Валя тогда не плакала – она только почернела лицом, ожесточилась и была похожа на хищную птицу, на ястреба, который защищает своего птенца. И горе тому, кто обижал ее Колюньку, – однажды она пришла в школу и едва не покалечила пацана-второгодника из параллельного класса, который регулярно преследовал Колю после уроков и на переменах, измывался над ним – как делают все ущербные, подлые людишки, неспособные ни на что хорошее в этой жизни. (Он потом был убит в бандитской разборке – много лет спустя. Закономерный финал. Беспредельщиков не любят нигде – в том числе и в криминале.)

После того как Валя едва не вырвала обидчику Коли глаза, а потом едва не откусила ухо его отцу – скандал бы несусветный, ее хотели судить, но после того, как на защиту отчаянной встали все родители обиженных негодяем детей, дело спустили на тормозах, а хулигана перевели в другую школу, куда-то на окраину, где его след и потерялся. Николай случайно узнал о его смерти из криминальной хроники, едва разглядев в заплывшей жиром морде убитого бывшего школьного недруга. Узнал его только по шраму, изогнувшему бровь вопросительным знаком, что в детстве придавало пацану вид глуповатый, недалекий и даже вовсе придурочный.

В тишине комнаты вдруг зазвучал телефон, и Николай с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть, – знакомая мелодия, такая стояла на аппарате Вали – «У природы нет плохой погоды». Мама очень любила этот фильм и эту песню, потому Валя поставила мелодию на трубку и не меняла ее с тех пор, как купила свой первый аппарат.

– Опять звонят! – с горечью сказала Нина. – Я им говорю, что мама умерла, а они угрожают, мол, вру я все, придумываю и что они пришлют своих парней, чтобы с нами разобраться. И со мной тоже – мол, меня будут насиловать кавказцы, а потом продадут в турецкий бордель. Представляешь, дядь Коль, они ведь названивают так сутки напролет! И они все время разные – то мужчины, то женщины, и говорить с ними невозможно – наглые, матом ругаются, орут! Как такое допускают в стране, а? Это же бандиты! Настоящие бандиты! Это они маму довели до самоубийства!

Нина замолчала, опустила взгляд, будто не решаясь сказать, помолчала секунд десять и наконец все-таки решилась:

– Дядь Коль, я не верю, что мама сама… – Она поперхнулась, закашлялась и сдавленным голосом продолжила: – Ее убили! Уверена! Ты же знал маму, она железная была! Ее не сломать было! Только убить! Не верю! А следователь говорит – никаких следов насилия. Мол, сама повесилась. И записка есть. Если бы ее убили, заставили написать записку – не стали бы упирать на то, что она была должна и ее довели до самоубийства. Придумали бы что-нибудь попроще – так следователь и сказал.

Смолкший было телефон снова зазвонил, и Николай требовательно протянул руку:

– Дай мне его. Пусть у меня останется, ладно?

– Дядь Коль… только это… ничего не надо, ладно? – Нина скривила губы, удерживаясь от рыданий. – Все равно ничего не добьешься, а тебя еще и посадят! И как тогда я буду? У меня же никого теперь, кроме тебя, не осталось! Никого, понимаешь? Совсем никого!

Николай принял трубку, не дрогнув ни одним мускулом лица. Сейчас он не мог себе позволить расслабиться, распуститься. Стоит дать волю чувствам, и… все проиграно. Бой проигран! Воевать нужно с холодной головой. И дурак он был, когда радовался тому, что здесь нет войны! Есть она! Только невидная, замаскированная, тихая, как чума, вползающая в здоровое тело. Допусти ее – и разложится организм, расцветет страшными гнойниками, умрет, превратившись в груду гниющего мяса. Заразу нужно выжигать огнем, если нет на нее другого лекарства, чтобы не заразились здоровые органы!

Он взял трубку, двинул по экрану пальцем. Дорогой телефон, хороший! Как это его не отобрали? Видимо, решили, что успеют, как-то ведь надо связаться с должником? Как-то надо названивать ночь-заполночь?

– Я слушаю, – ответил он бесстрастно, холодный, как айсберг, утопивший «Титаник».

– Ты кто? – Грубый голос в трубке напомнил ему о том хулигане из детства. Тот тоже любил подпустить глумливые, шпанские нотки.

– А кто вам нужен? – так же бесстрастно спросил Николай, не глядя на замершую Нину.

– Где Валентина? Где эта сука, которая денег нам должна? – Голос не церемонился в выражениях, ему было привычно плевать. – Ты кто, ушлепок?

– Я брат Валентины, Николай. И ее компаньон, – продолжил Николай, не обращая внимания на хамство звонящего.

– Бра-а-ат?! Компаньо-о-он?! Эй, чмо, вы когда со своей шлюхой-сестрой будете долг отдавать? Ты в курсе, что она должна еще тридцать миллионов?! И долг растет! Так когда отдашь?! И нечего кормить меня баснями про болезни и смерти – не отдаст, мы ее ваххабитам в яму спустим! А дочку ее Ниночку будем иметь хором, пока матку наизнанку не вывернем! А потом продадим в бордель! Турецкий бордель! Ты слышишь меня, чмо?!

– Я слышу вас. Куда можно принести деньги? Все не обещаю, но миллионов десять привезу. Наличными.

– Вот это другой разговор! – смягчился голос на другой стороне. – Ты нормальный мужик! Вези сегодня, раз так! А по остальному долгу тогда как? Когда?

– Десять отдам завтра – скиньте мне адрес, куда подъехать. Только все документами оформим…

– Конечно, конечно, все дадим! Приходный ордер, как полагается! – обрадовался голос. – Не переживайте, все оформим!

– Остальное в течение месяца, – продолжил Николай. – Нужно активы подчистить, собрать. Но только чтобы долг не рос. Подготовьте соглашение на эту тему.

– Конечно! Все подготовим! Без проблем! – Голос стал совсем мягким и даже ласковым. – Ну вот видите, всегда можно договориться! А вы прячетесь, а вы скрываетесь… мы же не звери какие-то, если вы к нам с душой, то и мы к вам…

– Адрес, куда везти деньги, скажите, – перебил Николай. – Где у вас контора, где будете принимать деньги?

– Офис? – слегка замялся собеседник. – Луначарского двадцать один, дробь два, корпус один, первый этаж, коллекторское агентство «Аргус». Во сколько вас ждать?

– В 17.00, – подумав, четко ответил Николай и нажал кнопку отключения.

– Дядь Коль, откуда у тебя такие деньги? – с недоумением и некоторым страхом спросила Нина. – Ты же на зарплату живешь!

– Были кое-какие сбережения, не переживай. – Николай успокаивающе кивнул и похлопал девушку по плечу. – Пойдем-ка мы с тобой домой. Нам предстоит многое сделать – ты ведь где-то теперь должна жить, так? Попробуем тебя по-быстрому выписать отсюда и прописать у меня – без прописки ты никто и звать тебя никак. Будешь жить у меня. Квартирка однокомнатная, но меня часто не бывает дома, так что я тебя не стесню. А там придумаем что-нибудь, разберешься со своим счетом… Кстати, а почему тебе эсэмэска не пришла, что мать перевела деньги? Обязательно ведь приходит!

– Да я сим-карту ведь сменила! У меня английская сим-карта! Она не привязана к банковской карточке!

– А в банкомате проверить не догадалась? – снова хмыкнул Николай, пристально вглядываясь в лицо Нины. – Тебе бы и выдало весь расклад!

– Честно сказать – мне не до того было, – призналась Нина, утирая глаза платком. – Пофиг на деньги! Понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Николай и встал с табурета. – Шагай, потом разберемся. А деньги на поминки где взяла? А! Ну да, понятно. Пойдем.

Они прошли мимо чавкающих, хлюпающих людей, не обращающих на них уже никакого внимания, вниз по лестнице, давя подошвами брошенные на землю цветы, и вышли на солнцепек, в тихий дворик, уже не казавшийся таким уютным. Ощущение было таким, будто кто-то пришел и вымазал все вокруг дерьмом. Возвращаться сюда больше не хотелось. Никогда. И ни за чем.

* * *

Они проверили карту Нюськи, денег было не так уж и много, но кое-что все-таки ей досталось – семьдесят девять тысяч долларов, ну и плюс то, что оставалось от похорон и поминок. Итого – около ста тысяч. Об обучении в Лондоне можно теперь забыть, но на жизнь, пока не найдет достойную работу, вполне хватит. Какую работу? Менеджером, дизайнером, в рекламном агентстве, тем более что училась Нюська именно по этому направлению.



Остаток дня потратили на прописку – обошлось довольно дорого, но ушлая паспортистка буквально за два часа сумела и выписать, и прописать Нину. Благо, что сегодня был рабочий день в паспортном столе – повезло.

Пятнадцатиметровая однушка Николая не вызвала у Нюськи никаких особых эмоций – она бывала здесь раньше, с матерью, правда, уже давно. Но с тех пор практически ничего не изменилось – телевизор только стал побольше да стиральная машина другой марки. А так почти пустое жилище со спартанской обстановкой – кровать, диванчик, в углу избитая мишень для метания ножей, в центре которой топорщатся десяток стальных «рыбок». Все привычное, все чисто утилитарное – никаких тебе фарфоровых кошечек или настенных эстампов. Видно, что человек приезжает сюда, только чтобы переночевать – как в гостиничный номер. Квартира и напоминала этот самый номер, убери отсюда здоровенную плазменную панель – и будет тебе номер где-нибудь в не очень провинциальной гостинице.

Николай отдал Нюське второй комплект ключей, а потом они вместе съездили на вокзал за вещами, которых было не так уж и много – две большие спортивные сумки, набитые всякой девчачьей всячиной, которую Николай старался не разглядывать. Неудобно, хоть Нюська и племяшка, которую видал во всех видах с самых что ни на есть карапузных лет, но все-таки взрослая девушка. Сколько ей сейчас? Двадцать лет? Или меньше?

Невольно усмехнулся – никогда не мог запомнить ни дней рождения, ни возраста родных и знакомых. Эти даты казались такими неинтересными, такими недостойными внимания, что мозг сам по себе заталкивал подобную информацию в самые далекие свои уголки.

Нюська долго плескалась в ванной, потом затихла, и Николай с тоской в сердце минут десять прислушивался к приглушенным рыданиям, сжимая в бессильной ярости огромные ладони. На него накатывали волны гнева, растворяющие, уносящие прочь все, что было наносным, приобретенным – законопослушность, готовность следовать приказам, уважение к власти. Но он держался. Негоже распускать нюни или давать волю гневу: гнев – совсем плохой спутник размышлениям.

Когда ты годами находишься в положении преследуемого, когда твоя психика днями, ночами, неделями и месяцами подвергается стрессу, когда ты ходишь по лезвию ножа, не зная, вернешься ли к родному порогу, – немудрено, если в сознании происходит некая профессиональная деформация. Разведчик должен принимать решение на месте, ведь от этого частенько зависит не только его жизнь, но и жизнь тех, ради кого он, как змея, ползает по джунглям или лежит закопанный с головой в горячий песок пустыни. Если тебя случайно кто-то обнаружил – ну просто даже пастух, перегонявший стадо баранов от одного пастбища к другому, или охотник, наткнувшийся на тебя в джунглях, – судьба этого несчастного предрешена.

Жестокость? Необходимость. Вот только потом снятся глаза этого пастуха, умоляюще протянувшего трясущуюся руку. И глаза мальчишки, неуверенно улыбнувшегося перед тем, как оборвалась его жизнь. Не сразу начинают сниться. Через год, пять лет, десять – у всех по-разному. И тогда ты понимаешь – пора уходить.

Вот только куда ты уйдешь от самого себя? Куда убежишь, привязанный, будто стальной цепью? Если только на тот свет. Но и это трудно. Человек, который привык побеждать, привык выживать в любых, самых нечеловеческих условиях, не может просто так взять и пустить себе пулю в лоб! Это мерзко. Это слабость, а слабость постыдна. Так учили его те, кто сделал из простого мальчишки Коли Зимина майора Зимина – разведчика, убийцу, боевую машину, специалиста по выживанию, лазутчика и диверсанта.

Николай подошел к полке, на которой выстроились пыльные книги, достал из початой пачки бумаг два листа, положил на письменный стол, стоящий возле окна. Нашел авторучку, с минуту чиркал ей по квадратику маленького желтого листка, пытаясь добыть из нее подсохший гель, наконец ручка все-таки расписалась, оставив на почерканной бумаге синие линии. И тогда Николай вывел на листе:

«Завещание.

Я, Николай Ильич Зимин…»

Остановился, подумал, поднялся, сходил, достал военный билет, снова сел за стол. Еще секунды три подумал, снова поднялся – подошел к сумочке, которую несла в руках Нина, открыл ее, заглянул. Нашел паспорт, подошел к столу и, не садясь, переписал все данные на листок. Вернул паспорт на место и продолжил писать, задумываясь на секунду, морща лоб, на котором пролегли ранние, глубокие морщины. Год за три – это не только выслуга лет по службе, это еще старение психики, да чего греха таить – и организма тоже. До сорока в разведке еще никто не дотягивал – или переходили на более щадящую службу, или увольнялись, или… гибли. Последних было гораздо больше.

На завещание ушло времени немного, все движимое и недвижимое – племяннице. Написанное собственноручно да с личной печатью офицера – вполне законное завещание, оспорить которое не сможет никто. Если это делать по закону, конечно. Квартира почти в центре – стоит немалых денег, на счету в банке – около трех миллионов, тратить некуда было, накопил. Машины не завел, одежду дорогую не покупал, женщин, которые высасывают финансы, как пылесос, – не имел. Вернее – имел, недолго, вот они его поиметь никак не успевали. Времени не хватало. Или, вернее, хватало – чтобы понять, что с таким, как Зимин, связываться бесполезно. Неперспективный мужчина. Женщины – они чуют по ветру не хуже зверей, сразу определяют, нужна им эта «дичь» или нет.

Второе завещание писал уже с листка, не задумываясь. Дописав, достал офицерскую печать, которой пломбировал свой сейф в рабочем кабинете, подушечку с чернилами – оказалось, что она высохла, пришлось побрызгать на нее из бутылки водки, початой еще полгода назад. Приложил печать, вдавливая ее в ладонь, подумал, намазал подушечку большого пальца правой руки – тоже приложил. На всякий случай, чтобы наверняка!

Затем уложил завещания в файлы, один экземпляр спрятал в бумаги письменного стола, другой заложил за ковер, на котором стоял стол. Все! Теперь нормально. Даже если с ним что-то случится – Нюська бедствовать не будет. Девка она головастая. Выкрутится – денег ей хватит на несколько лет безбедной жизни. Ну а если профукает – значит, такая ее судьба. Он, Николай, сделал все, что мог. И большего от него требовать не стоит.

Пошарил в столе, в потайном ящике, сделанном на заказ, – достал документы на квартиру, положил на полку. Оттуда же извлек нож-финку в потертых, старых ножнах. Этот нож он купил еще десять лет назад – отличная сталь, настоящий пуукко. Финны в советско-финскую войну очень ловко метали такие ножи, почему красноармейцам и предписывалось при встрече с финским бойцом слегка приседать – нож обычно шел прямиком в горло, а присев, ты получаешь его в каску, которую он пробить не может.

Николай виртуозно метал ножи – разведчику иначе и нельзя. Если не можешь вогнать клинок с десяти метров в затылок часовому либо тому, кого нужно убрать без лишнего шума, – что толку с того, что можешь незамеченным пролежать на открытом пространстве двое суток подряд? Диверсант, разведчик должен уметь владеть всеми видами оружия, но особенно теми, которые предполагают мгновенную и абсолютно бесшумную смерть противника.

«Рыцари плаща и кинжала» – не зря так всегда называли шпионов-лазутчиков. Меняются времена, меняются государственные строи, но лазутчики остаются всегда – будь это легендарные ниндзя, «морские котики» или разведка спецназа ГРУ – без тех, кто ползает, крадется и всегда возвращается с добытой информацией, не обойдется ни одна армия, ни одно правительство на свете.

Нож положил во внутренний карман джинсовой жилетки, висевшей на спинке стула. Больше никакого оружия у него не было – если не считать метательных ножей, выстроившихся в центре мишени. Он и финку бы не взял, но решил – пусть будет. Пригодится.

В отличие от представлений обычного гражданина, обывателя, далекого от действительности, окружающей боевого офицера, никакого огнестрельного оружия Николай дома не держал. Даже охотничьих ружей. Когда-то он очень любил пострелять, с удовольствием брал в руки новые модели огнестрелов, наслаждаясь их красивыми формами, хищным видом, радуясь способности того или иного ствола выбросить содержимое патрона с невероятной, почти космической скоростью. Теперь, по прошествии более десяти лет, он уже не любил оружие. И никогда не любил убивать.

И это только в плохом кино у офицера спецназа дома хранится арсенал всевозможного, часто самого современного оружия – на самом деле каждый шаг бойца, находящего на задании, контролируется теми, кому положено это делать. После выполнения задания сдается все оружие, все снаряжение, и тайно протащить «беретту» или какой-нибудь «дезерт-игл» совершенно невозможно. Да и не нужно. Не война ведь, зачем здесь оружие? В мирное-то время?

Николай поиграл желваками на впалых щеках, достал из жилетки коробочку с кольцом, браслет с изумрудами, положил их на стол. Тоже Нюське. Стоят эти штуки очень даже прилично.

Как протащил? Так не оружие ведь – почитай, трофей. Начальство не поощряло мародерство, но ведь это и не мародерство, забрать у духа или игиловца – разве это грабеж? Пачку-другую баксов, колечко, цепочку – тем более что часть трофеев перепадала и командирам… чтобы глаза закрывали. Нормальная практика, должен же человек как-то жить? Зарплата хорошая, да, но домик за городом на нее не выстроишь, а каждый день ходить между жизнью и смертью – как-то ведь должно компенсироваться?

В общем – оружие нельзя, а вот такие приятные мелочи можно. Только вот не так уж и часто они попадаются. Большинство из бородачей просто голодранцы, наживаются их командиры, эти же регулярно отправляются к гуриям на тот свет, не успев и как следует пограбить. Впрочем, а кого грабить-то? Кого можно было грабить – давно разграбили или же они сбежали от войны. Чудо, что попался такой вот «денежный мешок» – пачка баксов, около двадцати тысяч, побрякушки. Другое колечко отдал полковнику Семину – типа, для жены! Надо было видеть, как загорелись у него глаза – жадноват полковник-то… да и вообще мудак. Не настоящий офицер – кабинетник. И кто его поставил командовать разведкой? Впрочем, это теперь без разницы – кто поставил. Его, Николая, теперь это не касается. Совсем не касается.

Прислушался – рыдания стихли, журчала вода. Николай сдвинул брови, хотел встать – мало ли, что она там делает?! Не дай бог… Но вода перестала журчать, зашуршало полотенце, зашлепали босые ноги. Успокоился.

Задумался – правильное ли решение он принимает? А как же Нюська? С ней что будет? И тут же усмехнулся – Нюська, на минуточку, уже взрослая женщина! Небось и любовник есть, неизвестно какой по счету! В европах – там этому быстро учатся!

Впрочем – и в России тоже. Запад, он, как запах дохлятины, – пропитывает все, чего коснется. После девяностых молодые-ранние быстро выучили урок, преподанный им западной демократией. Это сейчас пошел возврат к истокам, к здоровому образу жизни – во дворах появились турники, брусья, на которых здоровые, чистые, не пахнущие табаком и пивом парни и девчонки крутят сальто. Это сейчас пропагандируют любовь до гроба, во главу угла ставят семейные ценности, а тогда… тогда – свободная любовь, отрицание извечных духовных ценностей, все, как там, в Лондонах-Парижах, в Нью-Йорках-Лос-Анджелесах. Спохватились наконец-то… только не поздно ли?

В общем – не пропадет Нюська. Не такой она породы! Зиминского рода, крепкого!

И тут же скривился – эх, Валька, Валька! Ну как ты могла?! Почему не дождалась?! И снова прошибла мысль – не сама! Точно – не сама! Не могла Железная Валька, как он ее в шутку называл, дезертировать, бросить их с Нюськой одних! Убили ее, точно.

– У природы нет плохой погоды… – ожил Валькин телефон, и Николай построжел лицом: снова они?! Точно! Они. Ведь сказал же – завтра!

– Слушаю… – Бесстрастный голос Николая впитался в трубку, и оттуда послышался резкий, какой-то скрежещущий голос девицы:

– Это кто? Мне нужна Федосова Валентина!

– Я ее брат.

– Брат? А куда делась должница?! Вы знаете, что она должна около тридцати миллионов рублей?! Вы вообще там башкой думаете?

– Думаем, – спокойно ответил Николай, вцепившись руками в крышку стола. Ему хотелось удавить наглую суку. Нет, не удавить – просто порвать ее на части! Вырвать руку, а потом этой рукой забить гадину до смерти!

Он даже представил эту картину и с минуту сидел, тяжело дыша, прогоняя красную пелену от глаз. Накатило. Опять накатило! Проклятая контузия…

– Да вы понимаете… С вами будем говорить не так… Вы пожалеете…

Наглая девица распиналась, заводясь от своих слов, но Николай ничего не отвечал, окаменев, похожий на статую мыслителя, высеченную скульптором Роденом. Наконец, он справился с собой и, перебивая разошедшуюся девицу, веско сказал:

– Вам что, разве не сказали? Я завтра, во второй половине дня, приезжаю в ваш офис, чтобы расплатиться за долг моей сестры. Что тут неясно? С какой стати вы названиваете мне ночь-заполночь?

– Мне ничего не сообщили… – слегка растерянно ответила девица и тут же нашлась. – Это ваша вина, что вам названивают по ночам! Вы испортили жизнь и себе, и племяннице! Кажется, ее Нина зовут? Видишь, мы все знаем! Так что давай-ка, не увиливай, оплачивай долг, а то непоздоровится всей вашей родне! Не только вам, уродам!

– Слышишь, ты… – Николай скрипнул зубами и снова сдержался, выпустив воздух шумно, будто прокололи шину. – Завтра в семнадцать ноль-ноль я буду в вашем офисе с деньгами! А сейчас – пошла на..!

Он отключил телефон и с минуту смотрел на него, ожидая – зазвонит или нет. Когда плеча коснулась рука – он не вздрогнул, шаги Нины Николай услышал давно, но, занятый беседой, не хотел отвлекаться.

– Опять они?! – Голос Нины дрожал, и Николай подумал, что Нина сейчас расплачется. Но девушка сдержалась и села на диван, целомудренно прикрыв колени полами халата. Совершенно автоматически прикрыла, и Николаю это понравилось – не совсем, видать, развратила племяшку проклятая Европа, стесняется сидеть перед мужиком с голыми бедрами по пояс, даже если этот мужик родной дядька, который знает ее как облупленную. Приличия должны быть!

Николай молча посмотрел на нее, задумался – стоит оно того или нет? Ломать свою жизнь, считай – спускать в канализацию? Ведь не простят. Несмотря на то что он орденоносец, заслуженный офицер с безупречной биографией. Ведомство тут же от него отступится – зачем им преступник? Одно дело – убить ради государства, по приказу. И совсем другое – по собственной инициативе. А в том, что придется убивать, – Николай не сомневался. И надеялся, что придется. Кто-то должен ответить за смерть Валюхи! Должен! Иначе нет в мире справедливости!

– У тебя есть телефон следователя? – спокойно спросил Николай, не обращая внимания на то, как прыгали губы Нины. – Запиши мне его. И я должен тебе кое-что рассказать…

Он около получаса разговаривал с Ниной – показал ей, где лежит завещание, сказал пин-код банковской карты, мол – так, на всякий случай! Если с ним что-то случится. Нина тут же все поняла – умненькая девочка. Начала плакать, ругаться – даже матом. Он пригрозил нашлепать ей по губам, а потом вымыть их мылом – если не перестанет так выражаться. Тогда Нина успокоилась и еще с полчаса убеждала, что следствие разберется, что не надо делать ничего «такого» – чего именно, она не знала, но… скорее всего представила, как дядя Коля приходит в офис коллекторов и бьет им морды, а потом его сажают за «хулиганку», увольняют со службы. Глупенькая!

Николай заверил ее, что ничего такого и в помине не будет, он не собирается в тюрьму за избиение каких-то уродов. Просто поговорит с ними, попытается выяснить – откуда ноги растут у ситуации. И передаст все сведения следователю.

Врал, конечно. Уж чего-чего, а следователю передавать он ничего не собирался. Более того – решил, что нужно держаться от правоохранительных органов как можно дальше. Вначале он хотел встретиться с теми, кто ведет дело, поговорить, прочитать записку Вали, но потом передумал. Нет уж… нужно заходить с другого конца. Менты ничего никогда не решают без больших бабок смазки либо без приказа сверху. По крайней мере – по таким делам. Рейдеры умеют налаживать контакты с правоохранителями, потому и живут долгие годы безбедно и в свое удовольствие. Деньги – они решают все. И будут решать, пока существуют денежные мешки и преступления, которые можно заклеить зелеными купюрами.

На одной чаше весов – безупречная служба, ордена, ну и… все. Все. На другой – а что на другой? Что он сделает, когда найдет убийц Валюхи? Мамы Вали, как он ее называл в детстве!

Ах, суки, вы суки! Должны, обязательно должны ответить! И не на том свете – на этом! Иначе не будет ему покоя – нигде. Кончилась служба. Отслужил Родине. Хватит.

Теперь служу себе. И Вале.

* * *

Он ушел рано утром, когда Нина еще спала, свернувшись калачиком на диване. Николай постоял рядом – неслышный, безмолвный, как тень. Увидит ли ее еще когда-нибудь? Кто знает… Даже если ему удастся уйти от погони, придется скрываться долгие годы, до тех пор, пока не уляжется шум и не закончится срок преследования. Как будет жить эти годы – он не задумывался. Проживет как-нибудь. Выживал и не в таких условиях. Растворится в толпе, окрасится в ее фон, станет одним из них: мимикрия – это способность, вырабатываемая у любого разведчика.

Исчезнуть можно. Сменить документы, уехать далеко-далеко – на перекладных, без билета, как туристы-автостопщики. Деньги? Деньги всегда можно достать. Например, ограбить магазин, если понадобится. Что ему обычные районные менты? Ему, волкодаву, который бился в одиночку против десятков бородачей, обстрелянных, тренированных, не боящихся смерти!

Только вот не хочется убивать этих ментов. В чем они виновны? Честно исполняющие свой служебный долг… Разменять свою жизнь на десяток-другой служак, которых дома ждут дети, жены? Плохо это.

Но все потом. Вначале цель, а уж потом размышления о смысле жизни. Хватит самокопания, майор Зимин! Никогда тебе не стать полковником… И обычным человеком тоже.

До обеда бродил по улицам города – поел в небольшом кафе, где подавали восточные блюда, посидел на веранде небольшой, чистенькой пивнушки, медленно потягивая ледяное пиво.

После обеда походил по дорожкам городского парка – вспоминал, как гулял здесь с родителями, с Валюшкой, а потом – с ней и с Нюськой, маленькой кнопкой, все время норовившей удрать в кусты и громко возмущавшейся, когда ее отлавливали влет.

По глади большого пруда и по протокам между озерцами медленно проплывали гребные лодки со смеющимися парочками, в воздухе разносился запах пончиков, шаурмы, шашлыка и пряностей. Кричали, визжали от восторга детишки, вцепившиеся в поручни карусели, прижимаясь к улыбающимся папам и мамам.

Родители рядом! Солнце! Карусель! Мороженое!

Ну разве это не счастье?! Тогда что такое счастье?!

Николай впитывал, запоминал, будто видел все в последний раз. Скорее всего так и есть. Если он не сможет уйти после выполнения акции – его убьют. Так всем будет проще. Потом соорудят версию – мол, сошел с ума после контузии, так что… Головы, конечно, полетят. Вернее – погоны, хотя для многих из Министерства обороны погоны и головы суть одно и то же.

Семин точно слетит – и поделом. Болван все-таки, хотя и не злой мужик. Лучше такой, чем тот, кто ради своей карьеры бросает на абсолютно безнадежное дело. Хотя… Семину прикажут – он кого угодно хоть в ад зашлет, слова поперек не скажет. Это правила игры, раз послали на смерть – значит, не трепыхайся и умри с честью.

Слава богу, когда сменился министр обороны, атмосфера постепенно изменилась. Теперь уже не дают тупых, безумных приказов. Все-таки зависит от того, кто стоит на самом верху – он подбирает замов, те – своих замов, и так донизу. Если вверху идиот, самодур, жирный ворюга – то и по вертикали, сверху донизу, будут одни ублюдки. За исключением тех, кто служит не на страх, а на совесть. Но что могут сделать совестливые, когда им отдают глупый приказ? Отказать нельзя – это вам не ООО какое-нибудь и не палатка с шаурмой. Это армия! А в армии не забалуешь. Приказ должен быть исполнен.

К офису коллекторов поехал на маршрутке, точно рассчитав время, чтобы прибыть за полчаса до срока. Нужно было осмотреть местность, спланировать пути отхода. Так-то он примерно представлял, что находится вокруг и куда нужно бежать, но лучше убедиться заранее.

Давно уже здесь не был, и все могло измениться. По городу – везде новостройки, то асфальт кладут, то плитку на тротуары, а то вместо старых, дореволюционных зданий вдруг возникает офисная башня на пятнадцать этажей. Кажется, только вчера ничего не было, и вот сверкает алюминиевыми панелями облицовки, мрачно смотрит в мир черными глазами затемненных окон. Прогресс, однако, дома растут быстро, как грибы.

Разведчик, диверсант должен знать местность, где проводится операция, досконально. Хотя… какой он сейчас разведчик? Как только пройдет информация, что Зимин замешан в преступлении, его тут же уволят – задним числом, без каких-либо сантиментов. И у его группы появится новый командир. Семашко, скорее всего. Дельный парень и в капитанах уже засиделся. Пора ему на повышение.

Николай вздохнул, посмотрел на часы. Сейчас уже почти никто не носит часы – только бизнесмены, желающие понтануться крутыми «бочатами», чиновники, которым нужно отключать телефон на заседании, да вот такие, как Зимин, прекрасно знающие, как легко отследить человека по сигналу его аппарата. Потому он не просто выключил телефон, а еще и разрядил, вынув батарею. Как разрядил и телефон Вали.

Твари звонили ночью еще три раза – он видел пропущенные звонки. Звонок на трубке отключил – подозревал нечто подобное.

Ровно без пяти минут Зимин шагнул на крыльцо офисного здания, над которым красовалась огромная вывеска «Банк Сельхозинвест». Само собой – Николай еще вчера пробил адрес, в котором находилось коллекторское агентство, и не удивился, когда оказалось, что здание принадлежит банку. Где быть специалистам по выбиванию долгов, как не рядом с теми, кто заманивает лохов в свои сети, подсовывая кабальные договоры, в которых если от клиента и не требуют расплачиваться своими органами, то вполне допускают любой, даже такой способ оплаты вздувающихся, как на дрожжах, долгов.

По большому счету банку совершенно до фени, где лох возьмет деньги на оплату кредита – заработает, украдет или убьет соседскую бабушку, – лишь бы его не преследовали быки-коллекторы, лишь бы не били, не угрожали, не встречали перед дверью, ломая ребра и выбивая зубы. Слабый человек кончает с собой, ища в смерти укрытия от негодяев, отравивших ему жизнь, люди посильнее духом перекладывают свои проблемы на других, пытаясь отнять деньги у них, и цепочка зла тянется все дальше и дальше, опутывая слои общества ядовитой удавкой, конец которой находится на самом верху, во властных структурах, попустительствующих откровенному грабежу самых бедных слоев общества.

Впрочем, грабят не только бедноту. Для таких, как Валентина, свои кредиты, не такие маленькие, смешные, как те, что выдавали в ларьках с надписью: «Шустроденьги». Тут речь шла уже о миллионах, и не рублей, а долларов. И ничего не значили бумажки, подписываемые несчастным предпринимателем, которому предложили «выгоднейшую» сделку, в результате которой деньги, взятые под огромные проценты, прокрутятся и вернутся за считаные дни. Бумажки – прах. Их можно и подменить, а лучше – составить так туманно, что судья, должным образом мотивированный рейдерами, обязательно вынесет решение в их пользу.

С такими лохами работают замечательные психологи, обладающие даром красноречия на уровне легендарного адвоката Плевако, используются психотропные средства, ослабляющие волю клиента, делающие податливым к уговорам, и даже экстрасенсы-гипнотизеры, внушающие человеку то, во что он никогда бы не поверил, будь в здравом уме и ясной памяти.

Этот конгломерат, преступное сообщество, образовался еще в «лихие девяностые», когда и набрал силу, напитавшись деньгами, как болото напитывается дождевой водой. Дождь из миллионов зеленых бумажек, пролившийся на банк «Сельхозинвест», обогатил многих, допущенных «помочить клювик» в денежном потоке. Здесь, в неприметном, обычном офисном здании, крутились сотни миллионов, миллиарды долларов. И что для хозяев этого государства в государстве жизнь какой-то там бизнесвумен, если нужно забрать у нее пяток магазинов да два салона красоты, приглянувшиеся одному из заместителей председателя акционерного общества «Прогресс-Инвест», которому, собственно, и принадлежал банк. Нет, заместителю принадлежал не весь банк, но часть. Хороший, серьезный пакет акций.

Зачем вдруг олигарху понадобились магазины, салоны красоты? Ну… во-первых, это деньги. Хорошие деньги. А они на дороге не валяются. Вернее, валяются, надо только нагнуться и подобрать – как сейчас.

Во-вторых, если твоей любовнице вдруг захотелось стать бизнесвумен, изобразить из себя маститую бизнес-леди – почему бы не сделать подарок девочке? Хорошая девочка, безотказная! И не брезгливая, что немаловажно. Затейница!

Ничего этого Зимин не знал. Нет – он знал, конечно, и про рейдеров, и про преступность, пронизавшую все слои общества, но по большому счету его это не касалось. Он делал свое дело, служил Родине, а она уже пускай разбирается с паразитами, копошащимися в ее внутренностях. В последние годы крепко взялись – даже губернаторов сажают! Дойдет очередь и до других тварей, сосущих кровь из здорового тела государства. По крайней мере, Николай на это надеялся.

Не знал он другое – что на самом деле случилось с Валентиной и кто в этом виноват. Но надеялся, очень надеялся все это вскорости узнать.

Коллекторское агентство располагалось прямо у входа, дверь – не доходя до турникета со стоящими возле него и сидящими в будочке одетыми по западному образцу охранниками.

За турникетом – банк, и вход туда только по пропускам, удостоверениям или в сопровождении сотрудников банка – так было сказано на плакатике у внутреннего телефона.

Система знакомая, Зимин много лет попадал к своему кабинету именно так. Впрочем, в этом кабинете он бывал не так уж и часто – рапорт написать, отчет соорудить. Боевой офицер не засиживается по кабинетам. По крайней мере, пока он в состоянии работать «на земле».

Золотая табличка на двери, за дверью – длинный зал, в котором сидит человек двадцать, не меньше. Отгорожены друг от друга прозрачными пластиковыми перегородками, из-за которых доносится еле слышное бормотание. Зал гудит от голосов – работа бьет ключом. Должников – море, работы тоже – море. Возле каждого из обитателей пластиковых ячеек лежат по три-четыре телефонные трубки, плюс на столе аппарат дозвона, автоматически отправляющий запись голоса должнику. Система налажена и работает без сбоев. Конвейер!

Навстречу Николаю вышел крепкий парень одного с ним роста – где-то около ста восьмидесяти пяти сантиметров, – вгляделся в незнакомца, спокойно, но настороженно спросил:

– К кому?

Николай осмотрелся, окинул взглядом говорящего. Напарник охранника сидел за перегородкой, преграждающей путь входящему. Судя по всему, перегородка была пуленепробиваемой – толстое стекло, барьер из металла, покрашенного под дерево. На первом охраннике, на поясе – пистолет в кобуре, резиновая дубинка, шокер и баллончик с перцовым газом. Вооружен вполне добротно, да и сам – крепок, то ли бывший спортсмен, то ли просто протеиновый качок.

Второй охранник отложил журнал, внимательно следит за происходящим у входа, непроизвольно щуря глаза, будто ждет каких-то неприятностей. Оно и понятно – если занимаешься рэкетом, жди, что к тебе заявятся разъяренные клиенты или их родственники, доведенные до отчаяния круглосуточным прессингом негодяев. А тут является некий мужик, с лицом, на котором можно орехи колоть, смотрит волчьими глазами, будто выбирает жертву, – и чего следует от него ждать? Ясно, что ничего хорошего!

– Мне назначили встречу на семнадцать ноль-ноль, – тяжело, бесстрастно сказал Николай, не глядя в глаза охраннику. – Моя фамилия Зимин. Сестра, Валентина, задолжала, так я пришел расплатиться. Кто тут старший? Я буду говорить только со старшим.

– Оружие есть? – нелюбезно спросил охранник, потянувшись за металлоискателем. – Все металлическое на стол! Потом заберете.

Николай едва не поморщился – нужно было предположить, что так будет. Не надо было брать с собой финку – теперь насторожатся!

И точно – увидев нож, охранник слегка расширил глаза, посерьезнел еще больше и, кроме поиска металлоискателем, ощупал Николая сверху донизу. Осмотр его явно разочаровал – может, он надеялся найти что-то посерьезнее? Ничего не сказав, махнул рукой и повел Зимина в глубь зала.

Никто не обращал внимания на посетителя – не он первый, не он последний. Мало ли должников приходят на «разбор»? Колл-центр гудел, как гнездо лесных пчел, и так же, как пчелы, каждый из этих парней и девушек собирал свой мед в копилку «улья». И судя по всему – успешно собирал.

Охранник остановился возле двери, на которой не было никакой таблички, кивком указал Николаю на кожаный диван, стоявший под небольшим эстампом, висящим на стене, и, не обращая внимания на смирного, не вызывающего опасений посетителя, исчез за массивной темной дверью. Появился он через минуту, выглянул из двери, снова молча поманил рукой, как собачку, ожидающую хозяина. Николая это не задело. Его сейчас вообще ничего не задевало. Он вошел в состояние «бой», когда все подчинено одному – выполнить задание и выжить.

За дверью был еще один зал – поменьше, со столами, расставленными вдоль стен и в центре комнаты. Стояли компьютеры, за ними – молодые и не очень – крепкие мужчины, по виду которых можно было легко определить, что они вряд ли разбираются в литературе, искусстве, музыке (если это только не лагерный шансон), но хорошо знают, как пользоваться ножом, бейсбольной битой и бутылкой с зажигательной смесью.

Боевиков было человек десять – двое или трое мельком посмотрели на Зимина, остальные продолжили заниматься тем, чем и занимались до его прихода, – лазили в Сети, пили чай, смеялись, дремали на кожаном диване, закинув ноги на круглый пуфик. Обычные ребята – если забыть о том, чем они занимаются. Вышибалы долгов, безжалостные, наглые – но для кого-то свои, родные, любимые. Здесь жизнь одна, дома жизнь другая – и они редко смешиваются друг с другом. Как и у Николая, например. Те, кого он лишил жизни, тоже вряд ли назвали бы его хорошим парнем.

Он тут же одернул себя – это совсем другое дело! Воевать за Родину – это одно, а мучить, пытать людей, чтобы выбить из них поганые бумажки, – совсем другое! И не надо ныть о том, что «сами виноваты, не надо было долгов делать». Кредитная система в России давным-давно превратилась в рэкет, когда должника опутывают договорами, заставляя выплачивать невероятные, по мировым меркам, проценты! Нигде в мире нет таких процентов, как в России! Только у мафии, у бандитов. И кто тогда работает в банках, как не грабители и их пособники?

– Сюда давай! Да чего ты нога за ногу тащишься?! Как в штаны наложил! – вдруг рявкнул сопровождающий, возможно, для того, чтобы на людях, при этих крутых парнях показать, как он сам крут. В комнате кто-то грубо хихикнул и прокомментировал:

– Руслан, да он небось на самом деле в штаны наложил! Пусть придерживает штанины, чтобы говно не вывалилось! А то я чай пью как раз, противно!

Все захохотали, и охранник, довольно ухмыльнувшись, толкнул дверь с табличкой «Директор агентства «Аргус». Прохоренко В. С.».

Прохоренко В. С. сидел за столом, вольготно развалившись, глядя в экран телевизора, висевшего на стене. Транслировали футбольный матч, и он живо переживал, возмущенно хлопая ладонью по столу и досадливо покрикивая, когда футболисты делали то, что он считал глупым и бездельным. На Николая и его спутника он не обратил ровно никакого внимания, и Зимину показалось, что это слишком уж нарочито. Знает ведь, что к нему сейчас идет должник для беседы о погашении долга, значит – хочет поставить на место. Значит – хочет указать, у какой параши место этого лоха. Это нормально. Поставить противника в неудобное положение, сбить с толку, оказать психологическое давление – обычные действия в условиях боестолкновения.

Охранник уселся на диванчик позади Николая, видимо ожидая, что тот останется стоять, как нашкодивший мальчишка, но Зимин спокойно подошел к стулу, стоявшему чуть поодаль, у шкафа с папками, и сел, заложив ногу за ногу, расположившись прямо перед столом Прохоренко, продолжавшего изображать неподдельный интерес к совершенно неинтересному матчу. Играли турки с кем-то там. Неудачный выбор.

– И кто тут у нас? – преувеличенно добродушно спросил Прохоренко, обращая монаршее внимание на посетителя. – Что, должок сестры принес? А где большая сумка? Где деньги? Или ты пришел мне на мозги капать?

– Шеф, он с ножом пришел! – подал голос охранник. – Прикинь, финарь такой, козырный! По ходу, почикать нас хотел!

– Почи-и-икать?! – Прохоренко укоризненно покачал головой и сделался серьезным. – Нехорошо-то как! Неправильно это! Ну что молчишь, придурок? Когда должок отдавать будете?!

– Я бы хотел увидеть документы, – бесстрастно ответил Николай. – Кредитный договор, договор переуступки прав, хотел бы понять, откуда взялась такая сумма. А потом уже поговорим о возврате долга.

– Договор? – не удивился Прохоренко. – Есть договор. Только показывать тебе мы не обязаны. Ты кто такой вообще, чтобы перед тобой документы раскладывать? Пусть сестра приходит и смотрит договор. Или лучше на свой посмотрит и тогда поймет, откуда взялась такая сумма. Ты ведь сказал, что придешь оплатить долг. И где деньги? Где, спрашиваю, деньги? За свои слова надо отвечать! Руся, обыщи его – пошарь по карманам, может, он там деньги спрятал. В баксах. Или евро. Ну и документики посмотрим, раз пришел.

Зимин посмотрел в широкое лицо Прохоренко – мужик как мужик, губастый, толстощекий, плечистый. Бывший спортсмен? Похоже, что из ментов – никаких наколок на руках, речь правильная, но с налетом уголовного флера. Но как говорится – с кем поведешься…

Через минуту на столе Прохоренко лежал военный билет, и он внимательно читал то, что в нем написано. В военнике, само собой, не отражалась воинская специальность, только звание, номер части, ну и следы карьеры, если можно ее так назвать.

– Майор? – Прохоренко внимательно посмотрел в лицо Зимина, прищурился. – Поучаствовал, да? А что же такой смирный, как овца? Я уж думал, придется тебя утихомиривать, а ты вон как, на все согласен! Так что же с деньгами? Раз ты пришел – у тебя есть какое-то предложение, так? Выкладывай, обсудим.

– Я хочу знать, кто убил Валентину, – бесстрастно сказал Зимин и, протянув руку, быстрым, неуловимым движением выхватил военный билет из рук опешившего Прохоренко. – Это сделали твои люди? Ты прикидываешься, что не знаешь о ее смерти? Или на самом деле не знаешь, что она умерла?

– Умерла? Так это все-таки правда? – неподдельно удивился Прохоренко, и лицо его страдальчески скривилось. – Вот же черт! И чего он творит…

Прохоренко спохватился, кинул быстрый взгляд на Зимина, будто проверяя, заметил тот или нет, убедился, что майор не отреагировал, и продолжил, задумчиво покусывая нижнюю губу:

– Ну что же… умерла – так умерла. Есть наследники. Дочь, например. Есть квартира. Салоны красоты. Магазины. В любом случае мы свое возьмем. Так что советую не ерепениться и отдать то, что нам причитается.

– Нет ничего. Перед смертью она все продала. И денег нет, – негромко ответил Зимин, боковым зрением следя за охранником, молча сидевшим на диване. – Я хочу знать, кто все это затеял. Кому понадобился бизнес моей сестры.

– Да мало ли что ты хочешь знать! – раздраженно буркнул Прохоренко, постукивая пальцами левой руки по столешнице стола красного дерева. – Испортил ты мне настроение! Вся работа прахом! Так, вот что – ты пришел ведь расплачиваться? Так давай, расплачивайся! Чего языком трепал, время мое тратил?! Ну?! С карты переведешь? Бумагу подпишешь на всю сумму ее долга?

Зимин встал. Охранник тоже – сделав шаг вперед, за спину майора. Прохоренко с любопытством окинул взглядом Зимина с головы до ног, будто чего-то ожидая. Чего? Это Николай узнал через секунду.

Охранник уцепил Зимина за плечо могучей ручищей, рывком его развернул и нанес удар в солнечное сплетение – коротко, профессионально, отработанно. Вернее – попытался нанести, потому что в последний миг майор успел развернуться вполоборота, и кулак только скользнул по твердому, как доска, животу спецназовца. Ответный – короткий, быстрый тычок в горло заставил охранника захрипеть и упасть на колени. Шаг – голова в захвате, шея на сгибе локтя. Быстрое движение – треск! Охранник мешком свалился на пол так, будто из него вынули кости. Все. Рубикон перейден. Теперь дороги назад нет.

– Не будешь ты ничего брать с наследников, – мягко, почти с улыбкой сказал Зимин, шагнул вперед и вынул из руки Прохоренко пистолет, затвор которого тот судорожно пытался передернуть. – А патрон надо держать в стволе. Иначе не успеешь. Вот как сейчас!

Прохоренко тяжело задышал, баюкая руку с вывернутыми, искривленными пальцами, покраснел и с ненавистью уставился на майора:

– Ты ведь отсюда не уйдешь! Дверь заблокирована, все происходящее пишется на камеру, сейчас сюда войдут парни и переломают тебе все кости! На законных основаниях! На что ты надеешься?!

Зимин отщелкнул магазин пистолета, посмотрел на тупые кончики пуль, снова вогнал в рукоять. Отодвинул затвор, убедился – патрон в патроннике. И тогда перегнулся через стол, быстро, жестко ударил Прохоренко в висок кулаком с зажатым в нем «макаровым», после чего директор коллекторского агентства закатил глаза и сполз по спинке кресла.

Майор шагнул к двери и встал сбоку, приготовив руку на уровне груди.

«Гости» не заставили себя ждать. Первым влетел второй охранник, держа в одной руке дубинку, в другой – готовый к работе шокер. Мордоворот тут же свалился на пол с разбитой в кровь, вогнутой в череп переносицей. Он умер мгновенно – кости черепа, раздробленные страшным ударом, вошли ему в мозг.

За ним показался тот самый парень, который пил чай во время прохода Зимина по кабинету. Этот, видать, насмотрелся голливудских боевиков и, держа оружие двумя руками, как-то глупо, по-крабьи вполз в кабинет в полуприседе, изображая из себя то ли Сталлоне, то ли Крутого Уокера. Пистолет вылетел у него из рук, будто выброшенный пружиной, затем лег и его хозяин, с проломленным рукоятью пистолета виском. Несколько секунд он дергался на полу, хрипя, суча ногами, но Зимин на это уже не смотрел – он рывком выбросил свое тренированное тело за порог, туда, где суетились, вооружаясь, несколько коллекторов.

И началась бойня!

Никаких красивостей, никаких кунг-фу и карате, задирания ноги выше головы и бросков через бедро – жестокие, короткие удары, мгновенно убивающие, выключающие сознание. Каждый из ударов и захватов дробил, ломал, выворачивал суставы – противник должен быть мгновенно нейтрализован, гарантированно, чтобы не смог больше участвовать в поединке. И лучше – ни в каких поединках вообще. Никогда.

Через минуту здоровые, крепкие, злые парни, привыкшие калечить людей, сами превратились в беспомощных калек, и возможно – навсегда. Возможно – потому что Зимин не собирался оставлять за спиной пусть раненого, но живого врага. Хороший враг – мертвый враг.

Он подобрал с пола пистолет, который отобрал у Прохоренко (пистолет мешал ему в схватке, а шум поднимать пока не хотелось), сунул в карман жилета, поднял и еще один – такой же потертый, видавший виды «макаров», – проверил магазин, удостоверился, что это не травматика, а настоящий боевой пистолет, загнал патрон в патронник. Сунул «макаров» за пояс джинсов сзади. Проверил дверь – она и правда была закрыта. Щелкнул замком, вышел в колл-центр.

Здесь все было по-прежнему. Парни и девушки, увлеченные запугиванием должников, даже не заметили того, что оба охранника исчезли, что посетитель ходит по залу один, без сопровождения. Только одна, дебелая блондинка лет тридцати с туманным взором под наведенными краской бровями, проводила его недоуменным взглядом и снова окунулась в работу, выбросив из головы лишние мысли. Что бы там ни происходило – это не ее дело. У нее – своя работа, у охраны – своя, у оперативников-коллекторов – другая. Она деньги получает не за то, чтобы разглядывать каких-то уродов, приходящих сюда каждый день буквально стадами. Бараны!

Зимин заглянул в ящик, где лежала его финка, сунул ее в карман. Затем взял связку ключей и запер выходную дверь. Она была стальной, тяжелой, сейфовой, способной выдержать удары пуль легкого стрелкового оружия. Заперев, сунул ключи в карман и вернулся в комнату к оперативникам.

Двое из них уже очнулись и негромко стонали, держась руками за ушибленные места. Зимин подошел к первому, достал из кармана и из ножен финку, перехватил ее поудобнее и воткнул в глаз раненому. Второму – несколько раз быстро и точно вонзил нож в сердце.

Та же участь постигла и остальных – Зимин методично обошел каждого из коллекторов и вонзил в них выпачканную кровью финку, стараясь действовать наверняка.

Напоследок воткнул нож и в мертвых охранников – мало ли, вдруг они только кажутся мертвыми. Получить по башке в самый ответственный момент, сорвать операцию – это не для диверсанта.

Запер дверь оперативного отдела, отрезав его от внешнего мира, и сосредоточился на главном – пора было допрашивать пленного. Задача нелегкая – Зимин не любил пытать «языков», но что поделать, если по-другому их не разговорить? Диверсантов учат, как вести допрос третьей степени, они прекрасно знают, где у человека болевые точки – на теле и в душе.

Глава 2

С трудом разлепил глаза, веки налились тяжестью, будто на них привесили гири. На стуле напротив сидел мрачный мужчина лет сорока, с худым, жестким, будто топором вырубленным лицом. Глубоко запавшие в глазницы на загорелом дочерна лице темные глаза смотрели исподлобья, будто хотели взглядом проникнуть прямо в мозг.

Прохоренко дернулся, застонал – кисти рук как током прошибло. Больно! Еще раз дернулся и осознал, что руки связаны сзади, ноги тоже привязаны – к ножкам стула. Наклонил голову, чтобы посмотреть вниз, с ужасом обнаружил, что обнажен по пояс. Гениталии, сморщившиеся, посиневшие, свободно лежат на полированном сиденье. Но самое главное – человек, сидящий перед ним, держит в руках нож!

И тогда он все вспомнил. Все, до мельчайших подробностей! Убийство охранника, этот мерзкий хруст ломающихся позвонков. А еще – приближающийся к виску кулак с зажатым в нем пистолетом. Его пистолетом, Прохоренко!

Повертел головой, осматриваясь, снова дернулся, застонал от боли и от страха – на полу возле двери лежали мертвые оперативники, и под ними расплывалась темная, похожая на вишневый сироп лужа.

– Что?! Что ты наделал?! – едва справляясь с нервным тиком. – Что ты хочешь сделать?!

– Я собираюсь узнать, кто убил мою сестру, – безмятежно, почти ласково ответил мужчина и покрутил в пальцах серебристый клинок. – Сейчас ты мне все расскажешь. Не люблю пытать, но ты отказался рассказать все сразу, а потому я вынужден применить силу. Итак, кто убил сестру?

– Да не знаю я! – соврал Прохоренко, который догадывался, кто это сделал. Впрочем, вопрос был задан не очень корректно. Прохоренко не знал, кто именно ее убивал, был исполнителем, но кто мог отдать этот приказ – догадывался. Вот только был удивлен, что его не известили об акции. На кой черт тогда ему, Прохоренко, отдавать приказ терзать должницу, если она умерла?! Глупо же, в самом-то деле!

Впрочем, возможно, в этом был смысл. Если кто-то попытается связать смерть должницы с коллекторами – тут же обломится. Если бы коллекторы убили, так зачем тогда продолжают названивать по телефону, требовать возврата долгов? Логично. Дымовая завеса. Грамотно!

Эта мысль успела промелькнуть перед тем, как человек с ножом наклонился и воткнул клинок Прохоренко прямо под ключицу – неглубоко, на пару сантиметров, и принялся аккуратно ковырять, будто хотел проделать широкое отверстие.

– А-а-а-а! А-а-а-а! – Прохоренко завопил изо всей силы, надеясь, что его услышат охранники, стоящие у турникета банка, при всем при том осознавая, что никто его не услышит, даже те, кто находится в соседней комнате. Он сам потребовал сделать комнату звуконепроницаемой – так, на всякий случай. Мало ли что тут может происходить. Да и приятнее сидеть в тишине, чтобы не слышать бормотания сотрудников и шум с улицы.

– Итак, повторяю свой вопрос – кто убил мою сестру? – бесстрастно повторил мужчина и кончиком ножа приподнял член Прохоренко, тяжело дышащего, побелевшего от ужаса. – Сейчас я отрежу тебе член. Не весь, наполовину. Перетяну его, чтобы ты не истек кровью. Потом отрежу мошонку. Тоже перетяну. Потом начну резать на куски, отрезая каждый раз кусочек одного из не очень важных органов, чтобы ты жил как можно дольше. До тех пор, пока не расскажешь мне все.

Что у мужчины самое важное? Что он боится потерять больше всего? Как заставить человека испытать ужас, заставить поколебаться самого стойкого, упорного? Нужно раздеть его. Любой, будучи раздетым догола, испытывает дискомфорт, чувствует себя незащищенным. И это довольно глупо и даже смешно – будто одежда, надетая на человека, укроет его от грядущих неприятностей.

А если к этому добавить угрозу мужскому достоинству, если пригрозить отрезать гениталии – мужчину охватывает непередаваемый ужас, будто этот мужской орган важнее всего на свете. Важнее руки, ноги, носа.

Зимин знал все это из курса, преподанного во время обучения, и пользовался приобретенным умением не раз и не два. Самые стойкие ваххабиты, смеющиеся в лицо «русским свиньям», текли, как воск, когда угроза их гениталиям приобретала реальные очертания. Они выли, просили убить их ЦЕЛИКОМ и рассказывали все, что требовалось от них услышать. Так что Прохоренко не был исключением – с его лужей мочи, натекшей под стул, с позывами к рвоте, с трясущимися губами, глазами, расширенными так, будто сейчас выскочат из орбит.

– Будешь говорить?! – тихо, фиксируя взглядом допрашиваемого, спросил майор и чуть нажал острием финки на основание члена Прохоренко. Выступила капля крови, Прохоренко отшатнулся, насколько мог, и, захлебываясь, брызгая слюной с остатками рвоты, быстро заговорил:

– Я не знаю точно! Могу только предположить! Кто убивал – я не знаю! Это не мои! Мы должны были кошмарить, деньги выжимать! Больше ничего! Нам невыгодно, чтобы она умерла! Это заместитель председателя акционерного общества отдал приказ! Головченко! Это он! Не знаю, что там вышло, но он дал договор, и по нему мы ее и кошмарили! Ничего больше не знаю, клянусь!

– Ты же ментом был, так? – безразлично спросил мужчина. – Как тут оказался?

– Ментом, да! Я в ОБЭПе работал! Уволили – подкапывались под меня, взятку пришили! А Головченко меня отмазал, потом к себе взял! Это его агентство! На самом деле он всем тут рулит, а не председатель! Головченко!

– Где найти этого Головченко?

– Здесь, в банке, на третьем этаже!

– Как к нему попасть?

– Никак! Заранее записываться, иначе не пустят!

– И тебя не пустят?

– И меня!

– А если подумать?

– А-а-а-а! Не надо! Не надо! Меня пустят, если я смогу его убедить, что очень нужно!

– Хорошо. А как думаешь, кто убивал мою сестру? Кто это организовал? Кто-то ведь занимается акциями, не сам же он ее вешал.

– Начальник охраны его, он из бывших спецов! Говорят – в ГРУ служил, а потом уволился и перешел к Головченко! Никто ничего про него не знает, но это точно он! Самойлин! Василий Самойлин! Бывший гэрэушник!

Николай оледенел. Неужели… он?! Васька?! Василий Самойлин, командир, место которого в группе он, Николай, и занял?! О господи… чудны дела твои, господи… зачем?! Зачем ты это делаешь?!

– Ты проведешь меня к Головченко.

– Они меня потом убьют!

– Не проведешь – тебя убью я. Сейчас. А может, и не убью. Я порежу тебя на части – отрежу нос, уши, член, отрежу руки и ноги и оставлю лежать бревном, и ты будешь жалеть, что я тебя не убил. Хочешь?

– Я проведу! Я проведу! Только гарантируй, что я останусь в живых!

– Конечно, гарантирую, – легко соврал Зимин. – Если все сделаешь, будешь жить. Главное – делай все, что тебе скажу. Понял?

– Понял, понял!

– Раз понял, надевай штаны, приводи себя в порядок. Если кто-то догадается, что я держу тебя под прицелом, – первая пуля твоя. Мне уже терять нечего. Вытрись, умойся, и… без шуток. Завалю прежде, чем ты икнуть успеешь.

Зимин перерезал удерживающие Прохоренко путы, сделанные им из скотча, заранее приготовленного рачительным хозяином кабинета, и коллектор с облегчением растер онемевшие руки. Потом поморщился, потрогал рану на ключице, потер подсохшую струйку крови, спустившуюся до самого пупка, и потрусил к комнате отдыха, где был душ и раковина со смесителем. Майор пошел следом и, стоя в дверях, наблюдал за тем, как бывший мент, морщась, вскрикивая, омывает рану, смывает кровь и охлаждает в струе ледяной воды опухшую кисть руки.

– Пальцы, наверное, сломал! – страдальчески воскликнул Прохоренко, но Зимин ничего не ответил, глядя куда-то в пространство остановившимся ледяным взглядом. Прохоренко закрыл кран, потянулся к шкафчику, за дверцей которого у него лежал заряженный пистолет, но не решился его достать. Правая рука не работала, а левой нужно было еще передернуть затвор. Правильно сказал майор – нужно держать патрон в патроннике, а не заниматься ерундой! Идиот! Если бы пистолет был как следует заряжен, этот вояка давно валялся бы на полу с простреленной башкой!

Прохоренко надел штаны, новую чистую рубаху, предварительно залепив рану пластырем, и через несколько минут уже стоял перед своим столом, набирая номер внутреннего телефона.

– Михаил Федорыч, здрасьте! Можно к вам подняться? Вопросец есть! Просто великолепный вопрос! Срочно! Со мной спутник, один. Да, один. Зимин его фамилия. Хочет предложить великолепную инвестицию в бизнес! Наверняка, ага! Все, идем, скоро будем!

– Пусть начальника охраны пригласит, – тихо предложил Зимин.

– И Самойлину стоит послушать – тут кое-какие вопросы по безопасности. Хорошо, через пятнадцать минут.

Прохоренко положил трубку, перевел дух и почти весело посмотрел на Зимина:

– Все, договорились! Сейчас поднимемся наверх, и… ты меня отпустишь, да?

– Отпущу, – согласился майор и спокойно, с прищуром, спросил: – Что, сука, предупредил, да?

Он коротко, без размаха ударил Прохоренко в печень, и тот осел, хватая воздух широко рази-нутым ртом.

– Какой код, тварь?! Каким кодом ты предупредил его?! «Просто великолепно», да?

– «Просто великолепно». Тебя там ждет засада. – Прохоренко согласно кивнул и задрал голову вверх, умоляюще глядя на мучителя. – Ну ты же понимаешь! Я не мог иначе!

– Где кабинет Головченко? Что будет делать после предупреждения? – Николай навис над Прохоренко, коснувшись его брови острием финки. – Эвакуируется? Спустится к машине?

– Зачем? Никто не сможет его взять! Сейчас Самойлин нагонит своих отморозков полон кабинет. Головченко спрячется в комнате отдыха – она бронирована, а когда тебя возьмут – появится оттуда и будет смотреть, как тебя режут. Не ты первый, не ты последний! Он любит посмотреть, да и поучаствовать!

– Пошли. – Николай дернул Прохоренко за шиворот, и тот взлетел, будто был сделан из картона. – Выходим.

Они вышли, и Прохоренко вскрикнул, увидел, что случилось с оперативниками. Он снова побелел, как тогда, когда Зимин обещал отрезать ему гениталии.

Прохоренко был негодяем, но не дураком и прекрасно понимал, что человек, сотворивший такое, не оставит его в живых. И при всем при этом все-таки надеялся на чудо, например, на то, что в кабинете Головченко Самойлин, зверюга почище этого парня, размажет майора по ковру тонким слоем дерьма. И тогда Прохоренко будет жить! Ведь не сам же он привел Зимина в кабинет! Притом предупредил начальство об опасности! Сделал все, как полагается! Ведь зачтут же! Зачтут?

Зимин подобрал с пола еще один пистолет, взял из рук мертвого коллектора короткоствольный помповый дробовик. Проверил наличие патронов. По карманам коллекторов нашлись еще четыре магазина к «макарову» и с десятка два патронов с картечью для помповика. Рассовал все по своим карманам, не выпуская Прохоренко из виду, взял дробовик наперевес и бросил пленнику связку ключей:

– Открывай!

За дверью стояли пятеро встревоженных парней из числа работников колл-центра и девушка – беловолосая, пухлая. Они встретили Прохоренко удивленными взглядами, ошеломленно поглядывая то на него, то на человека с дробовиком в руках, а когда раздался первый выстрел и упал один из парней – забрызгав кровью коллег, – закричали, завизжали, бросились бежать под укрытие прозрачных пластиковых стен.

Зимин толкнул стволом онемевшего Прохоренко, и тот прошел к центру зала, шагая, как на расстрел. Но его в этот раз не расстреляли.

Зимин шел, ловя стволом фигуры мечущихся людей, и каждый выстрел его был в цель. По-другому быть и не могло. Заряд картечи гарантированно нашпиговывает незащищенное тело человека десятком свинцовых шариков, каждый из которых сам по себе – пуля. Не нужно особо и целиться. Не нужно задумываться – куда попадет. Все равно попадет. Все равно ранит или убьет. Направил дробовик в сторону визжащего, мечущегося комка страха, нажал на спуск – готово! Как в игре. Как в кино. Но только – жизнь.

Если не убил сразу – всегда можно довершить начатое. Закон – не оставляй за спиной раненого противника!

– А-а-а-а! – Миловидная девушка в короткой юбке вскинула руки, будто они могли закрыть ее от свинцового дождя. Мелькнула мысль – может, она и звонила Валюхе? Угрожала, обещала, что Нюську будут насиловать?

Выстрел! Оглушительный в замкнутом помещении, хлесткий. Запах сгоревшего пороха и крови. Руку девчонки срезало, как ножом. Вместо лица – кровавая каша.

Парень бросился вперед, замахиваясь стулом. Не добежал, развороченная грудь не способствует бегу. Задергался на полу, хрипя и булькая.

Беловолосая пухлая девица беспрерывно визжит, как свинья, которую тащат на забой. Выстрел прервал визг, и теперь слышен только клекот, свист выходящего из разорванной шеи воздуха.

Зимин шел и методично расстреливал всех, кто был в комнате. Холодный, смертоносный, как Терминатор.

Да он и не был сейчас человеком. Бездумная машина убийства, никаких человеческих чувств. Не было их, чувств. Перед ним – мишени. Враги, которых нужно уничтожить, враги, которые превращают в ад жизнь мирных людей. Бородачи, которых нужно убить, чтобы они не убивали мирных людей.

Да, он сошел с ума. Почти так же, как сходят обычные люди, – потихоньку, годами, незаметно превращаясь из нормального человека в существо, рядом с которым трудно, практически невозможно жить. В существо, которое во всех окружающих видит врагов, подозревает всех от мала до велика в том, что они строят козни и желают ему смерти. Так, да не так.

Зимин сошел с ума тоже не сразу, годы стресса, контузия, смерть сестры – все это объединилось вместе, и то, что он сейчас делал, казалось ему правильным и единственно возможным. Если бы после смерти Валентины прошло какое-то время, достаточное, чтобы он привык к мысли о ее гибели, если бы он только что не вернулся оттуда, откуда вернулся и где жизнь не стоит и ломаного гроша, – возможно, все было бы по-другому. Но случилось так, как случилось. И теперь изменить ничего уже нельзя.

Он добивал раненых ножом, глядя в тускнеющие глаза жертвы и не испытывая ни малейшей жалости.

Когда резал горло очередной девушке – в ушах звучал голос той, кто звонил ночью, обещая отправить Нюську в турецкий бордель.

Когда убивал парней – не испытывал ничего, кроме удовлетворения хорошо сделанной работой, стараясь лишь не забрызгаться кровью. Впереди – самое главное, нужно пройти через турникет и не вызвать подозрения у охранников. Если это возможно, конечно. Если их не сочли нужным предупредить.

Когда Зимин закончил свое страшное дело, комната была залита кровью и усыпана телами мертвецов. В живых в ней остались только Зимин, Прохоренко, в полуобморочном состоянии подпиравший стену, да два десятка автоматических дозвонщиков, все посылающих и посылающих свои ролики с угрозами на телефоны злостных неплательщиков, несчастных должников банка «Сельхозинвест».

Зимин бросил на пол опустошенный дробовик, не заботясь о том, чтобы стереть с него отпечатки пальцев. Зачем стирать, когда все и так ясно? Кто убил, зачем убил… Весь след стереть невозможно. Теперь – одним трупом больше, одним меньше – никакого значения не имеет. Теперь он – маньяк-убийца, которого попытается уничтожить каждый полицейский, попавшийся навстречу.

Зимин вдруг осознал, что по большому счету и не надеялся уйти после совершения акции. Все эти осмотры территории вокруг здания банка, размышления о том, как ему следует скрываться от правосудия, – лишь фикция. Обман самого себя. Подсознание прекрасно знало, что это дорога в один конец. Не зря ведь он оставил Нюське свою карту, сообщил ее пин-код, не зря написал завещание и оставил свои ключи от квартиры, захлопнув дверь, будто отрезая себя от прошлой жизни.

Зимин знал – назад он не вернется. И знал, что происходящее ненормально. Но ему было наплевать.

Когда у человека выдергивают из-под ног опору, он падает, если только не уцепится за что-то вокруг себя. Зимину цепляться было не за что. Его опорой были сестра и Нюська – часть его семьи, единственный близкий ему человек. И защитить он мог Нюську только так. По крайней мере – ему так казалось.

– Где находится договор моей сестры с банком? – спросил он так же спокойно, как и убивал.

– У…у…у Головченко! – выдавил из себя Прохоренко и судорожно вытер лоб. – У меня только копия. Не заверенная. Все у Головченко.

– Тогда веди меня к Головченко, – предложил Зимин, достал из кармана жилетки пистолет, клацнул затвором, снова сунул «макаров» в карман. – Учти, я стреляю без промаха, из любого положения. Если что – первая пуля твоя.

Зимин достал из кармана связку ключей, отпер дверь, придержал ее, проскользнул в образовавшуюся щель. За ним вышел Прохоренко, еще бледный, но уже вполне приемлемый на вид. Мало ли, почему человек бледнеет – может, с похмелья, а может, его понос прошиб – какое кому дело? Вид – приемлемый для использования в виде ключа-отмычки, в виде пропуска. Сойдет!

– Нам назначено! – Женщина, бедно, серо одетая, стояла возле двери, сжимая в руке сумочку, достойную помойки, и смотрела на вышедших из двери Зимина и Прохоренко. – Мы можем войти?

Рядом с ней мужчина в очках с дичайшими, толстенными стеклами в немодной оправе, седой, изможденный. На лице застыла вечная гримаса боли и страдания, будто изнутри его съедала какая-то болезнь. А может, и съедала. Оба смотрели на Зимина и Прохоренко с испугом, будто ожидали, что их сейчас ударят.

– Нет, – мягко сказал Зимин, с невольным сочувствием глядя на жалкую парочку. – Идите домой. Приема не будет. Сегодня.

– А как же?! Мы хотели расплатиться! Мы так устали! Нас мучают днем и ночью, вчера собачку убили! Зачем собаку-то убили! Она же ничего не сделала, ласковая была, добрая, а ей голову отрезали! Разве же можно так? Мы же не отказываемся платить, мы деньги собирали, мы же сказали – скоро отдадим! Мы на лечение мужу брали! Ну зачем же вы так поступаете?!

Женщина беззвучно заплакала, и Зимин окаменел лицом, не глядя на Прохоренко, которого ему очень хотелось удавить прямо тут, на месте.

– Идите домой, – повторил он. – Вам скажут, когда приходить. Идите!

Он слегка прикрикнул, женщина вздрогнула, отступила назад. Мужчина подхватил ее под локоть, и они пошли, поддерживая друг друга, согбенные, как два клена, избиваемые ледяным осенним дождем. Дверь за ними захлопнулась, и тогда Зимин повернулся к Прохоренко.

Коллектор слегка подался назад, будто увидел в лице майора что-то такое, что заставило его это сделать. Но тот ничего не сказал, кроме:

– Веди!

И они пошли. Мимо равнодушных охранников, мимо девиц с наглыми, сытыми физиономиями, пробегавших мимо с какими-то бумажками в руках. Перед тем как уйти, Зимин тщательно запер дверь, стараясь, чтобы этого не увидели охранники. Теперь, пока он не сделает то, что должен, – никто не узнает, что случилось в помещении коллекторского агентства. Если только у отсутствующих на месте других коллекторов (вряд ли он уложил всех тварей, ведь кто-то из них должен быть выходной?) нет своих ключей от двери. Но это вряд ли. Скорее всего они имеются лишь у охраны.

На третьем этаже тихо. Нет посетителей, нет проносящихся, как страусы по прериям, девиц в обтягивающих худые и толстые зады черных юбках. Только ковры, мягкий свет светильников, картинки-эстампы, цветы в глиняных, авторского дизайна горшках, полированное дерево и… здоровенные мордовороты в черных костюмах, со свисающими из ушей белыми витыми проводками.

Охрана. Тренированные, умелые бойцы. В руках – пистолеты «глок». Не очень хорошее оружие, есть и получше, но почему-то считается, что охрана богатых людей должна ходить именно с «глоками» – престижно! На их месте Зимин предпочел бы носить «стечкин» – достойный пистолет, может бить и очередями. Или «хай-пауэр» – тоже достойная, надежная чешская машинка. Но вообще – лучше всего «ПСС 7.62». Привычный, к тому же пробивает навылет бронежилет 2-го класса защиты. Зимин с таким и работал. Маленький, легко можно скрыть под одеждой, а то, что у него всего шесть патронов, – так надо стрелять точнее, а не высовывать пистолет из-за укрытия, паля в небесный свод, как показывают в голливудских фильмах.

– Поднять руки! Не делать резких движений! – Голос охранника был спокоен, даже доброжелателен, но видно – одно неосторожное движение, и он разрядит пистолет в Зимина, и что характерно – попадет. По нему видно, что попадет. Никаких голливудских трюков – просто выстрелит в переносицу, и каюк!

Зимин подчинился, медленно поднял руки, затем по команде охранника повернулся к стене и положил на нее руки. Сзади возникли еще двое парней, как близнецы, похожие на первых, такие же статные, такие же бритые головы, внимательный ощупывающий взгляд, черные костюмы с белой рубашкой и галстуками. Профи. «Девятка» или что-то подобное. Лица не криминальные – обычные «бритые затылки» средней степени развития.

Один подошел на расстояние шага, извлек из внутреннего кармана металлоискатель и быстро провел по бокам Зимина. Само собой – прибор заверещал, почуяв пистолеты, финку и запасные обоймы. Тогда телохранитель принялся обшаривать уже вручную, извлекая из карманов весь зиминский арсенал. Этого Зимин и ожидал.

Резко повернувшись, он захватил охранника левой рукой, прикрываясь им как щитом, и когда пуля, предназначавшаяся ему, ударила в тело охранника, сделал два выстрела в сторону подходящих справа телохранителей. Обе пули попали в цель – одна вошла в переносицу, другая в лоб. Хорошие выстрелы, если учесть, что стрелял из незнакомого оружия, сжимая левой рукой горло охранника, и слева в него палил второй, оставшийся в живых член группы захвата.

Третий выстрел ушел в пустоту – охранник все время перемещался, «качая маятник», и тогда Зимин изо всей силы метнул в него тело обмякшего «щита». Все равно от него толку уже не было, а держать на весу мертвое тело было довольно тяжело – килограммов сто в парне, не меньше!

Стокилограммовый снаряд сбил противника с ритма. Он прыгнул в сторону, чтобы тут же нарваться на девятимиллиметровую пулю «макарова», не пробившую его бронежилет, но нанесшую такой мощный удар, что его можно сравнить с ударом кувалдой.

Два ребра треснули, как сухие ветки, и их хозяина отбросило назад, будто ему под дых врезали ногой.

Это только в плохом кино после попадания девятимиллиметровой пули герой вскакивает и счастливо смеется. Если, конечно, у него не бронежилет четвертого класса защиты, больше похожий на космический скафандр. После попадания в тело пуля не пронзает кевларовый бронежилет. Но ведь куда-то она должна деть свою кинетическую энергию? И получается так – дырки в теле нет, а человек может быть мертвее мертвого. Убит.

Спрашивается, зачем тогда носить бронежилеты, которые не спасают от удара пуль? Спасают. Если пуля не в упор, если она идет вскользь или рикошетом, на излете, опять же лучше получить двухкилограммовой кувалдой под дых, чем пулей, которая пройдет через живот и переломит позвоночник, попутно развалив печень или желудок. После переломов ребер и ушибов внутренних органов выживают, а вот после таких разрушений…

Охранник не потерял сознания после удара в печень, но оказался на полу, возле стены, и полностью потерял ориентацию в пространстве после болевого шока – пуля пришлась как раз в область печени, вызвав шоковое состояние.

Зимину оставалось лишь поднять пистолет и всадить пулю прямо в макушку этому парню, сидевшему с остекленевшими глазами и судорожно втягивающему воздух широко раскрытым ртом. Брызнула кровь, разлетелись кусочки кости, мозга – пуля снесла часть черепа, как и положено тупоносой девятимиллиметровой пуле.

В ближнем бою «макаров», с его достаточно мощными патронами и крупным калибром был очень неплох. Вот если применять его с расстояния метров пятьдесят или сто – пукалка, из которой попасть довольно проблематично, практически невозможно, а с десяти-пятнадцати метров и тем паче с трех – отличная пушка, мощная, компактная, надежная.

Зимин выщелкнул магазин – там оставалось еще пять патронов. Он достал новый, полный, вставил на место потраченного. Теперь в пистолете девять патронов – один в стволе, восемь в магазине. Восемь пуль – восемь трупов. Так должно быть. Так учили.

«Глоки» брать не стал – не любил их. Достал из кармана еще один «макаров», проверил, взял в левую руку. Теперь готов.

Прохоренко лежал на полу, накрыв голову руками. Зимин ткнул его ногой, коллектор вздрогнул, и майор тихо спросил:

– Где кабинет Головченко? Вставай, покажешь.

Прохоренко быстро, как краб, зашевелил конечностями, потом встал на ноги и, пошатываясь, побрел вперед, остановившись через несколько секунд перед высокой дверью с золотой табличкой на уровне лба: «Головченко М. Ф.».

– Тут! Только это…

Он не успел договорить. Зимин схватил его за шиворот, одновременно рывком открыв дверь, и буквально вбросил внутрь приемной, отступив в сторону, прижавшись к стене.

Майор не ошибся. Тело Прохоренко было буквально разнесено автоматными очередями, вырвавшими из коллектора куски плоти и отбросившими его к стене.

Еще не успели стихнуть очереди, когда Зимин рыбкой нырнул в помещение, перекатываясь по полу и одновременно стреляя по разным целям с двух рук. Он на самом деле не промахивался – каждый выстрел находил свою жертву, и через несколько секунд все было кончено. Шесть человек, настоящие волкодавы, тренированные телохранители, валялись на полу, как тряпичные куклы, и сучили ногами, будто пытались удержать уходящую жизнь. Только один потребовал двух выстрелов – голову парня не было видно из-за стола секретарши, и пришлось перебить колено, чтобы телохранитель упал на пол и подставил свой лоб. На все про все ушло не больше шести секунд и семь патронов.

Зимин встал, автоматически сканируя свои ощущения – нет ли боли, которой не почувствовал в горячке боя, все ли цело. Определил, что ранений нет, и, наклонившись, подобрал короткоствольный «калашников» с откидным прицелом. Привычно отщелкнул магазин, посмотрел внутрь, перевернул, воткнул другой, тот, что был приделан к этому прозрачным скотчем. Пусть в работе будет полный, другой магазин, полупустой – в запас.

Прошелся между покойниками и с автоматом на изготовку шагнул к двери, находящейся сбоку от стола секретарши. Ее, само собой, на месте не было.

Потянул дверь на себя, чтобы оказаться перед другой, внутренней дверью, и только собрался выбить ее ударом ноги и вбросить тело в кабинет, поливая очередями все, что шевелится, за дверью послышался до жути знакомый голос:

– Коля, входи! В тебя никто не будет стрелять! Не бойся, мы только поговорим!

Зимин не удивился. Чего-то подобного он и ожидал. Но верить «голосу» не собирался.

Рывок, перекат! Мгновенно оценил ситуацию, метнулся в угол, за инкрустированный серебром и костью стол. Замер, поводя стволом автомата, будто скорпион жалом.

Но в кабинете никого не было. Никого, кроме чем-то похожего на Зимина человека в черном, как у владельца похоронного агентства, костюме.

Нет, они не были похожи, как два брата. Зимин – худощавый, гибкий, довольно высокий. Владелец голоса – пониже, помассивнее и… постарше. Вот только выражение глаз похожее – тяжелый взгляд глаз, которые видели многое, очень многое из того, что хочется забыть навсегда. Например – как взлетает на воздух джип с одним из террористов и, сгорая в огне, кричит ребенок, зажатый в искореженном салоне. Оказалось, он ехал с семьей. Или как тяжело умирает женщина, оказавшаяся на векторе выстрела и случайно прикрывшая «мишень» своей высокой грудью.

Не бывает акций без побочных потерь, что теперь поделать… такова жизнь! Террористы, наркодельцы, агенты влияния – все, кто мешает Родине жить, должны быть уничтожены.

Кто принимает решение убрать того или иного «клиента» – Зимин не знал. Не знал и Василий Самойлин, товарищ, командир, боевой соратник. Они просто делали свое дело – профессионально, умело.

Вот только отношение к происходящему у них было разное. Самойлин, человек спокойный и непрошибаемый, как танк «Армата», ничуть не сомневался, что любая цель, которую им поставили, заслуживает любых средств. Если целью является молодая женщина, ничуть не похожая на бородача-террориста, – значит, так тому и быть. Значит – командование знает что-то, что неизвестно исполнителям акции. И все происходящее не только нормально, но и в ранге положенности. Делай, и пусть ответственность ляжет на тех, кто приказал.

Сделал дело – и уходи. Если только нечего прихватить в качестве «сувенира». Именно он научил Зимина не гнушаться шарить по карманам и вещмешкам убитых противников с целью поиска чего-нибудь ценного (если это не мешает операции, конечно!). «Это трофеи! Разве партизаны в Оте-чественной войне не брали трофеи? И к тому же нам так мало платят за опасную работу, что я давно уже сделал вывод – рассчитывают, что мы сами найдем себе прокорм. Так что не стесняйся! Покойникам эти деньги, рыжье и брюлики уже ни к чему! Конечно, нужно делиться, не все самому хапать, и тогда все будут в шоколаде!»

Вначале Зимин брезговал мародерить, одно дело – искать документы, информацию, и другое – обшаривать вещмешки в поисках денег. Но потом ему стало все равно. Вообще все равно. Все равно, как машине-вездеходу, которая влезла в глубокие, скользкие глиняные колеи и ползет вперед, загребая всеми четырьмя колесами, сотрясается, натужно ревет движком, виляет, но никак не может уйти в сторону, не в силах покинуть набитую дорогу.

Самойлин уволился после одной из акций, когда они разгромили командный пункт бородачей, уничтожив более пятидесяти его защитников. Поговаривали, что Василий тогда нашел кассу полевого командира, одного из руководителей запрещенной террористической организации, и хорошенько помочил клювик перед тем, как подать рапорт на увольнение. Себе помочил и командованию. Куда он делся после того, как вышел на гражданку, – Зимин не знал. Николай Зимин был следующим патроном в магазине, который мягко, без усилий занял место предыдущего патрона в патроннике группы. Был капитаном, стал майором. Потолок для командира группы. Майорская должность.

И вот теперь Василий Самойлин, бывший командир, бывший приятель, можно сказать – друг, сидел в кресле за огромным столом-аэродромом и внимательно смотрел в угол, туда, где залег Николай Зимин, бывший его подчиненный.

– Да выходи ты, выходи! Чего уж… поговорим давай!

– Говори. Я тебя слышу. – Зимин не собирался покидать укрытия. Он на самом деле и здесь прекрасно все слышал, а подставляться под выстрел из отдушины или под выстрел того же Самойлина совсем даже не желал. Чтобы выманить противника из укрытия, хороши любые средства. На войне нет методов подлых, нечестных, вероломных. Все хорошо, что приводит к победе. Как сказал в одном из голливудских фильмов-боевиков ниндзя, пленивший доверившегося ему самурая: «Глупый самурай! Для ниндзя главное не честь. Для ниндзя главное – победа!» А кем были эти люди, как не современными ниндзя, шпионами, диверсантами, для которых эмоции и нравственность – дело второстепенное и совсем в общем-то неважное. И даже вредное. Главное – выполнить приказ командира – во имя Великой Цели, во имя Родины. А для того все средства хороши.

– Ты зачем сюда пришел, Коля? Только не говори, что хотел повидаться со мной. Конечно, я рад был бы тебя увидеть, но вообще-то… совсем не так. Позволь, я сделаю предположение. Итак, ты пришел к директору коллекторского агентства разбираться с каким-то долгом. Вряд ли своим. Значит, попала твоя сестра. Или подруга, если она у тебя есть. Или жена – то же самое. Зная, как ты… как мы все расправляемся с проблемами, могу предположить, что в коллекторском агентстве возникли большие проблемы. Многих убил?

– Всех.

– О как! Силен… М-да… – Самойлин был явно ошарашен ответом. – Если это так, то… многое меняет. Но не совсем. Итак, ты пришел, стал требовать справедливости, тебя послали нахрен, и ты, разозлившись, их покарал. Только не понимаю – зачем так радикально? Что, не мог связаться со мной? Мы бы все уладили! Неужели я для старого боевого друга не смог бы найти компромиссное решение?! Коль, да ты чего?! Вспомни, как вместе ползали по джунглям, как сутки отсиживались в яме с трупами, как змею жрали сырьем, когда кончились продукты! Что, неужели я бы с тобой не договорился? Зачем было крошить этих дебилов?

– А зачем ты послал четверых бойцов? – прервал Зимин, ничуть не убежденный потоком слов, исторгнутым бывшим товарищем. – Это что, для того, чтобы лучше меня обнять? Погорячее?

– Да они отвели бы тебя ко мне! Мы бы с тобой побеседовали и пришли к общему знаменателю! А теперь чего?! Вот нахрена ты их-то завалил?! Ну ладно там коллекторов, они ушлепки еще те, я бы сам их вырезал, как сорняк с огорода, но мои-то парни что сделали? Их-то зачем?

– Ты врешь, Самойлин. Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Это ведь ты убил мою сестру. А у меня, кроме нее, никого нет.

– А Ниночка? Теперь ей придется за тебя ответить! Ты что, думал, вот так запросто можно прий-ти и перемочить моих людей?! (Голос Самойлина стал жестким, скрежещущим, как железо по стеклу.) Ты что, охренел?! Она ответит за тебя своей головой! Вот говорил же я, что тебя надо валить сразу, на входе, не рассусоливая, – а он: «Живьем! Живьем брать!» Изврат чертов! Любит людей помучить, негодяй! Вот тебе и живьем – четверо моих лучших парней теперь покойники!

– Вася, как ты до этого дошел? Или оно всегда в тебе сидело? Вася, как?!

– Дурак ты, Зимин! Ты так ничего и не понял. Ты инструмент, как нож или пистолет. Инструмент, которым сильные мира сего решают свои проблемы. И я инструмент. Только я умный инструмент. А ты дурак. Я высокооплачиваемый, богатый, по меркам простонародья, а ты нищеброд, сжигающий свою жизнь за жалкие копейки! Ну да, сейчас ты начнешь ныть про Родину, про долг, про то, чему нас учили, – мол, «есть такая профессия, Родину защищать!». Так вот, это полная чушь! Всем на все плевать! Кроме денег! И на тебя плевать, и на меня! А деньги – это власть! Деньги – это все!

– Не все, – тяжело сказал Зимин, прислушиваясь к шагам в коридоре. Кто-то тихо, очень тихо подошел к двери, и обостренный слух Зимина, как ему показалось, разобрал тяжелое дыхание, будто тот, кто дышал, бегом поднимался сюда, на третий этаж. – Это для тебя все. А для меня – нет.

– Ну ты же всегда был малахольным! – хохотнул Самойлин. – Помню, как ты краснел, бледнел, когда я сунул тебе твою долю, жалкую пачку баксов! Я думал, ты бросишь ее мне в морду! А потом – ничего, привык. Правда же, привык? Главное – начать. И я таким был. Но потом поумнел. Все когда-то умнеют, либо… умирают. Вот что, давай все забудем. Предлагаю – ты сдаешься, и мы закрываем глаза на то, что ты покрошил почти сорок человек. Придумаем версию, например – что они сами себя постреляли. Выберем кого-нибудь маньяком, того же Прохоренко например. А ты останешься в стороне. Записи с камер уничтожим. А тебе я предлагаю перейти работать под мое начало. Нам такие люди нужны – твой уровень подготовки не хуже моего, так что мы найдем тебе применение! И получать будешь не в пример тому, что получал, – даже с бонусами от покойников!

Бонусами Самойлин называл деньги и драгоценности, которые попадались в карманах и вещмешках убитых. Трофеи.

– Конечно, магазины и салоны красоты никто не вернет – мы же должны как-то компенсировать себе потерю целого коллекторского агентства! Кстати, предлагаю тебе его и возглавить! А что, отличная идея! Человек, который может ТАК запугать директора коллекторского агентства, достоин занять его место! Ха-ха-ха! Ну что молчишь? И Ниночку твою тогда не тронем! А если ты не сдашься, первое, что мы сделаем, – поедем за ней. И заверяю тебя – мало ей не покажется. Шеф очень любит молоденьких девушек. Особенно мертвых. Вот что у него за страсть к мертвым девицам?! Маньяк, не находишь? Но платит хорошо. Очень хорошо! И слово держит. Ну, так что, сдаешься?

Зимин не ответил. Он повернул ствол автомата к двери и выпустил длинную очередь, сверху вниз, рассекая дерево, как масло, остроносыми пулями калибра 7.62, пробивающими любой бронежилет, который могли носить на себе телохранители либо охранники. Это тебе не 5.45, меняющие направление от соприкосновения с веточкой, это честный бронебойный 7.62, крошащий дерево, будто хрупкое оконное стекло.

За дверями закричали, застонали, послышался звук падения нескольких тел, и тогда Зимин перевел прицел ниже, примерно определив, где лежат раненые бойцы. Магазин опустел, затвор щелкнул, застыв в заднем положении, и тогда Зимин мгновенно выщелкнул магазин и, перевернув, вставил другой, примотанный к этому. Все как всегда. Все как в бою.

Щелк! Патрон в патроннике, автомат готов к бою.

И тут же, с перекатом – очередь туда, где сидит Самойлин, по нишам, крытым портьерами, по отверстиям отдушин над столом!

Из ниш вывалились двое парней с автоматами наперевес, за отдушиной кто-то застонал, загремело железо, ударившись о кафель.

Щелкнул затвор, автомат полетел в сторону, в руке будто сам собой оказался пистолет – вперед, навстречу выстрелам! Туда, где Самойлин, сосредоточенный, серьезный, выцеливает из «хай-пауэра», любимого оружия, надежного, сильного, безотказного!

Резкие движения, рваный ритм бега – пули рвут одежду, тело, но вскользь, нанося болезненные, но не опасные раны. Не опасные – если сразу перевязать!

Без ран никак не могло быть – Самойлин всегда был хорош. Снайпер. Он просто не мог промазать!

«Макаров» прыгает в руке, будто живой, будто зверек пытается выпрыгнуть, убежать на волю. Никакого прицеливания, никаких спортивных вытягиваний руки, мушки и прицела – мозг сам по себе рассчитывает расстояние, определяет направление выстрела. Указал стволом в нужное место – и пуля пошла туда, как по ниточке. Главное, чтобы это место не металось из стороны в сторону, не выполняло качание маятника вразножку. А оно выполняло. А оно умело уходить от выстрела. И угадать, где окажется в следующий миг, было довольно проблематично.

Самойлин был очень хорош. Очень. Не хуже Зимина – когда-то. Тогда, когда они бок о бок ползали по джунглям, скрывались в развалинах пустынного города. Теперь – бывший командир группы отяжелел, расслабился, да и возраст берет свое. Сколько ему? Далеко за сорок? В этом возрасте многие боксеры уже прекращают свои выступления. Реакция не та.

Впрочем, Самойлин и в нынешнем состоянии убил бы трех боксеров-тяжеловесов подряд голыми руками и даже особенно бы не запыхался. Спортивный бокс – одно дело, реальный бой с применением запрещенных к показу широкой публике спецприемов – совсем другое.

Но Зимин был лучше. Он находился на пике боевой формы, он не потерял готовности убивать и умирать, как самурай, только что вышедший из боя, или ниндзя, крадущийся по стене вражеского замка. Он был чуть быстрее, чуть сильнее, чуть увереннее, и эти чуть в бою стоили многого. Очень многого. Самой жизни.

Попадание девятимиллиметровой пули в упор, с расстояния двух метров в тело, не защищенное ничем, кроме рубашки, это гораздо хуже, чем та же пуля, но в легкий бронежилет. Мышцы и сухожилия рвутся, кость, о которую плющится тупоносый металлический цилиндр, разбивается на острые осколки, в свою очередь травмирующие окружающую их плоть.

Чем крупнее калибр, тем больше останавливающее действие пули. Маленький калибр – пуля пробивает тело, вылетает наружу, и существо, которое она прошила, в горячке даже не чувствует того, что на самом деле уже умерло.

Крупнокалиберная пуля сажает на задние лапы слона, будучи выпущена из мощного нарезного штуцера, и отбрасывает к стене человека, если она послана из девятимиллиметрового «макарова».

Шок, непонимание (как же так?!), попытка поднять выпавший пистолет левой рукой, и… всплеск, разлетевшиеся мозги, красное пятно на шкафу красного дерева за спиной.

Все кончено.

Нет, не все. Зимин отер лицо левой рукой – оно было забрызгано кусочками мозга, кровью, на щеке прилип кусочек черепной коробки того, кто раньше был Самойлиным.

Глаза заливало, майор вытер брови, пощупал голову – длинная, довольно-таки глубокая рана, располосовавшая голову ближе к макушке. Но череп цел. Еще бы чуть-чуть…

Раны на голове сильно кровавят, даже если это всего лишь неопасная царапина – как сейчас. Желательно, конечно, ее заклеить, иначе так и будет заливать глаза, помешает прицеливанию.

Наклонился, достал из внутреннего кармана бывшего товарища чистый платок, прижал к голове, останавливая кровь. Белый квадратик налился красным, но Зимин знал – скоро подсохнет, и если не шевелить скальпом, кровотечение не возобновится. По крайней мере, с такой интенсивностью.

Теперь нужно было решить главную задачу – найти эту крысу, Головченко. Он должен быть где-то здесь, но где? Где-то потайная дверь и кнопка, ее открывающая. Самойлина, по понятным причинам, не спросишь, значит – нужно спросить кого-нибудь еще. Взять языка. Где?

Зимин поднял «хай-пауэр», прикинул на руке, на секунду задумался, затем отбросил полу пиджака Самойлина и удовлетворенно прищурился, увидев на кобуре скрытого ношения два запасных магазина. Самойлин всегда был запаслив и говаривал, что лишний магазин – никогда не лишний и лучше взять побольше патронов, чем банок тушенки. Еду всегда можно добыть, а вот патроны… Имеющий патроны – жив и сыт.

Перезарядил, бросил свой опустошенный пистолет, пошел к выходу, туда, где ему послышались стоны и шуршание. Осторожно выглянул из-за косяка, готовый тут же нырнуть обратно, но опасения оказались напрасны. Возле порога лежали трое мертвых телохранителей, одетых в черные костюмы (Что за любовь к такой униформе? «Людей в черном» насмотрелись?! Пижоны…), как и остальные, и от них тянулся кровавый след в коридор, будто кто-то осторожно полз, подтягивая тело на руках.

Так и оказалось. Парень лет тридцати лежал в коридоре и пытался дотянуться до дверной ручки, каждый раз падая вниз и тихо, с шипением матерясь. Увидев Зимина, он скривил губы, опустился на пол на бок и смотрел, как майор подходит, с выражением лица обреченного на смерть узника.

– Это не я! Это не я их убил! – тихо сказал он и закашлялся, отчего из его рта вырвались красные брызги и на губах вздулись розовые пузырьки слюны. Зимин тут же с ходу определил – похоже, что задето легкое и сейчас его наполняет кровь. – Это все Самойлин! Ему Головченко приказал! Я только следил за ее передвижениями, а в квартиру поднимались Самойлин и Брагин! Брагина ты убил!

– Ты знаешь, где прячется Головченко? – мягко спросил Зимин, которому хотелось тут же всадить в макушку парня всю обойму чешского пистолета.

– Там у него… комната отдыха, она же… она же убежище! На всякий… всякий случай! – задыхаясь, сказал парень, бледнея и заливаясь кровью изо рта. – Там потайная кнопка, в шкафу! За книгами! Он книг-то, сука, не читает, это только ширма! Кнопка там! Вызови мне «Скорую»! «Скорую»!

– Не нужна тебе «Скорая». – Зимин равнодушно пожал плечами, поворачиваясь и отходя на несколько шагов. – Не надо было за ней следить!

Он на миг обернулся и выстрелом снес верхушку черепа раненого. Не глядя на результаты выстрела, отвернулся и пошел в кабинет Головченко.

Кнопка нашлась довольно быстро – пришлось скинуть на пол нетронутые, никогда не открываемые хозяином кабинета книги на английском, немецком, испанском языках. Тисненые золотые переплеты, дорогая мелованная бумага – они рухнули в лужу крови, пропитываясь ей, как кусок хлеба вишневым вареньем.

«Когда говорят пушки – не до книг!» – подумалось Зимину, и он нажал кнопку-квадратик, почти неразличимый на фоне дубовой панели. Раздался негромкий щелчок, и вся стена медленно и плавно отъехала в сторону, обнажив довольно широкий коридор, в котором могли пройти в ряд четыре плечистых человека. Коридор был длиной около пяти метров и упирался в дверь наподобие той, что вела в кабинет Головченко.

Зимин внезапно пожалел, что не взял автомат у телохранителей из приемной, но, повинуясь импульсу, возвращаться не стал. Стоило довериться интуиции.

Он посмотрел по сторонам, заметил на стене такой же квадратик, как и тот, что был вделан в шкаф. Нажал его, тут же загорелся свет, озаривший коридор, и стена позади начала закрываться. Когда она уже почти закрылась, ударили автоматные очереди, и пули прошли рядом с Зиминым, прижавшимся к стене. Потом кто-то повелительно крикнул, огонь прекратился, а дверь закрылась, отрезав майора от всего мира.

Подняв пистолет, выстрелил в кнопку – сверкнули искры, запахло паленой изоляцией, погас свет. И тут же раздался щелчок – дверь, которая была заперта изнутри на электромагнитный замок, открылась. Система, которая предполагала возможность обесточивания здания, предусматривала автоматическое открытие электрических замков – в противном случае те, кто находился внутри комнаты, были обречены на некоторое время стать ее узниками, а этого допустить было нельзя.

Зимин что-то подобное и предполагал, потому ничуть не удивился происшедшему и, не теряя времени, толкнул дверь ногой и влетел внутрь, группируясь в воздухе, упал на пол, перекатился, ловя на прицел все, что шевелится.

Шевелились в комнате двое – мужчина лет пятидесяти, может, чуть больше, и красивая длинноногая брюнетка с короткой прической, модельной внешности. Брюнетка сидела на кровати, зажав уши руками, а мужчина, стоя рядом, палил в дверной проем, из которого появился Зимин, из такого же короткоствольного автомата, который был у телохранителей. Палил довольно уверенно, чувствовался опыт лихих девяностых, но недостаточно верно с тактической точки зрения – Зимин проскользнул по полу ниже хлещущей свинцом смертоносной струи и, откатившись в сторону, двумя, почти слившимися воедино выстрелами нейтрализовал противника, перебив ему обе руки – у локтя и у плеча.

Головченко выронил автомат, едва не ударив им по обтянутой черным чулком ноге секретарши, та завизжала, вскочила и начала трясти руками перед грудью, будто сбрасывала противного паука. Визг был очень громким, но после пальбы из автомата без глушителя в закрытом помещении в уши Зимина будто наложили ваты, и визг девицы показался больше похожим на писк здоровенной крысы, чем на человеческий голос. Потом она затихла, застыла, прижав к груди руки, сжав пальцы в кулаки и сгорбившись, будто ожидая, что страшный незнакомец сейчас, сию секунду разорвет ее на части, как разъяренный медведь.

Хозяин комнаты сидел на кровати, лицо его было искажено гримасой боли, но был он на удивление спокоен. Посмотрев на Зимина в упор, Головченко попытался улыбнуться правой стороной рта и с нарочитым смехом в голосе сказал:

– Видала, Манюня, как дорого я тебя ценю! Вот во что мне обошелся подарочек к твоему дню рождения! Заладила – хочу! Хочу! Хочу! Бизнесвумен хренова! Вот так, Николай Зимин, бабы нас доводят и до греха! Давай договоримся – я возвращаю все, что забрал у твоей сестры, плюс миллион баксов. И даю тебе уйти. Не обещаю, что потом не будут тебя ловить. Но уйти дам! Гарантирую!

– На чем ты ее подловил? – мрачно спросил Зимин, боковым зрением следя за выходом из комнаты. Скоро дверь в кабинет должны были начать ломать. У него осталось не так уж много времени. Но хватит. На все.

– На жадности, конечно! – хмыкнул посеревший от боли Головченко. Видно, шок после ранения, который не давал ему почувствовать настоящую боль, начал проходить, и теперь он был как в аду. – Ей предложили спекулятивную сделку, выгодную, конечно. Слишком выгодную. Землю купить и продать. А когда деньги перевела – наши деньги, банковские, ее и киданули. Кстати, твой бывший коллега операцию разработал. И между прочим, знал, чья она сестра. Дурак говорил, что он круче тебя и ты ничего с ним не сможешь сделать. Ошибался и меня вот подставил. Так что мы оба теперь в говне! Потому предлагаю все обнулить и остаться при своих! Ты поубивал полсотни моих людей, мы убили твою сестру – квиты! Хватит! Дам тебе… три миллиона баксов! И верну сестринское барахло! Черт! Оно и есть барахло, ерунда, максимум вытянет миллиона на три баксов, не больше! Копейки! Знать – не стал бы связываться!

– Все мы знали бы – не стали бы связываться, – пробормотал Зимин, оглядываясь по сторонам. – А договоры, кредитные договоры у тебя? Оригиналы?

– У меня! Я как знал – взял их с собой! – оживился банкир, дернулся и тут же застонал. – Не могу… больно! Вон на столике лежат! Видишь, я тебя не обманываю! И тут же отдам приказ перевести три ляма куда ты укажешь! Только не убивай!

Зимин не ответил. Он подошел к столику, поднял пачку бумаг, посмотрел по сторонам, нашел зажигалку, выполненную в виде золотистой (золотой?) ракеты, нажал кнопку, извлек пламя и начал поджигать бумаги, бросая их на пол.

Пожарная сигнализация не сработала – видимо, из-за обесточки помещения, а костер разгорался все больше и больше. Пламя лизало кровать, опаляя шелковые простыни, перескочило на свисающую с подобия балдахина прозрачную занавесь, та затрещала, огонь разгорался все больше и больше, и Зимин завороженно смотрел в пляшущие, жадные языки пламени, будто надеялся увидеть свое будущее. Вернее – адское пламя, в котором он скоро окажется.

Головченко что-то кричал, потом попытался поднять с пола автомат, и тогда Зимин прострелил ему голову. Девица, из-за которой все произошло, визжала, визжала, визжала… пока ее голова не разлетелась от точного выстрела с трех метров.

А потом Зимин встал перед дверью и стал ждать, когда ее вскроют.

Много времени для этого не понадобилось, и когда в коридоре появились люди, одетые в бронежилеты высшей защиты, с пуленепробиваемыми щитами в руках, он пошел им навстречу, посылая пулю за пулей в прозрачные смотровые щели, зная, что не сможет пробить титановую броню. Ответный огонь из нескольких стволов бросил его на пол, но пули пощадили того, кто все эти годы служил богу войны. Ни один жизненно важный орган не был задет. «Ранения средней тяжести, не опасные для жизни» – так определил врач «Скорой помощи».

А потом последовали недели, месяцы лечения, одиночества и темной, глухой депрессии. Зимин лежал на постели, прикованный наручниками к стальной кровати, и даже не помышлял о побеге. Ему было все равно. Он и лекарства не стал бы пить, но их вводили внутривенно.

Могучий организм быстро восстановил силы – если и не в прежнем объеме, то достаточно для того, чтобы сидеть, ходить, принимать пищу. И тогда его перевели в психиатрическую лечебницу для освидетельствования. В ней Зимин пробыл два месяца, до суда.

Психиатр не нашел у него никаких отклонений – майор на все вопросы отвечал четко, ясно, с пониманием того, где находится и что он сделал. Зимин не собирался скрываться от правосудия за стенами психиатрической лечебницы, превращаясь в комок слабоумного мяса, навсегда прилепив себе на лоб ярлык «сумасшедший».

Впрочем, ему все равно никто бы не позволил этого сделать. Акционерное общество «Прогресс» нажало на все педали, и скоро Зимин уже подписывал обвинительное заключение, будучи, согласно заключению психиатра, абсолютно здоровым психически человеком.

После психушки Зимина перевели в СИЗО, в одиночку. Он ожидал совсем другого – что его разместят в общей «хате», где на двадцать коек сорок заключенных, где спят по очереди и задыхаются от нехватки воздуха. Но случилось так, как случилось, и он не мог понять – почему.

Разгадка была проста. Председатель акционерного общества «Прогресс» недолюбливал своего заместителя, фактически управлявшего всеми делами концерна. После смерти зама номинальный глава взял все дела в свои руки, став настоящим Главой, через которого проходили все денежные потоки, контролируемые преступным конгломератом. Он был даже благодарен безумному майору и сделал все, чтобы тот остался жив (тем более что имел на него особые виды). Потому Зимина и поместили в отдельную камеру, прилично кормили и вообще обращались с ним почти по-человечески. Все знали историю этого майора, да он и не скрывал от следствия, почему совершил это преступление.

Во время следствия к нему пришел человек от Председателя и предложил устроить так, что Зимина вчистую освободят, списав все совершенное на директора коллекторского агентства, пригласил Зимина возглавить службу безопасности. Майор послал его отборным матом, до смерти напугал, сказав, что если еще кто-то появится с подобным предложением – он сломает посланцу шею.

На том все выгодные предложения и завершились. Его так и оставили в одиночке – может, по инерции, а может, потому, что общественный резонанс оказался слишком сильным и негоже, если «народного героя», поубивавшего коллекторов, убьют заточкой в общей «хате». Народ, а главное – начальство, может это неправильно понять. Да и зачем его убивать? На зоне для осужденных на пожизненный срок смерть просто растягивается на несколько лет. Что гораздо хуже, чем быстро и легко умереть от заточки, воткнутой в сердце, либо от удавки, сжавшей сонную артерию.

Контора уволила его задним числом. Он так и не увидел никого, с кем когда-то делил черствую галету и нагретую арабским солнцем банку тушенки. Да это и понятно, служба, что поделаешь. Нельзя светиться, нельзя рассказывать о том, кто ты такой и чем занимаешься. И он нигде и никогда об этом не упоминал.

На суде Зимин повидался с Нюськой. Она плакала, и сердце Зимина сжималось от боли. Он знал, что скорее всего никогда ее больше не увидит. В зоне особого режима не живут больше, чем пять-семь лет. А если крепкое здоровье и позволит прожить подольше – к тому времени Нюське уже будет не до него. Старый сумасшедший дядька, сидящий на пожизненном за массовое убийство людей, – это плохой довесок к молодой красивой девушке, мечтающей выйти замуж за прекрасного принца.

Всего через неделю после суда Зимин уже ехал в отдельном купе арестантского вагона на север, туда, где посреди озера возвышался замок старинной тюрьмы. Эта тюрьма должна была стать последним пристанищем для его души и тела. Так он думал. И ошибался…

Суд, как Зимин и предположил, был быстрым и, можно сказать, формальным. Майор ничего не отрицал, рассказал все честно и отказался от рассмотрения дела судом присяжных. Адвокат, которого назначил ему суд, был жалким неудачником, не собиравшимся как следует работать за просто так. От хорошего платного адвоката, которого пыталась нанять Нюська, Зимин отказался. Пусть все деньги останутся ей. Все равно ничего не изменит ни плохой, ни хороший адвокат – пятьдесят трупов ему никто никогда не простит. На несколько пожизненных сроков хватит.

Но хватило «всего» на один, и скоро Зимин оказался в зоне особого режима, именуемой в определенных кругах «Тройкой». На острове, торчавшем посреди холодного северного озера.

Глава 3

– Величайший! Прошу разрешения говорить!

Советник Властителя Дарс Уонг распростерся на полированном мраморном полу с такой торопливостью, что Властителю показалось – проехал вперед еще два локтя. А может, и проехал – рабы так натерли пол воском, что сам Властитель сегодня едва не растянулся во весь рост. Пришлось их высечь. Не до смерти, но так… слегка поучить. Раб должен знать свое место, иначе возомнит о себе лишнего. А если раб возо-мнит лишнего – жди беды! Эти твари коварны, лживы, вероломны – как и вся эта низкая, грязная чернь, созданная для удовлетворения нужд Достойных.

Властитель, триста пятьдесят первый по счету в Империи Арозанг, был миловидным мужчиной тридцати пяти лет, невысоким, стройным, несколько женоподобно красивым. По крайней мере, так поговаривали злые языки, мол, прежние Властители были гораздо брутальнее, на этого же и смотреть противно – евнух евнухом!

Зависть, больше ничего. Он вступил на престол мальчиком двенадцати лет от роду после того, как отец умер на одной из своих многочисленных наложниц, и за время правления успел укрепить свои позиции внутри Империи, заключить договоры о мире с Харогом, Андором, Гулангом и даже Берегом Еронг, обитатели которого отличались свирепым нравом и никогда не шли на уступки ни одному чужеземцу. Войны, которые долгие годы опустошали казну, прекратились (если не считать пограничных стычек, но тут уже никуда не деться – отрыжка сотен лет вялотекущих войн), и в Империи наступил век благоденствия.

Казна ломилась от денег, аристократы и купцы успешно преумножали свои состояния, исправно выплачивая налоги (А чего бы их не платить, если знаешь, что завтра заработаешь еще больше? И что за неуплату налогов с тебя живьем сдерут кожу?), крестьяне не вымирали целыми деревнями, как в прежние времена, когда у них изымали в пользу государства все продукты, даже семенное зерно, чтобы накормить армию бездельников, которые только и умеют, что тыкать друг в друга заостренными железками.

Даже рабы, которым положено быть шустрыми и худыми, округлились и стали похожими на свободных людей. Что, в общем-то, не совсем верно. Жирный раб – что может быть глупее? Если это, конечно, не евнух.

Империя на подъеме, и все благодаря уму Властителя, по справедливости прозванного в народе Величайшим.

Что же касается постельных развлечений Властителя – утверждение, что он предпочитает женщинам сильных, брутальных мужчин, – полнейшая чушь. И это докажут десять его жен и сто наложниц, которых он регулярно, практически ежедневно, к себе вызывает. Возможно, что эти наветы идут от завистливых слабаков, неспособных удовлетворить даже одну женщину. Зависть к успешному, сильному была и будет всегда.

Величайший недовольно покосился на советника, который лежал в позе морской звезды – как и положено по этикету, – и со вздохом откинулся на спинку кресла, покусав нижнюю губу в знак досады. Хелеана, его любимая жена, великолепно играла в лис и волков, и сейчас ее лисы загнали Величайшего в незаметно подготовленную ловушку. Крах его волчьего воинства был неизбежен.

– Извини, милая, не могу сейчас играть. Видишь – государственные дела зовут!

Он с притворным сожалением вздохнул и смахнул с доски, сложенной из кубиков драгоценных камней, все фигурки. Жена поднялась со своего кресла, и Властитель с некоторой досадой заметил, что она улыбнулась под прозрачной вуалью, а глаза, не прикрытые тонким шелком, чуть прищурились, как если бы в них попали яркие лучи света. Она прекрасно поняла маневр мужа, ее это позабавило, и Хелеана дала ему знать, что догадалась.

Властитель тонко улыбнулся, но ничего больше не сказал, глядя в обнаженную спину уходящей женщины. Умница. Лучшая из всех жен, советница. Ее замечания всегда остры, как клинок меча, прокованного тысячу раз, и бьют в цель, как стрела опытного лучника.

Дав ей отойти шага на три, остановил супругу негромким, мелодичным голосом:

– Останься. Возможно, мне понадобится твой совет.

Хелеана обернулась, и Властитель дал бы на отсечение правую руку в доказательство того, что она обрадовалась такому приказу. Помыкать десятком младших жен и сотней наложниц совсем не то, что помогать в управлении Империей, в которой насчитывалось не менее трех миллионов подданных – и это не считая рабов. Хелеана любила власть, но была абсолютно лояльна своему Властелину – да и как могло быть иначе? Потеряй он трон или саму жизнь – что с ней, Хелеаной, станет? Вернется к родителям, выдадут ее замуж за какого-нибудь второстепенного аристократа из захудалого клана – кому она нужна, порченая? Нет, ей нужно держаться за мужа, как детеныш обезьяны держится за свою мать! Руками, ногами и хвостом! Если бы он был, этот хвост…

Властитель представил себе обнаженную Хелеану, выше упругой попки которой торчит длинный, мускулистый хвост, на котором завязан шелковый бантик, и ему стало смешно.

А потом он вдруг почувствовал возбуждение – восхитительная женщина! Они живут вместе уже пять лет, а он все еще ее хочет! Нет, не зря взял в жены именно Хелеану, когда Властитель Харога предложил ему породниться и выставил на выбор десяток своих дочерей. Почему-то сразу же приглянулась именно Хелеана – невысокая, с тонкой талией и плоским, как у акробатки, животом.

У высшей знати всегда была тяга к женщинам нежным, мягким, томным, но Властитель Арозанга любил женщин упругих, даже мускулистых. Возможно, потому, что в детстве влюбился в девочку из труппы акробатов – само собой, она осталась недостижимой мечтой, сын Властителя не может опуститься до черни (это все равно как совокупляться с овцой!), но все женщины, которых он себе подбирал, были похожи на ту – крепкую, худенькую, с небольшой грудью и задорным взглядом темных глаз.

Где она сейчас, эта акробатка? Скорее всего уже состарилась – зубы выпали, груди обвисли, задница – как… как… хм-м-м…

Властитель с досадой выбросил из головы образ акробатки и сосредоточился на действительности. Дарс лежит уже на полу долго, достаточно, чтобы приличия были соблюдены и все видели, как Властитель хранит обычаи предков.

Никто не может обратиться к Властителю иначе, как сделав проскинезис. Вначале встать на колени, поклониться, затем лечь на живот, вытянув руки к повелителю, и застыть так, пока повелитель не соизволит разрешить подняться.

Женщинам же положено закрывать лицо от нескромных взглядов мужчин. Живот, груди, ноги, зад могут быть обнажены, но открытое лицо свободной взрослой женщины из мужчин видит только муж, отец или Властитель, являющийся одновременно и Патриархом всех храмов создателя Империи, и Отцом всех своих подданных. Это закон, пришедший из глубины тысячелетий, и, как многое, что дали предки, является основой миропорядка! Если в других государствах отошли от канонов нравственности, пошли по дороге Тьмы, забывая наказы мудрых предков, то Империя Арозанг придерживалась и будет придерживаться Старых Устоев.

Властитель сделал знак рукой, советник Дарс, следивший за ним исподлобья, резво, по-кошачьи встал, подошел ближе, стараясь не делать резких движений – два телохранителя родом из Клана Самир Берега Еронга, стоявшие по бокам от Властителя, как статуи черного дерева, могли среагировать на резкое движение и легко смахнуть голову своими длинными широкими мечами так, что не успеешь сказать: «Ой!» Звери, чистые звери! Но верные твари, если дали клятву – умрут, но пока живы, не дадут в обиду своего господина. Они даже ночью стоят рядом с постелью Властителя и бесстрастно наблюдают за тем, как тот кувыркается с одной из своих многочисленных женщин. Или с несколькими. Иногда у Властителя возникало желание приказать телохранителю овладеть одной из многочисленных наложниц, а он вместе с Хелеаной посмотрит, как это происходит. Должно быть – возбуждающее зрелище. Когда-нибудь так и сделает. Возможно. А может, и нет. Все-таки наложницы – дочери аристократов, хотя и из Малых Домов, а самирцы – животные, инструменты. Не будет ли это слишком вызывающе? Нужно обсудить с Хелеаной, прежде чем сделать.

Дарс был одним из младших сыновей семейства Уонг, старого, известного рода, служившего Властителям уже тысячи лет. Они то уходили в опалу, то снова поднимались, но всегда были на виду – либо возле трона, либо поодаль от него, – спасаясь от кары за участие в одном из многочисленных антигосударственных заговоров, а проще – за попытку поучаствовать в перевороте с целью захвата власти. Дарс Уонг был в фаворе у Властителя, отвечая за безопасность тайную и явную. В его руках сосредоточились все шпионы Империи и легальная, дневная стража, наводившая порядок в городах и селах государства. Он раскрывал заговоры, передавал Властителю информацию обо всем важном, что успел нарыть с помощью разветвленной системы шпионов, и он же курировал сыскное отделение, занимавшееся поимкой преступников, не относящихся к разряду политических.

Могущественный человек и очень опасный, он выглядел как провинциальный помещик, каким-то чудом попавший на прием к Властителю, – свободные шелковые брюки неяркого окраса, свободная белая рубаха, спадающая ниже пояса, сандалии на босу ногу. И это все при широком, толстогубом лице, лысине, намечающемся под рубахой животике и мягких, с ухоженными ногтями руках. Ни тебе переливающихся на солнце драгоценностей, ни модных при дворе ярких штанов с золотыми узорами по синему фону (последний писк придворной моды), ни удушливого запаха благовоний, способных перебить не только запах пота, но даже вонь трупа, пролежавшего три дня на самом солнцепеке. Властитель иногда подумывал о том, чтобы запретить придворным являться на прием, приняв ванну с благовониями (были и такие чудаки). Слишком силен был запах, мешал, особенно если сидишь на пиру и наслаждаешься ароматным блюдом.

Дарсу Уонгу было от роду тридцать пять лет, как и его господину, и должность эту он занял потому, что вырос вместе с Величайшим, и тот знал, что может на друга детства безбоязненно положиться. Судьба Уонга так же, как и судьба любимой жены, полностью зависела от судьбы Властителя. При смене власти новый правитель всегда заменяет советников на ключевых постах государства – если не сразу, то в течение нескольких месяцев – точно. И хорошо, если просто меняет – были в истории Империи случаи, и нередкие, когда всем советникам новый Властитель попросту отрубал головы, радикально решив проблему будущих заговоров.

Нынешний Властитель был человеком осторожным, потому прежние советники умерли от естественных причин, совершенно случайных, стоивших Уонгу приличных денег и массу усилий. Все-таки не рядовые подданные Империи, родовитые дворяне, из хороших домов!

– Присядь… – Властитель указал на табурет с мягким, вышитым золотом верхом, и Дарс, благодарно поклонившись, уселся так, чтобы его лица не мог видеть никто, кроме Властителя и его супруги. Мало ли – может, кто-то из присутствующих научился читать по губам! Нужно быть очень осторожным – времена смутные, доносят, что где-то в глубине болота, именуемого Великие Дома, зреет заговор!

И вот что нужно этим идиотам? Раздулись от золота, жируют и при том при всем раскачивают ветку, на которой сидят! Зачем?! Начнется смута, война внутри Империи, соседи, видя такое дело, тут же наплюют на договоры и попытаются оттяпать кусок территории – под шумок, дело святое! И что тогда? Государство, залитое кровью, обожженное огнем пожарищ?! Разруха! Голод!

Думают, что смогут жрать свои деньги, когда не останется крестьян, подохших с голоду? Дураки. Самые настоящие дураки!

– Можешь доложить, – поощрительно кивнул Властитель, которого Уонг некогда запросто валял на землю ловкой подсечкой. Теперь – делает проскинезис и не смеет поднять на него взгляд без высочайшего позволения. И это правильно. Должен быть порядок!

– Сведения подтвердились, – почти не шевеля губами, сказал советник, цепляясь взглядом за белоснежные, мягкой кожи туфли Властителя. Белые туфли имел право носить только он, и никто другой. Как символ чистоты, непорочности, небесного происхождения. Остальные родовитые – только белую полоску, и лишь те, у кого в жилах имелась добрая доля крови Властителей.

– Но как так может быть?! Что за могущественное колдовство?! – неподдельно удивился Властитель. – Ты разговаривал с Главой гильдии магов? Что он сказал?

– Я его возил с собой, Величайший! – Уонг осмелился посмотреть в лицо господину и тут же отвел взгляд. – Он был так же удивлен, как и я. Ничего не смог сказать, кроме… я не могу сказать это вслух, господин мой! Чтобы слух твоей благой супруги не был оскорблен этими словами!

– Дарс, хватит церемоний! – досадливо сморщился Властитель и прикусил губу. – Рассказывай, что видел, и без цветастостей! Иногда так хочется послать в одно место все эти церемонии, что…

Он прикусил язык. Какой бы ни был верный слуга Дарс Уонг – и он же друг детства, – не следовало раскрывать то, о чем думаешь, даже перед ним. Наверху нет друзей. Есть союзники или соперники. А еще орудия, с помощью которых можно творить политику. Такие, как Уонг. И орудиям ни к чему знать, о чем думает их владелец. Могут сломаться…

– Да, господин… – Уонг поднял глаза на Властителя и краем глаза заметил, как Хелеана едва заметно кивнула головой, будто поощряя и ободряя. И в который раз невольно удивился разумности этой девушки. Ей едва исполнилось двадцать лет! А ума – на сотню седовласых старцев! Вот как так может быть? Колдовство?

– Посреди поля непонятно как оказался бугор, и на бугре – крепость. Большая, неправильной формы – напоминает неправильный квадрат. На стенах – люди. На наши требования выйти и ответить – кто такие и с какой целью явились – не отвечают. Кричат что-то, но слов понять не можем.

– Агрессию как-то проявляют?

– Нет. Смотрят со стен, и все. Оружия в руках не видать. Но и войти в крепость нельзя – ворота стальные, их и таран не возьмет. Высота стен в несколько ростов, плюс ко всему – бугор, обрыв высотой еще в несколько ростов. Только в одном месте земля осыпалась, и получился более или менее пологий спуск, можно влезть. Но не без труда.

– И Глава магов тоже ничего не смог узнать… – Властитель постучал пальцами по белоснежной ткани брюк, обтягивающих стройные ноги, и задумчиво посмотрел в пространство. Потом вдруг встрепенулся: – Вокруг никого не было? Кроме вас? И этих, из крепости…

– Были. – Уонг нахмурился. – Отряд во главе со старшим сыном Майера, другой – сыновья Лебеля, третий – Азур-Наг, четвертый…

– Они что, все там собрались?! – Властитель окаменел, глаза его прищурились, как у лучника, выбирающего точку попадания стрелы. – Что-нибудь тебе сказали? Ты им?

– Господин, ты не ставил мне задачу узнать у представителей Великих Домов их намерения по поводу колдовской крепости, – почтительно ответил Уонг, стрельнув глазами, будто давая понять, что вопрос совершенно идиотский, что, впрочем, ясно было с первой секунды. Когда это Великие Дома извещали о своих намерениях, если только их не поджаривали раскаленным железом в пыточном подвале дворца?

Властитель, вероятно, и сам понял, что сморозил глупость, но признаваться в этом не собирался. Он снова взглянул на супругу, на ее лицо, прикрытое вуалью, на бедра, просвечивающие через прозрачный шелк, на крохотные колокольчики, выточенные из цельных рубинов и вделанные в соски Хелеаны. Хороша, демоница! Ох, как хороша! Пять лет делит с ней ложе и никак ей не насытится. Ее телом, ее умом… Нет, все-таки не зря он выбрал именно ее!

– Что думаешь по этому поводу, дорогая? – небрежно спросил Властитель и взял со столика драгоценный хрустальный бокал со свежим, законсервированным магией белым виноградным соком. – Что это за колдовство такое?

– Если уж Глава гильдии магов не смог определить, что это за колдовство, где же мне, хрупкой женщине, судить о подобных чудесах? – улыбнулась Хелеана и посерьезнела. – Это все странно и плохо. Плохо для нас. Нужно срочно выставить охрану – оцепить весь колдовской замок! Эти проклятые… эти Великие Дома не зря там бродят – а если люди, там, в замке, располагают колдовством, которое поможет свалить своего Властелина, занять его место? Вдруг Дома с ним договорятся? И что тогда будет?

– Ты права, – чуть улыбнулся Властитель, и Уонг понял – его господин прекрасно все осознавал, именно потому он и послал его на разведку. Его, главу тайной службы и стражи, а не какого-нибудь слугу! Но Дарс и в самом деле не мог расспрашивать Дома о цели посещения. Во-первых, это могло быть воспринято как вызов. И во что выльется – неизвестно. Все-таки Уонг не принадлежит ни к какому Великому Дому, несмотря на свою должность и могущество. Во-вторых, и так ясно – зачем они туда прибыли, с какой целью. Зачем осведомляться об очевидном?

И тогда возникает вопрос – а зачем Властитель задал ему такой странный вопрос? Глупый вопрос? И напрашивался ответ – он слегка посмеялся над верным соратником. Властитель любил иногда выглядеть не совсем умным, эдаким молодым щеголем, неспособным на интригу. Полезно, когда враг считает тебя глуповатым, тогда он расслаблен, не ожидает удара… и тогда – можно бить!

– Отправить к крепости два полных корпуса латников. Организовать оцепление замка. Не подпускать к нему никого из Великих Домов, и вообще никого! Вести наблюдение. Срочно! Сейчас же! Завтра я сам поеду, посмотрю на этот чудесный замок. И кстати – узнай, что же там все-таки надумали эти проклятые маги?! Они вообще-то умеют думать?

Уонг пропустил опасные слова Властителя мимо ушей (ссориться с магами – себе дороже!) и, снова почтительно поклонившись, спросил:

– Может, послать полдюжины драконов? Пусть осмотрят замок с воздуха, составят план крепости.

– Да. Верно. Займись.

Властитель поднял палец, тут же рядом с ним возник секретарь Никос, который застыл на коленях, готовый записывать слова господина. Властитель не заставил его ждать, и через десять минут готовый – подписанный и запечатанный указ отправился в канцелярию, чтобы отправиться к тем, к кому ему было положено отправляться. А еще через пятнадцать минут Уонг шагал к себе в кабинет, располагавшийся в левом крыле дворца Властителя. Нужно было собрать всех командиров подразделений и распределить роли.

Ошибку сделать нельзя. Ситуация слишком серьезна. На весы равновесия брошен камешек, вес которого может не просто перевесить одну из чаш в ненужную сторону, но и вообще сломать эти самые весы. Уонг чувствовал, что все будет очень, очень непросто. И как показало время – он не ошибся.

На следующий день, после раннего завтрака, состоявшего в основном из кислого молока с фруктами и нескольких видов сыра (Властитель придерживался рекомендаций магов-лекарей и следовал диете), Величайший легко взметнул свое стройное тело в седло огромного красного септа и в сопровождении огромной свиты выехал из дворцовых ворот, украшенных изображением императорского герба (Властитель верхом на септе, нанизывающий на копье змея, символ разрушения и хаоса). Рядом с ним на небесно-голубой септе ехала Хелеана, переодевшаяся в дорожный костюм – плотные, облегающие бедра брюки, жилетка тонкой кожи, покрытая мириадами маленьких дырочек – чтобы тело дышало. Высокая грудь была едва прикрыта – супруга Властителя не любила надевать слишком много одежды, она сковывала тело и мешала коже дышать. С чем Властитель был согласен. Климат Арозанга не располагал к тому, чтобы укутывать себя слоями ткани – эдак перегреешься и помрешь. Вот на севере – другое дело, там да – и снег, и ветер, ледяные дожди. В Арозанге, если положить на скалу куриное яйцо в разгар солнечного дня – через полчаса получишь готовое блюдо, без огня или огненной магии.

Но это и хорошо – без солнца не поднялись бы ростки пшеницы, ржи, овса, без солнца не было бы вообще ничего. А если к тому добавить еще и ночные дожди, как по заказу поливающие поля с полуночи до трех часов, – урожай будет очень, очень обильным! Не зря так много всегда было желающих завладеть землями Арозанга.

Дома можно строить из веток, не утепляя. Лишь бы крыша над головой была.

Все растет, все цветет – рай, а не земля!

Даже рабы на ней живут сытно и счастливо! И на одежду им тратиться не надо – зачем? Днем жара, ночью тепло – живи и радуйся… если у тебя добрый хозяин. Будь послушным. Делай все, что он прикажет, или прими кару за непослушание – так установили боги, так повелел Создатель. Так завещано предками.

Впереди, позади, с боков процессию Властителя прикрывали ряды телохранителей, за ними плотные ряды закованных в сталь, вооруженных мечами и длинными копьями латников. Дворцовая стража – лучшие из лучших, высокие, выше любого, самого высокого дворянина из свиты Властителя. В дворцовую стражу подбирают не только по росту каждый из этих гигантов стоит пятерых обычных воинов – тренированный, умелый, с пеленок умеющий обращаться с оружием.

Следом – обозы со всем, что может понадобиться Властителю: изысканная еда, до которой Властитель большой охотник, шатры, в которых могут отдохнуть Величайший и его свита, питье, охлажденное усилиями магов (как и пища, она не испортится и за полгода), повозки с женами и наложницами (вдруг Властитель пожелает расслабиться где-нибудь на берегу реки) и толпы рабов, обслуживающих всю эту армию дворян. Рабы всевозможных рас и комплекций – светлые северяне, высокие, массивные (их хорошо использовать на тяжелых работах, где требуется недюжинная физическая сила), смуглые, как и азорангцы, жители Харога и Андора – потомки тех, кто был захвачен во время тысячелетних войн, и новые рабы, купленные на приграничных торгах. Здесь и чернокожие галангцы, худые, стройные – их женщины славятся умением вызывать у мужчин желание, говорят – это колдовская способность, вид любовной магии, и краснокожие магарцы, родом из степей запада, – все расы, которые присутствуют на материке.

В середине процессии, сразу за повозками с женами и наложницами, – большая, сделанная из черного дерева, покрытого лаком, повозка Главы гильдии магов. В ней едут он сам и четыре ближайших помощника. Властитель еще не успел с ними поговорить на тему чужого замка, но особенно по этому поводу не переживал – все равно нового ничего не скажут, а ему нужно вначале самому посмотреть на новое чудо света и сделать собственные выводы.

Уонг, который был рядом во время отъезда, куда-то исчез, видимо, отдает приказы командирам отрядов охраны. Это правильно. Чтобы люди не расслаблялись, нужно править мягко, но… жестко! Как он – Властитель, Величайший.

Кто бы мог подумать, что преемником станет именно он, ничем особо не отличавшийся, нежный, мягкий мальчишка, не мечтавший о подвигах, о завоеваниях, отдающий предпочтение тихой беседе о возвышенном, книгам, созерцанию пруда, покрытого лилиями! Любивший то, что составляет смысл существования ученого, поэта либо писателя!

Можно подумать, что Властитель так слаб, как его хотят представить враги, но… нет, к их величайшему разочарованию, он не был изнеженным цветком, который осыплется от дуновения ледяного ветра. Каждый день Властитель уделял час нахождению в трансе, развивая свой мозг, тренируя мышление, и час занимался единоборствами с лучшими учителями во всей Империи.

Он хорошо знал историю и знал, как закончили свои дни многие из Властителей, которые не знали, с какой стороны взяться за меч. Телохранители – это, конечно, хорошо и правильно, но когда падет последний из них, возможно, что Властителю придется самому защищать свою жизнь до подхода спасительной стражи. Тянуть время. Иногда одна минута решает многое, если не все. Умный человек использует все возможности, чтобы выжить, и Властитель отнюдь не был дураком. Он собирался прожить не менее ста лет, в добром здравии и ясном уме, умерев в конце пути на молоденькой наложнице после пятого соития подряд.

Впрочем, что касается единоборств – в Империи Азоранг всегда был культ боевых искусств, и Величайший лишь бросил зерно на взрыхленную поколениями предков почву. Культ чести, культ боевых искусств – его стараниями, стараниями Властителя, Патриарха храмов Создателя, был возведен в ранг государственной религии.

Кстати сказать, повальное увлечение единоборствами снизу доверху, от крестьян до высших аристократов определенно принесло свои плоды и в политике – кто решится напасть на государство, каждый житель которого владеет оружием, как если бы родился с мечом в руке?

Но были в этом и минусы. Во-первых, много людей гибло в дуэльных поединках, вызывая соперника за неосторожные слова, за проступок и просто потому, что не понравилась физиономия. Пришлось издать специальный указ, регламентирующий поединки, – после этого число погибших поединщиков уменьшилось наполовину. Фактически это были правила, которым должен следовать каждый дуэлянт, если не хочет предстать перед имперским судом, особенно если противник на поединке был убит.

Нет – так-то дуэли дело хорошее, в них оттачивается дух народа, но зачем биться до смерти, добивать противника? Достаточно, чтобы поединщик был побежден или признал победу и выплатил хороший штраф, часть из которого отправится в государственную казну.

Конечно, большинство дуэлей проконтролировать сложно – если вообще возможно, да и отследить получение выкупа трудно, но все решаемо, особенно если у тебя под началом толпы доносчиков – добровольных и на службе, каждый из которых рад известить Тайную стражу о государственном преступлении. А что такое, как не преступление, – укрытие от налогообложения дохода, полученного от какой-либо деятельности? За неуплату налогов кожу сдирать живьем! И сдирают – если поймают, конечно.

На то, чтобы выковать из Империи то, чем она сейчас стала, понадобилось больше двадцати лет и реки, ручейки крови. Установление порядка и сам порядок не могут быть бескровными. Мир тянется к хаосу, к разрушению, люди не желают жить по закону, и что делать – кроме как заставлять их жить так, как надо? Как ПРАВИЛЬНО?

Золотой век, век благоденствия держится только и исключительно на копьях стражей. И Властитель знал это, как никто другой.

Солнце еще не разошлось во всю мощь, было, по меркам Арозанга, довольно-таки прохладно, и Властитель с наслаждением ловил носом свежий полевой ветер. Он не так уж часто выбирался из дворца, потому каждый такой выезд был наслаждением – когда еще побываешь в поле, на берегу великой реки Ароз, давшей название Империи? А тут еще такой великолепный повод – волшебный замок, взявшийся из ниоткуда!

Властитель чувствовал, как птицей трепещет сердце в предвкушении чуда! Жив внутри всемогущего Властителя мальчишка, который ночи напролет зачитывался свитками о чужих странах, о неизведанном, странном, ожидающем путешественника за горизонтом!

Не сбылось. Он был восьмым по счету в очереди престолонаследия, а стал первым и единственным, когда все остальные наследники погибли на той самой прогулке, о которой теперь говорят вполголоса и со священным трепетом, – корабль с братьями разбила о скалу гигантская волна, возникшая при ясном небе и полном штиле. Поговаривали, что это кара Создателя за то, что тогдашний Властитель, отец нынешнего, попирает законы и устои предков, отдавая дань новомодным веяниям, неугодным Создателю. Например – запретил жертвоприношения во время Праздника урожая и во время засухи, освященный тысячелетиями обычай, когда рабов приносят в жертву мелким богам в уплату за их божественные услуги.

Мать нынешнего Властителя умерла при родах, и злые языки говорили, что и эта смерть – результат неправильного поведения ее мужа.

Она тоже, как и Хелеана, была родом из Харога. Обычай брать в жены дочерей Властителей соседних государств простирался в глубину тысячелетий, и когда, в какое время, в каком веке возник – никто теперь не знал. Разрозненные источники (книги, свитки) говорили, что возник он после одной из особенно кровопролитных войн, когда Властители, чтобы закрепить договор о мире, обменялись своими дочерьми, отдав их в жены сопернику.

Нынешний Властитель размышлял над этим обычаем и некогда пришел к выводу, что дело тут не только и не столько в мирных договорах и обычаях, а в банальном желании иметь здоровых детей – в ближайшем окружении трона все дворяне давным-давно стали близкой или дальней родней, переженившись «перекрестным опылением». Кроме того, на ком жениться Властителю, как не на дочери Властителя? Хотя… по здравому размышлению следовало признать, что все эти выводы не стоят и затертого медяка, потому что если долго жениться на принцессах из Харога, в конце концов Властители Харога и Арозанга окажутся близкой родней. А как тогда насчет нежелательности близкородственного скрещивания? Все запутанно, и все обычно совсем не так, как оно кажется.

Придя к власти, нынешний Властитель не вернул обычаи жертвоприношения, отмененные отцом, разъяснив своим указом, что бессмысленный перевод рабов – дело суть не богоугодное, сославшись при этом на выдержки из Священной книги, в которой было сказано, что нужно рачительно использовать принадлежащее тебе имущество и не пускать его на ветер.

А еще – самое главное – обложил жертвоприношения таким огромным налогом, что каждый, кто хотел отрезать голову рабу или рабыне, сто раз подумает – стоит ли ему отдавать в уплату за этот акт сумму, равную стоимости небольшого корабля.

Если оно стоит того – тогда плати и режь. Нет денег – сделай куклу, похожую на человека, и нормально сожги ее в костре – боги все равно не заметят подмены. А потом отнеси в храм хороший, щедрый дар. И боги тебя услышат, и даже сам Создатель укроет тебя от жизненных непогод своей могучей ласковой ладонью. Или не укроет.

– Буууээээ! Буууэээ! – проревел один из сардов, грозно потряс головой, увенчанной тремя острейшими рогами и высоким костяным воротником. Повозка с магами дернулась, и возница завопил, исторгая ругательства, хлеща строптивого гиганта длинной палкой-погонялкой с крюком на конце.

Властитель ухмыльнулся – возницы, это особое племя – лучшие ругатели на всем белом свете! Если бы кто-то из придворных позволил себе употребить при Властителе хотя бы одно из тех выражений, что вылетели сейчас изо рта погонщика сарда, – не сносить ему головы. Но погонщик – совсем другое дело. Никто не знает, почему и как так вышло, но эти проклятые сарды понимают команды только тогда, когда их перемежают с отборной руганью. Не зря тысячи лет существует пословица: «Ругается, как погонщик сарда!»

Самим Создателем им дано право ругаться отборной руганью даже в присутствии Властителя-Патриарха. В Священной книге сказано: «И погонщик сарда употребил грубые слова… и не рассердился Создатель, улыбнулся ласково и сказал: иногда глупое животное требует грубого обращения за свою строптивость, и да будет так всегда, и да не тронет никто честного погонщика, ибо такова его судьба и предназначение!»

Вообще-то тут иносказательно говорилось о власти и Властителях, но все уже давно привыкли к буквальному толкованию этих строк, и погонщики пользовались в этом отношении некоторой свободой.

Сард после тирады своего наездника сразу успокоился и потянул повозку дальше, вбивая в землю толстые ножищи, напоминавшие раздутые от какой-то болезни куриные ноги. Сарды тугодумы, но очень сильны. А еще опасны. Если стадо подготовленных сардов напустить на вражеское войско – от страшных рогов и могучих ног не спасут никакие латы. Вот только сомнительно это дело – напуганные сарды могут оборотиться, побежать в другую сторону и втоптать в пыль свое же войско. Потому их и используют только как тягловый скот. Глупы.

Властитель знал много, очень много. Столько, что, если бы кто-то попытался сравнить его знания со знаниями среднего дворянина, Властитель по уровню образованности возвышался бы над пустоголовым сверстником, как гора Манар над степной равниной.

Увы, научные знания не в почете в Больших и Малых Домах Империи. Давно уже нужно что-то с этим делать. Создать высшие школы для дворян? Наверное, надо. Давно пора.

– Милый, это не оно? – Хелеана на пару мгновений отодвинула с лица вуаль и потерла лицо ладонью, предварительно посмотрев, не видит ли кто такого нарушения этикета.

Властитель хмуро покосился на слишком смелую в своих поступках супругу и ловко вскочил на ноги в седле своего септа, недовольно зашипевшего и вытянувшего шею, будто собирался поймать мелкую зверюшку. Не любят септы лишних передвижений седока, это нарушает равновесие, приходится отрабатывать длинным хвостом и шеей.

Придворные вздохнули, увидев, как ловко Властитель стоит на спине ящера, невозмутимый, как каменная статуя, и Властитель знал – завтра полетят, поплывут шепотки, что слухи о болезни Величайшего преувеличены. Что он бодр и находится на пике физической формы. Интересно, как тогда отреагируют те, кто хотел бы занять его место, – тем более что слухи о своей немощи Властитель распустил о себе сам.

Идея Уонга. Зная, что Властитель немощен, заговорщики снизят активность. Мол, и сам скоро сдохнет. Чего зря суетиться, интриговать?

Но теперь все изменилось. Появился таинственный замок, и вокруг него теперь начнется бо-ольшая суета! Вернее – уже началась. И пусть теперь знают, что Властитель в самой что ни на есть лучшей форме, и пусть боятся!

– Да, похоже, что это он! – Властитель ловко устроился в седле, и септ продолжил равномерный, ритмичный шаг.

Ездовые, домашние септы отличались этим ровным шагом, не вытрясающим душу из седока. В отличие от беспородных, стаями носящихся по просторам степей в поисках падали и живых существ, тех, что не могут вовремя убраться в безопасное место. Здесь, в центре Арозанга, диких септ почти не осталось – выбили, кому нужны опасные стаи, из-за которых нельзя спокойно ездить по дорогам в одиночку, а вот на окраинах, в диких степях, их было предостаточно, разных видов и размеров.

Септы – твари умные, гораздо умнее трехрогого гиганта, а еще быстрые, ловкие и зубастые. Зазеваешься – отхватят руку по самое плечо! Конечно, можно ездить на безопасном игане, но Властителю не пристало разъезжать на травоядной твари. Только боевой септ! Красный септ, самый крупный из септов!

К замку они подъехали уже после полудня, когда солнце начало склоняться на закат. Властитель так и думал, что придется заночевать на месте, у реки – можно было бы съездить и вернуться одним днем, но куда спешить? Нужно обстоятельно все рассмотреть, обследовать – насколько возможно, а уж потом…

Что потом – Властитель пока не знал. Честно сказать, ему и ехать-то сюда по большому счету было ни к чему – прихоть, чистой воды прихоть! Любопытство. Страсть ученого к исследованию необычных явлений.

Все-таки он, Властитель, считал себя настоящим ученым – если бы не гибель братьев, сидел бы сейчас в библиотеке и наслаждался запахом старого пергамента и пыли веков, макал бы перо в чернильницу и выводил буквы, складывающиеся в слова трактата о…

О чем именно должен был быть трактат – Властитель додумать не успел. За стенами замка послышались громкие хлопки, потом раздались истошные крики – в том числе и похожие на женские. Затем снова грохот, будто кто-то ритмично молотил мечом в окованный сталью щит, и через несколько минут в воротах, украшенных странным гербом, не отмеченным нигде, ни в одной гербовой записи (щит, за ним явно угадывается меч), открылась калитка. Через нее вышли люди в черных одеждах, не похожих на одежду жителей Арозанга.

Их было пятеро – лиц не рассмотреть, потому что по понятным причинам Властитель приблизился на расстояние, большее двух полетов стрелы (Мало ли какие у них луки?! Вдруг достанут?), но на первый взгляд эти существа, появившиеся из волшебного замка, мало чем отличались от нормальных людей – две руки, две ноги, голова. Только кожа показалась слишком бледной.

Все замерли. Даже ездовые животные перестали храпеть, реветь, над полем воцарилась мертвая тишина.

Когда из калитки появилась следующая партия пришельцев, арозангцы загомонили, обсуждая происшедшее, и только когда Властитель повелительно поднял руку, желая прекратить галдеж, стихли и стали обсуждать увиденное шепотом, опасливо поглядывая на господина.

К Властителю подошел Глава гильдии магов, высокий, еще крепкий пожилой мужчина с худым лицом, с которого смотрели ясные, запавшие серые глаза, наследие северных предков. Его сопровождали два помощника мага – мужчины лет двадцати пяти – тридцати. С одним Властитель встречался, и не раз – это был лекарь Харанд, который помогал придворному лекарю-магу, если лечебный случай требовал усилий больших, чем мог позволить себе придворный лекарь.

Каждый маг знает предел своих возможностей и выйдет за опасную границу только тогда, когда его жизни угрожает опасность. Разрядившись до предела, он может потерять свою магическую силу или даже умереть – бывали и такие случаи.

Второй маг из молодых – ему вряд ли исполнилось больше двадцати пяти лет, что для мага совсем не возраст. В настоящую силу они вступают лет в сорок и потом лишь поддерживают свой уровень или снижают его по субъективным причинам. Этот слишком молод, что указывает на его силу. Если в ЭТОМ возрасте он уже является советником Главы, что тогда будет, когда ему исполнится сорок лет? Скорее всего это будущий Глава гильдии. Впрочем, не факт, многое зависит от политических реалий. Например, не захочет Властитель, чтобы этот человек был Главой, – он и не станет. Несмотря на то что официально Главы гильдии выбираются только из числа ее членов и никто «со стороны» не имеет права вмешиваться в этот процесс. Это закреплено Уставом гильдии.

Властитель сделал зарубку на памяти, решив разузнать об этом молодом маге все, что можно узнать, – все его сильные стороны и все слабости – особенно слабости. Чтобы эффективнее им управлять – само собой разумеется.

Глава поклонился – проскинезис в полевых условиях отменен указом Властителя – и почтительно осведомился, уделит ли ему Величайший толику своего драгоценного внимания.

Спутники Главы поклонились еще ниже, в пояс. Величайший благосклонно кивнул, и на том церемонии были закончены. Началась нормальная работа.

– Как думаешь, что происходит? – Властитель с прищуром смотрел туда, где толпились, увеличиваясь числом, пришельцы, одетые однообразно, по единому покрою платья. Часть из них уже успели раздеться – голые по пояс, они теперь не оставляли сомнений в том, что кожа их на удивление бела.

– Мой господин… ощущение такое, что их изгоняют из крепости! – тут же ответил Глава, делая рукой отвращающий нечистую силу жест. – Это какие-то подчиненные тех, кто правит, и они вызвали неудовольствие властителя. Посмотри – у них нет оружия. Они одинаково одеты. Возможно, что это солдаты! Господин, я создал линзу дальновидения и рассмотрел кое-какие детали. Так вот, кое-что очень странно!

Глава замолчал, выдерживая паузу, и Властитель с неудовольствием подумал о том, что некоторые люди слишком уж склонны к театральным эффектам, будто они не главы Великих Домов или самой могучей и влиятельной Гильдии, а являются дешевыми актерами бродячего театра. Изображать из себя актера перед Властителем – что может быть глупее?

Почувствовав неудовольствие Властителя, Глава заторопился:

– Там на стенах женщины! Я уверен! Женщины!

– То есть?! – Властитель недоверчиво помотал головой, не сдержав эмоций, и почувствовал живой интерес Хелеаны, навострившей уши. – На стенах стоят женщины?! И что же они там делают?!

– Э-э-э… м-м-м… – Глава гильдии растерялся. – Стоят. Смотрят вниз.

– С оружием?

– Оружия не видно. Э-э-э-э… м-м-м… привычного нам оружия! – поправился Глава. – Какие-то кривые палки, возможно, дубинки. Да ты можешь сам посмотреть, я сейчас создам линзу, и…

– Стой! – резко приказал Властитель, всматриваясь в толпу людей наверху, у стен замка. – Они идут! Пошли! Сколько их?

– Сто шестьдесят, – вмешался непонятно откуда появившийся Уонг. – Если точнее, сто шестьдесят два. Все мужчины. Вроде как…

– Хорошо, – задумчиво кивнул Властитель. – Встреть их. Латников, лучников – и осторожнее! У них могут быть маги! Вдруг – они сами маги? Ты мне нужен, мой советник. Отдай приказания и возвращайся. Глава Сегнак, отправь на встречу с чужеземцами двух магов – пусть прощупают на наличие магической ауры. Остальные – пусть сделают защиту вокруг меня…

Властитель вдруг встретился со взглядом Уонга и с некоторой усмешкой подумал о том, что отдает приказы, как какой-то командир полка или… Уонг. Вообще-то это его задача, Уонга, обеспечивать охрану господина. Медяк ему цена, если он уже не подумал о том, как прикрыть Властителя. Но это неважно. На то и Властитель, чтобы позволить себе многое.

Ожидание затянулось. Пока «изгнанники» прошли вдоль стены замка, пока они спустились вниз, пока их взяли в окружение и привели пред очи Властителя – прошло не менее часа. Властитель сгорал от любопытства, но не выдавал своих чувств и спокойно сидел в позолоченном кресле, попивая свежеотжатый сок.

Чуть поодаль двое рабов трудились, добывая этот самый сок из твердых, сочных плодов брадаса – Властитель очень его любил, но этот сок теряет свойства после нескольких часов пребывания на открытом воздухе. Лучше всего его пить через несколько минут после того, как он был процежен через чистую ткань.

И замечательно запивать им небольшие пирожные, которые тут же пекут в небольшой походной пекарне. Нет ничего лучше запаха свежих печений, особенно если перед этим ты сделал дневной переход на спине трясучего септа.

Властитель по возможности должен ехать верхом, как настоящий воин, а не сидеть в фургоне, как женщины или старики. Само собой разумеется – когда нет дождя. Он ведь не только Патриарх, но и воин, главный Воин Империи!

Сверкающие на солнце ряды латников, ощетинившиеся острыми копьями с листовидными наконечниками, медленно приближались к лужайке, застеленной драгоценными коврами (дабы Властитель не испачкал свои белые туфли), и Величайший вдруг с удивлением заметил, что пришельцы необычайно высоки! Просто-таки гиганты в сравнении даже с самым высоким из латников, возвышаясь над ним самое меньшее на полголовы! Не все, конечно, были и равные по росту обычному человеку, но большинство – просто великаны, плечистые, огромные!

А еще Властитель заметил – у многих чужаков на теле имелись татуировки. Странные татуировки, невиданные доселе, – дома с куполами, обнаженные женщины, прибитые к скрещенным палкам, и еще многое, многое и совершенно невиданное!

Удивительно! Потрясающе! Белая, как полотно, кожа, и на ней странные рисунки! Магические рисунки?

Властитель от волнения привстал, подошел к краю квадрата, сделанного из ковров, но опомнился и снова сел на походный трон дожидаться, когда пленники подойдут ближе.

То, что это пленники, а не гости, – никто не сомневался, даже они сами. Как же еще расценить эту толпу закованных в сталь бойцов, которые держат наготове острые копья? Как друзей, мечтающих почесать спину этим татуированным мужчинам?

– Какие большие! – выдохнула Хелеана, слегка наклонившись к Властителю. – Интересно, а у них… все такое большое?

Властитель едва не фыркнул, и ему стоило большого труда не порушить каменное выражение лица. Но справился, прищурившись, посмотрел на жену:

– Вы, женщины, только об одном и думаете!

– Ну почему же… – потупила глаза Хелеана. – Иногда о двух!

Властитель все-таки не удержался. Он расхохотался и хохотал с минуту, утирая глаза тыльной стороной запястья. Потому он и таскал с собой эту женщину, потому и любил ее – умна, демоница! А уж как скажет, так скажет! Никто не мог ТАК его повеселить! Никто, кроме нее!

Один из чужеземцев, смотревших на него, что-то недовольно крикнул, показав странный жест, будто показывал средним пальцем куда-то на небо. Потом сплюнул, и тогда стало ясно – он сказал какую-то гадость. Властитель нахмурился, вытер глаза платочком, который взял из рук постельничего, легонько повел пальцем в сторону чужеземца. И тут же стоявший слева телохранитель-лучник мгновенно выхватил из колчана на спине стрелу с зазубренным стальным наконечником, бросил ее на тетиву лука, который без промаха бьет на двести шагов, – через секунду после плевка татуированный чужеземец уже подергивался на земле, брошенный на спину могучим ударом стрелы, пробившей ему череп и вышедшей из затылка.

Славный выстрел, подумалось Властителю. Красиво. Расстояние небольшое, но попасть точно в середину лба, да так, чтобы наконечник вышел наружу посредине затылка, – это надо быть настоящим мастером! Все-таки лучшие стрелки – с побережья, это точно.

А еще Властитель заметил, что стоявший рядом с убитым человек что-то сказал, когда татуированный сплюнул, – похоже было, что он выговорил нечестивцу за невежливое поведение.

– Что с магией? – негромко спросил Властитель, обращаясь к Главе гильдии магов, стоявшему возле него и ожидавшему, когда Величайший обратит на него внимание. – Они обладают магией?

– Если и обладают, о Величайший, то такой, какую мы не можем увидеть. У них странные ауры, но ни одна не похожа на ауру мага. Это просто люди. Большие, странные, но обычные люди.

– Гиганты… – задумчиво протянул Властитель, взглянув на Уонга, приказал: – Подведи ко мне вон того, что рядом с убитым. Да, того, черноволосого.

Уонг коротко скомандовал, двое стражников бросились вперед и, схватив под локти чужеземца, потащили его на ковер. Чужеземцы что-то залопотали, но шум тут же утих, когда стражники угрожающе качнули сверкающими наконечниками копий.

Никому не хочется получить такую штуку в живот, с усмешкой подумал Властитель, даже если ты гигант.

А выглядело и вправду смешно – стражники по сравнению с пришельцем выглядели как подростки, пытающиеся одолеть взрослого дядю. Похоже, что, если бы он двинул как следует руками, эти самые «подростки» разлетелись бы от него в разные стороны.

– Интересно, а женщины у них такие же большие? – вслух, чуть слышно проговорил Властитель и тонко, едва заметно улыбнулся. Но Хелеана услышала и откликнулась тут же:

– Кому-то и самки сардов по нраву…

Он опять чуть не расхохотался. Вот умеет же сделать настроение! Как хорошо, что среди всех он выбрал именно ее! И все потому, что девушка, когда он смотрел на ряд невест, неожиданно и весело ему подмигнула, ничуть не заботясь о нарушении этикета, о том, что он о ней подумает.

Потом, когда они были уже женаты и между ними установились не просто партнерские, но еще и любовные отношения, Хелеана ему призналась, что выглядел он очень смешно – грустный, будто недавно помер его любимый пес. И ей вдруг захотелось поддержать, поднять настроение – невзирая на последствия. Что она и сделала. И не прогадала!

Властитель слегка улыбнулся, прищурил правый глаз, будто хотел подмигнуть. Хелеана поняла и улыбнулась под вуалью, повторив его жест.

Хорошо, когда тебя понимают, подумалось Властителю, и, выбросив шальные мысли, он занялся делом. Для шалостей будет ночь, и тогда он решит, кого из жен или наложниц взять себе для утех – утех своей плоти и плоти Хелеаны. Она всегда участвовала в его любовных играх, и теперь Властитель даже не представлял, как мог раньше обходиться без нее.

Он пока что запретил ей рожать – чтобы не испортила фигуру, но скоро все-таки позволит родить сына или дочь. Хелеана уже намекала, что хочет иметь ребенка. Нужно будет позволить ей зачать, их сын будет лучшим наследником Империи. Два ума должны произвести что-то еще более умное, хотя… бывает, что на детях судьба отдыхает. Умные родители – и дурак сын! Все бывает.

Да, он позволяет супруге такое, чего не позволил бы никому на свете. Но она этого заслуживает. Любимая жена…

– На каком языке они разговаривают? – негромко осведомился Властитель. – Вы определили?

– Не знаю, Величайший! – растерянно ответил маг с поклоном. – Должен признать свою ничтожность! Я считал, что знаю все наречия, все языки, на которых разговаривают люди. И вот – я не знаю!

– А как нам с ними общаться? – слегка нахмурился Властитель. – Мы же должны узнать, откуда они, зачем прибыли? Мне же нужно решить, что с ними делать?

– Ты, как всегда, мудр, Величайший! – просиял маг. – Ты намекнул мне, а я, ничтожный, не понял! Точно, так и сделаем!

– Изложи, – не удивился Властитель, улыбаясь уголками губ.

– Мы возьмем нескольких, я наложу на них чары, и они выучат наш язык за считаные часы! Поручу это дело моему заместителю (он указал на молодого мага), и к утру эти варвары будут разговаривать не хуже любого крестьянина или горожанина! Только прикажи, Величайший!

– Приказываю научить десять… хм-м… сколько сможете чужеземцев нашему языку. Выберите тех, кто выглядит более или менее разумно, и обучайте. Уонг, обеспечь магов защитой. И выбери место для ночевки – это место мне не нравится. Где-нибудь у реки, возле прохлады. И отгороди место для купания – возможно, я пожелаю искупаться, и не один (Хелеана издала негромкий звук, похожий на смешок). Займись!

Уонг коротко поклонился, отошел, и… все завертелось – как и всегда после приказа Властителя. Он не терпел промедления, наказывал тех, кто мешкает, и награждал усердных работников.

Сила Властителя не только в его уме. Когда подданные знают, что будут наказаны за невыполнение приказа и награждены за усердную службу, они работают гораздо эффективнее. Это закон.

Нет, не тот, что вышел из канцелярии дворца Властителя и заверен печатью Величайшего. Закон природы, закон, данный богами.

* * *

– Ты спишь? Эй, ты спишь?

Тихий шепот, чтобы не услышали охранники. Опять будет разговаривать «за жизнь». Очередной приступ самобичевания!

– Все-таки почему у тебя нет чувства вины? Ты же народа положил – кучу! Как дрова! А у них ведь были родители, а может, и дети! Совесть не мучает?!

– А тебя не мучает?

– Нет. Меня опоили! Подсыпали чего-то в водку, вот у меня крыша и поехала. И я всего пятерых убил, а ты пятьдесят! И что?! Почему мы теперь рядом?!

– Надоел ты уже. Три года одно и то же талдычишь! Три года я эту муйню слушаю! Когда-нибудь сломаю тебе шею! И ты наконец-то заткнешься!

– Тише! Чего разорался?! Вот же наградил меня Господь личным адом… а ты – черт! Да, да – черт!

– Регресс. Вчера я был Сатаной. Чего сегодня-то меня разжаловал?

– Дурак ты, Колян! Вообще – дурак! Вояка хренов! Руками таких, как ты, все и делается – руками тупых солдафонов! И что ты получил? Вытащила тебя Контора? Вспомнила о тебе?! Что, нельзя было документы тебе новые соорудить? Вроде как помер, а самого отправить в горячие точки, людей убивать?!

Взметнулся, секунда, и пальцы сжимают горячую, трепещущую глотку. Движение – и трахея будет раздавлена, как гнилой плод!

– Послушай, сучонок, – я Родину защищал! Воевал за свою страну! А убил я подлецов, которые грабят народ! Тварей! Мразей! Ты же нажрался до усрачки и в магазине расстрелял случайных прохожих! Так вот почувствуй разницу, ушлепок! Сцука, как ты мне за три года надоел – просто руки чешутся тебя прикончить!

Постоял, выпустил глотку. Садиться в ШИЗО за придурка – глупо. И палками еще отмудохают. А потом вместо этого дадут в соседи какого-нибудь душителя-маньяка или того ублюдка, что битой женщин в парке убивал. Или чеченца-боевика, который дом взорвал. Придется всех убивать, так никакого здоровья не хватит. Отобьют нутро. И это понятно – порядок есть порядок! Карать имеет право только государство!

Грохот открытой «кормушки». Грубый, неприятный голос:

– Приготовиться к поверке!

Бегом к «кормушке», руки назад, высунул в дыру. Наручники защелкнулись – бегом к противоположной стене, на колени, головой в пол, руки вверх.

– Вы чего, с-с-суки… страх потеряли?! Орете среди ночи! Получите!

Хлесткие удары – дубинка, с оттягом – аж дыхание перехватило. Как в матрас – бум! Бум! Бум!

А не нарушай правила! Выполняй, что положено!

Но все когда-то кончается. И снова – нары, тишина и невыключающаяся лампа под потолком, тусклая, закрытая металлической сеткой. Вот так и смерть придет под светом поганой двадцатипятисвечовой лампы. Сунут в мешок и утащат, волоча по полу, чтобы закопать где-нибудь на заднем дворе, рядом с убийцами-маньяками и насильниками.

Интересно, Нюське тело выдадут? Впрочем – какая теперь разница? Да и не нужен он ей, Нюське-то. Ну да, она исправно шлет передачи, пишет, но… у нее своя жизнь.

– Видишь, какой ты дурак? – Тихий-тихий шепот, но слышно хорошо. В тюрьме не раздается ни звука, как в морге. Стены толстые, звук гаснет, поглощенный старинным камнем. Старая тюрьма, еще дореволюционная.

– Бока болят и спина! А все из-за тебя! – Полковник не унимался, и Зимин скривил губы – лучше бы сидел в одиночке, чем с этим придурком. Хотя… в одиночке он давно бы разбил себе башку. От тоски. Потому, вероятно, и сажают по двое, по трое. Чтобы было кого ненавидеть.

Ненависть – тоже занятие, не хуже любого другого. Ненависть – нередко движущая сила прогресса. Или любовь? Нет, все-таки ненависть. Из-за любви поленишься что-нибудь сотворить, а вот из ненависти… Он же ведь поубивал этих негодяев из ненависти – мстил за Вальку!

М-да… может, стоило принять приглашение того типа? Сейчас был бы на свободе… Можно было бы свалить куда-нибудь, хрен бы нашли эти уроды! Тактика, однако.

А тогда все это казалось правильным – как можно принять предложение от того, кто косвенно виноват в убийстве Вальки? Пойти работать в банк, который виноват в ее смерти на сто процентов! В банк, который Зимин снес бы с лица Земли, да еще и место бы грузовиками соли засыпал, чтобы там ничего не росло!

Твари! Нелюди! Нет, правильно отказался. Не смог бы с ними разговаривать. Хотя…

Три года, что он сидел в тюрьме на пожизненке, Зимин задавал и задавал себе этот вопрос – правильно ли он поступил? И не находил ответа. Все-таки, вероятно, следовало быть похитрее. Но тогда это был бы не он. Тогда Зимин должен был себя сломать, растоптать свою душу. А у него если что осталось, так это бессмертная душа. Если она бессмертна, конечно. Но хочется верить.

Вон полковник ударился в религию – молится, благостный такой становится в этот момент. А когда по несчастным прохожим стрелял – где был его Бог? Или когда взятки брал – думал о Боге? Не убий, не укради – где это было у него в душе? Не было? А откуда взялось? Зародилось тут, в этих стенах, у параши? Небось – выпусти его, и тут же снова забудет о Боге! Лживая тварь.

Впрочем, чего он хочет от осужденных на пожизненное? Чтобы они были святыми? Здесь каждый первый – клеймо ставить некуда. Уголовники – звери в человеческом обличье. Террористы. Маньяки – тупые, со слюнявыми губищами.

Насиловать, убивать – просто ради удовольствия, ради удовлетворения своей ничтожной душонки?! Эх, была бы кнопка – нажал – и все эти твари в Преисподнюю!

И он с ними… потому что тоже маньяк-убийца. По крайней мере, так его назвали газеты. Мол, крыша поехала, и всех поубивал.

Идиоты! Если крыша поехала в момент совершения преступления, так какого черта он делает тут, в тюрьме? А не принимает процедуры в дурдоме для особо опасных психов?

Представил, как ему бы сейчас делали лоботомию – как герою «Полета над гнездом кукушки», и содрогнулся. Нет уж, лучше в тюряге! Может, и правда Контора опомнится и вытащит его отсюда? Ведь в подготовку столько вложено сил! Годы учения, годы тренировок – он бы мог послужить своей стране, пусть даже без командирского звания, без регалий – обычным бойцом! Он же снайпер, лазутчик, диверсант! Дай невыполнимое задание – Зимин его выполнит! А если погибнет – так с честью, а не тут, рядом с этим увальнем, которого хочется придушить!

Все-таки Зимин подсознательно не верил, что навсегда останется в тюрьме. Контора, конечно, организация непредсказуемая… нет, вернее – она предсказуемая, когда дело касается огласки, но он ведь никому и ничего не сказал! Кто такой на самом деле, где служил, что делал на службе! Если бы захотели – вытащить из тюряги для Конторы совсем не сложно…

Шепот соседа прервал мысли:

– Ну да, да, я брал! Много брал! И что?! Там по-другому нельзя! Да что я-то – мелочь! Самые жирные рыбы наверху! И я туда отдавал, все отдают! Иначе не усидишь на месте! А то, что людей пострелял, – каждый день жалею. Каждый день! Опоили меня, точно опоили! А то, что следов в крови не нашли, так это уметь надо – можно так опоить, что никто не подкопается! Знаешь, какая грызня идет за должности? Нет? Ты же майор! Должен знать!

– Я боевой офицер! – не сдержавшись, буркнул Зимин и тут же убавил голос. – И не о людях ты жалеешь, которых застрелил, а о том, что здесь оказался! О том, что жирное место потерял! Бабло рубить не можешь!

– Как будто ты никогда бабло не рубил! В горячих точках бывал, так? Бывал, уверен! Хоть ты и молчишь. И я бывал. Что, по карманам у духов не шарил? Баблишко не собирал? То-то же. Так что засунь язык себе…

Зимин не успел ответить как следует. Сознание его помутилось, и майор на какое-то время выключился из реальности. Ощущение было таким, будто его засунули под воду, где он не мог дышать. Или выбросили в открытый космос, прямо к звездам. Мир закружился, завертелся, затошнило, но… извергнуть содержимое желудка Зимин не успел. Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Он снова лежал на своих нарах и смотрел в потолок, вот только… да! Да! Лампа на потолке не горела!

– Что это было?! – Хриплый шепот соседа по камере вернул к реальности, и Зимин сел, спустив ноги с кровати. Голова слегка кружилась, но быстро пришла в норму – за три года заключения тренированный организм не успел растратить свою крепость. Тем более что при первой же возможности Зимин занимался упражнениями – отжимался, приседал, делал специальные упражнения на растяжку и силу. Сосед над ним вначале смеялся, мол, для чего делаешь? Все равно все тут сдохнем! Но потом тоже стал заниматься, повторяя то, что делал Зимин.

Впрочем, судя по рассказам полковника, который был словоохотливым парнем чуть старше Зимина, он был хорошим опером, которого не возьмешь голыми руками. Зимин в общем-то ему верил – слышал немного об этой истории и хотя недолюбливал ментов, признавал, что без них все было бы гораздо хуже. Какой-никакой они порядок все-таки наводят. А что до взяток… святых, как показывает опыт, в этом мире больше нет. По крайней мере, Зимин таких не встречал. Даже глядя в зеркало.

– Глянь! А на улице-то день! – снова прошептал полковник, показывая пальцам на прикрытую решеткой амбразуру окна. – Светится! А лампа не горит! А только что ночь была! Что же такое случилось, а?

Где-то далеко послышались голоса, по коридору затопали ноги, и сокамерники насторожились, готовые броситься к «кормушке» и подставить руки. Замешкаешься – так отходят дубинкой, что неделю без стона ни сесть, ни лечь не сможешь. Проверено!

Но нет – прошли мимо, не загремела ни одна дверь. Никого не вывели, ни к кому не вошли. На этом этаже было камер пятьдесят, не меньше, и выше около пятидесяти. Это ему рассказал полковник – он знал зону особого режима по службе и представлял, как она выглядит. И знал, кто тут содержится.

По словам полковника выходило, что здесь доживают свои дни примерно полторы сотни «особистов» – тех, кто осужден на пожизненный срок. Их обслуживают пятьдесят человек заключенных из числа обычных, не «особистов». Человек тридцать охраны – на стенах и дежурные надзиратели по блокам. Из них больше половины – женщины.

Зимин тогда удивился – почему женщины? Тюрьма – и женщины-охранницы? Полковник «успокоил» – стреляют они не хуже, а то и получше мужчин. Не пьют, добросовестные – дорожат своей работой. А что такого? Где ты еще получишь такую зарплату в глухой тайге, когда до ближайшего, самого маленького городка пятьдесят километров условной дороги?

В основном это жены, дочери и сестры надзирателей, которые служат тут же, на зоне. В общем – обольщаться не надо. Пойдешь в побег – пристрелят и не спросят, как тебя звали. К заключенным, по понятным причинам, их не подпускают, они на вышках сидят, да по стене ходят. Но службу несут с душой.

Впрочем, Зимину было все равно, кто именно его охраняет. Он автоматически уже давно прикинул – можно ли уйти из этой тюрьмы в побег? И сделал вывод – нет, невозможно. Остается лишь ждать. Чего? Или смерти, или помилования, или когда вытащит Контора. И только так.

Странности продолжились. Завтрак им не принесли. Не принесли и обед. Более того, как оказалось – в системе нет воды, а потому попить, если захочется, – нечего. Только из бачка унитаза. Пока не страшно, но…

Электричества не было, лампочка так и не загорелась, и когда наступил вечер – в камеру спустилась тьма – непроглядная, густая, как вакса. Так-то оно вроде и хорошо – после трех лет света, проникавшего и через закрытые веки, не оставлявшего ни малейшей возможности забыть, что ты в тюрьме, и процентов на девяносто – навсегда. Только через двадцать пять лет отсидки заключенный может подать прошение на помилование. Если доживет, конечно. А там уже – как власть решит. Большинству точно откажут, и правильно.

Свет не выключался потому, что администрация должна была контролировать – что творится с заключенным. Если ты осужден на пожизненное, так сиди и медленно подыхай. И не делай попыток покончить с собой. Никто не позволит тебе вот так просто взять и подохнуть! «Наказание преступлению должно быть подобно».

Наблюдение за небом из окна камеры ничего не добавило к пониманию ситуации. Небо, солнце, облака, птицы в вышине – ничего нового. Ощущение было таким, что за стенами тюрьмы произошла какая-то техногенная катастрофа, возможно, ядерная война. И теперь заключенные предоставлены сами себе. О них просто забыли, как забывают о ненужных вещах. В самом деле, случись ядерная война, извержение вулкана или падение астероида – кто вспомнит о каких-то там заключенных, которых нужно зачем-то спасать? В прежнее время всех этих маньяков давно бы уже поставили к стенке. Или как там расстреливали? В затылок, в треугольник?

Ведут по коридору, и сзади – бах! И нет маньяка. Нет убийцы. Пожизненное заключение в России возникло после проникновения в нее либеральных идей, мол, какой бы ни был преступник – а он должен жить. Зимин, само собой, с этим не был согласен, но… все-таки хорошо, что смертную казнь отменили. Какая-никакая надежда, а есть.

Он как-то задумался, а если бы смертная казнь все-таки существовала? Совершил бы он то, что совершил? И пришел к выводу – да. Если бы была возможность изменить прошлое, он сделал бы все так же, как и тогда. Есть люди, которые не заслуживают жизни, в этом майор Зимин был уверен на сто процентов, и ничто не могло поколебать его уверенность.

– Как думаешь, что случилось? – по привычке шепотом спросил сосед по камере, когда они с Зиминым лежали на шконках в полной темноте. – Может это быть война?

– Все может быть. Только не о том думать надо.

– А что думать-то? Кто кого сожрет? Я тебя есть не буду! Не смогу. А ты меня?

– Что у тебя за фантазии? Думай, как отсюда выбраться, если нас забыли!

– Можно превратиться в облачко и улететь. Как же еще-то? Стальные двери, стальной засов, стальной амбарный замок – это тебе не пиндосские камеры, запирающиеся электроникой! Это старая добрая тюрьма, и хрен отсюда выберешься! Нет, братец, думать нужно о том, как дотянуть до тех пор, пока нас отсюда не вытащат! Или пока не накормят. Кстати, ты заметил – воздух другой? И жарко стало. Пахнет степью, а не озером! А мы ведь посреди озера!

В самом деле – Зимин заметил, что вместо обычного холода, вместо ледяного ветра, влетающего через маленькую форточку (их ввели, эти форточки, в двухтысячных годах – тоже дань либерализации), теперь воздух за стенами дышит зноем. Ощущение такое, будто климат сменился или же тюрьму перенесли в экваториальные широты.

Странно, все странно. Но утро вечера мудренее, и потому Зимин шикнул на полковника, заставил себя уснуть, усилием воли подавив мысли о еде и панические мысли, попытавшиеся пробиться в тренированный мозг.

Зимин к сорока годам стал фаталистом – чему быть, того не миновать, но умереть от голода, думая о том, что сосед может попытаться его убить и потом сожрать, это было уж слишком. То, что бывший мент попытается, – Зимин в этом не сомневался. Люди никогда не отличались стойкостью и тем более святостью. Сожрать себе подобного в прямом и переносном смысле готов любой, попавший в такие условия, которые заставят его это сделать. Ну… почти любой. Осужденный на пожизненное – точно. Продлить свою жизнь на неделю, на месяц за счет сокамерника – ни один из соседей Зимина не задумается ни на секунду, стоит ли это делать. Полковник не исключение.

И тогда встает вопрос – а он, Зимин? Сможет убить сокамерника ради того, чтобы продлить эту самую жизнь? Его жизнь, майора Зимина?

Думал недолго. Жрать полковника не станет, лучше сдохнет с голода, а скорее всего – от жажды, потому что воды в бачке унитаза осталось не так уж и много. Так что вопрос о каннибализме отпадает. А насчет убийства соседа – возможно, что это придется сделать. Если тот попытается напасть. Люди впадают в безумие от недостатка воды и пищи, и неизвестно, как себя поведет бывший опер, не особо отягощенный моральными принципами. Вернее – почти наверняка известно.

Утро началось с грохота.

Бам! Бам! Бам!

Судя по звукам – пинали ногами в двери камер.

Бам! Бам! Бам!

Перед катаклизмом, если бы кто-то посмел ТАК себя вести (из числа заключенных, разумеется) – как минимум неделя в ШИЗО, плюс синяки и отбитые внутренности.

Здесь не церемонятся. Актируют и в могилу. «Сердечный приступ».

Но сейчас в двери камер били десятки ног. Десятки! И если охрана на месте – скоро последует жестокая расправа.

– Слышишь? – зачем-то спросил полковник, хотя не услышать все это было невозможно. – Может, и мы постучим?

– Башкой? – скривился Зимин. – Толку-то? Пусть себе стучат. Наши ноги будут целее.

Он встал со шконки, выглянул в утреннее небо. Голубой небосклон, птички в небесах – хорошо! Невольно вздохнул, вспомнив, как тяжко было в первые месяцы заключения. Труднее всего даже не то, что здесь фактически ты на положении раба, вынужденного делать все, что прикажет хозяин. Выполняй, что положено, четко, без промедления – и живи, насколько тебя хватит. Военному не привыкать.

Труднее всего была скука – если можно ее так назвать. Зимин всегда был человеком действия, а того, что ему пришлось перенести в своей судьбе, хватило бы на несколько самых бурных жизней. И вот теперь – четыре стены, надоевший сокамерник, разговоры ни о чем, старые газеты, книги из библиотеки тюрьмы – затертые, пахнущие хлоркой, и больше ничего. Совсем ничего! Дни, месяцы, годы – ничего! И так до конца жизни…

Зимин все свободное от чтения время посвящал тренировкам – растяжкам, отжиманиям, подтягиваниям и «бою с тенью», вначале думал, что Контора его скоро вытащит, хотел быть в форме, но потом понял, что никто, кроме Нюськи, о нем не помнит, никому майор Зимин не нужен, и занимался просто для того, чтобы убить время.

Время, которого в жизни ему никогда не хватало. Вечно спешил, бежал – по джунглям, по пустыне, по городским улицам, мчался, не обращая внимания на то, что жизнь проходит мимо, и вот прибежал. Сорок лет – ни семьи, ни детей, только камера и кусочек неба, видимый через толстые прутья решетки. Навсегда!

Зимин вздохнул и уселся на шконку, тут же вскочил и хотел ее заправить – не дай бог обнаружат, что он, арестант, сидит на нарах после побудки! Это палки по бокам и ШИЗО – неделя, на хлеб, на воду!

И, уже вскочив, едва не фыркнул – побудки-то не было! Не звучал ревун, и завтрак не разносили, хотя уже давно были бы должны! И скорее всего не будет никакого ШИЗО. Но что будет?

– Глянь, глянь, что там! – возбужденно крикнул полковник, указывая пальцем в форточку окна. – Ни хрена себе! Я глазам не верю! Глянь! Да скорее же, черт тебя подери! Улетит, потом скажешь – сбрехнул!

Зимин нехотя поднялся, подошел к сокамернику, посмотрел туда, куда тот показывал, и глаза его расширились от удивления. Над двором тюрьмы, медленно шевеля крыльями, пролетало самое странное существо, которое Зимин видел в своей жизни.

Дракон! Это был он, как сошедший с картинки волшебной сказки! И больше того – на спине дракона сидел человек!

Зимин до боли закусил губу, в ушах звенело, кровь била в голову, грозя разорвать сосуды. Полковник что-то говорил, дергал Зимина за рукав, но тот ничего не слышал, неспособный ничего воспринять. Его мозг, гибко реагирующий на любое изменение ситуации, впервые застопорился, не в силах обработать полученную информацию.

То, что Зимин увидел, – просто не могло существовать! Не могло! А значит – он или спятил, или видит сны, или под наркотой! Может, на самом деле он в дурдоме, привязанный к кровати, и его накачивают лекарствами? Может, ему все привиделось?

Зимин с силой ударил кулаком в стену, и боль его отрезвила. Нет, он не рассек кожу – тренированные кулаки с набитыми костяшками, ломавшие кирпичи, выдержали удар. Но боль была резкой, шипучей, и Зимин скривился, не глядя на отшатнувшегося полковника.

А потом сел на шконку, зажав голову руками, и несколько раз повторил:

– Куда мы попали?! Куда мы попали?!

Ответа, само собой, не было. Потому что даже охранники и надзиратели, которые сейчас собрались в актовом зале тюрьмы, не знали – что происходит, и что им делать, и куда они все попали. Но в том, что «попали», – никто из них не сомневался.

Глава 4

– И что теперь?! Что нам делать-то?! У нас запас продуктов на неделю! – Капитан Евсюк утирал лицо и шею нечистым платком, на котором Настя определенно видела следы засохших козюль. Ей стало гадко, и она отвернулась.

– И воды у нас нет! Вся вода была из озера! И где оно, озеро?

– Река есть, – нахмурился майор Конкин. – Всего в ста метрах от нас.

– Ага! А видели, какие твари на этих, как их… забыл… ну ящеры эти чертовы… как-то называются… вело… вело… велосипед… тьфу! Не помню! Что-то с велосипедом связано! Да плевать! Ящеры! А еще дикари с копьями! Выйдешь – они тебя на копье насадят! Видели у всадников какие копья? Видели?!

– Хватит истерить! – Конкин повысил голос. – У нас автоматы! У нас пулеметы! Гранаты со слезоточивым газом! Пистолеты! Светошумовые гранаты! Патронов столько – год можно сидеть в осаде! Эти стены и стенобойным орудием не прошибешь – так о чем речь?

– Речь о том – что нам делать с заключенными? – мрачно бросил старший лейтенант Василич, старший смены корпуса А. – Жратвы на всех не хватит, передо́хнем. Что делать с маньяками, убийцами, насильниками и грабителями? Кормить? Поить? Как?!

– Что предлагаешь? – Конкин бросил быстрый взгляд на старлея. Василич был парнем дельным, слов на ветер не бросал, отличался здравым смыслом.

– У нас только два пути, – помолчав, ответил старлей. – Первый – всех убить. Всех! И «особистов», и обслугу.

– Обслугу-то зачем? – не выдержал, вмешался прапорщик Семенов. – А кто работать будет? Мы? Кто хозяйство будет вести?

– Сам будешь за собой прибирать! – Василич поморщился и недовольно покачал головой. – Ты еще не понял, что все, старая жизнь кончилась? Что ее не будет вообще – никогда? Что надо начинать все сначала?

– Чо кончилась-то? – фыркнул Семенов и махнул рукой. – Найдут нас, заберут самолетами МЧС! Хрен знает как нас занесло в Африку или в Америку, ну и чего? Нам нужно идти, искать местную власть, требовать встречи с консулом, звонить домой! И тогда все будет нормально! Чо нагнетаешь-то? Всех убить! Несешь хрен знает что! Кто отвечать будет? Ты?

– Ты что, дурак, Вася? – Василич пренебрежительно дернул щекой. – Там, за стеной, динозавры, мать твою за ногу! Велоцерапторы и трицератопсы! Слышал о таких? Да откуда тебе… – Он пренебрежительно сморщил нос. – Какая, нахрен, Африка-Америка?! Там парни на них ездят! С копьями, с луками, с мечами! И заметь – не черные! Никаких тебе негров! Чего несешь-то? Какие консулы?! Нас унесло хрен знает куда, может, на чужую планету!

– Да какую, нахрен, планету?! – резко, неприятно засмеялся Семенов. – Я читал, что где-то в джунглях есть такие дикие места, где живут динозавры! Всякие! А это местные – типа индейцы! И кожа у них красная, и морды похожи! Так значит – Америка! И чего ты тут теперь втираешь всем?! Лохов нашел? Слишком образованный, да? Да засунь ты свою образованность себе в жопу!

– Молчать, Семенов! – Конкин рявкнул от души, он терпеть не мог наглого прапорщика. Вечно мутит, вечно с ним какие-то проблемы! Поганый мужичонка. Вроде молодой, тридцать лет всего – а такое дерьмо, что слов нет! – Дальше, Василич.

– Ну что дальше… избавляться нам надо от заключенных. И срочно! Иначе с голоду сдохнем. И кстати, они сдохнут раньше нас – у них если и есть вода, то только в бачках унитазов. Чем морить их в камерах – лучше убить!

– Ты сказал – это первый путь. – Конкин испытующе глянул на старлея. – Кстати, если их всех валить, кто возьмется – ты? Сто восемьдесят человек завалишь?

– Я не палач, – сухо бросил Василич, пожимая плечами. – Семенов пусть стреляет. У него злобы хватит на всех. Стрелять любит, умеет – вот ему и… автомат в руки.

– Чо сразу Семенов?! – взвился прапорщик, и по его прыщавому лицу пошли красные пятна. – Чего докопался до меня?! Товарищ майор, мне, значит, рот затыкать, а этому мудаку можно, да? Мне, значит, ничего не скажи, а он…

– Заткнись! – тихо, но жестко бросил Конкин, играя желваками. – Продолжай, Василич. Иначе мы тут сами сдохнем с голоду, пока до сути доберемся!

– Я уже в туалет хочу, а вы еще ни до чего не договорились! – крикнула Галька Бродина, отслужившая на стене уже пять лет. – И я вообще ничего не пойму! Правда – почему мы в МЧС не обращаемся? Зачем нам заключенных стрелять?!

– Твою мать! – простонал Конкин, глядя на то, как зашумели, заболботали сидящие в зале подчиненные. Мужчин – всего десять человек, надзиратели. Остальные – женщины. Вот кто придумал в зону особого режима брать на службу женщин?! Какой дурак?! Служба – неженское дело, даже если бабы служат лучше мужиков! Охрана особо опасных – это мужское! Вот что сейчас делать с этим бабьем? Половина в истерике – и это только начало!

Впрочем, их можно понять: семья, дети. И ему-то горько – как там без него Илюха, Аська? Как Валька с ними справится? Тоска… Не верится, что их уже не увидеть никогда! Может, все-таки на самом деле где-то в Южной Америке? Может, про другой мир, про другую планету – чушь?

Конкин думал и с каждой секундой, с каждой минутой все отчетливее понимал – нет, не чушь. Теперь – другой мир! Теперь – назад дороги нет!

– Молчать! – рявкнул он, грохнув кулачищем по столу. Кулак у него был очень даже приличный по размеру, стол – не очень приличный по качеству, потому столешница ухнула и прогнулась, едва не треснув под напором кулака бывшего надзирателя, а ныне начальника смены майора Конкина. – Молчать! – жестко сказал он, поднимаясь с места и поправляя кобуру с пистолетом Макарова, будто показывая серьезность намерений. – Теперь я говорить буду, а вы слушать! До тех пор, пока мы не установим связь с материком, – я ваш царь, бог и единственный начальник! Потому слушаться меня беспрекословно, иначе… иначе по законам военного времени!

– Расстреляешь, что ли? – пренебрежительно, через губу – Бродина. Муж ее – начальник другой смены, вот и строит из себя важную даму. Глупая тварь – как пробка глупая!

Конкин спустился со сцены, подошел к Бродиной, постоял, заглядывая в глаза, потом быстрым движением схватил ее за волосы, дернув, запрокинул женщине голову. Она ойкнула, испуганная, широко раскрыла глаза, а майор тихо, вкрадчиво сказал:

– Надо будет – расстреляю! Тебя первую, если будешь воду мутить! Мы здесь, похоже, в самом деле навсегда! Потому заткни пасть, слушай и делай, что тебе говорят! Скажу прыгнуть вверх – единственное, что ты должна спросить: на сколько сантиметров! Поняла? Я спрашиваю – поняла?!

Он встряхнул ее голову так, что женщина не выдержала и заплакала от боли. Слезы текли по ее щекам густо, сливаясь в два ручейка. Все, кто был в зале, замерли в ошеломлении. Они не ожидали такого поведения от всегда спокойного, рассудительного и вежливого Конкина.

– Еще раз говорю – военное положение! Вы на службе, так что считайте все это боевой операцией! И я буду нещадно карать того, кто поставит жизнь товарищей под угрозу! Я предупредил – вы слышали! Итак, мы попали в беду. В результате какого-то катаклизма всю тюрьму вынесло в неизвестный мир. За стенами зоны бегают динозавры, на них ездят аборигены, вооруженные средневековым оружием. Это доказывает, что мы не на Земле. На Земле давно нет динозавров. Старший лейтенант Василич хотел поведать нам о втором пути, которого нам следует придерживаться. Говори!

Василич кивнул и как ни в чем не бывало продолжил спокойным, без тени эмоций голосом:

– Единственный путь – выгнать всех заключенных. Я их расстреливать не собираюсь, остальные, думаю, тоже. Если нападут, тогда другое дело, а чтобы как мясники, в камерах – нет уж, увольте. Предлагаю – выводить заключенных группами по пять-десять человек, выгнать за ворота, всячески предохраняясь от нападения. Когда мы их выгоним, у нас будет запас продовольствия примерно на полгода – если не обжираться, конечно! Под боком у нас река – можно ловить рыбу, брать оттуда воду. За водой – под охраной. У нас есть автозаки, есть бензовоз – в нем скорее всего есть горючка. Доехать до реки нам хватит. Осмотримся, наладим контакт с местными, а тогда уже решим, как нам жить. Вот такой план.

– Правильный план, – кивнул Конкин. – Я предполагал то же самое. Значит – делимся на две группы, и каждая из групп выводит заключенных – примерно по шесть-восемь человек. При малейшей попытке напасть, сопротивлении – применяем оружие. И вот еще что – моими заместителями будут… – Он обвел взглядом зал, прищурился, будто прицеливаясь. – Василич и Тимохина.

Зал зашумел, но никто ничего не сказал. Кроме Насти Тимохиной, растерянно оглядывающейся по сторонам:

– Я?! Почему я? Я служу-то всего полгода! Есть и поопытнее!

– Потому что ты добросовестная, разумная и не несешь пургу – как некоторые. – Конкин не смотрел на Бродину, но почувствовал, как та напряглась. – Потому ты. Ну а Василич – понятно, почему. Так что теперь вы оба мои заместители. Опять же – до того момента, когда нас… хм-м… найдут. В чем я сомневаюсь.

– А как же семьи?! Как же дети?! – заголосила Харитонова, сидевшая с краю первого ряда, женщина довольно молодая, лет тридцати. – Они меня ждут! Как же без меня?! О господи, господи! О господи, господи, господи…

С другой стороны зала заголосила еще одна охранница, потом еще, еще – началась цепная реакция, и через минуту рыдал и всхлипывал весь зал.

Честно сказать, Конкину самому хотелось завыть, заплакать, удариться головой о стол так, чтобы очнуться уже на Земле, в своей постели, рядом с любимой Валькой. Но если бы люди могли по своему желанию изменять свою судьбу… тогда – это были бы уже не люди, а боги!

– Молчать! – Голос предательски дрогнул, но Конкин сумел не сорваться в кудахтанье. Взял себя в руки и уже четко, твердо объявил: – Радуйтесь, что живы. Могло быть гораздо хуже.

– Куда хуже-то?! – истерично выкрикнула Харитонова, и Конкин тут же ее прервал, рявкнув так, что в ушах зазвенело:

– Заткнись! Люди на войне выжили, в концлагерях – а ты тут истерику устраиваешь! Еда есть, крыша над головой, оружие – чего орешь?! Случилось так, как случилось, ничего уже не изменить, так надо жить! Нам каждый человек дорог, каждый мужчина, каждая женщина! Что, лучше лечь и помереть?! Разберемся, куда попали, устроим свою жизнь, а там… там посмотрим! Всем утереть слезы! Тимохина, организуй дежурства на стене! К вечеру чтобы представила список личного состава, график дежурств! Все женщины в твоем распоряжении, если кто-то откажется подчиняться – говоришь мне. Предупреждаю – те, кто не будет подчиняться, отправятся за стену! Да, да – сейчас не до миндальничанья – не хотите подчиняться – вон! К дикарям! Возражения есть?

Конкин обвел тяжелым взглядом притихший зал, женщин, утиравших глаза, и удовлетворенно кивнул:

– Возражений нет. Мужчины, за мной.

* * *

– Почему это он тебя выбрал в замы, а? Что, обслужила как следует? За щеку взяла, как обычно, да? – Бродина подбоченилась, прищурила глаза и презрительно сплюнула. – Молодая, да ранняя! Может, расскажешь, что как он любит?! Сверху или снизу? Будем знать, как к нему подлизаться!

– Ага, подлизаться! – хохотнула Мезенцева, почесывая крупный, обтянутый форменной юбкой зад. – Полижем и тоже сделаемся замами!

– Вы слышали, что сказал Конкин? – Настя была спокойна, хотя это давалось ей с трудом, и по лицу пошли красные пятна. – Он вам башки оторвет!

– Как бы мы сами ему не оторвали! – визгливо крикнула Мезенцева, похлопав по деревянному прикладу автомата. – Мужиков десять, а нас вона сколько! Правильно, бабоньки?! А что – власть в свои руки, мужики пусть нам прислуживают, а то и с местными договоримся! С оружием – мы сами мужики! А ты пошла нахрен, Настька! Иди, отсоси своему майору! Думала, не знаем, как ты с ним милуешься, от живого мужа-то?! С-с-сука! Проститутка! Гляди, что будет, с-сука! Кланяйся, блин!

Мезенцева передернула затвор «калашникова», и длинная очередь ушла поверх голов, прямо в небо. В толпе кто-то взвизгнул, женщины бросились в стороны, на месте остались стоять только Мезенцева, Бродина и Настя – бледная как мел.

Мезенцева хотела что-то сказать, повела стволом, взяв ниже, прямо поперек живота Тимохиной, но тут случилось то, чего никто не ожидал, – захлопали огромные крылья, раздался дикий рев, вой, будто во двор ворвалась электричка.

Огромное существо, раскрашенное ярко – в красные и синие цвета, кривясь на один бок, падало как подбитый в бою истребитель. Беспомощно хлопая перебитым крылом, мотая перерезанной чешуйчатой половинкой широкого полотнища, дракон врезался в мощенный брусчаткой двор, проехал по камню метров десять, прежде чем остановился, и еще раз взревел, да так, что у Насти заложило уши.

Всадник, что сидел на спине дракона, не удержался во время слишком жесткой посадки, а точнее, падения, и его, как из катапульты, метнуло вперед, прямо в стену котельной.

Шлепок! Будто шмякнули мешок песка, хруст… и все кончено. С наездником кончено. А вот дракон – тот остался относительно цел и при том при всем был очень, очень сердит. Смерть седока, с которым он был связан ментальными нитями, не просто его расстроила – он впал в безумие, не рассуждая, не думая, одержимый одним желанием – убить всех, кто причинил ему боль! Всем, кто убил его половинку, его человеческого напарника, с которым он жил бок о бок долгие годы, летал в небе, который вырос и возмужал на его глазах!

Смерть! Смерть всем!

Прежде чем сгореть в огне, от которого плавится даже металл, Мезенцева успела всадить в дракона весь магазин. Пули калибра 7.62 из старого, проверенного годами «калашникова» прошивают, как картонный, любой бронежилет, кроме бронежилета четвертого класса защиты, с титановыми пластинами на груди. Что для «калашникова» какой-то дракон с его смешными, раскрашенными в попугайские цвета хитиновыми пластинами, безболезненно выдерживающими удар стрелы или дротика?

Тяжелые пули разорвали грудь дракона, как если бы она была сделана из пластилина, раздробили кости грудины, разорвали два сердца, нагнетающие кровь в кровеносную систему летающего монстра, размозжили легкие, прогоняющие сквозь себя невероятные объемы богатого кислородом воздуха.

Но охранница опоздала. Две железы, расположенные в носовой части морды, уже накачали необходимое давление воздуха и с силой выбросили из себя две желто-зеленые струи, похожие на две узкие, тонкие, гадкого вида сопли, высморканные невоспитанным дворовым мальчишкой. Эти струи пересеклись в воздухе, метрах в пяти от дракона, и мгновенно воспламенились, озарив двор яркой, как электросварка, вспышкой!

Соединившиеся струи полетели вперед огненной рекой, и длина реки была больше пятнадцати метров. Самый настоящий живой огнемет.

– А-а-а-а-а-а… – успела крикнуть Мезенцева, и крик ее захлебнулся в гудящем, шипящем пламени, воняющем серой и почему-то тухлым мясом. Возможно, это был запах горящей охранницы, труп которой шипел и потрескивал, извиваясь на старых, вытертых тысячами ног камнях тюрьмы.

Бродина стояла чуть в стороне, потому зацепило не очень сильно, ее правая рука горела, как головешка, и сейчас женщина металась по двору, страшно вопя, хлопая по плечу другой рукой, тут же занявшейся синеватым огнем. Жидкость, которую выпустил дракон, вероятно, была сродни напалму, и потушить ее было очень трудно, почти невозможно – если только рядом нет специалиста-мага.

С развороченной грудью, заливая двор темной, резко пахнущей кровью, дракон почти не утратил своей смертоносной мощи. Драконы вообще славились своей живучестью, чтобы его быстро убить, надо попасть в мозг, а чтобы попасть в мозг – нужно пробить толстенный, как из стали сделанный, череп, не поддающийся ни копью, ни мечу. Драконов не брала и магия – это знал даже ребенок.

Дракон вертелся на месте и, ловя взглядом бегающих, как тараканы, вопящих женщин, пускал в них струи огня – иногда успешно, иногда мимо, через минуту уже весь двор перед корпусом А полыхал так, будто кто-то разлил в нем несколько бочек бензина.

Трещали волосы на голове, от жара слезились глаза, но дракон все поливал и поливал из своего «огнемета», пока несколько коротких очередей не размозжили его укрытый за костяной броней мозг.

И тогда Настя опустила автомат и бессильно опустилась на камни, мучимая позывами к рвоте, задыхаясь от непереносимого запаха жареной человечины.

После драконьей атаки в живых осталось двадцать две женщины, три из которых были сильно обожжены. Бродина осталась лежать рядом со своей подружкой Мезенцевой, выжженная дочерна, как печной уголек.

– Что?! Что тут случилось?! – Настя вышла из ступора только тогда, когда Конкин потряс ее за плечи. – Это что такое?! Кто открыл огонь по дракону?!

– Она! – Настя указала пальцем на черного «боксера», лежавшего на земле. Потом вскочила, отбежала в сторону и с минуту исторгала из себя содержимое желудка, давясь, захлебываясь слезами. Конкин терпеливо ждал, держа автомат на изготовку, направив ствол на группу из десяти заключенных, с недоумением и любопытством поглядывающих на тушу убитого чудовища, по которой все еще проходили волны судорог.

– Она хотела власть захватить. – Настя вытерла рот рукавом, выпрямилась и покрасневшими от усталости глазами посмотрела на Конкина. – Пальнула поверх голов, а он… летел. Случайно вышло. Подбила эту штуку… крыло ему перебила. Он сюда упал, а наездник – вон он, похоже, что шею сломал. Дракон… это же дракон, правда? Я такие на картинке видела! И в кино! В общем – дракон разозлился и начал пускать огонь. Бродина засадила ему в грудь, а я потом добила его. Вот! Все!

– Это точно – все! – устало бросил Конкин. – Теперь мы хрен договоримся с местными. Эта штука небось больших денег стоит. Ладно, потом. Займись ранеными – пусть в санчасть отнесут. Эй, вы, пошевеливайтесь! Вперед!

Конкин дернул стволом автомата, заключенные пошевелились, тронулись с места, и вдруг один из них, налетчик Агапов, который некогда вырезал всю семью фермера, дико завопил:

– Братва! Он нас расстреливать ведет! Врет, что на волю! Щас расстреляет сцука и на корм драконам пустит! Вали его! Вали! Хватай оружие!

Конкин стоял шагах в трех от заключенных, как и положено конвоирующему, но безумный налетчик, всегда отличавшийся дурным, истеричным нравом, пересек это расстояние за один прыжок, как атакующая обезьяна. Он едва не дотянулся до горла Конкина, когда очередь из «калашникова» отбросила его назад, под ноги соратникам. Пули, предназначенные Агапову, едва не задели Зимина, стоявшего ближе всех, а тело грабителя подбило его под ноги, и если бы не мгновенная реакция – свалило бы на землю.

Ствол тут же опустился, палец на спусковом крючке дрогнул, еще доля секунды – и все десять человек полегли бы тут, на залитом кровью, закопченном, как печная труба, дворе.

Зимин понял, что сейчас погибнет, расстрелянный на месте, и ему вдруг стало ужасно досадно, что он не увидит нового мира, не увидит, как летают драконы, не посидит на солнцепеке, заливаясь по́том и мечтая о кружке пива. И тогда Зимин тихо, глядя в глаза Конкину, сказал:

– Не надо, майор. Он был дебил, ты же знаешь. Отпусти нас! Обещаю – мы выйдем, и никто из нас по дороге не причинит вреда, не сделает попытки напасть. Клянусь!

Конкин расслабился, сглотнул – он знал, кто такой Зимин. Он знал всех – кто такие были на воле и за что сюда попали. Конечно, знал то, что ему положено знать, не более того.

От Зимина веяло спокойной силой, уверенностью, надежностью, и Конкин поверил ему, хотя и был на секунду от решения.

– Хорошо. Вперед! Не оглядываться, смотреть под ноги!

Ругая себя за то, что решил выводить эту партию заключенных в одиночку, Конкин побрел следом за осужденными, держась на пять шагов позади.

Через десять минут и эти заключенные оказались за воротами тюрьмы. Теперь можно было вытереть лоб, передохнуть минут десять и за новой партией.

Конкин оглянулся – ему хотелось присесть где-то в тени, передохнуть (стояла просто-таки удушающая жара), но передумал и побрел туда, где женщины рассматривали труп аборигена, свалившегося с дракона.

Да, Настя точно сказала – самый настоящий дракон, будто сошедший с картинки в одной из старых сказок – длинный хвост с «веером» на конце, рогатая голова, узкое тело и огромные чешуйчатые крылья. Жалко животину, и ситуация гадкая – теперь местные точно обозлятся. Это все равно, как если бы кто-то взял, да и сбил самолет-разведчик. Чем не доказательство агрессивных намерений? Теперь рассказывай, что прибыли с миром, что вообще душки и ангелы, хоть и с автоматами. Хрен кто поверит! Конкин первый бы в это не поверил, будь он на месте местного князька, или кто он там у них.

Абориген был одет в кожаную одежду, перетянутую ремнями. За спиной лук, колчан со стрелами, на поясе нож и небольшой меч. Несколько небольших дротиков – на груди, в перевязи. Одежда очень похожа на форму – даже нашивка есть, летящий дракон. Служащий, точно!

Конкин перевернул его тело, голова беспомощно мотнулась, повисла набок, глядя на майора темными мертвыми глазами. Он мысленно выругался и скривился – вот же не было печали! Ну и как теперь объяснить аборигенам, что это все случайность?! Ведь когда-то нужно будет выйти наружу! Как-то нужно будет контачить с местным населением! Запас продуктов не вечен, тем более что часть их скоро испортится – мясо, например. Электричества нет, морозильники уже потекли.

Можно было бы включить аварийные дизель-генераторы, но солярку нужно экономить. «КамАЗ», два автозака – все на солярке, как и бензовоз – с той самой соляркой. Надолго не хватит, но доехать куда-то – вполне. А если обшить, к примеру, листовым металлом – получится самый настоящий броневик! Вдруг придется воевать с местными?

И тут же усмехнулся – а как обшивать-то? Если электричества нет! Сварка-то не будет работать! М-да… современный человек привык к тому, что у него в доме всегда загорается лампочка и воду для чая греет электрический чайник. А вот попробуй-ка лиши людей всех этих благ цивилизации, и что будет? Катастрофа!

– Маленький какой! – прервала мысли Конкина одна из охранниц, неслышно подойдя сзади. – Они как дети! Карлики какие-то!

– И ничо не карлики! – пробасила дородная Доронина, проработавшая в тюрьме лет десять. – Глянь, мускулы какие! За счастье такие мускулы нашим мужикам! Только брюхо и растят! Интересно, а он весь такой… маленький? Может, в корень пошел? Может, там у него – по колено?

Женщины захихикали, Конкин недовольно, с осуждением посмотрел на охранниц, и неугомонные бабы тут же зашагали прочь, сделав скучно-рабочий вид, что, впрочем, его не обмануло.

Кстати, еще одна проблема. На десять мужиков – двадцать баб! И насколько Конкин знал женщин – скандалов, разборок не миновать. С мордобоем и истериками! Это сейчас они ошеломлены происходящим, сейчас не знают, как себя вести, тоскуют по семье, по мужьям, а пройдет время, и начнут подыскивать себе очередную «жертву», «любофф», и вот тогда начнется!

Главное, чтобы не перестреляли друг друга… людей и так мало, каждый и каждая на счету. Если аборигены захотят взять тюрьму штурмом – солоно придется! А могут и захотеть. Оружие – вот о чем мечтает каждый абориген, увидевший, как оно действует.

И еще задача – куда девать трупы? Например, дракона. Куда его убирать? На жаре быстро протухнет – вонища, мухи, зараза! Значит, нужно резать, таскать и сбрасывать куда-то за стену.

А трупы людей куда? Тоже сбрасывать? Не по-людски это! Женщины погибли, можно сказать, на посту и заслуживают приличного погребения!

Конкин вздохнул и потащился за следующей партией заключенных, надеясь, что в этой партии не окажется какого-нибудь безумца. Вообще-то ему было плевать, даже если пришлось бы перестрелять их всех – здесь сидят такие подонки, что им давно уже нужно быть на том свете. В аду. Но где их хоронить?

Нет уж, пусть сами, своими ногами идут к месту захоронения или кормежки драконов. Пусть аборигены накормят своих тварей досыта – ни один из тех, кто тут сидел, не заслуживал снисхождения. Кроме Зимина, возможно… да и тот хорош – убить полсотни людей, прихлопнуть их, как тараканов, – это тебе не пивка попить! Зверюга еще тот!

Вероятно – самый опасный из заключенных «Тройки». Спокойный, как танк, и столь же опасный. В документах не говорится, где он служил до осуждения, но двух мнений быть не может – повоевал мужик досыта. Шрамы, а тело жилистое, сильное, как у олимпийца. Даже не современного олимпийца, а как у статуи Геракла – стальные мышцы, жилы, выпуклости и ни одной жиринки! Только Геракл массивный, а этот худощавый, гибкий, как шланг. Сосед его рассказывал – Зимин чуть не узлом завязывается, растяжка потрясающая. Так что вряд ли он служил на складе, выдавая кальсоны. Спецназовец – рупь за сто! Гэрэушник – к гадалке не ходи!

Следующие партии заключенных ушли за ворота без приключений, и Конкина это дело очень даже обрадовало. Теперь можно было спокойно заниматься домашними делами, не думая о том, что в камерах от голода и жажды сходят с ума особо опасные маньяки-убийцы и что скоро придется освобождать корпуса от их трупов.

Ушли – и ушли. Все! Забыли! Навсегда! И слава богу…

* * *

– Ты уверен, что они понимают? – Властитель посмотрел на чужеземцев и пренебрежительно наморщил нос. – А чего они так воняют?

– Не знаю, Величайший! – Маг почтительно наклонил голову. – Возможно, что это особенность расы. Ну есть же у нас рагиз, у которого под хвостом вонючие железы, чтобы отпугивать неприятеля, вот и эти такие. Понюхает их противник и не станет трогать!

– Вы бы посидели без воды на такой жаре в камерах, не так бы завоняли! – выкрикнул татуированный с ног до головы мужчина лет тридцати пяти. – Недомерки поганые! Воняем мы им, сукам!

– Заткнись, дурак! – сквозь зубы процедил полковник Слюсарь и потупил взгляд, чувствуя, как внимание Властителя перешло на него. – Забыл, что с тем стало?

– Какой непочтительный чужеземец! Раб! – с усмешкой констатировал человек, сидевший на троне, и повел пальцем. – Поучите его манерам. Убивать не нужно. Пусть другие видят и расскажут своим соратникам.

Татуированного схватили под руки, он вырвался, ударил одного из телохранителей Властителя локтем, извернувшись, как змея. Тот отлетел метра на два и затих, запрокинув голову. На возмутителя спокойствия навалились еще несколько человек, и он исчез под грудой тел, рыча, как дикий зверь, попавший в ловушку. Но не прошло и пяти минут, как он был уже связан и стоял с вытянутыми руками, подтянутыми кверху. Его мускулистое тело блестело от пота, а кое-где на нем виднелись ссадины и потеки крови.

– Это Маларчук, – тихо прошептал Слюсарь. – Налетчик. Банду свою организовал – грабили предпринимателей. Я хорошо его помню. Абсолютно безбашенная тварь! Ему давно надо быть на том свете!

– Как и всем нам… – задумчиво сказал Зимин, глядя на то, как к Маларчуку подходит человек в сером костюме с кожаным передником, похожий то ли на кузнеца, то ли на сантехника. Сходство стало еще более разительным, когда человек достал из кожаного саквояжа колечко, будто хотел сменить прокладку у крана.

Но никакой прокладки он менять не собирался. Мастер Разак ловко, коротким точным движением обездвижил раба, ударив его под дых, схватил белокожего чужеземца за голову, запрокинув ее вверх, и выверенным, годами точенным движением вонзил в носовую перегородку бунтаря отточенное, как шило, сверло. Пара движений – и дырка готова. Еще секунда, и кольцо защелкнулось навсегда. Теперь его можно было только распилить или разрубить, но на это уйдет много, очень много времени – сталь, укрепленная кузнецкой магией, плохо поддается разрушению. Из этой стали делают лучшие клинки, которые не ломаются даже под ударами кузнечного молота.

Еще несколько секунд, и к колечку приклепана цепочка – обычная, безо всяких изысков – на такой держат дворовых псов.

Цепочку зацепили за столб, у которого стоял татуированный, руки ему развязали, и он приходил в себя, бессмысленно глядя на свои руки, залитые кровью из носа.

– Смотри, что сейчас будет! – с непонятными интонациями в голосе сказал Слюсарь, и Зимин застыл, чувствуя, что сейчас и правда что-то произойдет. И оно произошло.

Маларчук, особо опасный, осужденный на пожизненное заключение налетчик, убийца как минимум двадцати человек, среди которых были женщины и дети, рванулся вперед, не обращая внимания на то, что кольцо рвет плоть, ломая хрящевую перегородку. Он был похож то ли на атакующего быка, то ли на нападающего в американском футболе (что суть одно и то же – яростный напор и тупость), и Зимин невольно удивился – насколько же безумен был бандит! То ли он не понимал, чем все может закончиться, то ли на самом деле спятил, но Маларчук несся к трону с такой скоростью, что казалось – через секунду он вцепится зубами в этого лощеного красавчика в белом, безмятежно наблюдавшего за происходящим.

Не добежал. Темнокожий человек, стоявший справа от трона, сделал быстрое, почти неуловимое движение, и нападавший рухнул к ногам Властителя, слегка поднявшего брови в неподдельном удивлении. Он не верил своим глазам – как это ничтожество посмело напасть на Властителя?!

Зимин отдал должное выдержке смуглокожего – он не пошевелил ни одним мускулом, не дернулся, не вскочил с места – просто сидел и смотрел на происходящее как на театральное представление. Когда нападавший затих, Властитель своим мелодичным, мягким голосом спросил у стоявшего справа седовласого мужчины:

– Они что, все такие неукротимые? Забавно! Он еще жив?

– Жив. Оглушен, о Властитель! – Телохранитель, который щупал шею Маларчука, выпрямился и посмотрел на господина. – Перерезать ему глотку?

– Это слишком быстро! – поморщился Величайший и снова посмотрел на мага. – Придумайте что-нибудь поинтереснее, чтобы не сразу умер и чтобы его пример отвратил остальных чужеземцев от необдуманных поступков. А пока расскажите мне, что вы узнали от пленников. Кстати, почему здесь только десять? Вы что, не смогли обучить языку остальных?

– Мой господин! – поклонился один из замов Главы гильдии, тот, что помоложе. – Мы обучили ВСЕХ! В разной степени, но всех. Изъясняться и понимать наш язык может каждый из чужеземцев. Но представили тебе только тех, кто, как нам показалось, был поинтереснее остальных. Зачем тебе, мой господин, нюхать смрад от полутора сотен рабов? Достаточно и десятка – даже слишком достаточно! Нам не хотелось истязать твое обоняние запахом помойки. Но если прикажешь – сюда тотчас же доставят всех чужеземцев!

Маг поклонился, и Властитель удовлетворенно кивнул:

– Разумно. Итак, что вы узнали, кто эти люди, каким образом появились здесь вместе с замком? Откуда прибыли?

– Мой господин… это преступники! – коротко ответил Глава гильдии, глядя на то, как поднимают и привязывают к столбу чужеземца, почти пришедшего в себя (дубинка, которую метнул телохранитель, не проломила крепкий череп). – Это преступники, которых вместо того, чтобы казнить за многочисленные преступления, приговорили до конца жизни находиться в темнице!

– Преступники?! – Властитель поднял брови домиком, и лицо его обрело живой интерес. – Интересно! Целый замок преступников?! И надо думать – на стенах надзиратели?! М-да-а… чудны твои дела, Создатель!

Властитель сделал жест «Подношение», отдавая невидимый дар верховному божеству, и откинулся на спинку кресла-трона:

– Ну, дай-ка я догадаюсь, а ты меня поправишь, если что… Это тюрьма. Каким-то волшебством ее перенесли в наш мир из другого места. И тогда охранники выгнали всех заключенных за стены тюрьмы. Зачем? Зачем… у них мало пищи! Вот зачем! И мало воды! Убивать их не стали, потому что так много хлопот – трупы куда-то девать, да и трудиться не хочется. Так?

– Так, Величайший! Ты гениален, мой господин! – Маг склонился в глубоком поклоне, но довольный собой и собеседником Властитель поднял его взмахом руки:

– Ладно, ладно… хватит лести. Я и так знаю, что не глуп. Значит – это осужденные… И тогда встает вопрос – что с ними делать? После того как выжмем всю возможную информацию. Для чего они годны? Если все так безумны, как это животное (пренебрежительно указал пальцем в сторону татуированного), проку в качестве рабов от них никакого. Заставить их выполнять даже простейшие действия будет очень трудно. Тогда зачем они нужны?

– Возможно, нам следует расспросить их как можно тщательнее, мой господин! – Маг наклонил голову в поклоне. – Судя по всему, мир, из которого они прибыли, обладает невероятно разрушительным оружием, равного которому в нашем мире нет! Они могут рассказать о нем, как оно действует, как его сделать, и тогда мы станем сильнейшим государством в мире! Прекратим все войны, и мир заживет в благоденствии и покое. Став одним-единым, процветающим, счастливым государством! Живущим по законам правильным, законам, данным нам предками, освященными Создателем и его наместником, Патриархом!

«Идеалист! – подумал Властитель и внутренне улыбнулся. – Установить мир, уничтожив его половину! Он в самом деле так глуп? Или просто хочет мне понравиться?»

– Да, придется пролить кровь. Но в конце пути из навозной кучи появится драгоценный камень – единая Империя, и во главе нее ты, мой господин, Величайший из Величайших Властитель! Наш свет, наша надежда!

– Проклятые коммунисты! – фыркнул Слюсарь, внимательно прислушивавшийся к разговору Властителя и мага. – Все это уже было! Загнать всех плохих в лагеря, уничтожить недовольных – и тогда наступит золотой век! Ну твою ж мать! Нигде нет покоя от этих идей!

– Заткнись, на нас смотрят! – процедил сквозь зубы Зимин, но было уже поздно. Властитель повел рукой, и, повинуясь жесту, двое охранников бросились вперед, выхватили из толпы полковника и бросили его под ноги Властителю. Слюсарь замер, всей своей спиной ощущая собственную незащищенность.

– Поставьте его на колени, – приказал человек, сидящий на троне, и полковника тут же вздернули вверх, прижав к его шее острый клинок. Слюсарь чувствовал – одно движение, и он захлебнется горячей кровью, безуспешно пытаясь вдохнуть, дергаясь в судорогах, как безмолвный баран. И Слюсарь проклял свою болтливость!

– Я заметил, что ты много говоришь, – безмятежно улыбаясь, констатировал Властитель. – Возможно, ты нам пояснишь кое-какие обстоятельства. Итак, в вашем мире есть оружие, которое сильнее нашего. Что это? Что оно может?

– Наше оружие… – начал Слюсарь, но тут же вздрогнул и застонал от хлесткого удара гибкой палкой, пришедшегося на спину. Рубашка лопнула и тут же напиталась кровью – удар рассек Слюсарю кожу.

– К свободному, а тем более к Властителю, обращаться нужно «мой господин»! – проскрипел телохранитель, занося палку над головой, чтобы хлестнуть ей еще раз.

– Не нужно. Пусть говорит как умеет, – милостиво разрешил Властитель, который уже давно, с юности, не испытывал такого жгучего любопытства. После того случая, как в углу дворцовой библиотеки нашел ящик с запрещенными к общему доступу свитками древних ученых.

Но тогда его постигло разочарование – большинство свитков касались каких-то древних политических интриг, до которых уже давно никому не было дела, и только один представлял интерес. Это был трактат «Строение женского тела и способы наилучшего удовлетворения женщин, в свете исследования магистра медицины Сируса Пальского».

Властитель, тогда еще совсем юный мальчик, зачитал едва не до дыр это благословенное сочинение, и знания, почерпнутые из трактата, потом очень пригодились в его бурной сексуальной жизни. Жены и наложницы не были разочарованы…

– Не бойся, говори, – ласковым голосом приказал Властитель, легким движением руки отпуская телохранителя, можно сказать – отбрасывая его в сторону. – Тебя не тронут, но постарайся соблюдать правила приличия. Вам, дикарям, эти правила пока еще чужды, но каждый раз, как вы их нарушите, будете наказаны. Руководствуйся разумом и учти, что в любой момент, как только мне покажется, что ты обманываешь, что ты угрожаешь или оскорбляешь меня или моих приближенных, ты будешь казнен. Это касается всех рабов!

– Рабы! – фыркнул кто-то из соседей Зимина, и тут же заткнулся от толчка в бок, которым его наградил сосед, кавказец, заросший густой бородой:

– Молчи, дурак! Держи язык за зубами! А то все сдохнем! Проклятые кафиры… тупые свиньи…

Двое охранников двинулись в сторону нарушителей спокойствия, но Властитель остановил их, помотав головой:

– Он все верно сказал. Чем быстрее рабы поймут, как нужно правильно себя вести, тем будет лучше для них и для нас. Итак, раб, ответь на мои вопросы. Или ты уже забыл их?

– Помню. – Слюсарь хрипло выдохнул и выплюнул сгусток крови в сторону, стараясь попасть за ковер и не испачкать полотно. – Я прикусил язык. Мне трудно говорить!

Он с ненавистью уставился на стоявшего возле трона телохранителя, сохранявшего безмятежное выражение темного лица, а Властитель вдруг широко улыбнулся и повернулся к молодой женщине с закрытым вуалью лицом и почти полностью обнаженным торсом:

– Дорогая, я давно так не развлекался! Не зря мы сюда поехали, не правда ли? Что бы ты ответила этому рабу на его слова?

– То, что вообще без языка говорить ему будет гораздо сложнее! – мелодичным голосом почти пропела девушка.

– Ха-ха! – Властитель коротко хохотнул и повернулся к белому рабу. – Слышал, чужеземец? У вас женщины такие же умные?

– Всякие, – коротко ответил Слюсарь, спину которого жгло, будто раскаленным железом. – Есть умные, есть полные дуры, а есть такие, что и дуры, и умные одновременно.

– О! – приятно удивился Властитель. – Да ты философ?! Кем ты был в своем мире? Чем занимался?

– Я был… стражником! – нашел слова полковник. – Командовал отделением стражи, занимающейся поимкой преступников, воров, грабителей, убийц.

– Вот как? А как же ты попал в тюрьму? – Властитель поднял брови, искренне удивленный.

– Меня опоили зельем, и мне привиделось, будто вокруг меня страшные чудовища. И тогда я начал по ним стрелять. По людям. И убил пять человек и вдвое больше ранил. Меня обвинили в том, что я напился допьяна и стал развлекаться, стреляя по прохожим. Это был заговор против меня, но доказать я ничего не смог. Меня осудили на пожизненное.

– Мусор поганый! Сука легавая! – прошипел кто-то слева от Зимина, и, повернув голову, он увидел широкоплечего мужчину с тяжелым, нависшим над глазами лбом. Крепыш с ненавистью смотрел на Слюсаря, и в уголках его рта показались белые точки пены.

Охранники тут же бросились вперед, к говорившему, замелькали палки, и через несколько секунд нарушитель спокойствия уже лежал на земле без сознания, а из глубоких борозд на его спине и боках сочилась кровь. На кровь тут же слетелись мухи, очень похожие на земных собратьев, и Зимин с отвращением смотрел, как они окунают хоботок в раны, по краям которых висят лохмотья кожи. Через несколько часов, если оставить раненого без помощи, в ранах точно заведутся черви, которые съедят его заживо.

Уж кто-кто, а Зимин, не одну командировку отработавший в джунглях Южной Америки и Африки, знал, как это бывает. Опухшая, вздувшаяся, гноящаяся рана, в центре которой весело извиваются белые, жирные личинки. Заражение крови, и смерть через день-два, потому рану следует обработать сразу, не откладывая на минуты и тем более часы.

Но никакого желания сделать это он не испытывал. Если кто-то и заслуживал помощи, так это Слюсарь – может, он и правда тогда был опоен психотропными средствами? Ну какой нормальный человек сделает ТАКОЕ?! Без мотивации, глупо, на виду у всех! Полковник, начальник УВД!

Нет, тут дело точно нечисто. А то, что брал взятки, – да все менты берут. Для того туда, в ментовку, в общем-то и идут. А если идут по каким-то своим соображениям, ну, например – помогать людям, бороться с преступностью, осчастливить весь мир, сделав его чище, скоро понимают, что их глупые детские мечты не имеют никакого отношения к реальности. И сдаются, принимают правила игры.

Впрочем, наказания без вины не бывает, как сказал товарищ Жеглов. Если бы не брал взятки, если бы не забрался на верхний насест – кто бы стал пытаться его сбросить, интриговать против него? Нет – все заслуживают то, что получают от судьбы. Если покопаться, у каждого найдется что-то такое, за что он заслуживает наказания.

– Итак, расскажи мне о вашем оружии, – продолжил Властитель. – Скажи, из этого оружия ваши люди там, в крепости, сбили дракона? И как далеко оно бьет? На сколько полетов стрелы?

– Это оружие может убить даже здесь, если кто-то попытается выстрелить из крепости, – мрачно сказал Слюсарь, с трудом удерживаясь, чтобы не поднять глаза на Властителя. – А есть оружие, которое одним выстрелом уничтожило бы всех, кто тут находится.

– И такое есть в крепости? – Голос Властителя едва не дрогнул, он напрягся, наклонился вперед и вперился взглядом в раба. – Ты мне лжешь?! Придумываешь?

– Ничего не придумываю. Такого оружия, чтобы всех одним выстрелом, в крепости нет. А вот легкого оружия, которое может убить даже здесь, – сколько угодно. Да, из него и сбили вашего дракона. Я сам слышал, как охранница об этом говорила. Его сбили случайно, он пролетал над крепостью, и в него попали пули.

– Пули? Что такое пули? Неважно! Ты сможешь сделать такое оружие? Сколько его в крепости? Ты разбираешься в оружии?

– Разбираюсь, но… не совсем так уж сильно. И что касается изготовления оружия – никто не сможет здесь его сделать. Для того нужны целые заводы, специальные машины. Хотя… можно сделать гораздо более простое оружие. Тоже эффективное и дальнобойное. Но повторюсь – я не специалист. Вот мой товарищ, с которым мы сидели в одной камере, – он специалист. Военный. Он вам все расскажет про оружие и как им пользоваться!

– Военный? Специалист по оружию? – Властитель на пару секунд задумался, лицо его просветлело. – Кто он? Это вон тот, худолицый?

– Он! – кивнул полковник и добавил: – В крепости много оружия! Много патронов! Ни одна ваша броня не устоит против пуль этого оружия! Можно сбивать драконов! Одной пулей убить латника! С нашей помощью вы завоюете весь мир!

– Ты чего несешь?! – Зимин был спокоен, как и всегда, но глаза его враждебно щурились. – Ты дашь дикарям автоматы, а дальше что?!

Он говорил по-русски, и Властитель нахмурился:

– Прекратите говорить в моем присутствии на вашем дикарском языке! Переведи, что он сказал!

– Он сказал, что волнуется. Хочет знать, что мы получим от того, что поможем тебе, Властитель.

– Ха-ха-ха! – расхохотался Величайший, и глаза его сузились, будто он увидел перед собой что-то мерзкое, ядовитое. – Ты должен быть счастлив, что Властитель пользуется твоими услугами! А ты выставляешь какие-то условия?! Ты наглец! А наглецы заканчивают свою жизнь очень плохо! И скоро я тебе это продемонстрирую!

– Милый, а мы не могли бы выслушать условия этого чужеземца? Рабов у нас более чем достаточно, а вот иномирян…

– Хм-м… – Властитель запнулся, окаменел лицом, но через секунду уже расслабился. – Ты, как всегда, права, дорогая. Итак, изложи, как ты видишь ситуацию. Ну!

– Мы поможем вам захватить тюрьму. Николай – военный, он все знает о нашем оружии. В арсенале тюрьмы – десятки смертоносных автоматов, сотни тысяч патронов к ним. А еще гранаты, пулеметы, пистолеты и много чего еще. С этим оружием ты сможешь захватить соседние государства, и они ничего не смогут с тобой поделать. А когда патроны кончатся, мы расскажем кузнецам, как сделать простые ружья, и они будут пробивать латы не хуже, чем автоматы!

– Ты чего несешь?! – не удержался Зимин и тут же получил удар палкой по спине. – Твою мать! Против своих пойдешь?!

– Какие они мне, нахрен, свои?! Что, по ребрам не получал дубинкой?! Враскоряку не ходил с задранными руками в наручниках?! Что тебе эти вертухаи?! Чего жалеешь?!

– Бабы-то ни при чем! Их в рабы?!

– Не в рабы, а в рабыни! – скривился Слюсарь. – Хватит ныть, а то огребем по полной! Мы выжить должны, и если для этого нужно грохнуть вертухаев – да черт бы с ними!

Полковник вдруг обнаружил, что говорит с Зиминым на местном языке, и тут же опасливо покосился на Властителя, внимательно прислушивающегося к разговору. Когда Слюсарь замолчал, Властитель усмехнулся и, приглашающе оглянувшись на любимую жену, предложил:

– Расскажи-ка, что ты хочешь получить за помощь в захвате замка? Как ты видишь свою жизнь после того, как я получу оружие чужеземцев?

– Свободу! – не задумываясь, ответил полковник. – Свободу мне и моему приятелю (он кивнул на Зимина). Не пожалеете! Мы сделаем все, чтобы у вас было смертоносное оружие!

– Ха-ха-ха… я так и знал! – искренне рассмеялся Властитель, и тут же тон стал холодным, серьезным. – Я дам вам больше. Я дам вам жизнь! Смотрите!

Властитель подал знак стоявшему наготове человеку, и тот открыл крышку небольшого ящика, который держал в руках. Потом запустил туда правую руку и достал огромного черного жука размером с ладонь. Жук отчаянно шевелил мохнатыми ножками, пытаясь убежать, и в воздухе вдруг раздался отчетливый скрип, будто кто-то водил по стеклу острым куском железа. Слуга (если это был именно слуга, а не палач) подошел к привязанному за руки Маларчуку и остановился в ожидании.

Все вокруг замерли. Чужаки – потому что не понимали сути происходящего, но догадывались, что перед ними происходит нечто странное и страшное. Придворные и слуги – потому что очень хорошо все понимали и ждали, вытянув шеи, широко раскрыв жадные глаза.

К слуге подошел человек в темном костюме, расшитом золотыми узорами, и, сделав несколько пассов руками, начал читать что-то непонятное – нараспев, заунывно, закатывая глаза. Потом коснулся жука рукой, и тот задергался, зашевелил лапами еще активнее, будто его тела коснулось раскаленное железо.

Того, что произошло потом, не ожидал никто из землян. Слуга вдруг протянул руку и посадил жука на тело преступника. Несколько секунд ничего не происходило – жук сидел ровно, не двигаясь, расправляя хитиновые крылья, а потом вдруг как-то странно задергался, завибрировал, заскрипел, и… кожа Маларчука лопнула под напором мощных жвал! Жук почти мгновенно, за секунду, наполовину погрузился в тело землянина и еще через секунду исчез под кожей, оставив для взглядов наблюдателей лишь шевелящийся бугорок, исчезнувший через две секунды. Из раны в подреберье бывшего заключенного сочилась кровь, на которую тут же со счастливым жужжанием слетелись несколько зеленых мух, с наслаждением погрузив в разверстую рану острые жадные хоботки.

Маларчук кричал. Нет – даже не кричал, а вопил, утробно выл, как пойманный в капкан волк! Он извивался, подтягивался на руках в тщетных попытках облегчить боль, спастись, сделать хоть что-то, чтобы прекратить ЭТО.

А потом затих, бессмысленно глядя на толпу бывших заключенных, на придворных Властителя, жадно наблюдавших за происходящим, на самого Властителя, смотревшего на казнимого с непроницаемым выражением лица.

– Смотрите внимательно, – бесстрастно бросил Величайший, глядя поверх голов тех, кто не заслуживал его взгляда. – Это жук-скрипун, известный падальщик. У него мощные жвала, и он в считаные секунды прогрызает в трупе очень уютные норки, в которых потом откладывает яйца, развивающиеся в считаные часы во взрослую особь. Наши маги всего лишь ускорили процессы в его организме. И к чему все привело – вы сейчас увидите.

Увидели. Человек пять землян не смогли удержаться – их вырвало. Зимин почувствовал, что и у него к горлу подкатывает тошнота, и он отвернулся, чтобы не видеть происходящего. За что и был наказан – телохранитель сильно, с оттягом ударил его по спине гибкой палкой, и Зимин дернулся, употребив всю свою выдержку, чтобы не убить мучителя на месте. Темнокожий, похоже, это заметил и ударил еще раз, улыбаясь бесшабашной белозубой улыбкой. Потом сунул в рот испачканный кровью Зимина палец в рот и демонстративно его облизал, изображая, как наслаждается вкусом.

– Гиях, на место! – поморщился Властитель. – А ты смотри, как тебе приказали. И не будешь наказан. Смотри!

А смотреть, собственно, уже было и не на что. Личинки, которые образовались из отложенных жуком яиц и прорвали кожу, превратив ее в подобие дуршлага, оставили на месте живого человека едва прикрытый лохмотьями мяса скелет, быстро очищающийся, как если бы его обрабатывали скальпелем и скребком. Личинки, потемневшие, затвердевшие, ставшие из белых толстых гусениц не менее толстыми жуками-скрипунами, доели последние лохмотья кожи, волосы, содержимое черепа и попадали на землю, расползаясь в разные стороны в поисках пищи. Часть из них поползла к группе землян, и те невольно отшатнулись назад, опасаясь, что смертельно опасные твари доберутся и до них.

Придворные засмеялись. Они знали, что будет дальше, и страх чужеземцев их развеселил.

А дальше жуки начали умирать. Они застывали на месте или опрокидывались на спину, замирая с поджатыми к брюху лапами, и через минуту вместо копошащейся массы насекомых на подмостках этого страшного «театра» остались только окоченевшие трупы прожорливых гадов. Часть из них были раздавлены ногами телохранителей Властителя и валялись на коврах, источая резкий, неприятный запах, присущий многим насекомым.

Скорее всего они еще и ядовиты, подумалось Зимину.

Дикари! Проклятые дикари! Из огня да в полымя…

– Итак, что ты понял из увиденного? – мягко спросил Властитель, с удовольствием поглядывая на ошеломленных чужеземцев. – Да, именно ты!

Он указал на Зимина, и телохранители дернулись, будто собаки, собиравшиеся броситься на указанную хозяином добычу. Зимин посмотрел на лощеного человечка тяжелым взглядом, пряча в глазах жгучую ненависть, и бесстрастно, выбирая слова, ответил:

– Я думаю, ты хотел показать, что можешь сделать с нами все, что захочешь. И что наша жизнь в твоих руках.

Он замолчал, и Властитель поощрительно кивнул:

– Продолжай. Ты уловил основное в моем посыле. Но это не все.

– А что еще? – Зимин поднял взгляд, и тут же опустил его, как перед смертельно опасным зверем, от которого не знаешь, чего ожидать, и который может воспринять прямой взгляд как вызов, как нападение.

– Что еще? – усмехнулся Властитель, забавлявшийся разговором с ничтожным из ничтожных – рабом. Для него рабы всегда были чем-то неодушевленным, и беседовать с ними было так же глупо, как разговаривать с ночным горшком. Но тут совсем другое… интересно! Чужой мир, чужая цивилизация, чужие люди! – Что еще… – повторил он, задумчиво глядя в пространство. – А еще в моих руках и ваша смерть. Она может быть такой, что ты ужаснешься. И то, что увидел, покажется детскими играми. Потому вы все должны исполнять мои приказы и не просить ни о чем, кроме милости. И если служите хорошо – я вас милую. Вы будете сыты, здоровы, радостны. Вам предоставят женщин и вино – все, как порядочным рабам. Ложь наказывается, хорошая служба поощряется. Все просто, все – как всегда!

Властитель подумал, помолчал с минуту, будто дожидаясь, когда стихнет ропот вокруг, и негромко, вполголоса, спросил:

– Ты на самом деле специалист по вашему оружию? Говори правду – у нас есть возможность узнать, не лжешь ли ты.

– Да, я специалист по оружию, – мрачно ответил Зимин. – Я бывший военный.

– А за что тебя приговорили к пожизненному заключению? – вдруг поинтересовался Властитель. – Ты устраивал заговоры? Ограбил кого-то?

– Я убил пятьдесят человек – не из числа врагов моей страны. Моих личных врагов. – Зимин чувствовал, как взгляд Властителя прожигает его затылок. – А у нас этого делать нельзя. Только по решению суда или по приказу командира. Потому меня и осудили.

– У нас этого делать тоже нельзя, – улыбнулся Властитель. – Только у нас за это не сажают в тюрьму пожизненно. Глупо содержать заключенных всю их жизнь! Кормить, поить! Есть много способов убрать их из этого мира, и тот, что применяют у вас, – далеко не самый эффективный. Но да ладно. Перейдем к нашим делам. Скажи, среди твоих товарищей много таких, как ты, – специалистов по оружию?

– Они мне не товарищи! – скривился Зимин. – Грабители, убийцы, насильники! Я воин, а не падальщик, как эти! – Позади него что-то зашептали бывшие заключенные, поглядывая на Зимина прищуренными глазами. – Что же касается их умений – не знаю. Мне до них дела нет. Они живут в своем мире, я в своем, и мы не соприкасаемся.

– Я знаю! – вмешался Слюсарь. – Я был стражником, о многих слышал, у меня отличная память! Кроме меня и Зимина, нет тут приличных людей! И знатоков оружия нет! Так, бандиты, а нас с ним учили владеть разными видами оружия и ремонтировать его! Я, можно сказать, тоже военный и на войне был! Воевал!

– Он не врет, – подтвердил Глава гильдии магов, стоявший рядом со Слюсарем. – По крайней мере, он верит, что именно так все и было.

– Значит, так, да? – с непонятной интонацией протянул Властитель. – Тогда они нам не нужны. Товарищи ваши. Полторы сотни тупых разбойников, которые того и гляди нападут на хозяина! Не лучше ли сразу отсечь им головы? А может, отправить их на гребные суда? Большие, сильные – пусть зарабатывают на кусок лепешки!

Властитель обернулся к супруге, улыбнулся:

– А ты что думаешь, дорогая? Как использовать этот бесполезный рабский товар? Они опасны, эти убийцы и насильники. И вообще – если кто-то их осудил за плохие дела, почему мы должны оспаривать решение судей? Может, снова посадить их в темницу, и пусть подыхают? Ненавижу тех, кто нарушает законы. Я голову ломаю – как бы придумать закон, который пойдет на пользу государству, а какая-то подлая тварь берет и его нарушает! Не-ет… так нельзя.

– Дорогой, зачем в темницу? – Упругие небольшие груди приподнялись, когда женщина слегка потянулась, и едва не выскочили из-под узкой полоски, сделанной из тонкого, почти прозрачного шелка. – Можно придумать множество веселых развлечений! Иногда во дворце так скучно… Придворные дамы надоели, кавалеры похожи на тупых гусаков, пьесы комедиантов вызывают зевоту, музыканты и те разленились – дудят в свои флейты так, будто их месяц не кормили! Тоска! А давай обучим их биться нашим оружием и пусть сражаются! Между собой. А кто останется в живых – будет биться с нашими бойцами. Разве не забавно?

– Хм-м… а что, интересная идея! – Властитель тонко улыбнулся. – И развлечениями мы надолго обеспечены. Молодец! Сделаем. А теперь к насущному. Как нам взять оружие из крепости? Как ее захватить?

– А если пообещать чужеземцам в крепости множество благ? В обмен на то, что они передадут нам часть оружия? Например – можно им пообещать, что они останутся жить на нашей земле, получат статус шестого Великого Дома, будут служить Империи, своему Властелину. Им деваться-то некуда! Уверена, они выгнали заключенных потому, что им не на что их содержать, ты абсолютно прав. Как и всегда. Так что если глава тюрьмы – разумный человек и смотрит в будущее, он пойдет на соглашение, откроет ворота. Ну а когда откроет… там уже видно будет, как с ними поступить.

Властелин покосился на прислушивающихся к разговору Слюсаря и Зимина и легонько кивнул на них:

– Мы с тобой потом поговорим. Наедине.

– Неважно, – слегка улыбнулась Хелеана. – Заключенные понимают, что сейчас их жизнь зависит от нас – в любом отношении. Мы вправе их убить или миловать, и я уверена – не испытывают никаких теплых чувств к своим надзирателям. Давай спросим мнения у этих двоих? Ну, например, у… стражника!

Она ткнула пальцем в Слюсаря, и он, боковым зрением уловив ее жест, поднял голову.

– Эй, ты… стражник! Ты все слышал. Как думаешь, пойдут надзиратели из тюрьмы на соглашение? И еще – как ты относишься к этим надзирателям?

– Как отношусь… – хмыкнул Слюсарь, страдающий от боли в разбитой спине. – Примерно так же, как вон к тому животному! – Он указал на темнокожего, сверкающего белозубой улыбкой. – Ууу… тварь! Убил бы!

– Ну вот видишь, милый… я тебе говорила! А ты… воин, любишь своих надзирателей?

– Там женщины, охранницы. Они ни при чем. – Зимин поднял взгляд на супругу Властителя, лицо которой было скрыто за вуалью, но эта вуаль очень, очень прозрачна. А вот грудь… Нет – мужику, который три года не видел никого, кроме мордатого соседа, видеть эту грудь, практически обнаженную, едва прикрытую полоской прозрачной ткани, совсем не рекомендуется. Сбивает с мыслей. Вернее – наводит на мысли. На смертельно опасные мысли…

– Ты пожалел женщин? – явно удивилась супруга Властителя. – Почему? Что в них такого? Хм-м… они что, брали тебя, чтобы ты их удовлетворял?

– Кхм-м-м… – Зимин поперхнулся, не найдясь, что сказать, помотал головой. – Исключено. Вы просто не знаете режима содержания. Мы ходили, только согнувшись крючком, с задранными вверх руками в оковах. Какие там женщины? И да – к надзирателям никакой жалости.

– Ну а если тебе прикажем взять тюрьму штурмом – ты будешь убивать этих женщин? – продолжала выпытывать Хелеана, и Властитель все не мог понять, к чему она клонит.

– Если на весах будет моя жизнь и жизнь этих женщин, моя перевесит, – равнодушно пожал плечами Зимин. – Они знали, куда идут служить. Но если возможно – я бы хотел все-таки договориться, пусть живут.

– Дорогая, зачем эти вопросы? – не выдержал Властелин. – Какая разница, как они относятся к своим надсмотрщикам? Будет так, как мы им прикажем!

– О Властитель! – Хелеана церемонно поклонилась, хитро блеснув глазами. – Я хотела выяснить, что это за существа, можно ли на них рассчитывать. Всегда лучше договариваться, а не воевать! Представь, что мы не договорились с обитателями тюрьмы. Они отказались выдать нам оружие, открыть ворота. Что дальше? Если верить этим двум чужеземцам, их оружие обладает огромной убойной силой. Мы пошлем на стены нашу армию, и в конце концов они крепость возьмут. Но представь, сколько воинов погибнут, прежде чем мы достигнем цели! Сколько поляжет? Тысячи? Десятки тысяч? А дальше что? Мы ослабим армию, а также покажем, что есть некто, который может тебе противостоять, кто-то сильнее тебя! И ты ничего не можешь с ним сделать! Вспомни о Великих Домах. Вспомни, что бывает, когда нарушено равновесие!

– Но и оставлять эту крепость в тылу нельзя. Соперники могут договориться с чужеземцами, получить оружие, и…

Властитель не договорил, но все было и так ясно. И ему, и супруге.

– Итак, предлагаю попытаться. Отправить в крепость переговорщиков, которые сумеют убедить чужеземцев сделать правильный шаг, верный шаг.

– И кого же? – нахмурился Властитель. – Я имею в виду из нашего окружения. Как я понял – ты видишь двумя переговорщиками этих вот чужеземцев (он указал на Зимина и Слюсаря). А еще кто?

– Ну… дорогой…

– Нет! Никогда! Я тебя не отпущу!

– Приз слишком велик. А кто лучше меня сможет договориться с чужаками? Если уж я в гареме сумела навести порядок… – Властитель невольно улыбнулся. – И самое главное – кому еще ты можешь верить так, как мне? А вдруг переговорщик тебя обманет? Вдруг он окажется предателем? В общем – никого лучше меня ты не найдешь. И знаешь, милый… мне так хочется посмотреть на женщин, управляющихся с таким смертоносным оружием, у меня просто… хм-м… я даже возбудилась! Женщины с оружием! О-о-о-о-о…

– Перестань! – Властитель захохотал и с минуту сотрясался в приступах смеха. Когда, наконец, успокоился, вытер глаза, выдал слегка охрипшим голосом: – Теперь я знаю, как тебя возбудить! Дать тебе подержать меч – и ты готова!

– Я напомню тебе об этом, когда мы возляжем на брачное ложе, – глубоким грудным голосом ответила Хелеана и тоже захихикала, стараясь, чтобы смех не было слышно со стороны. Наконец, они оба успокоились и воззрились на двух чужеземцев, стоящих перед ними на коленях.

– Хорошо! – подытожил Властитель. – Пойдешь ты, эти двое и сопровождающие. Тебе предстоит за ночь выучить язык чужеземцев. Если они попытаются нас обмануть – ты раскроешь заговор. Если ты не сможешь договориться с этими гигантами – больше никто не сможет. И тогда придется брать крепость штурмом. Даже если придется уничтожить всех. Кстати, и штурм по большому счету не нужен – окружить их кордонами, отрезать от воды и пищи, и они сами сдадутся. Но это – время. А время работает против нас. А теперь пойдем… поговорим о мечах, об оружии и о возбуждающихся женщинах. Глава Сегнак – позаботьтесь, чтобы этих двух вылечили. Мне не нужно, чтобы они наутро свалились с лихорадкой. И выбери, кого из магов отправить на переговоры. Пусть он тоже выучит язык чужеземцев.

Хелеана не улыбнулась и сделала вид, что ничего не слышала. Умный Властитель не доверяет никому – даже своей жене. Жен много – властитель один. Женщинам доверять нельзя – это знает любой, и сами женщины тоже. Женщины руководствуются чувствами, а не умом. Все, кроме… таких, как Хелеана. Она – другая.

Глава 5

– С-с-сука! Козлина ты безрогий! – Крепыш, похожий на орангутанга, надвигался на Слюсаря, сжав пальцы в здоровенные кулачищи. – Мусор! Я вас, мусоров, давил и давить буду!

Зимин сидел на траве, привалившись спиной к дереву, и бесстрастно наблюдал за происходящим. На кой черт ему вмешиваться? Слюсарь ему не брат, не друг. Да и вряд ли хозяева допустят, чтобы рабы поубивали друг друга. Тем более – чтобы убили такого важного раба, как Слюсарь. Ведь он должен завтра идти в тюрьму, на переговоры!

Впрочем, логика может быть разной – то, что землянам кажется логичным, у местных жителей вызовет лишь смех. Например – попробуй, скажи им, что рабство – это нехорошо, что человек не может владеть другим человеком, и что услышишь в ответ?

Крепыш выбросил вперед ручищу с дынеобразным кулаком, Слюсарь принял ее в захват – резко крутанул, и «обезьян» подлетел в воздух, со всего размаха затем плюхнувшись оземь. Даже отсюда было слышно, как хакнул бандит, из груди которого вырвался воздух.

Не дав противнику одуматься, полковник добил его ударом в солнечное сплетение – сверху, всем весом, с криком, вложив в удар всю ярость ненавидящего преступников легавого.

Зимин отметил для себя, что сработал полковник достаточно грамотно. И если все прошло как следует, «орангутангу» жить осталось недолго – внутренние органы отбиты напрочь, возможны и разрывы. Вот только как на это отреагируют хозяева?

Поморщился – уже привык называть Властителя и иже с ним – «хозяева». Скажи года четыре назад, что он, Зимин, будет лежать на травке на берегу иномирной реки и у него будут «хозяева», – он бы рассмеялся в лицо глупому фантазеру.

Три года на пожизненном – это три года в рабстве. В гораздо худшем рабстве, чем живут обычные рабы. Пять-семь лет, и конец. Или туберкулез, или отбитые внутренности. Здешние рабы живут гораздо дольше. Если не рассердят хозяина, конечно. (Это им всем сразу же было объявлено, когда маги обучали местному языку.)

Маги! Вот же чертовщина! Антинаучно и даже глупо! Но эффективно. За ночь выучить язык – ну что, кроме магии, может в этом помочь? Волшебство! Даже не за ночь, а часа за три, не больше, какое-то снадобье, туман в голове, и через три часа ты уже знаешь местный язык. А от самого колдовства остались только смутные воспоминания о том, как в мозг впивается монотонный голос, повторяющий и повторяющий разные слова.

А еще картинки, вспыхивающие перед глазами. Картинки местной жизни. Эдакая лента из образов и слов, бегущая со скоростью взбесившегося конвейера.

– На, сука! На! На пацанов попер, мусорской?!

Зимин вышел из облака мыслей, открыл глаза и увидел, что Слюсарь отбивается от пятерых заключенных – ловко, умело, но время от времени пропуская удары.

Нападения следовало ожидать. Глупо сажать в один загон мента и тех, кого он сажал. Это верная смерть. Полторы сотни человек – задавят, как пить дать, задавят. Одной только массой, и никакие приемы не спасут. И если он, Зимин, сейчас вмешается – достанется и ему. Ночь они не переживут, это точно.

Посидев еще секунды три, Зимин поднялся, распрямившись, как пружина, и шагнул туда, где Слюсарь изображал из себя Евпатия Коловрата. Как известно, тот погиб, окруженный толпой завоевателей, когда те, не в силах одолеть богатыря, выкатили на прямую наводку камнеметные машины. Машин здесь не было, но камни имелись, и предостаточно, и Зимин заметил, как несколько бывших заключенных держат в руках очень даже пригодные для метания округлые булыжники.

Майор сделал еще несколько шагов, с ходу сбил с ног высоченного, с носом набок парня лет тридцати. Тот попытался встретить Зимина чем-то вроде маваши, но эту глупость майор сразу пресек, разбив придурку яйца и отправив его на травку – кататься и хрипеть.

Второй получил короткий тычок в горло, возможно – смертельный. Зимин не собирался миндальничать, тратить время и силы на то, чтобы соразмерять удары и пытаться не убить противника. Его как раз и учили убивать. Не скакать по рингу, изображая из себя великого сэнсея, а убивать – некрасиво, незрелищно, максимально эффективно и не затратно по ресурсам энергии.

Третьего свалил Слюсарь, добив носком ноги в подбородок. Остальные двое, видя, что случилось с их напарниками, покинули поле боя, отбежав подальше, туда, где стояла толпа, застывшая в угрюмом молчании.

– Хренец нам! – задыхаясь и утирая кровь со лба, констатировал Слюсарь. – По очереди спать будем! Иначе во сне задавят, гады! Ай, сука!

Булыжник скользнул по черепу полковника, и он пошатнулся, закатывая глаза. Зимин уклонился от другого булыжника и едва не попал под удар третьего, проскочившего на уровне виска. Если бы камень попал в череп – точно бы раздробил.

– Держись, сука! – Зимин хлопнул по щеке полковника своей широкой ладонью и встретил первого набежавшего на него противника тяжелым прямым ударом ноги, срезавшим того, будто удар кувалдой. Второго и третьего свалил короткими, незаметными тычками – одним вбил переносицу в мозг, другим врезал в печень, которой явно это дело не понравилось. Оба свалились молча, как снопы. Скорее всего мертвыми.

Краем глаза Зимин заметил, что полковник отошел после удара камнем и отмахивается, прикрывая Зимина справа. Работал он весьма эффективно, в этом ему не откажешь, но довольно грязно – много усилий и мало прока. Привык, по всему видно, драться или один на один, или с двумя-тремя неумелыми пьяными гопниками. Но это и понятно, учитывая специфику его службы и жизни.

А через несколько минут стало совсем худо. Толпа росла, перед двумя залитыми своей и чужой кровью бойцами стояло уже человек тридцать, и были это не простые уличные пьянь-гопники, а матерые, искушенные в разборках бандиты, большей частью – бывшие спортсмены. В девяностые именно они составляли костяк преступных группировок, и те, кто дожил до двухтысячных, могли называться крысами-убийцами – самыми сильными, самыми злобными, самыми живучими тварями. Зимин не знал, легенда это или нет, но в старину, когда людям нужно было искоренить крыс – на корабле или в жилом доме, – они изготавливали крысу-убийцу. В ящик или бочку сажали десятка два живых крыс и оставляли их там без еды и воды на несколько дней. Обезумевшие крысы начинали жрать друг друга, и в конце концов оставался один – самый сильный, самый злобный крыс. И тогда его выпускали на волю.

Крысы или уходили, или погибали, убитые этой тварью-каннибалом.

Так и люди – те, кто выжил после бандитских разборок и милицейских чисток, были тварями похуже крыс. Крысы не убивают для развлечения, не пытают ради того, чтобы получить удовольствие, а вот люди…

Зимин уже не думал о том, чтобы оставлять кого-то в живых. Он бил насмерть, каждым ударом, каждым захватом уничтожая одну из тварей, мечтающих добраться до его шеи. И только одна мысль металась в голове, будто пойманная птичка: «Какого черта они это не останавливают?!»

«Они» – понятное дело, это были те, кто сейчас стоял за стенами сооруженного для пленных загона-кораля, улыбаясь, смотрели на толпу дерущихся чужеземцев и скалили зубы, делая ставки – как скоро этих двух белокожих наконец-то добьет толпа обезумевших соотечественников. Нет ничего приятнее для глаза, чем драка, в которой участвуешь не ты! Нет ничего слаще запаха чужой крови, пролитой на арене ради того, чтобы ты выиграл пару-другую монет! Ведь в жизни так мало развлечений…

Закончилось все так же быстро и неожиданно, как и началось, – в кораль посыпались десятки охранников, одетых в легкие кольчуги, державших в руках метровые дубинки твердого дерева, окованные металлическими кольцами. Толпа нападавших частично рассеялась, частично осталась на месте, выбросив из своего нутра десятка полтора стонущих и безмолвных фигур, оставшихся лежать рядом с теми, кого уложили Зимин и Слюсарь. Теперь можно было перевести дух.

Оба сокамерника опустились на траву рядом с деревом, прислонились к нему спиной и замерли, утихомиривая тяжелое дыхание. Зимин успокоился довольно быстро, полковник же, отвыкший от физических упражнений, с минуту еще ловил воздух широко раскрытым ртом и хрипел, не в силах сказать ни слова. Потом все-таки собрался и выдавил из себя, натужно улыбаясь, как вежливый зритель на концерте Петросяна:

– Ну, ты и силен! Ты же десяток уложил, не меньше! И похоже, что наповал! Говоришь – в штабе служил?! Ох, сцука, и болтун! Хе-хе-хе…

Зимин ничего не ответил. Он устал. Нет, не от того, что только что убил десяток врагов голыми руками. По большому счету это было его работой, вернее – некой особенностью основной работы, но… после той бойни, что он учинил в банке, Зимин будто исчерпал запас прочности, и то, что когда-то он делал бесстрастно, осознавая необходимость, следуя чувству долга, теперь вызывало отвращение и печаль. Даже если убивал закоренелых преступников, бандитов, каждый из которых унес жизни нескольких человек.

– Коля! – Слюсарь толкнул локтем сокамерника, и тот открыл глаза, мгновенно переходя в боевой режим, отбросив все пацифистские мысли. Он, может, сейчас и святой, но мучеником становиться не собирался. Опять нападение?

Но это был тот самый мужчина, который все время мелькал рядом с Властителем, настолько незаметный, настолько невидный и домашний на вид, что Зимин еще тогда заподозрил, что этот человек совсем не так прост, как хочет казаться.

Во-первых, Властитель не советовался больше ни с кем, кроме него, магов и своей жены, во-вторых, Зимин видел, как на человечка смотрят темнокожие охранники – они невольно отодвигались от него, будто это был не человек, а ядовитая змея! Что же надо было сделать, что сотворить, чтобы жестокие изуверы вроде этих негритосов, украшенных насечками на широких щеках, смотрели на тебя как на исчадие ада? Вероятно – многое сделать.

– На колени… – тихо приказал приближенный Властителя, и Зимин поспешил исполнить приказ. Тем более что в его спину и бок уткнулись три острейших клинка, поблескивающих в последних отблесках света ушедшего на покой светила.

Слюсарь уже стоял рядом, уткнувшись головой в траву – на шею ему давил один из вооруженных людей, крепыш, в плечах едва не шире самого Зимина.

– Я Дарс Уонг, правая рука Властителя, – невыразительно сказал мужчина, сделав знак телохранителю, тут же выпустившему из рук шею Слюсаря. – Почему ваши соплеменники напали на вас? Что они хотели? Говори – ты!

– Убить меня хотели, – проворчал Слюсарь, забывшись, и тут же добавил, сжавшись, ожидая удара: – Господин! Я бывший стражник, а это преступники, и они ненавидят стражников. Стоит такому, как я, оказаться в одной камере с преступниками, и они его убьют. Или того хуже…

– Хм-м… а что может быть хуже смерти? – деланно удивился Уонг, в глазах которого плескалась насмешка. – Разве не лучше терпеть, но жить?

Зимин вскинул голову, глядя в глаза вельможе, но ничего не сказал – как и Слюсарь, опасавшийся сказать лишнее, чтобы не получить по спине. Он помнил, как это мучительно больно.

Кстати – как и лечение. Боль, когда его лечил лекарь-маг, была такой сильной, шипучей, что он матерился, скрипел зубами и едва не потерял сознание. Особенно, когда перед лечением в рану втерли какую-то резко пахнущую мазь.

– Когда я спрашиваю – нужно отвечать, – нахмурился Уонг. – И не бойтесь, что ваш ответ мне не понравится. Бойтесь солгать. Вот за это я караю нещадно! Никто не смеет мне врать!

– Есть вещи похуже смерти, – медленно сказал Зимин, глядя в глаза Уонгу. – Господин… Терпеть можно многое, но не все.

– Вот как… – Уонг усмехнулся и тут же посерьезнел. – Поднимайтесь. Пойдем со мной.

Он повернулся, не глядя, исполнили ли его приказание, и в каждом движении вельможи чувствовалась сила – не та сила, которая ломит прутья или гнет подковы, нет – сила духа, сила власти, когда невидный на первый взгляд человек кажется гигантом, у ног которого копошатся ничтожные черви-людишки. Охранники, которые стояли вокруг загона с рабами, прятали лица, отворачиваясь в сторону (вдруг заметит!), и на всякий случай исчезали в темноте, растворяясь в ней, как вечерние тени.

– Тем, кто допустил драку, – по двадцать плетей, – едва слышно объявил Уонг. – Тем, кто смотрел и делал ставки, – по пять плетей. Стоимость убитых рабов посчитать по рыночной цене и разделить на всех, кто отвечал за охрану загона. На оставшихся в живых надеть рабские ошейники высокой надежности. Заняться сейчас же! Сотнику, обеспечивавшему охрану объекта, за ненадлежащее несение службы денежный вычет в размере двухнедельного оклада. После того как ошейники будут надеты – всех накормить и напоить.

Больше он ничего не сказал и небыстро пошел вперед, даже не удостоверившись, идут ли за ним два чужеземца.

А они, само собой, шли, боковым зрением наблюдая за тем, как быстро и четко исполняются приказания Уонга, суетились люди, устанавливая какие-то помосты, копали ямы – видимо, под костры, потому что рядом уже лежали кучки хвороста. Суета была такой, будто в огромный муравейник засунули длинную палку и очень бодро ею повертели.

Вот только удивительно было – почему никто не сделал этого раньше?

Будто услышав мысли Зимина, Уонг вдруг с неудовольствием бросил в пустоту:

– Глупые твари! Им бы только спать, жрать и трахаться! Впрочем, это нормальное желание каждого нормального солдата, не правда ли, чужеземцы? Только не говорите, что это не так и что у вас каждый солдат только и думает о том, чтобы сложить голову за Властителя и Отечество! Дай им жалованья побольше, вина и девок да не заставляй слишком много работать – вот и все мечты этого сброда!

– Не знаю, – пожал плечами Зимин. – У меня в подчинении были только командиры. Простых солдат не было.

– Да?! – удивился Уонг. – И кем же ты служил? Род деятельности?

Зимин подумал, прежде чем сказать, – стоит ли теперь себя раскрывать, после трех лет молчания в тюрьме и полутора десятков лет молчания на воле? Открыть правду неизвестному, чужеземному вельможе? И тут же решил – да какая разница? Да прежняя жизнь ушла, и больше ее не будет. Эту жизнь начинать нужно заново, так почему не поднять себе цену? Пусть знает, что Зимин не простой рубака, очень даже не простой!

– Я был лазутчиком, – тяжело сказал Зимин, не глядя на Слюсаря. – Вернее – командиром группы лазутчиков. Работал на территории, занятой врагом, добывал сведения, а еще убивал тех, на кого указывало наше командование. Врагов нашей страны.

– Вот как?! – Уонг остановился, повернулся к Николаю, и глаза его заблестели в свете костров, у которых сидели латники. – В тайной службе? Очень интересно! Ну-ну… пойдем, поговорим…

– Я так и знал! – шепнул Слюсарь и, скривившись, потрогал здоровенную шишку, выросшую после удара булыжником. – Я давно догадался! Гэрэушник, да? Разведка, диверсант? То-то же! Дядю Виталю не обмануть! Голова! Я ей думаю!

– Надо же… – рассеянно бросил Зимин, оглядываясь по сторонам и прикидывая, как он проник бы в лагерь с диверсионной целью. – А я думал, ты другим местом думаешь…

– Злой ты, Коля! – вздохнул Слюсарь и тихонько пошатал зуб за рассеченной губой. – Твари, чуть не выбили! Вот же гниды! Кстати, спасибо тебе за помощь. Если бы не ты…

– Не благодари. Грохнули бы тебя, принялись бы за меня. А вдвоем легче отбиваться. Один спит, другой сторожит. Чистый расчет.

– А я думал, у нас любовь! – притворно вздохнул полковник и криво усмехнулся. – Да ладно, парень, я все понимаю. Соратники, не друзья. В сорок лет друзей уже не обретают, в сорок – их теряют. Или хоронят. И то и другое плохо, хотя первое гораздо хуже. Когда ты в силе, так называемых друзей у тебя пруд пруди, а окажись на скамье подсудимых – все, вроде как тебя и не знают. Морду воротят, суки!

Зимин не ответил. А что скажешь, если все так и есть? Друзья остались в детстве. Потом – только приятели либо соратники. И любой из этих соратников пристрелит тебя, не задумываясь ни на секунду, – если поступит такой приказ. Специфика службы, ничего личного.

Шли недолго. Минут через пять следом за Уонгом вошли в большой шатер, ничем не отличающийся от шатров солдат – такой же серый, из толстой, грубой ткани, с растяжками из витых веревок. Это снаружи. А внутри… внутри все было очень, очень хорошо! Роскошные ковры, по которым грех ходить в грязных ботинках, позолоченная лакированная мебель – маленькие столики, стулья, большая кровать за прозрачной занавесью – толстые непрозрачные портьеры были забраны наверх, на купол алькова. Не шатер, а будуар гламурной дивы!

– Нравится? – усмехнулся Уонг, усаживаясь в кресло. – Честно сказать – я равнодушен к роскоши. Властитель настаивает, чтобы я соответствовал облику важного вельможи, но мне претит безумная расточительность наших дворян. Ради того, чтобы пустить пыль в глаза соседям, пускают на ветер целые состояния! Идиоты!

Он помолчал секунд десять и доброжелательно предложил:

– Можете присесть. На стулья. Мне нужно с вами поговорить.

Уонг щелкнул пальцами правой руки, звонко, как если бы ударил палочкой по пустой пластиковой бутылке, и в шатре откуда-то сзади, из-за кровати (видимо, там была еще одна дверь), появилась девушка – молодая, стройная, лет шестнадцати-семнадцати, не больше. А может, и младше. Зимин пока не мог точно определить возраст аборигенов – они все были небольшого роста и, как вьетнамцы или китайцы, моложавы. Нет, черты лица у них были вовсе не восточные, скорее, они напоминали испанцев или итальянцев, но смуглая кожа, малый рост заведомо занижали их возраст.

– Ни хрена себе! – выдохнул Слюсарь, очумело вытаращив глаза. – Вот это да!

Зимин никогда не отличался особой любвеобильностью, не думал целыми днями о том, как подцепить очередную красотку и отправить ее в свою постель, но и у него невольно перехватило дыхание. Возможно, подействовало то, что он три с лишним года был без женщины, а возможно, так на него подействовала обнаженка – девица была полностью, до самых ступней голой – если не считать сандалий на ее ногах и цепочки на поясе. От цепочки на лоно свешивалось что-то вроде прозрачного передника, практически не скрывающего выбритого начисто лобка. Выглядела девка просто-таки сногсшибательно, и в первые секунды Зимин не разглядел у нее на шее тонкого серебристого ошейника. Рабыня! Это рабыня!

– Налей нам вина. И скажи, чтобы принесли что-нибудь перекусить. Вы ведь хотите поесть? Ага. Побольше пусть принесут.

Девушка разливала красное вино, стоя близко от Зимина, и он чувствовал мускусный запах пряностей, исходящий от девичьего тела. На смуглой коже спины выступили маленькие капельки пота, и Зимину очень захотелось стереть их ладонью, размазать по бедру, провести рукой по гладкой коже ягодиц, открытых нескромным взорам…

Рабыня ничуть не смущалась тому, что ее разглядывают незнакомцы. Она была спокойна, так спокойна, что Зимин вдруг заподозрил – наркоманка? Но потом заметил, что девушка косит на него глаза и слегка улыбается одними уголками рта – не так уж она и спокойна!

– Ты понравился Дамире, – усмехнулся Уонг. – Хочешь, я дам тебе ее на ночь? Сегодня? Дамира, пойдешь в объятия к этому чужеземцу? Хочешь попробовать его плоть на вкус?

– Как скажет господин! – Дамира открыто улыбнулась и поклонилась хозяину шатра, повернувшись к Зимину спиной. От открывшегося вида у него, как у какого-то школьника, кровь бросилась в лицо, Зимин поспешно схватил фарфоровую кружку с красной пахучей жидкостью и выпил до дна, стараясь не смотреть на соблазнительную девицу.

– Хорошо. Потом об этом, – снова усмехнулся Уонг. Быстро взглянул на кусающего губы Слюсаря, понимающе кивнул. – И тебе дам рабыню. Завтра вы должны быть в хорошем настроении, а что за настроение у мужчины, если он давным-давно забыл, что такое женская плоть? У вас должна быть ясная голова, чтобы сделать все, что вам будет приказано сделать.

– А что нам будет приказано сделать? Господин… – быстро добавил Зимин, помня о палке, об этом универсальном мнемоническом артефакте («Тупа главы твоей вершина – нужна дубина в три аршина!»).

– Без церемоний, – отмахнулся Уонг, наливая себе из кувшина. – Вы прекрасно знаете, что вам нужно сделать. Убедить защитников крепости сдаться и выдать нам оружие.

– Чтобы вы потом их вырезали или превратили в рабов, как нас? – не выдержал Зимин.

– Чтобы потом мы их вырезали или превратили в рабов, – построжел лицом хозяин шатра. – Я что, должен был тебе соврать? Это ниже моего достоинства. Ты ведь все равно поймешь, что я лгу, и перестанешь мне доверять. А мне важно твое доверие.

– Это еще почему? – удивился Зимин. – Доверие какого-то там раба?! Вещи, которую можно выкинуть или сломать? Да зачем тебе мое доверие? Властитель ясно сказал – мы не можем рассчитывать ни на что! Только на то, чтобы сохранить наши жизни! Так о чем речь? Приказывай, а уж как получится у меня выполнить приказ – не гарантирую успеха. Даже если бы я хотел вам помочь, искренне хотел, заручившись посулами о свободе, о деньгах, которые получу, – и то я, возможно, не смог бы выполнить эту задачу! Ты только представь – за стеной мои тюремщики, которые считали и считают меня грязью, животным, негодяем, заслуживающим только смерти! И ты думаешь, что они выслушают меня, пойдут на ваши условия? Безо всяких гарантий? Просто на честном слове?

Уонг задумался, повертел в руках глиняную кружку. Хотел что-то сказать, но тут из-за кровати снова появилась Дамира в сопровождении еще двух девушек, одетых не более, чем она сама. Эти девушки были ничуть не хуже Дамиры, и вообще – подобраны так, что со спины казалось – они сестры. Жгучие брюнетки, длинноногие, грудастые (грудь торчала вперед и упруго покачивалась так, что дух захватывало), большеглазые и большеротые. Если бы им еще и росту побольше! Каждая не более полутора метров ростом – карлицы, да и только. Впрочем, Зимину всегда нравились миниатюрные женщины. В отличие от многих своих знакомых ему не нравились высокие пышные блондинки. «Один любит арбуз, другой – свиной хрящ», – как сказал классик литературы.

– Ешьте! – приказал Уонг. – А я пока обрисую вам ситуацию. Итак, основное направление вам задал Властитель. Вы рабы. Вы чужеземцы, явившиеся без спроса на нашу землю, а значит – должны быть рабами. Таков закон. А мы чтим законы. Но! Вы ценные рабы. Вы – двое. Вы отличаетесь от своих товарищей. Ну да, да – НЕ товарищей. Вы умеете управляться с вашим оружием, знаете тактику ваших бывших соплеменников и можете дать много разной информации. Потому – за свое будущее можете не беспокоиться, пока… пока вы нужны. Если мы поймем, что от вас никакого толка, а все ваши слова одно бахвальство… вы видели, что бывает с плохими рабами. Но вы не видели и сотой части того, что с ними можно сделать. Я даже рассказывать вам не буду. Наши палачи очень изобретательны. Умирать вы будете долго и трудно. И чего вы перестали жевать? Ешьте, ешьте… силы вам понадобятся! И ночью, и утром… вы же не захотите разочаровать девушек? Хе-хе…

Уонг отпил из кружки, задумался. Минуты две молчал, глядя на то, как два белолицых уничтожают куски пирога, копченое мясо, лепешки, запивая все охлажденным вином.

– Завтра с вами пойдет супруга Властителя, Хелеана. Его любимая жена. Его советница. Умнейшая женщина. И она очень дорога Властителю. Если с ней что-то случится… я не завидую вашим соотечественникам. И вам. Он уничтожит всех. Сдерет кожу с живых. Не обольщайтесь его внешностью изнеженного мягкотелого бездельника. Это один из умнейших и самых жестких людей этого мира.

– А почему нам не надели ошейники? – Зимин спросил о том, что занимало его последние полчаса. – Мне и Виталию.

– Его имя Виталий? Виталий, Виталий… – Уонг покатал имя на языке и, выбросив руку, указал пальцем на Зимина. – Твое имя?

– Николай Зимин. Николай.

– Николай… Николай… Ты хочешь знать – почему? Сам не догадался?

– Мы не буйные, не в наших интересах устраивать беспорядки. Мы могли бы сбежать, но куда бежать? За нами пустят погоню, и мы никуда не сможем скрыться, потому что выделяемся на фоне местных, как два дерева в поле. В конце концов, нас загонят, и мы погибнем. Потому в наших интересах служить вам. А что за усиленные ошейники?

– Они душат. Если раб начинает вести себя безумно. Но к делу. Итак, вы уже решили, что будете говорить своим соплеменникам? Есть какой-то план?

– План всегда есть. Вот только все планы ни хрена ничего не стоят. Человек предполагает, а Бог делает по-своему…

* * *

Их разместили в небольшом шатре, в котором не было ничего, кроме подобия матрасов, брошенных на пол, застеленный брезентом. Конечно, это не роскошь шатра вельмож, но после скудности убранства камеры шатер казался немыслимой роскошью. Под потолком не горела неугасимая лампа, никто не может ворваться и поставить на колени с поднятыми вверх руками, а самое главное – рядом теплое, упругое тело женщины, пахнущее мятой и ароматическим маслом.

Слюсарь уже давно занялся делом, пыхтел на своем лежаке, накачивая рабыню, как взбесившаяся нефтяная качалка, Зимин же лежал, глядя на то, как девушка трудится, обрабатывая его чресла. Совсем молоденькая девчушка, за такую на Земле точно влепили бы срок, и пошел бы Зимин в тюрьму не убийцей, а растлителем несовершеннолетней – ужасная, гадкая статья, получив которую лучше сразу повеситься прямо в камере.

Только не Земля это. И законы здесь другие. И кольцо, которое охватывало ее нежную тонкую шею, не было надето как украшение. По-хорошему Зимин сейчас должен был бы с гневом отвергнуть «угощение» – ну как же так?! Использовать рабыню, да еще и с такой целью, да несовершеннолетнюю?! Да где его цивилизованность?! Где совесть, воспитание – советское воспитание, надо заметить! «Мы не рабы, рабы не мы!» «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Он невольно фыркнул – эти мысли показались ему смешными. Девушка оторвалась от работы, вытерла мокрые губы и вопросительно посмотрела на него:

– Я что-то делаю не так, господин? Тебе не нравится?

– Очень нравится! – не покривил душой Зимин, и девушка принялась его ласкать с удвоенной энергией.

Потом они лежали, прижавшись друг к другу, слушая стоны соседней парочки. Стоны были настолько заводными, что уже через пять минут Зимин снова был готов к «бою». Впрочем, и немудрено – здоровый, сильный сорокалетний мужчина, который три года мог только мечтать о женщине, – как еще он должен был отреагировать на появление рядом с ним обнаженной молоденькой красотки? Только так, как отреагировал. Пять раз.

– Как ты стала рабыней? – Зимин задумчиво поглаживал упругую грудь девушки, легонько сжимал ее крупный сосок и слушал, как по натянутому брезенту шатра стучит дождь. Хорошо, когда есть крыша над головой! А ведь те, остальные, что в загоне, – они под открытым небом…

– Я всегда была рабыней, – потянулась девушка, закинула руки на затылок и согнула ноги в коленях. На ногах не было ни единого волоска – то ли особенности здешней расы, то ли аборигены так умеют сводить волосы, но только, кроме как на голове, волос у нее не было нигде. Красивые ноги, красивая грудь – модель, да и только! Могла бы быть моделью, если бы не рост – от силы полтора метра! – Я родилась от рабыни. Моя мать принадлежит Властителю.

– А отец?

– Да откуда я знаю, кто мой отец? – мелодично засмеялась девушка. – Может, кто-нибудь из рабов, а может, из господ. Мать, как и я, служит удовлетворению мужчин, мы не работаем в полях, не готовим и не прядем. Наша работа – приносить удовольствие мужчинам. И женщинам.

– Как так не знаешь? – неприятно удивился Зимин. – Это что значит, ты и от меня можешь забеременеть?! Вы что, не предохраняетесь?

– Не всегда, – улыбнулась девушка, протянула руку и погладила низ живота Зимина. – Какой ты… большой! Мне иногда было больно… Нет, нет – так-то хорошо! Просто непривычно… Говорят, самирцы тоже такие большие! Но у меня ни разу с ними ничего не было.

– Значит, ты занимаешься сексом со всеми, с кем тебе прикажут заняться? – почему-то неприятно удивился Николай. – А как же болезни? У вас есть болезни, которые переносятся при сексе?

– Ты боишься, что заразишься от меня? – снова рассмеялась девушка. – Не бойся. Нас постоянно осматривает лекарь, а кроме того – у меня амулет, предохраняющий от болезней. Видишь этот черный деревянный браслет? Вот! Это он и есть. Твое семя внутри меня сейчас не найдет отклика. И болезни не найдут дорогу – ни от меня к тебе, ни от тебя ко мне. Амулета хватает на месяц. А потом дадут новый. А не дадут – значит, буду рожать!

– И тебе не противно? – Зимин сам не знал почему, но его задел рассказ девицы. Так легко воспринимает то, что она фактически является куклой, бессловесной вещью, с которой любой может делать все, что захочет! Разве ЭТО нормально?!

– А что такого? – удивилась девушка. – Я исполняю то, что предназначили мне боги! Если хорошо исполню, буду хорошо себя вести – в следующей жизни стану свободной! И тогда уже у меня будут рабы! Здесь я отбываю наказание за что-то нехорошее, совершенное в прежней жизни. Искуплю свою вину, известную лишь богам, – и все, стану богатой, знатной дамой!

– Или знатным мужчиной? – фыркнул Зимин.

– А может, и мужчиной! – рассмеялась девушка. – А что, я бы хотела попробовать, как это, засовывать такую штуку в женщину! Может, и попробую – в другой жизни! А вообще – мне нравится быть с мужчинами. Нравится видеть, как вы заводитесь, как вы вздрагиваете, вздыхаете, наполняя меня семенем! И я умею вызвать у вас вожделение! И довольна своей судьбой!

– Ну чего ты пристал к девке? – со своего лежака прокомментировал Слюсарь. – Все бы тебе разговоры разговаривать! Дери ее, пока возможность есть, завтра может и не быть! Вот оберемся на переговорах, не пойдут они на уступки – а не пойдут, уверен! – и загремим под фанфары! И тогда не то что бабу не увидим, как бы членов не лишиться! Так что давай, трахай ее как следует, не теряйся! А может, поменяемся? Я тебе свою, а ты мне эту хохотушку? Я люблю шустрых, а то моя как автомат – только работает да стонет. Подозреваю, что имитирует оргазм. Как в порнушке!

– Отстань, – поморщился Зимин, заговорив, как и Слюсарь, по-русски. – Я не сторонник «перекрестного опыления». Еще я в твоем добре не бултыхался… тьфу!

– Брезгливый, как погляжу! – хохотнул полковник, похлопав свою партнершу по упругому заду, отчего та тихонько взвизгнула. – А когда по джунглям ползал, небось и змеюк с ящерицами жрал, и ничего, не брезговал? А мной брезгуешь?

– Ну чего пристал, черт тебя побери! Ну нигде от тебя нет покоя! Три года твою хрень слушал, еще и здесь сподобился! Тьфу!

– Да ладно, ладно, не кипятись! – в полутьме, которую не разгонял свет масляного фонаря, усмехнулся Слюсарь. – Нежности какие! Не скажи ему ничего! Ты лучше сообщи своему напарнику – чего задумал? Только не говори, что собираешься взять тюрьму штурмом!

– Почему бы и нет? Сколько их там? Тридцать? Сорок? Большинство – бабы. Да и надзиратели эти… только дубинкой махать умеют. Это аборигены думают, что наше оружие эдакое… ну как в голливудских фильмах: нажал на спуск пистолета – машина взлетела на воздух! Пальнул – и трое упали! А к оружию нужны еще и дельные бойцы…

– Ты МНЕ это рассказываешь? – Слюсарь невесело хохотнул. – Я что тебе, новобранец лопоухий? Все верно сказал, бестолковые женщины, неопытные в бою надзиратели, да. Но упустил одну деталь – чтобы нажать на спусковой крючок автомата, не нужно быть умелым бойцом. Просто жми на него, и все! И когда этих автоматов тридцать – пофиг на твое умение! Ты ляжешь так же, как и неопытный зеленый новобранец. Потому если ты задумал погеройствовать – тут же отбрось свои глупости! Кстати, я не понимаю, чего так всполошились аборигены – ну да, автоматы эффективны, но патроны все равно когда-нибудь да закончатся! А если подойти близко, чтобы достать мечом, – тут и песенке конец. Кроме того – арбалеты бьют пусть и послабее, но не менее эффективно. Или те же луки. Арсенала не хватит, чтобы организовать маленькую победоносную войну! Если только они хотят узнать принцип работы… Так все равно им не повторить, не наделать автоматов! Впрочем, кому я это говорю? Уж ты-то все понимаешь.

– Вся эта возня вокруг тюрьмы не стоит и ломаного гроша. Но если они это поймут, если все-таки догадаются, что горстка надзирателей и девок не могут оказать никакого влияния на историю, – наша участь незавидна. Помнишь, что говорила эта девка, жена Властителя? Устроят гладиаторские бои, на которых мы нормально перережем друг друга. Вот и все.

– Перережешь. Ты – всех перережешь. И меня прирежешь. И останешься один.

Слюсарь вздохнул и похлопал свою партнершу по голому заду. Та захихикала и прижалась теснее.

– Хороша девка! Как и всегда, во всех мирах: угодил ты сильным мира сего – у тебя красивые девки, вкусная еда, крыша над головой. Не угодил… тебя сожрут падальщики. Тебе не кажется, что Вселенной правит Сатана? Ну почему все так хреново, а? Почему люди не живут по правде?

– Завел шарманку! – Зимин сморщил лицо в страдальческой гримасе. – Три года! Три года я был вынужден слушать эту хрень! Твою псевдофилософию! Займись-ка делом, пока не сожрали жуки-падальщики, – трахни эту девку пятый раз и отстань от меня!

– Господин, мне нужно выйти… – Девушка рядом с Зиминым виновато похлопала ресницами. – Я скоро! Не засни! Я должна выпить из тебя все соки! Хи-хи-хи… Так мне приказано господином Уонгом!

* * *

– Ты уверена, что все точно мне передала? Что поняла?

– Мой господин, я не раз доказывала тебе мое умение слушать. И запоминать. Все точно. Их оружие не всесильно. И они не понимают, почему вокруг замка столько суеты. А еще тот, что был со мной, считает, будто знает способ, как захватить эту крепость. Они обманывают тебя, господин. Всех обманывают. Я должна идти, господин, иначе могут что-то заподозрить. Они умные, только тот, стражник, – болтун, а тот, что со мной… я его боюсь, господин! Он убийца! Он самый настоящий холодный, жестокий убийца!

– Что, и все части тела у него такие холодные? – не меняя выражения лица, пошутил Уонг, но девушка не поняла или не приняла иронии:

– Он горячий. И у него давно не было женщины. Я уверена в этом. А еще он отличный любовник, и мне с ним было хорошо. Так бывает очень редко…

– Даже со мной?! – в притворном гневе воскликнул Уонг, и девушка тут же рухнула на колени, лепеча:

– Что ты, что ты, господин! Ты самый лучший любовник за все годы, что я прожила на этом свете! После твоих объятий я несколько часов не могу успокоиться и хочу тебя снова и снова!

– Иди! – досадливо махнул рукой Уонг. – Да иди же, я пошутил! Ох уж мне эти люди, не понимающие юмора!

Девушка поспешно выбежала из палатки вельможи, и он остался один – если не считать краснозобой птички, сидящей в клетке.

Дарс Уонг подошел к клетке, медленно, аккуратно постучал пальцем по деревянным прутьям. Птичка встрепенулась, зачирикала и внезапно разразилась звонкой, пронзительной трелью, вонзившейся в уши вельможи. Уонг поморщился, покачал головой и вдруг яростно выругался, помянув Нечистого.

Уонг чувствовал, что от прибытия в этот мир чужаков ничего хорошего мир не увидит. Кровь, смерть, война – хрупкое равновесие, поддерживаемое в том числе и руками Уонга, скоро будет нарушено. Достаточно толкнуть, и хрупкий домик тут же развалится, похоронив под собой своих хозяев. И тогда неминуемо возникает вопрос: как сохранить свое жилище?

А если сохранить все-таки нельзя – как успеть вовремя выбежать из рушащегося здания?

* * *

Хелеана шла впереди, как и положено супруге Величайшего. Вообще-то женщинам не положено идти впереди мужчин, но Та, Которая Советует Величайшему, – выше всех правил и обычаев. По крайней мере, пока Величайший правит миллионами его подданных. Так-то да, можно сказать: «Госпожа Хелеана, пройди в конец отряда, как полагается воспитанной женщине!» И что потом? Хорошо еще, если Величайший пришлет на серебряном подносе записку с требованием удавиться на своем поясе! А если прикажет мастерам пыток продемонстрировать свое умение? Ох, как не хочется быть съеденным заживо личинками жуков-могильщиков, правда ведь!

Нет уж, правила, уложения и законы – это для низших, копошащихся у ног сильных мира сего. Величайшие живут по своим правилам, соблюдая лишь видимость приличий. И никто не может заставить их поступать так, как им не хочется.

Если только Создатель? Но он давно уже оставил этот несчастный мир, удалившись в свои небесные чертоги для размышлений и медитации. Оставив людей на волю демонов и самого Нечистого, придумывающего все новые и новые козни, играющего людьми, как камешками на игровой доске.

Впрочем, те, кто шел вместе с Хелеаной, ничего такого не думали. Чужеземцы, возвышающиеся над отрядом, как две штурмовые башни, были молчаливы, и на их лицах читались настороженность и ожидание неприятностей, латники из личной охраны Властителя (числом четыре), были бесстрастны и, как всегда, готовы к смерти за своего господина. На их каменных лицах не увидишь и тени сомнений – «Умереть? За своего Властителя! Готов! Прими мою душу, Создатель! За господина!»

И только Хелеана думала обо всем и сразу – в голову лезли мысли, совсем не относящиеся к происходящему, теснились картинки – прошлое, будущее, настоящее. Почему она пошла в крепость? Зачем настояла на том, чтобы подвергнуться смертельной опасности? Ради чего? Уж точно – не ради какого-то там мифического оружия, которое могут предоставить чужаки. Ну да, хорошая вещь и поможет удержать власть, сохранить в неприкосновенности границы Империи, но… так ли оно им нужно? Что, Величайший без него не смог бы удержать эту самую власть? Еще как смог! Тогда зачем?

Она и сама не знала – зачем. Смутная тяга к чему-то новому, неизвестному, тому, что, возможно, перевернет саму жизнь! Вот казалось бы – что ей надо? У нее есть все, о чем может мечтать любая женщина! Все, кроме свободы.

Нет – она свободна, да. В пределах гарема. В пределах дворца, под внимательным оком наблюдателей, фиксирующих каждый ее шаг. Она не то что на брачном ложе не может остаться без наблюдения – даже когда моется… даже в туалете не остается одна! Рядом с ней всегда охранники, многочисленные служанки и слуги. Моют, вытирают… подтирают! Ни шагу сама, ничего своими руками!

Вначале это казалось не только нормальным, но и очень даже приятным делом – о тебе всегда, беспрерывно кто-то заботится, только получай удовольствие, наслаждайся тем, что ты родилась в правильное время, в правильном месте и вышла замуж за правильного мужчину. Кстати – очень умелого в постели и заботящегося о том, чтобы партнерша получала максимальное количество оргазмов. Но… проходит год, два, три… пять, и ты понимаешь, что так будет всегда и ничего не изменится – кроме внешности, конечно.

Родить ребенка? Даже это она не могла сделать без позволения мужа. Возможно, что ребенок решил бы ее проблемы, заставил бы смотреть на жизнь по-новому, внес в нее разнообразие. Но муж решил, что супруга должна максимально долго сохранить плоский живот, торчащие груди и узенькое отверстие, не разорванное прохождением наследника. И как она посмеет не оправдать его доверие?

Конечно, можно было бы тихонько снять заклятие, зачать, а потом поставить мужа в известность – вот, мол, заклятие каким-то образом слетело, непрочное оказалось, и у нас будет дитя. И что тогда? Нет, он не сошлет ее в провинцию за наглый обман (То, что это все вранье, – он догадается сразу. Еще никто не мог обмануть Величайшего. По крайней мере – дважды…). Но прежнего доверия не будет. И любви не будет. А то, что Величайший любит ее, – сомнений быть не может.

И кроме того, она, Хелеана, воспитана не так, как какая-нибудь глупая провинциальная худородная дурочка! У нее есть долг перед мужем, перед страной, ответственность, и умная жена не обманет мужа… так нагло. И глупо!

Нет уж – время еще есть. Лет пять-семь может потерпеть. Потихоньку, исподволь внедрит в голову мужа мысль о том, что без наследника от любимой жены он жить больше не может, что все те дети, что у него есть (одиннадцать, и большинство – девочки), – это совсем не то, что ему нужно. Величайший еще достаточно молод и просидит на троне самое меньшее лет тридцать, пока время не выпьет из его тренированного, красивого тела силу, красоту и саму жизнь. Потому Властитель пока не задумывается – кто же станет наследником после его смерти? А пора бы задуматься! Человек предполагает, а Создатель строит судьбу. Или Нечистый…

Высокие стены тюрьмы-крепости, стальные ворота – расточительно! Двери целиком из железа?! Это сколько можно было бы выковать мечей, лат?! Да, на самом деле в мире чужеземцев железо имеет не такую стоимость, как в мире Хелеаны! Не врут чужеземцы. Может, и насчет оружия не врут? Может, и правда – оно так разрушительно? В любом случае – проверить можно, только попав внутрь крепости.

Ворота заперты, на стене никого не видно. Нет охраны? Вряд ли… где-нибудь притаились. В будке над воротами?

– Кричи, требуй переговоров! – Хелеана обернулась к чужеземцу, тому, что с хитрым взглядом. – Требуй главного!

Слюсарь подошел к воротам, со всего размаха пнул, прислушиваясь к глухому гулу стальной пластины. Потом еще раз, еще, еще. Нога уже заболела, когда со стены раздался недовольный женский голос:

– Ну чего долбишь? Чего надо?

– Переговоры! У нас есть предложение к вашему главнюку! – осклабился Слюсарь, опасливо поглядывая на автомат в руках грудастой охранницы. Оружие она держала вполне уверенно, и полковник не сомневался – в случае чего дамочка перережет его очередью и ни на секунду не задумается, надо ли это делать.

– У кого это – у нас? – Охранница скорчила презрительную физиономию и ловко сплюнула за парапет, целясь в макушку Слюсаря. Плевок рассыпался в воздухе, но несколько капель прилипло к щеке полковника, что не доставило ему радости.

– Мы с зэками переговоров не ведем! Пошел нахрен отсюда, пока башку не разнесла! – Охранница передернула затвор и демонстративно шевельнула стволом. – Пошел отсюда!

– Это любимая жена здешнего императора, его советница. – Слюсарь про себя молился о том, чтобы Бог дал разума тупоголовой девке и она не начала стрелять. – У императора есть к вам выгодное предложение, и он хочет, чтобы ваш главный его выслушал! Открой ворота и давай сюда главного!

– Любимая жена? – хохотнула охранница, но ствол опустила. – Прямо кино какое-то! Комедия!

– Ага! – с ожесточением вполголоса констатировал Слюсарь. – Щас обхохочусь, как смешно! Правда, Коля?

Зимин не ответил. Он автоматически прикидывал – как можно было бы взять штурмом крепость. По первым прикидкам – это сделать можно, и довольно-таки несложно. Если учесть, что защитников крепости не так уж и много, а протяженность стены сотни метров. И в том случае, если штурмующие не будут бояться умереть, потому что потери у них превысят обычное соотношение атакующих к обороняющимся. Тут три к одному никак не обойдешься. Скорее – десять к одному, если не больше.

Тут же быстро сделал расчеты по защите периметра: вот здесь поставить пулеметы, тут – снайперов, выбивать командиров. Только есть ли у них снайперы? Это же просто женщины, которых едва научили держать в руках автоматы! Регулярные стрельбы? Ну палят они в сторону мишени, так и что? Палить – одно, а попадать – другое.

Захватить оружие, перестрелять охранниц – это было бы не очень сложно. Только не по душе. Совсем не по душе. Одно дело – убивать злодеев, и другое дело – своих… землян. Хотя… женщины ничего ему не сделали, а вот надзирателей… этих – рука бы не дрогнула. Нет, не дрогнула! Особенно одного прапорщика. Любитель поглумиться…

У Зимина заныли ребра, будто вспомнив дубинку-«демократизатор», он нахмурился, и Слюсарь понял это по-своему:

– Ага! Ничего смешного! Дура дурой, сидит за стеной и не представляет, что тут делается!

– А что тут делается? – хмуро спросил Зимин, внимательно следя за стеной, за будкой над воротами – не раздастся ли автоматная очередь. От женщин всего можно ожидать. Если им сказали, что всех непрошеных гостей надо встречать автоматной очередью, – она выполнит это, не раздумывая. Женщины всегда отличались исполнительностью до идиотизма. Сказано сделать – значит, делай! И не задумывайся – зачем! Впрочем, возможно, в нем сейчас говорит мужской шовинизм, Зимин подсознательно не допускает, что женщина может принять верное решение в критической ситуации. Война не женское дело.

Ждать пришлось недолго. Прошло менее пяти минут, когда на стене появился мужчина в камуфляже с майорскими погонами – крепкий, можно сказать, могучий, с цепким взглядом темных глаз под нависшими дугами надбровий.

– Я майор Конкин, комендант крепости. Кто передо мной?

– Что он говорит? – спросила Хелеана, разглядывая чужака. Ее глаза щурились на солнце, сегодня на ней была самая прозрачная из всех ее вуалей, практически не мешающая смотреть.

Слюсарь перевел, и Хелеана ответила:

– Я супруга Властителя, его советник, мое имя Хелеана. Властитель предлагает провести переговоры, у него есть к вам выгодное предложение. Я уполномочена его озвучить.

Слюсарь снова перевел.

– Хелеана? – переспросил Конкин, будто вспоминая это имя, помолчал, махнул рукой. – Входите.

Через минуту калитка в тяжелых воротах открылась, Хелеана махнула рукой, и делегация, слегка уже поджарившаяся на солнцепеке, медленно потопала к ожидающей в дверях молодой женщине, смотревшей на гостей серьезно, нахмурив брови. Ее «калашников» был снят с предохранителя (Зимин заметил), а палец лежал на спусковом крючке. Одно неловкое движение – и все полягут, распоротые смертоносной очередью. Не дай бог…

– Ты палец-то сними со спуска! – не выдержал Слюсарь, проходя мимо девушки. – Споткнешься, нажмешь, и что нам тогда?

– Кишки собирать! – мрачно бросила девица, с невольным интересом рассматривая предводительницу делегации. Взгляд охранницы ощупал Хелеану снизу доверху, и похоже, что девушка осталась чем-то недовольна. Чем? Может, легкомысленным нарядом? На самом деле супруга Властителя выглядела так, будто собралась не на важные переговоры, а на вечеринку с сексуальным уклоном. Почти прозрачные шальвары, под которыми никакого нижнего белья, стандартный топик, облегающий грудь, и много, очень много браслетов, цепочек, драгоценных камней – даже в пупке огромный красный камень, то ли рубин, то ли алмаз. По виду – ну вылитая куртизанка, если только не брать в расчет, что драгоценностей, имеющихся на теле красавицы, хватит любой куртизанке, чтобы безбедно прожить три, а то и пять жизней. Одни только бриллианты, сверкающие в височных подвесках, стоят немыслимых денег. По крайней мере – на Земле.

Когда Зимин пересекал линию ворот, по его коже невольно побежали мурашки. С этим зданием, с этой тюрьмой у него связаны очень плохие воспоминания. Его воля – он бы превратил тюрьму в пыль, чтобы и следа не осталось на этом месте! И солью еще посыпать – чтобы не росло ничего! Как в старину якобы делали. Брехня, конечно, – соль тогда была очень дорога, но… красиво придумано!

Двор был чист, и только темные пятна на булыжной мостовой говорили о том, что здесь несколько дней назад работал крылатый «огнемет». В остальном практически ничего не изменилось – двор, угрюмые здания, которые покраска в белый цвет не сделала празднично выглядящими. Запах хлорки, запах нечистот – это и понятно, канализация ведь не работает, а куда деваться, если хочется? В парашу и за стену. А на такой жаре, ясное дело, запах на всю округу.

Их ждали. Трое мужчин – с автоматами наперевес, в центре – тот, кто представился Конкиным. Но не это было главным. Рядом с Конкиным, справа от него, – местный. Сразу видно – на голову ниже, смуглый и одет как все местные: широкие штаны-юбка, вроде самурайских, цветастая рубаха, поверх нее кольчуга-безрукавка. На голове – то ли золотой, то ли позолоченный обруч, в центре которого сверкающий камешек наподобие тех, что висели на подвеске Хелеаны.

Слева – двадцать человек. Тоже местные и тоже вооруженные – длинные узкие мечи, кинжалы, у троих – причудливо изогнутые луки, стрелы на тетиве. Натянуть – и через секунду стрела уже у тебя в груди. Ни тебе предохранителя, ни тебе досыла патрона в патронник – быстро и не менее эффективно, чем «макаров» или «ТТ».

Калитка позади делегации грохнула, отрезая ее от внешнего мира и от жизни. Охранники Хелеаны тут же обступили ее с боков, мгновенно обнажив мечи, а Слюсарь тихо присвистнул:

– Фью-ю-ю… писец! Попали! Чуешь, чем пахнет?!

– Чую… – Зимин подобрался, готовый к бою. Не зря его мучили плохие предчувствия, ох, не зря! Только куда ему было деваться? Что он мог сделать? Сказать: «Я не пойду»?

– О-о-о-о… сама госпожа Хелеана! – Человек с обручем шагнул вперед, и телохранители Хелеаны дернулись, встав в боевую позицию. – Неужели Величайший решился отправить во вражескую крепость любимую жену?! Главного советника?! Видишь, господин Конкин, эту даму? Знаешь, кто это такая? Нет, не знаешь! Это тот хвост, который вертит собакой! Это та сука, которая управляет Властителем, и значит – всей Империей!

– О как! – Конкин недоверчиво помотал головой. – Да не может быть! Чтобы такая… хм-м… сама пошла?! Ты ничего не путаешь?

– Я никогда ничего не путаю! – Человек с обручем презрительно выпятил губу. – Ничего и никогда! Это Хелеана, жена Властителя! И теперь у нас есть великолепный камешек на весах! Он ради нее сделает все, что угодно!

– И отречется от престола? – Конкин снова недоверчиво помотал головой. – Что-то не верится…

– Отречется – это нет, – не смутился человек с обручем. – А вот время потянуть – потянет! А тем временем мы сделаем так, чтобы вернуться ему было некуда! Работа уже идет.

– Ты ничего не говорил о заговоре! – нахмурился Конкин. – Мы как договорились? Забыл? Мы вливаемся в твою армию – с нашим оружием. И за это получаем то, о чем договорились. А теперь что? Бунт против правительства? Заговор? Как это понимать? Вообще-то я хочу вначале выслушать то, что нам скажет первый человек государства! Как я понял, история мутная, а потому…

– Им нельзя верить! – ясным, звонким голосом бросила Хелеана, делая шаг вперед. – Это Дом Синуа, вероломные твари! А мой Властитель предлагает вам стать шестым Домом! Великим Домом! Со всеми правами Домов!

– Врет! Врет, сука! – Человек с обручем тоже сделал шаг вперед и впился ненавидящим взглядом в скрытые вуалью глаза девушки. – Тварь! Иноземная тварь! Сдохнешь, тварь! Взять ее!

– Стой! – крикнул Конкин, но было уже поздно. Все закрутилось, завертелось, замелькало. Люди метались, подбадривая себя яростными криками, размахивали поблескивающими в лучах солнца клинками, и через несколько секунд делегация Хелеаны была прижата к стене. Один из телохранителей мешком лежит на мостовой, другой зажимает рану на повисшей плетью левой руке. Долго не протянет – красная струйка выбивается из-под сжатых пальцев, скоро он истечет кровью окончательно и рухнет бесполезной грудой мяса.

– Чо делать-то?! – Слюсарь беспомощно оглядывался по сторонам, белый как полотно. – Кранты нам, похоже на то!

– Похоже на то… – Зимин посмотрел вправо, на калитку в воротах – она была перекрыта. Десять человек. В броне, с мечами, копьями – очень неприятными копьями, с листовидными, острыми, как мечи, наконечниками. Двое с луками – тетивы натянуты, стрелки ждут команды. Никаких шансов. С этой стороны аборигены с мечами и копьями, с той – Конкин и его люди с автоматами. И самое главное – непонятно, где прокол? Как местные оказались здесь, в тюрьме?

– Стоять! – Очередь из автомата, визг отрикошетивших пуль. – Назад! Я сказал – назад! – Конкин перевел ствол автомата влево, направив его на толпу нападавших. – Отойдите от них! Это переговоры! Нельзя нападать на парламентеров!

Вж-ж-жик!

Стрела вонзилась в лоб капитана, стоявшего рядом с Конкиным, а со стены прямо ему под ноги свалилась женщина-охранница – тоже со стрелой. Только в груди.

– С-суки! – Конкин припал на колено и начал короткими очередями выносить всех, кто представлял собой хотя бы и потенциальную угрозу. Всех, кроме Хелеаны, ее охранников и двух бывших зэков, прижавшихся к стене.

Рожок опустел за считаные секунды, Конкин выщелкнул его из гнезда, перевернул, воткнул новый, привязанный к нему скотчем, и встретил огнем выбежавшую из-за здания новую волну нападавших. Их было много. Очень много. И майор понимал – ему конец. И яснее ясного это стало, когда с крыши корпуса А ударил снайперский выстрел и Василич, который прикрывал ему спину, забрызгал майора мозгами и кровью.

Щелкнул затвор, майор подхватил автомат Василича и бросился вперед, к выходу, стреляя одиночными выстрелами в тех, кто перекрывал отход группе Хелеаны. Они частично попадали, частью разбежались в стороны, и тогда Конкин завопил, указывая рукой на калитку:

– Хрен ли стоите?! Бегом, открывать! Наружу! Скорее!

Зимин сообразил первым. Схватил с мостовой меч, кинжал с пояса мертвого охранника и бросился к калитке, готовый к бою.

Нападавшие, надо отдать им должное, быстро опомнились, и на Зимина наскочили сразу двое – один с копьем, другой с мечом. Если бы не его годами отточенная реакция – тут бы ему и конец. Нападавшие были быстры, очень быстры. Почти так же быстры, как Зимин, и ко всему прочему – они были умелыми бойцами, и именно тем оружием, которое держали в руках. Зимин же никогда не сражался мечом – длинной железякой, совсем не похожей на боевые ножи спецназа. Его не учили сражаться мечом, но… саперная лопатка – это тоже оружие. И ей Зимин умел не только копать схроны.

Он уклонился от секущего удара в шею, поднырнул под руку и молниеносно вонзил меч в живот нападавшего, пробив им кольчугу, будто картонную обертку.

Кольчуга не предназначена держать колющие удары, это знает любой человек, мало-мальски разбирающийся в воинском деле. А еще всем известно, что кратчайший путь – это прямая линия. Колющий удар, нанесенный опытной, сильной рукой, можно только парировать либо поставить на пути клинка что-то вроде щита либо стальной пластины вроде рыцарских лат. Здесь лат не было. Только кольчуги, уберегающие от секущих ударов. И Зимин не собирался упражняться в фехтовании – только убивать. Некрасиво, грязно и эффективно.

Второго он достал снизу, с мостовой, прыгнув рыбкой вперед и вонзив кинжал в пах – кровь брызнула ручьем, противник отчаянно завопил, роняя копье, хватаясь за самое драгоценное, что есть у мужчины. Зимин же уже бежал дальше, туда, где выход перекрывали пятеро бойцов – эти были экипированы посерьезнее: на груди стальные пластины, в руках – меч и щит, головы в шлемах, закрывающих лицо почти до самого подбородка.

Зимин бежал на них, выбросив из головы все посторонние мысли, страх, все, что может воздействовать на твердость руки и точность удара. Выбора не было: или он завалит этих ублюдков, или умрет!

Двое вдруг упали, отброшенные назад. Их щиты, окованные сталью, грохнулись на мостовую – калибр 7.62 – это вам не стрела, застревающая в щите! Пуле «калашникова» нужно что-то посерьезнее, чтобы погасить энергию. Бронебойные пули 7.62 рельс пробивают, не то что какие-то там дикарские латы!

Трое других сомкнулись, плечо к плечу, и что им чужеземец, прикрытый лишь дурацкой черной одеждой? Латы есть латы, и пробить ряд латников может только другой ряд латников – с тяжелыми копьями, пробивающими, раскалывающими щиты, как бумажные, распарывающими стальную кольчугу!

И тут позади них грохнул взрыв! Вспышка, звук ударил по ушам – шумо-световая граната взрывается с мощностью в сто восемьдесят децибел, и тот, кто никогда не слышал, как взрывается этот бочонок, впадает в ступор, потрясенный, ошеломленный до состояния соляного столба.

Зимину повезло. Вспышка, которая могла лишить его зрения минимум на тридцать-сорок секунд, была ослаблена спиной одного из латников, и уже через пару секунд майор смог продолжить атаку – к несчастью для его противников, зарезанных, как три безвольных барана.

Дорога была свободна. Зимин рванул тяжеленные стальные запоры, закрывающие калитку, и порадовался тому, что в тюрьме не было электричества – иначе эти двери не открылись бы никакими усилиями. Они управлялись с центрального пульта охраны и только во время аварии могли открываться механическим способом.

Распахнув калитку, Зимин оглянулся назад и увидел, что Хелеана стоит на месте, закрыв уши руками. Ее глаза, просвечивающие сквозь вуаль, беспомощно хлопали, и майор понял – она ничего не видит! Ослепла!

И тогда Зимин бросился вперед, в несколько прыжков добежал до замершей девушки, схватил ее, перебросил через плечо и, будто не чувствуя веса, помчался к калитке. Следом топали ноги Конкина, чуть дальше – пошатываясь, матерясь сквозь зубы, бежал Слюсарь, еще более бледный, чем в начале нападения. Двое оставшихся в живых охранников Хелеаны стояли, покачиваясь, как на ветру, и когда Слюсарь побежал к калитке, он умудрился на ходу дать пинка одному и врезать кулаком по шлему другому, после чего те быстро опомнились и побежали следом, ускорившись, как только разглядели Хелеану, куклой висящую на плече Зимина.

Уже когда отбежали от крепости шагов на сто, в спину беглецам со стен ударили автоматы – пули свистели мимо, рикошетили от камней, брызгая в лицо горячими осколками. Две пули распороли кожу Зимина – на плече и на бедре, а еще две толкнулись в тело Хелеаны – одна пробила ей ногу, на излете застряв в спинной мышце майора Зимина, другая вошла женщине в бок, выйдя из живота и по дороге порвав несколько витков кишок.

До лагеря Властителя добежали не все – один из охранников был убит по дороге, и Зимин подозревал, что из снайперской винтовки. (Видел, как взорвалась голова, разлетевшись на части.)

Когда навстречу шатающимся участникам делегации прибежали охранники Величайшего – среди спутников Хелеаны не осталось ни одного нераненого человека. Слюсарь был ранен дважды – пуля пробила ему плечо, другая разорвала ухо, и он был весь залит кровью.

Оставшийся на ногах охранник получил три пули и упал на руки встречавших на последнем издыхании.

Майор Конкин хрипел, получив пулю в легкие, и на его губах вздувались розовые пузыри, если в ближайшее время не оказать помощь – ему конец. Только вот умеют ли местные лекари лечить пробитые легкие, сумеют ли извлечь пулю? Зимину очень хотелось узнать, что же там, в тюрьме, случилось, откуда взялись в ней местные и какое отношение к ним имел этот самый Конкин! Никто, кроме коменданта, не сможет это рассказать. Пока – никто.

Но все это потом. Если Хелеана погибнет – им всем конец. Властитель не простит гибели любимой женщины, и плевать ему, что они – Зимин и другие – в этом не виноваты. Кто-то ведь должен ответить за ее смерть! И в первую очередь те, кто не сумел ее уберечь. И среди них первыми казненными будут чужестранцы – коварные, подлые, и вообще – посланцы Нечистого, душам которых гореть в аду!

Глава 6

– Это то самое оружие? – Властитель бесстрастно посмотрел на простертого ниц Уонга и взял в руки тяжелый, странной формы предмет. – И оно убивает?

– Еще как убивает, Величайший! – в ковер промычал советник Властителя, и тот слегка поморщился:

– Встань! Мне неудобно разговаривать, когда ты в этой позе. Здесь никого нет, чего устраиваешь представление, Дарс?

– Властитель, я заслуживаю смерти! Это моя непростительная ошибка! Прикажи, и я удавлюсь на собственном поясе!

– И я останусь один на один с тремя Домами-предателями?! Ты хорошо придумал, да! Встать, я приказываю!

Властитель впервые за время аудиенции повысил голос, и Уонг едва не вздрогнул – чтобы Величайший ТАК разозлился, нужно было хорошо постараться. Очень хорошо!

Телохранители Властителя, застывшие справа и слева от походного трона, остались стоять на месте, безмолвные, как каменные статуи. И такие же смертоносные – если обрушатся на неловкого посетителя. Когда Властитель говорил, что в шатре никого нет, – конечно, он имел в виду тех, до чьих ушей не должны дойти никакие слова Властителя, предназначенные лишь для самого ближнего круга. Телохранители – никто. Даже не люди. По первому знаку господина они убьют любого независимо от его пола и возраста. Или покончат с собой – если Властитель прикажет. Это их служба, это их судьба. И Уонг – такой же телохранитель, только с гораздо большими полномочиями и возможностью двигать фигурки на игровой доске жизни. Технически двигать. Игрок здесь один – Властитель, и сейчас он играет свою партию, в конце которой не денежный выигрыш, не щелбан, а жизнь или смерть. Для всех, кто сейчас рядом с ним.

Уонг медленно поднялся, подошел к трону, опустился на колени. Так, снизу вверх, посмотрел в хмурое, как туча, лицо Властителя:

– Я здесь, мой господин! Приказывай! – Старая формула, пришедшая из глубины тысячелетий. Так рабы показывают своему господину, что готовы на все ради его прихоти, к его вящему удовольствию. Ведь раз Создатель назначил им такую судьбу – быть рабом, значит, в следующей жизни он обязательно возвысится, пренепременно. Ведь ниже падать уже некуда. Теперь только подниматься. Если, конечно, ты следуешь законам предков и чтишь своего господина. В противном случае – новый срок в рабском теле.

Уонг нарочно выбрал такую форму обращения, чтобы показать, насколько он предан своему Властителю, подтвердить свою готовность ко всему, что тот ему прикажет. А что еще оставалось? Величайший мудр, но он Властитель, и если решит, что Уонг каким-то боком замешан в заговоре, – тут ему и конец. Не сейчас, возможно, через какое-то время, но все равно конец. Властитель не прощает предателей. Ни своих, ни чужих.

– Итак, мой верный советник, – Властитель никак не показал своего отношения к слову «верный» применимо к Уонгу, – расскажи мне, как ты так не сумел разглядеть заговора прямо у тебя под носом? Как допустил, чтобы солдаты Домов просочились в крепость? Я не думаю, что ты меня предал, значит – ты либо поглупел, либо… занимаешь не ту должность. Такой грубой ошибки я от тебя еще не видел.

Секунды две царила тишина, потом Уонг слегка охрипшим от волнения голосом ответил:

– Господин мой! Враги купили одного из командиров оцепления, и он приказал своим солдатам перейти на сторону врага. Ночью он со своим отрядом вошел в крепость, предварительно пропустив в нее некоторое количество заговорщиков. Какое именно – выясняется.

– Ты послал за его семьей? – бесстрастно спросил Властитель, глядя над головой советника.

– Да, мой господин. Сразу же, как выяснил, кто виноват в проникновении врага. Но он успел спрятать семью. Мои агенты сейчас ищут их, как только найдут – доставят сюда.

– И это не успели сделать… – бросил Властитель, метнув в советника тяжелый, как бронебойная стрела, взгляд, – еще чем порадуешь, мой Дарс?

– Я заткнул дыру в оцеплении, заговорщики в крепости сидят крепко, уйти оттуда нет никакой возможности. Если только по воздуху. Но все драконы принадлежат тебе, господин! Так что на самом деле порадую. Кроме того, верные тебе гвардейцы отбили атаку на твой дворец. Заговорщики отступили в поместье Дома Синуа, как и предполагалось. В заговоре участвуют три Великих Дома и десяток Малых Домов. Тех, что с ними в родстве. Численность армии заговорщиков приблизительно пять тысяч человек. Точнее сказать пока не могу, но скоро будут точные данные – лазутчики уже работают. Три тысячи осадили дворец, две тысячи идут сюда из Камиллаха и прибудут примерно завтра к полудню.

– Маги? Сколько у них магов? Гильдия участвует в заговоре?

– По моим сведениям – нет. Но маги у них имеются, и количество их достаточно для того, чтобы попортить нам нервы.

– Сколько заговорщиков в крепости?

– По моим сведениям – около пятисот.

– Пятьсот?! И они смогли пройти?! И теперь у них оружие чужеземцев?!

– Да, мой господин. – Уонг низко склонил голову и наклонял ее до тех пор, пока не коснулся лбом ступеньки трона. – Моя вина! Не разглядел заговорщиков у себя под носом!

– Точное количество бойцов у нас?

– Тысяча сто пятьдесят три. И с нами четыре самых сильных мага. Кроме того, три дракона. Было четыре, но один погиб в крепости. Остальные драконы держат оборону дворца, но пять драконов скоро будут здесь. Так что получается две полные четверки. Я бы отозвал всех драконов, господин, зачем они при защите дворца? Да пусть грабят, мы новый построим! Главное – защитить тебя!

– Там библиотека. И там сокровищница, – задумчиво сказал Властитель, постукивая пальцами левой руки по узорчатому золоченому подлокотнику. – Ты прекрасно знаешь, что, если они лишат нас денег, армии платить будет нечем и эти жадные ублюдки разбегутся. Солдат живет от жалованья до жалованья, и если не получает его вовремя – начинается разброд и шатание. Не зря эти твари попытались лишить нас денег – в первую очередь. Не на нас напали, а на дворец! Видимо, рассчитывали, что смогут легко его взять – ведь я увел половину гвардии. Впрочем, зачем это тебе рассказываю? Ты и сам все знаешь.

– Ты не мне рассказываешь, господин. Ты думаешь вслух. Позволишь, я приглашу беглеца? С ним поработали лекари, и теперь он может говорить. Совсем здоров.

Властитель едва заметно кивнул, Уонг встал и, не поворачиваясь спиной к господину (показать зад Властителю – смерть!), попятился к двери. Через минуту перед троном стоял на коленях крупный мосластый мужчина с осунувшимся хмурым лицом. Он смело смотрел в лицо человека на троне и скорее всего не понимал до конца, кто перед ним сидит. Но по большому счету это было не важно.

– Кланяйся Величайшему! – Уонг потянулся к чужеземцу, схватил его за затылок и попытался согнуть голову. Тот лишь сверкнул глазами, что-то сказал сквозь сжатые зубы. Что – непонятно, но по смыслу – выругался. Непокорная скотина!

Уонг потянул из-за пояса кинжал, чтобы ткнуть строптивца в бок (не до смерти, а чтобы знал свое место!), но Властитель остановил:

– Оставь его, Дарс. Я сам с ним поговорю.

Властитель посидел молча секунд двадцать, пристально вглядываясь в незнакомца, легонько кивнул, будто подтверждая мысли, и негромко, приятным, обычным своим голосом спросил:

– Как твое имя, чужеземец?

– Дмитрий Конкин… – после небольшой, почти незаметной паузы ответил чужеземец.

– Я Властитель Империи Арозанг. – Величайший был на удивление любезен, будто знакомился с равным себе правителем другого государства. Впрочем, как ни странно, что-то такое и было на самом деле – в отличие от заключенных их главный надзиратель был свободным человеком, мало того, имеющим полноту власти от своего господина. То есть фактически кем-то вроде посла чужеземцев. – Ты не пояснишь нам, как в твоем замке оказались наши враги, заговорщики, и почему ты бежал от своих подданных? Что у вас произошло?

Конкин кивнул, его жесткое, волевое лицо осунулось и стало еще жестче. Все пронеслось перед глазами, как будто произошло минуту назад…

* * *

– Ох… ох… ох… о-о-о… ты все?

– Ага…

– И я все…

– Ну и хорошо. Хм-м… тебе хорошо было? Я давно тебя хотел спросить… я лучше твоего мужа трахаюсь?

– Вот черт! Вот вы, мужики, все-таки дуболомы! Ну кто спрашивает такое, да еще и в самый интересный момент?! Все смазал… Я уж и забылась, и вот!

Настя скользнула с постели, привычно подставила руку к низу живота, чтобы не запачкать простыни. Подтерлась куском туалетной бумаги, стараясь отрывать поменьше – откуда здесь ее взять? И воды нет… Пришлось обтираться тряпочкой, воду из кружки. И скоро вода совсем испортится – не то что пить, и мыться противно будет!

Конкин лежал расслабленный, наблюдая за перемещениями любовницы. Хороша, чертовка! Тело – как у модели! Ну как вот в обычной деревеньке на далеком севере могло зародиться эдакое чудо?! Каждый раз, когда Конкин занимался с ней сексом, у него было ощущение, что ворует что-то сладкое, запретное, то, что ему никогда в жизни бы не досталось!

Настя была белой, как… сахар! Сквозь едва ли не прозрачную кожу проглядывали тонкие сосуды, и стоило как следует прижать кожу жесткими пальцами, неминуемо оставались подозрительные синяки. Потому когда Конкин пытался своей лапищей помять ее небольшие, упругие груди, ничуть не испорченные кормлением ребенка, Настя отбивалась, фырчала и ругалась – едва не матом.

Впрочем, иногда она ругалась и матом – когда входила в раж. Ей очень нравилось, когда Конкин насаживал ее «по-собачьи», держа за ягодицы, забуриваясь так, что у другой женщины давно бы все вывернулось наизнанку. Несмотря на свою субтильную внешность и тонкую, чувствительную кожу, Настя была довольно крепкой и весьма любвеобильной женщиной, не чуравшейся экспериментов в сексе. Возможно, потому они с Конкиным и сошлись.

Впервые ЭТО произошло у них прямо в его рабочем кабинете, когда он, потеряв разум от чистого запаха ее тела, от глаз, больше подходящих оленихе, а не охраннице особого режимного объекта, сгреб Настю в охапку, бросил на стол, сорвал трусы и вонзился в нее со всей страстью обезумевшего самца, не думающего о последствиях, мечтающего лишь об одном – как можно обильнее излиться в приглянувшуюся ему самку.

Конкин раньше не замечал за собой повадок маньяка, и происшедшее привело его не то чтобы в ужас, но потрясло до глубины души – как так? Почему? Что с ним случилось?

Вероятно, любовь. Это она, проклятая, накатывает на мужчину, будто волна цунами на несчастный японский остров, снося все, что выстроили люди за сотни и тысячи лет. Волне ведь все равно, что гибнут люди, что прежняя жизнь умрет, встретившись с могучим морским приливом. Стихия – что тут поделать? Только проклинать или покориться, зализывая раны, восстанавливая то, что разрушено, или строя из обломков прежней жизни новую, гораздо более интересную, живую, правильную.

Конкин ждал от Насти слез, угроз с обещаниями «уволить», посадить, увещеваний вроде обычных: «У меня муж, ребенок, что вы себе позволяете?! Как вам не стыдно?!» Но ничего такого не было. Она молча взяла со стола Конкина лист чистой бумаги, вытерлась, стирая следы «преступления» (Настя всегда была патологически чистоплотной женщиной), и только когда он растерянно сказал ей: «Прости, я не смог сдержаться!», – неопределенно пожала плечами, натянула трусики, колготки и села на стул, упорно рассматривая пробитый металлическими ножками стула линолеум.

Потом они обсуждали график дежурств – он вызвал ее, чтобы попросить подменить одну из охранниц, срочно вызванную на похороны отца, – и как будто ничего между ними и не было, как будто не он десять минут назад насаживал извивающееся, стонущее от страсти тельце Насти, вдыхая терпкий запах женского тела.

Следующий раз он вызвал ее к себе, уже зная, что произойдет, и когда Настя пришла, шагнул, закрыв дверь за ее спиной на ключ, а потом впился губами в нежный рот, тут же откликнувшийся, будто ждал этого давным-давно.

Конкин знал ее мужа – молодой лейтенант, тихий, незаметный, по словам односельчан, Настя вышла за него замуж не по любви – так, поухаживал, заслал сватов, вот и сладилась ячейка общества. Никаких тебе вулканических страстей, никаких любовных страданий – что-то вроде партнерства между двумя взрослыми, разумными людьми.

Впрочем, лейтенант-то как раз скорее всего ее любил, а вот Настя… ей хотелось сильного мужчину, самца, который заставит ее выть, прося погрузиться в нее как можно глубже, чтобы обращался с ней как с куклой, игрушкой, вытворяя такое, чего мужу она никогда не позволила бы делать.

Не одна она такая на белом свете. Не всем женщинам дано счастье встретить мужчину, который совмещал бы в себе и друга, и любовника, и мужа. Обычно все эти ипостаси существуют отдельно друг от друга, никак и нигде не пересекаясь. На радость изменщику или изменщице.

Их связь продолжалась полгода – до самого того момента, когда каким-то невероятным образом тюрьму перенесло на другую планету. Или в другой мир – что в общем-то все равно.

В прежней жизни они жили каждый сам по себе, встречаясь лишь на работе и отдаваясь друг другу, как два сексуальных маньяка, – у Конкина семья, у Насти тоже. И ломать свою жизнь не собирался никто. В конце концов, ведь не глупые юнцы, а взрослые, можно сказать, состоявшиеся люди. Зачем менять то, что сложилось само собой и всех устраивает? Настя предохранялась, а если и будет от Конкина ребенок – так она замужем и никакого позора не предвидится. Муж только порадуется – он давно просил родить ему второго отпрыска.

Само собой – молва. Что ты ни делай, какие бы толстые стены ни были в стародавней постройки тюрьме – все равно звуки просачиваются, падают в благодарные уши женщин, сотрудниц клубка змей, каковым всегда был и сейчас является женский коллектив любого предприятия. Будь это конструкторское бюро, конфетная фабрика или тюрьма особого режима для осужденных на пожизненный срок. Бабы перешептывались, поглядывая на Конкина и Тимохину, и Настя чувствовала, что добром это все не кончится. Но ничего поделать с собой не могла. И не хотела. Мало ли баб живут с мужем и бегают на сторону? Да почитай – каждая первая! Только дай волю! Только сумей соблазнить! А те, кому не досталось искрометной греховной страсти, пусть шипят вслед – только и остается, если у тебя ноги как у слона, жопа как у коровы, а на морде черти орехи кололи!

По крайней мере, так думала Настя, в очередной раз натягивая трусики в кабинете любовника.

Теперь все изменилось. Теперь они, можно сказать, законные муж и жена – свои-то, земные, остались на «той стороне»!

Отношения в коллективе теперь катастрофически усложнились. Если Насте повезло, у нее теперь есть мужик, то другие бабы, оставшиеся в живых после падения дракона и попытки бунта, начали интриговать, разбирая оставшихся мужчин. Мордобой – это самое малое, что случалось.

Сейчас в лазарете под присмотром врача лежала Анька Карулина, которой Дроздова Ларка распорола кухонным ножом левую грудь, застав ее на «своем» мужике – каптере, не отличающемся особой верностью. Да как тут мужикам быть верными, если нет отбоя от партнерш, мечтающих припасть к твердому мужскому плечу? Женщина инстинктивно ищет себе опору, зная, что в злом, жестоком мире никто, кроме любимого мужчины, не защитит от жизненных ураганов. Вот и бьются за свою судьбу, прибегая к любым средствам, главное – соблазнить, главное – показать, что он без нее не может, что лучше не найдет в целом свете! И будет мужчина – защитник, добытчик. И показывали. И соблазняли.

К чести Конкина надо сказать – он не трахнул ни одну из тех, кто буквально подставлял ему свой не слишком чистый – по причине отсутствия воды – зад. Как сам Дмитрий сказал – никто из них не возбуждает его так, как Настя. И возможно, он и трахнул бы одну-другую для дела, чтобы успокоить женские страсти, но как подумает, что надо пыхтеть с той же Дроздовой или с Симочкиной, вываливающей дыни-груди из форменной рубахи, – у него член сразу на полшестого! Ну не хочет, и все тут! Он, Конкин, должен домогаться женщин, а не они бегать за ним, как течные суки, мечтающие о случке! Вот такой у него характер, и ничего тут уже не поделать! Таким уродился.

Да и красивее всех здешних баб его Настя. Никто не сравнится с ней ни кожей, ни рожей, пусть даже и пытаются изобразить неземную красоту оставшимися в потертых, немодных сумочках тушью, губной помадой и румянами. Дуры, только и скажешь. Хотя… инстинкт заставляет, куда от него денешься? Они всего-то несколько дней в ином мире, а страсти в коллективе кипят, как лава в жерле вулкана. Того и гляди польется наружу…

Любви среди подчиненных Насте связь с начальником, само собой, не добавила – ненавидели ее почти все без исключения бабы. Ну как же, такого мужика отхватила! Начальника! И делиться им не желает! Именно она не желает – если бы не Настя, он бы еще парочку-тройку баб себе в гарем прихватил, без сомнения, мужики – они все такие! Только дай! А эта сука не разрешает! Тварь!

В те дни (совсем недолгие дни!) в тюрьме кипели такие страсти, что хватило бы на несколько любовных романов, если бы кто-то догадался все происходящее записать.

Бам! Бам! Бам!

Настя вздрогнула и быстро прикрыла груди несвежей форменной рубахой. Лифчик она перестала носить – в этой жаре и без него сопреешь, а если напялить еще и эту сбрую… Грудь у нее небольшая, упругая, не то что у Марфиной Светки – седьмого размера. Интересно, как она с такой грудью вообще ходит – ей, как здешнему ездовому динозавру, надо противовес-хвост, иначе свалится. Ужасные сиськи! Тем более что брехня, будто мужики падки на эдакое вымя – мужики любят аккуратненькие маленькие (или не очень маленькие, но аккуратные!) сисечки, вот как у нее, у Насти. Так ей Конкин сказал. Да и муж не раз говорил, что восхищается ее грудью.

Интересно, он догадывался, что Настя ему изменяет? Может, и догадывался. Слухами земля полнится… То-то он в последние дни нет-нет да и зыркнет на нее исподлобья, будто решает – то ли придушить, то ли трахнуть послаще, чтоб на других не смотрела!

А что он мог в постели? Так… подрыгался минут пять, да и спать. А она лежит, в потолок смотрит и вспоминает, как визжала под Конкиным. А потом… потом начинает себя ласкать, пока не кончит. Одна досада, а не семейный секс!

Иногда Насте казалось, что Леша прекрасно все знает, но его это устраивает. Виноватая жена суетится по хозяйству, «замаливая» грехи, да и голова у нее никогда не болит – надо же не только любовника, но и мужа ублажить, по крайней мере, чтобы подозрений не было.

Хотя… может, его даже возбуждала мысль о том, что жена изменяет! Иногда Алексей становился таким… ярым, что только держись! Что, впрочем, ничуть не приближало его к уровню Конкина. Во-первых, размеры не те. Во-вторых… хватит и первого.

В дверь еще раз постучали, и Конкин, уже почти одетый, подошел, повернул ключ и осторожно открыл, держа за спиной пистолет – после попытки бунта он теперь всегда был настороже.

– Кто?

– Это я, Василич. Дмитрий, срочно пошли на стену! Там парламентеры пришли. Говорят – разговоры желают разговаривать. Предложение у них к нам.

Конкин молча кивнул, сунул ноги в ботинки, повернулся к Насте:

– Со мной пошли. Ты типа мой заместитель, так что тебе тоже надо послушать.

Они заперли кабинет и быстро пошли за Василичем, который бровью не повел, видя, как Настя на ходу оправляет юбку. Да ну и что такого, в самом-то деле? Два взрослых человека, вечер, практически ночь. Что они тут, в шахматы играли, что ли? Наедине-то?

Против ожидания парламентеры пришли не с той стороны, где располагался основной лагерь аборигенов, не от реки, а с противоположной стороны, из чистого поля. И еще более странным было то обстоятельство, что они не несли с собой факелов, что было бы вполне разумно. Луч прожектора высвечивал группку причудливо одетых иноземцев, во главе которых выделялся человек с желтым – видимо, золотым – обручем на голове. Он что-то говорил, но Конкин, само собой, ничего не мог понять – язык похож на какой-то восточный, но даже если бы был похож на французский или португальский – это ничего бы не изменило. Конкин знал только русский и русский матерный. Ну и английский в пределах «фак ю». О чем тут же сообщил Насте и Василичу, кривя рот и кусая губы от злости и беспомощности. И что теперь делать? Как быть?

– Мля! Жестами теперь общаться, что ли?! Что делать-то, Андрей?

– А что сделаешь? Приглашать надо сюда. Потом и разговаривать. Хоть картинками, хоть как с глухонемыми. Другого не остается. У нас воды осталось хрен да маленько, сам знаешь. Если договоримся с аборигенами, то… ну – понятно. Соляры у нас еще на месяц хватит, взять нас трудно, пулеметы – это тебе не луки со стрелами. Но до тех пор мы от жажды сдохнем – гарантия! Измором возьмут. Так что давай договаривайся.

– Да мля! Как договариваться, если ни хрена не понимаем друг друг?! Сцука, голова кругом от всего идет!

Конкин тяжело шагнул вниз по лестнице, сделал два шага – вернулся назад.

– Посвети фонариком на меня! – Василич исполнил, и Конкин показал, махнув руками: «Туда, туда идите! Мы вас впустим!»

Он так старался изображать «впущение» в тюрьму, что едва не вспотел. И похоже, что у него получилось – тот, что с золотым обручем, замахал руками, заболботал, мотая головой. Потом изобразил руками – будто влезает по веревке. Конкин озадаченно вытаращил глаза:

– Какого хрена? Чего ему надо-то?! – И прежде, чем кто-нибудь успел что-то сказать, тут же понял: – Он влезть к нам хочет! Веревку ждет! Хм-м… зачем? Почему не через ворота?

– А потому же, почему с тыла подошли, – задумчиво протянул Василич. – Не хотят, чтобы их видели из лагеря. Сдается мне, это какие-то местные интриги, междусобойчики. Кстати, возможно, нам на пользу.

– И чем это? – подозрительно осведомился Конкин, почесывая в затылке. Потная голова чесалась, немытая уже с неделю, не меньше.

– Когда нет согласия между потенциальными противниками – умный человек всегда сумеет найти свою выгоду. Это закон.

– Закон… – хмыкнул Конкин. – Вот что, законник, если хотят перебраться через стену, пускай сами веревку кидают. А мы примем. Где я им сейчас веревку найду? Пусть пошевелятся!

Тонкая веревка с грузом легла на стену через десять минут после того, как Василич изобразил пантомиму, достаточно понятную – если хочешь понять. За тонкой веревкой потянулась вервь потолще, способная выдержать не одного человека и достаточно удобная, чтобы по ней мог подняться достаточно развитый в физическом отношении человек. Конкин с живым интересом смотрел на то, как человек с обручем ловко, будто всю жизнь это делал (а может, и делал?), поднялся на стену, перебирая руками и ногами. За ним следом еще двое – мужчина в коричневой одежде, без всяких знаков различия, но явно принадлежащей к униформе. Третий – по виду обычный боец, хотя и без меча, с одним лишь кинжалом за поясом.

Конкин, честно сказать, немного расслабился. Переживал – вдруг напрасно позволил этим шайтанам подняться на стену? А если они что-то вроде ниндзя? Возьмут и перережут всех, кто стоит и пялится на сверкающий камень в обруче предводителя! Но гости не выказывали агрессии, наоборот – добродушно улыбались, пытались что-то сказать. Бормотали, указывали на свои рты, делали непонятные жесты, и Конкин скоро впал в состояние очумелости – вот о чем можно говорить, если ни о чем нельзя поговорить?

– Может, им на листке рисовать? А что – я неплохо рисую! Мои рисунки в школе на стенде вывешивали! Хотела пойти в художественное училище, но мама была против. В городе – безобразие, разврат, пьянка. Мама считала. Так что не стала я известной художницей. – Настя улыбнулась и сделала шаг к лестнице: – Сюда принести? Ну… бумагу, карандаши? Из канцелярии!

– Все туда пойдем, – решился Конкин. – Вот еще мы на ветру тут совещания не устраивали! Да и дождь начинается. Здесь как по расписанию: в полночь – дождь!

– То-то у них тут все растет, – кивнул Василич. – Видел, какие тут поля? Кстати, а мы ведь добрый кусок у них оттяпали. Приземлились, как Элли на Гингему!

– Кто?! – не понял Конкин и тут же махнул рукой. – Сказки почитываешь? Давай-ка, шагай за мной, будешь гостям втолковывать.

* * *

Человек с обручем внимательно осмотрел лист бумаги – даже понюхал. Так же внимательно и осторожно ощупал карандаш, проведя им небольшую черту по самому краю. Потом начал рисовать.

Рисовал он уверенно, даже с удовольствием, иногда высовывая между пухлых губ кончик языка. Язык, против ожидания, оказался таким же, как и у земных людей, – розовым, остреньким, совсем не похожим на языки каких-нибудь зомби из ранее виденных Конкиным видеофильмов. Почему-то казалось, что иномирные люди должны отличаться от землян хоть чем-то – ну… пальцев разное количество или еще что-то такое хитрое.

Глупая мысль вдруг пришла в голову – а женщины у них такие же, как земные? Может, у них три сиськи или… это… хм-м… поперек? Конкин невольно ухмыльнулся, осознал всю глупость «не к местных» мыслей и тут же согнал ухмылку с губ. Никто не заметил, кроме Насти, недоуменно смотревшей то на Конкина, то на рисунок – что же такого веселого иноземец увидел на листе бумаги?

А веселого там было не особо много, хотя забавного хватало – целая череда простых картинок, помогающих понять мысль иномирца. Первая картинка изображала самого Конкина (он возвышался над человеком с обручем как башня), иномирец ему что-то говорил, а Конкин с явно недоуменным выражением лица разводил руками. Мол, не понимаю!

Отметил для себя, что жесты иномирцев похожи на жесты землян. Можно без проблем понять, что они чувствуют.

Вторая картинка показывала человека с обручем, который подводил Конкина к человеку в коричневом и указывал на майора пальцем, что-то от того требуя.

Третья – Конкин пьет из чего-то, напоминающего стакан, а человек в коричневом сжимает его голову руками.

И четвертая – Конкин и человек с обручем разговаривают: из их ртов льются потоки слов, составленных из букв неземного алфавита.

Все было так понятно, будто рисовал профессиональный художник, и Настя невольно вздохнула:

– Здорово! Дим, они хотят каким-то образом научить нас ихнему языку!

– Не ихнему, а их, – автоматически поправил Конкин, кивнув головой. – Прекрасно я все понял. Не дурак. Вот только ты не допускаешь, что нас хотят отравить? Дадут яду, а потом…

– Да зачем они сюда тогда лезли? – раздраженно парировала Настя. – Чтобы всех перетравить? Боишься – давай я первая выпью! Пусть меня научат!

– Что значит боишься – не боишься, ты чего несешь? Нас на этой планете меньше четырех десятков, нам каждый человек дорог! – Конкин рассердился, а больше всего оттого, что по большому счету Настя была права, на кой черт им травить Конкина, тем более что рядом Настя и Василич с автоматами наперевес. Покрошат в капусту, и опомниться отравители не успеют.

– Давай я попробую? – Настя едва не умоляюще посмотрела на Конкина. – Мужчин у нас мало, женщин куча, так что если со мной что-то случится – особо не потеряем. Да и не случится ничего, уверена! Я бы почувствовала, если бы они задумали какую-нибудь пакость!

– Почувствовала она! Чувствуют только… в заднице, остальное все ощущают! – зло бросил Конкин и тут же устыдился своей грубости. Нельзя так с любимой женщиной, да еще и в присутствии чужого. Того же Василича. Хотя Василич на самом деле и не совсем так уж чужой…

Настя обиженно замолчала, покраснев, нарочито не глядя на Конкина и на отвернувшегося в сторону Андрея, а Конкин, сразу построжев лицом, холодно приказал:

– Нарисуй им меня – мертвого. И так, чтобы было понятно – если я двину кони, этим засранцам не поздоровится. Вы их всех поставите к стенке. Изобразишь?

– Чего не изобразить, изображу! – встрепенулась Настя, потянулась за карандашом и тут же застыла. – Не надо бы тебе, а? Давай лучше я?!

– Не обсуждается! – рявкнул Конкин, довольный, что может показать себя не только командиром, но и человеком, заботящимся о своих близких. Настоящим мужчиной! Мужчина должен брать на себя ответственность, идти по жизни, облегчая ее своей семье. И только так!

Настя кивнула и быстро, ловко, не хуже, чем иноземец, изобразила Конкина с вытаращенными глазами и разинутым ртом, из которого что-то вытекало. Дмитрию вдруг почудилось, что в ее глазах горит огонек насмешки – уж больно в смешном, пародийном виде изобразила она своего любовника.

Человек с обручем заулыбался, поглядывая на майора, а потом что-то сказал своему спутнику – то ли телохранителю, то ли помощнику, и тот исподлобья взглянул на Настю, обшарив взглядом с ног до головы. Особенно задержался на лице, будто стараясь запомнить. В глазах его таилась похоть, Конкин почувствовал это сразу, и брови его грозно сдвинулись. Под тяжелым взглядом начальника смены иноземец слегка стушевался и тут уже уткнул взор в пол, будто происходящее и Настя его перестали интересовать.

Человек с обручем все улыбался, но улыбка быстро выцвела, покинув его смуглое лицо, когда он узнал в куче искореженных выстрелами людей себя и своих спутников. Тогда иноземец всплеснул руками и разразился целой волной звуков, непонятных по содержанию, но ясных по сути (а что он еще мог сказать?), мол – все будет зашибись, и пусть земляне не беспокоятся!

В общем – требовалось срочно принимать решение, тем более что ночь уже была в самом разгаре и надо было что-то решать.

– Хорошо! – громко сказал Конкин, даже слишком громко, будто если бы он проорал свои слова, иноземцы тут же бы их и поняли. – Делай!

Иноземцы поняли. Что происходило дальше, Конкин не знал и не понял – все время, пока в его мозг вливали знания о языке, он находился в полуобморочном состоянии. Со слов Насти – после того, как ему дали выпить из склянки с угольно-черной жидкостью, он сидел неподвижно, глядя в пространство остановившимся взглядом, и только через пятнадцать минут пошевелился и заговорил уже на языке иномирян. Чисто, не запинаясь, будто знал его с самого детства.

– Все? Закончилось?

– Все закончилось, – улыбнулся человек с обручем на голове. – Теперь ты говоришь на нашем языке. Мы можем таким же образом научить языку всех твоих людей, и займет это совсем немного времени – если сразу, скопом.

– Всех – это всех, что находятся в тюрьме? – машинально переспросил Конкин.

– А это – тюрьма?! – неподдельно удивился иномирец и, оглянувшись на спутников, быстро пробормотал: – Никогда бы не подумал! А мы-то строим предположения… Так что, научим? А пока мой маг работает, пообщаемся. Хорошо?

– Пока пусть обучит вот этих двоих, – холодно кивнул Конкин. – А потом уже остальных. По очереди. Когда я разрешу.

И, перейдя на русский язык, приказал:

– Настя, Андрей, сейчас вас научат языку, как меня. Не бойтесь, я держу все под контролем.

Человек с обручем кивнул магу, потом что-то ему шепнул. Что именно – Конкин не понял, но решил для себя, что если что – этот тип пулей в лоб не отделается. Запрет его в камеру и пусть медленно сходит с ума от обезвоживания. (Уже потом он догадался: процесс обучения может быть и двусторонним – обучающий языку обучается сам языку того, кого обучает. Если бы тогда знать…)

– Итак, я представитель Дома Синуа, доверенное лицо Главы Дома, Дортуаля Мангура Синуа, его племянник. Мое имя Галаз Синуа. Твое имя?

– Дмитрий Конкин, – представился майор и украдкой посмотрел на камень, вделанный в обруч аборигена. Даже не зная точной его цены, можно предположить, что камень стоит просто-таки огроменных денег.

– У меня имеется предложение, которое я хотел бы вам озвучить, – вкрадчиво протянул Галаз. – Очень выгодное предложение! От которого вы не сможете отказаться!

Конкин едва не вздрогнул и до предела насторожился. Фраза иномирца очень напомнила ему одно высказывание из саги о доне Корлеоне. Тот так же сделал предложение, от которого нельзя отказаться: «Или на бумаге окажется твоя подпись, или твои мозги».

Это был звоночек!

– Говори! – нахмурился Конкин, следя за манипуляциями человека в коричневом, как выяснилось – мага. Вот же ж черт… магов только не хватало! Впрочем, если есть драконы, почему бы не быть магам? Как говорили ученые, Вселенная бесконечна, вариантов развития жизни бесконечное количество, а значит, может существовать все, что угодно. Все, что только придет в голову!

– Я предлагаю тебе и твоим людям поддержать восстание против захватившего трон негодяя, подонка, безродного бродяги, нынешнего Властителя! Он – душитель всего нового, всего прогрессивного, он не дает цивилизации двигаться вперед! Когда мы его уберем и Глава Дома Синуа станет Властителем, первым его указом будет создание шестого Великого Дома! И ты станешь его главой! Тебе будут подарены земли согласно статусу – мы уничтожим самозванца, и все его владения отойдут нам. Мы откажемся от старых обычаев, создадим новую жизнь, в которой будут счастливо жить все – от рабов и простолюдинов до высших родовитых дворян, которые теперь, под гнетом нынешнего жестокого правителя, боятся не то что продвигать прогресс, но и сказать что-то лишнее! Властитель быстро укоротит, срубив им головы с плеч!

– А мы-то при чем?! – поразился Конкин. – Ну и свергайте вашего нехорошего Властителя, мы-то зачем? Нас тридцать человек, вы чего?! Что мы можем?! Спасибо, конечно, за предложение, только оно какое-то… хм-м… неумное, я вам скажу. Не обижайтесь. Может, будут еще какие-то предложения?

– Ты не понял, – слегка улыбнулся Галаз. – Без вас восстание будет обречено на поражение. Дело в том, что у Властителя имеется больше двадцати боевых драконов. Тот, у кого драконы, – практически непобедим. Понимаешь? Они сжигают огнем любое войско, они обращают в бегство – это страшное оружие! Их не берут стрелы – только царапают броню. Их можно убить только тяжелыми стрелометами либо камнеметалками, а попробуй попасть в проносящегося, как птица, дракона – тут тебе и конец придет! Владеть драконами по закону может только Властитель Империи, и больше никто. Войска Властителя и войска наших сторонников равны по силам, и если бы не драконы…

– То есть вы хотите, чтобы мы выступили убийцами драконов? – с пониманием поинтересовался Конкин. – Раз мы сбили одного, значит – собьем и других?

– Ты понял! – удовлетворенно кивнул иноземец. – Мы не умеем обращаться с вашим оружием, потому нам придется привлечь вас. Есть и еще способ, конечно, можно договориться, вы отдадите нам часть оружия, способного убивать драконов, обучите им пользоваться, и мы вам за это дадим то же самое, что я предлагал в самом начале! То есть вы постоите в стороне, а мы сделаем всю работу! И всем будет хорошо!

– Кроме Властителя, – задумчиво протянул Конкин. – Кроме Властителя… Хорошо. Я подумаю над вашим предложением. Ответ дам завтра утром. Еще что-то?

– Мы бы хотели передать вам свежие продукты – фрукты, мясо, вино, воду. У вас ведь с водой уже проблемы, так?

– С чего вы взяли? – Конкин сдвинул брови. – Все у нас в порядке. Но от подарка не откажемся. Только вы пока останетесь здесь. Если мы отравимся вашей едой и питьем – ты ответишь головой. Согласен?

– Согласен! – широко, слегка напряженно улыбнулся Галаз. – Тогда пойдем, примем продукты! У нас все готово. Сейчас подвезут на повозках, и можно будет поднимать. Кстати, многие из командиров подразделений войска Властителя на нашей стороне. Как ты думаешь, каким образом мы смогли на глазах оцепления подняться в вашу… крепость? И вот еще что – ты расскажешь мне, что это за тюрьма? Вы ведь выгнали отсюда всех заключенных, так? Чтобы сохранить ресурсы?

– Расскажу… – вздохнул Конкин, глядя на безмолвно сидящих Настю и Андрея Василича. – Пошли. Тут особо и рассказывать-то нечего…

* * *

– Я вынес на всеобщее обсуждение, потому что дело слишком серьезно…

Конкин вгляделся в зал. Здесь были все, кроме тех, кто лежал в лазарете и находился на посту. Стены можно было охранять всего четырьмя пулеметами, простреливающими все пространство всех четырех стен. Запас патронов на вышках на неделю войны, и достать стрелков из каменных башенок-будок будет очень непросто. Ни одно войско не сможет взобраться на стены без разрешения командования тюрьмы – пули калибра 7.62 прошьют латы, как бумажные, а за ними еще парочку таких же вояк. Очистят стену, как метлой. Потому Конкин был спокоен по поводу неожиданной атаки. Женщины стреляли вполне неплохо – он сам время от времени проводил стрельбы, и пистолеты, и автоматы, и пулеметы были им знакомы так же, как кухонные мясорубки. Служили бабы на совесть.

– И что будем делать? – спросила высокая худая женщина, рядом с Василичем. Соседка – жена Дмитрия ее хорошо знала. Муж попивает, жена работает – обычная история. Трое детей – плачет, переживает (Настя докладывала).

– Жить, что же еще, – хмыкнул Конкин. – У нас один козырь – оружие. Без оружия нас всех сомнут, и пойдем мы в рабство, как скот. Потому нам держаться вместе и делать то, что я говорю.

– А почему это все ты да ты? – голос подал прапорщик Семенов, которого Конкин не раз испытывал желание отмудохать до полусмерти. Редкостная тварь. – Тут уже нет власти! Наша власть! Чего это ты за нас все решаешь?! Может, я сам хочу решать!

– На том свете решать будешь! – зловеще бросил Конкин, медленно сошел со сцены и, подойдя к Семенову, навис над ним мосластым, могучим телом. – Что, тварь, власти захотел?! Говоришь – нет власти? Ну, тем лучше! На! Получи! Давно хотел!

Конкин поднял Семенова за шкирку, как ребенка, сильно ударил его в лицо – раз, два, три! Семенов повалился назад, через спинку кресла, прямо на одну из охранниц, и та дико завизжала:

– Убивают! Да что же это делается?! А-а-а-а-а-а!

– Молчать! – рявкнул Дмитрий и, обведя зал тяжелым взглядом, добавил: – Еще кто-то хочет власти? Нет? Тогда сидим и слушаем!

Он прошел на сцену, сел на стул. В гробовом молчании откашлялся и негромко сказал:

– Нам все равно придется прислониться к кому-то из сильных мира сего. Но то, что предложили нам перебежчики, – неприемлемо. Они предлагают втянуться в гражданскую войну, в которой погибнут многие из нас. Без нас заговорщики войну не выиграют. С их слов.

– А продать часть оружия мы не можем? – (Францева, служит уже пять лет. Симпатичная бабенка и разумная.) – И черт с ними, пусть воюют! А мы за наше оружие выторгуем все, что нужно!

– Нет. Нельзя. Они не умеют обращаться с автоматами и пулеметами. Как и с пистолетами. Потому без нас обойтись не могут. А как только сумеют обойтись – тут нам и конец. Перебьют, оружие заберут, и… все. Совсем все!

– Так у них есть заключенные! – резонно заметила Францева. – Там хватает умелых рук. И научат. И все что угодно сделают! Зачем им мы?

– Затем, что оружие не у заключенных, а у нас! И если попробуют взять нас с наскоку – мы их положим столько, что захлебнутся кровью! Оставшихся в живых добьет оппозиция! Мы та гирька на весах, которая может круто изменить положение дел. Понимаете? Я ведь почему вас известил – чтобы вы никаких переговоров с чужаками не вели. Вас попытаются развести, обмануть, пообещать золотые горы. Но все это будет ложью. Их цель – забрать оружие! И с этим оружием устроить свои делишки! Все! Теперь понятно?

– Чего уж тут не понять… – вздохнула Францева. – Когда так разъяснил. Но сколько еще мы будем сидеть в этой жаре с немытыми задами? Сколько будем жрать тушенку? Честно сказать – уже невмоготу! Мы тут уже взбесились все! Бабский коллектив, знаешь ведь – все змеи!

В зале захихикали, Конкин не выдержал, тоже улыбнулся. Улыбалась и Францева.

«Умная все-таки баба, – в очередной раз подумалось майору, – и довольно-таки красивая. Не красивее Настьки, но… С кем она сейчас? Вроде как с Василичем. Тогда – табу. Жены и женщины друзей – табу!»

– Пригласите представителя инопланетян! – Конкин махнул рукой, женщина, сидящая рядом с дверью, нехотя поднялась, побрела открывать.

Галаз вплыл в зал сияющий, будто начищенный рубль. Спал он в одной из камер – на всякий случай его и спутников заперли, но они не очень-то и протестовали. Ну, заперли и заперли, делов-то! По крайней мере – вида не подали.

Ночью подняли на стену с десяток бочонков, несколько тюков со снедью – фрукты были незнакомыми, но очень вкусными, сочными. Мясо нежное, крупа свежая – контраст между повседневной, уже подпорченной пищей был разительным. Местные бактерии принялись за немногочисленные продуктовые запасы тюрьмы с такой энергией, что уменьшать порции придется уже через пару дней – это все Конкин прекрасно осознавал. А с водой дело еще хуже – протухала. Кое-где, в основном на солнечной стороне, воняла так, будто в нее помочились. А может, и помочились – от этих заключенных, проклятых маньяков, убийц и растлителей, можно ожидать чего угодно.

Пройдя к сцене, иноземец деловито на нее взобрался под шепотки охранниц, с интересом оглядывающих его ладную фигуру. Галаз был хоть и небольшим по росту, но ладно скроенным, широкоплечим мужчиной в самом расцвете сил. Его попугайская, ярко раскрашенная одежда украшена множеством драгоценностей, что еще больше возбуждало землянок – если мужчина так украшен, что же тогда носят здешние женщины?! Небось падают под тяжестью груды золота!

– Я принял решение, – на местном языке сказал Конкин и тут же продублировал это по-русски. – Мы не принимаем ваше предложение. Мы не будем участвовать в гражданской войне и не передадим вам ни одну единицу оружия. Подумайте над какими-то другими предложениями. Например – мы могли бы рассказать вам о наших технологиях, поделиться знаниями о различных изобретениях, а вы за это будете обеспечивать нас продуктами и питьем. И еще я оставляю за собой право принять выгодное предложение от другой стороны. Моя задача не участвовать в ваших дрязгах, а сохранить моих людей. Не больше, но и не меньше.

Улыбка иноземца как-то сразу погасла, хотя и осталась висеть на лице, будто приклеенная. Потом совсем сошла.

Галаз осмотрел зал, как если бы хотел определить боеспособность чужаков, задержался взглядом на физиономии прапорщика Семенова, утиравшего кровавые сопли, и снова любезно, доброжелательно улыбнулся:

– Мы поможем вам всем, чем можем! Принимаю твое предложение и прошу позволить войти на территорию крепости еще нескольким нашим людям. Обещаю, что никаких враждебных действий предпринято не будет.

– А зачем здесь твои люди? – насторожился Конкин. – Что им тут делать?

– Они будут только наблюдать. Нам интересно все, что связано с вашим народом, и вы расскажете нам о своей жизни. А за это, повторюсь, мы вам поставим воду, вино, фрукты и много, много всего того, что вам нужно! Твои женщины смогут помыться, вы не будете экономить на воде! Мои люди будут помогать вам по хозяйству, не более того! (Андрей Василич переводил.)

Женщины зашумели:

– А что, пускай! Пусть идут! Последим за ними! Если что, мы им яйца-то быстро отстрелим! И вода! Вода уже тухлая, заболеем!

– Кроме того, у вас, наверное, есть больные? – вкрадчиво сказал Галаз, довольно кивая болбочущему залу. – Наш лекарь-маг вылечит их в считаные часы!

– А вот это было бы здорово! – искренне сказал Конкин, который все время отбрасывал от себя мысль о том, что скоро ему хоронить трех женщин, мечущихся в горячечном бреду на лазаретной койке. – Будем очень благодарны! Хорошо. Пусть поднимаются твои помощники. Сколько?

– Я думаю, человек двадцать хватит. Можно было бы и тридцать – если позволите. Все без оружия! – спохватился он через секунду. – Хотя если бы позволили – луки и кинжалы. Мало ли что… мы не привыкли ходить без оружия. Кстати, если вас будут штурмовать – мои люди помогут. Они встанут с вами плечо к плечу, не сомневайтесь!

– А почему ты решил, что нас собираются штурмовать? – У Конкина екнуло внутри, хотя что-то подобное он и предполагал.

– Даже не сомневаюсь в этом. Вначале Властитель предложит вам какие-нибудь блага в обмен на оружие (Конкин иронически поднял брови – да ну?!), а когда вы откажете – как и мне, а вы ведь откажете? – он пустит на вас всю свою армию. Ты что думаешь, он так просто сюда пришел, привел несколько тысяч латников? В лагере находятся стенобитные машины, штурмовые лестницы, а кроме того, не забывай про боевых драконов – это страшная сила. Если он обрушится на вас всей мощью, нужно иметь оружие невероятной силы, чтобы отбиться! Надеюсь, что у вас такое имеется.

Галаз помолчал, снова обвел глазами зал, подольше задержавшись на перекошенном лице Семенова:

– Мы поможем вам отбиться, а вы дадите нам ваши знания. По-моему, хорошая сделка!

– И оружие останется у нас!

– И оружие останется у вас, – эхом повторил иноземец.

* * *

– Ты ему веришь? – Настя подергала за волосы на груди Конкина, и он хлопнул по ее запястью тяжелой ладонью (не балуй!).

– Ни на грош. Что я, дурак? Им так и хочется втянуть нас в свои дрязги! Но к кому-то ведь нужно прибиться. Кстати сказать – он не соврал насчет стенобитных машин. Я смотрел в бинокль – точно, есть такое дело. Здоровые такие хреновины на колесах, и бревнище висит. Они их даже не скрывают. Хотя зачем скрывать? И как скрыть такую здоровенную хрень? В чистом поле… Что касается нападения – иномирцы ведь без оружия, оно под замком. На ночь мы их запираем, так что они могут сделать? Днем – всегда под прицелом. Так что…

– А заложники? Если захватят заложников?

– Тогда мы их убьем. Насть, ну что-то ведь нужно делать! Кому-то верить! Ты понимаешь, в каком мы положении?! Да черт возьми – я голову сломал в этих хитрых интригах! Я что, политик, что ли?! Мне эта грязь поперек души! Тьфу! Почему все так сложно?! Ну вот за что мне такие неприятности? Эй, ты чего? Чего ты? Чего плачешь-то? Перестань! Мне тоже семью жаль, детей! Но сейчас нельзя рассиропиться! Держись! Ну! Иди сюда… иди…

Конкин целовал мокрые глаза Насти, из которых лились крупные, как горох, слезы, и в сердце у него шевелилось глухое черное отчаяние – никогда он не вернется домой! Ни-ког-да! Никогда не ткнется под теплый бок жены, не подбросит в воздух сына, не вдохнет терпкий воздух тайги. У Конкина защипало глаза, и теперь ему совсем ничего уже не хотелось.

– Давай спать! – мрачно сказал он, отворачиваясь к стене. – Завтра тяжелый день. Кстати, с бабами нет проблем после собрания? Никто не возбухал?

– Открыто нет. Что они там у себя болтают – другой вопрос. Злятся, конечно.

– На что злятся-то?! – Конкин повернул голову и уставился на обнаженную Настю, в свете крупной красной луны казавшуюся прекрасной каменной статуей. – Чего им еще надо-то?! Я бы мог вообще ничего не говорить, принять решение, и все!

– И надо было. Ты не знаешь баб – если бабскому коллективу предоставить право принимать решение – начнется такой базар, что только ноги уноси.

– Ну, ты же не такая!

– Это я. У меня мужской характер, а наше бабье все в интригах. А нас ненавидят – тебя и меня. Потому что начальники. Я вот что боюсь… как бы с иноземцами не стакнулись. А что – видел, как коротышки на наших баб поглядывают? А что – мечта! Здоровенная белая баба – ни у кого нет, а у меня есть! Предательства не боишься?

– Боюсь! Вот черт подери, умеешь ты испортить настроение, а? – Конкин матерно выругался, извинился и лег на спину, закинув руки за голову. – Правильно все ты говоришь. Боюсь. И опять – что делать? Мы можем только продаться, и я стараюсь поднять цену. Как проститутка! Как шлюха!

– С автоматом! – в тон добавила Настя и расхохоталась. Конкин секунду крепился и тоже фыркнул. Потом сгреб девушку в медвежьи объятия, и минут двадцать им было совсем не до политики…

* * *

– Парламентеры! Парламентеры с той стороны! – крикнула охранница со стены над входом, и в крепости забегали, зашумели. Конкин в это время как раз ревизировал склад продуктов – за ночь натаскали приличную кучу, и перечень доставленного радовал. Теперь можно было не ограничивать в порциях – ешь, не хочу! Воды тоже хватало. И женщин в лазарете уже не было – Галаз выполнил все, что обещал, – вылечили!

Странное зрелище, конечно. Маг чего-то бормотал, водил руками, а потом… начал светиться! На самом деле – как лампочка! И больше всего светились руки – голубым светом, как факелы!

Нужно будет потом спросить – что такое магия и как ее тут понимают. Когда время будет, конечно.

А вино у них хорошее. Не хуже земного. Забавно видеть, как аборигены его пьют – разбавляют пополам, а то и на две трети водой. И пьют маленькими глоточками, церемонно вытирая губы платком. Конкин рядом с этими рафинированными «интеллигентами» чувствовал себя настоящим деревенщиной-солдафоном, для которого высшим шиком было разрубить штык-ножом банку тушенки и выесть содержимое, поддевая его кончиком этого ножа. Конкин как-то и не замечал, насколько он не привык вращаться в высшем обществе, а в том, что Галаз из высшего общества, – сомнений не было.

С автоматом в руках Конкин приготовился ко встрече. Не потому, что боялся парламентеров, совсем не потому. Он уже жалел, что допустил в крепость Галаза и его людей, которых стало как-то слишком много. Потому приказал вооружиться Василичу и капитану Ласкину – так, на всякий случай. Три автоматчика уж как-нибудь смогут противостоять толпе дикарей! Он был в этом уверен. И ошибся.

* * *

– Остальное вы знаете, – мрачно закончил Конкин, подняв взгляд на Властителя. – Кто-то начал стрелять из автоматов. А потом – из снайперской винтовки.

– Ты знаешь – кто? – бесстрастно спросил Властитель, делая знак Уонгу, порывающемуся что-то сказать.

– Догадываюсь, – пожал плечами Конкин, – Семенов. Больше некому. Он и в армии был снайпером, и у нас записан как потенциальный снайпер. Я ведь сказал, что людей Галаза стало слишком много? Ну вот… никакие не десять и не двадцать. Их были десятки, сотни! Как начали выскакивать! И у некоторых были автоматы. Делаю вывод – Семенов договорился с Галазом, подговорил еще нескольких наших – в том числе и оружейника, – открыли арсенал и вооружили пришельцев. Ничем другим объяснить не могу. Там… там моя женщина осталась!

Лицо Конкина исказилось, и Властитель с усмешкой подумал о том, что чужеземцы открыты, как книги, – на их лицах можно легко прочитать все, что они думают. Дикари, настоящие дикари, не умеющие владеть эмоциями!

– Любишь ее? – с непонятной интонацией спросил Величайший.

– Люблю, – мрачно кивнул Конкин.

– Тогда ты сделаешь все, чтобы ее вернуть – если она, конечно, еще жива. Как думаешь – жива?

– Жива, уверен, – криво усмехнулся Дмитрий. – Семенов давно к ней подкатывался, только Настя ему пинка дала. Он наглый тупой негодяй!

– Не такой уж и тупой, раз сумел тебя обмануть, – улыбнулся Властитель, сыпнув соли на рану.

Конкина аж перекосило, и он едва сдержался, чтобы не выругаться:

– Сумел, точно. Вынужден признать! А Настю он не убьет. Будет мучить, насиловать. Во-первых, потому, что всегда ее хотел. Она очень красивая женщина. Очень. Во-вторых, затем, чтобы отомстить мне – я ведь ему морду набил, на место поставил. Хорошо, что ее со мной не было, иначе точно бы пулю получила – остальные женщины ее ненавидели. За то, что красивая, за то, что с начальником спит. И вообще – выскочка, мол, получила должность через постель. А таких не любят. Вот так!

Конкин замолчал, уставился в ковер. Он был опустошен – и морально, и физически. Единственное, чего сейчас хотел, – упасть на эти яркие узоры и забыться, уснуть и чтобы проснуться уже на Земле, в постели рядом с женой, слыша ее тихое похрапывание. На кой черт ему эти страсти?! На кой черт ему новая планета?! Да пропади она пропадом!

А может, это сон? Может, все – сон?! Лежит в лихорадке, бредит и представляет себе всякую чушь?! Нажрался самогонки и давай глючить!

– Отвечать! Когда! Властитель! Спрашивает! – С каждым словом удар, болезненный, жгучий, и мысли о сне сразу испарились. Не-е-ет… не сон! Во сне не бывает так больно!

– Черт! Чтоб ты сдох, проклятый нигер! – Конкин резко обернулся к скалящемуся телохранителю, и тот замахнулся еще раз, щерясь, как гиена.

– Не нужно. Отойди! – махнул рукой Властитель. – Я повторю свой вопрос. Дмитрий Конкин, ты готов сделать все возможное, чтобы наказать своих обидчиков?

– Все, что угодно! – с искренностью в голосе выдохнул Конкин, спину которого дергало, будто его прижгли раскаленным железом. – Всех обидчиков! – И покосился на ухмыляющегося чернокожего. – И что я должен сделать?

– Взять крепость штурмом, конечно, – усмехнулся Властитель. – Сможешь?

– Трудно. Очень трудно, – кивнул Конкин. – Но можно. Только вот…

– Что? – поощрил Властитель. – Что тебе нужно для этого?

– Люди. Много людей. И будут огромные потери. Тысячи и тысячи! В крепости имеются пулеметы и много патронов. А еще гранаты. И снайперские винтовки. И ваша броня не выдержит ударов пуль. Для пуль вы как голышом!

– Ты знаешь возможности вашего оружия и сможешь снизить потери. А помогать тебе будут твои знакомые.

Властитель кивнул головой, и через несколько секунд в шатер ввели двух людей, от взгляда на которых у Конкина окаменело лицо. Заключенные! Бывшие заключенные! Маньяки, черт их подери!

– О! Какие люди! Цирик! – опускаясь на колени, пробормотал Слюсарь. – Не сдох еще? А я думал – тебе кранты!

– Не дождетесь! – процедил сквозь зубы Конкин. – Я еще на твоих похоронах простужусь!

– Ты бы заткнул хайло, – ласково посоветовал Слюсарь. – Здесь все равны. Я не заключенный, а ты не цирик. Так что стой в позе зю и не воняй!

– Молчать! – прикрикнул Уонг, повинуясь взгляду Властителя. – Забыли, где находитесь? Твари!

– Ваша задача – взять крепость штурмом прежде, чем сюда подойдут легионы заговорщиков, – сообщил Властитель, глядя на затылки коленопреклоненных чужестранцев. – Если вы провалите дело – умрете. И не просто умрете, а так, что об этом будут складывать песни! Вы будете умирать долго, очень долго! И очень трудно. Вам продемонстрировать – как? Или достаточно моего слова? Достаточно моего слова, – усмехнулся, помолчал. – Итак, сейчас вы отправляетесь с Уонгом и начинаете разрабатывать план захвата крепости. И кстати – я уже знаю, что среди заключенных достаточно людей, которые не менее ценны, чем вы. Разбираются в оружии и не отягощены моральными принципами. Так что не стройте иллюзий – вы нужны, только если что-то можете сделать. Так докажите, что можете! И вот еще что – меня не устраивает забрасывание трупами этой проклятой Создателем крепости – потери должны быть минимальными. Иначе… ну, вы знаете. Идите!

Чужеземцы в сопровождении Уонга и телохранителей вышли. Властитель остался сидеть на троне, откинувшись на спинку, закрыв глаза.

Тонкие сильные руки коснулись его лба, опустились на плечи, стали разминать мышцы. Властитель легонько улыбнулся, поймал одну из рук, прижал к щеке:

– Прости.

– За что? Ты сделал то, что должен был сделать. Никто, кроме меня, не подходил на эту роль. Уонг? Рисковать такой важной опорой? В его руках сосредоточены нити, тянущиеся со всех концов света! Нет, нельзя. А кому-то еще доверять… не то время.

– Я не ожидал, что они решатся на такое. НА ТАКОЕ! – Властитель яростно выкрикнул эти слова и тяжело задышал. – Твари! Твари неразумные! С кем они решили тягаться?! Ублюдки!

– Ты ведь специально устроил так, чтобы Синуа начали восстание. Ведь так? Ты спровоцировал их.

– Не я (смешок). Спровоцировала сама ситуация. Заговор зрел давно. Еще немного, и они бы укрепились, накопили больше сил, и тогда справиться с ними было бы труднее. Двух моментов я не учел – то, что в заговоре будет участвовать и Дом Гаршанд. Старый Лелоз умер, а его наследник слишком горяч. Предвкушение власти задурманило ему голову, вот и результат. Три Дома…

– Второй момент – это то, что они попытаются убить меня? Захватить меня? Ты лжешь. Ты знал, что они попытаются меня захватить, любимый. И если не удастся, тогда убьют. И у тебя будут развязаны руки. Если заговорщики убили любимую жену Властителя – разве народ не поддержит справедливую месть? Если Властитель укоротит на голову всех родовитых трех Домов или продаст их в рабство – разве убийство супруги Властителя не основание для таких действий? Коварных, подлых, вероломных!

– О чем ты говоришь?! Как ты смеешь обвинять меня… (Холодно.)

– Прости, любимый. Но я разве тебя обвинила? Прекрасный план, и он увенчался успехом! Теперь ты можешь выпить из них всю кровь! Я всегда говорила – ты гениальный стратег. Гений! Как я могу в чем-то тебя обвинять, Величайшего?!

– Как самочувствие?

– Все в порядке. Все-таки Главы гильдии не простые маги. Вылечили.

– Хорошо. Я думал над твоей просьбой разрешить зачать ребенка. Я согласен. Закончим с заговором Синуа, и как только их головы окажутся на кольях городской площади – мы сделаем это. Ты рада?

– Как я могу быть не рада? И ребенку, и твоему решению наконец-то разобраться с Великими Домами. Кстати, тебе не кажется, что система Великих Домов давно себя изжила? Может, пора покончить и с оставшимися двумя Домами? Сегодня они лояльны, а завтра?

– А завтра они увидят, что бывает с теми, кто пойдет против меня! Я устрою такое представление, что мир содрогнется! Посметь напасть на мою супругу! Не-ет… это будет страшно и показательно! Скоро драконы спалят отряд, который спешит на помощь заговорщикам, а потом уже зай-мемся Синуа по-настоящему. Вот так!

– А зачем сказал чужеземцам, что у них всего два дня? Ведь никто не придет на помощь осажденным!

– А чего время тянуть? Пусть не думают, что будут зря есть свой хлеб!

– Этот… главный у них Канкин… Конкин! Он меня спас. Бежал со мной до самого лагеря. Если бы не он… не знаю, что бы сейчас со мной было. Награди его.

– Я и так его наградил – подарил ему жизнь. А хотел – отрубил бы руки и ноги и отдал свиньям! Это он допустил, чтобы в крепость проникли Синуа! Болван! Пусть радуется и тому, что есть! Если бы он прибежал без тебя – тут ему и конец. И я не намерен больше обсуждать эту тему. Ты обедать будешь? Повар придумал что-то оригинальное, стоит попробовать. Как ты? Присоединишься ко мне?

– Я хочу отдохнуть. Аппетита нет. Потом поем. Могу идти?

– Иди, любимая. Вечером жду тебя в своей постели. Очень жду.

Хелеана вышла. Властитель проводил взглядом ее ладную фигурку и не выдержал – досадливо поморщился. Ну, в самом деле – разве стоило так рисковать дорогим тебе человеком? Даже ради такой благой идеи, как уничтожение Великих Домов?

Да, назрела ситуация, когда Великие Дома сами полезли в ловушку, но Хелеана?! Ее – и на жертвенник Империи? Как он вообще мог пойти на такое?! В кого он превратился?! Тихий, книжный мальчик, мечтающий о путешествиях, научных исследованиях и никогда не помышлявший о власти!

О Создатель, что ты творишь?! Зачем?!

Глава 7

– Пулеметы «ПК» и «ПКС», коробки на 250 патрон. Четыре пулемета по углам, на башнях. Простреливают стену на все стороны. Еще четыре пулемета и миллионы патронов калибра 7.62 в арсенале. Двести автоматов. Шумо-световые гранаты. Триста пистолетов «макаров», плюс патроны к ним. Три снайперские винтовки «СВД». Про дубинки и щиты говорить не буду, как и про баллоны с «черемухой», они нам ни к чему.

– То есть фактически можно держать оборону месяц как минимум?

– Какой там месяц! Полгода! Беспрерывно палить, и все равно патронов хватит!

– Здорово! – мрачно бросил Зимин, постукивая пальцами по столешнице. – На кой черт вам такой арсенал? Из камер выйти невозможно, и зачем ТАКОЕ?!

– А я откуда знаю? – так же мрачно заметил Конкин. – Могу только предполагать! Тюрьма особого режима, заключенные, что здесь содержатся, – особо опасные, а даже у особо опасных есть друзья, тоже опасные, и они могут попробовать взять тюрьму приступом, чтобы освободить своих подельников. И как их остановить? Только пулеметами! Ну и автоматами, само собой разумеется. Оружие старое, армейское, но исправное – как и все «калашниковы», их трудно испортить. Кстати сказать, научиться стрелять – раз плюнуть. Если научился стрелять из арбалета – из автомата научиться как нечего делать. Тир есть под тюрьмой, патронов хватает, так что… Дело тухлое. Пойдем в лоб – полягут десятки тысяч штурмующих. Тебе виднее, как штурмовать крепости, ты военный. А я охранник!

– Умеешь только по ребрам бить беззащитных и безоружных да водку жрать… – задумчиво заметил Слюсарь и был награжден презрительной гримасой майора:

– Чья бы корова мычала! Ментовская рожа – нажраться и по людям стрелять! Таких, как ты, нужно было на месте расстреливать, а не по судам таскать! Оборотень поганый…

– Я сейчас тебе башку разобью, цирик поганый! – Слюсарь привстал с места, красный, мечущий глазами молнии. Еще секунда, он набросится на супостата, и в шатре начнется безобразие. Зимин напрягся, готовый вмешаться, но не успел, Уонг сделал это раньше.

– Сидеть! Говорить только по делу и на нашем языке! Кто не выполнит приказ, будет жестоко наказан, обещаю! Говори – ты!

Он указал на Зимина, откинулся на спинку кресла, разглядывая собравшихся за столом чужеземцев. Последние двадцать минут он и человек рядом с ним молчали, не вмешиваясь в разговор этой троицы, – пусть выскажутся. Из вороха информации можно что-то и выудить. Наверное.

– Что говорить-то? – устало, с оттенком неприязни переспросил Зимин.

– Говори, рассказывай, как ты видишь взятие крепости. Это возможно? Что за оружие эти… пу-ле-ме-ты? Автоматы? Что это такое?

– Автоматы – такие же штуки, что притащил с собой он, – показал на Конкина. – Пулеметы – гораздо мощнее, имеют больше зарядов. Как только кто-то взберется на стену – их сметут, как веником. Пуля из пулемета пробьет сразу двоих-троих людей или больше. Шансов никаких. И лестницы не поставить. Во-первых, высоко. Во-вторых, как только попытаются поставить – тут им и конец. «Калашников» бревно в двадцать сантиметров толщиной пробивает навылет. Это вам не стрела.

– Звучит, конечно, сказочно, – фыркнул человек рядом с Уонгом. – Сколько в этом правды – я не знаю. Но да ладно – тогда расскажи, как подобраться к этой крепости? Как попасть внутрь? Как всех убить?

– Прокопать тоннель под землей. Заложить под стену заряд. Потом под прикрытием толстых бревенчатых щитов подобраться к пролому и ворваться внутрь.

– Потери?

– Большие. Очень большие, – пожал плечами Зимин. – Ну а что вы хотели? Это настоящее оружие, а не какие-то дурацкие железяки!

– Еще какой-то способ есть? – Уонг и неизвестный абориген переглянулись. – Или все так… в лоб?

– Есть. Ночью взобраться на стену, перебить охранников, спуститься и вырезать всех спящих. Только тут вот проблема – стена освещается, просматривается на всем протяжении. Тот, кого заметят, – обречен. И вся операция тоже обречена на провал. Это можно попробовать сделать только один раз.

– А если все-таки атака с воздуха? Драконы? Они спалят все башенки!

– Уверен, стрелкам отдан приказ стрелять во все, похожее на драконов. Пулемет бьет на километр. Вы даже подлететь не успеете – всех ссадят на землю. Если не дороги драконы – можно рискнуть, попробовать. Но эта затея обречена на провал.

– Я ему не верю! – Незнакомый абориген встал с места и презрительно посмотрел на землянина. – Этот здоровяк врет! Он ничего не понимает в войне и только пыжится, изображая умение! Мне нужны пять сотен самых ловких рубак, и я возьму эту сраную крепость! Выстроим щиты, подойдем ближе, поставим штурмовые башни – и конец негодяям! А если еще и драконы…

– Драконов не будет! – быстро сказал Уонг. – Властитель запретил использовать драконов в штурме крепости!

– Обойдемся, – пренебрежительно дернул плечом абориген и вышел из шатра.

– Слышали? – со вздохом спросил Уонг. – Это командующий армией Шадой Гангуз. И он вам не верит.

– Мне плевать, верит он или не верит, – сквозь зубы процедил Слюсарь. – Если Зимин сказал, значит, так и есть. Я ему верю больше, чем кому-либо в этом мире. Этот парень видал виды!

– А ты что скажешь, надзиратель? – прищурился Уонг.

– Все точно, – хмуро бросил Конкин. – Этот ваш… идиот! Разве можно пренебрегать знаниями людей, которые знают вопрос лучше, чем кто-либо? Типичный солдафон!

– Типичный солдафон… – снова вздохнул Уонг. – И что предлагаешь?

– Предлагаю дать возможность солдафону обосраться, а тем временем придумать какой-нибудь хитрый способ войти в крепость. Не верю, что такого нет.

– Дать возможность… – усмехнулся Уонг. – Придерживайте языки, иначе вам их быстро обрежут. Гангуз из древнего рода воителей, человек чести. Он просто зарубит наглого простолюдина или тем более раба, осмеливающегося его оскорблять. Учтите это.

– Все-таки каков наш статус? – после недолгого молчания спросил Зимин. – Ради чего мы будем рисковать?

– Вам же сказано – ради жизни! – бесстрастно заметил Уонг. – Слышали, что сказал Властитель?

– Слышали. Но разве ты не знаешь, что люди, у которых мотивация больше, чем сохранение жизни, и работают лучше? Служат лучше? Ну вот представь – мы влезли в крепость. Я – специалист по диверсионным операциям, можно сказать – элитный убийца. Слюсарь хоть и болтун (Но-но! Потише!), но тоже неплохой, обстрелянный вояка. Конкин – по его чугунной роже видно, что боец еще тот. И вот мы влезли туда, и где гарантия, что не присоединимся к восставшим? Зачем нам помогать вам, тем, что планируют держать нас в рабах?

– А что бы ты хотел? – медленно, вкрадчиво спросил Уонг, глаза которого стали похожи на глаза змеи – холодные, остановившиеся. Но Зимин не испугался, не дрогнул. Он чувствовал, что ведет линию переговоров правильно, в нужном русле. А еще знал, что нужен Властителю так, как никто другой.

– Высшим статусом у вас обладают дворяне. Я хочу иметь дворянский титул. Не самых родовитых дворян, но дворян. Замечу, что мы не рабы, мы чужеземцы. И если оказываем Властителю услугу, важную услугу, при этом рискуя своей жизнью, – значит, должны иметь справедливое вознаграждение. В конце концов – приз очень велик! И разве это большая цена, если Властитель своим указом даст нам какой-нибудь небольшой дворянский титул?

– Молоток, Николаша! – выдохнул Слюсарь. – Да! Именно так! Эй, цирик, ты чего язык в жопу заткнул? Вякни чего-нибудь по этому поводу!

– Я сейчас тебе так вякну, зэк поганый, ты у меня будешь лететь и пердеть метров сто! – ощерился Конкин. – Я согласен с Зиминым. Я человек свободный и работаю за вознаграждение! В конце концов – это моя крепость! Я в ней хозяин!

– Уже – нет, – осклабился Уонг. – Ты болван, который допустил дворцовый переворот! И низложен! Эй, Зимин, начистоту – у тебя есть план?

– Есть, – бесстрастно сказал Зимин и пожал плечами. – Но я буду исполнять его только после того, как получу на руки указ Властителя, где будет сказано, что теперь я мелкопоместный дворянин, свободный человек, и все такое прочее.

– Твои требования распространяются на остальных заключенных? – быстро спросил Уонг, глядя в темные глаза чужеземца.

– Нет. Они заслужили свое рабство. И мне на них плевать. Растлители, убийцы, негодяи всех мастей! Я бы лично им поотрубал башки!

– А те, охранники из крепости… что остались в живых – насчет них как? – продолжал допрашивать Уонг.

– Никак. Убивать я их не хочу, но если придется – убью. Если они поднимутся против меня. А они поднимутся.

– А против тебя, Конк Ин? – Уонг произнес фамилию на китайский манер, но Конкину было наплевать.

– Не знаю. Кто-то поднимется, кто-то нет. Только сомневаюсь, что им дадут волю. Скорее всего все женщины уже сидят по камерам и их используют по назначению. – Его передернуло, когда представил, как Семенов нагибает Настю, раздвигает ей ноги… а она кричит, кричит, кричит… может от боли, а может… от удовольствия? А что – вполне может так, что и от удовольствия. Женщины любят победителей… И тут же выругал себя – Настя не такая!

– Мне понадобится часть заключенных, – вдруг подал голос Зимин. – Там есть чеченские террористы, есть бандиты, которые обращаются с оружием так, как дышат. Когда мы попадем в крепость, придется вооружаться нашим оружием, а они им владеть умеют. В отличие от твоих людей, Уонг… господин! Мне нужны будут с десятка два бойцов – самых умелых и опытных. И в этом мне поможет Конкин – он должен знать личные дела заключенных. И тогда придется обещать свободу и этим отморозкам.

– А где гарантия, что ты сам не захватишь власть в крепости? – быстро спросил Уонг. – Захватишь пуле… пулеметы и начнешь убивать нас? Это как?

– Мое слово. Я человек чести. – Зимин посмотрел в глаза Уонгу. – Хотите – верьте, хотите – нет, но я всегда держу свое слово. Это мое правило. Я лучше не дам слово, чем его нарушу. И я уже прослежу, чтобы никто другой слова не нарушил. – Зимин покосился на Конкина и Слюсаря. – Убью своей рукой любого предателя.

– Честь, говоришь? А еще что нужно для успеха дела?

– Шелк. Шелковую ткань. Много! И тонких крепких веревок много. Ремни. Шнуры. И швеи, которые умеют это все шить – быстро, крепко, умело. А кроме того – если вы смогли внедрить нам знание языка, может, сумеете научить обращению с мечами, луками, копьями? Другого-то оружия у нас пока не имеется. Чем воевать? Конкин, у тебя много патронов осталось в магазине?

– Едва половина, – мрачно кивнул Дмитрий. – Я один рожок выпустил, другой вставил и с него немного пострелял. Так что он почти пустой. Десятка полтора патронов, не больше.

– Полтора десятка трупов, – медленно, раздумчиво протянул Зимин, что-то соображая, и вдруг спросил: – Скажи, господин Уонг, ваши драконы смогут поднять двоих сразу? Управляющего драконом и меня, к примеру?

– О господи! Только не это! – простонал Слюсарь. – Я понял! Коля, ты охренел! Мы все поразбиваемся нахрен!

– Молчи! – прикрикнул Зимин, готовый ударить Слюсаря за распущенный язык. – Итак, драконы поднимут двоих?

Уонг молчал секунд тридцать. Когда уже казалось, что не ответит, медленно и с расстановкой сказал:

– Вообще-то это государственная тайна – грузоподъемность дракона. Но я могу вам сказать, что короткое время – примерно около двух часов, – он сможет нести и трех человек. Если предпринять кое-какие действия, о которых я умолчу. Что касается шелка, веревок – это дело возможное, но займет время. Они совершенно необходимы?

– Да. И как можно быстрее. И еще – два дня – срок нереальный. Четыре дня. Если только вы не сумеете сшить то, что мне нужно, за одну ночь.

– Подумаю. Что касается обучения владению боевыми искусствами – возможно. Но! Вы будете вспоминать, но не уметь. Не поняли? Объясняю – ваша память будет помнить, как будто вы много лет назад умели владеть мечом или копьем, но мышцы ведь не помнят! Чтобы их заставить повиноваться, нужно время и тренировки. Недели, месяцы тренировок! И тогда вы приблизитесь – только приблизитесь к уровню мастера, который отдал вам свою память! Понятно?

– Понятно, – кивнул Зимин. – Так что там насчет указа о дворянстве?

* * *

– Что, вот так просто и потребовал? Дворянства?!

– Потребовал. Дворянства.

– Наглец! Негодяй! Да я его уничтожу! И всю эту шайку чужеземных бледных свиней!

– Твоя власть, Величайший. Тебе виднее, что сделать с чужеземцами. Как я могу тебе советовать?

Властитель подозрительно покосился на советника, презрительно скривил губы:

– Намекаешь, что хочешь покинуть пост? Удалиться от дел? Бросить меня?

– Только по твоему разрешению, Величайший! Разве я могу так просто взять и оставить свою службу? Можно, я задам вопрос?

– Давай без церемоний, хорошо? Время дорого, не хочется тратить его на бессмысленные словеса! Я тебе тысячу раз это уже говорил!

– Боюсь расслабиться и забыть о манерах в самый неподходящий момент, среди толпы соглядатаев. Лучше уж я буду говорить так… как положено. Я делаю все, что могу, и если мои советы тебе не нужны – пожалуйста, отпусти меня, и я удалюсь в свое поместье. Буду ловить рыбу, охотиться, тискать молоденьких наложниц и радоваться твоим успехам.

– Вот ты ж мерзавец, а?! Вон как повернул! То есть ты согласен с этим чужеземцем и считаешь – в его словах есть смысл? Что мне нужно вот так взять и подписать указ о введении его в дворянское звание?!

– Величайший, а что мы теряем? Ну – дать ему титул одного из Малых Домов, и все! Домов, которых уже нет! Без земли, без денег – просто титул, ни к чему не обязывающий! Пусть соберет в свой Дом всех чужеземцев, каких сочтет нужным, принять этот Дом на службу, пусть работают на Империю! Положить им плату за работу, дать кое-какие льготы, сделать вассалами трона – чтобы на сторону не смотрели. Вот, например, на этой земле – на той, где стоит теперь чужеземная тюрьма, – некогда существовал Малый Дом Геран, боковой ветвью уходящий под правящий ныне твой Дом. Все Гераны погибли во время заговора, который подавил твой отец, – они честно сражались на стороне трона. Их имущество мы влили в казну, так как наследников на него не было. Впрочем, кроме земли да воинского умения, у них ничего и не было. Будет правильным возродить имя этого Дома, и мне думается – Дом Геран сможет стать влиятельным домом.

– То есть этого заключенного… Зимина – Главой Дома? А его соратники?

– Просто свободные люди на службе у Главы Дома. Те, кто выживет.

– Еще раз – он потребовал шелк, веревки, ремни, а еще спросил – сколько человек поднимет дракон?! Как думаешь, что он задумал?

– Не знаю, Властитель. Зимин отказался говорить, пока не будет указа.

– А под пытками? Если с него снять кожу – расскажет?

– Может, и расскажет. Только зачем нам терять дельных людей, когда вокруг столько идиотов? Гангуз был у тебя, так? Обещал взять крепость пятьюстами людей?

– Обещал. И пока он не попробует этого сделать, я не приму решения по Зимину.

– А время? Почему бы не попробовать и то, и другое? Можно в документе поставить условие, по которому Зимин получает дворянство Малого Дома только после того, как захватит тюрьму. Не захватит – ничего не получит. И тогда делай то, что считаешь необходимым. Пойми, Властитель, я ведь переживаю за дело, я хочу, чтобы все было максимально эффективно! Чтобы не было осечек! Потому прислушайся к моему совету и начни работу по плану Зимина. Хуже не будет, точно.

– Сколько нужно шелка? Доставка займет время. И швеи – тоже время.

– Времени у нас хватает. Прилетел голубь – войско, что шло на подмогу мятежникам, рассеяно. Осталось добить здешних супостатов и уничтожить Великие Дома. Ох, как я мечтал об этом! Много лет мечтал! Их заговоры, их интриги, их вечное недовольство – головы с плеч мерзавцам! Кстати, Величайший, есть у меня одна мысль по поводу чужеземцев и заговорщиков. Я тебе расскажу. Мне кажется – тебе это все понравится. Зачем убивать людей Великих Домов руками наших солдат? Пусть это сделают чужеземцы! Потренируем их, и… на войну! Карателями! Они убийцы, подлецы, пусть поработают по специальности! А вот еще – выпустим на арену чужеземцев и людей из Домов-заговорщиков, и пусть чужеземцы их убивают!

– М-да… коварный ты тип… – Властитель усмехнулся, недоверчиво покачал головой. – Устроить резню на потеху толпе? А что, черни будет интересно! Вот, мол, какой справедливый этот Властитель, не пожалел родовитых дворян, напустил на них свору мерзких тварей из иного мира! И так будет с каждым! Что же… только стоит научить этих белокожих хотя бы удерживать в руке меч. Или топор. Или нож. И пусть развлекаются!

– Да, можно было бы сделать из них карательный отряд, – довольно кивнул Уонг. – Наши солдаты неохотно исполняют роль палачей, а этим ведь все равно – они убийцы, насильники! Вот пусть и убивают, насилуют тех, на кого мы укажем. Отряд белокожих демонов! Таких тварей убоятся даже профессиональные воины! Непригодных к воинскому делу – на арену, пусть подыхают, а тех, что могут драться, – в каратели.

– Интересная мысль, – хмыкнул Властитель. – Но только вот подождем результата атаки моего бравого Гангуза. Может, он уже сегодня принесет мне головы этих проклятых Синуа!

– Властитель, ведь ты не веришь в это. Зачем послал на убой пять сотен лучших воинов? Гангуз упрямый, как животное, он положит там всех своих латников!

– Посмотрим, – туманно бросил Властитель и с усмешкой посмотрел на поклонившегося советника. – Ну и положит. Зато мы будем знать, что на самом деле может оружие пришельцев! Считай это разведкой. Кстати, будет повод задать Гангузу показательную порку – в последнее время он что-то слишком много о себе возомнил. Неудача собьет с него спесь.

– Ты как всегда мудр, о Величайший!

Уонг поклонился до земли, попятился, но остался стоять. Властитель вздохнул:

– Ладно, ладно! Эй, секретарь! Да где ты там?

Из-за занавесей появился молодой мужчина с бесстрастным лицом статуи. Он не посмотрел на Уонга, лишь коротко поклонился, упершись взглядом в пол. В руках секретарь держал обычный набор – деревянные «моталки» с кожей для государственных указов, а еще – чернила, перья, мешочек с песком, все это на небольшой доске, висевшей на кожаном ремне, перекинутом через шею мужчины. Это было похоже на то, как если бы мелкий торговец собирался поторговать писчими принадлежностями.

– Слышал? Готовь пергамент. А ты, советник, иди – распоряжайся насчет шелка, веревок, ну и всего прочего. Скажи мерзавцу – я согласен. Но если у него не получится… пусть лучше сразу голову в пасть дракону кладет. Так будет надежнее. И вот еще что – штурм намечен на два часа пополудни. Приходи, смотреть будем.

Властитель вдруг заговорщицки, как уличный мальчишка, подмигнул Уонгу, и тот попятился, сдерживая выскакивающую улыбку.

С сильными мира сего нужно быть очень осторожным, даже если в детстве ты с ним рассматривал похабные картинки и мечтал о том, как трахнешь дочку придворной дамы Лелуа. В политике нет места сантиментам, нет места дружбе – даже детской. Только расчет, целесообразность и власть. Власть, ради которой все и совершается.

Власть – это деньги, деньги – это власть. И нет ничего слаще власти – тут тебе и дочки придворных дам, и вкусная еда, и все, что ты хочешь получить от жизни! За деньги можно купить все! Кроме бессмертия.

Увы, когда денег у тебя столько, что ты сам не знаешь их количества, наступает момент, когда они тебе не нужны. Когда понимаешь, что кусок хлеба, кусок сыра и стакан вина после тяжелого дня – достаточная награда за твой труд. Но уже поздно, и ты не можешь выскочить из колеи, пробитой гигантской телегой, называемой Империя.

С такой, как у него, должности уходят только на тот свет. И все разговоры о спокойной старости есть всего лишь шутка, обман. Игра слов. И Уонг, и Властитель это все прекрасно знают. Никто не позволит жить человеку, обладающему такой информацией, какой обладает советник Властителя, жить свободно, на воле, вне досягаемости господина.

Увы, и тут никакого значения не имеет – были ли они с Властителем друзьями детства или нет.

* * *

Тяжеленные штурмовые башни двигались к стенам тюрьмы, вызывая невольное чувство восхищения своим видом, наводящим на мысль об эпических великанах, согласно легендам, некогда населявших всю древнюю землю. Они покачивались, зарываясь невероятного размера колесами в рыхлую, обрабатываемую тысячами поколений крестьян землю, давили ростки, пробивающиеся через политую ночным дождем землю, и не было им преград, не было ничего на всем белом свете, что могло бы остановить эти громадины. Кроме автомата Калашникова.

Первые пули вонзились в щиты, прикрывающие людей внутри башни, когда эти монстры были метрах в трехстах от стен тюрьмы. Очереди трассирующих пуль, ясно видимые даже при свете дня, сошлись на первой башне, которая под напором своих толкателей выдвинулась вперед метров на тридцать, подтверждая народную мудрость: «Не высовывайся! Иначе башку быстро отрубят!»

Пули калибра 7.62, бронебойно-зажигательные, прошли через доски толщиной пятнадцать сантиметров и с громким стуком начали клевать латников, сгрудившихся в тесном помещении башни. Ни одна стрела не смогла бы преодолеть твердую древесину, но что бронебойной пуле какая-то там доска, когда она могла спокойно пробить полуторасантиметровую сталь?

Раскаленные фосфором пули прожигали плоть латников, останавливаясь во втором-третьем ряду солдат, а те хищницы, которым не досталось вкусной человечины, успокоились в стенах башни, дымясь, скворча, пытаясь вызвать бога огня.

Некоторым это удалось, и через минуту стены башни уже пылали в нескольких местах, сливаясь в один костер, в одно бушующее пламя, охватывавшее башню снизу доверху.

С верхнего этажа начали прыгать отчаянно вопящие, охваченные огнем солдаты, чтобы тут же упасть под меткими выстрелами снайперов.

Когда первая башня уже полыхала, как факел, пришел черед двух остальных.

На них ушло минут десять, не больше.

Если бы штурмующие догадались хотя бы напитать дерево водой либо обвешать башни мокрыми шкурами, если бы стены были обиты толстым металлом, если бы скорость движения башен была сравнима со скоростью скачущей лошади… Впрочем, и в этом случае затея скорее всего бы не удалась. Забраться на стены – это полдела. А вот на них удержаться…

От пятисот человек, которые сидели в башнях и бежали под прикрытием их корпусов, в живых осталось меньше сотни. Пулеметы выкосили всех, как косой, и на поле остались лежать сотни трупов и десятки раненых бойцов.

Три башни, которые с таким трудом доставили из столицы в разобранном виде, собрав уже в лагере Властителя, горели ясным, жарким пламенем, весело потрескивая и разбрасывая горячие искры. Операция закончилась полным провалом.

В воздухе пахло горелым мясом.

* * *

– Это указ Властителя. Ты сумеешь его прочитать – вместе со знанием языка тебе вложили знание грамоты. Кстати, ты знаешь, что услуги магов стоят довольно-таки дорого? Ты уже задолжал казне кругленькую сумму! За себя и за твоих соратников!

– Это с чего я должен за соратников? – недовольно поморщился Зимин. – Они мне никто!

– Нет – кто! – усмехнулся Уонг. – Вернее, будут – кто, когда ты возьмешь крепость. Ты глава Малого Дома, они – свободные люди, твои люди. И ты за них отвечаешь. И только так. Читай!

Зимин принял свиток, развернул его, едва не отшатнулся – на месте печати висело трехмерное изображение лица Властителя, впаянное в свиток каким-то неведомым, видимо, магическим способом. Быстро пробежал глазами свиток, недоверчиво уставился на Уонга:

– А где мне его хранить? Отправлюсь воевать, а вы возьмете и кинете свиток в огонь! И дальше что?

– Ты не забывайся! – окаменел лицом вельможа. – Это у вас, у чужеземцев, властители разбрасывают слова куда ни попадя, а у нас… В общем – этот свиток прошел через канцелярию, уже занесен в книгу Указов, и… ты что, не видишь личную печать Властителя? Величайший не унизится до лжи низкорожденному, так и знай! Потому каждое сомнение в его честности будет воспринято как признак государственной измены! Понял? Я спрашиваю – понял?!

– Понял, – кивнул Зимин, подумав, что с языком нужно быть поосторожнее. Враз прищемят. Так-то, конечно, известие радостное, но… слишком много «но». Хотя и шанс. Он уже фактически поднялся с уровня раба до уровня свободного, да еще и в перспективе дворянина! Замечательно. Еще бы выпутаться потом, когда настанет час дележки оружия…

– Тебе предоставлен отдельный шатер. Твоим соратникам (подельникам! – мелькнуло у Зимина) – другой. Ты должен набрать команду тех, кто пойдет на захват. Столько, сколько нужно – из заключенных. Им обещается свобода. И награда. Потом обсудим – сколько.

– Желательно обсудить сейчас. – Зимин упрямо наклонил голову, исподлобья глядя на человечка напротив себя. – Я должен что-то им предложить.

– Хорошо, – мрачно бросил Уонг, сверкнув глазами на Зимина. – Каждый получит по пятьдесят золотых и свободу. Если будет ранен – мы вылечим его за наш счет. Покалечен – отрастим конечности или органы. Ты рассказал швеям, что им нужно делать?

– Да. Я подготовил чертежи, отдал. Шьют. Если до завтра успеют – утром можем начать тренировки. А ночью – штурм.

– Успеют! – уверенно заявил вельможа. – Или вообще никуда больше никогда не успеют!

Он помолчал, поднял взгляд на Зимина и негромко спросил:

– Насколько ты уверен в успехе? Каков процент благополучного исхода дела?

– Процентов восемьдесят, – помолчав, подумав, ответил майор. – Меч дашь?

– Боишься просто так входить в рабский загон? – понимающе кивнул Уонг и улыбнулся. – Правильно. Кстати, как прошло обучение? Голова не болит? Соображаешь?

– Болит, но соображаю, – без улыбки констатировал Зимин, сжав пальцы в кулаки. – Ты же не хочешь, чтобы нас со Слюсарем придушили в загоне? Вот и давай меч! Или доверяешь – или не доверяешь.

– Я не доверяю никому, – пожал плечами Уонг и тут же поправился: – кроме Властителя. Что касается меча – вон там видишь стойку? Бери себе какой захочешь, по руке. И кинжал. Вон там – перевязь и ножны.

– И метательные ножи.

– И метательные – вон перевязь с метательными. Замечу – если ты войдешь в шатер Властителя с оружием, а тем более возьмешься за рукоять, когда находишься в досягаемости от Величайшего, – тебя немедленно убьют. Помни это – больше напоминать не буду. Если ты настолько глуп, что не запомнишь, – значит, и медяка не стоишь. И вот еще что – оружие носят только свободные. Если ты носишь оружие – значит, можешь быть вызван на поединок. Поединки у нас – это запросто, это все равно как высморкаться. Или руку обмочить. Потому я запрещаю тебе отвечать на вызов. Если кто-то попытается это сделать, отвечай, что Властитель запретил тебе участвовать в дуэлях, и если есть желание отрубить тебе голову – пусть обращаются с прошением к Величайшему. Я посмотрю, как они на это решатся! Хо-хо-хо! А теперь отправляйся выбирать оружие и шагай за своими спутниками. Давай, давай – мне без тебя дел хватает!

Зимин подошел к стойке, внимательно осмотрел стоящее в пазах оружие. Клинки не отличались особой отделкой – ничего золотого и даже серебряного на рукоятях и эфесах не было. Не было и рисунков на клинке, которые так любят пижоны и обыватели, не понимая, что любое нарушение структуры клинка во время боя может иметь роковые последствия для его владельца. Все клинки были тусклыми, матовыми, и на них проглядывалось что-то вроде морозного узора – дамасская сталь, как ее назвали бы на Земле. Сотни прутьев, сваренных вместе, откованных до бритвенной остроты, закаленных особым образом, чтобы никогда не ломаться, чтобы всегда быть наготове и по желанию хозяина обагриться горячей человеческой кровью.

Клинки любят кровь. Они, как живые злобные вампиры, мечтают о той трепетной минуте, когда смогут ощутить сладкую влажность разрезаемой плоти. Их для того и сделали.

Плотницкому топору снится янтарный сруб, пахнущий смолой и скипидаром, кухонный нож пропитан запахами гуляша, подгоревшей капусты и пряностей, боевой же клинок не мечтает ни о чем, кроме железистого запаха крови, стонов врага и криков умирающих лошадей, которым он вспорол брюхо либо подрубил ноги.

Бесполезная сталь, которая годится только для убийства, подумал Зимин, и рука его сама собой потянулась к длинному, слегка изогнутому мечу с крестообразной рукоятью. Около метра длиной, неширокий, напоминающий казацкую саблю меч будто затрепетал, когда Зимин начал оглядывать ряды орудий убийства. И лег в его руку легко, непринужденно, как любимая женщина, прильнувшая к плечу долгожданного мужчины. Это был Он, его меч. Зимин откуда-то это знал и, так как привык подчиняться интуиции – не раздумывая, выбрал Его.

– Хороший выбор! – усмехнулся Уонг, возникший из-за плеча. – Это меч работы мастера Ванега, ему лет сто. Не самый лучший его меч, но очень хороший. Говорят – делался для великана вроде тебя. Для нас он великоват. Мы предпочитаем мечи покороче и потоньше. Да и крестовина – редкость. Наши мечи обычно не имеют таких вот крестовин. Почему ты выбрал именно его?

– Он… он… в общем – я хочу его! – не решился сказать Зимин, и Уонг понимающе улыбнулся:

– Он с тобой говорил. Он хотел, чтобы ты его взял. Это меч высшего сословия, и среди них попадаются говорящие мечи. Как этот.

– Говорящие? – скривился Зимин. – Я не верю в мистику! Обычная железка, просто по длине подходит и хорошо в руку лег, не более того!

Меч звякнул, зацепившись за стеллаж, Зимин вздрогнул – на запястье расплылось пятнышко крови. Острый клинок оставил неглубокий, но неприятный порез.

– Видишь – ты оскорбил свой меч, и он тебе отомстил! – серьезно заметил Уонг, подошел к полкам, достал глиняный кувшинчик размером с ладонь и подал Зимину. – Намажь, иначе может загноиться. Климат у нас жаркий, раны быстро портятся. Возьми мазь – не всегда сможешь обратиться к магу-лекарю, это только у Властителя под рукой всегда есть свой маг! Остальные выкручиваются как могут. Повторюсь – услуги магов довольно-таки дороги. Кинжал советую взять вон тот, с мечеломом – очень хорош в схватке. Ну а метательные ножи – ты уже видел. Все? Выбрал? Вопросы еще есть?

– Есть, – не двинулся с места Зимин. – Маги. Я упустил из виду магов. Что они умеют, кроме как лечить? Могут ли навести иллюзию? Ну, например, напустить тумана?

– Если только в сортир, – хмыкнул Уонг. – Магия – вещь хорошая, но непостоянная. Они могут сделать амулеты, которые отражают удары. Но вся проблема в том, что они отразят, к примеру, удары меча или ножа, и то определенное количество раз. А если попасть из вашего оружия… в общем, как выяснилось – от него они не спасают. Возможно, ослабляют удар, но настолько ничтожно, что это не имеет никакого значения. Но стоят эти штуки бешеные деньги! Даже для меня бешеные. Не понял? Ну и не надо. Потом поймешь. Бери оружие и вали отсюда. К вечеру представишь мне весь отряд. Пошел!

* * *

Молчаливая толпа, незнакомые, угрюмые лица. Стариков нет – сорок, пятьдесят лет на вид. На пожизненном долго не живут. Нечего небо коптить всяким там ублюдкам, которые не ценят чужую жизнь, меняя ее на грязные бумажки с изображением чужых, вражеских президентов. Да хоть бы и своих – разве стоит чья-то жизнь нарезанной бумаги?

Вообще-то это вопрос. А чем Зимин занимался всю свою осмысленную жизнь? Учился убивать и убивал. И получал за это зарплату. Так чем он отличается от угрюмого чеченца, который сейчас таращится на него, сжав пальцы в кулаки так, что руки побелели? Ненавидит, да. И правильно ненавидит. Встретились бы в «зеленке» – ушел бы только один. И Зимин знал – кто.

– Кто из вас участвовал в боевых действиях, шаг вперед! – Молчание, никто не тронулся с места. – Еще раз спрашиваю – кто из вас участвовал в боевых действиях – все равно где?! Есть возможность получить свободу!

Переглянулись, чеченец шагнул вперед, так же с ненавистью вглядываясь в «гяура»:

– Я участвовал. И что?

– Еще кто-то есть? – Зимин сделал паузу и так же громко добавил: – Те, кого я не выберу, останутся в рабском загоне и навсегда останутся рабами. Те, кто пойдет со мной, – будут участвовать в штурме тюрьмы. Часть погибнет в бою, остальные получат вольную и уйдут – куда хотят. А еще им будет выдана награда в пятьдесят золотых на каждого. Если будут выполнять все, что нужно.

– А что нужно? – уже заинтересованно спросил чеченец.

– Убивать. Резать. Душить. Все, что ты делал на Земле! – бесстрастно сказал Зимин. – Только теперь – здесь. Я собираю отряд, который сможет захватить тюрьму. Мне нужны двадцать человек – самых ловких, самых сильных, самых умелых убийц. Сегодня местные бойцы попытались взять тюрьму в лоб – все полегли. Мы должны взять ее малыми силами и выжить.

– Пятьдесят золотых по местным ценам – это много или мало? – спросил высокий мужчина лет под сорок, массивный, со сломанными ушами, видно бывший борец. (Бузовлев, – тихо пояснил Конкин, – бригадир Ореховских. Киллер.)

– Приличный дом в городе стоит тридцать-сорок золотых. Крестьянин за год работы зарабатывает пять-десять золотых, если хороший урожай. То есть крестьянину за эти деньги нужно работать десять лет, а то и больше. Это очень хорошие деньги.

– А что будет с теми, кто не захочет? – тонким, срывающимся голосом спросил худой мужичонка с липким, неприятным взглядом. – Что с нами будет? (Мухалин! – шепнул Конкин. – Мерзкая тварь, каннибал, душитель, насильник.)

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Зимин. – Может, на кол посадят, а может, свиньям скормят. Мне насрать на вас! На всех! Просто я предлагаю тем, кто умеет обращаться с оружием, пойти на штурм тюрьмы. Выживете – будете обеспечены и сможете жить так, как хотите. Не захотите идти со мной – да сдохните тут, меня не волнует.

– Я слышал, что всех вас хотели отправить на арену, чтобы дрались между собой, как гладиаторы, – с усмешкой пояснил Слюсарь. – Хотите, чтобы вам отрезали башку на потеху черножопым, – значит, оставайтесь. Не хотите – вступайте в отряд! Кто не в курсе – это Николай Зимин, майор ГРУ, специалист по террору и антитеррору, прошел десяток войн и отрезал не один десяток дурных голов. Хотите к нему под команду – добро пожаловать, отморозки! Не хотите – пошли вы все нахрен! Наберем местных, обучим прыгать с парашютом, и вперед!

– А надо будет прыгать с парашютом? – вдруг заинтересовался чеченец.

– Надо будет, – кивнул Зимин. – Притом ночью. С драконов. Есть тут те, кто хочет умереть свободным? Или жить свободным? Или все хотят подохнуть, как быки на арене? Ну?!

– А как это ты сумел выбиться в начальники? – Сквозь толпу протолкался мужчина лет тридцати пяти, губастый, краснолицый. (Убил семью фермера, – прошептал Конкин, – детей, женщин. Добивал топором. Они только что машину продали. Младенца растоптал.)

– Гляньте, железку нацепил! А почему мы должны тебе верить? Майор он, понимаешь! А я полковник! Ты кто вообще такой, а?

Клинок сам по себе, без участия разума прыгнул в руку, серебристая полоса со свистом рассекла воздух и тут же опустилась, теряя на землю крупные красные капли. Обезглавленное тело рухнуло с глухим стуком, пальцы сжались, вырывая из земли пожухлые, истоптанные травинки, несколько судорог и тихое бульканье из рассеченной трахеи. Больше ничего. Был ублюдок – и нет ублюдка.

– Еще полковники есть? Такие, как он? – холодно спросил Зимин, наклонился и вытер клинок о труп убийцы фермера, поворачивая меч вправо-влево. В памяти отложилось – если сунуть нечищеный клинок в ножны, кровь, оставшаяся на лезвии, загниет и от ножен будет исходить тяжелый, трупный запах. А кроме того, на металле образуется опасный налет трупного яда и размножившихся бактерий. Так-то для боя даже хорошо, если собираешься смертельно ранить противника, но если ты при этом сам случайно порежешься своим же клинком – результат может быть фатальным.

Чеченец, который невозмутимо стоял на месте, поднял ногу и прижал подошвой подкатившуюся к нему голову. Посмотрел вниз, ухмыльнулся:

– Чисто сработано! Хорошо! Я много голов отрезал, знаю в этом толк!

Зимин окаменел, еще секунда, и он срубил бы голову и этому негодяю. Но тот замолчал, почуял опасность, как зверь чутко чувствует, в каком месте нужно остановиться, чтобы не попасть в ловчую яму. Посерьезнел:

– Каковы гарантии?

– Мое слово, – буркнул Зимин, чувствуя, как отпускает волна гнева.

– А не боишься, что в спину ударю? Я ненавижу вас, неверных! Дай мне возможность, и я вам всем головы поотрезаю! Ты ведь воевал против нас, так?

– Да. Воевал. И много голов покатил. И по горным склонам, и по сирийской пустыне. Не все же вам развлекаться! За бороду очень удобно держать, когда глотку режешь, не правда ли?

– Правда… – снова усмехнулся чеченец, и глаза его, колючие, жесткие, вдруг потеплели. – Ты воин. Думаю, что мы с тобой сработаемся. Пусть мы даже и враги. Клянусь, что, пока мы не закончим дело, никто из нас, чеченцев, не поднимет на тебя руку.

– А потом? – не выдержал Слюсарь.

– А потом, мусорская ты рожа, каждый сам за себя.

– И не поднимет руку на членов отряда, – жестко, разделяя слова, бросил Зимин. – На всех, кто будет в отряде! Клянись!

– И на тех, кто будет в отряде, – клянусь! – кивнул чеченец. – Мое имя Муса Джабраилов. Меня все знают. Я за свои слова отвечаю!

– Это ты организовал нападение на отдел милиции, – нахмурился Слюсарь. – И ты взял заложников!

– Если бы не предательство, меня бы никогда не поймали! – скривился Джабраилов, щупая подбородок, заросший черной с проседью щетиной. – Вы, русские, подлые твари! Купили моих людей, и они меня сдали!

– Ха-ха! – хохотнул Слюсарь. – Продались твои люди, а мы подлые?! Вот это ты даешь! Да ты…

– Тихо! – прекратил пререкания Зимин. – Сколько чеченцев здесь присутствует? Тех, что разбираются в оружии, умеют прыгать с парашютом и хотят стать свободными?

– Все. Десять человек, – надменно задрав подбородок, заявил Джабраилов. – За всех десятерых отвечаю!

– Конкин, давай, подбирай остальных. Двадцать человек. Лучше бывшие десантники, спортсмены. Слюсарь, останешься с ним. Если кто-то попытается возбухать – бей наповал! Вот тебе кинжал – потом вернешь. Кстати, оружие получите чуть позже – только эти двадцать человек.

– А ты куда? – Слюсарь с опаской посмотрел на молчаливую толпу, с которой он недавно познакомился очень близко. – Подождал бы.

– А чего ждать? Я все сказал. Если кто-то хоть пальцем тронет тебя или Конкина – с него живьем спустят кожу. Вот и все.

– Только мы можем этого уже не увидеть! – тихо пробормотал Слюсарь и громко скомандовал: – Ну, чего застыли?! Джабраиловцы – строимся справа. Остальные, добровольцы – слева! А мы будем сейчас выбирать! Задохликов не надо, сразу говорю – только крепких бойцов! Отобранные отправятся к магу получать знания о боевых искусствах – бесплатно, замечу! Готовьтесь! Да не ссыте вы, не больно, мы уже сходили к магам! Живы и здоровы!

* * *

– Почему вы все время ходите голые? Что, у хозяина нет денег на одежду для рабов?

– Одежда – это для свободного. Рабы одеваются в то, что дал им Создатель.

Девушка повернулась на бок, прижалась к Зимину и начала щекотать ему сосок ухоженным пальчиком:

– А разве тебе не нравится мое тело? Почему ты хочешь, чтобы я его прикрыла?

– Нравится. Очень нравится. Но только… странно это все. А если холодно? Если дождь? Неужели у вас не бывает холодов? Ну, вот горы, там же лежит снег! И как же без штанов? Без платья?

– Ну там – да. Что хозяин даст, то и наденем. А дома нет. И зачем? Тепло ведь! Мы надеваем набедренную повязку только тогда, когда у нас «красные дни», чтобы хозяин не видел некрасивого. А так зачем?

– Ну ладно. С этим более или менее ясно. А само по себе рабство? Ты хочешь стать свободной? Неужели никогда не хотелось стать свободной? Чтобы ложиться в постель не с тем, с кем прикажет хозяин, а с тем, кого захочешь? А если хозяин вдруг решит, что ты ему не нужна, и убьет тебя? Это не волнует?

– Господин, ты смешной! – хихикнула девушка. – Хозяин не убьет меня! Он будет меня лечить, потому что я стою денег! Сейчас – больших денег, потом – денег поменьше. Но все равно – денег! Какой же глупец выбрасывает деньги на ветер? А что касается свободы… я не задумывалась над этим. Вот сейчас подумала, и мне стало страшно – куда я пойду, когда стану свободной? Что я умею, кроме того, как лучше удовлетворить мужчину? Ну, окажусь в борделе, буду ублажать купцов и солдат – так лучше? Сейчас обо мне заботятся, я вкусно ем, вкусно пью, сплю с красивыми, сильными мужчинами… вот как ты, такими! Прислуживаю хозяину. У меня прекрасное, сытое будущее! И я должна мечтать о свободе, которая принесет мне только болезни, голод и боль?

– Ты училась где-то? – Зимин сменил тему, поняв, что тут не прошибить. Она или ловко увиливает от ответа, или искренне считает, что жить под хозяином гораздо выгоднее, чем бороться за свое существование на воле. И по большому счету – так ли она не права? Хорошо жить богатому и здоровому, а если свободный беден и болен? Может, ему лучше обрести хозяина? Который будет о нем заботиться? Сложный, неоднозначный вопрос. Свободу есть не будешь…

– Да! – хихикнула девушка, которая вообще слишком много смеялась – на взгляд Зимина. И его это стало немного раздражать. Впрочем, ей лет-то всего ничего, шестнадцать, не больше – так чего не смеяться? В шестнадцать все кажется смешным, особенно здоровенный белый мужик, покрытый шрамами и не знающий очевидных истин. – Я училась в школе, как и все наши девушки! Мы должны уметь поддержать разговор, прочитать господину записку, ну и вообще – владеть хорошими манерами. А еще нас учили ублажать мужчин… – Она хихикнула, и Зимин недовольно дернул щекой. – Вот так!

Девушка сползла по животу Зимина, устроившись между ногами, и занялась тем, чему ее научили в школе.

Учили явно хорошие учителя, девица была хорошей ученицей, потому на ближайшие полчаса разговоры на посторонние темы уступили место вздохам и стонам. Уже глядя в смуглую спину скачущей на нем девушки, Зимин вдруг подумал, что все его расспросы обычно заканчиваются именно так – бурным сексом. Ощущение, что рабыня затыкает ему рот, переводя разговоры в нужное русло.

На Земле у спецслужб есть такое понятие, как медовая ловушка, когда некоему субъекту подставляют красивую девушку, с помощью которой узнают информацию, вербуют либо просто компрометируют объект. Возможно ли, что и здесь используют те же методы?

Вполне возможно. Подставить рабыню, и она вызнает все планы, все намерения опасных, непредсказуемых чужеземцев. На месте Уонга Зимин именно так бы и сделал. Хотя по большому счету зачем? Ну что он может знать, какую может представлять опасность для государства? Даже глупо…

А с другой стороны – а если он какой-то там замаскированный маг? Колдун? И мечтает о захвате власти? Как бы он тогда себя вел? Постарался бы усыпить бдительность аборигенов. Так почему не предпринять необходимые меры и не пресечь злые происки на корню?

Потом они разговаривали обо всем – рабыня, как и ожидалось, оказавшаяся в высшей степени любознательной, расспрашивала о жизни Зимина на Земле и вообще о жизни на Земле. Он, расслабленный после сексуальных процедур, отвечал бездумно, быстро, как и полагается мужчине, только что ублаженному по самое не хочу. И чем больше расспрашивала, тем больше Зимин подсознательно напрягался, выбирая выражения, обдумывая каждое слово – насколько мог это сделать.

Спецслужбы во всех мирах одинаковы, даже если вместо пистолета с глушителем носят кинжалы с отравленными клинками.

Подумалось – а если рабыня на самом деле не только и не столько обычный агент, выпытывающий у клиента информацию, может, она еще и убийца? А что – где-нибудь в волосах спрятана отравленная игла, кольнула легонько – и вот ты уже на том свете, рассказываешь Создателю, зачем поубивал полсотни людей и не стоило ли ограничиться пятью-семью негодяями!

М-да… на войне все проще. Как только приближаешься к верхушке власти, так сразу и начинаются все эти политические кружева. Интриги, тайны и тайные убийцы…

Еще через полчаса Зимин выгнал любвеобильную девицу из шатра, сославшись на то, что его орган скоро не выдержит ее напора и отвалится, а еще – что завтра тяжелый день и ему нужно выспаться. Что в общем-то было правдой – хотя и наполовину. И орган, хоть и слегка ныл, натруженный умелыми ласками, – ничуть бы не отвалился, и день хотя и тяжелый – но не настолько, как многие из тех дней, которые пережил майор Зимин, будучи на службе у государства. Просто не хотелось оставлять в шатре девицу, которая может ночью спокойно перерезать тебе глотку. Если ей прикажет хозяин, конечно.

Когда находишься в стане неприятеля, лучше всего спать одному, выставив вокруг себя сторожевые «флажки». Вот как сейчас, когда Зимин поставил у входа табуретку, водрузив на нее медный таз для умывания – каждый, кто войдет, неминуемо на него наткнется. Грохоту будет! На всю округу. Так-то сомнительная защита – захотят, все равно убьют, – но все-таки. Так спокойнее.

Ночью никто не вломился, не подкрался, не пустил в шатер ядовитую змею.

Когда продудели трубы к побудке, Зимин встал, потянулся, быстро надел на себя штаны, рубаху, нацепил железяки – как символ свободы, – убрав табурет с медным тазом, пошел наружу. Время водных процедур, однако!

Река, на берегу которой стоял лагерь Властителя, была схожа с рекой Урал либо с Окой – не очень широкая, но и не меленькая, с прозрачной теплой водой, с водорослями, колыхающимися на глубине, со стрекозами, проносящимися над спокойной водной гладью. Если не оглядываться назад и не прислушиваться к реву ездовых трицератопсов, можно было подумать, что находишься где-нибудь в Центральной России, на одном из пляжей с мягким белым песком, приятно холодящим и ласкающим ступни.

Зимин сбросил с себя одежду, предварительно оглянувшись по сторонам, это уже вошло в привычку – мгновенно оценить ситуацию. Никого опасного, на первый взгляд, не было – солдаты, раздетые догола и обнаженные по пояс, мылись, зачерпывая воду руками, кружками, шлемами. Над водой курился небольшой туман, еще не спугнутый утренним ветерком. Солнце едва-едва выглянуло из-за горизонта, окрасив его в розовые краски.

Хорошо! Сейчас бы еще искупаться! Смыть следы ночных забав, предательски видневшиеся на животе и чуть пониже…

Зимин любил плавать и плавал довольно хорошо, мог проплыть несколько километров подряд, испытывая усталость не более, чем от бега. Отлично нырял, что отметил инструктор по подготовке боевых пловцов – обучение нырянию входило в курс подготовки диверсантов-разведчиков, и Зимин блестяще прошел обучение. Ему даже предлагали перейти в разведку морской пехоты, стать инструктором, но он тогда отказался. О чем потом иногда жалел. Море, солнце, работа от восьми до пяти – что может быть лучше? Сейчас жил бы дома, с семьей, с женой и детьми. А что вышло? М-да…

Потрогав воду ногой, шагнул, погружаясь по колено, хотел броситься вперед, нырнуть, но кто-то крепко уцепил его за предплечье:

– Стой! Не вздумай!

Зимин вывернул руку из захвата, обернулся, готовый к бою, и едва удержался, чтобы не ударить. Перед ним стоял один из тех, кто делал ставки, когда Зимин и Слюсарь дрались против озверевшей толпы заключенных. Николай, с его тренированной, почти фотографической памятью, хорошо запомнил этого крепыша, ухмылявшегося во все свои белоснежные зубы и подбадривавшего нападавших громкими криками.

Его трудно было забыть – шрам, спускавшийся со лба, пересекал нос и губу вояки, придавая ему зловещий вид маньяка, только и мечтающего кого-нибудь порешить.

Впрочем, Зимин знал лучше других, что маньяк частенько совсем не выглядит маньяком, и стоит только поглядеть на бывших соседей майора, чтобы удостовериться в этой простой истине. Мухарин не был похож на маньяка, скорее – на слесаря-сантехника или тракториста. Мухарин, который писал стихи и вообще выглядел безобидным донельзя мужиком, был одним из самых отвратительных тварей на свете, безусловно заслуживающих смерти. А тот же Чикатило? Кто бы смог разглядеть в этом ничтожном ботане кровожадного гада, истязающего всех, кто попал в его обагренные по локоть руки? Маньяк – он на то и маньяк, чтобы маскироваться, чтобы стать незаметным, чтобы до того, как ему свернут башку, убить, замучить как можно больше живых существ. Ошибка природы, воплощенный хаос, бес в человеческом обличье!

Но этот тип определенно ничего не знал и знать не хотел о том, как выглядят настоящие маньяки, и о том, что частенько под ужасной внешностью убийцы таится мягкое, доброе сердце. Не был он мягкосердечным, не был добрым и нежным – обычный забияка, командир дюжины тяжелых латников императорского Гвардейского полка Амброз Сарнуа. За беспорядок в рабском загоне его лишили месячной оплаты, как командира, и когда он увидел виновника (как он считал) его проблем, Амброз не выдержал.

– Что надо? – «приветливо» спросил Зимин, уже зная, что без потасовки не обойдется. И это все очень некстати – если его ранят, придется обращаться к магу-лекарю, и неизвестно, как быстро вылечится – смотря какие будут раны. Дуэли здесь проходили довольно жестко, до первой крови не обойдешься. И если сравнивать умение сражаться на мечах, Зимин и в подметки не годился здешним завзятым рубакам – они посвятили этому искусству всю свою жизнь, сражались, убивали и едва не были убиты. Куда там с ними тягаться чужеземцу, рефлексы которого еще не вросли в неподготовленный тренировками мозг и в мышцы, заучившие совсем другие движения.

– Ублюдок, ты что, не знаешь – в воду заходить нельзя? – так же любезно сообщил дюженник. – Или у вас, бледнолицых дебилов, все такие идиоты?

– У дебилов обязательно все идиоты, – пожал плечами Зимин, отвернулся и стал плескать на себя воду, настороженно поглядывая в реку. Он уже понял, что с рекой все не так чисто, как с ее водой.

– Остришь, придурок? – нахмурился дюженник и оглянулся на собравшихся вокруг солдат. Их уже подтянулось человек тридцать, и продолжали подходить, зачуяв кровь, как акулы, собравшиеся вокруг раненого кита.

– Так. Чего надо? Подраться желаешь? – мрачно констатировал Зимин, обводя взглядом разгоряченные лица. – Драться с тобой я не могу. У меня запрет на дуэли. Запрет от Властителя. Потому иди-ка ты отсюда и не мешай умываться.

– Грязная чужеземная скотина! Надо было позволить тебе войти в реку, чтобы как следует подкормить бигланов! – прошипел дюженник, сплевывая на песок. – Пользуешься именем Властителя, чтобы ускользнуть от дуэли?! Трусливый гад! Мерзкий белый червяк! Гаденыш, недостойный прикосновения клинка! Хр-р-р… тьфу!

Здоровенный желто-зеленый плевок ударился в грудь Зимину и остался на ней торчать, прилипнув, приклеенный. Зимин никогда не умел так плеваться – для этого нужно особое умение, а еще полное отсутствие брезгливости. Катать во рту ком из соплей и слюней – это надо быть совершеннейшей обезьяной. Одно дело ради выживания жрать сырых червей и лягушек, и другое – высасывать из носоглотки куски слизи, чтобы запустить им как можно дальше. В данном случае в противника.

Зимин наклонился, взял горстью мокрый песок и под хохот солдат стер с себя мерзкую слизь. Выпрямился, стал одеваться, не сказав ни слова.

Другой плевок угодил ему в щеку, под еще более радостный хохот толпы собравшихся вокруг солдат. Пришлось оттирать его пучком травы, сорванной в воде у самого берега. Вытер, надел рубаху, подошел к ухмыляющемуся солдату. Секунд пять смотрел в лицо невозмутимому противнику и затем без замаха, коротко, сильно ударил его в переносицу, рассчитывая убить одним ударом.

Не получилось. Дюженник неожиданно мягким, умелым и точным движением отвел руку майора в сторону и нанес свой удар, рассчитывая свалить великана, пробив ему в солнечное сплетение.

Тоже не удалось. Зимин блокировал удар ладонью левой руки, взял руку соперника на болевой прием, рассчитывая сломать в локте, но… казалось бы, верный прием тоже не прошел – солдат сделал невероятное сальто, выворачиваясь из стального захвата, и приземлился на ноги позади Зимина, встав в незнакомую боевую стойку.

– Хорошо! – удовлетворенно кивнул он. – Продолжаем разговор!

И тут же взметнулся в воздух, демонстрируя чудеса растяжки и скорости движения.

Этот человек, на голову ниже Зимина, в плечах был едва не шире землянина, а по скорости мог сравниться с лучшими бойцами, которых в своей жизни видел майор Зимин. В его боевом стиле был только один недостаток, о котором знал Зимин и который мог помешать аборигену победить в этой схватке. Он был слишком самонадеян.

А еще боялся. Нет, не Зимина – он считал чужеземца жалким, неумелым существом, которое только и может, что сражаться против своих соплеменников, таких же убогих и рыхлых, как и он сам. Нет, дюженник боялся Властителя. Если он убьет чужеземца, гнев Властителя обрушится на него, на Амброза, и тогда все будет очень плохо. Ведь как думалось – быстро, без проблем, срубает белокожего придурка, мочится на него, закрепляя успех, и шагает дальше, по своим делам, восхваляемый толпой почитателей таланта бойца. Все-таки не зря Амброз был чемпионом полка по единоборствам – уже который год. Он никак не рассчитывал, что встретит в лице чужеземца достойный отпор.

Зимин встретил этот водопад ударов, ловких переворотов и финтов совершенно спокойно: ни один нормальный, профессиональный боец не будет прибегать к эдакой глупости – задирать ноги выше пояса. Все удары ногами идут не выше солнечного сплетения. Те, кто скачет, как в голливудских фильмах о карате или японско-китайских о ниндзя, ляжет в сырую землю, и в самом ближайшем будущем. Бой – это не кино, и в бою нет ничего красивого. Только эффективное, смертоносное и совсем не зрелищное.

Так и здесь – Зимин легко вписался в вихрь ударов, часть блокировав, часть приняв на могучие, тренированные мышцы, и сумел-таки пробить в солнечное сплетение противника, выключив парня так, будто нажал на кнопку выключения. Что бы кто ни думал, но если с достаточной силой, точно, умело попасть в солнечное сплетение – человек может не только потерять сознание, но и умереть. Если, конечно, у него нет специальной подготовки.

Амброза спасло то, что его брюшной пресс был от природы очень крепок и, кроме того, он не гнушался тренировками, укрепляя мышцы пресса каждый день – если было время и силы.

Жалованье дюженника вполне недурное, но если ты не дворянин и у тебя нет богатых родственников – выше дюженника ты не поднимешься, сотником, а уж тем более тысячником не станешь и на хороший дом, на торговую лавку к окончанию контракта никак не заработаешь. Для этого нужны средства побольше, чем один золотой в неделю. Так что – хочешь хорошо жить, делай то, что лучше всего оплачивается. А что умел Амброз? Драться. Разбивать головы, вышибать зубы. И он дрался – легально, на арене, за хорошее вознаграждение.

Армейское командование не было против участия солдат в подобных играх – во-первых, это поддерживает боевой дух солдат. Во-вторых, каждый, кто видит победителя, неминуемо хочет быть на него похожим.

Первая реакция, когда враг повержен, – добить. Убить или искалечить так, чтобы он уже не поднялся. Потому Зимин уже держал руку Амброза за запястье, и нога его была занесена над шеей дюженника, чтобы переломить ее резким ударом пятки. Лет пять назад Амброз был бы уже мертв. Сейчас каблук только лишь коснулся потной кожи, обозначив смертельный удар. И… все.

Зимин опоясался мечом, поискал кинжал – вспомнил, что отдал его Слюсарю. Повязал перевязь с метательными ножами, не обращая внимания на гробовое молчание толпы, наблюдавшей за его манипуляциями, пошел в лагерь, выбросив из головы этот инцидент.

Чего-то подобного он и ожидал – не так быстро, но ожидал. Никто не любит выскочек, тем более если они вдруг поднялись из самых низших слоев общества. Из презренных рабов. Мерзкие, рыхлые бледнолицые чужеземцы. Ксенофобию никто не отменял, и во многих языках Земли понятия «враг» и «чужой» обозначались одним словом. Так почему этот мир должен быть исключением?

Шатер, в который поместили швей, был похож на обычный солдатский шатер на двадцать человек, но располагались здесь сорок мастеров и мастериц, которым дали задание пошить двадцать парашютов. Они не понимали, что шьют, зачем шьют, но им довели до сведения, что если напортачат, если швы будут некрепкими, разойдутся – все мастера умрут.

Если парашютные ранцы не подойдут по заданным параметрам, те, кто их сшил, – умрут.

Если до сегодняшнего полудня они не успеют сшить то, что нужно, – умрут.

В общем, за любые прегрешения – смерть, да не просто смерть, а гадкая – на кол или еще что-нибудь столько же гадкое – как та казнь одного из чужеземцев. Благо, что фантазия мастеров заплечных дел совершенно неистощима.

Человек – существо злобное, вредное, и страдания других всегда вызывали у людей неподдельный интерес. Не его же казнят, почему бы и не посмотреть? Швеи и портные не упускали случая поглядеть на казнь тех, кого объявили государственными преступниками, но совершенно не желали участвовать в «представлении» в роли жертвы, а потому двадцать полотнищ были уже готовы, лежали на брезентовом полу ровными рядами возле предназначенных им ранцев.

– Господин! Мы сделали! – Пожилой портной с покрасневшими от усталости и снадобий глазами угодливо поклонился, и следом за ним поклонились все остальные мастеровые. Глаза у них были так же красны – принимая снадобье, не дающее спать, ты не особо заботишься о последствиях для организма. Главное – не усесться задницей на кол, а глаза отдохнут и выздоровеют. У живого. Потом.

Зимин кивнул, подошел к первому попавшемуся парашюту, пощупал, подергал ткань. Крепкий шелк. Из него можно было бы пошить дорогие платья, нательное или постельное белье. Он не хотел думать, сколько стоили для казны несколько штук шелка. Какая разница? Когда государство занимается государственными делами, цена вопроса интересует его меньше всего. Что для Империи какие-то несколько штук шелка? Натурального шелка…

Проверил швы, стропы, ремни подвесной системы, вытяжной парашют – на вид все было в порядке. Теперь – только испытать.

Зимин великолепно знал конструкцию парашюта. И не только этого парашюта – крыло. Он знал конструкции большинства парашютов, используемых на Земле, великолепно управлялся с каждым из них, помнил параметры основных, потому ему не составило большого труда составить чертеж-схему, по которой швеи и сделали то, что сделали.

Собрать парашют в ранец, используя укладочную рамку (ее тоже сваяли), было делом недолгим. Руки работали автоматически, быстро, ловко – как и всегда. Все-таки больше трехсот прыжков – тренировочных и боевых. В том числе и ночных, когда не знаешь, на что приземлишься. То ли на гладкое поле, то ли останешься висеть на ветке, проткнувшей твой многострадальный зад.

Так бывает, и гораздо чаще, чем принято об этом говорить. Как бы ни был человек обучен, как бы ни был он умел, всегда существует шанс неудачного приземления. Уж Зимин-то знал это гораздо лучше, чем кто-либо другой. Это он доставал с дерева тело Васьки Силифонтова. Сухая ветвь дошла Ваське до сердца, убив на месте.

Доставал Зимин не потому, что это был соратник, которого нельзя бросать на растерзание стервятникам. Нет. Нельзя себя демаскировать, потому, как ни торопилась группа, пришлось снять Ваську и закопать – так, чтобы никто не смог понять, что это могила орденоносного капитана, погибшего при выполнении служебного задания.

Ни холмика, ни даже креста. Дерн на место, лишнюю землю – по ветру. Был человек – и нет человека. Впрочем, Ваське на это уже наплевать. А его товарищи не могли себе позволить сорвать задание. Выдать себя – смерть для всей группы.

Но с тех пор Зимин ненавидел кедры. Ливанские кедры.

Швеи смотрели на то, что делал Зимин, вытаращив глаза, – и правда, что же это такое невиданное?! На что может пойти столько шелка? Такого дорогого, недоступного простолюдинам шелка?! Шелка, на деньги от продажи которого можно было бы безбедно жить до конца жизни семье из пяти человек!

– Готово? – раздался за плечом знакомый голос, Зимин обернулся и неспешно кивнул:

– Теперь нужно испытать. Нужен дракон. Подготовили?

Уонг посмотрел в глаза Зимину, прищурился, бесстрастно спросил:

– Веришь, что сработает?

– Верю! – почти не покривил душой Зимин. – Сработает.

– А не жалко своих, соплеменников?

– Они мне не свои. Маньяки, убийцы. Выживут – пусть. Не выживут – идут они в Преисподнюю. Лазутчиков подготовили?

– Да. А что у тебя за история с дюженником? На берегу? Почему не убил?

– Уже знаешь… не убил, да. Он, конечно, тварь, но… не маньяк-насильник. Получил свое, и хватит! Смерти не заслужил, только хорошую трепку.

– А ты знаешь, что он чемпион полка по боевым искусствам? Что подрабатывает, выступая на арене?

– А зачем мне это знать?

– Правда – зачем? – ухмыльнулся Уонг. – Просто интересно. Если смог его победить – ты очень опасный человек. Очень. Кстати, он тебя разыскивает.

– Я разве говорил, что слаб и не умею сражаться? А разыскивает – зачем? Хочет продолжить?

– Нет. Ты выиграл, и он должен тебе. Хочет расплатиться. Как? Выкуп, например. Можешь потребовать с него денег. Или меч. Или службу.

– Службу? Хм-м… интересно. А что – пусть послужит… если такой крутой парень. Ну что, куда идти, чтобы полетать? Где этот чертов дракон?

Глава 8

Семенов перевел дыхание. Перед глазами плыло, в ушах звенело. Сколько он ждал ЭТОГО! Кажется – всю свою жизнь! Наконец-то! Пусть так, пусть не по своей воле – но она теперь принадлежит ему!

Хороша, сучка! Рабыня! Ох, хороша! Жаль, что нельзя использовать по полной – вдруг откусит? С этой бешеной суки станется! Не выбивать же ей зубы? Нет, уродовать рабыню ни к чему.

Ничего, привыкнет, покорится. Все бабы так – вначале воют, плачут, а потом влюбляются в насильника. Во всех фильмах про это говорится! На эту тему сотни порнофильмов! Баба – она только и мечтает о сильном самце! О таком, как он, Семенов!

О… какая жизнь его ожидает! Сколько возможностей, сколько… баб! Хоть сейчас – иди, выбирай из камер любую и дери ее во все дырки – как эту!

Но эта слаще всего. Женщина Конкина, этого козла вонючего! Когда трахаешь Настю, представляешь, что Конкин привязан в углу и смотрит, как он, Семенов, заставляет выть эту сучку!

Да воет-то не от боли, точно. Ей нравится! Точно – нравится! Иначе и быть не может, любой бабе нравится такой, как Семенов – командир крепости! Умнейший, хитрейший, сумевший обмануть всех!

Всех, всех обманул! И еще обманет! Погодите, вы еще увидите, кто такой Семенов!

– Вставай, чего разлеглась? – Семенов толкнул ногой съежившуюся на диване Настю, перепачканную кровью и спермой. Он насиловал ее три часа – с перерывами, – оторвавшись по полной за все, что накипело. Она считала его ничтожным, убогим, она назвала его прыщавым гнилым ублюдком! И кто теперь ублюдок? Кто?!

– Следующий раз почистишься как следует… иначе слизывать заставлю! Клизму сделаешь! – Семенов ухмыльнулся. – Рассказать, как это делается? Что, в твоей деревне все такие неумехи? Конкин не научил? Я научу, сучка! Да хватит ныть – ведь довольна, настоящий мужик тебя попользовал! Встала, говорю!

Она хлопнул Настю по испачканному семенем заду, и на белой коже отпечаталась пятерня. Поморщился – синяк будет. У этой суки синяки возникают, как по волшебству. Кстати, что-то крови многовато… надо отвести ее к лекарю. Сдохнет еще… нежная слишком! Принцесса, мать ее ети!

Настя встала, прикрыла лобок и груди руками. Семенов хохотнул:

– Чего прикрылась-то, как девственница? Ты теперь не девственница во всех дырках! Ха-ха-ха… Шагай к двери, на выход! Без вещей! Ха-ха-ха… рабыням не положено вещей! Голая ходи! Как положено! Ты теперь моя рабыня, моя сучка, и я буду тебя жарить, когда захочу! Пошла!

Семенов вдруг разъярился и пнул Настю в зад. Она покачнулась и едва не упала, а по стройной ноге пробежала капелька вишневой, густой жидкости, оставляя за собой красную дорожку.

«Дуры, ну какие дуры! – подумалось Насте сквозь красный туман, застилавший ее избитую голову. – Теперь вот так, как я! Дуры!»

«Дуры», о которых она вспомнила, сидели в камерах по двое и трое, как раньше сидели осужденные на пожизненное заключение, и задыхались в смраде нечистот. Организму не прикажешь, не скажешь: «Потерпи, канализация не работает!» Он действует так, как привык. И хуже того – из-за жары, из-за непривычной местной еды многих из узниц прошиб понос, и они не вылезали с горшка, что совсем не способствовало хорошему настроению.

Когда Семенов организовал свой заговор, поддержали его семьдесят процентов охранниц. Он обещал им золотые горы – свои дома, деньги, много мужчин (в том числе и рабов). Тем, кто был не согласен, не дали ничего сделать, не дали сообщить коменданту крепости о зреющем заговоре – просто дали по башке и спрятали в камерах. Но таких было мало. Слишком мало, чтобы как-то повлиять на ситуацию.

Теперь – и те, кто активно помогал Семенову и пришельцам, и те, кто был против, – сидели по камерам, голые, несчастные, изнасилованные как минимум по десятку раз каждая. Солдаты давно уже были без женщин, а тут – огромные, белые, экзотические! Ну как можно пройти мимо и не овладеть ими хотя бы разок?! Это добыча, награда за риск! Честная добыча!

Глупые суки думали, что кто-то собирается исполнять обещания, данные Семеновым, – напрасно! Женщина – никто! Почти рабыня! Кто исполняет обещания, данные рабыне?! Это все равно как пообещать табуретке, что отпустишь ее на волю! Вещь – она вещь и есть. Чего бы человек ни обещал вещи – это не имеет никакого значения. Вещь – она на то и вещь, чтобы ей пользоваться!

– Опять? Дорогой Василий, ты бы поосторожнее пользовался рабынями. Зачем портить товар?

Маг поднялся навстречу Семенову, доброжелательно кивнул, еще раз окинул взглядом Настю, едва стоявшую на ногах, поджав губы, покачал головой:

– Однажды я уже не смогу ее спасти. Прошлый раз ты ей все порвал, а сейчас… как вижу – еще хуже. Может, лучше продашь ее? А что, я дам тебе хорошие деньги! Шестьдесят золотых! Прямо сейчас! Посмотри – она при смерти, ее лихорадит. Девка после прошлого раза еще не успела оправиться, а ты ее снова изувечил! Это неправильно.

– Лечи давай! – Семенов скривился, другим взглядом осмотрел Настю, которую шатало из стороны в сторону. – Она заслужила! Это баба начальника, того, что сбежал вместе с женой вашего властителя, гнида редкостная, как и ее мужик! Командовала здесь… тварь!

– Жена начальника? – неприятно удивился маг. – А почему ты нам это не сказал?

– Ваше-то какое дело?! – взвился Семенов, щека его задергалась, выдавая бешеное напряжение. – Я теперь здесь начальник, а значит – это моя баба! Моя рабыня! И все остальные бабы – мои рабыни! И если я дал вам ими попользоваться – это не значит, что рабыни стали вашими! Здесь вы в гостях, и не вам указывать – что мне делать, а чего не делать! Лечи и заткни пасть!

Маг замер. Никто и никогда не разговаривал с ним в таком тоне. Маги всегда были элитой мира, даже если и подчинялись сильным мира сего. Какой бы ты властью ни обладал, но лечиться придешь к магу. А если тот не захочет тебя лечить? Если изобразит лечение, а сам, наоборот, сделает хуже? Убьет тебя? И ведь не докажешь, что это сделано нарочно!

Только глупец может ссориться с магом. С лекарем, который, возможно, тебе скоро, очень скоро понадобится. И вот какой-то там невоспитанный чужеземец, наглец, грубый мужлан, предатель своего народа позволяет себе ТАКОЕ?!

Руки мага заходили сами собой, выстраивая фигуру «амос», чтобы выпустить проклятие, но лекарь остановился, не закончив пасса. Строгое распоряжение Галаза – что бы ни сотворил этот придурок, ничего не делать против него. Он слишком ценен, чтобы так быстро дать ему укорот.

По-хорошему этому идиоту Василию давно следовало гнить в виде трупа за стеной замка, как и его товарищам, которых он предал. То, что он жив, – это не благодарность за предательство, это расчет. Кто-то ведь должен обучить солдат владеть оружием? Кто-то должен показать, как работают пулеметы, автоматы, пистолеты, преподать уроки тактики с новым оружием бойцам Синуа?

Впрочем, как оказалось, дело совсем не сложное. Снять информацию о владении оружием пришельцев из мозга Василия оказалось не так уж и сложно. А затем – несколько тренировок, и вот – готовые стрелки. Ну… почти готовые. Конечно, стрелять так, как это делает тот же Василий, они не могут. Но встретить врага пулеметными очередями – запросто!

Но тут еще один момент – никто не умеет управлять автомобилем. И никто не умеет варить металл электросваркой. А Василий умеет. И пока он не закончит оборудовать бронеавтомобиль, пока не сделает то, что задумано, – пусть живет. Скоро, очень скоро все встанет на свои места! Синуа – на троне, а те, кто им помогал, – рядом.

Главу гильдии магов – под топор! Чтобы не помогал врагу! Ну а во главе гильдии кто-то должен встать, и… понятно – кто!

– Хорошо. Твое дело! – смягчился маг, увидев перед мысленным взором себя – со знаком гильдии на плече, в темной, благородной одежде, с левой стороны от трона. Маг-советник! Хорошая карьера! Можно ради нее немного потерпеть ублюдка.

– Оставь ее, я сейчас ей займусь. Может, все-таки продашь ее нам? Заложница не помешает. Если комендант еще жив, нам бы не помешало иметь рычаг воздействия на него.

– Сдох небось, – равнодушно дернул плечом Семенов. – Я влепил ему пулю прямо в спину. И этой… жене Властителя тоже влепил! (Ты точно не жилец, подумал маг, стрелять в спину женщине из рода Властителей?! В любом случае ты покойник.) А от денег я не откажусь. Сколько ты сказал? Семьдесят золотых?

– Шестьдесят, – со сдерживаемой неприязнью уточнил маг. – И это очень много за искалеченную женщину с порванным задом. Если я ее не стану лечить – рабыня умрет от лихорадки. Скорее всего яд уже пошел в ее кровь. Видишь, как ее лихорадит? Она вся горит!

– Шестьдесят так шестьдесят, – снова пожал плечами Семенов. – Но сейчас!

Маг тоже пожал плечами, вышел в соседнюю комнату, которая когда-то была кабинетом начальника смены, вернулся с тяжелым мешочком. Бросил его на стол:

– Здесь половина. Если не сумею ее спасти – задаток останется тебе. Сумею – после того, как закончим наше дело, я верну тебе оставшуюся половину.

– Э! Э! Так не пойдет! Ты меня что, надуть пытаешься?! Все давай деньги! – Семенов от возмущения стал даже заикаться. – Знаю я вас, черножопых! Так и смотрите, как бы белого обмануть! Деньги или девку назад!

– Забери! – Маг подтолкнул Настю к Семенову, и она буквально рухнула на него, потеряв сознание. – Она все равно скоро помрет. А ты не получишь тогда ничего. Забирай, забирай!

– А лечить?! Ты же должен лечить!

– Кому я должен? – Маг дернул щекой, и руки его снова забегали, будто ловя в воздухе невидимую муху. – Плати! Твоя рабыня – ты плати за лечение! Оно стоит двадцать золотых! Ты что, думал, тебе здесь все бесплатно? Мои услуги стоят денег! Я двадцать лет изучал медицину, сдавал экзамены в гильдии, а еще покупал снадобье, которое должен влить ей в глотку! Тратил деньги и силы! Так что забирай эту дохлятину и проваливай! Тебя господин Галаз искал, желает с тобой поговорить. Ну что смотришь, чужеземец? Убирай свою шлюху, пока она мне весь пол кровью и дерьмом не закапала! Все! Разговор окончен! И да, кстати, если тебя ранят – готовь еще двадцать золотых. Бесплатно лечить не буду. Если только за тебя господин Галаз не заплатит!

– Да ладно, ладно – чего ты кипятишься? – Семенов растерянно похлопал глазами, шагнул, взял со стола мешочек с золотыми. – Отдашь, когда сможешь! Забирай! Чисто из дружеских к тебе чувств!

Прапорщик вышел из комнаты, притворив за собой дверь, а маг все стоял, смотрел вслед, сжимая и разжимая кулаки. Очень, очень хотелось устроить негодяю какую-нибудь пакость! Жаль, что пока нельзя!

– Что, невтерпеж проклясть? – Голос Галаза был мягким, смотрел он пристально, с усмешкой. – Когда все закончится, я отдам его тебе. Сделаешь с ним все, что захочешь. Пусть только обучит управлять железной колесницей. С оружием он уже помог.

– А так ли нам нужна его колесница? Он говорил, что управлять этой штукой просто, а вот исправить поломки – практически невозможно. И зачем она нам?

– Неужели ты не понимаешь – зачем? – Галаз недоверчиво покачал головой. – Это чужая магия! Это то, чего боятся все! И то, что сделал один человек, всегда сможет повторить другой! Я верю в это! Ты посмотри на идиота Василия – если уж такой придурок может управляться с чужеземными механизмами, неужели мы не найдем тех, кто сможет ими управлять не хуже? Кстати, в лагере Властителя находятся заключенные, и, со слов Василия, не менее умелые, чем он сам! Нам нужно только лишь захватить лагерь! И тогда все будет замечательно. Кстати, тот же бывший командир крепости – он и поможет нам! Он гораздо более разумен, чем этот предатель! Давай-ка, вылечи девку. Ты правильно сделал, что ее выкупил. Спрячем – предложим Конкину работать на нас. Куда он денется? Его женщина в заложниках. А по имеющейся информации, он ее очень любил. Очень!

– Когда пойдем на вылазку?

– Как только закончат обшивать колесницу железом. Дольше тянуть нельзя. Подкрепления не будет, уверен. Кстати, ты не забыл про девушку? Она еще не умерла?

– Жива, – маг усмехнулся, – женщины живучи. Да и не так уж она и плоха, как я наговорил этому придурку. Избита – да. Жестоко изнасилована – да. Но вряд ли имеются серьезные повреждения внутренних органов – проникающих ранений нет. Ну… за исключением естественных отверстий! Хе-хе-хе…

Маг наклонился, с натугой поднял девушку, положил ее на стол так, что голова оказалась на столешнице, а ноги и руки свесились к полу. Девушка тяжело и прерывисто дышала, глаза ее были закрыты. Под тазом тут же стала набираться лужица крови, и маг недовольно поморщился:

– Похоже, что я погорячился. Ей довольно сильно досталось. Сейчас!

Маг выскочил в соседнюю комнату, шагая широкими, быстрыми шагами, вернулся через полминуты, держа в руке глиняный кувшинчик. Открыл его, влил в рот больной несколько капель – строго отмеренное количество, – заткнул кувшинчик и заводил руками, выписывая странные, причудливые фигуры. Затем запел или, скорее, завыл, модулируя высоту звуков и не переставая водить руками.

Через несколько секунд после того, как маг начал завывать, руки его стали светиться голубым светом, довольно-таки ярким в неосвещенной комнате. Солнце уже склонилось к закату, и тень стены, окружающей тюрьму, легла на окна кабинета начальника смены.

В воздухе запахло чем-то острым, странным, на металлических деталях стола, на ручке двери, на вешалке, пристроенной в углу, заплясали голубые шарики наподобие шаровых молний.

Галаз поморщился и на всякий случай отошел подальше. Он не любил магию и не доверял колдовству, хотя и признавал, что без нее никак не обойтись. Магия – это способ продлить свою жизнь тем, кто может себе это позволить. То есть таким, как он, Галаз. Тем, кто может заплатить.

Девушка вскрикнула, задергалась, затем обмякла. Теперь она дышала ровно, кожа ее стала розовой, кровотечение прекратилось, и на коже медленно, но верно стали исчезать кровоподтеки, царапины, следы укусов и щипков.

Прошло около двадцати минут, и о полученных повреждениях напоминала теперь лишь засохшая струйка крови на бедре да маленькая лужица, подсыхающая, густая, красная, как вишневое варенье.

– Готово! – удовлетворенно кивнул маг и устало облокотился на угол стола. – Да, на самом деле ей досталось. Маньяк какой-то! Он ей все порвал, и спереди, и сзади! Еще бы с полчаса – и конец! Ему самому надо было в тюрьме сидеть! Кстати, тебе не кажется, что надзиратели, которые охраняют преступников, со временем сами становятся преступниками? Напитываются от них злом?

– О чем ты говоришь?! – досадливо поморщился Галаз. – Отведи ее в камеру, и пусть сидит, ждет! В отдельную камеру! А то еще придушат соратницы. Да и наши придурки затрахают – спрячь ее.

– Воды нужно. Еды – она сейчас будет восстанавливать силы. А хороша девка-то, а? Хорошая рабыня!

– После того как он все ей порвал – хорошая?! Толку-то от нее!

– Я вылечил. Потому и устал. Восстановится, ничего. Девка молодая, крепкая. Но хороша, да! С удовольствием возлягу с ней, когда все закончится.

– А не великовата? – Галаз ухмыльнулся и оценивающе посмотрел на Настю, начавшую подавать признаки жизни. – Хотя… да, хороша! И экзотика! Предлагаю за нее сто золотых. Соглашайся, тебе-то обошлась в тридцать!

– Шестьдесят, – ухмыльнулся маг, – просто тридцать потом.

– Тридцать! Все равно ты ему не отдашь. Да и эти, что отдал, заберешь! Или я тебя не знаю, – широко улыбнулся Галаз Синуа, и оба мужчины радостно расхохотались.

* * *

– Хватит ныть! За что боролись, на то и напоролись, глупые суки! – Лариса Дроздова презрительно сплюнула на пол, с ненавистью глядя на «соперницу», завывающую в голос, лежа на кровати. – Кто вас просил поддерживать этих чурбанов?! Против своих! Вот и получила! Сколько получила, Анечка? Десять? Пятнадцать? Киска не болит? А попка? У-у-у-у… суки! Так вам и надо! Твари!

Анька зарыдала еще громче, и Раиса Федорова укоризненно покачала головой:

– Лар, хватит, а? И так тошно! Кто знал, что эти чурбаны такие брехливые твари? Сама знаешь – мы, бабы, готовы прислониться к тем, кто сильнее, кто поманит да пообещает. Такова наша женская доля. Не всем быть такими сильными, как ты… Лучше давай подумаем, как жить дальше!

– Как? Раздвигай ноги пошире или рачком становись – как еще-то?! А! Еще и облизывай послаще! Ты чо, Райка, дура?! Нас теперь будут использовать во все щели, каждый день, и не один раз! Хотя Аньке, может, и нравится – она любит по чужим мужикам скакать! Что, Анечка, тебе какой понравился, второй или пятнадцатый? А может, первый? Типа – первая любовь! Как вдул, достал до самого сердца, ты и задергалась, да?

– Ну хватит! – Раиса нависла над Ларисой, как линкор нависает над эсминцем. – Заткнись! Никто не думал, что так выйдет! Нам какая разница, с кем до́говор подписывать?! Откуда знали, что они все такие, эти чурбаны! Я вот что предлагаю – как придут к нам… любовнички, притвориться, что уже в отключке, а потом взять и вышибить им мозги!

Раиса махнула в воздухе кулаком так, что воздух загудел, и Лариса присмирела:

– Эй, эй – так бы ты чурбанов била, когда они по Конкину стрелять начали! А ты что? Стояла и смотрела? Ну да, да – кто ж знал! Идиотки…

– Они меня тогда вы-ы-ылечили… – простонала Анька и потерла живот. – У меня болит живот! У меня, наверное, детей теперь не будет после них!

– Наоборот – молись, чтоб не залетела, дура! – скривилась Лариса. – И чтоб болезнь какую-нибудь не подцепить! Кто знает, какие у них тут болезни?! Сгнием, как прокаженные! Или как сифилитички! Детей у нее не будет! Не о том думаешь! Ты рабыня, слышала?! Думаешь, почему голая лежишь? Обычай у них такой – все рабыни ходят только голые! Мол, одежда – это для свободных! А рабыня – это товар, и товар надо показывать, хвалиться! А еще – очень удобно, быстренько поставил тебя к стенке, да и вдул по самое не хочу! И одежда не мешает! Гостям предложил, соседу, другу! Чуешь, чем пахнет?!

– Чую, – недовольно фыркнула Раиса, – из параши несет так, что дышать нечем. Так что скажешь-то? Насчет восстания?

– Восстание… – тоже фыркнула Лариса, – с кем восставать? С этой пришмандовкой?! – Она кивнула на рыдающую Аньку. – Ну вот сумели мы прибить одного-двух чурбанов, а дальше что? Дальше? Вышли в коридор! А там их пятьсот! Пятьсот, понимаешь?! Или больше… Перебьют нас, как глухарей на току!

– Лар, я лучше сдохну, – мрачно заявила Раиса, потирая отвисшую большую грудь. – Но подставлять свой зад… На старости лет заделаться шлюхой для чурбанов – это не по мне. Ты как хочешь, а я придушу гада, и будь что будет! В конце концов, мы же русские бабы, что, с какими-то недомерками не сладим?! У них и большого-то – только хрены! Да и то до наших мужиков не дотягивают!

– Еще как дотягивают, – скривилась Лариска и осторожно коснулась низа живота, – твари мерзкие! Болит все! Ладно, я тоже согласна. Помирать – так с музыкой! Эй, пришмандовка, ты с нами? Или тебе больше нравится рачком, да чтобы мужиков побольше?

– Я не смогу! Не смогу! Я не умею! Я боюсь! – захныкала Анька, и Лариса пренебрежительно усмехнулась:

– Другого не ожидала. В общем – мочим тех, кто придет, берем оружие, захватываем другие камеры, освобождаем девчонок. Потом ловим по одному чурбанов, валим и засовываем их члены им в рот! Отрезанные!

– Хорошая программа! – кивнула Раиса и слегка улыбнулась. – В самом деле, Лар, ты вспомни – наши Брестскую крепость держали, Ленинград не сдали, а тут… недомерки какие-то! Мы же боевые бабы! Мы им покажем кузькину мать!

– В общем – ждем, когда придут. Не спешим, ждем момента. По сколько они обычно приходят, помнишь?

– Трое-четверо. Здесь же тесно.

– Если больше – отменяем. Не сладим. Они хоть и коротышки, но все-таки мужики, не забывай!

«Гости» пришли вечером, когда на улице стало смеркаться. Загромыхали засовы, радостные, возбужденные солдаты вошли в камеру, и один из них нес в руке масляный фонарь, резко пахнущий сладковатой копотью и чем-то пряным, будто в масло специально добавляли ароматическое вещество.

Их было пятеро – здоровые, молодые мужчины, стосковавшиеся по женскому телу. Обычные солдаты – не хуже и не лучше других. Отстояли на посту, честно послужили и были награждены «билетом» на поход в «публичный дом», где их ждут вкусные, сочные белокожие шлюхи!

Хорошая еда – и вовремя, немного вина, необременительная служба и пара сладких шлюх – что еще нужно солдату для счастья? О таком можно только мечтать, когда стоишь в чистом поле, держа в руке тяжелое копье, и ждешь, когда на тебя накатится первый ряд тяжелых, закованных в броню всадников.

Редкий латник выйдет из битвы, не получив ни одной раны. Век латника недолог, потому контракты обычно составляют максимум на три года.

Но тут есть и свои плюсы в службе пехотинца – всадники не грабят города. Попробуй-ка, погарцуй по улицам города на боевом коне! Быстро получишь стрелу в глаз! Всадники – это оружие для уничтожения пехоты, не более того. Чтобы рассеять тех, кто на самом деле захватывает города.

Чтобы захватить город, нужны латники – легкие ли, тяжелые, но латники, пехотинцы, «мясо» армии, ее костяк. И когда выжившие пехотинцы врываются в город – вот тут уже держись, жители, прячьте своих жен и дочерей, закапывайте сокровища! Только все равно это бесполезно – найдем, отнимем, трахнем!

А тут – раздолье! Покорные белокожие великанши, так отличающиеся от местных – смуглых, потрепанных жизнью «красоток».

Как эти белокожие стонут! Как плачут, прогибаясь под толчками впившихся в них солдат! Это вам не бесчувственные шлюхи, пахнущие селедкой и вином, это домашние бабы, сладкие, чистые… пока чистые. И тот, кто успеет насладиться ими сейчас – не затасканными, не изувеченными грубым обращением клиентов, – будет вспоминать об этом событии всю свою жизнь!

Первый шагнул к Аньке, отвернувшейся к стене и сжавшейся в клубочек. Ее белая, упругая задница, которая торчала в проходе между кроватями, так и напрашивалась на грех. Сунув автомат, меч, кинжал и шлем парню, шедшему последним, первый на ходу отстегнул гульфик, достал возбужденный член и, грубо схватив взвизгнувшую Аньку за бедра, с рычанием погрузил в нее до самого основания.

Второй проделал ту же самую операцию, разоружившись на руки позади идущим и придав Ларисе нужное положение, пристроился сзади, не обращая внимания на вырвавшийся стон, на ненавидящий взгляд, на то, что происходит с ним рядом. Он весь погрузился в процесс, наслаждаясь горячей плотью, пахнущей сексом и страхом.

Хорошо! Сладко! Это ли не жизнь!

Раисой занялись сразу двое. Огромную, возвышающуюся над аборигенами женщину нагнули, один встал сзади, другой спереди, и начали насиловать ее синхронно, переговариваясь, хохоча и отпуская шутки.

Пятому, нагруженному по самую шею, оставалось лишь ждать своей очереди, жадно вглядываясь в человеческий муравейник, в который вдруг превратилась маленькая, похожая на пенал камера.

Подумав, автоматы он составил в угол, туда же отправил мечи, кинжалы – в том числе и свои, а потом, не выдержав, спустил штаны и начал удовлетворяться сам, не в силах сдержать подкатывающую к паху похоть. Веселье было в полном разгаре!

Когда истошно, страшно закричал один из бойцов, вначале никто не понял – почему он так вопит. Испытал такой оргазм, что не смог сдержать чувств? Но когда Раиса выпрямилась и выплюнула изо рта окровавленный кусок мяса прямо в лицо солдату, насиловавшему ее сзади, тот застыл, вытаращив глаза, не в силах поверить происшедшему. И эта заминка стоила ему жизни.

Раиса бросилась вперед, как атакующий слон, а весила она около ста килограммов при росте сто восемьдесят пять сантиметров. И не все из этого веса было жиром.

Страшен человек, которому нечего терять. И еще страшнее женщина, впавшая в боевое безумие, когда она не чувствует боли, не ощущает ударов и одержима лишь одной мыслью – убить насильника, убить того, кто покусился на ее честь!

Раиса сломала шею противника, как тростинку, схватив его за глотку могучими ручищами.

К чести солдата, в последний момент он все-таки успел выйти из ступора и нанес мощный встречный удар налетевшей фурии… чтобы тот увяз в огромной левой груди, как в тесте, и которого Раиса совершенно не ощутила.

Лариса, когда завопил солдат с откушенным членом, тут же обернулась к насильнику, закатившему глаза в пароксизме страсти во время оргазма, и с силой вонзила ему в глаз два тонких девичьих пальца, сработавших не хуже ножа или вилки. Глаз лопнул, выбросив брызги липкой прозрачной жидкости, окрашенной красным, и эрекция насильника тут же пропала, чтобы больше уже не вернуться никогда. До самой смерти. Скорой смерти.

Тот, кто стоял со спущенными штанами и мастурбировал, ожидая своей очереди на секс, прыгнул к оружию, составленному в углу, но, запутавшись в штанинах, рухнул, завывая от ужаса, протягивая руки к спасительным мечам и кинжалам. Раиса пробежала по нему, наступив по дороге на шею и едва ее не сломав.

Схватить автомат, передернуть затвор – дело секунды. Предохранитель вниз, до упора – не зря конструктор это предусмотрел! Если бы не такое положение предохранителя, в запале каждый солдат тут же бы выпустил весь рожок одним нажатием на спуск, а так…

Бах! Бах! Бах!

Три выстрела слились в один, и три чужеземца прекратили завывать и стонать.

Бах!

Тот, что спрыгнул с Аньки, повалился на нее, забрызгав кровать и девушку мозгами и кровью.

Раиса хорошо стреляла, да и трудно промахнуться в такой тесноте. Просто направь ствол в сторону противника и нажимай спуск столько раз, сколько надо, – пока не закончатся патроны. А их еще два магазина! На каждом автомате!

– Девки, хватайте автоматы! – прохрипела Раиса окровавленным ртом, сплевывая красную слюну. – Быстрее! Да быстрее, дуры, сейчас прибегут ведь!

Дверь и правда распахнулась, заглянул чужеземец, наставив ствол «калашникова», но тут же отлетел назад, сбитый короткой очередью.

– Тише ты, блин! Чуть ухо не снесла! – выматерилась Раиса, оглянувшись на всклокоченную, залитую кровью Ларису. – Анька, эй, подъем!

– Готова она! Покойница! – мрачно констатировала Лариса. – Он успел стрельнуть. Берем по два автомата и пошли!

– Пошли…

Они осторожно выглянули в коридор и тут же спрятались назад – несколько пуль высекли искры из стены прямо на уровне головы. Раиса плюхнулась на пол, выматерившись, как три грузчика, вместе взятые, громко подышала, собираясь с силами, и, выглянув из-за угла, с пола пустила длинную очередь, целясь так, чтобы очередь пошла наискосок, слева направо и вверх – как обычно задирает ствол «калашникова». В коридоре послышался стук упавшего тела, кто-то протяжно простонал, и Раиса махнула рукой:

– Пошли! Ну!

Девушки выбрались из камеры и пошли вдоль коридора, туда, где виднелись две «куклы», одна из которых судорожно дергала ногами, пытаясь удержать уходившую жизнь.

– Хороший выстрел! – кивнула Лариса и вдруг наклонилась, резко ударила окованным сталью прикладом старого «калашникова» прямо в лицо умирающего: – У-у-у… сука! Это он меня первый раз насиловал! Тварь!

Она выстрелила в пах мертвецу и несколько раз ожесточенно ударила дергающийся труп прикладом в грудь:

– Растоптала бы гада!

– Лучше барахло с него сними. Так и будем голыми бегать?! Сука, как в бане, ага… тазиков не хватает. И веников.

Лариса хрипло, несколько истерично хохотнула, стала сдергивать с теплого мертвеца окровавленную одежду. Она была коротка, но по ширине – в самый раз. Чужаки были людьми крепкими, плечистыми.

На счастье бунтовщиц, желающих в этот час добраться до их тел было всего семеро, если бы оказалось больше – результат восстания мог оказаться совсем иным. Но ведь когда-то должно было повезти? Впрочем, везение довольно-таки относительное, если вспомнить, что в тюрьме оставалось еще несколько сотен чужаков.

– Хватайте стволы, девки! – заревела Раиса, бегом отправляясь к дверям, перекрывающим выход на чердак и на нижние этажи. – Держим оборону!

Истерзанные, избитые, в синяках и царапинах женщины расходились в стороны, взяв оружие убитых и горя пламенем мести. Если бы сейчас им попался живой насильник – судьба его была бы незавидна. Разъяренная женщина не имеет жалости и очень изобретательна в своей мести. Смерть насильников была бы трудной и очень прихотливой.

Еще полчаса прошло в ожидании – когда же на этаж начнут ломиться вооруженные чужеземцы, желая покарать отступниц за гнусный бунт. Но на счастье бунтовщиц, выстрелы не были слышны в административном корпусе, в котором, собственно, и разместились все пришельцы. Толстые стены, которые могли выдержать и попадание бетонобойного оружия, задушили звуки перестрелки, тем более что под административным корпусом работал дизель-генератор, маскирующий любые звуки и не позволивший нынешним хозяевам крепости заподозрить что-то неладное. У женщин, поднявших восстание, появился шанс. Шанс – на что? Они и сами не знали. Шанс – подороже продать свою жизнь, не более того.

После недолгих раздумий Раиса и Лариса приняли единственно верное решение – устроить при входе ловушку для новых любителей «клубнички». Возле входа была сооружена баррикада, состоящая из стола дежурного и шкафа, имевшая целью скорее не прикрыть от пуль, а замаскировать сидящих в засаде охотниц.

Через два часа у бунтовщиц оказалось еще шесть автоматов, но и захватчики были уже в курсе того, что произошло в блоке Б. Поднятые по тревоге, к зданию стягивались десятки бойцов.

* * *

– Рая, что дальше? – Лариса откинула голову на стену, у которой сидела, закрыла глаза. – Есть какой-нибудь план? Как мы отсюда выберемся?

Раиса долго молчала. Минуты три, не меньше. Потом тихо бросила:

– А ты как думаешь?

– Никак… – так же бесстрастно, опустошенно ответила Лариса, сразу, без паузы.

– Ну а чего тогда спрашиваешь? Об одном жалею – Ваську своего больше не увижу. И Машку. Петро без меня совсем расслабится, забухает. Что с ними будет? Ох, беда, беда…

– Рай, не надо про детей, а? И так тошно! – Голос Ларисы дрогнул, сорвался, и она тихо заплакала, шмыгая носом. Потом высморкалась и похлопала по прикладу автомата. – Сколько смогу, столько с собой и заберу! Твари! Как думаешь, будут нас штурмовать?

– Думаю – нет, – пожала плечами Раиса, вздохнула. – Я бы на их месте просто заперла двери, дождалась, когда мы сдохнем. Зачем подставлять своих солдат? Кончится вода – тут нам и конец.

– Кстати, ты видела, кого достали из двадцатой камеры? – переменила тему Лариса. – Ты ее видела?

– Ну – видела, и что?

– Что-что… сука! Это Настька! Конкина подстилка! Начальница, мать ее!

– А чего она сука-то? – Раиса поджала губы, недобро посмотрела на Ларису. – То, что с Конкиным спелась? Вперед тебя, да? Хе-хе… Ларка, ну ты дура, на самом деле! Ну чего сейчас делить? Чего старые обиды вспоминать?! Опять же – говорят, любовь у них, а не просто так. Так что заткнись ты, а? Настька – баба умная, хоть и молодая. Кстати, никогда не выпячивалась, мол, начальница, а вы все говно! Она вся в крови была, ей тоже досталось. Потощала – не узнать! Так что давай-ка ты охолонись!

– Давай-давай… давала уже! – ожесточенно клацнув прикладом по полу, Лариса встала, опершись на ствол «калашникова». – Хватит всем давать! В тридцать лет шлюхой заделалась! Вот ведь за что?! Солдат обслуживать! Мать-перемать! Да мне похрену на Настьку, я жить не хочу! Это сон! Это кошмар! А-а-а! Я щас вопить буду!

Голос Ларисы то повышался, то понижался до шепота, и Раиса поняла – истерика. В таком состоянии или убивать, или застрелиться. И то и другое – хреново. Убивать, кроме соратниц, некого, а застрелиться – людей и так мало, кто воевать будет?

– Во что, подруга, хватит орать! – рявкнула Раиса, и Лариса, от неожиданности икнув, замерла на месте. – Пойдем, поговорим с Настей. Где она? В двадцатой? Айда покалякаем, мож, чего дельного сообразит. Баба она продуманная, да и знает по командованию больше нас. Наверное, знает!

Раиса ухватила своей ручищей Ларису, пытавшуюся справиться с накатывавшим отчаянием, прижала к себе ее голову, погрузив в необъятные недра между мягких грудей, и прогудела, поглаживая голову девушки, как будто ласкала нервную собачонку:

– Ну, чего ты? Мы живы, насильников поубивали, у нас автоматы, а взять приступом нас очень трудно, хрен возьмут! Пока живы – есть надежда! Ну, поплачь, поплачь… легче будет. Все равно не сдадимся! Помнишь кино «А зори здесь тихие»? Как там девчонки фашистов били! Всех постреляли и не сдались! А мы что, хуже?! Всех козлов этих положим! И выживем! Вода пока есть – хреновая, только пропоноситься, но есть же! Плачь, плачь… легче будет…

Они постояли еще минут пять – Лариса рыдала, захлебываясь слезами, а потом успокоилась, и две боевые подруги побрели в конец коридора, к двери с напыленным на ней номером 20. Лариса волочила автомат, держа его за ремень, и «калашников» оставлял в пыли, состоявшей из отбитой пулями штукатурки, извилистую полоску, такую же извилистую, как вся их кривая жизнь. Потом извечная женская тяга к аккуратности взяла верх, и Лариса повесила автомат на плечо – как учили. Как положено по уставу караульной службы.

Настя лежала на нижней кровати, укрытая тонким тюремным одеялом. Когда Раиса и Лариса вошли в камеру, загремев дверью, она вскочила, держа в руках меч, и оскалилась, как волчица, готовая умереть или убить.

– Тихо, тихо, подруга! – Раиса укоризненно помотала головой. – Чего ты? Кроме нас, тут никого нет, а мы тебе не враги. Я с тобой посоветоваться хотела. Ты девка умная, опять же с Конкиным рулила, с кем еще советоваться? Да опусти ты железку, етить твою мать-то! Хотели бы тебя убить – давно бы грохнули, и разговаривать бы никто не стал!

– О чем мне с вами разговаривать, предательницы? – Настя скривилась, но меч опустила. Правда, из рук его не выпустила. Она подобрала его тогда, когда грохнули четверых любовничков, попавших в ловушку, и не собиралась никому отдавать. Если что, то можно и шею себе перерезать. И лучше так, чем терпеть этого прыщавого козла Семенова!

– Да ладно тебе! – махнула рукой Лариса, усаживаясь на кровать напротив Насти. – Погорячились, да! Глупостей наделали! Райка – так воще ни при чем! Она дрыхла, когда бунт начался, сменилась с поста. Ей вообще по башке дали! И всем нам досталось! По каждой десятка два ублюдков прошлись, чуть матку не вывернули, суки!

Лариса побледнела, скрипнула зубами. Помолчала, продолжила:

– В общем, решили мы с тобой посоветоваться – как жить дальше! – Покосилась на Раису, но та ничуть не показала, что вообще-то инициатором разговора была она. – Мы заперлись, но еды у нас нет, воды тоже малехо. Так что – хрен его знает, что делать. Подыхать вроде не хочется. Так что ты думаешь, какие мысли есть? У меня лично – кроме как отстрелить побольше чурбанских хренов, мысля не идет. У Райки тоже.

– За себя толкуй! – всколыхнулась Раиса и грузно уселась рядом на постель. – Я так думаю, что нам нужно сидеть здесь как можно дольше! И не высовываться!

– Где сидеть? – Лариса недоуменно посмотрела на кровать. – В Настькиной камере, что ли?

– Дура! – фыркнула Раиса. – В нашем блоке сидеть! Может, что-то тогда и изменится! Штурмовать они нас не смогут – двери стальные, запираются на засовы. Решетки толстые – хрен их вышибешь! И «КамАЗом» не вывернешь! Наверное. Старая работа. Только вот долго ли просидим? Кончится вода – а дальше что? Насть, ну хватит дуться. Тут бы выжить, не до бабских истерик. Ну, как думаешь, что делать-то?

Настя потерла правую щеку ладонью, задумчиво поскребла корочку крови, запекшуюся на бедре, обломанным ногтем, под которым виднелись остатки чьей-то кожи (досталось Семенову!). Помолчала. Искоса взглянула на Раису:

– Да что я могу сказать? Взять они нас тут не смогут, точно. Даже стекла и те – бронированные. Воды немного есть. Жратва? Да черт с ней, со жратвой! Я читала – человек без еды может прожить два месяца. Так что… я бы вот что предложила – когда начнется штурм крепости, забраться на крышу и попробовать расстрелять пулеметчиков. По крайней мере, их отвлечь.

– Ты думаешь, штурм будет? – жадно переспросила Лариса, глянув на Раю. – И когда?

– Да я откуда знаю – когда? – Настя пожала плечами и снова задумалась. – Скорее всего скоро. Слышали, кого они хотели убить? Это жена местного императора, или как они говорят – властителя! Значит, им всем кранты. И опять же – Дмитрий… Конкин жив! А он так просто это все не оставит! Скоро, скоро будет штурм! Это точно!

– А дальше? – мрачно кивнула Раиса. – Дальше-то что будет? Ну вот – начали они штурмовать, мы постреляли по пулеметам, захватили они тюрьму – те, что от Властителя, ну и? С нами-то что будет?

– Да что будет? Мы же им помогли! – Настя постаралась придать голосу убедительности. – В благодарность они нам помогут! Ну а если не захотят помогать, то…

– То? – вклинилась Лариса. – Будут трахать нас, как шлюх? Это же чурбаны! Ты же знаешь, что с нами было!

– Наши не лучше, если что… – Настя покачала головой и невольно передернулась. – Я бы эту тварь, этого Семенова… я бы его на части разорвала! Я бы его на кол посадила! Я бы… тварь, тварь, тварь!

Настя задохнулась, лицо ее посерело, глаза закрылись. Помолчав, добавила:

– Мы знаем арсенал лучше чужаков. Пробьемся к арсеналу, захватим оружие, и тогда пусть попробуют с нами не считаться! Десяток автоматов – это не хухры-мухры, и терять нам нечего!

– Кроме жизни, – усмехнулась Лариса. – Ты думаешь, все девки пойдут на верную смерть? Не удивлюсь, что кое-кто был рад подставить задницу. Одна только Агапова чего стоит, уродина косоглазая… ей небось в кайф толпу мужичков-то!

– Да ну тебя, Лар, завязывай! – Раиса поморщилась. – Ну что у тебя все грязь какая-то на уме! Никак ты не можешь спокойно жить! Все бабы мечтают о семье, о счастье, о мужике, который будет их на руках носить! Неужели, думаешь, мечтали быть шлюхами?!

– А тебя мужик не подымет, – задумчиво брякнула Лариса, оценивающе осмотрев Раису. – Если только вдвоем. А чего – прикинь, гарем из мужиков! И все носят тебя на руках!

– Тьфу, дура! – хихикнула Раиса и хлопнула соратницу ладонью по плечу, отчего та едва не свалилась с кровати. Обе захихикали, улыбнулась и Настя. Ей-ей, печалиться пока рано. Успеют еще напечалиться…

* * *

– Выбить оттуда трудно. – Семенов с сомнением посмотрел на здание, узкие окна которого неодобрительно наблюдали за собравшимися во дворе бойцами. – У нас нет взрывчатки. Нет гранатометов. А из пулеметов их не взять. Стены крепкие! Только не пойму – зачем их выбивать? Запрем, и пусть сидят, пока не запросятся на волю! Вон, видите – засовы? И замки там мощные! Запрем – ни одна сука не выйдет!

Галаз мрачно посмотрел на выкрашенное белой краской здание, медленно кивнул головой:

– Да, ты прав. Потом ими займемся. Запри двери, чтобы не вылезли, и… отдыхай. Завтра утром пойдем освобождать страну. Ты проверил, все готово? Твоя телега?

– Обшили металлом – ни одна стрела не возьмет! И копья не пробьют! Конец вашему властителю!

– Это не наш Властитель… – сморщил нос Галаз и улыбнулся. – И уже ни чей! Завтра ты станешь самым богатым в стране! У тебя будут сотни рабынь, груды золота, драгоценных камней! Ты правильно сделал, что поставил на нас, Семенов! Ты умный человек!

– А то ж! – осклабился прапорщик, и прыщи на его щеках отодвинулись к ушам. – А они меня дураком считали! Ходу не давали! И это, вот что – я Конкина хочу!

– Конкина? – деланно удивился Галаз. – Ты же вроде женщин любишь? Теперь тебя на мужчин потянуло?

– Тьфу! Чего несешь-то?! – слегка обиделся Семенов. – Я хочу его убить! Сам! Посадить на кол и смотреть, как он дергается! А потом привести сюда его шлюху, поставить к этому столбу и трахнуть ее, пока он живой и видит! Хе-хе-хе… отлично придумал, да?

– Отлично, – не дрогнул ни одним мускулом на лице Галаз и тут же подумал: «Безумная тварь. Ты будешь очень, очень разочарован! Интересно, какую казнь тебе придумает Магроз? Маги – они такие затейники, когда дело касается казней!»

– Завтра, все завтра! – тихо бросил Галаз и зычно скомандовал: – Все отдыхать, спать! На рассвете выступаем! Проверить оружие, быть готовым к битве! Разойтись!

– Я вам всем покажу, твари! – Семенов, бормоча под нос туманные угрозы, пошел к двери блока. Галаз проводил его взглядом. Повернулся и пошел в административный корпус. Его тошнило от одного вида этого прыщавого типа. Хорошо, что скоро его не будет. Убить такого негодяя – все равно как очистить от дерьма подошву ботинка.

* * *

– А если опять? Ну… не раскроется? Как у Руслана?

– Значит – сдохнешь. Еще вопросы?

– Как я узнаю, когда нужно прыгать?

– Наездник толкнет. Ты валишься с дракона и летишь вниз, стараясь приземлиться на сторожевую вышку. И режешь всех, кого увидишь. Все просто!

– Все просто. – Чеченец усмехнулся в густую, черную с проседью бороду. – У вас, неверных, все просто! А ты где будешь, когда мы будем лететь в пасть тигру?

– Где надо, там и буду. С какой целью спрашиваешь? – Зимин тяжело, пристально посмотрел в глаза чеченцу, и тот отвел взгляд:

– Просто хотел знать, что делать дальше.

– Я же сказал, первая цель – пулеметы. Захватываете пулеметы, автоматы, уничтожаете всех, кого увидите. Пробивайтесь к арсеналу. Главное – пулеметы. Кто держит пулеметы на стене, тот контролирует весь периметр. Все, отдыхайте. Вылет через два часа. Еще есть вопросы? Тогда – марш!

Чеченец молча поднялся, не глядя по сторонам, вышел из шатра, и в нем остались Зимин, Конкин и Слюсарь. Они прислушались к удаляющимся шагам, потом Слюсарь подошел к двери, выглянул – кроме часового, скучающего на посту возле шатра, – никого.

На том, чтобы здесь появился часовой, настоял Уонг. Слишком важна операция, и прогадить ее нельзя. Вдруг кто-то подслушает и донесет бунтовщикам?

– Ты ему веришь? – Конкин смотрел в столешницу, затем поднял взгляд на Зимина и пристально вгляделся, будто хотел заглянуть в душу.

– Конечно, нет! – безмятежно ответил Зимин и, заложив руки за голову, откинулся в кресле. – При первой же возможности воткнут нож в спину. Но это ничего не значит. Мы не будем десантироваться вместе с ними.

– Как не будем? То есть? – Конкин удивленно поднял брови. – Ты их одних отправишь за периметр? С ума сошел?

– Да ничего не сошел, – усмехнулся Зимин, и глаза его стали холодными, как сталь. – Мы будем штурмовать стену с земли. Ты сейчас нарисуешь, как она выглядит наверху, куда забрасывать кошки, где возможны мертвые зоны и все такое прочее. И мы разработаем план штурма. «Десантники» – отвлекающий маневр. Их заметят, будут стрелять, пулеметы переведут прицел на небо и во двор. А мы тем временем заберемся по стене, захватим пулеметные точки, ну и будем валить всех, кого увидим.

– На верную смерть послал! – Слюсарь покачал головой. – Ты страшный человек, Коля… Впрочем, мне плевать на этих отморозков. Главное, если когда-нибудь наступит такой момент… ты уж мне скажи, когда пошлешь умирать, ладно?

– Не обещаю, – сухо бросил Зимин. – Так что там насчет мертвых зон, Дмитрий?

– Нет никаких мертвых зон, – так же сухо пояснил Конкин. – Простреливается все пространство вокруг вышки. На то она и сторожевая вышка, чтобы не было мертвых зон! Что касается того, где цеплять кошки, – да везде. На внутренней стороне стены проволока, которая когда-то была под напряжением. Достаточно зацепить за нее, и все. Вот только как добросить… высоту-то видел?

– Это как раз не проблема. У них есть баллисты. Или как бы это проще сказать… стрелометы такие. Вместо наконечника – кошка с привязанным к ней линем. Перебросили, и поднимайся. Весь вопрос в том, как быстро подняться, пока не засекли. Надеюсь, они будут сильно увлечены расправой с десантом, и мы успеем подняться. Кстати, ты не полезешь на стену вместе с нами, пока я не дам тебе команду.

– Как это? – неприятно удивился Конкин. – Там моя женщина! Я с тобой! Пусть Слюсарь остается, он тюфяк, штаны-то без одышки не наденет, обделается. А я еще в силе, поднимусь!

– Да пошел ты… придурок! – Слюсарь хотел сплюнуть, но не решился (ковры!). – Когда все закончится, мы с тобой спарринг устроим. Я тебе покажу, кто из нас обздышливый! Хрен ли ты рассуждаешь? Тебе командир сказал: «прыгать», значит, спрашивай, на какую высоту! Анархисты, мать вашу! Одно слово – цирики! Распустились, службы не знаете!

– Знаешь что, ментяра… – Конкин приподнялся с места, но Зимин припечатал его взглядом:

– Сидеть! Кто лучше стреляет? Ты, Слюсарь, или ты, Конкин? Из автомата давно стрелял, Виталий?

– Давно, – кивнул Слюсарь. – Но между прочим, навыков не утерял. Я на соревнованиях призовые места занимал! Из пистолета, автомата и снайперки! Так что… пусть заткнет пасть! И кстати – по канату забирался, как обезьяна! Потому, Конкин, заткни пасть!

– Прекратите, оба! – Зимин окинул взглядом соратников и вздохнул. – Пора забыть старые обиды. Мы сейчас не заключенные и надзиратели! Мы русские люди, земляне! Будете собачиться, я первый вам морду набью! Ясно?!

– То-то ты землян послал на верную смерть, – усмехнулся Слюсарь. – Ладно, ладно, не гляди, как на врага народа! Я все понимаю!

– Это военная операция. Иногда приходится жертвовать частью личного состава, чтобы добиться цели. И хватит об этом! Ладно. Считаете, что справитесь, – значит, так тому и быть. Слюсарь остается внизу – на время, – и как только пулеметы с нашей стороны начнут бить по нам – валишь пулеметчика. Если попадешь, конечно.

– Эх, мне бы эсвэдэшку! – мечтательно протянул Слюсарь. – Я бы этих тварей перещелкал, как мышеловка мышей!

– Если бы да кабы… получай автомат, пересчитай патроны, чтобы знал, сколько осталось. Стреляешь только одиночными. Ну а мы будем работать ножами и кинжалами. И мечами. Оружие – вот там, в углу. Берите. И отдыхать. Сегодня ночью спать не придется.

– Может, и придется, – серьезно сказал Слюсарь и вздохнул, – вечным сном.

* * *

– Ты тоскуешь по дому? – Лариса легла на бок, потом перевернулась на спину и стала смотреть в звездное небо.

– А ты как думаешь? – Настя тоже легла на спину, накрыв рукой автомат. – Глаза закрою… дом, дети… муж.

– Муж? И по мужу тоскуешь? Ты же с Конкиным…

– С Конкиным, с Конкиным… отстань! – вспыхнула Настя. – Чего душу бередишь?! Мое дело! Тоскую, да! Хочу домой!

– И я хочу… – Лариса вздохнула, шмыгнула носом. – Мама там… отец. Он больной уже, и похоронить не смогу… Эх, жизня-а-а! Как думаешь, что вообще случилось? Как мы тут оказались? Не на крыше! – Она фыркнула. – В этом мире! Это другая планета, как думаешь?

– Думаю – нет. Мне кажется – это Земля. Только в прошлом. Или Земля, но в параллельном мире. Я читала про такое. Мол, есть такие параллельные миры, и в них жизнь может идти по-разному. Вроде Земля – и не Земля! Вот у нас всякие там динозавры вымерли. А если бы не вымерли? Видела, на чем местные ездят? Это же динозавры! А драконы? Думаешь, в сказках зря про драконов рассказывают? Были они, драконы-то!

– Ясно дело – были! – кивнула Лариса, и в отсветах прожекторов ее русые волосы блеснули, рассыпаясь по плечам. Она привычно закинула пряди за уши, пригладила макушку ладонью. – Слушай, это самое… а Конкин хорош в постели? Ну как мужик он какой?

– Хочешь второй женой к нему пойти? – криво усмехнулась Настя.

– Да хоть бы и так! Ну не с чурбанами же путаться! Бабе без мужика никак нельзя! Совсем нельзя! Она с ума сходить начинает!

– Ага, знаю, – неожиданно для самой себя хихикнула Настя. – И ножиками размахивать начинает!

– И ножиками, – тоже хихикнула Лариса. – А чего она?! Вот с-с-сука… попросила бы – я бы ей, мож, и уступила мужеска причиндала! Не сотрется же! А она чего? Тихонечко пролезла так… как в игольное ушко, и давай наяривать! Мужик – он ведь такой… слабый! Разве он может против бабы устоять! Ты же знаешь.

– Чего я знаю-то?! – насторожилась Настя. – Да у меня, кроме мужа и Николая, никого больше не было!

– Да ладно втирать-то! – не поверила Лариса. – Еще скажи, что девочкой замуж вышла!

– Девочкой! Не все же такие, как ты! – слегка рассердилась Настя и завернулась в одеяло, чтобы не видеть ухмыляющегося лица Ларисы. – Что, не веришь, что ли?! Да мне пофиг! Я с мужем, между прочим, девственность потеряла! И кстати – ничего в этом хорошего не было… как и потом. Он хороший мужчина, но…

– Никакой, да? – помогла Лариса и покровительственно добавила: – Вот так мы, бабы, всегда. Ищем Его, настоящего. А потом оказываемся в постели с «никакими». Такая наша судьба.

Она вздохнула, усмехнулась:

– Так что насчет Дмитрия? Примешь второй женой? Я тебя слушаться буду! Помогать! Рожу от него – вон какой мужик видный! Небось ка-а-ак… присунет!

– Ты, Ларка, все за свое! – прогудел в темноте голос Раисы, и девушки вздрогнули.

– Как ты всегда подкрадываешься, Райка?! Я чуть в штаны не написала от страха! И что характерно, вообще ничо не слыхать было, прикинь, Насть, и это при ее размерах! Рай, а ты бы стала с Конкиным? Стала бы?

– Хватит о Конкине! – покраснела Настя и укоризненно помотала головой. – Лар, ты и правда какая-то озабоченная! Я, кстати, о сексе и думать не могу после того, как меня… м-да. Забыть не могу эту рожу! Семенов, тварь!

– Рожу? – грустно усмехнулась Лариса. – А «рожи» не хочешь? Знаешь, сколько через нас прошло? Я со счету сбилась! Думала, тоже долго о сексе не подумаю, а вишь ты… приходит в голову. Жизнь-то как-то надо устраивать! И заметь – я тебя спросила! Не подбивала клинья к твоему мужику – тихонько, за спиной, не терлась об него сиськами! Все честно, как подруга с подругой!

– Тише ты, подруга! – внезапно, сдавленным голосом сказала Раиса. – Гляньте вверх, девки! Что такое?! Это что еще за?..

Девушки подняли головы, посмотрели туда, куда указывала Раиса, и обмерли – из темного неба медленно, плавно опускались белые купола, освещенные тусклым светом красной, такой не похожей на родную Луны. Их было больше десятка – пятнадцать или двадцать – такие, как в кино про десантников! Только эти десантники не стреляли из автоматов, как в фильмах про голубые береты. Медленно, как осенние листья, они опускались на территорию тюрьмы и скоро должны были уже войти в зону, подсвечиваемую прожекторами.

– Ларка, быстро за нашими! – жарко шепнула Раиса, будто боялась, что громкий крик разбудит наблюдателей за пулеметами. – Скорее! Это штурм! Надо помогать! Беги!

Лариса бросилась к будке, прикрывающей выход на полого-покатую крышу, хлопнула дверь, ведущая на лестницу, и снова стало тихо.

– Сейчас ударим по пулеметным расчетам! – снова шепнула Раиса. – Только бы успели приземлиться! Только бы не заметили!

Не успели. Заметили. Луч прожектора медленно отполз от стены, поднялся, уперся в ближайший купол, находившийся на высоте сотни метров над территорией тюрьмы. Глупо было бы надеяться, что наблюдатели упустят нападение с воздуха: драконы – вот главное здешнее оружие. И пулемет – единственное средство против них. Ну и автомат – само собой.

Длинная очередь из пулемета уперлась в купол, изрешетив, изорвав его в клочья. Заговорил еще один пулемет с той же стороны – от темной фигуры под куполом полетели кровавые ошметки, и через несколько секунд от человека, висящего на стропах, остался обезображенный кусок мяса. Этот кусок полетел вниз, раскручиваясь на остатках купола, и с мягким шлепом врезался в мостовую, расплескав в стороны кровь и кусочки плоти.

Луч прожектора жадно зашарил по небу и тут же высветил всех, кто пытался незаметно опуститься на землю. Заработали еще два пулемета – с другой стороны периметра, и небо расцветилось красивыми гирляндами трассирующих пуль. Участь десанта была предрешена.

Раиса выругалась:

– Да твою мать! Настя, короткими очередями – береги патроны! И голову не высовывай! Огонь!

Очередь из автомата застала пулеметчиков врасплох – полетела разбитая черепица, кто-то дико закричал, застонал, металл, вздыбленный ударами пуль, полетел в стороны, как искры из печи. Пулемет захлебнулся, будто ему перекрыли дыхалку, и снова возобновил свою работу только минут через пять – под ругань и проклятия Раисы. Но эти пять минут дали жизнь не менее половины десантникам. Пока пулемет молчал, они успели спуститься настолько, что те пулеметы, что стояли на другой стороне стены, не могли больше бить по парашютистам, перекрытые тюремными корпусами.

По десантникам теперь работал один пулемет – он бил короткими очередями, экономно, умело, и Настя заподозрила, что стреляет тот, кто прекрасно разбирается в устройстве этих механизмов и знает, как лучше их использовать. Семенов!

Настя стреляла, стараясь попасть туда, где сверкал, изрыгая поток пламени, смертоносный аппарат, но то ли стрелок был хорошо укрыт от огня, то ли ему просто везло – пулемет стрелял, стрелял, стрелял…

Часть куполов разорвались в воздухе, часть все-таки успели опуститься, чтобы оказаться среди сбегающихся к месту боя солдат противника. Настя слышала, как десантники что-то яростно кричали, ей показалось, что они яростно вопят: «Аллах акбар!» Но может, ей и показалось.

Внезапно пулемет замолк, и на стену снаружи полезли люди – вначале двое, потом еще трое, а потом полезли толпой, как муравьи, вопя, улюлюкая, завывая, как волки!

Рядом с Настей в крышу вонзились пули, и она услышала, как вскрикнула Раиса:

– Твою мать! Меня подстрелили! Настюха, на ту сторону ската! По нам бьют!

Раиса рванулась, перекатываясь на противоположный скат крыши, но не успела – несколько пуль с глухим стуком ударили в ее могучее тело, отбросив женщину назад, прямо на Настю. И это Настю и спасло.

Придавленная мертвой Раисой, Настя слышала, как бьют, ломая кости, смертоносные снаряды, и ожидала смерти – что для пули 7.62 человеческие кости? Солома! Но то ли кости Раисы были такими крепкими, то ли Насте просто повезло, но ни одна пуля ее не коснулась. А потом пулемет смолк. То ли стрелок решил, что прикончил автоматчиц, то ли причина была совсем в другом. Но главное – пулемет теперь молчал.

Настя выждала секунд тридцать, прислушиваясь к грохоту стрельбы и звону клинков внизу, затем с натугой, едва-едва, на пределе сил скатила с себя безжизненное тело Раисы. Труп свалился на оцинкованную крышу, и голова женщины, мотнувшаяся в сторону, оказалась прямо напротив лица Насти, уставившись в него открытым, сохранившимся левым глазом. Второго не было. Как не было и половины черепной коробки.

Снова заработали пулеметы – экономно, коротко прошивая строчку. Настя задохнулась от отчаяния, ожидая, что сейчас пули разорвут и ее тело, но шли секунды, и ничего не происходило. Тогда девушка раскрыла зажмуренные глаза и посмотрела вниз.

Внизу, в мешанине людей и трупов, грохотали автоматные очереди, а пулеметы – все пулеметы – били по плацу и дорожкам, охотясь за людьми, выпуская в них смертоносные огненные «светлячки».

– Настька, жива?! Райка?! Ох, Рая, Рая…

Лариса, запыхавшись, стояла возле Насти, опершейся на ствол автомата, и виновато мотала головой:

– Я, как могла, спешила! Девчонки – пока поднимешь, пока раскачаешь! Сама знаешь!

– Да толку-то… если бы и успела. – Настя сглотнула, прокашлялась. – Кхе-кхе… Райку жалко. Хорошая была баба. А все из-за вас, дуры! Поверили Семенову! Дуры! Дуры!

– Что там делается? – поспешно перевела разговор Лариса. – Кто кого побеждает?

– Не знаю. Вроде как наши.

– Наши? – хихикнула Лариса. – А кто – наши-то?!

– Ларис, иди нахрен! – Настя бессильно легла на спину, посмотрела на труп Раисы, отползла подальше. – Кто бы ни был, а он против Семенова, а значит – за нас. Переждем. Посмотрим.

* * *

– Началось! – Слюсарь возбужденно хлопнул Зимина по плечу и тут же отшатнулся. – Ты чего?!

– Никогда не подходи ко мне сзади! И тем более не дотрагивайся! Башку оторву! – Зимин шумно выпустил воздух из груди, повернулся, пошел к отряду. – Готовься! Катапульты – начали!

Здоровенные луки, приделанные на деревянную станину, зазвенели скрученной из жил тетивой, выпуская стрелы с кошкой-якорем на конце, тонкие, но невероятно крепкие фалы потянулись за стрелами, напоминая собой инверсионные следы от выпущенных ракет. Еще через несколько секунд по фалам уже карабкались лазутчики, и в первых рядах – Конкин и Зимин.

Зимин поднимался быстро, ловко, как куница, охотящаяся за добычей. Конкин лез тяжело, перебирая ногами по узлам, навязанным на веревке. Если бы не узлы, никто из них не смог бы подняться и на метр, да и сейчас скалолазам приходилось очень нелегко. Кожа рук, не привыкшая к такому жестокому обращению, рвалась, ладони горели, большого труда стоило забыть о боли и продолжать лезть дальше.

Что ни говори, все-таки Зимин засиделся в камере, форма уже не та. Конкин же вообще никогда не занимался ничем подобным (если не считать лазания по канату в школе), но природное упрямство и недюжинная сила толкали его вперед, сквозь шипение и матерные ругательства, сами собой вылетавшие изо рта.

Над головой истошно грохотал пулемет, захлебываясь в желании разорвать, растерзать все, до чего доберутся его остроносые посланцы, и Зимин с досадой думал о том, что скорее всего двадцать человек, принесенные в жертву богу войны, примут смерть совершенно напрасно. Повернуть ствол пулемета в направлении штурмующих – плевое, секундное дело, а чтобы добраться до вышки, нужно не менее десяти секунд. Секунд, во время которых все и решится. Решится вся жизнь.

Первые пулеметные пули ударили рядом, высекая искры, когда Зимин перемахнул парапет стены. Майор бросился вперед, виляя из стороны в сторону, молясь всем богам и ожидая удара, сбивающего с ног, но пулемет внезапно замолк – откуда-то из темноты раздались автоматные очереди, и пулеметное гнездо было разнесено шквальным огнем.

Зимин не стал думать о том, кто им помог, – сейчас он был боевой машиной, роботом, терминатором, которому задали программу, и тот мчится, уничтожает все, что попадется на его пути. Не до рассуждений, не до предположений. Будет еще время подумать, кто спас его от неминуемой гибели. А сейчас – вперед! По лестнице! Наверх! Туда, где кто-то стонет и пытается подняться, каждый раз падая и громыхая чем-то крупным, тяжелым.

Удар кинжалом!

Раненый падает, чтобы уже не подняться никогда.

Короткая проверка – лента почти полна.

Разворот! И длинная, сметающая, как метлой, очередь по вышке, по той, что напротив, на углу. Вражеский пулемет замолкает, к нему уже бежит Конкин, тяжелый, высоченный, возвышающийся над толпой штурмующих, как гора.

На противоположной стороне периметра слышны пулеметные очереди и одиночные выстрелы из автомата – Слюсарь бережет патроны в отличие от пулеметчика. Сейчас там, на том конце, собрались все лучники и арбалетчики, которых смогли собрать. Они засыпали стену стрелами и болтами, сбивая с нее всех, кто там появился, и главное – подавляли пулеметное гнездо, не давая высунуться пулеметчику.

Конкин добежал. Через минуту пулемет заговорил, срезая вражескую вышку, а потом начал злобно кашлять, поливая свинцовой смертью двор тюрьмы. Зимин присоединился к атаке, и через минуту лента закончилась, пришлось заправлять новую.

Нынешние хозяева тюрьмы вначале растерялись, но затем открыли бешеный огонь по вышкам, умирая, падая, но не переставая палить. Впрочем, в стрельбе по стенам участвовали не больше чем один из десяти бойцов – остальные вступили в бой с десантниками, добивая оставшихся в живых, а еще дрались со штурмовым отрядом, который спускался по лестнице во двор, смешиваясь с толпой сражающихся.

Автоматы, конечно, хороши, но только не в ближнем бою, только не в битве, в которой перемешались свои и чужие, в полутьме, когда только чутье позволяет узнать своего в куче мелькающих рук и голов.

В рукопашной – только один на один, только так, как привыкли драться за тысячелетия сражений, так, как въелось в кровь сотням и сотням поколений воинов этой земли. Автоматы отброшены, в руках мечи, кинжалы – грудь в грудь, металл о металл, кулак о кулак. Настоящая битва! Не та – колдовская, странная, с иноземным оружием!

В грохоте стрельбы и звоне клинков стальная дверь тюрьмы открылась тихо и незаметно, откатившись в сторону по смазанным солидолом направляющим, и во двор хлынули латники с мечами наголо и щитами в левой руке. Теперь участь бунтовщиков была предрешена.

* * *

– Эй, кто тут? – Конкин постучал в дверь, и за ней послышался женский голос:

– А ты кто?

– Я – майор Конкин! А ты?

– Девчонки, Конкин! Это Конкин! Ура-а-а! Наши! Наши!

Дверь распахнулась, из нее вылетела Лариса, выглядевшая совершенно дико и странно – слишком короткие ей штаны, куртка, лицо измазано кровью, в руках автомат, за поясом кривой кинжал. Девушка с разбегу бросилась на Дмитрия, впилась в его губы долгим, сочным поцелуем.

Оторопев от такого напора, Конкин стоял столбом, пока девушка не оторвалась от него и, тяжело дыша, не сказала:

– Настька твоя жива! Кстати, мы договорились с ней, что я буду твоей второй женой!

– Врет, – послышался знакомый голос, и Настя медленно, стараясь, чтобы ее одеяние не распахнулось, подошла к своему любовнику. Одеяние было еще более странным, чем у Ларисы, – простыня, в которой проделана дырка для головы, на поясе перевязана лентой, вырванной из той же простыни. – Господи, наконец-то!

Настя обняла Конкина, чувствуя, как отступает напряжение последних дней и часов, и тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. Потом оттолкнулась от него, посмотрела в глаза и глухо, низким голосом спросила:

– Ты знаешь, что с нами тут делали?

– Догадываюсь, – так же глухо, скрипнув зубами, ответил Конкин, не отводя взгляда. – Но это ничего не значит. Всех нас жизнь время от времени трахает. Забудь.

– Я хочу увидеть Семенова, – яростно выдохнула Настя. – Очень хочу! Отдашь его мне?

– А сможешь? – без улыбки спросил Конкин и неожиданно для себя ласково поцеловал девушку в макушку.

– Я теперь все смогу! – Настя оскалилась, как пойманная в капкан лиса. – Все!

Эпилог

Семенова взяли живым. Он спрятался в административном корпусе, вернее – под ним, в подвале, укрывшись под старыми тряпками, швабрами, ржавыми оцинкованными ведрами. На что он рассчитывал – неизвестно. Видимо – отсидеться, а потом незаметно покинуть тюрьму и уйти на волю. Это было глупо, но понятно – что еще-то делать? Надеяться на чудо, и только.

Чуда не произошло. Настя не снимала с него кожу и не посадила на кол. Милосердная пуля прошла через его непутевую голову, отправив на новый круг реинкарнации, чтобы возродить больной чумной крысой – так, как ему и положено. Как положено всем негодяям, всем подонкам на всем белом свете.

Галаз не выжил во время штурма. Как и полагается настоящему командиру, он возглавил отражение штурма и погиб от пули Зимина, прицельным огнем расстреливавшего неприятеля со стены тюрьмы.

Маг, который помогал Галазу, исчез – что совсем немудрено, так как маги умели на время обретать невидимость – для себя самого.

Впрочем, его участь теперь была незавидна – во все концы Империи отправились гонцы с именем и описанием внешности беглого колдуна. Теперь ему до конца жизни скитаться, не зная покоя, опасаясь каждого шороха. Ну, или сбежать в соседнее государство, что тоже не принесет радости – агентов Величайшего хватает и за заграничными столбами, так что живи и оглядывайся, как бы не быть убитым уличным грабителем или не помереть от отравления совершенно безобидной, свежей едой.

Из десантников в живых остались трое – сам предводитель и двое его помощников.

Властитель выполнил обещание и наградил всех, кто участвовал в штурме. Десантники получили свободу и обещанную награду, Зимин – стал дворянином, главой Малого Дома, с перспективой стать главой Великого Дома. Ему были дарованы земли, рабы, несколько деревень со стабильным годовым доходом, достаточным, чтобы безбедно жить – и ему, его потомкам – если таковые когда-нибудь появятся.

Настя и Лариса все-таки договорились, к вящему удовольствию Конкина, получившего дом, деньги и двух жен в придачу. А также должность советника Главы Малого Дома Николая Зимина.

Слюсарь выразил желание стать помощником Уонга, работать в имперской страже. Властитель не возражал, Уонг тем более. Опытный, тертый опер всегда найдет себе место в структурах стражи, где всегда есть место человеку с головой, умеющему расследовать преступления и соображающему, когда надо брать взятки, а когда нет.

Берут все, да не все работают! Это знали и Уонг, и Властитель, и Слюсарь. Потому его приняли старшим следователем в имперскую стражу, с подчинением непосредственно самому Уонгу. Что-то вроде следователя по особо важным делам и оперативника одновременно.

Заключенных, которых осталось в живых чуть больше сотни, обучили местному языку, вложили в голову знания о боевых искусствах и немедленно начали тренировки, решив использовать «Белых демонов» для устрашения и подавления бунтов, коих в Империи случалось немало и совсем не редко.

Дом Синуа был уничтожен полностью, как и два других Великих Дома, поддержавших бунт. Они были вырезаны до последнего человека – кроме рабов и солдат, тут же перешедших на службу Властителя.

Солдату все равно, кто ему платит и кого убивать, – главное, чтобы вовремя было выплачено жалованье да телега с продуктами не растворилась по дороге к полевой кухне. На то он и солдат, читай – наемник.

Земли, богатства – все, чем владели мятежные Дома, ушли в казну, а из казны частично верным приближенным Властителя (вот как Зимин получил свои земли и деревни).

Сокровища мятежников вывозили огромными возами, и поток этих возов не ослабевал неделю. Большое, очень большое богатство накопили мятежные Дома.

Арсенал из тюрьмы был вывезен и закрыт за стальными дверьми дворца Властителя. Все, до последнего патрона. То место, где находилась эта дверь, знал ограниченный круг людей, близких к Властителю, – Уонг, Хелеана и, как ни странно, Зимин, который теперь числился советником Величайшего по чужеземному вооружению и тактике боя с подобным оружием.

Жизнь вошла в свою колею – отгремели показательные казни-представления, на которых казнили бунтовщиков, в их поместьях жили теперь новые люди, а крепость, в которой прибыли в этот мир чужеземцы, называлась теперь Белой Крепостью.

В Империи снова воцарились мир и благополучие.

* * *

Стражник, который охранял ранее загон с белокожими пришельцами, с трудом поднялся на ноги, держась за горло, пошатнулся и вдруг со всего размаху свалился под ноги вошедшему в караулку командиру. В глотке его что-то забулькало, он захрипел, и на ботинок дюженнику выплеснулся фонтан темной крови вперемешку с содержимым желудка.

Дюженник отшатнулся, хотел выбежать, но пересилил себя и, нагнувшись к затихшему солдату, осмотрел его шею, на которой виднелся фиолетово-черный фурункул, сочившийся гноем.

Дюженник отпрянул и, с грохотом попирая деревянный пол коваными сапогами, выбежал наружу, направляясь к полковому лекарю.

Он стал вторым, умершим от Черной Лихорадки, которая выкосила семьдесят процентов населения мира, распространяясь со скоростью ветра.

Туберкулез, который принес в этот мир один из белокожих пришельцев, с удовольствием обосновался в новом мире, у которого не было никаких антител против этой страшной болезни. И если человек Земли мог годами болеть, с трудом поддаваясь болезни и даже выздоравливая (если это не был штамм, устойчивый к антибиотикам), то здесь туберкулез превратился в настоящую чуму, выкашивая поселения с безжалостностью самой смерти. Болезнь, прошедшая инкубационный период в теле аборигена, приобрела такую силу, что спасти от нее могли только маги, но магов не хватало на всех, да и времени на лечение было совсем не много – около десяти часов, от появления внешних признаков болезни до смерти.

Эти годы потом были названы Годами Тьмы. Но никто почему-то не связал их с появлением пришельцев из другого мира. Кроме самих пришельцев. Но те благоразумно помалкивали…


на главную | моя полка | | Конь бледный |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 31
Средний рейтинг 4.2 из 5



Оцените эту книгу