Пролог

Темно. Проем между какими-то зданиями. Не то склады, не то бараки. Качаются поодаль голубоватые, желтые и синие тени. Пробегает луч прожектора. Слышен лязг сцепляющихся вагонов, шипение, свист, гудки. В глубокой тени медленно идет человек. Он не прячется, но откровенно насторожен. Стена, колеса, вагон. Человек осторожно тянет на себя дверь. Мечется лучик фонаря.

– Кто здесь?! – две черные фигуры на мгновение замирают. – А-а! Это вы! Не спится?

– Никак не уснуть. Все думаю, тревожусь. Никак не могу поверить: неужели это не во сне, неужели мы действительно ее нашли?

– Ваше дело ученое… Не вы один волнуетесь-то. А все же лучше бы на боковую. Завтра разгрузка, погрузка, иные хлопоты. Я вот сейчас проверю еще раз и тоже – спать.

– Да-да, вы правы. Надо взять себя в руки. Я ухожу домой. Спокойной ночи.

– И вам спокойной.

Человек деловито и споро идет до угла, за углом резко останавливается и замирает. Выглядывает. Луч фонарика погас. Слышны ночные звуки сортировочной станции, мечется по небу луч прожектора. Человек негромко свистит, дожидается ответного свиста и на цыпочках крадется обратно.

* * *

Обычная людская мешанина и толчея «блошиного» рынка. У входа продают вещи с рук и играют в наперстки. Молодой милиционер лениво гоняет самодеятельных торговцев (они отходят, но снова возникают за его спиной) и с любопытством наблюдает за игрой. На рынке оглушительно ревет музыка, перемежающаяся рекламными объявлениями. Толстая тетка примеряет огромную ондатровую шубу и вертится в ней перед зеркалом. Худенькая продавщица с немолодым, помятым лицом держит зеркало, уверяет тетку, что шуба сидит на ней совершенно великолепно, и называет тетку «солнышком». Тетка сомневается и кобенится, понимая, как продавщице хочется «спихнуть» дорогую шубу. Муж тетки, лысый и тоже толстый, в расстегнутом кожаном пальто стоит в стороне, тяжело вздыхает и рассматривает молоденькую продавщицу женского белья из ларька напротив. Маленькая старушонка в вытертом пальто с пелериной идет вдоль рядов с солениями и аккуратно пробует капусту из каждой миски. Продавщицы смотрят на нее неодобрительно, но молчат. В конце концов старушонка покупает триста грамм. Следом за ней идет мальчишка лет 11–12 в длинной куртке и разбитых кроссовках, загребает капусту полной жменей и жует. На подбородке у мальчишки застывшая капля томатного соуса. У него плоское, несимметричное лицо, узкие зеленовато-серые глаза.

– Эй! Пошел отсюда! – шумит на мальчишку продавщица, перегибаясь через прилавок и краснея.

– Тише, тетя! – смеется мальчишка. – Гляди, лопнешь от злости, капуста даром пропадет.

У прилавков с компьютерными и музыкальными дисками стоят мужики и подростки. Тут же вертятся гибкие продавцы в кожаных куртках и черных вязаных шапочках. Подростки спрашивают новые игры. Продавцы рекламируют «стрелялки» и «стратегии».

– Пожалуйста, новое поступление: Крутой Сэм, второе пришествие. Три новых вида оружия: снайперская винтовка, огнемет и бензопила…

– Герои магии и меча – классика и новые версии, 150 магических артефактов, 8 кампаний из Тени Смерти…

Худенький мальчик в очках рассматривает программные диски, что-то спрашивает у продавца. Продавец отвечает, смотрит на мальчика с некоторым удивлением. Мальчик задумывается, ставит диск на место, берет следующий.

Мальчишка, который ел капусту, глазея, идет вдоль прилавков с одеждой, и вдруг замечает толстого мужика в расстегнутом пальто. Рассеянный взгляд его сразу становится цепким, а походка – вкрадчивой и как-то по-особому аккуратной. Мужик перемигивается с молоденькой продавщицей белья, она, зазывно улыбаясь, показывает ему образцы своего товара. Мужик приосанивается, вынимает руки из карманов, закуривает.

Взгляд мальчишки сосредотачивается еще больше. Из-за небольшого роста он видит как бы середины проходящих мимо человеческих фигур – расплывшиеся талии женщин, обтянутые задики девиц, ремни, пряжки, сумки… В центре всей картины – распахнутые полы кожаного пальто. Постепенно взгляд концентрируется на оттопыренном кармане, и словно в замедленной съемке тянется из длинного рукава грязная мальчишеская рука с обгрызенными ногтями…

Спрятав под куртку толстый кожаный бумажник, мальчишка подчеркнуто неторопливо, с независимым видом идет дальше вдоль рядов, даже что-то насвистывает сквозь зубы. Лицо его, впрочем, остается хищно-напряженным.

– Вовчик, я решилась! – объявляет толстая тетка, оборачивается к мужу, мигом просекает возникшую ситуацию и обжигает гневным и вместе с тем торжествующим взглядом молоденькую продавщицу белья. – Давай деньги!

Муж послушно лезет в карман пальто и на лице его медленно проступает растерянное недоумение. Быстрее всех ориентируется в ситуации продавщица шуб, которая явно теряет заработок.

– Мальчишка! – кричит она. – Грязный такой, в длинной куртке! Терся тут только что! Да вон же он, недалеко ушел! Держи!

– Вон он, вон! Я тоже подумала! Еще на прилавок посмотрела, не пропало бы что! – присоединяется расположившаяся рядом продавщица детских колготок. – Держи вора!

– Хватайте же его! Уйдет!

– Держи! – визгливо, как бы против своей воли, кричит продавщица белья. Ей вроде и не жалко совсем денег на шубу, украденных у толстой тетки, но общий порыв захватывает и ее.

Мужик в пальто, подхлестываемый злобно-обалделым взглядом супруги, бросается вперед, расталкивая покупателей, которые тоже оглядываются, соображая, кто что украл и кого же нужно держать.

Мальчишка не выдерживает напряжения и бросается бежать со всех ног. Погоня сразу получает цель и организуется. Мальчишка, чтобы сбить со следа, прыгает через прилавок, оказывается в следующем ряду, потом ныряет под другой, переворачивает внизу коробку с яблоками, спелые кругляшки катятся из под прилавка под ноги преследователям, кто-то падает, кто-то кричит, от административного здания бегут крепкие рыночные охранники в черном, а от входа – молодой милиционер, наблюдавший до этого за игрой в наперстки. Толстый мужик неожиданно оказывается неплохим организатором, направляет людей и не дает погоне потерять след. Внезапно вынырнув из-под прилавка прямо перед ним, мальчишка зачерпывает из миски большую горсть кислой капусты и швыряет мужику прямо в лицо. Мужик вскрикивает, останавливается, прижимает ладони к лицу. Уксус, которым бабки подкисляют капусту, немилосердно жжет глаза.

Мальчишка несется дальше, но круг сжимается. Выходы с рынка перекрыты охраной. У компьютерных прилавков, куда еще не дошло возбуждение и шум от погони, мальчишка притормаживает, оглядывается, явно примериваясь, куда скинуть бумажник, и вдруг замечает мальчика в очках с прозрачным, отрешенным от мира взглядом, который рассматривает очередной программный диск. Мальчишка подбегает к нему, дергает за рукав.

– Слушай, подержи вот это, а? Пару минут только. Мне тут сбегать надо, а это… мешает, ну? Идет? Ты возьми, а я потом к тебе сам подгребу. Ты спокойно стой, не волнуйся, ладно? Я тебя не обижу!

– Что? Что ты сказал? – мальчик в очках явно то ли не расслышал, то ли не понял слов мальчишки.

– Подержи это! – с отчаянием в голосе, понимая, что не успевает, бормочет мальчишка и решительно сует в руку компьютерного мальчика толстый бумажник.

– А! Конечно! – мальчик наконец понял собеседника и улыбнулся. – Конечно. Подержать, а потом ты заберешь, – он, не глядя, кладет бумажник в сумку, висящую у него на плече, и снова возвращается к рассматриванию прилавка.

Не веря в свою удачу, мальчишка широко ухмыляется, расправляет плечи и развинченной, но быстрой походкой идет навстречу погоне. И вскоре попадает в цепкие руки молодого милиционера.

– Ну! – строго говорит он. – Где лопатник гражданина в пальто?

– Чего?! – таращит глаза мальчишка. – Какая лопата в пальто? Лопаты в пальто не ходят!

Вокруг собирается толпа людей, принимавших и не принимавших участие в погоне. Толстого пострадавшего не видно. Рыночные охранники держатся в стороне, наблюдают, но в ситуацию не вмешиваются. Милиционер быстро, но сноровисто обыскивает мальчишку. Ему дают советы, высказывают мнения.

– Да он сообщнику передал. Сразу. А потом глаза отводил.

– Правильно вы, женщина, говорите. Они же в паре всегда работают. Это все знают. И в кино показывают.

– Да скинул он его. Я точно говорю! Надо под прилавками пошарить, да в урнах.

– Да не найдешь теперь ничего!

– Прохода от ворья нет! Все воруют!

– Еще Карамзин говорил…

– Вот вспомнили – Карамзин! Вы еще нашу Думу вспомните!

– Законы не работают – все оттого.

– При коммунистах такого не было!

– Чего не было при коммунистах? Карманников?! Увольте! Вот помню, в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году…

– Да причем тут карманники?! Детей беспризорных не было – вот чего! Государство об них заботилось!

– И чего мальца-то трясут? Теперь самый крайний стал, потому что голодный и грязный. Небось, взрослый карманник спер, а этого ловят, потому что легче…

– Да у них все куплено. Может, этот-то, милиционер, тоже в доле…

– Дяденька милиционер! Пустите меня! Я не брал ничего! – жалобным голосом блеет мальчишка. – Только яблочко одно. Вот! – он достает из кармана помятое яблоко и показывает милиционеру и собравшимся людям. – Но оно на земле валялось…

– А чего же убегал? – спрашивает милиционер.

– Да я испугался, – робко улыбается мальчишка. – Как закричали: Держи! Держи! – так я и побег. А чего – сам не знаю. А потом уж, как водится: меня ловят, я убегаю…

– Врешь ты все, – устало говорит милиционер, отпускает мальчишку и вытирает тыльной стороной ладони вспотевший лоб. – Но лопатника у тебя нет – это правда. Успел скинуть – твое счастье.

– Это какое такое счастье?! – визжит непонятно откуда взявшаяся толстая тетка и хватает мальчишку за ухо, выкручивая его. Мальчишка тоненько кричит. – Он бумажник вытащил, больше некому, продавщица видела, как он рядом крутился. Пущай теперь скажет, куда дел! Вы-то, милиция, на что?!

– Отпусти мальца, тетка!

– Обыскали же его, нету твоего кошеля! Чего ухи-то крутить?

– Нажралась до того, что жир из ушей течет, теперь вот нашла самого счастливого…

– Пройдемте, граждане, в опорный пункт, разберемся! Где свидетели кражи? Есть свидетели?

– Вот еще! – фыркает молоденькая продавщица белья, и уходит, виляя туго обтянутым джинсами задом.

– У меня товар дорогой, я не могу, – бормочет продавщица шуб. Ей понятно, что шубу у нее сегодня уже не купят. – Меня хозяин заругает, если отлучусь надолго.

– Я не пойду! Я никуда не пойду! Пусть она меня отпустит! – визжит мальчишка, пытаясь выкрутиться из цепких теткиных пальцев. – Я не брал ничего!

– Отпусти мальчишку, свинья жирная!

– Кто свинья?! Я – свинья?! Вовчик! Ты где? Да я сама тебе глаза выцарапаю, голодранец несчастный!

– Граждане, разойдитесь! Разойдитесь, я сказал! Немедленно!

Мальчишка под шумок ныряет под руку ближайшего зеваки и растворяется в толпе. Впрочем, его тут же ловит за воротник и останавливает один из рыночных охранников. Лицо у него широкое, добродушное, с неоднократно переломанным «боксерским» носом.

– Слышь, пацан, ты поосторожней, понял? Капустка там, баночки, жратва какая – это одно. А лопатник у клиента – это совсем другое. Следующего раза не будет – я ясно сказал? И валил бы ты отсюда вообще… А не то… В колонию тебя по малолетству не возьмут, но детприемник я тебе обещаю.

– А мне детприемник по барабану. У меня батя родительских прав не лишен, вернут, как миленькие, под родной кров, – ухмыляется мальчишка.

Охранник жестче сжимает рукой мальчишкино плечо. Мальчишка морщится, молча изгибаясь. В глазах мужчины появляется угроза, смешанная с каким-то непонятным сожалением.

– Вали отсюда! Понял? Семья есть хоть какая, так в школу иди! Учись! В футбол играй! Малолеток еще, жизнь впереди! Ну!

– Что «ну»? – мальчишка взглянул с любопытством. – Не запрягал вроде.

– А, чтоб тебе! – мужчина безнадежно машет рукой. – Я сказал! Еще раз – и все! Понял?! Пошел!

Мальчишка отбегает в сторону, оборачивается. Охранник смотрит ему вслед с той же непонятной смесью злого и жалостного чувства.

– Эй, дядя! – кричит мальчишка. – А ты в детстве в футбол играл или как?

Охранник грозит ему кулаком, но мальчишка уже не видит. Он, на ходу потирая распухшее ухо, со всех ног несется в сторону компьютерных прилавков. Мальчика в очках там уже нет. Мальчишка мечется из стороны в сторону, и вдруг замечает знакомую фигурку уже за воротами рынка. Бежит вслед, резко хватает за плечо, мальчик в очках разворачивается, смотрит с удивлением.

– Ты чего?

– Отойдем. Вот сюда… А вещица-то моя? Позабыл? – нехорошо ухмыляется мальчишка.

– А! – вспоминает мальчик в очках. – Это ж ты мне оставил. А я и позабыл. Да. Где ж оно? – Достает из сумки несколько компьютерных дисков, сует в руки мальчишке. – Подержи. Сейчас. Где же? А – вот, я в отдельный карман положил. Держи. А что это такое? Это… Это… – до мальчика в очках начинает медленно доходить. Мальчишка в куртке весело смеется, обнажая неровные зубы и розовые десны. – Это ты… украл?!

– Нет – подарили, – мальчишка искренне веселится, сбрасывая накопившееся напряжение. – Ну, ты теперь мой подельник, тебе тоже причитается. – Он открывает бумажник, не глядя, вытаскивает пятисотрублевую купюру и протягивает ее мальчику в очках. – Держи, заработал! – Мальчик в ужасе круглит глаза, отдергивает руки.

– Ну-у, какие мы чистоплюйчики, – разочарованно тянет мальчишка. – И дурак ты получаешься! Погулял бы. Или дисков еще прикупил. Держи вот свои-то. В сумку, в сумку положи. Чего тебя, паралик, что-ли, прихватил? Ну ладно. Не переживай. И смотри, не болтай никому. Понял? Как тебя звать-то?

– Родион, – шепчет мальчик, который явно все еще переваривает случившееся. – А тебя?

– Красиво. А меня – Шпень. Если ласково – Шпендик. Ну бывай, Родион? – Мальчишка протягивает руку. Родион берет ее в свою, потом на лице его появляется неуверенность.

– Ништяк, – ухмыляется мальчишка. – Я в прошлую среду руки перед обедом мыл. Недели еще не прошло.

– Я не поэтому, – пытается оправдаться Родион. Объяснить, что он не решается обменяться рукопожатием с вором, решительно невозможно.

– Ништяк! – подтверждает Шпень.

– А… А я в лицее учусь. В математическом. А ты в какой школе учишься? – мальчик в очках не решается завершить ситуацию, но и что делать дальше, явно не знает.

– Я вообще в школе не учусь, – гордо заявляет Шпень, и тут же его посещают некие подозрения. – А тебе зачем? Заложить меня хочешь? Не выйдет, даже и не думай. Тем более, ты сам повязан. Забудь! Ладно, пока.

Шпень ныряет обратно в толчею рынка, а Родион еще долго стоит на месте и смотрит на свою руку. Люди обходят, толкают его, ворчат, но он даже не замечает этого.

Довольно поздний осенний вечер. Ветер. Крупные капли дождя летят наискосок через улицу, падают в черные лужи и тонут в них. Редкие прохожие идут по улице торопливо, подняв воротники или натянув капюшоны. Над спуском в подвал небольшая светящаяся вывеска: «Компьютерный клуб «Хоббит»». Спускаемся по скользким, недавно отремонтированным ступенькам, отворяем оббитую железом дверь. В тесном предбаннике трое подростков курят и возбужденно доказывают что-то друг другу. Человеку, незнакомому с миром компьютерных игр, их речь совершенно непонятна. Впереди видно довольно обширное подвальное помещение с низким сводчатым потолком, уставленное множеством компьютеров. Почти за каждым компьютером сидят мальчишки и юноши от 10 до 20 лет приблизительно. Под потолком горят люминесцентные лампы. Мигают экраны, дрожит свет ламп, цвет лиц сидящих за компьютерами мальчишек колеблется от бледно-голубого до ярко зеленого. Кажется, что действие происходит на морском дне или на том свете. Слышны приглушенные разрывы гранат, свист пуль, стоны, крики ярости. Мальчишки лихорадочно нажимают на кнопки или водят «мышью», в их глазах отражается мерцание картинок на экране, и поэтому все глаза, независимо от их исходного цвета, кажутся одинаковыми – серо-буро-малиновыми. И пустыми до самого дна.

Шпень в длинном, почти до колен свитере, с зажатой в пальцах сигаретой пробирается к выходу между стоящими в разных позициях компьютерами. Останавливается за спинами играющих, иногда молча смотрит, иногда подает реплики. Некоторые гонят его («Не мешай!» «Иди, иди куда шел!»), некоторые вступают в разговор. Шпень не обижается, ухмыляется своей кривоватой ухмылкой, идет дальше.

Взрослый мужчина в хорошем джинсовом костюме разговаривает с белобрысым парнем, который собирает деньги с играющих, замечает Шпеня, приветственно машет рукой.

– А, Шпендик! Чего-то тебя давно не видно было. Теперь при деньгах? Забогател?

Шпень уже открыл рот, чтобы произнести нечто хвастливое, но в последний момент спохватывается, окорачивает себя, щурит и без того узкие глаза.

– Куда там, Альберт! Откуда у бедного беспризорника деньги? Так, сдал бутылочки, насобирал грошиков, теперь вот культурно отдыхаю…

– Ну, отдыхай, – улыбается Альберт и окидывает мальчишку доброжелательным в общем-то взглядом. – А вот все хотел спросить: почему у тебя, Шпендик, всегда такой прикид… удлиненный, что ли? Навырост или как?

– Навырост, – усмехается низкорослый Шпендик и не удерживается, чтоб не съязвить. – А я вот тоже спрошу: отчего твой клуб «Хоббит» называется? Разве у тебя, Альберт, шерсть на ногах растет?

Ближайшие мальчишки за компьютерами и белобрысый сборщик платы дружно подхихикивают, а Альберт опять улыбается. На этот раз его улыбка откровенно грустна:

– Нет, Шпендик. С ногами у меня полный порядок. У меня шерсть в другом месте растет. На ушах.

– На ушах?! Как это? – Шпень с недоумением смотрит на гладкие, чуть заостренные уши Альберта.

– Да ты не знаешь, – грустно усмехается Альберт. – Откуда тебе… Что тебе до бывших младших научных сотрудников… – Он снова оборачивается к белобрысому.

Шпень пожимает плечами, идет дальше и останавливается за спиной у маленького мальчишки в бандане и хорошей косухе. Некоторое время Шпень смотрит на экран поверх головы мальчишки, потом говорит:

– Вот сейчас этот гоблин тебя и кончит.

– Накося-выкуси! – не оборачиваясь, говорит мальчишка, работая «мышью». – У меня еще три жизни и магический кристалл.

– А Грааль ты уже взял?

– Откуда? Грааль же на третьем уровне, а я еще на втором. Сейчас горгулья будет. Живучая, сволочь!

– Ей надо ядовитых грибов дать. А как остановится – так огнеметом.

– Да знаю я, только у меня грибов не осталось.

Мальчишка нажал на паузу и обернулся взглянуть, с кем разговаривает.

– Шпень, – сказал Шпень и протянул руку.

– Сережка, можно Серый, – мальчишка крутанулся на стуле, привстал и пожал протянутую ладонь. Пожатие его маленькой руки оказалось неожиданно крепким.

– Тогда можно ее со скелетом стравить, – Шпень продолжал давать советы.

– Скелеты тоже кончились, – вздохнул Сережка. – Всех маг из замка покрошил.

– Плохо твое дело, – подытожил Шпень.

– Ничего, прорвемся, – Сережка подмигнул новому знакомому. – А вот скажи: почему Альберт сказал, что у него шерсть на ушах?

– Не знаю. Он вообще странный.

– А кто не странный? – философски вздохнул Сережка. – Я читал: шерсть на ушах росла у братьев Стругацких…

– У всех братьев? – с любопытством переспросил Шпень. – И чего – очень заметно?

– Да нет! – засмеялся Сережка. – Братья Стругацкие – это писатели. Они вместе книжки писали. А шерсть росла у ихних героев, если они работали плохо или не своим делом занимались. Но причем тут Альберт?

– Не знаю, – повторил Шпень и понизил голос. – Он вообще-то добрый. Когда у меня… совсем плохо было, он меня подкармливал и погреться пускал. У него сын больной – знаешь? Старше нас, а не ходит, только на коляске ездит, и весь такой… В общем, ужас. И денег на лечение прорва идет. Альберт хотел за границей его лечить, но средств пока не хватает. А голова у него вроде как в порядке. Вот Альберт и приспособил ему компьютер, чтоб это… ну, игрался он, в общем. А потом и сам… компьютерный клуб открыл.

– Понял! – обрадовался Сережка. – Он раньше, наверное, ученым был, а потом из-за сына сюда подался. Вот и говорит, что шерсть на ушах!

– Ну, наверное, – нерешительно согласился Шпень. Видно было, что Сережкиных рассуждений он не понял. – В общем, одна у тебя надежда, – сказал он, кивая на экран. – Взять клад, который на старой мельнице.

– Хорошо бы, – вздохнул Сережка. – Только я ключа не знаю.

– В замке карта есть. Вернись, поищи.

– Да… а там маг! Он меня и кончит…

– Ну, решай сам. Или кончай здесь, начнешь другую.

– Не успею уже, – с сожалением сказал Сережка. – Мне домой – не позже девяти. Иначе на пороге – отец с ремнем. А ты?

– Да-а, строго у тебя, – посочувствовал Шпень. – Я-то здесь всю ночь кантоваться собираюсь.

Сережка задумался.

– Везет тебе – никто не ищет, а у меня как на полчаса задержишься, сразу скандал: мы тебя кормим-поим, значит, должен делать, как мы велим… – Сережка задумался. – А вот бы настоящий клад найти… Правда, Шпень? Сразу бы разбогатели, да? Родителям подарки, чтоб не возникали, машину бы купили иномарку, квартиру, компьютер…

– Щенка бульдога, барабан и жениться, – подсказал проходящий мимо Альберт.

– А жениться зачем?! – удивился Шпень. Щенок и барабан никаких сомнений у него не вызвали.

– Отчего ж? – солидно сказал Сережка. – Если денег много, можно и жениться.

– Это, пацаны, цитата из «Приключений Тома Сойера», писателя Марка Твена. Том Сойер тоже клады искал.

– Ну тебя, Альберт! – отмахнулся Шпень. Видно было, что он уже устал от всяких писателей. – Скучный ты. Вот Серый – свой парень, веселый. Только, вот как я думаю, Серый: клады, они не лежат просто так. Их еще взять нужно. Взял – и король, – Шпень многозначительно усмехнулся и вытащил из кармана сторублевку.

– Осторожней, Шпень, осторожней. История учит: короли часто плохо кончали, – предупредил Альберт.

– Не учите меня жить, лучше помогите материально, – важно процитировал Шпень, и все трое рассмеялись. Потом Сережка поднялся.

– Ладно, Шпень, покеда, я пошел. Увидимся еще!

– А то! – воскликнул Шпень и опустился на нагретый Сережкой стул.

Много-много книг на высоких, до потолка книжных полках. Книги все больше по истории, этнографии, философии. Стоят в ряд багровые тома Большой Советской Энциклопедии. В углу у окна – большой пыльный фикус в кадке. Слева от него компьютерный стол. За компьютером сидит Родион в свитере и тренировочных штанах и играет в какую-то очень сложную игру, напоминающую трехмерные шахматы. Большой пушистый кот лежит на закруглении стола и внимательно наблюдает за движением фигурок на экране. Кончик его хвоста ритмично подергивается. Родион притопывает ногой, обутой в шлепанец, и повторяет в такт движению кошачьего хвоста:

– Забыть, забыть, забыть…

В комнату неслышно входит высокий мужчина в больших дымчатых очках. Некоторое время наблюдает за мальчиком и его действиями, потом спрашивает:

– Аутогенная тренировка?

Родион вздрагивает, резко оборачивается.

– Привет, папа. Тебе компьютер нужен?

– Не хочешь говорить? Неужели влюбился? Зачем же тогда забывать? Первая любовь – это светлая память на всю жизнь.

– Вот еще! – презрительно фыркает Родион. – И потом ты опоздал – первая любовь у меня уже была.

– Да ну?! Как же я не заметил! И кто же она?

– Дочка нянечки из детского садика. Ей было лет пятнадцать, а мне – пять. У нее были рыжие волосы и веснушки. Ее звали Варя. Я за ней везде ходил, а она меня била…

– Да ты, Родька, мазохист! А что же теперь?

– Теперь совсем другое.

– Ну ладно, ладно, в чужие тайны не лезу… Я бы и впрямь поработал, если ты не возражаешь…

– Конечно, папа. Я пойду к себе, почитаю.

– Как в школе?

– Все нормально.

– Никаких сюрпризов в конце четверти?

– Все нормально.

– Ну ладно, отдыхай.

Родион входит в кабинет, держа раскрытую книгу. Отец за компьютером читает с экрана иностранную статью. Кот поднимает голову и глядит на мальчика непроницаемыми глазами.

– Папа, я хотел тебя спросить…

– Подожди, сейчас сохраню это в текстах, выйду из сети и поговорим… … Я тебя слушаю.

– Папа, Марк Твен – реалист?

– Ну да, конечно. Реалист из реалистов. А почему ты спрашиваешь?

– Но вот, смотри, Том с Геком находят клад. Точнее, это индеец Джо прячет деньги, и в том же месте находится еще один клад, и Том с Геком – прячутся тут же. Это же все совершенно недостоверно с точки зрения теории вероятностей. Чтобы два клада – точно в одном и том же месте. Так не бывает.

– Ну не скажи… Понимаешь, люди же в общем довольно похоже мыслят. По-настоящему оригинальных людей мало. И если одному человеку какое-то место показалось подходящим для того, чтобы спрятать деньги или еще что-нибудь ценное, то и другому это же место тоже может показаться вполне пригодным. Вот тебе и два клада в одном месте. Смекнул?

– Да, я об этом не подумал. А ведь сейчас уже все клады отыскали, верно? Ну, кроме каких-нибудь уж совсем древних, которые никому, кроме археологов, не интересны…

– Опять же не скажи. Библиотеку Ивана Грозного не нашли? Это раз. Янтарную комнату считай заново делают – это два. Крест Ефросинии Полоцкой и другие сокровища вместе с ним после войны так и потерялись – это три. Хазарское золото, казна тамплиеров… Да чего там говорить – масса всего по-настоящему ценного. И с исторической, и с сугубо материальной точки зрения. Но, конечно, надежды разбогатеть по методу Тома Сойера мало, если тебя это интересует…

– Да нет, я просто так спросил…

– Да вот чего далеко ходить… Я как раз сейчас материалы смотрел, пытался разобраться. Понимаешь, прошла по нашим каналам информация, что найден золотой потир князя Святослава, который он в свою очередь то ли получил в дар, то ли в дань взял у византийцев. Помнишь, тот, который врагам вызов посылал: «Иду на вы…» Все взбудоражились, на уши встали…

– А что такое потир?

– Это такая чаша для причастия, у христиан. Сам-то Святослав был язычником, и к красивым вещам равнодушен, но золото – оно и тогда золотом было. Да и мать его, княгиня Ольга, была христианкой.

– И что эта чаша?

– Так вот, она и с ней кое-что еще – это и есть настоящий клад. Нашли его почти случайно какие-то рабочие в Новгороде, долбили фундамент старого храма и… Наследники Ольги и Святослава вроде бы передали потир местной храмовой общине. Потом там много чего случилось, храм разрушили и потир, естественно, затерялся. Считался пропавшим, переплавили в золото во время татар, или еще чего. Вызвали местных историков-краеведов, они за головы схватились, запросили специалистов из Эрмитажа. А главный специалист по византийскому золоту у нас старенький совсем, никуда ездить уже не может. Решили везти чашу и другие штуки к нему. Упаковали все, погрузили в контейнер и поехали в Питер. Приехали, распаковали, а чаша-то пропала. Все остальное – на месте, а ее нет.

– Украли! – уверенно говорит Родион.

– Но кто? И когда? Местные историки глаз с нее не спускали. Еще бы! Такая находка один раз за жизнь выпадает! Ценность-то какая! По преданию, из нее Кирилл причащался, когда к славянам уходил.

– Кирилл, это который азбуку придумал?

– Ну да, в общем… Но это, я сейчас посмотрел, еще вилами по воде писано. Могли византийцы и соврать, чтобы Святославу польстить, ценность потира повысить…

– Зачем же им врать, если Святослав – воин и язычник? Что ему Кирилл?

– Логично мыслишь, – отец смотрит на сына с некоторым удивлением. – Но тут же еще и Ольга, мать его, присутствует… Так что вот тебе – клад и детектив в одном флаконе. Почище Тома Сойера.

– Милиция искать будет?

– Будет, конечно. Но… Ты же знаешь… Людей убивают, ценности прямо из музеев пропадают… А тут… то ли было, то ли не было. Ведь даже акта никакого толком составить не успели, никто, кроме местных краеведов и сопровождающих, ее и не видел. Надо было мне самому поехать… А может, это вообще копия, подделка, еще что-то другое…

– А фотографии есть?

– Фотографии-то есть, но по фотографиям экспертизы не проводят.

– А кому она вообще-то нужна, кроме музеев?

– Если потир подлинный, византийский, старше 10 века, то частные коллекционеры на Западе огромные деньги отвалят. А так… там же золото, камни драгоценные… Глупо! – отец Родиона ударяет кулаком по столешнице, кот недовольно морщится, стучит хвостом, вытягивает лапы с желтоватыми когтями. – Если он и вправду нашелся, нельзя, чтоб снова сгинул!

– Папа… ты… вы хотите его сами найти?

– Да ты что, Родька! Как это я… мы… что мы, сыщики, что ли? Археологические находки, они на своих ногах не бегают. С чего это ты вздумал?

– Ладно, ладно, – передразнивая отца, говорит Родион. – В чужие тайны не лезу… Работай…

Какая-то южная, тропическая или субтропическая страна. Белый дом в колониальном стиле. Пальмы, бассейн, слуги в длинных свободных одеждах. На просторной веранде двое людей пьют что-то из высоких бокалов и разговаривают. Старший толст, силен, лупоглаз, то и дело вытирает платком мокрую красную шею. Тот, что помоложе, – с острым, зверушечьим лицом и умным взглядом.

Разговор идет по-английски.

– Деньги на операцию переведены. Но я так и не понял: когда потир будет у меня в руках?

– Здесь, в этом доме? Об этом, по-моему, не было речи.

– Ну хорошо, вы правы, пусть у моего представителя в Лондоне, Париже или Мадриде. На ваше усмотрение. Доставка на острова – это уже мое дело.

– Я думаю, сэр, это вопрос нескольких дней.

– Осложнений не ожидается?

– Нет? Главное осложнение в подобных делах – деньги. Точнее, их отсутствие. За деньги в сегодняшней России можно купить все. И всех. В этом смысле сегодняшняя Россия абсолютно предсказуема и управляема. Как вы понимаете, сэр, это очень выгодно для наших текущих целей.

– Вы не ошибаетесь? Не выдаете желаемое за действительность?

– Нет. Все предварительные договоренности выполнены. Потир уже в руках у заинтересованного, если говорить прямо, купленного нами человека. Его передача – чисто технический вопрос.

– А не будет ли потом утечки информации от этого… заинтересованного человека?

– Не будет, сэр. Об этом мы тоже позаботимся.

– Ну что ж. Жду, как вы понимаете, с нетерпением.

Невысокий мальчик в косухе и стройная девочка гораздо выше его ростом медленно идут по краю пустыря. Поодаль, то забегая вперед, то отставая, бегут их собаки. Восточно-европейская овчарка принадлежит мальчику, крупная дворняга неопределенной породы – девочке. Шагах в двадцати сзади идет еще один мальчик – высокий, темноволосый. Собаки у него нет, и что он делает вечером на пустыре – непонятно.

– И тут я достаю автомат и бах! Бах! – они сразу, понятно, разлетаются веером… – рассказывает Сережка, и довольно живо показывает, сначала, как он стрелял, а потом, как они разлетались. Хватается за грудь и падает навзничь прямо в снежную кашу, но в последний момент как-то хитро выворачивается и встает на ноги.

Девочка смеется, собаки недоверчиво прислушиваются, сторожко поводят ушами.

– А у меня спина болит, – жалуется девочка. – И Мария Николаевна опять ругалась, что плохо растягиваюсь.

– Да у тебя растяжка… – возмущается мальчик. – Чего ей надо-то?! У нас в клубе ни у кого такой нет. Даже у Степана Анатольевича.

– А для нас – мало, – вздыхает девочка.

– Слушай… – Сережка нервно оглядывается, смотрит на плетущегося сзади черноволосого. – А чего этот за нами идет, а? Уже второй круг. Чего ему надо, как ты думаешь?

– Не знаю, только он уже почти месяц так ходит. Я привыкла.

– Как это?! – изумляется Сережка. – Следит за тобой, что ли? Ты его знаешь?

– Да в общем-то знаю. Он в параллельном классе учится. Приехали они откуда-то. Только я с ним ни разу не разговаривала.

– А чего ж он за тобой ходит?

– Не знаю…

– Достал? – многозначительно спрашивает Сережка.

– Да в общем-то, да, – девочка пожимает плечами. – Сказал бы что, а так…

Сережка разворачивается и решительно идет навстречу черноволосому, сунув руку за отворот косухи. Тот останавливается, но не уходит, поджидает.

– Сережка! Да брось ты! – нерешительно окликает девочка. Сережка даже не оборачивается. Девочка тоже останавливается поодаль и смотрит на разворачивающуюся ситуацию с явным любопытством.

Некоторое время мальчики стоят почти вплотную и рассматривают друг друга. Черноволосый значительно выше, но Сережка – точнее в движениях и как-то лучше скроен.

– Слушай, ты чего за нами ходишь? – спрашивает Сережка, пока вполне миролюбиво.

– А чего – нельзя? – спрашивает черноволосый. – Пустырь общий. Хочу – гуляю.

– Так ты гуляй в другом месте. Найди и гуляй. Ты Анку достал, понял? Отвали! А не понял, так получишь сейчас.

Черноволосый мальчик не выглядит испуганным, скорее печальным.

– Анна – твоя девушка, да? – спрашивает он. – Это она просила тебя гнать меня?

Сережка явно теряется. Чтобы не показать своего замешательства, заводит себя, злится на черноволосого практически насильно. Замечает, что тот говорит по-русски с акцентом и тут же цепляется к этому.

– Понаехали тут! Сначала по-русски научись разговаривать, а потом… Какая Анка тебе девушка? Отвали и все!

– О, я теперь знаю, она не попросила тебе! Ты сам хотел! – темпераментно восклицает черноволосый и хочет сказать что-то еще, но не успевает. Сережка отталкивается от земли обеими ногами и прыгает на него, как кошка на крупную собаку. Мальчики падают в осеннюю грязь, и некоторое время сосредоточенно мутузят друг друга. Обе собаки подбегают поближе и с интересом наблюдают за происходящим. Овчарка смотрит молча, а дворняга припадает на передние лапы и заливается звонким лаем.

– Ну все, мальчики, хватит! Все! – говорит Анка, подходя вплотную к дерущимся, но не решаясь ничего предпринять. Потом оборачивается к собакам, говорит возмущенно. – Альфа, как тебе не стыдно! Сделай же что-нибудь!

Овчарка нерешительно походит к катающимся по грязи мальчишкам, приглядывается и, тихо рыча, тянет за куртку хозяина – Сережку. Сережка отмахивается от собаки, черноволосый тут же воспользовался этим, вырвался, вскочил.

Сережка тоже вскакивает, утирает горстью разбитый нос.

– Ну что, черный, получил? Будешь еще следить?

Черноволосый облизывает распухающие губы, говорит упрямо:

– Все равно буду ходить. Не следить. Так.

Сережка раздувает ноздри, он готов снова кинуться в драку, но Анка берет его за рукав:

– Пойдем отсюда. – На черноволосого она почему-то старается не смотреть. И вообще ей как-то странно. Анка ежится, поднимает воротник куртки, потом надевает капюшон. Теплее не становится. Холод и странное неудобство идут откуда-то изнутри.

Сережка и Анка идут прочь. Собаки внимательно обнюхивают неподвижно стоящего черноволосого и бегут следом.

– Придурок какой-то, да?! – возмущенно восклицает Сережка.

Анка не слушает его, оборачивается.

– Как тебя зовут? – тихо спрашивает она. Черноволосый мальчик читает вопрос по губам.

– Тахир, – так же тихо отвечает он.

Несколько секунд мальчик и девочка смотрят друг другу в глаза, потом Анка отводит взгляд и уходит уже окончательно.

Темно. Потом луч фонарика шарит по стенам с выкрошившейся кирпичной кладкой и клочьями паутины. Следом зажигается свеча, ее огонек трепещет от сквозняка, освещает голову мужчины в низко надвинутой на глаза шапке, небритое лицо с острым, похожим на клюв носом. Лицо, скорее всего, обыкновенное, но в антураже подземелья оно кажется зловещим.

– Гляди, Птица, здесь живет кто-то, что ли? – слышится голос из темноты. – Вон тряпки какие-то, чайник…

– Да нет, – отвечает тот, кого назвали Птицей. – Кому здесь жить? Бомжам не пролезть. Ты ж видел, нам не только доски рвать, лаз пришлось расширять. Ребятишки, наверное, играли когда-то, от них осталось. Родителям не нравилось, потому и заколотили.

– А чего здесь раньше-то было?

– Да кто его знает? Может, бомбоубежище, может, вентиляция, может, запасной выход откуда. Мало ли всего при Советах строили…

– Так, думаешь, надежно здесь?

– Нормально. Нам же всего дня три прокантоваться. Потом от покупателя человек подгребет. А уж денежки-то мы понадежней спрячем. В банк.

– Да ну их, банки-то! Они ж горят, как спички. Капусту лучше при себе держать. Или уж в надежном схороне.

– А кто тебе говорит про наши банки? Дураков нет! Швейцария, брат!

– Слушай, а что, эта хреновина и вправду столько деньжищ стоит? Не верится как-то. Невидная она из себя-то. И камни тусклые, и зеленая вся. Может, тут кидалово какое?

– Никакого кидалова. Во-первых, ее, конечно, почистить надо. А во-вторых, главная ее ценность для понимающих людей не в золоте и не в камнях, а в историческом контексте…

– В чем, в чем?… Да ну тебя, Птица, говоришь иногда прямо как фрайер какой. Да мне и наплевать! Лишь бы капусту отвалили как обещались, а потом пусть эту хреновину хоть с кашей едят, хоть молятся на нее…

– Ну ладно, философствовать потом начнем, когда чековая книжка в кармане будет, а денежки – в банке. Вот, смотри, я тут нишу подходящую нашел – тепло, сухо, и вот этой доской припереть можно. Давай ее сюда…

Напарник Птицы склоняется над клетчатой полиэтиленовой сумкой, в которой рыночные торговцы переносят товар, в этот момент в темном углу помещения слышится шорох, и что-то небольшое глухо падает на пол.

– Птица, ты слышал?

– Кошка? Крыса? – неуверенно спрашивает Птица.

Его напарник, не отвечая, оставляет сумку и решительно направляется в угол. Там снова что-то шуршит, шевелится, сыплется на землю мусор и старый картон. Мужчина бросается вперед, начинается молчаливая возня, некоторое время ничего не видно от взлетевшей пыли, потом слышны ругательства, мужчина за шиворот выволакивает из угла засыпанного грязью и мелом мальчишку, в котором только по длинной куртке можно опознать Шпендика.

– Вот… – растерянно говорит мужчина. – Сидел там…

– И все слышал… – подытоживает Птица.

Птица с напарником молча переглядываются, потом оба отводят взгляд. Птица закуривает, видно, что руки у него дрожат. Второй мужчина придерживает одной рукой Шпендика, второй – расстегивает ремень, достает его из брюк и довольно сноровисто связывает Шпендику руки. Потом оттаскивает мальчишку в угол, толкает на кипу старого картона, грозит ему кулаком и манит Птицу в противоположную сторону, подальше от света свечи. Мужчины разговаривают шепотом, но акустика подземелья такова, что Шпень слышит почти каждое слово.

– И чего теперь? Линять надо, быстро! – говорит напарник. – Только куда? Договор же был – здесь, а связи с ними… Есть у тебя связь, Птица?

– Нету. Да и зачем? Если какие накладки, так сделка, скорей всего, и вовсе сорвется. Хоронятся они. Трусят. Все они, заграничные, такие – чуть что, сразу в штаны наложат и бежать. Но не в этом даже дело. Он же слышал все. И видел нас. В любой момент может кому хочешь заложить.

– Да кому ему закладывать! Он же беспризорник, видно. Он же не знает, об чем речь.

– Найдутся такие, которые знают. Спросят, он ответит. Шоколадку купят, денег дадут. А там уж нас вычислить, дело техники… Фотографии покажут… Выхода нет, кончать его надо. Прямо сейчас…

– Да ты что?! Это ж пацан, ребенок! Я на мокрое не пойду! Давай его здесь подержим, пока не кончится все.

– А если он сбежит? Нам же выходить надо, на связь и другое… Нет, не пойдет. Думаешь, мне самому это нравится?… Ну хочешь, наплюем на деньги и все, вернем чашку музейным крысам? Хочешь? Если ты такой гуманист… Только как бы нас потом самих не замочили, эти, которых мы кинем… Они же, сам понимаешь, тоже на этот вояж потратились и вообще… Ну как? По рукам?

– Не, так я тоже не согласен…

– Ну так давай, решайся скорее. И так уже нервы на пределе. Кто из нас зону топтал – я или ты?

В этот момент Шпень бросает через весь подвал свернутый ремень, от которого ему каким-то чудом удалось освободиться. Мужчины заворожено смотрят в ту сторону, а мальчишка бросается в противоположную, выскакивает за дверь, змеей проползает в узкий лаз, бежит по ступенькам наверх и вылетает наружу где-то на задворках рынка. Привычно бросается в людскую толчею. Птица и его напарник, громко топая и размахивая клеенчатой сумкой, бегут за ним.

Шпень бросается к молодому милиционеру.

– Дяденька милиционер! Помогите! Они меня сейчас убьют!

Милиционер быстрым взглядом оценивает ситуацию, видит бегущих мужиков с клетчатой «торговой» сумкой, злорадно ухмыляется:

– Предупреждал я тебя, пацан! Не воруй! Вот сейчас они тебе и накостыляют. А я в другую сторону смотреть буду.

– Дяденька, они из музея это… штуку украли! Она у них в сумке! Арестуйте их!

– Ага, сейчас! – заразительно смеется милиционер. – Украли и бегают тут за тобой по рынку! Еще чего-нибудь расскажи!

Шпень бежит дальше, кидается в сторону рыночной охраны, но натыкается на презрительный взгляд охранника с перебитым носом, всхлипывает, сворачивает в сторону и выбегает за ворота рынка. Погоня продолжается по широкой, но малолюдной улице. Люди равнодушно смотрят на бегущих, никто даже не пытается вмешаться. Лица проходящих мимо людей, морды собак, которых выгуливают хозяева, даже рожицы детишек – все видятся бегущему из последних сил Шпендику отвратительными, злобными, некрасивыми. Он понимает, что никто не станет убивать его на улице. Поймают, затащут куда-нибудь в подвал… И ведь никто из этих не вступится…

На прямой у Шпеня никаких надежд. Поэтому он сворачивает к домам, надеется через проходной подъезд уйти от погони. Вбегает в парадную, несется по лестнице и тут понимает, что сгоряча перепутал подъезд. Второго выхода из него – нет. Сзади хлопает дверь, Шпень бежит наверх, по пути звонит во все квартиры. Большинство дверей глухо молчит, где-то заливается собака, где-то с лязгом через цепочку открывается дверь, высовывается острый старушечий носик, нюхает воздух.

– Фулиганы проклятые, житья нет! – шипит старушка и прикрывает дверь.

На последнем этаже запертая на замок чердачная дверь, аккуратный коврик, цветок-алоэ на узком подоконнике, миска с молоком для кошки и… открытая дверь. Взвизгнув и зажмурив глаза, Шпень врывается в нее и захлопывает за собой. Секунду стоит, прижавшись к двери спиной, потом оборачивается и быстро, на ощупь запирает оба имеющихся на двери замка. Оборачивается еще раз и наконец решается взглянуть прямо перед собой. В дверях комнаты стоит молодая женщина в халате и пушистых домашних тапках. Волосы у женщины заколоты наверх, глаза печальные. Она прикладывает палец к губам и говорит:

– Тихо! Дочка только что уснула.

Шпень молчит, потом обессилено съезжает спиной по притолоке.

– За тобой кто-то гнался? – спрашивает женщина.

– Да, – кивает Шпень. – Если поймают, убьют сразу.

– Почему? Ты что-то украл у них?

– Нет, это они украли, а я случайно узнал.

– Понятно, – кивает женщина. – Ну проходи…

Мелодичный, негромкий звонок в дверь. Шпень вздрагивает, отчаянно мотает головой, но женщина подходит к двери и спрашивает:

– Кто там?

– Сантехник, – отвечают оттуда. – У вас протечка.

– Я не вызывала сантехника, – строго говорит женщина. – И протечки у меня нет. Если вы сейчас же не уйдете, я вызываю милицию. У меня квартира на сигнализации. Я буду смотреть в окно, как вы уходите. Считаю до пяти. Один…

Шпень прикладывает ухо к двери и слышит удаляющиеся шаги. Облегченно вздыхает. Потом с восхищением смотрит на молодую женщину.

– У тебя… у вас и правда сигнализация?

– Да нет, конечно, – улыбается женщина. – Это я его проверяла. Настоящий сантехник не испугался бы, а начал ругаться, грозить штрафом…

Шпень и молодая женщина сидят на кухне и пьют чай с булкой и вареньем. В кухне чисто, но бедно. Шпень сминает большой ломоть булки пальцами и аккуратно заталкивает в рот почти целиком. Следом отправляет ложку варенья.

– У тебя что, зубов нет? – улыбается женщина.

– Нет, мне так вкуснее, – прожевав, серьезно отвечает Шпень. – Чувствую, что поел. А отчего у тебя дверь открыта была? Ждала кого?

– Ждала, – женщина кивает. – Я всегда жду.

– Как это – всегда?! – Шпень замирает с куском булки в руке.

– Так получилось… – женщина пожимает узкими плечами.

Шпень несколько мгновений думает, потом глаза его зло сужаются:

– Значит, он ушел. А тебя с дочкой бросил. Коз-зел!

– Нет, Шпендик, – женщина снова грустно улыбается. – В жизни все сложнее. Иногда бывает так, что виноватых нет. Алина слишком много болела, я… я вообще ничего не видела и… В общем, для каждого должна быть где-то открыта дверь. Всегда. Чтобы он мог прийти. Так надо… И ты, между прочим, сегодня в этом убедился…

– Да, – соглашается Шпендик. – Спасибо тебе. Без тебя меня бы уже на этом свете не было… А дочка-то… теперь как?

– Теперь уже лучше, – улыбается женщина. – Осенью в садик пошла. Болела всего два раза. Врачи говорят – все нормально.

– И то хлеб, – вздыхает Шпендик.

– А ведь они тебя теперь искать будут, Шпендик, – в глазах женщины на месте улыбки возникает тревога. – Как бы их в милицию все-таки… Может, я чем помогу?

– Нет уж! – Шпень решительно машет рукой, едва не сметает чашку со стола. – Еще не хватало! Ты уж и так… Сиди, в общем, и дочку расти. Я сам разберусь. Есть план…

– Ну хорошо, хорошо, – соглашается женщина. – Только ты уж осторожней там…

– Я осторожный, – ухмыляется Шпень. – А теперь вдвойне буду… Ну, давай прощаться…

На пороге женщина гладит нечесаные волосы мальчишки и украдкой крестит его. Шпень ежится.

– А все-таки этот, который от тебя ушел… коз-зел! – говорит он и быстро, не оборачиваясь, сбегает вниз по ступенькам.

Шпень идет по улице. Мимо проходят люди. У них красивые, умные и добрые лица. Детишки смеются. Собаки виляют хвостами и улыбаются.

Вывеска на кирпичном фасаде, над массивными деревянными дверями: «Физико-математический лицей». На крыльце толпятся лицеисты, смеются, толкаются, мальчишки заигрывают с девчонками. На другой стороне улицы стоит Шпень и курит. Внезапно, увидев кого-то, он аккуратно гасит папиросу, убирает окурок в карман и идет прямо через проезжую часть. Водитель легковой машины тормозит и грозит Шпендику кулаком. Шпень показывает ему язык.

Около квартала Шпень идет за группой ребят-школьников. Они его не замечают, увлечены разговором, из которого до Шпеня доносятся лишь смутно знакомые компьютерные термины. Наконец на углу ребята останавливаются, прощаются за руку и расходятся в разные стороны. Шпень решительно направляется за одним из них.

– Родион! – негромко окликает он.

Мальчик в очках оборачивается. Шпеня он узнает сразу, но на лице его не отражается никакой радости, скорее озабоченность и даже страх.

– Здравствуй, Родион!

– Здравствуй, Шпень. Чего ты от меня хочешь?

– Не дрейфь, Родион, – усмехается Шпень. – Краденое прятать не надо. Пока. Шучу. В общем, у меня проблемы. Хотел с тобой посоветоваться, как с умным человеком. Ты как?

– Вряд ли я смогу еще раз быть тебе полезным, – твердо говорит Родион, стараясь удержать на месте подрагивающую нижнюю губу.

Шпень видит, как нервничает Родион, и это его забавляет. Впрочем, довольно быстро собственные заботы перевешивают и некрасивая, подвижная физиономия мальчишки снова становится хмурой и озабоченной.

– Короче, меня хотят замочить, – мрачно объявляет он. – Причем я тут ни с какого бока… Ты не думай, что вру, когда объясню, сам увидишь – не мои это дела.

– Ну хорошо, – Родион стаскивает перчатки, нервно мнет их в пальцах. – Ты с кем-то что-то не поделил. А я-то тут при чем? Обратись в милицию. Если ты не виноват, они…

– А что я им скажу? У меня же доказательств никаких нет. Угрожали убить? Кто? Где? Когда? Где свидетели? Не станет милиция в этом разбираться – сам знаешь. Я же не депутат какой. Да и тех стреляют. Вот когда убьют – тогда и будут искать. Может быть. Потому что за меня даже в розыск подать некому. А тебя, Родион, совесть замучает… Замучает ведь?…

– Отстань ты от меня! – почти истерически кричит Родион. – Не мое это дело, понял?! Я не хочу!

– Трусишь, – примирительно, по-взрослому говорит Шпень. – Это нормально. Но ты послушай. Я же тебе не за так предлагаю. Там очень большие деньги могут быть. Про Швейцарские банки слыхал?

– Опять в долю?! Отвяжись! Я сам в милицию пойду! – визжит Родион.

– Не пойдешь, – спокойно возражает Шпень. – Потому что тогда и тебя могут замочить. Вдруг они сейчас за нами следят?

После этих слов Родион видимо ломается – опускает плечи, прижимает к груди сжатые кулаки, испуганно оглядывается по сторонам, лицо бледное, зрачки за очками расширены.

– Кто – они? – шепчет он.

Шпень удовлетворенно вздыхает – его психологическая атака удалась на все сто процентов.

– Пойдем в садик, я тебе все расскажу, – говорит он. – Не трусь, все будет тип-топ. Неужели тебе никогда не хотелось клад найти? Настоящий? Разбогатеть?

– Клад?… – в испуганных глазах Родиона появляется какое-то подобие интереса.

– Во! – радуется Шпень. – Пошли скорее!

Шпень и Родион сидят в чахлом садике на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье. Оба мелко трясутся от холода и пронизывающего ветра.

– У меня была нора, – рассказывает Шпень. – Лежанка, примус, все дела. Я там жил, когда папаша в загул уходил. Никто про нору не знал, я там доску одну хитро приспособил, вроде прибита, а отодвинуть можно…

– А мама тебя отпускала?…

– Мама у меня умерла. Давно. Уже три года.

– Прости…

– Да ты-то тут причем?… В общем, пришли в мою нору какие-то хмыри, а я как раз там ночевал…

– Скажи, Шпендик, они говорили, что украли эту штуку именно из музея?

– Нет, но я сам допер. Говорили, что можно вернуть в музей. Откуда ж взяли?

– Ты не поверишь, но я, кажется, знаю, что именно они украли.

– Да ну? Откуда ж тебе знать?

– Понимаешь, мой отец – историк, работает в разных местах, но и в музее тоже. Мы как раз с ним недавно разговаривали и он мне рассказал, что одна штука пропала по дороге в Питер. Очень ценная. И тоже называл ее чашей.

– Вот это классно! – восхитился Шпень. – И что же теперь?

– Теперь мы должны ее найти…

– И загнать подороже…

– Да ты что, Шпень! Это же… ну, принадлежит России. Достояние республики – вот!

– Да что мне до этой республики! – с горечью говорит Шпень. – Что я ей? Мне жрать нечего, одеть – это правда. Будут деньги, буду жить по-королевски!

– По-королевски – это как? – искренне интересуется Родион.

– Ну… пирожные жрать каждый день, каждый день – в компьютерный клуб, потом – машину куплю, квартиру…

– А я бы в Англию учиться поехал, или в Америку… – вздыхает Родион. – Только смотри: никто ж тебе не позволит эту штуку продать. Ты же не знаешь как, и я тоже. Убьют раньше. А вот если ее найти и в музей отдать, то сразу всем все ясно – и милиции, и этим, бандитам… И никто тебя пальцем не тронет – чаша-то уже в музее…

– В чем-то ты прав, конечно, – вздыхает и Шпень. – В общем, сначала нужно ее отыскать, у них спереть, а потом – будем делать посмотреть. Так?

– Так, – соглашается Родион. – А как искать?

– Ловить будем на живца, – говорит Шпень. – Живец – это я. Рыбак – ты и… еще есть задумка. Понял?

– Не очень, но… но я согласен! – с воодушевлением говорит Родион. – Мне все говорят, что я… ну, не от мира сего. Вот я бы и доказал!

– Ну, тут они правы, конечно, – рассудительно говорит Шпень. – Ты… маленько этого… действительно, – Шпень крутит пальцем у виска. – Я еще там, на рынке, заметил. Но мне же этого и надо! – доверительно заканчивает он.

Родион пытается обидеться, но у него как-то не получается. Поэтому он машет рукой:

– Сам такой!

– А то! – соглашается Шпень.

Вечер. Анка и Сережка медленно идут по кромке набережной Стрелки Васильевского острова. Вода у берега совсем черная. Мимо, постукивая палочкой, проходит бодрый пенсионер, что-то напевает себе под нос. Сверху слышен шум подъехавших автомобилей, веселые крики, высокий юноша несет на руках девушку в белом платье и наброшенной на плечи куртке. Девушка болтает ногами в перламутровых босоножках, смеется. Потом оба замирают на краю, смотрят на черную Неву, подсвеченную прожекторами Петропавловку, прогулочный пароходик в акватории, увешанный фонариками, похожий на елочную игрушку. С пароходика волнами доносится музыка, наверху шелестят кронами еще не облетевшие липы.

– Красивый у нас город, правда? – тихо говорит девушка.

– Самый лучший! – горячо подтверждает юноша. – И ты – самая лучшая девушка в самом лучшем городе!

– Смотри, свадьба! – шепчет Анка Сережке.

– Ну и чего? – Сережка пожимает плечами.

Девушка замечает мальчика и девочку, указывает на них юноше.

– Давай загадаем, чтобы они тоже были счастливы вместе! И после свадьбы пришли сюда!

Юноша смеется, подмигивает Сережке, показывает знак «виктории». Сережка презрительно хмыкает, отворачивается, Анка носком ботинка ковыряет лед.

– Им было всего лишь тринадцать.

Но были они ленинградцы… – напевает сбоку пенсионер и тоже подмигивает детям.

– До чего надоело мелким быть! – с сердцем говорит Сережка. – Скорее бы уж что-нибудь настоящее!

– А мне ничего – нравится, – удивляется Анка.

Анка и Сережка прощаются возле дверей клуба «Хоббит».

– Может зайдешь все же? – спрашивает Сережка. – Там прикольно. И деньги у меня сегодня есть. На двоих хватит.

– Нет, у меня через полчаса занятия в цирковой школе. Да и не нравится мне. Жмешь на кнопки – и все. Никакого интереса.

– Да ты, Анка, не понимаешь!.. – Сережкины глаза вспыхивают, он хватает Анку за руку.

– Здравствуй, Анка, я твой Петька! – двое подростков выходят из дверей клуба, один из них насмешливо нахлобучивает на лицо Сережке вязаную шапку. Подростки ненамного постарше, но значительно крупнее Сережки.

– А Анка-то у тебя ничего, фигуристая! – подхватывает второй. – Я, пожалуй, буду Василий Иванычем. А ты, Никит? Пойдешь, Анка, с двумя Василий Иванычами гулять?

Сережка молча сдергивает шапку и картинно отбрасывает ее в сторону, в грязь, становится в каратистскую стойку, упрямо наклоняет голову. В этот момент он похож на бычка из мультфильма. Подростки хохочут. Несмотря на все демонстрации, им трудно воспринять Сережку всерьез.

Неожиданно из сгущающихся сумерек выныривает Шпень, становится рядом с Сережкой, демонстративно держит руку в кармане длинной куртки. Подростки переглядываются. Вид у Шпеня достаточно опасный, но отступать перед малолетками – негоже.

– Ну, малявки, вы нарываетесь! – грозно говорит старший из подростков и делает шаг вперед.

– Анка, уходи! – сквозь зубы говорит Сережка.

Анка зло закусывает губу, отрицательно машет головой.

– Анна, я тебя очень прошу, уйди, пожалуйста! – слышится с другой стороны, и высокий тонкий силуэт отделяется от водосточной трубы, присоединяется к мальчишкам.

– Опять ты?! – удивленно выдыхает Сережка.

– Тахир? – шепчет Анка.

Подростки не понимают происходящего, настораживаются еще больше, в конце концов, грязно выругавшись, уходят.

– Я тебя, Серый, ждал, – сразу берет быка за рога Шпень. – Дело есть. Остальные уходят?

– Ты с ним… пойдешь? – спрашивает Сережка, кивая в сторону молчаливой тени.

– Я бы лучше осталась. Если можно, – видно, что Шпень не внушает Анке никакого доверия.

– У меня от нее секретов нет, – говорит Сережка Шпеню. – Мы с ней с детского сада… – Кивает обоим. – Знакомьтесь: Анка… Шпень… А это… уж и не знаю… навязался тут …джигит…

– Тахир, – тихо говорит стоящий в стороне мальчик.

– Тахир так Тахир, – тут же соглашается Шпень. Видно, что ему не до тонкостей межличностных отношений. – Помнишь, мы с тобой про клады говорили? Так вот… Есть тут одно дело…

– Ушел… – говорит напарник Птицы, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание. – Что ж теперь?

– И мы уходим. Не ровен час, та тетка и вправду милицию вызовет. Нам оно надо?

– А потом?

– Потом придется мальчишку искать. Он теперь напуган до полусмерти, может в любую минуту проболтаться. Может, прямо сейчас кому-нибудь рассказывает…

– И что…

– Не будет мальчишки, не будет свидетеля…

– Так ты, Птица, что…

– То самое! Нам теперь не до сантиментов. Собственные шкуры на кону. А ты что думал? Такие деньги! Это тебе не ларьки трясти.

– Лучше б ларьки… Знаешь что, Птица? Я так не согласный. Я на мокруху не подписывался. Ты говорил: чисто-быстро, замочек, сумочка, укрытие, культурные люди, деньги в банке. А что выходит?

– Ладно. Надоел ты мне, Мотыль. Давай сюда сумку и катись на все четыре стороны. Считай, не сработались. Дальше буду сам…

– А вот это ты видал? – Мотыль некрасиво щерится, показывает Птице кукиш и прячет сумку за спину.

– Эй, Мотыль, ты что это… А ну… – Птица лезет куда-то за пазуху, но не успевает. В руке у напарника словно сам собою оказывается огромный гаечный ключ. Удар, и Птица мешком валится на лестничную площадку. Мотыль хватает его подмышки, подтаскивает к лестнице, ведущей в подвал, пинком сталкивает вниз, забирает сумку и быстро уходит из подъезда.

Через некоторое время проходящая мимо бабушка с пакетом кефира в авоське слышит стон, доносящийся из темноты, от подвальной двери.

– Свят, свят, свят! – бормочет бабушка.

– Врача вызовите! – стонет человек.

Бабушка бодро поднимается наверх, тщательно запирает за собой дверь, колеблется несколько секунд, потом решительно снимает трубку телефона.

Белое кресло на берегу искусственного бассейна. На белом столике сервировка: чай со льдом и разрезанный серебряным ножом непонятный фрукт на прозрачной тарелочке. В кресле сидит уже известный нам толстый господин в халате, перед ним навытяжку стоит моложавый мужчина с седеющими висками, бегающими фруктовыми глазками и крупным баклажанистым носом. Разговор идет на французском.

– Что нового о чаше?

– Увы, месье Фаррингтон, новости из России не слишком оптимистичны.

– Но мне же обещали, что не будет никаких осложнений! Неужели не хватило денег, чтобы купить всех, кого надо?!

– Не совсем так. Насколько я понял, чашу попросту украли еще раз.

– Кто?! И куда смотрел наш человек? Он жив? Его можно допросить?

– Он идет по следу. Согласно полученным сведениям, ситуация далека от трагической. Укравшие чашу люди просто мелкие уголовники. У них нет никаких каналов сбыта, и они быстро попадутся.

– А если они лягут на дно? Мои люди не могут болтаться в России годами. Я пока не Арманд Хаммер, это слишком опасно… А если они вздумают переплавить ее, выковырять камни… Как это вообще могло случиться?!

– Месье, это же Россия, дикая страна. Там может случиться все, что угодно.

– Пошли вы к черту со своим фатализмом!

Господин в халате хватает фрукт с тарелочки и в сердцах бросает в кусты. Какая-то пестрая, похожая на попугая птица снимается с ветки и с противным криком летит следом за фруктом.

Старая петербургская квартира. Арочное окно, потолок комнаты теряется в полутьме. Огромный стол, над ним на длинной ножке свисает выцветший абажур. Лампа освещает десяток крупноформатных книг – не то энциклопедии, не то – словари – и разбросанные по столу фотографии. Вокруг стола разместились несколько очень разных по возрасту и внешнему виду людей. Один из них – отец Родиона. Во главе стола в кресле – ветхий остроглазый старичок, закутанный в клетчатый плед. Остальные либо сидят на стульях, либо почти лежат на столе, поставив локти и рассматривая что-то в распахнутых фолиантах.

– Итак, товарищи, какие будут предложения? – дребезжащим, но решительным голосом спрашивает старичок. – Насколько можно судить по представленным фотографиям – вещь в любом случае подлинная, 1Х-ХП век, точнее по снимкам не определишь. Является ли она утерянным потиром Святослава, с какой-то долей вероятности можно сказать только после тщательной экспертизы. Если она, конечно, состоится…

– Что сказала милиция? – спрашивает у остальных высокий человек с резкими, хищноватыми чертами лица.

– Милиция сказала, что проведет все мероприятия, предусмотренные планом оперативной разработки, – четко рапортует отец Родиона.

Высокий человек презрительно шипит сквозь сжатые зубы.

– Никогда себе не прощу…

– Милейший Георгий… как вас там по батюшке, – урезонивает его старичок. – Не надо так убиваться. Пропажа сокровища – наша общая вина и беда. Мы все не сделали чего-то такого, что следовало сделать непременно…

– Отчего я ушел? Надо было там спать лечь, на складе… – Георгий обхватывает руками черноволосую голову.

– Успокойтесь, – в разговор вступает еще один, немолодой, полноватый человек, похожий на средних размеров карася. – Мы же даже не знаем, когда именно была украдена чаша. От наших истерик и самобичеваний никому не станет легче. Наоборот, именно сейчас мы должны держать себя в руках и не раскисать. Достаточно нам одного несчастного случая…

– Несчастного случая? – настораживается старичок.

– Да, Валентин Прокопьевич. Вам еще не доложили? Геннадий так переживал случившееся, что бродил по городу как сомнамбула, не глядел по сторонам, пошел через дорогу на красный свет и… сейчас в больнице…

– Гена в больнице?! Что с ним? Насколько все серьезно?!

– Я был у него с утра. Разговаривал. Вроде все обошлось сотрясением мозга и несколькими ссадинами и синяками. Просил, чтобы сразу же после нашей встречи кто-нибудь дошел к нему, рассказал о результатах, планах…

– Да… Это всем нам урок. Сейчас необходима высшая сосредоточенность. Если мы все разляжемся по больницам с травмами и инфарктами…

– Валентин Прокопьевич? Сердце? Принести лекарство? – серьезно спрашивает похожий на карася мужчина.

– Ах, оставьте! – старичок досадливо машет сухонькой лапкой и как бы незаметно кидает в рот что-то из маленького пузырька. – Я так понял, что сильно рассчитывать на нашу доблестную милицию мы не можем, – черноволосый Георгий яростно кивает головой. – Следовательно, необходимо разработать собственный план поисков. В конце концов, ремесло историка в чем-то сродни ремеслу детектива…

Полутемный, довольно большой зал. На возвышении стоят ряды скрепленных между собой стульев. Перед ними лежат расстеленные маты, сверху свисают канат, трапеция и еще какое-то веревочное приспособление. На нем деловито и однообразно крутится в воздухе девочка лет 14. Стоящая внизу девушка страхует и брюзгливо повторяет:

– Света! Спину прямее! Прямее спину, я говорю! Носок жестче!

Еще полтора десятка мальчиков и девочек разного возраста заняты своими делами. Кто-то жонглирует, кто-то разминается на матах, кто-то стоит на руках, двое малышей под руководством старшего мальчика отрабатывают какую-то сценку. Анка под руководством женщины постарше выполняет акробатический каскад. Женщина хлопает в ладоши и командует:

– Фляк – рендап – сальто! Фляк – рендап – сальто! Аня! Опять ноги не разогрела как следует! Фляк – рендап – сальто!

Из коридора в зал заглядывают Сережка и Шпень.

– Тут она, – говорит Сережка. – Занята вон.

– Ништя-ак! – восхищенно тянет Шпень, как завороженный глядя на кружащуюся на трапеции девочку, мальчика-жонглера и других детей. – Вон та, что ль?

– Да нет же! Не узнал Анку? Вон она, сальто крутит, видишь? Рядом ней – руководительница ихняя.

– А-а-а! – Шпень не сводит глаз с зала, машинально достает сигареты, не глядя предлагает Сережке. – Будешь?

– Не здесь же! – шипит Сережка, берет сигарету. – Здесь нельзя. Пошли пока на крыльцо, покурим.

– Ну пошли, – Шпень с сожалением отрывается от заворожившего его зрелища.

Мимо мальчишек в раздевалку проскальзывает малыш лет шести в костюме Арлекина. Увидев Сережку, он показывает пальцем и, кривляясь и картавя, поет:

– Сережка – дурак, курит табак, спички ворует, Анку целует!

– У-у, я тебе сейчас! – Сережка корчит страшную рожу, делает шаг вперед, растопырив руки. Малыш с веселым визгом убегает.

Анка и мальчишки разговаривают, сидя на скамеечке в раздевалке. Пожилая гардеробщица подозрительно косится на Шпеня, морщится.

– Первый этап проходит нормально, – докладывает Сережка. – Шпень ходит по рынку, мы с Родионом и Тахиром по очереди его караулим. Пока никто не заинтересовался…

– Может, они уже совсем уехали? – предполагает Анка.

– Ну да, как же! – возбужденно шепчет Шпень. – У них же связи с теми, с заграничными, нет. Они ждать будут, пока те на них выйдут. А тут я… хожу, гуляю…

– Шпень, а чего ты вообще-то на рынке делаешь?

– Чего, – Шпень пожимает плечами. – Живу, работаю…

– Работаешь? – удивляется Анка. – Как это?

– Так тебе все и расскажи! – ухмыляется Шпень и подмигивает Сережке.

Что-то вроде гостиничного номера. Двое мужчин сидят в креслах. Лица одного из них не видно, он прячется в тени. Второй – тот самый собеседник толстяка на веранде, с зверушечьим лицом. Он медленно пьет коньяк из небольшой рюмки. Вторая, пустая рюмка и бутылка стоят на низком журнальном столике. Желтый свет настольной лампы играет в напитке. Разговор идет на английском.

– Я не предлагаю вам выпить, потому что настал самый острый момент операции, и ваши мозги должны быть кристальны. Вы понимаете, чем рискуете?

– Да, мистер Стоун.

– Вы не выполнили простейшей задачи. Чаша была уже у вас в руках и вы ее упустили.

– Кто же мог знать, что вмешается мальчишка, беспризорник… Мотыль испугался…

– Меня не интересуют российские беспризорники! – брезгливо цедит Стоун. – Меня интересует чаша. Когда вы сможете обнаружить этого… Мотыля… и какое содействие вам требуется?

– Пожалуй, только люди. Сами понимаете, у меня нет связей в криминальных кругах…

– Раньше надо было думать! У меня, конечно, есть здесь люди. Но я не хотел бы их «светить». У вас есть конкретный план?

– Да, разумеется.

Шпень стоит у входа на рынок, смотрит, как наперсточники дурят народ. Откровенно развлекается, лузгает семечки. Неподалеку у ларька стоят Тахир и Родион, наблюдают за Шпенем и едят мороженое.

– Ты русский язык хорошо знаешь, да? – спрашивает Тахир. – Хорошо учишься?

– Я лучше по математике, – отвечает Родион. – По русскому у меня так… тройки… четверки…

– Все равно… – Тахир задумывается о чем-то, потом решается. – Я тебе стихи прочту. Свои. Если там что не по-русски, ты мне скажи.

– Ну… давай… – удивленно соглашается Родион.

Читая, Тахир волнуется и смотрит на ботинки Родиона. Акцент у него сильнее, чем обычно.

Потом некоторое время оба молчат. Наконец, Тахир не выдерживает:

– Ну, что, глупо, да?

– Да нет, что ты! – торопливо возражает Родион. – Нормально… Да нет, хорошо даже. Как настоящие… То есть, я не то хотел сказать… И по-русски все… А королева – это кто?

– Так, девушка одна… – Тахир неопределенно машет рукой.

Мотыль идет по Лиговскому проспекту, смотрит на дома, что-то припоминая. Останавливается возле облупившейся, разбитой двери, отворяет ее, заходит в парадную, поднимается по грязной лестнице. Останавливается возле высокой двери, шевеля губами, читает надписи на звонках, потом звонит. Дверь открывается очень не скоро, Мотыль успел за это время прочитать все надписи на грязных стенах. На пороге – сгорбленный старичок в шерстяной кофте, в войлочных тапках, с водянистыми, но живыми голубыми глазами.

– Здрасьте, дядя Петя! – говорит Мотыль. – Пришел вот, – он протягивает старичку полиэтиленовый мешок, из которого торчит горлышко бутылки и хвост копченой рыбины.

– А, Васятка! Вспомнил, наконец, старика! – дядя Петя явно обрадовался, принял у Мотыля мешок, сделал свободной рукой приглашающий жест и шустро заковылял вглубь квартиры по длинному полутемному коридору. – А у меня как раз и картошечка сварилась, – бормочет он себе под нос.

Мотыль и дядя Петя сидят в довольно большой, но заставленной разнокалиберной мебелью комнате. На застеленном клеенкой столе перед ними откупоренная бутылка, стаканы, крупно нарезанные помидоры, огурцы, квашеная капуста в банке, разделанная копченая рыбина на газетке. Дядя Петя осторожно достает из высокой эмалированной миски горячую, сваренную в мундире картошку, раскладывает ее на столе.

– А вот послушай, Васятка, что я сегодня сочинил, – говорит дядя Петя. – «Съел от «Самсона» холодец, и сразу станешь – молодец». И вот еще: «Наши пельмени – просто объеденье. Тот, кто ест их на обед, никогда не знает бед.» Нравится?

Мотыль смотрит на старика с изумлением и тревогой.

– Дядь Петь, ты чего это?… Заболел, что ли?

– Да нет! – дядя Петя с досадой машет рукой. – Не понимаешь? Это я рекламу сочиняю. И посылаю на всякие конкурсы. Знаешь, разные фирмы объявляют, чтобы свою продукцию рекламировать? Вот. Два раза дали поощрительный диплом, и один раз победил. Выиграл пресс для выдавливания чеснока. Потом покажу. На котлетах мои стихи есть и еще на порошке от тараканов. За это как раз и приз. «Будь ты трижды таракан, все равно попал в «Капкан»». «Капкан» – это так порошок называется.

– Ну, дядь Петя, ты даешь…

– А что? Мое искусство радость людям приносит. Жалко только образования у меня маловато. Два класса всего. Да и то в колонии. Ну, я сейчас наверстываю. Стихи читаю. Вон Пушкина купил, Есенина…

– Дядя Петя, ты же – вор…

– Был вор. Был, Васятка. Ты ж знаешь – завязал я. Давно уже. Не по зубам мне нынешнее время. Не понимаю я в нем ничего…

– А я к тебе за советом…

– Ежели по воровским делам, извини. Ничем помочь не смогу.

– Да я и сам не знаю. Влип я, дядя Петя. Взял вещь, с которой не знаю, что делать. А вокруг – иностранцы всякие, другие непонятные люди… Им за эту фигню человека убить – как чашку воды выпить. Мальчишку вон чуть не кончили. А он вообще – сбоку припеку. Помог бы ты мне от нее избавиться. Хоть за полцены. У тебя ж, небось, старые-то связи сохранились. Я б и тебя не обидел…

Дядя Петя тяжело вздохнул, разлил вино в стаканы.

– Бери, Васятка, картошечку и рассказывай все по порядку. Где вещь-то твоя?

– Схоронил в надежном месте…

Шпень вразвалку идет по рынку, жует яблоко, делает вид, что чем-то занят. Трогает спортивные штаны с ярко-желтой надписью «адидас», что-то спрашивает у продавца-кавказца, начинает торговаться. При этом глаза его бегают из стороны в сторону. Вдоль параллельного ряда прилавков следует Сережка. Мальчишки видят друг друга, но делают вид, что незнакомы. В отличие от притворно расслабленного Шпеня, Сережка – откровенно напряжен и сосредоточен.

Внезапно кто-то трогает Шпеня за плечо. Шпень оборачивается и видит перед собой Мотыля. Бледнеет, заученно приседает, кидается в сторону, но Мотыль цепко держит мальчишку за рукав и прикладывает палец к губам:

– Тихо, пацан, не бойся! Я тебе не сделаю ничего. Разговор есть.

– Какой у меня с тобой разговор! Вы ж меня убить хотели! – испуганно говорит Шпень, одновременно делая страшные глаза Сережке. Сережка ныряет под прилавок и оказывается почти рядом.

– Слушай, пацан, тут такое дело… – Мотыль явно подбирает слова. – Я это… вор, конечно, но на мокрое не подписывался… Короче, линять тебе надо отсюда. И пошустрее. Иначе Птица тебя достанет.

– А вы чего – разошлись, что ли?

– Вроде того. Но это неважно. Есть тебе, где схорониться-то?

– Да нет. У меня все тут, на рынке…

– А родственники какие? Подальше где-нибудь?

– Ты что, дядя? – Шпень выразительно крутит пальцем у виска. – Подумай сам: какие у беспризорника родственники?!

– А мамка где?

– Померла.

– Да… Дела… А ты тут чего, промышляешь, что ли? А живешь в той дыре?

– Ага! – Шпень почти совсем успокоился и даже улыбается Мотылю. – Тырю помаленьку, что плохо лежит.

– Так мы, получается, с тобой… У меня ведь тоже мамка рано померла. Бродяжил, как и ты. Пропал бы совсем, если бы дядя Петя в ученики не взял… А вот… Слушай, как тебя зовут-то?

– Шпень.

– Кличка, что ли?

– А то!

– Знаешь, Шпень, я вот что решил… Нельзя тебе здесь, убьют. Я тебя сейчас отведу к одному хорошему человеку. Схоронишься пока. Только ты уж там смотри…

– Да что я, дядя Мотыль, не понимаю, что ли?! – Шпень обиженно поднимает брови. – Я буду такой хороший-примерный, что вы даже удивитесь. И ничего без спросу брать не буду…

– А ты почем знаешь, как меня зовут?!

– Так запомнил же! Еще с того раза, когда вы меня…

– Ну ладно, ладно… Кто старое помянет… Пошли, что ли?

– Пошли!

Мотыль и Шпень направляются к выходу с рынка. Сережка возникает сзади, шипит прямо в ухо Шпендику:

– А мне-то что делать?!

– Иди сзади, – шепчет Шпень. – Проследишь, куда он меня повел. Потом жди рядом. Если через час не выйду и не дам знак, значит – все…

– Не дрейфь! – говорит Сережка. – Если что, мы тебя вытащим!

Серая, довольно чистенькая, но подчеркнуто казенная комната. За столом сидит спокойный, усталый человек, с созвучным комнате выражением лица. Перед ним, на жестком стуле – историк Георгий. Крутится, подпрыгивает, сверкает глазами, ломает длинные смуглые пальцы.

– Итак, после того, как все разошлись, вы вернулись, чтобы проверить, все ли в порядке?

– Да, я же сказал вам…

– Я уточняю. Время вы не заметили?

– Нет, я не смотрел на часы.

– Охранник утверждает, что видел вас приблизительно в 23.45. Это так?

– Я же сказал, что не смотрел время!

– Вы пробыли у вагона приблизительно пять минут, допили бутылку пива, которая была у вас с собой и ушли… Кстати, а зачем вы вообще приходили? Ведь вагон был заперт, охранник находился снаружи…

– Я нервничал, вы понимаете?! – Георгий почти кричит. – Я места себе не находил! Вы не историк, вам не понять! Такое бывает раз в жизни, вы понимаете? Найти такой раритет, и снова потерять его! Вах! Никогда не прощу себе! Ну представьте себе, что вот у вас, лично у вас был шанс раскрыть преступление века, и вы этот шанс упустили…

– Вы можете мне не верить, – спокойно возражает человек за столом. – Но я вовсе не мечтаю о том, чтобы на моей территории произошло преступление века. И, следовательно, совершенно не мечтаю о его раскрытии. Мне как-то и так хватает…

– Я же говорю – вы не понимаете! Я должен был остаться там и, как пес, спать на коврике возле ящиков. Тогда потир был бы цел…

– А что, там еще и коврик был? – с интересом спрашивает милиционер.

– Какой коврик? – удивляется Георгий.

– Ну, тот, на котором вы собирались спать? Как пес, по вашему же выражению?

– Вах! Ничего человек не понимает!

– Хорошо. Больше вы ничего не имеете мне сказать? Тогда распишитесь вот здесь… И здесь. До свидания. Если вспомните еще что-нибудь важное, заходите, не стесняйтесь.

– Но вы найдете его?!

– Сделаем все возможное, не беспокойтесь.

– А-а-а! – стонет Георгий, выходит, держась за голову руками.

Тот же милиционер и его коллега в этой же комнате пьют кофе с бубликами.

– Ну, чего там у тебя с этими, с историками? Есть что-нибудь?

– Да нет пока. Хотя я лично уверен, что, если эта штука вообще в Питер приехала, то ее спер кто-то из своих. Случайный человек туда никак попасть не мог.

– Так и кто же из них?

– Поразительно, но вне подозрений только старичок. Он, видишь ли, уже второй год из дома не выходит и даже по квартире передвигается с трудом. Впрочем, он вполне мог быть наводчиком. Практически все остальные прибегали туда поодиночке, уже после общего отбоя. Охранник видел троих, но он, по его признанию, два раза отлучался, так что…

– И ты думаешь…

– Наибольшие подозрения вызывает кавказец. Уж очень он за голову хватается. Переигрывает, по-моему.

– А зачем это вообще надо? В смысле кому она, кроме музеев, нужна?

– Деньги, как всегда, деньги. Штука, если она подлинная и если не врет старичок, безумно дорогая. Западные коллекционеры отвалят за нее кучу баксов, кто-то из наших историков забогатеет, свалит за рубеж и будет там жить припеваючи…

– А как же наука и все такое?

– Наукой, если у тебя есть деньги, можно где угодно заниматься в свое удовольствие. Ты думаешь, у этих историков зарплата большая?

– Даже думать не хочу…

– Ну вот. В этом смысле опять же подозрителен кавказец. Он всего три года здесь. Беженец из Абхазии. Фактически без прописки, без денег, все время под угрозой увольнения из института. Так что Россию ему любить особо не за что.

– Ну, а доказать… Найти…

– Не думаю. Таможню мы предупредили. Но, скорее всего, так все и повиснет. Если ее уже не продали, то уж наверняка спрятали в надежном месте. Это же умные, образованные люди, а не мелкие воришки-рекетиры: украл-отнял и тут же пошел гулять в ближайший ресторан…

– Да… Вот тебе и достояние республики…

– А-а… Первый раз, что ли! – милиционер безнадежно машет рукой.

Комната дяди Пети. Шпень сидит за столом и ест яичницу с салом и картошкой с огромной закопченной сковородки. Закусывает попеременно помидором и огурцом, которые макает в соль. Рядом стоит кружка с чаем и лежит надкусанный ломоть хлеба, щедро намазанный маслом. Дядя Петя прихлебывает пустой чай и наблюдает за мальчишкой с явным удовольствием. Мотыль стоит у окна.

– А что, Шпендик, ты, значит, совсем стихи сочинять не умеешь? – ласково спрашивает старик.

– Да что ты, дядь Петь, к нему пристал со своими стихами! – с досадой говорит Мотыль. – Он и в школе-то не учится…

– А вот это зря… Зря, Шпендик. Учение – оно свет. Не помню, кто сказал, но у нас в детской колонии имени Сухомлинского это изречение было написано на стенке во-от такими буквами. А я тогда, дурак, не внял, не учился. Вот теперь страдаю… А у тебя, Васятка, семья-то есть? Детки?

– Да какая, дядя Петя, у вора семья!

– Вот! То-то и оно! – дядя Петя наставительно поднимает корявый палец. Шпень замирает с ложкой во рту, внимательно наблюдает за стариком. – Завязывай, Васятка, пока не поздно. Начинай жить, а не то будешь вот как я… Старость пришла, а рядом – никого. И вспомнить, считай, нечего. Как воровал, гулял, да зону топтал? Все в одно слилось… Приходится вот стишки писать. Ты, небось, думаешь, чердак у дяди Пети поехал? А это я развлекаюсь так…

– Да не, я ничего… – смущенно говорит Мотыль. – Я вот, наоборот, мальчонку тебе привел, думал, может, ты его научишь чему… Как меня…

– Нет, Васятка! Не буду я его учить. И тебе не советую. Нечему нам с тобой его учить. Нынче такая жизнь пошла – сложная… Мы с тобой уже сами в ней ничего не понимаем. Завязал бы ты, пока не поздно…

– А я завяжу. Вот чашку эту продам, деньги возьму – и завяжу. Истинный крест, дядя Петя. Куплю ларек, буду пышки продавать… Больше всего с детства уважаю пышки с сахарной пудрой… Шпень, а ты пышки любишь?

– Дядя Мотыль, а разве чашка – у тебя?! – Шпень едва не подавился картошкой, с трудом проглотил, с хрустом откусил огурец. – Я думал, она у этого, у Птицы, осталась…

– Думал он! – Мотыль отвешивает мальчишке легкий подзатыльник. – Индюк тоже думал, а знаешь куда попал… Не твоего это ума дело…

Несколько минут все молчат. Шпень сосредоточенно доедает картошку и все остальное, думает. Потом аккуратно вытирает пальцы о край расстеленной на столе газеты. Поднимает взгляд.

– Сейчас пойду посуду вымою… Но только отчего же не моего? Ты ж, дядя Мотыль, на покупателя-то выхода не имеешь? На того, заграничного?

– А ты, шкет, имеешь, что ли?

– А у меня есть план.

– Да поди ты…

– Погоди, Васятка. Я ж тебе говорю, они – новое поколение, у них мозги по-другому устроены. Излагай, Шпендик.

– Значит так, – Шпень с торжеством смотрит на Мотыля. – Излагаю. У Птицы есть покупатель, который с него за пропавшую чашку три шкуры спустит. А чашки у Птицы нет. Значит, что? Значит, надо ему чашку у тебя отнять, а тебя – кончить. И меня тоже кончить, потому что я его знаю и могу выдать. Хоть историкам, хоть милиции, хоть еще кому. А если ему всего этого не сделать, то кончат, скорее всего, его самого. И значит, просто на все это плюнуть он не может. Так?

– Ну, так, – хмуро говорит Мотыль. – И что с того?

– А то, что Птица нас на покупателя и выведет.

– Как это?

– Очень просто. Он все равно будет меня искать. А я ему покажусь и дам понять, что мы с тобой – заодно. Сразу убивать меня он не станет, потому что понадеется, что я его приведу к чашке. И сразу же побежит докладывать покупателю. А мы за ним проследим, узнаем, кто покупатель, свяжемся с ним напрямую и предложим купить чашку у нас. Им же все равно, кому деньги платить. Так?

– Нет, Шпень, слишком сложно и опасно, – решительно возражает дядя Петя. – В конце твоего плана вообще никого в живых не останется. И кто будет следить за Птицей? Ты, что ли? Или Васятка? Да он же вас вмиг просчитает. Я для таких дел уже слишком стар…

– А вот и нет! – торжествующе смеется Шпень. – У меня есть люди. Они проследят в лучшем виде. Вы что думаете, я такой простой, да? Я, когда сюда первый раз шел, тоже подстраховался… Ну и не надо так сопеть… Почем я знал, что ты, дядя Мотыль, меня сразу же не пристукнешь… Помните, я у окна руками махал? Ты, дядя Петя, еще спросил, кого я там увидел? Это я отбой своим людям давал, в смысле, что все в порядке…

– Я понял это еще тогда, – соглашается дядя Петя. – Ждал, когда ты сам скажешь… Видишь, Васятка, они и впрямь другие… Сколько тебе лет, Шпендик?

– Сколько не есть, все мои! Так что, принимаете мой план или как?

– Обсудить надо, – все так же хмуро говорит Мотыль.

Квартира Родиона. Отец с сыном пьют чай на кухне. Кот ходит внизу, с урчанием трется об ноги. Отец мнется, собирается что-то сказать, несколько раз сворачивает в сторону.

– Родя, подай масло… Не кроши хлеб… Да не давай ты ему колбасы, он ел полчаса назад! И так не кот, а дирижабль какой-то… – наконец, решается. – Родька! Мать велела мне с тобой поговорить.

– О чем, папа?

– Маме передали, что тебя видели в очень странной компании.

– Кто передал?

– Не знаю. Какая-то ее подруга. Это не имеет значения, потому что она хорошо тебя знает, и не могла ошибиться. По ее словам, ты болтался на рынке в обществе кавказского мальчика и какого-то беспризорника. Вы оживленно что-то обсуждали. Это твои новые друзья? Тогда почему мы с мамой о них не знаем?

– Да, это мои новые друзья. И я не считаю нужным обсуждать это с тобой и мамой. Кажется, ты сам говорил мне, что друзей каждый выбирает сам.

– Да, это так. Но дружба предполагает общие интересы. Что у тебя общего с вышеупомянутыми персонажами?

– Это мое дело.

– Хорошо. Но скажи мне откровенно, Родион: ты ни во что не вляпался? У тебя сейчас сложный возраст, тебе хочется самоутвердиться. Ты учишься в специальной школе, у тебя с раннего детства специфический круг общения, в чем-то ты далек от обычной жизни, многого в ней не знаешь. Я все это понимаю, и, если надо, если ты влез во что-то, постараюсь тебе помочь. Так как?

– Нет, папа, – со всей возможной твердостью отвечает Родион. – У меня все нормально.

– Ну, как знаешь…

– А что, папа, та чаша из клада, про которую ты мне рассказывал. Ее еще не нашли?

– Нет, к сожалению. И вряд ли найдут. Милиция почему-то думает, что потир украл один из нас, сотрудников института, или даже мы все вместе. По-моему, это явный бред. Вместо того, чтобы искать чашу, они ищут противоречия в наших показаниях.

– Но, может быть, действительно…

– Нет, нет. Я знаю каждого много лет. Валентин Прокопьевич отдал истории Византии всю жизнь. Андрей и Геннадий – его лучшие ученики. Про себя я совершенно уверен, что чашу не брал. Меньше других мы знаем Георгия, он недавно приехал в Питер, но я и раньше читал его статьи. Он прекрасный специалист и просто не мог… а милиция думает именно на него… Впрочем, зачем я это тебе рассказываю! Ты просто уводишь меня от неприятной для тебя темы…

– Нет, нет, папа, мне очень интересно. Я правда хочу, чтобы эта чаша нашлась…

– Если бы она нашлась! Мы все в таком напряжении… Геннадий только что вышел из больницы. Георгий из-за этих подозрений на грани нервного срыва. А у Валентина Прокопьевича больное сердце… А-а-а! Что говорить!

Отец Родиона встает ставит чашку в раковину и выходит из кухни. Кот тут же вспрыгивает на колени к Родиону, тянется к колбасе.

– Родион, ты не во что не вляпался? – сам себя спрашивает Родион. Задумывается. Кот под столом с урчанием жует утащенную колбасу.

Вся компания сидит на скамейке в одном из петербургских садов. Весь сад усыпан осенними листьями. На дорожках лежит кружевная тень. Мальчишки обсуждают что-то, крича и размахивая руками. Тихо и молча сидят Тахир и Анка. Когда их взгляды случайно встречаются, оба опускают головы.

– Историки пытаются сами искать, но у них, как я понял, ничего не получается. А милиция думает, что взял кто-то из самих историков. То есть, они думают на Георгия, который приехал, – рассказывает Родион.

– Правильно, я тоже бы так подумал, если бы не знал, как было, – говорит Сережка.

– Почему? – удивляется Шпень.

– А потому. Понаехали тут…

Тахир кирпично краснеет, еще ниже опускает голову.

– Сережка! – укоризненно говорит Анка.

– Да я не про тебя, Тахир, – Сережка машет рукой. – Я вообще…

– Люди бывают плохие и хорошие, – твердо говорит Родион. – Все. Больше ничего нет.

– Точно! – неожиданно соглашается Шпень. – Это ты правильно сказал. Хорошие и плохие. И если человек, предположим, вор, то это не значит…

У Родиона отваливается челюсть. Он хочет что-то сказать, возразить, но не находит слов. Сережка хохочет. Даже Тахир слабо улыбается.

– Шпендик, что ты такое говоришь! – возмущенно вскрикивает Анка.

– Да ладно, ладно, не кипешись, Анка, это я так, о своем… – смущается Шпень. – В общем, как вам мой план?

– Я согласен, – сразу говорит Сережка. – Только я не понял, как мы чашку-то себе оставим. То есть, мы же не можем ее по правде отдать? Получается, что мы должны всех надуть. И этих, которые иностранцы, и Птицу, и этого твоего, Мотыля…

– А нельзя просто у Мотыля чашку стащить? – спрашивает Анка.

– Не, – Шпень мотает головой. – Так он мне и скажет, где она. Он же вор, значит, никому не доверяет. Он даже дяде Пете не сказал, а дядя Петя его учитель.

– Чего учитель? – интересуется Родион. – Ты же говорил, он почти неграмотный и тебе учиться велел.

– Воровского дела. Чего ж еще? – пожимая плечами, объясняет Шпень. – А иностранцы нам нужны, чтобы деньги с них снять…

– Нет, нет, нет! – говорит Родион. – Никаких денег! Что же это получится? Мы их украдем, да? Ведь чашку-то мы не отдадим. Значит и денег никаких не брать. Иначе – я не согласен!

– Ну и дурак! – говорит Шпень. Сережка согласно кивает.

– Да, с деньгами – это нельзя, – соглашается с Родионом Анка. – А ты как думаешь, Тахир?

– Я думаю, это грязные деньги, – подумав, говорит Тахир. – Из-за них уже чуть Шпеня не убили. Надо чашку взять и отдать историкам, а этих, которые ворованное покупают, сдать в милицию.

– Трое против двоих, – говорит Родион. – Решено. Деньгами этими пусть подавятся, а чашки им не видать.

– А что я Мотылю скажу? – уныло спрашивает Шпень.

– Сначала ничего не скажешь. Пусть он думает, что все тип-топ. А потом скажешь: не получилось! – объясняет Анка. – Или на нас все свалишь. Мол, мы все испортили. Ну не убьет же он нас всех!

– Мотыль не убьет…

– Ну вот и решили! – радуется Родион. – А мне домой пора. Отец сейчас к Валентину Прокопьевичу пойдет, велел до его отхода дома быть.

– А мы еще погуляем. Правда, Анка? – говорит Сережка.

– Осень красивая, – говорит Анка. – Как картина или как музыка.

– Ну пока, – мальчишки суют друг другу руки. Анка с Сережкой медленно уходят по аллее. Тахир, поколебавшись, идет следом. Сережка оборачивается и показывает ему кулак. Анка отдает Сережке сумку, бежит вперед и неожиданно делает сальто. Сережка кидает сумку в опавшие листья и идет колесом. Тахир смотрит.

– Во дают! – смеется Родион.

– А то! – соглашается Шпень. – Ты, небось, так не можешь. И я… А я тогда тебя провожу, – говорит Шпень Родиону. – Все равно делать нечего.

– Пошли! – охотно соглашается Родион. Он очень доволен, что Шпень не злится на него за отказ взять деньги.

– Да, вот еще что, – вспоминает Шпень. – Мне, чтоб к дяде Пете в доверие втереться, стихи нужны. Про какую-нибудь там жратву или другие товары…

– Стихи?! – изумляется Родион. – Зачем?

– Я ему их читать буду.

– Совсем с ума посходили! – вздыхает Родион. – И у этого тоже стихи…

Шпень коротко объясняет ситуацию со стихами и дядей Петей.

– Ну это тебе к Тахиру надо, – с удовольствием говорит Родион. – Он у нас сочинитель. Пишет стихи к какой-то королеве…

– Да ну! А ты почем знаешь?

Родион коротко объясняет ситуацию со стихами и Тахиром.

– Ты его попроси, – Шпень тычет пальцем Родиону в грудь.

– Почему я? Сам и попроси. Тебе объяснить легче.

– Потому что ты не должен был мне о таком болтать. Он тебе доверил, а ты… Неужели не дошло?!

Родион больше не возражает, задумывается над словами Шпеня.

Квартира историка Валентина Прокопьевича. На его коленях телефон. Дрожащими руками он набирает номер за номером. На столике рядом – склянки с лекарствами.

– Андрюша! Срочно приезжайте ко мне… Да, случилось!

– Гена? Здравствуй! Ты свободен? Немедленно – ко мне. Объясню на месте.

– Виктор, это вы? Будет звонить? Передайте ему, пожалуйста, что Валентин Прокопьевич просил срочно приехать. Да, срочно!

– Георгий! Это Валентин Прокопьевич. Я жду вас у себя. Сейчас! Есть новости. Подробности при встрече. Всего доброго…

Общий сбор историков в квартире Валентина Прокопьевича все за тем же столом. На этот раз включена яркая люстра. Из новых людей – Геннадий, с залепленной пластырем скулой и повязкой на голове. Все собраны и сосредоточены, как военачальники перед битвой.

– Марфа Игнатьевна как раз убиралась в прихожей, – рассказывает Валентин Прокопьевич. – Тут звонок. Она говорит, что замешкалась, неудобно людей с веником в руках встречать. Открыла дверь – никого. Решила: мальчишки балуются, хотела уже дверь закрыть, вдруг видит – на коврике лежит конверт. Она у меня смотрит телевизор, поэтому боится террористов. Предложила милицию вызвать: вдруг, говорит, там сибирская язва? Я дал ей пинцет, и велел немедленно принести мне конверт. Сибирской язвы там, как вы понимаете, не оказалось. Оказалось вот это…

Все рассматривают лежащий на столе листок бумаги. Похожий на карася Андрей берет его в руки и читает вслух:

«ЕСЛИ ХОТИТЕ ВЕРНУТЬ ЧАШКУ ГОТОВ ДЕНЬГИ. ДВЕ ТЫСЯЧИ БАКСОВ. КУДА ПОЛОЖИТЬ И КАК СОБЩУ ПИСМОМ.»

– Буквы вырезаны из газеты и наклеены на лист, – сообщает Валентин Прокопьевич.

– Это чтобы по подчерку не определили.

– Как в дешевом детективе.

– На три строчки – четыре орфографических ошибки. И ни одной запятой.

– Малограмотный?

– А может, это специально? Такой тонкий маскировочный ход?

– Это сейчас неважно. Что будем делать, господа историки? Что будем делать?!

– Может быть, в милицию?

– Хватит, уже обращались. Их гипотезы известны. Они скажут, что записку тоже написал один из нас.

– О-о! И это опять я! Потому что я не русский и русского языка – вах! – плохо понимаю! И пишу с ошибками!

– Успокойтесь, Георгий! Вы же знаете, что никто из нас даже и подумать не может… Милиционеры на то и милиционеры, чтобы всех подозревать…

– Как вы думаете, у этого… типа… потир действительно у него? Что-то он подозрительно мало денег просит. Может быть, не знает ее подлинной ценности?

– Но как тогда он вышел на нас? На Валентина Прокопьевича? Сплошные загадки!

– Но что же делать?!

– Я думаю, надо собирать деньги, – твердо говорит Валентин Прокопьевич. – Мы просто не простим себе, если ее упустим. Я мог бы кое-что продать… Правда я не выхожу из дома, но я слышал, что сейчас эксперты из антикварных магазинов выезжают на дом…

– Валентин Прокопьевич!

– Вы видите какой-нибудь другой выход? В конце концов, мне не долго осталось жить, а в могилу ничего с собой не возьмешь. Если удастся вернуть потир, это будет мой последний вклад в восстановление русской истории…

– Но идти на поводу у этих… Должен же быть какой-нибудь другой выход!

– Думайте, господа. Если кто-нибудь придумает что-нибудь лучше, милости прошу в любое время. А я пока… Андрей, Геннадий, останьтесь, вы мне поможете подобрать вещи на продажу…

Малогабаритная двухкомнатная квартира. Из маленького коридора видна кухня и обе комнаты. На вешалке – много разноцветных курток, внизу под ней – десяток пар обуви самого разного размера. Поверх всего к стенке прислонен грязный велосипед.

В комнате темпераментно выясняют отношения, играют, дерутся, делают уроки не то пять, не то шесть кавказских детишек. Георгий, возвышаясь над всеми, пытается утихомирить их. Ребятишки визжат, виснут на нем, смеются.

В кухне, с трудом помещаясь за небольшим столом, сидят двое кавказцев – мужчина и женщина.

– Племянник попал в трудную ситуацию, – говорит мужчина. – Но он ведет себя достойно. Одно то, что он, несмотря ни на что, не бросил историю, свое любимое дело…

– Он один, без семьи, – возражает женщина. – Ему легче. Ты тоже преподавал в институте, имел любимое дело. А что сейчас?

– Да, мы торгуем. Но иначе не прокормиться, не снять квартиру. Ты меня осуждаешь?

– Конечно, нет. Я просто говорю, что Георгий, может быть, слишком горд…

– Мужчина не может быть слишком гордым!

– Господи, как я устала! – вздыхает женщина. – Может быть, не надо было уезжать?

– Ты же читала письма. Здесь, по крайней мере, не идет война. Наши дети досыта едят, ходят в школу, учатся…

– Тахир и Нино часто приходят из школы такие подавленные… Они ничего не говорят, но, может быть, их дразнят?

– Ничего, я верю, что они справятся…

В кухню заходит Георгий, присаживается на табуретку.

– У тебя чудесные дети, тетя Тамар, только немного шумные…

– Здоровые дети и должны быть шумными… А что твои дела?

– Мои дела как сажа бела… Если мы не найдем или не выкупим этот потир, я просто не знаю, как буду смотреть коллегам в глаза. Они взяли меня в свою команду вопреки мнению администрации, чисто благодаря авторитету Валентина Прокопьевича. Он за меня фактически поручился…

– Но ведь они-то не обвиняют тебя…

– Прямо, конечно, нет. Но ведь они не могут не думать…

– Я полагаю, тебе просто мерещится.

– Возможно. Теперь я понимаю, как люди сходят с ума…

– Георгий, ты должен взять себя в руки и успокоиться.

– Да, конечно. У вас навалом своих проблем, а тут еще я… Я пойду…

– Останься к обеду.

– Нет, спасибо, у меня совершенно нет аппетита.

Дети шумно прощаются с Георгием. Старший выскальзывает на лестницу вслед за ним.

– Дядя Георгий, я провожу тебя.

– Спасибо, Тахир.

Идут медленно, опустив плечи, одинаково загребая ногами опавшие листья. Следом печально плетется маленькая лохматая дворняжка, похожая на грязный ершик для чистки бутылок.

– Дядя Георгий, я все понимаю, – говорит Тахир. – Тебе надо доказать, что ты эту чашку не брал…

– А откуда ты знаешь, что потир – это чашка? – Георгий даже останавливается от удивления.

– Знаю. Я еще много всего знаю, – Тахир лукаво улыбается. – И я тебя прошу: ты не думай, ты мне просто поверь. Она скоро найдется. Совсем скоро. И все узнают, что ты – ни при чем.

– Тахир! Мальчик, ты что-то скрываешь от меня?!

– Так надо. Ты просто поверь… И вот еще что. Помоги мне сейчас поймать вот этого песика.

– Что?! Вот этот ужас? Зачем?!

– Я его домой возьму. Помою, совсем красивый будет.

– Только собаки у вас там и не хватало. И что Тамар скажет?

– Мама животных любит. А мне действительно очень не хватает собаки.

Присаживаются на корточки и начинают умильно звать:

– Песя! Песя! Песя! Хорошая собачка! Поди сюда!

Собачонка останавливается, подозрительно смотрит на них, но не убегает.

Парк передвижных аттракционов в саду на окраине рынка. Играет музыка, крутятся карусели, визжат малыши, с гулким грохотом носятся по поднятым в воздух рельсам разноцветные вагончики. По автодрому, огороженному черными шинами, ездят сталкивающиеся между собой гоночные машинки. На пестро расписанной эстраде толстый клоун с большим воздушным шариком развлекает столпившихся возле эстрады детишек. За эстрадой готовится к выступлению детский ансамбль – мальчики и девочки в народных костюмах. Тепло. Все вокруг усыпано желтыми листьями. На лотках продают всякие разноцветные сувениры и вкусности. Детишки тянут родителей к лоткам и аттракционам, взрослые тянутся к огромному шатру с рекламой пива «Балтика». За будкой с надписью «Касса» прячутся Сережка и Шпень. Родион прохаживается поодаль и делает вид, что рассматривает разноцветные свистки. Тахир и Анка раскачиваются на качелях-лодочке. Анка цепко оглядывается вокруг, Тахир смотрит на Анку. У ограды парка на автобусной остановке стоит Мотыль с бутылкой пива в руке.

– Вон он!!! – Шпень указывает пальцем на высокого, худощавого человека в низко надвинутой на глаза черной шапочке. – Точно – он, Птица! Видишь, оглядывается… Ну, я пошел?

– Погоди! Стой! – Сережка хватает мальчишку за плечо. – Видишь, вон там за ним идет один, в сером плаще… А вон – еще. Они вместе…

– Откуда ты знаешь?

– Глаза разуй! Ты что, фильмы про бандитов не смотришь?

– Не, не смотрю. У меня батя телевизор пропил.

– А-а, ну тогда ладно. В общем, они – прикрытие этого Птицы. Или, наоборот, приглядывают за ним, чтоб не сбежал. Видишь, проверяются… Наверное, от заказчика…

– Ну, я пошел?

– Опасно, Шпень. Может, подождать, когда он будет один?

– Да ну! Может, он теперь один вообще не ходит?

– Ну, давай. План ноль один дробь восемь.

Шпень выходит из-за будки с кассой. Сережка отступает в тень деревьев, к нему тут же подбегает Родион.

– Не суетись! – сквозь зубы цедит Сережка.

– Сережка, тут такое дело… Это Птица, да? Но я его откуда-то знаю!

– Откуда ты-то его можешь знать?!

– Не могу вспомнить, эта его шапка мешает… Если бы он ее снял…

– Ну ладно, иди на свою позицию. План ноль один дробь восемь.

– А это какой, Сережа? Я забыл…

– Бестолочь очкастая! – шипит Сережка. – Иди на место и смотри в оба.

Шпень попадается на глаза Птице. Тот моментально «делает стойку», оборачивается к напарникам, подает какой-то знак.

«Ага! – удовлетворенно бормочет Сережка. – У них тоже свой план. Но посмотрим, кто кого…»

Шпень неторопливо идет к автобусной остановке, замечает Мотыля, независимо протягивает руку для приветствия. Мотыль, ухмыляясь, пожимает ладошку Шпендика. Мальчишка отбирает у него бутылку пива, делает большой глоток. Мотыль шутливо стукает его по затылку, забирает пиво назад. О чем-то разговаривают. Мотыль угощает Шпендика сигаретой, потом достает из кармана деньги и демонстративно отсчитывает мальчишке несколько бумажек. Шпень прячет деньги в карман. В этот момент к остановке подходит автобус. Мотыль, почти не глядя назад, запрыгивает в него, машет Шпендику рукой. Один из сопровождающих Птицу людей огромными прыжками, расталкивая возмущенных людей, несется к автобусу. По пути задевает столик с сувенирами. Свистки, авторучки, накладные носы сыплются на дорожку. Человек успевает вскочить в автобус.

«Так, одного Мотыль уведет, – бормочет Сережка. – Если понял, что они вместе. Шпень должен был ему сказать. Осталось еще двое. Значит, план ноль один дробь пять…» – Сережка подает знак.

Птица и его оставшийся напарник, не скрываясь, проталкиваются поближе к Шпеню. Анка и Тахир спрыгивают с еще не остановившихся качелей и бегут к забору. Родион заходит сзади.

Шпень, словно не замечая опасности, быстро нагибается, подбирает связку накладных красных носов, вежливо улыбаясь, возвращает их молоденькой продавщице, при этом два носа, как бы сами собой, оказываются у него в кармане.

Птица хватает Шпеня за плечо, вытаскивает из толпы, прижимает к ограде:

– Попался, гаденыш!

Его напарник идет к стоящей неподалеку темной иномарке, садится за руль и подгоняет машину поближе месту «беседы». Потом выходит наружу и прислушивается, контролируя ситуацию.

– Дяденька, пусти! – верещит Шпень. – Не убивай! Я отдам чашку! Только не убивай!

– Ты знаешь, где Мотыль ее прячет?!

– Не знаю, он не говорит! Но я узнаю, ты только не убивай! Давай договоримся…

– Что-то ты крутишь… А ну, поедем с нами, там разберемся! Посидишь у нас, расскажешь, как на Мотыля выйти, а я уж сам с ним договорюсь.

– Не, не поеду! Не поеду с вами!

– Поедешь! – Птица, недолго думая, взваливает Шпендика на плечо. Шпендик отчаянно извивается и вопит. Напарник Птицы подходит сзади и быстро нажимает какие-то точки на шее мальчишки. Шпень сразу обмякает.

– Бумажник у меня в толпе спер, паршивец, и напарнику передал, – объясняет Птица оборачивающимся людям. – Сейчас вот отвезу в милицию, пусть там разбираются. С таких лет и такие наглые…

– План ноль один, дробь один! – вопит Сережка и кубарем бросается в ноги Птице. Птица не падает, но ослабляет хватку. Шпень как-то вывертывается и падает на землю на четвереньки, ошалело крутя головой. Видно, что он не совсем осознает происходящее. Родион хватает с лотка сразу два свистка, сует их в рот и оглушительно свистит.

– Милиция! Вай! Где милиция! – вторит ему Тахир.

В толпе начинается недоуменное коловращение.

Анка хватает Шпендика за руку:

– Бежим! Я знаю, куда спрятаться!

Птица с напарником бегут за Анкой и Шпендиком. Анка тащит Шпендика к эстраде. Толстого клоуна уже нет, на скамейке переодеваются танцоры, а на эстраде выступает совсем маленький мальчик-жонглер. Женщина-руководительница внимательно следит за его выступлением и шепотом что-то подсказывает. За кулисами эстрады толпятся другие циркачи. Ахают, увидев Анку и Шпеня, который почти теряет сознание.

– Анка, ты откуда?!

– Почему ты не переодеваешься? Ты что, не будешь выступать?

– Мария Николаевна заругается!

– А кто это с тобой?

– Это наш, цирковой, – задыхаясь, говорит Анка. – За ним гонятся, хотят убить. По правде. Надо его прикрыть и спрятать. Вон они!

Дети-циркачи делают круглые глаза, но вид Анки и особенно самого Шпеня убеждают их в серьезности происходящего. Старшая девочка-гимнастка подает несколько команд, и дети бросаются по дорожке навстречу Птице и его напарнику. Некоторые идут колесом, кто-то размахивает разноцветными лентами, тоненькая девочка завораживающе крутит сразу четыре блестящих обруча. На дорожке и вокруг останавливаются люди, улыбаются, показывают пальцами на расшалившихся циркачей. Маленькие дети в восторге подпрыгивают и хлопают в ладоши. Птица и его напарник тоже поневоле останавливаются. Высокий мальчик в черном плаще со звездами подходит вплотную к Птице.

– Извините, у меня тут реквизит сбежал, – вежливо говорит он и достает из кармана Птицы живую белую крысу.

Птица испуганно отпрыгивает в сторону. Его напарник, грубо расталкивая детей, пытается пройти вперед, но на его пути мгновенно возникает пирамида из совсем маленьких детишек в блестящих купальниках, изображающих космическую ракету.

– Наш налод – поколитель космоса! – гордо возглашает самый верхний малыш под аплодисменты собравшихся на дорожке людей.

Птица и его напарник, ругаясь, пытаются выбраться из пестрого водоворота. По бокам толпы прохаживаются Сережка, Родион и Тахир и внимательно наблюдают за их попытками.

Тем временем Анка подводит Шпеня к большому фанерному сундуку, откидывает крышку.

– Сиди здесь и не высовывайся, – говорит она. – Реквизит весь разобрали, места тебе хватит. Мне еще самой переодеться надо. А когда все кончится, я тебя вытащу.

Шпень сидит в абсолютной темноте, слышит приглушенные неопределенные звуки: музыка, смех, голоса.

Вдруг крышка осторожно приоткрывается и снова захлопывается. Потом открывается уже по-настоящему. В сундук заглядывает лукавая мордочка малыша-арлекина, который дразнил Сережку. Некоторое время он внимательно разглядывает Шпендика, потом серьезно спрашивает:

– А ты точно из наших, из цирковых?

– Точно, – не колеблясь, подтверждает Шпень. Непослушной рукой роется в кармане, достает пару красных поролоновых носов. – Вот! Один тебе, другой – мне! – Он надевает нос. – Мы с тобой одной крови, ты и я!

– Спасибо, – улыбается малыш и тоже надевает нос. – Те, которые за тобой гнались, ушли. Сейчас у Анки номер кончится, и я ее мигом сюда приведу… Я-то сразу понял, что ты наш. Это другие сомневались…

Вся компания медленно идет по набережной Невы, в районе Летнего Сада и Лебяжьей канавки. Нева уже по-осеннему черная, тяжелые волны лениво облизывают плюшевые, поросшие зеленой тиной камни набережной. По набережной неторопливо гуляют спокойные, хорошо одетые люди. Слышна иностранная речь.

– Чего мы сюда-то приперлись? – спрашивает Шпень, застегивая куртку и поддергивая штаны. В центре он явно чувствует себя неуютно.

– Конспирация, – объясняет Сережка. – Родиона предки достают: с кем связался? Мы с Анкой вообще на тренировках. Да и Птица с друзьями в этом районе нас караулить уж никак не станет. Ты головой-то подумай: компания у нас довольно заметная…

– Красиво здесь, – задумчиво говорит Тахир.

– И это тоже, – неожиданно покладисто соглашается Сережка. – Приобщаемся, так сказать, к прекрасному.

– Шпень, – застенчиво говорит Тахир. – Родион говорил, тебе стихи нужны… для этого… для вхождения в контакт…

– А то! – оживляется Шпендик. – Ты придумал, да?

– Какие еще стихи? – влезает Сережка.

– Вот, – объясняет Тахир. – Мы же не знаем, про что ему точно нужно. Поэтому я постарался в общем, чтоб можно было вставить. Смотри:

И еще:

– Ништяк! – восхищается Шпень. – Здорово. Дяде Пете точно понравится. Повтори еще раз, я запомню.

– Какой «та-та-та»? – Анка пренебрежительно пожимает плечами. – Бред какой-то!

Тахир мучительно краснеет.

– А ты ей другое прочти! – шепотом советует Родион. – Тогда она заткнется.

– Помолчи, пожалуйста, прошу! – также шепотом отвечает Тахир.

– Ну ладно, – Шпень вздергивает узкие плечи, шмыгает носом. – Чего теперь-то?

– Теперь операция подошла к завершающей фазе, – бодро говорит Сережка. – Люди в черном взяли след. Спайдермен вышел на охоту. Зорро всегда за справедливость и все такое прочее. Главный гад живет в гостинице «Астория». Номер установить не удалось, но зато мы засекли его лично. Они с Птицей выходили отдельно, зато один из подручных ушел наверх вместе с ним. Родион болтал с киоскершей и видел. Рожу главного гада все запомнили?

– Они с подручным говорили по-английски, – вступает в разговор Родион. – Я не все понял, но, по-моему, подручный обращался к нему «мистер Стоун».

– Молодец, Родион! – радуется Анка. – Тогда мы можем узнать и номер, в котором он живет. Спросим там внизу: как нам позвонить мистеру Стоуну? Наврем чего-нибудь, она и скажет номер.

– Вот вы оба и будете врать, – Сережка указывает на Анку и Родиона. – А мы на улице постоим.

– Почему я? – нерешительно спрашивает Родион. – Я вообще-то боюсь с незнакомыми людьми разговаривать.

– Выхода нет, – категорически сообщает Сережка. – Не посылать же Анку одну. Ты очкарик, внушаешь доверие. Анка девочка. Тахир – кавказ, не подходит. А в нас со Шпенем этой… интеллигентности не хватает. Нам не поверят, наоборот, насторожатся. А нам это не надо.

– Это почему это у меня этой… ну, ее не хватает? – вяло возмущается Шпень.

– Я тебе потом объясню, – обещает Сережка. – А сейчас пошли. Тут недалеко, за полчаса дочапаем.

– Ну хорошо, – все еще сопротивляется Родион. – Узнаем мы номер или даже телефон. А дальше-то что?!

– Дальше будем действовать по обстоятельствам! Наша задача какая? Договориться о встрече, на которой мы им – чашку, а они нам – деньги. И чтоб Мотыль поверил, что все всерьез. А в самый последний момент – забрать чашку и тикать со всех ног в музей или еще куда. Ну и желательно что-нибудь такое придумать, чтобы Шпеня не очень подставить, чтоб его потом Мотыль под горячую руку не прибил…

– Да он не прибьет…

– Все равно. Например, мы с Тахиром можем изобразить хулиганов и отобрать у тебя сумку…

– Как же! Отдам я вам…

– «Зачем это я буду отдавать Некту яблоко?» – смеется Анка.

– Какое яблоко?! – таращатся на нее мальчишки.

– Это цитата из «Буратино», дикие вы люди! Там, где Мальвина ему задачки задает…

– Ладно, пошли…

В холле гостиницы «Астория» Родион и Анка разговаривают с администратором.

– Мистер Стоун обещал присутствовать на нашем скаутском слете! И лично вручать почетные грамоты лучшим в отряде, – бодро врет Анка. – Он сам бывший скаут, и велел обязательно позвонить ему, предупредить, когда состоится слет. Но вот этот растяпа Вася, – она тычет пальцем в Родиона. – Потерял бумажку с телефоном (Родион морщится). Но мы знаем, что мистер Стоун живет здесь, потому что наш патруль во вторник провожал его до дверей гостиницы…

– Да, извините, – вмешивается Родион. – Мистер Стоун оставил визитную карточку (выразительный взгляд в сторону Анки – западный бизнесмен не будет записывать свой телефон на бумажке!). Я положил ее в карман куртки, но потом снял куртку и… видимо, она выпала… Такое несчастье!

Девушка-портье с веселой симпатией смотрит на взъерошенных, красных от волнения детей.

– Сейчас, сейчас, – говорит она и смотрит на экран компьютера. – Вам повезло, мистер Стоун в гостинице только один, живет в 303 номере, и он сейчас как раз здесь. Записывайте телефон…. Позвонить можете вот оттуда. Он или спустится или пригласит вас к себе… А вы, значит, скауты?

– Ага! Спасибо большое, – весело соглашается Анка. – Отряд «отважные куропатки» к вашим услугам.

Девушка смеется и машет вслед детям рукой.

Родион решительно направляется к телефону.

– Ты куда? – шипит Анка. – Что ты ему скажешь?!

– Что-нибудь, – отчаянным шепотом отвечает Родион. – Она же нам вслед смотрит. Если мы сейчас уйдем, она что-нибудь не то подумает… И все равно договариваться надо, а из всех только я по-английски говорю. Так?

– Так, – соглашается Анка и поджимает губы.

Родион достает из кармана телефонную карточку и вставляет ее в прорезь автомата. Анка держит перед его глазами бумажку с телефоном.

– Мистер Стоун? Добрый день, – говорит Родион по-английски. – У нас есть к вам небольшое дело, которое мы хотели бы с вами обсудить… Дело касается потира Святослава и его дальнейшей судьбы… Если можно, через пятнадцать минут спускайтесь в холл вашей гостиницы… Я вас узнаю… До встречи!

– Анка! – быстро говорит Родион девочке, которая смотрит на него с уважением. – Беги на улицу, узнай номер Мотыля или этого… дяди Пети. Надо срочно позвонить им и узнать, за сколько Птица собирался продать потир. Если мы назовем непохожую цену, иностранцы просто не примут нас всерьез. И так, то, что с ними будет разговаривать мальчишка…

– Скажешь, что наши воры не умеют говорить по-английски…

– На это вся надежда! Беги! И пусть не высовываются. Стоун не должен их видеть. И тебя тоже. Быстро!

Спустя пятнадцать минут мистер Стоун с выражением застывшего изумления на лице, и покрытый красными пятнами Родион беседуют в зеркальном холле, сидя в кожаных креслах. Девушка портье наблюдает за ними.

– Интересно, а куда же девочка делась? – шепчет она. – Вроде была такая бойкая. Неужели испугалась?

Напротив дверей гостиницы столпились оставшиеся члены компании, забыв обо всех предупреждениях, пытаются заглянуть в стеклянные окна-витрины, спрашивают друг друга: «Ну, что там?!»

Никто из них не замечает, как со стороны Невского по Большой Морской сворачивает на площадь Птица. Почти сразу же он видит прилипших к окнам детей, узнает колоритного Шпеня в его неизменной куртке, замирает, как вкопанный, потом осторожно переходит проезжую часть, покупает мороженое и присаживается на лавочку в сквере, наблюдая за происходящим.

Мистер Стоун и Птица сидят за столиком в небольшом кафе. За соседним столиком примостились сопровождавшие Птицу мужчины, они же – люди Стоуна. Разговор идет на английском.

– Если я правильно понял, потира у вас до сих пор нет.

– Да, но я держу в руках верный след, который со дня на день приведет меня…

– Я уполномочен сказать, чтобы вы больше не затрудняли себя, мистер Константинов. Мы в ваших услугах больше не нуждаемся. Слишком много сложностей…

– Вы решили найти потир сами? Предупреждаю вас…

– Не надо угроз! Мы решили вообще отказаться от покупки. Каждый день умножает риск и делает его неоправданным… Всего доброго!

– Но подождите… Я рассчитывал…

– Ваш расчет оказался недостаточно точным, мистер Константинов. Вы потерпели неудачу. Нашей вины в этом нет. В конце концов, мы тоже оказались в проигрыше и заметьте, пока (пока!) не ставим вам это в вину…

Мистер Стоун и его подручные выходят из кафе.

– Врет, сволочь! Все врет!!! – шипит Птица и в бешенстве ударяет по столу кулаком. – Но это мы еще посмотрим!

«Большой совет» в квартире у Валентина Прокопьевича. На столе – новая записка с наклеенными буквами. Все уже прочли ее и выучили наизусть, поэтому никто на нее даже не смотрит.

– Деньги понесут Виктор и Георгий, – безапелляционно заявляет Валентин Прокопьевич. – Как самые молодые и физически крепкие. Мало ли что может произойти…

– А я?! – буквально кричит Геннадий. – Можно мне тоже, Валентин Прокопьевич, пожалуйста? Я и так ничего не сделал…

– Вы, Гена, только что из больницы. Поэтому и не думайте. К тому же слишком большое количество народа может насторожить преступников…

– А может, все-таки предупредить милицию? – спрашивает Андрей.

– И упустить потир? Вы же знаете их методы работы. Они будут действовать напролом, и преступники наверняка насторожатся. Нет, я сам прожил все жизнь абсолютно законопослушным человеком, но в данном случае мы не можем позволить себе рисковать. Вот когда потир уже будет в наших руках, тогда… тогда посмотрим!

Андрей берет в руки записку и читает вслух.

– Значит, запоминайте: площадь Искусств, 14 часов 30 минут. Деньги в полиэтиленовом мешке, вложены в любую книгу… Ну, Валентин Прокопьевич, хоть вы объясните мне: зачем он пишет «искусств» с одним «с» и делает в слове «полиэтиленовый» три (три!) орфографические ошибки?! Издевается, что ли?!

– Возможно, специально, чтобы сбить нас с толку! – наставительно говорит Валентин Прокопьевич. – Чтобы мы расслабились и думали, что имеем дело с идиотом. Но мы не должны расслабляться. Послезавтра у нас – решительный день. (тихо, в сторону) Гена, голубчик, дайте-ка мне вот тот пузырек с нитроглицерином…

На аллее возле Михайловского манежа собралась вся ребячья компания. Все нервничают. Родион поминутно смотрит на часы, Сережка подпрыгивает на месте, как борцы на ринге перед поединком, Тахир задумчиво жует кленовый лист, откусывая по небольшому кусочку, Шпень бледен, но выглядит спокойным, даже заторможенным.

– Значит, так, – Анка видит, что мальчишки не в себе, и берет руководство в свои руки. – Еще раз – кто что делает. Как только подъезжает Мотыль с потиром, ты, Шпень, и ты, Родион, идете к нему. Остальные стоят на выходах с площади, прикрывают отход. Когда появится Стоун, Родион забирает потир у Мотыля и идет к Стоуну, якобы для обмена потира на деньги. В это время Шпень чем-нибудь отвлекает Мотыля, а Родион изо всех сил бежит к любому удобному выходу и передает сумку с потиром тому, кто ближе. Этот кто-то сразу же мчится в метро и едет на Горьковскую. Родион бежит туда же, но через другой выход, у Дома Книги. Остальные помогают Шпеню отделаться от Мотыля и тоже – в метро. Встречаемся у Зоопарка. Оттуда все вместе отправляемся в музей, сдавать чашку и принимать поздравления.

– Я не пойду, – возражает Шпень.

– Почему?! – удивляется Анка.

– Там же небось и милиционеры потом будут, спрашивать… А зачем мне лишний раз светится? При моей-то жизни… И Мотыля подставить могу, и дядю Петю… Лучше я на дно лягу…

– Логично, – соглашается Сережка.

– О твоей жизни мы после поговорим, – Анка упрямо выпячивает губу. – Есть тема. А пока – все ясно? Значит, приступаем…

В 14 часов 25 минут реальный расклад на площади Искусств таков.

Мотыль, небритый и переодетый бомжом, с клетчатой сумкой, медленно передвигается по площади, присматриваясь к людям, которые пьют пиво, и как бы поджидая, когда у них освободятся бутылки. За тумбой с афишами притаился Птица с наклеенными усами, впрочем, все в той же шапочке, надвинутой почти на глаза. В очереди за билетами в Русский музей, вытянувшейся вдоль чугунной ограды, стоит низкорослый старичок в лакированных ботинках, очень прилично, даже с некоторым шиком одетый, в дымчатых, импортных очках. В нем почти невозможно узнать дядю Петю. Здесь же, возле входа на территорию музея, переминаются с ноги на ногу Георгий и отец Родиона, безуспешно пытаясь угадать, кто же из присутствующих на площади должен к ним подойти. Георгий яростно и призывно размахивает полиэтиленовым мешком с физиономией какой-то красотки.

Самым последним на площади появляется мистер Стоун с дипломатом в руках. Согласно договоренности, он идет один, но все заинтересованные лица тут же замечают его спутников, следующих за мистером Стоуном метрах в двадцати позади. Мистер Стоун нарушает договоренность, но сейчас это уже не имеет значения.

Шпень и Родион незаметно для Стоуна выходят на окраину площади и останавливаются в метре от Мотыля, который, отставив в сторону сумку, заинтересованно обследует урну на предмет оставленных в ней бутылок.

– Дяденька, у тебя закурить не найдется? – спрашивает Шпень и шепотом добавляет. – Клиент прибыл, гуляет по площади.

– Мал еще, да Бог тебе судья, – отвечает Мотыль. – Сейчас в сумке гляну, вроде там было что…

Ставит сумку на скамейку, достает из нее вполне приличную кожаную сумку с раздутыми боками, выставляет ее рядом, потом достает со дна пачку «Примы». Застегивает сумку и отходит от скамейки, как бы «забыв» на ней кожаную сумку.

– Ну что, постреленыш, пойдем покурим?

– Не-а! Я, дяденька, дружка провожу немного…

Шпень берет протянутую сигарету и вдруг цепко перехватывает лежащую на скамейке сумку.

– Стой, ты куда?! – растеряно говорит Мотыль и, позабыв про свою сумку, делает шаг вслед за мальчишками.

– Шпень, ты чего?! – шипит Родион, подпрыгивая рядом со Шпенем, и стараясь заглянуть ему в глаза. – Мы же не так договаривались! Куда ты идешь?! Стоун же вон там!

– Спокойно, Родя! – сквозь зубы цедит Шпень. – Сейчас чашка будет там, где нужно!

Далее события развиваются стремительно, то есть гораздо быстрее, чем мы сумеем их описать. Причем описывать мы будем последовательно, а на самом деле несколько событий в разных местах происходят одновременно, накладываясь друг на друга.

Истомившиеся историки замечают мальчишек, целеустремленно направляющихся прямо к ним.

– Они! – страшным шепотом говорит Георгий. – И сумка…

– Родион?! Ты почему… – кричит историк Виктор, он же отец Родиона. Глаза его за стеклами очков совершенно квадратные.

Шпень застывает на месте, переводит глаза на Родиона.

– Папа?! – ошеломленно шепчет тот.

В это же мгновение Шпень бросается наутек. Из-за тумбы с афишами ему наперерез выскакивает Птица, сбивает мальчишку с ног и вырывает сумку из его рук. Шпень падает на мостовую и лежит, не шевелясь. Родион убегает. Виктор бежит вслед за ним. Георгий склоняется над лежащим мальчишкой, пытается привести его в чувство. Мотыль, что-то уже сообразивший и спешащий вслед за мальчишками, бросается вперед, хватает Птицу за полу куртки, разворачивает к себе и что-то яростно кричит ему в лицо. Птица вытаскивает свободную правую руку из кармана и делает быстрое движение, после которого Мотыль сразу же отпускает его, неловко ступая, идет к ближайшей скамейке и опускается на нее, прижав руку к левому боку. Никто на площади не обращает внимания на вдруг задремавшего бомжа.

Птица, опасаясь бежать и привлекать излишнее внимание, быстрым шагом идет к выходу с площади. К нему подбегает Анка.

– Простите, пожалуйста, вы не скажете, как пройти в Публичную библиотеку?

– Выйдешь на Невский, перейдешь, первый поворот направо, – автоматически отвечает Птица, невольно замедляя шаг.

– Ой, спасибо вам большое, – пищит Анка. – А вы, случайно, не знаете, она сейчас работает?

– Не знаю, отвяжись, и вообще туда таких соплюшек не пускают, – грубо говорит Птица и вдруг останавливается, всматриваясь в Анку. Где-то он ее уже видел…

– Анна, уходи! – кричит Тахир. Птица переводит взгляд, отталкивает девочку и бросается бежать.

Родион подбегает к мистеру Стоуну, кричит по-английски, путаясь в словах и указывая пальцем:

– Вон тот плохой человек взял потир. Украл. Помешал нам. Он хотел убить моего друга. И убил, наверное. Он – вор и убийца. Его надо взять… задержать… поймать…

Мистер Стоун властным движением отстраняет мальчика, жестом подзывает маячащих позади подручных, быстро передает им дипломат и командует:

– За ним. Отнять, обменять, как угодно. Любые средства. Лишь бы потир оказался у нас. Хвостов лучше не оставлять, но в крайнем случае подотрем потом.

Подручные с дипломатом бегут к оставленной на стоянке машине, а перед мистером Стоуном возникает отец Родиона. Спрашивает по-английски:

– Позвольте узнать, что здесь происходит? Я – Виктор Заславский, историк. Этот мальчик – мой сын.

– Видите ли, мальчик, по-видимому, обознался… – начинает мистер Стоун.

– Папа, это он хотел украденную чашку купить! – быстро, сквозь слезы, говорит Родион по-русски. – А мы хотели ему как бы продать, а потом в музей отнести. И все это затеяли, потому что иначе Мотыль нам бы ее не дал. А теперь ее отнял Птица, который и украл с самого начала. И я его знаю. Я только сейчас вспомнил. Я его видел в музее, куда ты меня водил. И сейчас он убежи-ит… А Шпень… – тут Родион захлебывается рыданиями и бежит назад, к тому месту, где он оставил Шпеня.

Отец Родиона и мистер Стоун оч-чень внимательно смотрят в глаза друг другу.

– В любом случае никакой суд не сможет мне ничего предъявить, – говорит мистер Стоун. – Ребенок все придумал.

– Возможно, – отвечает отец Родиона. – Но неприятности на таможне вам и всем вашим людям я, как сотрудник Эрмитажа и член Ученого Совета, гарантирую. И затруднения при обратном въезде в страну. Так что поищите себе другое место для вашего преступного промысла…

– Я подумаю над вашими словами.

– Подумайте…

– Васятка! Васятка! Ты меня слышишь?! – дядя Петя склонился над Мотылем, осторожно трясет его за плечо. Мотыль открывает мутные глаза.

– На перо… Ножом он меня… сволочь… Дети… убьет, если сунутся…

– Ничего, Васятка, ничего, ты подожди… Я сейчас «скорую» из музея вызову. И врача. В музее обязательно врач должен быть…

– Шпендик жив?

– Да жив он, что ему сделается. Вон я его отсюда вижу, сидит уже, со вторым пацаном разговаривает. Там еще какие-то люди откуда-то появились, приличные. Так что все там в порядке… Говорил я тебе, гнилое дело, не связывайся. Не поверил дяде Пете и вот… Ну ладно, я побежал, а ты держись тут… Я сейчас вернусь, Васятка, ты только не умирай, пожалуйста, а то ведь я опять один останусь…

Дядя Петя, загребая ногами в блестящих ботинках и торопясь изо всех сил, идет к выходу из музея.

Птица, уже не скрываясь, бежит по улице Ракова. Выбегает на канал Грибоедова, оглядывается. Почти след в след за ним несется Сережка. Мальчик не знает, что предпринять. Птица пока не видит его. Анка неуверенно идет по этой же улице.

По улице Ракова проезд закрыт. Подручные Стоуна проносятся по Невскому, сворачивают направо по набережной канала. Едут медленно, ищут Птицу.

Убедившись, что Птица не тронул Анку, Тахир подбегает к Шпеню и Родиону. Не успевает задать ни одного вопроса, встречается взглядом с дядей.

– Тахир! Что ты здесь делаешь?! – грозно спрашивает Георгий. Видно, что в голову ему лезут самые нехорошие, черные мысли.

– Он тебе кто? – несколько ошалело, но вполне здраво спрашивает Шпень, одновременно тряся головой и откашливаясь.

– Дядя!

– А этот в очках тому – папа! Во влип-то! – Шпень жизнерадостно хохочет. Никто из собравшихся не понимает причины его неожиданного веселья, все явно считают его последствием удара головой об асфальт. – А Птица где? – Шпень обрывает смех, вскакивает на ноги. – Убег?!

– Вон туда побежал, – Тахир машет головой. – И Сережка за ним.

– А чего ж вы тут?! – с невыразимым презрением кидает Шпень. – Серого бросили! И девчонку!

– Нет! – Тахир мучительно краснеет. – Нет, я хотел…

– Потом похочешь, – обрывает его Шпень и неуклюже, но быстро бежит в указанном Тахиром направлении. Тахир и Родион молча срываются с места вслед за ним.

– Тахир! Вы куда?! Стойте! – кричит Георгий. Вертит головой, не зная, что предпринять, потом направляется к отцу Родиона, который все еще играет в гляделки со Стоуном.

– Виктор! – говорит Георгий еще на ходу, на Стоуна не глядя, как если бы тот был невидимкой или урной для мусора. – Дети! Твой сын и мой племянник! И еще кто-то. Они убежали. Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет, Георгий. Я даже не понимаю, кому они хотели продать потир: нам или вот этому господину? И еще Родион сказал, что он узнал вора…

– А они действительно хотели его продать?! Но как он к ним попал?

– Если я правильно понял, у них его не было. Они действовали как посредники настоящих воров и при этом имели какой-то свой план… Или несколько. Впрочем, все они блестяще провалились. Но мы еще можем принять участие в последнем действии.

– Вай! Я тоже понял! Потир у того негодяя, который убежал, за которым гонятся сейчас дети. Мы должны поймать машину!

– Согласен! Гуд бай, мистер Стоун!

– Гуд бай, мистер Заславский! – растерянно отвечает Стоун, который, естественно, ни слова не понял из состоявшегося на его глазах разговора.

Птица идет по набережной канала, пытается остановить машину. Машин вокруг море, движутся они еще медленнее пешеходов, сигналят друг другу и пешеходам, между ними и по краям пробираются пестро одетые люди, которые что-то жуют, пьют, разговаривают… На водах канала качаются разномастные катера и пароходики. На каждом реклама: «Прогулки по Неве и каналам». «Увлекательное путешествие по северной Венеции» «Обслуживание VIP-клиентов».

Внезапно Птица замечает на набережной медленно, но неотвратимо ползущую иномарку с подручными Стоуна. Решение принимает практически мгновенно. Обменивается парой фраз с загорелым парнем на небольшом катере, прижимает к себе сумку и спрыгивает вниз. Мотор чихает, но заводится практически сразу.

– Ушел! – кричит Родион, перевешиваясь через чугунную оградку и едва не падая в канал.

– Ништяк! – скалит зубы Сережка, указывая на мужика из соседнего катера. Мужик вышел на гранитный сход к воде, попивает пиво и в ожидании клиентов спокойно беседует на ступеньках с двумя девушками. – Идем вниз спокойно, потом прыгаем все разом вон в ту посудину. Я первый, Шпень – последний, отдаешь конец… веревку сбрасываешь, понял?

– А? Что? Ты умеешь?! А как же?… – растерянно спрашивает Родион.

– Заткнись. А нас на Вуоксе – почти такой же. Пошли!

Вся компания, огибая мужика и девушек, спускается к воде. По знаку Сережки все прыгают в катер. Родион едва не падает в воду, Тахир втаскивает его за шиворот в последний момент, когда Сережка уже запустил мотор…

Мужик и девушки в полной растерянности смотрят, как уносится в сторону Марсова Поля катер, набитый детьми.

– Чего это они? – глуповато спрашивает мужик и одним долгим глотком допивает оставшееся в бутылке пиво. – Обалдели, что ли?

Теперь расклад выглядит таким образом.

По каналу Грибоедова, потом по Мойке, потом по Фонтанке мчится катер с единственным пассажиром – Птицей. Преследуя его поверху, то отставая перед светофорами, то догоняя, едут на синей иномарке подручные Стоуна. Сзади пробирается красный москвич, в котором историки темпераментно объясняют водителю-частнику непреходящую ценность убегающего вместе с Птицей потира. Водитель круглит глаза, но послушно лезет под красный сигнал светофора и иные запрещающие знаки.

Еще дальше, закладывая дикие виражи и постоянно меняя скорость, несется катер с детьми.

– В Неву он не сунется! Слишком опасно! – кричит Родион на ухо Сережке. – Ему надо посуху уходить, в толпе. Сворачивай у Летнего сада направо! Направо, я говорю!

– Здорово! – кричит Анка Тахиру. – Никогда на катере не каталась. Только с родителями на речном трамвайчике!

Перед глазами Сережки мелькают обросшие мхом и тиной камни, тени мостов, качающиеся на волнах пивные жестянки и пакетики из-под чипсов…

– Вижу его! – вопит лежащий на носу Шпень. – Вон он! Вон, впереди! Жми, Сережка!

Внезапно катер с Птицей тормозит под низким мостом. Птица вместе с сумкой выпрыгивает вбок на бетонное основание и бежит вверх. Сережка тормозит, но явно не успевает остановить катер.

– Уйдет! – говорит Шпень и стучит кулаком по борту.

– Держи вот здесь, и рули туда! – говорит Сережка Родиону. – Вон там остановишься. Анка, давай!

Под мостом катер проходит на небольшой скорости, близко от набережной. Все пригибаются, а Анка, напротив, взбегает на крышу каюты, подпрыгивает, хватается за железную балку, ловко подтягивается на ней. Сережка, распластавшись в воздухе, прыгает на наклонную бетонную ступеньку в основании моста, и словно прилипает к ней.

Тахир, открыв рот от изумления и восхищения, смотрит, как Анка, невозможно изгибаясь и повисая вниз головой, словно яркое насекомое, взбирается на мост. Родион, белый от страха, рулит трясущимися руками и причаливает-таки к указанному Сережкой месту.

На мосту тем временем разворачиваются следующие события.

Птица, прижимая к себе сумку, взбегает на набережную и нацеливается на темную, явно проходную подворотню напротив. Быстро идет через мост. В этот момент перед мостом тормозит синяя иномарка. Из нее выпрыгивают двое людей Стоуна, хватают Птицу за руки, выдирают сумку, а потом, раскачав, сбрасывают его в Фонтанку. Идут к машине.

Шпень, Тахир и Родион бегут по набережной.

Напротив иномарки, на другой стороне дороги останавливается красный москвич. Из него выскакивают историки, бегут к парапету, заглядывают под мост, на людей Стоуна не обращают никакого внимания.

– Дяденьки! – бросается к Стоунским подручным вылезшая из-под моста Анка. – Подвезите меня, пожалуйста, до Невского проспекта! Мне очень надо, я в библиотеку опаздываю!

– Куда?! – удивляется один из подручных.

– И ты вообще – как?! – второй краем глаза успел заметить необычный способ появления Анки на мосту.

– Мне вообще-то ваша сумка нужна! – решается Анка и в прыжке пытается отнять сумку у одного из грабителей. У нее почти получается, но второй вовремя подставляет ногу. Анка падает. Первый подручный хватает девочку за плечо. Разворачивает к себе.

– Ты кто?!

– Некогда! – обрывает второй. – Она из тех, которые на площади были. Давай ее в машину, после разберемся… Черт, багажник открылся! – захлопывает багажник.

Первый засовывает бешено сопротивляющуюся Анку в машину. Двое прохожих пытаются вмешаться в ситуацию, возмущенно машут руками. Требуют отпустить девочку.

– Все, поехали!

– А-а-а! – вопит Птица, барахтаясь внизу. – Спасите! Я плавать не умею!

На набережной собралась небольшая толпа. Никто ничего не понимает. Остановилось несколько машин – две иномарки, волга и запорожец. Водители вылезли посмотреть, что случилось. Высказываются самые разные предположения:

– Человек утопился!

– А зачем тогда кричит?

– Да что вы понимаете! Это кино снимают!

– А где же тогда камеры?

– А девочка тут причем?

– Какая еще девочка?!

– А вы разве не видели? Девочку похитили!

– Надо же человека спасти, наконец!

– А как ее спасешь, если ее уже увезли?

– Да я вот про этого человека говорю, который тонет.

– Надо в службу спасения позвонить!

– Ага, лично Шойге! А этот пока тут подождет, поплавает…

– Но где же милиция?

– Сейчас он сумку выпустит – и все! – говорит Георгий трагическим шепотом. – Я пошел!

– Куда?!

– Туда! – показывает Георгий, сбрасывает куртку и туфли и добавляет. – Я в юности Терек переплывал.

Свечкой прыгает с моста, выныривает, в несколько гребков подплывает к барахтающемуся Птице, первым же движением срывает с него шапку, хватает за волосы и за шиворот, тянет к берегу. По дороге шипит:

– Только выпусти у меня сумку, гнида, только выпусти! Клянусь мамой, опять утоплю, уже насовсем!

Выволакивает несостоявшегося утопленника на берег, где уже ждет отец Родиона и еще люди.

– Где сумка?! – кричит Георгий в затылок Птице.

– Ужас! – вздыхает немолодая, полная женщина. – Эти черные! Человек чуть не утонул, а он от него сразу какую-то сумку требует! Дикие люди!

– Милицию надо бы! – поддакивает кто-то.

С помощью отца Родиона Георгий поворачивает Птицу лицом к себе. И тут же оба отшатываются.

– Геннадий?! – тихо спрашивает отец Родиона, видимо не веря себе.

– Тысяча дьяволов! – вопит Георгий и вцепляется себе в волосы. – Как же я раньше не догадался?! Все ментов дураками считал. А они-то были правы… Куда ты, сын гиены, дел потир?!

– Уехал потир, не догоните, – усмехается Птица и теряет сознание.

– Ну, кто там хотел поспособствовать? – недобро, поблескивая белыми зубами и диковатыми черными глазами, спрашивает Георгий. – Вызывайте милицию. Самое время.

– Да, да, – поддакивает дедок в старомодной клетчатой кепочке. – И еще скажите им, что у меня «запорожец» угнали. Значит, ваша сумка, чья-то девочка и мой запорожец…

– «Три замшевых куртки…» – нервно цитирует кто-то из собравшихся.

Выезд из города со стороны Озерков. У поста ГАИ плавно снижает скорость синяя иномарка. Один из подручных Стоуна на заднем сидении тычет чем-то в бок Анке.

– Пикнешь, пристрелю!

Машина спокойно, не вызывая никаких подозрений, проезжает мимо поста. Вслед за ней едут другие машины. Поток на выезде из города довольно большой.

Через некоторое время один из гаишников говорит другому:

– Постой тут, я отойду, хоть чаю выпью. А то мерещится всякое.

– Что мерещится?

– Да детишки в машине. Полный запорожец.

– На переднем сидении ребенок? Чего ж не тормознул?

– Да там и на заднем… и за рулем – едва за баранкой видать. Лет десять-двенадцать на вид.

– Ну, это вряд ли!

– Вот и я говорю – мерещится.

– Но знаешь… лучше все-таки передать по постам. Пусть посмотрят.

– Ага, сейчас чаю выпью и передам. Номер я не запомнил, но белый «запор» с ушками – это точно.

Оглушительно ревя мотором, белый запорожец несется по шоссе.

Сережка сидит за рулем, кусая губы. Родион рядом с ним. Тахир – сзади.

– А где ж ты научился-то? – с интересом спрашивает Родион.

– У меня батя – шофер, – коротко отвечает Сережка. – Ездит на всем, у чего руль есть.

– Сережа, они от нас не уйдут? – спрашивает сзади Тахир.

– На свободной дороге – уйдут, – отвечает Сережка. – У них мотор мощнее. Но пока…

– А почему мы запорожец угна… ну, в общем, позаимствовали? – опять интересуется Родион. – Там же еще машины были, помощнее. Или ты те водить не умеешь?

– Умею! – рявкает Сережка. – Помолчи ты!

– Извини…

– Да ладно. Просто менты на «запоры» внимания не обращают. И еще… я здесь-то до педалей с трудом достаю, а там… не знаю… Слушайте, а куда Шпендик подевался? Кто-нибудь понял?

– Вроде был все время рядом, – вспоминает Тахир. – А потом – непонятно. Может, у него с головой что? Ударился все-таки…

– Сбежал он, – неприязненно говорит Родион. – Понял, что обломилось все, и сбежал. Он же вор. И друзья его – воры. Чего ему потир, если денег не будет?

– Не трожь Шпендика! – скалит зубы Сережка. – Он своих не продает!

Синяя иномарка сворачивает с трассы, запорожец – за ней.

На пустой дороге мощная машина стремительно уходят в отрыв. Мальчишки в запорожце яростно вопят, ругаются, Сережка давит на газ, переключает скорости, но все напрасно – иномарка скрывается за поворотом…

Несколько позже. Иномарка стоит на довольно обширной лесной поляне, сквозь деревья видна проезжая дорога, по которой время от времени проносятся машины. Дверцы машины распахнуты. Один из подручных Стоуна выволакивает из машины Анку. Другой стоит на поляне, оглядывается. Девочка вялая, едва переставляет ноги. Можно предположить, что ее ударили по голове. Глаза ее полузакрыты, но из-под век глядят подозрительно остро и осмысленно. Мужчины почти не обращают на нее внимания. Разговаривают между собой по-английски.

– Что будем делать?

– Надо от них немедленно избавляться.

– От них?

– Опасно возить с собой и потир, и девочку. Нас слишком многие видели. Надо быстренько спрятать обоих.

– Где же мы ее спрячем?

– Да вот здесь и… прикопаем…

– Ты имеешь в виду – убить?

– А как же? Она же нас запомнила и чашку у нас видела… А потом быстренько назад. Избавимся от машины, дадим мистеру Стоуну координаты потира, получим денежки… За девчонку ему придется доплатить…

– А этот… Вряд ли он утонул…

– Этого достанем позже… Он-то, в отличие от девчонки, и сам будет молчать.

– Ну что… некстати совершенно эта девчонка, но делать нечего…

В этот момент Анка пяткой ударяет по коленке держащего ее мужчину, вырывается из его рук, отпрыгивает в сторону. Оба подручных Стоуна, раскинув руки, идут на нее. Анка трясет головой, оглядывается, бежит к высокой березе и моментально взлетает по тонкому бело-шелковому стволу. Устраивается в развилке верхних, тонких веток, показывает преследователям язык.

Те растерянно стоят внизу, задрав головы.

– Девочка, слезай, – неуверенно зовет один.

– Ага, сейчас! – усмехается Анка.

Один из мужчин пытается влезть на дерево вслед за Анкой, и практически сразу сползает вниз. Другой делает такой жест, как будто бы рубит дерево и спрашивает:

– У нас в багажнике топора нет?

Второй отрицательно качает головой, лезет в машину, что-то ищет под сидением. Выпрямляется, в руке у него пистолет.

– Не хочется шум поднимать, но что делать-то? – говорит он напарнику.

– Помогите-е! – пронзительно кричит Анка с березы.

Береза раскачивается под ветром, Анка, не переставая вопить что есть мочи, крутится вокруг ствола, человек с пистолетом, морщась, прицеливается. Второй дает советы, торопит.

– Стоять! Брось оружие! – раздается сзади.

Оба бандита оборачиваются. Возле машины стоит Шпень и держит в руках сумку с потиром. Багажник машины распахнут.

– Оставьте ее! – приказывает он. – Сейчас я побегу между деревьями и успею добежать до дороги. Я быстро бегаю, у меня есть шанс. Если кто-то остановится, чашки вам не видать, как своих ушей.

– Что ты предлагаешь, мальчик? – вкрадчиво спрашивает один из мужчин, делая знак другому, с пистолетом. – Как мы с тобой договоримся?

– Мы с Анкой уходим в лес. Вы стоите здесь. Потир мы оставляем во-он на том пеньке, на краю болота. Вы его забираете, и уезжаете. Мы остаемся…

– Хорошо, мальчик, мы сейчас обсудим это поподробнее… – человек с пистолетом делает шаг в сторону Шпеня.

– Шпендик, беги! – отчаянно кричит Анка с березы.

Шпень прыгает в сторону, бежит к дороге, петляя между деревьями. Слышен выстрел. Шпень спотыкается, но продолжает бежать. Мужчина с пистолетом бежит за ним. Шпень выскакивает на обочину. По пустой дороге медленно едет белый запорожец.

– Вон там, гляди….Шпень! – кричит Родион.

– Йес!!! – вопит Сережка, увеличивая скорость.

Шпень бежит навстречу машине, машет свободной рукой. Запорожец тормозит, на ходу распахиваются двери, мальчишки выпрыгивают на дорогу.

– Где Анна?! – рычит Тахир.

Шпень показывает вбок.

– У него ствол! Осторожно! – говорит он.

– Психическая атака! – командует Сережка, однако прихватывает из машины кривой стартер.

Мальчишки бегут вниз, в лес. Шпень бросает сумку в запорожец и, кривя губы, тоже идет вслед за остальными.

– Всем стоять! Руки вверх! Милиция! Вы окружены! – вопит на бегу Сережка. Тахир тоже издает дикие тягучие вопли. Родион что-то кричит по-английски.

Подручные Стоуна растеряно смотрят на мелькающие между стволами фигуры. Анка под шумок тихонько скользит вниз по стволу.

– Что это?!

– Я… Мне кажется… Это все те же дети… Невероятно, но с ними нет взрослых…

– Уходим?

– Этот шельмец уволок потир. Должны отнять…

Мальчишки, рассредоточившись за деревьями, останавливаются на краю поляны. Анка подает с дерева совершенно недвусмысленные знаки.

– Стойте! Вы ничего не сможете нам сделать. У нас оружие. Мы будем стрелять. Давайте договоримся. Мы купим вам мороженое, дадим денег…

Родион нервно усмехается. Анка взмахивает рукой.

– Им было всего лишь двенадцать, но были они ленинградцы!!! – вопит Сережка, бросаясь вперед вместе с Тахиром. Тахир повисает на руке подручного Стоуна, держащего пистолет, а Сережка что есть мочи бьет его по голове стартером. Мужчина падает, как подкошенный. В этот же момент Анка прыгает с березы на плечи второго мужчины, опрокидывает его. Тот падает на землю, но тут же вскакивает на ноги, держит Анку за горло. Девочка хрипит.

– Тихо, дядя, тихо! Не нервничай! – говорит Сережка, вставая, и делая успокаивающие знаки руками. – Сейчас я принесу чашку и ты отпустишь девочку… Сейчас!

– Ублюдки! Все испортили! – шипит мужчина и сильно встряхивает Анку.

– Тахир! – всхлипывает Анка.

Зеленый от волнения Тахир хватает с земли пистолет, выпавший из руки первого бандита, и, не целясь, стреляет. Второй подручный Стоуна выпускает Анку, оседает, схватившись за колено.

– Тикаем! – командует опять откуда-то проявившийся Шпень.

Все бегут к оставленному на обочине запорожцу, Сережка заводит мотор, и машина, оглушительно чихнув, срывается с места.

По той же дороге медленно едет патрульная милицейская машина. Свернув за поворот, милиционеры видят хвост улепетывающего белого запорожца.

– Чего-то вроде про белый запор было… – говорит один милиционер другому.

– Ага, дети вроде какие-то… – вспоминает другой. – Вот, отсюда они отъехали, гляди, следы… Догоним?

– Смотри, в лесу еще машина, иномарка… Останови! Вон, видишь, между деревьев. Двери распахнуты… Что-то не нравится мне это… Посмотрим?

– Давай. Сообщи на базу и пошли. Пушку достань…

Милиционеры осторожно выходят на поляну. Один из бандитов валяется на земле без признаков жизни, другой сидит на земле и глухо стонет, держась за окровавленное колено. Тут же валяется пистолет…

– Знаешь, – говорит один милиционер другому. – Это, наверное, был какой-то другой запорожец, не тот, который с детьми…

В машине все наперебой рассказывают друг другу о своих и чужих подвигах. Даже Сережка иногда оборачивается назад и тогда машина опасно виляет. Только Шпень на переднем сидении молчит, словно воды в рот набрал.

– Ты где так стрелять научился? – восхищенно спрашивает Родион у Тахира.

– Каждый мужчина на Кавказе умеет стрелять, – невозмутимо отвечает тот. – Традиция… А чего ты кричал, когда мы бежали?

– Стихотворение читал, Роберта Бёрнса. Мы в школе проходили. Больше ничего не вспомнилось.

– А про что стихотворение?

– Про любовь, как у тебя.

– А-а-а! Шпень, а как ты там, в лесу, вообще оказался?

– В багажнике сидел…

– Ага! Я же говорил – Шпендик своих не бросает!

Шпень начинает говорить. Медленно, словно сам с собой.

– Ты, Родион, договаривался со Стоуном. Ты, Анка, их задержала там… и здесь тоже… Сережка вел катер и машину… и все придумывал… Тахир спас Анку… Я… Серый, останови машину!

– Зачем? – Сережка искоса с тревогой глядит на друга. – Тебе что, плохо, Шпень? Голова? Погоди, сейчас приедем – к врачу…

– Я сказал – останови!

– Правильно! – неожиданно соглашается Родион. – Останови, Сережка! Я тут как раз хотел это… отойти…

– И я! – смущенно говорит Тахир.

– В общем так: девочки направо, мальчики – налево, – командует Анка.

– Нервы, – вздыхает Сережка, останавливает машину и тоже вылезает из-за руля.

Шпень, неестественно выпрямившись, остается сидеть в машине. Когда все возвращаются и усаживаются, продолжает говорить все тем же невыразительным голосом:

– Вот здесь, в дипломате – деньги. За чашку. Я их из машины забрал, пока… В общем, мы сейчас их поделим. На шесть частей. Шестая доля – Мотылю. Он хотел киоск купить. С пышками. Как вы думаете, сколько киоск стоит? У тебя, Тахир, родители торгуют. Не знаешь?

Все ошеломленно молчат. Тахир машинально отвечает.

– Мой папа в институте преподавал, а мама – учительница. Сейчас это… Не знают они…

– А-а, – равнодушно говорит Шпень. – Ну ладно. Птица Мотыля ножом ударил, но там с ним дядя Петя был. Он замаскировался, но я его все равно узнал. Если Мотыль умер, я деньги верну… Давай, Родион, возьми под сидением дипломат, дели на шесть частей. Я сам не могу, у меня рука… Ты ж у нас математик…

– Шпень, это невозможно! – растеряно говорит Родион. – Я не возьму. Надо их отдать!

– И я… – подтверждает Тахир.

– И я… – Анка кусает губы.

– Дураки… – тихо говорит Шпень. – Кому вернуть? Эти деньги… Ты, Родион, хотел в Англии учиться… У тебя, Тахир, родители торгуют, не могут на работу нормальную устроиться, потому что жить не на что, жилье снимать. Отдашь им… Так? Ты, Анка, сможешь всякие девчачьи штучки себе покупать, для цирка своего… ну, этот, инвентарь… Ты же сама жаловалась, что в кружке не хватает чего-то дорогого… А Серый и так все понимает… Верно, Серый?… Я…

– Точно! Ты классный парень, Шпень! Если этот хлюпик не хочет, я сейчас сам все разделю… Шпень?

– Шпень! Что с тобой?! – Анка выскакивает из машины, обегает ее, распахивает дверцу со стороны Шпеня. Тот буквально выпадает из машины ей на руки. Шепчет:

– Рука… Этот гад меня зацепил…

– Что ж ты молчал?!.. Сережка, помоги мне его раздеть. Надо перевязать… Мальчишки, у кого есть майка?

– У меня джинсовка, – с досадой говорит Сережка.

– Рубашка не пойдет? – спрашивает Тахир.

Родион молча раздевается.

Едут дальше. Шпень уже не так бледен, рука у него перевязана разорванной майкой Родиона, сверху для тепла накинуты куртки Сережки и Тахира.

Родион растеряно смотрит на пачки долларов, кучкой лежащие у него на коленях. Все остальные куда-то убрали доставшиеся им деньги.

– Все равно я потом в Россию вернусь, – тихо говорит он.

– Ага! – усмехается Сережка. – Стране математики нужны.

– А ты, Серый? – спрашивает Шпень. – Компьютеры, пирожные и пусть родители не пристают?

– Ага… и барабан, и щенка бульдога… А ты?

– Я никому не нужен, но в детский дом не пойду. Буду жить, в школу – учиться, потом – работать… И еще… Я думаю… Пока есть двери, которые всегда открыты…

– Какие двери? Ты бредишь?!

– А куда мы едем? – спрашивает Тахир.

– Я думаю, в музей, – отвечает Анка.

Потрепанный, ржавый запорожец останавливается на набережной у Эрмитажа, в ряду лакированных иномарок. Из него вылезают дети с кожаной сумкой. Молча и серьезно идут в музей. Ведет Родион. Сережка идет рядом со Шпенем и внимательно следит за его состоянием. Люди оборачиваются им вслед, но они ни на кого не обращают внимания.

Небольшой светлый зал с высокими потоками. В зал ведут две двери, сейчас закрытые, и застекленная по бокам лестница. В зале собрались историки. Что-то горячо обсуждают. Кто-то звонит по мобильному телефону, коротко говорит, потом оборачивается к остальным, качает головой.

– Ничего…

У стены стоит инвалидное кресло, в котором сидит Валентин Прокопьевич. Рядом с ним историк Андрей, похожий на карася. Георгий размахивает руками, его кто-то успокаивает. Внезапно все замолкают.

По лестнице спускаются грязные, оборванные, сосредоточенные дети. Анка несет в руках большую зеленоватую чашу.

– Не может быть! – шепчет Валентин Прокопьевич. – Это он?!

– Возьмите! – просто говорит девочка и протягивает потир престарелому историку.

– Откуда?! – негромко спрашивает Андрей, оглядываясь на остальных. Историки молча, потрясенно переглядываются.

– Да заберите вы это… достояние республики! – грубовато говорит Шпень. – Анке же держать тяжело…

Эпилог

Номер в роскошном отеле. Стоун стоит, опустив голову. Мистер Фаррингтон за столом читает газету. Заголовок – «Возвращение национальной реликвии».

– Но как такое могло получиться?! – вскакивая, кричит толстяк и топает ногами. – Вы же говорили – все идет нормально?! Как он мог попасть в музей?!

– Все и шло нормально. До самого последнего момента… Потом вмешались эти сумасшедшие дети… В результате меня выдворили из страны. Мои помощники арестованы…

– Стоун, вы – идиот?! Вы не сумели подкупить детей?! Завалили бы их шоколадом, компьютерными игрушками… Вы же сами говорили мне: в сегодняшней России все продается…

– Видимо, я ошибался…

Сережка играет в компьютерном клубе. Азартно нажимает на все кнопки, шипит, если что-то не получается.

В зале появляется Альберт. Сережка отворачивается от экрана, внимательно следит за ним. Альберт замечает Сережкин взгляд, улыбается, машет рукой.

– А где Шпендик? – спрашивает хозяин клуба. – Вы последнее время вместе приходили.

– Он… заболел… немного…

– Немного? Я за него тревожусь. Ты, Сережка, его не бросай. Он вообще-то хороший… Ему бы друзей нормальных…

– Не брошу… Послушайте, Альберт… Вы только не спрашивайте ничего. Здесь все нормально, клянусь. В клубе все знают – вы хотели лечить сына за границей… Вот деньги…

– Сережка, ты с ума сошел! – у Альберта дрожат руки. – Это невозможно. Да и нет никаких гарантий, что… Виталию уже четырнадцать лет… Может быть, двери уже закрылись…

– Нет, я нормальный, – твердо отвечает Сережка. – Есть двери, которые всегда открыты – так Шпень сказал. Он знает… Вы, Альберт, должны взять деньги и попытаться…

Сережка кладет пачки денег перед Альбертом, выключает компьютер, и быстро уходит.

Пустырь за домами. Сумерки. Дует холодный осенний ветер, уносит последние листья. Мальчик и девочка, Сережка и Анка, идут по краю пустыря. Собаки, играя, бегут поодаль.

Чуть позади плетется третья фигура – Тахир. У него на поводке – маленькая лохматая собачка, та самая, которую он подобрал на улице. Собачка с тех пор изменилась – стала кругленькой, пушистой и веселой.

Сережка оборачивается назад и безнадежно спрашивает в темноту:

– Ну чего ты за нами ходишь?

– Видишь, с собакой гуляю, – спокойно отвечает Тахир.

– Иди отсюда, а?

Тахир отрицательно машет головой.

– Не уйдешь?

– Не-а. Пусть Анна сама решит.

– Чего она должна решить-то? – с тоскливым недоумением спрашивает Сережка. Поворачивается к Анке. – Ну чего ему от нас надо? Ты понимаешь?!

Анка молчит, смотрит на обоих мальчишек и загадочно улыбается.

Знакомая лестница, исписанные стены. Шпень медленно поднимается наверх. В руках у него – пакеты с какой-то едой, кефиром, фруктами и прочими вкусностями. Лицо неуверенное и, пожалуй, даже испуганное.

Верхняя площадка. На коврике спит трехцветная кошка. Цветок в горшке на подоконнике дал новый побег. Шпень со свистом втягивает воздух и, решившись, смотрит на дверь. Она приоткрыта. Мальчик плотно зажмуривается. Из под век скатывается на щеку одинокая слеза. Шпень вытирает ее локтем, опускает пакеты на пол и осторожно стучит.

Дверь сразу же открывается. Женщина видит Шпеня, и глаза ее вспыхивают от радости:

– Шпендик! Господи, как хорошо, что ты пришел! А я так за тебя волновалась! И ведь не узнать нигде! … Ой! Что это у тебя? Зачем?!

– Вот… Я пришел… – мрачно говорит Шпень. – Это… Там все кончилось. Нормально. А у меня теперь деньги есть. Вот я…

– Да ты какую-то ерунду говоришь! – перебивает его женщина. – Проходи скорее! Потом все подробно расскажешь. А сейчас будем обедать. И я тебя с дочкой познакомлю… Я думаю, вы обязательно подружитесь…

Шпень делает шаг, потом прислоняется лбом к притолоке. Плечи его вздрагивают. Женщина обнимает его, гладит по волосам. Шепчет:

– Маленький мой, бедненький… Как тебя по-настоящему-то зовут?

– Зови Шпендиком, – хрипло отвечает Шпень. – Меня мама так называла…

– Хорошо, Шпендик… Все будет хорошо…