Пролог

Нортгемптоншир, Англия

Весна 1799 года

Накануне, когда хоронили его родителей, сияло солнце.

Сегодня тоже день выдался неуместно солнечным, безжалостно ярким, веселым и обещавшим осуществление надежды, пели птицы и расцветали первые весенние цветы.

Десятилетний лорд Люсьен де Грей спрятался от этого солнечного мира, своим счастьем приводившего его в ужас.

Его брат Джерард отыскал его, сжавшегося в комок от горя, в одном из бесчисленных узких коридоров старого дома, который был любимым местом пребывания герцогов Марчмонтов со времени его постройки несколько веков назад.

Джерард, который на три года был старше Люсьена, стал десятым герцогом Марчмонтом.

— Не думай о них, — сказал он. — От этого становится только хуже.

— Я и не думал! — воскликнул Люсьен. — Ты ничего не понимаешь! Ненавижу тебя!

За словами последовали удары, и завязалась драка, они дрались в тот и в последующие дни из-за всего и из-за пустяков. Члены семьи и учителя останавливали их, но никому не хотелось ругать двух обезумевших от горя мальчиков, каким бы ужасным ни было их поведение.

Они ломали мебель и били посуду. Они разбили окно и сбили голову статуи, которую их дед привез из Греции. Так прошло несколько недель.

Затем наступил день, когда появился самый близкий друг их отца, лорд Лексхем.

Их семейства проводили лето вместе. Создавалось впечатление, что долгое время каждым летом в семье Лексхем появлялся еще один ребенок. К тому времени, когда смертельная болезнь унесла родителей Люсьена, потомство Лексхемов, казалось, остановилось на восьмом ребенке. Было уже трое мальчиков и пять девочек. Последнюю назвали Зоэ Октавией.

Лорд Лексхем был одним из трех душеприказчиков, назначенных в завещании герцога Марчмонта опекунами его сыновей.

Лексхем оказался единственным, кто взял в руки это дело.

Очень умелые, деятельные руки.

Он привел сначала Джерарда, а затем и Люсьена в кабинет их отца и высек розгами обоих, при этом без особой жалости.

— Обычно я не верю в телесные наказания, — после порки сказал он, — но вы оба представляете собой тяжелый случай. И необходимо заострить на этом ваше внимание.

Никто… никто никогда не сек их розгами.

И странно, это принесло им облегчение.

Безусловно, он полностью завладел их вниманием.

— Нам надо бы подыскать для вас занятие, — сказал он.

И нашел массу таких занятий. Он заставлял их учиться и заниматься физическими упражнениями, что оказалось мощным противоядием озлоблению, страданию и унынию. А затем, когда солнечную весну сменило лето, в жизни Люсьена появилось новое средство от горя. Как-то они, как и раньше, отправились в загородный дом Лексхемов. На этот раз Люсьен лично познакомился с «грядущей неизбежной катастрофой», которую звали Зоэ Октавия. Ей было пять лет.

Зоэ Октавия ненавидела правила еще сильнее, чем Люсьен, и нарушала их чаще, чем он. Это было немалое достижение, поскольку нарушать правила девочкам было намного труднее.

Она убегала. Постоянно.

Впервые она убежала, как он узнал, когда ей было четыре года. В то лето, когда они познакомились, она убегала несколько раз и не переставала делать это все последующие годы. Она была трудным ребенком. Ее стремление убегать при первой же возможности было лишь одной из проблем.

Она ездила верхом, что ей не полагалось делать. Она играла с детьми, с которыми ей не следовало общаться. Ее слишком часто находили в местах, где дочери джентльмена нельзя было находиться. Казалось, она приходила в восторг, нарушая правила.

Люсьен был уверен, что по ночам она не спала, а лежала, придумывая способы досадить и особенно поставить в неловкое положение своих братьев.

Когда ей было семь, она поспорила с братом Сэмюелем, кто из них сможет влезть на крышу. Он — а он был на шесть лет старше — сказал, что он не ученая обезьяна и не обязан развлекать ее. Она обозвала его безмозглым трусом. А затем забралась на самый крутой скат крыши.

И только Люсьен оказался достаточно ловким, чтобы снять ее оттуда.

Он также оказался единственным, кто вытаскивал ее из пруда с рыбами и выслеживал ее, когда она исчезала, и находил ее в домике егеря или кузнеца. Никто из членов ее семьи не знал, где ее искать или что с ней делать.

Случай с крикетом был типичным.

Ей было восемь. Мальчики собрались играть в крикет. Она бросилась к нему:

— Я хочу играть, Люсьен. Скажи им, чтобы они приняли меня в игру.

— Девочки в крикет не играют, — сказал он. — Иди к своим куклам и нянькам, девчонка.

Она схватила биту и замахнулась на него — или пыталась замахнуться. Она размахивала битой изо всех сил и кружилась, и кружилась с ней, как волчок, пока не упала на попку.

И она сидела так со вставшими дыбом растрепанными золотистыми волосами, широко распахнув от неожиданности глаза и рот.

Он так хохотал, что тоже свалился на землю.

Она была надоедливой, иногда раздражающей, обычно невыносимой. И она была светлым, светлым пятнышком в его жизни.

Глава 1

Лондон

Среда, 1 апреля 1818 года

Люсьен Чарлз Винсент де Грей, одиннадцатый герцог Марчмонт, стоял на пороге утренней гостиной клуба «Уайтс», разглядывая из-под полуопущенных век собравшееся там общество.

Женщины находили в этих сонных зеленых глазах отражение глубоких раздумий, тогда как в это самое время у него в голове не было иных мыслей, кроме таких, как: «Интересно, а как она выглядит голой?»

Женщины часто в нем ошибались. Блеск его золотистых волос в лучах света придавал чертам его лица неземную красоту. А один выбившийся локон, падавший ему на лоб, выглядел так поэтично.

Те же, кто знал его, не заблуждались.

Двадцатидевятилетний герцог Марчмонт не был неземным или поэтичным.

Он избегал серьезных размышлений и не позволял себе поддаваться каким-либо сильным чувствам. Он ничего не воспринимал всерьез. Это относилось к одежде, женщинам, политике, его друзьям и даже — или главным образом — к себе.

В данный момент ни одной женщине не грозило быть обманутой, поскольку поблизости ни одной и не было. Ибо «Уайтс» принадлежал исключительно кругу из пятисот имеющих особые привилегии мужчин.

Некоторое из них собрались у ниши окна, где когда-то председательствовал Бо Браммел. Даже сейчас, когда Бо томился во Франции, скрываясь от своих кредиторов, места в этом святилище могли занимать только избранные. В данный момент в число избранных входили самый близкий друг Браммела, барон Алванли, и наследник герцога Бофора, маркиз Вустер. С ними спорили лорд Ярмут, лорд Эддервуд и Грантли Беркли. Из всех перечисленных только Эддервуд — худой, смуглый и, вероятно, самый рассудительный — не был веселым приятелем Браммела. Он был другом Марчмонта еще со времен школьной скамьи.

Несмотря на то, что герцог Марчмонт ежедневно нарушал по нескольку правил, установленных Браммелом, и, что еще хуже, не придавал этому значения, он оставался одним из избранных.

Он не знал и не интересовался, почему они избрали его. Надо признаться, что он считал Браммела страшно надоедливым мерзавцем и предпочитал сидеть в нише этого окна, в то время как остальные где-то в стороне упражнялись в остроумии, каким бы оно ни было, глядя на прохожих на Сент-Джеймс-стрит.

Кого может интересовать, не слишком ли темны стенки этой кареты, или то, что у этого прохожего камзол на дюйм короче, чем следовало, или что шляпа этой дамы вышла из моды еще на прошлой неделе?

Только не герцога Марчмонта.

Мало что интересовало его в этом мире.

Взгляд его сонных зеленых глаз скользнул со сборища остряков и щеголей, толпившихся у окна, в тихий уголок в другой стороне зала, где в мягком кресле дремал какой-то человек. Словно почувствовав взгляд герцога, этот человек открыл глаза. Марчмонт сделал чуть заметный жест, безошибочно обозначавший: «убирайтесь отсюда». Джентльмен быстро поднялся и вышел из зала. Его светлость едва успел расположиться в кресле, как его внимание привлек шум взволнованных голосов, исходящий от собравшейся у окна толпы. Он заметил, что их внимание было направлено не на прохожих на Сент-Джеймс-стрит, а на книгу в кожаном переплете, в которой записывались все заключавшиеся в клубе пари.

Лорд Эддервуд оглядел острым мрачным взглядом зал и заметил своего старого школьного друга.

— Вот ты где, Марчмонт, — сказал он.

— Какой же ты наблюдательный, Эддервуд. Ничего от тебя не укроется.

— А я собирался искать тебя по всему клубу, — сказал Эддервуд. — Без тебя мы просто не можем сделать запись. Что ты скажешь? Я говорю: это она.

— Тогда я скажу: не она.

— Сколько ставишь?

— Запиши на меня тысячу фунтов, — сказал герцог. — Но, во-первых, скажи мне, кто эта «она»? И, во-вторых, она или не она — что?

Все подняли головы, и все взгляды устремились на него.

— Господи, Марчмонт, где вы были? — спросил Алванли. — В Патагонии?

— Много дел было этой ночью, — сказал его светлость. — Не помню, где я был. А где эта Патагония? Где-нибудь около Лиссон-Гроув?

— Он читает газеты только перед сном, — объяснил всем Эддервуд.

— Я обнаружил, что они незаменимы, когда хочешь крепко и спокойно поспать, — сказал его светлость.

— Но не надо ничего и читать, — заметил Вустер. — В окнах всех типографий расклеены картинки.

— Я пришел другой дорогой, — сказал Марчмонт. — Не видел никаких картинок. А что случилось? Еще один из герцогов королевской семьи охотится за немецкой принцессой? Так тут нет ничего удивительного. Я давно уже жду, что кто-то из королевской семьи совершит что-то невероятное, например, женится на англичанке.

В прошлом ноябре после тяжелых и мучительных родов любимая всей страной принцесса Шарлотта произвела на свет мертвого сына и умерла. Так печально угасли надежды Англии — она была единственным ребенком и наследницей принца-регента, что заставило ее дядей, герцогов, членов королевской семьи забросить своих любовниц и незаконнорожденных отпрысков, чтобы заняться переговорами о браке с немецкими кузинами.

— Ничего подобного, — сказал Эддервуд. — Это касается Лексхема. Мы поровну разделились на тех, кто говорит, что его милость в конце концов, потерял рассудок, и на тех, кто говорит, что он совершенно прав.

Марчмонт чуть шире приоткрыл глаза, и его ленивый мозг слегка шевельнулся.

— Зоэ Октавия, — сказал он. Если они заключали пари, касавшиеся Лексхема, то это должно быть связано с его пропавшей дочерью.

Двенадцать лет назад Лексхем отправился с женой и младшей дочерью в путешествие по восточному Средиземноморью. Марчмонт находил это не самым разумным поступком во время войны.

Правда, французы в 1801 году уступили Египет Британии, а одержанная лордом Нельсоном великая победа при Трафальгаре показала превосходство Англии на море. Но там было по-прежнему неспокойно. Более того, борьба европейских держав никак не задевала пашей, беев и всех тех, кто правил своими кусками Оттоманской империи. Греция, Египет и Святая земля составляли часть империи, и эти правители были такими же, как и раньше, и правили они также, как и прежде. Работорговля была прибыльным делом, и белые рабыни были нужны для гаремов, что было хорошо известно пиратам Средиземного моря.

Одним словом, эти края были небезопасны для любой двенадцатилетней, белокурой и синеглазой английской девочки, не говоря уж о Зоэ. Не успели они приехать в Египет, как глупая девочка, естественно, сбежала, что она часто проделывала дома.

Но на этот раз там не было Марчмонта, который отыскал бы ее, и те, кто ее искал, не нашли и следа. Предполагали, что ее похитили. Лексхем ждал требования выкупа. Но оно так и не пришло.

Он никогда не прекращал попыток найти свою дочь. И, в конце концов, был вынужден вернуться в Англию, оставив наемных сыщиков продолжать поиски. Они плавали вверх и вниз по Нилу, проделали долгий путь отАлжира до Константинополя и обратно. Они слышали: что она здесь, а затем слышали, что она там. Они собирали слухи, и только.

Прошло десять лет с тех пор, как Марчмонт спрятал Зоэ в особом местечке своей памяти вместе с другими потерями и чувствами, которые он не мог себе позволить.

— Которая эта по счету? — спросил он. — Кто-нибудь считал, сколько женщин появлялось на пороге дома Лексхема, и каждая заявляла, что она его давно потерянная дочь?

— Я думаю, до полсотни, — ответил Алванли. — В первые годы было больше. Последнее время их число значительно уменьшилось. Я уже почти забыл о ней.

Хотя все считали, что продолжать поиски двенадцать лет спустя было полным безумием со стороны Лексхема, он находился в здравом уме и твердой памяти, что было доказано тем, что он не признал ни одну из этих самозванок, прикидывающихся Зоэ.

— Значит, мы можем считать: полсотни плюс одна, — сказал Марчмонт.

Алванли покачал головой:

— На этот раз он признал ее.

Герцог Марчмонт встал и подошел к окну.

Беркли взял со стола газету и протянул ему.

«Лорд Лексхем признает Девушку из гарема», — гласил один заголовок. Обычно невозмутимое, а некоторые сказали бы — несуществующее, сердце Марчмонта как-то странно дрогнуло. Этого, естественно, никто не заметил. Сонное выражение его лица нисколько не изменилось, пока он просматривал длинную статью в «Морнинг пост».

— «Таинственная молодая женщина, — прочитал он вслух, — прибыла в Лондон вечером с лордом Уинтертоном… Заранее предупрежденные члены семьи собрались в Лексхем-Хаусе, готовые разоблачить и выгнать еще одну обманщицу…» — Пробегая глазами колонки, он покачал головой, представив «радостные слезы, пролитые при встрече», и поднял глаза. — Меня просто тошнит. Кто пишет такую глупость? — Он продолжал с преувеличенным вниманием читать дальше: — «Но судя по всему, это была она, вернувшаяся наконец в лоно своей семьи после долгих двенадцати лет, проведенных пленницей во дворце Юсри-паши. — Он пропустил несколько параграфов. — Потрясающее преступление… Лексхем… древний титул барона… младшая дочь похищена и продана на невольничьем рынке Каира…»

Он со смехом бросил газету на стол.

— Очень забавно. Вы, случайно, не обратили внимания на дату?

— В этом не было необходимости, — сказал Эддервуд. — По дороге сюда все уличные мальчишки говори ли, что у меня из кармана торчит носовой платок. Разве есть первоапрельская шутка старше этой? Могу поклясться, что мальчишки, должно быть, так подшучивали над Сократом. Апрельский дурак — первое, что я подумал, увидев эту газету. Но на самом деле… Неужели это шутка?

— Все давно забыли о ней, — сказал Алванли. — Почему не выбрать более свежую тему?

— Вы видели, кто привез ее домой? — сказал Беркли.

— Уинтертон. Второй из наших первейших циников после герцога Марчмонта. Даже если бы я не обратил внимания на дату, то это имя вызвало бы у меня подозрение. Хладнокровный и эгоистичный Уинтертон не принадлежит к людям, которые спасают девиц, попавших в беду.

— Однако факт остается фактом, девушка объявилась у Лексхема как его младшая дочь, — заметил Вустер. — А это уже не первоапрельская шутка.

— А вы ее видели? — спросил Марчмонт. Он снова взял газету. Это была бессмыслица, если только Уинтертон во время своих путешествий по Востоку не получил сотрясение мозга.

— Никто не видел ее, кроме тех, кого она называет своими близкими родственниками, — сказал Алванли. — А они помалкивают. Последнее, что я слышал, они уединились в Лексхем-Хаусе. И для визитеров их нет дома.

Несмотря на решительные попытки заглушить его, у герцога Марчмонта пробудилось любопытство, его вся эта история очень заинтересовала. Он по-прежнему сохранял невозмутимое выражение лица.

— Я начинаю понимать, почему Эддервуд отыскал меня.

— Для Лексхемов вы — член их семьи, — сказал Эддервуд.

Марчмонт знал своего бывшего опекуна лучше, чем его собственные дети. Знал, что этот человек не был глупцом.

И все же эта молодая женщина одурачила его, как, очевидно, и Уинтертона.

Это было непостижимо.

Однако герцог Марчмонт никогда не терялся. Если он и попадал в затруднительное положение, или в чем-то сомневался, или что-то его смущало, как это было в данном случае, он ничем не выдавал себя.

— Как член семьи я заявляю, что эта девушка, кем бы она ни была, не может быть младшей дочерью Лексхема, — сказал Марчмонт. — Зоэ в гареме целых двенадцать лет? Возможно, если только они приковали ее к стене очень толстой цепью.

— Она была сорванцом, насколько я помню, — сказал Эддервуд.

Он не раз в те далекие годы проводил летние каникулы с Марчмонтом и семьей Лексхем.

— Беглянка, — сказал Марчмонт.

Он слишком ясно видел ее, возникшую в его воображении.

«Я хочу играть, Люсьен. Скажи им, чтобы они приняли меня в игру».

«Девочки в крикет не играют. Иди к своим куклам и нянькам, девчонка».

Он затолкнул воспоминание обратно в то местечко мозга, откуда оно сбежало, и захлопнул за ним воображаемую дверцу.

— Ради Лексхема я надеюсь, эта женщина не его дочь, — сказал Алванли. — Беглянка — самый щадящий из ее эпитетов, которыми наградит ее светское общество.

— Двенадцать лет в гареме, — сказал Беркли. — Можно сказать, двенадцать лет в борделе.

— Это не одно и то же, — заметил Эддервуд. — Вернее, совсем противоположное.

— Никому это не интересно! — отрезал Марчмонт. — Никто не желает, чтобы факты помешали хорошему скандалу.

О подобной ситуации любители скандалов могли только мечтать, как алхимики грезят о философском камне. Сказка об английской девочке, дочери пэра, которая двенадцать лет провела на экзотическом Востоке среди язычников и многоженцев, — настоящее пиршество для грязных умов.

— Подождите, вы еще не видели толпу перед Лексхем-Хаусом, — сказал Вустер.

— Когда я на рассвете возвращался сегодня домой, — проговорил Беркли, — они уже собрались там. Было похоже на «Варфоломеевскую ярмарку».

— Клерки, молочницы, торговки, разносчики, карманники и пьяницы, все они хотели посмотреть на Девушку из гарема, — продолжил Вустер.

— Я слышал, семья вызвала солдат, чтобы разогнать толпу, — сказал Ярвуд.

Марчмонт посмеялся бы над последним сообщением о человеческой глупости, если бы Лексхем не был в центре этого скандала.

Доброе имя Лексхема будет запятнано этим скандалом. Теперь любое серьезное суждение Лексхема, самого преданного и трудолюбивого члена палаты лордов, будет подвергаться сомнению, он станет посмешищем.

Герцога Марчмонта мало что заботило в этом мире, и это «мало» начиналось и кончалось лордом Лексхемом. То, чем герцог был обязан бывшему опекуну, было трудно высказать словами и тем более оплатить.

Эту глупость следовало остановить. Не медля ни минуты… И как это бывало в случаях с Зоэ, Марчмонт был единственным, кто должен был сделать это.

— Запишите за мной тысячу фунтов, Эддервуд, — сказал он. — Я не знаю, кто она, но она не Зоэ Лексхем. И я докажу это уже к концу дня.

Спустя час после того, как он заключил пари, герцог Марчмонт смотрел на море людей, заполнивших обычно тихую Беркли-сквер. Над головами в небе собирались темные плотные облака, приближая спускавшиеся сумерки.

Никто не думал о погоде. Он знал, что даже землетрясение не разгонит собравшихся. Все ждали случая взглянуть на действующих лиц этой последней светской драмы, и это было развлечением ничуть не хуже публичной казни.

Только человека, проведшего отшельником в пещере весь прошлый год, удивил бы поднявшийся шум.

Народ прожил эту зиму, оплакивая свою любимую принцессу Уэльскую. Для простых людей принцесса Шарлотта была единственной светлой радостной личностью среди этих унылых людей, из которых сейчас состояла королевская семья. История о Девушке из гарема как нельзя лучше подходила к настроению и вкусу толпы и как будто была придумана специально для такого случая. Храбрая английская девушка (как и покойная принцесса) преодолевает неимоверные трудности и оставляет в дураках всех мерзких язычников. Еще лучше: история Зоэ Лексхем была не только героической, но и увлекательной. В голове невольно возникал образ Саломеи.

К этому времени его светлость уже был вооружен достаточными сведениями, и поглощенный алкоголь смазывал механизм его сообразительности. За одной бутылкой, или двумя, или тремя его друзья повторяли все, что они слышали. До приезда сюда он останавливался на Сент-Джеймс-стрит у типографии Хамфри. Ему пришлось проталкиваться сквозь толпу, глазевшую на выставленные в окнах картинки. На одной из карикатур была во весь рост Зоэ Лексхем. Ее одеждой была большая змея, а непристойная поза должна была имитировать восточный танец. На другой — она бесстыдно кружилась в прозрачных покрывалах, а какой-то тип в тюрбане и с лицом премьер-министра подносил ей на блюде голову принца-регента.

Хотя его светлость задержал взгляд на этих картинках, он уделил внимание и более пристойным сценам, например, Лексхем был изображен растерянным старым дураком, а Уинтертона показывали увозящим девушку из Египта, завернутую в ковер, как шекспировскую Клеопатру. Несколько других карикатур показывали события прошлого года, когда женщина ввела в заблуждение нескольких доверчивых душ в Глостершире, убедив их, что она принцесса Карабу с острова Явы. А она была просто Мэри Уилкокс из Уитериджа в Девоншире.

Марчмонт не имел представления, кем была молодая женщина, появившаяся в доме Лексхема, и его это не очень интересовало. Он только знал, что за последнее время он ничего не желал так сильно, как разоблачить ее.

Он начал пробираться сквозь толпу, «нечаянно» отталкивая тех, кто уступал ему дорогу недостаточно быстро. Ему редко приходилось это делать. Сонное неземное лицо герцога Марчмонта бесчисленное число раз появлялось на карикатурах. Оно украшало окна типографий и зонтики продавцов газет. Мир знал — или думал, что знал, — о нем все. Когда видели, что он приближается, рассудительные люди уступали ему дорогу.

А тем временем в гостиной Лексхем-Хауса причина всех этих волнений сидела за столиком у окна и рассматривала модные, картинки в последнем издании «Ля бель ассамбле».

Жизнь в гареме научила Зоэ оставаться спокойной среди разыгравшейся бури.

В это утро все семеро родственников оказались в Лексхем-Хаусе.

Все семеро закрылись с ней и ее родителями в гостиной. Все семеро громко говорили и возмущались. Однако последние несколько минут если не шум, то число говорящих уменьшилось.

Ее старший брат Родерик был последним из братьев, кто высказался. Он только что следом за Сэмюелем и Генри спустился в бильярдную. Без сомнения, они ушли туда рассерженными, потому что отец сказал, что они ведут себя как истеричные женщины.

Зоэ знала, что они предпочтут сидеть, надувшись, в Лексхем-Хаусе, а не отправятся домой к своим женам. Если все ее родные были сердиты на нее за то, что она нарушила мирное течение их жизни, чего можно было ожидать от их женщин? К тому же было очевидно, что ее братья рассчитывали на то, что четыре старших сестры измотают отцу нервы.

Августа, Гертруда, Доротея и Присцилла остались сидеть за большим столом в центре комнаты. Они поглощали огромное количество чая и сдобы для поддержания энергии для высказывания бесконечных жалоб, упреков и обвинений, что считали необходимыми в данном случае. Более молодые, Доротея и Присцилла, достигшие высокой степени беременности, проявляли склонность к слезам, неожиданной смене настроения и временами коротким вспышкам экстаза сильнее, чем две старшие сестры.

Буря, затихшая на короткое время после ухода братьев, вспыхнула снова. Зоэ не мешала разгораться их гневу, сохраняя ясность ума и приберегая энергию для решающего момента.

— Она не может оставаться в Лондоне, папа.

— Мы видели газеты.

— Видели картинки…

— Непристойные, отвратительные.

— Заклинательница змей и тому подобное.

— Мы посмешище, цирковое представление для толпы.

— Я была вынуждена тайком пробираться через город, как какая-нибудь преступница, и зайти в дом через сад.

— Мы прикрыли гербы на карете.

— Мы не можем выйти из дома, стыдно показаться на людях.

— Определенно мы не можем посещать друзей. Их у нас теперь нет.

— Три дамы уже отменили свои приглашения.

— А семь отказались от моего.

— Будьте уверены, это только начало.

— И их нельзя обвинять. Кому нужна толпа у своего дома?

— Все соседи на Беркли-сквер ненавидят нас, кроме Гантеров. Они выгодно продают пироги и мороженое, не сомневаюсь. Но у Девонширов нас не будут принимать, будьте уверены. И у Лансдаунов тоже. И у Джерси.

— Знаете, что произойдет дальше?

— Бунт, не сомневаюсь.

— Леди Джерси — одна из патронесс «Олмака». Только подумайте, что это значит. Нас вычеркнут из списка!

Наступило молчание, а затем:

— Господи помилуй! Что же будет с балом по случаю дня рождения моей Эмми?

— Отмени его. Никто не придет.

— Паркер говорит, мы должны уехать в деревню. Разве можно этому поверить? Сейчас? В разгаре сезона!

К этому времени леди Лексхем, которая моментально реагировала на любую эмоциональную вспышку, прекратила всякие попытки решить, на чьей она стороне. Она заняла шезлонг и лежала в нем, закрыв глаза. Время от времени она издавала стон.

«Другой язык, — думала Зоэ, — другая одежда. Другая обстановка. И в то же время так похоже на гарем!»

Лорд Лексхем стоял у камина спиной ко всем.

— Видимо, вы не можете вообразить более страшной катастрофы, чем не быть принятым в «Олмаке», — сказал он, смотря в огонь камина. — Два дня назад вы рыдали, узнав, что ваша маленькая сестренка, которую вы считали умершей, оказалась жива. Два дня назад вы восхищались ее храбростью. А теперь вам не терпится избавиться от нее.

Зоэ не верилось, что ее сестры способны рыдать от счастья, или от шока, или от возмущения.

Она вступила в этот дом и увидела их всех: родителей, родственников и супругов родственников — в холле, выстроившихся, как армия, готовая отразить нападение захватчика.

«А что, если они не узнают меня? — подумала тогда она. — Что, если они не поверят, что это я?»

Но стоило только ее капюшону под холодным и подозрительным взглядом отца соскользнуть с ее волос, как он пристально посмотрел на нее. Потом он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, она видела, как они наливались слезами. Он раскрыл объятия, и она бросилась в них.

— Дорогая моя девочка! — Волнение мешало ему говорить, но она поняла каждое его драгоценное слово. — О, моя дорогая, моя дорогая девочка, я знал, что ты вернешься. — Он разрыдался, и Зоэ тоже зарыдала. Наконец она была дома.

Несмотря на то, что она вернулась взрослой женщиной, а не девочкой, несмотря на то, что она долго пропадала, он узнал ее. Они все узнали ее, радовало их это или огорчало. Как и у всех ее сестер, у нее были такие же, как у их матери, темно-золотистые вьющиеся волосы. Но только она одна унаследовала профиль бабушки и ее ярко-синие глаза.

Они не могли отрицать, что она была настоящая, их собственная Зоэ Октавия.

Затем не прошло и двадцати четырех часов, как начались неприятности, напомнившие всем им, что их Зоэ Октавия была трудным ребенком.

— Я не хочу избавляться от нее, — воскликнула Присцилла, — уверяю, папа, не хочу! Но у нас нет выбора!

— Конечно, есть, — сказал отец. — Вы можете проявить смелость. Можете высоко держать голову и не обращать внимания на эти глупости. Если мы не станем разжигать сплетни, прячась и все отрицая, люди скоро найдут что-нибудь иное, чтобы поднять шум.

— Папа, я бы хотела поверить, что…

— Если это обычный скандал, естественно, так и будет…

— Но такого еще никогда не было.

— Это не похоже на политический скандал…

— Или даже на мошенничество или развод.

— Девушка из гарема, папа! Когда последний раз в Лондоне была Девушка из гарема?

— Ее могут также прозвать Иезавелью. Некоторые газеты уже назвали ее так, а другие прозвища леди не должны и произносить.

— Если она появится в каком-то публичном месте — в магазине, или в парке, или в театре, — все будут смотреть на нее и перешептываться.

— Куда бы она ни отправилась, ее ни на минуту не оставят в покое, как и тех, кто будет с ней.

— Эти ужасные газетчики будут везде следить за ней.

— Она не может жить нормальной жизнью, как и мы, пока она здесь.

— Конечно, только не в Лондоне.

— Но если она должна уехать, то в тихое место в деревне.

— Как имение нашего дорогого кузена Хораса, например…

— Упокой Господи его душу.

— И если бы она жила под другим именем…

— Ох, — слабо вздохнула леди Лексхем и закрыла лицо носовым платком.

— Уехать? — сказал отец. — Изменить имя? Но она только что вернулась. — Зоэ с изумлением увидела печаль на его лице. — Моя маленькая девочка… Двенадцать лет я провел в попытках найти ее. Двенадцать лет я молился, и страдал, и тысячу раз упрекал себя, ощущая свою вину. Двенадцать лет я терзался, что плохо заботился о ней. — Он посмотрел Зоэ в глаза: — Я никогда не прощу себе, дитя, все то, что ты выстрадала. Я никогда не прощу себя за все потерянное время, которого уже не вернуть.

— Я искренне прошу прощения за все неприятности, которые я тебе причинила, папа, — сказала она. — Прошу прощения у всех, кому сейчас причиняю неудобства. — Она закрыла журнал мод и положила на него руки. — Если нет другого способа исправить положение, кроме моего отъезда, то я уеду.

Слезы на глазах сестер начали высыхать. Мама убрала с лица платок и немного выпрямилась.

— Ну, я рада, что ты решила поступить разумно, — сказала Августа.

— Я уеду в Париж, — сказала Зоэ.

Сестры вскрикнули.

— Или в Венецию, — продолжила Зоэ. — Я двенадцать лет прожила вдали от цивилизации. Я больше не перенесу этого. Но это города. В них есть магазины, и театры, и парки, и все тому подобное. Я снова почувствую себя живой.

— Она не может жить в Париже!

— Что скажут люди?

— Она не понимает, что говорит.

— Никакого стыда, как видите. Никаких понятий о приличиях.

— Никакого понятия о практичности, я бы сказала. На что она будет там жить?

— Где она будет жить? Кто будет присматривать за ней?

— Уверена, такие мысли ей и в голову не приходили.

— Она всегда была страшно беспечной.

Отец ничего не сказал, а только смотрел ей в лицо. Он всегда понимал ее намного лучше, чем ее сестры. Он молчал, предоставляя ей ответить самой.

Его вера в нее придала ей смелости.

— Я возьму свои драгоценности и другое имя, — сказала она.

— Драгоценности?

— Какие драгоценности?

— Она никогда не говорила о драгоценностях.

— Она говорит о какой-нибудь мишуре или безделушках, купленных на базаре.

— Я говорю о рубинах, и бриллиантах, и о жемчуге, изумрудах и сапфирах, — сказала Зоэ.

Сестры застыли. Присцилла остановилась, не донеся до рта кусок пирога. Гертруда поставила чашку.

— Золотые и серебряные браслеты и ожерелья, — продолжала Зоэ. — «Драгоценности» — правильное слово, не так ли? Карим меня любил и был очень щедр ко мне. Я подумала, что надо продать все мои сокровища, чтобы оплатить дорогу домой, но это оказалось не так дорого, как я предполагала. Меня это обрадовало, потому что я надеялась поделиться моими драгоценностями с женщинами моей семьи. Но если мое пребывание здесь причиняет такое беспокойство, то драгоценности позволят мне поселиться в другом месте. Мне говорили, что Париж и Венеция не такие дорогие города, как Лондон.

Ее сестры переглянулись.

Когда дело касается ювелирных изделий, все женщины в мире одинаковы. Если бы ее будущее и все, ради чего она рисковала жизнью, не решалось в эту минуту, она бы расхохоталась, потому что сестры вели себя точно так же, как и женщины в гареме, которых они презирали.

Она сохраняла серьезное выражение лица.

— Я бы предпочла остаться здесь, — сказала она.

Некоторое время длилось молчание, ее сестры соображали.

Иногда бывает лучше всего просто предоставить другим сильный довод при решении проблемы.

— Я не вижу, как это можно сделать, — помолчав, сказала Августа.

— Даже если перевоспитать ее…

— Но что бы она ни делала или как бы она ни вела себя, все будут видеть в ней Девушку из гарема.

— Можно ли заставить хозяйку дома принять ее?

— Никто не примет и нас, пока она здесь.

— Сомневаюсь, что даже сам принц-регент может заставить бомонд принять ее.

— Если только не женится на ней.

Это вызвало лишь горький смех.

— Но хочешь не хочешь, а он уже женат.

— Тогда один из герцогов из королевской семьи?

— Ты размечталась, Присцилла. Они должны жениться на принцессах.

— Дочь герцога — самое низкое, до чего они могут снизойти.

— Но Зоэ… Предположим, что джентльмен чрезвычайно высокого ранга…

— Но если он достаточно высокого ранга, то хозяйка дома не рискнет оскорбить его. Она должна принять и его жену.

— Оскорбить настоящего джентльмена в глазах света равно самоубийству. Тут требуется кто-то вроде мистера Браммела, истинного модного джентльмена, чье появление даже на десять минут определяет, что вечер удался.

Снова наступило молчание, сестры размышляли.

Через минуту прозвучало:

— Все равно он должен занимать очень высокое положение. Леди Холланд не везде приглашают, потому что она разведена.

— Лорд Холланд — барон. Не очень-то высокий титул.

— Титул должен быть очень высоким? — спросила Зоэ.

— Это бесспорно, — раздраженно сказала Августа. — Мы напрасно тратим время, ломая головы. Из всех немногих джентльменов достаточно высокого ранга почти все женаты.

— А сколько неженатых? — спросила Зоэ.

Доротея сосчитала на своих пухлых, обремененных кольцами пальцах:

— Три герцога. Нет, четыре.

— Один маркиз, — сказала Присцилла. — Он не считается «титулом учтивости». Будем считать его?

— Тщетные усилия даже и думать об этом, — сказала Августа.

— Прежде всего, как сможет один из этих джентльменов увидеть ее, когда ее никто никуда не пригласит? — сказала Гертруда. Августа с Гертрудой всегда портили настроение другим.

— О Боже, — сказала Присцилла.

— Даже если они сумеют встретиться с ней, об этом не может быть и речи.

— Ты совершенно права, Августа. Ей двадцать четыре года, она жила в гареме и то ли была, то ли не была замужем за магометанином, она плохо говорит по-английски и понятия не имеет, о чем можно и о чем нельзя упоминать в разговоре.

Зоэ уже знала, что не разрешается упоминать о многом; о некоторых частях тела, своих удовольствиях, чужих удовольствиях и желаниях, импотенции, наложницах, евнухах…

Список был бесконечен. Она была способной и умной, но в этой обстановке она все еще терялась. Она восстановила свой английский за время путешествия домой. Однако, вернувшись домой, она попала в такой же чужой мир, каким сначала был для нее гарем. Но те драгоценные мелочи, которые она познала до того, как ей исполнилось двенадцать лет, отпечатались в ее голове так же крепко, как и родной язык.

— Она может научиться, — сказал отец. — Зоэ всегда была умной девочкой.

— У нее нет времени учиться, папа, — сказала Гертруда. — Если бы вы только отложили в сторону свою родительскую любовь…

— Надеюсь, я никогда этого не сделаю.

— Это, я уверена, достойная надежда, папа, — сказала Августа. — Но трудность заключается в том, что вы не смотрите на вещи беспристрастно. Какой благородный джентльмен, спрашиваю я вас, захочет Зоэ, когда он может выбрать свежую, молодую, невинную невесту восемнадцати или девятнадцати лет?..

Дверь в малую гостиную распахнулась.

— Его светлость герцог Марчмонт, — объявил дворецкий.

Глава 2

Как и обычно, войдя в комнату, Марчмонт остановился, чтобы оценить обстановку. Сейчас, даже после бутылки, или двух, или трех, его взгляд был совсем не таким сонным, как казалось.

Он увидел Лексхема, стоявшего у камина, казалось, готового рвать на себе волосы.

Перевел взгляд на леди Лексхем, трепещущую в своем шезлонге, словно умирающий мотылек.

Затем он обратил внимание на стол в центре комнаты, за которым сидели четыре замужние дочери Лексхема, все одетые в черное, что особенно не подходило женщинам такой внешности. Как обычно, у двух старших был такой вид, как будто они страдали несварением желудка. Как обычно, младшие страдали от последствий активной супружеской жизни. Они выглядели готовыми, судя по их объему, в любую минуту произвести на свет двойню или парочку пони.

А у окна… он увидел девушку с книгой на коленях.

У девушки были потрясающие синие глаза, самые синие во всем свете, и золотистые волосы, обрамлявшие бело-розовое лицо.

Все это в одно мгновение заметил Марчмонт. Он почувствовал, как раскрываются его глаза и возникает странное стеснение в груди, а затем ощущение, что его бросили сначала в огонь, а затем в воду глубокого пруда. Но он также заметил, как порозовели ее щеки и расправились ее плечи, и эти движения заставили его перенести внимание на изящные линии ее фигуры, какие он видел когда-то в музеях.

Все это произошло так быстро, что прервалась уже слабая связь между его мозгом и языком. Даже в лучшие времена он мог сначала говорить, а потом думать, что сказал. В данный момент благодаря бутылке, или двум, или трем, голова у него была как в тумане.

Он сказал:

— Черт побери, это правда. Эта ужасная девчонка вернулась.

— Марчмонт, — произнес его имя мужской голос знакомым сдержанным тоном, заставившим его оглянуться.

Он вынырнул из очень глубокого пруда и вернулся в реальность. Он оторвал взгляд от девушки и посмотрел на своего бывшего опекуна. Выражение лица Лексхема было хорошо известно ему: усталость, раздражение, любовь и какое-то еще чувство, которое герцог Марчмонт предпочел не называть.

— Благодарю вас, сэр, я действительно не откажусь от бокала… чего-нибудь, — сказал Марчмонт, прекрасно зная, что Лексхем не предлагает ему выпить. Герцог узнавал любой тон своего бывшего опекуна. Когда тот так произносил «Марчмонт», это означало: «Ведите себя достойно, сэр». Тем не менее, его светлость настаивал на своем, что часто делал, притворяясь непонимающим. — Чего-нибудь покрепче, — продолжал он. — Я чувствую, мне необходимо что-то подкрепляющее.

Зоэ. Здесь. Живая. Это невозможно. Однако должно быть, возможно, потому что она была здесь.

Он снова посмотрел на нее.

Она смерила его взглядом сверху вниз и снизу вверх.

У него по шее побежали мурашки. Он привык к тому, что женщины разглядывали его. Однако обычно они смотрели на него так там, где собирались дамы полусвета или в укромном уголке на каком-то мнимом светском рауте. Это не делалось открыто в безукоризненно благопристойной домашней обстановке.

Его это не смутило. Его ничто не смущало. Скорее это привело его в замешательство. Вероятно, ему следовало бы поменьше пить перед приездом сюда. Или он выпил недостаточно.

— Конечно, вам надо успокоить ваши нервы, дорогой, — сказала леди Лексхем. — Я лишилась чувств, когда увидела нашу Зоэ.

Это не удивило его. Несчастье, постигшее их двенадцать лет назад, тяжело отразилось на ее состоянии. Она поправилась физически, но утратила ясность и силу духа, которыми когда-то обладала, хотя он не был уверен, что она обладала большим запасом этих качеств. В последние дни ее милость проводила большую часть своего времени в волнениях, обмороках или приступах страха.

На какое-то мгновение он почувствовал, что сходит с ума.

— Зоэ, на самом деле… — сказал он. — Так оно и есть.

Он заставил себя снова встретить этот синий взгляд.

Девушка улыбнулась.

Это была и не была улыбка Зоэ, и почему-то в его воображении возник образ крокодила.

— А вот теперь я потерял тысячу фунтов, — продолжил он, — ибо я был уверен, что увижу в вашей гостиной еще одну принцессу Карабу.

— Боже мой! — воскликнула одна из сестер.

— Так говорят? — спросила другая.

— А чего вы ожидали?

— Полагаю, это еще не самая худшая из сплетен.

Марчмонт взглянул на четырех черных фурий.

— Вам следовало бы посмотреть на сатирические картинки, — сказал он. — Очень… изобретательно.

— Нет необходимости упоминать о них.

— Не сомневаюсь, они покажутся вам забавными.

— Если бы вы сталкивались то с одной, то с другой неприятностью, как приходилось нам…

— Не утруждай себя. Он…

— Вы — герцог, — раздался женский голос, не принадлежавший ни одной из них. Похожий на их голос, но другой.

Марчмонт перевел взгляд с фурий на девушку у окна: она не была той Зоэ, какую он знал в давние времена.

Она встала. Ее кашемировая шаль цвета бургундского вина, искусно наброшенная на бледно-зеленое платье, выгодно подчеркивала ее фигуру. А узкий лиф с высоким воротом приятно облегал округлости груди.

Складки ее юбки подсказывали ему, что у нее была очень тонкая талия и пышные бедра. Казалось, она была выше своих сестер. Но трудно было об этом судить, поскольку две из них сильно расплылись по горизонтали и все четверо сидели.

В любом случае она не была «карманной Венерой», и определенно статуей в натуральную величину.

Ее яркие синие глаза загадочно блестели, или это было лишь, в его воображении? Со зрением у него все было в полном порядке. Не надо было и присматриваться. Но с другой стороны, его голова работала необычно вяло.

— Вы говорите по-английски, — сказал он. — Более или менее.

— Сначала это было менее, — сказала она. — Лорд Уинтертон нанял для меня компаньонку и горничную. Они не знали арабского языка. И все время по дороге домой я должна была говорить по-английски. И язык вернулся.

Она склонила голову набок, как будто изучая его лицо, которое было для нее тоже забытым, как и язык.

— Я помню вас.

В голосе, похожем и непохожем на голоса ее сестер, он не заметил ничего, даже отдаленно напоминавшего иностранный акцент. И все же ее речь звучала мелодично, в чем и была ее экзотичность. Это был голос с приглушенными звуками и мягкими переходами интонации.

— Надеюсь, — сказал он. — Однажды вы пытались убить меня крикетной битой.

Она кивнула:

— Я кружилась и кружилась, а затем шлепнулась на землю. Вы так смеялись, что тоже упали.

— В самом деле? — Он прекрасно это помнил. Уголок в голове приоткрылся.

— Я помню, что когда я была далеко отсюда, — продолжала она, — я часто представляла себе картину, как вы падаете от смеха, и это воспоминание подбадривало меня. — Она умолкла. — Но вы теперь… другой.

— Как и вы.

— И теперь вы герцог.

— Уже некоторое время. Стал им еще до вашего отъезда.

Навсегда. Она уехала навсегда. Но она вернулась. Он узнал ее, но она была незнакомкой. Мир менялся.

Она кивнула, улыбка угасла.

— Я вспоминаю. Ваш брат. Это было так печально.

Печально. Она это сказала?

Главное было в том, как она это сказала. Он услышал целый мир печали в этом слове. Он вспомнил, как она рыдала и как он был потрясен, потому что Зоэ Октавия никогда не плакала. И поэтому его собственное горе становилось еще невыносимее.

— Это было так давно, — сказал он.

— Но не для меня, — сказала она. — Я проплыла через моря, словно сквозь годы. Всем, должно быть, кажется, что я вернулась из царства мертвых. Если бы это было в действительности, я могла бы привезти с собой вашего брата.

На мгновение его словно пронзило, будто раскрылась старая рана…

— Боже мой, Зоэ! — воскликнула одна из сестер.

— Не обращайте на нее внимания, Марчмонт, — сказала другая. — Она набралась странных понятий в этих языческих местах.

— Но ее не следует поощрять.

— Я должна поговорить с ним, — сказала Зоэ. — Он — герцог. Это очень высокий титул. Вы говорили о герцогах и маркизах. А он не годится?

Сестры дружно ахнули.

— Для чего? — спросил он. Рана, если она и существовала, закрылась. Забыв о ней, он переводил взгляд с одной сестры на другую. У всех был такой вид, как будто они услышали крик: «Пожар!»

Пристальный взгляд синих глаз снова остановился на нем.

— Вы женаты, лорд Марчмонт?

— Ваша светлость, — поспешила поправить ее Доротея. — К нему надо обращаться «герцог» или «ваша светлость».

— О да. Я помню, ваша светлость…

— Зоэ, я должна поговорить с тобой наедине, — сказала Присцилла.

Марчмонт сердито взглянул на Присциллу, затем обратился к их младшей сестре.

— Достаточно и «Марчмонта», — сказал он девушке, которая была и в то же время не была Зоэ.

Часть его сознания говорила ему, что это та самая девушка, которая когда-то замахнулась на него крикетной битой, взбиралась, как обезьяна, на деревья и крыши, падала в пруд и хотела стать егерем и кузнецом и которую часто находили игравшей в грязи с деревенскими ребятишками.

Но она не осталась прежней. Она повзрослела, вот в чем дело, говорил он себе. И она прекрасно с этим справлялась, насколько он мог видеть. Поскольку все присутствующие хотели зажать ей рот, он решил поддержать ее:

— Вы что-то сказали?

— У вас есть жены, Марчмонт? — спросила она.

— О Боже, — сказала одна из фурий.

— Поверить не могу, — сказала другая.

— Зоэ, прошу тебя, — сказала третья.

Марчмонт огляделся. Сестры испытывали какой-то спазм. Лексхем отвернулся и пристально смотрел на огонь, как он делал всегда, когда возникала какая-нибудь проблема.

Марчмонт покачал головой:

— Ни одной.

Остальные все разом обратились к Зоэ. Послышалось «тише», «не надо» и «я надеюсь, что вы не думаете», и все такое прочее.

Даже если бы он и был совершенно трезвым, герцог Марчмонт не догадался бы, о чем разговор. В этом не было ничего нового. Уже не в первый раз он вмешивается в ссору этого непостижимого семейства. И конечно, они немедленно возобновят ее в его отсутствие. В конце концов, они считали его членом своей семьи, и это означало, что они вольны обращаться с ним так же, как они обращались друг с другом.

Он подошел к столу, на котором стоял нетронутый графин в окружении бокалов для вина. Было бы нелишним выпить, наблюдая этот спектакль.

Он уже взял графин и бокал, собираясь наполнить его, когда все другие голоса перекрыл голос Зоэ, прозвучавший с той же экзотической мелодичностью:

— Марчмонт, скажите, пожалуйста, вы женитесь мне?

Леди Лексхем негромко вскрикнула.

Гертруда вскочила со стула и попыталась вытолкать Зоэ из комнаты. Зоэ вырвалась и придвинулась к отцу.

— Вы говорили «герцог», — обратилась она к сестрам. — Или маркиз. Он — герцог. Жен у него нет. Жены, — быстро поправилась она. — В Англии мужчина имеет только одну жену, я знаю.

— Так просто не предлагают себя первому же дворянину, переступившему этот порог, — сказала Доротея.

— Но вы сказали, что герцоги и маркизы не придут к нам, — сказала Зоэ.

— Я и представить боюсь, что бы стали говорить об этом, — сказала Присцилла.

— Вы сказали, что я не могу и надеяться встретить такого человека, — возразила Зоэ. — Но вот он здесь.

И она не собиралась упустить его, если сумеет.

— Ох, — сказала леди Лексхем и откинулась на подушки.

— Посмотри, что ты сделала с мамой!

— Эта девушка безнадежна.

— Конечно, он расскажет всем своим друзьям.

— Папа, сделайте что-нибудь! — воскликнула Гертруда, опускаясь на стул.

Лорд Лексхем быстро оглянулся и через плечо посмотрел на Зоэ, а потом на высокого белокурого, потрясающе красивого мужчину, державшего в своих длинных пальцах графин и бокал. Герцог Марчмонт стоял с открытым ртом. И зрачки его глаз чуть заметно расширились.

Она смотрела, как он закрыл рот и снова прикрыл глаза.

Она видела эти поразительные зеленые глаза широко раскрытыми на одно короткое мгновение, когда он впервые посмотрел на нее, и у нее от этого взгляда замерло сердце. Это так подействовало на нее, что она чуть не лишилась чувств. На мгновение она ощутила себя маленькой девочкой, беспомощно вертящейся на одном месте и потом упавшей в грязную траву.

— Я не могу ждать, — сказала она. — Марчмонт, вы здесь единственный, у кого есть высокий титул. Скажите, чтобы они замолчали, и дали мне сказать.

— Мы не переживем этого, — заявила Августа. — Какую же историю придется ему сочинить для своих друзей в «Уайтсе».

Марчмонт не спеша наполнил свой бокал. Затем сказал:

— Очевидно, я не ослышался, иначе ваши сестры не впали бы в истерику. Вы попросили меня жениться на вас. Я правильно вас понял, мисс Лексхем?

Последний раз ее сердце билось так же сильно в тот день, когда она сбежала из дворца Юсри-паши и обнаружила, что ворота европейского квартала закрыты для нее. Тогда она с ужасом думала, что будет с ней, если ее поймают.

И все же она была приятно возбуждена, она рисковала всем ради отчаянной попытки вырваться на свободу. Казалось, это ее единственный шанс вернуться в ту жизнь, ради которой она так отчаянно рисковала.

Однако, уверяла она себя, несмотря на его высокий титул, красивое лицо и великолепную фигуру, он оставался мужчиной. Он прятал глаза, и она знала, что мысленно он снимает с нее одежду и ему нравилось то, что он видел. Она скорее чувствовала, чем замечала некоторую напряженность в его позе: настороженность хищника, нацелившегося на свою добычу.

В гареме невольница уже сбрасывала бы с себя одежду.

Зоэ знала, что она этим не обольстит его. Во всяком случае, здесь. И сейчас. Она должна обращаться к его уму, показывая свой ум. Это должно быть деловым соглашением. Как поступают мужчины.

Или по крайней мере, это должно было так выглядеть.

Она оправила на себе шаль и сменила позу, принимая соблазнительный вид, стараясь при этом, чтобы это выглядело не слишком явно, и в то же время напрягла свой ум, вспоминая традиционные фразы, применяемые в подобных случаях. Рассуждая логично и спокойно, она определила, как ее сестры и отсутствующие братья оценивают создавшуюся обстановку и причины, по которым они хотели отослать ее куда-нибудь подальше.

— Они говорят, что для меня существует только один выход — выйти замуж за человека с самым высоким титулом, — продолжала Зоэ. — Они говорят, что все должны уважать его. Они говорят, что мужчина с таким положением в обществе захочет девушку невинную, лет восемнадцати. Я не совсем невинна, и мне не восемнадцать, но я девственница.

Леди Лексхем охнула.

А Зоэ уверенно продолжала:

— Юсри-паша отдал меня как вторую жену Кариму, который был старшим сыном от его первой жены. Но Карим не мог, его… его… — Несмотря на то, что глаза Марчмонта были полузакрыты, она знала, что он пристально смотрит на нее. — Не мог владеть своим мужским орудием, нужным мужчине для того, чтобы получать наслаждение и делать детей. Как он называется?

Сестры вскрикнули.

Зоэ не обратила на них внимания.

— Никто не захотел сказать мне, как это по-английски, — объяснила она. — Если я и знала это слово, то забыла его.

Он издал какой-то странный горловой звук. А затем сказал:

— Годится и membrum virile.

Две из сестер закрыли лица руками.

— Он не мог сделать свой membrum virile твердым, — объяснила Зоэ. — Он был болен, как вы видите. Он был не способен быть настоящим мужем, хотя я ему очень нравилась, и я делала все, чему меня научили, чтобы возбудить в мужчине желание. Я даже…

— Зоэ, — подавляя смущение, сказал лорд Лексхем. — Нет необходимости говорить об этом со всеми подробностями.

— Вообще нет надобности позволять ей такое говорить, — проворчала кто-то из сестер.

— Хочется провалиться сквозь землю.

— Мы никогда, никогда этого не переживем.

— Не обращайте на них внимания, мисс Лексхем, — сказал Марчмонт. — Продолжайте, пожалуйста, я весь обратился в слух. — Он глотнул еще вина.

— Я буду вам прекрасной женой, — сказала она, надеясь, что ничем не выдает своего отчаяния. Она сказала себе, что если ничего не получится, она уедет в Париж или Венецию, что и грозилась сделать, но не это было ее выбором. Ей хотелось жить в родной стране и жить так, как она мечтала все эти двенадцать долгих лет. Похоже, герцог Марчмонт был ее единственным шансом жить такой жизнью. Он был красивым, молодым, здоровым и не слишком умным, и он хотел ее. Он был само совершенство.

Судьба поставила его на ее пути. Подарила. Ей оставалось лишь удержать его.

«Не впадай в панику, — убеждала она себя. — Ты прекрасно знаешь, что тебе делать. Ты двенадцать лет училась этому».

— Я знаю все способы доставлять удовольствие мужчине, — продолжала она. — Я умею петь, и танцевать, и сочинять стихи. Я способная и быстро научусь правильно вести себя в хорошем обществе… если вы поможете мне или найдете мне учителей.

Она не успокоилась. Ее английский от этого стал хуже, но она не сдавалась.

— Я знаю, вдовы совсем не ценятся, но я никогда никому не была женой. Я осталась девственницей, а девственницы высоко ценятся. К тому же у меня есть драгоценности, их достаточно, чтобы составить огромное приданое, достойное невинной девушки. Я буду любящей матерью вашим детям. В гареме все дети любили меня. И мне было грустно с ними расставаться, и я буду счастлива иметь собственных детей. — Она помолчала и взглянула на сестер. — Но не слишком много.

— Не слишком много, — повторил он и снова отхлебнул вина.

— Я знаю, как надо вести домашнее хозяйство, — сказала она. — Я знаю, как управлять слугами, даже евнухами — а они просто невозможны. У них настроение меняется даже чаще, чем у женщин.

— Евнухи. Понятно.

— Я знаю, как справляться с ними. Я была единственной во всем доме, кто умел это делать.

Леди Лексхем набросила на лицо носовой платок.

Марчмонт осушил бокал и поставил его на стол. Его прищуренные зеленые глаза снова оглядели Зоэ. Она не могла видеть это, ибо он прикрывал их веками, но явно почувствовала на себе его взгляд. Он медленно и оценивающе осмотрел ее с головы до ног. И пальцы ее ног поджались от этого взгляда. Казалось, под этим взглядом извивалось все ее тело, как у змеи, выползающей из темноты погреться на солнышке. И еще она почувствовала, как что-то сжимается внизу ее живота.

— Это очень соблазнительное предложение, — заявил он.

В комнате наступила гнетущая тишина, и Марчмонту казалось, что в ней эхом отдавался его голос:

— Уметь справляться с евнухами и в самом деле редкое достижение.

Четыре фурии не издали ни звука. Самой молодой из сестер удалось добиться невозможного. Она лишила их дара речи.

— И что же? — спросила она, нарушая затянувшуюся паузу.

Он снова наполнил свой бокал. Усилия сдержать смех наверняка нанесут ему непоправимый вред.

Он был уверен, что никогда в жизни не слышал ничего, подобного этому забавному предложению Зоэ, или не Зоэ, жениться на ней.

Уже одно это стоило той тысячи фунтов, которую он проиграл в пари. Черт побери, возможно, это стоило даже женитьбы. Он бы смеялся над этим в грядущие годы, несомненно.

Но эти предстоящие годы были еще далеко, и брак в данный момент создавал бы неудобства. Ради соблюдения приличий он будет вынужден отказаться на время от своей любовницы, а леди Тарлинг еще не начала надоедать ему.

— Мне ужасно трудно отклонить ваше предложение, — сказал он, — но было бы страшно несправедливо так поступить с вами.

— Это означает «нет»? — спросила Зоэ, и уголки ее губ опустились.

Марчмонт смотрел на ее тело, тело взрослой женщины, его очень соблазнительные формы.

— Это «нет», — сказал он, — но с величайшим сожалением. Если бы я согласился, мне пришлось бы придумывать какие-то причины и притворяться. Я могу сделать то, чего вы хотите, не связывая вас со мной навечно.

Он знал, что без него она не может и надеяться, что ее примут в обществе. Он был единственным в Лондоне человеком, который мог сделать для нее все, что ей было нужно, и его долг перед Лексхемом обязывал его сделать это. В этом Марчмонт ни минуты не сомневался. И сколько бы он ни выпил вина, это не сняло бы с негр этот великий долг.

Морщинки на ее лбу разгладились, и она жадно посмотрела на него:

— Вы можете?

— Нет ничего проще, — ответил он.

Она шумно выдохнула.

От облегчения?

На мгновение он растерялся.

Он знал, что он высоко ценится как потенциальный жених. Незамужние женщины продали бы свои души дьяволу за возможность стать герцогиней Марчмонт. А некоторые замужние при малейшем поощрении с его стороны были бы счастливы бросить своих мужей.

Но герцог Марчмонт никогда не относился к себе серьезно, и даже в его тщеславии не было определенности, тем более заботливости. Если ее тихий вздох облегчения и задел его чувства, то удар был лишь скользящим.

Она имеет все основания, чтобы ей верили, говорил он себе. Она не дошла бы до такой крайности, как сделать ему предложение, если бы ее ужасные сестры, как обычно, не преувеличили трудности ее положения.

— Ничего проще? — воскликнула одна из них. — Вы пьяны, Марчмонт?

Он не обратил на нее внимания, его внимание было устремлено на Зоэ, или не Зоэ.

— По причинам, которые мне непонятны, я в моде, — сказал он. — По причинам, понятным всем, я очень подходящий для всех жених. Эти обстоятельства делают мое присутствие везде желательным.

Зоэ взглянула на сестер, как бы ожидая подтверждения.

— К сожалению, это правда, — призналась Гертруда.

— Это очень утомительно, и я нахожу ответственность тягостной, но ничего не поделаешь. Мое присутствие определяет успех раута или развлечения.

— Как мистера Браммела, — сказала Зоэ. — Так говорят. Мужчина должен быть похожим на мистера Браммела.

— Не совсем похожим, надеюсь, — сказал он. — Если вы когда-нибудь услышите, что я моюсь молоком или выбрасываю шейные платки только потому, что не все складочки на месте, я надеюсь, вы будете так добры, что застрелите меня.

Она улыбнулась, приподняв уголки губ.

Видение этого экзотического образа повзрослевшей Зоэ, танцующей танец покрывал, проник в его воображение вместе с первым упоминанием о ее талантах: «Я знаю способы доставлять мужчине удовольствие».

Возможно, в конце концов ему следовало бы сказать «да».

Нет, абсолютно нет. Хотя он был не совсем трезвым, он четко сознавал, что маленький мозг, находившийся у него между ногами, пытался завладеть ситуацией. Он приказал себе не быть идиотом и затолкал видения в самый тайный уголок сознания.

— Короче, — сказал он, — вам нужен я, но вопреки истеричным заявлениям ваших сестер вам не нужно выходить замуж за кого-либо, пока вы не будете полностью готовы к этому.

Еще один тихий вздох.

— О, — сказала она. — Спасибо. Вы очень красивы и желанны, и я была бы рада этому, но я была замужем с двенадцати лет, и это кажется очень долгим временем. И я не хотела бы так сразу снова выходить замуж.

— Можете все предоставить мне, — сказал он.

— Это одна из самых ужасных фраз, которые я когда-либо слышала, — сказала Августа.

— Все? — повторила Зоэ.

Она в ожиданий смотрела на него. Ее глаза, как два синих озера, были так глубоки, что в них мог утонуть мужчина.

Он поставил бокал. В его голове мелькнула мысль, что он выпил уже достаточно.

— Все, — твердо заявил он. — Пойдемте со мной.

— Пойти с ним? — воскликнула одна из сестер.

— Пойти куда? О чем он думает?

— Думает? А разве он когда-нибудь думает?

Пока эти фурии продолжали разыгрывать трагический греческий хор, Марчмонт взял Зоэ за плечо и вывел ее из комнаты.

Длинные пальцы его руки, обхватившие плечо Зоэ, были очень теплыми. Это тепло быстро разливалось по всему ее телу, вверх и вниз, с одного бока на другой.

Зоэ посмотрела на его руку с удивлением: как он это делает?

Но вот они вышли из гостиной, и он отпустил ее плечо. Сложив за спиной руки, он зашагал дальше. Ноги у него были длинные, но он не торопился. И ей было нетрудно идти рядом с ним.

Зная о слугах, которые смотрели на них, притворяясь, что ничего не видят, она не позволяла себе посмотреть на него. Это давалось нелегко. Прежде всего дерзкий мальчишка, которого она когда-то знала, превратился в кого-то другого: высокого, сильного, невероятно красивого незнакомца. К этому тоже надо было привыкнуть.

Затем этот незнакомец без труда пробудил в ней чувства, о которых без конца она слышала, но никогда их не испытывала. Она все еще не пришла в себя от этого открытия.

Но он все же был незнакомцем, и она обрадовалась, узнав, что ей не надо выходить за него замуж. Он показался ей очень высокомерным и ничем не напоминал мальчика, которого она когда-то знала.

Однако она все равно не переставала думать, как он, должно быть, выглядит голым.

Она не могла сдержаться и думала, что бы она почувствовала, если бы он коснулся ее тела этими своими большими руками.

По ее спине пробежала дрожь.

— Сегодня холодно не по сезону, — сказал он. — Не сомневаюсь, ночь будет ужасной. Когда я выходил из «Уайтса», небо затянули облака и продолжало темнеть, а вы знаете, что такое «Уайтс»?

Она отогнала посторонние мысли.

— Я слышала, как сестры говорили, что у вас там друзья, — ответила она.

— Это клуб для джентльменов на Сент-Джеймс-стрит, — объяснил он, называя ей имена разных членов клуба, подробно описывал своих друзей, цитировал Бо Браммела и рассказал о последних пари, внесенных недавно в клубную книгу.

Это заинтересовало ее, он так забавно обо всем рассказывал. Но Зоэ сознавала, что он был… не пьян по-настоящему, но в каком-то тумане.

Она знала этот туман опьянения. В гареме опиум помогал скучающим и раздраженным женщинам проводить время. Она не могла понять, почему такой всех интересующий могущественный человек, свободный идти, куда ему хотелось, и делать все, чего ему хотелось, предпочитал проводить свой день в состоянии опьянения.

Это ее не касается, сказала она себе. Но не переставала задумываться, не приглушает ли такое состояние его плотские желания или делает его membrum virile мягким.

В этом она сомневалась.

У двери в библиотеку он остановился.

Сейчас никого там не было. Если бы он прикоснулся к ней, решила она, она бы ему позволила. С чисто познавательной целью. Она очень многое знала о мужчинах и о том, что им нравилось и что надо делать для них и с ними, но она не узнала того, что ей хотелось узнать. Ласки Карима никогда не возбуждали ее, как и ее ласки не возбуждали Карима.

Этот мужчина совсем другой, что будет вполне очевидно.

— После вас, мисс Лексхем, — сказал он.

Она вошла в библиотеку, и ее сердце забилось сильнее.

Он вошел следом за ней и сразу же направился к большому окну и раздвинул шторы.

В комнату ворвался шум собравшейся толпы.

Зоэ стояла неподвижно, уставившись в его затылок, на знакомые ей светлые волосы. Да, он всегда был самым храбрым из них, но все привыкли говорить, что Джерард был самым безрассудным. Но храбрость и безрассудство ведь совсем разные вещи.

Она услышала шаги в коридоре, голоса ее сестер приближались. Ее братья услышат рев толпы, собравшейся у дома, и выйдут из своего убежища и…

И ничего это не изменит. Они сделают то же, что делали и всегда. В детстве никто не мог противостоять ему. А теперь почти половину своей жизни он был герцогом и привык делать все, чего ему хотелось, привык, чтобы ему повиновались.

В библиотеке были большие окна, высокие, как балконные двери, выходившие на узкий балкон. Марчмонт распахнул пару дверей.

Ее сестры дружно ахнули.

— Господи! — воскликнула одна.

— Он сошел с ума!

— Пьян, скорее всего.

— Где папа?

— Почему он ничего не делает?

Зоэ оглянулась. Они столпились в дверях, споря, жалуясь, но, даже не пытаясь остановить Марчмонта.

Нет, ничего не изменилось. Несмотря на поднятый ими шум, их жалобы и возмущение, они держались в стороне.

Он вышел на балкончик.

Поднял руку.

Толпа затихла.

— Да, да, я знаю, — сказал он. — Всем хочется взглянуть на мисс Лексхем.

Он не кричал. Он лишь чуть повысил свой ровный бархатный голос. Но каким-то образом усилил его звучание, и ей казалось, что люди на другой стороне площади хорошо его слышали.

— Хорошо, — сказал он.

Повернувшись к ней, он сделал ей знак подойти к нему. Она посмотрела на длинные, чуть согнутые пальцы, зовущие ее. Она посмотрела на его лицо. Прядь светлых волос, цвета восходящего солнца, упала на его бровь. Легкая улыбка освещала его губы. Она не могла понять, что это была за улыбка, и это вызвало у нее беспокойство.

Она напомнила себе, что ничего не знала ни о Кариме, ни о мире, в котором он жил, но она быстро научилась пробираться по предательским тропам. Она научилась развлекать его и доставлять ему удовольствие. И, в конце концов, она завоевала его симпатию и получила целое состояние в виде драгоценных камней.

Здесь все будет проще, говорила она себе. Ей только надо найти способ войти в этот мир, к которому она на самом деле принадлежала.

Она вернулась домой без шума, тихо, лорд Уинтертон так стремился избежать шума, который, в конце концов, был неизбежен. Два дня они прятали ее в доме отца за закрытыми окнами и опущенными шторами. У нее создавалось впечатление, что она никогда не покидала гарема.

Она вышла на балкон.

Толпа затихла.

Ее сестры тоже.

Сотни глаз устремились вверх. Каждая пара глаз смотрела на нее.

Она похолодела, затем ее бросило в жар. Голова закружилась. Но это было чудесное головокружение, это была радость свободы.

Наконец она ни от кого не пряталась.

«Вот я, — думала она. — Наконец я дома. Да, смотрите на меня. Как следует, смотрите. Я перестала быть невидимой».

Она почувствовала прикосновение его большой теплой руки. Тепло растекалось по ее телу и заставляло сильнее биться сердце, сжимало горло, и от его близости у нее слабели колени.

«Я упаду в обморок», — думала она. Но не могла же она потерять сознание только потому, что мужчина дотронулся до нее. По крайней мере, не сейчас. И не здесь.

Она долго смотрела в его сонные зеленые глаза, которые никак не хотели ее отпускать. Наконец он коротко рассмеялся и, поднеся ее руку к своим губам, провел ими по ее пальцам.

Если бы они находились в гареме, она упала бы на подушки и откинула назад голову, призывая его.

Но они были не в гареме, а он отказался взять ее в жены.

А она не была мужчиной, чтобы позволять похоти управлять ее мозгами.

Этот мужчина не был подходящим кандидатом в мужья. Когда-то между ними была какая-то связь. Не дружба даже. В детстве несколько лет разницы создают пропасть, как и принадлежность к другому полу. Но все равно, думала она, он когда-то по-своему любил ее.

Но это было раньше.

Теперь же он олицетворял все, чего могла бы хотеть женщина, и знал это.

Она желала его, как желала бы его любая женщина.

Это еще ничего не значило. Безусловно, это ничего не значило для него.

Однако, наконец, она узнала, что такое желание, ощутила желание, утешала она себя. Если она чувствует это к нему, она может почувствовать это к кому-то еще, кто будет желать ее и отдаст ей свое сердце.

А пока она была благодарна за свою свободу. Она была благодарна, что стоит на балконе и смотрит на сотни людей, собравшихся внизу.

Она сжала ему руку в знак благодарности, и на ее губах появилась искренняя улыбка радости, когда, несмотря ни на что, она украдкой из-под ресниц взглянула на него, чтобы посмотреть на его реакцию.

Она увидела мерцающие огоньки в настороженном взгляде его зеленых глаз.

А он тоже это почувствовал — мощную физическую притягательную силу, возникшую между ними.

Он отпустил ее руку.

— Мы уже достаточно развлекли толпу, — сказал он. — Войдемте в дом.

Она отвернулась. Толпа начала шевелиться, и люди заговорили снова, но уже спокойнее.

— Вы ее видели, — сказал он, и его голос разнесся над толпой. — Вы еще не раз увидите ее. А теперь расходитесь.

Спустя несколько минут люди стали постепенно покидать площадь.

Глава 3

Марчмонт всего лишь прикоснулся губами к ее пальцам.

Этого оказалось более чем достаточно.

Он уловил аромат ее кожи и ощутил ее мягкость, и это ощущение оставалось у него еще долго после того, как он отпустил ее руку и отвернулся.

Может быть, ему все же следовало бы сказать «да». И снова в его воображении возникла Зоэ, танцующая танец покрывал.

Он поспешил отогнать этот образ. Он не собирался испортить свою жизнь, женившись на совершенно незнакомой женщине, даже ради Лексхема.

Он посмотрел на площадь. Как он и предполагал, люди покидали ее. Возбуждение толпы приутихло, как только они увидели, что Девушка из гарема ничем не отличается от любой привлекательной английской леди. Но это была только первая и самая легкая часть стоящей перед ним задачи.

Но существовали еще газетные публикации. В отличие от толпы они не упустят так просто сенсационную историю. Оставшиеся на площади в основном были газетчиками. Им была нужна история, и они придумали бы ее в случае необходимости.

Он вернулся в библиотеку, где его ждала Зоэ, синие глаза которой светились от восхищения и благодарности, чего даже он, не дававший себе труда разбираться в выражении чьих-то глаз, не мог не заметить. Он не был убежден, что верит этому чувству, которое видел на ее лице. Лет двенадцать назад он бы знал, чему верить. Но двенадцать лет назад у Зоэ никогда не бывало такого умиленного выражения лица.

А это, напомнил он себе, была не Зоэ, которую он знал в те времена. В любом случае ему ни к чему было знать ее сердечные тайны, как и ей его личные секреты. Он обещал ввести ее в светское общество, и это все, что ему надо было сделать.

Он огляделся.

Ее сестры толпились в дверях, по бокам стояло по одной черной фигуре, а две с чудовищными животами расхаживали по коридору.

Квартет ворон.

— Кто умер? — спросил он.

— Кузен Хорас, — ответила Августа.

— А, тот отшельник на острове Скай, — догадался Марчмонт.

Лексхем возил его туда после того, как умер Джерард. Можно было подумать, что это странное место для пятнадцатилетнего мальчика, оплакивавшего своего брата, но Лексхем, как всегда, знал, что делать. Спустя долгое время Марчмонт понял, как мудро поступил его опекун, не отправив нового герцога Марчмонта обратно в школу. Там бы ему пришлось скрывать свое горе. Там, среди его друзей, у него не было бы Джерарда, кем он мог похвастаться, не было писем от Джерарда, которые он бы ожидал. Эксцентричный кузен Хорас не имел никакого отношения ни к Джерарду, ник его умершим родителям. Остров Скай находился далеко от мира, в котором они выросли, и это было прекрасно. Они с Лексхемом много ходили. Ловили рыбу. Читали книги и вели разговоры. Иногда даже кузен Хорас присоединялся к их беседам.

Располагавшая к размышлениям атмосфера этого места и его уединенность усмирили ум Марчмонта и принесли ему относительный покой.

— Он умер две недели назад, — сказала Доротея.

— Он оставил свое наследство папе.

— По крайней мере, можно по нему носить траур.

Не задумали ли они отослать свою младшую сестру к кузену Хорасу? Зоэ на пустынном, на семи ветрах, острове Внутренних гебридов? Она бы подумала, что находится в Сибири. Тому, кто провел двенадцать лет в стране, где всегда светит солнце и даже ночью температура бывает не ниже пятидесяти градусов, это было бы одинаково губительно: мороз до костей и полная утрата силы духа.

Он перевел взгляд на Зоэ, ее шаль цвета бургундского вина и светло-зеленое платье были полной противоположностью траурным платьям сестер.

Ее одежда не была соблазнительной. Все дело было в том, как она носила ее. Ее восточная манера держать себя очаровывала. Даже стоя неподвижно, она словно светилась.

— У меня мало одежды, а черное платье, которое сестры отыскали для меня, слишком мало, — сказала она, очевидно, приняв его длительный осмотр за неодобрение. — Чтобы переделать его, нужно слишком много времени. Горничная должна взять кусок отсюда, — она указала на подол юбки, привлекая его внимание к своим изящным ножкам, — и пришить его сюда, чтобы закрыть мою грудь. — Она провела рукой по лифу платья. — И сюда тоже надо пришить кусок. — Она провела руками по своим бедрам.

— Зоэ, — предостерегающе сказала Доротея.

— Что?

— У нас не принято вот так ощупывать себя.

— Тем более на глазах у других людей, которые не являются нашими мужьями, — добавила Присцилла.

— Я забыла. — Она взглянула на Марчмонта. — Мы не ощупываем. Мы не говорим о том, что у нас на сердце. Мы не лежим на ковре. Мы ставим наши ноги на пол, если только мы не в постели и не в шезлонге.

— А куда же вы раньше ставили ноги? — спросил он.

Она указала на мебель:

— В Каире нет стульев. Когда я сажусь, мои ноги сами поджимаются под меня.

— Здесь не Каир, — сказала Августа. — Тебе следует не забывать об этом. Но конечно, ты забудешь. — Она повернулась к Марчмонту, который с трудом сдерживался: — Герцог, возможно, вы находите все это забавным, но вы оказали бы Зоэ услугу, познакомив ее с реальностью: потребуются годы, чтобы сделать ее цивилизованной женщиной.

Она, эта маленькая чертовка мгновенно возмущала его и так же быстро смешила. Зоэ Октавия никогда не была очень цивилизованной. Она никогда не была похожа на других. А теперь еще меньше.

Он позволил себе перевести взгляд с ее бедер на грудь, к которой она привлекла его внимание, затем на белую шею и еще выше на упрямый подбородок и, наконец, посмотрел ей в глаза.

То были глаза взрослой женщины, а не девочки, которую он знал раньше. Та Зоэ исчезла навсегда, так же, как навсегда исчез и мальчик, которым он был когда-то. Так и должно было быть, говорил он себе. Такова была жизнь, совершенно нормальная, и в ней не было никакой мистики. Жизнь была такой, какой ему бы и хотелось.

— Если «цивилизованная» для вас означает, что она должна превратиться в английскую леди, то в этом нет необходимости, — сказал он. — Графиня Дивен не англичанка, однако она одна из патронесс «Олмака».

— Что такое «Олмак»? — спросила Зоэ. — Они все кричат о нем, и я никак не пойму, что это — райский сад или место для наказаний.

— И то и другое, — объяснил он. — Это самый престижный клуб в Лондоне, куда невероятно трудно попасть и поразительно легко быть изгнанным оттуда. Происхождения и воспитания недостаточно. Надо еще красиво одеваться и уметь хорошо танцевать. Или, если вы не преуспели в этом, то вы должны обладать достаточным остроумием или высокомерием, чтобы произвести впечатление на патронесс. У них есть список тех, кто удовлетворяет этим требованиям. Почти три четверти дворянства не входят в этот список. А если вас нет в списке, вы не можете приобрести пропуск, и не можете посещать ассамблеи по средам.

— А вы есть в этом списке? — спросила Зоэ.

— Конечно, — ответил он.

— Аморальное поведение мужчин все реже принимается во внимание, — заметила Августа.

Марчмонт словно не слышал ее.

— И вы тоже будете в нем, — сказал он Зоэ.

— Вот это, — сказала Гертруда, — будет настоящим чудом, а я не заметила, чтобы вы и Провидение ладили между собой.

— Я не верю в чудеса, — сказал он. — Да и в настоящее время «Олмак» не имеет особого веса.

— Не имеет веса? — изумилась Августа.

Почему они не уходят? Почему Лексхем не удушил их всех еще при рождении?

— Я разогнал толпу, — сказал он. — Следующее — газеты.

Он подошел к двери, и трагический хор замолк.

Он подозвал лакея.

— Найди этого пресловутого типа по имени Джон Бердсли, слоняющегося по площади, — сказал Марчмонт слуге. — Скажи ему, что я поговорю с ним в комнате для посетителей на первом этаже.

Как и следовало ожидать, хор оживился.

— Бердсли?

— Этот ужасный тип из «Дельфийца»?

— А что такое «Дельфиец»? — раздался за его спиной мелодичный голос.

— Газета, — сказала одна из сестер.

— Кошмарная газета-сплетница.

— Он — гнусный маленький человечек, пишет истории для этой газетенки.

— Иногда ямбом и пентаметром. Воображает себя писателем.

— Вы же не собираетесь привести его в дом, Марчмонт?

— А что скажет папа?

— Поскольку я не умею читать чужие мысли, я понятия не имею, что скажет ваш отец, — сказал Марчмонт. — Возможно, он скажет: «Отличная идея пришла в головы древних греков оставлять младенцев женского пола в горах. Не понимаю, почему отказались от этого обычая?»

Оставив их онемевшими от возмущения, он обратился к Зоэ:

— Мисс Лексхем, не окажете ли мне любезность спуститься со мной вниз?

Перед тем как выйти в коридор, она расправила юбки.

У другой женщины этот жест выдавал бы ее волнение. А у нее он был соблазняющим. Она провела рукой по груди и вдоль бедер.

«Я знаю все способы доставлять мужчине удовольствие», — говорила она. У него не было ни малейшего сомнения, что она знает. Он ощущал, как жар охватывает его кожу и мгновенно проникает в глубь его тела. Он почти чувствовал, как его мозги расплавляются, словно нагретый воск, из которого женщина может делать все, что захочет.

В этом не было ничего плохого, успокаивал он себя. Мужчины платили неплохие деньги женщинам, обладавшим такими способностями. Он бы тоже хорошо заплатил, если бы дело дошло до этого. Он забыл о ее сестрах, раздражавших его, и рассмеялся — над собой, над сложившимися обстоятельствами.

Она вопросительно взглянула на него, и он почти поверил, что она не понимает, насколько она соблазнительна. Почти поверил.

«Я не могу назвать себя невинной», — сказала она. В это он мог поверить.

— Я только думаю о той тысяче фунтов, в которую вы обошлись мне, — сказал он.

— Вы говорите о пари, заключенном с вашими друзьями? Вы не поверили, что я — это я. Но почему вы должны были поверить? Сначала я беспокоилась, что мои собственные родители не узнают меня.

— Ну, никто из нас не сомневается, не правда ли? — сказал он. — Это вы, нет никаких сомнений. И моя радость так велика, что я не жалею о потерянных деньгах.

— Вы рады? — спросила она, и ее лицо осветилось. — Вы рады, что я вернулась?

— Конечно, — заверил он. — Неужели вы думали, что мне хотелось, чтобы вашего отца обманула самозванка?

Неужели вы думали, что я позволю сделать из вашего отца дурака?

Она отвела взгляд, и он не заметил обиды и разочарованиям ее глазах. Говорят, глаза — это окна души. Герцог Марчмонт не заглядывал так глубоко.

В тот же вечер

С усталой улыбкой леди Тарлинг открыла овальный футляр из красного бархата. В нем лежали золотое с бриллиантами и топазами ожерелье и входившие в гарнитур браслет и серьги.

— Как красиво, — сказала она. Она взглянула на мужчину, подарившего их ей. — Я неравнодушна к золотистым топазам.

Марчмонт этого не знал, но не удивился. Леди Тарлинг отличалась утонченным вкусом. Это была изящная брюнетка с огромными светло-карими глазами. Она прекрасно понимала, что произошло с ней, и ее вполне устраивал гарнитур с золотистыми топазами.

Его секретарь Осгуд, который занимался выбором подходящих подарков для любовных интрижек его светлости, это знал. Осгуд всегда имел под рукой несколько прекрасных ювелирных изделий, особенно тех, которые могли бы служить щедрыми прощальными подарками, ибо его светлости все быстро надоедало. Но это был не прощальный подарок. Он был приготовлен, чтобы отложить расставание, пока его светлость сам не решит, что пора расстаться.

— Я взял на себя забавную задачу, которая может занять некоторое время, — сказал Марчмонт.

— А, — откликнулась она.

Ее улыбка чуть дрогнула.

— Обязательство перед старым другом, — продолжал он. — Я согласился ввести в свет его дочь и, может быть, найти до окончания сезона ей мужа.

— Старый друг? Понятно.

— Завтра вы узнаете кое-что об этом во всех газетах, — сказал он. — Слухи дойдут до «Олмака» сегодня же вечером.

— Но вы знаете, что меня там не будет и я не услышу их, — сказала она. Хорошенькая молодая вдова лорда Тарлинга не числилась в списке патронесс. Ее невзлюбила леди Джерси.

— Я предпочел, чтобы вы узнали об этом не от какой-то кошки, которая там будет, — сказал он, — и не из газет. Они, вполне вероятно, произведут на вас совсем неверное впечатление.

— Должно быть, очень любопытное впечатление, если за него полагается такой подарок. — Она усмехнулась. Она славилась своим серебристым звонким смехом. Он был нежнее и приятнее, как думали другие, чем громкий смех леди Джерси. Это была единственная причина, почему леди Джерси ненавидела ее.

— Я взял под свое крыло дочь лорда Лексхема, — сообщил он.

Она закрыла футляр.

— Но все его дочери приняты в обществе и замужем… — Она замолчала, догадываясь об истине. Ведь она, в конце концов, была умна и при этом хорошо информирована. — Вы имеете в виду…

Он не стал ждать, пока она найдет более тактичное выражение.

— Да, Девушку из гарема, — подсказал он.

— Боже мой. — Она отошла от него к стулу и резко опустилась на него, однако он заметил, как крепко сжимала она в руках футляр.

— Завтра поднимется невероятный шум, — сказал он. — Совершенно невероятный, и весь мир это скоро узнает. Пока следует держать это в секрете. У мисс Лексхем есть предрассудки, которые надо преодолеть. Ее недавнее прошлое не выглядит респектабельным.

— А меня не любят те, кто решает, кого принимать или кого не принимать. Вашей… э… протеже потребуется благословение патронесс «Олмака», а также и королевы.

Королева Шарлотта тоже не любила леди Тарлинг.

— Это не займет много времени, — сказал он. — Когда придет время представления ее ко двору, никто и глазом не моргнет.

— Вы очень самоуверенны, — сказала она.

— О, Зоэ умна и красива, — сказал он. — Я не сомневаюсь, что она справится. Надо только унять весь этот шум и немного подучить ее.

— Умна и красива, — тихо повторила леди Тарлинг. Она снова раскрыла футляр и посмотрела на драгоценности. — Я поняла.

Он не знал, что именно она поняла, но ему не пришло в голову проявить любопытство. Он не привык объяснять свои поступки и зашел так далеко только потому, что их связь едва началась и ему не хотелось на совсем разорвать их отношения.

Но он был герцогом, а леди Тарлинг не была глупа, когда дело касалось мужчин. Она приняла подарок и притворилась, что вполне естественно для него расстаться так быстро, ничем более не проявив свои чувства. Она, как и все, знала, что ему почти нечего и проявлять.

В тот же вечер, позднее

Зоэ стояла у окна и смотрела вниз на сад.

— Я могла бы отсюда спуститься, — сказала она.

— О нет, мисс, надеюсь, вы не сделаете этого, — сказала горничная Жервеза. — И не в этой одежде. Может быть, вы наденете ночную рубашку? — Горничная протянула ей рубашку.

— Я не раз вылезала в окошко из дворца паши, — сказала Зоэ. — Но всякий раз меня ловили и наказывали, однако я не переставала делать это. И знаешь почему?

— Даже не догадываюсь.

— Я делала это, потому что знала, что однажды они не поймают меня, и поэтому я должна быть готова к этому дню.

Как она и предполагала, такой день наступил, и без всякого предупреждения. Во время ужина Карим просто схватился за горло, упал с дивана и умер. Его потрясенного горем отца, сидящего рядом с ним, унесли и уложили в постель. Через несколько часов он тоже умер.

Зоэ не стала дожидаться, пока узнают, умерли они естественной смертью или насильственной. Она видела страшное смятение и воспользовалась им. Вокруг все бегали, женщины рвали на себе волосы, кричали и рыдали, а мужчины спорили, угрожая друг другу. Она же тем временем собрала свои драгоценности, схватила чью-то накидку, вылезла из окна и побежала через сад.

Голос Жервезы вернул ее к действительности.

— Мисс, я очень надеюсь, что теперь вы не надумаете бежать отсюда через окно. Ее милость строго-настрого приказала мне…

— Нет-нет, я не убегу. — Зоэ отошла от окна. — Но я не выношу, когда меня держат взаперти — в детской, в классной комнате. Поэтому я всегда ищу способ убежать.

— Полагаю, если бы в доме случился пожар, было бы полезно знать, где другой выход, — сказала Жервеза.

— Я знаю, леди так не делают, — сказала Зоэ. — Я всегда была непослушной и упрямой дочерью. Когда мне говорят: «Не надо этого делать», — я всегда думаю: «Нет, я это сделаю». Вот в Египте. «Нет, ты никогда не убежишь из гарема». А я убежала, и я боролась с собой, со своим страхом, злым джинном в моей голове, говорившим: «Нет, ты никогда не доберешься до дома целой и невредимой». А я добралась. «Нет, они не пустят тебя в дом. Ты никогда не войдешь в него». А я вошла. «Нет, они не поверят, что это ты». А они поверили. А сегодня мне сказали: «Нет, ты не можешь жить той жизнью, которую хотела бы». — Она рассмеялась. — И тут появляется Марчмонт, и я подумала: «О да, будет такая жизнь». А он сказал: «Нет ничего проще».

— Да, мисс, вроде бы его светлость так и сказал, и я уверена, что ему лучше знать. Не надеть ли вам рубашку? Вам будет теплее. Леди Лексхем сказала, что вам не следует забывать, что вы не привыкли к нашему климату.

Зоэ подошла к камину и стояла, глядя на огонь.

— Когда я спросила его, рад ли он моему возвращению, он сказал, что рад. А ты не знаешь, почему он рад?

— Нет, мисс, хотя я не могла догадаться, почему он не поступит, как и все.

— Он сказал: «Неужели вы думаете, что мне хочется, чтобы вашего отца обманула какая-то самозванка? Неужели вы думаете, что мне хочется видеть, как из него сделают дурака?» А что ты об этом думаешь?

— Мне не дозволено думать, мисс, — сказала Жервеза.

— Он так переменился, — сказала Зоэ. — Я едва узнала его. Тогда он был такой милый. У него было сердце. Я могла говорить с ним и смеяться вместе с ним. Он сказал, что помнит меня, но он не помнит. И человек, которого я увидела сегодня… — Она покачала головой. — Он очень высокого мнения о себе. Тогда я думала, что он самый умный из всех мальчиков, но теперь голова у него пуста. Может быть, мозги у него усохли. Он красив, притягателен и властолюбив, но я знаю, что он будет испытанием для моего терпения. Я так устала быть терпеливой с мужчинами, Жервеза, так устала сдерживать свой язык, когда они такие тупые и надоедливые. Так устала угождать им.

— Мисс, я уверена, вы не хотите подхватить простуду и расстроить леди Лексхем.

Зоэ повернулась к горничной. Нахмурившись, та все еще держала в руках ночную рубашку.

До этого вечера Зоэ обслуживала горничная ее матери. Но после того как ушли Марчмонт и другие, леди Лексхем решила, что Зоэ должна иметь собственную камеристку. Экономка прислала трех девушек, которых сочла подходящими. Зоэ выбрала Жервезу, бывшую горничной верхнего этажа, потому что, как она сказала, у нее правдивые глаза.

Жервеза еще не была уверена, что справится с обязанностями камеристки, и леди Лексхем надавала ей кучу указаний и предостережений, так что сердце горничной сжималось от ужаса.

Было очевидно, что у Зоэ нет никакой надежды на рассудительные разговоры с Жервезой, пока она озабочена проблемой ночной рубашки и простудой хозяйки. С предположительно ободряющей улыбкой Зоэ позволила горничной помочь ей переодеться в ночную рубашку.

Когда эта церемония была завершена и Жервеза немного расслабилась, Зоэ испугала ее, погладив по руке.

— Там, откуда я приехала, — осторожно заговорила Зоэ, — мы говорим о том, что у нас на сердце, и мы прикасаемся друг к другу, чего вы здесь не делаете. Мой муж Карим подарил мне рабыню, Минхат. С ней я могла делиться тем, что было у меня на сердце, о чем я не могла говорить с другими женами, или наложницами, или рабынями. Ты не рабыня, но ты моя Минхат. Если мы не сможем свободно говорить друг с другом, то мне больше не с кем поговорить. Мои сестры все ненормальные. Они думают, это я ненормальная. Ни одна из них не может стать моей Минхат. Куда бы я ни пошла, ты пойдешь со мной. Когда я выйду замуж, ты вместе со мной войдешь в дом моего мужа. Ты всегда должна говорить о том, что у тебя на душе, всегда.

Горничная в страхе оглядела комнату.

— Всегда, — решительно заявила Зоэ. Чему она, среди множества вещей, научилась в гареме — это умению приказывать. — Я раскрыла перед тобой свою душу, Жервеза. Теперь твоя очередь. Говори со мной, как моя Минхат.

Жервеза закрыла глаза и снова раскрыла их. Глубоко вздохнув, она сказала:

— Хорошо, мисс. Вот что я скажу. Герцог Марчмонт выше всех. Все его хотят. Все незамужние леди хотят выйти за него замуж. Говорят, есть множество замужних, готовых покрыть себя позором, стоит ему поманить их пальцем. Каждая хозяйка дома в Лондоне хочет иметь его в числе ее гостей. Все члены королевской семьи высокого о нем мнения. И не важно, насколько он высокомерен, или что он часто пьет, или что у него нет сердца. Есть только два качества, которые вам следует знать о герцоге Марчмонте. Первое: он всегда держит слово. Спросите об этом кого угодно. Второе: все знают, что он мало о чем заботится, но то, что он сказал вам, означает, что он заботится о вашем отце. Иначе, как вы думаете, зачем он сегодня пришел в этот дом? На вашем месте, если бы он обещал ввести меня в высший свет, я бы собрала терпение всех святых и мучеников, потому что я знаю, он сделает это, чего бы это ему ни стоило.

Она зажмурилась, словно ожидая удара.

— Да, все правильно и мудро, — сказала Зоэ.

— Правда? — Горничная по очереди открыла один за другим глаза.

— Моя гордость страдает, и мои чувства задеты только тем, что он не помнит, что мы были друзьями — в некотором роде — в прежние времена.

Она скучала по нему и думала о нем. А он забыл ее. Для него она была всего лишь еще одной женщиной.

— Но это было так давно. Он изменился, и я изменилась. Мы теперь уже не дети.

— Да, мисс, это правильно и мудро, — сказала Жервеза.

Зоэ улыбнулась ей. Определенно она выбрала хорошую горничную.

— Я должна вести себя как взрослая, — сказала Зоэ. — Я должна быть разумной и видеть главное, как это делаешь ты. Я должна заставить герцога Марчмонта помочь мне исправить тот позор, который я навлекла на свою семью. Мне необходима его помощь, чтобы быть принятой в обществе и жить, как я должна была бы жить, и рисковать всем ради этой жизни. Если он добьется этого, я смогу найти прекрасного мужа, а мой отец перестанет беспокоиться обо мне. А что еще ты можешь сказать?

— Ничего, мисс. Я думаю, этого вполне достаточно. И на вашем месте я легла бы спать.

Зоэ забавляло, как Жервеза начала ласково, как ребенка, подталкивать ее к кровати.

— Я знаю, у вас был длинный и тяжелый день, — сказала горничная. — Слишком много переживаний, слишком много волнений. А после здорового крепкого сна вы посмотрите на все более спокойно.

Зоэ позволила уложить себя в постель. Она послушно забралась на кровать и легла. Жервеза укрыла ее одеялами.

— Если я завтра не почувствую себя спокойнее, — утопая в подушках, сказала Зоэ, — всегда остаются Венеция или Париж.

— Мисс, вы даже еще не видели Лондона, а то не говорили бы такие вещи.

Зоэ зевнула.

— Нет, я не имею особого желания поехать в эти места, но было забавно слышать, как взбудоражились сестры, когда я предложила это. И всегда у меня должен быть путь для побега. У меня должно быть место, куда я смогу сбежать, если Марчмонт подведет меня.

— Мисс, я уверена, множество женщин думают куда-то сбежать, когда мужчины разочаровывают нас. Но если бы мы все сбежали, то в Лондоне не осталось бы ни одной женщины.

— Ты мне нравишься, Жервеза, — рассмеялась Зоэ.

— Спасибо мисс. Вы мне тоже нравитесь. Пожалуйста, спите.

«Олмак». Тем же вечером, еще позднее

В клубе Марчмонта больше всего забавляло, как все старались проявлять деликатность. Все просто умирали от желания узнать правду о том, что произошло в Лексхем-Хаусе, но никто не осмеливался напрямик спросить его. Они все только нащупывали почву для расспросов и делали это весьма деликатно.

То есть все, кроме его безумной тетки Софронии.

Будь этот мир нормальным, ее бы давно исключили из «Олмака». Но умственное расстройство не всегда служит поводом для исключения. В случае с леди Софронией де Грей все было совсем наоборот. Патронессы не могли избавиться от нее, если бы и попытались, и они так ее боялись, что даже и не думали об этом.

В этот вечер, как и всегда, она была в черном: ее вечернее платье было щедро отделано великолепными свидетельствами модной скорби. К тому же, как всегда, она утопала в бриллиантах. Он не знал, кто из ее обожателей подарил их ей или когда и почему. Прошлое тети Софронии было тайной, которую ему совсем не хотелось знать.

Он танцевал то с одной, то с другой дамой, умиравшими от любопытства, всем хотелось услышать о его посещении Лексхем-Хауса, и он забавлялся, уклоняясь от нетактичных расспросов со своим обычным остроумием. Ассамблея была в самом разгаре, приближаясь к концу, когда леди Софрония, наконец, заметила или вспомнила, кто он. Она подняла руку в черной перчатке, расшитой драгоценными камнями, и поманила его.

Он извинился перед дамами, напрасно пытавшимися добиться от него определенного ответа, и направился к группе, во главе которой сидела его тетка. Черные перья раскачивались над ее головой с когда-то белокурыми волосами. Вокруг нее стояли дамы разного возраста, дипломаты, поэты, министры и повесы. На всех лицах было несколько растерянное выражение, обычно свойственное тем, кто вращался в орбите леди Софронии де Грей. Когда он подошел ближе, она отослала всех прочь точно таким же жестом, каким он привык в «Олмаке» сгонять человека, занявшего его любимый стул.

— Вы, сэр, — сказала она.

Он поклонился.

— Да, тетушка, — ответил он. — Это я, ваш племянник Марчмонт.

— Я знаю, кто ты, глупый мальчик. Что это я слышу, ты собираешься жениться на заклинательнице змей?

— Думаю, что нет.

До него доносился шепот тех, кто напрягал слух, чтобы расслышать их разговор. «Думаю, что нет» быстро долетело до противоположной стены бального зала.

— Ни один герцог Марчмонт никогда не женился на заклинательнице змей, — сказала она. — И я никогда не слышала, чтобы ты был революционером. Может, мы когда-то были французами, но это было давно, и вот вопрос: сохранили мы до сих пор наши головы на наших плечах? Не обязательно. Только посмотрите на американцев. Они стреляют, режут и вешают нас, как настоящие джентльмены. Ты встречался с американским послом? Приятный человек, но бестолковый.

Большинство людей становились такими же, когда пытались беседовать с леди Софронией.

— А она не американка? — продолжала тетка. — Они достаточно приемлемы, эти девушки. — Она огляделась. — Всего минуту назад я видела одну из них. Очень хорошенькая. Но не могу не думать, что они не англичанки. И я только удивляюсь, кто вбил им в головы не быть англичанками? Ну ладно, так кто это, юный Люсьен? Если она не заклинательница змей, то кем-то она должна быть.

— Ваша логика, как всегда, неопровержима, — сказал он. — Это не только кто-то еще, а совершенно кто-то другой.

Он не мог представить, каким образом слух о его женитьбе на Зоэ так быстро распространился, но это не удивило его. Члены светского общества узнавали большинство сплетен от своих слуг. Версия, достигавшая аристократических ушей, мало напоминала свой оригинал.

Вероятно, несколько слуг в Лексхем-Хаусе слышали предложение Зоэ о браке. Это были захватывающие новости. И они мгновенно распространились.

Он не видел вреда в том, что слухи дойдут до бомонда. Общество перестанет видеть в Зоэ Девушку из гарема, а может быть, увидят в ней будущую герцогиню Марчмонт. А как только это произойдет, будет уже невозможно думать о ней как о Девушке из гарема. Они будут воспринимать ее нормально.

— Вы помните маленькую Зоэ Октавию Лексхем? — спросил он.

Тетка перевела взгляд своих бледно-голубых глаз на огромную люстру, как будто в ней она хранила свои воспоминания.

— Зоэ Октавию? — повторила она.

Он снова услышал за спиной шепот: «Зоэ Октавию». Мутные голубые глаза раскрылись шире и устремили на него острый взгляд.

— Беглянка?

— Да.

— Какая чепуха! Лексхем потерял ее — в Святой земле, или в Константинополе, или еще в каком-то месте.

— Она недавно вернулась.

— Она всегда, в конце концов, возвращалась, — сказала леди Софрония. — По моим подсчетам, это, в конце концов, чересчур. Так это она или не она — заклинательница змей?

— Совершенно честно, я почти уверен, что она не заклинательница змей.

— Полагаю «почти уверен» — это лучшее, чего можно ожидать в мире, где все неопределенно. Она американка?

— Решительно, нет.

— Разумно с ее стороны. Тогда ладно. Это решаю не я. Я предоставляю это королеве. — Она махнула рукой. — Я больше ничего не скажу. Решать тебе. Я думаю о многом. Ты же не ждешь, что я все тебе объясню.

Он мог бы остаться в «Олмаке» еще какое-то время, но решил, что, во-первых, его задача здесь выполнена; и во-вторых, его тетка устроила ему такой захватывающий прием, на какой любой рассудительный человек мог только надеяться. Он вышел, когда слова «Зоэ Октавия» уже добирались до буфетной.

Глава 4

Марчмонт-Хаус

Утро, четверг, 2 апреля

Герцог Марчмонт даже не поднял головы, когда в комнату, где он завтракал, ворвался лорд Эддервуд. Его светлость ожидал его. Накануне он передал распоряжение швейцару, что как только утром появится лорд Эддервуд, немедленно проводить его к нему в Марчмонт-Хаус.

Эддервуд помахал газетой перед его носом:

— Вы это видели?

Марчмонт бросил взгляд на газету:

— Это, кажется, газета.

— Это «Дельфиец». Вы читали ее?

— Конечно, нет. Я, как вы прекрасно знаете, не читаю на ночь газеты.

— Ставлю что угодно, эту вы прочитали.

— Надеюсь, вы ничего не поставили. Меня огорчает, когда вы проигрываете деньги, тем более, если не мне.

— Но это все о Девушке из гарема!

— Неужели?

— Какой же вы несносный человек, — сказал Эддервуд. — Вы должны все это знать. Вы вчера были в Лексхем-Хаусе. Я слыхал, что вы стояли на балконе с молодой женщиной. Это, — он указал на газету, — кажется, была та самая молодая женщина.

— Конечно, нет. Мы только что так решили. Разве вы не помните?

Эддервуд раздраженно взглянул на него, сел и раскрыл газету.

— Я приехал, как только получил ее. Успел лишь заглянуть в нее. — Он замолчал, удивленно раскрыв глаза. — А вот это потрясающе! Вы об этом знали, Марчмонт?

— Ах, Эддервуд. Бедная ваша память. Откуда я мог знать, что здесь напечатано, если я не читал эту газету?

Эддервуд сердито посмотрел на него, затем опустил взгляд на газету и принялся читать вслух:

«Тяжелые испытания, перенесенные мисс Лексхем на Востоке.

Автор — Джон Бердсли.

Помещенная ниже драматическая история представляет собой полное и правдивое описание событий, произошедших недавно в жизни леди из аристократического общества, рассказанных ею нашему корреспонденту».

Эддервуд опустил газету.

— Драматическая история? — спросил он. — Странный взгляд на эту историю.

— Все знают, что Бердсли воображает себя писателем, — сказал Марчмонт. — Насколько я помню, однажды он описал случившийся пожар в форме греческой эпопеи дактилическим гекзаметром.

Эддервуд перевернул страницу и продолжал читать:

«Каир, Египет

Канун Рождества 1817 г.

Она не могла решить, если ей отрубят голову, не будет ли это самым ужасным из того, что с ней может случиться.

Однако все было возможно.

Солнце уже село, и на небе всходила почти полная луна. С наступлением ночи ворота квартала Эсбекия, где проживали европейцы, запирались, как и ворота остальных районов города.

После наступления темноты на улицах Каира можно было встретить только полицию, преступников, демонов и призраков. Добропорядочные люди не выходили из дома, а респектабельные усадьбы не раскрывали своих дверей.

Она все это знала. Но все равно продолжала свой безумный бег. О возвращении не могло быть и речи. Она резко остановилась и посмотрела на закрытые ворота, судорожно перебирая в уме возможные варианты.

Но их не было.

Через несколько минут появятся полицейские или сторожа и схватят ее. А что случится после этого, не обещало ничего хорошего. Возвращение туда, откуда она сбежала, обрекало ее лишь на одно. Ее могли отдать солдатам для развлечения или забить камнями. Или, возможно, и то и другое сразу. Или, если у них будут более важные дела, они просто отрубят ей голову.

Она постучала в ворота.

В зарешеченном окошечке появилось лицо.

— Уходи отсюда, — сказал ей сторож.

— Будьте милосердны, — сказала она. — Я несу важное послание английскому эфенди. — Она приподняла руку так, чтобы он видел рубиновое ожерелье, свисавшее с ее пальцев. — Да вознаградит тебя Бог за твою доброту. Что ты помог мне.

И если Бога не оказалось поблизости, то ценные камни были на месте.

Ее сердце билось с такой силой, что она боялась, что оно вырвется из ее груди. Ей потребовалась вся ее сила воли, чтобы сдержать дрожь в руках, когда она тряхнула перед его глазами рубинами. В лучах лунного света они были хорошо видны. В этих краях облака не скрывают ни луны, ни звезд, которые отдают людям частицы космического света.

Она не помнила, когда последний раз стояла под открытым небом с его луной и звездами. Глаза стражника смотрели на ее закрытое покрывалом лицо. Ее дорогая одежда указывала, что она не просто проститутка или нищая. И ничего больше привратник не мог о ней узнать. Рубины говорили сами за себя. Если они были недостаточно убедительны, у нее были и другие ценности. Она пришла из богатого дома, где даже слуги носили дорогие украшения. И она захватила с собой все драгоценности, какие только могла унести. Она заслужила их.

— Так кого ты хочешь увидеть, дочь моя? — ласково спросил сторож, и было ясно, что он смягчился при виде сверкавших в ее руке дорогих камней.

Бакшиш, как масло, смазывал все сделки в Оттоманской империи. Если бы не было таких случаев, ей бы никогда не удалось зайти так далеко.

— Англичанина, — сказала она.

— Которого?

Она хотела бы сказать «мистера Солта», потому что он был британским генеральным консулом. Но она, как и все в Египте, знала, что он путешествует вверх по Нилу в обществе знатных англичан.

О скольких таких компаниях англичан слышала она, находясь в неволе? Она не была уверена, кто это был. Местные женщины, приносившие в гарем сплетни, не могли разобраться с европейскими именами. Для них все иностранцы были франками, и труднопроизносимые имена не имели значения. Приходилось тщательно разбираться, кто из приезжавших был англичанином.

Ей хотелось кричать: «Помогите мне! Это мой единственный шанс!» Но она научилась сдерживать себя, сохранять спокойствие, когда в ней бушевали бури эмоций. В этом мире это было главным условием, чтобы выжить.

Она спокойно сказала:

— Имена этих франков невозможно произнести. Этот человек в большом доме — не в том, где английский консул, а в другом. Прошу вас, позвольте мне войти. У меня очень важные сведения. Завтра будет уже поздно, и пострадают люди.

«Я, конечно, умру. Или буду жалеть, что не умерла».

Ворота чуть приоткрылись, и она проскользнула внутрь. Затем они быстро закрылись за ней, защемив край ее покрывала. Она дернула за него, и ткань с треском разорвалась.

Сердце рвалось из ее груди, и она едва могла дышать. Она боялась, что все ее предосторожности окажутся напрасными. Ее снова поймают и на этот раз в наказание утопят, задушат, отравят или отрубят голову.

И все же надежда не покидала ее. Она хранила эту надежду все эти годы, и теперь надежда завела ее так далеко.

Она протянула рубины сторожу. Он поднял фонарь и посмотрел в ее скрытое вуалью лицо. Поскольку вуаль оставляла открытыми только глаза, он, должно быть, увидел в них отчаяние. Ей оставалось лишь надеяться, что он примет его за страх прислужницы, не угодившей хозяину. У женщины всегда был хозяин, и было основание бояться его гнева.

Самая последняя в гареме рабыня быстро привыкала понимать выражение лица человека: выживание зависело от этого умения. Но выражение лица сторожа ничего не говорило ей. Странно, что она при всем своем волнении все же могла что-то видеть. Она не понимала, из-за чего он колеблется: из жалости или подозрения. А может быть, просто его жадность боролась со страхом перед его хозяевами.

— Возьми их, — сказала она. — Только покажи мне дорогу.

Он пожал плечами и взял рубины. И показал пальцем, куда ей идти.

Она поспешила направиться в указанном направлении. Дом было нетрудно найти. Она постучала в дверь. На этот раз не лицо египетского стражника показалось в зарешеченном окошечке, а лицо английского слуги.

— Пожалуйста, — с трудом произнесла она, так давно не говорившая по-английски. Она старалась не забыть язык, но помнила его в каком-то тумане, как помнила о своей семье и доме. Сейчас тяжелый груз, давивший на ее грудь, казалось, давил и на ее мозг, и слова, драгоценные слова ускользали от нее.

— Пожалуйста. Я… я… Зоэ. Зоэ… Леке… хем. Леке… хем. Лексхем. Пожалуйста, помогите мне.

Тут силы оставили ее, как и ее смелость, с которой она не просто сбежала из огромного дворца на берегу Нила, но и из той жизни, двенадцать лет которой она прожила в этой тюрьме, пытаясь, все это время сохранять силу духа, оставаться той девочкой, какой была когда-то. Ей потребовалась вся ее храбрость, чтобы выжить и найти дорогу сюда.

Но у нее больше не было сил, и она упала на землю».

Лорд Эддервуд шумно сглотнул и, украдкой смахнув слезу, опустил газету.

Марчмонт, слышавший из первых рук рассказ о побеге Зоэ, владел собой намного лучше.

Эддервуд кашлянул.

— Знаете, я всегда считал Бердсли банальным писакой, — сказал он. — Мисс Лексхем, по-видимому, вдохновила его на что-то более талантливое.

Марчмонт с удовлетворением отметил, что Эддервуд сказал «мисс Лексхем», а не «Девушка из гарема», и произнес это уважительным тоном.

— Да, она из тех девушек, которые вдохновляют человека, — сказал Марчмонт.

— Так оно и есть.

— Без сомнения. Вы поймете ее, как только увидите.

— Я в этом не уверен, — сказал Эддервуд. — Вы знали ее намного лучше. Для меня она всегда оставалась тенью, исчезнувшей вдалеке.

— Сейчас она совсем не тень, — сказал Марчмонт. — Вы получите свою тысячу фунтов еще до конца этого дня.

Но деньги могли быть уже доставлены в Эддервуд-Хаус. Накануне, перед тем как идти переодеваться к вечеру, Марчмонт дал указание своему секретарю. Осгуд должен был на следующее утро, прежде всего, выписать банковский чек. Он знал, как и все, что герцог Марчмонт мог чем-то пренебречь или о чем-то забыть, но он никогда не нарушал своего слова и долг чести никогда не оставался неоплаченным. Все знали, что он потерял всякое уважение к Браммелу, когда тот глубокой ночью тайно сбежал, оставив своих друзей расплачиваться за долги в тысячи фунтов или кредиты.

Эддервуд пробежал глазами, оставшиеся колонки газеты. Половина их была посвящена Зоэ Лексхем. Не возникало и сомнения, что в ближайшие часы история ее пленения и побега будет выпущена в виде брошюры. С иллюстрациями.

— Я с трудом могу в это поверить, — сказал Эддервуд. — Неужели все это правда?

— Бердсли передает ее рассказ почти слово в слово, — сказал Марчмонт. — Ему даже удалось уловить ее особую манеру выражаться.

Слушая мелодичный голос Зоэ, со всеми его оттенками и мягкой ритмичностью, герцог Марчмонт был более глубоко растроган, чем хотел бы признаться.

До сих пор он не слышал правдивой истории ее исчезновения. И только теперь узнал, что она сбежала не от слуг, которые охраняли ее.

Спустя некоторое время, проведенное в заточении, Зоэ научилась бегло говорить на арабском языке и тогда узнала, что одна из служанок ее отца продала ее за огромные деньги и все было тщательно продумано и подстроено еще до того рокового дня на каирском базаре. Как и Марчмонт, читатели узнали, что служанка, продавшая ее, прожила недолго. Не прошло и недели после исчезновения Зоэ, как женщина умерла от «болезни желудка». Но ее, конечно, отравили, убежденно и спокойно заявила Зоэ своим двум слушателям. «Она была всего лишь еще одной женщиной, которая сделала свое дело. Они не хотели рисковать и опасались, что она раскается и расскажет правду».

Таким же невероятно спокойным тоном Зоэ рассказывала о своем похищении. По ее словам, она даже не поняла, что произошло. Они заставили ее что-то выпить, должно быть, что-то, содержавшее опиум, чтобы успокоить ее. Вероятно, наркотик притупил все ее чувства.

Но Марчмонт мог представить себе, каково ей было, когда действие наркотика прекратилось. Двенадцатилетняя девочка оказалась среди чужих людей, говоривших на языке, которого она не понимала… двенадцати лет… оторванная от своей семьи…

Его воображение разыгралось, но он решительно затолкал возникшие образы в особый дальний ящичек в своей голове.

— Не знаю, — сказал Марчмонт. — Она не говорила о жизни в гареме. То немногое, что она рассказала, развеяло все иллюзии утех, кто видел в турецком гареме что-то подобное раю на земле. Для человека, владевшего гаремом, возможно.

— Где только она набралась храбрости для побега? — изумился Эддервуд.

— Храбрости Зоэ всегда хватало. Ей только требовался случай.

Единственный случай за двенадцать лет. И совершенно неожиданный: хозяин дворца и его любимый сын умерли один за другим в течение нескольких часов… В доме царил хаос… В ее распоряжении было не больше часа, чтобы воспользоваться этим и сбежать. Она рискнула. Если бы они ее поймали в это время, они убили бы ее, и, вероятно, смерть ее не была бы быстрой. Смерть обоих мужчин, наступившая почти одновременно, вызывала подозрения. «Они бы подумали, что я отравила их обоих», — сказала она. Марчмонт достаточно знал о «правосудии» в тех частях мира, чтобы понять, что ее бы пытали, пока она не «созналась» бы.

Он запретил и этим образам появляться в его голове. Он сосредоточился на образах, которые Бердсли внушал публике, особо выделяя ее храбрость и решительность перед лицом опасности и ее английское происхождение.

Во время интервью герцог как бы случайно упомянул о статье, посвященной принцессе Шарлотте. Статья была напечатана всего два года назад, когда бедная девушка была жива, и имела заголовок «Разве она не из отчаянных?». В ней повествовалось, как принцесса всходила на корабль под видом матроса, потому что отец пытался заставить ее выйти замуж за принца Оранского. Этот образ, как и рассчитывал Марчмонт, застрял в голове Бердсли и определил интонацию его статьи.

Однако Марчмонт не был уверен, что появившаяся сочувственная статья была результатом только его манипуляций. Он заметил, как двигалась Зоэ, как в решающие моменты она говорила, глядя или отводя глаза от Бердсли.

К тому же она оказалась умнее, чем можно было предположить. Не прибегая к открытой лжи, она создавала впечатление, что ее, как рабыню, подарили первой жене Карима. Что значительно снижало непристойное любопытство читателя.

«Я знаю способы доставлять удовольствие мужчине», — сказала она Марчмонту. И, безусловно, она размягчила привычно закоренелый цинизм журналиста.

— Должно быть, вчера «Олмак» был в страшном волнении, — сказал Эддервуд. — Ведь все знали, что вы уехали в Лексхем-Хаус.

— Они не только это знали, но и видели меня спешащим в Коллегию юристов за специальным разрешением.

Коллегия юристов гражданских прав, находившаяся поблизости от собора Святого Павла, была логовом церковных юристов. Там же располагалась и контора архиепископа Кентерберийского, к которому мог обратиться джентльмен за особым разрешением. Такое разрешение позволяло ему обходиться без оглашения и жениться, когда и где ему вздумается.

На минуту наступила напряженная тишина.

Затем Эддервуд сказал:

— Вы не обязаны это делать. Я знаю, вы беспечный человек. Я знаю, вы считаете, что в долгу перед Лексхемом. Все равно… — Он замолк, явно опасаясь войти в опасные воды.

— Я в самом неоплатном долгу, — сказал Марчмонт. Большего он не мог и представить.

Он чуть не сошел с ума после смерти Джерарда. Ему хотелось застрелить всех коней в конюшне и остаться наедине со своим горем.

Но Лексхем не позволил ему.

«Теперь ты герцог Марчмонт, — сказал тогда Лексхем. — Ты должен жить дальше ради памяти своего отца. И ради памяти Джерарда».

Лексхем увез его в долгое путешествие по провинциям Англии, затем в Шотландию, в горы и оттуда на Внутренние Гебриды, где холодная красота и одиночество совершили чудо. Марчмонту потребовалось много времени, чтобы успокоиться и начать возвращаться к жизни. Лексхем на несколько месяцев оставил свою семью и свою деятельность в парламенте, которой любил заниматься. Он отдал ему свое драгоценное время, которого уже не вернуть. И он сделал это ради сына другого человека.

Это был для него долг чести.

— Но брак был бы… крайностью, — с обычной сонной усмешкой продолжил герцог. — Я всего лишь обещал ввести мисс Лексхем в общество. Это будет не так уж трудно.

Брови Эддервуда поползли вверх.

— Не трудно? Одно дело — охмурить одну из этих чернильных душ. Завоевание светских леди — совершенно другая препозиция.

— Да кому они нужны, — сказал Марчмонт. — Я рассчитываю очаровать королеву.

— Вы шутите?

— Это забавно, но я не шучу.

— Вы думаете, что сможете устроить для мисс Лексхем представление ко двору?

— Нет ничего проще.

— Вы сумасшедший.

— Это у нас в крови.

— Марчмонт, вы знаете, королева очень строга, когда речь идет о приличиях, — сказал Эддервуд. — Мисс Лексхем, как будет считать ее величество, провела последние двенадцать лет в сомнительном заведении. Одна трогательная история в грязной газетенке не принесет леди приглашение ко двору.

— А тысяча фунтов говорит, что я могу получить это приглашение, — сказал Марчмонт. — Более того, она говорит, что месяц еще не закончится, а мисс Лексхем уже сделает реверанс перед королевой.

— Пари заключено, — сказал Эддервуд.

Лексхем-Хаус

Среда, 8 апреля

Зоэ в последний раз недовольно взглянула на себя в зеркало и повернулась к своей горничной:

— Ну и как, Жервеза?

Горничная оглядела дорожное платье, которое подарила Доротея, бледно-желтое с зеленой отделкой.

— Очень вам идет, мисс.

— Это прошлогодняя мода, — сказала Зоэ. — Все это увидят. Ни одна модная женщина в этом году не носит зеленого.

Марчмонт был законодателем моды. Хотя было маловероятным, что он заметит, как она одета.

И ей этого не хотелось.

Но она думала, что он мог бы уделять ей немного больше внимания, помогая войти в общество.

Все говорили, что надо подождать, пока ее не представят ко двору. Это, как говорили, разрешит все проблемы.

В четверг он ненадолго заехал к Лексхемам, чтобы сказать, что он устроит представление ко двору, но пока приглашение еще не получено. А тем временем сестры решили сделать ее цивилизованной, и это страшно надоело Зоэ.

С той самой ночи, когда она приехала сюда, ей не разрешали покидать Лексхем-Хаус. Она практиковалась в знании английского языка, разучивала танцевальные па, читала книги и училась вести домашнее хозяйство. Она запоминала модные картинки и имена и поступки аристократов, которые можно было найти на страницах скандальной хроники. За исключением танцев, которые она любила, все вызывало у нее скуку, и если бы ей пришлось пробыть с сестрами еще десять минут, она могла бы этого не вынести.

— Я могла бы пришить новую отделку, мисс, и… если я должна…

— Не важно, — отмахнувшись, сказала Зоэ. — Годится и так. А теперь ты должна выйти из дома и найти наемную карету.

Глаза Жервезы округлились от ужаса.

— Карету, мисс?

— Да, мы поедем в город.

— Мы не должны, мисс. Леди Лексхем сказала, что может заехать его светлость, и вы можете поехать с ним.

— Он не заехал, — сказала Зоэ. — Он с четверга, когда переговорил только с моей матерью, больше не появлялся здесь. — А Зоэ в это время была со своими сестрами и училась, как правильно разливать чай.

— Вы не можете выходить из дома одна, — сказала Жервеза.

— Я поеду не одна. Ты поедешь со мной.

— Вам бы лучше дождаться его светлости, — настаивала Жервеза. — Если с вами будет он, то никто не посмеет таращиться на вас или проявлять неуважение к вам, так сказала ее милость. И еще она сказала, что если с вами должен пойти кто-то еще, то они должны будут снова вызвать охрану и зачитать закон о беспорядках, а если толпа убьет вас, даже случайно, из-за излишнего энтузиазма, то, что они с супругом будут делать? Так сказала она.

— Толпа разошлась, — сказала Зоэ. — Даже газетчики ушли с площади. Вчера вечером в Куинс-Хаусе принцесса Елизавета вышла замуж за принца Гессен-Гамбургского. Вот она действительно новость, а я не новость.

— Но, мисс, ее милость сказала…

— Если мы поедем в наемном экипаже, никто меня и не узнает, — сказала Зоэ. — В моей семье никто не ездит в наемных экипажах.

— Это правда, мисс, вот поэтому-то я никогда раньше не нанимала карету. Если даже кому-нибудь она потребовалась бы, то это была бы обязанность одного из младших лакеев или…

— По-моему, неподалеку есть стоянка, — заявила неумолимая Зоэ.

— Да, мисс, на Бонд-стрит, но…

— Тогда пойдем на Бонд-стрит.

В ее голосе звучал приказ, и Жервеза повиновалась.

Немного позже

Горничная была вынуждена бегать туда-сюда по Бонд-стрит, размахивая зонтиком, и пыталась с весьма сомнительным успехом нанять карету.

Судя по скрипу, ободранным сиденьям и запаху, каретой пользовались еще во времена первого короля Георга, если еще не Генриха Восьмого, но она двигалась, а Зоэ больше ничего и не требовалось.

Как только, благополучно укрывшись в древнем экипаже, они отправились в свое путешествие, Жервеза проявила свой авантюрный дух, начав называть места, мимо которых они проезжали.

Они проехали по Бонд-стрит до Пиккадилли, и всю дорогу горничная показывала на лавочки модисток и скорняков, золотых дел мастеров и ювелиров, книжные лавки и торговцев газетами и дома знаменитых людей. Они проехали Хаймаркет и двинулись дальше к югу на Стрэнд, потом направились на запад и, свернув снова в сторону, оказались в Ковент-Гардене.

Зоэ, как зачарованная, смотрела в окошко кареты. Некоторое время виды Лондона отвлекали ее внимание от своенравного Марчмонта, но только на время. Она не понимала, как она сможет иметь успех в обществе. Казалось, он несерьезно относится к этому делу. И конечно, его не беспокоит, что она окажется навечно заключенной в Лексхем-Хаусе.

Может быть, он забыл?

Любому мужчине легко забыть о женщине, если он не видит ее перед собой. Жизнь предоставляет мужчинам намного больше развлечений, чем женщинам. К тому же мужчины так легко отвлекаются на другие дела.

— Куда дальше, мисс? — спросила Жервеза. — Хотите посмотреть Тауэр? Или хотите вернуться?

— Я еще не готова возвращаться, — сказала Зоэ.

— Тогда Уайтхолл?

После короткого раздумья Зоэ сказала:

— Я хочу посмотреть клуб «Уайтс».

Она знала, что в нем Марчмонт проводит большую часть времени, не думая о ней и о страданиях, которые она испытывает в компании своих сестер.

Кучер, получив щедрую плату, был снисходителен к капризам леди и возил их по Лондону, и теперь они возвращались в Вест-Энд. Они проехали Чаринг-Кросс, Кингз-Мьюз и Опера-Хаус. На следующей улице горничная указала на Марчмонт-Хаус, находившийся рядом с Сент-Джеймс-сквер. Они не въехали на площадь, а двинулись дальше по Пэлл-Мэлл к Сент-Джеймс-стрит.

Казалось, все лондонские экипажи, телеги, всадники и пешеходы в этот день сбились здесь в одну кучу. Поднимаясь к вершине холма, их карета еле ползла. Около «Уайтса», находившегося на углу с Пиккадилли, их экипаж намертво остановился. Это дало Зоэ возможность рассмотреть здание. Оно было красивым, но в нем не было ничего особенного. Чем же, черт бы его побрал, занимался он здесь день за днем? Или это просто уютное местечко, где можно выпить с другими, ничем не занятыми мужчинами?

— Вон там ниша с окном, — сказала Жервеза. — В ней собираются джентльмены и разглядывают прохожих. Но это разрешается определенным джентльменам.

Сейчас там собралось несколько человек. Но Зоэ не могла через грязное стекло окошка наемной кареты рассмотреть их лица.

— Проклятие, — сказала она. — Ничего не вижу. — Она с трудом раскрыла окошко и высунулась из него, чтобы получше все рассмотреть. В ту же минуту в окне клуба «Уайтс» появилась голова с очень светлыми волосами и повернулась прямо к ней. Она посмотрела на джентльмена и быстро села.

— Закрой окошко, — сказала она Жервезе.

Движение возобновилось, и их экипаж двинулся вперед.

Тем временем в «Уайтсе»

Герцог Марчмонт не очень внимательно слушал не очень занимательные разговоры своих друзей и смотрел в большое окно в надежде увидеть что-нибудь интересное. На улице посередине дороги остановилась допотопная колымага, окошко опустилось, и в нем показалось лицо молодой женщины.

Он заинтересовался.

Лицо исчезло, окошко закрылось, в потоке экипажей возникло свободное пространство, и колымага двинулась дальше.

Марчмонт посмотрел на место, где останавливалась карета, и сказал себе, что все это ему привиделось. Лексхем никогда не позволил бы своей дочери разъезжать по Лондону в наемном экипаже, тем более в такой развалине.

— Какая чертовски хорошенькая девушка, — заметил Эддервуд.

— Какая девушка? — спросил Вустер.

— Да вот та, которая выглядывает из наемной кареты. Клянусь, она самая старая во всем Лондоне. Я имею в виду экипаж, а не девушку.

— Не видел ее, — сказал Вустер.

— Жаль, — сказал Эддервуд. — Просто персик. Кого-то напоминает, но не могу вспомнить, кто это. Вы ее видели, Марчмонт?

— Да, — сдержанно сказал его светлость. — Это напомнило мне, что меня ждут.

И пока его приятели затеяли спор о возрасте древней кареты, он вышел. Он не спешил покинуть клуб. Он говорил себе, что ответственность за Зоэ Октавию лежит на ее отце. Если она разъезжает по Лондону в ветхой карете, то вернее всего с ней не было никого из семьи, ибо они предпочли бы сгореть на костре, чем допустить, чтобы их видели в наемной карете, то это была проблема не Марчмонта, а Лексхема. Герцог говорил себе, что если Лексхем решил дать ей свободу попасть в бог знает какую беду, то это было решение Лексхема, хотя этому человеку следовало бы сначала подумать.

С другой стороны, это была Зоэ Октавия, имевшая пагубную привычку убегать…

Его светлость постарался обычной неторопливой походкой выйти из клуба и затем поспешил на Сент-Джеймс к стоянке наемных карет.

Он неторопливо подошел и выбрал наименее безобразный экипаж, какой только мог найти. Он описал карету, которую он видел.

Кучер знал ее. Ее все знали именно потому, что она была, как выразился Эддервуд, самым старым лондонским экипажем, в котором еще ездили.

— Я заплачу пятьдесят фунтов тому, кто найдет ее, — сказал его светлость.

— Спорю на что угодно, он не видел меня, — проворчала Зоэ. — Это так на него похоже — не замечать. Мне следовало дать ему побольше времени. А может, и не следовало. Может быть, он так пьян, что ничего не видит.

— Мисс? — переспросила Жервеза.

— Нет, ничего.

Надо было бы не торопиться закрывать окошко, прежде чем двинуться дальше, ругала себя Зоэ. Она видела сотни раз, как дамы из гарема проделывали это, когда выезжали из дома. Если они видели красивого незнакомца, они как бы нечаянно роняли вуаль. И затем не спешили снова закрыть лицо. Даже находясь в доме, они умели показаться перед привлекательными мужчинами, проходившими мимо под окнами. Они подглядывали сквозь занавески или жалюзи и не спешили закрыть их или отойти от окна.

Она вполне могла бы не спешить.

Марчмонт мог в это время смотреть на другую карету. Или на всадника, или прохожего. А она выглянула всего лишь на мгновение. Даже если бы он и заметил ее, он мог ее не узнать. Он мог находиться в состоянии опьянения. Он был в таком состоянии, когда согласился ввести ее в высшее общество. Может быть, у него остались только слабые воспоминания о том, как она выглядела.

Ей надо было учитывать и это опьянение, и его не слишком большой интеллект.

Ах, теперь уже поздно что-то исправить. Он или помнил о ее существовании, или не помнил.

Вскоре, когда они ехали по Пиккадилли, она услышала шум.

Выглянув из окошка, она увидела только проезжавшие мимо экипажи, лошадей, людей и вдалеке слева холмистую долину с несколькими рощицами деревьев.

— Это Грин-парк, мисс, — сказала Жервеза. — А там, впереди, Гайд-парк-Корнер, а справа Гайд-парк, где…

Приближавшийся шум и крики заставили Жервезу остановиться на полуслове.

Оказалось, кричал кучер.

Зоэ пересела к противоположному окошку. Кучер ближайшего экипажа что-то кричал и показывал руками. А ее кучер вроде бы спорил с ним.

— Они хотят, чтобы мы остановились, мисс, — сказала Жервеза. — О Боже, это его светлость.

Второй экипаж замедлял движение. И герцог высунулся из окошка. Сквозь закрытые окошки своей кареты Зоэ не могла расслышать, что он говорил, но она узнала этот сильный звучный голос, разносившийся по площади.

— О, мисс, он выходит из кареты.

Зоэ больше не ждала. Она уже придвинулась к дверце и ухватилась за ручку. С трудом, но она распахнула дверцу. До земли было далеко, но Зоэ выскочила. Жервеза вскрикнула.

Зоэ побежала — но не в сторону другой кареты и не в сторону мужчины, который, наконец, вспомнил о ее существовании, а по тропинке, которая вела к месту, которое Жервеза назвала Грин-парком.

Глава 5

В этот день, после полудня, еще оставалось достаточно времени до того часа, когда стало модным делать променад в Гайд-парке. Поэтому знакомые герцога Марчмонта были лишены удовольствия видеть, как его светлость выскочил из наемной кареты около Гайд-парк-Корнер, перебежал Пиккадилли и бросился — буквально бросился — в Грин-парк.

Ему не пришлось бежать далеко.

Его ноги были значительно длиннее ног его добычи, и ему не мешали юбка и корсет.

Он догнал ее недалеко от домика сторожа. В большей части парка не было деревьев. Однако они росли вокруг сторожки и рядом с небольшим прудом, давая относительную тень и скрывая от наблюдательного взгляда происходившее на Пиккадилли. Однако гулявшие по тропинкам все прекрасно видели.

Но герцога не беспокоило, что кто-то мог его видеть.

Для этого он был слишком разгневан.

Несмотря на то, что он догнал ее, она продолжала бежать, вынуждая его бежать рядом — или наброситься на нее и повалить ее на землю.

Он уже всерьез подумывал о последнем варианте, когда она схватилась за бок и перешла на шаг. Она чуть не задохнулась, дурочка.

— Вы идиотка, — сказал он, еще более раздраженный тем, что сам тоже задыхался.

Медлительный в размышлениях, он был подвижным, физически сильным человеком, а он пробежал лишь короткое расстояние. Если бы он сообразил, что он задыхается от эмоций, он бы не стал раздумывать об этом, а спрятал бы эту идею в особый уголок мозга вместе с другими нежелательными мыслями.

— Как вы думаете, можно ли в корсете взбежать на горку?

— Если бы я разговаривала с вами, я бы вам сказала, что корсет сидит не так, как следует. — Она задрала вверх свой хорошенький носик и пошла дальше. — Но я с вами не разговариваю.

Он был готов ко всему, но только не к этому. Это был один из немногих случаев в его жизни, когда он растерялся.

— Не разговариваете со мной?

— Вы обещали, что дадите мне место в вашем мире, — сказала она. — Вы сказали, что ничего не может быть проще. Вы сказали это неделю назад, но ничего не сделали.

Это было чудовищно несправедливо. Накануне он присутствовал на свадьбе принцессы Елизаветы, где все вели себя крайне благопристойно, без малейшего намека на веселье. В присутствии королевы веселиться считалось неприличным. А он мог бы проводить время с друзьями или с леди Тарлинг, так нет. Он потащился на эту скучную свадьбу, и все это ради возможности вовлечь принца-регента в свою затею.

И он устраивал это ради Зоэ. Но герцог Марчмонт никогда не позволял никому, кроме ее отца, подвергать сомнению его поступки. Даже в таких случаях он всего лишь притворялся, что слушает. Он редко обращал внимание и, уж конечно, не объяснял свои поступки и не оправдывался.

— Я был занят, — сказал он.

— Может быть, эта задача не так уж проста, как вы утверждали, притворяясь, — сказала она. — Может быть, это была ваша шутка.

Это была не шутка. Далеко не шутка. Когда джентльмен обещает что-то сделать, он это делает. Он занимался этой проблемой. Он был так занят ею, что даже не находил времени навестить свою любовницу.

Но герцог Марчмонт никогда не жаловался и никогда не пускался в объяснения. Он кипел от возмущения, но продолжал молчать.

Она взглянула на него и отвела глаза. Она глубоко вдохнула, явно стараясь успокоиться.

— Полагаю, мне следовало бы помнить, что вы не любите относиться к делам серьезно и попусту тревожить свой интеллект, — сказала она.

А он смотрел, как поднимается и опускается ее грудь.

И его гнев остывал.

На ней было желтое платье с зеленой отделкой. Из-под полей шляпки выбивались и падали на уши золотистые пряди. Эддервуд назвал ее персиком, и это не было преувеличением. Теплый оттенок ее розовеющих щек делал их похожими на персики, на которых запечатлен солнечный поцелуй. Мягкие губы блестели.

Если бы она не была дочерью единственного в мире человека, ради которого он был готов пожертвовать жизнью, герцог Марчмонт мог бы попытаться узнать, насколько она на самом деле была невинной.

Но она была дочерью Лексхема, его любимицей, и почему-то она сердилась, и, очевидно, самое лучшее, что он мог сделать, — это ублажить ее.

— Я поражен, глубоко потрясен, что никто не рассказал вам. Я далеко не сообразителен, и вам лучше говорить об этом прямо. И постарайтесь не употреблять длинных слов.

Она искоса взглянула на него с пробудившимся подозрением.

— Спросите вашего отца, — сказал он. — Меня удивляет, что он не предупредил вас, какой я тупоголовый. Мне он говорил это много раз.

— Он мне так и сказал! — выпалила она. — Он предупредил, чтобы я не ожидала от вас слишком многого.

— Ох! — вздохнул он. — Удар, очень ощутимый удар.

Она сделала большие глаза.

— Я понимаю, в чем тут дело. Но это не важно. Есть вещи, которые даже вы можете понять. Мне нужна одежда.

— В самом деле? Неужели моя тупость помешала мне разглядеть, что вы голая?

— Не такая одежда, — сказала она, разглаживая соблазняющим жестом лиф своего платья, — такие платья носили в прошлом году!

— Какой ужас! Вы должны немедленно снять его.

— Это вызов? — спросила она.

Он сказал это, не подумав. И теперь ему в голову пришло множество воспоминаний и образов из прошлого: Зоэ бросает вызов своим братьям и насмехается над ними, Зоэ воспринимает каждое «ты не должна», «тебе не следует», «тебе нельзя» и «не надо бы» как вызов или насмешку. И то, что он шутливо предложил, было настоящим вызовом. Ибо для леди снять свое платье на публике было не просто немыслимо неприличным, но и практически невозможным. Для того чтобы расстегнуть многочисленные и хитрые застежки, предназначавшиеся для горничной, а не для хозяйки, требовались ловкость акробата и способности чудотворца. И ни одна леди не могла этого сделать без посторонней помощи.

С другой стороны, это была Зоэ. Она найдет способ сделать это или умрет в попытках сделать это. И процесс таких ее поисков обещал быть интересным зрелищем.

Искушение бросить этот вызов было почти непреодолимым.

Но он опомнился и сказал:

— Нет, это была шутка.

— Для меня это платье не шутка. Меня не станут уважать в обществе, если я буду одета не по моде. Мои вещи должны быть самые модные. Мне не хотелось бы объяснять все это вам. Вы рассказали мне о Бо Браммеле. Даже мои сестры признают, что вы одеваетесь по самой последней моде, хотя им легче умереть, чем признать это. И я сама вижу, ваша одежда свидетельствует о том, что вы разбираетесь в таких вещах.

— Честно говоря, — признался он, — я предоставляю моему камердинеру Хору разбираться в этом.

— И Хор ходит к портному выбирать для вас одежду?

— Нет, к портному хожу я, но выбор делает он. Он знает, что мне все равно. Но любой портной знает, что если он плохо оденет меня, пострадает его репутация, и он потеряет клиентов.

Это, казалось, озадачило ее.

Он смотрел, как она задумалась, и что-то в выражении ее лица навело его на мысль, что ее ум очень активно работает, анализируя произнесенное им, и откладывает эти знания для дальнейшего использования. Он представил ее мозг в виде миниатюрной конторы Лондонской почтовой службы с длинными рядами сидевших на длинных скамьях клерков, аккуратно раскладывающих по местам письма.

— Вы хотите сказать, что предоставите моим сестрам выбирать мне гардероб?

— Господи, да нет.

Она сложила руки и ждала.

Он тоже ждал, на мгновение его внимание отвлек луч солнца, поцеловавшего ее носик, и затем он перевел взгляд на локоны, выбившиеся из-под шляпки, и задумался, что могла бы означать улыбка в дрогнувших уголках ее губ.

Он сознавал, что стоит на несколько дюймов ближе к ней, чем позволяли приличия. Ветерок слегка доносил до него ее аромат.

— Насколько я понимаю, это должен делать я, — сказал он.

— А кто еще? — удивилась она. — Вы — образец моды. А я ваша… протеже. Это правильное слово, не так ли?

Это звучало далеко не правильно, как и капризный тон, каким она это сказала, но он кивнул.

— Значит, вы должны проследить за моей одеждой.

Он вообразил себя в ее гардеробной, где он говорил:

«Разденьтесь». Он представил, как помогает ей раздеться, начиная с…

Он отогнал этот образ.

Почему у нее всегда получалось так, что невинные слова звучали как самые непристойные намеки?

— Я полагаю, вы хотите сказать, что я должен проследить за выбором вашей одежды, — уточнил он.

Она пожала плечами, и это движение передалось всему ее телу. Он заметил, что в ее жестах было что-то кошачье.

Она шла дальше, и он слишком хорошо разглядел все ее движения: медленное притягательное покачивание ее изящно сложенной фигуры. Он шел рядом с ней и понимал, что идет слишком близко к ней, потому что слышал шелест муслина, касавшегося ее панталон. И еще он чувствовал запах, запах женщины, чистый и теплый.

Ему казалось, что хмурый весенний день превратился в знойное лето.

— Вам не следует так ходить, — заметил он.

— Ходить как?

— Вот так. Англичанин неправильно вас поймет.

— Захочет меня? Но именно это я от них и хочу. Я должна пользоваться у мужчин успехом и получить много предложений выйти замуж.

Он не подумал об этом… или подумал? Другие мужчины будут смотреть, как двигается ее тело. Другие мужчины будут желать ее. Других мужчин она будет соблазнять.

— Вы будете получать и другие предложения, — сказал он.

— Какие же?

— Вот такие, — сказал он. Он придвинулся плотнее к ней и обнял ее за талию. Он всего лишь хотел — или обманывал себя — преподать ей урок.

К его изумлению, она не оказала никакого сопротивления. Даже не притворилась. Она просто таяла в его руках.

От нее, мягкой и теплой, пахло, как пахло бы от женщины в летнем саду. Он прижал ее к себе, утопая в этой теплоте, и мягкости, и аромате.

Он откинул назад ее голову и взял пальцами за подбородок, и она смотрела ему в лицо. Перед ним была глубина синего моря ее глаз, и ему хотелось утонуть в ней.

Он наклонил голову и чуть коснулся ее губ.

Это было лишь прикосновение, а не поцелуй, но он почувствовал, как что-то отозвалось в его груди: странной вспышкой какого-то чувства. Он не знал, что это за чувство, и не хотел узнать. Он отшатнулся. И вот тогда, когда он еще не пришел в себя от изумления, он услышал полное страсти пение какой-то птицы.

Эти звуки проникли сквозь туман, окутавший его голову, и вернули его в реальность. В Грин-парке было довольно много людей, и объятия на глазах публики были непростительной, даже, вероятно, катастрофической глупостью. Это погубило бы все, чего он уже достиг своими стараниями ввести ее в высшее общество.

Он отшатнулся и спрятал за спиной руки. Затем отошел от нее на безопасное расстояние.

Он был зол на самого себя.

— Не делайте этого, — сказал он.

— Почему нет? — удивилась она.

Он изумленно смотрел на нее:

— Почему нет? Почему нет?

Она поднесла к губам указательный палец и дотронулась до места, где он поцеловал ее.

— Немного ласки, немного шутки. — Она посмотрела ему в лицо и рассмеялась.

— Это не смешно, — сказал он.

— Вы так говорите, потому что не видите выражения вашего лица.

Выражения? У его лица не бывает выражений.

— Зоэ…

— Вам не понравилось? спросила она. — А мне понравилось. Я никогда не целовала и не дотрагивалась ни до одного мужчины, кроме Карима, и это было все равно что ласкать мебель — мягкую мебель! — со смехом сказала она.

— Зоэ, так нельзя говорить. — Да я знаю, — сказала она. — Мне говорили так мои сестры. «Зоэ, нельзя этого говорить». «Нельзя того говорить». Но вы-то не мои сестры. Вы светский человек.

— Я — мужчина, — сказал он, — и я совершенно не привык отказываться от искушения. Если вы желаете с соблюдением всех приличий войти в общество, вызвать к себе интерес и удачно выйти замуж, то вам лучше не искушать меня. — Неожиданно его поразила мысль: — Черт возьми, Зоэ, вы хотя бы знаете, как сказать «нет»? Она покачала головой:

— Нет, если вы это имеете в виду. Ласки и поцелуи. Если я чему-то научилась, так это говорить «да».

— О Боже. — Если бы он был другим человеком, одним из тех, кто бурно проявляет свои чувства, то он швырнул бы шляпу на землю и начал рвать на себе волосы.

И в этот самый момент герцог Марчмонт наконец почувствовал всю тяжесть задачи, которую он взвалил на себя.

Он мог проложить для нее путь в высшее общество, но она стала бы во всем мешать ему, словно бы по наивности, а возможно, из шалости. Ведь это же была Зоэ.

Но Зоэ была дочерью человека, заменившего ему отца. В любом случае Марчмонт обещал сделать это, а он никогда не нарушал своего слова.

— Ладно, — сказал он. — Я могу это сделать.

«Нет ничего проще».

Слова звучали у него в голове, насмехаясь над ним.

Он огляделся. Казалось, поблизости не было никого, заслуживающего внимания. Может быть, их никто не видел. Тем более что их близость не длилась и минуты.

Он сказал спокойно, о, очень спокойно:

— Вчера я присутствовал на свадьбе принцессы Елизаветы. Там не было принца-регента. Он болен. Но был герцог Йоркский — это его брат…

— Я знаю, — сказала она. — Мне пришлось запоминать их всех.

— Хорошо, — сказал он. — Герцог Йоркский обещал поговорить с регентом и устроить так, чтобы вы получили приглашение. Он сказал, что королевская семья глубоко потрясена историей, напечатанной в «Дельфийце». Герцог Йоркский предполагает, что, возможно, вас пригласят в гостиную, где празднуется день рождения принца-регента.

— Двадцать третьего этого месяца, — сказала она. — Но это не день его рождения. День его рождения в августе, так сказали мне сестры, а сезон заканчивается в июне, и все уезжают в деревню. И тогда в Лондоне никого не остается, чтобы праздновать.

Ее сестры были самыми раздражающе нудными женщинами. Но они избавили его от множества утомительных объяснений.

— Верно, — сказал он. — Это не похоже на обычное представление ко двору. Вы не затеряетесь среди мисс, только что покинувших школьную скамью.

Она кивнула:

— И тогда не будет так заметно, что я старше их.

— Да, там будут присутствовать леди старше вас.

Она улыбнулась:

— Хорошо, потому что я и представления не имею, как казаться юной и наивной. Остается только чуть больше двух недель, мне и так надо еще многое выучить, кроме умения изображать невинность.

— А вы сможете продержаться до этого дня, не совершая ничего возмутительного или скандального? — спросил он без особой надежды.

— Если мне не станет слишком скучно, — сказала она. — Мне уже и сейчас немного скучновато. — Она повернулась и пошла обратно.

Он подумал, не ослышался ли он. Скучно? С ним? Никому не бывает скучно с ним. Женщины никогда не уходили от него. Напротив, они делали все возможное, чтобы продлить их разговор.

Он успокоил себя, что она всего лишь дразнит его. Подумать только, скучно. Ему следовало бы зацеловать ее до потери сознания. Это было бы ей уроком.

О да. И это при его обещании сделать ее респектабельной женщиной.

Он пошел следом за ней.

— Вы не можете и дальше бродить по Лондону в одиночку.

— Я не одна. Со мной моя горничная.

— Одной горничной недостаточно, и прежде всего она не должна была выпускать вас из дома, — сказал он, уверенный, что Зоэ не могла бы остановить даже кавалерия.

— Я заставила ее, — сказала Зоэ. — Должны были прийти мои сестры. Они приходят каждый день и учат меня, как надо говорить, как надо ходить, как сидеть и как разливать чай, и еще — о чем можно говорить, а о чем нельзя.

Он почувствовал нечто вроде упрека совести, о которой имел слабое представление. С другой стороны, это мог быть страх, что было более вероятно в данной ситуации.

Зоэ на свободе в Лондоне, Зоэ совсем одна. Зоэ, не умеющая говорить «нет».

Он сказал спокойно, совершенно спокойно:

— Вы жалуетесь, что вас держат взаперти в доме. Вы прятались в этой мерзкой карете. Вам нужна поездка в моей новой коляске. — Он наклонился к ней и вдохнул. Она все еще восхитительно пахла, как залитый солнцем сад. Он заставил себя отодвинуться подальше, пока аромат, вид и звук не довели его до совершения страшной ошибки. — Вам нужен свежий воздух, — заявил он. — По-моему, вы слегка нездоровы от беспокойства и неопределенности.

Она сделала еще несколько шагов и остановилась, оглядываясь по сторонам, но упорно не глядя на него.

— Я знаю, что такое коляска. Открытая карета. Две лошади, сказал папа. Очень эффектно. И едет быстро.

Марчмонт заметил, как заблестели ее глаза. Ей это не было безразлично, как бы она ни притворялась.

— Я возьму вас покататься в моей коляске, — сказал он. — Вы проветритесь, а потом мы поедем к лучшей в Лондоне модистке, и вы сможете заказать себе платья.

Его, бесспорно, не беспокоило, сколько они стоили. Он не мог заказать их на свое имя, потому что об этом узнают и все будут думать, что мисс Лексхем его любовница. И он еще не договорился о деньгах с ее отцом. Во сколько бы ни обошелся гардероб Зоэ, цена никогда бы не сравнялась с долгом Марчмонта перед его бывшим опекуном.

Она спускалась с холма.

— Я просидела в карете достаточно долго. Сиденья в ней жесткие, и мне больно сидеть.

— Вы сказали, что вам стало скучно, — сказал он. — Вы жаловались, что ваше платье вышло из моды.

— Неужели? — Она отмахнулась от него жестом, точно таким же, как и у тети Софронии. — Я не помню.

— Зоэ Октавия!

Она удивленно посмотрела на него и отвела глаза.

— Вы невыносимы, как всегда, — сказал он.

— Вы тоже, — ответила она.

— Возможно, я и невыносим, но зато у меня есть великолепная коляска.

Немного помолчав, она сказала:

— А она действительно мчится очень быстро?

— Есть только один способ убедиться в этом, — сказал он.

— Ну ладно, если вы собираетесь приставать ко мне с этим, — вздохнула она и взяла его за руку.

От ее прикосновения теплая приятная волна прокатилась по его телу.

«Черт, а она опасна», — подумал он.

Но он был светским человеком и человеком слова. Он мог справиться с этим. А сейчас имело значение только одно: он отвечал за нее, и пока он отвечал за нее, он мог оградить ее от беды.

Марчмонт-Хаус

Несколько позже

Привратник с изумлением увидел пару, переходившую площадь Сент-Джеймс, и следовавшую за ними служанку. Он подозвал лакея и что-то прошептал ему на ухо. Лакей выбежал из холла и, влетев в обитую зеленым сукном дверь, спустился по лестнице в помещение для слуг, где он застал Харрисона, управляющего домом, проверявшего счета вместе с экономкой, миссис Дунстан. Внешне Харрисон выглядел так, как и должен был выглядеть управляющий хозяйством герцога. Он был достаточно высокого роста, позволявшего ему смотреть свысока на всех остальных слуг и большинство визитеров. Его длинный нос усиливал это впечатление. Его черные глаза походили на слишком пронзительные и сверкавшие глаза ворона. Седые пряди в его черных волосах придавали его внешности достоинство и порядочность.

Харрисон не оторвал глаз от счета на провизию, который держал в руке. Он только нахмурился, от чего лакей задрожал.

Как ему и следовало. Не было ничего странного в том, что герцог Марчмонт приближается к собственному дому, хотя и пешком. Определенно это не требовало внимания со стороны человека, управлявшего огромным хозяйством герцога.

Лакей поспешил добавить:

— С ним особа женского пола.

Взгляд Харрисона не отрывался от записей и колонки очень больших чисел.

— Какого сорта женского пола? — спросил он.

— Леди, — ответил лакей. — С ней горничная. Она не из тетушек или кузин его светлости. Вроде бы она та, из газеты. Похожа на картинку, расклеенную в витринах.

Харрисон наконец поднял глаза и переглянулся с поджавшей губы миссис Дунстан.

— Девушка из гарема, — сказал он.

Будучи слугами, они все были в курсе последних событий. Они знали, что их хозяин взял Девушку из гарема под свое крыло. Они знали о пари на тысячу фунтов, заключенное с Эддервудом. Они знали обо всех пари, заключенных их хозяином, знали обо всех его делах.

Дело с Девушкой из гарема приводило их в ужас. Однако у знати были свои капризы и трудиться на герцога Марчмонта было намного выгоднее, чем на любого пэра во всей Великобритании.

Тем не менее Харрисона огорчало, что его хозяин нарушил существовавший в доме порядок.

Любой слуга мог знать, что Девушка из гарема стоит на общественной лестнице рядом с танцовщицами, актрисами и куртизанками, рангом чуть выше проституток.

С другой стороны, титул барона, который имел отец мисс, Лексхем, был из древнейших в Англии. Он был древнее на одно или два столетия, чем герцогский титул его светлости, третий из самых древних титулов королевства.

Нельзя сказать, что Харрисон был готов поверить, что персона, заявлявшая, что она дочь лорда Лексхема, действительно была этой особой. Других могли обмануть сентиментальные рассказы в газетах, но он продолжал недоверчиво относиться ко всему этому делу.

Приличная леди не посещает холостяцкое жилище мужчины без подобающего сопровождения. В данных обстоятельствах очень многие не сочтут достаточным сопровождением горничную. Мать или ее сестры могли бы помочь ей соблюсти приличия. Но нет, неосмотрительная женщина с важным видом расхаживала по Сент-Джеймс-сквер под руку с хозяином, и только эта жалкая горничная сопровождала ее! Однако Харрисон гордился тем, что никогда не теряется в любой ситуации. Он просто не мог этого себе позволить. Слуги приняли бы любой признак сомнения за слабость. Согласно своим представлениям о мире, Харрисон смотрел на слуг как на собак или волков: они чувствовали запах страха и слабости, и тогда они показывали свои клыки.

— Я разберусь с этим делом, — сказал он.

Главный холл в доме Марчмонтов представлял собой огромный зал с высоким потолком, в котором, словно в глубокой пещере, гулко отдавались все звуки.

Зоэ заметила, что шаги высокого слуги, бесшумно проходившего но выложенному мраморными плитами холлу, не создавали эха. Он просочился как слабый запах пчелиного воска, исходившего из соседних комнат.

Лондонский дом ее семьи был построен со вкусом, и его содержали в образцовом порядке. Однако он был намного меньше Марчмонт-Хауса, занимавшего значительную часть Сент-Джеймс-сквер. Лексхем-Хаус тоже явно предназначался для большой семьи. Как бы ни были усердны слуги, им не всегда удавалось сохранять порядок при бесконечном потоке приходивших к лорду Лексхему родственников и их супругов. В доме можно было увидеть брошенную шаль, забытую на столе книгу, стоявшие не на своем месте стулья.

Насколько она смогла сразу увидеть, в Марчмонт-Хаусе все было не так. Но главное, что ее поразило, был главный холл, красивое помещение для приема визитеров.

Он блистал чистотой, нигде ни пылинки. Его содержали в образцовом порядке.

Двери были безупречно отполированы. Мраморный пол отливал перламутром. Даже темный мрамор камина блестел. Свет люстры слепил глаза. Зоэ была уверена, что никогда ни пылинки не попадало на какой-нибудь предмет в этой комнате, как и во всех других комнатах этого огромного дома.

Высокий мужчина представился ей как Харрисон, управляющий домом, ответственный за порядок. Благодаря своим сестрам, посвятившим ее в правила ведения хозяйства, Зоэ знала, что в иерархии слуг управляющий стоял на самой верхней ступени лестницы. Он подчинялся только хозяину или управляющему его земельными владениями. Управляющий домом мог раза два или три выплачивать жалованье следующему по статусу — повару. Чуть ниже повара, равным камердинеру хозяина, был дворецкий.

Схема не была сложной, и Зоэ без труда построила в уме диаграмму всех должностей и положений, включая самые низкие ранги всех слуг в доме и вне его, в городе или в деревне. Это было просто, во всяком случае, при сравнении с запутанной паутиной непрерывно менявшихся союзников или домочадцев Юсри-паши.

Харрисон, это было ясно, сам ничего не делал. Как только герцог снял шляпу и перчатки, появились слуги более низкого ранга. Потихоньку забрали эти вещи и исчезли. Появились другие слуги.

Ни один из них не проявил любопытства или каких-то эмоций. Казалось, они заняли свои обычные места. У всех были соответствующая одежда и ухоженный вид.

И все застыли в напряженном ожидании.

Зоэ чувствовала это. Марчмонт ничего не замечал. Ничего удивительного.

— Мы зашли только за коляской, — сказал герцог управляющему. — Я повезу мисс Лексхем покататься. Пришлите сюда коляску и сообщите Хору. Он захочет, чтобы я немного переоделся: нужны шляпа и перчатки, полагаю. Тем временем мы должны предложить леди что-нибудь освежающее.

Он повернулся к Зоэ. Его светлые золотистые волосы блеснули в лучах полуденного солнца, радугой игравших в хрустале люстры. Один непослушный локон упал ему на лоб, делая его похожим на беспечного мальчишку, и она сжала свою затянутую в перчатку руку, чтобы удержаться и не убрать этот локон со лба.

Она помнила прикосновение его губ. Еще не затихло чувство неудовлетворенности от этого незаконченного поцелуя, как она снова взволновалась. Ей очень понравилось это дразнящее прикосновение. Ей хотелось подольше наслаждаться им.

— Хор расстраивается, когда я тороплю его. А если я выйду из дома в неподходящих перчатках или шляпе, он готов перерезать себе горло. И почему я держу его, хотел бы я знать? А как вы думаете, Харрисон?

— Я не осмелился бы сказать, ваша светлость. Однако можно заметить, что замена Хора на такого же умелого мастера высокого класса, как Хор, займет у вашей светлости слишком много драгоценного времени.

— У Харрисона на все есть ответы, — сказал герцог Зоэ. — Короче, труднее заменить Хора, чем терпеть его. И я оставляю вас в умелых руках Харрисона.

С этими словами он перешел холл и через открытую дверь прошел к величественной лестнице.

Харрисон бросил взгляд на толпу лакеев, направлявшихся к ним.

— Проводите мисс Лексхем в библиотеку. Хотя… нет, нет, это не годится. Там нет никаких развлечений, только книги. Леди будет скучно.

Это была хитрость, большая хитрость. Под внешним проявлением заботы о ее удобствах скрывалось неуважение к ней.

Ни один слуга не возьмет на себя смелость решать, что будет скучным для леди, или сказать что-нибудь, что может быть истолковано как пренебрежительное отношение к ее умственным способностям. Жервеза, шедшая за ней, поняла, что он сказал, ибо она чуть слышно ахнула и тотчас же притворилась, что закашлялась.

Лакей тоже понял. Выражение его лица не изменилось, но Зоэ заметила в его глазах усмешку.

Это было уже интересно.

Она улыбнулась управляющему.

— Как это любезно с вашей стороны, — сказала она. — Я никогда бы не догадалась, что библиотека герцога скучное место со старыми вещами и запахом плесени. Я полагала, что его собрание книг самое лучшее во всей Англии и библиотека прекрасно обставленное и удобное место. Но вам лучше знать. Да, мне бы хотелось подождать в более приятной комнате.

Усмешка исчезла из глаз лакея, и он побледнел. Жервеза издала какой-то успокаивающий звук.

Выражение лица Харрисона не изменилось, но было заметно, как он напрягся.

— Утренняя комната, — сказал он лакею. — И проследи, чтобы туда вовремя принесли закуски. — Он поклонился и вышел.

Женщины не обменялись и словом, пока удобно не расположились в утренней комнате, а лакей ушел.

— О, мисс, надо же, — шепнула Жервеза. — Что он сказал, и что вы сказали. В его библиотеке пахнет плесенью.

— Это не его библиотека, а герцога, — сказала Зоэ. — Ему следовало бы не забывать об этом. Он должен знать свое место всегда и обращаться со всеми гостями хозяина с большим уважением. Это и я знаю.

— Да, мисс. Его надо было поставить на место, и вы сделали это. Но… ну да ладно.

— Не бойся его, — сказала Зоэ. — Он просто нахал. Среди домочадцев всегда находится такой, хотя он не всегда самый главный. Ты никогда не должна позволять таким личностям запугать тебя независимо оттого, мужчины это или женщины. Ты отвечаешь только мне. Запомни это.

— Да, мисс. — Жервеза с сомнением посмотрела на нее.

— Нечего тебе бояться, — сказала Зоэ. — Я не верю, что он попытается отравить нас.

Жервеза в ужасе прошептала:

— Боже милостивый, мисс!

— Это маловероятно, — успокоила ее Зоэ. — В гареме они все время устраивали заговоры, чтобы убить третью жену Юсри-паши, она была такая сварливая. Но они были слишком заняты своими ссорами, чтобы устроить настоящий заговор.

— О Господи, мисс!

Зоэ взмахом руки развеяла страхи горничной:

— Когда сестры учили меня, как управлять большим хозяйством, мне показалось, что самое утомительное — это обязанности. Но в таком доме, как этот, это могло бы быть очень интересным.

Герцог Марчмонт не заметил ничего необычного в поведении своих слуг. Он вообще редко замечал их, кроме таких моментов, как сейчас, когда они раздражали его.

Прошло добрых четверть часа после того, как он предоставил Харрисону возможность позаботиться о Зоэ, и теперь герцог стоял полуодетый в своей гардеробной, глядя, как его камердинер достает и отвергает очередной сюртук или жилет.

— Хор, мы не поедем в Гайд-парк в тот час, когда там модно кататься, — сказал его светлость. — Никто не обратит внимания на меня, и это ненадолго. Модные картинки и образцы тканей быстро займут все внимание леди на весь день.

— Да, ваша светлость, но леди… как она одета?

— О Господи, уж не хочешь ли ты, чтобы мы составили пару?

— Конечно, нет, но необходимо создать правильную цветовую гармонию.

Марчмонт проклял в душе красавчика Браммела. Обычно камердинеры разумно относились к одежде, пока не появился Браммел и не превратил моду в религию.

— Дорожное платье, — раздраженно сказал он. — Бледно-желтое с зеленой отделкой. Год назад вышло из моды, как она сказала.

Камердинер с ужасом посмотрел на него.

Марчмонт не понимал, да его и не интересовало, что привело его слугу в такой ужас. Он только пожалел, что нанял самого чувствительного слугу в Лондоне. У них уйдет на переодевание весь день и часть вечера, если он не возьмет это дело в свои руки.

— Вон тот сюртук, — решительно указал он. — Тот и зеленый жилет.

— Зеленый, сэр? — ужаснулся камердинер.

— Зеленый, — твердо заявил Марчмонт. — Он позабавит мисс Лексхем.

— О Боже. Да, ваша светлость.

— Когда леди скучает, происходят ужасные вещи. Мы должны допустить некоторое несоответствие, может быть, чуточку оригинального. Ведь мы не хотим, чтобы нас считали скучными, не так ли?

— Бог мой, ваша светлость, конечно, нет.

И наконец Хор засуетился.

Глава 6

Герцог заставил Жервезу сесть вместе с грумом Филби на места на запятках экипажа.

Никого из слуг не обрадовало бы такое размещение. Зоэ это прекрасно понимала.

Но она знала, что не дело Марчмонта заботиться, об удобствах своих слуг. Это была их работа — доставлять ему удовольствие, и, судя по его сжатым зубам, они к этому привыкли.

Грум, это было всем заметно, чувствовал себя оскобленным тем, что его видят сидящим рядом с женщиной. И еще было видно, что Жервезе было страшно сидеть так высоко. Но для нее не нашлось места в коляске. Она была рассчитана только на двоих — кучера и еще одного человека.

Зоэ не была уверена, как следует поступать с горничной в подобных случаях. Она только поняла, что Жервеза должна сопровождать ее при посещении модистки, и это был самый простой выход. Во всяком случае, коляска принадлежала Марчмонту, он был хозяином, и не важно, нравилось это кому-то или нет.

Если он не хотел, чтобы его лошади застоялись в ожидании, то следовало поторопиться и поторопить остальных. Так поняла Зоэ.

Он помог ей взобраться в высокий экипаж, обняв ее за талию, и, приподняв ее, толкнул на сиденье.

Все в ней еще трепетало от близости его большого тела, когда он уселся рядом с ней. Он пробормотал что-то о «проклятых привередливых слугах», затем, уже яснее, обратился к лошадям:

— Поехали шагом, ребята.

Однако они, казалось, не меньше его хотели двинуться с места. Эта пара прекрасно подобранных по масти лошадей медленно выехала с Сент-Джеймс-сквер и спокойно двинулась по более узким и более заполненным народом улицам.

Однако тихая размеренная езда продолжалась недолго.

Марчмонт в роли кучера оказался таким же нетерпеливым, как и лошади. Жизнь научила Зоэ чувствовать мужское настроение. Она остро ощущала напряженность. Нетерпение, или беспокойство, или что-то еще билось в той стороне ее тела, которая почти прикасалась к нему.

Наконец они выехали на широкую оживленную улицу. Лошади все прибавляли и прибавляли шагу. Зоэ слышала, как вскрикивала Жервеза каждый раз, когда они прибавляли скорость. И в то же время они двигались величавым красивым шагом. Лошади были большими, мощными, бесстрашными животными, но Марчмонт управлял ими без малейших усилий. Легкого взмаха кнута, даже не прикасавшегося к ним, и чуть заметного движения его рук, державших вожжи, было достаточно.

Ветер выбивал из-под элегантной шляпы его светлые волосы. Внешне он оставался спокойным, всю его силу, которую он безжалостно сдерживал внутри себя, очевидно, чувствовали лошади и откликались на нее.

Мимо проносились здания и фонарные столбы, временами уступая место деревьям и зеленым лужайкам, а, затем снова домам. Она, держась за край коляски, смотрела, как проезжали всадники, экипажи, фургоны и телеги, и весь мир словно в тумане проносился перед ней, как во сне.

Это было похоже на полет.

Это было чудесно. Она рассмеялась. Она чувствовала себя птицей, свободной и куда-то летящей. Он взглянул на нее, и когда снова отвернулся, на его лице была улыбка. Постепенно они начали сворачивать на более узкие улицы и ехали медленнее. Спустя некоторое время она узнала Бонд-стрит, где Жервеза отыскала их древний экипаж.

Зоэ ожидала, что они вернутся на Сент-Джеймс-стрит, на которой находился модный магазин миссис Белл. Миссис Белл была в большой моде. О ней постоянно восторженно писали в «Ля бель ассамбле».

Но он повернул на незнакомую улицу.

— Графтон-стрит, — сказал он, хотя она только вопросительно посмотрела на него, а он, казалось, смотрел только вперед. — Мы начнем с мадам Вереле.

Она хотела спросить его, кто такая мадам Вереле, когда прямо перед ними из-за угла вывернулся какой-то громоздкий экипаж.

Марчмонт увидел, как они приближались — старомодная карета и четверка запряженных в нее лошадей. Карета была перегружена багажом и двигалась слишком быстро для такой оживленной улицы. Поворачивая за угол Хей-Хилла, она лишь на полдюйма не задела стену, а затем стала неуправляемой.

Герцог успел вовремя остановить лошадей, но этот проклятый кучер, сидевший на козлах кареты, гнал лошадей прямо на них. В последнюю минуту он резко повернул лошадей налево. Коляску он не задел, но груз на крыше кареты сдвинулся, нарушая равновесие. Кучер свалился с козел. Одно из колес заскрипело, и в тот же момент герцог услышал треск ломающегося в щепки дерева. После этого уже было трудно что-нибудь понять в этом шуме и хаосе. Лошади рванулись вперед. Люди выбегали из лавочек с криками и воплями, всем мешая.

Марчмонт выскочил из коляски, оставив всех на попечении Филби, который так же быстро, как и герцог, оказался на дороге.

Герцог направился к перевернувшейся карете. Она свалилась поверх какого-то багажа и лежала, готовая упасть, на зеленом дорожном сундуке.

Передние лошади упряжки вырвались и побежали, но какие-то люди на улице поймали их. А коренники бились, вырываясь. Один был в крови и явно обезумел от боли и страха, и второй был в панике.

Марчмонт кричал, отдавая приказания. Подбежал какой-то мальчик и чуть не получил удар по голове, но успел ухватить под уздцы раненое животное. Герцог сдерживал другое испуганное животное и успокаивал его, когда услышал знакомый голос:

— Кто-нибудь, найдите доктора!

Он оглянулся и увидел Зоэ, наполовину лежавшую под каретой и пытавшуюся открыть дверцу неустойчиво стоявшего экипажа.

— Отойдите оттуда! — крикнул он. — Карета сейчас рухнет!

Она не обратила на него внимания и тянула кого-то наружу. Сундук сдвинулся, и карета осела.

— Черт побери, Зоэ, уходите оттуда!

И с ужасом увидел, как она подползает под карету.

— Кто-нибудь, придержите это проклятое животное! — крикнул он. Только один этот сундук и не давал карете упасть. Одно неосторожное движение, и карета упадет… и раздавит ее.

Кто-то подошел и увел лошадь. В ту же минуту, не успел он вытащить эту несносную девицу из-под кареты, как она снова кого-то потянула.

Сундук дрогнул.

Казалось, карета падала слишком медленно, пока он бежал к ней, и затем с грохотом рухнула, подняв облако удушливой пыли.

— Зоэ! — взревел он, бросаясь к груде обломков.

Она увидела мальчика, высунувшего голову из дверцы. Зоэ боялась, что он сильно пострадал, но у нее не было времени осмотреть его. Она вытянула его наружу и оттащила в сторону. Одно мгновение, и карета упала на землю и развалилась на куски.

— Идиот! — Голос Марчмонта без труда перекрывал поднявшийся возле нее шум.

Он отобрал у нее мальчишку и отнес в ближайший магазин. Он потребовал доктора, и вскоре тот появился. Затем он вышел и проследил, как позаботились о лошадях и занялись сломанной каретой.

Когда прибыл констебль, Марчмонт приказал арестовать кучера по обвинению в пьянстве, нарушении покоя короля и безопасности людей. Кучера увели.

Все это произошло удивительно быстро.

Зоэ смотрела на заключительные события на улице через окно магазина, где врач осматривал мальчика.

Она заметила, что Марчмонт в совершенстве умеет делать все, когда хочет или когда обстоятельства вынуждают его. А может быть, он просто нетерпелив и грозен.

Наконец он вернулся в магазин. Он не смотрел на нее, а, сложив на груди руки, стоял с каменным лицом, прислонившись к стене, пока потерпевший не пришел в себя.

Мальчик доказал, что знает свое имя, какой сегодня день, и назвал имя правящего короля. Зоэ уловила лишь часть сказанного, потому что только это он произнес достаточно громко:

— Король Георг Третий. Это все знают.

На затылке у мальчика образовалась шишка и осталось несколько синяков и царапин, но доктор заявил, что он вполне здоров и может вернуться домой.

— Мой грум отвезет его домой в моей карете, — произнес Марчмонт.

Он смотрел, как они уезжали, пока они не исчезли из виду. Затем он обратил внимание на Зоэ, которая вышла вслед за ним из магазина. Он смерил ее взглядом с головы до ног.

Она знала, что она грязная, растрепанная, но ее это не смущало. Она все еще была возбуждена и восхищена собой, потому что спасла мальчика от ран, а возможно, и от смерти. Огромный неуклюжий экипаж мог бы, падая, раздавить его. Он мог бы наколоться на острый обломок дерева или металла.

Она его спасла. Она была свободна поступать, как ей хотелось, свободна оказать помощь, и она совершила что-то, заслуживающее внимания.

Марчмонт не выглядел ни радостно возбужденным, ни неопрятным. Шейный платок безукоризненно сидел на его шее. Сюртук плотно облегал его плечи и верхнюю часть его тела и был чуть запачкан грязью, но нигде не порвался. Зеленый жилет тоже нигде не порвался, и все пуговицы оставались на месте. Но его панталоны, облегавшие его мускулистые ноги, были очень грязными. Она посмотрела вниз на его сапоги. Они были поцарапаны и покрыты пылью.

Она услышала слабый звук шлепка. Это он снял, перчатки и шлепнул ими по левой руке.

Она медленно подняла глаза.

Его лицо было холодным, как мрамор на статуях в его главном холле. Глаза в гневе сузились до зеленых щелок.

— Туда, — сказал он, кивнув в сторону магазина. Она посмотрела туда, куда он указал. На магазине была черная вывеска с золотыми буквами «Вереле». И больше ничего. По обе стороны от двери в окнах были красиво разложены цветные ткани и очаровательные шляпки.

— Одежда? — удивилась она. — Сейчас?

— Моя коляска с этим несчастным мальчиком сейчас направляется на Портленд-плейс. Чем вы предлагаете заняться? Может быть, спрыгнуть с Вестминстерского моста?

Когда-то, давным-давно, она научилась сдерживать свой гнев, потому что в гареме жизнь часто зависела от умения сдерживаться. Она сказала себе, что сейчас это пригодится.

Она вспомнила о разговоре с Жервезой. Зоэ была нужна помощь этого человека, чтобы жить той жизнью, ради которой она рисковала всем. Ей была нужна его помощь, чтобы стереть тот позор, который она навлекла на свою семью. И ей нужна была эта помощь, если она хотела иметь шанс найти хорошего мужа. Как только она выйдет замуж и ее жизнь наладится, ее отец может перестать беспокоиться о ней. Все это она повторила себе несколько раз. Она гордо подняла голову и вошла в магазин.

Сердце Марчмонта, не успокаиваясь, билось с прежней силой. Все перевернулось в его голове, когда опрокинулась эта карета, багаж вывалился наружу и обломки рассыпались по земле.

…Он услышал, как в отдалении рассмеялся Джерард, Прежде чем перескочить через ограду. Снова и снова в его голове возникала эта картина: Джерард, бесстрашный, как всегда, галопом несется впереди остальных мальчиков.

Марчмонт так никогда и не узнал, что заставило его предупреждающе крикнуть, увидел ли он что-то или почувствовал, будто что-то неладно с изгородью, или с землей, или с лошадью брата. Он так никогда и не узнал, что заставило его придержать свою лошадь и крикнуть: «Берегись!»

Но Джерард не слушал его. Никогда не слушал.

— Нет! Остановись!

Джерард только рассмеялся и поскакал дальше к изгороди и перескочил через нее.

И умер. Так сразу. В одно мгновение.

Снова и снова эта картина вставала перед его глазами.

Он вошел следом за Зоэ в магазин, глядя на грязные пятна и рваные кружева на ее дорожном платье.

У мадам Вереле был большой магазин. Когда он наконец заметил, где находится, то почувствовал себя так, словно вошел в огромную птичью клетку. Казалось, сотни трепещущих птиц заполняли все помещение, они подскакивали и кудахтали, копаясь в пуговках и ленточках, делали вид, что пришивают или укладывают что-то в ящики и снова затем вынимают что-то обратно. Они раскрывали книги и перелистывали страницы, затем закрывали их. Они собирались вместе, гол рва к голове, и о чем-то шептались. Они украдкой снова и снова бросали взгляды то на него, то на Зоэ.

Мадам Вереле торопливо вышла из задней комнаты с таким видом, как будто уже целый час была поглощена чрезвычайно важным делом. Мужчина менее циничный, чем Марчмонт, мог бы в это поверить. Другой мужчина мог бы поверить, что мадам была слишком элегантной, с чувством собственного достоинства дамой, чтобы обращать внимание на шум, поднявшийся у ее дверей. Все же мадам была большим творческим человеком, а не принадлежала к толпе, собиравшейся поглазеть на происшествие.

Но Марчмонт не сомневался, что она с любопытством смотрела вместе со своими служащими из окна и поторопилась вернуться в магазин, только когда увидела, что он направляется сюда.

Она изящно присела в реверансе.

— Ваша светлость, — сказала она.

Он ответил легким взмахом руки.

— Выйдите все, пожалуйста.

— Выйти? — удивилась Зоэ.

— Все, кроме вас, — подтвердил он.

Женщины бросились к двери, ведущей в заднюю часть магазина, где находились мастерские. Все они пытались протиснуться в дверь одновременно и безжалостно толкали друг друга локтями. Мадам тоже не хотела оставаться. Она оттолкнула девушку, недостаточно быстро уступившую ей дорогу.

— Мисс? — спросила Жервеза.

— Вы тоже, — сказал Марчмонт.

— Мне нужно, чтобы она оставалась со мной, — возразила Зоэ.

— Уходите! — приказал он Жервезе.

Она поспешила уйти следом за швеями и продавщицами.

Зоэ сложила на груди руки и упрямо выдвинула подбородок.

Это выражение было ему знакомо. Он видел его десятки раз. Он видел его и раньше, когда она замахнулась крикетной битой. Он помнил это выражение даже сейчас, когда случившееся лишало его ясности мышления. Ее поза и это выражение лишь больше разозлили его. Он не стал ждать, что она скажет.

— Вы окончательно сошли с ума? — тихо, сдерживая гнев, сказал он. — Вы оглохли? У вас совершенно нет мозгов? Разве я не говорил вам, чтобы вы держались подальше от кареты?

— Вам пришлось заниматься лошадьми, — сказала она со спокойствием, приводившим его в бешенство. — Я не могла оставить там мальчика. Я знала, что он пострадал. Он мог потерять много крови. И что, если бы он истек кровью, пока вы возились с лошадьми? Что, если бы карета свалилась на него?

«А что, если бы она свалилась на вас?»

— Он не истекал кровью, — сказал он.

— А этого вы не знали.

— Мне и не надо было знать! — вскипел он. — Это была полная развалюха, эта карета с четверкой, и если бы она свалилась на вас, она разорвала бы вас на куски! И это если бы вам повезло. Если бы обломок застрял у вас в животе, вы бы умирали медленной смертью. — Такие несчастные случаи были не редки, и жертвы умирали в муках днями, иногда неделями.

— То же самое могло случиться и с ним, — сказала она. — А что, по-вашему, я должна была делать? — Она повысила голос. — Ничего?

— Да!

— Это было бы просто недопустимо!

— Меня это нисколько не волнует. Когда я приказываю…

— Приказываете? — В ее глазах, как в грозовом небе, засверкали молнии. Ее щеки вспыхнули жарким пламенем. — Мне вы не приказываете.

— Нет, приказываю. Я за вас отвечаю.

— Отвечаете? За меня? — зазвенел ее голос. — Я не давала на это согласия. Я не давала согласия, чтобы мной распоряжались!

— О, хорошо. Пусть продавщицы послушают, им будет о чем посплетничать.

— Это вы выбрали это место. Это вам захотелось устроить сцену. Вам наплевать, кто нас слушает. И мне тоже на это наплевать. Но вы не должны кричать на меня.

— Я более чем уверен, что должен.

— Тогда кричите, но я не стану вас слушать. Мне нельзя приказывать. И нечего душить меня своим милосердием. Двенадцать лет мне не давали дышать. И если вы думаете, что так будет продолжаться, то наше соглашение аннулировано.

— Соглашение? — Чего он не ожидал, так только этого. Он подумал, что ослышался. — Аннулировано?

— Я так и сказала.

— Вы не можете… Вы полагаете, что обойдетесь без меня?

— Это с вами я ничего не смогу сделать, вот в чем я уверена.

Она сложила на груди руки и гордо задрала нос.

— Я освобождаю вас от обещания помочь мне.

Его сердце было готово выскочить из груди.

— Вот и хорошо, — сказал он, — какое облегчение.

— Еще большее облегчение для меня, — сказала она. — Уходите. Я вас ненавижу. Вы непереносимы.

— Прощайте, — сказал он. — И скатертью дорога.

Он повернулся и направился к двери.

Что-то ударило его по шляпе и сбило ее с головы. Он даже не оглянулся. Так и не подняв шляпы, он решительно вышел.

Несмотря на то что Марчмонт так разозлил Зоэ, что она едва ли что-нибудь видела, она заметила, что когда в магазине раздались крики, Жервеза из задней комнаты проскользнула туда.

Способность оценивать ситуацию стала второй натурой Зоэ. Во время своего пребывания во дворце паши она рано научилась краем глаза следить, как входят и уходят жены, наложницы, слуги, рабыни и евнухи.

Взглянув на книгу с модными картинками, которую она швырнула в Марчмонта, затем на лежавшую у двери его шляпу, она повернулась к горничной, мертвой хваткой сжимавшей ручку зонтика.

Жервеза поближе подобралась к ней.

— Простите, мисс. Я знаю, он велел мне уйти, но когда меня сделали вашей камеристкой, мне сказали, что я отвечаю за вас и не должна глаз с вас спускать, и если с вами что-нибудь случится, это будет моя вина.

В голове Зоэ на мгновение возник образ перепуганной горничной, безжалостно колотившей зонтиком Марчмонта.

Ее сердце все еще громко стучало, и гнев не остывал вместе с горьким сознанием того, то она безнадежно погубила свое будущее, однако этот образ помогал ей если не успокоиться то по крайней мере взять себя в руки.

— Позови модистку, — сказала она. — Раз уж я здесь, мне надо купить одежду.

Жервеза побежала к двери, за которой скрылись продавщицы и портнихи. И когда она открыла дверь, модистка ввалилась в магазин в сопровождении своих помощниц.

Они все сгрудились у двери, очевидно, подслушивая. В чем не было необходимости, даже на отдаленных улицах люди могли слышать ссору.

Женщины вывалились из двери, наступая друг другу на ноги. Чепчики сидели криво, и застежки расстегнулись. Одна девушка, споткнувшись о скамеечку, упала на спину, а другая ударилась головой о выдвинутые ящики, которые они, убегая, забыли закрыть. Время от времени их появление подтверждали случайным «Ох!» или «Сойди с моей ноги!» и несколько французских фраз, которые Зоэ не поняла.

Мадам немедленно поправила свой великолепный кружевной чепчик, приняла вид дамы с чувством собственного достоинства и обратилась к Зоэ.

— Мне нужна одежда, — заявила Зоэ.

Мадам осмотрела грязное и рваное платье Зоэ и с огорченным видом кивнула. Зоэ не поняла, огорчило ли женщину то, что платье было испачкано и порвано, или то, что оно вышло из моды еще в прошлом году. Она подозревала последнее.

— Мне нужно все, — уточнила она.

— Oui, mademoiselle.

Модистка взглянула на шляпу Марчмонта, лежавшую на полу у двери.

Жервеза придвинулась к Зоэ и прошептала:

— Мисс, по-моему, она хочет знать, кто будет платить.

— Я сама могу заплатить за себя, — сказала Зоэ. — Я не принадлежу ему. Он за меня не платит.

Она убеждала себя, что не принадлежит ему или что не нуждается в нем. Она поедет в Париж или Венецию. Это было бы приятнее Лондона. Прежде всего там не будет так много разных правил. Гертруда рассказывала ей, что жители Парижа и Венеции совершенно дикие люди, аморальные и терпимые ко всяким непристойностям.

В одном из таких мест она без труда найдет мужчину, который пробудит в ней те же чувства, которые вызывает Марчмонт. Она найдет других мужчин, с которыми она будет чувствовать себя змеей, выползающей из темноты на жаркое солнышко.

Другие мужчины. Те, кто не будет рассудительным и деспотичным.

Может быть, это будет принц. Она сразу поймет это. Она загнала вглубь воспоминание о прикосновении его губ и желание, так и оставшееся неутоленным.

— Все, — повторила она. — И все по самой последней моде.

— Oui, та…

Колокольчик у двери магазина звякнул.

Вошел Марчмонт.

Он подобрал шляпу, но не надел ее. Он не смотрел ни на Зоэ, ни на других женщин. Он пересек комнату, положил шляпу на стол, затем с вызывающе невозмутимым видом сел рядом на стул, взял со стола книгу с модными картинками и начал перелистывать страницы.

Он был непереносим. Однако в эту минуту мир стал светлее. Она до этой минуты даже не понимала, какой тяжелый груз лежал на ее сердце, только теперь, когда он вернулся, сожаление и чувство вины, таившиеся в ее душе, испарились.

Она смотрела на светло-золотистую голову с одним непослушным локоном, упавшим на лоб, на большие, прекрасной формы руки, державшие книгу, длинные ноги…

Она помнила тепло его затянутой в перчатку руки, коснувшейся ее спины, прикосновение его пальцев к своей щеке и пронзившее ее ощущение от этих почти неощутимых ласк. Она помнила прикосновение его губ и дрожь, пробежавшую по ее телу.

Она повернулась спиной к нему и стала объяснять мадам, что подразумевается под «всем».

— Все, — сказала Зоэ, — включая мое нижнее белье. Корсеты моих сестер так жмут, что я еле могу дышать, — и это еще те, которые они носят во время беременности. Но видите ли, они малы мне, даже когда грудь у них увеличивается при кормлении младенцев. Корсеты моей матери очень красивы и удобны, но они велики. Она старше и толще. И все женщины в моей семье ниже меня ростом, и у нас разные фигуры. Мой зад…

Странный приглушенный звук донесся со стула.

Зоэ не обратила на него внимания.

— Мой за…

— Вот, — четко произнес за ее спиной приятный мужской голос.

Мадам повернулась к нему.

— А! — произнесла она.

Зоэ тоже повернулась.

Он показывал модную картинку. Это было великолепное платье.

— Оно будет прекрасно смотреться в гостиной регента на дне его рождения.

Зоэ подбежала и стала жадно рассматривать фасон на картинке.

Этот стиль производил впечатление, вызывающе смелый и эффектный. И красного цвета.

— Это очень по-французски, — сказала она. Отличие от английского стиля было очевидно. Она запомнила «Ля бель ассамбле», где были не только иллюстрации, но и подробное описание последней парижской моды.

— Вы экзотичны, — сказал он. — Ваши наряды должны быть необычными. Весь мир будет смотреть на вас. Дайте им что-то, что они сами смогут увидеть и понять и легко найти этому название, не сильно напрягая игрой воображения свои крохотные мозги.

Несмотря на то что она понимала, что в ее интересах сделать так, как он говорил, Зоэ еще не была готова простить его. Он поступал как безрассудный тиран. Он ранил ее чувства. Предстоящие недели обещали быть очень утомительными.

Но платье было великолепно. Оно выглядело очень, очень по-французски.

Она посмотрела на Марчмонта.

Он оторвал взгляд от книги, которую держал в руке, и посмотрел на нее.

— Почему бы нам не купить платья сейчас, а поспорить мы могли бы и потом? — сказал он. — У меня дело в восемь часов. У Хора должна быть по меньшей мере пара часов, чтобы одеть меня к этому времени, иначе он расстроится до слез. И у нас остается время либо только поссориться, либо заказать вам туалеты.

— Вы ужасны, — сказала Зоэ и отошла в сторону.

Зоэ выразила свое отвращение к нему старым проверенным способом, которым пользовались все женщины: они до изнеможения ходили по магазинам.

Суммы, потраченные ею, безусловно, ужаснули бы большинство мужчин, ибо она решительно требовала все самое лучшее и самое модное, чтобы быть одетой с головы до ног. Кроме всего прочего, она заказала Десятки корсетов, в отличие от других модисток мадам Вереле нанимала собственную мастерицу, чтобы на них платья сидели как влитые.

Как она уже объяснила, у Зоэ существовали собственные убеждения в этом вопросе. Перед тем как пройти в примерочную, она не только точно объяснила мадам, каким удобным должен быть корсет и как привлекательно должна выглядеть ее грудь, но и показала руками, как надо приподнять груди.

— Только не перед витриной, мисс Лексхем, прошу вас, — сказал герцог. — И не перед моими глазами.

— Да, понимаю. Я не должна обнажать свою грудь перед мужчинами, если это не мой муж. — Она повернулась к мадам: — Я жила в другом месте, и там совсем другие правила о том, что можно говорить и делать, а чего нельзя.

— Oui, mademoiselle, — сказала мадам. — Пожалуйста, пройдемте в примерочную. — Она сохраняла равнодушный вид. Откуда-то доносились смешки.

— Я не хочу коротких корсетов, — заявила Зоэ, когда мадам ввела ее в закрытую занавеской нишу. — Они сжимают ребра, и груди теряют свою очаровательную форму. Я хочу, чтобы они доходили вот до сюда. — Она показала на бедра. — И они должны создавать привлекательный изгиб вниз от талии и делать мой зад… Но нет. Августа говорит, что не следует упоминать про зад. Она говорит, это вульгарно. Жервеза, а каким словом пользуются они?

— Это derriere, мисс, — сказала густо покрасневшая Жервеза.

— Французское слово, да. Теперь я вспомнила. Мой французский ужасен. Я забыла, я учила его, когда была маленькой. Спасибо, Жервеза. Так я бы хотела, мадам Вереле, чтобы корсет был сделан по форме моего derriere. Когда я надеваю платье из тонкого муслина или шелка, я хочу, чтобы сзади был изгиб, округлость. — Она руками изобразила округлость.

— Мисс! — вмешалась Жервеза.

— Ах да, — Зоэ опустила руки, — я забыла.

Она исчезла в примерочной. Мадам задернула занавеску, но это была всего лишь занавеска. Марчмонт слышал, как Зоэ говорила о своих грудях, и бедрах, и derriere. Он слышал, как мадам снимала мерки, как передавала их помощнице, и та записывала их.

У него в голове сразу же возникали соответствующие образы. Он помнил мягкость и тепло ее трепещущего тела.

Его тело откликалось, как и следовало ожидать, жаром и возбуждением.

Какая же это была проклятая напрасная трата энергии, когда только Богу известно, когда у него найдется время на амурные дела, если события и дальше будут развиваться с такой же быстротой. Он успокаивал себя, что это всего лишь недели две — если только он не убьет ее раньше.

Он огляделся. Его окружало множество женщин.

— Кто-нибудь, дайте мне выпить, — сказал он.

Вернув ее в Лексхем-Хаус, Марчмонт обещал заехать на следующий день.

— Мне все равно, — задрав нос, сказала Зоэ.

Они стояли в вестибюле, через который вереница лакеев проносила покупки из коляски. Большинство заказанных Зоэ платьев не будут готовы еще несколько дней. Однако когда герцог Марчмонт вошел в магазин мадам Вереле, все ее клиенты, расположенные в ее списке в зависимости от их важности, переместились на сорок второе место. Она приказала портнихам переделать несколько платьев, предназначавшихся для других леди, которые не были протеже герцога Марчмонта!

На Зоэ было одно из этих платьев. Герцог приказал сжечь испорченное платье.

И еще они провели час в обувной лавке, где она постаралась, чтобы он заметил ее изящные лодыжки, и немножко подразнила его.

И еще они накупили кучу чулок.

— Едва ли имеет значение, все ли вам равно или нет, — сказал он. — Я приеду в два часа, чтобы забрать вас. Если вы намерены провести день в этом доме, пожалуйста, оставайтесь здесь. Мне и без этого есть чем заняться. Я не умру от горя из-за того, что не буду сопровождать надутую молодую женщину по Лондону.

— Если вы считаете меня настолько неприятной, то интересно, зачем вы вернулись в магазин модистки? — спросила она.

— За какое же ничтожество вы принимаете меня, если думаете, что я испугался вспышки гнева? — сказал он. — Особенно вашей вспышки. Едва ли это была первая, которую я видел, и, я уверен, не последняя. Вы всегда были мучением…

Марчмонт заметил углом глаза какое-то движение.

— А, лорд Лексхем. Как я вижу, вы вырвались из когтей Вестминстера.

— Временно, — сказал отец Зоэ, который незаметно вошел в вестибюль и стоял в толпе слуг, наблюдавших за переносом покупок. — Я вижу, Зоэ ездила по магазинам, — сказал он.

— О, это едва ли что-то значит, — сказал Марчмонт. — Это всего лишь мишура и безделушки, которые я купил в напрасной попытке подкупить ее и умерить ее страшный гнев.

Зоэ, играя бедрами и шурша юбками, выбежала из вестибюля.

— Не беспокойтесь, сэр, — сказал Марчмонт, повышая голос, чтобы она услышала его. — Я обещал, что доведу это Дело до конца, и сделаю это, чего бы это мне ни стоило.

Глава 7

Вероятно, Зоэ пришла бы в себя и стала бы вести себя более благоразумно, если бы ее сестра Августа не снизошла до своей семьи и после обеда на весь вечер не осталась бы дома. Ей больше некуда пойти, сказала она. Она заявила, что все еще не осмеливается смотреть в лицо своим знакомым. А если осмелится, то не придется ли ей навсегда переселиться в деревню.

— После сегодняшнего фривольного поведения Зоэ не думаю, что даже герцог Марчмонт сможет спасти честь семьи, — сказала она.

Как и предсказывал Марчмонт, новости о неприятных событиях на Графтон-стрит и в магазине модистки уже распространились среди бомонда. Августа просветила своих родителей.

— О, Зоэ, — сказала мама, — как ты могла?

Даже после того, как Зоэ представила свое изложение событий, ее отец, к ее огорчению, не встал на ее сторону.

— Марчмонт был прав, когда накричал на тебя, — сказал лорд Лексхем. — На его месте я поступил бы так же. Это было чертовски безрассудно с твоей стороны — вытаскивать ребенка из-под перевернувшейся кареты. Ты должна была предоставить сделать это Марчмонту. Он в совершенстве владеет умением решать такие дела.

— Ты поставила его в смешное положение, — сказала Августа.

— Я? — удивилась Зоэ. — Я что-то не заметила, чтобы ты или другие сестры относились к нему хоть с каким-то уважением. Вы все критикуете его и говорите, что он бестолковый и ленивый…

— Но мы не говорим это на публике. А ты ведешь себя как десятилетний ребенок, и при этом как дурно воспитанный десятилетний ребенок. Швырнуть в него вазой. Это не кажется тебе ребячеством?

— Это была книга.

— О, Зоэ, — произнесла леди Лексхем.

— Тебе страшно повезло, что он вернулся после этой вульгарной сцены, которую ты ему устроила, — сказала Августа. — Но он по крайней мере думает о папе и своих обязательствах перед ним. А ты думаешь только о себе.

— Обязательствах? — заинтересовалась Зоэ.

— Я уверен, у него нет никаких обязательств передо мной, — сказал лорд Лексхем.

— Вы же знаете, что он всегда относился к вам как к отцу, — сказала Августа.

«Вы думали, я хотел увидеть вашего отца обманутым самозванкой? Вы думали, я хотел, чтобы из него сделали дурака?»

Эти слова не выходили у Зоэ из головы. Она помнила, как Жервеза истолковала его слова: «Всем известно, что его мало что заботит, но то, что он сказал вам, означает, что он заботится о вашем отце».

И на нее нахлынули воспоминания о тех летних месяцах, когда Люсьен и Джерард вместе со всем семейством Лексхем приезжали в деревню. Обе семьи часто проводили вместе целые недели, но она не помнила более ранние времена, когда были живы родители мальчиков. Она уже забыла, как выглядели герцог и герцогиня или что они говорили. Но она ясно помнила то ужасное время после гибели Джерарда, когда Люсьен ушел в себя и избегал людей. Ее отец увез его. Они уехали только вдвоем и, как ей казалось, на долгие, долгие месяцы. Когда они вернулись, Люсьен был прежним или почти прежним.

Зоэ взглянула на отца.

— Обязательства не имеют никакого отношения к произошедшему, — сказал он. — Все знают, что Марчмонт никогда не избегает противостояния. Все знают, что он считает свое слово священным.

— «Я обещал, что доведу дело до конца, чего бы это мне ни стоило» — так сказал он.

— Это все гордость и не имеет ко мне никакого отношения, — сказал лорд Лексхем. — Право, Августа, у тебя дар все искажать.

У нее был не дар, Августа была первоклассной убийцей радости.

Гордость или обязательства — это едва ли имело значение, думала Зоэ. Для нее Марчмонт был просто единственным ее выходом. Ей надо помнить об этом. И — ей следует помнить — только средством достижения цели, и ничем больше.

Возможно, выговор отца на время успокоил Августу. Или, возможно, в данный момент она не придумала еще одного способа уязвить сестру. Но как бы это ни было, она снова заговорила об «Олмаке».

Родители, не считавшие эту тему такой уж интересной, вернулись к своим занятиям. Мама к своему рукоделию, а отец к своему креслу и книге.

Зоэ подумала, сможет ли она найти человека, с которым она вот так могла бы сидеть. Будут ли она и этот неизвестный муж чувствовать тихое удовлетворение в обществе друг друга? Такая перспектива, вероятно, не была модной, но Зоэ решила, что это не так уж скучно, как можно было бы представить.

— Марчмонт там будет, — сказала Августа, нарушая воображаемую Зоэ идиллию, в которой мужчина, очень походивший на герцога, сидел рядом с ней у камина.

— Где? — спросила она.

— В «Олмаке», конечно, — ответила Августа. — А ты что, не слушала? Патронессы будут в отчаянии, если он не появится. Он важен для них так же, как раньше был важен Брам мел.

— Думаю, сегодня они будут разочарованы, — усмехнулась Зоэ. — Он говорил, что будет занят в восемь часов.

— До «Олмака» останется еще много времени, — объяснила Августа. — Там двери не закрываются до одиннадцати. А занят он будет, без сомнения, с леди Тарлинг, — добавила она, понижая голос, чтобы не слышали родители, хотя они ничем не показывали, что слушают, о чем говорится в другом углу комнаты.

— Леди Тарлинг? — Зоэ быстро перебрала в памяти имена, которые упоминались в газетах или в скандальной хронике. Это имя там не встречалось.

— Его любовница, — шепотом подсказала Августа.

Зоэ почувствовала, что ее словно ударили, хотя понимала, что было глупо с ее стороны так реагировать. Он был красивым, богатым и могущественным человеком. Все девственницы желали бы получить его в мужья. А все недевственницы — в любовники.

— У него, должно быть, много наложниц, — сказала Зоэ.

— Поверь мне, я ничего не знаю о таких вещах, — пожала плечами Августа. — Однако он и ее милость чрезвычайно осторожны и скрывают свои отношения, чего вполне достаточно для соблюдения приличий. К тому же она вдова, а вдовам и замужним женщинам предоставляется больше свободы, как я тебе уже объясняла.

— Все вдовы пользуются свободой, кроме меня, — вздохнула Зоэ.

— А никто не знает, что ты вдова, — сказала Августа. — Как ты можешь быть вдовой, если по закону ты не можешь считаться в законном браке, потому что у того человека уже была жена?

Зоэ сомневалась, что вообще была замужем, даже по законам той страны, из которой сбежала. Она была вдовой, которой просто не могла быть, потому что не была настоящей женой, оставаясь девственницей. Таким запутанным было положение, в котором она неожиданно оказалась.

— Могу обещать тебе, что леди Тарлинг не появится в «Олмаке» вместе с Марчмонтом, — продолжала Августа. — Леди Джерси ненавидит ее и отказывается включать ее в список. Леди Тарлинг делает вид, что ее это нисколько не трогает. Она рассчитывает в среду лечь спать еще до полуночи, чтобы встать на заре и поехать кататься в Гайд-парк. Она прекрасная наездница. Все говорят, что именно это привлекло к ней Марчмонта.

Зоэ сомневалась, что леди привлекла Марчмонта только тем, что была бесстрашной наездницей, но она приняла во внимание эти сведения. Она задумалась над этим потом, той же ночью, когда проснулась оттого, что ей снился страшный сон о гареме.

На следующее утро она тоже встала на восходе солнца.

Марчмонт-Хаус

Четверг, раннее утро

Жервеза стояла в холле, сжимая в руках зонтик.

Под тяжелым неодобрительным взглядом Дава, дворецкого, она торопливо говорила едва проснувшемуся герцогу Марчмонту:

— Простите, что потревожила вас в такой ранний час, ваша светлость, но лорд Лексхем уехал, а леди Лексхем лежит в постели с головной болью, и ее нельзя беспокоить, и никто из братьев и сестер мисс Лексхем еще не приезжал этим утром, а я не знаю, что мне делать. — Она набрала в грудь воздуха и поспешила продолжить: — Ваша светлость, насколько мне известно, мисс Лексхем двенадцать лет не садилась на лошадь и не знает Лондона. Она взяла с собой грума, но я боюсь, что он не сознает, как давно она ездила верхом и как плохо она знает Лондон, и я уверена, он совсем не понимает мою хозяйку, и она так легко может сбить с толку… слуг… э… особенно мужчин.

Другими словами, подумал Марчмонт, Зоэ уехала вопреки приказаниям отца и обманула конюхов, чтобы сделать все по-своему… как она обычно и поступала.

Ему это не нравилось.

Он не выспался.

В четверг вечером герцог Йоркский заверил его, что принц-регент пригласит Зоэ в свою гостиную на день рождения.

В четверг вечером Марчмонт был уверен, что дело сделано. Сейчас он в этом не был уверен.

Накануне вечером в «Олмаке» главной темой разговоров снова оказался герцог Марчмонт. По залу распространялись преувеличенные и искаженные версии событий, произошедших в Грин-парке, на Графтон-стрит и в магазине модистки.

Как всегда, он старался превратить все в шутку. Когда Эддервуд спросил его, правда ли, что мисс Лексхем швырнула в него табуретом, герцог ответил:

— Я слышал, что так было нарисовано в модных картинках. Во всяком случае, судя по картинкам, леди не в первый раз швыряла мне что-то в голову, и, вероятно, не в последний. Насколько я помню, Харриет Уилсон швырнула в меня табакерку.

Он знал, что этим дело не закончится. Книга записей пари в клубе «Уайтс» сегодня заполнится именем Зоэ.

Это не беспокоило его. Тон этих разговоров не был скандально осуждающим а скорее забавным. Неожиданное объятие никем не упоминалось.

Что беспокоило его, так это мнение королевы. Она была ярой сторонницей порядка. И если она обладала чувством юмора, то хорошо его скрывала. Она была вежлива и любезна и во всем безупречна. Он не знал, как она воспримет эти истории. Он полагал, что бесполезно надеться, что они не дойдут до нее.

Все, что он знал наверняка, так это то, что пока приглашение не было послано.

Такие мысли не располагали к спокойствию.

Сейчас, разбуженный во время своего неспокойного Сна, поспешно одетый раздраженным Хором, его светлость находился не в самом лучшем расположении духа. Прищурившись, он перевел взгляд с горничной на своего дворецкого.

— Я прошу прощения за беспокойство, ваша светлость, — сказал Дав. — Я объяснил этой особе, что ей следовало бы обратиться с этой проблемой к дворецкому лорда Лексхема. Мы здесь, в Марчмонт-Хаусе, не отвечаем за поступки конюхов лорда Лексхема. Несмотря на все мои убедительные просьбы, она требовала, чтобы ей позволили поговорить с вами.

Должно быть, она угрожала Даву зонтиком, подумал Марчмонт.

— Мистер Харрисон отправился покупать провизию, ваша светлость, иначе я бы посоветовался с ним, — добавил Дав.

— Какое, черт побери, Харрисон имеет отношение к этому? — возмутился Марчмонт. — Он так необходим вам, чтобы сказать, что это срочное дело? Разве для этого не достаточно беспокойства горничной о своей хозяйке? Мне нужна лошадь. Сейчас же.

В эти ранние часы Зоэ обнаружила, что в Гайд-парке удивительно тихо и потрясающе красиво. Легкий туман обволакивал это место, и листья деревьев блестели. Всюду была зелень, везде, куда только достигал взгляд, все было зеленым, зеленым и зеленым, как и блестящая поверхность озера, которое ее грум называл Серпентайном. Это рукотворное водохранилище было создано еще во времена короля Георга и по желанию его супруги королевы Каролины.

Совесть Зоэ была нечиста. Она солгала конюхам, надев амазонку матери и сев в ее дамское седло на ее лошади. Ничто из этих вещей Зоэ не подходило. Ей оставалось только надеяться, что эта затея не закончится грудой сломанных костей.

Перед ней тянулась Кингс-Прайвит-роуд. Эта дорога была более известна как Роттен-роу, как объяснил грум. Она предназначалась только для верховой езды, сказал он. По ней разрешалось ехать в экипаже только правящему королю.

В такой час, насколько было известно Зоэ, у нее не было шансов встретить кого-то из королевской семьи, направлявшегося в Кенсингтонский дворец или обратно. В эту минуту она даже не видела ни одного всадника.

Но, минуя акры за акрами блиставших зеленью просторов, она наконец увидела приближавшегося превосходного коня с изящной элегантной всадницей. Темный окрас коня сочетался с цветом волос этой леди. Ее амазонка цвета бургундского была наивысшего качества и сшита по последней моде. А ливрея ее грума была просто роскошна.

Должно быть, это и была наложница Марчмонта.

Зоэ снова ощутила приступ щемящей боли, на этот раз усиленной завистью. Леди была ослепительно элегантна и совершенно уверена в себе. Она не нуждалась в обучении, как правильно стоять, сидеть или разливать чай.

Когда она поравнялась с Зоэ, та дотронулась рукояткой хлыста до своей шляпы. Она не помнила, следовало ли здороваться с встречным всадником, с которым не была знакома. С другой стороны, не поздороваться значило показать себя снобом.

Зоэ не хотелось унижать эту женщину.

Ей хотелось убить ее.

Конечно, это было неправильно и глупо, но она не могла иначе. Она была нецивилизованной.

К ее удивлению, леди ответила на приветствие. Но она не остановилась поговорить, а поехала дальше.

Зоэ пропустила ее вперед, затем медленным шагом двинулась за ней. Но лошадь леди Тарлинг прибавила скорость, Зоэ поторопила свою. Вскоре они ехали рядом по широкой тропе. Леди Тарлинг взглянула в ее сторону, улыбнулась и вопросительно подняла бровь. Зоэ ответила улыбкой и кивнула. Так начались гонки.

Когда Марчмонт отыскал их, было уже поздно что-то предпринимать. Они мчались голова в голову вниз по холму. Он не решался встать у них на пути, чтобы не вызвать катастрофу.

В его голове промелькнул образ Зоэ, когда в то лето, до ее исчезновения, она мчалась впереди него по узкой конной тропе. Она сбежала и выбрала для побега норовистую лошадь. Как всегда, она бросала вызов и себе, и всем остальным, и он, замирая от страха, бросился за ней. Когда он догнал и отругал ее, она сказала, что он скучный. Она жаловалась на уроки французского, изображая своего учителя… пока Марчмонт, держась за живот, не разразился смехом.

Не прошло и года, как она исчезла, и без нее свет померк в его мире.

И он теперь с замиравшим сердцем смотрел на двух всадниц, пока они не придержали лошадей и не свернули на дорогу, которая вела к Серпентайну. Когда они сворачивали на Роттен-роу, ему показалось, что они обменялись парой слов, не больше. Он направился обратно к Роу и ждал. Впереди ехала леди Тарлинг. Когда она подъехала к нему, он сдержался и не стал упрекать ее, что она подвергает Зоэ опасности. Он если не умом, то нутром понимал, что Зоэ сама подвергает себя опасности.

Он сделал равнодушное лицо и вежливо поздоровался с леди. От езды она раскраснелась, и ее глаза сверкали.

— Ах, герцог, я слышала, что у вас полны руки забот, а теперь сама увидела, — сказала она.

Было похоже, что она собирается еще что-то сказать, но она только покачала головой и засмеялась. Затем она уехала.

Зоэ притворялась, что залюбовалась видом. Вероятно, она просто старалась отдышаться. Двенадцать лет не садиться на лошадь! Она, очевидно, не только выбилась из сил, но у нее, должно быть, онемели мышцы.

Он ждал.

Наконец она не спеша подъехала к нему. Его бы не удивило, если бы она притворилась, что не заметила его, и проехала бы мимо, но она придержала лошадь и остановилась.

— Как здесь красиво, — сказала она. — Везде, куда бы я ни посмотрела, везде зелень. Не помню, когда я видела столько зелени. В Египте, вы знаете…

— Вы с ума сошли? — нетерпеливо перебил он ее. — Вы двенадцать лет не садились на лошадь. У этого коня слишком широкая спина, а седло слишком коротко. И вы еще катаетесь с человеком, совершенно вам незнакомым, в местах, которые вы совсем не знаете. Я видел, как вы галопом неслись вниз с холма. Вы могли бы разбиться.

Она посмотрела на него так, как посмотрели бы большинство людей на его тетушку Софронию, когда та делала одно из своих бессмысленных заявлений.

— Прежде всего последние годы я ездила верхом, — сказала она. — Иногда мы поднимались вверх по Нилу, чтобы там отдохнуть или присмотреть за работниками. Вот тогда мужчины позволяли мне кататься по пустыне. Иногда на верблюде, иногда на осле, а иногда и на лошади. Они знали, что я не могла убежать. Я пыталась, но ничего не вышло. Все пустыни одинаковы, и я бы сразу же заблудилась. Они без труда поймали бы меня. И это позабавило бы их. Для них это была игра.

Она говорила о том, что пережила в Египте, сне меньшим спокойствием, как если бы описывала пару перчаток или бальных туфель. Но он слишком живо представлял эту сцену и знал, что должна была переживать Зоэ. Воображаемое расстраивало его, добавляя к его смятенным чувствам еще и страх.

В то время как он боролся со своими эмоциями, она спокойно смотрела по сторонам.

— Мне здесь нравится, — сказала она. — Я и представить не могла, что этот парк так велик. — Она снова посмотрела на него: — Мне она тоже должна нравиться, несмотря на то что я очень ревнива.

— Меня не интересует… — Он умолк, пытаясь скрыть свой гнев и страх. — Ревнива?

— Она так элегантна, — сказала Зоэ. — По-моему, она знает, кто я, но не унизила меня. Это было великодушно. Если бы я была вашей наложницей, я бы относилась с большим подозрением ко всяким вашим протеже.

— Она не моя на…

— У нее отличная посадка. Лучше, чем у меня.

Он жаждал заполучить в свои руки того, кто навел ее мысли наледи Тарлинг. Он приказал себе успокоиться.

— Ей подходит ее седло, — сказал он. — Ее лошадь подходит ей. И она не воровала лошадь своей матери…

— Нет. — Она предостерегающе подняла руку. — Вы не будете ругать меня. Это было весело. Я хочу веселиться. Я хочу жить. В Египте я была игрушкой, добычей. Я была как зверек в клетке. Я поклялась, что больше не вынесу такого существования.

Он изумленно смотрел на нее, полный негодования.

Он отказывался верить тому, что слышал.

Он осознал, что высказал много разумных вещей, но это привело только к обвинениям, несправедливым обвинениям. Она приравняла его к тому хаму, который держал ее в клетке и обращался с ней как с домашним зверьком и добычей.

— Вчера я возил вас по всему Лондону, — сказал он. — Я отвез вас туда, где вы купили платья, белье, туфли и чулки. И обещал взять вас на прогулку сегодня.

— Мне надо покататься верхом.

— Вы могли бы сказать об этом.

— Тогда я этого не знала. И даже если бы я знала, вы не дали бы мне возможности сказать, чего я хочу. Мы это сделаем, говорите вы мне. Мы так и сделаем. Я заеду за вами, Зоэ, в два часа. Я сделаю вас респектабельной, леди Зоэ, нравится мне это или нет, ради вашего отца и потому, что всегда держу слово.

— Я знаю эти английские слова, — сказал он, — но мысли, вероятно, арабские, ибо я не могу уловить их смысл.

Она тронула лошадь.

— О нет, — сказал он. — Вы не отделаетесь загадочными фразами и не прогоните меня. Я не из тех, кого можно прогнать.

Он сошел с седла и направился к ней. Он остановил ее лошадь.

— Слезайте, — сказал он.

— Нет, — сказала она.

— Трусиха, — сказал он.

Ее синие глаза сверкнули.

— Так вперед, — поддразнил он, — бегите.

Она ответила убийственным взглядом, но позволила ему снять ее с лошади. Она, должно быть, отбила себе ягодицы, и скоро у нее заболят ноги.

— Вам придется идти пешком, — сказал он.

— Нет, не пойду! — Она топнула ногой и поморщилась. — Всего лишь затекли ноги, но я не желаю идти с вами.

— Мне все равно.

— Вам все безразлично, — сказала она. — А как же лошади? Вы не можете оставить их посередине дорожки для верховой езды.

— Ваш грум позаботится о лошадях.

— Я не собираюсь идти с вами, — сказала она и попыталась взобраться в седло. Ему доставило бы удовольствие наблюдать, как она карабкается на спину лошади и без посторонней помощи пытается сесть в дамское седло, но ему было не до развлечений. Он схватил ее за руку и, оторвав ее от лошади, потащил к Серпентайну.

— Думаю, я сейчас утоплю вас, — сказал он.

Она ударила его ногой по лодыжке и побежала.

Меньше всего Марчмонт ожидал нападения, хотя, как он потом понял, это было только начало, он просто медленно соображал. Как бы ни устала Зоэ, как бы плохо ни слушались ее ноги, она, мгновенно опомнившись, бросилась бежать с поразительной быстротой и скрылась среди деревьев.

Только упрямство придавало ей силы, думал он, и она не могла уйти далеко. Последние недели она мало двигалась. Мышцы у нее расслабились, хотя пока она этого еще не сознавала.

Она не могла уйти далеко, если не хотела потеряться, или споткнуться и разбить голову о ствол ближайшего дерева, или свалиться в Серпентайн и утонуть.

— Клянусь, я утоплю ее, — проворчал он и побежал следом за ней.

Он заметил, как мелькнуло что-то голубое, и скоро нашел ее. Она была около Серпентайна, но в стороне от дорожки. Он быстро догнал ее, но она с трудом, но продолжала бежать.

Догнав ее, он протянул руку, чтобы схватить ее за плечо. Он запутался сапогом в складках юбки, и она потеряла равновесие. Она упала, и он тоже упал на нее.

Он стукнулся о землю, и с его головы свалилась шляпа. Совсем рядом с его рукой поднималась и опускалась грудь от ее прерывистого дыхания. Он приподнял голову, чтобы не давить на нее своим весом, но часть его тела оставалась лежать на ней. Влажные локоны прилипли к ее вискам и около ушей. Ее кожа порозовела от напряжения. Она сердито смотрела на него сверкающими синими глазами.

— Что это, черт побери, случилось с вами? — спросил он.

Она подняла руки. Он Инстинктивно уклонился. Но она не собиралась вцепляться ему в волосы или ударить его, как он ожидал. Она запустила пальцы ему в шевелюру, притянула его голову к своему лицу и поцеловала его в губы.

При первом же прикосновении он испытал легкий шок, такой же, как и накануне, только глубже и сильнее, словно его ударило током. И на этот раз он не уклонился. Ее губы были мягкими и теплыми, а ее аромат и вкус, исходившие из нее, были сладкими, свежими и теплыми, как будто он оказался в летнем саду.

Казалось, чувства готовы взорваться в его душе. Он не понимал, что это за чувства, и не хотел этого знать. Они несли с собой весну, прохладу и влажность, и она была словно лето, а ему не хватало теплоты. Ее руки скользнули по его щеке и губам, ощупывая его. Она была одновременно настойчивой и ласковой, а ему так хотелось ей подчиниться.

Она провела языком по его губам, и на этот раз это ощущение было ему знакомо: он почувствовал прилив наслаждения от предвкушения.

Она пробуждала в нем все чувства, и все они говорили ему «да». В страсти их долгого поцелуя все бушевавшие в нем гнев, страх и раздражение слились в простое неотвратимое желание.

Он опустился на нее и заключил ее в объятия. Он перевернулся на спину, притянув ее к себе. Никакой нерешительности, никаких мыслей. Только «да».

Весь мир куда-то исчез. Ничего не осталось, и ничто не имело значения, только этот дразнящий и мучительный страстный поцелуй. Ничего не осталось, и ничто не имело значения, кроме прекрасного женского тела, лежавшего на нем.

Он провел руками вверх и вниз по ее спине, лопаткам, плечам и изгибу ее шеи.

Ее руки тоже ощупывали его с такой же уверенностью, с какой ее губы прижимались к его губам. Он чувствовал эти прикосновения каждой клеточкой своего тела. Как будто на нем не было одежды. Он чувствовал свою кожу и нервную дрожь.

Сердце Марчмонта забилось сильнее, дыхание стало чаще, и жар охватил нижнюю часть его тела. Он провел рукой по ее талии, животу и еще выше, пока ее грудь не легла на его ладонь. Она издала звук, в котором смешались удовольствие и стон. Ее губы и руки смело и властно изучали его плечи, забирались под одежду, затем прижимали его ягодицы к своему телу, и она терлась о его отвердевший член.

Он прервал поцелуй только на минуту, чтобы снова перевернуть ее на спину. Она рассмеялась хрипловатым горловым смехом, и он ответил ей таким же звуком. Он был опьянен жаром прикосновений и поцелуев. И в этом опьянении он хотел всего, и хотел этого сейчас же.

Он наклонился, чтобы поднять ей юбки.

Он сознавал, что происходит что-то еще, где-то далеко, но это ускользнуло из его сознания, когда прикосновение лишило его остатков разума, когда она опустила руку ниже талии, где из застежки панталон вырывался возбужденный пенис. Он сжал в кулаке комок толстой юбки и задрал ее. Затем, протянув руку под юбку, погладил ее ногу.

Откуда-то донесся шум, но это было не важно. Важным было то, что его рука гладила ее ногу. Важным было то, что ее кожа была теплой, а нога красивой формы.

— Боже мой, вы окончательно потеряли рассудок?

В его сознание проникли эти слова, но они ничего не значили. Это был для него всего лишь шум, воронье карканье. Он просунул руку еще выше.

— Прекратите!

Шлепок.

— Прекратите! Помоги мне, Боже, это все равно что растаскивать собак!

Шлепок.

— Убирайтесь!

Что-то ударяло его по спине.

Шлепок.

— Сейчас же! Слышите меня? — Шлепок. — Сейчас же слезайте с нее!

— Проклятие!

Неужели это идиотка горничная?! Не сейчас! Черт побери, откуда она взялась?

Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и привел в порядок свои мозги.

Он убил бы эту горничную и бросил труп в Серпентайн.

Да, горничная была здесь, но на некотором безопасном расстоянии. Это не она напала на него. Жервеза стояла, сгорбившись и зажав кулаком рот, а в нескольких футах позади нее, чуть справа, горой возвышался живот Присциллы, которая угрожающе размахивала крепко свернутым зонтиком.

— Вы совсем потеряли рассудок? — кричала Присцилла. — Господи, Марчмонт, что это с вами? Предаетесь похоти с моей сестрой в Гайд-парке! Как собаки! Что скажут люди?

Глава 8

Марчмонт не ответил. Он лежал, не двигаясь, глядя на Присциллу из-под опущенных век, и ждал, когда спадет возбуждение и он снова сможет нормально дышать.

Зоэ приподнялась на локтях и сердито посмотрела на сестру.

— Я готова убить тебя, — сказала она. — Неужели ты так обезумела, что вмешиваешься в такой момент? Мне не важно, какая у тебя беременность. Нет никакого оправдания…

— Оправдания? — вскричала Присцилла. — Ты не можешь… не можешь… — она помахала зонтиком, — ты не можешь делать то, что делала. Нельзя заниматься этим здесь, в Гайд-парке!..

Марчмонт не спеша поднялся и встал на ноги. Он протянул руку Зоэ, и Зоэ ухватилась за нее. Она неловко поднялась с земли. Страсть утихала, и слишком быстро, должно быть, она расплачивалась за быструю скачку.

— Эта чрезвычайно круглая леди права, — сказал Марчмонт. — Нам не следует заниматься этим в Гайд-парке.

— Но что делает она в Гайд-парке, хотела бы я знать, — сказала Зоэ. — Она еще должна спать в такой ранний час.

— И хорошо, что я оказалась здесь, — ответила Присцилла. — И почему мне нельзя быть здесь в такое время? Вроде бы у меня нет развлечений, которые не давали бы мне рано лечь спать. Августа сказала, что мы не должны показывать и носа в «Олмаке», пока тебя не представят королеве — когда бы это ни случилось, если случится вообще, в чем я весьма сомневаюсь после твоей сегодняшней выходки.

Если королева откажется принять Зоэ, это будет его вина. Он обещал сделать ее респектабельной леди.

— Вы знаете, никто не занимается серьезными делами по вечерам в среду, — продолжала возмущаться Присцилла. — Самое неприятное — оказаться запертой в доме наедине с мужем, который старается все делать наоборот. Мне тяжело было выносить сарказм Паркера, и я рано пошла спать. Потом, когда я сегодня утром пошла навестить маму, я увидела Жервезу, возвращавшуюся домой без тебя, и сразу поняла: что-то случилось.

— Разве Жервеза не сказала вам, что с этим делом справлюсь я сам? — спросил Марчмонт.

— Да, как я вижу, вы прекрасно справились, — сказала Присцилла.

— Конечно, Жервеза ей сказала, — заявила Зоэ. — Но мои сестры не оставляют меня в покое. — Она повернулась к Присцилле: — Ни одна из вас не выпустила бы меня из дома. А Марчмонт слишком занят своими наложницами, чтобы отвезти меня куда-нибудь.

— У меня нет никаких нало…

— До приема у королевы у меня остается две недели. Сегодня я всего лишь хочу насладиться его телом, — так нет, тебе надо было вмешаться, хотя здесь не было никого, кто мог бы увидеть, что мы делали.

— Тебе не дозволено наслаждаться его телом!

— Мы только целовались и ласкали друг друга, — сказала Зоэ.

«Только», — подумал он.

— «Только»? — повторила Присцилла. — Он мужчина. Неужели ты вообразила, что его удовлетворят предварительные ласки?

— Я знаю, что надо делать, чтобы удовлетворить его, — заверила Зоэ.

— Помилуй нас, Боже, — сказала Присцилла.

«Аминь», — подумал он и посмотрел на Зоэ. Он все еще ощущал ее вкус, а ее ароматом, казалось, пропиталась вся его кожа. Вспомнив прикосновение ее руки к своему возбужденному естеству, он с трудом подавил стон.

Присцилла не могла остановиться.

— Тебе страшно повезло, что пришла я, — заявила она. — Всем хочется представить Зоэ как порченый товар. Если кто-то еще видел эту сцену, ее репутация погибла, а вы последний из мужчин, способный спасти ее репутацию. — Она повернулась к горничной: — Если ты заикнешься об этом, тебя уволят без рекомендаций.

— Оставь Жервезу в покое, — сказала Зоэ. — Она не твоя горничная, и она никогда не доставит мне неприятностей. Отдай ей зонтик на случай, если кто-то захочет убить меня и ей придется отбиваться.

— Ты невыносима, как и он, — заметила Присцилла, но отдала зонтик горничной, которая сказала:

— Я буду на пешеходной дорожке, мисс, если я вам потребуюсь, — и отошла на некоторое расстояние, где их не было слышно.

Присцилла еще не закончила:

— Если кто-нибудь намекнет на то, что произошло сегодня здесь…

— Довольно, — перебил Марчмонт. — Я женюсь на ней.

Зоэ с изумлением взглянула на него.

— Вас не учили говорить «нет», — сказал он. — У меня никогда не было такой необходимости.

Она помнила вкус его губ, и те невероятные вещи, которые вытворял его язык е ее языком, и обжигающие прикосновения его рук к ее телу. Она помнила, как властно он сжал ее грудь. Она помнила, как ее рука скользнула по его телу вниз и она ощутила жар и величину его возбуждения. Это было чудесно.

Но кроме этого, она помнила, как он распоряжался ею, совершенно не заботясь о ее чувствах. Помнила она и о леди Тарлинг.

Он никогда не станет верным мужем, даже если будет любить свою жену. Он никогда полностью не отдаст ей своего сердца. Он покорит сердце жены, но потом она наскучит ему, и он ее бросит. Не такого брака хотела Зоэ. Если бы потребовалось, она сбежала бы в Венецию или Париж. Если бы она вышла замуж, то это должен быть такой же брак, как брак ее родителей. После двенадцати лет, проведенных в гареме, она бы не согласилась на меньшее.

Вставшая перед ней проблема была довольно проста. У нее не было никаких возможностей. Ей необходимо познакомиться с другими мужчинами.

— Я могла бы ответить вам «нет», — спокойно сообщила она. — Вы плохо соображаете, и в этом нет ничего удивительного. Вы возбудились, и вся кровь отхлынула от вашей головы, чтобы напитать ваш membrum virile. Даже я смущена, хотя я женщина, а мы не так подвержены похоти. Плохо только то, что Присцилла заставляет нас стыдиться самих себя.

— Вам должно быть стыдно, — сказала Присцилла.

— А мне не стыдно, — пожала плечами Зоэ. — Он очень красив и соблазнителен, а его membrum virile так быстро становится большим и твердым. Стоило мне прикоснуться к нему. А каких мужчин я вижу?

— Спасибо, — ответил он. — Я об этом подумаю.

— Марчмонт, вы говорили, что доведете это дело до конца, — напомнила Зоэ. — Вы сказали, что нет необходимости в нашем браке. Я вам верю. Я вам доверяю.

— Это самые страшные слова, какие я когда-либо слышала, — заметила Присцилла.

Зоэ подняла голову:

— Все мои сестры говорили, что никакого приглашения не пришлют, а вы добились его.

Это привлекло внимание Присциллы.

— Приглашение? — удивилась она. — Какое приглашение? Ты не можешь говорить о… — Она умолкла и перевела взгляд на Марчмонта.

— Герцог Йоркский обещал мне устроить приглашение Зоэ в гостиную регента, в которой отмечаются дни рождения, на двадцать третье число.

— В гостиную… На день рождения?

— В данных обстоятельствах удобнее проводить представление ко двору в гостиной, — объяснил Марчмонт. — К Зоэ не придется толпиться вместе с девчонками, только что вылезшими из пеленок.

— Гостиная для дней рождения, — повторила Присцилла. — Господи, Зоэ, почему ты об этом не сказала?

— Я забыла, — ответила Зоэ. — Он сказал мне вчера, но я так разозлилась на него, что это вылетело у меня из головы.

— О Боже! Двадцать третье. Это уже через две недели! — Присцилла схватила Зоэ за руку и потащила за собой.

— Что ты делаешь? Я не могу пойти с тобой. На дорожке осталась мамина лошадь.

— Пусть он этим и займется, — заявила Присцилла. — А ты поедешь в моей карете. Чем скорее ты уедешь от Марчмонта, тем лучше. Пойдем же, безрассудное ты существо. Забыть? Как ты могла забыть? Перестань терять время. Нам дорога каждая минута.

Лексхем-Хаус

Пятница, после полудня

Зоэ стояла в коридоре у открытой двери гостиной, в которую собиралась войти. Рядом с ней стояли две младшие из ее сестер, готовые сопровождать ее. Две старшие находились в комнате. Августа изображала королеву. А Гертруда — маму.

Для того, кто находил дорогу в многочисленных узких переходах дворца Юсри-паши, правила придворного этикета были до смешного простыми.

Но не такими простыми оказались нижние юбки на обручах. Ее мать, бабушки и прабабушки носили эти кринолины под своими широчайшими юбками, Зоэ видела их на семейных портретах. В старые времена, однако; в таких платьях талия находилась на своем естественном месте или даже ниже, что как-то уравновешивало верх и низ. Теперь же талия поднялась до самой груди, и платье опускалось вниз куполом, делавшим фигуру какой-то плоской спереди и сзади.

— Это нельзя носить в пустыне, — сообщила сестрам Зоэ. — Если налетит песчаная буря, тебя поднимет в воздух и унесет до Константинополя.

— Какая чепуха, — заметила Августа, — в Лондоне не бывает песчаных бурь.

— Не беспокойся о ветре, — сказала Доротея. — Тебе надо всего лишь выйти из кареты. А затем сделать несколько шагов и войти во дворец.

— А шлейф такой тяжелый, что может послужить якорем. — Присцилла хихикнула. — О, Зоэ, как ты смешно выглядишь.

На Зоэ было одно из платьев Присциллы. Сшитое из жемчужно-серого шелка, отделанное рюшами и кружевами, оно вполне могло бы послужить шатром для целой семьи бедуинов. Платье было на несколько дюймов короче, шлейф был очень длинным, так что им можно было удлинить подол.

Двигаться по такому просторному месту, как коридор в Лексхем-Хаусе, было непривычно, но оказалось совсем не трудно. Но это только начало, заверили ее сестры.

— Двери во дворце достаточно широкие, чтобы можно было пройти, но ты должна еще пройти и сквозь огромную толпу людей, собравшихся на лестнице и в коридоре, — сообщила Доротея. — Ты должна практиковаться и практиковаться, если хочешь грациозно двигаться, особенно когда тебя будут представлять королеве.

— Ты должна подняться по заполненной людьми лестнице, — продолжила Гертруда. — И тебе придется держаться с такой же грацией не только в своем кринолине, но и грациозно двигаться среди других дам в кринолинах, и проходить между мужчинами, носящими шпаги. Ты должна сделать очень глубокий реверанс ее величеству и быть очень осторожной, чтобы не ткнуть перьями ей в лицо.

— И при этом следить, чтобы они не отвалились, — добавила Доротея.

— Ты должна подняться после, реверанса не споткнувшись и не уронив веер и перчатки, — вставила Гертруда. — Затем ты сойдешь с места перед королевой и попятишься, делая с каждым шагом реверансы.

— И не путаясь в своем шлейфе, — добавила Доротея.

— Да, да, — нетерпеливо сказала Зоэ. — Но не все сразу. Сначала дайте мне войти в комнату.

Августа отошла в дальний угол гостиной и заняла свое место на «троне». Его изображал стул, под который слуги подставили кирпичи, чтобы она сидела приблизительно на той же высоте, что и королева.

Гертруда устроилась неподалеку.

Доротея и Присцилла остались в коридоре, чтобы подсказать, если потребуется, что делать дальше.

— Августа, ты готова? — окликнула ее Доротея.

— Конечно, я готова, — подтвердила Августа. — Вопрос в том, готова ли Зоэ.

Они прикрыли одну половинку двойной двери, ведущей в большую гостиную, так что у Зоэ оставалось меньше места для практики. Она опустила локти, прижимая обручи, как ее учила Присцилла. Затем наметила путь, которым могла бы добраться до Августы, набрала в грудь воздуха и плавно переступила через порог, и в ту же минуту Доротея закричала:

— Зоэ, подожди! Шлейф!

Было уже поздно.

Нога Зоэ застряла в складках шлейфа, и она чувствовала, что падает. Выпустив из рук обручи, она выставила вперед руку, чтобы удержаться. Обручи скользнули в сторону, и она упала на ковер лицом вниз, утонув в пышных юбках.

Она услышала, как кто-то насмешливо фыркнул позади нее, но она была слишком занята поисками самого простого и быстрого способа встать и выпрямиться без посторонней помощи. Корсет требовал, чтобы она наклонилась, снимая обручи. Быстро обдумав все варианты, она уперлась руками в ковер и, приподнявшись, стала на четвереньки. Затем, выпрямляя ноги, она подняла заднюю часть тела, осторожно подтянула ее как можно ближе к ногам и выпрямила позвоночник.

Позади раздался сначала тихий, а затем громкий смех. Громкий мужской хохот. Она повернулась к двери, где, ухватившись за косяк, стоял Марчмонт и хохотал.

И хохотал. И хохотал.

И слезы текли по его лицу.

Он покачал головой и взял себя в руки. Достал носовой платок и вытер лицо, стерев с него все признаки веселья. Он вошел в комнату и сел на стул. Две младших сестры захихикали. Он издал какой-то приглушенный звук и снова разразился смехом. И тогда все засмеялись, даже Августа.

— Знаете, — сказала Зоэ, обращаясь ко всем находившимся в комнате, — это намного труднее, чем кажется!

— Падать лицом вниз? — спросил Марчмонт. — Но у вас это выглядело так просто. — И он опять засмеялся.

* * *

В такие минуты, когда он не думал, что кто-то смотрит на него, и не держался настороже, Зоэ удалось посмотреть на него, и то, что она увидела, потрясло ее. Но она не совсем понимала, что это было. Мир как-то изменился. Или, может быть, что-то изменилось в ее сознании, какой-то ключик повернулся в замочной скважине и выпустил на свободу что-то там спрятанное и забытое. Когда его смех начал затихать, она поняла, что это было.

«Это он, — подумала она, — тот самый мальчик, которого я когда-то знала. Это Люсьен».

Время шло, и зеленые глаза прикрылись веками, но она все еще видела в них веселые искорки.

— Эта юбилейная гостиная, как я подозреваю, может оказаться интереснее, чем можно было бы предположить, — сказал он.

— Я не опозорю вас, — сказала Зоэ.

— О, его не опозоришь, — хмыкнула Гертруда. — Этого не стоит опасаться. Это мы все будем унижены. И мама, если она там будет присутствовать, будет расстроена.

— Она не будет расстроена, — уверенно сообщила Зоэ. — Я не упаду. Я всему научусь. Если я научилась танцевать в покрывалах и ничего со мной не случилось, то я смогу пройти через дверь в этих обручах.

Она ясно чувствовала на себе взгляд его прищуренных зеленых глаз. Она знала, что или воображение рисует ему то, что у нее под юбками, или он представляет ее танцующей с покрывалами. Она посмотрела на его руки и вспомнила вчерашний день. Ее кожа помнила каждое местечко, до которого дотрагивались его руки. И каждое такое местечко охватывала дрожь. И в свободном пространстве под куполом ее нижних юбок на обручах дрожь, пробегала и по ее «замку восторгов».

— А я всегда думал, что танец с покрывалами просто миф, — удивился он.

— Нет, — сказала Зоэ. — Он очень красивый и возбуждающий для мужчин ну не для Карима, конечно, но ведь его ничто не возбуждало.

«Не так, как тебя», — подумала она. Беда заключалась в том, что она думает слишком много именно об этих его качествах. Ей действительно необходимо познакомиться с другими мужчинами.

— Это неподходящая тема для разговора, — сказала Августа, быстро вернувшая себе привычную напыщенность.

— Вам лучше уйти, Марчмонт, — сказала Гертруда. — Вы не принимаете этого всерьез и оказываете плохое влияние.

— Зоэ может заняться гимнастикой и потом, — сказал Марчмонт. — Я должен ее объездить.

Августа густо покраснела. Даже Зоэ остолбенела.

— Уходите! — крикнула Августа. — Уходите!

— Ни в коем случае, — ответил Марчмонт. — Я отвечаю за то, чтобы ввести Зоэ в общество, а она не произведет должного впечатления, если не умеет хорошо держаться в седле. Мы не можем допустить, чтобы она разъезжала по Гайд-парку как посмешище, на чужой лошади с чужим седлом и в чужой амазонке.

В эту минуту в чужой одежде она выглядела далеко не респектабельно. Он впервые видел ее не в повседневном платье с прикрытой грудью. Сейчас ее грудь была выставлена на всеобщее обозрение. Широкое обозрение. Ради приличия они засунули под корсаж какое-то кружево, но его было явно недостаточно, от кружева требовалось невозможное — по законам физики.

Зоэ рассмеялась:

— О, это игра слов. Объездка имеет два значения. Очень смешно, Марчмонт. Буду счастлива позволить вам объездить меня.

Младшие сестры зажали рты.

Августа и Гертруда насупились.

— Сожалею, что я должен прервать ваши уроки представления, — сказал он, — но дело не ждет. Мы должны через час быть в «Таттерсоллз».

— Что это такое — «Таттерсоллз»? — спросила Зоэ.

— Это огромный конный рынок, — объяснила Присцилла. — Это совсем близко от Гайд-парк-Корнер. Там помещается больше сотни лошадей, а также экипажи, сбруя и гончие.

— Но аукцион будет только в понедельник, — сказала Августа. — И в «Таттерсоллз» допускаются только мужчины.

— Как и в джентльменский клуб, — сказала Присцилла Зоэ.

— Женщины туда не ходят, — добавила Гертруда. — В отличие от джентльменского клуба, куда допускаются особы и высокого, и низкого положения, включая дам с сомнительной репутацией.

— Для леди немыслимо пойти туда, — сказала Августа.

— Действительно, это так, — согласился Марчмонт. — Но эти правила меня не касаются. Я подумал, что неразумно и опасно выбирать лошадь для Зоэ без ее участия. Я обо всем договорился. Какой смысл герцогу заниматься таким делом, если он не воспользуется своей… э… привилегией?

— Башиш, — заметила Зоэ, — творит чудеса, я знаю.

Он знал, что такое башиш. Он узнал это, когда она рассказывала свою историю Бердсли. В этом отношении Лондон ничем не отличался от Каира. Взятки творили чудеса.

— И это тоже, — сказал он. Он не знал или не хотел знать, чего стоила эта особая договоренность. Он предоставлял решать финансовые вопросы Осгуду. — Но у нас мало времени. Вы сможете побыстрее выбраться из этой штуковины?

— О да. — Она подняла подол платья и, запустив под него руку, нащупывала завязки нижней юбки.

— Зоэ! — воскликнула Гертруда.

— Кто-нибудь поможет мне выбраться из этой штуки? — сказала Зоэ.

— Не здесь же! — взвизгнула Августа.

Зоэ застыла, задрав подол платья выше колен. Стали видны ее красные подвязки.

Она опустила юбку, подхватила шлейф и выбежала из комнаты.

— Жервеза! — окликнула она. — Где Жервеза?

Он пробормотал что-то вроде того, что должен убедиться, что она не свалилась с лестницы, и вышел вслед за ней. Предлог прозвучал неубедительно. Истина заключалась в том, что он не мог оторвать от нее глаз. На него не столько подействовал вид ее обнаженной гладкой кожи, сколько то, как она двигалась в этих обручах, от которых совсем по-иному покачивались ее бедра и развевались пышные юбки. Она была как корабль с поднятыми парусами, скользившим по коридору как по воде.

Он словно в тумане слышал голоса ее сестер. Чтобы не слышать их, он закрыл за собой дверь. Она перекинула через руку шлейф, но от его тяжести приподнялась с одного бока ее юбка. Он помнил, что под этими юбками с обручами ничего не было, только воздух и голая кожа.

Во рту у него пересохло.

Она завернула за угол. Он мог бы — если бы он только знал, как это сделать, — остановиться, но не остановился.

Искушение влекло его, и он не мог свернуть в сторону.

В коридоре лежал ковер, заглушающий шаги, но она, должно быть, услышала его, потому что оглянулась и через плечо посмотрела ему в глаза. Потом тихо засмеялась и побежала.

А он увидел впереди лестницу, стул у противоположной стены и рядом с ним столик, на котором стоял большой фарфоровый дракон, и повсюду множество мелких препятствий. Если она споткнется и упадет на столик, дракон свалится ей на голову.

— Зоэ, остановитесь, — крикнул он.

Она резко остановилась, бросив шлейф. Она хотела повернуться, но потеряла равновесие и покачнулась в сторону лестницы.

Он подбежал к ней, помог распрямиться и оттащил подальше от ступенек.

Он прислонил ее, целую и невредимую, к ближайшей стене и попытался успокоиться.

Это было невозможно.

В его сердце бушевали страх и гнев и никогда не исчезавшее желание.

Красные подвязки, ноги в чулках, воспоминание о прикосновении ее рук, вкус ее губ и аромат ее кожи. В своем воображении он видел ее такой, какой она была когда-то, когда умчалась вдаль, чтобы никогда не вернуться. Он видел ее такой, какой она была вчера в его объятиях, уступчивая и жаждущая, гибкая и мягкая. Она превращала прохладный весенний день в жаркое лето.

— Нет. Нет, нет, — говорил он, не сознавая, что говорит. Ничего, в чем был бы какой-то смысл. Но она была здесь, и он чувствовал ее дыхание на своем лице. И он слышал ее вдохи и выдохи, короткие и поверхностные, как и у него самого. Он слышал шелест шелка и, казалось, погружался в окружившее его пышное платье, словно в шелковистое женственное облако.

— Чертовы обручи, — проворчал он. И его губы мгновенно прижались к ее губам, раскрывшимся навстречу ему, и она ухватилась за его волосы.

Как будто существовала опасность, что он убежит, если не удержать его.

Он никогда не убедит. Она — это навсегда.

Сейчас она принадлежала ему, и его вчерашнее вожделение ожило в нем при первом же прикосновении. Их поцелуй был долгим и страстным, в нем было что-то необузданное, дикое, но в эту минуту так звучали и его слова.

Он оторвался от ее губ и, прижавшись к ее шее, упивался ее ароматом, ласкал шелк и кружево, скрывавшие ее тело. И он чувствовал, как ее руки касаются его тела. Она не боялась прикасаться к нему. Совсем не боялась. Она запустила руки под его сюртук и жилет, эти беспокойные руки вытащили из-под пояса рубашку и затем соскользнули вниз, и она еще ближе прильнула к нему, сжимая его в страстных объятиях. Он хотел чувствовать ее кожу, а эти кружева и рюши, разделявшие их тела, мешали и раздражали его. Платье околдовало его. Шелк, лежавший на обручах, оказался чувственной и соблазнительной ловушкой, сжимаясь в его руках и снова вздуваясь, когда он выпускал его из рук.

Он зажал в кулаке и шелк, и рюши и поднял перед платья. Шелк и кружево шурша терлись о рукав его сюртука, пока он добирался до чулка, и его пальцы, поднимаясь выше, не остановились на подвязке.

Красной.

Никаких панталон.

Рука забралась выше, до голой кожи.

Она шевельнулась под его рукой. Он провел пальцем по верхней части ее бедра.

— О! — произнесла она.

Она была такой мягкой в этом самом мягком месте ее тела.

— О!..

Он почувствовал, как она изогнулась.

— О! — сказала она и оттолкнула его.

Он был такой твердый… Он выпустил подол платья и на шаг отступил от нее.

Теперь он расслышал приближавшиеся шаги.

И это привело его в чувство — он понял, как далеко зашел. Он с отчаянием взглянул на криминальную улику: его солдатик стоял по стойке «смирно» и около застежки панталон был виден взбухший бугор.

Он наклонился и притворился, что помогает ей подобрать шлейф ее платья. Он объяснял, как удобнее всего носить его, когда из-за угла вышел ее отец и направился к ним.

— Марчмонт, — сказал он. — Мне надо с тобой поговорить.

Она слышала, как вскоре после ее ухода закрылась дверь гостиной. Она знала, что это Марчмонт шел за ней. Она знала его шаги и научилась различать звуки, и эти звуки были намного осторожнее его шагов.

В то же время она удивилась, услышав, что идет ее отец. Весь мир сошелся на Марчмонте, на том, что он делал с ней. Она не могла вспомнить, когда что-то так же сильно поглощало все ее Существо, как его поцелуи и ласки.

Ей было просто необходимо общаться с другими мужчинами.

— Вам лучше вернуться к вашей горничной, — сказал ей Марчмонт.

— Подождите немного, — сказал Лексхем. — Это касается и Зоэ.

Выражение лица Марчмонта, которое всего лишь мгновение назад, когда он так взволновал ее, было почти человеческим, снова стало непроницаемым.

За мужчину с таким лицом она не могла выйти замуж, как не могла бы подумать, что можно выйти замуж красивый дом, в котором все двери закрыты, а окна занавешены. В его жизни женщины не переступали порог его дома.

А она, в противоположность им, будет знать, каким он бывает, и сможет представить, каким он мог бы стать. Она слышала его смех и видела его лицо еще там, в гостиной. Она видела и чувствовала, как в нем пробудилась жизнь, и когда она подумала, что, прижав ее к стене, он овладеет ею, ей пришла в голову только одна мысль — уступить ему.

Ею владело возбуждение и сознание опасности. Это было так восхитительно неприлично, в коридоре, где ее нижние юбки на обручах вздымались и опадали, как океанские волны. И острое осознание риска, что в любую минуту их могут поймать. А если их застанут, ему придется жениться на ней. Так будут считать все.

Ее телу нравилось такое предположение, слишком сильно нравилось. Но ее сердце, и ум, и гордость говорили другое. Выйдя замуж, она хотела иметь довольного, и счастливого и, да, любящего мужчину. Ей не нужен был муж, исполняющий свой долг, — и не имело значения, как он красив и как возбуждает ее своими ласками.

— Может быть, нам следует переменить обстановку на менее посещаемое место, — предложил Марчмонт.

Лорд Лексхем удивленно смотрел на него.

— Отчего так трудно стало дышать? От уроков превращения Зоэ в респектабельную даму? Но если бы это было легко, Марчмонт, любой сделал бы это, а тебе было бы скучно. — Он протянул толстый конверт: — Ты знаешь, что это, Зоэ?

— Похоже на документ. На фирман султана.

Отец рассмеялся:

— Ты почти угадала, дитя мое. Посмотри на печать. Это твое приглашение. Только что прибыло, прямо из Карлтон-Хауса. — Он похлопал Марчмонта по плечу: — Леди Лексхем будет в восторге. Я знаю, ты говорил, что так и будет. Мои девочки просто с ума сходят. Но моя леди не хотела и надеяться.

Холодное выражение его лица слегка потеплело.

— Но насколько я понимаю, это еще через несколько недель, — продолжал Лексхем. — И моя леди, и я пришли к соглашению, что перед этим Зоэ должна подготовиться, научиться вести себя в обществе с незнакомыми, в особенности с мужчинами. У нее есть богатый опыт общения с женщинами, и она сама женщина.

Марчмонт, бросив быстрый взгляд на Зоэ, повернулся к ее отцу.

— Мужчины, — уточнил он. — Вы хотите, чтобы она познакомилась с мужчинами?

— Другими мужчинами, — сказала Зоэ.

— Вчера она это предложила, — заметил Лексхем.

Марчмонт посмотрел на нее. Он почти ничем не выдал себя, а она умела замечать. В его глазах она увидела какое-то чувство, и это была не радость.

Она подумала, что глупо пытаться узнать, что у него на уме. Их прервали в минуту страсти. Его одурманила похоть.

— Мама сказала, что мы могли бы устроить небольшой обед, — сообщила она.

— С мужчинами, — предположил Марчмонт.

— Не больше чем на двадцать гостей, — сказал Лексхем.

— Со множеством мужчин, которые ей незнакомы, — продолжил Марчмонт.

— В этом весь смысл, — объяснила Зоэ. — Мне нужна практика в общении с мужчинами, которых я не знаю.

— Но я хотел бы, чтобы ты, Марчмонт, помог мне составить список, — попросил Лексхем. — Я склонен внести в него множество заплесневелых политиканов.

— Это должны быть мужчины, которые захотели бы поговорить и потанцевать со мной, и пофлиртовать, — уточнила Зоэ. — Такие мужчины, которые могли бы жениться на мне.

— Он понимает, — сказал Лексхем. — Конечно, женихов он найдет самых подходящих для данного случая.

— Женихов! — воскликнул Марчмонт.

— Мы дадим Зоэ возможность носком туфли попробовать, не обжигаясь, вступить в светское общество незаметно, где ее уже были бы готовы принять еще до того, как она столкнется с враждебной толпой в Куинс-Хаусе.

— Попробовать, да, — кивнул Марчмонт. — Прошу прощения, если я кажусь недовольным. Я совершенно с вами согласен и буду счастлив помочь вам с этим списком гостей, но сейчас не время для этого. У нас с Зоэ назначена встречах одним человеком, мы хотим договориться о лошади. Затем мы должны снять мерки для седла и амазонки.

— Ах да, — сказал Лексхем. — Я собирался заняться этим. Вчера кое-что произошло, как я понимаю. Присцилла впала в панику. Но я напомнил ей, что Зоэ всегда поступала так, как хотела. Ты помнишь, Марчмонт, не так ли?

— Вам не надо беспокоиться о лошади, папа, — добавила Зоэ. — Марчмонт займется ею. Но он прав. Мы не можем оставаться. Я должна снять эти обручи.

— В любом случае мне нужно время, чтобы окончательно решить, кто заслуживает чести познакомиться с Зоэ раньше королевы, — сказал Марчмонт. — Завтра я пришлю список.

— Прекрасно, — улыбнулся Лексхем и похлопал Марчмонта по плечу. — Тогда поспеши, Зоэ. Нельзя заставлять лошадей ждать.

— Я только прошу вас, не бегите, — сказал Марчмонт, — но и не медлите.

На свете существовал только один человек, чье мнение признавал Марчмонт.

Соблазнить дочь этого человека — под его же крышей — было бы самым грязным поступком самого последнего негодяя.

Они с Зоэ все же избежали этого. Ошибку нельзя повторять. Марчмонт должен непрерывно держаться с ней настороже, потому что она не собиралась беречь себя.

Кроме того, она хотела встречаться с другими мужчинами.

Марчмонт спрятал в дальний уголок памяти накрахмаленные юбки с обручами и шуршащее шелковое платье. Туда же попало низкое декольте. Он закрыл дверцу за этим воспоминанием и решительно начал думать о лошади Зоэ, седле и амазонке.

Она хотела познакомиться с другими мужчинами, и это было ее право. Беда была только в том, что она не умела говорить «нет».

Ей просто необходима строгая дуэнья.

Должно быть, она понимала это, потому что когда она чудесным образом быстро сошла вниз, ее сопровождала горничная, вооруженная неизменным зонтиком. Они с Зоэ всю дорогу до «Таттерсоллз» и во время пребывания там вели себя безупречно. Они даже не передохнули, выбирая седло и все необходимое для верховой езды. Они купили дюжину амазонок, и одну из них им обещали сделать к понедельнику.

Покончив с этими делами, они расстались и поехали по своим домам.

Марчмонт чуть не помещался, выбирая или отбрасывая имена кандидатов в женихи. После этого он оделся, выехал из дома и сильно напился.

На следующее утро он, мучаясь головной болью, разорвал список и написал новый. Этот он тоже изорвал и написал еще один. После двадцати попыток он вызвал лакея, чтобы тот доставил список рекомендуемых приглашенных лорду Лексхему.

Марчмонт не вернулся в Лексхем-Хаус. Он убеждал себя, что он ей не нужен. Ее сестры подготовят ее к представлению королеве.

Возможно, он увидит ее за обедом. Если решит пойти на него. Если у него не будет лучшего занятия. Он там не нужен. Ее родители смогут присмотреть за ней. У нее не будет возможности обойтись без «нет».

Она хотела познакомиться с другими мужчинами. Она была совершенно права. Это было совершенно разумно. Ему самому следовало подумать об этом.

Он не задавался вопросом, почему он этого не сделал.

Глава 9

Лексхем-Хаус

Вечер, четверг 16 апреля

Герцог Марчмонт не знал, где Зоэ достала это платье. Оно было похоже на вещь, созданную мадам Вереле, но он был твердо убежден, что не заказывал его.

Он никогда бы не заказал такое облегающее фигуру платье, да еще с таким глубоким декольте.

По обе стороны от нее находились Эддервуд с Уинтертоном — золотоволосый полуголый ангел между двух темных демонов, плотоядно смотревших на нее. Нельзя сказать, что они делали это открыто. Но он знал, что они — вместе с Алванли, сидевшим напротив нее, — таращились на ее грудь, притворяясь, что совсем на нее не смотрят. Он тоже умел это делать.

Он допил вино.

Подавали десерт, и он пил, постепенно пьянея.

Другие мужчины.

Лексхем решил перестраховаться. Только десяток гостей. Из предложенных Марчмонтом мужчин Лексхем выбрал только Алванли и Эддервуда, самую молодую пару. Марчмонт включил Эддервуда в список только потому, что не мог не вписать его. Солидный Алванли не представлял собой проблему. Никто не мог обвинить его в излишней красоте.

Но Лексхем вычеркнул графа Маунт-Эджкома вместе с несколькими другими, надежными пожилыми джентльменами. Вместо них он пригласил Уинтертона. И вдобавок сестру Эддервуда Амелию, сестру леди Брекстон, кузину Марчмонта, старую деву Эмму, одну из бедных родственников, которым он помогал, и американского посла Раша с супругой.

Разговор между всего лишь десятком гостей завязался общий — и между сидевшими рядом, и сидевшими напротив друг друга.

Обед приближался к концу, и главным за столом оказался Эддервуд, воспользовавшись возможностью, предоставленной ему американским послом. Раш восхищался британской прессой и ее стремлением рассказывать все обо всех и обо всем. С газет Эддервуд легко перевел разговор на книги.

В этот вечер он, похотливая свинья, был неподражаемо притягателен.

— Кажется, Вальтер Скотт пользуется здесь большой популярностью, — говорил Раш. — Я слышал, как на каком-то обеде хозяйка попросила гостей написать на листочке бумаги название романа Вальтера Скотта, который им больше всего нравится. Она получила девять листочков, на всех были названия разных романов.

— Я слышал об этом, — сказал Эддервуд. — Ее гостями были только мужчины. Если бы попросили женщин назвать их любимые романы, то на листочках были бы названия отвратительных романов. — Он повернулся к Зоэ, как и предполагал Марчмонт, чтобы оценить ее достоинства. — А что вы скажете, мисс Лексхем? Скотт или отвратительный роман?

— А что такое отвратительный роман? — спросила Зоэ.

— Это книга, в которой масса странных и ужасных событий, которые описываются невероятно романтичным образом, — сказал Уинтертон.

Опередив его, Марчмонт пояснил:

— Обычно там невинная девушка оказывается в старом полуразрушенном замке, где ее преследуют развратные мужчины, и ей являются призраки, ее бросают в темницу, и на нее нападают вампиры или оборотни или те и другие. И обычно в сюжете есть сумасшедший.

— Совсем как в Каире, — заметила Зоэ. — Повсюду ифриты.

— Ифриты? — переспросил Эддервуд.

— Демоны, — крикнул всезнайка Уинтертон прежде, чем Марчмонт успел ответить.

— Там все верят в призраков и демонов, великанов и джиннов и в дурной глаз, — сказала Зоэ.

— Господи помилуй! — передернула плечами кузина Эмма. В ее жизни единственным развлечением были приглашения ее тетки Софронии сопровождать ее куда-нибудь. Такие приглашения приходили время от времени — развлечение, без которого даже Эмма со своим унылым скучным существованием предпочла бы обойтись.

— Они думают, что все болезни можно вылечить магическими заклинаниями и колдовством, — усмехнулась Зоэ. — Мне не требуется читать отвратительные романы. В одном из них я уже жила.

— Нет, нет, мисс Лексхем, вам нужно что-то более необычное, чем это, — заметил Марчмонт. — Части огромного рыцарского вооружения появляются в саду. Трупы оживают после того, как их четвертовали. Для вас слишком реалистично.

— Слишком реалистично? — удивилась она.

— Совсем нет, — покачал головой Эддервуд. — Мисс Лексхем реалистична в меру.

— Я хотел сказать, что воспоминания о том, что вы испытали, могли быть слишком болезненными для дам, — пояснил Марчмонт. Он не мог поверить, что она собирается рассказывать о гареме после того, как он приложил столько усилий, чтобы люди забыли об этом.

— Я не имею в виду мои испытания, — сказала Зоэ. — Я думала, мы говорим об абсурдности этих историй. Призраки и все прочее. Это везде одинаково. В Египте пользуется большим успехом «Тысяча и одна ночь». Я видела эту книгу в библиотеке моего отца, но она на французском.

— О да, — вздохнула Амелия Эддервуд. — Я читала эти истории.

— Я тоже читала, — кивнула кузина Эмма. — О волшебных лампах и летающих коврах.

— Для нас все это невозможные вещи — выдумки, фантазия, — сказала Зоэ. — А для тех, среди которых я жила, эти истории — правда.

— Прекрасно, Шехеразада, — усмехнулся Марчмонт, — рассказывайте ваши сказки. Я уверен, все присутствующие жаждут услышать о тайнах гарема. — Он осушил еще бокал и взглянул на лакея, который поспешил наполнить его.

— Я не это хотела сказать, — нахмурилась. Зоэ.

— Иногда вы говорите по-английски, а думаете на арабском, — заметил Марчмонт. — Это прелестно, но непонятно для некоторых из нас.

— А я думаю, мы все достаточно хорошо понимаем Зоэ, — сказал Лексхем.

Марчмонт уловил упрек в его голосе, но восхищенная улыбка Эддервуда, с которой тот смотрел на Зоэ, или на ее грудь, затмила его мысли.

— В таком случае я не рекомендую вам «Франкенштейна», — сказал ей Эддервуд. — Вероятно, вам больше понравился бы роман «Гордость и предубеждение». Героиня романа молодая леди, независимого мышления, умная и очаровательная. Вероятно, вы найдете с ней много общего.

«Меня сейчас стошнит, — подумал Марчмонт. — Неужели Эддервуд может быть таким слащавым? Должно быть, от вида у себя под носом женской груди его мозги превратились в сироп». Марчмонт сказал:

— А этот я считаю еще более отвратительным чем «Франкенштейн».

— Вы шутите, — сказала мисс Эддервуд.

— Как обычно, — заметил Алванли.

— Напротив, — сказал Марчмонт, — «Франкенштейн» слишком невероятен, чтобы испугать меня. «Гордость и предубеждение», однако, уж слишком правдоподобен. Я все время был в напряжении: женится ли этот на этой? И такое количество браков просто раздражает. Такой широкий выбор. Сделают ли леди правильный выбор или неудачный? Вмешается ли судьба и отнимет у этой самой шанс на счастье? Увезет ли ее с собой ее тетка? А ее сестра… Но мне не следует портить ваше впечатление, мисс Лексхем.

— Теперь, учитывая ваши наблюдения, мы можем быть уверены, что мисс Лексхем не имеет ни малейшего представления, о чем эта книга, — сказал Эддервуд. — Между прочим, я поражен тем, что вы прочитали книгу.

— Вы страшно несправедливы ко мне, — сказал Марчмонт. — Конечно, я не читал ее. Я поручил моему камердинеру рассказать мне эту историю, в то время как я одевался к обеду в Карлтон-Хаусе. Длительный и мучительный процесс, к сожалению, — мучительный для него.

— Камердинер Марчмонта всем известен, — сказал Эддервуд. — Говорят, он падает в обморок при виде слишком сильно накрахмаленного шейного платка.

— Он плачет, когда Марчмонт кладет что-нибудь в свои карманы, — добавил Алванли.

— Он рыдал, рассказывая эту историю, — с улыбкой заметил Марчмонт. — Но понятия не имею, что так расстроило его: эта история или мои пуговицы.

— Каким замечательным слугой он должен быть, если не просто одевает вас, но при этом и развлекает, — восхитился мистер Раш.

— Мне не следовало делать это его привычкой, — сказал Марчмонт. — В данном случае я узнал от него, мисс Лексхем, что книги мисс Остин — любимые книги принца Уэльского и все желают казаться au courant при посещении его высочества. — Он снова опустошил бокал. И его снова наполнили.

— Всем известно, что нравится регенту, — сказал Эддервуд и перевел взгляд на грудь Зоэ. — Но мисс Лексхем — terra incognita.

«А ты думаешь, что ты будешь изучать эту территорию?» — подумал Марчмонт и сказал:

— Под terra incognita Эддервуд подразумевает…

— Я знаю, что он подразумевает, — сказала Зоэ. — Вы не помните, Марчмонт? Как ужасно плохо я знала французский и как папа говорил, что я могла бы учить греческий и латынь, как и мальчики?

— Ах да, вспоминаю, — сказал он. — Я помню, ваш учитель французского говорил, что когда вы говорите на его прекрасном языке, он испытывает единственное желание — отрезать свои уши. Каждый раз, когда вы пытались произнести «parler», я представлял его в своем воображении с отрезанными ушами в руках и кричащим от боли.

— Марчмонт заставит нас поверить, что он знает все о вас, мисс Лексхем, — сказал Эддервуд. — Как будто не был и раньше довольно скрытным. Это дает ему несправедливое преимущество.

— Прибавьте еще нанесенное оскорбление, — сказал Алванли, — он все это время припрятывал вас для себя.

— Целую вечность, — сказал Марчмонт, — две недели.

«И я первым поцеловал ее. Я тот…»

Мысль оборвалась, когда он подумал о времени, когда не будет первым.

Другие мужчины… Она хотела встречаться с другими мужчинами. Он предложил ей выйти за него замуж, и она сказала «нет». Она хотела познакомиться с другими мужчинами.

И вот что она сказала:

— Но Марчмонт член семьи. Он мне как брат.

Он оцепенел.

Она смотрела на него с сияющей улыбкой.

— Я бы назвал это невыгодным положением, — сказал Уинтертон.

Марчмонт не успел перегнуться через стол и удушить Зоэ, когда ее мать встала из-за стола. Остальные леди сразу же поняли сделанный им знак и вышли следом за ней из комнаты, оставив мужчин с их портвейном… или дракой, или даже убийством, если им так захочется.

Часом позже

— Вспомнил о договоренности, — сказал Эддервуд, входя вместе с Марчмонтом в гостиную. — Хитрый вы дьявол. Она просто персик.

Эддервуд все еще был жив. Марчмонт не совсем понимал почему.

О да. Потому что она хотела познакомиться с другими мужчинами, а как она могла с ними познакомиться, если бы Марчмонт убил их? Однако сегодня вечером она познакомилась с Эддервудом. Логично было бы убить его.

Но потом Марчмонт подумал, что гостиная будет залита кровью.

— Договоренность, — тупо повторил он. — Персик.

— Девушка в допотопной наемной карете, — сказал Эддервуд. — Девушка, за которой вы гонялись в Грин-парке. Девушка, швырнувшая в вас книгой. Все эти Истории мы слышали и не могли в них поверить. Истории, которые вы и не подтвердили, и не отвергли.

— О, этот персик, — сказал Марчмонт.

— Сейчас все стало ясно. Конечно, вы, как только увидели, сразу узнали ее. Она не так уж изменилась, не правда ли? Безусловно, она стала взрослой и настоящей красавицей. Хорошо, что вы постоянно окружены красавицами, чтобы заметить это. — В самом деле хорошо.

«Но не для меня. Если бы я не взял на себя обязательство ввести ее в светское общество, я мог бы оставаться в стороне. Я должен все время оказывать ей внимание, чтобы не давать шанса кому-то еще».

Марчмонт тоскливо оглянулся на дверь соседней комнаты.

— Почему мы так быстро вышли из столовой? — спросил он. — Я не успел выпить.

— Вы раздражены, я понимаю, — сказал Эддервуд. — Мы раздражаем вас. Мы все такие добропорядочные, когда стараемся произвести на мисс Лексхем хорошее впечатление.

— Хорошее впечатление… на Зоэ?

— Я понимаю. Все полагают, что все должно быть по-другому: экзотическое создание, сможет ли оно подчиниться правилам английского высшего общества? В «Уайтсе» заключаются пари. Но это вас не должно удивлять.

— Поведение всех предсказуемо, — сказал Марчмонт.

— Действительно, это так. И теперь мы с ней поменялись местами, и все мы всеми силами стараемся подчиниться ее правилам.

«Это буду я, — подумал Марчмонт, — я буду этим правилом, потому что она не встречалась с другими мужчинами». Ему было неприятно сознавать, что он принижает себя.

— Понимаю, для вас это тяжелое положение, — сказал Эддервуд. — Это так же глупо, как было глупо, когда несколько лет тому назад все бегали за Харриет Уилсон. Нет, еще глупее, потому что на этот раз мы имеем дело с леди и должны хорошо себя вести. Бедняга Марчмонт, вы настоящий мученик. И я не вижу вашей вины в том, что вам требуется еще одна бутылка… или еще дюжина. Но я хорошо вас знаю, и я вижу, что вы быстро приближаетесь к моменту, когда начнете цитировать Шекспира и падать в камин. И мы должны или перейти на чай, или принести свои извинения.

— Чай? — сказал Марчмонт. — Я не разглагольствую о Шекспире, когда я пьян.

— Всегда, — сказал Эддервуд. — Это «Генрих Четвертый» обычно.

— О, это. «Я знаю вас всех, но до срока стану потворствовать беспутному разгулу…»

— Сдержитесь немного, будьте хорошим мальчиком, — сказал Эддервуд. — Скоро все кончится. Вы быстро сбудете ее с рук и выдадите замуж еще до окончания сезона.

Марчмонт взглянул в сторону Зоэ, которая сидела с Амелией Эддервуд и бедной кузиной, и все трое тихонько смеялись.

— Если она захочет — а так, кажется, и будет, — могу поспорить, что у нее будет выбор, многие будут просить ее руки, — сказал Эддервуд.

— Не сомневаюсь, — сказал Марчмонт, — но совсем другое дело, примет ли она чье-то предложение.

— Не примет. Не так скоро.

«Я была замужем с двенадцати лет, и это кажется очень долгим временем. И я не хотела бы так сразу снова выходить замуж».

— Она женщина, — сказал Эддервуд. — А они все хотят вести собственное хозяйство.

— На вашем месте я бы на нее в этом не рассчитывал, — сказал Марчмонт. — И уж конечно, не сделал бы такой глупости, как заключить пари.

Эддервуд удивленно поднял брови.

— Марчмонт советует не заключать пари. Теперь я все выслушал.

— Я сказал это вам, потому что вы мой друг и я считаю несправедливым допустить, чтобы в данном случае вы потеряли деньги, — сказал Марчмонт. — Мисс Лексхем сказала мне, что не хочет так сразу выходить замуж. Это не должно вас удивлять. Почитав ее историю, вы поймете, что ей хочется некоторое время насладиться свободой.

— Женщины изменяют свои намерения, — сказал Эддервуд. — Этим они и славятся.

— Вы предполагаете, что сможете изменить ее?

— Возможно. Если я не смогу, кто-нибудь сможет. Как только она войдет в общество, как только начнет встречаться с джентльменами и за ней начнут ухаживать и преследовать, то, как я думаю, она изменит свои намерения. Откуда вы знаете, что значат эти ее «так сразу»? И что они будут значить завтра? На следующей неделе?

— Вы не знаете Зоэ.

— А вы не знаете другого, — сказал Эддервуд.

«Никто не знает ее лучше, чем знаю я», — подумал Марчмонт.

— Тысяча фунтов, — сказал он. — Тысяча фунтов, что она закончит сезон как мисс Лексхем.

— Принято, — сказал Эддервуд.

Зоэ, как всегда, прекрасно знала, что происходит вокруг нее. Она очень чутко ощущала, как Марчмонт крадется по комнате, как один из тигров, которых держал в клетках Юсри-паша.

И еще она поняла, что ее план не осуществляется.

Отец покачал головой, просмотрев список, составленный Марчмонтом, и, что-то пробормотав о «стариках», вычеркнул большинство имен. Даже после этого, несмотря на то, что он оставил в списке двух самых молодых и добавил лорда Уинтертона, которые, казалось, были склонны восхищаться ею, по крайней мере, это относилось к Эддервуду и Алванли; даже при всем при этом она оставалась в их обществе такой же равнодушной, как это бывало с ней в обществе Карима.

Алванли не был красивым, но очень остроумным. Она ничего не чувствовала.

Эддервуд был не только красивым, но обаятельным и остроумным. Она оставалась холодной и равнодушной.

Уинтертон по красоте не уступал Марчмонту, и его, с его темными волосами и глазами, могли бы считать, более романтичным, но она тоже не испытывала никакого волнения в его обществе. Он был тем самым человеком, который спас ее, и она всю жизнь будет ему благодарна. Но кроме благодарности, она не испытывала к нему никаких чувств.

Никому из них не удалось изгнать мысли о Марчмонте из ее головы.

Все же нашлось хотя бы трое подходящих мужчин, успокаивала она себя. Когда она наконец будет свободно общаться с мужчинами, она познакомится со многими. Преимущество было на ее стороне.

Тем временем она должна что-то предпринять в отношении Марчмонта. Он очень много пил. Должно быть, у него была очень крепкая голова, устойчивая к алкоголю. Любого другого мужчину, думала она, сейчас уже выносили бы к его карете.

Она знала, что его беспокоил этот обед. Она знала, что ему не нравилась эта идея. Иначе он не внес бы в свой список «подходящих» столько старых холостяков и вдовцов. Он боялся, что она совершит ошибку и все испортит.

К тому же он ревновал.

Было очень трудно получать удовольствие от общества и уделять внимание другим людям, когда он, рассерженный, раздраженный и готовый с любым подраться, крадучись ходил вокруг нее.

Мужчины, насколько она знала, дерутся из-за женщин, только чтобы доказать, кто больше и сильнее. Нужна ли была эта женщина кому-то, не имело значения.

Она переходила от одной группы гостей к другой, пока не увидела, что он у окна разговаривает с Алванли. Она подошла к ним.

— Я бы хотела сказать словечко его светлости, — произнесла она.

Алванли, как она и предполагала, деликатно исчез. Он не мог соперничать с Марчмонтом, как Эддервуд.

— Словечко о чем? — спросил Марчмонт, когда его друг уже не мог их услышать.

— Я солгала, — понизив голос, призналась она. — У меня целая куча слов. Но сначала — жаль, что вы так раздражены. Я знаю, это не те люди, которых выбрали вы. Но очевидно, почему-то папа подумал, что ваш список был составлен в шутку.

— Граф Маунт-Эджком, — сказал он, — вероятно, навел его на эту мысль. Вполне приемлемый тип, но его старшая дочь на три года старше вас. Я знаю, о чем вы думаете.

Она думала, что он был мужчиной и собственником.

В отношении ее. Она понимала, что это ничего не значило. Это было просто соперничество мужчин. Но ее тело, которое не замечало других мужчин, от него одного бросало то в жар, то в холод.

— Вы пытались оберегать меня, — сказала она. — Вы думали, что я буду в безопасности в обществе более зрелых джентльменов.

— И об этом вы думаете?

— И еще я думаю, как я благодарна вам. Ваши друзья, лорд Эддервуд и лорд Алванли, забавны. А ваша кузина мисс Синклер очень умна.

Мисс Эмма Синклер оказалась не только умной, но весьма знающей. Она знала мир своего кузена Марчмонта и без колебаний в этом признавалась. В этот вечер Зоэ узнала, что герцог содержит эту леди и многочисленных родственников. Однако будучи женщиной высокого положения, мисс Синклер, как и большинство старых дев, не имела собственного дохода и также, как и они, не знала достойного способа зарабатывать себе на жизнь, и ей даже не приходило в голову научиться чему-то, чтобы обеспечить свое содержание.

Марчмонт, который всегда так вызывающе показывал, что он ни о ком и ни о чем не заботится, явно заботился о мисс Синклер. Он оказывал ей помощь, очень значительную. И в этом заключалась только часть истории его жизни. Мисс Синклер рассказала Зоэ, что он не только содержал свою сумасшедшую тетку Софронию, но и позволял ей жить в роскоши в принадлежавшем ему великолепном старинном доме, находившемся в нескольких милях от Лондона. И это были, как уже знала Зоэ, не единственные родственники, получавшие его щедрую помощь.

Зоэ знала, что долг джентльмена заботиться о тех, кто от него зависит. Она знала, у герцога было множество этих зависящих. Но все равно, у нее сжалось сердце, когда она сделала такое открытие. С одной стороны, он во многом изменился и далеко не в лучшую сторону. Но с другой — он оставался прежним Люсьеном, временами невыносимо раздражавшим, как это всегда бывало, и в то же время добрым, глубоко чувствующим, скрывающим свой чувства в самой глубине своей души.

— Я рад, что они развлекли вас, — сказал он.

— Вам нет нужды беспокоиться, что мне скучно. В таких случаях я не так опасна, как вы.

А он был намного опаснее, чем она. Его мрачное настроение, словно грозовая туча, нависло посреди гостиной. Она не знала, чувствуют ли это другие, но она это сознавала, и это действовало ей на нервы.

Она улыбнулась ему:

— Но сегодня я не опасна. Я могу правильно себя вести в случае абсолютной необходимости.

— Вы в этом преуспели, — сказал он. — Все влюблены в вас.

Но не она в них.

— Может быть, мне не следовало упоминать гарем, — сказала она. — Вы, кажется, недовольны.

Он отмахнулся:

— Это не имеет значения.

— А вам не следует проявлять беспокойство, когда мужчины таращатся на мою грудь.

Она уловила удивление в его блеснувших глазах, пока он не успел отвести взгляда.

— Это… это… — произнес он, и она скорее почувствовала, чем увидела, как взгляд его зеленых глаз скользнул вниз, — неизбежно.

— Но для этого и существуют вечерние платья, — сказала она. — Чтобы все показать, не сомневаюсь, вы достигли этой цели.

— Вы очень заботливы, — сказала она.

— Да, как настоящий «брат».

О, она старалась быть терпеливой и понимающей. Она напомнила себе, сколько он выпил. Она напомнила себе, что мужчины могут быть совершенно лишены здравого смысла. Она сказала себе много разумных слов и все же чувствовала, что ее настроение выходит из-под контроля.

— Простите, если я нанесу оскорбление вашей мужской гордости, — сказала она, — но всем было бы лучше, если бы все так думали о нас. Надо, чтобы люди изменили свой взгляд на нас — я имею в виду публичные ссоры. Это все равно как позволить мистеру Бердсли поверить, что я была рабыней первой жены Карима. В воображении людей я перестала быть наложницей и превратилась в Жервезу.

— Тут нечего объяснять, — сказал он. — Нет необходимости. Меня это… позабавило.

Она сильно сомневалась, что его что-то позабавило, но прежде чем ответить, она заметила, что к ним приближался лорд Эддервуд.

Очень вовремя, потому что ей страшно хотелось схватить первый попавшийся под руку тяжелый предмет и стукнуть им по черепу герцога.

— Как я вижу, вы снова монополизировали даму, — упрекнул Эддервуд.

— Нисколько, — ответил Марчмонт. — Я собирался уйти. Благодарю вас за очень приятный вечер, мисс Лексхем. — Он поклонился и пошел к дверям.

Зоэ не взяла со стола фарфоровую статуэтку и не швырнула ею в него. Он продолжал идти целым и невредимым и скоро исчез из виду.

Позже, в клубе «Уайтс»

Размахивая бокалом, герцог Марчмонт читал стихи:

Я знаю всех вас, но до срока стану

Потворствовать беспутному разгулу;

И в этом буду подражать я солнцу,

Которое зловещим, мрачным тучам

Свою красу дает скрывать от мира,

Чтоб встретили его с восторгом новым,

Когда захочет в славе воссиять,

Прорвав завесу безобразных туч,

Старавшихся затмить его напрасно.

— Я так и знал, — сказал Эддервуд. — Я знал, что получим сегодня принца Генри. Пусть кто-нибудь позовет слугу, а лучше целую свору слуг. Давайте отвезем его домой, пока он не свалился в камин.

Глава 10

После полудня

Четверг 23 апреля

Герцог Марчмонт договорился с Лексхемом, что заедет за дамами и отвезет их в Куинс-Хаус в своей парадной карете. Этим экипажем герцог пользовался в торжественных случаях, и он был достаточно велик, чтобы в нем удобно разместились парадам в кринолинах с обручами и двое джентльменов, обремененных парадными шпагами. Сегодня в карете ехали только трое, потому что Лексхем был чем-то занят.

Марчмонт приехал немного раньше назначенного времени, взволнованный сильнее, чем ему хотелось бы признаться. Он побывал на стольких приемах в больших гостиных, что видел в этом не больше, чем светскую обязанность.

Однако этот прием мог бы решить будущее Зоэ. Он определял, будет ли Зоэ свободно вращаться в светском обществе, как и все ее сестры, или все время оставаться на обочине, лишь иногда заглядывая со стороны.

Стоя в ожидании внизу у парадной лестницы, он, однако, думал не о предстоящей трудной задаче, а об обеде, устроенном на предыдущей неделе. В отрезвляющем свете следующего дня и страдая от мучительной головной боли, он чувствовал недовольство собой.

С тех пор он ее не видел. Он убеждал себя, что в этом не было никакой необходимости. Он сделал все, что мог. Помог заказать ей гардероб на этот сезон — или по крайней мере положил начало ее гардеробу. Он совершил невозможное, найдя для нее лошадь, достаточно игривую, подходящую ей своим нравом, и в то же время не огнедышащее животное, способное убить ее. Он снимал мерки для седла и одежды для верховой езды. Он добился решающего приглашения в гостиную.

Остальное зависело от нее, и если она…

Шорох ткани заставил его поднять глаза.

На лестнице появилась она.

Она остановилась и улыбнулась, затем раскрыла веер и закрыла им свое лицо, пряча все, кроме глаз, а ниже веера оставалось почти ничем не прикрытое глубокое декольте.

Она пристально смотрела на него ярко-синими глазами.

— Как вы великолепны, — сказала она.

На нем были атласный фрак с богато расшитым шелковым жилетом и обязательные панталоны по колена. Под мышкой он держал треугольную шляпу. Сбоку висела парадная шпага.

— Ничто не сравнимо с вами, — сказал он.

Она была более чем великолепна. Она была… восхитительна.

Более молодые женщины считали придворные платья смешными и старомодными. Так и получалось, когда пытались соединить сегодняшнюю моду на завышенную талию с огромными кринолинами прошлых времен. Но он велел мадам Вереле опустить талию в придворном платье Зоэ. Лиф и нижняя юбка были из тонкого розового шелка. Серебряная сетка и изящное кружево, которыми были отделаны оборки и шлейф, создавали впечатление, что она выходит из облака, сияющего в свете дня, благодаря бриллиантам, которые ее мать и сестры, должно быть, одолжили ей. Драгоценные камни украшали ее платье, шею, уши, руки, затянутые в перчатки, и ее веер.

Зоэ, казалось, не считала обручи кринолина обузой. Судя по тому, как легко она шла по лестнице, она превратила их в орудие соблазна.

Она сложила веер и медленно спускалась, и в каждом колебании ее юбок было что-то возбуждающее.

У него пересохло во рту.

— Ах, прекрасно. Прекрасно получилось, — послышался рядом с ним голос Лексхема.

Несколько запоздало Марчмонт обнаружил, что его бывший опекун, должно быть, вошел в зал в тот момент, когда Марчмонт глазел на Зоэ. И как сильно подозревал Марчмонт, подумал именно то, что она, маленький дьяволенок, хотела, чтобы он подумал.

Когда она сошла с последней ступеньки, ее отец подошел к ней и поцеловал в щеку. В его глазах блеснули сдерживаемые слезы.

— Как я рад, что этот день наконец настал, — сказал он.

Если бы все прошло хорошо, этот день обеспечил бы жизнь, которую она имела бы, если бы выросла в тех условиях, что и ее сестры.

Если бы все прошло хорошо, леди Лексхем спустилась по лестнице следом за Зоэ.

— Как мило, не правда ли воскликнула она. — Как правильно выбрали платье, Марчмонт. Сегодня при дворе мы не увидим ничего подобного, а вот на следующей неделе все захотят такое же.

— Вот почему он законодатель моды, сказала Зоэ.

— А я-то думал, что это благодаря моему уму и обаянию.

— Постарайтесь не умничать по дороге в Куинс-Хаус, — покачала головой Зоэ. — Мне надо запомнить тысячу вещей — что сказать и чего говорить не надо. Если бы на мне было обыкновенное платье, я бы попросила маму толкнуть меня ногой, если я скажу чего говорить не следовало, но в этом шатре, надетом на меня вместо юбок, надо долго искать место, по которому можно ударить, и за это время я бы уже опозорилась.

— Не беспокойтесь, — успокоил ее Марчмонт. — Если я замечу хоть малейший признак, что вы совершаете ошибку, я отвлеку внимание. Я нечаянно споткнусь о мою шпагу.

— Вот так, Зоэ истинного джентльмена всегда видно, — заметил отец. — Он ради тебя упадет на шпагу.

— Я пройду через все это, — сказал Марчмонт. — Сделаю все; необходимое. — Он посмотрел на Зоэ, окруженную своим розово-серебристым облаком: — Готовы?

Прелестная улыбка показалась на ее лице, и в мире наступило лето.

— Готова, — кивнула она.

Это было потрясающее зрелище. Когда они приблизились к Куинс-Хаусу, Зоэ увидела длинные вереницы экипажей, проезжавших из Гайд-парка через Грин-парк, а также других, ехавших от Хорсгардз через Мэлл, так сказал Марчмонт. Вдоль пути их следования стояли толпы людей и смотрели на этот парад экипажей. Она слышала звуки труб и ружейные выстрелы.

Когда они въехали во двор перед дворцом, где они должны были выйти из кареты, Зоэ заметила, что другие экипажи направляются куда-то в сторону, туда, где, как говорила мама, находился Бердкейдж-Уолк.

— Жаль, что нельзя открыть окошко, — вздохнула Зоэ.

— Не говори глупостей, Зоэ, — одернула ее мать.

— Вы хотите высунуться из окошка, в этом я не сомневаюсь, — сказал Марчмонт. — Ваши перья свалятся в грязь, платье покроется пылью. Вы сможете открыть окошко, когда мы будем уезжать. Тогда уже никого не будет интересовать, как вы выглядите.

— Невероятно! — воскликнула она. — Все говорили, что будут толпы народа, но я такого представить не могла.

Карета остановилась, и она оторвала от стекла прижатый к нему нос. Она расправила юбки, но не потому, что это было нужно сделать, а потому, что ей нравилось щупать серебряную сетку, легкую, как паутина.

— Я чувствую себя принцессой, — сказала она.

— Принцессы достаточно приятные леди, но, боюсь, вы затмите их, — с улыбкой обронил Марчмонт. — Может быть, мне все-таки следовало позволить вам высунуться из окошка.

Она улыбнулась. Она не могла сдержать улыбки. На прошлой неделе он выводил ее из терпения, но она, скучала по нему, и сегодня, увидев его у подножия лестницы, она почувствовала, как радостно забилось ее сердце.

И хотя он стоял в полном величии своего герцогского титула, принадлежавшего многим поколениям его семьи, вопреки всему это был тот же Люсьен.

Дверца кареты распахнулась.

Пора.

Всем было известно, кто она, и Марчмонт нисколько не удивился. Только лондонская толпа, простые жители; присутствовали при ее появлении на балконе Лекс-Юм-Хауса. В этой толпе могло оказаться лишь несколько аристократов, решившихся смешаться с чернью. Он сомневался, чтобы кто-то из присутствовавших в холле Куинс-Хауса мог знать о Зоэ больше того, что изображалось на карикатурах и единственной гравюре, иллюстрировавшей историю, рассказанную Бердсли. Его рассказы были распроданы, как клубни голландских тюльпанов во время тюльпанного бума. На этой неделе вышла книжка, более дорогое издание рассказов о ее приключениях, с цветными картинками.

В обществе никто, кроме нескольких человек, приглашенных на тот обед, не видел мисс Лексхем раньше.

Но все равно все знали, кто она. Даже бомонд был способен в критических ситуациях сложить вместе два и два. Общество наблюдало за ним, за ее матерью и делало логичные выводы.

Члены этого общества до сих пор держались подальше от многолюдных кварталов, тем более когда были в парадной одежде. Обычно в холле собиралось и шумело много людей: дамы придерживали затянутыми в перчатки руками обручи кринолинов, стараясь держаться на расстоянии от шпаг джентльменов.

Он сознавал, что некоторые дамы старались крепче прижимать к себе обручи и сторониться Зоэ, как будто опасаясь чем-то заразиться. Он пылал гневом, но ничего не мог поделать, кроме как запомнить всех и каждую даму, которые были в этом замечены, чтобы все и каждая из них потом очень и очень пожалели об этом.

Он почувствовал на своей руке чью-то руку и опустил глаза. Это была рука Зоэ, в длинной белой перчатке, со свисавшими с запястий браслетами. Она не придвинулась и не прикоснулась к нему, ее локти оберегали обручи. На него пахнуло ее ароматом, исходившим от знакомой ему теплой обнаженной, почти не прикрытой кружевом и розовым атласом плоти. В вырезе платья висел самый большой бриллиант ожерелья, уютно устроившийся в ложбинке между грудями.

— У вас очень угрожающий вид, — тихо сказала она. — Вы не можете убить их только потому, что они… испуганы, — улыбнулась она.

— Я никому не угрожал. Разве они испуганы?

— Давайте притворимся, что все дело в этом.

Он предпочел бы вообразить, что сшибает перья с их голов.

— Не обращайте на них внимания, — сказала она. — Они меня не беспокоят. Когда я впервые вошла в гарем, почти все старались заставить меня почувствовать их враждебность, а они гораздо меньше были настроены против английских леди.

— Я всегда представлял женщин, живущих в гареме, утонченными, — сказал он, пытаясь изобразить такую же, как у нее, беззаботную улыбку. Он привык носить маску, но это было выше его сил. Она держалась храбро, но он знал, что эти глупые женщины, окружавшие их, причиняли ей боль, и они даже совсем не знали ее!

— «Пошла прочь, грязная тварь», — вот что сказали бы они, — заговорила она. — «Зачем ты явилась сюда?

«Ты никому здесь не нужна». Они обзывали бы меня плохими словами. Они засунули бы меня в чулан. Глупо шутили бы. Они были бы как озлобленные дети. Но этим женщинам не суждено было стать взрослыми. Так что все это ничего не значит. — Она покачала головой. И ее перья заколебались.

— Может быть, не имеет значения для вас, — сказал он, — но имеет для меня.

— Здесь никто не может помешать или помочь мне, — сказала она. — Вы привезли меня сюда. Остальное зависит от меня. — Взгляд ее синих глаз остановился на верхней площадке лестницы, где она раздваивалась. Часть толпы устремлялась по одной из них вверх, а другая часть спускалась подругой. Создавалось впечатление, что никто не двигался, но все было правильно.

— Им плохо придется, когда они должны будут уступить нам дорогу, — заметила Зоэ. — Забавно будет это выглядеть.

Он так не думал.

На то, чтобы подняться наверх, им потребовалось три четверти часа. Процессия медленно прошла через четыре комнаты, и, когда они дошли до коридора, она увидела их всех через распахнутые двери: колыхавшиеся перья, разноцветные, но в большинстве белые, кружевные косынки, прикрывавшие плечи дам, драгоценности, блистающие в лучах света, и пышные юбки всех цветов радуги.

Зрелище было великолепное, и от одного только этого она могла бы чувствовать себя счастливой. Она была дома, среди своих людей, даже если некоторым из них она была не нужна.

Рядом был Марчмонт, ее рыцарь, готовый убить дракона ради своей протеже. У него был действительно угрожающий вид, сквозь прищуренные веки он бросал яростные взгляды на окружающих, и еще — на боку у него висела шпага.

Но в данный момент он не мог сражаться с драконами. Он не мог представить ее королеве. Это должна была сделать ее мать, а Зоэ должна была приобрести более респектабельный вид.

Они вошли в зал, и Зоэ наконец увидела ее: старую и явно нездоровую женщину, сидевшую под бархатным красным с золотом балдахином на бархатном красным с золотом стуле. Стул стоял не очень высоко, всего на пару ступенек выше пола. Ее окружали принцессы и фрейлины.

Люди подходили к королеве, кланялись и делали реверанс. Перед Зоэ королеве представляли девушку, казавшуюся страшно юной. На ней было скромное платье цвета слоновой кости.

Но Зоэ не была юной девушкой. Она была совсем другая, и было бы глупо притворяться, что это не так.

Но это не был день представлений ко двору, и Зоэ не пришлось так уж сильно выделяться из группы молодых невинных девушек в их девичьих платьицах. Большинство леди и джентльменов, которые останавливались перед старой женщиной на бархатном стуле, были знакомы Зоэ. Зоэ заметила, что королева слегка кивала тем, кто кланялся и приседал перед нею.

Зоэ, как очарованная, смотрела на происходящее.

Затем перед ними больше никого не было. Мама подошла к стулу под балдахином, ведя за собою Зоэ. Мама что-то сказала, но Зоэ не расслышала что, ибо в ушах у нее звенело.

«Не падай в обморок, — приказала она себе. — Ты прошла такой путь, столько миль от дворца Юсри-паши, столько миль от своей неволи».

Она перевела взгляд с королевы на Марчмонта, стоявшего среди дипломатов. Несмотря на то что выражение его лица, как обычно, было непроницаемым, она разглядела, что его зеленые глаза блестели, как у заговорщика. Она вспомнила, как он называл ее сорванцом.

Головокружение прошло, и она присела в реверансе — низко-низко, ниже, чем мог бы присесть кто-то другой, потому что она прожила какое-то время в мире, где человек падал ниц перед другим человеком, имеющим над ним власть, и все имели власть над женщиной. Там женщина была лишь собственностью, которую покупали, использовали и, когда хотелось, выбрасывали. Здесь по крайней мере женщина была кем-то.

Она почти опустилась до пола, чувствуя, что погружается в какой-то сон, такой нереальной была эта старая женщина под бархатным красным с золотом балдахином.

И стоявшие по бокам зеркала отражали все это великолепие: роскошную мебель, и красочные одежды присутствующих, и перья, и сверкающие бриллианты, и ярко горевшие люстры.

Поднимаясь, она заметила озадаченное выражение лица королевы и напряженную тишину в зале. Казалось, мир затаил дыхание.

Затем старая леди произнесла:

— Мы рады вашему возвращению, мисс Лексхем.

Смущенная, совершенно растерявшаяся, Зоэ все же смогла произнести: «Благодарю вас, ваше величество». Потому только, что ей вбили в голову, что это самое безопасное, что можно сказать. Да, в такой ситуации она не могла бы произнести и слова — ее словно громом поразили слова королевы.

«Рады вашему возвращению».

Королева Шарлотта сказала:

— Вы любимица нашего доброго друга, вашей бабушки. Мы будем рады вас снова увидеть.

Зоэ поняла эти слова как указание уйти. Она пробормотала благодарности и начала пятиться к выходу.

Нельзя поворачиваться спиной к королеве.

Одна из принцесс — Зоэ не была уверена, которая, — выступила вперед, пока Зоэ только начала, непрерывно приседая, отступать к выходу.

Принцесса сказала:

— Мы так восхищены вашей храбростью, мисс Лексхем.

Вот и все. Одна короткая фраза и одна короткая улыбка, и она вернулась к своим сестрам.

Зоэ должна была удовлетвориться этим, хотя у нее возникла сотня вопросов, которые она хотела бы задать. Но королевские особы не имели времени поговорить с каждым. Чаще всего они позволяли проходить без лишних разговоров.

Она была на полпути к двери, когда ее остановил очень толстый, богато разодетый джентльмен.

— Мы очень рады вашему возвращению, мисс Лексхем, — сказал он.

Она набралась смелости заглянуть ему в глаза и увидела в них слезы.

Она вспомнила о Марчмонте, почувствовав его присутствие раньше, чем увидела его.

— Ваше высочество, — где-то у ее правого плеча раздался звучный голос, — благодарю вас за вашу доброту.

— Храбрая молодая женщина, — сказал принц-регент, ибо им оказался тот толстый джентльмен. — Останьтесь на минуту с нами, Марчмонт.

Зоэ бормотала благодарности и приседала, пока благополучно не вышла из зала.

Она нашла свою мать и, посмотрев на нее, только сжала ее руку, не рискуя заговорить.

Ей было страшно что-либо сказать. Ей не хотелось испортить этот момент. Она боялась, что проснется и поймет, что это все сон и королева не сделала ей золотой подарок одобрения, а принцесса и регент не повторили его.

Она не могла просто стоять и смотреть по сторонам, она слепо следовала за матерью в этом море людей, чьи голоса то поднимались, то затихали вокруг нее.

Казалось, прошли часы. Что было вполне возможно. Поток людей двигался так медленно. Она почувствовала, как чья-то рука взяла ее под локоть. Даже не глядя, она знала, что это рука Марчмонта. Но она все же посмотрела ему в лицо, его красивое лицо с улыбкой, кроющейся в уголках его губ.

— Все прошло замечательно, — сказал он.

Тысяча чувств переполняла ее сердце. Она отвела глаза, зная, что ее глаза выдадут все, а это «все» было намного больше того, что она хотела бы показать ему.

Он провел ее через одну, затем другую комнату, и по лестнице они спускались так же медленно, как и поднимались. И снова вокруг них толпились люди, но когда леди, плотнее прижимая свои юбки, отходили в сторону, это уже не беспокоило ее.

Она сделала это. Она была представлена королеве. Она существовала в мире, в котором и для которого родилась.

Они целую вечность спускались по этой проклятой лестнице, и к тому времени, когда добрались до холла, Марчмонт был готов взорваться от нетерпения.

— Сквозь такую толпу мы не скоро дойдем до двора, — сказал он. — В соседней комнате есть картина, которую я хотел бы показать вам.

— Но моя мать будет искать меня.

— Все матери будут искать дочерей, — сказал он. — И еще есть моя сумасшедшая тетка Софрония, с которой я сейчас предпочел бы не встречаться. — Пока они проходили через комнаты, он время от времени бросал взгляд на фигуру в черном. Если повезет, она уже уйдет, когда они выйдут к своей карете. — Пойдемте.

Он взял Зоэ за руку, торопливо огляделся и проскользнул в пустой коридор. Он давно научился находить дорогу в королевских апартаментах. Ему были известны все углы и закоулки. Герцог Марчмонт играл при дворе особую роль. Он оказывал тем или иным образом услуги королевскому семейству почти половину своей жизни.

— Хорошо все прошло, — сказал он, когда их никто не мог видеть. — О, так хорошо, Зоэ Октавия. — Он рассмеялся и бросил свою треуголку на ближайший стул. Он обхватил ее талию и поднял Зоэ, как делал это, когда она была еще маленькой.

Она удивилась, подавила смех, а он закружил ее раз, два, три раза.

«Не останавливайся, Люсьен, — так когда-то говорила она. — Пусть у меня закружится голова».

— О! — произнесла она. — О! — И он почувствовал, как она прикоснулась к его волосам губами. — Спасибо.

Он опустил ее, зная, что должен это сделать. Он опускал ее как только мог медленно, но не так медленно, как бы ему хотелось. А ему хотелось зарыться лицом в ее шелка и кружева и почувствовать тепло ее груди.

Но он опустил ее, как будто она была еще ребенком, и откинул назад голову — не уступая искушению, хотя она могла подумать, что он уклоняется от перьев ее прически.

— Вот и все, — сказал он. — Я должен был это сделать.

— Я рада этому, — сказала она. — Я была так счастлива. — Но как трудно было скрывать свои чувства.

— Вот мы и освободились от наших забот и можем продолжать отношения с приличиями и достоинством.

Марчмонт обнаружил, что незаметно вернуться в целое море аристократов труднее, чем выбраться из него. В холле их собралось еще больше, чем во время их приезда. Но наконец они с Зоэ выбрались во двор.

Будучи на голову выше остальных, Марчмонт без труда мог оглядеть толпу. Скоро он заметил леди Лексхем. Вид у нее был весьма встревоженный.

Но он понял, что предметом беспокойства была не Зоэ, у ибо ее милость доверила ему свою дочь. Причиной ее беспокойства была высокая женщина с огромными черными перьями, которые раскачивались над ее головой.

— Похоже, ваша мать попала в когти моей безумной тетушки, — сказал Марчмонт. Тетя Софрония может быть забавной и интересной в другое время и в другом месте. Здесь этому не место и не время. Но тут уж ничем не поможешь. Мы должны рискнуть и спасти вашу маму… О, черт ее побери, что за женщина! Она захватила в плен и Эмму.

— Я стояла перед королевой, — сказала Зоэ. — Сегодня я могу встретиться с кем угодно.

— Вы так говорите потому, что никогда не встречались с моей безумной тетушкой, — сказал он.

Он сам, однако, часто виделся с ней. Он подвел Зоэ к группе женщин. Они собрались у его кареты.

— А, вот и ты, дорогая, — сказала леди Лексхем. — Я пытаюсь объяснить леди Софронии. Кажется, она думает, что это ее карета.

— Не обращайте на него внимания, — сказала его тетушка. — У Марчмонта есть своя карета.

— Это моя карета, тетушка, — сказал он, — вот ясно виден герцогский герб.

— Сейчас не время для твоих шуток, Марчмонт, — сказала тетка. — Садитесь, садитесь, — обратилась она к леди Лексхем, махнув рукой в черной перчатке, украшенной драгоценными камнями. — Люди ждут. И ты тоже, Эмма.

— Но, кузина Софрония, — сказала Эмма, — насколько я помню, ваша карета с голубым…

— А это беглянка? — спросила тетя Софрония, когда ее взгляд остановился на Зоэ.

— Да, тетушка, и я привез ее и ее мать сюда, чтобы…

— Садись, садись, Эмма, — сказала тетка. — Чего вы ждете? Неужели не видите, позади нас скопились экипажи?

Эмма испуганно посмотрела на Марчмонта. Он знаком указал, чтобы она садилась. С недовольным видом она подчинилась.

— Зоэ Октавия, — сказала леди Софрония. — Это ты?

— Да, леди Софрония.

Зоэ удалось сделать реверанс, несмотря на толкотню.

— Это был реверанс, — сказала его тетка. — Как все уставились. Захватывающее зрелище. Это следует записать и вставить в книгу. Но сейчас у нас нет времени на змей. Леди Лексхем, если вы не против, Марчмонт привезет вас ко мне пообедать. Никаких шпаг. Вам втроем будет удобно.

— Пожалуйста, поезжайте, — сказал Марчмонт леди Лексхем. — Она никогда не признается что ошиблась, и мы часами будем разубеждать ее. — Мы с Зоэ возьмем так называемую другую карету моей тетушки.

Он увидел, что другие две леди благополучно сели в карету, и приказал кучеру отвезти их всех в Лексхем-Хаус. Он смотрел, как удалялась карета.

— А вы узнаете карету тетушки? — спросила Зоэ.

— Конечно. Это моя карета. Все эти кареты мои.

Если я позволю ей иметь собственную, я не смогу следить за ней. А так я по крайней мере знаю, что она натворила. Некоторые удивляются, почему я не отправлю ее в сумасшедший дом. Но я всегда считал, что каждая знатная древняя семья должна иметь по крайней мере одного безумного родственника, живущего в доме с привидениями.

Зоэ улыбнулась:

— А я и не знала, что у вас есть дом с привидениями.

— Болдуик-Хаус выглядит как дом с привидениями, — сказал он. — И там появляются привидения. А вот и ее карета.

По дороге, пока они ехали, Зоэ смотрела в окошко на мелькавшие за ним сцены. Они отъезжали от дворца в длинной веренице экипажей. Вдоль дороги стояли толпы людей, и экипажи двигались медленно, беспрестанно останавливаясь, но она, казалось, была довольна тем, что экипажи ползли как улитки.

— Сколько зелени! — сказала она. — В Египте есть только узкая полоска зелени по берегам реки. И это вовсе не настоящая зелень. У нас тоже были сады, но ничего подобного этому — множество деревьев и акры, акры травы. А вон там канал? Я вижу его блеск за деревьями. Я так рада, что вернулась домой.

От каждого ее слова у герцога сжималось сердце, особенно от последних слов. Несмотря на то что он видел ее улыбку и слышал ее смех, он никогда еще не видел ее такой счастливой, как сейчас, той же беззаботной Зоэ, какую он знал в далеком прошлом.

Она отвернулась от окна и улыбнулась ему.

— Я рад видеть вас такой счастливой, — сказал он.

— Все это дело ваших рук.

— Не так уж много потребовалось сделать.

— Ах да. «Нет ничего проще», вы сказали это совсем недавно.

Королевская семья проявила к Зоэ очень доброе расположение.

Светившаяся в ее глазах невинность и ее улыбка вызвали слезы у принца-регента. Она напомнила ему его умершую дочь, и он не мог сдержать слез.

Внешне Зоэ не походила на принцессу Шарлотту. Но ее молодость, открытость и теплота души восполняли ту эмоциональную атмосферу которую олицетворяла принцесса.

Зоэ не привыкла скрывать свои чувства. Она просто сияла, когда королева доброжелательно приняла ее. Ее радость витала в воздухе королевской гостиной. Регент почувствовал ее радость. Он видел это слияние.

Марчмонт еще раз пережил это счастливое мгновение, а затем вспомнил тот первый день ее приезда в Лондон — неужели это было всего лишь три недели назад, — когда он увидел ее после двенадцатилетнего отсутствия.

Она тогда сказала поразившие всех слова: «Я проплыла через моря, словно сквозь годы. Всем, должно быть, кажется, что я вернулась из царства мертвых».

Вот что они увидели, эти королевские персоны, познавшие и пережившие и позор, и разочарование, и безумие, и преждевременную смерть тех, кого они любили.

Зоэ сияла, как летнее солнце, и, глядя на нее, в душах окружающих рождалась радость.

Вот что увидел регент. Вот что вместе с молодостью и красотой тронуло его сентиментальное сердце.

Марчмонт наконец очнулся от размышлений и обнаружил, что, задумавшись, довольно долго смотрит на нее. Он увидел, что Зоэ отвернулась от окошка и пристально смотрит на него.

— Мы уже достаточно долго соблюдаем приличия? — спросила она.

— О нет, это только начало.

— Но разве это прилично? — Ее рука, затянутая в перчатку и отягченная браслетами, небрежно обвела внутренность кареты. — Наедине в закрытой карете? Разве мы не нарушаем правила?

— Правила не касаются тетушки Софронии. Она устанавливает собственные.

Он сделал усилие отогнать мысль об опасном положении, когда они оказались с Зоэ наедине в закрытой карете. Он оторвал глаза от ее теплой груди, так откровенно выставленной перед ним, отвел взгляд в сторону и сменил тему разговора.

— А вы потрясли всех. Этот реверанс, о котором упомянула моя тетка, был великолепным зрелищем, какого я еще никогда не видел.

«И самым возбуждающим», — подумал он про себя.

— Как только я научилась делать его, я больше не испытывала никаких сомнений, — сказала она. — Я привыкла носить очень сложную одежду. Все думают, что мы всегда ходим голыми в гареме или носим несколько покрывал, но это совсем не так.

Тысячу и одну ночь она снилась ему голой.

— Но мы обнажали наши мысли и чувства, — продолжала она. — Самое трудное было вернуться домой и не высказать того, что у меня на сердце.

А что было у него на сердце, ее не касалось.

— Вам не надо ничего говорить, — сказал он, — вы все показываете.

— Это тоже здесь трудно делать.

— Вы счастливы, — сказал он. — Это видно. Это то, чего вы и хотели, — жизнь, которую вы бы имели, если бы эти скоты не вырвали вас из нее. Сегодня эта жизнь начинается с королевского благословения.

Сложив на коленях руки, она опустила глаза.

— Мое сердце переполнено словами. Вы считаете меня неблагодарной и капризной, но вы ошибаетесь.

— Я никогда не считал вас неблагодарной, — возразил он, вспоминая тот легкий поцелуй, которым она прикоснулась к его голове, прошептав «спасибо», и всю сладость того момента.

— А капризы? — сказала она. — Потому что я флиртовала с вашими друзьями.

— О, это. — Он махнул рукой. — Возможно, я слишком беспокоился за вас.

— Ах, Марчмонт, вы это так называете?

Ревность, чувство собственника, эгоизм — так бы он назвал это на следующий день.

А тогда он сказал себе: «С глаз долой из сердца вон».

— А как бы вы хотели, чтобы я назвал это? — небрежно спросил он.

— Это то, — сказала она, — что вас смущает, или вызывает насмешку, или оскорбляет вашу гордость. О, вы никогда не признаетесь в этом, не правда ли?

К его ужасу, она заплакала.

Зоэ никогда не плакала.

Она смахнула слезы.

— Не обращайте внимания. Я слишком взволнованна. Мне нужен свежий воздух. Я прогуляюсь.

— Вам нельзя идти пешком. Никто не идет пешком, возвращаясь из дворца, да еще в придворном платье.

Она сверкнула глазами, как всегда: «Это что, вызов?» — и потянулась к ручке дверцы.

Карета, остановившаяся в сотый раз, покачнулась, когда Зоэ сползла с сиденья и наклонилась в сторону дверцы. Она потеряла равновесие и свалилась на пол кучей обручей, атласа и кружев…

И снова потянулась к дверце. Он схватил ее за руку.

— Отпустите меня! — сказала она. — Дайте выйти.

— Не будьте идиоткой.

Она попыталась вырваться.

— Прекратите, — сказал он. — Если вы откроете дверцу, вы упадете и разобьете себе голову.

— Мне все равно!

— Зоэ!

Она все еще пыталась вырваться.

Он не выпускал ее руку и, ухватив ее за плечо, поднял ее.

Она отчаянно боролась, лишь летели перья и сверкали бриллианты.

— Прекратите, черт вас побери!

— Нет, нет, нет!

Он притянул ее к себе и посадил на колени, обняв за плечи. Ее диадема сползла на лоб. Перья щекотали его щеки, а она продолжала извиваться в его руках.

Ее движения возбудили его. Мужское естество напряглось, а мозг отупел. Он просто тонул в этом облаке атласа и кружев и потерял самообладание от аромата и теплоты тела Зоэ.

— Если вы не перестанете, — сказал он, — я брошу вас на пол и придавлю ногами.

Она ухватила прядь его волос.

— Собственник, — сказала она. — Вот какое слово вам требуется — собственник.

Он не слышал, что она говорила. Она дышала в другую от него сторону, но ее запах был повсюду. Облако ее женственности обволакивало его и мешало думать.

Он коснулся ее шеи, подложил руку под ее голову и поцеловал ее.

Глава 11

Зоэ знала, чего он хотел. Она поняла это в тот момент, когда стояла перед лестницей и уловила выражение изумления на его лице, прежде чем он успел скрыть его.

Лжец, лжец, лжец, думала она.

На словах он лгал ей и прятал глаза, но его поцелуй не солгал. Он был горячим и яростным.

Не лгало и его тело. Она чувствовала его жар и возбуждение.

Когда, оказавшись на его коленях, она вырывалась из его рук и боролась, она поняла, что никогда не освободится от него. Она извивалась в его больших руках, обхвативших ее талию, потому что ей хотелось этого. Она делала это ради удовольствия, ибо жар и невероятные чувственные ощущения волновали ее кровь. Страсть и возбуждение.

Ее научили уступать, но ему она не уступит. Ему придется признаться в своих желаниях и бороться за них.

Она повернула голову, прерывая поцелуй, и он крепче сжал ее талию. Она старалась вывернуться, но он не выпускал ее.

Он целовал ее шею и плечо, губами стягивая рукав платья и целуя обнажившуюся руку. Он поднял голову, и она подумала, что он остановится, что его совесть, или честь, или что-то еще помешают ему, но по его глубокому дыханию она знала, что он упивается ею так же, как и она им.

Чем сильнее она сопротивлялась, тем жарче становилось в закрытой карете. Краем глаза, все еще не желая сдаваться и пытаясь повернуться, она увидела, как он опустил золотистую голову, и она затаила дыхание, когда его губы прикоснулись к ее груди. Обручи сложились, ломаясь, и большая рука в перчатке скользнула к ее колену.

Его губы касались ее груди. А язык пробирался под кружево, которым были обшиты края ее декольте. Его волосы падали на ее подбородок, от его запаха не было спасения, он окружал ее, чистый крахмальный запах его шейного платка и аромат туалетного мыла, и сильнее всего был запах его кожи. И все это вместе создавало аромат, привлекательнее которого не было ничего на свете.

Она слегка повернулась к нему и ударила по плечу, и тогда его рука поднялась и накрыла ее грудь, и у нее перехватило дыхание. Шок и дрожь наслаждения пробежали по ее телу, устремляясь в потайное место между ее бедер.

Он повернул ее лицом к себе, и она больше не могла бить его по плечам. Она обняла его за шею и, когда его губы отыскали ее губы, вернула ему поцелуй, который до этого сдерживала.

И это был поцелуй, которого она жаждала. Это была ласка, которую она хотела подарить ему. Только он мог пробудить в ней эту страсть и возбуждение.

На мгновение он отстранился от нее, поднял и перевернул ее в воздухе, и все ее существо вознеслось до небес от счастья и торжества.

О, и от любви.

Медленно и неохотно он снова поставил ее на ноги, и она не противилась, разве у нее был выбор?

Она не хотела, чтобы он поставил ее перед собой. Ей хотелось, чтобы он прижал ее к стенке и касался ее в разных местах.

Теперь, за его спиной, она, не обращая внимания на браслеты, стаскивала с рук перчатки. Один браслет упал с руки, а второй так и остался на голой теперь руке. Она запустила обнаженные руки в его волосы и все время, пока в их поцелуе желание перерастало в страсть, все мысли растворялись в чувствах.

Она ощущала его движения, когда он тоже, не прерывая поцелуя, срывал со своих рук перчатки. Теперь она придвигалась к нему. Но кринолин мешал ей. Она потянула за край платья, но он оттолкнул ее руку и положил свою руку ей на колено, затем просунул ее под нижнюю юбку, добрался до ее чулка и подвязки и двинулся выше — это было так приятно, наслаждение было так велико, что ей казалось, что она падает в бездну.

Его рука скользнула выше.

— Никаких панталон, — сказал он, и это были не слова, а стон. — Ах, Зоэ…

— Чтобы быть пристойной сверху и неприличной снизу, — шепнула она.

— Ах, Зоэ!..

Карета снова покачнулась, и Зоэ чуть не упала ему на колени, но он удержал ее. Его вторая рука по-прежнему скрывалась под ее юбками. Поглаживала ее кожу и с мучительной медлительностью поднималась все выше. Зоэ спрятала лицо в его шейном платке.

Он накрыл ладонью ее «дворец восторгов», и она вскрикнула и снова вскрикнула, когда он погладил ее.

«Еще, еще!» — молила она.

Она была готова, она даже представить не могла, что может быть готовой. Она опустила руку и положила ладонь на его панталоны там, где под тканью бугром поднимался его membrum virile. Она нащупала пуговицы и начала нетерпеливо расстегивать их. Затем она отыскала его мужской орган и с восхищением обхватила его ручкой. Ничего похожего на орган Карима.

— Зоэ.

Она разглаживала его по всей длине.

Он был очень большой, горячий и твердый.

Невероятно, что он может поместиться внутри ее.

Но ее это не беспокоило. Они как-нибудь сумеют это сделать.

Она была обучена сотне положений, и она только немного повернулась, согнула колено и положила согнутую ногу ему на бедро, а ступней оперлась на сиденье.

Он убрал руку от ее «дворца наслаждений» и оттолкнул ее руку от своего естества. Зоэ придвинулась к нему ближе, как только могла ближе.

Существовала тысяча дорог, ведущих к наслаждению. Это была лишь одна из них.

— Ты, — хрипло произнес он.

Она подняла отяжелевшие веки и встретила горящий взгляд его зеленых глаз.

Она наклонилась к нему и провела языком по его губам. Затем по подбородку.

У него вырвался звук, полустон, полусмех.

— Мы должны остановиться, — сказал он.

Она продолжала раскачиваться, прижимаясь своим мягким сокровищем к его твердому.

Она растворялась в наслаждении, в темном мире страхи. Она таяла от его запаха и низкого звука его голоса, какого возбуждающего. Карета раскачивалась, и атлас, шурша, терся о его панталоны.

Это было порочно и прекрасно, и она погружалась в яркую темноту желания.

— Зоэ.

Она подняла руки и, опустив лиф платья, положила руки на свои груди. Закрыв глаза, она раскачивалась.

Она слышала, как он издавал какие-то звуки. Слова, стоны — она не понимала. Охваченная страстью, она ощущала приятное, теплое и прекрасное состояние животной любви.

Он схватил ее за талию.

— Ты должна…

И что-то прозвучало где-то в глубине его горла. Он провел рукой между ними и коснулся ее источника наслаждения, горячего и влажного. И тут она почувствовала это горячее и большое, что не могло бы войти в нее, и это ее не испугало. Он сделал толчок, и она широко раскрыла глаза.

— О! — произнесла она. — О!

Он снова сделал толчок, и она уткнулась головой в его шею, она прикусила губу. Это было больно.

Он толчками входил в нее, и она сдержала крик разочарования. Это было ужасно неприятно. Затем она снова почувствовала его ласкающую руку, что-то раскрылось внутри ее, и она смогла почувствовать его внутри себя, заполнявшего ее, и она изумленно прошептала:

— О, это… очень приятно.

Он снова издал не то смех, не то стон.

Он двигался, и она двигалась вместе с ним, раскачиваясь, как и раньше, только теперь он находился внутри ее. И на этот раз наслаждение было намного сильнее, и ей казалось, будто что-то взрывается внутри ее. Выше и выше оно возносило ее. И, остановившись на вершине небес, оно взорвалось, и обломки каскадом посыпались вниз, окружили ее и осыпали искорками счастья, исчезавшими в темноте.

Безумие, безумие, безумие…

Он все еще прижимал ее к себе, когда сознание начало возвращаться к нему, а она стала приходить в себя.

Понемногу разум вернулся к нему, и он сказал:

— Безумие, безумие, безумие.

И потом, когда его голос обрел силу:

— О, Зоэ…

— О-о-о, — тихо сказала она. — Это было восхитительно. Теперь я понимаю, почему женщины так увлекаются этим занятием. Это очень приятно, за исключением небольшой боли.

Он чуть отстранился, чтобы посмотреть на нее. Она мечтательно смотрела на него, слегка покачиваясь взад и вперед.

Это было бесстыдное покачивание. Если бы не оно, он бы уже пришел в себя.

Или, вероятно, не пришел бы.

Она была с ним, со своей улыбкой распутницы и выпавшей из платья обнаженной грудью.

— Для вас не существует ничего запретного, не так ли? — спросил он.

— Мой английский вернулся ко мне так легко и быстро, — сказала она. — Видимо, для усвоения запретов требуется больше времени, чем три недели. У меня не было столько времени для них — я была так занята, учась непрерывно делать реверансы, выходя из комнаты, и стараясь не наступить при этом на подол моего платья или уронить веер. — Она погладила его по щеке.

Он повернул голову и поцеловал ей руку. Сохранившийся запах их страсти снова изгонял из его головы все мысли.

«Подумай о ее отце» — говорил он себе.

И это было подобно ведерку ледяной воды, вылитой на его возбужденное естество.

Лексхем был единственным в мире человеком, для которого он пожертвовал бы своей жизнью.

И его самую младшую и любимую дочь он только что обесчестил.

Он взял ее руку и поцеловал, глядя при этом на окно.

— Проклятие! — проворчал он.

— Что? — переспросила она. — Что?

— Мы будем там через минуту, — ответил он. — Нам надо привести в порядок одежду. Остается только молить Бога, чтобы блеск солнечного света на стеклах окошек кареты помешал кому-нибудь разглядеть, чем мы занимались.

Это была еще одна карета, предназначенная для торжественных случаев. Тяжелый экипаж старше и больше той кареты, в которой они приехали сюда, был богато отделан. Его не очень сильно трясло, когда люди неспокойно сидели на предназначенных им местах. Зеваки не смогли бы понять, что происходит внутри экипажа. Маленькие окошки пропускали мало света и внутри было темно. Все же пара лакеев, стоявших на запятках кареты, могли услышать звуки и догадаться, что они означают.

Не стоило обращать на это внимания. Не имело значения и то, что кто-то видел, или слышал, или догадался, что сделал герцог Марчмонт.

Он сделал это и знал, что теперь должен сделать.

Он посадил ее обратно на ее место и помог ей привести себя и свою одежду в порядок. Затем занялся собой. Он заметил на внутренней стороне застежки своих панталон и на ее нижней юбке несколько темных пятнышек.

Совсем немного, и это облегчило ему душу. Он не причинил ей сильной боли, как он боялся. А ему совсем не следовало делать ей больно.

Но сожалеть об этом было поздно. Дело было сделано, по крайней мере не оставив явных улик снаружи.

И теперь следовало отнестись к этому тихо и спокойно.

Спокойно, если она согласится. Он слишком хорошо знал Зоэ, чтобы рассчитывать на ее содействие.

Ему лучше как можно осторожнее подойти к этому делу.

Он быстро решил, каким образом сообщить ей об этом.

— Зоэ, — сказал он.

Она поправляла кружево на своем декольте.

— Вы бы лучше поправили мне прическу, — сказала она. — Мне не видно, не развалилась ли она.

Он поправил ее диадему. Затем стряхнул с ее волос и своего фрака остатки перьев, разлетевшихся во время их оргии.

— Зоэ, — повторил он.

Она посмотрела на него и улыбнулась своей прелестной улыбкой.

— Зоэ, вы будете сильно возражать, если я предложу вам, стать герцогиней Марчмонт?

Улыбка несколько угасла. Она долго и пристально смотрела на него.

Он терпеливо ждал.

— Из-за этого? — спросила она, опуская руку на низ живота. — Из-за того, что я больше не девственница?

— Я знаю, я должен был владеть собой, — сказал он. — Я знаю, вы хотели познакомиться с другими мужчинами. Но даже если бы мы не сделали того, что мы сделали… Зоэ, я уверен, мне бы не понравилось, если бы вы сделали это с кем-то другим.

Это были не самые удачные слова, сказанные им, но, в эту минуту он не был ни хладнокровным, ни сдержанным. Ему было слишком больно сознавать, что он лишил ее шансов самой выбрать себе мужа. Ему так же больно было сознавать, что он не оправдал доверия ее отца. И в то же время он не жалел о случившемся, и это была чистая правда, что он не хотел, чтобы она выбрала другого мужа.

— Собственник, — сказала она.

— Да, — согласился он.

Ее лицо просветлело.

— Только безумная женщина не пожелает стать герцогиней Марчмонт.

Это был не тот ответ, которого ожидал он, но чего он ожидал?

— Это означает «да»?

Она кивнула.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

Карета остановилась.

Он выглянул из окошка и тут же сел на место.

— Черт побери, мы уже подъехали к вашему дому, и, кстати, о безумных людях: к дверям ведут следы черных перьев.

Зоэ знала, что в романах девушки отказывались от финансово выгодных предложений из благородных побуждений, ради любви.

И конечно, она знала, что совсем недавно она пришла к выводу, что из Марчмонта не получится хорошего мужа.

Он относился к тому типу мужчин, которым все быстро надоедает. И жена скоро наскучит ему. Он собьется с пути истинного, и каким бы осторожным он ни был, она это узнает и будет страдать.

Но в то же время она понимала, что она сделала, и знала, что от таких вещей появляются дети, и еще она знала, что, утратив невинность, самое разумное, что можно сделать, — это выйти: замуж за человека, с которым она ее потеряла. Если она не выйдет замуж, то не только опозорит своих родителей, но — если в результате появится ребенок — ее подвергнут остракизму в том самом мире, куда она так стремилась возвратиться, и она потеряет шанс стать одной из первых леди королевства.

Она сама навлекла это на себя. Она выйдет замуж за неверного мужа, как выходят другие женщины, и будет и дальше жить с этим, как живут другие женщины.

Но должно же существовать какое-то вознаграждение. Марчмонт был потрясающе красив и невероятно богат, и она получила огромное удовольствие потерять с его помощью свою девственность, за исключением момента ее настоящей утраты.

Только безумная женщина откажется принять его Предложение. Зоэ была нецивилизованной, к ней еще не вернулось умение сдерживать себя, но она не была безумной.

Она оставила привилегию быть безумной за леди Софронией, а сама наслаждалась сознанием того, что скоро станет герцогиней и они с Марчмонтом смогут делать намного больше того, что они делали в карете. И никто не посмеет им помешать.

Зоэ с Марчмонтом увидели, что все собрались в большой гостиной. Все, включая леди Софронию и леди Эмму, родителей Зоэ, сестер, братьев с их супругами.

Должно быть, мама рассказала им об успехе Зоэ, ибо, когда они с Марчмонтом вошли, их встретили хором восторженных восклицаний: «Все прошло замечательно!» и «Мы знали, что ты сможешь!» — и тому подобное.

Вскоре леди Софрония потребовала внимания собравшихся и углубилась в подробное описание того, во что были одеты приглашенные в гостиную регента. Затем ее милость остановила взгляд на Марчмонте.

— Вы, сэр, — сказала она. У нее был такой же повелительный голос, как и у Марчмонта.

Гвалт в комнате затих.

Он разговаривал с Сэмюелем и, услышав ее, поднял голову:

— Вы меня, тетушка?

Она подозвала его, поманив украшенной драгоценностями рукой.

Марчмонт оставил Сэмюеля и направился в угол, где она восседала, поблизости находилась Эмма, имевшая совершенно измученный вид.

— Ты, — сказала леди Софрония.

— Да, это я, — сказал он. — Ваш племянник Марчмонт.

— Я знаю, кто ты, — сказала она. — Ты — тот самый, который подшучивал надо мной.

— Неужели, тетушка?

— Не разыгрывай невинность передо мной. Ты нарочно вынудил меня сесть не в ту карету. В жизни я никогда так не удивлялась, как удивилась, оказавшись около Лексхем-Хауса, а не по дороге в Кенсингтон.

— Просто поразительно, — сказал он.

— Ты подшутил надо мной.

Он сделал вид, что глубоко задумался.

— Гм, — произнес он. — Ах да. Вспоминаю. Мне надо было кое-что сказать Зоэ Октавии наедине.

Он взглянул на Зоэ, и в его зеленых глазах вспыхнул дьявольский блеск. Этот взгляд сразу же вызвал в ее воображении яркие образы того, чем они занимались в карете. Ее охватил жар.

— Не могу в это поверить, — сказала Августа. — Это страшно неприлично. Правда, Зоэ, тебе бы следовало покраснеть. Поехать одной с джентльменом, сразу же после того, как мама представила тебя королеве. Слово могу дать, похоже, это было сделано вами намеренно.

— Ее величество оказала Зоэ Октавии особое внимание, — своим повелительным тоном сказала леди Софрония. — Все это заметили. Принцесса София… или это была принцесса Елизавета? Не важно. Одна из них отвела ее в сторону на пару слов. Регент поговорил с ней. Я не помню, чтобы что-то подобное произошло на твоем представлении ко двору, Августа Джейн.

Августа смутилась.

— Мы не будем спрашивать, что тебе надо было сказать Зоэ Октавии, Люсьен, — продолжала леди Софрония. — Есть личные дела, которые лучше всего понимают молодые люди, занимающиеся ими. Я сама была молодой до пятницы прошлой недели.

Отвернувшись от Марчмонта, она обратилась к матери Зоэ:

— Мы не были такими уж чопорными в старое время, не правда ли, моя дорогая? Скучный король и его двор, где мы сходили с ума от скуки. Но мы-то не были скучными. Я всегда говорю, что нет ничего восхитительнее мужчины в штанах по колено. То есть мужчины с красивыми ногами. У Люсьена, как вы видите, отцовские ноги, ноги моего покойного брата. Мои ноги тоже в свое время не оставались незамеченными. Моим лодыжкам, как вы знаете, посвящали оды.

«Должно быть, интересно быть герцогиней Марчмонт», — подумала Зоэ. Среди всего прочего она получит нескольких колоритных родственников.

Пока его тетка завораживала своих слушателей, или, можно сказать, ошеломляла или потрясала, Марчмонт незаметно подошел к Лексхему и тихо сказал:

— Я хотел бы поговорить с вами, сэр.

Лексхем удивленно поднял брови.

Обострившаяся совесть Марчмонта рисовала непристойные картины того, что он делал с младшей дочерью этого джентльмена.

— О Зоэ, — сказал он.

Лексхем взглянул на Зоэ. Она смотрела на его тетку, и на ее лице вместо ожидаемого замешательства или смущения он увидел легкую улыбку.

Марчмонту хотелось поцеловать уголки ее губ, где они чуть заметно приподнимались.

— В мой кабинет, — сказал Лексхем и повел его туда.

Войдя в кабинет, Марчмонт закрыл за собой дверь и сказал:

— Я хочу жениться на Зоэ.

— В самом деле хочешь? — спросил Лексхем. Он вышел из-за стола, как всегда, заваленного бумагами. — Чем это вызвано? Кринолином? Доброжелательностью двора? — Он взял листок бумаги, нахмурившись, посмотрел на него и положил обратно на стол.

— Я не шучу, — сказал Марчмонт.

— А я и не думал, что шутишь. Но ты знаешь, что несколько недель назад она сделала тебе очень привлекательное предложение, насколько я помню, и ты отказался от него.

— А насколько я помню, я тогда сказал, что оно соблазнительное, но, приняв его, я получу незаслуженное преимущество. В то время она верила, что у нее не было выбора.

Сейчас у нее тоже его не было.

— Я думал, ей хочется познакомиться с другими мужчинами, — сказал Лексхем. — Я думал, это означает, что она еще плохо знает английских джентльменов.

— А я понял, что предпочитаю, чтобы она общалась с другими мужчинами после того, как мы поженимся, — сказал Марчмонт. — Видите ли, я собственник.

— Неужели?

— Зоэ объяснила мне, что это так, — ответил Марчмонт.

— В карете, — сказал Лексхем. — Когда вы были наедине.

Сознание своей вины жгло Марчмонта.

— Где я и сделал ей предложение. Вопреки утверждениям моей тетки…

Лексхем жестом остановил его.

— Моя супруга рассказала мне, что произошло. Леди Софрония имеет свое собственное четкое неоспоримое мнение о мире. Остальные из нас должны испытывать сомнения и неуверенность, а она всегда уверена. Мы все знаем, как трудно убедить эту леди, что она ошибается.

Едва ли возможно заставить собравшихся ждать, когда ты возьмешь на себя этот Геркулесов труд.

— Я должен поблагодарить ее, особенно за эти галлюцинации, — сказал Марчмонт. — Когда я оказался наедине с Зоэ… ну, я думаю, достаточно сказать, что мне не хотелось, чтобы она вышла замуж за кого-то другого, а не за меня. Она сказала, что выйдет за меня. А теперь нам нужно только ваше согласие.

Наступила долгая пауза. Лексхем встал из-за стола и подошел к камину. Он стоял там, глядя на огонь, погрузившись в размышления.

Некоторое время спустя он посмотрел на Марчмонта:

— Я не слышал, чтобы ты сказал, что по уши влюблен в Зоэ.

Марчмонт, растерявшись, не знал, что ответить, что очень редко случалось с ним, хотя в данных обстоятельствах это было неудивительно. Когда он в этот день выходил из дома, меньше всего он ожидал, что будет стоять здесь и просить у Лексхема руки его дочери. «И остальных восхитительных частей ее тела».

Без сомнения, он по уши увяз в похоти. Он и понятия не имел, что в подобных случаях подразумевается под любовью. Он всегда думал, что это эвфемизм для обозначения сильного влечения.

— И ты еще не сказал, что без нее твоя жизнь будет пустыней, — добавил Лексхем и продолжил: — Но это Вещи, которые тебе несвойственно говорить. — Он пожал плечами. — И это не такая вещь, которую я смог бы легко переварить. Нет, думаю, я этого не ожидал, хотя я не очень удивился такому повороту событий. Ты всегда обладал способностью справляться с ней, и, доверяя тебе, я не испытываю особого беспокойства, как это можно было бы предположить.

«Ах да, мне надо доверять. Дайте мне полчаса побыть в карете наедине с вашей дочерью, и с ее добродетелью будет покончено».

Лексхем кивнул своим мыслям.

— К тому же она будет герцогиней, а я не отличаюсь от других отцов, желая своему чаду устроиться в этой жизни. Да, что будет, то и будет.

Марчмонт облегченно вздохнул, он не замечал что ждал, затаив дыхание.

Лексхем бросил на него насмешливый взгляд:

— А ты думал, я скажу «нет»?

— Она вернулась всего лишь несколько недель назад, — сказал Марчмонт. — Я думал, вы скажете мне, что я слишком тороплюсь или что вы еще не готовы расстаться с ней.

— Я не буду видеться с ней реже, чем теперь, — возразил Лексхем. — Она живет под моей крышей, но я редко бываю дома. А когда я дома, обычно появляются мои дочери, и от них чертовски трудно отделаться. — Он рассмеялся. — Ладно, Марчмонт, дай мне твою руку.

Его бывший подопечный протянул руку и поблагодарил его.

— Какой благодатный выдался для меня день, — сказал Лексхем. — Королевская семья улыбнулась моей дочери, а она поймала в свои сети самого завидного в Лондоне жениха, причем герцога. — Он рассмеялся. — Я всегда считал, что Зоэ умная девочка. Так прими мое благословение, Марчмонт. А теперь дай мне поговорить с ней.

В тот же вечер, позднее

Зоэ стояла у окна и смотрела в сад. На этот раз она покорно надела ночную рубашку и пеньюар, предложенный Жервезой.

— Мисс, надеюсь, вы не собираетесь сбежать, — сказала Жервеза, стелившая постель.

— Если бы хотела, то только для того, чтобы наедине подумать, — сказала Зоэ. — Трудно поверить, что все это случилось в один день. У меня в голове такая путаница.

Марчмонт у подножия лестницы… представление… Марчмонт поднимает и кружит ее… чудесное расставание с девственностью… и затем он спрашивает ее, и она отвечает «да», ибо другой ответ невозможен.

Она улыбнулась. Он, должно быть, очень волновался те несколько минут, когда она осталась наедине со своим отцом.

Герцогу не надо было волноваться.

Да, как он сказал, она не знала запретов. Но она не была глупа. Она понимала, что не следует рассказывать папе, что произошло по дороге домой, когда они возвращались из Куинс-Хауса.

Она лишь заверила отца, что Марчмонт без особого труда убедил ее стать его женой.

— Я никогда не испытывала таких чувств, какие испытываю к нему, ни к одному из мужчин, — сказала она, и это была чистая правда.

— Герцогиня Марчмонт, — сказала Жервеза благоговейным тоном. — Мне самой в это верится с трудом.

— Я все еще не верю, — сказала Зоэ. — Невозможно было о чем-то думать, когда они все столпились вокруг меня.

Сумятицу, поднявшуюся при возвращении с королевского двора, нельзя было и сравнить с шумом, сопровождавшим этим вечером семейный обед, за которым праздновали ее дебют. Когда подали десерт, ее отец заявил, что у него есть для всех еще один приятный сюрприз, только этими словами он подготовил всех к объявлению ее помолвки с Марчмонтом.

— Было смешно, — рассказывала Зоэ Жервезе. — Все были так удивлены. Правда, кроме Присциллы. Она не была в таком шоке, как все остальные. Но после этого объявления некоторые мои сестры перестали возмущаться тем, что я ехала одна с ним в закрытой карете. Они все вообразили, что он воспользовался случаем и сделал предложение потому, что был ослеплен моими прелестями. Они и представить себе не могли, почему мужчина в здравом уме женится на мне, — а они видели, что он не был пьян, когда мы приехали в Лексхем-Хаус. — Она рассмеялась. — Они подумали, что дело было в платье; хотя, возможно, и это тоже сыграло свою роль.

— Мисс, если бы его светлость не сделал предложения, то нашлась бы сотня мужчин, которые сделали бы его, — сказала преданная Жервеза.

— Это сотня тех, кто не знает меня, — сказала Зоэ. — Я знаю, с таким мужем будет непросто, но непросто будет и с такой женой, как я. Но мы достаточно хорошо понимаем друг друга… — Она вздохнула. — И боюсь, я люблю его.

— Вам нечего бояться, мисс. Я не сомневаюсь, он вас тоже любит. По крайней мере полюбит, когда узнает вас лучше. Ложитесь, пожалуйста. После такого дня вам надо отдохнуть. И несколько следующих дней мы будем очень заняты, укладывая ваши вещи и готовясь к переезду в Марчмонт-Хаус. — Она покачала головой. — Боже, Боже, просто не верится. Обратно в тот дом, к этому мистеру Харрисону. И на этот раз вы будете его хозяйкой. Интересно, о чем он думает.

Зоэ подошла к кровати.

— Ах да. Харрисон. Я и забыла о нем.

— А я не забыла, — сказала Жервеза. — Я так рада, что по крайней мере я еду туда не простой горничной. Как вы сказали, я слушаю только одну вас, и в любом случае мы редко будем с ним сталкиваться, только за столом, мисс. Это завидное место. Камеристка герцогини Марчмонт. Кто бы подумал! — Она, удивляясь, покачала головой.

— А я думала только о Марчмонте, — сказала Зоэ. — И совсем не думала о доме, этом огромном безупречно устроенном доме и всех его слугах. Бог мой. Я буду в нем хозяйкой. Как интересно!

— Мисс, вы говорили, что я могу высказать мое мнение, и мое мнение таково: мистер Харрисон не очень приятный человек.

Зоэ посмотрела на нее:

— А ты не боишься ли этого человека?

— Да, мисс, боюсь.

— Фи. Тут нечего бояться. Вот главный евнух Юсри-паши — это был человек, которого следовало бояться. Прошли годы, прежде чем я поняла его. Но этот, у которого целы его мужские части? — Зоэ задумалась. — А в Англии нет слуг-евнухов?

— Мисс, я думаю, что здесь нет обычая делать евнухов, — сказала Жервеза.

Зоэ махнула рукой, отпуская ее.

— В таком случае с этим не будет никаких неудобств. Я знаю, как надо вести хозяйство, и я справлюсь с ним.

Глава 12

В четверг к вечеру слухи о помолвке уже распространялись среди бомонда.

Как всегда, слухи дошли до слуг намного раньше, чем до их хозяев.

Однако в Марчмонт-Хаусе слухи быстро превратились в уверенность. Слуги, занимавшие в челяди герцога более высокое положение, чем остальные, еще до полуночи знали, что пришла беда: их хозяин женился на Девушке из гарема.

Они знали, потому что хозяин сам сказал им об этом.

Возвратившись из гостиной регента, чтобы переодеться из придворного в домашний костюм, он вызвал Харрисона в свой кабинет. Там уже был Осгуд, он всегда присутствовал, когда требовалось что-то записать. Ему приходилось записывать множество пари, выигранных и проигранных.

Следовательно, Марчмонт мог ожидать, что ему предстоит получить чек на тысячу фунтов от лорда Эддервуда, поспорившего, что мисс Лексхем не будет представлена королеве до конца месяца.

До этого момента он еще не знал, что проиграл пари относительно того, выйдет ли мисс Лексхем замуж еще до окончания лондонского сезона.

— Я женюсь, — сообщил он двум своим служащим, — на мисс Лексхем. На следующей неделе, вероятно.

Оба мужчины сохраняли привычное непроницаемое выражение лица. Они оба почтительно поздравили его.

Обоим было не по себе, хотя и по разным причинам. Осгуд боялся, что хозяйка нарушит заведенный им порядок и испортит его бумаги.

Харрисон, не собиравшийся никоим образом позволять какой-то женщине вмешиваться в его дела, чувствовал себя оскорбленным перспективой унижаться перед особой, которая прославилась своим поведением в газетах и которая, более того, поставила его на место, о чем один лакей рассказал другому, после чего Харрисон уволил обоих без рекомендаций.

Марчмонт не знал об этом. Он не отличал одного лакея от другого.

— Я составлю прошение об особом разрешении, — сказал Осгуд. — И запишу, что надо купить кольцо. Ваша светлость, у вас есть особые пожелания относительно кольца?

— Конечно, — сказал Марчмонт. — Этим я завтра займусь. Я зайду к Ранделлу и Бриджу.

Ранделл и Бридж были королевскими ювелирами и любимцами регента. В магазине под номером тридцать два, Лудгейт-Хилл, постоянными клиентами были не только члены английской королевской семьи и английское дворянство, но и те европейцы, чьи коронованные головы им удалось сохранить на своих шеях.

Если на лице Харрисона и было какое-то выражение, то оно становилось все мрачнее. Но все его мысли оставались скрытыми.

Его хозяин, насколько это было ему известно, с тех пор, как стал герцогом, никогда сам не выбирал драгоценности. Покупать подарки для своих возлюбленных его светлость поручал Осгуду. Желание герцога лично посетить Ранделла и Бриджа и самому выбрать обручальное кольцо было плохим предзнаменованием. Очевидно, Девушка из гарема очень глубоко впустила в него свои когти.

— Я сегодня должен нанести короткий визит, — небрежно бросил он секретарю. — Я хочу сделать подарок.

— Да, ваша светлость.

Больше ничего не было сказано. И больше нечего было говорить. Герцог женится. Подарок для особы, на которой он не собирался жениться, был заказан, и Осгуд должен был иметь наготове подходящий, прощальный подарок.

Герцог не дал дальнейших указаний. Это даже не пришло ему в голову. Осгуд, который ничем не был связан с челядью, прекрасно знал, что от него требуется. Харрисон, как обычно, определит, что предстоит сделать в сфере его обязанностей, и отдаст распоряжения слугам низшего ранга. Когда герцог поднялся наверх переодеться, он тем же небрежным тоном сообщил Хору о предстоящей свадьбе. Хор прослезился, но у него вызывали слезы слишком сильно накрахмаленные шейные платки. Единственной причиной, по которой Марчмонт не увольнял его, было то, что он привык к нему. И слишком беспокойно было бы привыкать к новому человеку. Это знали все, включая Хора.

После того как хозяин снова ушел, Харрисон созвал в свою роскошную гостиную камердинера, повара, дворецкого и экономку. Он угостил их хересом и заверил их, что в Марчмонт-Хаусе сохранится прежний порядок. Небольшие изменения коснутся штата слуг, чтобы достаточно хорошо справляться с возросшими обязанностями. Но он не предвидит значительных изменений в повседневной жизни во владениях герцога.

Позднее он признался миссис Дунстан:

— Я не ожидаю каких-либо трудностей — по сути, меньше, чем могло бы быть, сделай его светлость другой выбор. Магометане не признают образованных женщин. Всем известно, в головах у леди пустота, нет ничего, кроме моды и скандалов. А эта леди знает о ведении хозяйства даже меньше, чем обыкновенный английский джентльмен, и ей не захочется заниматься им. Мы не должны воспринимать это как катастрофу, будем и дальше вести хозяйство.

Если у миссис Дунстан и было какое-то беспокойство или сомнения, уверенность Харрисона уничтожила их. На следующий день все старшие слуги, оживленно бегая по дому и ругая своих подчиненных, готовили дом к приему новой хозяйки.

Что же касается неприятного эпизода во время ее короткого посещения Марчмонт-Хауса, — Харрисон старался не думать о нем. Раз уж эта леди живет под его крышей, говорил он себе, она будет жить по его правилам.

Тем же вечером, только позднее, герцог посетил леди Тарлинг.

С той же самой, как и в прошлый раз, иронической улыбкой она раскрыла еще один бархатный футляр. На этот раз — зеленый. В нем лежал гарнитур из трех золотых брошей в виде букетов цветов, сделанных из цветных бриллиантов.

Их можно было носить каждую отдельно или соединить в форме диадемы.

— Как красиво, — сказала она.

— Я собираюсь жениться, — объявил он.

Она кивнула и посмотрела на него. Это ее не удивило, а удивило лишь то, как мало эта новость затронула ее сердце.

— Понимаю.

— Я предпочел, чтобы вы узнали об этом от меня, а не из газет.

— Благодарю вас, — сказала она.

Что бы ни говорили другие, она никогда не считала его совершенно бессердечным, Или, если он был бессердечным, то хорошее воспитание скрывало это. До нее уже доходили слухи. Всегда ходят какие-то слухи, половина из них абсурдные, но этот казался правдоподобным. Возможно, она заметила это в тот вечер, когда он сделал ей другой щедрый подарок. Тогда или в то утро в Гайд-парке в какой-то момент ей стало ясно, что этот мужчина отдал свое сердце другой женщине, понимал он это или нет.

Будучи готовой к этому и обладая достаточным умом, она приняла эту новость доброжелательно и поздравила его, как будто была его другом, и действительно последние недели он вел себя только как друг. И как бы ни было велико ее сожаление, великолепные броши были больше чем достаточным утешением.

В пятницу к концу дня Марчмонт получил особое разрешение и заказал кольцо. Затем он отправился в «Уайтс», где заключил различные пари — помолвлен он с мисс Лексхем или не помолвлен, женится он или не женится еще до конца месяца.

Таким образом, к тому времени, когда светское общество в определенный модой час собралось в Гайд-парке, все всё знали и обсуждали. В шесть часов на Роттенроу появился герцог Марчмонт. Он ехал рядом с мисс Лексхем, облаченной в роскошную синюю амазонку, сшитую по последней моде. Те, кто видел их достаточно близко, говорили, что синий — это цвет ее глаз. Яркая шляпа с перьями венчала ее собранные в прическу темно-золотистые локоны. Она ехала на игривом молодом коне, которым легко управляла.

А справиться с неспокойным животным было не так просто из-за медлительности их движения. Даже разочарованные мамаши и их огорченные незамужние дочери, скрывая свои эмоции, все как одна хотели представиться будущей герцогине Марчмонт. И все были ей представлены, за исключением дам, которые сторонились ее там, в гостиной регента. Этих Марчмонт почему-то не замечал.

В пятницу вечером он обедал с семейством у Лексхемов.

Как всегда, когда не было гостей, все собрались в библиотеке.

Там Лексхем сказал:

— Я слышал о твоих невероятных пари, Марчмонт.

— Их так много, — ответил он. — Какие вы имеете в виду?

— То, в котором говорится, женишься ты или не женишься до конца этого месяца. Прежде всего позволь тебе напомнить, что это касается только одного из вас. А некоторые увидят в этом признак твоего превращения в леди Софронию, и, во-вторых, до конца месяца у тебя остается меньше недели. Не было бы логичнее договориться с Зоэ?

За обедом Зоэ вела себя чрезвычайно благопристойно. Зато неприличным было ее платье. Снова ее грудь была едва прикрыта невероятно низким корсажем. И сейчас она стояла у окна, глядя на Беркли-сквер, где в такой час она едва ли могла что-нибудь увидеть.

Со своего места Марчмонт видел ее профиль. Отсвет горящих свечей блестел на ее волосах, оставляя часть ее лица в тени, что делало ее отчужденной, даже таинственной. Он почувствовал неуверенность и обнаружил, что сомневается, знает ли он ее вообще. Затем он подумал, что становится смешон: это была всего лишь игра света. Отбросив сомнения, он сказал:

— Мне не нравятся долгие помолвки. Зоэ, вы не возражаете, если мы поженимся на следующей неделе?

— На следующей неделе? — удивилась леди Лексхем. — А я думала, эта одна из ваших шуток. Надо же, какая короткая помолвка.

Он вспомнил, что Зоэ была последняя из их детей. Вероятно, им хотелось выдать ее замуж, устроив большое празднество. В конце концов, разве не имело значения то, что одна из их дочерей выходила замуж за герцога? Проблема заключалась в том, что этот герцог давно, уже был почти членом семьи, и было легко забыть о его положении в обществе. Для Лексхемов он всегда был Люсьеном де Грей. Даже когда он был мальчиком, они редко упоминали его титул. Только в обществе он был «лордом Люсьеном». Зоэ называла его так, только когда подшучивала над ним или сердилась на него.

— Согласен, я поступил беспечно, — сказал он. — Вы хотите торжественный завтрак, или обед, или бал, или нечто подобное. Для этого, как говорят, требуется время. Ну, значит, тогда где-то в мае, может быть.

Зоэ отвернулась от окна и посмотрела на него так, как смотрела иногда, как будто читала его мысли. Но он полагал, что никто не может прочесть его мысли.

— Свадебный пир? — спросила она. — Это обязательно?

— Я думаю, вашим родителям это бы понравилось.

— Вам трудно в это поверить, — сказал Лексхем, — но моя жена и я когда-то тоже были молоды. Жизнь коротка и непредсказуема. Твои родители недолго наслаждались своим счастьем. Я говорю: берите от жизни все. Но что говорит Зоэ? Ты так тиха сегодня, моя дорогая. Не испугалась ли ты вдруг мысли, что станешь герцогиней?

— Еще нет, папа, — сказала она. — Я только размышляю, какое платье надеть мне на свою свадьбу. — Она рассеянно улыбнулась Марчмонту. — Мне тоже не нравятся долгие помолвки. Я думаю, что интересно устроить свадьбу в последний день месяца. — Она рассмеялась, и это был смех настоящей Зоэ, легкий и звонкий, от которого в комнате стало светлее. — Мне хочется посмотреть, как вы будете платить проигранные деньги самому себе.

В субботу утром герцог Марчмонт приехал в Лексхем-Хаус в состоянии полной растерянности. Он редко испытывал такое чувство и не любил его. На этот раз он не мог его стряхнуть или загнать в особый ящичек в своей голове. Оно прилипло к нему, как большая колючая головка репейника.

Его не ждали, но ему никогда не приходило в голову предупреждать о своем приезде, и он никогда этого не делал.

Он застал Зоэ в утренней комнате, в окружении сестер. Как обычно, они все кудахтали и пронзительно кричали.

— Вот видите! — кричала одна, когда он вошел. — Этого просто нельзя сделать!

— Это исключено, — сказала другая.

— У нее нет приданого.

— После всех наших усилий ввести ее в общество, — сказала Августа, — ее выдают замуж с такой поспешностью. И таким ужасным образом? Нечего и думать. Нам нужен по крайней мере еще месяц.

— Лучше всего в июне, — сказала Присцилла. — Мы с Доротеей ожидаем наших младенцев в мае.

Зоэ широко раскрыла глаза и, посмотрев на него, продолжила намазывать маслом свой тост.

— Герцогиня Марчмонт, — сказал он, — может выходить замуж, когда и где ей захочется. Герцогиня Марчмонт ничего не делает тайком. Если она желает поспешить, то весь мир будет спешить вместе с ней. Ваша милость, или будущая светлость, когда вы закончите ваш завтрак, я бы хотел поговорить с вами там, где не будет ваших сестер. Я жду вас в библиотеке.

Он направился в библиотеку.

Там царило блаженное спокойствие.

А он не был спокоен.

Он подошел к камину и посмотрел на огонь. Затем перешел к окну, выходившему на Беркли-сквер. Одна карета. Пара всадников. Двое людей направляются к Лансдаун-Хаусу. Небольшая группа вышла от Гантера и пошла к небольшому парку. Он вспоминал, как выглядела эта площадь несколько недель назад, в день Апрельского дурака, день, когда он пришел сюда с намерением разоблачить мошенницу, а встретил девочку, которую потерял двенадцать лет назад.

А теперь они были помолвлены.

В следующую пятницу в конце месяца, то есть в тот день, на который он назначил их свадьбу, пройдет ровно тридцать дней с тех пор, как он вошел в маленькую гостиную Лексхем-Хауса и увидел ее, сидевшую на стуле… Тридцать дней от начала и до конца.

Тридцать дней, и он перестанет быть холостяком.

Это не тревожило его. Это должно было случиться, рано или поздно. Его долг был жениться и произвести на свет наследника, долг, который вбивали ему в голову практически с самого рождения. Несмотря на то что Джерард был наследником, продолжение древнего рода было слишком важным делом, чтобы иметь только одного наследника мужского пола.

Брак не беспокоил Марчмонта. Он не предвидел больших перемен в своей жизни. То, что беспокоило его, было совсем рядом.

Он отошел от окна и заходил по комнате.

Казалось, прошли часы, дни, месяцы и годы, прежде чем что-то заставило его поднять голову и посмотреть на дверь.

Должно быть, звук ее шагов не доходил до его сознания. Она остановилась на пороге.

Ее осанка была идеально прямой. Ее утреннее платье было приличным, с полностью закрытыми руками и грудью. Но ни одна англичанка не умела стоять так, ни одна англичанка не могла бы задержаться в дверях в такой позе, чтобы в воображении мужчины возник образ: вот она лежит, откинувшись подушки, ее одежда в беспорядке, а глаза кажутся сонными от желания.

— Спасибо, что успокоили их, — сказала она, входя в комнату. — Вас удивит, почему я позволяю им шуметь и не спорю с ними. Если я стану спорить, то никогда не закончу мой завтрак и все остынет. В гареме мы все время шумели, еще хуже, чем здесь. Женщины кричали, угрожая, жалуясь и впадая в истерику. Я привыкла к этому. Я убеждаю себя, что все это проходит мимо меня и надо притворяться, что эта буря разыгралась за стенами этого дома. Но это очень тяжело переносить, и я так рада, что переезжаю в ваш дом, где будут установлены правила, скольким сестрам позволено появляться здесь за один визит и сколько раз им будет это позволено.

Он никогда не задумывался над тем, что она может устанавливать правила в его доме; но эта мысль пришла ему на ум и быстро ушла, уступив место более важному поступку, который ему предстояло совершить, и он чувствовал себя неуверенно, как это случалось с ним только в детстве.

— Как пожелаете, — рассеянно сказал он. — У меня что-то есть для вас.

Было заметно, как она насторожилась.

— Подарок?

— Я не уверен, что это можно назвать подарком. Хор впал в истерику, потому что оно нарушало линию моей… Ах да, вот оно. — Он вытащил маленький бархатный футлярчик из кармана, вшитого Хором в подкладку его сюртука.

Она оцепенела и прижала руки к животу.

— В чем дело? — спросил он.

— Ничего, — сказала она. — По-моему, я знаю, что в этом футляре.

— В общем, я бы предположил, что знаете. — Он раскрыл футляр чуть заметно дрожавшими руками. Он подумал о том, какой это абсурд, что он столько раз стольким женщинам дарил драгоценности.

Он вынул кольцо и посмотрел на него. Почему-то утром в магазине оно не казалось таким… таким…

— Боже мой. Она прижала сложенные руки к груди. — Какой огромный!

Очень большой бриллиант окаймляли бриллианты несколько меньшей величины. Ему следовало бы предоставить ювелирам больше времени. Им пришлось спешить. Но они не поняли его. Ранделл и Бридж никогда не ошибались.

— Ранделл был потрясен, — сказал он, чувствуя, как его охватывает неприятный жар, скорее похотливый, а не облегчающий. — Он показал мне десятки элегантных, изящных колец. А я сказал ему, что мне нужно кольцо с огромным вульгарным камнем, блеск которого был бы виден за милю.

— О, Марчмонт, — сказала она.

— Может быть, вы разожмете руки? — попросил он.

— О да, — согласилась она.

— Дайте мне вашу руку, пожалуйста.

Она протянула руку.

С беспокойно бьющимся сердцем он надел кольцо на ее тонкий палец. Как и следовало ожидать, оно легко наделось. Не напрасно же он присутствовал там, когда с нее снимали мерки для перчаток и всего прочего.

Но его сердце по-прежнему беспокойно билось.

Она подняла руку и залюбовалась бриллиантами, блестевшими в лучах дневного света, падавшими из окна. В этой комнате в это время дня было мало солнечного света, но кольцо сияло.

— Оно просто чудо, — тихо сказала она.

— Правда?

Она кивнула, не отводя глаз от кольца. Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Он смотрел, как поднимается и опускается ее грудь.

— Превосходно, — сказала она. — Элегантные, изящные кольца для мелких женщин. Герцогиня Марчмонт должна носить бриллиант, который в случае необходимости может служить маяком. О, Марчмонт!..

Она рассмеялась, обняла его за шею и прижалась к нему.

Он, обняв ее, спрятал лицо в ее волосах и упивался ее ароматом, ароматом лета. Она откинула назад голову, призывая его, и он наклонился, чтобы принять ее приглашение. Их губы соприкоснулись, и он еще крепче прижал ее к себе.

Громкое «гм» послышалось позади.

Они с Зоэ поспешили отскочить друг от друга.

— Тридцатое, как я думаю, это не слишком скоро, — сказал лорд Лексхем. — Марчмонт, нам лучше бы найти для тебя занятие. Пойдем в мой кабинет. Давай составим соглашение о заключении брака, а уж потом позовем юристов, и они начнут договариваться.

В воскресенье на рассвете явилась Присцилла. Ее явно переполняли эмоции, ибо она, оттолкнув Жервезу, ворвалась в спальню Зоэ, когда та выходила из ванны.

В Англии мыться было намного труднее, чем в Каире, но Зоэ решила не отказываться от обычая магометан мыться ежедневно. Здесь у нее была только переносная ванна, а не большой бассейн с несколькими рабынями, которые мыли и массировали ее, удаляли волосы с ее тела и маслами и духами умащивали ее. Но англичане не обращали внимания на подобный ритуал, а ей больше ничего не было нужно. Ванна вполне удовлетворяла ее.

— Он выбрал его сам, — объявила Присцилла.

— Выбрал — что? — спросила Зоэ, когда Жервеза надела на нее халат.

— Кольцо.

— Какое кольцо?

— Этот чудовищно большой камень. Обручальное кольцо.

— А, — сказала Зоэ, — это было очевидно.

Более очевидно, чем она могла бы предположить.

Ее научили видеть и слышать, что делают мужчины.

Она все лучше понимала его.

Он думал о ней.

Его волновало, понравится ли ей кольцо. Беспокоило его душу.

Она почувствовала, как рыдание зреет в ее груди.

Она не хотела быть сентиментальной идиоткой и запрещала себе верить в глубину его чувств. Он был красивым, богатым, могущественным человеком. Все женщины хотели его, и он это знал. Ожидать, что он отдаст свое сердце только ей одной, было бы смешно.

Она это понимала и думала, что смогла бы жить с ним, зная об этом, должна была привыкнуть к этому. Но она любила его и никогда не переставала любить. Он жил в ее сердце все это время, пока она была далеко от него, — ей хотелось, чтобы и он чувствовал то же.

Она сдержала слезы и подошла к камину, на котором на подносе ее ждали утренний шоколад и газета.

Должно быть, она слишком хорошо умела скрывать свои чувства, потому что Присцилла, явно считая, что не произвела должного впечатления, сказала:

— Ты что, не поняла меня? Марчмонт никогда не делал этого. Подарки всегда покупает секретарь. Для всех — членов королевской семьи, родственников, любовниц.

— Если одна из его наложниц получит от него такой же бриллиант, — сказала Зоэ, — я сломаю ей палец, нечаянно. А его голова случайно столкнется с ночным горшком.

— Ни у кого нет такого бриллианта, — сказала Присцилла. — О, Зоэ, можно, я еще раз взгляну на него?

Жервезу попросили принести кольцо. Она поднесла его в футлярчике Присцилле, которая лишь приоткрыла его и, не притронувшись, посмотрела на кольцо.

— Надень его, — попросила она.

Зоэ надела. Утренний свет упал на его грани, и они засветились всеми лучами радуги.

— У Осгуда отличный вкус, — сказала Присцилла. — И ему есть где применить свой вкус, ибо Марчмонт никогда не интересуется ценой и не хочет возиться с подарками. Он отказывается заниматься тем, для чего требуется принятие решений. Весь бомонд в возбуждении, что он сам выбрал для тебя кольцо.

А Зоэ просто не понимала значения этого действа. И только теперь осознала: он заставлял ее чувствовать свою избранность.

Она никогда бы не смогла устоять перед ним, в любом случае он разбил бы ей сердце.

— Конечно, его никогда не поймешь, — сказала Присцилла, — но я рада за тебя.

Вскоре она ушла.

Когда дверь закрылась и шаги сестры затихли, Зоэ посмотрела на бриллиант на своем пальце: огромный камень был обрамлен мелкими бриллиантами, как король в окружении своей свиты.

Она предупреждала себя: не будь идиоткой, не будь сентиментальной идиоткой. Но что она могла поделать? Он так старался выбрать для нее кольцо, и ему искренне хотелось, чтобы оно ей понравилось, — и он был очень внимателен к ней.

Она задыхалась от сдерживаемых слез, рыдания вырывались из ее груди.

Она закрыла лицо ладонями и громко разрыдалась.

Вечером накануне свадьбы Зоэ принимала гостей в своей спальне.

Гостями были ее сестры.

— Принимать гостей в спальне? — такова была их первая реакция. — Кто-нибудь слышал такое?

Она помахала перед их глазами своим огромным бриллиантом, и шум прекратился.

Они все удачно вышли замуж. У них были горы драгоценностей. Однако обручальное кольцо магически подействовало на всех ее сестер, а не только на Присциллу, наименее здравомыслящую из всех.

Зоэ приказала подать маленькие сандвичи, легкую сдобу, чай, лимонад и шампанское.

Когда они поужинали, выпили, посплетничали и поделились обычными свадебными советами, Зоэ велела Жервезе принести драгоценности, которыми Карим осыпал свою так называемую вторую жену и любимую игрушку.

Рубины и гранаты, сапфиры и изумруды, бриллианты и жемчуга, и топазы всех цветов. Ожерелья, браслеты и кольца.

Она раздала их своим сестрам, только немножко приберегла для Жервезы.

Все, потрясенные, молчали.

Наконец заговорила Присцилла:

— Ты сказала, я это помню, Зоэ, что поделишься с нами, но этого слишком много. Ты уверена, что хочешь отдать все?

— Это моя прежняя невольничья жизнь, — сказала Зоэ. — Я ничего не возьму отсюда в мою новую жизнь.

Вопреки опасениям сестер Зоэ свадьба получилась многолюдная и торжественная.

Раз уж они пригласили всех родственников Зоэ с супругами, они были вынуждены пригласить теток, дядей и племянников Марчмонта. А поскольку Эддервуд должен был быть шафером, пришлось пригласить и остальных джентльменов. Даже без племянников и племянниц в большой гостиной Лексхем-Хауса было тесно и душно.

Или это только казалось Марчмонту?

Наконец появился священник, и вскоре вслед за ним вошла Зоэ в сверкающем серебром и драгоценностями платье, что заставило Эддервуда тихо заметить:

— Как это чертовски несправедливо. Некоторым во всем везет. Она прекрасна, как ангел.

Зоэ Октавия не была ангелом, но в эти минуты Марчмонту казалось, что она самое прекрасное создание из всех, кого он когда-либо видел. Когда она подошла и встала рядом с ним перед священником, он почувствовал ликование, отозвавшееся быстрым ударом в сердце.

Началась церемония. Никто не сказал ни слова, когда надо было заявить, не была ли известна кому-нибудь причина, не позволяющая им соединиться по закону, никто не заявил о существовании препятствий браку, и церемония продолжилась. Каждый из брачующихся подтвердил «Беру», и ее отец со слезами на глазах выдал ее замуж, а его жена плакала, не скрывая слез. Потом Марчмонт надел на палец Зоэ обручальное кольцо и пообещал поклоняться ей своим телом, что было самым легким изданных им обещаний. Затем последовали псалмы и молитвы о плодородии и другие молитвы и советы от святого Павла.

Ему казалось, что он всю жизнь только и делает, что женится на Зоэ, но наконец церемония бракосочетания закончилась.

Она стала герцогиней Марчмонт. Его женой.

У него была теперь жена.

Он отвечает за ее жизнь. Он дал клятву перед небесами и свидетелями.

…любить ее, беречь и почитать, в счастье и несчастье, в болезни и в здравии… отказываясь от всех других…

Отказываясь от всех других.

И тогда он понял, что он сделал. Он дал слово.

Его уже не вернешь, и от него не откажешься.

Его жизнь изменится, хочет он этого или не хочет.

Глава 13

Несколько часов спустя

Зоэ прекрасно помнила свадебную церемонию. События, произошедшие после нее, вспоминались как в тумане. Множество гостей. Речи и представления. Угощения и снова разговоры. Море людей, в котором было нетрудно утонуть.

Накануне Зоэ спала плохо, и когда все закончилось и они с Марчмонтом уже покинули Лексхем-Хаус, ее одолела усталость. Она уснула в карете во время короткого переезда в Марчмонт-Хаус и не проснулась, когда карета остановилась. Когда они выехали, она сидела напротив Марчмонта, а когда открыла глаза, она сидела рядом с ним и он держал ее в своих объятиях.

Когда она посмотрела на него, он рассмеялся:

— Неужели со мной так скучно?

— Свадьба — тяжелая работа, — сказала она.

— Твои труды еще не закончены, — сказал он. — Теперь ты должна встретиться со слугами. Возьми себя в руки. Хорошо, что это продлится недолго.

Он был прав, это не заняло много времени.

Все слуги ожидали их в холле. Харрисон торжественно приветствовал их. Герцог представил ей своего секретаря Осгуда, а Харрисон — старших слуг, и все закончилось.

Потом герцог взял ее за руку и торжественно повел по ковровой лестнице наверх.

— Здесь они все, — сказал он и посмотрел вниз на расходившихся слуг. Они выходили из холла словно солдаты, выстроенные по рангу. — Я и не знал, что их так много. Не помню, когда я видел их вот так, всех вместе и в одном месте.

Их было очень много, но их число не смущало Зоэ. В Каире она жила среди целой орды слуг и вскоре знала всех и каждого.

И сегодня она внимательно смотрела на лица слуг Марчмонта, ибо была намерена и здесь узнать каждого. Она заметила, что среди них не было лакея, который прислуживал ей во время ее первого визита.

Ничего удивительного. Во дворце Юсри-паши, когда главный евнух получал выговор или попадал в затруднительное положение, он обычно казнил свидетелей своего унижения.

— Мне осторожно намекнула некая леди, что моей молодой жене, возможно, надо отдохнуть и приготовиться к брачной ночи, — сказал Марчмонт.

— Да, мне нужно будет переодеться, — сказала Зоэ. — Я очень довольна, что выбрала для свадьбы это платье. Оно очень красивое, но снять его будет нелегко. Надо развязать тысячу тесемок, вынуть тысячу булавок и расстегнуть столько же пуговиц и крючков, и все это с изнанки.

— А я, конечно, буду счастлив тебе помочь, — сказал он.

Она представила, как он раздевает ее, постепенно снимая вещь за вещью, и жар охватывал ее, как будто рядом с ней пылал огонь.

Она подняла на него глаза и увидела, что он смотрит на нее горящими зелеными глазами.

— Откровенно говоря, сгораю от нетерпения, — сказал он. — Но может быть, сегодня не очень подходящее время для сложных церемоний?

Вполне вероятно, он был прав. Нескольких слов и его взгляда было достаточно, чтобы ее охватило невыносимо острое желание испытать эту брачную ночь. Она была более нетерпелива, чем большинство новобрачных, поскольку она прекрасно представляла себе, какой должна быть эта ночь. Сегодня стоит позволить Жервезе снять с нее свадебное платье и надеть что-то прозрачное. Чем меньше времени Марчмонт потратит, раздевая свою новобрачную, тем больше времени у него останется на любовные ласки.

— Да, отложим сложную церемонию на другое время, — сказала она.

Они поднялись на второй этаж. Он провел ее по галерее до угла, за которым оказались две двери красного дерева.

— Эта ведет в апартаменты герцогини, — сказал он, открывая одну из них. — В них есть дверь, соединяющая наши спальни. Я подумал, что мы сегодня тихо поужинаем одни в большой спальне и обойдемся без торжественного обеда.

Она сжала его руку.

— Спасибо, — сказала она. — Мне нравится, что тихо. Я почти не помню, как это может быть.

— Не слишком тихо, — сказал он.

Она взглянула на него из-под опущенных ресниц.

— Не слишком тихо, — повторила она. — Как хочешь. Я смутно помню, что обещала повиноваться.

— Полагаю, это единственный вопрос, о котором у тебя самые смутные представления. — Он поднес ее руку к своим губам и легким поцелуем коснулся ее пальцев. — Я с нетерпением буду ждать, что скоро снова увижу вас, ваша светлость.

Ваша светлость…

Эти два слова, казалось, еще звучали, когда за ней закрылась дверь.

И только теперь до его сознания дошло, кем она будет теперь… и какой путь она прошла, начиная с той ночи, когда она в Каире постучалась в дверь незнакомого англичанина. У нее хватило смелости убежать из прежней жизни. У нее хватит смелости на все, какой бы ни оказалась ее новая жизнь.

Позже

Зоэ обнаружила, что ее комнаты почти вдвое больше апартаментов ее матери.

Зная это, она едва ли могла быть удивлена величиной спальни Марчмонта. Но она была поражена. Спальня была больше парадной гостиной в Лексхем-Хаусе и поражала своей роскошью.

Его светлость, как она заметила, любил комфорт. Более того, законодатель мод не был в декоре рабом последней моды.

Его спальня была восхитительным собранием мебели различных стилей и эпох.

Одну стену занимала огромная кровать под балдахином, поднимавшимся почти до самого потолка. С него свисали расшитые золотом и шелком бархатные занавеси. По обе стороны кровати стояли ночные столики, и с одной стороны приставные ступеньки. Она увидела и кресла, столики, книжный шкаф и комод. А в углу стояла лакированная китайская ширма, и рядом такой же шкафчик. На стенах были повешены картины в рамах и среди них портреты его родителей. Она не помнила их, но по покрою одежды и внешнему сходству она поняла, кто они.

Большую часть пола закрывал толстый, яркой расцветки ковер, а это была не малая площадь, а потолок был щедро украшен лепниной.

Мраморный камин был даже роскошнее камина, находящегося в холле. А перед камином стоял стол, накрытый на двоих, и пара мягких кресел. Зоэ стояла посередине комнаты, прижав к подбородку руки, и оглядывала обстановку.

Жервеза одела ее в заранее выбранную Зоэ для брачной ночи простую муслиновую ночную рубашку и муслиновый пеньюар, расшитый зелеными, розовыми и золотыми шелковыми нитями.

Вскоре после нее в комнату вошел Дав в сопровождении нескольких лакеев, которые несли подносы и серебряное ведерко. Зоэ смотрела, как они расставляют ужин: небольшие изящные блюда, канапе, какие подавали и ее сестрам, сыр, фрукты и сдобу. В серебряном ведерке со льдом охлаждалось шампанское. Она знала, что в Марчмонт-Хаусе был собственный погреб, как и в других богатых домах.

Марчмонт наблюдал за слугами, отдавал распоряжения и передвигал блюда то туда, то сюда. Она смотрела на него, вспоминая, как говорила ей Присцилла, что Марчмонт не заботится ни о чем и ни о ком.

Но на этот раз он заботился. Он все обдумал и решил, как это следует сделать.

Для нее.

Она посмотрела на большой бриллиант на своей руке, и у нее сжалось горло.

Боже, он действительно может быть милым, каким милым был Люсьен, которого она когда-то знала. Как ее сердцу устоять перед такой заботой? И если он покорит ее сердце, то как ей пережить, когда она надоест ему?

Сейчас неуместно думать об этом. Она всегда выживала.

И этот день пока еще далеко.

Сейчас она ему не надоела.

И ей казалось, сейчас она знала, как сделать так, чтобы никогда не надоесть ему.

Наконец все было готово. Марчмонт знал, что повар сделал все точно, как ему было сказано. И если что-то было нарушено, то винить было некого, кроме себя.

Он жестом указал лакеям выйти и ждал, когда за ними закроется дверь. Он разлил шампанское, взял бокалы и повернулся к середине комнаты, где он последний раз видел Зоэ.

Он не знал, одобряет ли она то, что видит, или нет. Он старался внушить себе, что ему все равно. У нее были свои комнаты, которые она могла обставить так, как ей нравилось.

И все же он не мог не думать, не находит ли она его спальню старомодной и тесной с этим странным набором мебели, служившей многим поколениям. Некоторые предметы привезли из других домов, и они принадлежали предыдущим носителям титула. Другие были куплены его дедом и бабушкой или родителями, и только несколько приобрел он сам.

Ее там не было.

— Зоэ?

Никакого ответа.

Он поставил бокалы на стол. Посмотрел на дверь, ведущую в ее спальню. Не могла ли она…

Вдруг он услышал шорох за китайской ширмой.

Он передвинул один из ночных столиков, в котором держали ночной горшок, за ширму. Должно быть, пока он был занят с лакеями, она нашла его. Пока он не женился, горшок открыто стоял на виду около кровати, и он знал, что женщины склонны придавать большее значение этому, чем мужчины.

Он отвернулся и начал посвистывать.

Кто-то тихонько хихикнул.

Он повернулся в сторону звука.

Она вышла из-за ширмы.

На ее лице была улыбка. А на пальце кольцо с бриллиантом. И намного меньше одежды, чем четверть часа назад.

Тогда на ней под вышитым, отделанным кружевом пеньюаром из тонкого муслина была ночная рубашка с кружевом.

Сейчас на ней был только пеньюар.

Он не мог под ним разглядеть ее. Тонкий муслин не был прозрачным, а она не стояла на фоне горящего камина. Там, где она стояла, тени, создаваемые пламенем камина и огнем свечей, играли на яркой вышивке, превращая пеньюар в танцующую сверкающую вуаль. Свет и тени обрисовывали изгибы ее тела, не скрывая, а привлекая внимание к каждому соблазняющему движению.

Он сглотнул.

Она запела. Ее голос был чуть громче шепота. А мелодия звучала странно и минорно. Он чувствовал ее голос, как скользящее прикосновение к своей коже. Он не смог бы понять слова, даже если бы она пела громче, но его тело откликалось на интонации мелодии, и все фибры его души радостно оживали.

Затем она подняла руки и, извиваясь, как змея, начала танцевать. Она двигалась с плавной грацией балерины, но это не было похоже ни на один балет, который он когда-либо видел. Движения ее рук, покачивания бедер, движения головы, взгляды, которые она бросала на него, — все было экзотичным, без сомнения, искушением. Она кружила по комнате, но создавалось впечатление дуновения ветерка, налетавшего и исчезающего. Иногда она поднимала руку и прикасалась к волосам, и он видел блеск выпавшей шпильки. Сам дьявол улыбался ему ее улыбкой и призывал его ее глазами.

Она танцевала вокруг него, ее волосы распустились, и он, околдованный, не отрывал от нее взгляда.

Танцуя, она приближалась к кровати, не переставая ласкать свое тело, останавливаясь, чтобы взять в ладони свои груди, а затем снова поглаживала талию и живот. Опуская еще ниже руки, она обводила очертания своих бедер и ягодиц… и, коснувшись низа живота, гладила треугольник между бедер.

Он спал с женщинами опытными и талантливыми, но они были деревянными марионетками по сравнению с ней.

Она была соблазнительна до бесстыдства.

Она ухватилась за резную ножку балдахина и пальцами провела по резьбе. Отпустив ее, Зоэ придвинулась к кровати.

Одним ловким движением она прыгнула на кровать и опустилась на колени посреди постели. Она подняла над головой руки и, сжав их как бы в молитве, стала раскачиваться всем телом.

И все это время она пела тихим печальным голосом е слова, которые он не мог понять, но их значение и так было ясно.

Он совершенно забыл об ужине, который он задумал. Он забыл обо всем на свете.

Он только придвинулся к ней, ни о чем не думая, потому что думать не было никакой необходимости, даже и когда была возможность.

Она была Евой с яблоком в руке, Евой-искусительницей.

Не разнимая рук, она опустила их на грудь легким, словно по шелку скользящим движением. Затем разжала руки и, улыбнувшись, поманила его двумя согнутыми пальцами. Он подошел к кровати, но как только он уперся коленом с одной стороны в кровать, она засмеялась и ловко соскользнула на другую сторону.

Он отошел и снова направился к ней. Она снова засмеялась и отскочила.

Он пытался несколько раз поймать ее, но она, танцуя, отдалялась от него. Когда она вскочила на кровать, он вскочил следом за ней. Но она спрыгнула прежде, чем он успел схватить ее.

— Зоэ Октавия, — сказал он, соскакивая с кровати.

Она отступила назад.

— Люсьен Чарлз Винсент — сказала она тихим, но со всеми нюансами и оттенками мягким голосом, и его имя прозвучало очень интимно. Она показала ему язык, сорванец. О нет, не сорванец. Она стала женщиной, и эта женщина была воплощением греха.

Она попятилась к накрытому столу — их ужин, — и он подумал, что она споткнется, но она только приостановилась и взяла бокал шампанского. Она пила и смеялась, и шампанское капало с ее подбородка на грудь. Тонкая ткань пропитывалась влагой и прилипала к ее груди. Он смотрел, как твердеет сосок, и его мозг отключился.

Он подошел к столу, отобрал у нее бокал и поставил его на стол.

Она, откинув назад голову, смотрела ему в лицо. И шаловливая улыбка медленно скользила по ее губам.

— Ты дьявол, — сказал он.

Взял ее на руки, поднес к кровати и бросил Зоэ на нее.

Она не пыталась вырваться или убежать.

Она лежала и, глядя на него, вынимала из волос оставшиеся шпильки, и ее волосы золотистыми локонами падали и рассыпались по ее шее и плечам. Она развязала пояс пеньюара, И он распахнулся. Свет камина и свечей играл на ее лице и отражался в огромном бриллианте на ее руке.

Он сбросил халат и домашние туфли.

Она протянула к нему руки, и он забыл об остальной одежде. Он забрался на кровать, притянул ее к себе и поцеловал. Он впервые после того, как ее отец застал их в библиотеке, обнимал ее. С тех пор он думал и о других вещах, но всегда о ней и об этом тоже. Он хотел устроить ей настоящую брачную ночь, неспешную и романтическую, чтобы вознаградить ее за торопливую близость в карете, но чувственный танец, раскованность ее движений уничтожили эти фантазии.

Он приник к ней поцелуем, вполне ею заслуженным, глубоким и сладострастным. Он запустил руки под тонкий муслин и погладил спину и ягодицы. Он прервал поцелуй и снова толкнул ее на кровать. Она засмеялась и посмотрела на него потемневшими от страсти глазами. Он положил ладони на ее такие мягкие, такие теплые груди.

Она взяла его руку и положила ее на треугольник между своими ногами.

— Сюда, — сказала она. — Я хочу тебя здесь.

— Я знаю, — ответил он.

Она снова рассмеялась, он тоже рассмеялся, убирая руки с ее груди. Он расстегнул панталоны, и это тоже рассмешило ее.

— Он хочет меня, — сказала она.

— Откуда ты знаешь?

На этот раз она рассмеялась глухим горловым смехом. Взяв его в руку, она провела пальцами по всей его длине, но он отвел ее руку в сторону.

— Не сейчас, — сказал он. — Мне не нужна помощь, спасибо.

Ей показалось это смешным.

— Ах, Люсьен, — только и сказала она сквозь смех.

«Люсьен». Снова. И снова звук его собственного имени, произнесенного этим мелодичным тихим голосом, проник глубоко-глубоко в тайные уголки его сердца, те места, которые он скрывал от себя самого.

Он погладил ее ногу, и она потянулась от его прикосновения как кошка. Он намеревался продлить удовольствие на всю ночь, но ее чувственные движения разрушали все его продуманные планы. Каждое ее движение обрывало нити его самообладания. Он наклонился над ней и положил руки ей на колени. Она шевельнулась, прижимаясь к нему, и положила ноги на его бедра.

Он ласкал ее, а она извивалась от удовольствия, и ему был приятен тот влажный жар, который он ощущал под своими пальцами. И затем исчезли мысли об утонченности или вообще какие-либо мысли.

Он решительно вошел в нее и смотрел, как поднимается и падает в подушки ее голова.

— О, Люсьен, — задыхаясь, говорила она.

— Герцогиня, — хрипло сказал он, входя в нее.

— Ваша светлость, — ответила она и подтолкнула его. Они произносили какие-то глупые слова, перемежая их смехом, вскриками наслаждения и поцелуями и все это время их соединяли простые, безумные желания любовников, жар их страсти.

И когда они достигли вершины и больше некуда было стремиться, она обняла и крепко держала его. Он расслабился и упивался своим счастьем. Он позволил себе окунуться в ее мягкое, теплое тело и ее аромат, аромат лета и их любви, и ему казалось, что он на небесах.

Когда они лежали рядом, опустошенные, он отодвинулся от нее и перебрался на свою сторону кровати. Он прижал ее к себе и держал ее так руками, словно защищая.

Она была в безопасности. Под охраной. И кроме всего прочего, она принадлежала ему, и у него не было ни малейших сомнений, что она будет принадлежать ему всегда.

Глава 14

Пятница, 1 мая

— Мне бы хотелось переставить этот стол поближе к окну, — сказала Зоэ, глядя на ярко освещенный угол комнаты. — Сад так красив, и вид отсюда прелестный. В Лондоне так много зелени. Мне никогда не надоест смотреть на растения. Так приятно завтракать, любуясь этим прекрасным видом.

— Мне совершенно все равно, где этот стол, куда ты поставишь этот стол, — сказал Марчмонт. — Мне просто нужен стол, на который я могу положить свою тарелку, и стул, чтобы сидеть.

Он широким жестом обвел комнату:

— Устраивай все в доме так, как тебе нравится. Ты здесь хозяйка.

— Как мне нравится? Все?

Он кивнул:

— Пожалуйста, занимайся перестановкой мебели, если тебе это доставляет удовольствие, я только прошу не занимать этим меня. Если Осгуд закатит истерику из-за того, что ты переложила его бумаги с одного края стола на другой, или Харрисон получит апоплексический удар оттого, что ты превратила китайскую комнату в гостиную, или Хор упадет в обморок из-за того, что ты сменишь занавески в моей гардеробной, я не желаю об этом и слышать.

Его речь нисколько не удивила ее.

— Я справлюсь с этим. Мне приходилось справляться с евнухами.

— Значит, приходилось.

— Они бывают чрезвычайно темпераментными.

— Могу представить. — Он некоторое время смотрел на нее. — Зоэ, это твой дом. Делай с ним все, чего тебе хочется. Дом вполне устраивает меня, но, полагаю, он нуждается в женской руке. Так заявляют мои тетки — и среди них не все сумасшедшие. Они говорят, дому не хватает тепла и тому подобное. — И он наконец сел за стол и принялся за еду.

Он снова был доброжелателен.

Но у него есть причина быть таким, напомнила она себе.

Она знала, что доставила ему удовольствие накануне и в это утро. Благодаря ему она оценила все эти годы обучения, чего она даже полгода назад и представить себе не могла. Поскольку ее приемы обольщения Карима оставались невостребованными, она предполагала, что они такими и останутся. Будучи вдовой, она не могла применить их к другим мужчинам. Вдовы не представляли никакой ценности и никому не были нужны. Кроме того, она была старой, ей было за двадцать, практически старухой.

Но с Марчмонтом ее чары не пропали даром. Она умела рассмешить его, и она возбуждала его, как и он возбуждал ее. Обычно мужчина становился более мягкими и уступчивыми сразу же после того, как провел ночь и утро, занимаясь любовью.

Более того, она знала, что его действительно не интересовало, что она сделает с его домом. Он предоставлял другим эту часть своей жизни. Ему очень повезло, что у него были деловитые и совестливые слуги. Некоторые из них держались с излишним достоинством, но дело свое прекрасно знали.

Харрисон, например. Он мог быть грубияном, но она понимала, что это было результатом того, что он был наделен полнотой власти над слугами. Он становился невыносимым, возможно, потому, что его хозяин не принимал решений и не брал на себя никакой ответственности.

— Сначала я просмотрю хозяйственные книги, — сказала Зоэ.

— Чтобы переставить стол? Для этого хватит и пары лакеев.

— Я хочу понять, как ведется здесь хозяйство.

— Хозяйство ведет Харрисон, — сказал Марчмонт. — И очень хорошо это делает. Ты заметила какой-нибудь непорядок или нехватку чего-нибудь, кроме того, что стол за завтраком стоял слишком далеко от окна?

— У джентльмена, живущего в одиночестве, потребности не такие, как у джентльмена, живущего с женой и семьей.

— Семьей, — повторил Марчмонт.

Он взглянул на нее и опустил глаза. Несмотря на то что их разделял стол, она поняла, что его мысли сконцентрировались на ее животе и он думал, проросло ли в ней его семя.

— Надо приспосабливать дом. Семья герцога увеличится, — сказала Зоэ.

Марчмонт-Хаус был великолепен, но, кроме спальни герцога, он представлял собой прекрасный музей. Такой же холодный и безликий. Такой же строгий и суровый. Даже в Букингемском дворце было больше человеческого.

— Я уверен, Харрисон сделает все необходимые перестановки и переделки, — сказал он, продолжая есть. — Тебе не надо об этом беспокоиться. Не представляю, почему ты хочешь тратить время на какие-то цифры, а не поехать кататься, или за покупками, или навестить подруг.

— Я думаю, что все следующие недели мы будем очень заняты. В первые дни после свадьбы я буду не так занята, и лучше всего потратить это время, чтобы научиться вести хозяйство.

— Не представляю, зачем тебе чему-нибудь учиться, — сказал он. — К чему тебе эта головная боль — счета, и все такое прочее?

— Книги часто объясняют лучше, чем слуги, они показывают план дома, положение дел.

Он пожал плечами:

— Как хочешь. Но не доводи себя до воспаления мозга. Я надеялся сегодня к вечеру показать новую герцогиню Марчмонт в Гайд-парке.

— А я сочту за честь быть показанной, — сказала она. — В любой день. Я обещала на людях не спорить с пеной у рта.

— А потом чего бы ты хотела? Театр? Или тихо провести эту ночь дома? — Он взглянул на нее, и его сонные глаза блеснули. — Но не слишком тихо.

Она сбросила с ноги туфельку и, вытянув под столом ногу, стала гладить его бедро, все выше и выше.

Он положил приборы на стол. Взгляд его прищуренных зеленых глаз упал на лакеев, стоявших по обе стороны серванта.

— Оставьте нас, — сказал он.

Они вышли.

— Иди сюда, — сказал герцог жене.

Понедельник, 4 мая, кабинет герцога

Этот эпизод повторился еще не раз. А потом, как новые знатные новобрачные, они должны были показаться и тут и там. В субботу вечером давал торжественный обед герцог Йоркский. На нем присутствовали королева, несколько принцесс, герцоги королевской семьи, несколько представителей знати и, естественно супруги Марчмонты. Неожиданно, когда пили чай, королева почувствовала себя плохо. Ее отвезли обратно в Букингемский дворец в карете лорда Кастлери, потому что ее карета не была готова.

Зоэ и Марчмонт уехали вскоре после отъезда ее величества.

Они вернулись домой и занялись тем, чем обычно занимаются новобрачные.

И только в понедельник у Зоэ нашлось время заняться хозяйством. Она начала свой осмотр вскоре после того, как Марчмонт оделся и уехал в «Таттерсоллз».

Она обнаружила, что Осгуд обрадовался поводу удовлетворить ее любопытство. Он с гордостью показывал ей свои владения: аккуратные стопки писем, дневник с записями, сделанными красивым почерком, аккуратные хозяйственные книги с перечислением личных расходов Марчмонта.

Следующим был Харрисон.

Он был лошадкой совсем иной масти.

Сразу же возникла борьба за власть.

— Ваша светлость, я был бы счастлив объяснить, как ведется хозяйство, — сказал он. — Мы живем по правилам, установленным дедом его светлости, восьмым герцогом Марчмонтом. Некоторые незначительные изменения были внесены, чтобы соответствовать современным требованиям.

— Дом очень большой, и я думаю, в нем должны строго соблюдаться традиции и особый этикет, — сказала Зоэ. — Но правила здесь должны быть не совсем такими, как в других домах. Я не думаю, что потребуются большие изменения, или их будет совсем немного. Однако пока я не определила, чего я хочу и чего я не хочу сделать, я должна просмотреть последние записи.

— Мистер Дав и миссис Дунстан с удовольствием ответят на вопросы вашей светлости о том, что вы считаете относящимся к хозяйственным делам.

Зоэ понимала, что ей не следует позволять ему натравливать на нее дворецкого и экономку. Суть в том, что она должна получить власть.

— С ними я, естественно, поговорю в свое время, — весело сказала она. — Но начну с просмотра хозяйственных книг. Мне нужны записи за последние шесть месяцев. Расходы. Счета на провизию. Итоги инвентаризации.

— Ваша светлость, я почту за честь объяснить вам все, что касается провизии для слуг, — сказал Харрисон. — Вы не найдете недостатков. Но если найдете, дело разрешится одним словом, только словом. Любой из прислуги не просто обслуживает семью, ваша светлость, мы считаем это своим долгом. Если что-то не в порядке в ваших апартаментах, ваша светлость, миссис Дунстан хотела бы узнать об этом, чтобы неотлагательно исправить оплошность.

— Другого я и не ожидаю, — сказала Зоэ.

— Благодарю вас, ваша светлость. Мы желаем, чтобы слуги в Марчмонт-Хаусе оправдывали наилучшим образом все ваши ожидания.

Было очевидно, что пришло время проявить характер.

— Я ожидаю, что с моими приказаниями будут считаться, — сказала Зоэ непререкаемым тоном, от которого многие вздрогнули бы, он был знаком только Жервезе.

Харрисон вздрогнул и еще больше оцепенел.

— Я ожидаю, что вы поймете мое желание пересмотреть все, что касается ведения дел в доме, хозяйкой которого я являюсь, — сказала она, глядя, как он начинает краснеть. — Я не буду еще раз объясняться с вами. Я жду, что в библиотеке к трем часам дня я найду хозяйственные книги — все книги за последние полгода и результаты последних инвентаризаций. — Она не случайно выбрала это место, она помнила завуалированное оскорбление Харрисона, нанесенное ей во время ее первого посещения — намек на то, что она слишком невежественна, чтобы ценить книги. — Я немедленно начну проверять их.

— Да, ваша светлость, — сказал Харрисон, едва шевельнув губами. — Очень хорошо, ваша светлость.

Он вышел из комнаты в своей скованной манере, но сейчас это была скованность подавляемой ярости. Она волнами окатывала его. Остальные слуги так же легко, как и Зоэ, почувствовали это. Но в отличие от них она не дрожала перед ним от страха.

У нее был богатый опыт общения с грубиянами. Она знала, что некоторые из них создают обстановку с трудом выносимого насилия. Это страшно для тех, кто оказался в их власти. Но она не была в чьей-то власти, и ее нельзя было напугать или манипулировать ею.

В данных условиях в этом доме она предполагала найти в книгах Харрисона лишь безукоризненный порядок. Но ее цель заключалась не в этом.

Целью было установить, кто здесь главный.

Явно не Марчмонт.

Главной должна стать она. Как женщина и, хуже того, пресловутая Девушка из гарема, она не могла и надеяться на уважение слуг и иметь право распоряжаться в доме, если только не поставит управляющего хозяйством на место, а допустит, чтобы он поставил на место ее.

Герцогиня Марчмонт не была обязана делать прислугу счастливой. Это была их обязанность — делать ее счастливой. Если бы оказалось, что им за их работу недоплачивают, она бы исправила такое положение. Но было бы тяжелым ударом по ее авторитету, если бы она требовала от них меньшей покорности, чем той, с которой они относились к Марчмонту.

Несколькими часами позже

У Марчмонта никогда не было проблем со слугами. И он не собирался иметь их. Этим занимался Харрисон.

Теперь у Марчмонта была жена. Она не пробыла в доме и четырех дней, как на него свалилась проблема со слугами.

Он застал Зоэ в ее гардеробной, где она с недовольным видом рассматривала дорожное платье, которое держала перед ней Жервеза.

— Оставьте нас, — сказал он горничной, указывая на дверь.

Жервеза выскочила из комнаты, захватив с собой платье.

Зоэ посмотрела на него.

— Харрисон грозится уволиться.

Она нахмурилась.

— Это странно, — сказала она.

— Ты так думаешь?

— Очень странно, — повторила она. — Он так просто пришел и сказал, что хочет уволиться?

— Он говорит, что ты попросила показать все хозяйственные книги и… и я просто не знаю, что еще.

— Инвентарные книги. Это входит в мои обязанности — проверять эти записи, чтобы как следует понять, как ведется хозяйство.

— Ты сомневаешься в его честности?

— Я так не считаю, — сказала она. — Я думаю, просто он хочет все делать по-своему. Ты герцог Марчмонт. Он управляющий твоим домом. Где он найдет более престижную должность? Если он уйдет из-за такой мелочи, значит, с чем-то очень плохо в этом доме.

— С чем-то на самом деле плохо, — сдержанно сказал Марчмонт. — Мы жили здесь в мире и покое, и все проходило гладко, а теперь посмотри, что ты наделала.

— Я сделала то, за что несу ответственность.

— Тебе не нужна ответственность, — сказал он. — Харрисон служит нашей семье уже двадцать лет. Он начинал как мальчик на побегушках. Если и существует заслуживающий доверия слуга, так это он. А ты намекнула, что он не заслуживает доверия.

— Неужели? Из-за того, что я хотела делать то, что должна делать каждая женщина в своей семье?

— Не каждая женщина, герцогиня Марчмонт, — сказал он.

— Совершенно верно. Моя ответственность больше, чем у других.

— Твоя ответственность — родить мне детей, — сказал он, — и тратить мои деньги. И развлекаться с бомондом, в который ты так хотела войти.

— И это все? — спросила она. Ее голос стал угрожающе тихим, и ее синие глаза загорелись, и он мог читать ее мысли, хотел или не хотел он этого.

Но он был слишком рассержен, чтобы ответить на предупреждение.

— Это мелочность, — сказал он, — поднимать шум из-за расходов и расходных книг, как простая экономка.

— Простая? — повторила она. — Простая?

Она схватила щетку для волос и швырнула ею в него.

Он инстинктивно уклонился, щетка пролетела мимо и ударилась о притолоку.

Он не мог позволить себе бросить что-нибудь в ответ.

Он не мог позволить себе задушить ее.

Он выбежал из гардеробной, а затем и из дома.

Он поехал в свой клуб и провел там остаток дня до позднего вечера, постепенно напиваясь.

Той же ночью

На рассвете герцога Марчмонта не вносили в дом. Он вошел сам, даже не пошатываясь. Он выпил много, но недостаточно. Временами наступали минуты трезвости, они были слишком яркими и холодными, как зимний день.

Его новобрачная поставила его в трудное положение. С другой стороны был Харрисон, который говорил, что герцогиня недовольна им, и соглашался уволиться, если так хочет герцог.

Что мог Марчмонт ответить на это, кроме: «Ее светлость не может быть недовольна твоей службой. Это какое-то недоразумение. Я разберусь».

Но почему он должен разбираться? Почему он должен оказаться в этом нелепом положении и вести переговоры между управляющим его домом и своей женой?

Зоэ не следовало ставить его в такое положение.

Ей следовало самой решить этот вопрос.

Вот уж действительно — искусство доставлять удовольствие мужчине. Довести управляющего до увольнения. Выжить своего мужа из его собственного дома…

Каким же тихим в этот ранний час казался его дом. Все спят, кроме ночного швейцара и Хора, вероятно, рыдающего наверху в ожидании… И мужа, которого выгнали из собственного жилища.

Он более или менее уверенным шагом перешел главный холл и подошел к лестнице. Ухватившись за перила, он украдкой взглянул в сторону света, видневшегося слева от него. Затем, отвернувшись от лестницы, он направился в приемную для визитеров, там в камине все еще горел огонь и на столе горела одинокая свеча. Ярче всего был видневшийся в дверях библиотеки свет.

Он направился в библиотеку.

Зоэ сидела за большим столом спиной к нему. Свет играл в ее распущенных волосах. Темно-золотистые пряди падали ей на шею.

Стол был завален стопками книг и кипами бумаг. Когда она обмакнула перо в чернильницу, она, очевидно, заметила его, потому что оглянулась.

— Ты совсем заработалась, уже поздно, — сказал он.

— Я обнаружила здесь много интересного, — холодно сказала она.

Он вошел в комнату. Она снова принялась писать.

— Это, должно быть, очень увлекательно, если ты еще не спишь.

— Очень, — сказала она.

Приблизившись к ней, он заметил чернильные пятна на ее щеке и виске. Он все еще сердился на нее, но пятна были восхитительны, и она выглядела усталой, как ребенок, которого заставляют делать то, чего ему не хочется.

Она терпеть не могла числа, вспомнил он. А теперь она настойчиво старалась разобраться с расходными книгами, бесконечными колонками цифр, которые ненавидела.

— Сейчас слишком поздно для такой работы, — сказал он. — Ты вся в чернилах. Пойдем наверх, умоемся и в кровать. — Он подумал, не вымыть ли ее всю, и почувствовал, что возбуждается.

— Я еще не закончила, — сказала она.

— Зоэ.

— Марчмонт, — строго сказала она.

Он предполагал, что она хочет, чтобы он извинился. Это было искушением. Она была просто восхитительна, в чернилах и сердитая. Но она сердилась на него, и она вмешалась не в свое дело, почти выгнав из дома его управляющего.

Так что же будет с ними? Англия вполне могла бы обойтись без монарха. Она пережила безумного короля и его умственно недоразвитого сына даже во время войны. Но Марчмонт-Хаус не мог существовать без Харрисона.

— Цифры никуда не денутся до утра, — сказал он, — а тебе надо поспать.

Ему не хотелось ложиться в эту великолепную холодную постель одному.

— Я скоро освобожусь, — сказала она. — Как только закончу эти расчеты.

Она легким жестом отпустила его.

Его прогоняли?

— Как пожелаешь, — сказал он и, разгневанный, вышел.

Окна спальни герцога Марчмонта выходили на восток. Когда он проснулся, направление лучей солнца указывало, что уже давно наступило утро. И не надо было говорить ему, что он лежит в постели один.

Как и не было необходимости говорить, что он идиот.

Он вспомнил, что прошлой ночью он дважды просыпался от дурного сна. В нем Зоэ уехала на черном коне и исчезла навсегда.

Он поморщился, вспоминая свои слова: «простая экономка». Что это нашло на него?

Он точно не знал. Паника, может быть, когда он понял, что от него неожиданно требуется, чтобы он делал то, чего никогда не делал. Он обнаружил, что от него требуется оказывать внимание и принимать решения.

Неудивительно, что он разгневался.

Он услышал, как в дверь, соединявшую его комнату с комнатой Зоэ, тихонько постучали. Он осторожно позволил себе воспрянуть духом.

— Да, — сказал он, — да, войдите.

В комнату вошла она в восхитительном утреннем платье. Оно было из кремового муслина, с розовой отделкой и широкими длинными рукавами. И от лифа до подола было отделано кружевами.

— Ты похожа на сахарный торт, — сказал он.

И еще она была похожа на очень усталого человека. Он заметил темные круги под ее прекрасными глазами. Его совесть говорила: «Твоя вина, твоя вина, скотина ты эдакая».

Она улыбнулась ему, как будто он и не был скотиной, и на сердце у него полегчало.

— Зоэ, — начал он.

Но он не успел больше ничего сказать, следом за ней вошла целая вереница лакеев с подносами в руках. Они беспрепятственно отодвинули от камина стол и стулья. Затем расставили блюда. После чего вышли через главную дверь, которую последний из них деликатно закрыл за собой.

— Когда я встала сегодня утром, ты еще спал, — сказала она. — Я не хотела беспокоить тебя.

— Иди ко мне, — сказал он.

— Вставай есть свой завтрак.

Каждый вечер Хор оставлял халат Марчмонта на спинке стула рядом с кроватью. Она взяла халат и, изображая камердинера, протянула его герцогу.

Много мыслей возникло в его голове.

Он вылез из постели, надел домашние туфли и послушно сунул руки в рукава. Завязав пояс, он сказал:

— Я должен попросить прощения, Зоэ. Вчера я вел себя ужасно.

— О, спасибо тебе. — Она бросилась к нему и, как всегда, порывисто обняла его.

Он обхватил ее и крепко прижал к себе.

— Мне никогда, никогда не следовало становиться на сторону Харрисона против тебя. Не знаю, о чем я думал. Очевидно, я вообще не думал. Пожалуйста, прости меня.

Он прижался лицом к ее волосам и вдохнул ее аромат, такой чистый и теплый аромат лета.

Он стоял, не выпуская ее из рук.

Уж слишком долго она пропадала. Она вернулась. Она принадлежала ему. Он сделал ее своей. Никто не заставлял его это делать. Теперь его долг заботиться о ней и почитать ее. Долг, который никто не заставлял его возлагать на себя. Он дал слово по собственной воле в тот момент, когда произнес: «Беру».

Она отстранилась от него.

— Спасибо, — сказала она. — Мне не так легко было прийти к тебе в это утро. Но теперь, когда я получила прощение…

— О нет, — сказал он, — я просил тебя простить меня. Я не думал о том, чтобы прощать тебя. — Она удивленно раскрыла глаза, и он рассмеялся. — Шутка, Зоэ. Я не смог удержаться. Черт побери, чего тут прощать? Я сказал тебе, делай что хочешь, а не то, чего хочет Харрисон.

— Послушай, давай позавтракаем, — сказала она. — Я должна поговорить о расчетах, а о них просто нельзя говорить на голодный желудок.

— Расчеты, — повторил он.

Им овладело тяжелое предчувствие только оттого, что ему предстояло иметь дело с цифрами. Она смотрела на длинные колонки цифр и записывала их. Она смыла чернильные пятна с лица, но слабые следы чернил оставались на ее пальцах.

Она взяла его за руку, и он позволил ей подвести его к накрытому столу.

— Это самый темный угол комнаты, — сказал он. — Я думал, ты предпочитаешь завтракать при солнечном свете. Мои окна выходят в сад.

— А я подумала, что утром у тебя будет болеть голова.

— Я был совсем не так пьян, как могло показаться, — сказал он. — Напиваться, оказывается, не так уж весело, как можно было бы предположить.

Он выдвинул для нее стул, и она села. Он сел напротив нее. Но почти рядом. Это было намного интимнее, чем даже в утренней комнате, одной из тех, которыми пользовалась семья.

Некоторое время они ели в уютной тишине. Он привык к тишине и привык к одиночеству. Но он знал, что и она наслаждается тишиной после шумных сборищ за обеденным столом в Лексхем-Хаусе. Что касалось его, сегодня он был удовлетворен тем, что она рядом и не собирается чем-то швырять в него.

Казалось, он неразумно сильно, почти тупо привязался к своей жене.

Наконец, когда он положил нож и вилку, она достала из кармана своего платья несколько сложенных листов бумаги.

— Как я понимаю, это цифры, — сказал он, с отвращением глядя на бумаги.

— Несколько записей всего лишь, — сказала она. — Несколько примеров, подтверждающих общий вывод, что тебя страшно обсчитывали и объедали, короче, твои слуги обманывали тебя.

Вероятно, это было последнее из того, что он ожидал от нее услышать. Он понимал слова, но не мог в них поверить. Он смотрел на бумаги в ее руке, смотрел на нее, на ее озабоченное лицо.

— Я никак не ожидала обнаружить это в доме, где так образцово ведется хозяйство, — говорила Зоэ. — Я ничего не подозревала, пока Харрисон не поднял такой шум из-за того, что я захотела просмотреть счета. Даже тогда только подозрение в обмане было единственным, что пришло мне в голову.

— Харрисон, — произнес он, — обманывает меня? — До него начал доходить смысл сказанного, но он все еще не пришел в себя.

— Первое, что я заметила, было количество провизии. Это было бы понятно, если бы ты каждый вечер устраивал роскошные приемы и развлечения. Но я знала, что этого не было. Чаще всею ты даже обедал вне дома, как показывают отчеты Осгуда, который записывал все приглашения и визиты. Я даже не стала звать твоего повара — или кого-то из тех, кто мог быть в этом замешан, чтобы послушать, как они объяснят количество и цены. Я не хотела этого делать, пока не поговорю с тобой.

— Я не могу… — Он вспомнил, как она сидела в библиотеке, трудясь над этими книгами до полуночи. Она все еще оставалась там, когда он, рассерженный, ушел.

Вчера день и ночь и сегодня ранним утром она изучала хозяйственные книги и делала расчеты.

— О, Зоэ. — Он протянул руку, и она вложила в нее бумаги. Он посмотрел на них, но цифры и записи расплывались перед его глазами.

— Я знаю, такие вещи случаются, — сказала она. — Мои сестры предупредили меня. Они сказали, что я немедленно должна проверить все расходы и поговорить с главными слугами, чтобы показать, что я знаю, как ведется домашнее хозяйство. Они сказали, что я с самого начала должна держаться уверенно и властно, иначе я сделаю ошибки и другие воспользуются ими. И тогда я никогда не стану настоящей хозяйкой. Я знала, что это правда, потому что в гареме происходило то же самое.

Он совсем не понимал ее. Он унаследовал титул. Он унаследовал положение в обществе. Ему никогда не приходилось самоутверждаться или доказывать, кем он был. Герцог Марчмонт просто был герцогом Марчмонтом.

— Иногда повар или кто-то другой заказывает больше, чем нужно, и потом продает лишнее, — продолжала она. — Иногда они договариваются, скажем, с мясником. Он назначает цену выше настоящей цены, и он со слугами делит прибыль. Но это только провизия и напитки. Твои счета в прачечной абсурдны. Некоторые счета портного подделаны, так я полагаю. Меня не удивило бы, если бы оказалось, что некоторых торговцев, чьи имена упомянуты в счетах, просто не существует.

Он растерянно смотрел на записи, которые держал в руках.

— Я сожалею, — сказала она. — Ожидаешь найти мелкое воровство, что происходит повсюду, и его почти невозможно предотвратить. Это же превосходит все, что я могла бы ожидать. Это очень, очень безнравственно. Предательство, обман доверия самого наихудшего вида.

Первое потрясение начинало ослабевать, и на его месте разгорался гнев. Харрисон, которому он доверял, который накануне стоял перед ним такой благочестиво-праведный, предавал его.

Какая-то часть его ума все еще отказывалась примириться с этим. И все же в глубине души он знал, что это правда.

Его доверием злоупотребляли.

Но он с пронзительной ясностью видел, как он сам провоцировал предательство своих слуг.

Он вернул Зоэ бумаги, встал из-за стола и дернул за звонок, вызывая слугу.

Лакей появился через считанные минуты.

— Пришлите ко мне Харрисона, — сказал Марчмонт.

— Простите, ваша светлость, — ответил лакей, — мистера Харрисона нет в доме.

* * *

Зоэ не удивилась, когда они обнаружили, что управляющий сбежал. Очевидно, еще ночью.

Его комнаты обыскали — его вещи и несколько предметов, не принадлежавших ему, исчезли.

Миссис Дунстан рано утром отправилась на рынок и не вернулась. Никто из них не предупредил Дава или Хора. Эти двое, очевидно, подумали, что новая герцогиня ничего не поймет в хозяйственных книгах, иначе они тоже бы сбежали.

К концу дня, после допроса всех слуг, у Марчмонта не осталось никаких сомнений относительно слуг высшего ранга, которые во главе с Харрисоном присваивали себе часть его доходов, и это продолжалось уже десятилетие.

Хор, например, был связан с целым рядом портных, парикмахеров, перчаточников, прачек и прочих, и все они обирали его светлость и делились с его камердинером, который выплачивал проценты своим партнерам по преступлению. Другие — повар, дворецкий, экономка — занимались тем же, каждый в своей сфере деятельности.

Некоторые из низших слуг знали, что происходит, некоторые подозревали, а некоторые ничего не знали. Те, кто знал, боялись до настоящего времени донести на Харрисона. Они были уверены, что никто не поверит их словам, а поверит Харрисону, и жили в страхе перед тем, что он с ними сделает, если они проболтаются.

Должности в Марчмонт-Хаусе высоко оплачивались и имели более высокий статус. Нельзя было и надеяться получить такую должность в другом месте. Более того, нельзя было найти хорошее место, потому что Харрисон увольнял недовольных слуг без рекомендаций. Слуга без рекомендательного письма имел мало шансов найти достойное место. И еще Харрисон бывал мстителен распространял дурные слухи о тех, кого уволил. Нет, ми кто в радиусе десяти миль от Лондона не нанял бы их на самую незначительную должность.

— Он был тираном, насколько мне известно, — сказала Зоэ, когда последняя служанка, посудомойка, вышла из кабинета.

— А я не знал, — сказал Марчмонт. — Я никогда не замечал ничего странного. Я и понятия не имел, что большинство моих слуг живет в страхе перед ним. И даже если бы я заметил, я, вероятно, подумал бы, что так и должно быть. Но страх и уважение — разные вещи. Господи, Зоэ, какой кошмар!

Он встал и, заложив руки за спину, остановился перед камином. Его отец часто стоял так, в раздумье глядя на огонь.

— Мне жаль, — сказала она, — ты доверял этим людям, а они обманывали тебя.

Он покачал головой:

— Не каждый устоит перед соблазном. Если бы я взял на себя ответственность за них, они бы не поддались соблазну. Я показывал плохой пример. Я не был в доме хозяином. А кто-то должен им быть. И когда ты имеешь большую власть, соблазн злоупотребить ею слишком велик. — Он снова повернулся к ней. — А что произошло бы в таком случае в гареме? Им отрубили бы головы?

Она кивнула:

— Никого бы не интересовало, невинны они или виновны.

— Я знаю, что мне следовало бы собрать их всех — Харрисона, повара, Дава, Дунстан, Хора — и отдать под суд. Но их бы повесили, и тогда я всю жизнь стал бы думать, случилось ли бы это, если бы я вел себя по-другому.

— Если у Харрисона и экономки есть хотя бы капля разума, к этому времени они уже бегут по дороге вон из страны, — заметила Зоэ. — Это выглядит несправедливо, они убегут, а других повесят.

— Эти другие тоже виноваты. Мы можем добавить к их преступлению глупость, им следовало ми минуты не оставаться в доме, как только ты раскрыла расходные книги. — Он все еще не отрывал глаз от горячих углей.

— Это не впервые, когда люди недооценивают мою настойчивость, — сказала Зоэ. — Когда вчера ночью ты пришел и сказал, чтобы я ложилась спать, мне этого хотелось. Мне хотелось, чтобы мы поцеловались и помирились. Мне не хотелось смотреть на эти колонки цифр. Ты знаешь, как я не люблю цифры.

— Я знаю.

— Но я словно собака с костью. Как только я вижу что-то нехорошее, это становится для меня вызовом, мне хочется точно знать, что случилось, как и где. То же самое и с гаремом. Если бы я не была такой упрямой, я никогда не смогла бы сбежать. Но я твердо решила, что должна тщательно изучить это место. И только потому, что я его изучила, когда наступило время, я нашла путь на свободу.

— О, Зоэ. — Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, но ей и не надо было смотреть на его лицо. Она слышала все в его взволнованном голосе. Она подошла к нему. Не думая, она обняла его так, как обнимала его сегодня утром, ибо она любила его, не могла не любить, и хотела, чтобы он был счастлив.

И он обнял ее также, как обнимал ее рано утром теплыми сильными успокаивающими руками. Он поцеловал ее волосы с такой нежностью, что от этого короткого прикосновения боль пронзила ее сердце.

— Твои мать и отец никогда не теряли надежды, но я отчаивался, — сдержанно сказал он. — Я не надеялся найти тебя, ни на что не надеялся. А ты никогда не теряла надежды.

— Я упрямая, — прошептала она, прижимаясь к его груди.

— Верь в меня, Зоэ Октавия. Никогда не сомневайся во мне.

— Я верю, — сказала она.

Глава 15

Прошло всего лишь несколько недель с того дня, когда герцогу Марчмонту и в голову не приходило самому решать, какой жилет ему следует надеть.

Теперь он обнаружил, что от него зависит жизнь или смерть его вороватых слуг.

Он должен был принять решение и сделать это быстро. Дав, Хор и повар были заперты в гостиной Харрисона, под охраной целой армии лакеев и горничных.

Марчмонту хотелось посоветоваться с Лексхемом, но это походило бы на передачу ответственности другому.

Ему хотелось посоветоваться с Зоэ, но это тоже было бы нечестно.

Он велел Осгуду и Зоэ выйти из кабинета.

Он расхаживал по комнате. Как и Лексхем, он смотрел на огонь, надеясь там найти ответы. Угли лишь излучали свет и тепло, превращаясь в дым и золу. И не подсказывали никаких решений.

Наконец он вернулся к письменному столу, на котором разложил разные доказательства. Он посмотрел на отчеты Харрисона. Посмотрел на отчеты Осгуда. Перелистал ежедневные записи. Проверил расходы. В отчетах Осгуда было записано огромное количество заключенных пари. Суммы, проигранные герцогом, должны были в основном совпадать, если не превосходить сумму, украденную слугами, какой бы невероятной она ни была.

Марчмонта не интересовали деньги. Или не интересовали до сегодняшнего дня. Накануне Зоэ упомянула о его семье, и он понимал, что она не имеет в виду сумасшедшую тетку и бедных родственников, которых он содержал, полностью или частично.

Она имела в виду детей, которых они надеялись заиметь.

Предположим, их будет восемь, как у Лексхема. Или больше. Король Георг с королевой Шарлоттой произвели на свет пятнадцать детей. У четвертого герцога Ричмонда их было четырнадцать. У отца Вустера, шестого герцога Бофора, десять.

Старший сын Марчмонта унаследует все. Но герцог должен заботиться и воспитывать всех. Он должен найти места, куда пристроить молодых наследников мужского пола, и оплачивать выезды, и свадьбы девушек, и необходимые для этого их туалеты. И еще он должен обеспечить их приданым.

Он не беспокоился о деньгах. Джентльмен не беспокоится.

Но джентльмен, как человек чести, обязан заботиться о семье, а для семьи нужны деньги. А семье герцога нужны мешки денег. У него они были в таком количестве, что за десять лет непрерывного воровства оно не привлекло чьего-то внимания.

Он продолжал просматривать аккуратные записи Осгуда: несколько тысяч будто бы были потрачены на основание лечебницы для глазных болезней. Затем взнос в самаритянский фонд, вклад в общество глухонемых и еще один, в фонд неимущих слепых. Он давал деньги на лечение раненых солдат и матросов. Он делал взносы в фонды помощи вдовам и сиротам. Он давал деньги на церкви, госпитали и дома для умалишенных.

Он устраивал благотворительные обеды для любого числа участвующих в помощь одним или другим. Это он считал своей обязанностью перед обществом, как и свои появления при дворе. Просто это было таким же событием, как еще один обед, за которым приходилось выслушивать слишком много речей.

По крайней мере он не тратил все деньги по глупости или из эгоизма. Эти несчастные, запертые в гостиной Харрисона, в общем, украли не больше, чем он раздавал или проигрывал, не задумываясь.

Марчмонт подумал о деньгах, выброшенных на роскошные обеды, которые он устраивал для друзей, где он страшно напивался и, вдрызг пьяный, разглагольствовал о Шекспире.

«Я вижу, вы быстро приближаетесь к тому моменту, когда начнете цитировать Шекспира и свалитесь в камин», — сказал тогда Эддервуд за обедом, когда интерес его друзей к Зоэ вызвал в нем глупую ревность.

Несмотря на то что он был совершенно трезвым, ему пришли на ум строки из Шекспира:

Не действует по принужденью милость;

Как теплый дождь, она спадает с неба

На землю и вдвойне благословенна:

Тем, кто дает и кто берет ее.

И власть ее всего сильней у тех,

Кто властью облечен.

Она приличней

Венчанному монарху, чем корона.

Он позвонил, и вошел лакей.

Который из них? Их было так много. Может быть, уже пора узнать, что это за люди.

— Как твое имя? — спросил Марчмонт.

— Томас, ваша светлость.

— Томас, мне нужны мои повар, дворецкий и камердинер, пусть их приведут сюда. Но сначала спроси герцогиню, не соизволит ли она вернуться в эту комнату.

Когда эта троица вошла в кабинет, Марчмонт занял свое место за великолепным французским письменным столом, который предыдущий герцог Марчмонт приобрел во времена Людовика XV.

Зоэ, сложив на коленях руки, сидела у камина.

— Ты должна присутствовать, — сказал он ей. — Им всем следует понять, что в этом мы едины.

— Если ты отрубишь им головы, то мне не хотелось бы на это смотреть, — сказала она. — Потом меня будет тошнить.

— Я не собираюсь рубить им головы. Здесь Англия, а не Египет. И уж конечно, не Франция.

Он пошутил, он всегда любил шутки. Как бы он ни изменился, он отказывался быть слишком скучным и серьезным.

Он не говорил ей, что он хочет сделать, а она не спрашивала.

Никто не знал, что он собирался сделать.

Будучи запертыми в комнате Харрисона, эта воровская троица, очевидно, поняла, что ей грозит виселица. Дав, все время утверждавший, что ничего не знал о воровстве, побледнел. Повар, который вел себя вызывающе грубо, встревожился. У Хора покраснели от слез глаза, и он дрожал от страха.

— Я решил позволить вам решить вашу собственную судьбу, — заявил Марчмонт.

Они переглянулись, но ни один из них не посмотрел ему в глаза.

— Вы можете и дальше настаивать на своей невиновности, — продолжал он. — В таком случае я передам ваше дело со всеми многочисленными доказательствами властям, и пусть судья и присяжные решают. Если они решат, что вы невиновны, вас освободят. Если же признают виновными, вас вышлют из страны или повесят. — Он замолчал, давая им время на раздумье.

Негодяи переглянулись и опустили глаза. На него они старались не смотреть.

— Можно еще признаться в том, что вы сделали, и сообщить нам имена всех ваших сообщников, как в доме, так и вне его, — продолжал Марчмонт. — В таком случае вы избегаете судебного преследования. Однако не освобождаетесь от наказания.

Все молчали.

Он чувствовал на себе пристальный взгляд Зоэ, как будто она проникала в самую глубину его души.

— Вы десять лет будете искупать свою вину, — продолжал он. — Вы будете находиться здесь, в Лондоне, где вы будете на глазах, каждый из вас проработает по десять лет в одном из благотворительных заведений, которым я покровительствую. Денег вы не будете получать, а только жилье, еду и одежду, необходимую для работы. Если что-то изменится, или заведение закроют, или оно сгорит, что случается довольно часто, вам предоставят другую работу. Вы приговорены точно на десять лет, и ни на день больше или меньше.

Он по очереди заглянул каждому из них в лицо.

— Столько лет вы работали на меня и злоупотребляли моим доверием. Все указанное время вы будете трудиться изо всех сил, которые потребуются для работы. В конце этого срока, если заслужите своим трудом, вы получите рекомендательное письмо с моей подписью. — В последний раз он сделал паузу. — Если вы нарушите условия нашей договоренности, я передам вас в руки правосудия.

Все трое решили не испытывать на себе милосердие английского правосудия и предпочли суд герцога.

Это поставило перед Марчмонтом две крайне неприятные задачи. Во-первых, ему нужно разместить троицу в подходящих благотворительных заведениях. Во-вторых, — подобрать людей для пяти самых важных должностей в доме.

— Вот и месть ответственности, — сказал он, когда осужденных вывели из комнаты. — У нас некому распорядиться низшими слугами, некому приготовить еду и, самое главное, некому одевать меня.

— Я буду одевать тебя, — сказала Зоэ.

— А ты отличишь дневной сюртук от вечернего? — поинтересовался он.

— Нет, — ответила она.

— А ты знаешь, каким должен быть дневной жилет — вышитым или гладким?

— Нет.

— А ты представляешь, где искать мои чулки?

— Нет.

— Иди ко мне, — сказал он. Она подошла, и он обнял ее и прижался подбородком к ее голове. — Ты самая глупая из всех герцогинь, какие только существовали.

— Я. знаю, где ты держишь свой membrum virile, — сказала она, уткнувшись в его сюртук.

— Тебе не надо этого знать, поскольку я знаю, — сказал он.

— Тогда найди его, — сказала она, — и давай ляжем в кровать и займемся любовью, а с делами разберемся Потом, когда будем счастливыми и спокойными.

— Любовью? — удивился он. — Ты хочешь заниматься любовью сейчас, когда в доме настоящий хаос?

— Дом не рушится, — сказала она. — Нам только нужны слуги. Но сегодня ты вел себя как истинный герцог, так смело, умно, находчиво и мудро, что я сгораю от страсти. Если тебе не хочется подниматься наверх, то сбрось эти бумаги и книги на пол и овладей мной прямо на столе.

«Во всем мире не найдется подобной женщины», — подумал он.

— Прекрасно, если желаете, ваша светлость.

— Думаю, что да.

Он все сбросил со стола.

— Может быть, ты запрешь дверь? — предложила она.

— Если кто-то помешает, я отрублю им головы.

— Твоя властность возбуждает меня, — сказала она.

Он поднял ее и опустил на стол.

Позже

Зоэ назначила младшего повара на место старого, а Жервезу, как самую высокопоставленную среди слуг-женщин, сделала начальницей над всеми служанками. Поговорив со слугами-мужчинами, Марчмонт решил не повышать помощника дворецкого, чьим основным качеством, казалось, была угодливость, а назначил Томаса, самого опытного из лакеев, дворецким и камердинером.

Все это только лишь на время.

В других домах могли обходиться такими комбинациями, как дворецкий-камердинер или экономка-камеристка. В других домах не было швейцаров, или помощников дворецкого, или мальчиков на посылках. Герцог и герцогиня Марчмонт ни в чем не нуждались. У них было все, и даже больше. Их долгом, как патриотов, было содержание десятков обслуживающих их слуг независимо от того, нужны они или нет, и слуги это прекрасно знали.

Для создавшегося положения слуги вели себя безупречно, и Зоэ с Марчмонтом, как и собирались, отправились в театр, а затем на бал в Харгейт-Хаусе, где Зоэ танцевала с графом Харгейтом, тремя из его пяти сыновей и большинством приятелей Марчмонта.

Герцог и герцогиня понимали, что пойдут слухи о неожиданном исчезновении старших слуг, но это будет завтра и в последующие дни. В этот же вечер все говорили только о том, какая прекрасная пара получилась из Марчмонтов, каким приятным и остроумным был герцог — таким его уже давно не помнили.

Счастливая пара вернулась домой в половине третьего утра.

Они не заметили закутанную в плащ фигуру, пробиравшуюся, прячась в тени, по площади.

Среда, 6 мая

Апрельские дожди, как кто-то давно сказал, приходят в мае, и это до сих пор, уже после смены стольких поколений, вводит людей в заблуждение и сказывается на некоторых событиях, произошедших в разное время из-за различия между юлианским и григорианским календарями.

Выглянув из окна, Марчмонт увидел, что апрельский ливень не ослабевал в это утро. Черные тучи сгрудились над головой, и ветер разгуливал по Сент-Джеймс-скверу.

Это был не самый удачный день для прогулок, но герцогине не приходилось заботиться о плохой погоде. Марчмонт приказал подать ей закрытый экипаж. А когда она будет переходить от двери к экипажу, слуги будут держать зонтик над ее головой. Более того, она сказала ему, что она не сахар и не растает.

Ей надо было навестить родителей, и этот визит не следовало откладывать. Они уже знали, что она счастлива и здорова, и видели это своими глазами — из Лексхем-Хаусе, и на различных светских раутах. Но она хотела получить их советы относительно слуг, особенно выбора экономки.

Марчмонт не мог поехать с ней. Он послал за своим поверенным, чтобы для исполнения наказания обеспечить повару, Даву и Хору работу в филантропической службе. Это был утомительный процесс рассмотрения всех возможных ситуаций и выбора места, где осужденные могли бы принести больше пользы. Это дело тоже не терпело отлагательства. Он же не мог бесконечно держать их взаперти в комнате Харрисона.

Несмотря на это, он заставил поверенного довольно долго ждать, пока не проводил жену.

— Я немного волнуюсь, — сказала она, когда они вышли в холл. — Я первый раз выезжаю в свет одна, как замужняя женщина.

— Не совсем одна, — поправил он.

Позади хозяйки шла Жервеза, как всегда, сжимая в руке зонтик.

— Я сказала, она мне не нужна, — сказала Зоэ. — У меня два больших сильных лакея будут стоять на запятках кареты и кучер устрашающего вида сидеть на козлах, и едем мы совсем недалеко.

Нам приходится только надеяться, что горничные не сойдут с ума, пока ее не будет, — сказал он.

— А что делают горничные, когда сходят с ума? — спросила Зоэ.

— Не знаю, — ответил он. — Усердно вытирают пыль?

Зоэ улыбнулась, и он почувствовал, как у него действительно тает сердце. Брак оказывает пагубное влияние на чувство собственного достоинства мужчины. Если он не станет следить за собой, он ответит ей идиотской улыбкой.

Он притворился, что заметил, что перья на ее шляпе надо расправить. Затем он разгладил буфы на ее плечах. Потом отступил назад и придирчиво оглядел ее.

Ей оставалось только рассмеяться, подойти к нему и взять за лацканы.

— Зоэ, ты мнешь их, — упрекнул он.

Она притянула его к себе.

Он наклонился и поцеловал ее, прямо на глазах слуг. Выпрямившись, он со смехом заметил, что Жервеза пристально смотрела куда-то в сторону, а лакеи и швейцар старались вообще никуда не смотреть.

Марчмонт подвел ее к двери, вывел из дома и свел по ступеням к ожидавшей карете. Помог ей сесть и закрыл дверцу.

Он смотрел, как карета двинулась в западном направлении, вокруг забора, ограждавшего круглый пруд посередине площади. Дождавшись, когда карета завернет за угол на Кинг-стрит, он вернулся в дом. Едва переступив через порог и когда дверь еще не закрылась за ним, он услышал, как пронзительно заржал и лошади, как закричали люди и раздался оглушительный грохот.

Перепрыгивая через ступени, он бросился бежать через площадь к Кинг-стрит.

Вокруг него раздавались крики и вопли, но этот шум был всего лишь фоном. Он видел, как люди выбегают из домов, но для него они были просто тени. Он видел тела на тротуаре и на мостовой. Повсюду была кровь. Люди столпились у перевернувшейся кареты. Он растолкал их. Он увидел крест. Крест на своем гербе.

Зоэ была там, в карете.

Он увидел ее в своем воображении скачущей впереди него по узкой дорожке. Серое небо, блестевшая листва деревьев и скользкая мокрая земля. Это было, когда она убежала в последний раз. Последний раз, когда он гнался за ней, как всегда, выведенный из себя, и, как всегда, боявшийся за нее, ибо дождь шел уже два дня и предполагалось, что она в безопасности сидит дома и занимается греческим и латинским языками. Она обещала постараться и хорошо выучить языки, потому что она собиралась поехать с родителями за границу, в Грецию, Египет и Святую землю.

Это был последний раз, когда она убежала, последний раз, когда он преследовал ее. И всего лишь через год она сбежала. Навсегда.

Исчезла навсегда.

Ему что-то кричали, но он не понимал их слов.

Он взбирался на развалившуюся карету, и с огромным трудом пытался раскрыть дверцу.

Первое, что он увидел, были страусовые перья. Они не шевелились.

Ничего не шевелилось.

Его сердце тоже остановилось.

— Зоэ. — Затем громче: — Зоэ.

Чуть заметное движение. Перо дрогнуло.

Но в этот сумрачный день по улице гулял ветер, только что пронесшийся по площади, возмутив воду в пруду. Он протянул руку, свою дрожащую руку.

Перья затрепыхались.

Узкая, затянутая в перчатку рука шевельнулась, приподнялась и потянулась к его руке.

Его сердце дрогнуло так резко, что он чуть не свалился с развалины. И вот он уже держит ее руку, крепко-крепко.

— Зоэ.

— Люсьен.

Она покачала головой и посмотрела вверх. На один ее синий глаз съехала шляпка.

— Что ты там наверху делаешь?

Он плохо помнил то, что произошло сразу же вслед за этим. Он впал в какое-то безумие, и, казалось, весь мир сошел с ума. Люди спешили на Кинг-стрит со всех сторон.

Он смутно помнил лакеев, помогавших ему вытащить Зоэ и ее горничную из кареты. Их сбросило на землю, или они сами спрыгнули с запяток кареты. Они были в синяках, и их ливреи порвались и испачкались в грязи, но это было самое страшное, что с ними произошло.

Марчмонт на руках внес Зоэ в дом. Один из лакеев хотел нести на руках и Жервезу, но она не позволила ничего подобного и, хромая, последовала за хозяином и хозяйкой, не выпуская из рук зонтика.

Свидетели случившегося помогли перенести кучера на носилках в каретный сарай герцога.

Видимо, часть крови, которую видел Марчмонт, принадлежала кучеру.

Но больше всего пострадали лошади, они были все в крови.

Потребовалось время, чтобы разобраться в этом. Как обычно, нашлись свидетели, но каждый рассказывал по-своему, и они говорили все вместе. И Марчмонт не захотел ждать, пока они всем все расскажут.

Лучше всех видел произошедшее кучер Джон. Но он был в таком состоянии, что его нельзя было допросить, даже если бы Марчмонт захотел о чем-то спросить его. Но он не хотел. Он передал своего слугу лекарям и задержался только, чтобы убедиться, что этот человек ранен не смертельно.

Затем он вернулся к Зоэ, которую отнес в спальню. Он не оставил бы ее, даже если бы хотел справиться о состоянии кучера, но она заверила его, что невредима и хочет принять ванну.

Когда он вернулся, она уже вымылась и в хорошенькой ночной рубашке сидела на его постели, опираясь на подушки. Если бы она не сидела так тихо, слишком для Зоэ тихо, с морщинкой между бровей, он мог бы предположить, что несчастный случай ничуть не обеспокоил ее.

Он подошел к кровати, сел на край и взял ее за руку.

— Бесполезно, — сказала она. — Я действительно не знаю, что произошло. Все страшно перепуталось в моей голове. Я знаю, что Жервеза говорила об «Олмаке», а я смотрела в другую сторону. Я не успела повернуться, как услышала крики и вопли… и тогда… — Она задумалась. — Я не знаю, что произошло дальше. В какой-то момент все было хорошо. Жервеза что-то говорила. Затем этот ужасный шум. — Она снова задумалась. — Думала ли я, что это бунт? Нет, это были лошади. Это было как будто на Графтон-стрит. Они ржали от испуга и боли. Затем раздался громкий удар… я думаю. А следующее, что я помню, я смотрела на дверцу кареты, и там был ты, смотрел на меня сверху. И я подумала, как забавно, что дверца наверху, и ты смотришь через нее вниз на меня. — Она покачала головой. — От меня нет никакого толку. Лучше расспроси Жервезу. Она что-то видела.

Он взглянул на камеристку, она хлопотала над подносом, который принесла.

— Жервеза, ты не можешь объяснить нам?

Она поставила поднос на колени Зоэ и задумалась. Затем, взглянув на Зоэ, перевела взгляд на Марчмонта и снова на Зоэ.

— Расскажи ему, — сказала Зоэ. — Что бы ты ни видела, расскажи ему.

— Если кучер был виновен, я хочу это знать, — сурово сказал Марчмонт.

— Ваша светлость, я не думаю, что это его вина, — сказала она. — Я смотрела в окошко, и увидела «Олмак», и сказала: «Ваша светлость, вот это "Олмак"», потому что я не была уверена, что моя хозяйка знает, где он. И тут я увидела человека, который выбежал из Кливленд-Ярда на дорогу прямо перед нами. Я закричала, потому что испугалась, что мы раздавим его, когда лошади с таким шумом встали на дыбы, и я подумала, что так и случилось: они затоптали его или он попал под колеса. Во всяком случае, я так подумала, когда мы переехали через что-то, и я это все помню плохо. Помню только, что начала искать свою хозяйку. Все, что я могла подумать, — это то, что она ударилась головой. Я боялась, что она ударилась… головой…

И ко всеобщему изумлению, флегматичная Жервеза разразилась слезами.

В тот же день, ближе к вечеру

Марчмонт сообщил о случившемся в Лексхем-Хаус, и мать Зоэ приехала повидать ее.

Герцог вернулся в свой кабинет. В эти дни его поверенный занимался его делами без него. Очевидно, указания Марчмонта были достаточно ясными, потому что клерк ограничил выбор полудюжиной благотворительных заведений.

Марчмонту сейчас меньше всего хотелось подбирать места работы для обманувших его доверие людей. Однако он взял на себя роль Соломона и должен был принять ряд решений.

— Повара в сиротский приют, — сказал он. — Дава — в дом престарелых и немощных солдат. А Хора — в школу для слепых.

Оставив Осгуда и клерка выполнять эти распоряжения, он направился в жилище кучера при каретном сарае.

У кучера Джона была сломана ключица и вывихнуто запястье. Он страдал оттого, что не мог двигаться, и был в ярости от несчастного случая, первого за все годы его службы у герцога.

— Ваша светлость, я никогда в жизни не видел ничего подобного, — сказал он. — Он был как безумный — выбежал из двора на улицу и набросился на бедное существо.

— Набросился? — переспросил Марчмонт. — Он напал на лошадь?

— В руке у него что-то было, ваша светлость. Тогда я не разглядел, что, но ясно, это был нож. Я понял, что он метил в лошадь и хотел устроить беспорядок. Я замахнулся на него, мерзавца, кнутом и ударил его, ручаюсь, ударил. Он взвыл от боли. Я слышал, как он взвыл. Но я был недостаточно быстр, сэр. — Неповрежденной рукой кучер вытер слезу. — Думаю, они должны посадить его в сумасшедший дом, не так ли, ваша светлость? Того, кто любит убивать. Меня унесли, прежде чем я мог бы осмотреть бедное животное, — да и второе тоже.

— Второй кучер и другие сделают все необходимое, — сказал Марчмонт. — Если лошадь или обеих надо пристрелить, это сделают быстро. Они только ждут, когда я уйду, тогда они поговорят с тобой.

— Прекрасные лошадки, сэр, — сказал кучер и добавил более мрачным тоном: — Добрейшие существа, для ее светлости. Я говорю, у нее должна быть прекраснейшая пара из всей конюшни.

— Так и должно быть, — сказал Марчмонт. — Будем надеяться, что они выживут. Но как бы то ни было, мы должны добраться до самого дна. Ты говоришь, человек выбежал из Кливленд-Ярда и сразу же подбежал к лошади и напал на нее… напал на лошадь?

— О да, ваша светлость. Я хотел его схватить, а он ударил ее. Бедное, невинное существо, она никому никогда не делала зла. Мы ехали так медленно, что у нее не было и шанса. Этот ублюдок, прошу прощения, ваша светлость, если он когда-нибудь попадет мне в руки…

— Ты видел его лицо?

Выражение лица кучера стало по-настоящему грозным.

— Видел. И не забуду его, хотя и видел только мельком. Он пытался скрыть лицо, измазав горелой пробкой или чем-то похожим. А на голове у него был намотан тюрбан, но он такой же турок, как и я. Спросите Джозефа и Хьюберта, ваша светлость. Они должны были видеть его, и они знают его лучше, чем знаю я, потому что видели его каждый день.

— Видели кого? — спросил Марчмонт. Он уже знал ответ, но не хотел его слышать, не хотел верить ему.

— Харрисона, сэр. Ставлю свою жизнь, это он. И я ставлю на его смерть, только дайте мне шанс.

Глава 16

Несмотря на тяжелые переживания этого дня, герцогиня Марчмонт, блистательная в своем роскошном белоголубом платье, появилась вместе с мужем в среду на еженедельной ассамблее «Олмака».

Марчмонт никогда бы не вернулся на место трагедии. Но Зоэ хотела побывать там.

— Если я буду избегать его, то оно надолго останется тяжким воспоминанием в моей голове и я всегда буду бояться его, — сказала она. — Лучше поехать туда прямо сейчас, в тот же день, пока оно не въелось в мою память. К тому же маловероятно, что кто-нибудь совершит точно такое же преступление в том же самом месте во второй раз. И еще у меня есть красивое платье, сшитое специально для моего первого посещения «Олмака». И я хочу танцевать.

— О, специальное платье, — сказал он. — Ну тогда решено.

Он был тупицей, идиотом и уступил ей, хотя все это ему не нравилось.

Тем не менее он сделал все, что мог. Он съездил на Боу-стрит и поговорил с главным судьей, сэром Натаниэлом Конантом. Завтра в газетах и журналах появится описание внешности миссис Дунстан и Харрисона. Уже сейчас сыщики с Боу-стрит и городские полицейские патрули разыскивали их. Если эти двое преступников еще в Лондоне, что сыщики считали маловероятным, то они скоро найдут их. Если же у этой пары хватило ума и они сбежали, их все равно в конце концов найдут. Марчмонт объявил большую награду за их поимку, за обоих или за каждого.

Его не интересовала миссис Дунстан, если только она не помогала Харрисону при нападении, но он хотел, чтобы Харрисона повесили.

Короткое расстояние отделяло «Олмак» от Марчмонт-Хауса, но они приехали в самой прочной карете под незаметной на первый взгляд охраной.

Они с Зоэ благополучно прибыли в клуб, и когда он увидел, как все головы повернулись к его жене, гордость переполнила его сердце.

«Моя, — думал он, — самая прекрасная из присутствующих женщин принадлежит мне».

Она действительно была великолепна в этом платье, хотя голубой атласный лиф, как всегда, открывал ее грудь больше, чем, как он считал, было необходимо, — и подозревал, что этого было вполне достаточно, чтобы вызвать в публике беспорядки. Но такова была мода, а он был самым модным мужем в Лондоне и не должен был разбивать носы тем, кого привлекал ее соблазнительный вид.

Поздоровавшись с хозяйками и сделав несколько необходимых представлений — ибо Зоэ не была официально представлена графине Ливен и миссис Драммонд-Баррелл, — Марчмонт сказал:

— Я должен извиниться, леди, за небольшие неприятности, случившиеся сегодня утром. Моей жене неоднократно говорили, что быть принятой в «Олмаке» почти невозможно. Я не мог и мечтать, что она попытается «прорваться».

Остроумная шутка была быстро оценена присутствующими.

Сбежавшая карета получила больше повреждений, чем причинила. Она поцарапала столб, сломала забор и повредила несколько кирпичей. Если бы несчастный случай произошел позднее, повреждения были бы серьезнее. А сейчас самым неприятным для него и Зоэ были разговоры. Едва газеты и сплетни закончили одно, касавшееся Зоэ, дело, как появилось и другое, требующее обсуждения.

Он не сомневался, что к завтрашнему дню во всех окнах типографий будет выставлено ее изображение. Но дурная слава, вызвавшая бы остракизм Девушки из гарема, всего лишь сделали герцогиню Марчмонт еще интереснее.

— Какая же вы смелая, что решились выйти из дома сегодня вечером! — воскликнула леди Джерси. — Такое волнение свалило бы меня с ног. Я бы недели две не вставала с постели.

— Если бы я не вставала с постели две недели, я бы попыталась менять позы, — улыбнулась Зоэ. — Лежать это прекрасно, но Марчмонту было бы скучно, ночь за ночью, день за днем.

Он увел Зоэ, предоставив Салли Джерси и ее окружению спорить, действительно ли герцогиня Марчмонт сказала то, что они подумали.

— Так ты пошутил, когда говорил, что я прорвалась? — сказала Зоэ.

— Ты и так привлекаешь внимание толпы, — сказал он. — Завтра к утру все будут знать жуткие подробности, и у меня будет жена, прославившаяся на весь Лондон. Я подумал, что сегодня вечером немного юмора дало бы нам какую-то передышку. Завтра, полагаю, начнется мелодрама.

Завтра все будут знать, что несчастный случай был не несчастным случаем, а попыткой покушения на жизнь герцогини Марчмонт. Он бы предпочел замолчать эти предположения, но в конце концов все раскроется и представление будет продолжаться.

Однако сегодня большинству публики было только известно, что произошел несчастный случай. Ходили также слухи, что какой-то неизвестный напал на лошадей герцога. Именно в этот день почти шесть лет назад сумасшедший убил Спенсера Персиваля, а в прошлом месяце другой сумасшедший пытался убить лорда Палмерстона, военного министра. В газетах люди читали об убийствах или попытках убийства, совершенных безумцами.

Вообще говоря, благородно сделав исключение для леди Софронии де Грей, патронессы вычеркнули безумных из своего списка.

Сегодня все шло прекрасно, и Зоэ могла блеснуть своим огромным, как маячный фонарь, бриллиантом, и танцевать сколько душе угодно. Она была весела, красиво и заразительно оживлена, поддразнивая его друзей и изумляя дам, и жила той жизнью, к которой всегда стремилась.

Среда, поздно ночью

Харрисон был лондонским слугой, родившимся и выросшим в Лондоне. Ему был известен каждый дюйм города: его вершина, его склоны, его дно. Он завел себе множество друзей среди определенного типа торговцев и газетчиков. Он без труда нашел жилище неподалеку от Марчмонт-Хауса.

Это временно, заверил он Мэри Дунстан. Как только он соберет деньги, которые он спрятал в разных местах, они уедут в Ирландию и начнут жизнь сначала. Они собирались стать хозяевами гостиницы в Лондоне. Теперь они просто сменят место жительства, убеждал ее Харрисон.

В среду вечером, однако, он вернулся в их временное жилище, и Мэри Дунстан спросила его, собрал ли он спрятанные деньги.

— Нам нужно кое-что получше денег, моя дорогая, — ответил он.

И тогда он рассказал ей, что он делал в это утро: как он прятался в конюшнях и узнал, что карету герцога приготовили к поездке в Лексхем-Хаус.

— Я знал, какой дорогой они поедут, — сказал он. — Разве я не знаю, какими дорогами они всегда ездят, куда бы они ни поехали? Разве я всегда не знаю обо всем? Ведь это моя обязанность — знать, что случится, до того, как это случится? И этим утром я заранее знал, что случится. Я знал, и я поджидал, когда они свернут на Кинг-стрит.

Он ждал с ножом в руке, который он стащил на кухне перед побегом. Это был прекрасный нож, и Мэри не осуждала его за то, что он взял его. Она тоже прихватила кое-какие вещи.

Но она брала для гостиницы, для кухни.

Нож не предназначался для того, на что его употребил он.

Когда он рассказал ей, она не поверила своим ушам. Он был пьян. Она старалась убедить себя, что он просто пьян и хвастается. Но какой человек хвастается этим?

— Я там не задержался, чтобы рассмотреть, как развалилась карета, — сказал он. — Этот дьявол, которого нанимают для самых лучших лошадей, кучер Джон, заметил меня и угостил своим кнутом. Лошади запаниковали, карета накренилась и опрокинулась, несмотря на его старания, но все случилось не так, как я себе представлял. Не оставалось времени, чтобы оценить повреждения. Я думал, с ней случится самое плохое, но нет. Хуже всего пострадали лошади и кучер, будь она проклята.

Он отыскал бутылку и открыл ее. Налил себе стакан, вылил и посмотрел на нее. Он стукнул стаканом по столу, и она подскочила.

— Не смотри на меня так!

— Я только думаю, успел ли ты договориться о почтовой карете? — спокойно сказала она.

Мэри Дунстан за многие годы научилась сохранять спокойствие, что бы ни произошло. Экономка всегда должна держать все под своим контролем. Другие слуги не должны думать, что могут взволновать ее. Она всегда тверда и надежна, как камень. Она всегда была уверена в себе. Те, кто ниже рангом, должны были смотреть на нее как на всемогущую и всеведущую. Те же, кто был выше, должны были полностью доверять ее компетентности.

— Какая почтовая карета? — спросил он.

— Та самая, что довезет нас до корабля, который доставит нас в Ирландию, — объяснила она.

— Ирландия? — Он скривил губы. — Дикари! Жители болот!

— Мы не можем оставаться в Лондоне, — возразила она.

— Нет, не можем, — сказал он. — Все рухнуло из-за нее. И из-за нее у нас не будет в Лондоне гостиницы. Для нас не будет здесь будущего. И нигде не будет будущего. Никакого будущего.

— Если тебе не нравится Ирландия, мы можем уехать во Францию, — спокойно сказала Мэри. — Англичанам нравятся там настоящие английские гостиницы. Хорошая еда и напитки, чистое сухое постельное белье и безупречно чистые полы.

Но он не слушал ее. Он пил все больше и больше.

— Разорен, — сказал он. — Двадцать лет я пробивался наверх. И вдруг, совершенно неожиданно, оказался на самом дне. — Он прищелкнул пальцами: — Вот так она нанесла мне сокрушительный удар. И я нанесу ей удар. Прикончу ее, вот так. — Он снова щелкнул пальцами. — Прикончу, потому что она прикончила меня.

Он продолжал разглагольствовать и пить, Мэри Дунстан делала вид, что спокойно слушает его. Но она была образцовой экономкой, а хорошая экономка предвидит будущее. И очень хорошо думает, прежде чем выполнить принятое решение.

Суббота

Марчмонт довольно быстро заменил почти всех главных слуг. Выяснилось, что каждый, включая бабушек, хотел работать в Марчмонт-Хаусе.

И на этот раз, приняв решение взять на себя ответственность, он поговорил со всеми, включая бабушек. По крайней мере так это казалось. Многих претендентов прислала контора по найму слуг. Другие слышали о вакансиях при распространении среди слуг сплетен и приходили в расчете на удачу. Нескольких рекомендовал Осгуд, а также сестры и золовки Зоэ.

Выбирать их было делом утомительным и даже совершенно невыполнимым, если бы Марчмонт занимался этим один. Но с ним была Зоэ, она делала заметки, иногда задавая вопросы. В основном она предоставляла это ему, пока они не оставались одни. Тогда ей было что сказать. Иногда она замечала что-то забавное, а иногда она была поразительно проницательна. Главным образом спор вызывала кандидатура дворецкого. И в конце концов они решили оставить в этой должности Томаса.

Поскольку ни один из кандидатов на должность управляющего не отвечал их требованиям, этот пост оставался пока вакантным. Несмотря на отсутствие управляющего, хозяйственные дела выполнялись неплохо. Не так безупречно, как при деспотичном правлении Харрисона, но ничего похожего на хаос, которого опасался Марчмонт, не происходило. Он представлял себе, как слуги постоянно преследуют его, задавая вопросы, на которые он не знал ответов.

Однако они надоедали не ему, а Томасу и Осгуду.

В доме восстановилось что-то похожее на порядок. И герцог с герцогиней собирались отправиться на раут, когда Марчмонт получил сообщение из Боу-стрит: поймана и содержится в заключении миссис Дунстан.

Десять минут спустя

Зная, что Марчмонт был предельно осторожен, Зоэ нисколько не удивилась, когда он сказал, что она с ним не поедет.

Она не возражала, чтобы ее охранял большой сильный мужчина, когда это было необходимо. Но женщина, заключенная в тюрьму, не могла быть опасной для нее. Не было никакой разумной причины, которая заставила бы его оставить Зоэ дома, и она не намеревалась толкнуть его на безрассудный поступок.

— Тебе не надо лишних волнений, — сказал он, когда она следом за ним вошла в гардеробную.

— Я не стану вмешиваться, — сказала она. — Это твое дело. Мне только хочется знать, что она скажет.

— Я расскажу тебе, что она скажет.

— Я хочу посмотреть ей в лицо.

— Я опишу ее лицо для тебя.

Она отослала прочь Эбдона, его нового камердинера.

— Я не хочу сидеть, словно в коконе, — сказала она, когда они с Марчмонтом остались одни.

— Если повезет, у меня останется масса времени, чтобы переодеться к рауту. Ничего нет похожего на кокон в поездке на раут. Там тебя будут окружать люди. Тебя ничто не убережет от локтей, ног и духов или немытых тел.

— В моем присутствии экономка может быть более разговорчивой, — сказала она и подошла, чтобы помочь ему надеть пальто. — Она может сказать больше, чем сказала бы в присутствии только мужчин.

— Я не отрицаю, что ты могла бы помочь, — сказал он. — Ты оказала неизмеримую помощь при выборе новых слуг. Особенно когда помогла найти камердинера, который бы не плакал и не падал в обморок. Он потрясающе спокойный. Я даже не знаю, дышит ли он.

— Только самым незаметным образом, — сказала Зоэ.

— Безусловно, он не моргает. Но камердинер — это одно, а толпа констеблей и нарушителей закона — совсем другое. Здание суда на Боу-стрит не место для леди.

— Я знаю. Там будет полно пьяниц, проституток, сутенеров, воров и убийц. Совсем как во дворце Юсри-паши. Иногда нас заставляли смотреть, как наказывают других. Я видела, как задушили невольницу, и я не раз видела, как били кнутом рабов. Я знаю, как делают мужчин евнухами. И что, как ты думаешь, может поразить меня на Боу-стрит?

— Дело совсем не в этом, — сказал он. — Только то, что ты когда-то жила среди ужасных людей, совершавших ужасные дела, не дает тебе привилегии проводит» время среди подонков лондонского общества. Дело в том, что ты герцогиня Марчмонт, а герцогини не посещают грязные притоны.

Стянув с него пальто, она начала расстегивать жилет.

— Ты — герцог Марчмонт, и ты собираешься посетить это место, — сказала она.

— Я — мужчина.

«О, я это знаю», — подумала она. Расстегнув жилет, она сунула руку под его рубашку и погладила его грудь.

— Большой мощный мужчина, — сказала она. — С крепкими сильными мышцами и божественным инструментом наслаждения.

— Лесть не поможет тебе, — сказал он.

— С тобой я буду в безопасности, — сказала она. — Кто посмеет тронуть меня, когда ты будешь рядом со мной? Даже в «Олмаке» все были дружелюбны со мной благодаря тебе.

Она провела рукой по его мускулистой груди. Она чувствовала, как жар начал разливаться в ее животе и желание змейкой поползло по нему.

— Сейчас не время! — резко сказал он. Ее рука скользнула вниз, и он осторожно отвел ее в сторону. — Все были дружелюбны ради тебя, Зоэ, а не меня. Потому что ты хорошенькая и веселая, и они беспокоились, что если они не будут дружелюбными, ты ударишь их по голове своим огромным бриллиантом и разобьешь им череп.

Она ответила ему улыбкой. Когда он шутит, он успокаивается. И возьмет ее с собой.

— Я знаю, что будет дальше, — сказал он. — Ты приласкаешься ко мне и лестью и улыбками заставишь меня. Но я предпочитаю признать свое поражение, не тратя время на споры с тобой. Но поторопись, оденься побыстрее, потому что я не хочу ждать тебя ни одной лишней минуты.

Она привстала, ухватилась за его шейный платок и крепко поцеловала. Из него получался хороший муж, намного превосходящий того, о котором она не решалась и мечтать. Он не был недалеким, капризным человеком, каким она его считала. Он был искренне добр и заботлив… и она опасалась, что почти безнадежно влюблена в него.

Два часа спустя

Главный уголовный полицейский суд находился неподалеку от театра «Ковент-Гарден», на той же стороне Боу-стрит.

Зоэ и Марчмонт сумели обойти стороной набитый людьми судебный зал № 3, где, как предполагала Зоэ, сейчас были собраны воры, проститутки, сутенеры и пьяницы. Это объяснялось тем, что в примыкающем к нему помещении № 4 содержалась миссис Дунстан. В нем, кроме всего прочего, на Боу-стрит помещали своих заключенных.

Экономку перевели из камеры преступников в отдельную комнату из уважения к Марчмонту, который попросил допросить ее без свидетелей. Иначе, как узнала Зоэ, в общей камере с другими арестантами на нее надели бы кандалы.

Сыщики с Боу-стрит задержали миссис Дунстан в Дувре, прежде чем она успела сесть на судно, направлявшееся в Кале.

Перед тем как войти в камеру, сыщики предупредили Зоэ и Марчмонта, что она отказывается содействовать расследованию. Экономка настаивала, что она не знает, где сейчас Харрисон. Ее ничто не связывает с ним, говорила она. Она ушла из дома герцога, заявила она, потому что была возмущена тем, что новая хозяйка сомневалась в ее способностях. Она отказалась оставаться там, где ее обвинили в некомпетентности и подорвали ее авторитет среди остальных слуг.

— Такова ее история, ваша светлость, — сказал полицейский. — И что бы мы ни спрашивали и какие бы вопросы ни задавали, ответ всегда один.

Когда Зоэ и Марчмонт вошли, они застали миссис Дунстан сидящей, напряженно выпрямившись, на скамье около стены. Несмотря на слабое освещение, Зоэ заметила, как блеснули ее глаза при их появлении. Даже не было необходимости видеть это. Она излучала враждебность. Но она была бессильна с кандалами на лодыжках.

— О, ваша светлость, вы пришли? — сказала она. — Вы с ней видите меня вот так, в цепях, как обыкновенную воровку.

— Должен сказать, мадам, наоборот, — вы самая необычная воровка, — сказал Марчмонт. — Я бы сказал, вы гений среди преступников. Ваша способность оперировать цифрами — настоящее чудо, такая ловкость рук.

Это короткое проявление раздраженной надменности мгновенно вызвало взрыв гнева.

— А вам когда-нибудь приходилось жаловаться на нас? — вскипела она. — Мы выполняли свою работу. Во всем Лондоне не было дома, содержавшегося в таком порядке. Все так говорили.

Полицейский попытался вмешаться, но Марчмонт остановил его:

— Пусть она выскажется.

— Выскажусь, не сомневайтесь, — злобно сказала она. — Ни один из этих слуг в этом большом доме никогда не доставлял неприятностей, не так ли, ваша светлость? Но вы не знали, какие неприятности это доставляло нам — содержать все в порядке. Всегда все было сделано для вас. Как по волшебству, не так ли? Этот дом содержался намного лучше других в Лондоне, во всей Англии, а вы привезли ее и все испортили.

Она бросила на Зоэ убийственный взгляд и опять обратилась к Марчмонту:

— Разве мы когда-нибудь причинили вам зло? Мы имели право на случайные доходы и на большее, ибо все, что мы делали, мы делали очень хорошо. Вы когда-нибудь делали нам замечания, ваша светлость? Разве когда-нибудь окна не сверкали или полы не блестели? Когда простыни были грязными или сырыми или камины не разжигались вовремя? Когда-нибудь обед не подавался с точностью до минуты независимо от того, садились ли вы с гостями за стол в назначенное время или на полчаса раньше? Когда-нибудь вам подавали блюдо холодным или пережаренным? Вам когда-нибудь приходилось спрашивать «Почему это не сделано»? Вы когда-нибудь что-нибудь просили? Разве не всегда все делалось так, как вам хотелось, когда вы еще сами не знали, чего вам хотелось? Что такого произошло, что она должна была прийти и проверять, все ли в порядке? Почему она проверяла расходы, только потому, что не могла найти других недостатков?

— И все же невероятно крупное мошенничество раскрылось в этих книгах, — сказал Марчмонт. — И в этом, видите ли, суть дела: воровство и мошенничество, мошенничество и воровство. В чем не было никакой необходимости. Вы могли бы запросить астрономическое жалованье, и я бы заплатил его, и никаких вопросов, потому что разве меня это беспокоило? Вместо этого вы сами и ваш умный сообщник проделали огромную и совершенно лишнюю работу. Я бы заплатил вам столько же, сколько вы украли у меня, а я бы никогда не заметил и не поинтересовался, сколько это стоило. Но нет, вам нужны были подделки, мошенничество, воровство, и вы заслужили виселицу, глупая вы женщина.

— Меня не повесят! Я не сделала ничего плохого!

— Вы исчезли в то же время, что и Харрисон, — сказал Марчмонт. — Почему вы оба сразу же не сбежали за границу? Это довольно легко сделать. Если Браммел, лицо и фигура которого всем известны, смог ускользнуть незамеченным; то вы-то наверняка смогли бы. Так нет, вам надо было оставаться поблизости и устроить вместе с Харрисоном нападение на моих лошадей. Зачем? Из злости?

— Я этого не делала!

— Кучер Джон и двое наших лакеев видели, как Харрисон ударил ножом одну из моих лошадей, — сказал Марчмонт.

— Это не имеет ко мне никакого отношения!

— Вы с Харрисоном сбежали из моего дома одновременно, — сказал Марчмонт. — Вы не предупредили слуг. Они все остались. Отсюда легко сделать вывод, что вы с Харрисоном были заодно и по-прежнему связаны с ним. Можно подумать, вы подстрекали его и помогали совершить это жестокое нападение.

— Никогда я этого не делала! Если бы я знала, что он замыслил, я бы не осталась с ним. Сегодня меня бы здесь уже не было, и ваши грязные сыщики не поймали бы меня.

— Но вы оставались некоторое время в Лондоне. С Харрисоном.

Она поняла, но слишком поздно, что проговорилась. Она опустила голову и зажала кулаком рот.

— Мне безразлично, что будет е вами, — сказал Марчмонт. — Я могу лишь сожалеть, если вас повесят просто из-за вашей глупости. Но если вы связаны с тем, что я считаю попыткой покушения на жизнь моей жены…

— Это не я! — закричала она. — Я не знала, пока он не вернулся и не рассказал мне.

— Он вернулся и рассказал вам, — тихо повторил Марчмонт.

— Я не хотела оставаться в Лондоне, но он сказал, мы должны подождать, пока он не соберет деньги, которые мы накопили.

— Мои деньги, — с иронической улыбкой заметил Марчмонт.

— Мы собирались открыть гостиницу. Когда он вышел, я подумала, что дело в деньгах и покупке гостиницы. Но это было не так.

— Он следил за нами, — ответил Марчмонт. — Следил, куда мы ездили и что мы делали. Он ждал случая.

Она кивнула:

— Он потом рассказал мне, и вот тогда я поняла, что он, должно быть, сошел с ума. Он всегда был вспыльчивым, но я никогда не видела, чтобы он прибегал к насилию. Никогда в этом не было необходимости. Никто не осмеливался грубить или спорить с ним. Было ясно, что-то случилось с его головой. Но я должна была ждать, потому что боялась, что он попытается убить меня, если я, зная о нем все, захочу уйти.

Она рассказала им, как Харрисон жалел, что не мог остаться на месте преступления и посмотреть, чем оно закончилось.

Зоэ видела, как Марчмонт сжал руки в кулаки и сразу же разжал их. Его лицо, как и обычно, было непроницаемым, и, кроме нее, никто не мог угадать его мысли. На его лице были видны обычная сонливость и раздражение. Как всегда, он хорошо владел собой. Как всегда, скрывал свои чувства.

— И говорил он совсем не похоже на самого себя, — продолжала экономка. — До этого времени я не замечала, что что-то нехорошее происходит с ним.

Экономка рассказала, какую злобу и мстительность стал проявлять Харрисон последнее время, Зоэ не была потрясена. Она видела случаи и пострашнее — убийственный гнев и вендетту из-за обычных мелочей: щетки для волос, браслета.

Харрисон отдал двадцать лет жизни, взбираясь по лестнице, ведущей к власти. А потом, когда он думал, что достиг вершины, появляется Зоэ. Проходит всего несколько дней, и случается его падение, и на этот раз ему уже не подняться.

Миссис Дунстан щелкнула пальцами, привлекая внимание Зоэ.

— Вот так он делал раз за разом, — сказала экономка. — Прищелкивал пальцами и говорил: «Вот так она сшибла меня, а я сшибу ее. Я прикончу ее, прикончу. Прикончу ее, потому что она прикончила меня». Он пил и говорил что-то, как безумный, пока не напился до потери чувств. Он свалился на кровать, мертвецки пьяный. Тогда я собралась и убежала.

— Но он все еще здесь? — спросил Марчмонт. — В Лондоне?

— Он знает, где ему спрятаться, — сказала миссис Дунстан. — Никто не знает Лондона так хорошо, как знает он, и никто не знает, что у него за друзья. Он может прятаться под самым вашим носом, и вы не будете об этом знать. Он ведь знает все! Знает, что вы собираетесь делать, прежде, чем вы сделаете это. Он настоящий слуга, настоящий. И, как настоящий слуга, найдет способ сделать все, что угодно.

Поскольку миссис Дунстан не могла указать им, где последнее время прятался Харрисон, у Марчмонта больше не было к ней вопросов. Присутствие Зоэ ничем не помогло. Он же прекрасно справился со своей задачей, заставив женщину разговориться и рассказать все, что она знала.

Зоэ сказала ему это в карете, по дороге домой.

— Знаешь, а она была права, — сказал он, глядя из окошек на освещенные фонарями улицы, по которым темные неузнаваемые фигуры спешили вдоль тротуаров. — Дом содержался в идеальном порядке. Они блестяще справлялись со своей работой. А я все это воспринимал как должное.

— Но так и должно быть, если слуги хорошие, — возразила Зоэ.

— Я это понимаю, — сказал он. — Но еще я знаю, что если бы я обращал хоть немного внимания, из интереса или любопытства, ничего подобного не произошло бы.

— Ты не можешь этого знать. Некоторые люди просто нечестные. Многих развращает власть. Харрисон не был лордом, но в своих кругах обладал большой властью.

— Если он был безнравственным, нечестным, разоблачить его должен был я, — сурово сказал он. — И оттого, что я не сделал этого, твоя жизнь оказалась в опасности.

— Это нелогично, — сказала она. Они сидели рядом. Она придвинулась к нему и взяла его руку. — Ты — умный человек, намного умнее, чем хочешь казаться, но твоя логика никуда не годится. Если он помещался, это значит, что у него больной мозг. И за это твоя вина не больше, чем за состояние какого-то безумца в Бедламе. Если это не безумие, тогда это злоба. Не ты сделал его злобным. Ты не развращал его. Это он выбрал, такую дорогу. На более высокие должности в доме он нанимал тех, кто обладал слабыми моральными устоями. А на низшие он нанимал тех, кого можно было запугать. — Она переплела его пальцы со своими. — Я говорила тебе, что я смогу научиться управлять хозяйством. Наши беды кончились, и все будет хорошо.

— Ничего не будет хорошо, пока я не увижу этого человека на виселице.

— Сыщика с Боу-стрит найдут его, — заверила его она. — Ты — герцог Марчмонт, и ты объявил большую награду. Они отложат все другие дела, чтобы поймать его. Эти люди знают Лондон, как ты говоришь. Они должны знать его так же хорошо или даже лучше, чем знает его Харрисон. Это их дело — все знать. Поиски людей дают им средства к существованию. Он не уйдет.

— Нет. Не уйдет. — Он сжал ее руку. — Сколько бы это ни стоило. Я удвоил награду, а если будет необходимо, то и утрою.

— Они найдут его, — сказала Зоэ. — Предоставь это им. Мы поедем на раут к леди Стаффорд и будем считать, сколько ног наступят нам на ноги и сколько локтей врежутся в наши ребра. Какое мне надеть платье — сиреневое или голубое?

— Мы не поедем на раут, — сказал он. — Мы едем домой, и ты не выйдешь оттуда, пока не арестуют этого человека.

Глава 17

На мгновение Зоэ лишилась способности мыслить и тем более говорить. Она словно глубоко погрузилась в холодную воду.

Сидеть взаперти в доме бог весть как долго, после того как она только начинала познавать вкус свободы и когда все вокруг нее были свободны, а она будет лишена даже общества, в котором она вращалась, и развлечений, каких у нее не было в гареме…

Ее сердце было готово разорваться, и в голове беспорядочно мелькали мысли.

Прошлое захлестнуло ее ледяной волной страха — вот ее похищают на базаре… голоса, говорившие на непонятном для нее языке… темнота… мужчины, трогавшие ее… она, громким криком зовущая отца, пока они не заткнули ей рот… Напиток, которые насильно влили ей в горло, который нагонял сон, но не лишал сознания… рабы, снимавшие с нее одежду…

Она отогнала эти видения и заставила себя смотреть в окно, медленно восстанавливая дыхание. Здесь была Англия. Она была в Лондоне, со своим мужем. Она была в безопасности, и все, чего он хотел, — это чтобы она оставалась в безопасности.

Он был расстроен, напомнила она себе. Когда мужчины бывают расстроены, в них пробуждается инстинкт, а инстинкт не всегда разумен. Даже она была обеспокоена тем, что случилось, хотя беспокойство не могло сравниться с тем, что она переживала день за днем и ночь за ночью в гареме.

Она ответила ему почти спокойно:

— Я знаю, ты хочешь защитить меня, но это неразумно.

— Это Харрисон безумен, — сказал Марчмонт. — Мы имеем дело с человеком, который или психически ненормален, или по природе преступник. Ты сама так говорила. Он не думал о жестокости, нападая на бессловесное животное. Он не думал, что может натворить животное, обезумевшее от боли. Он не задумывался, кто может пострадать, когда раненая лошадь впадет в панику. Невозможно предвидеть, что он сделает.

— Невозможно предвидеть, сколько времени пройдет, прежде чем его поймают, — сказала она. — Может быть, дни, а может быть, даже недели. А что, если он придет в себя и убежит из Лондона, как и намеревался сделать? А что, если он свалится в Темзу и утонет? Его тела могут и не найти. Ты делаешь из меня узницу Марчмонт-Хауса на неопределенное время?

— Я не делаю тебя узницей, — сказал он. — Я хочу убедиться, что он не доберется до тебя.

— Для меня это тюрьма. Ты должен это понять. Я думала, ты понял. Я двенадцать лет провела в клетке. Я жила в огромном доме, который был больше твоего, огромном дворце в саду, огороженном высокой стеной. Тюрьма остается тюрьмой, какой бы большой или красивой она ни была.

— Это не то же самое.

— Для меня это то же самое, — сказала она. — Я не перенесу заключения.

— А я не перенесу страха за твою жизнь, — сказал он. — Пока мы не узнаем, что он арестован, или умер, или находится за границей, ты остаешься дома. Ты сказала, что сыщики найдут его. Ты сказала, что у них есть на это все основания. Ты сама убеждала меня в этом. Теперь убеди себя.

— Ты не можешь держать меня взаперти в доме.

— Могу и буду. Перестань ребячиться, Зоэ. Это же все делается ради тебя.

— Ребячиться, — повторила она. — Ребячиться? Я рисковала своей жизнью, чтобы получить свободу. Я не знаю, что бы они со мной сделали, если бы поймали меня. А я рисковала ради вот этого. — Она указала на окно, за которым темные фигуры куда-то спешили по тротуарам, а всадники и кареты проезжали по тесной мостовой. — Я рисковала всем, чтобы вернуться в мир, где женщины, могут выходить из дома за покупками и посещать своих друзей, где они могут даже разговаривать и танцевать с другими мужчинами. Двенадцать лет я мечтала об этом мире, это было мое представление о рае: это место, где можно свободно ходить среди незнакомых людей, где я могла бы пойти в театр, на балет или в оперу. Двенадцать лет я была домашним зверьком для забавы, которого держали в клетке. Двенадцать лет они позволяли мне развлекать их, выпуская меня из клетки и наблюдая, как я пытаюсь сбежать. Теперь у меня есть собственная лошадь и я могу кататься в Гайд-парке.

— Ты только послушай, что ты говоришь, — сказал он. — Все, чего тебе хочется, — это выставить себя напоказ. Гайд-парк полностью исключается.

— Ты не можешь этого сделать. Я не буду сидеть под замком. Я не хочу прятаться от этого ужасного человека. Он убийца и запугивает нас, а ты ему позволяешь устанавливать свои правила, потому что боишься того, что он сделает.

— Да не устанавливает он никаких правил, Зоэ! Правила устанавливаю я. Ты моя жена, и в день нашей свадьбы я дал обещание заботиться о тебе, а ты обещала повиноваться мне.

Она хотела возразить, но промолчала.

Она знала, что держать данное слово было основным в его понятии о чести.

«Всем известно, что он считает свое слово священным», — говорил ее отец.

Когда она обещала повиноваться, она тоже дала слово. И не сдержать своего слова, данного ему, было бы бесчестным поступком, нарушением доверия.

— Я обещала, — сказала она. — И я повинуюсь.

Остальное время по дороге домой они молчали. И все это время у Марчмонта сосало под ложечкой.

Он снова и снова слышал слова экономки, которые она повторяла, прищелкивая пальцами.

«Я прикончу ее, прикончу, вот так».

Эти слова все еще звучали в его голове, когда они вошли в Марчмонт-Хаус и проходили через мраморный холл.

Он сознавал, о, как он ясно сознавал, что его жена, идущая рядом с ним, уже не была такой жизнерадостной и светящейся счастьем, как раньше, и он сознавал, что он убил ее счастье, и радость, и прелестную беззаботность.

Он говорил себе, что она преувеличивает. Беда была в том, что он знал, почему она придает этому такое значение.

Свобода была дорога ей, намного дороже, чем другим англичанкам, которые просто воспринимали свободу как должное.

Он помнил, что она сказала в тот первый день, когда она сделала ему предложение, а он отклонил его.

«Я была замужем с двенадцати лет, и это кажется очень долгим временем, я не хотела бы так сразу снова выходить замуж».

Но она снова вышла замуж, не раздумывая, потому что у него не хватило силы воли устоять перед искушением.

Ей никогда не приходилось принимать ухаживание других мужчин. У нее никогда не было возможности самой решать, кто из них ей по-настоящему нужен.

Она была нужна ему, и он хотел обладать ею; вот и все.

Однако он не обрекал ее на жалкое существование. Ее замужество предоставляло ей больше свободы, чем имело большинство женщин, включая аристократок. Ни одни двери не закрылись бы перед герцогиней Марчмонт. У нее всегда будет достаточно денег для покупки всего, что ей хотелось. Она по-прежнему могла флиртовать с мужчинами и танцевать с ними.

И она могла пойти куда ей было угодно.

До сегодняшнего дня.

«Я хочу удовольствий, — сказала она ему в Гайд-парке в тот день, когда она устроила скачки с леди Тарлинг. — Я хочу жить. В Египте я была игрушкой, забавой. Я была зверьком в клетке. Я поклялась, что больше никогда не стану влачить такое существование».

Он смотрел, как она направляется в свои апартаменты, а затем пошел в свои.

Он сказал Эбдону, что никуда не поедет в этот вечер, и приказал приготовить ванну. Запах Боу-стрит въелся и в его кожу, и в его одежду.

Ванна должна была успокоить его. Но этого не случилось.

Его новый камердинер разложил его чистую рубашку, панталоны и чулки. Герцог стоял и долго смотрел на них. Неожиданно он почувствовал такую усталость, не в теле, а в голове и сердце, как будто он бесконечно долго нес в себе тяжелое бремя.

— Подай мне халат, — распорядился он.

Он не стал возиться с приготовленной для него одеждой, на которую он должен был надеть пестрый шелковый халат. Он натянул халат прямо на голое тело и сунул босые ноги в домашние туфли. У бордовых кожаных туфель не было задников, но были острые загнутые вверх носы в подражание турецкой моде.

Как у паши. Как у мужчин из другого мира, в котором они держат своих женщин в клетках.

— Будь я проклят! — вырвалось у него.

— Ваша светлость? — Эбдон явно был озадачен. Однако он переживал свою растерянность, как и подобает мужчине. Никаких рыданий, обмороков или дрожи. Всего лишь морщинка между бровей.

— Я сейчас вернусь, — сказал Марчмонт.

Он вышел из гардеробной и, пройдя свою спальню, подошел к двери в ее спальню и открыл ее.

Он застал жену в ванной, она уткнулась лицом в свою руку, лежавшую на простынях, покрывавших ванну. Она рыдала.

— О, Зоэ, — сказал он.

Она так была поглощена своим горем, что не услышала его появления, это тоже было плохим признаком. Она утратила свои способности. Ей было все безразлично. Для этого она чувствовала себя слишком несчастной. Она любила его и хотела быть ему хорошей женой. Она знала, что он всего лишь хотел защитить ее, но она не могла вынести, чтобы стены снова окружили ее, и так скоро.

Она вытерла глаза и посмотрела на него.

— Прости меня, — сказала она. — Я понимаю, это безумие — так переживать, но я ничего не могу с собой поделать.

Он наклонился, поднял ее и вынул из ванны. Затем, схватив полотенце, завернул ее в него, обнял и, прижав к себе, спрятал лицо в ее влажных волосах.

— Ты — все, что у меня осталось, говорил он. — Ты — все, что у меня осталось.

Его голос звучал напряженно и дрожал.

— Люсьен, — прошептала она, прижимаясь лицом к его груди.

— Ты — все, что у меня осталось, Зоэ, — повторял он. — Они все ушли, все, кого я когда-то любил. Ушли навсегда. И ты тоже, думал тогда я. Но ты не ушла. Ты вернулась из царства мертвых, и если я потеряю тебя, не знаю, что со мной будет.

Она прижимала его к себе с силой, на какую только была способна.

Его родители. Его брат. Ушли.

У него осталась ее семья, но это было совсем не то.

«Все, кого я когда-то любил».

Она была одной из тех, кого он любил.

Любил. Он ее любил. Это было так просто.

Ее сердце радостно забилось, как это было всегда, когда она видела его, когда Люсьен приезжал из школы, чтобы провести лето вместе с ними. Когда он приезжал, ее мир становился светлее.

— Люсьен, — тихо сказала она. Она учила латынь и греческий и знала, что lux по латыни «свет». Ее сердце ликовало, ибо он был светом ее жизни с того самого первого дня, когда она встретила его. — О, Люсьен, мы оба немного сошли с ума.

— Нет, — прошептал он, прижимаясь к ее волосам. — Это ты сошла с ума. А я совершенно в своем уме. — Он поднял голову, чуть отстранился и посмотрел на нее: — Давай вытащим тебя из этого мокрого полотенца.

Он снял с нее мокрое полотенце и перед горевшим камином вытер сухим полотенцем.

Он изображал камеристку, стоя перед ней на коленях с полотенцем в руке. Положив ее стройную ножку себе на бедро, он с нежностью вытер ее, и по телу Зоэ пробежала дрожь.

Он поднял глаза, и она вся была перед ним — белая, как сливки, кожа, розовая в некоторых местах, и золотистый блеск между ее ног. Все изгибы ее тела были так женственны. А она смотрела на него, и в ее глазах он видел что-то, чему не мог найти названия. Да и как он мог, если никогда даже не пытался разгадать взгляд женщины?

В случае с ней ему и не надо было пытаться, они просто понимали друг друга. Возможно, так было всегда.

Он провел руками от ее стопы до колена и по всему бедру до того самого местечка, которому она находила много названий.

— Твой «золотой цветочек», — шептал он, с легкостью перышка прикасаясь к ее все еще влажным волосам. — Твой «дворец восторгов».

— Мое «тайное убежище», — подсказала она, запуская пальцы в его волосы. — Мое «тайное сокровище», и мой «трон любви», и моя «львиная голова».

— Твоя «львиная голова»? — Он так нежно ласкал ее. Ласкам она тоже давала имена: «дразнящее перышко», и «нежная перчатка», и «пылающий факел».

— О да, — сказала она и разгладила его волосы. — Волосы моего возлюбленного — словно шелковый свет свечей, — тихо говорила она. — Мой возлюбленный — это свет в ночи, и первые лучи солнца, встающего из-за горизонта, и последние его лучи. Мой возлюбленный — это мой свет.

Их взгляды встретились.

— Я хотел бы быть этим возлюбленным, о котором ты говоришь.

Она засмеялась и отпустила его. Закинув за голову руки, она потянулась, как кошка, и он увидел, как приподнялись ее прекрасные груди. Ее нисколько не смущали ни ее тело, ни ее нагота.

Как он мог задушить такую свободную душу?

— Мой возлюбленный вскакивает на меня как тигр, — сказала она.

Он прижался к ее ягодицам и, коснувшись губами ее «тайного сокровища», почувствовал, как она задрожала.

Он ласкал ее губами и языком и чувствовал, как она все сильнее впивается в его волосы, а по телу пробегают волны наслаждения. Доведя ее до пика страсти, когда она вскрикнула, он подхватил ее под колени и опустил ее. Ее глаза потемнели и затуманились, лицо пылало.

Она отдавалась страсти со свойственной ей уверенностью и мягкостью. Она уловила его желание, он уловил ее желание, и они отдались своим чувствам.

Эта ночь выдалась бурной.

Она сидела на ковре, раздвинув ноги, а он устроился между ними. Она распахнула его халат и стала гладить его тело, и на этот раз он задрожал под ее пальцами, изучающими его мускулы, вздувавшиеся от ее прикосновений. Она изучала его, как будто не знала его раньше, как любовника, которого никогда не видела… и в то же время знала его так хорошо, как знала только себя, и знала, что он принадлежит ей.

Сначала она вела себя свободно, уверенно, обращаясь с его телом как со своим собственным.

Но в эту ночь между ними произошло нечто большее, чем просто слияние их тел.

«Ты все, что у меня осталось».

То, что сейчас происходило, было глубоко зарыто в самом потайном уголке его сердца, было спрятано в темном ящике души, и оно рвалось наружу с того самого дня, когда она возвратилась. Он произнес слова, и они с тех пор не покидали его сердца.

Она была всем, что у него осталось, и он дорожил ею.

Он ощупывал ее так же, как его ощупывала она. Он гладил ее кожу, упругие груди и тонкие косточки ее ключиц, обводил изогнутую линию ее талии и бедер и восхищался изяществом ее запястий и лодыжек, а она потягивалась, вздрагивая от его прикосновений, как встревоженная тигрица.

Он взял ее за волосы, а другой рукой — за подбородок и страстно поцеловал. Она, казалось, хотела уклониться, но он притянул ее к себе, и она, откинув голову, рассмеялась так, как смеялась только она одна, тихо и призывно. Он раздвинул ее бедра, и она снова засмеялась и обхватила ногами его талию.

«Мы оба немного сошли с ума», — сказала она, и, возможно, так оно и было.

В эту ночь, словно в безумии, их тела слились в долгом, яростном соитии, как будто у них не оставалось больше времени, как будто это было в последний раз.

По крайней мере так, спустя какое-то время думал он.

Сейчас же, когда он владел ее телом, он ни о чем не думал, для него не существовало на свете ничего, кроме нее, этой минуты страсти и наслаждения этой бурной страстью.

Она то затихала, то разгоралась, затихала и разгоралась. Зоэ вскрикивала снова и снова, он не понимал слов, узнавая только свое имя, но все время чувствуя под своей грудью биение ее сердца.

* * *

Она лежала, прислушиваясь, как успокаивается его дыхание.

Она была дорога ему, а он был дорог ей, и это было самое главное.

Карим в ней души не чаял и осыпал ее драгоценностями, но для него она была всего лишь хорошенькой игрушкой. Если бы она вызвала его недовольство, он бы прогнал ее или даже убил бы, не задумываясь.

— Не было никакой связи, — тихо сказала она.

— Это по-английски, но я не совсем понял, — тихим сонным голосом сказал он.

— Не важно, — сказала она. — Спи.

— Как я могу спать в такое время?

Она повернула голову, но не могла разглядеть его. Но почувствовала, как он поднял голову и коснулся щекой ее щеки.

— Я думал, что понимаю, что произошло с тобой, — сказал он. — Но я понимал далеко не все. Когда ты рассказала свою историю Джону Бердсли, я подумал, это все, что мне следовало бы знать. И я думаю, э го было все, что я хотел услышать. Я не хотел больше ничего слышать. Когда ты исчезла…

У него перехватило дыхание, и он замолчал.

Зоэ молча ждала…

— Если бы я был там, Зоэ, я бы нашел тебя. Но меня там не было. Мне было невыносимо думать об этом. И поэтому я заставил себя не думать об этом. Я… я не знаю, что именно это было. Но я перестал думать, беспокоиться. Это было труднее, чем я мог бы представить, труднее, чем после смерти Джерарда. Когда ты исчезла, я просто впал в отчаяние.

Она этого не осознавала. Она только знала, что когда она впервые после своего возвращения увидела его, он был другим. Не только она одна пострадала от своего пребывания в неволе. Страдали ее родители. Ее братья и сестры тоже жалели ее, хотя, может быть, не так глубоко, потому что они начали заводить собственные семьи.

— Я не знала, что причинила больше боли, чем думала. Я попросила прощения у моей семьи, но я не понимала, какое это было для них горе. Я не понимала, почему мама стала такой нервной и капризной и почему мои сестры и братья так на меня сердиты. Я не осознавала, к каким дурным последствиям привело мое исчезновение, не думала о том, что папа провел годы, разыскивая меня, а мама страдала, не зная, что со мной случилось.

— Это была не твоя вина, — сказал он. — Теперь это все знают. Все знают, что ты не сбежала.

Он знал эту историю: о прогулке по каирскому базару и о горничной, которая продала ее. Эта горничная и заявила, что Зоэ сбежала, и в это все поверили, потому что Зоэ прославилась своими побегами.

— Как будто я совсем с ума сошла, — сказала она, — сбежать, когда вокруг толпы народа, не говорящего на моем языке. Но все, кроме папы, поверили, что я способна сделать такую ужасную глупость, потому что я была непослушной дочерью, бунтаркой. Я — отчаянная, Люсьен, но даже в двенадцать лет у меня был кое-какой здравый смысл.

Он поцеловал ее в шею.

— Не очень большой, но кое-какой был, — сказал он.

Она улыбнулась.

— Я бы добился правды от этой служанки, — сказал он, — если бы я там был.

— Даже если бы ты выбил из нее эту правду до того, как они убили ее, то что бы это изменило? — сказала Зоэ. — Раз уж они меня получили, неужели ты думаешь, они отказались бы от меня? Ты имеешь хотя бы какое-то представление, сколько я стоила?

— Да, я представляю.

— Для них я была редкостью, необычным существом, как из «Тысячи и одной ночи». Рабы, сопровождавшие нас, были из Греции, они знали, что за меня они получат огромные деньги. Белые рабы высоко ценились. А я была не просто какой-то черкешенкой, а английской девочкой. У меня был другой цвет кожи. Все во мне было другим. Много ли двенадцатилетних светловолосых и синеглазых девушек можно было бы найти в этих частях света? Особенно в те времена, когда в Европе шла война. Они знали, что паша заплатит за меня целое состояние ради больного сына. Ради чуда его исцеления. Рабы знали, Юсри-паша верил, что я обладаю силой наконец пробудить в его любимом сыне Кариме желания и он, став полноценным мужчиной, произведет на свет сыновей.

— И ничего бы этого не случилось, если бы не эта продажная служанка, которую легко было подкупить, — заметил Марчмонт.

— У них были все основания сделать это тем или иным путем. Они предложили ей денег столько, сколько она не заработала бы и за двадцать лет. Если бы не подкупили ее, то нашли бы среди них кого-то другого. Они нашли бы способ. Они были полны решимости.

— Я должен был быть там, — сказал он.

Она повернулась к нему:

— Тебе тогда было семнадцать лет. Что ты сделал бы такого, чего не сделал папа?

— Я бы нашел тебя, — сказал он. — Я всегда находил тебя.

Она повернула голову и приникла к его плечу, и он перебирал пальцами ее волосы.

— Нет, — сказала она. — Они убили служанку, чтобы она ничего не сказала. И если бы ты нашел меня, они, не колеблясь, убили бы и тебя. Многие годы я с ужасом представляла себе, как ты или мой отец врываетесь во дворец и вас убивают. Даже когда стало ясно, что я оказалась явно бесполезной — я не смогла вылечить Карима, и у него никогда не будет сыновей, — даже тогда они не отдали бы меня. Он был любимым сыном паши, а я была любимой игрушкой Карима, и они убили бы любого, кто попытался бы отнять у него эту игрушку. Если бы ты нашел меня и они убили бы тебя, то как бы я могла жить, Люсьен?

Он помолчал, нежно поглаживая и перебирая ее волосы.

Она протянула руку и положила ее ему на грудь. Лежа рядом с ним, прижавшись к его большому телу, она слышала, как уверенно бьется его сердце, и чувствовала себя в безопасности.

— Я боялся, что ты погибнешь в рухнувшей карете, — после долгого молчания сказал он. — Я боялся, что ты внезапно заболеешь, как это случилось с моими родителями, и умрешь. Я боялся, что ты упадешь с лошади и сломаешь себе шею, как это произошло с Джерардом. Я боялся, что ты умрешь еще в детстве. Я старался отогнать эти мысли, я научился и привык жить, не думая. Но с тех пор как начались неприятности со слугами, я стал… — он умолк на минуту, — нет, не тетушкой Софронией, пока еще нет, надеюсь. Но кажется, я рассуждаю далеко не логично.

— Все, чего ты боишься, может случиться, — сказала она. — Это может случиться и со мной, и с тобой, это уже не касается нашего детства. — Она усмехнулась. — Если только ты не умрешь от страха, когда я растолстею, как мои сестры.

Он повернул голову, чтобы видеть ее лицо.

— Если ты станешь такой же огромной, как они, я определенно умру от страха.

Она отодвинулась от него и руками изобразила большую горку на своем животе.

— В нашей семье женщины становятся величиной с дом, — сказала она. — Очень круглый дом.

Несмотря на то что комната была слабо освещена, она заметила искорки смеха в его глазах.

— Ты представляешь себе, как это выглядит? — сказала она.

Он кивнул. И у него дрогнули губы, и тут его прорвало: он громко расхохотался.

Опрокинувшись на спину, он хохотал и хохотал.

Она тоже рассмеялась.

Это был все тот же мальчишка, которого она когда-то давно, очень давно знала, мальчишка, который валялся на земле от смеха, когда она пыталась ударить его крикетной битой.

Она вспомнила, как, перестав смеяться, он подошел к ней и поднял ее с земли с такой легкостью, как будто она была тряпичной куклой. Он нес ее, а она отбивалась руками и ногами, обзывая его разными словами. Он внес ее в классную комнату и усадил на стул.

— Научись хоть чему-то, глупая девчонка, — сказал он и вышел.

И она кое-чему научилась, например, греческому и латинскому языкам, потому что их изучали мальчики и она решила узнать все, что знали мальчики. Она освоила не только арифметику, но и более трудные разделы математики, такие, как геометрия и тригонометрия. Она достигла этого не потому, что ей нравились эти предметы, а потому, что их изучали мальчики, И она хотела доказать «ему». Она никогда не была самой лучшей или старательной ученицей. Но она все же узнала вещи, которых не знали большинство девочек: как скрывать, что тебе страшно, как мыслить логично. Как вести себя, когда тебя преследуют, и как драться, когда требуют обстоятельства.

Эти знания и помогли ей выжить в гареме. Они же помогли ей и бежать из гарема. И они же помогли ей искоренить зло в этом прекрасном доме.

Кроме того, вполне вероятно, что то, чему она научилась в классной комнате за последние двенадцать лет, помогли разогнать мрак в душе этого человека.

Когда они перестали смеяться, она села и, наклонившись, поцеловала его.

— Если случится что-то плохое, — сказала она, — давай пообещаем друг другу вспоминать все такие моменты, как этот, когда мы так смеялись. А пока не случилось ничего плохого, мы должны наслаждаться жизнью. Мы самые удачливые люди, Люсьен. Мне страшно повезло, и я хочу воспользоваться этой своей удачей полностью, насколько это возможно.

— Я бы больше наслаждался этим, — сказал он, — если бы у нас были обычные житейские заботы. Помешавшийся слуга, задумавший убить мою жену, — это не житейская забота.

— В гареме, там всегда кто-то хотел убить кого-то, — сказала она. — Я слышала, что в Константинополе во дворце султана было еще страшнее.

— Вот почему я схожу с ума, а ты нет. Для меня это кажется невероятным, а тебе нормальным.

— Если бы он находился здесь, — сказала она, — пытаясь отравить мою пищу, или пробрался с ножом в руке в мою комнату, я бы знала, что делать.

— Знала бы?

Она кивнула. Он на минуту задумался. Слез с постели и набросил халат.

— Куда ты идешь? — спросила она.

— Вызвать слугу. Этот наш разговор напоминает мне, что мы не обедали. Я умираю с голоду, — Он перешел комнату и дернул за звонок. — И ты подала мне идею.

Глава 18

Понедельник, 11 мая

«В газетах печатают все. В других странах в газетах можно прочитать о делах общественного значения, здесь же, кроме этого, вы постоянно встречаете сообщения о событиях, касающихся Отдельных личностей. Приехал ли в город такой-то джентльмен? Вы узнаете об этом из газеты. Построил ли он дом или купил имение? Вам об этом расскажут; принимал ли он у себя друзей? Вы увидите их имена в завтрашней газете. Сменились ли у некоей леди занавески в гостиной, и теперь там не пестрые красные с золотом, а атласные белые с серебром? Об этом объявляется публично».

Эти наблюдения, сделанные американским послом Рашем и занесенные им в свой дневник, мало чем отличались от тех, какие он сделал за обедом в тот вечер, когда они с супругой и другими избранными особами познакомились с младшей дочерью лорда Лексхема.

И не было ничего удивительного в том, что изумительная английская пресса сообщила, чем занимались герцог и герцогиня Марчмонт. Каждый, умеющий читать, мог узнать из газеты, что новая герцогиня произвела значительные изменения в составе слуг и вскоре собиралась кардинально обновить Марчмонт-Хаус на Сент-Джеймс-сквер.

Любой грамотный человек мог прочитать в газете, что следующий день герцог собирался отправиться в Ланкашир по срочному важному делу, связанному с находившейся там его собственностью.

Бывший управляющий его светлости, Харрисон, мог прочитать, и прочитал об этом, когда пил кофе в комнате, снятой им в гостинице «Черная лошадь» на Хаймаркете, сразу же после неожиданного ухода Мэри Дунстан.

«Обычно его светлость представляет агент, — читал он вслух, как привык делать, когда они с миссис Дунстан завтракали вместе. — Но это дело о правах рыболовства явно дошло до предела, и требовалось личное присутствие герцога, чтобы не доводить дело до суда». — «О, конечно, — подумал Харрисон, — вот что заставляет моего лорда герцога уехать из Лондона в самом разгаре сезона и отправиться за три сотни миль в пустынный Ланкашир. Права на рыболовство, как бы не так. Это она. Она гонит его из его собственного дома».

Если бы Харрисон дал себе время остынуть, он не стал бы унижать своего хозяина, предполагая, что тот убегает от своей жены. Но Харрисон действовал не думая и испортил все дело. Девушка из гарема не только не погибла, когда разбилась карета, но у нее не осталось и царапины.

«В тот же вечер она танцевала в «Олмаке»! В «Олмаке»! Она — Девушка из гарема — и в «Олмаке»!»

Порядочная леди пролежала бы пару недель в постели. Она же не была леди. Почему только горстка слуг смогла разглядеть, кто она такая?

— Мы могли бы сказать ему, что она проститутка, — произнес он вслух, как будто Мэри Дунстан все еще была здесь с ним и слушала его. — Она устроила беспорядок в его доме, его светлость не может этого вынести. Он любит покой.

Он глубоко вздохнул.

— Я знал его лучше, чем он знал себя, разве не так? Это было моей обязанностью. Что он будет без меня делать? Где он найдет тишину и покой? В «Уайтсе»? Но это годится только для некоторых, кому больше нечего делать. Это не годится для него. Проводить там дни и ночи?

Не стоит и говорить об этом. Его раздражают безмозглые люди. Тогда где же?

Харрисон задумался.

«Неразумно возвращаться к красавице вдове. Девушка из гарема будет охотиться за ним. Произойдет вульгарная сцена. Я знаю таких, как она. Я понял, как только увидел ее, она никогда не была дочерью лорда Лексхема. Она всегда была принцессой Карабу, и она обманула всех. Даже королеву. Не так уж трудно обмануть больную старую женщину».

Он вернулся к газете. В статье автор делился с читателями одной из шуток, сказанных герцогом. Согласно анонимному источнику из клуба «Уайтс», когда его спросили о предстоящей поездке, герцог ответил: «Если ваша жена делает перестановки в доме, станете ли вы путаться под ногами?»

Харрисон повторил вслух остроумный ответ и рассмеялся:

— Разве я всегда не говорил, что хозяин самый остроумный человек во всем Лондоне? Путаться под ногами? Ха-ха! Неплохо!

Его веселое настроение исчезло, когда он вспомнил, что больше никогда не будет рядом и не услышит острот герцога. Он никогда больше не сможет войти в гостиную, где собирались сливки слуг сливок общества, и не расскажет своим завистливым друзьям, что недавно сказал или сделал его хозяин.

— Где я найду еще одного такого, как он? — снова вслух произнес он. — Где еще я найду такое место? В Ирландии? Во Франции? — Он покачал головой. — О, Мэри, Мэри. Как же мы пали так низко, что могли бы сидеть сейчас за столом в одной из лачуг, которых в этих диких странах называют гостиницами.

Но Мэри не ответила. Ее здесь не было. Она сбежала, и сыщики схватили ее, о чем он и предупреждал ее. Естественно, сыщики искали его. Он знал, как тщательно они будут проверять дороги, ведущие из Лондона. У него были друзья в Лондоне, так много друзей, они были в долгу перед ним, и они постараются, чтобы его не поймали. Им бы не хотелось, чтобы он рассказал все, что он знает о них. Для него не было более безопасного места, чем Лондон.

— О, Мэри, Мэри. — Он с грустью оглядел пустую комнату. — Я был пьян в тот день. Это, я знаю, испугало тебя.

Он был не из тех, кто чрезмерно напивается. Он выпил из-за происшествия с лошадьми.

Он слишком торопился и заплатил за это. У него в голове еще долго после того, как он ушел с Кинг-стрит, звучало ржание лошади. Даже закрыв глаза, он видел кровь. Он начал пить и пил до потери сознания, когда уже ничего не слышал и не видел.

Он всегда так гордился лошадьми его светлости, наилучшими во всем Лондоне. В тот день, когда он выбежал из Кливленд-Ярда и напал на них, он был в бешенстве. Когда же его гнев поутих, ему стало их жаль.

Что касается ее, он, не задумываясь ни на минуту, напал бы на нее и потом нисколько бы не жалел об этом. Она безвозвратно разрушила его жизнь. Она погубила его будущее, и одурачила его хозяина, и осквернила дом.

Теперь было слишком поздно, герцог понял свою ошибку. Иначе почему бы он оставил свою новобрачную и отправился в длительное путешествие в разгар сезона?

Харрисон положил газету и налил себе еще кофе. Он размешал несколько кусков сахара и добавил солидную порцию сливок. Несмотря на то, что для него настали тяжелые времена и он испытывал неудобства, он далеко не обеднел. Возможно, комната была меньше тех, в которых он жил раньше, но она была удобно обставлена, его друзья снабжали его продовольствием.

Это не было утешением для человека, совершенно и безнадежно разоренного, без достойного будущего.

Все же, пока он оставался в Лондоне, лучше жить в комфорте, чем без него.

Ему чрезвычайно было жаль Мэри. Ее наверняка повесят. После всех прожитых здесь лет ей следовало бы знать его лучше, а не пугаться пьяного безумия. В любом случае она не могла навредить ему или помочь их врагам. Она не знала, кем были его друзья. Он помогал набивать карманы и богатых, и не очень богатых, и бедных. У него были друзья среди ювелиров, продавцов полотна и мебельщиков. Он знал содержателей таверн и гостиниц, торговцев рыбой, овощами, чаем и кофе, а также спиртными напитками, мастеров, делавших свечи, торговцев углем и многим другим. В Лондоне не было ремесла, которым бы не владел хотя бы один из его друзей.

Мэри не знала, кто они. Да она и предпочитала не знать. Таким образом, она не знала больше, чем знали сыщики, патрульные, констебли и судьи относительно места его нахождения.

Он отогнал мысли о ней и стал думать, что делать с источником всех его бед.

Он вспомнил первый день, когда он увидел Девушку из гарема, и как она унизила его на глазах у лакея. Воспоминание об этом случае избавляло от сожалений о сделанном. В следующий раз ему не потребуется одурманивать себя алкоголем. И он никого не привлечет к этому делу. Он сделает то, что должен сделать любой хороший слуга. Он удалит из Марчмонт-Хауса то, что прежде всего не следовало впускать в дом.

Он не мог ожидать за это благодарности, но он привык, что его принимают как само собой разумеющееся. Настоящий слуга гордится таким своим положением. И как всегда, хороший слуга должен получать удовлетворение от хорошо выполненной работы.

Вторник, 12 мая

Герцог Марчмонт уезжал, явно неохотно расставаясь со своей женой, что было замечено зеваками, стоявшими на противоположной стороне площади. Насколько было заметно, его это не интересовало. Когда она вышла следом за ним и подошла к ожидавшей его коляске, он вместо того, чтобы вскочить в коляску, долго держал жену за руку и повторял все указания, которые он уже дал — дважды — еще в доме.

— Ты не будешь выходить из дома, — говорил он. — Ты не выйдешь в сад, пока лакеи не проверят, нет ли там посторонних. И тогда ты должна выйти вместе с Жервезой. Обещай мне.

— Я обещаю, обещаю, — сказала она.

— Пока ты будешь здесь, тебя будут охранять слуги. А вне дома ты беззащитна.

— Я знаю.

— Я вернусь, как только смогу.

— Я это знаю.

— Может быть, все-таки было бы разумнее взять тебя с собой, — сказал он.

— Мне потребуются часы, чтобы собраться, и, если я поеду с тобой, наше путешествие станет вдвое длиннее. Мужчины никогда не делают столько остановок, сколько требуется женщинам. А так ты вернешься через несколько недель, возможно, всего лишь через пару недель. Тогда мы будем наслаждаться оставшимися днями сезона.

— Поверить не могу, что я должен оставить тебя одну, пока я буду спорить не о чем-то важном, а об этих правах на рыболовство, в такое-то время.

— Они не прислали бы за тобой, если бы в этом не было нужды. — Она погладила его по груди. — Пожалуйста, не волнуйся. Я не буду одна. Я буду в большей безопасности здесь, чем где-то еще. И мне совсем не захочется искать развлечений, во всяком случае, без тебя.

— Я беспокоюсь, что ты будешь скучать, Зоэ. Когда ты скучаешь, происходят ужасные вещи.

— Не будет мне скучно. Я так увлечена переделкой нашего дома. Мне надо многое сделать: просмотреть образцы тканей и красок, решить, как по-новому расставить мебель. Если мне станет скучно, я позову сестер. Чтобы было с кем поспорить.

Он долго смотрел в ее блестевшие синие глаза и сияющее лицо.

— Может быть, ты не так уж сильно будешь скучать обо мне.

— Я буду очень скучать по твоему телу, — сказала она, — но пока тебя не будет, я могу придумать новые и разные способы очаровать тебя еще больше.

Он подумал, что нового и разнообразного могла бы она придумать, чего она еще не делала. Но казалось, ее воображение не имело границ.

Он засмеялся и, обняв за талию, поднял ее.

— Я буду думать об этом, чтобы ночью согреться в своей холодной одинокой постели.

Он поцеловал ее, и она обняла его за шею и вернула ему горячий поцелуй. Она тоже не обращала внимания на тех, кто смотрел на них. Она никогда не сдерживалась. С Зоэ всегда было так: все или ничего. Он медленно опустил ее на землю, наслаждаясь прикосновением ее мягкого тела к своему телу. Они, без сомнения, шокировали соседей. Но он был одержим своей женой. Какое ему дело до тех, кто видел их? Пусть смотрят и пусть говорят об этом все, что хотят.

Пятница, после полуночи

Когда-нибудь его жертва должна была выйти из дома, но Харрисон не мог ждать бесконечно. Он только подождал, чтобы убедиться, что герцог неожиданно не передумал и не вернулся. Он слушал всяческие слухи и тихо собирал сведения, которыми обычно обменивались слуги в тех местах, где у них было принято собираться.

Половина всего народа наблюдала сцену прощания на Сент-Джеймс-сквер. А другая половина слышала о ней от тех, кто ее видел. Конечно, это все было делом ее рук, она повисла у него на шее, как распутная шлюха.

Но герцог устоял перед соблазном и не вернулся. Он не изменил своего решения и не вернулся ни во вторник, ни в среду. Прошел и четверг, а герцог все еще был в сотнях миль от Лондона.

Всходила полная луна, и ей оставалось светить еще часа два, но сейчас она уже отбрасывала тени на Сент-Джеймс-сквер. В такой тени, вдалеке от фонаря, бросавшего узкую полоску света; Харрисон терпеливо ждал.

Он стоял и смотрел, как сторож закрывает ставни в Марчмонт-Хаусе. С того места, где он стоял, он не слышал, как сторож запирает двери, но знал, что он это делает. Вскоре после этого швейцар подрезал фитили у ламп в холле и коридорах.

Харрисон выжидал своего часа, зная заведенный в доме порядок. Ночью все слуги должны спать. Если хозяин и хозяйка выезжали куда-то, то несколько слуг должны были дожидаться их. Но хозяин был в отъезде, а хозяйка не выезжала из дома. Вскоре швейцар задремал, сидя на своем стуле. Другие отправились спать, обрадованные восхитительной возможностью отдохнуть несколько лишних часов. Они будут спать как убитые. Только лишь пожар или взрыв мог разбудить их.

Если бы он по-прежнему был управляющим, он бы прокрался по коридорам, чтобы убедиться, что все мужчины и женщины спят в своих постелях. Он не терпел никаких непристойностей такого рода. Беременные горничные увольнялись без рекомендаций, а ответственные за это мужчины платили штрафы.

Но они больше не подчинялись ему, и герцог еще не нашел ему замены. Оставался только Томас, недавно возвысившийся до положения дворецкого, он был единственным подходящим для этой должности.

Однако Томас мог, ревностно оправдывая свой новый пост, устроить проверку, показывая новой хозяйке, как добросовестно он относится к своим обязанностям.

Харрисон еще немного подождал, не блеснет ли где-нибудь огонек.

Но ничего не увидел. Только темноту.

А когда он проскользнул через черный ход, он услышал только знакомую тишину спящего дома.

Мальчиком и уже взрослым Харрисон прожил в Марчмонт-Хаусе двадцать лет. Ему здесь был знаком каждый дюйм. Будучи управляющим, он по ночам ходил по коридорам. Он мог с завязанными глазами найти дорогу в любую часть здания.

Но Девушка из гарема могла переставить мебель. Переставила же она стол в комнате, где завтракали. Hе желая споткнуться о стоявший не на прежнем месте стул или стол, он взял с собой небольшую свечку, как он всегда делал, отправляясь на ночную проверку.

Хороший слуга выполняет свои обязанности беспрепятственной невидимо. Чтобы это было возможно, Харрисон всегда содержал дом в идеальном порядке. Никаких скрипучих дверных петель или половиц — чтобы неслышно переходить из комнаты в комнату.

Он бесшумно пробирался к апартаментам герцогини Марчмонт. Горничные спали в мансарде, однако камеристка ее светлости имела собственную комнатку рядом со спальней.

В коридоре он поставил свечу на ближайший столик и осторожно приоткрыл дверь. Приложив ухо к щели, он прислушался. И ничего, никакого храпа он не услышал, как не услышал никакого движения в комнатке Жервезы. Он оставил свечу на столике в главном коридоре, проскользнул в боковой коридор и застыл, ожидая, пока его глаза привыкнут к темноте. Затем двинулся дальше и нащупал дверь в комнату Жервезы. Открыв ее, он сразу же заметил Жервезу, накрытую одеялом.

Быстро и бесшумно он прошел через ее комнату в будуар, где взял с кресла маленькую подушку. Затем прошел через гардеробную. Во всех пройденных им комнатах были большие окна, и там не было так темно, а его глаза уже привыкли к темноте. Без особого труда он нашел дверь, ведущую в спальню герцогини. К тому же в ее комнате было чуть светлее, чем в других. Лунный свет проникал сквозь занавеси, и в камине слабо светились затухающие угли. Этого света ему вполне хватило бы на выполнение его простой задачи.

Он прижал ухо к двери и прислушался.

Тишина.

У него был с собой остро отточенный, перочинный ножик, но только для экстренного случая. Ножи были грязным делом.

Лучше всего подушка. Удушение не оставляет улик. Если же он свернет ей шею, то останутся синяки. Но он сделает все, что должен сделать, насколько возможно незаметнее, как это умеет делать хороший слуга.

Он открыл дверь. Осторожно ступил на ковер, подошел к кровати и раздвинул полог. Взяв подушку обеими руками, он наклонился над фигурой, прикрытой одеялом.

Неожиданно фигура вскочила, и что-то ударило его по черепу.

Он выронил подушку и, покачнувшись, свалился на пол.

Харрисон лежал неподвижно. Марчмонт тихо выругался и слез с кровати жены. Он заставлял себя быть осторожным. Этот человек был ему нужен живой. Он хотел видеть, как его повесят. Хотя это была бы слишком легкая смерть для мерзавца, пытавшегося убить Зоэ.

А вокруг него собирались слуги, прятавшиеся по углам. Один из них поспешил к камину, зажег от углей фитиль и начал зажигать свечи.

Когда темнота рассеялась, Харрисон шевельнулся и застонал. При свете стала видна лужа крови около его головы, Марчмонт коротко, но облегченно вздохнул и перестал с силой сжимать подсвечник. Его сердце стучало так, как будто он пробежал много миль. Если бы Зоэ была на кровати… Если бы он задержался на мгновение…

Но ее не было на кровати.

Он согласился использовать ее как приманку, разыгрывая спектакль прощания на площади, как будто он уезжал в долгое путешествие. Но разумеется, он не мог позволить ей лечь в постель и ждать убийцу.

Она вышла из-за двери с тяжелым подсвечником в руке.

— На всякий случай, — объяснила она.

Сегодня, как это делалось со вторника, они прятали слуг под кроватью и в каждом подходящем месте, и все они были готовы прийти ему на помощь.

Она тоже настояла на своем присутствии.

Все, чего смог добиться от нее Марчмонт, — это согласия спрятаться за дверью, надеясь, что если произойдет драка, она случайно не ударит его самого.

— Кто-нибудь, свяжите ему руки и уберите его из комнаты, — распорядился он. — Видеть его не могу, Хьюберт, берите наемную карету и побыстрее отвезите его на Боу. Скажите, мы его поймали.

Не зная, где находился Харрисон или откуда он следил за ними, Марчмонт не держал наготове какую-нибудь из своих карет. И он нанял карету, чтобы кружить по ближайшим улицам в ожидании, пока его не позовут в дом.

* * *

Харрисон ничего не сказал, когда ему связали руки и поставили его на ноги. Но когда его хотели отвести к двери, он остановился.

— О, это была прекрасная шутка, ваша светлость, действительно прекрасная, — сказал он. — Вы обманули меня. Я сам смотрел, как вы уезжали, и мне сообщил приятель из Барнета, где он видел, как вы меняли лошадей. Но теперь я понимаю, что в карете были не вы.

Марчмонт поменялся местами с Родериком, самым высоким из братьев Зоэ. А по дороге люди могли заметить только герб герцога. А сколько людей в Лондоне хорошо знали, как выглядит герцог Марчмонт? Они видели высокого светловолосого джентльмена и герцогский герб на карете, и этого было достаточно.

Он не стал этого объяснять. Харрисон не заслуживал объяснений.

— Мне следовало предвидеть обман, — сказал Харрисон. — Я поверил в этот спектакль на площади. Это я-то, кто лучше всех мог бы оценить ум своего хозяина при таких печальных обстоятельствах.

— Идите, мистер Харрисон, — сказал Джозеф. — И не устраивайте еще одного спектакля.

— Да, верно, спектакля, — сказал Харрисон. — Ладно, ладно, но как мы посмеемся завтра, когда обо всем прочитаем в газетах. Еще одна шутка его светлости, а? Я рассказал вам все, не так ли, и о том, что не найдется другого хозяина, который был бы таким забавным, как его светлость.

Управляющий перевел взгляд на нового дворецкого:

— Итак, Томас, я слышал, тебе дали должность. И работу, я бы сказал. Воображаешь, я не сомневаюсь, себя следующим управляющим домом его светлости. Двадцать лет жизни без сна, без благодарности, и дойдешь до этого.

У Харрисона опустились плечи, и он зарыдал.

— Двадцать лет. Все мои труды. Разорен, разорен, разорен. «Я просмотрю эти книги», — говорит она. О да, она должна видеть эти книги. А что эти книги по сравнению с двадцатью годами преданной службы?

— Я бы оценил двадцать, лет преданной службы, — сказал Марчмонт, — если бы ты не пытался убить мою жену. Дважды. Я ничего тебе не должен. Мы в расчете — Он махнул рукой. — Уведите его. Если он будет сопротивляться, делайте что надо, но оставьте его живым. Я хочу увидеть, как его повесят.

После того как они ушли, Зоэ заметила перемену в своем муже. Она ясно видела утомление, незаметное для других. Все эти дни прошли в ожидании того, что дальше предпримет Харрисон. И все это время Марчмонт не был уверен, что поступает правильно и так, как надо.

Зоэ говорила ему:

— Харрисон знает этот дом лучше, чем кто-либо из нас. Он знает его лучше, чем знает себя. Если я не выйду из дома, он придет сюда, доберется до меня и будет думать, что он в безопасности, потому что знает все о нас и об этом доме.

Она была права, и план Марчмонта сработал. Харрисона поймали на месте преступления.

А его хозяин чувствовал себя несчастным.

Зоэ обняла мужа, но он осторожно освободился из ее объятий.

— Прости меня, — сказал он. — Мне нужно время. Ты уже привыкла к тому, что тебя чуть не убили. А для меня это нечто новое.

Он отодвинулся, придвинул кресло к огню и сел, обхватив голову руками.

Она опустилась на ковер у его ног. Она подождала, пока не услышала, как замедляется его дыхание, и поняла, что он успокаивается.

— Двадцать лет, — сказала она. — Это долго. Твой родители были еще живы, когда он начал работать здесь.

— Да. — Он не поднял головы. — Он начинал как мальчик на посылках. Его отец был здесь лакеем, но он умер молодым.

— Значит, он был вроде члена семьи, — сказала она. — Неудивительно, что ты огорчен.

— Я не огорчен, — сказал он. — Я хочу чтобы его повесили.

— Он был здесь, когда были живы твои родители и когда был жив и Джерард. Он был здесь все время, пока меня не было. Он был частью твоей жизни…

— И я доверял ему полностью. А он предал меня. Да, да. Я знаю. — Он поднял глаза; — Он во многом был превосходным слугой. Я не могу не сожалеть, что он был бы во всем превосходным слугой, если бы я обращал на него внимание.

— Возможно, — сказала она. — Что бы ни случилось, магометане говорят: «такова воля Господа». Они бы сказали, что это воля Господа, что твой слуга развратился и обворовывал тебя. Они сказали бы, что это воля Господа, когда его поймали, а он вместо того, чтобы раскаяться, стал применять силу. И поэтому я думаю, что ты, может быть, считаешь себя Богом. Ты думаешь, что он плохо кончил потому, что ты проглядел его, что это твоя вина. Но может быть, это происходит, когда один человек герцог и все подчиняются ему… Он не должен думать, что он всесилен.

— Я не думаю… — Он замолчал.

И она промолчала.

Он долго смотрел на нее.

— Ты говорила мне, что умеешь танцевать, и петь, и сочинять стихи. Ты говорила мне, что знаешь все приемы, как доставлять мужчине удовольствие. Ты говорила мне, что умеешь управлять домашним хозяйством — даже евнухами. Ноты никогда не упоминала, что можешь проводить философские диспуты.

— Пребывание в гареме оставляет женщине массу времени на размышления. И я думаю об этом. Особенно о том, как думают мужчины, И самое важное для меня — знать, как думает мой мужчина.

— Или не думает.

Она засмеялась и, откинувшись назад, положила голову на его бедро.

— Я рада, что вышла за тебя замуж, потому что у тебя доброе сердце и ты великодушен. Ты так сердишься на этого слугу и ненавидишь его, и в то же время жалеешь его и думаешь, как было бы можно предотвратить случившееся. И пока ты об этом думаешь, я думаю о том, как жестоко обошлась с тобой судьба, лишившая тебя матери, отца и брата. Я знаю, ты пытался закрыть свою душу. Но ты не закрыл ее от меня, и ты не закроешь ее от человека, который безжалостно предал тебя. И я совсем не жалею, что полюбила тебя.

Она почувствовала, как он замер и что-то изменилось.

Она чувствовала, как его пальцы перебирают ее волосы. Он кашлянул.

— Зоэ, по-моему, ты сказала, что любишь меня.

— Я это сказала. Я люблю тебя. Всем сердцем люблю.

— Понятно. — Наступила длинная пауза, и затем он спросил: — И как давно это происходит?

— Не знаю, — ответила она. — Иногда я думаю, это началось давным-давно.

— Ты могла бы сказать мне об этом.

— Я не хотела тебя поощрять, — сказала она. — Я думала, что это плохая идея.

Он рассмеялся.

— Я чувствую то же самое, — сказал он. — В точности.

Она отвела его руку от своей головы, поднесла к губам и поцеловала каждую косточку. Она бы сделала что-то еще, но появился слуга и извиняющимся тоном объявил, что внизу ждет офицер с Боу-стрит и он хотел бы поговорить с его светлостью.

Это была длинная ночь и длинные две недели для герцога Марчмонта.

Ответственность за Харрисона он не мог переложить на кого-то другого. И Марчмонт отправился на Боу-стрит и дал показания на предварительном следствии. Харрисону назначили суд и переправили в тюрьму Ньюгейт.

Суд свершился, как обычно, очень быстро, и судья признал Харрисона виновным. Был поднят вопрос о его невменяемости, но он вел себя как обычно. Суд и присяжные рассмотрели речь и поведение превосходного слуги. Судья приговорил его к повешению. Как и миссис Дунстан.

И это было то, чего, как сказал Марчмонт, он хотел. То, чего заслуживал этот человек.

И все же…

И все же…

Герцог объяснил это своей герцогине после того, как они в этот вечер вдвоем поужинали в его апартаментах. После окончания суда и связанных с ним дел у него не было желания появляться в обществе.

Слуги унесли столик и остатки ужина. Хозяин и хозяйка удобно устроились, сдвинув кресла, перед камином.

— И снова мне приходит в голову Шекспир, — сказал он, — эта проклятая речь из «Венецианского купца»: «Не действует по принужденью милость», и так далее.

— Я не помню, — сказала она. — Расскажи мне.

Он прочитал ей монолог Порции. Глаза Зоэ наполнились слезами.

— О, Люсьен. — Она протянула ему руку, и он взял ее с чувством благодарности за то, что женат на женщине, которая понимает его.

— А что мог я сделать — спросил он. — Я сказал, что хочу, чтобы его повесили, но когда до этого дошло, когда я увидел, что судья надевает свой черный колпак, у меня сжалось сердце. Я знаю, ты считаешь, что Харрисон по собственной воле сделал то, что сделал, но я иногда думаю, что он повел бы себя совсем по-другому, если бы я был истинным хозяином, а не вел себя так, как будто все происходит не по-настоящему.

— Если, если, если, — тихо промолвила она. — Кто может ответить: «Что это?»

— Я не знаю, — ответил он. — А поскольку я не знай, меня гложут сомнения. Я заезжал к принцу-регенту с прошением о помиловании моих слуг. Приговор будет смягчен до пожизненной ссылки.

Она выпустила его руку, и он на минуту решил, что все-таки она не поняла.

Но она встала с кресла только для того, чтобы сесть к нему на колени. Она прижалась к нему, а он обнял ее и с тихой благодарностью упивался ее ароматом, в ней было столько жизни, и она все понимала.

— Хорошо быть герцогом, — тихо заметила она. — Хорошо, когда тебя слушает принц-регент. Одним словом, ты можешь спасти жизнь мужчине и женщине и дать им еще один шанс.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Она тоже смотрела на него.

— Что? — спросила она.

— То, что ты сказала. Хорошо быть герцогом. И знаешь, Зоэ, это правда.

Правда. В первый и последний раз, и благодаря ей это было правдой.

1

У. Шекспир. «Генрих IV». Перевод Е. Бируковой.

2

У. Шекспир. «Венецианский купец». Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник.