Книга: Творцы миром

Елена Артамонова

Творцы миров

Сборник мистических рассказов

2013

18+

Творцы миров

Сборник мистических рассказов

©Елена Артамонова, 2013

Оглавление

Замкнутый круг ·········································································································· 6 Обман чувств ············································································································ 19 Старая квартира ········································································································ 32 Проклятье Елены Прекрасной ·················································································· 51 Дверь ························································································································· 70 Телефонный звонок ·································································································· 97 Часовщик ················································································································· 106 Тени ························································································································· 122 Кукла ······················································································································· 139 Рождение Куклы ····································································································· 159 Летняя практика 7 «б» ···························································································· 175 Игра в ящик ············································································································· 213 Свет далекой звезды ······························································································· 270 Гаданье ···················································································································· 285 Подземка ················································································································· 299 Отражение ··············································································································· 313 Омут ························································································································· 324 О пяти братьях и сестре Агэл ·················································································· 347 История о влюбленных, застигнутых ненастьем ··················································· 357 Проделки кошки из города Дан ·············································································· 366 Лунные ночи ··········································································································· 377 Алиса ······················································································································· 387 Чужая елка ·············································································································· 401 Дети Творца ············································································································ 410 I. ···························································································································· 410 II. ··························································································································· 430 III. ························································································································· 435

Часть первая

Между

мирами

Замкнутый круг

— Знаешь, я боюсь писать. Не в том смысле, что не получится, наоборот, опасаюсь обратного…

— То есть?

— Ясновиденье – не столь редкое явление, особенно много пророков среди тех, кто пишет. Самый банальный, затасканный пример – история с «Титаником».

— Да, слышал, лет за десять до трагедии, ее кто-то описал в своем романе.

— Даже два автора, в двух романах. «Тщетность» Робертсона достаточно известна, точнее не сам роман, опубликованный в 1898 году, а жуткая цепь достоверных совпадений, соединяющая выдуманный «Титан» и реальный «Титаник». Размеры и устройство пароходов, контингент пассажиров, место и время года катастрофы, ее причина – совпадало практически все! После гибели корабля малоизвестный писатель Морган Робертсон прославился, но

такой славы я бы не пожелал никому! Его проклинали родственники погибших, газетчики на все лады обсуждали его мрачный дар ясновиденья… Впрочем, Робертсону повезло куда больше, чем Стэду. В 1892 году он создал произведение со сходным сюжетом, а в 1912 имел неосторожность отправиться в реальное путешествие на «Титанике» и погиб в ту страшную ночь.

Трагедии наиболее сильно потрясают людское воображение, но есть пророческие истории и с более счастливым финалом. В мае 1882 года рыбаки выловили бутылку с запиской примерно такого содержания: «Бунт на шхуне «Морской герой». Капитан убит. Первый офицер выброшен за борт. Меня, второго офицера силой заставляют вести корабль в устье Амазонки. Спасите…» далее следовали координаты захваченного судна. Шхуну задержали, бунтовщиков обезвредили, тут-то и выяснилось, что второй офицер никакой бутылки за борт не бросал. Оказывается, эти бутылки, пять тысяч бутылок, шестнадцать лет назад выброшенных море – всего лишь рекламный трюк. Таким способом рекламировали роман Пармингтона «Морской герой».

— Потрясающе!

— Ты о рекламе?

Он засмеялся. Улыбнулся и я.

— Тогда еще один курьез. Ведь порой сбываются даже шутливые пророчества. В альманахе «Новая Англия» в 1884 году, шутки ради, было предсказано, что 13 июля пойдет снег. К изумлению всех, 13 июля Новая Англия действительно покрылась – снегом такая вот погода… Но шутки в сторону. Предсказанные литераторами события чаще всего оказываются трагическими. Увы, ясновиденье – не удел минувшего века. Это происходит везде и всегда. Теперь… У нас… Утренний туман укрыл от глаз приближающуюся электричку. Двое парней погибли, две девушки уцелел. Незадолго до того один из ребят написал:

Электричка над душою встанет,

Проедет по костям и успокоится…

А дождь стучать не перестанет

По лысине мегаполиса.

— Ты тоже обладаешь даром ясновиденья?

— Ясновиденье – не совсем точный термин. Я понял – пророки не предсказывают будущее, они сами создают его. Скажем так – задают программу. Особой силой обладают написанные строки. Не у всех писателей, к счастью, получается, тут нужен особый дар. У меня, на беду, он, кажется, есть.

— Ой ли, на беду? Если это так – ты бесценный человек. Почему бы тебе не устроить золотые денечки для всего человечества? Или облагодетельствовать ту же Аллочку? Подари ей счастливую судьбу.

— Я же говорил, замечено – сбывается только плохое. Видимо, творить зло легче, чем делать добро. Это такая наклонная плоскость, наверху – Бог, внизу… Катиться вниз проще. Я почти закончил одну вещь, герой ее… Короче в жизни у него есть прототип. И этот человек в конце повести погибает. Я убиваю его, убиваю на бумаге. А в жизни он мой друг. Как поступить? Рискнуть – повесть получилась недурственная, или – разорвать, сжечь, изменить финал, в конце концов?!

— Да… Это серьезно. Хочешь моего совета – тогда убивай кого угодно и сколько душа просит, лишь бы было интересно читать. Эх, хорошо быть писателем, твори любые бесчинства, а расплата – гонорар.

— Этот человек – ты…

— Забавно. И какая участь мне уготована? Вероятно – жуткая, уж я-то тебя знаю.

— По дороге домой героя сбивает самосвал. Водитель вдрызг пьян. Твои внутренности будут собирать с асфальта…

— Премилое обхождение с друзьями! Что ж – дави. Повести нужна эффектная концовка, иначе кто ее прочтет? Разрешаю залепить моими мозгами лобовое стекло.

«Он не ведает, что говорит. Откуда ему знать, что наш диалог, точный, почти слово в слово, лежит отпечатанный на моем столе уже с неделю? Хотя это логично – я спровоцировал беседу, ведь, когда я писал, то предполагал его реакцию на мои рассуждения. Реакцию с точки зрения здравого смысла. Пожалуй, я сам слишком увлекся игрой, в реальной жизни я бы никогда не обрек сознательно друга на смерть. Игра воображения и только. Но завершим сцену».

— Прочти вот это.

— Ночь на дворе. Я и так засиделся. Давай отложим литературные чтения до лучших времен.

— Нет, нет. Тут несколько страниц, прочти, прошу тебя.

«Читает. Сосредоточен. Уже не улыбается. Я сумел ошеломить его документальной точностью рассказа, и на фоне этих фактов мой текст должен выглядеть зловеще. Но сам-то я во что верю?»

— Лихо. Лихо закручено. Пока все идет по сценарию. Пожалуй, настало мое время отправляться на поиски самосвала.

— Может быть, переночуешь у меня? К черту самосвал, но в эту пору на улицах небезопасно. Мало ли что…

— Ты, право, совсем замечтался. Жизнь – не роман, она намного скучнее. Да и жена вряд ли оценит полет твоей фантазии. Семейная ссора гораздо банальней ночных кровопролитий, но тоже весьма неприятна. До встречи, мистер Морган Робертсон…

Он ушел. Оставалось ждать. До завтра. Я лег спать. Спокойно. Как всегда.

Настало завтра. Он так и не позвонил. Что из того? Возможно, он занят, возможно, у него много дел. Очень важных дел… Так прошел день. И только на следующий я набрал номер его телефона. Чреду бесконечных гудков сменил заплаканный женский голос. В висках застучало. Я все же сумел спросить:

— Его сбил самосвал?

Она все же сумела ответить:

— Машина? С чего вы взяли? Он зашел в лифт вдвоем с женщиной… Уже дома, уже почти дома… Потом… Я не знаю, никто не знает, что произошло… Лифт стал между этажами, дверь открылась… — она зарыдала, глотая слезы, заговорила вновь. — Никто, никто не может объяснить, как все

произошло… Бедный, бедный, что сделалось с ним… Господи, я не могу, я…

Я не пытался утешить ее. Я не верю в силу слов, способных погасить горе. А в моих устах соболезнования и вовсе кощунство. В трубке слышался плач. Наконец она догадалась нажать на рычаг. Рыдания вновь сменили далекие гудки.

Какая нелепая, непонятная смерть! Допустим, он попытался выбраться из застрявшего лифта, кабина неожиданно поехала и… Хотя он не склонен к бесшабашному риску, расчетлив и осторожен. Он был осторожен. Но даже если так, не вдвоем же с женщиной он пытался выбраться из лифта? Почему погибла и его попутчица? Но не было мокрого асфальта и пронзительного визга тормозов – это главное. Не было самосвала и пьяного водителя, а значит, и моей вины тоже не было. Не было!

Дома я оставаться не мог. Пошел туда. Хотел увидеть собственными глазами место трагедии. Увидеть и окончательно убедиться в ложности своих умозаключений. Пошел, надеясь, что реальные факты удостоверят меня в собственной непричастности.

Я вошел в подъезд как вор, оглядываясь. Боялся встретить ее, ту, что носила теперь печальное имя вдовы. Аккуратная лестница, почтовые ящики, мусоропровод, лифт. Новый. С автоматическими дверями. Значит, если они открылись, то

сами. Он не мог испытывать судьбу, пытаясь взломать их. Двери открылись сами. Открылись, как страшная пасть неведомого чудовища… Но почему погибла женщина?

Мимо меня пошаркала ветхая старушка – божий одуванчик. Остановилась передохнуть – вероятно, путь предстоял неблизкий, на верхние этажи. В лифте ехать, наверное, было боязно. Вот тебе возможность выведать подробности, приступай писатель… Бабулька оказалась говорливой, охотно рассказывала о потрясшей весь квартал истории. Болью отдалась фраза: «Весь лифт был забрызган его мозгами…». В ушах отчетливо прозвучало: «Пусть у твоей повести будет яркий конец. Разрешаю залепить моими мозгами лобовое стекло…» Но это как раз его идея, заметьте, не моя! Я сломал герою позвоночник.

Поставив авоську с пакетами кефира на подоконник, старушка продолжала повествование. Как оказалось, пожилую женщину, соседку с шестого этажа тоже сильно покалечило – оторвало руку, размозжило грудь. И опять загадка – почему она возвращалась домой далеко за полночь? Собеседница моя отлично знала погибшую и очень удивлялась этому обстоятельству – поздние прогулки ей были не свойственны.

Может быть, вы скажете, что я виноват и в этой смерти? Может быть во всех смертях, несчастных случаях, убийствах

виноват исключительно я один? И если где-нибудь в Ванкувере кто-то погибнет от шаровой молнии – это тоже будет моя вина?

Старушка зашаркала дальше. Невнимательный слушатель ей встретился, рассеянный. Наверное, она обиделась на меня – ладно, переживем… Что мог я узнал. Пора домой. Но нет ни ясности, ни успокоения. Я так и не понял – совпадение это или возмездие за мою самоуверенность, возмездие за ту легкость, с которой вершил я судьбы своих героев?

На похороны я не пошел. Помешала новая беда. Заболела Алла. Слегла моя маленькая хрупкая Алла. Мой подснежник. Моя девочка. Заболела внезапно. Плохо почувствовала, слегла и вот – больница. Врачи ничего определенного сказать не могут. Ни черта они как всегда не знают! Но строят умные лица. Узнают на вскрытии, им не привыкать… Какую мерзость я пишу! И понимаю хотя бы о ком? Навряд ли. Циник. Все писатели – циники. Их хлеб – чужие чувства. Часто – горе. Горе, отчаянье, скорбь – выразительнейшие средства при создании произведения. Без горя персонажи полностью не раскрываются. Потому – чем хуже, тем лучше. Сердце каменеет. Иногда мне кажется, что я выдумал и Аллу. Бесчувственный эгоист. Ей плохо, а я рассуждаю невесть о чем…

В палате солнечно и, по больничным меркам, довольно уютно. Алла осунулась. Тоскливо смотрит куда-то сквозь стену. Вероятно, все действительно серьезно. До чего же нелепы эти апельсины! Зачем я принес их! Они рыжие, веселые и никому не нужны. Этим золотым солнышкам не рассеять темноту. Алла заговорила, отрешенно, тихо:

— У меня бабушка умерла три дня назад. Я почувствовала себя плохо, и она просидела со мной целый день до вечера. Вечером меня забрала «Скорая». А бабушка пошла домой. И не дошла. Мне не говорят, как она умерла, но чувствую – ужасно. Я почти вижу, как она умерла…

Алла умолкла. Мы сидели, не двигаясь. Вдруг на мгновенье она ожила, глаза заблестели:

— Почему, почему бабушка не осталась ночевать? Почему я не настояла на этом? Наоборот, я очень хотела, чтобы она ушла. Теперь признаюсь, скажу честно, как на исповеди – я подозревала, что она начнет рыться в вещах, читать письма, лезть не в свое дело. Да, именно – не в свое дело, так я тогда подумала. Понимаешь, в ту ночь, я думала о ней, как о чужой! Возможно, даже не до конца сознавая, в душе, но… Если бы она осталась и легла спать у меня! А я выгнала ее за дверь. К смерти…

Стоило Алле заговорить, как я тут же понял все. Конечно, разумеется, неоспоримо – та женщина в лифте – ее бабушка.

Иначе и быть не могло. Как лавина – упал камушек с горы, катится, и не усмотришь того мгновения, когда он превратился в гигантский ком. Одна смерть – это еще не кара, их будет множество, великое множество. Все сцеплено между собой, беда притягивает беду, больше, больше… А первый камушек бросил я.

Я ничего не утаил. Рассказал Алле все. О проклятой рукописи, о гибели друга, о неисправном лифте, о так и не появившемся самосвале. Я говорил, кляня свою глупость и гордыню, тайно надеясь – вот сейчас она положит мне руку на лоб, улыбнется… Поймет и простит. И все будет хорошо. Но она молчала.

Я вышел. Я видел, как смеются мне вслед рыжие апельсины.

Больше Алла не произнесла ни слова. Она умерла молча. Ее губы застыли в загадочной усмешке. В последний миг она поняла все, ей открылась истина. Человек ушел, осталась лишь застывшая на губах усмешка и Истина, которую узнаешь только перед смертью…

Я не хочу описывать свое отчаянье, рой страшных мыслей, теснившихся в голове – в конце концов, это не имеет никакого значения. Это только мое. Но я решил – мой дар не может

пропасть. Я покараю всех, кто должен принять смерть за тяжкие грехи, но о чьем возмездии позабыло небо. Тех, кто, вопреки людской справедливости, без бед и страданий живет на Земле. Злодеев, предателей, клятвопреступников…

Однако сев за стол, я не смог написать ни строчки. Как я могу судить о мере чужого греха после того, что совершил сам? Мое преступление чудовищно, ибо умысел и расчет двигали мною. Я только играл в сомнения – мол, если действительно могу вершить людские судьбы, то тотчас откажусь от этого. Изменю, перепишу финал, уничтожу рукопись. Но это ложь. Я страстно желал получить подтверждение своего могущества. Не случись в ту ночь беды, что бы стоили все мои рассуждения! Жалкий графоман, властелин бумажных людишек, ничтожество. Песчинка в водовороте. Да, я хотел смерти своего друга. Хотел владеть чужими жизнями не только на бумаге. Возможно, я бы уничтожил рукопись, останься он в живых. Но только в этом случае… Могу ли теперь я стать судьей и палачом? Казнить других?

Осталось одно. Закончить страницу. Закончить ее гибелью непомерно гордого и глупого человека, наделенного способностью убивать силой мысли. Еще раз, последний раз испытать страшный дар.

«Погасив свет, он подошел к окну, отдернул штору,

уставился на серебряный диск луны, затопивший холодным

светом город. Неподвижно стоял минут пять, придумывая

свою смерть. Снова ДТП? Уличная драка? Наркоман, готовый

убить случайного прохожего за мобильник и смятые купюры в

кошельке? Банальные сюжеты. Уж лучше роковая случайность,

фатальное стечение обстоятельств. Какой-нибудь кирпич,

упавший на голову. Но тогда история превратиться в фарс.

Пусть сама Костлявая придумает, как покончить с ним. А он

просто пойдет на встречу с ней, и неважно, в каком обличии

повстречает ее этой ночью. Сегодня закончится все, детали не

существенны. Срок установлен и время пошло. Остается

только открыть дверь и идти навстречу смерти…

Он вышел из квартиры, спустился по лестнице,

размеренно, словно совершал прогулку, пошел по безлюдной

улице. Луна серебрила холодным светом его насмешливое лицо.

В последний раз он смеялся над собой».

Я ставлю точку, повесть закончена. Вперед, на последнюю прогулку. Как и было написано, я подхожу к окну и смотрю на яркую безмолвную луну…

В моей смерти прошу винить только меня.

Обман чувств

— Ты не можешь так умереть! Это несправедливо! За что? Я убила тебя? Я виновата? Потерпи… Вдали – шум мотора. Тебе помогут. Обязательно. Помощь близко. Не умирай! Пожалуйста, не умирай! Почему она не останавливается? Течет и течет…

Пустынная дорога. Никого. Только дождь лупит по лоснящемуся от воды асфальту. Яростный грохот ливня смыл остальные звуки. И нет вдали шума мотора…

Она была совсем одна под разверзшимися небесами, обрушившими на ее голову ледяные потоки. Она была одна, дождь давно стер кровь с ее лица, и она не замечала, что плачет. В забытой богом и людьми глуши она осталась наедине с бедой и грузом страшной ответственности за того, кто истекал кровью в опрокинутой машине. Окинув взглядом безлюдную дорогу, на глазах таявшую в сгущающихся

сумерках, она сбежала вниз по крутому откосу, скользя на бахроме мокрой и жесткой травы.

Мужчина лежал неподвижно. Увидев распростертое тело, она удивилась – женщина не помнила и не могла представить, как сумела вытянуть его из хаоса покореженного металла. Розовый туман окутал мозг, и она против воли опустилась на колени, вцепившись в комки мокрой глины, расползающейся под пальцами в холодный кисель. Сумев побороть тошноту и внезапную слабость, женщина подползла к лежащему. Неумело наложенная повязка не могла остановить кровь, хлещущую из раны. Красное пятно на полотне расплывалось в потоках дождя, окрашивая рубаху в нежно-розовый цвет и выступало вновь, напоминая о приближении смерти. Но он был жив. Их глаза встретились, и она прочла приговор в его взгляде. Время истекало.

Стемнело. Однообразие дождя нарушали раскаты далекого грома. Приближалась гроза. Обхватив плечи умирающего и приподняв его голову, женщина исступленно шептала:

— Я не дам, не дам тебе умереть. Не дам! Слышишь? Я сильная, я отдам тебе все. Мы будем жить одной жизнью, моих сил хватит на это. Мы все разделим поровну. Каждый вздох, каждый удар сердца… Не уходи! Любимый… Мы будем, будем жить…

Ураган пришел. Склоненные его волей деревья почти касались кронами земли, белые молнии рассекали небо, утихший было дождь, ожесточенно хлестал листья и траву, хрупкие фигуры людей застилала мгла, обрушившегося с неба потопа…

Они шагали по отливающему сталью мокрому асфальту, и солнце, разгонявшее утренний туман, изрядно припекало им спины. Мужчина остановился, вынул из саквояжа карту.

— Если верить этому, — он слегка хлопнул ладонью по истертому на сгибах листу, — через пару километров будет поворот. Здесь мы и должны были съехать с шоссе на малоприметную дорогу, а езды по ней – рукой подать… Весьма обнадеживает, если, конечно, передвигаться на машине. Давай я понесу сумку.

— Спасибо, мне не тяжело. Все нормально. Я не устала.

Она привычно тряхнула копной густых, коротко остриженных волос, и боль в виске на мгновенье перенесла ее во вчерашний, крайне неудачно сложившийся день. В том, что произошло, вообще-то была повинна только она – устраивать головокружительную гонку на мокрой дороге было попросту глупо. Притягательность риска, шальной азарт, в которой раз оказались сильнее разума. Возмездие пришло незамедлительно – искореженная груда металла вместо

машины, ушибы и с десяток царапин на двоих оказались непомерно малой платой за ее легкомыслие. Поскольку шансов выбраться из этого захолустья на попутной машине не предвиделось, а до конечной цели путешествия было не так далеко, они решили в город не возвращаться, махнуть рукой на все неприятности и с толком провести давно заслуженный отпуск.

Шоссе неожиданно выгнулось влево, и они едва не пропустили с трудом различимую среди пучков пожухлой травы грунтовую дорогу, больше похожую на заброшенную тропу. Идти стало труднее. Подъем был почти незаметен на глаз, но успевшие порядочно пройти путешественники, сразу почувствовали его подспудную неуступчивость. Заслонявшая горизонт роща отступила, и они поняли, что достигли цели своего путешествия – силуэт несколько покосившейся и обезглавленной башни вырисовывался на фоне изумрудного океанского ковра. Женщина встревожено посмотрела на своего спутника:

— Ты уверен, что мы пришли куда надо?

— Вполне. Не пугайся, это еще не край земли. От маяка и вправду почти ничего не осталось, но домик смотрителя, говорят, в хорошем состоянии. Во всяком случае, летом в нем жить можно. Внизу, поблизости есть поселок, не слишком населенный, но возле него проходит железная дорога. Вполне

сносный оплот цивилизации – есть даже некое подобие магазинов. Здесь живут только местные – туристы не заглядывают. Покой – главное достоинство этого захолустья.

— Ты так убежденно говоришь, будто бывал здесь.

— Нет. Просто надеюсь на достоверность полученной информации.

— А если домик разрушен?

— Прошлым летом был цел.

— Остается надеяться, что маяк не рухнет на наши головы.

— Неплохо бы…

Они шагали по утоптанной песчаной тропинке, ведущей к вросшему в землю одноэтажному домишке.

Приложив ладонь козырьком, женщина посмотрела на солнце. Полдень давно миновал, и Из-за своей беспечности она задержалась в поселке много больше, чем следовало. Почему-то ей стало страшно. Она уже не в первый раз приходила сюда за продуктами, но обычно возвращалась на маяк очень быстро и вся прогулка отнимала не больше часа. Но сегодня… Сегодня все складывалось нелепо и как-то неаккуратно. Сначала она растерла ногу и, заглянув в местную аптеку за пластырем, некстати разговорилась с продавщицей. Не заметила, как

проболтала до обеденного перерыва в продуктовой лавке, почти час дожидалась ее открытия, неоправданно долго возилась с покупками, а потом, вдруг, ощутила необъяснимую тревогу. Закинув на плечо тяжелую сумку, она торопливо, почти бегом, направилась в сторону океана.

Мужчина сидел, опершись спиной на растрескавшуюся, исхлестанную ветром и водою стену маяка, и на всем его облике запечатлелась некая странность, суть которой женщина постигла, только подбежав к сидевшему. Он был абсолютно неподвижен. Легкий ветерок трепал пряди длинных распущенных волос, скользивших по лицу, а застывшие глаза смотрели прямо на солнце. Но он не умер. Оцепенение, походившее на смерть, не было ею. Став на колени, женщина склонилась над мужем, сжала изящные кисти рук в своих ладонях. Потом, сообразив, заслонила его глаза от безжалостного солнца. Замерла, не зная, что делать. В темных глазах мелькнула искорка возвращающегося сознания.

— Где я? — на миг его пальцы с нечеловеческой силой впились в руки женщины, и она едва не вскрикнула от резкой боли. — Почему я здесь?

Она пыталась что-то объяснить, но он жестом прервал ее и заговорил сам, с каждым словом все больше возвращаясь в реальность.

— Когда ты ушла, я с полчаса слонялся без дела и сел читать. Потом незаметно началось что-то странное. Как это объяснить? Подожди… Представь два изображения, наложенных друг на друга. Было светло, солнце светило, я прекрасно видел шрифт, которым был набран текст и в то же время чувствовал, как становится темно. Темнота подкрадывалась, прозрачная и густая. Я вышел на улицу. Вокруг стало так темно, что я различал только желтую точку солнца, но при этом видел море, небо чаек. Будто другими глазами. Было жарко, но подступал холод. Я испугался. Очень испугался. Это раздвоение было невыносимо. Меня растягивало, разрывало надвое. Потом я не знаю, что случилось. Не могу объяснить. Наверное, потерял сознание. Впрочем, это уже не имеет значения. С каждым хотя бы раз в жизни происходит нечто необъяснимое. Я сделал тебе больно, прости…

— Что?

— Синяки на руках проступают.

— Чепуха. Главное – ты.

— Теперь все в норме. Я давно себя так хорошо не чувствовал, — он встал с земли, распрямился. — Пойдем к воде.

Она чуть помедлила, смотря вслед высокому великолепно сложенному мужчине, легко сбегающему по громыхающей железной лестнице, ведущей на пляж. Брызги ледяной воды

внезапно ударили по лицу, голову сжал обруч боли. Женщина вздрогнула, прижала пальцы к вискам. Но вскоре наваждение прошло, и теплый ветер вновь коснулся ее лба и щек. Вслед за мужем она спустилась к пенящейся кромке прибоя.

— Ты знаешь, я ведь тоже что-то почувствовала. Тогда, в поселке. Тревогу. Страх. Мне кажется, мы не должны расставаться надолго. Не знаю почему. В следующий раз мы пойдем вместе.

— Нет.

— Нет?

— Я не хочу видеть никого кроме тебя. Только ты, океан, чайки, соленый ветер… Иначе…

— Что – иначе?

— Не знаю. Просто по-другому нельзя.

Положив руки на его плечи, она внезапно предложила:

— Давай танцевать. Здесь. Сейчас.

— Здесь? — он улыбнулся.

— Да. Ты и я. Одни на целой земле.

Женщина знала, что ни с кем иным, никогда не будет даровано ей упоительного волшебного чувства, рождавшегося в кружении их танца. Ее партнер танцевал божественно. Обаяние, загадочный магнетизм этого человека давно лишили ее покоя, как лишали покоя и других женщин, знавших его. В их

представлении он был идеально красив, почти совершенен. Он казался таким, хотя и обладал не слишком правильными, едва ли соответствовавшими признанным канонам красоты, чертами лица. Скорее, он был даже некрасив, но сила его таланта, одухотворенности, артистизма, творили чудо перевоплощения.

И сегодня, едва не потеряв этого человека, женщина почувствовала, что не сумеет жить на опустевшей Земле, жить, лишенная каждодневного чуда преображения бытия, которым он щедро одаривал всех и прежде других – ее. В танце было их спасение. Она должна была танцевать с тем единственным, несравненным, способным вернуть нарушившееся равновесие Мирозданья.

Отдавшись его воле, женщина скользила в бесконечном кружении по влажному упругому песку маленького пляжа, заворожено смотрела в прежде улыбчивые, а теперь строгие и печальные глаза.

— Можно сказать, я здесь случайно, проездом. Интересно посмотреть, какое гнездышко вы свили на этих развалинах. Когда-то я очень недурно провел здесь лето с… Впрочем, ты ее не знаешь. Постой, постой! Я прекрасно понимаю, как ты относишься к моему внезапному вторжению. Ты не рада, это

закономерно. Вам вдвоем никто не нужен. Но я заслужил терпимое отношение хотя бы в награду за то, что я указал это местечко. Без меня где бы вы сейчас были? Среди груды полуголых тел жарились бы где-нибудь на курорте? Нюхали бы бензин в экскурсионном автобусе? Не бойся, я скоро уеду. Мне и в самом деле было по пути.

Женщина улыбнулась, стараясь выглядеть гостеприимной хозяйкой:

— Не клевещи на нас, мы рады тебя видеть.

— Мы? А где наш прекрасный принц?

— Еще не встал.

— Похоже, вы слишком заняты друг другом. По правде говоря, ты выглядишь неважно. Ну-ка, покажись. Что у тебя под волосами?

Гость бесцеремонно поднял тяжелую прядь, прикрывавшую лоб женщины. В его глазах засветилась тревога – неровная, едва затянувшаяся рана наискось пересекала лоб и висок.

— Что случилось? — в голосе уже не было развязано-веселых интонаций. — Ты была у врача?

— Врача? Зачем мне врач? Я совершенно здорова.

Ее лучистые светло-серые глаза были полны удивлением и тревогой, рука непроизвольно потянулась ко лбу, лицо скривилось от внезапной боли.

— Постой… Откуда это? Кто выкручивал тебе руки? Так ли вы хорошо живете? Запястья синие…

— Я сейчас! — чем-то встревоженная, она опрометью бросилась к покосившемуся домику.

Минула минута, другая. Время шло. Она не возвращалась. Гость переминался с ноги на ногу, стоя на утоптанном песке тропинки, поглядывал на казавшееся черным окошко. Ждал. Едва ли ни каждую секунду смотрел на часы, но не замечал расположения стрелок. Порывался то уйти, то приблизиться к дому. Неслышный звон тревоги пронизывал влажный воздух. Решившись, гость сделал несколько шагов, громко постучал в дверь:

— Откройте! Что у вас случилось?

— Уезжай! Мы не хотим тебя видеть! Нам никто не нужен! Заклинаю тебя, уходи! Нам плохо, когда ты здесь… — голос женщины сорвался на крик. — Уезжай! Уезжай!

Выругавшись вполголоса, он решительно навалился на ветхую дверь. Нечеловеческий визг обезумевшей женщины разрывал барабанные перепонки.

— Какого черта… — потерявшие смысл слова застряли в горле.

Женщина отползла в угол, пытаясь заслонить своим телом то, что сжимала в объятиях. Вошедший приблизился к ней. Отшатнулся:

— Он же мертв. Мертв. Он давным-давно умер. Весь высох. Ты что, не видишь – это труп, мумия… Отойди от него. Успокойся. Сейчас мы пойдем в поселок. Я не знаю, что у вас произошло, но мы поможем тебе. Все будет хорошо.

— Хорошо – было.

На удивление покорно она оставила тело мужа, поднялась, подошла к двери. Когда ее спутник постиг причину странного спокойствия, было уже поздно. Кувыркаясь, он летел на острые прибрежные камни, а толкнувшая его женщина, равнодушно наблюдала за падением.

Вечером они катались на лодке. Море было удивительно спокойно, чешуйки лунного серебра устилали его гладь. Зыбкая светящаяся дорога уходила к горизонту.

— Мы уплывем далеко-далеко. Туда, где глупцы не потревожат нас.

Он улыбнулся. Его глаза обрели то доброе, ласковое выражение, которое она почти забыла.

— Наш отпуск еще не окончен… — и взялся за весла.

Старая квартира

Виталий, Виталий Валентинович, как все чаще именовали его последнее время, притормозил у монументального сталинского дома и, выйдя из подержанной, но престижной иномарки, прошествовал к подъезду. Наконец-то свершилось давно ожидаемое событие – умерла его престарелая тетка, и Виталий стал владельцем просторной квартиры в самом центре города. Ему не в чем было упрекнуть – хотя он и не общался с выжившей из ума старухой, завещавшей жилплощадь, но похоронил ее вполне достойно, прикупив венки и выбрав не самый дешевый. Виталий считал, что даже превысил свои обязательства перед теткой, устроив ей более пышные, нежели у других «бесхозных» пенсионеров, похороны.

На выкрашенной дешевой коричневой краской двери болталось объявление, сообщавшее о продаже квартиры. Виталий удивился, рассердился, приготовился к борьбе с

неведомым конкурентом, вставшем на его пути и только дважды прочтя текст, понял, что речь идет о жилплощади расположенной этажом выше. Старики умирали, оставляя свои дома новому поколению.

В детстве Виталий подолгу гостил у своей тетки и потому знал, что увидит, отворив входную дверь. Он не ошибся – захламленное давно вышедшими из моды вещами жилище ничуть не изменилось за последние полтора десятка лет. В просторном холле – зависти владельцев малогабаритных квартирешечек, взгляд Виталия первым делом уперся в собственный силуэт на фоне светлого прямоугольника – потускневшее зеркало в замысловатой раме услужливо отобразило фигуру вошедшего. Плюшевые портьеры отгораживали вход в гостиную. Незваный гость отодвинул неподатливую пропыленную ткань, шагнул под матерчатую арку. Шторы в комнате были задернуты, и густые тени скрывали знакомую с детства обстановку. Громадный дубовый шкаф с дверцами, собранными из разноцветных стеклянных ромбов, не менее громоздкий диван, круглый стол, задрапированный скатеркой, похожий на экспонат музея, черно-белый телевизор, фотографии в нелепых рамках, солнце маленького мирка – огромный оранжевый абажур с бахромой, нависший над столом и подушечки, салфеточки, дорожки, вышитые руками тетки… Виталий только вздохнул, оглядев комнату. Звук, напомнивший храп, заставил его вздрогнуть. Но

вот непонятное шипение оборвалось, и торжественный перезвон колоколов разбил тишину. Высокие часы с позеленевшим маятником и гирями на цепях, невозмутимо отсчитывали часы и минуты, заведенные руками той, что ушла в безмолвие смерти.

Виталий заторопился – на сегодня была запланирована масса дел. В кухню и спальню он даже не заглянул, уже получив исчерпывающее представление о состоянии жилплощади. Взгляд задержался только на пожелтевших обоях в коридоре — очень старых, с корзинками выцветших роз, кое-где разрисованных его рукой. На обоях лежали витые шнуры допотопной электропроводки в матерчатой изоляции — Виталий на ходу прикинул стоимость ремонта – сумма набегала значительная. Хлопнув дверью, он покинул осиротевший дом.

Виталий вернулся в квартиру тетки в воскресенье вместе со своей женой Вероникой. Молодая холеная женщина без особого интереса осмотрела ветхую рухлядь, как нарекла она вещи покойной старухи и решила, что они не имеют шансов занять место в отделанной в соответствии с западными стандартами квартире. Вероника извлекла из сумки пару-тройку красочных журналов, прощебетала о дизайне интерьеров, модных в этом сезоне цветах и удалилась прочь, уводя с собой мужа.

Он проснулся среди ночи, разбуженный громовым боем часов. Виталий осмотрелся – на подушке возлежала спящая Вероника, горел красным светом, похожий на глаз циклопа индикатор телевизора, за шторами скользнули светлые полосы от фар проезжавшей машины… В доме было спокойно и очень тихо.

«Откуда этот звук? Похоже на теткины часы, там, в той квартире… Вероника никогда бы не позволила принести эту развалину в дом…» В мозгу Виталия возникли отчетливые образы только что увиденного и тут же забытого сна.

Лето. Жаркий солнечный день. Тетка стоит на балконе и кричит, обращаясь в зеленую пену листьев, скрывающих двор:

— Ви-та-ли-и-и-к, обедать!

Он взбегает по лестнице – грязнорукий, с ободранными коленками, голодный и необъяснимо счастливый. Врывается в открытую дверь, бежит на кухню, но тетка останавливает его, подталкивает к ванной комнате. Он моет руки, и серые струйки стекают на вычищенную до блеска эмаль раковины. Запах любимых пирожков с яблочным повидлом подстегивает, торопит. Наскоро вытершись белым «вафельным» полотенцем, он бежит на кухню. Бьют старые часы…

Вероника зашевелилась, пробормотала что-то во сне. Повернувшись к ней спиной, Виталий уткнулся в подушку, но так и не заснул до самого утра.

Вечером, по дороге с работы, он заехал посмотреть, как обстоят дела с ремонтом. Рабочие уже вынесли мебель и хлам, потому знакомые вещи Виталий увидел прежде, нежели вошел в квартиру. Подшивки старых газет, разбросанные неугомонными мальчишками, девочка лет десяти в абажуре, превращенном в гигантскую шляпу, блестящая цепь от часов, перекинутая через турник… Фотографии осенними листьями падали вниз, подброшенные детской ручонкой… Виталий остановился. Пожелтевшие лица родственников, имена и судьбы которых он так и не удосужился узнать, валялись под ногами. Он посмотрел на родных незнакомцев, умерших во второй раз этим днем, убитых по его воле, удивился нелепости пришедшей на ум мысли и пошел к дому, шагая по тропинке, десятилетия назад протоптанной через газон.

Больше всего Виталий жалел, что не в состоянии купить расположенную над его жилплощадью пустую квартиру и тем самым превратить свое жилище едва ли не в маленький замок. Но мечта была не по карману. Пришлось довольствоваться меньшим и приближать к идеалу то, что имелось. Уйма денег ушла на сам ремонт, а потом началась крайне неприятная для Виталия процедура – нескончаемые хождения по мебельным салонам. Виталий с содроганием вспоминал, как мелькала в глубинах мебельных лабиринтах стриженая голова Вероники и те пачки денег, которые он выбросил по прихоти жены, одержимой желанием превратить их квартиру в картинку из

мебельного каталога. Сам Виталий думал, что хорошо обставить помещение можно за, как минимум, в два раза меньшую сумму. Но спорить с Вероникой, считавшей себя экспертом в области дизайна, было абсолютно невозможно. Неприятностей хватало и на работе, поэтому он готов был платить любую сумму за домашний покой.

Они въехали в новую квартиру шумно, собрав на новоселье много новых гостей, могущих заодно оценить роскошную жилплощадь с четырехметровыми потолками, подвергнутую евроремонту и обставленную по последней моде. Вероника была счастлива.

Виталию больше не снилось детство, но необъяснимое явление досаждало ночами, лишая душевного равновесия. Всякий раз, вскоре после полуночи, его будил бой давно выброшенных на свалку теткиных часов. Виталий не находил себе места, подумывал рассказать о своей проблеме Веронике, но постепенно свыкся с навязчивой галлюцинацией и почти перестал обращать на нее внимание. Однако возникли новые проблемы…

Как-то раз, вернувшись с работы и отворив дверь, он замер на пороге – зеркало, некогда принадлежавшее тетке, услужливо предъявило ему образ двойника, неподвижно

застывшего в дверном проеме. Виталий тряхнул головой – наваждение не исчезло. Он окликнул жену. Рогатый столб вешалки дрогнул и из него выплыла заспанная Вероника в халатике «от Версаче». Виталий не уловил мига метаморфозы – мгновение, и он стоял посреди просторного холла, упершись взглядом в абстрактное нечто, считавшееся произведением искусства. Реальность отстояла свои права. «Надолго ли?» – мелькнуло голове Виталия. Случившееся заставляло предполагать серьезное нервное перенапряжение с непредсказуемыми последствиями. Виталий решил взять отпуск. Но недельная загранпоездка не помогла – хриплый бой часов продолжал преследовать его.

Дерматиновые скамейки у кабинета были пусты. Оглядевшись, Виталий с робостью приоткрыл дверь. Сверкающая белизна помещения ослепляла. Человек в накрахмаленном белом халате с лицом, скрытым маской, кресло, с зависшей над ним комариной ногой сверла, столик с холодно отсвечивающими иглами и пинцетами…

Не без дрожи в коленях Виталий подошел к зубоврачебному креслу, покорно уселся в него, открыл рот, одновременно прикрыв глаза. Острие иглы бесцеремонно уперлось в его зубы. Боли он не испытывал, но страх ее

ожидания был намного мучительней любого действия. Пройдясь иглой по обеим челюстям, дантист отвернулся к столику, подбирая подходящее сверло. Скосив глаза, пациент наблюдал за его манипуляциями. Виталий на расстоянии чувствовал колкость лежавших в лотке игл – они жаждали причинять боль. Зловещее жужжание бормашины отвлекло от созерцания гипнотически поблескивавших инструментов. Виталий зажмурился и широко открыл рот.

Вскоре он почувствовал запах паленой кости – хищно жужжа, сверло внедрялось в зуб. Орудуя бешено вращающимся инструментом, безликая маска все ниже наклонялась над Виталием… Пациент попытался вырваться, спасаясь от настигавшей его боли, но потерявшие подвижность руки и ноги безвольно свисали с кресла. Сверло погружалось в зуб. Просверлив его насквозь, начало вгрызаться в челюсть, высверливая кость. Пытка растянулась до бесконечности – время перестало существовать для Виталия…

Фигура в белом отложила сверло и повернулась к столику с инструментами. Огромная, похожая на штопор игла сверкнула в ее руке. «Этой штукой он хочет вытащить мой мозг!» – пронеслось в голове Виталия, и он потерял сознание.

Придя в себя, несчастный пациент увидел широкую спину, обтянутую белой материей – странный врач стоял у столика, перебирая какие-то склянки.

— Будем пломбировать, — дантист в окровавленном халате, повернулся к своей беспомощной жертве.

Он закладывал и закладывал в рот Виталия комки желтоватой, моментально твердеющей массы, которая сковывала челюсти, язык и губы. Довольная своей работой окровавленная фигура отошла от кресла и стянула прикрывавшую лицо маску… Виталий, лишенный возможности кричать, все плотнее вдавливался в спинку зубоврачебного кресла, не в силах отвести взгляда от гладкой, без единой морщинки и выступа поверхности, бывшей «лицом» дантиста. А тот вновь сжимал в руке вращающееся сверло, жало которого было направленно в лоб Виталию.

— У вас мозги гниют, голубчик, надо бы удалить…

Неторопливый бой часов оборвал кошмар. Виталий сидел в кресле, смотря в черный экран давно выключившегося телевизора. Зыбкие контуры комнаты таяли в полумраке уснувшей квартиры. Призраки исчезнувших предметов нехотя уступали место реальности.

Врач нашел его состояние вполне сносным. Недуги, в том числе и психические, не нарушали размеренной работы молодого крепкого организма. Виталия не могли преследовать галлюцинации – для их появления просто не существовало причин. Но виденья не отпускали его. Всякий раз, отворяя входную дверь, он видел сразу две картины – изображения

накладывались друг на друга и ему порой было трудно отличить призрачный предмет от существовавшего в действительности. Вероника с удивлением посматривала на мужа, огибавшего невидимые углы и пытающегося усесться на несуществующие стулья, и раздумывала, не пора ли отвести его к знакомой целительнице, обладавшей потрясающе сильным биополем.

Виталий остался один. Ощущение было таким, будто его случайно забыли в этих сумрачных комнатах, похожих на огромные пещеры. Тишину опустевшей квартиры нарушали размеренные удары водяных капель, разбивавшихся о поверхность раковины – кран на кухне давно нуждался в починке. Виталий внезапно понял – шум воды никак не мог быть слышен в спальне, где он находился. Эти звуки никогда не проникали так далеко вглубь квартиры. Шум был неправильным. Испуганный Виталий с ногами забрался на широкую теткину кровать со сказочно мягкой панцирной сеткой, прислушался – стук раздавался все отчетливей. За окном быстро смеркалось. Прозрачные, но густые тени просачивались в комнату. Штора шевельнулась. Виталий не был уверен в том, что это произошло – он заметил движение случайно, краем глаза и неопределенность только усилила страх.

— Душа вытекает по капле…

Слова были похожи на шорох. Может быть, никто не произносил их, они упали, как последний лист с обнаженного клена.

В доме напротив зажгли огни. Надо было встать, дотянуться до черного кружка выключателя, и лучи света рассеяли бы марево зыбкого кошмара, но Виталий боялся шевельнуться. Он знал – под кроватью притаилось нечто ужасное и стоит ему лишь спустить ноги… Скрипнули половицы в коридоре – кто-то шел к спальне. Штора вновь шевельнулась и на этот раз Виталий не сомневался – за ее складками скрывался некто, отдаленно похожий на человека.

— Виталий!

Тишина. Только капли хрустальной воды разбиваются о белую эмаль.

— Виталий…

Он слышал этот голос в детстве. Он знал, что это была сама смерть. Пересилив оцепенение, Виталий опрометью бросился из спальни. Бежать, бежать из квартиры – на улицу, к людям, к золотому свету фонарей, шуршанию автомобильных шин… Оборвав бег, Виталий остановился, отчетливо понимая, что к выходу ему не прорваться. Дверь охраняло огромное многорукое чудовище, угадывавшееся в углу прихожей. Темная

масса одежды на вешалке шевелилась, протягивая к вошедшему пустые рукава.

И он побежал вновь. Виталий несся по ставшему невероятно длинным коридору, в конце которого брезжил свет. Страх оставил его – тетя была дома, и теперь предстояло только добраться до нее. Половицы проваливались, оставляя за собой зияющую бездну, наполненную сухими шорохами и зоркими взглядами тысяч пауков, но Виталий бежал вперед, стараясь не смотреть под ноги. Спасение было уже близко, темный мир колышущихся призраков отступал, не в силах пересечь полоску желтоватого света, выбивающуюся Из-за приотворенной двери кухни.

У раковины стоял мужчина в спецовке:

— Сейчас, хозяйка, поставим прокладочку, и кран еще вашим внукам послужит, — не оборачиваясь, произнес мастер.

Но тетки в кухне не было. Виталий присел на краешек стула, боясь лишний раз пошевелиться.

— А прокладочку мы вырежем из твоей кожи! — слесарь резко обернулся.

Белый блин безглазого лица в упор «смотрел» на Виталия. Кран странно фыркнул, и фонтан черно-бурой жижи ударил в потолок. Липкая зловонная жидкость наполняла кухню, а зловещая фигура неторопливо приближалась к Виталию…

Вырвавшись из кошмара, Виталий долго не мог понять, где находится. А наутро он просто не пошел на работу. Подобное не случалось с ним никогда прежде, и еще недавно он не мог помыслить, что когда-нибудь совершит столь безответственный поступок. Оставив дома мобильный телефон, Виталий бродил по тихим улочкам, пытаясь вытряхнуть из головы навязчивый кошмар. Он боялся заглядывать в лица редких прохожих, ожидая увидеть вместо человеческих черт жуткий белый овал, заменявший лицо преследовавшему его призраку.

Утро рабочего дня не располагало к прогулкам, и в парке было пустынно. Последние годы Виталий редко бывал в этой части города, потому его удивило отсутствие перемен в тихом, сонном его уголке. Аллейка вывела Виталия на площадку, в центре которой журчал небольшой фонтан, а по краям растянулась вереница старомодных лавочек с удобными выгнутыми спинками.

Когда-то Виталий обожал, зажав пальцем сопло, заставлять струю веером ложиться на бетонные плитки, устилавшие пространство вокруг фонтана. С тех пор в парке ничего не изменилось – так, во всяком случае, показалось не слишком наблюдательному Виталию. Как прежде серебрились водяные столбики, пляшущие над зеленой толщей воды,

изгибали в солнечных лучах свои спинки лавочки, сидели на них сонные старушки…

— Виталик, это ты?

Он вспомнил этот темно-бордовый вельветовый сарафан, пожелтевшую, отделанную рюшем кофточку, а главное – то, что первым бросилось в глаза и подтолкнуло колесо воспоминаний – брошку из рубиновых стеклышек – предмет тайного вожделения глубокого детства. Потом всплыло из глубин памяти ее имя.

— Марфа Ильинична…

Виталий никак не мог вспомнить, откуда он знал эту женщину. Должно быть, одна из приятельниц его тетки… Возраст старушки давно перевалил ту грань, когда можно еще было угадать количество прожитых лет. Она высохла, сморщилась, уменьшилась, но не утратила живости взора и проворства движений.

— Какой ты стал большой! Анна Петровна часто вспоминала о тебе последние месяцы.

— Она умерла… — сам не зная почему, Виталий почувствовал некоторую неловкость.

— Знаю, Виталик. С тех пор, как я перебралась к внучке, мы редко встречались, только здесь, в парке. Она до последнего дня сюда ходила. Вечером легла спать, а на утро Даша, та

женщина, что ее навещала иногда, позвонила по телефону. Звонит-звонит, а трубку никто не берет. Даша заволновалась – мало ли что… Да ты, наверное, все это лучше меня знаешь.

— Да, мне говорили, — только теперь Виталий сообразил, откуда он знал эту старушку. Она была соседкой тетки, жила этажом выше, в той самой квартире, которую он мечтал приобрести. — Я теперь ваш сосед, Марфа Ильинична. Точнее мог бы им стать, если бы вы не уехали к внучке.

— Это хорошо. Анна Петровна всегда хотела, чтобы ты у нее жил. Говорила – «здесь его все любят».

Обычно не склонного к праздным беседам Виталия потянуло на откровенность. Последние события нарушили размеренный ход жизни, лишили покоя и веры в собственные силы. Измученный настигшим его наваждением, он готов был в середине рабочего дня болтать с ветхой бабулькой, позабыв о выгодном контракте, в эти самые минуты уплывавшем из его рук.

— Я плохо живу. Плохо. Меня кошмары замучили. Сам не пойму, где нахожусь – и здесь и там, и сейчас и в прошлом. И этот… без лица, преследует. «Доведенные до абсурда воспоминания о детских страхах, но в целом – даже нет намека на какие-либо серьезные психические отклонения. Здоров…» – у профессора консультировался. Будто проклятье какое подцепил, когда в эту квартиру вселился. Часы бьют, бьют,

бьют… До сих пор – бьют! Это они, подлые, они мстят мне за все!

— Анна Петровна тебя любила, а значит все, кто с ней жил – тоже любят.

— Кто?! Стулья, этажерки, салфеточки и пресс-папье?

— А ты и не знал, что они живые? Их же люди делали, душу вкладывали. А потом рядом с нами жили, все в себя впитывали – и радость, и боль, и любовь.

— Если они живые – тогда я убийца! — Виталий саданул кулаком по выгнутой спинке лавочки. — Я их выкинул, выдворил, выбросил, вышвырнул! Всех – на свалку!

— И теперь удивляешься? Плохо ты поступил, Виталик, плохо, по злому… Придется теперь, голубчик, пару пломбочек поставить – кариес он и есть кариес… — бледные руки безликого монстра потянулись к горлу Виталия.

И в тот же миг луч солнца пронзил рубиновое стеклышко брошки, опалил огнем кроны деревьев, заставил кипеть воду фонтана. Пламя шипело:

— Смерть придет сверху, сверху…

Виталий очень надеялся, что на этот раз его пробуждение окажется окончательным. Он долго держал голову под ледяной

струей, пытаясь вернуть душевное равновесие. По дороге на работу Виталия занимали не свойственные ему в обычном состоянии раздумья:

«Призраки убитых вещей, души убитых вещей… Привидения, мстящие убийце. Для упокоения мятежного духа тело предавали освященной земле. Убитый обретал покой. Кажется, так. Об этом столько фильмов показывали. Но вещи не хоронят. Их останки, разбросанные по всему кварталу, растащили дети и старики. Часть – увезли на свалку. Мне некого хоронить. И мне не выкрутиться из этой истории. Они будут преследовать меня до конца дней. Они сулят мне смерть…»

Но Виталий ошибся в своих мрачных прогнозах – фантастические виденья постепенно отступали, а жизнь возвращалась в привычное русло. Призраки перестали тревожить его.

Время текло, и незаметно подкралась осень. Всю первую половину сентября Вероника жаловалась на каждодневный шум, доводивший ее до головной боли. Пустовавшая квартира на пятом этаже наконец-то обрела хозяев, и они, по традиции, предвосхитили новоселье грандиозным ремонтом. Грохот сокрушаемых перегородок и визг сверл, доводили веронику до тихой истерики. Больше всего она опасалась за потолок,

который мог треснуть в любую минуту. Потом наступило затишье…

День, похожий на другие, сменился вечером, не отличавшимся от предыдущего. Около полуночи супруги отошли ко сну. Их сон был крепок и безмятежен. Хриплый бой часов разбудил Виталия. Свет луны заливал необъятную плоскость кровати, и лежавшая подле Вероника, представилась ему трупом, посеребренным мельчайшими кристалликами льда. «Опять… Начинается…». И тут же, молниеносно, пришло сознание непоправимой беды, совершающейся в эти мгновения.

— Вероника! Бежим!

Он орал бессвязные слова и тащил за собой полуголую, вырывающуюся из его рук женщину, так до конца не проснувшуюся и от того донельзя напуганную происходящим. Прогоревший насквозь потолок с треском обрушился на опустевшее ложе. Горячее дыхание огня опалило спины бегущих.

Они выскочили на улицу и, стоя среди других погорельцев, долго смотрели на полыхающую коробку дома, окна которого сияли радостным рыжим светом. К утру пожар еще не был погашен. Деревянные перекрытия сослужили хорошую службу огненному хищнику и пламя, наслаждаясь своим могуществом,

жадно пожирало чрево старого дома, и только чудо могло объяснить отсутствие человеческих жертв.

Позже Виталий узнал, что пожар начался в пустующей квартире то ли от неисправности проводки, то ли от окурка, оброненного кем-то из рабочих. Банки с красками, лаками и растворителем вспыхнули моментально, и ничто уже не могло остановить огненную стихию. Виталий понимал, что спасение ему даровали старые часы, разбудившие его за миг до рокового события. Переполненный благодарностью к почившей тетке, он надумал заказать в церкви грандиозный молебен и пожертвовать значительную сумму на помин ее души. Но с деньгами дела у погорельца обстояли неважно, а хлопоты с перспективной сделкой, обещавший немалый доход, отнимали все время. Намеренье осталось неисполненным.

Со временем странные происшествия последних месяцев утратили яркость, хрупкий замок предсказаний и странных совпадений рассыпался в прах, и случившееся стало восприниматься, как дурной сон. Виталия значительно больше волновали другие проблемы – он самоотверженно копил деньги на новую квартиру.

Проклятье Елены

Прекрасной

— Мам, о чем сегодняшняя сказка?

На столе горит ночник, в комнате сумрачно и уютно. По углам затаилась дремота и ночные спокойные сны. Белокурый мальчик заглядывает мне в лицо. Я отвечаю уверенно и нет в моем голосе предательских ноток сомнения. Я решилась и отныне дороги назад не существует.

— Эта особенная сказка, она не похожа на другие.

— Рассказывай, рассказывай!

С притворной строгостью я вопрошаю мальчугана:

— А ты, добрый молодец, зубы перед сном вычистил? — он энергично кивает головой, и тогда я произношу долгожданные слова: — Расскажу я тебе историю об Иване—царевиче, Елене Прекрасной и Кощее Бессмертном…

— У-у-у… Я про них и так все знаю. Что в этой сказке особенного?

— Прежде выслушай, а потом суди. Давным-давно в тридевятом царстве, тридесятом государстве правил народом мудрый царь Даниил. Было у него двенадцать дочерей, одна другой краше и сын – царевич Иван. Много добрых молодцев жило-поживало в тридевятом царстве, да такого ладного, как Иван-царевич не встречалось на той земле. Был он статен, высок, да лицом пригож, как дуб вековой могуч и силу имел богатырскую. Раз призвал к себе царь Даниил Ивана-царевича и такие слова молвил:

«Стар я стал, сын мой возлюбленный, и царский венец уж голову мою к долу клонит, потому время мне приспело на покой удалиться. Знаю я, что в надежные руки перейдет скипетр, и не посрамишь ты, Иван-царевич, седин моих. Но прежде, чем царем стать, должен ты, сын мой жену себе найти по сердцу».

«Как прикажете, батюшка» — ответил отцу Иван-царевич и спину свою в низком поклоне согнул, и прочь ушел с ликованием. А возрадовалось сердце добро-молодца, ибо дотронулся мудрый царь Даниил до заветных струн его. Три весны минуло с той поры, как впервые увидел Иван-царевич Елену Прекрасную – лишь узрел Иван красну девицу, как лишился сна, покоя и отдыха. Три зимы лютые с той поры прошли, три лета красных да три осени, но не смог Иван-царевич позабыть красу девичью. Нет, не зря молва нарекла

Елену – Прекрасной, некому было сравниться с ней в красоте и пригожести. Высока была Елена, стройна как березонька, уста имела алые, а очи как озера бездонные. Трижды коса золотая обвивала ее голову и спадала на шею лебединую. Голос у Елены Прекрасной был дивный, певучий, а походка как у павы – плавная да гордая. Юноши младые и мужи, годами умудренные, доблестные воины, иноземцы пришлые и бояре родовитые – кто только не чаял видеть Елену Прекрасную женою своею законную! Но всем отказывала красна девица, никому не давала предпочтения. Вот ободренный отцовским наказом, пришел Иван-царевич на двор к Елене Прекрасной и сказал ей слова горячие:

«Звездочка моя яркая, цветочек мой дивный! Три весны минуло, как увидел я тебя в первый раз, Елена Прекрасная, и с той поры жизни мне нет без тебя, любимая! День ночью кажется. Веселье – печалью. Выходи за меня замуж, Елена Прекрасная».

Выслушала Елена доброго молодца, прикрыла глаза ресницами шелковыми и тихо в ответ ему молвила:

«Чему быть суждено, не минует нас. От судьбы не скроешься, не обманешь ее. Коль начертано твоею стать, значит быть по сему. Вот тебе, Иван-царевич мое согласие. Засылай сватов, добрый молодец!».

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но пришел черед дня урочного, и разгулялась свадебка царская. Накрыли в хоромах светлых столы длинные, уставили их яствами обильными, скоморохов да гусляров со всего царства-государства созвали, гостей именитых пригласили – то-то веселье заладилось! Только Елена Прекрасная смотрит невесело – то ли жених пришелся не по сердцу, то ли предчувствует душа кручину горькую, беду неминучую. Так и есть – недолгим оказалось веселье. Потемнело за окнами. Засвистел ветер меж куполами и башнями, засверкали молнии серебряные, и гром расколол небо надвое. И из этого пролома небесного, вырвался на волю вихрь яростный, пронесся по тридевятому царству, тридесятому государству, захватил с собой жизни невинные и ворвался, неукротимый, во дворец царя Даниила. Вырвал черный вихрь невесту из объятий Ивановых и унес красну девицу в даль неведомую. Только его и видели. Похватались мужи за мечи булатные – да поздно спохватились — нет в хоромах невесты красавицы, будто и вовсе не было. На том свадебка и закончилась.

Опечалился Иван-царевич, места себе не находит. Красно солнышко по небосводу катится, день за днем знай себе отсчитывает, а о Елене прекрасной нету ни слуха, ни известия. Как-то поутру пришел Иван-царевич к отцу своему, царю Даниилу, и такую речь высказал:

«Государь-батюшка, нету силы мне жить, как теперь живу. Так дозволь мне дом родной покинуть и отправиться на поиски суженной моей сгинувшей, Елены Прекрасной».

Помрачнел царь Даниил, да делать нечего – видно, чему быть суждено, от того не скроешься, вздохнул он тяжко да горестно и дал Ивану-царевичу свое родительское благословение. Тот немедля в путь и отправился. А куда идти сам не ведает. Вышел Иван-царевич на перекресток семи дорог и задумался – какая дороженька приведет его к жене возлюбленной? Чу… Ворон крылом чело его осенил, пролетая над дорогой среднюю. Туда и решил Иван-царевич путь держать.

Долго ль, коротко ль шел добрый молодец, и вдруг видит – лес дремучий перед ним стоит, деревья вершинами небосвод подпирают. А в лес тот одна тропка только и протоптана. Боязно добру-молодцу по ней идти, да делать нечего – сам ведь себе дорогу выбрал. Шел Иван-царевич по заветной тропинке. Пока не увидел – стоит на поляне избушка на курьих ножках – ставни на ветру хлопают, когти по земле царапают. Подивился добро-молодец на такую хоромину и сказал зычным голосом:

«Избушка-избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом!»

Заскрипели бревна дубовые, захлопали крылья совиные, и стала избушка к Ивану-царевичу передом, а к лесу задом.

Вышла из нее старуха столетняя – нос крючком, спина – горой, а сама ростом в аршин с четвертью.

«Что нагрянул ты сюда добрый молодец, али спешишь сложить буйну голову?»

«За советом да добрым словом пришел я к тебе, Баба Яга. Только ты, сотню весен встретившая, помочь мне сумеешь, горемычному. Укажи, прошу тебя, дорогу к жене моей возлюбленной, Елене Прекрасной, что злою силой была украдена».

«Не ведаю о той дороге, добрый молодец. Может моя средняя сестра ее знает, да тебе вряд ли скажет. Ступай к ней, коли смерти не боишься».

Поблагодарил Иван-царевич Бабу Ягу и снова в путь отправился. Долго ль, коротко ль…

— Мам, я знаю – средняя сестра тоже ничего не сказала Ивану-царевичу, велела ему идти к старшей, самой старой и страшной Бабе Яге.

— Да, сынок.

— А по дороге он помог волчице вытащить из ямы волчонка, вылечил орлу перебитое крыло и спас щуку, которую в сети поймали и вытащили на берег.

— Верно.

— Ну а дальше, дальше? Ты же обещала рассказать особенную сказку, а приключения Ивана-царевича я давно наизусть знаю.

— Прежде выслушай, а потом суди. Вышел Иван-царевич на поляну и видит – стоит тын, из высоких жердей собранный, а на конце каждой жердочке череп человеческий нанизан. Что до костей лошадиных – то они без счету по траве были разбросаны. Понял Иван-царевич, что нашел сестрицу старшую, которой про все его беды должно быть ведомо. Крикнул тогда добрый молодец зычным голосом:

«Избушка-избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом!»

Заскрипели бревна дубовые, захлопали крылья совиные, и стала избушка к Ивану-царевичу передом, а к лесу задом. Вышла из нее старуха трехсотлетняя – нос в землю врос, глаза, как уголья светятся, а сама ростом в три аршина с четвертью. И сказала Баба Яга громовым голосом:

«Ведомо мне, Иван-царевич, зачем ты пришел сюда и знаю я, что делать тебе надобно. Но прежде, чем речь о том вести, дам я тебе совет добрый, правильный. Триста лет я зло делаю, один раз добро совершить не в тягость мне. Откажись, добрый молодец, от Елены Прекрасной, не ищи по свету красу златокудрую, а воротись ты домой по скорому, найди себе жену добрую и живи с нею в покое и радости, пока со смертью не встретишься. Коли ты совета ослушаешься, пойдешь Елену

разыскивать, ждет тебя, Иван-царевич, беда лютая, неминучая, и не будет тебе от нее спасения».

Как закончила Баба Яга совет давать, молвил ей в ответ Иван-царевич:

«Благодарю тебя за слова добрые и разумные, да только не по сердцу они пришлись, не ко времени. Люблю я Елену Прекрасную и жизни мне нет без нее, синеокой. Коли суждено сложить буйну голову – значит, быть тому, от судьбы не скроешься, предначертанное не минует нас!» «Ох, не впрок пошел совет добру-молодцу! Но то – не моя вина. Знай – Елену твою синеокую похитил Кощей Бессмертный, злодей лютый, безжалостный. Держит он красну девицу в башне высокой, а башня высокая стоит на скале гранитной, а вокруг скалы гранитной, куда взор не кинь, море-окиян волны катит. Птица туда не долетит, рыба не доплывет, а уж человеку и подавно не добраться!»

«Не бывать тому, чтоб злодей Кощей над Еленой Прекрасной тешился! Доберусь я до башни высокой и вызову на бой супостата! Одолею врага бессовестного, потому как дело мое правое!»

Засмеялась Баба Яга и молвила:

«Позабыл ты, верно, добрый молодец, что Бессмертным не зря Кощей прозван. Не сокрушит его ни меч булатный, ни

копье острое, ни стрела каленая. Откажись Иван-царевич, от Елены Прекрасной, не берись за дело непосильное!»

«Злу всегда предел определен, так положено – значит, есть управа и на злодея Бессмертного. Триста лет ты жила, бабушка, научи меня, неразумного, как сразить Кощея Бессмертного».

«Верн молвил ты Иван-царевич, что злу предел определен, вот только одно забыл – каков тот предел, нам не ведомо. Расскажу, добрый молодец, все, что хочешь знать – сам решай, что во зло, что во благо тебе. Погубить Кощея можно, смерть его раздобыв. Дело это нелегкое, и дорога тебя ждет далекая. Среди моря-окияна на острове Буяне дуб растет могучий. На дубе том, на цепях златых сундук висит кованый. В сундуке – заяц прячется, в зайце – утка сизая, в утке – яйцо, в яйце – игла, а на кончике той иглы – смерть Кощеева. Коль добудешь иглу да переломишь надвое – тут Кощей Бессмертный и сгинет».

«Благодарствую, бабушка, за совет мудрый да слово дельное!»

Поклонился Иван-царевич Бабе Яге до земли и пошел прочь, искать смерть Кощееву.

Долго ль, коротко ль бродил по свету добрый молодец и добрался, наконец, до места заветного. Видит – стоит посреди острова дуб могучий, а на дубе том висит сундук кованый. Засучил Иван-царевич рукава и давай топором махать, рубить дерево. Раз ударил он – полетели щепки во все стороны, а

каждая щепочка больше, чем сосна столетняя. Два ударил он – заскрипел дуб древний и набок наклонился. В третий раз ударил топором Иван-царевич – рухнуло на землю дерево. Разлетелся кованый сундук вдребезги. Выпрыгнул из него заяц резвый и прочь помчался. Опечалился Иван-царевич – не догнать ему длинноухого. Чу… Волчица бежит, по земле стелется. Возрадовался добро-молодец и говорит волчице:

«Волчица быстроногая, догони зайца длинноухого, принеси мне его немедленно!»

Отвечала волчица человечьим голосом:

«Не дело ты затеял Иван-царевич, горе сам себе на голову кликаешь. Но не могу я тебя ослушаться – спас ты чадо мое ненаглядное – потому исполню службу недобрую».

Принесла волчица зайца длинноухого Ивану-царевичу. Глазом не успел моргнуть добрый молодец, как из зайца утка вылетела, взвилась в небо синее, да полетела выше облаков, возле самых звездочек. Опечалился Иван-царевич – не догнать ему утку сизую. Смотрит – орел летит, над островом Буяном круги делает. Возрадовался добрый молодец и говорит орлу:

«Орел ясноглазый, догони утку сизую, принеси мне ее немедленно!»

Отвечал орел человечьим голосом:

«Не дело ты затеял Иван-царевич, горе сам себе на голову кликаешь. Но не могу я тебя ослушаться – избавил ты меня от боли мучительной – потому исполню службу недобрую».

Принес орел утку сизую Ивану-царевичу. Глазом не успел моргнуть добрый молодец, как из утки яйцо выкатилось, да в пучину морскую камнем ушло. Только его и видели. Опечалился Иван-царевич – не достать ему яйцо со смертью Кощеевой. Чу… Щука у берега плещется, чешуей серебряной поблескивает. Возликовал добрый молодец и говорит щуке:

«Щука острозубая, нырни на дно морское, достань мне яйцо немедленно!».

Отвечала щука человечьим голосом:

«Не дело ты затеял Иван-царевич, горе сам себе на голову кликаешь. Но не могу я тебя ослушаться – жизнь мою ты спас – потому исполню службу недобрую».

Принесла щука острозубая яйцо Ивану-царевичу. Взял он в руки смерть Кощееву, положил в котомочку и отправился искать башню заветную, где томилась в неволе Елена Прекрасная.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но пришел урочный день и увидел добрый молодец хоромы Кощеевы. Кликнул он Кощея Бессмертного зычным голосом, и предстал перед ним Кощей в блеске молнии.

«За своим пришел, мне чужого не надобно! Отдавай Кощей Бессмертный Елену Прекрасную! Коли отдашь – помилую тебя злодея бессовестного, коли упорствовать надумаешь – со смертью встретишься. Вот она – в яйце затаилась, тебя дожидается».

Отвечал Кощей Бессмертный Ивану-царевичу:

«Не страшит меня смерть – долго пожил я. Чему быть суждено – не минует нас. Не отдам я тебе, Иван-царевич, Елену Прекрасную. Без нее все равно нету жизни мне!»

Разбил добрый молодец яйцо заветное, достал иглу острую и разломил ее надвое – тут Кощею Бессмертному и смерть пришла. Упал он на плиты узорчатые без дыхания, в тот же миг прогремел гром и ударила молния, зашаталась башня высокая и рассыпалась на мелкие камешки. Увидел Иван-царевич Елену Прекрасную, и увидела его красна девица. Заломила руки белые, залилась слезами горючими, оттолкнула мужа законного и упала на грудь Кощея умершего. Подбежал Иван-царевич к своей суженой, а она его прочь гонит, Кощея оплакивая. Знать случилось на белом свете неладное, красно-солнышко взошло на западе, вода сухою сделалась, снег – горячим, а черное белым обернулось… Ничего не поймет добрый молодец. Тут посмотрела Елена Прекрасная на Ивана-царевича и такие слова молвила:

«Что наделал ты, добрый молодец?! Погубил ты три жизни безвинные, три судьбы поломал, как три жердочки. Почему совета доброго не послушался, почему отправился бродить по свету, меня разыскивая? Или Баба Яга тебе не советчица? А волчица быстрая, орел ясноглазый да щука острозубая – разве они тебя не отговаривали? Не послушал ты их Иван-царевич и меня не спросил, не выслушал. Сильнее жизни любила я Кощея Бессмертного, а теперь мне любить больше некого. Лучше б мне ты пронзил грудь белую – меньше боли было бы, меньше горести! До конца своих дней буду Кощея оплакивать, а на тебя, Иван-царевич, наложу свое проклятие. Как лишил ты меня счастья и радости, так и дети твои и правнуки все потомки до сорокового колена несчастливы в любви окажутся. Пусть теряют они всё, что было ими найдено, губят своих сердец избранников, смерть приносят своим возлюбленным!»

И закончив речь горькую, обернулась Елена Прекрасная горлицей и улетела прочь, в края неведомые. А Ивану-царевичу делать нечего – воротился он ни с чем в дом отеческий. Вскоре умер царь Даниил, и стал Иван-царевич государем-батюшкой. Только так и не довелось ему со счастьем встретиться. И сыновья Ивановы жили несчастливо, и внуки внуков, и внуки правнуков. Ни единого человека из рода Ивана-царевича не обошло стороной проклятье Елены Прекрасной… Вот и сказке пришел конец, сказке про Ивана-царевича, Елену Прекрасную и Кощея Бессмертного.

— Как – конец? А где же свадьба?

— Свадьбы не получилось.

— Нет, мам – это неправильная сказка. Пусть Иван-царевич и Елена Прекрасная помирятся, пожалуйста!

— Ложись спать, сынок. Чему быть суждено, не минует нас.

— Но мама…

У него в глазах блестят слезы – сейчас он сморщит носик и расплачется. Но нет – «мужчины не плачут» – он всегда говорит эти слова, если приходит обида и боль. «Когда я вырасту, стану таким, как папа» – бедный малыш так никогда и не видел своего отца…

Еще пару минут назад я была уверена в правильности своего поступка и, только произнеся вслух проклятье Елены Прекрасной, почувствовала, что совершила неверный шаг и усомнилась, стоило ли вообще рассказывать эту сказку. Прежде мои рассуждения выглядели несколько иначе – представлялось, что в будущем, когда для моего сына наступит время любви, слова забытой сказки всплывут в его сознании и смягчат боль прозрения. Он окажется готов принять свой жребий. Разве я могла думать иначе, если и моя жизнь прошла в рамках этой схемы? Когда-то я целую ночь прорыдала, скорбя о нескладных судьбах Ивана-царевича и Елены прекрасной, а потом позабыла странную сказку, похоронив ее в кладовых

памяти вместе с иными образами раннего детства. Забыла, пока не пришлось вспомнить о ней…

Тогда мне исполнилось девятнадцать. Тогда я полюбила. В нашем институте училось мало парней и потому на каждого из них приходилось едва ли не по дюжине девчонок. Я не слишком высоко оценивала свои достоинства, робела, терялась при встрече с сокурсниками и не смела рассчитывать на успех в том, что называют «личной жизнью». Пожалуй, я была весьма закомплексованной особой. А он… Когда я училась на втором курсе, он перешел на четвертый… Всегда на виду – красавец, отличник, спортсмен. Мне ли, неказистой девчонке со смешной челкой и веснушками было мечтать о нем? Я и не мечтала. Но он почему-то выбрал меня.

Весна и любовь захлестнули меня лавиной. Ту весну не удастся забыть никогда. Буйство пробудившейся от зимнего оцепенения природы перекликалось с чувствами, бушевавшими в моей груди. В памяти сияют яркие осколки сгинувших дней. Они похожи на узор в калейдоскопе – изменчивый, неповторимый, завораживающий. Сияющие алым огнем тюльпаны, пронизанные солнцем, сиреневые сумерки первого свидания, упругие травинки, пробившиеся сквозь корку прошлогодней листвы, последние островки льда, звенящие ручьи, его глаза…

А потом грянуло предупреждение – напоминание об иллюзорности счастья. Он ждал с букетом алых тюльпанов в руках. Я миновала угол дома, он увидел меня и устремился навстречу. Вывернувшийся из подворотни автомобиль швырнул моего возлюбленного на асфальт тротуара. Я закричала. Перед глазами были раздавленные шинами хрупкие цветы… Тогда все обошлось, тот, кого я любила, почти не пострадал – легкие ушибы и испуг – репетиция катастрофы. Смерть грозила издалека. Она еще не подошла близко, но ее тень осенила лицо того, кто был обречен. Досадное происшествие с автомобилем стало предвестником роковой развязки. Тогда-то я и восстало из памяти проклятье Елены Прекрасной. Возможно, оно не заслуживало бы внимания, но история моей семьи поневоле заставляет верить в таинственные совпадения и предначертанные заранее события.

Вереница безвременных смертей, уходящая в глубины прошлого – наглядное подтверждение самых безумных предположений и идей. Отец погиб, когда мне было четыре года. Он умер от переохлаждения, спасая детей из ушедшего под лед автобуса. Бабушка погибла в 1944 году, во время бомбежки, оставив деду трехлетнего ребенка – мою маму. Прадед сгинул в смуте двадцатых, едва успев дать жизнь своему сыну… Вторая половина девятнадцатого века так же отмечена чредой безвременных смертей. Потом след моей

семьи теряется, но я почти уверена, что проклятье преследует нас не одно столетье. Сказка, услышанная в детстве, помогла объединить разрозненные осколки подозрений. Сомнения рассеялись, я поняла, что всякий, кто любит человека из проклятого рода, неважно мужчина то был или женщина, погибал, едва успев дать жизнь ребенку, несущему в себе проклятие для нового поколения.

В то лето слова Елены Прекрасной не оставляли меня, преследуя, как кошмар. Днем и ночью звучали они в моих ушах, и губы, против воли повторяли: «Пусть теряют они всё, что было ими найдено, губят своих сердец избранников, смерть приносят своим возлюбленным!». И тогда я решила спасти любимого человека, отказавшись от него. Я бежала в другой город и полтора года жила в странном душевном оцепенении, не уверенная в том, сплю я или бодрствую. Он сумел разыскать меня, и между нами произошло то, что было неизбежно. Несколько коротких дней, полных сумасшедшего счастья… Я оказалась столь наивна, что продолжала надеяться на чудо, веря, что Рок еще может пощадить моего возлюбленного, если мы расстанемся навсегда. Я не догадывалась – новая жизнь уже зародилась во мне, жизнь, отравленная проклятием. Род нашел свое продолжение, и было поздно менять судьбу. Но я так боялась за любимого человека, что упорно не желала признать очевидного. Мы расстались. Оказалось – навечно. Смерть

явилась за моим мужем в Бендерах знойным июньским днем 1992 года, направив в его голову пулю снайпера.

Таково послесловие к сказке об Иване-царевиче и Елене Прекрасной. Когда наш род обзавелся страшным наследием проклятия, я не знаю. Кто выдумал эту сказку и первым рассказал ее своему ребенку? Существовала ли реально женщина, проклявшая потомков своего недруга или эта сказка – попытка втиснуть в рамки человеческих понятий непостижимую закономерность, с которой гибнут близкие моей семье люди? Вопросы, вопросы… Ни я, ни мои дети, ни дети их детей не узнают разгадки этой тайны. Или…

Неприятный холодок ползет по моей спине. Или… В комнате очень тихо – почти неуловимое для слуха щелканье кварцевых часов и дыхание моего сына. Или… я боюсь развивать неожиданно пришедшую мысль. Она пугает. Она делает меня преступницей, сломавшей жизнь собственному ребенку. Неужели только что, случайно, я разгадала тайну нашего рода, постигла механизм проклятия?! Но это случилось слишком поздно… Ах, если бы я поняла это чуть раньше, когда еще не были произнесены роковые слова! Если бы…

Сама сказка и есть проклятье нашего рода. Она не объясняет причину беды, она создает ее. Нельзя забывать о силе слов. Эта сила огромна. Сколько несчастий произошло на Земле только потому, что кто-то неосторожно предрек их!

Люди верят в слова и как марионетки начинают разыгрывать нелепый спектакль только потому, что, якобы, их будущее предрешено. Люди не могут противостоять словам.

Если бы не злая сказка, занозой сидевшая в моем мозгу, разве отважилась бы я оттолкнуть любимого человека, расстаться с ним навсегда?! Это из-за меня он отправился воевать в Приднестровье и там нашел свою смерть. Из-за меня… Сказка искалечила судьбы всех, кто знал ее. Повторяя сюжет нелепой выдумки, мы из поколения в поколения мучили себя и убивали тех, кого любим. Мы верили в слова, и они обретали силу.

Да, это подлинное проклятие, и спасти от него может только забвение. Надо забыть эту сказку. Но понимание роковой ошибки пришло ко мне слишком поздно. Я только что сама, добровольно бросила семя зла в невинную душу ребенка. Отныне мой сын знает о проклятье Елены Прекрасной, и это знание приведет его к катастрофе. Почему я не распознала ловушку? Зачем рассказала сказку?

Дверь

На краю деревни дорога сделала резкий поворот, свернув влево. Пейзаж за окнами машины сменился внезапно и быстро, как театральная декорация. Вместо вереницы невзрачных домишек, вытянувшихся вдоль пропыленной деревенской улицы, взорам открылся невысокий холм, увенчанный одиноко стоявшим домом. Серебристый от старости, добротный, он возвышался среди яблоневых деревьев и кустов еще не отцветшей сирени. Вдали, за холмом угадывалась река.

— А это была неплохая идея – выбраться сюда… — произнесла Люба и отвела от лица прядь светлых легких волос, растрепанных беспечным ветерком.

— Во всяком случае, дешевле, чем куда-либо ехать или снимать дачу, — отозвался сидящий за рулем мужчина. — И, вообще, этот дом – уже давно наша собственность.

— Твоего дяди, Игорь.

— Теперь наш. Твой и мой, Сережкин, Маргариткин. Дядя умер, а других наследников, кроме меня у него не осталось.

— Надеюсь, этим воскресеньем удастся перевезти сюда всех.

— Ты оптимистка, Любаша. Скорее всего, мне к этому времени просто не удастся раздобыть на работе микроавтобус. Но даже не в этом дело. Дом стоял заколоченным три с лишним года, и вряд ли приобрел от этого дополнительный комфорт. Нам предстоит масса работы, прежде чем он приобретет приличный вид.

— Нам же не круглый год здесь жить! Наверняка крыша подтекает, половицы рассохлись, рамы перекосило – и только. Сад, конечно, очень запущен. Но это мелочи – был бы кров над головой.

Игорь затормозил у малоприметной калитки. Свесившиеся из-за штакетника ветви яблонь зашуршали по крыше машины, будто пытаясь задержать ее. Оба вышли наружу, разминая уставшие от неподвижности тела. Люба отворила незапертую калитку. Узкая заросшая гусиной травкой и крапивой тропинка уводила вглубь сада, к дому. Не дожидаясь мужа, возившегося с машиной, Люба пошла вперед, желая как можно скорее увидеть вблизи полюбившийся ей с первого взгляда дом. Вскоре ее красный сарафан исчез за кустами.

Негромкий женский вскрик заставил Игоря со всех ног броситься в глубину сада. Люба стояла на открытой веранде дома и виновато улыбалась:

— Прости. Я не хотела тебя пугать. Просто это так мерзко и неожиданно… Я сама испугалась. Интересно, от чего он умер?

Игорь наклонился над похожим на грязный меховой воротник предметом. Поморщился – кошачий трупик был набит сотнями копошащихся жирных личинок.

— Какая разница? Что бы ни служило тому причиной, ему не стоило, в качестве места последнего упокоения избирать крыльцо нашего дома.

— Бедный котик!

— Хорошо, что детей не взяли. Зароем бедолагу по ту сторону забора. Где ключи?

— Вот… — Люба открыла сумочку, болтавшуюся на плече, извлекла связку увесистых старинных ключей, нанизанных на бронзовое узорчатое кольцо. — А скважина здесь только одна. Попробую угадать…

Первый, наугад выбранный ключ, сразу подошел к замку. Люба открыла замок. Легкий порыв ветра качнул дверь, и она отворилась, протяжным скрипом приветствуя новых владельцев. Двое вступили в сумрачную прохладу давно опустевшего жилья. Увиденное стало приятным сюрпризом –

казалось, дом покинули совсем недавно – так аккуратно и чисто было под его крышей. Отсутствовали даже ожидаемые занавеси паутины, и только ровный, будто просеянный через мельчайшее сито слой пыли, покрывавший стены и предметы, выдавал одиночество осиротевшего дома. Довольный Игорь не преминул поделиться своими впечатлениями с женой:

— Ты была права, угадала – здесь неплохо. Дядюшка был отменным хозяином. А крыша все же наверняка рассохлась, готов поспорить. Двери скрипят, но это и вовсе не проблема. Маленький косметический ремонт и хорошая уборка – вот что здесь необходимо. Теперь же, мадам, прошу следовать за мной…

Игорь, в детстве не раз гостивший у дядюшки, вызвался исполнять роль экскурсовода, знакомя жену с расположением комнат:

— Налево, сударыня, вы видите дверь, ведущую в кухню. Там есть ход в небольшой чулан. Отсюда можно войти еще в две комнаты, кои можно использовать, как спальни.

— Здорово! — Люба была в восторге от увиденного. Она нетерпеливо перебила Игоря. — Это тебе ни какая-нибудь избушка на курьих ножках. Куда ведет лестница?

— В мансарду.

— Класс! Настоящий графский особняк. А потолки какие высокие! Теперь за дело. Надо выкинуть всю рухлядь. Дом

хорош, но эти допотопные диванчики, комодики, этажерочки! Здесь все утопает в пыли!

— Не торопись, Любаша. Уберем мебель наверх – и все. Какой толк в том, что она будет валяться у дома? Сжечь ее – так мы погрязнем в этом деле. Мансарда нам, скорее всего не потребуется. Трех комнат и кухни будет вполне достаточно для нормальной жизни.

— Как скажешь. Наверх, так наверх. Скорей бы сбить эти противные доски, распахнуть ставни! Я просто жажду перемыть здесь все окна. Пустим солнце в дом!

Любу переполняло желание работать, убирать, наводить порядок. Заразившись ее энтузиазмом, Игорь не без труда начал затаскивать тяжелую деревянную мебель наверх, в мансарду.

В город они вернулись только в одиннадцатом часу вечера.

Несмотря на то, что спать легли после полуночи, дел наутро осталось предостаточно. Сборы шли полным ходом.

— Бабушка, деда – это и есть великое переселение народов? — вертелась под ногами, не давая никому прохода, радостно возбужденная Маргаритка. — Так… Постельку для куклы взяли, мячик взяли, прыгалки взяли… А где Пусик? Он

мой сторожевой пес. Будет нас охранять от волков и разбойников – гав-гав! Деда, давай построим для него игрушечную будочку!

— Арина, ты готова? — послышалось из кухни.

— Нет, тетя Люба, чемодан не стягивается.

— Тебе, сестричка, необходима мужская рука. Мы его коленом… А ты затягивай… Раз!

В чемодане что-то хрустнуло. Арина ойкнула и погрозила кулаком Сергею. В комнату вихрем ворвалась Маргаритка:

— Мы – цыгане, цыгане! Это наш табор. Ребята, давайте играть, будто мы цыгане. Станцуй, Ариночка.

— Сейчас не самое подходящее время для плясок, — Арина улыбнулась. — Возьмите-ка лучше вместе с Сергеем вот тот рюкзачок и отнесите вниз, к дяде Игорю.

Из кухни вышла нагруженная всевозможными кульками и пакетами Люба:

— Мам, а где у нас сахар?

Екатерина Константиновна, мать Любы, с недоумением пожала плечами. Люба вздохнула:

— Так мы и к вечеру не управимся!

Во дворе, под окнами, вновь просигналила машина – потерявший всякое терпение Игорь, в который уж раз скликал свое шумное семейство.

— Идем, милый! — высунувшись из окна, замахала рукой Люба.

Радость Маргаритки была неуемна – абсолютно все увиденное из окна фургончика давало ей повод для восторженных комментариев. Железнодорожный мост с пронесшейся над головами электричкой, овцы, пасущиеся на откосе, невзрачные домишки с деловито вышагивавшими у крыльца курами – никто и ничто не оставалось вне ее внимания. Больше всего девочку поразила промелькнувшая за окном корова – до сей поры, Маргаритка видела коров только в телевизионной рекламе. Старавшийся держаться солидно тринадцатилетний Сережа и четырнадцатилетняя Арина радовались не меньше своей малолетней сестренки, предвкушая рыбалку, купанья, клубнику и прочие радости привольной жизни.

Микроавтобус остановился у покосившейся калитки, и вся семья гурьбой двинулась по дорожке, ведущей к дому. На веранде их поджидала женщина средних лет в вылинявшем ситцевом платье и небрежно повязанной косынке.

— Здравствуй, Игорек! Я тебя еще в прошлый раз заприметила. Вижу – машина через всю деревню катит, не останавливается. Куда это, думаю? Потом смотрю, к дому Петра

Юрьевича, царство ему небесное. Ну, я поняла, кто к нам в гости пожаловал. Сегодня, едва увидела, что вы едите, сразу сюда пришла, встречать.

— Тетя Оля! Здравствуйте! Знакомьтесь, наша соседка — Ольга Ивановна. Моя жена – Люба. Ее отец – Алексей Викторович. Мать – Екатерина Константиновна. Дети – Сережа, Маргаритка. Племянница – Арина.

— Очень приятно. Хорошо, что вы приехали. Нельзя надолго оставлять дома пустыми. Без людей они умирают или начинают мстить. Петр Юрьевич частенько об этом говорил. Когда его не стало, здесь все как-то опустело. Он был хорошим хозяином. Любил дом… Да что все о грустном? Хотите, я буду приносить вам молоко, яйца? Детям очень полезно молоко. Разве в городе найдешь настоящее парное молоко? Жалко мне городских детишек!

— Я не люблю молоко! — прервала ее рассуждения Маргаритка.

— Не говори так, детка. Коровка обидится.

— Ой, у вас есть живая корова?! Вот это да! Сережа, Арина, помните, какую корову мы видели по дороге? Интересно, эта на нее похожа? А как ее зовут?

— Спасибо за молоко, Ольга Ивановна. Мы будем рады.

— Мне пора. Не стану вас задерживать. Хлопот-то сколько на новом месте. Как обустроитесь — милости прошу в гости.

— Спасибо, спасибо.

Игорь тем временем кончил возиться с замком, отворил входную дверь:

— Прошу в дом! Добро пожаловать!

— Ой, какая дверь скрипучая! — вновь раздался восторженный голос Маргаритки. — Скри-и-и-и-ип! Скрип! Скри-и-и-ип!

Люба посмотрела на Игоря:

— Ничего не понимаю – мы же почти два пузырька масла извели на эти ставни и двери, а никакого результата!

— Не расстраивайся, Любаша. В этом даже что-то есть. Романтично. Скрипучие двери, лестницы. Сирень у окна. Закаты, восходы… Счастливчики! Кому – каникулы, кому – работа. Стоит поторопиться, я все же надеюсь вернуться в город до темноты. Сергей, не зевай по сторонам, лучше помоги разгрузить вещи.

Дни, привлекательные в своем однообразии, текли незаметно. Каждодневные прогулки в лес и на реку, отсутствие привычных городских забот и появление забот новых, дачных,

все это делало их жизнь спокойной и безмятежной. Игорь приезжал на дачу по выходным, и вся семья с нетерпением ожидала, когда же у него начнется отпуск. Так прошла первая половина июня.

На веранде бабушка накрывала стол к обеду. Маргаритка, сидевшая на перилах, зорко следила за тем, как появляются на клетчатой скатерти все новые и новые тарелки, наполненные чем-то вкусненьким. Почти все блюда уже красовались на столе, и Екатерина Константиновна в последний раз направилась на кухню за банкой вишневого компота. Она специально привезла компоты из дому, чтобы, по ее выражению, «было чем подкрепиться, пока не начнутся заготовки».

К немалому удовольствию Маргаритки, бабушка весьма ловко управлялась с большущей трехлитровой банкой, пустым кувшином, несколькими чашками и полотенцем, которые она ухитрилась вынести из кухни в один прием. Вообще-то ей следовало помочь, но девочке не хотелось слезать с перил веранды. «Как жонглер в цирке…» — подумала Маргаритка. Балансируя многочисленными предметами, Екатерина Константиновна совсем позабыла о дверном пороге, зацепилась за него ногой и, потеряв равновесие, начала падать. Чашки, банка и кувшин со звоном ударились об пол. Ягоды и брызги компота полетели во все стороны. Упала Екатерина Константиновна очень неудачно, ухитрившись порезать руку

острейшим осколком банки. Испуганная Маргаритка подбежала к лежавшей на пороге бабушке.

— Бабуля, бабуля! Что с тобой?!

— Помоги…

— Мама! Мама!!! — истошно завизжала девочка, увидев быстро увеличивающуюся лужу крови, хлеставшей из пораненной руки.

Из глубины сада выскочила встревоженная Арина.

— Что случилось?! — крикнула она, уже успев понять смысл происходящего.

— Бабуля! Мама! — не стихал плач Маргаритки.

Увидев кровь, Арина побледнела, но сумела сохранить самообладание и строго приказала сестренке:

— Беги, разыщи маму! Быстро!

Отослав девочку, она нагнулась над лежащей женщиной, спросила:

— Екатерина Константиновна, как вы?

— Не могу встать… кровь… компот… ох…

— Только не волнуйтесь! Все будет отлично. Я перевяжу. Я мигом — за аптечкой. Сейчас придет тетя Люба.

Когда на веранду вбежали Люба и Маргаритка, Арина уже наложила на руку некое подобие жгута и не очень умело

пыталась перебинтовать ее. Спустя несколько минут, кровь удалось унять, а вскоре появился ходивший за хлебом в сельский магазин Алексей Викторович. Дома он не задержался – тут же отправился на шоссе ловить попутную машину.

Руки у Любы немного дрожали, но она старалась держаться спокойно:

— Дедушка сейчас найдет машину. Мы отвезем бабушку в больницу. До завтра меня не будет. Не волнуйтесь. Все уже позади. Дедушка, скорее всего, останется с вами. Если нет, ты, Арина, будешь старшей. Маргарита, ты должна ее слушаться. Разыщите Сергея. Пусть сидит дома и никаких рыбалок. Завтра мы все вернемся. Если мне необходимо будет задержаться в городе – приедет папа. Все зависит от того, что скажут врачи.

Дедушка, как и думала Люба, согласился остаться с детьми. Остаток дня прошел незаметно, без новых тревог и волнений. Однако пленительное чувство умиротворения, радость безмятежной дачной жизни исчезли. Мир стал обычным – суровым и жестоким. Исчез оазис покоя, старый дом больше не навивал сладкие грезы. Старик и дети легли спать едва стемнело.

Екатерину Константиновну выписали из больницы только через день. Первой увидела подъезжавшую к калитке машину Маргаритка.

— Ура! Бабушка вернулась! Папа приехал! — девочка со всех ног бросилась навстречу вошедшим в сад Игорю и Екатерине Константиновне. Подбежала, обеими руками обняла бабушку, посмотрела в лицо. — Что с тобой делали, бабуля?

— Ничего страшного, внучка. Наложили швы – зашили руку. Скоро будет как новая. Уже не болит. Я сама во всем виновата – нечего было без очков ходить.

— Мне так было скучно без тебя! Тетя Оля меня со своей коровкой познакомила, деда качели в саду смастерил, Сережа показал, как удочки делать, но мне все равно скучно. Совсем скучно. Я тебя ждала. Бабуль, а наша дверушка-зверушка больше не скрипит. Помнишь, как раньше – скри-и-ип-скрип, скри-и-и-и-ип-скрип! Еще скучнее стало. А завтра мы с дедой на рыбалку собрались. Только Сережка говорит, что я просплю. Бабуль, разбуди меня. Я встану самая первая, подкрадусь к Сережке — дерг его за одеяло: «Вставай лежебока! Сам ты соня!» Разбуди меня, бабушка, ладно? — без умолку тараторила Маргаритка, ни на шаг не отходившая от бабушки.

Вопреки ее сетованиям, дверь дома тихонько скрипнула, пропуская их внутрь. Девочка захлопала в ладоши:

— Ура! Все вернулись, всё вернулось. Без тебя дверь молчала, без тебя дверь скучала, а тебя повстречала и опять закричала! Ой, как складно получилось… Теперь скучно не будет. Правда, бабуля?

Люба помогала Игорю разгружать машину. Очередная порция «тушенки» и макарон должна была перекочевать из багажника в чулан дома. Подхватив обеими руками тяжелый пакет, Люба пошла по дорожке, но вдруг остановилась, повернулась к мужу:

— Игорь, в городе я тебе не говорила, не до того было и вообще это казалось не столь важным… Но стоило мне вернуться… Здесь все воспринимается иначе. Когда мама поранила руку, кровь буквально хлестала фонтаном, а на полу оказался только пролитый компот. Сначала я не обратила на это внимания, но потом, когда ждала в больничном холле, невольно вновь и вновь прокручивала перед глазами все события и заметила в них какую-то странность. Картина получалась неправильной, неполной… Нелогичной, если можно так сказать.

— Просто Арина все убрала.

— Нет, у нее не было на это времени. Все происходило рядом, на глазах.

— Тогда кровь стекла в какую-нибудь щель.

— Я и об этом подумала. Мне не хочется, чтобы под домом оставалась лужа крови – это нехорошо. Недавно я все тут облазила – никаких щелей, половицы отлично подогнаны. Куда же все девалось?

— Не бери в голову.

— А помнишь кошачий трупик у двери?

— Любовь моя, Любаша, что за мрачные мысли в погожий день? Ты впадаешь в мистицизм. Дернем завтра на рыбалку, подруга?

— Мне лучше остаться с мамой. Она непременно захочет заняться хозяйством, а ее рука… Уборки много. И с тетей Олей я должна расплатиться. Неудобно. Я тогда сгоряча согласилась, не подумав. Теперь вот – неловко. Она целый месяц бесплатно снабжала нас молоком. В подарок. Маргаритку отпаивала. Я прикинула, во что это обошлось… Конечно не много, но все же… Соседи соседями, дружба дружбой, но за все надо расплачиваться.

— Значит, не пойдешь? Тогда жди окуней к обеду. Только тетя Оля денег не возьмет – я ее знаю.

— Я попробую… — Люба подхватила стоявший у ног пакет и зашагала к дому.

Оттуда доносился веселый говор и смех – с возвращением бабушки привычный ход жизни был восстановлен.

Игорь был прав. Когда утром следующего дня тетя Оля появилась на пороге дома с бидоном молока, а Люба начала предлагать деньги, они едва не поссорились.

— Какие деньги, Любаша! Мне этим молоком – упиться. Я одна живу. На рынке не торгую. Пейте на здоровье!

— Ольга Ивановна, дорогая, мне так неудобно… Возьмите, прошу вас.

Люба неловко попыталась засунуть скомканные бумажки в руки тети Оли, но они упали на пол и подхваченные невесть откуда взявшимся сквозняком оказались сдутыми на пол. Ветерок уверенно повлек их в направлении настежь открытой входной двери. Обе смущенные и раздосадованные женщины наперегонки ринулись поднимать деньги. Ольга Ивановна оказалась чуть проворней Любы. Остановившись у порога, она наклонилась, желая подобрать забившиеся в угол рубли. Сквозняк, неожиданно превратившийся в порыв ураганного ветра, резко качнул распахнутую дверь, и тяжелая бронзовая ручка со всей силой ударила в висок тети Оли. Без единого звука женщина опрокинулась на бок и замерла в неподвижности. Кровь из рассеченного виска струилась на пол. Люба подбежала к соседке, склонилась над ней. Женщина застонала. Выглянув на улицу, Люба позвала:

— Мама, мама, иди скорее сюда!

Объяснив подоспевшей Екатерине Константиновне ситуацию, Люба опрометью бросилась вон из сада. Она спешила в деревню.

Спустя полчаса на той же дорожке появилась шумная компания незадачливых рыболовов. С окунями им не повезло, но настроение у всех было отменное. Сергей с Ариной шагали впереди, неся нехитрый рыболовный скарб. Маргаритка бегала вокруг, приставая ко всем с невероятным количеством вопросов, а мужчины следовали чуть позади веселой компании, серьезно обсуждая причины неудачного клева. Недобрая тишина дома не встревожила их.

Только поднявшись на веранду, они заметили распростертую на полу женщину и сидящую подле нее Екатерину Константиновну. Увидев вошедших, она едва не разрыдалась, но, взяв себя в руки, вкратце рассказала о случившемся.

— Она жива?

— Да, дышит. Мы не знали, что делать. Люба побежала в деревню искать врача.

— Черт! Там нет никаких врачей! И не было, и не будет. Она сглупила. Надо было ловить попутку. Целый час потерян! Необходимо срочно отвести тетю Олю в город. Алексей Викторович, помогите отнести ее в машину…

Запыхавшейся, измученной Любе показалось, что знакомая машина мелькнула и скрылась за поворотом дороги. Женщина вбежала в дом:

— Где Игорь?!

— Уехал в город, в больницу, — отозвался Алексей Викторович, — обещал вернуться утром.

— Нам надо бежать отсюда! Сейчас же. Нельзя ждать утра! — почти визжала Люба.

— Дочка, что случилось?

— Мы живем в этой дыре, как отшельники. Даже радио нет. В деревне мне сказали – сутки назад из воинской части бежал солдат. Дезертир. Перестрелял своих сослуживцев и исчез. Восемь человек погибло. Теперь его ищут. Говорят, он скрывается в наших краях. В деревне самая настоящая паника. Это и правда очень опасно – он может убить, взять в заложники. Собирайтесь, дети. Мы уедем первой же электричкой.

— Люба, подожди, — прервал дочь Алексей Викторович, — такие важные вопросы в спешке не решаются. Ты подумала о том, что дорога к станции идет лесом? Четыре километра пешком по безлюдной, глухой дороге – мы сами напрашиваемся на неприятности. Сейчас нам необходимо

сделать другое – закрыть, как следует ставни, двери во все комнаты и спокойно заниматься своими делами. Ждать утра, когда приедет Игорь. Этот дом, как крепость, в нем нам ничего не грозит. И вообще, дезертира уже наверняка поймали.

Любе не очень понравилось предложение отца, но возразить по существу она не могла – на словах все вроде бы звучало верно. Вздохнув, она принялась разогревать ужин. Дедушка, Сергей и Арина занимались обороной «крепости»: задвинули засовы дубовых ставен, проверили, насколько надежно заперта наружная дверь, закрыли двери в обе спальни. Потрясенная событиями этими дня, Екатерина Константиновна в их занятия не вмешивалась. Отрешенно сидела в углу комнаты, вертя в руках пустой тюбик от «Валидола». Обычно неугомонная Маргаритка тоже притихла. Вскоре Люба позвала всех к столу.

Явственный шорох в мансарде заставил поднять головы от тарелок. Люба приложила палец к губам, но все умолкли и без ее предупреждения. Шорох повторился.

— Что, если он давно уже там? Пробрался еще утром? — предположила похолодевшая от страха Арина.

— Деда, мы же забыли… — испуганно прошептал Сережа, указывая глазами на лестницу в мансарду.

— Я поднимусь и задвину засов, — откликнулся Алексей Викторович.

Подхватив кочергу, он начал крадучись взбираться наверх. Внезапно ступенька под ногой проломилась и, потеряв равновесие, он кубарем скатился вниз.

— Нога… ох…

Боль была очень сильна, и он с трудом сдерживал стоны. К упавшему подбежали жена и дочь. Тем временем, Арина подобрала выпавшую из рук деда кочергу и, легко ступая, подкралась к чуть приоткрытой двери в мансарду. Прислушалась. Решительно навалилась на нее всем телом и задвинула засов.

В доме было очень тихо, лишь стоны деда да вздохи Екатерины Константиновны нарушали безмолвие. Негромкий стук в дверь показался им раскатом грома. Приятный голос произнес:

— Откройте, прошу вас. Мне срочно нужна помощь.

— Это он. Всем молчать, — шепотом скомандовала Люба.

Стук повторился еще раз и смолк. Его сменили шаги — некто обходил дом. Сергею почудилось, что страшный гость пытается открыть ставни в одной из спален, Арине — что кто-то ходит над их головами в мансарде… И вновь тишина.

— Может быть, он ушел? — чуть слышно спросила Маргаритка.

— Может быть, доченька.

В опровержении Любиных слов, бешеный стук разорвал тишину ночи:

— Откройте, суки! Я знаю — вы там! Откройте!

— Всем на пол, — приказала Люба, — он вооружен, у него автомат и три рожка патронов.

Холодок пробежал по спинам лежащих, инстинктивно напрягшихся в ожидании стрельбы людей, но вместо автоматной очереди дом начали сотрясать тяжелые методичные удары. Мнилось – они заставляли колебаться стены и фундамент, и только дверь, как прежде, оставалась неуязвима и незыблема.

— Я вас достану!

— Она выдержит, выдержит! Все будет нормально, — пыталась приободрить себя и детей Екатерина Константиновна.

Ее никто не слушал, но мысли текли в том же русле – им оставалось уповать только на крепость двери. Грохот стих и опять стали слышны шаги – незваный гость упорно пытался проникнуть в дом. Раздался тонкий, надсадный скрип. Медленно, как в кошмарном сне дверь начала приоткрываться. Находившиеся в доме, готовы были поклясться, что делала она это без посторонней помощи.

В дверной проем была видна залитая светом луны веранда и плечистый парень, с удивлением взиравший на внезапно отворившуюся дверь. Он почти разуверился в возможности проникнуть в этот дом и подумывал, не уйти ли ему на поиски более легкой добычи.

Открытая дверь походила на ловушку. Пару секунд парень в замешательстве стоял у порога. Осознав, что кто-то пытается оказать ему сопротивление, противостоять его воле, он издал нечеловеческий крик и, размахивая автоматом, ринулся вперед. Ярость вновь помутила его разум. Дверь за спиной безумца захлопнулась.

Люба вышла навстречу, пытаясь заговорить с ним, отвлечь, успокоить. Но сумасшедший отшвырнул женщину и ринулся к лежавшему у стены Алексею Викторовичу. Тот инстинктивно подался назад, но нестерпимая боль в сломанной ноге сковала его движения. Вновь заорав, парень изо всех сил саданул прикладом старика. Позабыв обо всем, Екатерина Константиновна бросилась на помощь мужу.

— Быстро наверх, в мансарду. Спрячьте Маргаритку…

Шепот Любы с трудом доходил до сознания Сергея. Превозмогая оцепенение, он пытался сообразить, что от него требует мать. Арина соображала быстрее. Подхватив поперек туловища Маргаритку, она побежала вверх по лестнице. Обезумивший маньяк продолжал молотить прикладом

неподвижные тела бабушки и деда. Сергей с ужасом, против собственной воли, наблюдал за его действиями. Арина вернулась, схватила брата за руку, втянула в мансарду. Больше он ничего не видел.

Забившись за старый комод, они прислушивались к звукам, доносившимся снизу. Жуткий женский крик ворвался в мансарду, заполонил весь мир. Сергей рванулся вперед, но Арина сумела удержать его. Другой рукой она зажимала рот Маргаритке.

— Я знаю – вы здесь! Где вы, маленькие ублюдки?! Я достану вас!!!

Грохот опрокидываемых предметов и тяжелые шаги отдавались в ушах. Слышно было, как безумец взламывает двери в спальни, рыщет в чулане.

— Во двор прошмыгнули, гаденыши? Не уйдете!

Новый нечеловеческий вопль оглушил притаившихся детей. Непонятные хруст и скрежет предшествовали внезапно наступившему безмолвию. Сколько прошло времени никто не знал. Сергей не выдержал:

— Слушай, Арина, что бы там ни было, давай спустимся, посмотрим.

— Маргаритку надо оставить здесь. Твоя мама приказала беречь ее. Она должна уцелеть в любом случае.

— Ладно, попробуем уговорить.

Но уговаривать девочку не пришлось. Она была так напугана, что не пыталась возражать, соглашаясь со всем сказанным. Слушая Сергея и Арину, Маргаритка только согласно кивала головой и старалась поглубже забиться за коробку с каким-то хламом.

Брат и сестра бесшумно подкрались к лестнице, выглянули вниз. Тишина. Неподвижность. Окровавленные тела самых близких им людей. Поломанная разбитая мебель. Неподвижная фигура, распростертая на пороге.

— Это он…

— Он умер? Или притворяется?

— Будь что будет. Идем… — решительная Арина начала спускаться по лестнице.

Убийца был мертв. Его голова оказалась расколота. Сгустки крови и противная на вид масса, которая, как полагала Арина, была его мозгом, вытекли из разломанной скорлупы черепа. Уцелевший, вылезший из орбиты глаз уставился прямо на девочку.

— Будь ты проклят, подонок, — она обернулась к Сергею. — Надо выбираться отсюда. Сбегай за Маргариткой. Больше мы никому уже не поможем. Все мертвы.

Сергей судорожно дергал ставни:

— Черт! Их заклинило.

— Сережка, а дверь тебе на что?

— Арина, ты так ничего и не поняла? Посмотри на дверь – она живая. Она нарочно пустила в дом убийцу. Лучше я сдохну, чем подойду к ней! Это же ясно – когда начинается скрип, ей нужна новая жертва. Напившись крови, она успокаивается. Засыпает что ли. А потом начинает поскрипывать… Эта дверь – убийца, вампир. До сих пор ей не удавалось убить никого из нас. Пролитая кровь насыщала ее, но не надолго. Этого ей было мало. Ей нужна смерть. Ей нужна вся кровь! Потому она и заманила сюда этого психа. Он помог ей, а потом сам стал жертвой. Теперь она думает, как убить тебя, меня и Маргаритку.

— Пожалуй, ты прав… — после недолгого раздумья согласилась Арина. — Но сейчас-то она молчит.

— Притворяется. Заманивает в ловушку. Единственное спасение – остаться здесь и ждать утра. Мы не должны подходить к ней.

— Похоже на то. Идем наверх, к Маргаритке.

Исподволь тишина сменялась легкими шорохами, шуршанием маленьких сухих чешуек. Потолок чуть дрожал.

— Что это?!

Арина и Сергей отчетливо видели, как пришли в движение стены, начали смыкаться, выталкивая их к двери. Зашевелились мертвые тела…

— Вон! Вон! — хрипели они.

Сергей невольно шагнул к дверному проему. Арина схватила его за руку, попыталась удержать:

— Сережа, стой! Нам это только кажется, кажется! Она пугает нас. Двери необходимо, чтобы мы подошли к ней. Здесь ей нас не достать. Ты же сам, первый, додумался до этого! Сам решил остаться! Что же ты… Не верь, не верь тому, что видишь! Не верь!

Ужас оказался сильнее доводов разума – Арина уже не верила собственным словам. Оба видели, как неумолимо надвигаются на них стены, а нечеловеческие голоса, звучавшие отовсюду, упрямо твердили:

— Вон! Вон!

За дверью начинался рассвет. Двое шагнули ему навстречу.

Маргаритка сама не заметила, как уснула.

Солнце золотило бесчисленные пылинки, и они веселым хороводом кружились перед ее глазами. «Где я? — едва проснувшись, подумала девочка и тут же вспомнила кошмар

вчерашнего вечера. — Ой! Какой мне страшный сон приснился! Как кино про Фредди Крюгера. Наверное, я здесь играла и заснула. А теперь мама ищет меня!».

Где-то вдали послышалось воркование мотора.

— Папа едет!

Маргаритка резво, не глядя по сторонам, сбежала по лестнице, бросилась к распахнутой настежь двери…

Шедший по тропинке Игорь остановился. На веранде лежал обезображенный труп мужчины в камуфляже. Из дома не доносилось ни звука, лишь поскрипывала незапертая дверь. Игорь решительно переступил его порог…

Телефонный звонок

Сны выматывают и портят настроение на весь день. Я имею в виду навязчивые виденья, повторяющиеся от ночи к ночи и доводящие, в конечном счете, до головной боли. Даже светлые, но назойливые сновидения оставляют на душе нехороший осадок. Тяжелее всего видеть во сне Анну… Особенно скверно приходилось, когда выпадал мой черед гулять с Греем. Мы с женой выгуливали собаку по очереди, тем самым справедливо поровну выгадывая лишние полчаса на сон. Я и Настя были большими любителями соснуть поутру.

Натянув капюшон куртки, я стоял неподалеку от подъезда, смахивая с лица мелкие капли нескончаемого дождя. Погода навевала уныние. Зато Грею все было нипочем. Он кругами гонял по мокрой листве, тыкал в мою руку подобранную тут же грязную палку, припадал на передние лапы, предлагая развлечься. Пес больше походил на

легкомысленного годовалого щенка, нежели на умудренную опытом шестилетнюю овчарку с солидным стажем работы в правоохранительных органах. Грей, этот трехкратно простреленный ветеран МВД, достался нам в подарок от брата жены, и я никогда не жалел об этом нежданном даре…

Сон… Я шел по дорожке, увлекаемый вперед Греем и мысленно прокручивал перед глазами увиденное. Сон являлся мне и прежде, но никогда я не досматривал его до конца. До этой ночи… Мы с Анной были близнецами. Почти одновременно увидели свет и с того мига оставались неразлучными. Вместе росли, болели, шалили, огорчались, радовались. Вместе лазали по заборам и вместе разбивали лбы. И в тот роковой день мы были рядом, но смерть почему-то забрала только ее. Со дня аварии минуло почти шестнадцать лет. Могила Анны осталась в другом городе, и я редко навещал ее. Сон всегда начинался одинаково – жаркий июльский полдень, искрящиеся брызги фонтана, Анна с эскимо в руке, удобно устроившаяся на спинке лавочки. Я рядом – взрослый, неуклюжий. Мои затянутые тканью брюк ноги нелепо смотрятся подле голых, исцарапанных коленок сестры. Анна смеется. Потом сон на какой-то миг оборвался и вновь я видел себя уже на вокзале. Анна, исподволь повзрослевшая, почти неузнаваемая, торопливо шагала по платформе, неся в руке громадный чемодан. Я почти бежал за ней, стремясь догнать и помочь донести вещи. Затем приходило пробуждение. Этот сон

я видел много раз, впервые – через месяц после автокатастрофы и потом регулярно, вплоть до настоящего времени. Но в этот раз Анна добежала до своего вагона. Она скользнула внутрь, не позволив следовать за собой, а я остался на платформе, растерянно всматриваясь в затемненные окна поезда. Вскоре сестра выглянула в одно из них:

«Приезжай, когда соскучишься, а если не сможешь то звони, хотя бы звони. Обещаешь? Не забудь номер…» — и она назвала цифры.

Состав медленно поплыл вдоль платформы, перед глазами мелькнула белая табличка «Москва – …», и я проснулся. Не до конца отдавая отчет в собственных действиях, подошел к столу, зажег свет и записал на первом попавшемся клочке бумаги номер данного сестрой телефона. Как подкошенный рухнул на кровать и моментально уснул.

Разбуженный хитрецом Греем, который прекрасно знал, что сегодняшнюю прогулку предстояло совершать мне, я так и не смог вспомнить ни номера телефона, ни названия города, в который уехала Анна. Гуляя с Греем, я вновь переживал сон, реконструируя упущенные мелочи и вдруг вспомнил, что, проснувшись среди ночи, записал тот самый телефон. Нахлынувшее возбуждение угасло едва я подумал, что это всего лишь новое сновидение, представившееся затуманенному мозгу явью. Все же домой я вернулся минут на

десять раньше обычного. Настя возилась на кухне и даже не заметила нашего появления. Любопытство, возбужденное странным сном, разгоралось, и, даже не подумав вытереть Грею лапы и снять заляпанные грязью ботинки, я ворвался в комнату, надеясь увидеть на столе тот самый листок бумаги.

Самое удивительное, что я его нашел. Это была рекламка магазина шуб и дубленок. Самая обыкновенная рекламка, если не считать того, что над номером магазина был размашисто вписав телефон, данный мне этой ночью давным-давно погибшей сестрой. Комбинация из семи цифр выглядела как самый обычный телефонной номер. Не долго думая, я схватил трубку, набрал первую из них и остановился, поняв, что такие поступки не делаются второпях.

Нельзя сказать, что на работе я думал только об увиденном ночью. Тем не менее, мысли мои не раз возвращались к случившемуся. Что это – игра воображения, прихотливые шутки дремлющего мозга? Или… Если на минуту допустить, будто и в самом деле существует номер, по которому можно связаться с умершим человеком, что тогда? Вдруг эти цифры – код, открывающий доступ в запредельное?

Было очень досадно, что я вновь забыл телефонный номер и не догадался захватить рекламку с собой. Появилось опасение, что Настя может выбросить изрядно надоевший рекламный хлам. Я даже хотел предупредить жену, но хлопоты

рабочего дня окончательно поглотили мои праздные мысли. Ожидания оправдались: листок исчез со стола. Исчез необъяснимо, потому что Анастасия даже не притрагивалась к нему. Возможно, рекламку сдул сквозняк, заиграл наш кот Тимур или такова оказалась воля неведомых людям сил. Не знаю. Со временем все это стало забываться. В конечном счете, даже самые причудливые сны не играют особой роли в жизни человека – так я думал тогда.

Вспомнил я о странном сне лишь после того, как нагрянула беда. Я шел домой, когда тоскливый вой Грея сжал сердце недобрым предчувствием. Руки стали непослушными и чужими. Я нашарил в кармане ключ, неловко повернул его в замочной скважине. Вбежал в квартиру, окликнул Настю. Тишина. Только Грей поскуливал, вертясь у моих ног. Встревоженный, я прошел в спальню. Настя полулежала в кресле, ее голова откинулась назад, а неподвижная рука сжимала телефонную трубку. Она была мертва…

Позже врачи объяснили – редкая болезнь сердца, внезапный приступ и смерть. Кто бы мог подумать – ей было только двадцать четыре! Но этот приговор не подлежал обжалованию. Мне оставалось только учиться жить без Насти. Когда прошел первый шок, я задумался, куда звонила моя жена перед смертью. Разгадка оказалась на редкость простой – на

полу у стола лежала та самая рекламка с загробным телефоном. Какая сила подбросила ее Анастасии? Хотел бы я знать…

Теперь я не сомневался – комбинация цифр в самом деле была ключом к иному миру. Настя доказала это своей гибелью – я не верил маловразумительным объяснениям врачей на этот счет. Меня удивляло другое, как могла Анна так жестоко и несправедливо поступить со мной как могла подталкивать к гибели? Этот вопрос не давал мне покоя. Мстительные мертвецы – образ из дешевых «ужасов». Нет, сестра не могла желать моей смерти.

Дни текли, я работал, возился с домашним хозяйством, осиротевшей живностью, дни текли, и я существовал. Была ноющая тихая тоска по Нас те, и еще порой приходило желание набрать тот роковой номер. Я понимал – ничто не происходит в этом мире случайно, и если мне была доверена непостижимая тайна, значит таков был замысел сил, творящих людские судьбы. И я не имел права не звонить. Может быть, из-за этого погибла Настя – я слишком долго тянул время, и случилось то, что должно было подстегнуть меня к действию. Или номер предназначался только мне и потому принес смерть непосвященной? В то, что Анна желает моей погибели, я так и не поверил.

И все же риск был велик. Я предвидел возможные последствия и под предлогом внезапной командировки, пристроил Грея и Тимура у Настиного брата. Больше беспокоиться мне было не о ком. Обретя свободу, я получил право на опасный эксперимент. Сев на кресло, в котором умерла Настя, я решительно подвинул к себе телефон, перекрестился и набрал номер. Тихие гудки… в трубке щелкнуло… женский голос…

— Алло…

— Анна?

— Вы не туда попали. Анна здесь не живет.

Щелчок… Пунктир коротких гудков. Неужели, от напряжения я перепутал цифры? Оставалось попробовать еще раз.

— Какой номер вы набираете?

Я назвал тот самый номер.

— Верно. Но никакой Анны здесь никогда не было. Вероятно, вы неправильно записали номер.

— Извините, — я повесил трубку.

Что же произошло? Что? Я еще полчаса просидел в кресле, прислушиваясь к своему организму. Казалось, действовал он идеально – я не ощущал предательских сбоев. В тот вечер смерть была очень далека от меня. Звонок не убивал

набравшего номер. Случившееся было совпадением. Самым обычным совпадением несвязанных между собой событий. Только и всего.

Я едва не рассмеялся. Для человека, не верящего в чудеса, я слишком легко попался в западню суеверия. Если бы не смерть жены, вся эта история воспринималась бы по-другому. Внезапный Настин уход из жизни придал значительность тому, что вовсе не имело смысла. Я скомкал дурацкую рекламку и выкинул в мусорное ведро.

Коротать дни в пустой квартире – довольно мрачная перспектива. Желая избежать этого, я на следующий же день отправился за Греем. Пришлось солгать, будто моя командировка неожиданно сорвалась. Пес лизал мои руки и лицо, вертелся вьюном, подвизгивал тоненьким голосом. Тимур, несмотря на гордую сдержанность, присущую его породе, так же соблаговолил проявить свои чувства. Кот потерся о ногу и затем неотступно следовал за мной по квартире. Зверье скучало по мне и от этого стало легче. Загрузив компанию в машину, я отправился домой.

Наутро Грей разбудил меня – увы, очередность была безвозвратно нарушена, и теперь у пса остался один хозяин. Я отдал бы все лишь бы вернуть ушедшее! Жить без Насти оказалось невероятно трудно.

Двор укрыл первый снег. Грей клеймил его безупречную поверхность ямками следов, приглашая к игре. Я медленно шел следом. Внезапно пес остановился, начал скрести лапой по снегу. Заскулил, подзывая к себе. В разрытой ямке я увидел край розовой бумаги, которую и пытался выцарапать из-под опавших листьев Грей. Это был железнодорожный билет. Перед глазами мелькнуло – отправление сегодня, в 20.31. вагон номер 7, место – 18. И только затем я увидел, в грае «пункт прибытия» стояло слово «Ярославль»…

Медленно скользит вдоль платформы состав, Анна, перегнувшись через раму окна, машет мне рукой, а на белой эмалированной табличке на боку вагона я читаю надпись «Москва — Ярославль».

«Звони мне, обязательно звони. Обещаешь? Или приезжай…» – звенел в ушах голос Анны.

Часовщик

«… Полуоткрытая дубовая дверца, бронзовая ручка-кольцо

— один поворот и дверь открыта… Полутьма. Прохлада.

Теперь здесь поселилась тишина. Это раньше она не могла

проникнуть под сумрачные своды – мерный стук отпугивал

Безмолвие. Но оно ждало, и Время было его союзником. Миг

настал – смолкло мерное пощелкивание маятника, и тишина

заполнила пространство. Обволокла вязкой смолой шестеренки,

просочилась меж витков пружин, сковала пары изящных

молоточков…

Пришло Безмолвие, а с ним Время и Смерть.

Но часы еще не расстались с жизнью, и если чья-то рука от

скуки ли, от праздного любопытства поворачивала стрелки,

старый механизм чуть слышно шипел, поднимались молоточки

и падали, будто срываясь в пропасть… Бой колоколов прогонял

тишину. Часам казалось – вернулось прошлое. И тогда, в

краткий миг действия, они, созданные как слуги Времени,

безжалостно сокращавшие круг за кругом жизни, мечтали

вернуть назад прошлое. Но затихал последний удар, и вновь

прокрадывалась в их чрево тишина.

Безмолвные, забытые, стоят часы на дальней полке,

думают о чем-то своем, а в квартире бодро тикают на все

голоса пять молодых их собратьев. Они легкомысленны,

радостны и… мертвы. Пластиковые яркие корпуса, сияющие

застывшим весельем циферблаты, а внутри вместо старого,

медленно качающегося маятника-сердца – судорожно

дергающийся хрупкий балансир, отчитывающий бешеный ритм.

Они тикают, торопятся, спешат и подгоняют даже само

Время. И оно – великое, всемогущее становиться рабом

электрических, кварцевых, электронных… А часы все

подстегивают, торопят его. И лишь в недрах старого

сломанного механизма Время обретает покой. Уставшие,

притаились за дубовой дверцей Безмолвие, Время и Смерть…»

Олег закрыл тонкую тетрадь в глянцевой обложке. «Неплохо, очень неплохо, особенно если учесть, что ей только шестнадцать… — подумал он. — Надо же – «Безмолвие, Время и Смерть…» Вообще-то набор слов, но звучит. Откуда только эта грусть, будто жизнь минула? Подростковые комплексы, переходный возраст или уже не переходный – черт его знает. Трудно иметь младшую сестру. Надо как-нибудь аккуратно

поговорить с ней. И ошибок многовато, ей повезло, что оценка по русскому языку не идет в журнал».

— Ой, Олежка, ты пришел? — защебетала впорхнувшая в комнату девушка. — А я хотела сделать сюрприз. Знаешь, моя зарисовка оказалась лучшей в классе.

— Рад за тебя. Но в таком возрасте, Лиза, пора бы знать, что «не» с глаголами пишется отдельно.

— Это мелочи. Просто у меня нетрадиционная орфография.

— Кстати, что тебя вдохновило на эту, как ты выражаешься, зарисовку?

— Как… — Лиза состроила нарочито удивленную рожицу, — ты не помнишь? Я нашла их на антресолях еще в конце прошлой недели. Но вытащить не могу и поныне. И ты, между прочим, сто раз обещал их оттуда извлечь.

— Ой ли? Коли так – каюсь, забыл. На работе аврал.

— У тебя перманентный аврал.

— Мне б в твои годы твою лексику!

— Я – филолог.

— Будешь, если не забудешь на экзамене поставить запятую перед «но».

— Зануда.

— Без комментариев, — придав лицу сердитое выражение, Олег все же последовал за выскользнувшей из комнаты сестрой.

Дубовый ящик с позеленевшим диском маятника, скромной резьбой и погнутыми стрелками затаился в самом дальнем углу антресолей. Увидевшему старые часы Олегу неожиданно представилось, что циферблат пристально смотрит ему в лицо. Он потянул на себя плоское прямоугольное стекло в бронзовой рамке и, открыв эту прозрачную дверцу, качнул увесистый диск. В недрах механизма что-то щелкнуло, заскрипело, и маятник безвольно повис, как свесившаяся с каталки рука мертвеца. Олегу очень не понравилось пришедшее на ум сравнение, он поморщился, произнес недовольным тоном:

— Лиза, они сломаны. Зачем тащить рухлядь в комнаты? Пусть стоят, как стояли.

— Олеженька, миленький, пожалуйста… Мы их починим — это же антиквариат.

— Это хлам.

Слова еще звучали в ушах, а Олег тем временем уже вытаскивал часы из темного угла. Спорить с сестренкой было

накладно, и он решил обойтись без пререканий, тем более что украшенный резьбой ящик и впрямь смахивал на нечто, имеющее историческую ценность. Впрочем, он тут же пожалел о своем решении – извлечь часы на свет божий оказалось более чем сложно. Они упорно не поддавались его усилиям, решив навсегда остаться в недрах «пещеры забытых предметов», как называла антресоли Лиза. Но воля человека все же преодолела их сопротивление, и часы заняли почетное, подобающее антикварной вещи, место в гостиной.

— Когда в работе появится просвет, отдадим их в ремонт.

— Обещанного три года ждут… — вздохнула Лиза.

Ее слова могли бы стать пророческими, но случайность разрушила пессимистические прогнозу.

Их воскресная прогулка была прервана внезапным яростным ливнем, в одночасье превратившим улицы в венецианские каналы. Позабывшие зонты, они вынуждены были искать убежище в первой же попавшейся на пути подворотне. Укрывшись от ненастья, брат и сестра смотрели, как стремительные потоки, сметая пыль и мелкий сор, устремляются к их ногам.

— Мы здесь затонем, как «Титаник».

— А кто предложил прогуляться по старому городу?

— Тот тебя и спасет. Кажется, нам не суждено погибнуть в пучине – смотри… — Лиза указала на неприметную, чуть приоткрытую дверь в стене напротив. — Здесь наша гора Арарат.

— Нас туда вряд ли кто пригласит.

— А мы без спросу. На правах потерпевших стихийное бедствие. И вообще, у меня в туфлю начала проникать вода…

Лиза перепрыгнула бурный поток, пересекавший пространство подворотни и отворила дверь. Слегка встревоженному Олегу пришлось последовать за сестрой. Девять ступеней вели вниз, к небольшой площадке, отмеченной полоской света, выбивавшейся из-под неплотно закрытой двери. Осторожно ступая по едва различимым в полумраке ступенькам, Олег спустился вниз, к поджидавшей его сестре. Она потянула ручку, и колокольчик пронзительно звякнул над головами. Ответивший ему эхом удар колокола заставил Олега вздрогнуть. Звон, неожиданно сменивший тишину, до предела наполнил тесное пространство. Многоголосье колоколов растягивало стены, превращая комнату в надутый пузырь, который вот-вот должен был лопнуть. Обрывки мелодий, мерные удары, шорох и шипение… Первой разобралась в происходящем Лиза:

— Олежка, мы попали туда, куда надо.

— Ты права, дитя мое, к нам не заходят случайные люди, — шелест старческого голоса в один миг оборвал звонкоголосый хор. Последний из нескольких десятков часовых механизмов отбил положенные пять ударов и умолк вслед за остальными. — Желаете приобрести, продать, отремонтировать?

— Отремонтировать. Понимаете, мы недавно отыскали старинные часы с маятником, и вы, наверное, сумеете их починить.

Олег слова не успел молвить, а его бойкая сестренка уже обговаривала со стариком условия ремонта. Утратив инициативу, Олег озирался по сторонам. Подвальчик без окон освещала тусклая настольная лампа. В помещении было душно, но холодно. Десятки стоявших на стеллажах часов посверкивали подслеповатыми глазами циферблатов, рассматривая вошедших. Нетрудно было догадаться, что каждый из этих механизмов отсчитал немало десятилетий людских жизней. Годы, отмеренные многими из них, давно перевалили за сотню. Ровесником века двадцатого выглядел и часовых дел мастер, любезно выслушивавший болтовню Лизы.

— … электрические, кварцевые, электронные не держим. Вы не встретите у нас яркие пластмассовые корпуса и сияющие застывшим весельем циферблаты… — раздались неожиданно

знакомые слова, произнесенные никогда не читавшим Лизину «зарисовку» часовщиком.

Непонятное оцепенение сковало Олега, он медленно погружался в пучину, в ледяную бездну. Обстановка подвальчика виделась ему сквозь толщу прозрачного зеленоватого льда. На Лизу жутковатая атмосфера мастерской не действовала. Она продолжала говорить с часовщиком, разглядывала с серьезным видом хитроумные механизмы, которые тот извлекал из недр стеллажей. Из толщи льда до Олега доносились обрывки рассказа:

— В старые добрые времена, дитя мое, часовщиками обычно были монахи, и делалось это отнюдь неспроста. Видишь ли – часы особый механизм, они отмеряют срок людской жизни, а в такие важные вопросы всегда старается вмешаться лукавый. Для нечистой силы часы – теплое гнездышко и изгнать ее из механизма почти невозможно. А служителей бога, лукавый, честно говоря, побаивается…

Мгла сгустилась, и звуки растаяли в ней. Исчезло все. Олег тряхнул головой. Тесный подвальчик уже не казался приютом неведомых сил. В нем царила обыденность.

— Олеженька, так значит завтра, после работы ты привезешь их сюда? — полувопрос, полуутверждение в устах Лизы звучало нарочито жалобно. — Часиков в семь…

Конечно же, он не мог отказать.

— Дождь кончился, – бросил куда-то в пустоту часовщик и бесшумно скрылся за тесными рядами стеллажей.

Они поднялись из подвальчика. Старый мастер оказался прав – умытые улицы заливало солнце.

Доставить часы в мастерскую оказалось не так-то легко. Громоздкие, упакованные в картонную коробку, они оттягивали руку, били по коленям, отчаянно сопротивлялись, когда их затаскивали в автобус. Только данное Лизе обещание вынуждало Олега доводить начатое дело до конца.

Старик долго рассматривал часы, вертел стрелки, качал скрюченным пальцем маятник. Часы сердито шипели, и Олег видел, как поднимаются в их чреве две пары изящных молоточков, деловито крутились шестеренки. У часов был глубокий, проникновенный голос.

— Лопнула пружина. Я заменю ее. Приходите через неделю, молодой человек, все будет готово.

Олег пришел через неделю. Часы возвышались на столе, поджидая его. Старик выплыл из глубин мастерской, улыбнулся равнодушной пустой улыбкой, молча взял деньги, молча собрался уходить.

— Постойте-ка! Вы их починили или нет? Часы работают?

Часовщик остановился:

— Разумеется. Иначе бы я не взял деньги. У нас старая фирма и мы дорожим своей репутацией. Все сделано должным образом – часы ожили. Разве, что будут спешить самую малость. Ключ висит на крючке с внутренней стороны дверцы… Нет-нет, постойте! — видя, что Олег потянулся за ключом, старик оживился, замахал руками. — Лучше заведите их дома. Не дело тащить через весь город механизм с заведенной пружиной. Вернитесь в дом, поставьте их на видное место, заведите пружину, плавно, но не до упора, толкните маятник и… Но я бы на вашем месте, молодой человек, не торопился с этим делом.

Домой Олег вернулся быстро. Автобус сразу подкатил к остановке, коробка оказалась не такой уж громоздкой, лифт в доме работал – последовательность мелких счастливых совпадений неудержимо влекла Олега вперед, и уже через сорок минут он отворил дверь собственной квартиры. Но удача не радовала его, все минуты пути Олег раздумывал о своем поведении в мастерской. Попадая туда, он, казалось, запутывался в сетях гипноза, теряя волю и здравый смысл. Старик наверняка обдурил его – вряд ли в таком возрасте он мог справиться со своей кропотливой работой. Он просто оставил часы в неприкосновенности и бессовестно потребовал деньги. «На вашем месте я бы не торопился делать это…» –

старикашка оказался на редкость расчетливым типом. И хотя его ветхость в какой-то мере извиняла хитрость, Олег был раздосадован и на него, и на себя. Раздосадован даже не за растраченные впустую деньги и время - он чувствовал себя обманутым, и это было обидно, портило день и оставляло на душе неприятный осадок.

Лизы дома не было. С приближением вступительных экзаменов. Она надумала посещать некие курсы «врожденной грамотности», желая раз и навсегда исправиться от своей склонности делать чудовищные орфографические ошибки в самых простых словах и предложениях. Олег распаковал коробку, поставил часы на столик, повернул боком. Его взору явилась полукруглая дубовая дверца, темное бронзовое кольцо ручки. Один поворот и дверь открыта… Тяжелый ключ плотно улегся в его ладонь. Олег повернул часы циферблатом к себе. Четырехгранный штырь заводной пружины смотрелся острием, направленной в него стрелы.

— На вашем месте я бы не торопился с этим делом… — шелест давно произнесенных слов нарушил тишину пустой квартиры.

Желая сбросить наваждение, Олег решительно открыл граненое стекло, скрывавшее маятник и циферблат, сверившись с наручными часами, перевел ажурные стрелки и вставил ключ в отверстие пружины. Один поворот ключа,

второй, третий… С каждым из них часы громко крякали, хрипели. Потом вернулась тишина. Олег уже успел в сердцах обругать старого мошенника, когда вспомнил, что требовалось еще и качнуть маятник. Он легонько подтолкнул увесистый диск. Громкое неспешное тиканье наполнило комнату. Часы работали.

Дни сменяли друг друга, незаметно отступая в прошлое. Уехала учиться, все же сумевшая поступить на филфак, Лиза. Олег остался один. Один, если не считать старых дубовых часов, безраздельно царивших в гостиной. Старый мастер оказался прав – за сутки они «убегали» минут на пять вперед, но за исключением этого недостатка справлялись с работой неплохо, педантично вызванивая часы, получасы и четверти. Каждый вечер Олег открывал темное, ограненное по краям стекло и отводил назад торопливую стрелку, а раз в две недели извлекал из недр часов ключ и заводил тугую пружину. Эти действия превратились для него в своеобразный обязательный ритуал, завершавший всякий прожитый день.

Олегу нездоровилось. Бессонница, быстро приходящая усталость, головные боли не оставляли дня для передышки, а апатия не позволяла противостоять напасти. Со временем Олег привык к своей, исподволь подкравшейся болезни, но

подсознательно старался избегать смотреться в зеркало – увядшая кожа и ранние морщины не располагали к долгому созерцанию отражения.

Несколько серьезней отнестись к собственному здоровью, Олега заставил досадный случай, произошедший с ним на вокзале: он стоял у вагона, ожидая приехавшую на каникулы Лизу, а она не сумела признать брата в толпе встречающих. Медобследование не открыло причину его странной болезни – врачи признали Олега здоровым, но все, кто видел его впервые, давали ему лет на десять-пятнадцать больше его истинного возраста.

Олег нервничал, ходил по врачам, знахарям, экстрасенсам, колдунам, а ночами восстанавливал в памяти день за днем последние полгода, пытаясь отыскать в прошлом корни своей загадочной болезни. Безрезультатно. К концу года он выглядел на все пятьдесят.

Воскресным днем начала лета Олег брел по улицам старого города, шаркая по мостовой отяжелевшими ногами. Ему, согбенному старику, давно получившему жалкую привилегию сидеть в общественном транспорте, была почти безразлична собственная судьба. Олег успел смириться с выпавшим ему жутким несправедливым жребием. Но сегодня

прошлое взбунтовалось, вырвалось на свободу, и он заново переживал воспоминания такой недавней и далекой молодости. Дома не сиделось. Ноги сами привели Олега в запутанный лабиринт улочек старого города. Когда-то таким же погожим деньком, они с Лизой шагали по мостовой, и вдруг, внезапно небо нахмурилось, тяжелые облака, разорванные шпилями башен, пролились на головы звонким ливнем…

Олег резко остановился, молния догадки пронзила его мозг – конечно же, мастерская, старик, часы… Случайность или неведомая воля привела его сюда – Олег только теперь заметил, что стоит в двух шагах от низкой сумрачной подворотни, той самой подворотни, где год назад они с Лизой пережидали дождь. Задыхаясь, он торопливо пошел вперед.

Олег готов был предположить, что мастерская пригрезилась ему, но маленькая дверь в подворотне и в самом деле вела в заставленный часами подвал. Звякнул колокольчик. Девица, сидевшая за конторкой, сушила накрашенные ногти, растопырив, пламенеющие алым пальцы.

— Через шесть минут закрываемся, — не поднимая глаз, бросила она вошедшему.

— Неважно… Мне только спросить.

— Спрашивайте, — девушка качнула накладными ресницами.

— Я был у вас около года назад. Здесь работал старик. Такой сгорбленный, с шелестящим голосом.

— Который на вас похож – Дмитрий Дмитрич? — она извлекла из сумочки помаду и зеркальце. — Он умер. Давно умер. Прошлым летом.

— Как – умер?!

— Вы его брат?

— Нет, но…

— Не волнуйтесь, присядьте. Если надо, я «Скорую» вызову.

— Спасибо, девушка, все уже хорошо.

— А знаете… — девица, испуганная бледностью старика, попыталась быть любезной, — знаете, у нас теперь его внук работает. Он еще вернется до закрытия. Совсем скоро. Вы его обязательно дождитесь. Может он знает то, что вам нужно.

Олег сидел в старом кресле с потертой гобеленовой обивкой и его взгляд невольно следовал за размеренно качающимся маятником. Вокруг тикали, щелкали, стучали десятки часовых механизмов. Ждать пришлось недолго. Бодрые шаги за дверью сменились звяканьем колокольчика, и в мастерскую вбежал парень с лицом Олега.

— Привет, Тамарочка, у нас клиенты?

— Вы… — старик приподнялся в кресле.

Чуть прищурившись, парень оглядел Олега.

— Тамарочка, я всё закрою. Можешь считать, что твой рабочий день окончен.

— Понимаю, понимаю, — затянутая в джинсы девица, не дав себя упрашивать, скрылась за дверью.

Молодой человек уперся взглядом в глаза Олега:

— Я. Как часы – торопятся?

— Ты похитил мою жизнь!

— Как там было сказано? «Они, созданные как слуги Времени, безжалостно сокращавшие круг за кругом жизни, мечтали вернуть назад прошлое. Но затихал последний удар, и вновь прокрадывалась в их чрево тишина. Обволокла вязкой смолой шестеренки, просочилась меж витков пружин, сковала пары изящных молоточков… Пришло Безмолвие, а с ним Время и Смерть». Тамара, вернись! Старику плохо. Вызови «Скорую».

Но было уже поздно.

— Пружина лопнула, — пробормотал часовщик и пошел к двери.

Подчиняясь привычному распорядку, один за другим зашуршали десятки механизмов и первый, гулкий удар колокола, заполнил крошечный подвальчик. Время летело слишком быстро…

Тени

Наша маленькая кухонька… Косые лучи солнца золотят кафель стены… Склоняясь над столом и старательно орудуя ножом, я старательно потрошу крупную рыбину. Мертвый потускневший глаз рыбы уставился в потолок. Чей-то голос окликнул меня и, отложив нож, я пошла в комнату. Изуродованный рыбий труп остался лежать на столе…

Я была удивлена – в комнате, да и во всей квартире никого не было. Я села на диван, стараясь держать как можно дальше от плюшевой обивки свои перепачканные рыбьей кровью руки. Дверь бесшумно открылась и в комнату с виноватым видом вползла мертвая рыба. Я не могла шевельнуться, закричать, сидела на диване, как приклеенная. А рыба торопилась, спешила, как могла, смотрела в глаза взглядом верной собаки. И нельзя было скрыться от ее взгляда. Я закричала, не слыша своего голоса. Ясно было одно – надо было, во что бы то ни

стало убить рыбу, прекратить ее муки. Мертвая рыба все смотрела в мои глаза, у нее была такая милая и доверчивая морда, и я чувствовала, что ей очень стыдно доставлять мне столько горя. Рыбу надо добить, добить! А она все ползла к моим ногам.

Я дернулась, будто через меня пропустили ток, и проснулась, все еще ощущая на своей ноге прикосновение холодной чешуи. После такого сна, с каким удовольствием я рассматривала до последней черточки знакомые обои с солнечными квадратами на них! Потом я перевела взгляд на другие предметы. В квартире все, как прежде – вот стол, заваленный тетрадями и книгами, вот окно, за ним – березка с недавно распустившаяся распустившейся листвой, вот старые дубовые часы с потускневшим маятником… Ого! Половина восьмого. Если еще поваляться в постели можно опоздать в школу. Наскоро одевшись, наскоро причесавшись, сунув в сумку мятые тетради с невыученными уроками, я ринулась на кухню завтракать. В тарелке меня поджидала яичница – когда, наконец, бабуля поймет, что я не переношу даже вида яиц! Хлебнув чаю, я кинула в сумку пакет с бутербродами, мимоходом заглянула в потемневшее зеркало и вприпрыжку понеслась по лестнице. Я торопилась. Надо прийти в школу пораньше, успеть списать домашнее задание, а главное – быстрее увидеть Алешу.

Здесь, в мире людей, обыденном и рациональном, ее звали

«Светой». Впрочем, иронию неудачного выбора чувствовала

только она одна. Для части же человечества, знавшей о ее

существовании, «Света» была обыкновенной школьницей,

Светланой И-вой, четырнадцати лет от роду. Так думали и

люди, по глубочайшему заблуждению считавшие себя ее

родителями, и ничто не нарушало их блаженного неведенья. До

поры… Разум «Светы» пробудился за семь месяцев до ее

рождения, а первой ее мыслью было: «Я все знаю, я все могу».

Чуть позже она поняла, что знания только могут открыться

ей, если она пожелает того. Но она не торопилась. Незнание

устраивало «Свету», помогало избегать страшных открытий

и, прежде всего – скрыть от себя жребий собственного

предназначенья.

В назначенный срок она увидела свет. Часы неспешных

раздумий, прошедшие в уюте приютившего ее чрева, сменились

чередой суматошных дней. Детство «Светы» было омрачено

многими детскими хворями, что при ее могуществе, могло

показаться довольно странным. Точнее, болела не она, а ее

телесная оболочка. С первого мига своего существования

«Света» обладала сильным даром целительства, но

предпочитала терпеливо сносить тяготы болезней, желая

через страданья постичь естество человека.

«Света» росла. С годами ее истинное «Я» ушло на второй

план, и она уже не отличалась от окружавших ее людей, стала

обычной, ни чем не примечательной девочкой. Только в глубине

сознания, на грани сна и яви, теплилась гордость за свое умение

притворяться человеком, обманывать легковерных смертных,

принимавших «Свету» за подобную им.

Прошло довольно много времени с той поры, как она

начала посещать школу. Но ученье не шло ей на пользу – созданный «Светой» человек казался ленив и нелюбопытен.

«Света» вообще хотела знать, как можно меньше. Особенно

тщательно она избегала темных пропастей человеческого

знания – ясновидения, телепатии, колдовства… Избегала, боясь

найти в них ответ на главные вопросы собственной жизни:

«Кто я? Какова моя миссия на Земле?» Разум и тень

предвиденья подсказывали: если она постигнет эту тайну,

милый мирок простой девочки рухнет.

Потом пришел черед снов. Бесконечные лестницы, по

котором она стремилась подняться, но которые уводили ее

вниз, в подземелье, где таилось нечто желанное, огненные

небесные знаменья, несущие смерть, невероятно реальный

бушующий океан и, наконец, рыбы. Сны о мертвой рыбе стали ее

непроходящим кошмаром. «Света» поняла – настало время,

пора отвечать на так и не поставленные вопросы. Нечто

вынуждало ее к этому.

…мертвая рыба вскарабкалась на диван. Заползла на

колени, улыбнулась человечьей улыбкой – улыбкой Алеши…

Сон оборвался. «Света» лежала на кровати – в

незашторенное окно светил огромный диск луны. Крошечным

усилием воли «Света» поднялась над кроватью, паря в лунных

лучах.

«Конец. «Светы» больше нет. Хорошо. Свободно. Глупая

была девчонка. Хорошо… Хорошо… Ей бы пошло платье из

лунного света. Света, окутанная светом. Душа маленькой

девочки была большой преградой. Теперь преград нет. Хорошо…

Каково же мое подлинное имя? У меня нет имени. Я часть

большего. Капля океана. Океана тьмы? Пусть – тьмы. Хорошее

слово – тьма. Тьма растворит людские души. Тьма пришла – хорошо. «Света» – тьма. Свет – тьма… Тьма поглотит солнце.

Тьма растворит души. Она восторжествует. Преград нет».

«Света» опустилась на кровать. До поры она не собиралась

расставаться с телесной оболочкой, четырнадцать лет

дававшей ей приют. Очень долго ей, посланнице Океана Тьмы,

мешала человеческая душа. Но с этой ночи «Света»

переродилась, в ней не осталось ни капли того, что связывало

бы ее с прежней жизнью. Ни любви, ни привязанностей. Этой

ночью умер человек, точнее растворилась во тьме душа Светы

И-вой, обычной девочки, жившей своими крошечными

радостями и проблемами. Осталась та, у которой не было

имени – вечная, могущественная, безжалостная. И еще – телесная оболочка, которая должна была послужить

посланнице Океана Тьмы, маска, за которой скрывалась

страшная ее сущность…

Удачно я свой собственный сон использовала, именно такие кошмары и должны были сниться таинственной «Свете». И про Алешину улыбку хорошо придумала, многозначительно звучит… А что дальше? «Света» – проводник Тьмы, но что бы врата открылись, она должна совершить нечто… Конкретней? Допустим, она умеет оживлять покойников, а те… Нет, нет, нет! Это может только смех вызвать. Слишком банально. Лишь исключительно ленивые люди не оживляют мертвецов. Лучше – тени. Не призраки, а, на первый взгляд, обыкновенные тени… Тени умерших людей и исчезнувших предметов! Вот! В самую точку! Итак, «Света» вызывает тень, а затем, превращает ее в человека. Но зачем ей материализация теней? Опять я куда-то не туда. Она и без этого прекрасно обойдется. Если только в качестве первой попытки… Первая же вызванная тень, как

ключ, отворит врата Тьмы. Тогда держитесь! До последнего времени души были бессмертны, но вот пришли тени и… Тени растворяют души, как кислота. И вообще, задача «Светы» – не уничтожение отдельных человеческих особей (это между делом), ее цель – нарушить стабильность мирозданья, погрузить мир в хаос. Здорово придумано! Хотя, конечно, это не слишком новая идея, но все равно – здорово. Снять бы про это фильм. И я в главной роли… А что? Вот напишу сценарий… Не возьмут. Скажут – неуч, малолетка. Надо на сценарный факультет поступать, экзамены, учеба… Черт бы побрал все экзамены, особенно по алгебре! Нет уж – если учиться, то на актрису. Сценарии писать – никто тебя не увидит, а сниматься… Только с такими-то оценочками мне никакой институт не светит. Да, Светочка, ты далеко не «Света» – ничего не можешь, ничего не умеешь…

А вдруг во мне действительно что-то есть, какая-то особая сила? Недаром же я «Свету» придумала, и сны эти противные мне и правда иногда снятся. Конечно, я – не воплощение Тьмы, но вдруг, хотя бы немножечко – колдунья? Раз по телеку показывали девушку, на ладонях которой мелкие вещички висели, как приклеенные. По телевиденью всегда врут, но в тот раз я почему-то поверила. Поняла, что тоже так могу. И смогла. А у Алеши, к примеру, ничего не получилось. Но главное – я заранее почувствовала, что сумею удержать на ладони ручку или карандаш…

Стоп! Стоп, Светочка. Если во всем, придуманном мною, есть хотя бы капелька, даже одна молекула правды, то Лешино имя надо бы изменить, пусть парня «Светы» зовут иначе. Ведь в моей истории он гибнет одним из первых, а это совершенно недопустимо. Пусть, к примеру, его зовут Юра. Терпеть не могу Юрку Петрова. Зануда и доносчик. Всех ребят завучу закладывает… А насчет теней – завтра же и попробую. Вдруг и в правду получиться что-нибудь эдакое. Насчет Океана Тьмы, это конечно, глупости, просто хочется своими руками совершить чудо. Как тогда, с карандашом на ладони, интуиция подсказывает – у меня получится. Но это завтра. «Света» всегда вызывала тени в полдень.

«Света» решилась. Первый опыт был вполне безобиден.

Еще вчера на столике в углу стоял пышный букет сирени. Дня не

прошло с того времени, как выбросили увядшие цветы. Солнце

отражалось в сотнях гранях опустевшей вазы – то был

солнечный, бездумно-радостный денек. «Света»

сосредоточилась, закрыла глаза, представила задуманный

образ. Неуловимая перемена исказила мир – легкомыслие дня

исчезло, солнце светило настороженно и удивленно, на миг

умолк щебет птиц. На столе, как прежде, высилась

хрустальная ваза, но ее тень на стене стала иной. На

желтоватых обоях отчетливо вырисовывался причудливый

силуэт цветов. Увядшая сирень сгинула, а ее тень продолжала

жить. Все получилось! Сделать из тени осязаемые,

неотличимые от живых цветы было труднее, но удалось и это.

«Света» выдернула возрожденные цветы из вазы и

швырнула в окно. На душе было скверно — столь реальное

подтверждение собственного могущества пугало. Но

отступать она не хотела. Ей необходимо было знать границы

своих возможностей. «Света» решила продолжить опыты, но

уже не дома и не на растениях.

Вчера, по дороге из школы, внимание «Светы» привлекли

останки съеденного кошкой голубя, валявшиеся на куче

прошлогодних листьев в дальнем конце двора. Образ

моментально выветрился из памяти, но теперь, в нужное

время, появился перед «Светой» вновь. Выйдя из дома, девочка

заторопилась к забору детского сада, где и покоился

злополучный голубь. Жалкие крошечные косточки, перья с

ошметками побуревшего мяса по-прежнему лежали на

солнцепеке. Первые мухи усердно жужжали над ними. Ставшим

уже привычным усилием воли «Света» мысленно представила

птицу – и вновь появилась тень. Тень живой птицы. Она

задвигалась, пошла вперевалочку, будто поклевывая зернышки.

Тень жила. «Свету» сковал ужас – хотелось все бросить и

забыть. Несуществующая птица взмахнула крыльями и

взлетела. Ее реальная тень скользнула по земле и метнулась

вбок. В последний раз мелькнула на стене соседнего дома и

исчезла…

Человеческая сущность «Светы» взбунтовалась.

Случившегося просто не могло быть. Однако было – и это чудо

сотворила она сама. От такого ужаса можно было умереть. Но

что-то страшное и всезнающее, притаившееся в глубине сердца

испытывало удовлетворение. Теперь «Света» знала свою цель.

Или думала, что знала…

Все! Надоело! С этим пора кончать! Я вела себя, как законченная дурочка! Даже смешно становится… Сказки сказками, а в реальной жизни происходило все примерно так: я удрала с физкультуры, едва успела вернуться домой к полудню и так торопилась, что пребольно стукнулась локтем о дверь, потом тихонько, стараясь не разбудить бабулю, пробралась в комнату и приготовилась… Стыдно признаться, но я боялась.

Ваза сияла на журнальном столике и сияла сотнями граней. Представив себя «Светой» я сосредоточилась. Я очень сосредоточилась – потом открыла глаза. Вновь напряглась… Я старалась изо всех сил. Какие-то круги поплыли перед глазами, разболелась голова. В одно мгновенье мне показалось, будто я отчетливо вижу тень букета, но только на долю секунды…

От огорченья я так и не вернулась в школу, прогуляла последние два урока. Теперь сижу на скамеечке у качелей и раздумываю о предстоящих неприятностях. Завтра с меня спросят – прогульщиков наша «классная», мягко выражаясь, не любит. Самовнушение – великая сила, ведь я почти поверила, что могу вызывать тени! Надо же так заморочить собственную голову! Все, больше я историй не придумываю! Хватит! Нет ни теней, ни «Светы» – есть просто Света и, по правде сказать, она не всегда бывает умна…

Потерпев неудачу, Света постепенно отдалилась от мира нереальных фантазий. «Материализация теней и нарушение стабильности мирозданья», магия, спиритизм, многочисленные «ужастики» были вытеснены из головы значительно более реальными и важными проблемами.

Во-первых, Света без памяти влюбилась в Алешу.

Во-вторых, с неотвратимостью асфальтоукладочного катка на нее надвигались экзамены, в том числе по физике и столь нелюбимой ею алгебре.

В-третьих… Впрочем, и двух первых причин было вполне достаточно, чтобы напрочь забыть и о тенях, и о «Свете».

Тем временем в городе начали поговаривать о таинственно исчезнувших людях. Изумлял не сам факт исчезновения, а то, при каких обстоятельствах это происходило. Наибольшей нелепостью выделялась история о некоем гражданине, который на глазах собственной жены и двух совершеннолетних дочерей зашел в ванную комнату, а затем бесследно исчез за ее дверью. Отмечалось также, что все эти загадочные истории случались, как правило, около полудня, в самые распрекрасные погожие денечки.

Паника не охватила город лишь потому, что россказни бульварных газет о магах, вампирах, экстрасенсах, НЛО никто всерьез не воспринимал всерьез подобные истории. На фоне сообщений о многочисленных жестоких разборках, время от времени потрясавших город, тихие бескровные исчезновения неприметных горожан мало кого интересовали и, если попадали в сводки дневных происшествий, то лишь Из-за временного отсутствия громких преступлений.

Жизнь шла своим размеренным порядком. Никто не знал о том, что первая вызванная тень бесповоротно отворяла врата

Тьмы.

Эпилог

Настал, наконец, долгожданный выходной. Сегодня должно состояться самое настоящее свидание со Светой. Прежде Алеша почти каждый день провожал ее из школы домой, да и в школе они сидели за одной партой, но это свидание должно было стать первым настоящим. Он купит цветы и будет ждать свою девушку на скамейке в парке. И тогда появится Света – без сумки с тетрадями, загадочная, прекрасная, взрослая. И она не заговорит про зачеты, учителей, экзамены. Разве о таких пустяках говорят настоящие влюбленные? Тогда о чем? Тему беседы Алеша представлял смутно, но чувствовал, что в этот день все будет происходить иначе. Появятся новые, неведомые пока слова, и взгляд Светланы станет другим, совсем не таким, как у классной доски… Всю ночь не спал Алеша, думая о предстоящем удивительном, счастливом дне.

Вся комната залита солнцем. День не по-весеннему жарок. Алеше кажется, что и солнце, и птицы, и небо за окном радуются вместе с ним. Он ходит по комнате, неизвестно зачем переставляя попавшиеся под руку вещи. Слишком рано – надо подождать хотя бы полчаса, прежде чем выйти из дому. Иначе, за время, что он будет дожидаться Свету, цветы могут завянуть. Время тянется мучительно долго, стрелки слишком медленно, неторопливо подползают к заветным цифрам. Все! Теперь можно идти. Алеша стремительно шагает к двери,

останавливается – конечно же, он забыл взять деньги! Растяпа. Хорош был бы он без рубля в кармане!

Алеша открывает ящик письменного стола, за его спиной скользит чья-то тень. Проскользнула, замерла, притаилась в углу почти неразличимая. Только тень, одна, без того, кто мог бы ее отбрасывать. Алеша засовывает деньги в нагрудный карман легкой курточки и отходит от стола. Тень выбирается из своего угла и черной кляксой замирает прямо у его ног. Удивленный Алеша останавливается, помедлив, наклоняется над ней. Тень проворно отодвигается в сторону. Алеша оглядывается, осматривает комнату, но так никого и не обнаружив, вновь приближается к черной «кляксе». Тень опять отскакивает в сторону. Уже несколько минут продолжается эта странная игра, преследование странной, никому не принадлежащей тени.

ень метнулась под тахту и там, не различимая в полумраке, затаилась. Внезапно Алеша припоминает о жутких и, совсем недавно казавшихся нелепыми слухах. В классе много говорили о смертоносных призраках, преследовавших людей. Об этом, вроде бы даже писали в газете. Неужели это правда?

Не с удивлением, с испугом, Алеша оглядывается по сторонам. Дома только он, да еще эта страшная черная «клякса». Алеша хватает букет и выскакивает из квартиры, резко захлопывает дверь. Пока юноша спускается по лестнице,

его страхи рассеиваются. Мало ли что может показаться… Наверное, все это связано с очень ярким освещением в квартире – светлые стены, ослепительное солнце – вот и появилось темное пятно перед глазами. Алеша привык давать каждому явлению логическое и научное обоснование. Он не верил в чудеса.

И вновь все мысли его о Свете.

Черная клякса медленно расползается по двери. Тень не торопится – ни одна жертва не могла ускользнуть от нее. Сгусток мрака неспешно преследует Алешу и, улучив подходящий момент, незаметно сливается с его тенью. Ничего страшного не происходит, юноша продолжает быстро шагать вперед, торопясь на свое первое свидание.

На улице пустынно. Жара доконала даже старух, каждодневно торчавших на лавочках возле подъездов. Ни одного человека во дворе. Алеше вновь становится страшно. Тогда-то и появляется перед ним тень – огромная, угольно-черная, лишь отдаленно напоминающая своими контурами человека. Алеша кричит, бросается бежать, но очень скоро оказывается загнан в тупик между гаражами и забором. Тень неторопливо приближается. Будто шутя, чуть накрывает испуганную жертву. От ужаса Алеша цепенеет, бессмысленно смотрит на свою руку, что тает на глазах. Вот от нее остается только тень, черная смерть продвигается к локтю, выше,

выше… Он рванулся вбок, закричал, отчаянно, громко… На миг Алеше показалось, что он увидел черные бездонные глаза призрака, впившиеся в его душу…

Тень юноши мечется по неровно выбеленной стене, становится все светлее и светлее, а возле нее на асфальте расплывается большое черное пятно. Густая, непрозрачная тень удлинилась, стала похожа на змею и вскоре исчезла.

Света прождала на скамейке минут двадцать и раздосадованная, обиженная на Алешу, ушла домой, поклявшись никогда больше не встречаться с ним. Она не знала, как легко будет ей сдержать во гневе данную клятву – к тому времени, как рассерженная Света поднялась со скамьи, Алеша почти час, как перестал существовать в этом мире, и, увы, не только в нем… Тьма поглотила еще одну искорку человеческой души.

Тени хозяйничали в городе…

Часть вторая

Мир в

разбитом

зеркале

Кукла

— А вот я там была!

— Все ты врешь! Заборище высокий, а за ним злые кирпичи живут. Кто из детей туда пойдет, того они – стук!

— Нет, не вру! Нет, не вру! Под забором есть дырка. А про кирпичи – сказки для малявок. Там привидения живут, только я их не боюсь. Пошли?

— Мама говорит – на «стройку» нельзя ходить.

Она не узнает. Мы – быстренько. Там классно. Пойдем!

— А Димка из второго подъезда оттуда такую штуку принес – со стеклышками и вертится… — вступил в разговор Сережка, карапуз-малолетка лет шести от роду.

Обычно пренебрегавшая его мнением Даша на этот раз отнеслась к Сережкиным словам одобрительно:

— Даже Сережка и тот кирпичей не боится. Ты – маменькина дочка!

— Вот и нет! Куда хочу, туда хожу! А ты, Дашка, сама темноты боишься.

— Я?!

— Ты! Ты!

— Ладно, карапузы. Я пойду одна. Димка, между прочим, рассказывал, что там еще много-много цветных стеклышек рассыпано… У меня будут такие «секретики»! А вам я ничего не дам.

Искушение было велико.

— Я с тобой, — после недолгого раздумья произнесла Таня.

— И я… — на этот раз Даша не обратила никакого внимания на Сережкину реплику. Он немного обиделся, но пошел вслед за девчонками.

Ребятня направилась в сторону серого бетонного забора, перегораживающего угол двора. Раньше здесь стоял старый, выстроенный еще до революции, деревянный дом. Недавно его снесли, но руины до сих пор так и не разобрали. Это место, на языке ребятишек близлежащих домов, и называлось «стройкой».

Даша, самая старшая (ей через три месяца должно было исполниться девять) и самая бойкая девчонка в их маленькой компании, уверенно проследовала к сваленным на земле ящикам и коробкам, раздвинула их и нырнула в темную

глубину свалки. Робкая Таня и маленький Сережа волей-неволей последовали за ней. Коробки действительно скрывали от посторонних взглядов незаложенную кирпичами щель под забором. Даша первая встала на четвереньки, пригнулась и проскользнула в лаз. Остальные – следом. И вот уже все трое стояли на запретной земле «стройки».

Таня, ожидавшая увидеть мрачные, похожие на разрушенный средневековый замок руины, была разочарована. Дом давно сровняли с землей, и всю территорию «стройки» занимали валявшиеся в беспорядке посеревшие доски, куски штукатурки, битый кирпич и прочий строительный хлам. Даша соврала в очередной раз – в этом месте не могло жить ни одно уважающее себя привидение.

Полка Таня озиралась по сторонам, Даша немедля приступила к поискам цветных стеклышек и прочих диковинок. Сережка уже нашел какую-то щепочку и был вполне доволен.

— Мама… — голосок был такой тоненький и тихий, что сначала Таня подумала – ей мерещится. Но плач повторился: — Мама…

Похоже, жалобный зов исходил из-под огромной дубовой балки, некогда поддерживавшей потолок дома. Таня решительно полезла вперед.

— Мама! — послышалось совсем близко. Огромные голубые глаза смотрели доверчиво и печально.

— Ой, бедняжка, как ты здесь оказалась? Тебя забыли? Ты же замерзла! И, наверное, хочешь кушать. Ты такая грязная… Идем домой…

Таня бережно подхватила голубоглазую куклу в перепачканном платье. Завернула ее в свою курточку. Погладила по некогда золотистым, а ныне свалявшимся в бурую паклю волосам. Пятясь задом, вылезла из-под балки.

— Мама… — пропищала кукла.

— Ого! Покажи… — подошедшая неведомо откуда Даша бесцеремонно потянулась к кукле. — Где ты ее нашла? Дай подержать.

— Не дам. Это моя дочурка. Не пугайте ее.

— А как ее зовут? — поинтересовался только что подошедший Сережа.

— Мила, — чуть слышно пискнула кукла, моргнув невинными голубыми глазами.

Смахнув пыль с серванта, молодая женщина обернулась, вопросительно смотря на ребенка:

— И где ты ее нашла?

— Там… во дворе… Можно Мила будет жить с нами?

— Значит, ее зовут Мила. Послушай, дочурка, если ты честно расскажешь мне, откуда эта кукла, я оставлю ее.

— Со «стройки», мамочка… — Таня потупилась, опустив глаза.

Мать придала лицу суровое выражение:

— Твое счастье, что я успела дать слово. Поэтому – кукла останется. Но ты будешь наказана. Мила останется у меня… пока. Только твое, Татьяна, образцовое поведение, сможет приблизить вашу встречу.

— Но мамочка…

— Никаких «но».

Высокая женщина легкой походкой вышла из комнаты, унося игрушку. На глазах Тани навернулись слезы:

— Мама!

Ее голос слился с жалобным голоском куклы:

— Мама!

— Наша малышка нашла себе новую подружку, — произнесла Наталья, загасив недокуренную сигарету.

— Вот как?

— Представь. Лазила на «стройку» и отыскала куклу. Мне кажется старинную. Впрочем, посмотри сам, ты лучше в этом разбираешься. Она на шкафу… в педагогических целях…

Александру, несмотря на его немалый рост, пришлось встать на цыпочки, чтобы стянуть с высокого антикварного буфета бесформенный малопривлекательный комок – новую «подружку» его дочери. Он начал внимательно рассматривать вещь, тут же комментируя увиденное:

— Да, это, в самом деле, стоящая вещичка. Фарфор. Отличный фарфор. Ни единой трещинки. Глаза —– стекло. Закрываются. Поворачиваются из стороны в сторону. Механизм, видимо, простенький, но отлаженный. Ресницы на месте, целы. Волосы, по-моему, натуральные, детские… Ого! Она еще и говорит! Европейская работа, и ты права – старинная. Где-то вторая половина девятнадцатого века или даже чуть раньше. Но это надо уточнять. А платье – дешевка. Сшито недавно и, похоже, подростком или абсолютно бездарной швеей. Надо же ухитриться так пришить рукава! Самоделка. Послушай… — Александр поднял глаза. — Сшей ей платье из атласа цвета слоновой кости с кружевными вставками. В таком виде она бесподобно впишется в интерьер. Посадим ее в гостиной на кресло. Да… и кружевной зонтик ей в руку. Пожалуй, я сам разработаю фасон этого платья.

— Танюша считает ее живой и вряд ли позволит сделать из нее украшение.

— Жаль. Тогда красотку ждет участь всех любимых кукол — искромсанные волосы, перекрашенные фломастерами, оторванные ноги, перепачканные щеки и… гибель. Фарфор – не пластик. Жаль, хорошая бы получилась вещичка, стильная. В конце концов, ее можно было бы выгодно продать. Такие безделушки сейчас в моде. Пожалуй, я даже знаю покупателя…

— Оставь, Александр. Теперь это кукла Танюшки.

— Как знаешь.

К воскресенью Таню решено было простить. Ее ждал счастливый удивительный день – вдвоем с мамой они займутся прихорашиванием Милы. Всю неделю Таня готовилась. Не церемонясь, отбирала у других кукол лучшие платья. Стирала их, развешивала сушить на балконе, гладила маленьким утюжком. Делала кукольную комнату – уголок с кроваткой, зеркалом и ковриком у ног. Забросила дворовые игры с Дашей и Сережей. Целыми днями сидела дома, рассказывая другим своим куклам, какая вскоре у них появится подружка. Одним словом – ждала.

Настало воскресенье. Вскоре после завтрака Мила была извлечена из своей недосягаемой темницы и сразу же попала в умелые руки Натальи – мытье хрупкой фарфоровой куклы было делом многотрудным и недетским. Наталья тщательно оттерла грязный нос и щеки, вымыла волосы, держа кукольную головку так, чтобы в глазницы не налилась вода, расчесала приобретшие золотистый оттенок локоны и завила их старыми бабушкиными щипцами. Удовлетворенно оглядела свою работу, что-то придумала и, довольная собственной выдумкой, послала дочь в спальню за набором косметики. Вскоре, к огромному Таниному удовольствию ресницы Милы были подкрашены настоящей маминой тушью, а губы зарозовели, покрытые шикарным перламутровым лаком для ногтей.

Пришел Танин черед взяться за дело. С благоговением приняв из рук матери похорошевшую куклу, девочка надела на нее самое лучшее платьице, к счастью, оказавшееся в самую пору. Далее настала очередь панталон с кружавчиками, сшитыми мамой для прошлой фаворитки, чьих-то башмачков… В последнюю очередь Таня завязала на голове Милы огромный голубой бант из блестящей ленты.

— Ну вот, теперь твоя Мила больше не походит на бродяжку. Когда-нибудь мы сошьем ей шелковое платье и шляпку, а может быть, смастерим и зонтик. Пока иди, познакомь Милу с ее компаньонками. Да, кстати, мне не очень

нравиться имя Мила. Что если назвать ее иначе? Например, Элиза или Беатрис…

— Нет, мамочка, Мила сама сказала, что ее так зовут.

— Она же говорит только слово «мама».

— Обычно — да, но когда очень захочет, то и много чего другого.

— Что ж, может быть, но я думаю, что взаправду куклы говорить не умеют.

— Это простые куклы. А Мила не такая, она — живая.

— Сегодня мы весь день бездарно опаздываем! — Наталья потянулась за новой сигаретой, щелкнула зажигалкой. — Я рассчитывала быть дома к Танюшкиному возвращению из школы. У них сегодня четыре урока, потом – бассейн. А Таня простыла, и я написала записку, чтобы ее отпустили домой. Она, наверное, уже час, как пришла.

— Кто знал, что рейс задержат на два с половиной часа!

— Бред какой-то! Теперь эта «пробка» – мы тут уже минут сорок торчим.

Александр посмотрел на часы:

— Только шестнадцать с четвертью.

— Прекрати свои бесконечные шуточки! Сорок, шестнадцать – какая разница! Главное – мы опоздали. Главное – Таня одна и волнуется за нас.

— Успокойся. Дети еще не умеют нервничать понапрасну. И оставь в покое сигареты, за шестнадцать минут, эта, кажется, третья. Скорее всего, Танюшка сейчас о нас и думать не думает – развлекается себе с новой куклой. Рада радешенька, что ее никто не отвлекает.

— Она волнуется! Она не такая бесчувственная, как ты!

— Наталья! В конечном счете, мы встречали именно твою сестру и это именно ты, не далее, как вчера вечером «порадовала» меня идеей подбросить ее от аэропорта до дома. Это я, сорвавшись с работы, изображал из себя таксиста, носильщика, мальчика на побегушках. А теперь я же во всем и виноват! Теперь я вынужден слушать, как на меня кричат!

— Прости, — перегнувшись, Наталья достала с заднего сиденья шляпку и сумочку. — Я не хотела тебя обидеть. Просто я не могу тут больше торчать. Ждать. Я еду на метро.

— Не глупи. Мы выберемся из «пробки» максимум минут через десять. Пока ты доберешься до ближайшей станции, сделаешь пересадку, дойдешь от метро до дома… Наташа, ты позже меня приедешь!

— Александр, я не могу вот так сидеть и ничего не делать!

— Спорим, я приеду домой первым!

— Оставь… — Наталья с раздражением хлопнула дверью и начала пробираться к тротуару, обходя теснившиеся застывшим потоком машины.

Александр долго стоял у неказистой двери, ожидая, когда откликнется на звонок хозяйка. Послышались шаркающие шаги, скрежет задвигаемой цепочки.

— Это я, Ольга Васильевна.

Невидимая борьба с многочисленными замками и задвижками завершилась, и дверь отворили. Александр вошел в квартиру. С порога спросил:

— Как это было?

И без того невысокая Ольга Васильевна как-то съежилась, но заговорила сразу, без запинки:

— Я как раз возвращалась из булочной. Вдруг, смотрю – Наташа бежит, сама не своя. Торопится. Я ее еще окликнула. Куда там! Будто знала… В общем, пока то да се, годы мои какие, хожу медленно… Добралась я до подъезда. Поднимаюсь мимо вашей квартиры, смотрю – дверь открыта и тишина. Странно мне все как-то показалось. Я постояла, постояла, Наташу

окликнула и вошла. Захожу и… Господи, боже мой! Ох, бедняжка…

Александр, менее всего желавший выслушивать сочувственные речи, грубовато оборвал:

— Оставьте причитания, Ольга Васильевна, я и без них верю в ваши искренние соболезнования. Но мне необходимо знать факты.

— Эх, Саша, Саша… Они обе рядышком лежали. Я к ним, а Танечка уже холодная. Я думала и Наташа, но нет, смотрю – дышит. Чуть-чуть дышит. Я – «Скорую». Страх-то, какой! Прямо не знаю, что делать. Потом надумала милицию вызвать. И только тут дура-баба, сообразила, что ж я стою, как пень! Давай Наташу в чувство приводить, а толку-то… Слава богу, врачи быстро приехали. Говорят – у девочки отравление. Она уже несколько часов, как мертва. И точно — я сперва не заметила – вокруг Танечки на полу пузырьки стоят, пилюли какие-то рассыпаны. Куколки ее в рядок сидели – какая с градусником подмышкой, какая – бинтом перевязанная. Видно Танечка в «аптеку» играла или в «доктора». И сама таблеток накушалась… А тут в дверь звонок – «Скорая» подоспела. «А это кто? — спрашивают. — Мать?» «Да, — говорю, — у нее обморок…» Обеих и увезли. Тут ты и приехал. Как Наталья-то?

— Я от нее. Все нормально. Ее выпишут, скорее всего, завтра. Она держится молодцом. Все нормально, но лучше бы она плакала…

Александр развернулся и, не прощаясь, вышел из квартиры. Ольга Васильевна осталась стоять посреди опустевшей прихожей.

После Таниных похорон минуло две недели. Непривычная тишина в доме сводила с ума.

В тот день Наталья все же решилась разобрать вещи дочери. Она начала с бесчисленных игрушек. Александр молча сидел в кресле, не зная, что делать. Присоединиться к хлопотам жены он был не в состоянии, как, впрочем, и уйти, бросив ее одну. Раздумья оборвал голос Натальи:

— Александр, а где Мила?

— Кто? — он с недоумением посмотрел на жену.

— Кукла. Кукла Танюшки. Та – фарфоровая.

— Я ничего не трогал.

— Она была с ней. Тот пузырек лежал в подоле ее платья. Была, а теперь – исчезла.

— Сама же куда-нибудь ее сунула.

Наталья отложила плюшевого жирафа. Подошла к мужу:

— Нет, Александр. Не. Она ушла. Ушла, выполнив свое страшное дело. Она ищет новую жертву.

— О ком ты?

— Кукла. Она погубила нашу дочь.

Александр откинулся в кресле. Зло сощурившись, оглядел стоявшую возле него Наталью:

— Не думай, будто мне легче, чем тебе. Но я не позволяю себе сходить с ума. Прекрати, возьми себя в руки, — он криво улыбнулся. — Будь молодцом. Ведь ты сильная, Наталья. За это я и люблю тебя. Держись.

— Я должна ее отыскать.

Они вошли в вагон и сели напротив. Двери захлопнулись и поезд начал набирать ход. Наталья узнала ее мгновенно. Белокурые волосы скрывала оранжевая трикотажная шапочка с помпоном, спортивный комбинезончик ничуть не походил на ставшие такими привычными пышные платья с оборками, но это была ОНА. Круглощекая девчушка прижимала ее к своей яркой курточке. Кукла также узнала Наталью. Хищный взгляд полоснул по лицу – в голубых глазах куклы светилось нескрываемое торжество.

— Где вы нашли ее?

— Простите… — мать девочки оторвалась от журнала. — Что вы имели в виду?

— Кукла. Она давно у вас?

Женщина поднялась:

— Мы выходим. Я не знаю, что вам надо. И меня это не интересует. Разрешите пройти.

Наталья вышла следом. Не отставая, шагала за ними по длинной, заполненной народом станции. Женщина оглядывалась. Девочка крепче прижимала куклу. На подходе к эскалатору Наталью оттеснили, но, растолкав прохожих, она вновь приблизилась к женщине и ребенку.

— Уничтожьте куклу. Скорее, как можно скорее, пока не поздно, уничтожьте!

— Что вам надо, гражданка?

— Я знаю эту куклу. Отлично знаю. Полгода она жила у нас. Ее губы выкрашены моим лаком, ее ресницы… Но это уже не важно! Она убила мою дочь. Убейте ее. Если вам дорог ваш ребенок — убейте!

— Оставьте нас! Вы говорите чушь!

Девочка обхватила куклу обеими руками. В глазах заблестели слезы:

— Мама, кто эта тетя?

— Я умоляю, выслушайте меня.

— Хорошо… — женщина подтолкнула ребенка вперед, на следующую ступеньку эскалатора и заслонила собой от Натальи, — но с одним условием – вы оставите нас в покое.

— Когда Танюшка нашла ее, мы тоже ни о чем не подозревали. До поры… Она выжидала. И однажды она сказала моей дочери – возьми и выпей те таблетки… Послушайте, я знаю эту куклу! Она – убийца. Она отняла мою дочь. Разве вы не видите? Посмотрите ей в глаза! Они там, в ней – сотни, тысячи невинных детских душ. Им не вырваться. Они страдают. Им нет покоя. Разбейте ее, освободите их. Разбейте! Ваша дочь погибнет! Разбейте!

Наталья попыталась вырвать куклу из рук ребенка.

— Милиция!

Надсадно засвистела бабулька-контролерша, появившийся, откуда ни возьмись рослый парень в форме, оттянул Наталью от плачущей девочки. Откуда-то издалека до Натальи донеслось:

— Я ничего не понимаю! Я не желаю иметь дело с сумасшедшими! Она хотела ограбить моего ребенка. Дайте нам уйти. Избавьте от общества этой истерички!

Женщина подхватила ребенка и устремилась к прозрачным, мотающимся на сквозняке, дверям. Наталья

рванулась следом, но парень в форме удержал ее. Последнее, что она видела – крошечные губки, искривленные в зловещей ухмылке… Наталья потеряла сознание.

— Ты и правда вела себя, как сумасшедшая!

Александр был взбешен до крайности, Наталья видела это. Его чувства выдавал не голос, не выражение лица, а чуть неровная походка и неоправданная резкость движений. Он ходил по комнате, переставляя попавшиеся на глаза предметы:

— Я предупреждал…

— Но это была она.

— Во-первых, ты могла ошибиться. Во-вторых, даже если это она, нас должно волновать только то, как наша вещь попала к посторонней женщине. Но мне на это наплевать! Танюшка могла потерять эту куклу. Могла подарить подружке. В конце концов, на похоронах было много народу и кто-то мог позариться на дорогую игрушку. Это гнусно, но каждый живет, как умеет. Не сходи с ума. Сегодня ты бросаешься на незнакомых людей, а завтра? Завтра – что? Возьми себя в руки.

— Это не месть. Пойми, я не хочу, чтобы гибли маленькие доверчивые девочки. Надо спасать тех, кто еще может уцелеть. Это наш долг – твой и мой. Ты обязан помочь мне!

— Это – бред.

— Теперь я знаю район, где они живут. Я обыщу его весь. Ах, как мне нужна твоя помощь! Вдвоем дело пойдет быстрее. Но я и одна загляну в каждый двор, в каждую квартиру. Если надо я обойду весь город. Я найду и убью ее. Она не уйдет!

Наталья искала. Она исходила все расположенные неподалеку от метро кварталы, выспрашивала, выведывала и все чаще чувствовала косые взгляды, брошенные ей вслед. Ее считали безумной, но она продолжала поиски. Так прошла зима. Больше всего Наталья боялась, что девочка живет не здесь, а где-то в новостройках, куда надо добираться на автобусе.

В этом дворе она бывала уже не раз. Качели, поломанная песочница, чахлые кустики сирени вдоль легкой ограды… Щебет ошалевших от весны воробьев… Три девочки, сидящие на скамейке… Расположившиеся неподалеку три бабушки, приглядывающие за ними… И — ОНА…

Безмятежно светило солнышко. Посохший асфальт уже был испещрен незамысловатыми рисунками и надписями, сделанными цветными мелками. Но покой светлого весеннего дня был обманчив. Наталья сердцем чувствовала приближение грозной непоправимой беды. Первым ее желанием было подбежать к девочке, вырвать из рук куклу и с силой швырнуть

ее об асфальт. Но что-то останавливало ее, что-то подсказывало – так кукла не умрет. «Главное – забрать ее у детишек. Я выхвачу ее и убегу. А потом, позже, без помех уничтожу. Уничтожу правильно, как надо» — решила Наталья.

Не успела она сделать и шага, как заинтересовавшиеся чем-то девчушки стайкой воробышков вспорхнули с лавки и побежали в другой конец двора. Кукла осталась одна. Бабульки с подозрением посматривали на женщину, неприкаянно стоящую посреди детской площадки. Медлить было нельзя.

Потрепанный, видавший виды «Жигуленок» без номеров, со страшным грохотом пронесся по дорожке — подростки, набившиеся в машину, восторженно орали, довольные выпавшей им возможностью порулить. Наталья поняла: вот она – смерть. Машина собьет девочку. Кукла сидела на скамейке и следила за происходящим. Подмигнула Наталье. Куда бежать – к ней или к девочке? Наталья решила – сначала надо обезопасить ребенка, а потом заняться этим исчадием ада.

«Жигуленок» делал второй круг. Наталья бросилась к девочке. Поскользнулась на не успевшем растаять ледяном бугорке, упала и невольно толкнула девчушку под колеса бешено ревущего автомобиля…

Наталья очнулась. Толпа. Возгласы. Солнце, бьющее прямо в глаза…

— Она толкнула ее. Подбежала и толкнула.

— Она давно здесь бродила. Высматривала.

— Маньячка…

— Сумасшедшая…

— Убийца! Убийца!

Наталья приподнялась на локте – сквозь толпу разглядела скамью – пустую. Кукла исчезла. Мрак вновь опустился на сознание Натальи.

Рождение Куклы

— Почему не я? Почему?!

Маленький гробик на широком столе темным айсбергом возвышался посреди комнаты. Оплывшие свечи едва освещали просторное помещение, стены которого скрывали добротные полки резного дуба. На полках сидели куклы. Множество барышень в нарядных пенно-кружевных платьицах с завитыми локонами и румяными щеками смотрели на гробик. В их стеклянных глазах жили крошечные язычки пламени оплывших свечей. Русоволосая женщина, кутаясь в темную шаль, бессвязно шептала сетованья и мольбы. Иногда ее голос возвышался до крика:

— За что? Маленькая, хрупкая, росточек, вырвавшийся из плена на солнце… За что? За что? Я жила, я грешила, почему же она — невинное, святое создание?

В гробу лежало детское тельце. Лицо девочки скрывал платок, из-под которого выбивалась прядь нежных, похожих на

застывший солнечный свет волос. Из мрака, неподвластного маленьким перышкам пламени, бесшумно выступила фигура в черном одеянии:

— Даже не спрашиваю – ты с радостью умерла бы вместо нее, Элизабет. Но смерть одного редко воскрешает другого. Хотя всегда найдется хитроумный способ поставить все на свои места…

— Ты странно говоришь, — женщина подняла сияющие от непролитых слез глаза, — ты не монахиня. Монахиня сулила бы моей доченьке блаженство там…

— Кто верит в это теперь? Век девятнадцатый – век просвещенья и науки. Средневековье обратилось в прах и хлам.

— Ты не монахиня! Меня не обманешь. В твоем лице нет кротости, в глазах горит неукротимый огонь, а слова лукавы. Ты служишь не богу!

— Мы все кому-то служим, в зависимости от наклонностей уши выбирая господина.

— Изыди! Не оскверняй своим присутствием этот дом! За душой моей девочки придут ангелы.

— И унесут на небеса… А может быть, она просто сгниет в земле, и черви сожрут эту нежную кожицу…

— Изыди, сатана!

— Да, Элизабет, твоя вера неколебима. Я умываю руки. За меньшую цену многие идут на большее. Ну да ладно – молись о своей доченьке, ничего другого для нее ты сделать не желаешь.

Лжемонахиня отступила в тень, готовая раствориться в ней навсегда. Элизабет показалось – куклы на полках зашевелились, укоризненно качая фарфоровыми головками и пожимая затянутыми в атлас плечиками.

— Постой… Кто бы ты ни была, я не совершу большой грех, выслушав тебя. Но учти – только выслушав. А потом… Потом у каждого свой путь.

— Ты можешь вернуть своей дочери жизнь, а можешь смириться, не смея противостоять закону бога. В раю очень много таких малышек… Детская головка, как орех раскололась под колесом телеги. Глаз, цвета незабудки упал на пыльную мостовую… Каждому – свое.

— И дьявол возьмет мою душу?

— Тебя это так волнует, Элизабет?

— Не это… Скажи, моя бедная малютка не будет платить за мои грехи?

— Какое самомнение! Какие звучные слова! Надо же – «грех», «загубленная душа»! Дьяволу, как и богу, нет до тебя никакого дела, Элизабет. И с чего ты вообще взяла, что они существуют? Есть только человек, и его разум может творить

чудеса. Есть тайные знания, передающиеся из столетия в столетие. Есть наука… Она правит миром. В аду так же пусто, как и на небесах. Но человек должен помогать человеку. Гуманизм – вот цель нашего служения. Я услышала о твоем горе и поспешила сюда. Пришла, ибо знаю, как склеить разбитый сосуд.

— Что я должна сделать?

— Ничего особенного, — женщина в черном развела руками, — сущий пустяк… Твои бредни о сговоре с нечистой силой нелепы и архаичны. И уж, конечно, тебе не придется никого убивать, подписывать кровью договор, поклоняться дьяволу. Это излишне. Просто займись своей работой, Элизабет, и не уставай желать того, что больше всего хочешь. Но сейчас ты должна поторопиться – рассвет близок.

Если бы одинокий путник ночной порой проходил по узкой, мощенной булыжниками улочке и заглянул в окно старого начисто выбеленного дома, он бы увидел две женские фигуры, метавшиеся по комнате. Вот высокая женщина в черном облачении наклонилась к другой, русоволосой, о чем-то говоря ей… Та в ужасе отшатнулась, заслонила распростертыми руками маленький гробик, высившийся в центре комнаты… Вот черная гостья направилась к двери… Русоволосая женщина устремилась за ней… Вновь между ними завязался неслышный праздному наблюдателю разговор,

сопровождаемый бурной жестикуляцией… Вот русоволосая вытерла глаза уголком шали… Черная гостья подошла к окну и задернула занавеску – теперь запоздалый прохожий уже не смог бы подсмотреть, что же происходило в комнате…

Сутки не успели минуть со дня похорон, а Элизабет уже спустилась в мастерскую и, облачившись в усыпанный глиняной пылью балахон, принялась за работу. Жан-Поль, глядя на жену, устыдился своей праздности и также принялся за дело.

Супруги имели прибыльное дело, владея мастерской, в которой изготовлялись фарфоровые куклы. Бог дал Элизабет талант, и она, еще будучи маленькой девочкой, научилась превращать комочки глины в человеческие лица, наделяя их чертами знакомых людей. Выйдя замуж за Жан-Поля, чей род уже четыре поколения владел секретом особо прочного, полупрозрачного фарфора, Элизабет нашла близкое ее душе занятие. Теперь она лепила глиняные модели, а Жан-Поль отливал по ним фарфоровые головки. Руки Элизабет были искусны, глаз верен, и куклы, созданные ею, покоряли всякого, кто видел их однажды. Она сама собирала своих «детишек», как называла их до рокового дня и одевала в платьица, сшитые двумя искусными рукодельницами, работавшими в их мастерской.

Размяв неподатливый ком глины, Элизабет принялась за лепку. Если бы Жан-Поль был немного наблюдательней, он бы заметил некую странность в поведении жены. Она работала, но ее серые лучистые глаза были полуприкрыты, а взгляд холоден и неподвижен. В то же самое время искусные пальцы женщины сами собой придавали комку глины черты детского лица. Но муж Элизабет уже развел водой гипсовый порошок и теперь торопился, прежде чем раствор схватится, отлить из него кусок формы. В такие минуты Жан-Поль не смотрел по сторонам. Внезапно Элизабет сказала:

— Дорогой, я закончила модель, сними с нее форму.

Жан-Поль удивился – никогда прежде его жена не работала так быстро. А Элизабет тем временем подошла к стеллажу и принялась перебирать коробки со стеклянными глазами, ища подходящую пару. Но поиски не удовлетворили ее и, ничего не сказав мужу, женщина в тот же день отправилась в стеклодувную мастерскую. Она вернулась, принеся в батистовом платочке всего одну пару сияющих голубизной весеннего неба кукольных глаз.

— Две штуки? Почему так мало? — удивился Жан-Поль. — Будто не знаешь, что оптом выходит дешевле. Так и разориться недолго! Тем более у нас полно заготовок, могла бы и дома что-нибудь подобрать.

Элизабет положила руки на плечи мужа, виновато улыбнулась, глядя ему в глаза:

— Жан-Поль, пожалуйста, давай прежде сделаем только одну отливку. Я не очень уверена, что все получится, как надо.

— Эх, Элизабет, Элизабет! Не стоило тебе сейчас заниматься работой. Одна отливка – ничего себе! О чем ты думала? Не получится… Э… — он хотел стереть со щеки жены слезинку, но спохватился, опустив перепачканную белой пылью руку. — Только не плач. Я все сделаю, как хочешь. Обещаю.

Жан-Поль сдержал слово. Только однажды наполнил он жидкой глиной гипсовую форму, и только одна головка вышла из ее разомкнутых створок. Минуло довольно много времени, прежде чем отливка высохла и стала пригодна для обжига. И вот, наконец, ее вместе с другими отливками положили в печь, и мастер развел огонь. Потом печь остывала… Все это время, казавшееся Элизабет, нескончаемым, она не находила себе места. Ночами Элизабет почти не спала и, просыпаясь, Жан-Поль слышал ее тихое бормотание. Но он только до боли сжимал кулаки, не позволяя себе думать о постигшей их беде. Больше всего Жан-Поль боялся, что жалость захватит его и утянет в трясину отчаянья.

Элизабет знала – печь уже остыла, как знала и то, что муж будет выгружать ее не раньше завтрашнего утра. Жан-Поль

был нетороплив и предпочитал лучше помедлить, нежели поспешить. И хотя его не было дома, и никто не мог воспрепятствовать ей, Элизабет крадучись, будто делала нечто недозволенное, на цыпочках прошла в мастерскую. Аккуратно разобрав штабель лежавших в печи заготовок, она отыскала ту единственную, о которой думала все это время. Элизабет жадным, придирчивым взором осмотрела головку – ни трещинки, ни изъяна не было на ее безупречной поверхности. Радость озарила лицо женщины. Но вот она вновь нахмурилась, вспомнив о чем-то. Затаив дыхание она прислушалась, стараясь уловить каждый шорох, доносившийся в мастерскую – в доме царила тишина. Убедившись, что поблизости никого нет, она смахнула со стола разобранную гипсовую форму. Ту форму, в которой и была сделана единственная, столь дорогая для нее отливка. Элизабет присела, осматривая лежавшие на полу осколки, и для верности разбила их на более мелкие кусочки, превратив форму в месиво белых гипсовых крошек. Потом она уничтожила глиняную модель.

Жан-Поль вернулся к обеду. Завершив трапезу, супруги спустились в мастерскую, и тогда Элизабет поведала мужу, что, якобы, случайно разбила форму, взявшись переделывать стоявшую неподалеку от нее скульптуру.

Да… — пробормотал Жан-Поль, рассматривая валявшееся на полу осколки, — этого не восстановишь. Отливка хотя бы не треснула?

— С ней все в порядке, я как раз собираюсь заняться ей.

Со дня смерти дочери голос Элизабет еще никогда не звучал так радостно и беззаботно.

Элизабет утратила всякий интерес к лепке и больше не спускалась в керамическую мастерскую. Все время она проводила в зале, стены которого занимали полки с куклами. В этом помещении обычно трудились обе швеи, изготовлявшие туловища и одежду кукол, но теперь Элизабет распустила мастериц по домам, желая работать в одиночестве.

Стол, на котором не так давно стоял гробик, занял привычное место у окна и его поверхность скрылась под ворохом разноцветных лоскутков, обрезков кружев, тесемок, выкроек, мотков ниток… Отворив дверь ногой, в зал вошел Жан-Поль – его руки были заняты коробкой, из которой торчали растопыренные детские ладошки и пухлые пяточки. Элизабет даже не обернулась на шум. Ловко орудуя крючком, она закрепляла на ажурной шапочке тонкие, почти невесомые прядки волос, похожие на застывшие лучи солнечного света.

— Чьи это волосы? — поинтересовался Жан-Поль. — Неужели…

Да, дорогой. Это волосы нашей Камиллы, — глаза женщины были полны странного сияния, делавшего их одновременно невинными и лукавыми.

— Так вот зачем ты срезала локоны! По-моему ты поступила неверно, Элизабет.

— Это память о нашей дочурке.

Только после слов жены Жан-Поль будто прозрел – головка, стоявшая на столе, та самая головка, над которой он недавно работал, была похожа на его безвременно умершую дочь! Только теперь он узнал в фарфоровом личике дорогие черты.

— Господи… — он перекрестился.

Жан-Поль ушел. Элизабет, крадучись, подошла к комоду и извлекла из него шкатулку – ящичек черного дерева с полустертой временем резьбой. Куклы, восседавшие на полках, одобрительно закивали головами. Женщина поставила шкатулку на стол, извлекла из-за пазухи маленький ключик, висевший у нее на шее вместо креста, повернула его в замочной скважине. Элизабет взяла в руки фарфоровую головку и осторожно сняла ее верхнюю часть, которую Жан-Поль, как и обычно, сделал съемной. Так он поступал для того, чтобы получить возможность закрепить стеклянные глаза

внутри заготовки. Для Элизабет эта особенность технологии пришлась как нельзя кстати – она извлекла из шкатулки непонятный сморщенный комок, смазала его клеем и погрузила внутрь головки. Убедившись, что комок лежит плотно, Элизабет вставила небесно-голубые стеклянные глаза, нанесла клей на кромки фарфоровых деталей и соединила их, сильно прижав друг к другу. Затем, не теряя времени, она наклеила парик, собранный из волос покойной Камиллы. К вечеру кукла была готова. Элизабет нарядила ее в самое красивое платьице, украсила завитые локоны пышным бантом, подобрала лучшие башмачки на кожаной подошве. Потом отнесла ее в спальню дочери. Там женщина задержалась. Она посадила куклу на кроватку Камиллы и, не в силах оторваться, напряженно смотрела на нее. Минута сменяла минуту, их вереница уходила в небытие, а Элизабет все стояла посреди спальни, сама похожая на огромную куклу. Голос мужа вывел ее из оцепенения. Жан-Поль, не любивший, когда попусту жгут свечи, торопился быстрее отойти ко сну. Оторвав взгляд от чудесной куклы, Элизабет вышла из комнаты. Прежде, чем затворить дверь, она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на свое творение. Кукла сидела среди подушек и смотрела прямо в глаза женщине, а ее пухлые розовые губки складывались в улыбку.

— Завтра ты будешь смеяться, петь, говорить… — пробормотала Элизабет и торопливо спустилась по узкой поскрипывающей лестнице.

Уснуть Элизабет так и не смогла. Она лежала с открытыми глазами, разглядывая серебристое сердечко – прорезь в ставне, сквозь которую был виден диск луны. Потом сердечко погасло. Потом из бархатно-синего превратилось в серое. Потом порозовело. Ночь прошла. Элизабет напряженно прислушивалась, стараясь уловить каждый шорох дремавшего дома, но различала лишь дыхание Жан-Поля да размеренное щелканье часов в гостиной.

Настало утро. Элизабет лежала без движенья, но сердце ее стучало учащенно, а тревога снедала душу. Женщина ждала. Она ждала, когда откроется дверь. Напрасно. Проснулся Жан-Поль. Встревоженный бледностью жены, поинтересовался, здорова ли она. Пробормотав нечто невнятное, Элизабет начала одеваться. Шнурки лопались в ее руках, а крючки не попадали в петли. Так и не справившись со стареньким домашним платьем, она накинула поверх ночной сорочки шаль и торопливо пошла в комнату, принадлежавшую Камилле. Жан-Поль с тревогой смотрел ей вслед.

Протяжный вопль разорвал спокойствие утра. Жан-Поль опрометью побежал наверх. Распростертая на полу Элизабет билась в истерике.

— Камилла! Камилла! Где ты, доченька?!

— Успокойся любимая. Все кончено, давно кончено. Я думал – ты смирилась. Почему прошлое не отпускает тебя?

— Она обманула! Обманула! Я же сделала все, как она велела. Я надругалась над телом нашей дочурки – ради чего?

— Элизабет, что ты говоришь?!

Заплаканная женщина посмотрела в глаза Жан-Поля:

— Гостья в черном обещала воскресить Камиллу, но для этого требовалось исполнить один ритуал. Жан-Поль, ты сердился на меня за то, что я срезала волосы Камиллы… Если бы только волосы! Женщина в черном велела мне достать мозг из ее расколотой головки и я сделала это.

Отшатнувшись от жены, Жан-Поль перекрестился. Говорить он не мог. А Элизабет, внешне уже спокойная, продолжала свой рассказ:

— И дальше я ни в чем не отступала от ее слов, высушила мозг так, как она учила, а, пока он сох, делала Куклу. Ты верно заметил, что она похожа на Камиллу – Кукла изображала ее. Когда все было готово, я вложила в голову Куклы мозг доченьки. Ее золотые волосы стали волосами Куклы. Я сделала все, что велела женщина в черном. Потом стала ждать. Каждое мгновение нового дня растянулось для меня в вечность. Я все прислушивалась, прислушивалась, прислушивалась… Ждала,

когда же зазвучит голосок Камиллы, послышаться ее легкие шажки… Жан-Поль, черная гостья сказала – Камилла не всегда будет куклой, она оживет. Моя дочь вернется! Я все сделала, как надо… — Элизабет вновь зарыдала.

— И где же Кукла?

— Я не знаю, Жан-Поль, не знаю! Она была здесь! Я оставила ее на кроватке Камиллы. Чудо должно было произойти тогда, когда первый луч солнца коснется шпиля ратуши. Я прислушивалась, прислушивалась… Потом не выдержала и поднялась сюда. Комната оказалась пуста. Кукла исчезла. Они украли мою Камиллу!

Жан-Поль сумел взять себя в руки. Он старался говорить очень спокойно:

— Послушай, Элизабет, когда приходила та женщина?

— Как? Ты не помнишь? Она предстала в обличии монахини. Той, что должна была читать Библию над Камиллой. Ты же сам говорил с ней, тетя Марго ее видела и кто-то из соседок… Помнишь, она, как только вошла, еще посетовала на разыгравшуюся непогоду?

Элизабет, горе помутило твой разум. В тот вечер никто из служителей Бога так и не вошел в наш дом. Отсюда наша беда… Должен был прийти кюре из церкви святого Франциска, но – беда подстерегла его на пути. Он оступился, сломал ногу. Его нашли только утром. Элизабет, у гроба была только ты. Ты

выгнала всех прочь и осталась одна. Спроси у кого хочешь, если не веришь. У той же Марго…

Он умолк. Молчала и Элизабет.

— Я верю тебе, Жан-Поль, — заговорила она. — Значит, женщина в черном была бредовым виденьем?

— Да. Горе помутило твой разум.

— Значит, не существует того, кто обещал воскресить мою дочь?

— Ты была одна.

— Значит, я все делала напрасно? Камилла навечно останется куклой? Она не воскреснет? — слезы струились и струились по ее бледным щекам. — Это конец? Конец…

Жан-Поль молча кивнул головой.

Элизабет так и не сумела оправиться от страшного горя, перечеркнувшего ее жизнь. Вера в чудесное воскрешение дочери поддерживала ее существование, и, лишившись этой опоры, Элизабет медленно угасала, равнодушно взирая на приближавшуюся смерть. Она умерла через полгода после гибели дочери.

История о несчастной матери, поддавшейся дьявольскому соблазну и погубившей свою душу, не осталась тайной семьи

Жан-Поля. Она обрастала фантастическими подробностями, все больше и больше походя на печальную легенду, о которой долго помнили в маленьком городке, затерявшемся в центре Европы. Легенда обрела и свое продолжение – молва твердила, будто проклятая Кукла никогда не задерживается подолгу в одних руках, скитаясь по свету и воруя души полюбивших ее маленьких девочек. Говорили, что черная гостья все же не обманула Элизабет – однажды, когда наступит положенный срок и 666 детских жизней вольются в естество Куклы, фарфоровая оболочка лопнет и ожившая Камилла явится миру. Страшно даже подумать, какое зло принесет на землю это дитя ада…

Летняя практика 7 «б»

Растрепанная старуха в красной юбке хлопнула ладонью по столу:

— Теперь лапти колхозные о летнем задании. Первое – вы разделяетесь на группы и ползаете на карачках до тех пор, пока не уразумеете, что где растет. Панкратова, биоценоз – это…

— Совокупность популяции флоры и фауны на определенном участке ареала с более-менее однородными условиями, — отбарабанила сидящая за первой партой пышноволосая Панкратова.

— Второе – каждый из вас, идиоты, должен смастерить поделку для кабинета. Покупной хлам не принимается. Если у кого руки не из того места растут – пусть приносит комнатное растение. Остальным – единица в журнал. Все! Свободны!

Класс опустел с максимально возможной скоростью. Лавина учеников, вырвавшись из логова наводящей ужас ботанички, с грохотом скатилась по лестнице, торопясь как можно скорее исчезнуть из поля зрения «любимого» педагога.

Черноволосая, коротко остриженная девчонка со смешливыми глазами, пропустив вперед одноклассников, задержалась у стенда с таблицами успеваемости. Вид у нее был грустный.

— Эй, Барышева, что голову повесила? — неугомонная Светка Акулиничева всегда появлялась в самые неподходящие моменты.

— Сама видишь… Я ей говорю: «Наталья Александровна, у меня в предыдущих четвертях одни пятерки, я все темы назубок знаю, конспекты в полном порядке, вы только разрешите мне пересдать последние три зачета». Она ни в какую: «Иди – гуляй!». А эта «тройка» у меня единственная, хуже прыща на носу.

— Ты, Барышева, хоть почти и отличница, но мозги у тебя устроены просто, без извилин. Скажи, кто первый на ботаничку наехал?

— По-твоему я должна молчать?! В нашей школе атрофировалось чувство собственного достоинства. Как можно позволять называть себя идиотами, шизофрениками, колхозными лаптями, наконец?! Как можно зубрить чушь, не имеющую отношение к программе, простаивать в углу у двери целые уроки, по двадцать раз пересдавать одну тему?!

— Последнее к тебе не относится. Наталья Александровна еще вчера выставила окончательные оценки.

— Света, в этой школе царит беспредел.

— Если твоя так хороша, что ж ты в ней не осталась?

— Это мое дело.

— Эй, Барышева, Акулиничева, опять в бой рветесь? — вбежавший на лестничную площадку паренек, появился вовремя – девчонки и в самом деле были настроены по-боевому. — Храните пыл для славных дел. Предлагаю союз в борьбе с биоценозом.

— Кто еще будет? — поинтересовалась успевшая погасить раздражение Акулиничева.

— Серега Ивойлов, конечно. Вместо тяжелой артиллерии — Танька Панкратова, ее ботаничка любит. Тебе поручается худ. оформление.

— Танька согласна?

— Ивойлов ее обрабатывает. Согласится.

Звонок прервал разговор. Подхватив сумки, ребята заторопились в класс. Погожий весенний денек, обосновавшийся за окнами, делал пребывание в школе унылой повинностью.

В тесной комнатке Таньки Панкратовой, стены которой скрывались за бесчисленными плакатами и фотографиями лошадей, разместиться впятером было довольно трудно. Сама хозяйка вместе с двумя девчонками облюбовала узкий диван, Сережка Ивойлов оседлал единственный стул, а его неразлучный приятель Петька Толкачев уселся на краешек

письменного стола, возвышаясь над остальной компанией. Панкратову для «борьбы с биоценозом» Петя выбрал не зря. Пока ее товарищи бездельничали и развлекались, рассудительная Таня успела все разузнать о летнем задании и теперь рвалась приступить к его выполнению. Едва слушатели расселись по местам, любимица учителей заговорила:

— Для работы нам потребуется альбом, в который будут заноситься данные о растениях и животных исследуемой местности. С помощью «Определителя растений» мы должны выяснить, представители каких видов и семейств встретятся нам во время поисков. Затем на развороте альбома вычерчивается специальная схема. Для этого в нижней трети листа…

Толкачев не мог подавить зевок. Его взгляд скользил по точеным ногам и развевающимся гривам застывших в сумасшедшем галопе лошадей. Он думал о предстоящей поездке в деревню. Ее осуществлению препятствовало летнее задание по биологии. Мальчик попытался сосредоточится. Панкратова продолжала:

— …проводим горизонтальную линию, обозначающую поверхность земли. Далее сажаем на нее иденти… идентифицированные растения. Начинаем с самых высоких деревьев, а дальше ступеничками — ниже, ниже… Кустарники, травы, грибы. Запомните, надо изобразить и то, что расположено под землей – корни, грибницы. Кстати, чуть не

забыла – каждую страницу альбома необходимо обвести рамочкой, отступив от края листа не более, чем на пять миллиметров.

Четыре затуманенных взора скользили по спартанскому интерьеру комнатушки. Барышева потянулась, прогнув спину:

— Ладно, Танька, с рамочками позже разберемся. Мы всё поняли. Что-то я сегодня не выспалась.

— Панкратова, Наталья Александровна сама участки распределила?

— Нет, Светка, выбираем мы.

— Есть идея! — азарт, сверкавший в глазах Барышевой, разогнал сонливую апатию. — Значит, мы должны изобразить все, что есть на земле и под землей — грибочки, ягодки, корешочки?

— Да, — Панкратова тряхнула увенчанной тяжелыми косами головой.

— Теперь представьте, открывает ботаничка альбом, а там — сосенки, березки, ромашки, и, вдруг, чуть ниже – человеческие черепа! Она звереет, наливается желчью. А мы спокойно так, с невинностью во взоре: перед вами одна из неотъемлемых частей данного биоценоза. Мы не считаем возможным утаивать ее наличие. Вот это прикол!

— За такой прикол мы получим кол!

— Серега стал поэтом, с чего, скажите, это? Пойми, формально к нам не придерешься – когда скелеты были

трупами, они удобряли почву, формируя биоценоз. От них растения стали пышными и буйными…

— Сама ты – буйная… И где эти кости – на кладбище? — чуть помедлив поинтересовался Ивойлов.

— Биоценоз кладбища – венки, лопаты, могильщики… — перебила его Светка Панкратова.

Все рассмеялись.

— Можно сказать и на кладбище. Но не на простом, а том самом, которое для самоубийц.

— Барышева, это кладбище – легенда. Все знают, что оно было где-то здесь, но где конкретно? Или предлагаешь весь район перелопатить, пока чей-нибудь череп не отыщется? — Толкачев поднялся со стола и подошел к окну. — Смешно все это.

— Не скажи. Помните мою прапрабабушку, которая прошлым летом умерла? Перед смертью она рассказала, где самоубийцы лежат.

— Твоя прабабка давно из ума выжила, — заметила Акулиничева.

— Потому и рассказала.

— Ну и где оно?

— Знаете рощу у автобусной остановки? Там, где она переходит в пустырь и есть то самое место.

— Я каждый день мимо в школу хожу – и ничего…

— А ты, Петр Васильевич, думаешь, там указатель должен висеть — «До первой могилы 150 метров»?

— Не похоже это место на кладбище!

— Конечно. Иначе его бы запросто нашли. Когда прапрабабушка была молодая, чуть старше нас, ее подруга отравилась от несчастной любви…

— Вот глупая! — фыркнул Ивойлов. На него зашикали.

— Девушку похоронили, как собаку, без отпевания, вдалеке от церкви. Прапрабабушка жалела ее и потому несколько раз на могилу цветы приносила. Носила, пока не увидела синего-синего мертвеца на виселице – глюк у нее такой сделался. Больше она подружку не навещала.

— Слушайте, в роще и правда есть старые качели, которые весьма смахивают на виселицу. Я, когда маленький был, боялся туда ходить.

— Барышева все выдумала. Никакое это не кладбище – просто заброшенное место культурного отдыха. Там еще огороды поблизости разбили, — перебила Петю Акулиничева.

— Ребята, не спорьте… — Танька Панкратова, слывшая миротворцем, вмешалась в разговор. — Есть там кости или нет, для нас не важно. Мы, прежде всего, должны думать о нашем задании. Вика предложила хорошее место для нашей работы – достаточно обособленное и, к тому же, близко расположенное. Я – за.

— И на качелях покачаемся вволю, — поддержал девочку Ивойлов.

— Ладно, жалкие скептики, я для вас череп собственными руками вырою.

— Копай, Барышева, копай. Мы на этом месте картошку посадим, — съехидничала Светка Акулиничева.

Находится в замкнутых коробках жилищ, когда за стенами долгожданное лето уже вступило в свои права, было преступлением. Наспех собравшись, новоявленные исследователи покинули душную квартирку Тани Панкратовой.

В одном Барышева была бесспорно права – растительность старой рощи, а точнее – заброшенного парка и в самом деле пленяла своей силой, буйством и глубокими оттенками зеленого цвета. Ежик упругой травы ковром стелился под ногами, а пышные кроны кленов и лип превращали золото солнца в россыпь изумрудов. Впрочем, летний зной еще не успел иссушить землю, и другие зеленые уголки города вполне могли поспорить сочностью красок с таинственной рощей. Но Вика, стремившаяся в обыденном видеть необычное, не преминула обратить внимание своих спутников на силу и свежесть окружавших их растений.

Ребята облюбовали пологий бугорок, расположившись между корнями огромной сосны. Работа, приведшая их сюда,

продвигалась не слишком успешно – вырванные с корнем растеньица, увядали на солнце, разбросанные небрежной рукой, так и не дождавшись своих исследователей. Листать пожелтевшие страницы «Определителя», скрупулезно выясняя, к какому виду принадлежит несчастная травинка, не хотелось даже Панкратовой. Многоголосье птичьего хора почти заглушало голоса, раздававшиеся на поляне.

— Толкачев, ты поминал некие виселицеобразные качели, – жевавшая травинку Акулиничева, обратилась к Пете, который лежал на спине, лениво созерцая редкие полупрозрачные облачка, — не продемонстрируешь?

— А ведь это мысль! — оживился он.

Поднявшись, все пятеро зашагали по узкой тропинке, ведущей в низину, и вскоре увидели цель своего похода. При определенной фантазии, представшие перед ними качели вполне можно было уподобить старинному инструменту правосудия. Массивная конструкция из посеревших от времени столбов, увенчанных толстой балкой, выглядела внушительно. Сходство с виселицей усугубляли две пары веревок, свешивавшихся с перекладины. Правда, вместо петель веревки заканчивались легкими, в одну дощечку, сиденьями, но это существенное отличие не нарушало общего впечатления от увиденного. Секундная оторопь прошла, и ребята наперегонки бросились к качелям.

Ивойлов и Барышева оказались проворней остальных и первыми захватили места, тут же начав раскачиваться, что было сил. Задорные пререкания, визг и хохот не смолкали очень долго. Ребята качались по очереди, стараясь взлетать, как можно выше, демонстрируя друг перед другом бесстрашие и выдержку, прыгали на дальность приземления, темпераментно спорили, отстаивая свое право в очередной раз занять узкую дощечку сиденья.

Любившая соревноваться Барышева, предложила играть в «погоню». Суть нехитрой игры сводилась к тому, что преследователь должен был настичь соперника, добившись одинакового с ним размаха качелей. При этом обоим игрокам запрещалось тормозить ногами, что осложняло достижение цели. Носивший часы Сережка Ивойлов предложил ограничивать время каждого поединка пятью минутами. Участие нечетного количества игроков вызвало бурные дебаты, но хитроумная Панкратова предложила сложную систему жеребьевки, при которой вся, якобы, получали равные шансы. Систему никто не понял, но согласились с ней сразу, желая как можно скорее приступить к игре. Первыми предстояло сразиться Барышевой и Акулиничевой. Выбор соревнующихся оказался неудачен. Скрытое соперничество Вики и Светы проявилось в игре столь отчетливо, что судивший участников Ивойлов остановил соревнование. Юные барышни с такой непримиримой яростью шли на столкновения, начисто

позабыв о правилах «погони» и, стараясь вышибить друг друга с сидений, что игра вполне могла обрести печальный финал.

Следом за девчонками в «седло» вскочили оба мальчика. Сережке Ивойлову никак не удавалось догнать своего приятеля, и стоявшие рядом с качелями подружки начали поговаривать о его поражении, когда хлопанье крыльев и гортанный крик пролетевшей над головами птицы отвлек внимание Пети. Воспользовавшись заминкой, Ивойлов резко увеличил размах своих качелей, подстраиваясь под ритм движений преследуемого.

Едва девчонки собрались криками и аплодисментами приветствовать победителя, как необъяснимая тревога вошла в сознание каждой из них. Пара качелей, соединенная незримой осью, взлетала вверх и падала в бездну неправдоподобно медленно, почти неразличимо для глаз, и с каждым ее взмахом из жизни исчезало что-то очень важное, совершалось непоправимое. Внезапный порыв ветра принес холод декабрьской ночи, листья деревьев задрожали, мгла покрыла низину. Барышева и ее приятельницы не успели испугаться лишь потому, что наваждение исчезло также быстро, как и появилось. Никто не обсуждал случившегося. Лица слезших с качелей ребят были сумрачны, видимо им также пришлось пережить несколько неприятных секунд. Порыв холодного ветра сдул жившую в их душах беспечность, и

маленькая компания, потеряв вкус к веселью, удалилась из рощи, даже не вспомнив о невыполненном летнем задании.

Легкие облачка незаметно преобразились в тучи, начал накрапывать мелкий дождик, к вечеру он усилился, а после полуночи разыгралась гроза. Молнии озаряли притихшие черные здания, и, засыпая, Вика Барышева представляла, как всполохи холодного света озаряют мрачный силуэт виселицы, а из разрытых могил высовываются иссохшие, почерневшие, залитые дождем руки…

Смотревшая допоздна телевизор Танька Панкратова не выспалась. Облаченная в детский, не по росту короткий халатик, непричесанная, с припухшими глазами, разбуженная неожиданным звонком, девочка подошла к входной двери. Отворив створку, она помедлила, будто раздумывая пускать или не пускать в дом стоявших на пороге Сережку и Петю. Тем временем на лестнице раздались торопливые шаги.

— Ой, мальчики, я вас у подъезда видела, хотела окликнуть, — вместо приветствия затараторила появившаяся на лестничной площадке Барышева, — а потом решила – догоню на лестнице. Меня мама еле-еле на улицу выпустила.

— И у нас не без проблем, — заметил Сергей. — Акулиничева вообще не придет.

— Еще бы! После такого…

— А что, собственно говоря, произошло?

— Как, Панкратова, ты не знаешь?! — глаза у Барышевой округлились. — Ничегошеньки не знаешь?

— Пусти нас в дом и услышишь самые свежие новости. У приятеля брат участковый, он все видел собственными глазами.

Не дожидавшись приглашения оторопевшей Панкратовой и игнорируя ее сетования на беспорядок и неприбранную постель, гости прошли в комнату. На диванчике было постелено старенькое белье в цветочек, а ночная рубашка Тани занимала видное место на спинке стула, но смущаться Панкратовой пришлось недолго – рассказ Петьки Толкачева захватил слушателей.

— Это вроде фильма ужасов, но гораздо лучше, потому что взаправду. Мама говорит, будто сама крики слышала, а я, как назло, проспал.

— Петь, не тяни.

— Тянул не я… — многозначительно изрек рассказчик. — Это произошло ранним утром, на окраине рощи у пустыря. На бомжа, который там шлялся, напала банда маньяков.

— Банда маньяков? Так не бывает. Они – одиночки.

— Если ты, Барышева, сама все знаешь, сама и рассказывай. Другим разъясняю: банда – так как в одиночку подобного не сделаешь, маньяков – потому что нормальные преступники таким способом не убивают.

— Каким именно?

Петька выдержал паузу и заговорил, интонациями и лексикой копируя ведущих криминальной хроники:

— Эксперты предполагают, что первоначально на конечности жертвы были накинуты скользящие петли из эластичного шнура, которые, впоследствии и стали орудием убийства. Какое-то время ими растягивали конечности, о чем свидетельствуют многочисленные кровоподтеки и повреждения кожного покрова… — Петька умолк, а потом, не выдержав бремени напускной серьезности, взволнованно проговорил: — Ребята, представьте, они тянули так, что разорвали связки, вывернули суставы, а потом и вовсе напрочь оторвали руки и ноги!

— Ух ты! — восклицания ужаса и удивления наполнили комнату. — А дальше?

— Дальше шнуры так сдавили тело, что оно лопнуло, и из него полезли кишки. И в конце бомжу оторвали голову.

— Класс! Как в кино! А ты не врешь?

Толкачев реплику Панкратовой проигнорировал и, вновь, перейдя на официальный тон, подытожил:

— Остается только сообщить, что никаких следов убийц не обнаружено, равно как и головы потерпевшего. Тело покрывал слой зеленых, сорванных с растущих поблизости деревьев листьев. Голову ищут.

— Это самоубийцы его разорвали.

— Барышева, даже ходячие мертвецы оставляют следы. Особенно на сырой земле. Но на месте преступления вообще нет следов.

— Между прочим, моя прапрабабушка вспоминала, что нечто подобное случалось и раньше – что-то пробуждало мертвецов.

— Там нет никакого кладбища, — тряхнула ночной рубашкой, наводящая в комнате порядок Панкратова. — Сереж, убери ногу, ты на краю одеяла стоишь.

— Зато теперь одна голова в роще точно зарыта. Получилось мини-кладбище.

— Если маньяки ее не унесли.

— Зачем? В футбол играть?

ассказ Толкачева будоражил воображение. Ужас и любопытство слились воедино, и невозможно было противостоять манящей силе рокового места. Воскрешая в памяти минувший день, никто из ребят не мог представить, как могли солнечные, полные смеха и веселья пригорки превратиться в арену трагедии. Каждый втайне раздумывал о том, как бы поскорее увидеть пропитанную смертью поляну. Но даже само это желание казалось им преступным. Выход нашла Панкратова:

— Кажется, сегодня второй день практики, а мы до сих пор бездельничаем.

Все встрепенулись. Ивойлов первым высказал мысль, занимавшую всех:

— Роща, наверное, оцеплена?

— Нет, Серега. Когда я сюда шел, там уже никого не было.

Панкратова кончила заплетать свою роскошную косу:

— Главное, чтобы родители не узнали, где мы приобщаемся к знаниям.

Все четверо направились к выходу из квартиры, при этом, не забыв отменно вежливо попрощаться с подслеповатой старухой, вышедшей из кухни. Они опасались возможных препятствий с ее стороны. Но Панкратовой и ее приятелям повезло – бабка еще не знала о произошедшем и беспрепятственно отпустила внучку на улицу. Роща встретила любопытствующих терпким запахом умытой дождем листвы и тишиной. Мокрая трава скользила по ногам, заставляя вздрагивать то ли от холода, то ли от страха. Если не считать пожилого мужчину с ротвейлером и женщины с двумя чау-чау, роща была необитаема. Страх начал пересиливать любопытство. Танька Панкратова спросила, обращаясь сразу ко всем:

— Вдруг маньяк где-то рядом?

— Пойдем и проверим, — Вика храбрилась, но на душе у нее было скверно.

Петя внезапно остановился, преградив путь рукой, и тогда шедшие за ним поняли – они у цели. Группка ребят сбилась к

обочине поросшей подорожником тропы, обратив взоры в сторону, указанную ладонью проводника.

Тсс-с-с… Смотрите… — прошептал Толкачев, хотя никто и не думал шуметь. — Это здесь, возле кустов…

Но смотреть оказалось в общем-то не на что. Перед ними расстилалась самая обычная поляна. Трава под липами была сильно примята, а не ко времени осыпавшаяся с деревьев листья напоминали о быстротечности летних дней и неотвратимом приходе осени. Грустная, ног отнюдь не страшная картина, разочаровывала.

— Вот только крови не видно, ее дождем смыло, — смущенно пояснил Толкачев. — Жаль труп уже увезли.

Естественно, в то утро ни о каком «биоценозе» не могло идти и речи. Начало исследовательской работы решено было отложить до понедельника.

Зверское и бессмысленное убийство недолго тревожило население соседствующих с заброшенным парком кварталов. Новых преступлений больше не совершалось, версия о серийном убийце не подтвердилась, и о жутком преступлении стали забывать. Только детвора продолжала какое-то время играть в невидимых душителей, до тех пор, пока большинство участников игр не разъехалось на каникулы.

Зато Панкратовой и ее компании было не до развлечений. Дни сменяли друг друга с удручающей быстротой, и следовало думать уже о завершении летней практики. Выполняя задание, ребята много времени вынуждены были проводить в таинственной роще. Душевный трепет, который вызывало у них место убийства, постепенно угас и юные исследователи равнодушно попирали ногами землю, хранившую память о злодеянии. Одна лишь Вика Барышева порой всматривалась в зеленый лабиринт ветвей, мечтая узреть в нем нечто таинственное и загадочное.

В тот опаленный солнцем день компания появилась в роще, как обычно, вскоре после полудня. Из-за сильной жары, которая по выражению Ивойлова «плавила мозги», работать не хотелось, но чувство долга все же вынуждало их взяться за тетради и учебники. Пятеро школьников уселось в кружок под раскидистой кроной старой липы, защищавшей их от солнца. Панкратова извлекла из сумки ручки, фломастеры и пресловутый альбом с «биоценозом». Внезапно она замерла на пару секунд и вновь начала быстро перебирать содержимое сумки.

— Ребята, а я «Определитель» забыла. Что делать?

— Потрясающе! Лучшая ученица забыла учебник – это почти конец света!

— Ладно, черт с ней, с ботаникой, — перебил Акулиничеву Ивойлов, вполне довольный таким оборотом событий. — До школы еще целая жизнь. Давайте на речку махнем!

— У нас купальников нет, — ответила за всех девчонок Барышева.

— Тогда на качелях покачаемся. Хотя бы ветерком обдует.

— Как хотите, ребята, а я пойду за книгой, — твердо сказала Панкратова. — Время не ждет.

Собеседники разбрелись в разные стороны. На бугорке осталась одна Барышева. Вчера, вместе с двоюродной сестрой, они почтили своим присутствием луна-парк, где несколько часов подряд, до одурения катались на аттракционах. Теперь сама мысль о том, что ее измученное тело будет раскачиваться в пространстве, вызывало у девочки тошноту. Улегшись на живот, Вика начала рассматривать картинки, нарисованные Светкой Акулиничевой. Светка была противной девчонкой, но рисовать умела хорошо – этого Барышева отрицать не могла. Аккуратные растеньица с четко вычерченной корневой системой и листьями радовали глаз. Вика усмехнулась, припомнив свою вздорную идею изобразить на схеме черепа. Наталья Александровна никогда бы не признала ее формальную правоту, и разобралась с ней, начисто проигнорировав все логические построения. «У кого сила, тот всегда и прав, а слабые – виноваты» — подумала Барышева. Чуть повернув голову, она неожиданно уловила слева от себя

какое-то движение. В темной пещерке между корнями липы что-то пульсировало.

— Не спишь, Барышева?

Она вздрогнула. Не отрывая глаз от существа, затаившегося под деревом, пробормотала нечто нечленораздельное.

— Надоели качели. Пусть себе Светка с Серегой… — встревоженный странным поведением Барышевой, Толкачев оборвал рассуждения на полуслове. — Эй, Вика, что случилось?

— Смотри сюда…

Впившись взорами в темноту, они наблюдали за странным шевелением.

— Так кошка лапами перебирает, когда довольна, — прошептала девочка.

— Может, это крот или ежик? Я ребят позову…

Толкачев на животе сполз с бугра, опасаясь потревожить зверька и, вскочив на ноги, помчался к качелям. Подошедших спустя несколько минут ребят ждало разочарование – движение в пещерке прекратилось.

— Барышева, твои шутки всем давно надоели, — немедленно констатировала Акулиничева.

— Спроси у Петьки, он тоже видел.

Тем временем отошедший в сторонку Ивойлов вернулся, держа в руках большую, корявую палку.

— Дай мне! — отстранив собравшихся, Акулиничева сунула ее конец между корней. — Там, правда, что-то есть! Подождите-ка… Кажется – поймала!

Она тянула с заметным усилием, не без труда преодолевая сопротивление неведомого существа.

— Еще немножечко и…

Оскал высохшей головы походил на злую ухмылку – неровные гнилые зубы, многие из которых были железными, обтянутые пергаментной кожей скулы, слипшиеся от почерневшей крови космы волос и корни-змеи, вросшие отверстия ушей и ноздри… Жуткая находка лежала на зеленой упругой травке, превращая реальность в кошмарный сон. Барышева так и не поняла, то ли ее глотка исторгала истошные вопли, то ли орали несшиеся рядом ее товарищи. Испуганные дети мчались, не разбирая дороги, стремясь оказаться, как можно дальше от мерзкого оскала мертвой головы. Беглецы притормозили только у автобусной остановки. Толпившиеся в ожидании автобуса старухи осуждающе посматривали на кучку оживленно жестикулирующих юнцов, рассуждавших о чьей-то оторванной голове.

На противоположной стороне улицы возникла долговязая фигура Панкратовой. Прижав к груди «Определитель растений», она спешила к месту исполнения ученического долга. Не дожидаясь зеленого света, все четверо бросились ей навстречу. Если бы не искренний испуг, живший в глазах

товарищей, Танька вряд ли бы поверила в рассказанную историю. Но, похоже, ей не лгали. Подумав, Панкратова произнесла:

— «Биоценоз» остался в роще, его надо забрать.

Слова Панкратовой подействовали на ребят, как бадья ледяной воды, опрокинутая за шиворот. Желающих еще раз увидеть жуткую голову не было, но и загубить плоды напряженного труда и еще месяц торчать в городе, так же не хотелось. Спор разгорался нешуточный. Кто-то предлагал бросить жребий, кто-то – саму затею, пока, наконец, не решил выручать злополучный альбом всей компанией. Только боязнь предстать трусом в глазах товарищей вынуждала каждого идти вперед. Бодрым, как им казалось, шагом, они вступили под зеленые своды рощи.

Раскрытый альбом вызывающе белел на траве. Приблизившись еще на несколько шагов, они увидели красные и фиолетовые палочки фломастеров, матерчатую сумку с блестевшими на солнце пряжками, тетради, линейку – все, за исключением опутанных корнями человеческих останков.

— Ее здесь нет, — прошептал кто-то из ребят.

С этими словами пузырь ужаса лопнул. Мир обрел прежнюю яркость красок и чистоту звуков, а недавний кошмар уподобился выдуманной страшилке. Разум не мог до конца осознать пережитое и услужливо превратил его в пугающую сказку. Даже очевидцы стали сомневаться в увиденном.

— Неужели кто-то унес?! — всплеснула руками Барышева.

— Хотел бы я посмотреть на того героя! — заметил Ивойлов.

— Фи… пакость какая. Я как представлю, что до нее палкой дотрагивалась… — сморщила носик Акулиничева.

— Отсутствие головы на лицо, — подытожил Толкачев.

Панкратова промолчала.

Ее корни назад утянули, под землю. Наверное, она снова в пещерке, вот увидите…

— Смотреть будешь ты, Барышева. Потом поделишься впечатлениями, — Светка Акулиничева первой направилась прочь с поляны.

Остальные, собрав вещи, устремились следом. Замыкавшая шествие Барышева, чувствовала, как взгляд мутных мертвых глаз жжет ей спину. Обернуться она не посмела.

Петька, Сережка и Вика сидели у подъезда и щелкали семечки, обсуждая события уходящего дня.

— Ее утащили под землю – без сомнения… — Барышева запустила руку в кулечек, извлекла крупное тыквенное семечко, хрустнула им, выплюнула шкурку. — Важно другое, о н о шевелилось только тогда, когда Светка с Серегой качались на «виселице», а когда слезли – оно угомонилось.

— Барышева, ты по ночам ужастики смотришь?

— А что?

— Идеи у тебя какие-то паранормальные.

— Сам ты, Серега, паранормальный. Петька тоже видел, как корни мозги высасывают. У меня даже целая теория на этот счет возникла. Сначада представьте – лежат под землей десятки, нет — сотни трупов… Представили? Кости, покрытые ошметками почерневшей кожи, черви, ползающие в провалах глазниц, истлевшая одежда…

— Тьфу! Я же ем! — Ивойлов передал кулечек Толкачеву.

— Не перебивай ее. Это вместо вечернего киносеанса – лицам моложе семнадцати лет просмотр не рекомендован.

Барышева с воодушевлением продолжала:

— Они разлагаются, гниют, а сверху к ним медленно-медленно спускаются корни деревьев. Прорастают сквозь глазницы и ребра, насыщаются плотью непрощенных грешников, души которых горят в адском пламени… Короче, корни уходят прямо туда, впитывают соки преисподней. Потому так зелены деревья, так много у них сил. Но это полбеды. Хуже, что злобных мертвецов, превратившихся в деревья, можно разбудить. С незапамятных времен стоят посреди могил качели-виселица, поджидая невольных своих сообщников. Ждут, когда усядутся на них невинные дурочки и начнут раскачиваться, раскачиваться, раскачиваться… Помните, когда мы играли в «погоню» и Сережка догнал Петю,

все ощутили внезапный страх, смешанный с тоской и каждого коснулось дыхание разрытой могилы. Помните?

Мальчишки молча кивнули. От рассказа Барышевой по телу ползали мурашки, а перед глазами невольно возникала опутанная живыми корнями оскалившаяся в страшной гримасе голова.

— Совпадение амплитуд обоих качелей и есть ключ, отворяющий врата ада. Мертвецы пробудились и, пожелав свежей плоти, той же ночью разорвали несчастного бродягу.

Барышева умолкла. Желая рассеять гнетущую атмосферу, Ивойлов возразил рассказчице:

— Виктория, концы не сходятся. После убийства мы еще пару раз в «погоню» играли – где же жертвы? Либо дверь отворяется только раз, либо непосредственно после каждого совпадения амплитуд – в любом случае жертв должно было быть больше.

— Я сама над этим размышляла. И уверена – объяснение есть, только вот пока не знаю какое.

— Ребята, а мне идея с «биоценозом» как-то сразу разонравилась. Едва представлю, что надо ползать по этой проклятой земле, так тошно становится.

— Петька прав. Втравила ты нас в историю, Барышева. Кости, черепа, биоценоз кладбища… Вот тебе и черепа, хорошего в них мало, — Ивойлов замолчал, стряхнул с колен шелуху и вдруг засмеялся. — Дураки мы! Натуральные лапти

колхозные! Сколько времени впустую просадили, каждую травинку под лупой рассматривали. Нет, чтобы содрать из учебника сведенья о растеньях средней полосы, и дело с концом! Будто не известно, что Наталья Александровна заданий не проверяет – ей главное рамочка на каждой страничке и испуг в глазах. Она с нами обходится, как удав с кроликами.

— Точно — гипноз. И зря мы с Панкраторвой связались – отличница есть отличница. Ей главное – по правилам поступать. Дадут домашнее задание стену головой прошибить, она пробьет, да еще других заставит. Клинический случай.

— Вот и я говорю – диктат учителей приводит к притуплению умственных способностей. Особенно таких учителей, как Наталья Александровна. Она нас запугала, зомбировала, лишила воли и индивидуальности. С началом учебного года мы должны вместе, всем классом восстать против ее ига!

Ивойлов театрально всплеснул руками:

— Опять ты, Барышева, за старое! Мало тебе «тройки» в четверти, хочешь, чтоб из школы исключили?!

— Серега, она меня достала.

— Вот и разбирайся с ней сама, а других не впутывай!

Косые лучи солнца отражались в окнах домов, создавая иллюзию пожара. Ивойлов посмотрел на часы:

— Нам пора.

Недовольная Вика сухо попрощалась с приятелями и скрылась в темной пещере подъезда. За ужином она была молчалива, рассеяно ковыряла вилкой успевшую остыть вермишель и думала о чем-то своем. Экран небольшого, установленного на кухне телевизора засиял всполохами холодного голубого света – начиналась очередная версия «Франкенштейна». Отодвинув тарелку, Барышева с неожиданным интересом начала следить за судьбой монстра и его создателя.

— Вика, пора спать, — голос матери вытянул ее из омута зыбких загадок и внезапных озарений.

Спорить было бессмысленно. Бросив долгий взгляд на экран, девочка ушла к себе в комнату и начала собираться ко сну. Уже лежа в постели, она набрала знакомый телефонный номер.

— Толкачев, ты не спишь? — шепотом поинтересовалась она.

— Не совсем… — ответил сонный голос.

— Петя, я поняла, в чем дело! Молния, электричество дает жизнь.

— Ты о чем?

— В ту ночь была гроза, она и завершила начатый нами процесс оживления мертвецов.

— Спокойной ночи, Барышева. Спи спокойно.

— Эх, Петька… Знаешь, Толкачев, у тебя еще появится возможность оценить мое открытие.

Пунктир коротких гудков напоминал смех – на другом конце линии оборвали разговор. Барышева плотно приложила трубку к рычагу, отодвинула сползший на край тумбочки телефон. Чувствовалось, она что-то задумала. Несколько раз обежав комнату, взгляд девочки задержался на изящном керамическом кашпо со свисавшими плетями дикого винограда. Барышева удовлетворенно хмыкнула и погасила свет.

Все лето погода преподносила сюрпризы. Неожиданные похолодания, пара ураганов, переломавших множество деревьев, сорокоградусная жара – казалось, удивлять было уже нечем. Но последняя декада августа стала весьма эффектной концовкой сумасшедшего лета. Жара, царившая первую половину дня, с завидным упорством оборачивалась вечерним звонким ливнем, превращавшим улицы в озера и запруды, а горячий воздух испарений навевал фантазии о сезоне тропических дождей. Но строгие рамки календаря отвергали причудливую непоследовательность погодных явлений, и грядущее событие неумолимо приближалось. Разъехавшиеся по деревням и домам отдыха школьники потихоньку подтягивались к дому.

Вечер 31 августа был душен и печален. Привычно сгущались над крышами домов тучи, во дворах слышались звонкие крики ребятни, а Вика Барышева торопливо шла по страшной роще, спеша добраться к дому Петьки Толкачева. Звонок не работал, она трижды постучала в обитую коричневой клеенкой дверь. Открыл Петька.

— Я думал, ты последние оборочки разглаживаешь, к празднику готовишься.

— Праздник! Я в младших классах первое сентября траурной рамочкой обводила. А тут еще первым уроком — биология…

— Ты поделку подготовила?

— Лучшая поделка, которую можно предложить ботаничке — это самодельное взрывное устройство, по мощности эквивалентное ста килограммам тротила.

— Сильно же ты ее любишь! Да что мы болтаем на пороге? Заходи!

— Нет, спасибо, Петя. Я хотела тебя об одной вещи попросить – давай напоследок на качелях покачаемся.

— Идем, — в голосе Толкачева слышалось удивление.

Им было очень страшно. Низкое, набухшее тучами небо, окутало рощу сумраком, погрузив ее в преждевременную ночь. Непонятные звуки, похожие на приглушенные стоны, неотступно преследовали их. Барышева едва не закричала, когда огромный черный зверь в двух шагах перед ними пересек

дорожку, и лишь услышав призывный свист, поняла, что едва не столкнулась с крупным псом, гулявшем поблизости. Сообразив, что территория заполнена выгуливаемыми собаками, ребята немного успокоились. В низине было совсем темно. Веревки качелей слегка подрагивали, будто кто-то совсем недавно сидел на них.

— Давай поиграем в «погоню», — хрипло произнесла Вика.

— Что ты задумала, Барышева?

— Пожалуйста, Петя, пожалуйста!

Они одновременно плюхнулись на холодные доски сидений, одновременно оттолкнулись ногами от влажной земли. С каждым мгновением взмахи качелей становились все шире и шире. Барышева виртуозно уходила от преследования, и Толкачев начал сомневаться в том, что понимает суть ее поступков. Но вот дощечки сидений вытянулись в одну линию, после чего взмахи стали угасать, и вскоре качели зависли неподвижно. Барышева первой спрыгнула с доски, отошла в тень деревьев. Оттуда послышался ее голос:

— Хочешь посмотреть на малыша, которого я отдам Наталье Александровне? Завтра утром, до школы пересажу его в плошку и… Он два месяца здесь рос.

Толкачев приблизился к сидевшей на корточках Вике.

— Рассчитываешь, что он станет убийцей?

— Может быть. Если врата до сих пор открыты, если сегодня ударит молния. Если, если, если… Если существует справедливость. Думаешь, я за «тройку» мщу?

— Разве нет?

Барышева выпрямилась, вскинула голову.

— За поруганную честь сотен поколений школьников. За беззащитных, униженных… Послушай, Толкачев, далеко не каждого преступника осуждают на десятилетнюю отсидку, а нас – слабых, беспомощных детей, не раздумывая, на целых десять лет швыряют в эту тюрьму. Дети еще не могут постоять за себя, дать достойный отпор и, отупевшие от ощущения безграничной власти взрослые, тиранят их, упиваясь вседозволенностью. Они калечат наши души, они делают нас кретинами, они ненавидят нас. А мы – ненавидим их. Страшно быть беззащитными, но месть униженных не знает предела…

— Барышева, ты прирожденный демагог. Если не станешь рецидивистом, сделаешься, как минимум, премьер-министром.

— Спасибо.

— Пора по домам. Я тебя провожу. Двое шагали по темной аллее, и ветви старых кленов шумели над их головами. Начал накрапывать дождик.

— Знаешь, Барышева, может ты и права. Всякий раз, когда в Америке очередной школьник расстреливает одноклассников, я удивляюсь, почему он не разрядил автомат в учителей? Ведь,

если подумать – во всем виноваты взрослые, не дети. Они пробуждают в нас вражду и ненависть.

— Ты не расскажешь о моем растеньице?

— Обещаю.

Дождь усиливался. Тяжелые капли клеймили черными пятнами асфальт, стучали по листьям. Вдали послышались раскаты надвигающейся грозы. Запрокинув голову, Вика подставила лицо под водяные струйки.

— Давай, дождик, помоги мне, — одними губами прошептала она. — Ударь со всей силой.

Но радость оказалась преждевременной – гроза прошла стороной.

Урок тянулся уже минут пятнадцать. Все это время ботаничка собирала дань. Вызывая учеников в алфавитном порядке, она принимала и оценивала приношения. До альбомов «биоценоза» дело пока не дошло, но хорошо подвешенный язык Натальи Александровны находил себе работу и при обсуждении поделок – ехидные реплики и вульгарная брань не смолкали. Барышева, чья фамилия стояла в журнале одной из первых, давно сдала свое, не удостоившееся похвалы летнее задание, и теперь ежеминутно оглядывалась назад, на скромный кустик дикого винограда, затерявшийся среди других растений, стоявших на подоконнике. Пылкое

воображение Барышевой рисовало кровавые сцены расправы – она представляла, как гибкие побеги обвивают шею ботанички, впиваются в тело, разрывают его на части… Ничем не нарушаемый распорядок урока подчеркивал несбыточность мечтаний. Юная мстительница сама понимала, что слишком увлеклась игрой, поверив в чудеса. «Хорошо еще Акулиничева о растеньице не знает – ее насмешки меня бы со света жили, а Петька не проболтается. Эх, такая невезуха – грозы гремели день за днем, но в тот час, когда удар молнии был необходим, ветер отогнал тучи от рощи! Не везет мне! А, может, там нет никаких адских врат? Вообще-то я сама всю эту историю придумала и про самоубийц и про качели» — думала загрустившая Барышева.

Порыв ветра, ворвавшийся в класс, принес запах влажной земли… Барышева, ожидавшая нечто подобное, первой заметила вереницу темных призраков, неспешно выходящих прямо из стены класса. Существа, чьи фигуры были окутаны плащами, представлявшими единое целое с их телами, а лица скрыты надвинутыми капюшонами, беззвучно заскользили по проходу между партами. Очень скоро страшных гостей заметили и другие ученики. Затаив дыхание, класс наблюдал, как монстры обступают отвернувшуюся к доске ботаничку. Та, ни о чем не подозревая, бойко стучала мелком, вырисовывая, в одночасье ставшую ненужной, схему. Прорези в плащах призраков разомкнулись и блестящие щупальца, концы

которых оканчивались огромными жалами, засеребрились в их глубине.

Наталья Александровна обернулась – все находящиеся в классе ученики собрались подле нее, окружив плотным полукольцом. Выражения их лиц не сулило ничего доброго.

— Сидоров, что происходит?

Но староста класса никак не отреагировал на окрик – он стоял в двух шагах от учительницы, а его кулаки сжимались и разжимались, подчиняясь сложному внутреннему ритму.

— Совсем за лето офанарели, лапти кол… — Договорить ботаничка не успела – рука Таньки Панкратовой вцепилась в ее растрепанную шевелюру.

Поступок лучшей ученицы класса послужил сигналом к действию для остальных. Онемевшие, с искаженными яростью лицами, подростки принялись терзать тело своего заклятого врага. Ногтями сдирая клочья кожи, они все глубже внедрялись в плоть, пытаясь добраться до трепещущего сердца. Нечеловеческие вопли ботанички умолкли очень скоро, но толпа не желала расходиться, с тупой яростью продолжая терзать изуродованный труп.

Акулиничева не была уверена, но предполагала, что на какой-то миг ее сознание отключилось. Тряхнув кудрями, она оглядела класс – все ее друзья, враги и знакомые, оцепенев от ужаса, сидели за партами, а у доски лежала охапка кровавых лохмотьев, в которых трудно было угадать облик той, что

методично, год за годом издевалась над ними. Серые призраки, свершив свое жестокое правосудие, медленно отступали, возвращаясь сквозь стены в мир запредельного. Только, когда мстители исчезли, Светка Акулиничева обратила внимание на слабую боль в правой руке. Оказалось, что ноготь ее указательного пальца был сломан и, цепляясь за шерстяную юбку, причинял неприятные ощущения. Девочка недоумевала – она даже представить не могла, когда ухитрилась повредить руку, без движения просидев первый урок. Решив, что маленькая неприятность произошла еще до начала занятий, она вновь сосредоточилась на главном сегодняшнем происшествии.

Гробовую тишину школы взорвал звонок, оповестивший о завершении первого часа занятий. Оробевшие ученики теперь уже 8 «б», выскользнули в коридор – подобные им стайки испуганных детей всех возрастов толпились у соседних классов. Заглянув в кабинет математики, Ивойлов заметил ошметки мяса, развешанные на окровавленной доске. Без сомнения, то были останки Светланы Андреевны, их классной руководительницы, хотя оскальпированная голова, встречавшая входивших в класс, начисто утратила человеческие черты и не имела сходства с лицом дотошной математички. Из-под двери кабинета литературы вытекали

струйки крови – чудаковатая Нина Даниловна не избежала общей участи. Было очевидно – грозные призраки проследовали по всей школе, верша свою кровавую месть.

Перепуганные ученики не знали, радоваться им или ужасаться. Исподволь тревожное молчание сменилось многоголосьем – ребята возбужденно обсуждали невероятное событие. Речь шла о внезапном появлении призраков, эффектных моментах расправы, предстоящем объяснении с родителями… Людская волна катилась с верхних этажей, устремившись к запруде вестибюля. Прорвав плотину входных дверей, ошалевшие от сияния лучезарного утра, ученики вырвались из мрачного здания. Группка школьников отделилась от общего потока – то была Барышева и ее приятели.

— Наверное, это были ученики, покончившие с жизнью перед экзаменами… — неуверенно произнесла Акулиничева.

— Браво, Светка! Поздравляю тебя с пробуждением фантазии! — произнесла Барышева, стирая пучком мокрой травы какую-то бурую гадость, прилипшую к ее руке.

Шедший чуть впереди Ивойлов обернулся:

— Слушай, Барышева, в нашей футбольной команде тренер — зверь, нельзя ли… — он умолк, вопросительно смотря на Викторию. — Ведь ты имеешь к этому отношению, правда?

Барышева ухмыльнулась, но промолчала. Чувствовалось, что ей льстят заискивающие взгляды и напряженное внимание товарищей.

— А у нас в художественной школе буквально замучили гипсами. Рисуй и рисуй эти слепки, а в результате – штриховка, видите ли, грязная. И начинаешь все заново. Как бы это поправить? — в глазах Акулиничевой светилась мольба.

— Вот у меня…

— Подождите, ребята, — перебил жалобщиков Толкачев, — призывание мстителей – это долгий и сложный процесс. Необходимо высадить в грунт растение, определенным образом раскачаться на качелях, дождаться грозы…

Вика резко остановилась:

— Знаешь, Петр Васильевич, мы слишком увлеклись ритуальными действиями, не вдумываясь в суть происходящего. На самом деле все эти электрические разряды, совпадение амплитуд и прочее – обычная чепуха, попытка найти всему научное объяснение. Ну ее, эту науку! Сам помнишь, сколько было несовпадений и неувязок, но когда было по-настоящему необходимо добиться цели – все сработало. Никаких дополнительных молний не потребовалось. Если хотите знать мое мнение, то я думаю, мы только однажды разбудили некую силу, и с той поры она вошла в наш мир, чтобы служить нам… Нам и справедливости.

— А как же растение, питавшееся соками той земли? — продолжал допытываться Толкачев.

— Растение, скорее всего, в самом деле, необходимо. Оно как залог, подтверждающий то, что мы действительно призываем возмездие. Или оно – проводник… Тут можно только гадать, все равно мы никогда доподлинно не узнаем, какова его роль. В любом случае, без растеньица ничего не получалось. Прежде наши обидчики оставались безнаказанными, сколько бы бед мы не призывали на их головы.

— Вот об этом я и говорю — заказов много, а пока следующий цветок вырастет, столько ждать надо! И тут, как назло, осень на дворе. Впору в очередь становиться.

Барышева торжествующе улыбнулась:

— Толкачев, тогда было темно. С чего ты взял, что там растет один кустик винограда? Я, считай, целую плантацию возделала – на всякий случай…

Компания встретила ее слова восторженными воплями и аплодисментами. Не тратя время на праздные разговоры, все пятеро бегом направились к проклятой роще.

Игра в ящик

Я слишком много смотрю телевизор…

Из рекламы.

— Ох и счастливая ты, Славка! Мои бы старики меня бы ни в жизнь одну не оставили. Даже на недельку.

Полная девушка в блестящей обтягивающей майке вертелась перед зеркалом, сооружал на своей голове замысловатую прическу. Ее подружка, худая и высокая особа с довольно привлекательным личиком и бледной кожей, выглядывала Из-за спины толстушки, пытаясь выкроить для своего отражения кусочек зеркального пространства. В руках она держала коробочку дорогих «теней», видимо принадлежавших ее матери.

— Челку подкрути. Блестящего лака у тебя нет?

Венцеслава отрицательно качнула головой. Толстушка огорчилась:

— Жаль. Надо бы что-то поблескучей. А «теней» поярче?

— Только ярко-лиловые. Ими никто не пользуется.

— Класс! Это – что-то. Пожалуй, я ими и губы накрашу. А сверху – перламутровым блеском. Здорово, прикинь? Слушай, Слав можно я твой пояс надену? Тот, с заклепками. Все равно ты его не носишь.

— Пожалуйста, бери. Только, по-моему, он к этой юбке не подходит.

— Еще как подходит, самое то. Ты, подруга, будто к завучу на расправу собираешься, даже губы толком не накрасила. Дискотека на носу, а ты, прямо, вылитая монашка.

— Ладно тебе, Ира, до дискотеки еще дойти надо.

— Думаешь, заблудимся?

— Да нет… думаю…

— Эх, Славка… Подцепим мы кого-нибудь до или во время – разницы нет. Главное — подцепить. А для этого надо быть в форме и не смахивать на бледную поганку. Нарумянься… Кстати – тебе, наверное, кучу денег оставили… — Ирка проворно прижала палец к Славиным губам. — Молчи, молчи. Знаю, мол, на каждый день и все такое прочее, но оттягиваться надо по полной программе, а я, как назло, на мели. Бабка на меня окрысилась, каждую копейку зажимает. Даже на жвачку

не дает. Короче, денег у меня только на сигареты, а я тут кое-что придумала…

— Слушай, Ир, а курить обязательно? Я вообще-то…

— Не будь паинькой. Как ты с незнакомым парнем заговоришь? Не знаешь? То-то. А я ему – «огонька не найдется» – и все, порядок, остальное – дело техники. Сама скоро увидишь. Так вот, это я к тому, что в училище ничего спиртного продавать не будут, поэтому нам надо немножко расслабиться заранее. Сейчас мы дернем по баночке пивка, а на дорогу купим водку, знаешь, в таких пластиковых стаканчиках?

— Ир, я не буду.

— Будешь, будешь. Главное – попробовать.

— И вообще я родителям обещала ничего такого не делать.

— Я ж не травку предлагаю!

— Я, правда, честное слово, никогда водку в рот ни брала!

— Надо когда-то начинать, — философски заметила Ирка и Венцеслава поняла, что подруга непреклонна в своем решении.

Второпях они едва не захлопнули дверь, позабыв ключи в квартире, но Венцеслава в последний момент спохватилась – Ирка так и не надела ее пояс. Боясь прослыть жадной, она

окликнула подругу, но Ирка не отреагировала, ее неудержимо влекло вперед. Стянув с крючка у зеркала связку ключей, Слава чуть помедлила, задержавшись на пороге – девушку немного пугало то, что она собиралась сделать. Ирка, которую она знала с детского сада, за последний год очень изменилась, неожиданно придя к заключению, что главным удовольствием в жизни являются пьянки-гулянки в шумных мужских компаниях. Венцеславе тоже хотелось гулять и веселиться, но несколько иначе – не так безоглядно и рискованно. Ирина же, проведавшая, что больше месяца она будет жить без родителей, не отступала от нее ни на шаг, соблазняя и суля неведомые прежде развлечения. Можно ли было устоять! Слава уступила натиску подруги, решив, однако, вести себя «по-умному» и контролировать ситуацию. Это казалось нетрудно – развлечение, предложенное хитрой Иркой, выглядело абсолютно безобидно. Вместо жутковатых тусовок в заброшенной части городского парка и походов по барам, этим вечером Ирка намеревалась посетить дискотеку в военном училище – мероприятие чинное и благопристойное во всех отношениях. Зная, что с сомнительных Иркиных дружков туда не пустят, Слава легко поддалась уговорам. Но в жизни все оказалось сложнее, чем в предварительных расчетах. Венцеслава и раньше догадывалась, сколь неуправляемой становится Ирка, вступая на путь развлечений, а теперь испытала это на собственном опыте. Открывшиеся

перспективы не обнадеживали. Связавшись с Иркой, она сама становилась участницей сомнительных уличных знакомств, пьянок и еще черт знает чего, и это было очень скверно и пугающе. Но желание познакомиться с хорошим парнем, просто потанцевать, посмеяться, приятно провести время оказалось весомей доводов разума, и Венцеслава решила рискнуть. Она дважды повернула ключ в замке и, накинув цепочку на шею, спрятала связку ключей под вырез блузки. Подергала ручку, проверяя, надежно ли закрыта дверь. Торопливо, вприпрыжку побежала по лестнице вслед за умчавшейся Ириной.

К великому сожалению Ирки, до училища добрались без приключений. Вечер проходил средненько. Ирка откровенно скучала, а Слава особо не грустила, но и не веселилась. Ее довольно часто приглашали танцевать, но настоящие знакомства почему-то не завязывались. Минута уходила за минутой, один ритм сменял другой, время текло, и Венцеслава стала понимать, что этот вечер ее жизни, как и все до него, окончится ничем. Она еще немного потанцует, перемолвится незначительными фразами, вернется домой, сотрет грим, поужинает, ляжет спать, утром проснется, позавтракает, и опять, опять, опять…

«Эх, почему только в кино, стоит девушке пойти на вечеринку, как она тут же знакомится с маньяком или, наоборот, с хорошим парнем. Ее захватывают в заложницы, а

хороший парень ее спасает. Они влюбляются друг в друга, а кругом – взрывы, стрельба, визг тормозов…».

Размышления прервала Ирка:

— Зря мы сюда пришли. Здесь все по струночке ходят. Курсантики они и есть курсантики. В следующий раз я вытащу тебя в местечко поинтересней. Даже курить нельзя! Пора сматываться. Расслабимся и вперед. Пошли в буфет, тьфу – назвать это место баром язык не поворачивается.

— Ир, мне и здесь неплохо. Ребят полно, что тебе еще надо?

— Мы даже толком ни с кем не познакомились. Здесь парни только и ждут, когда их начальство взгреет. Чуть что – наряд вне очереди. Разве это способствует? Пошли, пошли, купим газировочки…

Ирина увлекла подругу в полутемное помещение столовой, наскоро переделанное в буфет. В центральной, освещенной части зала, столики оставались незанятыми, а по затемненным укромным углам угадывались тихо хихикающие «расслабляющиеся» личности. Но девушки оценить обстановку не успели. Их вниманием моментально завладел высокий парень у стойки. Судя по прическе, курсантом он явно не был. Его длинные, собранные пучком волосы, мало походили на остриженные затылки, в изобилии заполнявшие актовый зал. Ирка настропалилась. Подошла, повиливая бедрами, к

буфетчице и развязным тоном попросила пару стаканов апельсинового сока, бросая многообещающие взгляды в сторону незнакомца. Она лихорадочно подыскивала предлог для знакомства. Курить было запрещено, и излюбленный Иркой повод отпадал. Ничего не придумав, она начала действовать со свойственной ей прямолинейностью:

— Не хотите составить нам компанию? Пить сок без мужского общества – довольно скучное занятие.

Молодой человек поднял грустные, несколько затуманенные глаза на девушку, взгляд легко и равнодушно скользнул по ее фигуре и, не задерживаясь, переметнулся на стоявшую поодаль Венцеславу. Несколько смущенная, Слава, в свою очередь, решилась рассмотреть незнакомца. Он был молод, не намного старше ее, но неуловимая странность поведения делала его значительно взрослее, как представилось девушке, умудреннее. Его росту и фигуре оставалось только завидовать – барышень они впечатляли. Лицо было достаточно миловидно, но строгий взгляд темных, непроницаемых глаз почти пугал. Одет он был во все черное, мизинец его левой руки завершал длинный острый ноготь, а на правой красовалось несколько массивных колец с непонятной символикой.

— Сегодняшний вечер, да будет украшен вашим присутствием, несравненные, — промолвил он и чуть поклонился.

— Я – Ира, она – Венцеслава, — пробормотала несколько обескураженная подобным обращением Ирка.

— Зовите меня Антонием… — представился их странный знакомый и, помолчав, добавил непонятное – Sed tamen potest esse totaliter aliter (Однако в целом все может быть иначе).

Подхватив Славу под локоть, он неспешно прошествовал в самый темный угол столовой. Ирка с глупым видом и апельсиновым соком в руках последовала за ними. Сев за стол, она вновь обрела некоторую уверенность, стоило ей извлечь из кармана заботливо припасенные стаканчики.

— Как говорится, выпьем и обсудим по трезвому.

Венцеслава решительно отодвинула протянутый стакан:

— Нет, Ира. Я не хочу. Я тебе еще дома говорила, что не буду. Я маме обещала.

— Славка, лучше глянь под стол – думаешь, я одна такая умная? Тут же горы этих стаканчиков. Все так делают. Приходят, тихонько загружаются, а потом им уже все пофиг. Веселеют на глазах. Давай, подруга.

— Пейте, Венцеслава Ваша подруга права, таков нынешний genius temporis (дух времени), — вмешался в разговор Антоний.

— Может на «ты» будем? — предложила обретшая единомышленника, враз повеселевшая Ирина.

— Не возражаю.

— А тебе налить, Антоний?

— Я не пью спиртного уже очень давно.

— Завязал?

— Можно сказать и так. Пей же, Венцеслава, составь компанию подруге. Не заставляй ее в одиночестве делать то, что принято делать вместе.

— Я не знаю. Если только чуть-чуть. Но я же обещала…

— В душе ты согласна, а это значит, что обещание уже нарушено. Теперь остается только сделать задуманное. Ибо, не сделав, ты, согрешившая мысленно, лишишься еще и удовольствия. Но не будем суесловить ad infinitum (до бесконечности). Пейте, девушки. Ваше здоровье.

Антоний откинулся на спинку стула, со скучающим видом созерцая происходящее. А происходило следующее: Слава решительно потянулась к стаканчику, лихо отхлебнула, закашлялась, смахнула с ресниц невольно проступившие слезы и улыбнулась – все оказалось не так уж страшно. Вскоре

стаканчики были распиты, захмелевшую Ирку неодолимо потянуло на поиски приключений, и Венцеслава сама не заметила, как осталась наедине со странным юношей.

Следующим ее воспоминанием оказалась скамейка в парке, огненно-белая неровная луна, плавающая в стоячей воде пруда и загадочные, завораживающие глаза Антония.

— Бедное, неопытное дитя. Ты пошла со мной bona fide (безо всякого умысла), доверчиво, по доброй воле. Так невинность встает на путь порка, и только чудо может изменить предначертанную ей участь. Но твой жребий иной. Да, alea jacta est (жребий брошен). Ты прекрасна и непорочна, и потому я избрал тебе иную судьбу…

Он притянул к себе давно потерявшую контроль девушку, запрокинул ее голову… Внезапно Слава, подсознательно готовая испытать нечто иное, с ужасом почувствовала, как острые вампирские клыки пронзают кожу ее шеи. Она попыталась закричать, но рот оказался предусмотрительно зажат узкой ладонью, она отчаянно сопротивлялась, но Антония, обладавшего немалой силой, ничуть не волновали ее телодвижения. Венцеслава поняла, что обречена. Девушка уже теряла сознание, когда железная хватка внезапно ослабла, и она выскользнула из гибельных объятий Антония. Сил не было, но инстинкт заставлял ее двигаться переставлять ноги, ползти, бежать.

Широкая лестница, ведущая из верхней части парка к центральному входу, возникла перед Венцеславой неожиданно. Не рассчитав ритма движений, девушка оступилась, упала, больно ударившись плечом о выщербленные плиты, сорвалась и покатилась вниз по ступеням. Очнувшись у подножия лестницы, Слава заметила длинную фигуру, торопливо спускавшуюся к ней, несомненно, это был Антоний. Преодолев слабость, она вскочила на ноги и из последних сил побежала к выходу. Ее никто не преследовал.

Обломанный ноготь цеплялся за одежду, причиняя боль, казавшуюся нестерпимой. Слава едва сдерживаясь, лишь б не закричать. Неловким движением, надорвав ворот блузки, она извлекла из-за пазухи связку ключей, подскочила к двери. Ключ никак не попадал в замочную скважину. Пару минут девушка тыкала им, как попало, пока не поняла, что засовывает его бородкой вверх. Повернув ключ как надо, Слава наконец отворила замок и ввалилась в квартиру. Тут же зажгла свет. Задвинула цепочку, поставила замок на предохранитель и только тогда испугалась по-настоящему. Пережитое в парке не шло ни в какое сравнение с грядущим кошмаром. Венцеслава поняла, что, сумев вырваться из рук Антония, она не обрела спасения, а, напротив, окончательно погубила себя. Возможно,

лучшим исходом была бы гибель в его объятьях. Но она уцелела, и теперь ее ждало существование более страшное, нежели сама смерть. И все же в душе девушки еще теплилась надежда – вдруг все обойдется и причиной пережитого окажется лишь ее пылкое воображение и проклятая Иркина водка? Что, если Антоний только поцеловал ее?

Пальцы похолодели, в них возникло легкое покалывание. Славе так не хотелось поднимать руку, касаться шеи. Неопределенность была прекрасна. Все же Венцеслава вынудила себя ощупать кожу – маленькие припухлости почти не ощущались под пальцами. Разум подсказывал ей – эти неровности не были обманом осязания и от того страх, сконцентрировавшийся в руках, только усиливался. Окончательный приговор могло вынести только зрение. Преодолев страх, девушка подошла к зеркалу. Так и ест две крошечные ранки, окруженные чуть опухшей кожей, четко проступали на бледной шее. Венцеслава видела, как толчками билась под ними артерия.

Зеркало представилось экраном – главная героиня «ужастика» переживала миг рокового перевоплощения. С нетерпением ожидала Венцеслава грядущее действо, буйство сил зла. Но эпизод слишком затянулся. Ни скрежет когтей из отточенной стали, ни перезвон адских цепей не нарушали ночной тишины дома. Блаженное заблуждение исчезло столь

внезапно, как и пришло. Она не была зрительницей. Спасительная твердь экрана не разделяла увиденное и реальное. Жизнь оказалась много проще и гораздо страшней киношных кошмаров. Случилось непоправимое, и не вымышленные монстры, а всепоглощающе одиночество убивало ее душу. Печать проклятия в самом деле клеймила ее шею.

Слава опустилась на пол, сжала коленями руки, уткнула в них голову и замерла. Хотелось выть тоненьким-тоненьким голосом, хотелось проснуться. Спустя недолгое время желание жить, чувства и мысли постепенно вернулись к девушке. Почувствовав прилив энергии, она попыталась бороться, противостоять проклятью. Прежде бросилась к аптечке, тщательно, густо замазала ранки зеленкой. Решительно подошла к телефону, но, уже набрав «03», опустила трубку на рычаг. Что могла она сказать диспетчеру, о чем просить? Ее историю сочли бы глупой шуткой, а разве иначе восприняла бы подобное повествование она сама? Потом Слава вознамерилась дозвониться родителям, но почти сразу отказалась и от этой попытки – вряд ли стоило рассчитывать на их понимание. Можно было все рассказать Ирке – то, что Ирка ей поверит, Венцеслава знала, но посвящать подругу в свою тайну не хотела.

Девушка вновь села у стены, закрыла глаза. «Я умерла и даже не заметила этого. Как странно. Наверное, это произошло в тот момент, когда я сорвалась с лестницы и потеряла сознание. Прошло всего несколько секунд, но за это время я рассталась прежней жизнью и вступила в новую. Врачи мне уже не помогут. Мне никто не поможет…»

Венцеславу знобило. Она прошла в комнату. Укутавшись пледом, примостилась в уголке дивана и основательно задумалась. Осознав необратимость случившегося, она впервые отважилась заглянуть в недалекое будущее, попыталась представить новые правила своего существования.

«Что я знаю о них? Довольно мало. Никогда не любила такие фильмы. Почему я их толком не смотрела?! Кто ж знал, что это правда? Можно ли было представить, что именно со мной случится такое?! За что? Ладно, Славка, не впадай в истерику… Ты просто вспоминаешь все, что известно о быте вампиров. Спокойно. Спокойно вспоминаешь. Ну, «Дракула» – граф, замок, летучие мыши… Какая-то Трансильвания… Хотела бы я знать, где она находится? В Европе, наверное. Кажется, вампирам нужна эта трансильванская земля, а спать необходимо в гробу. Где же мне взять гроб? Неужели без него никак нельзя? Это категорически утверждалось то ли в «Интервью с вампиром», то ли… Кстати, толковый фильм, душевный, вдумчивый. Полезный. Снят с пониманием.

Наверное, основан на реальных событиях. Иначе откуда такая проникновенность? Разве человек может понять вампира? Но к делу – упыри не переносят солнечного света. Это знают все. Только в «Доме Франкенштейна» вампир появляется под зонтиком в черных очках средь бела дня и с ним не происходит ничего плохого. По-моему это выдумка. Не очень удачная. Дезинформация. Сколько молодых вампиров могло погибнуть из-за легкомыслия сценариста! Судить таких писак надо.

С солнцем все ясно – оно убивает. Я лично экспериментировать не буду – после восхода на улицу ни ногой. Так и жить от заката до рассвета. Но с гробами, трансильванской землей неясно, туман. Где ее взять? Если бы все вампиры ездили за землей в Трансильванию, то вместо этой самой Трансильвании давным-давно была бы глубокая дыра. Да и не в каждом фильме про эту землю упоминается. С гробами сложнее. Почти во всех историях они, то есть – мы, спим в гробах. А если у вампира еще нет собственного гроба? Что с ним бывает от этого? Умирает? Но вампиры почти бессмертны. Они как Бессмертные в «Горце» – трудноуничтожаемые. Интересно, что будет, если вампиру отрубить голову? Бессмертный от этого умирает, а вампир что же – живет? Жизнь без головы… Или новая вырастает, или старая прирастает… Опять я не о том. По существу надо мыслить, по существу, сколько раз мне это в школе твердили! А Бессмертных в отличие от вампиров не бывает. Или бывают? Я

раньше и в вампиров не верила, пока не случилось… Тогда мне явно не повезло – лучше бы я оказалась одной из Бессмертных. Хотя бы загорать было можно… Но пришлось бы учиться рубить головы, а, как говорили в каком-то боевичке: «отрезать голову намного сложнее, чем кажется». Но вернемся к нашим вампирам…».

Внезапно Слава рассмеялась. Собственные рассуждения показались ей крайне забавными. Она вновь ощутила некоторую отстраненность – серьезно рассуждать о вурдалаках и прочих телемонстрах было просто смешно. Она – вампир! Что могло оказаться нелепей такого утверждения! Она – вампир. Рука невольно потянулась к шее – след вампирских клыков, увы, не был гримом. Вновь припомнив Антония, Венцеслава удивилась, как не сумела с первого взгляда угадать в нем типичного упыря. С его-глазами, костюмом, прической, манерой выражаться… Как только она приняла эту матерую нежить за привлекательного мужчину?!

Время шло, рассвет близился, и до его прихода надо было срочно разрешить проблему дневного отдыха. Она могла сомневаться сколько угодно, но солнечный свет погубил бы ее без жалости и промедленья. Венцеслава посерьезнела – обстановка не располагала к веселью.

«Поскольку вампиры умирают редко и с трудом, возможно, отсутствие гробов для них не смертельно. Наверное,

спать в гробу комфортно, но это как в пятизвездочном отеле, а мне хотя бы – коечку в общежитии. Все равно гроб за оставшееся время не отыщешь, надо рисковать. Если выживу – хорошо, если нет, значит нет… в смысле пойду искать гроб. Может быть, без него просто кошмары снятся? В самом деле – не погибну же я без этого дурацкого ящика! Солнце, осиновый кол, но не отсутствие гроба убивает подобных мне. Иначе об этом что-нибудь да сняли бы. Короче – рискнем. Еще? Осиновый кол, надеюсь, пока не актуален. Чеснок? В «Интервью…» говорили, будто он не действует. Можно сходить на кухню и проверить. Ладно – не к спеху. Жаль я выключила телевизор, когда показывали «Бал вампиров». «Носферату» – чума, крысы, сушеные трупы, нет, это не по существу. Недавно был сериал про вампиров, а до него еще один, кажется по Стивену Кингу, но я оба не смотрела. Обидно, кабы знать… Вспомнила: «От заката до рассвета» – тоже о вампирах. Только они какие-то неправильные – вампиры-мутанты. Но остерегаться крестов и святой воды очень даже следует.

Теперь – питание. Я, кстати, начинаю хотеть есть. После обеда прошло часов десять, а у меня ни крошки во рту не было. Крошки не годятся – я перехожу на жидкую пищу. В «Байках из склепа» вампир работал на станции переливания крови – хорошо устроился. Про переливание крови было еще в «Жаждущей крови американке» – но я ее не досмотрела. Показалось скучно, хотелось спать, а проблемы там,

оказывается, рассматривались важные. Вампиризм – заболевание, изменение организма на клеточном уровне. Неужели это, правда, вирус? Тогда надо выпить таблетки. У мамы в аптечке есть антибиотики. Или антибиотики от вирусов не помогают?

Чему учит опытный вампир молодого в том же «Интервью…» пить кровь, пока бьется сердце жертвы, живую кровь. Иначе случится беда, как с этим… забыла имя… неважно. Стоп. Значит, я должна убивать?! На самом деле, по-настоящему? Не как в кино, а как в жизни? Но это немыслимо, ужасно! Я не хочу, не умею, у меня просто не получится. За это сажают и вообще это гадко…

Отсутствие выбора – в «Интервью…» об этом немало сказано. Один из философских аспектов произведения – тьфу! Чушь какая в голову влезла. Со школой – конец. Вампиры не посещают учебные заведения. И это их преимущество, но тот самый пресловутый выбор… Ребенок легко смиряется с необходимостью убивать. Взрослых угрызали моральные аспекты, а девочка попробовала и полюбила. «Попробовав раз – ем и сейчас» — прямо как в рекламе. Вкусно и никакой морали. Дети легко ко всему привыкают. Они — прирожденные убийцы – «дети кукурузы». Но я не ребенок! Уже не ребенок. Могу я ко всему привыкнуть или у меня в голове уже завелись морально-этические нормы? Шестнадцать мне исполниться через четыре

месяца. То есть – не исполнится. Ни-ког-да. Я не стану взрослой. Плохо это или хорошо? Потом, потом – у меня впереди целая вечность для размышлений, но прежде решим с едой. Можно питаться крысами, но я их боюсь. Я не кошка. Кошка… кошка. Нет. Она – живая. Я не смогу ее убить. А человека?».

То ли желая утвердиться в своей убежденности, то ли стремясь поколебать ее, Венцеслава бросила в глубину квартиры:

— Алиса, кис-кис, иди сюда, кошечка…

Маленькое черно-белое существо появилось неслышно. Запрыгнуло на диван, выгнув спинку, бочком, пару раз прошлось вдоль Славиных ног, заперибирало аккуратными лапками и, вдоволь наласкавшись, свернулось колечком на ее бедре. Венцеслава провела рукой по пушистой шерстке и внезапно, зло спихнула кошку с дивана.

«Черт! Я никогда этого не сделаю. Никогда. Лучше сдохнуть. Но что делать? Вампиры всегда голодны. Почему они не могут есть как все?! Оборотни, к примеру, питаются сырым мясом… А вампирам нужна только кровь, живая кровь. Вдруг все обойдется? Только бы пережить завтрашний день. Или это все-таки сон? Прямо как «Вспомнить все» – так до конца и неясно, герой настоящий секретный агент, спасший планету, или просто он свихнулся от видений ложной памяти… Интерес но, что думает об этом сам автор… Но почему я такая глупая?

Почему все время вспоминаю о чужих, надуманных судьбах? Что у меня с головой? Я слишком много смотрю телевизор. Живу в виртуальной реальности. Точно – это сон. Глупый, затянувшийся сон… И я никого не должна буду убивать. Пусть, пусть все обойдется, пожалуйста… Но где же укрыться от солнца? Светает…».

Долгие рассуждения Венцеславы сыграли с ней недобрую шутку. Будучи неопытным вампиром, задумавшись, она упустила тот миг, когда ей, как всякому упырю, надлежало бросать все дела и торопиться в надежное убежище, спасаясь от солнца. Увидев за окном сереющее небо, она запаниковала во второй раз за эту злополучную ночь, испытав страх перед потупившей близко-близко смертью.

Занавеси на окнах были тонки и полупрозрачны. Закрыть рамы одеялами девушка явно не успевала. Венцеслава затравленным зверьком металась по квартире, ища темный угол. Металась, пока не сообразила – укрыться от солнца можно только в ванной комнате. Глухая, без окон, комнатка вполне могла послужить убежищем вампиру и даже, как показалось девушке, несколько смахивала на склеп.

Бегство было столь поспешно, что Слава не успела взять с собой ни постель, ни, что впоследствии оказалось самым важным – часы. Не подозревая о том, на какие муки себя обрекла, она принялась устраиваться на «ночлег». Набросав в

ванну полотенца и банные халаты, девушка свернулась калачикам на их груде и закрыла глаза. Сон долго не приходил. Но все же оцепенение перешло в дремоту, и она уснула, даже не заметив того.

Пробудившись, Венцеслава поняла, что потеряла преставление о времени. Сколько часов или минут длилось ее добровольное затворничество, она не представляла. Кошмар растянулся до бесконечности – Слава то погружалась в бредовый сон, то просыпалась полная непонятного страха, то готова была покинуть убежище, сочтя, что солнце давно скрылось за горизонтом, но останавливалась в последний момент, вообразив, будто за окнами царит сверкающий полдень. Неизвестность измучила ее. И лишь, когда тревогу сменили апатия и безразличие, Венцеслава, наконец, приотворила дверь… В квартире было темно. Она не удивилась и не обрадовалась – восприняла как должное. Пробравшись в комнату, нащупала выключатель, зажгла свет. Часы показывал без четверти десять. Первые сутки новой жизни Венцеславы миновали – она уцелела, но чувствовала себя совершенно разбитой. Включив телевизор, Слава машинально минут двадцать созерцала сводку последних новостей. Ей лень было шевельнуться, думать, действовать. Но воспоминания об ужасных часах затворничества подстегнули девушку – проводить еще один день в таких условиях она не желала.

Ее взгляд скользнул по огромному шкафу, притаившемуся в дальнем углу комнаты. Прабабушкино наследство, необъятный дубовый монстр, изрезанный завитушками, был предметом особой гордости матери и зависти соседок, смыслящих в антиквариате. Шкаф и в самом деле производил впечатление. Тонкая рельефная резьба, ажурные вставки из некогда позолоченной бронзы, кусочки перламутра, кое-где сохранившиеся в замысловато прорезанных пазах – весь его причудливый декор являл образчик ветхой бесполезной угасающей роскоши, давно ненужной, но ценимой за древность. Шкаф очень даже подходил для задуманного Венцеславой. Не тратя времени на дальнейшие размышления, она вынула из его чрева все вещи. Потом, вооружившись молотком и гвоздями, приладила с внутренней стороны дверец плотное покрывало, подстраховывающее ее от вторжения коварных солнечных лучей. Работа вернула Славе силы и улучшила настроение. Она не без удовольствия обустраивала свое новое жилище – расстелила уютную постель, прибила к задней стенке бра из спальни и даже ухитрилась разместить в недрах шкафа маленький телевизор, прежде развлекавший ее на кухне. Кажется, еще недавно, Венцеслава любила играть внутри громадного, представляющегося таинственным замком, шкафа, и потому невольные воспоминания о былых забавах радовали ее. Мнилось – вновь пришло детство время беззаботной игры и веры в бессмертие. Но радовалась девушка

недолго. Обретя желание жить, она обрела и угасшие прежде чувства. Едва подумав о еде, Венцеслава почувствовала дикий, неуемный голод. Легкость, с которой разрешилась проблема «ночлега», подкупала. У Славы оставалась последняя попытка, и она верила, что ей повеет. Реши тельным шагом девушка направилась на кухню, распахнула холодильник и… заплакала – один вид лежавших там продуктов вызывал тошноту. Стало ясно – организм вампира действительно не в состоянии принимать человеческую ищу. Отныне она должна была питаться как все представители ее племени. Но даже сама мысль об убийствах казалась Венцеславе невыносимой. Недолгое оживление прошло, вялость и тоска сковали ее вновь. Выпив чашку холодного чая, Слава, несмотря на ночное время, забралась в свой шкаф-убежище и, расстроенная, включила телевизор. Показывали нечто, условно именуемое эротикой. Такие фильмы интересовали Венцеславу постольку поскольку, но сейчас ее устраивало и это. Убаюканная мельканием переплетенных тел она уснула.

Следующий день прошел в дремоте и созерцании телеэкрана. К вечеру девушка почувствовала себя совсем плохо. Голод был нестерпим. Венцеслава знала – еще одна ночь, и она ослабеет настолько, что окажется не в силах предпринимать какие-либо действия. Чуть подсоленная водичка, которую она пила все это время и которая, по ее мнению, подходила для голодающих вампиров, в качестве

заменителя крови, вызывала у нее отвращение. Пора было выходить на первую охоту. Венцеслава больше не думала о своем ужасном превращении, не страшилась мук совести – она хотела есть и все помыслы сконцентрировались на задаче о том, как добыть пропитание. Чисто технические сложности, подстерегавшие молодого вампира, оказались велики и трудно устранимы. Слава не надеялась с первого раза удачно прокусить шею жертвы, убежденная, что без тренировок всякое дело окажется обреченным на провал. К тому же клыки у нее до сих пор не выросли. Девушка подозревала, что они появятся при виде свежей крови добычи. Но откуда могла появиться кровь, если несчастному вампиру нечем прокусить вожделенную шею? Пришлось запастись маленьким сувенирным ножичком, безобидным на вид, но достаточно острым и хорошо заточенным. С его помощью Слава вдоль и поперек искромсала кожзаменитель кресла, пытаясь представить, что режет горло добыче. Представить этого так и не удалось…

Довольно посредственно «отработав методы», Слава задумалась над тем, где, на кого и когда предстоит ей напасть. Крупная жертва не подходила – девушка слишком ослабла, чтобы совладать с ней. Лучшее, о чем ей можно было мечтать – девчонка-сверстница, подобная самой Венцеславе. Охоту следовало начинать вечером. Это давало запас времени, да и возможной «дичи» могло встретиться больше, нежели

глубокой ночью. Венцеслава припомнила болтовню Ирины, многократно рассказывающей как и где в их городишке тусуется молодежь. Прежде навевавшие сон нудные повествования пригодились – зона охоты была намечена. Именно в районе городского парка Слава надеялась подстеречь какую-нибудь хилую, слабого вида девицу, одиноко спешащую к месту сбора. Заговорить с ней и…

Представив, что она наконец-то сможет поесть, Слава едва сдержала желание опрометью броситься на поиски пропитания. Но остановилась – ее время еще не пришло. Если верить часам, солнце совсем недавно скрылось за горизонтом, а сумерки только-только укрыли город. Оставалось думать и ждать. Спустя, примерно час, в дверь позвонили. Венцеслава вздрогнула, заметалась по квартире, будто уже успела совершить преступление. Ей хотелось юркнуть в щель, затаиться и в то же время выяснить, узнать, кем был ее незваный гость. Она боялась и почти желала, чтобы им оказался Антоний. Преодолев смятение, девушка на цыпочках подкралась к дверному «глазку». Искаженная дешевой оптикой, плохо различимая в тусклом свете фигура, весьма напоминала Ирку. Слава щелкнула замком.

— Привет.

— Привет. Я о тебе как раз вспоминала.

— Значит, легка на помине. Что у тебя с тем парнем было?

— Да ничего особенного, — Венцеслава только теперь сообразила, что не видела подругу с того рокового вечера. — Просто гуляли в парке.

— Все так говорят.

— Правда, Ир – мы больше не встречались ни разу. А ты куда пропала?

— Долго рассказывать. Когда ты с этим Антоном…

— Антонием.

— Какая разница. В общем, когда вы с ним ушли, я тоже без дела не засиделась. Короче – познакомилась с ребятами. У одного парня, Кольки – машина, мы поехали к нему на дачу. Потом… Ну, короче, я оттуда ушла. Стою на дороге. Голосую. Вдруг – иномарка. За рулем – парень. Крутой, весь из себя. Я его попросила до города подбросить. Ну и подбросил… Короче тыры-пыры, все такое, в общем, я только сегодня утром домой вернулась. Бабка с ума сходила. Скандал был – во! Ну, я ее послала и ушла из дому. Насовсем.

Ирка замолчала, ожидая бурной реакции на свой рассказ, но ошиблась – Слава и бровью не повела, выслушав столь сенсационное сообщение.

— Я не шучу, Славка. Я, правда, совсем ушла.

— И куда теперь?

— Помнишь, я про Кольку говорила, у которого машина? Так вот – у него есть друг Сережка…

Увлекшись, Ирина начала подробно рассказывать о своих весьма запутанных отношениях с новыми знакомыми. Подруга не слушала гостью – думала, просчитывала, решала, и, вдруг, оборвав Ирку, твердо произнесла:

— Ир, я пойду с тобой. Если ты, конечно, не против.

— Ну ты даешь!

— Я не шучу. Мне тоже хочется немного оттянуться. Родители еще не скоро приедут, никто ни о чем не узнает. Я хочу познакомиться с теми ребятами.

— Многому тебя научил этот Антоний!

— Большему, чем ты думаешь.

Вечер был теплым и пасмурным. Выйдя из подъезда, Венцеслава невольно подняла глаза к небу и не сразу сумела оторваться от созерцания низкой серой пелены, пронизанной редкими черными окошками чистого неба. Далекие звездочки заговорщически подмигивали ей. «Я больше никогда не увижу Солнце. Никогда…» – подумала Слава и едва не растянулась на асфальте, споткнувшись о бортик тротуара. Ирка хихикнула. Девушки торопливо зашагали по улице, их каблучки выстукивали тревожную дробь.

Спустя полчаса, шедшая по дорожке опустевшего парка Слава, внезапно остановилась:

— Ой, Ирка, подожди… У тебя тушь размазалась на правом веке. Стой спокойно, я сейчас поправлю. Закрой глаза.

Венцеслава приблизилась к подруге – зажмурившейся, доверчиво вытянувшей шею, подставившей под свет фонаря раскрашенное лицо. Подошла и остановилась в нерешительности.

«Если я не сделаю это теперь, то не решусь и впредь. Это абсолютно точно. Значит, меня ждет мучительная нелепая смерть от голода. Я буду думать только о еде. Просто еде. О том, без чего нельзя. Я хочу жить». Венцеслава коротко и сильно полоснула ножичком по горлу жертвы. Вероятно, боль в первые мгновения была слаба и Ирка даже не поняла, что с ней случилось. Слава, не дав опомниться, толкнула девушку в кусты и навалилась всем телом, удерживая на месте. Ее усилия были ни к чему – до смерти перепуганная Ирка не пыталась сопротивляться.

Обильно струившаяся кровь показывала, что разрез был сделан весьма профессионально – начинающий вурдалак набирался сноровки. Прижавшись губами к ране, Венцеслава ощутила долгожданный вкус… Прежде она опасалась, что, даже бучи вампиром, не сумеет преодолеть отвращение и сделать хотя бы глоток. В реальности все оказалось иначе. Достигнув

вожделенного, она судорожно заглатывала горячую густую жидкость, возрождавшую ее. Заставив себя оторваться от трапезы, Слава прошептала:

— Прости, подруга. Но так поступают все вампиры. Нам по-другому нельзя.

И, вновь склонилась над телом несчастной Ирки, начисто позабыв о своем первоначальном намерении оставить девушку в живых и лишь слегка перекусить за ее счет, Венцеслава упивалась волшебным, дарующим бессмертие напитком. Ей было хорошо.

Боязнь хлебнуть мертвой крови остановила ее. Ирка еще шевелилась, но Слава решила не рисковать. Неожиданно блаженство сменилось паникой. То, что секунду назад дарило восторг, теперь представлялось чудовищным. Отшатнувшись от распростертого тела, Слава замерла, пытаясь понять, где находится. Побежала, но, вспомнив про оброненный нож, заставила себя остановиться и, корчась от страха, вновь приблизилась к умирающей подруге. Окровавленный ножичек валялся у ее ног, вызывающе сверкая под фонарем. Ирка шевельнулась. Схватив орудие убийства, новоявленный упырь, помчался прочь, не разбирая дороги.

Увидев прямо перед собой фонтан, Венцеслава остановилась. Потопталась в нерешительности. Машинально ополоснула разгоряченное лицо. Выйдя на центральную аллею,

торопливо зашагала к воротам. Пережитое ей было настолько противоречиво и странно, что ни думать, ни чувствовать, ни радоваться, ни скорбеть она не могла. И только инстинкт вел девушку туда, куда стремится всякий потерянный, беспредельно одинокий – к родному дому. Едва войдя в квартиру, Слава почувствовала непреодолимую сонливость. И хотя часы показывали только половину второго ночи, она, не раздеваясь залезла в шкаф, прилегла поверх одеяла и моментально уснула.

Минула неделя, вторая. Жизнь вампира оказалась полна неприятными неожиданностями, но Венцеслава относилась к трудностям спокойно. Сентиментальные истории о ночных хищниках – несчастных, одиноких, обреченных на вечное существование, давно подготовили ее к подобному восприятию вампирских будней. Многое давалось девушке с трудом, но приспособиться было можно. Кое-как освоив науку добычи пропитания, Слава вновь обрела способность воспринимать окружающий мир. Некоторая стабильность бытия позволяла ей отвлеченные мысли. Однажды вечером она подошла к зеркалу и долго рассматривала возникший на стекла образ. Очень, очень давно, в первые ночи своего перевоплощения, она уже делала это, желая удостовериться, сколь верны старые

предания. Легенды лгали – посеребренное стекло не отторгало облика вампира, послушно создавая его зеркального двойника. Потом Венцеслава долго не вспоминала о зеркалах, занятая другими проблемами. И вот девушка подошла к зеркальному стеклу, как подходила прежде в человеческой жизни – желая рассмотреть, оценить себя. Исхудавшая, с бледным лицом и темными кругами под глазами, она выглядела неважно. Жалкое зрелище вызывало в памяти облик Антония. Смотрелся вампир великолепно – видимо сказывался опыт долгой жизни. Венцеслава думала, что ему исполнилось не менее трехсот лет – именно такое впечатление производила манера держаться и говорить.

Мысли об Антонии, привлекательном жестоком монстре, обрекшем ее душу на погибель, а тело на бессмертие, зародили стремление преобразиться, стать красивой, эффектной, желанной. Представив, как обычно одеваются вампиры, Слава немедля взялась за дело. Перерыла выброшенные из шкафа и валявшиеся тут же на полу вещи, отыскивая одеяния черного цвета, не без удовольствия примеряя их. Кое-что Слава позаимствовала из гардероба матери, кое-что из собственного. Пригодился и пояс с заклепками, который в тот памятный вечер так и не оказался на бедрах Ирины. Отогнав воспоминания об убитой подруге, Венцеслава с удвоенной энергией принялась щелкать ножницами и орудовать иглой. Черные колготки, основательно укороченное платье с разрезом

и широкий, внезапно приглянувшийся девушке пояс, составляли ее костюм. Ноги Слава обула в высокие обтягивающие сапоги, что было весьма неудобно в теплую погоду, зато достаточно стильно и, по ее представлению, соответствовало вкусам настоящих, успевших пожить вампиров. Ногти и волосы, Венцеслава, не долго думая, выкрасила в черный цвет, положила на веки глубокие тени, сильно подвела глаза, придала губам темно—вишневый оттенок и еще с полчаса вертелась перед зеркалом довольная своим новым обликом. Открывшиеся перед ней возможности, доступные исключительно вампирам, окрыляли.

Венцеслава припомнила очередного, кажется второго по счету «Бэтмена» и затрапезную секретаршу, которая, став женщиной-кошкой, начала с того, что скроила себе наряд, больше соответствовавший ее новой сущности. Припомнив, решила, что на кино зря возводят напраслину, и оно значительно правдивее показывает жизнь, нежели ему приписывают. Случай с секретаршей и по форме и, по сути, оказался очень схож с тем, что переживала сама Слава. Потом она вновь подумала об Антонии. Вообще последние дни мысли ее очень часто возвращались к этой теме. Венцеславу мучил вопрос, почему тогда, в ту роковую ночь, Антоний отпустил ее? О каком жребии говорил он в те, последние минуты? Догадки не давали покоя. Постепенно Слава убеждалась в том, что вампир сделал ее подобной себе, желая навсегда связать их

жизни. «Наверное, он полюбил меня с первого взгляда… — думала девушка, представляя грациозную легкость его движений. — Он сразу обратил внимание на меня, не на Ирку. Но почему я больше не встречаю его? Почему он не приходит?» Конечно, Слава понимала, что Антоний, причинивший ей худшее из возможных зол, лишивший жизни, обративший в проклятое богом и людьми чудовище, заслуживал если не кары, то хотя бы забвения. Но для Венцеславы, которой до сих пор никто не увлекался всерьез, предпочтение, оказанное загадочным, привлекательным мужчиной, успевшим многое повидать на своем веку, как минимум, льстило. Представив, каким успехом у девушек пользуется красавец-вампир, Слава и себя почувствовала принцессой.

Увидеть Антония ей было необходимо и по другой причине – обстановка в городе изменилась в худшую сторону и ей требовалась поддержка опытного наставника. Начинающий вампир искал своего учителя. Жертвами Венцеславы по-прежнему были молоденькие девушки. Пара опытов по соблазнению мужчин закончились для нее плачевно. Едва пригубив кровь, она отлетала, отброшенная сильным ударом и после прилагала немало усилий, спасаясь от кулаков рассвирепевших парней. Эти случаи научили Славу выбирать «ужин по зубам» и не связываться с сильными жертвами. Но девушек, одиноко слонявшихся по вечернему городу, становилось меньше ночь от ночи, и проблема питания

тревожила все сильнее. Венцеславу волновал вопрос – могут ли вампиры собираться группами для совместной охоты или они насыщаются только в одиночку. Она бы с удовольствием вступила в такую группу, но опасалась, что это противоречит каким-то неведомым ей вампирским традициям.

Вампиров в городе оказалось много. Трудно было представить, что такое распространенное явление еще недавно казалось ничем не подтвержденными домыслами. Венцеслава лично знала нескольких вампиров, обитавших в кладбищенских склепах, была немного знакома с целой семьей упырей из соседнего квартала, каждую ночь встречала на улицах все новых и новых своих соплеменников. Она видела очень много вурдалаков, но только не Антония – виновника обрушившейся на город беды. Причиной эпидемии являлся непрофессионализм новообращенных вампиров, невольно или обдуманно оставлявших жизнь своим жертвам. Угроза всеобщего голода неотвратимо приближалась. Оставалось только покинуть город. Бежать Венцеслава хотела вместе с Антонием, чьи поиски занимали теперь едва ли не больше времени, чем выслеживание добычи. В то, что он может уехать без нее, Венцеслава не верила.

И они встретились. Произошло это в баре, недавно открытом в подвальчике одного из кинотеатров. Еще месяц назад Венцеслава обошла бы стороной подобное заведение, но

теперь смело прошествовала вниз, вызывающе поглядывая по сторонам. Терять было нечего, и страх давно угас в ее душе. Антония она узнала и не узнала. Эту долговязую фигуру невозможно было спутать с кем-то еще, но весь облик юноши и то, чем он занимался никак не соответствовали его прежнем манерам и привычкам. Венцеславу увиденное повергло в шок – перед Антонием стояла бутылка пива, и он преспокойно отхлебывал из ее горлышка! Столь несвойственное вампирам занятие стерло удивление от остальных метаморфоз Антония. Байкерский прикид, татуировки, пара колец в ухе не произвели на девушку впечатления – подобные мелочи меркли в сравнении с главным открытием – оказывается, вампиры могли пить не только одну кровь. Преодолев долгое замешательство, Венцеслава подошла к Антонию. Заговорила, стараясь поймать взгляд его чуть косящих глаз.

— Я искала тебя. Я все это время искала тебя.

— Польщен, — он соблаговолил посмотреть на подошедшую девушку. — Польщен высокой честью.

— И ты смеешь смеяться? Ты – после всего?!

— Послушай, девочка, чем я собственно тебе обязан?

— Как? Теперь я такая же, как ты. Я прошла все круги ада. Я переродилась. Я потеряла все, а то, что приобрела – ненавижу…

— Если ли ты залетела, то те от меня. Это точно. Я все держу под контролем.

— Лицемер! У нас никогда не может быть детей.

— Интересное предположение.

— Послушай, я искала тебя, чтобы посмотреть в глаза, спросить – почему ты не убил меня тогда? Почему позволил уйти? Почему предпочел обречь на муку?

— Постой-ка, кажется, я тебя узнал. Ты – та девчонка, которая впервые попробовала водку там, в буфете клуба? Вы были вместе с такой толстой, нарумяненной…

— Да.

— Знаешь что… — Антоний несколько посерьезнел. — Давай выйдем отсюда, прогуляемся.

Слава согласилась. Выбравшись из духоты прокуренного помещения, они прошли к ближайшей лавочке в скверике перед кинотеатром, молча сели. Разукрашенная неоном надпись «Титаник» полыхала перед их глазами. Венцеслава с трепетом ожидала решительного объяснения.

— Ты очень сильно изменилась. Прости, что сразу не узнал. Такой грим тебе к лицу. Прости за глупую шутку. Честно говоря, я очень жалею, что так тебя напугал. Я-то думал – классный прикол получился, вместе посмеемся…

— Неужели это может быть поводом для смеха?! Верно, ты слишком давно живешь на Земле, и успел утратить все человеческое.

— Давно? Года на три больше, чем ты.

— Значит – недавно начал? Никогда бы не подумала.

— Что – начал?

— Не уходи от правды. От лицемерия ты не превратишься в человека. Давай начистоту – когда ты стал вампиром?

— Вампиром? — Антоний присвистнул. — Ты и в правду поверила, что я вампир, приняла все за чистую монету? Sub specie aeternitatis (C точки зрения вечности)… Или… Или – долг платежом красен? Тогда мы квиты. Ты – классная девчонка с чувством юмора. Признаюсь – чуть было не поверил. Конечно, укушенный вампиром, сам становится вампиром. А ты – моя жертва. Все сходится. Только, знаешь, вампиризм уже не актуален. Слишком затаскан, уныл и слезлив. Давай попробуем что-то новое, теперь вместе, вдвоем… К примеру, «Люди-кошки»…

— Постой, я ничего не понимаю, если ты не вампир, то, как же тогда…

— Скажем так – шутка.

— Шутка?!

— Конечно. Вампиры водится только в Голливуде, да и те фальшивые.

— Но я…

— Не верю. Меня так просто не обманешь. Ты не производишь впечатления человека, способного питаться чужой кровью. Не производишь, даже несмотря на этот грим.

— Только тем и занимаюсь.

— Врешь.

— Антоний!

— В обще-то меня зовут Андрей.

— Так ты не вампир? Нет?! Но все было, как на самом деле – как в кино.

— Слушай, клиническая телезрительница, ты случайно «Поцелуй вампира» не смотрела?

Венцеслава отрицательно качнула головой.

— Зря. Там один псих, вроде тебя, совсем свихнулся и вообразил себя вампиром. Ты случайно тараканами не питаешься?

— Что? Разве вампиры едят тараканов?

— Некоторые. Особо продвинутые. Те, у кого в голове кисель. Не бывает, говорю тебе, вампиров! Это выдумки, сказки. Если ты прикидываешься, лучше прекрати. Иначе я буду думать, что ты сумасшедшая.

— И что было с этим, который ел тараканов?

— Осиновый кол.

— Но я не могу тебе поверить, Антоний!

— Я не Антоний и не вампир! Вот тебе крест.

Тот, которого Венцеслава привыкла именовать Антонием, размашисто перекрестился. Ничего не произошло. Она не испытала ни боли ни ужаса. Ничего.

— Перекрести меня, — шепотом попросила девушка.

Она сжалась в комок, ожидая, когда сокрушит ее сила господня, но… Вновь ничего не случилось. Холодный вечер укрывал город, сияла реклама только что вышедшего в прокат «Титаника», доносились голоса подвыпивших ребят, смех и визг девчонок.

— Значит я…

Венцеслава зарыдала. Сила крестного знаменья была для нее непререкаема – она не могла не верить произошедшему. Но обретенная вера вновь перечеркивала ее жизнь. Еще недавно Слава считала, что способна на все, лишь бы избавиться от проклятья. Теперь же, когда оказалось, что проклятья просто не существует, она испытала отчаянье. Ей было жаль утраченного бессмертия, неуязвимости, силы, исключительности. Но главное – не было на Земле таинственного Антония с мраком бездны в глазах, вечно юного

и умудренного знаниями тысячелетий, Антония – единственного, желанного, избравшего ее для Вечности. Зато на совести Венцеславы остались дюжина трупов, преданная и убитая Ирка, страх перед содеянным и жуткое открытие – оказывается, она хотела быть вампиром.

Потеря исключительности обесценивала, измельчала ее существование. Слава испытывала стыд и сознавала, что выглядит смешно. Представив нелепость собственного поведения, она возненавидела себя – глупую, легковерную девчонку, верящую в детские сказки. И нахлынули почти осязаемые, отринутые навсегда образы – мглистая тревожная глубина улиц, страх в глазах жертв, вкус и запах крови… Ужас и восторг, беспомощность и сила, вседозволенность, непоправимость, риск, азарт… Водоворот воспоминаний увлекал в бездну. Потом пришла отрешенность, обратившая ее в героиню очередного «вампирского» фильма – такое могло происходить только на экране. Девушке захотелось выключить телевизор. Но кнопки поблизости не оказалось. Рядом был неведомо откуда взявшийся стакан с минеральной водой, о край которого стучали ее зубы, и далекий, почти неразличимый голос, произносящий слова утешения. Слава успокоилась внезапно и сразу в упор посмотрела на собеседника.

— Эта шутка убила мою душу, будь проклят и ты… — фальшь затасканного штампа погасила смысл произнесенных слов. — Каково мне было в ту ночь? Когда все это навалилось, и не у кого было искать поддержки… А потом, когда я вынуждена была убивать… Понимаешь ты – убивать, хотя как тебе понять, что это такое…

Андрей молчал. Был серьезен и сразу показался взрослым, едва ли не постаревшим. На лице его исподволь проступали черты Антония, и Венцеслава, столкнувшись с любимым призраком, теперь желала одного – лишь бы не исчезала эта завораживающая тоска бездонных глаз… Но все же сидевший перед ней не был Антонием. Он был другим.

— Значит, слухи не беспочвенны, и преступления, о которых твердит весь город, дело рук не серийного убийцы, а вас, вампиров?

— Об этом много говорят?

— Еще бы! Весь город в страхе. Должно быть, ты заметила, что улицы на закате пустеют и развлекаются вечерами только самые отчаянные, пропащие. Никто не откроет двери, никто не придет на помощь. На улицах нет голубей, бродячих животных. Днем люди боятся смотреть в глаза друг другу. Здесь все убеждены, что город постигла кара господня – за грехи, за безверие, за разврат. Здесь все ждут конца. Маленький апокалипсис в провинциальном городишке. Я думал, разговоры

о нашествии вампиров – проявление общего психоза, а, оказывается, они – реальная его причина. В воскресенье будет облава. Это – не слухи. Вас давно выследили, и утром мстители пойдут по вашим домам. Убьют всех, кто пьет кровь. Смерть упырям!

— Ты противоречишь себе. Кто минуту назад доказывал, что вампиров не бывает?

— Настоящих нет. Тех, которые вылезают из могил, боятся солнечного света и живут вечно. Но есть люди, питающиеся кровью и ты одна из них. Если конечно… Ну не ты, так другие, убежденные в том, что им необходимо убивать. Скольких людей они уничтожили, покалечили? Здесь все психи, и те, кто считает себя вурдалаками, и те, кто объявил им войну. Они в открытую ходят по улицам, увешанные связками чеснока и крестами, и все делают вид, что это в порядке вещей.

— Тогда надо предупредить людей. Объявить… объяснить… А какое воскресение ты имеешь в виду – то, которое на следующей неделе?

— Нет. То, что наступит через четверть часа.

— Как?

— Представь себе. Что до объяснений – они не помогут. Вампиры убили в городе очень многих, какое дело их родственникам, что убийцы – не настоящие упыри? Какое дело им до того, что они – люди? Они убивали и им этого не простят.

— Но…

— Нам остается только попробовать втихую удрать отсюда. Прикинь, что будет, если узнают, кто во всем виноват. Это не особенно порядочно, но пусть остальные выпутываются сами. Не бойся, я тебя не брошу. Mea culpa (моя вина) – мне и платить. Выберемся из города, а дальше видно будет. Нам надо поторапливаться.

Не позволив Славе заскочить домой и собрать вещи, Андрей повел ее по направлению к вокзалу, рассчитывая покинуть взбесившийся город последней электричкой. Времени у них было в обрез.

Призрак в черном возник перед ними внезапно. Блеснули в полутьме острые клыки. Огромная летучая мышь, растопырив руки-крылья, приближалась. Слава отступила, укрывшись за широкой спиной Андрея.

— Андрей! Сзади…

Позади беззвучно выплыла из мрака пара рослых фигур. Преодолев страх, совсем недавно неведомый ей, Венцеслава попыталась уладить дело миром. Она вышла вперед, предостерегающе подняв руку:

— Стойте! Мы такие же, как вы. А вампиры не убивают вампиров – это запрещено.

— Мне плевать, кто ты. Я не ел уже две ночи! — в руке вампира блеснул отрезок трубы…

— Беги!

Удар был недурен – вампир отлетел в сторону, выронив дубинку. Представив, что делают в таких случаях подружки героев боевиков, Венцеслава подхватила трубу и долбанула ей по затылку одного из навалившихся на Андрея вурдалака. Тот ослабил хватку, и Андрей сумел вырваться из цепких рук. Довольно ловко заехав ногой в челюсть третьего вампира, он побежал прочь, увлекая за собой замешкавшуюся Венцеславу. «Движется эффектно, ему бы в кино сниматься» — мелькнула в голове несвоевременная мысль. Топот ног за спиной вернул к реальности. Стоило поторапливаться – преследователи и не думали отступать.

Погоня не впечатляла. Она годилась только для крайне малобюджетного боевичка. Взлетающие в огненном вихре автомобили, треск автоматных очередей, осыпающиеся тысячами льдинок разбитые витрины в этом сценарии отсутствовали. Не предвиделись также и бравые служители закона, залитые светом мигалок и сообщающие о праве не отвечать на вопросы – были лишь черные улицы, бездны дворов и не непрекращающийся ритмичный топот, подхлестывающий беглецов невидимым бичом.

На минуту преследователи потеряли убегающих из виду – двое резко свернули в переулок. Пробежав не более сотни метров, Андрей нырнул в подъезд основательного «сталинского» дома, Венцеслава – следом.

— Почему они от нас не отвяжутся? — едва отдышавшись, поинтересовалась она. — Неужели нет добычи полегче?

— Мы их достали. Сопротивление бесит. Да и поживиться теперь трудно — ночами уже не гуляют.

Андрей, надеявшийся, что планировка таких нестандартных домов вполне допускает наличие черного хода, не ошибся. Из подъезда был еще один выход – когда-то парадный, а ныне забытый и заколоченный. Взломать дверь быстро и по возможности бесшумно оказалось трудно, но возможно. Безлюдная прямая, как стрела, улица, манила вдаль. Не подавшись соблазну, беглецы пересекли ее и углубились в дебри неосвещенных дворов. Погоня отстала.

— Смотри.

Ярко-красный зигзаг перечеркивал дверь одного из подъездов.

— Что это?

— Так охотники пометили дома. Внутри, на одной из дверей, наверняка есть такая же отметина. Я уверен –

заклеймен и твой дом. Пока вы выслеживали жертвы, они тайно следили за вами. Следили, вместо того, чтобы предотвращать убийства… — Андрей умолк, посмотрел на часы. — На поезд мы опоздали. Придется дожидаться утра.

Пожалуй, только теперь Слава до конца осознала ужас случившегося – красные полосы окончательно перечеркнули иллюзию отстраненной игры. Подспудная вера в нереальность разворачивающихся событий исчезла. Почему она раньше не обращала внимания на кровавые отметены, испещрявшие стены и двери множества домов, Венцеслава понять не могла. Вероятно, это происходило потому, что до сегодняшней ночи девушка даже не задумывалась о возможности сопротивления, возмездия. О том, что должно было произойти утром, она старалась не думать.

В здание самого вокзала Андрей и Венцеслава не заходили, избегая пронизанных ярким светом мест и забывшихся чутким сном попутчиков. Не сговариваясь, пошли к платформе, куда обычно прибывали пригородные поезда. Слава хотела дождаться электричку на одной из лавочек, вытянувшихся вдоль платформы, но передумала, опасаясь привлечь к себе внимание недобрых прохожих. До рассвета над городом еще простиралась власть вампиров, которая должна была рухнуть с первыми лучами солнца и смениться часом гнева, обращающим день в продолжение ночного кошмара. При

таком раскладе для беглецов главным было не попадаться никому на глаза. Остаток ночи решили скоротать в глубокой тени бывшей билетной кассы – похожего на ящик строения из трех стен и плоской кровли, неуклюже торчащего посреди платформы. Желая отвлечься, Венцеслава, разглядывала таявший во мраке стенд с расписанием поездов.

— Ты прямо как герой «Совы» — в темноте видишь.

— «Сова»? Я не смотрела.

— Не мудрено, редкий фильм. Малобюджетный, но классный. В нем Эдриан Пол снимался еще до «Горца». Я бы тебе дал кассету, но.. Похоже, просмотр состоится нескоро…

Они замолчали. Каждый раздумывал о своем. Прервав затянувшуюся паузу, Андрей спросил:

— Скажи правду — ты убивала?

— Я похожа на убийцу?

— Я бы вообще тебе не поверил, но знаешь, сколько трупов нашли за последнее время? И эти охотники за упырями шастают повсюду, глаза злые, безумные… Нет – такое не тянет на розыгрыш, а значит и ты можешь быть способна на все, что угодно…

— Я никого не убила, ни разу, — Слава опустила глаза и почувствовала, что заливается краской. Она действительно не убила никого, кроме доверчивой Ирки. Тогда Венцеславе не

удалось сдержать жажду крови. Но об этом она не могла сказать никому. Помолчав секунду, девушка добавила: — С первой же ночи я решила оставлять жертве шанс выжить. Наверное, потому здесь так много вампиров. Некоторые из них – настоящие убийцы. Им нужна не кровь, а жизнь. Я так не могу.

Легкие шаги прошелестели в кустах за платформой. Шум усилился, послышался сдавленный визг. Поняв намеренья Андрея, Венцеслава вцепилась в его плечо:

— Не делай этого, пожалуйста. Ничего не изменить. Ты же сам говорил, что нам нет дела до остальных.

— Там сейчас убивают человека, — он смахнул с плеча руку девушки, но не двинулся с места. — Это – не сериал.

— Да нет же, он вроде бы вырвался, убегает. Слышишь – шаги удаляются. У них все обойдется.

Опять воцарилось молчание. Забившаяся в угол скамейки Слава задремала. Голос Андрея вырвал ее из сладкой предрассветной дремы. Спутнику Венцеславы было не до сна.

— Я не все тебе сказал. Не объяснил, почему изображал из себя вампира. И почему сейчас так выгляжу – все эти фальшивые наколки, серьги… Неужели ты обо мне никогда не слышала?

— А ты что, звезда? — осведомилась заинтересованная предстоящими откровениями Венцеслава.

— В принципе, да. Районного масштаба. Ты была новенькая, прежде никогда не появлялась, я прикинул – такую неискушенную особу можно хорошенько разыграть. По всем правилам искусства. Tabula rasa (чистый лист)… Проклятая латынь, так и лезет в голову! Неужели я от нее не отделаюсь! Представляешь, я неделю зубрил эту чушь, решив, что образованный вампир просто обязан говорить на каком-нибудь мертвом языке. Для цельности восприятия. То, что я делал – не совсем шутка, розыгрыш. Дело в том, что я с детского сада мечтаю стать актером. Мне всегда нравилось перевоплощаться. Возможно, это довольно глупо выглядит, но я нашел способ испытывать свои силы. Сначала выбирал образ, работал над ним, иногда довольно долго, продумывал мелочи, а когда все было готово – выходил в люди. Обычно появлялся на какой-нибудь вечеринке. Некоторые считают меня чокнутым, но девчонки, к слову сказать, от меня балдеют. Я превращаю их в длинноногих красоток с фальшивыми формами и перекрашенными локонами – девушек с экрана, их недосягаемый идеал. Со мной они видят себя такими. Правда, всегда есть шанс схлопотать по физиономии – малопросвещенных типов я раздражаю. Но в долгу, как правило, не остаюсь – положение обязывает, К тому же уже пять лет занимаюсь ушу, а последние полгода еще и тэквондо.

В общем суперменом быть трудно, но приятно. Если не напорешься на скверную компанию, обходиться можно. Мне только однажды три ребра сломали – но это издержки профессии. Зато знаешь, как классно – то я Джеймс Бонд, то Рено Рейнс из «Отступника», то Дункан Маклауд из «Горца»…

— А Фредди Крюгером никогда не был? — съехидничала Венцеслава.

— Что – похож? Хотя идея интересная… Дернуло меня стать вампиром! Это из-за одного дурацкого фильма. Я как-то проникся…

— Случайно не «Интервью с вампиром»?

— Точно. Как ты догадалась?

— Когда я решила, что стала… Ну, ты сам понимаешь… Я очень много о нем думала, училась. Там все очень реально.

— Мы все засмотрелись в «ящик». Не будь этой истории с вампирами, начали бы резать друг другу головы, возомнив себя Бессмертными, стали бы людьми-пауками, людьми-летучими мышами, людьми-кошками, инопланетянами, ожившими мертвецами…

— Оборотнями, привидениями, терминаторами…

— Помидорами-убийцами. Не имеет значения, какой сценарий избрать. Это повод. А причина? Моя неосторожность оказалась искрой, поджегшей солому, но набросал ворох кто-то

другой. Мне и сейчас кажется, что мы затерялись в каком-то сериале.

— «Затерянные в эфире» – звучит. Сколько до электрички?

— Час двадцать пять.

— А до рассвета?

— Час пятнадцать.

Подспудный, глубоко запрятанный страх шевельнулся в душе – сегодня, спустя столько дней, ей предстояло увидеть солнце. Тот лучезарный источник света, что дарит жизнь всякой земной твари и приносит смерть вампирам. Воображение Венцеславы рисовало тяжелый медно-красный шар, лениво выползающий из-за расплывшегося в тумане горизонта. Таков был первый восход солнца, явившийся ей. По странному совпадению, Слава, тогда еще крошечная девчушка, наблюдала его через пыльное окно несущегося вдаль поезда. Круг замкнулся.

— Андрей, ты точно уверен, что я не настоящий вампир? Вдруг солнце сожжет меня, превратит в прах, и я рассыплюсь от первого прикосновения, словно Клаудия из «Интервью с вампиром»?

— Это всего лишь классный спецэффект. Лучше расскажи, каково это – пить кровь?

— Ты разве не пробовал?

— Представь себе, нет. Я только чуть проколол кожу пластиковыми клыками. Я не думал заниматься членовредительством. Остальное – твое воображение.

— Я боюсь солнца.

— Как только электричка подойдет, немного подожди и в последний момент беги к дверям. Главное – точно рассчитать время: не опоздать, но и не лезть…

Сноп света, ослепил их:

— Привет, подруга.

— Неужели… — Венцеслава сощурилась, пытаясь рассмотреть человека, державшего фонарь. — Ирка – ты?

— Не ожидала? Ты предала меня. Хотела убить. Но я, как видишь, жива. Я выкарабкалась.

Несколько успокоенная, и даже обрадованная Слава – мнимая Иркина смерть давила на нее тяжким бременем, тут же поинтересовалась:

— Но почему ты не стала вампиром? Ведь я тебя укусила.

— А этого достаточно? — настал черед удивляться Ирине. — В фильме показывали: чтобы сделаться вампиром, надо отведать вампирской крови.

— Это нетрадиционная точка зрения.

— Но я-то этого не знала!

— И что же потом? — вмешался Андрей, явно не разделявший легкомысленного настроения своей спутницы.

Ирка перевела луч фонаря на его лицо:

— Я решила отыскать тебя, Антоний, и, как видишь, сделала это. Нашла выродка, принесшего смерть в наш город. Ты здорово изменился – надеялся остаться неузнанным? Это правда – я долго не могла тебя выследить. Тогда подумала о Славке. Она с самого начала к тебе цеплялась. С неделю следила за ней. Я пометила твой дом, Венцеслава. И сегодня я была в баре, а ты, подруга, меня даже не заметила. Ты подошла к незнакомому парню, заговорила – только тогда я признала в нем Антония. Теперь охотники за упырями знают, кто главный вампир. Вы удрали из бара, и они бы могли потерять ваш след, но справедливость все-таки есть – я услышала, куда вы надумали идти. И привела их сюда.

Едва Ирка кончила говорить, как одновременно вспыхнуло с десяток фонарей, ослепивших Венцеславу и Андрея. Положение было же некуда – убежище превратилось в ловушку. Три стены навеса были глухими, а с открытой ее стороны путь преграждали люди с фонарями и предметами, весьма смахивающими на осиновые колья. Бегство и сопротивление казались невозможными. Охотники медлили. Наслышанные о невероятной силе и живучести вампиров, они боялись атаковать. Небо неумолимо серело. Ловцы выжидали,

надеясь, что светило сделает за них дело, считавшееся их долгом. Но Ирка думала иначе:

— Трусы! Смерть упырям!

Вырвав из чьих-то рук деревяшку, Ирка бросилась к Венцеславе, целясь острием в грудь. Андрей легко перехватил ее руку, рванул к себе, сдавил горло в захвате.

— Еще шаг и я оторву ей голову!

Нападавшие попятились. Тоскливый гудок приближающегося поезда полоснул по нервам.

— В сторону! В сторону! Быстро! Считаю до трех!

Уверенные в неизбежной гибели вампиров и стремившиеся лишь потянуть время до рассвета, охотники расступились. Венцеслава и Андрей с полупридушенной Иркой, выбрались на открытое пространство платформы. Снопы слепящего света уже засеребрили пути – состав приближался к станции.

— Товарняк, он не остановится… Слушай… — в голосе Андрея слышались обнадеживающие интонации, — перед станцией он притормозит. У тебя несколько секунд. Беги за ним вдоль платформы и цепляйся, за что придется. Я задержу их. Потом догоню. Начнешь по моей команде.

Секунды растянулись до бесконечности. Медленно-медленно отходили назад люди, остановленные угрозами

Андрея, дергалась в его руках услышавшая план бегства Ирка, тяжелой волной накатывала грохочущая громада состава,

«Вперед!» — голос еще звучал в ушах Славы, а она уже мчалась вдоль обгоняющих ее вагонов. Краем глаза девушка заметила оттолкнувшего Ирку, бегущего по платформе Андрея, но потом перестала думать о нем, сосредоточившись на главном. Спасение было так близко, так реально и в то же время, недостижимо. Поезд шел не слишком быстро, однако взобраться на него оказалось значительно сложнее, нежели это показывали в кино. Венцеслава поняла, что не сможет выполнить «простенький» трюк.

— Слава, нажми!

В нескольких метрах перед собой Венцеслава увидела протянутую руку Андрея – он лучше ее справился с задачей, сумел забраться на груженную щебнем платформу поезда и, обгоняя отстававшую с каждым шагом девушку, уносился прочь, к спасению, к жизни. Состав набирал ход. Еще несколько мгновений и сердце выскочит у нее изо рта, а до конца перрона оставались считанные метры. Она не могла успеть. Стальной обруч пальцев охватил ее запястье, Слава заорала от боли в выворачиваемой руке, громыхающая бездна колес разверзлась под ногами… Кошмар оборвался, как лента в кинопроекторе.

Следующая сцена началась с крупного плана. Пряди длинных волос скользили по лицу, застилали глаза. Это были

его волосы. Значит, Андрей находился рядом, очень близко. Чуть позже вернулись воспоминания и осознание произошедшего. Поезд несся по высокой насыпи, она висела над мелькающими внизу чахлыми кустиками, но страха не было. Она доверяла Андрею.

— Ты молодец, все отлично. Еще два шага и мы отдохнем…

Венцеслава чувствовала, как ее втаскивают все выше, выше. Она за что-тоцеплялась, опиралась ногами – двигалась, послушно исполняя чужую волю.

Они сидели на горе щебенки, созерцая проносящиеся перед ними дали. Ветер обдувал их лица. Розовая полоса перечеркнула небо на востоке. Ритмично выстукивали дорожную песенку колеса. «Дорожная песенка» – слова всплыли из глубин детства, и Слава вновь представила первый, увиденный в своей жизни рассвет. Край медно-красного диска выполз из-за полосы дальнего леса.

— С восходом вас, леди Дракула.

Венцеслава как-то странно посмотрела на своего спутника:

— Антоний, возлюбленный мой, мы погибнем свободными…

Солнце жгло нестерпимо, с каждым мгновением оно все ярче наливалось золотым светом, пронзая ее тело

раскаленными иглами. Далекий голос твердил непонятные слова, ныне утратившие смысл и значение, а она погружалась в расплавленное золото, и боль, предвестница скорого конца, дарила надежду на близкую прохладу Вечности…

Свет далекой звезды

Женщина нервничала. Раскрыв пудреницу, она всматривалась в плохо различимые черты, подрагивающие на поверхности круглого зеркальца. Она знала, что грим наложен безукоризненно и все же придирчиво разглядывала внезапно ставшее чужим лицо, ища ускользнувшие от внимания профессионала изъяны. Тщетно. Она была хороша, как искусно выполненный восковой манекен. Женщина припудрила нос и облизнула подкрашенные губы.

«Так уже было, почти так… С этого все и началось… Семнадцать лет назад… Две глупые девчонки кривлялись у зеркала, готовые устремиться на поиски приключений. Неудавшаяся вечеринка. Тоскливое чувство несбывшегося праздника. Праздника жизни, полного восхитительных соблазнов. Они достались кому-то другому. Мир оказался сер, обыден, скучен. И тогда появился он…»

Опустив пудреницу в лежавшую на коленях сумочку, женщина критически осмотрела свои руки – маникюр был безупречен. Тяжесть лакированного «сундучка» пугала.

«Он решил, что я умерла, иначе не бросил бы меня. Может быть, он не идеальный герой, но… А в тот вечер он представлялся мне сказочным принцем. Могла ли иначе думать пятнадцатилетняя девчонка, встретив такого красавчика? Меня влекла таинственность, а он был окутан ею, как шелкопряд коконом. Это позже я разобралась, что он обычный парень. Довольно симпатичный и веселый… зачем я все это затеяла?! Опять попаду в историю…»

Машина остановилась. Сидевший за рулем мужчина обернулся к Венцеславе:

— Вот мы и приехали.

— Уже?

— А мне показалось — дорога была долгой.

Венцеслава не ответила, ей хотелось бежать прочь, подальше от этого фальшивого рая. Они шли по дорожке, над их головами болтались еще не зажженные китайские фонарики, а ветерок доносил дурманящие запахи не то цветов, не то духов. Спутник Венцеславы, огорченный ее молчанием вновь попробовал завязать разговор:

— Послушай, почему именно он? Конечно это не мое дело, но… Предупреждаю – вряд ли у тебя что-то получится. Он… Как бы это подипломатичней выразиться — последнее время его редко можно увидеть на людях. Сегодняшняя вечеринка, прямо скажу – исключение. Красавица моя, Венцеслава, хочешь я представлю тебя кому-нибудь пообщительней? Ты знаешь мои возможности – только пожелай…

— Спасибо, — она улыбнулась одними губами. — Уверена, ты можешь добыть с неба луну. Но у каждого свои капризы – пусть будет именно он.

Мужчина довольно хмыкнул и, подхватив Венцеславу под руку, повлек за собой в сверкающий зеркалами холл, представившийся ей гротом, полным диковинных рыб. Замелькали лица – неуловимо знакомые и в то же время бесконечно чужие. Венцеслава порой угадывала имена тех, кто представал перед ней, но не всегда – экран искажал лица, в жизни они казались иными. Ослепительные улыбки, дорогие наряды… Венцеслава мельком взглянула в зеркало – пожалуй, она смотрелась не хуже многих, но это был не ее праздник. Непривычная тяжесть изящной дамской сумочки пугала. Венцеслава улыбалась в пространство. Ступени лестницы уводили ее все выше…

Она многократно представляла эту встречу, проигрывала в мозгу возможные диалоги и поступки, почти видела то, что

должно было произойти, но не узнала Андрея. Они стояли рядом, очень близко однако их взгляды не пересекаясь, скользя в пространстве. Спутник Венцеславы легонько толкнул ее под локоть, и только тогда женщина поняла, кто смотрит поверх ее головы. Ее пытливый взгляд столько раз касался этой почти идеальной фигуры, запоминающихся черт лица, но тогда их разделяло стекло экрана, и потому он казался иным. Полустертые временем образы юности также не могли служить ориентиром в лабиринте воспоминаний – жизнь безжалостно искажала внешность, калечила душу. Рядом стоял человек не принадлежавший миру ее грез и чувств. Андрей и в самом деле был высок, но Венцеславе, приявшей добровольную пытку запредельно высокими «шпильками», его рост уже не казался столь значительным, как представлялось прежде. Был ли он красив или, наоборот страшен, взволнованная женщина так и не поняла. Зато обращала на себя внимание бледность и худоба лица, подчеркиваемая темными очками, которые, несмотря на вечернее время, скрывали его глаза. Мужчина, сопровождавший Венцеславу, тем временем произносил слова, смысл которых от волнения она упустила. Растянув губы в улыбке, женщина шагнула навстречу Андрею. Он повернул голову в ее сторону. Возможно, посмотрел прямо в глаза, но затемненные стекла скрыли направление его взгляда.

— Венцеслава? У вас редкое имя.

Выражение его лица оставалось прежним, голос не дрогнул. «Тем лучше. Я сделала правильный выбор» — подумала Венцеслава.

— Я всегда мечтала получить ваш автограф.

Он протянул руку. Женщина извлекла из «сундучка» цветное журнальное фото и ручку. «Все выглядит весьма правдоподобно. Я просто фанатка, дорвавшаяся до кумира. Автограф – это в порядке вещей. Надо вывести его из толпы…»

— Постойте! На весу неудобно… Вот столик свободный, — произнесла она вслух и двинулась к просторной веранде, зависшей над обрывом. По ее углам стояли небрежно расставленные плетеные кресла и столы. Расчет оказался верен – потянувшись к фотографии, Андрей волей неволей последовал за Венцеславой.

Две свечи в хрустальных подсвечниках озаряли плоскость стола золотистым светом. «Завтра будет ветер…» — невольно подумала женщина, посмотрев на пламеневшие полосы облаков, парящих над морем. Оба сели. Андрей привычным жестом взял фото, начал размашисто писать на нем. Венцеслава нарушила молчание:

— Звезды равнодушно взирают на смертных. Ты и тогда не узнал меня, помнишь?

— Вы ошиблись, девушка. Я никогда не был знаком с вами. Возьмите это… — он протянул Венцеславе подписанную фотографию. В его голосе слышалось раздражение.

— А первая роль удалась. Не стоит забывать о триумфах.

Непроницаемый мрак стекол, скрывавших глаза Андрея, нервировал Венцеславу. Она могла только предполагать какие чувства испытывает собеседник, и это мешало такому важному для нее разговору. Андрей порывался уйти, но что-то останавливало его. Воспользовавшись нерешительностью собеседника, Венцеслава торопливо заговорила:

— Я расскажу одну сказку, потом уйду и больше не потревожу звездное одиночество… Давным-давно, в маленьком провинциальном городишке жила девочка со смешным именем Слава, которая любила сказки и верила в чудеса. И чудо пришло в ее жизнь. Однажды она повстречала своего героя – дивного красавца, носившего на челе печать убийственной тайны, недоступной простому смертному. Надо ли говорить, что Слава полюбила незнакомца с первого взгляда? Полюбила так, как может полюбить только наивная девчушка пятнадцати лет… Лунной ночью они сидели на скамейке старого парка и Слава, затаив дыхание ждала, когда же случится нечто. Нечто произошло – таинственный незнакомец оказался вампиром. Но он не убил доверчивую жертву, он обрек ее на худшую долю, уподобив себе. Потом Антоний, так звали коварного вурдалака,

исчез, а девчушка с той поры была вынуждена жить по законам проклятого народа живых мертвецов. Какая это была мука! Отчаянье, страх, тоска… Но Слава только сильнее любила Антония, погубившего ее душу. Девчушка повсюду искала его и как-то раз они встретились. Только Антоний не узнал Венцеславу… А потом сказка оборвалась и черноокий вампир, прожавший сотни жизней оказался легкомысленным шалопаем, большим любителем глупых фильмов. Парень, видите ли, с детского сада мечтал стать актером и то и дело примерял на себя чужие обличья. Девчонке просто не повезло – в тот вечер он играл роль вампира. Она же была tabula rasa (чистый лист), именно так он и выразился — молодой человек не поленился вызубрить латынь, лишь бы достоверней изобразить старого, как мир вампира. Пустяковая история, почти шутка… Нельзя быть такой доверчивой… Но оказалось – сказка не окончена. Впереди их ожидал грустный конец. Пришло время восхода солнца и Слава, все еще считавшая себя вампиром, почувствовала, что пришел и ее срок. Она без чувств, как мертвая, упала на руки виновника ее беды. Тогда он бежал. Но мертвецы оживают – только это другая история… Да… мечта того парня сбылась, он стал известным актером.

— Прости, Венцеслава. И за то, что было тогда, и за то, что не вспомнил тебя теперь. Меня можно понять – ты сильно изменилась за эти годы, да и вижу я не очень хорошо. А имя – имя, оно показалось мне знакомым, но я не смог вспомнить,

когда слышал его. Прости. Честное слово, я очень сожалею обо всем, очень.

Венцеслава молчала. Ее размышления были не о словах Андрея – задуманный план внезапно показался полным безумием. Она смотрела на сидящего перед ней человека и не знала, как поступить дальше. Наконец она решилась:

— Прощай. Спасибо за автограф.

Андрей удержал ее за руку:

— Постой, Слава. Сегодня я не хочу оставаться один. Твое появление, оно… закономерно. Не уходи, просто посидим, поболтаем.

— Лучше бы ты не предлагал мне этого, Андрей, — она села на край плетеного кресла, нервно теребя ремешок сумочки. — Есть другая сказка, про девушку, засмотревшуюся в волшебное зеркало и потерявшую себя. Про любовь, принесшую смерть. Я не хотела ее рассказывать. Знаешь, почему Слава так легко поверила в существование вампиров? Просто она готова была во всем подражать тому, кого полюбила. Это любовь превратила ее в чудовище. Потом она осталась одна. Впереди ее ждали суровые испытания и беды – расплата за содеянное. Она думала, что больше никогда не увидит своего Антония. Но однажды волшебное зеркало явило его образ, и Слава вновь погрузилась в пучину безумия. Тот, кого она привыкла именовать Антонием, находился рядом,

совсем близко, но… Но это была иллюзия, обман волшебного зеркала красивая тень на стекле.

— И Слава любит меня до сих пор?

— Ты не дослушал сказку, Андрей. Эта сказка не о любви. Слава и тот, кого она любила, попали в страшную ловушку. Они жили в разных мирах, и не было тропы, которая соединила бы их. Между Андреем и Славой встало стекло экрана, оно разделило беспощадно, вовеки… Тот, кого называли теперь Андреем, не мог полюбить девушку из другого мира, из мира простых смертных. Звезды недосягаемы. Многоликий оборотень, меняющий обличья, завораживающий, соблазняющий, влекущий… Он пришел из бездны ада и Слава, поняв это, прокляла его, отчаянно пытаясь забыть, вычеркнуть из своей жизни. Но соблазн оказался неодолим. Она понимала, что перед ней зло, но не могла противостоять его манящей силе. Первая сказка не лгала – Антоний похитил душу Венцеславы. И тогда любовь обернулась ненавистью. Это сказка о ненависти и смерти, Андрей. Слава возненавидела своего возлюбленного за то, что он не мог принадлежать ей. Нерастраченные чувства стали тем пламенем, что сожгло их обоих. Слава нашла тропу в запретный мир, и однажды, разбив волшебное стекло, она явилась туда. С ней пришла смерть…

Рука Венцеславы скользнула в лежавшую на коленях сумочку. Холодное прикосновение стали заставило ее

вздрогнуть. Ощущение, родившееся в кончиках пальцев, пронзило мозг – происходящее очень походило на бред. Ей казалось – она играет нелепую, чудовищную роль, но изменить сценарий было невозможно. Ей удалось произнести давно задуманный монолог, но как фальшиво он звучал! Сцены, рожденные воображением, были убедительны, достоверны, а их реальное воплощение – нелепо, трагикомично. Венцеслава с силой сжала рукоять револьвера – пути для отступления были отрезаны. Она уже сказала те слова…

Андрей вскинул голову. Женщина хотела понять выражение его глаз, но казавшиеся черными стекла, надежно укрывали от нее правду. Тоска затаилась в уголках его губ, но глаза… Глаза – молчали.

— Ты опоздала. Нельзя убить мертвеца. После того, что произошло с нами в детстве, нам обоим следовало серьезно подумать о будущем. Мы этого не сделали. Оба. Предостережения обретают весомость только, когда теряют смысл. Сам того не ведая, я, похоже, подписал договор с дьяволом. Говоришь, на мне лежит печать зла? Может быть. Я мечтал о славе, жаль не о тебе, и готов был заплатить за это любую цену. Ты любовалась мною на экране, но задумывалась ли когда-нибудь, кого именно видишь? Чей образ скользит по стеклу? Чужие жизни отняли у меня собственную. Я стал понимать это только, когда пришел успех. Я просыпался

ночами от ощущения пустоты. Мне казалось – кровь вытекает из жил и с ней меня оставляют чувства, желания… Тихо-тихо, по капле… Я смотрел на человека, что жил на экране – он был способен сопереживать, страдать, любить. Иногда мне удавалось стать им, но ненадолго, он все отдалялся с каждой серией, с каждым метром пленки. Постепенно он стал намного реальней меня.

Я не остановился, не отрекся от своего жребия, наверное, потому, что было уже поздно искать перемен. Это затягивает, увлекает ко дну. Потом стало еще хуже – догадки, смутные ощущения переросли в четко прослеживающуюся закономерность, я понял – чем больше на меня смотрят, чем больше восторгаются, тем ближе конец. Восторженные взгляды растаскивали, уносили прочь частицы души. Меня иссмотрели…

Вампир, чернокнижник, восставший из гроба мертвец, восковой манекен, обретший подобие жизни – знакомые образы теснились, наслаивались друг на друга, завораживая Венцеславу. Андрей вновь, как и много лет назад, уводил ее в мир запредельного.

— Нет… так не бывает… — пробормотала она.

Андрей не обратил внимания на ее реплику:

— Кого ты пришла убивать, Венцеслава? Тень, скользящую по стеклу экрана или ходячий труп,

разваливающийся на куски? Кого ты любишь? Кого ненавидишь?

— Андрей!

Жестом он приказал ей молчать. Венцеслава чувствовала – происходит нечто непоправимое, страшное. Худшее, чем все домыслы и фантазии. Бледность, нездоровая худоба, тоска, тенью лежавшая на лице – Андрей и в самом деле напоминал героя мистического триллера или фильма ужасов.

— Или ты хочешь сказать, будто любила того парня, что на беду повстречался тебе? Ложь! Ты полюбила загадочного Антония, вампира прожившего сотни жизней. Ты хотела видеть его во мне. Девочка Слава отвернулась от своих сверстников, ей хотелось несбыточных грез. Если бы я сидел с тобой за одной партой, мог бы я рассчитывать на любовь, на простое внимание? Нет. Тебе нужна только тень на стекле, ты наслаждаешься светом давно угасшей звезды… Кого ты видишь во мне теперь? Чей образ я воплощаю? Пойми, Слава, пойми и смирись – во мне не осталось ничего от того человека, что некогда жил на Земле. Ни бескорыстная любовь, ни слепая ярость, ни дивная красота, ни боль, ни страх уже не потревожат меня. Утешься тем, что я дал жизни призракам без плоти и будущего, существующим в замкнутой петле времени, призракам, сводящим с ума глупых девчонок. Убей меня Венцеслава, убей человека, потерявшего душу. Со мной и так

все кончено. Те, кого я создал, они чуть долговечнее меня. Они будут жить до той поры, пока кто-то помнит о них. Но это ненадолго – «Любовь толпы она как водоросль. Ее швыряет по прихоти теченья так и сяк, пока не измочалит». Знаешь, Венцеслава, Когда-то я доставил тебе массу неприятностей, поэтому на прощанье прими хороший совет – возвращайся домой и поскорее включи телевизор. Может быть, еще успеешь увидеть развязку очередной истории. Кстати, станешь убийцей – тебя посадят, и ты пропустишь следующие серии. Их еще осталось штук тридцать. Если же тебе мало того, что показывают, ставь кассету и сутками напролет смотри на того, кого считаешь мною. Договорились?

Венцеслава плакала. Андрей помолчал и заговорил вновь:

— Я много болтаю, очень много болтаю, наверное, потому, что пришел мой срок. Я начинаю думать, что не случайно встретил тебя сегодня. Честно говоря, я давно не посещаю светские тусовки, а в этот раз почему-то принял приглашение. Сразу, без раздумий. Знаешь, у нас много общего – мы оба бредили нереальным миром. Засмотрелись в радужные переливы адской бездны. Забыли все и вся.

— Андрей!

— Молчи. Я знаю все твои слова. Недавно кончились съемки последней серии. Я отказался от роли в этом сериале. Это конец.

— Но…

— Ты еще веришь, что любовь способна творить чудеса? Менять людей и мир вокруг? Это сюжет для мелодрамы. А у нас – другой жанр. Надо платить за успех. Я ухожу. Прощай.

Он легко поднялся, пошел вперед, навстречу угасающему диску солнца. Венцеслава с ужасом смотрела вслед – сейчас он дойдет до края террасы и… Андрей обернулся, он улыбался:

— Хорошая получилась сцена. Сильная. Если ты не возражаешь, я перескажу ее кому-нибудь из сценаристов.

Губы Венцеславы еще дрожали, но и она нашла в себе силы улыбнуться:

— Я тоже не думала тебя убивать. Это был способ поддержать знакомство.

— Ты по-прежнему оригинальна в проявлении чувств, Венцеслава.

— А ты как никогда похож на вампира.

— Спасибо.

— Сними очки, пожалуйста. Мне хочется вновь увидеть твои глаза. Не на экране – в жизни. Семнадцать лет я была лишена этой возможности. Они мне часто снились.

Андрей запрыгнул на широкие перила. Его узнаваемая, идеальная фигура, четким силуэтом вырисовалась на фоне последних отблесков заката.

— Это мертвые глаза. В них пустота и смерть. Они навсегда лишат тебя сна. Человек не должен видеть такое.

Сначала ей показалось – слезы застилают взор, но вскоре женщина поняла свою ошибку – расплывалась и таяла фигура самого Андрея, превращаясь в пряди густого тумана.

— Андрей…. — беззвучно прошептала она.

Он обернулся. Блеснули слепые стекла очков… Венцеслава осталась одна. С забытой на столе фотографии Андрей смотрел на нее ясными живыми глазами.

Гаданье

Праздники катились лавиной. Кое-кто начал их отсчет с Рождества католического, плавно переходящего в Новый год, затем для всех наступала пора православного Рождества, и, наконец, для тех, кто еще не устал от столь активного отдыха, оставался еще один повод для веселья – Старый Новый год. Родители Марины Ланской решили «догулять до конца» и, обзвонив соседей по подъезду, приступили к подготовке «мероприятия». Марина, воспользовавшись благоприятным стечением обстоятельств, пригласила в гости и своих подружек – Юлю Савину, Анюту Светлую и Анюту Темную. Разумеется, у обеих Анют имелись фамилии, но все, знавшие их едва ли не со времен детского сада, называли неразлучных подруг этими безобидными прозвищами. Анюта Темная имела темные волосы, невысокий рост и повсюду таскала неизменную гитару, а Анюта Белая была такой же маленькой, шустрой, но соломенноволосой и не слишком музыкальной девчонкой. Что

до Юли Савиной, то она являлась совершенно ничем не привлекательной особой, сидевшей с Ланской за одной партой и потому считавшейся ее подругой. На Новый год ее пригласили для «массовости», как выразилась в беседе с Мариной, Анюта Темная.

В четверть десятого раздался первый звонок в дверь – перед Мариной предстала Темноволосая Анюта, как ни странно, одна, если, конечно, не считать гитару.

— Привет. А где…

— Анька пошла уговаривать IОлькиных родителей отпустить ее к тебе. Мне там лучше не возникать – Юлькина матушка меня терпеть не может. Ничего, Анютка настырная, уговорит.

И точно – спустя еще полчаса в квартиру Ланской вломились заснеженные Юлька и Анюта. После первых визгов и хихиканий, заменявших приветствия, девчонки направились в кухню помогать готовить праздничный ужин. Правда, толку о них оказалось немного.

Анюта темная первым делом взяла гитару и, усевшись в уголочке, начала тихонько подбирать какую-то мелодию. Вскоре ей это надоело. Она ударила по струнам и, взяв несколько резких аккордов, завопила:

— Семь уроков отсидели – совершенно обалдели! Получили знаний кучу – только нам от них не лучше!

— Анют, давай лучше нашу, предэкзаменационную, — перебила ее Марина.

— Ладненько. Только, чур, всем подпевать!

Доморощенная музыкантша начала неспешно перебирать струны и четыре голоса гнусаво затянули:

— Ах, Боже мой, как мне все надоело, и завтра школа ждет меня опять… Учеба эта так осточертела, еще же мне экзамены сдава-а-а-ать! – Песня незаметно перешла в грустные завывания.

— Марина, потише.

— Мам, сейчас праздник.

— Поздно уже. Соседи легли спать.

— Как же! И вообще – сегодня Старый Новый год. Пусть себе слушают.

— Яйца на плите полчаса кипят. Взрослые, можно сказать, девушки, а готовить не умеют. Тоже мне – помощницы. Марина, выключи их, не забудь облить холодной водой и порежь для салата. Не вашим же кошачьим концертом гостей угощать!

Брюнетка отложила гитару:

— Правда, Марин, давай сначала все приготовим, а потом… она задумалась. — Потом давайте гадать, девчонки…

Салат и прочие закуски, как-то сами собой перешли в ведение матери Марины и девочки занялись подготовкой к гаданьям. Командовала всем, как всегда, Анюта Темная.

— Крупа у вас имеется?

— Какая?

— Да любая. Гречка, рис, пшено, хоть – горох. Так… Свечки я принесу из комнаты. А ты, добудь мне какую-нибудь посудину… вон та салатница на буфете сойдет. И миску, глубокую. Юль, возьми зеркальце у меня в косметичке. Марина, у тебя есть зеркало побольше?

Анюта умчалась в комнату за свечами, под нос напевая:

— В голове моей давно, словно в погребе темно…

Вернувшись, она лихо плюхнула о стол старинный подсвечник, высыпала несколько свечей и победоносно завершила:

— И путяга не поможет, мне теперь уж все равно, а мне теперь все все равно!

Не менее лихо всыпав в салатницу пакет риса, она затараторила вновь:

— Так, девчонки, давайте сюда колечки, перстенечки. Слушай, Марина, у тебя золотое кольцо есть? Ну, в смысле – мама даст? На минуточку. Только погадать. Золотое колечко – лучший жених.

Дверной звонок прервал ее. Начали собираться гости. Дело принимало нешуточный оборот и все девчонки были срочно мобилизованы на приготовление закусок. Марина вместе с подружками носилась по квартире с блюдцами и тарелками, помогая накрывать на стол. К 23.30. взрослые наконец-то уселись за праздничный стол. Девчонки обещали присоединиться чуть позже – благо время для гаданий было подходящее и упускать его не хотелось.

Анюта Темная сунула пригоршню колечек в крупу, перемешала так, чтобы их не было видно и велела потушить свет.

— Юль, а что надо говорить?

— Не знаю. Это ты про такое гаданье по радио слышала.

— Ладно. Не важно. Залезай, девчонки. Кто что вытащит, тот такого парня и получит!

Четыре ладошки одновременно потянулись к наполненной рисом салатнице. Обе Анюты действовали решительно – у каждой в кулачке оказалось зажато по несколько колец. Юле удалось ухватить только одно, причем собственное – с красным граненым стеклышком, а Марине, взявшей лишь горстку крупы, не досталось ничего.

— Ох, Анютки, вы как возьмете, все ваши будут! Нет, Марин, ты посмотри, какая хватка! – воскликнула немного расстроенная невзрачной «добычей» Юля Савина.

— Учитесь, как парней надо выбирать! — с гордостью заметила Анюта Светлая.

— Не выбирать, а заграбастывать! Куда вам столько на двоих?

— Делиться не буду, — хмыкнула блондинка. — Что беру — не отдаю.

Потом выливали воск. Воском решили считать куски парафиновой свечки, кои недолго думая, расплавили во взятой из буфета столовой ложке. Анюта Темная грозилась опрокинуть на головы миску с водой, залить горячий парафин за шиворот, хихикала, то и дело нарушая степенность многообещающего обряда. Еще больше смеху было, когда пришел черед толкования форм застывших восковых клякс. Кому-то выпала собачка, кому-то – человек с мешком, а неугомонной брюнетке нечто, совершенно ни на что не похожее, после чего она пробормотала под нос:

— В голове моей давно, словно в погребе темно, — и расплавила выпавшую ей судьбу над пламенем горящей свечи. — Давайте с зеркалами погадаем. Надоела эта чепуха.

Было уже за полночь, в соседней комнате слышалось щебетание телевизора, голоса захмелевших гостей.

— Пойдемте лучше к взрослым, — предложила Юля. — Мы же все в шутку. А с зеркалами не шутят – схватит тебя черт за волосы…

— Нужны ему мои волосы! Пойдем к взрослым – а мы, что маленькие? Паспорта – в кармане, еще пару годиков протянем и замуж можно будет выходить. Шутка… Это не к спеху. Послушайте, девчонки, когда мы еще вот так соберемся? Может быть никогда. Это же – случай. Случай! Твоя мама, Марина, собрала гостей. Твои родители, Юля, тебя отпустили, что вообще смахивает на чудо. Я оказалась ничем не занята. Анька пока у бабки живет, не с родителями. Кто мне даст гарантию, что в следующий раз будет то же самое? Полночь, Старый Новый год – это же лучшее время для ворожбы, раз уж мы Рождество пропустили! Если мы перестанем хихикать и возьмемся за дело по всем правилам, то вдруг на самом деле что-то получится? Представляете?! Вдруг мы что-то увидим взаправду! Нельзя упускать такой шанс.

— Ладно, рискнем, — хлопнула ладонью по столу светловолосая Анюта. — Только ты, чур, первая!

— Как хотите, девочки, а я не буду.

— Страшно, Мариночка?

— Просто мне это не интересно.

— Еще бы! Ни одного кольца не вытащила. Не будет у тебя в этом году парня! Ни одного!

— Какая ты злая.

Подружка только плечами пожала. Протерла рукавом зеркала, долго устанавливала их друг против друга, вновь зажгла погашенные было свечи. После этого выпроводила всех из кухни.

— Не забудь — вначале скажешь: «суженый-ряженый, приди ко мне наряженный», а когда увидишь его, сразу клади зеркало на стол, стеклом вниз, — предупредила Анюта Светлая.

— Сама знаю.

Светловолосая Анюта, Юля и Марина ушли в гостиную к взрослым, а Анюта Темная, наконец, осталась в одиночестве. Едва стихли шаги, она начала прилежно всматриваться в сумрачную гладь зеркала, но как ни старалась, не видела там ничего примечательного.

«Посижу подольше, а потом скажу, то вроде бы кого-то видела. В самом маленьком зеркальце, вдали. Силуэт… — подумала она, продолжая созерцать свое, озаренное свечами отражение. — Надо чего-нибудь прикольное выдумать».

— Слушайте, а ведь Анютки давно нет. Заснула она там что ли?

— Давайте посмотрим.

— Ага, мы входим, а в это время как раз появляется суженый… И как схватит! — Анюта Светлая неожиданно положила руку на плечо Юли. Та завизжала.

— Я вам точно говорю, она там просто уснула, — продолжала гнуть свое Марина. — И вообще, я туда не пойду.

— Вот мы и посмотрим. А ты жди здесь, трусиха, — откликнулась Маша.

Девочки на цыпочках подкрались к темной кухне. Сквозь застекленную дверь виднелась фигура Анюты, озаренная неярким пламенем пары свечей. Девчонка не двигалась, ее взгляд был устремлен вдаль, в глубину зеркала.

— Что с ней?

— Притворяется. Услышала наши шаги и теперь строит из себя медиума.

— Вдруг она сейчас встречает ЕГО? Он идет по коридору…

— Ты что, слепая, Юлька? Посмотри – за спиной у нее никого. Он же не из зеркала выходит, а сзади подкрадывается.

— Разве? Все равно страшно.

Девчонки шушукались, не решаясь войти. Не желая прослыть трусихой, после недолгой заминки, Анюта отворила дверь. Подружки вошли в кухню. Сидящая за столом брюнетка даже не обернулась.

— Юля, ты чувствуешь? — прошептала Анюта Светлая. В какой-то миг обеим показалось, что холодное дуновение скользнуло по их лицам. Не отрывая взгляда от зеркала, Анюта Черная подняла правую руку:

— Тс-с-с-с… Идите сюда, девчонки… Что я вижу!

Заинтригованные такими речами, Юля и Анюта подошли к столу и, склонившись, заглянули через стеклянное окно в неведомый мир.

Резкий звук нарушил недолгое оцепенение — зеркало треснуло…

Марина расположилась за столом между двоюродной сестрой и соседом из восьмой квартиры. Перегнувшись через стол, девчонка пыталась подцепить вилкой одну из шпротин, возлежавших на тарелке в обрамлении петрушки и ломтиков лимона. Шпротина упорно ускользала от Марины, уж успевшей втихую отхлебнуть шампанского.

— Марина, куда запропастились твои подружки? — раздался голос матери. — Пойди и позови их. Пусть хотя бы чаю с нами выпьют.

Но звать никого не пришлось. В темном проеме распахнутой двери возникли три фигуры. Анюта Черная

сжимала в руке нож для разделки мяса, Юля – топор-молоточек, который в лучшие времена использовали при изготовлении отбивных, а вооружение Светлой Анюты из комнаты разглядеть было невозможно – она стояла за спинами подруг.

Разговоры за столом приумолкли. Никто не сомневался, что стал свидетелем и участником глупого девчоночьего розыгрыша, но болтать о пустяках внезапно расхотелось.

— Девочки, вы что? — голос Ланской-старшей прозвучал тревожно и резко. — Положите ножи на место. Это – неудачная шутка.

Анюта Светлая, стоявшая позади всех, незаметно потянулась к шнуру выключателя. Легкий щелчок и комната погрузилась в темноту. Теперь ее освещал лишь радостно переливающийся экран телевизора.

— Девочки, это уже не смешно!

Юная брюнетка, первая посмотревшая в зеркало, подошла к столу, взяла крайнюю, первую попавшуюся вилку и со скучающим видом вонзила ее в глаз матери Марины. Крик женщины послужил сигналом к началу резни. Оставив злополучную вилку, Анюта вновь схватилась нож. Кто-то из мужчин попытался удержать обезумевшую девчонку, но Юлин топор тут же глубоко вонзился в его руку. Хрустнула кость, кровь из перебитых вен хлынула в хрустальные бокалы…

Девочки действовали молниеносно и расчетливо. Несмотря на то, что за столом находилось трое мужчин, никто так и не сумел оказать им действенного сопротивления. Ножи с почти неуловимой быстротой мелькали в их руках, а точности и силе ударов могли бы позавидовать профессиональные убийцы.

Марина сползла с дивана и, съежившись комочком, забилась за кресло, стоявшее возле весело орущего телевизора. Не смея вздохнуть и отвернуться, она следила за происходящим.

Прошло секунд тридцать. Анюта Темная бросила в недоеденный винегрет отрезанное ухо и вытерла нож о скатерть. Анюта Светлая включила свет. Все трое подошли к сидевшей на полу Марине. Она осмелилась взглянуть в глаза убийц, но они были пустыми, незрячими, а в зрачках неистовой брюнетки ей даже почудился зеркальный блеск.

— Девочки, что с вами?! Что?!! Не молчите! Не смотрите на меня так! Не подходите ко мне!!! А-а-а!

Инициативой, как всегда, завладела Анюта Темная. Жестом приказав Марине замолчать, она заговорила. Голос ее звучал торжественно, но порой чувствовалось, что она не осознает смысл произносимых ею слов.

— Мы смотрели в зеркало, и зеркало забрало наши души. Мы – посланцы Зазеркалья. Отдай свою душу зеркалу, или – умри.

Юлька Савина тут же услужливо поднесла к Марининому лицу треснувшее зеркало. Марина невольно отшатнулась, увидев такие знакомые, со следами кошачьих царапин, с обломанным ногтем, с «рубиновым» перстеньком на безымянном пальце, руки Юли, теперь покрытые буро-красным лаком – человеческой кровью. Шершавый подлокотник кресла все теснее прижимался к шее Марины, она все глубже забивалась в щель между телевизором и креслом, а руки, держащие зеркальце, все тянулись к ней.

— Хорошо, хорошо, девочки. Я всюду посмотрю. Куда скажете. Сюда? Хорошо – значит сюда, девочки, миленькие… Я с удовольствием… В зеркало, так в зеркало. Только опусти топор, Анюта.

Марина, знавшая, что с сумасшедшими лучше не спорить, была готова безропотно выполнить и более сложное задание, нежели разглядывание треснувшего зеркала. Она надеялась, что после этого девчонки от нее отстанут, и может быть, ей удастся бежать. Марина Ланская подняла глаза… Отвести взгляд от собственного отражения ей не удалось. Зеркало приковало ее к своей бездонной глади. Она видела изуродованное расколотое отражение – свое, вдруг ставшее в одночасье чужим, пугающим, но по-прежнему донельзя похожим на нее. Марина видела эти чужие глаза, видела, как расширяются зрачки, как превращаются в черный коридор,

засасывающий всякую живую душу, как наливаются незрячие глаза зеркальным блеском…

— Теперь нас четверо. И до рассвета еще далеко. Смойте кровь с рук. Умойтесь, — скомандовала Анюта Темная.

Не прошло и четверти часа, как умытые, заново накрашенные и причесанные девочки уже толпились в прихожей, натягивая на себя сапоги и шубы. Ножи надежно скрывали широкие полы дубленок. Анюта Темная на минуту задержалась, решительно вошла в опустевшую кухню, взяла гитару и вместе со всеми вышла из квартиры. Не было ничего необычного в том, что на Старый Новый год четыре подружки отправляются в гости к соседям, друзьям, знакомым, знакомым знакомых…

— Мы заглянем в окна — туда, где горит свет, и придем на праздник тех, кто не спит, — словно заклинание повторяла шагавшая по пушистому снегу Анюта, а ее подружки в грозном безмолвии следовали за ней.

Подземка

В мире есть места, где собирается тьма,

места, отданные тем, кого мы называем

Безымянными, Древни и священными силами земли,

существовавшими еще до пришествия света,

силами мрака, разрушения, безумия…

Урсула Ле Гуин

«Гробницы Атуана»

29 февраля 2002 года.

8.41 утра. Станция метро «Речной вокзал»

Поезд под номером шесть мягко подкатил к платформе, разомкнул двери перед сгрудившимися пассажирами. Толпа решительно пошла на штурм пустого состава. Девушка с модным рюкзачком за спиной проскользнула в дверь одной из

первых и с завидной ловкостью заняла место в самом углу вагона. Путь ей предстоял неблизкий.

Сидячих мест хватило почти всем. Умудренные опытом пассажиры тут же извлекли газеты, журналы, прочее чтиво, намереваясь с его помощью отгородиться от своих попутчиков, поджидавших на последующих остановках. Поезд быстро набирал ход.

8.43. На всех линиях метрополитена снизилась интенсивность освещения. Свет чуть померк и приобрел странный голубоватый оттенок. К немалому удивлению диспетчеров напряжение в сети оказалось неизменным и приборы не зафиксировали никаких нарушений электроснабжения.

8.45. Станция “Парк культуры», радиальная

По непонятным причинам вышли из строя все турникеты, одновременно преградившие путь пассажирам. Через пятнадцать секунд неисправность самоустранилась.

8.44. Перегон между станциями «Речной вокзал» и

«Войковская»

Фармакогнозия навевала непреодолимый сон. Девушка вздохнула и решительно захлопнула конспект. Извлекла из

рюкзачка книгу в глянцевой черно-зеленой суперобложке и, отрешившись от реальности, погрузилась в неведомый мир. Размеренно стучали колеса поезда…

«… И все, кто Когда-либо умерли, живы. Они родятся вновь

и этому не будет конца. Все, кроме тебя. Ибо ты не умрешь. Ты

утратил как жизнь, так и смерть ради того, чтобы спасти

себя. Себя! Свое бессмертное «Я»! Что это? Кто ты?

— Я – это я. Мое тело не разрушится и не умрет…

— Живое тело испытывает боль, Коб, оно стареет и

умирает. Смерть – это цена, что мы должны заплатить за

нашу жизнь и за все живое.

— Я не собираюсь платить! Я могу умереть и в тот же

миг воскреснуть. Меня нельзя убить, я бессмертен. Я один на

свете всегда останусь самим собой!

— Тогда кто ты?

— Бессмертный!..»

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Войковская»… — донеслось издалека.

8.57. Поезд 6 находился на перегоне между станциями «Динамо» и «Белорусская».

8.54. — 8.56. На протяжении всей Сокольнической линии можно было наблюдать странное явление – неяркое свечение рельсов. Паника на станциях не возникла. График движения поездов не нарушился. Технические неисправности отсутствовали.

Девушка в поезде №6, вагон 2172, продолжала чтение:

«… Я отворил дверь между мирами и не в силах теперь

захлопнуть ее. Никто не сможет закрыть ее. Она тащит, она

тащит меня. Я вынужден проходить сквозь нее и возвращаться

сюда, к пыли, холоду и безмолвию. Она засасывает меня. В конце

концов, она высосет из мира весь свет. Все реки станут такими

же, как Безводная Река. Нет такой силы, которая сможет

закрыть дверь, что я отворил…»

Грузно плюхнувшийся на сидение возле нее парень отвлек от чтения. Вагон наполнился легким движением – желающие выйти на «Белорусской» начали пробираться к выходу.

— Вы выходите?

— Разрешите…

— Я вас пропущу.

8.57. Станция «Киевская», кольцевая.

ЧП на выходе к Киевскому вокзалу. По неизвестной причине эскалатор, работающий на выход пассажиров, изменил направление движения и в течение четырех секунд двигался вспять. Имеются пострадавшие. Серьезные травмы получили двое: гражданин пенсионного возраста и девочка-дошкольница. Пострадавшим оказана медицинская помощь.

8.58. На станции «Площадь Революции» резко запахло озоном.

9.00. По расчетам пассажиров поезда №6 в окнах вагонов уже давно должны были замелькать колонны «Белорусской», но состав продолжал нестись в тоннеле, увеличивая скорость.

«— Вот это место, — произнес, наконец, он, и его губы

искривились в некоем подобии улыбки. — Именно его ты искал.

Видишь его? Там ты сможешь обрести второе рождение. Все,

что ты должен сделать – пойти за мной. Ты будешь жить

вечно. Мы будем править вместе.

Аррен взглянул на это темное, пересохшие жерло, набитый

пылью зев, где мертвые души, ползая в кромешной тьме, вновь

рождаются мертвыми. Его вдруг передернуло от отвращения,

и он прохрипел, борясь со смертельной слабостью:

— Пусть она захлопнется!»

Огни больше не мелькали за окнами поезда. Темнота сгустилась, и стены тоннеля растворились в ней. Пассажиры встревожено переговаривались между собой. Девушка отложила книгу и с недоумением посмотрела на них. Что-то произошло… Стук колес уже нельзя было расслышать – вагон наполняло мерное гудение. Состав разогнался до немыслимой скорости.

— Вы не подскажете, какая сейчас станция? — обратилась девушка к своему массивному попутчику.

— Хотел бы я знать…

Глаза невольно скользнули по странице:

«… перед ним зиял пересохший источник – распахнутая

дверь. дыра была широка, но судить о ее глубине было трудно,

ибо свет уходил в нее как в бездонную прорву и глазу не за что

было уцепиться. Это была бездна, которую не в силах были

преодолеть ни свет, ни тьма, ни жизнь, ни смерть. Там не было

ничего. Это был путь, ведущий в никуда…» — девушка захлопнула книгу.

9.00. — 9.20. Станция «Парк культуры»

Плотная людская масса толпилась в вестибюле, сплотившись в стремлении как можно скорее попасть в подземелье. С негромким стуком проскальзывали в щели прозрачные льдинки—жетончики, подмигивали зелеными и красными глазами турникеты…

Размеренную суету «час пика» в одно мгновенье уничтожил вопль пожилого мужчины – с проворством дикого зверя створки турникета вцепились в его бедра. Раздался хруст костей. Дежурная, восседавшая в будке-аквариуме, еще не успела выбраться из своего стеклянного убежища, как десятки криков слились в единый нестройный хор.

Створки турникетов хищно лязгали, впивались в тела жертв, рвали на части. Кровь заливала пол. Покалеченные люди пытались отползти назад от смертоносного капкана, тут же попадая под ноги обезумевшей толпы. Те, кто пытался пробиться к выходу, тут же получали увесистые удары бешено хлопающих дверей и, отброшенные ими, летели прямо в пасти металлических чудовищ.

9.00. — 9.20. Станция «Охотный ряд»

Почти угасшее свечение рельсов вновь начало усиливаться. Спустя несколько секунд они уже походили на ослепительные белые молнии, вытянувшиеся вдоль платформы. Детеныши неподвижных молний, шустрые

змейки-разряды, весело запрыгали по стенам, полу и потолку подземелья. Находившиеся на станции люди, почувствовав неладное, заторопились к выходам. Движенье толпы заинтересовало сверкающих змеек, и они мигом соскользнули со стен прямо на человеческие тела. Люди бросились врассыпную, но всякого, начавшего бег, настигали ослепительные зигзаги разрядов, посланных рельсами, и они обугленными головешками падали на пол.

Поняв эту жуткую закономерность, немногие уцелевшие замерли среди дымящихся трупов. Нестерпимо пахло озоном и горелым мясом. Огненные змейки шныряли повсюду, отыскивая смельчаков, посмевших нарушить оцепенение. Люди не выдерживали долгой неподвижности, и своды станции то и дело озаряли голубоватые всполохи мощных разрядов.

Смертоносное сияние рельсов, зароившееся на Сокольнической линии, медленно расползалось по всей, сети железнодорожных путей. В 9.10. первые огненные змеи были замечены на станциях «Лубянка», «Чистые пруды», «Красные ворота» а, спустя еще четырнадцать минут свечение уже наблюдалось по всей Кольцевой линии.

9.00. — 9.20. Станция «Киевская Выход к Киевскому

вокзалу

Движение пассажиров оборвал зловещий лязг. Эскалатор замер. Возмущенные голоса наполнили непривычную тишину перехода. Металлические ступени мелко задрожали под ногами. Обладающим развитым воображением пассажирам представилось, что тело стального дракона, извечно пожирающего свой хвост, начали бить судороги. Они были недалеки от истины…

Дракон, порабощенный ничтожными слабыми существами из плоти и крови, взбунтовался. Новая волна дрожи прошла по его телу, он выпрямился, расправляя ребра ступеней и одним ударом хвоста превратил в кровавое месиво сотни соскользнувших с его спины людишек. Человеческая кровь пришлась дракону по вкусу. Он замер в раздумье, припоминая недавнюю ненавистную плавность кругового движения и, как прежде, но добровольно, принялся за старую работу. Только теперь его ребра-ступени возносили людскую массу не к солнцу и небу, а утягивали к смерти – в утыканную железными зубьями пасть чудовища. Люди исчезали, превращаясь в буро-красный кисель, и никто не мог избежать своей участи.

Пара резиновых поручней, некогда послушно сопровождавших дракона в бесконечном круговом путешествии, совались с мест и со свистом рассекая воздух, заметались над головами сгрудившихся в подземелье

пассажиров. Резиновые плети мелькали над головами, сбивая с ног, дробя кости, и в их хаотичных, на первый взгляд, движениях, прослеживалась определенная система. Черные бичи, сгоняли в стадо обезумившую людскую толпу и безжалостно гнали в пасть Стального дракона.

9.00. — 9.20. Станция «Площадь Революции»

В то время как метрополитен обрел свою новую жизнь и порожденья вечного мрака карали беспечно-самоуверенный род людской, на станции «Площадь Революции» не происходило ничего из ряда вон выходящего. Ничто не нарушало четкий график работы этого отрезка Арбатско-Покровской линии еще в течение 45 секунд. В воздухе лишь усилился запах озона.

Первой заметила неладное девочка-побирушка, дожидавшаяся на станции следующего состава. Прислонившись к стене, он глазела по сторонам, наметанным взором выискивая «добреньких» попутчиков среди столпившихся на крае платформы людей. Случайно ее взгляд уперся в отполированный миллионами прикосновений ствол пистолета бронзового революционера. Ствол шевелился. Невыспавшаяся, уставшая девочка не придала этому никакого значения. Но ухе через пять секунд никто из находившихся на станции не смог бы отмахнуться от разворачивающихся

событий. Статуи задвигались. Разогнули десятилетьями согнутые спины, размяли плечи, тяжело шагнули с пьедесталов.

Тем временем к платформе подоспел поезд, следовавший в сторону «Арбатской». Двери предательски распахнулись, и не успевшие сориентироваться люди прямиком угодили в недобрые объятия статуй. Мощная фигура женщины в косынке возвышалась над людьми. Одним движеньем бронзовой руки она дробила кости, рвала мышцы, сокрушая все и вся. Больше прочих ее привлекали нарядные дамочки, увешанные блестящей бижутерией. Бронзовая женщина наверстывала упущенные десятилетия, желая выглядеть не хуже молоденьких красоток из плоти и крови. Оторванные уши с серьгами, выломанные руки украшенные кольцами, в изобилии валялись подле нее. Бронзовые мужики – солдаты, рабочие, крестьяне, матросы, тяжело ступая гонялись за обезумившими от ужаса девушками. Те визжали, пытаясь убежать и затихали, попав в их железные объятья. Когда поток жертв стал иссякать, к станции услужливо подкатил очередной поезд, двигавшийся в сторону «Курской». Двери открылись… Никто из пассажиров поезда не думал выходить на заваленной телами станции, но безмолвные бронзовые исполины с нескрываемой радостью в бронзовых глазах, рванулись в нутро состава. Полы вагонов проламывались под их тяжелой поступью, но они упорно лезли внутрь, круша, убивая, сминая

на своем пути живые и неодушевленные преграды. Ведомый рукой бронзового матроса поезд устремился вперед, к следующей станции. На «Курской» сбесившиеся статуи поджидали новые развлечения.

9.21. Поезд №6 несся вперед в полной темноте. В его вагонах буйствовали до смерти напуганные пассажиры. Кнопки связи «пассажир – машинист» были выдраны «с мясом», рычаги открывания дверей сорваны, стекла в некоторых вагонах выбиты. Взломав дверь, несколько человек ворвались в кабину машиниста и замерли – поезд вела сморщенная мумия, в не по размеру просторной форме, продолжающая усыхать на глазах. Еще полчаса назад этот человек был жив, но неведомая сила умертвила его, высосала жизнь, кровь, влагу, превратила в легкую куклу из кожи и костей. Пыльный ветерок, просачивающийся из тоннеля, трепал поседевшие волосы мумии, а пустые глазницы зорко смотрели вперед, в непроглядный мрак.

Безумие охватило пассажиров первого вагона. Они сгрудились в дальнем его конце, как можно дальше от страшного машиниста, но пыльный ветерок уже вырвался из его кабины и легонько, ласково начал дотрагиваться до обнаженных рук и лиц, исподволь воруя капли людских жизней.

Девушка, ехавшая в четвертом от хвоста поезда вагоне 2172, закончила чтение. Черно-зеленая книга упала под ноги стоящих людей, а взгляд широко раскрытых глаз остановился на лице рослого плечистого парня – ее попутчика. Странная гримаса исказила его застывшие грубоватые черты, казалось, он видел нечто, несказанно удивившее, смутившее, озадачившее его, нечто неподвластное пониманию, противоречащее опыту всей жизни. Только спустя минуту, девушка поняла, что он мертв.

Непривычная тишина опустилась на залитые голубоватым светом станции метро. Все они были заполнены людьми, но люди оставались безмолвны и неподвижны. Они умерли, и некому не дано было видеть, как облетали мраморные плиты облицовки, обнажая стены – неудержимо разбухающие, превратившиеся в пористую сероватую массу, как зарастали, становясь все уже и уже, жерла тоннелей, как разросшаяся масса стен заполнила пустоты…

Земля поглотила хитроумное переплетение тоннелей – дерзкое творение рук людских. Метро заросло, исчезло, превратилось в ничто, погребя под своими сомкнувшимися сводами бесчисленные мертвые тела.

10.53. Поезд №6 рассекал мглу. Он несся вперед, увозя в неведомое своих оцепеневших от ужаса пассажиров. Каждый из них уже сумел постичь простую истину – маршрут поезда №6 пролегал в небытие. И на его пути не было остановок…

Отражение

Это началось знойным днем середины июня. Мы только завершили ремонт и теперь, утомленные его тяготами, неспешно принялись за уборку квартиры. Мне досталось мытье стекол. Вооружившись ведром, тряпкой и кипой старых газет, я принялась протирать забрызганные побелкой окна. Я не любила заниматься домашним хозяйством и потому орудовала тряпкой неохотно, но постепенно работа увлекла меня. Мне понравилось выявлять кристальную прозрачность стекла. Сначала мир за окном заслоняли белые брызги засохшего мела, делавшие пейзаж похожим на выгоревшую, засиженную мухами репродукцию, затем на смену белым точкам приходили полупрозрачные разводы смываемой побелки, напоминавшие о морозных узорах. Они искажали контуры заоконной дали, делая пейзаж гротескным и странным, чуть позже водянистые разводы сменяла чистая пленка воды и окно превращалось в иллюминатор подводной лодки. Но только когда газетный ком в моей руке стирал с поверхности остатки влаги и сухое стекло

повизгивало от удовольствия, проявлялась его подлинная сущность – тогда я останавливала работу, зачарованно глядя через прозрачную поверхность в необыкновенно красочные, четкие, пронизанные золотистым светом глубины нашего непримечательного двора. Тот же двор, очерченный рамой открытого окна, не имел ни малейшей привлекательности, был обычен, пропылен и скучен. Оказывается, вымытое до блеска стекло могло превращать все скрытое за ним в волшебную картинку, в виденья иного, прекрасного мира. Стараясь не замутнить своим дыханьем невидимую гладь, я подошла к окну близко-близко, желая рассмотреть в нем нечто, недоступное равнодушному взгляду. И тогда я увидела тень своего отражения. Легкий, полупрозрачный, бесплотный образ, проступавший на фоне деревьев и пятиэтажек, похожий на меня и не бывший мною…

В этот миг позвали обедать. Я отложила ведро и тряпки, сняла косынку, покрывавшую волосы, поплелась к столу. Удивление запало в душу, и за время еды мне не раз чудился едва различимый силуэт, мелькавший на фаянсе тарелок, стекле графина, глянцевой коже яблок.

Основная часть уборки была завешена еще к обеду, но после еды я вызвалась заодно протереть и большое зеркало, висевшее в прихожей. Своим усердием я вызвала насмешку младшей сестренки, но мне было все равно – так хотелось

увидеть, как преобразится зеркало, с помощью обычной тряпки и газет превратившееся в волшебный кристалл. Я подошла к нему, как к оконному стеклу и навстречу мне приблизилось отражение. И вновь – выцветшая репродукция, разводы, чуть похожие на морозные узоры, иллюминатор подводной лодки и…

Семнадцатилетняя девушка с прядками светлых волос, выбившихся из-под косынки, в потертых джинсах, забрызганных масляной краской, в мужской рубахе, стянутой узлом на животе, сосредоточенно водила по стеклу скомканной газетой, смотря сквозь меня. Это была я. Мое отражение.

Вымытое стекло обрело волшебную прозрачность и обыденное стало необыкновенным, ирреальным. Теперь зеркало было окном, и за ним стояла она, девушка из Зазеркалья. Она подняла глаза, и ее зрачки уперлись в мои. Мы медленно двинулись навстречу друг другу, наши раскрытые ладони едва не соприкоснулись, но тонкий ледок стекла оказался для них непреодолимой преградой. Мы улыбнулись, нахмурились, одернули рубашки, отошли и вернулись к зеркалу, разделявшему нас. Впрочем, я больше не замечала стекла. Приобретя прозрачность кристалла, оно будто растворилось, перестало существовать, и я видела только прямоугольное окно в глухой стене, за которым вырисовывался интерьер квартиры – зеркальной копии той,

где находилась я. Трудно было поверить, что под тонким слоем посеребренного стекла скрывалась обычная бетонная стена. Изумительное правдоподобие изображения порождало желание шагнуть вглубь этого странного мира.

Самое забавное, что я никогда прежде, даже в раннем детстве, не испытывала подобного чувства. Обыденная жизнь, наполненная обыденными действиями и предметами, не располагала к заумным размышлениям. Порой я искала тайну, то в чем-то возвышенном, далеком, а зеркало… оно висело на этой стене еще до моего рождения, я проходила мимо изо дня в день, смотрела в него, росла, менялась, и зеркало послушно отражало перемены, исправно служа мне. Вместе со мной менялась и та, из зеркального мира. Неужели какой-то бездушный физический закон, электромагнитные волны, среды с различным показателем преломления – та дребедень, которую мы проходили не помню в каком классе, создали иллюзорный мир Зазеркалья? Неужели там нет никого и ничего?

Я вновь подошла к стеклу, одновременно с той, что жила за стеклом. Мы обе ощутили холодную плоскость зеркала, и, вероятно, обе почувствовали себя совершенными дурами. Наши мысли были просто смешны. Мы развернулись, и каждая пошла в глубину своей квартиры. Выйдя из поля зрения обитателей Зазеркалья, я обернулась – часть стены, входная

дверь, вешалка для одежды чинно расположились в глубине иллюзорного мира, неотличимые от своих осязаемых двойников. Девушка исчезла. «Интересно, — подумала я, — а она смотрит искоса на опустевшее окно, вспоминает ли обо мне? Или она существует, лишь когда я смотрю в зеркало? Или я и она едины?»

В тот день я больше не думала ни о метаморфозе отмытого до блеска стекла, ни о Зазеркалье. Только значительно позже я поняла, какая важная перемена произошла во мне, как незаметно, но безвозвратно изменилась вся жизнь. Каждодневно я подходила к зеркалам, и стоило мне увидеть собственное отражение, как всплывали в мозгу странные мысли, родившиеся тогда, знойным днем середины июня. Я отмахивалась от них, но они сидели в моей душе занозой. Я пыталась разобраться в происходящем и, как все желавшие постичь непостижимое, провалилась в бездну страшных подозрений и чудовищных открытий, запросто перевернувших мое представление о мире.

Однажды стоя у большого зеркала в прихожей, я размышляла о той, что в упор смотрела на меня. Мне хотелось понять, о чем она думает. Являлись ли раздумья двойника копией моих или это были особые зеркальные мысли? Я долго пыталась вообразить, что могут представлять собой отраженные мысли, но мне не хватало фантазии. Тут-то и

закрались в мою несчастную голову первые подозрения. Почему я, собственно, так уверенна в том, будто девушка из Зазеркалья – мое отражение? Что, если на самом деле, все как раз наоборот? Вдруг реальность находится по ту сторону стекла, а отражение, наделенное не меньшей гордыней, нежели сам человек, самоуверенно считает себя первопричиной загадочного явления? Вот она стоит передо мной – абсолютная копия, равная мне. Мы совершаем одинаковые жесты и обе не можем коснуться друг друга… Но равны ли мы? Я не имею власти над ней. Я не могу заставить ее уйти, измениться, кивнуть, не повторяя этих движений сама. А она? Может быть, она просто не хочет этого? Она смотрится в зеркало, поправляет волосы, одежду, а я как раб повторяю ее движения, утешаясь надуманной свободой выбора?

И тогда я задала себе роковой вопрос, окончательно выбивший почву из-под ног: «Чем я могу доказать реальность своего бытия?». Тем, что, якобы, существую вне связи с зеркалами, и моя память не дробится на отдельные эпизоды созерцания «отражения» между которыми зияет пустота? Тем, что живу в огромном мире, полном неведомого? Но эти робкие попытки оправдаться, доказать свое право на подлинность так легко опровергнуть… Все сколь-либо убедительные доказательства оказываются, по сути, ничего не значившими декларациями, ибо их представляют нам все те же субъективные ощущения, и потому, вне нашего мозга, мир,

если он действительно существует, может быть совершенно иным. Это меня больше всего и насторожило. Абсурдность жизни, заключающаяся в полной невозможности подтвердить ее реальность – разве это норма? Разве такого мира достойны существа, созданные по образу божьему? Нет, только Зазеркалье может жить по таким бредовым законам. И тут возникает дилемма: либо мой мир и я – относительно реальное отражение их действительности, либо он существует только в мозгу фантома-отражения – в моем мозгу. И то и другое не слишком весело…

Итак, вполне вероятно, я живу в мире, которого нет. Я безвольно повторяю поступки той, что смотрит на меня Из-за стекла. Я – ее отражение. Наверное, ее мир полнее, краски в нем ярче, мысли острее, красота совершенней и в нем возможно доказать реальность бытия. А я, либо все мы – жалкие тени, скользящие по кристально-прозрачному стеклу, лишенные воли, бесцельно повторяющие подлинную жизнь, но, вопреки милосердию, наделенные разумом.

Последние дни я много времени проводила перед зеркалом, и мои родные начали подумывать, не влюбилась ли я. Если бы…

Как ни странно, я почти смирилась со своей судьбой, согласилась стать отражением той, что так похожа на меня. Как вдруг очередное «но» разрушило и это хрупкое равновесие.

Теперь я убеждена – вступивший на путь познания, никогда не сумеет удержаться на этой скользкой тропе, он обязательно сорвется и покатится, покатится вниз к новым прозрениям и… безумию.

Окончательно погубил меня бабушкин трельяж. Мама, сестренка и я, запасшись громадным спелым арбузом, отправились в гости к восьмидесятилетней старушке, чье упорство в отставании собственной независимости, приводило маму в отчаянье маму. Бабушка упорно желала жить одна. Мне было совершенно ясно, что никаким арбузом и сладкими речами ее не соблазнить, однако мама в очередной раз решила попробовать уговорить старушку переехать к нам.

Но вскоре всем стало не до регулярно повторяющихся разговоров о переезде. Из-за меня… Мы вошли в квартиру, и я словно лунатик, даже не поздоровавшись с бабулей, первым делом направилась к услужливо распахнутым створкам стоявшего в маленькой гостиной трельяжа. С того дня, когда я открыла тайну кристальной прозрачности стекла, мне еще не приходилось смотреться в это зеркало. Что-тов душе подсказывало – надо непременно посмотреть сквозь это старинное окно в реальность. Я видела в зеркале глаза двух женщин и ребенка – они смотрели на меня с испугом.

Впрочем, тогда все представлялось мне несколько иначе. Я ощущала себя отражением той девушки, что подходит к

стеклянной стене, рассматривая возникшие в зеркале образы стоящих в глубине комнаты матери, бабушки и сестры. Мы же, все находящиеся по эту сторону волшебного кристалла, безотчетно повторяли жесты и поступки реальных людей. Все это уже стало понятно и привычно. Я вполне освоилась мыслить такими категориями.

Я заторопилась к новому зеркалу, желая через него взглянуть на мою создательницу и госпожу. Заулыбавшись, подошла к трельяжу вплотную, и отшатнулась, увидев три изображения одновременно, едва не закричала, осознав, что передо мною не три окна в один мир, а нечто иное, ибо в каждом из них девушка выглядела несколько иначе. В едином мире она не могла бы предстать перед отражением в трех разных ракурсах одновременно. Значит, передо мной были окна в различные миры. Какой же из них был реален? Которая из них была я? Неужели я отражение отражения? И почему я все еще говорю о себе «я»? «Я» – если меня не существует в реальности! «Я» – если не существует самой реальности! «Я» – если есть только кристальные стекла!

Схватив отражение вазы, принадлежавшее моей псевдореальности, я саданула им по окнам в другие миры. Оглушительный звон заполнил Вселенную, но освобождение не пришло. Старый, побитый молью бабушкин ковер был осыпан чешуей сверкающих осколков, и в каждом из них была

я! В каждом из них была та, что мечтала вырваться на волю, стать человеком, и все они были неосязаемы, А та единственная, настоящая, потерялась в круговерти призрачных реальностей…

Господи, помоги мне отыскать себя!

Часть третья

Осколки

миров

Омут

Солнце еще не успело высушить росу, укрывавшую сияющим покрывалом склоны бугров, когда на проселочной дороге появились двое. Нехитрые рыболовные снасти выдавали их намеренья – русоволосый долговязый парень и нескладная девчонка лет четырнадцати намеревались удить рыбу в протекавшей неподалеку речушке. Сощурившись от лучей уже начавшего припекать солнца, парень обратился к своей спутнице:

— А у вас в городе все такие сони? В это время обычно возвращаются с рыбалки.

— Ловля рыбы – крайне жестокое времяпровождение, как для бедных рыбешек, так и для тех, кому приходится вставать ни свет ни заря. Вообще – мне холодно и ужасно хочется спать.

— Анюта, посмотри вокруг…

— Красоты ландшафтов лучше созерцать по телевизору. Сидишь в мягком кресле и…

— Ничего не скажешь, ты человек нового мира. Виртуального.

— Для тебя, Ванечка, это прямо ругательство какое-то. Возможности человека ограничены, он просто не может все испытать на собственной шкуре – телевиденье расширяет его мир. Сидеть часами с удочкой и балдеть от того, как в воде плещутся рыбки, по веточкам прыгают птички… Знаешь, сколько у нас каналов не считая спутниковых? И по каждому что-то показывают, показывают, показывают… Вот это, я понимаю, настоящая жизнь! А у вас две программы, да и те с помехами – скука да тоска. Понятно, что в такой ситуации и рыбная ловля – событие.

Они свернули с проселочной дороги и углубились в заросли ажурных березок. Анюта окончательно стряхнула сонливость и довольная, что представилась возможность поболтать на излюбленную тему, продолжала свои рассуждения:

— Я люблю, чтобы было красиво, шикарно. Подиумы, дефиле, высокая мода… Если фильмы, то в них должно быть все загадочно, непонятно и тоже шикарно. Мистика всякая – это интересно, а ужасы я не люблю – противно.

— Ты считаешь, что у нас нет ничего загадочного, необъяснимого?

— Ну что загадочного можно встретить в деревне? — она пожала плечами.

— Я бы мог тебе столько небылиц наболтать, не меньше чем по телеку показывают, но – в другой раз. Вместо этого я расскажу одну, зато правдивую историю. И не историю даже, а страшную тайну.

— Тайну? — шепотом переспросила Анюта, округлив близорукие глаза.

— Есть на реке одна заводь. Тихая, заросшая камышом и кувшинками, почти не различимая из-за укрывших ее ив. Там на воде дремлет маленькая утлая лодка без весел и руля. Она покачивается на прозрачной воде, и мелкая рябь лижет ее почерневшие борта. На самом деле лодка не спит, а выжидает. Она ждет безрассудного человека, который отважится сесть в нее… Только таких безумцев очень и очень мало. Ведь каждый знает — севший в эту лодку уплывает безвозвратно, в такие края, откуда нельзя вернуться. Человек исчезает, а лодка вновь появляется в тихой заводи, вернувшись из неведомых земель, покачивается на воде и ждет, манит, зовет… — Иван замолчал.

— И это все?!

— А тебе мало?

— Конечно. Это неплохая завязка сюжета, но где его развитие? Нет, Ванечка, ты не умеешь придумывать истории. Это оттого, что у вас нет телевизора. Посмотрел бы вволю,

подучился и спокойненько выдумал бы лихое продолжение. Тут нужен опыт и знание вопроса…

— Это я называю – стиль! Обладательница такого стиля может стать только учительницей, а еще лучше – самим завучем. Думаешь, я не знаю, как закручивают интригу? Следовало бы рассказать, как кто-то из моих знакомых сел в лодку, поплыл, а потом… Пускай я не смотрю телевизор, но книг, между прочим, читаю побольше некоторых. Выдумывать несложно. Но это пустой спор, потому что все рассказанное про лодку – правда. Да, вымысел бывает увлекателен, но пойми – никто в самом деле не знает, куда уплывают люди. Некому рассказывать. Это как смерть – очевидцев загробной жизни нет.

— Да, да, да, — закивала головой Анюта, — разумеется, эта заводь расположена на какой-нибудь неведомой реке, и никто не знает, как пройти в те края.

— Я этого не говорил.

— Зато догадаться нетрудно. Все заколдованные предметы либо утеряны, либо находятся там, где их невозможно раздобыть. На обратной стороне луны! — она рассмеялась.

— Если мы сейчас свернем влево, спустимся к берегу и будем идти против течения минут двадцать, то увидим волшебную заводь.

— И там будет заколдованная лодка?

— Да.

— А вдруг она в это время в пути, кого-то куда-то увозит?

— Все дураки уже давно уплыли.

— Объявляю рыбам амнистию. Рыбалка отменяется. Веди меня в сказку, Иван Сусанин.

— Как прикажете, госпожа. Но одно другому не мешает – клюет и в заводи неплохо.

— Это называется мистика по-деревенски. Тайна – тайной, а клев – клевом!

Прихотливые изгибы русла превратили небольшую речушку в вереницу тихих заводей, крутых излучин и омутов. Утренняя дымка покрывала гладь ее вод, делая речку неразличимой среди низких, поросших травою берегов. Спустившись на дно овражка, любители мистики зашагали по плохо различимой тропинке вдоль угадывавшейся за деревьями кромки воды. Неутомимая спорщица Анюта приумолкла, в тайне желая, чтобы слова Ивана оказались правдой. Сам юноша лукавил, говоря о хорошем клеве в заводи – меньше всего он думал о предстоящей рыбалке – обоим отчаянно хотелось волшебных приключений и чудес.

Косые солнечные лучи еще не проникли в овражек, и клубящийся туман с легкостью обращал притопленные коряги

в задремавших чудовищ. Иван видел их чешуйчатые спины, гибкие щупальца, когтистые лапы. Шедшая рядом Анюта представляла совсем иные картины. Сквозь дымку она различала грациозные тела лесных нимф, танцующих под сводами зеленого храма, русалку, стыдливо прячущуюся в огромном цветке кувшинки, кружащихся над землей эльфов.

— Ты сам-то собственным словам веришь?

— Суди сама, Анюта, вздумай я тебя разыграть, я бы рассказал всякие ужасы, чертовщину, лишь бы было поинтересней. Но я сам не знаю – байки это или правда. С самого детства слышал разговоры о заколдованной лодке. Как раз, когда мне было четыре года, в то лето один за другим исчезло трое подростков – парень и две девчонки. Больше их никто никогда не видел. А прошлым летом на глазах у дяди Сережи приезжая девушка-студентка села в лодку и… Говорят, она утонула. Но тело так и не нашли. Вот то, что случилось при мне, а до моего рождения… Сколько таких историй в наших краях рассказывают! О тех, кто с реки не вернулся. Старики знают, кто виноват. Аня, если даже есть один шанс из сотни, что мы сгинем, пропадем, зачем нам рисковать?!

— Надо же, какой ты рассудительный! Я догадалась почему – мы сядем в лодку, прогуляемся по реке, с нами ничего не случится – и все, тайны как не бывало. Зато, если мы никуда не поплывем… Ловко придумано! Закинул крючок, на который

я чуть не клюнула – вот какая у тебя рыбалка! Думаешь, городскую легко обмануть? Смотри!

Девушка шагнула в лодку. От резкого толчка суденышко накренилась и, медленно набирая скорость, поплыло к середине заводи.

— Стой! Подожди! — Иван прыгнул в лодку вслед за Анютой. — Что ты наделала!

— А говорил, будто не поплывешь в неведомое.

— Если я вернусь домой один, мне голову оторвут.

— Да, на доблестного рыцаря ты не похож. Но все равно мы должны держаться вместе, в сказках всегда так бывает, — Анюта улыбнулась. — Мы теперь сказочные герои?

Иван не ответил. Пока они говорили, лодка, подхваченная неожиданно сильным течением, успела покинуть заводь и выплыла на середину неширокой извилистой речки. Молчание спутника не слишком понравилось Анюте, и, желая скрыть тревогу, она нарочито бодро спросила:

— Послушай, насколько я понимаю, мы шли вверх по течению и, следовательно, теперь плывем прямиком к поселку, почти к самому дому?

— Путешествуй мы на чем угодно, кроме этой лодки, я бы полностью согласился с тобой. А сейчас, сейчас я не знаю.

— Тебе, Ванечка, только в кино играть – ты профессиональный притворщик. Интересно сколько продлится твоя шутка? Я буду внимательно смотреть вперед, сперва увижу колокольню, церковь крыши высоких коттеджей… Потом мы причалим к берегу и, если поторопимся, вернемся домой к завтраку.

— Посмотрим.

Погода портилась. Солнце исчезло за набежавшими тучами и туман, так и не успевший рассеяться под его лучами, сгустился, укрыв белесым покрывалом овраг и реку. Путешественники перестали различать берега.

— Кажется, я начинаю тебе верить, — шепотом проговорила Анюта.

— Я тоже… Не стоило нам испытывать судьбу.

— Прости, я не думала, что ты говоришь всерьез. Лодка скользит все быстрее, нас куда-то уносит… Почему так тихо? Птицы они же горланили на все голоса…

Стоило Анюте обратить внимание на тишину, плотным кольцо охватившей головы, как гнездившаяся в сердцах обоих тревога многократно усилилась, едва не уподобившись панике. Глухая ватная тишина, необычный туман, струящийся по воде, целеустремленный бег лодки, уносившей в неведомое – все это вовсе не походило на шутку.

Река преобразилась. Прозрачность свинцово-серых вод была удивительна, но, несмотря на их кристальную чистоту, дно рассмотреть не удавалось. Лодка будто скользила над сумрачной бездной. Мрак поднимался из глубин реки, лишая мир многоцветия. Туман поглотил очертания берегов, и мнилось, что не река, а безбрежный океан покачивает утлую лодчонку.

— Это я называю – занесло, — пробормотал Иван.

Гнетущую тишину нарушил негромкий отчетливый звук – днище лодки зашуршало по песку. Оба вздрогнули. Иван и Анюта могли бы поклясться, что мгновение назад их окружала бескрайняя гладь воды. Туман отступил, обнажая берега. Они осмотрелись – лиловый песок, серые валуны, уложенные в прихотливый, трудноуловимый для глаза рисунок, чуть отступя – пологие холмы, укутанные розовой дымкой.

— Я — Зо-ли… — внезапно проговорила девушка и легко выпрыгнула из лодки. Ее ступни не оставили отпечатка на влажном песке.

— Анюта, что с тобой… — начал было Иван, но внезапно понял – ему нет дела до торопливо шедшей прочь девушки, с которой он некогда был знаком.

— Я – Орр и у меня своя дорога… — бросил он в пустоту.

Зо-ли шла по тропе, извивавшейся между пологими холмами. Утомленная долгим переходом девушка пропустила момент, когда ее взору явилась укутанная дымкой громада замка. Зо-ли заторопилась, пошла быстрее, но тщетно – петлявшая тропа с каждым шагом уводила ее от цели. Лиловый песок под ногами поскрипывал, и этот звук напоминал девушке ехидный смех. «Заманили, а теперь посмеиваются! Скорее бы добраться до замка» – подумала Зо-ли и тут же, неведомо каким образом, оказалась в двух шагах от черных, окованных серебристыми полосами ворот. «А мое мнение тут кое-что значит!» – самодовольно подумала она. Чеканные узоры, покрывавшие прорезной металл, четырехгранные блестящие заклепки, шероховатая фактура старого дерева – все это смотрелось очень достоверно, ничем не отличаясь от предметов привычного мира, в то время как стены замка были расплывчаты и не имели четких линий и форм. Повинуясь мысленному приказу Зо-ли, ворота открылись. Девушка вступила в обиталище грез.

Замок был соткан из теней и бликов. Залы и лестницы только угадывались в хаосе зыбких пятен лунного света. Но стоило Зо-ли правиться в какой-либо из его покоев, как блики и тени обретали большую упорядоченность, постепенно превращаясь в подобие помещений. Драпировки, сотканные из

тумана, зеркала из серебристого света принимали привычные для человеческого глаза очертания, подчиняясь воле своей новоявленной госпожи. Зо-ли поняла, что отыскала свой настоящий дом.

Нескладная девчонка в потертых джинсах и линялой футболке внезапно приблизилась к Зо-ли.

— Ты мое отражение? — спросила хозяйка замка.

— Да, — ответила нескладная девчонка.

— Ступай прочь, ты не должна быть мною.

Отражение растворилось в клубах тумана. Из глубин зеркала выплыла высокая фигура, укутанная в плащ из серебристой ткани. Поклонившись Зо-ли, она замерла, воздев руки. Диадема из звезд сияла на ее великолепных лиловых локонах, а невероятно тонкая талия и неправдоподобно длинные ноги не могли принадлежать земной женщине.

— Что ж… Пусть я буду такой – пока… — хозяйка замка приподняла полы ниспадающих серебристых одежд, повернулась к зеркалу спиной и удалилась из зала.

Зо-ли украшала свой мир. Лиловые холмы, расстилавшиеся вокруг замка, покрылись ковром белых лилий, звеневших от дуновения ветерка. Небо заиграло переливами перламутра, а хрустальные водопады, струящиеся из пустоты, преобразили пейзаж, наполнив его волшебством.

Зо-ли разбудила покоившийся в бесконечном сне народец эльфов и с той поры могла наблюдать веселые хороводы, кружившиеся над белоснежными цветами. Она заполнила замок эфемерными созданиями, денно и нощно прислуживавшими своей госпоже. Вопреки ее желанию, жизнь похожих на детей существ оказалась коротка, но их смерть не пугала, будучи необычной и легкой. Зеленоглазые малышки таяли, обращаясь в золотистую пыльцу, которая, сверкая в воздухе, медленно уплывала к лиловому горизонту. Зо-ли творила множество чудес, преображая мир, но больше иных метаморфоз любила менять свои отражения. Ослепительно красивые женщины являлись ей из бездн зазеркального мира и Зо-ли принимала новые и новые обличья, вскоре сменяя их вместе с наскучившими драгоценными нарядами.

Когда затянутый дымкой небосвод озарялся светом полной луны, Владычица Грез, несравненная Зо-ли пела, и от ее дивного голоса на холмах расцветали сотни новых лилий.

Напоенный дурманящими ароматами воздух был неподвижен, стрекотанье цикад мириадами золотых струн пронизывало ночь, похожие на драгоценные камни звезды задумчиво смотрели на уснувшую землю… Правая рука Орра покоилась на рукояти меча, но расслабленная поза заставляла

предположить, то он задремал в седле, поддавшись умиротворению южной ночи. Его окран осторожно перебирая копытами, выбирал дорогу, прислушиваясь к загадочным звукам никогда не спящего леса. Вдруг черная масса отделилась от кроны похожего на дуб дерева и с визгом бросилась на спину всаднику. Неуловимое взглядом движение, свист рассекаемого воздуха и разрубленное тело ростлака, скользнув по ноге Орра, тяжело плюхнулось на землю. В тот же миг еще трое нежитей выпрыгнули из засады и ринулись вперед, преграждая путь попятившемуся окрану. Меч Орра снес бугристые головы двух ростлаков, а третий закончил свое существование, будучи заколотым коротким ударом, пригвоздившим его тело к ближайшему дереву. Выдернув клинок, Орр стряхнул с него кровь и плавным движением погрузил в ножны. Воитель знал – меч ждет недолгий отдых. И хотя путь был свободен, а распростертые тела мертвых ростлаков остались лежать на лесной тропе, Орр предвидел, что короткая ночная схватка – всего лишь первый эпизод длительной жестокой борьбы. Оракул Вечности поведал великому магу Витимюргу весть о скорой кончине, увидев в зеркале Грядущего его гибель от руки Орра. С той поры, стремясь сохранить собственную жизнь и изменить пророчество, предрекавшее освобождение земель Вал-мар от власти колдунов его рода, Витимюрг стремился во что бы то ни стало уничтожить Орра. Орр пришпорил окрана и внезапно

усмехнулся, припомнив гибкий стан и пухлые губки принцессы Арилоны, ныне пленницы Витимюрга. Обещания, некогда данные на террасе загородного дворца, сулили ему достойную награду. Но не страстная любовь Арилоны, а жажда мести вела Орра вперед – он никогда бы не простил Витимюргу жестоких гонений, которые постигли его род по вине мага.

Орр Непобедимый, повергнувший двуглавого змея, разоблачивший заговор семи мудрецов, разогнавший орды кочевников юга и покоривший земли запада, никогда не сожалел о выпавшем ему жребии. И только порой, прервав чреду кровавых схваток, любовных утех и шумных застолий он вспоминал об утрате того, что некогда было обыденным и привычным. Его окран лишь напоминал коня, как напоминали росшие здесь деревья дубы и клены, как походили на земных девушек гибкие статные красотки, во множестве встречавшиеся Орру в его скитаньях. Этот был искаженным отражением иного, давно и безвозвратно сгинувшего, почти забытого, отблески воспоминаний о котором порой вспыхивали в его мозгу.

Орр выехал на опушку леса. Светало. Птица, похожая на ворона, зорко смотрела ему вслед.

Зо-ли знала – она начало и конец мира, владычица сущего и вечная его первооснова. Все остальное было создано по ее воле и служило ей… Знала Владычица Грез и то, что одиночество одно лишь одиночество служило залогом ее всевластия. Всякий вошедший в мир волшебных образов человек нарушил бы хрупкое равновесие лунных бликов и погрузил бы вселенную Зо-ли в первозданный хаос. Опасаясь вторжения, она оградила свои земли незримой стеной, делавшей невидимыми холмы, поросшие белыми лилиями, ажурные башенки замка, хрустальные водопады и ручьи, рыла от чужих глаз и странный народец, живший на ее земле. Сделав так, Владычица Гроз произнесла:

— Да будет бал!

В тот же миг круглый зал с двумя дюжинами стрельчатых окон и витыми колоннами, капители которых были увенчаны хрустальными цветами, начал заполняться причудливыми созданиями. Они материализовались из струек тумана, просачивались сквозь опаловую кладку пола, возникали из капель росы, прилетали вместе с ароматом цветов… Играла флейта…

В толпе приглашенных было немало фей – хранительниц маленьких ручьев и островов, умевших творить иллюзии. Они собирались небольшими группками, избегая общества гостей, не владевших тайнами колдовства, и развлекались, творя

несложные чудеса. Кто-то преображался в цветок, кто-то окружал себя роем сверкающих искорок, кто-то растворялся в воздухе. Эльфы парили на стрекозиных крылышках по залу, то и дело затевая веселые погони, Серьезные, молчаливые гномы перебрасывались скупыми фразами, обсуждая строительство подземного города. Недовольная разобщенностью гостей, Зо-ли хлопнула в ладоши и странный народец, населявший землю, воду и воздух закружился в бурном танце.

Среди малорослых существ, пришедших на праздник возвышались, привлекал всеобщее внимание около сотни неземной красоты девиц в потрясающих роскошью и изяществом одеяниях – желая устроить грандиозное торжество Зо-ли позвала на бал все свои отражения. Она не ошиблась – зеркальные девы действительно стали главным украшением бала, и восседавшая на хрустальном троне Владычица Грез с удовлетворением рассматривала их вереницу.

Нескладный подросток в потертой одежде, неведомо как затесавшийся в хоровод отражений, отвлек Зо-ли от блаженного созерцания. Она нахмурила брови и звезда, сиявшая на ее лбу, налилась холодным, злым светом. Но девчонка, стоявшая перед троном, вовсе не собиралась уходить, подчинившись воле разгневанной правительницы. Тогда Зо-ли заговорила:

— Ты не мое отражение! Как же ты посмела явиться сюда и омрачить наш праздник?! Ступай прочь, в зазеркальный мир!

— Я пришла не по своей воле, ибо есть законы, которые не может нарушить никто. Посмотри мне в глаза, Владычица Грез. Пришло время главного решения! Время Выбора.

Зо-ли знала – девчонка права. Обе они не могли ослушаться воли Неведомой Силы, вынуждавшей их делать то, от чего нельзя было отказаться.

— Что ж… Подойди ближе, — поманила она девчонку в потертой одежде, — посмотри мне в глаза.

Всматриваясь в близорукие глаза девчонки, Зо-ли увидела, как мелькают в глубине ее зрачков неясные образы. Будто со дна черного омута всплывали они на поверхность, заполняя весь мир… Золотой свет солнца рассеял холод лунного сияния. Повзрослевшая девчонка и незнакомый Зо-ли парень обнявшись шли по заросшей подорожником тропке, а рядом с ними, как планеты вокруг светила, пронеслись, беззаботно смеясь, двое малышей трех-четырех лет отроду.

Чувства не исказили безукоризненный лик Владычицы Грез:

— Я исполнила твою просьбу, дитя. Теперь ты позволишь мне продолжить празднество? — усмешка звучала в ее голосе.

— Вспомни его имя! Позови его! Он совсем близко, рядом. Позови его, и вы вернетесь… — в глазах нескладной девчонки блестели слезы. — Вас ждет любовь, счастье, долгая жизнь. У вас будут дети, внуки. Это – сама жизнь. Позови…

— И рухнет замок, а эти прелестные создания… — Зо-ли широким жестом указала на толпу притихших гостей, — невинные, нежные создания погибнут, разорванные порывами ледяного ветра? Обратятся в прах… Я утрачу власть, и Вечность отвернется от меня… Во имя чего? Ты хочешь погубить меня, соблазнив убогим подобием жизни и несуществующими чувствами? Но твой соблазн жалок и нелеп, как ты сама. Ты худшее отражение, которому нет места на моем празднике красоты.

Звезда на челе Владычицы Грез полыхнула ослепительным светом, озарившим нескладную девчонку, в чертах лица которой жил невыразимый ужас. Худшее отражение, несравненной Зо-ли покрылось сетью трещин и с тихим звоном рассыпалось на тысячи осколков. Серебристой чешуей устлали они опаловый пол и крошечные духи травы тот час же растащили кусочки зеркального стекла, освобождая место для закружившихся в танце пар. Бал продолжался.

Оттолкнув ногой тело поверженного врага, Орр протиснулся в расщелину и, согнувшись, пошел по прорубленному в граните скалы коридору. Не без труда, ежечасно рискуя своею головой и отправив в иной мир немало врагов, он наконец-то добрался до логова колдуньи Крыэры, дабы услышать долгожданное предсказание. Великий маг Витимюрг, обративший в камень всех троих его спутников, сумел выкрасть у Орра волшебный кристалл, тем самым лишив его магической защиты. Но не это волновало Орра, привыкшего рассчитывать только на собственные силы и не доверявшего людям, владеющим колдовством – он вполне мог обойтись без похожей на крупный изумруд волшебной безделушки. Тревожило иное – Витимюрг, завладевший кристаллом обрел с его помощью невиданную власть над живыми и мертвыми, и только его адские покровители знали, как распорядится ею старый безумец.

Коридор повернул влево, и Орр неожиданно очутился в просторной пещере. Факелы, воткнутые в щели между камнями, давали слабый неровный свет, который, казалось, не освещал, а, наоборот, сгущал тени в низком сводчатом помещении. Из мрака бесшумно выступили люди в черном, лица которых скрывали маски. Их было четверо. Орр остановился в центре пещеры, положил руку на рукоять меча. Замер, выжидая. Неслышно, как тени, кружили вокруг него безликие воины. Развевались полы их черных одеяний, пламя

играло на клинках. Не поворачивая головы, боковым зрением Орр уловил, как противник справа незаметно готовится к атаке. Неожиданно шагнув вперед, Орр повернулся вправо, молниеносно извлек меч из ножен и рубанул им по запястью нападавшего. Кисть, с зажатым в ней боевым топором отлетела в сторону, тяжело плюхнулась на камне. Тут же коротким ударом сверху Орр добил оравшего от боли и потерявшего контроль над ситуацией раненого воина. Не дав нападавшим опомниться, горизонтальным движением меча он полоснул по телам стоявших перед ним врагов и успел заметить, как один из них отступает назад, придерживая вываливающиеся из рассеченного живота внутренности. Резко обернувшись, Орр зарубил третьего врага, успевшего занести меч над его головой. Оставшийся в одиночестве противник, нападавший на Орра спереди, был ранен, но не думал сдаваться. Воспользовавшись тем, что Орр повернулся к нему спиной, он метнул кинжал, целясь в поясницу. Звериное чутье Орра не изменило и в этот раз – он сумел отклониться от несущего смерть клинка. Обернувшись, Орр нанес сокрушающий удар, смахнув голову с плеч последнего из нападавших на него воинов.

Схватка длилась несколько мгновений и только, стоя среди поверженных врагов, Орр задумался кем были от люди и кто послал их сюда. Поддев острием меча маску, скрывавшую лицо убитого, он резко сдернул ее. Орр не ошибся – синий узор

из скрученных двойных спиралей четко выделялся побелевшей коже мертвеца. Такие татуировки имели только личные телохранители Витимюрга, давно снискавшие дурную славу своей запредельной жестокостью и неуемной жаждой смерти. Стряхнув кровь с лезвия, Орр вложил меч в ножны и пошел вперед, в темный провал хода, уводившего его в недра горы.

Спустившись по корявым ступеням, Орр очутился в круглой пещере с потолком-воронкой, таявшим во мраке. В центре помещения высился алтарь, сложенный из человеческих черепов слева от зловещего сооружения – треножник под которым билось бледное голубовато-серое пламя. Варево, булькающее в подвешенном к треножнику котле, издавало дурманящий, но довольно приятный запах.

— Я знаю, что привело тебя сюда, о великий воин… — скрюченная карга тихонько выбралась из-за алтаря и шагнула навстречу Орру. — Важное послание ожидает тебя. Смотри зорко орел, парящий над степью – это поворот твоей судьбы.

Орр без лишних разговоров приблизил к глазам хруст шар и начал пристально вглядываться в него.

…солнечная лужайка, скатерть, расстеленная прямо траве, сдобные пирожки в плетеной корзине… Смеются дети, он и она смотрят в глаза друг другу…

Лица влюбленных показались Орру знакомыми.

— Кто это? — отрывисто бросил он.

— Ты и твоя жена.

— Я? — Орр засмеялся.

— Она рядом, близко. Вспомни ее имя, позови, и вы вернетесь. Вспомни ее имя!

— Девица не в моем вкусе. Невзрачная.

— Ты смотрел в глаза красавиц, когда сжимал в объятьях их стройные тела?

— Да… — Орр помрачнел. — Да.

— Там – туман. В их глазах гнездится болотный туман. Они похожи на земных женщин, но только похожи… Ты один – больше здесь нет людей. Убей одиночество, вспомнив ее имя!

В гневе сверкнули глаза Орра:

— Я пришел сюда не за тем, старуха! Или Витимюрг и тебя подчинил своей воле?

— Мне больше нечего добавить, доблестный воин. Ступай своей дорогой.

Выругавшись, Орр покинул пещеру колдуньи. Почти неразличимый шорох привлек его внимание. Положив руку на рукоять меча, он легкими шагами стал продвигаться вдоль скалы…

В маленькой заводи, спокойная вода которой отражала сонные ивы, покачивалась, на поднятой набежавшим ветерком ряби, старая лодка. Люди скрылись за деревьями, но над заводью все еще звучали их голоса.

— Клюет скверно, с чего бы это?

— Черт его знает. Всю неделю одни неприятности. Из рук вон плохо…

— Лето еще толком не началось, а уже двое сгинули.

— Коварная река. Странно, что местный парнишка пропал – здешние здесь каждый омут знают, корягу. Не лезут куда попало.

— Дно чистить надо.

— Ты что ли будешь?

— А тела опять не нашли…

— Гиблое место…

Стихли тяжелые шаги, умолкли голоса.

Стрекоза, похожая на эльфа, замерла на носу лодки, подставив слюдяные крылышки лучам утреннего солнца. Было очень тихо…

Из цикла «Сказки средневековой Альдекции»

О пяти братьях и сестре

Агэл

История, которую я вам поведаю, да послужит предостережением для тех из вас, друзья, кто в порыве гнева способен совершить опрометчивый непоправимый поступок и остановит вашу руку, в ярости занесенную над невольным обидчиком.

Слушайте же… Случилось это много лет назад, на северо-западном побережье княжества Ренгия, в селении Сиано-тарри. Онор Род-Ал, удачливый рыбак, известный по всей округе благонравием и добропорядочностью, отец шестерых детей, был уважаем и любим односельчанами. Нередко приходили они к Онору за советом и всегда Онор дельным словом помогал избежать беды или ссоры. Не было во всем Сиано-тарри более рассудительного, мудрого мужа, нежели он. И никто из сельчан

не знал давнего греха Онора Род-Ала. Много зим назад, бучи еще безусым юношей, сгубил Онор невинного человека.

Как-то раз, возвращаясь из дальней поездки, встретил Онор одинокого путника, шедшего той же дорогой. Путь, пройденный вдвоем, кажется короче, и они вместе направились к Сиано-тарри. Ночь опустилась на горы Ренгии, и странники заночевали в лесу на поляне возле крутого обрыва. Неведомо мне, о чем была их беседа, но молодому вспыльчивому Онору почудилось, будто незнакомец насмехается над ним. Недолго сдерживал юноша свой гнев и без особых раздумий изо всех сил ударил тщедушного собеседника, тот пошатнулся и, не удержавшись на краю обрыва, камнем полетел вниз.

Испуганный не на шутку Онор не знал как поступить, ведь в темноте он не мог спуститься с крутой горы и помочь незнакомцу. Едва дождавшись рассвета, юноша склонился над пропастью и взглянул вниз – черным мешком лежало недвижное тело, распростертое на острых камнях. Ни слово, ми стон не доносились до ушей Онора. Уверовав, что его попутчик мертв и поддавшись страху, юноша трусливо бежал с роковой поляны.

Многие ночи, минувшие после того события не мог Онор спать спокойно, лицо незнакомца вставало перед его глазами, и с криком он просыпался. Совесть терзала юношу, но, если бы

Онор знал, что оставил умирать без помощи еще живого человека, кто знает, как бы поступил он… Неведомо было Онору, что несчастный еще двое суток пролежал с перебитым хребтом, прежде чем смерть смилостивилась и забрала его с собой.

Годы текли быстро, и со временем Онор почти не вспоминал о своем тяжком грехе. Но душа убитого не знала покоя.

Однажды жена Онора, Гюна, выйдя во двор, разговорилась с соседкой, а ее новорожденный сын остался дома под присмотром своей малолетней сестры Агэл. Немного времени заняла праздная беседа, но достаточно, чтобы в доме Род-Алов случилось непоправимое. Вернувшись под его кров, Гюна прежде увидела рыдающую перепуганную дочь, а затем то, что никто не может пожелать увидеть матери – обгоревшее тельце младенца в пылающей печи… Страшным был тот день для семьи Онора. Только на следующее утро смог безутешный отец расспросить едва успокоившуюся Агэл о произошедшем. Девочка рассказала Онору, что видела страшного человека в черном, неведомо как очутившегося в доме и швырнувшего в очаг ее маленького братика. Большего Агэл не знала и не видела.

В скорби и тревоге прошла зима, а весной на Онора и его жену Гюну обрушилось новое горе. Теплым весенним денечком

соседские ребятишки, в том числе и трое младших детей Онора, отправились играть к старому амбару на краю селенья – излюбленному месту их развлечений и забав. Но недолго слышался их веселый смех. Прибежал домой Ран, брат-близнец Агэл и, захлебываясь слезами, указал родителям и в ту сторону, куда поутру убежали все трое ребятишек.

Полные дурных предчувствий, бросились Онор и Гона к амбару. Маленькая зареванная Агэл сидела на песке возле покосившегося от времени строенья, а поодаль, в развилке старой осины, висел труп ее среднего брата Энтора. Неведомый злодей зажал голову ребенка меж, толстыми ветвями и заколол его, валявшимися тут же, неподалеку вилами. Онор наклонился к Агэл, погладил по светловолосой голове, взглянул в невинные голубые глаза и спросил:

— Кто это сделал, дочурка?

И как прежде, девочка рассказала о черном незнакомце, убившем ее брата. Агэл вновь не знала, откуда он пришел и где скрылся. А толстячок Ран и остальная детвора, игравшая в миг убийства в прятки, вообще не видела ничего.

Недолго думал Онор, чтобы понять – страшное проклятие тяготеет над его родом. Вспомнил он об убиенном страннике и открылось ему, кто приносит горе и беды в их дом. Черный дух вернулся, чтобы рассчитаться со старыми долгами. В тот же вечер отправился Онор к городской колдунье Аране искать у

нее мощи и защиты. Старая женщина выслушала его исповедь и произнесла:

— Дух не может погубить человека. Убить человека может только существо из плоти и крови. Но Черный дух умеет починять людскую волю, заставляет служить себе. Ищи человека, Онор.

На прощанье колдунья протянула Онору Род—Алу талисман – сушеный корень мюия, вымоченный в лягушачьей крови и сказала:

— Черный дух уйдет в могилу, если ты положишь на лоб его раба этот талисман. Но знай, прежде чем навсегда исчезнуть, напоследок, Черный дух умертвит своего раба, заберет его душу в царство Тьмы.

Встревоженным возвратился Онор в свой дом. Внимательно вглядывался он в лица своих домочадцев и соседей, искал затаившегося врага. Смотрел Онор на светлые лица детей: на любимицу Агэл, на толстячка Рана, на долговязого Арета, на совсем взрослого Эрда, чья свадьба была уже не за горами, смотрел и не верил, что кто-то из них служит черной силе призрака, задумавшего отомстить ему.

Наутро Рана нашли в постели мертвым – мальчика укусила неведомо как пробравшаяся в дом медянка. И тогда Онор вспомнил, что вечером прошедшего дня, воротившись из леса, Агэл принесла в дом корзинку, прикрытую листьями

лопуха. Страшное подозрение закралось в сердце Онора, сжалась его рука на груди, там, где носил он ладанку с талисманом колдуньи… Но, если верна его догадка и волей маленькой Агэл, в самом деле, завладел Черный дух, то невинного ребенка ожидала гибель от руки собственного отца, а Онор никогда бы не согласился стать убийцей родной дочери.

И вновь отправился он к колдунье Аране. Неутешительными оказались слова старой ведьмы и еще более страшными были события, произошедшие за время его отсутствия. Едва вышел Онор из дома колдуньи, как увидел свою жену, торопившуюся навстречу. Задыхаясь от быстрого бега, поведала Гюна, что привело ее сюда. Загоняя в хлев корову, Гюна увидела встревоженного, растрепанного старшего своего сына Эрда, выскочившего из дому. Она спросила юношу:

— Что случилось, Эрд?

Он прокричал на бегу:

— Мама, Арет видел, как кто-то схватил и унес Агэл. Мы догоним его, а ты разыщи отца, позови соседей. Человек в черном побежал в сторону леса. Он не сумеет уйти далеко!

И Эрд помчался туда, где скрылся прежде Арет. Не медля Онор, Гюна, колдунья Арана, еще несколько слышавших их разговор односельчан, устремились по дороге, ведущей к лесу. Без труда отыскал Онор следы своих сыновей и пошел по ним в

самую глубь лесной чащобы. Следы обрывались у ловушки для крупного зверья, ставшей могилой обоих сыновей Онора. Острые колья, которыми было уткано дно ямы, пронзили их тела и, хотя мальчики были еще живы, никакое чудо уже не могло спасти их.

Подойдя к безутешно рыдающему отцу, колдунья Арана сказала:

— Черный дух помутил разум твоего сына Арета, и он увидел то, чего не было. Никто не похищал Агэл. Это она заманила своих братьев в смертельную ловушку. Теперь я знаю точно — Агэл одержима духом-мстителем. Положи ей на лоб талисман, и ты спас ешь хотя бы жену и себя.

С грубой руганью оттолкнул Онор старуху-колдунью и зашагал, не оглядываясь к своему опустевшему дому. На пороге его сидела маленькая Агэл, перебирала разноцветные камешки и напевала немудренную песенку.

— Что случилось с тобой, моя крошка? Кто тот черный человек, что преследует тебя?

С испугом посмотрела Агэл на отца и заплакала. Онор взял малышку на руки и зарыдал вместе с ней. Онор Род-Ал открыл жене свою давнюю тайну. Вместе решили они сжечь талисман Араны и пуще глаза присматривать за Агэл, дабы не случилась с ней ничего дурного, и она не принесла бы никому вреда. Так прошло лето и половина осени. Однажды от заезжих купцов

Онор узнал, что на самом краю Ренгии, в селенье Ренод, живет могущественная рыжеволосая колдунья Илма, умеющая изгонять Черных духов из разума их рабов, не причиняя при этом людям ни малейшего вреда. Недолго думая, Онор отправился в дорогу, прежде наказав Гюне строго следить за Агэл и не выпускать ее из каморки, куда сам запер ребенка. Гюна согласилась, и Онор уехал в Ренод.

Долго плакала маленькая Агэл, сидя взаперти и не выдержало материнское сердце – Гюна отворила дверь и выпустила на волю свою дочь…

А Онор тем временем уже добрался до высокой, поросшей огромными елями горы, где и жила могущественная колдунья Илма. Долго взбирался он по крутым каменистым тропам, блуждал под тенью сумрачного леса, пока, наконец, не предстал перед той, в чей помощи нуждался.

— Ведомо мне, что привело тебя сюда, путник, но не в силах я изменить твой жребий. Слишком поздно пришел ты ко мне… — молила рыжеволосая колдунья. Протянула Онору дубовую чашу полную студеной воды, велела смотреть в самую ее глубину. И увидел он двор своего дома, Агэл, беззаботно перебирающую ракушки и цветные камешки, Гюну, идущую с кувшином за водой. Едва только Гюна склонилась к колодцу, черная тень коснулась лица маленькой Агэл, девочка неслышно подкралась к матери и что было сил толкнула ее.

Даже не вскрикнув, упала Гюна в колодец. А маленькая Агэл с искаженным неживым лицом, все таскала камни, некогда припасенные для постройки нового дома, и бросала, бросала в колодезное жерло.

Опрокинул Онор дубовую чашу, бросился прочь, заторопился туда, куда не дано ему было успеть. Долго смотрела ему вслед рыжеволосая Илма.

Длинен путь от Ренода до Сиано-тарри, не один день блуждал Онор по ренгийской глухомани, и вдруг остановился, огляделся – видит поляну, поросшую молодым ельником, крутой склон у самых своих ног… Вспомнил Онор – здесь и повстречался ему одинокий путник, здесь и погиб он от его руки. И тогда увидел он, как идет навстречу маленькая Агэл, вся перепачканная, в изодранной рубашонке, исцарапанная, идет и плачет:

— Папа, папа! Я не знаю, как попала сюда! Помоги мне!

Бросился Онор к невинному ребенку, хотел защитить, помочь, но черная тень заслонила глаза Агэл и с недетской силой она толкнула отца в пропасть.

Не поддался бы в свое время гневу горячий юноша, не сбежал бы позорно от содеянного – разве постигла бы его в зрелые годы подобная участь? А мстительный дух, наконец, успокоился, утолил свою жажду отмщения и, смилостивившись, отпустил разум маленькой Агэл из своего

плена. Долго бродила девочка по лесу, пока не подобрала ее рыжеволосая колдунья Илма, но это уже другая история…

История о влюбленных,

застигнутых ненастьем

Вечером вчерашнего дня я поведал вам, друзья мои, как мстительный Черный дух, карая, причинил немало зла виновнику своей смерти. Но, увы, возмездие не всегда бывает справедливым. Как часто страдают от гнева неотомщенных мертвецов ни в чем не повинные люди! Зло подобно горной лавине – один маленький обломок скалы, увлекая в бездну равных ему, может смести на своем пути целые селенья, погубить немало людских душ. Зло порождает зло, и Смерть собирает обильный урожай. Друзья мои, остерегайтесь бывать в местах, где случались некогда кровавые преступления, ибо Черные духи не всегда простирают свою карающую десницу над виновными и порой обрушивают свой гнев на невинные жертвы. Примером тому пусть послужит история, которой я сам был свидетелем. Произошло это около десяти лет назад в

селении Мию, что раскинулось в двух часах езды от альдекского города Элторена.

Приехав в селение, я застал его жителей за приятными хлопотами – они готовились к празднику Урожая. Но не веселье ожидало их – страшная беда внезапно омрачила жизнь обитателей Мию. Душераздирающие вопли нарушили безмолвие предпраздничной ночи. Почти все миюйцы сбежались на окраину к дому молодого Трига Кэдрина и замерли в растерянности – стоны и крики разносились из наглухо запертого дома, ставшего неприступной крепостью. Самые сильные мужчины Мию не смогли взломать его дубовые двери и ставни. Крики продолжались почти до рассвета, но не лучи солнца – всполохи пожара первыми озарили окрестности. Дом Кэдрина вспыхнул, как сноп сухой соломы. Вдруг чердачное оконце распахнулось, в его проеме появилась странная, едва похожая на человеческую, фигура – окровавленная, в полыхающей одежде и, чуть задержавшись на скате крыши, скатилась со стоном на землю, под ноги односельчан. Соседи с трудом признали в уцелевшем человеке Диолентию – юную жену Трига Кэдрина. Дом тем временем догорал, и всем стало ясно – Кэдрин, уже никогда не переступит его порога, не встретит рассвета.

Женщина потеряла сознание, лишь завершив свой скорбный рассказ. Мало кто надеялся, что Диолентия выживет,

но, говорят, свершилось чудо – она исцелилась после долгой мучительной болезни, длившейся около полугода. Впрочем, я не могу говорить об этом со всей достоверностью, ибо к тому времени я давно покинул западные земли Альдекции. Со слов несчастной женщины мы и узнали правду о том, что же произошло в ту роковую ночь.

Все началось ровно год назад. Тогда Диолентия только-только вышла замуж за Трига, и счастье их не знало предела. Раз погожим денечком отправились супруги в дальнюю прогулку на левый берег Урмэли. Туда, в старую дубовую рощу, с незапамятных времен приходили молодожены собирать тяжелые золотистые желуди, дабы с помощью их волшебной силы укрепить брак и защитить от бед свое потомство. Все дети в Мию испокон века носили такие талисманы из волшебных желудей. Долго бродили Триг и Диолентия по заветной роще и не заметили, как начало смеркаться, а небо заволокли тяжелые грозовые тучи. Первые крупные капли ударили по резным листьям вековых дубов, разорвала небесный свод первая молния… Молодые люди поняли – им не успеть вернуться до начала грозы в Мию и задумались, где им лучше уберечься от ливня. Триг вспомнил – неподалеку от рощи, на развилке трех дорог, стоит заброшенный одинокий дом, пустовавший уже более четверти века. Там и решил Триг укрыться от грозы. Но Диолентия возразила мужу, сказав:

— Милый, разве ты не помнишь, какие страшные истории рассказывали об этом брошенном доме в Мию? Говорили, будто шайка Елло Ардегса ворвалась под его кров и вырезала всех, кто находился там: хозяина дома, его беременную жену… Говорили, что с тех пор духи убиенных не знают покоя, что они завидуют счастью других.

Но Триг не прислушался к словам жены и устремился вперед, подгоняемый порывами холодного ветра, в надежде укрыться от них за стенами брошенного дома. Безропотно последовала за ним кроткая Диолентия. Едва переступили они порог жилища, как шумный ливень ударил по его обветшалой крыше. Стемнело. Испуганно озиралась Диолентия по сторонам, разглядывая источенные жучком балки, прогнившие ступени, завесы пыльной паутины. Чудилось ей, что взгляды невидимых существ пронзают их, как раскаленные иглы. Триг же ничего не замечал. Уверенной рукой разбил он старую скамью, затеплил огонь, расстелил свой плащ прямо на полу, поближе к очагу. Усадил на плащ Диолентию. Время шло. Ласки возлюбленного успокоили женщину, и только порой казалось ей, что кто-то наблюдает за ними. Дождь стучал по крыше, холодный свет молний врывался в затянутые паутиной окошки, озаряя позабывших обо всем влюбленных.

Внезапно Диолентия подняла глаза к потолку и увидела – не дождевая вода, а капли густой крови просачиваются сквозь

щели между досками… Не прошло и пары мгновений, как дом преобразился. Зашевелились балки потолка, превращаясь в гигантские посиневшее руки с набухшими жилами и корявыми ногтями, каменная кладка пола стала вязкой трясиной, а огонь в очаге запылал мертвенным серым светом.

В ужасе метались по дому Триг и Диолентия. Но повсюду преследовали их глухие нечеловеческие голоса, липкая паутина обволакивала ноги, а струи черной крови заливали глаза. Триг Кэдрин сам не понял, как сумел выбраться из логова призраков. Очнулся он на залитой потоками дождя развилке дорог. Едва придя в себя, Триг бросился назад, к проклятому дому, спасать жену. Но ему не пришлось торопиться – навстречу Тригу по узкой заросшей тропинке брела заплаканная Диолентия… Женщина так и не рассказала мужу, что произошло с ней в ту ночь в заброшенном доме. Даже после гибели Трига стыдливо опускала она глаза, вспоминая о минувшем.

Гроза прекратилась. На рассвете измученные супруги вернулись в родной Мию. Не медля Диолентия поведала о случившемся старейшинам. Но когда самые мудрые и уважаемые жители поселка пришли к проклятому дому и осмотрели его, то не заметили ничего странного, а сельская колдунья, совершив магический обряд, клятвенно заверила всех, что дом абсолютно чист и никакие злые силы не таятся в

нем. Она сочла, что ночной кошмар был всего лишь злым наваждением духов грозы – неприятной, но безвредной шуткой волшебных сил над людьми. Колдунья не посчитала произошедшее важным событием, и о нем вскоре забыли все, кроме, конечно, молодых супругов, надолго лишившихся спокойного сна.

Прошло не так уж много времени, когда Диолентия узнала, что она беременна. С нетерпением ожидал рождения первенца Триг, и с непонятным страхом ждала этого события его жена. Подошел положенный срок родов, а ребенок так и не появился на свет. Испуганная Диолентия не находила себе места.

Однажды, когда над Мию вновь разразилось ненастье, в полночь, на месяц позже отведенного Велики силами срока, женщина родила ребенка. Роды были очень тяжелыми и Диолентия впала в беспамятство, прежде чем могла бы увидеть появившегося на свет младенца. Вид новорожденной девочки был ужасен – синюшная сморщенная кожа, выкатившиеся, размером с куриное яйцо глаза без зрачков, острые оскаленные зубы, и самое страшное – маленькая скрюченная третья рука, росшая у нее из груди. Увидев первенца Триг долго не медлил, сунул похрюкивающие создание в мешок и, прихватив лопату, опрометью бросился из дому. За околицей Мию вырыл он неглубокую яму, с отвращением и ужасом швырнул туда мешок

и наскоро забросал комьями рыхлой земли. Воротившись домой, он сказал Диолентии, что ее ребенок появился на свет мертвым, и никто, кроме Тига и старой бабки, принимавшей роды, так и не узнал о страшном первенце Диолентии Кэдрин.

Старуха вскоре умерла от неведомой болезни, Диолентия оправилась от неизведанного до конца горя, со временем стала такой как прежде безмятежной, смешливой, а Триг страдал. Бремя тяжкого знания потачивало его силы.

Минул год со времени страшной грозы. Вечером, ни о чем не подозревающие супруги, мирно отправились на ночлег. Но тихое царапанье в дверь прервало сон Диолентии.

— Кто там? — спросила она.

— Я вернулась, мамочка… — раздалось в ответ.

Удивленная женщина широко распахнула дверь. Крошечный уродец, только что выбравшийся из могилы, проскользнул в дом. Диолентия выкрикнула. Пробудившийся ото сна Триг схватился за кочергу.

— Не убивайте меня снова! Я же ваш ребенок! Я хочу к маме! Зачем вы зарыли меня в землю? Моего неродившегося братика убил злодей Ардегс, а вы – добрые, пожалейте меня! — молвило жуткое создание, протягивая все три свои ручки к родителям.

Триг был неумолим, оттолкнув жену, пытавшуюся удержать его, он замахнулся на уродца кочергой… Тогда маленькое чудовище взвизгнуло омерзительным голоском, прыгнуло и зубами вцепилось в запястье Трига. Послышался скрежет раздробленных костей…

То, что случилось дальше, трудно даже вообразить и мой язык цепенеет, едва приходит на ум рассказ Диолентии. Разгневанный ребенок неотступно преследовал супругов, в панике метавшихся по дому. В неравной схватке Триг сумел-таки проломить нежити череп, выбить омерзительно выпученный глаз, но ребенок Диолентии Кэдрин продолжал преследовать своих жертв, ибо невозможно убить мертвеца и не в человеческих силах остановить существо из потустороннего мира, одержимо жаждой отмщения.

Убегая, несчастная женщина сорвалась с чердачной лестницы зацепилась косами за торчавший из потолка крюк, беспомощно повисла над землей. Маленький нелюдь, в гневе позабывший, кто его мать, принялся разводить костер под ногами Диолентии. Сорочка на женщине загорелась, окровавленный, чуть живой Триг, бросился на помощь жене, едва освободил ее, и в тот же миг стозубые челюсти младенца намертво впились в его шею.

Дальнейшему я был очевидцем. Диолентия все же сумела выбраться из дому, а Триг и многократно умертвленный им

ребенок его жены погибли в бушующем пламени. Наутро среди золы удалось отыскать только крошечный стозубые челюсти, мертвой хваткой вцепившиеся в обгоревший хребет крупного мужчины.

На следующий день я навсегда покинул Мию.

Так, за преступления одного, расплатились другие…

Проделки кошки из города

Дан

Представляете ли вы, дети мои, сколь коварны и жестоки бывают порой Вечные Кошки? Сколь опасна для смертного их любовь? Готов поспорить, вы немало наслышаны про то, в каком прекрасном и обольстительном обличье предстают они перед людьми, и кое-кто из вас, наверняка, мечтает тайком познакомиться поближе с одной из них… Что ж, юноши, выбор за вами, но прежде я расскажу историю о проделках Вечной Кошки из города Дан. Тогда и решите, стоит ли поддаваться чарам прекрасных незнакомок, позабыв о долге и чести, оттолкнув любящее сердце простой девушки, презрев извечные законы своего рода…

История эта случилась давным-давно в тенгрейском городе Дан, что расположен на острове, носящем то же название. Некий Аг Люми, сын всеми уважаемого хлебопека Морила с пяти лет был помолвлен с кроткой благочестивой

девицей Сонорлент из рода Кюнэ-Арми. Молодые люди были благосклонны друг к другу, и в самом скором времени должна была состояться их свадьба, обещавшая стать радостным и долгожданным для обоих событием.

Как-то раз, в середине весны, Аг надумал порадовать свою невесту и отправился на поиски редкого уже в те стародавние времена, цветка алинериса. Он долго бродил по крутым тропинкам, рискуя жизнью, карабкался на отвесные склоны и, наконец, нашел то, что искал. На вершине горы Крил, с которой был виден весь остров, изумрудный океан на западе, юге севере, а в такой погожий денек к далекое побережье Тенгре, в крохотной уютной долине у кристального родника, он узрел упругий бурый стебелек, увенчанный белыми бутонами. То был алинерис. Едва Аг сорвал цветок, как покрытый молодой листвой орешник шевельнулся и на поляну вышла высокая девушка в расписной одежде из гюльбальского шелка. Стройная незнакомка, если судить по ее манере держаться, одежде и золотым украшениям, наверняка принадлежала к очень знатному роду. Лицо девушки скрывала широкополая шляпа с длинной вуалью, так что Аг не сумел разглядеть его, но юноше достаточно было услышать ее голос, дабы навсегда позабыть о своей любви к Сонорлент…

Незнакомка спросила:

— Ты пришел за цветком для своей возлюбленной, милый юноша?

Аг потерял дар речи, внимая музыке ее хрустального голоска. Не дождавшись ответа, незнакомка заговорила вновь:

— Ты уверен в своих чувствах к ней, милый юноша? Ведь алинерис можно дарить только той, что любима больше жизни.

Сказав так, она откинула шелковую вуаль, и Аг увидел дивную атласную кожу лица, тронутую легким румянцем, алые полные губки, похожие на лепестки разы и удивительные чуть раскосые золотисто-зеленые глаза, обрамленные черными, как ночь ресницами. И сам не понимая, что творит, Аг протянул незнакомке сорванный алинерис. Улыбнувшись, она неслышно подошла к юноше и накинула на его шею шар из тончайшего гюльбальского шелка, надушенный драгоценными индерскими благовониями. Незнакомка связала его концы прочным узлом и, бросив на прощанье нежный взгляд из-под опущенных ресниц, грациозной ланью ускользнула в чащу леса, унося с собой алинерис и сердце юноши.

Сам не свой возвратился Аг в город. В тот день он так и не заговорил с Сонорлент, поджидавшей его на пороге дома. Девушка показалась Агу такой грубой, неотесанной, почти уродливой… Время шло, а свадьбу все откатывали и откладывали. Аг не хотел брать в жены Сонорлент. От печали и обиды бедная девушка заболела. Она таяла день ото дня, но Аг

не замечал страданий прежней своей возлюбленной. Образ прелестной незнакомки ни на миг не оставлял его. Так минуло полгода.

Однажды, в золотой день начала осени на улицах Дана изящная повозка, украшенная розовыми кораллами и жемчугом. Белая лошадка с позолоченными копытами уверенно влекла ее вперед, а шелковые поводья с серебряными бубенцами, удерживали чудные ручки высокой женщины, с ног до головы закутанной в радужный плащ из гюльбальского атласа. Повозка проследовала через весь город и остановилась у ворот дома Люми. Потрясенный ее богатством, старый Морил, как мальчишка, выбежал навстречу таинственной гостье. Он склонился в глубоком поклоне перед знатной барышней и осмелился спросить, что послужило причиной столь высокой чести, оказанной дому простого хлебопека.

— Я – госпожа Исэна, невеста твоего сына… — промолвила девушка и, не задерживаясь, прошла во внутренний дворик дома, где в тоске и печали проводил свои дни отчаявшийся найти таинственную красавицу, Аг.

Не желал старый Морил отдавать своего сына за знатную девицу, невесть откуда взявшуюся на Дане, но корысть оказалась сильнее и доводов разума, и зова сердца. Исэна была сказочно богата и потому Морил смирился с выбором, после трудных раздумий он отказал семейству Кюнэ-Арми, нарушив

данную при рождении девочки клятву и назначил день свадьбы своего сына, пришедшуюся на самую середину праздника Урожая.

Незадолго до его начала Исэна с Агом, прогуливаясь вдоль набережной, внезапно столкнулись с Сонорлент Кюнэ-Арми, еще не оправившейся после долгой болезни и в первый раз за все это время вышедшей из дому. Увидев Исэну, девушка побледнела как смерть, вскрикнула и упала без чувств. Бедняжка вскоре пришла в себя, но разум ее помутился. С того часа Сонорлент непрестанно шептала бессвязные речи о грядущей беде, о смерти и страданьях, о прекрасном воплощении сил зла, и о страшной судьбе ее возлюбленного Ага. В те времена, как и теперь, недолюбливали безумных пророков, предрекающих скорые беды, поэтому Сонорлент заперли, не выпуская на люди и отныне только стены могли слушать ее стенанья. Но так продолжалось недолго. Вскоре несчастною девушку нашли мертвой – она удавилась драгоценным шелковым платком, который прежде не раз видели у Ага. Кое-какие горячие головы обвинили в смерти девушки Ага Люми, но злые наветы вскоре прекратились, и не последнюю роль в этом сыграл тугой кошель с золотыми монетами, тайно переданный Исэной родственникам умершей. Однако все это произошло чуть позже…

Известие о смерти Сонорлент дошло до Ага в конце дня, предшествовавшего свадьбе. Он помрачнел, но не смерть любящей его девушки, а возможность переноса дня свадьбы огорчила жениха Исэны. Вопреки протестам отца, давнего друга семьи Кюнэ-Арми, Аг добился желаемого – бракосочетание состоялось в назначенный день.

Но недолго наслаждался Аг счастьем супружеской жизни – новая беда подстерегала его. Неделя не успела минуть с той поры, как завершилось свадебное веселье, а крыло смерти вновь коснулось близкого Агу человека. Старый Морил как-то поутру отправился в путь к устью реки Дан-ля, желая купить у тамошнего мельника несколько подвод муки для своей пекарни. Путь его лежал через небольшую рощу, раскинувшуюся у южных предместий Дана. Морил не вернулся ни к вечеру, как обещал, ни на следующее утро, но это мало тревожило его сына. Аг давно перестал замечать происходящее, юношу волновали только прелести дивной Исэны, его прекрасной молодой жены. Чужие люди отправились ка поиски старого хлебопека и вскоре отыскали его. Бездыханный Морил лежал на опушке буковой рощи, а его грудь и лицо были разворочены когтями неведомого дикого зверя.

В день похорон красавица Исэна сказала мужу:

— Траур на время удалит нас друг от друга, не позволит проводить вместе часы счастья и любви. Неужели ты, мой возлюбленный муж, пойдешь на это?

И Аг не исполнил своего долга перед отцом, презрел законы, которыми следовали от века к веку его предки. В любовных утехах и праздности прошла для Ага та зима. Он забросил дела, закрыл пекарню отца и ни на шаг не отходил от своей красавицы жены.

Летом следующего года произошло событие, сделавшее Ага счастливейшим из смертных – Исэна родила ему первенца. Аг преобразился, он будто очнулся от долгого сна. Волшебная пелена, подобная шелковым нарядам Исэны, упала с его глаз, и Аг увидел многое таким, как оно есть. Тогда в нем возродилось желанье работать, жить жизнью честных трудолюбивых людей. Не медля Аг принялся восстанавливать отцовскую пекарню, дабы и его сын впоследствии унаследовал почетное ремесло, коим славен был род Люми. Он по-прежнему безмерно любил Исэну, но теперь Агу приходилось делить свое сердце между ребенком и женой…

Ранним утром золотого дня начала осени страшный крик Исэны прервал его сновиденья. Сонный, напуганный Аг со всех ног бросился в женскую половину дома и увидел лежащую без чувств жену, распростертую у колыбели младенца. Шелковый полог люльки был забрызган кровью. Скованный ужасом, на

онемевших ногах подошел Аг Люми к колыбели своего первенца и отдернул окровавленный шелковый полог… Страшное зрелище открылось глазам несчетного отца. Мальчик был давно мертв. Младенцу выпала ужасная доля – ненастный ночное хищник проскользнул в дом Люми и растерзал, ребенка.

Горе Исэны и Ага не знало границ, супруги, казалось, не могли утешиться, но очень быстро их жизнь потекла по привычному руслу. Аг не видел ничего кроме прекрасных загадочных глаз своей жены, ощущал под руками шелк ковров, занавесей, ее кожи, вдыхал аромат заморских благовоний и ее дыханья… И боль об утрате первенца утихла.

Исэна забеременела вновь. На этот раз свет солнца увидела девочка с зелеными материнскими глазами. Аг вновь был счастлив, но затомившийся страх лишал его покоя. Он боялся того страшного зверя, что погубил его отца и сына. Каждую ночь ему чудились беззвучные шаги ночного убийцы, шелковистая мягкая шерсть скользила по его щеке, а изумрудные искры зрачков пронзали спокойствие ночей. Аг просыпался, покрытый холодным потом, но всякий раз видел только свернувшуюся подле него калачиком Исэну – божественно прекрасную, безмятежную, любящую – и вновь проваливался в черный омут сна.

Знойный день сменила душная ночь. Духота не давала уснуть, и в доме Люми, как и во всех домах острова, с наступлением летней жары настежь распахнули окна верхних жилых этажей. Аг уснул с трудом и спал недолго, до полуночи, пока его вновь не посетил сон о ночном убийце. Проснувшись, он понял, какую непростительную оплошность допустил, оставив окна открытыми – страшный зверь, безжалостный ночной убийца, только и дождался этой его ошибки, и теперь, наверняка, уже проник в дом. Аг вскочил. Что-то неладное происходило вокруг. Не сразу Аг понял причину своей тревоги, только оглядевшись заметил, что ложе подле него опустело – прекрасная Исэна исчезла. «Наверное, она пошла к девочке проверить все ли в порядке… — так подумал Аг и заторопился на женскую половину дома. Дверь в детскую была приотворена, Из-за нее доносились странные приглушенные звуки. Аг на цыпочках подкрался к ней и заглянул в щелку – свет полной луны заливал колыбель и наклонившуюся над ней женскую фигуру.

— Исэна! — окликнул чуть слышно свою жену Аг Люми.

Женщина обернулась. Странные, казавшиеся черными в лунном свете поблескивающие ручейки стекали с ее полуоткрытых прекрасных губ, округлого подбородка и черными кляксами расползались на затянутой в шелка груди. И тогда Аг понял увиденное – его жена, Исэна, нежная красавица,

стояла посреди комнаты, залитая кровью собственного ребенка и зубами рвала на части еще трепещущее детское тельце. Диким зеленым светом сверкали ее глаза. Исэна шагнула навстречу Аг, протягивая окровавленный трупик. Как когда-то, очень давно, на лесной поляне у кристального ружья, Аг потерял дар речи. Но вот чудовище в человеческом обличии заговорило, и голос его звучал так же мелодично, как во время первого свиданья. Исэна сказала:

— Никто не должен вставать между нами, возлюбленный мой муж. Твое сердце по праву принадлежит только мне, ты же сам отдал его тогда, на лесной поляне. Помнишь? Как цветок алинериса… Негодная девчонка пыталась оклеветать меня, я удушила твою подружку Сонорлент. Старый Морил не хотел нашей свадьбы и пытался отсрочить ее, и я отомстила ему за это. Дети… Мне нужна твоя любовь, Аг, а не плоды этой любви. Зачем ты предал меня, полюбив своего сына? Мне пришлось убить его… Я люблю тебя, возлюбленный муж мой, иди же ко мне прекрасный юноша, иди…

Исэна бросила на пол мертвого младенца и потянулась навстречу Агу. С проклятиями бросился он к своей жене, пытаясь задушить ее. Но Исэна легко выскользнула из смертоносных объятий.

— Ты больше не любишь меня, возлюбленный мой муж? — со смехом воскликнула женщина. — Тогда, знай, я сделаю

так, чтобы ты, о презренный, больше никогда не смотрел на женщин, и ни одна из них не смогла бы соблазнить тебя!

Промолвив так, Исэна легко оттолкнулась ногами от шелкового ковра и взвилась вверх в великолепном прыжке. Пола она коснулась уже в обличии огромной кошки с изумрудными глазами и стальными когтями, впилась в плечи Ага, исполосовала когтями его тело, и в страшном поцелуе выгрызла его глаза.

Исэна не убила своего возлюбленного мужа, вдоволь натешившись, с первыми лучами солнца она выпрыгнула в окно и исчезла. Никому больше не довелось увидеть ее на землях Дана.

Что до Ага, то он уцелел, оправился сколь возможно от своих страшных ран, но радость жизни так и не вернулась к нему. Целыми днями сидел он на пороге своего дома, подняв свои пустые глазницы к вершине горы Крил, только одним Великим силам ведомо, о чем размышлял он в эти часы.

Такова, дети мои, любовь Вечной Кошки…

Лунные ночи

Они любят разговаривать тихими лунными ночами. Один из них стар, сер и неподвижен, другой – бодр, энергичен. У одного нет имени и отбит нос, другого зовут Полкан, и у него нет хвоста. Они – друзья и, хотя непохожи, очень нужны друг другу. Безносый донельзя скептичен и ничему не удивляется. Полкан, порой, слишком восторжен и, как кажется Безносому, легкомыслен, особенно, когда влюблен в единственную в здешней округ даму – миниатюрную рыженькую кокетку Белку. Что такое любовь Безносый не знает, вернее, не хочет знать.

По профессии Полкан сторож, хотя это не его призвание. Он слишком добр и доверчив. И только, когда липкий ночной страх пробирает до костей, и каждая тень кажется враждебной, Полкан звереет и от ужаса готов вонзить зубы в любого, дерзнувшего проникнуть сюда. По призванию же Полкан философ. Он любит рассуждать и фантазировать. У него умная большая голова, добрые круглые глаза. Он темнорыж с

густыми, чуть волнистыми волосами. У Полкана коротко обрезан хвост, торчащий во все стороны смешной пушистой кисточкой. Почему это произошло, никто не знает, кроме самого Полкана. А тот, если ему напомнить про хвост, становится неожиданно молчаливым и суровым. Вспоминать о потере Полкану неприятно.

К своим коллегам он равнодушен, кроме красотки Белки. Ни с кем не грызется, ни с кем не дружит. Хозяев уважает, но без подобострастия. Полкан независим. Единственным его другом на протяжении всей жизни был Безносый.

Безносый тих и ненавязчив. Его можно не заметить, можно забыть о нем. Ни с кем, кроме Полкана он не разговаривает. За свое долгое существование он многое изведал и проникся к людям глубоким презрением. Безносый люби тишину и одиночество. В давние времена тело Безносого было снежно-белым. К нему проходили, лили слезы, приносили цветы. А он стоял, сложив руки, кротко опустив глаза. Гордость переполняла его. Тайно от всех, даже от самого себя, Безносый любил внимание и славу. В те далекие времена нос у него еще был цел.

Мелькали годы. Все реже приходили те, с цветами. Все больше появлялось новых соседей, но он не хотел замечать их. Безносый был горд – он охранял покой отпрыска древнего рода, безвременно покинувшего подлунный мир. Он гордился своим происхождением, благородным мрамором тела.

Увы, время неумолимо. Все больше появлялось трещин, какие-то изверги отбили нос. Пришлось затаиться, скрыть свою гордость, пришлось стать еще более замкнутым и неразговорчивым. Со временем он привык и стал даже откликаться на довольно презрительную кличку «Безносый», которой наградил его неуч Полкан. Жизнь диктовала свои законы, и им приходилось подчиняться.

Полкан казался Безносому слишком неотесанным и шумным, а Полкана раздражало высокомерие Безносого. Но это не мешало их дружбе.

Промелькнул день, полный обычных забот. Разбежались по домам толпы посетителей, до темноты бродивших по аллеям старого кладбища. Уже давно заперли ворота и зажгли фонари, и даже самые дотошные экскурсанты оставили покойников в покое. И уже мелькала среди надгробий легкая тень Цезаря сильного доброго дога, главного из коллег Полкана. Сам же Полкан ленивой рысцой трусил по узенькой тропинке, намереваясь поделится с Безносым дневными впечатлениями. Весь день он был голоден и потому особенно склонен к рассуждениям.

Луна ярким, почти дневным светом заливала Безносого. Исчезли трещины, темной паутиной покрывавшие тело. Безносый казался серебристо-сияющим и почти прозрачным. Ему грезилось былое величие. Всем телом он ощущал торжественность и жуткое великолепие смерти. Безносый

блаженствовал. Восторженное оцепенение нарушил Полкан. И трудно поверить: среди этого безмолвного великолепия он равнодушно чесал за ухом задней лапой! Безносого передернуло.

— Полкан, вам не кажется, что ваше занятие несколько неуместно в подобной обстановке?

— А чем обстановка так уж замечательна, что мне нельзя даже почесать ухо?

Если бы Безносый мог, он весь бы покраснел от досады. Но он только пробурчал:

— Если очевидное не понимают с самого начала, то какие-либо объяснения вряд ли помогут…

Полкан не хотел ссориться и перевел разговор на другое:

— Знаешь, Безносый, сегодня какой-то удивительный день, не пойму даже от чего. Я проснулся утром – было так хорошо, спокойно и празднично. Солнце, трава, деревья – все какое-то необыкновенное. Цветы прямо огнем горят и на них капли воды маленькими солнышками. Ну так хорошо, так хорошо… Жаль, ты этого видеть не можешь. Все в тени да в глуши. Эх, кабы ты мог сходить туда… В общем, редкостное сегодня было утро. А тут еще из церкви жареной картошкой запахло. Запах… Да ты, бедняга, не знаешь, что такое жареная картошка, — от умиления Полкан закатил глаза.

Безносый невозмутимо молчал.

— Пока я так наслаждался, откуда ни возьмись, люди со своими мертвецами появились. И все такие несчастные, просто жуть. А солнышко почему-то также светит, и цветы горят, и все, как было. Тут экскурсия подкатила, тоже веселые. Я думал, как увидят они тех, с покойниками, угомонятся немного, им посочувствуют. А они хоть бы хны. Вот такое дикое утро получилось. Свети солнце, одни плачут, другие смеются и картошкой жареной пахнет. Теперь вот выть хочется…

Полкан тоскливо покосился на луну. Безносый молчал минут пять. То ли размышлял о рассказе Полкана, толи бездумно млел в лунных лучах.

— Все, все проходит. Те, что смеются, будут плакать, что плачут – смеяться. Суть не в этом. Суть: всех их примет земля. Я много видел и знаю, не стоит думать о жизни. Это легкомысленно. Смерть – единственное незыблемое и стабильное на Земле. Любое здравомыслящее существо должно думать только о ней. Когда, вы, Полкан, вздумали чесать здесь за ухом, я как раз размышлял о ней. Не размышлял даже, ее рассудком не охватишь, а ощущал и испытывал истинное блаженство.

— Как, Безносый, ты все время думаешь о ней?!

— Стараюсь по мере сил. Иногда бывает трудно. Отвлекают эти ротозеи. Ходят повсюду и проявляют чрезмерное любопытство. Пора бы понять: здесь не место для

прогулок. Своими голосами они нарушают Великое Молчание Смерти. И сами этого не понимают. Очень, очень неприятно.

— Ты говоришь непонятно. Наверное, потому что стоишь на одном месте и ничего не видишь. Тебе просто не о чем думать.

— Простите за грубость, но я считал вас умнее, Полкан. Вы слишком легкомысленны.

— Безносый, Безносый, ты просто никогда не спал на мягкой сухой земле, когда одному боку тепло от нее, а другой припекает солнышко.

— Зато я видел холодную землю свежей могилы.

— Э, друг, будто я не видел. Я больше тебя здесь вижу, потому что бегаю повсюду… Но, если повезет найти косточку, да не простую, а с костным мозгом и хрящиками, да которую еще никто не грыз, унести ее в уголочек, равнодушно смотреть на нее вначале, а потом зажать лапами и всю аккуратно вылизать. И передними зубами слегка прикусить хрящик, а потом начать грызть ее до умопомрачения. Костный мозг языком выскребать. Такого наслаждения ты, Безносый, отродясь не испытывал!

— Я видел другие кости… И вы, четвероногие, двуногие, рано или поздно ими станете.

— Что ты заладил – когда-то будет! Я тебе лучше про Белку расскажу. Ты не представляешь, что это такое! Сама малышка, но такая, такая…

— Полкан, прошу вас, избавьте меня от подробностей. В такую ночь они неуместны. К тому же, вы, наверное, догадываетесь, сколько влюбленных разлучила смерть. Вы не понимаете, насколько она сильна. В качестве примера я расскажу вам свою историю. Может быть, вы сделаете правильные выводы. Это было давным-давно… Так обычно начинаются сказки и предания. За давностью времени моя история сойдет за легенду. Это было давным-давно, когда дамы еще ходили в кринолинах, а слово «честь» еще не превратилось в пустой звук. Тот, чьим надгробьем я являюсь, погиб на дуэли. Молодой человек был влюблен в девушку. Наверное, как и положено, она была прекрасна. Ее оскорбили жестоко и, возможно, несправедливо. Вам этого не понять, но единственным выходом тогда была дуэль.

— Почему же не понять? Пусть только кто тронет мою Белку, рррр-р-р-р…

— Бога ради, не перебивайте. Итак, он погиб. Родные, девушка были безутешны. Я говорил вам, что она, вероятно, была красива. Я выдел ее очень часто, с тех пор, как стою здесь. Горе изуродовало юное лицо. Красота хороша лишь для счастья. Вначале она приходила сюда каждый день, принося охапку белых нарциссов. Я утопал в море этих цветов. Так было не год и не два. Она приходила и плакала, шептала ласковые слова и разговаривала с ним. Но время шло, она появлялась все реже: раз в неделю, раз в месяц. К тому времени умерли родители

молодого человека, похоронили и их. Теперь девушка навещала уже троих. Она приходила все реже и реже. Лежали грудой засохшие нарциссы. Вскоре она исчезла. Последний раз она пришла сюда, приведя с собой хорошеньких девчушек четырех и пяти лет, своих дочерей. Я не узнал бы ее, так она изменилась, и лишь букет белых нарциссов подсказал мне, кто эта дама. Опустившись на колени, она заплакала. Постояв так несколько минут, ушла. Ушла, как оказалось, навсегда. И о ней еще долго напоминал высохший букет.

— А дальше, дальше?

— Дальше ровным счетом ничего. Прошло сто с лишним лет, никто не вспоминает обо мне. Теперь вы понимаете: смерть и забвение сильнее самых сильных чувств.

Неожиданно Полкан громко, с волчьей безысходностью завыл. Сквозь слезы Безносый расслышал:

— А меня за породистого выдавали, за сто рублей щенком купили… Хвост обрезали, морковкой с маслом кормили. Ошейник с бляшками… И звали меня Марк-Эрциус… Марик по-домашнему. А потом я стал дворнягой, и меня бросили. Бросили… Бросили…

— Прошу, вас, успокойтесь. Хотите, я буду звать вас Мариком? Право же, я не хотел вас расстраивать.

Безносый впервые за многие годы был взволнован.

— Не надо Мариком, я хозяина хочу настоящего. За которого в огонь и воду. Я любви хочу, любви! Любви-и-и…

Воцарилось тягостное молчание. В голове Безносого творилось невообразимое. Твердо, казалось на века выстроенный храм, рушился. Хаос был полным. С трудом подбирая слова, Безносый заговорил:

— Знаете, Полкан, я, пожалуй, не прав. Кроме смерти есть что-то еще. Хотя для каждого оно проходит, в целом оно вечно. Этой ночью я понял многое, понял, благодаря вам, и отчасти, конечно, собственному опыту. Смерть, она безусловна, но смерть многое разрушает, уничтожает красоту. Красоту, в самом широком смысле этого слова… Вы говорили о сегодняшнем утре, оно прекрасно. Жизни, природе свойственна красота. Как следствие, смерть – уродство, патология. Если главное в жизни смерть – значит, миром правит уродство, мрак, отчаянье. Это слишком дико и жестоко. Я ошибался более ста лет. Я принял всей душой внешнюю форму. Право же, она хороша – величественная, загадочная. Такой ее сделали люди. Они хотели скрыть ее уродство, безобразный оскал под маской. Я сам – порождение этого обмана. Не скрою, я был красив и отвлекал от омерзительности смерти. О, как я был глуп! Полкан, не отчаивайтесь! Белки, косточки и многие другие радости – это правильно, это хорошо. Забудьте о холоде могилы. Она не стоит вашего внимания. Жизнь и красота, верьте в них! И гуляйте с вашей Белкой от зари до зари. Бог простит.

Полкан, как завороженный, слушал Безносого. Внезапно он вскочил и бросился куда-то в боковую аллею.

— Безносенький подожди, я сейчас, сейчас!

Он вернулся скоро. В зубах белели нарциссы. Став на задние лапы, он положив цветы у ног Безносого и сел рядом, тяжело дыша. Безносый стоял, молитвенно сложив руки и опустив глаза. По растрескавшимся мраморным щеками стекали живые человеческие слезы.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Молча думали каждый о своем. Под утро Полкан ушел.

Алиса

В вагоне было малолюдно. Взоры пассажиров бездумно скользили по проплывающему за пыльными окнами ландшафту. Две женщины, разместившиеся друг против друга беседовали вполголоса. Впрочем, больше говорила одна, вторая слушала, изредка прерывая монолог вопросами.

— Терпеть не могу тех, кто приписывает животным несвойственное им поведение, особенно всякую чертовщину. Конечно, кошки своенравны, независимы, не чета собакам – те, дурочки верны хозяину и душой и телом, а кошки – нет, у них – совпадение интересов. Приятно кошке у человека на коленях сидеть — она сидит, мурлычет, а нет – попробуй, удержи… Но это еще не повод, чтобы о них всякие небылицы сочинять. Хотя порой… — женщина засмеялась, — порой некоторые из них сильно смахивают на исчадия ада. Только причина их

поведения кроется не в сговоре с дьяволом, а кое в чем ином. Трагедия неразделенной страсти…

— Что?

— На днях с дочерью моей подруги случилась неприятная история – ее искусала кошка. Звучит почти как анекдот, но девушке было не до смеха. Она скрипачка, а кошка, на беду, впилась именно в руку. Представьте, пострадавшая насчитала двадцать две ранки, а ее кисть вскоре раздулась как пузырь – не согнуть, не разогнуть. Воспаление держалось больше недели. Для Лики, так зовут скрипачку, это едва не стало трагедией. Но все по порядку. Случилась беда, когда девушка приехала в гости к подруге. Девчонки хотели посидеть вдвоем, поболтать, посплетничать, но не получилось – помешала кошка. Гостью она встретила сурово. Куда бы Лика ни шла, кошка следовала за ней по пятам. Стоило девушке остановиться, зверюга тут же садилась рядом, смотрела в глаза и утробно урчала. Зрелище малоприятное. А хозяйка еще смеялась – мол, ее Алиса со всеми так строга, кто в дом приходит, ни дать, ни взять – сторожевой пес. В общем, посмеялись, а когда этого никто не ожидал, кошка вцепилась в руку девушке всеми своими когтями и зубами. Ели оторвали. Со стороны можно было подумать, что в кошку вселился дьявол, но дело, скорее всего, было в ином.

— Она – бешеная?

— Нет – сумасшедшая. С кошками такое порой случается. Этой Алисе шестой год, а она кота даже издали не видела. Проще выражаясь – старая дева. Вот вам и «мистика»! Причем, виновата сама хозяйка, говорят, она все твердила: «Пусть моя кошечка останется девочкой». Ей, видите ли, так больше нравиться.

— Как можно за кошку решать?

— Хозяйка такая.

— А что дальше?

— Не знаю. Рука у Лики выздоровела, но с подругой она больше не разговаривает, а кошка… Кошка, скорее всего, страдает как прежде.

Голос в динамике неразборчиво прохрипел название следующей остановки. Женщины стали прощаться. Одна из них торопливо пошла к тамбуру, а вторая, отвернувшись к окну, прикрыла глаза.

Та, которую мужчина называет Малышкой, а пришельцы – Ольгой, ушла. Она уходит каждый день за железную дверь и прячется там до вечера. Она называет это работой. За дверью узкий коридор и так называемые «ступеньки», по ним, видимо, удобно лазить – больше ничего разглядеть нельзя. На работе

много мужчин, я знаю об этом по тем запахам, которые они оставляют на ее теле. Возвращаясь вечерами, Малышка часто приносит пакеты, наполненные вкусной едой. Всякий раз я начинаю виться вокруг ее ног и трусь головой о ту противную вторую кожу, которую она снимает перед сном. Женщина думает, что я радуюсь ее возвращению. Порой, ночами я ложусь спать на ее груди – в такие минуты Малышка начинает гладить мне голову и говорить лживые слова. Тогда я осторожно выпускаю когти и перебираю руками одеяло, стараясь при этом не повредить ее кожу… О, как бы я хотела разорвать гладкую безволосую оболочку! Кровь темна и горяча, у нее волшебный запах… Но я утыкаюсь носом в ложбинку на груди и делаю вид, что засыпаю.

Кроме меня дома никого нет. Я люблю эти часы – одиночество избавляет меня от унизительной повинности выносить прикосновения к своему телу. Я не люблю, когда женщины дотрагиваются до меня. Оставаясь одна, я часто вспоминаю о миге Великого Открытия. До него день уходил за днем, месяц за месяцем, а я все не могла постичь, что же происходит со мной. Смутные ощущения порой завладевали мною. И я отдавалась им со страхом и упоением. Моя спина прогибалась, ноги ритмично переступали на одном месте, и не в силах молчать, я звала. Кого? Очень долго я не имела об этом представления. Малышка (тогда она еще звалась Ольгой) в такие дни была груба и раздражительна. Она пичкала меня

какими-то таблетками, а однажды даже запустила туфлей. Об этом я не забуду. Никогда. Я увернулась от удара, нырнув под тахту, но обида в отличие от боли, со временем только усиливается. Малышка всегда приносит с собой целый букет запахов – на работе очень много таких как она и даже таких, как я. Запахи в основном похожие и противные – примерно так пахнет сама Малышка. Но некоторые из них… Они кружат голову, опьяняют. Уловив их, я начинала кричать, призывая кого-то, и мне скармливали гнусные таблетки, притуплявшие чувства и мысли.

Однажды настал день, день Великого Открытия. В железную дверь позвонили, и в дом вошел человек, совсем не похожий на мою Ольгу (тогда еще некому было называть ее Малышкой). Надо сказать, что в дверь звонили и раньше, после чего появлялись пришедшие с работы отвратительные существа с двойной кожей на ногах и краской на губах. Обычно я убегала прочь, не желая общаться с ними. Но в этот раз… Что-то влекло меня к пришельцу. Человека звали Слесарь. Он зашел в ванную комнату и сев на корточки, начал заглядывать под раковину. Я крадучись подошла сзади. Обнюхала подошвы ботинок, ноги, вторая кожа которых непривычно топорщилась и неплотно прилегала к живой плоти… В этот миг я поняла, кто он и чего я хочу. Позже я узнала, что они называются мужчинами.

Мужчина Слесарь ушел, но с тех пор необъяснимые прежде желания обрели конкретный смысл. Путем логического сопоставления фактов, я пришла к выводу, что если есть мужчины, внешние похожие на Ольгу (тогда она еще не была Малышкой), то существуют и подобные мне. Всякий раз, представляя мужчину своего племени, мне хотелось злобно шипеть и наотмашь хлестать его по лицу рукой с выпущенными когтями. Иное дело мужчина Слесарь… Я ждала его, но он не приходил.

В данный момент я лежу на халате Любимого. Любимый… Этот запах сводит меня с ума. Терпкий, неповторимый, он пропитал ткань, он пробуждает желание. Иногда я вылизываю подмышки халата, но делаю это втайне, ибо знаю – Малышка накажет меня за невинное удовольствие.

Помню, как все это началось… Однажды Из-за железной двери пришел Любимый. Так зовет пришельца Малышка, и это имя, единственное, в чем я согласна с ней. В тот раз Любимый сразу прошел в комнату и сел на диван. От нахлынувших чувств я совсем потеряла голову и отважилась запрыгнуть ему на колени. Мужчина не оттолкнул меня, напротив, его тяжелая рука легла на мою спину, и я впервые почувствовала, насколько сладким бывает насилие. Он приподнял мою голову и его пальцы нежно защекотали шею… И вдруг появилась Малышка. В руках она держала поднос с бутылью дурно пахнущей

жидкости. Поставив ношу на столик, женщина приблизилась к нам. Улыбнувшись, она внезапно вероломно и подло столкнула меня с колен Любимого и заняла мое место! Я не ушла лишь потому, что жгучее любопытство снедало мою душу. Сидя под столиком, я наблюдала за ними.

В тот вечер я окончательно поняла, зачем женщине нужен мужчина. Тогда же я разобралась в еще одном чувстве, теснившем мою грудь. Это чувство именовалось ненавистью и, оказывается, всегда жило во мне. Той ночью я осознала, что ненавижу женщин и больше всего ту, что живет подле меня. Так вот почему кожа напрягается и вздрагивает, когда безволосая рука дотрагивается до нее! Мы – соперницы, а это значит, что кому-то придется уступить дорогу победительнице.

Любимый приходит часто, и каждый раз повторяется одно и тоже – едва он начинает ласкать меня, как бесцеремонная женщина, пользуясь своей несоизмеримо большей физической силой, занимает уготованное мне по праву место. Но ведь он же выбрал!

Я знаю, скоро вернется Малышка, я чувствую это, и мою правоту подтверждает висящая на стене тарелка с движущимися палочками. Когда я была маленькая, то часто пробовала поймать самую тоненькую, стремительно обегавшую круг палочку, но мне это никогда не удавалось. Позже стало не интересно. Недавно мне удалось выяснить

закономерность их движения и пользоваться ею в своих целях. Например, когда палочки сливаются в одну длинную прямую линию, железная дверь отворяется, и Малышка приходит с работы. Кстати, мне столько раз приходилось наблюдать, как она нажимает на блестящую ручку, открывая тем самым защелку, что я могла бы сделать это сама. Но я не хочу на работу. Мне стыдно признаться – я боюсь жизни, скрытой за железной дверью.

Характерные шорохи и резкий металлический щелчок – Малышка легка на помине… Я вскакиваю с халата и бегу к двери. Волна запахов, принесенных с работы, оглушает, но я делаю вид, что не замечаю ничего, безмерно обрадованная ее появлением. Сегодня надо быть очень внимательной. Сегодня – особый день.

— Алиса, киска, я тебе рыбки принесла.

Я не хочу есть, но становлюсь на ноги, вытянувшись во весь рост и начинаю выпрашивать подачку. В моем голосе звучит притворство, но я давно поняла, что гладкокожие – бесчувственные эгоцентрики, озабоченные лишь собственным «я». Оттого они легковерны и глупы. Мой язык для них просто «мяуканье», без смысла и интонаций. Тем временем мы идем на кухню, я трусь о ее ноги и заглядываю в лицо.

— Алиса, лови!

Сырой рыбий хвост небрежно летит в тарелку. Приступив к еде, я намеревалась лишь изображать голод, но пронзительный запах и влажный холод белого мяса заставляет меня забыть о первоначальных планах. Зажав рыбий хвост зубами, я утаскиваю его в угол за буфетом и там предаюсь чревоугодию. Признаюсь честно, в эти минуты я забываю какой сегодня день.

Закончив трапезу, мы усаживаемся на мягком кресле — я на спинке, Малышка ниже, на сиденье. Мы обе ждем Любимого. Я тщательно умываю лицо, удаляя даже намек на запах рыбы. А затем, при помощи языка укладываю ровными прядями волосы на спине. Кстати, Малышка для ухода за волосами пользуется предметом под названием «расческа». Не слишком удобное приспособление… Достав зеркало. Совершенно бесполезную лживую игрушку, интересовавшую меня только в раннем детстве, Малышка начинает мазать лицо дурно пахнущими красками. Такого абсурдного поведения я выдержать не могу и, скептически фыркнув, убегаю прочь. Гладкокожие женщины обделены природой и пытаются скрыть свой ужасный недостаток так называемым «макияжем», но от этого только делаются еще омерзительней. Я демонстративно прохожу перед ногами малышки, распушив роскошный хвост и подергивая покрытой густыми черными волосами кожей – она делает вид, что не замечает меня.

Сейчас, перемазавшись жирной гадостью, она ляжет на тахту, закроет глаза и будет лежать так какое-то время, думая, что от подобной процедуры кожа лица приобретает невиданные прелести. Как же! Напрасные старанья… Но время пришло и мне нельзя отвлекаться на злословие. Напевая песню, которую они называют «мурлыканьем», я легко запрыгиваю на тахту и, ступая прямо по телу Малышки, направляюсь к ее шее.

— Алиса, красавица, дай тебе за ушком почешу… — бормочет она, не открывая глаз.

Мне не доводилось убивать, но я почему-то точно знаю, как должна поступить. Это знание пришло из глубин моего мозга, завладело мною и безраздельно подчинило себе. Тело напряглось, полное невиданной гибкости и силы, каждый волосок обрел чувствительность, улавливая незаметное движение воздуха, зрение и слух обострились до предела… Жилка на шее Малышки подергивается легкими размеренными толчками. В сущности, женщина похожа на одну из тех птичек, что я так часто видела за окнами…

Я знаю, Малышка намного сильнее меня, и потому только внезапность и быстрота действий помогут одолеть извечную соперницу. И тогда, выпустив когти, я сжимаю ее шею в смертельном объятии, а мои клыки впиваются в то место, где пульсирует жилка.

Малышка сопротивлялась долго, яростно цепляясь за ускользающие минуты жизни. Мне пришлось нелегко. Но моя ненависть, а главное, желание избавиться от той, что стояла на пути к Любимому, даровали мне нелегкую победу.

Теперь Малышка неподвижно лежит среди опрокинутых вещей прямо на полу. И я знаю, что она мертва. Люди ошибаются, думая, что лишь им доступно понимание смерти… Я умываюсь, стирая кровь с лица. Прежде я только дважды пробовала человеческую плоть, в те дни, когда кусала отвратительных подруг Малышки, но вкус этой еды сразу пришелся мне по душе.

Я смотрю на тарелку с вертящимися палочками. Мне известно, что Любимый придет с работы, когда самые толстые из них образуют прямой угол, смотрящий влево. Палочки почти сливаются в одну линию, и я понимаю, что время еще есть. Поддавшись соблазну, я подхожу к Малышке, и мой шершавый язык касается еще не успевшей остыть шеи. Сначала я только слизываю кровь, но потом, увлекшись, начинаю зубами рвать ее гладкую, как у рыбы, кожу и впиваюсь в сочное теплое мясо. Это вкусно. Это невероятно вкусно.

Насытившись, я вновь тщательно привожу себя в порядок, умывшись и расчесав волосы до самого кончика хвоста. Потом, улегшись калачиком, замираю в ожидании Любимого. Палочки заостряют угол, приближая его появление.

В дверь звонят. Я знаю – это он, мой Любимый. Я готова кричать от восторга, но между нами существует еще одна, не столь значительная и все же существенная преграда. Необходимо во что бы то ни стало открыть железную дверь. Подпрыгнув, я повисаю на железной ручке. Под давлением моего веса защелка внутри лязгает, и я, не удержавшись, соскальзываю вниз. Но дело сделано – остается только распахнуть настежь железную махину, это должен совершить Любимый – у меня не хватит сил даже приоткрыть ее. Прекрасная, сильная мужская рука сметает последнюю преграду, и Любимый входит в квартиру.

— Радость моя, где ты? — он озирается по сторонам, не замечая меня. — Малышка, я пришел!

Мягко ступая, я приближаюсь к его ногам, трусь о них головой… О, ужас! Он зло отталкивает меня и идет в комнату. Это какое-то недоразумение, ошибка… Надо объяснить ему, все объяснить… Я бегу за Любимым и кричу, позабыв, что он не понимает моего языка, я кричу о том, что Малышка никогда не любила его, ходила на работу, где очень много других мужчин и всегда приносила на себе их запахи, кричу, что только я люблю его по-настоящему и только ему будет принадлежать моя жизнь… а он склоняется над Малышкой и тоже кричит, кричит жутким голосом. Я никогда не думала, что гладкокожие умеют так кричать. Он отрывает взгляд от мертвого тела, наши

взгляды встречаются, и я отчетливо понимаю – он никогда не любил меня, а теперь сулит мне смерть. Я выгибаюсь дугой, и волосы на моей спине встают дыбом. Сейчас или никогда… Он клал руку на мое тело, ласкал его, и вот, когда никто больше не разделяет нас, он хочет причинить мне боль, боль без любви. Я медленно отступаю в тень, готовясь к прыжку. Второй попытки у меня не будет, я это знаю наверняка…

Половину пути они обычно преодолевали вместе. Женщина, которой следовало сходить на четыре остановки раньше своей попутчицы. Продолжала рассказ, начатый еще на московском перроне:

— … в выходные дни их еще не хватились. Потом начали названивать и ему домой, и ей – безрезультатно. Тем временем, незаметно половина недели минула — милиция занялась этим вопросом только в среду. Причем, никто не знал дома ли они, или куда-то уехали. Где искать? В моргах их трупов не обнаружили, вот и оставалось гадать, что случилось. Может у парочки незапланированный медовый месяц, а ее едва ли не со служебными собаками разыскивают. Но тут соседи Ольги забеспокоились – кошка, мол, житья не дает, орет, как резаная часами, без перерыва. В общем, только, когда дверь взломали, все и выяснилось. Заходят – везде мебель раскидана,

переломана, а посреди комнаты два трупа лежат – его и ее. Их только по одежде смогли опознать – у обоих не было лиц…

— Не было лиц?!

— Кошка сожрала. Кстати, эта кошка, едва дверь взломали, пулей из квартиры выскочила. Первый момент внимания на ее бегство не обратили, а когда разобрались, кто виновник, уже поздно было – ее и след простыл. На кошку розыск не объявишь. Да… ведь я вам об этой кошке раньше рассказывала, около месяца назад. Помните, она еще дочь моей знакомой покусала?

— Так это она?

— Да, та самая, у которой никогда не было кота. Алиса…

— Как-как?

Электричка уже остановилась у платформы, и женщина, прервав рассказ, оставила свою спутницу, торопливо пробираясь к выходу.

— Алиса! — крикнула она вместо прощанья. — Ее зовут Алиса…

Дрогнув, вагоны начали набирать ход.

Чужая елка

Когда-то Дом был наш.

Старый, ветхий, переживший не одно поколение, он стоял в глубине сада, внимательно, из-за яблонь, следя за жизнью тихого городка. Дом многое видел, и многое вынес за свою жизнь, но все так же упрямо и крепко стоял на своем клочке земли. Он знал тайны жильцов, знал их привычки. Всю свою жизнь Дом ревностно оберегал маленький мирок, созданный не одним поколением.

И так, казалось, должно было продолжаться вечно.

Один весенний день стал днем предательства. Мы оставили Дом. Бросили навсегда. Бросили его комнаты с выцветшими обоями, пахнущий пылью чердак, старые корявые яблони под окнами… Расставаться с Домом было для нас тяжело и тогда, но лишь со временем, живя в бездушной и безликой квартире, мы почувствовали себя сиротами, особенно

я. Мне не хватало этой милой неторопливой жизни, запаха прелых листьев, скрипа ступенек.

Дом – мир детства, мир снов. Страна, куда нельзя вернуться.

И все же нам суждено было встретиться еще один раз. Почти через десять лет.

Дом встретил нас равнодушно, не напоминая о прошлом. Старых яблонь не стало, их место заняли опрятные, в белых чулочках деревца. А сам Дом стоял отремонтированный и неузнаваемый. Мы вошли в его чрево как чужие.

Новые жильцы радушны и почти искренни. Предновогодняя атмосфера делала их веселыми и беззаботными. Мы ходили по Дому, удивляясь, сколько нового и чужого, может появиться стоит только прежним хозяевам покинуть жилище. Иные люди – иной мир.

Наши приемники, в прошлом хорошие знакомые, отделали Дом на славу. Нигде не чувствовались его возраст и дряхлость. Даже ступеньки на второй этаж не поскрипывали. И чердак, на который мы успели слазить, сиял больничной чистотой.

Через каких-то шесть часов год кончался, еще один год жизни – по-своему бестолковый, счастливый, несчастный.

В далеком призрачном детстве Новый год был моим любимым праздником, самым сказочным, самым праздничным.

Время, когда возможно любое чудо, исполняется каждое желание. Но Боже, как долго приходилось ждать его! Целая жизнь проходила до праздника. Такая счастливая, долгая жизнь. Время стирало из памяти обиды. В воспоминаниях все оставалось светлым и каким-то неземным. Будто детство мое проходило на далекой волшебной планете… Теперь же вехи, отмечающие отрезки жизни мелькали с неумолимой быстротой. Жизнь пролетала, как за окном поезда, с каждой секундой все убыстряющего свой бег. Поезда, у которого нет тормозов.

В большой комнате веселый кагал ребятни наряжал елку. Мы не пошли туда. Не стали помогать. Мы всего лишь гости, гости в своем Доме.

Время скользило незаметно. Вот елка уже обряжена как невеста, и стол накрыт. Хозяйка скинула замызганный халатик, облачилась в роскошный, вышедший из моды лет десять назад наряд. И кто-то уже плескался в ванной, готовясь вступить в новый год чистым и свежим, как покойник в гроб.

Еще один отрезок жизни уходил в никуда.

Красавица-елка. Нас посадили возле нее. Неуловимо знакомое проскользнуло в ее наряде. Что-то из далекого прошлого. Но мираж растаял. Впереди предстояли проводы старого года. Столетия. Тысячелетия. Да, это не просто Новый год. Мы провожали в прошлое целую эпоху. Нереальный срок.

С фальшивыми улыбками подводились итоги. Никто не хотел вспоминать о потерянном, исчезнувшем навсегда. А если боль все же закрадывалась в душу, ее старались затолкать вглубь пошловатыми анекдотами. Сейчас положено радоваться. Наступал самый праздничный праздник.

Рубеж. Невидимая грань, навсегда отсекавшая прошлое. Но довольно грустных воспоминаний. Сейчас не время скорби и сожалений. На празднике стоит быть веселым. Такова традиция. По старой примете весь год будешь мрачным и унылым, если не порадуешься вовремя.

До нового года оставалось минут пятнадцать. По телевизору что-то желали и поздравляли. Откуда не возьмись, появился легкий детский испуг – вдруг дяденька на экране заговориться и проговорит до следующего года.

Обида нахлынула внезапно. Чужую елку в чужом доме украшали наши, давно забытые игрушки. Тогда, в спешке переезда, мы не вспомнили о них. А может быть, просто они хотели навсегда остаться с Домом и специально поглубже зарылись в пыль чердака. Теперь елочные игрушки, развешенные чужими руками, казались поруганными. Сколько тайн, загадок и самодельных сказок накопилось за время их жизни в Доме! У каждой игрушки свое место на ветвях, своя история. Но пришел день, и равнодушная чужая рука развесила их без толка и смысла. Вместо живой детской сказки посреди

комнаты стоял труп невинноубиенного дерева, издевательски разукрашенного побрякушками.

Но и теперь старый Дом умел творить чудеса. В эту ночь, прощаясь с нами уже навсегда, он подарил мне свою последнюю волшебную сказку.

Где-то вдали, почти неслышно играла музыка. Стол с бутылками и тарелками, гости с хозяевами исчезли. Из темноты вынырнула мерцающая лиловыми и зелеными огоньками елка. Ее ветви звенели прозрачным хрустальным звоном. Старый, в бумажной шубе, дед Мороз приветливо улыбался в ватные усы. Он стоял у подножья сказочного леса, в котором притаились чудеса. Леса, где висела на тонкой ветке красная «сосулька» с нарисованными инеем елочками, парил в воздухе волшебный замок с привидениями, всем видимый, но недоступный никому. Даже внизу, стоя рядом с дедом Морозом, я видела его в вышине – золотую каплю на фоне тьмы. Но главной тайной волшебного леса оставался прекрасный Фиолетовый Шар. Он висел на самом верху, чуть левее звезды, полуприкрытый ветвями.

Я помню, шар разбился еще в детстве, и от него не сохранилось ни осколочка сказочного цвета, но в эту ночь он вновь на елке. И звал и манил к себе…

Дед Мороз махал мне вслед рукой в потертой рукавице.

На самых нижних лапах ели повстречались розовая плюшевая собака и красный гном. Они поведали мне заветную тайну, указали путь к Фиолетовому Шару. Развесив плюшевые уши, собака без имени рассказала о Добром Верблюде, который поможет добраться до заколдованного замка, а если мне удастся попасть в него, царевна, живущая в замке, расскажет, как поступить дальше.

И нужно пробираться вперед, карабкаться по огромным серебряным шишкам, висящим у самого ствола, разговаривать с мудрыми птицами, любоваться золотым орехом.

Из-за ствола выглядывает Добрый Верблюд с разноцветной уздечкой. Я залезаю на его ватную спину, и он везет меня к замку. По дороге домовитая и смешная лягушка угощает нас пирогами. Со всех сторон мерцают таинственные огоньки и нити «дождя». Кружит голову запах хвои и мандаринов.

Добрый Верблюд остановился. Я похлопываю его по спине, а он кивает мне в ответ головой и смотрит вслед человеческими глазами. Под моими ногами тонкая длинная ветка, по которой только и можно подойти к замку. С каждым шагом она раскачивается все сильнее, вместе с ней качается и замок. Еще мгновение и я упаду, но невидимые руки подхватывают меня, и я оказываюсь на мостике, один конец

которого упирается в пустоту, а другой ведет в замок. Я делаю шаг…

Прекрасная владелица серебряных чертогов, поведала о трех заданиях, которые мне предстояло исполнить. Никто прежде не смог выполнить их, но у меня есть надежда, ведь никто кроме меня не попадал и в замок. У меня счастливая судьба, может быть, я доберусь до волшебного шара.

Карабкаясь по серебряным нитям «дождя», цепляясь за упругие хвоинки, все вверх и вверх…

Вот раскачивается на ветке серебряный самовар. Он пустой и холодный, но из него надо напоить чаем всех жителей сказочного леса. Самовар в моих руках теплеет, а из намертво запаянного краника начинает течь вода в непонятно откуда взявшиеся чашки. Незаметно собирается толпа клоунов и яичных человечков. Они пьют чай с лягушкиными пирогами. А та стоит поодаль и умиленно улыбается.

Я иду, лечу, ползу к заветной цели. Уже немного до вершины, под ногами бездна, впереди – колокол, который не может говорить, ведь он так и появился на свет без языка, но в моих руках он начинает петь и странный чарующий звук пронизывает сказочный лес.

Еще несколько ветвей…

Круглые часы с нарисованными стрелками, показывающими вечно без пяти двенадцать. Я завожу их, и они

послушно начинают тикать. Запах хвои все сильнее, и снег начинает падать ниоткуда.

Фиолетовый Шар. Я всматриваюсь в его поверхность. Но отражение в нем – и я, и не я. Я – только много, много моложе. Там, в искрящейся поверхности, мое детство.

Откуда-то издалека несутся чужие звуки. Звуки реального мира. Их волна видна, она подступает со всех сторон и смыкается вокруг Фиолетового Шара. И он разлетается на миллион осколков-снежинок.

— С новым годом!

Звон бокалов. Смех.

Наваждение исчезло. Прошлое неумолимо откатывалось назад. Чужая елка сияет чужими огнями. Всеми цветами радуги переливается экран телевизора. Чудесная сказка, подаренная на прощанье старым Домом, кончилась.

Первое утро нового года было солнечно и беспечно. Но оно не радовало. Невыспавшиеся и измученные долгим весельем мы уезжали. Кончилась сказка, кончился праздник… Больше здесь делать нечего. Увидев нас, Дом ожил, лишь на одну ночь. Ту самую, когда и положено происходить чудесам. Улыбнулся. И умер, умер теперь уже навсегда.

Началась новая жизнь, новое тысячелетие.

Уже в поезде из моего кармана выпал неизвестно как туда попавший золотой орех – последняя шутка Дома. Последняя искра прошлого…

Дети Творца

I.

1. … нестерпимо яркий свет и внимательный взгляд огромных глаз…

2. А до того – до ослепительного сияния и черной бездны зрачков – чреда неисчислимых мучительных действий, терзавших мое тело, кошмар полубредового сна. Вместе со зрением появилось и четкое осознание того, что я существую. Миг рожденья запечатлелся в памяти на всю жизнь. И вновь опустилась тьма.

3. Я очнулась под сумрачными сводами просторного зала. Стрельчатые арки, устремленные к темной бездне потолка, утратили незыблемую тяжесть камня, растворившись в мерцающем свете сотен зажженных свечей. Посреди зала, под пурпурно-золотым балдахином величаво высилось великолепное ложе, необъятно широкое, покрытое застывшей пеной кружев и батиста. Моя рука – я не сразу поняла, что это моя рука бессильно лежала на голубом атласе одеяла. Тонкие

белые пальцы украшали массивные, вызывающе роскошные капли драгоценных камней. Я чуть приподняла эту изящную ручку, и тотчас налился кровью огромный рубин, пронзенный сияньем свечей.

4. Пурпурный бархат занавесей лишь отчасти скрывал от моего взора убожество ободранных стен, кое-где начисто лишенных штукатурки. Непристойную наготу древней кладки маскировал огромный гобелен, но гибкие смуглые тела, переплетенные в диковинном танце, застывшие на полотнище, являли резкий контраст с остальной плоскостью стены и только подчеркивали ее неприглядную старость.

5. Приподнявшись, я увидела пол – обрывки бумаги, гвозди, мотки проволоки, доски… В углах же притаились полуженщины-полупантеры с прекрасными, но грозными лицами – громадные статуи из черной бронзы, несущие на плечах сияющие каскады свечей. Я могла бы написать, что никогда прежде не видела столь нелепого сочетания роскоши и нищеты, но… Но до этой минуты я вообще не видела ничего, только те глаза…

6. Раздумья о дисгармоничности и абсурдности открывшегося мне интерьера длилось недолго. Их прервали легкие шаги и перезвон хрусталя. Вошла женщина. Вероятно, от Творца… (Терпенье, терпенье тому, кто Когда-либо прочитает эти листки! Скоро я расскажу о Творце. Последовательное изложение события – удел

беспристрастного рассказчика, что до меня… В голове рой, нескончаемый хоровод мыслей, они рвутся наружу, ложатся замысловатыми закорючками на бумагу, собираются в слова… Трудно совладать с их натиском). Итак, вероятно от Творца, я, как, впрочем, и все, живущие здесь, обрела способность замечать прежде прочего, внешнюю форму увиденного и руководствоваться поверхностными визуальными впечатлениями, оценивая происходящее. Поэтому, позволю себе набросать портрет вошедшей дамы. Манера двигаться, посадка головы, холодно-величавый взгляд – земное воплощение богини – такой она предстала моему взору. Пожалуй, ей была присуща излишняя худоба. Некоторая изломанность линий придавала легкий гротеск силуэту. Золотые кудри почти до земли, белизна кожи, нежные, тонкие черты лица. Глаза… Прозрачные, светло-голубые – сколько раз впоследствии заставляли они меня цепенеть от страха. Глаза – ледяное, кристально-чистое озеро, на дне которого скрывались злобные чудовища.

7. Перечитала предыдущую страницу. Огорчилась. Вот оно – банальное описание роковой женщины, демона в ангельском обличии. Да, так я думаю о ней сейчас. Но тогда… Нужен особый дар, чтобы отрешившись от пережитого, вернуться назад и воскресить первое впечатление. Увидев ее впервые, озаренную светом свечей, божественно, недосягаемо красивую, я не испытала и тени страха – лишь восторг перед совершенством.

8. Женщина опустилась на край ложа, расправила складки струящегося голубовато-серого одеяния, расшитого серебряными орхидеями, и улыбнулась. Улыбнулась так нежно и ласково, так приветливо… Заговорила.

9. Так в первый же день своей жизни я узнала все. Все, что дано было знать нам – несчастным обитателям Дома.

10. ………………………………………………………………………………….

11. Дом – наш мир, наша вселенная. Крошечный мирок, оазис в непроницаемом мраке непостижимой тайны. Мне предстояло жить в нем. Обитать в королевстве мертвой красоты и неживых людей. (Недавнее суждение. В первый день я еще не различала за любезными улыбками холод небытия).

12. Творец не позаботился дать мне при рождении имя. В памяти, как со дна черного пруда, выползает презрительная кличка – Рыжая… Сколько пренебрежения вложено в грубое прозвище, какую оно причиняло боль! За что? Когда в одной из комнат дома появилось гигантское, во всю стену зеркало, я долго стояла перед ним, созерцая отражение. Вновь обращаюсь к излюбленной теме – описанию внешности человека (человека ли?). Итак, она (я) была весьма привлекательной особой. Отлично сложенное тело, быть может, чуть полноватое, но гибкое и на редкость пропорциональное, нежная кожа того оттенка, что обычно присущ рыжим женщинам, классические черты лица, миндалевидные изумрудные глаза под густыми ресницами… Добавлю – в тот день она (я) была одета в темно-

зеленое облегающее платье, отделанное черной шелковой сеткой с вплетенными в нее изумрудами. Я гордилась своим обликом. Красота была в доме мерой всего и вся. Уроды у нас не появлялись, за исключением Дурнушки, но о ней позже… Презрев совершенство созданных им людей, Творец с редкостным постоянством именовал женщин той мерзкой кличкой, что я не желаю упоминать вновь, а мужчин наградил прозвищем – «этот тип». Этот Длинный тип, этот Голубоглазый… Удивительный диссонанс.

13.. Мы придумали себе имена достойные и благозвучные. Но Творец никогда не узнает их, мы пытаемся достичь свободы хотя бы в малом. Пусть эта крошечная тайна останется для него недоступной.

14. Почти на каждой странице я пишу о Творце. Кто он? Хозяйка, она же – Тощая, поведала нам многое. Но, увы, Творец недоступен и ее пониманию. Мы знаем – воля его безгранична. Он может все, никогда не останавливается на достигнутом… и всегда остается неудовлетворенным. Рушит созданное, создает вновь, рушит и так до бесконечности.

Это его глаза я видела в первый день своей жизни.

15. О Творце сложено много легенд. Мы стремимся постичь его, пытаясь человеческими мерками измерить его деяния — тщетно. Почему он жесток? Он создает красоту, и душа его должна быть прекрасна, но, сколько зла он принес, сколько боли!

16. А если ключ к разгадке чудовищного несоответствия – в благоволении Творца к Хозяйке? И черная душа ее – вовсе не роковая случайность? Творец намерено соединяет зло с красотой. В этом его цель. Или его заботит только внешнее совершенство? Не знаю, не знаю…

17. «Однажды, кажется с того мига прошли тысячелетия, я впервые увидела мир. Творец был заботлив, он дал мне одежду и дом. Мой Дом. Он никогда не завершит его строительство. Это Дом перемен. Пришедшее на смену вытесняет старое – снова, снова, снова… Творец стремится к недосягаемому. Долго, очень долго я жила одна под этим кровом. Только я и Дом. Я и Творец. Я и одиночество. Когда пришли другие, я осталась равнодушна, досада или гнев не затмили мой разум. На все воля Творца. Судьба каждого из пришедших – отдельный рассказ. Теперь этих людей уже нет. Еще и уже… Но мы не умираем и не стареем. Творец изгнал старость из нашего Дома. Смерти нет, но в час, ведомый только Творцу, он забирает избранного из этого мира. Большинство покидает его навсегда, кое-кто появляется вновь, но в ином обличии, без памяти о прошлом, с неузнаваемым лицом. Творец легко меняет лица..» — так рассказывала Хозяйка.

18. Тогда глаза Хозяйки сияли. Она говорила о том, что обязана сохранить историю Дома. У каждого мира должна быть своя история. Обитатели Дома знали – в тайнике, недоступном взору Творца, лежит летопись нашего мира. И тот, кому

суждено пережить Хозяйку (симпатии Творца изменчивы), обязан продолжить ее. И так будет всегда, пока существует мир. Летопись, пожалуй, единственное, что волнует Хозяйку всерьез. Почему?

19. Надеюсь, и мой дневник прочтут пришедшие после меня. Мой образ воскреснет на этих страницах, я оживу на мгновенье и вновь растворюсь во мраке, непонятая… И каждый, пришедший после меня, станет на путь страданья, познает одиночество, возжелает смерти. Ни чья исповедь не послужит советом другим. Придет время, и они поймут. А пока прочтут, пожмут, быть может, плечами, быть может, усмехнутся или, вдруг, пожалеют меня, и, как слепцы на горной тропе, смело пойдут вперед, не ведая о бездне, что ждет их. Но, если прозреют — тогда ничто не удержит их на краю пропасти.

20…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

21. В конце нашей первой встречи Хозяйка пожелала мне счастья. Но мне не удалось достичь его, если не считать тех коротких дней…

22. Только Творец ведает, сколько мне еще отпущено дней или лет. Что, если он опередит меня? Потому я тороплюсь рассказать все. Рассказать, пока осталось время.

23. Вновь – Хозяйка. Она сыграла огромную роль в моей судьбе, точнее – створила ее. Мысли вновь и вновь

возвращаются к ней… Хозяйка Дома. Энергия и твердость, властолюбие и умение повелевать возвели ее на престол. Когда-то я сравнивала ее со змеей. Это неверное сравнение. Змея откровенна, каждый изгиб ее тела, поворот головы не скрывает – подчеркивает холодную мудрость и беспощадность. Что до Хозяйки, она как мягкая ласковая кошечка с отточенными стальными коготками. Сердца у нее нет вовсе. Творец не позаботился об этом «пустячке». Хозяйка могла очаровать всякого, только глаза изредка выдавали ее.

24. В Доме тяжело жить. Виною тому и неустроенность быта, и ежечасное ожидание беды, и козни Хозяйки. Она ни дня не могла прожить без интриг. Остальные обитатели нашего мира исполняли роли пешек в той запутанной игре, которую вела Хозяйка сама с собою. Она переставляла безмолвные фигуры на доске, без особого сожаления жертвовала ими и все больше запутывала затянувшуюся партию. Она скучала…

25. Мужчин в Доме не было. Наверное, от этого Хозяйка хандрила и пребывала в дурном настроении. Отыгрывалась она на нас.

26. Мы – Смуглая (красавица с бронзовой кожей, жгуче-черными глазами и мечтательным взглядом), девочка-подросток, чье прозвище я упоминать не стану, Творец не любил ее и наградил очень грубой, вульгарной кличкой, Дурнушка, наша служанка (несуразная девка с красным лицом

и кривыми ногами, обликом своим являющая резкий контраст с красотой Дома) и я.

27. Так мы и жили впятером безрадостно и скучно.

28. Первое время я была очарована Хозяйкой, но постепенно наваждение прошло, и я сблизилась со Смуглой. Да, она имела вспыльчивый характер, давала волю эмоциям, порой была резка, но сердце в ее груди билось доброе, и я благодарна судьбе, что повстречала ее. Смуглая была моей настоящей и единственной подругой.

29. Тихую девчушку, о которой уже упоминалось в моем дневнике, я назову Дочуркой, так как формально она считалась дочерью Хозяйки и внешне очень походила на нее. Но душа человека накладывает отпечаток на лицо и, хотя Хозяйка и Дочурка имели одинаковый разрез глаз и красиво очерченные губы, трудно было найти двух столь несхожих людей. Робкая Дочурка редко разговаривала с нами (что говорить о Хозяйке!) и большую часть времени проводила в безмолвии за рукоделием. Ее смех никогда не звучал под сводами Дома. Я и Смуглая жалели бедную девочку, а Хозяйка презирала. Впрочем, презрение ее распространялась практически на всех.

30. Дни проходили за сплетнями и рукоделием. Хозяйка же кружевам предпочитала интриги и плела их бесконечную сеть, стремясь перессорить всех и навсегда. С удручающим постоянством она тиранила Дочурку и Смуглую, издевалась над Дурнушкой, благоволила ко мне. Благосклонность Хозяйки

была намного хуже ее неприязни. Она хотела сделать меня своей наперсницей, а, следовательно, и шпионкой, но эта перспектива пугала меня…

31. Минуты странной болезненной радости – разговоры со Смуглой. Под лестницей, ведущей на чердак, укрывшись ото всех, мы говорили, говорили, говорили, но чаще плакали, сами не зная о чем…

32. Так текла наша жизнь – скука, переходящая в истерику и истерика, переходящая в скуку…

33. ………………………………………………………………………………………..

34. ……………………. Что видела я в своем мире, что испытала? Бессодержательность – удел всех в нашей крошечной вселенной.

35. Вместе со Смуглой мы придумали свой мир – широкий, безбрежный. Непохожий на наше королевство пыльной роскоши, злобы и скуки. Там, за выдуманным горизонтом царил ветер… Ветер, свежий ветер, он никогда не ворвется в дом. Бархат и золото, хрусталь и зеркала – они давят, убивают, делают людей этого дома мертвыми. Хозяйка – королева вещей. Я испытываю перед ней мистический ужас. Она способна на любое злодеяние, но пугает иное – она может жить в доме, ей не душно…

36..………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

37. Как всегда перемены в нашем скучном бытие случились неожиданно. Под роскошно-ветхий кров Дома вступил мужчина, Длинный тип – так его величал Творец. И все завертелось, закружилось в безумном вихре карусели…

38. Мужчины – редкие гости в Доме. «Особи мужского пола» (терминология Творца) обычно не удовлетворяли его взыскательный вкус и быстро исчезали из Дома. Но тогда Творец превзошел самого себя! Длинный стал его безусловной удачей. Творца всегда привлекала внешность, и он должен был почувствовать удовлетворение, создав эту «особь мужского пола».

39. Статный красавец с безукоризненно правильными чертами лица, одаренный (как выяснилось впоследствии) разнообразнейшими талантами, великолепно вписался в дворцовые интерьеры Дома. На него можно было любоваться часами, как на великолепную скульптуру или картину старинных мастеров.

40. Хозяйка преобразилась – какие восхитительные наряды (образец высочайшего вкуса и изящества) надевала она, какие дарила улыбки! Длинный должен принадлежать ей – для нее и меня это было бесспорно. Только Смуглая не желала признавать очевидного. Длинный покорил ее воображение и случилось то, что принято называть любовью с первого взгляда. Увы, любовью безответной.

41. Я наблюдала за ними, полная предчувствий мрачной развязки. Длинный не замечал влюбленную девушку, околдованный Хозяйкой, а она все чаще посматривала на Смуглую с ласковой улыбкой, что не предвещало ничего хорошего.

42. Длинный был очень красив, но, возможно, именно поэтому – заносчив и эгоистичен. Себя он оценивал высоко (основания тому действительно имелись!) и только такая незаурядная женщина, как Хозяйка, была достойна его. Так думал Длинный, а какого мнения придерживалась Хозяйка… Великолепная пара бездушных красавцев… На радость Творцу…

43. Смуглая страдала. Не раз приходилось выслушивать мне ее страстные исповеди, когда мы прятались ото всех в своем тайном убежище под чердачной лестницей. Она мучилась от равнодушия Длинного, не обращая внимания на скрытые угрозы Хозяйки. Я все отчетливей ощущала, как сгущаются тучи над головой Смуглой.

44. В тот день, испытывая очередной приступ хандры, я отправилась в Золотой зал, сама не знаю почему… О нем ходило много жутких легенд и туда, как правило, старались не заглядывать. Золотой зал был первым отделанным помещением Дома. Но отделку Творец так и не завершил, и зал выглядел плачевно, ветшая на глазах. Я созерцала фрески западной стены, лениво прикидывая, что могли означать сложные многофигурные композиции росписи. Скрип

отворяемой двери насторожил меня, в мозгу моментально всплыли страшные истории, коими не один вечер с упоением пугали мы друг друга…

45. Ко мне подошел Длинный. Впервые за все время мы оказались наедине. Приступ мистического ужаса сменился робостью. Я не знала как вести себя с Длинным. Он заговорил. Почему-то я никогда не могла представить, что он заговорит со мной. Длинный поинтересовался тематикой росписи, но что мне было сказать в ответ?! Содержания сюжетов фресок не знала даже сама Хозяйка, только Творец, Я еще больше смутилась, пробормотала нечто невразумительное, успев разозлиться на собственную глупость и стеснительность. Длинный усмехнулся и молча вышел из зала. Самоуверенность этого субъекта могла вывести из себя и святого…

46. О, если бы я знала, что происходило в те минуты в спальне Хозяйки! Если бы я была там, если бы…

47. В зал вбежала, ворвалась как вихрь, еще более уродливая, нежели обычно, Дурнушка. Говорить она не могла, только нелепо размахивала своими лапищами и всхлипывала. Что произошло? Что может произойти в нашем тихом и мрачном мирке, подвластном воле Творца? Какую кару ниспослал он нам?

48. И тут появилась Хозяйка. На ее пушистых ресницах поблескивали слезы, а рука судорожно теребила кружевной платочек. Хозяйка разыгрывала сцену скорби. Она умела

придавать изящество любому своему действию, и в этот жуткий миг, как всегда, была прекрасна.

«Ах, Рыжая (естественно она назвала меня другим именем), произошло ужасное несчастье…» — Хозяйка прижала платок к глазам и умолкла на несколько секунд. Банальная фраза возымела должный эффект – у меня внутри все похолодело. Выдержав паузу, она продолжила. — «Такая нелепая случайность… Как только могло произойти подобное… Проклятый дом, здесь все зыбко и ненадежно…»

Нервы мои не выдержали. Забыв о приличии и этикете, я заорала:

«Что случилось?!»

Хозяйка наверняка испытывала удовлетворение, заставляя меня страдать от неизвестности, и потому не торопилась сообщать суть произошедшего. Дурнушка, наконец, обрела дар речи и прохрипела:

«Смуглая, Смуглая…»

«Постойте, милочка, не устраивайте панику…» — перебила Дурнушку Хозяйка. — «Надеюсь, я все же имею право рассказать произошедшем сама? Наш Дом ненадежен… Люстра в спальне чересчур тяжела для перекрытий – она обрушилась. Я предвидела подобную неприятность. Стоило использовать железные балки, впрочем… Итак, это оказалось бы всего лишь досадным пустяком, если бы… Если бы в тот момент под ней не стояла Смуглая. Нет, нет – она жива! Но ее лицо… Все же

главное – бедная девочка осталась жива. Ужас! Ужас – все произошло на моих глазах… Такое потрясение трудно пережить… Ах…»

49. Хозяйка говорила, говорила, закатывала глаза к золоченому решетчатому потолку, и слезы не уродовали ее лица. Она говорила, а я видела только ее тонкую руку с зажатым батистовым платочком – белую кобру, несущую смерть…

50. Не ведающим законы нашей жизни не постичь глубины трагедии. Я, все мы не сомневались – Творец заберет Смуглую из Дома и скорее всего мы больше никогда не увидим ее. Случившееся хуже смерти… Меня пытались удержать, но, оттолкнув Дурнушку, я побежала к лестнице, ведущей на второй этаж.

51. Смуглая лежала на кровати, лицо ее было прикрыто еще одним платочком Хозяйки. Тут же, на полу, возвышалась чудовищная громада из бронзы и хрусталя… Хрусталики скрипели под ногами как снег.

52. Я шептала пустые слова утешения. Голос Смуглой звучал спокойно. В спасение она не верила. А я продолжала твердить, доказывая скорее себе, а не ей, что Творец все исправит, ничего страшного не произойдет и очень скоро она вернется в Дом. Смуглая довольно долго выслушивала мои сумбурные речи, а потом резко сдернула с лица платок…

53. То, что осталось от милого и красивого личика Смуглой, я никогда не сумею описать – рука не поднимется. Страх вызывает покалеченное, изуродованное, противоестественное. Изначально безобразное не пугает, лишь вызывает брезгливость. Мы привыкли к определенной форме, но если она рушится, тогда подступает ужас.

54. Девушка была обречена. Творец не станет возиться, исправляя покалеченное создание – он никогда не возвращается к содеянному еще раз. Только вперед, вперед, вперед… Мне кажется, Творец терял интерес к каждому из нас, стоило ему завершить работу. У Смуглой не было ни единого шанса.

55. Вечером того же дня Творец, раздосадованный случившимся, долго возился с проклятой люстрой, укрепляя ее на потолке и меняя разбитые хрусталики, а потом, завершив работу, взял, как ненужную вещь, Смуглую и, стараясь не задеть портьеры, канделябры и прочие безделушки, осторожно вынес ее из Дома.

56. Вскоре к моим ногам упало платье Смуглой и ее бирюзовые серьги.

57. Я испытывала то же, что и каждый человек, потерявший кого-то из близких. Людские чувства сходны и неоригинальны. Разные характеры и привычки, разные жизни, но приходит настоящее горе – и страданье, равное для всех, начинает терзать душу. Только проявление этих мук различно.

58. Удивительно, как могу я столь отрешенно рассуждать о сущности человеческой! Могу – ибо с того дня минула бездна времени, боль притупилась, и разум вновь вступил в свои права. Я привыкла к горю. Это был первый удар, но не последний… Жгучий, терзающий мозг огонь, подернулся пеплом, но не погас. Он погаснет только вместе с моей жизнью.

59. Это – траур или бальное одеяние? Хозяйка делает вид, что траур. Бархат черен, как ночь, а тюль белоснежен… То ли морозный узор, то ли побеги диковинных трав, вышитые жемчугом и хрусталем, полоса серебряной парчи, окаймляющая разрез узкой юбки от пола до бедра, пена кружев, вырвавшаяся из него. Траур? Судите сами. Хозяйка считала – легкая грусть ей к лицу, как впрочем, и черный цвет. Она права. Хозяйка не забывала утешать меня, а я пыталась всеми способами избегать встречи с ней. Я боялась Хозяйку.

60. Очень много думаю о Творце. Кто он? Он дал нам жизнь. Он окружил нас роскошью. Но любит ли он нас? Но любим ли мы его? Мы должны любить Творца, ибо мы его дети. Хозяйка твердила не раз – люби Творца, люби… Но… Почему тогда он столь чудовищно несправедлив? Почему, дав нам жизнь, он же и отнимает ее? Почему обрекает на муки? Или мы – нелюбимые дети Творца? Но, значит, где-то есть любимые… Или их нет? Нет в мире добра и любви? Тогда зачем, зачем все это?

61. Пора заканчивать. Осталось совсем немного – только рассказать о самом непонятном в моей жизни. О том, что зовут

любовью. Порой мне кажется – моя душа слилась с душою Смуглой, и лишь потому вспыхнуло это чувство. Оно принадлежит ей, не мне. Потому оно необъяснимо.

62. Я пыталась уйти от этой любви, изжить ее – тщетно. Неведомая могучая сила толкала в омут, и я не могла противостоять ей. Я убеждала себя, что иду в Золотой зал просто так, от скуки, от нечего делать, но подспудно знала, хотя и пыталась инстинктивно отдалить от себя это знание – там я встречу Длинного. И я встретила его.

63. Меня пугает Дом. В этом мире все неестественно и Как-то не по-людски. Даже любовь здесь похожа на ненависть. Даже любящие сердца стремятся причинить боль друг другу. Наша любовь не возвышала, тащила в бездну, но все же мы любили…

64. ………………………………………………………………………………………..

65. Хозяйка ничего не замечала. Или делала вид, что не замечает. Она не чинила нам препятствий. Смирение ее необъяснимо.

66. Я все больше теряла ощущение реальности. Вязкий, тяжелый, кошмарный сон, от которого поутру болит голова… Но были и минуты подлинного счастья! Наша любовь вырвалась из плена Дома, нам было хорошо вдвоем. И снова холодный бред. И снова полумрак комнат. Призрачная глубина зеркал, убожество и великолепие – наш Дом, наш мир. Он сводит меня с ума. Я завидую Смуглой – она погибла прежде, чем окончательно воцарилось безумие.

67. Творец не даст расслабиться. Ни на минуту. Он создал кошмарный мир и следит за тем, чтобы никто не вырвался из него. Любовь, иллюзия счастья, даже иллюзия неприемлема для Творца. Он знает все. Он видит, как осыпаются фрески Золотого зала, кистью и красками восстанавливает их. Он видит, как рушится Дом и знает, какая сила разрушает его. И он уничтожает эту силу, а имя ей – любовь.

68. Мы любили друг друга (как умели!), мы были счастливы (как могли!), и потому нас покарала рука Творца. Как иначе можно объяснить то, что он забрал Длинного? Он же был ослепительно красив, он… Что же в нем не устроило Творца?

69. Хозяйка говорила – помыслы Творца непостижимы для нас, но она ошибалась. Я поняла их суть. Мы исходили из того, что высшая цель Творца – добро, и плутали во мраке неразгаданных тайн. Нет, нет, нет. Он создал мир для мук и страданий. Он мучает нас. Он жаждет нашей боли. Мир зла. Темные тени в складках бархатных драпировок… Зло.

70. И нет конца моим мученьям! Вернулся Длинный – так показалось мне в первый миг. Я шагнула ему навстречу… Пришелец был похож на Длинного, точнее – совсем недавно был им. Творец никогда не останавливается на пути к совершенной форме. Он доделала свою игрушку, что-тодобавил, убрал, изменил цвет глаз (у Длинного были очень светлые, почти бесцветные глаза, возможно, именно это и не

понравилось Творцу), и вот передо мной стоит иной человек. Самое страшное – он так похож на Длинного. Пришелец был наречен Голубоглазым типом.

71. Я думала, что нет ничего страшнее смерти любимого человека. Но Творец методично совершенствует свои пытки, он стремиться к идеалу. Убиты душа, разум, все, что было дорого, но осталась оболочка: лицо, фигура, походка… У моего возлюбленного была масса недостатков, но я любила его таким и он любил меня. Пусть Голубоглазый окажется лучше, добрее, пусть он само совершенство — он мой враг. Не желаю… Не хо-чу.

72.…………….………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

73. Каждый день, каждый день одно и то же. Хозяйка, Голубоглазый, Дурнушка, Дочурка… Я не могу видеть их.

74. Однажды мне показалось – в зеркале мелькнуло отражение Смуглой. Что если Творец вернет и ее? Старая форма и новое содержание – Творец превзошел сам себя, изобретая пытки для своих детей.

75. Решено. Я попробую обыграть творца в его игре. Творец полагает – лишь он властелин судеб обитателей Дома. Я докажу ему обратное.

76. Это последняя страница моего дневника. Я спрячу его в тайнике, там, где хранится летопись Дома. Неважно, что его прочитает Хозяйка. Когда это произойдет, мне будет все равно.

Я много наговорила о ней дурного. И все же – Хозяйка молодец. Хотя бы в чем-то неподвластна Творцу. «Летопись Дома», тайные имена – все это придумано не зря. Браво, Хозяйка!

77. Я отвлеклась. Мысли о Хозяйке не отпускают меня даже сейчас… Но время вопросов прошло. Мне достаточно того, что я постигла сущность Творца. Более чем достаточно. Однако к делу (если честно, мне немного не по себе, я не в силах оторваться от дневника. Я пишу и пишу – это последняя ниточка, что связывает меня с…). После того, как рукопись окажется в тайнике, я поднимусь на чердак, вылезу на крышу и оттуда полечу вниз. К счастью, Творец не дал мне крыльев, а, значит, моя прекрасная оболочка существенно пострадает от встречи с землей. А большего мне и не надо…

II.

Год четвертый от Сотворения Дома,

23 день второго месяца,

по летоисчислению Творца.

483. Это событие. Это настолько важное событие, что я позволю себе быть многословной. Хорошо, что у события есть

пространное объяснение – семьдесят семь страниц дневника займут свое достойное место в Летописи Дома. Я все же недооценивала Рыжую. Она оказалась чуть умнее, нежели я предполагала. Перехитрить Творца – это уже кое-что значит. Недаром Рыжая была мне симпатична. Но не слишком ли дорого она заплатила? Творец-то, кажется, не подозревает, что его оставили в дураках…

484. Рыжая неглупа, но слишком многое перепуталось в ее бедной голове. С немалым удовольствием читала страницы, посвященные некоему исчадью ада, чудовищу, в ангельском обличии. Обвинения звучат убедительно. Хозяйка. Она же – Тощая, она же – я. Льстит, да-с, льстит…

485. Девочка не сомневалась, что злополучное падение люстры – моих рук дело. Не угадала. Самое забавное, что это – действительно роковое стечение обстоятельств. Рыжая считала меня хуже, чем я есть на самом деле. Это по-своему приятно. Приятно, когда удается создать целостный образ, который все принимают за твою сущность. Даже, если это роль циничной злодейки.

486. Человек, пишущий стихи – поэт, создающий картины – художник. Кисти, краски, холст… А если вместо холста – человеческая душа, а вместо кисти – воля и разум? Это ли не творчество? Ни в этом ли – высшее наслаждение? Взамен слабой мятущейся души, подверженной сомнениям и колебаниям, идеальное, до мелочей выверенное, творение

художника. Художника, являющегося объектом собственного творчества. Кропотливый, тяжелый труд. Когда встречается человек, способный оценить его, это довольно приятно.

487. Я – Хозяйка Дома. Так ли легко быть его хозяйкой? Легко ли распоряжаться чужими судьбами? Этого вопроса Рыжая себе так и не задала. А надо бы. Ко времени возникший вопрос расширяет горизонт, выводит на новый уровень понимания. Нельзя крутиться в водовороте привычных понятий. Это оболванит и умного. Надо уметь задавать вопросы. Парадоксальные, кощунственные, ломающие только что выстроенную схему. Жаль, недовелось сказать об этом Рыжей. Я слишком многого ей не сказала…

488. Мертвый мир, мертвая красота – эффектные фразы, не более. Я не жалуюсь на жизнь, но убеждена – в иной обстановке я достигла бы большего. Да, здесь я Хозяйка, но этот дом – приют убогих.

489. В Доме, как в капле воды отразился весь мир. Здесь все миниатюрное, почти игрушечное и, тем не менее, даже здесь, в крошечном мирке, очень нелегко удержать хрупкое равновесие. Волею Творца (или собственной), я стала Хозяйкой Дома, и на мои плечи легло то бремя, что ложиться на всякого, обличенного властью.

490. С точки зрения Рыжей – я воплощение зла. У нас разные масштабы. Несопоставимые. Как нельзя до бесконечности увеличивать любую конструкцию, не меняя

материалов, так нельзя сравнивать простого человека и человека, имеющего власть. Сложите из бумаги кораблик, пустите в лужу – он поплывет, но, упаси Господь, увеличить его до реального размера и отправится на нем в странствие по океану. Иные масштабы – иная прочность…

491. Есть разное понимание добра. Добро простого человека, той же Рыжей. Для таких, как она, омерзительны интриги, они не приемлют жестокости, они мечтают о счастье для всех. Делай добро, живи, как подсказывает совесть, и мир станет подобен раю… Но это кораблик в луже. Это добро тех, кто не ответственен за всех, кто не имеет власти.

492. Власть, прежде всего – ответственность, пусть даже ничтожная власть над несколькими убогими, обитающими в Доме. Я отвечаю за них. И ради спокойствия Дома, ради сохранения равновесия, порой я сталкиваю их друг с другом, творю зло, но делаю это во имя конечного блага для всех. И об этом я не говорила с Рыжей. Жаль. Ее мнение интересно. Но она бы мне не поверила. Или ужаснулась. Ей не подняться над привычными представлениями, не перейти в иную плоскость. Она только еще более утвердилась бы во мнении, что я – бессовестная карьеристка. Бог ей судья.

493. Я говорю – Бог. Не Творец, которому в нашем Доме поклоняются, как богу. Творец – всего лишь прозвище, подобное нашим кличкам. Прозвище, звучащее достаточно величественно. Он создал всех нас, но…

494. Рыжая и прочие думают – Творец всемогущ, ему необходимо поклоняться (кстати, дабы не возникала излишняя путаница в мозгах моих подопечных, я сама внушила им эту идею). Но слепая вера невежд в силу Творца – очередное заблуждение.

495. Я знаю, чувствую, уверена: Творец – жертва, как и мы. Он несчастен. Он бежит из своего Дома, он утешается иллюзиями, он хочет доказать, что равен Богу. Он создал наш мир, так же, как Бог создал его. Он на нашем примере пытается уяснить, какие тайные закономерности правят миром.

Он несчастен…

496. Рыжая твердила – Творец жесток. Нет. Рыжей все непонятное представлялось жестоким (в том числе и я). Реально же, я – промежуточное звено цепи. Я могу распоряжаться судьбой своего стада, а творец стоит на еще более высокой ступени власти. И ради каких-то (недоступных мне) понятий, часто причиняет невольное зло.

497. Так и должно быть. Рыжей не понять меня, мне – Творца. Но кто-то стоит и над ним. Непонятный, загадочный, оттого жестокий.

498. В Доме нет счастья. Нет счастья и в мире Творца. Счастья нет нигде, и в этом неповинны конкретные люди. Таков закон жизни. Изредка, как исключение, подтверждающее общую закономерность, встречается иллюзия счастья. Впрочем, чем большим грузом знаний отягчен человек, тем труднее

достичь ему этой иллюзии. Счастье – удел и незаслуженная награда беспечных глупцов.

499. Что же касается любовных историй, время от времени происходящих в доме, особенно последнего моего, а затем и Рыжей, романа с Длинным, стоит сказать о нем подробней. При всей банальности интриги, она дает повод для размышлений, для очень………………………

III.

Меня мало интересовал конечный результат, скорее – процесс. Быть может, потому я добился в жизни меньшего, чем желал, но как оказалось, достигнутого мною с лихвой хватит на годы сожаления. Об этом я узнал только теперь.

Процесс творчества – бесконечный, увлекательный… В голове теснятся новые и новые идеи, а руки без устали воплощают их. Бог дал мне слишком искусные руки… Довольно отступлений, позвольте представиться, я – Творец. Именно так меня нарекли мои дети. Я – создатель Дома и его обитателей. Этими руками я создал Тощую, Смуглую, Дурнушку… (всего дюжину игрушек).

Истина открылась слишком поздно. Больших трудов стоило мне прочесть «Летопись» и дневник Рыжей, обнаруженные в руинах Дома. Представьте мое удивление – я разбираю (точнее ломаю и крушу) вконец надоевшую игрушку и вдруг нахожу в ее чреве нечто, созданное не мною – кипу листочков, не больше спичечного коробка каждый, исписанных невероятно мелким почерком. Разглядывая их под сильной лупой, я увидел – текст написан на каком-то неизвестном языке. Позже выяснилось, что русские слова (мой родной язык) были записаны при помощи абсолютно несходных с кириллицей знаков. Бедняги, они понимали мою речь, но алфавит узнать так и не смогли.

И настал мой черед ужаснуться! Создавая игрушки-манекены, я не знал, не знал, не подозревал, не мог предположить, что они обладают душой и разумом, что они живые…

Они называли меня Творцом, они ломали головы над моей жестокостью. Они допускали самые разнообразные объяснения этого, кроме одного, оно просто не могло прийти им на ум – я считаю их неодушевленными предметами. Они не могли и помыслить, что их милостивый и жестокий Творец забавляется игрой в куклы.

Когда я прочел дневник, изменить что-либо было уже нельзя. Не желая того, я убил свои создания. Куклы показались мне не слишком удачными, и я взялся их переделывать. Скоро

это занятие наскучило – тема исчерпала себя. Так и остались лежать в коробке детали игрушек или расчлененные трупы (не знаю, как правильней их назвать). Позже я разобрал и Дом. Теперь на его месте стоит город. Средневековый город с башнями, крепостной стеной и озером…

Находка дневников надолго приостановила работу над городом. Сначала я корпел над расшифровкой текста, а потом, потрясенный, долго не подходил к макету.

Но время стирает следы любых потрясений. Не работать я не могу. И вот передо мной стоит недостроенный город, и я закончу его постройку. Не знаю, получится ли всего лишь забавный макет, или удастся вдохнуть жизнь и в него. Порой мне очень страшно, порой мне хочется бросить все, но я не могу не работать. Я постараюсь забыть свершившуюся трагедию и буду, буду строить дома и сажать сады. К чему бы это не привело…