Часть 1

Пес

День получился отличный!

Как начался отлично, так до конца и шел! Бывают такие дни…

Сначала Вожак привел нас к новой помойке. Уже за два двора пахло там многообещающе: слегка тухлым мясом, отличными костями, рыбой (правда совсем несвежей), еще целым букетом. У нас классный Вожак! Он совсем не старый, всего на пару пометов старше меня. Не так чтобы очень сильный — в нашей стае есть и посильнее. Нос у него неплохой, но у меня куда чувствительнее! У меня, правда, вообще нос уникальный, это все признают, даже кличку мне дали — Нос. Но ведь у Вожака нос не то что не выдающийся — так, средненький нос, между нами говоря. А Вожак все-таки он, а не я.

Наверное, потому, что Вожак умеет находить вот такие помойки. И не просто находить, а появляться там вовремя. Кошаку понятно, что такое шикарное место, как сегодняшняя помойка, бесхозным не будет. Оно и не было — на подходах метки стоят на каждом столбе. Но пришли мы все-таки вовремя. Стая там была примерно нам по силам. Чуть-чуть слабее. На кончик кошачьего хвоста слабее. Как это угадал Вожак? Кот его знает. На то он и вожак. А мне, видно, никогда в Вожаки не выбиться.

Ну, неважно. Прибежали мы, там нас, понятно, местная стая ждет, заранее клыки скалит. Мы тоже на ходу разворачиваемся в боевой порядок. Все по науке: вожак на вожака, заплечные на заплечных, сявки на сявок. А меня мой нос замечательный уже до исступления довел. Ароматы такие, что я рычать не могу, слюной захлебываюсь. Соперник мне попался мощный. Коротконогий, морда — как у нашего Кирпича, плоская, злая. И челюсти, как у Кирпича, — такой в глотку вцепится, не отпустит. Только в тот момент чихать мне было на эти челюсти, я жрать хотел и вообще прилив ярости необычайной ощущал. Вот так стоим, зубы друг другу показываем, тесним их — но не слишком, чуть-чуть. И тут вдруг в букете запахов моего соперника чувствую страх! Слабенький, едва слышный, если бы не мой чудесный нос, ни в жизни бы не почуял. Но уж как почуял, то словно волк в меня вселился! Я заорал что-то неразборчивое, разом всю слюну на чужого выплюнул, пасть раскрыл, чтобы мои резцы видать стало (а у меня резцы — будь здоров!) — и прямо на врага попер!

Он от неожиданности назад подался. И наш Вожак каким-то краем глаза, а может, своим нижним чутьем, это заметил и тоже вперед подался. И вся наша стая за ним!

Дрогнули они. Любой бы дрогнул — такие мы в ту минуту грозные были. Я, во всяком случае, чувствовал себя таким страшным, что пошел бы на любого человека с палкой. Честное слово! Так что ничего чужой стае не оставалось, только хвосты поджать да прочь убираться. Правда, их вожак молодцом держался, на спину не валился, не скулил, только пятился и зубами щелкал налево и направо. Его заплечные уже не за плечами стояли, а за хвостом, и страхом от них разило так, что в нашей стае последняя сявка чуяла и в ярость приходила. А у меня вообще башку оторвало. Я уже был готов на их вожака прыгнуть и целиком заглотить. Меня наш Вожак остановил.

— Куда? — рявкнул. — Видишь, стая уже уходит?

И стая ушла. Я тогда даже обиделся на Вожака, почему он меня не пустил? Да я бы один всех угрыз! Но потом поел, успокоился и понял — прав Вожак. Один бы я, понятно, никого не угрыз бы. Пришлось бы устраивать большую свару. Допустим, мы бы оказались сильнее. Допустим, перекусали бы чужих. Но ведь и нас бы тоже повредили! У них бойцы были, и не один, не два. И вот лежали бы мы усталые, раны зализывали — а тут третья стая! Они бы нас хвостами с лакомой помойки выпихали бы!

Все-таки гениальный у нас Вожак!

Я это все понял, но успокоиться никак не мог. Уже и поели мы от пуза, уже территорию оббежали, заново переметили, уже спать побрели в любимый подземный переход — а у меня все плечи дрожат. Знаете, бывает такая хорошая дрожь, боевая, когда мышцы сами под кожей перекатываются, зубы непроизвольно щелкают и вообще тянет кому-нибудь в горло вцепиться? Вот у меня так случилось. Я даже полез на нашего Кирпича, устроил привычную свару по поводу места за правым плечом Вожака. Кирпич уже давно в заплечных ходит, но, по-моему, зря. Мое это место!

Обычно все заканчивалось двумя-тремя рыками, после чего я убирался на свое привычное место слева от Кирпича, но тут я вдруг подумал: «В конце концов, кто сегодня себя героем проявил? Кто первым врага подвинул?» А как вспомнил подробности стычки, так вообще в раж вошел. Ведь если я вражеского Кирпича победил, то и своего подвину! И подвинул!

Кирпич недоволен был жутко, скалился, нутряно рычал, но все-таки пустил меня за правое плечо Вожака.

Отличный день!

А Вожак — умница все-таки! — покосился на меня, проурчал что-то одобрительно и вдруг говорит:

— Нос, ты не слишком устал?

Устал! Да я сейчас был готов два раза вокруг города обежать без единой остановки!

— Тогда будь другом, Нос, сбегай по периметру.

— Легко! — ответил я.

И побежал по периметру — легко, как и обещал.

Стая улеглась на заслуженный отдых. Место за правым плечом Вожака никто не занял.

Кошка

Воооот, воооот, мурррррр, муррррр, и за ушком еще почеши. Мрррррррррршмяк!

Куда пошла? Нет, это возмутительно! Подумаешь, телефон зазвонил, неужели это повод скидывать с колен меня? Только я пригрелась! Ладно, я все запоминаю, попробуешь ты меня еще раз колбасой покормить.

Дыша праведным гневом, я отправилась к миске и принялась остервенело закапывать то, что там лежало.

— Шкряб, шкряб, шкряб…

Вот глухая тетеря, не слышит, ладно, попробуем по стенке:

— ШКРЯБ, ШКРЯБ!

О! Бежит!

Я уселась рядом с миской с видом неделю голодающего создания.

— Каська, ты жрать хочешь?

Не, ну какая наглость? Что значит «Каська»! Что значит «жрать»? Почему не «Госпожа Кассандра, не изволите ли откушать»? Что за манеры у этих людей! Совсем от лап отбились, забыли, кто в доме хозяин.

Я повернулась попой к хозяйке и продолжила демонстративное закапывание:

— ШКРЯБ…

— Каська, имей совесть, это свежая рыба!

— ШКРЯБ.

— Каська!!! Прекрати! Как ножом по стеклу. Я из-за тебя ничего не слышу.

— ШКРЯБ.

— БУМ!

— МЯВ!

Вот так ты значит. Тапком, да? Вот просто, банально, как во всяких ужастиках показывают. Родную кошку тапком.

Это что это тут на стуле лежит? Юбочка черная, выглаженная. Очень хорошо! Шас мы ее на пол штянем. Што-то не штягивается… шлеп! Уф! Ну, свитерок — тоже хорошо. Пока Олька болтает по телефону, я как раз успею на нем вздремнуть, пусть потом как хочет, так и отчищает.

С одной стороны, я конечно, вредничаю. Но с другой, Олька последнее время совсем обнаглела. Приходит поздно, и я должна сидеть и ждать ее, не могу же я лечь спать одна! Шляется неизвестно где, вещи сигаретами пропахли.

А радовались все! А крику-то было: поступила, поступила. Ну поступила, и что? Раньше придет из школы и сидит — уроки делает. Хорошо сидит, долго. Можно и на колени залезть, и под лампочкой на книжках поспать. А сейчас никакой учебы — все бегает, бегает. А я все одна да одна, даже муркнуть днем некому.

Пес

Я бежал легко, упруго и впитывал запахи дворов.

Пахло весной: талым снегом, теплой грязью, птицами, лужами и ручьями. Люди пооткрывали окна и форточки, и во дворы вываливался тяжелый человеческий запах, ароматы которого я мог различить, но не умел назвать. Было там и что-то от помойки, сытное и приятное. Но большей частью пахло чем-то неестественным, резким, от чего все время тянуло чихать. И еще пахло раздражением, усталостью и злостью.

Я бежал по маршруту, который был сто раз пройден — и в одиночку, и со стаей. Удивлялся прозорливости Вожака. Останься я сейчас в уютном подземном переходе — и нарушил бы весь уют, стал бы от неуспокоенности души дергаться, рычать, сцепился бы с кем-нибудь без толку. Чего мне уже сцепляться? Я заплечный, закрываю правый бок Вожака — но ведь сцепился бы, наверняка бы сцепился. А так бегу себе, и не просто энергию свою в бег перемалываю, а полезным делом занимаюсь, периметр проверяю.

Я и раньше часто по периметру бегал. Мое уникальное чутье помогает найти следы вражеских разведчиков, даже если те пробегали по другой стороне улицы. И сейчас я заметил следы нескольких соседских патрульных, на всякий случай обновил пару меток — пусть знают, что мы никуда не ушли, хотя и расширили свою территорию.

В дальнем дворе я, как обычно, поколебался секунду, и, как обычно, свернул на ничейные земли. Интересно, Вожак знает, что я частенько бываю на ничейных землях? Кот его поймет, наверное, знает. Но ни разу не обмолвился.

Я нырнул в знакомый подвал, запоздало вспомнил, что забыл прихватить чего-нибудь вкусненького, и через узкий лаз забрался в большую теплую нору.

Мама встретила меня уютным ворчанием. Она по-прежнему пахла мамой: молоком, теплым животом, пушистым подшерстком… а еще проплешинами, подсыхающей задней лапой, какими-то лишаями и вообще старостью.

— Привет, Носик, — сказала она и закашлялась. — Как ты?

Нос у нее мой, чуткий и безошибочный до сих пор. Вернее, у меня ее нос, он мне по наследству достался.

— Отлично! — ответил я. — Я сегодня Кирпича отодвинул!

— Кирпича? Это такой… бультерьер, да?

Нос у мамы не стареет, а вот память уже не та. Всякие породы она еще помнит, а вот кто из ее детей какое место в своей стае занимает — уже нет. Я терпеливо растолковал, что к чему. Мама слушала и одобрительно покашливала.

— Молодец, Носик, — сказала она, — я тобой горжусь. Отец бы тобой тоже гордился.

Я внутренне взвыл, как волк в полнолуние. Сейчас должен был начаться бесконечный старческий разговор о моем отце — неописуемом красавце, ради которого мама оставила уютный дом, где ее кормили, души в ней не чаяли и гав-гав-гав, и гав-гав-гав в том же духе. Я отца ни разу в жизни не видел и теплых чувств к нему не испытывал. От мамы мне достался чудесный нос, а от папочки что? Повышенная лохматость, от которой в жару хочется утопиться в ближайшем фонтане? Невзрачная внешность? Повышенная возбудимость?

Словом, не хотелось мне выслушивать обычную порцию воспоминаний, и я перебил:

— Извини, мама, я поесть не принес!

— Ничего, — сказала мама, — мне теперь много не надо. И Лохматая постоянно таскает.

Лохматая из одного со мной помета. Она бедовая и шальная, любит гоняться за машинами и вообще мне всегда нравилась. И еще она до сих пор заботится о матери. Своих щенков у нее нет — неудачно упала в юности — вот она за мамой и ухаживает, как за всеми своими неродившимися щенятами.

Мы поболтали о Лохматой, о других маминых детях (их было несколько десятков, если не сотня, я и не пытался запомнить всех), потом я извинился, объяснил, что на дежурстве, и полез наружу.

— Какой ты у меня красавец, — сказала мама мне в спину, — вот бы отец тебя увидел!

Я только сильнее заработал лапами.

Потом я бежал по периметру и все думал о маме. Она ведь действительно была когда-то домашней, каждый день ее кормили отборным мясом и вычесывали. Когда она болела, ее лечили и ухаживали за ней. И никаких блох!

Я сел и принялся ожесточенно выкусываться. Вообще блохи у меня тихие, но сегодня, видимо, напились моей возбужденной крови и сами пришли в возбуждение.

А у мамы тогда блох не было. Вообще. Зато у нее была кошка. То есть у хозяина, конечно. И не кошка, а кот, но все равно неприятно. Кот был противный и шкодливый, но мама на него почему-то не сердилась. Одну историю она каждый раз рассказывала с неизменным смехом. Когда маму выводили гулять, хитрый котяра забирался на ее подстилку и метил ее своим поганым запахом. Мама терпела-терпела, но однажды застала его с поличным и поступила мудро: зажала кота между лапами и сама его пометила. Обильно так, с головы до хвоста.

Я бы так не смог. Я перестал выкусываться и грустно осмотрел себя. Мама была красавицей, высокой, мощной, раза в три крупнее меня. А я… В папочку, что ли? Я в который уже раз попытался разрешить умозрительную проблему: если папа был такой мелкий, как он на маму-то забрался? Запрыгнул, что ли? Или с кочки какой-нибудь? Я снова ничего не придумал и вернулся мыслями к истории с котом, а заодно продолжил патрулирование.

А что бы я сделал? На клочки порвал бы? Вряд ли. Я к котам равнодушно отношусь, это у меня тоже мамино. Они со своим котярой потом мирно жили, он даже — позор какой! — спал прямо на мамином теплом боку. Мама меня научила немного кошачьему языку тела. Он дикий, понять его невозможно, но запомнить — вполне. Например, если кот падает на спину, это вовсе не означает, что он сдается на милость победителя или играет. То есть, может, и играет, конечно, но не обязательно. Возможно, он к атаке готовится. Или хочет, чтобы хозяин почесал его поганый живот. Или просто спать завалился. Но уж никак не сдается.

Или хвост. Это самое странное и сложное. У нормальной собаки виляющих хвост — это «привет, я рад тебя видеть! Давно тебя не было!». У этих тварей — все наоборот. Если они начинают хвостом размахивать, то жди беды. Кинутся на тебя, морду исполосуют и, очухаться не успеешь, как рванут куда-нибудь на дерево. Подлое племя.

И обнюхиваться к ним не лезь! Тоже по носу получишь. А если хочешь обнюхаться, то будь добр действовать осторожно, шумно не дыши, приветственно не ворчи. Короче, дикари!

Потом я снова переключился на маму. Я вдруг подумал, что в ее норе совсем не пахло едой! Соврала она, что ли, про Лохматую? Нет, наверняка я просто внимания не обратил. Без еды мама бы сто раз подохла. Нет, конечно, была там какая-то еда, я просто не обратил внимания. Точно, пахло! Потрохами какими-то. Или просто хлебом?.. В следующий раз обязательно притащу ей что-нибудь. Что-то мягкое, легкое, чтобы она смогла растереть своими слабыми зубами. Или прямо сейчас сбегать? Пахло там едой или это я себя так успокаиваю?

Я так увлекся этими рассуждениями, что совершенно забыл о периметре. Очнулся только тогда, когда сообразил, что стою посреди совершенно незнакомого двора.

И не просто стою, а жадно втягиваю в ноздри какой-то странный, не резкий, но необычный запах.

Очень приятный запах.

Кошка

Я сидела на окошке и смотрела в небо.

Обида на Ольку постепенно уходила. Собственно, я не злопамятна, больше пары суток редко когда обижаюсь, а сегодня даже до вечера дуться неохота. Потому что вечер сегодня какой-то особенный. И небо такое… Такое, как будто все хорошее, что есть на свете, сегодня обволакивало меня со всех сторон. Было тихо, уютно и не думалось ни о чем, просто сиделось и смотрелось на небо.

Этого пса я почувствовала сразу. И сразу удивилась тому, что он не испортил мне вечер.

Это меня настолько поразило, что я чуть было не повернула голову, чтоб посмотреть на него. В последний момент удержалась. Ведь если я на него посмотрю, то мне сразу придется уходить, презрительно фырча. А мне этого делать совсем не хочется.

Пес наивно полагал, что я смотрю вверх. Вообще, многие наивно полагают, что кошке нужны глаза, чтобы видеть. То есть глаза — это конечно хорошо, но это не основное. Глазами я вижу внешнюю оболочку, а это же ничто, почти никакой информации. Взять, к примеру, Ольку. Внешне она одинаковая и утром, и днем, и больная, и здоровая. Ну посмотришь на нее глазами — ничего нового, ну накрасилась, ну переоделась, но в целом-то Олька и Олька. А вот если глазами не смотреть, а взять и почувствовать ее, то сразу понятно, какая она сегодня: грустная, веселая, добрая, злая, болит у нее что-то или пить ей хочется, хорошо ей или плохо, а если плохо, то как плохо. Обиднее всего, что обычно я знаю, что ей нужно: в ванне полежать или чаю попить. Но поди ж объясни!

Кошки человеческим языком почти не владеют, то есть все понимают, а вот с воспроизведением полная беда. Правда, люди еще хуже, они и не понимают ни черта по-кошачьи, а если уж мяукать возьмутся, то хоть на край света беги — ни слуха, ни голоса, как у собаки.

Собаки…

Удивительный попался пес. Я чувствую его, и мне не противно. В нем нет агрессии, нет грубости, а есть… Даже не понимаю, что это… Нежность? Да быть этого не может! Он же собака, он не может быть нежным. Восхищение? Да чем он тут может восхищаться! Жратвы нет, а что еще кроме еды может восхищать дворового блохастого пса?

Я?

Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда, но все же… Я же чувствую! А уж чувства меня никогда не подводили!. Я ему нравлюсь. Я ему… Кошка собаке. «Офигеть!» — как сказала бы Олька.

Я так изумилась, что повернула голову и посмотрела на пса. Надо же, не все собаки полные уроды, этот ничего. Мне даже захотелось посмотреть на него поближе, возможно даже…

Тут я одумалась и быстро сиганула внутрь комнаты. Наверное, это старческий маразм приближается. Или течка скоро.

Пес

Я принюхался сильнее и впервые в жизни не поверил собственному носу.

Пахло кошкой!

Нет, сам по себе факт уникальным не являлся — этих тварей полно в каждом дворе. Так и шастают, так и норовят какую-нибудь подлость учинить.

Но чтобы кошачий запах показался мне приятным!

Повращался вокруг себя, поводил носом, сел и зажмурился для полноты ощущений.

Бред какой-то!

Пахло кошкой, но мне не хотелось чихнуть, выдувая эту мерзость из носа. Потому что никакая это не мерзость была, а… Вот представьте: немного запаха слегка подвяленной рыбы, немного запаха тепла, тонкий аромат шерсти — теплой и мягкой. И еще капелька человеческого запаха. Хорошего, молодого, смелого, заботливого. И пахло еще уверенностью в себе, ленивой силой, грустью какой-то уютной пахло…

Нет! Не перескажу я вам, чем пахла эта кошка! Там ведь не в составляющих запаха дело, а в том, как они переливались, не смешиваясь, как дышали, как наплывал и отступал этот аромат.

Короче, поверьте на слово — ничего подобного до того случая мне в нос не попадало. Это точно. Я даже выдыхать забыл. Сидел кот знает сколько времени, держал в себе вдох и пошевелиться боялся. Потом понял — все, хватит. Запах запахом, а дышать тоже иногда чем-то нужно. Я резко выдохнул, вдохнул, закашлялся и поднялся. Первая волна немного откатила, я даже соображать начал. Определил направление, присмотрелся.

Кошка сидела в открытом окне второго этажа и смотрела в небо.

Волк меня подери, она так смотрела в небо, что хотелось подпрыгнуть со всех четырех лап и зависнуть перед ее шикарными усами. Чтобы прижаться носом к ее носу и понять, вынюхать, как это ей удается — так смотреть на обычное, ничем не примечательное небо. Не было в том небе ни птичек, ни хотя бы каких-нибудь человеческих безделушек типа самолетов. Там, кажется, даже облаков не было. Хотя тут я могу и ошибаться. Глаза — не нос, соврать могут.

Неважно, были там облака, не были. Все равно смотрела кошка так, как никто никогда никуда не смотрел. Как будто она уже все это видела и знала, что через минуту увидит. И как будто ничего интересного ей, конечно, уже не покажут, но смотрит — чисто из жалости, хотя могла бы встать и уйти.

А потом мне расхотелось прыгать и зависать. Что за глупость — зависать? Мне вдруг стало ясно, что нужно броситься, всех победить, разодрать на части, принести к лапам моей красавицы, и бросить, и смотреть, как она медленно-медленно моргнет, а потом, может быть, поведет носом в мою сторону.

Потому что до сих пор она меня не замечала. Я был для нее все равно что булыжник или куст. Этого допустить я никак не мог.

Хорошо, что сдержался, не бросился побеждать, грызть и вообще не совершил никаких резких движений. Я вдруг вспомнил основу кошачьего языка, весь напрягся, пасть захлопнул и пошел к кошке. Шагов десять я сделал в ее направлении. И все думал: «Вот, кошак меня дери, не помню — а с хвостом что делать? Махать нельзя, это точно, а можно что?» Я попытался нести хвост неподвижно. Это оказалось невозможно, хвост то и дело сам собой покачивался из стороны в сторону. Тогда я поджал его — это было унизительно и глупо. На девятом шаге я вспомнил — коты при встрече поднимают хвост трубой! Конечно, я сто раз сам видел: идут, морду вперед вытягивают, понюхают неоднократно, пока лапу поставят… а хвост торчит прямо вверх.

Я попытался. Громко и с чувством понюхал (какой запах, волк меня дери, какой аромат!). Осторожно поставил лапу на землю. Изо всех сил попытался задрать хвост.

Не знаю, как это выглядело со стороны, но кошка насмешливо фыркнула, потянулась и ушла с подоконника в комнату.

Я снова сел и чуть было не заскулил. Она ушла в дом — и сразу стали неважны все эти драки, помойки, вожаки и даже мама. Я посидел, пытаясь запомнить запах. Понял, что невозможно это ни запомнить, ни вообразить, ни кому-нибудь пересказать.

Я встал и побрел на свою территорию.

Хвост безвольно болтался, хотя я его не пытался контролировать.

Кошка

Запрыгнув в квартиру, я обнаружила там мамулю, которая пришла с работы и активно перекладывала что-то из больших пакетов в холодильник. Настроение у нее было хорошим, и я немедленно подлезла к ней под руку — сейчас можно.

— А, Каська, Касеныш, привет, моя хорошая, кушать хочешь?

— Мррр.

Что за вопрос, кто ж откажется?

— А что ты хочешь, сосиску или рыбку?

Эти люди иногда такие тупые! Ну и как, она думает, я ей отвечу? Не, я отвечу, конечно.

— Мрвмя!

— Сосиску?

Ну, я ж говорю! Сама спрашивает и сама ж ничего не понимает! Сами жрите ваши сосиски, там кроме бумаги ничего съедобного нет. Повторяю:

— Мрвмя!

— Сейчас, маленькая, я тебе сосисочку почищу.

— Я не хо-чу со-сис-ку!

— Сейчас, сейчас.

И как я после этого с ними живу? Сама себе удивляюсь.

Мамуля у нас вообще хорошая. Замороченная немного, но в целом хорошая. Если Олька про меня и забыть может, то мамуля — никогда. И из гостей придет пораньше — знает, что я не люблю одна сидеть, и рыбки свеженькой купит, и ночью подо мной не ворочается, как мельница. А то с этой Олькой просто беда. Только устроишься уютненько — голову на одну ее ногу, лапки на другую, так ей тут же приспичит перевернуться. А мне опять просыпайся, устраивайся. Короче, с Олькой спать — просто мука.

А вот телевизор мне больше всего нравится с папулей смотреть. Он как вечером на диван ляжет, так пару часов и не встает. На его пузе можно вытянуться удобно, заодно и печень ему прогреть. Кто б сказал ему, что хватит уже жареную картошку сковородками трескать! Еще немного — и я уже не справлюсь, лекарства глотать придется.

Олька и мамуля телевизор смотреть совершенно не умеют. Мамуля все норовит что-нибудь связать. То спицей мне в глаз чуть не заедет, то локтем спихнет — просто жизни нет, а еще и вечно недовольна, что я ей мешаю. Я бы поспорила — кто кому мешает! А Олька — та все время куда-то бежит. То к телефону, то за чаем, то за вареньем, то за другим телефоном! Только под бочок залезешь — вскочила, побежала. Просто метеор какой-то, а не кошка! Или не человек?

Вот мамуля с папулей точно человеки — это ясно. А Олька… С ней я так до конца и не определилась. По внешнему виду, конечно, больше на человека похожа, а внутри… Иногда в ней что-то такое родное проскакивает, что я даже замороженную рыбу из ее рук соглашаюсь есть.

Пес

Чем дальше я убегал от чужого двора, тем легче становилось на сердце.

Наверное, потому, что запах выветривался. Ну кошка, ну смотрела куда-то. Чего меня развезло? Кошек я, что ли, не нюхал? Постепенно мой нос вбирал в себя привычные запахи улицы, и я становился обычным дворовым псом Носом. Нет, не обычным! Я, между прочим, сегодня выгрыз себе право быть правым заплечным!

Это воспоминание снова сделало меня энергичным и бодрым. От полноты чувств я облаял большую седую крысу, которая шла по своим делам в тени дома. Крыса очень удивилась, остановилась, пошевелила усами, да так и стояла, пока я, полаивая, бежал мимо.

Когда я вернулся на место лежки, стая уже проснулась. Я принюхался… и беззаботность сразу ухнула куда-то вниз, а на ее месте осталась только настороженность.

Прямо перед Вожаком стоял чужой. Он был большой, домашний, еще пах людьми и квартирой. И он стоял напротив вожака, возвышаясь над ним, как сука над новорожденным щенком. Очень мне это не понравилось. Хотя сварой не пахло — чужой казался вполне миролюбивым и вовсю мотал своим обрезанным хвостом.

Я неслышно подошел с подветренной стороны и прислушался. Кажется, этот тип просился в стаю.

— Да надоело, — весело говорил он, — сижу, как гвоздь, на одном месте. Гулять выводят на пять минут. Жрать заставляют всякую дрянь консервированную.

«Ни кота себе дрянь!» — подумал я и сглотнул слюну. Однажды я вылизал банку из-под собачьих консервов. Это было что-то!

— Короче, свободы хочу! — гордо закончил верзила.

— Уходи, — сказал Вожак, — у нас нет свободы. Мы стая.

— Ну… Стая ведь свободная!

— Стая свободная. А каждый пес в ней — нет. Каждый, даже я, подчиняется стае. А ты, кроме всего прочего, будешь подчиняться мне и старшим.

Чужой сел и небрежно стал чесать задней лапой за ухом.

— Тебе — ладно. А на старших еще посмотреть надо.

Это было уже слишком. Я негромко, но выразительно взрыкнул. Чужак попытался вскочить на четыре лапы. Получилось смешно — вскочить-то он вскочил, но левую заднюю из-за уха достать забыл. Так и покатился кубарем. Стая захихикала.

— Не надо смотреть, — назидательно сказал я, — надо нюхать. И сидеть так, чтобы с подветренной стороны к тебе никто не подобрался.

Он наконец распутался, осмотрелся и тоже рассмеялся. «Молодец, — подумал я, — не стал в бутылку лезть».

— Ладно, — сказал он, — убедили. Буду слушаться. А кого слушать? Тебя, тебя… еще кого?

— Сначала — всех, — отрезал Вожак. — Только ведь мы еще не решили, брать тебя или нет.

— А чего ж нет? — удивился чужой.

Вожак не ответил. Я тоже не ответил. Стая промолчала, только подвинулась поближе, огибая пса полукольцом. Он повертел башкой и вдруг ощетинился. Выглядело это внушительно, хотя и неквалифицированно — в один прыжок я мог оказаться на его загривке или вцепиться в горло.

И он не боялся! Это было самое странное. То ли дурак нам попался такой здоровый, то ли действительно настоящий смельчак, но не боялся он сейчас ни стаи, ни Вожака, ни того, что я стоял за его спиной, готовый к прыжку. Пахло от него решимостью, уверенностью в себе, немного обидой — и ни капли страха!

Тогда я сказал:

— Вожак, давай возьмем парня. Только его обучить надо.

Чужой обернулся ко мне и изумленно вытаращился. Это было еще глупее, теперь полстаи могло вцепиться в его незащищенное горло.

— Ты уверен, Нос, — задумчиво спросил Вожак, — что это хорошая идея?

Я помедлил с ответом.

— Стае от него будет польза, — сказал я.

А про себя добавил: «А мне вред».

И тут подал голос Кирпич.

— Но пару уроков ему дать надо. А то катается тут по земле… как кочан капустный.

Все снова рассмеялись. Я понял, что новичка взяли, что придется ему на первых порах несладко и что кличка у него уже есть.

— Ладно, Кочан, — сказал Вожак, — берем. Кирпич, научи его всему!

…Я уже засыпал, лежа на заслуженном месте заплечного, когда вдруг стали приходить странные мысли: «А почему я решил, что он будет полезен? Видно же — кочан кочаном, вместо мозгов кочерыжка…» И тут же другая мысль: «Это ладно. А с чего я решил, что лично мне от него вред намечается?» Я подергал ухом и понял — это все из-за сегодняшней кошки. Каким-то образом мне передалась ее способность видеть всю правду. Вот поэтому я и про Кочана все понял сразу.

Но откуда я узнал, что кошка видит всю правду? Почему я так уверен, что не ошибся в Кочане? И как мне могла передаться такая странная способность?

Этих вопросов я себе задать не успел, потому что уснул. Мне снилось, что мама молодая, веселая. И что она радостно вылизывает сегодняшнюю кошку, а та улыбается и виляет хвостом по-собачьи.

Кошка

Утро сегодня получилось муторное. Олька проспала и металась по квартире еще быстрее, чем обычно. Я сначала честно пыталась помочь ей собираться.

Но, боги, это было мукой! Я живу с ней уже четыре года, а эта дурочка до сих пор не может понять, что я всегда сажусь на ту вещь, которая ей в следующий момент понадобится. Если она красится перед зеркалом, то в следующий момент будет причесываться, логично? И не нужно метаться по квартире с воплями: «Где моя расческа?» Подо мной твоя расческа, могла б уже и сообразить!

И крем для обуви подо мной! И конспект по философии! Ты не мечись, ты на меня посмотри!

Честно говоря, я за эти сборы так устала, что потом часа четыре спала просто как убитая. Проснулась, побродила по пустой квартире, загнала подальше клубок от мамулиного вязания, нашла под шкафом папулину отвертку и переложила ее под комод, догрызла цветок, который от меня спрятали на холодильник.

Плохой цветок, даже у меня от него голова болит, а мамуле с ним вообще в одной комнате находиться нельзя, у меня аж шерсть топорщится — я ж чувствую, что ей от него плохо. Так нет, цветок она холит и лелеет, уже третий раз реанимирует, а меня, родную кошку, еще и ругает. Бестолковая. Ладно, если опять пересадит, я его просто с холодильника сброшу, горшок пусть валяется, а огрызочек росточка я в форточку выкину — там уж точно не найдут.

Вспомнив про форточку, я умылась, пригладила усы лапкой и прыгнула туда.

Не то чтоб я была очень падка на лесть. Не то чтоб я совсем не могла жить без восхищения. Но когда живешь с кем-то бок о бок уже целых четыре года, когда тебе тепло, сытно и уютно — это конечно здорово. Но никто ж не скажет с утра: «Кассандра, вы сегодня прекрасно выглядите!»

А ведь это обидно! Красота в мире существует для того, чтоб ей восхищались, а не только кормили и чесали за ушком.

Вот и приходится подбирать, так сказать, крохи внимания.

Я сложила лапки, красиво свесила хвост на улицу, устроилась поудобнее и принялась ждать. Как обычно, не прошло и пяти минут.

— Кс, кс, кс.

Люблю детей, а когда они не могут достать до меня руками, люблю особенно. Они такие… Такие мягкие и чистые… Не снаружи, снаружи могут быть и грязными и поцарапанными. А вот внутри они нежные и милые, а главное удивительно искренние.

— Мама, смотри какая красивая кошка! Мама!

Да, мама, посмотри. Хотите фас? Профиль? А я еще вот так могу лапки сложить.

— Мамочка, она вся-вся беленькая. Какая она красивая!

Ну да, я сегодня ничего выгляжу, спасибо.

— Мама, ой, она ушками шевелит! А носик розовенький! Маааааама!

— Да-да, красивая. У тети Аси такая же, пойдем быстрее, вон наш автобус.

— Неееет, у тети Аси не такааааая…

Ушли. Ну и ладно, мелочь, а приятно. И все-таки удивительно, насколько дети умнее своих родителей! Конечно, у тети Аси не такая! Где ж вы еще такую найдете! Между прочим, от титулованнейших родителей, мама чемпионка породы, папа. Папа тоже чего-то там выигрывал.

Если б Олька с мамусей не были такими ленивыми, мы б с ними все медали на выставках сгребли! А им, видите ли, в лом…

Но в чем-то я их понимаю. Эти выставки та еще тягомотина. С одной стороны, сидишь такая красивая, и тобой все любуются. Час это приятно. Даже два еще ничего. А потом хочется уже и развалиться, и пожрать, да и в туалет сходить, извините. А они все ходят, все любуются! Судьи руками лапают, а цапнуть их нельзя — дисквалифицируют. Вот и мучаешься.

Пару выставок мы с Олькой по молодости отстрадали, а потом решили — все.

Свою медаль как «Лучшая кошка породы турецкая ангора» я получила, теперь можно и отдохнуть.

Что хорошо — котят у нас с руками и лапами отрывают. И это здорово, потому что когда они подрастают, то сильно надоедливыми становятся.

Пес

Следующий день получился хлопотным.

С утра приперлась старая стая — вышибать нас с помойки. Ага, разбежались! То есть не разбежались, конечно, а встали мы все рядом и зубы показали, чтобы не было потом вопросов: «Ах, откуда у меня такие раны на боку?! Ах, кто мне ухо откусил?!» Я стоял, рычал и гордился своим Вожаком. Вот умница! Весь вчерашний день мы отдыхали, набирались сил и теперь встречали врага спокойные, решительные и грозные. Только Кочан все время выскакивал из строя и заливался неприличным визгливым лаем. Откуда у него этот фальцет? При его габаритах он вообще лаять не должен… так, изредка гудеть — и все. А этот — чисто шавка! Кирпичу пришлось раза три его чуть не за хвост ловить.

Полчаса, наверное, стояли мы и рычали. И чем дальше мы рычали, тем больше чужаки трусили.

А потом наш Вожак прыгнул на их вожака. Сразу, без разбега, зубами в глотку. Никто вокруг даже дернуться не успел. Потом Кочан было дернулся, но мы с Кирпичом разом на него так рыкнули, что он аж на задние лапы сел. Так мы и стояли — две стаи, между которыми, глухо рыча, возились вожаки. А потом вожак чужих вдруг заскулил, дернулся. Честно говоря, я уж думал, все, капут парню. Но наш Вожак неожиданно разжал челюсти — так же неожиданно, как до этого прыгнул на соперника. Бывший вожак отлетел метра на два, перевернулся по пути через бок и бросился прочь, поджав хвост.

По мне аж судорога прошла. Как наш Вожак все ловко проделал! И напал вовремя, и добивать не стал. Мол, не боюсь я тебя, беги, куда хочешь. А сейчас он обратится к чужакам с речью.

— Вот что, — сказал Вожак, — вашей стаи больше нет. Кто-нибудь готов со мной поспорить?

Он сделал паузу. Ничего грозного в нем не было теперь: не слишком мощный, не слишком высокий, взгляд спокойный. Но никто почему-то спорить не стал.

— Хорошо. Тогда я продолжу. Нам нужны псы. Некоторые из вас нам подходят. Некоторые нет. Некоторым не подходим мы.

Он много еще чего сказал в том смысле, что лучших мы отберем, а остальные пусть проваливают, куда хотят. А потом мы отобрали десяток псов покрепче и попроще. Слишком хилые или слишком хитрые ушли, недобро поглядывая в нашу сторону. Кочан сразу заважничал и начал погавкивать на вновь принятых. Но мы с Кирпичом без лишнего шума отвели его в сторону и вежливо объяснили, чтобы он сидел тихо и не строил из себя бывалого. А будет выпендриваться — пожалеет (в этом месте объяснений я его легонько тяпнул за плечо). Кочан притих, но ненадолго. Через пять секунд он подскочил к нам и стал упрашивать, чтобы мы его «всему научили».

Мы согласились. Было весело. Особенно когда отрабатывали «одновременную атаку с двух сторон». Он только с десятого раза сообразил развернуться спиной к стене и встречать нас не одновременно, а по очереди. Потом мы обучали его нормам уличной вежливости и правилам безопасного отхода. Самым сложным оказалось удерживать Кочана в строю. Он не умел медленно пятиться. Не умел медленно надвигаться. Он прыгал, как резиновый мячик и все время мотал башкой по сторонам. Но кое-чему к концу дня мы с Кирпичом его обучили. И даже как-то сроднились.

Поэтому никого не удивило, что Вожак отправил на патрулирование нас втроем — меня, Кирпича и Кочана. Хотя вру. Это меня не удивило, я знал, что Вожак нас отправит, а Кирпич не сразу согласился. И для Кочана такой оборот стал неожиданностью — правда, приятной.

Мы бежали бок о бок, заодно тренировали Кочана держать строй, уворачивались от детей, которые норовили то ли погладить, то ли палкой огреть, а я думал: «Что-то ты, Нос, слишком умный стал. Действия Вожака предвидеть начал». Тут в памяти всплыла вчерашняя кошка, и как-то это воспоминание было связано с приобретенным даром предвидения… но тут нас отвлекли.

На дальнем краю периметра группа шавок вывалилась на нас из-за угла и принялась облаивать безо всякой на то причины. Мы уже собирались шугануть их да бежать дальше, как вдруг в нос мне ударил тревожный запах.

— Внимание! — скомандовал я, еще не очень понимая, что имею в виду.

Кирпич послушался моментально, замер за моим правым плечом. Кочан, само собой, сначала башкой повращал, но потом посмотрел на нас с Кирпичом и занял позицию слева от меня. «А я ведь теперь вожак, — мельком подумал я, — пусть и стая у меня маленькая…»

И опять мне не дали додумать. Шавки не зря вели себя так нагло. За ними шли матерые псы. Какие-то серые, приземистые, с большими квадратными мордами. Чисто волки. Говорят, на окраинах такие живут — полусобаки-полуволки, огня не боятся, в людей обращаться могут. Врут, конечно, но в тот момент я был готов поверить во что угодно. Я уперся лапами в землю и оскалился.

— Кочан, — приказал я, глухо ворча, — за нашими, пулей!

Кочан даже не дернулся. Это было очень глупо, это могло всем нам стоить жизни, но в ту секунду я Кочана даже зауважал. А в следующую секунду повторять приказ было поздно: пришлые молча окружили нас полукольцом и стали теснить к стене. Это было так жутко, что даже их шавки замолчали и попятились. И тут я понял, как себя вести.

Я перестал скалиться и выпрямился. Кирпич изумленно на меня посмотрел, но тоже выпрямился. Зубы он не спрятал. Такая уж у него харя — зубы все время торчат. Кочан, как оказалось, даже и не скалился все это время. Просто стоял за левым плечом и смело смотрел на стаю.

— Привет, — сказал я, в меру учтиво, но без подобострастия вильнув хвостом, — это наша территория. Вы на нее претендуете?

Полуволки остановились. Пахли они совершенно неразборчиво. По мордам понять что-то было невозможно. Хвостами не виляли.

— Нет, — отрывисто сказал их вожак, — нам нужен проход.

— Хорошо, — сказал я, — мы вас будем сопровождать.

Кажется, мне удалось их удивить. Пришлые коротко переглянулись.

— Зачем? — спросил вожак.

— Не хочу, чтобы моя стая сдуру на вас полезла.

Он нехорошо ухмыльнулся.

— Думаешь, мы боимся твоей стаи?

— Нет. Боюсь, что вы перекалечите половину наших.

Вожак фыркнул. Кажется, я начал ориентироваться в их запахе. Они не боялись, но и драться не собирались. Просто они шли по своим делам и готовы были перегрызть хребет любому, кто помешает. Но без причины грызть хребет им было лень.

— Как хочешь, — сказал вожак, повернулся и ровной рысцой побежал по улице.

Остальные двинулись за ним. Это было внушительно, как будто один большой пес двинулся. Мы последовали за ними в двух прыжках сзади.

— Шавки, что характерно, — шепнул Кирпич, — куда-то подевались.

— Наверно, это не их шавки, — ответил я тоже шепотом, — прибились по дороге.

Больше мы не говорили. Кочан бежал молча и пах задумчивостью.

Мои опасения оказались напрасными. Через пару дворов пришлые свернули с нашей территории и ушли дальше. Мы остались на границе. Я почувствовал, что горло у меня совсем сухое.

— Вы видели, какие у них хвосты? — наконец подал голос Кочан.

Мы посмотрели. Стая как раз уходила в подворотню. Хвосты у них висели вертикально вниз. Как у волков.

Я дошел до места ночевки и рухнул, как подкошенный. Засыпая, слышал, как восхищенно говорит обо мне Кочан. «Какой я прозорливый стал… — подумал я лениво. — Это все кошка… надо ее завтра навестить… кость притащить, что ли?»

Кошка

— Мне плоооооохо, плооооооохо мне, у меня депрееееее-ессия… Мяяяяяяу! МЯЯЯЯЯЯУУУУУ!

Ну и что, что два часа ночи? Вы черствые люди! Вам только бы поспать! Нет, есть не хочу. На ручки? Ну, возьми на ручки. Нет, все равно МЯУУУУ…

К утру меня отпустило, и даже удалось немного поспать, несмотря на то, что Олька, мамуля и папуля собирались на работу. Они, конечно, устроили грохот, но я зарылась поглубже в диванные подушки и постаралась не обращать внимания.

И никто не подошел, не спросил, как я себя чувствую после такой ужасной ночи! Не пощупал нос, не погладил. Ладно, ладно, я все запоминаю.

К обеду я выспалась, и опять вернулось прежнее беспокойство. Я металась по квартире, не зная, чем себя занять, куда себя приткнуть, кому пожаловаться.

— Мяуууууууу… Мяууууууууурррррррр… Мя…

Дверь открылась так резко, что я вынуждена была отпрыгнуть из коридора в комнату. Совсем мне плохо, даже не услышала, как папуся к двери подходит, обычно я его еще на первом этаже угадываю. А дом у нас старый, лифта нет, поэтому пока он добирается до нашего второго этажа, пыхтит так, что только глухой не услышит.

Папуся пришел не в духе. Чувствую, что устал, а еще я чувствую… Что это? Ох… То есть мяу…

Папуся втащил в квартиру большую клетку, где сидел, нагло щурясь, огромный кот. Явно чемпион породы. Сидит с таким видом, как будто сам себе перед выходом из дома начесывал воротник. Интересно, на кого его хозяйка пытается произвести впечатление? На меня? Ха! Размер воротника — не главное. И не спрашивайте меня, что главное, объяснить не смогу. Я это чувствую, а головой абсолютно не понимаю.

Папуся возился с клеткой, распаковывал миски и еще какие-то котовые причиндалы, а я пыталась понять, что ж за кот мне на этот раз достался. Пока картина удручала: бездна самоуверенности, масса самодовольства и непомерная гордость. Просто бык-производитель! Развлечься приехал!

Снизошел, так сказать. Ладно, котик, я уж тебе рога-то пообломаю.

И я удалилась в Олькину комнату, залезла в самый дальний угол шкафа и завалилась спать. Спешить мне некуда, а сил понадобится много. А этот… самец… пусть пока осваивается, почувствует себя хозяином. Я появлюсь в тот момент, когда он расслабится и меньше всего будет ожидать подвоха.

Пес

Мы отдыхали после обеда, когда я подошел к Вожаку и попросил позволения отлучиться.

— Давай, — зевнул он. — А куда?

— Тут рядом.

— А зачем?

Я виновато повилял хвостом. Я понятия не имел, зачем я собираюсь посетить тот двор, где видел позавчера задумчивую кошку.

Но Вожак, к счастью, не стал развивать эту тему, положил голову на передние лапы и задремал. Все-таки он очень мудрый, наш вожак.

Я побродил вокруг помойки, вырыл небольшую, но соблазнительно пахнущую щучью голову и понес ее в дальний двор. Несколько псов проводили меня удивленными взглядами. Мне было мучительно стыдно. Если бы я умел, я бы обязательно потемнел, как это делают люди, когда очень стесняются. Пахнут они острым смущением, а кожа становится гораздо более темной, чем обычно.

Всю дорогу я утешал себя тем, что уж теперь-то кошка на меня обратит внимание. Не насморк же у нее, в самом деле? А если и насморк — такую щуку даже с отрезанным носом учуешь. Она, конечно, удивится, но не станет слезать. Я аккуратно положу рыбу под окном и тактично отойду подальше (не вилять хвостом! Ни в коем случае не вилять!). Сяду и начну… ну… например, выкусываться. Могу даже отвернуться. Она посидит немного, понюхает, да и спрыгнет. Тогда я… ну… как-нибудь…

В этом месте я сбился, потому что совершенно не представлял себе, как я буду проделывать это «как-нибудь». Как-нибудь и проделаю! Чего заранее думать? Буду импровизировать.

И я снова принялся представлять, как она сидит в раскрытой форточке, старательно смотрит в сторону, но ноздри у нее уже расширяются, втягивают в себя аромат.

Перед входом в ее двор я немного замедлил бег. То ли хотел подразнить ее, то ли побаивался. А может быть, хотел растянуть удовольствие — сначала услышать ее чудесный запах, а уж потом ее саму.

Я вошел в двор и остановился.

Ее запаха тут не было. Я сперва подумал, что щучья голова в зубах отбивает все другие запахи, положил рыбу и принюхался. Пахло мокрыми после дождя стенами, метками — собачьими и человечьими, разнообразным мусором, бензином, резиной шин, людскими резкими запахами (особенно резко воняли женщины), пивом, дымом. Кошки не было.

Я пошарил взглядом, нашел ее окно — оно оказалось пустым.

К такому повороту я не был готов. Постоял немного, растерянно махнул хвостом пару раз и взял в зубы голову. «Куда я ее отнести?» — подумал я и тут же сообразил, куда.

…Вернулся я через час и вид, видимо, имел несколько пришибленный. Даже Вожак отбросил привычную тактичность и спросил в лоб:

— Ты где был?

— У мамы.

— Чего? — впервые в жизни я видел его таким ошеломленным. — У кого?

Я смущенно тявкнул.

— Слушай, Нос, — сказал Вожак, — ты мне нравишься. Но ты какой-то странный. Наверное, поэтому ты мне и нравишься. Но никто из нас не то что не навещает маму… даже не помнит о ней. Рассказывай.

И я даже с каким-то облегчением все рассказал: про мои визиты к маме, про то, как Лохматая ее навещала, то есть не навещала, а мама так говорила. И как я сегодня принес ей рыбью голову, а мама была уже совсем слабая от голода. Мне пришлось измельчать щуку зубами и чуть ли не силой пихать маме в пасть. А мама плакала и через силу жевала. Она все время говорила, что отец мною гордился бы, мне было неприятен этот скулеж, но я терпеливо жевал и пихал, пока она не съела все. А потом она уснула, и я выбрался из ее норы, поболтал с соседскими собаками. Оказывается, Лохматая уже почти год как погибла — неудачно погналась за мотоциклом.

Короче, я рассказал ему все. Кроме кошки, конечно. Что бы я ему про нее сказал? Что однажды на окне сидела кошка, которая вкусно пахла? Бред кошачий.

Он дослушал меня, покачал головой и сказал только:

— Ты очень странный, Нос.

Кошка

Проснулась я глубоким вечером. Потянулась и вышла в зал. Мамуля тут же заорала как резаная:

— Каська, Касенька нашлась! Где ж ты была? Я ж весь дом обыскала! Смотри, какой красивый котик!

Я аккуратно обошла мамулю и запрыгнула на колени к Ольке. Вот она меня понимает! Я чувствую, что она на моем месте вела бы себя точно так же. Поэтому и не искала меня, не суетилась. От Ольки веяло спокойствием и уверенностью в наших женских силах. Я потерлась об нее и пошла кушать — ночь впереди длинная. На кота, понятное дело, я даже не взглянула.

Я сидела в форточке, наслаждалась отличной погодой и изучала жизнь двора. Приходил под окно местный мачо — черный, довольно ободранный кот из соседнего подъезда. Устроил под окном истерику. Хорошо орал, долго. Но не убедил. Сорвал глотку, получил по носу веником от соседей и ушел домой заливать гормоны молоком.

Кот, который бык-производитель, оказался стойкий, он пришел на кухню только через три часа. У какой-нибудь дуры помоложе уже бы нервы сдали, а я даже успела вздремнуть.

Разговор у нас получился предсказуемый.

Кот:

— Ну?

Я продолжаю молча сидеть на форточке.

Кот с глухим стуком запрыгивает на подоконник. Герой-любовник. Пузо по земле волочится!

Кот:

— Так и будешь сидеть?

Интересно, какого лешего он ко мне на ты? И сам не представился. Продолжаю увлеченно разглядывать муху на стекле.

Кот мнется, явно примеривается запрыгнуть ко мне. Но, во-первых, рядом со мной нет места, а во-вторых, высоковато. Я чувствую, что его начинает раздражать разговор с моим хвостом, и в этот момент он дергает меня лапой за этот самый хвост. Поворачиваюсь. Внимательно на него смотрю.

Я:

— У тебя хоть блох нет?

Кот чуть с подоконника не свалился. Видок у него в этот момент был. Сфотографировать, в компьютер к Ольке засунуть — все бы неделю только об этой фотке и говорили.

Пока кот восстанавливал равновесие и дар речи, я отвернулась и продолжила рассматривание улицы, бросив через плечо:

— Вечно папуся подбирает котов на помойках.

Через минуту полного офигения за моей спиной разразилась целая буря:

— Да я… Да у меня… Да медали… Да я… Я чемпион породы! Да на меня очередь! Котята по пятьсот баксов!

И так далее бла-бла-бла (вернее мяв-мяв-мяв) еще минут десять.

На кухню пришла Олька, она сочувственно посмотрела на распинающегося кота, хмыкнула и полезла в холодильник за бутербродом. Я немедленно спрыгнула к ней, аккуратно обойдя вопящее животное, только заметила ему походя:

— Да ладно орать. Блох нет, и хорошо.

Кот заткнулся на полумяве с таким видом, что даже Олька расхохоталась. Взяла меня на ручки и сказала:

— Пойдем спать, Касенька.

— Мурр…

То есть пойдем. На сегодня котик совершенно свободен.

Через пять минут я, умиротворенная и тихая, дрыхла поперек Олькиной постели.

Пес

Прав Вожак — я очень странный. Зачем я поперся снова в тот двор? Чтобы опять разочароваться в надеждах? А кость зачем притащил? Видимо, логика у меня была такая: принесу кость кошке, а поскольку ее не будет, отнесу маме, там ее аккуратненько разгрызу и скормлю ей.

Хотя вру, не было никакой логики. Просто я вдруг среди полуденного отдыха встал, схватил первую попавшуюся кость и пошел к кошке. Даже Вожаку ничего не сказал.

На сей раз бежал безо всяких мечтаний и мыслей. Просто бежал и все. Только отмечал повороты и запахи.

Кошки в окошке опять не было.

Постоял немного, чувствуя себя круглым дураком. Действительно, стоит пес в чужом дворе, в зубах кость. Я торопливо принялся ее грызть, вроде как я специально сюда завтрак притащил, чтобы в одиночестве, без помех его поглотить. Получалось еще глупее. Я раздраженно отшвырнул кость подальше и убрался восвояси.

Почему-то я был уверен, что кошка дома, с ней ничего не случилось страшного, но вот не захотела она ни щуку, ни кость.

Надо завтра у мамы проконсультироваться, что кошки больше всего любят.

«Завтра, — думал я, — обязательно выясню и притащу ей что-нибудь этакое!»

Но завтра начались такие приключения, что стало не до кошек.

Кошка

Утром я встала условно отдохнувшая. Все-таки трудно выспаться, когда в квартире посторонние, особенно когда эти посторонние бродят, топают и гремят мисками. Среди ночи посторонние, видимо, решили попрактиковаться, и запрыгнули на форточку. Судя по грохоту, не с первого раза получилось.

Папуля ринулся спасать котика, долго чертыхался, но с форточки его снял. Хотя этот идиот еще и упирался.

Короче, утром, когда все люди освободили, наконец, квартиру, я с видом только что разбуженной спящей красавицы появилась на пороге Олькиной комнаты.

Кот сидел в зале, он был мрачен.

Кот (очень язвительно):

— Как спалось?

Я:

— Спасибо, замечательно. Только какой-то дурак ночью в форточку ломился. Это ты его прогнал?

Кот (неуверенно, явно не понимает серьезно я или нет):

— Я.

Я:

— Да? (Восхищенно.)Вы такой смелый.

Кот мгновенно прощает мне все: и бессонную ночь, и блох. Распушает воротник и становится как будто в два раза толще.

— Кася…

Я (довольно резко):

— Кассандра.

Кот немедленно поправляется. Он уже согласен на все:

— Кассандра, извини… те… Кстати, я же сам не представился. Меня зовут Дюк.

Я:

— Очень приятно. Пойду-ка я позавтракаю, если вы не возражаете.

Кот:

— Нет, нет, что вы.

Я с достоинством удаляюсь на кухню, котик как привязанный идет следом. Сидит рядом с миской, смотрит, как я ем. Наевшись, я возвращаюсь в комнату. Котик следует почетным сопровождением. Всеми фибрами я чувствую, что потихоньку ночное раздражение в нем сменяется восхищением. Ему уже нравится, как аккуратно я ем, нравятся мои маленькие лапки, мой аккуратненький носик и милые розовые ушки. Все это я с удовольствием демонстрирую, умываюсь долго и вдумчиво. Потом вкусно потягиваюсь: у меня еще гибкая спинка, и пушистый хвостик, и…

Тут кот доходит до кондиции, делает рывок вперед и пытается запрыгнуть мне на спину с совершенно однозначными намерениями. Бью наотмашь. Сильно. И пусть скажет спасибо, что не в глаз.

Спасибо кот не сказал. Зато сказал много другого — про кошек, про хозяев и вообще про жизнь. Я сиганула на шкаф — повыше, чтобы быть более-менее в безопасности — и слушала, слушала… Оказывается, удивительно тяжелая жизнь у породистых котов. Правда, разозлился котик не на шутку и до вечера я, на всякий случай, со шкафа не слезала.

Пес

Я много раз слышал, что люди произносят слово «сука» со злобой, ненавистью и презрением. Это потому, что у них не носы, а издевательство над природой.

Знаете ли вы, как пахнет молоденькая веселая сука во время течки?

Это нечто!

Это запах одновременно тонкий, трудно уловимый — и мощный, который валит кобеля с ног. Труса он превращает в сорвиголову, рассудительного — в отчаянного, дряхлого — в щенка, щенка — в шаровую молнию!

А меня этот аромат, кажется, превращает в поэта.

Утром мы проснулись все разом, вся стая. Обычно первыми просыпаются самые молодые и голодные. Потом Вожак и заплечные (то есть мы, конечно, делаем вид, что уже давно проснулись и наблюдаем). А уж после этого — кто как, в зависимости от возраста, состояния здоровья и желания пожрать.

А тут вдруг все разом подскочили на ноги, как будто земля нас сама подбросила. На секунду насторожились, принюхались — и принялись беспокойно водить носами туда-сюда, взрыкивать и подбрехивать. Все учуяли суку.

Это, наверное, даже не запах — запах я бы первый засек. Это что-то такое… ну… эдакое что-то… Это не по воздуху передается, а прямо по пространству.

Мы чуяли ее, но никак не могли понять, откуда она появится. Само собой, она возникла за нашими спинами, в проходном дворе. Мы разом, как дрессированные, развернулись к ней и замерли. Хороша она была! Или волшебный запах ее так разукрасил, или на самом деле была она очень красива. Не слишком худая, но и ребра не торчат. Гладкая, плавная, с большими черными глазами. Смотрела она с некоторым недоумением: откуда, мол, весь этот шум? Я тут бегу, никого не трогаю…

Мы поперли на нее, позорно толкаясь и хватая друг друга за бока. Чинов никто не разбирал, какой-то пинчер (имя его никак не могу запомнить) цапнул меня за ногу. Я сам боднул соседа слева, чтобы не мешался под ногами, и только потом сообразил, что это Вожак. Но не смутился этому. Плевать мне сейчас было на всех вожаков вместе взятых! Да и Вожаку было начхать на свое высокое звание, он тявкал и брызгал слюной, как и все мы.

Сука обернулась и клацнула зубами. Мы отскочили. Мозги у нас не работали, но могучий инстинкт запрещал нападать на суку. Выбор оставался за ней.

Со стороны все это выглядело, наверняка, не так увлекательно, как изнутри. Сторонний наблюдатель мог видеть только неторопливо бегущую по улице суку и свару псов за ее спиной. Иногда она отскакивала в сторону, иногда лаяла, самые настырные нарывались на ее сахарные зубки. Но внутри шла постоянная напряженная борьба!

Первым делом мы, кобели постарше, расшугали мелочь. Шавки разлетелись по сторонам, обиженно скуля, но от нашей кавалькады отстали. Помню, в ту секунду я подумал про папу. Как он, явно мелкий, сумел добраться до мамы через толпу претендентов? Может, он был такса? Такса — зверь невысокий, но грозный, я сам видел. Да и меня в стае побаиваются, хотя роста я невысокого.

Потом один за другим стали отваливаться те, кому сучка недвусмысленно давала понять — свободен, ты мне не нравишься. Конечно, все очень старались понравиться: громко лаяли, махали хвостами, демонстрируя их мощь, старались растопыриться пошире и подпрыгнуть повыше. Вполне может быть, что старались мы зря, потому что сука отбраковывала псов по каким-то своим, не вполне понятным критериям. Например, Кочана она сразу невзлюбила — а ведь он красавчик, и ухоженный красавчик, между прочим! Первого намека он по дурости своей не понял, тогда она остановилась и прямо в морду объяснила:

— Пошел вон, дылда! — и укусила за нос для доходчивости.

Он понял, обиделся и побрел назад, к месту ночевки.

Так мы бродили целый день, пока не осталось нас, «женихов», всего четверо: Кирпич, я, толстый Хрящ и совершенно неприметный в стае, беспородный, как сапог, увалень Дружок. Женщины — это загадки!

Но не успел я додумать мысль, как наша принцесса становилась, бросила за плечо короткий взгляд и повела носом. И сразу стало ясно, что мы тормоза, и дама ждет, и уже давно пора.

Мы бросились разом, но я умудрился оказаться первым.

…Теперь я точно знаю, что невысокий пес при большом желании может забраться на высокую суку. Но каким образом я это сделал — не помню. Видно, желание было слишком большим.

Кошка

Со шкафа меня сняла Олька.

— Иди сюда, Каська, кот спит. Пойдем, поешь.

Я послушно залезла к ней на ручки, есть действительно хотелось.

Олька чесала меня за ушком и рассказывала.

— Ты зачем ему нос поцарапала? Что мы теперь его хозяевам скажем? Довела котика, вон забился под кровать и спит. Злая ты, Каська.

— Мррр!

А чего он?

Я подкрепилась и вернулась в комнату. Кот уже не спал и настроен был весьма агрессивно. Шерсть топорщится, хвост трубой, морда расцарапана, лупит хвостом об пол, глаза злющие.

Я запрыгнула на спинку кресла, в котором сидела Олька, и спасалась там до того момента, пока люди не засобирались спать. Пыталась скрыться в Олькиной комнате, но кот преградил мне дорогу.

Кот:

— Куда?

Я:

— Спать.

Кот:

— Спать потом. Вот что, Каська! Еще не одна… со мной так себя не вела, ясно? И ты не будешь!

Честно говоря, я им прям залюбовалась! Красив. Глаза сверкают, воротник пушится и голос… голос такой утробно урчащий, возбуждающий. Я медленно пятилась к стенке, разглядывая Дюка. Что и говорить, вот теперь он был похож на чемпиона породы — от него волнами расходилась уверенность в себе. Правильная такая уверенность, не самодовольство, не хвастовство, а именно настоящая мужская сила.

Дюк тем временем продолжал:

— А из нас двоих мужик — я. Значит, ты будешь меня слушаться, понятно?

Он лапой прижал меня к полу, ожидая сопротивления.

— Понятно, — мявкнула я и нежно-нежно лизнула его в поцарапанный нос, — я буду тебя слушаться, — и лизнула еще раз.

Настоящего мужчину можно и послушаться немного. Тем более что таким он становится только рядом с настоящей женщиной.

Дюк убрал лапу, посмотрел мне в глаза и неожиданно для себя самого сказал:

— Кася, я, кажется, люблю тебя!

Когда родятся котята, хорошо бы, чтоб они были такими нежными. Как сейчас их будущий папа.

Пес

Я вообще мало что запомнил из этих нескольких дней.

Мы были счастливы и энергичны. Мы бегали непонятно по каким улицам и терлись носом о нашу королеву. Она то капризничала, то была на седьмом небе от счастья, то покорна — и всегда это было правильно. Всегда она делала именно то, что нужно. Мы восхищались ее красотой и умом. Мы сопровождали ее повсюду. Мы превращались в сплошной оскал, едва к ней приближался посторонний пес. Мы от восторга выли и лаяли попеременно. Спали вполглаза, каждый миг ждали тайного знака от нашей повелительницы и, кажется, ничего не ели. А может, и ели — ни кошака не помню, все из башки выветрилось.

А потом я вдруг как будто проснулся. В одну секунду я понял, что кот знает где, кот знает сколько и вообще начхал на родную стаю. Никаких душевных колебаний и внутренних борений не случилось. Я просто повернулся и двинулся прочь равномерной походной рысцой. Моя несравненная что-то тявкнула вслед, но я не обернулся.

Сначала бежал, куда нос ведет. Потом стали попадаться знакомые запахи, потом наткнулся на родную метку (чуть не завыл от тоски по стае, честное слово!). Наконец, удалось окончательно сориентироваться. Я находился на дальнем краю нашей территории. Следовало, видимо, сразу же броситься к своим. Я был уверен, что никто не упрекнул бы. Даже место заплечного, небось, свободным оставили. Все ж псы, все ж понимают.

Но мне захотелось после всей этой похоти и непотребства — чего-то возвышенного и чистого. Поэтому я сделал небольшой крюк, чтобы навестить кошку. Бежал и предвкушал: вот сейчас почую ее нежный аромат, увижу, как она лежит на подоконнике, безмятежная и недоступная. И это хорошо, что недоступная, потому что я не буду даже пытаться обратить на себя ее внимание. Тихо сяду в сторонке и буду наслаждаться.

Я так размечтался, что не сразу сообразил — дело плохо. Запах я услышал еще на подходе ко двору, но не понял, что он означает. Или понял, но не поверил, что это имеет отношение к предмету моих платонических воздыханий. А когда уяснил, было уже поздно.

Я остановился в проходном дворе, не веря ни глазам, ни ушам, ни носу.

Моя возвышенная и чистая мечта сладострастно изгибалась под жирным, отвратительно урчащим котярой. Прямо на подоконнике.

И ей это нравилось! Даже мне было понятно, что она млеет от удовольствия. Мурчит и изворачивается, чтобы этому мешку кошатины было удобнее.

В голове у меня стало совсем пусто и тихо.

Даже разорвать эту гадину не захотелось.

Я вернулся в стаю и безо всякой на то причины сцепился с Кирпичом. Он тоже вернулся со «свадьбы», но, в отличие от меня, побежал напрямик в стаю.

Уже потом, зализывая раны (Кирпич, сволочь, здоровый!), я понял, что обиднее всего. Это кошачье отродье даже не заметило меня!

Кошка

Следующие три дня все было просто замечательно.

Люди, правда, возмущались, что мы мешаем им спать, но, по-моему, это их проблема. Что значит «потише»? Что значит «не здесь»? Что за ханжество!

Очередное утро встретило нас ярким солнышком. Мы сидели на подоконнике, Дюша вылизывал мне шейку, я мурлыкала от удовольствия. Я уже была беременна, и потому страсть ушла. Осталась нежность и чудовищное чувство голода. Только что мы вдвоем умолотили две полные миски кошачьего корма, и я уже чувствую, что не прочь подзакусить еще.

Дюша без перерыва намуркивает мне всякие приятности, он не отходит от меня ни на шаг, смотрит влюбленными глазами и приносит завтрак в постель. Правда, Олька сегодня была крайне возмущена, она почему-то считает, что это ее постель, и рыбу на завтрак она не заказывала.

Короче, все просто замечательно, но я бы уже с удовольствием пожила одна. Чтоб развалиться на весь подоконник, чтоб делать только то, что я хочу. Чтоб погонять клубок по квартире (при мужике как-то несолидно), чтоб можно было принять не очень красивую позу, зато удобную. Поэтому, когда в кухне появился папуля с клеткой, честно говоря, я испытала некоторое облегчение. Наконец-то! Котик едет домой!

Котик моих чувств не разделял. Он устроил дикий ор:

— Я никуда не поеду! А если поеду, то только силой! Кася, ты едешь со мной!

Потом он забился в дальний угол под кровать и заявил, что нашел любовь всей своей жизни (это меня, что ли?) и теперь жизнь без Каси (точно, меня!) не имеет смысла. Пока папуся ползал на коленях вокруг кровати и вяло кыс-кыскал, я поняла, что инициативу придется брать на себя.

Я залезла под кровать. Я полчаса рассказывала, что Дюк — самый лучший на свете Кот. Что я его никогда не забуду, потому что такое не забывается. Что буду сидеть на окне и рыдать долгими зимними вечерами. Но что это возвышенное чувство (боже, какие слова!) нужно выстрадать, нужно доказать этим черствым людям, что только коты могут любить по-настоящему (что я несу?!), и что когда они поймут, что две жизни под угрозой, что если мы не будем вместе, то погибнем, они немедленно разрешат нам жить вместе, и будет у нас сплошное счастье и сметана в шоколаде… Уф…

Дюк взял себя в руки, гордо вышел навстречу папуле, сам зашел в клетку. Я вела себя, как полагается. С криками:

— На кого же, на кого же… — провожала клетку.

Когда папуся поставил ее на пол, чтоб завязать шнурок, немедленно кинулась к ней и облизала Дюшин нос через решетку. Вышло так трогательно, что даже папуся чуть не прослезился. Дюша тот уже давно вовсю шмыгал носом и бурчал что-то невнятное. И когда за ними, наконец, закрылась дверь, когда я проводила их взглядом из окошка до машины, когда машина скрылась за поворотом, вот тогда я спрыгнула с подоконника, развалилась посреди ковра.

Мне было хорошо!

Пес

Несколько месяцев я даже близко ко двору кошки не подходил.

И маму я теперь редко навещал. Наверное, надоело быть странным псом — то есть навещать престарелую мать, тосковать по незнакомой кошке и совершать прочие глупости. Бегал себе со стаей, рычал на чужих, охранял территорию, еще несколько раз отлучался для участия в собачьей свадьбе.

На мое место заплечного никто пока серьезно не покушался, хотя за спиной я слышал энергичное сопение Кочана. Он пробирался вперед, к месту вожака, спокойно и целеустремленно. Как-то сразу было понятно, что со временем именно он станет во главе. Даже нынешний Вожак это, кажется, понимал. Но спокойствия не терял, оставался все тем же Вожаком, который чутьем определял, когда бросать стаю в драку, когда отступить, а когда уводить в безопасное место. Его не тревожило даже, что Кочан обзавелся собственными заплечными. Они были тоже из бывших домашних, породистые и холеные. И очень друг на друга похожие. Их, в общем-то, никто и не различал, звали просто Левый и Правый — по позиции, которую каждый пес занимал за спиной Кочана. Иногда они менялись местами, и тогда мы меняли им имена.

Почему-то эта троица меня просто бесила. Слишком откормленные, со слишком крепкими зубами. И слишком мало было в них страха.

Впрочем, даже на мое место в стае пока никто из них претендовать не мог, поэтому я не слишком думал о Кочане и его подручных. Я вообще старался думать поменьше. Если выдавалась свободная минутка, просто ложился и спал. Потом просыпался, ел, бежал, оставлял метки, иногда дрался, иногда покрывал сучек. И все это без лишних мыслей.

Но в тот раз я проснулся вдруг, как будто кто меня пнул. Вскочил, принял боевую стойку, принюхался. Было рано-рано, совсем еще темно. Туман воровал звуки и запахи, но я совершенно точно знал, что рядом никого нет, кроме дремлющей стаи. И еще я знал, что нужно бежать — вон в том направлении, быстро и никуда не сворачивая.

Я побежал, хотя злился на себя. Мне не хотелось снова становиться странным псом, но что-то гнало меня через дворы. Что-то сильнее голода, похоти и вообще любого известного мне чувства.

Я бежал быстро, но все равно не успел. Остановился у маминой норы, но внутрь заходить не стал — мама уже остывала. И вдруг так ясно мне представилось, что я увидел бы, если бы успел: мама, которая уже не поднимает голову и щурит свои подслеповатые глаза. Она все равно узнала бы меня по запаху, нос у нее все еще был безупречен. «Привет, сынок, — сказала бы она, — как ты?» — «Отлично! — сказал бы я и зачем-то соврал бы. — Я уже вожак». — «Умница! — мама из последних сил шевельнула бы хвостом. — Если бы твой отец видел… Я всегда знала… Устала я, сыночек, ты извини… Я… посплю…»

Дыхание ее стало бы тихим и спокойным. И очень редким. А потом она несколько раз вздохнула бы с хрипотцой и затихла.

Собственно, так все и было. Только меня рядом не было в ее последние минуты.

Я завыл.

Почему я выл? Потому что жалел маму? Но ведь она была уже старенькая. Не каждый доживет до ее возраста. И не каждый умирает такой спокойной смертью. Потому что не успел? Нет уж, если бы я успел, то вообще свихнулся бы. Потому что ясно представил себе последний наш разговор? Наверное, это ближе всего к истине.

Но и это не объясняет, почему я выл с такой яростью и бессилием. Довылся-таки до того, что в соседних домах стали зажигаться окна, а какой-то человек не поленился выйти из подъезда и запустить в меня палкой.

Я убежал, пытаясь выть на ходу. Это оказалось очень неудобно. Выть я перестал и побежал к своим.

И еще я понял, что страшно соскучился по кошке. Сегодня я в ее двор не побегу. Не могу.

А завтра — обязательно.

Кошка

Кто-то мне рассказывал, что люди ходят беременные девять месяцев. Мне кажется, что все-таки вранье. Потому что и три-то много.

Хотя, в принципе, в этот раз все было хорошо. Даже на последней неделе я могла сама запрыгнуть на подоконник, Олька заранее приготовила мне тепленький и мягонький домик и рожала я спокойно, одна.

А не так, как в прошлый раз, когда роды начались в субботу утром. Как вспомню, так вздрогну — мамуся носилась с какими-то простынями, папуся звонил кому-то по телефону, Олька все норовила схватить на ручки, прижимая живот. Только забьюсь в уголок — тащат и тащат. Пришлось расцарапать всем руки, чтоб не лезли, забиться в самый дальний угол, чтоб не достали, и родить наконец. Три котенка у меня тогда было, по-моему… Или четыре? Не, три. Четыре было один раз, давно. Так тяжело мне тогда было, просто не передать — живот чуть не до пола висел, еле до миски с едой доходила. И толку было мучиться, все равно двое не выжили, совсем щуплые родились.

Ладно, о грустном не будем. В этот раз все получилось замечательно! Котята очаровательные — котик и кошечка — пушистые и милые.

Родила спокойно и тихо, вечером люди пришли, а мы уже готовы, котята вылизанные, я почти довольная, только жрать очень хотелось. Но Олька уже знает, что делать — сразу мне миску с кашкой манной (ох и люблю я ее, особенно после родов), миску воды, миску корма. Пока я отъедалась, котят моих затискали. Ну да ладно, этим людям я доверяю, уронить не должны, а запах потом отмою. Лишь бы малыши не испугались!

Вообще, когда уже родишь, понимаешь, что именно эти котята самые красивые на свете. Самые милые, самые умные и самые обаятельные.

Моим крошкам уже месяц, а я не могу на них наглядеться. Глазки голубенькие, шерстка как шелк, из корзинки уже почти научились выбираться — вот какие молодцы. Кошечка, мы ее пока Пусей зовем, уже вовсю прыгает и охотится. Котик Пусик, он поспокойнее, как все мальчики, поглупее пока. Но это ничего, скоро он свое возьмет, я уже вижу, лапки у него красивые, мощные, породистые — весь в папу. Красивый будет кот.

Будущий красавец-кот как раз пытался поймать передними лапками бантик, но не смог поймать даже равновесие — смешно завалился на спину. Пуся тут же воспользовалась его промахом, вскочила на него и… выскочила из корзинки. Ну какая умница! Чудо, а не кошечка — вся в маму!

Я выскочила из корзинки вслед за ней, взяла за шкирку, осторожно вернула в домик. Рано еще ей по квартире шастать, еще лапки разъезжаются, еще в пространстве плохо ориентируется. Не дай бог папуся наступит или Олька дверью прижмет.

Я с любовью лизнула обоих в нос и пошла подкрепиться. Ужас сколько приходится есть, эти маленькие насосики выедают из меня каждый за троих. Ну ничего, уже скоро можно будет их и к своей миске пускать. Пусть попробуют мяска и рыбки. Да и молочка со сметанкой. Еще буквально пару недель потерпеть нужно.

Пес

Несколько дней я просыпался с внутренним вопросом: «Готов?» Прислушивался к себе — все равно хотелось выть, ругаться и кусаться — и отвечал: «Не готов».

Но однажды проснулся с ясной, спокойной головой, не почувствовал ничего, кроме голода и желания сходить до ветра, и ответил: «Готов». Я даже есть ничего не стал, прямо побежал в тот заветный двор. Ни о чем не мечтал, не думал, не представлял. Просто точно знал, что увижу там что-то хорошее.

Поэтому совсем не удивился, обнаружив на окне мою красавицу. Я остановился так, чтобы она меня не видела. Почему-то стыдно было. Наверное, за глупую свою ревность. Или просто не хотелось нарушать идиллию.

Кошка сидела неподвижно, но пахла жизнью: молоком, теплом и нежностью. А рядом с ней сидела ее уменьшенная копия. Только голова была чуть побольше, и пахла копия чем-то совсем мягким и слабым. Они перемуркивались за стеклом, видимо, о чем-то своем, семейном.

Я посидел чуток и побежал назад. Ощущение было такое… Очень хорошее. Меня однажды маленький мальчик погладил по голове. Я тогда еще щенком был. Родители мальчика на секунду отвернулись, он успел добежать до меня и раза три провести рукой по моей шерсти. Не скажу, что это было очень нежно. Разок он заехал пальцем мне в ухо, а потом я еле успел зажмурить глаз. А когда его оттаскивали родители, пацан успел вцепиться в мой бок и выдрал клок подшерстка. Но все равно, я этот момент на всю жизнь запомнил.

И сейчас у меня было такое чувство, что меня снова погладили по голове — только без увечий и вырванной шерсти.

Кошка

Время летит незаметно.

Мои малыши уже не дурашки, а нормальные детки. Ушки торчком, хвостики крючком.

Ходят, как большие, в туалет, едят из миски. Хотя все еще за ними глаз да глаз нужен — то залезут на диван и там застрянут в подушках, то под ванной заснут, а я их бегаю ищу, то еду на себя вывернут — короче, умаялась я уже. Иногда так хочется взять поводок и привязать их обоих к батарее. Только боюсь, или батарею вывернут, или поводком задушатся.

Вот на днях оба заснули, только я на форточку прыгнула, хоть немножко отдохнуть, только расслабилась, только красивую позу приняла — Пуся тут как тут.

— Маааааам, я к тебе хочу!

— Пуся, иди спать!

— Ну маааааам.

— Пуся, спать!

— Я ееееесть хочу.

— Иди поешь.

— Нет, я с тобой хочу.

— Пуся, я…

— Я пиииить хочу.

— Иди попей!

— Ну маааам.

Я уже совсем было собиралась спрыгнуть в комнату и отвесить Пусе подзатыльник, как с улицы раздалось:

— Ой, какая кошечка! Ах, какая прелесть! Ой, смотри, у нее котенок! Ой, какой хорошенький.

Я распушила хвостик и улыбнулась, а Пуська так просто зашлась от восторга.

— Мама, мама! Это про меня? Это я хорошенькая? Мама, ты скажи им, меня Пуся зовут! Мама, я хочу к тебе!

— Пуся, осторожно, ты сейчас с подоконника упадешь, — сквозь стиснутые в улыбке зубы промяукала я.

— Мама, а я правда хорошенькая? Вот так надо сидеть, да?

Я посмотрела на свою дочь и чуть сама не рухнула с окошка. Это чудо, которое только-только научилось ходить так, чтоб лапы не разъезжались, сидело, склонив головку, и смотрело на улицу. Где, где она этому научилась?! Глазки долу, лапки по первой позиции, хвостик аккуратно подвернут. На мордочке полное безразличие ко всякой суете и восторгам по ее поводу.

Пуся подняла на меня небесно-голубые глазки и спросила:

— Мама, я правильно сижу?

— Ага, — только и сумела потрясенно сказать я.

Вот ведь, а дочь-то выросла.

Если бы я хоть на секунду предположила, в какой кошмар это выльется, я б тогда так надавала Пусе по шее, что она б еще долго к окну не подошла. А я просто спрыгнула к ней, вылизала на глазах у восхищенных зрителей, а потом ласково, но уверенно спихнула вниз. Рано, мол, еще по подоконникам шляться.

А через неделю все и случилось. До сих пор лапы трясутся. И голос пропал на нервной почве.

Пес

Я еще раза три прибегал смотреть на кошку и ее котят. Всегда отсиживался за кустами, чтобы она меня не видела.

А на четвертый раз мы прибежали туда всей стаей.

Началось с того, что Кочан задрался с Вожаком. Это вообще против всех правил: он должен был сначала завоевать место заплечного, а уж потом претендовать на лидерство. Но это ж Кочан, ему правила не писаны. Когда мы перекочевывали от свалки к свалке, он вдруг догнал Вожака и заявил:

— Долго мы тут в трех углах тесниться будем?

Это была наглость. Территория у стаи была большая, как раз такая, чтобы и нас прокормить, и контролировать ее каждый день. Вожак очень вежливо это растолковал Кочану.

— Ерунда! — ответил тот. — Мы можем контролировать гораздо больше. У нас будет больше еды и больше силы.

— Да? — Вожак наклонил голову набок. — И кто будет патрулировать границы?

— Примем в стаю еще псов! Проблема, что ли? К нам каждый день кто-то просится!

А это уже была не наглость, а глупость. То есть к нам действительно все время норовили прибиться всякие карликовые пинчеры и болонки, но Вожак посылал их к кошачьей матери, не дослушав. И правильно делал. Эти, так сказать, собаки висели бы на нас мертвым грузом.

Я уж думал, что Вожак сейчас рыкнет на Кочана, поставит его на место. Но Вожак опять удивил.

— Хорошо, — сказал он, — показывай.

Кочан растерялся. Я вдруг понял, что он просто нарывался на драку, но начинать сам почему-то не хотел.

— Что показывать? — тупо спросил он.

— Куда мы будем расширяться. Где дополнительные места кормежки, ночлега. Все показывай.

Мы с Кирпичом довольно переглянулись. Молодец Вожак! Посмотрим, что конкретно этот выскочка предложит.

Кочан колебался всего секунду. Потом развернулся и сказал:

— Пошли за мной!

И побежал, как мне кажется, куда нос торчал. Мы последовали за ним. Бежал Кочан по прямой, поворачивал только когда упирался в стену дома. Точно, не было у него никаких планов по расширению, просто повод искал. С каждым шагом это становилось все понятнее.

Меня беспокоили всего две вещи. Во-первых, Кочан бежал впереди стаи, на месте Вожака, а Вожак ему это позволял. Во-вторых, бежали мы в сторону двора моей кошки.

Чем ближе был заветный двор, чем мрачнее становились мысли, а внутри становилось все холоднее и холоднее. Когда мы вынырнули из проходного двора, мои внутренности превратились в кусок льда и больно ударили по коже живота.

Кошка сидела в форточке и что-то отчаянно орала.

А под форточкой сидела, растерянно мявкая, ее копия и явно не понимала, что делать.

— Кошачье отродье! — завопил Кочан. — Души ее, парни!

Стая радостно кинулась к котенку. Только я застыл на месте.

В голове пронеслось: «Ах ты, сволочь! Отвлечь от своей идиотской идеи хочешь?!» Но тут кошка метнулась вниз, к котенку, и я вообще перестал думать. Мысли выдуло, остались только расчеты.

Догнать стаю. Тяжело, но реально. Три прыжка — я уже в последних рядах.

Теперь вырваться вперед. Вот, зараза! Не успеваю! Я протаранил кого-то помельче, проскочил между Левым и Правым и уткнулся в спину Кочана. Я укусил его сзади. Конечно, это подло, и недостойно, и все такое, но мне нужно было добраться до кошки, пока ее не разорвали. Подлость моя возымела действие: Кочан завертелся на месте, разворачиваясь ко мне. То, что нужно!

Кочан бросился на меня сверху. Это было очень глупо — я мог запросто вцепиться ему в глотку. То ли он от боли и обиды совсем сдурел, то ли хотел меня своим весом раздавить. Впрочем, плевать мне было на его горло и на его вес. У меня была совсем другая задача, и я ее выполнил.

Я поднырнул под Кочана и одним рывком оказался за его спиной. Впервые в жизни мне пришлось поблагодарить папочку за низкорослость.

Кошка была цела и котенок, кажется, тоже.

— Вали! — рыкнул я на нее, разворачиваясь в полете.

«Эх, — подумал я, — драка еще не началась, а все сухожилия уже ноют».

Краем глаза я успел заметить, что кошка с котенком в зубах бросилась прочь, и тут же переключился на новую задачу. Теперь мне нужно было отвлечь на себя всю стаю. Не одного Кочана, не его подручных, а всех, вплоть до последней шавки. Никто не должен был броситься на кошкой, все должны были навалиться на меня.

— Эй! — заорал я изо всех сил. — Кошаки кастрированные! А ну пошли отсюда дерьмо жрать!

Стая завопила что-то нечленораздельное. Вроде бы я разобрал крик Вожака: «Отставить!», но, наверное, мне показалось. Во всяком случае, никто ничего не отставил. Все бросились на меня разом, и это дало мне десяток лишних секунд.

Я щелкал зубами во все стороны, прижимаясь к земле, чтобы на завалиться на спину. Они пытались рвать меня на клочки одновременно, но только мешали друг другу.

И все-таки их было слишком много. Мне порвали ухо, потом прокусили задние лапы, и сразу несколько челюстей впилось мне в загривок. Резко потемнело в глазах, я попытался еще разок дернуться, но тут стало совсем темно и очень холодно.

Кошка

Сидела я днем в комнате. Детей уложила, поела, и меня сморило. Развалилась на диване, пока людей нет, хоть есть куда лапы вытянуть.

И что-то меня как в бок толкнуло, проснулась, как будто чем-то ударили. Вскочила. Прислушалась. Тишина. А сердце колотится, чувствую, что опасность рядом. Я к корзинке — Пуси нет, только Пусик дрыхнет поперек подстилки. Я на кухню влетаю — и сердце просто падает. Эта пигалица сидит на моем месте, на форточке, в моей любимой позе и откровенно кокетничает с кем-то на улице.

Но как, как она туда запрыгнула? Вот ведь шмакодявка!

Я аккуратно, чтоб ее не напугать, подошла к окну, вспрыгнула на подоконник. Как ее теперь оттуда снимать? Сидит очень неустойчиво, плохо это. Хорошо, если внутрь свалится, а если наружу? Этаж второй, Пуся еще совсем мелкая.

Тетка на улице стала радостно тыкать в меня пальцем, Пуся попыталась извернуться, чтоб посмотреть на подоконник, и опасно покачнулась.

— Пусечка, держись, — мявкнула я.

Пуся уселась поустойчивее и заныла:

— Мааам, а ты будешь ругаться?

— Буду. Только держись.

— Мам, я боюсь.

— Пуся, сиди спокойно. Успокойся, развернись и прыгай ко мне.

— Мама, тут высоко!

— Да что ты говоришь? — язвительно взорвалась я, но тут же осеклась. — Пусенок, не бойся, все хорошо. Тут невысоко, разворачивайся и прыгай.

Про себя я в тот момент думала, что вот сейчас она спрыгнет, и я ей так двину, что мало не покажется. Пуся начала медленно разворачиваться, уже почти развернулась.

— Гав! — послышалось откуда-то с улицы.

Пуська вздрогнула и полетела на улицу. Честно говоря, дальше я мало что соображала. Одним махом сиганула в форточку, свесилась на улицу.

— Пусяяяяяяяяяяяяяя! Людииииииииии! МЯЯЯЯЯЯЯЯЯ-ЯЯЯЯЯУУУУУУУУУУУУУ!

Где же вы все, люди, подойдите хоть кто-нибудь!

— Мама, — пискнула Пуська и у меня отлегло от сердца — жива.

— МЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯУУУУУУУУ!!!! — заорала я громче прежнего, надеясь, что все-таки кто-нибудь из этих бестолковых двуногих услышит и принесет мне моего котенка.

— ГАВ!

И тут я похолодела. Во двор вбегала стая собак. Жутких бродячих собак, с тупыми мордами и хриплыми голосами. Они увидели меня и гнусно завопили.

Я просто одурела от ужаса. Что делать? Вниз? А если они пока не видят Пусю, а я ее выдам? И тут эта дурочка как заорет:

— Маааамаааа!

А дальше все как в страшном сне. Я сигаю вниз, хватаю Пусю, несусь к подъезду. Вижу чьи-то зубы, бью наотмашь. Очень мешает Пуся в зубах, но оставить ее боюсь. Опять зубы, опять бью. Кровь, лапе больно. Ничего не соображаю, бью еще сильнее. Кровь, оказывается, не моя, кровь вот этого пса — он скулит и отступает. Но на его место уже лезут другие, их двое… пятеро… семеро… Я бросаю Пуську за спину, ору:

— Беги к подъезду.

Понимаю, что живыми мы не уйдем, но, может, хоть она…

И тут как ветер пронесся мимо. Между мной и собачьими рылами влез пес. Где-то я его видела… Сейчас не помню, ничего не помню…

— Беги, — рыкнул он мне.

Пуську в зубы и… никогда в жизни так не бегала. Я вообще не знала, что можно так бегать. Вот кусты… лавка… подъезд… дверь… открыта… за спиной собачья свара… лестница… дверь в квартиру… Забиться в угол и спрятаться, спрятаться…

Не знаю, сколько тут просидела, время остановилось.

— Кася? Кася, дай я тебя…

— Шшшшшшшшшшшааааааааа.

— АЙ! Кася, ты чего? Как ты вообще на лестнице оказалась?

Олька стояла надо мной и терла поцарапанную руку, Пуську я до сих пор боялась выпустить изо рта, она уже даже не сопротивлялась.

Я смотрела на Ольку и меня медленно отпускало.

— Оль, мяу, мяу! Ты пришла, пришла.

Была бы человеком, зарыдала бы.

Олька взяла меня на ручки, вытащила Пусю, внесла в квартиру. Пусик все это время мирно продрых — ну мужик, что с него взять.

— Касенька, милая, что случилось? Вас собаки напугали?

И тут я вспомнила, где видела этого пса — это тот самый загадочный поклонник, который сидел у меня под окнами и ничего от меня не хотел. Кто он, откуда взялся? Что они с ним сделали?

Я выдралась из Олькиных рук и побежала к окну. Там уже было тихо. Я вжала нос в стекло и пыталась высмотреть следы драки. Кусты помяты, клумба вывернута, кровь на дорожке.

— Что с тем псом? Что с ним?

Олька смотрела на меня большими глазами.

— Кася, что ты кричишь?

— А чего ты меня не понимаешь? Мяу!

— Кась, успокойся!

— Мяу!

Весь вечер я металась между Пусей, которая тоже была на взводе, и подоконником, пытаясь понять, что случилось с нашим защитником. А потом пришла мамуся и рассказала, что:

— Сегодня под подъездом была собачья драка, вон всю клумбу разворотили. Говорят, еле разняли, сосед сверху водой разливал.

— А что случилось? — насторожилась Оля.

— Да пса какого-то загрызли насмерть. Не пойми что произошло, может, бешеные? Надо бы в санстанцию позвонить, развели собак дворовых.

Дальше я ничего не слышала. Пошла к детям и рухнула рядом с ними. Насмерть. А ведь я даже ни разу не посмотрела в его сторону…

Часть 2

Кошка

Настроение было хуже некуда.

Я сидела на окошке и смотрела в окно. На форточку теперь не запрыгивала, слишком свежи еще были воспоминания о том кошмаре, да и под окном пока хорошо видно сломанные кусты и вытоптанную клумбу. Поэтому сидела я на подоконнике и смотрела перед собой.

Вчера забрали Пусю. Не то чтоб я за нее переживала, она уже большая девочка, да и ее новая хозяйка мне понравилась, — но что-то грызло мою кошачью душу.

Наверное, первый раз за все время я откровенно скучаю по котенку. Обычно, когда их наконец забирают, я вздыхаю с облегчением и принимаюсь отсыпаться и отъедаться. Благо Олька никогда не забирает у меня котят, пока они еще нуждаются во мне, а я в них.

За окном тишина. Даже ветра нет. Осень.

Осень интересна тем, что можно бесконечно смотреть на листья, которые отрываются от веток, а потом медленно и задумчиво летают по всему двору. Когда я была котенком, мне всегда казалось, что если б меня выпустили во двор, я бы целыми днями гонялась за этими листьями. Можно было б с разбегу прыгнуть в большую кучу, разметать их в разные стороны, а потом носиться на бешеной скорости, прятаться за кучей, чтобы неожиданно для следующего листика выскочить, когда он еще не коснулся земли, и поймать его в полете.

Но никто и никогда не выпустил бы меня во двор. Да и несолидно это — белой, пушистой, породистой кошке мотаться по двору. Это собачья территория, собачьи замашки.

С того самого происшествия я начала по-другому смотреть на собак. Их много гуляет в нашем дворе. Оказывается, они все разные, совсем как мы, кошки. Есть злые, а есть и добрые. Есть любознательные, а есть совсем глупые. Есть отвратительные, а есть вполне приятные. Совсем я с ума сошла — приятная собака, как у меня мозги завернулись такое подумать!

А ведь тот пес погиб, защищая меня и Пусю. И я практически уверена, что ни один кот бы на такое не пошел — погибнуть за совершенно чужого котенка. И даже спасибо ему не скажешь.

Тут пришла Олька с подружкой Таней, подружка начала рассматривать Пусика, восторгаясь им направо и налево. Я сама поразилась своему равнодушию. Да, он, безусловно, красив, да, я им горжусь. Заберете? Забирайте, он уже большой. Я лизнула Пусика, который уже увлеченно играл с веревочкой на кофте у новой хозяйки, вздохнула и вернулась к окну.

На месте побоища сидел пес. Очень похожий на… Нет, не может быть!

Я так разволновалась, что даже прыгнула на форточку. Пес был тощий и какой-то лысый. Он встал, прохромал немного вперед и оглянулся на мое окно.

— Ты? — муркнула я, — ты жив?

— Не очень, — честно признался пес.

Тут на кухню вбежала Олька и начала стаскивать меня с окна.

— Опять свалишься, Кася, ты нас и так до смерти напугала.

И вдруг выпустила меня и позвала подружку.

— Тань, смотри, вот он, я тебе про него говорила.

Таня прибежала и выдохнула:

— Симпатичныыыый…

Я чуть не упала. О ком они говорят? Откуда они знают?

Но все оказалось проще: к псу подошел парень, погладил и позвал за собой. Потом посмотрел, как тот медленно ковыляет, подхватил на руки и скрылся с ним в нашем же подъезде.

— Ага, — сказала Олька, — симпатичный.

А потом вздохнула и добавила.

— А ведь даже не здоровается.

Пес

Недели две я вообще не мог шевелиться. Даже не из-за тысячи бинтов, которые меня опутывали — просто было очень больно. Хозяин кормил меня сначала из шприца, впрыскивал в рот что-то теплое и питательное. Потом стал давать мелко разжеванное мясо. Валялся я прямо на кухне, так что видел — мясо он разжевывает самолично.

При этом он приговаривал с какой-то то ли нежностью, то ли завистью:

— Жри, Ромео, жри.

Мне все время казалось, что я просто еще раз родился. Первая жизнь вспоминалась как-то тускло, даже запахи из памяти выветрились. Но все равно было много похожего. Раньше я восхищался Вожаком, теперь — Хозяином.

Хозяин пах резко и выпукло: табаком, пивом и какой-то химией. Если бы я внезапно почуял этот запах, то чихнул бы и убрался подальше. Но жизнь была новая, входил я в нее вместе с этим запахом и поэтому воспринимал его как нечто само собой разумеющееся. Иногда к Хозяину приходил другой крепко пахнущий человек. Он колол меня иголками и впрыскивал какую-то гадость. Как только я смог шевелить головой, первым делом попытался этого типа тяпнуть за руку. Но Хозяин крепко взял меня за голову и сказал:

— Нельзя, Ромка. Это доктор. Он тебя лечит, делает тебе хорошо, понял?

Я не очень понял, что хорошего, когда в тебя втыкают иголку, а тем более — когда накачивают такой дрянью, что нос в колбаску загибается. Но кусать доктора больше не пытался. Иногда рычал для острастки, чтобы тот не очень-то расслаблялся. Мне больше всего помогали хозяйские руки. Когда он меня гладил, чесал за ухом или под подбородком, я замирал и старался впитать в себя это обалденное ощущение. Я был уверен — как только выздоровею, Хозяин меня снова выставит на улицу. Поэтому старался сохранить тепло его руки внутри, в себе. Не получалось. Как только Хозяин оставлял меня одного, ощущение исчезало. Оставалась только уверенность, что совсем недавно я испытал такое эдакое, что никак не опишешь.

Не знаю, что помогло — иголки и отрава доктора или руки хозяина — но через три недели я впервые поднялся на ноги. Эту героическую попытку я совершил в отсутствии Хозяина. Очень не хотелось, чтобы он меня видел таким слабым, с трясущимися лапами и перекособоченным. Я должен был доказать ему, что смогу его защитить, буду охранять дом… и вообще такой пес, как я, в хозяйстве пригодится.

План мой провалился. Наверное, когда поднимался, треск моих костей разнесся по всему дому. Не успел я как следует поймать равновесие, как на кухню вошел Хозяин.

— Ого! — обрадовался он. — Вот видишь, как тебе доктор помог. А говорили — не выживет! Ты у меня просто богатырь!

Я попытался в ответ вильнуть хвостом. Зря. Отдача мотнула мое худое тело сначала в одну сторону, потом в другую — и свалила на подстилку. Хозяин охнул, подскочил ко мне, принялся ощупывать и оглаживать.

С этого дня я повторял попытки подняться.

И через неделю он вывел меня во двор. Тот самый двор, где окончилась моя прежняя жизнь. Я брел по нему с отстраненным интересом. Вот из этого двора мы бежали. Тут я оцепенел. Здесь произошла стычка с этим… как его… Кочаном. Тут на меня навалилась стая…

И вдруг откуда-то сверху раздался призывный мяв. Я поднял голову и понял, что есть кое-что, что связывает мою прежнюю и новую жизнь.

На форточке сидела та самая кошка и, кажется, улыбалась мне.

— Привет, — сказала она с искренней радостью. — Ты живой? Здорово!

Я буркнул что-то в ответ. Стоял, смотрел и моргал. Ее чистый и пушистый запах только теперь дополз до меня. Или я его уже почуял, но не вспомнил? Короче, чувствовал я себя абсолютным дураком. Думал: «Ну вот и познакомились. А я ободранный, как крыса… и хромаю».

Хорошо, что Хозяин выручил, увел домой. А то я так и стоял бы, не зная, что делать.

Только дома смог успокоиться и понять, что произошло: она меня узнала! И не просто узнала, но и обрадовалась, что я жив! Завтра я снова ее увижу и уж тогда-то поговорю нормально!

Я попытался подпрыгнуть от радости, почти смог, подвернул правую переднюю лапу и следующие два дня никуда не выходил.

Кошка

Следующие два дня мое настроение летало вверх-вниз, как пусиковский мячик на резиночке. Ликование от того, что странный пес жив, сменялось необъяснимой хандрой от того, что мы с ним почти не поговорили.

Я практически жила на подоконнике, боясь пропустить очередную прогулку собаки. Нервная стала, Ольку поцарапала. А чего она ко мне пристала? Нашла время ласкаться!

Пес вышел во двор только на третьи сутки. Его вынес тот самый «симпатичный» парень, поставил на травку и отошел куда-то, болтая по телефону. Пес выглядел в целом, немного получше, но сильно хромал, причем странно заваливаясь на сторону. Он ушкандыбал куда-то за кустик, там повозился, и вывалился обратно, слегка поскуливая и стараясь не наступать сразу на обе передние лапы.

Мне было его страшно жалко, но выглядело это все так комично, что я не выдержала и фыркнула. Пес поднял глаза. На его морде сразу же появилось выражение одурения — у меня возникло ощущение, что я ему мерещусь.

— Мяу, — сказала я, — то есть… эй! То есть… как тебя зовут?

— Ромео, — тявкнул пес, — хозяин зовет меня Ромео.

В глазах у пса появилась осмысленность, он подошел поближе к моему окну.

— А тебя… вас как зовут?

— Я Кассандра, но ты можешь звать меня Кася. Ты ведь спас мне жизнь.

Пес мотнул головой и начал нервно переступать с лапы на лапу.

— Ну да ладно, да чего уж там… да подумаешь.

Опять неудачно оступился, взвизгнул, шарахнулся от меня.

— Ромео… Тебе очень больно?

Честно говоря, мне уже давно было не смешно, а до слез его жалко.

— Извини, — сказал пес, — я пойду домой.

— Ты придешь еще?

— Наверное, — буркнул он и поковылял к подъезду.

Пес

Я очень хотел побыстрее встать на лапы. Наверное, не надо было так сильно хотеть. Во всяком случае, не стоило каждые пять минут говорить себе, что все прошло, и пытаться подняться. При этих попытках что-то внутри сдвигалось, лапа болела так, что я даже скулить не мог — плюхался на бок, лежал и плакал.

Хозяин меня сначала жалел, а потом не выдержал и рявкнул:

— Лежать! Совсем кости переломать решил? Будешь лежать, пока я не разрешу!

В этот момент он почему-то стал похож на Вожака. Тот тоже очень редко рявкал, но если уж открывал пасть, то сразу хотелось зарыться в асфальт.

Я послушался. Почти сутки я старался лежать, по нужде ходил, не поднимаясь, в какой-то лоток. Позволил противному доктору ощупать меня и чем-то смазать. Смотрел на хозяина преданно-преданно. И изо всех сил старался не делать резких движений. Удержался, даже когда хозяин утром третьего дня приказал подняться, осмотрел меня и сказал:

— Сегодня на улицу пойдем. Ты как?

Я вильнул хвостом, чуть-чуть, чтобы не спугнуть удачу. Пока он прилаживал на меня ошейник с поводком, я лихорадочно придумывал речь, с которой обращусь к прекрасной Кошке. Остановился на тоне небрежном, но полном собственного достоинства. Мол, привет, как поживаешь. Да так, ерунда. Врачи говорили, не выживу, но я упрямый, знаете ли. Нет-нет, не волнуйтесь, я в порядке. До встречи, сударыня.

Это была отличная речь, я даже успел ее отрепетировать, пока мы спускались по подъезду. Однако, как и все хорошо отрепетированные речи, она блистательно провалилась. Как только я вдохнул запахи двора, то забыл обо всем на свете и побежал метить кусты. Ну и заодно вообще оправиться. А когда возвращался из кустов, наткнулся на приветливый взгляд Кошки.

— Привет, — сказала она, — а тебя как зовут?

Ну как могут звать хромого, ободранного пса, который гадит по кустам? В лучшем случае Бобик.

— Ромео, — с отвращением признался я. — Это хозяин так назвал.

Я хотел добавить, что в стае меня звали Нос, но понял, что начинаю оправдываться. Это меня разозлило настолько, что я придумал встречный вопрос — очень оригинальный:

— А тебя… то есть вас как зовут?

— Кассандра. Можно просто Кася.

Вот ей ее имя шло! Она действительно была вся такая… королевская. Я, конечно, не знаю, что такое Кассандра, но почему-то кажется, что это имя какой-нибудь царицы кошек. Нет, Кассандра — это правильное имя для такой кошки. А Касей я ее никогда не назову. К сожалению.

И тут она промурлыкала, как будто подслушала мои мысли:

— Тебе можно, ты мне жизнь спас.

Вот это было сильно! Я как-то совершенно забыл о подробностях драки. Драку я помнил отдельно, кошку — отдельно. А ведь я-то на самом деле спас и ее и котенка!

Тут я совсем смутился и пробормотал что-то вроде:

— Фигня дело…

Я запоздало вспомнил о заготовленной речи, но в башке болтались только огрызки: «Я упрямый, знаете ли» и «сударыня». Больше всего в жизни мне хотелось, чтобы хозяин меня окликнул и увел домой. Но он, как назло, болтал с кем-то по телефону. Вернее, монотонно повторял через большие промежутки времени: «Да, я понял. Хорошо, я все понял»…

Я уж решил сделать вид, что вообще тут случайно. Пробегал мимо, перекинулся несколькими словами с симпатичной кошечкой — и побежал себе дальше. Принял очень независимый вид, попытался грациозно развернуться и убежать… и чуть не взвыл от боли. Очень трудно быть грациозным, когда подворачивается больная лапа.

— Больно? — участливо спросила Кассандра, и мне еще сильнее захотелось взвыть.

По сценарию я должен был ответить: «Ерунда, я в порядке», но мне действительно было очень больно. Поэтому я просто сказал:

— Извини… пойду-ка я домой.

Я развернулся (очень неуклюже!), Кассандра что-то мяукнула мне вслед, я на всякий случай согласился.

И похромал, уже не заботясь о произведенном впечатлении.

Поздно заботиться. Я полностью провалился.

Больше она ко мне не обратится.

Кошка

Как же мне было тоскливо!

Пес, этот Ромео, где-то там, далеко, ему больно, а я здесь, и совершенно ничем не могу ему помочь.

Я окончательно переселилась на подоконник. Дошло до того, что Олька сдалась, и поставила мне сюда миску с едой. Я сначала даже муркнула ей от благодарности, но тут же опять застыла в ожидании: где же он? Идет? Не идет? Почему он так редко гуляет? Плохо? Больно? Как с ним хозяин обращается?

Пес выхромал из подъезда днем, его хозяин опять болтал по телефону, и пес снова, не глядя на меня, первым делом ломанулся в кусты.

— Мяу? — спросила я, когда он оттуда вышел.

— Ррр, — ответил пес, — извини, мяукать я не умею.

— Как ты?

— Спасибо. Вроде ничего.

— Слушай, Ромео, а зачем… Почему ты нас с Пусей спас? Ты же собака, я кошка.

— Не знаю, — честно сказал пес, — наверное, я неправильная собака. Ты мне почему-то нравишься.

— Или я — неправильная кошка.

— Да нет же, ты правильная! Ты самая замечательная на свете! Ты…

— Ромео, домой!

Я б этому хозяину глаза выцарапала! Прервал на самом интересном месте! Ромео чуть вильнул мне хвостом и пошел в подъезд. Хромал он уже меньше, но все равно, когда я смотрела на него, мое сердце сжималось и переворачивалось от жалости.

— Ромео, ты мне тоже очень нравишься! — муркнула я ему вслед.

Пес резко развернулся, оторопело посмотрел на меня, а потом как запрыгал, как залаял! У меня от неожиданности чуть уши не заложило…

— Ура, — голосил он, — ты — самая прекрасная кошка на свете!

И дальше что-то совсем непереводимое ни на кошачий, ни на человеческий языки — сплошные переливы и модуляции лая, плавно переходящего в вой.

Хозяин испугался и кинулся успокаивать своего питомца.

— Ты что, с ума сошел! Сейчас опять что-нибудь себе сломаешь! А ну сидеть!

При звуке хозяйского голоса Ромео немного пришел в себя, даже сел. Но при этом продолжал заливисто лаять.

На эти звуки прибежала Олька, высунулась в окно.

— Что происходит? — довольно грозно спросила она, а потом увидела хозяина Ромео, и у нее опять как-то странно дрогнул голос:

— Ой. Здравствуй…те. Что с вашим собаком? Псом, то есть.

Олька совсем засмущалась и, чтобы отвлечься, схватила меня на руки.

— Да не знаю, — раздраженно ответил парень, — похоже, у него с вашей кошкой сложные отношения. То он за нее чуть себя не угробил, а сейчас облаял ее ни с того ни с сего.

— Я не ее! — рявкнул Ромео.

— Он не меня! — мявкнула я.

Парень вздрогнул, а Олька чуть меня не уронила.

— Девушка, давайте вы кошку подержите, а я постараюсь этого прохвоста домой затащить.

— Хорошо, — Олька вцепилась в меня так, что я заорала.

Пес напрягся и рванул ко мне, хозяин его не выдержал такой подсечки и рухнул прямо под наше окно.

Олька кинула меня и рванула на улицу, Ромео метнулся к хозяину и начал активно лизать ему лицо и руки, тот пытался отбиться от пса, а заодно и встать.

Олька подбежала, оттащила Ромео. Парень хотя бы смог сесть.

— Спасибо, — сказал он, — кстати, меня Роман зовут.

— А я Оля. А это — Кася.

Я удовлетворенно мявкнула, уселась на форточке и распушила хвостик.

— Ты такая красивая, — запел Ромео.

— О нет! — заголосили Оля и Роман.

— Домой! — рявкнул Рома, — и если сегодня еще хоть звук, я за себя не ручаюсь! Понял?!

— Гав, — угрюмо буркнул Ромео и поплелся к подъезду.

Пес

Началось все очень плохо. Жить не хотелось, думать не хотелось, гулять не хотелось. То есть гулять хотелось, но по совершенно физиологическим причинам. Я подошел к хозяину и тактично сел у ног. Хозяин рассеянно почесал меня за ухом и буркнул:

— Ромка, я работаю. Не мешай.

Я стал терпеливо дожидаться, пока хозяин наработается. Работа у него очень сложная и даже опасная: ему приходится гонять по экрану каких-то угрюмых личностей и со страшным грохотом уничтожать их. Изредка они уничтожают его, тогда хозяин ругается и начинает все сначала.

Иногда у него бывает работа попроще и поинтереснее: он гоняет по экрану шарики.

А бывает, что работа очень скучная — хозяин что-то пишет. Но это, к счастью, нечасто бывает.

На сей раз хозяин собирался работать долго и упорно. Полчаса я терпел, но потом понял, что деликатность деликатностью, но на улицу мне нужно срочно. Я позвал хозяина.

— Угу, — ответил он, — сейчас.

Через минуту я позвал его еще раз.

— Да-да-да, — ответил он очень торопливо.

Я выждал еще чуть-чуть и потянул хозяина за штанину.

— Ромка! — заорал он на меня. — Не мешай!

Я испуганно отскочил, ударился раненным боком, заскулил. Хозяин наконец-то развернулся и посмотрел на меня.

— Пошли, — жалостливо попросил я, хотя знал, что люди с трудом учат собачий язык. — Мне очень надо.

Как ни странно, он понял.

— Извини, Ромище! — сказал он виновато. — Совсем забыл.

И бросился одеваться.

По подъезду я бежал, стараясь выгнать из головы мысль о кошке.

«Все! Хватит! Помечтал — достаточно! Не с твоим псиным рылом в ее кошачий ряд!»

Мысль забилась куда-то в затылок, и на улицу я выбегал, думая только о своих собачьих делах. Сделал их, закопал, вернулся к дому.

— Мяу, — сказала Кассандра с неуловимой интонацией.

То ли спросила, где я был, то ли поздоровалась.

«Спокойно! — приказал я себе. — Просто Кассандра — вежливая кошка. Она соблюдает приличия».

Ну и я соблюл, прорычав стандартное собачье приветствие. Кассандра удивилась.

— Это по-собачьи, — пояснил я. — Типа «Привет».

— Понятно. А как вообще дела? Как здоровье?

— Нормально.

«Это просто вежливый разговор. Сейчас поговорим о погоде и разойдемся».

Но Кассандра заговорила не о погоде.

— Слушай, а тогда… когда… словом, зачем ты нас с Пусей спас? Ты — собака, я — кошка.

Это не очень походило на непринужденную болтовню.

— Кошак его зн… То есть не знаю, — честно ответил я. — Я не очень задумывался тогда… Вот такой я…

«…урод кошачий», — подумал я, но вовремя успел скорректировать фразу.

— …неправильный пес.

Кассандра дробно муркнула. Наверное, усмехнулась по-кошачьи.

— А я, выходит, — неправильная кошка.

Мне это заявление показалось странным. По-моему, любая кошка бросится спасать своего котенка. Как и любая собака — щенка.

— Да нет, — сказал я недоуменно, — нормальная ты кошка. Даже замечательная. Просто прелесть.

Я почувствовал, что немного переборщил с комплиментами, но тут меня, к счастью, позвал хозяин. Я махнул хвостом на прощание (опять забыл — не вилять хвостом перед котами!) и двинулся на зов.

И вдруг ни с того ни с сего Кассандра заявила:

— Ты мне тоже очень нравишься.

Я, честно сказать, не помню, что там дальше было. Помню, орал что-то от счастья на весь двор. Хозяина за поводок тащил, даром что после болезни. Запах только один чувствовал — Кассандры. И видел только ее. Причем не всю ее, а почему-то только ее глаза. И слышал только ее — хотя как раз это было неудивительно, потому что Кассандра вопила так, что меня местами заглушала. Орала она, правда, не от страсти, а потому что хозяйка ее тискала.

Вот этот момент я хорошо запомнил, потому что, услыхав кошкин зов о помощи, рванулся ее спасать. Хозяин, который легкомысленно пытался удержать меня на поводке, рухнул как перекушенный. Мне, естественно, стало стыдно, я бросился поднимать хозяина. Точнее, лизать его в нос и орать:

— Я ей нравлюсь, понял?! Понял?!

…Потом весь вечер мне аукались дневные прыжки и упражнения по перетягиванию поводка. Но я переносил все временные трудности бодро и стойко. Какая, к кошаку плешивому, разница!

Надо, кстати, перестать поминать кошаков по поводу и без повода — вдруг Кассандра обидится!

Кошка

C этого дня моя жизнь стала проистекать по режиму.

Ромео два-три раза в день выходил на улицу, я его ждала. Я перестала сидеть на подоконнике, чтоб не смущать его, и дать спокойно полазить по своим кустам, а потом он звал меня, я вылезала в форточку — и мы болтали обо всем на свете.

Какая у меня, оказывается, тихая жизнь! То ли дело собаки — бегают в стае, живут под мостом. Только одно я так и не смогла понять — как могут столько здоровых нормальных псов подчиняться одному вожаку.

— А если он не прав? — допытывалась я.

— Как он может быть не прав, он же вожак.

— Ну не может же он знать все!

— Может. Он же вожак.

— Ну, а если он ошибся?

— Вожак не ошибается.

— Ромео, ну ты же взрослый песик, ты же понимаешь, что никто не может всегда быть правым. Вот ты же ошибаешься иногда?

— Я — да. Так я и вожаком не был.

Удивительная твердолобость!

Но в целом меня рассказы Ромео просто завораживали. Оказывается, собаки ориентируются в мире только по запаху. Даже эмоции они не чувствуют, как мы, кошки, а нюхают. Честно говоря, я не поверила, и мы решили провести эксперимент.

— Вот смотри, идет Олька. Что ты про нее унюхаешь?

Ромео повел носом и выдал:

— У нее колбаса в сумке.

— Ну, это и я слышу, — тут я приврала, колбасу я не учуяла, — а настроение у нее какое?

— Нормальное — улыбается.

— Ну, это и я вижу. Снаружи она всегда улыбается. А внутри она какая сегодня?

— Что значит внутри? Мне ее разгрызть, что ли?

Я закатила глаза, Ромео немедленно принялся меня успокаивать.

— Ладно, ладно, не злись. Я сейчас понюхаю. Тяжело — колбаса все перебивает. Но она не боится — у страха резкий запах, она не возбуждена, она… А колбаса хорошая.

Я поняла, что пора показать класс, и сиганула вниз, прямо под ноги изумленной Ольке. Она вздрогнула, выронила пакет и схватила меня на руки.

— Ты опять! — заголосила хозяйка.

И это вместо того, чтоб сказать мне: «Здравствуй, моя кошечка!»

— Кася, ты меня до истерики доведешь, я буду окно запирать.

Олька бушевала, а я комментировала ее состояние Ромео.

— Она на самом деле не злится, она правда испугалась. А еще она голодная. А еще… Ромео, ты меня слушаешь?

— РРРР-ням?

— Ах ты гад! — завопила Олька и выпустила меня из рук, — это была моя колбаса!

Олька уперла руки в боки и стала надвигаться на Ромео, который судорожно заглатывал большой кусок колбасы. Пес пятился, улыбаясь полной пастью и безумно мотыляя хвостом. Весь его вид говорил о том, что он совершенно счастлив, но сейчас немножко занят. Вот, мол, проглочу этот кусок и с удовольствием вам представлюсь.

— А вот теперь она злится. Очень злится… — прошипела я, глядя на Ромео, который медленно пятился, виляя хвостом и облизывая довольную морду. — Что ты делаешь, дурак? Ты зачем хвостом виляешь?

— Я понравиться ей хочу.

— Кто так нравится! Морду сделай скорбную, ляг. Ляг, я сказала! Хвост прижми! И тоску в глазах, как будто не ел три дня.

Ромео неуклюже рухнул, видимо прижал больную лапу, зато в глазах, хоть на секунду, появилось тоскливое выражение. Я незаметно прижала собачий хвост, потому что он все равно непроизвольно мотылялся из стороны в сторону.

Олька перестала бушевать.

— Ты что, такой голодный? Худой…

Ромео рванулся вскакивать, я его еле остановила.

— Хвост держать! Морду жалостливее!

— Ладно, черт с ней, с колбасой. — Олька погладила Ромео по голове.

Пес зашелся от счастья, подбросив меня хвостом чуть ли не до самой форточки. Я аж испугалась.

— Все, она уже не злится, она уже твоего хозяина увидела.

Я почувствовала характерный прыжок сердечного ритма, которым моя Олька реагировала на приближение Романа.

— Что тут опять случилось? — Роман вышел из-за кустов, с подозрением оглядывая нашу компанию.

— Ваш пес сожрал нашу колбасу, — сообщила Олька, но уже совершенно беззлобно, демонстрируя Роману пакет с погрызенными кусочками.

Ромео судорожно сглотнул слюну.

— Вы б его кормили, что ли.

Олька посмотрела в молящие глаза собаки и со вздохом отдала ему остатки колбасы.

— На, жри. Все равно из этого уже ничего не сделаешь.

Роман с удивлением смотрел на чавкающего пса.

— Я заплачу за колбасу.

— Не надо, — отмахнулась Оля.

— Как не надо? Я хочу.

— Тогда верните колбасой, сил нет второй раз в магазин тащиться. Кася, пошли домой!

И я пошла домой. По дороге не забыв терануться о бок Ромео, чтоб не сильно на колбасу-то отвлекался. Аж подавился, бедный.

Пес

Вообще-то Каська смешная. И я смешной — чего ее боялся? Наверное, потому, что не знал, какая она смешная.

Например, она совершенно домашняя, никакого представления о приличном обществе. Кто такой вожак — не понимает, почему он вожак — тоже не понимает. А я-то раньше все удивлялся, почему кошки в стаи не собираются. Да потому что дремучие они и слегка, извините, тупые. Даже Каська.

Чего стоит, например, вопрос: «А что будет, если вожак ошибется?». Я ей три раза подробно объяснил, что вожак ошибиться не может, иначе бы он не стал вожаком. А если вдруг допустит ошибку, то его тут же затопчут конкуренты и к власти придет тот, кто не ошибается. Простая же мысль, но сквозь эту чудесную кошку проскакивает, как крыса через дырку в заборе.

А еще у нее большие проблемы с обонянием. Однажды из-за этого чуть казус не приключился. Как обычно, вывел меня хозяин на прогулку и спустил с поводка, а сам отправился бродить по двору и по телефону болтать. Дома он не болтает, потому что почти все время работает, а на улице компьютера нет, хоть пообщаться можно.

Кстати, он и сам мне как-то признался:

— Эх, Ромка, кабы не ты, я давно к стулу бы прирос и жиром бы заплыл.

Так что пользу хозяину я уже начал приносить. Но это так, к слову.

Значит, он бродит и болтает, я быстренько все дела свои поделал, бегу к окошку и кричу:

— Привет, Кассандра! Хватит дрыхнуть, выходи, поболтаем.

Каська, естественно, на подоконник выбирается и смотрит на меня честными глазами. Как будто я не знаю, что кошки почти все время спят. Бесполезные существа. Кроме Каськи, естественно. От Каськи польза прямая — она радость приносит.

В тот раз она вылезла, разулыбалась (я уже научился понимать, что это неуловимое растяжение морды — улыбка) и отвечает:

— Привет, Ромео. Расскажи мне что-нибудь.

А я ей возьми и начни про запахи рассказывать. Вообще-то это сложно — запах описать. Слов мало, можно только сравнивать с чем-нибудь. Скажем: «Представь, что по селедке быстро проехал мотоцикл с разогретыми шинами, а потом еще пару чипсов туда уронили».

Между прочим, упомянул, что настроение человека легко по запаху определить. Это ее очень заинтересовало.

— Зачем, — удивляется, — по запаху? Это и так понятно.

Тут я тоже удивился. Что значит «понятно»? Каська объяснить не смогла, но показала на свою хозяйку, которая как раз по двору шла.

— Вот какое у нее сейчас настроение?

Я принюхался.

— Нормальное, — говорю, — ни страха, ни угрозы, ни волнения. Колбаса в сумке очень вкусная.

Каська рассердилась немного:

— При чем тут колбаса? Я не про колбасу спрашиваю, а про хозяйку.

— Хозяйка как хозяйка. А колбаса замечательная. За такую и подраться не грех.

А у самого слюна весь рот затопила.

— Забудь о колбасе! — шипит на меня Каська. — Представь, что ее нет.

— Как это? Я могу представить, что хозяйки нет, все равно она почти без запаха. А вот колбаса…

Наверное, достал я Каську своими колбасными рассуждениями. Она вдруг завопила и хозяйке под ноги — плюх. Та заорала почище Каськи, пакет выронила, а оттуда…

У меня даже мысль проскочила, что Кассандра таким способом решила меня угостить. Но еще быстрее мысли оказались мои лапы и челюсти. Я быстренько ухватил батон колбасы, отволок на пару шагов и принялся угощаться.

Поблагодарил, конечно. Но, поскольку рот был сильно занят, оказался невнятен. Ни Каська, ни тем более ее хозяйка меня не поняли.

— Вот видишь, — наставительно говорила Кассандра, — теперь она злится.

Конечно, я видел! Он нее злостью так разило, что запах колбасы мерк. Да и орала она вполне конкретно:

— Фу! Отдай колбасу! Фу! Выплюнь!

Ну, я-то пес свободный, недрессированный, поэтому мне все эти «фу» — просто сотрясение воздуха. Поэтому я ничего выплевывать не стал, а решил перебраться подальше. Поднялся на лапы, повилял хвостом — типа «Спасибо! Я понимаю вашу тревогу, но колбасу не отдам!». Тут и Кася на меня орать начала. Тоже ей, значит, хозяйской колбасы жалко стало.

Как будто хозяйке эта колбаса в сто раз нужнее, чем мне!

Но я спорить не стал. Даже выполнил все Касины требования: лег на живот, сделал жалобные глаза, хвостом попытался не мотать. С хвостом вышли проблемы — от радости он мотался абсолютно самостоятельно. Тут Кассандра решила мне помочь и вцепилась в мой хвост когтями. Вот тут-то я начал страдать по-настоящему, чуть не заплакал. Но колбасу все равно жевал. Когда всю сознательную жизнь проводишь в поиске пищи, едой просто так не разбрасываешься.

Хозяин прибежал на крики, что-то они там поговорили между собой. Девчонка оттаяла, даже по голове меня потрепала.

Запах у нее сразу стал такой… Как будто что-то теплое и мягкое начинает электризоваться. Но не бьет током, как эти чертовы обрывки синтетики на помойках, а становится еще более теплым и мягким.

И вдруг у меня словно раздвоение личности началось. Это Каська о мой бок потерлась. Это прикосновение было точной копией запаха ее хозяйки.

Хотя я до сих пор не понимаю, как прикосновение может быть копией запаха.

Кошка

Вообще-то кошка — существо свободное. Совершенно независимое животное, брожу, где вздумается, ни от кого не завишу. Хочу — приду на подоконник, не захочу — не приду. И меня страшно напрягает, что сейчас приходить на подоконник мне хочется всегда. Я жду прогулки Ромео, а это совершенно унизительно для моего кошачьего характера. Просто за уши приходится оттаскивать себя от подоконника.

А он? Гуляет по своим кустам, живет привольной жизнью. Я тут сижу в четырех стенах, жду, когда он соизволит выйти на улицу…

Короче, уже несколько дней я находилась в полном раздрае, а этот Ромео, вместо того, чтобы помогать, только подливал масла в огонь.

То только кивнет, привет, мол, и куда-то побежит за своим хозяином. Тоже мне, нашел себе кумира. Подумаешь, хозяин, царь и бог, еще один глава стаи. Тоже теперь всегда прав, никогда не ошибается, хозяин сказал, значит, все должны немедленно исполнять. Если б я Ольку так слушалась, уже б давно не дом был, а бардак. Ее ж саму частенько, как котенка, во все мордой тыкать приходится. Ай, что люди, что собаки — все хороши.

Недавно прибегает это чучело ушастое (не Олька, а Ромео) и давай мне хвастаться, как я замечательно его вылечила.

— Ну? — спрашиваю я.

А он ушами мотает и рассказывает мне, какая я хорошая. Да и так знаю, какая я, а ты б немножко мозгами-то пошевелил и подумал, что нам уже давно мало этих пятнадцати минут в день, что нам нужны более глубокие отношения. Что видеться нужно чаще…

А он сигает через кусты и опять бегом за своим ненаглядным хозяином.

На следующий день меня осенило. Если пес не может жить без своего Ромки, да и мне с Олькой расставаться неохота, то нужно просто их поженить. И будет всеобщее счастье.

Я уже давно догадалась, что означают загадочные сердечные сбои у Ольки, и уверена, что она против не будет, а с Романом мы уж что-нибудь да придумаем, никуда он от нас не денется.

Меня целый день распирало от осознания собственной гениальности, я еле дождалась, пока Ромео выскочит во двор.

Я даже дала ему шанс самому придумать выход из нашей, сейчас почти тупиковой ситуации. Но Ромео проявлял просто чудеса глупости, и вообще не хотел понимать о чем речь. Пришлось ему намекнуть попрозрачнее.

Я спрыгнула во двор, потерлась о его колючий бок.

— Ну, Мрррромео, ты такой хороший, ты такой умный, правда, ты придумаешь как нам поженить Ольку с Романом? А мы с тобой всегда-всегда будем вместе, ты будешь мне рассказывать что-нибудь, а я тебя буду лечить. Я и Ромку твоего буду лечить.

Глаза у пса стали совершенно стеклянные, как будто он валерьянки нанюхался.

— Мряк, — продолжала я, — правда, мы будем жить вместе?

— Да, — ответил пес, смотря на меня абсолютно прозрачными глазами.

— Ну смотри, ты обещал, — мркнула я напоследок и еще раз потерлась об него.

Я усмотрела возвращающуюся домой мамусю и пошла ей сдаваться. Сейчас опять поднимут вой, что я на улице гуляю, еще не хватало, чтоб они увидели, что я с собакой обнимаюсь. Точно форточку начнут запирать.

Пес

Меня все устраивало. С Кассандрой мы виделись каждый день, болтали — иногда долго, я успевал рассказать большую историю из своей прошлой жизни, иногда совсем коротко: «привет — привет».

Но и короткого обмена приветами было достаточно. Я как будто подзаряжался от Каськи, взбадривался и здоровел. Хозяин еще раз отвез меня к другу-ветеринару, тот осмотрел меня, нахмурился и долго выспрашивал Хозяина, чем он меня кормит. Хозяин честно признался:

— Что сам ем, то и ему даю.

— Это плохо, — сказал ветеринар. — Нужно давать собачий корм.

— Да что случилось? — Хозяин уже пугаться начал. — Ромка заболел? Рецидивы?

— Нет, — ветеринар скривился, как будто клопа жевал, — выздоравливает твой Ромка. То есть уже выздоровел.

— Так чем ты недоволен?

— Слишком быстро. Раньше медленно здоровел, теперь — раз, и готово. Неправильно это.

Хозяин сначала обругал доктора коновалом, потом сбегал в магазинчик за коньяком (вонючая, я вам доложу, штука!) и почти час сидел у ветеринара дома, обсуждал мое чудесное исцеление. Доктор выпил, придумал сложную теорию «кумулятивного накопления терапии» и заметно повеселел.

Я лежал у ног Хозяина и думал: «Дураки вы, хоть и люди! Какое, к кошачьей матери, накопление? Просто теперь у меня есть Кассандра, она и лечит!»

На следующий день я прибежал к Каське под окно и похвастался, какой я теперь здоровый. В качестве доказательства перемахнул через кусты почти без разбега.

— Не геройствуй, — приказала Кася, но я уже научился разбираться в ее интонациях и понял, что она мной немного гордится.

Мне захотелось сделать ей что-нибудь приятное.

— Это ты меня вылечила! — сообщил я. — Каждый раз, как с тобой поговорю, мне сразу лучше становится!

— Да? — удивилась Кассандра. — Странно. То есть людей я иногда лечу, но это ж люди. И вообще, мне обязательно на больное место лечь надо. А так… на расстоянии…

К сожалению, тут меня позвал Хозяин и пришлось уходить. На прощание я еще раз перемахнул через куст.

А на следующий день Кася встретила меня неожиданным вопросом:

— И как ты собираешься эту проблему решать?

Я опешил и попытался понять, о чем речь. О моем стремительном выздоровлении? Вряд ли это та проблема, которую надо решать. Выздоровел и выздоровел, и хорошо. С Каськиным умением лечить на расстоянии? Это тоже не проблема, а наоборот, удобно. Может, что-то с моими рассказами? Я перебрал в памяти все, что рассказывал Кассандре в последнее время, и не нашел ничего, что можно было бы решить.

Кася терпеливо ждала, пока я соображу.

— А с чем решать, Кась? — виновато спросил я. — В чем проблема?

— Как «в чем»? Надо же как-то жить вместе!

Хорошо, что я ничего не грыз в этот момент. Мог бы подавиться и задохнуться.

— А зачем? — осторожно спросил я.

— Как зачем? — возмутилась моя кошка. — Видимся урывками, общаемся по чуть-чуть! Это что, нормально?

Я считал, что это нормально. Но Касин вопрос не предполагал положительного ответа.

Поэтому я выбрал компромисс — промолчал.

— Вот видишь, — чуть спокойнее сказала Кассандра, — это ненормально. Знаешь, как хочется, чтобы ты все время был рядом, чтобы можно было подойти к тебе, потереться.

Кася вдруг спрыгнула с окна ко мне на улицу. Подошла и потерлась. Мне очень понравилось.

— Здорово! — сказал я.

— Ага, — сказала Кася бархатным голосом и привалилась ко мне. — Я бы на тебе грелась, а ты бы рассказывал свои замечательные истории.

И затихла.

По идее, тут-то я и должен был начать какую-нибудь замечательную историю, но мысли куда-то выветрились. Ничего я говорить не мог, и думать не мог, и чувствовать мог только запах чудесной кошки Кассандры.

А пахла она… Нет, не с чем сравнить. Могу сказать «замечательно», «великолепно» или «волшебно», но слова эти никуда не годятся. Не смог бы я описать этот запах кому-нибудь, кто его ни разу не слышал. Да и не стал бы описывать — просто из жадности.

Кошка

Дома мне мало не показалось.

Весь вечер люди злобно придумывали всякие методы запирания, забивания, заколачивания, затыкания форточки, чтобы я больше не убегала.

Я изо всех сил пыталась их отвлечь. Сначала скинула со стола большой мешок с семечками. Пока все ползали по кухне и собирали, а остатки пылесосили, о форточке никто не вспоминал. Я помогала изо всех сил: прятала семечки под плинтус, переворачивала миску, чтоб удобнее было собирать, крутилась под ногами, разваливалась посреди кухни, чтоб не обойти. Короче, примерно на час о форточке все забыли.

Потом заговорили опять, папуся даже взял молоток и пошел на кухню. Пришлось срочно лезть в его инструменты, скинуть сумку с табуретки (грохоту было), а потом, пока папуся бегал в коридор и все собирал, я потихоньку прокралась на кухню, спихнула молоток с подоконника и затолкала его под холодильник. Часа полтора все искали молоток, и я смогла немножко расслабиться.

Потом мамуся справедливо решила, что «сегодня с форточкой что-то сделать не судьба», и все занялись своими делами.

Я помогала Ольке писать контрольную. Очень утомительное занятие, мне пришлось раз пятьдесят перелезать с учебника на конспект и обратно.

Потом мы с папусей смотрели футбол. Потом я помогала мамусе вытаскивать белье из стиралки и развешивать его.

Потом мы с мамусей готовили ужин.

Короче, к вечеру я была совершенно измучена и даже пропустила время гуляния Ромео. Когда он стал лаять, я была страшно занята: внимательно наблюдала за тем, как мамуся режет крабовые палочки. Это очень важное занятие — отвлечься нельзя ни на секундочку.

Ромео под окном надрывался, а мне еще предстояло заправить салат и проследить за тем, чтоб рыба не сгорела.

Откуда-то сверху раздался оглушительный плюх, Ромка затих, но буквально на секундочку. Потом оглушительный гав только усилился.

Олька прибежала из комнаты и высунулась в окно.

— Кась, это тебя зовут.

Я внимательно посмотрела на хозяйку. Что она знает?

— Иди, иди, — продолжала Оля, — твой Ромео пришел.

И сама перенесла меня на подоконник.

— Что ты делаешь? — тут же взвилась мамуся, — она же опять сейчас вниз сиганет!

— Ну и пусть, — вдруг набычилась Олька, — а может, у них любовь? Дайте животному жить нормально!

Это было так сказано, что я даже не очень поняла — обо мне она говорит или о себе.

— В смысле? — мамуся тоже не очень поняла Ольку.

— Не закрывайте форточку.

Вот так: я весь день старалась, а если б не Ромео, даже не знаю, чем бы все кончилось.

Пес

Полдня ходил я по дому, будто плавал. И башку постоянно направо поворачивал — мне все время казалось, что Кася к правому боку как привалилась с утра, так весь день и валяется. Посмотрю на бок — нет, померещилось. Только отвернусь — опять кажется, что кошка бок греет. На стенки постоянно натыкаюсь, есть ничего не могу. Хозяин утром смылся, даже за ухом почесать некому.

Как можно что-нибудь придумать в таких условиях?! Но я не только думал, но и все придумал. Даже целых два выхода!

Первый способ, правда, получился не так чтобы очень хороший. Я планировал втереться в доверие Касиной хозяйке, чтобы она взяла меня к себе жить. Правда, пришлось бы уйти от хозяина… но в тот момент даже это не могло меня напугать. Уйти — значит, уйти! Надо только узнать, что любит хозяйка Кассандры, как к ней лучше подлизаться и прочие технические моменты.

Второй способ мне понравился гораздо больше — сбежать из дому вместе с Касей. Я бы отвел ее далеко-далеко, чтобы нас не нашли. Мы бы жили отдельно от всяких стай, с едой что-нибудь придумали бы, охраняли бы друг друга. В крайнем случае, отправились бы путешествовать — день тут, ночь там. Пошли бы на юг — там, говорят, тепло.

Отличный план, хотя и в нем бы некоторые неувязки. Например, я смутно представлял, в какой стороне юг и далеко ли до него.

Вечером, едва хозяин переступил порог, я набросился на него чуть не с лаем и за штанину поволок на улицу. Он сначала сопротивлялся, потом распахнул дверь и объявил:

— Вали отсюда один! Не маленький! А дверь я открытой оставлю.

Не веря своему счастью, я бросился во двор, перескакивая через несколько ступенек. Пару раз я мог навернуться и сломать не только лапу, но и шею. Но пронесло, и на улицу я выскочил невредимым.

Бросился под окно Кассандры… и остановился как вкопанный. Каси на подоконнике не было!

Я решил ждать, сколько хватит терпения.

Через пятнадцать секунд я начал лаять, сначала сдержанно, а потом во всю глотку.

— Кассандра! — орал я. — Выходи, я все придумал!

Из окна третьего этажа кто-то окатил меня холодной водой, но я не сдавался. Продолжал звать Касю, хотя и отбежал от дома на пару метров.

Кассандра появилась взъерошенная и сердитая.

— Что ты орешь? — спросила она. — Могут у меня быть дела?

— Какие еще дела? Я все придумал!

И я бодро изложил оба плана нашего с Касей воссоединения. Сначала первый план, а затем второй — чтобы, по контрасту с первым, он казался еще лучше.

Кассандра ни разу меня не перебила, но, когда я закончил, радоваться не спешила.

— Я понимаю, — сказал я, — оба плана сыроваты, но я пока занимался только стратегией! Выбери, какой из них тебе нравится в принципе.

— Ромео, — перебила меня Кася, — а ты помнишь, что я тебе вчера говорила?

— Конечно! Что надо жить вместе и что я должен что-нибудь придумать. Вот я и придумал!

Кассандра смотрела на меня не мигая. Нет, я все-таки никогда не научусь разбирать выражение ее хитрой морды.

— Если не нравится, — обиделся я, — я могу еще придумать. Подумаешь, проблема!

— Рома, — речь Каси струилась по земле, как ручеек из меда, — а что я тебе на прощание сказала, помнишь? Ну, когда я к тебе спрыгнула, что я тебе говорила?

Я честно попытался вспомнить. Если бы не настойчивость Каси, мне бы и в голову не пришло, что мы о чем-то разговаривали. Сидели и грели друг друга (бок снова отозвался уютным теплом). А после Касиных слов мне начало казаться, что какими-то фразами мы все-таки обменялись. Но о чем? Вряд ли это было что-то важное.

— Наверное, — еще мягче сказала Кассандра, — просто из головы вылетело. Я предлагала поженить наших хозяев. Тогда они будут жить вместе, ну и мы, соответственно.

Это была гениальная идея. Мне стало очень стыдно. Так стыдно, что немедленно начал спорить. И Кася вроде как даже соглашалась со всеми моими аргументами, но я заводился все больше. Кася вообще замолчала — и это меня добило.

— Это нереально! — заявил я. — Глупо и… как мы этого добьемся? Почему ты сразу отвергаешь мой отличный план и подсовываешь свою сырую идею?! Из принципа, да? Чтобы показать, что ты умная, а я — болван из подворотни?! Ладно! Я завтра тебе десять новых планов принесу, ты увидишь!

Всю ночь я не мог заснуть.

Во-первых, чем дольше я обдумывал предложение Кассандры, тем больше убеждался в его гениальности. Не надо было бросать хозяина, не надо было тащить бедную Касю на свалку, не надо было бороться за выживание. Я пытался придумать хоть что-нибудь взамен этого плана — но не мог.

А вторая причина бессонницы была чисто биологическая. Поругавшись с Касей, я начисто забыл, зачем собаки ходят во двор. И до утра боролся со страстным желанием сходить в туалет прямо на кухне.

Как только рассвело, я растолкал хозяина, он, полусонный, распахнул дверь квартиры — и я пулей вылетел во двор. Справив все свои естественные надобности, я направился к окну Каси. Она сидела на подоконнике и вылизывалась, демонстративно не глядя в мою сторону.

— Кась, — сказал я виновато, — прости меня, я на самом деле дурак.

Кассандра перестала вылизываться и посмотрела на меня долгим печальным взглядом.

— Ты дурак, конечно. Но если бы ты только знал, какой ты умница!

Слишком сложно для пса, который провел бессонную ночь.

— Ага, — сказал я. — А есть идеи, как поженить наших хозяев?

— Давай думать.

Кошка

И хотя толку от Ромео было немного, я честно пыталась думать вдвоем.

— Нам нужно придумать что-то такое, чтоб они оба это потом расхлебывали, понимаешь?

— Не очень, — гавкнул пес.

— Ну, например, мы б взяли вместе и убежали, а они нас вместе искали.

— Давай! — оживился Ромео, а потом сник. — А вдруг хозяин меня не будет искать? Да и пока он меня хватится, ты уже проголодаешься и замерзнешь.

Мне была очень приятна такая забота, я даже хотела спрыгнуть вниз и лизнуть Ромео в нос, но вовремя вспомнила его стеклянные глаза в прошлый раз и осталась на форточке.

— Значит, это плохая идея, — сказала я, — думаем дальше.

— А давай я просто Ромку к вам в гости затащу! — предложил пес.

— Как?

— Да на поводке! Если он со мной еще гулять пойдет. Будем проходить мимо вашей двери, я его ррррраз, как дерну, он прям к вам и ввалится. А потом я спрячусь, а он меня будет искать, а найдет твою Олю.

— Ага, — сказала я, — а это идея. Только нужно сделать так, чтоб Олька в этот момент что-нибудь вкусненькое приготовила.

— Да ладно, я и без еды готов.

— Да не тебе, дурашка, — перебила я Ромео, — нужно, чтоб Олька твоего Романа угостила. Мужики, они любят пожрать, вот папуся знаешь как ест!

— Я тоже! — гавкнул Ромео.

— Не сомневаюсь, — грустно сказала я. — Ладно, идея отличная. Ты — гений! Давай дальше думать!

— А давай у вас что-нибудь потеряется, а я найду!

— Это как? — не поняла я.

— Ну, ты что-нибудь спрячешь, что-нибудь нужное, а Олька начнет искать, позовет меня, а я найду.

— Как?

— По запаху.

— Идея, конечно, хорошая, но что-то я сомневаюсь, что Оля сообразит тебя позвать.

— Она что у тебя, такая глупенькая?

Я посмотрела на Ромео с жалостью.

— Нет, не она.

— А кто?

— Так, ладно, проехали, думаем дальше.

— Слушай, Кась, а зачем мы дальше думаем? Мы ж уже придумали все. Я Ромку к вам затащу — и все.

— Что все?

— Ну все. Они познакомятся.

— И?

— Ну, и мы будем вместе…

— Думаешь, это так быстро?

— А чего тут думать-то?

— Ну, у людей все сложно. У них любовь, переживания всякие.

— И у нас любовь! — выпалил Ромео, а потом вдруг страшно засмущался, начал пятиться и в итоге вообще сбежал.

Пес

Теперь я понял, почему Кася ко мне привязалась — ей нужен кто-то рядом, кто умеет быстро соображать. Нет, она совсем не дура! Для кошки — вообще гений! Но думает она, как и ходит, неторопливо, сто раз принюхается, прежде чем сделать следующий шаг. Пока мы устраивали мозговой штурм, я весь измаялся, дожидаясь, пока она поймет то, что я уже сто раз понял.

Например, предлагаю я такой план: мы с Кассандрой куда-нибудь убегаем, наши хозяева нас вместе ищут, привыкают друг к другу, а потом находят и начинают жить вместе. Конечно, план не очень реальный, в нем полно неувязок. Но я успеваю придумать план, найти все неувязки и отказаться от него — а Кася сидит и хлопает своими чудесными глазками. То есть я уже план похерил, а она еще даже не въехала! Вот такой, с позволения сказать, мозговой штурм.

Но тем не менее кое-что придумать вместе получилось. Опять два варианта, и в обоих ключевая роль принадлежала, естественно, мне.

В первом варианте я должен был как бы случайно затащить своего хозяина на поводке к Кассандре домой. Каська эту идею одобрила и даже немного доработала — предложила провернуть операцию в момент, когда ее хозяйка приготовит что-нибудь вкусненькое.

Второй вариант был еще изящнее. Кассандра припрячет какую-нибудь важную хозяйкину вещь, хозяйка — само собой — позовет моего хозяина, чтобы тот с моей помощью эту вещь нашел. Я похожу по квартире, изображая поиски, а как только увижу, что Роман и Ольга друг к другу привязались, сразу «найду» спрятанное.

Кася и тут начала сомневаться во всем: «А вдруг не позовет… а вдруг не догадается».

— Ладно, — не выдержал я, — давай лучше решать, какой из способов применим.

— Оба.

— Зачем оба?

— А затем, что так сразу они не начнут жить вместе. У людей это так непросто, — Кассандра вздохнула, кажется, мечтательно, — ухаживания, переживания, притирка. Любовь, словом!

— Глупости! — возразил я. — Вот у нас тоже любовь.

Я прикусил язык.

— Ну… ладно, — торопливо сказал я, — меня хозяин ждет. Вечером встретимся!

Наверное, иногда нужно думать помедленнее. И не сразу сообщать миру все свои мысли.

Кошка

Следующие несколько дней я пыталась внушить Ольке, что давно пора приготовить что-нибудь вкусненькое. Я бродила вокруг нее и мысленно призывала испечь тортик, ну хотя бы пирог с капустой, ну что-нибудь, чем можно было бы увлечь и потрясти холостого мужика.

Олька велась на мои уговоры крайне неохотно. Она сделала какой-то невообразимо диетический салат, даже мне понятно, что ни один нормальный мужик этого есть не будет, накупила в магазине пирожных и сварила компот — и это все, чего я смогла от нее добиться.

Ромео меня просто извел.

— Ну что ты тянешь? Ну когда мы уже начнем что-то делать?

— Ромео, ну подожди ты! Нужно момент правильный выбрать.

— Да чего там выбирать! Уже три дня прошло, а мы все еще на месте топчемся. Уже б давно все было!

— Что было?

— Ну что там хотела, то и было!

— Послушай, пес, что ты меня достаешь? Не могу я за Ольку ничего приготовить, не могу! Чем она будет угощать твоего Романа? Морковкой с компотом? Он это ест?

— Не знаю, не видел.

— Ну вот и жди.

— Да ты просто не хочешь ничего делать!

— Ах так!

Я от возмущения просто дар речи потеряла.

— Ну и не буду! Ну и гуляй один!

Я развернулась и сиганула вниз, домой, а вечером даже и не подошла к форточке.

И естественно, именно в этот момент, до Ольки дошли мои мысленные посылы. На следующий день, с утра, она развела на кухне необыкновенно кипучую деятельность.

Я даже сразу не поняла, что она собирается делать — настолько всего было много. Что-то жарилось, что-то варилось, подходило тесто и кромсался салат.

— Ого, — мявкнула я, зайдя на кухню, — это все мне? Мр?

Олька погладила меня локтем, руки были грязные, и кивнула на мою миску с едой, полную всяких вкусностей.

— Ешь, Каська. Сегодня суббота, и что-то мне так вкусненького захотелось. Внезапно.

— Ага, внезапно, — съязвила я, но начала есть.

— А где твой Ромео? Что-то его не видно.

— Мр…

— Ну ничего, сейчас выйдет.

И тут с улицы действительно послышался призывный лай.

Я доела, тщательно вылизалась. Ромео разрывался. Олька смотрела на меня с укоризной. Тяжело вздохнув, и придав морде выражение крайнего пофигизма, я вскочила на форточку.

— Ну где ты была? — гавкнул Ромео.

— Умывалась.

— А-а-а… — пес явно не знал, что еще сказать и переминался с лапы на лапу.

— Ты что-то хотел? — спросила я.

— Ну да!

— И что?

— Не знаю… — Ромео смотрел на меня с абсолютным непониманием происходящего.

— Ну тогда пока, — я развернулась, чтобы спрыгнуть вниз.

— Пока… — потрясенно гавкнул пес.

Сначала я хотела просто гордо уйти, но повернула голову, опять увидела кулинарное изобилие и не выдержала.

— Ну, если ты вдруг вспомнишь, зачем меня звал, то Олька наготовила сегодня кучу еды. Так что можешь тащить своего хозяина. Во сколько он с тобой гуляет?

— Он же теперь не гуляет со мной.

— И как ты его собирался к нам завести?

— Ну придумаю что-нибудь!

— Вот и думай. Вечером жду. Я прослежу, чтоб дверь не запирали.

Про входную дверь я вспомнила только что и поспешила к ней. Если подсунуть в щелку уголочек коврика, то дверь не до конца захлопывается и даже я могу ее открыть. Главное, чтобы до прогулки Ромео этого никто из людей не обнаружил.

Пес

Кассандра оказалась потрясающим тормозом. Я три дня уговаривал ее ускорить процесс, а она мяукала в ответ что-то невразумительное.

Правда, и с Ромкой могли быть сложности — он потерял былую мобильность. В последнее время он так разленился, что только работал, а гулять я ходил в одиночку. Но я был совершенно уверен, что, когда дойдет до дела, смогу его вытащить на улицу. Как? Как-нибудь. Кирпич однажды сказал классную фразу, которую наверняка подслушал у людей: «Главное — ввязаться в свару, а там разберемся!». В тот раз мы так и поступили — ввязались в свару с авангардом пришлой стаи. Хорошо еще, что быстро разобрались и рванули наутек, когда подоспели основные силы противника.

Была еще одна возможная помеха — гости. Вот уже неделю к хозяину приходила какая-то несимпатичная тетка. Она отвратительно воняла тяжелыми духами и приторными ментоловыми сигаретами. Я старался держаться от гостьи подальше, она тоже не стремилась сблизиться. Жрала хозяйскую еду, как не в себе (обычно в те моменты, когда хозяин не видел), а мне хоть бы кусок колбасы бросила! Если бы бросила, я бы, само собой, есть не стал — из гордости и преданности хозяину, но попробовать-то она могла!

Короче, не нравилась она мне, но что я мог поделать? Хозяину виднее, кого звать в гости. Сам он к ней относился хорошо, даже компьютер не включал. А иногда говорил мне:

— Ромка! Сходи-ка ты погулять!

И выставлял за дверь.

Я сначала решил, что это проявление заботы и безграничного доверия ко мне. Обрадовался, смылся во двор, поболтал с Каськой, переметил все углы, устал, вернулся назад… и меня встретила запертая дверь. Оттуда несло чем-то ужасным и дымным. Я ткнулся носом, тявкнул пару раз, не дождался ответа и снова двинул во двор. Теперь мне уже не казалось, что хозяин выпер меня из дому исключительно из-за заботы и доверия. Похоже, он просто хотел побыть со своей теткой наедине.

Я разозлился, потом испугался. Или наоборот, сначала испугался и из-за этого разозлился? Словом, когда я в очередной раз подбежал к Касиному окну, то чувствовал себя, как будто объелся тухлых крыс. И сорвался.

— Долго ты еще возиться будешь? — рявкнул я на Кассандру.

Она в ответ начала снова что-то мямлить: что не может она хозяйку заставить, что хозяйка готовит не ту еду.

— Ту — не ту! — я заводился все сильнее. — Какая разница!

— Большая! Твой хозяин морковку ест?

— Понятия не имею! Не видел. Но если вкусная — почему бы и нет.

— Не видел он…

Короче, слово за слово, поругались, и я ушел еще более обозленный. В какой-то момент готов был все бросить и свалить куда глаза глядят. «Все, — решил я, — если квартира опять закрыта, ухожу к кошачьей матери, пусть страдает!»

Дверь оказалась закрыта.

Я час, наверное, сидел и скулил, пока хозяин наконец не открыл. Был он всклокочен и рассеян.

— Ромка! Черт… Забыл совсем. Входи.

Я вошел и чуть не задохнулся. Во-первых, по всем углам хозяйской комнаты были расставлены такие вонючие ароматические свечи, по сравнению с которыми запах помойки возле мясокомбината — легкий аромат ландышей. Во-вторых, гостья валялась на диване с ногами и дымила своими гадскими ментоловыми сигаретами. Я закашлялся, жалея, что не остался на улице.

Видимо, это даже гостью проняло, потому что она поднялась с дивана и медовым голоском заявила, что «даст и собачке», гадко захихикала и добавила: «чего-нибудь перекусить».

Из ее рук я, разумеется, ничего есть не стал — сидел, чихал и кашлял. Хорошо еще, что тетка вскорости ушла, а хозяин, видя мои мучения, распахнул окна настежь. Но все равно спать было тяжело, потому что квартира насквозь пропиталась запахом свечей и ментола.

На утреннюю прогулку я вышел один. Больная голова тянула книзу, поэтому я не сразу понял, чего от меня хочет Кассандра.

Сначала она выходила на окно мучительно долго. Потом так же мучительно бестолково что-то говорила. Но последняя фраза меня приободрила.

— Олька наготовила еды. Вечером можешь приводить своего хозяина.

Я пробежал пару кругов по двору, чтобы выветрить из головы чужие мерзкие запахи. Полегчало. Теперь нужно было придумать, как вытащить хозяина на прогулку.

«Скорей бы уж наши хозяева вместе жить начали», — подумал я.

Почему-то я был уверен, что Олька живо отучит хозяйскую гостью от свечей и сигарет.

Кошка

Я с нетерпением ждала вечера.

И не только потому, что наконец-то мы начнем действовать, но и потому что нам с Ромео удастся пообщаться живьем, а не через форточку. После последней мамусиной истерики я даже не знаю, когда теперь осмелюсь сигануть на улицу.

Все шло как по маслу. Дверь я оставила открытой, еда на кухне благоухала, Олька была дома одна, родители где-то задерживались.

Я ходила вокруг хозяйки и создавала в ее душе романтически-возвышенное настроение. Мурлыкала, обмахивала ее хвостом, терлась об нее. В итоге Ольку так разморило, что она даже вздремнула на диване. А Ромео все не было.

По моим внутренним часам ему давно пора была гулять, уже и на улице почти стемнело, а от него ни гава ни мява.

Наконец, когда я совсем отчаялась, на лестнице раздалась шумная возня и громкое чертыхание. Ромео тащил за собой хозяина, как бурлаки баржу на картине в папусиной комнате. Роман упирался и спотыкался. То ли он еще не ложился со вчерашнего вечера, то ли только встал, но вид у него был изрядно потрепанный. Ромео же скулил от нетерпения и периодически вставал на задние лапы — так рвался на улицу.

— Давай, давай, все готово, — мявкнула я, когда он проходил мимо моей приоткрытой двери.

— Ага, — прохрипел пес. И совершил последний рывок на улицу.

Хлопнула входная дверь, чуть не ударив Романа по лбу. Увернулся в последний момент.

Прошло буквально пять минут и все повторилось в обратном направлении. Возня на улице, чертыхание хозяина, скулеж Ромео и его попытки открыть входную дверь.

— Да что ж с тобой сегодня, не собака, а исчадие ада!

Роман опять с трудом увернулся от входной двери, теперь к его помятости добавилась еще и мокрость.

— Там дождь, — рыкнул мне Ромео, — готова? Открывай!

Я нажала на дверь, она распахнулась, Ромео впрягся поудобнее, последним усилием рванул поводок и со звонким лаем:

— Каська, ура, у нас все получилось! — пес влетел в нашу квартиру.

Ну, дальше можно долго рассказывать. Я даже и не знаю, кого мне жаль больше: Ольку, которую разбудил весь этот тарарам, или Романа, который чуть не вышиб плечом косяк, был утащен аж до спальни и рухнул там как подкошенный, потому что мы с Ромео забились под кровать, а на его пути стояла тумбочка.

Олька сначала просто заорала. Потом разглядела у себя в спальне Романа и подобрела, а потом начала хохотать, глядя, как Роман пытается встать.

— Ты бы поводок отпустил, — сквозь смех сказала она.

— Угу, — буркнул злющий Роман, потирая ушибленное плечо и хромая на сбитое колено.

Олькин смех тут же как ветром сдуло.

— Ой, тебе больно? Давай льда принесу!

И Олька метнулась на кухню.

— Иди за ней на кухню, иди, — заорали мы с Ромео на два голоса.

— Ах ты, ты еще орешь? — возмутился Роман и попытался выковырять пса из-под кровати.

— Не бойся, я тебя прикрою, — муркнула я и вылезла вперед.

Не то чтоб мне очень хотелось спасти Ромео — было очень интересно дотронуться до его хозяина, чтоб понять, как он относится к Ольке. Читать чувства незнакомого человека на расстоянии мне очень тяжело, нужен непосредственный контакт.

Я подлезла под руку Роману, он вытащил меня из-под кровати. Я немедленно замурчала и поуютнее устроилась у него на руках.

Интересно, очень интересно. Я чувствовала раздражение, сильное раздражение на собаку, почти злость. Я чувствовала голод и желание лечь спать.

Тут в спальню залетела Олька со льдом в полотенце.

— Садись, давай коленку. Где больно? Здесь?

Роман насильно был усажен, ему на колено Олька положила лед, а сама присела на корточки рядом с кроватью. Я тут же взгромоздилась на колени Роману, и как только он посмотрел на Ольку, у него тут же тоже случился сбой в организме. Только не в сердце. Или у мужиков сердце в другом месте?..

Пес

Зря я недооценивал хозяйскую гостью, ох, зря!

Как только я начал намекать хозяину, что пора бы и прогуляться, эта остро пахнущая дрянь вцепилась в него, как шавка в мозговую косточку. Даже на колени уселась для верности, чтобы, значит, никуда рыпнуться не мог. Может быть, я бы плюнул да и перенес операцию на другой день (пусть Кася еще раз свою Олю на приготовление еды раскрутит), но внезапно в хозяйском запахе появились непривычные нотки. Он боялся. Запах страха был совсем тоненький, еле пробивался сквозь удушливую парфюмерную завесу, но я-то чувствовал! Не зря меня назвали Носом! Источник страха установить было нетрудно — он сидел на коленях хозяина и что-то нашептывал ему на ухо.

У нее даже изо рта воняло какой-то химией!

Я понял, что хозяина пора спасать, и перешел к активным действиям. Я наорал на гостью, поминутно делая вид, что сейчас схвачу ее за ногу. Тетка попыталась спрятаться за хозяина, но при ее габаритах это было проблематично. Тогда она завизжала: «Уйми свое животное!» и рванула в ванную. Хозяин рванул за ней. Я рванул хозяина за штанину. Видимо, увлекся, потому что штанина тоже рванула — по шву.

Пока хозяин переодевался, неслышно ругаясь, я сторожил ванную. Один раз гостья попыталась высунуть нос, и я с утробным рычанием обнажил пасть. Тетка ойкнула и захлопнула дверь.

— Он меня загрызет! — завопила она. — Он бешенный!

— Спокойно! — ответил хозяин. — Сейчас я его отправлю погулять.

В голосе хозяина и в его запахе слышалось не только раздражение, но и облегчение. Я понял, что нахожусь на верном пути. Когда хозяин попытался выставить меня на лестницу, я уперся всеми четырьмя лапами и даже хвостом попытался зацепиться за косяк.

— Дурак! — отчаянно орал я. — Я же тебя от этой коровы спасти хочу! Пойдем со мной, не пожалеешь!

Я проводил самое сложное сражение в моей жизни. Противник был не противником, а самым дорогим мне существом, моим хозяином, моим вожаком. Его нельзя кусать, даже за одежду лучше не хватать, как показал опыт. Но и отступать нельзя. Судя по поведению гостьи-вонючки, с этого вечера между нами начнется настоящая война. И еще неизвестно, кто победит. Поэтому я изо всех сих волок хозяина из квартиры — туда, где меня ждали потенциальные союзники.

И хозяин поддался. Наверное, потому, что в глубине души сам стремился поскорее смыться от этой безумной и наглой тетки.

— Ну, Ромка, — приговаривал он, зашнуровывая кроссовки, — давно я тебя не бил.

Я лаял уже радостно, потому что запах хозяйского страха понемногу выветривался.

Мы промчались на улицу — я помнил уроки прошлого и не собирался портить себе вечер только потому, что вовремя не оправился. На ходу мы успели перемигнуться с Касей. Во дворе был приличный ливень, но я вовремя этого не заметил и по инерции выволок хозяина во двор. Там получил от него очередную порцию ругательств, быстренько все поделал и, не теряя темпа, поволок хозяина назад. Он уже не пытался меня остановить, волокся следом, не подозревая, куда мы спешим.

— Открывай! — заорал я Каське, и та, к счастью, на сей раз не протормозила.

Дверь ее квартиры распахнулась, я бросился туда из последних сил, а за мной, не подозревая о счастливой перемене в его жизни, влетел хозяин.

Потом нас с Каськой долго отлавливали, хозяин выл от злости и от боли (он слегка зашибся, когда мы входили), но кончилось все более-менее хорошо. Олька стала выхаживать Романа, Кася принялась его успокаивать своим фирменным урчанием, и только главный герой всей этой идиллии — то бишь я — еще полчаса прятался под диваном. Во-первых, хозяин всерьез собирался надавать мне по носу газетой (терпеть этого не могу!). Во-вторых, нужно было задержать его тут любой ценой.

Когда я выбрался из укрытия и принюхался, понял, что прятался зря. Хозяин уже пребывал в приятной расслабленности.

Кошка

В целом Олька все сделала правильно.

Дождалась, пока колено перестало болеть. (Кстати, не так уж оно и болело, я-то чувствовала, что Роману просто приятно, что Олька вокруг него увивается.) Потом позвала на кухню, сначала чаю предложила, а там уже и еды всякой вкусной под нос подпихнула. Короче, Роман и сообразить ничего не успел, а уже был сыт, обласкан и сидел на кухне в блаженном спокойствии.

Я периодически проходила мимо и чувствовала всеми своими фибрами, что человеку хорошо.

Потом, слово за слово, люди разговорились. Честно говоря, я невнимательно слушала и мало что поняла из того, что рассказывал Роман, но Олька вела себя правильно. Широко распахивала глаза, периодически говорила:

— Ну надо же, какой ты умный!

И одновременно накладывала ему в тарелку еще вкусного салатика. Через час Роман был абсолютно готов. Я потерлась о его ноги и почувствовала полное, абсолютное и безмятежное счастье.

— Все, Ромео, вылезай, — сообщила я псу (он, бедный, до сих пор прятался под диваном), — хозяин абсолютно спокоен, бить не будет.

— Все получилось? Ура! Теперь мы будем жить вместе?

— Не думаю.

— Как? Почему?

— Не сейчас.

— А когда? Чего тут думать?

— Это ты у своего Романа спроси!

— Почему сразу моего Романа? Ты ж сама сказала, что ему хорошо!

— Но он-то этого пока не понимает!

— Ты что, хочешь сказать, что он такой дурак?

— Да нет же! Просто… Просто он мужчина.

Ромео вылез из-под дивана, отряхнулся и гордо проследовал на кухню. Принюхался.

— Слушай, а чем это у вас так вкусно пахнет? У нас на кухне такого никогда не бывает!

— Пирожками, наверное.

— Не, пирожки — они не такие! Я их знаю, Ромка покупает. Они воняют противно.

— Зачем покупать пирожки? Олька их сама печет.

— Сама? — пес был просто поражен. — А сосиски она тоже сама делает?

— Сосиски? Не знаю. Гадость редкостная, зачем их делать?

— Ну ты даешь! Сосиски ей гадость! Разбаловали тебя тут. — в голосе Ромео отчетливо слышалась зависть.

Видимо, чтобы утешиться, Ромка подошел и ткнулся носом Роману в колено.

— Ой, — воскликнул Роман, — Ромка! Я и забыл уже, что ты здесь. Ох! — Это он на часы посмотрел. — Вот и погуляли.

Я сразу почувствовала, что настроение Романа стало стремительно портиться. Сразу появилась тревожность и настороженность и еще явно читалось катастрофическое нежелание идти домой.

— Что у вас дома? — спросила я у Ромки.

— Ай, плохо…

— Это хорошо, — промурлыкала я.

Прощание получилось скомканным. Оба Ромки заторопились и, неловко помахав руками и хвостом, засобирались домой.

— Приходите еще, — сказали мы с Олькой хором. Но мы не очень уверены, что нас услышали.

Пес

Ну почему у людей все так сложно! Накормили, полечили, приласкали, тебе понравилось — ну и переезжай к ней! Не хочешь к ней, забирай ее к себе в квартиру! В конце концов, когда хозяин меня на улице подобрал, он не создавал проблем на пустом месте, просто взял меня на руки и отнес домой.

С Каськиной Олей все получилось совсем не так. Хозяин поел, поулыбался, расслабился по-настоящему. Кстати, и Оля была такая… Трудно описать. Словом, пахли они совершенно в унисон, я такого никогда раньше не встречал. Все шло, как нельзя лучше. Осталось только выяснить, где нас с хозяином поселят.

Но ведь нет же!

Он вдруг что-то вспомнил, засобирался, три раза благодарил, какие-то глупости бормотал. И Олька тоже хороша. Видела же, что хозяин с удовольствием у нее останется до конца жизни. Так надо было за шкирку его взять, рядом с собой посадить и скомандовать: «Место!». Но и Олька сплоховала, тоже улыбаться начала, приглашать в гости, нести ответные глупости. Я пытался заручиться поддержкой Кассандры.

— Кася, — говорю, — ты же на хозяйку влияние имеешь? Ну так объясни, чтобы она моего Романа никуда не отпускала! Знаешь, с каким трудом я его сюда приволок!

Но Кассандра отмахнулась, сказала только, что я ничего не понимаю во взаимоотношениях. А хозяина моего сюда больше волоком тащить не придется. Теперь он сам будет приходить, как миленький.

— Глупость эти ваши взаимоотношения! — заявил я. — Она ему нравится. Он ей нравится. При чем тут взаимоотношения? Просто тот, кто порешительнее, должен забрать второго к себе. А то «взаимоотношения».

Но тут Кася вдруг меня перебила совершенно неуместным вопросом:

— Правда? А почему ты тогда не забираешь меня к себе? Или ты нерешительный?

Я даже растерялся от такой глупости.

Мы все-таки себе не принадлежим, я без разрешения Каськиной хозяйки не могу просто так забрать ее домашнюю кошку. А они-то люди!

Но это я уже потом придумал, когда от бессонницы мучился, а в тот момент просто надулся и отвернулся. Хорошо, что люди наконец перестали объяснять друг другу, как им было приятно (как будто это по их запаху не чувствуется!), и мы ушли.

Дома нас ждала разъяренная девица. Я половины не понял, только общую идею ухватил. Из истерических воплей следовало, что хозяин думает только о своем вшивом псе. «Вшивый» она повторила раз пять, поэтому я запомнил. Это, кстати, безумная клевета — собаки вшивыми бывают не так уж часто. Блохи — это да, это святое, но и блох-то у меня всех вывели уже давно. А еще тетка орала, что хозяин совсем не думает о ней.

При этом от нее несло сигаретами, пивом, истерикой и злобой. Меня аж закачало от этой вони.

Словом, тетка развонялась во всех смыслах.

Хозяин терпел неприлично долго. Только когда она стала обзывать его всякими непонятными словами, он начал закипать гневом. Одно слово — «импотент» — мне в память врезалось очень хорошо. Именно после этого слова хозяин взорвался. Что он орал, я пересказывать не буду. Слова все были знакомые, но сплошь ругательные. И очень громкие. Я даже присел — никогда я своего хозяина таким не видел. Присел и нос под лапой спрятал.

А когда высунул, противной тетки уже не было в квартире. Только вонь ее витала тяжелой тучей.

— Хозяин, — попросил я, — открой окно, а? Дышать же нечем.

К моему удивлению, хозяин меня понял, распахнул все окна в квартире. Потом долго бродил по комнатам, разыскивая пиво.

— Все выпила! — сокрушенно сообщил он мне. — Досуха.

Я сочувственно подтявкнул. Я знал, что по вечерам хозяин любит работать, имея под рукой пару банок пива. Он уже собрался было сходить в ларек за резервной партией, начал натягивать куртку, но почему-то передумал.

— А все равно хорошо! — вдруг заявил хозяин.

И улыбнулся. Я и тут его поддержал, радостно залаял.

— Ладно-ладно, молчи, — хозяин пытался быть строгим, но у него не очень получалось. — Ты мне сегодня устроил приключений…

Он сел в любимое кресло, откинулся на спинку, заложив руки за голову, и сообщил:

— Хотя, если честно… Я тебе спасибо сказать должен. То, что ты меня по ошибке к соседям заволок. Это ты молодец!

Я чуть не поперхнулся. «По ошибке!»

Все-таки люди — чрезвычайно тупые существа.

Кошка

После ухода Романа Олька была счастлива. Она обзвонила всех подруг и они долго и подробно обсуждали встречу. Каждый жест обговорили по десять раз. Я с интересом узнала, что Роман «знает о компьютерах все», что он «программирует на этом, как там его, каком-то делфи», что он «обалдеть какой обаятельный», что «салат съел и добавки попросил, и пирожков аж десять штук». При этом «посмотрел так восхищенно», и когда она ему лед к коленке прикладывала, «глаза стали бессмысленные».

Потом Олькина Таня прибежала в гости с бутылкой довольно вонючей гадости, которую они добавляли в кофе и пили, и разговоры пошли на новый круг. Как посмотрел, что сказал, как сидел, уходить не хотел, песик симпатичный, а Роман такой прикольный — зверей любит, собачку спас. И улыбка у него обаятельная, и фигура хорошая, только вот одеколон какой-то вонючий, но это не проблема, это поменять проще всего.

Я под эти разговоры успела заснуть, проснуться, поесть, заснуть, потом пришла мамуся, и Олька с Таней переместились из кухни в комнату, а я осталась помогать готовить ужин на кухне. Тем более что уже смертельно устала слушать одно и то же.

Следующие пару дней Олька летала как на крыльях. Все норовила подловить Романа на улице, но Ромка выбегал гулять в гордом одиночестве. Я уже нервничать начала.

— Слушай, — сказала я ему во время его очередного гуляния, — ты давай своего хозяина на улицу тащи. А то Олька скучает, ждет.

— Да я тащу, — загрустил Ромка, — только он не тащится. Сидит возле компьютера как приклеенный. Я уже даже кусать его пытался… понарошку. Прям не знаю, что с этим делать. Я ж говорил, не надо было его в тот раз отпускать!

Вид у Ромки был такой несчастный, что я даже ругать его не стала.

— Не переживай, — мыркнула я, — есть захочет, выползет из дома, никуда не денется! Хочешь, сам в гости заходи.

— Сам? Как?

— Давай, поскреби дверь, вот увидишь, Олька тебе откроет.

Через пять минут у двери раздался радостный скулеж. Олька сначала не услышала, а потом ломанулась к двери, как на пожар. Правда, увидев Ромку, разочарованно спросила:

— Ты один?

— Гав! — сообщил Ромка.

— Голодный?

— Гав! Гав!

— Ну заходи.

Ромка, естественно, сразу побежал в кухню, хоть бы для приличия со мной поздоровался. Будь я поглупее, обиделась бы насмерть.

Короче, пока пес уминал суп с сосисками, я сидела рядом и терпеливо ждала. А он даже миску вылизал.

— Тебя что, совсем не кормят? — спросили мы с Олей хором.

— Кормят, — засмущался Ромка, — только мало. Ой, Каська, привет!

Пес очень обрадовался, заметив меня, и даже лизнул в нос. Похоже у него зрение от еды улучшилось. Олька унеслась за фотоаппаратом, чтоб заснять нашу трогательную дружбу, а мы с Ромкой даже повалялись на кухне и поболтали вволю, пока Оля скакала вокруг и снимала в разных ракурсах. Только через полчаса опомнилась:

— Ой, собака, тебя ж нужно домой отвести!

Ромка отчетливо застонал. Ему явно смертельно не хотелось уходить из-под моего теплого бочка и потенциально полной миски еды. Он попятился от Оли и закрыл голову лапами.

— Иди, Ромка, — сказала я с сожалением, — Олька тебя отведет, заодно и Роману твоему о себе напомнит.

Ромка встал. Морда его была несчастней не придумаешь.

— Ну почему все самое сложное всегда должен делать я!

— Потому что ты — самый сильный, самый умный, самый.

— Да знаю, знаю, — буркнул пес. — Ладно, не скучай тут без меня.

И, с сожалением оглядываясь на миску, поплелся к двери.

Пес

Очень несправедливо устроена природа. Кошки и собаки запросто понимают людей, а вот люди… Только простейшие команды могут усвоить: «Гулять», «Кормить!», ну иногда «Играть». Более сложные вещи объяснить невозможно!

Всю ночь после первого посещения Каськиной квартиры я мучился бессонницей. Только задремлю — а мне уже мерещатся волшебные запахи Олиной кухни. Утром я подскочил, видимо, слишком рано. Бросился к хозяину, начал тянуть его к двери. Дотянул. Хозяин, не открывая глаз, распахнул дверь, что-то пробурчал и ушел спать. Когда я вернулся, дверь по-прежнему была нараспашку.

Пришлось и мне лечь спать. Проснулся уже днем, поел (где вы, аппетитные Олины пирожки?!) и снова пошел тормошить хозяина. Я постарался как можно доходчивее объяснить, что сидеть за компьютером не надо. Наоборот, надо встать и пойти в гости к пирожкам… в смысле, к Оле. Раз пятнадцать я бегал от компьютера к двери, красноречиво лаял, заглядывал в глаза и вилял хвостом так, что тот заболел. Каждый раз хозяин говорил: «Ты что, гулять хочешь? Ну иди!», открывал мне дверь и начинал выпихивать на лестничную площадку. Я, само собой, гулять в одиночестве не хотел, упирался. Хозяин пожимал плечами и закрывал дверь. Я снова пытался ему растолковать, что к чему. Он снова пытался меня выпихнуть гулять в одиночестве. Потом он не выдержал, взял меня в охапку и выставил на лестницу без лишних разговоров.

Пришлось гулять одному.

Несколько дней я бился над проблемой взаимопонимания. Сам издергался, хозяина издергал, но так ничего объяснить и не смог.

Но однажды вечером он посмотрел на меня задумчиво и произнес:

— Слушай… А если мы опять к соседке в гости завалимся? Как думаешь, это удобно?

Я громким лаем и высокими прыжками сообщил свое мнение по этому поводу. Если бы хозяин был чуточку сообразительнее, то понял бы меня так: «Конечно, удобно! Надо срочно все бросать и стремительно бежать к соседке! И думать тут нечего!»

Но хозяин меня понял превратно.

— Ты прав, — заявил он с глубокомысленным видом, — просто так приходить нельзя. Надо повод придумать. И вообще, вдруг она мне не будет рада?

От бессилия объяснить ему хоть что-нибудь я впал в неистовство, завыл и почти цапнул хозяина за ногу. В последний момент удержался, хватанул зубами воздух.

— А! — сказал хозяин. — Ты опять гулять хочешь! Не проблема!

Силы оставили меня, и я не стал возражать, поплелся к выходу. Хозяин напутствовал меня словами:

— Хорошо тебе, Ромка, живется. Никаких проблем. Ешь, спи, гуляй…

Честное слово, если бы не был он моим хозяином, то придушил бы я его. Или на клочки разорвал.

Правда, в тот же вечер я получил неплохую компенсацию. Каська подучила меня поскрестись в ее дверь, и ее хозяйка накормила «бедного песика» до отвала. Я лежал на боку (на животе уже не мог), рядом мурчала Кассандра, Оля говорила всякие ласковые глупости.

И я понял, что сдаваться нельзя. Сдохну, а притащу сюда хозяина жить.

Кошка

Олька отвела Ромео и вернулась грустная. Я так поняла, что никто ее не встречал там с распростертыми объятьями.

Пришла, надулась, залезла под плед и не вылезла оттуда до самой ночи. Ничего не рассказывала, но я явственно чувствовала обиду и обманутые надежды. Ну как маленькая, честное слово! Неужели думала, что вот так, с первого раза все и получится! С мужиками же терпение нужно, даже если они люди, а не коты. С людьми, наверное, даже больше терпения.

С котами все просто. Есть два состояния — хочу и не хочу. Дальше уже нюансы. А у людей какие-то моральные терзания, что-то они там думают, не думают, сами потом в этом всем разобраться не могут. Хотя и живут они друг с другом долго. Коту-то что, он пришел, котят сделал — и свободен, как мышка… или птичка? А у человеческих котов этот номер не проходит, он уж если котят… человечат… люд… детей сделал, то попал почти на всю жизнь. Да и кошкам человеческим тоже не сладко. Они этих детей растят до таких размеров, что просто страшно. Вот в соседней квартире котенок… то есть ребенок. На голову уже выше мамы, а все еще с ней живет. Это ж как такую детину прокормить!

Так что, наверное, все правильно, природа мудра. Так и нужно, чтоб дети у людей появлялись после длительного обдумывания, мучительных терзаний, недопониманий, ухаживаний и прочей ерунды.

Олька дулась еще два дня. В том смысле, что ходила по квартире угрюмая, и даже перестала высматривать на улице гуляющего Ромку, видно, совсем надежду потеряла. И когда вечером раздался звонок в дверь, который сопровождался радостным тявканьем и визгом, мы обе сначала ушам своим не поверили, а потом кинулись открывать.

Оба Ромки стояли в дверях. Один был счастлив и как сумасшедший вилял хвостом, второй держал в руках бутылку шампанского и пакет и мычал что-то невразумительное.

— Э-э-э… Я тут… Короче… Нуууу… Хотел ужин приготовить. Вот, продукты купил!

Ромка сунул Оле пакет с продуктами. Олька лупала глазами, рассматривая содержимое пакета.

— Что ты их на пороге держишь, в гости зови, — размяукалась я.

— Правда, что это мы тут стоим! — гавкнул Ромка и ломанулся на кухню.

Рома вынужденно переступил порог и продолжил свой пламенный спич.

— Я хотел салат сделать, нуууу, чтобы вкусно, только я вот не знаю, сколько нужно чего в этот салат класть. Зашел посоветоваться.

Оля продолжала пялиться в пакет, мне пришлось несколько раз пройти по ее ноге, прежде чем она ожила.

— Салат из соленых огурцов, лимонов, колбасы и мандаринов?

— Дура, — зашипела я, — что ты язвишь!

Но тут Олька вышла из ступора.

— Замечательно, — сказала Оля, — это будет просто отличный салат! Только у меня есть предложение. Давай я тебе немножко помогу. Можно?

— Можно, — милостиво согласился Роман, и мы все наконец-то прошли на кухню.

Олька выложила продукты на стол и задумалась.

— Не грузись, — мявкнула я, — достань салат из холодильника, он все равно в жизни не отличит.

— Ага, — сказала Олька и полезла в холодильник.

— Слушается она тебя! — удивился Ромка.

— Не всегда, — вздохнула я, — но в критических ситуациях бывает, что и слушается.

Больше Олька в ступор не впадала. Она быстренько что-то сварила, что-то порезала. Украсила все это лимоном в форме розочки и не переставая щебетала о том, какой Рома замечательный, как он здорово придумал приготовить такой вкусный ужин.

Ромка жрал третью миску, Роман с умным лицом слушал Олю, я контролировала всех. Так устала, что когда все было готово, и Роман открыл шампанское, я просто заснула, привалившись к теплому боку Ромки. Проснулась от сумасшедшего лая.

— Целуются, целуются!!!

— Ты что, идиот, — зашипела я, — зачем ты их пугаешь!

Олька и Роман и правда стояли с перепуганными лицами.

— Ляг, — мявкнула я, — отвернись и не мешай! А то все испортишь!

Пес

Праздник желудка, который мне устроили в квартире Кассандры, отлично повлиял на мою мозговую деятельность.

Жаль, не сразу. Когда Оля меня вела к нам домой, я настолько обмяк от еды, что пропустил важный момент. Оля позвонила в дверь, хозяин ей открыл.

Вот тут должен был вмешаться я. Например, можно было втянуть Олю внутрь. Или выпихнуть хозяина наружу. Или еще чего удумать. Но думать я не мог, поэтому тупо стоял и смотрел, как происходит следующий диалог.

Оля (приветливо):Роман, это ведь твой песик?

Роман (хмуро, высунув из-за двери только голову):Ну…

Оля (растерявшись):Вот он.

Роман (хмуро):Спасибо. Ромка! Домой.

Оля (хмуро):До свидания.

Разворачивается и быстрым шагом покидает лестничную площадку. Хозяин не делает никаких попыток остановить ее и броситься вдогонку.

Когда я вошел, хозяин меня же еще и обругал. Оказывается, я не должен бегать по соседям. А если бегаю, то не приводить их домой. А если привожу, то предупреждать заранее, чтобы он, хозяин, успел надеть что-нибудь поверх трусов и тапочек.

Последнего упрека я вообще не понял. У хозяина очень красивое тело. Не то чтобы я так считаю, я вообще ничего в человеческой красоте не понимаю. Но вот его вонючая гостья однажды сказала: «Роман! У тебя обалденное тело!» Кстати, в тот раз он тоже был в трусах. Потом, может, даже без, но этого я уже не видел — меня выперли из квартиры гулять.

Словом, хозяин обругал меня ни за что, и это подействовало отрезвляюще.

Я всю ночь не мог заснуть по причине переедания, зато все придумал и прямо с утра начал претворять задуманное в жизнь.

Во-первых, я решительно заставил хозяина гулять со мной. Чтобы не было никаких недомолвок, я взял в зубы поводок, принес его хозяину в постель и принялся лаять. Не часто — раз в пять секунд — зато очень громко. Он наивно пытался заткнуть меня сначала просьбами, потом угрозами, потом подушкой, потом тапочками. Когда метательные орудия закончились, хозяин застонал и пошел со мной.

Во-вторых, возле Олиной квартиры я затормозил и начал радостно поскуливать, тащить хозяина за собой, царапаться в дверь. Хозяин с неожиданной силой дернул за поводок и мы все-таки вышли на улицу. На обратном пути я повторил объяснения.

— Ромка! — зашипел хозяин. — Ты сдурел совсем? Полседьмого утра! Что ты выделываешь?

Я был уверен, что мой лай перебудил весь дом, поэтому аргументы хозяина показались мне смешными. Однако он снова утащил меня в квартиру.

Несколько дней я терпеливо объяснял Роману, что надо обязательно зайти к Оле. Я был так последователен и доходчив, что даже он все понял.

Как-то вечером, затащив меня в квартиру после очередного представления, хозяин разразился монологом:

— Ты думаешь, я не хочу туда в гости? Хочу! Но как я к ней пойду, если… Это ты виноват! В прошлый раз я ей нахамил… почти нахамил. Она теперь меня на порог не пустит! И вообще, а вдруг ей на меня плевать?! Ты что, хочешь, чтобы над твоим хозяином посмеялись?!

Я лег на подстилку, положил голову на лапы и изобразил глубочайшую тоску.

Роман сбавил громкость.

— Нет, правда. — сказал он. — Она такая красивая, а я программер.

— Ну и что! — удивился я. — А ты покажи ей, как ты здорово работаешь! Особенно когда на тебя по десятку монстров одновременно наваливается, а ты их в пять секунд укладываешь! Любая на такое купится!

Хозяин присел ко мне и почесал за ухом.

— Бестолковое ты животное. А тут все так сложно.

Я чуть было не возмутился, но вовремя вспомнил, что по роли я должен быть в тоске. Затих и посмотрел на хозяина большими круглыми глазами. Я, когда болел, часто на него так смотрел, и каждый раз он меня жалел и старался как-то приободрить.

— Ну что ты смотришь? — вздохнул он. — Какого черта я туда попрусь?

Он встал и прошелся по комнате.

— В кафе позвать, что ли? Пошлость какая! Кафе… кино… танцы…

Он остановился. По его лицу пробежала тень. Я насторожился. Временами я уже видел такое лицо у хозяина. После этого он обычно бросал работать интересно и начинал работать скучно — писал на экране всякие значки.

— Будем рассуждать логично! — Роман вцепился в волосы обеими руками.

Я напрягся еще больше. После этого жеста хозяин мог сорваться и всю ночь подряд барабанить по клавиатуре, заполняя экран значками. Этого сейчас только не хватало! Я на всякий случай негромко гавкнул.

— Не мешай! Она меня угостила ужином. Это женский прием. Теперь, если я применю мужской прием, это будет банально и плоско. Отсюда вывод?

Он посмотрел на меня, не извлекая пальцев из шевелюры. Я понял, что за компьютер он садиться не собирается, встал и, чтобы его подбодрить, замахал хвостом.

— А вывод, мой лохматый друг, такой! Надо применить ее же прием! Надо ей приготовить ужин! Своими руками!

Он подхватил меня на руки и чмокнул в нос.

Я обалдел. Такого хозяин со мной еще ни разу не проделывал.

Он бережно опустил меня на пол и огляделся. Я тоже повертел головой по сторонам. Все было, как обычно, по-домашнему, но хозяин отчего-то сник.

— Нет, сюда Олю приглашать нельзя. Можно, конечно, убрать…

В слове «конечно» было столько сомнения, что сразу становилось понятно — убирать тут никто не собирается.

— Продолжим рассуждать логично. Тут есть нельзя. Готовить тут, а есть там — нерационально. Следовательно, и готовить, и есть будем там. Ну что, Ромка, сходишь со мной в магазин?

Я был готов сам расцеловать хозяина, не то что в магазин с ним сходить!

Через час мы стояли перед дверью Оли. Ромка вдохнул, выдохнул и нажал на кнопку звонка.

…Пока Роман с Олей возились на кухне, я сделал неприятный для себя вывод. Оказалось, что Оля Кассандру понимает куда лучше, чем Рома — меня. Или Оля такая умная, или Роман такой… не очень умный? Возможно, все дело в том, что Каська с хозяйкой живет уже давно, а мы с хозяином еще не нащупали взаимопонимания.

Впрочем, моя обида быстро растворилась в отменном ужине.

Жаль только, что Кассандра была какая-то скучная. Ела мало, болтала неохотно, а посреди праздника вдруг взяла и уснула в углу. Я понял, что продолжать пиршество в этом случае недостойно высокого звания приличного пса. Я доел мясо, облизнулся и расположился возле Каси. Типа охраняю. Кася тут же уткнулась в мой округлевший бок и сладко засопела.

— Смотри, — шепотом сказала Оля, — какая идиллия.

— Ага, — согласился Роман тоже шепотом, — вот у них все просто.

— А у нас…

Они начали шептаться совсем тихо и убаюкали меня. Я проснулся от тишины и острого и прекрасного запаха. Он был такой тонкий, такой светлый, такой нежный, что я сначала решил, что он мне приснился. Потом проморгался и понял — не-а, все наяву.

Наши хозяева наконец целовались!

Я поспешил разбудить Касю, но, кажется, немного переусердствовал, потому что Оля с Ромой тоже очнулись и смущенно отодвинулись.

Но я не расстроился, хоть Кассандра на меня и ворчала. Я съел еще полмиски еды и уснул уже крепко.

Ведь главная работа всей моей жизни была закончена!

Теперь мы все будем жить долго, счастливо, а главное — вместе!

Часть 3

Олька

Роман с Ромео стали часто бывать у нас в гостях. Очень часто. Почти каждый день. Я просто одурела от счастья. Я и мечтать не могла, что Роман на меня внимание обратит. Когда я смотрела на него из окна, он казался недосягаемо прекрасным. Высоким таким, взрослым, уверенным в себе. Сейчас, при более близком знакомстве, он уже не был таким недосягаемым, но прекрасным по-прежнему оставался.

Оказалось, что он умен, у него замечательное чувство юмора, ему нравится его работа, он любит свою собаку и живет один. Оказывается, он уже давно живет один и сам себе зарабатывает. Когда я спросила, кто ж ему помогает готовить и убирать, Роман страшно смутился и сказал, что давно справляется сам. Меня просто распирало любопытство, очень хотелось посмотреть на то как он живет. Посмотреть, что он ест, какие книжки читает, что у него в комнате стоит, какие шторы на окнах висят. Я не напрашивалась. Почти не напрашивалась. Я была страшно счастлива, когда Роман пригласил нас с Касей к себе.

Кошка

Я аккуратно зашла в квартиру и обомлела. Куча запахов сразу шибанула в нос. Переступая через какие-то тряпки и ботинки, я направилась в комнату. Навстречу выскочил Ромео, облизал и радостно сообщил, что он счастлив меня видеть, а я стояла и не знала, куда ступить. Тут были и комья пыли, и песок, и застывшие пятна какой-то еды. Откуда еда в коридоре? Ромка подталкивал меня в кухню и пыхтел на ухо:

— Пойдем, я тебя угощу.

Что это? Это кухня? А это плита? А почему черная? И что на ней жгли? Я расчихалась от застарелого запаха гари и чуть не врезалась в гору тарелок.

— А почему тарелки на полу? — спросила я.

— Где тарелки? — удивился Ромео. — А… Эти? Не знаю, наверное, в раковину не влезли. Супчика хочешь?

Я посмотрела на этот супчик и поняла, что не хочу. Я тут вообще ничего не хочу, я даже не знала, что такое бывает! А мамуся еще на нас с Олькой ругается, что мы мусорим! Да у нас дома все стерильно!

— Кася, вот ты где! — на кухню влетела Олька. — И когда сбежать успела? Домой пойдем?

Олька остановилась посреди кухни примерно с таким же выражением лица, что и я. Глаза у нее стали круглые-круглые.

— Оляяяя, мяу, пойдем домой, — взмолилась я, — пусть они лучше к нам приходят!

Олька взяла меня на ручки и прижала к себе.

— Сейчас пойдем, Касенька.

— Оль, может чаю? — спросил Рома.

— Мяу-нет! — хором сказали мы с Олей. — Мы спешим.

И ушли.

Пес

Все было просто замечательно!

Мы ходили к Ольке каждый день, и не по одному разу.

Один раз Оля с Каськом даже зашли к нам домой, но и тут им что-то не понравилось.

— Ну и запашок, — проворчала Кася в ответ на мои радостные приветствия и облизывания.

Это было придиркой. Что-то, а запах у нас дома — самый лучший в мире! Пахнет едой, теплом и уютом. Что еще надо? У Оли дома, конечно, запахи потоньше и пожиже, но я всегда там себя чувствую не совсем ловко. Словом, у нас дома пахнет домом, а у них — местом для приема гостей.

А в остальном все складывалось очень хорошо!

Даже слишком.

Олька

Я стояла на кухне и с отвращением читала кулинарную книгу. А вот нельзя как-нибудь попроще блины приготовить, а? Без вот этого «тщательно перемешайте», белки отдельно от желтков и прочей дребедени?

Я посмотрела на часы, а потом на гору грязной посуды. Эх! Вот придумал же кто-то, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок! И ведь правда это, правда! Отвратительная, чудовищная правда жизни.

Я вздохнула и продолжила взбивать белки.

Да, Роман приходит сюда пожрать! Я это прекрасно понимаю. И если перестану кормить, то он, скорее всего, перестанет приходить. И что мне с этим делать?

Я с ненавистью швырнула венчик в раковину.

— Не буду ничего готовить! — сообщила я Касе и демонстративно отправилась в комнату, демонстративно включила компьютер и полезла в интернет.

Пока компьютер загружался, Кася ходила вокруг меня и жалобно мяукала.

— Не буду я ничего готовить! — сообщила я еще раз.

— Мяу! — сказала Кася.

— У нас тут не столовая и я не кухарка!

— Мяу! — сказала кошка.

— А ты вообще хорошо устроилась, — возмутилась я. — Тебе ничего делать не нужно, а твой любимый Ромео к нам за компанию приходит!

Кася залезла ко мне на колени и начала мурлыкать, и под ее мурчание я постепенно успокоилась. И представила, что Роман сегодня не придет. Вернее придет, а есть нечего. Вот он посидит немного, мы о погоде поговорим, чаю попьем. А потом он встанет и пойдет к себе домой. Варить пельмени. А я останусь. Одна. Мне сразу стало очень грустно и одиноко. Кася сочувственно потерлась об меня головой.

Я встала и отправилась на кухню.

— Ну и пусть он приходит только пожрать, — сообщила я кошке, которая тут же уселась на столе и принялась лапой что-то вылавливать из тарелки с белками, — зато он ко мне привыкнет. И вообще… мне без него плохо. Понятно?

— Мяу.

Я подозрительно посмотрела на Касю. На вид же — кошка и кошка. Но иногда ее сообразительность меня пугает.

Роман

Мы с Ромкой гуляли. Он вел себя, как настоящий сторожевой пес: обнюхивал каждый угол, подозрительно косился на всех встречных-поперечных, а на самых подозрительных даже взрыкивал.

— Извините, — каждый раз говорил я встречным и поперечным, — он это так. Он не кусается.

А сам думал о банальном: что ни делается, все к лучшему. Вот подобрал я на улице умирающего пса — а он меня с Олькой свел. Начал с Олькой общаться — второе дыхание открылось. Софт пишу одной левой, глюки из кода выгребаю второй правой. Завотделом сегодня усиленно намекал, что пора такого талантливого программера переводить в руководители проектов. А еще полгода назад грозился назад в тестеры сослать!

И с Ленкой все нормально вышло. Я уже сам подумывал, как ей объяснить, что любовь ушла, завяли помидоры, но обошлось. Устроила она мне скандал на ровном месте, и теперь вроде как бы не я ее бросил, а она меня. Удивительно, но меня это полностью устроило.

Нет, претензий к Ленке никаких! Веселая, не дура, на гитаре играет, а в постели вообще огонь! Но огонь огнем, а каши на нем не сваришь. Как подружка Ленка очень даже и более чем. А вот в качестве жены…

Нет, женой должна быть Оля. Подумал — и сам удивился. Оля, кажется, на это и не намекала даже! Видно, время пришло.

А чего? Квартира есть, собака есть, комп недавно проапгрейдил. Самое время жениться. На Оле.

Я вдруг представил себе Ленку своей супругой. Нет, оно, конечно, весело. Но, как говорил один мой друг о другом моем друге, записном весельчаке, когда переезжал из его комнаты в общаге: «Пить шампанское — это круто. Но постоянно жить на заводе по производству шампанского…»

…Зря я про Ленку так много думал. Накаркал.

Леночка торчала у подъезда явно в ожидании меня. Даже не в ожидании, а в поджидании — хоть и нет такого слова в русском языке. Поджидает. Головой вертит, что твой локатор. Издали видно, что глаза на мокром месте. Нос красный. Я понял, что тут уж не до дипломатических штучек, придется рубить с плеча: «Так, мол, и так, мы расстались, прошлого не вернешь, сделанного не воротишь, и вообще — у меня теперь другая».

Прокручивая в голове этот суровый диалог, я направился к Ленке, как к мостику пятиметровой вышки — решительно и сгруппировавшись. Ромка тоже весь подобрался и выдвинулся чуть вперед. Бежал он при этом чуть боком, как будто собирался прикрыть меня своим жилистым телом.

Тут Ленка меня увидела и повела себя неадекватно: засветилась вся, глазенками захлопала и смотрит, как птенец на маму. Чуть в рот мне не заглядывает — не принес ли вкусного червячка. Это меня сбило с ритма и мысли и вместо решительного «так, мол, и так» я ляпнул:

— Привет! Хорошо выглядишь.

Тут же обругал себя за малодушие, воздуха набрал побольше, но Леночка меня опередила и начала такое нести, что я этим набранным воздухом и подавился.

Пес

Когда я вонючку почуял, сразу понял, что дело нечисто. Неспроста она заявилась. А когда она хозяину про детей что-то нести начала — я даже собрался наплевать на правила приличия и в ногу вцепиться. Не понимаю почему, но про детей хозяину очень не понравилось, от него так нехорошо запахло. Ну, я порычал для начала.

Думал, отскочит, а она вдруг как залепечет:

— Ой, собачка! Как я по тебе соскучилась! Вот тебе сосисочек!

И швыряет розовой гадости, которая пахнет бумагой и какой-то прелой травой. Мясом вообще не пахнет. Хотя по внешнему виду, типа, сосиска!

— Пошла ты, — отвечаю, — на помойку! Там твой запах не так в нос бросаться будет! А мы пошли в гости к замечательной, вкусно пахнущей котлет… в смысле, к девушке!

Но уже поздно. Она в хозяина вцепилась, что твой бульдог. Он стоит, морщится, видно, что сейчас озвучит все то, что я ей по-собачьи сообщил. Она тоже это видит — даром что дура — вдруг прижимается всем телом, как будто придушить собирается. И сообщает совсем бархатным голоском:

— Я просто нервная немного. В моем положении это бывает…

После этих слов что-то в хозяине перещелкивает, и он робко так спрашивает:

— В смысле?

А я начинаю отчетливо чуять запах страха, который в нем поднимается. Вонючая дура опускает глазки вниз и смущенно шепчет:

— Ну… у нас с тобой… понимаешь… Залетела я…

Брешет, как пинчер на велосипед! Я по аромату чую! Пытаюсь вмешаться, ору:

— Хозяин! Гони ее к черту! Пускай летит отсюда… дура залетная!

Но все. Поздно. Хозяин мой поплыл. Глазами хлопает, ушами тоже, а вонючка его уже тащит в нашу квартиру. «Ну, — думаю, — готовься! Я тебе сейчас такой вечер встречи устрою!» И иду за ними, с трудом удерживаясь, чтобы не вцепиться ей в горло. И тут эта зараза останавливается и чихает.

— Будь здорова, — механическим голосом говорит хозяин.

— Чтобы ты сдохла! — добавляю я.

— Спасибо, — отвечает она и опять чихает, причем неестественно.

Потом еще раз, совсем уж фальшиво.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — пугается хозяин.

— Ну как я могу себя чувствовать? Не очень хорошо. Но раньше хоть не чихала.

На этих словах она вдруг поворачивается ко мне и смотрит в упор.

— Чего уставилась? — рычу я на нее. — Не буду я твои бумажные сосиски есть!

А хозяин вдруг суетиться начинает.

— Слушай, а у тебя аллергии на собак нет?

Тут я все понимаю и начинаю орать во всю глотку:

— Хозяин! Откуда у нее на собак аллергия? Сколько она вокруг меня терлась, и хоть бы раз чихнула! Это провокация!

А она неуверенно пожимает плечами, хлопает ресницами… и опять чихает!

— Вот что, Ромка! — решается хозяин. — Ты поночуй пока на улице, ладно? Сейчас тепло.

Я даже орать перестал. Сел на ступеньки и смотрю на него во все глаза.

— А тебя покормит… то есть я тебя покормлю! Ты не волнуйся!

Они ушли, я остался один. От огорчения съел фальшивые сосиски (вдруг она их завтра подберет и Романа накормит?). Завалился на коврик возле Касиной квартиры и задрых.

Спал очень плохо. Бумага, из которой сосиски сделаны, точно отравлена была! Во всяком случае, с истекшим сроком годности.

Как и наша с Романом совместная жизнь.

Оля

Несмотря на наготовленные блинчики и даже пирожки, Роман так и не появился. Я опустилась до того, что стала караулить его у окна, но он даже с собакой гулять не пошел.

Ромео во дворе носился, а вот Ромы я так и не углядела. Или я его пропустила? Настроение испортилось, но я старалась держать себя в руках. Ну мало ли, что у человека случилось? Может, работы много?

На следующее утро я вышла из квартиры и споткнулась о Ромку. И тут я просто испугалась, что случилось что-то плохое. Заработаться до такой степени, чтоб собаку в дом не пустить — такого с Романом еще не случалось! Причем вид у Ромки был совершенно несчастный. При виде меня он начал так лаять и ластиться, как будто уже месяц живет на улице. Выскочила Кася, и тут Ромку прорвало, он начал ей что-то страстно рассказывать. Вот никогда бы не подумала, что собака может так активно говорить! Он только что не жестикулировал лапами, было понятно, что Ромка пересказывает какой-то диалог, то за одного собеседника говорит, то за второго, причем один из собеседников Ромке страшно не нравился, он кривлялся и лаял тонким фальцетом и вообще его чуть ли не тошнило, уж очень мимика была выразительная. Честно говоря, слушала как завороженная. Жаль, не поняла ничего.

Ромку я конечно, покормила, а потом собралась отвести его домой, чтоб посмотреть, что там такое страшное творится, но тут мне в ноги метнулась Кася.

— Мяууууу! — взвыла кошка дурным голосом и уставилась на меня своими зелеными глазами.

— Не ходить? — спросила я робко.

Да мне уже и самой никуда идти не хотелось. Меня просто суеверный ужас обуял при виде Ромки с Касей. Смотрят на меня оба, и взгляд у обоих одинаковый. Так смотрят взрослые на грудных детей — с любовью, но выражением «ты, дурашка, ничего не понимаешь». Что-то и я уже действительно не понимаю, кто из нас венец природы.

Кошка

— Эх, у меня какое-то странное ощущение, что вы что-то замышляете! — сказала Оля.

Тут мы с Ромкой хором стали ее вылизывать, потому что очень обрадовались, что люди тоже иногда что-то понимают. И вот в этот самый момент сверху и спустились Роман со своей мымрой. Она повисла на нем, как будто ни шагу ступить без него не сможет, а как только Олю увидела, так просто обвилась вокруг как плющ. Роман в первую секунду еще попытался ее с себя сбросить, но где уж там! Сбросишь ее, как же!

Ромка залаял, я зашипела, Олька окаменела.

Роман посмотрел на Ромку и сказал преувеличенно бодрым голосом:

— Ну как переночевал?

— А ты как думаешь? — прорычал Ромка.

— Вот и молодец, — сказал Роман.

Кто молодец? Почему молодец? Что он вообще имел в виду? Похоже у Романа от общения с этой дурой тоже крыша поехала.

— И когда мне теперь домой? — проскулил Ромка.

— И когда ему теперь домой? — перевела Олька Роману.

— А как мы его теперь домой заберем? — возмутилась мымра-вонючка, — в ближайшие девять месяцев у нас дома собаке делать нечего. Да и потом, собственно, тоже.

— А как же Ромка? — прошептала Оля.

Я чувствовала, что Олька на грани истерики, но держится молодцом.

— Нравится? Забирай! — хозяйским жестом махнула рукой мымра, а продолжила, обращаясь к Роману: — Пойдем, мы уже опаздываем.

Роман, как робот, последовал за мерзкой теткой. Тетка победно улыбалась. А зря! Если б она хоть немного подозревала о буре чувств, которые кипят в Романе, она б так не радовалась. Потому как злость и ненависть там были настолько сильны, что меня чуть с лестницы не сдуло.

За сладкой парочкой закрылась дверь, Олька села на ступеньки и разревелась. Мы с Ромкой утешали ее как могли. А потом Олька и говорит:

— Что ж нам делать, Ромка? Я б тебя забрала, но мама с папой скорее всего не разрешат.

Тут мы уже все вместе чуть не расплакались.

Роман

Мне все время хотелось проснуться. Даже не проснуться, а загрузить сохраненку на предыдущем уровне и начать проходить миссию заново. Но эта чертова реальность совершенно не приспособлена к жизни! Сохраниться нельзя, переиграть ничего нельзя. Если уж вляпался — терпи!

И я терпел. Привыкал к новому состоянию. Даже утешал себя тем, что за этого персонажа — отца семейства — я еще ни разу не проходил миссию.

Ни черта эти размышления не утешали! Только вводили в состояние ступора и заставляли мечтать: «Вот бы вернуться на предыдущий уровень!»

Особенно сильно эта мысль меня грызла, когда на лестнице мне встретилась Оля. Строго говоря, не просто Оля, а Оля с группой товарищей-животных. Они смотрели на меня в три пары глаз, как дракон о трех головах. Кошачья голова выражала отвращение, собачья — отчаяние, а девичья… в глаза девичьей головы посмотреть все никак не получалось. Я поболтал с Ромкой, попытался, как смог, объяснить, что теперь ему в квартире жить нельзя, и с позором бежал. Уже на улице отдышался и решил вернуться и все объяснить Оле и Ромке. И Касе, хотя это и не ее кошачье дело. Обязательно надо им растолковать ситуацию. Как-нибудь потом.

Но «как-нибудь потом» не наступало целый день. Сначала мы ходили по магазинам (почему-то не детским, а всяким одежным и обувным), а потом, когда добрались до дома, у будущей матери моего будущего ребенка случился жуткий приступ токсикоза. Час, наверное, я сидел под дверьми ванной и испуганно спрашивал:

— Ты как? Может, «скорую»?

— Нет, — слабо отвечали мне из-за двери. — Кажется, уже лучше. Ой…

И снова начинала литься вода в ванную.

Когда Ленка наконец появилась наружу, я чувствовал только малодушную радость — не пришлось вызывать «скорую» и тащиться в больницу через весь город.

Но потом я все-таки еще раз вышел на улицу — хотя бы Ромку отыскать. Его мне было жальче, чем Ольку. Ленке почему-то решил не говорить правду. Сказал, что в магазин за витаминами — Лене как раз нужны.

Вышел.

Тщательно обошел весь двор.

Ромкой и не пахло. Может, и пахло, но не с моим обонянием его искать. Я остро позавидовал братьям нашим меньшим с большими носами и с горя действительно пошел в магазин.

Оля

Я сидела и уплетала десятый пирожок. А что? Все равно они пропадут. Роман ко мне больше не придет, и моя фигура никого не интересует. Ыыыыыыы…

Кася подлезла ко мне под руку и начала ее облизывать, я машинально погладила кошку по голове. За последние сутки я выплакала годовую норму слез.

Я зашла на кухню, увидела стул, на котором обычно сидел Роман, и залилась слезами. Ушла к себе, наткнулась на комп, вспомнила, как Роман помогал мне его настраивать и обнимал меня за плечи. Ыыыыыыы…

Кася запрыгнула мне на колени, я прижала ее к себе.

— Касяяяя, ну почему, почему?! Что он в ней нашел?

Кася лизнула меня в нос и что-то невнятно муркнула.

— Ладно, нужно взять себя в руки, — сказала я и отправилась на кухню заварить себе свежего чаю.

Шмыгая носом, поставила чайник, взяла чашку, нашла заварку, нашла кружку. Эта кружка очень понравилась Роману, мы долго смеялись и рассматривали что же там нарисовано… Ыыыыыы…

Кася запрыгнула на кухонный стол и стала тереться об мою руку. Щелкнул чайник. Где-то наверху, у соседей, заработал телевизор, на улице голосили дети. А я стояла и плакала. Плакала просто потому, что внутри меня был огромный ком, который не давал мне дышать. И нужно было этот ком из себя вытолкнуть, выпихнуть, хотя бы выплакать. Что в коме? Обида. Огромная женская обида. И уязвленное самолюбие и неуверенность в себе, и злость и… и просто ощущение, что я осталась одна. Да, народу на планете много, но почему-то от того, что они есть, ощущение одиночества не проходит. Я одна. И Роман ко мне больше не зайдет. Ыыыыыы…

Пес

К вечеру я вернулся домой. Хозяин не видел меня целый день, и это меня устраивало. Пусть понервничает.

Я пробежался под окнами несколько раз, хотел поговорить с Касей, но ее, как назло, не было в окне. Зато вдруг из проходного двора выскочил хозяин с пакетом в руке.

— Ромка, черт лохматый! — заговорил он, озираясь на окна. — Я думал, ты не придешь уже. Думал — ты пропал!

Под эти слова он выкладывал на крыльцо продукты: колбасу, куски рыбы, даже какой-то сухой собачий корм, которым раньше он и не думал меня баловать. Пахло от этого всего так соблазнительно, что я чуть не подавился слюной. Все-таки целый день активного бега по свежему воздуху. Но есть было ни в коем случае нельзя. Поэтому я ограничился только демонстрацией бурной радости от встречи. Подпрыгивал, старался его лизнуть в руку, в щеку, яростно мел хвостом. Не лаял — знал, что вонючка тут же выскочит разбираться.

— Ты пока тут поживи, — жалобно говорил хозяин. — Я потом… что-нибудь придумаю! Ты чего не ешь?

Я продолжал изображать радость, несколько раз подскочил к подъездной двери, к хозяину, опять к двери. Не понять намек было очень трудно. Роман смутился.

— Нет, Ромка, туда нельзя… пока. И вообще, мне в магазин надо. Проводишь меня?

Я остановился, наклонив голову набок. Кася утверждает, что так я выгляжу наиболее трогательно. Хозяин насупился.

— Ну что ты на меня смотришь? Нельзя тебе в квартиру, понял?

Я перестал махать хвостом.

— Ромка! Ты же умный пес! Ты должен понять, что бывают такие обстоятельства…

— …когда друга можно предать и выбросить на улицу, — закончил я, но он, конечно, ничего не разобрал.

— …когда надо уступать… обстоятельствам. Временно! Обстоятельства такие…

Я лег на крыльцо и положил голову на лапы. Хозяин еще немного постоял, поглядел и скорбно двинулся к магазину. Оставшись один, я минуту боролся с искушением. Еды так много, если я отъем чуть-чуть… Но мой характер все-таки победил. А то я себя знаю — пока все не уплету, не успокоюсь. Но тут появилась идея получше, и я принялся переносить еду на коврик хозяйской квартиры.

Нести в пасти кусок кровяной колбасы и ни разу его не укусить… Не думал, что буду способен на такой подвиг! Но колбаса оказалась не самым сложным. Хуже всего был сыпучий корм. Я набрал целую пасть этого изумительно пахнущего корма, понес по лестнице. Видимо, слюна у меня в пасти превратилась в какую-то жгучую кислоту, потому что до квартиры я ничего не донес. Честное слово, я не глотал! Оно само растворилось. От греха подальше я решил больше к этому быстрорастворимому корму не прикасаться. Остальное все честно перетащил.

Сделал последнюю ходку и уселся ждать Романа. И тут в окне замяукали:

— Ромка! Ты где бегал! Мы думали, ты совсем убежал! Я сейчас Ольке скажу, она хоть покормит тебя!

— Погоди! Чуть попозже, ладно?

Кася присмотрелась к горке сухого корма на крыльце.

— А-а-а, тебя уже покормили!

— Да нет, это…

Тут я увидел, как хозяин входит в двор.

— Касенька, родная! Подожди меня тут, ладно? Сейчас я немного подавлю на Романа — и сразу к тебе. Все объясню, но чуть потом!

Кассандра удивилась, но хозяин подошел, и я переключил все внимание на него. Снова начал радоваться, прыгать и вилять хвостом.

— А ты все уже слопал? — видно было, что хозяину стало гораздо легче. — Молоток! Не бойся, со мной с голоду не помрешь. А сухой корм что, не понравился? Буду знать.

Он немного потрепал меня по загривку, смел корм на землю и пошел в подъезд. Я прошмыгнул за ним.

— Ромка, — снова огорчился он. — Нельзя тебе ко мне.

Я изображал глупого и счастливого пса, который вернулся к хозяину и знать ничего не знает ни о каких толстых и вонючих тетках.

— Ладно, — сдался он, — до двери проводишь, а потом гулять.

Пока мы поднимались, он пытался что-то мне (или себе?) объяснить, раз двадцать произнес слово «обстоятельства», а когда добрался до нашей площадки, замер, как в столбняке. Все его колбасы, рыбы и прочая крупная еда аккуратной горочкой лежали на коврике.

— Красиво, правда? — спросил я.

— Ромка, — убито произнес он, — ну не могу я тебя впустить, не могу! Там женщина… ну… ей нельзя с тобой в одном помещении!

— Ну так выгони ее! — посоветовал я.

Наверное, слишком громко посоветовал, потому что тут открылась дверь и выглянула очень недовольная вонючка.

— Пошел вон! — рявкнула она, заметила Романа и быстренько изобразила счастье на толстом лице. — Ой, Ромочка! Ты со своим другом встретился! Вот молодцы, мальчики!

— Что ж ты не чихаешь? — мрачно спросил я.

Она тут же начала кривить нос и зачем-то схватилась за живот. Хозяин подскочил к ней:

— Лена! Все нормально?

Она слабо кивнула. Хозяин, забыв обо мне, зашел в квартиру и осторожно прикрыл дверь. Я еще немного посидел, послушал, как она ему по мозгам ездит, и спустился к Кассандре. Рассказал ей весь план от начала до конца. План ей понравился, она даже сделала несколько толковых предложений.

— Молодец, Ромка, — мурлыкнула Кася. — А то я уже совсем… растерялась. Олька вообще расклеилась. Но теперь мы точно победим. Ну что, есть будешь, хозяйку звать?

— Нет, — гордо ответил я. — Раз решил голодать, буду голодать. Пусть видит, как его пес худеет от тоски.

Кася еще немного потрепалась со мной, потом ее позвала хозяйка.

А я вернулся к крыльцу, возле которого на земле валялось грамм двести самого вкусного в мире корма. Наверняка диетического!

Оля

Прошла почти неделя с тех пор, как… Короче, уже неделю я Романа не видела. То есть видела, но украдкой, из-за занавески. Он ходил на работу, вечером выходил кормить Ромео. Иногда сидел на лавочке под подъездом. Странно, но он совершенно не был похож на счастливого влюбленного. Если б я… Если б он жил со мной… Слезы тут же брызнули у меня из глаз, и под рукой тут же материализовалась Кассандра.

— Если б он жил со мной, — прорыдала я кошке, — Он бы не сидел под подъездом, он бы домой бежал. Я бы его ждала, знаешь как бы я его ждала?

Кася уже привычно выслушивала мои причитания. Научилась бы приносить носовые платки, что ли. А то в хвост, который она все время подставляет, высмаркиваться неудобно. Потом полный нос шерсти.

Кошка

За последнюю неделю я так одурела от Олиных слез, что иногда готова была сбежать из дома. И у меня родилась идея.

— Слушай, а давай ты как будто сбежишь, — предложила я Ромке. — Вдруг Роман придет к нам тебя искать?

— Никуда он не придет, только обрадуется, — обиженно засопел Ромка.

— Если б обрадовался, он бы тебя не кормил и не сидел бы с тобой на улице по полчаса! Если б я потерялась, Олька бы… Слушай, а это идея! Давай сбежим вместе!

— Ты что, с ума сошла! Меня ж опять на кусочки раздерут. Первая же стая.

Я задумалась. Действительно, ту историю я не то, чтобы забыла… просто очень не люблю вспоминать.

— А давай недалеко сбежим? Спрячемся где-нибудь на чердаке, там собак не бывает. А вдруг все получится и они нас вместе искать будут? Мымра же точно не пойдет за тобой!

— Да она скорее удавится.

Мы решили не откладывать и уже утром приступить к осуществлению плана. Перед походом я как следует выспалась и как следует поела. Ромео проводил Романа до остановки, на этот раз выглядел он особенно жалостливо — не прыгал, на скакал, а шел и грустил. Видно было, что Роман чуть не плачет, когда Ромка остановился в паре метров от остановки, лег и смотрел на него, положив голову на лапы.

После этого Ромка вернулся. Я сначала сбросила ему пару сосисок через форточку, а потом уже спрыгнула сама.

— На, поешь! Ромкину еду оставляй, а нашу слопай, тебе силы нужны.

Пока Ромео ел, я осматривалась. Давненько уже на улице не была.

— Все, поел? Тогда пошли наверх, будем чердак искать.

Мы стали аккуратно пробираться на верхний этаж. Затормозили только у двери Романовой квартиры. Я прислушалась. Мерзкая мымра довольно громко болтала по телефону. Ромка хотел залаять, но я уговорила его не шуметь.

— Тихо, тихо, давай послушаем. Может, нам это пригодится.

Из разговора я узнала много интересного. Во-первых, мымра не беременна. Пока. Очень надеется в ближайшее время это исправить, по этому поводу и жалуется подруге, что Роман спать с ней не хочет, что, мол, боится навредить ребенку. Ха! Не навредить он боится, а от отвращения его трясет.

— Слушай, у людей есть такие штуки, они разговоры записывают, — мечтательно сказала я, — если б Роман хоть один такой разговор услышал, вонючки бы больше здесь не было. Ладно, пошли, над этим надо подумать.

Собственно, дальше особо рассказывать нечего. Мы с Ромео замечательно провели время. На чердак мы не попали, устроились на самой верхней площадке, возле лифта. Было тепло и уютно. Мы наболтались, потом свернулись в один большой клубок и заснули.

Роман

Ромка каждый день встречал меня на улице со все более и более страдальческим видом. Честное слово, при взгляде на него хотелось забыть школьные уроки зоологии и поверить в существование интеллекта у собак. Ну по крайней мере души. Потому что у бездушной твари таких глаз быть не может.

Он встречал меня у подъезда и провожал на остановку. Чем дальше, тем грустнее. Потом встречал меня на остановке и провожал до подъезда. В подъезд входить больше не пытался. На еду смотрел в задумчивости, но ни разу даже не прикоснулся.

В общем, я даже не удивился, когда однажды он не встретил меня на остановке. Перепугался — да, но чего-то похожего я ожидал. Не было его и у подъезда. Он мог, конечно, просто уйти куда глаза глядят, но во мне зрело иррациональное убеждение, что с ним что-то случилось. Нет, не так — что ему срочно нужна моя помощь.

Я вошел в квартиру, не разуваясь, отнес продукты на кухню и вернулся к входной двери.

— Котик! — пропела Лена из комнаты. — Ты куда?

— Ромку искать.

Я уже открыл дверь, когда перепуганная Лена появилась в коридоре.

— Это срочно? — спросила она страдальческим голосом. — Мне что-то нехорошо, надо бы в аптеку.

И тут я разозлился. В аптеку я бегал по три раза на дню, но никогда не видел, чтобы Лена все эти порошки и пилюли пользовала.

— Лена, — неожиданно для себя сказал я, — не ври.

Мягко так сказал и дверь прикрыл очень аккуратно, но на Ленку это произвело впечатление. Кажется, на нее действительно обрушилась опасная болезнь — столбняк.

Для начала я тщательно облазил все кусты поблизости. В соседние дворы заглянул чисто для самоуспокоения. Какой-то инстинкт подсказывал, что Ромео где-то совсем рядом. И что он ждет меня.

Оставалось еще одно место, где мой пес мог находиться… и прекрасно себя чувствовать.

Я потоптался у входа в Олину квартиру. Очень не хотелось этого делать — объясняться с бывшей девушкой, но тревога за Ромку была сильнее. Я нажал на звонок, дверь открылась почти сразу.

— Роман! — сказала мне Олька отчаянным голосом. — Кася пропала! Найди мне ее, пожалуйста!

…Короче, врал я себе. Не за Ромку я волновался, просто хотел Олю еще раз увидеть.

Пес

На верхней площадке было тепло и уютно. Мы поболтали немного и завалились спать.

Проснулся я от тяжелых шагов хозяина. Рядом с ним цокали каблуки Оли. Им оставалось подниматься еще два пролета, и я решил пока прикинуться спящим. Так должно получиться очень лирично: брошенные домашние любимцы выпили отравы на чердаке и уснули навеки долгим сном. Интересно, где я слышал эту историю?

Наши хозяева поднимались по лестнице. Они не переговаривались, но снова как будто начали пахнуть в унисон. И чем ближе они подходили, тем плотнее свивались их запахи. Нет, они не становились одинаковыми! Я по-прежнему различал: вот это, решительно и отчаянно, немного резко, пахнет Роман — а вот это, робко, несчастно, но с затаенной надеждой, пахнет Оля. Но сумма двух этих ароматов давала третий, который как будто принадлежал единому родному существу.

А может, я немного перефантазировал?

Они вышли на последний пролет и разом остановились.

— Я же говорил, Ромка далеко не будет убегать, — тихо сказал Роман.

— Какие они… счастливые! — с отчетливой завистью прошептала Оля.

Ну что ж, я опять оказался прав. Выглядели мы, судя по всему, очень лирично.

Я осторожно поднял голову, стараясь не потревожить Касю. Хотят ее разбудить — пожалуйста. Но пусть сами это делают. Оля жалобно посмотрела на Романа. Тот ее понял, и осторожно взял на руки Касю. Теперь уже зависть ощутил я, потому что меня он не поймет, даже если я час ему в глаза пялиться буду.

Кассандра утробно задребезжала, зевнула и потянулась. Какая она все-таки красавица!

Интересно, а мы с ней тоже пахнем в унисон? Надо будет как-то принюхаться.

Девчонки уже убежали домой, а мы все сидели на верхней площадке. Роман ничего не говорил, но с запахом у него происходило что-то странное. То вдруг остро ныла нота страха, то он напрягался, излучая аромат злобы, как перед ударом, то абсолютно расслаблялся. Я решил не мешать. И так я ему нервную систему расшатал.

И вдруг он запах именно тем самым Хозяином, который меня выхаживал и кормил с руки.

Роман поднялся и скомандовал:

— Хватит! Нечего моему псу по подворотням прятаться!

По подворотням я пока не прятался — да у нас в районе и нет подворотен — но я спорить не стал. Подскочил рядом с ним и разулыбался. Я точно знал, куда мы сейчас пойдем.

И не ошибся.

— Домой, — спокойно приказал Хозяин.

Кошка

Новости утром были интересные.

Ромку пустили домой. В семь утра он вылетел на прогулку и сообщил об этом всему миру.

— Гав, гав, Каська! Мымра спала на диване!!! Вчера сначала рыдала, потом страдала, потом начала изображать, что кашляет и задыхается. А Роман ей так спокойно говорит, ты, мол, Леночка, не мучайся, а собирай свои вещи и езжай домой, тебе там будет лучше. Ну, мымра и затихла. Лежала, лежала, потом забыла, что у нее аллергия и закурила. Вот тут-то Роман и оторвался. Сообщил, что в ее положении курить нельзя, сигареты выбросил. Мымра попыталась еще что-то вякнуть, а Роман таким железным голосом сообщил, что этой вони у себя в квартире больше не потерпит. Мымра в слезы, а Роман дверью на кухню как хряснет! Мымра сидела, сидела, а потом громко так заявила, что спать собирается на диване. А Роман вовсе не обиделся, а обрадовался. Забрал маленький комп на кухню и полночи мочил каких-то гадов, а потом полночи рисовал непонятные закорючки. Утром вот выпустил меня погулять и завалился спать.

— А мымра?

— А мымра воняет страхом. Даже меня теперь боится тронуть. Тоже не спала.

— Ой, Ромка, иди лучше домой. Карауль ее хорошенько. А то Роман там один, ночь не спамши, беззащитный.

Ромео как ветром сдуло, помчался спасать хозяина. Здорово, когда у человека есть такой защитник!

Олька проснулась с глазами на мокром месте. Ходила по квартире, злилась и плакала. Я пыталась ее утешить, но поплатилась за это отдавленной лапой и прищемленным хвостом. Олька ушла, а я от нечего делать решила освоить телефон. Вернее ту его часть, которая позволяет записывать, а потом прослушивать телефонные разговоры. Я решила, что сейчас, за вечер, все быстренько освою, потом коротенько перескажу Ромке, он запишет разговор мымры с очередной подругой. И все! Сказка со счастливым концом!

Первой проблемой оказалось дождаться звонка, который можно записать. Конечно, я замечательно выспалась возле телефона, но и времени потеряла много. Часа через три телефон все-таки зазвонил. Я скинула трубку с базы и только приступила к изучению всяких кнопочек, на которые можно нажимать, тот, кто звонил, повесил трубку и оттуда полились короткие гудки. Честно говоря, что делать дальше, я не знала. Попробовала взгромоздить трубку обратно на базу, но это оказалось невыполнимой задачей. Походила еще немного вокруг аппарата, потом заснула. Через некоторое время телефон затих, и я проснулась только от того, что пришла мамуся. Она с порога кинулась меня искать, нашла возле телефона, положила трубку на место, меня покормила и осталась на кухне готовить ужин. А я продолжила бдить у телефона.

Следующий звонок раздался довольно быстро. Я уже приготовила лапы, но мамуся схватила трубку, которая без провода, и проболтала по ней почти час. Я скинула трубку с базы, но там была полная тишина. Я поняла, что в следующий раз нужно действовать быстрее.

Мамуся пришла в комнату, я попросила ее положить трубку на базе на место. Мамуся почему-то стала ругаться и опять ушла на кухню. Следующий звонок раздался буквально через несколько минут. Не дожидаясь, пока мамуся схватит свою трубку, я скинула трубку с базы и опять принялась нажимать лапой на кнопки. Хуже всего было то, что я совершенно не представляла, что должно получиться. Смутно помню, что когда этот телефон купили, Олька училась им пользоваться и записывала разговор, но как?

Пришла мамуся, устроила настоящий скандал, положила трубку на место и ушла. Я выбралась из-под дивана и тяжело задумалась. Ну и как прикажете работать в таких условиях?

Роман

Отношения с Леной опять испортились. Я понимал, что нельзя так сурово обращаться с беременной женщиной, от этого зверел и обращался еще строже.

Теперь Лена с Ромкой поменялись местами: Лена смотрела преданными глазами брошенной собаки, а Ромео ласкался ко мне и явно наслаждался возможностью быть рядом. Честно говоря, собаке я верил больше, чем человеку.

От этого опять злился, срывал злость на Ленке, злился на себя, срывал злость на ней. Типичная ошибка программирования — бесконечный цикл. И как вырваться из этого цикла, я совершенно не представлял.

Пес

Кассандра рассказала мне о своих попытках справиться с телефоном. Я только вздохнул. Все эти записи, перезаписи… Сложно все это. А нужно что-то простое и понятное. Чтобы взять Хозяина за шкирку и ткнуть носом. Как когда-то тыкала меня мама.

Я попытался представить себя на месте Хозяина. Что бы меня убедило во вредности Вонючки?..

Кот его знает! По мне, одного ее запаха хватает. Ну не может хороший человек так пахнуть! Но это по мне, Хозяин в запахах слабо шарит. Ему нужно, чтобы кто-то пришел и все понятно объяснил.

Кто? Оля могла бы, но ведь ей самой нужно объяснить. Надо намекнуть Касе, чтобы та привела Олю к двери, когда Хозяина нет дома, своим ушами послушала.

…И тут до меня дошло — зачем все это городить? Можно ведь самого хозяина привести к двери — пусть слушает. И объяснять ничего не нужно!

Кася мой план горячо одобрила и даже вылизала меня по такому случаю. Остались технические подробности.

Кошка

Хорошая была идея с телефоном, жаль не получилось ничего. Кнопочки маленькие, трубка скользкая, мамуся нервная. От Ольки никакой помощи — сидит в прострации и в книжку пялится. А сама все время о Романе своем думает, меня ж не обманешь, я чувствую.

Хорошо, что пришло время осуществления плана Ромео, а то б я совсем заплесневела.

Роман с Ромео вышли непривычно рано. Роман шел прямо, сжав зубы и не смотря себе под ноги, Ромео прыгал вокруг, пытался обратить на себя внимание хозяина. Где там! Хозяин был весь в себе. Ромка пытался подлезть и с одной стороны, и с другой, даже схватил его за штанину. Роман остановился, погладил пса и пошел дальше. Они уже дошли до остановки, и я поняла, что еще чуть-чуть и Роман уедет, и мы потеряем еще один день. Короче, недолго думая, я сиганула вниз и рванула к ним.

Мое появление произвело фурор. Ромка сначала обрадовался, а потом испугался.

— Ты чего выскочила? А если собаки?

И он доблестно попытался закрыть меня собой.

Роман смотрел на меня озадаченно.

— Кася? Кассандра, что ж ты, глупая, убежала? Ну и что мне делать?

Мы с Ромео с надеждой смотрели на него и мысленно умоляли сообразить что делать.

— Идите домой! — сказал Роман строгим голосом.

Мы с Ромкой улеглись рядом посреди остановки. Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Я естественно развалилась в самой эффектной позе, красиво вытянув лапки.

— Какая красавица, — говорили люди.

— Это ж надо, кошка и собака, а какая идиллия.

Я лизнула Ромео в нос. Люди на остановке чуть ли не зааплодировали.

— Парень, это твои? — спросил кто-то у Романа.

— Мои, — вздохнул Роман, — почти мои.

И обращаясь к нам сказал:

— Ладно, красавцы, придется вас домой вести.

Мы немедленно вскочили, подтверждая правильность принятого решения. Меня Роман взял на ручки, а Ромка побежал сам.

Возле подъезда я выдралась и рванула наверх, под Ромкину дверь. Я боялась, что меня запрут домой, а самого интересного я так и не увижу. Роман бежал за мной с таким топотом, что я испугалась, что сейчас Вонючка его услышит и все будет зря.

— Шшшшшшшшш!!! — сказала я.

Роман, совершенно обалдевший, остановился в пролете от квартиры.

— Кась, ты чего? — спросил он шепотом.

Вот, казалось бы, дурак дураком, а когда нужно, все-таки соображает! И Роман подошел к своей двери почти на цыпочках.

Роман

Я сначала решил, что Ромка сошел со своего собачьего ума. Он обычно на улицу меня тащит, а тут вдруг назад поволок. Конечно, я успокаивал его, как мог — но, наверное, недостаточно. А потом еще Кассандра вылезла ему помогать.

Короче, пришлось возвращаться.

И у дверей собственной квартиры я услыхал удивительный монолог.

— Ох, — говорила Лена за дверью, — конечно, нехорошо его обманывать, но что делать?

Я оцепенел. Первая мысль была — Ленка завела любовника. Но правда оказалась еще фееричней.

— Ну и что, что пока не беременная?.. Сегодня нет, завтра да. А что делать, если он сам решиться не может? Сделал бы предложение, как все люди, не надо было бы эту комедию ломать.

Я растерянно посмотрел на Ромео и Касю. Они смотрели на меня сочувственно, но твердо, как врач, прописывающий хинин больному малярией: «Знаю, что противно. Но выпить придется!».

— А тут еще фифа эта под ногами вертится… ну соседка! Селедка селедкой, а вцепилась в чужого мужика, как… как щука какая-то.

Кассандра негромко угрожающе заурчала. Да и я понял, что хинина на сегодня достаточно. Когда я распахнул дверь, Ленка стояла ко мне спиной и смотрелась в зеркало, висящее в прихожей. Выражение лица у нее было такое самодовольное.

…В общем, в дальнейшем я позволил себе грубость порывами до хамства. Много чего высказал: про лживых девок и шантажисток, про манипулирование людьми и невозможность построения человеческих взаимоотношений… Черт, не помню, как там было дальше, но как-то очень внушительно. Говорил громко и напористо.

Когда замолчал, Лена плакала. Не так, как она это делает обычно — громко, с всхлипами и судорожными придыханиями — а тихо-тихо. Даже не плакала, а просто слезы вытекали из глаз и текли по абсолютно неподвижному лицу. Мне стало не по себе.

— Я пойду соберу вещи, — сказала она.

И пошла собирать вещи.

Это было очень долго. Не по часам, а по ощущениям. Хорошо еще, что Ромео и Кассандра терлись о мои ноги. Я присел и принялся их чесать за ушами и гладить. Зверье с готовностью подставляло себя под мои руки.

Лена вышла с сумочкой через плечо и двумя большими пакетами в руках. Я словил себя на том, что хочется отнять у нее пакеты со словами: «Тебе же нельзя!» Все ей можно!

— Я одежду забрала, — тихо сказала Лена, — которую мы вместе покупали. Ты не против?

Я пожал одним плечом. Мы помолчали.

— Ты извини, — сказала она еще тише, — я просто хотела тебя… то есть с тобой… Но не знала как…

Я ответил, как положено в таких случаях — едко:

— Ничего! Другого себе найдешь!

— Найду, — сказала Лена уже на пороге слышимости. — Но хотела я — тебя.

У меня внутренности свело от жалости. Я бы ей уже все простил бы, но тут вмешалась домашняя фауна.

— Ш-ш-ш-ш-ш. — заявила Кася, которая в этот момент больше напоминала небольшого тигра.

— Р-р-р-гав! — поддержал ее ощетинившийся Ромка.

Добавить к этому было нечего.

Потом мы проводили Лену до подъезда, где она честно вернула ключи, и уселись на лавочке. Очень захотелось курить, хотя я никогда этим глупым занятием не баловался. Курить не было. Мы сидели и смотрели на двор.

Кошка

Не зря я так рвалась посмотреть на сцену разоблачения, ох, не зря!

В какой-то момент Роман все-таки дрогнул, разжалобила его Вонючка! И если б не мы с Ромкой, еще неизвестно чем бы все это закончилось!

Плакала она, конечно, убедительно, но, я же чувствовала, что не по Роману она плачет! Она плакала по тому, что в кои-то веки, не она мужика кинула, а мужик ее. И ей просто принципиально нужно добиться своего.

Когда Олька по Роману плакала, она плакала потому, что Роман ушел, а эта выхухоль плачет, потому что он не возвращается. Хотя, наверное, для людей это слишком сложно, не поймут разницы.

— Не верю!!! — промяукала я.

И Ромка меня поддержал. И Роман вынужден был с нами согласиться. Иначе мы б ее загрызли. Мы такие!

Собака

По-моему, Хозяин слишком добрый! Я-то надеялся, что все пройдет просто: услышит он, как Вонючка его обманула, сгребет ее за шиворот и выкинет из дому. Нет, надо обязательно нервы потрепать, разговоры поразговаривать!

В какой-то момент мне очень хозяйский запах не понравился. Как будто он испугался чего-то или заплакать хочет. Слабый запах. Не в том смысле, что еле слышен, а в том, что запах для слабака. Ну, я поддержал его, конечно.

И он меня послушался!

И выпер Вонючку из дому навсегда!

А потом мы устроили пир на весь мир: Хозяин увел Олю кормить куда-то в город, а мне достал размораживаться обалденный кусок печенки. Короче, разморозиться он не успел — через полчаса от него остался только милый носу дух.

Жаль, Каська не согласилась у меня подождать, пока Хозяин с Олей вернутся. Я бы с ней обязательно печенкой поделился! Я бы со всем миром поделился по случаю такой радости!

Но поскольку в квартире я оказался в этот радостный вечер один, то и печенку слопал в радостном одиночестве.

По-моему, справедливо!

Оля

Я как обычно вышла из дома, как обычно спустилась по лестнице, как обычно тяжело вздохнула, открыла входную дверь и… обалдела. На скамейке перед подъездом сидел Роман, у его ног возлежал Ромка, а на руках сидела Кася и мурлыкала так, что даже мне было слышно. Первой моей реакцией было счастье от того, что я вижу Романа. Все-таки скучаю я по нему страшно. Вторая реакция — обида на Кассандру. И зависть. Как бы я хотела, чтобы Роман и меня так нежно обнимал! Короче, у меня на лице, наверное, вся гамма чувств отразилась. А эти трое синхронно ко мне головы повернули и говорят все одновременно:

— Мррррр! — это Кася.

— Гав! — это Ромео.

— А ты занята сегодня вечером? — это Роман.

Я так растерялась, что даже не знала, кому сначала ответить. Да и вопрос Романа у меня просто почву из-под ног выбил. Что сказать? Ответила осторожно, чтоб ни «да» ни «нет».

— Не очень.

— Оль, у меня сегодня праздник, — продолжает Роман. — Глупо отмечать в одиночку. Я приглашаю тебя в ресторан, пойдешь?

Я сначала от счастья чуть дар речи не потеряла, а потом у меня слезы на глаза навернулись. Даже если и пойду, то что? А потом он домой, к своей девушке? Нет уж. Я потом за этот вечер опять все глаза выплачу.

— А как же?.. — спросила я.

— Что? — не понял Роман.

— Не что, а кто…

Роман усмехнулся.

— Нет никого. Да, если вдуматься, и не было.

Кошка

С этого дня у Ольки началась совершенно счастливая жизнь. Счастье фонтанировало из нее так, что трудно было сидеть рядом с ней и не улыбаться. Каждый вечер они встречались с Романом и куда-то ходили. Потом возвращались и сидели под подъездом на скамейке, потом заходили к нам попить чаю и застревали еще на пару часов. Роман даже перестал пугаться мамуси с папусей и уходил не за пять минут до их прихода, а минут через десять после. И вежливо каждый раз здоровался и прощался.

Роман тоже был счастлив. Не так феерически, как Оля, по-другому, но ему тоже было очень хорошо. Ромео был просто на седьмом небе, потому что у нас уже почти все получилось и потому что мерзкая Вонючка ушла из их квартиры. Хуже всех было мне, потому что я теперь вечерами сидела дома одна. Ромка сопровождал хозяев в их вечерних прогулках, а я как дура караулила их в форточке. Потом он приходил, лаял: «Все просто супер! Они час целовались!» — и уходил домой. А я опять оставалась одна.

Пес

Ну вот и все! Дело сделано! Все-таки приятно, когда благодаря тебе два хороших человека объединяются и выживают из квартиры третьего, плохого!

Я даже не слишком возмущался тем, как долго хозяин и Оля друг к другу принюхивались. Мне нравилась такая жизнь: каждый день мы болтались по городу по несколько часов подряд. Я бдительно охранял людей, но они, по-моему, не всегда помнили о моем присутствии. Первое время очень много болтали, а потом сообразили, что можно целоваться… и вообще перестали меня замечать. Я тактично лежал в сторонке и только предупреждающе взрыкивал при приближении посторонних. Однако убедился, что эта парочка никак не реагирует на мои взрыкивания, и перестал. Только провожал прохожих укоризненным взглядом.

Когда надоедало лежать, принимался изучать окрестности. При этом все время принюхивался — не перестали ли хозяин с Олей обниматься и целоваться. Когда они целуются, то запах такой… нет, все равно не поймете. Особенный запах. Поэтому, как только они отрывались друг от друга, я мгновенно возвращался. И каждый раз хозяин смотрел на меня так, как будто я свалился с Луны. Пах он при этом расслабленностью и глупостью. И счастьем. А Оля даже глупостью не пахла — одно химически чистое счастье.

Так мне удавалось совмещать прелести свободной и домашней жизни. Я мог перемещаться, где мне вздумается, — в пределах слышимости хозяйского запаха. И при этом у меня был дом, который надо защищать, хозяин, которому я служу. Словом, полное собачье счастье.

Однажды во время автономных прогулок я встретил своего бывшего Вожака. Он был необыкновенно худ, пах болезнью, бежал как-то боком… но я все равно его узнал.

— Привет, Вожак! — сказал я, выскакивая из кустов.

Он вздрогнул всем телом, но не бросился бежать, а стал в боевую позу. Выглядело это очень нелепо — любая шавка свалила бы этот скелет одной лапой.

— Это я! — я старался говорить очень доброжелательно и изо всех сил мел хвостом.

— Нос? — Вожак сипло принюхался.

Видимо, с обонянием у него тоже были проблемы.

— Ну да, — я подошел поближе и позволил себя обнюхать.

— Нос, — с огромным облегчением сказал Вожак и сел. — Какой ты… С ошейником!

— Ну да, — нехорошо было хвастаться, но удержаться я не мог. — Вон мой хозяин.

Вожак принюхался в указанном направлении, по-моему, ничего не унюхал, однако сказал:

— Поздравляю. А я вот…

— Драка? — сочувственно спросил я.

— Драка? — Вожак то ли засмеялся, то ли закашлялся. — Конечно, драка. Еще какая! Да ты в ней участвовал!

— Это… тогда…

— Ну да. Я пытался остановить стаю. Орал, кусался… но они… как волки! Когда тебя тот человек подобрал.

— …это теперь мой хозяин!

— Да? А, ну да, конечно. Короче, когда тебя унесли, стая пошла на меня.

— Прости, Вожак… — мне стало очень стыдно.

Я тут перед ним хозяином хвастаюсь, а тут вон какое дело. Оказывается, подставил я Вожака.

— Слушай, — загорелся я, — а давай вернемся и я им там всем накостыляю! И ты снова будешь Вожаком!

В ответ снова раздался смех напополам с кашлем.

— Ох, Нос, Нос. Не зря ты мне всегда нравился. Нет, мальчик, никуда мы не пойдем. Кочан бы все равно меня спихнул, я уж чувствовал. А это драка… немного ускорила события, вот и все.

Все-таки он был прежний Вожак. Хромой, худой, почти без носа — но умный и рассудительный. Мне захотелось сделать ему что-то приятное.

— Вожак! А давай я тебя накормлю! У меня много хорошей еды, только это надо к моему дому идти.

— Еды много, — согласился Вожак, разглядывая меня, — вижу. Аж лоснишься. Спасибо, я сам. Не такой уж я беспомощный.

— Но, Вожак…

— И не зови ты меня Вожаком, ладно? Какой я Вожак без стаи?

Я смутился. Он был прав, но как мне его еще звать? Для меня он всю жизнь был Вожаком.

— Меня зовут Рекс! — гордо сказал он. — И у меня тоже есть хозяин.

Не зная, что и сказать, я сидел и тупо моргал. Не похож Вожак… то есть Рекс на пса, у которого есть хозяин. Или такого хозяина бросать надо срочно.

— Да-да, — торопливо сказал он. — Я пока не у него живу. Я еще щенком от него убежал, думал, что свобода важнее всего. Но я его найду! Мне надо только след взять! Я приду к нему, он же не выгонит… Он же хозяин.

Хотелось плакать и выть. Я, конечно, поддакивал, мол, надо только след найти… да, много лет прошло, придется потрудиться… само собой, он обрадуется… да, Рекса только подлечить, он еще ого-го, он может и дом сторожить, и за детьми следить…

В общем, об этой встрече я никому так и не рассказал. Даже Касе. Кассандра, кстати, вела себя странно. Все время лежала и спала, как будто ничего такого в ее жизни не случилось.

Кошка

Дальше события развивались так стремительно, что даже мы с Ромкой оказались к этому не готовы.

Роман все чаще сидел у нас в гостях допоздна, не убегая от мамуси и папуси. Более того, он даже начал с ними ужинать, пить с папусей за едой и спорить на какие-то скучные темы. Когда Роман уходил, то мамуся обычно говорила:

— Вполне симпатичный молодой человек.

Олька радостно кивала и убирала посуду. Папуся кряхтел и бурчал что-то неразборчивое.

И все шло чинно и мирно до тех пор, пока Олька не сообщила, что хочет переехать жить к Роману. Что тут началось! Папуся орал, что «этот проходимец» у него еще получит, что его тут «пригрели», а он подлец… Олька слабо отбивалась, пыталась возражать, но ее слова пролетали мимо папусиных ушей и улетали в пространство. В итоге, Олька разревелась и ушла, хлопнув дверью. А папуся улегся на диван с валидолом под языком. Я немедленно прыгнула к нему на колени и поняла, что ему действительно плохо. Пульс зашкаливает, печень болит, в голове полное смятение и жестокая обида. Только совершенно непонятно, на кого он обижается. На Романа? На Ольку, которая выросла?

Мамуся отреагировала поспокойнее. Долго гремела посудой на кухне, потом пришла к нам на диван и спокойно начала рассказывать папусе, что Олька уже большая, что Роман не плохой парень и что далеко Олька не переезжает, а будет жить в этом же подъезде. Папуся начал орать, что засадит Романа в тюрьму за совращение несовершеннолетних. Мамуся спокойно объясняла, что Олька давно уже совершеннолетняя и что папуся в возрасте Ольки…

— Как ты можешь сравнивать, — орал папуся, — я в этом возрасте уже работал!

— А она учится. Это тоже работа.

— Она еще ребенок!

— Да какой она ребенок? Ты посмотри на нее, она уже взрослая! Между прочим, я в ее возрасте уже беременная была.

Папуся в ужасе уставился на мамусю.

— Ты мне не говорила! — сказал он.

— Идиот! — сказала мамуся и ушла обратно на кухню.

Тут папусе стало совсем плохо и он устроил настоящий скандал. Он орал, что если его мнение никого не интересует, то конечно они могут делать что хотят, хоть бордель тут устраивать, но разгребать все это потом они будут тоже сами. И что раньше время было другое и нельзя сравнивать те двадцать лет и эти. Он еще долго кричал, мамуся что-то готовила, Олька где-то гуляла.

Потом Оля пришла вместе с Романом. Роман был серьезен и даже напуган, но достаточно твердо сказал:

— Константин Леонидович, Алла Дмитриевна, я хочу жениться на вашей дочери. Мы подали заявление, через три месяца у нас свадьба.

Мамуся расплакалась, папуся насупился. А Олька подошла к нему и сказала:

— Папуся, ты самый лучший на свете, я знала, что ты согласишься.

И у папуси внутри сразу стало тепло и мягко. И он сам чуть не расплакался, просто чудом удержался. А лицо сделал суровое, буркнул:

— Делайте что хотите.

И ушел смотреть телевизор.

Вот тут мамуся и развернулась! Планов настроила гору. За эти три месяца она собиралась сделать в будущей квартире молодых ремонт (не сопротивляйтесь, это наш подарок на свадьбу), свадьбу напланировала в ресторане и еще что-то. Дальше я уже не слушала, я поняла одно — все у нас получилось!

Оля

Я была совершенно и безоблачно счастлива. И мне казалось, что все вокруг тоже совершенно счастливы и очень за меня рады. Мне и в голову не приходило, что папуся так отреагирует!

Я не понимаю чего он хотел! Роман же просто замечательный! И квартира у него, и зарабатывает. Я вообще не знаю, где я могла кого-то лучше найти! Когда папуся мне истерику устроил, я сначала вообще хотела из дома уйти, ходила по улице и плакала, пока на Романа не наткнулась. Пыталась ему сквозь слезы рассказать, а он вдруг меня за руку схватил и домой потащил. И предложение сделал. И даже не знаю, кто больше удивился: я или мои родители.

Роман

Теоретически я, конечно, предполагал, что свадьба — это дело хлопотное. Но на практике все оказалось гораздо бестолковее, чем казалось.

Я вообще не понимал, что происходит.

То есть была минута, когда я был героем, и все зависело только от меня, и мое слово все решило — это когда я сделал предложение. Мной повосхищались ровно минуту… потом отодвинули в сторону и занялись организацией свадьбы.

Все мои гениальные идеи даже не оспаривались, их внимательно выслушивали, хвалили — и продолжали непостижимую возню по поиску ресторана, тамады и фотографа. А ведь так классно было бы гулять свадьбу в поезде «Москва — Владивосток»! Купил бы я всем гостям места в СВ, сели бы мы и ехали под веселую музычку! Я был уверен, что они согласятся. Но все ограничилось словами: «Да, это было бы незабываемо!» от Олиной мамы, чмоком в щечку от Оли и сочувственным взглядом от ее папы.

Та же участь постигла и остальные мои предложения: пикник в палатках, бракосочетание в планетарии и свадебное путешествие на велосипедах. Только когда я в отчаянии предложил арендовать для банкета «Макдональдс», будущая теща на мгновение задумалась, а затем на полном серьезе возразила:

— Там спиртное нельзя. А у нас Родионовы и дядя Коля. Без спиртного никак!

Очень скоро я перестал лезть со своими идеями. Все мое участие заключалось в оплате каких-то удивительных счетов и беготне по мелким поручениям.

Короче, стало очевидно, что жених — существо на бракосочетании необязательное. Что-то вроде багажника на велосипеде: вроде как нужен, но и без него ездить можно. От этих мыслей порой становилось так тошно, что хоть волком вой.

Я себе этого позволить, разумеется, не мог. Зато Кассандра отрывалась за нас двоих.

Кошка

— Мяяяяяуууууууу!

— Кась, ты чего?

Ромка подскочил как ужаленный, поскольку спали мы вместе. Олька теперь частенько ночевала у Романа. До свадьбы оставалось совсем немного и ее родители махнули на нас рукой.

— Отстань!

Я фыркнула и встала. Настроение было просто отвратительное. Всех ненавижу!

— Мяяяяяяуууууууууу! Уууууу!

— Кась, тебе плохо?

— Да, мне плохо! Мяууууу!

На пороге комнаты появился заспанный Роман и вытаращенными глазами.

— Кася, ты чего?

— Достаааааали! Все достаааааали! Мяяяяуууууууу!

— Оль, что с Касей, она заболела?

Олька, не менее заспанная, вылезла из спальни и уставилась на меня.

— Кася, тебе плохо?

— Мр…

— Касенька, иди ко мне.

— Фррр! Мяуууууу! Отстаньте все!

Олька хмыкнула и обняла Романа.

— Не, не заболела. Я знаю, что делать.

— И что?

— Сейчас мы с тобой встанем, оденемся и поедем за котиком.

— За чем поедем?

Роман ошарашено посмотрел на часы.

— Оль, семь утра!

— А ты еще долго собираешься слушать, как она орет?

— Мяяяяяяяяяяуууууууууу!!!

— Касенька, я все поняла, мы уже едем!

— Оль, ну давай вечером.

— Мяяяяяяяяяяуууууууууууу!!!

— Днем.

— Мяяяяяууууууу!!!!!!

— Ладно, поехали.

С боем и воем меня скрутили и отнесли домой. Ромка пару раз попал под горячую лапу, досталось и ему. Дома я сначала забилась под кровать и выла там. Мамуся выманила меня вареной курочкой, я немного поела у нее с рук, и взвилась снова.

— Не хочууууу я вашу кууурицу!!! Мяууууууу!

Я попыталась сигануть в форточку, но мамуся ее закрыла. Я хотела убежать через входную дверь, но и она оказалась заперта. Только я собралась объявить голодовку протеста, как появились Оля с Романом и большой корзинкой. Из корзинки выполз кот Дюша. Вид у него был слегка напряженный, видимо у котика хорошая память.

— Дюшшшшша? — поинтересовалась я, распушив хвост.

— Кася… — тяжело вздохнул Дюк.

Пес

Я проснулся от резкого вопля Каси, и тут же мне в нос ударил ее резкий запах. Я не помнил, чтобы она когда-нибудь так пахла. И так орала.

Понять в ее воплях хоть что-нибудь было невозможно. Я пытался предложить ей еды, свой бок, поговорить по душам — свихнувшаяся кошка меня просто не слышала.

Зато хозяева услышали и проснулись.

Роман, как и я, растерялся и пытался ее то ли обогреть, то ли придушить, но Оля забрала и принялась оглаживать свою любимицу. Кассандра орать не прекратила, хотя в ее завываниях появились романтические нотки.

Я от отчаяния принялся скулить. У Каси явно что-то болело. Я готов был вырвать это «что-то» из своего организма и отдать Кассандре. Только вот что? И подойдет ли собачий орган кошке?

— Все понятно, — спокойно сказала Оля, — поехали.

У меня отлегло от сердца. Значит, это не смертельно. Значит, мою любимую кошку можно еще спасти!

Роман пытался упираться, но Кася издавала такие душераздирающие звуки, что он быстро сдался. Видя, что Кассандру уносят, я заявил:

— И меня возьмите! И меня! Я ее одну не отпущу! Только через мой труп!

До трупа не дошло, но перчаткой по носу я от хозяина два раза получил. Так они без меня и ушли. Касю унесли недалеко — к Олиным родителям. Теперь она орала оттуда.

Я еще раз попытался найти любимую тряпку для успокоительной грызни, не нашел и на нервной почве изжевал швабру, которой Оля чуть ли не каждый день мыла пол на кухне. По-моему, бессмысленное занятие. И предмет бессмысленный. А мне надо было что-то делать, раз уж я не мог принять непосредственного участия в спасении Кассандры.

Примерно через час вопли Каси прекратились. И тут же появился хозяин — один, но немного успокоенный.

— Где она? — заорал я на него с порога. — Что с ней? Она жива? Вы ее вылечили?

— Ромка! — наморщил лоб хозяин. — Черт, ты же утром гулять не ходил. Прости.

Он распахнул дверь, а я сиганул вниз. Но не на улицу, а к дверям Олиной квартиры. Лаял, пока не открыли.

Но внутрь не пустили и Касю не позвали.

— Все нормально у нее, — сказала Оля почему-то шепотом. — Иди, Ромео, иди гуляй!

Я обиделся и пошел гулять.

Кошка

Дюша сидел на шкафу.

— Ну что, ты успокоилась? — периодически спрашивал он.

Я злобно рыкала, он флегматично заявлял:

— Ну ладно, тогда я еще посплю, — и закрывал глаза.

Я бесилась. Какого пса? То есть я его еще и уговаривать должна?! Хам! Сволочь! Мяяяяуууу!

— Ты уже успокоилась?

— Слезешь, морду раздеру.

— Ну тогда я еще посплю.

Наматывая двадцать пятый круг по комнате, я поняла, что нужно взять себя в лапы. Пока я психую, хозяин положения этот толстый, мордатый. Я резко развернулась и ушла на кухню. Водички попила — полегчало. Уселась на подоконник и стала смотреть, как красиво развеваются ветки на ветру. Потихоньку успокоилась.

— Мрррр?

О! Котик пришел. Ну теперь-то я спокойная, теперь он у меня получит.

— Кася?

— Мр?

— Слушай, мы же с тобой взрослые кошки, ну зачем нам опять тратить нервы и силы на бессмысленную борьбу?

— Незачем.

Котик сразу приободрился и вспрыгнул на подоконник.

— Ну и правильно! Каська, мы оба прекрасно знаем, зачем я здесь.

— И зачем?

— Ну… — Дюша смутился и начал подметать хостом подоконник, — ну… Кась, ты такая красивая…

Дюша утробно заурчал и полез лапами. Напоролся на мои когти. Свалился с окна, подвернул лапу. Обматерил меня и ушел, хромая, в спальню. А у меня хоть немного поднялось настроение.

Днем, правда, Дюша таки прижал меня к стенке, и я уже почти была готова сдаться после тщательно разыгранной борьбы, но тут в квартиру влетел Ромео. Честно говоря, я про него подзабыла.

Каким-то чудом Дюша умудрился сбежать. Если б он помедлил еще буквально секунду, Ромка бы просто перекусил его пополам.

— Ты зачем Каську обижаешь? — залаял он не своим голосом.

— Кто ее обижает, идиот? — огрызался Дюк.

— Если ты ее хоть лапой тронешь…

— Лапой не буду, — спошлил Дюша.

Он сидел на самой верхней полке и теперь чувствовал себя в безопасности. Ромка пошлости не понял и продолжал бесноваться внизу.

— Кася, как он здесь оказался? Кто это?

— Ну, грубо говоря, муж, — сказал Дюк.

— ХХХХХто? — Ромка аж захлебнулся кашлем. — Кася, кто?!

Я сидела на кровати и тщательно вылизывала переднюю лапу. Эти разборки меня страшно утомили. Все это, конечно, мило и льстит самолюбию, но я б уже предпочла тишину. Я зажмурилась, потом открыла глаза и внимательно посмотрела на Ромео.

— Ромка, ты же гулять шел, — сказала я.

Пес встал и шатаясь пошел к входной двери. Где-то в голове промелькнула жалость к нему, но я ее быстро задушила. Не сейчас. Я его потом пожалею.

Пес

Сутки я ничего не ел и на улицу выходил только по крайней необходимости. Стыдно признаться, но мне очень хотелось, чтобы кто-то заметил мое состояние, пожалел, угостил с руки вкусненьким, погладил по голове, почесал пузо… да просто обратил на меня внимание, кошак меня подери!

Хотелось мне зря. Роман был ужасно озабочен, даже работал урывками, бегал где-то целыми днями. Оля перестала заходить. Кассандра… одна мысль об этой сволочи кошачьей приводила меня в ярость и дрожание конечностей.

Словом, никто меня не понимал, никому я не был нужен.

И я решил уйти. Совсем. Пусть потом бегают, ищут меня. Уйду. В конце концов, кто я им, игрушка? У меня тоже гордость есть, между прочим! А на улице я не пропаду, опыт есть!

Всю ночь накручивал себя, потом плотно позавтракал (вчерашней едой — так называемый хозяин даже не заметил, что я ничего не съел) и отправился прочь из дому. Побегал напоследок по двору, пометил все, хотел подойти к Касиным окнам, но удержался.

В последний раз посмотрел на хозяйские окна и понуро двинулся прочь. Все время подбадривал себя: «Не тебя прогнали, ты сам ушел! Это пусть они переживают!» Но все было погано на душе. Я решил дать хозяину последний шанс — сел недалеко от входа в двор и стал ждать. Вот он выйдет меня искать, а я встану и побегу отсюда. Не быстро побегу, чтобы он догнать смог. Но побегать ему придется, а то ишь ты!

Ждал полдня. Разозлился. Понял, что ловить он меня сегодня долго будет, и поделом!

И дождался. Выходит Роман из двора и идет мимо меня. К уху телефон прижат, глаза пустые, бормочет чего-то. Не поверите: прошел в двух шагах от меня и даже не заметил.

Это стало последней каплей. Я развернулся и побежал. Очень хотелось кого-нибудь загрызть — и я быстро понял, кого именно. Теперь, когда цель обозначилась, стало гораздо легче. Я быстро взял след и порадовался: мой нос по-прежнему был безупречен. И вообще я чувствовал себя в отличной форме. Давно не дрался, и это следовало немедленно исправить.

Кошка

Как обычно, дня три у нас с Дюшей была просто идиллия. Меня холили, лелеяли, кормили и вылизывали. Даже Олька начала мне завидовать, глядя, как Дюша пропускает меня к миске первой.

— Хорошо тебе, Каська. Меня к холодильнику никто вперед не пропускает. В лучшем случае что-нибудь оставят. Если попрошу очень.

На третий день я вспрыгнула на подоконник, посмотрела на улицу и вспомнила про Ромео. Задумалась. Когда я видела его последний раз? А, он же тогда приперся так не вовремя и… и… и что? Ушел? Ничего не помню.

— Мяу? — спросила я у Ольки.

— Мяу! — ответила она и продолжила болтать по телефону.

Я отправилась к входной двери и повторила еще раз:

— Мяяяу!

Никто не среагировал.

— Мяяяяууууу!

— Кась, ты чего? — спросила Олька.

— Касяяя, — простонал Дюша, — дай поспать, ненасытная ты моя.

Дюша развалился на диване, я принялась гипнотизировать Ольку. Я мысленно раз сто отправила ей вопрос: «Где Ромка?», но она продолжила обсуждение всякой дребедени. Что-то она последнее время много на телефоне висит, то про платье, то про еду, то про ресторан, то про фотографии. И говорит, и говорит, просто не остановишь.

— Оля, где Ромка? Мяяяяуууу!

— Кась, да что ж ты орешь опять? — И тут ее осенило. — Ты, может, по Ромео соскучилась?

Я радостно заурчала.

— Тогда пойдем к ним, — сказала Олька и взяла меня на ручки.

Мы с Олькой вместе поднялись в квартиру Романа. Хотя теперь это была уже практически наша квартира. Здесь стало чисто и почти красиво. Роман еще спал. Олька пошла его будить, а я пошла ждать Ромео. Вообще-то меня сразу насторожило, что он нас не встречает. Но я решила, что он гуляет. Я уютно устроилась на нашей общей с ним подстилке и задремала.

Проснулась от того, что проснулись люди. И сразу почувствовала, что Роман встревожен.

— Мяу? — спросила я.

— Ромка сбежал, — хмуро сказал Роман.

Ну вот, только этого мне и не хватало!

Пес

Стаю я обнаружил у свалки. Новоиспеченный вожак — Кочан — стоял перед каким-то коренастым рыжим псом и скалил зубы. Рыжий не реагировал. «Понятно, — подумал я, — большой Вожак наказывает провинившегося подчиненного. Я тебе сейчас устрою!»

Ситуация была удобная, я мог в два прыжка оказаться на загривке у Кочана, и уж тогда он от меня не ушел бы. Но удовольствие от такой победы я бы не получил.

— Эй! — крикнул я на ходу. — Харя Качанская! Привет от настоящего Вожака!

Обернуться он успел. А потом я прыгнул.

Ох, как я его мутузил! Сильный он, черт, наверное, раза в два сильнее меня, но у меня было столько нерастраченной злости и столько личных счетов к Кочану, что я дрался, как бультерьер. И противник быстро это понял. Когда я чуть ослабил хватку, Кочан резко рванул в сторону, но я тут же его догнал. Пришлось Кочану ложиться на землю лапами вверх и просить прощения. Добивать его я не стал. Душу немного отвел — и ладно.

— Пошел вон! — приказал я. — Вожак шелудивый…

И вдруг понял: а ведь и правда, гладкий и ухоженный Кочан превратился в пса шелудивого и грязноватого. Тут мне стало окончательно противно. Я отвернулся от этого слабака и посмотрел на стаю. Рыжий стоял в прежней позиции и с интересом меня рассматривал.

— За что ты его так? — спросил он.

— Для вас старался, — ответил я. — Не хватало, чтобы у моей бывшей стаи был такой… вожак.

Псы за спиной рыжего начали странно переглядываться.

— А! — сказал он. — Так ты решил занять место вожака?

Я растерялся.

— Ну… не то чтобы… но эта шавка командовать тут не будет!

— А она тут и не командует, — рыжий повернул голову набок. — Я вожак.

Это было неприятным сюрпризом. Получилось, что я оказался в дурацком положении.

— Так что, — продолжил новый вожак, — если у тебя есть претензии… драться придется со мной.

Я понял, что драться он не хочет. Хотя, пожалуй, он посильнее даже Кочана, а злость я всю пережег — так что со мной он справился бы быстро. Заодно и авторитет в стае поднимет. Но вот не хочет почему-то. А я — тем более.

— Зачем мне с тобой драться? — сказал я. — Я в вожаки не собираюсь.

— Вот и здорово. Ты ведь Нос, правда? Много о тебе слышал. Кочан был моим заплечным. Займешь его место?

Стая одобрительно заворчала. «Вот зараза! — подумал я. — Он все равно на мне авторитет поднял! И безо всякой драки!»

— Ты хороший вожак, — сказал я. — Но я не могу.

Он кивнул на мой ошейник и понимающе сказал:

— Хозяин?

— Хозяин.

— Хороший?

— По-разному. Но все-таки хозяин. Как он без меня?

— Понимаю, — и вожак повернулся к стае. — А вы чего там постали? Нос в гости пришел!

И все бросились ко мне обнюхиваться. Не раньше, чем вожак разрешил. Мне стало спокойно за свою стаю, рыжий им пропасть не даст.

Мы обнюхивались, знакомились с новичками, делились новостями, а я все время думал про хозяина. Правда, чего это я? Ну замотался человек, забыл про меня. Что я сразу в истерику бросаюсь?

Да и на Каську я уже больше не злился. Спасибо Кочану — на него всю злость потратил.

Кошка

Честно говоря, я очень переживала. Хотя в глубине души я была уверена, что Ромка вернется.

Я сидела на подоконнике и ждала. Мне было холодно и одиноко. Есть не хотелось. Дюшу увезли, но я этого даже не заметила. Потом уже поняла, что его нет. Олька приносила мне еду прямо на подоконник. Уносила нетронутую, приносила следующую. Я ждала. Надеялась, что еще чуть-чуть — и я услышу радостный лай… или грустный лай… или просто лай… Или вопль: «Каська, хватит спать!». Или жалобный скулеж: «Жрать хочу». Но во дворе было тихо. То есть там ходили люди и гуляли какие-то собаки, но лай Ромки я бы узнала среди тысячи других лаев. Поэтому не носилась к окну на каждый «гав», как Роман. Потом, правда, Олька ему объяснила, что «пока Каська сидит спокойно, не рыпайся, она первая узнает, что он вернулся».

Собственно, так и случилось. Было раннее утро, я услышала Ромку еще до того, как он вошел во двор. С кем-то он там умудрился поругаться, еще на улице. Сначала на меня накатило облегчение, такое, что аж лапы стали ватные. Потом злость. Потом голод. Я рванула к миске с едой и стала заглатывать ее большими кусками. Еще бы, больше двух суток не ела! Краем уха я слышала, что Ромка все еще ругался с кем-то в подворотне. Но не сильно ругался, скорее спорил. Я вернулась на подоконник и задумалась. Ну и как мне теперь его встречать? Дать по морде или броситься на шею? Интересно, а Роман как его встречать будет? Кстати, надо ж его обрадовать! Я сиганула к людям на постель и принялась их будить. Роман начал отбиваться, а Олька сразу сообразила и с воплем: «Ромео вернулся!» кинулась со мной к окну.

Герой появился только минут через пять. Олька уже начала позевывать и собиралась вернуться обратно в постель, но я не пустила.

Ромка входил во двор, гордо подняв голову, но слегка заплетаясь лапами. Он был худой и грязный, но от него на весь двор разило уверенностью в себе. Вот он я, царь двора, пришел, встречайте меня все!

Олька немедленно кинулась встречать. Выскочила во двор, стала Ромео гладить и радоваться, притащила в квартиру. Роман тоже подскочил, начал в коридоре с ним обниматься, тормошить и валяться с ним по полу. Когда эта вакханалия закончилась, Ромка наконец-то увидел меня.

— Привет, — вильнул он хвостом.

— Привет, — сказала я.

Ромка ринулся лизнуть меня в нос, но я прыгнула на тумбочку.

— Помойся сначала, ты очень грязный, — сказала я.

Ромка пристыженно оглядел свои лапы.

— Да, действительно, — пробормотал он, — я там… гулял.

— Мне это неинтересно, — отрезала я. — Кстати, готовься, у нас скоро будут котята.

И ушла спать. Устала я двое суток его на подоконнике караулить.

Роман

Ромка (собака во всех смыслах этого слова!) пару дней где-то болтался. Это позволило мне заняться чем-то по-настоящему полезным — переживать за любимого пса. Но потом он вернулся, я его обругал и простил… и опять почувствовал себя запасным игроком. Конечно, на последних минутах меня обязательно выпустят, а пока сиди на скамейке и жди команды тренера.

Но мне все-таки удалось внести свою лепту в подготовку бракосочетания! Мы всем семейством сидели и решали, как расселить родню. Из моих было только несколько двоюродных родственников, причем местных, а вот у Оли оказалось десятка два дядьев и теток из провинции, и всех их надо было где-то уложить. Наше с Олиным папой робкое предложение поселить всех в гостинице было отвергнуто по причинам бюджетным и морально-этическим.

— В какую гостиницу?! — возмутилась мама. — Как ты себе представляешь подгулявшего дядю Колю в гостинице?! А Родионовы? Они же насмерть обидятся, если мы их не поселим у себя! Как неродные, ей-богу!

Оля посмотрела на папу так, как будто он предложил извалять Родионовых в дегте и перьях, а таинственного дядю Колю пустить по городу нагишом. Папа погрустнел и не стал настаивать. Я понял, что в одиночку мне ничего не добиться.

Женщины снова углубились в планы наших квартир. По всему получалось, что все не поместятся.

— Так. — бормотала мама, — есть же еще кухни!

— Стоп! — сказал я. — У меня на кухне Ромка.

Будущая теща подняла на меня мутный взгляд. Судя по нему, она перебирала в голове список приглашенных и никакого Ромку там не находила.

— Мой пес, — пояснил я. — Ему ведь тоже надо где-то спать!

— Ну… да… пусть спит… где-нибудь…

— На кухне, — настойчиво повторил я. — Если я его на ночь выгоню из дома, он обидится и вообще убежит.

Олина мама нахмурилась и повернулась к дочери. Но дочь уже сама сидела нахмурившись.

— Мам! И с Касей надо что-то придумывать! Представляешь, что будет, если Кася ночью прыгнет на лысину дяде Коле?!

Мамины глаза округлились. Мне до ужаса захотелось хоть глазком глянуть на этого грозного дядю Колю.

— Тетя Нина! — выдохнула мама.

Папа, который до того терпеливо ждал окончания совещания, забеспокоился.

— Мы еще и тетю Нину звать будем?

— Спокойно! — мама торжествовала. — Я ее уже пригласила, и она уже отказалась. Так что теперь я с чистой совестью могу к ней обратиться! Дайте-ка мне телефон!

Кошка

Самое страшное для кошки — это когда нарушается привычный ритм жизни. Пока утром спокойно встаешь, спокойно потягиваешься, потом спокойно завтракаешь, жизнь прекрасна и удивительна. А когда с утра просыпаешься от того, что тебя вместе с покрывалом стряхивают со стула, потом кто-то чужой бесконечно звонит в дверь, а потом еще и наступает на тебя в коридоре, когда еду нужно выпрашивать минут двадцать, потому что Олька разговаривает по двум телефонам одновременно, а еще и с тем чужим, который пришел… Это не жизнь! А при этом в доме постоянно воняет краской и всякой химической гадостью, которую натащили мамуся с папусей.

Я уже не знала куда мне спрятаться, на что сесть, чтобы это из-под меня немедленно не выдернули, под что спрятаться, чтоб это немедленно не унесли, и на что залезть, чтоб оно не упало.

Дом перестал быть домом и мне было страшно. Я была уверена, что люди что-то замышляют!

А когда я увидела Романа, который приближался к Ромке с какими-то непонятными живодерскими штуками, я его чуть не покалечила. Если б у меня от ужаса лапы не отнялись, точно бы морду располосовала.

Так нас и схватили, и потащили куда-то. Несчастных и беспомощных.

Оля

Я надеюсь, что замуж выходят один раз в жизни. Второго я просто не переживу!

Вся эта тягомотина с заказами еды, платья и прочей ерунды занимала все мое свободное время. Получается, что до того, как Роман с перепугу сделал мне предложение, мы были счастливыми влюбленными, а после сразу стали не пойми кем. Ни на какие свидания сил и времени просто не оставалось. Кроме того, у меня появилось странное ощущение, что Роман не то чтоб жалеет… он не рад.

Несколько раз я до слез разругалась с родителями, потому что «небольшая свадьба для самых близких» через неделю превратилась в собрание всех родственников до десятого колена. И на мои жалобные призывы, что мол, какого черта ко мне на свадьбу приедет тетя Фима из Саратова, которую я последний раз видела в трехлетнем возрасте, мамуся возражала, что такого повода теперь уже и не предвидится, а тетя Фима и мамуся так дружили в детстве…

Короче, если б мамуся с папусей не разрешили мне ночевать у Романа, я б, наверное, просто из дома сбежала.

Я и так сбежала. Практически, жила я уже у Ромы, домой приходила изредка, чтобы переодеться.

Кошка

Жить не хотелось.

Хотя тетя Нина, к которой нас привезли, была доброй женщиной. Я это сразу почувствовала и наверное поэтому не выкинулась из окошка в первый же день. У нее часто болел желудок и скакало давление. И я могла бы ей помочь, но сил на это у меня не осталось. Поэтому я просто боялась залезать к ней на руки.

Единственное, что хоть как-то скрашивало мою жизнь, это долгие разговоры с Ромео. Когда мы вспоминали, как встретились, как познакомили Ольку с Романом, мне казалось, что жизнь прожита не зря. И убеждало меня в том, что еще немного пожить стоит. Хотя бы ради будущих котят.

В один прекрасный день я проснулась с ощущением, что так жить нельзя. И не просто нельзя, а невозможно!

Я страшно соскучилась по Ольке и подумала, что если я появлюсь у нее на пороге, то даже если она решила, что меня бросила, сердце ее дрогнет и она возьмет меня обратно. Не может не взять!

Все, решено, я иду домой! Домой! Туда, где нет нафталина, герани на подоконниках и навязчивых подружек-старушек, которые считают, что я должна падать от счастья от того, что меня соизволили погладить.

Пока я деловито собиралась, Ромео бессовестно дрых. Я его разбудила и сообщила, что мы идем домой. Он, естественно, стал ныть, задавать какие-то дурацкие вопросы, но я не дала ему испортить мне настроение.

Мы идем домой! Решили. И точка.

Пес

Тетя Нина наконец-то вышла из дому. Мы притаились у двери. Как только она приоткроет дверь, чтобы войти, мы раз — и на лестничной площадке. А там она за нами точно не угонится.

План простой и потому вполне выполнимый. Нам нужно всего-то быстро и одновременно прыгнуть. Правда, если кто-то из нас промахнется, второго шанса может и не быть. Наверняка, тетя Нина утроит бдительность при проникновении в жилище. Мы с Касей заняли позиции на разных уровнях: я залег снизу, она сидела на телефонной полочке.

Ждать пришлось очень долго. Хуже всего, что пришлось неотрывно торчать у двери — она у тети Нины такая старая, так воняет отсыревшим поролоном и заплесневелой кожей, что мне пришлось спрятать нос под лапу и положиться на слух. Конечно, Кася засекла тетю Нину раньше меня.

— Идет! — сказала она. — Причем не одна.

Я напрягся. Наш план мог провалиться.

— Подруги? — спросил я.

— Н-нет.

Кассандра напряженно вслушивалась и как будто не верила своим ушам.

— Меняем план! — приказал я. — Ты бежишь вверх по лестнице, я вниз. Они растеряются, мы выиграем время!

Кася превратилась в одно большое ухо.

— Ромка, — сказала она, — кажется, это… не надо бежать.

Я чуть не взвыл от злости. У этих кошек сто пятниц на неделе. Опять какие-то душевные борения! Ну уж нет!

— Надо! Ты вверх, я вниз, собираемся возле мусорных баков!

Тетя Нина и ее спутники остановились у двери, в скважине заскрежетал ключ.

— Ромка… — начала Кася.

Я не дал договорить.

— Потом! Все потом! Сейчас бежать!

Дверь рывком приоткрылась и я прыгнул.

Уже в полете я понял, что Кассандра осталась в квартире. Но рассвирепеть не успел — в нос ударил до слез знакомый запах. Вернее, два до слез знакомых запаха.

Уже приземляясь на лестничной площадке, я услышал одновременно:

— Ах!

— Ой!

— Ромка!

И:

— Это хозяева!

Я стремительно развернулся и бросился заниматься самым приятным на свете делом — лизать нос хозяину.

Кошка

Я ехала в машине, вцепившись в Ольку, не до конца веря собственному счастью.

Я чувствовала: Олька понимает, что виновата передо мной. И уже за то, что она это чувствует, я готова ее простить. Все-таки свадьба — дело ответственное, а у людей еще и надолго.

Олька изменилась. Стала такая нежная и тихая. Как будто пушистая. И чувствовалась, что она очень счастлива.

А Роман, наоборот, стал весь из себя такой уверенный и твердый. Как будто именно Ольки ему для полного счастья и не хватало в жизни, чтоб на нее опереться. Ромка от счастья не знал, куда себя засунуть, все норовил из машины выскочить, а я обнимала Олю и наслаждалась покоем.

Дома нас ждал полный кавардак. В нос ударила гремучая смесь запахов, квартиру было совершенно невозможно узнать. Мебель стояла полуразобранная, вещи в чемоданах, которые валяются посреди квартиры.

— Извини, — сказала Олька в ответ на мой немой укор, — мы только приехали и сразу за вами. Даже распаковаться не успели.

Я растрогалась. Олька у меня все-таки хорошая!

Потом мы пару дней наводили в квартире порядок. Я наблюдала за Олей и все не могла понять, почему же она так изменилась? Мне б к ней на ручки забраться, да она все бегает, носится, не подойдешь.

Но вот, наконец, мне удалось подобраться к ней ночью. Я аккуратно легла рядом с ней, положила лапы на живот. Все хорошо. Сердце бьется ровно, ничего не болит. И вдруг, меня как током ударило! Я поняла, что у Ольки в животе кто-то живет. Совсем маленький, крошечный. Боже! У Ольки будет котенок! Но она, похоже об этом еще и не догадывается.

Следующие дни я посвятила здоровью нашего будущего ребенка. Во-первых, правильное питание. Кофе я вывернула. Причем всю банку. Олька похныкала и заварила себе чай.

И я принялась ее воспитывать:

— Нет, Оленька, эту колбасу ты есть не будешь! А я говорю, не будешь! Фу, плюнь, кому говорят!

— Кась, да что с тобой сегодня случилось? Оставь в покое мой бутерброд!

— Это не бутерброд, это отрава! Фу, я сказала! Ромка, это тебе!

Ромка подскочил и с воплем «спасибо!» умолотил бутерброд в одну секунду.

Олька уставилась на меня как на врага народа.

— Слушай, ты, Кассандра, что ты себе позволяешь! А что я, по-твоему, должна есть?!

Я задумалась, а потом мой взгляд упал на миску с фруктами. Я выбила лапой верхнее яблоко. Оно очень удачно прокатилось по столу, но не упало, а остановилось прямо перед Олькиным носом.

— Это?! — изумилась Оля.

— Мр!

Олька покрутила яблоко в руках, потом машинально откусила, не сводя с меня изумленного взгляда.

— Ешь, ешь, — милостиво разрешила я.

Пес

Мы ехали в такси.

Вообще-то я терпеть не могу машины, а уж ехать внутри, особенно когда в этом «нутри» все пропахло бензином, — ну его к кошаку плешивому. Но на сей раз я был вне себя от радости. Лизал хозяину все, до чего мог дотянуться. Хозяин хохотал и уворачивался. Рядом сидела Оля, вцепившись в Касю. И Кася тоже вцепилась в Олю. Казалось, еще чуть-чуть — и они превратятся в единое кошко-человеческое существо.

— Касенька, — бормотала Оля, — ты что, думала, я тебя совсем бросила? Мы же просто в свадебное путешествие ездили. Вас с собой ну никак нельзя было брать! А дома ремонт. Бедная моя кошечка!

И пахла она при этом виновато-виновато.

Хозяин ничего такого не бормотал, только смеялся и уворачивался, но и он немножко попахивал осознанием собственной вины.

Мы с Касей точно знали, что отныне они нас никогда не бросят.

А если придется уехать от нас на время — то обязательно предупредят.

— Ох, — вздохнула Кассандра, — значит, все-таки рожать дома буду. Хорошо.

Я насторожил уши:

— Рожать? Кого?

Кася весело посмотрела на меня.

— Ты что, правда не помнишь? Я же тебе говорила!

Кот ее знает. Может, и говорила. Да нет! Это она, наверное, так шутит!

Эпилог

— Смотри! — восхищенно прошептала Оля. — Какие хорошенькие…

Роман кивнул. Оля посмотрела на него, потом на Ромео и рассмеялась. Пес и хозяин выглядели одинаково испуганно.

Кассандра из последних сил вылизывала только что рожденных котят. Они были такие крохотные, такие неуклюжие, что казались игрушечными. Они тыкались в маму, пытаясь на ощупь найти теплое молочко. Ромео осторожно вытянул нос, чтобы понюхать крайнего котенка, самого маленького. Котенок тут же принялся тыкаться в морду пса. Ромео замер с выражением ужаса в глазах.

Теперь рассмеялись и Оля, и Роман.

— Давай, Ромка, — сказал хозяин, — привыкай к роли папочки.

Оля быстро глянула на него, но тут же вернулась к котятам, мягко развернула малыша к маме.

Кассандра замурлыкала, выразительно глядя в сторону хозяйки. Так выразительно, что можно было подумать, что она уговаривает Олю что-то сказать.

Оля задумчиво гладила крошечного котенка, пока кошка довольно громко не рявкнула на нее. Тогда Оля вздрогнула и выпалила на одном дыхании:

— Знаешь Рома, у нас ведь будут не только котята!

— А кто еще?

Роман с подозрением покосился на Ромео.

— Щенки?! — спросил он и в ужасе посмотрел на пса.

Кася, Оля и Ромео просто покатились со смеху. Роман пару секунд смотрел на них с недоумением, а потом поменялся в лице.

— Оля? Оля! Что ты сказала?!

— Я сказала, что к роли папочки придется привыкать не только Ромео.

Роман сел на пол и обнял своего пса. По их одинаково бессмысленным физиономиям было похоже, что они первый раз в жизни без слов понимают друг друга.

Часть 1

Дилемма

Сентябрь 1982 года

«Картошка» оказалась «морковкой».

Первокурсники не возражали. Морковку, в отличие от традиционного студенческого корнеплода, можно было сразу по извлечении из земли вытереть рукавом и съесть — а есть хотелось непрерывно. Особенно сильной части курса. Физфак — факультет преимущественно мужской, поэтому самая лучшая морковка до мешков не доходила, исчезая в луженых желудках студентов. А самая-самая лучшая доставалась хрупким первокурсницам. На всю «морковную» бригаду их было семь, поэтому особых проблем с поклонниками не возникало.

Впрочем, у Оленьки Некрасовой проблем с поклонниками не было никогда. В противовес фамилии была она красавицей, и красавицей, которая знала себе цену. На фотографиях она не очень получалась, но в жизни поражала слабые мужские сердца навылет. Иногда она начинала вдруг «искрить» так, что воздух вокруг звенел от электричества. В такие дни она могла выйти на улицу ненакрашенная, в чем-то немодном и мешковатом — но мужики ложились к ее ногам штабелями.

Еще по пути на сельхозработы Оленька провела инвентаризацию сильной половины (то есть 80 %) курса и отбраковала самых бесперспективных. Еще три дня ушло на более тщательную селекцию. В результате претендентов осталось шестеро. С ними Оля и принялась играть, поддразнивая, иногда даже сталкивая лбами (не со зла, потехи ради).

Через неделю зарядили суровые дожди, и бедных студентов решили не отправлять на поле — вернее, уже болото. Первый день курс отсыпался, а потом с энтузиазмом принялся маяться дурью. Прикрепленные к студентам преподаватели заперлись в своем домике и появлялись лишь к ужину, подозрительно помятые.

— Квашин, — строго спрашивали они, — как проходит досуг?

Слово «досуг» они ударяли то на первый слог, то на последний. Алеша Квашин, которого за беззащитность и большие печальные очки сразу же выбрали комсоргом, краснел и добросовестно врал что-то про политинформацию.

— А-а-а, — говорили преподаватели, — молодец. Только ты разнообразил бы досуг. Какие-нибудь спортивные соревнования провел, что ли?

— Так ведь дождь, — отвечал Алеша.

— Ну в шашки-то можно поиграть, — замечали наставники молодежи и косились на эту самую молодежь, которая азартно резалась в «храпа» на морковку.

После чего руководители удалялись с чувством слегка выполненного долга, а студенты переходили от «храпа» к менее невинным занятиям. Во-первых, необходимо было добыть «горючее». Деньги кончились у всех и давно, поэтому добыча не сводилась к банальному походу «на магазин». Ушлый Юра Дубок просто тырил самогон у бригадирши, к которой ходил якобы за молоком. Честный Саня Дараев по прозвищу Царь собирал компанию и полдня батрачил на местных хозяек. Федя Уткин — человек с золотыми руками и вечно хриплым горлом — наладился чего-то чинить механизаторам и тоже трезвый от них не уходил (хотя с собой приносил редко). Самым таинственным способом добычи спиртного владел Максим Ширяевский, более известный как Макс. Он просто уходил куда-то с утра, а к вечеру возвращался с бутылкой, ужасно довольный и философски настроенный.

Девчонки в этих снабженческих операциях, само собой, не участвовали. Они сбивались в стайку на кухне общаги и обсуждали кого-нибудь. Общагу на сентябрь переоборудовали в жилье для студентов, поэтому она являлась идеальным местом для получения и обработки информации. Чаще всего объектом завистливого обсуждения становился Макс. Девчонки сходились на том, что Ширяевский — альфонс и бабник, свою бутылку он зарабатывает, ублажая местных доярок. Однако при появлении Макса все как одна расправляли плечики и поворачивались к «альфонсу» наиболее выгодным ракурсом.

Нельзя сказать, что он не замечал знаков внимания. Наоборот, замечал и даже ценил, но подолгу на ком-нибудь не задерживался, а порхал от одной однокурснице к другой, на ходу подмигивая третьей. Словом, вел себя в точности как Оленька, что не могло ее не раздражать.

Разумеется, Макс числился в списке наиболее вероятных избранников Оленьки. Он тоже, судя по всему, положил на нее глаз — во всяком случае, Оля оказалась единственной, на кого балагур и донжуан Ширяевский никакого внимания не обращал. Демонстративно. Нет, была еще Ирка Кузовлева, но на нее никто ничего не обращал, невзирая на жуткий дефицит девушек. Однокурсники предпочитали клеить местных девчонок — пухлых и невероятно вульгарных — но не Ирку. О ней вспоминали только во время еды: готовила Кузовлева прилично, порывами до шедевров. Ее даже освободили от сельхозработ и поставили вечной дежурной по кухне. Лучший кусок Ирка лично выносила Максу на белоснежной тарелке и еще несколько минут стояла рядом, умильно наблюдая, как предмет ее обожания поедает пищу. Потом предмет насыщался и принимался вытирать пальцы о попы близсидящих девчонок. Кузовлева надувалась и уходила на кухню.

Ирка божественно готовила морковку. Она натирала ее с яблоком, мешала с капустой, тушила и даже мариновала. С тех самых пор Оля пристрастилась к оранжевому корнеплоду.

Вечерами ходили на дискотеки. Поначалу Оленька обрадовалась, увидев на клубе объявление. В первый вечер она (да и все однокурсницы, кроме Ирки) вырядилась и накрасилась, но это оказалось пустой тратой времени и косметики.

Освещение в клубе было изумительно отвратительным. Лампочка под потолком мерцала, словно свеча на ветру, тени превращали красавиц в длинноносых уродин, а не-красавиц — вообще в не пойми что. Музыку крутили древнюю, чуть ли не Утесова. Была одна пластинка Пугачевой, но заезженная до такой степени, что танцы под нее напоминали пляску святого Витта.

— А… А… А… — заедала пластинка.

— Арлекино, арлекино! — хором допевали студенты.

И наконец, танцульки оказались всего лишь разогревающей стадией перед банальной дракой. «Местные» даже особых поводов не искали. Просто подошли к кому-то из студентов и без предисловий заехали в глаз. Потасовка получилась омерзительной. Оленька ждала чего-то в духе Жана Марэ или, на худой конец, Бельмондо, но свалка в клубе вышла некрасивой, глупой и бессмысленной. К тому же, студенты потерпели сокрушительное поражение.

К удивлению Оленьки, после первого побоища однокурсники разъярились пуще прежнего. Они объяснили поражение тем, что с ними не было «армейцев» — то есть ребят, уже отслуживших в армии. Вот в следующий раз!..

И действительно, в следующий раз студенты явились на танцульки во главе с «армейцами», под предводительством здоровенного Саньки-матроса. Вооруженные ремнями с огромными латунными пряжками первокурсники взяли частичный реванш, но зрелище получилось еще более неэстетичное.

Оленька «армейцев» и раньше-то побаивалась, а после того вечера вообще держалась подальше. И на дискотеку больше не ходила.

Оля хотела замуж. Тянуть с этим делом она не собиралась по многим причинам.

Во-первых, нужно быстренько хватать самого лучшего, пока другие не опомнились. Кстати, то, что физфак мужской факультет, стало решающим фактором при подаче документов.

Во-вторых, раньше сядешь — раньше выйдешь. Воспитание мужа — дело тяжелое и долгое. Чем моложе избранник, тем легче друг к другу приспособиться. Годам к тридцати у Оли уже будет идеальная семья. А такая семья в представлении Оли включала в себя идеального мужа, двоих идеальных детей и большую идеально воспитанную собаку. И чтоб все вокруг от зависти кисли!

Поэтому Оленька не собиралась тратить время на бессмысленные романы. Ей нужны были только те, кто готов предложить не только руку и сердце, но и штамп в паспорте.

Поэтому трое из шести ее потенциальных мужей довольно быстро отвалились. Двое приехали из какой-то дыры районного значения и жили в общаге, третий был просто помешан на своей семье и родителях, за время их недолгого разговора в тихом месте, наедине, в интимных сумерках он раз шесть упомянул маму. И в итоге сообщил, что обязательно пригласит Олю на «лучшие на свете блины» в исполнении мамочки.

Оля тут же для себя решила, что такое счастье ей не нужно. Пусть уж мамочка дальше и растит любимого сыночка.

Четвертый кандидат отпал, потому что был насмерть заарканен крашеной мымрой Алеськой. По глазам было видно, что он бы и рад переметнуться, но шаг вправо, шаг влево карался решительно и болезненно. А самое противное, что все девчонки почему-то мертво заняли Алеськину сторону и при невинной попытке соблазнить парня дружно перестали с Олей здороваться и общаться. Пришлось пустить в ход все свои актерские способности, поплакать, разыграть полную дурочку и через пару дней вернуть к себе расположение женской половины курса. После этого Алесю Оля тихо возненавидела, хотя на людях приходилось изображать само дружелюбие.

Итого — результат был совершенно плачевен. Из курса в двести человек оставалось всего две реальные кандидатуры — Макс и… Алеша. Тот самый Алеша, которого выбрали комсоргом.

Алеша Квашин был удивительно умен. Настолько умен, что, несмотря на ум, пользовался огромным уважением однокурсников. Настолько умен, что это заметила и осознала даже Оля.

Благодаря ему Оля полюбила «мужские» разговоры. Раньше ее от этой всей политики, футбола, теории относительности и других глобальных вопросов просто воротило. Ну какая нормальная женщина выдержит восьмичасовой спор о том, какова вероятность встретить на морковном поле динозавра?! Причем не просто спора, а спора будущих физиков, с длинными формулами на салфетках и опровержением всех законов сохранения трехэтажными матюками.

Алеша в таких спорах практически не участвовал. Он приходил к концу, десять минут слушал, а потом еще десять минут говорил. Четко формулировал причину спора, мнения оппонентов и делал пару элементарных логических выкладок. Обычно этого было достаточно, чтобы ответ всем стал очевиден. Например, делил площадь поверхности динозавра на площадь поверхности Земли и умножал на предполагаемое количество выживших динозавров.

Самые упрямые пытались спорить и после этого, но Алеша только пожимал плечами и просил показать расчеты. Тут уж ломались и самые упрямые. Под язвительные замечания однокурсников они уходили к себе якобы думать — на самом деле, зализывать раны. Квашин никогда не злорадствовал, просто стоял и смотрел с видом Александра Македонского, принимающего капитуляцию у персов.

В такие минуты Оленька обожала подлезть к Алеше поближе, а лучше даже легко приобнять, или протянуть ему стакан, короче — как-то продемонстрировать свою причастность.

Оля чувствовала, что влюблена, так ей нравилось находиться с ним рядом.

Но когда споры заканчивались и начиналось веселье, вся влюбленность Оли переключалась на Макса.

Макс брал в руки гитару.

— Эти глаза не против… — затягивал Макс, и все валились со смеху.

Каким-то чудом он умудрялся на простой шестиструнной гитаре играть все самые модные песни, начиная «АБ-Бой» и заканчивая Тото Кутуньо. Что не мог сыграть на гитаре, достукивал ногой по полу или ложкой по стакану.

— Макс, как это у тебя получается? — спросила как-то Оля, придвинувшись поближе и проникновенно глядя ему в глаза.

— Делов-то! Нот семь, аккорда три.

Макс смеялся, Оля завороженно смотрела на его губы и думала о том, что она его, похоже, очень любит.

Соблазнить Алешу было очень просто. Он, собственно, и не сопротивлялся.

Однажды вечером все пошли на танцы, Алеша, как обычно, завалился с книгой в комнате, Оля пришла к нему под каким-то надуманным предлогом, типа не открывающейся консервной банки.

Осталась немного поболтать. Присела на постель. Неловко вывернула на себя какую-то жидкость из чашки, вместе начали ее стряхивать. Закончилось все страстным и умелым поцелуем, приятно поразившим Олю. Теперь пора было изобразить удивление и возмущение.

— Ну ты даешь, — выдохнула она, — мы всего неделю знакомы, а ты уже готов…

— Ты такая красивая, — перебил ее Алеша, — я тебя, наверное, недостоин.

И нежно погладил девушку по голове.

Оля немного растерялась, но главное поняла правильно: если Алеше позволить еще чуть-чуть распустить руки, то он никуда не денется — женится как миленький. Еще и умолять будет.

С Максом было сложнее. Во-первых, его практически невозможно было застать одного — тетки вились вокруг толпами. Во-вторых, на банальные приемы рассчитывать было нельзя — эти самые приемы на нем ежедневно оттачивались десятками. В-третьих, теперь приходилось действовать аккуратно, чтобы Алеша ничего не заподозрил. А то еще расстроится и, пока она будет заниматься Максом, переключится на того, кого он больше достоин. Мало ли что ему в голову стукнет?

На спонтанных весельях в комнатах Оля включала все свое обаяние, она из кожи вон лезла, чтобы показать — вот я, а вот все остальные девчонки. Если выделиться не получалось, просто уходила. В это время гуляла с Алешей или сидела рядом с ним, пока он читал очередную умную книжку.

Все решилось неожиданно. Поздним вечером Оля шла по улице и увидела впереди развеселую процессию. Впереди — Макс с гитарой, за ним паровозиком — все девчонки курса и парочка прилепившихся парней. Макс пел «Чутаногу-чучу», все послушно крутили руками, пыхтели и изображали вагончики. В Олю тут же вселился чертик, она подскочила к Максу, обняла его за плечи, нежно оттеснив плечом какую-то девушку, стоявшую за ним, и прошептала:

— А теперь давай летку-еньку!

Дальнейшее вошло в историю «морковки» как «Ох!», «Ничего себе!» и «Ну Оля с Максом и дали джазу!».

Макс играл, Оля придумывала движения, Макс менял музыку, Оля на ходу перестраивалась. Паровозик сзади уже не пытался что-то за ними повторять, а валялся от хохота. Оба были в ударе, переходящем в угар. Оля несколько лет занималась танцами и знала, что красиво двигается, плюс легкий хмель, все это умноженное на желание понравиться.

Через пятнадцать минут Макс уже не отводил от нее глаз, через полчаса Оля поняла, что «клиент готов», и быстренько отскочила за угол дома «отдышаться». Минут через пять там появился и Макс.

— Ты же хотела, чтобы я пришел?

Оля мгновенно поняла, что сказать «нет» — значит быть как все, поэтому сказала:

— Да.

И пока Макс не опомнился, добавила:

— Поцелуй меня, пожалуйста…

Из-за угла пара вышла только через час. С истерзанными губами, затуманенной головой Оля очень плохо соображала. Но одно поняла точно: Макса динамить не получится, чтобы заполучить его в мужья, с ним придется спать. И от этого ей стало страшновато.

С Алешей вопрос решился просто. Оля сама попросила Макса не афишировать их отношения.

— Я не хочу, чтоб тут все считали, что я — твоя девушка. Я хочу свободы. Так что не трепись.

Они встречались тайно, что только разжигало страсть. А дойти до чего-то более-менее серьезного просто не позволяли условия. На улице было холодно, в комнатах постоянно толклась толпа народа.

Но один раз все ушли на поле, Макс остался — он вызвался починить что-то на кухне, там ни то чайник распаялся, ни то у кастрюли ручка отвалилась… Бред немыслимый, но говорил он убедительно, его отпустили. Оля была немного нездорова и тоже не пошла на работу.

Макс пришел к ней в комнату, запер дверь изнутри, и со щелчком щеколды у Оли все оборвалось внутри. Она поняла, что теперь ей не отвертеться.

И как она себя ни настраивала и ни подготавливала — страх взял свое. Буквально в последний момент она отпрянула от него, расплакалась:

— Прости, я не могу, просто не могу. Извини, давай не будем больше встречаться…

Макс оторопело пялился на нее, плохо соображая, что случилось.

Оля, понимая, что уже все равно все испортила, заплакала еще горше.

— Макс… Ты… ты… это был бы первый раз… Зря я это все затеяла…

И уже совсем по-бабьи заскулила:

— Я люблю тебя… И хочу… Но… Но…

Слезы ее просто душили.

Отрыдавшись, Оля заметила, что Макс не ушел, а сидит на соседней кровати и сосредоточенно на нее смотрит, криво усмехаясь.

— Хорошо, что ты «до того как» сказала, а не «после». Это мне еще крупно повезло. Ладно, отложим до возвращения в город.

И Оля поняла, что не все еще потеряно. Она направилась на кухню, стырила там чищеную морковку и торжественно ее сгрызла.

С этого дня игры с Максом закончились. Все стало как-то вдруг… серьезно. Он даже целовать стал по-другому — нежно и аккуратно. От этого голова Оленьки шла кругом по еще большему диаметру. Однако афишировать свои серьезные отношения они так и не стали.

Только Алеша что-то пронюхал. Он вообще был очень умный, этот Алеша. Однажды, когда Оленька застала его за очередной книжкой, он снял очки, вытер их о майку и спросил:

— У тебя с Ширяевским роман… или просто секс?

Слово «секс» в Алешиных устах прозвучало похабнейшим ругательством. Оленька растерялась и вдруг принялась оправдываться.

— Что за глупости? Этот Макс… этот бабник… да зачем он мне?!

Алеша надел очки и посмотрел в ее лицо большими серыми глазами.

— Странно, — сказала Оля, — у тебя глаза в очках… просто огромные.

— У меня дальнозоркость. Врожденная. В очках для дальнозорких ставят собирающие линзы. Геометрическая оптика, девятый класс.

Алеша замолчал, и Оленька вдруг поняла, что ей срочно нужно все рассказать кому-нибудь. А хоть бы и Алеше.

И она рассказала. Не все, конечно. Некоторые подробности не решилась. Квашин держался стойко. Только во время рассказа о неудавшемся интиме очки у него стали отчего-то потеть, Алеше пришлось их несколько раз протирать.

Когда Оленька договорила, он погладил ее по руке и сказал:

— Бедная. Ты имей в виду: я тебя все равно буду любить. Для меня это неважно. Просто он тебе голову задурил. Он всем дурит.

Из Алешиной комнаты Оленька выбралась в состоянии странном. В компоте чувств больше всего было изумления, но и облегчение чувствовалось небывалое. В коридоре встретилась Ирка. Увидев очумелую физиономию Оленьки, она спросила:

— Ты чего? Ты заболела?

— Нет, — медленно ответила Оля. — Просто я совершенно не знаю мужчин.

Двое суток она обдумывала сложившуюся ситуацию. Дожди временно прекратились, и можно было думать прямо на поле, что бодрило и стимулировало мозговую деятельность. В конце концов Оленька решила, что все сложилось как нельзя лучше, хотя и непонятно до невозможности.

Так оно и продолжалось до конца «морковки»: Оля втихаря бегала целоваться с Максом, а потом беседовала о жизни с Алешей. Она щадила его, не рассказывала о той жаркой волне, которая протекала по всему телу от Максовых рук и губ (да и слов не хватило бы рассказать). Зато они много говорили о любви, о том, что важнее — страсть или взаимное уважение… короче, о всякой умной ерунде.

Оленька сжилась с этой фантасмагорией. О том, что «морковка» когда-то закончится, она как-то не думала. Но однажды во время очередного тайного свидания Макс вдруг прижал ее к себе особенно нежно и сказал:

— Ну ничего. Через три дня сможем все сделать по-человечески.

Оленька не очень могла в этот момент соображать, но слова «три дня» заставили ее заморгать.

— Послезавтра уезжаем отсюда, — засмеялся Макс. — Забыла?

— Уезжаем? Куда?

— В город. Есть пустая квартира. Родители одноклассника в Африке, он у бабушки. Можно взять ключ…

Макс почувствовал, что Оленька окостенела.

— Ну-ну-ну, — сказал он и осторожно поцеловал кончики пальцев, — все будет хорошо.

Оля очень любила, когда ей целуют кончики пальцев, но на сей раз этот прием не сработал.

— Что будет хорошо? — почему-то прошептала она.

— Все. Ну… я же понимаю, почему ты не захотела… Здесь… грязно и вообще… А там…

Оленька поняла, что сейчас располосует ему рожу и получит от этого неизъяснимое удовольствие.

— Выходи за меня замуж, — вдруг заявил Макс.

Это был сильный ход. Неожиданный. В том числе и для самого Макса, если судить по его лицу. Оленька даже злиться перестала.

— Максик, — вздохнула она, — что ты несешь? Ты ведь брякнул, не подумав…

— Я не брякнул! Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Макс смотрел набычившись, выставив вперед нижнюю губу. В этот момент он сам верил в то, что говорил.

Оленька шла к общаге одна, хотя Макс хотел ее демонстративно проводить. Еле удалось ему объяснить, что иногда девушке нужно побыть в одиночестве.

— Понимаешь, — Оленька улыбалась и гладила его по плечу, — это такое чувство… Мне нужно привыкнуть.

Эти доводы успеха не имели, поэтому Оля сменила тактику.

— Ты что, — прищурила она глазки, — боишься, что меня кто-то уведет?

— У меня?! И не надейся! Ладно, гуляй одна, пока холостая.

Вот Оленька и гуляла. То ли думала о чем-то, то ли просто бродила. И как-то само собой получилась, что догуляла Оленька до дверей Алешиной комнаты. Увидела их и решила, что так будет правильно: Алешка заслужил право все узнать первым. Она, продолжая улыбаться, толкнула дверь… и настроение моментально испортилось.

На ее законном месте, на кровати Алешкиного соседа, восседала эта корова Ирка!

В голове почему-то возникло стандартное начало анекдота: «Возвращается муж из командировки…».

— Та-а-ак, — протянула Оленька.

— Ой! — сказала Ирка и подскочила. — А я как раз зашла к Алеше… он про биномы обещал рассказать… а то они у нас будут, а в школе не было.

Оля уперла руки в боки и повернулась к повелителю биномов. Алеша мучительно краснел и молчал. Ирочка поняла, что помощи ждать неоткуда, и опрометью бросилась из комнаты.

— Я ей правда про бином рассказывал. У них обычная школа, не спец… А на первом курсе с комбинаторики начинают. Ты не думай…

Оленьку начал разбирать смех. Он жил где-то глубоко внутри, под левой лопаткой, и не вырвался бы наружу, если бы несчастный Квашин не заявил:

— Оля! Выходи за меня замуж.

Оставшиеся три дня прошли как в тумане. Оля носилась от Алеши к Максу и обратно.

Ее просто раздирало на части от несправедливости. Почему, почему она должна выбирать? Почему бы Максу не стать таким же умным, как Алеша? Тогда с ним бы было не только весело, но и интересно. Или почему бы Алеше не оторвать свою попу от кровати и не сходить бы с ней (не с попой, а с Оленькой) куда-нибудь? Неужели ему трудно научится играть на гитаре и танцевать?

Оля стала раздражительна, дулась на обоих кавалеров, грызла морковку на нервной почве. Она начала скандалить по пустякам и даже плакать. Макс на это почти не реагировал, обидно щелкал по носу и шел развлекаться. Алеша молча гладил по головке и не переставая жалел. Трудно было сказать, что ее раздражало больше.

Октябрь 1982 года

Когда студенты вернулись в город, Оле полегчало. Все-таки жили по домам, а не всей толпой в одном месте, появилось время спрятаться от всех и подумать. Лучше всего думалось под любимое занятие — поедание морковки. Оленька притащила домой целый мешок (не сама, конечно, нашлось кому притащить) и хрумкала в свое удовольствие.

На лекциях Оля обычно садилась с девчонками, чтобы не выбирать между Алешей и Максом.

Алеша всегда сидел за первой партой, вел конспект, задавал умные вопросы. Все преподаватели его быстро полюбили, а один, читавший механику, даже поздоровался с ним в коридоре за руку. Олю это так потрясло, что она тут же к нему подбежала.

— Алеш, это твой знакомый?

— Да нет, — Алеша пожал плечами, — просто он с кафедры теорфизики, мы с ними в школе одну задачку решали…

— И что, решили? — Оля от изумления просто не знала, что еще спросить.

— Да ее в принципе решить нельзя. Хотя было бы, конечно, интересно. Я предложил один метод… Они теперь обсчитывают.

— Алеша, а можно я сегодня с тобой посижу?

Алеша расплылся в улыбке и начал счищать со скамьи воображаемые пылинки.

Макс же всегда торчал на галерке. Оттуда временами слышалась шумная возня, смех и даже тихие песни.

Макс был тоже по-своему талантлив в учебе. Он был неглуп, умел задавать на лекциях каверзные вопросы. Соображал быстро, мог даже решить сложную задачу. Но все, что он знал, мгновенно выветривалось у него из головы, как только на горизонте появлялось что-то поинтереснее.

Теория его не интересовала в принципе, но он очень быстро соображал, как бы эту теорию реализовать на практике. Поэтому он не очень хорошо помнил подробности уравнений Максвелла, но зато мог спаять телевизор.

На первой же лабораторной работе Макс оказался просто незаменим. И вообще в электроприборы он лез без страха, мгновенно настроил всем в лабе осциллографы. Где-то подчистил контакты, где-то убрал доломанные приборы, собрал из двух один, но целый. Все заработало, сам же Ширяевский, мгновенно скатав у кого-то теорию, уселся к лаборанту. И уже через пять минут они были на ты и говорили о непонятном.

Оленька сообразила еще в самом начале лабораторной, с кем лучше сидеть, и теперь маялась от безделья. В списанных у Макса формулах она ровным счетом ничего не поняла, также как и в тех загогулинах, которые светились на осциллографе.

Поскольку лабы нужно было сдавать парами, она робко подошла к Максу, чтобы он ей хоть что-то объяснил.

Лаборант заметил ее первым.

— Это с тобой?

— Ага.

Макс лениво развернулся и осмотрел Олю. Надо сказать, что выглядела Оленька замечательно — юбочка в меру коротенькая, кофточка в меру обтягивающая. Поэтому Макс, не сомневаясь, демонстративно обнял Олю и прижал ее к себе собственническим жестом.

— Это со мной, — сказал он, лучась от самодовольства.

— Идите, девушка, я вам уже поставил зачет, — гаденько улыбаясь, сообщил лаборант.

Оля уже совсем было собиралась влепить пощечину наглому Максу, но вовремя заметила завистливые взгляды окружающих. Натянуто улыбнулась и вышла.

— Хорошо, что Алеша в другой группе, — пробурчала она себе под нос и отправилась в магазин покупать себе мороженое. До следующей пары оставался еще час.

Целых две недели оба потенциальных жениха не вспоминали о предложении руки и сердца.

Оля уже даже успокоилась и решила, что пока решать ничего не придется. Но расслабиться ей не дали. Первым очнулся Макс.

В одно прекрасное утро она обнаружила его у себя перед квартирой на лестничной клетке.

— Что ты тут делаешь? — возмутилась она.

— Тебя жду. А когда ты меня собираешься знакомить с родителями? Все-таки будущий муж…

Макс явно шутил, но, увидев слегка остекленевший взгляд Оли, нахмурился.

— Оль, я тебя не трогал две недели, я соскучился.

Фраза получилась двусмысленная, и Оля остекленела еще больше.

Макс немедленно разозлился.

— Оля, я не понял. Да? Нет? Скажи уже что-нибудь. Нет так нет, я не пропаду. Вон, Ленка по мне сохнет, как Ассоль по тому мужику с яхтой.

Упоминание Ленки вырубило Олю окончательно, и она заплакала. Не то чтобы ей уж очень хотелось плакать, но ничего умнее она придумать не смогла.

Макс среагировал неадекватно, разорался, хлопнул дверью в подъезд и ушел. Правда, через три минуты вернулся, прислонился к стенке и сказал:

— Оля, у тебя есть еще неделя.

— А потом? — Оленька шмыгнула носом.

— Потом? Потом — все! Прощай! У меня тоже самолюбие есть. Между прочим, я никому пока замуж не предлагал. Хотя они куда сговорчивее были.

«Вот потому и не предлагал!» — хотела сказать Оля, но не решилась. Да и говорить было уже некому: по окончании ультиматума Макс немедленно скрылся.

Оленька выскочила из подъезда, но потенциального жениха не обнаружила. На первую пару она еще могла успеть, но смысла в этом не видела — не то настроение, чтобы старательно копировать с доски непонятные закорючки. Оленька решила до метро пройтись пешком.

У физфака она оказалась за полчаса до окончания первой лекции. К ее изумлению, Алеша оказался снаружи. Правую руку он держал за спиной. Левой крепко прижимал к груди коричневый портфель. «Еще школьный, наверное», — подумала Оля.

— Привет, — сказала она как можно беззаботнее, — что, матан отменили?

— Нет… Может быть… Не знаю… Оля!

Квашин запнулся, набрал воздуха побольше, понял, что переборщил, выпустил излишки, снова вздохнул.

— Чего дышишь? — улыбнулась Оля. — Это такие специальные упражнения? Как у йогов в «Науке и жизни», да?

Алеша помотал головой, как лошадь, которую укусил овод, и резко выдернул руку из-за спины. Там оказалась не граната и даже не финский нож, а всего лишь букет ромашек. Причем даритель так вцепился в цветы, что Оле пришлось отнимать их практически силком. При этом она не могла избавиться от мысли, что снимается в новой версии «Приключений Шурика».

— Спасибо! — Оленькино настроение стало стремительно перемещаться от отметки «что-то непонятное» к «а не так уж все и плохо». — Только я хризантемы больше люблю. Желтые. Но все равно спасибо.

Оленька подумала и чмокнула Алешу в губы. Тот прерывисто вздохнул (наверное, все-таки переборщил с дыхательной гимнастикой) и сказал очень тихо, почти прошептал:

— Оля! Стань моей женой.

«Они сговорились», — эта мысль Оленьку даже не испугала.

— Я должна подумать.

— Ты уже подумала, — теперь Алеша говорил громко, но хрипло. — Целых три недели. Я настаиваю…

Несмотря на серьезность ситуации, Оля с трудом сдержалась, чтобы не прыснуть: уж больно жалко Алеша произнес последнее слово.

— А если нет, то что? — она изо всех сил старалась не улыбнуться (зачем травмировать слабую детскую психику).

— Переведусь в Москву, — Алеша наконец заговорил нормально, без пришептываний и похрипываний. — Меня в Физтех без экзаменов возьмут. Даже сейчас, я уточнял.

Желание смеяться сразу улетучилось. «Точно, — подумала Оля, — сговорились. Что ж они такие нетерпеливые?!»

— Лешка! Очень тебя прошу. Дай мне еще недельку, ладно?

Квашин насупился, засопел и сжал губы. «Господи! — испугалась Оленька. — Сейчас развернется и убежит!»

— Леш! — заговорила она как можно убедительнее. — Давай рассудим логично!

Слово «логично» на Алешу подействовало. Он перестал сопеть. «Что бы такого логичного придумать?» — тем временем соображала Оля.

— У нас ведь это серьезно? — начала она говорить, еще не зная, чем закончит. — Значит, на всю жизнь? А жить мы будем гораздо больше недели, правильно? У нас впереди… лет двадцать… тридцать…

«Что я несу? Какие тридцать? Через тридцать лет мне будет уже сорок восемь! Это даже не конец жизни — это глубокая старость!». Но останавливаться было нельзя, и Оленька продолжила:

— Что такое неделя на фоне тридцати лет?!

— Около одной десятой процента, — мгновенно ответил Алеша.

Это впечатлило, но не остановило Олю.

— Вот видишь! Это ерунда! Меньше, чем ерунда. Но за эту неделю я смогу до конца разобраться в себе. Лешка.

И Оленька прижалась к Алешиному синему пиджаку и затихла. Квашин вздохнул протяжно-безнадежно. «Еще неделю потерпит, — поняла Оля, — а одеколон ему нужно срочно сменить!»

Всю неделю Оля непрерывно думала: на лекциях, на практических, на лабах. Думала дома и в гостях, размышляла в общественном транспорте, анализировала, отходя ко сну. Даже во сне она не переставала взвешивать и прикидывать.

Оптимальным выходом было бы принять предложение сразу обоих, но этот вариант, к сожалению, пришлось отбросить. Только во сне Оленька иногда видела себя во главе мини-гарема: Макс бегал туда-сюда, добывая пропитание, а Алеша сидел у ног супруги и развлекал ее умными разговорами.

В реальности такая идиллическая картинка не складывалась. Должен был остаться только один. Алеша, несомненно, надежнее. Макс, очевидно, энергичнее. Алеша умнее. Макс веселее. Алеша настойчивее. Макс легче достигает цели.

В отчаянии Оля попыталась написать плюсы и минусы каждого на бумажке, но особенного толка не вышло — она моментально запуталась в этой высшей арифметике. Дошло до того, что Оленька решила обратиться за помощью к родителям. Она собралась с духом и направилась в комнату, которую родители — по общежитской памяти — называли «комната». Была «спальня», была «детская» и была «комната».

В «комнате» сидел отец и смотрел программу «Время».

— Новости из-за рубежа, — сказала диктор Ангелина Вовк.

— Папа, — сказала Оленька.

Но тут вошла мама и перехватила инициативу.

— Некрасов, — сказала она, — мусор вынеси.

Папа не стал принимать участия в женской болтовне, промолчал.

— Американская военщина… — гнула свою линию дикторша, но мама ей уступать не собиралась.

— Мусор вынеси! — мама перекрыла изображение своим круглым телом.

«Никогда не буду толстой!» — подумала Оленька.

Папа переместил голову так, что ему стала видна левая половина Ангелины Вовк.

— Все прогрессивное человечество… — патетически начала Ангелина, но мама договорить не дала.

Она не глядя, отработанным движением выключила телевизор. Папа поднял глаза на жену.

— Новости досмотрю — вынесу.

— А мусор будет стоять и вонять?

«И квартира у меня будет с мусоропроводом!» — поняла Оленька. Такая квартира существовала в природе. В ней жила бледная Машка, одноклассница и дочка инструктора обкома.

Папа молча встал и не менее отработанным движением включил телевизор. Мама выключила. Папа включил. Мама выключила и заметила Оленьку.

— Ты чего? — спросила она.

— Ничего, — сказала Оля. — Так.

— В университете все в порядке?

— Да.

Тем временем папа опять включил программу «Время» и любовался осенним наступлением трудящихся в Японии.

— Ты бы хоть с дочкой пообщался! — мама не стала мешать трудящимся выражать свою волю.

— А что? — отец не отрывал стеклянного взгляда от экрана.

— Ничего! Вот выйдет замуж, а ты и знать ничего не будешь.

Оленька вздрогнула. От маминой проницательности стало не по себе.

— Я пойду, — сказала она, — позанимаюсь еще.

Вернувшись в комнату, Оля выключила свет и стала смотреть в окно. На родителей рассчитывать было нечего. «А телевизора у меня вообще не будет!» — решила Оля. Она не собиралась каждый вечер отрывать мужа от японских трудящихся и американской военщины. И еще от хоккея.

Впрочем, нет. Телевизор быть должен. С большим экраном, цветной. Оля сладостно прищурилась. Такой большой цветной телевизор она видела все у той же Машки. Аппарат назывался «Грюндик» и был снабжен даже пультом дистанционного управления. Правда толку от пульта было немного: Машина бабушка неизменно закрывала экран белоснежной вязанной салфеткой, а кнопки «Снять салфетку» на пульте не было.

«И никаких салфеток! — продолжала мечтать Оленька. — Но смотреть телевизор будем только вместе. Например, на Новый год».

Она живо представила себе Новый год, гости — немного, человек шесть, но очень приличные. А главное — муж. Оленька непроизвольно облизнулась, но даже не заметила этого. Муж у Оленьки не мог не быть идеальным. Нет, Оля не желала ничего эдакого, она не мечтала о «Волге» и купонах из «Березки», даже не претендовала на продуктовые заказы с красной икрой, но муж ее должен быть такой… такой, чтоб все завидовали!

Чтоб работал на престижной работе, был, например, хирургом или главным инженером большого завода. Чтоб приносил домой хорошую зарплату. Чтоб по выходным можно было с нарядными детьми сходить в парк, а все вокруг оглядывались и умилялись — какая красивая семья!

Чтоб на сберкнижке лежали деньги. У всех приличных людей на сберкнижке что-то лежит «на черный день».

Чтоб могли себе позволить съездить, например, в Сочи, или в Ялту. Олины соседи каждый год ездили в Сочи, возвращались оттуда такие загорелые, такие важные… Очень хотелось утереть им нос.

Чтоб одеваться красиво. Одна подружка подсуетила портниху, шьет так, что от фирменных вещей не отличишь! Но и берет двадцать пять рублей за юбочку.

Еще много было у Оли таких заветных мелких мечтаний. Но главное — муж должен быть… идеальный. И никаких телевизоров!

Оля представила себе, как будет выглядеть сцена с мусорным ведром в ее семье. И поняла — а никак не будет выглядеть! Не будет никакой сцены. Просто заходит Оленька на кухню — а ведро уже чистое и даже вымытое. А муж стоит у плиты в переднике и улыбается: «Ты чего сюда пришла? Ты же вымоталась за день, сегодня я готовлю ужин». А Оля… нет, не уйдет лежать на диван. Она засмеется и станет рядом. И они будут готовить ужин, болтая о том о сем.

А потом они сядут за совместно созданный кулинарный шедевр, муж откроет бутылку хорошего вина — болгарского или даже «Токая» — будут гореть свечи, вино будет светиться в бокалах, а потом муж отнесет ее на руках в спальню…

«А дети? — ехидно спросил здравый смысл. — Дети-то не спят еще!»

«У бабушки дети!» — огрызнулась Оленька.

Вот такой у нее будет идеальный муж. И пускай даже без «Волги». Хотя «Волга» как раз будет, наверное. Главному инженеру положена служебная.

Однако здравый смысл не собирался сдаваться. «И кто у нас будет идеальным мужем? Алеша? Макс»? Оля нахмурилась. Было понятно, что ни тот ни другой идеальными не являлись. Пока не являлись. Оленька была уверена в себе: год дрессировки — и все будет в порядке!

Оля вышла на кухню и застала очередную родительскую семейную идиллию.

Мама чертыхаясь терла на терке морковку в огромный таз. Это был остаток мешка, привезенного с сельхозработ. Костяшки пальцев уже были расцарапаны, мама злилась и рычала на отца.

— Конечно, как есть потом, так все горазды, а как помочь… Черт!!! А ты только и можешь, что газеты читать! Что есть мужик в доме, что нет… Как с водкой эту закуску есть, так будешь, а как палец о палец ударить… Черт!!!

Надо сказать, что отца эта тирада не задевала никак. Он спокойно продолжал хлебать суп из тарелки, читая газету.

А у Оли случилось прозрение. Она вдруг увидела свою будущую семейную жизнь. Вот она стоит, трет морковку, ранит пальчик, вот к ней подходит муж, нежно целует в пострадавшее место. Вот отбирает терку и делает все сам. Оля отчетливо видела сильные мужские руки, которые буквально в три движения расправляются с бедным корнеплодом, а вот лица разглядеть не могла.

Кто же это? Макс? Лешка?

Между тем неделя неумолимо истекала, как раненный гладиатор кровью. Квашин и Ширяевский поочередно попадались ей на пути и делали выразительные глаза: Макс — грозные, Алеша — печальные.

Все это очень щекотало нервы, но удовольствие приносило небольшое. В среду вечером Оленька осознала, что час пробил. Завтра ей придется сказать одному «Да», а второму «Нет». В какой-то миг в ней проснулась Настоящая Женщина, которая завопила: «Да пусть они сами разберутся! Принимать решения — мужская работа!», но Оля подавила малодушный порыв. Она не собиралась пускать судьбу в свободное плавание, тем более — доверять ее каким-то мальчишкам.

Оля взяла в руки пятнадцатикопеечную монетку и рядом на бумажке написала, что «орел» — это Макс, а «решка» — Алеша. Чтобы потом, когда монетка будет брошена, с перепугу не перепутать.

Минут десять Оля гипнотизировала денежку взглядом, убеждая ее принять единственно правильное решение, а потом быстро зажмурилась, потрясла сложенными ладошками и хлоп на стол! Медленно убрала руку… На столе во всей красе гордо возлежал герб Советского Союза.

— Орел, значит, — прошептала Оля.

На всякий случай сверилась с бумажкой.

— Значит, Максим…

И тут у Оли перед глазами возник Алеша. Милый, чудесный Алеша, такой надежный, такой умный, такой талантливый.

Она представила, какими глазами он будет смотреть на нее, когда она скажет «нет», представила, как он, такой несчастный и обиженный, уезжает в Москву. И он сутулится под тяжестью чемодана, и идет дождь…

Откуда взялся дождь, было не очень понятно, но, мысленно увидев эту печальную картину, Оля расплакалась и ринулась к телефону.

— Алеша, да, это я… Алеша, я согласна. Я подумала, я буду твоей женой.

Говоря все это Оля ревела, вытирая слезы рукавом. Алеша что-то говорил, даже кричал в трубку, а Оля была просто счастлива, что ей не придется ему отказывать, что Алеша не поедет ни в какую Москву.

И только через пару минут, уже после того как повесила трубку, Оля заметила монетку, лежащую «орлом» вверх, и вспомнила о Максе. Первой реакцией была паника, но Оля постаралась быстренько взять себя в руки.

— Все, дело сделано, нельзя такие важные вещи решать с твоей помощью, — заявила она монетке.

Хотела красивым жестом выбросить ее в окно, но пожалела, сунула в карман. Вместо этого небрежно порвала листик, на котором было записано, кто «орел», а кто нет.

Решение было принято, и на душе у Оли стало спокойно. Она улыбнулась, с чувством зевнула и завалилась спать.

Часть 2

Решка

Июнь 2012 года

— Квашин! Какого черта ты там копаешься? Опоздаем ведь!

Ольга рявкнула больше для острастки. До выхода из дома оставалось еще верных полчаса. Но Квашин — он такой. Квашня квашней. Если не прикрикнешь вовремя, не пошевелится, будет сопли жевать.

Ольга повернулась к зеркалу левым профилем, потом правым. Кажется, ничего. Хорошо, что смолоду кожу берегла, денег на кремы не жалела. Шейка — как у двадцатилетней! Бывшие однокурсницы, небось, гораздо хуже выглядят!

А вот вокруг глаз придется поработать. Сорок семь — ягодка не совсем. Ольга почти добилась идеала (не видно ни морщин, ни косметики), когда обнаружила за спиной мужа. Она привычно нахмурилась и спросила:

— Готов?

— Да.

— Иди грей машину.

Алексей исчез из отражения так же неслышно, как и объявился. «Ничего сам сделать не может, — раздраженно подумала Ольга. — Все командовать нужно».

Уже в машине она еще раз проверила макияж и одежду. Не найдя изъянов, переключилась на супруга. Тот выглядел… как обычно. Удовлетворительно. Узел на галстуке она завязывала сама, пиджак три раза заставляла чистить. Закончив досмотр, Ольга сообщила:

— Я звонила Наташе и Пете.

— Угу.

— Квашин! Тебя что, совсем не интересует судьба собственных детей?

— Интересует, — ответил муж, но от дороги не отвлекся.

— С Наташей я не поговорила, она кормила Машку. Трубку поднял этот…

Алексей мягко повернул руль и иронически поднял брови. «Этот» был наказанием семьи — Ольгиным зятем. То есть и Алексеевым тоже, но с тестем он почти не общался, зато с тещей сразу переходил на повышенные тона и заканчивал разговор всегда одинаково: «У нас своя жизнь, Ольга Петровна, мы как-нибудь разберемся».

— Потом позвонила в Москву Пете.

Лицо Алексея непроизвольно разгладилось. Петя унаследовал ум отца и энергичность матери. Три года назад он осуществил отцовскую мечту — поступил в Физтех.

— Не вижу поводов для улыбки! Там звучала музыка!

Возмущенная реплика предполагала обязательную реакцию, и Алексей сказал:

— Ну и что? Просто мальчик любит музыку.

— Это была не музыка! Это был их… как его… технорэп! Петя на ночь глядя поперся на дискотеку!

— Ему двадцать лет. Вспомни себя…

Это была неправильная фраза. Ольга всем корпусом повернулась к супругу.

— Я в двадцать лет ребенка грудью кормила, а не по кабакам шлялась! А еще тебя за уши из твоего института проблем вытаскивала.

— Ядерных проблем, — буркнул Алексей.

— Нет! Моих проблем! Если бы не я, ты бы там до сих пор интегралы считал. Причем даже не на компьютере, а на бумажке.

— Я теоретик, мне не нужен компьютер.

— Бывший, слава богу, теоретик! Вернее, слава мне! Кто добился твоего перевода на завод? Хоть бы спасибо сказал!

Алексей вздохнул. Протестный запал у него кончился. Он не стал напоминать, что благодарил жену уже тысячу раз.

— Спасибо, лапочка.

Но лавина уже сошла с вершины, и она не могла остановиться, не пройдя склон до подножья.

— Кто тебя в задницу пихал, чтобы хоть какую-то карьеру сделал?! Если бы не твоя бесхребетность, давно уже директором был бы! Я же из тебя главного инженера сделала, сам бы ты ни на сантиметр не продвинулся. Что ты на меня смотришь? Почему стоим?

— Приехали, лапочка. Вон ресторан.

Ольга сделала несколько глубоких вздохов, еще раз изучила свое отражение в зеркале. Из-за этого придурка вся побагровела! Нужно успокоиться. Сейчас они войдут в зал рука об руку, и все бывшие однокурсники сразу поймут: у Оленьки не просто все хорошо — у Оленьки все образцово-показательно.

Однокурсников собралось на удивление много — никак не меньше двух третей от списочного состава. Все присутствующие делились на две полярные категории. Одни совершенно не изменились (разве что мужики полысели-поседели). Другие изменились до неузнаваемости. Оленька повертела головой, поймала отражение в настенном зеркале и с удовлетворением пришла к выводу, что они с мужем относятся к первой категории. «В руках у хорошей женщины, — подумала она, — и тюфяк прилично выглядит».

Банкет был устроен грамотно, в форме фуршета. Закуски и напитки теснились на столах, люди подхватывали тарелки и отправлялись в свободное плавание. На отдельном столике стоял здоровенный торт с вертикально торчащими цифрами «25» и шоколадной надписью «Физфак forever!». Ольга отправила мужа добывать еду, а сама окунулась в толпу.

Квашины приехали чуть позже официального начала (так и было рассчитано), поэтому основная часть гостей уже находилась в «подогретом» состоянии. К огромному удовольствию Оли, ее узнавали все и сразу. Мужики сразу подлетели с комплиментами, женщины таращились со змеиной доброжелательностью. Мало кто сохранился так, как Ольга. Разве что Алеська, которая даже умудрилась похудеть и вообще выглядела, зараза, как девчонка. Впрочем, на Алесину талию у Оленьки был мощный контраргумент.

— Здравствуй, Леська! — защебетала она, выполняя ритуальный поцелуй. — Здорово выглядишь! Вот что значит не обременять себя семьей. Умница.

Алеся улыбнулась так, что стала похожа на стоматологическую рекламу.

— Ой, Олька! Ты-то какая молодец! Я слышала, уже бабушка?

Но это был не укол, а ерунда. Ольга совершенно не стеснялась своего статуса. Она тут же принялась хвастаться внучкой. Женская часть аудитории облепила ее, жадно выспрашивая подробности. У всех, кроме Алеси были свои дети, но они уже давно выросли. Кроме того, внучка — это совсем другое!

Оля наслаждалась своим триумфом — столько лет прошло, а она все еще звезда курса, по-прежнему в центре внимания, по-прежнему самая красивая на потоке.

Но именно в этот момент высшего самодовольства произошел страшный удар судьбы. К кучке щебечущих женщин подошла еще одна. При виде ее у бедной Оли непроизвольно вытянулось лицо, и она запнулась на полуслове. Ничего особенного в этой женщине не было — не супермодель, не красавица, но все в ней было… из какой-то другой жизни. Строгий костюм (но за какие деньги! как сидит!), высокий каблук (эти туфельки стоят, как наша машина), тоненькие золотые украшения (а-а-а! слов нет, одни эмоции!), холеное лицо (интересно, сколько подтяжек?), идеальная прическа (явно не сама у зеркала делала), безупречный маникюр (на даче она грядки точно не копает, похоже, даже посуду не моет).

Оля втянула в себя ее внешность одним дыханием; что-то в этом облике было знакомое, но практически неузнаваемое.

— Ирка, Ириша, — закричали вокруг нее, — вы все-таки приехали? Какие молодцы! А где муж?

Все внимание присутствующих мгновенно переключилось на новенькую, а Оля стояла как пришитая на месте и пыталась сообразить. Ирка? Ириша? И вдруг как гром среди ясного неба пришло прозрение. Кузовлева?!

Та самая серая мышка, которая на картошко-морковке вечно торчала на кухне? То неприметное создание, которое сидело за первой партой и грызло гранит науки? Это она?

Как же так? Что с ней случилось? Может, она вышла замуж за пластического хирурга?

Оля подошла поближе, туда, где вокруг Ирки кипела жизнь. Кто-то из мужиков уже совал ей бокал шампанского, кто-то целовал в щечку, вокруг столпился, наверное, весь курс. А Ира стояла в центре этого всеобщего внимания, совершенно спокойно улыбалась, пила шампанское маленькими элегантными глоточками и говорила:

— Да приедет он, приедет. Не может он не приехать. Он ради нашей встречи весь свой график перекроил. Вчера из Англии прилетел, сегодня совет директоров перенес с шести часов на три. Так что уже минут через сорок должен появиться.

— Ир, а как ты с ним живешь? — спросила одна из однокурсниц таким испуганным тоном, что все засмеялись.

— В смысле? — спросила Ира.

— Ну я не знаю… Он же такой… олигарх… его ж по телеку показывают, он же с президентом на ты, наверное… А ты с ним утром завтракаешь вместе. Что-то у меня это в голове не укладывается.

Тетки вокруг Иры замолчали, видно было, что всем интересно, что она ответит.

— Да перестаньте вы, ребята, — Ира обвела всех своими большими глазами, и сразу стало понятно, что говорит она абсолютно искренне, — сейчас Макс приедет, увидите: он совсем не изменился. Как был мальчишкой, так и остался.

В голове у Оли вдруг взорвался фейерверк. Макс? Ее Макс? На ты с президентом?

Дальше Олин мозг проделал мгновенную огромную работу; собственно, непонятно, почему он (то есть мозг) не сделал этого раньше, — видимо, был заблокирован, чтоб не расстраивать хозяйку.

То есть Максим Ширяевский, олигарх и миллионер, тот, чья фамилия постоянно звучит то по радио, то по телевизору, это ее первая любовь! От такого открытия Оля просто онемела. Нет, безусловно она слышала про нефтяного магната Ширяевского, но была абсолютно уверена, что это однофамилец Макса, в голову не могло прийти, что это он и есть.

Не, а Ирка-то какова! Вот повезло дуре!

И тут Оля заметила, что Квашин сидит в углу зала и оживленно треплется с парочкой однокурсников.

«Опять трындит о какой-то ерунде», — подумала Оля и ринулась к нему.

— Квашин, — начала она.

За годы семейной жизни Оля как-то позабыла имя мужа.

— Квашин, слушай, а Ирка что, за Макса замуж вышла? — Оля пыталась говорить бесстрастно, но голос получился какой-то визглявый.

— Ну да, — спокойно ответил ее супруг. — А ты что, не знала?

— Нет, я не знала, — прошипела Оля. — А он что, тот самый Ширяевский?

— В смысле? — обалдел муж.

— Это он нефтяной магнат? — сцепив зубы, спросила Оля.

Квашин смотрел на нее с таким изумлением, что Оля начала задыхаться от ярости. Заметив, что цвет лица супруги стремительно меняется через красный на темно-бордовый, Квашин быстренько ответил:

— Да он, он. Только он не нефтяной, а газовый. Да его ж по телевизору сколько раз показывали! Неужели не видела?

— Как я могу видеть, ты ж мне не даешь телевизор смотреть, у тебя ж если не футбол, то новости! — взорвалась Оля.

— Так его в новостях и показывают, — пожал плечами Квашин.

Оля уже совсем было собралась дать отпор наглому мужу, но споткнулась на полуслове. К ним подошла Ира.

— Оля, Алеша, как я рада вас видеть! Олечка, ты замечательно выглядишь! Совсем не изменилась! Алеш, а ты уже доктор? Когда будем Нобелевку обмывать?

Ира мило шутила. Даже наметанный взгляд Оли не нашел в ее словах издевки. И это было еще обиднее.

— Какая Нобелевка, ты что, — ответила за мужа Оля, — он еле главным инженером стал!

— Я ушел из науки, — тихо сказал Алексей.

— Он ушел! Я его ушла! А то так бы и сидел, как…

— Но почему? — оторопела Ира. — Он же талантище! Алеш, тебя ж в Москву звали, ты почему не поехал?

— Куда поехал, — взвизгнула Оля, — в общагу? На аспирантские сто двадцать рублей? Я этой науки тут нахлебалась, во!

Оля рубанула себя рукой по горлу.

— Этот сидит в своей лабе, курит и кривульки на листиках рисует, а я с двумя детьми дома пеленки глажу. Хорошо, вовремя сообразила его на завод пристроить, так хоть от завода квартиру дали. А то так бы и жили в…

Оля оборвала себя на полуслове и добавила едко.

— Ну да, тебе этого не понять, ты-то все готовенькое получила. Небось живете где-нибудь на Рублевке, и машина с шофером…

Ира покачала головой и начала говорить. Причем обращаясь почему-то не к Оле, а к Алексею:

— Ну, на Рублевке-то мы всего пять лет живем. А пеленок и я в свое время нагладилась.

Ира явно хотела еще что-то рассказать, но тут открылась дверь и в зал вбежал Макс. Ира просияла и ринулась к нему. Зал одним вздохом произнес шумное «Вау!» и тоже ринулся к нему. Ринулся… но остановился в полушаге. Это ведь был не просто Макс, а Максим Леонидович Ширяевский, человек из телевизора.

Макс постоял секунду, разглядывая знакомые лица, а потом сказал:

— Ну что, так и будем стоять? Может, потанцуем?

И все сразу стало на свои места. Вернее, сдвинулось с мест, зашумело и заверещало.

— Здорово! — А заматерел, заматерел как! — Водку будешь? — А почему без охраны?

Макс вертел головой направо и налево и умудрялся отвечать всем:

— Привет. На себя посмотри, лысый, как Шандыбин! Водку? Буду. Охрана снаружи осталась.

«Заматерел, да, — подумала Оля, — но не потолстел ни на грамм». Она покосилась на своего мужа и сразу озверела. Квашин стоял, выпятив живот, улыбался энергичности Макса (а как было не улыбаться?!) и нес ко рту очередной бутерброд.

— А ты все жрешь? — рявкнула она. — Вон уже живот на коленях висит, а ты все трескаешь… Нормальные мужики, между прочим, в тренажерные залы ходят…

Квашин был настроен на редкость миролюбиво.

— Хочешь, я тоже пойду в тренажерный зал? — спросил он.

Оля тут же взорвалась.

— Конечно, тебе лишь бы дома не сидеть!

И гордо удалилась в сторону Максима, элегантно переставляя ноги на каблуках по прямой линии.

Квашин привычно пожал плечами и налил себе минералки.

Оля выбрала момент, когда почти все уже прикоснулись к кумиру и он остался в окружении двух-трех человек. Подошла поздороваться.

— Макс, привет!

— А, Оленька, здравствуй. Хорошо выглядишь!

Глаза бывшего жениха скользнули по Оле, но совершенно равнодушно.

— А ты постарел! — немедленно отомстила ему Оля за равнодушие.

Но Макс только рассмеялся.

— Зато поумнел!

Оля напряглась.

— То есть ты хочешь сказать, что я нет?

— Ну, это ты уже сама домыслила.

Оля пристально смотрела ему в глаза и пыталась там найти отзвуки былых чувств. Она-то надеялась, что Макс при виде ее расчувствуется, скажет что-то вроде: «Как я жил без тебя эти годы?»

Или на худой конец признается, что «я еле выжил тогда, когда ты меня бросила».

Но к такому равнодушию Оля готова не была. Хоть бы он ненавидел ее, что ли?

А Макс совершенно перестал обращать на нее внимание, переключился на какие-то дурацкие разговоры с бывшими сокурсниками, а потом и вовсе отошел в сторону. Оказывается, кто-то сообразил захватить с собой гитару, и Максим Леонидович Ширяевский, магнат и олигарх, часа два наяривал «АББУ». Причем самое противное было в том, что играл он исключительно для этой дуры Ирки, совершенно неприлично с ней заигрывая.

Квашины гордо удалились с вечера, не дожидаясь окончания банкета.

А курс 1987 года выпуска даже не заметил этой потери.

Ольга чувствовала себя Золушкой, которая не успела на распродаже ухватить карету — как только подошла ее очередь, тыквы закончились. Всю обратную дорогу она тихо и свирепо ненавидела. Всех.

Своего тихого мужа, который безупречно вел машину и радовался молчанию жены. Однокурсников, которые сразу теряли интерес к мужу, когда узнавали, что он ушел из науки. Заводишко, который не может обеспечить своему главному инженеру нормальное существование. Макса — шикарного и покровительственного, но с неугасимыми детскими искорками в глазах.

Но больше всего — Ирку Кузовлеву. Эту дрянь, которая выгребла жар из печки ее, Оленькиными руками. Конечно, Макс тогда так переживал, что Оля ему отказала! Это теперь он вид делает, а тогда… Институт бросил, коммерцией какой-то занялся. Тут-то, наверное, его Ирка и подцепила. Вот куда она со второго курса пропала! Разгоряченное воображение выписало картину кузовлевского коварства во всех деталях.

«Значит, так, — думала Ольга. — Когда Максик затосковал, эта дрянь его затащила к себе в постель. И забеременела. Может, даже не от него, но Максим такой ответственный! А потом захомутала, присосалась как пиявка и теперь жирует на всем готовеньком!»

Если бы в голове оставалось место для здравого смысла, он подсказал бы Ольге, что многое в этой истории не сходится, но здравый смысл ее интересовал сейчас меньше всего. Она с упоением мести смаковала картину падения бывшей тихони и зубрилки Ирки.

Мало-помалу стали возникать и другие образы: Оля и Макс рядом на приеме в бразильском посольстве. Ольга в своей шикарной гостиной дает интервью иностранному телеканалу. Ольга Ширяевская на благотворительном вечере мило беседует с первой леди, они поднимают бокалы с благородным французским «Пино Нуар». «Удачная лоза, — говорит первая леди, — чувствуете, какой аромат?» — «Но год неудачный, — возражает Ольга, — 1864. Все лето шли дожди, виноград с кислинкой».

— Ужинать будешь? — донеслось из реальности.

Ольга вздрогнула и заморгала. Оказывается, они успели доехать домой и даже переодеться в домашнее. Ее муж — банальный Квашин в банальном спортивном костюме — стоял в дверях на кухню с бутылкой пива в руках.

Ольгу чуть не стошнило.

— Выпить хочу! — сказала она.

Муж подумал и протянул початую бутылку пива.

— Еще чего! Водка в доме есть?..

…Засыпала она долго, тихо плакала и бормотала: «Дура я, дура! Надо было… Все бы отдала… Почему ей?!»

Часть 3

Орел

Октябрь 1982 года

В первые минуты после пробуждения Оленька находилась в странной смеси восторга и ужаса. Восторг был от предвкушения чего-то, что должно было случиться прямо сегодня, ужас — от сна. Он оказался таким липким, что Оленьке пришлось напрячься, чтобы выбраться из него. В этом кошмаре Оленька была старой-старой, почти пятидесятилетней, у нее не сложилась жизнь, и вообще происходило нечто безумное.

Оленька села в постели, потянулась и потрясла головой. Сон уплывал стремительно, оставляя в голове сюрные картинки. Например, лозунг «Американский стиль жизни!» на здании обкома партии.

После душа безумные видения выветрились окончательно, но под ними обнаружилась сосущая тревога. Она была как-то связана с предвкушением сегодняшней радости.

«Я же вчера замуж решила выйти! — Оленька проснулась совсем. — За Алешку!»

Сосущая тревога усилилась до чавкающей. Будь Оля существом абсолютно логичным, она бы сказала себе: «Ерунда! Девичьи страдания!». Однако Оленька была такой чуткой девушкой, а беспокойство — таким явным, что игнорировать его нельзя было ни в коем случае.

Оля быстро собралась и отправилась на занятия необыкновенно рано. Она совершенно не помнила, что такое страшное ей приснилось, но теперь понимала точно — нельзя идти против судьбы. Выпал «орел» — значит, так тому и быть. А Алеша… Ну объяснит она ему как-нибудь, уболтает. Он достаточно ее любит, чтобы никуда не уезжать, а остаться и дальше делать за нее домашку по матану.

Оля стояла перед входом на факультет и дрожала. Несмотря на довольно теплую погоду, ее колотил озноб. Кто первый придет, Алеша или Макс? Может, ей вообще не стоило появляться сегодня на занятиях, а нужно было спокойно поговорить с ними вечером?

Но тут из-за поворота появился Макс, и если у Оли еще оставались какие-то сомнения по поводу выбора мужа, то они тут же развеялись. Он шел в окружении пяти девушек, которые заглядывали ему в глаза и хором щебетали.

Оля расправила плечи и вышла им навстречу.

— Привет, — начала она довольно робко.

— Привет! — отозвался Макс и остановился.

Остановилась и его свита.

— Можно тебя на минуточку? — спросила Оля.

У нее не было ни малейшего желания устраивать представление для публики.

Но Макс был настроен игриво. Или каким-то десятым чувством уловил, чтó именно она собирается сказать и собрался ее помучить. «Ладно, — подумала Оля, — посмотрим кто кого». А вслух добавила:

— Неделя прошла, я думала, тебе будет интересно, но нет так нет.

Оля демонстративно пожала плечами и развернулась, чтобы уйти. Но уйти ей не дали. Макс крутанул ее к себе, засмеялся ей в лицо:

— Куда ж ты от меня денешься? Ну, что ты хотела сказать?

Оля пыталась злиться и вырываться, но из-за близости Максовых губ соображалось плохо, а вырываться не хотелось. А хотелось, наоборот прижаться к нему и при этом показать язык стоящим рядом девицам.

И тут Макс уже и вовсе охамел. Он притянул Олю к себе впился в губы совершенно собственническим поцелуем.

— Ну скажи уже «да», — он скорее приказал, чем попросил, через несколько минут.

— Да, — как попугай повторила Оля.

И успела краем глаза заметить спину Алеши, который быстро уходил от факультета.

Первой реакцией Оли, как ни странно, было облегчение. Теперь Алеше ничего не придется рассказывать — он и сам все видел.

Февраль 1983 года

Олина мама возненавидела Макса с первой же секунды. Когда он явился на «смотрины» — между прочим, в отличном костюме и с шикарным букетом — мама поджала губы, молча развернулась и ушла к себе.

На свадьбу она не пришла, сказала, что давление прыгает. Но Оленьку это не особенно расстроило.

Она сшила именно такое платье, как хотела. С большим трудом, через Ширяевских-старших, удалось найти хорошую портниху. Ткань папа протащил через проходную родной швейной фабрики, рискуя свободой и репутацией. Зато вышло нечто невообразимое — легкое, современное и в то же время респектабельное.

С банкета удалось удрать еще в середине торжества. Это была идея Макса.

— Слушай, — шепнул он во время пытки очередным «Горько», — пора отсюда сваливать!

— А можно? — Оленьке самой смертельно надоели нелепое кривляние тамады и пьяные рожи малознакомых родственников.

— Есть такой старинный народный обычай. Называется «похищение невесты».

И Макс ее похитил — нагло, весело и с абсолютной уверенностью в своей правоте. Оленька совершила всего одну уступку приличиям — из ближайшего автомата позвонила маме и попросила не беспокоиться. Зато потом гудели всю ночь, носились по общаге и пели громкие песни.

После этого мама окончательно поняла, как ей не повезло с зятем. Она ни разу не назвала его по имени, предпочитая вариации: «этот», «этот тип» или «твой».

Архетипичная конфронтация «теща — зять» стала проблемой, потому что жить пришлось с родителями. С отцом Макс уживался нормально, что еще больше бесило мать. Оленьке очень быстро надоело жить в состоянии непрерывного стресса.

Она поконсультировалась с профкомом и выяснила, что единственный способ получить жилье (хотя бы в общаге) — это обзавестись ребенком. Возможно, если бы она представляла себе, чем это кончится, то…

Но Оленька не представляла и представлять не желала. У нее была проблема с жильем, и она эту проблему решала. Через два месяца она отнесла справку от гинеколога в профком, а еще через две недели заявилась домой с красивым кремовым тортом.

— Это в честь чего? — подозрительно спросил Макс (обычно его молодая жена не поощряла лишние траты).

— Готовься, муж, — ответила сияющая Оленька, — через полгода съезжаем отсюда в семейное общежитие. Вот решение профкома.

Макс взял в руки заветную бумажку, но радости почему-то не продемонстрировал.

— Эй? — Оленька захлопала глазами. — Ты что? Мы же так мечтали отсюда вырваться.

— Мечтали. Только я мечтал, если помнишь, денег на кооператив заработать.

Оленька повисла на любимом муже и принялась его щекотать.

— Заработаешь, все заработаешь, но это еще когда будет. А общагу нам с нового учебного года дают.

Щекотка оказало обычное свое благотворное действие, муж разулыбался.

— А почему не сейчас? Да не лезь ты! Дай почитать… Что?! Ольга, авантюрист белобрысый! Ты им сказала, что у нас будет ребенок!

— Ну да. Конечно!

И тут Оленька вдруг поняла, что в суете согласований забыла сообщить мужу о том, что скоро его род будет продолжен.

— Ой… — сказала она упавшим голосом.

…В тот вечер они впервые серьезно поругались. Макс даже заявил, что собирает вещи и уходит. И тут Оленьке вдруг стало очень плохо. То ли нервы сдали, то ли токсикоз прорезался… Короче, никуда Максим не уехал, а всю ночь звонил в «скорую», требовал что-то от врачей, трясся над ней.

Оленьку такое поведение супруга вполне устроило. В последующие семь с половиной месяцев она не раз решала свои проблемы легким закатыванием глаз и полуобмороками. Даже бледнеть научилась по собственному желанию.

Но потом артистической карьере пришел конец: родилась Лиза.

Ноябрь 1986 года

Макс тихо-тихо, на цыпочках добрался до двери, ласково повернул ручку.

— Куда? — Оля стояла в проеме кухонной двери, невыспавшаяся и лохматая.

— В общагу, — как можно небрежнее ответил Макс, — конспект забрать.

— Не ври. До сессии еще два месяца, на черта тебе конспект.

Максим повернулся. Тихое бегство не получилось, теперь нужно было пробиваться с боем.

— К любовнице!

По расчетам Макса, жену это известие должно было сразить наповал. Но Оленька только сузила глаза и сказала:

— Имей в виду, квартира записана на папу, тебе ничего не обломится.

— Да подавись ты своей квартирой!

— Не ори, ребенка разбудишь.

Минуту они смотрели друг другу в глаза.

И вдруг Макс совершенно изменился в лице, его аж перекосило от злости.

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне, слышишь! Не смей! Я свободный человек, я могу ходить куда хочу, понятно!!!

Оля вжалась в стенку, а глаза у нее стали огромными. Таким она своего мужа давно не видела и испугалась не на шутку.

А Макс уже рванул на себя входную дверь, уже сделал шаг за порог… Но тут дверь комнаты заскрипела и оттуда высунулась белокурая головка с заспанными глазюками. Глазюки моргнули, привыкая к свету, увидели Макса, и тут, словно лучик света заглянул в темную прихожую, мордашка разулыбалась так счастливо, как могут улыбаться только маленькие дети.

— Па-па, — сказала мордашка, — лю-би-мы!

И потянула ручки вверх.

Макс еще несколько секунд балансировал между домом и улицей, но под взглядом небесно-голубых глаз сдался, вернулся, взял дочку на руки. Она счастливо вздохнула, обняла его за шею, ткнулась в щеку.

— Папа, коль!

Поелозила еще секундочку и засопела, положив головку на плечо.

Оля ретировалась на кухню, ей нужно было переварить увиденное. Макс еще минутку постоял в коридоре с дочкой на руках, потом вздохнул, с трудом разулся и исчез в комнате.

Оля долго потом сидела на кухне и нервно грызла морковку — успокаивалась. А заодно пыталась понять, как она относится к тому, что сейчас произошло. С одной стороны — поругались, это плохо. Но с другой стороны, муж, нежно держащий на руках ребенка, прекрасно вписывается в общее полотно «счастливая семейная жизнь». И Оля решила, что раз так, то все хорошо — значит, все идет по плану.

Июнь 1987 года

— Макс, мама отказывается с ней оставаться!

Совершенно несчастная Оля сидела на стуле, обняв телефон.

Макс только что пришел домой и, не переодевшись, ел суп.

— Она же еще вчера обещала!

— Она говорит, что плохо себя чувствует, — Оля всхлипнула. — Макс, это же мой выпускной, я две недели готовилась, я так мечтала, ты же меня отпустишь, правда?

Макс угрюмо уставился в тарелку.

— Но меня ж там ждут.

Оля зарыдала в голос:

— Макс, но ты же в академке…

— Я в академке, потому что кому-то вечно денег не хватает!

— Макс, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Оля, у меня на этом вашем выпускном три очень важных дела. У меня есть одна идея… Но я пока не хочу об этом рассказывать… Это единственный шанс поговорить со всеми одновременно. Ты пойми, что я деньги не из воздуха достаю. Вагоны разгружать — это, конечно, хорошо, но и если мы хотим…

— Я только в ресторан, а потом приеду домой, а Лизоньку только ужином покормить нужно, вот все в холодильнике есть. А потом ты ей сказку на ночь почитай, и она заснет, ты же знаешь, она быстро засыпает. Все, чмок-чмок-чмок я побежала.

Оля выпорхнула из дома так стремительно, что Максим даже пикнуть не успел. Так и остался сидеть за остывающим супом.

Декабрь 1990 года

— Так, мужики, сюда заносим!

Максим, серьезный и небритый, влетел в квартиру, припер дверь, чтобы не распахивалась, и отодвинул с прохода жену.

— Оль, нас из лабы выгоняют, так получается. Пока железо нести некуда, оно у нас полежит.

Оля поджала губы.

— Ну не злись, пару недель, не больше.

Оля демонстративно ушла, хлопнув кухонной дверью. Макс опасливо посмотрел ей вслед и продолжил:

— Так, вот с этими коробками осторожно, их на самый верх, там «мамы».

— Что там? — Лиза вертелась под ногами и живо интересовалась происходящим.

— Там… ну, такие штуки… они в компьютерах самые главные.

— В компутерах?

— Да. Так, вот эти коробки туда заталкивайте, под диван.

— А компутеры, они какие?

— Умные.

— Как я?

— Представляешь, даже умнее.

— Как ты?

— Еще умнее.

У Лизы округлились глаза.

— Как мама?

Мужики с коробками начали неприлично ржать. Макс нервно дернулся, но нашел в себе силы отшутиться:

— До мамы им еще расти и расти…

Оля страшно расстроилась. Эти компьютеры были ей как нож в сердце, совершенно не таким она видела собственного мужа. Ее муж не будет грязным и не станет копаться в каких-то железячках, ее муж каждое утро должен повязывать новый галстук и отправляться на службу на служебной машине. Ее муж должен отдавать ЦУ работникам, а не сидеть по полночи с вонючим паяльником.

Целую неделю Оля держала свое раздражение при себе. Конечно, она демонстративно спотыкалась обо все эти железные ящики, вздыхала, протирая пыль на колючих микросхемах, а однажды не поленилась и порвала о проклятые «компутеры» лучшие свои чулки. Оленька весь вечер оплакивала потерю, но Макс оставался бесчувственным истуканом. Его сострадания хватило только на фразу: «Ничего, скоро я тебе вагон колготок куплю».

Через семь дней мучений Оля открыто заявила о своих претензиях.

— Ты когда уберешь из дома эти железяки?

— Как только найдем помещение, — Макс с красными от недосыпа глазами сидел на полу и смотрел мимо жены.

— Почему все люди как люди, получили образование и живут по-человечески?! Один ты… Маешься дурью, пока все работают.

— Оленька, эта дурь приносит неплохие деньги.

— Где? Где деньги?

— Оль, я тебе уже сто раз объяснял. Нам нужно время. Я не могу сейчас забрать деньги, я лучше куплю за них еще комплектующие и сделаю лишних двадцать компов. Нельзя жить только сегодняшним днем, нужно хоть чуть-чуть думать о будущем…

— Вот именно! И если б ты думал… Если ты вообще умеешь думать… Ты б закончил универ! А то я тебя теперь даже на работу пристроить не могу.

— Слушай не надо меня никуда пристраивать, я и сам прекрасно справлюсь.

— Ага, справится он… Я вижу, как ты справляешься. Когда уже этот бардак кончится?!

Но даже такой честный демарш остался без ответа. Ольга поняла, что пришло время действовать.

В одно прекрасное (в самом деле отличное!) утро она наконец почувствовала себя свободной от этой груды бессмысленного железа. На вопрос мрачного мужа: «Оля, где?» ответила легко и четко:

— Вынесла на помойку. Целый день таскала, как рабыня Изаура. — И весело перемешала ложкой суп, не глядя на мужа.

— Оля, я не шучу!

— Я тоже.

— Оля!!!

После этого вопля в окне зазвенело стекло, и Оля наконец-то соизволила повернуться.

— Ты чего орешь? Ты сказал «две недели»? Прошло четыре. Я из-за твоих железяк даже убраться в квартире нормально не могла. Квартира моя, что хочу, то и делаю. Заработаешь на свою, будешь там хозяин.

— Оля, ты этого не сделала…

— Сделала, еще как сделала…

Максим побледнел и выбежал из квартиры.

Вернулся через полчаса, уже не просто мрачный, а черный. Заорал дурным голосом:

— Оль, ты хоть понимаешь, что ты сделала? Все было зря, понимаешь? Ты всю прибыль выбросила!!! Я ночами не спал, я каждую копейку экономил, и все зря!!!

Оленька, уже нисколько не боясь мужа, элегантно пожала плечиком.

— Конечно зря. Это и идиоту было понятно. Я тебе давно говорю, надо делом заниматься, а не какими-то там компутерами…

Апрель 1992 года

Ольга тщательно обнюхала пиджак мужа. Чужими духами не пахло совсем. Это было подозрительно. Уже месяц он пропадал где-то сутками, уходил из дому тщательно выбритый, а возвращался трезвый, но веселый, супружеские обязанности выполнял — но именно как обязанности, без былой страсти. На прямые вопросы отвечал односложно: «Бизнес». Знаем мы этот бизнес!

И при этом совершенно не пах женщинами! Всем, чем угодно пах, как и положено всякому мужику: чуть-чуть потом, чуть-чуть пивом, много сигаретами, немного лосьоном после бритья. А женщиной не пах совсем! Оленька могла уловить только собственный, с детства (ну ладно, с юности) знакомый аромат духов «Мажи нуар».

Одно из двух: или ее муж нашел тетку с тем же запахом, что и Оля, или… черт его знает что! Второй вариант бесил ее даже больше, чем первый. Проблему следовало решать жестко и незамедлительно. В один из вечеров, когда Максим причесывался особенно тщательно, Ольга пристроилась рядом у зеркала и принялась наводить вечерний макияж.

— Собралась куда-то? — спросил Макс, когда жена в третий раз заехала ему локтем в бок.

— Ага, — и Оля повела плечами, проверяя, как на ней сидит вечернее платье.

Максим насторожился.

— А Лиза?

— У мамы.

Ольга изогнулась, проверяя безупречность открытой спины. Максим прищурился.

— Могу узнать, куда? В ресторан?

— Точно не знаю, — беззаботно ответила супруга, — тебе решать.

Макс перестал возиться с галстуком.

— В смысле?

— Ну ты ведь идешь куда-то, такой красивый, — Оля по-хозяйски смахнула что-то с мужниного воротника. — А к красивому мужчине полагается красивая женщина. Или у тебя там уже есть кто-то?

— Где «там»? — Макс сжал губы.

Это был плохой признак, он предвещал землетрясение не хуже знаменитых японских аквариумных рыбок. Обычно Оля, заметив такое выражение лица у мужа, давала задний ход, но не сегодня.

— Не знаю, — снова сказала она. — Там, куда мы с тобой сегодня идем.

Землетрясение произошло точно в соответствии с предсказанием. Оля выдержала его достойно — все эти крики о бизнесе, женской глупости и тупом упрямстве. Она заняла позицию у входной двери и в паузе между тирадами спокойно произнесла:

— Попробуешь пойти без меня — морду расцарапаю.

Это подействовало. Макс сдулся, плюнул и предупредил:

— Учти, тебе там будет скучно. Мы о нефти говорить будем.

«За морду испугался, — мрачно подумала Оля, — точно, к любовнице идет».

Но Макс, вопреки ожиданиям, привез ее в офис к трем холеным и очень скучным мужикам. Только один из них — с комсомольским румянцем и звучным именем Роман — показался Оле забавным. Второй вообще оказался швейцарцем и говорил с жестким немецким акцентом. Оленьке это не понравилось, она почему-то считала, что в Швейцарии все говорят по-французски.

Все они сначала улыбались Оленьке, но, как только разговор перешел на бизнес, моментально поскучнели.

Муж не обманул, Ольге сразу же стало тоскливо. Мужчины перебрасывались словами — «приватизация», «акционирование», «оффшорный»… Оля похлопала глазами, чтобы не заснуть, потом зевнула. Через четверть часа она окончательно поняла, что ее никто развлекать не собирается. Тогда Оля попыталась вникнуть в суть разговора. Кажется, ее мужу предложили управлять какими-то активами. Или акциями, она не очень поняла.

Еще через полчаса Оле все надоело.

— Максим, пойдем домо-о-ой, — пропела Оленька.

— Скоро пойдем, солнышко, — Максим был крайне благодушно настроен.

— Нет, пойдем сейчас…

Оленька надула губки и обиженно мотнула челкой.

— Оль, иди погуляй полчасика, — Максим что-то лихо строчил на бумажке и даже головы не поднял.

— Максим, я устала…

— Подожди…

— Макс, я есть хочу!

— Через полчаса…

Тут не выдержал Роман, который уже минут десять смотрел на Олю в явном раздражении.

— Ольга, вы б, и правда, сходили пока погулять. Мы еще часик тут вопросы порешаем…

— Да уж, вы порешаете! — перебила его Оля.

Ее крайне оскорбило, что с ней так непочтительно обходятся. В кои-то веки она нарядилась, накрасилась, прическу сделала. А эти три мужика уперлись в свои бумажки и даже головы поднять не хотят. Какие могут быть дела в девять вечера!

— Вы порешаете, — продолжила она крайне язвительно, — вам-то что, а у нас ребенок маленький, мне завтра рано вставать.

— Ну так и езжай домой! — не выдержал Максим.

— А почему я должна ехать домой? Ты зачем меня сюда притащил?

— Я?!

У бедного Макса от такой наглости просто челюсть отвисла. Оля, горя праведным гневом, продолжала наступать.

— Почему я должна ехать домой? Я и так все время дома! Ты опять собираешься какой-то ерундой заниматься, а мне потом расхлебывай!

— Оля, веди себя прилично! — Максим уже не говорил, а злобно шипел.

А Олю понесло.

— Я не позволю тебе впутываться во всякие сомнительные делишки со всякими сомнительными типами! Все люди делом занимаются, один ты вечно болтаешься в проруби…

На этом месте пламенной тирады Максим взял ее за шиворот и выпихал в коридор. Лицом он был черен, только белели плотно сжатые губы. Максим был такой страшный, что Оля зажмурилась. «Сейчас ударит», — пронеслось у нее в голове.

Но Макс ударить не успел. Двери за его спиной раскрылись, и Оля увидела обоих его собеседников, которые вполголоса переговаривались по-английски.

— Пожалуй, мы пойдем, — сухо сказал Роман.

— Да, Роман Аркадьевич, — торопливо заговорил Макс, — лучше встретиться еще раз, я проработаю ваши предложения.

— Нет, — Роман позволил себе легкую иронию в голосе, — мы не станем разрушать вашу семейную идиллию из-за каких-то сомнительных делишек. Всего доброго.

И мужчины прошли мимо протянутой Максимом руки, словно это была рука попрошайки.

Макс молчал до самого дома. Уже в лифте он сказал:

— Ты, дура, сегодня лишила меня доступа к нефти.

Слово «дура» он произнес без выражения, не как оскорбление, а как давно доказанный факт. Это оказалось так неожиданно, что Оленька даже скандал не закатила. Только сказала:

— Да ну ее, эту нефть. Только воняет, и все. Я тебя лучше на работу устрою. Хватит абы чем заниматься.

Макс не ответил. В тот вечер он впервые постелил себе отдельно.

Сначала Оля очень переживала, даже поплакала от обиды. А потом подумала и решила, что ничего страшного не произошло. Ну побесится Макс недельку, а потом одумается, куда денется. Он же сам потом поймет, что Оля права. Он же ей еще и благодарен будет!

Воображение немедленно подсунуло Оле красивую картинку: Макс с букетом цветов приходит домой, обнимает детей, целует жену и говорит:

— А мне на заводе зарплату повысили! Это все благодаря тебе, любимая. Если б не ты, мог бы связаться с жульем всяким…

Заснула Оля почти счастливая.

На работу Ольга Максима устроила быстро, но облегчения это ей почему-то не принесло. После размолвки с нефтяными мужиками Макс стал каким-то надтреснутым. Он смотрел на Ольгу мертвыми глазами, говорил только по необходимости и вообще перестал посвящать жену в свои дела.

Сначала Оля решила мужа наказать и стала демонстративно его игнорировать. К исходу второй недели поняла, что еще непонятно, кто кого наказывает. Максим просто не замечал ее. Молча приходил с работы, играл с Лизой, смотрел телевизор и ложился спать. Несчастным и подавленным он при этом совершенно не выглядел. Даже наоборот, как-то повеселел.

Тогда Оля решила сменить тактику и перестала его кормить. На второй же день Максим вернулся домой в час ночи, в порядочном подпитии.

— Сволочь, гад, алкаш!

— Ну ты же сама хотела, чтоб я не ел дома. Терпи.

И Макс обидно захрапел.

Первый раз за все время семейной жизни Оля испугалась. Муж вроде как и был, но он перестал быть ее. Она совершенно его не контролировала, даже приблизительно не могла сказать, чем он живет, о чем думает, где бывает. Она пыталась пробиться через стену, которую он выстроил, но с тем же успехом могла пытаться поболтать с умывальником.

Если бы Макс орал, если бы он скандалил, Оле бы было легче. Придумыванием язвительных ответов можно бы было как-то разнообразить досуг. Оля подкатывалась к мужу в постели — получала качественный трах. Именно трах, даже не секс. Совсем без души, даже без тени чувства.

Оля кидалась из крайности в крайность. То была мила, хоть к ране прикладывай, то становилась огнедышащей фурией. Макс реагировал одинаково — смотрел сквозь нее, выслушивал похвалы или упреки (в зависимости от настроения) и отворачивался.

Оля перестала спать, по ночам рыдала в подушку и купила кучу дрянных книжонок о семейной психологии в надежде найти ответ на вопрос: «Как вернуть мужа, если он вроде и не уходил?»

Решение зрело долго. Собственно, пришло оно в попытке понять, что именно держит дома этого теперь уже совершенно постороннего для нее мужчину. Получалось, что, кроме ребенка — ничего. А это значит, что требовалось немедленно родить второго.

Февраль 1994 года

Как ни странно, второй ребенок изменил в жизни гораздо больше, чем первый.

Олина мама вдруг смирилась с мыслью, что ее дочь замужем за «этим типом», и даже стала появляться с визитами вежливости. Несколько раз на нее удавалось спихнуть обеих дочек и немного поспать. Возможно, ключевую роль сыграло имя малышки — Вера, в честь бабушки.

Лиза, которая считала себя совсем большой, вдруг вспомнила, что она маленькая, и требовала к себе маму каждый раз перед сном. Оля много читала о травме, которую получает старший ребенок при рождении младшего, поэтому всячески изображала любовь к Лизе. Хотя временами срывалась и однажды отвесила старшей дочке полновесную оплеуху.

Но самое главное — ожил Макс. У него опять разгорелись глаза, он снова спешил домой (благо работа старшего технолога не требовала постоянного присутствия на заводе). Правда, внимание уделял большей частью детям, но Ольга приободрилась. В ходе беременности она снова и снова разыгрывала роль «Любимый, без тебя мы все пропадем». Мало-помалу на Макса удалось свалить всю домашнюю работу — от приготовления пищи до стирки. И даже любимую Олину морковку он стал тереть без обычного нытья.

Правда, на сей раз стирки было заметно меньше: какой-то гений в промежутке между Лизой и Верой изобрел памперсы. Если бы Ольга встретила этого человека, то сделала бы ему все, чего он пожелал бы — вплоть до исполнения эротических фантазий. Она с ужасом вспоминала старую квартиру, увешанную застиранными тряпками.

Да и девочка получилась загляденье: кругленькая, с умными серыми глазенками и очень спокойная. Правда, иногда становилось не по себе, когда Оля встречала взгляд Верочки — вдумчивый и сосредоточенный. Обычно так смотрят философы на закате карьеры, но ни в коем случае не двухмесячные дети.

Максим мог часами сидеть у кроватки и смотреть на дочку. А она — на него. Возможно, Вера обладала даром гипноза или еще каким-нибудь природным магнетизмом. Во всяком случае, Макс менялся на глазах. Дошло до того, что он сам вспомнил о годовщине свадьбы, которая последовала почти сразу после первого дня рождения Веры.

Хотя и дата была некруглая, да и сама Оля уже не собиралась ее праздновать. Отоспаться бы — вот и весь праздник. Но упускать такой порыв — грубейший педагогический просчет. Правильные действия воспитуемого следует поощрять всеми способами, поэтому Ольга изобразила бурную радость и бурное же восхищение. Она дошла до того, что позволила мужу самому выбрать место и способ празднования.

И Максим повел ее на ночную дискотеку.

Это было, честно говоря, не совсем то, на что она рассчитывала. Пыжиться на фоне малолеток? Пытаться сойти за одну из них? Глупо и бессмысленно. Тем не менее Ольга пошла — и не прогадала.

Максим, судя по всему, в подобные заведения без жены не ходил. Или ходил, но теперь очень хорошо разыгрывал неопытного посетителя. Он вертел головой, обошел весь зал и только после этого расслабился. Оля тягалась за ним, но расслабиться все никак не получалось. И тогда Макс влил в нее пару коктейлей.

Алкоголя в них совсем не чувствовалось. Первые пять минут. А потом краски стали яркими, звуки — неземными, а настроение — розовым и смешным. Оля прыгала под непривычный ее уху стиль «техно», краем глаза подсматривала танцевальные движения и повторяла их. То ли природная пластика сказалась, то ли коктейли, а только танцы у нее получались загляденье. Муж только этим — загляденьем — и занимался: таращился, как на чужую жену. Да и другие молодые люди все чаще норовили оказаться рядом, подмигнуть, а то и руку на талию бросить.

А уж когда один из них, перекрикивая «техно», спросил, на каком курсе она учится… Тут настроение окончательно взмыло к потолку и пошло приятными пушистыми пузырьками.

Максим в плясках участия не принимал. Пару раз Оля боковым зрением замечала, как к нему покатывали какие-то малолетки, но Макс только молча показывал кольцо на пальце. Сама Оленька очень удачно забыло кольцо дома.

Пару раз Максим подливал в топку Олиного настроения горючее — что-то прохладительное и бодрящее. Однако к трем часам она все-таки спеклась, вдруг перестала прыгать и побрела к мужу. Он обнял ее за плечи и повел к выходу. Все мужики в зале застонали от ревности. По крайней мере, так показалось Оле.

Дорогу домой она не помнила совсем, зато дома… Как хорош был Макс! Что он с ней выделывал! Она никак в этом не участвовала — расслабилась и плыла, текла в мужниных руках. Потом вдруг резко, толчком протрезвела и испугалась:

— Тише! Тише ты! Дети…

— У мамы твои дети, — прошептал ей Максим, — у мамы. Мы тут только вдвоем. Сладкая моя…

И Оля снова куда-то провалилась.

Утром муж продолжал демонстрировать чудеса обходительности. Он принял от мамы детей, кое-как накормил их и чем-то занял. Впрочем, иного выхода у него не было — Ольга поутру оказалась в состоянии полной «неструноколебности» (слово из физфаковской молодости). Тупо сидела на кухне, подперев голову рукой, и пила кипяченую воду. Макс подсунул ей цельный лимон — съела, как яблоко, даже не поморщилась. Кстати, лимон помог, реальность стала слегка оформленной.

— Ну как ты, алкоголик? — участливо спросил муж.

— Еще лимон есть?

— Ешь, — Макс протянул еще один цитрусовый, мытый и чищенный.

У второго лимона обнаружился вкус. Лимонный. От этого он стал еще аппетитнее и приятнее.

— Оль, хочу с тобой посоветоваться.

Ольга выплюнула в ладонь семечку.

— Оля, слышишь меня?

Пришлось кивнуть.

— Появилась возможность заработать денег. Много денег.

Оля обнаружила, что лимон кончился. Стало еще легче жить. Она подперла голову двумя руками и, как писали классики, «обратилась в слух».

— Возможность рискованная, — продолжал Максим, — но риск разумный. А самое главное — есть человек, который мне поможет. Речь идет об инвестиционном фонде…

Слово «инвестиционный» выключило слух Оли, и она принялась мужа рассматривать. Хорошо говорит, уверенно. Судя по всему, это не очередная афера, а что-то продуманное. Даже в мелочах. Ишь как он все подгадал: о юбилее вспомнил, развлек как следует, а ночью вообще черт те что вытворял. Мысли о прошедшей ночи настроили Олю на миролюбивый лад. «А и ладно, — подумала она, — дам ему шанс».

— Хорошо, — сказала она, — я согласна.

Макс так и замер с открытым ртом. Кажется, она его перебила в середине не то что фразы, а слова.

— Ты согласна? Я же не все еще рассказал.

— Ну и что? Ты меня убедил. Давай рискнем.

Максим смотрел по-прежнему недоверчиво.

— Я тебе верю, — сказала Ольга. — Ты у меня самый лучший в мире муж. И самый умный.

— Олька. Заюшка моя золотая.

Он заграбастал ее, и так правильно заграбастал, что… Короче, рано мама детей вернула. Слава богу, они уже спали тихим дневным сном и на кухню не зашли.

Но и в середине этого интимного безумия Олька не переставала ликовать про себя: «Получилось! Все как я мечтала!»

Июнь 1994 года

Следующие полгода можно смело назвать лучшими в совместной жизни супругов Ширяевских. Максим летал, как на крыльях, попутно притаскивая домой в клювике очень приличные денежки.

Оля расцвела, похорошела, накупила себе и детям кучу одежды, нашла няню на полдня и занялась аэробикой. То есть стала вполне буржуйской женой.

Максим продолжал работать на заводе и сделал там по заводским меркам просто бешеную карьеру. Буквально за пару месяцев он стал главным инженером. Видимо, решающим фактором для этого явилось то, что ему было абсолютно наплевать на зарплату и на то, будет ли он вообще там работать дальше: он резал правду-матку всем направо и налево, а высокую комиссию, прибывшую на завод, при всем честном народе послал по одному широко известному адресу. При этом одевался он шикарно и вид имел весьма представительный.

Но вот однажды Максим явился домой с бутылкой шампанского и огромным портфелем.

— Что празднуем? — поинтересовалась Оля.

— То, что в мире есть хорошие люди, — ответил Максим и вывалил перед Олей содержимое портфеля.

У нее отнялся язык. Такой кучи денег она себе даже не представляла.

— Это наше?

— А чье же еще?

— Откуда?

— Ну-у-у… Дело в том, что мне сегодня позвонили и сказали, что «МММ» через месяц прикажет долго жить. Вот и я забрал все, что нам причитается.

— МММ?

— Это тот самый фонд, в котором были наши деньги, я ж тебе рассказывал, помнишь?

Оля не помнила. Зато рекламу она смотрела регулярно и понимала, что такое рухнуть не может, это просто невозможно.

— Да наврали тебе все! Как же он рухнет? Там же народу тыщи, их же по кусочкам разорвут!

Максим не дал жене договорить.

— А через неделю мы с тобой улетаем в Сочи на месяц. Подальше от всей этой кутерьмы. Пусть пена сойдет, потом вернемся. Чтоб ни у кого вопросов не возникло — деньги сняли и уехали кутить. Вернулись — денег нет. Так что дорогая, собирайся, это тебе на мелкие расходы.

Максим протянул Оле пачку ассигнаций.

— А остальное я куда-нибудь спрячу.

И Максим принялся озираться в комнате.

Но Оля была шустрей.

— Нет, лучше я спрячу.

И прижала заветный портфель к груди. Осуществлялась еще одна ее заветная мечта — все эти деньги следовало немедленно положить на сберкнижку. И тогда проект «идеальная семья» можно считать окончательно состоявшимся.

Довольно жутко было потом, лежа в Сочи, в гостиничном номере, наблюдать истерику во всесоюзном масштабе. То есть во всероссийском (Ольга никак не могла привыкнуть к новым определениям).

Оля так и не решилась спросить мужа, кто был тот самый доброжелатель, которые его загодя предупредил об обвале, но зато научилась с умным видом рассуждать на пляже, что «попались только дураки» и «всем известно, что финансовые пирамиды не вечны».

А вообще жизнь была прекрасна и удивительна. Шикарная гостиница, дорогие рестораны, шампанское вечером на пляже, даже двое детей совершенно не мешали, а только дополняли картину семейной идиллии. Короче, сообщение о том, что пора домой, застало Олю практически врасплох.

Дома Максим развил какую-то бурную деятельность, бесконечно ездил на «переговоры», был бодр и счастлив. Оле это совсем не нравилось, поскольку уж очень напоминало Макса в период увлечения нефтью. Не дай бог опять в какую аферу влезет!

И ведь как в воду глядела! Не прошло и недели, как муж заявился к ней и сказал, что ему нужны деньги.

Но Оля была готова к такому повороту событий.

— Но у меня их нет.

— А где они?

— В надежном месте.

— А-а-а… — Макс еще не понимал всю серьезность ситуации и пытался шутить, — в лифчик, что ли спрятала? Так я сейчас достану… Ладно, кроме шуток, мне завтра нужна треть той суммы.

— Максим, я не дам тебе никаких денег.

— Чего?

— Я положила их в банк на свое имя и тебе их не отдам.

— Оль, ты хоть соображаешь, что ты говоришь? Это мои деньги, я их заработал!

Оля была на грани истерики. Ее мечта, ее счет в банке грозил пасть жертвой какой-то очередной авантюры! Да никогда! Только все начало получаться! Отчаяние предало Оле злости и решимости.

— Значит так, дорогой. Когда мы с тобой поженились, я принесла в нашу семью квартиру, теперь ты принес эти деньги. То есть мы квиты, ты со мной рассчитался. И я их тебе не отдам, ты их профукаешь.

Скандалы в семье Ширяевских продолжались еще двое суток. Оля была непреклонна. А на третьи сутки, придя вечером домой, Оля обнаружила пустой мужнин шкаф и пустую полочку в ванне. Даже записки не оставил.

— Ладно, побесится пару дней и вернется, — решила Оля и принялась за генеральную уборку.

Это лучшее средство от размышлений о будущем.

Во время уборки она так яростно драила окна, что подхватила жестокий насморк.

Но Макс не вернулся даже через три дня. Через четыре он позвонил и вместо приветствия сухо сообщил, что деньги на детей будет выплачивать лично, но если Ольга хочет, то может потребовать алименты через суд.

Оля собиралась было заявить, что да, именно через суд она и будет требовать, но тут ее настиг приступ насморка, и она хлюпнула носом.

— И не шантажируй меня слезами! — рявкнул Максим.

Слишком сильно рявкнул. Явно от неуверенности в собственной решимости. «Ага!» — подумала Оля.

— Я и не собиралась, — сказала она со сдержанной грустью и хлюпнула носом еще раз.

— Вот и не собирайся! — Макс засопел в трубке. — И учти: у меня есть право на свидания с детьми! Я узнавал у юристов.

— Конечно. В любое время, как захочешь.

Максим снова засопел. Видимо, он слишком хорошо приготовился к бою — но как прикажете драться при полном отсутствии сопротивления?

— Я, конечно, тоже не сахар, но ты, дорогая… Это просто издевательство над мужчиной, понятно тебе?

— Понятно, — ответила Оля, стараясь не выдать голосом торжествующей улыбки.

«А тебе понятно, — подумала она, — каким дураком ты выглядишь со стороны?»

— Сволочь ты! — гаркнул Максим и бросил трубку.

«Значит, понимаешь, — Оля молча улыбалась. — Вот то-то же».

И она громко, с чувством чихнула.

В субботу настало время очередной стирки. Ольга в ванной раскладывала белье по кучкам (не дай бог, цветное попадет в белое!), когда услышала звук открываемой двери. Это мог быть только Максим.

Тысячи вариантов поведения пронеслись в голове Оли. Компьютеры, которыми когда-то занимался ее муж, взорвались бы от зависти, если бы смогли оценить быстродействие Олиного мозга. Она еще сама толком ничего не поняла, как мозг отдал команду, и руки зашвырнули инструкцию к стиралке под ванну, а лицо приняло озадаченный вид.

Когда за спиной раздалось то ли покашливание, то ли порыкивание, Оля натуральнейшим образом вздрогнула и обернулась.

— А, это ты? — сказала она. — А детей бабушка увела гулять.

— Знаю, видел, — буркнул Макс. — Даже погулял с ними немного.

Они помолчали. Оленьке очень хотелось сказать: «А Лиза все время про тебя спрашивает», но фраза была уж очень мелодраматичной. Оля сдержалась.

— Я рубашки хотел забрать, — с вызовом сказал Максим.

— Конечно. Только… Я все равно стирать собралась. Хотела заодно и твои…

Макс сжал губы, неопределенно мотнул головой и потянул из кучи какую-то свою старую тенниску. Вид мятой и грязной рубашки его несколько отрезвил. Максим бросил тенниску назад.

— Ну, раз все равно стирать…

«Не к тетке ушел, — сообщил компьютер внутри, — и не к маме. У друга живет или квартиру снимает».

Макс потоптался еще пару секунд, вздохнул и повернулся к двери.

И тут Олин мозг завершил изящную комбинацию, которую начал зашвыриванием инструкции под ванну.

— Максим, — сказала Оля, — я инструкцию потеряла. А без нее не могу вспомнить, в каком режиме что стирается.

И посмотрела на мужа честными и печальными глазами. Максим взглянул на нее снисходительно.

— Белое белье?

— Ага.

— Сильно загрязненное?

— Нет.

— Сейчас посмотрим.

Макс изучил ручки, поворчал что-то себе под нос и объявил:

— Режим 4 или 5, температура… от 40 до 60.

Ольга старательно наморщила лоб.

— А цветное сильно загрязненное?

Максим снова погрузился в изучение машинки.

— Режим 3, температура 80. Запомнила?

Оля замотала головой.

— Извини, — сказала она, — я за бумажкой сбегаю. Когда дверь за мужем закрылась, Ольга решительно скомкала бумажку с инструкциями. Все равно ни одна из продиктованных мужем комбинаций правильной не была. Однако выкидывать бумажку Оля передумала. Она расправила ее и положила на стиралку. При следующем посещении Максим ее заметит и еще больше раздуется от гордости.

Настоящую инструкцию Оля с трудом извлекла из-под ванны. Список режимов она и так знала наизусть, но боялась, что отсыреют гарантийные талоны.

В течение следующих двух недель у Оли систематически ломались телевизор, утюг и пылесос, сгорела одна розетка и отломилось несколько крючков. Сначала Ольга звонила Максу на работу, но после пылесоса взмолилась:

— Максим! Будь человеком! Дай свой домашний! Честное слово, я только по делу буду звонить!

Видя, что Макс колеблется, Оля потянула из рукава туза:

— А вдруг с детьми что-то? Я без тебя не справлюсь.

Она несколько раз звонила (пробки в подъезде, что-то с телевизионной антенной и кашель у Верочки), но каждый раз Максим снимал трубку сам. На заднем фоне ничьих голосов слышно не было. Видимо, квартиру он все-таки снимал.

После героической победы над антенной Макс спросил:

— Что-то у тебя все ломаться вдруг стало?

Оля пожала плечами:

— Хозяина нет, вот квартира и бесится. Слушай, я биточков наделала, а дети есть отказались. Они там, на кухне, горячие.

Макс тут же принял неприступный вид, но непроизвольно сглотнул. Биточки он очень любил, да и кормился, судя по впалым щекам, нерегулярно. Оля тут же прислушалась и шепнула:

— Кажется, Верочка, — и проскользнула в детскую.

Там она выжидала полчаса, пока не хлопнула входная дверь. В центре кухонного стола на подставке для горячего стояла сковорода. Ни одного биточка на ней не осталось.

— Йес! — по-молодежному сказала Ольга и полезла в шкафчик, где была заначена бутылка коньяку.

А потом заболела Верочка. Собственно, ничего ужасного и удивительного в этом не было, за месяц до разрыва супругов ребенок начал ходить в детский сад, так что она еще очень долго продержалась.

Вера ныла, капризничала, а главное, поминутно требовала папу. Оля потерпела пару дней, а потом не выдержала, позвонила.

— Максим, привет, тут Верочка приболела.

— Что? Я сейчас буду!

И бросил трубку.

Оля постояла еще минуту, держа трубку в руке, а потом, элегантно пожав плечиком, удалилась на кухню — готовить ужин. Было видно, что в своей победе она нисколько не сомневается.

Максим просидел дома до позднего вечера. Играл с Верой, читал с Лизой. Без закидонов поел домашний ужин. Хорошо поел, даже добавки попросил. А часов в одиннадцать ночи Оля просто зашла в детскую и сказала:

— Я тебе постелила там, на диване. Спи, если хочешь.

А сама ушла в спальню, прятать довольную улыбку.

Максим, естественно, остался. И на следующий день остался, и потом еще раз остался.

Потом вспомнил о том, что у него есть своя квартира, и съехал туда. Через три дня не выдержал, приехал ужинать. Оля встретила его яблочным пирогом, кастрюлей голубцов и жареной картошкой. Дети повисли на нем, каждая на своей руке, и отпускать не собирались.

Собственно, Оле осталось всего ничего — опять заманить своего мужа в постель.

Муж практически не сопротивлялся. Оказалось, что достаточно в один прекрасный вечер просто выйти из душа в майке на голое тело и нечаянно столкнуться с ним в коридоре.

— Ах, а я думала, что ты ушел…

И резко вперед, чтобы и не вспомнил потом, кто проявил инициативу.

Следующий месяц у них были странные отношения, эдакие друзья-любовники. Максим редкие дни не приходил к ним ночевать, Оля потихоньку оставила дома все его носильные вещи, стирала и укладывала в шкаф, на свои места. Перекочевали домой и бритва с зубной щеткой.

Нужно было как-то поставить точку во всей этой истории, а Оля все не могла придумать достойный финал. Помогли, как всегда, дети. Однажды вечером, за ужином, Лиза просто спросила:

— Пап, а ты теперь опять с нами будешь жить, да?

Максим стушевался, долго парализовал тарелку взглядом, а потом поднял глаза на Олю. Та просто кивнула, и только тогда Максим ответил:

— Да.

Олю это полностью устроило.

Август 1998 года

Макс угрюмо брел за женой, отягощенный двумя пакетами и очень энергичной девочкой Лизочкой. Те благословенные времена, когда она философски изучала мир сквозь выпученные глаза, миновали. Теперь Лиза являла собой неуправляемый реактивный снаряд, который метался от одной торговки к другой. В принципе, это было даже выгодно: рыночные тетеньки таяли при виде белокурой девушки и одаривали ее фруктами. Но Максиму это все равно не нравилось, потому что приходилось непрерывно изображать станцию слежения за реактивными объектами.

А еще приходилось на ходу объяснять жене очевидные вещи.

— Оля, давай я тебе еще раз все объясню. Послушай меня, сейчас в стране такая ситуация, что держать деньги в банке — это безумие. Завтра банк рухнет…

Оля придирчиво повертела в руках арбуз, осталась недовольна и положила его на место.

— Как это банк может рухнуть? Это государственный банк.

— Оль, сейчас уже все равно какой, экономика не резиновая…

Ольга перешла к прилавку с зеленью.

— Петрушка свежая?

— Как же она может быть свежая, — честно изумился торговец, — середина августа! Из запасов, сохранилась-то как, смотрите!

Мужик сунул пучок под нос Максиму, но тот даже не заметил его.

— Оля…

— Максим, мы закрыли этот вопрос три года назад, давай к нему не возвращаться. Деньги будут лежать в банке. Дайте два пучка петрушки и один укропа. Это деньги детям. Девчонки вырастут, мы купим еще одну квартиру. И базилик, пожалуйста.

Максим начал кипятиться.

— Оля, послушай меня. Если ты будешь упираться, эти деньги просто никому не достанутся. От них останется пшик.

— Нет, базилик брать не будем. Он совсем вялый. Хорошо, муж, и что ты предлагаешь?

— Да куча возможностей! Ладно, в дело я их вкладывать не буду, но забери их из банка. Давай валюту купим, давай квартиру купим, давай за границей счет откроем…

Ольга отсчитала деньги и напряглась.

— Слушай ты, граф Монте-Кристо! Где ребенок?

Макс с ужасом осознал, что уже минут пять не видел Лизоньку. Он завертел головой, как потревоженный филин, и с облегчением обнаружил дочку неподалеку. Она что-то втирала высокому дяде восточной наружности. Пришлось отвлекаться и идти спасать ребенка. Или дядю, это как посмотреть.

Когда Максим вернулся с Лизой на поводу, то попытался возобновить уговоры. Но Ольга была неприступна.

— Никаких заграничных банков. Чем это заграничный банк лучше нашего? И что, каждый раз, когда понадобятся деньги, визу открывать?

— Олечка, ты новости смотришь иногда? Газеты читаешь? Лиза, стой спокойно!

— Мне некогда этой ерундой заниматься! Персики крымские?

Чернявая женщина, неаккуратно перекрашенная в рыжую, с готовностью подтвердила:

— Крымские! Только вчера с дерева сняли, самолетом везли!

Максу слова женщины показались неубедительными. Похоже, она с той же готовностью подтвердила бы, что персики вчера росли в Марокко, ЮАР или Антарктиде. Но он решил не отвлекаться.

— Оля, не хочешь за границу, не надо. Давай купим еще одну квартиру!

Жена даже оторвалась от придирчивого выбора фруктов.

— Ага, конечно! И будем сейчас платить лишнюю квартплату!

— Давай сдавать эту квартиру.

— Каким-нибудь азерам? Чтоб они ее загадили?

Тетка за прилавком немедленно надулась, но промолчала.

— Оля, это детали. Все это можно решить. Давай только с главным определимся. Если ты заберешь деньги, мы еще успеем…

— Максим, я тебе сказала, я ничего забирать не буду. Килограмм персиков, пожалуйста.

Мрачная черно-рыжая торговка принялась выбирать фрукты позеленее и погнилее. Ольга тут же включилась в сортировку и заменяла некондиционные персики экземплярами с прилавка.

— Оля!

— Я не позволю тебе профукать эти деньги, мне надоело все время вытягивать тебя из всяких авантюр! Этот тоже уберите, пожалуйста.

Макс почувствовал, что у него дергается щека.

— Когда ты меня откуда вытягивала?

— Да постоянно! Сколько с меня?

— Нет, ты пример приведи, хоть один…

— А где Лиза? Опять упустил.

Максим едва не выругался в голос. Шустрая дочка успела не только освободиться от его хватки, но и затеряться в толпе.

— И ты хочешь, чтобы я тебе деньги доверила? Ты за собственным ребенком уследить не можешь! Иди ищи быстро! Да пакеты оставь, я посторожу.

Наблюдая, как Макс суетливо движется вдоль рядов, Ольга пожаловалась торговке:

— Вот повезло мне с мужем!

— Повезло, — согласилась торговка, но с каким-то странным оттенком в голосе.

Утром 18 августа муж, несмотря на отпускное время, поднялся рано. В этом не было ничего удивительного — последние две недели он стал какой-то нервный, приставал к Оле с требованиями снять деньги и постоянно держал телевизор включенным.

Но сегодня он превзошел себя. Встал, включил телек и опрометью бросился из квартиры. Кажется, даже не одевшись толком. Девочки, к счастью, продолжили дрыхнуть, а вот Олю он своей суетой разбудил. Ольга встала, накинула халат и пошла в зал посмотреть, что там такого страшного показывают по телевизору. Там показывали не страшное, а скучное. Молодой симпатичный премьер нес какую-то умную околесицу об активах и дефолте. Оля выключила телевизор и пошла досыпать.

Через полчаса ее снова разбудил муж. Он, не снимая ботинок, ввалился в спальню, плюхнулся в кресло и сказал:

— Все. Трындец.

После чего добавил еще несколько слов, недопустимых для употребления в приличных домах.

— Ширяевский! — Оле очень хотелось поспать еще. — Иди к черту. Если нечего делать, ковер выбей.

Но муж повел себя неадекватно. Он схватил Олю за плечи, тряхнул так, что у нее голова чуть не оторвалась, и рявкнул:

— Я тебе говорил, что деньги ляснутся?! Я просил, чтобы ты их забрала?! Все, нет больше денег! Вообще нет!

Ольга даже возмутиться не пыталась. «Наверное, — подумала она, — я еще не проснулась. Надо перевернуться на другой бок».

Но повернуться не получалось — слишком крепкой была мужнина хватка. Это было бы даже приятно… в других обстоятельствах, но сейчас Макс был явно не в себе. Он орал, брызгал и продолжал встряхивать жену, как бутылку шампанского перед открытием ее «по-гусарски». На лице Максима отображались (не перемешиваясь!) сразу несколько ярких эмоций: ярость, торжество и отчаяние. Потом он отпустил Олю, и на лице его осталось только отчаяние.

Максим схватил себя за волосы и принялся молча раскачиваться вперед-назад. Это было настолько дико и нетипично для него, что Оля окончательно поняла — дело действительно плохо. Она осторожно приобняла мужа и спросила:

— На работе неприятности?

— В стране неприятности, — глухо ответил Макс. — Дефолт. Кризис.

И он, как показалось Ольге, снова хотел выругаться, но не успел: в спальню проникли дети. Они тоже врожденным женским чутьем почувствовали, что папе плохо, и прижались к нему, вцепились в бока и тихонько заплакали.

Макс перестал раскачиваться и зашептал:

— Ничего-ничего. Я что-нибудь придумаю. Все будет хорошо.

Но ничего он, конечно, не придумал и все было плохо. Они с Олей по очереди стояли в многокилометровых очередях в банк — унылых и безо всякой надежды продвинуться вперед. Зарплаты по случаю кризиса урезали вдвое. Цены, по непонятной логике дефолта, многократно увеличились.

С этим всем можно было смириться и бороться. Олю пугало другое: Макс после того утреннего срыва ни разу не упрекнул ее, ни разу не устроил скандала. Он просто ходил на завод, смотрел телевизор, выполнял необходимые работы по дому и поддерживал необходимые беседы. Ростом Максим стал вроде бы пониже, улыбался мало — словом, погас человек.

Оля сначала переживала по этому поводу, а потом привыкла. С таким, притушенным, мужем управляться стало куда проще.

Июнь 2012 года

— Ширяевский! Какого черта ты там копаешься? Опоздаем ведь!

— Иди к черту, — огрызнулся муж из ванной, — сама копаешься уже полчаса.

Постороннему уху этот диалог мог показаться семейным скандалом. На самом деле все было гораздо прозаичнее: супруги Ширяевские уже десяток лет общались именно в таком духе.

Ольга повернулась к зеркалу левым профилем, потом правым. Кажется, ничего. Хорошо, что смолоду кожу берегла, денег на кремы не жалела. Шейка — как у двадцатилетней! Бывшие однокурсницы небось гораздо хуже выглядят!

А вот вокруг глаз придется поработать. Ольга как раз заканчивала реставрационные работы, когда услышала из прихожей голос Максима:

— Ну, что я говорил? Через пять минут не будешь готова — один поеду.

Ольга ничего не ответила, но вышла ровно через четыре с половиной минуты. От этого психа всего можно ожидать. Потом придется всем объяснять, почему они порознь приехали.

— Такси? — спросила она.

— Конечно. Лично я собираюсь отметить встречу с друзьями молодости. Нет, если ты готова меня возить, можем и свою машину взять.

— Значит, такси.

В такси она еще раз проверила в зеркале водителя макияж и одежду. Не найдя изъянов, переключилась на супруга. Тот выглядел аккуратнее обычного, штаны погладил, галстук умудрился в тон подобрать. Сойдет.

Ехать молча было скучно, и Оля сообщила:

— Лиза звонила.

— Угу.

— Что угу? Угукает он… Просила тебя перезвонить.

— Хорошо.

— Что хорошо? Чего хорошего? Она даже не захотела со мной разговаривать, ей, видите ли, гулять с ребенком пора. Погуляла бы на пять минут позже.

— Она знает жизнь. Ты бы в пять минут не уложилась.

— Это не важно. Это все ты… Это ты им привил такое отношение ко мне. Если бы не ты, Верочка сейчас была бы дома.

— О да, это точно, — пробурчал себе под нос Максим.

Несколько лет назад Вера влюбилась в очень симпатичного молодого человека, у которого оказался боевой характер и огромные планы на будущее — и ничего, кроме этого. Оля встала стеной, поносила его каждую минуту и грозилась запереть дома сумасбродную дочь.

Максим познакомился с парнем и, через месяц после окончания Верой вуза, отправил их обоих в Москву. Парню помог с работой, Вере дал приличную сумму, чтоб на первое время хватило на съемную квартиру. Нахалтурил за полгода.

С дочерью Максим созванивался регулярно, знал, что все у них хорошо, ее муж прекрасно продвигается по карьерной лестнице, сама Вера нашла интересную работу, но Оле об этом рассказывать было нельзя. Вера, уезжая, даже телефон свой матери не оставила, боялась, что та приедет и заберет ее обратно.

Лиза была не такой протестанткой, она с мамой общалась. Но и у нее с отцом отношения были гораздо теплее. Именно дедушку звали, когда нужно было посидеть с годовалым Никиткой, именно «дед Максим» был желанным гостем всех, даже молодежных, праздников. С Макса словно слетало пару десятков лет, когда он общался с друзьями Лизы — молодые, веселые, у них столько идей! Не раз он засиживался с ними на кухне, спорил о жизни, давал советы, придумывал разные бизнес-комбинации. Не раз ему предлагали войти в долю, помочь, поруководить… Он соглашался, сразу, радостно, безоговорочно… а потом приходил домой, думал, сникал и, естественно, отказывался.

Максим очнулся от своих мыслей, когда такси уже подруливало к ресторану. На Олино привычное звуковое сопровождение (оказывается, жена все это время говорила) он уже давно научился не обращать внимание.

А Оля уже готовилась к выходу в свет: все должны были знать, что у Оленьки не просто все хорошо — у Оленьки все образцово-показательно.

Банкет был устроен грамотно, в форме фуршета. Закуски и напитки теснились на столах, люди подхватывали тарелки и отправлялись в свободное плавание. На отдельном столике стоял здоровенный торт с вертикально торчащими цифрами «25» и шоколадной надписью «Физфак forever!».

В общем, все Оле понравилось, кроме небольшой детали: Макс, как только переступил порог зала, куда-то свалил. Впрочем, так было даже проще.

Народ уже подгулял основательно, но Олю узнали все. Мужики лезли целоваться, женская часть общества ласково капала ядом — словом, Оленьку помнили. Это сразу подняло настроение, тем более что многих однокурсниц узнать было нелегко: расплылись и обветшали. Разве что Алеська держалась в форме, даже похудела и выглядела, зараза, как девчонка.

— Здравствуй, Леська! — защебетала Оленька, падая в объятья заклятой подруги. — Отлично выглядишь! Ты все еще холостякуешь? Умница!

Алеся показала зубы, но не вцепилась в Олино горлышко, а пропела в ответ:

— Ой, Олька! А ты-то, ты-то! Даже и не скажешь, что бабушка.

Но удара ниже пояса не вышло. Вернее, он оказался слишком ниже пояса — ушел в землю. Ольга званием бабушки даже гордилась. К тому же все заохали с неподдельным восхищением: «Олька! Ты бабушка? В жизни не скажешь!» И она окончательно превратилась в центр всеобщего внимания. Подругам юности очень хотелось узнать подробности — как оно, с внуками-то.

Словом, триумф — полнее некуда.

Жаль только, получился он очень коротким. Беда пришла, откуда не ждали. Оленька только-только вошла в роль центра кристаллизации (молекулярная физика, третий семестр), как обнаружила, что собеседницы смотрят не на нее, а куда-то в сторону. И не просто смотрят, а благоговеют.

Оля обернулась… и поняла, что роль примы на сегодня для нее утрачена.

В дверях зала стояла женщина. Не красавица, но такая… Один раз посмотрел — глаз не отвести.

Оля ревностно осмотрела одежду — ничего супердорогого не обнаружила. Это скорее разозлило, чем обрадовало.

Фигура, конечно, хорошая, но ничуть не лучше, чем у Оли. Украшения? Что-то очень скромненькое… Обувь? Да ничего особенного!

Оставалось признать, что есть в этой женщине нечто, обозванное модным словом «харизма». Что-то, что не зависит от нее, но мгновенно вызывает расположение окружающих.

Неблагодарная публика тоже почуяла эту самую «харизму». Она немедленно забыла об Оленькиных внуках и переключилась на новенькую.

— Ирка, Ириша, — запричитали они, — все-таки выбрались? Здорово!

Ирка? Та самая невразумительная Кузовлева, которая когда-то готовила им перловку? Оля поморгала и даже встряхнула головой. Картина не исчезла.

— А муж будет? Он вообще в городе?

Оля заинтересовалась. Ей тоже очень хотелось посмотреть на принца, который не побрезговал, поцеловал таки лягушку — и получил за это вот это сногсшибательное существо. Кстати, существо совсем не тушевалось, спинку держало прямо и говорило уверенно.

— Муж сейчас придет. Просто в последний момент ему, как обычно, кто-то позвонил. Я минут десять в машине сидела, ждала, пока договорит, а потом решила, что пока без него поднимусь.

— Ир, а о чем он там говорит? — раздался робкий голос, и все засмеялись.

— А не знаю, он по-японски шпарит, я не понимаю ничего, — и Ира развела руками.

— По-японски?! — курс взволнованно загудел.

— Я уже привыкла… Он как только начинает с кем-то напрямую работать, сразу их язык учит. Говорит, что так проще. Но так он же умница, язык выучивает голой логикой. Произношение, конечно, не очень, но все, кому надо, понимают, — Ира рассказывала все это очень весело, прихлебывая шампанское.

— Ир, а как ты с ним живешь? — раздался опять робкий голос.

Оля покосилась — голос подала… Света? Лена? Словом кто-то из бывших тихих троечниц. Сейчас она, кажется, кем-то работала на родном физфаке.

— В смысле? — удивилась Кузовлева.

— Ну, он такая знаменитость! Мировой масштаб, все дела! Мы по его статьям студентов учим. Когда его в академики избрали, мы всей кафедрой неделю гуляли. Хотя где он, а где наша кафедра…

— Да расслабьтесь вы. Лешка каким был, таким и остался. Лучшее развлечение — книжку почитать. Помните, как он вечно на морковке от всех запирался?

В голове у Оли вдруг взорвался фейерверк. Лешка? Это, в смысле, Алеша? Ее Алеша? Академик?

И тут Оля заметила, что в углу зала сидит Максим и методично напивается с парочкой однокурсников.

Последнее время Макс, когда выпивал, становился особенно агрессивен. Набрался всякой дряни от работяг на заводе! Хоть ты за ним на работу приходи, повадился возвращаться домой поздно и подвыпивши.

Оля подошла к мужу и выдернула у него из рук рюмку.

— Хватит! — заявила она тоном прокурора.

— Да пошла ты… — ответил муж, взял со стола другую рюмку, налил и выпил.

У Оли еще была надежда выкрутиться перед однокурсниками.

— Ну все, Макс, теперь точно хватит, — она попыталась увести его от стола.

— Да пошла ты! — заявил муж и оттолкнул ее свободной рукой. Во второй руке была рюмка.

Однокурсники, сидевшие рядом, тихо испарились, оставив Олю наедине с этим исчадием ада.

Наверное, первый раз за очень долгое время Оля запаниковала. Она совершенно не знала что ей делать с этим неожиданным бунтом.

Спасло ее практически чудо.

— Оля! Оля, привет, ты так хорошо выглядишь! Макс, привет! Как дела?

Макс поднял глаза и выражение тупой злобы и агрессии постепенно смывалось с лица, меняясь на что-то человеческое.

— Ира?

«Вот, гадина, как на морковке в доверие втерлась, даже через столько лет узнал», — пронеслось в голове у Оли.

Но вслух она сказала:

— Очень рада видеть! Ты стала такая красотка!

— Максим, там кофе есть в баре. Крепкий, хороший… Хочешь? — Ира была само сочувствие.

Оля почти была готова к тому, что Макс сейчас взбрыкнет и пошлет Иру куда подальше, а он только протер лицо руками и пошатываясь отправился в сторону бара. Ира сочувственно смотрела ему вслед.

— Устал на работе? — спросила Ира у Оли.

— Да уж, устал… Пить он устал на работе!

— А где он работает?

— Главный инженер на заводе.

— Макс? На заводе? Я думала, что он как минимум нефтяной магнат.

— О, да! Он магнат. Да я его на завод еле устроила. Ну тебе-то хорошо, Квашин всегда был трудолюбивый, его, наверное, под зад пихать не приходилось.

Ира задумалась.

— Не, пихать не приходилось, но знаешь… Иногда мне кажется, что это я в академики пробилась. Как вспомню, как мы намыкались! Представляешь, я только родила, Машке полгода, а его в Москву зовут, в ФИАН. Тема его, там такие люди над ней работают, от одних имен голова кружится! Ну, он согласился, естественно. Домой прибежал, с цветами, радостный такой, аж светится! А у меня просто руки опустились. Куда я поеду? В какую Москву?

— И что, не поехали, конечно?

— Конечно, поехали… Я ж понимала, что нельзя такой шанс упускать. Семь лет по общагам жили… Первое время, как квартиру построили, так странно было — тихо, никто в гости не приходит.

— А почему сейчас не в Москве?

— Да как Алеша докторскую защитил, мы сразу и вернулись. Он же теоретик, ему все равно, где работать, а тут тише, спокойнее, да и родителям уже уход нужен постоянный.

Тут лицо Иры прояснилось, потому что дверь открылась и в зал вошел Алеша. Он был очень похож на того Алешу, которого помнила Оля, но появилось в нем что-то неуловимое, что-то, что делает мужчину мужчиной. То ли уверенность в себе в глазах, то ли седина в голове…

Алеша постоял секунду, оглядывая зал. А потом поправил очки на носу — отработанным за много лет жестом — и тут его заметила не только Оля.

— Академик! — крикнул кто-то из мужиков. — Качай нобелевского лауреата!

И мужики, сами уже изрядно накачавшиеся, стали качать Квашина. И этот седоватый заслуженный и прославленный действительный член Академии Наук Российской Федерации радостно подлетал к потолку, выкрикивая:

— Уроните, гады, мировая общественность вам этого не простит!

Потом мужская часть полезла с Лешкой пить, а женская — целоваться. Потом устроили грандиозный брудершафт, в котором уже женщины пили, а мужики целовались. Квашин выбрался из этой кучи-малы минут через двадцать, слегка помятый и облитый водкой. Его поклонники, видимо, насладились встречей с кумиром по полной программе, поэтому Квашина не преследовали.

Оля успела к тому времени занять стратегически выгодную позицию: куда бы ее несостоявшийся жених ни шел, должен был миновать ее. И он ее миновал.

— Привет, Оля, — кинул на ходу и устремился…

Оля поверить своим глазам не могла: этот наглый тип устремился не к ней, первой своей любви, а к собственной жене, с которой расстался полчаса назад! Подскочил, обнял, поцеловал в губы! Оленьке захотелось сплюнуть, но она только улыбнулась пошире и двинулась к идеальной семейной паре.

— Привет, Леша, — сказала она и дотронулась до его руки. — Ты повзрослел.

Квашин взглядом извинился перед супругой и повернулся к Оле.

— Только внешне, Оленька, — улыбнулся он, — только внешне.

Здесь следовало добавить: «А ты вот совсем не изменилась», но Алексей молчал. То ли не сообразил, то ли сообразил и именно поэтому промолчал. Оля почувствовала, что еще полсекунды — и Квашин вернется к своей дуре Ирке. Разговор следовало продолжить любой ценой.

— Ты, говорят, по-японски разговариваешь? — ляпнула она первое, что пришло в голову.

Вместо ответа Квашин прорычал что-то длинное и явно угрожающее.

— Ой! Здорово ты ругаешься!

— Это не ругательство, — сказал Алексей, — это по-японски…

Но не договорил, а совершил совершенно немыслимое для прежнего Квашина действие: легко запрыгнул на стул, а с него на столик с закусками.

— Братцы! — крикнул он звонким и молодым голосом. — Есть тост! Прошу налить!

Братцы засуетились, разливая напитки себе и сестрицам.

— По-японски он звучит так… — и он снова зарычал.

Кажется, звуки были теми же, что и минуту назад. Народ тирада впечатлила.

— Круто! За такое грех не выпить! Переведи!

— Перевожу. Это значит… — Квашин задумался, и зрители невольно затаили дыхание.

«Ах, как хорош, — Оля чуть не застонала от обиды, — ему бы еще женщину соответствующую!»

Совершенно несоответствующая Ирка стояла в стороне и улыбалась как-то по-детски.

— Нет, — сдался Алеша, — не переведу. Но смысл такой: «Спасибо женщинам, которые создали из нас мужчин». Спасибо, родные! Благодаря вам мы стали такими, какие мы есть!

Эту пламенную речь прервал шум со стороны бара. Все разом повернулись… Оля поняла, что сейчас провалится от стыда не только сквозь землю, но и вообще сквозь всю нашу галактику.

Ее несравненный муж барахтался под стойкой в обнимку со стулом.

Надо сказать, эта картинка вызвала тишину не менее глубокую, чем недавняя пауза Квашина. В гробовом молчании Макс с трудом поднялся, нашарил на стойке стакан с чем-то коричневым (явно не с кофе) и объявил:

— Правильно! За присуствущих здсь дам! За твою жену, Лешка!

Оля изо всех сил старалась не плакать. Не плакала после того, как пьяный Макс выползал из-под стола, куда свалился после своего последнего тоста. Не плакала, когда муж посылал ее куда подальше, а она пыталась уволочь его с банкета.

Не плакала, когда он сначала отказывался грузиться в такси (хорошо, добрые люди помогли), а потом отказывался из него вылезать.

И только дома, глядя на бесформенную тушу в коридоре (дальше волочь ее уже не было сил), вдруг заскулила, зажимая рот рукой, и перестала сдерживать слезы.

Это не могло быть правдой! То, что случилось, могло случиться со всеми, но только не с ней! У нее же все было распланировано, вся жизнь расписана…

Оля хотела выпить чего-нибудь крепкого, но дома спиртного не водилось. Пришлось прибегнуть к старому способу успокоить нервы. Оля почистила морковку и принялась старательно ее обгладывать, оставляя напоследок самое вкусное — серединку.

«Ничего, — подумала она минут через десять, — нам всего-то сорок семь. Не семнадцать… но и не пятьдесят! Еще есть шанс сделать из него человека. Вот с завтрашнего дня и начну!»

Гора размером с Эверест упала с плеч, Ольга вздохнула с облегчением — и тут же поперхнулась куском морковки. Она кашляла и кашляла, уже начала паниковать, как вдруг тяжелая мужнина рука опустилась на плечо:

— Ну что такое?

Ответить Ольга не могла, только тыкала трясущимся пальцем в гортань.

Макс легонько постукал ее по спине.

— Морковка чертова, — наконец просипела Ольга. Потом посмотрела на недогрызенную оранжевую кочерыжку, размахнулась и вышвырнула ее в распахнутое по случаю июньской жары окно. — Не в то горло попала.